Словно подгоняя, сзади прогромыхали раскаты грома, и сильный порыв весеннего ветра чуть не сорвал бейсболку с головы, пока я обшаривал карманы в поисках ключа. Дверь подъезда распахнулась, выпустив двух весело болтающих старшеклассниц. Привычно улыбнулся, подмигивая, и они, открывая зонты, смеясь, помахали ими:
— Привет, Саш, с репетиции идёшь? Когда, наконец, пригласишь на концерт, мы твои фанатки, не забывай…
— Разве такое забудешь, вы же меня со свету сживёте. Будут вам билеты…
— У-у-у! ― радостно пропели мои надоедливые поклонницы, и два разноцветных зонтика отважно бросились под ливень, а я, хмыкнув, вошёл в привычные сумерки подъезда.
Сколько себя помню, лампочка здесь или мигала, или еле тлела, давая вместе с запахами давно нечищеного мусоропровода непередаваемое ощущение дежавю. Лифт снова был сломан, так что пришлось окунуться в полутьму пожарной лестницы. Грозовые вспышки осветили грязные, заплёванные ступени в смятых окурках и брошенных, хрустящих под ногами шприцах; пустые бутылки разных форм и размеров казались притаившимися в углах странными тварями, что придало мне ускорения, и уже через минуту, немного замешкавшись на пороге, я открывал дверь.
Прошло два года с тех пор, как пришлось продать роскошную трёхкомнатную квартиру родителей в центре города, переехав сюда, в маленькое убогое жилище в старом панельном доме. Выбора не было, нужны были деньги, чтобы продолжить учёбу в университете. После похорон родителей, погибших в нелепой аварии, мне было всё равно, куда переезжать. Мамина подруга взяла обмен в свои руки, и вскоре, попрощавшись с местом, где я был так счастлив, очутился здесь…
Включив свет, снял с плеча футляр с гитарой и, прежде чем повесить его на крючок, привычно провёл пальцем по чуть шершавым плавным изгибам. Губы шепнули:
— Прости, папа, что вам с мамой приходится подолгу ждать сына, совсем закрутился, но в воскресенье обязательно навещу… Думаю, мне, наконец, будет, что рассказать. В тот день я дал себе слово и сдержу его, вот увидишь. Осталось совсем немного… возможно, уже завтра.
Умываясь в маленькой ванной, бормотал, стараясь не смотреть в зеркало:
— А ты здорово изменился, Саня ― повзрослел, и глаза больше не смеются, только лицемерные губы, ― потрогал рукой едва проступавшую на коже щетину, ― вот мама бы удивилась, увидев меня таким заросшим. Непорядок…
Достал из шкафчика папину бритву, которую сам ему подарил на День рождения с первого гонорара после выступления в группе друга. Смешные, казалось бы, деньги, но отец был так счастлив и горд мной, а мама испекла любимый торт… И всё это за день до аварии, он не успел даже опробовать бритву, теперь это делал я.
Приведя лицо в порядок, зашёл на кухню, где кроме старого холодильника, полки над мойкой и стола у окна больше не было мебели. Просто не уместилось бы. Стало смешно и грустно ― как это не походило на прежнюю большую гостиную, всегда полную друзей и знакомых, шумные застолья, песни под гитару, красивый голос отца, от которого у мамы, как в юности, горели щёки. Это же он научил меня всему, привив любовь к музыке.
— Папа, я так скучаю по вам обоим…
Тряхнув головой в попытке сбросить вновь оседлавшую тоску, заглянул в холодильник. Пусто, ну и ладно, сойдёт и пакет молока с пачкой подсохшего печенья. И, хотя проголодавшемуся желудку этого, конечно, оказалось мало, не раздеваясь, бросился на кровать в комнате ― не было сил даже сдвинуть шторы. За окном бушевала непогода, и мне это нравилось. Всполохи молний проникали через полупрозрачную ткань, рисуя на потолке яркие световые узоры, и их можно было долго рассматривать, положив руки за голову. Совсем как в детстве…
Весь день в университете, а потом три часа репетиций перед очередным выступлением измотали меня, но это даже было хорошо ― не давало думать о завтрашнем дне. Дне, которого так долго ждал и боялся… Глаза слипались под оглушающий аккомпанемент грома, и, уже засыпая, я снова увидел лицо отца на больничной койке ― несчастное, полное боли и страдания.
Поворочавшись с боку на бок, вскрикнул от до сих пор раздиравшего душу горя, но усталость взяла верх, и сон, как упрямый мальчишка, потащил за руку в свои мрачные владения, вновь показывая то, что так не хотелось вспоминать…
Я обожал отца: с детства он всегда был рядом, и не удивительно, что оба его увлечения ― музыка и стрелковое оружие ― передались и мне. Много лет назад на даче он впервые достал настоящую охотничью винтовку, и, к мальчишескому восторгу, дал подержать её в руках, позже научив стрелять. Он сам тренировал меня и постоянно хвалил, но, сколько бы я ни старался, сравниться с ним так и не мог. Восхищаясь его потрясающей меткостью, уже тогда догадывался, что он ― настоящий профи, и, однажды не выдержав, прямо спросил:
— Па, ты был на войне?
Отец помрачнел и отвернулся, чтобы я не видел, как дёргается шрам над правой бровью. Немного
