Мортимер, Мэдди.
Карты наших восхитительных тел / Мэдди Мортимер ; [перевод с английского Е. Романовой]. — Москва :
Эксмо, 2023. — 512 с.
ISBN 978-5-04-162305-0
Многогранный, поэтичный, во многом экспериментальный
текст дополнен верлибром, стихами, фактами о человеческом теле
и статьями, где слова танцуют, обрываются, складываются в картинки и рассыпаются фейерверком.
Роман «Карты наших восхитительных тел» посвящен теме
рака.
Это буквально путешествие по жизни героини Лии, рассказанное отчасти голосом ее болезни. Мы узнаем о детстве Лии,
непростых отношениях с родителями, первой любви, творческом
пути, рождении дочери, о первой встрече с болезнью и окончательном примирении с ней. Неповторимый стиль и особое чувство юмора Мэдди Мортимер делают эту историю трогательной и
жизнеутверждающей одновременно.
УДК 821.111-31
ББК 84(4Вел)-44
Я
Я, колкий зудок, намек на комок, расцвел в начале ее
начал; не больше капилляра, не умнее дыни канталупы, я
глядел в будущее с изрядным оптимизмом. С тех пор прорезаюсь ноющей болью по ее краям. Сладостным мандражом, босым топотком по дощатому полу я проник из того
места, откуда она раньше кормила, в самую глубь, в котел
ее тела, а по пути так хорошо, так основательно распробовал, расщепил, прожевал и пропитал каждое волоконце,
каждую косточку, узелок, складку и трещинку, что теперь
чувствую себя как дома.
Допускаю, что со временем факт собственного существования неизбежно должен был вызвать во мне
некоторое недовольство. Признать такое нелегко.
Паломничество к местам катастроф и стихийных бедствий бодрит лишь до поры до времени, а потом туриста
одолевает старое доброе уныние. Хотя древние греки
говорили, что вначале была скука. Боги изваяли человека из ее черной безжизненной корки, и это, конечно,
обнадеживает.
Сегодня, пожалуй, прогуляюсь по связкам гортани или
отстучу что-нибудь на ксилофоне трахеи. Или ради
разнообразия устраню последствия сотворенных мною же
10
Мэдди Мортимер
ужасов, ибо так устроены человеческие тела: в них очень
легко хозяйничать и при этом оставаться незамеченным.
Но в конце концов тебя, конечно, заметят. И тогда,
конечно,
будет худо.
Начало конца
Начало конца запомнилось Лие двумя обстоятельствами.
Первое: очень долго не загорался зеленый.
Второе: никто так и не умер.
Она стояла в одной улице от места своего назначения;
ритм города грохотал в пульсе, стремительно надвигался час пик. Все чувства были необычайно обострены, вскрыты — от нервов, наверное. Это радовало.
Неплохо для разнообразия ощутить себя такой голой,
такой живой, стоя на светофоре в ожидании, когда мир
вернется на круги своя.
Мужчина в куцем костюмчике тяжело вздохнул и остановил такси.
Две женщины громко говорили по телефону. Обрывки
их бесед вгрызались в загривок: Я ему сказала, что
нельзя просто взять и выключить чувства. Записалась на
завтра, на четырнадцать тридцать, в холодильнике есть
остатки запеканки — разогрей на ужин. Нет, наличных
нет. Да, приду вовремя. Господи, как же мне плохо. Не
забудь покормить кошку.
Карты наших восхитительных тел
11
Лия ущипнула бархатную мочку уха и задумалась о трагедии.
Какой поэт говорил, что непреходящее чувство трагедии
помогает человеку пережить короткие периоды радости?
Какой философ писал,
что все трагедии начинаются
с упоительной тишины?
Сегодняшний день был полон шума.
И при этом казалось, что всех вокруг вот-вот постигнет
катастрофа.
У женщины, ехавшей мимо на велосипеде, развязался
пояс пальто, и пряжка билась о колесные спицы.
Известно, что количество аварий с участием велосипедистов стабильно растет на 15 процентов в год. Как раз
вчера Лия прочла в газете, что более 4500 таких случаев заканчиваются смертью или тяжелыми увечьями.
В городе ни на минуту не прекращается забой слабых,
неприспособленных особей; горе подстерегает на каждой улице и за каждым углом, подумала Лия, увидев
в открытом окне голый животик двухлетнего малыша
и машинально подсчитав количество этажей до земли.
Малыш тем временем оперся ручками на подоконник
и восторженно крутил белокурой головкой.
Четыре этажа. Он упадет с четвертого этажа.
Фтор светло-желтый, хлор желто-зеленый, а бром
красно-коричневый.
12
Мэдди Мортимер
Девочка в синей школьной форме громко читала своей
подружке лекцию о химических элементах.
Выходит, чем ниже галоген в таблице, тем он темнее.
Густые прямые ресницы девочки сцеплялись, когда та
моргала, а еще у нее был прекрасный юный профиль,
резко выделявшийся среди массы ждущих на светофоре лиц, которые уже начинала искажать досада. Как
трудно, подумала Лия, как это трудно — не отвлекаться
без конца на красоту.
Малыш слез с подоконника и исчез, окно закрыли.
Фух.
Лия глубоко втянула воздух через нос, сосредоточившись на том, как раздаются ребра и раскрывается грудная клетка. Задержала дыхание. Жаркий бензиновый
воздух потрескивал. Прошло два года с тех пор, как
она ходила по этим улицам. Пересекала дорогу на этом
светофоре. Два года с тех пор, как сидела в кабинете
врача и глазела на снимки своего тела и мозга, закрепленные на светящемся экране, показывая пальцем
на плавающее где-то посередине темное пятно. «Это
мозолистое тело, — объяснил врач. — Совершенно не
о чем беспокоиться. (Долгий, восхитительный выдох.)
Плотное сплетение нервных волокон, соединяющее правое
и левое полушария».
В потоке машин наметился просвет: свободная дорожка от одного края дороги до другого. Зеленый все
не включался. Мужчина с тусклой кожей бросился
через дорогу, и девочка в синей школьной форме
побежала следом, увлекая за собой подругу. Тут Лия
Карты наших восхитительных тел
13
заметила машину, быстро выезжающую из-за угла.
Она заранее увидела столкновение; его неизбежность
шквалом обрушилась на ее легкие, как бывает, когда
дождь внезапно перерастает в нечто большее, чем
дождь.
Горловой скрежет тормозов. Отложенный звук удара.
Выгиб подломившихся щуплых коленок — и тело
девочки на асфальте. Лия ощутила, как время складывается, секунды сгибаются пополам. О боже, громко
прохрипел возле самого уха чей-то телефонный голос,
но подойти ближе Лия не успела, тротуар и проезжая
часть наводнились людьми, когтями продирающими,
зубами прогрызающими себе путь к месту кровавого
происшествия, — так крысы сбегаются к рассыпанным
на земле хлебным крошкам.
Лию затошнило.
Девочка умерла. Лия это знала. Она почувствовала, как
воздух посвежел, как замедлили бег облака; головокружительные перемены происходят в атмосфере, когда
в обычный день врывается трагедия. Люди вокруг будто
множились, и Лия могла думать лишь об одном —
эта девочка уже никогда не расскажет родителям о том,
как прошел ее день. Никогда не сдаст экзамен по химии, не влюбится и не узнает, каково это — подцепить
половым путем какую-нибудь пакость. Она никогда не
поедет в Манчестер учиться на врача, не станет медиком и никому не спасет жизнь, и, возможно, в будущем
немало людей погибнет только потому, что мужчине
с тусклой кожей приспичило перебежать дорогу на
красный, а девочка в синей школьной форме, знавшая
наизусть таблицу Менделеева, рванула за ним на про-
14
Мэдди Мортимер
езжую часть, и Лия увидела, как полыхнули и в один
миг погасли — будто не было — все сияющие возможности и перспективы ее жизни.
Она представила, как будет ужасно вместе с остальными крысами подойти к девочке, бережно отвести
в сторону упавшие на лицо волосы и обнаружить, что
это Айрис, ее дочь Айрис, в глазах которой больше нет
ни капли жизни.
Организм работает как часы! говорил врач. Мозг безоблачно чист, здоров и счастлив!
Можно подумать, так бывает.
Толпа немного поредела, и Лия наконец увидела девочку: та поднялась на ноги, совсем как Айрис годика
в три-четыре вставала после очередного падения. Все
хорошо, сказала она, отряхиваясь, целая и невредимая.
Кто-то предложил осмотреть ее коленки. Все хорошо,
повторила она, только громче и жестче; щеки у нее
пылали от шока.
Лия не верила своим глазам. Такое облегчение… но
с крошечной ноткой досады.
Подруга оттащила девочку на тротуар, и обе истерически захохотали — свирепый город тут же сожрал и
перемолол этот кошмарный звук. Зеваки быстро разошлись: каждый потопал своей дорогой, пристыженный
собственной кровожадностью. Лия ощутила, как по
краям улицы все остывает и успокаивается, а разум
потихоньку собирает ненадолго расползшиеся в сто-
Карты наших восхитительных тел
15
роны мысли; светофор переключился с хлора на фтор,
затем загорелся бромом,
а мир вокруг загудел ниже
на три октавы.
Когда она наконец перешла улицу, разум остановился на
Йейтсе.
Те слова принадлежали Йейтсу.
А философа она так и не вспомнила.
Она не отрывала глаз от асфальта, пока не добралась до
больницы.
Врач сказал, у него плохие новости.
Рак вернулся.
Больше Лия ничего не услышала.
Из комнаты внезапно высосало все звуки.
Она слышала только леденящее душу хихиканье той
девочки, что не умерла. Сперва едва различимое.
Постепенно оно стало звучать все громче и отчетливей,
сливаясь с голосами других обитателей Лондона, которым в тот день посчастливилось не умереть. Их скорбные причитания, накатывая волна за волной, метались
между кирпичом и стеклом городских стен, а потом
хлынули в приоткрытое больничное окно и заполнили
собой каждый квадратный дюйм кабинета:
16
Мэдди Мортимер
Умрешь ты, Лия.
Не мы.
Ты.
Они
Они, семена ее надежды, хор ее сердца, с шелестом пробуждаются.
Они — у каждого своя история, сюжет, песни и снадобья, — потягиваясь, сбрасывают пухло-туманное одеяло
сна, а тем временем слух обо мне и моей маленькой
шалости разносится, будто северные ветры, вскрывая
и выскребая день, и
должен признать, я весьма доволен собой.
В конце концов, когда шлифуешь бриллиант, без некоторого трения не обойтись, и есть особая красота в том, как
они зевают, фыркают, прядают ушками и замирают, точно
псы, зачуявшие привидение,
жаждут скорее взять след и вытурить меня отсюда.
Как
Чувства зарождаются в самых разных местах — все
зависит от тела. Самые честные импульсы могут возникать в руках или сердце, пальцах ног, пальцах рук,
горле или бедрах. Чувства Лии, как правило, рождались
в животе.
Карты наших восхитительных тел
17
Пример: в тот день, когда она впервые почувствовала
любовь, ее вырвало. Вывернуло наизнанку.
В тот день незнакомец мыл ей ноги. Появилось ощущение, будто нечто погребенное очень глубоко поднимается, вспарывая подкладку, на поверхность,
и в следующий миг она вывалила содержимое своего
желудка на его большие проворные пальцы, разминавшие пальцы ее ног. Он не поморщился, не отшатнулся,
просто окунул руки обратно в ведро с водой и губкой
смыл рвоту с ее стоп. Она вытерла подбородок, поднялась со стула и пошлепала по лестнице в спальню,
растирая живот под тонким хлопком рубашки и гадая,
как ему это удалось. Как он сумел внушить ей, что
очищение тела — совершенно нормальный процесс
и нет в этом ничего отвратительного или хотя бы любопытного, и она казалась себе очень видимой, заметной
и одновременно очень маленькой.
Когда врач сообщил, что рак дал метастазы, Лия опять
ощутила волнение в животе. Там зарождалось глухое
волчье Почему-у? Доктор печально заглянул ей в глаза
и едва заметно кивнул, как бы соглашаясь с ее животом, волком воющим в ответ на предательство тела.
По дороге домой ее вырвало в урну рядом с вокзалом.
Толстые розовые сгустки завтрака и обеда в кислой
пузырящейся слизи. Вот бы этим все и закончилось,
подумала она, вот бы просто выблевывать опухоли,
а потом отыскивать их, как монетки в грязи, отполировывать до блеска и вешать в рамочках рядом с картинами в кухне. Или превращать их в магнитики для
холодильника с помощью той штуковины, которую
Айрис подарили на Рождество.
18
Мэдди Мортимер
Айрис. Айрис. Как же ей рассказать?
Вокруг стояла удивительная тишина.
Дома Лия забралась на безопасную пятую ступеньку —
там с ней никогда не происходило ничего хоть
сколько-нибудь волнующего — и посидела немного,
обхватив руками колени. Зря она не разрешила Гарри
пойти с ней. Сейчас он ждет ее звонка. Если есть на
свете что-то хуже, чем получать плохие новости, так
это их сообщать. Лия ощущала тихую благодарность за
то, что ей не придется в этот момент видеть, как тускнеют его глаза, как паника впитывается в его щеки.
Он ответил после второго гудка.
Да?
Этот набрякший надеждой голос.
Рак вернулся.
Тишина.
Твою ж мать.
Опять тишина — на сей раз дольше. Скрип мокрой
Лииной ладони о балясину перил.
И не говори.
Гарри был самым дееспособным человеком из всех,
кого она знала. Поначалу Лия даже не понимала, как
ей быть с этим воплощением человеческой добродете-
Карты наших восхитительных тел
19
ли, поскольку до знакомства с Гарри ее жизнь изобиловала людьми, то и дело бросавшимися из крайности
в крайность. Она думала, с ним будет трудно.
Он ничего от нее не требовал. Он излучал мягкое безалаберное добродушие, и еще у него была удивительная
улыбка: будто раскрывался парашют. Сам он считал
себя крепким середнячком — ни рыба ни мясо, зато
с такими людьми нестрашно отправиться куда угодно.
В этом состояла его тихая незаурядность, и о лучшем
партнере Лия и мечтать не могла.
Мы его победим, сказал вдруг Гарри не своим голосом,
победили однажды и победим снова.
Из его уст подобного рода заявления звучали странно.
Он слишком глубоко мыслил, чтобы говорить так уверенно, слишком трезво оценивал мир. Лия попыталась
не пасть из-за этого духом.
Гарри.
Да?
Захватишь по дороге десерт? Какую-нибудь дешевую
жирную гадость с кучей взбитых сливок.
Он тихо рассмеялся.
Хорошо, куплю что-нибудь максимально гадкое, сказал
он, становясь самим собой.
Лия села в изножье кровати и наметила на покрывале
очертания его фразы; холмы, извивы, падения:
20
Мэдди Мортимер
Победили о
днаж
н
ды и победим с
ова.
Битву каждого слова с его окружением:
Мы его побед
им.
Победим? То есть будет бой? Как узнать, что он начался? Поступит предупреждение или сигнал? Протрубит
рог? С горизонта донесется копытный гром,
флаги взовьются к небу?
В тишине спальни она поискала взглядом флаги.
На двери безвольно висело пальто, похожее на жалкое
пугало, насаженное на кол посреди клочка священной
земли, от которого оно безуспешно пыталось отогнать
мир.
Скоро вернется Айрис. Сегодня она пошла в пятый
класс. Утром, как всегда, уверенная в себе, ускакала
в школу; рубашка, юбка, руки и ноги были слишком
велики для хрупкого тельца, и хотя Лия радовалась
за дочь, ее уход оставил тягостное ощущение — будто
это был конец. Будто она видела дочь в последний
раз.
Лия подошла к открытой входной двери — ждать
Айрис на пороге, — на ходу стаскивая обувь и носки,
чтобы ступни заломило от холодного камня. Она
посмотрела
на улицу, наверх и подумала,
Карты наших восхитительных тел
21
Я—
Я не буду сражаться. Я неподвижна и постоянна, как
сентябрьское небо, самолюбивое и участливое в равной
мере.
Несколько минут спустя на дороге замаячила Айрис.
Она скакала по улице с целым миром за спиной; щеки
раскраснелись от пережитого за день.
Ой, что это ты тут сидишь? воскликнула она, прыгая Лие в объятья, и Лия ощутила, как улица затаила
дыхание, как раздулись поверхности и постепенно стих
шелест шин и кленовых листьев.
Ну как?
Нормально. Как я и ожидала.
Айрис пожала плечами, будто перемены давались ей
легче легкого. Улица выдохнула. Лия смотрела, как дочь
вприпрыжку уносится по коридору — ротовой полости
дома — и скрывается за углом — в его зеве, — и ощутила
полное бессилие от переполняющей ее любви.
Потом они сели чистить овощи. Айрис оживленно
рассказывала про свой день, копаясь в холодильнике
и выпуская облачка морозного смеха в его резкий
электрический свет. Быть может, подумала Лия,
если бы сражаться пришлось не мне, а ей, мы бы
сдюжили.
У каждого свой шкафчик, это классно. Двор просто
гигантский и весь закатан в бетон; кабинетов и коридоров так много, что я заблудилась, причем несколько раз!
22
Мэдди Мортимер
Все жутко стеснялись. Удалось кое с кем подружиться.
Самое странное — это стулья.
Стулья?
Когда я сижу,
ноги почему-то
не достают до пола.
Гарри стоял на улице и опухшими красными глазами,
смотрел, как Лия и Айрис мирно мельтешат в проеме
окна. Его день резко сузился; с того момента как он
вышел из университета, ему казалось, что он идет по
прямому узкому коридору и нет ни углов, ни лестниц,
ни автобусов, ни пауз — как будто сам Лондон помогал ему добраться до дома. И вот он дома и не может
ступить ни шагу.
Айрис, видимо, пришлись не по вкусу какие-то слова
Лии, потому что теперь она сидела и хмурилась на
нарезанный кубиками лук (или баклажан, с улицы
было не разглядеть). Он обожал, когда Айрис так
делала; ее лицо полностью преображалось — лоб шел
пятнами, глаза исчезали в глубоких тенях под бровями.
Гарри растер рыхлые глазные яблоки сильнее, чем следовало, повращал ими в обе стороны. И вдруг ощутил
за спиной какое-то смутное шевеление. Кто-то готовился к броску. Гарри резко обернулся и посмотрел на
плотные ряды пригородных домов, вгляделся, щурясь,
в вечерние тени.
Когда Лие впервые — много лет назад — поставили
диагноз, он часто напоминал себе, что никто их не
подстерегает. Никто за ними не следит и не подкрады-
Карты наших восхитительных тел
23
вается, никакая тварь не готовится к атаке и не ждет
момента, чтобы совершить бросок через улицу.
И все же он регулярно представлял, как входит в дом
и запечатывает окна цементом. Закладывает двери громадными бетонными блоками, чтобы мир не проник
внутрь. Из-за соседского красного «Форда Фокуса»
высунулась заостренная лисья морда. Почти не глядя
на Гарри, лиса мягко ступила на тротуар. Гарри перевел дух и вставил ключ в замок, гадая, когда это лисы
успели так обнаглеть и какой из трех купленных им
дешевых жирных десертов со взбитыми сливками окажется правильным.
Лежа ночью в постели с набитым животом (ему
пришлось съесть по трети каждого десерта), Гарри
поглаживал молочно-белую серединку Лииного предплечья — ту его часть, что с годами не меняла цвета
и текстуры. Лия чувствовала страх на кончиках его
пальцев, тревогу и опаску в его прикосновениях. Он
продолжал выдавать одну воинственную фразу за
другой, а она наблюдала, как они в конце концов его
убаюкивают. Чувствуя, как тяжелеет и погружается
в матрас ее собственное тело, отчетливо слыша удары
своего сердца, Лия потянулась за лежавшей на тумбочке ручкой. Раскрыла блокнот и, не вставая с постели,
вжимаясь щекой в подушку и водя дрожащей рукой
перед собой, писала, писала, пока не заснула:
надо жить держись до последнего надо жить держись до последнего надо жить держись до последнего
надо жить держись до последнего надо жить держись до последнего надо жить держись до последнего
посслед
дерржи
жись
до по
неггоо
надо жить де
сь до
ледне
24
Мэдди Мортимер
Живот
Приняв самое тихое из своих обличий, я, многоокий, подсматриваю за ними.
Полый,
неразличимый,
высокомерный как бог.
Скоро сюда прибудет семья. Друзья старые и новые.
Сбереженные, неизреченные. Заготовки мечтаний,
фрагменты случайных встреч, и все они сейчас взяли след
и идут на Запах Начал прямо в Живот — там, где бурлят
инстинкты и гонят вонь за годом год.
Конечно, трудно рассмотреть хоть кого-нибудь в этом
чаду, в этом громе галопном копыт, среди флагов, трубящих рогов и ванильных чизкейков с патокой, шоколадом
и сливочным кремом. Но
я постараюсь.
Им, вероятно, нужно время освоиться. Хочу сказать им,
чтоб зажали свои чумазые носы, ощутили в ушах давление, рвущее перепонки, приспособили глаза к цвету
битвы, а язык — к наречью дыхания, нервных волокон,
мышечных тканей, лимфы движений, артериол, соустий,
протоков и сновидений.
(Нет, не хочу.)
Хочу их дразнить; располагайтесь, мол, спешки нет,
уж вы поверьте; время здесь эластично, оно глумится,
тянется, гнется.
(Нет, не хочу.)
Карты наших восхитительных тел
25
Хочу вопить и петь, и орать им свирепо в лицо хлестким
соленым ветром.
Добро пожаловать! Benvenuti! Herzlich Willkommen!
Bienvenue!
Пальто оставляйте у входа, головные уборы на полке,
туфли в передней.
Господи, как же вам всем повезло здесь оказаться!
Утро
Лия проснулась рядом с большой черной дырой. Чернила из ручки всю ночь медленно вытекали на простыни. Она выползла из кровати и уставилась на себя
в высокое зеркало. Оттуда на нее смотрел бумажный
человек, покрытый письменами; видимо, во сне она
прижималась к блокноту то рукой, то лицом.
За завтраком Айрис заявила:
Когда мы вырастем, надо будет набить такую татушку — одну на двоих.
Айрис частенько так говорила — «мы».
Серьезно?
Да. На локтях. Вот ровно такую.
Она указала на полусмытое «Дер» «жись».
Лия выкрутила руку, чтобы получше рассмотреть надпись. Локти у нее были сухие, и чернила въелись в глубокий рельеф кожи.
26
Мэдди Мортимер
Мне кажется, на локтях ничего не набьешь.
На таких мозолистых и дряхлых, как у тебя, — пожалуй,
нет.
Лия хотела засмеяться, но обнаружила, что не может.
Айрис поняла, что перегнула. Вообще-то она пыталась
пошутить, но вышло жестоко. Ей сразу стало стыдно.
Очень трудно загладить ущерб от таких вот ненароком
брошенных фраз, отогреть схваченный морозом воздух.
Она опустила голову и поцеловала Лиин локоть.
Самый лучший, самый красивый локоть на свете, произнесла она тихо-тихо, а Лия подумала, что лучше б она
смолчала, потому что от непринужденной дочкиной
жестокости живот сводило не так, как от ее поразительной сознательности. В свои двенадцать Айрис
была, пожалуй, самой мудрой из всех,
кого Лия знала.
Иди-ка чистить зубы, сказала она, но на «чистить» ее
голос слегка рассыпался, и распоряжение получилось
жалким. Ей вообще с трудом давалось материнство.
Этот фокус, когда ты один за другим, как по волшебству, вытягиваешь из рукава дни. Но все же она пыталась — почти каждое утро — обнаруживать маленькие
радости там, куда ее мать не удосуживалась заглянуть.
Не позволять Айрис ощущать безрадостное однообразие жизни, которое в детстве так угнетало ее саму.
Лия прислушалась к звуку сползающих по лестнице
дочкиных фиолетовых носков. Как она елозит ими по
полу в поисках обуви. Возможно, Лию в детстве просто
Карты наших восхитительных тел
27
было труднее любить — странную, замкнутую, не по
возрасту ершистую. Быть может, подумала Лия, когда
Гарри вошел, мурлыча под нос первые фальшивые
ноты какой-то песенки, кажется, из «Поющих под
дождем», а Айрис втиснула ноги в ботинки, не развязав
шнурки, вину можно разбить и разделить поровну
между ней, ее матерью, отцом и Господом Богом,
и однажды придет время, когда она перестанет из утра
в утро находить повсюду крошки старых вопросов.
А вы знали, вдруг очень серьезно спросила Айрис, что
каждую секунду на нашей планете вырубают полтора
акра лесов? Она осмотрела в зеркале свои верхние зубы
и покосилась на Гарри, будто спрашивая: что ты собираешься с этим делать?
Приход
Лиин отец был приятным, благожелательным человеком, который ни на миг не отпускал от себя веру; он так
туго в нее заворачивался, что она ни за что не цеплялась
и не обтрепывалась, не мялась и не заламывалась.
Вера ее матери жила собственной жизнью. Она была
огромна и непостижима. Она первой входила в комнаты, часто заранее возвещая о своем прибытии, а потом
занимала все пространство, не давая никому и шагу
ступить.
Люди нередко говорили Лие, что хорошо расти в такой
религиозной семье.
Только она так не считала.
28
Мэдди Мортимер
Дом приходского священника нельзя было назвать
ни живописным, ни романтичным — тесная приземистая коробка, построенная в начале пятидесятых
вместо старого, уже не подлежавшего ремонту здания.
Его останки почти исчезли, если не считать нескольких белых известняковых плит, образовавших почти
идеальный квадрат в дальнем углу сада. Эти развалины
отмечали собой конец их владений и начало внешнего
мира. Для Лии они стали крепостью, единственным
местом, где ей было по-настоящему спокойно, —
крошечный закуток, принадлежавший ей одной. Все
остальное принадлежало Богу, хотя она никогда не
ощущала его присутствия там — на аккуратно причесанных ячменных полях или лоскутных одеялах
расстилавшихся внизу долин. Но отсутствие часто
ощущается острее, чем присутствие, и она так близко
принимала его к сердцу, что в конце концов начала
гадать: может, в ней самой есть нечто такое, что отпугивает Его, подобно тому как розмарин отпугивает
кроликов, а коричные палочки на подоконнике помогают избавиться от муравьев?
Анна наблюдала за большим муравьем, который полз
по краю кухонной мойки. У него было гладкое и блестящее, как ягода черемухи, брюшко. Хорошо, что они
наконец перестали осаждать дом. С небольшим количеством муравьев вполне можно справиться, подумала
она, включая холодную воду и пальцами стряхивая
насекомое в слив.
Лия сидела, скрючившись, у себя в крепости, и Анна
некоторое время наблюдала за позой дочери, гадая,
сколько времени потребуется, чтобы у той сгорела
Карты наших восхитительных тел
29
голова. Не очень много, подумала она, на таком-то
бешеном солнце. Кожа сгорит, потом облезет, и это
послужит ей уроком.
Днем установилась необычная жара, смягчившая
хрустящие краешки середины лета, и Анна страдала.
Такая погода пробиралась ей под веки, залезала в гайморовы пазухи, утверждала ее в мысли, что усилия по
поиску панамы и водружению ее на дочкину голову
для защиты этой головы от солнечных ожогов не стоят
и плевка. Панама все равно будет немедленно снята,
и Анне, как всегда, станет жаль потраченных сил.
Питер в сутане рыскал по кухне в поисках очков для
чтения. Лия яростно грызла кончик ручки, то и дело
ерзала на месте, а потом вновь сгибалась над очередным странным рисунком.
Евангелистское в Анне всегда противилось «Искусствам», им не находилось места в жизни благочестивого труженика. Но у Лии был талант. Не просто
способность точно изобразить окружающий мир,
безошибочно передать угол, под которым отходит от
головы вороны клюв, запечатлеть каждую складочку
протянутой руки… У нее особый дар, примерно год
назад сказала Лиина учительница, когда Анна сидела
в припаркованной у школы машине. Женщина поставила костлявые локти на дверцу, а Анна в нелепых
круглых очочках буравила взглядом дешевую вывеску
магазина и искаженное отражение детей с мамами,
стоящих в очереди на другой стороне улицы. Она
умеет уловить самую суть изображаемого предмета
и в то же время наделить его… ошеломляющей новизной.
30
Мэдди Мортимер
Учительница приехала в деревню недавно. Наивная
зеленая выскочка, что за чушь ты несешь, подумала
Анна, но как можно вежливей улыбнулась и завела
двигатель, давая назойливой женщине понять, что
разговор окончен. Лия вышла из школы, держа
в руках новый рисунок: одно-единственное яйцо
в большой голубой миске. Какая суть? Какая новизна?
Какая еще новизна? Просто яйцо в миске. И вообще,
кто в здравом уме хранит яйца в миске? Французы
разве что.
Увидимся завтра, Амелия. Учительница улыбнулась
и зашагала прочь, стильная и гордая в своем жакете
с подплечниками.
Что ты нарисовала? спросила Анна по дороге домой,
поглядев на дочь в зеркало заднего вида.
Тишину, ответила Лия.
Что?
Так называется мой рисунок. «Тишина».
И Анна выпрямилась в водительском кресле. Ей было
неуютно в обществе этого странного ребенка на заднем
сиденье, и она сделала вид, что ничего не понимает, —
хотя единственное яйцо в голубой миске действительно показалось ей очень тихим, когда шины громко
зашуршали по гравию подъездной дорожки.
Через год рисунки Лии стали откровенно пугающими.
Она тихо бормотала что-то себе под нос и, казалось,
критически рассматривала жизнь семьи со стороны,
Карты наших восхитительных тел
31
прижимаясь спиной к известняковым развалинам — не
иначе как в поисках того, что следовало подвергнуть
сомнению.
Лия глянула через плечо. Мать призраком маячила
в кухонном окне. Когда она наконец оставит ее в покое?.. Долгими летними месяцами делать было особо
нечего, и у Лии образовалась целая коллекция картин: Питер и прочие церковные служители черными
воронами сгрудились возле кухонного стола, плотно
сложенные черные крылья торчат из-под сутан; мать —
белая голубка или жирный серый голубь (в зависимости от того, насколько хорошо они ладили в тот момент). Каждая работа начиналась одинаково: с мягкого
шороха карандаша. Точно так карандаш шуршал по
полям библейских страниц.
Лия не очень-то любила Библию. Исключением были
главы про
голод и смерть и
реки крови,
жертвоприношения,
серный дождь,
дьяволов в диких обличьях,
саранчу с волосами, как у женщин.
Эти темные закоулки Писания она открыла для себя
в слишком юном возрасте, ночью, в одиночестве,
и быстро пристрастилась к этому неотступному жаркому чувству, которое возникало и нарастало в ее теле,
когда оно сталкивалось с чем-то ужасным
и не могло отвернуться.
32
Мэдди Мортимер
Чудовищные образы вскоре прочно поселились в ее
сновидениях — их она гордо пересказывала родителям
утром за завтраком.
Анна бледнела и говорила что-нибудь вроде: Это дьявол, Амелия, его происки!!! Он хочет войти.
Куда? спрашивала Лия.
Питер прятался за газетой. Лия потягивала молоко.
Анна очень сурово смотрела в пространство между
окном и мойкой.
Лия стала думать, что там-то, должно быть, и притаился дьявол.
Пыльный желтый ветерок скользнул по шее. Теперь
она стала умнее и вообще ничего не показывала Анне.
Она вздрогнула и осмотрела готовую картину, над
которой работала целую неделю. На ней были изображены прихожане Питера в процессе подвешивания
маленького Лииного тельца высоко над церковным
алтарем — они вешали ее за задние ноги, как туши
забитых свиней, которых она видела в подсобке деревенской мясной лавки. Розовые ягодицы обнажены,
упитанные руки болтаются под багровым, налитым
кровью лицом. Ее забивали, как свинью, и ее мясо на
вид ничем не отличалось от свинины. Только хвоста
у Лии не было. Она считала картину своим лучшим
творением.
Да, подумала Лия, держа перед собой лист; кожа вокруг
кутикул еще белела от нажима и трудов. Картина готова. Лия была довольна. Вставая, она ощутила мимо-
Карты наших восхитительных тел
33
летный гнет знакомой досады, всегда настигавшей ее
после завершения очередного проекта: тело становилось чуть тяжелее, сад вокруг — тусклее. Анна больше
не маячила в окне. На месте матери лишь синели пятнистые тени кустов и виднелось ее собственное отражение. Она стояла посреди развалин, будто великанша,
которая выросла из своего дома, и его стены осыпались
к ее ногам.
Днем Анна нашла картину. Амелия! завопила она на
весь дом, словно это ее подвесили за ноги вверх тормашками.
Когда Лия вошла в кухню, дьявол был на своем привычном месте: качался на оконной задвижке рядом
с кухонным полотенцем.
Она глумится, бормотала Анна, глумится над нашей
жизнью. В комнату вошел Питер. Он уставился на
картину, раздув ноздри — так что Лия увидела бирюзу
его носовой перегородки. А потом прыснул от смеха.
Анна удивленно повернулась к Питеру, и лицо у Лии
вдруг стало такое самодовольное — какая молодец,
придумала шалость, рассмешила отца! — совсем как
у выскочки-учительницы в модном жакете с подплечниками, — что тело Анны мгновенно, быстрее света,
пронзила ярость, и пальцы скрутило судорогой. Она
бездумно влепила Лие пощечину, резкую, но несильную — только щека немного зарумянилась.
Питер поежился, будто случайно подслушал громкий
спор за стенкой, затем бесшумно прошел к нарезанным помидорам на столе, осмотрел их и скрылся за
дверью.
34
Мэдди Мортимер
Жуткая тишина раскрыла перед ними ладони. Щека
Лии горела.
Я не хочу ссориться. Но с тобой так…
трудно!
Дай ей сдачи! В пространстве между окном и мойкой
дьявол опрокинул жестянку с корицей в красный рот
и, брызжа пряностями, скандировал: Плюнь в нее, пни
ее, укуси, раздави, наори!
Анна видела, как волна молчаливого гнева стремительно захлестывает лицо Лии и утягивает ее в пучину.
В тот вечер они вместе стояли у подножия Лииной
кровати и молились, крепко сцепив ладони, голыми
коленями оставляя вмятины на густом ворсе ковра.
Анна необычайно тихо говорила на своем библейском
наречии:
Просите, и дастся вам; ищите, и обрящете; толцыте,
и отверзется вам.
Лия закрыла глаза и представила себе огромную черную дверь с облупившейся краской и медной ручкой.
Она ощутила, как все ее тело потянулось к этой двери;
собрав в кулак всю волю, она принялась барабанить
в дверь — изо всех сил, до боли в костяшках, — и молить Бога отворить. Кожа головы еще горела от жаркого летнего солнца.
Карты наших восхитительных тел
35
Хор
Зачахли в почве молодые всходы! 1
Хор голосов начинает дергать волокна мышечных тканей,
порождая странную музыку.
Смотрите, поют они, смотрите, как все изменилось!
Как все растерзано, черно и черство!
Будто бродишь по любимой картине в поисках определенной сцены
и видишь, что ее изъяли,
или очнулся посреди знакомой басни,
а морали больше нет.
Я упиваюсь финальным затишьем и жду, когда выйдут основные герои; когда очертания ключевых фигур ее жизни
вырисуются из буйной растительности на заднем плане.
Цвет
В пять-шесть лет любимым цветом Айрис был розовый. Она так его любила, что ела только розовые
продукты и пила исключительно розовые напитки —
чтобы ее внутренности окрасились в цвет ядовитой
фуксии — и Лия сказала: Для этих целей можно использовать свеклу.
Айрис помнила, как смотрела на свое дерьмо в унитазе
(после двух недель на свекольной диете) и чувствовала
себя супергероем.
1
Софокл «Царь Эдип» (пер. С. В. Шервинского).
36
Мэдди Мортимер
Но любовь к розовому прошла. То был просто этап,
просто пункт на пути ее следования. Оставив его
позади, она стала чуточку мудрее, чуточку осознаннее
в том, как потребляемое тобой влияет на краски мира.
А теперь, в своем пока что лучшем возрасте, она полюбила желтый.
Лие этот этап нравился куда больше. Казалось, дочь
повзрослела. И осмелела. Сама она рисовала желтым,
когда хотела изобразить нечто текуче-неуловимое —
кляксу золотистого солнечного света, язычок лютика,
смазанный силуэт девочки, прячущейся в уличном
фонаре. Все пароли в доме — вай-фай, сигнализация —
«пожелтели». Лия расцвечивала беседами о желтом
вечера в кругу семьи, рассказывала о происхождении
пигмента и этимологии слова.
В его основе лежит праиндоевропейский корень «ghel»,
означающий
«блестеть, сверкать».
От него образовались такие замечательные слова, как
Взгляд
Глянец
Глюк
Желчь
Зола
Золото
Хлороформ
Меланхолия
Он вернулся, произнесла Лия одним воскресным днем
в пятнистую стену, которую они с Айрис в тот момент
Карты наших восхитительных тел
37
красили в желтый. Она чувствовала себя такой трусихой; такой бесхарактерной, такой виноватой. Айрис
мрачно кивнула.
Так и думала.
Она на секунду опустила голову Лие на плечо, а потом
макнула палец в желтую краску и, словно благословляя, мазнула ей лоб желтым. И себе тоже. Лия
печально улыбнулась, и они вернулись к работе — обе
с треугольными татуировками на лбу, обе все сильнее
давили на валик и все глубже втирали краску в стену,
пытаясь замазать факты и начать все заново.
Закончив, они отошли назад и осмотрели готовую
стену.
Так броско, так здорово, сказала Лия. Айрис усмехнулась и откинула со лба мокрые от пота волосы.
А в какой цвет выкрасить тебя?
Не знаю. Может, в коричневый. Или в серо-фиолетовый.
Айрис подняла глаза к потолку, засмеялась нараспашку
своим золотистым смехом и сказала: Нет-нет-нет, ты
так говоришь, потому что старая. Но ведь и старики
могут быть яркими.
В ту ночь, лежа в кровати с тем же желтым благословением на лбу, Лия сказала: Она потрясающая.
Гарри ответил: Да, ничего получилась.
38
Мэдди Мортимер
Он широко улыбнулся и прижал ладонь к щеке жены.
Она поцеловала его в запястье и сказала: Не хочу умирать. Он тяжело выдохнул — пахнуло землей. Каждое
воскресенье после работы в саду Гарри ложился спать
с въевшейся в руки грязью. Ни в коем случае нельзя
надевать перчатки, говорил он, когда работаешь с землей, важно ее чувствовать, пусть грязь забивается под
ногти, но ты должен кожей слышать, чего хочет мир.
Лие нравилось наблюдать, как он возделывает их крошечный ломтик земли.
Гарри прижал губы к ее шее, затем к мочке уха, стараясь не закричать.
До сих пор они ни разу не поминали вслух смерть. Это
ползучее, бесцветное слово. Оно подменышем шевелилось между ними: потустороннее, неугомонное, новое.
Лия лежала с закрытыми глазами, но не спала. Чувствуя дыхание смерти на лице, ее пытливые пухлые
пальцы на своих ресницах, она стала мысленно перечислять все желтое, что помогало удержаться на плаву:
Бананы
Солнце
Яичный желток
Сыр
Осенние листья
Резиновые уточки
Воскресенья
Влагостойкая штукатурка в ванной
Карты наших восхитительных тел
39
Лютик
О, вот и первая пошла. Тех, кто имеет значение, видно
сразу, потому что они — больше чем просто фрагментарно-паническая бессвязица или безликое многоголосье.
Например:
Эту будем звать Лютик.
Она — то, что надо.
Скачет вдоль стенок, взбудораженная, румянясь золотом,
и я сразу вспоминаю
про солнечный свет,
скользящий по стене дома.
От ее вида я чувствую себя немножко больным,
немножко размякшим, слегка охрипшим, как Мэрилин,
поющая «С днем рожденья»,
или как во время простуды под самое Рождество.
Она прислушивается, ждет, а голоса в жарком воздухе
звенят внакрой на разные лады:
Непорядок! Тлен! Гниль!
Мы найдем его! Выдворим! Истребим!
Очень уж жидкая стала кровь.
Ушки на макушке, всем быть начеку.
И никому не верить. Слышите? Никому.
Она смеется. Смех у нее такой нежный, что застает врасплох.
Какой у нас план? Нет ли подробных карт?
Вы обыщите печень, мы сердце. Когда на старт?
40
Мэдди Мортимер
Скоро, говорит она, уже скоро, как только все соберутся.
Голос Лютика такой теплый и смелый, что я прямо чувствую его жаркую хватку, как меня вычерпывают до донышка, и на миг сознаю, что значит быть мышкой в руке
ребенка или йогуртом, впервые коснувшимся губ, но тут
хор вновь оживленно врывается в их догадки и измышления, и я опять на коне, думаю: О-о-о-о-о-о! Обожаю эти
сладостные минуты, когда перо еще не наточено, еще не
палят из пушек, не гремят ружейные выстрелы. За миг до
начала облавы.
Великий Демократ
Когда Айрис было семь, в школе им задали творческий
проект: написать и нарисовать, чем занимаются родители.
Там были предприниматели, учителя, медсестры и стоматологи, папы-айтишники с компьютерами вместо
рук, мама в ворохе купюр и мама с лопатой, сажавшая
цветочки с лицами-смайликами.
Айрис написала
РАК
на всю страницу.
И нарисовала монстрика — клетку с торчащими во
все стороны чернильными пальцами, а посередине
рот, но не страшный, не зубастый, а с такой печальной улыбочкой, мол, ох, мне так жаль, так жаль.
Карты наших восхитительных тел
41
Рядом стояла схематично изображенная мама с длинными рыжими волосами и руками больше головы
и гладила эту несчастную клетку, как собачку или
кошечку. Когда подошла очередь Айрис показывать
проект классу, она встала и гордо воздела рисунок над
головой.
Учительница шипасто хихикнула.
Несмешно, Айрис.
Мальчик, нарисовавший компьютернорукого папу,
нахмурился.
А чего вы тогда смеетесь, мисс?
Все нормально, ответила Айрис. Все хорошо. Многие не
знают, как реагировать.
А мы знаем мы знаем мы знаем.
Класс неожиданно запел:
У моей тети тоже рак и у моей бабушки у нашего соседа
у моей собаки у мамы парня нашей няни рак!
Айрис посерьезнела, распахнула глаза и замерла, осознав бремя внезапной ответственности.
Рассказать вам, как он устроен?
Расскажи расскажи расскажи
Тут вся штука в клетках.
42
Мэдди Мортимер
Она подтащила к доске свой маленький стульчик —
железные ножки взвизгнули по виниловой плитке —
и встала на него. Учитель не посмела ей помешать.
Айрис нарисовала на доске схему, как рак возникает
в теле, как он может расти и распространяться по
разным системам организма, например по кро-ве-носной или лим-фак-ти-чес-кой, но иногда, вернее, почти
всегда, его уничтожают другие умные химические
создания. Она рассказала, как рак груди — тот, что был
у ее мамы, — связан с лимфами, это такие духи вроде
нимф, но без крыльев, которые отвечают за целую уйму
очень сложных процессов, — и дети сидели и завороженно слушали.
В тот день они узнали много нового.
Айрис принесла рисунок домой, а Лия повесила его
в кухне на самую солнечную стену.
Спасибо, зайка.
За что?
За то, что нарисовала меня с волосами.
Лия часто вспоминала тот день. Думала об Айрис, как
та сидит в больнице на стуле и болтает крошечными
ножками,
колготки в горошек,
туфельки,
сияющее лицо,
и задает окружающим вопросы вроде:
А вы чем болеете?
Карты наших восхитительных тел
43
Как будто мир — это состязание в ужасности, и победа
совершенно точно достанется им.
Только в этот раз Айрис не было.
Зато волосы были, но они отрастали так нерешительно,
так робко, что лучше б и не пытались.
Лия сидела в больнице и ждала заключения врача.
Сней пришла мама, которая выглядела так, будто ее
выскоблили изнутри.
Анна настояла, чтобы Лия взяла ее с собой. Она уже
несколько раз приходила с ней на химиотерапию,
и Лия уверилась, что в глазах Анны больницы были
безопасной, быть может, даже идеальной средой для
Матерей, Искупающих Вину. Наверное, потому что
здесь за всеми присматривали медсестры. И шуметь
было запрещено. А дочь, прикованная к креслу капельницей, никуда не могла сбежать. Лия изо всех сил
старалась не радоваться встрече, не ликовать.
Анна была в старом сером кардигане, который надевала по особым случаям вроде Вербного воскресенья
или Троицы. Сегодня она надела его с умыслом: хотела
проявить заботу, но от этого все казалось особенно
монументальным и мрачным.
Они почти не разговаривали, обе просто смотрели
невидяще на детские рисунки, приколотые к доске
в коридоре. Каракули, видно, о чем-то напомнили
Анне: она вдруг повернулась к дочери и спросила: Как
работа?
44
Мэдди Мортимер
Хорошо. Нормально.
Лия очень старалась не меняться в лице.
«Детская энциклопедия лексических диковин».
Анна нахмурилась. Всмотрелась в лицо дочери — не
шутит ли?
В самом деле?
Да. Интерактивный учебник по языку. Развивает творческое мышление и все такое.
Надо же, сказала Анна, устраиваясь поудобнее на
стуле, надеясь, что этот словесный обмен подошел
к приемлемому для обеих концу.
Лия начала делать такие книжки с тех пор, как родилась Айрис. На «Лексические диковины» ее вдохновили разговоры о словах, которые они обычно вели
перед сном. Вот уже несколько месяцев она работала
над иллюстрациями; предполагалось, что каждая
словарная статья будет сопровождаться картинками,
набросками, размытыми пейзажными зарисовками или
проработанными до мельчайших деталей рисунками —
в зависимости от слова, а в конце каждой статьи…
пустое место,
чтобы придумать слову собственное определение.
В книге есть омонимы, например, дробь, гладь, ячмень,
ключ. Или просто красивые, необычные или забавные словечки. Лелеять. Тризна. Эликсир. Искони. Петрикор.
Карты наших восхитительных тел
45
Анна явно обрадовалась, когда медсестра пригласила
их в кабинет.
Итак, Текущий Расклад был такой:
небольшое затемнение в
печени — едва заметная тень —
и глубокий едкий поцелуй,
чернильная клякса в легком.
И врач, и Википедия сходились в одном: если рак груди
дал метастазы в легкие или печень, его можно сдерживать, но нельзя излечить.
Лия очень любила своего врача. Восемь долгих лет
он эпизодически заботился о ней и ее внутренностях
и был прекрасным врачом во всех отношениях, если бы
не одно «но»: недавно он умер.
Как нелепо, что врачи умирают.
И вдвое нелепо, что онкологи умирают от рака.
Она спрашивала медсестер, как такое вообще могло
случиться, ведь у него наверняка был ВИП-доступ ко
всем новейшим, проверенным и перепроверенным
опухолебойным лекарствам, а медсестры только качали
головами и отвечали, что это так не работает. Даже
если ты в чем-то досконально разбираешься, это еще
не значит, что ты этому не подвержен. Лия невольно
подумала о трудных матерях и книжках, которые
читала и перечитывала тысячу раз (всякий раз рыдая),
и мысленно согласилась.
46
Мэдди Мортимер
И вот теперь перед ними сидел новый врач — с молодым лицом, императорским взором черных глаз и неприятной манерой с уверенным видом шмыгать носом,
прежде чем ответить на вопрос, — казалось, он собирал
c глотки стекающие туда капли Важной Информации,
смакуя новые вкусы данных о жизни и смерти.
А может, он простудился.
Этот препарат — просто зверь.
Глаза Анны блуждали по комнате.
Его еще называют «красным дьяволом».
Она выпятила грудь и издала крошечный тоненький
писк, за которым последовала резкая тишина.
За цвет, токсичность и очень серьезные, очень неприятные побочные эффекты.
Лия слушала эту медицинскую песню — про группы
препаратов для химиотерапии, доксорубицин, горчичный газ, циклофосфамид, про тошноту и рвоту,
снижение количества красных кровяных телец, противорвотные препараты, стремительный рост и клеткимишени — слушала да кивала, а когда ее мать в последний раз поморщилась на слове «клетка»,
Лия стала гадать, из чего, по мнению Анны, сделаны
наши тела;
из одних костей,
света и,
быть может, святой воды…
Карты наших восхитительных тел
47
Для начала посмотрим, как вы отреагируете на это
лечение, проговорил врач и вдруг посмотрел на Лию
очень серьезно.
Для начала?
Да. Для начала.
Разве этих препаратов недостаточно? Они могут не
помочь?
Ш-ш-ш, мам.
Та все сцепляла и расцепляла покрытые синяками
и пятнами руки,
а Лия мягко массировала ее шуйцу.
Шуйца, шуя
сущ.
1. Книжн. устар. левая рука.
2. Многолетнее растение из семейства злаков,
овесец, козляк.
3. Лед в море, стоящий торосами, непроходимый
для судов.
4. ……………………...........................................………….
Голубка
О, еще одна явилась. Монументальная. Вся в пятнах,
угрюмая. Какая-то выскобленная.
Сегодня я добрый, поэтому назовем ее Голубкой, хотя она
куда больше смахивает на отощавшего уличного голубя.
48
Мэдди Мортимер
Какие люди, а?!
Встречаем ее жиденькими аплодисментами.
Смотрите, кто соизволил на часок отвлечься от своих
священных обязанностей!
Ее некогда белые перья покрывает толстый слой грязи;
сажа, пыль и мусор скопились за годы редких встреч и колючих телефонных разговоров; они ее разят, от нее ими
разит, она никак не может очистить от них свою свинцово-серую жизнь, и я чувствую необычайный подъем
и воодушевление, когда она выпячивает грудь и презрительно цедит слова о тех временах, когда мир был чист,
когда в нем не было скорби, покаяния и меня.
Протей
Гарри читал лекцию о древнегреческих морских божествах, а сам думал о веснушках на теле Лии. Как он
будет по ним скучать, когда она умрет. И если она
все же умрет, нельзя ли как-нибудь снять с нее кожу
и превратить в плед?
Или повесить, распластанную, на стену, как воловью
шкуру.
Прежде Гарри никогда не приходили в голову такие
жуткие мысли. Образ воспарил к возбужденному
участку на верхушке мозга и исчез. Жуткие мысли
можно надрессировать, подумалось Гарри, чтобы они
исполняли всякие трюки — вплоть до фокусов с исчезновением. Лия не догадывалась, как сильно эти мысли
Карты наших восхитительных тел
49
терзали и расшатывали ее мужа. В последние годы
ему становилось все хуже, и он знал почему: он теперь
видел в Лие только ее тело,
тело, которое одолел недуг,
тело, которое мешало ей выжить.
Итак, у Посейдона был сын. Имен у него, как и у многих богов, несколько. Возможно, вам доводилось слышать о Морском Старике? Да? Ну так вот, второе его
имя — Протей, и он умел принимать любые обличья.
Многие философы, психологи, писатели и ученые (некоторых мы сегодня рассмотрим) черпали вдохновение
в его непостоянстве, непознаваемости; как такового
вместилища — тела — у него не было; он мог явиться
в образе льва, змеи или даже воды — что в голову взбредет…
Как жаль, ну как жаль, думал Гарри,
что быть человеком означает быть чем-то одним.
Иметь одно вместилище — эти стенки из плоти и кожи —
и единственное чувство собственного «я»,
что плещется внутри, как вода в колодце.
От отца ему достался дар предвидения, то есть он
знал природу Истины, но открывал ее лишь тому, кто
исхитрится поймать его и заключить в первоначальную
форму…
Сможет ли он и дальше любить Лию, если она превратится во что-то другое? И действительно ли любовь
вечна, как мы привыкли думать? Может ли она себя
сохранять?
50
Мэдди Мортимер
Гомер называл Протея стариком в бандитской шляпе.
Первый в истории ковбой, если хотите.
Слайд со щелчком переключился, и темный силуэт
Гарри упал на гравюру с изображением морского божества, оседлавшего бушующие волны.
Поэтому у нас их называют белыми конями, сэр, — пену
на гребнях волн?
Очень может быть.
Охлаждающая шапочка
Прежде чем надеть охлаждающую шапочку, Лия слегка
окропила водой и намазала кондиционером волосы —
будто крестила ребенка.
В ушах отчетливо звучали слова Айрис:
Я же не могла всем признаться, что у меня лысая мама.
В прошлый раз шапочка не помогла. Может, на сей раз
будет иначе.
Все это казалось глупостью, пустым тщеславием, но
буквально на днях Айрис заявила (когда Лия предложила ей для разнообразия оторваться от зеркала):
тщеславие — это просто самоуважение. Лия нашла эту
мысль очень глубокой.
Айрис не была красивой — по крайней мере, в общепринятом смысле, — но собственная внешность так ее
завораживала, что Лию это ввергало в шок. Дочкино
тщеславие оседало металлическим привкусом в сводах
ее ротовой полости.
Карты наших восхитительных тел
51
А ведь в Лиином прошлом столько всего могло случиться иначе, обладай она тщеславием и уверенностью,
какие достались Айрис. Где-то между кончиками указательного и большого пальцев
и намыленными волосами родилось
странное осознание, что
матери могут завидовать дочерям.
Лия гадала, ощущала ли нечто подобное и ее мать.
Такую вот нежную, естественную зависть.
Просушивая кожу между пальцами бумажным
полотенцем, она обратила внимание на свои вены,
которые от возраста и болезни взбухли на тыльной стороне кисти, как дрожащие синие дороги на
карте. Она изучила свою кожу, свой запах, знакомый
привкус в гортани, мягкую хватку холода на плечах,
впитывая восхитительное чувство нормальности.
Ты еще долго не испытаешь этого чувства. Еще долго
не будешь чувствовать себя такой нормальной. Такой
чистой.
Мать ждала ее рядом с креслом, в котором все произойдет: на нее наденут шапочку, починят ей проводку, заменят предохранители и подключат к сети, как
рождественскую елку в клетке из одних лишь красных
огоньков,
что больно жгутся от легчайшего
прикосновения.
Непохоже, что мать ей завидует.
52
Мэдди Мортимер
Разминка
Он идет.
Маленький дьявол, неочевидный герой,
поет, обагряя свой путь
по периферическим венам,
весь такой странный, красный и
созданный специально для истребления.
Один короткий миг
что-то рдяно-быстрое, страшное
скользит и бьется внутри, так сильно, что я
тону,
тону
мимо впадинок, лент
сквозь
серозную оболочку,
париетальные клетки,
стволовые и целые горы
слизи перед энтеро-как-бишь-их?
энтероэндокринными, да, здесь вижу отметины
задорного смеха, следы босых ног,
шедших в сторону дома, Да, шеф,
все вниз и вниз, как луна
рвет завесы мрака или как вера
делит разум на пробор,
затаиваюсь в самой глубине, дабы
быть принятым за несварение,
щепотку сальмонелл
или запор.
Карты наших восхитительных тел
53
Дейзи Белл
Анна говорила тихо, почтительно о новых шторах
и запланированном на март празднике. Лия кивала.
Обе на миг остановили взгляд на красной жидкости
в трубке, и тишина ожгла их слух подобно ревностной
молитве.
Кап,
Кап,
Кап,
Аминь.
Ее мать начала клевать носом, морщины на лбу сгрудились меж бровей, вывалились на переносицу. Она
выглядела старой, странной, уставшей. Везде, кроме
церкви, Анна смотрелась чужеродно. Лия раньше
восхищалась тем, как идеально сочетались мать и церковь; одна входила в другую, как гребень в паз, и они
становились единым целым — логичным, понятным.
После службы, пока Питер у входа изображал Само
Совершенство, а церковь попарно выталкивала из себя
прихожан, Лия замечала, как мать стоит лицом к алтарю, устремив взор на витраж с голубицей и оливковой
ветвью, будто получает прямые указания от самого
Господа. Ловит последние слова тайны, рассказанной
ей одной.
Несмотря на лютость ее библейского наречия и парализующие неписаные правила, в которые она, как
в саван, облекла каждый дюйм их жизни, в эти пять
секунд, стоя в лучах витражного света, она казалась
самым святым и безгрешным созданием на планете.
54
Мэдди Мортимер
Капля слюны показалась в уголке ее рта и пустилась
в блестящий путь по жесткому руслу морщины. Странно, странно заставать человека, имевшего некогда
безраздельную власть над твоей жизнью, в таком нелепом положении. Лия не знала, сможет ли когда-нибудь
простить мать. Она сосредоточилась на стебельке
слюны, усилием воли клоня его ниже, ниже, понуждая
упасть на серый кардиган, — лишь бы не думать о пробирающем до костей холоде.
Она сочинила песенку для этих сеансов химиотерапии в охлаждающей шапочке — чтобы скрасить скуку
и немного отвлечься от странной, неумолимой боли.
Лиа с Айрис часто придумывали песенки. Эта удалась
на славу; они просто написали новый текст на мелодию «Дейзи Белл», заменив новыми больничными
реалиями кареты, свадьбы и велосипед на двоих. Отец
Лии раньше часто ее напевал, отчего мелодия навсегда
врезалась
бездумно,
но
вежливо в то место,
где творится музыка.
Шапка, шапуля!
Носом делаю хлюп,
Мозг отморожен,
Зуб не попадает на зуб.
Черепушка морозом стянута,
Я словно в пещере мамонта.
Но весело мне
Пока еще не
Превратилась я в хладный труп.
Карты наших восхитительных тел
55
Часы шли, а песня крутилась и крутилась в голове,
ритмы и ноты накладывались друг на друга, словно
заклинания, способные исцелить боль, нарастающую
и дребезжащую кошмарными интерлюдиями.
Последняя медленная инъекция. Прозрачная жидкость исчезает внутри. Самое противоестественное из
чувств — настолько мощное, что заставляет тебя полностью отделиться от материального тела,
а потом все. Конец.
Гарри ждал их на парковке. Анна вежливо ему улыбнулась и поцеловала дочь в щеку, случайно задев уголок
ее губ. Лия постаралась сделать вид, что это вовсе не
самый теплый и сокровенный момент в их отношениях
за долгие годы.
По дороге домой Анна покраснела, вспомнив, как соприкоснулись их губы. И ведь прямо на глазах у Гарри!
Наверное, со стороны это выглядело абсурдно. Несуразно. Больше она такой оплошности не допустит.
Несколько Красных Фактов
Красный рассекает по телу, как все мальчишки:
на велосипеде.
Причем у него не благородный стальной жеребец,
а огромный зверь горчичного цвета, который опаляет
окрестности собственным гимном — лязгом цепи по
металлу — и, не сомневаюсь, сослужит Красному добрую
службу (как Гринголет служил Гавейну Оркнейскому,
Арион — Адрасту, а Маренго — Наполеону).
56
Мэдди Мортимер
У нас общая история на троих. Взбито-сливочная,
ванильно-шоколадная.
Надо сказать, невзирая на бесчеловечные методы Красного,
на его счету немало побед.
Ими заставлены полки сумрачного Красного дома —
маленькими трофеями,
вылепленными из шкур тех, кого он спас.
Он не очень любит думать о тех, кто сбежал,
вырвался из пут, провалился в трещины
прямо мне на колени.
Они мои мои мои.
Хотя я надежно схоронился в своем сокровенном тайничке,
я все равно
слышу его нелепое триумфальное шествие, слышу, как
сердце
встречает его приветственным барабанным боем, а хористы
расправляют плащи
на красной дороге, по которой несется пламенный зверь,
слышу все их распевки — Ми-Мэ-Ма-Мо-Му-у! —
все йодли, вопли, запилы и риффы.
Представь, как палки и прутики
с треском втираются
в молодое пламя, а затем представь, что ты —
бензин.
Варианты
Когда Лия приехала домой, Айрис лежала на кровати,
свернувшись вопросительным знаком, в своей желтойпрежелтой комнате и делала домашку по физике. Лия
Карты наших восхитительных тел
57
спросила, нужна ли ей помощь. Та помотала головой —
мол, ну чем ты можешь мне…
Хотя… Ты случайно не разбираешься в продольных и поперечных волнах?
Лия не разбиралась. Придет время, подумала она, когда
ее нехитрые знания станут вообще никому не нужны.
Минул всего год с тех пор, как они с Айрис вместе корпели над рабочими тетрадками по логическому мышлению для возраста 11+. Часами трудились над тонюсенькими, полупрозрачными листами с упражнениями.
Если рыбы (скачут, бегают, плавают), то птицы (ходят,
ползают, летают).
Слово «код» так относится к (программа, кот, шпион),
как слово «грипп» относится к (гриб, врач, лекарство).
Слово «удивление» так относится к (необычный, красивый, храбрый), как слово «страх» относится (болезненный, глупый, ужасный).
Обведи правильные варианты. Лия садилась напротив
и придумывала собственные соответствия, размышляя о том, какие у ее дочки сегодня аппетитные уши,
и гадая, почему ее так коробят правильные варианты:
«Жизнь» относится к (еда, секс, смерть), как «лимоны»
относятся к (лед, вода, лайм).
«Спать» относится к (чесаться, бодрствовать, вздыхать), как «стоять» относится к (течь, моргать, лежать).
«Тимьян» относится к (чили, петрушка, базилик), как
«время» относится к (рак, рак, рак).
Я такой тугодум, жаловалась Айрис.
58
Мэдди Мортимер
Лия не могла ей помочь; всякий раз, когда она рассматривала слова, приведенные в скобочках, эти лужицы
выбора, ей лезли в голову мысли вроде:
«Удивление» ровно так же относится к «необычному»,
как и к «красивому», а «страх» в той же мере относится
к «болезненному», как и к «ужасному». Возможно,
в мире, где рыбы умеют бегать, а птицы ползать, у меня
по-прежнему была бы грудь.
Она предлагала Айрис обвести все три варианта и ставила чайник.
Садовник
Я часто вспоминаю свои первые странствия, когда я только постигал искусство перевоплощения — искал способы
незаметного существования.
Фокус тут в чем? Научиться быть в сотне мест одновременно,
научиться одушевлять дюжину разных личин.
Например:
Где-то между третьей и четвертой петлей кишечника
встречаю
покрытого листьями человека с глазами-одуванчиками
и землей вместо кожи. Похоже, он заблудился. Сейчас
пошалим.
Едва успеваю разделиться надвое: на рыбу с сильными
длинными ногами и птицу,
что скользит змеей, и вот уже он
Карты наших восхитительных тел
59
подходит, представляется Садовником
и спрашивает очень вежливо, не видел ли я тут Голубку,
Лютика или, собственно, красного
дьявола.
Откашливаюсь, прочищая два своих новеньких горла,
и говорю ему, чтобы шел на север, но можно и на запад,
и на восток,
потому что здесь довольно много дорог,
ведущих туда, куда ему надо.
Он благодарит нас обоих землистыми поцелуями и продолжает путь.
В пространстве между точками, куда легли поцелуи,
ощущаю ожог в форме мужниной надежды.
Незнакомец
Однажды дождливым вечером он постучал в дверь.
Получилось так безупречно, что Лия едва не оставила
без внимания этот стук-стук-стук незнакомца в дверь
коробочки, в которой проходила их незатейливая
жизнь.
Он прожил с ними четыре года, но в действительности
так и не ушел.
Хорошо все-таки иметь отца-священника — он не
имеет права отказать в приюте бездомному страннику.
Это может подорвать репутацию Церкви.
Его звали Мэтью, и родители долго спорили, пускать
его на ночлег или нет. Он был, в сущности, еще маль-
60
Мэдди Мортимер
чишкой — вырастая из себя, он неудобно стоял одной
ногой в детстве, а другой в зрелости. Лия запомнила,
как он смотрел на их дверь: точно змея, с которой
дождь только что смыл один из слоев кожи.
Распеленатый, голый, созданный заново, он стоял на
пороге.
Она часто задавалась вопросом, а существовал ли он
вообще до того?
У него были очень темные волосы и странное, неподвижное лицо.
А еще он был самым красивым созданием из всех, что
видела Лия за двенадцать лет своей жизни.
К двери подошла не она. Дверь открыла Анна —
и тут же кликнула Питера, рано легшего спать после
необычайно безлюдных похорон, которые он провел
в тот день. От таких похорон у него всегда портилось
настроение. Он будто совсем не удивился незнакомцу,
появившемуся на пороге их дома. Мэтью что-то им
рассказал о том, кто он и зачем пришел, но Лия все
пропустила, и вопросы о его прошлом не давали ей
покоя много лет. Она вышла на лестницу и оттуда наблюдала за странной сценкой, что разыгрывалась в их
передней. Сползла на пару ступенек вниз, чтобы лучше
слышать. Очертания того момента идеально характеризовали ее детство; детство — это сидеть на верхней
ступеньке лестницы и пытаться хоть одним глазком
увидеть мир сквозь отверстие, плотно закупоренное
фигурами родителей.
А потом они перешли в гостиную, и Лия обнаружила,
что стоит у подножия лестницы прямо перед незнакомцем. Он улыбнулся ей и сказал «Привет» — получилось
четко, разборчиво, но как-то противоестественно,
Карты наших восхитительных тел
61
будто он впервые произносил это слово. Его голос отозвался у Лии в костях. Анна попросила у него позволения переговорить с мужем, и Мэтью ответил «Да,
конечно», только при этом сделал шаг вперед, будто
заранее знал, каков будет вердикт. Питер и Анна ушли
по коридору в кухню, оставив Лию и Мэтью наедине.
Она внезапно ощутила себя совсем маленькой рядом
с ним и поразилась пристальности, силе его взгляда —
будто кто положил холодную ладонь на ее горячую
шею.
Как тебя зовут? спросил он. Лия на миг растерялась.
Много позже, повзрослев, они нередко вспоминали
тот вечер, и Мэтью утверждал, что она поглядела ему
прямо в глаза — сквозь мозг в самую сущность, — а потом очень уверенно ответила: Лия.
Лия же знала, что не выдавила ни звука. Ее парализовало, глотку сковала каменная тишина. Вместо ответа
она ушла подслушивать родителей; за дверью кухни
полыхал, треща искрами и взвиваясь огненными языками, их спор:
Нельзя же просто взять и…
Боже, Анна, ну к чему эта
истерика.
Лие понравилось, как отец сказал «Боже» — будто метнул в мать ядро, круглое «О» своего Бога.
Она обернулась на мужчину-мальчика, все еще мокнущего под дождем: он поднял руки, отскреб со лба
62
Мэдди Мортимер
прилипшие волосы и убрал их назад. Его лицо было
расчерчено великолепными твердыми линиями, мягко
скруглявшимися на перекрестках. Загнанные глубоко
в череп темные глаза, печаль в слегка сжатых висках.
Лию еще никогда так не заботила собственная внешность, как в тот миг, когда она стояла под кухонной
дверью.
Вспомни, что сказано в Писании!
Лия знала, что будет дальше. Отец заговорит на библейском. Мать умолкнет, и победа будет за ним. Потому что факт есть факт: против Библии не попрешь.
Возлюби ближнего
как самого себя.
Страннолюбия не забывайте, ибо
через него
некоторые, не зная, оказали гостеприимство
Ангелам.
Я очень сомневаюсь, Питер, что этот человек — Ангел.
Дальше прозвучали слова самого Христа — непреложные и неоспоримые:
Я был голоден, и вы накормили Меня; Я хотел пить, и вы
напоили Меня; Я был странником, и вы приютили Меня.
Воцарилась тишина. Та самая, особенная, многозначительная — полная победы. Затем Питер открыл дверь
и, не обратив никакого внимания на подслушивавшую
под ней Лию, пригласил незнакомца в дом, окружив
его извинениями, вопросами, предложениями чая.
Карты наших восхитительных тел
63
Лия услышала, как мама вздохнула и тихо прошаркала
к чайнику, выплюнув напоследок плоское и загнанное:
Уж конечно он не
Христос!
В памяти Лии тот вечер сиял и переливался; все
поверхности обрели удивительный скользкий блеск.
Айрис сейчас как раз была в этом возрасте. Может,
именно поэтому Лия решила вспомнить ту пору,
рассмотреть ее поближе. Теперь в ней проявлялись,
громко заявляя о себе, новые очевидные вещи: например, уязвимость ее матери, и то, как легко отец пренебрег ими обеими. Все прочие детали отпали и исчезли.
Лия, например, помнила очертания усеянных каплями
дождя губ Мэтью, как они открывались и закрывались,
но не могла вспомнить его голос.
Ископаемый
Один из них был погребен так глубоко, замурован так
капитально, что на вечеринку явился позже всех.
Потаенный горький грех, пульс порчи, капель сожаления;
он отворяет глаза без век и выламывается из своего
заключения.
Никто не заметил.
Никто ничего не заметил, потому что Лютик громко
вещает, как должен работать поисковый отряд, а те хористы, у которых еще есть руки и ноги, шнуруют ботинки и/
или заряжают ружья, Голубка бормочет под клюв молит-
64
Мэдди Мортимер
вы, а Садовник поглядывает на Красного — как мужчина
примеривается к другому, посмевшему под закрытие бара
слишком близко склониться к его жене; а у Красного все
просто зудит, так ему не терпится жечь. Словом, я один
сейчас вижу этого незнакомца, затаившегося на периферии: он крадется вдоль позвоночника подобно призраку,
поскрипывая ступеньками.
Назовем его Ископаемым.
Он напоминает тень, что стелется по полу с порога
открытой двери, случайное созвездие, дурное известие,
издевку, тайную историю, как у Мэри Шелли, или ночной отблеск экрана на теле. Он тихо-тихо
входит в ее
легкое.
Обожаю, обож-жаю легкие!
Если расправить их внутреннюю поверхность, она займет
целый теннисный корт.
На этом мои познания не заканчиваются:
Она вдыхает примерно тринадцать пинт воздуха в день
и в один миг выдыхает миллиарды и миллиарды молекул
кислорода. Есть такая теория, что через каждого человека
рано или поздно проходят частички всех когда-либо живших на планете людей. Эта мысль почему-то трогает душу.
Я провожу здесь много времени. Это мой маленький домвдали-от-дома, как говорят. Мой маленький хэмптонский
коттеджик на всякий пожарный. Я могу тихонечко тут
отстраиваться, или носиться по коридорам, или хулиганить: стучать в бронхиолы, что ветвятся подобно лаби-
Карты наших восхитительных тел
65
ринту с миллионом тупиков, и убегать; а еще я просто
об-б-ож-ж-жаю здешнюю коллекцию охов и вздохов, Зал
Славы, в котором висят в рамках лучшие образцы. Среди
них много последних и первых:
Когда родилась дочь
Когда рука Кэрри Уайт выстрелила из могилы
Когда в дверь постучался Он
И так далее.
Вы понимаете, почему с моей стороны оправдана некоторая растерянность, горечь и смутный дискомфорт при
виде этого каменного-призрака-напоминающего-мнекого-то.
А потом происходит нечто и вовсе нежданное…
он меня замечает.
Смотрит сквозь стенки в самую мою сердцевину, и я
думаю: Черт.
Он пытается кричать, вопить, звать остальных. Бесполезно. Вокруг так же тихо, как и положено быть в левом легком по четвергам после полудня. И тут до меня доходит…
он не может сказать ни слова. Не в силах издать ни звука.
Видимо, это как-то связано с тем, что ее тело заставили
забыть его или переварить, а может, годы ископаемости
не проходят для человека даром; грязь, ил и скорбь забивают голосовой аппарат. Так или иначе, я делаю то, что
положено всякому, наделенному чувством юмора: взрываюсь громким А-ха-ха-ха-ха-ха! в его окаменелое лицо.
66
Мэдди Мортимер
Он отскребает от ископаемого лба свои каменистые
волосы,
стряхивает осколки со щек и пытается снова, и снова,
и снова
заговорить, а я тем временем
все хохочу и думаю:
Несчастный, старый
забытый всеми бедняга.
От восторга я едва не забыл о главном: где-то
начали жечь,
началась игра в горелки, и все детишки разбежались,
заблудились в моих лесах.
Глава вторая
Прозор
В четыре часа дня Лия начала ощущать отклик своего организма на препараты, проникающие во все его
системы.
Кончики пальцев рук и ног закололи странные иголочки. Назойливое недоонемение. Она попыталась
растоптать это чувство, заглушить его двумя парами
теплых носков. Тщетно.
Ей казалось, что она разваливается на куски и ее тело
удерживает нить одного-единственного нерва.
Айрис пришла странно румяная и стала с трудом
выкарабкиваться из огромного рюкзака за спиной. Лия
вспомнила ролик, который недавно видела в Интернете: каспийская речная черепаха отчаянно пытается
выбраться из панциря.
Сходим за мороженым?
Давай.
Айрис распустила свой неряшливый хвостик и собрала
его заново, хмурясь в зеркало, крошечными пальчиками перекручивая снова и снова черную резинку.
68
Мэдди Мортимер
Что стряслось?
Ничего.
Когда она шла по улице, боль громко дребезжала
в пальцах ног. Сентябрьское солнце растянулось,
обнаженное, на стоящих вплотную друг к дружке домах
и кирпичных дымовых трубах, и кипучих изгородях
из плюща, приводя их в движение своими косыми
смещающимися лучами. На миг Лие показалось, что
они сидят на блюде, а мир движется вокруг них. Она
поглядела на Айрис, которая по-прежнему была чем-то
встревожена. Интересно, слышит ли дочь нарастающий дребезг в ее ногах? Видит ли, что вся улица пришла в движение?
В школе есть один парень, начала Айрис.
Ага, понятно.
Ну и?..
Он любит «Солеро», фруктовое эскимо. Сегодня после
школы он купил одно на деньги, которые «спер» из маминой сумки, лизнул его и предложил мне. Я согласилась
и прижала эскимо к губам — ну, вроде как поцеловала.
Не стала лизать или кусать, просто прижалась к нему
губами, чтобы только ощутить вкус. А он смотрел на
меня. По-моему, мы вообще не моргали. Все это длилось
минуты четыре. А потом подошла другая девчонка с идеальным лицом, забрала у него мороженое и откусила.
Я чуть не умерла от злости.
Лия засмеялась, но Айрис была невозмутима и серьезна.
Карты наших восхитительных тел
Очень впечатляет.
Что?
Ты такая прозорливая.
Что это значит?
А ты как думаешь? Есть догадки?
Айрис призадумалась.
Слово «прозор» похоже на танец. Такой, ну, чопорный,
как на балу, где все разучили наперед все движения.
Да. Прозор. Бальный танец с прусским флером.
Ага, кивнула Айрис. Прикольно, рассеянно добавила
она, прыгая по асфальту и стараясь не наступать на
трещины.
В магазине они купили себе по «Солеро».
Дай мне обещание.
Какое?
Пообещай, что всегда будешь так мыслить.
Как?
Как будто возможности не ограниченны: и слова, и все
вокруг может означать что угодно.
69
70
Мэдди Мортимер
Окей. Ты про то, чтобы обводить все варианты, да? Про
наши разговорчики о словах?
Да. А теперь расскажи про ту девочку с идеальным
лицом. Какая она?
Ужасная. Она…
Айрис задумалась.
Она как красивая кубовая медуза. Сразу видно: добра от
нее не жди.
Когда они добрались до дома, Лие показалось, что они
шли пешком целую вечность.
Айрис убежала наверх. Иголки закололи больнее. Лия
взгромоздилась на обеденный стол и набросала список
слов, начинающихся с «Иг».
ИггиИглобрюх
Игнор
Иго
Игра
Игрек
Игуана
Игумен
Когда день приобрел игривый вечерне-розовый оттенок, в дверь постучали.
Пришла Конни. Просияв, она сунула Лие в руки ворох
каких-то тряпок.
Зачем это?
Карты наших восхитительных тел
71
Для твоих рук и ног. Тебе надо обложиться всякими мягкими штучками, потому что из-за химии все становится
колючим, помнишь?
Она вплыла в кухню, и «помнишь?» упало с ее плеч,
как плащ.
Конни была самой давней Лииной подругой. Когда
они познакомились, Лию не отпускало ощущение, что
она встретилась с мадам Созострис, знаменитой ясновидящей Элиота, мудрейшей из женщин с волшебными руками, древним взглядом и красотой, как бы
неотделимой от всевозможных удивительных штучек — бусин, колец, браслетов, которыми она увешала
свое роскошное тело. С годами тело Конни проросло
в многочисленные слои материи и в конце концов
совершенно в них растворилось.
Ноги человека — настоящее чудо. Конни прислонилась
к кухонному столу и тихо читала лекцию о рефлексотерапии. Каждая связка отвечает за определенную
часть тела — получается эдакая крошечная карта всего
организма. Знаешь, я ведь даже курсы окончила.
Лия знала, что это неправда.
Дай-ка ногу.
Лия засмеялась, но Конни пододвинула стул и была
так полна желания помочь, сделать ей приятное, что
Лие ничего больше не оставалось: она села, подняла
ноги к ковшикам рук подруги, запрокинула голову,
ощутив гнет тяжелых век, и поплыла по течению. Они
72
Мэдди Мортимер
были как гречанки с открыток; отекшие, сухие, морщинистые, полные тысяч лет жизни, в лучах — цвета
сепии — открыточно-плоского солнца.
Айрис спустилась и рассказала Конни про инцидент
с «Солеро», и Конни охала и ахала во всех нужных
местах. Лия услышала, как пришел Гарри, почувствовала, как он слегка задел поцелуем ее лоб, как его голос
рассыпался мягкими жалобами на студентов и сочинения, и все ее существо заполнилось знакомыми движениями и звоном, хлопаньем дверец, капаньем крана,
мелодиями дыханья трех тел, что кружили и танцевали
вокруг ее изможденного «я» и внутри,
и снаружи.
А потом Конни как будто забралась глубже, нажатием
волшебных пальцев вымесив наверх прошлое, и Лия
обнаружила, что ее неумолимо тащит назад, назад,
к незнакомцу в ночи и тому дню на первой неделе их
знакомства, когда он омыл ее стопы.
Бархат и Вера
Вот вам факт:
Дивные крошечные косточки человеческой стопы составляют четверть всех костей тела.
А вот еще один:
Во время Блица в защищенном от бомб подвале Национальной галереи Лондона устраивали бесплатные обеденные концерты.
Вера Линн однажды исполнила там «Белые скалы Дувра».
Карты наших восхитительных тел
73
Вспоминаю об этом, когда слышу где-то в глубинах тела
звон Иголочек, возвещающих о прибытии Бархата. Она
выходит из тени на сцену, яркая и неистовая, мягкая
и фиолетовая, поет о дружбе и связках.
Знай себе мурлычет виолончелево-вкрадчиво. Чувствую,
как роскошное одеяло — дух товарищества — начинает
обволакивать и элегантно драпировать ее своды, межклиновидные связки и кости плюсны, смягчая боль,
приглушая дребезг, и я могу думать лишь об одном: о тех
стерильно чистых минутах в подвале галереи, когда все
забывали, кто они, где и зачем. И про тот факт, что Лондон скоро сровняют с землей.
Иоанн и ученики
Мэтью и Лия сидели за кухонным столом. Он прожил
у них один полный день, переночевав в маленькой
комнате с запретными книгами, бельевым шкафом
и окном, которое открывалось и закрывалось само по
себе. Анна была на улице, развешивала, хмуря брови,
выстиранное белье — простыни, рубашки и пастельные кардиганы. Было что-то очень успокаивающее,
что-то незамысловатое и практичное в том, как она
планомерно двигалась вдоль бельевой веревки — будто
воздвигала маленький город. Когда она закончила,
Лия стала смотреть, как ветер вдыхает жизнь в развешанных по веревкам полулюдей, и представляла, как
снимает прищепки, освобождает их, и штаны убегают
в поле, насвистывая «Спасииибооооо»
Лия — красивое имя, сказал Мэтью, нетерпеливо барабаня пальцами по дереву.
74
Мэдди Мортимер
Полное будет Амелия. Но мне больше нравится Лия.
Почему?
Потому что оно не нравится им.
Лия заморгала. Он будто опешил — отчасти удивился,
отчасти пришел в восторг. Прекратил барабанить,
подался к ней через стол и понизил голос до шепота:
Тебе следует быть осторожней.
Почему?
Знаешь про Лилит?
Нет.
Это первая жена Адама.
Его жену звали Ева.
Нет, сначала была другая. Мало кто про нее знает,
потому что она не покорилась, как того хотели Господь
и Адам, и ее навсегда изгнали с Земли. Она убежала из
Райского сада и угодила аккурат в объятья дьявола.
Маленькое сердечко Лии закипело. Кажется, в Библии
про это ничего не было.
А отец Питер о ней знает?
В разговоре с другими Лия всегда называла его «отцом
Питером». Как и в случае со многими детскими при-
Карты наших восхитительных тел
75
вычками, она не помнила, делала это по просьбе родителей или по собственной воле.
Возможно. Это большая тайна. Мало кто в нее посвящен. Его глаза вспыхнули, словно он брал ее на «слабо».
Спроси у него, если хочешь.
Лия задумалась.
Нет. Лучше не буду.
Тогда это будет наша с тобой тайна.
Они помолчали. Лия смотрела в пространство между
окном и мойкой, где сидел на корточках дьявол. Он
крутил на пальце жестяную банку для кекса и внимательно наблюдал. Ей захотелось сумничать. Сказать
что-нибудь дерзкое. Зловещее. Застать его врасплох.
Вообще-то я могу и сама узнать, правда это или нет.
Мэтью удивленно улыбнулся.
Как?
Спросить у дьявола.
Он немного побледнел, тут же улыбнулся, но улыбка
получилась неискренняя — скользкая, неловкая.
Вы, что ли, друзья?
Тебе бы все знать!
76
Мэдди Мортимер
С этими словами Лия подобрала с пола портфель и убежала к себе в комнату, испугавшись самой себя, этой
новообретенной уверенности и собственного жаркого
пульса, сочащегося из пор кожи
и стекающего
вниз
по
ступеням
лестницы.
Дьявол плевался, рассыпая ей вслед конфетти язвительных Ха! Ха! Ха!, шрапнельные Поделом!
Остаток дня она провела наверху. Мэтью куда-то ушел.
Лия гадала, не навсегда ли. Эта мысль ей не нравилась,
поэтому она прокралась босиком по дощатому полу
к его комнате, увидела его сумку и смятую футболку на
полу и подумала:
Хорошо;
хорошо, что он не ушел.
Кровать он оставил незастеленной. Она шагнула
к ней, проследила пальцами смятый контур его
тела, отпечаток его сна на простынях. Присела на
краешек, уставившись на запретные книги в шкафу,
и попыталась увидеть комнату, дом священника,
жизнь их семьи глазами Мэтью. Книги были по
большей части романами, которые передавались
из поколения в поколение в семье Питера, и Лия
с годами пришла к выводу, что их поместили сюда
для того же, для чего в Райском саду было посажено дерево с запретными плодами: чтобы рано или
поздно их слопали.
Карты наших восхитительных тел
77
В комнате уже появился запах. Сырой, тревожный,
нечистый. Примерно так пахли камни на ближайшем
пляже, источавшие перед бурей удивительную теплую
сладость. Лия вдруг захотела что-нибудь у него украсть.
Носок, например. Да, носок подойдет.
Что ты делаешь?
Лия резко обернулась. На лестнице стояла Анна в бордовом платье. Лия заметила на ее щеках намек на румяна, а губы были чуть тронуты коралловым: она наносила помаду только на верхнюю губу, а потом — почти
виновато — тонким слоем растирала ее по обеим. Лия
еще никогда не видела маму такой хорошенькой. Такой
незащищенной.
Ничего, ответила Лия, закутываясь в свой толстый свитер. Начиталась на сегодня.
Что ты читала?
Лия ответила — и не соврала, — что читала Евангелие
от Иоанна, главу 13, стихи 1—17. Прочитанное ей даже
понравилось. Тронуло ее. Строки про умывание ног.
Потом Лия целый час очень истово молилась. Раб не
больше господина своего, и посланник не больше пославшего его.
Как будто отлетел зажим, удерживавший натянутую
проволоку ограждения, — хмурая мина Анны развалилась. Лицо стало почти довольным.
Выходя из комнаты, Лия обернулась на пороге и спросила тончайшим из голосов: Кто он?
78
Мэдди Мортимер
Анна вздохнула, словно вопрос ее утомил.
Друг. Друг семьи.
Из этого разговора с матерью Лия не узнала ничего
нового, но осталась очень довольна собой — здорово
она придумала заговорить маме зубы этой болтовней об Иоанне, Иисусе и умывании ног. Не надев ни
плаща, ни обуви, ни носков, она выбежала в сад, прошагала мимо своих развалин и открыла проржавевшую
калитку. Дождь, шедший неделями, пропитал и опустошил поля; когда ее босые ноги погружались в землю, та словно отвечала хлюпостонами, на болотном
языке, с наслаждением принимая Лиино дикое тельце.
Лия вдруг почувствовала себя живой. Как будто всю
жизнь до его появления она просто ждала, довольствуясь малым. Ветер по щекам, ноги в смачных плевках
грязи, и вот опять: покалывание, шипение, все сильней и сильней. Она бежала по земле, а та, не скованная
изгородями, разлеталась перед ней во все стороны.
Быть может, она наконец ощутила божественное присутствие? Быть может, Он приоткрыл для нее дверь,
и оттуда на миг потянуло Его воздухом, Его любовью?
На вершине холма она рухнула у корней дерева, от ветра
клонившегося курсивом к земле. Небо начало наливаться багрянцем и стало похоже на кровоподтек, неожиданно вызолотив кукурузные поля. Вонь конского навоза была такой сильной, что оседала в горле. Собравшись
с духом, Лия осмотрела свои ноги — исполосованные
сыро-красным, посиневшие от холода. Однако боли не
было, ни боли, ни прочих неприятных ощущений. Да
и что ей эти мелкие раны, ссадины и ушибы, когда внутри зрело, бешено порхало, билось о грудную клетку вот
это новое? Все остальное банально и преходяще.
Карты наших восхитительных тел
79
Лия, переполняемая чувствами, пролежала там около
получаса, а потом вытащила из-за пояса запретную
книжку, которую успела стянуть из шкафа. Крепко
обхватив руками «Грозовой перевал», она взглянула на
темнеющее небо и стала ждать кары. Кары не последовало. Тогда она раскрыла книгу и повела пальцем
вниз по сетке печатных букв, выискивая слова, одетые в самые необычные наряды из звуков и форм; она
ушла в них с головой, во все эти «взбалмошная, дурная девчонка», «врозь», «отторгнутая», «вразброд»,
«помешательство», «стон», «стремглав», «бесстыжая»,
«злоба», а ее глаза шныряли между полем и книжными
страницами.
Но тут тишину разрезал острый клинок маминого
голоса: Амелия! Амелия! Амелия!
Когда Лия бежала домой, ее разум наконец нагнал
тело, ощутил его холодные задубевшие края, признал
внезапный дискомфорт.
В кухне последовало ожидаемое:
Что ты учудила? Ты же вся ледяная! Губы синющие!
Почему ты босая?!
Лия почти не замечала выволочки: Мэтью вернулся.
Он внимательно наблюдал за ними из угла своей
комнаты, и она почувствовала, как волосы у нее на
загривке встали дыбом. Он медленно подошел к буфету, достал оттуда большое ведро и начал наполнять его
горячей водой — грохот воды по металлу едва не рвал
Лие перепонки.
80
Мэдди Мортимер
Анна и Питер тихо отступили в темный угол кухни,
и Лия поразилась, как легко Мэтью утвердил в этом доме
свою власть. Как он умел одновременно успокаивать
и тревожить, утешать и повелевать — не говоря ни слова.
Она задрожала. От страха, от нетерпения.
Сядь. Он указал на стул; голос его золотился, как нивы
под багровеющим небом.
Она села.
Давай сюда ноги. Она подняла ноги и опустила в воду,
в его руки.
Он стал мягко прижимать влажное полотенце к сводам
ее бледных стоп. Вода обжигала. Лия едва дышала.
Чем сильнее он тер, смывая запекшуюся на лодыжках грязь, тем явственнее она ощущала биение собственного сердца — жаркий пульс в голенях, коленях
и в самой верхней внутренней части бедер. Она поерзала на стуле. Захотелось скрестить ноги.Прижаться
к чему-нибудь. Ощутить себя спеленутой, задыхающейся, как иногда по ночам, когда она крепко заплеталась телом вокруг своего пухового одеяла. И этот
постыдный позыв был так силен, что Мэтью, конечно,
не мог его не заметить — он проник во все закоулки ее
глаз и ушей.
Со временем Лия пришла к убеждению: если хирурги
вскроют ей живот поперечным разрезом, разрубят ее
пополам, то обнаружат там все зарубки и линии ее
молодого влечения, узоры которого исчертили ее ткани
подобно ростовым кольцам внутри деревьев; если про-
Карты наших восхитительных тел
81
следить за этим узором сквозь года, то придешь к тому
дню, к самому первому пятнышку, задавшему форму
и структуру всей ее жизни.
Она поискала взглядом дьявола, но в доме больше
ничего не было — только руки Мэтью и ее ступни.
Тогда-то ее и вырвало.
Окаменение
Красота берет в плен желание, рождающееся в нас,
и освобождает его от объекта…
запрещая ему тем самым
бросок к будущему1.
Иначе говоря,
красота есть великая тайна.
Иначе говоря,
он мне нравится — и все тут.
Видимо, я все же неравнодушен к неудачникам.
И романтиком тоже умею быть.
Чувствую, как эти старые-как-мир щербинки и узоры
тишком, ладком снуют сквозь меня,
будто дети в крошечных электромобильчиках,
когда безголосый Ископаемый рыщет в ее теле,
одним прикосновением
обращая в камень зарубки ее души.
1
Симона Вейль «Тяжесть и благодать» (пер. Н. Ликвинцевой).
82
Мэдди Мортимер
Огонь-Дева
На часах 13:15 — время обеда.
Дева, откусившая верхнюю половинку «Солеро»
у парня на школьном дворе, пользовалась популярностью в школе. Она выглядела старше — никак не на
двенадцать, у нее было идеально симметричное лицо
и красивая, сияющая кожа одинаково ровного цвета на
ногах, руках и лице. Айрис не видела других частей ее
тела, но была уверена, что цвет, текстура и упругость
те же и под одеждой.
Единообразие ее кожных покровов первым делом привлекло внимание Айрис, потому что у нее самой была
проблемная, неровная кожа. Лицо шло лососево-розовыми пятнами от любых физических нагрузок; кожа на
ногах была такая бледная, что просвечивали сплетения
иссиня-фиолетовых вен; предплечья то и дело обсыпало; локти пять-шесть месяцев в году покрывала экзема.
Словом, Айрис очень часто чувствовала себя то очень
уродливой, то очень красивой.
Она стояла за углом, где обычно тусовались старшеклассники, стараясь выглядеть непринужденно —
в последнее время она полюбила это словечко — и при
этом занятой важным делом. Краем глаза она приметила Любителя «Солеро», который бросал об стену
футбольный мяч — вид у него был не слишком спокойный, но достаточно непринужденный, чтобы не
привлекать лишнего внимания, а на краешке ее ногтя
был маленький, чуть болезненный заусенец, который
она теребила, кивками поддерживая довольно нудную
болтовню о лучших музыкальных проигрышах в песнях
Карты наших восхитительных тел
83
Тейлор Свифт. Из-за угла только что вырулила
красотка-медуза — ядовитая и сияющая в своей безупречно сидящей форме. Айрис пристально наблюдала, как та достает из рюкзака пачку сигарет. Фанатки
Тейлор Свифт принялись распеваться — получалось
отвратно, и Айрис решила, что самое время от них
отойти. Бросить на деву с сигаретами взгляд «Я не
с ними», придвинуться к ней поближе и очень непринужденно спросить, где та взяла сигареты.
Дева открыто захохотала, демонстрируя ряд безупречно
ровных и белых зубов. Айрис вдруг вспомнила о своем
собственном загроможденном рте — о легком усилии,
которое ей требовалось прикладывать для смыкания
губ. Дева спросила Айрис, страшно ли ей. Нет, не
страшно. Деву этот ответ устроил.
Будем дружить?
Ну, давай.
И тогда она выудила из кармана зажигалку и одним
быстрым движением прикурила. Затянулась. Не закашлялась, что, безусловно, внушало Уважение. Выдохнула с таким видом, будто курила многие годы.
Надо чем-то это скрепить, как считаешь? Она стряхнула пепел на асфальт.
Что?
Нашу дружбу. Давай сделаем себе отметки.
Еще затяжка.
84
Мэдди Мортимер
Вот прямо здесь, на руке, поставим сигаретный ожог…
Дева взмахнула в воздухе сигаретой и изобразила это
самое движение. В знак вечной дружбы. Надо выждать
пять секунд, и обряд завершен: отныне мы — друзья
навек!
Любитель «Солеро» и его друзья перестали бросать мяч
об стенку и сгрудились вокруг. Безобидные жизнерадостные певички держались на расстоянии, но их
пение заметно истончилось.
Айрис не знала, что ею двигало: то ли желание проверить себя на прочность, то ли дышавший ей в спину
Любитель «Солеро», то ли (что страшнее всего) неодолимое желание подружиться с девой, но она взяла у нее
сигарету и тут же, не моргнув и не дрогнув,
с силой воткнула тлеющий кончик
себе в левую кисть,
всего на дюйм ниже
костяшки среднего пальца.
Было больно.
Очень.
Она принялась считать:
1 боль оказалась не из тех, что сперва шокируют,
а потом отступают, сперва было терпимо
2 сигнал добрался до мозга, заслезились глаза
3 дева смотрела жадно, как на сцепившихся в клетке
собак; Айрис еще сильней прижала окурок
4 парни охали — типа «с ума сойти», «охренеть» и
«круто»
Карты наших восхитительных тел
85
5 кожа начала шипеть и лопаться, под костяшкой образовался маленький кратер из плоти; Господи, выдохнул
Любитель «Солеро».
И все закончилось.
Айрис отняла от руки сигарету, из глаз летели искры
триумфа,
пирровой победы.
Метка получилась что надо. Центр ожога стал белый,
и уже появился волдырь. Внутри подобно ядру темнело мелкое пятнышко, а вокруг все вспухало сырокрасным и влажным. Хлопья серого пепла прилипли
к этому влажному…
Рука горела.
Что-то изменилось во взгляде девы, будто Айрис секунду назад ее завораживала, а теперь стала противна.
Твой черед, проговорила Айрис на полтона выше обычного и потянулась за пачкой, чтобы достать сигарету.
Огонь-Дева ничего не сказала.
Парни внимательно наблюдали за ней; все они,
обмякнув, висели безвольно, безжизненно
как белье на веревке.
Я же не думала, что ты это сделаешь!
Все молчали.
Айрис серьезно протянула ей сигарету.
86
Мэдди Мортимер
Идеальное личико омрачилось.
Да не буду я! Посмотри, что ты натворила! Ненормальная!
Парни взяли курс на то, что казалось им подходящей
реакцией…
Это ж ожог третьей степени!
Ты вообще ку-ку?
Она что, взяла тебя на «слабо»? Ты сделала это для
понта?
Вот отбитая!
Тебе больно?
Айрис пожала плечами. Боль была такая, что она
ничего толком не видела и не слышала.
Фанатки Тейлор Свифт рассосались. Дева отошла
к другому скоплению тел чуть поодаль. Все оторвали
глаза от экранов смартфонов и начали спрашивать: что
стряслось что-то стряслось что мы пропустили?
Огонь-Дева указала пальцем на Айрис, лицо у нее
снова выглядело хорошеньким, неомраченным.
Айрис разобрала лишь россыпь недооформленных
фраз,
словно пропущенных через марлю.
Она больная, ясно? Мазохистка, сама себе причиняет
боль. Я ей даже не сказала ничего, она просто вырвала
у меня сигарету и затушила об руку!
Парни, бельем висевшие на веревке,
хмурились и кивали.
Карты наших восхитительных тел
87
Все, кроме Любителя «Солеро», который просто вернулся к стене
и опять бросал в нее мяч.
Забавно, подумала Айрис, забавно, как Истина становится растяжимой, текучей
перед лицом Красоты
и Политики.
Она побежала стремглав в туалет, толкнула тяжелую
дверь.
Убедившись, что там никого, разрыдалась
в голос,
баюкая обожженную кисть,
заливая ожог холодной водой,
отчаянно мечтая
перестать быть.
Я должна быть умнее,
подумала она.
Я должна быть умнее.
Хочу к маме.
Если мир такой…
я хочу к маме.
Вечером
На следующий вечер в доме священника раздалось
тук-тук-тук, и в Лиину комнату вошел Мэтью с побитым непогодой томиком «Грозового перевала» в руках.
Уголки влажных страниц загибались.
88
Мэдди Мортимер
Нашел на пустоши, сказал он. Решил вернуть.
Лия заморгала.
Ну… это не совсем мое. Мне такое нельзя.
Ясно.
Я не читаю, только ищу красивые слова.
Последовала тишина.
Сколько тебе лет?
Мне шестнадцать. А тебе?
Двенадцать.
Опять тишина, на сей раз дольше,
но и приятнее.
Мэтью осмотрел маленькую невзрачную спальню,
будто искал в ней ответ
на вопрос,
который еще толком не осознал.
Ноги лучше?
Лия опустила глаза на пальцы своих ног. Она залепила
их четырьмя пластырями, и ей нравилось, как это
выглядит.
Да.
Мэтью улыбнулся. Ты странная.
Карты наших восхитительных тел
89
Лия подтянула коленки к самому подбородку и обхватила их руками.
Что ты тут делаешь?
Он опять улыбнулся, будто это был пустяк, сущий
пустяк, — что он взял и оказался в их доме, в их жизни.
Твой папа мне помогает. Он взял меня под крыло и обучит
всему, чтобы я стал как он.
Как он?
Ну, ты понимаешь.
Она не понимала, но догадывалась. Отец и раньше
брал людей «под крыло». Тех, кто постарше, Лия не
знала, а еще мальчишек из деревни, певших в церковном хоре и посещавших воскресные службы. Всех их
воспитывали в строгости Благочестивыми Англиканцами; родители
хотели приблизить их
хоть на чуточку
к Господу Богу.
Лия не раз слышала, как они всерьез обсуждают Библию, читают ее, препарируют, делая хирургические
разрезы вдоль сердцевины. Тебе повезло, говорила
мама, оттирая большими руками грязь с картофельной плоти, невероятно повезло родиться так близко,
попасть в первые ряды. Лия спрашивала: близко к чему?
Мама не отвечала, но Лия знала, что ответ всегда один:
к Богу.
90
Мэдди Мортимер
Она стала воспринимать этих мальчишек как папиных
подмастерьев — будто отец был кузнецом, или водопроводчиком, или великим мастером Ренессанса. Они
становились его прислужниками, чтецами, алтарниками — священнослужителями, помогавшими ему
нести пастырский долг. Процесс обращения начинался
с подобия исповеди. Нет, она не имела ничего общего
с католическим таинством, в ходе которого кающийся
грешник бормочет признания сквозь дырочки в стене
и остается совершенно безликим в своем переходе от
греха к спасению…
Отпущение грехов не происходит по щелчку, говорил
отец.
Эти исповеди длились часами — долгие нудные беседы
в гостиной. Дом, казалось, наливался свинцовой
тяжестью клятв, надежд, страхов, ошибок, заблуждений. Питер внимательно слушал, сцепив ладони перед
собой, будто все ответы содержались в соленом поте
его ладоней и в положенное время он их откроет.
Значит, ты хочешь посвятить себя Церкви? спросила Лия.
Да.
Тогда тебе нельзя трепаться со всеми подряд про Лилит.
Нельзя. Улыбка.
Нельзя выдумывать всякое.
Знаю.
Он взглянул на потрепанную книжку на кровати.
Карты наших восхитительных тел
91
Я никому не расскажу, если ты не расскажешь.
Его твердые глянцевитые глаза
танцевали;
Ну, спокойной ночи.
Он бесшумно затворил за собой дверь.
Она лежала на спине, уставившись в стену под потолком.
В 1.29,
все еще не сомкнув глаз, опутанная голыми противосонными проводами,
Лия подумала:
это Любовь?
Осмос
С того дня, когда Айрис обожгла руку, ей стало все
чаще приходить в голову, что существует два мира: тот,
где мама рассказывала, что все варианты правильные,
о словотворчестве, оглаголивании существительных
и о несуществующем танце под названием «прозор»,
и тот, в котором были Огонь-Дева и Любитель «Солеро», смартфоны, тусовки в школьном дворе и сигаретные ожоги — такие глубокие, что разбивались на пять
отдельных волдыриков, образующих идеальный круг.
Пока жизнь продолжается и время идет, эти два мира,
думала Айрис, будут пересекаться очень редко, и процесс взросления превратится в процесс
перехода из одного мира в другой, из первого
92
Мэдди Мортимер
в последний
в акте осмоса,
чудовищном акте осмоса.
Мысль была слишком мрачной, и Айрис постаралась
выбросить ее из головы.
Лия позже объяснила, поглаживая
дочкин ожог кубиком льда, что есть
множество способов найти
точки пересечения миров, но
ей в свое время это стоило большого труда.
Айрис справится быстрее, потому что она
действительно
гораздо
умнее.
Ведь это единственный долг истории, подумала Лия:
позаботиться, чтобы дочери вырастали умнее своих
матерей.
Следственные действия в почках
Я проснулся от голоса Лютика.
Она изучает почки; хористы пререкаются позади.
У одних за плечами палатки, у других налобные фонари;
ворон с пасторским воротничком и большими черными
крыльями сжимает Библию в клюве; те, у кого есть руки
и пальцы, держат тетради для путевых заметок;
Карты наших восхитительных тел
93
я видел, они строчат в них что-то премилое по ночам,
когда сон ложится на все вокруг,
как на болота туман.
Сегодня опять ничего не случилось, просто
очень тревожно.
Стыдно это признавать, но
так хочется,
чтобы уже началось,
хочется наконец драмы
и действия.
Если б я мог потереть ладони и исторгнуть злобный смешок-хохоток, вскрыть их сны
или напачкать в их трогательных дневничках,
я это сделал бы.
Вместо этого я принимаю обличье обыкновенного пиелонефрита, пока Лютик расхаживает туда-сюда, сжимая
в руках увеличительное стекло.
Вот если приглядеться, можно увидеть бактерии, проевшие себе путь из мочеполовой системы — это следы
катастрофы, приключившейся пять дней назад на подержанном диванчике. Зря она тогда не пошла к врачу.
Лютик вручает лупу Садовнику; тот распахивает одуванчиковые глаза,
но огромны .
овищ
чуд
е
Соль, вода, медь и холин проходят сквозь нас незримо,
словно
маленькие чудеса, которых мы обычно
94
Мэдди Мортимер
не замечаем в быту.
Миллионы нефронов функционируют
— не совсем, но почти, —
как им положено.
Но мы искали другое,
хрипит он, поливая почву вокруг
больших и малых почечных чашек.
А потом из коридора почечной вены доносится жуткий
звук, как в фильме ужасов, и Бархат мрачнеет, словно
собираются тучи.
Все вон. Наш маленький медикаментозный друг скоро
спалит тут все дотла.
Иссушит. Оросит целительным ядом.
Естественный порядок
Лия варилась где-то на исходе поверхностного сна на
своей — левой — стороне кровати. Было утро, и Гарри
уже вставал с правой, придерживая одеяло пальцами за
уголок, словно то была страница книги, а Лия —
ее неподвижное содержимое.
Лия повернулась к освободившемуся месту и стала хлопать тонкой рукой по простыне в поисках мужа.
Она похожа на дитя, подумал Гарри,
пока искал в комоде чистые трусы,
на заспанное дитя.
Карты наших восхитительных тел
95
Когда свет просочился сквозь шторы, наводнил комнату и разомкнул веки Лии, Гарри объявил, что сегодня
вечером в университете будет вечеринка для педсостава.
Сходи, конечно, если хочешь.
В их золотые годы, когда Гарри начал вращаться
в определенных академических кругах, а рак ушел
и у Лии начали отрастать волосы, их часто приглашали
на благотворительные вечера. Конни впихивала Лию
в одно из своих старых платьев и сквозь веер английских булавок во рту бормотала: «Королева бала, ну
чисто королева!» Лия примеряла белокурый парик,
купленный по настоянию Айрис, а Гарри, прислонившись к дверному косяку, смотрел на нее и говорил чтонибудь вроде: «Пожалуй, свет еще не видывал такой
красивой женщины в парике».
Им нравилось выходить в люди разряженными в пух
и прах; стоять вместе на эскалаторах или дожидаться
своего поезда в метро. Это такой спектакль, так выглядит веселье и успех в рекламе парфюма, думала Лия,
утыкаясь подбородком Гарри в ребра, пока город их
переваривал.
Конни оставалась присмотреть за маленькой Айрис.
Заказывала тайскую еду, включала «Бестолковых»,
регулярно выходила покурить на улицу. Айрис сидела
рядом и курила бамбуковую палочку. Они по очереди
тренировались говорить: «Буэ!» и «Да брось!»
В пяти милях от дома муж и жена жевали опаленные
гребешки и смеялись над плоскими шутками о римских императорах:
96
Мэдди Мортимер
Экзаменатор студенту: Что вы можете сказать про
Юлия Цезаря?
Студент: Как про всех покойников, сэр, — только хорошее.
Гарри вежливо смеялся, пощипывал Лие шею и выглядел таким включенным в происходящее, что Лия ощущала в животе — там, где теперь варились гребешки, —
жар любви.
Когда другие ученые спрашивали ее, чем она занимается, она иногда врала, будто работает на факультете
клеточной биологии и фармакологии Университета
Сан-Франциско: создает новый антибиотик на основе
мышьяка для борьбы с антибиотикорезистентностью.
Но чаще она говорила правду, и тогда ученые улыбались, загадочно или мечтательно произносили «Как
интересно!», а потом ретировались куда-нибудь с проходившим мимо официантом. Круглые черные подносы сновали туда-сюда по залу, помогая гостям ставить
точки в светских беседах. Гарри поглядывал на жену
озадаченно, как бы спрашивая: «Зачем ты это делаешь? Зачем оправдываешься?», а Лия только пожимала
плечами. Она и сама толком не знала, кто она — в старом подругином платье и нелепом парике, с мыслями
о тысяче крошечных лиц, что скребли ее изнутри.
Гарри, похоже, увидел в глазах жены отражение этих
мыслей, потому что он посмотрел на ее парящую на
подушках голову и сказал: Гарантирую, ты будешь
самым интересным человеком в зале.
Но большую часть времени Лия казалась себе назойливой гостьей, даже за собственным рабочим столом
в мастерской — маленьком сарайчике, который Гарри
Карты наших восхитительных тел
97
сколотил из березовых досок. Грубая, могучая, прекрасная крепость — ради нее он вырубил и сровнял
с землей большую часть их сада. Лия помнила, как бродила среди голых неровных стен по тому месту, где был
цветник с многолетниками, и думала: я еще никогда не
знала такой любви.
В то утро она слушала, как муж в ванной чистит зубы
и тихо сочится из крана вода. Он сплюнул в раковину.
Короткая тишина: это он напоследок соотнес себя
с лицом в зеркале. Затем вернулся в спальню и стал
шнуровать ботинки.
Знаешь, я сегодня пас. Но ты иди, обязательно.
Гарри попытался не выглядеть раздавленным, заканчивая вязать узлы. Волосы у него редеют, подумала Лия,
вокруг пробора уже хорошо просматривается кожа.
Глядишь, в этот раз они облысеют вместе.
Последним законченным Лииным проектом была
книжка по анатомии для шести-восьмилеток. Визуальное путешествие по телу человека; она в мельчайших
и тончайших подробностях прорисовала тушью волокна диафрагмы, записала отдельные факты вдоль русел
артерий, например, что самая длинная мышца в человеческом теле — портняжная,
тянется от бедра до колена,
как шов.
Великолепно, Лия, говорили издатели, но не забывай, все
должно быть… миленько.
98
Мэдди Мортимер
Непросто, отвечала она, изобразить миленькой, например, селезенку, и тут же пожалела о своих словах,
потому что из всех внутренних органов селезенка
выглядела, пожалуй, наименее отталкивающей.
Свои творения никогда не вызывали у Лии особой гордости. Кроме Айрис, конечно.
У Гарри было голое, безлунное выражение на лице,
когда он надевал пиджак.
Точно не хочешь пойти? спросил он.
Точно.
Улыбнувшись, он запрыгнул на кровать, поцеловал
жену туда, где раньше смыкались ее груди, и сказал: А я
не могу быть там, где нет тебя.
Лия попыталась непринужденно рассмеяться, но звук
скорее напоминал не смех,
а забитое,
сиплое
затмение звука.
Ничего, справишься, сказала она.
я в тебя верю.
Маленькая Луна
В течение жизни человек в среднем пять раз обходит
Землю вдоль экватора.
Эта явно обошла уже раза два или три.
Карты наших восхитительных тел
99
Одни члены поискового отряда пробуравили ее икры, как
черви землю после дождя. Другие пробираются от пальцев ног вверх по костям, устроив привал под медиальным
мениском.
Мениск — от греческого meniskos —
от уменьшительного mene.
Все вместе переводится как
Маленькая Луна.
Когда я скольжу мимо этого места, то всегда непременно
поднимаю рюмку в млечном свете —
пью за диковины человеческого тела,
за его язык, за все эти узелки,
сочленения и коленные чашечки,
часто немного изношенные,
немного ноющие
после пяти обходов Земли.
Технологии
Вторник
Дни становились все колючее, и Лия больше не бегала
утром по набережной. С собственной бесполезностью
ничего не поделаешь, никуда ее не спрячешь, не задвинешь, приходится держать ее, неказистую, у всех на виду.
Лие становилось все труднее сосредотачиваться,
когда мать чересчур громко говорила по телефону.
Необязательно орать,
мы ведь не зря подносим трубку к самому уху.
100
Мэдди Мортимер
Она вдруг задумалась о форме телефонной трубки —
о том, как она ладно ложится в маленький промежуток
от уха до губ, — и улыбнулась при мысли, что кто-то
где-то
работал над эргономикой, продумывал пропорции
будущего человека
так, чтобы они соотносились с размерами проверенных
временем технологий:
кисти и пальцы по ширине клавиатуры, ухо и рот —
на расстоянии
трубки…
Ты слушаешь?
Да.
Так завтра во сколько?
В одиннадцать, мама. В одиннадцать.
Лия умолкла и добавила: Ты точно хочешь ехать в такую даль?
На проводе повисла статичная тишина. Лия подумала,
что мама уже положила трубку, но потом та произнесла — тихо, голосом,
предназначенным для
маленьких безликих откровений:
Конечно. Не пропущу ни за что на свете.
Упертость
Понять не могу,
почему они все такие упертые.
Карты наших восхитительных тел
101
Занавесы
Подключенная к капельнице, Лия сидела и наблюдала
за матерью, а та будто впервые наблюдала за тем, как
Лие ставят в вену катетер и красный яд кап-кап-капает
по трубке, наблюдала за медсестрами, за отекшими
стероидными лицами других пациентов, за медицинской абракадаброй, слетающей с языков врачей и парящей по палате.
Ты ходишь в церковь? спросила Анна ни с того ни с сего.
Лия ощутила тревогу, ведь привычные пути к отступлению были закрыты. Я не собираюсь читать тебе проповеди, просто спрашиваю, не задумывалась ли ты об этом…
вдруг ты найдешь там какие-то ответы, какое-то утешение, это может
помочь.
Она налегла на слово «помочь», будто в нем содержался скрытый, более глубокий смысл. Будто оно означало
«исцелить» или «найти решение».
Видимо, она в очередной раз исполнила фокус с чтением мыслей, потому что тут же добавила сноску: И не
такое случается.
Мысль о том, что все происходящее — Божья кара
за то, что она так и не поверила в него в юности,
изредка, урывками посещала ее по ночам.
Она поднималась по Лие в поисках воздуха,
а потом
вновь
уходила
на дно.
102
Мэдди Мортимер
Нет, не хожу.
Анна встала, спросила, где уборная, и, кутаясь в монументальный кардиган, виновато поплелась прочь.
Лия обратила внимание на своих тихих серолицых
сопалатников, подключенных к капельницам с тайными целебными составами. Почему-то казалось, что
все происходит на сцене, а не по-настоящему, что это
спектакль. Анна только что медленно покинула сцену.
Медсестра тихо беседовала с пациентом, пьющим воду
из большой пластиковой бутылки. Он глотал неестественно громко. Лия попыталась почувствовать себя
грациозной и степенной, как актриса, что покачивается на качелях на просторной веранде с видом на Миссисипи. Крышка бутылки упала на пол и завертелась
на боку.
Как звали того драматурга, что умер,
подавившись такой вот крышкой?
Анна вернулась. Она похлопала по плечу медсестру
с цитрусовым запахом и стальным лицом, а потом
положила хрупкую, испещренную пятнами руку на
ее предплечье и необычно благодушным, любезным
тоном задала какой-то вопрос. Они вместе неспешно
двинулись к Лие по своей части сцены, словно мать
и дочь, прогуливающиеся по веранде на берегу Миссисипи и тихо, задушевно беседующие о чем-то
своем.
Поразительно, как Анна умудрялась даже здесь внушать Лие чувство покинутости и непричастности — на
ее собственных сеансах химиотерапии!
Карты наших восхитительных тел
103
Вторая доза переносится значительно хуже, говорила
сестра. Они подошли ближе, и теперь Лия слышала
каждое слово.
Спасибо, кивнула Анна. Она ведь никогда мне ничего не
рассказывает. Приятно поговорить со знающим и понимающим человеком.
Лия вскипела. Сестра вежливо улыбнулась. Комплимент немного повисел, как бывает, когда сказанное
недостаточно правдиво, чтобы сразу раствориться
в воздухе.
Когда медсестра поцокала прочь, Анна доплелась до
стула, тяжело опустилась на него и вновь заговорила
с катетером:
Здесь такие приятные туалеты.
Ага.
Я даже не ожидала.
Точно.
Анна проглотила слюну и подняла взгляд — пугающе
прямолинейный — на Лию.
Как самочувствие?
Лия подумала, что мать, кажется, впервые спросила ее
об этом.
Ужасно. Слабая полуулыбка. Знаешь, я все тебе рассказывала бы, если бы ты хоть иногда спрашивала.
104
Мэдди Мортимер
Анна молча поежилась, словно Лия своей прямотой ее
оскорбила, зашла чуть дальше положенного.
Когда все кончилось, Лия пошла в туалет — действительно очень приятный.
Розовая моча странно пахла. Она смыла ее дважды.
И тут где-то внутри, очень глубоко,
словно рухнули тысячи занавесов.
Вторая доза переносится значительно хуже.
Сказки, природные катастрофы и Спилберг
Красный рвет и мечет, сдувая клетки своими буйными
песнями —
так ураган срывает с петель оконные рамы.
Так волки раньше умели сдувать дома.
Глядя на его вращающиеся ножки, я вспоминаю тот эпизод из «Инопланетянина» 1982 года, когда мальчишки на
великах полетели по воздуху.
И еще он постоянно двигает ртом, как сумасшедший.
Он выглядит очень счастливым — а ведь он даже не знал,
что такое чудовище, как он, может испытывать подобное
счастье.
Голубка наблюдает свыше, тиха, как лед,
сердцеразбивающая, спискисоставляющая.
Карты наших восхитительных тел
105
Я не удержался и подсмотрел.
Голубкин список необходимых зол:
Светофоры
Лак для волос
Великий Потоп
Технологии
Колоноскопия
Красный и его велосипед
Если б я мог посмеяться, нарисовать в ее тетрадке член,
быстро-борзо облапать ее усталые крылья,
я это сделал бы.
Но
я что-то немного
раскис.
Напала хандра.
В голову лезут мысли о Помпеях и сожранных поросятах.
Ничто.
Ничто меня не развеселит, даже образ Инопланетянина
в парике.
И даже та сценка в спальне Дрю Берримора, когда он
прячется среди игрушек.
Если как следует сконцентрироваться на таких вещах,
как
Инопланетянин Телефон Дом то, возможно,
106
Мэдди Мортимер
горячая красная лапища уберется из моих
чувств (НЕТ) предложений (НЕТ)
(ни за какие коврижки!)
Знаете ли вы, что скорость ветра урагана Катрина достигала ____ м/ч?
Знаете ли вы, что ___% смертей в Луизиане происходят
от утопления?
«Облава» относится к (примкнуть, сжать, сжиматься), как «агония» относится к (жжет, хватит, прошу).
но
Я… никуда…
не уйду.
прыжки во времени
вулканический выклев
Я
потерялся
в
Карты наших восхитительных тел
107
а) Везувие
б) августе
в) 79 году до н. э.
г) всем вышеперечисленном
За миг
до
великого
Разлива
Глава третья
Красавец
Мэтью сразу вжился в роль «подмастерья», будто
таково было его предназначение, будто его создали
специально для того из ребра отца.
Поразительно, с каким прилежанием и легкостью он
взялся за мирские обязанности — и в стенах церкви,
и вне ее стен. Он так серьезно к ним подошел, что
ритуалы, некогда относившиеся к формальным граням
Лииной жизни, приобрели новое обаяние, внезапную
глубину, осмысленность и ритм, потому что отныне
любое действие и явление следовало смаковать, рассматривать с разных сторон и взвешивать; будь то
форма, которую человеческое тело принимает во
время молитвы, печальный запах дымка от потухших
свечей, ползущий по проходам, вес и вкус облатки
или обескураживающая красота псалмов — все в их
мире завораживало и восхищало Мэтью, а вслед за ним
и Лию.
Когда они оставались наедине, его пронзительный
взгляд смягчался, пропадала скованность движений.
Он вдруг усмехался, будто они задумали какую-то
чудесную совместную шалость. Словом, от начала
и до самого конца он, слой за слоем, сбрасывал кожу.
Карты наших восхитительных тел
109
Но эти мимолетные проблески — его легкости или,
наоборот, тьмы — дарили Лие ощущение, будто она
знала некую правду о его душе, которую он утаивал от
остальных.
Деревенские жители бесстыдно разглядывали Мэтью
и так открыто о нем говорили, словно он их не слышал. Иногда он получал удовольствие от их внимания.
Иногда Лия наблюдала, как он на день-два замыкался,
уходил в потаенные уголки самого себя, становился
потерянным, по-монашески безучастным.
Анна говорила, что скоро народ уймется. Это всегонавсего «деревенская политика» — ведь их семья
приняла в дом чужого человека, который начинает
жизнь с чистого листа и учится в местной школе.
Разумеется, по городу поползли (и потом улеглись)
вполне ожидаемые слухи: о незаконнорожденном
сыне или, быть может, племяннике, потом о беспризорнике, которого они приютили по доброте душевной,
а может, даже об ирландце; слухи о сыне лондонских
хиппи и наркоманов, нет-нет-нет, я сама видела, как
он помогал Марте перейти дорогу, он славный парень,
негоже сплетничать о человеке, которого приютил
отец Питер, центральный столп нашего общества,
мальчик очень трудолюбивый, понимаете, он помогал
восстанавливать церковную стену, а какой видный
парень, каков красавец!
Трудно, наверное, думала Лия, так выглядеть, постоянно чувствовать на себе глаза, признающие только твою
великолепную внешность; наверное, это понемногу
вытягивает из тебя жизнь, собственное тело начинает
казаться неодушевленным объектом.
110
Мэдди Мортимер
Эти мысли не мешали ей подолгу разглядывать самые
красивые черты его лица, чтобы потом, ночами, проецировать их на плоский экран своего мысленного взора
и запечатлевать их великолепные контуры. Каждый
день она находила новые объекты для изучения в выражениях его лица, в его поступи, в его костяшках, в том,
как он держал руки — будто готовился выкорчевать нечто тяжелое и ценное из мира, расстилавшегося перед
ним, а потом всем напоказ воздеть это над головой.
Нельзя же это никак не задокументировать, думала
Лия — и потому смотрела на Мэтью иначе, совсем не
так, как девочки постарше, которые, хихикая, пялились на него своими зияющими глазами-пещерами,
пожирая красоту Земли и ни во что не ставя ее свет.
Ее беспокоило, что иногда он отвечал им тем же.
Это просто часть игры, говорил он, замечая, как это
терзает Лию. С его стороны было очень мило ей потворствовать. Но она никак не могла взять в толк, что
это за игра.
Восстановление
Сегодня я
весь какой-то разобранный
в очертаниях морского побережья
необратимые перемены
многие так и сидят в убежищах, по восемь,
девять, десять лет кряду.
Карты наших восхитительных тел
111
Вторжение
На завтрак Айрис ела мюсли с яблочным соком.
Молоко у них кончилось.
Гарри рылся в холодильнике в поисках масла, а Лия
глазела на свободный край своих ногтей, пытаясь
совладать с назойливыми приступами дурноты, как
вдруг от кухонного стола донесся вопль.
Айрис в ужасе оттолкнула от себя миску, вскочила
и зажала рот руками.
Что случилось, в чем дело?
Кухню заключили в шар.
Господи. Фу!
Там, в миске, извивались бледные личинки. Некоторые замаскировались под мюсли, прятались среди них,
плавали под и над овсяными хлопьями.
Айрис рыгнула и бросилась к мойке.
Как ты это допустила? И давно они там? Я уже несколько недель ими завтракаю!
Лия не знала.
Я ем их каждое утро!
Ее вывернуло, в слив потекли водянистые сгустки.
112
Мэдди Мортимер
Прости.
Лие больше нечего было сказать; она плохо соображала.
Гарри стоял возле мойки и говорил что-то вроде: Ты
и сама должна была заметить, Айрис, и я тоже должен
был, и все хорошо, от этого еще никто не умер.
Прости прости прости, шептала Лия.
Ты не виновата, все хорошо, настаивал Гарри, подняв
руки, будто шел по воде.
Айрис воззрилась на Лию. К ее подбородку прилипло
несколько хлопьев.
Что ты за мать? Не можешь — не берись!!!
Голос Гарри стал жестче.
Прекрати. Ты уже не ребенок.
Я — ребенок! Я ребенок, которого родная мать кормит
опарышами! Вы совсем охренели?
Не смей нам грубить!
Редкий гнев плеснул ему в лицо розовым. Из глаз
Айрис брызнули слезы, и она вылетела сперва из
кухни, затем из дома. От звука хлопнувшей входной
двери внутри у Лии что-то оборвалось.
Она бросилась наверх, села на пол рядом с унитазом,
ухватилась за ободок и с такой силой вывернула из себя
ядовито-кислотные нерадивоматеринские внутренно-
Карты наших восхитительных тел
113
сти, что по ногам побежала теплая струйка мочи. Из
круглой глотки унитаза поднималось издевательское
бормотание личинок.
Ахахахахаха, мы теперь в тебе, в твоей дочке и в твоем
муже! Насквозь прогрызем, изнутри сожрем! Полезем из
всех щелей, из носа, глаз и ушей!
Почему мир так жесток и страшен,
Лия понять не могла.
Она дрожащей рукой отерла губы. Они уже покрывались болячками.
Лия?
Гарри спокойно вошел в ванную и сел на пол рядом
с ней.
Не надо, не садись. Тут везде мерзость. Меня вырвало, и я
описалась.
Он крепко ее обнял и сказал: Я здесь, я рядом.
Они вместе все убрали. Воду в унитазе спустили четыре
раза.
В тот день никто не услышал рассказ Гарри о садах
в творчестве Гомера. Он отменил все лекции и остался
дома
с женой.
114
Мэдди Мортимер
Личинка
сущ.
[мн. личинки]
1. Одна из первых стадий развития некоторых
животных и насекомых.
2. разг. то же, что личина: маска или образ, намеренно созданный тем, кто хочет скрыть свою сущность.
3. ……………….....................................................………
Руководство садовника по починке жены
Сегодня мне лучше. Я даже почти тронут следующей
сценкой:
Садовник отложил свои инструменты
и начинает раскидывать компост
вдоль небрежных разрывов, оставленных Красным.
Вы чуете? Я чую, о, это упоительное
дискантное зловоние страха.
Он прижимает ухо к земле;
Я здесь,
Я рядом.
Фотосинтез
Когда Гарри было шесть лет, мама вывела его и его
двоюродных братьев в дедушкин сад и начала присваивать растениям экзотические названия. Он до сих
Карты наших восхитительных тел
115
пор помнит, как радостно те шуршали в ответ — будто
очень давно ждали мига, когда им наконец позволят
существовать. Будто она наконец разрешила им расти
и благоухать:
Люпины
Герани
Артемизии
Гортензии
Сакуры
Жимолость
Клематис прямой
Он смотрел, как эти названия серьезно слетают с маминых губ, пробираясь латинскими корнями глубоко
в его детскую память.
Чертополох поникающий
Эустома
Ежевика
Трахелоспермум
Клематис
Ирга
Вьюнок скрипковидный
Шалфей
Розмарин
Ирис
Он запомнил, как потом сел за кухонный стол размером с планету и составил этот список. Остальные дети
бесились на улице, вопили сквозь гнутые струи воды
из поливалки, наводившие на все вокруг и голозадых
детей неземной серебряный лоск.
116
Мэдди Мортимер
Когда он закончил, его безлицый дедушка опустил
взгляд на список, затем поднял его на мать и сказал
из-под полей своей фетровой шляпы:
Надо же, а заморыш-то твой, незабудка,
пожалуй, гением растет.
Мамин смех пролился на Гарри, как солнечный свет,
и глубоко внутри он ощутил
начало великого фотосинтеза —
как наливается соками и лопается
почка чего-то полезного.
Выдох чистого кислорода.
Позже Гарри добавил в список
незабудку.
Со временем он как-то позабыл, что владеет этим
упруго-зеленым искусством. Забыл открытое им ошеломительное чувство, когда что-то посаженное тобой
проклевывается из крошечного семечка, из земли,
стремясь жить. Лет с двадцати Гарри думал, что не
годится практически ни на что. Город ему не нравился.
Он был громкий, недобрый и равнодушный к нему,
к его друзьям и соседям. К подавленным незнакомцам и незнакомкам в автобусе, с которыми он всегда
старался заговорить.
Всеми своими нежданными счастьями Гарри был
обязан незнакомым людям. Одним из лучших решений в его жизни было предложить пожилой женщине
с фиолетовыми волосами и отекшими лодыжками,
жившей в конце улицы, выгуливать ее пса. Ее дом
Карты наших восхитительных тел
117
оставался единственным в округе, на месте которого
еще не успели построить многоэтажку. После прогулок
Гарри устраивался в ее ярко-оранжевой кухне, где
сковородки, воки и противни висели между блестящих
полотен маслом с изображением голых спин, грудей
и подмышек, написанных якобы ею самой; она заваривала ему крепкий ройбуш и предавалась неспешным
воспоминаниям о покойном супруге. При жизни тот
возделывал небольшой участок у реки. Она считала,
что Гарри должен его использовать, пока на его месте
не устроили погром, не воздвигли элитный жилой комплекс или спортзал с видом на реку или чудовищный
четырехэтажный бар.
Так и вышло, что в перерывах между защитой диплома,
посиделками в пабах, торчанием в пробках и прогулками с собакой Гарри стал огородничать. Сажал
цикорий, ревень и редиску, репу, лук-шалот, брюкву
и красную фасоль, и чем больше он всего выращивал,
тем отчетливей вспоминал простое и чистое искусство, которым всегда владел, это чувство, когда жизнь
наполняется ростом.
Благодаря огородику он и познакомился с Лией.
Едва ли не первым делом она спросила его: Во что ты
веришь?
Гарри не пришлось даже думать; он посмотрел ей в глаза и очень уверенно ответил: В доброту незнакомцев.
Ответ был такой чистый,
простой и правдивый — как его
особое искусство, — что Лия сразу почувствовала:
118
Мэдди Мортимер
глубоко внутри
наливается соками и лопается
почка любви.
Выдох чистого кислорода
в загрязненном донельзя городе.
Блудный сын
Начнем с Евангелия от Луки, глава 15, стихи 11—32.
Отец Питер читал проповедь о Блудном сыне.
Лия сидела в первых рядах и наблюдала за Мэтью, стоявшим рядом с Питером в белых одеждах и похожим
на огромную куклу, установленную над деревянным
вертепным ящиком. Он прожил с ними два быстрых
года. Она чувствовала глубину отцовского голоса, что
вился в воздухе церкви и вдыхал жизнь в ее пустые
своды-легкие.
Итак, рассмотрим всем известную притчу.
Это фи-ли-гран-нейший пример прощения и доброты. Два
сына, каждый из которых совершает собственные грехи
духа и плоти…
Лие понравилось, как слово «плоти» вывалилось
у него изо рта. Ее вообще часто засасывало в болота
звуков — она восхищалась звучанием фраз, улавливая лишь намеки на смысл, потому что в такие минуты она
Карты наших восхитительных тел
119
мысленно
уносилась
очень далеко;
Жил распутно
настал великий голод
Придя же в себя, сказал
избыточествуют хлебом И, побежав, пал
Теленок веселиться на поле
приблизился
брат твой осердился
какое
бессердечие себялюбие
какие
и спесь.
Слова закручивали грандиозные симфонии греха
вокруг прихожан, замиравших, цеплявшихся за скамьи
на каждом вираже и слове: Видите ли, для Бога расстояния измеряются не милями. Нам
не нужно уезжать в дальние страны, чтобы отдалиться
от Него.
«Брат твой был мертв и ожил; пропадал и нашелся».
Лия невольно подумала: лучше бы там рассказывалось
про дочь.
Она вернулась бы к отцу богатой,
верхом на откормленном теленке,
ведя за собой еще дюжину в дар.
Она заколола бы их и приготовила бы
вкуснейшее жаркое, и вышло бы
гораздо веселее, и
120
Мэдди Мортимер
куда меньше суеты.
Во время причастия чашу к ее губам поднес Мэтью.
Она не отважилась поднять на него глаза.
Писание
Сегодня я вполне окреп и уже могу начертать цитату из
Иова (10:8—11) на ее бедренной вене — просто смеха
ради.
Не ты ли вылил меня, как молоко, и, как творог,
сгустил меня?
И все ж это тайна: спаянные простыни кожи — единственное, что держит нас всех внутри.
Переход
Лия доехала на автобусе до парка и теперь сидела,
закрыв глаза, на своей любимой скамейке. Ржавая медная табличка гласила:
В память о Сэмюэле Мани, который ненавидел
этот парк и всех, кто в нем.
Она думала об Айрис, и личинках, и ожоге на руке
и гадала,
мир становится злее или просто отчетливее, когда
слегка приподняла веки и увидела,
как в нескольких ярдах от нее
вырубается из ствола дерева
Карты наших восхитительных тел
121
покрытый листьями человек с землей вместо кожи
и одуванчиками вместо глаз.
Она моргнула три раза.
Никого там не было, только тень, черно-плоская на
траве. Вышло солнце.
Он сказал, может, ты здесь.
Голос Айрис донесся из-за скамейки.
Анна тоже пришла, но держалась поодаль. Она приехала, чтобы провести с ними вечер, постелила себе на
диване и решила забрать Айрис из школы, хотя Лия
и говорила ей, что не надо.
У Айрис был болезненный вид, и она очень маленьким, очень искренним голосом сказала прости меня.
Анна внимательно наблюдала за ними, как до того
наблюдала за установкой катетера в вену — будто это
что-то
чужеродное, аномальное.
Айрис подошла, подсела к матери и обняла ее, как бы
говоря: Да уж, плохи наши дела. Мы должны больше
стараться, мы должны быть умнее.
Лия кивнула Анне, которая бочком двинулась к ним,
сжимая в руках коричневый бумажный пакет.
Ганди встретила меня у школы.
Анна поморщилась.
122
Мэдди Мортимер
В свое время, когда Айрис только начинала говорить,
они называли Анну на разные лады: ба, бабуля, Грэнни. Вместо Грэнни у Айрис получилось Ганди, отчего
все пришли в восторг, кроме бабушки; Анне ничуть не
хотелось делить имя с индийским политическим деятелем. Прозвище моментально прилипло. Увы, сказала
тогда Лия своей полуторагодовалой дочери, стряхивая
кукурузную кожицу с ее подбородка, Библия не предписывает человеку иметь чувство юмора.
Айрис тут же принялась пробовать новое слово на все
лады: Юмел, ююмал, юмааал, восхищаясь новыми вкусами, формами и звуками.
Что в пакете?
Анна вытащиладва суровых толстых тома о раке.
Она казалась невероятно усталой, будто впервые в жизни предавалась долгим раздумьям. Лия видела, что в ее
серых глазах скачут как сумасшедшие бесчисленные
вопросы и волнения.
Лия повернулась к Айрис:
Давайте пойдем к реке, разомнем ноги.
В присутствии Анны Лия моментально переходила
в Режим Матери. Быть может, в этом состоял парадокс
их отношений: огромное расстояние между ними будило в Лие желание схватить дочь и как можно крепче
прижать к себе, затолкать обратно в утробу.
Айрис пинала камни и смотрела через реку на высокие дома на другом берегу, стискивая мамину руку —
Карты наших восхитительных тел
123
немыслимо тонкую, самую хрупкую руку на свете, —
и чувствовала, как у нее в груди что-то медленно
сжимается с каждым шарком ботинок по земле.
Облако в форме селезенки
выблевывало свои внутренности
на мост Хаммерсмит.
У Лии заныла печень.
Что сегодня было в школе?
История. Контрольная по математике.
Лия прямо чувствовала, как Анна роется в закромах
мозга, пытаясь выдать что-нибудь подходящее. Наконец выдала: Твоя мать никогда не дружила с цифрами.
Айрис примирительно засмеялась, Лия вздохнула,
Анна съежилась, не сводя глаз с единственного утенка,
скользящего по водной глади.
Мимо пронесся на велосипеде мальчик в ярко-красной куртке. Тормози! прокричала его мать, со всех ног
бежавшая следом. Острые ноты ее голоса будто подстегнули его: чуть приподнявшись на сиденье, он изо
всех сил налег на педали. Мать замедлила бег и стала
жадно глотать воздух. Проходя мимо них, она повернулась к Лие, бросила ей взгляд «Ох уж эти мальчишки!»
и закатила глаза; ее сын тем временем летел вперед,
покачиваясь из стороны в сторону, красная куртка развевалась за спиной подобно плащу. Вскоре он превратился в красную точку, исчезающую в туннеле скелетоподобных деревьев. На икрах его матери вздулись
мышцы, когда она припустила дальше, и Лия ощутила,
что проваливается в безумие.
124
Мэдди Мортимер
Ты как, мам? тихо окликнула ее Айрис.
Все нормально.
Анна почесала затылок, громко выдохнула, размяла
шею и тихо охнула от боли. Лия повернулась и увидела,
что лицо у мамы бледнее обычного, а глаза превратились в круглые черные омуты.
Ты как, мам? спросила Лия, делая вид, что не получает
никакого удовольствия от этой странной совместной
прогулки.
Старость не радость, ответила Анна. Погода уж очень
мрачная на этой неделе.
Айрис кивнула, накидывая на голову капюшон
своего джемпера, но Лия сквозь то и дело
доносимую ветром ласковую морось ощущала,
как солнце явственно
тянет крепкие столбы света
в прогалы среди медных облаков и они втроем
бредут сквозь невиданное,
неземное желтое сияние.
Порыв ветра лизнул тропинку, и на язык ему попали
частицы сентябрьского праха.
Лия трижды моргнула. Краски стали на октаву ниже.
Точно все хорошо? Айрис покрепче ухватила Лию за руку.
Что-то в глаз попало, ответила Лия, дергая себя за
ресницы. Три тут же выпали, будто были приклеены
к веку на клей-карандаш.
Она протянула Айрис указательный палец.
Карты наших восхитительных тел
125
Загадывай желание.
Они же твои.
Дарю. Быстрее, пока ветер не сдул!
Айрис резко дунула на мамин палец и украла у нее две
ресницы — в обмен на два желания.
Последнюю забрал ветер.
Желания
В пальцах чувствуется равновесие и пределы жизни.
Их кончики хранят тьму ощущений;
тугая сеть нейронов способна
распознать текстуру; ощутить теплое дуновение
прежде, чем оно пробьется вниз и вверх опять
со скоростью 268 миль в час туда,
куда мне только предстоит попасть.
В эти секунды, обвиваясь щупиком
вокруг ее указательного, я остро ощущаю,
что внешний мир — на расстоянии всего
одного желания.
Старший
Следующие несколько месяцев приходской жизни Лия
думала о блудном сыне и о его работавшем в полях
старшем брате, который не смог понять доброты,
126
Мэдди Мортимер
оказанной младшему, осердился и таким образом тоже
поддался греху.
Ей казалось, что Мэтью чудесным образом нашелся,
был возвращен в их семью, что родители всю жизнь
тихо мечтали о сыне, который смог бы посвятить церкви всего себя, — не то что Лия. Теперь он был здесь,
с ними, а для нее места не осталось.
Трудно было видеть, как рядом с Мэтью Анна становится мягче. Лия однажды увидела, как та на секундудругую ласково обняла ладонью его щеку, и ощутила
ярость — огромную дыру в форме маминой ладони
на внутренней поверхности щеки.
Я чувствую в тебе гнев, сказал однажды отец после
крестин
новорожденной дочки деревенского стоматолога и церковной органистки.
Как дела в школе, как друзья?
У меня нет друзей.
Как это нет? Даже не с кем поговорить, посекретничать?
У меня нет секретов.
С кем же ты развлекаешься?
Я сама себя развлекаю. Рисую. Гуляю.
Как у вас с Мэтью, вы поладили?
Карты наших восхитительных тел
127
У меня нет ни желания, ни необходимости с ним ладить.
Она была растущей девочкой, плетущей
на полу церкви
тысячи
шелковых сетей-неправд,
чтобы поймать в них
муху-отца
и смотреть, как он бьется
в ее паутине.
Антимерия, разговорчики о словах
Ты выбираешь или я?
Ты, сказала Айрис. Она сидела в кровати, притихшая
и немного подавленная.
Хорошо. На что похоже слово «антимерия»?
Айрис на пару мгновений крепко задумалась. Они
стали реже говорить о словах, когда Айрис исполнилось восемь. К десяти годам такие беседы и вовсе стали
редкостью. Но теперь она заводила их все чаще — как
будто вела отчаянную борьбу со временем. Как это великодушно с ее стороны, думала Лия, не давать таким
беседам полностью исчезнуть из их жизни. По-прежнему хотеть быть с ней в эти последние минутки дня,
пока еще не погасили свет.
На кричаще-красный цветок.
А мне это слово кажется более мягким.
128
Мэдди Мортимер
Айрис закрыла глаза и снова задумалась.
Ан-тти-ммер-рия.
Язык поглощал звуки, позволяя им подвести ее к смыслу.
Это может быть тайное словечко, которым обозначают
отражение луны на ровной водной глади.
Уже лучше.
А еще антимерия — это оглаголивание существительного. Или наоборот. От греческого anti — «против»
и meros — часть. Это трансформация, скачок, переход
от Вещи к Действию;
когда мы зондируем, расшториваем
истинную суть вещей.
Когда свет лунится на плоском блюде моря.
Айрис ощутила, как ее разум переливается в это спокойное ровное пространство за миг до прихода сна.
Она часто не понимала маминых рассказов о словах, но
ей нравилась их большая и сложная необычность.
Вообще нам всегда нравился этот игривый приемчик,
нагромождение,
что кроется в таких обычных фразах, как
«овеществление мысли» или «вычленение проблемы».
Лия не унималась, искала дальше.
«Бронирование рейса» или
«обезволашивание головы».
Айрис улыбнулась.
Карты наших восхитительных тел
129
Наверное, можно назвать их видимыми ключами к разгадке невидимой тайны.
Лия стала гадать, что это за невидимая тайна, и пришла
к смутному, но достаточно убедительному ответу, чтобы
мягко подвести итог сегодняшнему разговору о словах.
Пытливый человеческий разум
не готов ничего
принимать
на веру.
Наступила тишина. Лия смотрела, как обвисают щека
и губы Айрис — так бывало, когда ее одолевал сон. И потому внезапный дочкин ответ стал для нее сюрпризом:
А может, наоборот.
Лия поцеловала дочь в лоб, увидела, как та соскальзывает за край сна, и сказала
очень тихо:
Может, и так.
Это «и так» пробралось вглубь первого Вторничного
Сна Айрис, прорезало точку входа: голос ее матери
исходил от толстяка-актера с размалеванным лицом на
задымленной сцене.
ИТАК, ЛЕДИ И ДЖЕНТЛЬМЕНЫ,
ВЫ ГОТОВЫ К ЛУЧШЕМУ ШОУ В СВОЕЙ ЖИЗНИ?
Маленькое «я» Айрис сидело в зрительном зале, смотрело на яркие губы актера и думало: Похоже, сон
будет странный.
130
Мэдди Мортимер
Внизу, на диване в гостиной сидела, не выпуская из
рук книг о раке, другая мать. Гарри стоял у мойки, подрезал стебли лилиям и задавал ненавязчивые вопросы
женщине, что так редко их навещала и почти не интересовалась их скромной безбожной жизнью.
Лие было странно наблюдать эти точки пересечения
прошлого и настоящего, разных сфер и
цветовых гамм; но, кажется, может быть, что-то начало
меняться в ее матери; что-то в ней
стало острее и ярче, как кончик
твердого карандаша 4H,
замершего наизготовку
над бумагой, и
Гарри тоже это чувствовал, ставя лилии
в кувшин.
По-моему, она чудесная.
Иногда бывает.
Вы так похожи.
О нет, ничуть.
Небо заволновалось. Где-то над их домиком
грянул громкий и гордый звук: то История
Исполняла свой Долг.
Катреновое камео из сна дочери
{Место действия сегодняшнего шоу — грудной проток}
Итак, милые дамы, добрые джентльмены,
шлю вам свое «хэллоу».
Я был в бегах, но вот спешу
сразить вас новым шоу!
Карты наших восхитительных тел
На этой древней сцене нынче
бойцов сойдется сонм;
вояк бесчисленная рать
весьма чудны́х притом:
Голубка древняя и милый Лютик,
воительница Бархат, Сын Земли —
героев всех обуревают волны
надежды, страха и любви!
Вот Ископаемый за кулисой,
пирокластический немой;
любовника ему сыграть неймется,
но кто он — плут, болван или герой?
Оркестр уж гремит под сценой,
и хор выводит, поднатужась:
в больнице прячется любовь,
в тарелке с мюсли — ужас!
Но ах! Вот наш диавол Красный.
Горяч! Аж задымились занавески.
(Вы под сиденьями очки найдете —
советую прикрыть глаза от блеска.)
Голубка плачет и стенает,
Садовник поливает угольки,
А Лютик хочет возвратиться в детство —
прошли ее беспечные деньки.
Что ж, давно пора начать.
Я ухожу, пока не стало скучно,
но попрошу всегда иметь в виду:
злодеи не бывают равнодушны!
131
132
Мэдди Мортимер
Развалины
Мэтью устроился на краю Лииных развалин.
Была осень. Листья из сада разлеглись нагишом среди
разрушенных стен, и Лия, поджав под себя мокрые
пятки, согнув колени, спрятав влажные руки, сидела на
земле и разглядывала их оранжевые остовы.
Мэтью склонил голову набок и спросил, не слишком ли
она уже взрослая, чтобы приходить сюда в минуты
гнева, когда внутри все сгорает от ярости.
Лия подняла голову и спросила, откуда он знает,
откуда ему известно про это чувство, а тот лишь пожал
плечами и ответил: рыбак рыбака.
Она вовсе не обрадовалась прокатившейся сквозь
мышцы волне жара.
Ей только исполнилось четырнадцать, и это был один
из худших дней в ее жизни. Близняшки из деревни
пригласили ее вместе пойти на озеро и поплавать.
Впервые Лие казалось, что тайна дружбы наконец
начала ей приоткрываться, что та выглядывает из-за
кулис и вот-вот впорхнет, крутя пируэты, в ее жизнь.
Они помчались к берегу, крича: Давайте нырнем с разбегу! так, словно их сияющие жизни зависели от этой
гонки, от этого сокровенного момента ускорения,
и Лия чувствовала, как разум неуклюже спотыкается
о незнакомую свежую роскошь. Тонкие ноги близняшек начали исчезать за гребнем холма, земля под ними
уходила вниз, проглатывая сперва их легкие тела, а следом и головы, мелькнувшие напоследок выбеленными
Карты наших восхитительных тел
133
макушками. Лия прибавила шагу, на ходу расстегивая
школьную рубашку, а в следующий миг увидела…
что они на озере не одни. Всюду знакомые лица. Ребята
из деревни, одноклассники. Малыши с визгом плескались в воде, старшие равнодушно держались на поверхности или уже заворачивались в полотенца, придерживая друг друга. Ее разум посетила ужасная мысль,
что это приглашение было вовсе не особенное, что она
везде сбоку-припеку и о ней всегда вспоминали и будут
вспоминать в последнюю очередь.
Но что это? Одна из близняшек перевернулась на спину — белокурые волосы пульсировали вокруг лица —
и крикнула: Давай, прыгай!
Лия нырнула.
Тело резанул такой холод, что хотелось кричать,
но боль была как раз из тех, что сперва шокируют,
а потом отступают. Близняшки расточали добрые
улыбки. Где-то сзади нырнул бомбочкой мальчик.
Сбоку донесся громкий театральный смех. Лия плавала
и наблюдала за происходящим, торжествуя и ежась от
холода; ноги то и дело путались в водорослях. Какая-то
девочка утробно крикнула: ЧТО ЭТО?! Близняшки
ответили хором: Успокойся, господи, это всего лишь морская трава!
Мы же не на море! выплюнула девочка, не сводя глаз
с прыгнувшего бомбочкой парня, который ни разу
даже на нее не взглянул.
134
Мэдди Мортимер
Лия стала представлять морских тварей и женщин
с жабрами, что жили на дне озера: вот они затаились
и ждут,
чтобы схватить кого-нибудь за сучащую ногу —
всем, кто живет в зеркально-отраженном мире на дне
озера,
эти ноги, должно быть, кажутся
корнями растений
в поисках почвы.
Лия слушала разговоры вокруг, отдавая себе отчет,
сколь малую лепту может в них внести, какой непохожей и отдельной кажется самой себе. Ничего у меня
нет, думала она, ничего, кроме грустного защитного
факта, что я — дочь приходского священника и никому
нельзя открыто меня травить, потому что об этом,
несомненно, сразу поставят в известность Бога.
Cоскребая с лица прилипшие волосы и разминая
мокрые плечи, одна из близняшек объявила, что
замерзла, и шелком выскользнула из воды, остальные
последовали ее примеру. Когда Лия уже решила, что
все о ней позабыли, обе близняшки обернулись и спросили: Идешь? — брови подняты, соски торчат из-под
одинаковых белых маек, облепивших тела пищевой
пленкой. Никто на них не глазел. Никому ни до кого
не было дела, и Лия без всякой задней мысли побрела
за ними по воде. Тут один из мальчишек ни с того ни
с сего наморщился и показал пальцем на ее ноги. Она
с ужасом увидела, что по внутренней стороне ее бедра
быстро бегут струйки крови.
У дочки священника кровь, смотрите смотрите ох
Господи смотрите! Лица близняшек изменились; они
моментально засуетились — стали бегать, громко спра-
Карты наших восхитительных тел
135
шивать у всех запасное полотенце или хоть что-нибудь,
чем можно прикрыться, но было поздно: Лия стремглав взлетела по склону, схватила свою измятую одежду
и влезла в туфли, жадно глотая воздух и чувствуя, что
легкие и остальные внутренности вот-вот разорвутся.
На бегу она ощущала, как по икре сползает толстая
бусина крови — будто кто-то ведет пальцем по шву.
Дома Лия принялась обматывать свои испачканные
брюки туалетной бумагой, снова и снова, и снова,
пока кровь не перестала просачиваться сквозь белое.
Она села на унитаз, увидела сонмы сморщенных лиц
в кафельных плитках и задумалась о подозрительной
доброте близняшек.
Она не плакала.
Ее одолевал не просто стыд, нет, она чувствовала внутри
грех. Ритуальную нечистоту.
Однако, когда она стала рассказывать об этих ужасных
событиях Мэтью, то и дело взглядывая на его суровое
недвижное лицо, все произошедшее вдруг показалось
ей сущей ерундой, пустяком, почти анекдотом.
Двенадцать лет спустя, когда они лежали среди отцветающих красных маков на поле к северу от Рима,
Мэтью признался, что был потрясен ее открытостью
в тот день, легкостью, с какой она поделилась столь
сокровенным. Это окончательно убедило его в том,
о чем он догадывался с самого начала; что ее застенчивость и кажущееся пренебрежение к нему — всего
лишь очень убедительная личина. И что под ней она
136
Мэдди Мортимер
на самом деле смелая и уверенная в себе, и потому они
сразу, с первой же минуты, прониклись друг к другу
таким доверием.
Истории из туалета
Я где-то читал, что медведи чуют запах менструальной крови. Поэтому женщины никогда не ходят
с палатками в Йеллоустонский национальный парк, Вайоминг, США. А от одной итальянки я слышал, что есть
такая примета: нельзя печь хлеб во время месячных — тесто не поднимется.
В книге Левит можно найти немало любопытного об
истечении нечистот.
Лично у меня нет какого-то особого мнения на этот счет,
но вот что я хочу сказать: стены здесь глаз не оторвать, мозаика крепко соштопанных слоев эндометрия. Если вглядеться в дивный узор, в сумму слагаемых, то в каждом раппорте можно разглядеть выражение
ужаса, пульсирующие белокурые локоны, указующие персты, недвижное лицо Ископаемого. Это
такой местный декор, вроде наскальных рисунков
в древней пещере. Если идти вдоль, они начинают
меняться, эти гримасничающие плитки-лица, превращаться в упаковки таблеток забытых, пятна на школьных стульях, перетаптыванье с ноги на ногу у туалетной
кабинки на высоте 40 000 футов. Поторопитесь,
пожалуйста, я сейчас лопну, быстрее, прошу, мне уже
невтерпеж! В бахроме ее фимбрий затерялись фрагменты
феминистской литературы, я вижу отрывки из Рич и Лой
Карты наших восхитительных тел
137
и Дейли и Лорд: («Если Бог — это Мужчина, значит,
Мужчина — Бог»1), и вот я
ныряю в ошметки ее ЖРС, где яйцеклеток
осталось малым-мало и скоро не останется
вовсе, когда здесь все сожжет Красный.
Таинство дружбы
На первой же неделе знакомства Конни поцеловала
Лию в губы.
Они были молоды и пьяны, и на один пронзительный,
полный надежды миг Лие показалось, что они могут
стать больше чем подругами, что она сможет избавиться от этого странного противоестественного влечения
к мужчинам, к нему, раз и навсегда. После первого
поцелуя они продолжали непринужденно целоваться
и смеяться, однако по мере того как вечер клонился
к утру, Лия начала ощущать, что симулирует, а Господь видит и смеется, и бормочет неодобрительно,
потому что знает, уж Он-то знает про все ее годы под
одеялом, когда она обтачивала и утрачивала себя. Он
знает.
Лия сказала: Кажется, повторять я не хочу, по крайней мере с тобой. Конни засмеялась своим огромным
великодушным смехом и ответила, Ну ладно,
уж найду тебе
другое применение.
1
Мэри Дейли «По ту сторону Бога-Отца: на пути к философии освобождения женщин».
138
Мэдди Мортимер
А потом Конни осторожно прошла мимо рассыпанных
по полу рисунков Лии прямо к холодильнику, достала
банку пива и вскрыла ее с таким видом, словно пришла
надолго и уходить не собиралась, и в самом деле
не ушла,
не ушла и по сей день
была рядом.
Время вычеркнуло из памяти обстоятельства их первого значимого взаимодействия —
казалось, это могло каким-то образом подорвать,
испортить то чистое, свежее, необработанное, что
танцует в кровотоке
любой настоящей дружбы.
Подслушивание
Было поздно, и Гарри захотел заняться сексом. Он не
настаивал, не требовал, просто: Знаю, что ты больна, но
я по-прежнему тебя хочу.
Лия стала подслушивать свое прошлое, молча краснея,
крепко прижимаясь ухом к стенам толщиной в двадцать восемь лет:
Нравится?
Да.
Приятно?
Да.
Карты наших восхитительных тел
139
А так?
О,
Боже.
Где ты? спросил Гарри.
Нигде. Тут.
Ложь
Обожаю, когда она лжет. Прямо чувствую,
как вина с ы
п
л
е
т
с
я
сквозь нее, будто монетки в игровом автомате,
скапливаясь в том месте,
где рождается желание.
Апрель
Все началось в апреле.
У поэтов на апрель приходится начало жизни, начало
времен.
Именно поэтому Лию нередко посещали сомнения,
что все началось действительно тогда. Она часто
140
Мэдди Мортимер
думала, что основные события осели в апреле лишь из
романтической логики, определившей/исказившей/
подтасовавшей ее память о той поре, но где-то на
неразгаданном краю этих сомнений вспыхивали яркие,
отчетливые образы последовавшего за апрелем трагического лета, и Лия уступала;
да, да —
все началось в апреле.
Лие было пятнадцать, и она привыкла к тому, что Мэтью
бывает дома наездами; он теперь учился в университете,
изучал философию и теологию и на каникулы привозил
с собой рассказы о независимой жизни, вечеринках,
о новообретенной любви к латыни и группе Pixies.
На той неделе ему исполнилось девятнадцать. Когда он
вошел в дом, ему пришлось слегка пригнуться, чтобы
не удариться головой о притолоку. Он сделал это с едва
заметной улыбкой — только Лия ее и увидела, — мол,
да, действительно, я вырос из этого дома и очень этому
рад. Он опять изменился: на новой коже обозначился
намек на щетину, под глазами кожа серела от недосыпа, а волосы стали короче, так что впервые в жизни она
разглядела точную форму его черепа и изгиб шеи в том
месте, где выдавались позвонки.
Ты будто замерз, сказала Лия. На нем была линялая
футболка — когда-то белая, а теперь почти серая. Руки
пошли мурашками, отчего вид у него был неожиданно
уязвимый и совсем человеческий.
А ты будто выросла.
Кто-то дернул басовую струну в ее животе.
Карты наших восхитительных тел
141
Анна соорудила на обеденном столе великолепную инсталляцию. В трех бутылках из молока стояли пышные
букетики купыря; праздничный сервиз и начищенные
столовые приборы блестели, а в печке подрумянивалась запеченная курочка. Любому, кто заглянул бы
с улицы в их дом, сценка показалась бы вырезанной из
книги о безупречной семейной жизни.
Отец Питер, сияя, вошел в кухню и протянул Мэтью
руку. Рукопожатие быстро переросло в объятья, похлопывание по спине и Рад тебя видеть, мой мальчик.
И я рад.
Они сели за стол полным образцово-показательным
составом и, взявшись за руки, помолились. Мэтью
говорил в основном об учебе; Анна в перерывах между
поглощением дряблой морковки и недоваренного
картофеля делилась фрагментами деревенских сплетен.
Отец Питер рассказал об успехах Лии в школе. Лучшая в классе, говорят учителя. Лия покраснела. Мэтью
сказал: Здорово. Я очень рад. Лия ждала, что он посмотрит на нее с издевкой, но вместо этого он искренне
поморгал и срезал себе еще ломтик мяса с куриной
тушки. В доме священника пили только по особым
случаям, а сегодня даже Лие налили бокал вина. Выпив
половину, она почувствовала головокружение. Словно
алкоголь пробудил в ней какой-то новый голод. Сперва
утолил его, а потом усилил. В затылке что-то жужжало;
она сфокусировалась на этом звуке. Он занял всю голову и наконец хлынул в уши. Голос Мэтью с каждым
бокалом становился все громче и увереннее. Его глаза
искрили, кричали, а привычная обаятельная оживленность приобрела новую грань, неудобный напор,
142
Мэдди Мортимер
не ушедший, по-видимому, от внимания Питера: он
очень странно смотрел на Мэтью, максимально изогнув длинную бледную шею.
Произносили тосты. За здоровье Мэтью, за успешное окончание учебного года, Да исполнит тебя Бог
надежды всякой радости и мира в вере, сказал Питер,
удерживая его взгляд, неспешно проговаривая каждое
слово. Необычайно мягкая улыбка заиграла на лице
Анны. Как невиданный, диковинный цветок, подумала
Лия. Как колокольчики, пробившие толстенное одеяло
белого снега.
Позже, когда все разошлись по комнатам, сытые
и опьяненные безупречной странностью вечера, Лия
лежала в кровати на спине и смотрела в потолок, сунув
руки под резинку брюк. Она теперь трогала себя так
почти каждый вечер, ни к чему не стремясь, просто
проваливаясь сквозь оплавленные слои ощущений
и чувств. Она как раз начала тонуть, когда в дверь ее
спальни тихо, риторически постучали. Мэтью скользнул в комнату прежде, чем она успела ответить, и она,
дрожа всем телом, вскочила с кровати.
Господи, нельзя же так вламываться, ты меня напугал!
Он засмеялся. Прости, прости, я привез тебе кое-что…
Он протянул ей плеер и кассету. На наклейке решительным почерком, синей ручкой было написано:
«Лие». Это можно было расценить как романтический
жест, но прямизна печатных букв, непринужденность,
с какой они были выведены, — все позволяло принять
подарок за Безопасное Проявление Братской Заботы.
Карты наших восхитительных тел
143
Лия выдавила «спасибо», но внутри все вопило:
ЧТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ПРОИСХОДИТ?!
Мэтью принялся говорить что-то про то, как ему жаль,
что она сидит взаперти и не видит того, что видит он,
и что треки на кассете позволят ей ощутить вкус мира
снаружи, а Лия все никак не могла заставить себя на
него посмотреть. Она пялилась на свое имя на кассете и думала: да нет, конечно, нет, что ты выдумала,
посмотри на это несгибаемое «Л», но что ему надо?!
Он нацепил на нее наушники. Не помедлил, не погладил невзначай ее волосы, только задел кончиком большого пальца ее щеку. И как будто не заметил этого.
А потом ей в уши хлынул настойчивый бит, молочные
синтетические звуки — совершенно для нее новые, ни
на что не похожие. Секунд тридцать Лия внимательно
слушала, не сводя глаз со стыка пола и стены. Через
минуту она ощутила вкус странной музыки у себя во
рту, этот подбитый ветром мотив, мелодию ее самых
потаенных желаний — она стекала, собиралась лужицей у ног Мэтью, Мэтью, умевшего чудесным образом
заглушать весь окружающий мир одним взглядом —
словно кнопкой «Выкл.».
Теперь он стоял над ней. Близко-близко.
Что ему надо?!
Круг ее маленькой жизни замкнулся.
Лия подняла глаза.
144
Мэдди Мортимер
Он просиял золотой улыбкой. Поднял брови вопросительно, мол,
нравится?
Она кивнула. А в следующий миг его красивое лицо,
уже летело к ней, взрезая воздух,
наполненный музыкой,
которую слышала только она;
и целовал ее крепко,
изо всех сил,
ущипнув ее нижнюю губу зубами,
вжимая большие пальцы глубоко в ее щеки,
словно это был самый верный способ донести до человека
свою мысль.
Поразительно, что внутри у Лии ничего не разорвалось
и что никто не пострадал
в ходе того поцелуя.
Будь эта сцена вырвана из фильма, тут-то она и закончилась бы.
Лия закрыла бы глаза, и, напоследок страстно приникнув устами к ее устам, Мэтью ушел бы, оставив ее одну.
И вот она вновь одна, в своей прежней комнатушке,
открывает глаза и потрясенно обнаруживает, что
теперь у нее новые глаза и — ах! — новые губы, которые
она ошеломленно трогает кончиками пальцев, прежде
чем снова улечься в постель, чувствуя себя живой, как
никогда, и думая:
О Боже, это любовь,
это любовь.
Карты наших восхитительных тел
145
А потом камера проходит сквозь тонкую стенку, разделяющую их комнаты, и мы видим два зеркально
отраженных юных тела — его, изумленно глядящего
в потолок, и ее, предвкушающую новые чудеса, которые сулит юность. Тут камера начинает подниматься
сквозь чердак, сквозь хлипкую крышу дома — выше,
выше, мы видим домик священника в ласковых ладонях полей, залитых голубым лунным светом; выше,
выше, и вот уже дом, под крышей которого живут
влюбленные, кажется лишь огоньком в глубоких
бескрайних морях Божьей Земли.
Будь это более-менее высокобюджетный фильм,
именно так все и случилось бы.
Однако безупречность не может длиться вечно; наушники, конечно, слетели, нервный синтетический бит
превратился в дзынь-дзынь-дзынь
дзынь на конце
покачивающегося черного провода,
а Лия упала на кровать.
Мэтью послюнявил пальцы и повел влажными
вверх по ее ноге.
Нравится?
Да.
Приятно?
Да.
А так?
О,
Боже.
146
Мэдди Мортимер
Ископаемый обретает голос
в ее шейке матки
Ископаемый: О. Боже.
Садовник: Что?
Ископаемый: Мой голос!
Садовник: Что с ним?
Ископаемый: У меня появился голос!!!
Садовник: Вот черт. И правда.
Кофемашина
Кофемашина в коридоре возле кабинета Гарри не
работала вот уже три недели. Поначалу это не сильно
его беспокоило, но теперь он вынужден был регулярно
ходить в буфет, пересекаться с коллегами, студентами
и аспиранткой, которая после короткой беседы за барной стойкой повадилась задерживаться после лекции
в аудитории и задавать пространные вопросы о библиотечном фонде. На той вечеринке она прошла к нему
прямиком через весь зал, решительная и очаровательная
в своем абрикосовом топе и с идеально накрашенными
алыми губами; Гарри бросились в глаза ее удивительные
белокурые брови, свежесть ее лица, безотчетная смелость, с какой она держалась в этом абрикосовом топе
(или блузке?), пробираясь к нему сквозь море полных
надежд вельветовых пиджаков и мохеровых джемперов.
Звякнув стаканом джина о край стойки, она широко
Карты наших восхитительных тел
147
улыбнулась, а он подумал: она слишком непосредственна для женщины ее возраста. Ее редкая, располагающая
энергия немного раскрепостила и его самого.
Гарри был не из тех профессоров, к которым студентки
обычно пробиваются сквозь толпу. И дело тут было не
в его привлекательности или непривлекательности.
Как раз недавно он с восторгом подслушал конец одного весьма оживленного спора, разгоревшегося между
тремя четверокурсницами: они составляли хит-парад
самых сексапильных лекторов на факультете, и он
занял в нем весьма почетное второе место. На первом,
разумеется, оказался неотвратимый Том Мерфи, археолог из Канады с пугающе эффектной внешностью.
Проблема состояла в том, что Гарри обладал лощеной
сексуальностью мужчины, который без ума от своей
жены: он уже встретил любовь своей жизни, и никто,
даже очаровательная аспирантка в вызывающем абрикосовом топе/блузке (а ведь топ действительно, подумал Гарри, вызывающий, пусть и ненароком — похожее впечатление иногда производят консервированные
фрукты или глиняные сосуды) не в состоянии стереть
с него этот лоск.
Он знал, что это расстраивает Лию. Действует на нервы
крошечной, самой нелепой части ее «я». Он это знал,
потому что она так оживлялась, когда изредка задавала
ему вопросы вроде Но ты ведь иногда об этом думаешь?
Будто надеялась получить правильный ответ. Услышав
его честное «Нет», Лия едва заметно сникала, и в белки
ее глаз закрадывалась тень разочарования, и он сокрушался, что ее неугомонность совсем другого рода,
нежели его, что он уже обрел в этой жизни все, что
искал, а она никогда не прекратит поиски.
148
Мэдди Мортимер
В буфете стоял привычный искусственный запах размороженного хлеба, пирожных и булочек, тихо черствеющих в полиэтиленовой упаковке. Гарри приметил
ее сразу, как только вошел в зал. Она покупала сэндвич
с яйцом и кресс-салатом и рылась в карманах в поисках мелочи. Он решил, что в ней определенно есть
что-то милое и притягательное. Игривость, цветастая
узорчатость. Он спрятался в очереди за двумя студентками, бойко обсуждавшими летние каникулы в Праге,
и понадеялся, что никто его не заметит.
Неотвратимый Том Мерфи на днях рассказал ему чудовищную историю. Она то и дело, при любой удобной
возможности, возвращалась на передний план Гарриных мыслей. В истории фигурировала третьекурсница
Элиза Мэй, ходившая на лекции к ним обоим. События разворачивались в лектории Пирсона, и Мерфи
назвал тот день Лучшим Днем Своей Профессиональной
Жизни. В общем, эта самая Элиза спряталась под лекторским столом, очень кстати закрытым спереди шпонированным мебельным щитом и полностью открытым сзади. Стол был высокий и доходил ему почти до
пояса. Том подошел к столу, якобы никого под ним не
заметив, и стал делать вид, что рассылает электронные
письма. Тем временем Элиза принялась рукой растирать ему член. Когда он как следует затвердел, она
расстегнула ширинку и взяла его в свой влажный рот,
жадно постанывая, отчего ее гланды слегка вибрировали, щекоча головку. Черт, сказал Том, будто заново
переживая те мгновения, будто его опять заглатывали,
облизывали, засасывали и легонько прикусывали,
черт, это было нечто. Они потеряли счет времени.
Аудитория начала заполняться студентами — в 14.30
Том читал им лекцию об осаде Амбракии, и выбора
Карты наших восхитительных тел
149
у него не оставалось, ну, не было у него другого выбора, понимаете ли, кроме как начать лекцию! И вот,
значит, стою я, сказал он, жуя греческий салат и упиваясь собственной неотразимостью, вещаю о различных осадных сооружениях, с помощью которых римляне
подкопались под крепостные стены, а она тем временем
подкапывается языком мне под яйца. Хотя Гарри испытывал дискомфорт на протяжении всего Томова салата,
он отметил, что никак не может выкурить из себя ту
крошечную часть, которая пришла в неописуемый
восторг от услышанного. Не от самой истории, разумеется, а от поразительной самоуверенности этого типа,
которого он толком не знал, но который, тем не менее,
поведал ему обо всех приемчиках Элизы, словно это
было обычное дело в жизни любого хорошего преподавателя, словно они, сидя за столиком отвратного
университетского буфета, просто обсуждали рабочие
моменты.
Когда Гарри вечером рассказал эту байку Лие, она
взяла в руки телефон и спросила, одновременно что-то
набирая на экране: Когда это случилось? Он ответил:
В прошлый четверг, с 14.30 до 15.30, она засмеялась
и сказала Нет, а потом показала ему экран телефона.
Там была дата: 189 г. до н. э. А наверху, в строке поиска, остался ее запрос: осада Амбракии, дата.
Аспирантка теперь потягивала черный кофе и короткими обгрызенными ногтями сдирала обертку с сэндвича.
Гарри ощутил раздражение. Наверное, он слишком
чувствителен. И вдобавок ханжа. Сегодня его разум
то и дело проваливался в глубины, которые он был не
готов исследовать. Не поднимая головы, он прислушался к разговору студенток. Они обсуждали муж-
150
Мэдди Мортимер
чину, которого одна из них подцепила в будапештском
баре. Ну так, не бог весть что. Но в целом нормально.
Нормально? Он все делал так… уважительно. И ужасный понимающий смех вспыхнул и сгорел дотла в его
сердце, как осажденный город; оно всюду, подумал
Гарри, когда студентки заказывали чай и насмешливо
закатывали глаза над трагедией уважительного секса,
оно пряталось всюду — в спорах о сексапильных преподах, в буфете, в учебной программе, в песнях и даже
на их собственной кухне, когда Гарри чистил пастернак, а Лия вдруг обращала задумчивый взор на корешки и говорила что-нибудь вроде: От кореньев у него
бывала сыпь. И вот это у него врывалось в их жизнь, сея
безыскусный хаос и разрушения. Потому что Гарри все
знал. Он знал в подробностях историю Лииной жизни,
знал о его склонности к насилию (даже в мыслях Гарри
не называл его по имени), знал об их неотвратимом
влечении друг к другу, и пусть он больше всего любил
Лию за пугающую честность, иногда это было слишком, слишком больно, слишком откровенно, и в такие
мгновения его захлестывали одновременно боль
и страх.
Гарри заказал кофе, хотя кофе ему больше не хотелось.
Взглянул на аспирантку, которая не испытывала ни малейшей неловкости от того, что ела огромный пухлый
сэндвич одна (для Гарри подобное поведение всегда
было из области фантастики). Из уголка ее рта выбился
листок кресс-салата и, когда ее челюсти задвигались,
упал ей на колено, а за ним последовал перепачканный
майонезом кусочек яйца. Она подняла глаза и быстро
осмотрелась — не видел ли кто, но за секунду до того,
как ее взгляд должен был встретиться с его взглядом,
Гарри исчез.
Карты наших восхитительных тел
151
Быть может, проблема вовсе не в Томе Мерфи. Быть
может, взгляды Гарри безнадежно устарели, раз в этой
ситуации он считает Элизу Мэй жертвой. В конце
концов, она совершеннолетняя и сама решает, как ей
жить. Проблема была в Мэтью (он ненавидел, когда
это имя все-таки всплывало в мыслях). Мэтью, чье
смутное громадное присутствие в Лиином прошлом
заставляло Гарри гадать (пусть только в его худшие,
самые нелепые дни), не закрался ли в его биологию
некий изъян, фундаментальный недостаток, делающий
его неполноценным в сравнении с остальными мужчинами.
Когда он вернулся в кабинет, записку «НЕ РАБОТАЕТ» на кофемашине в коридоре кто-то сменил на
«РАБОТАЕТ »
Житейская мудрость Шарлотты Йорк
В первой серии пятого сезона
«Секса в большом городе»
Шарлотта настаивает, что в жизни каждого человека
может быть только
Две Настоящие Любви.
Я услышал про этот факт много лет тому назад, и он
хорошо мне запомнился — все, что говорится с такой убежденностью и женщиной с такими безупречными волосами, хорошо запоминается, и даже неважно, что именно
она говорит, лишь бы звучало мило, разумно и уместно,
как парфюм на полиэстеровом платье.
Я помню ее слова по сей день.
152
Мэдди Мортимер
Не стану притворяться знатоком в этой области, но на
своем веку я повидал немало встреч и расставаний, и сейчас, глядя, как Ископаемый и Садовник — даром что
полные противоположности — прилежно
просеивают кусочки
своей потной сексуальной истории,
я невольно думаю…
Похоже, Шарлотта была права.
Чудесное исчезновение
На последних месяцах беременности Лия по четыресемь раз на дню доводила себя до оргазма. Гугл ей
объяснил, что это как-то связано c уровнями эстрогена и прогестерона, которые не только помогают тебе
сохранить беременность, но и увеличивают объем образующейся влагалищной смазки, приток крови к малому
тазу и повышают чувствительность груди и сосков.
Она сидела на полу, смотрела телевизор, подложив
под себя подушку и подтянув к груди журнальный
столик — чтобы, опуская глаза, не видеть своего
раздутого живота, — и вновь взлетала, и дрожала,
и содрогалась всем телом, и едва не теряла сознание от
наслаждения.
Святые места
В старые добрые Средние века люди верили, что дьявол
способен присосаться к клитору и вытянуть из женщины
душу.
Карты наших восхитительных тел
153
Ученые больше 2000 лет пытались понять, что же это за
место такое, но оно по сей день остается сравнительно
непознанным чудом. Больше 8000 нервных окончаний
соединяются с 15 000 нервов, образуя глубокий сияющий
муравейник мощных электрических течений, умещающийся в женском тазу. Электричества здесь вырабатывается столько, что хватило бы на целый город. Для некоторых — для Голубки, например, — эта компактная система
внутренних органов представляет чудовищную теологическую загадку. Хотя сейчас там буйствует Красный, иссушая, притупляя и выхолащивая все кругом своим пламенем, она не осмеливается туда даже заглянуть. Для других
клитор, напротив, представляет собой одно из важнейших
доказательств существования Бога, нечто среднее между
онтологическим и телеологическим аргументами. Тут все
зависит от того, как вы понимаете влечение.
Я? Я сразу вспоминаю геотермальные — горячие —
источники. Как гейзер внезапно вздувается, вырывается
душеплавильно-жарким фонтаном из-под земной коры,
взмывает к небу, но так уж оно устроено, что все на свете
должно
упасть
обратно,
пенясь
и дымясь,
и застыть
в ожидании следующей заветной реакции.
Хореография разлук
Прошло уже несколько недель того трагичного лета,
и Лия наблюдала, как пульсирует и режется на кадры
новый мир за окном идущего в город автобуса. От раз-
154
Мэдди Мортимер
луки она распухала изнутри, и тяжелей всего давались эти
переходные периоды. Казалось, тело претерпевает резкие
и жестокие метаморфозы: из жидкого в твердое. Из оглушенной непрерывным сексом девушки она превращалась
в обыкновенную — вот она сидит в автобусе, вот выходит
на остановке и ждет зеленого сигнала светофора, чтобы
перейти улицу. Это был такой шок для всего организма,
что она не могла понять, как люди к этому привыкают.
Город бурлил телами в коротких юбках, сандалиях
и тонких платьях, потел в знойном уксусном воздухе.
Август неестественно мерцал. Сочные налитые плечи,
металлические вывески, мощеные улицы — все это
так сияло, что Лия отчетливо ощущала ненастоящесть
окружающего мира. Нематериальность, пустоту. Она
забыла, зачем приехала. Из музыкального магазина
неслась та самая песня с кассеты Мэтью, и это вернуло
Лию на землю моментально, словно он протянул ей
руку сквозь снулый, мерцающий день и сказал: Все это
на самом деле, Лия. Все взаправду. Она столько раз прослушала его сборник, что тексты песен стали казаться
наставлениями или инструкциями; шифровками из
другой Вселенной с собственными пляшущими планетами и лунами, богами и фальшивыми идолами.
У витрины толпилась стайка девушек, они жевали резинку и говорили о музыке так, будто ее можно разделить
с другими. Раньше она бы им позавидовала: стоят, болтают так непринужденно, все вместе, при этом каждая —
часть большого целого. Но теперь она чувствовала себя
непохожей на них, ощущала свою возвышенную инаковость, будто ее нужды больше не имели ничего общего
с их нуждами, будто Мэтью превратил ее не просто в дру-
Карты наших восхитительных тел
155
гого человека, а в новый высокоразвитый вид. Любовь
внушает многое, но прежде всего — Самодовольство.
Она увидела, как одна из девушек наклонилась к сумке, оголив идеально круглую грудь в лиловой кружевной чашечке. Анна отправила Лию в город за новой
одеждой: она выросла из всего, что у нее было, и, наверное, выглядела нелепо в маминых старых походных
шортах, бесформенной майке и спортивном бра, что
продаются в наборах по три штуки и расплющивают
грудь.
Лие и Мэтью приходилось делать все тайком. В этом,
наверное, состояла львиная доля удовольствия. Мэтью
вламывался в ее комнату, стоило Анне и Питеру выйти
из дома — Вот ты где! восклицал он с облегчением,
всегда немного удивленно, будто не был уверен, что
она вообще существует за пределами их общей тайны.
Безопасней всего было заниматься этим на прогулках, в укромных закутках земли, которую они считали
своей. Он зарывал ее тело в чащу лесополосы или под
высокие серые папоротники на полях мистера Берча,
припечатывал к деревьям в лесу, и руки его при этом
всегда знали, что именно нужно делать в зависимости от рельефа местности и тела, изгиба, впадины,
внезапной складки. Он придумывал все так, чтобы
каждый раз получался непристойнее и удивительнее
предыдущего, пускал хронологию акта вспять, чтобы
секс становился только прелюдией, а момент, когда их
губы соприкасались, — кульминацией. Я хочу, чтобы
мы забыли, говорил он. Забыли о чем? спрашивала она,
и твердые корни деревьев врезались в кости ее спины.
Где мы и кто и что.
156
Мэдди Мортимер
И Лия пыталась забыть.
Но это было так утомительно. Постоянно жить на
подъеме, боясь до дрожи, что он вот-вот закончится.
А вдруг родители узнают? Или ему просто прискучит?
И как же, черт возьми, думала Лия, ускоряя шаг, проталкиваясь плечами сквозь горячие липкие тела на
улицах, как, черт возьми, люди могут так жить?!
Науглу толпа ее выплюнула. Лия притулилась в тихой
сени под полосатым навесом, собираясь с духом.
В витрине стоял манекен, кичась своим безупречным
пластиковым телом. На нем висело черное шелковое
платье с тончайшими бретелями и широкими кружевными вставками по линии горловины и на подоле.
Лия прижалась лбом к витрине, упиваясь внезапным,
таким приятным холодком. Да, подумала она, да, она
купит это платье и будет чувствовать себя в нем неотразимой. Утонченной. Женщиной, которая умеет жить
с сексом и без. Женщиной, которая никогда не гадает,
вернется ли ее любовник.
На той неделе Мэтью ненадолго заехал домой — всего
на одну ночь.
Анна смотрела в окно кухни, как они уходят на очередную прогулку. Да, они сблизились, что хорошо и, пожалуй, неизбежно, подумала она. Ей было больно признавать, что Лия растет и превращается в настоящую
красавицу. Ладно, «красавица» — слишком громко
сказано. Быть может, возраст лишь утончил ее былую
грубоватую, неряшливую миловидность. Впрочем,
сложно описать это словами, думала Анна, и сложно
разобраться, что со всем этим делать.
Карты наших восхитительных тел
157
На Лие был один из отцовских вязаных джемперов —
и больше почти ничего. Джемпер землистого цвета
куриной печенки доходил ей чуть ли не до колен
и сползал с левого плеча. Она шагала, выгибая ноги,
слегка покачивая бедрами, — от этого зрелища Анну
невольно передернуло.
Она внимательно присматривалась к Мэтью, выискивала знаки — малейшие признаки нового интереса к Лие. Но он будто и не замечал в ней никаких
изменений, смотрел на нее ровно тем же взглядом,
что и раньше. Как всегда, был ко всем внимателен,
вежлив и добр; рядом с ним Анна сразу успокаивалась. Напрасно ты так себя изводишь, говорил он ей,
крепко обнимая ее за талию, прижимая к себе, включая любимую радиостанцию Питера — с церковными
гимнами — и настраиваясь на вечер, полный разговоров о его новообретенной любви к Книге Руфи
или еще чем-нибудь что заинтересовало его в том
месяце.
Нет. Проблема была в Лие. У плотоядного, откровенного взгляда, каким она пожирала Мэтью, появился
странный металлический отлив. Анна ловила его блики
в жидком свете гостиной и ощущала внезапное желание встать перед Мэтью, заслонить его своим телом
и уставиться прямо в нацеленное дуло дочкиного
взгляда, чтобы та наконец отстала.
В груди начало нарастать знакомое давление — опять
нервы расшалились. Пора вспомнить упражнение. Она
крепко зажмурилась и попыталась вернуться в прошлое, в свою молодость. Ей было двадцать четыре,
и она брела сквозь кипящий воздух по тропе вдоль гор-
158
Мэдди Мортимер
ного хребта к востоку от Иерусалима. Гид попросил их
разбиться по парам и рассказать незнакомому человеку
о какой-нибудь личной беде или проблеме. Мужчина,
тихо шедший рядом, оказался немного старше ее,
с добрым лицом, располагающим к честности. У меня
тяжелый характер, сообщила ему Анна. Я раздражительна. Быстро завожусь.
Она никогда и никому в этом не признавалась.
Незнакомец кивнул.
Я тоже, произнес он. У меня есть упражнение, которое
помогает успокоиться. Рассказать?
Анна кивнула, глядя на сверкающую иссохшую святую
землю под ними.
Сначала я представляю, что мои веки залеплены глиной,
проговорил незнакомец тихо-тихо, и Анна закрыла
глаза, представляя прохладную тяжесть глины и ловя
каждое его слово. Или, быть может, это Он кончиками
пальцев давит мне на глаза. Мягко, ласково. Исцеляюще.
Я иду сквозь тьму и прихожу к озеру. Представили
озеро?
Да, выдохнула Анна, представила.
Хорошо. Теперь склонитесь к водной глади и увидьте в ней
отражение своего гнева. Или страха — того, что вами
овладевает. Вспомните, что в каждом дурном поступке,
грехе и заблуждении сокрыта истина. Испытание.
А потом умойтесь.
Анна умылась.
Карты наших восхитительных тел
159
Глотните воздуха.
Анна глотнула.
И откройте глаза.
Анна открыла.
Что-то белое маячило прямо впереди, поглядывая на
нее из гущи сада. Секунду-другую Анна осознавала
контекст своего лица и лишь потом поняла, что это
отражение ее собственной зубастой улыбки — такой
широкой, что она едва себя узнала.
Тем мужчиной был, конечно, Питер. Два года спустя
они поженились.
В двух полях от дома священника Мэтью и Лия все еще
шли по дороге, соблюдая подобающую дистанцию.
Видимо, он наконец решил, что они ушли достаточно
далеко: повернулся к ней, скользнул большим пальцем
по губам и поцеловал ее, забравшись языком глубоко
в рот.
Ты на вкус как дыня.
Он вылизал Лие шею, подбородок. Стянул с нее через
голову печеночно-коричневый свитер Питера и отошел
на шаг, чтобы увидеть ее целиком; в обтягивающем
кусачем черном атласе, посреди поля, она была женщиной из другой эпохи.
Лия наблюдала, как он сохраняет невозмутимость.
Глядит с любопытством. Она слегка приподняла подол,
160
Мэдди Мортимер
собрав его пальцами, чтобы он увидел рыжеватое
облако ее лобковых волос, и заулыбалась. Нараставшая
между ними серьезность моментально рухнула, и он
бросился к ее голым ногам и закинул ее себе на плечи,
и побежал с ней к дереву на вершине холма. И в тот
миг, когда его лопатка вложилась, как недостающий
фрагмент головоломки, в изгиб ее ребер, она вновь
стала собой — расплавленной пламенем его прикосновений; святой, преданной, его.
Тем временем Анна в гостиной полировала голубых
фарфоровых собачек на каминной полке.
Вот о чем, скажи мне, вдруг обратилась она к Питеру,
сидевшему в кресле с раскрытой на коленях книгой
проповедей Ньюмана и карандашом в зубах, о чем они
могут говорить?
Питер даже не оторвался от чтения.
Уж находят темы, сухо проговорил он. Мы же находим.
Костюмы
Теперь я принял обличье
черного синтетического платья:
плавлюсь в весеннем зное,
танцуя под The Cure.
Красный идет мимо и на меня даже не смотрит.
Просто платье, думает он. Подумаешь, ерунда.
Карты наших восхитительных тел
161
Я, выдав безупречный искрящийся смешок, занимаю
себя тем,
что ухожу от паховых лимфоузлов в костный мозг, по
дороге оставляя раны,
измышляя очередной сюжет на тему «дом, милый дом».
Получается так хорошо, что я с трудом отделяю себя
от актов, свои истории —
от фактов.
Глава четвертая
Рак, разговорчики о словах
Ты уверена?
Да.
Хорошо. Медицинский термин «рак» — калька с латинского cancer. Оно восходит к 400 году до н. э. и Гиппократу. У него было доброе лицо. Его бронзовая статуя
сохранилась в греческом городе Кос, мы как-нибудь туда
съездим. Твой папа там бывал. Вернулся красный как рак.
Так обгорел на солнце, что неделю не мог спать.
Cancer же произошло от греческого karkinos, краб.
Добродушный Гиппократ, вырезая очередную опухоль
из горла или груди пациента, думал, что комок вместе
с торчащими из него кровеносными сосудами напоминает это передвигающееся бочком создание; своими
клешнями он уходит глубоко в песок мягкой человеческой
плоти.
Так образ породил слово.
Айрис лежала почти неподвижно в своей очень желтой
комнате. Из-за света, который ее прикроватная лампа
отбрасывала на стены, казалось, что они с мамой бредут по какой-то странной пещере.
Карты наших восхитительных тел
163
А на что, по-твоему, похоже?
Рак.
Ни на что непохоже. Оно плоское и холодное, как каменная глыба.
Голос Айрис был плоский и холодный как никогда.
Лия не знала, стоит ли об этом говорить, ведь часто
бывает так:
стоит что-то назвать, как оно становится более настоящим,
материальным. Она решила, не стоит.
Повернувшись на бок и спрятав ладонь под щеку,
Айрис спросила:
Как думаешь, она действует?
Что?
Химиотерапия.
Лию вопрос застал врасплох, смутил
своей безответностью.
Не могу сказать.
А по ощущениям?
Она крепко задумалась.
Будто что-то очень ядовитое сжигает меня изнутри
очистительным пламенем.
164
Мэдди Мортимер
Так плохо? И что, постоянно?
Нет. На самом деле нормально. Потому что ты с твоим
папой тоже там, и с вами не так тяжело.
Терпимее.
Айрис немного вжалась в матрас, будто ее придавило
грузом внезапной ответственности. Лия сразу пожалела, что разоткровенничалась.
Хочешь выбрать другое слово?
Нет.
Окей.
Молчание подтолкнуло Лию к выходу. Надтреснутый
голос Айрис поймал ее у порога:
Почему у меня нет брата или сестры?
Землетрясение пробило трещину в глыбе асфальта.
Не у всех есть братья и сестры. Я вот тоже росла одна.
Да. И ты рассказывала, что тебе было одиноко.
Внутри у Лии начал затягиваться узел. В голосе Айрис
не было злости или вызова. Ее искреннее любопытство было ужаснее всего; от него никуда не денешься,
не сбежишь. Лия проглотила ком в горле и попыталась
расслабить узел, мягко за него потянув.
Врачи сказали, болезнь может вернуться, если я рожу снова.
Карты наших восхитительных тел
165
А-а.
Тишина.
Но ведь она все равно вернулась.
Да.
Значит, оно того не стоило. А мне теперь тоже одиноко.
Опять долгое молчание. Лия застыла на пороге, как
парализованная, как плоский человечек, который
очнулся и обнаружил себя запертым в чужой картине.
Мам?
Да.
Мне кажется, пора завязывать с этими разговорчиками.
Я из них выросла.
Хорошо.
Сравнял счет
Бледная, как сливки, Лютик тихо благословляет сосуды.
Я слышу, как она что-то бормочет под нос.
Кажется, оно побеждает.
Ее голос подобен отравленным яблочным пирогам,
под завязку забит кислой болью.
166
Мэдди Мортимер
Не знаю, что это, но оно побеждает.
Не слова, а бальзам на душу.
Услада для губ и ушей.
Так просто
«Палец» относится к (всунуть, стиснуть, нажать), как
«руки» относятся к (робко, поднять, платье).
«Надеяться» относится к (маяться, глагол, ужин), как
«никогда» относится к (мой, существительное, помнить).
«Сосуд» относится к (кровь, корабль, рана), как «ужас»
относится к (Хичкок, школьный двор, болваны).
Лия пыталась думать о хорошем, запихивая клоки
выпавших волос как можно глубже в мусорное ведро.
Было что-то закономерное в том, что они начали вылезать осенью. Так проще: деревья сбрасывают листья,
а значит, она не будет выделяться на фоне оголившихся улиц, парков и ветвей.
Мать Гарри годами присылала ей книжки про связь
между мыслями и внутренними органами, про то,
как можно одолеть болезнь при помощи правильной
закваски для йогурта, упражнений для пальцев рук
или дыхательной гимнастики — словом, про всякий
бред, как говорила Конни. Однако эта мысль не давала
ей покоя. Ведь если есть возможность помочь телу
правильной мыслью, существует и вероятность, что
именно разум вызвал недуг. В конце концов, у нее
были и есть тайны. Поразительно, насколько материальную форму они могут обретать.
Карты наших восхитительных тел
167
Как там у Одена в том жутком стихотворении?
Чаще у женщин бездетных
И тех, кто долго прожил.
Это как некий выход
Сгубленных жизненных сил1.
Мысль была слишком мрачной, и Лия постаралась
выбросить ее из головы.
Отмывая нижний ящик холодильника от гнили и плесени, она представляла, как Айрис бороздит просторы
новой, полной ужаса жизни, и очень за нее волновалась. Вытряхивая крошки сыра из яичного контейнера
не оставляющей простора для толкований формы,
воображала, как у входа в университетскую библиотеку аспирантка флиртует с Гарри, и искренне за него
радовалась.
Мучаясь одышкой, она медленно скользнула по саду,
села за свой рабочий стол в мастерской, вставила
в ручку перо нужного размера и вернулась к незаконченному рисунку — треснувшему яйцу. Лысый птенец
проклевывался из скорлупы, осколки которой рассыпались по низу страницы. Рядом она изобразила мальчика-рыбака с удочкой, радующегося, что пошел клев,
а в левом углу страницы — клюющего носом старика.
Все это было прорисовано очень детально и плотно
заштриховано: штрихи ложились то параллельно друг
другу, то — в самых темных местах — пересекались.
Но сегодня что-то стряслось с Лииными пальцами.
Нажим, постановка руки, наклон — все было не то,
1
Уистен Хью Оден «Мисс Джи» (пер. А. Страхова).
168
Мэдди Мортимер
пальцам не хватало привычной уверенности, сноровка
пропала, и линии вели себя безобразно. Мы живем
в цифровом мире, твердили Лие издатели. Ты напрасно
тратишь драгоценное время на работу с традиционными
материалами и инструментами.
Существительное и глагол безжизненно глазели на нее
со страницы. Слова были подобны мертвенно-черным,
нарисованным тушью глазам, и Лия чувствовала себя
безмозглой птицей, тюк-тюк-тюкающей клювом,
что-то пустое, дешевое, опаленное в огне
угасающих жизненных сил.
С фотографии, приколотой к левой части пробковой
доски над рабочим столом, на нее смотрела — явно неодобрительно — группа молодых людей. Скрестив руки
на груди, они прислонялись к высокой каменной стене
и щурились на солнце, и среди них была юная Лия —
тонкая, суровая, совершенно неузнаваемая. Снимок
был засвечен, и на самом его краю остался смазанный
отпечаток, след его призрака. Лия отколола фотографию.
Сзади была записка, которую так и не отправили по адресу. Едва различимые карандашные слова — не надпись
даже, а шепот свинца — казалось, не хотели там быть:
Дорогие Мама и папа. Иногда здесь отлично, иногда
На этом предложение обрывалось. Лия вздрогнула.
Это было так печально и так пугающе. Незаконченные
слова девочки, которую ты когда-то любила и которая
сдалась, толком не успев начать.
Лия не заметила, что ей звонили. Медсестра с сильным
голосом — не голос, а пение голубой флейты — и сы-
Карты наших восхитительных тел
169
ном, работавшим в кинотеатре, оставила сообщение.
У Лии упал гемоглобин. Норма — от одиннадцати до
восемнадцати граммов на децилитр, а у вас семь.
Отсюда и одышка, подумала Лия.
И вновь проткнула кнопкой его палец.
Она не могла ему помочь,
потому что никогда его не понимала.
Приезжайте на переливание крови. Это стандартная
процедура.
Примерно полчаса Лия гуглила статьи о низком гемоглобине, а затем посмотрела на «Ютьюбе» мультик
про рак груди, клетки которого бесконечно делились,
делились и делились: примерно раз в тридцать секунд
камера отъезжала, чтобы вместить в кадр стремительно
растущую массу злокачественных клеток. Лия ждала,
что же будет дальше, но минут через десять видео просто закончилось, и «Ютьюб» подкинул ей ролик про
благожелательного мормона из Огайо, обсуждавшего
с сыном тонкости разведения овец. Лия посмотрела.
Спустя пять минут она обнаружила, что благодаря
лиричному саундтреку (на заднем плане кто-то наигрывал на акустической гитаре) и тому обстоятельству,
что сын мормона привел собственного сына покормить
самого крошечного ягненка, какого ей доводилось
видеть, по ее щекам струились горячие слезы. Она
захлопнула ноутбук.
Книжный шкаф у противоположной стены стал плоским и разложился на мондриановские квадраты.
170
Мэдди Мортимер
Лия встала, взяла с полки старенькое издание «Просто
сказок» Киплинга и полистала уставшие иллюстрации.
От желтоватых страниц поднимался так и не выветрившийся табачный дух. Она прижала нос к корешку —
где-то между «Откуда у носорога такая шкура» и «Как
краб играл с морем», — а после принялась читать.
Быть может, Киплинг, сам того не зная, записал какиенибудь прозорливые наблюдения о раке. Быть может,
болезнь действительно похожа на краба, который
в самом начале мира пропустил самое первое собрание,
на рассеянного ракообразного, который просто ненадолго удрал со сцены, чтобы понаблюдать за бешеными
закулисными приготовлениями, взглянуть одним глазком, как Великий Режиссер собирает актеров, раздает
им роли и уходит восвояси.
Вот не знал, что я такой важный!
сказал краб, осознав, какое смятение, ужас и страх
принес водам их жизни.
Мне стыдно… Я не знал, что все так серьезно.
Великому Режиссеру стало неловко: подобная неловкость имеет обыкновение рушить карьеры богов. Его
божественные плечи так ссутулились, что соскользнули вниз и ухнули прямо в Средиземное море. Поднялись две виноватые приливные волны, которые
затопили побережье Южной Европы,
Северную Африку,
и целиком поглотили
чудесную
Сицилию.
Карты наших восхитительных тел
171
Я не могу заставить тебя играть в ту игру, которая
была для тебя предназначена,
сказал Великий Режиссер. А потом, конечно, положение спасла девочка, дочурка, ненароком подметившая,
в чем именно состоит затруднение, и восстановившая
естественный порядок вещей. Вот бы все истории были
так просты, подумала Лия, вот бы моя история была
Так проста.
Метод Спилберга
Гениальность «Челюстей» состояла в том, что бóльшую
часть фильма зрители не видели монстра.
Как только на экране возникают жирные зубы и окровавленные кетчупные челюсти, все происходящее начинает
казаться плескотней бутафорской рыбины в луже. Так
и моя красота заключается в том, что вы меня не видите,
не знаете, что именно таится в водах, подгрызает ваш
брег, ваш брак,
ждет нужного момента, чтобы подняться с глубины
и цапнуть.
Юность
Когда Мэтью ушел, тело Лии иссохло.
Она заболела. Поглощая один за другим романы из запретного шкафа, она чувствовала себя Кэтрин Эрншо
без приступов безутешного плача,
Эмили Бронте без сестер, обыкновенной девчонкой,
застрявшей в силках времени,
заигрывающей с идеей
смерти.
172
Мэдди Мортимер
Приглашение
Конни приехала издалека, из маленького городка
в Уэльсе.
Ее бабушка была швеей и к исходу своих безмятежных
восьмидесяти шести ни разу не выезжала за пределы
Уэльса. Вместе с мужем она держала в деревне небольшое ателье по пошиву одежды; на пепельно-зеленой
стене рядом с кассой над картотечным шкафом висели
его военные медали. Когда бабушке стало нездоровиться, делами занялась мать Конни; она же открыла
при ателье прачечную, в итоге спасшую семейное дело
от банкротства. Конни нередко говорила Лие, что их
детство выкроено из одной ткани, основу и уток которой составляли открытые двери и служение людям.
Лия соглашалась — она тоже ощущала в них обеих эту
раннюю независимость, оттиск внешней суеты.
И все же они были разные. Конни получала удовольствие от театра жизни; она устраивалась в его бурлящем сердце, уверенно, без малейшей опаски заговаривала с незнакомцами, четко формулировала свои
требования и желания.
Она рано поняла, чего хочет. Усвоить с детства практический навык — все равно что расти билингвом; Конни
свободно и в совершенстве владела языком костюма.
Говорили, это у нее в крови. Она с семи лет помогала
матери в ателье. Та ежедневно подсовывала ей на
починку целые ворохи вещей — где пуговицу пришить,
где прореху залатать. Вскоре она начала кроить: отрисовывать кривые линии и формы, изучать синтаксис,
фонетику, речевые обороты, из которых понемногу
рождалось ее собственное неуклюжее наречие. Затем
Карты наших восхитительных тел
173
Конни освоила моделирование: обмеряла, рассчитывала, чертила, строила и сочиняла, уверенно резала,
стачивала, подбирала и присборивала в самых неочевидных местах, заваливала полы слоями узорчатых
юбок, шила жакеты, мантии, шляпы, короны, которые
сперва уродовали, а затем преображали ее бумажные
манекены. В какой-то момент стало совершенно ясно,
что она выросла и этот этап для нее тоже пройден.
Теперь Конни была почти у цели. Сколько жертв ей
пришлось принести — не счесть. Но когда Лиин рак
вернулся, она ощутила такое внутреннее бессилие,
какого не испытывала уже много лет. Нужно что-то
предпринять, думала Конни, им обеим надо как-то
отвлечься от происходящего. Лия ослабла. Вокруг нее
витал дух химиотерапии. Не то чтобы сильный или
едкий — просто другой, очень непохожий на Лиин собственный запах. В привычном хлебном дыхании обозначились нотки паленого пластика и рвотный душок,
на щеках проступили цвета побежалости.
Она отправит им приглашение на премьеру. Почтой.
У них будут лучшие места в зале, третий ряд, в самом
центре.
Приглашение она напишет от руки на плотном картоне
и перевяжет ленточкой.
Красивый маленький жест. Никто давно так не делает, но Лие он напомнит о годах ее странствий, о тех
открытках, записках со стихами и маленьких рисуночках, которые она присылала Конни по почте, непременно прикладывая к каждой какую-нибудь странную
мелочь. То приклеит к странице четыре раздавленные
174
Мэдди Мортимер
изюмины. Сама засушила! То двеннадцатидюймовый
каштановый локон. Сегодня обрила своего друга Энцо.
То панцирь насекомого — мертвее некуда. Прибила для
тебя какого-то хорватского жука.
И Конни смеялась, смеялась и просила Лию поскорее
возвращаться, и тогда письма на месяц-другой прекращались.
Когда Лие впервые поставили диагноз, она сразу приехала к Конни. Они устроились на ее старом бархатном
диване — когда-то они вместе притащили его с барахолки, и Конни сказала: Ну, не знаю. Может, будет
полегче, если смотреть на это как на какую-нибудь
романтическую хворь из французского романа девятнадцатого века. Вроде чахотки. Давай купим себе пышные
муаровые платья и чулки в сетку. Лия поглядела на нее
и переспросила: Чулки в сетку? И Конни сказала, что
у нее очень подходящее лицо для всей этой чахоточнодекадентской истории, а Лия воскликнула: Мне вдруг
до смерти захотелось голубики! В таком духе они трепались и дальше, ведь только с самыми близкими людьми
можно скакать с темы на тему, ведя одновременно
несколько бесед и не теряя их нитей.
Через некоторое время Лия притихла. Она смотрела
в пустоту и выглядела такой напуганной, что Конни
захотелось покачать ее на руках или искупать, завернуть в полотенце и покормить, но вместо этого она
протянула руку и взяла с журнального столика спичечный коробок.
Лия, сказала она, как запихнуть сотню кроликов в спичечный коробок?
Карты наших восхитительных тел
175
Лицо Лии просветлело.
Не знаю. Как?
Конни невозмутимо открыла коробок, достала оттуда
одну-единственную спичку, поместила ее в верхний
правый угол и закрыла коробок — спичка осталась торчать, как антенна. Получилась такая рация.
Она поднесла коробок к губам. Изобразила радиопомехи и проговорила: Вызываю всех кроликов. Кролики,
прием.
Лия смеялась и смеялась, а потом крепко обхватила
подругу руками, будто им снова было по девятнадцать,
и Конни подумала —
она всегда была
такой храброй.
Тем же вечером Конни прислала ей ящик голубики
с открыткой из невероятно толстого пергамента,
в которой она назвала множество причин, почему Лия
непременно должна поправиться. Первые шесть были
такие:
1. Раком болеет каждый второй человек на планете,
значит, кто-то из нас двоих обязан был заболеть.
2. Большинство людей все-таки выздоравливают, так
что статистика на твоей стороне.
3. У тебя есть трехлетняя дочь, ради которой придется
еще пожить.
4. Ты ухитрилась найти того, кто готов на тебе жениться.
5. Твой папа служил Богу, а значит, ты у Него на хорошем счету.
176
Мэдди Мортимер
6. Умирать рано, потому что ни ты, ни я пока не получили статус Национального Достояния.
Последние полтора пункта были написаны красной
ручкой; к слову «Бог» черный цвет закончился.
Лия в ответ отправила ей пару сетчатых чулок.
Восемь лет спустя Конни отправляла на почту и в магазин за новыми ручками свою ассистентку.
Это, безусловно, радовало.
Бабушка ею гордилась бы.
Бархат, музыкальный разговор о словах
Сегодня я играю на клавишах ее ребер.
Каждая вторая — бемоль.
Бархат подпевает, ни о чем не догадываясь, и облепляет
собой самые израненные стенки.
Такое чувство, будто в стране сухой закон, а мы пытаемся
вернуть к жизни убогое джаз-кафе. Только вокруг почему-то скачут, подергивая носами, сто белых кроликов.
Бархат привыкла к такого рода реновациям. Она
известна тем, что возглавляла мирные гражданские протесты,
простилала своим чудесным фиолетовым мехом тела,
кости и рога.
Она отлично умеет ткать, собирать, наряжать королев
и пап,
Карты наших восхитительных тел
177
украшать завесами недюжинного остроумия и легкости
самые тяжелые дни
и почти всегда выигрывает в азартные игры.
О ней не будут слагать любовных песен.
Потому что в ее ткань проваливаешься; помните чувство,
когда упал во сне
и резко пришел в себя?
Она — шелк внезапного осознания,
что с тобой все в порядке.
Эй. Ты. Пианист!
Обрываю свой сентиментальный мотивчик. Две сотни
алых кроличьих глаз смотрят на нее.
Я?
Она глядит на меня, склонив голову набок и сжимая
в руке спичечный коробок.
Я затаиваю дыхание.
Помоги-ка запихнуть сюда этих кроликов.
Цареубийство
В старой школе и даже в детском саду Айрис пользовалась удивительной популярностью у сверстников.
Возможно, в этом была вся загвоздка. Она излучала
особую ауру, несгибаемую уверенность, и Огонь-Дева,
видимо, это почувствовала. Уж она-то знала: чтобы
взойти на трон, сперва нужно свергнуть с него существующего правителя.
В учительскую начали просачиваться одна за другой
искусно отточенные сплетни, и однажды после уроков
классная руководительница пригласила Айрис на разговор.
178
Мэдди Мортимер
Айрис поначалу ничего не говорила, только наблюдала
за взлетами и падениями учительских бровей. Вообще-то она испытывала очень теплые чувства к этой женщине, готовой безраздельно ей верить и помогать — при
условии, что Айрис признает и подтвердит свою вину.
Я понимаю, дома сейчас не все гладко. Быть может, тебе
трудно, хочется с кем-то поговорить?
А вот это Айрис уже не понравилось. Удар ниже пояса.
Упомянув «дом», учительница будто выхватила из
кобуры пистолет.
Почему «не все гладко»? Все замечательно.
Учительница вздохнула и серьезно посмотрела на Айрис,
а та принялась прокручивать в уме варианты ответов.
Рассказать обо всем учителю — это поступок ________
человека. Такой разговор ___________ ____________.
а) слабого
б) сильного
в) умного
г) глупого
а) станет концом
б) станет началом
в) даст надежду
г) спровоцирует
а) война
б) дружба
в) Огонь-Дева
г) Айрис
Карты наших восхитительных тел
179
Так они твои? Сигареты?
Я должна быть умнее, подумала она.
Мне сказали, что ты куришь, Айрис.
В) А) В)?..
Айрис попыталась спроецировать упражнение из своей
головы на доску за головой Учителя.
А) Г) А)?..
Куда ты смотришь?
Б) … В) …
Айрис, это твое?
Б) … Б) …
Учительница протягивала Айрис ее собственную
сумку, а в руке держала пачку сигарет.
Пачку Огонь-Девы.
Айрис уставилась на улику, не веря собственным глазам.
Она недооценила ситуацию и недооценила эту девчонку. Ее амбиции. И способности.
Откуда у тебя сигареты?
Айрис на миг вспомнила свою мать, свою красивую
тоненькую маму, которая когда-то велела ей обводить
все варианты, и сказала вполне уверенно:
180
Мэдди Мортимер
Я не знаю.
Не знаешь?
Учительница явно расстроилась, но не разозлилась.
Я не знаю, чьи они и откуда. Я не знаю, мисс, честное слово…
Не знаю.
Учительница решительно прошла к мусорному ведру,
бросила в него пачку и сказала:
Вы все еще слишком малы. Слишком малы, чтобы курить.
Айрис кивнула, но взгляд ее был холоден и отстранен.
Это еще не конец, сказала учительница, и Айрис подумала: разумеется, все впереди. Ей указали на дверь,
и она вышла, на пороге успев услышать финальные
ноты второго тяжелого учительского вздоха. Спрятавшись за высохшим, полумертвым кустом пионов,
она наблюдала, как учительница достает из шкафчика
темно-бирюзовое пальто и надевает его. Рукава были
ей узковаты, и Айрис стало совестно, что она обратила
на это внимание.
Когда спустя три минуты учительница ушла, Айрис
вбежала обратно в класс и выудила из мусорного ведра
пачку сигарет. Та провалилась на самое дно и спряталась под двумя банановыми шкурками, взорвавшейся
ручкой, парой сопливых салфеток и пакетом из-под
чипсов, будто весила значительно больше, чем полагалось. Айрис не знала, зачем ей сигареты, но инстинкт
подсказывал: они еще могут послужить полезным
реквизитом в предстоящей непростой игре.
Карты наших восхитительных тел
181
Дилан Томас и Человек-Слон
На десятый день жизни без молочных желез Лия обнаружила себя в поезде из Уэлса: она ела чипсы и наблюдала за компанией мужчин, которые много смеялись,
сминая руками алюминиевые банки из-под пива.
Казалось, они — боги, что крушат планеты.
Слегка опьяненные собственным могуществом, они
производили чуть более грозное впечатление, чем
среднестатистический мальчишник на выезде.
Врачи предупреждали Лию, что первое время после
операции она будет чувствовать себя очень странно —
не женщиной, не собой. Почти у всех так, говорили
они. Можно подумать, грудь — единственное тайное
вместилище ее женственности и ее тело станет немножко ненастоящим, неправильным после того, как
его порубят на куски и пересоберут.
Гарри был дома с Айрис, четырехлетней малышкой,
требовавшей от них обоих куда больше эмоциональных вложений, чем они могли предположить.
Идея заключалась в том, чтобы дать Лие отдохнуть,
выбраться на пару-тройку дней из города. Она пожила
у родителей Конни, которые таскали ей бесконечные
чашки с бульонами и супами, говорили тихо (в чем не
было необходимости) и складывали у ее кровати сборники стихов Дилана Томаса; Кон говорит, ты любишь
поэзию. Чудесное, благодатное время, но теперь Лия
вернулась в настоящий мир и вновь ощутила себя
изрубленной, со странной пробоиной в новой безгрудой груди.
182
Мэдди Мортимер
Мужчины были примерно ее возраста, может, чуть
старше, однако их глаза танцевали по вагону с такой
юношеской легкостью и беспечностью, словно никто
из них никогда ни за что не отвечал. Самый высокий
и крепкий громко заговорил о сексе — стал в ярких
подробностях вспоминать половой акт с женщиной,
а остальные жадно внимали. Он рассказал о теле той
женщины, о жировых складках на животе и больших
прыгающих сиськах. Лия заулыбалась — какая ирония,
надо же было Богу именно сейчас… Тут она спохватилась и разозлилась, что опять пустила в свои мысли
Бога, причем через известную лазейку.
Чего пялишься? оскалился один из мужчин на Лию.
Она так ушла в свои мысли, что минут пять не отводила от компашки пристального взгляда. Легко
забыться, когда чувствуешь себя недочеловеком. Она
отвернулась, сделав вид, что не расслышала вопроса.
Мужчины тихо перекинулись несколькими словами,
а потом разразились ужасным дружным хохотом. Тот,
что сидел ближе остальных к Лие, уверенно встал.
Давай-давай, пихнул его второй. Снова грянул ужасный хохот.
И вот этот мужчина уже стоит над ней, а она — очень
маленький, очень бесполый комок из кожи, костей
и пальто, который отвернулся к окну и мечтает об
одном: исчезнуть. Он сел рядом, изо рта у него несло
пивом и уксусом. Ну, и как же нас зовут? спросил он
со зловещей почти-мягкостью в голосе. Пожалуйста,
как можно равнодушнее произнесла она в ответ, я
очень устала. Свежие рубцы пульсировали незнакомой
болью, взгляд бегал по полям за окном.
Карты наших восхитительных тел
183
Ого, мне нравится ее настрой! Он повернулся и улыбнулся друзьям своей мясницкой улыбкой — почти
приятной, почти привлекательной — и Лия вдруг перенеслась в 1811-й, превратилась в Фанни Берни, орущую
в тряпки. Острым стальным ножом ей отрывали грудь
от ребер, а в качестве анестезии дали немного вина. Она
подумала о женской храбрости. О несгибаемом женском духе. Хотелось испытать благодарность. Почувствовать спокойствие, уравновешенность. Но мужчина
уже приобнял ее и игриво щупал ее плечо, а остальные что-то скандировали. Все хорошо, детка, не егози,
громко выдохнул он ей в ухо. Никакая я не храбрая,
подумала она. Я слабая, пассивная онкобольная, которая едет домой и ничего не может поделать, когда мерзкий мужик лезет мне под пальто и пытается облапать то
место, где раньше была грудь, а теперь, конечно,
ничего нет.
Он недоуменно разинул рот и поискал вторую.
Лия наблюдала, как гаснет его беспечно-озорной взгляд.
Он вернулся на место, и друзья стали расспрашивать
его: Ну, как они?
Лия затаила дыхание.
И вот,
после паузы длиной в поезд дальнего следования,
он засмеялся и кивнул: Что надо! Соски как камень!
Все захлопали, с неподдельной радостью подняли тост
в Лиину честь, а потом продолжили крушить банки
и планеты на своем крошечном столике.
184
Мэдди Мортимер
Лия тяжело выдохнула, чувствуя признательность.
Искреннюю, глубокую признательность этому мужчине
за то, что сберег ее тайну. Весь остаток пути она наблюдала за ним сквозь безупречно ровное V между сидений.
Минут через десять компашка забыла о ее существовании — все, кроме того мужчины, который пытался ее
облапать. Поезд проехал Бристоль, Суиндон, Ридинг. За
это время мужчина не произнес ни слова. Лия представляла, как отрезает ему член. А потом нос. Пришивает
член вместо носа. И вот он уже печальный человек-слон
с жалким крошечным хоботком, который вздрагивает
и покачивается при каждом рывке поезда.
Когда они прибыли в Лондон, небо стало фиолетовым — из разрыва между бетонными зданиями сочился
искусственный красный свет. Лие показалось, что
город поет собственную, очень странную закатную
молитву. Она вспомнила, как напоследок, когда они
уже вышли на перрон, все-таки поймала взгляд того
мужчины и подумала —
не так уж все и плохо.
И худший из мужчин бывает добр,
пускай по-своему, а все ж он джентльмен;
я здесь, и значит, я смогу
увидеть новый день.
Миграция
Мне нравится представлять, как современные транспортные средства оказываются
в другом времени и месте, там,
где их быть не должно.
Мне нравится это логическое и эстетическое противоречие.
Карты наших восхитительных тел
185
Скоростной поезд компании «Саут Вест» вывозит иудеев
из Египта
по туннелю, проложенному под напрасно расступившимися водами
Красного моря.
Дьявол на новенькой блестящей модели, цепное масло
сгущается, замедляя биение голубого
сердца.
Маленький самолетик уносит меня из рухнувшего старого
дома
в безопасный лимфоузел возле медиального надмыщелка
левой плечевой кости.
Я знаю, каково это — когда тебя выкорчевывают, вышвыривают, перемещают.
Миграция — дело нелегкое.
Порой место, которого
давно нет, пульсирует и болит.
У этого явления в человеческом теле есть научное название. Фантомные боли. Когда ты мысленно подбираешься
к источнику неприятных ощущений и обнаруживаешь, что
источника нет. Я иду на пульс своего истока — туда, где
межреберные нервы, подмышечные лимфатические узлы
и большие грудные мышцы обрываются, к краю обрыва,
месту отреза — и на короткий миг во мне не остается
частей, которые верили бы, что дальше ничего нет.
В этот миг кажется, что я могу усилием мысли восстановить утраченное. Пожалуй, так бывает после развода.
Спустя долгое время, когда даже желания все вернуть
186
Мэдди Мортимер
давно нет, ты вдруг снова присасываешься к былой близости, как к материнской груди, и так туго запеленываешь
себя в подробности, безопасность, дивную взаимность
утраченной любви, что на мгновение
все это опять существует и даже становится лучше,
чем было.
Игра в секреты
Айрис тонко чувствовала преходящие ритмы школьнодворовых привязанностей; она следила за этими
приливами и отливами большую часть жизни и знала,
что нужно просто придумать план по возвращению на
вершину. Теперь она представляет, с чем имеет дело, —
уже хорошо. Получив тайное знание о подброшенных
сигаретах, она будто очутилась в самом центре некоего
коварного политического заговора.
На первой перемене Айрис, ощущая себя совершенно
невесомой, ступая по нарисованным на асфальте
белым линиям, образующим множество квадратов,
кругов и прямоугольников, шла вдоль школьной стены
за угол. Пачка сигарет оттягивала рюкзак.
Убедившись, что ее никто не видит, она достала пачку
и открыла.
Что делаешь?
Из-за угла мгновенно выскочила Огонь-Дева со своей
маленькой свитой. Она посмотрела на пачку, затем на
Айрис. Связь между ними натянулась.
Карты наших восхитительных тел
187
Айрис улыбнулась ясной, неуравновешенной улыбкой-ловушкой и с наслаждением наблюдала, как рот
Огонь-Девы задергался вопросами и как она начала
проглатывать эти вопросы один за другим. Так трасса
проглатывает автомобили: свет фар стремительно уносится вдаль и исчезает во тьме.
Я тут игру придумала, сказала, перегруппировавшись,
Огонь-Дева.
Просто бомба! добавила с нескрываемым восторгом
одна из девиц у нее за спиной.
Небо над их головами темнело. Несколько янтарных
осиновых листьев оторвались от веток и опустились на
землю, словно тихие и незаметные предложения мира.
Огонь-Дева достала из рюкзака шкатулку — старую
шкатулку для украшений, оклеенную ракушками всех
мастей и размеров, посаженными на огромное количество горячего клея.
Это игра в секреты. В шкатулку мы будем собирать
чужие тайны, а потом раз в неделю доставать одну
и зачитывать вслух в столовой.
Огонь-Дева приподняла крышку, показав Айрис
множество сложенных вчетверо записок с неровными
краями.
Каждый должен сделать свой вклад. Чем больше чужих
секретов ты положишь в шкатулку, тем меньше вероятность, что на очередном чтении выберут твой. Все
просто.
188
Мэдди Мортимер
Нет, она точно гений, подумала Айрис. Настоящий
гений;
хаос в обществе —
лучший друг диктатора.
У тебя ведь есть тайны? Есть, не отпирайся, мне уже
доложили.
Правда?
Айрис обвела взглядом сборище прямостоячих тел за
спиной Огонь-Девы. С каждым днем ее правления их
юбки становились чуточку короче. Все девочки казались забитыми и несчастными, но выглядели хорошо.
Некоторые уже начали красить глаза. С двумя из них
Айрис училась в начальной школе. Она видела их семьи, их дома, помнила запах их ковров и как выглядели
сзади пятые точки их родителей, когда те хлопотали
в кухне, помнила даже узоры на их пластиковых чашках. Она видела все это с такой ясностью, что на смену
гневу вдруг пришло легкое щемящее чувство близости.
Нежность, какую испытываешь к человеку, с которым
тебя многое связывает.
Пара секретиков найдется.
Огонь-Дева заулыбалась. Прямостоячие нет. Айрис
прошла испытание.
Потом Огонь-Дева пригласила ее на субботнюю сходку
в парке, и Айрис, хоть и ответила максимально уверенно «Да», хоть и ощутила при этом радость маленькой
постыдной победы, в глубине души все же осознала,
что лучше быть жертвой ужасов на школьном дворе,
чем их соучастником. Что внутри у нее гибнет что-то
светлое и невинное.
Карты наших восхитительных тел
189
Так вот каково на войне, подумала Айрис, глядя в серое плюющееся небо, когда все стали расходиться. Вот
что значит необходимое зло. По скольким же трупам
придется пройти, чтобы восстановить естественный
порядок вещей в этом мире?
Иногда, очень тихо сказала она себе под нос, чтобы
сложить оружие, нужно сперва взять его в руки.
Неужели?
Это был Любитель «Солеро».
Его добрые глаза смотрели заинтригованно. Футбольный мяч вылетел за пределы поля, и он придерживал
его согнутой в колене ногой. Сквозь черные хлопковые
штаны просматривались тонкие контуры его костлявой
правой коленной чашечки.
Знаешь, что я думаю?
Айрис ощутила покалывание в центре ладони. Он
нагнулся и легко, спокойно подобрал мяч с земли.
Что?
Голоса с поля стали его поторапливать, он завел мяч
за голову — у него были красивые короткие упругие
кудри — и слегка подался вверх и назад. Глаза Айрис на
миг скользнули вниз, к клинышку кожи между поясом
штанов и футболкой.
Я думаю, ты чокнутая.
190
Мэдди Мортимер
Он бросил мяч изо всех сил, но все равно не добросил:
руки у него были тощие, и в них еще не появилась
сила, какая приходит с половым созреванием. Голос
по-прежнему был высокий и певучий. Айрис видела,
что его уверенность напускная.
Может быть. А знаешь, что думаю я?
С поля донеслись крики.
Нет. Что?
Что вам только что забили гол.
Наука смеха
Я сразу чувствую, когда она смеется: внутренности начинают светиться и пульсировать.
Восторг электрическим разрядом пробивает тело, и это
ощущение ни с чем не спутать и не сравнить.
Среднестатистический ребенок смеется триста раз в день.
Среднестатистический взрослый — около семнадцати.
Она смеется куда чаще; мышцы ее живота сокращаются,
сердцебиение учащается на 20 процентов, и все ее тело —
мастично-пьяно-губчатое, как после оргазма, но тише.
Простое и милое.
В такие минуты она мне особенно по душе.
И я прямо горжусь, что могу называть это место своим
домом.
Карты наших восхитительных тел
191
Ранняя пташка
Приглашение Конни доставили через два дня; Гарри
щурил глаза на газету, а Айрис сообщила, что ее колбасит. Гарри подошел к холодильнику и достал оттуда
колбасу, одним глазом продолжая поглядывать на
загадочный кроссворд, а Айрис жестоко рассмеялась
и сказала нет, колбаса тут ни при чем, и Гарри почувствовал себя круглым идиотом.
А-а.
Где мама?
Наверху. Решила поработать в постели. Ее сегодня
пошатывает.
Открылась и закрылась щель для писем. На пол шлепнулся конверт.
Письмо было адресовано всем троим. Гарри наблюдал,
как Айрис пытается его вскрыть, карябая маленькими
пальчиками место склейки. Как смешно, подумал он,
когда она надорвала уголок, как странно, что она не
умеет вскрывать конверты.
Это от Конни. Приглашение.
Куда?
На шоу.
Какое шоу?
Современный балет в каком-то круглом доме.
192
Мэдди Мортимер
Гарри изучил открытку. У него портилось зрение, и он
уже довольно давно пытался игнорировать этот факт.
Могла бы просто прислать сообщение, добавила Айрис,
бросая ленту и конверт с единственной большой спичкой на дне, которую никто никогда не увидит,
в мусорное ведро.
Гарри положил открытку на кухонный стол и вернулся
к кроссворду.
Цветок — поздняя пташка. Он сосчитал ручкой пустые
клетки.
Поздняя пташка, поздняя пташка…
Ты чего?
А! Примула вечерняя! победоносно воскликнул Гарри,
вписывая нужное слово.
Ох, когда вы успелистать такими нудными стариканами? бросила Айрис, громко поднимаясь по лестнице,
словно хор рассыпал ей вслед конфетти язвительных
Ха! Ха! Ха! — шрапнельные — Поделом!
Она проскользнула в комнату Лии, села в изножье
кровати и рассказала про балет Конни в каком-то там
круглом доме. Лия засмеялась.
Забавно!
Что забавно? спросила Айрис, и, хотя в ее голосе не
было ни намека на интерес, Лия пояснила, что в этом
самом театре она в студенческие годы подрабатывала
Карты наших восхитительных тел
193
уборщицей. Два года по три ночи в неделю. Мы с Конни
тогда снимали крохотную квартирку за углом. Я убирала
со сцены конфетти, кровь, молоко или осколки, смотря
какой давали спектакль, а потом исполняла собственный
маленький танец в свете софитов.
Кровь?!
Ну, ты поняла. Искусственную. Кетчуп.
Айрис посмотрела на нее, как на сумасшедшую.
Мам?
Что.
Мне нужна новая обувь.
Мы же недавно тебе покупали!
Когда Айрис в таком настроении, разговаривать с ней
бессмысленно.
Она в ярости протопала в свою желтую комнату. Лия
закончила карандашный набросок к развороту, посвященному слову «Эфемерный», и поползла в кухню,
чувствуя себя неведомой хрупкой зверушкой. Десять
разворотов позади. Осталось шестнадцать. Логично
было бы продвигаться в алфавитном порядке, но мысль
о том, чтобы проснуться в начале дня, идеально подходящего для М, и целый день корпеть над Ф, когда
ты только-только одолел У, бесконечно угнетала. Она
заглянула в газету, посмотрела, какие слова Гарри не
отгадал, и увидела, что он на улице — поливает свой
194
Мэдди Мортимер
крошечный садик. Время от времени он останавливался и потирал глаза. Лия прислушалась к отрывистому топоту Айрис над головой и гадала, что же она
там делает, пока Айрис не спустилась — в обрезанном
топе, оголявшем белый животик (пупок после сытного завтрака туго натянут), с неумело накрашенными
глазами. Подводка не совсем доходила до края века —
бледная кожа проступала там, где не должна была,
и выглядело это комично. На ногах у нее были Лиины
колготки в сетку и Гаррины носки, натянутые так
высоко, что пятки вылезали сзади из ботинок. От этого
зрелища Лия едва не рассмеялась/застонала/зарыдала,
но сумела взять себя в руки и просто ждала, когда воцарившаяся в кухне тишина заполнится сама собой.
Что? спросила Айрис.
Ничего. Лия пожала плечами. Она знала: для борьбы
нужен повод — то, что вызовет желание дать отпор.
И ее дочь такого повода не получит.
Я иду гулять, объявила Айрис. Огонь-Дева позвала меня
в парк,
все идут.
Лия приподняла брови и хотела сказать дочке, чтобы
была осторожна, но тут из сада вернулся Гарри. Бросив
один взгляд на Айрис, он заразительно, раскатисто
захохотал.
Лию опять пронзила любовь. Гарри еще умел смотреть
на вещи просто. Его хохот так ее восхитил, что сперва
по лицу расплылась широченная улыбка, а потом они
оба согнулись пополам, как дети, что вот-вот надорвут
животики от смеха.
Карты наших восхитительных тел
195
А что смешного-то? Айрис даже бровью не повела.
И подбоченилась.
Это стало последней каплей. У Гарри подогнулись
колени. Он оперся на кухонный стол, воя, Лия хохотала вместе с ним, но при этом ощущала, как выходит
из собственного тела и наблюдает за происходящим
издалека. Как же здорово, что она успела увидеть у себя
на кухне этого странного, незнакомого подростка, этот
преждевременный бунт, намек на будущее… Потом
внутри что-то заныло. Из желудка поднималась,
расходилась волнами по всему телу глубинная боль,
затаскивавшая Лию обратно в себя. Во рту стало кисло
и сухо; смех распластался по языку и замер.
Хохот Гарри понемногу утихал, переходя в тихие изумленные всхлипы. Он потряс головой и удовлетворенно
хлопнул ладонями по столу, будто их с Лией только что
накормили вкуснейшим ужином.
Вот еще один факт: смеясь над двенадцатилеткой, ты
определенно напрашиваешься на неприятности.
Айрис показала зубы. Дьявольщина мелькнула в ее
бездонных глазах, и она набросилась сперва на Лию:
Неужели тебя в юности не волновало, как ты выглядишь?
Ты ведь не всегда была такой мымрой!
Гарри вмешался. И тоже получил. Лия не слышала,
что именно они говорили друг другу: звуки на кухне
слились в сплошной гул, а перед глазами почему-то
возникло Платье, то самое Платье из черного синтетического шелка с нелепыми бретелями, в котором ее
трахали в поле, пятнадцатилетнюю — когда она была
196
Мэдди Мортимер
немногим старше этого забавного ребенка, — и она
подумала, ох, только бы она не взрослела, Господи,
пусть она никогда не взрослеет.
После
Трагическое лето с его жаркими нервными месяцами
быстро перетекло в осень, а потом и в зиму, и Лия
начала смиряться, что никогда не познает душевного
равновесия, истинного облегчения. Ее жизнь отныне
будет состоять из периодов томительного ожидания,
перемежаемых моментами экстаза. Причем моменты
эти случались не во время сексуальной близости
(к тому времени ощущения уже утратили свою ошеломляющую остроту), а в обширной и удивительной
стране После, которую они открыли вместе. Там они
могли откровенно говорить друг с другом, полуобнаженные, и Лия начала понемногу понимать Мэтью,
повсюду находя кармашки с новыми знаниями о нем.
Вскоре она обнаружила, что взрослые не замышляли
втайне от нее никакого заговора. Мэтью оказался
сиротой. Мать умерла, когда он был совсем маленький, — он ее не помнил. Отец торговал автомобилями
и погиб в аварии (Мэтью, неизменно непричастный к собственной жизни, считал это обстоятельство поэтичным). После похорон отца — тех самых,
на редкость безлюдных — его и занесло на порог их
дома и в их жизнь. Питер видел его на похоронах
и потому совсем не удивился вечернему гостю. Лия,
однако, даже зная все это, продолжала вглядываться
в его лицо, искать следы своих генов в уклоне его
носа, контурах век, ямочке на подбородке. Отцов-
Карты наших восхитительных тел
197
ский штришок. Или мамин. Как будто Мэтью не мог
прийти к ним просто так, его непременно должны
были привести трагические события, и тот факт, что
он всего-навсего Друг Семьи, подозрительно удобен
и прост.
Странно здесь без них, сказала она ему однажды субботним утром, когда, залитые солнцем, они бродили
по неизведанным территориям После. Анна и Питер
уехали на ежегодную Конференцию Христианского
Руководства, оставив Лию дома одну на все выходные. Мэтью приехал к ней из Лондона на машине. Они
впервые провели ночь в постели, вместе.
Накануне вечером Анна дважды собирала и разбирала чемоданы, мотивируя свое нежелание ехать
чем угодно — от Множества Важных Доставок до
Необходимости Заплатить Молочнику. После долгих
увещеваний мужа она наконец вновь собрала вещи
и отбыла в ужасном настроении; ее чемодан катился
за ней по дощатому полу, рыча и щерясь. Лия, пританцовывая, выпроводила их за дверь, захлопнув ее,
пожалуй, чересчур громко, и все это было удивительно
похоже на сцену из голливудского мюзикла — будто
она должна вот-вот закружиться по магазину тканей
в образе Натали Вуд.
Но когда Мэтью наконец приехал, их влечение внезапно съежилось и оробело. Почти до самого утра они
притирались друг к дружке, пытаясь найти новый ритм
и непринужденность.
Твои родители — хорошие люди, серьезно сказал он. Тебе
повезло.
198
Мэдди Мортимер
Лия в этом сильно сомневалась. Она знала, в общепринятом христианском смысле они в самом деле
хорошие — играют важную роль в обществе, не имеют
криминального прошлого и трупов в подвале дома, но
почему Мэтью готов так запросто, беззаветно верить
в их абсолютную добродетельность? Возможно, ты так
думаешь, потому что тебя они любят больше, чем меня.
Мэтью непринужденно засмеялся. Но спорить не стал.
А твой отец? Он тоже был хороший?
Мэтью сглотнул. Лия не сводила глаз с его кадыка. Он
скользнул вниз и дернулся вверх, будто выталкивая
наружу ответ:
Нет, вряд ли. Но он стал хорошим — потом, под конец.
Лия поглубже уткнулась в выемку между его шеей
и плечом, не сводя глаз с кадыка.
Он много пил. И, думаю, приторговывал угнанными авто.
Когда я был маленький, мы без конца переезжали с места
на место. Над нами всегда висела угроза, страх быть
пойманными. Но вот за что — я так и не узнал.
Чем крепче Лия прижималась к Мэтью, тем легче он говорил. В подробностях описал гараж, в котором рос, и на
глазах Лии он занял свое место среди пейзажей После.
Нарисовал гудящий бензиновый зной и два столба, на
которых по ночам держалось плоское бутафорское небо.
Свет в его рассказе был таким резким, таким голубым,
что, казалось, Мэтью провел детство в операционной.
Рассказал про долгие летние месяцы разъездов, когда он
спал в машине, пока отец ходил по гостям.
Карты наших восхитительных тел
199
Впервые в жизни Лия ощутила редкую хватку материнской любви — как от нее скручивает кишки. Когда утром
отец возвращался в машину, он часто бывал липкий от
пота и от него несло сексом. Но чудесный звук заводящегося мотора вновь прорезывал одинокое детство
Мэтью, лежавшего на заднем сиденье, и в такие минуты
ему нравилось быть частью странствующего цирка.
Звучит ужасно, но, знаешь, мне было не так уж и плохо.
Лия гадала, много ли правды в его словах. Мэтью
нередко романтизировал свой образ, и ей смутно
виделось что-то продуманно-расчетливое в этих ярких
деталях.
А потом? Что изменилось?
В день моего одиннадцатилетия он вошел ко мне в комнату. Его всего колотило.
Почему?
Он что-то увидел. Или почувствовал. Явление.
Кого?
Бога.
Лия затаила дыхание. Ощутила, как раздаются ее ребра.
И губы Мэтью на своей макушке.
К тебе он тоже приходил? спросил он. Отчего этот
вопрос показался Лие самым личным из возможных?
Почему что-то затрепыхалось, забилось и задрожало
200
Мэдди Мортимер
внутри серебряной рыбкой, угодившей в грубый
нейлон рыбацких сетей? Ясно почему: она всю жизнь
мечтала о подобном ослепительном мистическом знамении, ведь после него, должно быть, очень легко всем
сердцем и душой уверовать в Бога.
Не знаю, прошептала она. Или приходил сотни раз, или
ни разу.
Значит, ни разу. Ты бы поняла.
Воцарилась тишина.
Он так и не рассказал мне всех подробностей, продолжал Мэтью, но с того дня наша жизнь действительно
изменилась. Мы собрали вещи и сняли небольшой домик на
краю деревни. Папа говорил, что вырос в этих местах.
И что у него есть друг, который нам поможет, — Божий
человек, целитель душ.
Мой отец! выдохнула Лия.
Затем он посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что
теперь ему все предельно ясно. Из нашего положения есть
только один выход, и это Господь Бог.
Он ласково погладил ее голое плечо, обвел пальцем
овал лица.
Он не успел объяснить, что это за положение такое. Но я
все понял.
Спасибо.
За что?
За этот рассказ.
Карты наших восхитительных тел
201
В ответ он легко ущипнул ее ушной хрящик и подышал
ей в волосы. Лия пристально вглядывалась в его соски
и необыкновенно красивые ореолы. Вообще все его
тело было приправлено такими неожиданными прелестями; из них складывалось единое целое — как предложение с безупречно расставленными знаками препинания. Лия отклеилась от его груди, чтобы устроиться под
сосками, соединить их, как двоеточие, и так они лежали
вдвоем, словно части одного предложения, пока Мэтью
не открыл рот и не заговорил странным сдавленным
голосом, какого она раньше никогда не слышала:
А тебе не кажется, произнес он, что мы поступаем
неправильно?
Лия уставилась на свой кулак, отделенный от его
кишечника лишь слоями кожи.
Неправильно?
Она медленно приподняла голову и посмотрела на
него.
Что это грех. Нам послали испытание, и мы его проваливаем.
Лия задумалась.
Нет, наконец ответила она, нет, я так не думаю.
А с другой стороны… Она помедлила, раздумывая,
стоит ли об этом говорить, да и правда ли это. Кажется, я не особо верю.
Мэтью улыбнулся одними губами и сдвинул брови.
202
Мэдди Мортимер
Во что?
Ну, во все это. Никогда толком не верила.
Ей отчего-то не пришло в голову, что это заявление
может потрясти его до глубины души. Они редко
обсуждали Бога, и ей казалось, что они вырастают из
Него вместе, как дети вырастают из одежды. Кроме
того, в представлении Лии Мэтью, которого она знала,
никак не соотносился с мальчиком, что когда-то звонил перед службой в церковный колокол, нес крест,
стоял у алтаря рядом с отцом в белом стихаре. Эти двое
были разными и притом несовместимыми людьми. Но,
конечно, Лия ошибалась.
Ого, выдохнул он. Ничего себе.
Значит, они еще не досношались до обоюдного атеизма. А она-то думала! Лия едва не захохотала, но
вовремя подняла глаза и увидела такую печаль, такую
жалость в глазах Мэтью, что сразу почувствовала себя
последней дурой и пошлячкой. Она так плохо его
понимала. А он по-прежнему стоял на пороге двери,
которая всегда была для нее заперта.
Не представляю, как тебе одиноко.
Той ночью он впервые был с ней очень нежен и, кончив, уснул прямо в ней. Мне никогда больше не испытать такой близости, думала Лия, тоже проваливаясь
в сон и нежась в странных, изумительных ощущениях
его мягкости между ног.
На следующий день после обеда Мэтью уехал, и они не
виделись целый год.
Карты наших восхитительных тел
203
Двоеточие
сущ.
[мн. двоеточия]
англ. colon
1. Знак препинания в виде двух точек, употребляемый после обобщающего слова при перечислении, перед прямой речью, а также в сложном
предложении, когда вторая часть объясняет или
дополняет первую (Мэтью: Лия).
2. Символ, обозначающий на письме соотношение, масштаб или отделяющий часы от минут
(и минуты от секунд) (21:17).
3. Сolon (лат.) — толстая кишка, основная часть
кишечника.
4. Сolon (исп.) — денежная единица Коста-Рики
и Сальвадора.
5. ………………………………………................................…
Паломники
Ископаемый скрылся,
делает вид, что его нет.
Хочет тайком провести всех в легкие, где однажды мельком заметил меня без костюмов и грима; без помпы,
масок и
шелухи.
Хор неохотно плетется следом. Все считают его домыслы
бредом. Наверняка ловушка, шепчут друг дружке две
идентичные хористки с твердыми сосками, торчащими
из-под белых маек, и пульсирующими локонами вокруг
лиц. Почему-то не вижу ног у этих сестриц.
204
Мэдди Мортимер
Сегодня я с ними, затерялся в толпе, надев личину стареющей леди — седовласой, с повязкой на одном глазу.
Хотя вид у них очень усталый, будто они прошли всю
Дорогу франков от начала и до конца, они выглядят куда
отчетливее и полнее. Ярче с лица. Будто собирают себя
понемногу, обнаруживая свои части в ее органах и связках, по берегам протоков, поцелованных ряской, где
царит загробная тишина.
Они больше не кажутся призрачными, незаконченными
и стали похожи на труппу актеров.
Интересно, чего они все на самом деле хотят?
О чем мечтает солдат?
Ворон в черной сутане отвечает тихо: Победить и вернуться домой.
О чем мечтает паломник? — спрашиваю.
Подумав, он говорит: О бесконечной карте.
Сюда! Сюда! — кричит новым голосом Ископаемый за его
спиной.
Я вижу, как он впихивает звуки в пространство, позволяет фразам, предложениям и знакомым щелчкам подняться по горлу и уже в глотке стать в строй. Когда он
говорит, каждый слог полирует себя до блеска.
Ворон беззаветно идет за ним вслед,
хлопая иссиня-черными крыльями, пока я тихо сижу.
Карты наших восхитительных тел
205
Знаю, вы мне не верите, говорит Ископаемый. Но я вас
прошу.
Бархат бормочет себе под нос, мол, выбора нет.
Проблема состоит вот в чем:
ее тело стало чужим. И меняется с каждым днем.
Очень резко.
Меня подмывает сказать Ископаемому, что внезапный
его героизм неуместен, что он сам был не очень-то добр
к этому дому: все эти рывки, шлепки, царапины и долбежка принесли не меньше вреда,
чем я.
Впрочем, хорошо известно, что влюбленные не слишком
ласковы к внутренностям друг друга. Даже если снаружи
кажется, что все хорошо. Что любовь нежна.
Он кашляет, брызжет слюной, прочищает горло. Таскает
толпу за собой
то туда, то сюда, восторженно верховодит,
упиваясь новой властью, и вдруг до меня доходит. С каждой минутой становится все яснее:
не такие уж мы и разные,
он и я.
Мы крепнем,
когда она слабеет.
Глава пятая
Фукидид
За стенами университета студенты стояли кружками,
мягко покачиваясь с ноги на ногу, сжимая в пальцах
самокрутки, вертя ими в воздухе,
выразительно жестикулируя, затягиваясь, выдыхая.
Юные философы
в дутых пуховиках.
Маленькие лоуренсы оливье
в кроссовках «найк».
В иные дни Гарри узнавал в них себя — в этой массе
юных лиц, тел и умов, которыми были усыпаны задворки его жизни, — но в последнее время ему стало
казаться, что каждому поколению присущ особый тарабарский язык мысли, что во взглядах, в растираемых
о стену окурках, в мягком равнодушии к дому, семье
или в постуке пальцев по экрану мобильника кроется
недоступный ему тайный смысл.
Влезть туда — или, еще лучше, быть приглашенным —
означало перейти великую границу, на мгновение ступить
в восхитительный мир без фильтров и рамок, обширные
пустоши изменчивой похоти, мимолетной любви.
Один из старшекурсников, проходя мимо, уверенно ему
кивнул. Гарри кивнул в ответ и улыбнулся натянуто,
Карты наших восхитительных тел
207
в замешательстве. То был знак уважения? Или насмешка? Прижимаясь телом к вращающейся двери, Гарри
гадал, когда его эго успело стать таким уязвимым.
Вы пахнете землей и травами. Аспирантка выросла
из-под земли, стоило ему войти.
Спасибо.
Она пожала плечами — Мне нравится.
Он поглядывал на нее искоса, когда они вместе шли на
кафедру классической филологии.
Ничего двусмысленного в ее голосе, выражении лица.
За два лестничных пролета они не сказали друг другу
ничего особенного.
Знаете, я вас вижу почти каждое утро, вдруг сообщила
она. У Гарри засвербело в горле. Когда вы идете на
станцию. Вы всегда чуть-чуть впереди. Мы садимся на
один поезд.
В самом деле? Он покраснел при мысли, что их что-то связывает. Что она разглядывает сзади его лысеющую голову
и его неоправданно быстрый шаг (он всегда приходил
с запасом и ни разу еще не опоздал на свой поезд). Я и не
замечал. На третьем этаже он предложил ей через две
недели прочесть вместо него лекцию для первокурсников
о Фукидиде и его «Истории»; Мне нужно в больницу.
Она спокойно кивнула. С радостью.
Думаю, это к лучшему, добавил Гарри, рассекая потоки
студентов тяжелым размеренным шагом и явственно
208
Мэдди Мортимер
ощущая. Нехватку. Воздуха. На прошлой неделе никто
даже не пытался слушать мою вводную лекцию. Может,
вы сумеете их заинтересовать.
Они поднялись на четвертый этаж. Она рассеянно
толкнула дверь ногой и расплылась в широкой доброй
улыбке. Часто бывает ошибкой доверить управление
гению. Он ожидает слишком много от обычных людей.
Гарри, хмурясь, замер на пороге своего кабинета, словно она попыталась влезть без приглашения, пересечь
его личную границу, и этот поступок вызвал какой-то
неожиданный сдвиг в его экосистеме.
Это цитата. Она будто оскорбилась. Из Фукидида.
Точно. Гарри почесал в затылке. Спасибо.
Она надулась, как ребенок, на глазах которого взрослый без всякой на то необходимости сломал безобидную игрушку, развернулась и ушла. Гарри минуту
постоял, вглядываясь в ее затылок, заднюю часть
ее непостижимого мозга,
чувствуя себя глупым, одиноким и старым.
Неделя первая
Первый секрет был зачитан вслух в 13:37 перед голодной паствой.
Во вторник возле Старбакса Мия поцеловала
Тома в губы. У нее воняло изо рта, и она слишком
глубоко засунула язык.
Карты наших восхитительных тел
209
О головном мозге. Введение
У древних египтян бытовал такой обычай: удалять покойникам головной мозг. Они пробивали черепную коробку
железным штырем и выскребали его через ноздри. Затем
выбрасывали всю эту мякоть, полагая, что человеческое
восприятие, взгляды и личность определяет куда более
симпатичное, мясистое Сердце.
Люблю представлять, что Загробный мир набит под
завязку безмозглыми фараонами, кусающими себе локти
от досады.
А ведь правда, Мозг не назовешь красивым. На вид
он, пожалуй, хуже, чем все прочие органы. У меня есть
основания полагать, что так и задумано. Дабы сбить нас
со следа. Природа всегда изыскивает способы защитить
самое ценное. Вот почему ведьмы зачастую уродливы,
похоть жестока, новорожденный при родах разрывает три
материнских отверстия в одно, а библиотеки так неприметны.
Зато внутри, говорят, скрывается столько же нейронов,
сколько звезд в Млечном Пути (около ста миллиардов).
Говорят, протяженность сосудов мозга составляет 120 000
миль; если вытянуть их в одну линию, можно одолеть
полпути до Луны.
По правде говоря, я слишком долго шатался по территориям Мозга, стряпая великолепные видения о его луковицах, пучках, синапсах и полушариях; гадая, какой
могла бы стать ее жизнь, будь у меня доступ к страхам.
210
Мэдди Мортимер
И хотя я знаю, что великий путешественник всегда
умеряет свои ожидания и что одними лишь снами можно
довести живое существо до смерти, все-таки это самое
трудное; очень тяжело сознавать разницу между тем, где
ты есть и где хотел бы оказаться.
В качестве развлечения я иногда пою собственную версию
знаменитой песенки «The Proclaimers»1: набиваю припев
лишними слогами. Мол, я готов пройти шестьдесят тысяч
миль, потом еще шестьдесят, и слова несут, словно стенания жителей по трубам стольного града перед осадой;
ее эхо выскабливает стенки, уподобляя их тем древним
пустым черепам.
Другой
В отсутствие Мэтью Лия заменила его другими отношениями похожего характера. Черная облупленная
черная дверь так и не открылась, но по ночам, оказываясь в темных и плоских стенах своего разума, она
садилась на пол рядом с этой дверью, прижималась
к ней и говорила в щель для писем, придерживая ее
кончиками пальцев, пока те не начинали отваливаться
от холода. Лишь тогда, не в силах больше стучать
и молиться, она отдавалась власти болезненного сна.
По утрам перед школой Лия просыпалась рано
и просто лежала, воображая, что Мэтью погиб в автокатастрофе. Или зарезан в подворотне, или похищен
бойцами ИРА — что угодно было бы проще принять,
1
В популярной песне «I’m gonna be (500 miles)» шотландской
группы «The Proclaimers» поется про 500 миль.
Карты наших восхитительных тел
211
чем то, что он попросту живет без нее, без нее натягивает утром носки, без нее открывает и закрывает
двери.
Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы он вернулся.
Я даже есть не могу.
В ходе их последнего короткого телефонного разговора — по меньшей мере два, а то и три месяца назад — Мэтью предложил ей поступить в какой-нибудь
лондонский университет. Так они будут жить рядом,
в одном городе. Он сказал это непринужденно и запросто, словно мысль только что пришла ему в голову, но
план этот теперь мерцал впереди путеводной звездой,
становясь ярче, искря и потрескивая, освещая надеждой ее дни. До поступления оставалось меньше года.
Господи, прошу тебя, отправь меня в спячку на девять
месяцев.
Оставалось лишь найти себе занятие. В университете
ведь нужно что-то изучать. Стоило Лие заикнуться
о художественном образовании, Анна смеялась. Что
угодно, говорила она, что угодно, только не это.
В школе Лия училась из рук вон плохо. За ужином она
слушала, как Питер и Анна подолгу обсуждали Мэтью.
Он устроился на работу в небольшую лондонскую
газету, целыми днями рылся в извещениях о смертях,
рождениях и бракосочетаниях, а потом писал некрологи
о малоизвестных усопших. Мэтью подумывал податься
в армию, Мэтью хотел путешествовать, Мэтью то,
Мэтью се. Вся проблема в нравах, говорили они, в лондонской культуре неумеренности. Ты же знаешь, что
212
Мэдди Мортимер
творится в этих газетах, говорила Анна, а Лия сидела за
кухонным столом и думала, Нет, не знаю, и никто из нас
не знает. Медленно сползая в пастушью запеканку под
звуки родительских причитаний о его непутевой жизни,
она гадала, есть ли какая-нибудь этимологическая
причина, почему слово культура так похоже на слово
халтура, откуда у нее в голове взялись слова «жижа»
и «бесстыжа», опускаясь лбом все глубже
в картофельную корочку,
и вот перед ней,
как всегда перед сном,
возникала черная дверь.
Господи, пожалуйста, впусти меня.
Прошу тебя, сраный Господи, ну впусти ж ты меня!
Охранные системы мозга
Пробраться все равно можно,
кто-то непременно забудет
закрыть дверь на задвижку.
Не разговор, а сплошное расстройство
Ты получила мое письмо?
Нет?
Приглашение на красивой открытке с бантиком и спичкой.
Ах да. Айрис рассказывала.
Карты наших восхитительных тел
213
Молчание Конни выжигало телефонную линию слишком долго. Лия услышала, как захлопнулся и открылся
ее рот, дозируя на языке огненные иголки.
Так ты его не видела?
Нет. Не видела. Но спасибо. Мы ждем не дождемся.
Неожиданно горькое чувство
волной прошло из ушей Конни
прямо ей в горло, и на миг их некогда неприступную
дружбу
изрешетили отверстия
надорванных связей. И стало пусто.
А ты вообще-то помнишь анекдот про кроликов и спичечный коробок?
Нет. Не припоминаю.
Конни решила сменить тему и завела рассказ о репетициях, примерках и о недавно протекшей крыше; о том,
что одна из танцорок набирает вес — непростой развод, кошмарный стресс, и Лия сидела тихо, облегченно
чертя треугольники на чистой странице.
Обе попытались уничтожить мысль, что
их священная связь непоправимо растянута,
потрепана временем, как тряпица,
словно их разговоры, некогда смелые, исступленные,
выхолощены дотла и скоро
будут касаться только семьи, работы,
болезни, словом, всего калечаще мирского.
214
Мэдди Мортимер
Ладно. Как ты? Держишься?
Хорошо. Дел очень много. Держусь.
Ну, мне пора.
Ага…
И вот уже в трубке гудки. Лия открыла бы рот снова,
да губы слиплись. Намертво. Она кое-как разомкнула
их, норовя облизнуть. Верхняя содрала слой с нижней,
и на кончике языка задрожал вкус открытых ран, сухой
кожи и крови.
Гарри, наверное, уже вынес мусор. Лия с трудом запихнула отекшие ноги в крошечные старые дочкины треники и поплелась на улицу к мусорным бакам. Хотелось
непременно найти приглашение, отыскать этот провороненный дружеский жест — улику, доказательство,
что она еще в себе и жива, что ее по-прежнему любят.
Чтобы приговор ей вынесли соответствующий. Дни становились холоднее. Пальцы ощутимо немели от холода.
Она исступленно рылась в бумажном мусоре, поднимая
слой за слоем, прокладывая себе путь к случайному
проблеску алого шелка в глубине, который в итоге
оказывался упаковкой от чего-то загадочного (разве она
это покупала?), пустой коробкой из-под еды (разве она
это ела?). Промучившись так полчаса, но каждый миг
чувствуя, что победа все ближе, она наконец сдалась —
сдалось ее тело. Ну все, хватит уже, прекрати.
Очень легко не заметить дрожи, лихорадки и пота,
когда твоя душа целиком отдана делу, когда ты как
хищник, загнавший жертву и предвкушающий пир.
Карты наших восхитительных тел
215
Очень легко почувствовать боль великой утраты,
когда пропадает сущая, казалось бы, мелочь.
Лия уперлась спиной в стену дома. И стала гадать,
почему утро становится таким удивительно тихим за
час до приезда мусоровоза.
Прежде чем поплестись в дом — совершенно непримечательный, из коричневого кирпича, сегодня он
совсем ее не манил, — она заметила белый картонный
квадратик, сложенный минимум вчетверо и лежавший
на самой вершине кучи. Вот же оно. Конечно. Она
осторожно развернула бумажку.
Нет, не то.
На толстой отсыревшей бумаге, нацарапанный черной
тушью, ее рукой, был черновик очередной карточки
(разве она это писала?).
Автономия
сущ.
1. Самоампутация конечности или другого органа
животным для защиты от нападения.
2. ………………………......................................……………
Рождение монстра
Информация якобы должна пройти через гиппокамп,
чтобы зафиксироваться в Настоящей Памяти. Мне
эти слова почти ни о чем не говорят, но наталкивают
на мысль: неужели нужно пройти определенные круги
ада, чтобы стать По-Настоящему Плохим? И как быть
216
Мэдди Мортимер
с мыслями, которые проходят гиппокамп по касательной,
подкапываются снизу или умудряются сбежать иными
путями? Как быть с теми, кто просто рождается злым?
Еще один неприятный разговор
Как ты сейчас одета?
Никак. Я голая.
Неправда.
Почему?
Потому что телефон стоит в гостиной.
И что? Дома никого.
Она прямо слышала, как он соображает — сделать ей
одолжение или нет. Хотелось, чтобы он представил ее
голой посреди гостиной с пустыми кремовыми стенами,
странными безделушками, низким потолком, тусклым
светом, как ее бледное холодное тело все съежилось
вокруг телефонной трубки с его голосом. Безупречная
композиция. Восхитительная картина маслом.
Ответь честно, во что ты одета? Я не заигрываю, просто хочу знать. Хочу тебя представить.
Она плечом прижала к уху трубку — так крепко, что
заныл ушной хрящик и вспотела щека.
Штаны.
Так.
Карты наших восхитительных тел
217
И огромная рубашка, которую ты мне отдал в прошлом
году. Она сползает с плеча. Того, что с родинкой.
Обожаю ее.
Я соскучилась.
Знаю. Знаю. Ничего, скоро приедешь.
Не факт. Результаты экзаменов еще не пришли.
Лия ждала его ответа. Ей было ужасно стыдно за голод,
что так явно сквозил в ее вопросах, за скорость, с какой
эти вопросы вываливались изо рта.
Ты приедешь?
Она улыбнулась.
Будет вечер.
Вечер?
Да. Ну, выпускной. В церкви. Ты приедешь, ты ведь приедешь? Мы можем сбежать куда-нибудь. Надолго.
Вряд ли.
Почему?
Нет ответа.
Я подумаю, что можно сделать.
Десятого числа. Прошу тебя.
218
Мэдди Мортимер
На миг она позволила себе просто зависнуть в сером
шуме между его вдохами.
Как ты? Держишься?
Хорошо. Дел очень много. Держусь.
Ну, мне пора.
Ага.
Но он не повесил трубку.
Она обожала эти секунды.
Эти секунды, когда она знала, что он еще здесь, но
пытается
не быть.
Я не могу все бросить.
Можешь. Ты постоянно это делаешь.
Мальчик и его стена
Если не можешь попасть за стену, попробуй ее осквернить.
Я прислонил лестницу к ее черепу и стою на верхней ступеньке, зажав в зубах кисточку. У ног валяются краски,
а я стою и думаю, что нарисовать, какой он — Настоящий Художник, размышляю о разнице между высоким
и низким искусством и каким должен быть идеальный
холст.
Карты наших восхитительных тел
219
Я слышал байки о холсте высотой в 3,6 метра, длиной
в 28 миль. Он разделил Берлин на восточный и западный;
исполинский бетонный символ раскола. В 1980 году некий художник нарисовал на нем голубого слона с ключом.
Затем добавил фрагмент картины Пикассо. И фреску
с изображением красных кроликов, когда-то живших на
«мертвой полосе». Кролики пели песни Дэвида Боуи (эти
тексты священны), а за ними поместился писсуар Марселя Дюшана, он у розового слона вместо хобота. Зубастые
крысы, маски и огромные исковерканные тела наводняли
стену, дразня и насмешничая, заигрывая с опасностью,
тихо прорастая из
кройцбергской почвы.
Холст заполнялся. Вандал смелел.
Ковыляли 80-е, стена начала осыпаться, и он стал протискиваться в дыры, чтобы расписывать и восточную сторону. Пограничники и полиция гоняли его, крича и потрясая оружием, и он, собрав дешевые краски и кисти, летел
со всех ног обратно к дыре, радуясь, что успел немного
расцветить эту
мрачную глыбу истории.
Как и положено художнику, он написал манифест.
«Манифест быстрой формы» — о том, как рисовать
быстро, эффективно и в самых опасных местах. Я и сам
частенько на него ссылаюсь.
Достаточно двух идей и трех цветов1, утверждал он.
1
Слова художника Тьери Нуара взяты из статьи под названием «Graffiti in the death strip: the Berlin wall’s fi rst street artist tells
his story» («The Guardian», номер от 3 апреля 2014 года), посвященной его граффити на Берлинской стене.
220
Мэдди Мортимер
(Я часто использую больше. Самоограничение и минимализм — это не про меня.)
Как и положено стенам, в 1989 году Берлинская рухнула.
Художник смотрел, как уничтожают дело его жизни.
Кусок за куском. Каждый символ, каждый знак — все
стерли с лица Земли.
Вот это меня проняло.
Ибо я убежден, что именно в тот противоречивый миг,
когда человечество ликовало, а искусство исчезало,
когда творец увидел это и возрадовался, —
тогда-то он и стал Настоящим Художником.
Ведь в самом деле, аннигиляция — благороднейшая из
целей.
Движение художника — это постепенное и непрерывное
самопожертвование, постепенное и непрерывное исчезновение его индивидуальности1.
Я малюю эти слова ядовито-желтым,
обвожу зеленым и
над всем этим помещаю красный дьявольский силуэт,
мое персональное «Иди в жопу» существующему режиму.
Обрыв
У меня вроде руки отекли, да?
Знаешь, эта аспирантка все никак не уймется.
1
Т. С. Элиот, эссе «Традиция и индивидуальный талант» из
книги «Священный лес».
Карты наших восхитительных тел
221
Настойчивость — дело хорошее. Ты их этому и учишь.
Я слишком много сплю?
У тебя постоянно одышка.
Я выгляжу иначе? Чувствую в себе перемены.
Это пройдет.
Когда лечение закончится.
Да.
Айрис всегда была немного пофигисткой.
Точно.
Я слишком медленно работаю.
Это нормально.
Ненормально. Было бы нормально, если бы нам хватало
денег.
Молчание.
Я постоянно сплю… постоянно…
Муж и жена топтались на краю места, куда пытались
попасть. Как опасливые путники, глядящие вниз
с отвесной кручи, они крепко обнимали друг друга во
сне, обхватывали руками спины, словно уже ухнули
вниз и летели, разрывая
тугой бесконечный воздух,
222
Мэдди Мортимер
и скоро очнутся,
ударившись оземь,
обливаясь по́том
и едва дыша,
но радуясь и ликуя,
что под ногами земля,
что они еще наверху,
топчутся на самом краю обрыва.
Посторонние
Здесь я чувствую рядом ее сны: при желании можно окунуть в них пальцы. И смотреть, как они корчатся в лужах
ее черепа.
Иногда они похожи на приглушенные звуки шумной вечеринки за стенкой. И мне грустно, что я не там.
Иногда они — быстрый отчетливый хруст двух человеческих черепов, что с размаху ударились оземь.
Долгая ночь I
Конец Лииной ничем не примечательной школьной
жизни ознаменовался танцами. Их решили устроить
в церкви — унылей места не найти, думала Лия. Учителя и ученики говорили, что будет весело, но Лия имела
отчетливое представление о том, что такое «весело», —
и оно тут рядом не стояло.
Лия идти не планировала. Но после звонка Мэтью танцы вдруг стали единственным доказательством того, что
у нее есть своя жизнь, друзья, планы и вечеринки, на
Карты наших восхитительных тел
223
которые она может ходить или не ходить по собственному усмотрению. Конечно, это не вполне соответствовало истине; тогда Лия еще не обзавелась настоящими
друзьями. И выбора у нее, в сущности, не было.
Подстегиваемая одной лишь перспективой совместной
учебы в Лондоне, она сумела хорошо сдать экзамены
и поступить во второй из выбранных ею университетов, где собиралась изучать английский язык и литературу. Свобода была так близко, что Лия ощущала
ее запах: из всех комнат дома доносился ее паленый
завтрашний дух.
В ту пору Лия была совершенно одна, если не считать
странной, ни к чему не обязывающей дружбы с близняшками. Не то чтобы они часто болтали в школе, но
на уроках Лия внимательно за ними наблюдала, набрасывала их портреты на форзацах учебников, а после
урока они склонялись над ее работами и восхищенно
охали, приговаривая: «Лия, у тебя талант!» Конечно,
в жизни они никогда не говорили хором, но в ее памяти
у них был один насыщенный, слоеный голос на двоих.
Лия не сомневалась: Мэтью приедет. Она почувствовала
это в его Я подумаю, что можно сделать. Она не знала,
чем наполнены его дни, но ее любви была присуща абсурдная, абсолютная ясность; она знала, стоит ей пошевелить мизинцем, как это шевеление отзовется в стволе
его головного мозга, рябью всколыхнет спинной.
Близняшки тоже не горели желанием идти на бал. По
крайней мере, так казалось со стороны. Обе поступили
в Оксфорд на медицинский и часто напевали губами,
подведенными фиолетовым карандашом: У нас тоже
224
Мэдди Мортимер
Большое Будущее, Лия, как у тебя, Лия! Ни та ни другая
не отличались умом, но коварная Красота без конца
ставила Лие подножки и мешала трезво оценивать
окружающих.
Физическое влечение к Мэтью не только сделало Лию
менее наблюдательной, но и окончательно выдернуло
ее из размеренного движения деревенской жизни, времени, мальчиков, девочек.
За два часа до начала бала Лия прошла через поле
к дому близняшек в мамином васильковом платье —
дешевая материя слегка провисала на маленькой груди,
подол болтался ниже фарфорово-бледных коленок.
Мир выглядел тусклым под тонкими расползающимися облаками. У дома близняшек Лия потянула твердую
«молнию» на боку и вышагнула из платья. Под ним
обнаружилось черное шелковое платье-комбинация.
Лия четырежды ударила в свежевыкрашенную дверь.
В доме пахло сельдереем и мебельным лаком. Близняшки были в узких пластиковых мини-платьях,
густые серые тени доходили чуть ли не до самых
бровей, белокурые волосы были пышно уложены на
головах безупречной формы. Лие стало завидно, что
они одновременно умны, красивы и уверены в себе,
а потом внутри что-то больно кольнуло при мысли,
что Мэтью их увидит, увидит ее рядом с ними. Ого, это
больше похоже на нижнее белье, засмеялись близняшки
(впрочем, незлобно), разглядывая ее голые ноги.
В преобразившемся до неузнаваемости церковном зале
был липкий пол, на котором толпились ученики всех
соседних школ.
Карты наших восхитительных тел
225
Все выглядели такими молодыми. Пугающе юными —
будто их слишком рано вырвали из детства, разобрали
на части, кое-как поставили на ноги и застегнули в тесную взрослую шкуру.
Близняшки дали ей флягу с каким-то напитком, и она
сразу сделала большой глоток. Жидкость показалась неожиданно теплой, едко ожгла глотку. Желудок застонал.
Близняшки немного потанцевали, по очереди держа
Лию за руку. Прошел час — они то и дело прикладывались к фляжке и перешептывались. Лия была
совершенно уверена, что на самом деле они ничего
друг другу не говорят. В этом же вся соль — отточенная
хореография невесомых секретов. Это сексуально, это
так интригующе, что-то такое они шептали друг другу
в воображении Лии. Она сосредоточилась на их размеренно покачивающихся шеях; чьи-то губы незаметно
задели ее ухо. Так прошло часа два или три.
Лия, Лия, кажется, он на тебя запал, зашептали близняшки, склоняясь к ней.
Кто?
Вон тот парень, видишь? Он на тебя пялится. Это племянник мистера Берча. Из школы святого Иакова. Ну,
подойди к нему!
Она помотала головой, сделала еще глоток из фляжки,
уже почти пустой, и неспешно перевела взгляд на парня, который на нее пялился. Тот не сводил глаз с Лииного тела, лицо у него было доброе, невзрачное, щеки
в розовых пятнах от духоты. Лия немного поглазела на
226
Мэдди Мортимер
него в ответ, фокусируя энергию на том месте, где он
начинался и заканчивался, где его туфли соприкасались с полом, где слегка выгибались наружу кривые
ноги, где плечи сливались с чужими плечами. Чужие
локти то и дело вторгались в его силуэт. За очертаниями его ушей маячило четыре пары лиц, соединявшихся
в области рта. В груди у Лии начал створаживаться
странный гнев. Похоже, Мэтью все-таки не придет.
Похоже, ты напрасно так слепо ему верила. Наивная.
У него ведь целая другая жизнь, о которой ты ничего
не знаешь. Конечно, есть другая девушка. С обесцвеченными волосами и большой квартирой в Бермондси.
Или в Париже. Или в Рио. Племянник мистера Берча
потягивал пиво. Когда он подносил бутылку к губам
и запрокидывал голову, его уверенный подбородок
выставлял себя напоказ миру. Племянник мистера
Берча то и дело посмеивался — ни над кем и над всеми
сразу. У него были ровные белые зубы.
Давай, подкати к нему! Близняшки ободряюще улыбнулись. Лия сделала, как ей велели.
Тело у него оказалось меньше, чем у Мэтью, руки
мягче, кожа вокруг губ нежная на ощупь. Наверное,
такая должна быть у женщин.
А ты, смотрю, не из болтливых, сказал он, остановившись глотнуть воздуха.
Могу и поболтать, если тебе так хочется, но он вновь
заткнул ей рот поцелуем.
Поначалу он был вежлив. Терпелив. Даже осторожен,
и Лия еще никогда в жизни не чувствовала такого
отвращения к человеческому существу.
Карты наших восхитительных тел
227
Выводя его на улицу, она знала, что ей надо просто
подышать свежим воздухом, а после возбудить его,
ощутить его желание, твердокаменный факт, что мужчина хочет ее и готов. Только он пока не был мужчиной. Его неловкие пальцы буксовали и прогибались
в самых неподходящих местах; острые углы надгробий
резали Лие бедра и ягодицы. Ее распластали по могиле.
И вот над ней уже громоздится незнакомое тело. Лия
пыталась разглядеть в темноте подбородок, увидеть
хоть дюйм уверенности, но не находила ничего, кроме
тупого мальчишеского упорства.
Они целовались, их языки рыскали, вонзались, свивались в узлы, и Лия начала ощущать внутри зарождение
нового инстинкта, продиравшегося наружу, совершенно нового голода, который с каждым толчком незнакомых пальцев казался все более зловещим. Когда наконец она сдвинула трусы в сторону и пустила его в себя,
в его выдохе послышалось изумление, словно она
позволила ему совершить акт немыслимого насилия.
Он не видел, где она начинается и заканчивается. Она
превратилась в темный влажный силуэт, слабо извивающийся среди надгробий. Прошло минуты две.
Во внезапно воцарившейся тишине голод Лии начал
утихать. Она подумала об убитом горем Хитклиффе
с лопатой, счищающем землю с гроба Кэтрин, как тот
психопат из Америки, о котором писали в новостях.
Его застали среди ночи в могиле, полусонного — он забавлялся с трупами. Она представила, как этот человек
приходит в себя на кладбище посредиспешного извращенного акта, потный, запыхавшийся, усыпанный
женскими костями. Представила, как он отряхивается
и тихо, почтительно уходит, будто заглянул положить
цветы на мамину могилку.
228
Мэдди Мортимер
В какой-то миг она стала молить Бога, чтобы мертвые
проснулись в могилах. Стала просить землю, траву,
фосфеновое небо над головой о какой-нибудь помощи,
но под потолком ее мозга змеилось библейское наречие ее матери: Не искусиши Господа Бога твоего. Лия
скользнула рукой вниз и, лаская себя на глазах озадаченного парня, подумала, что она у него первая.
Он задышал громче. Она представила себе Мэтью —
и подошла ближе. Затем представила, как Господь из
своего небесного сада наблюдает за ее корчами над
костями покойных, и приблизилась еще.
Лицо парня слегка помрачнело, словно он уже жалел
о содеянном.
Лия почувствовала, как он обмякает, как исчезает их
разбухающая сладостно-острая близость, почувствовала себя очень трезвой и очень униженной, оскверненной.
Она с силой впилась зубами в его плоть между плечом
и шеей. Он резко отстранился.
Прости, выдавила она каким-то не своим голосом.
Ничего, сказал он. Давай лучше…
Но Лия уже залезла на него и вежливо взяла в рот, как
будто считала своим долгом довести его до оргазма.
Похоже, такое с ним тоже случилось впервые.
Карты наших восхитительных тел
229
Политика вкуса
Очень важно испробовать абсолютно все доступные пути.
У древнегреческого историка Полибия можно найти
захватывающее описание осады Амбракии, в ходе которой римляне днями и ночами процарапывали туннель под
стенами города, чтобы застать амбракитян врасплох.
Это вдохновило меня на аналогичный подкопчик,
и вот я уже в ее челюсти, проваливаюсь сквозь risorius,
латинскую мышцу, что нужна для смеха, и давлю на мягкое нёбо, взмывающее от мандибулы к языку, и оттуда
мне видно:
Она любит практически все, не считая фиников и изюма.
Отчасти она до сих пор верит, что голод начинается
с языка. Что желание — не что иное, как вкус, агрессивно
торящий себе путь от сосочков к нёбному своду, щекам,
зеву, порой вплоть до самого пищевода.
Вкус горького шоколада осел на ее молярах; горький,
липкий, как жидкий металл или выдохшееся вино. Следует избегать молочных продуктов, так как они стимулируют рост раковых клеток, постановили ученые из
Японии, но ей только и хочется, что простой молочной
сладости. Все эти ценные сведения я выдуваю залпом,
пью допьяна, считывая зашифрованные на языке ингредиенты ее долгой жизни. Три целых четыре десятых
дюйма. Сорок три годика. Ее голод, пусть попранный,
изрубленный и изувеченный, пугает. Все еще жив и варит
воспоминания о тех временах, когда перец не отдавал
табаком и песком, о стейках, и клецках, и утке, и бледном рассыпчатом сыре, о томатах в уксусе, мясистых,
230
Мэдди Мортимер
как сливы, о сбрызнутом соком лимона морском языке,
о чесноке, что давишь в сковородку к шалоту, о поцелуях
неловких и мокрых, о томящейся в сладких сливках клубнике, о меренге, жасминовом мыле и чечевице, о кисловатом сене во рту и о разных спермах — порой мерзких,
порой приятных, в большинстве своем никаких. Среди
всего этого шума и запахов я понимаю, что близок —
в каком-то одном рецепторе от ее вкусового нерва.
Амбракитяне пустили в прорытые римлянами туннели
едкий газ.
Говорят, то был один из первых случаев использования
отравляющих газов в истории.
Хорошо, что вкусовые сосочки, как дрозофилы,
живут четырнадцать дней.
Гораций, Дикинсон и Айрис
Они сидели втроем за кухонным столом и доедали
остатки вчерашнего ужина. Гарри предложил Лие вина,
зная, что она откажется, зная, что своим новым ртом
она пить вино уже не может, зная, что ей все равно
хочется иметь
выбор.
Нет, спасибо.
Какие-то соседи вчера оставили на их крыльце бутылку, плитку шоколада и небольшой лимонный кекс. На
приложенной к гостинцу открытке были такие слова:
«Посылаем любовь и молитвы!» Посылаем молитвы
Карты наших восхитительных тел
231
куда? Лия написала небольшую ответную записку
с благодарностью и хотела отправить ее по почте, но
обнаружила, что на открытке нет ни имени, ни адреса
отправителя.
Отломив большой кусок шоколада и положив его на
язык, она посетовала, что любовь, молитвы, кекс, вино
и шоколад они получили, а поблагодарить некого.
Потом она уже ничего не ела, и на внутренней поверхности щек до сих пор ощущался вкус шоколада. Большинство вкусов стали ей неприятны: они держались во
рту часами, как вмятины от людей на кожаных креслах;
каждый прочно отпечатывался в ней, и невозможно
было забыть их вес, их обиды.
Когда Гарри и Лия съехались, они часто готовили из
овощей, которые Гарри выращивал в своем садике,
и часто приглашали на ужин соседей. Они так внимательно относились к своей пище, что Гарри окончательно уверился: мир вокруг становится все четче,
детальнее и изумительнее с каждым годом, каждой
привычкой, каждым куском, глотком и поцелуем.
На самом же деле их обычаи, их семейные устои постепенно расшатывались
и в конце концов рухнули.
На самом же деле Лия чувствовала, что у нее отбирают
все крошечные удовольствия, отдирают одно за другим;
она больше не могла работать и ощущать вкусы, как
прежде, и вот Гарри сидел и колол вилкой разогретую
в микроволновке куриную грудку,
накачиваясь вином;
232
Мэдди Мортимер
сегодня она ненавидела его за это чуть меньше,
чем саму себя.
На каком мы сейчас слове?
«Шуршание». Пока что самая громкая страница. Акварельные реки и заросли камыша. Я без конца ошибаюсь,
и приходится
начинать заново.
Ненадолго повисла тишина: Гарри жевал. Завтра
переливание, добавила она, разрывая куриную кожу,
которая вчера была хрустящей корочкой, а сегодня размокла и липла к мясу.
Ням.
Лия хмуро поглядела на Айрис. Та молча возила курятину по тарелке.
Может, пригласим в гости твоих подружек? Или новых
друзей из школы?
Айрис помотала головой.
Может, ту красавицу, что была сегодня с тобой? Она
вроде ничего, жизнерадостно сказал Гарри. Сегодня
днем он забирал их с Айрис из бассейна. Лия до сих
пор ощущала запах хлорки, въевшийся в дочкины волосы и кожные поры. Такого приятного запаха она уже
давно не помнила; он как будто сгладил металлический
привкус во рту. Айрис вытаращила глаза на Гарри, не
веря своим ушам.
Это ж она. Огонь-Дева!
А-а…
Карты наших восхитительных тел
233
Жесткий непрожеванный кусок курятины скользнул
Лие в глотку и застрял. Прежде чем она успела кашлянуть, Гарри встал и налил ей стакан воды из крана, как
будто увидел, что она вот-вот подавится.
Вот, вода, сказал он.
Лие захотелось плюнуть ему в лицо Горацием, интересные люди не пьют воду, хотелось сказать, — «долго не могут прожить и нравиться стихотворенья, раз
их писали поэты, что воду лишь пьют»1, — но вместо
этого она сделала большой глоток ужасной безвкусной жидкости, улыбнулась и вновь повернулась
к Айрис.
Друзей надо держать близко.
А врагов еще ближе, пробурчала Айрис.
Гарри улыбнулся, потягивая вино, и Лия стала гадать,
замечал ли он когда-нибудь, как тихо прорастает в мир
маленькое зло? Казалось, оно без труда обходило его
стороной и росло, росло, занимая в небе свое огромное
темное место. Что это за стихотворение — про то, что
горы растут неприметно,
там еще было про пурпур и
потуги?
Красавицы — всегда чудовища, сказала Айрис, отправляя в рот ложку риса. И она с каждым днем становится
хуже.
1
Квинт Гораций Флакк «Послания» (пер. Н. С. Гинцбурга).
234
Мэдди Мортимер
На улице где-то дрались или сношались лисы, и эти
звуки летели над заборами. Встав отрезать себе большой кусок лимонного кекса, Айрис вдруг сменила курс.
Любитель «Солеро» сказал, сегодня будет полнолуние. Он
меня попросил не просто взглянуть, а стоять и долго-долго смотреть на идеально круглую Луну и ее белый свет,
а потом представить, что весь мир — это коробочка
сока «Солнце Капри». А Луна, значит, — дырка для соломинки. Я уже смотрела сегодня в окно, и он прав. Я вдруг
поняла, каково это: жить на дне картонки с соком, когда
настоящая полноразмерная жизнь происходит где-то
снаружи. И потом мне пришло в голову, что смерть —
это миг, когда Господь нас допивает, вытягивает из
коробки своей огромной оранжевой соломинкой,
а наша жизнь — это просто
медленное и мучительное перемещение
изо рта в рот,
из живота
в живот.
Гарри потрясенно приподнял брови, как бы говоря: Ни
хрена себе.
Очень красиво, сказала Лия. Запиши куда-нибудь.
Долгая ночь II
Время имеет странное свойство туго обтягивать наши
худшие вечера, как телячья кожа — барабан…
Парню потребовалось десять минут, чтобы кончить.
Сперма потекла Лие в глотку тонкой слабой струйкой
и была на вкус как соленые лимоны, монеты, хлор.
Карты наших восхитительных тел
235
Когда все закончилось, она ушла в туалет и молча
сидела в кабинке, наблюдая, как на запертой двери
проступают узоры.
Лия? позвали ее близняшки. Ты там? Они уже стучали
в дверь, будто знали ответ, и Лия тихо отозвалась: Да.
Тебя тут кое-кто ищет, пропели они. Ты где пропадала?
Она встала, открыла дверь и как можно уверенней
вышла из туалета.
На лицах обеих отразилось что-то вроде гадливого
удивления.
Ты ужасно выглядишь. Они нахмурились. Дай-ка…
Одна из близняшек лизнула палец и провела им у нее
под глазами, другая руками причесала ей волосы. Лия
с трудом сдержала рвотный позыв.
Кто? Кто меня ищет?
Они заулыбались. Две улыбки — идентичные, одна
к одной, —
образовали единый длинный ряд жемчужных зубов
в ярко-фиолетовом обрамлении.
Лие захотелось взломать их огромную, одну на двоих
челюсть, осторожно шагнуть внутрь, проползти по
горлу и жить дальше в комфорте их одного на двоих
живота, но тут откуда-то сзади вырвался голос. От
звука этого голоса мир попытался обрести прежние
очертания, принять привычную форму. Близняшек
236
Мэдди Мортимер
опять стало двое. Формы объектов встретились с содержанием, и душу Лии согрел
первый робкий луч солнца после
года непроглядной зимы.
Вот ты где.
Мэтью.
Археологические раскопки
Поразительно, сколько всего от него еще живо в ней.
Размазано по стенкам ее великого неприступного мозга,
будто он тоже
не раз пытался сюда просочиться, но ее оборонительные
сооружения
разносили его
в
б
р
е
д
е
сь
[Содержание пи
г
[Цель пи
сьма
]
ма
]
Осколки.
и
з
[Отпра
вите
ль]
Пятна.
Отметины и обломки его грязных ископаемых пальцев.
Фразы. Множество черепков. Я ловлю себя на том, что
оттираю с них волокна ее тканей, просеиваю, вскрываю
Карты наших восхитительных тел
237
культурные слои, датирую, роюсь в крошках и нетронутом грунте ее клеток.
Там, под ними
захоронены целые его города.
Удобная вера
Что ты делаешь?
Молюсь.
Лию пробил разряд грусти.
О чем?
Чтобы Огонь-Дева потеряла шкатулку с секретами и на
этой неделе нечего было бы зачитывать вслух.
В Лие зашевелилось что-то неправильное.
Знаешь, человек не выбирает, когда и где разговаривать
с Богом. Нельзя призывать Его по своей прихоти, когда
вздумается, — он не джинн и не собачонка! Бог никогда
тебя особо не интересовал, с чего вдруг?
Айрис потрясенно уставилась на мать.
Ты говоришь, как она.
Как кто?
Как Ганди, только хуже.
238
Мэдди Мортимер
Лия затихла.
Мне поговорить с учителем или директором?
Ни в коем случае!
Айрис смотрела так строго.
Знаешь, если так пойдет дальше, надо просто украсть
шкатулку, сказала Лия, прислонившись к двери, стараясь расслабить мышцы и голос. Видимо, это произвело
на Айрис должное впечатление, потому что ее плечи
тоже опали; из ярости она соскользнула в задумчивость.
Не выйдет. Она всегда носит шкатулку в рюкзаке, а он
либо у нее за спиной, либо в шкафчике.
И что? Лия пожала плечами. Узнай код от шкафчика.
Айрис заулыбалась, кивнула, и Лия поняла, что помилована.
Лежа в кровати, Лия стала гадать, почему сорвалась на
дочь. Это было так на нее не похоже и случалось так
редко. Почему она чувствовала себя преданной? Ей
не понравилась мысль, что Айрис по ночам якшается
с Богом. Может быть, она ревновала. Или ей было
стыдно за то облегчение, которое она испытала, когда
увидела сцепленные ладошки Айрис и подумала, что
дочь, возможно, молится за нее. Что хоть кто-то из них
молится, просто на всякий случай. Разум Лии фильтровал эти варианты, а рядом тихо храпел Гарри, будто нос
у него был забит землей. Одними губами она произнесла в потолок: Прости меня, Господи.
Карты наших восхитительных тел
239
Эти слова повисели и скисли,
как бывает, когда
сказанное недостаточно правдиво,
чтобы сразу же
раствориться
в ночи.
Зрительные нервы
Я вскарабкался по гайморовым пазухам и теперь балансирую на краю ее радужной оболочки, планируя влететь
прямо в окна. А ну как смогу обойти сигнализацию, угадаю код?
На внутренней поверхности ее век.
Скромное
частное собрание
Лучших Зрелищ, которое
она изредка просматривает
с наступлением ночи, когда
надо заполнить тьму,
испестренную
фосфенами.
Что-то меняется.
Происходит аккомодация; кольцо цилиарной мышцы
вокруг хрусталика сжимается и сокращается. Лучи, преломляясь, падают на сетчатку, и на короткий миг я могу
заглянуть внутрь. Мне открывается потрясающий вид:
миллионы нервов тянутся, сплетаясь в тончайшие серебристые песочные часы, что собирают частицы времени,
240
Мэдди Мортимер
смысла, памяти, глубины и света, и вот я уже вижу как на
ладони всю ее жизнь, спроецированную — вверх ногами
и в зеркальном отражении — на экран.
Кто-то зовет ее по имени. Шторки закрываются. Все
затопляет желтым, окно исчезает, и я остаюсь один
в холодной крапчатой черноте,
так и не став ближе.
Неделя 3
Секреты, зачитываемые перед растущей паствой,
с каждой неделей становились все холоднее, глубже
и больнее.
Джо после каждого завтрака, обеда и ужина идет
в туалет и блюет. Потому что он жирный.
Зато не сидит сложа руки! — выкрикнул кто-то из толпы.
Дружный жестокий смех подчеркнул ужас момента.
Огонь-Дева облизнулась.
Долгая ночь III
Близняшки той ночью якобы ночевали у Лии. Они
устроились на заднем сиденье машины Мэтью и громко подпевали радио. На мгновение Лие показалось, что
она стала частью чего-то простого, коллективного. Что
можно разделить с другими.
Карты наших восхитительных тел
241
Глядя на пальцы Мэтью, барабанящие по рулю, на его
покачивающуюся шею, она кидалась от одного фрагмента его тела к другому, отчаянно пытаясь поймать его
взгляд, определить, что изменилось за год их разлуки.
И что осталось прежним. Лицо пополнело. Раньше
у него были впалые щеки, словно углубления в плоских
шелковистых песках пустыни, из которых могли бы
получиться озера. А теперь щеки округлились. И на них
обозначился сухой мальчишеский румянец. Будто он
слишком сильно их тер — или злоупотреблял алкоголем.
Нам надо пописать! заплетающимися языками пропели близняшки на заднем сиденье. Мэтью глянул на
них в зеркало. Чинно кивнул. Через минуту-другую
они остановились на полянке; близняшки, спотыкаясь, ушли за деревья. Лия едва различала в потемках их
мясистые очертания, розовые веснушчатые руки, стягивающие трусы; они сели на корточки и захихикали,
словно нимфы, что дразнят лес, вбирая его колдовскую
магию
своими жадными дырками.
Они забрались довольно далеко; внизу
земля Божия переливалась
вкраплениями света; чужой жизнью
других селений, других домов, семей дружнее, любовников
добрее, и этот свет, дрожа, тянулся к Лие
через бескрайние безлунные поля.
Мэтью вышел из машины и отвернулся к ночи.
Где ты была? спросил он. Струя его мочи мягко ударила
в заросли сухого орляка. Следы была ла ла ла завертелись в воздухе, отдаваясь эхом от твердых стен тем-
242
Мэдди Мортимер
ноты. Лия пододвинулась ближе, но ничего не сказала.
Они оба смотрели на тень его члена, с которого падали
последние капли. Неподалеку близняшки безудержно
хихикали над трупом лисы, птицы или кролика, Лия не
разобрала, кого именно.
Ты пьяна, сказал он.
Да.
Ее глаза горели, ища войны, ссоры, чего угодно,
лишь бы он посмотрел на нее, как следует посмотрел,
но он только пожал плечами и стряхнул, такой чопорный, холодный, чужой.
Как это мило.
Лия смотрела, как ее дыхание повисает тонкой пеленой
в остывающем воздухе. Он пожалеет, подумала она, он
еще пожалеет, или я не я.
Он застегнул ширинку, улыбаясь чему-то за ее спиной.
Потом они вчетвером сидели на капоте, под их телами
сонно похрапывал двигатель, а Мэтью курил сигареты,
и голоса по радио пели о полных лунах, лестницах,
шарфах и кометах. Все личные вопросы он переводил
на отвлеченные темы; о сбежавших из тюрьмы террористах ИРА, о недавнем извержении Пинатубо — уже
унесло восемьсот жизней, — а незадолго до того извергался Ундзэн — кто-то
где-то
очень на нас зол.
Карты наших восхитительных тел
243
Он безупречно играл свою роль. Сообразительный, но
не высокомерный, спокойный, но не отрешенный. Он
передавал по кругу початую бутылку виски. Когда ее
допили, достал из багажника еще одну. Лия неуклюже
просеивала его голос в поисках золота, тепла, любви,
гадая, станет эта ночь
худшей или лучшей
в ее жизни.
Как бы то ни было,
Лия снова жила.
Он красивый, прошептала одна из близняшек ей в шею.
Но странный.
Он уже засунул палец в рот второй, нащупывая ее зуб
мудрости, как будто прикосновения и близость были
обычным способом познакомиться с человеком поближе. Лие никогда не приходило в голову, что он странный.
Она проткнула пальцем безупречное дымное кольцо.
А вы знали, что внутренняя поверхность щек выстлана
той же тканью, что и стенки влагалища?
Он слегка щелкнул указательным пальцем по близняшкиной щеке. Та засмеялась с его пальцем во рту,
скрипя пластиковым платьем. А в следующий миг он
притянул ее к себе и поцеловал, не грубо, но уверенно,
будто просто решил попробовать на вкус что-то маленькое и аппетитное, чем его только что угостили.
Где-то совсем недалеко
вулкан тихо вывернул свои внутренности
на три спящих города.
244
Мэдди Мортимер
Лие захотелось очистить свою жизнь от самой жизни.
Она чувствовала сперму в горле, как та густеет, стекая
ниже, и Мэтью вдруг повернулся и посмотрел на нее,
будто все понял, будто тоже видел этот сгусток у входа
в пищевод — опухоль на рентгеновском снимке.
Позорную. Очень плотную.
Тебе обязательно соблазнять все, что движется? Обязательно?
— тихо спросила Лия, когда они уже сидели в машине
и мчались по исчезающим в темноте дорогам. Он
поморгал, невозмутимый.
Могу задать тебе тот же вопрос.
А куда мы едем теперь? пропели близняшки.
Домой.
Его голос вдруг оказался пропитан горечью, на какую
он, по ее мнению, был неспособен. Это ревность, он
ревнует, подумала Лия несколько приподнято, в восторге от собственного нечаянного коварства. Машина
тем временем набирала скорость, а дороги начали
сужаться.
От тебя разит.
Чем?
Ты знаешь чем.
То, что произошло дальше, они, как водится, запомнили по-разному. Мэтью спустя годы уверял Лию,
Карты наших восхитительных тел
245
что почувствовал резкий бац-дрр-дыщ: сбитое им
небольшое животное прокатилось по капоту и отлетело куда-то вбок. Но Лия ничего такого не помнила.
Лия видела, как Мэтью посмотрел на нее и задержал
взгляд — буквально на секунду — на ее залитом голубым светом лице. Машина рванула вперед, и Лиино
сердце прилипло к спине: внутри забилась паника. Он
хотел ее напугать. Наказать. Ну, разумеется. А потом
Мэтью потерял контроль — после аварии такое случалось еще не раз, — словно внутри у него пробудилось
нечто чудовищное и с этим уже ничего нельзя было
поделать, а потом завопили близняшки, и вспыхнула
боль — такая настойчивая, что не было уже ни времени, ни места, ни сил искать ее источник или выключатель. Она началась в шее и глубоким быстрым эхом
прошла сквозь грудь и руку, выбивая глубокий, округлый, отчаянный крик:
Мама, мама, мама!
Если мир в самом деле такой —
я хочу к маме.
Аварии и Джин Келли
Некоторые импульсы работают как секретный сигнал
тревоги; стоит случайно задеть нетронутый краешек,
как срабатывает сигнализация и весь мир уже несется на
тебя, вопя от боли. С потолка льет, воют сирены, Красный мигает лампочками — словом, все удовольствия.
А посреди этого безумия сидишь безобидный маленький
ты, который всего лишь хотел смахнуть пыль, полирнуть
трещинку… И вот все лежит в руинах.
246
Мэдди Мортимер
Изверглись семена,
лопнули швы между системами, и теперь
кровь бежит по нервам, кости вонзились в вены,
а я, хулигашка эдакий, просто
«пою-ю под дожде-е-ем!»
Сны
Гарри поглаживал шрам на Лиином плече и тряс коленом, словно тетешкал на нем невидимого младенца.
Он часто так делал, когда приходилось долго чего-то
ждать. Лия положила ладони ему на бедро и сказала:
Хватит, ты меня нервируешь.
Гарри и сам был на нервах. Сразу по трем причинам:
1. Он до сих пор, спустя столько лет, терпеть не мог
больницы.
2. Лие переливали кровь, и ему было не по себе от вида
крови, стерильных иголок и мешочков с жидкостью,
которую закачивали в вены.
3. Ему не терпелось увидеть аспирантку.
Третий — самый постыдный — факт забрызгал его внутренности, как желе; невесомое, холодное, фактурное.
Гарри все не мог выбросить из головы тот миг, когда ее
лицо помрачнело. Он злился, что заставил ее испытать
неловкость, что был так серьезен. Что она была так
добра. Он подумал о ее спутанных волосах, обгрызенных ногтях, пухлом переполненном рюкзаке, о том,
как она пнула ботинком дверь, и решил, что все это
ровным счетом ничего не значит. Ему просто нравится
наблюдать за природой ее интереса, ее внимания.
Это же не преступление.
Карты наших восхитительных тел
247
Гарри встал и налил в стаканчик ледяной воды из
кулера в углу, чувствуя себя ходячим клише.
Наблюдая, как со дна бутыли поднимается воздушный
пузырь, Лия почувствовала, как что-то взлетает и тихо
лопается в ее собственном легком. Из конца коридора
доносилось странное треньканье музыки, которую ни
она, ни Гарри не узнавали.
Гарри сел обратно, легонько ущипнув Лию за загривок.
По-моему, она хорошая, вдруг сказала она, словно все
это время читала его мысли. Вам надо подружиться.
Нет, так не делается.
Почему?
Гарри проглотил ледяную воду. Она холодной дрожью
прошла в желудок.
Ответить он не смог.
Знаешь, мне часто снится один и тот же сон, тихо проговорила Лия, прижимаясь к нему. Что меня насилуют.
У насильника нет лица, только руки, зубы и твердый, как
камень, член, которым он пялит меня в такт двадцать
пятой симфонии Моцарта.
За всем этим наблюдает стайка птиц.
Некоторым из них зрелище даже нравится.
Другим нет.
Радио так и тренькало. Только когда медсестра пригласила их в кабинет, до Гарри дошло, что из коридора
доносилась двадцать пятая симфония Моцарта.
248
Мэдди Мортимер
Вы будто призрака увидали, сказала медсестра Гарри.
Лия улыбнулась им обоим — хитро, как дитя, у которого есть секрет. Гарри увидел, как лопнула ее натянувшаяся от улыбки губа, и подумал: все-таки иногда —
изредка — она меня пугает.
Ангелы Крови
Вон она. Заполняет пространство.
Чужая кровь;
взамен поблекшей, жидкой;
творит с ландшафтом что-то странное.
Кажется, некий художник накладывает новые слои
деревьев, рек и крыш поверх старых, и палитру он взял
куда ярче — от этих пигментов веет переменами и надеждой, и я ловлю себя на мыслях о реставрации, консервации и о вышедшей из берегов реке Арно во Флоренции, затопившей галерею Уффици. Тысячи студентов
и туристов-походников ворвались в ее стены вместе
с поднимающейся жижей, чтобы спасти все фрески, всех
Караваджо, всех Микеланджело, все книги, скульптуры,
древние артефакты, все уцелевшие фрагменты «Тайной
вечери» Вазари.
Благодарные флорентийцы прозвали их
gli angeli del fango —
Ангелами Грязи.
Поистине международный инстинкт, думаю я,
когда ее сердце икает и успокаивается, когда
благодарная песнь Садовника эхом несется
Карты наших восхитительных тел
249
по ее покоям и залам, будто скорбные аплодисменты
над Пьяццей делла Синьория
в тот холодный ноябрьский вечер
1966-го.
Она/Ты
Близняшки остались целы и невредимы. Большой
осколок стекла из разбитых боковых окон засел у Лии
между ключицей и лопаткой, чуть не зацепив подключичную артерию. Мэтью сильно ударился головой
о руль и потерял много крови. И все же они пострадали
не так серьезно, как могли бы. Врачи сказали, они уцелели чудом, но Лия имела отчетливое представление
о том, что такое чудо — и оно тут рядом не стояло.
О чем ты думал?!
Лия краем уставшего глаза наблюдала за Мэтью. Она
слушала, как он вновь и вновь приносит извинения
ее матери и отцу, и его голос тихо крошится под гнетом вины. Даже не сообщил нам, что приехал! говорил
Питер, крепко стискивая руку Мэтью. Лицо у него
было мраморно-белое.
Анна молча сидела рядом с непроницаемым лицом. Она
то и дело бросала на Лиину койку сложные взгляды;
Лия притворялась спящей. Мэтью лишь хотел помочь;
девчонки напились, и он предложил подвезти их до
дома. Он превысил скорость, да, но все из-за зверька,
какой-то зверек выскочил из темноты под колеса.
Она цела? услышала Лия его вопрос.
250
Мэдди Мортимер
Анна заметила, что слово «она» Мэтью произнес
с новой нежностью, как изнывающий от жажды путник сказал бы: «Воды!»
Да, цела. Придется наложить швы. Но она поправится.
Лия приоткрыла глаза. Анна понемногу приближалась
к койке Мэтью, медленно склонялась к его побитому
лицу. Лия видела, как слова поднимались к материнскому рту, могла различить их начала в ее шепоте,
причем с каждым звуком фраза становилась меньше
и тише, так что последнее слово прозвучало выдохом,
едва тронувшим бинты:
Умри ты — и мне тоже станет незачем жить…
Стоп, ты или она? Мать произнесла это слишком
быстро, слишком тихо, и Лия не разобрала, что именно
она сказала.
А в следующий миг, к удивлению Лии, Анна уже смотрела прямо на нее, их взгляды встретились и сцепились на долю секунды, но этого хватило, чтобы произошел обмен. Лия захлопнула глаза. В темноте мамино
ты/она/ты/она неистово билось о стенки ее черепа,
как пойманный в банку шершень.
Наутро Мэтью перевели в неврологию, а Лию выписали. Анна везла ее домой, и она сидела на заднем сиденье, прижимаясь лбом к стеклу и чувствуя, как тянет
швы на плече. Некоторые катастрофические события,
думала она, неизбежно вызывают чувство конца. Как
это, например. Какое клише лучше всего подойдет
к случаю? Взрывающаяся скороварка. Лия больше не
видела смысла что-то скрывать.
Карты наших восхитительных тел
251
Я его люблю, сказала она отчетливо и просто, заслоняя
сердце гипсом, — рука висела на перевязи, как щит.
Произнести это вслух оказалось на удивление просто.
Уже много лет.
Анна ощутила, как по венам разливается паника —
внезапный прилив яда. Костяшки вцепившихся в руль
пальцев побелели.
Ты меня слышишь? Лия смотрела на отраженный в зеркале ломтик маминого смятого лица. Мы с Мэтью
любим друг друга много лет. У нас уже все было…
Довольно! Отрезала Анна. Получился не окрик, а визг,
вспыхнувший посреди слова и к концу перешедший
в тихий всхлип.
Лия почувствовала, как ее живот вдруг потащило
в сторону,
потому что Анна развернула машину и заехала в карман. Она затормозила так резко, что Лия едва не улетела с сиденья и схватилась за ручку. Минуту или две она
молча смотрела на быстрые промельки ускоряющихся
машин за окном.
Когда это началось? спросила Анна. Нет, не отвечай.
Лия никогда не видела мать такой. Онемевшей. Неподвижной настолько, что все яростно вибрирующие
в воздухе салона микроскопические частицы на короткий миг стали видимы. Электроны, составлявшие тело
Анны, дрожали в тишине. Она все еще стискивала руль.
Анна не могла сосредоточиться. Ее разум затопило тысячей неправильно понятых моментов и ужасных обра-
252
Мэдди Мортимер
зов, которые сливались воедино, коробились и наконец
заострялись в одну-единственную складную мысль:
Как она посмела?
Как она посмела уничтожить то, что они создали все
вместе?
Анна отпустила руль, размяла пальцы, положила руки
на колени и закрыла глаза. Упражнение, подумала она.
Вспомни, что в каждом дурном поступке, помысле, грехе
и заблуждении сокрыта истина. Испытание.
Лия сверлила взглядом мамин затылок. Глаза ее горели.
Больше всего ей хотелось, чтобы Анна заорала на нее.
Окатила ее привычной яростью, заявила, что ей стыдно
и Лие тоже должно быть стыдно.
Но Анна сделала глубокий, трескучий вдох и открыла
глаза.
Впереди на мосту стояла семья из четырех человек
и радостно махала проезжающим внизу машинам.
Мир стал другим. Необычайно ярким и злым. Анна
вдруг вспомнила притчу о слепце, прозревшем после
умывания в купальне Силоам, и подумала, как, должно быть, страшно ему было в тот миг, когда к нему
вернулось зрение. Возможно, он даже подумал, пусть
лишь на секунду, что лучше бы уж Христос вложил ему
монеты в ладони, нежели отверз очи. Анна пригладила
волосы. Откашлялась. Завела двигатель.
Когда машина тронулась и влилась в непрерывный
гудящий поток автомобилей под мостом, Лия увидела,
Карты наших восхитительных тел
253
что ее мать наконец открыла рот и хотела заговорить;
внутри у нее встрепенулась надежда.
Ты сможешь сама приготовить себе ужин? спросила
Анна голосом, полным сокрушающего планеты безразличия. Одним невидящим глазом она следила за исчезающей вдали счастливой семейкой на мосту. У меня
аппетит пропал.
Это было последнее, что она сказала Лие за три недели.
Целых три недели молчала; как выяснилось, именно
столько времени требуется, чтобы человек полностью
потерял веру в свою семью.
Оружие массового отвлечения
Когда ты знаешь, какой ущерб могут причинить неуслышанные слова, трудно бороться с искушением и не подсаживать
всюду маленькие призрачные следы их усопших душ.
Возьмем к примеру
1
2
3
4
5
Может и сработать.
1
Ты.
Ты.
3
Ты.
4
Ты.
5
Ты.
2
Глава шестая
Перемены
Фрагменты из Джеймса Бонда трепали края Гарриного
и Лииного
полусна,
когда они случайно вместе заснули
перед телевизором.
В восьмидесяти милях от них допотопный черный
ящик Анны тоже был включен, причем на том же
канале. И она тоже его не смотрела. Вместо этого она
стискивала в руках одну из книжек о раке — просматривала главу о Формировании, Прорастании и Метастазировании Рака Молочной Железы1. За книгой, на
телеэкране лощеное тело Дэниела Крейга привязывали
к стулу
и пытали.
Когда его хлестнули кнутом по голой коже, у Анны
зачесались бедра.
Она пыталась не обращать внимания на красные прыщики, странные россыпи которых стали появляться по
1
Анна читает труд «Metastasis of Breast Cancer» (авторы
Robert E. Mansel, Oystein Fodstad, Wen G. Jiang). Springer, 2007.
Карты наших восхитительных тел
255
всему телу. Она списала их на очередное проявление
ужасной Старости. Но зуд был очень сильный и уже
сползал на колени и голени. Она растерла покрасневшие места и открыла глоссарий. На первую главу у нее
ушла неделя. Она то и дело обращалась к глоссарию,
одной рукой придерживая непрочитанные страницы,
а другой водя по медицинским терминам и их определениям. Затем она вновь открывала главу, чтобы через
два-три слова повторить движение — снова и снова.
Листаешь, водишь пальцем, читаешь. Ей казалось, она
делает нечто прекрасное: ваяет на гончарном круге
горшок, развешивает белье. Она всегда умела работать
руками, но не умела разговаривать с дочерью. Жизнь
Лии была в ее представлении сложнейшей теологической загадкой.
BRCA1… человеческий ген из группы супрессоров (также
называемый геном общего контроля), отвечающий за восстановление поврежденных хромосом… эпителиальный
фенотип… аминокислоты… протеин…
Глупая затея. Книга для нее слишком мудреная, да
и для студентов-медиков наверняка тоже. Но надо
хотя бы попытаться понять, что происходит с телом ее
дочери.
Антрациклины, антибиотики.
Беда в том, что здесь нет сюжета. Нет нарратива. Когда
Иисуса спросили, кого следует считать ближним
своим, он не полез в глоссарий. На такой случай у него
была заготовлена притча о добром самаритянине. Без
наглядных примеров никуда, думала Анна, а ее руки
продолжали ваять, высекать, лепить и строить из инсу-
256
Мэдди Мортимер
лина, патологий, ферментативной активности и экосистем.
У Господа во всем есть умысел: из всего можно извлечь
урок, в каждом мельчайшем человеческом изъяне
сокрыта Божья милость.
Эстроген, прости меня.
Однако в последнее время душевные страдания стали
ее угнетать. Христос страдал на кресте, чтобы спасти
человечество; он взвалил на себя бремя наших печалей,
чтобы однажды мы смогли понести его сами.
И, разумеется, страдания воспитывают в человеке
выносливость, выносливость порождает характер,
а характер — надежду. Анна знала, что без боли не
может быть и надежды, что жизненные невзгоды должны лишь укрепить ее веру, а не ослабить, но ей было
тяжело. Помнить о Божьей милости, когда столько
отнято, утрачено, разбито. Даже в самые черные
минуты чувствовать Его руку в своей руке и не роптать,
не спрашивать: «За что?», но спрашивать: «Господи,
что я могу сделать?»
Подопланин, прости меня.
Шкафы и комоды в доме по-прежнему ломились от
вещей Питера. От его джемперов, носков и сутан. Иногда по утрам дом наполнялся его запахом, а потом…
быстрый тяжелый выдох — и вся эта благодать вмиг
исчезала, утекала на улицу сквозь щели в окнах и трещины в потолке. Анна все еще оплакивала простейшие
мелочи, составлявшие их прежнюю жизнь; лишь после
смерти мужа она осознала, как он ей нравился.
Карты наших восхитительных тел
257
Она скучала не только по Питеру; ей было стыдно
в этом признаваться. Она просто накрепко отгородилась от этого факта, наглухо запечатала его внутри.
Но вот опять — это цап-царап-щип-шкряб-едко-какайвовый-джем-без-сахара — по дряблой, обвисшей
коже бедра.
Мутации генов, простите меня.
Деревня изменилась. Люди без конца мотались
в город — с новыми быстрыми поездами делать это
было очень удобно; церковь перестала быть оплотом
сообщества, каким была раньше. По воскресеньям на
улицах стояла тишина.
Где все? спрашивала она у Мэри, к которой больше не
приезжали внуки. Куда все подевались?
Так в Лондоне, где ж еще. Пошли в театр на Уэст-Энде
или ужинать в паб, по магазинам, на пробежку, делать
детей, заниматься спортом, готовиться к поступлению,
болеть с похмелья после веселой ночки в клубе.
Церковь совсем опустела. Каждые лет пять, казалось,
количество прихожан уменьшалось вдвое, и Анна
очень остро ощущала это разрежение. По воскресеньям она пела все громче, молилась все истовее, после
службы не жалела к кексам масла и сливок, воссылала
небесам всю свою жизнь до последней унции, гордо
прижимая локти к бокам, а подбородок к груди, всем
своим видом говоря: смотри, Господи, мы еще здесь, я
все еще здесь, я тебя не забыла. Смотри.
258
Мэдди Мортимер
Отец Найджел ей нравился, но он читал совсем не так,
как Питер, не умел так же гладко, непринужденно
заканчивать проповеди. Ему недоставало интеллектуальной строгости и остроты ума. Лия, конечно, сейчас
посмеялась бы над такими рассуждениями.
Диапедез, прости меня.
Плохие дни теперь случались все чаще. Дни, когда ей
было не отделаться от навязчивой мысли, что Лия страдает в наказание за невежество и слепоту матери. Что
Его стрела заострена, нацелена и пущена заслуженно
в их разбитую семью, за то что они оказались такими
глупцами. Ведь Лия, в конце концов, была еще ребенком. И так безраздельно ему доверяла.
А сильнее всего угнетало обстоятельство, что уже долгие месяцы, если не годы, Анна, преклоняя колена, не
ощущала привычного теплого шелеста, этого видимого
свечения, тихо согревавшего ее вечера во время молитвы. Вокруг больше не было ни малейшего намека на
Его присутствие, которое раньше, пусть и не заявляло
о себе громко, все же ощущалось абсолютно во всем,
в любых домашних и богослужебных делах, когда она
докладывала яйца в миску или пела воскресный гимн.
Что-то было испорчено; пустота ширилась. Безусловно, это временный духовный кризис, думала Анна, и от
него нет таблетки. Нет очевидного ответа на вопрос:
что же, Господи, я могу сделать?
Напрасно ты так себя изводишь, Анна. Разверзлась трещина. Она вздрогнула и почесала руку; книга соскользнула с коленей и громко захлопнулась, ударившись
Карты наших восхитительных тел
259
об пол. На сегодня хватит, подумала она. Хватит себя
накручивать.
По телевизору застрелили трех одноразовых мужчин,
их одноразовые мозги брызнули на белый кафельный
пол, словно такого рода насилие теперь было в порядке
вещей. Анна поискала глазами пульт, выключила телевизор, и экран, моргнув, стал тих, черен и пуст; она
оказалась лицом к лицу со своим отражением. Одна,
опять. Она сжалась на диване под низким потолком,
похожая на заточенную в ящике птицу,
что мечтает вырваться
из самой себя.
Неочевидная дружба, инсталляция
Пока я занят раскладыванием всюду незаметных
Ты-бомб,
Голубка после тяжелого дня разрушений укладывает
Красного спать.
Она никогда его не поймет, но учится быть терпимой.
Я узнал, что порой
терпимость — лучшее из того, на что способна птица.
Рыло у Красного розовое, воспаленное от постоянных
поисков,
а Голубка выглядит изможденной и слабой после ужасного дня, проведенного вместе.
Вместо сказки на ночь они усаживаются посмотреть
очень недурной ролик, который я проецирую на плоскую
часть ее лопатки (здесь я играю роль юного, работающего
260
Мэдди Мортимер
за гроши сотрудника галереи). Видео представляет собой
нарезку: взрывы, пулеметные очереди и выскакивающие
из огня каскадеры-шпионы в костюмах перемежаются
красотами природы, строками кода в Linux и микросхемами, а также кадрами с бактериями, извивающимися
в чашках Петри, и время от времени красивая женщина
огромными блестящими губами во весь экран шепчет
грандиозные слова вроде самопожертвование, и хотя все
это изрядно попахивает пропагандой, должен признать,
смонтировано неплохо.
Красный смотрит завороженно. Не моргает. Голубка так
печально утыкается в него головой и так мило клюет
носом, что любо-дорого посмотреть.
Пара, и то сказать, неочевидная. Настолько, что я набрасываю на обороте своей программки список подобных
странных пар
СЭМЮЭЛЬ БЕККЕТ
АРАХИСОВОЕ МАСЛО
НАУКА
КРАСНЫЙ
АНДРЕ ГИГАНТ
ДЖЕМ
ВЕРА
ГОЛУБКА
И в голову-то не придет их объединить. Но вот они,
рядышком, безупречно дополняющие друг друга во всем.
Соленое и сладкое, мягкое и хрустящее. Откуси кусочек — и сразу поймешь.
Я не ожидал, что у меня будут еще зрители, но, когда
вокруг птицы и красного мальчика, дремлющих под
паутинами и клетками переменчивого света, собирается
публика, до меня доходит…
они — произведение искусства.
Карты наших восхитительных тел
261
Неделя 5
Айрис бы не поверила, если б ее одноклассники принялись утверждать, будто не ждут — каждый по-своему
извращенно — с нетерпением того дня,
когда зачитывают секреты.
Халия впервые мастурбировала, когда умер ее
кролик. Она говорит, что всегда возбуждается,
когда ей грустно.
Халия потом три дня не ходила в школу. Кто-то сказал,
что у нее менингит.
Неправда, она привита!
Конечно, неправда, придурок! Ей просто стремно.
Бедная Халия.
Да уж, зря она совала палец в зад своему кролику.
Она поимела его пальцем?!
Когда они все выли, гоготали, ржали, хмурились
и сплетничали,
каждый думал:
из этих мелочей рождаются сны.
262
Мэдди Мортимер
Консервированные фрукты
Гарри, Лия и Айрис стояли безупречным
равнобедренным треугольником и обозревали ряды
консервов.
Я не говорю, что нельзя, я просто говорю, что это не
очень полезно.
Ой, ну бросьте, всего одну баночку персиков!
Айрис протянула руку, взяла с полки персики и положила ее в корзину.
Гарри открыл список покупок на телефоне.
Консервированные томаты, Айрис.
Она начала водить пальцем по рядам в поисках томатов.
Пап.
Да?
До того как люди придумали монеты, купюры и кредитки, что у нас было? Ну, вместо денег.
Она осторожно поставила в корзину три банки консервированных томатов.
Это называлось «бартер», сказал Гарри. Он обожал,
когда Айрис задавала ему вопросы, на которые он мог
ответить. Товары обменивали на оружие, чай, скот, продукты питания, пряности.
Карты наших восхитительных тел
263
Айрис посмотрела на верхний ряд так, будто там стояло
все, о чем только можно мечтать, но дотянуться до него
она не могла.
И на соль. Римским солдатам, например, платили солью.
Я за хлебом, вставила Лия, стиснув Гарри руку. Лицо ее
казалось мягким и призрачным в неумолимом белом
свете.
Айрис слушала вполуха; голова у нее была забита
мыслями о секретах и новом хитром ритуале, придуманном Огонь-Девой. Люди начали подкупать ее и ее
приближенных — подарками, едой, домашкой, услугами — в обмен на то, чтобы их секреты не зачитывали
вслух. Айрис перепробовала все комбинации на новом
дорогущем замке́ с шестизначным кодом. Комбинаций
может быть миллион, сказал Любитель «Солеро». Он
собирался стать математиком.
Хочу быть очень богатой, когда вырасту, сказала Айрис.
Как бы это устроить?
Этот вопрос был уже потруднее. Держись подальше от
книг и профессоров, чуть не ответил Гарри, но вместо этого сказал: Есть немало способов. Зачастую все
сводится к тому, чтобы обеспечить людей тем, чего они
хотят.
Даже если это что-то плохое?
В идеале хорошее.
Ага. В идеале.
264
Мэдди Мортимер
Они вдвоем свернули за угол и очутились перед большими упаковками макарон, риса, лапши и круп.
Поскольку Лии рядом не было, Гарри решил воспользоваться моментом и обсудитьс Айрис то, что хотел
обсудить с тех пор, как она начала дерзить им из-за
новой обуви или брекетов. Гарри понизил голос — он
делал так, когда говорил максимально искренне:
Мы с тобой…
Что?
Мы должны заботиться о ней. Делать все, что в наших
силах.
Я и делаю.
По возможности облегчать ей жизнь.
Разве жить легко?
Оба помолчали, задумавшись о своем, потом Айрис
повернулась к отцу и спросила:
Как думаешь, сколько стоит пластическая операция по
созданию просвета между бедер?
В трех проходах от них Лия неожиданно заблудилась.
Супермаркет, в котором она прекрасно ориентировалась, вдруг показался ей чужим и очень пугающим.
Две юные девицы косо поглядывали на нее, слегка
морщась, будто она вызывала в них отвращение и они
пытались понять почему. Почему-то именно молодежь обращала на нее больше всего внимания. На ее
болезненный вид, бесцветную кожу, от которой несло
Карты наших восхитительных тел
265
холодным химическим по́том, на язвы вокруг губ.
Возможно, дело было не только во внешности. Возможно, они чувствовали ее глубокий внутренний разлад: телесный изъян транслировал сигналы на частоте,
доступной лишь юным. Какая роскошь, подумала
Лия, предъявлять миру столь высокие требования, что
любая промашка природы вызывает у тебя по меньшей мере шок. Захотелось извиниться перед девицами,
но они уже ушли, и вокруг начала твориться какая-то
чертовщина. На винных бутылках появились этикетки
с разными группами крови. Мясники нарезали тонкими ломтиками человеческое бедро. На витрине лежали
слегка заветренные куски пирога «Лиины потрошки».
Черт, подумала она, сворачивая в хлебный отдел, черт
черт черт. Там она уставилась на упаковку пирожных «Мистер Киплинг» и смотрела на них, пока все не
вернулось на место.
По дороге домой Лия посмотрела на Гарри и спросила,
когда он в последний раз выбирался из дома — выпить
пива с друзьями, повеселиться. Надо чаще выбираться,
настаивала она, пожалуйста, очень прошу! Из-за меня вы
постоянно сидите в четырех стенах.
Гарри непринужденно рассмеялся и забарабанил пальцами по рулю.
Ну что за глупости, ты тут ни при чем.
Айрис глядела на улицы за окном, на внешний мир,
облетавший по орбите их машину — такой текстурный,
объемный и голодный. Да и с кем мне идти? легко добавил Гарри, но позже, когда они вместе доставали из
багажника пакеты, его вдруг придавило этой мыслью.
В самом деле, с кем?
266
Мэдди Мортимер
На следующей неделе будет балет, на который нас звала Конни, добавила Айрис, водружая пакеты на кухонный стол.
Видишь, мы выбираемся. Куда уж чаще?
Вот еще один факт о семейной жизни:
когда в семье все хорошо,
человек забывает, что ему нужны друзья.
И еще один факт о деньгах;
до банков, купюр и монет
детям приходится иметь дело с секретами.
Разговор через простыню
Лия сидела на лужайке и скребла ногтями землю, сгребая камешки и травинки в кучку между ног. После аварии минуло три недели. От Мэтью не было ни слуху,
ни духу. Анна развешивала белье, быстро, бездумно,
словно из ее мира вывели все пятна забот.
Обе молчали; каждая варилась в своей личной беде.
Питер наблюдал за ними из окна спальни, пытаясь
застегнуть рубашку.
Его жена и дочь не желали понять друг друга. Его пальцы не желали делать то, что положено. Пуговицы еще
никогда не казались такими маленькими, а собственные
руки — такими большими и неуклюжими. Питер не понимал женщин, они оставались для него загадкой. Ему
было стыдно в этом сознаваться, но что-то неизменно от
него ускользало, вырывалось на свободу, убегало прочь,
отчаивалось у врат сада, обижалось в ответ. Быть может,
Карты наших восхитительных тел
267
сумей он проникнуть в богатый внутренний мир дочери
раньше — или до свадьбы понять, чего так боялась его
жена, — этого расстояния между ними не возникло бы.
Между ним и Мэтью расстояния не было изначально.
Само собой, Питер полюбил мальчика — горячо, истово, терпеливо. Да, в душе Мэтью жил гнев. Глубокие
расселины боли неожиданно проступали на его лице
при смене выражений: улыбка резко обламывалась,
и становилось ясно, что он летит в пропасть недолгого, но глубокого несчастья. Зато Мэтью, как и юный
Питер, отличался открытостью. Готовностью быть
спасенным. Лишь пористая душа способна принять
Бога — впустить истинную, незыблемую веру.
Лия родилась непроницаемой. Заключенной в твердую
скорлупу.
Анна уговаривала Питера все организовать. Пристроить Мэтью не составило бы ему труда — он сам учился,
получил ученую степень в области богословия, а потом
столько лет трудился на благо Церкви и прихожан.
Семинария находилась в Йоркшире, в красивейшем
месте вдали от городов. После года прилежной учебы
Мэтью стал бы кандидатом для рукоположения в священный сан, и как было бы славно, подумал Питер,
проталкивая в петлю очередную пуговицу, дрожащими
пальцами ощупывая шов, как было бы славно пустить
в ход часть денег, которые они откладывали для помощи Мэтью. Ибо он нуждался в помощи. Для этого они
и пришли в этот мир.
Выписавшись из больницы, Мэтью встретился с Питером возле церкви. Была ненастная среда. Душный
запах дождя по иссохшей к концу лета земле всегда
268
Мэдди Мортимер
навевал легкую меланхолию. В том году камелии не
цвели. Питер чувствовал, что в их жизни назревают
перемены: часы, проводимые дома, раздувались, дни
набухали новым воздухом. Анна попросила отослать
Мэтью подальше от прихода, подальше от Лии, и, когда Мэтью возник у церковной калитки, у него было
загнанное лицо человека побежденного, сокрушенного, но Питер не вполне понимал причину.
Люблю это место, сказал Мэтью, едва переступив
порог церкви. Его лицо просветлело. Они вместе полюбовались, как солнце прорезает теплые дорожки света
сквозь невесомую дымку. Мэтью сделал глубокий вдох.
Больше нигде не ощущаю такого умиротворения.
Они сели в пятом ряду и помолились. Воздух был прохладный, недвижный, пурпурный. Ты готов? наконец
спросил Питер. В самом деле готов от всего отказаться? В глазах Мэтью стояли громадные блестящие
слезы. Да. И Питер ему поверил. Дело было решено.
У него все получится, думал Питер, и хотя призвание
никогда не давалось тому, кто о нем просил, он втайне
надеялся, что Мэтью пойдет по его стопам. Будет очень
жаль, если такой талант пропадет втуне.
Сквозь идеальный квадрат оконной рамы Питер увидел, как жена окаменела, когда дочь поднялась с земли.
У Лии были болезненно худые ноги. Она подходила все
ближе и ближе к матери, и вот их уже разделяла лишь
тонкая, тяжелая от влаги простыня. Губы Лии задвигались. Анна потянулась за корзиной и вроде бы
что-то ответила. Это их первый разговор за много,
много дней, подумал Питер, прижимаясь лбом к стеклу
и пытаясь читать по губам. Сама композиция кадра
намекала, что происходит нечто судьбоносное. Сокро-
Карты наших восхитительных тел
269
венное. Впрочем, Питеру было свойственно ошибочно
принимать осторожность за доброту, усматривать доброту там, где ее не было и в помине.
На сад опустилось изнуренное молчание — как тишина
после крика.
Анна подняла глаза к окнам спальни. Она знала, что
Питер за ними наблюдает. На миг ей стало страшно, что
он мог их услышать или прочесть сказанное по губам, но
он уже отвернулся и расстегивал рубашку — опять перепутал пуговицы. Он выглядел таким постаревшим, таким
озадаченным; Анна вдруг ощутила в глубинах своего
тела стремительное нисходящее течение, будто ее жизнь
уходила вместе с крепчающей отливной волной, и у нее
не было, просто не было сил сопротивляться ее тяге.
Заклинания
, ты
Ты
в
ви
со
к
р
пю
е
, ад, ад
ад
будет
к
ад
сжеч
ьк
а
льется дрянью
у на кост
дьм
ре
ов
ве
истолочь ег
т этот г
пятнадцать раз
о
о х п пля
ы бьет мор
з
я
н
ин т
ко
аб
ю
д
сто
имфе яд, яд
,я
вл
ше
к
то
ко
ж
ун
по
др
я
д
, ты, ты — реж
ет
в
к
ро
во
270
Мэдди Мортимер
Последняя попытка
Больно.
Да?
Вы не попадаете в вену. Мне больно. Пожалуйста, хватит.
Практикантка чуть не плакала от досады и страха.
Иглу, торчавшую из Лииной руки, втыкали и вытаскивали уже три раза, вены вокруг нее начали синеть. Лия
чувствовала, как желудок, дыбясь, бьется в ее в девичье сердце. Хотелось завыть и стиснуть кому-то руку;
странно, думала она, странно, что меня можно изрубить, накачать любым ядом, но самое невыносимое,
самое ужасное во всем этом — когда игла не попадает
в вену.
Еще разок, простите. Простите. Уже почти все.
Черные отверстия образовали на сгибе ее локтя маленькое созвездие боли. Гарри был рядом — он так
крепко сжимал ее свободную руку, что его собственные
вены вздулись под кожей, как корни дерева в земле.
Анна возмущенно стояла над ними: тело наизготовку,
руки обвисли, покореженные и беспомощные, как
сломанные инструменты.
Очередная попытка; холодная сталь ковыряла бледное
небо.
Больничные окна на миг запечатались, перекрыв свет.
Карты наших восхитительных тел
271
Господи Боже, да позовите уже кого-нибудь! Нам нужна
опытная медсестра! вдруг выплюнула Анна — она
помолодела в гневе, черные глаза смотрели сурово
и решительно; все клеклое и мягкое внутри впервые
отвердело.
Гарри был смущен и восхищен
одновременно.
Практикантка сдалась и отошла, поверженная; над ее
верхней губой поблескивал пот. Она зашагала прочь,
тихо взывая о помощи.
Минуту спустя к ним подошла та самая медсестра с цитрусовым дыханием. Она принялась мягко нащупывать
кончиками пальцев вену, будто прозревала великие
тайны, записанные под кожей шрифтом Брайля.
Метко вонзила иглу, насаживая на нее луны.
Вы обезвожены. Вам надо больше пить.
Лия слабо кивнула.
Когда кровь наконец взяли, Гарри выполнил просьбу
Анны и оставил их вдвоем. Он сидел в машине, проверял эссе второкурсников о Протее и предвидении,
то и дело дивясь тещиной смелости. Когда в зеркале
замаячил инспектор дорожно-патрульной службы,
Гарри завел двигатель и несколько раз объехал больницу по кругу.
Девять мертвых пчел. Лия насчитала девять пчелиных
трупов на больничных подоконниках и удивилась —
в ноябре-то. Они лежали, свернув жирные брюшки,
272
Мэдди Мортимер
жарясь в теплом воздухе от батарей, тихо испуская
личинок и кислоту.
Знаешь, пчела за всю свою жизнь производит одну двенадцатую чайной ложки меда.
Серьезно?
Да.
Откуда ты знаешь?
Айрис рассказала.
Ясно.
Анна улыбнулась.
Но ведь пчелы не измеряют жизнь чайными ложками.
Лия чувствовала, как привычные острые края горных кряжей между ними сглаживаются. Мать редко
так говорила. В ее голосе редко слышались мудрость
и забота. Быть может, она начала читать, подумала
Лия, или медитировать. Просматривать старые сборники поэзии; нашла какого-нибудь Пруфрока в комнате с запретными книгами и окном, что открывалось
и закрывалось само по себе.
Анна говорила о молочнике, который взял и бесследно
исчез. О текущих трубах и о том, что ей становится
все труднее следить за домом. Говорила о книжках
про рак — она штудирует их ночами и начала немного
разбираться в медицинских терминах; Лию поразила
ее болтливость, оживленность, и она позволила себе
понежиться в этих теплых легких волнах.
Карты наших восхитительных тел
273
Еще я тут подумала, непринужденно добавила Анна,
ты не хочешь ему позвонить?
Лию будто окатили ледяной водой. Анна никогда о нем
не вспоминала. Они никогда о нем не разговаривали.
Нет.
Может, стоит? Вдруг это важно?
Прошу, процедила Лия строгим, совершенно чужим
голосом. Прошу тебя, не надо.
Они немного посидели в тишине. Лия смотрела, как
один из пчелиных трупиков уносит живая пчела-гробовщик, и попыталась вспомнить слово. Как бишь
назывался этот обряд у насекомых? Айрис недавно рассказала ей множество удивительных фактов о пчелах.
О том, как они спариваются высоко в воздухе, и трутень, исполнив свой пчелиный долг, падает на землю
и умирает. О вырабатываемом маткой секрете, который
определяет поведение всей колонии. Лия смотрела, как
Анна вперилась взглядом в свои руки. Вот, подумала
она, вот о чем ты мечтала. Тихо задавать курс моей
жизни. Но это оказалось так трудно, что ты просто сдалась, на долгие годы оставила все попытки.
Ты знала, да? спросила Лия. Ты все знала. Еще до того,
как я тебе рассказала. Если ты сейчас оглянешься и подумаешь как следует, ты это поймешь. Ты все знала.
Анна заметно побелела.
Не знаю. Может быть. Не знаю.
274
Мэдди Мортимер
Ты никогда со мной не разговаривала. Лия ощутила, как
эмоции закупоривают ей глотку. Ни о чем меня не спрашивала. Ни разу.
Я не могла.
Почему?
Я…
Анна умолкла. Она секунду смотрела
на дочь, подключенную к последней капельнице
с ужасным секретным зельем,
на ее строгие глаза, умолявшие
о невозможном причастии.
Почему? Чего ты боялась? упорствовала Лия; ее голос
рвался на тонкие хрипы.
Время было неподходящее, подумала Анна. Я была не
готова.
Давай сменим тему, вслух сказала она.
Убийственная фраза, подумала Лия.
Пожалуйста, взмолилась она.
А потом сдалась. Просто позволила жаркому воздуху
побулькать и схватиться между ними. Она чувствовала
себя неразумным ребенком. В конце концов, какое это
теперь имеет значение?
Пять из девяти пчел исчезли с подоконника.
Карты наших восхитительных тел
275
Некрофорез, тихо произнесла она. Вот оно, то самое
слово. Когда общественные насекомые выносят мертвые тела своих сородичей из улья или гнезда.
Анна не спросила, что это значит.
Процедура закончилась, и Лия вдруг осознала, что
забыла освободить для нее место в мыслях, забыла
сосредоточить все внимание и надежду на этих последних часах своего лечения. Чувство было такое, будто
она выпила вина, которое забыли освятить, сжевала
украденный с алтаря хлеб, и теперь священнодействие
лишено смысла:
все
впустую.
А потом она спросила себя, с каких пор стала так
суеверна.
На подоконнике лежала одна пчела.
Большинство моментов, думала Лия, когда медсестры
в последний раз отключали красного дьявола от ее вен,
большинство моментов пролетают так быстро, что их
будто вовсе не было.
Анна повязала шарфик на бледную дряблую шею. Медсестра накинула Лие пальто на плечи и дотронулась до
ее щеки. Анна внимательно наблюдала.
На пороге Лия обернулась. Медсестра показала Лие
скрещенные пальцы и кивнула. Анна на прощанье
поклонилась — низко, нелепо, будто у нее из позвоночника выбивались перья, ломая туловище пополам. На
276
Мэдди Мортимер
улице мимо промчался, едва не спихнув Анну на проезжую часть, мальчишка в красной курточке. Он обернулся, хмыкнул, виновато помахал и подмигнул им.
Анна улыбнулась странной умиленной улыбкой, какой
Лия не замечала за ней уже много лет. Десятилетий.
У ждавшего в машине Гарри было такое же выражение
лица, с каким он впервые встречал Айрис из школы.
Они закинули Анну на станцию, а потом поехали
домой, выбрав самый длинный маршрут.
Ну что, дело идет на лад? У вас с драконихой?
Да. И нет.
Они проехали мимо большого щита с обнаженной
женщиной, змеей обвивающей флакон духов в человеческий рост.
Впрочем, мне кажется, до нее начало доходить.
Гарри не стал спрашивать, что именно. Он нарочно
пропустил два поворота направо, чтобы лишние пятнадцать минут провести вдвоем.
Они громко спели под радио, врубив его на всю.
Колонки хрипели. Лия рассказала Гарри о нелепом
мамином поклоне медсестрам, и муж с женой вместе смеялись, а вокруг падали с неба мертвые пчелы.
Щетки стеклоочистителей мягко смахивали их с лобового стекла.
В ту ночь Анна ворочалась в постели, пытаясь произнести правду вслух.
Карты наших восхитительных тел
277
Прости, попыталась она. Я не могла… Она начала формулировать мысль, но слова только нелепо дрожали
на кончике языке. Твердые губы глухо стучали друг
о друга.
Чего я так боюсь? спросила она у потолка. Взгляд
упал на книжку о раке рядом с кроватью, на Библию
и бумаги на столе Питера, на простой строгий крест,
что висел на стене над комодом, все еще забитым его
вещами. Это слишком, подумала она. Слишком.
В четыре утра, когда сон так и не пришел и не избавил
ее от самой себя, она впервые в жизни сделала то, за
чем не раз заставала дочь. Она выбралась из постели,
спустилась по лестнице и вышла на улицу через дверь
в кухне. Кое-как переставляя ноги-палки, подгибая
пальцы, она проковыляла в сад за Лииными развалинами.
Пройдя достаточно далеко и ощутив некоторую свободу, Анна выпрямилась и тихо сказала: Я не могла себя
заставить — полям, живым изгородям, плывущим
облакам, ветвям света и земле, что приветливо поймала
в открытые ладони ее босые ноги. Мне не хватило духу
признать, что я не справилась. Прости.
Она говорила все громче, в ветер, слова складывались
в воркованье, ноющую боль, покуда Анна не почувствовала себя обыкновенной плачущей горлицей, чей
крик в порывах утреннего ветерка возвещает о наступлении
нового дня.
278
Мэдди Мортимер
Прости, прости, прости.
Признание
Ткань может стать полупрозрачной,
когда воздух в пространстве между волокнами заменяет
вода;
волокна хуже отражают свет, связи
рушатся; свет проходит насквозь.
Лия вспомнила, что читала об этом, когда гуглила
коэффициенты преломления для домашней работы
Айрис по физике. Она обнаружила: когда дело доходит
до «гугла» и науки, ответ почти всегда один:
свет.
Карты наших восхитительных тел
279
Свет. Вот. Мгновенный проблеск
сильнейшего чувства.
Утром у них сломалась сушильная машина, и Лия уже
какое-то время разглядывала простыни на импровизированной сушилке, которую соорудила в саду из кольев
и шпагата. Что-то здесь неладно.
Беру след. Иду на неладный дух, влечет меня нюх
прямо к точке всех бед.
Может, Гарри по ошибке купил другой стиральный
порошок? Новый, неприятно знакомый запах поднимался от простыней — очень похожий на запах того
порошка, которым Анна стирала белье в Лиином детстве. Запах сада у дома поздним летом.
Сад. Лето. Ах-ах! Лезу в узкую щель,
в дыру, что прорезал страх.
Дело не только в запахе. Сама картинка: белые простыни на веревке. Лию захлестнули эмоции, которые она
пока не могла соотнести с местом и временем.
Ибо там, впереди, та самая сцена.
Ясный как солнца луч, сквозь тьму
я торю к ней путь.
Ибо там, на веревке, на прищепке из двух сердец,
в глубинах ее черепа, висела ярость. Она наполнила
память несуществующим ветром, она рвала, вздувала
и трепала хлопающие простыни.
280
Мэдди Мортимер
Вдруг словно кто-то распахнул все двери
и ставни дома, впустив ветер, меня уже
несет, влечет, тащит вперед,
швыряет плашмя на ее
гиппокамп,
таламус,
амигдалу,
скопления серого вещества и
электроимпульсы;
резкие порывы не стихают
распыляют меня по всему этому месту,
где хранят, вспоминают, записывают чувства и мысли,
где время на ходу переделывает правду.
И Лия вдруг во всех подробностях вспомнила тот ужасный разговор, только теперь казалось, что она наблюдала за происходящим не своими глазами и не в реальном
времени, а со стороны, с высоты, на какую взбирается
разум, когда много раз прокрутит одну и ту же сцену.
И вот я брожу по саду у дома священника, смотрю, как она,
восемнадцатилетняя, с разбитым сердцем и рукой на перевязи встает из своих известняковых руин. Она подбирается
к матери. Та вешает на веревку последние простыни.
Я слышу, как начинается их разговор:
Прошу, говорит она, прошу, не выгоняй его.
Все решено, отвечает мать. Он уже уехал.
Слова повисли в этой ослепительной белоснежной
преграде меж ними; такой тонкой и влажной, что каждая видела на просвет четко очерченную тень другой —
Карты наших восхитительных тел
281
переступающей с ноги на ногу, сожалеющей, нерешительной. Лия ощутила беспомощность и уверенность,
что все это подстроила Анна, чтобы отобрать у нее
Мэтью. Было чувство, словно она наконец достигла
сияющей вершины своей жизни и обнаружила, что
гости уже расходятся. (Господи, тебя разве не предупредили?) У них были планы, будущее. (Увы, рейс отменен.)
Их ждал Лондон. (Нелетная погода. Непредвиденные
обстоятельства.) И вот Мэтью уехал, не попрощавшись.
Я жалею, что появилась на свет,
говорит она, так тихо, что слышно, как пары этой истины
прожигают ее насквозь;
как восхитительны ее ненависть, отчаянье, боль!
У Лии сжались кулаки. Конечно, мать тут ни при чем.
Мэтью принимал все решения сам. Сейчас было стыдно вспоминать, какой она была жалкой, какой мерзкой
в своем обожании. А потом прозвучал мамин ответ.
И он оказался даже страшнее того факта, что Мэтью
уехал, страшнее ее вмешательства, страшнее всего, что
она когда-либо говорила Лие:
Наконец у нас есть что-то общее.
Руки Лии безвольно обвисли, из пальцев стремительно
вытекала жизнь.
Знаешь, я никогда не вернусь, отвечает она.
Ей щиплет глаза.
Я уеду и никогда сюда не вернусь.
Вновь этот убийственный силуэт матери за простыней.
Да, в их собственном крошечном садике, созданном
282
Мэдди Мортимер
Гарри, Лия видит мамин силуэт и прижимает к себе
пустую корзину, будто все это пустяки, будто дни —
просто дни, а белье — всего лишь белье, и простыня
высохнет, и ее уберут в шкаф вечером или утром, смотря какая погода, и цикл начнется опять.
Вот и хорошо. Хоть поживем спокойно.
Несгибаемый голос Анны. Всюду. Заключительный
порыв ярости — и Лия вновь одна.
взрыв
вдрызг
брешь
течь
Девочка становится полупрозрачной,
когда боль заменяет белки в ее коже;
у души нет выхода, она больше не может
— совсем или почти —
отражать любовь.
Вот так запросто1.
1
Я пробрался внутрь.
Глава седьмая
Зная меня, зная тебя1
По-настоящему постичь, осознать нечто —
это акт разрушения.
Теперь-то я понимаю.
Теперь, когда там, где ее конец
и мое начало,
притаилось сложное,
мутное, скользкое.
А ведь подсказки были всюду.
Взять, например, немецкое слово
begreifen — постигать,
в котором прячется бойкий глагольчик greifen
[схватить/
поймать/
сцапать].
Этимология слов обнажает больше правды, чем можно
подумать,
1
Песня группы «ABBA» «Knowing Me, Knowing You».
284
Мэдди Мортимер
как ДНК из фрагмента ногтя или пророчество, выжатое
из Протея.
Со- в осознать, как и латинское cum, имеет значение
[с/
вместе/
рядом].
Быть может, я всегда только этого и хотел. Быть рядом.
Быть с ней. Но она позволила мне схватить ее. Она
позволила этому похищению произойти, и теперь в подвале ее тела сидит эта
[девочка/
женщина/
тварь].
Ее надежда тонка, но как же силен в ней стокгольмский
синдром!
Наша первая ночь в Мозгу объяснит все куда лучше,
чем я;
наш странный маленький сон,
такой яркий, аж тошно:
Было три утра, ее голос стекал в щели меж половиц;
твердил без конца Мне нужен воздух; здесь слишком сыро
и душно, выпустите меня, умоляю. И так снова и снова,
даже противно, так обрыдла мне эта ясность, то, как
глубоко мы постигли и осознали друг друга, что я просто
сгреб ее и закинул в багажник «Фиата 500».
Я ехал часами, пока не забрался очень далеко от всех
известных нам мест.
Карты наших восхитительных тел
285
Она вышла в поле, распуталась.
Я дал ей карту; воспоминание о нашей совместности.
Она побрела в рассветную полутьму.
Я несколько раз обернулся. Она — ни разу.
Вот тебе на!
Уж этого мне никак не постичь.
Яблоки и багажники
Всю ночь Лию окружал землистый запах сырого багажника, а под холодным телом шелестели газеты.
Во сне она сидела в багажнике. Двигатель тихо урчал,
темнота была такой плотной и полной, словно Лия
опять очутилась в утробе,
кожа казалась амниотически гладкой, ногти
мялись, как теплый воск. Лия потрогала
свой живот — не нащупает ли пуповину?
Страшно не было. Не было даже странно.
Веки трепетали, смыкались, она впала
в немой благостный ступор — будто ее лишили
всякой власти. Всякой воли. Последней надежды.
Похититель неустанно катил сквозь ночную тьму.
Куда — не имело значения.
286
Мэдди Мортимер
Поездка могла бы показаться пугающе безмятежной,
если б не резь, колотье в глубине ее странной губчатой
черепушки. Должно быть, решила она, что-то похожее
испытала Ева, вкусив от запретного плода, в тот миг,
когда мир хлынул внутрь
и ее плоть превратилась
в его тюрьму.
Самый (пока что) любимый факт
Стоит пробраться в голову —
и можно уходить-приходить,
когда вздумается.
Как дьявол в дом священника,
как мальчик в девочку,
как читатель в книгу.
Балет
Не прислоняться.
В свете ламп подземки Айрис выглядела такой чистой,
хрустящей и новенькой.
Лия невольно вспомнила, как доставала из ванной ее
маленькое разгоряченное тельце. Да-да, точно. Она
сидела на кровати после мытья, в полной безопасности, свежая и готовая к тому, что позже явит ей во
сне ночь. Только ощущение безопасности пропало. Ох,
так не терпится, сказала Айрис. Ее глаза серебрились
от театральности происходящего, пальцы ковыряли
Карты наших восхитительных тел
287
плакат на стене. Лимонно-желтой краской из баллончика кто-то вывел на плакате слова:
Имей же веру
Прекрати, отойди подальше.
Почему?
Лия мрачно посмотрела на толстые буквы, недавно
намалеванные уверенной рукой, стремительно-восторженным движением, и почувствовала холодок
в животе.
Жуткая надпись.
Айрис взглянула на хрупкую женщину в одежде ее
матери, от которой еще немного пахло мамой, и решила не спорить. Гарри подмигнул ей, как бы говоря
«спасибо».
Гарри выглядел превосходно. Он давно так не одевался. Лие захотелось прижать свое спичечное тело
к его телу, почувствовать, как вспыхивает макушка от
прикосновения его губ, подбородка. Хотелось сказать:
помнишь, помнишь те мгновения на эскалаторах, дни,
когда мы безупречно исполняли свои роли? Но тут
Лия поняла, что не может отыскать в памяти ни одного
конкретного случая или мига, который показался бы
Гарри действительно значимым или обнадеживающим.
Подошел поезд, и Айрис шагнула в вагон. В тесном
замкнутом пространстве она будто резко выросла —
стала чуть ли не на фут выше, чем была на платформе,
288
Мэдди Мортимер
и по меньшей мере на два фута выше, чем на улице.
Лия погладила ее по щеке и сказала: Ты такая взрослая. Айрис шикнула на нее и смахнула со щеки руку,
но минутой позже вновь нащупала среди одетых тел
и крепко стиснула ее ладонь.
Гарри посмотрел на свою семью и ощутил внезапную
гордость, потому что они сияли, и это сияние понемногу распространялось по вагону, сообщая всем пассажирам, слегка подрагивающим и покачивающимся
на сиденьях, особую преходящую красоту.
Когда выйдем, надо поймать такси, сказала Лия, сосчитав станции. Не то опоздаем.
Обожаю черные такси, тихо прошептала Айрис ей
в плечо. Почему мы никогда не ездим на черных?
На улице Лия выбежала на мокрую дорогу ловить
машину: от внезапного движения лодыжки показались
хорошо смазанными, бедра встрепенулись, ожили,
суставы защелкали, как маленькие восклицательные
знаки, рассыпанные по странице.
Такси!
Такси!
Машина подплыла к ним по глубоким лужам. Волна
вырвалась из-под шин и взбежала на тротуарный
съезд, едва не окатив красивую женщину в эффектных красных лодочках на высоком каблуке. Женщина
отпрыгнула и облегченно взвизгнула, и Лия вспомнила
маленькую Айрис: как ее толстенькие ножки с пух-
Карты наших восхитительных тел
289
лыми пальчиками сгибались и дрыгались, отталкиваясь
от поверхности воды в ванной, прежде чем их бережно
в нее опускали.
Красивая женщина тоже ловила такси.
Лия шагнула обратно на тротуар. Красивые туфли, сказала она женщине своим самым уверенным, искренним материнским тоном, и женщина подмигнула ей,
открывая дверцу рукой с длинными накрашенными
когтями, и Лия ощутила особое тепло этой мимолетной
встречи, даже признательность, и сразу вспомнила, за
что полюбила город — за множество таких вот встреч,
точек пересечения, которые он предлагал, широко распахивая глаза и ладони и не прося ничего взамен.
Мам, окликнула ее Айрис, стоявшая в нескольких
машинах, папа сказал, такси нам не по карману, идем на
остановку.
Смысл
Идет дождь, она улыбается мне во весь рот, и
я не могу описать словами, какое это блаженство.
Какое блаженство —
быть здесь, снаружи,
двигаться среди настоящих текстур, жидкостей и вечернего воздуха
после стольких лет взаперти.
Радость действия, какую, должно быть, испытывает
существительное,
проснувшись глаголом.
290
Мэдди Мортимер
Момент, когда маленькая теория становится Фактом.
Она отвешивает комплимент моим туфлям. Хочется ее
расцеловать. А потом она, легконогая, отскакивает от
меня на дорогу, и я на миг попадаю в финал «Побега из
Шоушенка», где сверкают молнии и под громовые раскаты звучит саундтрек Томаса Ньюмана, и Тим Роббинс,
одолев пять сотен ярдов по трубам, как Иисус, простирает в стороны руки.
Свобода по-голливудски.
Я обнаружил себя в обличье довольно бесполого создания с отменными икрами и красивым поясничным изгибом. На мне роскошные «лодочки» с открытым носом
и красной подошвой. Жаль их портить, но то, как они
стучат по асфальту, а асфальт отзывается едва ощутимыми разрядами тока — это магия перкуссии в чистом
виде. Водитель на нас — на меня — и не смотрит. Мы
стоим в пробке, но мне тепло, и я натягиваю рукава, как
перчатки, и растираю голые лодыжки, и когда неверный
вечерний свет расцвечивает окна такси, я ощущаю полное
удовлетворение.
Водитель вздыхает, косясь на меня в зеркало заднего вида.
В такие вечера задаешься вопросом, какой во всем этом
смысл, говорит он, с напускным благодушием кивая на
вереницы автомобилей, и мне хочется сказать ему: что
значит «какой»? Смысл в этой дивной погоде. В пайетках дождя на стекле, в этой силе и нежности, и в этих
туфлях, и в этой свободе. Смыслов великое множество,
множество, но я лишь тяну угу и смотрю на свое отражение, запертое за стеклом, такое нематериальное.
Карты наших восхитительных тел
291
На самом деле мне хочется стянуть левую туфлю и вонзить острый каблук водителю в шею, пробить трахею,
но
нет. Нет. Нет.
Потому что…
какой в этом Смысл?
Из такси выхожу совершенно другим человеком;
высоким подростком с яростной россыпью прыщей на
подбородке.
Чувствую внутри огромную тестостероновую силу, но она
никуда не направлена; совсем не как у того изготовившегося к броску, окаблученного тела, в котором я пребывал
минуту назад.
Перехожу дорогу — и вот я уже младенец, у меня режутся
зубки. Следует помнить, что младенцы постоянно страдают от отека и боли в челюстях, ушах и щеках, потому
что все это пронизано одной сетью нервных путей. Толкнув входную дверь театра, я оказываюсь очень старой,
очень хрупкой старушкой, вставные зубы гремят с каждым трудным шагом, но вот рядом появляется рука, рука,
на которую можно опереться и передохнуть, и я чувствую
запах талька и розы, ощущаю привкус морковного супа на
внутренней стороне щек. Здесь определенно царит покой,
покой и не очень сильная, вполне терпимая боль, но останавливаться мне нельзя.
Двигаясь сквозь толпу, вдруг ощущаю себя очень блеклым, фетровым, невыразительным. Когда меня вешают
на крюк, я сознаю, что превратился в черную шляпу —
очевидно, это никуда не годится, и спустя мгновение
жаркого молекулярного переноса я выдираюсь из фетра
292
Мэдди Мортимер
и оказываюсь в брюхе крысы. Она незаметно проскальзывает в дверь служебного входа.
Красный коридор. Вспоминаются интерьеры ее яремной
вены, что ведет от горла в глубины лица.
За кулисами я переношусь
в свое лучшее тело;
я — талантливый хореограф.
Сегодня он играет злодея в белом трико. У него огромная
звериная голова.
Здесь собрались все.
Лютик, Ископаемый, Бархат, Садовник, Голубка и весь
терпеливый хор, они завязывают на ногах атласные
пуанты, бормоча под нос странные заклинаньица, и меня
переполняет
облегчение:
успел!
Моя труппа, мои танцоры, слышу собственные слова.
Все оборачиваются и послушно смотрят на меня, разминая и выгибая шеи, щелкая ими из стороны в сторону.
У нас небольшие изменения в плане.
Иктсуарпок
Конни забронировала для них лучшие места в зале.
Ряд 3, места 11, 12 и 13. Сцена шла по центру и прости-
Карты наших восхитительных тел
293
ралась в стороны, занавес струился сверху, как пальто
Бога, который ждет момента, чтобы повернуться к зрителям лицом.
Айрис сидела между Гарри и Лией, ее голова на тонкой шейке была запрокинута, губы чуть приоткрыты,
словно перед поцелуем, и она восхищенно разглядывала роскошное убранство.
Лия ощутила ласковый укол почти-зависти; ее дочке
так легко давался восторг.
Для сегодняшнего балета внутреннее пространство
превратили в роскошный оперный театр. Обалдеть,
тихо проговорила Айрис, глядя на толстые колонны,
переходящие в резные золоченые карнизы, что вились
по стенам зала и безупречными фестонами взмывали
к сводчатому потолку. Внизу, вдоль края полукруглой
сцены, разместился оркестр.
Еще даже не началось!
Гарри, широко улыбаясь, повернулся к Лие. Как здорово, читалось в его взгляде и улыбке,
правда же? Здорово. У Лии пухло румянились щеки,
когда она показывала пальцем на скользящих по рядам
важных господ и матрон.
А где Конни?
Лия приникла к Айрис: та вскинула брови, отчего
остальное лицо как бы скомкалось — такое знакомое,
такое родное выражение.
За кулисами, думаю.
294
Мэдди Мортимер
Вежливо настраивались струнные, а вокруг вздымался
и опадал гул человеческой симфонии. Наконец последние зрители заняли места; тихо постанывая на каждом
шагу, по проходу, опираясь на руку мужа, прошаркала
старушка.
Гарри, Лия и Айрис устроились поудобнее. Все стихло.
Заныла виолончель.
Как это, наверное, здорово, сказала Айрис, выступать
на сцене. Лучше не придумаешь. Столько внимания!
Великий дар
По тому, как мои танцоры разжали кулаки, я понимаю:
в зале погашен свет. Финальные ноты молитв тихо парят
по воздуху. Невесомые. Благословляя, привнося личную
нотку, я делаю шаг вперед и выдыхаю на сцену ее вкус, ее
дыхание, ее аромат.
ХАААААААААААААААА
Сейчас я как Бог, что вдыхает в первого человека жизнь,
осеняет
ветерком первый день.
Вступает оркестр;
все вокруг озаряется светом планет.
ЩЕЛК ЩЕЛК ЩЕЛК ЩЕЛК
Свет палит беспощадно; от ярких лучей подкатывает
тошнота, я невольно сник. Даже за кулисами его почти
Карты наших восхитительных тел
295
невозможно терпеть. Пусть планеты пронизывают все
кругом этим кошмарным сиянием, я делаю то, что привык:
приноравливаюсь.
Первой выходит Лютик; целую ей ножки, прежде чем
она вылетает на свет, моя дивная солистка в тоненьком
желтом платьице; хор выпархивает за ней вслед.
Когда все начинается, я чувствую ее пульс, ускоряющийся бой на 11-м месте 3-го ряда, эта пульсация лижет меня
изнутри, лижет, бьется, как язык в отчаянном поиске
вкуса, что соединит мышцу с воспоминанием; мигом
позже я ощущаю, как мои пальцы отводят занавес, и я
гляжу в зал, ища ее лицо, потому что, будем честны, мне
тяжело дается отдельное существование, куда тяжелее,
чем я ожидал.
тук-тук
тук-тук
тук-тук
По сцене мечется,
туда-сюда порхая,
Лютик.
Лица в зале необычайно неподвижны; они отслеживают
взглядом неистовый разбег упругих юных икр.
Внутри атласного пуанта нельзя не различить суставов
треск, щелчки фаланг от каждого прыжка, стон ногтя
вросшего, мозоли, натоптыша и сине-черных пальцев под
гнетом тела, трудно не прозревать за легкостью и красотой лишь
нелепое
тщеславье человека.
296
Мэдди Мортимер
Трудно, взглянув на женщину, не видеть только
мерзкое ее нутро.
Тут замечаю в ее глазах ужас узнавания; моя сцена — это
мастерская в глубине ее сада. До нее наконец-то доходит:
я здесь, из меня так и прут подробности всех ее неудач
и падений…
Для тебя,
хочу прокричать,
это все для тебя,
но лишь вскидываю руки высоко над маской-лицом, челюсти ставлю на место со щелчком и слышу, как оркестр
переходит на мрачный лад, будто в мелодию сочится яд.
Танец Протея
Лия заметила его первой — зверя, танцора в чудовищной маске. Он поигрывал за кулисами крепкими
мышцами точеных бедер, почесывал кожистые руки,
а юная балерина в желтом атласном платье грациозно
порхала по сцене, вздергивая голову под крики струнных, вздевая ножку так высоко, что та будто отделялась
от гибкого торса. Она расцвечивала сцену желтым.
Айрис восторженно взвизгнула, и Лия на миг вспомнила мощные извивы ее растущего тельца в утробе,
первый удар
детской головки о лоно.
Айрис пихнула ее в бок: Мам, смотри! Смотри, это же
прозор!
Карты наших восхитительных тел
297
Приложив все силы, Лия просияла улыбкой и кивнула.
Точно!
Кто-то на них зашикал.
Зверь запрыгал между деревьев, ломая ветви, разнося
сцену в клочья, сдирая кровли с домов, пропитывая
несведущих танцоров своим воем, слюной, грозя им
особым адом и при этом непрерывно меняя обличья — так, чтобы влиться в кордебалет, приникнуть
своим чудовищным телом ближе, закрутить интрижку,
украсть мать или умыкнуть отца, и все это, не теряя
чужого лица.
Айрис подумала об Огонь-Деве.
Гарри — о Мэтью.
Лия — о смерти.
Публика вздрогнула; сменилось время года.
Вот из мертвых песков, как Лазарь, восстал красивый
мужчина, отряхнул от пыли иссохшую серую кожу.
С небосвода
на тросе рухнула старуха с белыми крылами,
и выпал снег.
Красивый мужчина поймал ее тело за миг до удара
оземь, и Лия
охнула,
так это было жутко. Они затанцевали, как мать и сын,
а публика зябко ежилась.
298
Мэдди Мортимер
В морозном воздухе, вбирая дыханий крупицы, багровели сотни открытых ртов. Лия внезапно ощутила
запах
полусырого картофеля,
Аниного стирального порошка,
пота, что собирался у Мэтью
в районе ключицы.
Временами зверь исчезал, но Лия-то знала: он здесь;
тень его была всюду, зубрила текст, пузырилась с изнанки, прислоняясь то к красному горизонту, то к серой стене средневекового града, то к меловой круче.
Перед каждым его возвращением балерина в фиолетовом бархате проносилась над сценой летуче,
чтобы бережно сменить декорации.
С каждым разом он делался все сильней. Выскакивал
из-за кулис с новой грацией. Ведьма. Пастух. Саранча.
Царь людей.
Она наблюдала за игрой света на профиле Гарри, его
щеки были румяны.
Думает ли он о том же, о чем и я?
Видит ли то же, что вижу я?
Его пальцы стучали под новый ритм, когда танцоры
на сцене разбегались, впуская Весну. Садовник в расшитых зеленых одеждах бросил вызов чудищу в теле
волка, и даже Гарри почуял знакомый, пропитавший
обивку кресел землистый запах: так пах компост в их
саду.
Карты наших восхитительных тел
299
Победа Красного Дьявола
Никто не любит хвастунов, но у меня все расчудесно,
правда.
Маленький домик в углу сцены лежит в руинах. От
каменных стен остались одни пеньки. Как зубы младенца.
Точь-в-точь развалины старого дома в саду ее детства.
Маленькое, стертое с лица земли королевство, которым
она некогда правила.
Я чувствую зрителей, их вес болтается на конце крючка,
когда я швыряю их влево и вправо: то запущу в открытое
небо, то сдерну обратно вниз.
Это так весело, что я не сразу признал мотивчик, дьявольски прокравшийся в музыкальное полотно — о, впереди Основное Блюдо, Magnum Opus, Pièce de Résistance1.
Сквозь стену света выискиваю в зале их лица. Дочь пристроилась ей под бок. Бедняжка очень старается, но все
равно видно, что и она учуяла запашок. Красную вонь.
Он влетает чуть невпопад. Немного раньше, чем я ожидал, врывается на красном велике в зрительный зал. Все
дружно оборачиваются на его приветственный клекот.
Сотни голых затылков и шей открыты моим глазам:
вот бы сейчас взять скальпель и пройтись по рядам, как
дети бегают с палками вдоль перил. Устроить трезвон.
Отнять два десятка жизней — махом одним.
Думаешь, работает?
1
Коронный номер, гвоздь программы (фр.).
300
Мэдди Мортимер
Ах, как он мчит по проходу — прекраснейшая из пантомим. Вот он! Неочевидный герой! По залу проносится
один на всех вздох облегчения. Редкостное единение.
Прежде чем я успеваю изготовиться к бою, он вскакивает
на сцену — прыг! —
зубцы приходят в движение, и
я ощущаю внутри небольшой разлад,
легкий
синтаксический сдвиг.
Начинаем танец Давида и Голиафа, его красные ноги
летают
у меня над головой, чувствую на плече его ядовитый
выдох;
мы помогаем друг другу
порхать, скакать, крутить фуэте,
исполнять гранд жете,
вот летит кулак, удар
по моей голове; он изыскивает все новые
способы ссучить,
порвать и раскидать мои изменчивые части тела по
полу, и вот из нас двоих я
умираю,
я здесь слабак.
Он наконец отходит: дает каждому отвести душу, внести
свою лепту. Лютик окатывает меня утонченным светом.
Бархат оглушает кромешной тьмой. Голубка рвет кожу,
клювом дерет клочья меха. Садовник кромсает крылья
косой. Ископаемый обращает в камень половину моего
взятого напрокат тела. Они обрушивают на меня свои
стихии, свет и небеса, камень и глину.
Карты наших восхитительных тел
301
И вот я ползу,
ползу на брюхе в угол к древним руинам,
к ее земле
обетованной.
И думаю о саранче. Как эти насекомые выжили в невыносимых для человека условиях. Как их нашествия оставляли след в веках, Писании и истории и как они, умирая,
питали землю своими тельцами. Никому не приходит
в голову возблагодарить саранчу и других отвратных
созданий, что на самом деле несут миру столько добра.
Свет потускнел, в зале царит полутьма. Вместо музыки —
лишь ее пульс.
Заползаю в развалины, еле тащусь.
Последнее, что я вижу перед своей
упоительно правдоподобной кончиной, —
ее улыбка
летит ко мне, как чудо, взрезая
плотный, выхолощенный воздух.
И вот меня уж нет,
он одержал верх.
А она получила
свою порцийку победы.
Маска
Когда зрители хлопали, у Лии по лицу струились слезы.
Онаподнялась, дрожа, со всеми, и вместе они были
как волоски, что встали дыбом
на ее загривке.
302
Мэдди Мортимер
Красный мальчик стоял ровно по центру, широко улыбаясь, то и дело сгибаясь в глубоком поклоне.
Он на секунду встретился с Лией взглядом и заморгал,
как моргают звери
за прутьями клеток.
Только представьте, что он сейчас испытывает! Айрис
безудержно хлопала, то и дело поворачиваясь лицом
к валу оваций. Это магия!
Красный мальчик исчез, на поклон вышла труппа.
Лия натянула куртку, Айрис, тихо-тихо сказала она,
выуживая из-под сиденья сумку.
Химия. Кажется, она действует. Я это чувствую.
Айрис важно кивнула, будто ей сообщили
единственную на свете тайну, какую стоило знать.
Конни ждала их на улице. И явно нервничала.
Ну, понравилось? Как вам?
Великолепно, ответил Гарри.
Лия крепко прижалась к Конни, впитывая сквозь
одежду родной запах. Спасибо, твердила она, спасибо,
спасибо, снова и снова. Она заглянула подруге в глаза,
лиловые в свете ламп.
Вот теперь ты точно — национальное достояние.
Карты наших восхитительных тел
303
Конни просияла, но позже ночью вспомнила этот момент, тон, каким была произнесена фраза, и как нежно
при этом подруга стиснула ее руку, и ей стало страшно,
что на самом деле Лия сказала другое: Об этом
можно больше не волноваться.
Вычеркнула из списка одну из причин,
почему ей нельзя умирать.
В автобусе по дороге домой Лия смотрела на свое отражение — запертое за стеклом, нематериальное.
Маска, тихо сказала она, наблюдая, как на стекле конденсируется ее дыхание.
Ее порадовало это неожиданное доказательство того,
что она еще жива.
Что?
Ну, в финале. Хорошо бы зверь снял маску. Я хотела увидеть его лицо.
Зверь
сущ.
[мн. звери]
1. Животное, особенно хищное, крупное и опасное.
2. Нечеловечески жестокий, грубый, бессердечный человек.
3. Тварь, которую ты только что победила.
304
Мэдди Мортимер
Неделя 7
Мать Лэн — наркоманка.
Ну, это все объясняет.
Что объясняет?
Почему ей такую дрянь с собой на обед дают. Четыре
сырные палочки и яблоко? Фу-у-у!
Поблизости
Айрис.
Что?
Как думаешь, что с нами случается после смерти?
Тишина. Усердная работа мысли.
Думаю, мы остаемся где-то поблизости.
Последнее МРТ
Ее тело — наше тело — кладут на противень и задвигают
в чистую белую печь. Выглядит чрезвычайно фантастично. В такие минуты она кажется мясом, отбитым куском
филе, распластанным по сковородке и ждущим момента,
чтобы всех отравить. Радиоволны, ядерно-магнитный
резонанс и немного Шопена, что разливается по ее телу,
как алкоголь.
Карты наших восхитительных тел
305
Пока она ищет подходящее воспоминание, в котором
можно укрыться, я коротенько скажу, что это весьма приятно: спустя столько времени сложить наконец два плюс
два; увидеть, как каждый из них занимает свое место
в контексте. Я притачиваю тени к их ногам, наблюдая,
как они занимают позиции в пространственно-временном
континууме, и т. д., и т. п.
Вот оно!
Сцена разворачивается на тротуаре.
Маленькая девочка (дочь) скачет, танцуя, по очагу в левой
височной доле. Девочке года четыре, не больше, и у нее
ужасная, просто ужасная стрижка. Она перескакивает трещины. Столько прыгучести в ее крошечных ножках, когда
она взлетает, приземляется, делает шаг вперед… а потом
ловит воздух в кулак и вопит: Он здесь! Вот он! Здесь! да
так задорно и безыскусно, что хочется завопить вместе
с ней. Мы беремся за руки. Она глядит на меня. Он здесь!
Ее тело — наше тело — входит в контакт с тем страхом,
что она ощутила тогда — мистическим сожалением об
ошибке, которую лишь предстоит совершить. В воспоминании мать вопрошает: Ты про что, зайка? Что ты нашла?
Девочка не отвечает, только смотрит в упор на меня.
И трещины начинают расти.
Ось
Миг, когда жизнь качнулась на своей оси: ты чувствуешь, как все, что ты знал о борьбе, надежде и справедливости, просто выскальзывает из тебя и исчезает.
306
Мэдди Мортимер
Разум следует заранее готовить к такому очищению.
Зимний день, когда им сообщили новость, был необычайно светел и ярок; он раскладывал по дорогам большие щедрые глыбы золотого света. Муж и жена молча
ехали в автомобиле, трагедия приглушала свое начало,
смягчала предстоящие минуты.
В больничных коридорах стояла необычная тишина,
словно их выскребли по этому единственному случаю,
и Лию охватил странный покой. Гарри тоже не нервничал. Он дышал размеренно, тихо, на коже — мягкий утренний морозец. Порой люди уповают исключительно
на несоответствие между моментом и его значением,
думала Лия. На барьеры, опустошенные умы, тела, что
наглухо закрылись и ничего не впускают внутрь.
И вот муж и жена сидели и ждали приглашения в кабинет, как в любой другой день. Потом вошли, словно
обыкновенная супружеская пара в ожидании обыкновенной врачебной консультации, к каким они привыкли за последние восемь лет: Лекарства работают.
Предлагаю попробовать что-нибудь новое. Американские
препараты. И проведем небольшую операцию.
В кабинете сидела медсестра, бледная, будто
вырезанная из засвеченной фотографии.
Врач с глазами императора собрался с духом.
Мне очень жаль, сказал он.
Очень жаль.
И вот тут они пошли ко дну. Сквозь тонкую обивку
стульев, на краешках которых примостились. Сквозь
Карты наших восхитительных тел
307
ковер. Сквозь слои земли и скальной породы. Они
вместе тонули сквозь собственные быстротечные годы,
свет
и историю,
полную надежд.
Метастазы проникли в мозг. Вот сюда.
Лия подняла глаза на снимок — подсвеченный итог
всей ее жизни.
Со снимка ей улыбались три маленькие опухоли.
И сюда.
В печени шел активный рост раковых клеток.
Небольшие россыпи в легких — разбухли.
Он всюду.
Порой язык слишком примитивен
Гарри, который был так отважен, так спокоен, сделал
резкий вдох — словно ему вырвали легкие; воздух-то
был, но ему стало некуда поступать.
Порой язык слишком неточен
Химиотерапия не помогла.
Врач рассказал им о клинике в Германии, потому что
врачи, как влюбленные, должны вселять надежду. Должны предоставлять утопающим
соломинки,
за которые можно цепляться.
308
Мэдди Мортимер
Гарри цеплялся и цеплялся.
Да. Да. Мы поедем. Мы найдем способ. Обязательно.
А Лия продолжала тонуть.
Разумеется, есть ряд условий, осложняющих дело.
Большие расходы.
Лие могут отказать в лечении — возможно, организм
уже слишком ослаблен.
И нет никаких гарантий, что это подействует. Теперь-то мы знаем, как он агрессивен.
Лия тонула сквозь кожу, кости и органы, сквозь кабинет врача, его стол, медсестру и мужа, далекого, как
луна в «Солнце Капри».
Я с ним не справилась, тихо сказала она всем сосудам и тканям на дне своего тела — коробочки из-под
сока, — я пыталась, но не справилась. Простите.
Порой язык слишком кроток
В тот день ничего не росло.
Вот вам факт:
Хуже смерти лишь осознание ее близости.
Функция свободы
Наверное, может показаться, что я получаю удовольствие
от этой «вести». От руки, по-гладиаторски вскинутой
вверх, и крика
Вот победитель!
Карты наших восхитительных тел
309
На самом же деле нет. На самом деле происходящее
кружит мне голову, ошеломляет, гнетет.
Потому что такая власть — это великое бремя. И великая
честь.
Потому что на самом деле…
Я только начал входить во вкус.
ТЕЧЬ
Напоминалки самому себе
Отныне мне не следует:
1. рассказывать остальным
2. перебивать
3. есть в три горла
4. отвлекаться
5. перечить или критиковать
6. быть сентиментальным
7. постулировать существование Бога
8. испытывать чувство вины
Глава восьмая
Ее сердце и тело ее мужа
Сквозь запотевающее окно ванной Лия наблюдала за
Гарри в саду
и запивала стероиды
молоком из чашки.
Утром оба проснулись, чувствуя друг в друге легкие
перемены;
смерть стала на день ближе,
у Лии шла носом кровь,
а у Гарри вместо глаз
выросли два безупречных одуванчика.
Лия протянула костлявый палец,
чтобы погладить желтые лепестки,
но он их снова закрыл, как ребенок, еще не готовый
появиться на свет.
Нет, еще рано.
Она слабо улыбнулась и сказала:
Твои глаза.
Когда он открыл их вновь, лепестки исчезли и открылись
белые «часики»; зрачки сокращались на свету, мириады
опушенных семянок готовились полететь от малейшего
дуновения, тихо отмеряя последние часы ее жизни.
Карты наших восхитительных тел
315
Жена моя, хотел сказать он, но вместо этого
прижал большим пальцем каплю крови у нее под
носом, чтобы та не скатилась в рот.
С грустью посмотрел на желтые пятна, просочившиеся
в белки ее глаз,
отвернулся, чтобы достать салфетку из ящика.
Сегодня позвоню в клинику, сказал он.
И вот теперь она наблюдала, как Гарри расхаживал по
саду, прижимая телефонную трубку к своему странному новому лицу, а остатки молока в ее горле створаживались, отдавая железом.
Так проще, думала она,
теперь, когда в нас обоих есть что-то звериное;
он ходил взад-вперед, и стебли спорыша увивали его ноги,
с каждой минутой забираясь все выше.
Где-то неподалеку
включили радио: хор напевал
привязчивые первые ноты гимна
«Холодною зимою».
Лия ощутила внутри короткую, но яркую вспышку: все
хорошее, безопасное и
болезненное
прожгло ее насквозь.
1
Земля совсем п
ромер
зла, и реки лед сков
1
ал .
Она с трудом могла разобрать, что говорит Гарри. Речь
шла о деньгах. О расходах.
1
Здесь и далее текст рождественского гимна «Холодною
зимою» приводится в переводе Н. Радченко.
316
Мэдди Мортимер
У болезни много ужасных сторон, думала она, но самая
противоестественная и абсурдная — то, как она напоминает тебе, что в вопросах смерти и человеческого
достоинства важную роль играет не только удача, но
и экономический фактор — что порой
жизнь можно
купить и
продать.
Не знаю, чем мо
?
гла б
ы Христу я угодить
Выдыхаемый Гарри воздух замерзал и клубился. Лие
хотелось запечатать его дыхание в бутылки и потом
добавлять в молоко по капельке его надежды, древнего
лесного волшебства.
ь.
ит
одар
п
а
к
Будь я пастух, могла бы ягнен
Вы уверены? говорил Гарри, его слабый голос поднимался
к окну и проникал в щели. Сколько времени это займет?
Мы не можем ждать, это срочно, несколько раз повторил
он. Два парашютика сорвались с его глаз и улетели.
Будь я муд
рец,
нес
ла
бы младен
.
иам
м
и
цу ф
У нас мало времени —
это срочно,
очень срочно.
Можно подумать, что-то в этом мире не срочно.
Можно подумать, великая эрозия еще не началась.
А так… Я просто сердце
т
навек ему о
дам.
Карты наших восхитительных тел
317
Благодать
Спешки больше нет. Можно не торопиться.
В первые дни после новости я обнаружил, что природа
умеет уважать людское горе.
Лисы рыщут по другим улицам, другим дворам, а его сад
начинает цвести. Луковичные пробивают снег на клумбах, что мерно вздымаются, как грудь в полусне; даже
гиацинты, что два года отказывались цвести, моргая,
подрагивают в земле — совсем как она при пробуждении.
Сегодня мы повели в школу дочь. На полпути пришлось
повернуть назад. Не потому что погода испортилась или
похолодало, а потому что вокруг было столько
потрясающей красоты и света, и благодати.
Все вывернулось наизнанку, и теперь персонажи, что
некогда бороздили просторы ее вен, похоже,
прячутся
здесь,
повсюду.
То мелькнут за углом черные вороньи перья ее отца;
даже у предметов кухонной утвари появились знакомые
голоса.
На самом деле просто ее воспоминания, нервы, клетки теперь
проросли и живут во всем.
Я часто мысленно возвращаюсь к ландшафту ее живота
во время беременности — тугого, в кровоподтеках от бремени, от любви и от постепенно сосущего ее соки маленького голодного организма.
318
Мэдди Мортимер
Я нахожу утешение в мысли, что выкроен из той же
материи, из той же семантической ткани, что эмбрион.
Извивающееся нечто; утробный плод, маленький гиперактивный паразит. Славно иногда вспомнить, что мы не
такие уж и разные.
Ведь бóльшую часть времени я провожу в раскопках:
пытаюсь извлечь из недр ее прошлого золото.
Вот недавно нашел три чудеснейшие недели сразу после
рождения дочери. Выпиваю их до капли.
Живот начал привыкать к своему прежнему «я», улегся,
как море после потопа или горло змеи, переваривающей
добычу. Наши соски так разбухли и стали такими нежными, что порой болят даже от усталого взгляда мужа; зато
ее тело, наше тело еще никогда не казалось настолько
полезным и нужным.
После кормления муж развлекает дочь, и мы принимаем
душ под чудесный декокт издаваемых ими звуков, вода
струится по нашим грудям на живот — дряблый мешок
без утробного плода.
Когда мы выходим из душа, соски начинают истекать
молоком; белесые капли скользят вниз, как каучук.
И зачем только мылась, вместе думаем мы. Те три недели
в нашей жизни были только вода, молоко и недуг, пот,
вода, молоко и недуг.
Помнишь, как он следил, чтобы твое всюду покалывающее тело продолжало тикать? спрашиваю ее я.
Он входит в ванную, когда мы тянемся за полотенцем.
Карты наших восхитительных тел
319
Целует бусины нашего молока, ползущие по животу, одну
за другой, капля за каплей, мягко берет нас за талию,
стоя коленями на полу, и мы вместе смеемся; мой смех
спрятан внутри, как чернила раздавленной каракатицы
в подводном течении, как гнев, или лекарство, или незаметный раб в храбрости.
Заставляю ее вспомнить его лицо:
каким оно было тогда, неомраченное,
ясный взгляд и следы белого
на губах.
То был покой.
Выясняется, что хорошее приносит куда больше боли,
чем плохое.
Покой ранит сильнее и глубже, чем горе.
Третий, всегда идущий с тобой1.
Уехав из дома, Лия сдержала слово и полностью разорвала все связи с родителями. В последние месяцы перед отъездом она и так почти не видела Питера; он стал
к ней еще более равнодушен, чем когда-либо, а после
того ужасного разговора с Анной не осталось сомнений, что им лучше какое-то время пожить порознь.
(Они жалеют, что ты появилась на свет.)
Она изо всех сил пыталась стереть слова матери из
своей истории.
1
Т. С. Эллиот «Бесплодная земля» (пер. С. Степанова).
320
Мэдди Мортимер
НАКОНЕЦ У НАС ЕСТЬ ЧТО-ТО ОБЩЕЕ!
ВНИМАНИЕ
К ее приезду воздвигаю щиты с этой надписью прямо
на площади Пикадилли. Втиснутая на самом виду между
рекламой «Самсунга» и кока-колы, она начертана
жирными деспотичными буквами —
чтобы сразу бросилась ей в глаза.
(Простите, не смог удержаться.)
И вот Лондон уже в Лие; огромный, стремительный,
грязный, дорогой и совершенно не похожий на все,
что ей знакомо. Лия быстро сообразила, что в вопросе
человеческой свободы важную роль играет не только
экономический фактор, но и безбожие; что она может
поехать куда угодно и быть кем угодно, если не слишком церемониться со своим телом, выбором работы,
друзей и пространства.
Часы между занятиями в университете были набиты
ранними подъемами, бессонными ночами — она читала Мильтона в перерывах между глажкой простыней,
Элиота, пока растворялся известковый налет в унитазах,
стихи Дикинсон в вестибюле после работы; все это —
в дорогом отеле,
по которому бизнесмены
сновали взад-вперед, кожаными туфлями отбивая на ее
чистых полах
чечетку богатства.
Ага! Вот тут зарождается ее любовь к поэзии;
чувствую, как она распускается в ней,
словно бутон магнолии,
целиком раскрываясь
за ночь.
Карты наших восхитительных тел
321
Лия обнаружила, что горничные и официанты куда
живее студентов, эти ребята обладали смелой, всепринимающей легкостью, знали по несколько языков,
приезжали из мест поинтереснее Барнса или Халла —
из Буэнос-Айреса, Турции, Болгарии, Таиланда, —
и сквозь круглое окошко кухонной двери Лия смотрела, как все вместе они пьют до утра и смеются, и на миг
забывала о нем, надеясь однажды быть приглашенной
на их голубую планету серебристого света, сотрясаемую звоном стекла, меди, алюминия и зубов.
Мы его забудем, сердце!
(Напоминаю ей, как только она забывает.)
И сотрется след!
Когда ее пригласили, она села на стол, скрестив ноги
и смело демонстрируя собственный отрепетированный смех, изо всех сил скрывая внезапные приливы
боли, когда что-нибудь напоминало ей о необходимости забыть. Эмили Дикинсон, например. Или то, как
непосредственно официантка усаживалась на колени
к официанту.
Ты тепло его забудешь,
Я забуду свет1.
Она постриглась. Коротко.
О-о-очень коротко.
Она собирала по гостиничным ванным бутылочки
шампуней и мыла, иногда брала себе полотенце, пару
1
Эмили Дикинсон «Мы его забудем, сердце» (пер. А. Гаврилова).
322
Мэдди Мортимер
вышитых тапочек, а еще начала спать с шеф-поваром — раз или два в неделю он трахал ее в чулане, где
хранились специи.
От его кожи пахнет растительным маслом.
Он ущипнул кожу вокруг нашего шрама, и боль почему-то
сильнее (ТРАХ), чем та (ТРАХ),
какую обычно терпишь во время секса (ТРАХ) с человеком,
(ТРАХ ТРАХ ТРАХ) который тебе незнаком.
Кончив, он преподносил ей тарелку с изумительными
объедками.
Порой он дрочил, глядя, как она уплетает крокеты
с дичью или остатки запеченной на соли трески — под
звон приборов и чавк-чавк-чавк его члена.
(Извращенец.)
А потом на уроке рисования с натуры, который устроили какие-то третьекурсники, она встретила Конни —
и жизнь неожиданно просветлела.
Лия досконально изучила извивы вен на ее бедрах,
растяжки возле правой тазовой кости, очертания обеих
грудей; при этом она даже не знала ее имени. Во время
десятиминутных перерывов Конни обмякала, запахивала на обнаженном теле бархатный халат и уходила
изучать все его многочисленные изображения.
Лия работала только в красных тонах. Алый, темнобордовый, киноварь. Она писала тонкими кистями,
линии получались плавными, но решительными; у нее
уходил целый час, чтобы из хаотичных мазков вылепи-
Карты наших восхитительных тел
323
лось некое связное целое, но тело непременно рождалось — всегда под самый конец.
Конни сразу ее приметила.
В них столько печали, сказала она, коснувшись сосками
Лииного плеча.
Правда?
Да. Будто ты рисовала меня с изнанки. Кровь, мясо и уязвимость. Чудо! прошептала Конни ей на ухо, тихо-тихо,
словно им было лет по двенадцать, она рыскала по
детской площадке в поисках родственной души и остановилась на Лие.
Мы могли бы дружить.
Спустя пару месяцев они сняли вдвоем небольшую
квартирку, и Лия еще отчетливей поняла, какой ограниченной была ее жизнь в родительском доме. Конни
заваливала ее феминистской литературой, а по воскресеньям они запоем смотрели киноклассиков. Эти
фильмы создавали люди, о которых Лия никогда прежде не слышала — Хичкок, Кубрик, Бергман, Спилберг.
Ни Анна, ни Питер не пытались выйти на связь.
Тогда, чтобы платить за жилье, Лия устроилась на
вторую работу — уборщицей в театр за углом, сдавала
с большим опозданием очень средненькие эссе, подметала окурки, которые бросали посетители бара на
крыше, допивала из банок остатки пива, научилась
324
Мэдди Мортимер
своими руками делать холсты, смешивать краски, экспериментировала с маслом и мелом, а поздно вечером
возвращалась домой, под бочок спящей Конни (она
терпеть не могла спать одна). Почувствовав рядом
Лиино тело, Конни издавала во сне тихий звериный
звук, переворачивалась на спину и шарила по кровати
в поисках ее руки, и они уплывали вниз по течению,
в сон, вместе; две выдры, плывущие
к океану.
Короче говоря, она счастлива.
Вопрос: что делает человек, когда находит счастье?
Ответ: Отказывается от него.
Кинематографичность творчества
Эдварда Хоппера
Гарри сидел в метро и чувствовал себя персонажем
с картины Эдварда Хоппера. Висел на крючке, выглядывая из морозно-синей цветовой гаммы, замерев
посреди некоего забытого действия, которое никогда
не будет завершено.
Когда они с Лией только познакомились, она каждую
неделю таскала его по художественным галереям. Однажды они потеряли друг друга на выставке-ретроспективе, посвященной творчеству Хоппера. Вместо того
чтобы стоять на месте и ждать, когда она проплывет
мимо (он решил, что Лия может счесть это проявлением эмоциональной зависимости или даже неуважения к искусству), он стал медленно прохаживаться по
белым залам, созерцая безжизненных мужчин в костюмах и безмятежных полуодетых женщин, а те созерцали
Карты наших восхитительных тел
325
его со своих безупречно заправленных кроватей, из
комнат с панорамными окнами, пустых гостиничных
номеров и ярко освещенных кафе. И хотя Гарри провел
за этим занятием около получаса — может, минут двадцать, — он отчего-то моментально пал духом. Он не
получал удовольствия от дня, если в нем не было Лии,
женщины, которую он едва знал. И каким поразительно туманным, тихим и безбрежным может казаться
мир, думал Гарри, после первого же всполоха страсти.
В конце концов он ее нашел. Она опиралась на стену,
в ее глазах стояли слезы.
На стене Гарри прочел слова Хоппера.
Все, чем я хотел заниматься, — это запечатлевать, как
солнечный свет ложится на стену дома1.
У Гарри не было выбора. Такой версии событий,
в которой он ее не нашел бы, просто не могло существовать.
По вагону пронесся запах горячей соли и крахмала.
Кто-то ел картошку из «Макдоналдса». Гарри всегда
находил запах фастфуда до странности утешительным. Обнадеживающим. Он уже много дней толком
не ел. В глубине рта, вокруг коренных зубов скопилась
слюна.
Большую часть времени он проводил в переговорах
с немецкой клиникой «Голубка». Он звонил в немецкую клинику «Голубка», писал в немецкую клинику
1
Эдвард Хоппер, интервью Ллойда Гудрича от 20 апреля
1946 (из биографии «Edward Hopper» под редакцией С. Вагстаффа, Tate Publishing, 2004).
326
Мэдди Мортимер
«Голубка» электронные письма, гуглил альтернативные
методы лечения рака, предлагаемые немецкой клиникой «Голубка». Лия повернулась к нему и спросила:
Неужели она в самом деле называется «Голубка»? Голубка. Ты уверен? и он в пятый раз за неделю как можно
спокойнее ответил Да, и она прыснула. Вот умора!
смеялась она. Ну надо же!
Он не понял.
Гарри. Привет!
Кто-то окликнул его по имени. Он обернулся на голос.
Это была она. Конечно, она; ее очаровательная головка
покоилась на темно-синем шарфе, минимум трижды
обмотанном вокруг шеи.
Она села напротив, как будто ей предложили. Гарри
заметил, что понятия не имеет, какое у него лицо.
Может быть, он улыбнулся, поприветствовал ее, указал
взглядом на свободное место напротив? Возможно,
они увлеченно болтали о новом гастробаре, открывшемся на углу рядом с метро, или о том, можно ли
съесть стоя целый комбо-набор с «бигмаком», но Гарри
этого не знал, потому что все засовы, удерживающие
его сознание в пределах тела, вдруг отомкнулись. Он
ощущал себя в некоем пустом, бессловесном пространстве — будто покинул свой угол в ярко освещенном
кафе и прошел сквозь раму в белое.
Мне рассказали о вашей жене. Гарри попробовал сосредоточиться на стоне колес под ними. Мужчина запивал
картошку фри кока-колой, громко втягивая ее через
соломинку. Гарри решил промолчать, пусть продолжает сама — она неизбежно должна была это сделать.
Карты наших восхитительных тел
327
Это ужасно, сказала она. Очень искренне. Казалось,
она действительно убита горем. Не знаю, что может
быть хуже.
Последовала тишина. Она будто решала, стоит ли продолжать разговор. Знаете, я всегда думала… проронила
она, и Гарри поглядел на нее вопросительно.
Когда умирают родители — это печально и в то же
время естественно. Дети — ужасное горе. Непредставимое. Но есть такие сферы в жизни родителя и ребенка,
которые никогда не соприкасаются. Не пересекаются.
Понимаете? А жена или муж — это твой человек. Каждый день, каждый дюйм. Такая диаграмма Эйлера-Венна.
Ну, сказал Гарри, обретая дар речи, если повезет.
А вам — повезло?
Удивление запрыгало между ними солнечным зайчиком.
Да.
Гарри не мог понять, легче ему от этого или нет. Будь
это не она, он попросил бы оставить его в покое, вежливо поблагодарил бы за соболезнования, встал и
ушел бы в другой вагон, но она говорила так искренне,
так честно, ее белые брови супились так задумчиво, что
он с удивлением заметил, что бормочет: Да, да. Спасибо. Вот идиот. Как будто она свитер твой похвалила.
Остаток пути он корил себя за эти мысли. Лия не
умерла. И не умрет. В немецкой клинике «Голубка» ее
обязательно вылечат. Почему, черт подери, все говорят
с ним так, будто она при смерти?!
328
Мэдди Мортимер
Когда они подъезжали к станции, Гарри решил, что
выйдет в другие двери — не те, что выберет аспирантка.
Причем сделает это демонстративно.
Ах да, Гарри? сказала она, когда он вставал.
Что?
Поезд остановился.
Отличные носки.
Она просияла. Гарри опустил глаза на носки.
Двери открылись.
Когда твоя жена больна, подумал Гарри, выходя с аспиранткой в одну дверь, дома все теряется. Девчачьи
носки на возраст десять-двенадцать лет подходят всем.
Как ни крути, жизнь ни капельки не похожа на картины Эдварда Хоппера.
Морковка
В кухне дочь чистит морковку. Дома пахнет корицей
и по́том. Отопление шпарит так, словно они вознамерились жаром выпарить все плохое из этого тела.
Мне кажется, говорит дочь, берясь за очередную морковь, если бы ты умерла, я умерла бы с тобой.
Ленты времени отваливаются и сползают с нас.
Это почему же? спрашиваем мы как можно более нормальным тоном, но на гортанный нерв что-то давит, меняет высоту и тон, хриплость каждого звука.
Карты наших восхитительных тел
329
Дочь пропускает вопрос мимо ушей. Вместо этого рассказывает про ночь, проведенную в нашем теле. Будто во сне
она побывала в печени, этом подвале без окон и света,
потом долго бродила по желчным протокам и розовым коридорам. Я словно попала в рисунок, которые нам задают
подписывать на биологии. Только я была насквозь пропитана желтым, и цвет этот проникал во все, к чему я
прикасалась. Взбирался по стенам, просачивался в твои
вены, в общем, следил повсюду…
Она рассказывает, что в том сне все остальные ушли,
отчаялись, примерно как в финале «Титаника». Она бродила по пустым, залитым водой коридорам с гримерками
(на дверях были названия органов — словно имена актеров
труппы — Почки, Селезенка, Желудок) и вошла в Матку,
где сразу начала становиться младше и меньше, пока не
превратилась в плод, скребущийся в дверь, а потом умерла.
Мы не знаем, плакать нам или смеяться.
Какой кошмар, говорим, наблюдая, как она вертит в руке
истончившийся оранжевый овощ. И где ты набралась
этих безумный идей?
У тебя, просто, без колебаний отвечает она.
Краткая история Судьбоносного
Почтового Отправления
На обороте открытки всего одно слово.
Она пришла на первой неделе июля, когда Лия жила
в Лондоне уже второй год.
330
Мэдди Мортимер
По своему тону и значению она напоминает мне
о письме, легшем на письменный стол президента
Рузвельта в 1939 году — оно возвещало о начале
ядерного века.
На открытке был изображен каменный домик в окружении цветущих маковых полей; ряды кипарисов
вдали пронзали темными копьецами величественные
холмы, а на заднем плане возвышались туманные горы
с морозными белыми пиками. На обратной стороне
стоял итальянский адрес и всего одно слово:
Приезжай.
Не надо.
Кажется, я совершенно забыл, на чьей я стороне:
нет, вы только взгляните, я изо всех сил
пытаюсь подать ей знак.
Не надо!
Преграждаю ей путь автобусом
с персонализированной рекламой «Найка» на боку:
(НЕ)
БЕРИ И ДЕЛАЙ
Потом включаю ужастики 80-х на новом телевизоре,
который они только что купили.
Венди, милая? Свет моей жизни. Я не трону тебя,
я хочу только
вправить тебе мозги.
Карты наших восхитительных тел
331
Она переключает канал.
Не приближайся к свету!
(Щелк)
Я забираю всю энергию, которую отдала тебе,
говорит Нэнси Фредди Крюгеру.
(Щелк)
Две недели кряду я исполняю великолепную симфонию
знаков, и это так меня утомляет, так бесит, что я сдаюсь
и позволяю себе немного посидеть на заднем сиденье.
Пусть хоть разок подумает своей головой.
Это может привести к созданию исключительно мощных бомб нового типа.
Н-да, она просто безнадежна.
Ритуал
Большую часть своей жизни Айрис держала под кроватью обширную тайную коллекцию полиэтиленовых
пакетиков.
Из-за этого она испытывала мучительное чувство
вины — по целому ряду причин. Одной из причин был
тот факт, что у трех мертвых кожистых морских черепах в желудке обнаружили полиэтилен, а кроме того,
от него гибнет около сотни тысяч морских животных
в год. Впрочем, она находила утешение в мысли, что
все эти пакеты появились у нее под кроватью задолго
332
Мэдди Мортимер
до того, как она узнала чудовищные факты о полиэтилене, а значит, в момент покупки она понятия не
имела, какой вред они наносят природе. Да и содержимое пакетов имело значение, ведь она использовала эти
чудовищные орудия убийств в благих — хотелось бы
верить — целях, а не для уничтожения морских черепах.
В пакетах хранились:
морские раковины таких причудливых форм, что, по
мнению Айрис, возникнуть сами собой они не могли:
их создание требовало долгой и тщательной разработки
(чмок, чмок, чмок, чмок),
необычные камешки (чмок) и голыши (чмок), плоские
(чмок),
серебристые
(чмок)
и обереги — с дырочками посередине, будто пробитыми дыроколом.
(чмок).
Еще там были крошечные окаменелости цвета глины
(чмок, чмок), пулеобразные «чертовы пальцы» (чмок,
чмок), фрагменты аммонитов (чмок, чмок, чмок), несколько симпатичных куриных косточек, три случайно
подобранных окурка и одна-единственная крышка от
бутылки (последние предметы в рамках нового вечернего ритуала целовать не требовалось).
В детстве Айрис никогда не придавала этим предметам
особого значения. Но недавно она нашла фотографию:
они вдвоем с треклятыми полиэтиленовыми пакетами в руках рыщут по пляжу в поисках этих красивых
узловатых блестящих диковинок; сзади в небо врезаются огромные известняковые глыбы, и четырехлетняя
Карты наших восхитительных тел
333
Айрис не сводит глаз с женщины, что должна быть ее
матерью, хотя ничуть на нее не похожа, смотрит с таким
обожанием, словно готова пойти за ней хоть на край
света, а женщина — та, что должна быть ее матерью, но
ничуть на нее не похожа, золотистая, встрепанная, —
чуть печально глядит в объектив. Ни мама, ни Айрис не
помнили, чтобы в тот день на пляже с ними был кто-то
еще. Память — такая странная хлипкая штука, думала
Айрис (чмок, чмок), и ей вдруг показалось очень важным выудить из памяти все эти крошечные фрагменты
детства (чмок) и сохранить, чтобы ни одно не сгинуло,
не пропало (чмок). Ведь именно так бывает с вещами,
до которых никому нет дела, думала Айрис; губы слегка
немели от поцелуев, но это ничего, ей оставалось
несколько камешков — они имеют свойство кончаться.
Ритуал начался с крошечного мерцающего зуда в губах,
но потом все вышло из-под контроля. Каждый камешек непременно должен был быть поцелован, иначе
потом ей снились чудовищные кошмары, или она
просто не спала, или случалась еще что-то немыслимое и ужасное. Каждый предмет следовало обцеловать
с обеих сторон, и на это уходило около часа.
Айрис провела пальцем по холодным краешкам аммонита, гадая, не спятила ли она. Чмок. Повернуть. Чмок.
Чем это ты занята, зайка?
Тихий голос Гарри с порога. Он озадаченно разглядывал рассыпанную по полу спальни коллекцию камней,
голышей, ракушек и окаменелостей.
Да вот. Я теперь их целую перед сном. Каждый вечер.
334
Мэдди Мортимер
Понятно.
Видимо, у меня ОКР.
ОКР?
Обсессивно-компульсивное расстройство.
Гарри нахмурился.
Ясно.
Он все стоял, думал, дочь что-нибудь добавит, но та
просто моргала, глядя на него, в ее туманных глазах
была пустота: от хрустальных искорок ничего не осталось, их словно распылили. Гарри это пугало. Очень.
Спокойной ночи, пап.
Он подошел к ней. Поцеловал. В лоб. Безопасное тепло
его ладони на шее. Он выпрямился.
Еще раз, сказала Айрис. Два поцелуя, пожалуйста.
Он вновь ее чмокнул.
Когда он ушел, она наскоро доцеловала оставшиеся
экземпляры, затолкала постыдные шуршащие полиэтиленовые пакеты с камнями, ракушками и костями
как можно дальше под кровать, улеглась и лежала
плашмя, на спине
и гадала, могло бы такое расстройство возникнуть
у Огонь-Девы; разумеется, нет, если бы у нее и развилось какое-нибудь психическое заболевание, то,
непременно, изысканное. Например, булимия.
Карты наших восхитительных тел
335
Приезд
Когда Лия приехала, Мэтью парил в море неистово
алых маков.
Есть такие моменты, которые я способен переживать только
щелью меж пальцами. Там, где покоится
кисть. Там, где жалили кожу пряди его волос.
Он что-то строил, работал быстро, остервенело, и она
немного понаблюдала, как он размазывает раствор,
укладывает каменные глыбы,
отирает золотистой рукой пот с разгоряченного лба.
Когда я успел стать таким сентиментальным? Таким
неженкой?
Жара была ей внове. Медленный, оглушающий, тяжелый жар расползался по ногам и бедрам.
Мэтью ненадолго замер, стоя к ней спиной, сгорбившись, в какой-то развинченной позе.
Сердце у нее так колотится,
что маки вокруг пульсируют в такт —
Тук тук Тук тук Тук тук
Она представила, как он, обнаженный, одевается будущими тихими утрами, загораживая летний свет, сочащийся сквозь ставни, и как понемногу приходит в себя
ее плоть, потрясенная его ритмом.
Никогда, ни до, ни после, она не ощущала в себе такой силы.
336
Мэдди Мортимер
Мэтью почесал в затылке и проводил взглядом автобус,
на котором приехала Лия: взметнув клубы терракотовой пыли, он умчался сквозь кипарисы
навстречу очередному убытию.
И вот это случилось. Почувствовав
на себе ее взгляд, он наконец поворачивает голову, и маки
взрываются алым серпантином, как крошечные
ядерные бомбочки, а я вновь прячусь
меж ее пальцами, закрываюсь
наглухо
в темноте,
и если ее тело хоть чему-то меня научило, так это
вот чему:
верный способ испортить безупречный миг —
пытаться его продлить.
Продлевая мгновение
Поверить не могу, сказал Мэтью, качая головой и ведя
ее в дом; за их спинами земля вздувалась янтарем. Ты
в самом деле приехала! Лия еще никогда не видела его
таким счастливым. Она все пыталась рассказать ему
о своей обиде — ведь он уехал, не попрощавшись, фактически пропал, — но он без конца осыпал ее поцелуями, вновь и вновь брал ее лицо в свои огромные грубые
ладони, обхватывал губами ее нос и дул, и его горячее
дыхание оседало в ее глотке, конденсируясь в слезных
железах. Ты здесь! твердил он, целуя ее руки, вкладывая
большие пальцы ей в рот, Ты здесь! с каждым разом
все исступленнее, вводя самого себя в раж этим чудом,
этим невероятным фактом, и Лия чувствовала, как
Карты наших восхитительных тел
337
само время сокращается вокруг них, будто она вновь
и вновь, опять и опять прибывает к месту, которое
может наконец назвать своим домом.
Позже, вечером, они сидели вдвоем в чуланчике при
кухне, где в воздухе стоял крепкий и восхитительный
аромат пекорино и висящих на крюках свиных окороков. Мэтью открыл бутылку вина, очень темного, почти
синего, и Лия смотрела, как на дне бокалов скапливается легкий осадок. Местное, сказал он. Лия поведала ему
о своей жизни в Лондоне, о рисовании, Конни и работе
уборщицы, и он слушал ее так жадно, трогая ее всю,
словно пытался нащупать себе путь через ее истории,
пролезть сбоку и под. Я всего на пару недель, сказала она
своим самым уверенным тоном, который долго репетировала в самолете. Он покрутил в ладонях кончики
ее коротких, недавно остриженных волос и кивнул,
искрясь и пенясь. Как же я рад тебя видеть!
В семинарии он протянул год. Слушай, такая бредовая история. Ты решишь, что я спятил. Лия подалась к нему, подмечая все его новые ухватки. Он был
бойкий и тонкий, почти нервный. Он ковырял кожу
вокруг ногтей и часто потирал кончики пальцев, рассказывая, как изучал раннее христианство и таинства католической церкви, запоем читал французских
философов-мистиков, как изменилось его отношение
к причастию, как рос его интерес к власти Церкви.
Мне казалось, я нашел нужный дом, но стучал не в ту
дверь.
(Тут я дую,
чтобы привлечь внимание.)
338
Мэдди Мортимер
Огонек стоявшей между ними свечи дрогнул. Свет на
лице Мэтью всколыхнулся.
Мне снился один и тот же сон о Евхаристии. Он улыбнулся своим словам. Каждую ночь. В том сне я опускал
глаза и всякий раз видел, что вместо облатки мне дают
толстые чипсы с паприкой, помнишь, рифленые, тебе
нравились? А в чаше вместо вина — забористый виски.
Лия тихо засмеялась, потому что он тоже смеялся, хотя
в этом смысле Мэтью был непредсказуем: мог в любой
момент перемениться в лице и спросить: «Что?» с таким искренним недоумением, что Лия сразу начинала
чувствовать себя дурой — нашла над чем смеяться!
Но я все равно возвращался, продолжил Мэтью, и вкушал
хлеб, и пил, еще и еще, а наутро просыпался с такой тошнотой, что потом весь день не мог ни пить, ни есть.
Он посерьезнел и принялся теребить крошечный сухой
заусенец под ногтем. Кожа там была сухая, потрескавшаяся.
Лия сделала очень большой глоток вина и подержала
его во рту, прежде чем проглотить.
И ты принял это за знак.
Он кивнул.
Она не знала, как выразиться так, чтобы в ее словах не
прозвучало насмешки, поэтому решила не мудрить: Ты
теперь католик?
К счастью, он улыбнулся.
Карты наших восхитительных тел
339
Не совсем, сказал он, разглядывая их огромные тени на
гипсовых стенах. Пока не католик. Я не очень понимаю,
кто я.
Поймешь. Спешить некуда.
Я не так все себе представлял, сказал он очень тихо,
и хотя Лия не знала, что Мэтью имел в виду под всем,
почти наверняка речь шла о жизни. Тут она отлично
его понимала.
Наверное, никто не представляет.
Никто!
Мэтью оторвал заусенец и резко зашипел сквозь зубы.
Ранка начала кровоточить.
Лия взяла его за руку, бережно распрямила ладонь
и поцеловала палец.
Он поморщился и замер, когда она принялась вылизывать ранку. Она смотрела ему прямо в глаза, губами
вытягивая его душу через палец, медленно высасывая снизу до самого кончика. Он уже возбудился
и слегка приоткрыл рот; она видела его влажный
язык, пульсирующие виски, проступившие вены на
лбу — он словно разбухал изнутри, до самых краев
заполняя собственное пространство. И как же это
возможно, думала Лия, когда комната затуманилась,
а они все смотрели друг на друга, что спустя столько
лет этот телесный язык, это взаимное физическое
притяжение, которое по-прежнему пламенело, бурлило и переливалось через край, было одновременно
самым простым и самым чудесным из всего, что она
знала в жизни.
340
Мэдди Мортимер
Даже я ненадолго теряюсь
в этом густом безумном мареве.
Quindi la signorina che fa? Si ferma?
Ну что? Синьорина остается?
Лия ощутила, как перебитый голод глухо ударился
о дно ее желудка.
Женщина с серебряными волосами до талии и великолепной осанкой вошла в чуланчик; в руках у нее
была стопка сливочно-белых тарелок, заваленных
вилками, ножами и обрезками жира со стейков, и Лия
вдруг почувствовала себя незваной гостьей в доме этой
красивой женщины. Ей было очень стыдно, что она не
понимает ни слова по-итальянски. Мэтью выпрямился
и обернулся.
Sì.
Да.
E per quanto?
Надолго?
Si ferma. Come me. Va bene?
Она остается. Как я. Хорошо?
Certo, Tesoro, certo.
Конечно, сокровище мое. Конечно.
Тарелки отправились в раковину. Лия попробовала
представить, о чем говорили Мэтью и серебристая
женщина. Та подошла, поцеловала Мэтью в макушку
и положила дубленые загорелые руки с округлыми
узловатыми суставами ему на плечи. Потом широко
улыбнулась Лие, показав черную щербинку между
зубами; глаза у нее были серо-зеленые.
Карты наших восхитительных тел
341
Добро пожаловать, сказала она.
В ту ночь в подвале без окон и света, где Мэтью провел
последние четыре месяца, секс был жестче, чем запомнилось Лие.
Он держал ее шею, словно редкого зверька, дивясь ее
малому размеру,
быстрому пульсу под пальцами, который он мог остановить одним нажатием, и Лия вспоминала тот первый
вечер в ее спальне, когда он надел на нее наушники
и поцеловал в губы так спокойно и уверенно, словно
спланировал все заранее. На самом деле в глубине
души она твердо знала: он с самого начала был у руля.
Но теперь, глядя, как он пыхтит и бьется в нее, этот получеловек, сам не свой от похоти, она подумала, что он,
наверное, так же беспомощен и обескуражен, как она;
что их взаимное влечение — нечто им неподвластное,
нечто большее и одновременно меньшее, чем они сами.
После секса он сразу ушел в душ и долго там отмывался
от ее прикосновений, от воспоминаний об их грехе.
Лия смотрела на стену, в которой могло быть окно
со ставнями, если б они не находились под землей,
слушала яростный плеск воды по кафелю и отчаянно
пыталась не расплакаться.
В голове звучал голос Конни:
Это шок после вторжения, шепчет Бархат,
мозг пытается осмыслить, что над телом надругались.
342
Мэдди Мортимер
На самом деле она боялась, что это просто буйное
ликование ее сердца, наконец утолившего голод.
(Грязное, ненасытное влечение.
О, это блаженство близости!)
Светлое Рождество
В году есть несколько часов, не принадлежащих ни
одному дню. Ничья земля между сочельником и утром
Рождества.
Три утра. В зловещем омуте этих часов мы бодрствуем
тайком, ибо слышим:
кто-то пробирается в дом.
Он ходит кругами под окнами, хрустит гравием.
Ископаемый! (говорю ей) влезает по водостоку, смотрит
на спящую дочь, напевает гимны, которых она почти и не
слышит, стучит окаменелыми пальцами по стеклу — так
сильно, что она скоро проснется и подбежит к окну,
и он наконец увидит ее лицо,
облитое лунным светом,
допрашивающее небо
и зыбкие силуэты в ночном саду.
Эй! Это ты?
кричим мы в наше окно,
крадемся по коридору,
заглядываем в двернующель,
щуримся в темноту
Карты наших восхитительных тел
343
и охаем громко-прегромко, вместе, при виде круглого
камешка
на полу.
Ложись спать, говорит муж, безупречно обрамленный
дверным проемом.
Он пришел за ней! Проник в окно!
Не пришел. Не проник.
Он щелкает выключателем, и мы ложимся в постель, но
надеемся изо всех сил, что дочь, проснувшись, поймет:
это только Baba Noel, Дед Мороз, святой Николай,
Sinterklaas, приходил к ней в ночи с другого конца земли
и с собою принес
фонарь
веревку
план восстановительных работ
и мешок, полный полночных сладостей и чудес.
Все-таки думаю, что он здесь.
Муж крепко стискивает нашу руку. Надеясь изо всех сил,
мы засыпаем.
Утро тихо преклоняет колена у наших ног, показывая
бледные ладони.
С Рождеством, красотка, говорит он так нежно, будто
ночи и не было.
Посмотрите в окно! вопит наша дочь. За эти ничьи
часы выпал снег. Пусть не стерильно-белое одеяло, но
344
Мэдди Мортимер
все же достаточно, чтобы покрыть городской пейзаж
слоем тонкой молочной глазури. Достаточно, чтобы
мы почувствовали: время остановилось — на день, не
больше.
Мы приходим к мысли, что увидеть что-то впервые —
почти то же самое, что увидеть в последний раз.
Этот снег!
Этот снег!
Этот снег!
Внизу, в гостиной, мы сочиняем стих из восьми букв
припева этой рождественской песенки, пока муж и дочь
лепят снеговиков в саду.
Сонет.
Эон — сон эго.
Эстет гнет
нос.
Стон
гетто,
этно-сгон.
Снеговик получился что надо. Вместо носа крошечная
морковка, пуговицы вместо глаз и широченная изюмная
улыбка. Муж и дочь румяны, веселы, и нас посещает
маленькое откровение. Оно поднимается на самую вершину наших мыслительных процессов, купается в разреженном, ослепительном воздухе: Они не пропадут.
И мир становится прекрасен от этой мысли. Сквозь
нее. Благодаря. Что бы ни случилось, у них все будет
хорошо.
Карты наших восхитительных тел
345
Я
выскальзываю
наружу
и, приняв самое холодное из своих обличий,
наблюдаю, лыбясь в окно дырками собственных
пуговичных глаз, вдавленных в жуткое тающее лицо.
С Рождеством!
Машу, лыжной палко-рукою крутя,
Она резко встает и отводит глаза.
Чувствую, как мои потоки завихряются
с обеих сторон.
Плоть и вера
Пока Мэтью возводил на маковом поле новый гостевой дом, Лия тоже работала: регистрировала гостей,
стирала и гладила постельное белье, чистила картошку,
собирала оливки и виноград, кормила кур и коров, по
вечерам наливала молоко бездомным кошкам.
Обожаю такую работу, говорил Мэтью. Когда все тело
превращается в инструмент.
Ей провели экскурсию по ферме, показали, что, когда
и как нужно делать. Водил ее Энцо, долговязый племянник сребровласой женщины, похожий на мальчика, которого Микеланджело, будь он жив, наверняка
захотел бы нарисовать, вылепить или отыметь, потому
что все в нем пробирало насквозь; его было слышно за
346
Мэдди Мортимер
милю, когда он катил по долам между своей и их деревней на голубой «Веспе», его запах проникал сквозь две
комнаты и коридор: дешевый удушливый дезодорант
вперемешку с потом, табаком и феромонами; и еще
у него были высоченные, чудесные скулы, которые
иногда подскакивали в поразительно невинной улыбке — словом, Лие он сразу приглянулся.
Не как мужчина, разумеется,
ему ведь было
шестнадцать.
Остальные жильцы были в основном путешественниками; юные студенты, ремесленники, поэты и музыканты
с радостью вкалывали за крышу над головой и трехразовое питание; они жили внизу, а платежеспособные
гости наверху, и дом круглосуточно оглашали звуки
многочисленных наречий и языков: из-под двери красной комнаты судорожно выползал немецкий, с чердака
стекал французский, а от блестящих тел вокруг бассейна то и дело летели истошные американские визги.
Лия моментально почувствовала себя членом большой
безумной семьи. Она собирала лоскутки языков, отыскивала дыры и перехлесты, проводила параллели.
Мэтью стал много, с новым усердием работать в полях — к его возвращению оранжевое солнце уже давно
закатывалось в виноградники. Лия заметила, что он
обдирает с пяток сухую кожу и из-за этого ему порой
больно ходить, а еще у него появились новые привычки — перебирать четки, например, восторженно
рассказывая ей о церковных таинствах. Во время его
молитв она отворачивалась, чтобы дать ему возможность уединиться и самой избавиться от неловкого чув-
Карты наших восхитительных тел
347
ства, что в комнате вместе с ними был некто третий: он
наблюдал, осуждал, отдалял их друг от друга, по каплям
вливал ему в голову идеи о грехе, стыде и пороке. Похоже, со временем Мэтью почувствовал ее неловкость
и стал реже молиться в ее присутствии, а вместо этого
до поздней ночи читал любимых философов, иногда
зачитывая ей вслух куски из Кьеркегора или Симоны
Вейль. «Я», — вдруг начинал он,
и тут мы изо всех сил стараемся не закатить глаза,
не зевнуть
или не запеть во всю глотку
— это лишь тень, которую бросают грех и заблуждение,
не давая пройти божественному свету1. Правда, красиво?
Поразмыслив, Лия отвечала: Да. Только деться-то нам
все равно больше некуда.
Сребровласая дала Мэтью множество прозвищ. Angelo
caduto. Tesoro. Povero caro2. Когда она с ним разговаривала, морщины глубокой тревоги неизменно сминали
ее лоб, и Лия чувствовала, как внутри просыпается
пойманный в банку шершень Она/Ты, и бьется, бьется
в ее стеклянное нутро. Энцо тоже был очарован Мэтью. Он не смел смотреть ему в глаза, лишь косился
на кисть над его плечом, словно боялся обратиться
в камень от одного его мимолетного взгляда.
Povero caro, сказала Лия Энцо в последний вторник августа. Месяц был очень засушливый и потому неурожайный. Энцо с Лией сидели в кухне и чистили персики.
1
2
Симона Вейль «Тяжесть и благодать» (пер. Н. Ликвинцевой).
Падший ангел. Сокровище. Бедняжка (итал.).
348
Мэдди Мортимер
Отличное произношение, отозвался он.
Po-ve-ro ca-ro, снова проговорила Лия, позволяя слогам
осесть на языке. Что это значит?
Бедняжка, бедолага. В таком роде. Это… как правильно… ласковое выражение?
Ей нравилось, как английский — неотесанный, грубоватый, серьезный — ложился на его голос, прокладывал себе путь вдоль новых предложений.
Но почему она так его называет?
А ты не знаешь? Из-за большого блюда с цукини на
столе в дальнем углу кухни высунулась голландка. Ее
звали Эсме, она изучала геологию и никогда не мыла
голову. Прожив здесь около двух месяцев, она знала
все про всех и умела вклиниться в любой разговор. Он
тебе не рассказывал?
Лия помотала головой. Лишенный шкурки персик
вдруг отяжелел в ее руке. Энцо стало до ужаса неловко:
он переминался с ноги на ногу в своих грязных кроссовках.
Агнес увидела его неподалеку от Ватикана, он шел с группой туристов по Дороге франков. Тощий был, кожа да
кости. Бредил. Практически умирал с голоду. Без гроша
за душой. Она привезла его сюда, отмыла, откормила. Но
он был очень болен. Ох и намучилась она с ним.
Лия покосилась на Энцо, который скорбно глядел на
нее из-под кудрей.
Но теперь ему лучше, сказал он, да?
Карты наших восхитительных тел
349
Лия была раздавлена.
Эсме хихикнула в кабачки, которые в тот момент рубила
ножом. Была у меня подруга (хрясь), которая просто бредила Джорджем Майклом (хрясь). Она сбежала из дома
(хрясь), уехала в Англию и неделю спала на улице возле его
дома. В итоге ее арестовали. А потом выяснилось (хрясь),
что это был дом Джорджа Харрисона! Она так и покатилась со смеху. Энцо и Лия — нет. Тогда Эсме быстро
взяла себя в руки и погрозила им ножом, как пальцем.
Некоторые люди просто безнадежны! (хрясь)
Если б можно было отобрать у Эсме нож и отрубить эту
голову с гнездом сальных волос,
мы так и сделали бы.
Лия вышла на улицу позвать Мэтью к ужину. Она немного постояла на крыльце, давая глазам привыкнуть к жгучему солнцу, и наблюдала, как обретает четкость его силуэт
на возведенных им строительных лесах, как он золотистой рукой отирает лоб. Стены нового гостевого домика
заметно подросли. Лия ощутила, как сквозь нее проходит
неизмеримая грусть. Медленно. Вяло. Как самая вязкая из
жидкостей, капает, тянется между ярусами ее внутренних
органов. Мысль о больном, исхудавшем Мэтью ранила
слишком больно; осознание, до чего он готов дойти в поисках себя или иного искомого, слишком пугало. Должен
быть способ, думала Лия, способ ему помочь.
За ужином Лия смотрела, как Мэтью ковыряет вилкой
в тарелке.
Эсме рассказала, как ты сюда попал. Она произнесла
это тихо, чтобы никто не услышал. Ты был очень болен.
Она подалась к нему, прижала губы к плечу, ощутила
соленый жар его плоти. Почему ты ничего не говорил?
350
Мэдди Мортимер
Он молча поглядел в тарелку, словно его сильно беспокоило что-то лежавшее в ней.
Теперь это неважно, сказал он.
Важно. Мне кажется…
Она перевела дух. Все это слишком. За пределами возможностей ее языка. Она глянула на Эсме: та внимательно следила за ними с другого конца стола, пальцами закладывая в рот ломтик вяленого мяса.
Мне кажется, это делает тебя очень несчастным.
Мэтью отложил вилку и откинулся на спинку стула.
Отдалился от нее.
Что — это?
Ты меня понял. Вся эта история с Богом.
Он тихо засмеялся и изумленно помотал головой.
Что ж, это нормально, подумала Лия.
Ну ясно.
А потом он снова подался к столу, положил голову на
руки и сказал: Насчет этого можешь не волноваться,
таким тонким, тихим, побитым голосом. По крайней
мере, пока.
В смысле?
Что-то… Не знаю. Что-то изменилось.
Что?
Карты наших восхитительных тел
351
Он потер грудь, стиснул горло. Я больше не чувствую…
вымолвил, запинаясь, Я просто… Я не…
Его затрясло, тело ввалилось, сгорбилось, словно
его выскребли изнутри. Остальные за столом начали
замечать, что с ним что-то неладно, и Лия загородила
его собой от чужих глаз. Потом стала гладить его вверхвниз по влажной спине, шепча: Все хорошо, хорошо.
Ш-ш, все хорошо.
Он обратил на нее печальный взгляд из-под паутины
ресниц.
Я больше Его не чувствую, просто ответил он, будто наконец сознавался в убийстве. Как пуповину перерезали.
Лия приложила все силы, чтобы не выпустить вздох
облегчения.
Не могу это объяснить, сказал он.
И не надо. Я все понимаю.
По его лицу тенью пробежало презрение.
Нет, тебе не понять, сказал он. Не понять. И, разумеется, он был прав. Ей легко говорить, ведь Бог, хоть
и был частью ее истории, частью ее мыслей, никогда не
жил в ее сердце.
Она выпрямилась, выровняла голос.
Ладно, сказала она. Допустим, твой Бог встал и вышел.
Может, ты не там искал? Может, для счастья довольно
того, что у нас с тобой уже есть?
352
Мэдди Мортимер
Сребровласая, сидевшая на другом конце стола, умело
поддерживала фоновый шум: болтала, напевала,
звенела посудой. Лия была безмерно ей благодарна;
некоторое время она, чтобы немного успокоить нервы
и переключиться, пыталась сосредоточить внимание
на отдельных звуках, соотносила звон каждого ножа
с каждым голосом. Мэтью сидел молча.
А потом — к ее удивлению — вдруг закивал.
Ладно, задумчиво произнес он, ладно. Он искоса
поглядел на Лию, и она заметила, что его лицо немного
открылось, словно он решил отдать ей малую толику
контроля, признавая в этом моменте конец чего-то
одного и начало другого. Он наклонился, поцеловал
ее в кончик носа, снова взял вилку и наколол на нее
кусочек дыни. Да, сказал он, кладя дыню в рот и жуя.
Мы здесь. Будем веселиться. И Лия, к стыду своему,
ощутила некий покой, новый вид взрослого самообладания, которое центрировало ее и заземляло — прямо
сквозь дощатый пол.
Энцо потянулся через стол за кувшином с водой. Поймал взгляд Лии и едва заметно подмигнул. Когда она
вновь посмотрела на Мэтью, его тарелка была пуста.
Пришел сентябрь,
(дожди идут)
потом сентябрь ушел,
(а она все тут)
и Мэтью стал часто заговаривать о том, чтобы ехать
дальше, как только он достроит гостевой дом, и вместе
повидать мир. В свободное от совместных трудов на
ферме время он стал подрабатывать в баре в деревне
Карты наших восхитительных тел
353
у Энцо, а сребровласая за небольшие деньги покупала
у Лии пейзажи и милостиво заказала ей изрядное количество семейных портретов, чтобы украсить ими пустые
коридоры; у них появился план — и это было счастье,
(курить, пить, плавать и сношаться — вот где счастье!)
и хотя она пыталась рассказать Мэтью о своем усиливающемся страхе — изредка, когда они лежали в обнимку в каком-нибудь тихом местечке фермы, которое
считали своим, среди тюков сена, ночного шелеста из
курятника и сладковатой вони сена и навоза, висящей
между ними густой пеленой, — он лишь прижимал ее
к себе и говорил попросту, без затей, что она нужна
ему, что здесь у них эдакий утопический мир до грехопадения, безыскусная чистая жизнь вдали от чудовищных силков современной культуры, капитализма,
алчности и страха, — и тогда Лия успокаивалась,
и покусывала его адамово яблоко, и запускала руки ему
за пояс, и решала, что вот так случайно и необычно
у них все сложилось и что все будет хорошо.
я часто поражаюсь, до чего
она иногда бывает тупой
Лишь много позже до Лии дошло: то, что она изначально принимала за яд, было вовсе не ядом, а отчаянной
попыткой исцеления. Зацикленность Мэтью на Боге,
связь с которым он утратил, была самой невинной из
его крайностей. Когда Бог стал постепенно исчезать из
его жизни, он начал посвящать больше времени и сил
куда более страшным и опасным проявлениям своей
мятущейся души, чтобы в один прекрасный день наконец-то позволить им гордо
стать на крыло.
354
Мэдди Мортимер
Никогда не вставай между
мужчиной и его Богом;
он будет до конца жизни
казнить тебя за это.
Скопировать / Вставить
Ты ведь знаешь, за все те годы родители ни разу не попытались выйти со мной на связь.
Знаю, тихо произнес Гарри, знаю. Они сидели в саду
под тысячей одеял, и он держал Лию в объятьях. Она
смотрела в небо, выгнув шею, как мертвая птица на
лесной подушке из листьев, разбитая, изломанная долгим отвесным падением.
Я замечаю, что вновь и вновь возвращаюсь к плохому.
Провожу все свое время в воспоминаниях о самом скверном. Ничего не могу с собой поделать.
Не надо так, говорит он. В твоей жизни было много
хорошего.
Но на мне столько вины, подумала она. Столько вины.
Я тебе рассказывала о той ночи? Ее голос эхом бился
внутри. О той ночи, когда все рухнуло. На ферме. С ним.
С ним. Гарри почувствовал, как слово гранатой просвистело по небу и разорвалось у него внутри. Да, рассказывала.
Прости.
Тишина.
Карты наших восхитительных тел
355
Вот бы, очень тихо сказала она, вот бы вернуть все те
годы, что я так бездарно растратила. Скопировать их
и вставить в Сейчас. Я прожила бы их куда лучше.
В тени кустов как будто — нет, точно — мелькнула серебристая прядь. Лия уловила нотки дезодоранта Энцо,
словно он только что пробежал по саду и перемахнул
через забор. Почувствовала, как медленно буравят ее
череп лишенные век глаза Эсме.
Почему худшие годы тянутся вечно, а лучшие пролетают в один миг?
Не знаю, хотел сказать Гарри, не знаю, но вместо этого
опустил глаза на телефон, увидел, как 23:59 сменилось
на 00:00 и поздравил Лию с Новым годом.
Нет, ну надо же! (говорю я ей)
Ты пережила еще один год!
Иди в жопу, думает она в ответ.
В жопу, в жопу, в жопу,
и небо рассыпается мириадами осколков мерцающего света,
и хористы в кустах рукоплещут,
и Садовник целует нас в лоб
искристые потоки опадают, образуя в небе вопрос:
К
т
о
х
е
р
т
ы
н
а
т
а
к
о
й
?
356
Мэдди Мортимер
Скука
Сегодня дочь разрешает нам проехать с ней на автобусе
до школы. Три остановки — и мы на месте. У ворот она
начинает жалеть, что взяла нас с собой.
(ну все, иди, мам, иди)
Школьный двор за забором — это нечто. В таких местах
мы еще не бывали.
(Ладно, ладно, быстрый чмок?)
По улице навстречу идет чудовище с дивными бронзовыми коленками, сияющим точеным лицом, в новых брендовых кедах. Быстро строчит что-то в телефоне.
День тяжелеет. Сила тяготения начинает выкручивать из
гнезд воробьев.
Разумеется, мы сразу ее узнаем. Это как столкнуться
в жизни с Той Самой Кинозвездой, что часто является
тебе в самых страшных кошмарах.
Хрупкие воробьиные шейки
ХРУСТЬ
ХРУСТЬ
ХРУСТЬ
ломаются о бетон.
Дочь вся сжимается. Стискивает на прощанье три наших
тонких пальца и убегает прочь. Быстро-быстро.
Как называется большое шумное скопление птиц? спрашиваю.
Она достает телефон. Гугл сообщает, что это базар.
Карты наших восхитительных тел
357
Воробьи могут устраивать в воздухе жестокие бои: они
клюются, пикируют на противника с высоты, широко
расправляют крылья и громко ими хлопают.
Добавляем слово базар в заметки на телефоне.
Чудовищная красотка уже почти поравнялась с нами,
и плевать ей на падающих с небес воробьев.
Давай, подначиваю. (Нет.) Скажи ей что-нибудь. (Нет.)
Поставь ей подножку. (Нет!) Выбей из рук телефон. (Нет!)
С удивлением отмечаем ее скучающий вид.
И тут нас осеняет, когда мы смотрим, как дочкина голова
исчезает в пугающей сероликой массе, что это и есть
зерно. Корень зла. Причина жестокости. Дети могут
страдать по целому ряду причин, но прежде всего они изнывают от скуки. Неудивительно, что их тянет к тем, кто
бросает маленький вызов обыденности, разбавляет серые
будни инъекцией боли. Мы прекрасно их понимаем,
не такие уж мы и разные, Огонь-Дева и я,
на самом деле мы чрезвычайно похожи;
мы крепнем,
когда дочь слабеет.
Звонок.
Звук — острый, мощный — пронзает ушные связки, и я
вибрирую всеми крошечными волосками в ее среднем ухе.
Затем, просто для смеха — мне, знаете ли, тоже немного
скучно — я сбиваю ее с пути. Стираю названия улиц
в мозгу, разбрасываю детальки пазла, превращаю город
в запутанный лабиринт.
Где я? вдруг спрашивает она тихо-тихо, замирая на
светофоре.
358
Мэдди Мортимер
Сегодня
Сегодня мы —
воробьиный базар, устраиваем бойни на улицах.
Сегодня мы —
бессмысленный голубой круг, ползущий по экрану.
Неделя 11
Кори переодевается в платья сестры
и красится ее косметикой.
По толпе пронесся вздох. На миг от всеобщей скуки не
осталось следа.
Но Кори просто пожал плечами —
Что такого? Я репетирую номер для травести-шоу.
И всех тут же одолевает страшная скука.
Этикет слежки
Пап.
Что?
У меня такое чувство, что за мной следят.
Как следят?
По ночам. Иногда следящий находится за окном, иногда
за дверью, а иногда прямо в моей комнате.
Карты наших восхитительных тел
359
Гарри молчал, чувствуя, как по телу расползается холодок.
Может, дело в твоем вечернем ритуале — ты из-за него
нервничаешь?
Может. Не знаю.
Давно это началось?
Недавно.
Гарри решил не рассказывать Лие о новом вечернем
ритуале Айрис, хотя ему казалось странным и неправильным что-то от нее скрывать, постоянно фильтровать поступающую из внешнего мира информацию.
Слушай, надо все же разгрести бардак под твоей кроватью.
Там порядок. Впрочем, Айрис подумала о груде полиэтиленовых пакетов — сразу стало нехорошо и стыдно.
Пожалуй, от них действительно лучше избавиться.
Пап.
Да?
Ты знал, что меньше одного процента всех полиэтиленовых пакетов на планете идет в переработку?
Не знал. Печальная статистика.
Снова тишина.
Пап?
Да.
360
Мэдди Мортимер
Мне иногда кажется, что мы в западне. И нам уже не
выбраться.
Откуда? спросил Гарри, хотя прекрасно понимал, что
она имеет в виду.
Путы привязанности
Как бы я ни пытался, я просто не могу прожить в ней этот
вечер.
Вообще-то я обеими руками за стычки и ссоры. Нотки
ужаса и разлада вносят приятное разнообразие в жизнь.
Но этот вечер? Нет уж. Увольте. Ни за какие коврижки.
Однако устоять перед соблазном и не поведать вам об этих
событиях я не могу, а потому обернусь стрекочущей в траве
цикадой или еще какой неприметной букашкой, что следит
за происходящим из кустов возле бассейна, — языканом
обыкновенным, светлячком или стрекозой-шафранкой.
(Насекомые здесь, надо сказать, куда внушительнее
в плане размера и издаваемых звуков.)
Итак.
Вот она. Передает Энцо дымящийся косячок. На их
щеках лежат пятна хлорно-зеленого света, коварный
плеск воды мягко обволакивает синяки на ее ногах. Она
прожила на ферме полтора года. Гостевой домик уже три
месяца как достроен.
Откуда они? Он трогает большой кровоподтек в форме
облака и другой, в форме улитки, у нее на бедре. Она
пожимает плечами. Он обращает взгляд внутрь себя,
наблюдая, как из ноздрей каскадом струится дым.
Карты наших восхитительных тел
361
Здесь добавлю, что они не одни. Позади два немецких
документалиста возятся с камерой, обсуждая, какой
из фильмов Феллини можно назвать его величайшим
шедевром, а юная итальянка из соседней деревни сидит
полулежа на терракотовых плитках, флиртуя со студентом-медиком из Ирландии, чей громкий красивый смех
то и дело насыщает воздух вокруг. Бразилец в майке
с «Guns N’ Roses» сидит на краешке пластикового шезлонга и ласково распределяет табак по бумажке. Все уже
накурились. Энцо никак не уберет руку с ее бедра.
Она выглядит просто ужасно, хотя… как посмотреть.
Все же на дворе девяностые. Ужасно выглядеть модно.
Где он? спрашивает Энцо.
В баре. Скоро придет, смена уже закончилась, отвечает
она.
Энцо снова затягивается.
Мечтаю когда-нибудь встретить человека, который
будет так же одержим мною, как вы одержимы друг
другом.
Английский гарцует на его языке, лощеный, блистательный. Она вяло улыбается. Он передает косячок бразильцу
в майке с «Guns N’ Roses» и опирается на ладони. Вы
теперь не можете уехать. Вы здесь как король и королева. Она смеется, ерошит ему волосы, обнимает за шею,
свесив руку с плеча. Король и королева этого унылого
полуразрушенного замка!
362
Мэдди Мортимер
Как мило, говорит она. Только это неправда. Кладет
голову ему на плечо.
У них за спиной итальянка с ирландцем сидят почти
вплотную друг к дружке, немецкие документалисты
снимают, и хотя звучит это так себе — как начало оргии
или скверного порнофильма, — на самом деле все иначе.
Легко, невинно и благостно. Будто картина Сезанна. Пожалуй, та голубая, с мясистыми купальщиками без лиц.
Знаешь, говорит Энцо, я еще никогда — ни разу — не
целовался с девушкой.
Она смеется. Тебе не понравится.
Ну так вперед!
Голос Мэтью пронзает их, как свет фар.
Его силуэт в паутинах воды плещется и кривится. Тишину
нарушает лишь звук атмосферы, прилипающий обратно
к костям.
Энцо убирает руку с ее бедра. Оба поворачиваются
к Мэтью. Я — скок-поскок вдоль бассейна, чтоб лучше
их видеть.
Мэтью пьян. Это бросается в глаза сразу, с первой секунды. В его глазах мечется что-то безумное и зловещее.
Бразилец в майке с «Guns N’ Roses» подвинулся на шезлонге, освобождая место для Мэтью, а у немцев-документалистов очень встревоженный вид.
Я хочу посмотреть, говорит он, садясь, принимая косяк
у бразильца и сжимая его зубами. В холодном ночном
мраке вспыхивает алым кольцо.
Карты наших восхитительных тел
363
На что посмотреть? спрашивает медик-ирландец.
У него такой дивный, тяжелый акцент.
На вас. Пауза (выдох). Ну же, целуйтесь.
Такая недобрая пауза. В ней заключена разница между
предложением и приказом. В одной секунде уместилась вся
история издевательств и пыток. Энцо не по себе, он неловко
ерзает в своей коже. Кто-то смеется, но смех тут же умирает, потому что во взгляде Мэтью нет ни намека на юмор.
Ну же.
Тишина, лишь плеск воды о стенки бассейна.
В чем дело, Лия? Тебе расхотелось?
Он смотрит на Энцо: тот сидит прямо, как штык, словно
Мэтью примотал его позвоночник к своему длинному
указательному пальцу.
Ну что ж, тогда Энцо. Малыш Энцо. Красавец наш
Энцо. Поцелуешь ее? Для меня?
Быть может, она делает это, чтобы избавить Энцо от
необходимости принимать решение, от давления, от
неловкости. Или по иной, менее благородной причине — например, просто хочет, чтобы все это кончилось.
В общем, она обхватывает мягкое лицо Энцо ладонями
и целует его в губы.
Мэтью моментально успокаивается, как дитя, которому
дали игрушку.
Так-то лучше. Ничего страшного, правда?
Это невыносимо.
364
Мэдди Мортимер
«Восемь с половиной», говорит один из немцев-документалистов другому. Собравшиеся сбиты с толку. Главный
шедевр Феллини — «Восемь с половиной». Все смеются
и возвращаются к своим отдельным беседам, а Энцо
откашливается и смахивает кудри с лица.
Лия встает и уходит в направлении дома. Мэтью смотрит
ей вслед. Докурив косяк одной длинной затяжкой, он
щелчком отбрасывает его в траву и идет за ней.
Бразилец в майке с «Guns N’ Roses» с ужасом глядит на
окурок. Прежде чем скрыться из виду, она оборачивается
и бросает взгляд в мою сторону, как бы говоря…
Не смей, понял?! В такую минуту ты не оставишь меня
одну. Не смей.
И я, пусть неохотно,
скачу сквозь лунный свет,
как «блинчик»,
прыг-прыг по мертвой глади моря к ней.
Безоконность их спальни еще никогда не ощущалась так
явственно. Стены обступают, берут нас в кольцо.
Какой ужас! кричит она, трясясь от злости. Не могу поверить, что ты так со мной поступил.
Да ладно, говорит он заплетающимся языком. Подумаешь, немного повеселились! Лицо у него прямо сияет от
наслаждения.
Ударь его! (подстрекаю). Плюнь в него, пни его, укуси его,
наори на него!
Карты наших восхитительных тел
365
Вдруг она бросается в атаку, и лицо у нее безумное,
совершенно чокнутое. Кажется, она еще никогда не
выглядела так чудовищно,
никогда.
Она молотит его
кулаками по груди, пинается, кричит и
плачет, только крик ее
не крик, а нечто утробное,
из иного места, из некой запертой комнаты за пределами
тела, она
вонзает когти снова
и снова в кожу
его рук,
и я вижу, что ему
больно,
и он внезапно хватает ее за шею и крепко сжимает,
прекрати, говорит он, брызжа ей в лицо своей яростью,
душная комната
все теснее, прекрати, прекрати, прекрати. Она вонзается
глубже, и он бьет ее головой
об стенку,
сжимает ее лицо большим и указательным пальцами,
большая плюха ее слюны разлетается о его подбородок.
А в следующий миг гибельная машина его тела швыряет ее
на кровать, и я смотрю из безоконного пространства, как
они приступают
к уже привычному буйству, только на сей раз оно выглядит и ощущается немного иначе он стаскивает с нее
трусы, и мне не понять, то ли она втайне рада, то ли
сопротивляется, то ли еще не определилась. В итоге она
обвивает его шею руками, как шарфами плоти, он целует
366
Мэдди Мортимер
ее, она извиняется. Она целует его, он извиняется. Это
ужасно. Невыносимо.
Раздумываю, не приоткрыть ли стену, в которую она
уставилась, — оторвать клок мозговой клетки, подмигнуть обещанием света. Хочется сказать: там, снаружи,
есть жизнь. Есть любовь — хорошая, добрая. Но, конечно, я молчу.
Он слишком пьян и не может кончить.
Попыхтев пару минут, он вытаскивает из нее член, сползает с кровати и стоит, пошатываясь, голый, с грустью
смотрит на ее скомканное тело, неподвижно лежащее на
мокрых от пота простынях.
С трудом узнаю ее, такую звонкую, загорелую, упругую.
Они снова стали людьми.
И в прохладной недвижной тиши я возвращаюсь, вползаю, закутываюсь, как в пальто, в несмелое тепло ее плеч
и приступаю к осмотру ее разодранных нервов. В эту
секунду его выворачивает, и мы в ужасе наблюдаем, как
коричневая пена капает изо рта, ой, говорит он, но в это
круглое ой вливается еще больше дряни, только на сей раз
она хлещет так, что заливает ему всю грудь, полутвердый
член и собирается в лужу у ног.
У него такой беспомощный вид, что я чувствую, как растворяются пигменты ее ненависти.
Мы спокойно ведем его в душ. Замечаю, как опустело ее
тело — в нем осталось лишь время, а значит, она в кои-то
веки живет настоящим. Подлинные трагедии имеют такое
Карты наших восхитительных тел
367
свойство, говорю я ей, — пусть ненадолго, но избавлять
тебя от прошлого и будущего.
Отмытый, чистый, душистый, вытертый насухо, он
лежит в кровати, уставившись в потолок.
Спасибо, говорит он. Искренне.
Не за что.
А давай на море, через какое-то время добавляет он.
С палаткой. Сменим обстановку.
Хорошо, отвечаем.
На следующий день просыпаемся и на комоде в изножье
кровати находим записку.
Клочок бумаги, оторванный от ее незаконченного эскиза.
Прости. Я уехал на море один. Через неделю вернусь.
В ящиках комода нет ни его маек, ни шорт, ни высушенных на солнце носков, ни линялых футболок. Деньги,
которые они полтора года копили на совместное будущее,
тоже исчезли.
Перелопачиваю обломки внутри. Такое чувство, что здесь
истреблен целый биологический вид. Остались лишь
осколки. Острые края и смутные отпечатки.
Конечно, он не вернется.
368
Мэдди Мортимер
Опустошение
Сегодня я хочу съездить на море, ни с того ни с сего
заявил Питер. Он сидел, положив перед собой кулаки,
с прямой спиной, будто изо всех сил пытался сойти за
взрослого мужчину, сидящего за столом. Питеру поставили диагноз «деменция», и хотя болезнь прогрессировала относительно медленно, у него начали дрожать
руки и с каждым месяцем он выглядел все моложе. Анна
не могла даже смотреть на мужа, когда он делал подобные заявления. Лие хотелось, чтобы она была сильнее.
Да. Пожалуй, сегодня съездим на море.
А нам он такой нравится даже больше.
Скажете, это ужасно?
Но простота его порывов так умиляет.
Лия повела его к машине. Его щеки отяжелели, лицом
завладела растерянность. Он остановился как вкопанный.
Куда вы меня везете?
Лия вздохнула, делая вид, что мысль пришла ей впервые.
Хм, не знаю. А ты куда хотел бы? Может, на море?
Он помолчал.
Ах да. На море. Отлично.
До ближайшего пляжа ехать было тридцать минут. Они
включили радио «Классик FM», и Лия гадала: теперь,
когда папина жизнь пустеет, останется ли в ней Господь?
Они медленно шли по пляжу, соленый воздух перчил
кожу. Питер с трудом переставлял ноги.
Карты наших восхитительных тел
369
Мой мальчик скоро вернется, да?
Да.
Вот еще.
Ты постарела, сказал он серьезно, изучив профиль
дочери — тридцатилетней, с углубившимися морщинами-смешинками в углах глаз. Когда ты успела так
постареть?
Я всегда была старой.
Лия изучила профиль отца, сухую кожу на крыльях носа.
Зато ты молодеешь!
Правда? Его лицо просияло гордостью.
Неправда.
Лия уткнулась лицом в шерсть своего свитера и тяжело
задышала — тепло тенью ложилось на щеки.
Как дети?
У меня нет детей, пап.
А!..
Десять минут спустя, поплутав, он вернулся к тому же
вопросу.
Она даже рада. До странного рада, что ей дали вторую
попытку.
Как семья, как дети?
370
Мэдди Мортимер
Она расправила плечи и широко улыбнулась, изо всех
сил пытаясь сойти за Мать и Жену, владелицу кулинарных книг и контейнеров «Таппервэр», почти каждое
утро пекущую собственный хлеб.
Все отлично!
У меня была дочь. Питер смотрел на усталую линию, где
небо встречалось с водой. Она бы тебе понравилась.
Ну уж нет.
Маленькая чудачка, сказал он. С богатейшим воображением. Ах, как она рисовала!
Это сшибает нас
с ног,
будто выросший ниоткуда вал ударил в корму и влечет
нас назад по песку, как лодку, и вбирает
обратно в море.
Лии захотелось обхватить руками папино усыхающее
тело, расцеловать его впалые щеки.
Какое горе, что ее унесла «испанка». Питер тяжко вздохнул.
Ха!
Тебе, наверно, пора кормить детей. Скоро ужин. Они по
тебе скучают.
Да. Лия смеялась и смеялась. Ты прав.
Карты наших восхитительных тел
371
Рассказать Гарри
После шоколадного пиршества неплохо бы закусить зеленью.
Вот! То, что нужно.
Действие разворачивается одиннадцать лет назад, еще до
всего.
Муж, который пока не муж,
и жена, которая пока не жена,
приходят на выставку Яеи Кусамы
в галерее Хейворд, или Саатчи,
или Тейт, она точно не помнит,
потому что в тот день не могла
оторвать глаз от него, от ноющего
пространства меж их телами,
безмолвно скользящими по
зеркальным залам
зеркальным залам
Целая вечность
Целая вечность
светлых идей начинает
светлых идей начинает
пробираться
пробираться
сквозь нее, внутри
сквозь нее, внутри
отчетливо ощущается
отчетливо ощущается
надежда, когда они смотрят
надежда, когда они смотрят
на большую бронзовую тыкву.
на большую бронзовую тыкву.
У него усталый вид.
У него усталый вид.
372
Мэдди Мортимер
Они пьют чай.
Они пьют чай
Она сообщает, что беременна.
Она сообщает, что беременна.
Факт вращается часовой стрелкой
Факт вращается часовой стрелкой
в его глазах. Двенадцать! —
Двенадцать! — в его глазах.
бьет улыбка.
бьет улыбка.
Ух ты.
Ух ты.
Глава девятая
Осознание
День начался с долгожданного телефонного звонка.
В его голосе слышалась только му́ка. Под звуки его
тягостного ожидания мы стояли в уголке патио, пытаясь
забыть о волне жара и тошноты, о десятисекундных корчах, когда только глазные яблоки мечутся в глазницах.
Стиснуть зубы. Затолкать в глотку пилюли, что замедлят
ток, испортят кайф.
Это последний шанс, говорит он.
Он убьет ее, если вы нам откажете. Он
убьет ее.
Но мы так отупели, так накачаны
препаратами, что она даже
не может
начать
соединять
точки.
Падает телефон.
Через минуту он погружает руку в землю, вытягивает
телефон, молча что-то жмет на экране. Из динамика
начинает сочиться ее голос, наши сообщения:
374
Мэдди Мортимер
Душа моя, сегодня я задержусь, в холодильнике рыба для
Айрис. Она ее не любит, но ничего больше нет.
Будь так добр, если можешь, купи открытку, у меня
вылетело из головы. Что-нибудь с «Историей игрушек»,
она любит этот мультфильм. Спасибо. Ты мой спаситель. Люблю.
Так, я на месте. Стою у второго входа, не того, который
с вращающейся двер… О, вижу тебя!
Счастливого пути. Мы по тебе уже скучаем. Вроде как.
(Это
чтобы
ты не слишком
зазнавался.)
Тут до него доходит, что мы рядом и слушаем. Он теряется, потом отводит нас в спальню.
На улице зеленый хор — морозник,
первоцветы, кровавые сердца
дицентры — хором раскрывают губы
в затянутое тучами небо, вмешивая
все новые ее слова и звуки
в песню.
Сливовый сок и сенна
Вот, выпей. Давай еще глоток. Отлично.
Все кончено. Да?
Ну что ты.
Карты наших восхитительных тел
375
Это сразу чувствуешь. Когда тело перестает бороться.
Впереди месяцы или даже годы. Чего только не бывает на
свете!
Я хотела собаку. У меня никогда не было собак.
Заведем сразу двух. Переедем на побережье, заведем двух
собак и назовем их:
Фред и Джинджер.
Еще купим кроссовки и будем подолгу гулять каждый день
ты отпустишь бороду, я выкрашу волосы в синий
с четверга по воскресенье будем есть только спагетти
начнем носить кожу
будем ходить в театр и на спектаклях смеяться до слез
станем байкерами — чур, всерьез
по весне будем с ревом гонять по улицам, сеять панику
в городе и на магистралях
а зимой освоим сноркелинг — желательно на Гавайях
у наших внуков будут сумасшедшие дед с бабкой
но, знаешь, добрые и мудрые притом
предлагаю забивать им головы безумными байками
и враньем
на закате лет ты добьешься славы и станешь невыносима
376
Мэдди Мортимер
бармены в местном пабе будут звать нас по имени
я состарюсь красиво, ты отрастишь брюхо, объедаясь
всякими гадостями,
но в девяносто, когда мы сморщимся и провоняем старостью,
мы ляжем в кровать, и ты скажешь, в глаза мои заглянувши,
знаешь, те первые двенадцать лет все-таки были лучшими.
Лия побелела, взмокла и сказала потухше:
Хватит. Все вон.
Гарри поцеловал ее в макушку и покинул очень людную
ванную; следом вышла вся недовольная толпа призрачных хористов. Лия проводила взглядом двух коричневых лабрадудлей, которых вел семидесятипятилетний
Гарри в черной кожанке, и пару старичков восьмидесяти пяти лет с масками и в гидрокостюмах. Наконец три
хорошеньких внука в одинаковых пижамках, с чистыми
влажными волосами убежали, сверкая пятками.
Веселью конец, ребятки.
Комната опустела, очистилась от перспектив ровно
в тот миг, когда начали опорожняться Лиины кишки.
Виновата
Айрис сидела на кровати у Лии в ногах и шариковой
ручкой калякала что-то на тыльной стороне ладони,
пытаясь не обращать внимания на то, как мамины жел-
Карты наших восхитительных тел
377
тые щеки начали вваливаться, и игнорировать пульсацию паники, пронизывающую
ее обглоданные, ободранные пальцы всякий раз,
когда мать дольше обычного
не открывала глаза.
Еще один факт. К наиболее распространенным симптомам опухоли головного мозга относятся головные боли, судороги и эпилептические припадки,
тошнота, необратимые изменения в поведении,
ухудшение памяти, спутанность сознания, паралич,
видения и спутанность речи.
Под слишком тесной футболкой Айрис наметились зачатки молочных желез. Лия впервые заметила робкие,
но отчетливо проступающие сквозь ткань бугорки сосков. От их вида хотелось заорать. Такой боли, такого
страха, такой ярости она еще не испытывала.
И другой факт: Айрис больна, но пока об этом не
знает. Ничего серьезного, обыкновенный грипп,
что пару недель как ходит по школе. Уже устроился и потихоньку обживается. Добро пожаловать,
Грипп.
Лия сидит с раскрытым на коленях ежедневником
и ручкой в руке, гадая, как сказать дочери, что умирает,
этим новым голосом, в тембре, тональности и диапазоне которого произошел значительный сдвиг. Стены
спальни вокруг них покрывались испариной, сочились
излишками красного дьявола, колыхались от перепадов ее температуры.
Жар холод жар холод жар холод
378
Мэдди Мортимер
Вечер летел вперед. Сад чирикал. Стены скворчали.
Айрис, наконец произнесла Лия.
Айрис подняла голову. Из глаз против воли хлынуло.
Слезы текли, каждая вспарывала щеки отрицанием.
Она уже знала. Конечно, знала.
Но вот ее лицо стало меняться, в нем
сверкнула чистая сталь, все
тело ощетинилось яростью,
какой Лия прежде не видела; ни разу
за сорок три года жизни она не испытывала
такой мощной, сокрушительной встряски,
какую ей устроила дочь.
Как ты могла
как ты могла
как ты могла меня бросить?
Мамин список дел на вечер
1) Прости
2) Прости
3) Прости
4) Прости
5) Прости
6) Прости
7) Я люблю тебя
8) Прости
9) Все вышеперечисленное, строго в таком порядке.
Карты наших восхитительных тел
379
Озарение
Анна успела договорить по телефону, прежде чем
подошла ее очередь на кассе. Она уронила телефон
в сумку. Грохот сердца о твердый пол, как тысячу лет
назад, когда в магазине разлетелась вдребезги банка:
Лия неслась по проходу, бездумно ведя рукой по рядам
с консервированными овощами, и случайно скинула
ее с полки. В этом звуке — все прошлое нашей семьи,
подумала Анна. Сущий кошмар. Этот стыд, который
испытываешь за своего ребенка при посторонних… Но
теперь все стало иначе, теперь хотелось расколотить
все банки до единой, ДЛЯ ТЕБЯ, хотелось швырять
их об пол и орать ДЛЯ ТЕБЯ, ДЛЯ ТЕБЯ, но магазин
вдруг превратился в пеструю чехарду размытых мазков,
и она с огромным трудом переставляла по полу
свои дрожащие голубиные лапки.
Простите, шепнула она девушке за кассой, пытаясь
выудить из сумки кошелек.
Кассир терпеливо смотрела на нее —
глубоким сочувственным взглядом из-под опущенных
ресниц.
Давайте помогу, сказала она мягчайшим из голосов.
Наклонившись к Анне, она взяла сумку, нашла кошелек, достала купюру и красивыми пальцами отсчитала
мелочь.
Вы очень добры, пристыженно пробормотала Анна, разглядывая ее руки.
Ну что вы.
380
Мэдди Мортимер
Простите, сказала Анна на сей раз людям в очереди,
поворачиваясь к ним вполоборота. Это дочка звонила,
настойчиво продолжала она, сама толком не понимая,
к кому обращается, влекомая новым, неведомым чувством — необходимостью поделиться частичкой себя.
Словно ее жизнь по неясной пока причине становилась
тем, что необходимо записать, осмыслить или выбросить, пока не поздно. Но ведь уже поздно, подумала
она, уже слишком поздно.
Звонила сказать, что умирает. Она долго болела. И теперь умирает. Она так молода. Так молода. Умница.
И красавица. У нее есть дочка. Айрис. Они так близки.
Я и не знала, что так бывает. Они очень близки.
Все в магазине притихли. Даже малыш прекратил играть с музыкальными открытками, стоматолог перестал
выбирать картофель. Все — бывшие, давно отбившиеся
от церкви прихожане Питера — почтительно внимали.
Анна, никогда прежде не открывавшая людям такую
огромную часть себя, ощутила, как внутри все затанцевало от красоты этого мига новообретенного чистосердечия. Она оперлась на прилавок и с трудом уняла
слезы.
Сочувствую, прошептала девушка за кассой, сидевшая
по-монашески прямо и недвижно; вы, наверное, очень
ее любите.
И Анна подняла на нее изумленный взгляд, словно
столкнулась с неразрешимым вопросом, и пробормотала недодуманный ответ, который искала так долго;
Да. Да, очень.
Карты наших восхитительных тел
381
Кассир бережно уложила кошелек вместе с распечатанным чеком обратно в сумку и просияла широкой
улыбкой. Анна склонила голову.
На улице в легкие хлынул холодный воздух. Она
взвалила на себя вес своей неудобной кожи, толкнула
ношу вперед. А потом вспомнила тот первый телефонный звонок после двух лет семи месяцев и пяти
дней без Лии. Электрик давно советовал им поменять
аппарат, но Анна на всякий случай не снимала телефон
со стены, чтобы не пропустить дочкин звонок. Просто
на всякий случай. И телефон зазвонил — в 10 утра,
одним серым утром. Он был похож на крик младенца,
который мать услышит издалека. Она подбежала, взяла
трубку в руки, сжала ее, чуть не расцеловала.
Мам?
И хотя Лия говорила угрюмо, совсем не певуче, Анна
была на седьмом небе от самого факта, что ее голос
потрескивал на другом конце провода.
Конечно, Анна задала кучу идиотских вопросов. Как
там погода? Чем ты питаешься? Ни одного по-настоящему важного. В конце беседы она оставила тишину.
Бездну размером с Прости меня, Лия, прости, возвращайся, пожалуйста.Понадеялась, что дочка сама ее
заполнит. А потом трубку выхватил Питер, и навернулись слезы: комната дрогнула на поверхности соленой
воды и ушла на дно; вот и сейчас, скользя рукой по
железным перилам крыльца, она испытывала те же
чувства, что захлестнули ее тогда, и смаргивала с ресниц тот день.
382
Мэдди Мортимер
Казалось, он ждет ее у подножия пандуса — родной
и знакомый свет, сияющее присутствие, которое не
спутать ни с чем. Величественный и неповторимый.
Ибо только в любви, осознала Анна, с трудом сдерживая свое тело — оно норовило не то задрожать, не то
улететь, попробуй пойми, — только в любви человек
обретает Бога. Улица на ее глазах вновь наполнялась
Им. Здравствуй, прошептала она сквозь слезы, здравствуй еще раз. Это было так просто понять и очень
легко забыть, что важны не молитвы, Писание, службы
и церемонии, а любовь, и пока она это помнит, пока
сознает, что это ее единственный долг на земле, Он
всегда будет рядом.
А теперь домой, подумала Анна. Пойти на чердак
и достать коробку с Лииными рисунками. Развесить
их по всему дому. Яйцо в голубой миске отправится
в кухню, на самое видное место. А свинья пусть висит
в ванной, пожалуй.
Спорим, она все время так делает? сказал один мальчишка другому, показав пальцем на сгорбленную
спину Анны — та стояла, окаменев, стискивая одной
рукой пакет с покупками, а другой — перила пандуса.
Но зачем?
Чтоб не платить, ясное дело.
Стишок про Голубку
Прежде-никудышная-мать-Голубка украшает рисунками дом,
ее сердце и крылья
хорошеют с каждым тяжелым, изнурительным днем.
Карты наших восхитительных тел
383
Надежда
Между ними на противне лежала, распластавшись,
запеченная жирная скумбрия.
В комнате висела тишина — гнетущей ее сделало обидное замечание Конни.
По-моему, эта поездка загубила в тебе художника.
Она бросила это невзначай, ковыряя вилкой рыбью
плоть. Лия языком искала во рту кости и пыталась
скрыть боль.
Она вернулась в Лондон восемь месяцев назад: работала администратором в том самом отеле, который
раньше убирала, и недавно переехала в скромную
однокомнатную квартирку на оживленной улице, над
мясной лавкой. Хотя в окна часто летела вонь сырого
мяса и уличная симфония музыки, перебранок и автомобильного гула, Лия упивалась этой роскошью.
Новой структурированностью, стабильностью своих
дней. Комфортом стен и дверей, ящиков и ключей,
зарплаты, пусть небольшой, но так много для нее значившей.
Эта поездка загубила в тебе художника!
Конни еще никогда не делала ей так больно. Потому
что это была не просто поездка, а ее жизнь. Потому что
под поездкой Конни явно имела в виду Мэтью. Потому
что рано или поздно в Лие разочаровывались все, кого
она знала.
384
Мэдди Мортимер
Ей потребовалось четыре года, чтобы вернуться с той
фермы в Лондон.
Когда стало совершенно ясно, что Мэтью не приедет,
сребровласая отправила Лию на юг, в Помпеи, дав ей
адрес своей давней подруги, державшей маленькое туристическое агентство на краю рассыпающегося города.
Она подыщет тебе хорошую работу, сказала сребровласая, отсчитав мелочь на билет и вложив их Лие в ладонь.
По крайней мере, заработаешь себе на билет до дома.
доам
мадо
оамд
мдоа
адмо
адом
у
ом
сквозь сито, пот
омда
к ак вода
ово течет сквозь нас
,
Д о м а Сл
что
для
нас оно не связано ни с каким местом.
Мы ни к чему не привязаны.
Энцо повез ее на вокзал на своей «Веспе». Она смотрела, как дикие холмы переходят в облезлые окраины,
облезлые окраины сменяются Вечным Городом,
и делала вид, что не замечает, как притупилась радость
от приятных мелочей жизни, не замечает внутри себя
изъяна, делавшего все ощущения, даже мимолетно
прекрасные, — далекими. Не ее. Словно она была от
природы их недостойна. Прощай, сестренка, сказал
он и крепко ее обнял, чуть оторвав от пола. С тех пор
как она приехала, он вырос на добрых четыре дюйма
и больше не источал восхитительный аромат дешевого
Карты наших восхитительных тел
385
дезодоранта, который раньше сочился из всех его пор.
Он попросил Лию оставаться на связи, но взгляд у него
был отстраненный, холодный.
Что ж, это объяснимо, говорю я ей. Обидно, но вполне
объяснимо, что у него чуточку отлегло от сердца.
В тот самый миг она поклялась себе нигде не задерживаться надолго — чтобы больше никто не мог ее
предать или оставить. Четыре года она моталась по
Европе, работая то тут, то там, наполняя дневники
и скетчбуки путевыми заметками, адресами, переводами, злыми афористичными стишатами, портретами
добрых попутчиков, но теперь, вернувшись в Лондон и наконец пустив корни, она начала бояться, что
и это — трусливая капитуляция.
Ох, достала своими душевными терзаниями.
Пойду помучаю кран.
В кухне вдруг начинает капать из крана. Лишенный
шкуры и плоти рыбий скелет смотрит на них двоих;
позвоночник тонет в лимонном соке.
В комнате сгустилась странная тьма. На улице полная
луна треснула и разбилась, ее прозрачный белок и желток давней надежды стекал в ночь. Лия прямо-таки
чуяла запах серы. Вокруг расточительство, подумала
она, расточительство и нужда; тлен, счета и арендная
плата. Так много невылупившихся жизней проживаются впустую на каждой улице этого города.
Конни встала из-за стола налить себе воды. Он хоть на
связь-то вышел? спросила она, громко глотая, дзынькая
многочисленными кольцами по стеклу. Ты больше не
исчезнешь?
386
Мэдди Мортимер
Нет.
А на связь он вышел. Два месяца назад, и его письмо
было чуть ли не самым ужасным, что ей доводилось
читать в жизни, — формальные извинения за причиненную боль, написанные явно по шаблону, скачанному из Интернета. Она бы не удивилась, если б увидела
рядом с их именами, выведенными его уверенным ровным почерком, слова {адресат} и {отправитель}, и это
было так жестоко с его стороны. Так невыносимо. Как
если бы Господь послал ассистента проведать свои
брошенные творения — людей — с одной лишь целью:
напомнить им, почему Он их бросил.
В конверте была ее половина денег, которые Мэтью
забрал с собой, уезжая на море.
Лия думала порвать их в клочья — вместе с письмом, но
вместо этого решила объедаться деликатесами, устраивала себе роскошные обеды: стейки толщиной с матрас,
картошка, жаренная в утином жире. Она будто готовила
свое тело к затяжному голоду. Я потрачу все эти деньги,
до последнего пенни, на еду, говорила она себе, чтобы
потом ничто не напоминало мне о них, о нем, я буду есть,
и есть, и есть, пока не стану толстой, сытой и свободной.
И она сдержала свое слово — сидела на нем, как жирная
сорока на дешевой блестящей побрякушке, не стоящей
и пяти центов.
и
Х я наблюдаю, как ее холестерин моментально
ВЖУ
взлетает до небес, и новые жировые отложеньица
разбавляют витамин Д; с восторгом вижу, как висцеральный жирок
начинает медленно окутывать брюшную полость.
Карты наших восхитительных тел
387
Ты просто запуталась, сказала Конни, расхаживая по
комнате, ты была так одержима любимым человеком,
что совсем забросила любимое дело, и вот результат: ты
окончательно потеряла себя. Она рухнула на диван, ее
тело исчезло в складках ткани. Прости, я не хочу тебя
распекать или расстраивать.
Лие защипало глаза. Хотелось сказать: не все такие
уверенные, такие решительные, как ты, Кон, но вместо этого встала и начала убирать со стола. Последняя
косточка наконец проскочила, оцарапав горло.
На улице кто-то блевал у мусорных баков мясной лавки. Лия слышала восторженные подвывания: Вот так!
Правильно, надо освободить место для второго раунда!
Приключения не начинаются с салата! Но Конни не
слушала.
Просто я убеждена, что человек живет зря, если не
рисует, не пишет, не создает что-то. Что угодно, продолжала Конни, пока Лия отскребала противень, изо
всех сил сосредотачиваясь на ритмичном скрежете
щетки о металл.
Она просто в хлам. Первый раз вижу ее такой, сочился
с окна голос с улицы, полный жестокого тайного
отвращения.
На самом деле разум Лии еще никогда не жил такой
бурной творческой жизнью. Вероятно, тому способствовал режим — монотонность дней, необходимость
каждое утро и вечер продвигаться по механизмам
города. Необходимость сидеть весь день за стойкой
и наблюдать за удивительными персонажами заста-
388
Мэдди Мортимер
вила ее фантазию пуститься в путешествие к новым,
непознанным мирам. Быть может, думала она, иногда
нужно перестать жить, чтобы понять жизнь. Попытаться найти облегчение не в экстенсивности, но в интенсивности1. Какой философ об этом писал?
Кьеркегор. 1843.
Ну, идем. Поехали домой. Этот последний голос — поразительно добрый — влетел в квартиру, и Лия стала
представлять, на что похожи их мечты: на сплетение
пьяных, но выносливых тел, колышущихся и изгибающихся в ночи подобно побегам растрепанной армерии, что из последних сил лиловеет на отвесной скале,
созданной, чтобы устоять даже в самую грозную бурю.
Пока Конни продолжала ее отчитывать,
(высокомерная сучка)
Лия ощутила, как ее пронзает щепкой тихой ярости.
В сердцах она уронила противень в раковину, демонстративно ушла в спальню, принесла оттуда коробку со
скетчбуками и бахнула ее на стол перед Конни.
Конни замерла. Они долго смотрели друг другу в глаза.
Я собирала портфолио. Буду поступать в Открытый
университет, у них есть вечернее отделение. Так я смогу
не бросать работу в отеле, которая позволяет мне платить за квартиру и, так уж вышло, очень мне нравится,
и наконец-то получить диплом.
1
С. Кьеркегор, эссе «Севооборот: попытка осмысления теории социальной умеренности» (1852).
Карты наших восхитительных тел
389
Конни не моргнула. Лия громко соскребла остатки
скумбрии в мусорное ведро и вернулась к раковине,
чувствуя внутри удивительный жар. Грозный трепет
в груди. Ликование. Минуту-другую она слушала, как
Конни листает страницы ее портфолио. Бумага примирительно шелестела по деревянному полу. Несколько секунд спустя прекрасные длинные руки подруги
крепко обхватили ее новую, оплывшую талию. Она
почувствовала дыхание Конни на шее, ее подбородок
в углублении плеча точно над шрамом; от этой нежности хотелось плакать и плакать.
Они чудесные, проговорила Конни извиняющимся
тоном.
Лия чувствовала кожей ее губы. Ты так талантлива,
Лия. Пока она говорила, неопределенность их юности,
надежда и усталость вдруг показались им обеим самой
заманчивой и волнующей частью жизни.
Ты станешь художником! решительно заявила Конни.
это вряд ли
Лия непринужденно засмеялась и покачала головой,
но трепет в ее груди перешел в оглушительный гвалт;
словно целый хор персонажей — старых, новых,
сбереженных, неизреченных — вопил, стучал рыбными костями, бил в барабаны, колотил по потолку ее
быстрого, настойчивого сердца, а потом зал взорвался
нестройными,
но восторженными овациями.
Ничто не может загубить твой талант. Ничто.
390
Мэдди Мортимер
Обмять
глагол,
обомну/обомнешь, сов. от обминать
1) Примять сверху, сдавить со всех сторон для придания нужной формы. Например: Повар обмял
тесто и завернул в него скумбрию.
2) Обнять сзади. Обмятие обычно происходит между
близкими друзьями. (Например, если сейчас вы поднимете голову и заглянете в окно квартирки над мясной лавкой, то увидите, как Конни обминает Лию —
с такой нежностью, что вы поневоле расплываетесь
в улыбке, а если не расплылись, тогда я не представляю,
что может заставить вас улыбнуться.)
Лица смерти
Как думаешь, спрашиваю ее, мы видим свою смерть от
первого или от третьего лица? Ну, то есть ты заперт
внутри себя и непосредственно ощущаешь, как наступает конец, или же ты паришь в воздухе над своим телом
и наблюдаешь за всем со стороны?
Думаю, это зависит от твоих теологических взглядов,
говорит она. А потом вздрагивает и отворачивается, как
зверь, отказывающийся от еды.
Я еще не готова.
Карты наших восхитительных тел
391
День Гарри
День Гарри начинался в семейных трусах: он стоял
посреди клуба, куда его студенты обычно ходили по средам, и наблюдал за чуть более молодой и здоровой на вид
Лией — она радостно танцевала внизу, в дымном зале,
и хотя он не мог к ней присоединиться, все же ему было
приятно даже просто на нее смотреть. А потом низкий
раскатистый голос принялся дразнить его, шепча на ухо:
Это ты во всем виноват, старик.
Откуда-то с краю возник, драматично вырисовываясь
на красном фоне, высокий плечистый некто. Лия всем
телом прильнула к нему. Некто обвил ее руками, и они
слились в страстном медленном поцелуе. А голос продолжал:
Я б и то справился лучше.
Лия повела его в уборную, и Гарри пошел следом, однако, стоило ему свернуть за угол, как произошла незаметная смена кадра — так идеально это бывает лишь
во сне, — и вместо клуба вокруг теперь была пустая
белая галерея. Коридоры тянулись и резко сворачивали
в небытие; он все шагал по ним и шагал,
и глухие звуки ее имени в его голосе
просто впитывались в стены.
Все казалось таким настоящим, что Гарри просыпался
с ощущением, будто разлитое пиво приклеивает его
ступни к полу, а пальцы — друг к дружке. Свирепый,
огненный взгляд Мэтью еще какое-то время пузырился вокруг, постепенно превращаясь в пар, который
по-прежнему стоял всюду.
392
Мэдди Мортимер
Ночи были жестоки,
а дни еще хуже.
В свободное от собственной — современной — трагедии время
Гарри оказывался в древнегреческой.
Он ничуть не удивился, когда увидел ее на своем новом
семинаре, посвященном «Алькесте» Еврипида.
Готов уже и плащ, и все для погребенья.
Наряд уже на ней. Пора прощаться с мужем!1
Роль служанки монотонно читал сидевший во втором
ряду юноша с экстравагантными усами. Пьеса явно
успела ему наскучить, за что Гарри был ему глубоко
признателен. Начни он читать с чувством, Гарри мог
и не выдержать. Аспирантка бросила на него понимающий
взгляд, как бы говоря,
да, согласна.
Несчастный человек! Такой жены лишиться!
Гарри, напротив, читал слова хора пылко, потому как
что за нелепость, право,
что он должен быть здесь и делать именно это, да
и вообще
это всего лишь слова.
Хозяин все поймет, когда ее утратит.
Вернулась усатая служанка.
1
Еврипид «Алкеста» (здесь и далее цитируется в переводе
Вланеса).
Карты наших восхитительных тел
393
Ей нужно осознать… — Гарри умолк. Его глаза скользили по тексту и оплетали, увивали его золотой нитью.
Ей нужно осознать… попытался он вновь. Нет, невозможно. Он почувствовал, как жжет лицо от множества
снайперских взглядов, как наливаются краской щеки.
Ей нужно осознать, что смерть ее прекрасна, что этот
мир не знал таких великих женщин! Аспирантка прочла
строку безупречно. С чувством, в меру выразительно.
Затем она повернулась к студентам и заговорила о роли
Хора, сопровождающего Адмета в его горе, а Гарри
тем временем листал кремовые страницы пьесы и тихо
кивал. Резкий голубой свет аудитории B12 дрогнул.
День за окнами потемнел.
Когда университет изрыгнул последние тела в грязную
лондонскую хмарь, аспирантка исчезла. Гарри предполагал, что она будет ждать его после занятия — раньше
частенько ждала, — и ощутил легкий постыдный укол
разочарования, когда ее не увидел. Вдруг завибрировал, неистово затрясся в кармане брюк его телефон.
Сообщение с неизвестного номера гласило:
Я тебя вииииижуууу!
Он стиснул зубы. Ощутил на миг, как сердце панически сжалось и ухнуло вниз. Взгляд лихорадочно забегал
по улицам.
Неотвратимый Том Мерфи решительно шагал ему навстречу через дорогу, расплываясь в безумной акульей
улыбке. Здорово! Его смазливое лицо исказила ужасная
гримаса снисходительной тревоги. Что стряслось? Ты
будто привидение увидел. Гарри подумал, что Тому самое место в старых фильмах про спортсменов — он дол-
394
Мэдди Мортимер
жен бегать по зеленому полю в высоких полосатых носках и дурацких коротких шортах — или в классическом
американском романе, где он будет потягивать джин
из широкого бокала и звать всех «старина». А здесь, на
этой улице, в жизни Гарри, ему не место, нет.
Выпьем? как можно жизнерадостней предложил Гарри.
Думал, ты не предложишь.
Бар был из тех, где подают только пиво в маленьких бутылочках. Спустя пятнадцать минут они оба выпили по
три. Том Мерфи рассказывал Гарри про своего брата,
умершего в возрасте девяти лет от очень редкой болезни
сердца. Интересно, он и женщин обольщает этой складной историей — мол, вот какой я чувствительный и ранимый? Гарри испытал отвращение к самому себе за то,
что так подумал, и отошел за стойку взять еще пива.
Предвосхищение горя, сказал Том, может быть хуже
самого горя. Они, неизвестно зачем, чокнулись бутылками. Об этом надо позаботиться в первую очередь. Том
постучал себя по бронзовому лбу и порекомендовал
Гарри несколько хороших местных психотерапевтов.
Гарри ковырял этикетку на бутылке и думал, что не
такой уж Том и ужасный.
Два часа спустя он вышел из метро рядом с домом — он
был немного пьян и чувствовал себя очень несгибаемым и прочным, решительно шагающим по неустойчивой земле. Терраса нового гастробара на углу мерцала огоньками, и в этом уютном свете за столиками
сидели и радостно болтали люди в больших теплых
пальто. На миг Гарри показалось, что он никогда прежде не видел ничего более милого, нежного и жизнеутверждающего. Да как же! подумал он. Конечно, ви-
Карты наших восхитительных тел
395
дел! Но разве это не печально? Разве это не угнетающе?
Если самое чудесное, что ты видел в жизни, — ярко
освещенная терраса дорогущего гастробара весенним…
тут до него дошло, что он понятия не имеет, какой
сегодня день.
Тогда-то он и приметил ее: она сидела за маленьким
столиком у стены, скрестив ноги, и курила, немного
напоминая персонажей Эдварда Хоппера.
Кого я вижу! воскликнул Гарри. (Заткнись заткнись
заткнись, думал он.)
Она будто удивилась и обрадовалась тому, что он тоже
удивлен и рад их встрече.
Я хотел вас поблагодарить. За семинар и за помощь.
О, ну что вы. Не стоит благодарности.
Мне так неловко, добавил он и с ужасом почувствовал,
что принимает эту жуткую позу — колени согнуты, голова опущена. Как тошнотворно, подумал он. С души
воротит от самого себя.
Да, кивнула она, чем окончательно его смутила. Может
быть, она плохо его расслышала? Думаю, такому человеку, как вы, должно быть неловко.
Такому, как вы. Точно в цель. Жестокая! Присядете?
спросила она. Выпьете что-нибудь? И Гарри вдруг осознал, что последние полчаса ничего не пил и что все его
иссохшее тело требует выпивки, — как только его разум
впустил эту мысль.
Мой парень только ушел, сказала она. Он фотограф. По
вечерам всегда пропадает на съемках.
396
Мэдди Мортимер
Ну конечно, подумал Гарри, у нее есть парень! Парень
был с самого начала! Как я глуп! Как самонадеян!
Вообразил себе невесть что, подсел к ней за столик!
Интересно, когда это все его мысли успели превратиться в пьяные восклицания?!
Ты сходи, повеселись за меня, говорила ему Лия.
(Сходи! Повеселись! За меня!)
Искушение Садовника
На втором ярусе северной стены Сикстинской капеллы
разместилась одна маленькая, перегруженная деталями
фреска. На ней толпы зевак, покровителей, жертвенных
животных, ангелов в непременных белых одеяниях и дьяволов в обличье отшельника — сразу и не догадаешься,
что перед нами разворачивается сцена великого испытания. Что Христос на ней одинок как никогда.
Я думаю об «Искушении» Боттичелли, когда заканчиваю
смешивать краски, растираю с водой порошки, наношу
шпателем финишный слой интонако, достаю самые
тонкие кисти и приступаю к собственной фреске на левой
стенке затылочной доли ее головного мозга.
На ней я задумал в мельчайших подробностях изобразить Искушение Садовника. Сцен, разумеется, будет
три. Я подготовил множество карандашных эскизов, на
которые можно опираться в процессе работы, и композиция тоже продумана.
Первая сцена называется «Вино». Дьявол на ней принял
обличье прекрасной юной искусительницы с длинными
влажными волосами и безупречным бюстом — ее груди
Карты наших восхитительных тел
397
из тех, что увесисты и мясисты снизу, а потом взмывают
вверх, как приподнятая бровь в конце вопросительного
предложения.
Садовник выглядит как обычно: зеленый мифический
персонаж, разве что чуть декоративней, чем в жизни, —
всюду листья аканта, сучковатые руки-ветви, одуванчики
вместо глаз и алые божьи коровки вместо губ.
Внизу, у его ног, сидит аспирантка и протягивает ему
чашу с вином, змеи-волосы вьются вдоль изгиба спины,
едва прикрывая зад.
Он точно не устоит, говорю ей. Подумав, она соглашается.
Второе искушение — «Поцелуй». Они сидят рядом за
столиком очень модного бара в центре города. Его грудь
плотно увита плетями спорыша; он печально склоняется над своим стаканом, точно древняя ива над черным озером, чуть повернув голову к ней, а она подается
к нему всем телом, жизнерадостная, юная и голодная.
Их губы вот-вот встретятся. Пока я умело и лихо пишу
эту сцену, до меня доходит, что не такие уж мы и разные,
эта девица и я;
мы крепнем, когда муж слабеет.
Третье искушение — «Приглашение домой». Начинаю
с него — он лежит плашмя, как поваленный ветром или
землетрясением дуб. Она нависла над его пахом: ноги
согнуты, ступни в стороны, две аккуратные складочки
жира на животе. Своими пастернаковыми руками он держит ее за талию. Оба запечатлены посреди оха, посреди
стона, посреди толчка.
Она говорит, моей картине не хватает динамики. Надо
перерисовать руки.
398
Мэдди Мортимер
В качестве оммажа шедевру Боттичелли заполняю
весь фон фрески многочисленными свидетелями — тут
и маленькая Лия, подвешенная за ноги, как жертвенная
свинья, и потрясенная Желтая в расшитой сапфирами
тунике, и полуобнаженная Бархат в весьма языческой
позе; сбоку, в отвесной стене утеса, высекаю лицо Ископаемого, а над всем этим летит Голубка с оливковой
ветвью в клюве.
Закончив, убираю краски.
В конце концов она говорит, что фреска написана технично и смело, но в остальном — это безумие, слишком
много деталей, какое-то нагромождение всего. При
этом внутренний мир человека не отражен — ни намека
на сумятицу духа. Вот что бывает, когда символизм для
художника превыше чувств. Заумность превыше ясности.
А эта соблазнительная девица? Сама концепция. Она так
устарела. И феминизмом даже не пахнет.
В жопу сестринство, говорю. Женщина женщине волк!
Словом, мое творение ничуть ее не расстроило. А я-то
надеялся.
Ровно в 00:47 мы слышим, как открывается дверь. Его
тело скребется на лестнице, движется к нам, и этот звук
делает что-то странное с нашим нутром — словно крыло
большой птицы взрезает темную озерную гладь.
Он вносит себя, большого, неопрятного, в спальню,
бормочет нечленораздельно. Мы включаем свет, садимся
прямо, как штык.
Привет! говорим с такой жаждой, таким нетерпением.
Хорошо провел время?
Карты наших восхитительных тел
399
Он весь съеживается на ярком свету. Спотыкается обо
что-то незримое. Мы уже много лет не видели его таким
пьяным. Странно: это приятное зрелище.
Я перебрал, говорит он.
Вот и отлично!
Он падает в кровать и притягивает нас к себе.
Кажется, я произвел на нее неправильное впечатление.
Это какое?
Он лежит молча, от него разит пивом, вином или тем
и другим; у нас с языка так и рвутся вопросы.
Прости, говорит он очень просто, и ни мы, ни он понятия
не имеем, что тут к чему. Он начинает храпеть.
Колкий свет освещает нашу сторону кровати. Сна ни
в одном глазу — ей остается только бродить по пустым
коридорам его вечера. Наконец она подходит к моей
фреске. Смотрит на нее какое-то время, изучает очень
внимательно, и по коже бежит холодок. Словно рядом
появился кто-то еще, и теперь он рыщет по комнате.
Что это? вопрошает она.
Будущее проходит сквозь нас вещим духом,
заслоняя стены большими расплывчатыми тенями.
Она содрогается.
Вдруг она понимает, что обязана это сказать,
сказать прямо сейчас:
Гарри.
400
Мэдди Мортимер
Он ворочается, приходит в себя.
Да?
Когда я умру…
Прекрати.
Это важно.
Нет.
Очень важно, чтобы ты непременно с кем-нибудь познакомился. Пусть не сразу. Ты молод. Ты завидный жених
и обязательно встретишь другую. Здоровую, веселую
и красивую.
Лия. Прошу тебя. Хватит.
Ты должен знать, что я не против. Я только за.
Долгая пауза.
Я не буду являться ей в кошмарах. Обещаю.
Он смеется печальным смехом человека,
отчаянно сдерживающего слезы, прижимает наше тело
к себе, и мы падаем
на дно свежего землистого
рая его листьев, и,
возможно, мы все-таки будем. Изредка.
Возможно, мы будем являться.
Карты наших восхитительных тел
401
Яд и материнство
Весь первый полный день своей жизни Айрис прожила
без имени.
Когда Гарри наконец предложил назвать ее Айрис,
обоим показалось, что он изрек некую истину.
Он описал, с каким выражением мама присваивала названия цветам в дедушкином саду (там были и ирисы).
Рассказал, что Ирида — вестница богов в греческой
мифологии. Айрис, прошептала Лия, и безымянная
крошка поежилась. Полная жизни. Это так поразило
Лию — эта разница между сотворением и случайным
открытием, этот таинственный миг, когда ты чувствуешь, что идешь по струнке.
Материнство способно самую беспечную женщину
превратить в осторожную;
но хорошей матерью она от этого не станет.
Через три дня после обретения имени у Айрис развилась желтуха новорожденных: желтыми стали ее
глаза, привыкающие к новому миру, желтыми были
стиснутые ладошки и ступни крошечных ножек. Врачи
говорили, что это нормально, просто ее новенькая
печень пытается угнаться за переменами в остальном
теле — за растущим билирубином в крови, продуктом
распада красных кровяных телец. Вам не о чем волноваться, говорили они.
Зато теперь есть о чем: мы сейчас такие же желтые,
как дочь спустя три дня после рождения.
402
Мэдди Мортимер
За две недели желтизна не исчезла; к тому времени
Айрис уже вовсю улыбалась, широко раскрывала глаза
и окидывала мир проницательным взглядом старого
многомудрого философа.
Такая желтуха нередко бывает
когда
опухолишалунишкиперекрываютжелчныепротоки.
Лия и Гарри дивились своему странному желтому
существу. Только посмотри на нее, шептал Гарри, гладя
Айрис по прелестной мягкой головке. Она чудо. Посмотри, какое чудо ты сотворила. Лие хотелось поправить
его, сказать мы, посмотри, кого мы сотворили, но ей
сдавливало голосовой аппарат — изнутри на глотку
давили указательный и большой пальцы Мэтью.
Спустя четыре недели они повезли Айрис к врачам —
узнать, почему желтизна не проходит.
Возможно, дело в химическом составе грудного молока,
заключили врачи. Это наиболее распространенная причина
желтушки. Продолжайте кормить. Все пройдет само собой.
Просто вам требуется
больше времени.
Материнство вновь и вновь напоминает нам, что жизнь
начинается
и кончается вместе с телом.
Разум Лии не мог отделаться от страшных болезненных
предрассудков.
Ты недостаточно ее любишь!
Ты патологически несовместима со всем вокруг, даже
с собственной
плотью и кровью!
Карты наших восхитительных тел
403
Злясь на саму себя, она шептала желтому зверенышу на
руках: Прости меня, маленькая, прости.
Я хотела бы быть лучше.
Меркоть
Лия всюду искала февраль, но он куда-то запропастился. Зато март не заставил себя долго ждать — нагло
вломился. Второго марта Лие поступил трагический
звонок от издателей.
Сейчас у вас, наверное, другие приоритеты, сказали они.
Она спряталась в мастерской и заканчивала работу над
разворотом с Весной — увивала заросшего садовника
зелеными побегами надежды, то и дело глотая через
соломинку картофельный суп, который приготовил ей
Гарри, — и в этот миг зазвонил телефон.
Можно больше не беспокоиться о «Лексических
диковинах», сказали они. Ее любимая кисточка скатилась со стола и брякнулась на пол. Стены мастерской
ввалились. Язык лежал во рту мокрой дохлой рыбиной,
и она не смогла издать ни звука, только молча кивала.
Издатели просто пытались войти в ее положение, но
эта резкая перемена стала для нее жесточайшим ударом; чувство, что
в считаные секунды
утратило значение то,
что было так важно.
404
Мэдди Мортимер
Но книга почти готова, проронила Лия; ее язык обрел
прежнюю подвижность, нашел нужные фразы, когда
она принялась раскладывать на полу готовые страницы
в алфавитном порядке. Мне осталось слов семь.
Она чувствовала, что умоляет их притвориться. Хорошо,
сказали они. Хорошо.
Дневной свет выскользнул из-под нее и померк. В следующий миг ее уже ласково трепала за плечо Айрис.
Мам.
Она пустила слюну на разворот, посвященный Меркоти.
Они сказали, чтобы я больше не пыталась работать. Все
мои труды… все пошло прахом. Прахом.
Она хрипела. Казалось, это происходит в страшном сне.
Айрис с любовью смотрела на мать, как мать смотрит
на свое просыпающееся дитя.
Ну что ты. Они не то имели в виду. Они просто хотели
помочь.
Лия так исхудала, что ее челюсть и череп теперь выглядели непропорционально большими — казалось, вотвот сломается шея. Кожа на тыльной стороне ладоней
покрылась темными мраморными разводами. Губы
иссохли, и желтые зубы теперь выдавались вперед.
Айрис никогда не чувствовала себя такой беспомощной, никогда так ясно не сознавала, что ничего не может поделать. Она свернулась на коврике калачиком,
пытаясь уменьшиться, стать совсем крошечной, вос-
Карты наших восхитительных тел
405
становить естественный порядок вещей между матерью
и ребенком. Но Лия испуганно льнула к ней, крепко,
отчаянно. Нет, хотела она сказать, не делай так. Нет!
Спасибо, прорвался голос из Лииной груди. За что?
хотела прорыдать Айрис в ответ. За что? Но они просто
молча качались в меркоти.
Меркоть
сущ.
1) Сумерки. Время, когда солнце опустилось за
горизонт, но еще не стемнело. (Например: Миллионы полузвезд проступают из меркоти.)
2) Хрип, различимый только в голосе умирающего человека. (Например: От меркоти в ее голосе обеим хотелось
зарыдать.)
Похороны сардинки
Утро четверга. Небо только что сочилось красивым дразнящим светом; дни тянутся бесконечно, а потом резко
обрываются. Мы сидим в кровати и листаем большой
альбом Гойи, разглядываем «Похороны сардинки». Картина уморительная: до самого горизонта тянется толпа
красномордых чудищ, празднующих начало сорокадневной школы выживания Христа в пустыне (которую он
окончил с отличием, разумеется).
Композиционно напоминающая карту преступления
непосредственно перед убийством, она очень ловко объединила в себе все переменчивые пристрастия художника,
406
Мэдди Мортимер
прежние и новые: отчасти это произведение старого мастера, отчасти современного художника, отчасти здравое
и понятное, отчасти безумное; отчасти похороны, отчасти
веселье. Вот бы создавать подобные шедевры, а не жалкие книжки с картинками, думает она. Вот бы изобрести
новый антибиотик на основе мышьяка для борьбы с антибиотикорезистентностью. Вот бы изменить мир.
Я говорю ей, что надо гнать эти гнусные честолюбивые
помыслы. Ох уж мне это извечное людское стремление
оставить след!
Она вспоминает свой первый рисунок со свиньей.
Но теперь, писал Гойя в письме другу Мартину Сапатеру,
теперь я не боюсь ни ведьм, ни гоблинов, ни привидений,
ни разбойников, ни великанов, ни вурдалаков, ни мошенников, ни каких-либо других существ, кроме человека.
И правильно! говорю. Правильно!
Она шикает.
Чего ты боишься больше всего? спрашиваю.
Ты сам знаешь, говорит она.
Мы слышим тяжесть дочкиного молчания за дверью.
Чувствуем, как ее желтые глаза в страхе зарываются
в глубь лица при мысли, что ей придется войти. Но потом
ее тень исчезает. Она спускается. Выходит на улицу. Звук
закрывающейся двери — агония.
Она больше всего боится тебя! заявляю.
Это ей тоже известно.
Карты наших восхитительных тел
407
Мы оставляем книжку с ужасами на кровати. Пробираемся к окну, раздергиваем шторы и видим оживающую
картину — процессию знакомых фрагментарных персонажей, шагающих по улице за нашей дочерью.
Из трещин в асфальте пробиваются две близняшки и толпа танцующих. Следом бредет парень из школы святого
Иакова с волевым подбородком: штаны спущены, из-под
рубашки торчит дряблый член. Широкие вороньи крылья
взметают из канав жухлые листья. Сребровласая в припорошенном мукой переднике скачет рука об руку с помятой
девочкой в синей форме.
Мы найдем его! Выдворим! Истребим!
Дочь топает себе дальше.
Вы ведь присмотрите за ней, хочется заорать им вслед,
вы присмотрите за ней, когда меня не станет? Они уже
бросают к ее ногам свои плащи, водружают ей на голову
корону из желтых цветов, хватают ее за лодыжки.
Какой у нас план? Нет ли подробных карт?
Вы обыщите печень, мы сердце. Когда на старт?
Ибо все мы наследуем проклятья своих матерей;
остаемся с гостями, которых те впустили в дом.
Таково родительство, говорю я.
Такова смерть.
Процессия сворачивает за угол.
Ад продолжается без тебя.
408
Мэдди Мортимер
Похороны отца
Айрис была уверена, что хуже этого чувства нет ничего — когда ты стоишь под дверью родительской спальни и боишься того, что можешь обнаружить за ней.
Когда эти холодные пальцы впиваются и выдирают
из тебя все безопасное, все хорошее.
Наверное, это я во всем виновата, подумала она,
я недостаточно ее любила.
Воспоминание о тех маминых словах прорезает утро:
Мне сказали, что болезнь может вернуться, если я
рожу снова. И тут Айрис ужаснулась, почувствовав,
как разум рисует и соединяет жирные красные точки.
О боже, подумала она, боже, боже, боже.
По дороге в школу ее не отпускало ощущение, что ее
анатомические ночные кошмары начали просачиваться в явь. Облака были странного мясистого оттенка
и лежали друг на друге, как стейки в витрине мясной
лавки. Лишенные контуров улицы казались мягкими,
жаркими. Ее маленькая душа, за которой кто-то следил, вздрагивала всю дорогу до полуразвалившихся,
проржавевших снизу школьных ворот. Мембранные
стенки не всегда могут отличить плохие клетки от
хороших, подумала она, чудовище от ребенка, а иногда
ужасное просто берет и врывается,
ломая барьеры.
На математике с улицы летели странные звуки. Звериные крики. Или птичьи? Комбинаций может быть
миллион. Разнузданная энергия детей посчастливей
петляла и свивалась узлами вокруг нее, пока она не
Карты наших восхитительных тел
409
почувствовала себя неприкасаемой, закутанной во
враждебность мира,
пытаемой ложными видениями,
силой удерживаемой в центре циклона.
Иногда, думала она, можно достичь трех заветных
целей —
Адаптации, Принятия, Смирения,
просто переписав из учебника несколько определений.
Иногда, дети, можно сократить дробь, поделив числитель и делитель на общий множитель — в данном случае
это три.
Тут учительница бросила на нее взгляд, как бы говоря:
Слушай.
Айрис бросила в ответ:
Нет.
За обедом Огонь-Дева сидела, обняв свою шкатулку
с секретами и жуя жвачку, а вокруг нее кружили,
словно пластиковые планеты на ловце снов, ее верные
солдаты.
Веселей! сказала она громко, прямо; ее красивое бесстрашное лицо сияло в прокисшем свете.
Айрис могла думать только об убийстве. О казнях.
О чуде, которое положило бы конец этому филигранно
исполненному преступлению. Тела начали сбиваться
в кучки, как сардины в банке, готовясь услышать
очередной секрет. Громкая болтовня сменилась приглушенным, предвкушающим шепотом, а потом весь
школьный двор превратился в море ждущих запеча-
410
Мэдди Мортимер
танных ртов. Дергающихся глаз. Скрещенных пальцев.
К новому, непривычному небу взмывала привычная
коллективная молитва «Только бы не я».
Огонь-Дева извлекла из рюкзака шкатулку. Открыла
крышку, вытянула и развернула очередной секрет.
Зажав бумажку безупречными тонкими пальцами,
натянутая, как тетива, она пробежала глазами по нацарапанным словам. Ее лицо, как водится, было непроницаемо. Айрис из толпы прожигала ей взглядом горло
и медленно раскрывающиеся губы. Чувствовала на себе
их жар. И даже ощущала соединявшую их незримую
нить, узелок маленьких войн и жестокости, ненадолго
связавший их жизни. Но острее всего она ощутила удар
тайны, эту рану внутри себя — еще до того, как ОгоньДева заговорила.
Отец Айрис изменяет ее умирающей матери.
В саркофаге приморской земли1…
Это аммонит, окаменелость.
Мать протягивает что-то маленькой дочке. Они прочесывают тихий пляж: у обеих в руках оранжевые полиэтиленовые пакетики, головы обмотаны шарфами.
Он сделан из раковины очень древнего, давно вымершего
животного.
Какого?
1
Строчка из стихотворения Э. А. По «Аннабель Ли» (пер.
К. Бальмонта).
Карты наших восхитительных тел
411
Не знаю, кальмара или осьминога.
Искать окаменелости лучше всего после бури. Все вокруг
блестит, как влажная серая шкура тюленя, а эти две
инопланетянки бродят по заброшенной планете, собирая
сокровища на берегу. Наблюдаю за ними из моря. Ибо
сегодня я —
прилив.
А я из чего сделана?
Подползаю ближе.
Из меня!
С пенными перстами, неумолимый: Вообще-то нет.
Хм.
Ловлю осколки их фраз: она пытается объяснить дочери,
что такое гены и ДНК, а еще разницу между биологией
и родительством. Тем временем их оранжевые пакетики
наполняются, шарфы хлопают на ветру, а дочь изо всех
сил вглядывается в гальку.
Когда приедем домой, наконец говорит дочь, надо найти
коробочку для самых красивых. Уже плещусь у ее ног,
глазирую камешки солью. Чтобы не потерять их, как
теряем все остальное.
Мать улыбается. Обязательно найдем, говорит она.
Ветер целует ей десны.
(не найдут)
412
Мэдди Мортимер
Через некоторое время они отворачиваются от моря
и начинают
медленно
подниматься к дюнам; два ярких пятнышка на фоне
угольно-черной
тени утеса.
Прежде чем скрыться из виду, она на миг оборачивается
и смотрит на меня так печально, будто все знает.
Я буду
Очень близко,
очень рядом,
всегда с тобой,
навеки твой.
Щелк — срабатывает затвор.
Приготовления
В городе умирать плохо. Я так рада, что мы живем в деревне, сказала Анна Лие за несколько дней до смерти
Питера.
Чистый воздух, тихо, спокойно — здесь легче умирать.
Лия сообразила, что мать пытается донести до нее какую-то мысль. Она не понимала толком, какую именно, однако это подозрение всюду наследило, измазало
собой несколько секунд, ища подходящее определение,
а после запеклось знакомой необъясненной тишиной.
Да.
Всю дорогу усмехаемся, надеясь, что она не слышит, как
разъезжаются в улыбке наши губы.
Карты наших восхитительных тел
413
Лия не хотела видеть ничего смешного в серьезности
Анны.
В последние недели все свободное время, какое Лие
удавалось выкроить на себя, она посвящала работе над
дипломным проектом, минималистичной книжкой
с картинками под названием «Дед Незабудка». Она была
про старика, который забыл все, что знал, даже самого
себя. Внучка водила его по новому неизведанному миру,
постепенно переписывая его и делая лучше. Очки деда
Незабудки были точь-в-точь как у Питера, но за ними не
было глаз — только размытое отражение мира, который
он видел впервые. Мрачно, но красиво, говорили преподаватели. Лия получила огромное удовольствие от работы.
Тебе пора домой, сказала Анна, тихо, словно последние
Лиины годы были не жизнью, а лишь пробным пробегом. Если хочешь успеть с ним проститься.
В ночь накануне приезда Лии шел сильный град. Он
изрешетил, перевернул и вскрыл приходскую почву:
земля словно демонстрировала изнанку, доказывая,
что ничего
ни внутри,
ни снаружи,
не изменилось.
Что здесь, как и прежде, ничего нет для Лии.
Кто это? спросил исчезающий отец, когда она вошла
к нему в спальню.
Дьявол, ответила Лия, улыбаясь, расстегивая пальто
и подтаскивая себе стул.
414
Мэдди Мортимер
Папино лицо схлопнулось в затравленную гримасу
неподдельного
ужаса, он забегал взглядом по комнате,
наконец остановился на дочке и вдруг
разразился густым сиплым смехом — Вот дурная!
Он хихикал, облизывая сухие губы, смакуя вкусное
слово.
Потом откинулся на подушку и вновь пропал,
его взгляд секунду бился в закрытую дверь,
а потом прошел в новую, еще неисследованную комнату
у него внутри.
Он вдруг стал совершенно неуловим.
Так устроены заболевания мозга:
ты относительно свободен, пока никто не пытается
силой вернуть тебя в человека, которым ты был.
Все было совсем не так грустно и ужасно, как ожидала
Лия. В те часы, когда они не водили отца в туалет,
не мыли его, не кормили и не боролись с короткими
вспышками агрессивной растерянности, она сидела
возле его кровати, он спал, а она читала вслух куски
из «Деда Незабудки» и вносила финальные правки —
помогала им обоим прожить эти последние дни. Когда
Питер приходил в себя, из их разговоров подчас проступали маленькие истины — словно бледные перламутровые раковины из пустынных песков, — и Лия
собирала их, прижимала к уху, пыталась расшифровать
проблеск тайны, намечавшееся откровение, шум его
прежней жизни, затихающий подобно памяти о приливной волне, что проходит по песчаному розовому
коридору времени.
Карты наших восхитительных тел
415
Та женщина сказала, что он придет.
Правда?
Что правда? Ах ты, чертова псина! Чтоб тебя!
Знаешь, безумие тебе к лицу.
Я вам рассказывал, как познакомился с женой?
Нет.
Во время паломничества. Земля ведь круглая, поэтому
карта паломника бесконечна.
Какая прелесть. Позволь мне это записать.
Ш-ш, слышите? Это кто-то стучит или плачет?
Знаешь, пап, на смертном одре ты оказался гораздо более
страстной натурой, чем при жизни.
Ну почему же, я знаю, что такое страсть!
Думаешь, я никогда не вожделел?
Ха! Вон сколько у нас ртов, целый корабль!
Ну невозможно не присоединиться.
Впустите их в окно!
Не могу вспомнить, что за песня?
416
Мэдди Мортимер
Принц. 1985. «Малиновыйберет».
Елка в гирляндах
и в шариках гадких!
Радостный
грех,
под подушкой
огарки.
Лимоны и репы, котята и крыши
Хлопаем языками, как летучие мыши1.
Это все болезнь, сокрушалась Анна. Она делает его
странным, агрессивным.
Знаю, кивала Лия.
Пока Питер понемногу исчезал, Анна готовила дом
к его уходу, как к приему гостей. Словно сам Господь
обещал пожаловать к ним на чай, прежде чем забрать
его. До Лии дошло, что в каком-то смысле к этому
событию они шли с самого начала — оно должно
подвести черту, стать итогом их жизни, благочестия
и милосердия. Последнее наставление. Какая поразительная уверенность, говорила Лия, а мать, отвечая
ей полуулыбкой, от которой веяло чуть ли не само-
1
Отсылка к песне «Любимые вещи» из мюзикла «Звуки музыки» (пер. А. Иващенко).
Карты наших восхитительных тел
417
довольством, продолжала собирать на крыльце пироги,
букеты и посетителей; гордая, сильная и стальная.
В ночь смерти Питера, ровно в нужную минуту отчетливый стук в дверь сотряс дом.
тело как мрамор
холодное и недвижное в комнате
наверху
Кто там?
Анна огладила себя с ног до головы, заправила волосы
за уши.
Полагаю, что Мэтью.
Не может быть
Я разве не сказала тебе, что он приедет? Как же так! На
прошлой неделе мне удалось до него дозвониться. Знаешь,
он будто сам догадался.
Нет, нет, нет
Анна прошла к входной двери и
нет
распахнула ее, легко и непринужденно.
Лия рухнула на пол,
сбитая с ног ее натиском.
Вцепилась в балясины, отпустила.
Сползла на ступеньку ниже.
418
Мэдди Мортимер
Из своей комнаты Питер со стонами рассказывал невидимым людям о хорьках, самолетах и грушевом сидре.
И вот Лия снова здесь. Очертания этого момента, казалось, идеально характеризовали ее взрослую жизнь;
быть взрослой — это сидеть на верхней ступеньке детства и пытаться хоть одним глазком увидеть мир сквозь
отверстие, плотно закупоренное твоей пожилой матерью и бывшим любовником.
Любовь и жестокость
Любовь, как и жестокость, с годами не исчезает из жизни,
как думают некоторые.
Любовь, как и жестокость, просто начинает лучше
себя понимать. Она становится осмотрительной. Она
уже не спешит вылезать из укрытия, учится считать,
ждать своей очереди и составлять списки, чтобы в один
прекрасный день проснуться и понять, что остепенилась. Нашла хорошую работу. Купила на заработанные
деньги собаку. И вот, глазом не успеешь моргнуть,
а она уже цивилизованная. Терпимая. Собаки засыпают легко и быстро. Любовь — не всегда.
Прежде нежели пропоет петух1…
Плотная тишина затопила школьный двор, когда
последняя священная основа, на которой зиждилось
детство Айрис, разлетелась вдребезги
и улетела вдаль.
1
Мф. 26:34.
Карты наших восхитительных тел
419
Это правда. Она его застукала во вторник, прошептал
чей-то голос. Палец указал на Огонь-Деву.
Я слышала, он целовался с девчонкой. Подростком.
А я слышала, что их кто-то сфоткал.
Да ладно!
Я не знала, что ее мама прям умирает.
Моя мама говорит, она странная.
Странная или сумасшедшая, все равно грустно.
Нет, ты подумай! Изменять умирающей жене!
Их реплики обламывались по краям, как
красные кровяные тельца, отчаянно
пытающиеся регенерировать; ядовитые
слухи наводняли кошмарный, голодный воздух.
Ну и чудовище!
Бедная Айрис. И бедная ее мама.
Мужчины! сказал кто-то очень громко, с идеально отточенной
гнусавостью из американских фильмов 90-х. Все они
одинаковые!
Три девочки закатили глаза и зацокали,
вытянули шеи и раздули ноздри, ни дать ни взять
три курицы в маникюрном салоне.
420
Мэдди Мортимер
Чем больше ярости ощущала Айрис,
тем быстрее распадались частицы земли.
Вообще-то он мне не отец.
Она произнесла это очень тихо, очень зло. Она никогда
не говорила этого вслух,
даже никогда толком
об этом не думала.
Ну, не родной отец.
Вертясь на пятках своих чудовищных ног, дети в толпе
начали шепотом повторять:
Он ей не отец! Он ей не отец!
Вы слышали? Он ей даже не отец!
И вот все уже смотрели на нее, вскинув брови в ожидании большего. Она переводила взгляд с лица на лицо,
чувствуя, как задыхается от их внимания, и вспоминая
свои слова в театре, когда зрители встречали пылкими
овациями выходящих на сцену танцоров; Как это,
наверное, здорово! Лучше не придумаешь. Хуже не придумаешь. Интересно, сколько у нее таких ошибочных
представлений о жизни?
о
ра
ет
Он
мн
ен
уми
не от
не
ма
ма
моя
ец
е
ан
мам
Он мне не
ц моя
те
ра
ет
Он
м
Ну да, он мне не родной отец. И мама не умирает.
не у и
м
тец
ео
Карты наших восхитительных тел
421
Вдруг зазвенел звонок; он запылал в воздухе,
точно сигнал тревоги, сирена
или исступленные крики стаи петухов. Паства начала
разбредаться.
Любитель «Солеро» подошел и стиснул ее потную
ладонь.
Оставь меня, сказала она. Уйди, пожалуйста. Ее голос
пробивался сквозь звонок,
воздух отказывался растворять его пигменты и свертывался на глазах.
Любитель «Солеро» наклонился ближе. Все хорошо. Все
хорошо. Вот, смотри. Я принес тебе кое-что. Он сунул
ей в ладонь какую-то бумажку. Она почти не слышала
его, но крепко ее стиснула. Глаза горели.
Она не умирает. Не умирает!
Вот и отлично.
Он едва заметно улыбнулся, его лицо вернуло ее в собственное тело, под свой скальп, в раскаленный омут
вины, рук и ног, идеально функционирующих внутренних органов.
Она разжала кулак, развернула бумажку. Там были цифры:
367745
ум
ма
ма
не
те
ц моя
ир
ает
ео
ен
мн
Он
т
рае
уми
о
Он не не
м
умира
не
ет
а не
ам
те
цм
оя м
ам
а
ц моя м
422
Мэдди Мортимер
код от шкафчика.
Где ты его взял?
Он совпадает с цифровым ключом на ее телефоне. Я подсмотрел, как она его набирает.
Айрис невидяще глядела на цифры. Теперь уже поздно,
думала она. Слишком поздно.
Он подходит?
Да. Любитель «Солеро» поднял на нее глаза, отер сопливый нос. В его взгляде наметился проблеск волнения. Я подумал, это должна сделать ты.
Он старался скрыть, что очень доволен собой.
Ее лицо не изменилось.
Прости, добавил он, усилием воли гася последние
искры, наверное, ты думаешь, что уже поздно.
Нет, не поздно, как можно добрее ответила она и подумала, что провернет все завтра. На уроке физкультуры.
Вместо шкатулки с секретами подложит сигаретную
пачку — чтобы Огонь-Дева поняла, чьих это рук дело.
Может, даже чиркнет записку, какую-нибудь короткую
патетическую фразочку из фильмов про супергероев.
За добро и справедливость. Однако, робко ковыряя гравий
мыском ботинка и пряча в карман бумажку рукой, на
которой еще краснел сигаретный ожог, она чувствовала
себя ничтожеством и по-прежнему слышала в погребальной песне школьного звонка свои лживые слова, только
теперь они отдавались в ее новом чудовищном теле.
Глава десятая
Воссоединение
Два тела друг против друга в сжавшемся пространстве
кухни.
Мы столько раз репетировали эту заветную встречу.
Были разные версии. В одной она пускает ему пулю промеж
глаз, поджигает дом и уезжает в ночь на соловой лошадке
по кличке Зорька. В другой он падает на колени, утыкается
ей в живот и слезно просит прощения, и только потом она
пускает ему пулю промеж глаз, поджигает дом и уезжает
в ночь на соловой лошадке по кличке Зорька. В третьей она
карабкается по его телу, утыкается ему в шею, слезно просит прощения, целует во все места, раздевает его, а потом
пускает ему пулю промеж глаз, поджигает дом и уезжает
в ночь на соловой лошадке по кличке Зорька.
Неизвестно, какую версию она предпочтет.
Итак, вот он я, сижу на режиссерском стуле, аккурат
в том местечке между раковиной и окном, где когда-то
сидел дьявол,
жду и думаю:
Да.
424
Мэдди Мортимер
Отлично. Так даже лучше. Антиклимакс. Вот трагедия:
они просто сидят и глядят друг на дружку, молча, спустя
восемь лет разлуки, сидят и тянут из чашек утренний чай,
забывают выученные слова, делают вид, что все абсолютно нормально, в то время как Анна хлопочет, берет
у него пальто, режет хлеб, отпускает домой подрывников
и лошадку.
Все настолько обыденно, что даже я не придумал бы
лучше.
Зато у меня появилась возможность помудрить с интертитрами:
БА-БАХ
426
Мэдди Мортимер
Первая встреча
Однажды утром, пока Гарри сидел в туалете, Лия, которой наскучили потолок и новая плоская безветренная
жизнь, решила сбежать. Нацепила его безобразные
ботинки для работы в саду, тихо вышла за дверь и побрела по улицам просыпающегося древнего города.
О-о-о-о-о, обожаю спонтанные вылазки.
Под просторной чашей ясного голубого неба Лия будто
вновь научилась дышать.
Весь мир как пеперони!
Лия решила устроить себе маленькую экскурсию по
памятным местам своей недолгой жизни.
С чего начнем? Пойдем в театр? В отель? Заглянем
в квартирку над мясной лавкой? Или съездим в деревню?
На пляж? Черт, можно даже прыгнуть в самолет и отправиться…
Начать следует, пожалуй, с того крошечного садика на
берегу Темзы, где она познакомилась с Гарри.
М-да. Ну ладно.
На берегу было ветрено. Легкий ветерок целовал
кромку воды, и кожа реки покрывалась мурашками
и веснушками, пунцовела под апрельским солнцем.
И хотя Лия двигалась с большим трудом, нерешительно и медленно, она с удивлением обнаружила, что приподняла руки и легонько крутит пальцами в ледяном
427
Карты наших восхитительных тел
воздухе, позволяя холоду их пробрать, бредя на ощупь
по другому утру много лет назад:
Она моложе, крепче, здоровее и пляшет на этой безлюдной дорожке как ненормальная под музыку в наушниках;
как чудесно — крутить руками, вертеться и скакать, зная,
что никто, абсолютно
никто на тебя не смотрит.
Ему было лет тридцать пять, и он работал на клочке
земли, отделенном от дорожки хлипким забором.
Участочек у него маленький, и не сказать что шибко
ухоженный, но все растения цветут и пахнут, а сам он
смеется — беззлобно, открыто — над нами.
Она сразу же замерла. Он оперся на свои вилы и зааплодировал, и она заметила, что у него приятное мальчишеское лицо, чудесно лучистое.
Она в шутку отвешивает ему поклон.
Я тихонько давл
ю на кору ее го
ловного мозга.
Лия почувствовала, как утро трес
нуло.
й.
льне
Она ос
тупила
оси
лю п
Дав
сь, неб
о качну
лось, св
ет иска
зился.
Хочется разнести этот день вдребезги. Повеселиться от
души. Отобрать
428
Мэдди Мортимер
на
ле
га
ю
из
о
вс
ех
си
л
у него вилы и совершить что-то необъяснимо ужасное — проткнуть ими Садовника, например. Но она уже
снимает наушники и идет прямо к забору; когда они заговаривают, я сознаю, что не могу и пальцем их тронуть,
даже
не слышу их
толком.
Я
на это воспоминание,
проглатываю небоскреб,
сжираю парочку лебедей,
никто ничего не замечает —
они так плотно окутаны защитным светом,
что
становится совершенно ясно:
мне здесь просто
нет места.
Лия отвернулась от садика и долго глядела на реку,
на ее серебристую гладь. Затем поуверенней встала
на ноги и двинулась к спуску. Очень медленно, осторожно пошла вниз по ступенькам. Был отлив. Мокрые
камни, похохатывая, разъезжались под ногами, когда
она шла к кромке воды. Там она устроилась на земле
среди ила и гальки, крышечек от бутылок и апельсино-
Карты наших восхитительных тел
429
вой кожуры, позволила Темзе плеснуть на ее онемевшие без носков ступни, наполнить Гаррины рабочие
ботинки. Прямо перед ней два лебедя сплелись шеями.
Рядом плавала пустая обертка от презерватива. Ослабев
от усталости, Лия зевнула и улеглась; камни радостно
впились острыми краями в кости спины.
Небо было почти безоблачное. Когда Гарри и Конни
нашли ее, она была почти белая — словно тварь из морского чрева, вынесенная на берег приливной волной.
Лия! Лия! О боже.
Вот она где.
Ох, черт.
Садись. Да, вот так.
Скорей домой.
Выходная дверь
Ты должен найти какой-то способ убедить меня, что все
это правда, сказала Лия своему отцу. Он был бледен
и уже почти там — на пороге смерти. Это должен быть
четкий, недвусмысленный знак. Пусть стакан сам собой
разлетится вдребезги или дерево за окном вспыхнет —
что-нибудь в этом духе. Ты ведь сумеешь?
Она слишком старается быть умной, забавной и искренней.
Вот дурная, произнес Питер с полуулыбкой и повернулся к Мэтью. Мэтью. Возраст был ему к лицу, что
неудивительно, однако держался он как-то иначе —
430
Мэдди Мортимер
странное, чужое спокойствие поселилось в холодном
омуте его взгляда, взгляда, который некогда сверкал,
полыхал, обжигал. Ему, наверное, тридцать пять,
подумала Лия, глядя на иней седины, тронувшей его
волосы. Она больше не чувствовала внутри пульсирующей паники и волнения, что прежде охватывали все ее
тело. Только тихо заныло побитое сердце.
Мэтью смахнул тонкий седой волос с мокрого лба
Питера. Прижался губами к его переносице и замер так
на несколько резиновых секунд. Внутри у Лии что-то
съежилось.
Нет на свете человека, которого он не попытался бы
соблазнить!
Она потрясенно глядела на эту парочку; их любовь друг
к другу, пусть немного постаревшая, изменившаяся,
обнаруживала себя и утверждала — открыто, нагло,
бесстыдно.
Честно? Не удивлюсь, если они тоже трахались.
Лия мгновенно выбросила из головы эту поганую
мысль. А потом Питер открыл рот и выдохнул Ты,
очень просто, без какого-либо удивления или узнавания в голосе, словно это был ответ на некий вопрос.
Ÿ Ÿ
Она/ты
Ÿ Ÿ
она/ты
ŸŸ
Ÿ Ÿ Ÿ Ÿ
Отстукиваю у нее внутри
Ÿ
Ÿ Ÿ Ÿ Ÿ
это маленькое стаккато
Карты наших восхитительных тел
431
В комнате зашевелились тени отлетающей жизни.
Словно Мэтью поджег все, что осталось от Питера,
и дом внутри него вспыхнул; стены, двери, несущие
конструкции горели синим пламенем. С ревом выгоняли наружу, в небо его чернокрылую душу. Мэтью
кликнул Анну. Та влетела, осыпала поцелуями руки
мужа, и Лия ощутила приступ искренней нежности
к матери. И вот осталась последняя дверь. Пламя ее не
трогало. Питер резко втянул воздух, заморгал и шагнул
через порог, а Лия поймала себя на молитве: пожалуйста, пусть за дверью отца ждет Господь и пусть оправдаются все его ожидания от этой встречи.
Увозя тело с берега Темзы
Нельзя просто позвонить человеку и сказать, что ты ее
«потерял». Нельзя начинать разговор с таких слов. Я же
неправильно тебя поняла!
Прости.
Я решила, что она…
Знаю. Знаю. Прости.
Ты ужасно выглядишь.
Да.
И часто она так?
Несколько раз уже было. Иногда я просыпаюсь утром,
а ее нет. Иду в душ или туалет, а она сразу за дверь,
будто я какой-то злой врач-психопат, держу ее дома
силой, накачиваю лекарствами и свожу с ума.
432
Мэдди Мортимер
Она бежит не от тебя. Она умирает.
Голый холодный факт.
Я ужасный муж.
Наоборот, замечательный.
Тишина.
Откуда ты знал, что она придет сюда?
Я не знал. Просто предположил. Мы здесь познакомились.
А-а. Понятно.
Тишина.
Знаешь, Кон, иногда я как будто тону, а иногда забываю,
и тогда мы все ненадолго
обретаем свободу.
Я тоже. Я тоже. И слава Богу!
Почему?
Потому что это и есть любовь.
Похороны отца
К церкви вела длинная дорожка. Стояла жутковатая
тишина. Ее нарушали лишь перестук каблуков и тихое
шарканье лучших воскресных туфель по плитке. Лица
у скорбящих были сумрачные.
подс
оеди
ни
ся к их горю, к их оставленнос
ть
ти
мы отчаянно пытаемся
Карты наших восхитительных тел
433
Мэтью стиснул ладонь Лии. Его касание холодом прокатилось по ней, как гайка по болту.
На миг собственная жизнь показалась полной событий, сумасбродной, трагичной. Не потому, что он к ней
прикоснулся, а потому что они вновь были вместе —
ровно там, где все начиналось. Потому что теперь они
стали старше, и худшее как будто осталось позади.
Потому что смерть умеет обострять восприятие жизни.
Потому что даже ее мать, казалось, ненадолго стала
ярче в своем страдании.
Он посвятил себя служению людям, своей пастве, сказала она во время прощальной речи. Он жил жизнями
всех тех, кто сегодня пришел с ним проститься. Он нечасто покидал приход, но доброта его распространялась
далеко за его пределы и не знала границ. Он был человеком
исключительной самоотверженности.
Мэтью все кивал и кивал. Анна рыдала. Лие казалось,
что она совсем не знала отца.
Иго Мое благо, и бремя Мое легко1.
Когда все кончилось, целое небо усталых зевающих
ангелов
слетелись
понаблюдать за любовным актом человеческого некрофореза;
ссутулившиеся, черные
насекомые выносили своего царя на экзоскелетных
плечах,
надеясь услышать трубы или хоть
1
Матф. 11:28—30.
434
Мэдди Мортимер
скрип дверной золотой петли —
какой-то знак, что очередная добрая душа
занимает законное место.
Тучи хихикали. Пошел дождь. Сэндвичи оказались
лучше, чем ожидалось.
Семейное собрание
Дочь собрала всю семью на кухне.
Мы сползаем по лестнице на пятой точке, малость ослабевшие после вылазки. Одна ступенька, вторая — трение
хлопка по ковролину, мышцы ног напряжены до предела.
Она надеется, дочь не заметит, что и лестницы ей теперь
не даются.
На батарее у входа мы подмечаем крошечный аммонит,
осколки антрацита и изо всех сил сдерживаем крик.
Потому что он здесь, это точно, роется по ночам в наших
вещах, решил напоследок сыграть с нами в игру. Оставляет повсюду маленькие подсказки. Рано или поздно он
явит себя — это лишь вопрос времени.
Дочь сидит за столом мрачная. Рассказывает нам про
очередное чтение тайн.
Это был худший день в моей жизни.
Где-то внутри нас гремит лавина. Гибельная масса камней, сплетен и дешевых маленьких травм несется прямо
на ничего не подозревающую семью, стоящую на краю
обрыва. Мы глядим на лиловые синяки под глазами дочери. Видим клубы лавинной пыли, отраженные в сузившихся от страха зрачках мужа.
Карты наших восхитительных тел
435
Это неправда, говорит он с поддельной убежденностью
в голосе, ты знаешь, что это вранье, Айрис, это неправда. Но она не слушает.
Я хочу познакомиться со своим настоящим отцом, решительно заявляет она. Хочу с ним поговорить. Буравит
нас взглядом. Кто у меня будет, когда не станет тебя?
Она так невзначай произносит это «не станет», что все
ошарашены
(все, кроме меня, ведь я-то знаю, что детская психика
куда лучше справляется со смертью и разрушением).
Муж трясет головой.
У тебя буду я, Айрис, у тебя всегда буду я.
Он пытается сохранять спокойствие, зайка, держит
в себе слезы и крики — из ключиц так и лезут крупные
головки редисок.
Но мы же не кровные родственники.
Бескровное тело мужа пустеет и содрогается.
С каких это пор тебе есть дело до крови?
Оба смотрят на нас — в надежде на помощь, наверное.
На хоть что-нибудь.
Ну, начиная с сегодня.
У дочери такой вид, словно ей впору править страной.
Мы чувствуем, как ее тираническая ярость медленно
тянет из нас последние силы. Но никто из собравшихся за
436
Мэдди Мортимер
столом не может опровергнуть это «начиная с сегодня»,
потому что смерть имеет такое свойство:
в считаные секунды
наделять значением то,
что казалось неважным.
Раздумья
Лия узнала о своей беременности на неделе между
вторым (Хокни) и третьим (Гойя) свиданием с садовником — человеком с добрым беззлобным смехом. Они
еще ни разу не были близки.
Дочь размером с крышечку от бутылки. Из тельца прорезаются бутоны будущих рук и ног. Целлофановая кожа.
Инопланетянские глаза, упорядочивающие свет. Пятнышко уха. Поджатый хвост.
Я пойму, репетировала она разговор с Гарри, я пойму,
если ты предпочтешь остаться друзьями. Друг мне тоже
нужен. Друг бы мне пригодился.
А вот и пульс. Настоящее, бьющееся человечье сердце.
Я беременна, репетировала она разговор с Мэтью. Я ношу
под сердцем плод, который наполовину твой. Я пойму, если
ты не захочешь иметь с нами дела. Я вполне способна это
понять.
Она то и дело тянулась к телефону — в автобусе, в парке, за гостиничной стойкой, к своему мобильнику,
в котором теперь потрескивали оба номера (так бьется
будущая статуя в куске мрамора).
Карты наших восхитительных тел
437
Она никогда не думала, что у нее будут дети. День, два
или три она была убеждена, что не оставит ребенка.
Однако за неделю в ней пробудилось любопытство —
чистое, щемящее. Неодолимое чувство, что в ее жизни
не было и не будет ничего более интересного, чем
желание знать, во что превратятся эти растущие и множащиеся внутри нее клетки.
Ничего более важного.
Так пришел и ушел сентябрь, одно завтра переваливалось в другое, маленькая человеческая жизнь продолжала расти, а Лия то и дело корила себя за то, что
ни разу не приняла ни одного осознанного, твердого
решения, никогда не строила основательных планов,
не прокладывала себе путь, а просто бесцельно падала
из одного дня в другой.
Потому что она — в первую очередь — маленькая бесхребетная трусиха.
По ночам она обхватывала руками живот и изо всех
сил надеялась, что ее дитя будет смелым, решительным
и отправится на поиски такой жизни, какой им захочется.
Очень редко она позволяла себе другую мысль: быть
может, просто плыть по течению — тоже достаточно.
Быть может, и в этом есть определенное благородство.
Из тех отрепетированных разговоров состоялся лишь
один.
(Вот негодница)
438
Мэдди Мортимер
Bildungsroman1
Муж отсчитывает нам в ладони таблетки и говорит: Ты
ведь знаешь, мы с ней просто выпили. Ничего не было.
Ничего.
Он в таком смущении, в таком ужасе от самого себя.
Он по одной проталкивает таблетки между наших сухих
губ, помогает запить.
Все нормально, говорим. Конечно, мы знаем. Знаем.
Он пытается не замечать отблеск гордости в уголках
наших пожелтевших глаз, не видеть тайного удовольствия, которое нам доставляет его беспокойная удаль.
Вот правда, открывшаяся перед смертью жене: мы и не
думали, что он на такое способен.
И другая правда, стократ горше: теперь, когда мы знаем,
что он способен, мы любим его даже больше.
Так приятно бывает вспомнить, что любовь — это не
только чувство, но и осознанный выбор. Вооруженная
алхимией этого факта, она находит все новые и новые
способы крепнуть.
Идем в желтую комнату дочери, где та сочиняет старые
добрые вопросы на логическое мышление — на тему
отцовства, расставаний и самоидентификации.
1
История взросления, роман о становлении личности героя
(нем.).
Карты наших восхитительных тел
439
Вопрос № 1: Кто ты?
А) Злодей
Б) Хороший человек
В) Неочевидный герой
Мы почти уверены, что Ископаемый сейчас за окном,
держит наготове ручку, готовится обводить ответы.
Пытаемся не ревновать, что он пришел к ней, не к нам.
Составив список вопросов, она пишет ему письмо, адресованное Настоящему Отцу. Когда она засыпает, мы
тайком проникаем в комнату и забираем бумаги, чтобы
прочесть их в тусклом свечении коридорной лампы.
Она пишет откровенно о драме и боли, но в основном —
о матерях.
Факт: у лучших персонажей их нет.
Факт: лучшие истории начинаются с их смерти или ухода.
Факт: она должна процветать не вопреки, а благодаря
этой утрате.
Обожаю такие моменты. (Я видел их не раз.)
Тот момент, когда кто-то превращает смерть в литературный прием;
побуждающее событие, элемент сюжета, двигающий
героя к конечной цели —
и прямехонько к получению приза за Лучшую Эволюцию
Персонажа.
И пусть я убежден, что жизнь — вовсе не история становления личности,
все-таки поразительно, сколько человек измыслил способов самозащиты.
440
Мэдди Мортимер
Да и потом… вреда-то не будет. Совершенно никакого
вреда.
Обводим все три варианта.
АБВ.
Гарри уходит ставить чайник.
Ее Лучшее Выступление
Это случилось в ночь после похорон.
Вмешиваю себя в каждый дюйм ее внутренних органов:
не хочу пропустить ни секунды.
Анна приготовила рагу из телятины и капусты, и Лия
думала об откормленном теленке, заколотом по случаю
возвращения блудного сына; от подносимой ко рту
вилки ее улыбка расступалась, как воды розового моря.
Мэтью не пил уже четыре года, пять месяцев, одну
неделю и два дня. Он рассказывал о встречах Анонимных алкоголиков, которые теперь вел, о том, какое это
благодарное дело — выводить людей из немых бескрайних равнин зависимости. Когда же он случайно упомянул свое недавнее обращение в буддизм (впрочем,
слово «обращение» ему пришлось не по вкусу), Лия
с восторгом увидела, как изо рта Анны выпал маленький водянистый кусочек капусты, а следом три зеленые
горошины. Лия отлично знала, что мать предпочла бы
буддизму атеизм. Она позволила себе немного понежиться в лучах мимолетного Анниного одобрения: ну
хоть чем-то она теперь лучше Мэтью в маминых глазах.
Карты наших восхитительных тел
441
Молодец, держи золотую
звезду
за безбожие.
Наверное, я просто хочу сказать, что люди меняются,
подытожил он, и Лия сочла его слова очень странными, потому что он явно хотел сказать другое. Каждую
минуту. Каждую секунду. Мы меняемся. Он внимательно поглядел на Лию, и Анна, промокнув рот салфеткой, приподняла брови. Лия заметила, как постарели
ее руки, какие они пятнистые, отекшие, как накрепко
впаяно обручальное кольцо в ее безымянный палец.
Да, вдруг сказала Анна; озадаченность на ее лице вдруг
рассеялась, подобно тучам, явив миру непреклонную
гордость. Людей можно спасти. Их грехи могут быть
прощены. Меняются и обстоятельства жизни — ты
даже можешь менять их сам. Но возьмем Питера —
на имени мужа ее голос слегка дрогнул — вам могло
казаться иначе, но Питер вплоть до последнего дня
оставался Питером, да и сейчас он тот же человек — на
небесах, рядом с Господом. Потому что от своей природы
не уйдешь. Характер, характер…
Да, конечно, тихо произнес Мэтью, смущенный тем,
что расстроил ее.
Анна очень тихо пробормотала что-то о милосердии
и на миг закрыла глаза. Уголки ее губ растянулись
и приподнялись, но получилась не улыбка, а необычное выражение абсолютной безмятежности. Руки
Анны лежали плашмя на столе, она едва заметно
подалась назад и словно воспарила над землей — будто
в нее на мгновение вселился Святой Дух. Затем она
442
Мэдди Мортимер
открыла глаза, зрачки сузились, вбирая фрагменты
окружающего мира, и Лия неожиданно почувствовала,
что ее глубоко трогает происходящее.
Мэтью прихлебывал рагу, словно ничего не случилось.
Анна поднялась из-за стола.
Я очень устала, проговорила она. Пойду отдыхать, если
не возражаете.
По дороге из столовой, когда она шла мимо Мэтью, он
обернулся и легко, непосредственно взял ее за руку,
будто Анна так и задумывала, но Лия знала, что нет.
Спасибо, произнес он всерьез, благодаря, быть может,
за ужин. За все. Но в его тоне слышалось большее, он
словно сожалел о чем-то, просил у Анны прощения.
Лия готова была поклясться, что все тело матери едва
ощутимо сжалось, отпрянуло. Будто с трудом побороло
инстинкт отдернуть руку. Вместо этого она взглянула
на свою шершавую морщинистую плоть, крепко стиснутую его плотью, и каждую морщинку ее лица исказило редчайшее чувство неверия. После она приоткрыла
рот, чтобы заговорить, и, хотя слова нетерпеливо толклись на самом кончике ее языка, за зубами, срывались
с губ, она лишь тихо вздохнула и уронила руку.
Затем Анна повернулась к буфету, в котором хранилась
коробка с лекарствами, достала снотворное, проткнула
ногтем фольгу, положила на язык две таблетки, проглотила их без воды и отправилась в спальню.
На комнату обрушилась тишина. Мэтью подошел
к раковине, налил стакан воды. Выпил ее в пять глотков, не переводя дух. Лия смотрела на бег капель по
Карты наших восхитительных тел
443
его подбородку, на лихорадочное скольжение кадыка
вверх и вниз. Новый Мэтью был поразительно похож
на того, прежнего, и это радовало.
Наконец он вынырнул глотнуть воздуха. Прости за письмо, сказал он. Знаю, оно тебя расстроило. Прости за все.
Какая ирония, подумала Лия. Он за столько обязан
перед ней извиниться, а начал с письма.
Не могу сказать, что прощаю, ответила она. Если ты на
это надеялся.
Нет, нет, прощения я не жду.
Их комнаты наверху остались точно такими, какими
были, только одно изменилось: в каждый замок Анна
вставила ключ.
Лия недоуменно осмотрела его, гадая, почему этот
предмет производит на нее такое странное, гнетущее
впечатление. Гадая, могла ли ее жизнь сложиться
иначе, если бы ключи были в дверях с самого начала.
Видел? тихо спросила она Мэтью, поднявшегося следом за ней. Он вдруг оказался совсем близко — раньше
от такой близости ее сердце сбивалось с ритма.
Раньше?
Ключи. И тут он засмеялся, подался к ней и очень легко
поцеловал в губы, словно она ждала от него именно
этого — возможно, так и было.
Так и было.
444
Мэдди Мортимер
В спальне он осторожно ее раздел, будто еще пытался
противиться, будто боялся поддаться вновь
своей упоительной звериной грубости.
Все хорошо, сказала она. Это я. Со мной необязательно
нежно. Она расстегнула его ремень.
Пружины единственного матраса меланхолично пели
под их телами. Его руки дрожали, как инструменты,
на которых играли слишком сильно и слишком долго,
и ей было так бесконечно жаль его и так бесконечно
мерзко от самой себя.
телятина капуста картофель вино соляная кислота
барахтаются, бьются
о стенки ее желудка
Что такое? прошептала она. В чем дело? Его тяжелые
выдохи жарко пузырились вдоль шеи.
она багровеет и набухает
ее стенки сжимаются, льнут, ублажают, отчаянно
стремясь устроить ему радушный прием
Все закончилось очень быстро. Лия симулировала
оргазм.
Как уныло, думала она, как пусто и тягостно — вот
так долбить себе путь к некой высшей, недостижимой
более цели. Если раньше она была в чем-то уверена, то
лишь в одном — как хорошо было вместе их телам. Что
инструкция к ее телу еще до рождения была вписана
в его кости. Но вот они вместе, и все совсем не так, как
помнилось.
Ага! Наконец! Начинается
самое интересное.
Карты наших восхитительных тел
445
Он дрогнул, ткнулся глубже, кончил.
Внутри миллионы сложных маленьких инструкций
вспыхивают и разлетаются в стороны группами,
рыбьими косяками
или птичьими стайками.
Он вышел из нее и перекатился на бок, чтобы включить лампу.
Большинство не доходят до цели. Они
дохнут
как
мухи
в тучах радиоактивного яда.
Извини, сказал он, что так быстро. Натянул трусы.
Ничего.
Я думаю о зараженном радиацией обезлюдевшем городе,
жить в котором небезопасно еще 24 000 лет.
1200 автобусов уносили 49 000 местных жителей вон из
родной Припяти.
Им сказали, это на пару дней,
можно успеть съездить на море. Разумеется —
они не вернулись.
Он снова прижался к ней, и она устроилась у него под
мышкой. Там пахло как раньше — сладковатым по́том
камней на пляже перед бурей. Лия чувствовала, как из
нее сочатся остатки его влажного жара.
Нам говорят, они смелые,
упорные пловцы. Герои.
Воины. Чемпионы. Бойцы.
446
Мэдди Мортимер
Напрасно мы это сделали, сказал Мэтью.
Да.
Нет, я серьезно. Мне нельзя было — я в завязке. Вписался
в программу.
О!
Ну конечно, подумала Лия. Это логично, даже очевидно. Настолько очевидно, что она упустила это из виду.
На миг Лия почувствовала себя наивной дурой, эгоисткой — как же она раньше не разглядела этой зависимости, многообразные проявления которой бросали тень
на все пути и перепутья его жизни? Мэтью всегда был
открыт нараспашку, впускал в себя целый мир. Эту
жажду ему так и не удалось утолить.
Лично мне миллионы серебристых головастиков куда
больше напоминают случайных путников, влекомых
неодолимой силой гравитации.
Если уж на то пошло, у меня тоже не самые здоровые
отношения с сексом, сказала она. Теперь, когда все прояснилось, она видела в этом своего рода тавтологию.
И все же я рада нашей встрече, добавила она. Я хотела
поблагодарить тебя.
За что?
За то, что ушел. Сама бы я не посмела. И вот как удачно
все сложилось.
Последняя фраза безвольно и горько повисла в воздухе.
Лия вспомнила тот год на ферме, как она прислонялась к изголовью кровати и говорила что-нибудь вроде:
Карты наших восхитительных тел
447
Мы ведь счастливы, правда? в глубине души сознавая,
что такое огромное счастье может закончиться только
особенно страшным адом.
Мне кажется, в конце концов произнес он, мне кажется, мы разрушали друг друга.
Лию пробрал до ребер тихий яростный холод;
шелест кипарисов, еще не готовых к осени.
Все могло быть иначе,
хотела сказать она.
Ты мог поступить иначе. Разрушать друг друга было
необязательно.
Вместо этого они прислушались к щелканью уставшей
кровати —
будто Господь цокал языком, с грустью глядя на две
мятущиеся души,
что умудрились настолько испортить друг другу жизнь.
В первые минуты после контакта зиготы
со сперматозоидом происходит извержение цинка — маленький цинковый
взрыв.
Я встретил женщину, очень тихо произнес он, обводя
пальцами родинку на Лиином плече. Она тоже ходит
на встречи.
Лия с удивлением обнаружила, что новость ее почти не
задела.
Здорово, сказала она. Кажется, я хочу делать книжки
для детей.
448
Мэдди Мортимер
Он засмеялся. Здорово!
Встав с постели, она в последний раз осмотрела его
тело — отметила, что его кожа кое-где одрябла и ложилась на кости равнодушными складками и как поблескивала в голубом свете соль его пота. Он казался
удивительно безмятежным. Может быть, так и есть,
подумала она. Может быть, люди и впрямь меняются.
Тебе пора, прошептала Лия, натягивая на плечи футболку. Пора. И хотя она надеялась, что он ничего не
заметит, в ее голосе слышалась горечь; эта горечь, танцуя, полетела к нему, чертя в темноте древний огненный след — страх безответной любви.
Сейчас вокруг меня стоит грохот: будто выключается слабый двигатель. Вот он отсоединяется. Летит
в бездну. Акрозин проделывает дыру в вителлиновом
слое подобному тому, как фторхлоруглеводороды
дырявят озон. Очень многие не понимают, что созидание и познание невозможны без
разрушения.
Наутро Лия вышла в заросший сад — посмотреть на
свои развалины. В ее памяти они были выше, основательнее, и их окружала незримое защитное поле.
Теперь же они скорее напоминали пеньки младенческих зубов, обросшие у корней гнилым мхом.
Она перешагнула порог, встала ровно посередине.
Широкие тени грозовых туч скользили по холмам,
марая землю пятнами серых тонов — олова, жемчуга,
пушечной бронзы. Лия пожалела, что не извинилась
Карты наших восхитительных тел
449
перед Мэтью. Хотелось сказать что-нибудь глубокомысленное, например: Я так отчаянно хотела стать для
тебя ответом, что не расслышала вопроса.
Лия обернулась и посмотрела на его силуэт за стеклом. Он ходил по кухне, собирал вещи. Ей пришло
в голову, что каждый из обитателей этого дома — каждый по-своему — заполнял с помощью Мэтью дыру
на месте Бога. Когда Бог по какой-то причине уходил,
Мэтью временно занимал его место, чтобы не пустовало, — и Бог делал то же самое для него. Эта неумолимая череда подмен, сомнения и слепого обожания
привела к тому, что он стал для них воплощением не
только семейственного или сексуального начала, но
начала глубоко теологического. Издалека донесся
шепот дождя. Мэтью исчез из окна — и Лия поняла,
что с ним покончено.
Тут же полыхнула молния. Лия стала загибать пальцы,
считая секунды.
Двенадцать. В двенадцати милях от нее огромное пятно
грома сотрясло и раскололо небо.
Вообще говоря, все не так уж плохо. У нее есть работа.
Есть Конни. Есть мужчина, с которым она пару недель
назад познакомилась на берегу Темзы. Стоит, пожалуй,
пригласить его на ужин или на какую-нибудь выставку
в центре. Открыть свою жизнь для всего и вся, заботиться о своем теле, насыщать его светом, чтобы оно
стало пористым и впитывающим, как мечталось. Впустить правильную любовь. Да, хватит; она не жалела —
наоборот, даже радовалась, — что ее жизнь сложилась
именно так, но теперь с нее хватит.
450
Мэдди Мортимер
Зачатие
Какая ирония: в тот вечер, полный разлуки, была зачата
дочь.
Как славно, что сокровенный процесс деления начинается
уже спустя восемнадцать часов.
О, это чудесное подрагивание дробящегося эмбриона:
клетка делится сперва надвое, затем их становится
четыре, шестнадцать, тридцать две. В стадии морулы он
проскальзывает из маточной трубы в полость матки, превращается в бластоцисту, внезапно подключаются гены,
нарастает желток, филигранные строительные леса пронизывают изнутри будущие блоки, из которых сложится
новая жизнь; тут завязываются дыхательные органы,
там — зачаток урогенитального тракта, здесь блеснет
след зубной эмали, проглянет будущий позвоночник —
и все это происходит, как ни странно, без малейшего ее
ведома и участия.
Я располагаюсь в соединяющем их крошечном шнурочке.
Дивлюсь тому, как тело, не дожидаясь ее решения, уже
поселило в себе эту растущую жизнь.
Зависнув где-то между бытием и небытием, я брожу по
коридорам, тихо напеваю всякие гадости, подсаживаю
тайные страхи в ее гормоны.
Твоя мать умрет слишком молодой, слишком рано,
и все из-за тебя.
Вот теперь — по чьему-то извращенному, дьявольски
искусному замыслу — она уже никогда от него не избавится.
Карты наших восхитительных тел
451
Порог
Врачи велели им держаться от нее подальше. Не прикасаться к ней.
Иммунная система Лии не в состоянии бороться
с инфекциями.
Дыхательные пути дочери слегка воспалены — у нее
грипп, вирус, который цепляется к клеткам и медленно, но верно расходится по кровотоку.
Лия и Айрис расположились по разные стороны порога
спальни.
Порог — слово с любопытной этимологией.
Известно, что его дерзкий корень восходит к слову
«пороть» в значении «раздирать», «разрезать», «бить».
Видите, даже слова состоят из маленьких внутренний противоречий и отклонений;
даже язык противоречит сам себе, ибо большинство
живых существ носят в себе инструкции по собственному уничтожению.
Мать и дочь не разговаривали, просто смотрели друг на
друга; Лия, закутанная в одеяла и пледы, сидела на полу
и своими исхудавшими желтыми пальцами раздирала
на волокна салфетку. По другую сторону незримой границы сидела в кровати Айрис; на лбу — тонкие пряди
мокрых волос. Она выглядела как после рождения —
краснощекая, захлебывающаяся, с немного скомканным лицом — и влажно кашляла в угол подушки.
Думаешь, я ему понравилась бы?
452
Мэдди Мортимер
Айрис произнесла это тихо, подперев щеку ладонью.
Лия постаралась удержать себя в руках.
Да. Конечно.
Айрис вытерла нос и нахмурилась. Быть может, однажды она отправится на его поиски, подумала она.
Только сначала надо стать знаменитой и попасть на
какое-нибудь ТВ-шоу про поиск родственников. Ей
казалось неправильным, что человек, от которого она
унаследовала половину генов, даже не догадывается
о ее существовании.
Интересно, где он.
Лия гадала, как отреагирует Айрис, если все ей рассказать — прямо сейчас, когда они сидят по разные
стороны порога. Если провести ее от того дня, когда
он постучался в дом священника, до момента, когда он
покинул его навсегда. Выложить всю правду, ничего не
фильтруя, не приукрашивая.
Ты же знаешь, она тебя возненавидит. Ты это знаешь.
Были дни, когда Лия обнаруживала, что может сплести
из всей этой неразберихи изящную байку. Мимолетные
мгновения, когда она могла состряпать вполне достойную, складную историю и лакомиться ею в самые черные минуты, когда чувство вины начисто выскребает
нутро. Она спасла себя. Спасла, быть может, даже его.
Тем вечером что-то в его взгляде дало ей понять, что он
тоже мечтает со всем этим покончить. А еще ее иногда
посещала самая ужасная, самая слабая и трусливая
мысль из всех…
Отец из него вышел бы никудышный.
Карты наших восхитительных тел
453
Лие было стыдно, что такое могло прийти ей в голову
и пусть на секунду, но задержаться. Однако теперь,
глядя на упрямый нос дочери, позволяя взгляду медленно прослеживать контуры его подбородка, проступающие сквозь ее контуры — так ручкой силишься
наметить едва различимые очертания великой и далекой горы, — она осознала, что на самом деле все
очень просто. Он занял почти все ее прошлое, а она не
пустила его в их будущее. Это неприемлемо, непростительно, и время уже на исходе.
Айрис наблюдала, как ее мать балансирует над миром,
лишенная веса, более неподвластная силе земного притяжения.
Она сменила курс.
Мам?
Да.
Помнишь, ты говорила, что не родила второго ребенка,
потому что в таком случае рак мог вернуться.
Да.
Выходит, изначально он появился из-за меня?
Лия ощутила содрогание в одном из своих внутренних
аппаратов.
Выходит, это я сделала? Это я… ну… во всем виновата?
В опорно-двигательном. Или в мышечном. Или
в складках между.
Нет, решительно заявила она. И не смей так думать,
не смей, слышишь?!
454
Мэдди Мортимер
Айрис серьезно кивнула, и Лия подумала, что так должны
чувствовать себя
привидения.
После смерти они продолжают жить,
но всегда остаются по другую сторону двери, всегда;
заглядывают внутрь, не имея ни плоти, ни глаз, боятся,
что дверь закроют
вот-вот —
и стучи не стучи, никто не услышит.
Тук-тук.
Тишина.
Только огромная, бесконечная
тишина.
Лия отлепилась от пола, вскочила на ноги,
Ой, не надо
стремительно перешагнула порог —
тебе нельзя.
потому что могла и потому что должна была, пока
может,
стойстойстойстой
и забралась в кровать к Айрис, словно все эти долгие
годы им что-то мешало, что-то их разделяло, не она
сама и ее отживающие органы, а некая внешняя сила.
Мама, так нельзя — тебе станет хуже!
Под одеялом Айрис легонько потерлась ступнями
о мамины носки. Они сцепились большими пальцами.
Карты наших восхитительных тел
455
Думаю, пришла пора попробовать что-нибудь новенькое.
Думаю, нам необходимо чудо.
Лия посмотрела на голову дочери, лежащую на своей
груди — знакомыйнеменяющийся запах волос, пота,
кожного сала, — и подумала о своей матери, о том,
как та прятала от нее запах своего тела, не стирального
порошка или мыла, а настоящий, сокровенный запах
локтей и подмышек.
Можно еще вопрос?
Давай.
Я тут подумала. Если ты сама не успеешь закончить
«Лексические диковины», может, мне это сделать? Мы
с тобой столько разговаривали о словах. Чуть не с самого
моего рождения. И рисую я неплохо. Мне кажется, книгу
надо закончить.
Лия улыбнулась. Как красиво, подумала она. В конце
концов, книги действительно сопровождали Айрис
с рождения. Росли вместе с ней. Как правильно и здорово, что написать последнее слово, поставить последнюю точку в книге выпадет молодой женщине, толькотолько вышедшей из детства. И дело будет сделано.
Да?
Да, сказала она, ведя пальцем по дочкиному пробору.
Да. Я буду очень рада.
Хористы, рассевшиеся по полкам книжного шкафа,
дружно вздыхают.
Чудесно, квохчут они. Просто прелестно,
и рукоплещут, и утирают платочками слезы с опухших,
заплаканных лиц.
456
Мэдди Мортимер
Айрис кивнула.
Воцарилась свирепая тишина, эхом бившаяся о стены.
Я так зла, наконец выдавила она, едва дыша.
Знаю. Я тоже.
же!)
(Я то
(Я тож
е!)
(Я тож
е!)
(Я тоже!)
же!)
(Я то
Лия приоткрыла потрескавшиеся, покрытые коростой губы — хотела сказать, что всегда любила дочкины приступы злости. Сказать, как дороги сердцу ее
доводы, ее упрямство, ее ярость, ее самые трудные дни.
Больше всего на свете Лие хотелось увидеть, чем обернутся, как развернутся дочкины бзики и слабости. Но
внутри все сжалось. Склеилось. Запечаталось. Никакие
слова не могли этого передать, ничто не могло этого
передать, ни на вот столечко, ни на йоту.
Завтра я помолюсь о чуде, подумала Лия, когда они,
крепко обнявшись,
погружались в сон.
Будет слишком жестоко утверждать, что именно это
ее погубило.
Последняя инфекция.
Бесчеловечно полагать, что это стало последней каплей;
спичкой, брошенной в пороховую бочку; ударом,
выбившим почву из-под холодных ног; программой,
запустившей обратный отсчет; моим последним смиренным поражением на этой войне.
И потому я не стану.
Не стану.
Карты наших восхитительных тел
457
Не тот родитель
Стоявшему за порогом Гарри было невыносимо смотреть на двух своих девочек, крепко сцепившихся
в кровати, слившихся почти воедино, словно этот
маленький матрас был единственным местом в мире,
где им ничто не угрожало. Так и было, он не сомневался: ничто не посмело бы нарушить такой покой.
Две по цене одной, говорила беременная Лия. Она снимала ценники с макарон и налепляла их себе на свитер
или на тугую кожу круглого живота, а потом дефилировала по квартире, напевая целые две, целые две по цене
одной. Он знал Лию всего несколько месяцев, но за это
время успел понять, чего хочет. Не то чтобы его манили испытания или он думал, что ему все по плечу. Нет,
он почитал за честь, что она рядом — удивительная,
бездонноокая, с умом, всегда полным сюрпризов, —
и готова разделить с ним свои дни, часы и свое дитя.
Романтик. Сентиментальный тип, так она его называла. Сам он не считал себя ни тем ни другим. Ему просто хотелось узнать ее — с той самой минуты, когда он
впервые увидел, как она отплясывает на спуске к Темзе.
Четыре года спустя они расписались в районной администрации, посреди зимы. Айрис, которая на Рождество исполняла в садике роль Марии, была в своем
костюме Пресвятой Девы и весь день просидела у Лии
на бедре, вцепившись пухлыми ручками в мамину
щеку: стоило той отвлечься, она тут же свирепо разворачивала ее лицо к себе.
Гарри наблюдал, как она прижимается губками к Лииным ушам, смотрел на прогиб ее переносицы, на скла-
458
Мэдди Мортимер
дочки возле ноздрей, когда она скалилась и шипела на
всех, кто смел к ним приблизиться. А потом она поймала его взгляд. Ее лицо широко распахнулось, словно
в него впустили солнечный свет. Папа! Иди! воскликнула она, с улыбкой маня его к себе, и мир вдруг засиял
обещаниями.
Но он не справился. Как муж. Как отец. Как человек.
Не справился со своими обязанностями. Он нашел
свою жизнь и скоро потеряет одну ее половину, а для
другой останется вечным и чудовищным напоминанием, что умер не тот родитель.
Гарри заставил себя выйти в любимый сад. Упал на
колени и начал медленно выдирать из земли все посаженные им самим же луковицы, разрывая незримые
подземные связи. Чем яростнее Гарри уничтожал плоды своего труда, любви и заботы, тем живее становился
его сад — казалось, он стенал и рыдал вместе с ним.
Когда все было изувечено, он бросил землю
умирать.
Кровь из жил полумертвого зверя текла на дорогу.
Кухонные шкафы вздувались. Сломанный блендер.
Водка в тайнике. Муж сделал глоток. Этанол ожег подбородок, бутылка упала на пол. Пол протяжно урчал,
как кишки, пока Гарри пробирался к пустой постели,
где еще оставалась вмятина от ее тела, где еще витал
над подушками ее запах, где стены исходили по́том
воспоминаний об их мирных ночах — ощущение было,
что она уже умерла.
Карты наших восхитительных тел
459
Первое примирение
Уже за полночь. На часах 1:29.
На нас смотрят эти
нечеловеческие
глаза. Из тех, что
иссекают тьму так свирепо —
они здесь,
даже когда их нет.
Чувствуя, как тянут те самые
противосонные провода,
мы распахиваем глаза.
Дочь крепко спит.
Но снаружи, из сада — настойчиво бьется звук.
Лия, Лия, Лия.
Что это? спрашивает она, хотя, разумеется,
знает.
Это он. Смакую местоимение, долго тяну нннн, позволяя
слову жирно обмазать ночь,
лечь щедрым слоем краски;
жестокое предположение;
Это он.
Первое из трех твоих ключевых примирений, Лия. Он
пришел к тебе, а не к ней. Он всегда приходил к тебе.
Лия!
Почему же, гадает она, надевая растянутый дочкин
свитер, чувствуя, как колотится сердце, почему спустя
столько лет меня по-прежнему пробивают дрожь, оторопь
и нетерпение?
460
Мэдди Мортимер
Говорю: потому что ты еще не мертва. Потому что
он всегда был любовью твоей жизни — но по понятным
причинам ты выбрала безопасность. Ничего зазорного
в этом нет.
Как ее это бесит!
Он кидает камешки на подоконник; они все стучат, стучат и стучат. Как это по-джонхьюзовски, думаю я, как
по-шекспировски, очень «всходи, всходи, прекрасное
светило», очень «свет луны завистливой затми», очень
«от скорби побледнев»1; прямо-таки Кьюсак с бумбоксом
в руках, а то и Ромео-Хитклифф.
Дочь шелохнулась. Пытается вырваться из очередного
дурного сна.
Внизу рассказываю ей о недавнем нью-йоркском исследовании, показавшем, что 73 процента людей, состоящих
в браке, считают, что сделали неправильный выбор. Статистика в данный момент ее не волнует.
Лия!
Его голос вьется по воздуху, тянет нутро.
Где ты? вопрошает она, замерев на ступеньке патио, на
границе света и тьмы.
Он возникает из мрака, как кость из почвы. Окружающий
мир сходит на нет. И нам снова пятнадцать. В его всевидящих цитриновых глазах — отражение. Плывущее,
неполное, обнадеживающее. Знакомое окаменелое тело.
Лия, говорит он. Этот громкий раскатистый голос —
лишь наполовину его.
1
Цитаты из пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта» (пер.
Д. Михаловского).
Карты наших восхитительных тел
461
Ш-ш-ш, они спят.
Его тело сжимается от этого местоимения.
Чего тебе надо? спрашивает она.
Он моргает. Это ты мне скажи.
Ведем его в глубину изувеченного сада. Она думает — какой кошмар, что он сделал с растениями моего мужа! Ах,
бедные плоды и цветы!
Открывается дверь в мастерскую. Вспыхивает жестокий
свет. Удивительно, как романтический эпизод может за
секунду скатиться в драму; только что перед нами были
две дрожащие души без контекста, и вот уже они превратились в двух ярких монстров, что корчатся в клетке,
заставленной книгами.
Осталось недолго, говорит он, слегка опираясь на стол;
каждый слог весит тонну. Я заглядывал внутрь. Он осматривает наше тело.
(Где-то вдали мы различаем глухие удары
метеоритов, что буравят поверхность планеты
и ровняют с землей 73 процента Нью-Йорка.)
Ты за нами следил, говорит она как можно более материнским голосом, и я думаю, какая же она смелая, сильная,
ведь больше всего на свете ей хочется проорать: Это ты!
Это ты! Больше всего ей хочется влезть на него и спросить, где же он был и как у него дела.
Он одаряет ее дьявольской улыбкой — строение его лица,
точеная челюсть, все по-прежнему безупречно. Пытаюсь
пробраться вглубь, но он, как всегда, совершенно непроницаем.
462
Мэдди Мортимер
Чувствую себя беспомощным ребенком, которому никак
не вскрыть рождественский подарок.
Наблюдаем, как он изучает нашу мастерскую, наше
крошечное королевство, рассыпанные по полу страницы
«Лексических диковин». Прячем «Ископаемое» под
«Зефир», надеясь, что он ничего не заметил.
Ты их воссоздала, говорит он. Смогла все-таки. Свои развалины. Свой маленький древний город в глубине родительского сада.
А ведь он прав. Все же какие странные связи порою
проводит судьба — сами мы никогда не додумались бы.
Широко улыбаемся, и он смотрит на наши губы, как
будто хочет их поцеловать или они ему омерзительны,
или он еще не определился.
(Остатки метеоритного дождя
добивают последние 27 процентов.)
Я часто тебя вспоминала, говорит она. Пытаюсь дать ей
понять, что мне стыдно за нее, стыдно видеть ее такой,
лишенной всякой автономии, но она и сама это знает.
Он проводит пальцем по ряду книг, как когда-то с наслаждением гладил ее позвоночник. Каждая книга вздрагивает и застывает.
Гораздо проще скучать по человеку, чем любить его, Лия.
Гораздо проще сожалеть, чем действовать.
Молчим в ответ, поскольку знаем, что вообще-то он прав.
Я копошусь в ее легких, ковыряюсь
в запасах вздохов,
Карты наших восхитительных тел
463
листаю списки бесчисленных пересечений их судеб
и заношу это как «Последнее».
Я тоже была эгоистична, говорит она. И ревнива. Так
и не сумела тебе в этом признаться. Я так отчаянно
хотела стать для тебя ответом, что… не расслышала
вопроса.
Он смеется. Вслух звучит не очень-то глубокомысленно.
А потом его потрескавшиеся ископаемые губы вздрагивают, и он говорит печально: Она когда-нибудь напоминает тебе меня? Представляем, как он ходит по комнате
дочери. Наблюдает за ней. Причиняет ей боль.
Да. И нет.
Он ждет объяснений.
Она иногда такая серьезная. Страстная. Прямо взрывная.
Нам колет глаза, а его брови над грустными, глубоко
запавшими глазами хмурятся так сурово. Воцаряется
скорбная тишина. Из тех музыкальных затиший, что утро
исполняет перед самым приездом мусоровоза.
Падаем на колени.
То, что я не рассказала тебе про дочь, — ужасно. Ужасней всего, что я сделала. Прости. Прости меня, умоляю.
Он уже подсел к ней на коврик, кивает. Они сидят рядом,
не соприкасаясь; он говорит ласково и утешительно, как
никогда. Не кори себя, Лия. Забудь. Все позади.
Нет, она еще не закончила.
464
Мэдди Мортимер
Скажи, если вы когда-нибудь встретитесь, ты будешь
к ней добр? Если она найдет тебя. Ее голос, ее глаза, ее
кожа — все полыхает от чувств, которые, признаться, от
меня ускользают. Эти страхи доступны лишь матери.
Я могу их понять, но при всем желании не могу разделить.
Ты не станешь наказывать ее за мои грехи?
Он тихо смеется и в конце концов качает головой.
Вопрос не ко мне. Ты же знаешь. Я принадлежу лишь
твоему прошлому.
Она слабо кивает, и я говорю ей, что это смешно — так
отчаянно стремиться к романтической развязке. К искуплению.
Знаю, это глупо, тихо говорит она, но мне иногда кажется, что именно этот секрет стал причиной моей болезни.
Раскаяние здесь ни при чем, говорит он, указывая на
наше исхудавшее, разлагающееся тело. А вот это — его
работа. Он опускает глаза на собственную каменнокрапчатую кожу, угловатые хребты ребер, валуны стоп.
Становится легче дышать.
За маленьким окошком мастерской
зудит раскуроченный сад мужа.
Я могу что-то для тебя сделать? спрашивает он беззлобно. Напоследок. Есть у Умирающей Жены какоенибудь желание?
При слове «жена» мы замираем.
Карты наших восхитительных тел
465
Окидываем взглядом все, что он успел тут наворотить.
Мастерская каменеет: он стремительно, как акварелью,
пропитывает камнем коврик и пол; листы бумаги на
нашем столе от его случайного прикосновения уже превратились в древние таблички.
В голове сгусточком удовольствия зарождается мысль.
Да. Есть…
одно желание. Маленькое. Но очень дурное.
Слово «дурное» запускает некую реакцию в его минералах, и он начинает блестеть. Когда мы рассказываем
ему об Огонь-Деве и ее шкатулке с секретами, его взгляд
вспыхивает и начинает с ревом носиться по комнате. Как
удручающе, что людей главным образом увлекает лишь
то, что тревожит.
Когда мы договариваем, он поднимается с пола, подтаскивает свое большое ископаемое тело к двери, открывает ее и замирает на пороге.
И кстати — да, говорит он. На этот вопрос я могу дать
ответ.
На какой?
Мы в самом деле любили друг друга.
Он улыбается — ощущение, что он наконец распахнул
ставни своей души и слезы его света беспрепятственно
льются наружу. А потом он уходит, просто уходит. Будто
уйти — легче легкого. Будто он персонаж, выведенный
специально для этой цели.
466
Мэдди Мортимер
Как же правильно, думаем мы, когда ночь потихоньку
окрашивается в кобальт, что этот его последний, полный
надежды образ так похож на первый. Он скользит сквозь
весенние тени, проникает в комнату маленькой девочки,
ищет там что-то во тьме.
Как странно, что в этом конце мы обнаруживаем следы
его начала.
Большой побег
Вползаем обратно в дом и в кровать к дочери. Ее ручки
обхватывают нас за талию и сцепляются за спиной,
словно мы никуда и не уходили.
Комната кажется маленькой, как никогда.
Я не хочу умирать.
Шестой час утра. Вновь отлепляемся от дочери — словно
отключаем системы жизнеобеспечения. Без ее рук мир
взбрыкивает, давится, затем вконец
немеет.
На сей раз не забудь про обувь, мы идем на улицу.
Едем на вокзал в центре города. Он необычайно безлюден. Высокий вычерпанный потолок. Темные своды.
Сырые, капающие арки левого атриума возведены специально для нас. Куда ни кинь взгляд, всюду открываются
и наглухо закрываются воротца.
Смотрите, смотрите, у дочки священника кровь!
Карты наших восхитительных тел
467
Выброс норадреналина, тяжелое бум-бум-бум немощного
сердца, учащенное хлопанье клапанов.
Тебе пора домой. Если хочешь успеть с ним проститься.
Левая щека горит изнутри, пока мы ждем на перроне.
Вспоминаем тот день, когда дочь потерялась в аэропорту.
Казалось, она утекла, исчезла из этого мира, словно
никогда не появлялась на свет. Потом мы нашли ее
в магазине «Бутс»: она примеряла солнцезащитные очки
и болтала с дамой, у которой была повязка на глазу.
Привет, мам, сказала она как ни в чем не бывало, будто
только вошла и не было этого часа ада.
Проходя через воротца, я чувствую ее растущую панику — Где она? вдруг вопрошает она, суча руками в воздухе
и пытаясь нащупать дочь, которой здесь нет, потому что
Время и все его усики и побеги в данный момент вывернуты наизнанку; оно эластично, и нам не понять, где мы
и зачем мы здесь.
Все хорошо, мурлычу, здесь только мы с тобой, ее нет,
они дома, им ничто не грозит.
Порция утешительной лжи, как горстка монет из автомата. Всем нам что-то грозит.
Ее нервы обмякают, и она кивает, точь-в-точь, как ее
отец, когда скажешь ему, что он просил ложку, а не зубную щетку; что ему нужен не чайник, а полотенце.
Питер оставался Питером вплоть до последнего дня!
468
Мэдди Мортимер
Подходит наш поезд.
Идем по вагонам, цепляясь за спинки сидений, чтобы
удержать свое тело. В наших костях множественные
остеолитические очаги. Снаружи рушится город.
Я видела смерть, говорит она. Я ее видела, она была легкой и безмятежной, он уходил с улыбкой.
В чем его секрет? спрашивает она, но, конечно,
ответ ей известен.
Мы сидим и смотрим, как в небе растекается утро, как
утро растекается по полям, и думаем о вере, об одиннадцатой главе из Послания к евреям: Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. И она
молится, и ее молитвы висят в воздухе вокруг нас; без
почтовых марок и адресата они не в силах понять, куда
и к кому им надо лететь.
Господи,
я знаю, что у нас с тобой не всегда
ладилось,
но я готова на что угодно.
Я прошла такой путь. Он не должен оборваться так
рано.
Я знаю, во мне есть что-то злое. Непокорное и поверхностное. Я знаю, что лгала, что была неблагодарной
и алчной. Знаю, что слишком часто выходила сухой из
воды. Знаю, что не заслужила их.
Карты наших восхитительных тел
469
Я смеюсь и смеюсь;
мы все ближе:
дом священника сжевывает расстояние между нами.
Морось. Скорость. Россыпи деревень. Черные реки
сбегают по сутулым
красным холмам отмирающих легких.
Приятно, сойдя с поезда, ощутить на щеках воздух:
словно внутри тушат
пожар.
Она бормочет что-то про церковь, бредит.
Идем пешком.
Она бормочет про поля и семью, носки и чудеса.
Мы видим ее от первого или от третьего лица?
Я не готова! твердит она снова и снова. Не готова!
Не готова!
Мы уже близко, но все так болит, особенно стопы.
Глупышка! Забыла обуться! говорю.
Черт.
А потом мир пропадает; поля и дерево мистера Берча,
и очертания домика приходского священника, и церковная башня — все закатывается на обратную сторону глазниц, короткое замыкание, проводка горит, нервы рвутся.
470
Мэдди Мортимер
А мои пальцы умелого кукловода и прославленного пианиста ловко пляшут по клавишам ее тела.
Таблетки, говорю.
Вот черт.
И правда, черт,
потому как на сей раз нам, пожалуй,
конец.
(полем бежит волк-волк, он зубами щелк-щелк)
(музыка скатывается в минор)
(мелко дрожат струны и ноги)
(небо рокочет)
(земля грохочет)
(пальцы в кровь)
А потом —
(Небеса отверзаются)
Белый всполох.
(Святой Дух?)
Материнское воркованье.
Карты наших восхитительных тел
471
Прохладный, сокровенный запах ударяет в нос, подхватывает.
И вот мы уже лежим на ее крыле.
Она близко, как никогда; гладит, целует,
пощипывает клювом, и нам в рот лезут перья, и мы тонем
в близости.
Никаких Господи Боже мой!
Никаких Почему ты босая?
Никаких Что ты творишь?
Только Я здесь, я с тобой
на шелковом птичьем наречии.
Мы в раю. И вокруг нас —
полет.
Перевод
Когда Лия пришла в себя, Анна была рядом — примостилась, как на жердочке, на стуле рядом с кроватью.
Кровать была чужая, комната тоже. Каждые несколько
секунд мамины огромные черные глаза-планеты
захлопывались. Она то и дело вздрагивала, как птица,
изучающая своего первого вылупившегося птенца —
первый влажно поблескивающий объект своего полного и нераздельного внимания.
Все в ней казалось отполированным до блеска, отточенным.
Суетливые навязчивые движения исчезли.
Все хорошо, проговорила Анна, в очередной раз исполняя
трюк с проникновением в чужие мысли, ты в больнице.
472
Мэдди Мортимер
Лия попыталась заговорить.
Ш-ш-ш — мягким пером по лбу.
У тебя был приступ. Я вызвала «Скорую».
Зрение понемногу сфокусировалось. Комната задрожала,
затем обрела резкость, и Лия
с восхищением уставилась на чудесное птичье тело
своей матери.
Привет.
Привет.
Первые секунды Лие больше всего хотелось расхохотаться, но не успел сигнал из мозга завершить свой
путь, как Анна уже прыснула — Лия еще даже не произнесла: Ты только взгляни на нас, как нелепо, должно
быть, мы выглядим со стороны: птица и ее умирающая
желтая дочь! — и они засмеялись вместе. Первый раз
в жизни. И последний. Потом смех каждой из них
начал опираться на другой, льнуть к нему, испытывать его вес, протяжность, тон и свойства — упиваться
изумительной гармонией новых, только-только освоенных звуков.
Вот же она. Вот она, моя девочка, подумала Анна, вот
ее десны, ее улыбка, ее смех, звенящий непристойной
прохладцей, дьявольщина мелькает в бездонных глазах.
Неважно, что было раньше, главное, что у них есть
сейчас.
Карты наших восхитительных тел
473
Лия смотрела, как ее мать подрагивает от слабого
свечения, пробивающегося наружу сквозь новенькое
белое оперение.
Вот же, подумала Лия, вот же она, рядом. И всегда была.
Порой человеку требуется вся жизнь, чтобы воспринять мир на языке, отличном от его собственного;
позволить истинной форме и вкусу явления затмить
корявый перевод.
Медсестра с удивительно кошачьей походкой подошла
и замерила Лие давление. Анне ее приход показался
вторжением.
Вас скоро отпустят, сказала сестра.
Поедем домой. Гарри ушел за машиной, тихо произнесла
Анна. Айрис с ним.
Она от вас все утро не отходила, с ласковой улыбкой
сказала медсестра, расстегнула манжету и изящно удалилась.
Время рвануло вперед. Птица попыталась силой его
остановить. Она вновь приблизилась к дочери, тихо
цокая когтистыми лапками по линолеуму, и тихо заговорила, даже тише, чем шепотом: Знаешь, она взяла все
лучшее от вас обоих. Крылья были плотно сложены за
ее спиной; глаза, словно озера, подернутые пленкой
нефти, ощетинились яснейшим смыслом, который не
было нужды растолковывать.
Нет, добавила она, поправляясь, она взяла лучшее от
вас троих.
474
Мэдди Мортимер
Кто-то раздернул шторы. Палату захлестнул серый
дневной свет. Вдоль стен рядками стояли больничные
койки, как сардины в банке, серебристые от масла и…
Ты не представляешь, сказала Анна, ты даже не представляешь, сколь многому меня научила.
Я была плохой дочерью, окрепшим от смеха голосом
произнесла Лия.
Анна покачала головой.
Неправда.
Она позволила отрепетированным признаниям уверенно взбурлить вверх по горлу. Она долго готовилась
к этому моменту и теперь сумела сказать:
Я была малодушной,
холодной, грубой, деспотичной, молчаливой и эгоистичной
матерью,
я на многое закрывала глаза, чтобы защититься,
я так и не научилась тебя любить.
Лия посмотрела на мать и сказала: Позволь сперва один
вопрос.
Давай.
Это глупо. Но мне очень нужно знать. Что ты прошептала Мэтью? В больнице после аварии, когда ты сидела
у его койки и говорила что-то про смерть… Его или мою.
Ты сказала: «Умри…»
Карты наших восхитительных тел
475
…«она». Я сказала «умри она — и мне тоже станет незачем жить». Разумеется.
То есть я?
Конечно, ты. Всегда. Только ты.
Второе примирение
Голубка низко склоняет голову. Она прижимается макушкой своей перламутровой головы к нашей щеке. Чувствуем дуновение нежного птичьего дыхания на своем
мертвенном, призрачно-сером лице.
А в следующий миг птица поворачивается к окну, глядя
куда-то наружу и вверх — мы никогда не узнаем, на кого
или что. Она так широко распахивает крылья, что мы невольно охаем, ведь действительно в этот миг она — самое
безгрешное и святое создание на планете. Бросив на нас
яростный, но любящий взгляд, она поднимается в воздух и, выбив больничные окна, улетает прочь — словно
именно так матери полагается уходить со сцены.
Огромные осколки стекла скользят по больничному полу.
Смотрим на отразившийся в них птичий силуэт. Огромный, невероятный, великолепный, он летит по плоскому
белому небу.
И люди внизу кричат. И мы сияем от счастья. Ведь невозможно не восторгаться этой исключительной мукой примирения, этим дивным хаосом сущего.
Глава одиннадцатая
Сражение в спальне
В машине по дороге домой нас распластывает по заднему
сиденью, как труп того, кого эти двое только что убили.
Закутанные со всех сторон в толстое одеяло, мы пальцами ног теребим детский замок на двери. Раньше так
делала дочь. Он просил ее прекратить, говорил, что его
это адски, просто жуть как бесит, но иногда это было
лучше, чем разговаривать. Или петь. Или играть в «Что я
вижу» — исключительно со словами на Н, или Д, или О:
Небо, Дорога, Овтомобиль.
Теперь они сидят молча. В салоне висит удушливый запах
их страха.
Мир снаружи неотличим от наших внутренностей. Он
разваливается и разлагается вместе с нами. Вместе
с нашей виной, нашим стыдом. Нашим телом и тенью.
Там, снаружи, думает она, нет границ, нет защиты, нет
детских замков от разрушений,
на которые способна
природа.
Ха! Природа? отзываюсь я. Это не природа, а ты, Лия.
Это ты.
Карты наших восхитительных тел
477
* * *
Говорят, после Сычуаньского землетрясения в Китае три
миллиона детей остались без родителей или крыши над
головой. Это число так велико, что мозг не в состоянии его
удержать, оно проваливается в трещины. В газете была
фотография. Из тех, что не забыть. Женщина плачет
в ярко-красную подушку своей дочери. Скелет школы.
Брошенный город. Будто Господь на полпути прервался,
ушел на обед, и больше его не видели. Эта красная подушка — единственное пятно цвета на многие мили серых руин.
* * *
Они помогают нам выбраться из машины. Цепляемся за
них, обвиваем руками их тела. Со стороны, наверное,
кажется, будто нас извлекают из-под обломков здания.
Улицу стерли в порошок и сровняли с землей. Уцелел
лишь наш домишко, жалкий изрытый сад и крошечная
мастерская. Кто это сделал? спрашиваем с деланым
удивлением. (Нам ли не знать.)
* * *
Симона Вейль всю жизнь страдала от жесточайших
мигреней. Через три дня после ее смерти следствие установило, что она покончила с собой. Заморила себя голодом — сердце не выдержало. Она в самом деле почти не
ела. Изредка перебивалась тем, что было доступно людям
в оккупированной Франции. 1943 год. Она превратила
свое тело в олицетворение мира, раздираемого войной.
Открыла себя настежь. Столько боли — и ради чего?
спрашивала она саму себя, стараясь не понимать. Стараясь не позволять вопросу себя разрушать. Но мы оба всегда питали глубокое уважение к тем смелым личностям
в истории, которые взяли и сами положили конец всему.
Какое неповиновение. Какая решительность. Какая пыт-
478
Мэдди Мортимер
ливость. Ты знаешь, ради чего, говорю я ей, вопрос-то
в другом: почему бы нет? Почему не испытать все свои
границы? Не отринуть тело, не прыгнуть с крыши? Она
сидит тихо и неподвижно, потому что у нее нет ответа.
* * *
Свищу сквозняком по дому, наблюдая, как муж наблюдает, как дочь наблюдает за матерью,
лестнице.
вверх по
ползет
как та
Все уже собрались. Прошлое, настоящее и будущее — все
имитируют ее медленный подъем, громко стеная и впиваясь когтями в ступени — сущий зомби-апокалипсис,
не зря мы его репетировали. Как ты могла меня бросить?
шепчут они вновь и вновь зловещими хрипами разной
громкости и высоты. Дочь отчаянно пытается не зарыдать, глядя на это. Муж пытается заговорить. Утешить
ее. Разогнать всех. Не выходит. Даже не потому, что
сцена такая грустная, но потому что вместо гортани
у него громадное твердое корневище имбиря. Потому что
он едва может назвать себя человеком. Абстрагируйтесь,
шепчу в его слуховой нерв, вам всем нужно абстрагироваться. (Очень вкусно добавлять в чай с лимоном.)
* * *
Потоп на кухне. Я — любимый стол, плыву. Все рисунки,
все истории вымокли. Вымараны и обескровлены. Сорок
три тысячи детей погибли на Суматре. Один мальчик
лет семи-восьми вцепился в ободранное дерево, крепко
обхватив ногами ствол. Ударила очередная волна. Мальчик выстоял. Корни дерева — нет. (Вал вбивает его, как
желток, в стену отеля.).
Карты наших восхитительных тел
479
* * *
Наверху — еще хуже, чем внизу. Муж ножом прорубает
дверь в спальню, потому что я, разумеется, подстроил все
так, чтобы для входа ему пришлось провести мастэктомию (ха!). Он выполняет эллиптический разрез, после чего
иссекает подмышечный лимфоузел. Пораженные узлы
дрожат под мышками, как зверь, засевший в засаде под
мостом. Муж ожидаемо аккуратен. Нечего церемониться!
говорю. Представь, что это сорняки! Он начинает рубить
наотмашь. Подкожно-жировую клетчатку. Дольки. Протоки. Помогаю ему раскромсать пару волокон пекторальных мышц. Бзын-нь — звенит каждое, будто рвутся струны
арфы. Чтобы собрать саундтрек, много нот не нужно. Ми
Фа Ми Фа. Вспомните «Челюсти». Вспомните Ролана Барта: «У каждого из нас свой собственный ритм страдания».
* * *
Дочь смотрит, как рушится дом. Ее комнаты больше нет.
Даже игрушечные статуэтки Ископаемого стерты в порошок. Огонь-Дева сидит на полу на своих красивых коленках и вытаскивает из горла полиэтиленовые пакеты. Дочь
пробегает в разрез на двери родительской спальни, зовет
маму с папой. Скорость — как в подлинном фильме ужасов. Но, как и в том ее сне, голос уходит в мягкие влажные
стены. Звуки утробы. Сердцебиение, что некогда отмеряло
ее дни, знакомый ток крови. Вот и все, говорит она. Она
умирает, и я умираю с ней. Восковая кожа. Торчащий
из пупка канатик. Она дергает себя за новую, лишенную
нервных окончаний конечность. Злейшее посягательство.
С каждым тяжелым вдохом она скукоживается, уходит
обратно в Матку, ее органы отучаются функционировать,
кости мякнут, череп трескается и разваливается на губчатые пластины. Молочные зубы. Крошечные пальцы.
Колени поджимаются к фиолетовой груди, и вот она уже
480
Мэдди Мортимер
вновь подключена к этой системе жизнеобеспечения,
кормится ее отходами, ее ядом. Все это время мешок продолжает сжиматься, и она… едва… дышит.
* * *
Умоляю, хватит, она не может дышать. Она судорожно
ищет меня глазами. Пытается угнаться за моими многочисленными, постоянно меняющимися частями.
От первого или от третьего лица? В комнате стало
шумно и людно. Как ты могла нас бросить? Люднее, чем
на тех русских оргиях, что мы раньше смотрели, ложкой
закладывая йогурт в свой распахнутый розовый рот. Кто
ты, рыдает она, что ты такое? И меня, пятнадцатилетнюю, жестко трахают в поле. Не вполне понятно, как
это остановить. Жизнь в темном подвале. Сотни кулачков
барабанят в стены. Я сделаю что угодно, твердит она. Что
угодно! Только прекрати.
* * *
Мужа затягивают под половицы побеги из его же сада,
и, если честно, зрелище весьма потешное. Толстые корни
лезут ему в глотку — со стороны выглядит так, будто он
давится членом. Из самых шершавых участков его землистой кожи прет сорная трава, новенькие зеленые побеги,
истекающие камедью, из трещин лезет чертополох, по
бедру вьется картофельная ботва, а я превращаюсь в аспирантку: скачу на нем верхом и целую его земляное тело.
Любит — не любит. Точь-в-точь как на фреске, только
картинка теперь ожила. Хватит, хватит, хватит. Она
кидается ко мне, но я разлетаюсь во все стороны сотней осколков, танцую с шумной труппой актеров, занятых в постановке ее жизни. Как ты могла их бросить?
победоносно поем мы хором. Я не уйду, хрипит она. Я не
умру, не умру.
Карты наших восхитительных тел
481
* * *
(Хотя я веселюсь от души, финал не оправдывает моих
ожиданий — я ждал большего.)
* * *
Ты знаешь, что делать, говорю убежденно, как и подобает
режиссеру, а в следующий миг я уже дирижер, хореограф,
дьявол в трико (маску сними!), волчком вертящийся по
комнате. Кто ты? Я пою под дождем, только вместо воды
с неба сыплются бумажки с секретами, я шкатулка для
окаменелостей, в которой едва бьются в формальдегиде
двадцать, тридцать, сорок разбитых сердечек, я красное
авто — разлетаюсь вдребезги, осколки вонзаются в артерии, торчат из тела, как закладки, я — он, целую близняшку, я несчастный Энцо, готовый провалиться сквозь землю,
Лия, ты знаешь, что делать! Я — личинки в стенах, меня
волокут за ноги по твердому дощатому полу на ферме, я —
насилие и убийство, я — дети, которых педофилы подстерегают в парках, я — тлеющий окурок о руку, ожог ладони
о щеку. ДАВАЙ ЖЕ (прошу) СДЕЛАЙ ЭТО (что?) СКОРЕЙ! Я — смертный грех, зловещий смех, плотный обед,
перебитый хребет, горящий дом, все вверх дном, нервов
зуд, грязный блуд и, если уж совсем начистоту:
Скоро мне некого станет играть.
У меня заканчиваются маски,
терпение,
шкуры и
чувство юмора.
Прошу, давай же, говорю.
Умоляю.
482
Мэдди Мортимер
Она рыдает. По-настоящему. Это хуже, чем слезы и звуки.
Тишина избывающей себя жизни.
Просто скажи мне, говорит она. Скажи, я все сделаю.
Хор вокруг нас внезапно смолкает.
Дочь к тому времени вернулась к началу (ее последние
клетки попарно сливаются воедино). Муж лежит в земле
(последний скорбный весенний выдох замерзает и выпадает росой).
И хотя это сущая пытка, начинаю собирать частицы себя
по всем краешкам и сусекам.
Начинаю свертывать свои многокожие страхи и лики,
запирать
свою форму
в привычные
незримые очертания.
(Реверсивное видео с извержением вулкана.)
(Город вползает обратно на гору.)
Я чувствую себя
пылью, схлопывающейся в четкую плотную тень
за минуту до возникновения света,
что тайное делает явным.
* * *
Ее глаза. Мои глаза. Все
расширяется, потому что — конечно —
я — это она.
Она — это я.
Мы суть одно. Так было всегда.
Карты наших восхитительных тел
483
Она охает, зажимая рот.
Ты, выдыхает она.
Прости, говорю. Прости меня.
В комнате, кроме нее, никого. Она с грустью смотрит на
желтое в моей радужной коже. На мои впалые щеки. На
хрупкое костлявое тельце. На слабое сердце, отбивающее
едва слышно Я еще здесь в такт этой короткой, но всетаки славно прожитой жизни.
За что?
Слегка ухмыляюсь. Не в полную силу, но, пожалуй, сойдет.
За смерть.
Она пьет угасающий свет моих глаз и кивает.
Она поняла.
Да.
Мало просто сказать, ты должна так подумать. Пообещать.
Поклясться. Ты должна ощутить это каждым органом,
каждой клеткой.
Отпустить. Ты должна простить меня. Простить себя.
Да. Да.
Я
обещаю…
Готово.
Разлив
Ты
Прощение не происходит по щелчку;
осадок остается всюду.
Фрагменты. Визитеры. Отпечатки пальцев. Легкие, но
стойкие голоса
старых друзей, добрых незнакомцев, платьев, дьяволов
и острых краев
памяти, я чувствую,
как они медленно меня покидают. Навсегда.
Тихо устраиваются в комнате.
Присаживаясь на краешки фоторамок, они смыкают
усталые веки. Мы пытались, напевают они. Просто
и мелодично. Мы пытались.
У жизни есть палитра. Гамма.
Дом стал прежним, и Гарри тихо наводит чистоту
вокруг кровати.
Пылесос работает в тихом режиме. Вокруг стоит исчезающий серый гул, и я успеваю порадоваться, что пять
или шесть лет тому назад мы остановили выбор на более
488
Мэдди Мортимер
дорогой модели. Мощный и надежный, почти не нуждается в обслуживании, значилось на упаковке. Закончив,
Гарри подходит и целует меня в лоб. От его губ внутри не
вспыхивает пламя. От его губ становится легко — и это
гораздо ценнее. Привет-привет, говорит. Он больше не
чудище, но под его ногтями еще осталось немного земли.
Удобный. Перезаряжаемый. Беспроводной.
—
Пришла Конни. Она пахнет так, как мне всегда хотелось
пахнуть в нашем возрасте. Верный помощник. Теплый,
роскошный, практичный. Долговечный.
Конни говорит, Айрис скоро вернется. Видимо, я часто ее
зову.
Привозят медицинскую кровать. Меня перетаскивают
на нее, целиком, с головы до пят, и я отпускаю шуточку
про солдата, которую никто не слышит. Наша прежняя
кровать исчезает. Не знаю куда. Для меня это не пустяки.
Вещи вокруг убирают, перекладывают, переставляют.
Множатся мои нехитрые пожитки. Отпускаю шутку про
толстую королеву. Никто не слышит.
—
Вода.
В ванной чувствую себя марсианским сланцем под микроскопом ученых.
Тело обширно. Жаль, не мое.
Карты наших восхитительных тел
489
Ученые доказали, что когда-то на Марсе было озеро. Озеро
воды. Или чего-то такого. Сведения о природе этого озера,
его ритмах, форме, глубине и характере были получены
в результате изучения минералов, входящих в состав сланцев. Магнетит. Гематит. И прочие -титы. Помню статью про
то, как ученые погружали эти камешки в различные химикаты и ждали заветной реакции, что раскрыла бы им некую
новую древнюю истину о космосе. На все про все ушло
порядка двух с половиной миллиардов долларов. Помню,
как Гарри резко опустил газету и голосом, предназначенным
для односложных высказываний, фыркнул: Америка!
Хочу им это сказать. Хочу объяснить, что мой мозг
еще способен проводить связи, хочу напомнить, что я
по-прежнему здесь, что это тело, которое они сейчас
видят, не говорит ничего о моей природе, о ритме моей
нынешней жизни. Смотрю на Гарри, открываю рот.
Помню. Он поднимает брови, готовясь осмыслить услышанное, но вдруг внутри все смешивается, путается, и я
перестаю понимать, что хочу до него донести.
Конни чиркает спичкой. Пламя такое яркое, что она прикрывает его рукой, поднося к фитилю свечи, и вдруг меня
прошибают насквозь те слова из ее анекдота…
Кролики, прием, хриплю. Как пугающе мал этот звук!
Да! Конни так рада: ее лицо сминается, затем расплывается в широченной улыбке. Да!
Она быстро берет себя в руки, ведь она всегда была
такой храброй,
как же мне повезло, что она есть. Рядом.
Всегда.
490
Мэдди Мортимер
Конни, придерживая мою голову бархатной ладонью,
берет душ. Горячая вода в волосах. Первое тепло. Как
приятно. Несравненно. Такая простая роскошь.
Они начинают меня месить — бедра,
бока, руки, грудь, — смывают с меня
все отходы.
Как такое возможно, добавляет Конни, как ты умудряешься оставаться такой красивой?
Скажи же? Она смотрит на Гарри, поднимая его пальцы
по хребту моей голени.
Да. Он искренен. Прямо светится. Оба глотают слезы.
Врете вы всё.
Кажется, улыбаюсь. Как озорное, избалованное, негодное дитя.
Про сланцы уже и не думаю.
—
Близость — это так сложно,
думаю я,
когда меня вытирают.
Айрис в свои четыре липла к старенькому врачу, зацеловывала его руки с обеих сторон и потом, после визита,
осыпала его благодарностями.
Близость — это так просто.
Карты наших восхитительных тел
491
Примерно как не расплакаться, когда режешь лук; достаточно подержать нож под холодной водой, и глаза от
начала и до конца готовки будут сухими.
—
Открывается дверь. Айрис вернулась. Краски вокруг
смягчаются. Она взлетает по лестнице. Целует мое лицо,
и я сосредотачиваю все внимание на каждом из поцелуев.
Потом она начинает играть с кнопками медицинской
кровати, и видно, как она рада встрече — едва ли кто-то
бывал так же рад.
Смотри, говорит она. На улице загораются фонари.
Отбрасывают на день, еще не успевший поголубеть, свой
оранжевый свет.
Она кладет на кровать шкатулку для драгоценностей.
Всю в ракушках. Поднимаю глаза. Огонь-Девы? Она
кивает и поднимает крышку.
Внутри небольшая коллекция дивных окаменелостей.
Охаю. Представляю, как он запускает руку в шкатулку,
как бумажки потрескивают от его касаний, обращаясь
в камень. На миг забываю, где, кто и что я такое. В этот
миг она так пристально следит за забвением в моих
глазах, что, кажется, оно происходит в ее глазах тоже;
маленькое шкодливое чудо наполняет наши зрачки.
Она легко прикасается к каменно-крапчатым свиткам,
и я думаю о Мэтью. О своем романтическом видении
мира — словно трагедия такой вот любви может помочь
человеку пережить короткие периоды радости. Но, очевидно, голод, стойкость и меланхолия — не единственное, что делает людей поэтами. Надеюсь, он сейчас жив
492
Мэдди Мортимер
и отчаянно счастлив. Быть может, будь я мудрее. Добрее.
Светлее. Мне удалось бы извлечь золото из недр наших
совместных лет.
Впрочем, мне это удалось.
Все стали гораздо добрее ко мне, как узнали, что ты
умираешь, говорит Айрис, садясь ко мне в ноги и закрывая шкатулку. Все вообще стали добрее.
Иногда только большие события позволяют нам вспомнить, как мы малы. Чувствую себя Томом Хэнксом
в финале какого-то фильма. Иногда должно случиться
что-то плохое, чтобы мы вспомнили, как быть хорошими. Она кивает и говорит:
Да. Стоит смириться, что результат порой важнее
намерения.
История вокруг рукоплещет. Пытаюсь рассмеяться восторженно — ты не перестаешь меня удивлять! — но из
легких доносится лишь жалкое клокотание. Она делает
вид, что не замечает моей полной потери контроля над
собственным телом.
—
Муж подносит соломинку к моему рту. Муж
приникает губами к матрасу. Дует.
Кладет его на пол рядом с моей кроватью.
Рассказывает, что сурикаты могут заметить в небе орла
на расстоянии больше тысячи футов. Один сурикат в стае
всегда часами наблюдает за небом, пока остальные едят.
Карты наших восхитительных тел
493
Или спят. Пытаюсь сказать, что люблю его, но он продолжает подкидывать мне любопытные факты о сурикатах, будто говоря: я знаю, Лия, я знаю.
Очень, выдавливаю. Очень. Он меня понимает.
Позже тихие всхлипы мужа
в подушку. Его матрас вздыхает.
Они так и
сдуваются вместе
всю ночь.
Засыпать еще никогда не было так страшно.
—
Самое раннее утро. Любимый час. Айрис ведет пальцем
по моей переносице.
Вздрагиваю. Но радуюсь,
что смерть не пришла.
Какой сейчас месяц?
Апрель, отвечает она.
У поэтов на апрель всегда приходится начало времен.
Не пойду в школу, говорит она. Не пойду? До меня доходит, что это вопрос.
Как удивительно, что она вообще меня спрашивает. Будто
я по-прежнему могу быть матерью.
Добрая девочка.
494
Мэдди Мортимер
Представляю, как в ближайшие дни нам позвонят из
школы с ультиматумом: Нам очень жаль, но вам следует
скорее умереть — или пусть Айрис приходит в школу.
В ближайшие дни.
Не иди.
—
Пока она хрустит хлопьями, размышляю о Боге.
Внутри поселилась та, мамина, почти самодовольная
уверенность.
Оказывается, безоговорочно верить в божественное —
отнюдь не самое страшное из того, на что способен человек.
Раньше мне думалось иначе.
Но порой пылкая душа слишком поспешно привязывается
к некой идее.
И потом всю жизнь пытается перегрызть путы.
Традиционные это ценности или бунтарство —
все равно.
Айрис ест из облупленной керамической миски, которую
расписала сама;
на ней пса в желтой шапочке (похожего на банку пасты
«Мармайт») ведет на тонком голубом поводке схематично
изображенная женщина (Айрис утверждает, что это я).
На мне тоже желтая шляпа. Как нимб.
Карты наших восхитительных тел
495
Если бы у картинки было название,
оно звучало бы так:
Ангел, любитель «Мармайта», втаскивает на небо очередную банку.
Быть может, я всю жизнь так боюсь, что вера в меняпросочится, потому что знаю: она уже здесь — полупрозрачная, несовершенная, неуловимая, как искра, высеченная
из кремня во дни, когда душа со скрежетом бьется о тело.
Ее легко погасить чем-то трусливым, избитым, простым.
Таким, как уверенность. Горечь. Цинизм.
(В Библии ангелы приходят по трое)
Никак не успеть
извлечь из недр искомое.
Постичь смысл сущего.
(Мятежники швыряют вилы в стены не того города)
(Плетутся домой, поджав хвосты)
(На ужин покаянье)
Молоко из ложки Айрис льется на простыни, она быстро
хватает размокшие хлопья и сует их обратно в рот, и я
просто не
знаю. Не знаю.
—
Мерзнут ноги. Она поджимает их под себя. Гарри
рыщет по дому в поисках грелок.
Она хочет что-то сказать, но не знает,
стоит ли. Вижу это по тому,
как комкаются ее брови. Как подергивается рот.
496
Мэдди Мортимер
В чем дело?
Ты такая желтая, мам. Почему ты такая желтая?
Знаю, что выгляжу пугающе. Что она никогда не забудет
это зрелище,
что ее всю жизнь будет преследовать моя черствая плоть.
И потому говорю, что это моя любовь к ней…
Самое сильное, что еще живо во мне. Она —
всюду. Пропитала меня насквозь.
Утешение так себе. Но у меня закончились идеи. Она
улыбается печальнейшей из улыбок. Я знаю: она знает,
дело вовсе не в том. Она знает, это сдают моя печень
и прочие органы, но мы молчим — в знак почтения маленьким вымыслам, которые создаем, чтобы держаться
на плаву.
—
Желтое хокку
Проделка злого недуга:
взять любимый цвет дочери —
и раскрасить им ад.
—
Гарри умеет обращаться с зубной пастой.
Находит способ выжимать ее из тюбика,
даже если с виду внутри ничего не осталось.
Пытаюсь сделать то же с голосом. Он кончился, высох,
но, начав, не могу остановиться.
Карты наших восхитительных тел
497
Он хороший, говорю зачем-то, будто Айрис сама не знает.
(Сжать посильней, скользя большими пальцами по стенкам;
крохотный язычок белого появляется
и исчезает.)
Настолько, что уму непостижимо.
Да. И чистоплотный, добавляет она на полном серьезе,
и я ловлю себя
на надежде, что однажды кто-то полюбит ее в первую
очередь за прекрасное чувство юмора.
—
Из кухни:
сладостный поток виолончели, мудрейшего
из инструментов.
Слои раскаленных грелок,
сваленных в изножье кровати,
как мешки с песком у окопа.
Наблюдаю, как она рисует в скетчбуке.
У меня в руках тоже ручка, не знаю, давно ли.
Другой скетчбук ждет — терпелив, как всегда терпелива
бумага (Здравствуй, бумага, родная) —
у меня на коленях.
Не помню, как он там оказался.
Пытаюсь делать то, что не удавалось раньше — писать ей
письма
498
Мэдди Мортимер
на будущие дни рождения. Сегодня получилось шестнадцать. Восемнадцать.
Двадцать одно.
Эти попытки кажутся
такими жалкими и
недобрыми. Как воровство.
Будто я пытаюсь
украсть тот миг для себя.
Правда же в том, что меня с ней не будет.
Огромный перевернутый угольно-черный дом
балансирует на краю утеса. Бушует море.
В самом низу листа
она начинает рассказ, который я
никогда не прочту.
Поэтому я, выжимая последние капли голоса
из глотки, серьезно спрашиваю,
будет ли она мне писать.
Записки, истории, говорю, что угодно. Хоть изредка — когда случается что-то интересное или важное.
А потом нужно непременно изорвать письмо в клочья
или спалить, потому что это очень полезно: создавать
и уничтожать, строить и тут же крушить, делать и сразу
губить.
Она спрашивает зачем.
Объясняю, что такие поступки напоминают нам: мы
никогда не прибываем к месту своего назначения, ничего
в полной мере не познаем, ничем не владеем, но должны
Карты наших восхитительных тел
499
видеть в жизни и во всем, из чего она состоит, одно лишь
движенье вперед.
Непрестанные поиски
недостижимого.
Это и есть блаженство.
Говорю это вслух, но другими словами.
Она спрашивает, смотрела ли я «Ханну Монтану».
Отвечаю, что нет.
Мы продолжаем тихо работать в своих скетчбуках.
—
Шторы открыты, свет
течет в окна, как кровь,
когда сковырнешь
болячку.
Перевернутое угольно-черное семейство выходит в море.
Я нацарапала лишь одну букву:
I
1
1
Я (англ.).
Карты наших восхитительных тел
501
Гадаю, не потратила ли всю жизнь,
прячась от его хватки. Его лучей.
Я не очень-то смыслю во всех этих «я», грехах, тенях
и преградах на пути божественного света,
но,
быть может, «Я» и есть источник,
великая путеводная преграда; в конце концов,
если б оно не лило свое сияние на страницу,
мы все затерялись бы в пучине этого
бескрайнего кремового моря.
(Мам? Ты еще здесь? Покажи, что у тебя.)
Даю своему «Я» название.
Пусть называется «Эскиз маяка».
Шедевр! говорит дочь.
Думаю, она вырастет удивительной женщиной.
Говорю это, но другими словами, а она отвечает: Может
быть. Ты сама скоро узнаешь, я же буду писать.
Представляю, как наверху ставят штемпели на ее молитвы, и завидую. Так завидую.
—
(Смерть — это не только утрата, но и обретение нового
адресата.)
502
Мэдди Мортимер
—
Время дистиллируется
на острие капающей
иглы, сульфат морфия
на языке (не моем,
не моем).
—
Или приходил сотни раз, или ни разу.
Его руки. Его губы. Шепот весны. Ее руки. Ее губы.
Уже скоро, говорит он. Мне кажется, уже скоро.
Сотни, пытаюсь сказать. Думаю, сотни.
Что она говорит?
Бормочет про каких-то сонь.
—
Уцелевшие; планеты;
комната
незыблемый, как дар; точный, как
благодать.
—
В горле одна лишь меркоть.
Мелкие предсмертные хрипы, ухожу наверх отдыхать.
Карты наших восхитительных тел
503
—
Гости прощаются, благодарят. Почтительно поднимают
шляпы. Стук каблуков стихает вдали, их шепот заполняет двойственный город
ритмом разлуки.
—
Другая земля деталь за деталью обретает резкость; каждая разбухшая клетка, крапчатая кость, каждое гаснущее
нервное волокно, проток, железа и сосуд, трепеща, склоняются к ним, для них —
добрый муж, чудесная дочь, —
ибо они и есть все.
(Мам, все хорошо. Можешь идти.)
Ну конечно! Смерть случается
не в первом и не в третьем лице,
а во втором!
И нет никакого
стука, скрипа дверной петли,
никаких порогов, огней или отлетающих душ,
никакого блистательного выхода жизни из тела,
лишь пространство, что создал он,
(можешь идти)
а вокруг —
504
Мэдди Мортимер
(иди!)
свет, что источала она,
(иди!)
агония, мир, познанное нами счастье,
(вот и все)
лишь
тихий переход «Я»
в бескрайние
просторы
«ты».
Карты наших восхитительных тел
505
Конец начала
Прах Лии весил ровно на фунт меньше, чем она сама
при рождении.
Айрис носила ее по дому, как носят новорожденного
в первые недели после появления на свет.
Как это правильно, думала она, прижимая коробку
с останками матери к своей развивающейся груди, что
бремя наше заканчивается так же, как начинается. По
ночам она шептала слова в Лиино новое картонное
вместилище, будто звук ее голоса мог вызвать некую
реакцию, пробудить заснувшее семя маминой души
и помочь ей вновь прорасти из пепла.
Я запомню все. Обещаю. Каждую мелочь.
По утрам она запускала руку в серый прах с осколками
костей.
Она делала так, пока ей не перестало быть противно
или страшно при мысли, что она случайно заденет обломок зуба или фрагмент позвонка застрянет в сетях ее
пальцев, пока материальная прохлада уходящей сквозь
пальцы матери не стала для нее сродни близости. Ее
разум часто набредал на странные, мрачные мысли —
может, подмешать ложечку праха в чай? Приправить
им еду? Или проглотить ее сразу, в один присест, чтобы
вновь стать одним целым, единой плотью, и обрести
в этом утешение?
Отсутствие Лии упорно липло ко всем поверхностям,
ко всем материальным предметам.
506
Мэдди Мортимер
А потом — одним тихим июньским утром — вдруг
ослабило хватку.
Надо развеять ее как можно дальше, вдруг сказала
Айрис, сидя за кухонным столом и составляя список
слов и выражений на букву «Л» (последнее — «Лексические диковины»). Небо в то утро набрякло необычно
яркой дымкой. Может, это знак, подумала она. Знак,
что где-то в этом мире что-то назревает. Блуждающие
ветра урагана зачерпнули горсть песка из Сахары или
пепла канадских лесных пожаров и теперь выносят
голубые пигменты Земли в открытый космос, оставляя
за собой лишь это бледно-оранжевое марево, озарившее начало дня.
Надо развеять ее по годам, по земле и морям.
Всюду.
Сияющая тень Гарри скользнула по стене кухни.
Обязательно, сказал он. Обещаю.
И они это сделают.
Но пока, на минуту или две, все эти материальные
мелочи, казалось, перестали иметь значение, потому
что Гарри подошел к дверям кухни, распахнул их как
можно шире, и Айрис прохватил очень редкий, очень
особый холодок. Это чувство за всю жизнь посетит ее
всего несколько раз. На берегу Темзы, когда она будет
наблюдать, как осколки незримого послания беззвучно
вдувает в воду и из ран проступают чернила. На галечном пляже, когда она опустит взгляд на собственные
веснушчатые коленки и потрясенно заметит, что они
Карты наших восхитительных тел
507
превратились в Лиины. И сейчас. Она поворачивает
лицо к утреннему солнцу и смотрит, как Гарри выходит
в сад, — и вот она, внезапная долгожданная близость.
Словно легкий ветерок выдул за поля страницы все
унылое содержимое жизни, и остались лишь это утро,
этот миг, эта дочь, омытая — пропитанная насквозь —
неугасимым маминым светом.
Свет
1. Свет [сущ.] — то, что делает все вокруг видимым.
2. Светить [гл.] — излучать свет, сиять.
3. Светлый [прил.] — ясный, добрый, легкий,
мягкий.
4. Всегда рядом. Приходит в конце. Неровный.
Постоянный. Дарящий покой.
От автора
Я выражаю признательность своему редактору, Софи
Джонатан, чье терпение, внимание к деталям и потрясающее чутье сделали эту книгу бесконечно лучше, чем
она была, и чья постоянная поддержка помогает мне,
как писателю, быть лучше и смелей.
Спасибо моему литературному агенту, великолепной
Зоуи Уальди, благодаря которой первые сто страниц
романа выросли в это и без которой я могла запросто
сбиться с пути (и мои читатели тоже).
Благодарю всю команду издательства «Пикадор» за
то, что так тепло, всем сердцем приняли меня и мою
508
Мэдди Мортимер
книгу; спасибо Лауре, Кейт и Хоуп, Клэр и Линдси:
вы никогда не говорили «нет, нельзя сделать из этой
фразы фейерверк» и помогли мне превратить чтение
книги в именно такой визуальный опыт, каким я его
себе представляла. Спасибо Кэти и Холли Овендон за
оригинальную, смелую обложку — знаю, Лия ее оценила бы. Спасибо Валери Штейкер за то, что у «Карт»
появился дом в США, Сэлли Хоу из издательства
«Скрибнер» — за безупречные вопросы, заданные безупречно вовремя, и Ребекке Джетт за весь огромный
труд, который начинается после. Выражаю признательность Сэму, Тристану и международному отделу агентства RCW, которые с таким энтузиазмом отправили
Лию, Айрис и компанию в кругосветное путешествие,
а также издателям из других стран, которые увидели их
и поняли.
Всего этого не случилось бы без наставничества, тепла
и мудрости Джиллиан Стерн; вы сделали все, о чем она
просила, и много больше.
Спасибо литературной мастерской при Академии
Фабера, особенно Саре Мэй, чьи мысли и обнадеживающие слова положили начало моей книге; и первому
ее читателю, Паоло, — она жила в твоем сердце почти
столько же, сколько в моем; спасибо тебе за время,
веру и внимание.
Анне, Эмме, Кэролайн, Гэю, Эрику и компании неистово любивших ее друзей (всех здесь не перечислить) —
спасибо, что остаетесь рядом.
Спасибо моим друзьям, новым и старым, которые
и сами знают, как я им благодарна, но особенно Лотти,
Карты наших восхитительных тел
509
Иззи, Алексу, Фрэн, Эмили, Сиенне, Лен, Саскье
и, конечно, Майлсу — все вы стали Конни. Когда работа выдергивает меня из жизни, вы меня возвращаете.
Прекрасному Бену — настолько хорошему, что уму
непостижимо. И чистоплотному, да.
Кейт и Джону я обязана куда большим, чем они думают; спасибо за нашу современную семью, за двоюродных сестер — я и не догадывалась, как они мне нужны.
Пусть всегда будут наши семейные слеты на Рождество, прогулки, ужины и танцы.
Больше всего я признательна своей сестре Белле и отцу
Маркусу. Как и все, что выходило из-под моего пера
и, если повезет, еще выйдет, эта книга принадлежит
вам. Вы мое вдохновение, моя надежда, моя душа.
510
Мэдди Мортимер
Краткое содержание для художника
Дебютный роман молодой писательницы Мэдди
Мортимер посвящен теме рака. Многогранный, поэтичный, во многом экспериментальный, он повествует
о жизни главной героини Лии, умирающей от рака. Мы
узнаем о ее детстве, юности, непростых отношениях
с родителями, первой (несчастной) любви, творческом
пути, знакомстве с мужем, рождении дочери, о первой встрече с болезнью и окончательном примирении
с ней — причем обо всем этом отчасти повествует сам
рак, понемногу захватывающий тело героини. Это
полноценный отдельный персонаж со своим голосом,
языком, мировоззрением, видением ситуации и даже
сверхъестественными способностями.
Роман построен необычным образом — это калейдоскоп из отдельных событий Лииной жизни и размышлений (ее и рака) о любви, вере, семье, материнстве,
болезни, смерти и т. д., из которых постепенно складывается цельная, бередящая душу история. Автор
разукрашивает текст верлибром и стихами, фактами
о человеческом теле, словарными статьями, необычными элементами оформления — слова танцуют,
обрываются, складываются в картинки, рассыпаются
фейерверком и т. д.
Лия выросла в религиозной семье. Отец — приходской
священник — уделял дочери мало внимания и впоследствии куда больше полюбил «приемыша» — осиротевшего парня по имени Мэтью. Тот пришел к ним
в дом после похорон отца и стал практически вторым
ребенком, сыном, которого Питеру и Анне так не
хватало. Анна была холодна и очень строга с маленькой
Карты наших восхитительных тел
511
Лией, не желала понять и принять художественный дар
дочери, ненавидела ее странные рисунки и даже не пыталась найти с ней общий язык. Лия подросла и влюбилась в Мэтью, они стали любовниками. Их токсичные
отношения длились много лет — правда, с перерывами:
Мэтью появлялся так же внезапно, как и исчезал.
В конечном счете они расстались, но успели зачать
дочь — Айрис, о существовании которой Мэтью так
и не узнал. Беременная Лия познакомилась со своим
мужем Гарри, преподавателем литературы в университете, и тот воспитывал Айрис как родную дочь. Когда
девочке было три года, Лие впервые диагностировали
рак молочной железы и удалили грудь. Болезнь ушла,
но теперь — спустя почти десять лет — вернулась и дала
метастазы. Айрис — чуткая и умная девочка — тяжело
переживает болезнь матери, с которой они очень
близки, и одновременно пытается строить отношения
со сверстниками. Лия переосмысляет свою жизнь, свой
творческий путь (она — художник-иллюстратор и автор
детских книг), примиряется с собственной матерью
и уже перед самой смертью — с болезнью.
ООО «Издательство «Эксмо»
123308, Россия, город Москва, улица Зорге, дом 1, строение 1, этаж 20, каб. 2013.
Тел.: 8 (495) 411-68-86.
Home page: www.eksmo.ru E-mail: info@eksmo.ru
Mндіруші: «ЭКСМО» АTБ Баспасы,
123308, Ресей, Vала МWскеу, Зорге кZшесі, 1 [й, 1 2имарат, 20 Vабат, офис 2013 ж.
Тел.: 8 (495) 411-68-86.
Home page: www.eksmo.ru E-mail: info@eksmo.ru.
Тауар белгісі: «Эксмо»
Интернет-магазин : www.book24.ru
Интернет-магазин : www.book24.kz
Интернет-д%кен : www.book24.kz
Импортёр в Республику Казахстан ТОО «РДЦ-Алматы».
TазаVстан Республикасында2ы импорттаушы «РДЦ-Алматы» ЖШС.
Дистрибьютор и представитель по приему претензий на продукцию,
в Республике Казахстан: ТОО «РДЦ-Алматы»
TазаVстан Республикасында дистрибьютор жWне Zнім бойынша арыз-талаптарды
Vабылдаушыны_ Zкілі «РДЦ-Алматы» ЖШС,
Алматы V., Домбровский кZш., 3«а», литер Б, офис 1.
Тел.: 8 (727) 251-59-90/91/92; E-mail: RDC-Almaty@eksmo.kz
Mнімні_ жарамдылыV мерзімі шектелмеген.
Сертификация туралы аVпарат сайтта: www.eksmo.ru/certification
Сведения о подтверждении соответствия издания согласно законодательству РФ
о техническом регулировании можно получить на сайте Издательства «Эксмо»
www.eksmo.ru/certification
Mндірген мемлекет: Ресей. Сертификация Vарастырылма2ан
Дата изготовления / Подписано в печать 19.09.2023. Формат 84x1081/32.
Гарнитура Newton. Печать офсетная. Усл. печ. л. 26,88.
Тираж
экз. Заказ
