В селе Старое Бориспольского района жила женщина по имени Лукина. Работящая, скромная, набожная. В сорок первом году провела на фронт мужа Михаила и троих сыновей: Ивана, Трофима, Алексея. Все как один попали в пехоту, дошли до Берлина и осенью сорок пятого года целые и невредимые вернулись домой.
Это казалось чудом, ведь средняя продолжительность жизни пехотинца не более суток. Как им это удалось? Да еще ни одного ранения, кроме нескольких поверхностных контузий. Мужчины путались в ответах: «Идем ротой (сто человек) в атаку и знаем наперед — выживет в лучшем случае пятеро». Лукина многозначительно улыбалась. Вспоминала, что в течение четырех лет молилась каждую свободную минуту. Доила корову, а на губах — «Живый в помощи Вышняго». Собирала кукурузу, а в голове: «Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия…» Вечером перед сном мысленно укрывала своих бойцов бабушкиной плахтой. Этим «полотнищем» ее еще ребенком укутывали во время простуд, потом она согревала им хворающих сыновей. С тех пор 90-й псалом и плахта — незыблемые святыни.
От автора
С первого дня войны меня не устраивают сухие цифры. Военная статистика, за которой не разглядеть человеческого лица. Не угадать душу, остроту локтя и квадрат подбородка. Шутливую манеру общения, привычку щелкать шариковой ручкой и закатывать рукава. Перед нами только бесстрастный подсчет тел и раненых. Тяжело, легко, в бедро, плечо, голову. Никто не учитывает количество перепуганных на смерть. Контуженных, потерявших зрение и слух. Переставших есть и спать. Онемевших. Лишившихся дома, вишневого сада, калитки-распашонки. Начавших бояться грома, звуков мусорных и стиральных машин. Заикающихся и писающихся по ночам детей.
За каждым прилетом ракеты, а на момент написания книги по Украине ударило более трех тысяч крылатых ракет, стоит панический страх десятков тысяч украинцев. Он выглядит примерно одинаково. Будто кишки мучительно медленно достают из живота и наматывают на локоть. Мы слышим свист, гул и понимаем, что сейчас раздастся взрыв. У многих моментально начинается рвота и понос, а еще — неуправляемый тремор. Состояние, когда трясется все: желудок, жилка под глазом и указательный палец. Бьются в нервном припадке мочевой пузырь и мышечные клетки. Через время наседает апатия и непонятно, где теперь заканчивается небо и в какую сторону вращается Земля.
На днях общалась с семидесятилетней женщиной, пережившей Бучу. Она выхватывала из памяти то почерневшее от гари утро, то полыхавшую ржавым ночь, всхлипывала в трубку, и мое ухо глушило ударной волной. Под конец резюмировала: «Деточка, какой бы талантливой ты не была, вряд ли сможешь описать пережитый ужас. Таких слов и комбинаций еще не придумали». Я не возражала, оставаясь бессильной перед суровой прозой войны.
Война длится уже который месяц. Линия фронта сместилась к югу и вцепилась зубами в восток. Прижалась к Азовскому морю и реке Ингулец. Обесчестила Мариуполь. Изуродовала Северодонецк и Изюм. Растянулась на тысячу километров. Так растягивается желудок в результате многолетнего переедания. Изо дня в день мы читаем сводки, в которых все те же острые, черные, парные и непарные цифры. Вот только за каждой — оборванная или искалеченная жизнь. Несбывшиеся планы. Неосуществившиеся путешествия, учеба на хирурга и поездка на водопад Великий Гук.
Вот, к примеру, сообщение от первого мая. В этот день в Донецкой области погибли четверо мирных жителей — по одному в Соледаре, Нью-Йорке, Татьяновке и Лимане. Еще девять человек ранены. Мы прочли и пошли дальше. Большинство даже не ведало о существовании Соледара и Татьяновки. Я уже не говорю о тех, кто там живет, ходит мимо усадьбы Потемкиных и трогает взглядом святой Арсеньевский скит. На следующий день узнала, что в результате обстрела из артиллерии села Марьянского Зеленодольской громады пострадала женщина и ее двое детей. Опять-таки, мама в сообщении без возраста и без лица. И дети без каких-либо опознавательных знаков. Мне стало больно дышать. Начала звонить, двигаясь от одного номера телефона к другому. От одной комбинации цифр к следующей, покуда не услышала Анну и не поплакала вместе с ней.
Они живут в селе Марьянское, дом № 9 по улице Зеленая. Анне — тридцать три, сыну — четырнадцать, дочери — десять. Село хорошее, раздольное, разделено на две части озадаченной рекой. Дом культуры, школа, большая библиотека и даже музей. Чуть выше — Грушевка, бывший хутор атамана Запорожской Сечи Ивана Сирко. Ниже — Нововоронцовка — место зимовки запорожских казаков. Вечно чем-то занятый Днепр. Пляж. Прокаленное солнце.
В тот вечер семья поужинала (картошка-пюре, сосиски, салат) и разошлась по своим комнатам. Муж заглянул к соседу насчет цепной пилы, а Аня решила посмотреть новости. Вокруг стояла тишина, только стрижи привычно заходились кудрявым свистом.
