раз он даже замечает, что лучше промолчать, чем говорить по-старому, — тема молчания — как смены речи, как требования нового ее качества — впервые возникает здесь в мировой литературе. Вообще, Данте первый ввел в литературу всю названную тему: полной слабости, которую невозможно превозмочь силой воображения, которая и образует то телесное существование, по отношению к каковому искусство всегда будет «другим», всегда будет опытом возвышенного.
Смерть Беатриче, кульминация «Новой жизни», стала для Данте поводом не к отчаянию, но к ученым занятиям: он хотел создать то новое Писание, которое и позволит созерцать одновременно и судьбы мира, и судьбу Беатриче. Сама книга утешала его, утешали первые читатели, и сама Беатриче с небес подтвердила, что это Писание авторитетно.
«Новая жизнь» создавалась в 1292–1293 годах. Жанр «книжицы», обозначенный вначале, не был в новинку в Средние века: обычно так называли памфлет, в котором также могли быть и стихи, и проза. От памфлета в «книжице» Данте автокомментарий к канцонам и сонетам: как в памфлете нужно обязательно пояснять, что означает какой необычный образ, чтобы доказать читателю, что речь идет об актуальных вещах, так и Данте объясняет, как устроены его стихи и в какой части стихотворения что рассказывается. Впрочем, рядом с памфлетом Данте поставил пародию: он иногда, поделив стихотворение на тематические части, оставляет читателю подробнее прокомментировать стихи, а один раз даже обещает объяснить темное место еще более темным пояснением. Тем самым автор показывает, что для него важнее не присутствие переживаний здесь и сейчас, а возможность сохранить внимание и острый ум даже в гуще сильнейших переживаний.
Для понимания «Новой жизни» важно, что Данте следовал и в этой книге, и в «Божественной комедии» правилу четырех толкований. Священный текст (и Данте ставит свои книги на одну полку с Писанием — такая дерзость оправдана смертью Беатриче, которая, сама блаженная, может благословить книгу из Царствия Небесного) имеет буквальный смысл, иначе говоря, рассказанную историю; аллегорический смысл, иносказание, выражение одним предметом другого предмета; моральный смысл, не сводящийся только к моральному примеру, но вскрывающий нравы людей и свойства вещей; наконец, анагогический, «возводящий» смысл, обращающий от земных предметов к небесным. В книге Данте мы встречаем образы, которые понятны, только если их истолковать по всем четырем смыслам: скажем, та же «рубрика», в самом начале, буквально указывает на начало книги, красную строку, новый предмет речи; аллегорически — на страдания, в том числе страдания зрения, через которые Данте шел к ясному интеллектуальному видению; морально — на любовь как дело сердца, дело крови, страдания и сострадания; наконец, анагогически — на то, что настоящая новая жизнь открыта на Кресте, до которого действительно, как говорит Данте, мало что можно разобрать в истории, и тогда события его собственной жизни — события христианской эры.
Конечно, «Новая жизнь» увлекает величием и громадными перепадами переживаний, но, если не иметь в виду при чтении хотя бы иногда этих четырех священных смыслов, мы не дочитаем книгу до конца надлежащим образом. Мы не поймем, почему Беатриче является в кроваво-красных одеждах и почему Амур несет сердце как жертву, как сострадание стало искуплением, дружба — спасением, а любовь к Беатриче — жизнью будущего века.
Когда Данте писал «Новую жизнь», он принадлежал к кружку «новый сладостный стиль», кружку итальянских подражателей куртуазной лирики. Этот стиль требовал размышлять о любви как конечной цели человеческой жизни. Но была ли это любовь земная или небесная? Конечно, в «Новой жизни» видно, как Беатриче становится все более небесной и принадлежит уже не просто миру звезд, но миру божественного замысла о звездах. Вместе с тем, если сам Данте начал потом «Божественную комедию» из кризиса среднего возраста, блуждания в темном лесу неведения, вероятно, он признавал, что он с коллегами так и не смог найти истинную формулу любви. Возможно, канцоны мало годились для передачи нового содержания: в них много резвости, но мало вдумчивого чувства, и только прочное рифменное сплетение терцин «Божественной комедии» стало лестницей от земли на небо.
Переводчица «Новой жизни», профессор Мария Исидоровна Ливеровская (1879–1923), в девичестве Борейша, сестра футболиста Петра Борейши, потом уже во французской эмиграции создавшего Российское спортивное общество, одна из роковых женщин Серебряного века, мать четырех детей (один из них — знаменитый советский охотник и писатель А. А. Ливеровский), при этом крутившая безумные романы, один из них — с будущим нобелевским лауреатом химиком Н. Н. Семеновым, поэт-переводчик, знаток средневековых рукописей и средневековой музыки, гитаристка и певица, острый полемист, бравший все выигрыши в научных дискуссиях, — все время жалеешь, что знатоки Серебряного века так редко ее вспоминают. С
