P.S. Реквием [I.R] (fb2) читать онлайн

I.R P.S. Реквием

Владимир Орлов

Владимир стоял у окна в полной темноте и смотрел вниз, где душераздирающе кричала матушка. В руке он сжимал трость с набалдашником в виде орлиной головы. На его бледном лице застыла потерянное выражение, словно осознание происходящего ещё не полностью достигло его разума. Застывшими, серыми глазами, он следил за разыгравшейся на площадке перед домом сценой.

Там, отчаянно металась мать, в попытке удержать сына. Но тот уже вскочил на коня и пришпорив его, пустил во весь опор, оставляя позади отчий дом и беспомощно выкрикивающую его имя мать. Он ускакал прочь, ни разу не обернувшись. Когда стук копыт затих вдали, а мать все ещё рыдала на ступенях дома, поддерживаемая дворовыми, к мужчине подошла девушка, неся с собой кусочек света. Колокол юбок чуть колыхался, по пурпурному атласу скользили тени от подсвечника, плечи покрывало белое кружево. Ее волосы, подобные спелой пшеницы были закручены в кудри и собраны на затылке.

Девушка подняла на него красные от слез глаза и произнесла слабым голосом:

— Владимир, нужно отдать распоряжения.

С его стороны последовал тяжкий вздох. Вместе с девушкой время возобновило бег, вернулись дела и заботы, вернулся мир, из которого он ненадолго выпал. В этот момент Владимир ощутил на плечах ужасную тяжесть, словно на них упало необъятное небо.

К тому времени, как его брат Александр уже скрылся вдали, окончательно было решено, что Владимир обречен. Этот молодой человек неосознанно умел нравиться людям. Он был добр, отзывчив и никогда не подумал бы бросить живую душу в беде. Ужасные надо сказать качества для человека, которому предстояло позаботиться не только о своих родственниках, но и обо всем старом дворянстве.

Осознание случившегося давалось ему тяжело. Тело отца, борющегося с болезнью пять лет, еще не успело остыть, а Александр, что должен был унаследовать титул графа умчался в ночь, оставив родственников путаться в догадках. Какие последние слова поведал ему отец? И что заставило его спешно, не забрав ни единой вещи, покинуть родные стены?

Проводить отца в последний путь он так и не явился. Хотя в родовое гнездо срочно прибыли из столицы: болезненного вида Иван, живущий в собственной мастерской; хмурый Федор, который в последние дни не мог написать ни строчки; замужняя Надежда, оставившая своего спутника жизни дома; без конца, где — то пропадающий Олег; вернулись из пансионата Андрей и Никита Краевский, который находился у Орловых на попечении; прервавшие свою учебу в университете Константин и Александр.

Похороны прошли через день после смерти отца. Вопреки трагедии стояла солнечная погода. Прибыло множество людей знатных фамилий. Семейство было облачено в траурные одежды. Сестры и тётушки не отнимали платков от глаз, даже дядя и братья пустили слезу, матушка рыдала громче всех. Поминальный обед прошел тихо, никто не заводил разговора.

— Я признаться, чувствую себя тревожно. Всё слишком неожиданно, — сказала Антонина Яковенко.

Многие разделяли её мнение. Теперь гости спокойно могли перекинуться словом. В окна голубой гостиной падали лучи весеннего солнца. От послеобеденного чая пахло розами и мятой. Женщины собрались вокруг столика из темного дерева, заняв обитые шелком диваны и кресла. Мужчины предпочли выйти во двор.

Прохладный ветер обдувал их безрадостные лица. Клочки облаков плыли по голубому небу. Среди ветвей вяза щебетали соловьи. Солнечные лучи не достигали, стоявших в тени усадьбы мужчин.

— Владимир, — обратился к нему Венедим Золотарёв, — ваш отец умер. Куда же делся твой брат Александр?

— Его срочно вызвали в столицу, — ответил Владимир.

Олег раскурил самокрутку, остальные отказались, предпочтя более дорогой табак. Владимир и Венедим не курили. Ни Никиты, ни Андрея не было видно. Семен крутился рядом со взрослыми.

— Надеюсь это не из-за нас, — сказал Захар Яковенко.

— А есть ради чего? — насторожился Дарий Кириваткин. — Я уже неделю не колдовал.

— И вся остальная семья? — прищурился Захар.

— И вся остальная семья тоже, — чуть подумав, Дарий прибавил. — Наверное.

— Ничего, — беспечно сказал Олег. — Сашка хитрый. Он везде найдет лазейку. Иной раз и выхода вроде нет, а Сашка все равно найдет, такой уж он человек.

— Да, — затянулся Дарий. — С таким Орловым во главе и бояться нечего. Глядишь, еще лет пятьдесят проживем спокойно.

— Эх, — выдохнул Семен, и сказал, полный юной наивности. — Веру жалко, чуть — чуть свадьбу не сыграли.

— Да куда уж там, — махнул рукой Олег. — Теперь сорок дней ждать придется.

— А ты уже собрался, — усмехнулся дядюшка Лев.

— А как же, — легко согласился Олег. — Представьте: оркестр воспроизводит игривую мелодию, множество гостей, игристое вино льется рекой, шорох бальных платьев, словно одновременно взлетает множество пестрых бабочек, и незамужние девицы стоят у стены в ожидании кавалера, который скрасит их вечер.

Мужчины рассмеялись.

— Как тебя еще в приличные дома пускают? — буркнул угрюмый Алексей, которому мало что нравилось в этом мире.

— На свой страх и риск, брат мой, на свой страх и риск, — усмехнулся Олег. — Отец всегда говорил: «Живи, пока на шее не затянулась петля». Вот я и живу, как могу.

Собравшиеся поежились.

— Я тут слышал о фокуснике, что развлекает блудных девиц, — Захар многозначительно посмотрел на Олега.

— Я? Фокусы? Помилуйте, увидит какая — нибудь канцелярская псина и беды не миновать, — отмахнулся Олег.

Вдруг резкий порыв ветра промчался мимо, срывая пепел с сигарет.

— Что скажите господа? — спросил Венедим, обращаясь к Орловым.

— Ветер лишь играется, — ответил Владимир.

— Грядут перемены, — не согласился Олег.

Остальные покивали, погруженные в смятение от их противоречивых слов.

Гости отбыли после обеда, Федор вмести с ними. В столице его дожидались любимая жена и маленькая дочь. В тот же вечер матушка слегла.

Ночь была так прекрасна. Небосклон венчала убывающая луна, окруженная россыпью искристых звёзд. Перед домом качали ветвями вязы, а в сиреневом саду на кустах набухали почки. Семейным кладбищем правило безмолвие. Жители поместья мирно предавались сну на мягкой перине. Их диафрагмы вздымались, повинуясь работе легких, сердца мерно бились. В задних помещениях покоились дворовые, утомленные работой за день.

И только для нескольких персон в этом доме, ночь отличалась от дня лишь сменой светил на небе.

— Я не стал спрашивать при всех, — начал Олег, загляну к старшему брату на огонек, — но, где Саша? Его ведь никуда не вызывали, я прав?

Владимир тяжело вздохнул.

— Думаю, он сейчас в столице, улаживает то, что поручил ему отец. Вчера я написал на часах, даже попытался передать ему письмо, через доверенных, но как видишь… — развел Владимир руками.

— Он со своей работой совсем обезумел, — усмехнулся Олег, но как-то не весело. — Что же может быть важнее семьи?

Братья помолчали.

— Посмотрим, — хмыкнул Олег. — Пойдем, посидишь с нами? Хочу поговорить со всеми перед отъездом.

— Ты не останешься?

Олег покачал головой.

— Я обещался привезти Андрея и Никиту в пансионат завтра к вечеру. С трудом вымолил у Власова один день. Старый черт, — добродушно пожурил Олег. — Ему пора сидеть на веранде и любоваться природой, а он все директорствует. Держись, — хлопнул он брата по плечу. — Я уверен, Саша вернётся, он нас не бросит. Может все-таки? — он сделал жест, словно опрокидывает бокал.

— Не сегодня.

— Тогда не засиживайся. Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Олег вышел и Владимир остался наедине с бумагами. Сомнения терзали душу. Его смущал ветер, гуляющий за окном.

Он был не сильным, и не слабым, скорее непонятным и изменчивым, словно перенимая чувства Владимира, который всю ночь не мог сомкнуть глаз. А по утру, стоило солнцу только показаться из-за горизонта, как он уже провожал в путь сонных младших братьев.

— Попрощайся за меня с остальными, — тихо попросил Олег, пока дворовые грузили поклажу в карету.

Владимир кивнул.

— Пиши почаще, — попросила тетушка Мария, сына Алексея, — и будь осторожнее.

— Ну, — буркнул он, ещё не оправившись как следует ото сна.

— И вы, милые, то же пишите, — расцеловала она мальчишек. — Главное, учителей своих слушайтесь, запоминайте всё, что они вам преподают. И не идите на чужом поводу.

Напоследок Владимир обнял самых младших, распрощался с Олегом и Алексеем, а также попросил Константина:

— Следи за Лёшей.

— Разумеется, — кивнул юноша.

Кутаясь в пальто, братья исчезли в карете один за другим и она, мерно покачиваясь, растворилась в утреннем тумане. Тётушка Мария махала им кружевным платком.

Дымка клубилась у ног Владимира и льнула к ним, словно преданный пес, просящий ласки.

— Идём, — позвала тётушка Мария. — Скоро все начнут просыпаться.

— Я постою ещё, — сказал Владимир, не переставая вглядываться в кованые ворота, что с трудом закрывали дворовых. В их широкой пасти исчез Александр, а сегодня они поглотили целую карету Орловых.

За тётушкой Марией закрылась дверь, а туман карабкался по ногам Владимира все выше и выше, пока полностью не заключил его в свои зыбкие объятья. Домой он зашел часом позже, когда от тумана ни осталось и следа. Одежда была мокрой, словно Владимир искупался в озере. Дом полнился голосами и звуком шагов.

Мужчина проходил мимо зелёной гостиной, в окно которой заглядывали первые лучи солнца. Они струились бликами по каштановым кудрям Надежды. Она была облачена в платье из тёмной, словно безлунная ночь, ткани, с серебряной нитью, пущенной по корсету. Увидь её кто-нибудь из старой гвардии, непременно бы ужаснулся такому наряду.

Её траур только начался, как можно? Чёрный жемчуг украшал изящную шею, прелестные маленькие ушки и тонкое запястье Надежды. Гибкие пальчики были унизаны всевозможными кольцами: с бирюзой, размером подобной глазному яблоку, усыпанное бриллиантами, как небо звездами, простое серебрёное с древними символами на внутренней стороне; кольцо в виде виноградной лозы, оплетающей палец, с каплями россы из циркона…

Она перебирала украшения из деревянной шкатулки, придирчиво оглядывала каждое, и, если оно приходилось ей по вкусу надевала на себя. Надежда любовалась, как кольца переливаются в раннем свете и была довольна.

— Ах, — вырвалось у неё, стоило только увидеть Владимира. — Ты весь промок. Нужно меньше проводить времени за разговорами с туманом. Скорее переоденься.

Она позвонила в колокольчик и распорядилась прибежавшей на зов дворовой девушке:

— Подай горячего чаю. Да побыстрее.

Владимир сменил одежду и вернулся к сестре. Она уже успела заложить все украшения обратно и пила чай из расписанного сиреневыми цветами сервиза.

— Я думал, ты уехала ещё вчера, — сказал Владимир, присоединившись к ней.

— Как видишь я все ещё здесь, — хмыкнула она, пожав плечами. — Что мне сейчас прикажешь делать в столице? — она махнула рукой, указывая на свое платье. — Ни гостей позвать, ни потанцевать, ни пошутить. Ни-че-го. Абсолютно ничего. Ещё долго не погуляешь. И Верину свадьбу перенесли.

— А как же Сергей? — спросил Владимир.

— Да что с ним станется, — ответила Надежда так, словно говорила о предмете интерьера, а не о муже. — Я отправила ему письмо вместе с Фёдором, что матушка плоха и я задержусь в Сиреневом Саду.

— Какая же ты жестокая женщина Надежда, — покачал головой Владимир, без намека на осуждения в голосе. — Так мучить человека…

— А он меня не мучает? — возмутилась Надежда. — В люди выйти нельзя, приклеится, как репей к подолу и ходит за мной по пятам, и ходит. Спасу нет. Мне бы с дамами словом перемолвиться, а никак, он за спиной стоит и слушает. И не замечала бы я ничего, если бы он подарки дарил так же, как ревновал. Но за последние несколько месяцев только одно колье из алмазов.

— Как он с тобой ещё не разорился? — посетовал Владимир.

— Он был предупрежден, когда брал меня в жены.

— Любовь ослепила его.

— Теперь его ослепляет только ревность.

— И цены на твои наряды.

Брат и сестра рассмеялись.

— Ты вот что мне ответь, — сказала она, сделав глоток чая. — Куда пропал Саша? Вера сказала, что он скрылся в ночи.

Владимир тяжело вздохнул и уверенно ответил:

— Отец передал ему свою последнюю волю. Видимо он отправился выполнить её. Я уверен он скоро вернется.

— Что же это за последняя воля такая, раз он пропустил похороны? По мне, так это верх неуважения.

— Не суди с горяча, — попросил Владимир.

Тут дворовая девушка оповестила их о завтраке.

После приема пищи, Владимир отправился к матушке. Она действительно была плоха. Он смотрел на неё и не узнавал, словно перед ним лежала чужая женщина, немощная и сухая. Мужчина словно только сейчас заметил, как матушка постарела. Её грудь тяжело вздымалась, пересохшие губы выпускали хриплое надрывное дыхание. Морщинистые руки были сложены на груди. Она вот — вот готовилась испустить дух.

— Влад, позови всех, — слова давались ей с трудом. — Мне нечего стыдиться на смертном одре. Я оставлю свой последний завет.

Домочадцы оставили свои дела и собрались у постели Екатерины Бориславовны. Они ловили каждое её слово. Женщина попросила немногого: быть осторожными, похоронить её без отпевания, просила не затевать сор, оставаясь все таким же нерушимым семейным монолитом. Женщины роняли слезы в кружевные платки, мужчины держались стойко, несмотря на переполняющую сердца горечь.

А уже утром дворовые вновь сколачивали гроб, а Владимир, по наказанию дядюшки Льва, рассылал известия о кончине ещё одного члена семьи Орловых. И снова в усадьбу Сиреневый Сад потянулась скорбная вереница карет. И опять всё семейство (кроме Александра) было в сборе. Не успевшее улечься волнение, вспыхнуло вновь среди семей старого дворянства.

— Да что это такое, — сокрушалась Антонина Бориславовна Кириваткина, во время прощания с умершей; Екатерина Бориславовна являлась ей родной сестрой. — Два мертвеца подряд в одном доме. — Что же ждёт вас? — обращалась она к живым Орловым с болью в сердце.

— Будь что будет, — хмуро ответила Надежда, утирая распухшие от слез глаза. — Жить будем, вот что.

Никто не стал ей возражать.

А следующим утром почтой пришло то, что поселило в сердцах домочадцев смуту. И стало ясно, что Александра уже давно нет в столице. Письмо от Тайной канцелярии было написано на плотной бумаге с императорской печатью. Владимира просили незамедлительно прибыть в Царь — Град. Это звучало скорее, как приказ, нежели просьба.

— Не уж то Саша где оступился? — хмуро пролепетала тётушка Мария. — Готовиться ли нам к войне?

— Ну что же вы, душенька, — стал утешать её дядюшка Лев. — Если б так, разве бы мы с вами сейчас здесь сидели?

Владимиру было дурно, он уже чувствовал, как на его шее затягивается петля.

— Петя, — обратился он к младшему брату, — иди к окну, послушай ветер. Я совсем не разбираю его сбивчивого шёпота.

— Он говорит о переменах, — сказал вскоре вернувшийся Петр.

Владимир вздохнул.

— Он уже который день шепчет об этом, — удрученно сказала Вера. — Разве мало нам перемен?

— Видимо мало, — сболтнул Семён за что получил укоризненный взгляд от своего отца.

— Юноша, — строго сказала тётушка Мария, — тебя не стали терпеть в пансионате, но терпят в этом доме, так, что прояви уважение.

Лицо Семёна покрылось алыми пятнами, и он пристыженно, опустил взгляд.

— Почему вы так меланхолично настроены? — спросила Надежда. — Перемены не всегда плохо. Поживем — увидим.

— Я поеду в столицу прямо сейчас, — поднялся Владимир. — Лучше всё узнать, как можно скорее, чем мучиться догадками и страхами.

— Но позволь, — поднялась следом Надежда. — Ты приедешь только к вечеру, всё уже будет закрыто.

— Переночую в столичном доме. А вы пока оставайтесь здесь. Ни шагу за ворота, — он выразительно посмотрел на Надежду.

— Куда же я денусь, — тяжело вздохнула она.

Дворовые быстро запрягли карету, и Владимир, взяв с собой лишь отцовскую трость, попрощался с родными и двинулся по дороге, подгоняемый ветром. В столицу Империи — Царь — Град, он действительно прибыл, когда солнце уже клонилось к закату. Фонарщики делали свою работу. Повсюду сновали горожане, занятые делом. Резко ощущался контраст города и сельской местности. Здесь было слишком оживленно. Каждый день жизнь в Царь — Граде кипит и бурлит, замирая лишь на мгновение перед рассветом.

Последний раз Владимир был в столице полтора года назад, когда Надежда выходила замуж.

Карета, мерно стуча колесами по мостовой, держала направление не в сторону Юстинии, где в основном жило новое дворянство, и даже не в сторону Березовой Рощи, где недвижимость приобретали люди науки и искусства. Столичный дом Орловых располагался на берегу реки Визы, что делила город пополам, раскидывая сеть каналов.

Большую роль в выборе места сыграла близость к зданию Тайной канцелярии, которая занималась уничтожением всего запретного, противоречащего простым человеческим законам, включая колдунов. И как бы странно это не звучала, но Орловы ею заправляли. Это была тяжелая работа, где без двойных стандартов и бутылки чего — нибудь горячительного было не обойтись.

Владимир оставил при себе карету и кучера, потому что в столичном доме из слуг были только камердинер и немая служанка. Первым делом он отправил записку в Тайную канцелярию, что появится на их пороге завтра, не раньше девяти утра. Разумеется, он не забыл и про домашних, черкнул под крышкой часов, что хорошо добрался и все подробности сообщит им в следующим письме.

Из-за постоянного нахождения в доме прислуги, которая сполна отрабатывала свое жалование, он был чистым и уютным. Но к сожалению, это обстоятельство никак не сглаживало плохого предчувствия Владимира. В городе совершенно не ощущалось природы. Река, текущая почти под окнами дома, была загрязнена людьми и её голос был практически не слышен. Лише ветер, летающий, где ему вздумается, мог помочь Владимиру, но тот зачастую не понимал его сбивчивого шёпота. И с туманом, как дома, не поболтаешь, здесь повсюду люди. Они смотрят, суют свой нос в чужие дела и будут преисполнены гордости, сдав тебя псам Тайной канцелярии, как особу, угрожающую Империи.

Камердинер сразу рассказал Владимиру, что дня четыре назад приезжал Александр. Он ездил в Тайную канцелярию, по возвращению не стал обедать, просидел весь день и ночь в кабинете и уехал, как только рассвело, взяв с собой только деньги и немного еды. Этими словами камердинер развеял последние крупицы надежды на возвращения Александра.

Уезжая он точно знал, что рано или поздно кто-то из Орловых появиться в столичном доме. И был уверен, что это будет именно Владимир. Александр оставил младшему брату кипу документов, часы с семейным гербом и записку:

«Дорогой Владимир, нижайше прошу прощения у тебя и семьи. Вернусь с попутным ветром.

Твой брат Александр»

Всё было очень сумбурно. Сколько бы надежд и мечтаний не было бы у Александра, он никогда бы не оставил семью. Владимир путался в собственных мыслях. И понимал, что выхода у него из сложившегося положения не осталось. Он перебирал документы с печатью Тайной канцелярии и инструкции брата, едва разбирая слова.

Он никак не мог собраться. Как сказать об этом домашним? Что они почувствуют? Может солгать? Эти и другие тревожащие его мысли не давали Владимиру сосредоточиться на работе. Он чувствовал себя пауком в банке, которого поймал Семён и собирается отнести в подвал к Петру.

Утром был туман, но какой-то жидкий, совсем не как в Сиреневом Саду. У него ничего не получилось узнать. На завтрак Владимир выпил лишь чашку чая и отправился в тайную канцелярию.

Его там встретили, как самого императора. С почетом, с блеском. Пусть чего — то подобного следовало ожидать, но все же было непривычно. В сущности, он и был для них своим императором, что решал их судьбы. Теперь он заправлял маленьким мирком под названием тайная канцелярия.

За этим потянулись аудиенция у императора, приглашение на придворные балы и вечера в самые прославленные салоны города. Владимир не любил всевозможные празднества, как это было с его братьями и сестрами. Но должность обязывала его принимать приглашения, как старого, так и нового дворянства. Он посещал вечера, облачившись в строгий камзол из черного шелка, демонстрируя свой траур.

За всеми приемами, работай в тайной канцелярии, где не день, то обвиняли какого-нибудь бедолагу или находили запрещенные тексты, которые надлежало уничтожить, Владимир и не заметил, как наступило лето. Он провел в столице около двух месяцев. Поминание на сорок дней устраивали без него.

Семья волновалась и часто писала ему. Владимир старался их успокоить. Но о поступке Александра решил сказать правду. Домашние не обрадовались, дольше всех возмущался Петр. Надежда все ещё находилась в семейной усадьбе и уезжать явно не спешила. Признаться, её муж уже хорошо ему поднадоел. Стоило Сергею Горячеву увидеть Владимира, как он начинал продвигаться к нему с завидным упрямством.

И каждый раз мужчина задавал вопрос нарочито спокойным тоном:

— Не собирается ли Надежда Андреевна прибыть в Царь — Град?

Словно, это Владимир держал её на привязи и запрещал вернуться к мужу.

Лето в столице не отличалось солнечными днями. День или два в неделю показывалось солнце, остальное время небосклон был во власти облаков. Всего в половине дня пути от столицы в Сиреневом Саду было солнечно. Об этом упоминал Пётр в своих письмах, рассказывая, как хорошо проходят его исследования при ясной погоде. А Надежда писала, что не покинет семейное гнездо раньше того дня, как Вера станет замужней дамой. Свадьба последней должна была вот — вот состояться. Она уже готовила для себе прелестное лиловое платье, сшитое по последнему слову моды.

Владимир находился вдали от всего этого, но даже так он не чувствовал себя одиноким. К нему частенько захаживал Олег, лишенный всяких развлечений из-за полугодового траура. Мог заглянуть Федор на обратном пути из редакции журнала «Рассвет». По выходным его навещали Константин и Алексей, уставшие за неделю учебы. Один раз пришел Иван. Он был бледен и часто закрывал рот хлопковым платком. Его здоровье вызвало у Владимира много вопросов. Больше Иван не появлялся.

Работа в тайной канцелярии была изматывающей, и Владимир чувствовал постоянное напряжение. Благодаря его стараниям в последнее время был повешен только один человек. Но даже эта единственная жертва тяготила его душу. Ему нестерпимо хотелось уехать домой, чтобы посмотреть на новую оранжерею. Посидеть в сиреневом саду, в беседке у пруда, войти на рассвете в туман, и подставить лицо теплым солнечным лучам. Такая возможность, пусть связанная не с самыми приятными событиями, ему подвернулась.

Одним из вечеров, когда он сидел в кресле с книгой, пришла записка. Отправителем был один из соседей Ивана. Он писал, что дела его брата совсем плохи и он уже несколько дней не выходил из квартиры. Владимир тотчас же собрался к брату, мастерская которого находилась в Серебряной Роще.

По дороге Владимир заехал за старшим сыном Золотаревых — Родионом и вскоре они были на месте. Иван и правда был при смерти. Он лежал на железной кровати, накрывшись тонким одеялом и тяжело дышал. Его била дрожь. Родион принялся его осматривать.

Владимир обвел взглядом квартирку на чердаке. Маленькое помещение на крыше, неотапливаемое и продуваемое всеми ветрами. Из мебели лишь кровать, стул и мольберт, зато множество масленых красок. В углу стояло несколько пустых бутылок из-под вина и банка, наполненная мутной водой, где Иван скорее всего промывал кисти. Из еды только огрызок хлеба на стуле, рядом с помятой шляпой.

Что — то блеснуло из — под кровати. Владимир нагнулся и к своему ужасу, понял, что на стенках открытой шкатулки всё ещё мерцает солнечная пыль. Завернув её в платок, он сунул шкатулку за пазуху.

Владимир не понимал жертвенности Ивана. Почему он предпочитал жить, словно бедный мещанин, хоть и являлся графским сыном со связями и положением в обществе?

— Владимир, — обратился к нему Родион, окончив осмотр, — у Ивана острый бронхит. — И окинув помещение взглядом, добавил. — Ему требуются более комфортные условие и особый уход.

— Напиши рекомендации, друг мой, мы исполним их все, — сказал Владимир.

Решение было принято в то же мгновение. Ивана нужно было доставить в Сиреневый Сад.

— Да, — согласился Родион. — Родные места и свежий воздух пойдут ему на пользу.

И уже следующим утром, Владимир, предупредив своего заместителя — человека ответственного и надежного — что должен сопроводить умирающего родственника, это может занять пару — тройку дней. Родион прислал нужные травы и рекомендации к их использованию. Путь братьев лежал в родовую усадьбу.

— Ох, неужто ещё один покинет нас? — прижала руку к сердцу тетушка Варвара, когда бледного Ивана вносили в дом.

— Да лучше б он покинул этот мир, — зло хмыкнул Пётр, словно они с Иваном не являлись родными братьями. — Хотел жить независимо, так пусть и умрет независимым.

Ивана положили в его комнату, которую теперь проветривали трижды в день, дворовая девушка заваривала травы, данные Родионом, и Надежда поила ими слабого Ивана. Температура того быстро упала, но кашель по-прежнему терзал его легкие. Здоровье должно было к нему вернуться, как раз к Новолетию, которое в этом году проводили Орловы.

Этот случай дал Владимиру несколько дней передышки. Когда пришла пора уезжать, Надежда взяла его за руку и глядя с волнением, сказала:

— Останься дома ещё хоть на денёк. Ветер шепчет о чем-то недобром. Он говорит о несчастье.

— Ветру лишь бы болтать, — отмахнулся Владимир, хотя был готов поддаться её уговорам.

— Ты никогда правильно его не понимал, — нахмурилась Надежда. — Я боюсь, что с тобой приключиться, что-нибудь нехорошее. Останься. Прошу.

Владимир тяжело вздохнул.

— Я не могу. Останусь, и у двора появятся лишние вопросы, — сказал он, сжимая отцовскую трость покрепче.

И Надежде пришлось его отпустить.

Это утро в столице выдалось дождливым. Капли барабанили по стеклу кареты. Владимиру совершенно не хотелось из неё выходить. Там за дверью, парадный подъезд тайной канцелярии, где на его рабочем столе наверняка уже лежало несколько дел несчастных, которых собирались повесить на площади Свободы.

Но Владимир все же вышел в дождливое утро, через услужливо открытую лакеем дверь. Это все, что он успел сделать. В следующее мгновение отколовшаяся часть балюстрады сорвалась вниз.

— Сударь! — крикнул лакей во всё горло.

Владимир, словно марионетка с обрезанными нитями, упал на мостовую, сжимая в руке трость. Влага омывала разбитую голову. К нему подбежали кучер и лакей, из парадного подъезда Тайной канцелярии высыпали служащие. Закричала женщина.

Но Владимиру уже было все равно на поднявшуюся суматоху.

Фёдор Орлов

В тот день, когда на свет появились Пётр, Иван и Фёдор Орловы, их матушка чуть не распрощалась с жизнью. Привести в мир троих здоровых младенцев было величайшим даром. Не будь Илона Золотарева столь искусна в знахарском деле, то Екатерина Бориславовна обязательно отправилась бы в мир иной.

Александру, первенцу Орловых, тогда было лишь три года, Владимиру всего два, а Надежде и того меньше. Они смотрели на маленькие пищащие комочки, которые нянюшка положила в колыбели, со смесью восторга и непонимания. Кто это? Что они тут делают? Как их зовут?

Одно лицо, похожие мысли, совместные шалости… Три живые детские души редко могли усидеть на месте. Фёдор все время бежал впереди, а братья следовали за ним. Сиреневый сад, который находился за усадьбой, пользовался особым почетом у мальчишек семьи Орловых. Там было раздолье для всевозможных игр и забав. Здесь можно было развернуть военные действия, устроить революцию или пустить на корм рыбам канцелярскую крысу. А ещё, если сильно устанешь, то тень под одним из сиреневых кустов вполне уютна для сна.

В детстве обычный сад кажется целым миром, каждый уголок, которого ты просто обязан исследовать. Петру такое нравилось больше всего. Если он находил, какого-нибудь интересненького жучка или невиданную им доселе травинку, то заманивать его в игру было делом бесполезным. А вот Федор только и успевая придумывать новые забавы. Стоило мысли прийти ему в голову, как он затягивал в игру всех, кого только мог. Ивану же нравилось больше смотреть на рыбок в пруду, на то, как ветер колышет грозди душистой сирени, на лениво плывущие по небу пушистые облака, на… мир. Но в отличие от Петра, от игр ему было сложно отказаться.

В то время для ещё мало что понимающих детей приезд занятого отца был самым большим праздником. Андрей Володарович баловал своих детей, привозя им сладости и подарки из далекой столицы, которая казалось лежала за глубокими океанами и высокими горами. Матушка была центром их маленькой вселенной. А уроки вёл добродушный дядюшка Лев. Он мягко, но настойчиво объяснял детям к чему нужно прислушиваться, чего избегать, а во что окунутся с головой.

— Природа ваш друг, — говорил мужчина, когда у детей наступало время занятий в библиотеки. — Слушайте ветер, этот сорванец всегда под рукой. Он приносит много новых вестей, его нужно слушать очень внимательно…

— А если он не хочет с тобой говорить? — вдруг спросил Владимир.

— Такого не бывает, — добродушно рассмеялся дядюшка Лев. — Ветер любит говорить. Он как сорока, трещит без умолку. Когда хочешь услышать ветер, нужно поддаться ему, пропустить сквозь себя, слиться с ним. Нужно набрать полную грудь воздуха, — говорил он, параллельно демонстрируя сказанное, — и медленно выдохнуть. Попробуйте.

Дети повторяли за ним.

Он подошёл к окну и отодвинув кружевную занавеску, распахнул его, позволяя ветру ворваться в библиотеку, неся с собой легкий запах сирени.

— Попробуйте что — нибудь услышать.

Дети старательно дышали и напрягали слух. Хорошо получалось только у Александра и Надежды. Просто у Александра получалось всё за что ни возьмись, а Надежда и сама была, как ветер, попробуй удержать её на месте.

— Это совсем не интересно, — как-то на одном из занятий вздохнул Пётр. — Вот матушка — некромант. У нее интересное колдовство.

Успевшие лицезреть проявление матушкиных сил, старшие ребята помрачнели.

— Что же там такого интересного? — приподнял бровь дядюшка Лев.

— Она властвует над смертью. И продлила Снежинке жизнь.

Надежда поморщилась, это по её прихоти воскресили домашнего питомца, и вновь даровали ей покой, то же по Надиному желанию. Эта кошка была её любимицей и подругой по играм. Воскрешение Снежинки стоило Надежде часа слез и отказа от обеда. Но после смерти кошка плохо пахла, а ещё у нее вывалился один глаз, и ходила она, как-то странно шатаясь и собирая все углы в доме. Пришлось, вновь, закопать её под одним из кустов сирени.

— Никто не властен над смертью, Петенька, — снисходительно усмехнулся дядя Лев. — Хорошенько все это запомните. А что касается некромантии… Твоя фамилия Орлов, значит ты принадлежишь к нашему роду и колдовство у нас с тобой, словно кровь, одно.

И Пётр больше не спрашивал о некромантии. Фёдор же об этом даже не задумывался. Больше всего он любил, когда дядюшка Лев водил их к речушке в чаще леса. Она была маленькой и проворно скользила мимо камней. Её песня завораживала Фёдора, и он был готов погрузиться в этот поток, слившись с ним. Но дядюшка Лев крепко держал его за плечо и позволял помочить лишь пятки.

Хотя мальчишкам этого явно было мало. Ивану постоянно казалось, что на дне что-то блестит. А Пётр лез в камыши искать лягушек.

В то время они старались всё делить поровну, но жизнь на троих поделить нельзя. У каждого из них была своя дорога.

Стоило им окончить университет при Императорской Академии Наук, как Иван и Фёдор решили остаться в столице. Петра же тянуло домой, где он мог проводить в подвале свои исследования.

— Не лучше ли будет делать это в Серебряной роще? — спросил его Фёдор, когда они сидели в домашней библиотеке. — Союз Северных Сов известен своими не стандартными и резкими теориями. Ты мог бы стать одним из известнейших учёных.

— Чтобы, какая-нибудь чернь, проповедующая псевдонауку, внушала мне ложные истины? Позвольте отказаться, — резко ответил Пётр. — В поместье спокойнее.

— Это твой выбор, — пожал плечами Иван. — Мы же хотим жить независимо.

Голубые глаза Петра недобро сузились.

— Так скатертью дорога, — бросил он. — Только не возвращайтесь, когда прищемят хвост.

Фёдор резко поднялся и черновики, где он делал заметки, упала на ковер.

Пётр последовал за ним. Братья стояли друг напротив друга, каждый готовый отстаивать свою позицию.

— Не много ли ты о себе мнишь? — прошипел Фёдор. — Не тебе решать кому уйти, а кому остаться. Ты не глава рода, чтобы раздавать приказы.

— Но стану им. И тогда ни один Орлов не покинет пределов усадьбы.

Фёдор рассмеялся Петру в лицо.

Вдруг окно резко распахнулось и дождь из осколков усыпал ковер. Беды было не избежать, но Иван встал между братьями.

— Образумьтесь, — примирительно сказал он. — Петя, если ты хочешь запереться в доме, то это не значит, что и мы хотим того же. Если уж рассуждать про старшинство, то ты из нас самый младший брат. Мы всегда уважали друг друга, давайте поступать так и впредь. Ты делай как душе угодно, а мы уже всё решили.

Пётр скривил грубы, не желая признавать поражения. Он вздернул подбородок и вышел вон, громко хлопнув дверью.

— Батюшка только слегка захворал, а он уже на место главы рода готов сесть, — фыркнул Фёдор.

Иван только вздохнул, окидывая печальным взглядом закрытую дверь. Под ногами хрустели осколки их разбитых уз.

Остальная семья поддержала их решения.

— В столичном доме всегда найдется пара свободных комнат, — сказал Александр, когда братья за ужином объявили о своем решении. Он на время принял дело отца и ему не хотелось оставаться в столице одному.

— Но мы уже нашли себе подходящее жилище, — сказал Иван, посмотрев на старшего брата с сожалением в голубых глазах.

— Не лучше ли будет жить рядом с родными? — спросила тетя Алена.

— Царь — Град большой город, — не согласился с ней Олег, что приехал из университета на выходные. — Там много красивых мест. Почему нужно обязательно селиться в этот невзрачный дом?

Надежда завистливо прожигала их взглядом, закусив губу.

— Юноши хотят жить самостоятельно, — по-доброму усмехнулся дядюшка Лев, поправив съехавшие на нос круглые очки. С годами его зрение ухудшилось. — Нам это знакомо.

Тётушка Мария странно на него покосилась. В её глазах читалась смесь насмешки и презрения.

— И где же вы собрались жить? — спросила матушка, словно не верила, что сыновья действительно уедут.

— Ах, матушка, это замечательная квартира, — загорелись глаза Ивана. — Из её окон потрясающий вид на сквер.

— Это прекрасное место для творчества, — поддержал брата Фёдор. — Когда я нахожусь там, то чувствую, как меня переполняют идеи. Хозяин уже готов нам её сдать.

— Лучше купить эту квартиру, — сказал дядюшка Лев. Лицо мужчины приняло серьезное выражение, состарив его на несколько лет. — Вы же понимаете, что среди такого большого количества людей стоит быть осторожнее. Мы не пытаемся вас удержать, — пояснил дядюшка Лев, заметив, что Фёдор хочет возразить. — Но и вы нас поймите. Тайная Канцелярия не дремлет. Если кто-то заподозрит вас в колдовстве, вы и моргнуть не успеете, как окажетесь в петле.

— На что же нам тогда Саша? — весело усмехнулся Фёдор. — Разве не он наш защитник?

— Уверяю, мы будем тихи, словно природа перед бурей, — уверенно сказал Иван.

Пёрт просидел весь вечер уткнувшись в тарелку.

Погода была ясной. Солнце ласкало природу своими лучами, по небу проплывали пушистые облака, ветерок перебирал листья вязов.

В карету было погружено так много всего, что Фёдор засомневался, сможет ли она хотя бы сдвинуться с места. Личные вещи братьев поместились всего в пару чемоданов, и это не считая того, что Иван вез с собой множество масленых красок и кистей. Мольберт лежал отдельно рядом с ящиками наполненными домашними овощами и фруктами.

— И все же я бы настоял на столичном доме, — мягко сказал Александр, твердо смотря Фёдору в глаза. — Квартира плохо отапливается и там мало место для двоих.

Неделю назад он осматривал, приглянувшееся братьям место, когда подписывал купчую с ее (уже бывшим) хозяином.

— А ты не настаивай, — похлопал его по плечу Фёдор.

— Но все же…

— Не нужно, — усмехнулся Фёдор. — Я знаю все твои штучки. Можешь дурить головы канцелярским крысам, но только не мне. Эта квартира идеальное место и точка.

Александр вздохнул.

— Если возникнет нужда, двери дома всегда открыты.

Распахнулась парадная и дворовые под руки вывели слабого батюшку. Его бледное лицо покрылось испариной от натуги. Каждый шаг, пусть и с поддержкой, давался ему с трудом. Андрея Володаровича опустили в принесенное кресло. Дрожащей рукой он подозвал к себе детей. Домочадцы стояли за его спиной. Каждый из них смотрел на братьев по-разному, смешались: грусть, зависть, одобрения, непонимание, злость и еще множество чувств.

Фёдор почувствовал холод ладоней батюшки, когда тот коснулся его лба своей сухой ладонью.

— Да сопутствует вам удача, — сказал он, коснувшись другой ладонью лба Ивана. — Идите с миром.

— Спасибо, батюшка, — поклонились братья. — Я буду молиться, чтобы в следующую нашу встречу, вы твердо стояли на ногах, — добавил Фёдор.

Матушка крепко обнимала их и целовала в обе щеки. Отпускать кого-то из своих детей так далеко от дома все ещё казалось ей немыслимой идеей. Она с тяжелым сердцем переносила отлучки Александра, теперь дом покидали ещё двое её сыновей.

— Мы обязательно будем вас навещать, матушка, — с легкой улыбкой на губах Иван утешал женщину.

Получив ещё множество объятий, наставлений и пожеланий от близких, братья отбыли в столицу. Александр отправился с ними, нужно было вернуться к своим обязанностям.

Карета подскакивала на кочках. Фёдор видел, как родные машут им в след, пока карета не миновала ворота и не скрылась за ветвями, нависающими над ведущей к усадьбе Орловых дороги. Теперь мир для них не ограничивался кованными воротами…

Раньше они делили комнату на троих, так что поделить на двоих однокомнатную квартиру было не сложным делом. Незримая граница пролегала примерно посередине комнаты. Масленые краски, кисти, палитра, мольберт и множество холстов, как пустых, так и превращенных в картины, не пересекали её. Так же как перья, чернила и листы. Нанятая горничная приходила раз в день, а кухарка, прислуживавшая этажом ниже, за отдельную плату готовила и для братьев.

Фёдор предпочитал держать свои вещи в порядке, в то время, как Ивану было удобней творить в хаосе. Писчие принадлежности всегда лежали на столе в определённой последовательности и строго на одних и тех же местах, а художественные инструменты лежали где попало.

Благодаря продуктам, что они привезли с собой из дома, братья могли потратить сэкономленные деньги на развлечение. Как и опасался Александр, свобода развязала им руки. Фёдору так точно.

— А пойдем в трактир, — сказал, как — то он, после долгого пыхтения над бумагой. В этот вечер из-под его пера, как на зло ничего не выходило.

— Зачем? — спросил Иван, слушая брата только одним ухом. Уже который час он не мог оторвать взгляд от пейзажа, написанного его рукой легко и играючи.

— Я просто подумал, — откинулся Фёдор на спинку стула, устремляя задумчивый взгляд в окно, где небо уже искрилось звездами, — что мы никогда не бывали в трактире.

— В районе Птицыно мы то же никогда не бывали, — фыркнул Иван. — Предлагаешь нам и туда заглянуть на огонёк?

Фёдор рассмеялся.

— После такого, Саша, высечет нас розгами.

Иван промолчал. Фёдор, конечно, приукрашивал, но сладкую жизнь старший брата им бы точно устроил.

— Не обязательно же идти именно в Птицыно. За его приделами то же есть трактиры, — не отставал Фёдор.

— Кого ты уговариваешь? — спросил Иван. — Я давно согласен.

Дело было решено. И уже через несколько часов, Фёдор опустошал свой желудок в канаву. Чуть захмелевший Иван стоял рядом. На его лице смешались сочувствие, недовольство и желание поскорее оказаться в кровати.

Перед взором Фёдора все плыло и кружилось. Он чувствовал легкость во всем теле и нужду где — нибудь прилечь. Но желудок вновь и вновь крутило, заставляя мужчину сгибаться в рвотном позыве.

Ночка выдалась веселой. Вот новость — представители одной из самых известнейших семей старого дворянства кутили в дешёвом трактире. Конечно Иван предложил пойти в более презентабельное место. Ресторан в гостинице «Империя» все ещё был открыт. Он славился своими блюдами южной кухни, и винами (разумеется заграничными) из самого сладкого винограда, какой только был на земле.

Но Фёдор быстро отверг эту идею. Ему нужно было прочувствовать жизнь именно мещан, а не знати. Окунуться в их среду всего на один вечер, чтобы после перенести свой опыт на бумагу. Тогда может его работу примет хоть какое — нибудь издательство.

— Так бы и сказал, что тебе нужно для книги, — вздохнул Иван.

Был бы рядом кто-нибудь из старших, ни за что не позволил бы сделать им подобное. Они зашли первый подвернувшийся трактир. Он находился в подвальном помещении. Воздух там был застоявшийся, обоняние будоражила неприятная мешанина из разных запахов: рыбы, браги, засаленных свечей и пота.

Иван поморщился. Всё это ему не шибко нравилась. Соглашаясь на предложения брата, он рассчитывал, как минимум на трактир, который будет находиться в здании, а не под ним. И там будет чисто и опрятно, публику он разумеется представлял более манерную. И вот за этим они тащились в соседний район? Тягу Фёдора к всевозможным приключениям он немного не учел.

В отличие от трактира в его воображении, реальное заведение явно терпело убытки.

Завсегдатаи выпивохи, увидев только оперившихся юнцов, да к тому же хорошо одетых, явно решили над ними поглумиться. Жаль Фёдор этого не заметил. Он жадно разглядывал каждую деталь данного помещения: темные стены, маленькие оконца под потолком, коптящие свечи, сплавившиеся в один большой комок, нескольких захмелевших посетителей, бледного хозяина заведения, бутылки с горячительным на полках и еще множество всего. Он хотел, чтобы это картина врезалась в его память домельчайшей пылинки.

Иван сразу подумал, что лучше уйти, пока неприятности не посыпались на их головы. Но не успел он и глазом моргнуть, как Фёдор уже опрокидывал в себя хмельную кружку в кругу каких-то пьяниц. Вытаскивать его на свет божий уже было делом бесполезным. Поддавшись интересу Иван тоже попробовал местный алкоголь. И он бы соврал, если бы сказал, что этот грубый напиток пришелся ему по вкусу.

В руках Фёдора быстро опустошалась одна за другой кружки. В обществе пьяниц он сразу стал своим и вёл беседы заплетающимся языком. Иван даже не вслушивался. Эти люди несли неразборчивую тарабарщину и прекрасно друг друга понимали. Он нашёл в этом месте какое-то своеобразное очарования и обдумывал, как лучше передать его на холсте. Но как бы сильно мужчину не занимала это мысль, Иван все же следил за братом. Тот уже совсем не держался на ногах и встретив минимальное сопротивление, он покинул трактир вместе с Фёдором.

Когда в желудке осталась только пустота, а поясница уже болела от наклона, Фёдор почувствовал, как Иван закидывает на плечо его руку.

Под серым небом они медленно брели в свою обитель.

Весь последующий день Фёдор провел в постели, прося брата лишь о живительной влаге. Голова раскалывалась на части, в животе неприятно тянуло и мучила ужасная жажда. Такого он не испытывал со времен выпускного.

— У тебя нет желание еще раз посетить данное заведение? — спросил Иван, подавая брату бокал воды. Уголки его губ были приподняты.

— Нет… — простонал Фёдор, чувствуя себя, словно на смертном одре.

Стоило оправиться, как все испытанные Фёдором чувства он выплеснул на бумаге. Перо скользило по ней, словно корабль, подгоняемый ветром на водной глади. Он по-новому ощущал создаваемый ранее мир, словно тот и вправду был настоящим, а Фёдор являлся его творцом.

И, о чудо! Одно из нескольких издательств, куда он послал рассказ, решило напечатать его в своем журнале под названием «Рассвет». Первый гонорар лёг целебным отваром ему на душу. Труды Фёдора впервые окупились.

Купив бутылку заграничного вина, он взял под руку брата и направился в столичный дом, где в кабинете на втором этаже мучился с документами Александр. Он был готов расцеловать камердинера, когда тот сообщил о приходе младших братьев. Отдых был ему необходим.

— Поздравляю, — сказал Александр, соприкасаясь с братьями бокалами. — Теперь тебя можно официально называть писателем. Может лично сообщишь об этом, матушки? — спросил он, сделав глоток вина.

Фёдор кивнул.

— Мы собирались наведаться домой в эти выходные.

— Передайте им от меня самые наилучшие пожелания.

— Разве ты не поедешь? — спросил Иван.

— У меня на руках три новых дела, — сказал Александр. — Нужно с ними разобраться.

Вино приобрело горьковатый привкус. Радостная атмосфера вечера была потеряна.

В доме Орловых, успехам Фёдора были рады. Казалось, матушка только сейчас поняла, что её дети выросли и им пора начинать свою жизнь. Отцу по-прежнему нездоровилось. Пётр даже не вышел встретить братьев. Иван расстроился, хоть и старался не подавать виду, чтобы немного его приободрить, Фёдор обещал составить ему кампанию на какой — нибудь выставке.

— Ну и пусть сидит в своей конуре, — хмыкнул Фёдор и более не желал заводить разговоров о Петре.

Время шло. Листья берёз в сквере, находящимся точно под окнами их квартиры, окрасились в золото и опали. Пришли холода. Северный ветер дребезжал стеклами, нанося по ним сокрушительные удары. Пришлось купить печь. Лужи превратились в ледяные озёра, а река покрылась тонкой корочкой льда.

В день, когда случилось, то, о чем Фёдор задумывался лишь когда, писал рассказы, пошел первый в этом году снег. Превратившаяся в снежинки влага размеренно падала с серого неба.

Фёдор осторожно шёл по покрытой гололедицей мостовой. Сегодняшний день вновь увенчался успехом. Вот уже несколько месяцев его рассказы печатали в журнале «Рассвет». Благодаря постоянному труду и громкой фамилии он стал одним из знаменитых писателей. Часто почтальон вместе с письмами из Сиреневого Сада доставлял им приглашения на званые вечера или в салоны. Но не нужные бумаги исчезали в жарком горниле чугунной печи. Федору было не до этого. Он писал, словно заведённый, боясь, что его источник идей иссякнуть. Иван без брата никакие мероприятия посещать не желал.

И вот, возвращаясь из редакции, где вновь с большим рвением приняли несколько его рассказов, Фёдор встретил… девушку. Она осторожно ступала по скользкой мостовой, стуча своими каблучками. Хрупкую фигуру укрывала заячья шубка, а тонкие ручки были спрятаны в муфту.

Украла ли незнакомка его сердце? Нет. Как можно отдать часть своей души первой встречной? Фёдор вряд ли был на такое способен. А вот она вполне могла это сделать, когда он подхватил её, стоило гололедице сделать своё черное дела.

Девушка смотрела на него широко распахнутыми карими глазами в обрамлении пушистых ресниц. Фёдору она напомнила несмышлёного оленёнка. Он бы даже не запомнил её, если бы в момент падения девушки из её муфты не посыпались сушки. Горсти три сушек покатилась по мостовой. Девушка беспомощно смотрела на них, словно дело всей её жизни пошло крахом.

Бледными губами она поблагодарила Фёдора за неожиданное спасение и шмыгнув красным от мороза носом, с сожалением перешагнула через сушки и пошла дальне, чуть сгорбившись. Со всей округи уже слетались птицы, прознавшие о дармовом лакомстве.

Ветер нашёптывал молодому мужчине что-то игривое, стараясь сбить цилиндр с его головы.

Фёдор подумал, что она хорошо бы смотрелась в виде воровки и в тот же вечер написал рассказ о милой девушке, зарабатывавшей на жизнь не честным трудом. Она была прекрасна и юна, никто не подозревал о её деятельности, но находчивый главный герой всё раскрыл, однако выслушав историю девушки, пожалел бедную сироту.

Над концовкой пришлось хорошенько поразмыслить. Фёдор не мог выбрать: предать обоих героев публичному суду или помочь сбежать им в другую страну? Немного пометавшись он решил оставить финал открытым.

Они говорят по душам, главный герой понимает, что его любовь к ней, подпитанная состраданием стала ещё больше и… все. На этом рассказ заканчивался.

— Вань, — позвал Фёдор, наблюдая за танцующим племенем свечи.

Тот промычал что-то невразумительное, натянув одеяло еще выше. Давно наступила холодная ночь. Младший из братьев уже лёг, заранее подкинув несколько поленьев в печь.

— А ты можешь нарисовать портрет со слов?

— Угу, — буркнул Иван.

— Сделаешь это для меня?

— Угу.

— Ты бы хотел носить женские панталоны?

— Угу.

Фёдор фыркнул в кулак.

По утру он встал ближе к полудню, почему-то погребенный под двумя одеялами. Солнечные лучи пронзали украшенные узорами окна. На улице стояло хорошая морозная погода. Всю прошлую ночь шёл снег, укрывая Царь — Град белым одеялом.

На столе уже дымился кофейник, были поданы свежий хлеб и сыр.

— Ты мог бы и разбудить меня, — обиженно буркнул Фёдор, наслаждающемуся поздним завтраком Ивану, представляя в каком неблагоприятном виде, его застала прислуга.

— Ты, наверное, всю ночь писал, и я решил дать тебе отдохнуть. Не переживай, я набросил на тебя свое одеяло, и ты сошел за неряшливо заправленную постель.

— Какая трогательная забота, брат мой, — завозился Фёдор.

— Скорее натягивай кюлоты и садись за стол, кофе стынет, — поторопил его Иван.

После завтрака, Фёдор снова спросил Ивана о портрете и тот согласился помочь, но предупредил, что схожесть с реальным человеком будет минимальной.

— Эта незнакомка, чем — то привлекла тебя? — спросил Иван, делая штрихи карандашом.

— Не то что бы, — пожал плечами Фёдор. — Просто она выглядела так, словно обокрала булочную.

Иван вскинул бровь.

— У нее в муфте были сушки.

— А нос?

— Что?

— Какой у нее был нос? Или вместо него была сушка?

— Кажется курносый, — задумался Фёдор. — Да, курносой.

Он не собирался вешать портрет неизвестной девушки в изголовье кровати или хранить под подушкой, словно девица прячущая любовные романы от отца. Просто хотелось запечатлеть лицо, которое пригодилось бы ему в работе. Но волей случая Фёдору пришлось узнать её имя и фамилию.

— Ты знаком с этой барышней? — спросил как-то заглянувший на огонек к младшим братьям Александр.

— Нет, — ответил Фёдор.

За окном бушевала метель. В комнате гудела печь, лишь несколько свечей разгоняли темноту. Трое братьев грелись у горнила, распивая бутылку вина с фруктовым послевкусием.

— А тебе она знакома?

Александр призадумался, внимательна глядя на рисунок, а затем неуверенно кивнул.

— Она похожа на среднюю дочь купца Дольского. Он уже который месяц настойчиво шлёт мне приглашения на званный вечер.

— Нам тоже, — сказал Иван, отправляя в рот кусочек сыра.

— Правда? — удивился Фёдор.

Иван кивнул.

Фёдор посмотрел на горнило, в котором бушевало яркое пламя. Все что начиналось со слов: «Дорогой сударь, просим Вас почтить наш дом своим присутствием…», отправлялось в печь. Он не утруждал себя просмотром имен адресантов.

— Думаю можно почтить его своим присутствием, — сказал Александр. — Он в шаге от чина действительного статского советника, — пояснил он, поймав недоумевающие взгляды братьев. — Разве стоит разбрасываться подобными знакомствами?

— Неужели так старается для Империи? — усмехнулся Фёдор.

Александр ответил ему похожей усмешкой:

— Этот человек до ужаса честолюбив. Он старается походить на дворян, правда выглядит это неуклюже и смешно, — Александр хохотнул. — Только есть у него одна головная боль, — забарабанил он пальцами по портрету курносой девушки. — Средняя дочь в девках до сих пор сидит. Маются они с ней. Говорят, девчушка с чудинкой.

Фёдор кивнул. Именно такой она ему и показалась.

Разговор у камина был успешно забыт им уже на следующий день. Но Александр проявил настойчивость. Он присылал братьям записки и наносил им личные визиты. Терпение у Фёдора, было в несколько раз меньше, чем у Александра, и вскоре он сдался. Иван же остался при своем и Александр удовлетворился только одним братом в качестве кампании.

— Дай мне хотя бы часы, — обиженно буркнул Фёдор, когда собирался на вечер к Дольским.

— Разве у тебя нет своих? — спросил Иван, нанося на холст новые мазки. Обиды брата его ничуть не тревожили.

— Я не могу найти их ещё с прошлой недели, но уверен — они, где — то в квартире, — ответил Федор, роясь в ящике стола.

— Возьми в кармане пальто, — махнул кистью Иван. — Найди свои поскорее, пока Саша не узнал.

Парадный подъезд дома Дольских был расцвечен маслеными фонарями. Стоило карете с родовым гербом в виде орлиной головы в профиль, подъехать к крыльцу, лакей отворил дверцу, давая дорогу господам.

Александр вышел первым, опираясь на трость. А затем не шибко довольный Фёдор, оправляя пелерину.

Александр был прав, купец Данила Дольский действительно старался походить на дворянина. Это желание выдавали картины, статуэтки, резная мебель, ковры из солнечных земель, нарочитые манеры. Все это настолько было выставлено на показ, что резкое замечание так и рвался с языка Фёдора, чтобы вонзиться в мягкий бок Дольского. Но пронзительный взгляд небесных глаз Александра призывал к молчанию.

— Мы так рады, так рады, — распинался перед ними хозяин дома, стоило только отдать прислуге свое пальто. — Проходите же в гостиную.

Его маленькие черные глазки пробежались по братьям несколько раз, видимо не находя Ивана.

— Мы уже и не чаяли Вас увидеть, — сказал Дольский то ли с упреком, то ли с радостью, смотря на Александра.

— Государственная служба занимает много сил и времени, — уклончиво ответил Александр, поднимаясь вслед за хозяином дома по начищенной до блеска лестнице.

— На таких людях, как вы, сударь Орлов, держится наша Империя, — растянул губы в улыбке Дольский.

Александр усмехнулся, заслышав неприкрытую лесть, и Фёдор увидел, как глаза брата блеснули, в предвкушении выгоды.

В гостиной на удивление было множество людей и все либо члены купеческой гильдии, либо носители известных фамилий нового дворянства. Появление братьев Орловых в окружении такой публики не могло остаться ни замеченным. Александр завел разговор с хозяином дома, оставляя Фёдора на растерзания толпе. Каждый хотел представиться родному брату человека, который возглавляет Тайную канцелярию. Столько лести Фёдор никогда не слышал в своей жизни. Старое дворянство просто не имела такой привычки.

Они старались жить тихо и незаметно, в своих загородных усадьбах. Всего пара семей жила в столице. В их кругах не было принято устраивать скандалов, которые могли привлечь лишнее внимание. А право плести интриги предоставлялось лишь Орловым, ввиду рода их деятельности. Все тщательно скрывалось на семейном уровне и не выносилось за порог родовых усадеб.

А эти только и обсуждали всё и всех. Темы разговора касались: политики, природы, других государствах, скандалах (как правило не имеющих срока давности). И все непременно хотели знать мнение Фёдора. Александр был защищён беседой с Дольским.

Как писателю, Федору были полезны такие разговоры (в его голове успели родиться несколько идей для рассказов), но как приглашенного гостя, это утомляло его и было скучноватым. Ни танцев, ни музыки, один только галдёж. Разве что карты могли его немного развлечь, но и тут ничего не вышло.

Когда он ловко выскользнул из разговора и направился к карточному столу, где уже пристроился Александр, его под руку подхватила хозяйка сегодняшнего вечера.

— Я знаю, что вы пишите чудесные книги, — перешла она сразу в наступления.

— Мне лестно это слышать, — сказал Фёдор, думая, как увильнуть и хорошо провести остаток вечера.

— Представляете, моя дочь Клара очень любит читать их, только о них и говорит, — радостно щебетала сударыня Дольская, ведя гостя в один из углов.

Федор подавил тяжелый вздох. За этот вечер она была не первой матерью, которая хотела навязать ему знакомство со своей разумеется «прелестной», «красивой», «талантливой» дочерью.

Он поднял глаза и увидел сидящую в углу на банкетке девушку с большими оленьими глазами. На ней было атласное платье нежно — розового цвета, с широкими рукавами и пышной юбкой. Рюши шли по линии декольте и подолу. Белый бант опоясывал талию. Темные локоны, небрежно спадали на обнаженные плечи. Девушка сидела в одиночестве, и видимо задумавшись о чём-то, направила застывший взгляд в окно, где медленно кружились снежинки. Её тонкие пальчики перебирали цепочку часов, на которой висела медная ящерка.

— Я с удовольствием составлю ей компанию, — остановившись, заверил сударыню Дольскую Фёдор.

Лицо женщины просияло. Она взяла его за руки, и уверенно произнесла:

— Клара будет в восторге. Она сидит вон там, — указала сударыня Дольская на одинокую девушку.

Фёдор покивал и высвободившись из хватки женщины, направился к задумчивой девушке. Он кашлянул, привлекая внимание и она нехотя перевела на него взор.

— Добрый вечер, — сказал он с самой добродушной улыбкой на которую только был способен, заметив, как сударыня Дольская коситься в их сторону. — Меня зовут Фёдор Орлов. Могу ли я присесть рядом?

— Садитесь, — сказала она, чуть подвинувшись, разговор Клара поддерживать не желала.

Узнала она его или нет?

— А как ваше имя? — все же попытался вывести её на разговор Фёдор.

— Мне думается, вы прекрасно его знаете, — повернулась она к нему. — Я заметила, как Вы шли с моей матушкой.

— Тогда, Клара Даниловна, нравятся ли Вам мои часы? — хитро усмехнулся он.

Её руки замерли, пальцы больше не скользили по звеньям цепи.

— Подумать только, — продолжал он, видя испуг в её глазах. — Я искал их целую неделю, а они все это время были у Вас.

— О чем Вы говорите? — закусила она губу.

— Видите ли, в нашей семье у всех одинаковые часы. Золотые, с родовым гербом, при неаккуратности очень легко перепутать. Чтобы такого со мной не случилось я повесил на цепочку это милое создание, — пояснил он, тронув ящерицу пальцем. Сложившиеся обстоятельства откровенно забавляли его.

— Я нашла их случайно, — поспешно сказала Клара, но видя, как хитрая улыбка расплывается на губах мужчины, добавила. — Только не говорите ничего моей матушке. Молю Вас. Я чувствую, вы благородный человек.

Фёдор не удержался и фыркнул.

— Перестаньте смотреть на меня такими напуганными глаза, я начинаю чувствовать себя подлецом, — он протянул к ней раскрытую ладонь. — Отдайте мне часы, и я обещаю умолчать о случившимся.

Холодный металлический круг перекочевал Фёдору в карман камзола.

— Позвольте полюбопытствовать, — сказал он. — Почему такая прелестная девушка, неравнодушна к чужим вещам?

— А я Вам не позволяла любопытствовать, — она отвернулась к окну, пытаясь скрыть одолевшее её смущение.

— Жаль, — нарочито грустно вздохнул Фёдор. — Думаю, Ваша матушка расстроится, услышав о приключившимся со мной.

Клара испуганно обернулась.

— Вы же обещали.

— Я не отступался от своего обещания.

— Вам доставляет удовольствие пугать меня? — прищурилась Клара.

— Неописуемое, — усмехнулся Фёдор. — Моя профессия обязывает…

— Знаю, знаю, — некультурно прервала она его. — Новое дарование имперской литературы.

— Так Вы знаете меня?

— Нет, матушка рассказала мне это, желая, чтобы я вскружила Вам голову.

— Ах, вот как, — настроение Фёдора заметно поднялось. — Видимо она не учла, что Вы не располагаете подобными способностями.

— Грубиян, — нахмурилась Клара, покрываясь красными пятнами. — Я не собираюсь за Вас замуж.

— А я и не предлагаю, — хмыкнул он.

Скука и желание сыграть в карты покинули Фёдора. Клара казалась ему забавной и хотелось подшутить над ней ещё немного, чтобы увидеть, как сверкают её карие глаза и наливаются румянцем щеки. Но вечер подошел к концу.

Александр и Фёдор, распрощавшись с хозяевами и некоторыми гостями, покинули дом Дольских. У старшего брата было приподнятое настроение, и он тут же поделился с Федором причинами, стоило только карете тронуться с места.

— Все оказалось даже проще, чем я ожидал, — улыбка не сходила с его сияющего лица.

— Он же купец, — посетовал Фёдор. — Должен был понять, что с тобой нельзя заключать сделок.

Александр усмехнулся, оценив шпильку в свой адрес, и отвернулся к окну.

До Серебряной рощи братья ехали в тишине. Только, когда Фёдор покинул карету, Александр сказал:

— Заходите как-нибудь.

И карета поехала прочь, только мерный стук копыт и был слышен, а все ещё падающий с небес снег заметал её следы.

В квартире было натоплено. Не имеющий привычки работать по ночам Иван уже спал. Рядом с его кроватью стоял свежий холст. В эту зимнюю ночь Фёдор стоял в их с братом уютной обители и смотрел на кусочек лета. Несмотря на тусклый огонек свечи, Фёдору все равно казалось, что Сиреневый Сад, изображенный братом, выглядит, как настоящий. В груди Фёдора потеплело и ему вспомнилось множество приятных моментов, проведенных в отчем доме.

Стоило написать родным письмо.

— Видимо сама судьба сталкивает нас, Клара Даниловна, — сказал Фёдор, подхватывая под локоть вздрогнувшую от неожиданности девушку. — Скажите на милость, зачем Вам серебряная ложка? Мне показалась, что Ваша семья достаточно богата, чтобы иметь такие вещи с избытком.

Зайдя сегодня по пути из редакции в антикварную лавку, чтобы присмотреть подарок на именины дяди Льва, Фёдор не ожидал увидеть Клару, которая будет красть столовые приборы.

Он вывел её из лавки, и медленно повел вниз по улице не отпуская.

— А Ваши шаловливые ручки все не знают покоя, — усмехнулся он, видя, как на лице Клары испуг сменяется раздражением. — Не боитесь, что Вас поймают?

— Негодяй, — бросила она. — Вы все испортили. Неужели так трудно было пройти мимо? Вдруг из-за Вас хозяин лавки, что-нибудь заметил? Теперь мне нельзя там появляться.

— Как же мне пройти мимо? — улыбнулся Фёдор. — Мой брат возглавляет Тайную канцелярию. Я — благородный человек.

Клара скептически на него посмотрела.

— Разве благородные люди преследуют девушек?

— Не льстите себе, — рассмеялся он. — Просто я часто хожу этой дорогой, а Вы любите здесь подворовывать.

— В Вас нет ни грамма учтивости.

— А в Вас выдержки. Сегодня такая прекрасная погода, — сказал он, жмурясь от яркого солнца. — Давайте прогуляемся, и я отведу вас домой.

— Отчего же у вас такое хорошее настроение? — хитро прищурилась Клара.

— В издательстве с радостью приняли мой новый рассказ. Его напечатают в следующем номере. Почитайте, думаю вам понравиться, — усмехнулся он. — И от того, что часы все ещё при мне.

Всю дорогу они вели беседу. Иногда Фёдор позволял себе пустить остроумную шутку в адрес девушки, и она заливалась румянцем, обзывая его негодяем. Расстались они у дома Дольских. А вечером Федора одолели сомнения. Стоило ли относить рассказ про девушку воровку в издательство? Не обидит ли это Клару? Он даже с каким-то доселе не испытанным волнением ждал её реакции. И девушка не заставила себя ждать.

Стоило только свежему номеру журнала поступить в продажу, как вечером от девушки пришёл посыльный с запиской. Фёдор немедля прочел её:

Завтра в полдень на Счастливом мосту.

Фёдор быстро чиркнул ответ. Он придёт.

— Впервые ты не сжигаешь чье-то приглашение, — заметил Иван, выдавливая на палитру краски.

— Ничего особенного, — отмахнулся Фёдор. — Твои картины стали более живыми. Ты поменял манеру живописи?

Иван усмехнулся.

Фёдор старался думать о предстоящем свидании с Кларой, как о встречи хороших знакомых. Она скорее всего вспылит из-за рассказа, зарумянится и назовет его негодяем или подлецом. А он предложит составить ему кампанию за послеобеденным променадом, и они вновь заведут легкую беседу. Так ведь проводят время хорошие знакомые?

Когда Фёдор пришёл на место встречи, Клара уже была там, направив застывший взгляд на замерзший канал. Лицо напоминало восковую маску, губы были плотно сжаты; плечи опущены, отчего она казалась меньше, чем являлась. Мороз раскрасил ее ланиты.

— Выглядите прекрасно. Украли сегодня, что-нибудь необычное? — он взял её холодную ручку, чтобы оставить на ней горячий поцелуй, но неожиданно Клара порывисто вернула свою ладонь в муфту. — Уже прочитали мой рассказ? — спросил Фёдор, решив не заострять на этом внимание.

— Прочитала, — холодно ответила она и в груди Фёдора неприятно защекотало. — Вы действительно самый настоящий негодяй, — её голос дрогнул. — Вы использовали меня. Много вам заплатили за этот рассказ? Прошу, не показывайтесь мне больше на глаза.

И ее каблучки быстро застучали по мосту, а затем по мостовой. Что-то перевернулось в Федоре, стоило ему увидеть ее слезы. Он не кинулся догонять Клару, давая ей время все обдумать. Он лишь надеялся, что она в скором времени переживёт эту обиду.

Утром следующего дня Фёдор отправил Кларе письмо с извинениями. Пусть и не специально, но он всё же задел её чувства. Ответа не пришло. Как и на следующее письмо. И на следующие… И на следующее… И… Фёдор сам решил нанести Дольским визит.

— Ах, — с сожалением вздохнула сударыня Дольская, — как жаль, что Кларе сегодня нездоровится. Она в последние дни сама не своя. Бледная, почти ничего не ест и постоянно смотрит в окно. Я уже подумываю вызвать доктора.

— Действительно жаль, — сказал Фёдор и ушел ни с чем.

Вернувшись в теплую квартиру, где тихо работал в своем уголке Иван, он продолжил писать Кларе письма. Примерно где-то после пятнадцатого, от неё пришел ответ — кучка серого пепла в конверте.

Фёдор тяжело вздохнул, пропуская через пальцы свои отвергнутые чувства. Взглянула ли она на них, прежде, чем сжечь?

И Фёдор решил рискнуть. Он отправил Кларе свои часы, зная о том, что ей всё равно не удастся их открыть. Он прождал день… два… три… И наконец-то от Клары пришло письмо. Несколько страниц, выражающие всю бурю, испытанных ею чувств. Фёдор узнал, как сначала он её раздражал, потом заинтересовал, позже она влюбилась, затем возненавидела, а получив часы поняла, что готова простить ему этот проступок. Письмо заканчивалось назначением места и времени их встречи.

Как и в прошлый раз она все так же стояла на том самом мосту, устреми взгляд вдаль, укутанная в заячью шубку. Навеянный морозом румянец украшал её щеки. Клара не выглядела столь напряженно, как в их последнюю встречу. И Фёдор смел надеяться на прощение.

— Я признателен, за честь видеть Вас, — сказал он без былой игривости.

Девушка молчала.

— Я поступил не красиво, признаю, — вздохнул он. — В свою защиту могу сказать, что написал этот рассказ прежде, чем узнал вас ближе.

— Вам кто-нибудь говорил, что вы слишком болтливы? — спросила она.

— Бывало, — ответил он, радуясь, что в её голосе нет прежней холодности. — Не хотите ли прогуляться?

— Не откажусь, — благосклонно согласилась она, сохраняя гордый вид.

Фёдор облегченно вздохнул — он был прощен.

И потянулась череда встреч и визитов. Сначала Фёдор лишь хотел усмирить свою совесть. Но спустя какое-то время это вошло в привычку и несколько раз в неделю мужчина обедал у Дольских.

— Не заигрывайся, — серьезно сказал ему Александр, когда в очередной раз заглянул к братьям после тяжелого рабочего дня. — Эта барышня непросвещённая.

— Разве это плохо? — насторожился Фёдор.

— Ты не сможешь ввести её в наш дом, — продолжал приводить аргументы Александр. — Семья будет против этого брака. Старое дворянство будет против этого брака.

— Краевскую вы хотите выдать за обычного помещика, — недовольно сказал он.

— Эта бедная создание боится непогоды, что уж говорить о колдовстве. Ей как раз и подойдет непосвященный. Но не тебе, представителю одной из самых влиятельных семей старого дворянства. Жениться на купчихе? — лицо Александра было хмуро. — Не разочаровывай нас.

— Вас? — зло прищурился Фёдор. — Вас это кого? Тебя? Петра? Родителей? Старое дворянство? Я дам клятву перед богами, что нога Клары не переступит порог нашей родовой усадьбы. Разве я хоть на мгновение давал в себе усомниться? Мы не сможем вечно прятаться. Рано или поздно правда выплывет наружу.

— Так постарайся унести эту правду с собой в могилу, — резко ответил Александр, со стуком ставя бокал на пол, показывая этим, что разговор окончен.

— Ты согласен с ним? — обиженно спросил Фёдор Ивана, когда дверь за старшим из братьев захлопнулась.

— Поступай как, знаешь, — сказал Иван, делая глоток вина. — Только не забывай про осторожность.

Ох, как же потрясла Сиреневый Сад новость о том, что Фёдор собирается жениться на обычно девушке. Даже Пётр, делающий вид, что брата не существует, с того момента, как тот переехал в столицу, заговорил с ним. Правда из его рта вылетали лишь претензии вперемешку с ругательствами. Но пронзительный взгляд отца быстро его усмирил.

— Нам нужна свежая кровь, — применительно сказал он. — Но ввести её в дом…

— Знаю, — мягко перебил Фёдор. — Она и близко не появится рядом с усадьбой.

Отец одобрил его выбор и остальные были вынуждены подчиниться. Правда это не спасло Фёдора от множества гневных замечаний и писем, как от родных, так и от семей старого дворянства. Каждый считал своим долгом выразить недовольство его выбором. И после третьего письма он перестал их открывать, сразу отправляя бумагу в утробу печи.

Казалось, сударь Дольский бросится ему на шею быстрее Клары, когда Фёдор пришел просить руки его дочери. Он даже был готов поклясться, что купец бы еще и доплатил ему, если бы Фёдор продемонстрировал нерешительность.

Клара была смущена, но не удивлена. Она сдержанно приняла его предложения, скрывая целый вихрь разных чувств в душе. Но стоило чете Дольских оставить молодых наедине, как Клара пустилась в пляс, утягивая Фёдора за собой.

— Я самая счастливая девушка во всем мире, — сказала она со сверкающими глазами.

Фёдор рассмеялся. Если она была счастлива, значит и он был счастлив.

Свадьбу праздновали в столичном доме Орловых. В этот день была солнечная погода. Впервые за долгое время старое дворянство в полном составе находилось в окружении новых представителей их касты. Хоть некоторые и не присутствовали на венчание. Фёдор же в церкви не испытывал затруднений, и смог перенести важное для Клары и её семьи таинство.

В зале для танцев пылали свечи. Воедино сливались сладкие звуки: флейты, виолончели, пианино и арфы; рождая мелодию. Пары кружились в вальсе, словно подхваченные ветром осенние листья.

Счастливей невесты в этот день была только Надежда. Она впервые за долгое время вырвалась из родовой усадьбы. Надев свое самое красивое платье из вишневого атласа и рубиновое колье, она соглашалась на один танец за другим.

Девушка не ходила, она порхала, словно самая прелестная бабочка в этой зале, не обращая внимание на осуждающие взгляды нового дворянства. В такой день, могла одеться и поскромнее, чтобы не затмевать невесту, вот что они думали. А старое дворянство чувствовало, как своим поведением она поднимает с колен их гордость, опущенную Фёдором. Жениться на непросвещенной девушке, да еще на купчихе, где это видано?! Нужно было поступить, как Пётр — не принимать приглашения на свадьбу.

Фёдору на эти склоки было всё равно. У него появилась жена и больше его, в этот вечер, ничего не волновало. Только, пожалуй, вопрос, понравиться ли Кларе квартира, которую он прикупил им недалеко от столичного дома Орловых.

Все сомнения и страхи оказались напрасны — Клара была в восторге от нового жилья. Она посчитала его уютным, но всё же пожелала переделать несколько мелочей: поменять тяжелые бардовые портьеры из бархата, на голубые из шелка; постелить несколько ковров из солнечных земель; украсить стены будущий детской рисункам из мягких облаков; прикупить несколько подсвечников и статуэток, чтобы комнаты не казались такими пустыми. Ей трудно было удержаться от кражи, но Фёдор не спускал с неё глаз. Нетронутым остался лишь рабочий кабинет мужа.

После внесённых корректировок Клара была довольна. Понемногу квартира стала обретать уют, и Фёдор привык к новому месту. Вскоре подоспела прекрасная новость — Клара ждала от него ребёнка.

Сначала было страшновато. Фёдор не был уверен, что готов стать отцом. Матушка и тётушка Мария, только узнав об этой новости, завалили его письмами со всевозможными советами: как облегчить жизнь беременной Кларе; что в первую очередь необходимо ребёнку. А уж сударыню Дольскую выставить из квартиры было практически невозможно.

Клара же в свою очередь была уверена, что он замечательно справиться с ролью отца. И Фёдор даже сам в это поверил, пока не наступило время Кларе разрешиться от бремени.

Уверенность тут же покинула их уютную квартиру. Нервничала в первую очередь Клара, её нервозность, словно заразную болезнь, подхватывал Фёдор. И то, что он нанял самую лучшую повитуху в столице их уже не утешало. Он даже перестал выходить из дома, доверяя доставку рукописей в издательство прислуге. Мужчина боялся, что стоит ему шагнуть за порог и тут же произойдет самое значимое событие в его жизни.

Хоть ветер, врывающийся иногда в открытое окно, ласково играл с волосами и что-то весело нашёптывал, а дождь успокаивающе стучал по стеклу. Эти знаки, пусть и ненадолго, облегчили ожидания первенца.

— Я чувствую, что ребенок скоро родится, — немного нервно говорила Клара, поглаживая свой большой живот.

Фёдор только кивал, его это беспокоило, наверное, больше, чем Клару.

Но сколько бы они не ждали и не готовились, это случилось внезапно. Ребёнок появился под какофонию из мучительных криков Клары, утешений акушерки и звука беспокойных шагов Фёдора за дверью спальни.

Воды отошли, когда на небе еще висел острый месяц, а закончилось все, когда первые лучи солнца, показались на горизонте. Мужчина этого даже не заметил, всё прошедшее время он мерил шагами коридор и покрывался неприятными мурашками от каждого крика жены. Несколько раз камердинер подносил ему рюмку водки, и Фёдор опрокидывал её, даже не задумываясь о закуске.

Когда голос Клары затих, Фёдор метнулся к двери, думая о худшем. Но пронзивший тишину первый крик ребёнка, заставил его замереть. Дело было решено. Его родная кровь появилась на свет.

— Её будут звать Любовью, — прошептала усталая Клара, держа ребенка у груди.

Фёдору по сути было всё равно, как будут звать их дочь. Главное, вот она, дышащая, живая и такая крохотная. Даже не вериться, что эта малютка заставила так помучиться своих родителей.

Федор облегченно вздохнул. Вся нервозность и неуверенность просто покинули его и пришёл покой. То, чего он так долго ожидал, испытывая беспокойство случилось и ничего страшного в этом не было, лишь желание сберечь этот хрупкий мирок вокруг.

Это был хороший вечер. Природа затихла в странном ожидании. Тучи над Царь — Градом расступились, открывая вид на звездный небосклон и начавшую убывать луну.

Фёдор только что приехал от Ивана. В последнее время его всё чаще беспокоило состояние младшего брата. Он был бледен и продал почти всю мебель в квартире. Из прежнего храма искусства и вдохновения она превратилась в темную каморку. Стало пусто, холодно и неуютно, словно там жил не художник, чьи картины украшали дома знатных господ, а бездарность, мазню, которой не хотели брать и за гроши.

Все это ужасно не нравилось Фёдору. Иван был молчаливей обычного и ловко увиливал от вопросов, переводя тему. Ругань и хмурые брови не помогали, из Ивана ничего, кроме признания о подхваченной простуде, он вытянуть не смог.

Фёдор опустился за рабочий стол, собираясь написать пару строк для успокоения души. Многие свечи были потушены. По квартире плыл нежный голос — Клара пела Любочке колыбельную. Мужчина почувствовал, как тепло окутывает его душу, и он погружается в бесконечную негу.

Вдруг карманные часы, находившиеся у сердца, дрогнули. Фёдор тут же открыл их. На дворе уже была ночь, а Орловы, все без исключения были ранними пташками.

На их крышке витиеватым почерком было написано: «Отец почил». Всего два слова в которых заключалось целое падение. Фёдор знал, что в скором времени этот момент настанет. В последний год отцу становилось всё хуже и хуже. Он перестал подниматься с постели и за каждый вздох приходилось бороться. Не силы Орловых, ни умения Золотаревых уже не помогали.

Но Фёдор все отдалял и отдалял этот момент, словно забыл, что не имеет власти над неизбежным. И вот. Это случилось. В прекрасную весеннюю ночь, горе развеяло уютную атмосферу дома, жестоко напомнив о том, что за пределами его мирка жизнь не стоит на месте.

Ранним утром Фёдор отбыл в родовую усадьбу.

— Вернусь после завтра к вечеру, — сказал он, оставляя целомудренный поцелуй на лбу Клары. — Пожалуйста, не ходи по магазинам в мое отсутствие.

Она была тёплая и сонная, кажется даже не могла понять, что Фёдор ей говорит, но все равно кивала.

Уютный дом остался позади, а впереди ждал Сиреневый Сад. Перешагнув порог усадьбы, Фёдор вдруг понял, что не был здесь больше года. Посещая её в прошлый раз, он оставлял за спиной тёплый очаг и наслаждавшихся размеренной жизнью родственников. Сейчас его встречали горестные лица и сгустившиеся по углам тени. Скорбь поселилась в доме.

Матушке был нанесен тяжелый удар, Пётр воротил нос, а Владимир на вопрос Фёдора: «Куда делся, Саша?», ответил:

— Его срочно вызвали в столицу.

Прощальные речи и горечь. Так Фёдор мог описать похороны. Это было странно, и он хотел поскорее с этим закончить. Ощущение того, что гроб пуст, а отец лежит в своей спальне и уже идёт на поправку, не покидало его. Не верилось и всё тут, но мраморный крест на семейном кладбище был лучше всяких доводов.

Отца присыпали землей, а другие семьи только и говорили о новом графе и воздвигнутой ими иллюзии безопасности, которая покинула эту страну давным-давно.

— Не волнуйся, — сказала ему Надежда, когда Фёдор уже стоял в дверях. Она протянула ему письмо для мужа. — Я ещё побуду здесь. А ты ступай, тебя ждут Клара и Любочка.

— Я думал ты уедешь со мной, — сказал Фёдор, принимая письмо.

— Ох, — тяжело вздохнула Надежда. — Что от столицы проку, если не могу выйти из дома. Наедине с Сергеем и ума лишиться не долго.

Фёдор покивал. Сумасшедших в этом доме только не хватало.

— Если, что…

— Я тут же сообщу, — заверила Надежда, поглаживая свои карманные часы.

Фёдор отбыл с тяжелым сердцем. Той же ночью дождь бил в окно его кабинета, словно желая проложить себе путь внутрь. Он истошно кричал о надвигающейся беде, что не обойдет стороной его дома, а раскатистый бас грома вторил ему.

Это лишило Фёдора покоя. Слова путались в голове и не выходило ни одной хорошей строчки. Промучившись некоторое время он все же решил лечь в постель. Но и это не помогло. Опущенный портьер не мог заглушить голос дождя, говорящего об одном и том же. Фёдор лежал на спине и смотрел в потолок.

К его боку прижималась Клара, дождь только сильнее убаюкивал её, а в соседней комнате сонная нянюшка качала колыбель с Любочкой. Фёдор слышал, как начинает кряхтеть дочь, когда нянюшкины руки перестают касаться колыбели.

Заснуть мужчина смог лишь под утро, когда стихла непогода. А уже со следующим рассветом он вновь отбывал в Сиреневый Сад.

— Почему же я не могу поехать с тобой? — спрашивала, провожавшая его Клара. — Я ведь твоя жена. Ты никогда не берёшь меня в родную усадьбу.

— В другой раз, — отмахнулся Фёдор. — Не стоит тебе сейчас туда ехать. Вдруг оттуда, что — нибудь пропадет, — попытался он подшутить над женой.

Клара тяжело вздохнула.

— Я слышала это много раз.

— Не сердись. Сейчас правда не лучшее время, — намекнул он на причину отъезда.

Клара вновь тяжело вздохнула. Фёдор поцеловал жену в лоб и сел в экипаж. Вот и свершилось то, о чем предупреждал его дождь.

Когда вся семья собралась в гостиной сразу после поминального обеда, тётушка Варвара читала и читала молитвы за упокой души усопшей, хотя матушка просила этого не делать.

— Саша не объявлялся? — спросил Фёдор у дядюшки Льва.

Тот покачал седой головой.

Фёдор нахмурился. Это ему не нравилось. Александр был наследником графского титула, и никогда не пренебрегал своими обязанностями. А тут… Пропустил похороны тех, кого должен чтить выше собственной жизни — родителей. Это было высшей формой неуважения.

Камердинер, что служил в их столичном доме, сказал, что Александр там был, но уехал верхом, не сказав куда. Брат, словно от чего — то бежал.

Вскоре дело прояснилось. Заступивший на пост начальника Тайной Канцелярии Владимир, рассказал, что Александр уехал, оставив лишь просьбу его не искать.

Фёдор негодовал.

— Да, чтоб этому дураку провалиться, — ругал он брата на чём свет стоит.

На старой квартире было холодно, и Фёдор решил не снимать пальто, меряя комнату шагами. Иван смешивал краски. Он был худ, бледен, а в глазах разливалось чернильное море.

— Как он мог вот так все бросить… Бросить нас всех. Уйти, ничего не объяснив. Какой же он все-таки эгоист. На такое мог быть способен любой, но Сашка… Да что ты всё молчишь, вымолви хоть слово, — не выдержал он гнетущей тишины.

— Что толку распинаться? Он ушел, а мы остались. О чем действительно стоит беспокоиться, так это о наших жизнях, — тихо сказал Иван, не отрываясь от своего занятия.

— Ты как всегда прав, — вздохнул Фёдор и присел на оставшуюся в квартире кровать. — И всё же я не понимаю причины его поступка.

— А ты, когда — нибудь в чем — то понимал его?

Мужчина задумался, а потом выдал тихое:

— Нет.

Иван покивал головой.

— Ах, точно, — вспомнил Фёдор. — Я зашёл совсем по другому поводу. Расскажи мне, что у тебя происходит?

Но ничего кроме тяжелых вздохов и отрицаний слабым голосом, Фёдор так и не добился. Брат смешивал краски и продолжал наносить на холст мазки, словно находясь в полном одиночестве. Его молчание злило Фёдора больше, чем поступок Александра. Этот визит в квартиру стал последним. Больше Иван не открывал брату дверь, ссылаясь на грандиозную работу, которую он продемонстрирует позже.

Вопреки чужим ожиданием, Владимир, находящийся в тени Александра большую часть жизни, хорошо справлялся со своими новыми обязанностями. Фёдор частенько заглядывал к нему по пути из редакции, чтобы, сидя у камина обменяться последними новостями. Иван не приходил.

Атмосфера столичного дома поменялась вместе с хозяином. Александр всегда был излишне осторожным, пытаясь на чём-то подловить своего собеседника и приставучим, пуская в ход любой метод, чтобы выведать нужную ему информацию. Это были полезные и даже нужные привычки на работе, но не в родных стенах. И вследствие этого, в присутствии Александра Фёдор чувствовал некую напряженность.

Но с Владимиром все было совсем по-другому. Ему хотелось довериться и доверять. С ним можно было говорить откровенно, не боясь осуждения. Федор делился с Владимиром некоторыми своими мыслями, а тот в свою очередь мог пожаловаться на тяготившую его работу начальника Тайной Канцелярии. Они расслаблялись, а затем чуть подвыпивший Фёдор шёл домой.

В конце августа, когда погода готовилась к обилию дождей, Фёдору пришла записка от Владимира. Он забирал лишенного здоровья Ивана домой.

— Почему вы не сообщили о случившимся мне? — негодовал Фёдор на соседа.

К сожалению, он опоздал, братья уже уехали.

— Как же мне было узнать ваш адрес? — лепетал сбитый с толку мужчина. — У меня был лишь тот, который оставил ваш брат. И больше никакого.

— Владимир?

— Нет, другой. Тот, светлый с тростью. Улыбчивый и вежливый мужчина.

В названых хозяином приметах, Фёдор узнал Александра. Стремящейся всё контролировать параноик, зло подумал он.

Придя домой Фёдор тут же написал письмо в Сиреневый Сад, где обещался приехать на следующей недели, чтобы справиться о самочувствии Ивана и увидеть родных. Но следующей недели ждать не пришлось.

Когда на пороге их квартиры оказался человек в форме Тайной Канцелярии, внутри Фёдора все похолодело, сердце замерло, голова потяжелела от роя мыслей.

— Прошу вас, пойдёмте, — сказал он без лишних расшаркиваний, сминая в руках треуголку. — Там ваш брат… он…

— Что случилось? — глухо спросил Фёдор, собирая остатки выдержки в кулак.

— Вам нужно это видеть… Стоит распорядиться насчет тела…

— Тела? — содрогнулся мужчина. — Что вы с ним сделали?

Стоило речи зайти осемье, как страх сменился яростью. Фёдор был готов бежать куда угодно. Но он последовал за служащим, чувствуя, как дышать с каждым шагом становиться всё труднее и труднее. Взволнованная Клара смотрела им вслед.

— Оно само, — невнятно бормотал извозчик, когда Фёдор пришел к остывшему телу Владимира, он был из дворовых Орловых и помнил его ещё совсем мальчишкой. — Сударь только шаг сделал, а эта махина сорвалась с крыши и прямо ему в темечко… — продолжал рассказывать извозчик, но Фёдор его уже не слушал.

Он смотрел на Владимира, которого служащие положили на диван в его кабинете. Если бы не засохшая кровь, залившая голову и камзол брата, то Фёдор бы вполне мог подумать, что Владимир просто прилег вздремнуть.

— Помоги мне, — сказал мужчина, прерывая сбивчивую речь извозчика. — Нужно отвезти его домой. В Сиреневом Саду ему будет хорошо.

Он взял Владимира за руку, она была холодна, как воды северного океана. Пламя жизни больше не теплилось в груди брата.

Когда Фёдор привез закоченевшее тело, которое ещё вчера утром было его братом, небо над родовой усадьбой уже светлело. Гроб был сколочен, а приглашение на похороны нужно было лишь отправить. Часы быстро принесли доверенную им весть. Все дела в поместье приостановили.

Фёдор провел несколько часов в карете с трупом и все, что ему хотелось, это забыться сном. Он был измучен дорогой и думами. Смерть Владимира ударила его больнее, чем кончина родителей. Те были уже в возрасте, и все знали, что они доживают свои последние дни, все к этому готовились. Принять подобное было тяжело, но возможно. А вот Владимир был в два раза младше их, и никто подобного не ожидал.

Владимир запомнился Фёдору добрым, собранным, глухим к ветру, но понимающем туман, уставшим. Последнее ранило Фёдора больше всего. Перед кончиной Владимир был несчастлив. Разве так можно?

Утром разослали все приглашения и письмо с пояснениями и извинениями для Клары. А уже на следующий день на семейном кладбище над свежей могилой возвышался новый крест. Только оплакивать Владимира пришлось в той же обстановке, что и отца.

— И как быть? — всё не унимался Дарий Кириваткин, щуря свои и без того маленькие глазёнки. — Кто займет его место?

— А то вы не знаете, — нахмурился Захар Яковенко, которого начавшийся разговор раздражал. — По праву старшинства, разумеется.

И все подняли глаза на Фёдора. Тот был молчалив и только покачал головой.

— Я буду просить дядюшку Льва.

— Что за чушь? — вмешался прибывший из — за границы Август Багров. — Его время уже прошло. Бери бразды правления в свои руки.

— Мне очень лестно ваше ко мне доверие, но я не могу. У меня семья.

— Тем лучше, — сказал Дарий, который ещё несколько лет назад был ярым противником брака Фёдора. — У тебя семья с этой…

— Да идите вы к черту, сударь! — вдруг вспылил Фёдор. — Можете вы хотя бы в этот день попридержать свои советы?

В столицу он отправился тем же вечером не желая обсуждать наследование и прочее связанное с ним дела. У парадного подъезда своего дома Фёдор оказался только под утро. Он отпустил кучера обратно, но подниматься в квартиру не решался. В окнах не горели свечи, дрема окутывала большую часть города.

Он представил, как сейчас, сопит Любочка, положив свою белокурую головку на мягкую подушку, как Клара беспокойно ворочается во сне, пока его нет рядом. Если он вступит в права наследования, то лишиться этого. Чтобы стать начальником Тайной канцелярии нужно быть одиноким и расчетливым, как Александр, или не женатым и рассудительным, как Владимир. Фёдор не был похож ни на того, ни на другого. Эта должность была ему не нужна.

Он вздохнул и поднял взгляд на небо, где ещё теплилась последняя звезда. До восхода солнца оставалось совсем немного. Он стал переходить дорогу, когда тишину улицы нарушил стук колес и топот копыт. Это было так внезапно, что предупредительный свист, пронзивший слух Фёдора, уже не помог. Лошади налетели на него, словно вихрь, подминая под себя, топча его подкованными копытами.

Когда последнее колесо экипажа проехалось по его груди он почти ничего не чувствовал. Туман устлал его взор, и он уже не видел, как над ним склонились двое юношей. Случившееся быстро привело их в чувство. Заторможенные алкоголем шестеренки в их головах начали двигаться с ужасающей скоростью.

Когда Фёдора затаскивали в экипаж он мог лишь простонать от нахлынувшей боли, усиливая страх юношей. Он чувствовал своим телом каждый камушек под колесами экипажа, но мог лишь хрипеть. Кровь булькала, где — то в горле.

Сначала он почувствовал невесомость, а затем оказался в холодной воде. Фёдор почувствовал, как она дарует покой раскаленному от боли телу. Поток уносил его в водоворот чужих эмоций и мыслей. Он уже не понимал кем является. Вода наполняла его, вытесняя необходимый для жизни кислород. Легкие, словно жгли изнутри.

Но вдруг боль ушла, и Фёдор слился с водой, словно они всегда были одним целым, словно мужчина и сам был водой…

Надежда Орлова

Надежде было около шести, когда она последний раз видела графа Краевского и герцога Горнилова.

Раз в две недели они, вместе с графом Орловым собирались у кого — нибудь в усадьбе, чтобы приятно провести вечер в компании друзей: сыграть в карты, выпить по бокальчику чего — нибудь крепкого, выкурить трубку, и обсудить скучные дела Империи.

Когда приходила очередь Андрея Володаровича принимать гостей, Надежда, не взирая на запрет матушки, пробиралась в отцовский кабинет, откуда слышался мужской смех и запах табака. Пожалуй, будь на её месте кто — нибудь из братьев или Верочка, то батюшка довел бы его за руку до кровати, но Надежде это сходило с рук.

В этот вечер было так же. Первым девочку заметил герцог Горнилов, пока батюшка и граф Краевский вели ожесточенную битву на картах.

— А вот и наша красавица, — сказал он, широко улыбаясь и посадил её к себе на колени.

Никого из детей своих друзей он не любил так, как эту девчушку. От него всегда пахло дорогими духами и табаком. Герцог Горнилов был самым веселым и улыбчивым в их маленькой кампании, наверно потому что не был женат. А ещё он всё время носил на руках перчатки.

Батюшка тяжело вздохнул, мирясь с тем, что в столь поздний час его дочь не наслаждается сладкими грезами, лежа на мягкой перине.

— Понравился тебе мой подарок, красавица? — спросил герцог Горнилов, тихонько дергая золотые кудри фарфоровой куклы, которую Надежда прижимала к своей груди.

— Очень, — ответила она.

— Отчего же ты не спишь? — начинал он с ней разговор, словно со взрослой. — Разве она тебе не сказала, что пора в кровать? — указал герцог на куклу.

Андрей Володарович насмешливо фыркнул:

— Ты бы ещё спросил, что говорит ей ночной горшок.

— Как же ты любишь портить мне настроение, — шутливо сетовал герцог Горнилов.

Тут тяжелая партия завершилась в пользу батюшки и граф Краевский, разочарованно хмыкнул:

— Дуракам везет.

— Ларион, здесь ребёнок, — осуждал его герцог Горнилов.

А батюшка в открытую насмехался над побежденным другом:

— Ничего, ничего, — нарочито ласково говорил он. — В следующий раз отыграешься. Аврор, сыграешь?

— Ни за что, — отмахивался герцог Горнилов. — С тобой связываться себе дороже. Моргнуть не успеешь, как отдашь последние портки.

— Эх, — тяжело вздыхал граф Краевский, пересаживая Надежду себе на колени. — Все же найдется, когда — нибудь тот, кто тебя обыграет.

— Хотел бы я посмотреть на этого смельчака, — хохотнул князь Горнилов. — Кто на такое решиться? Кыриваткин? Или может быть Багров? Точно, Багров никогда не упустит шанса померяться силой.

Андрей Володарович скептически посмотрел на друга.

— Ты ставишь на самый проигрышный вариант.

— Ну кто-то же должен на него поставить, — развел руками герцог Горнилов.

— Таких тугодумов во всей Империи ещё поискать, — усмехнулся граф Краевский, поглаживая Надежду по голове.

— За то они сильные, — заметил Андрей Володарович, перемешивая карты. — Идеальные солдаты.

Мужчины покивали и пустились в разговоры о политике, в которых Надежда ничего не понимала. Поглаживание тёплой руки по темным волосам, дарило покой, словно она была кошкой, принимающей ласки хозяина.

Герцог Горнилов громко засмеялся, развеивая почти уже овладевшую девочкой негу.

— Иногда ты напоминаешь мне глупого гимназиста, — отсмеявшись, сказал он. — Так и не скажешь, что передо мной сидит настоящая змея.

Андрей Володарович сделал вид, что его это задело и отпил из стакана с коньяком.

— На шее “хороших” быстро затягивается петля.

Граф Краевский передал Надежду Андрею Володаровичу, а сам закурил трубку. Девочка прижалась щекой к тёплой отеческой груди.

Медленно разъехались створки окна и подул теплый ночной ветерок. Он нежно касался лица и волос Надежды, убаюкивая и девочка уснула, прижимаясь к родному человеку.

Больше ей не суждено было наблюдать за посиделками троих друзей.

Из её жизни пропали единственные мужчины, которые пускали девочку в свой круг: тройняшки никогда не принимали Надежду в свою кампанию, говоря, что она девочка и не может держать в руках оружия; Александр и Владимир только и делали, что просили, дядюшку Льва, рассказать, что — нибудь ещё о колдовстве; остальные малыши, с ними не поиграешь.

Вышивать с тётушками и матушкой было ужасно скучно. Только медленно тянувшееся время и исколотые пальцы. А ведь Надежде так хотелось приключений, чтобы ветер путался в волосах, и прекрасный принц из далекой страны увез её в свой сказочный замок.

— Принцу ещё нужно понравиться, — по-доброму усмехнулась тётушка Алёна, когда Надежда поделилась с ней своими мыслями.

Она сидела перед трельяжем, румяня лицо. Сегодня брат, брал её с собой в столицу, чтобы она смогла блеснуть на завтрашнем балу в императорском дворце.

— Как же его заслужить? — спросила девочка, поглаживая устроившуюся на её коленях пушистую, как тополиный пух Снежинку.

Видя, как Надежда чуть подалась вперёд, готовясь запоминать всё, что она скажет, тетушка Алёна улыбнулась.

— Нужно быть самой красивой, — она распустила свои светлые кудри и те заструились по тонким плечам, — и загадочной…

— А как это, быть загадочной? — не поняла Надежда.

Тётушка Алёна задумчиво вздохнула, накручивая прядь волос на палец.

— Это когда у тебя есть секрет и все вокруг об этом знают, но что именно ты скрываешь, догадаться не могут, — попыталась объяснить тётушка Алёна.

— Тётушка, а я загадочная? — спросила девочка.

— Конечно, Наденька, — говорила женщина своему отражению, сбрызгивая шею духами с манящими нотками. — Ты самая красивая, самая прелестная, самая загадочная. Ты самая, самая. Стоит только вырасти, и все принцы будут твои. Вот увидишь.

Вдруг в дверь постучали.

— Сударь ждёт Вас, — низко поклонился камердинер.

Облаченная в шелк и кружево тётушка Алёна поднялась и выпорхнула из комнаты, предвкушая свой первый императорский бал. Как же она похожа на самую настоящую принцессу, подумала Надежда. Девочка хотела бы быть такой же прекрасной, как тётушка.

Жаль вернулась она не столь блистательно, как выехала за ворота. Отец буквально ворвался в парадные двери, волоча её за руку. Тётушка Алёна упиралась и кричала во весь голос, размазывая по лицу слезы.

Дети, игравшие под лестницей со Снежинкой, уставились на них во все глаза, опустив веревочки, которыми дразнили кошку.

— Ты не имеешь права! — заголосила она, стоило разъяренному брату бросить её на ковер.

— Живо по комнатам! — прикрикнул на детей Андрей Володаровичь и те разлетелись, словно стая испуганный воробьёв.

Снежинка быстро юркнула за кресло, где до прихода хозяина сидела нянюшка, ленно наблюдая за детьми.

— Мы любим друг друга, — не унималась тётушка Алёна.

На лице отца играли желваки. Рыдание сестры распаляли его все больше и больше. Вдруг он одним рывком приблизился к ней и заговорил сквозь зубы, сдерживая горячую ярость:

— Да нас за…

Дальше Надежда не смогла услышать. Нянюшка подхватила её на руки и поспешила в детскую.

После этого вечера отношение тётушки Алёны и некоторых домочадцев ужасно расстроились.

Надежда слышала, как тётушка Варвара говорила сестре, качая головой:

— Какой же грех.

— Ещё твоих моралей мне не хватало, — огрызалась тётушка Алёна.

Надежда никак не могла взять в толк, что же случилось? Вот тётушка Алёна вся такая нарядная, словно редкая бабочка, отправляется на бал, а вот уже рыдает на ковре в холле с подрезанными крыльями. Они сломаны и растоптаны. Вдруг Надежде показалось, что тётушка из молодой прелестной девушки превратилась в удрученную жизнью женщину. И ей так стало её жалко.

— Что с тобой тётушка? — спросила она, найдя ту в очередной раз сидевшую в зелёной гостиной и неотрывно смотрящей в окно.

Тётушка Алёна тяжело вздохнула и ничего не ответила.

— Не выдумывай, — махнул рукой Александр, когда Надежда предложила братьям попросить батюшку выпустить тётушку за ворота, на которые она смотрела дни на пролет, не отрывая глаз. — Батюшка разозлиться и угостит всех розгами.

Остальные покивали, соглашаясь с его словами и только маленькая Верочка была на все согласна, принимая происходящее вокруг неё за игру. Но ни о чем просить батюшку не потребовалось. Тётушка Алена вдруг ожила и расцвела, словно после затяжной зимы наступила желанная весна, хотя за окном ливень сбивал последние листья с деревьев. Но ужасная непогода, что обычно миновала дом Орловых, унесла и этот её порыв.

Надежда думала, что особняк, который она считала нерушимым, падёт, как карточный домик: молнии пронзали чёрные тучи, раскаты грома оглушали, а град, величиной с куриное яйцо, сыпался с неба ломая всё на своем пути.

Как только на небе стали сгущаться тяжелы тёмные клубы, дядюшка Лев повелел всем идти в подвал, куда обычно, кроме него и батюшки никто не спускался. Матушка несла на руках несколько месяцев назад родившегося Константина, нянюшка вела трехгодовалую Верочку, а камердинер Олега, что был на год младше девочки, Александр, как старший брат, держал за руки Надежду и Владимира, тётушка Варвара шептала молитвы, позади шла тётушка Мария, опираясь на руку дядюшки Льва, она со дня на день должна была разрешиться от бремени. Всю процессию замыкали дворовые, по велению хозяйки захватившие только свечи. Отца и тётушки Алёны не было.

Стоило двери закрыться, как грянул гром, и особняк содрогнулся. В подвале, освещаемом несколькими подсвечниками, домашние расселись кто куда, старательно прислушиваясь к происходящему наверху. Но не слышали ничего хорошего. Живые души, укрывшиеся в подвале, полнились непониманием и желанием пережить эту ночь.

Надежда прижималась к коленям матушки. Та пела нежную колыбельную, чтобы успокоить плачущих и напуганных детей. Её голос заглушал звук бьющихся в доме окон и шум бедствия. Надежда впервые была свидетелем такого погодного буйства.

Непогода отступила за несколько минут до рассвета и новый день встретил обитателей Сиреневого Сада солнечными лучами и разрухой: крыша была проломлена, окна перебиты, ковры и мебель испорчены, кустарники в саду поломаны. А также пропала Снежинка. Оказалась, что она ещё днем пыталась поймать рыбу в пруду и утонула. Для маленькой Надежды это стало большим потрясением и матушке пришлось воскресить её, хоть и ненадолго. Дворовые во флигелях не пострадали.

Отец и тётушка Алёна вернулись только к обеду, бледные и промокшие. После этого она вновь заняла свое место у окна, на этот раз в её глазах читалось смирение.

Через много лет, Надежде казалось, что буря, подобная минувшей, разразилась в её душе, когда она поняла, что собственная красота обречена увянуть в этом скрытом от посторонних глаз уголке, как, когда — то увяла красота тётушки Алёны. Когда она провожала братьев сначала в пансионат, затем в университет, то тешила себя надеждами, что и сама минует кованные ворота, когда придет время. Но стоило Фёдору и Ивану сменить поместье в глуши на столичные огни, как желание последовать за ними возобладало над Надеждой.

— Вот глупости, — встрепенулась тётушка Варвара. — Не замужней девушке и в столицу. Вот, — сказала она, сунув ей в руки потрепанный сборник молитв, — усмири свой дух.

— Не буду, — резко ответила Надежда, сбрасывая книгу с колен. — Это даже не наша вера.

Тётушка Варвара потрясенно смотрела на неё.

— Бог покарает тебя, — выдавила она, поднимая сборник с пурпурного ковра, словно он был самым большим сокровищем в её жизни.

— А Вас боги, — непокорно заявила Надежда и была сбита звонкой пощёчиной.

— Как смеешь ты так своевольно отвечать? — холодно спросила Екатерина Бориславовна. — Тебе всегда позволяли слишком много, но возьми во внимание, что почувствовать боль от розги никогда не поздно.

Ослабшие ноги больше не держали девушку, она опустилась обратно в кресло, держась за пульсирующую щеку. Надежда смотрела на матушку влажными глазами, слёзы унижения и обиды одна за другой, словно жемчужинки срывались с его ресниц. Лицо матушки было хмуро и свои обещания она всегда выполняла. Поэтому Надежда покорно приняла из ее рук пяльце, и низко склонив голову, чтобы не было видно мокрых щек, принялась медленно вышивать.

Единственной отдушиной был Олег, что приезжал, когда в университете наступало время каникул. Тогда он и сестры забирались в самый укромный уголок дома, чтобы избежать гнева старших, и Олег пускался в рассказы о блистающей столице, платьях и украшениях невероятной красоты, о блеске приёмов и весёлых танцах. Надежда и Вера, внимательно слушавшие его, лишь мечтательно вздыхали.

К сожалению, каникулы были слишком быстротечными и вскоре Олегу приходилось возвращаться в университет. А сестры вновь оставались под одной крыше с консерваторами и бедной тётушкой Алёной. Но вскоре представился шанс блеснуть. И Надежда, словно ощутила сквозняк в закупоренной комнате.

Фёдор решил жениться, значит быть свадьбе, а если быть свадьбе, то обязательно и танцам. Не зря их всё же учили танцевать. Надежда и Вера попросили Олега прислать из Царь — Града самой добротной и красивой ткани. Тот исполнил их просьбу наилучшим образом. Прислал не только заграничной легкой ткани, кружев, лент, бантов и бусин, но и журнал моды в придачу, чтобы их платья соответствовали столичному стилю.

Вера бережно перелистывала странички, едва касаясь их нежными пальчиками, словно в её руках было настоящее сокровище. Такой счастливой, Надежда Веру ещё не видела. Сестра мерила, кроила, шила с утра до вечера, не чувствуя усталости и с неохотой отвлекаясь на приемы пищи и сон.

Надежду же больше заботили украшения. И она проводила дни за копанием в матушкиной шкатулке, представляя грядущий бал. Девушка была обучена этикету, танцем, а главное умению держать язык за зубами. В свои года она ещё ни разу не была на балу, хотя возраст уже поджимал, и пора было определиться со спутником жизни.

Но видные и не очень женихи старого дворянства получали неизменный отказ. Согласиться на предложение такого — значит запереть себя в подобной Сиреневому Саду клетке. Надежда совершенно не желала прожить жизнь, как тётушка Алёна, чувствуя, как проходят мимо лучшие годы и вянет красота.

Надежде напротив, хотелось ощутить всю прелесть бытия. Она мечтала тонуть в огнях той столицы, про которую тихими вечерами рассказывал сёстрам Олег. Мыслила броситься в пучину салонов, званных вечеров, балов и танцев, от которых кружилась бы голова. Но за окном таяли белые остатки зимы, а ветер колыхал голые ветви с набухшими почками.

Сёстрам казалось, что прошла вечность, прежде, чем они миновали кованные ворота усадьбы, сидя в карете. Все Орловы, кроме Петра и тётушки Варвары, покинули свой дом, чтобы увидеть свадьбу Фёдора. На нежелание Петра ехать, Надежда только зло хмыкнула. Ему были открыты все пути, но он продолжал сидеть в подвале среди склянок и трав.

— Ну и ладно, — бросила она, когда брат заявил о своих намерениях. — Лошадям будет легче везти карету.

Первая половина свадебного дня была откровенно говоря скучной. Надежда не видела никакого смысла в этих странных, чуждых им обрядах. За то вечер… Стоило перешагнуть порог бальной залы в доме Дольских, как Надежда поняла, что работа Веры была проделана не зря.

В новых платьях сёстры выглядели, словно коренные жительницы Царь — Града. Сшитые по последней моде платья придавали им лоска, делая в глазах свободных юношей, желанными партиями. Не прошло и нескольких минут, как приглашения на танец, посыпались со всех сторон. Надежда только и успевала отвечать на каждое, боясь, что желающие вдруг исчезнут и она весь вечер простоит у стены. Неважно, была ли это веселая мазурка или неторопливый падеграс. Надежда готова была наслаждаться любым танцем.

Она чувствовала на себе и восхищенные, и осуждающие, и завистливые взгляды. Но главное, что позволяло ей с удовольствием продолжать развлекаться, это одобрение со стороны старого дворянства. Признаться, ей и самой было немного приятно утереть нос зазнавшимся людишкам из нового дворянства.

Один кавалер сменялся другим, и Надежда стала уставать, когда оркестр заиграл мелодию вальса и вместо очередного юноши с приторной улыбочкой, её не подхватил Олег. Он медленно кружил сестру в танце, немного выбиваясь из общего ритма.

— Уже нашла, что искала? — спросил он, задорно улыбаясь. — Я думаю стоит лучше присмотреться к молодому Кириваткину. И богат, и хорош собой, и понравиться родителям, — Олег скользнул взглядом по сидящему в углу отцу. Отчего то тот был хмур и не сводил глаз с танцующей тетушки Алёны.

— Чтобы вновь оказаться в глуши? — скривила она носик.

— Они ведь живут в Юстинии.

— Только несколько месяцев в году, — хмыкнула Надежда.

— Тут ты права, — согласился Олег, а после скептично заметил. — Тогда остаётся только Багров.

— Ни за что. Он выскочка и крикун.

Кандидатуру Золотарёва они отвергли сразу.

— Более-менее подходящие претенденты на этом закончились, — не слишком удивился Олег.

— Не страшно, если мужчина не будет хорош собой, главное, чтобы был богат и жил в столице. Не подскажешь такого?

— Может и подскажу, — вздохнул Олег, готовясь к выговору от родителей и старших членов семьи. — Возможно тебе подойдет Горячев. Он богат и его некому отговорить от женитьбы на такой взбалмошной особе, как ты…

— Тот самый ювелир? — глаза Надежды вспыхнули алчностью.

— Но признаться, он мне не по душе.

— Почему?

— Слишком тихий, слишком неприметный. Он словно большое белое пятно, глазу не за что зацепиться, — чуть нахмурился Олег. — Ни друзей, ни семьи. Ни пьет, ни курит. Он… странный. Кто знает, что у него на уме? Да к тому же у него сын.

— Богат говоришь? Вряд ли он многого хочет. А ребенок, это ерунда.

— Не спеши с решением. Ещё есть Шилов, то же довольно богатый и видный.

— Это тот в бархатном камзоле?

— Да.

— Нет, — фыркнула Надежда. — Я танцевала с ним и могу сказать, что этот франт довольно приставуч, так и норовил прижаться поближе. Он не подходит. Я уже испытываю к нему отвращение.

Олег вздохнул:

— Поступай, как знаешь.

— Ты ведь меня поддержишь? — спросила Надежда, смотря ему в глаза.

— Всенепременно, — улыбнулся Олег и они раскланялись друг другу. Вальс сменился полькой.

Надежда хорошо осознавала, что попытка у неё была только одна. Вряд ли судьба вновь милостиво подкинула ещё одну возможность. И Надежда сделала ставку на незаметного, как выразился Олег, Сергея Горячего. Он казался ей глиной, из которой можно было слепить всё, что пожелаешь, и Надежда верила, что ей это под силу.

Она была мила и приветлива с ним, напросилась на танец, хлопала ресницами, интересовалось его делами, делала всё, что успела почерпнуть у тётушки Алёны. И уже к концу вечера по его блестящим за тонкой оправой очков глазам и легкому румянцу на щеках, она поняла — его сердце теперь у неё в руках, и она может играться с ним, как Снежинка когда-то с пойманным мышонком.

Когда Орловы возвращались в столичный дом, тётушка Алёна, что ехала с Надеждой в одной карете шепнула ей на ухо:

— Не упусти своего шанца.

— Только не попади впросак, — сказал, услышавший Олег. — Не думаю, что он из тех, кто действует первым.

— А мне этот Горячев понравился, — как бы между делом заметила Вера. — Он скромный и галантный.

Олег скептически приподнял бровь.

— Матушка будет в ярости, — с сожалением сказал Константин. — Она с трудом смерилась с выбором Фёдора.

— Эту бурю можно пережить, — махнула Надежда рукой, почувствовав, как рядом сидящая тётушка Алёна вздрогнула. — Он ведь посвященный.

А следующим утром случилось то, чего Надежда и Вера так долго ждали — дневная столица открыла им свои объятья, пусть и в кампании Олега и Семёна.

— Ох, — вырвалось из груди Надежды, когда та прогуливалась с братьями и сестрой по Золотой Аллее. — Неужели я не сплю?

Экипаж брать не стали, от столичного дома Орловых до Золотой Аллеи было пятнадцать минут неспешной ходьбы. На их радость, погода выдалась солнечной и теплой. Сёстры обошлись легкими накидками и кожаными сапожками.

Стоило им только ступить на мостовую, как они подумали, что попали в блаженные земли. Солнечные лучи играли на витринах, где располагались: украшение, платья, туфельки, ридикюли, румяна, сладости…

— Ах, — восторженно вздохнула Вера. — Наденька, ты только посмотри. Что за чудесные платья в том ателье, а какой на их лифе жемчуг.

Но старшая из сестёр уже ничего не слышала. Все её внимание было приковано к серёжкам в витрине ювелирного. Тончайшие листья и цветы опутывали чистый, словно слеза младенца циркон грушевидной огранки. Она так залюбовалась ими, что не заметила, как к ней подошел молодой человек в невзрачной шинеле.

— Прошу прощения, — тихо обратился он к девушке.

Она подняла на него хмурый взгляд, но стоило ей увидеть нарушителя своего спокойствия, как недовольство сменилось удивлением.

— Ах, это вы! — улыбнулась она Горячеву.

— Сожалею, что прервал Вас, — растянул он бледные губы в мягкой улыбке.

— Ну что Вы, — отмахнулась Надежда. — Пустяки. Я всегда рада достойному… собеседнику.

Легкий румянец покрыл острые скулы Горячева, и он нервно поправил круглые очки.

— Вам нравятся здешние украшения? — нашёлся он, после неловкого молчания.

— Да, — Надежда прошлась жаждущим взглядом по витрине. — Они очень прелестны, не находите?

— Тончайшая работа, — кивнул Горячев. — В моих мастерских трудятся самые лучшие мастера.

— Ваших мастерских? — Надежде сделала удивленное лицо, словно Орловы ни разу не покупали у него украшений.

— Да, — он немного выпрямился. — Это мой магазин. Вам пришлись по нраву эти серьги?

— Да, — кивнула она, предвкушая добычу. — Эти…

— Тогда я дарю их Вам, — он открыл дверь ювелирного магазина, и жестом пригласил её войти.

Надежда мельком обернулась на неподалеку стоящих Олега и Веру. Сестра смотрела на них во все глаза, затаив дыхания, а брат кивнул ей головой в сторону открытой двери. Надежда сделала шаг вперёд.

Как только колокольчик над дверью звякнул, к ним поспешил работник с лихо закрученными усами.

— Сударь, — расплылся он в подобострастной улыбке. — Как поживаете? Ах, вы с дамой.

— Упакуй, вон те серьги с цирконом, — бросил ему Горячев.

— Сей момент, — раскланялся продавец.

Надежда смотрела, как его ловкие пальцы заворачивают украшения, которые скоро станут её собственностью, и понимала — она не прогадала. Горячев был богат, не прихотлив, и точно задарит её драгоценностями.

— Вот, — Горячив передал ей серьги. — Думаю, Вы будете в них великолепны.

— Благодарю, — глаза Надежды блеснули, и она, взмахнув ресницами, произнесла. — Надеюсь Вы как-нибудь заглянете к нам на чай.

И пока он не успел предложить проводить её до дома, Надежда вальяжно удалилась.

— А он щедрый, — хмыкнул Олег, разворачивая чужой подарок.

— Может стоило хотя бы поприветствовать его? — спросила Вера, тоже с интересом смотря на серьги.

— Тогда бы мне пришлось платить, — поморщился Олег. — Стипендии нынче и на самое необходимое редко хватает, а батюшка мне больше денег не высылает.

— Ах, какие красивые, — Надежда не могла налюбоваться на подарок.

— Только скажи матушке, что это мы их купили, — посоветовал Олег.

Надежда покивала и тут же решила надеть обновку. Скромные серьги из серебра были брошены на дно ридикюля, а новые отлично подошли ей и хорошо смотрелись с её нарядом.

— Если он будет дарить мне подобное, хотя бы раз в месяц, я готова за него хоть завтра замуж выйти.

— Ты очень дорогая жена, — присвистнул Олег.

— Конечно, — хмыкнула Надежда. — Я знаю себе цену.

— А где Сёма? — вдруг спросила Вера.

Серьги были позабыты. Троица за озиралась по сторонам. Ребёнка рядом не было. Но не успели сёстры поднять шумиху, как Олег с облегчением вздохнул и сказал:

— Да вот же он где.

Семён стоял у витрины магазина игрушек, прижав нос к толстому стеклу. Там, внутри, среди кукол, мячей, сабель и лошадок, стоял, расправив свои белоснежные паруса, мощный фрегат. Мальчик так им увлёкся, что потерял всякий интерес к происходящему вокруг. Был только фрегат. Фрегат и Семён.

— Может купим его? — спросил Олег, положив руки на плечи мальчика.

— А можно? — с надеждой спросил Семён. — Матушка разрешит?

— Мы просто купим его, и она ничего не сможет поделать, — заверил его Олег. — Ну что? Хочешь получить фрегат достойный только самых великих путешественников?

Семён закивал, пребывая в щенячьем восторге. Дело было решено.

Они гуляли по столице до самого вечера. Обошли всевозможные магазины, паркам, посетили театр, и даже съездили на скачки. А с заходом солнца на улицах зажглись фонари. Они выглядели так, словно кто-то сунул в банку упавшую звезду.

— А что там внутри? — спросил Семён, остановившись у одного из фонарей, освещающих набережную.

— Жир, — ответил Олег.

— Как он там оказался?

— Его наливают фонарщики.

— А кто такие фонарщики?

— Те, кто зажигают фонари.

— Ах, как много вопросов, — вздохнула Вера.

— Вопросы, это хорошо, — Олег одобрительно потрепал Семёна по плечу. — Всегда задавай вопросы. Понял?

Семён энергично закивал.

— Только поменьше в присутствии тётушки Марии, — добавила Надежда.

Вера покивала, подтверждая слова сестры.

— А там?.. Там что? — спросил Семён, приживаясь к перилам. — Давайте сходим туда.

Его лихорадочно блестящий взгляд карих глаз был направлен на другой берег, где сверкали тысячи огней. По эту сторону реки людей почти не осталось, а те, кто проходил по мостовой держали свой путь домой, к горящему камину. Свет в окнах гас, и город становился всё тише и тише. Но там… Все было по-другому, словно вся сила Царь — Града собралась в нём, чтобы насладиться пришедшей ночью.

— Там, — Олег положил руки на плечи Семёна, — пропасть.

Семён удивленно моргнул.

— Ты меня обманываешь. Какая же это пропасть, там ведь люди, и огни, и смех, и…

Хватка на детских плечах усилилась.

— Если перейдём этот мост, то назад дороги не будет, — предупреждающе сказал Олег.

— Почему? — недоумевал Семён.

— Она не отпустит, — выдохнул Олег.

— Кто?

— Бездна.

Мальчик перевёл на Олега непонимающий взгляд.

— Думаю, на сегодня прогулку можно закончить, — по-доброму улыбнулся он Семёну, мягко подталкивая его в направлении столичного дома Орловых.

— А в следующий раз мы туда сходим? — спросил мальчик, оглядываясь на манящие огни.

Олег только хмыкнул.

Следующим утром, когда рассвет толком не успел забрезжить, карета Орловых уже держала курс на загородное имение. Надежда сидела, привалившись к стенке, и через окно, глядела в мутное утро. Мимо проплывали дома, мосты, фонари, словно растворяясь в рассветной дымке. И стало так тоскливо на душе, словно на мгновение дали насладиться желаемым, а затем его отняли.

Если бы ей дозволили решать, то она бы осталась в Царь — Граде ещё на денёк или два, а может быть и дольше…

Шли дни, а от Горячева не было не единой весточки, словно он вовсе не был очарован ею и решил прекратить всякое знакомство.

— Кто бы он ни был, не жди его, — сочувственно сказала тётушка Алёна, заметив, как Надежда в очередной раз неотрывно смотрит на закрытые кованные ворота. — Наденька, он не придёт. Ты лишь тешишься бесплодными надеждами.

— Так было и с Вами, тётушка? — тихо спросила она, всё также наблюдая за воротами, где рядом кроной качали вязы.

Тётушка Алёна поджала губы, и опустила потускневший, от пролитых в юности слез, взгляд. Возможно, Надежда бы и страдала от разбитого сердца, но Горячев был ей дорог также, как красивая ваза, которую ставишь на комод, и забываешь там на несколько лет. И даже, если разобьётся, не страшно, можно купить новую.

Куда больше её волновал ключ к собственной свободе, который был у Сергея Горячева. И если он не хочет отдавать его добровольно, то она сама вырвет его из рук Сергея. Помощником ей в этом деле мог быть только один человек, который частенько уступал женским капризам своих любимых сестёр.

Опасаясь того, что её просьбу к Олегу увидит тётушка Варвара, которая проверяла все письма, выходившие из-под руки молодой женской поросли. Надежду даже посетила мысль, доверить всё ветру, но слов было слишком много, и он бы растерял их по дороге, принеся Олегу, какую — нибудь несуразицу. И тогда она вспомнила, как в детстве они играли в чиновников Тайной Канцелярии и колдунов. Тогда, воображая себя секретной организацией, они писали друг другу записки молоком (подсказка от дядюшки Льва). Буквы проступали на бумаге при нагревании, в чём им помогали камин и свечи.

На одной половине листа она написала чернилами множество пустяков и пожелания хорошего самочувствия, а на другой молоком просьбу немного подтолкнуть Горячева к нужным действиям. Как и ожидалось, перед отправкой письма тётушка Варвара тщательно его прочла.

Ответ от Олега пришел через неделю вместе с южным ветром. Он приподнял край кружевного зонтика, которым Надежда прикрывалась от майского солнца во время прогулки, и прошептал ей на ухо: «Ты лишилась рассудка?».

Тогда Надежда написала ещё одно письмо с более аргументированным содержанием. На этот раз, ответа пришлось ждать дольше. Изнывая от медленно тянущихся минут, она, то перебирала все имеющиеся в доме украшения, то бесцельно бродила по саду и нигде не могла найти себе места.

Но всё это стоило новости о визите Горячева в дом Орловых. Тётушка Варвара испуганно ахнула и грузно упала в кресло, стоило матушке зачитать послание вслух.

— Мужчина, — тяжело выдохнула она.

— Ну, знаешь, Варенька, — усмехнулась тётушка Алёна, наблюдая как сестру обмахивают подоспевшие дворовые. — Возможно, я открою тебе страшную тайну, но наши братья мужчины, и даже наши племянники мужчины.

— Чужой мужчина, — простонала она, держась за сердце.

— Не всех прельщает хоронить себя заживо, — едко заметила тётушка Мария, обмахиваясь веером.

— Ах, несчастные, — тётушка Варвара была готова пустить слезу.

— Так помолитесь за наши души, дорогая Варвара Володаровна, — хмыкнула тётушка Мария.

— Сударыни, — с нажимом произнесла Екатерина Бориславовна, — эти пустые склоки ни к чему. Сейчас нужно подобающе встретить гостя.

— Позвольте, матушка, — вмешался Пётр. — Я тоже считаю подобное недопустимым. Посторонний в нашем доме…

— Ох, у нас так давно не было гостей, — перебил его дядюшка Лев.

— А он плавал на корабле? — нетерпеливо ёрзал на месте Семён.

Тётушка Мария с щелчком закрыла веер, и мальчик затих, вжав голову в плечи. Вера сидела рядом с Надеждой, подбадривающе сжимая её ладонь под складками атласа. Отец шептал на ухо дядюшке Льву указания по приему гостя. За последнее время он сильно побледнел и осунулся, неизвестная болезнь пожирала его изнутри.

Надежда даже не дрогнула, когда тяжелый взгляд матушки пал на неё. Она уже догадалось, кого нужно благодарить за новые хлопоты. Но ликование девушки было слишком велико, чтобы задумываться о предстоящем наказании. Матушка подошла к этому с холодной головой и выбрала то, которое будет мучить Надежду больше всего. Она усадила дочь за вышивку.

Иголка постоянно выскальзывала из девичьих пальцев и больно колола нежную кожу, а нитки путались и сами завязывались в узлы. Надежда приходила в ярость от этого занятия и с радостью была готова согласиться на выслушивания всех претензий Петра и богобоязненных речей тётушки Варвары, лишь бы отложить пяльце в сторону.

Вере было жалко сестру, и она скрашивала муки Надежды, присоединившись к ней за рукоделием. В скором времени Надежда так сильно исколола пальцы, что к приезду Горячева пришлось надеть перчатки из белого кружева, чтобы скрыть ранки. Как и было оповещено, он прибыл в субботу, не взирая на сплошную стену ливня, который шел, не переставая с прошлого вечера. Олега с ним не было.

— Пожалуйста, проходите, — учтиво улыбнулся дядюшка Лев, рассматривая тихого гостя в камзоле из серой парчи. — Признаться, мы Вас уже перестали ждать.

— Из-за дождя дороги размыло, — пояснил Сергей, передавая мокрые треуголку и шинель камергеру. — Моя карета несколько раз увязала в грязи и лошади не могли её тянуть.

— В наших краях, это не редкость, — добродушно сказал дядюшка Лев. — Вы опоздали к завтраку, за то поспели как раз к обеду.

Сергей должным образом поприветствовал дам и господ, и занял свободное кресла рядом с Надеждой, так, что его ботинки едва не касались её подола.

— Признаться, — с улыбкой сказал дядюшка Лев, стоило Петру вызывающе хмыкнуть, — к нам редко заглядывают гости.

— Я очень сожалею, что посмел нарушить ваш покой, — он подал знак камергеру, и тот вручил каждому, приготовленные заранее бархатные мешочки. — Поэтому в качестве моего извинения примите эти скромные подарки.

В мешочке, который достался Надежде, оказался изумрудный браслет. У неё перехватило дыхание. Девушка не могла отвести взгляд от сверкающего даже в столь пасмурный день, украшения. Тогда в городе ей просто понравились серьги, и она приняла их блеск за искусную работу мастера, но теперь Надежде стало понятно, что всё дело в солнечной пыли.

— Ох, — пораженно выдохнула тётушка Алёна, поспешив примерить подаренную брошь. — Какая она тёплая.

Борис Володарович посмотрел на рубиновые запонки и положил их обратно в мешочек.

Дядюшка Лев поощрительно кивнул Сергею.

— Интересные у Вас подарки, — фыркнул Пётр. — Неужели теперь каждый дворянин может позволить себе такую роскошь?

— Мой род не насчитывает и века, поэтому входит в состав нового дворянства, но мы всегда придерживались “старых устоев”.

— Использовать подобные знания для жалкого мухлежа… — скривил губы Пётр.

— Ну — ну… — похлопал его по колену дядюшка Лев. — Не будем ссориться, господа. Ах, вот и обед подоспел. Прошу в столовую.

Когда все уселись за стол, дядюшка Лев продолжил развлекать гостя беседой:

— Непременно искушайте рябчиков в клюквенном соусе. У нашего повара они получаются, ну, очень нежными.

— Благодарю, — ответил Сергей, и распробовав рекомендуемое блюдо удовлетворённо произнес. — Подобного я ещё не пробовал.

Дядюшка Лев всецело взял на себя управления приемом. Он говорил на подъеме чувств, прыгая с одной темы разговора, на другую, чтобы она не успела наскучить гостю, которого интересовали вовсе не беседы, а кроткий образ Надежды. За всё его время пребывания в доме Орловых она говорила только, когда её спрашивали, ела как птичка и держала великолепную осанку. А браслет, над которым Сергей лично трудился несколько месяцев, идеальна сидел на тонком запястье девушки.

— …не правда ли? — послышался ему конец вопроса.

— Конечно, — невпопад ответил мужчина.

Ах, только бы поймать взгляд её голубых, словно небеса глаз.

— Вы заметили? — хитро усмехнулась тётушка Алёна.

После визита Сергея Горячева в ней, как будто, что-то ожило.

— Не увидел бы только слепой, — нахмурился Пётр.

— Очень благочестивый мужчина, — замелила тётушка Варвара. — Я сейчас же помолюсь о том, чтобы он благополучно добрался до дома.

— Дёшево же стоят ваши убеждения, — едко подметила тётушка Мария, пряча усмешку за веером.

— Папа, папа, — дергал его Семён, — можно я уже пойду к фрегату?

— Иди уже, — порывисто махнула веером тётушка Мария, и всего через несколько мгновений шаги мальчика затихли в конце коридора.

— Думаю, — кивнул брату дядюшка Лев, — к этому мужчине стоит присмотреться.

— Все это излишне быстро, — с сомнением сказала Екатерина Бориславовна.

— Но, матушка, — Вера робко взяла родительницу под локоть. — Сударь Горячев ведь тоже не из простых, да и его взгляд, направленный на Наденьку был красноречивей самых пылких речей.

— Он просто околдован, — кивнула тётушка Алёна. — Поверьте, это временно.

— Надежда, — тихо обратился к ней Андрей Володарович, — что ты сама думаешь?

— Я бы хотела узнать его чуть получше, батюшка, — скромно ответила она, всё ещё находясь в своем добродетельном образе.

— Фёдор женился на купчихе, теперь Надя заигрывает с жалким подражателем. Что ждёт нас дальше? Вера пойдет под венец с канцелярской крысой? — негодовал Пётр. — Где ваша честь древнего графского рода?

Матушка взяла его за руку и тихо сказала:

— Мой милый, в этом мире ничего нельзя судить однозначно.

Пётр, что-то не разборчиво забурчал себе под нос и присмирел.

Надежда была готова пуститься с ветром в пляс. Спустя неделю Горячев вновь приехал, да не с пустыми руками. Кулон и правда был искусной работы. Уж в украшениях Надежда разбиралась. Она видела, что Горячев был полностью в её власти. Но слишком уж нерешительно действовал. Вел беседы только с дядюшкой Львом, а к Надежде так ни разу и не обратился, ограничиваясь взглядами. В столице он был гораздо сговорчивее. Ах, как же это было упоительно. Надежда уже чувствовала аромат свободы и не была намерена отступать.

В тот же день она написали Олегу письмо с благодарностями. В этот раз обошлось без молока. Буквы состояли из обычных чернил. Среди восторженной хвальбы было желание как можно скорее увидеть брата. Олег ответил, что приедет в следующем месяце на свадьбу Анастасии Краевской.

Для бедняжки наконец-то нашли мужа — мелкого помещика из глубинки. Да, его лучшие годы уже прошли. За то у него был добродушный нрав и хорошее отношения к будущей жене.

Переживужасное потрясения, Анастасия начала заикаться. Из-за этого Андрею Володаровичу было сложно найти ей супруга. Но такой всё же сыскался. Юность он потратил на благоустройство своего маленького имения и только на вступлении в осень своей жизни, понял, что ему нужна жена. Конечно, надежды на молодую и пригожую не было, поэтому он был рад даже Анастасии, что без заикания не могла вымолвить ни одного слова. И конечно же за дочь графа давали хорошее приданное.

Надежда разве что чуть — чуть завидовала Анастасии. Та уже через месяц покидала Сиреневый Сад и обретала свободу. В то время, как Надежда могла только грезить о той минуте, когда она преступит все запреты. И пусть ей удалось очаровать Горячева, до заветной цели было ещё далеко. С каждым днём девушка ощущала это всё отчетливей. Горячев больше не нанёс ни одного визита и ни ответил ни на одно посланное Надеждой письмо, слова для которых она подбирала самым тщательным образом.

— Ох, Настенька, — всхлипнула тётушка Варвара, утирая влажные глаза кружевным платком. — Ты уже почти замужняя женщина. Вот, послушай, что я тебе скажу. Слушайся мужа и…

— Откуда Вам знать, что и как нужно делать женатой даме? — прервала её тётушка Мария, лениво обмахиваясь веером. Она критично осмотрела свадебное платье. — Вы ведь ни разу не были замужем.

— Я черпаю свои знания из священного писания, — тётушка Варвара благоговейно погладила книгу, лежавшую у неё на коленях.

— Жаль, что Вы не можете подчерпнуть оттуда совесть, — усмехнулась тётушка Мария, наблюдая, как Вера хлопочет вокруг Анастасии, давая швеям распоряжения.

— Поднимите подол ещё немного. Она может на него наступить. Шлейф нужно сделать длиннее, он должен красиво струиться позади. Почему фата такая плотная? Как она увидит куда идти? Переделайте.

— Прошу Вас прекратить, — строго сказала Екатерина Бориславовна, которой уже надоели препирательства снохи и свояченицы.

— Изумительно, изумительно, — ворковала тётушка Алёна, поправляя кудри Анастасии. — Ах, ты так похожа на свою матушку.

Уголки губ Анастасии дрогнули. Она подняла большие серые глаза и робко произнесла:

— Б-б-благ-год-дарю, — заикания портили нежный голос.

Надежда подавила тяжелый вздох. Анастасия представлялась ей голубкой, вот-вот готовой упорхнуть за пределы усадьбы Орловых. Ах, как же Надежде тоже хотелось расправить крылья и взмыть ввысь над черными пиками ворот. Но это было невозможно. Она все продолжала ждать весточку от Горячева. И начала было подумывать обратиться к Олегу с просьбой поиска нового кандидата на роль её мужа.

Какого же было удивления девушки, когда Олег приехал на свадьбу Анастасии, да не один. Казалось, с визита Сергея Горячева прошли года. Пока она его не видела, мужчина заметно похорошел. Пропала бледность и не было больше темных кругов под глазами. Он смотрел на всех живым открытым взглядом. Но по-прежнему был излишне обходителен, и держался на расстоянии.

— Для меня радостно видеть Вас здесь, — мило улыбнулась Надежда.

— Сударь Орлов очень настаивал на моем присутствии, — начал неловко оправдываться Горячев. — Я не смог ему отказать.

Ей очень хотелось, чтобы он пригласил её на танец. Но Горячев всё продолжал стоять в стороне, не внимая её намекам и мелодии вальса.

Когда Олег намеренно проигнорировал все знаки Надежды, она решила действовать более открыто. Отказав очередному кавалеру, Надежда с высоко поднятой головой подошла к Горячеву. Не хватало ещё из-за его нерешительности остаться в этот вечер без танцев.

— Сударь, неправда ли оркестр играет сегодня особо приятно? — девушка кокетливо взмахнула ресницами.

— И правда, — согласился он.

— Вам по душе их мелодии? — Надежда все старалась заглянуть в его глаза, но Горячев старательно отводил взгляд.

Она чувствовала, как жгучий костер раздражения разгорается, где-то внутри. Более нерешительного мужчины в своей жизни она ещё не видела. Как и прежде он казался отстраненным, но пылкий взгляд говорил о большем. А может быть Надежде только показалось?

Она заметила, как Горячеву были безразличны другие дамы и как холодно и с неохотой он отвечал мужчинам, словно каждое его слово дорогого стоило. Разве что Олег мог вытянуть его на некое подобие диалога. Кажется, Надежда начала понимать по какой причине от Горячева сбежала жена.

— А Вам нравятся танцы? — Надежда придвинулась к нему чуть ближе, и не дав Сергею шанца на ответ, продолжила. — Я вот очень люблю.

Горячев задумался, а Надежда уже была готова взвыть от безнадеги, когда мужчина протянул ей свою подрагивающую руку.

— Не соблаговолите ли Вы…

Надежда скрыла ликование за кроткой улыбкой и легко вложила свою руку в чужую, влажную и холодную, старательно делая смущенный вид, словно совсем не ожидала подобного.

Сергей старался уверенно держаться в танце, но выглядел так, словно проглотил кочергу. Надежда чувствовала, как ему было неловко, и эта неловкость передавалась ей, словно она танцевала с гимназистом впервые пришедшем на бал. Будто молитву, она читала в мыслях просьбу, чтобы все отводили от их пары взгляд. Но как на зло Надежда по-прежнему притягивала чужое внимание.

— Вам очень идет этот кулон, — уронил Горячев, стараясь плавно кружить Надежду в танце, что выходило не очень удачно.

Но она была рада и этим неумелым попыткам привлечь её внимание. Всё же он поддался девичьему очарованию. Надежда почувствовала, как легко теперь она может дышать и чуть выше подняла голову.

— Это потому что он является Вашим подарком, — девушка кокетливо взмахнув ресницами.

Горячев слабо улыбнулся.

— Ох, Вы достойны большего, — природная скромность не давала ему в полной мере осознать своих достижений.

— Для меня нет ничего милее на свете, чем украшения, сделанные Вашими руками, — ласково произнесла она, заглядывая в его карии глаза.

И тут Горячев сбился с шага, из-за чего они чуть не столкнулись с рядом вальсирующей парой. Надежда почувствовала, как жар бросился ей в лицо. Сколько людей заметили эту оплошность? Наверняка все недоброжелательницы уже зашептались между собой, прикрывая веерами живо двигающиеся рты. Но что беспокоило Надежду гораздо больше чужого злорадства, так это поведение Горячева. Неужели она смутила его своими резкими действиями?

Но тот вдруг выпрямился и даже казалось повел её в танце более уверенно.

— Я буду самым счастливым человеком под этим небом, если вы будите носить лишь подаренные мной украшения.

Танец закончился, и прежде, чем оркестр заиграл следующую мелодию, Надежда ответила реверансом на поклон Горячева и поспешила скрыться. Веер из пушистых перьев скрыл торжествующую улыбку. Ключ к свободе был почти у неё в кармане.

После этого дня Анастасия покинула дом Орловых, оставив там только своего младшего брата. Но это мало что изменило в их обычном укладе жизни. Горячев же напротив стал часто посещать Сиреневый Сад. В каждый свой визит он преподносил Надежде всё новые и новые подарки, а та с благосклонностью их принимала.

Вскоре он так намозолил глаза всем обитателям усадьбы, что даже Пётр, который выступал против разделения семьи, раздраженно воскликнул:

— Когда же он наконец попросит твоей руки и забудет дорогу в наш дом?!

— Потерпи, — примирительно сказала Надежда, наблюдая, как дворовая вышивает узор из золотой нити на шелковом платке. — Я чувствую, что это разрешиться совсем скоро.

Пётр нахмурился и плотнее сжал губы.

— Ведешь себя как…

— Как кто? — вскинулась Надежда, готовая дать брату отпор.

Но Пётр только порывисто вздохнул и вышел из комнаты так и не договорив.

Как Надежда и предполагала Горячев был в полном восторге от её подарка. Она вручила ему расшитый платок со словами:

— Это малое, чем я могу отплатить за Ваши изумительные дары. Примите, я день и ночь просиживала за пяльцем.

Горячев с таким благоговение принимал платок, словно само божество вложило величайший дар ему в руки.

После этой встречи Надежда окончательно убедилась, что её замысел удался. Ключ от вожделенной свободы был у неё в руках, всё что оставалось, это открыть замок.

— Хорошо ли ты подумала? — спросил Олег.

Мрак комнатки, что находилась в северном флигеле особняка, пыталась рассеять одинокая свеча. За окном плыли облака, забегая на яркий лунный шар.

— Лучше, чем ты думаешь, — ответила Надежда.

— Мне, кажется, ты слишком торопишься, — вздохнул Олег. — Думаю, стоит подождать ещё немного. У него все-таки есть ребенок. Нужен ли тебе подобный груз?

— А что ребенок? Как-то же он жил до этого без матери, и дальше проживет. В его распоряжении множество нянек и прислуги, готовых за рубль утереть ему нос.

— Но этот ребенок главный наследник дела своего отца. Твои дети могут остаться ни с чем.

Надежда рассмеялась, но Олег шикнул, приложив палец к губам, и она закрыла рот руками.

— Если у нас с Горячевым и будут дети, да не приведи Род, — насмешливо произнесла она, — то ни ювелирные мастерские, ни магазины им будут не нужны. Они ничего не стоят против местечка под крылом императора.

Олег фыркнул, заставив сестру нахмуриться.

— Они не будут считаться прямыми наследниками, а значит и всех привилегий им не видать, — вдруг он откинул всю свою насмешливость и серьезно сказал. — По мне уж лучше ювелирная мастерская с мелкими иллюзиями, чем родство с начальниками Тайной Канцелярии.

— Все равно я не собираюсь заводить детей, так к чему этот разговор? — отмахнулась она. — Прекрати уже со мной спорить, и выполни наконец мою просьбу. Разве я многого у тебя прошу?

— Ты достаёшь меня своими просьбами уже целый год, — заворчал Олег. — По-твоему я похож на посыльного? Горячев не самая приятная компания для меня. Да на похоронах веселее, чем за одним столом с ним. Теперь я хорошо понимаю его сбежавшую жену.

— Ох, ну пусть эта просьба будет последней, — благосклонно махнула рукой Надежда.

Олегу не очень-то в это верилось, но цыкнув, он все же сдался.

Ах… Кольцо было просто изумительным. Сиреневые ветви из золота тянулись к сверкающему алмазу. Такой прелести на пальце Надежды было самое место.

— Я согласна, — сказала она не в силах отвести взгляд от дорогого подарка.

А дальше было то, чего Надежда так долго желала. Столица, расцвеченная огнями и её свадебный бал. Этот головокружительный карнавал с цветастыми платьями, вальсом, новыми людьми и местами, отдавался приятной сладостью игристого вина на кончике языка.

Они не стали венчаться, до этого в колокол главного собора ударила молния, и тот раскололся. Церемонию официально отложили.

Надежда почувствовала смутную тревогу, только когда все звуки резко стихли и рассвет она встретила в тиши нового дома. Подобного она не испытывала еще никогда: не заглядывали в окно таинственные туманы, не щебетали птицы, ветер не путался в ветвях вязов и сирени. Только невзрачные первые лучи солнца с трудом пробивались сквозь тучи.

Надежда сидела в своей новой спальне, так и не сменив свадебного платья. Все вокруг казалось слишком громоздким и лишенным красок. Стены давили на неё своей массивностью. Не было рядом знакомых нянюшек и дворовых, не нежилась в солнечных лучах родная душа, с которой можно было разделить все печали и радости. Всё вокруг было незнакомым и чужим.

Впрочем, эти думы не долго занимали её мысли. Вскоре зазвенел колокол, тучи расступились, уступая жаркому светилу, на улицах появились первые прохожие. Надежда почувствовала сковавшие её члены усталость, и ослабив корсет, прилегла на кровать.

Но безмятежный сон тут же был прерван.

— Ох, ну что Вы, что Вы, — бухтела прислуга, своими грубыми руками стаскивая с Надежды помятое платье. — Позвали б меня, я тотчас бы прибежала. Вот же колокольчик, на комоде. Звоните коль надобно. Знаете, какой у меня хороший слух? Я его звон и за несколько верст услышу.

— Поди вон, — простонала Надежда.

Тело было не преподъемным, и она чувствовала себя разбитой. Всё чего Надежда желала, это вновь затеряться среди подушек и одеял.

— Ох, если бы я могла, голубушка, — продолжала тараторить прислуга. — За Вами прибыли.

— Кто? — удивилась Надежда, опуская пальчики в теплую воду для умывания.

Прислуга пожала плечами.

— Сударь назвался Вашим братом.

Эта новость привела Надежду в чувства быстрее любого ведра холодной воды. Она стремительно сбежала по лестнице, рискуя свернуть себе шею. Волосы были все ещё собраны в помятую прическу. Чёрная атласная лента, что должна была опоясывать талию, завязавшись в бант, исчезла в складках бархатного платья, цвета спелой вишни. Надежда сжимала подол с черными кружевами, не заботясь об их целостности. Она не щадила домашних туфель, лишь бы поскорее встретиться с братом.

Родное тепло отпугнуло завладевшую ею тоску.

— За тобой гонятся волки? — хохотнул Олег, обняв сестру. — Что с тобой? Ты только вчера стала замужней женщиной, а уже выглядишь так, словно родила и воспитала тринадцать детей.

— Со мной всё прекрасно, — фыркнула Надежда. — Просто ты пришёл слишком рано.

Олег удивленно посмотрел на неё.

— Но уже почти два часа, — сказал он, демонстрируя сестре циферблат карманных часов.

— Быть не может, — пораженно выдохнула Надежда. Она никогда так поздно не вставала.

— Приведи себя в порядок, — погладил Олег её по плечу. — Выйдем на прогулку.

— Думаю свежий воздух мне не помешает.

Юстиния не просто так считалась районом аристократии, там были и аккуратные дома, и дорогие магазины, и только свежие продукты, а также лощённые лица и дорогие костюмы. Все эти образы мелькали в окне кареты и Надежда ловила их взглядом, стараясь рассмотреть, как можно подробнее.

Для неё мир, словно резко расширился, выйдя за кованные ворота. Дышать вдруг стало легче, как будто грудь теперь могла вместить больше воздуха, чем раньше. Но отчего-то на душе стало тоскливее.

Вдруг Надежда почувствовала себя маленькой девочкой, исследующий Сиреневый Сад в поисках сокровищ, о которых ей по секрету шепнул Саша.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Олег.

— Намного лучше, — ответила Надежда, вяло обмахиваясь веером.

— Вскоре ты привыкнешь, — успокаивающе заверил её брат.

— Спасибо, что приехал, — губы Надежды тронула слабая, но благодарная улыбка.

— Я подумал, что тебе будет сложно на новом месте.

— Но я сама этого желала, — Надежда гордо расправила плечи. — Теперь я свободна и могу распоряжаться своей жизнью, как сама того пожелаю.

— Если сильно заскучаешь, то всегда можешь послать за мной или нанести визит в Сиреневый Сад.

— Еще чего, — фыркнула Надежда, — чтобы смотреть как Петр корчит свои рожи? Избавь меня от этого.

— Он просто переживает, — хохотнул Олег.

— Я бы сказала чересчур, — хмыкнула Надежда. — Словно сидит на пороховой бочке, которая может взорваться в любое мгновение.

— Но ведь он и правда сидит на пороховой бочке, — вздохнул Олег. — И он, и мы, и все старое дворянство.

— Я предпочитаю танцевать кадриль на своей бочке.

Брат рассмеялся.

— Ты права. Пока есть время, стоит повеселиться.

Экипаж замедлил ход и вскоре остановился перед входом в парк.

— Добро пожаловать в Березовую Рощу. В пристанище науки и культуры, — елейным голосом запел Олег, помогая Надежде выбраться из экипажа.

Стоило её каблучкам коснуться земли, как ветер проказник стал играться свободными от шпилек локонами и серьгами с искристыми рубинами. Надежда глубоко вздохнула, чувствуя, как силы потихоньку возвращаются к ней. Олег дал вознице отмашку и предложил сестре свой локоть. Она приняла его, и они вместе ступили под нежные кроны берёз.

— Нравится?

Они шли по тропинке, наступая на живой ковер из движущихся теней.

— В той стороне дом, где живёт Ваня, но я так и не смог встретить его утром. Видимо понёс свои картины в художественный салон, — рассказывал Олег. — А если пройти парк до самого конца, то выйдем прямо к Императорской Академии Наук. Величественные здания. Там заседают лучшие умы Империи.

— Это та, в которую звали Петра? — спросила Надежда.

— Да. Только дурак мог отказаться от такой возможности.

— У него своя, подвальная Академия Наук, — насмешливо фыркнула Надежда. — А там что?

В просвете между полосатых стволов виднелось белое здание с филинами, будто бы случайно присевшими на балюстраду.

— Ничего особенного. Там собирается кучка чудаков, и некоторые, — Олег склонился к уху сестры, — в шаге от виселицы.

— Они действительно?..

— Нет, — хохотнул Олег. — Всего лишь глупые люди, возомнившие себя невесть кем. Не думай слишком много на их счет, — Олег нагнулся и сорвал одну из ромашек, растущих у края дороги. — Вот, лучше полюбуйся на неё.

Надежда улыбнулась, бережно принимая цветок.

— И скольких же девушек ты водил сюда на прогулки?

— Не поверишь — ты первая.

— К чему такая честь? — расплылась в довольной улыбке Надежда.

— Ты единственная женщина во всей столице, которая не желает мне небесной кары.

Надежда рассмеялась, прикрывшись веером.

— Вот представь: я гуляю, размышляю, наслаждаюсь тишиной, и тут меня награждает пощечиной, какая — нибудь красивая сударыня, — Надежда вновь рассмеялась. — Не успеваю я даже вспомнить её имени, как мне вновь наносят удар. И так каждые пять шагов. Как тогда, спрашивается, дожить до конца прогулки?

Надежда с трудом перевела дух.

— Неужели действительно каждые пять шагов?

— А ты сомневаешься во мне?

— Ничуть. Просто удивлена, что не каждые три.

— Я, конечно, тот еще прохвост, — оскорбился Олег, — но честь все же знаю. Ах, время обеда, — сказал он, сверившись с карманными часами. — Предлагаю пойти ко мне. Недавно я нанял нового повара, у него золотые руки.

Стоило Надежде перешагнуть порог своего нового дома, как Сергей вихрем налетел на неё.

— Как же я рад, что Вы вернулись, — облегченно выдохнул он.

Надежда скривилась, но не оттолкнула мужа.

— Почему Вы никого не оповестила о своем уходе? Глаша сказала, что к тебе приходил мужчина. Кто он? Что ему было нужно? С ним ты ушла?

С губ Надежды сорвался тяжелый вздох. Она видела супруга впервые за день, но уже от него устала.

— Ко мне заходил Олег и мы немного прогулялись.

По глазам Сергея она видела, что мужчина хочет продолжить свой расспрос.

— Ох, я так устала, — вздохнула Надежда. — Позволь мне отдохнуть до ужина.

— Конечно, — отступил Сергей, придерживая её за руку, пока они поднимались по лестнице на второй этаж. — Стоит послать за лекарем?

— Не нужно. Я немного полежу и станет легче.

На этом Надежда от него и ускользнула.

Откровенно говоря, ей совершенно не нравился этот дом. Пусть он и находился в богатом районе, но внутри было немного пустынно. Видимо, прошлая хозяйка им совершенно не занималась.

Надежда, подсмотрев кое — что в салонах, которые она теперь часто посещала, заказала новые шторы, ковры и мебель. Велела избавиться от деревянных подсвечников и закупить бронзовые. Проследила за тем, чтобы большую хрустальную люстру в фойе, а также всю посуду (особенно серебро) начистили до блеска. Она, словно стряхнула пыль с залежавшейся шкатулки, вернув ей былую красоту.

Но была одна деталь, которая настораживала и зачастую занимала все мысли Надежды, затмевая обустройство дома, наряд для очередного визита или Горячева, что ходил за ней по пятам, словно привязанный. Это было отсутствие одной маленькой детали, которая должна была превозноситься её мужем на первое место.

Вот уже месяц, как она была в браке и жила в этом доме, но ещё ни разу не услышала шагов маленьких ножек или детского смеха, словно сын Сергея существовал только на словах. Может быть он уехал к бабушке? Но родители Сергея уже покинули этот мир, а родители жены с трудом, но все же иммигрировали в другую страну. А что если мальчик болен и ему нужен покой? Или Сергей чего-то стесняется?

Вскоре ей надоело гадать. Хоть Надежда и желала провести этот вечер в салоне княгини Рябцовой, но именно сегодня приезжала графиня Антонина Борисовна Яковенко и Надежда не желала показывать ей ревнивого мужа. Как — нибудь потом, но не сейчас. Поэтому в этот вечер, когда супруги заняли кресла у камина, любопытство вырвалось наружу.

— Сергей, где твой сын?

Заданный супругой вопрос привел его в замешательство.

— Но разве он не будет досаждать тебе?

— Почему ты так решил? — спросила она, и перешла в наступление. — Если мне нравятся дорогие украшения и светская жизнь, то меня можно назвать легкомысленной?

— Нет, — стал оправдываться Сергей. — Конечно нет. Ты самая лучшая из женщин, что я встречал.

— Так почему ты прячешь от меня своего сына?

— Он немного шаловлив, — чуть помедлив ответил Сергей.

— У меня десять братьев, — заметила Надежда. — Я прекрасно знаю, как обращаться с мальчишками.

— Ну, раз таково твое желание… — сдался Сергей.

Встреча Максимилиана и Надежды произошла следующим вечером, который она планировала провести в театральной ложе по приглашению молодых Стриговых. В последней момент пришлось от этого отказаться, сославшись на внезапную слабость. Возможно, Сергей надеялся, что супруга не оставляющая такие мероприятия без внимания, примет приглашение супружеской четы, а позже он к ней присоединится. Но всё обернулось по-другому, и взору Надежды предстал мальчик десяти лет от роду в шерстяном костюмчике и начищенных до блеска туфлях.

Видимо, вьющиеся каштановые волосы достались ему от сбежавшей матери, а цепкий взгляд голубых глаз от отца. По-детски пухленькие щёчки мальчика, напоминали Надежде братьев, когда самой желанной забавой для них было купание в садовом пруду.

— Вы моя новая матушка? — спросил мальчик, хлопая пушистыми ресницами.

— Максимилиан, — одёрнул его Сергей и Надежда ни могла не заметить, как на лице мужа мелькнула тень раздражения, которая появлялась там всякий раз, стоило кому-либо упомянуть его прошлую жену.

— Не думаю, — она присела, чтобы оказаться с ребёнком на одном уровне. — Но я постараюсь сделать так, чтобы ты об этом больше не задумывался.

Она протянула Максимилиану руку, и тот недолго думая ухватился за неё своей теплой маленькой ладошкой. Он задорно улыбнулся, показывая, что готов ей довериться. Это стало началом их крепкой дружбы.

Максимилиан оказался любознательным и подвижным мальчиком, сердце которого пленяли сказки о бравых генералах. Он мечтал, когда — нибудь уподобиться им, также смело идти в бой и побеждать. Но больше всего ему хотелось материнской любви.

— Я так долго ждал Вас, — тихо шепнул он Надежде, уже лежа под одеялом в ночной рубашке. — Вы теперь никуда не исчезнете?

— Конечно нет, — сказала Надежда, чувствуя, как эти слова наполняют ребёнка слабой уверенностью.

Пожалуй, Максимилиан стал для Надежды некой отдушиной. Она баловала его сладостями, игрушками, одеждой. Не внимая причитаниям нянюшек, сама читала ему сказки на ночь, и даже брала его несколько раз на не слишком утомительные приемы.

Оханье и аханье благородных сударынь ласкали ей слух.

— Какой прелестный ребёнок, — умилялась дама в возрасте. — Нравится тебе новая матушка?

И хоть её вопрос являлся весьма нетактичным, Надежда промолчала, решив не разводить скандал из-за чужой недальновидности. Удача, что этого не слышал Сергей, который бывало уходил в сумерках и возвращался только рано утром. Иначе, весь вечер был бы испорчен.

Максимилиан же по детской своей непосредственности ответил:

— Надежда Андреевна самая лучшая. Она купила мне леденец, а ещё деревянную лошадку с красной уздечкой, и она…

— Ну, будет тебе, — сказала Надежда с напускной скромностью.

Теперь ей будут восхищаться ещё больше, пусть и до тех пор, пока не перешагнут порог собственного дома.

— Как прекрасно она ладит с мальчиком.

— Она действительно стала для него настоящей матерью.

— А как он её любит!

— Горячеву повезло с женой. Не только красива, но и добра.

— Посмотрите, как благородно она держит себя. Вот, что значит старое воспитание.

Надежда была не в силах сдержать самодовольства. Хвала и одобрение сыпались на неё, словно из рога изобилия. Каждый хотел видеть женщину в своем доме и услышать её мнения по поводу самой нашумевшей в обществе темы. Конечно же политической.

— Вы слышали, в Ромарии вспыхнул настоящий бунт, — остальное говорили исключительно шепотом. — Эти колдуны не желают подчиняться короне и хотят создать своё независимое государство.

— Подумать только. Неслыханная дерзость. Как хорошо, что у нас подобного никогда не случится.

Надежда натянуто улыбалась и со всем соглашалась, тая под вежливыми фразами гнев и раздражение.

Если бы и было подобное государство, рассуждала Надежда, то Империя в одно мгновение осталась бы без старого дворянства и военной мощи. Посвященные смогли бы ощутить свободу во всей её полноте. Но увы. Это было лишь утопией.

Надежда только желала, чтобы эти разговоры про бунт колдунов в Ромарии поскорее стихли. Уж лучше пусть снова болтают о её неудавшемся венчании и пугают бесполезными приметами. Это было настолько ей не приятно, что она даже пару раз согласилась на предложения Сергея остаться дома, однако подкрепленные новым платьем и браслетом из бирюзы.

— В такие моменты я чувствую, что ты действительно меня ценишь, — умасливала мужа Надежда, стоило очередному подарку попасть ей в руки.

От подобных слов Сергей расцветал и чувствовал себя нужным. Это доставляло удовольствие им обоим.

— И как ты его только терпишь? — спрашивал Олег. — Он смотрит на меня так, словно готов вызвать на дуэль.

Олегу и Надежде посчастливилось встретиться в одном из салонов. Брату жены Сергей отказать не мог и впервые за прошедший год Надежда действительно наслаждалась танцем, не опасаясь, что муж может закатить сцену.

— Он уже предпринимал попытку. Всё удалось замять. Тот бедолага даже не понял в чём провинился.

— До чего же низкий человек, — поморщился Олег.

— Каждый остаётся при своем.

— Это, конечно, хорошо, но всё же будь с ним внимательней.

— Не будем много говорить о нём, — отмахнулась Надежда, стараясь избегать пристального взгляда мужа. — Расскажи лучше, как там дома. Вера всё пишет мне о своей большой любви, — на этих словах она усмехнулась, — и ничего важного.

— Я только успеваю возить ей кружева и шелка.

— Ох, прошу тебя, — раздраженно выдохнула Надежда.

Олег беззвучно рассмеялся.

— Ну, а что ты хочешь узнать? — вдруг всё юношеское озорство пропало, являя немного усталого мужчину. — Пётр одичал ещё больше. Отец с каждым днём слабеет всё сильнее и сильнее. Тётушка Варвара неустанно молится о его здоровье. Да, и матушку в последнее время часто одолевает недомогание. Сёмен все грезит о море и кораблях. И только Вера предвкушает свадьбу, и то с оглядкой на покой отца.

— Неужели батюшке ничем нельзя помочь? — нахмурилась Надежда. — А как же Золотаревы?

— Они уже навещали его, — вздохнул Олег, словно болен был он сам. — Но так и не смогли понять причину его недуга. Оставили трав и оберегов, но всё бес толку.

— На что они тогда вообще годны? — фыркнула Надежда.

Олег вновь тяжело вздохнул.

— Надя, они не всесильны. Мы ведь тоже ничем не можем помочь. Силы на, которые мы опирались столько лет вдруг оказались бесполезны. Так что не умаляй их трудов.

Надежда хмыкнула, оставаясь при своем мнении. Олег покачал головой. Упрямству сестры можно было только позавидовать.

Дождь глухо стучал в окно, придавая атмосфере в детской ещё больше уюта. Надежда чувствовала, как Максимилиан прижимается к её боку.

Тёплое пламя свечей лишь немного разгоняло пришедших с закатом солнца теней. Надежда смотрела в щёлку между тяжелых портьер, где было видно, как ветер гнёт деревья, пока её рука мягко гладила мальчика по спине. Непогода напоминала ей о том, как в детстве она с домашними пряталась в подвале, в то время, как над их головами бушевала стихия. Тогда, мамин нежный голос напевал колыбельную, заходящемуся в плаче Андрею.

Полумрак детской выцепил из памяти давно похороненные там силуэты вечеров, когда она, будучи малышкой засыпала под звук мужских голосов, которые спорили, смеялись, шёпотом решали важные вопросы. С тех пор от графа Краевского и герцога Горнилова остались только расплывчатые образы.

Вот из чего состоит наша жизнь, думала Надежда, что мы сделали, что оставим после себя. Я ничего не хочу оставлять, хочу забрать всю жизнь себе. Испить эту чашу игристого вина до последней капли и ни о чем не сожалеть.

Надежда опустила взгляд на уснувшего Максимилиана. Поступлю также, как князь Горнилов, решилось ей, останусь искоркой в чужом прошлом, яркой и блестящей. Надежде больше нечего было желать, у неё имелось всё что нужно: дом в Юстинии, приличный капитал, боготворящий её супруг, прелестный пасынок, и сплоченная семья. Она была уверена, что проживет отведенное ей время в своё удовольствие.

Следующим утром о минувшей непогоде напоминали только лужи на мостовой, в которых отражался пламенный шар. День обещал быть на редкость солнечным и хорошим. Подаренное мужем колье из грушевидных алмазов только подтвердило это.

— Давно ты мне ничего не дарил, — вместо благодарности вырвалось у Надежды. — Как же вовремя, мне как раз доставили то платье из пурпурного атласа. Это ожерелье прекрасно подойдет к нему.

— Ты можешь надеть их в эти выходные на день рождения герцогини Курасовой.

— Дважды надеть одно и тоже платье? — изумилась Надежда.

— Почему дважды одно и тоже? — спросил Сергей. — Разве ты куда — то собираешься?

— Сегодня вечером я обещала быть в салоне княгини Рябцовой, — ответила она, перебирая ожерелье между пальцами.

Слова возражения почти сорвались с губ Сергея, но в последний момент он сомкнул их в тонкую линию.

С нарядом Надежда не прогадала. Колье и платье были, словно созданы друг для друга.

— Как же супруг любит Вас, — заметила княгиня Рябцова, и Надежда не без удовольствия приметила завистливые искорки в глубине её тусклых глаз. — Ну, просто не перестает Вас баловать.

— Да, — гордо согласилась Надежда. — Он у меня из тех мужчин, которые готовы бросить к ногам любимой женщины весь мир.

Аханья и оханья пронеслись над женским кругом, собравшимся в желтой гостиной дома Рябцовых.

— А Вы слышали? — вдруг начала баронесса, невольно заставив Надежду напрячься. — Говорят, что Ион Пунцов и Тимофей Белов хотят стреляться.

Дородная дама, имя которой Надежда уже успела забыть, презрительно хмыкнула:

— Милочка, они уже давно совершили задуманное. Ещё в прошлый понедельник.

Надежда выдохнула. Она и сама не заметила, как задержала дыхания. На её радость тема о колдунах в Ромарии забылась окончательно.

— Ах, бедная княгиня Белова, — жалостливо вздохнула Елизавета Нагаева. — Тимофей был её единственным сыном. Говорят, он умер прямо на руках матери.

Надежда покачала головой, словно это и впрямь её волновало:

— В чем же причина?

— Любовь, — презрительно хмыкнула дородная дама.

— Все по молодости совершают глупости из — за любви, — мягко сказала княгиня, устремив взгляд в никуда, словно вспомнила, что-то из своей далекой юности. — А ведь мой внук учился с ними.

— Вот так маленькая глупость, — нахмурилась дородная дама. — Это глупость стоила жизни двум молодым юношам.

— А ведь их почти помирили, — заметила сударыня с изумрудной подвеской.

— Кто же вмешался в их спор? — спросила сударыня Нагаева.

Воцарилась тишина, по-видимому все были в неведении и сами хотели бы вызнать.

— Кто бы это ни был, у этого человека гнилая душа, — заметила Надежда, которая с ужасом могла представить чувства матери, потерявшей своего единственного ребенка.

На этом разговор о любовной дуэли прекратился. И с чувством выполненного долга сударыни перешли к обсуждению нового веяния в моде — открытых плечах, и обрушенном мосте через Широкий канал.

Посреди ночи Надежду разбудило чувство тревоги. В комнате стояла тишина, в камине тлели угли, отдавая последние крупицы жара. За окном тучи набегали на убывающую луну.

Она потянулась за фамильными часами, которые всегда имела под рукой. На ощупь они были теплыми, словно в них хранилась искорка. Спросонья Надежда не обратила бы на это внимание, если бы не свет фонаря, который проникал в спальню через щель между портьерами. Он падал аккурат на строчку под крышкой часов, которую предыдущим вечером Надежда не наблюдала.

От написанного там, у Надежды закружилась голова. И если бы не проснувшийся по нужде камердинер, то уже будущим утром она была бы в родовом поместье.

Уход батюшки был одновременно и ожидаем и внезапен. По крайней мере не сейчас. Не так скоро.

— Что с тобой? — спросил Сергей, когда заметил, что за завтраком Надежда не притронулась к еде. — Стоит ли послать за лекарем?

— Не нужно, — ответила Надежда. — У меня болит не тело, а душа.

И она поведала ему о своем горе.

Сергей тяжело вздохнул и опустил нож, которым размазывал масло по ломтю хлеба.

— Возможно мы сможем выехать во второй половине дня, — сказал он задумчиво.

— Я поеду одна, — непреклонно заявила Надежда, и чтобы избежать дальнейших споров со стороны супруга, добавила. — А ты сможешь разобраться с работой, и позже присоединиться.

Говоря это, она прекрасно понимала, что муж всё же останется в столице, и он возможно тоже это понимал.

Спустя полтора года жизни в Царь — Граде Надежда впервые возвращалась в отчий дом. Карета ехала по знакомой с детства дороге, а сердце одновременно сладко щемило от предвкушения встречи с родными, и разрывало от чувства утраты.

На пороге особняка Надежду встретила тяжелая скорбь и потерянный Владимир.

— Я рад тебя видеть, — сказал он, и улыбка облегчения коснулась его губ, словно стойкий дух сестры послужил ему опорой.

Надежда молча обняла брата.

Следующим днём съехались представители всех семей старого дворянства. Каждый из них хотел выразить благодарность человеку, что много лет спасал их от виселицы.

Семейное кладбище в глубине Сиреневого Сада посещали только по особым случаям. В остальное время тишина властвовала над этим местом. Но сегодня ее нарушили звуки скорби: плачь, прощальные слова, и псалмы, которые Захар Яковенко читал на древнем языке.

Надежда покрепче сжала руку матушки, но та была настолько поглощена своим горем, что весь мир стал ей безразличен. Когда Надежда и Вера подвели матушку попрощаться с батюшкой, могила показалась женщине ужасно глубокой, будто земля разверзлась, являя пропасть небытия, из которой уже было не выбраться.

И только в это мгновение к Надежде пришло осознание, что отец покинул их навсегда и больше не вернётся. Горячие слезы обожгли её холодные щеки, и Надежда прикрыла глаза, чтобы голова не так сильно кружилась. Ужасающий плач матушки, всхлипы Веры и других родственников, тягучие псалмы, всё слилось воедино.

— Да отворятся пред тобой небесные врата, — прошептала она прежде, чем брошенный ею ком земли коснулся крышки гроба.

Стоило гостям разъехаться, как Надежда велела осветить желтую гостиную, и подать вина и легких закусок.

— Ловко ты, — усмехнулся Олег, разливая вино по бокалам.

— Я уже привыкла управлять домом, — Надежда благодарно кивнула Константину, принимая наполненный бокал.

— Владимира не будет? — спросил Алексей, хлопнув дверью.

— Будь тише, — попросила Вера, приложив указательный палец к губам. — Он сказал, что не придёт.

Алексей хмыкнул и занял кресло, обтянутое шелком горчичного цвета.

— Что же, — обречённо выдохнул Олег, когда все собравшиеся держали в руках по бокалу вина. — Давайте же навсегда простимся с человеком, который любил нас больше жизни и все совершенные им злые или добрые поступки найдут с нашей стороны только понимания. Мы все поймём и простим. Так помянем же батюшку…

— Кхм, — ненавязчиво кашлянул Алексей.

— …и дядюшку. Да откроются пред ним небесные врата, — Олег отсалютовал бокалом, и опрокинул его одним махом.

Его последняя фраза ещё раз облетела гостиную, звуча в устах братьев и сестер, и бокалы начали пустеть.

К тому моменту как добрая часть вина и закусок уже исчезла, Вера уронила несколько слезинок в такой же чёрный, как и ночь за окном платок. Надежда сжала руку сестры в знак поддержки, а Константин погладил ее по спине.

Олег опустился в свободное кресло и вновь пригубил вина, положив на язык засахаренную дольку яблока.

— Кто — нибудь видел Сашу? — вдруг спроси Алексей.

— Владимир сказал, что его срочно вызвали по службе, — ответил Олег.

— Слишком уж срочно, — обиженно всхлипнула Вера. Вино делало её черезчур разговорчивой. — Он выслушал последнюю волю батюшки, и взяв коня ускакал в ночь, не слушая мольбы матушки.

Братья и Надежда переглянулись.

— Возможно он дал ему какие — либо важные указания, — предположил Константин.

Вера хмыкнула.

— Все наверняка так и было, — кивнула Надежда. — Ты же знаешь Сашу, из него без раскаленных до бела щипцов и слова не вытянешь.

— Не мог же он сбежать, — фыркнул Алексей.

— Не держи на него обиду, — попросил Веру Олег. — Я уверен, как только Саша вернётся из столицы, то сразу же отдаст батюшке все почести.

— Тогда уж и матушке придется их отдавать, — всхлипнула Вера.

— Что ты такое говоришь? — нахмурилась Надежда.

— Я чувствую, — ещё больше разрыдалась Вера, пряча глаза в шёлковый платок. — Она так любила батюшку. Она без него не сможет.

— Не наговаривай, — строго сказал Олег.

— Да разве ж я наговариваю? — заспорила Вера, утирая слезы. — Разве вы не видите, как она слаба?

— Вера, — мягко сказал Константин, взяв сестру за руку. — Нам всем сейчас горько и тяжело, но давай оставим плохие мысли. Они нагоняют ещё большую тоску.

Вера только всхлипнула и больше этой темы не касались.

К несчастью, следующим утром стало понятно, что матушка и вправду не проживет и нескольких дней. Стоя у её изголовья вместе с остальными домочадцами, Надежда старалась в точности запомнить все данные ею наставления. А уже к вечеру, женщины, которая подарила ей жизнь и кусочек собственного сердца в придачу, не стало.

Она покинула своих детей тихо, ни о чем не сожалея. Провожая матушку в последний путь, Надежда чувствовала себя ещё более опустошенной, и только крепкая рука Олега, за которую она цеплялась была ей поддержкой.

Ласковый ветерок утешающе гладил её по лицу. Она ощущала, словно раскалывается на части. Ей представилось, как трудно будет заставить губы растянуться в улыбке, чтобы сохранить лицо на многочисленных светских мероприятиях. И она решила некоторое время их не посещать. Чему же тогда она посвятит свободное время?

День она будет проводить с Максимилианом. Они вместе будут гулять по парку, сыграют в прятки или в сражение, после обеда попросят повара приготовить сладкий пирог и сядут пить чай. Потом Надежда отдаст несколько поручений по дому и сядет учить Максимилиана игре на пианино. А вечером из мастерской вернётся Сергей, и вместе поужинав, супруги устроятся у очага, если не выдастся случай, когда он ускользнет в ночь. Муж будет рассказывать, как прошёл его день и что нового появилось в его магазинах, намекая на украшения, которые могли бы достаться ей, почаще оставайся она дома. А Надежда, будет вспоминать картину, висящую в её покоях над комодом. Рука Ивана на века запечатлела для сестры родной дом.

Или сразу после ужина Сергей мог спуститься в свою мастерскую в подвале, а Максимилиану сказки на ночь вместо нянюшки читала бы Надежда. И только после этого она бы открыла окно в своей комнате и села перед ним, водя гребешком по волосам сверху вниз, пока не замёрзнет. Шум ветра в голых кронах деревьев и перешёптывание звезд лились бы ей в уши, убаюкивая и напоминая о тиши Сиреневого Сада.

Нет, решила она, уж лучше остаться дома, сославшись на помощь после тяжелых потрясений. Письмо мужу она отправила вместе с Федором. Ей было совершенно все равно, что подумает Сергей. Он прожил без жены пять лет. Проживет ещё неделю или две, а дальше Надежда решит.

Что — то нехорошее кольнуло её, когда через несколько дней после похорон матушки, Владимира вызвали в столицу. И только тогда она поняла, что слишком ушла в себя. Надежда дни напролет перебирала украшения, которые остались после матушки, но ни одного так и не забрала себе. Она неизменно складывала всё обратно в шкатулку, которая занимала своё привычное место на туалетном столике в комнате почившей хозяйки.

А ещё разговоры. Много самых разных разговоров. Сестры устраивались в беседке с ромашковым чаем, конечно, же, не забывая про шали и шляпки. Была только середина мая, и за день воздух не успевал прогреваться должным образом. Они не затрагивали в своих обсуждениях Александра, каждая из них переносила его побег по-своему. Вот Надежда сначала была поражена таким неожиданным развитием событий, а затем ужасно разозлилась на старшего брата. Это же надо быть настолько бессердечным, чтобы покинуть семью в столь трудные времена!

Место, которое Надежда раньше считала ужасно скучным теперь служило ей надежным укрытием. Она прекрасно понимала, что ей все равно придется вернуться в Царь — Град, и настойчивые письма Сергея служили этому раздражающим напоминанием. Одно из писем и вовсе было от Максимилиана, конечно, написанное рукой нянюшки. Сначала Надежда обрадовалась, а затем воспылала гневом и испытала отвращение в отношении мужа. Да как он только смеет манипулировать ей с помощью ребенка? Тем более даже не её собственного. Гнев Надежды не усмирили даже присланные следом подарки.

И она решила ещё немного задержаться в родовом поместье, подождать пока восстановятся нервы. Пусть она и понимала, что в столице её супруг причиняет Владимиру неудобство своей докучливостью, но ехать никуда не собиралась. В конце августа старший брат привёз домой Ивана. Бледного и мучимого бронхитом.

А буквально на следующее утро в их двери постучалось новое горе и пришлось хоронить сначала Владимира, а следом Фёдора. Горькое чувство потери и гнев на виновников разрывала ей душу на части, а страшные предположения тётушки Антонины только злили ещё больше. Во всем мире не найдется человека, который бы рискнул проклясть Орловых.

— Проклятие? — побледнела Клара, и многие испугались, что она вот — вот лишится чувств.

— Не слушай, — попытался успокоить невестку Олег. — Тётушка просто наслушаласьисторий о злых колдунах, не стоит расценивать её слова всерьез.

Антонина Бориславовна поняла, что сболтнула лишнего и прикрыла рот рукой.

— Это сделали люди, — твёрдо сказал Алексей, и угрожающе добавил. — И мы их найдем.

Послышались глухие раскаты грома.

Немного успокоившись, Надежда сказала:

— Нечего тут оставаться. Пойдем к Любочке, — и подхватив Клару под руку, она повела её вверх по лестнице.

— Как же вы с ними поступите? — услышала Надежда шёпот Дария Кириваткина, обращенный к Олегу, но нужно было идти дальше и остального она не разобрала.

Надежда не вышла проводить гостей, Вера и Олег сами должны были с этим справиться. Она пыталась всячески отвлечь Клару от плохих мыслей и не спускала Любочку с рук, хотя у самой в груди зияла черная дыра. За короткий срок Надежда успела лишиться родителей и двух братьев.

Она наблюдала, как Любочка пытается попробовать её руку в минетке из черного кружева на вкус, и не могла найти себе места, хоть внешне старалась оставаться спокойной. Вот почему не стоит сочетать себя узами брака с непосвященными. И что же теперь с ними делать? Куда девать? Как позаботиться?

В дверь робко постучались, и в комнату заглянула Вера.

— Надя, — позвала она и сестра всё поняла.

Гости покинули дом и на сегодня осталось решить самый сложный вопрос. Она передала, так и не обслюнявившую её руку, Любочку Кларе, которая не переставала тихо плакать и вышла.

Всё семейство уже собралось в зеленой гостиной. Круг скорбных и усталых лиц. Она отлично вошла в него. Пути было только два, но сделать выбор от этого было ещё сложнее.

— Давайте просто оставим её здесь, — жалостливо сказал дядюшка Лев, словно речь было о бродячем животном. — Не возвращаться же ей в родительский дом. Что о нас скажут люди?

— Это конечно верно, верно… — покивала головой тётушка Варвара. — Она божье дитя, но всё же… Только Бог знает до чего она может нас довести.

— Вы предлагаете выгнать девочку на улицу? — поразилась тётушка Алёна. — Или ославить имя Орловых на всю Империю? Фёдор уже ввёл её в нашу семью.

— Конечно нет, — начала открещиваться тётушка Варвара.

— Я против нахождения в нашем доме непосвященной купчихи, — резко высказался Пётр. — Она нарушит весь наш уклад. Оставим только ребёнка.

— Что ты такое говоришь? — нахмурилась тётушка Мария. — Оторвать дитя от материнской груди. Да, что за мерзавцем нужно быть?

— Думаете её все же будут искать? — спросила Вера, породив гробовую тишину.

— Верочка, — пораженно выдохнул дядюшка Лев. — Как подобное пришло тебе в голову?

— Ум… — замялась она. — Матушка всегда говорила, что иметь дела с мертвыми гораздо легче, чем с живыми.

— Матушка была некромантом, — тяжело вздохнул Константин. — Она вкладывала в эти слова совсем другой смысл.

Вера ахнула и пристыженно притихла.

— Стоит применить к ней жесткие меры только после того, как она решит пойти против нас, — сказал Пётр.

— Нужно поскорее, что-то решать, — Олег сверился с карманными часами. — Не будем же мы вести дискуссию до самой ночи.

— Давайте оставим, — почти умоляюще произнесла тётушка Алёна.

— А как только Клара пообвыкнет, то мы сможем всё ей рассказать, — поддержала её Надежда.

— Любочка одна из нас, — добавила тётушка Мария. — Мать никогда не навредит своему ребенку. Я сама всё ей объясню, как только волнения улягутся.

— Это имеет смысл, — кивнул Олег.

И даже Пётр, что яро был против, задумчиво закусил губу.

На этом и порешили. Клара оставалась в усадьбе Орловых, а их с мужем прежнюю квартиру решили сдать. Все деньги дядюшка Лев пообещал положить в тайник, и выдать Любочке, как приданное, когда придёт час.

Теперь Надежда точно не могла уехать. Не столько из-за Клары и Любочки, сколько из-за Ивана. Кто тогда справиться с грубым и старающимся по больнее задеть брата Петром? Эти постоянные придирки выводили Надежду из себя до такой степени, что иной раз она могла замахнуться на младшего брата полотенцем, которым протирала лицо Ивана. Лучше бы следил за постройкой своей оранжереи.

Молчаливый, но не самый простой в словесных поединках мужчина даже не пытался защититься, лишь ниже опуская голову. Всё что теперь слетало с его уст, это надрывный кашель, иногда вместе с кровью.

В этот раз Золотаревы не подвели. Их старания действительно помогли. Все эти отвары и мази действовали. Иван медленно, но все же пошел на поправку. Надежда поняла, что на этом стоит попрощаться с домом и вернуться в столицу. Чтобы вновь не отступить она отправила Сергею записку.

— Будь осторожней, — прошептала Вера, обнимая сестру на прощание.

Тётушка Варвара не обошлась без крестного знамения, тётушка Мария велела проверить мужа, а тётушка Алёна пожелала, как можно скорее восстановиться в высшем свете. Добродушный дядюшка Лев пожелал удачи. Только Семён ничего не желал, он крутился рядом и застенчиво просил прислать ему столичных сладостей. Надежда заверила его, что вышлет целый ящик, как только прибудет в Царь — Град.

Тётушка Мария выразительно хмыкнула, но ничего говорить не стала.

Ради прощания с сестрой, всё ещё испытывающий слабость, Иван поднялся с кровати. Он кивнул, и сделав над собой усилие растянул бледные губы в кривой улыбке.

— Ну что ты, — ахнула Надежда, смотря в запавшие глаза, под которыми темнели круги. — Возвращайся скорее в свои покои, выпей отвар и поспи.

Иван кивнул.

Пётр попрощаться со старшей сестрой не вышел.

Как Надежда и подозревала — дома её уже ждали. Сергей и Максимилиан встретили женщину в фойе. Мальчик бросился к ней, цепляясь за подол платья своими маленькими пальчиками.

— Матушка! — сорвался с его губ восторженный вопль.

Несмотря на то, что это слово было сказано чистым детским голосом, Надежду оно неприятно удивило. Максимилиан никогда её так не называл.

— Вы вернулись, — облегченно выдохнул Сергей, словно до этого момента ему не верилось, что нога супруги вновь переступит порог этого дома. — Ну же, пройдем в столовую. Вы успели как раз к ужину.

Муж смотрел на Надежду с нежностью, и она не стала заострять внимание на том, что ужин должны были подать ещё два часа назад.

Стол был накрыт, как будто на большой праздник. Надежда видела, как Сергей стелется перед ней, словно опавшие по осени листья, ложатся на дорогу. Теперь это вызывало не удовлетворение, а самое настоящие отвращение. Всё что она хотела, это поскорее закончить с расшаркиваниями и лечь в кровать.

А завтра утром первым делом она проверит скопившуюся на её имя почту. Возможно, кто-то прислал приглашение на бал или званный ужин, которые могли состояться уже завтра. В таком случае сразу после легкого завтрака стоило сделать прическу и подобрать достойный наряд. Да, именно так она и поступит.

Но после ужина, когда Максимилиан, прижимая к груди новую игрушечную саблю, последовал за няней в детскую, Сергей пригласил Надежду присесть у камина.

— Я так устала после дороги, — сказала она, массируя виски кончиками пальцев. — Ты наверняка тоже утомлен работой.

Но вместо согласия из уст Сергея прозвучало совсем другое:

— Герцогиня Курасова вот уже два месяца не посещает свет. Говорят, что она появится не раньше следующей весны.

Надежда замерла, словно на неё дохнуло лютой стужей.

А Сергей тем временем продолжил:

— Герцог Курасов очень счастлив. На его месте я бы тоже был очень счастлив.

— Ох, — тяжело вздохнула Надежда с выражением муки на лице. — Мне нужен отдых. Давай продолжим этот разговор завтра.

— Конечно, — ответил Сергей, смотря на жену взглядом побитой собаки.

Стоило уйти сразу после ужина, корила себя Надежда. Теперь от поднятой Сергеем темы ей было не по себе. Ах, как же она могла так просчитаться? Сергей Горячев идеально подходил ей для брака. Он был богат и уже имел ребёнка. Его характер казался мягким и легко внушаемым. И наивная Надежда даже и помыслить не могла, что после свадьбы всё так изменится.

Мало того, что Сергей был до стыдного ревнивым, так теперь он перестал дарить что — либо жене, и решил настаивать на ребёнке. Их общем ребёнке. Надежда скривилась и чуть не вырвала себе прядь каштановых волос.

Она отложила в сторону расческу. Из зеркала на нее смотрело прекрасное создание. Этот острый носик, тонкие губы, ровный овал лица и отлична талия. Ну зачем? Зачем портить всё это, когда есть Максимилиан? Нет, твердо решила Надежда, как бы старательно Сергей её не умасливал, его ждет отказ.

Надежда ещё раз окинула довольным взглядом своё отражение и подошла к окну. Она чувствовала легкий сквознячок, льнущий к ладоням. Открыв окно, женщина вместе с ночной прохладой впустила тихий шелеста листвы и легкую поступь кошки по мостовой. Она вдохнула полной грудью, наполняясь стойкостью и решительностью. Надежда была не намерена сдавать своих позиций.

Но как обычно бывает, одна напасть тянет за собой другую. И будь Надежда воспитана в духе кисейных барышень, то непременно бы лишилась чувств, только взглянув на конверт из грубой бумаги. Утром она разбирала приглашения и записки, скопившиеся за время ее отсутствия, когда обнаружила среди них письмо от неизвестного адресанта. И как же не вовремя Сергей решил зайти в её спальню, где она ещё в пеньюаре сидела за столом, перед дымящийся чашкой чая.

Взгляд мужа устремился к куску бумаги в её руках, и она запоздала сунула его между подушек, расшитых шелковыми розами. Возможно, распечатай она его мгновением раньше, то Сергей имел бы шанс вмешаться в эту историю. Но было уже поздно. Надежда успела прочесть загадочное послание и её лицо стремительно теряло краски.

— Что с тобой? — хмуро спросил супруг. В его голосе присутствовали волнение и участие.

— Ох, — тяжело выдохнула Надежда. — Мне нужен стакан воды.

Быстрым движением Сергей взял со стола графин, и плеснул содержимое в стакан, при этом чуть не разбив сливочник и сахарницу.

— Тебя что — то беспокоит? — спросил мужчина, скользнув взглядом по подушкам.

— Просто не выспалась, — отмахнулась Надежда, сжимая легкую ткань пеньюара до побелевших костяшек. — Так что тебя привело ко мне?

— Я бы хотел пригласить тебя на прогулку, — мягко улыбнулся он, подавая супруге руку. Но та на неё даже не взглянула.

— Я уже решила заняться домашними делами, — ответила Надежда и выскользнула в одну из своих комнат.

Плотно закрыв дверь, она сглотнула и провела кончиками пальцев по шее. Невидимая удавка затягивалась на горле. Стоило немедленно сообщить всем об этом. Надежда хотела взять фамильные часы, но они остались на тумбочке. Ей представились медленно идущий на поправку Иван, и готовящая к свадьбе лиловое платье Вера, и мечтающий о путешествиях Семён. Она ясно увидела, как подобно ураганному ветру эта новость ворвётся в их тихую обитель, скрытую под пожелтевшими листьями сирени и вязов, разрушая застоявшуюся негу. Она делает это быстро, ломая привычный уклад, и не оставит после себя ничего кроме тревоги.

Нужно было как следует всё обдумать. Но её разум метался, словно пойманный воробушек в клетке, желающий вновь воспарить. Когда Надежда наткнулась на комод, она поняла, что кружит по комнате и осознание собственного бессилие обрушилось на неё.

Она успела набросить накидку не платье, прежде, чем выбежать в парадные двери. Надежда судорожно сжимала зловещее письмо в руке. Холодный ветер трепал её густые каштановые кудри.

Извозчик смотрел на женщину широко распахнутыми глазами, как будто подумал, что её нужно будет отвезти в Истрину.

— На Сизый бульвар. Как можно быстрее, — бросила она, без посторонней помощи садясь в экипаж.

Об общественном мнении она подумает позже.

Вовремя поездки Надежде казалось, что извозчик жалеет лошадей и они едут слишком медленно. Ей казалось, что каждое мгновение бездействия приближает гибель. Надежда даже не стала смотреть сколько монет отдала извозчику, лишь поспешно сунула холодный метал ему в руки, и под благодарственные речи, поспешила к подъезду. Она вихрем взлетела на третий этаж и забарабанила кулаком в нужную дверь.

Камердинер, открывший ей, был хмур и видимо готовился спустить с лестницы столь настырного гостя. Но увидев её, отступил в сторону, удивленно воззрившись.

— Надежда Андреевна?

— Олег дома? — спросила она, пытаясь отдышаться.

— Да, сударь в… — дальше она уже не слушала.

Проскользнув в квартиру, Надежда заметалась по комнатам, пока не обнаружила Олега в гостиной, наслаждающегося утренним кофе и свежей газетой.

— Что случилось? — встрепенулся он, увидев всклокоченную сестру в дверях своей гостиной.

Олег взял её за руку и усадил на диван.

— Чего стоишь? — бросил он камердинеру. — Неси валерьяны.

Надежда протянула ему конверт из грубой бумаги, от которого Олег так и норовил отмахнуться.

— Сначала приди в себя, — протягивал он ей чашку с настоем.

— Это важнее, — настаивала она.

И только обменявшись предметами они смогли договориться.

Надежда внимательно наблюдала, как глаза Олега бегали от строчки к строчке, а на лицо всё больше набегала тень.

— Когда ты это получила? — спросил он, убирая письмо в карман камзола.

— Глаша сказала, что ещё на прошлой неделе, — от напряжения чашка подрагивала в женских ладонях. Надежда оставила её и вцепилась в рукав брата. — Олег, что теперь с нами будет?

Он спокойно посмотрел в полные влаги глаза сестры, и успокаивающе похлопал её по руке.

— Не переживай, — мягко улыбнулся Олег. — Я со всем разберусь.

Надежда хотела было расспросить брата, но их прервало скромное постукивание в дверь и голос камердинера:

— Сударыня Нагаева пожаловала. С ответным визитом.

— Тебе пора, — шепнул Олег Надежде, сжав её ладони. — Не хорошо предстать в таком виде перед посторонним человеком.

Он окинул взглядом растрепанные волосы и небрежно надетое платье. А она, кажется, только что осознала, как элегантно, не по-утреннему выглядел брат в шелковом костюме с золотой вышивкой.

— Ты прав, — сказала Надежда, и немного призадумавшись спросила. — Но разве ты не должен отправиться в канцелярию?

— Там разберутся и без меня.

Надежда кивнула, но в дверях его спальни всё же обернулась.

— Не припомню, чтобы у Саши или Влада были выходные.

— Работа их и сгубила, — мрачно заметил Олег.

Стоило одной женщине покинуть комнату, как в ней тут же появилась другая. До Надежды долетели отголоски звонкого смеха, и она прильнула к замочной скважине. Бесстыдница, подумала Надежда, смотря за тем, как эта девица старается прижаться поближе к Олегу, но она признавала, что шёлк и кокетливое выражение лица хорошо сочетались друг с другом.

— Сударыня, — тихо позвал камердинер и немного замялся.

Надежда хмыкнула и покинула квартиру Олега.

Тревога поселилась в её душе. Как назло, ещё и река откуда брали воду принесла какую — то заразу. Виноваты разумеется были колдуны. Заболевания вызванные плохой водой сразили многих крестьян и мещан, дворянам было легче. Теперь воду в Юстинию возили из провинций, беря за это лишний налог.

Ни время, проведенное с Максимилианом, ни светские мероприятия, ни новые платья и украшения не могли дать ей и крупицы покоя. Нервы были натянуты подобно тетиве. Она с замиранием сердца ожидала, что сейчас в дверь постучатся чиновники тайной канцелярии и сопроводят её до карцера в подвале на Ветвистой улице. Но этого не происходило.

Надежда стала сама на себя не похожа. Во время приемов пищи она едва могла проглотить хоть крошку, а ночью многие часы лежала без сна. Смотря в окно Надежда прислушивалась к тишине, пока собственное тело не подводило её, и она не забывалась тревожным сном.

— Что же Вы так изводите себя, сударыня, — причитала Глаша помогая ей с утренним туалетом. — Вы гляньте на себя, только лицо и осталось.

— Много ты понимаешь, — раздраженно бросила Надежда, бездумно перебирая украшения. — Делай свою работу.

Возможно, Надежде было бы чуть легче, не спрашивай её Сергей каждый вечер:

— Может стоит послать за лекарем? Или обратиться к Золотарёвым? Мне тяжело смотреть, как ты угасаешь.

При этом он брал жену за руку и проникновенно заглядывал в глаза.

— Все хорошо, — сдержанно отвечала она. — Скоро всё пройдет.

Надежде хотелось, чтобы муж оставил её в покое. В тоже время, забота Максимилиана грела ей сердце.

— Надежда Андреевна, почему Вы грустите? — спрашивал он, смотря на неё своими большими наивными глазами.

— Я просто немного устала, — она растягивала бледные губы в мягкой улыбке, нежно поглаживая его по голове. — Немного отдохну и всё будет хорошо.

Ей и самой хотелось бы верить в свои слова. Но вестей от Олега всё не было, а на все письма он отвечал ей только пустыми утешениями, от чего Надежде наоборот становилось ещё тревожнее.

После прихода злосчастного письма высший свет тоже стал для Надежды в тягость, но она продолжала его посещать. На приёмах женщина старалась казаться воздушной, радостной и оставалась до конца вечера, чтобы ни одна тень подозрений ни пала на её честь. Но сегодня ей было особо тошно. Все вновь только и говорили о колдунах из Ромарии.

— Вы только представьте, — говорила княгиня Рябцова. — Мой муж сказал, что правящая семья пошла колдунам на уступки.

— Какое малодушие, — покачала головой сударыня с нитью из жемчуга на шее. — Стоит только чуть дать слабину, и эти нечестивцы превратят всех в рабов.

— Как хорошо, что мы живем в Империи, — улыбнулась Елизавета Нагаева. — Такого у нас никогда не случится.

Остальные дамы закивали, а Надежда не могла себя заставить сделать и одного кивка головой.

— Ох, что-то мне дурно, — произнесла она.

— Надежда Андреевна, что с Вами? — забеспокоилась княгиня Рябцова, и велела проходящему мимо служке. — Принеси воды.

— Не нужно, — сказала Надежда и уже хотела оповестить всех о своем уходе, как одно из окон с грохотом распахнулось и ворвавшийся ветер затушил все до единой свечи.

В одно мгновение темнота накрыла гостиную. Испуганные вскрики женщин и недоуменный ропот мужчин наполнили помещение. И среди них, пусть немного нервно, но громко, звучал голос княгини Рябцовой.

— Пожалуйста, господа, держите себя в руках. Сейчас вновь зажгут свечи.

Пока всё больше и больше огоньков зажигали слуги вокруг, а окно закрывали на щеколду, Надежда сидела неподвижно.

— Ах, Вы так бледны, — всплеснула руками графиня Пунцова. — Может Вам стоит отбыть пораньше. Если Вы не возражаете, то мы могли бы поехать вместе.

Надежда покачала головой.

— Воды будет достаточно, — ответила она вежливо.

— Вы почувствовали? — поежилась сударыня с нитью жемчуга на шее. — Этот ужасный холод пробрал меня до костей.

Надежда поджала губы и молча приняла, поданный слугой стакан. Она до сих пор чувствовала холодное касание ветра, походившее на прикосновение самой смерти, а свистящий шепот проник в самое её нутро.

Не слушая разговоров, Надежда обернулась к окну, за которым ветер яростно гнул деревья к земле, а на луну наползали облака, походившие на вороньи перья. Она потерпит ещё немного.

Надежда думала, что сможет вздохнуть чуть легче, когда сядет в карету. Но наши ожидания оправдываются лишь в исключительных случаях. Предчувствие, чего — то дурного овладело ею, когда карета выезжала из ворот особняка Рябцовых, а уже через несколько улиц полностью себя оправдало.

Карету остановил полицмейстер и Надежда чуть не умерла на месте. Она вся задрожала, только представив, как оказывается в темном и сыром подвале в ожидании последних мгновений жизни. И вдруг волна решимости опалила её и отдернув занавесь, она уже было хотела возмутиться, но так и застыла.

Чуть дальше по улице в обгоревших деревяшках, угадывались очертания кареты. Опаливших хвосты лошадей за вожжи держал возница весь перепачканный в саже. Он тихо оплакивал два обгоревших тела. Рядом с ним стоял второй полицмейстер, составляя записку. Для него дело было ясное.

— Скажите, — сглотнула Надежда, — что здесь случилось?

— Сударыня, Вам лучше этого не знать, — покачал головой полицмейстер.

— Не отказывайте мне в просьбе, — сказала Надежда, стиснув занавеси дрожащими руками. — Мои сердечные друзья уехали вперёд. Я переживаю, что это могут быть они. Скажите, — попросила она тихим голосом, — не оставляйте меня томиться в страшном ожидании.

Полицмейстер тяжело вздохнул.

— Фонарный столб упал на карету, плафон разбился и жир с огнем сделали своё дело. Ну, — кивнул он в сторону остывающих углей, — Вы и сами всё видите. А по поводу Ваших друзей, — он поправил воротник, который вдруг начал душить его. — Это граф и графиня Пунцовы.

Надежда поблагодарила полицмейстера почти не разжимая губ.

Карета тронулась, сворачивая на другую улицу. Надежда сжимала похолодевшие ладони. Этим людям просто не повезло. Возможно, завтра их карета должна была упасть с моста, а может быть их роковой час пришел бы через месяц или два, или вовсе через пятьдесят лет. Но точно не сегодня.

Там, в салоне княгини Рябцовой она отчетливо слышала предостережения. Неужели это всепоглощающее пламя принадлежало ей? Улыбка облегчения коснулась губ Надежды. Она встретит сегодняшний рассвет.

Надежда была в шаге от того, чтобы устроить Олегу настоящий скандал, как он сам решил нанести ей визит. Сделал он это как нельзя вовремя, словно подгадав момент. Сергей сегодня пораньше ушел на работу, а Максимилиан с нянюшкой отправились в парк. Надежде не терпелось поговорить с братом. И конечно же, стоило им остаться наедине, её первыми словами было не приветствие, а:

— Нам стоит бежать или уже поздно?

— О чем это ты? — приподнял бровь Олег. Вот уж кто здесь не испытывал тревог и волнений.

— Письмо с угрозой нашего разоблачение, которое я принесла тебе ещё три недели назад. Помнишь? — она пошатнулась, и Олег взял сестру под руку. — Мне кажется, его адресант решил свести с нами счеты. Если бы не ветер, то я непременно прошла бы через небесные врата.

— Что ты такое говоришь? — нахмурился Олег, помогая сестре присесть на диван. — Тебе вновь кто — то угрожал?

Надежда покачала головой.

— Нет, нет, — её глаза наполнились влагой, она была на пределе своих сил.

— Ну, что ты в самом деле, — успокаивающе погладил он сестру по плечу. — Тебе приснился дурной сон? Думаешь он вещий?

— Ко мне приходил чёрный ветер. Он ворвался в салон княгини Рябцовой, поглощая весь свет на своем пути.

Лицо Олега омрачила тень, а то воодушевленно — приподнятое настроение с которым он переступил порог дома Горячевых покинуло его.

— Что же он тебе нашептал? — спросил Олег, подавая Надежде платок.

— Что я вот — вот закончу свой земной путь, — Надежда промокнула глаза и тяжело вздохнула. — Но овладевший мной тогда страх, не оправдывает того ужасного поступка, который я совершила совершила.

— Я со всем разберусь, — уговаривал её Олег. — Только объясни мне всё.

— Такое могут решить только боги, — безжизненным голосом сказала Надежда. — Оставим же навсегда мои дурные мысли на откуп совести. Лучше найди виновника, да поскорее. Иначе, кто — нибудь из нас присоединится к тем сгоревшим людям.

— Ты говоришь о Пунцовых?

Надежда закивала.

— Этот огонь предназначался мне, — исступленно произнесла она, и уткнулась лицом в ладони.

— Все это, лишь случайность, — вновь принялся утешать сестру Олег. — А тот человек, что прислал тебе угрозу, больше не опасен.

— Кто это был?

— Так… Чернь, — махнул рукой брат, хотя при этом выглядел так, словно его постигло большое разочарование. — Главное пойми — опасности больше нет.

— А как же?..

— Случайность. Кто — то додумался обвинить в колдовстве мачеху Пунцовой и дело передали в Тайную Канцелярию. Там даже расследовать ничего не пришлось. Этот случай до смешного нелеп. Ещё днём в фонарь врезалась повозка. Он накренился, и потребовал замены, но нужных людей «не оказалось на месте», — он многозначительно выделил последние слова. — А затем хватило одного порыва ветра, чтобы он упал на проезжавшую мимо карету. Теперь эта забота Полицмейстерской Канцелярии. Думаю, скоро найдут “виновных”, чтобы граф Пунцов мог выместить свою злобу. Всё же он как, никак лишился своего последнего сына.

— Мне нужно коньяку, — сказала Надежда, осушив глаза. — Срочно.

— Позволь мне посоветовать тебе отличную марку, — с облегчением вздохнул Олег.

Надежда оставила свои волнения.

В это ноябрьское утро выпал первый снег. Более подходящего момента для предложения руки и сердца было не найти.

— Какие все-таки Золотарёвы романтики, — усмехнулась Надежда, читая под крышкой карманных часов послание от Веры.

Она знала, что в ожидании сладостного мига, сестра собственными руками сшила себе платья, следуя советом из модных журналов, которые присылал ей Олег и Герман Золотарёв. Каждый из них она бережно хранила в шкафчиках своего письменного стола.

Надежда представила, как Герман переходит от намеков к предложению разделить с ним жизнь, когда они с Верой сидят в голубой гостиной и пьют горячий чай, пока за стеклянными дверями балкона падает снег. Или может быть все было по-другому…

Но как было в ином случае Надежда знать не могла. Внезапно вскрикнув, она отступила от окна, чуть не угодив подолом в пылающий камин. На её ступню, как будто накинулся целый улей. Надежда сморгнула слезы боли и зло воззрилась на побледневшую прислугу, которая выронила поднос с горячим чаем.

— Прошу прощения, — бросилась она подбирать осколки.

— Криворукая дуреха, — воскликнула Надежда. — Разве ты не видишь, что ошпарила мне ногу? Живее принеси холодной воды.

Девица охнула, выронила всё, что успела собрать и понеслась к двери.

Поскуливая, Надежда присела на софу. Дрожащей рукой она сняла домашнюю туфлю. Носок не пострадал, но на покрасневших щиколотке и пятке уже начали вздуваться волдыри. Надежда тяжело вздохнула. Теперь ей никуда не выйти, и всё, что остаётся, это коротать вечера в компании Сергея.

Она поморщилась. Стоило разослать письма с извинениями: княгине Рябцовой, Нагаевым, Комисаровым, Сорокиным и многим другим людям, кто прислал ей приглашение на балы и вечера. Несколько дней ей придётся посидеть дома.

В коридоре послышался топот слуг.

Надежда успела сбиться со счета, сколько раз ей хотелось покинуть этот дом через окно. Ступня распухла и даже загноилась. Пришлось послать за лекарем, который успокоил и Сергея, и Надежду, что с ногой всё в порядке, её просто неправильно обработали. Он оставил мазь и велел менять повязки каждый день. И теперь Надежда тонула в чашках дымящегося напитка и терялась среди печатных страниц. Лишь Максимилиан иногда нарушал эту тишину, но это не длилось долго. Большим праздником был визит Олега или кого — нибудь из добрых друзей. Они приносили ей свежие новости и развлекали разговорами.

Вечер же проходил ещё хуже, чем день. Приходилось терпеть Сергея, который теперь не пропадал ночами, и множество его вопросов. Надежда была готова научиться шить, чтобы, используя иголку и нитку навсегда закрыть ему рот, лишь бы супруг больше ничего не спрашивал. Разговоры с ним не только надоедали ей, но и были противны.

— Кто сегодня прислал тебе письмо? — начинал он невзначай.

— Вера прислала приглашения на свадьбу, — с тяжелым вздохом отвечала Надежда, умолчав, что речь в письме шла ещё и о помещике Садулине, которого домашние просили призирать при встрече и не иметь с ним никаких сношений.

Намечался долгий вечер.

— Славно, — равнодушно сказал Сергей. — Ты хочешь поскорее выйти в свет?

— Конечно, — ответила Надежда, не скрывая своих намерений.

— Скучаешь по нему? — этот вопрос прозвучал будто вскользь, но пристальный взгляд Сергея, выдавал его заинтересованность.

— Я многих давно не видела, — кивнула Надежда.

— Герцога Курасова? Или графа Сорокина? А может быть тайного поклонника, письма от которого ты прячешь? — Сергей выглядел возмущенно.

— На что ты намекаешь? — зло прищурилась Надежда и муж отступил. Жаль только в этот вечер.

Вскоре нога зажила, и Надежда смогла принять участие в приготовлениях к свадьбе сестры. Пиршество было решено устроить в главном доме Золотарёвых. Для этого Надежда лично выбирала атласные скатерти и салфетки из тонкого кружева. Проблема возникла только со свежими цветами. Колдовать в столице было опасно, а в ноябрьскую холодную погоду цветы быстро увядали.

Но и это разрешилось благодаря Кларе. Она написала отцу и тот охотно познакомил Надежду с одним купцом из Белинии, который располагал несколькими плантациями весьма обычных с первого взгляда лилий. Конечно, с проходом через границу возникли некоторые трудности. Но Олег слишком сильно любил своих сестёр, чтобы не похлопотать за них. Оркестр пригласили тот же, что играет на балах императора.

Приглашения рассылались в основном своим и ещё нескольким представителям нового дворянства. Тем, кого было невозможно проигнорировать. Торжество обещало быть пышным. Надежда была уверена, что о нём будут говорить, как минимум месяц. Но за хлопотами о свадьбе Веры она всё же не забыла и о себе.

Как только Надежда смогла выбраться из дома, то тут же заказала платья на Золотой Аллее в бутике сударыни Грачевской. Платье получилось настолько великолепным (с открытыми плечами — всё по последней моде), что его последнюю примерку не смогла омрачить даже игла, случайно вонзившаяся Надежде в бок. Работники тут же принялись извиняться и бить поклоны, обещая снизить стоимость товара. Надежду это только обрадовало.

Только случайная мысль посетила её, когда Надежда и Сергей вернулись под утро с очередного бала. В последнее время со мной приключается много чего плохого, подумала она, снимая порванные шелковые перчатки. Но Надежда так устала от головокружительных танцев и удушающего присутствия супруга за плечом, поэтому мысль не получила развития, а потом и вовсе была вытеснена более мелкими заботами.

Чем ближе была свадьба сестры, тем не терпеливей становилась Надежда. Она охотно отвечала на вопросы высшего света и посещала лавки Золотой Аллеи одну за другой, кроме, разумеется, ювелирной лавки своего супруга. Надежда не отказала себе в парочке новых украшений, но на торжество всё же решила надеть бриллиантовое колье, подаренное Сергеем.

— Ты великолепна, — выдохнул он, смотря на супругу с обожанием, когда она сменила дневной наряд на вечерний.

Бриллианты, красный бархат и черное кружево мешались между собой, создавая притягательный и немного мистический образ. Словно богиня ночи она величественно протянула Сергею руку и тот трепетно взяв её, помог Надежде спуститься со ступеней.

Этим вечером она не затмевала невесту, они блистали наравне. Длинный пурпурный шлейф и фата из флёра сковывали движения Веры, но выглядели потрясающе. Сестра почти не танцевала.

А вот Надежда кружила танец за танцем, словно стремясь наверстать, то упущенное время, когда не могла покинуть пределы дома в Юстинии. И её было всё равно на хмурые взгляды мужа.

— Вы ведёте себя не пристойно, — недовольно шипел ей Сергей, когда наконец — то смог вклиниться в поток кавалеров.

— Вам лишь кажется, — отмахнулась от него Надежда.

Всё вокруг было слишком ярким и красочным, чтобы портить его вечным недовольством Сергея. Но тот уже сделал своё дело, и Надежда почувствовала, что ей нужно чуточку отдохнуть. Она присела на стул под бардовыми портьерами, пока Сергей отлучился, чтобы принести ей игристого вина.

— Душенька, — подсела к ней Антонина Бориславовна. — Ты постаралась на славу.

Её так похожее на мамино лицо горело здоровым румянцем, но стоило ей взять Надежду за руку, как оно стремительно утратило все краски. Антонина Бориславовна вскрикнула и испуганно отдернула ладонь.

— Ох, — тяжело выдохнула она. — От чего же ты так холодна.

Надежда удивилась. Она совершенно не чувствовала себя замерзшей. Наоборот, после столь долгих танцев женщина ощущала жар в каждой частице своего тела.

— Все со мной хорошо, — отмахнулась Надежда. — Вам просто мерещится.

— Нет, нет, — покачала головой Антонина Бориславовна, вновь стараясь взять её за руку, но тут вернулся Сергей с двумя бокалами.

И Антонина Бориславовна, что была ярым приверженцем старых традиций и не выносила таких новых посвященных, как Сергей Горячев, молча ушла.

Надежда только и успела пригубить вина, как вновь устремилась в пестрый хоровод пар.

Уже ранним утром, переступая порог замершего в предрассветный час дома, она чувствовала себя полностью удовлетворенной. И не гудящие ноги, ни ломка в спине не портили впечатления от праздника.

Стоило ей только скинуть начидку, как отмер молчавший всю дорогу до дома Сергей.

— Как же Вам не стыдно? — чуть ли не шипел он. — Вы заигрывали со столькими мужчинами сразу, не смотря на своё положение замужней дамы.

— Вы не только что открыли глаза, — раздраженно ответила Надежда. Вновь он испортил ей настроение. — Это высший свет. Там все друг с другом заигрывают. Советую и Вам как — нибудь попробовать.

— Меня не интересуют все, — в тон ей ответил Сергей. — Меня интересуете только Вы. Неужели Вам не жаль моего сердца?

— Вашего сердца? — надменно спросила Надежда, а затем усмехнувшись со знанием дела произнесла. — Оно ни мне не нужно, никому — либо другому.

Она повернулась к мужу спиной, ставя точку в их разговоре. Её туфелька почти коснулась первой ступени главной лестницы, как Надежду со страшной силой дернули назад, и что — то уперлось ей в спину. Алмазное колье впилось в тонкую шею, лишая Надежду возможности дышать. Она чувствовала, как её ногти царапают шею, пытаясь избавиться от красивой удавки. Но все, что волновало женщину, это неспособность сделать и глотка воздуха, а ожерелье впивалось в кожу всё сильнее и сильнее.

Надежда извивалась и хрипела, стараясь выбраться из пут. Она судорожно потянулась к замочку, но наткнулась на мужскую руку, которая тянула колье на себя.

Это Сергей, догадалась Надежда. Неужели он сможет убить меня? Разве он не боготворил меня?

Хрипы и возня прекратились, и мужчина разжал побелевшие от натуги пальцы. Когда тело супруги рухнуло на пол, дом по-прежнему хранил безмолвие.

Иван Орлов

Первое, что Ивану захотелось нарисовать — это небо, видимое в дыре, которая осталась после его падения. Стёрлись все бывшие до этого бабочки, цветы и сирень. Он лежал на сене, вокруг кудахтали перепуганные куры, носясь по курятнику, словно обезумевшие, взволнованно звали его братья, и кажется, завизжала перепуганная нянюшка, а Иван просто смотрел на небо и хотел запечатлеть его в своей памяти именно таким, каким оно предстало перед ним сейчас. Безграничным и безоблачным.

Небо нельзя было сорвать, как цветок или поймать, словно бабочку, чтобы принести маме. И отдать ей свои глаза, чтобы она, увидела тоже, что и он так же было нельзя. Тогда Иван попытался изобразить его угольком на бумаге, пока ждал, когда заживет сломанная нога. Но уголёк был чёрным, а небо голубым и глубоким. Получалась только грязная возня.

Это расстроило его сильнее, чем невозможность поиграть с братьями.

— Где ты витаешь? — спросил, теперь занимающийся с ним отдельно, дядюшка Лев.

Иван только тяжело вздохнул. Уходило лето, тускнели краски, он всё ещё не знал, как нарисовать то небо.

— Дядя, — потеряно сказал он. — Скоро небо станет хмурым, и я не смогу его нарисовать. У меня не получается.

Он повертел уголек, еще больше пачкая пальцы и показал дядюшке Льву чёрные и серые листы. Тот долго смотрел на них, а затем сказал, погладив Ивана по голове:

— В следующем месяце я поеду в Царь — Град, — он кивнул на окно, где была видна лазурная высь. — Насмотрись на него хорошенько. Я привезу тебе, кое — что получше уголька.

И это кое — что называлось красками и кисточками.

— Смотри внимательно, дальше будешь делать сам, — говорил дядюшка Лев, смешивая пигмент и масло.

Иван и не думал считать мух. Он с дрожью ждал, когда сможет перенести бережно хранимый в голове образ на лист бумаги. С горящими глазами он делал первый мазок лазоревой краски, а затем ещё один мазок, и ещё, и так далее, пока весь лист не стал лазоревым. Именно таким, каким представлялся в воображении Ивана.

Чёрные и серые листы были сожжены в печи, а красивый, цвета бескрайнего небо был отдан матушки на сохранения. После Саша шутил, что Иван полетал не зря, и крыша курятника пала жертвой искусства.

С того дня Иван больше никогда не расставался с красками и холстом. Вспорхнёт ли птица, тронет ли ветерок вязы, упадёт ли яблоко в плодоносном саду или прислуга накроет на стол; всё выходило из-под кисти Ивана. Каждая зацепившая его взгляд мелочь оставалась навсегда запечатленной.

И даже оказавшись в пансионе он не бросил этой привычки. Пока остальные наслаждались отведенным временем для чая или прогулок, он делал наброски угольком. На лист оседали учителя, камердинер, повзрослевшие братья, одноклассники, столовая, классная комната и территория пансиона Красноярцева. Летом он любил делать это в тишине, сидя под дубом или в беседке, а зимой в самом дальнем углу библиотеки.

Иногда, компанию ему составляли Фёдор, который больше грыз перо, чем работал им, или Пётр, читающий свои заумные книжки. Они сидели молча, каждый занимался своим делом. Эти отрывки составляли четыре часа, а если не присоединяться к вечерней беготне с мячом, то четыре с половиной. Да его особо то никто и не звал, предпочитая общаться с его старшими братьями, нежели с молчаливым Иваном.

А ведь ещё нужно было повторить уроки, чтобы батюшка присылал им меньше гневных писем. Он не мог запоминать всё с первого раза, как Пётр, и не мог отлынивать, витая весь день в облаках, как Фёдор, поэтому повторял пройденный материал по нескольку раз, чтобы хорошо всё запомнить, и снова повторял перед контрольными. В конце года, благодаря помощи Петра, что — то да откладывалось в его голове.

А ещё к лету скапливалось огромное количество всевозможных рисунков, большинство из которых он отвозил домой. Самые, по мнению Ивана, удачные работы он оставлял себе. Из — за этого маниакального увлечения, бумаги приходилось привозить целую телегу, где помещались по два, три пуда, не только ему, но и братьям, особенно Фёдору, который в большинстве случаев только марал её. На что Пётр постоянно указывал братьям:

— Мы только на одной бумаге разоримся. Никакая служба и никакие продажи не покроют таких расходов, — скорее эти слова были адресованы Ивану, нежели Фёдору. Потому что средний из тройняшек мог перевести до десяти, а то и до пятнадцати листов за день. — Мы скоро тряпье за деньги начнем сдавать, чтобы вас обеспечить.

Иван и Фёдор сделали вид, что не слышали брата и продолжили заниматься своим дело, оставляя его недовольно пыхтеть. Со временем Пётр становился только ворчливее.

В студенческие годы он так надоел Фёдору, что тот написал весьма комичное объявление, и повесил его прямо на парадных дверях университета:

Продам злющую собаку. За 1 копейку. Но, если она вас покусает, то возвращена быть не может.

Карикатура собаки с лицом Петра в круглых очках на носу прилагалась, за авторством Ивана.

Прежде, чем пунцовый от злобы брат успел сорвать объявление, весь университет уже знал об этой смешной бумажке. Кто не увидел её собственными глазами, тем рассказали. Пётр конечно же такого унижения вынести не смог, и накинулся на Фёдора с кулаками прямо в университете. Зная, чьи они дети, ректор хотел это дело замять, но слухи всегда разлетаются быстро, а когда они к тому же дурные, то вдвойне быстрее.

И разгневанный их поведением отец настоял на наказании. Сыновьям в письме он написал: «…позорите фамилию на глазах столичной общественности…».

Братьев посадили на хлеб и воду, одели на три дня в мужицкое платье и лапти, отобрали благородные шпаги, которые даровались при поступлении, да ещё заставили почитать чужое божество и бить ему поклоны по воскресеньям. Они надеялись, что матушка не узнает хотя бы о последнем.

— Из — за вас лодырей, — шипел на братьев Пётр, когда в сумерках, учившийся на последнем курсе юридического факультета Владимир, приносил им еды в пыльное подсобное помещение, чтобы его неразумные братцы не умерли с голоду. — Я потерял место в красном углу.

— Оно и к лучшему, — отвечал Фёдор. — Нечего придаваться чужой вере.

Владимир устало вздохнул, прерывая ссору братьев:

— Ешьте молча, если не хотите, чтобы ваше наказанье продлили, — батюшка тоже сделал ему выговор за недосмотр.

Иван молча пережёвывал пирог с капустой. Он нисколько не жалел, что был причастен к столь глупой шутке. Хоть и есть после за осиновым столом из необъятной миски с щами, ему не очень нравилось. В отличии от Фёдора и Ивана, Пётр быстро покинул этот стол и как лучший ученик даже вернул себе место в красном углу.

Когда на последнем курсе началась практика, времени на увлечение у Ивана стало в разы меньше. Приходилось делать зарисовки ночью, подсвечивая себе свечкой или на коленке, пока экипаж вёз его до Берёзовской гимназии, где он должен был зачитать старшим классам свой научный труд и получить его оценку. Из — за тряски наброски получались кривыми и уродливыми, поэтому Иван вскоре бросил это дело.

Тогда он стал скрашивать время поездки разговором со своим попутчиком, которого он иногда брал с собой, так как у того не было денег на экипаж. Иван не помнил его имени, но лицо вполне. Наверное, потому что само его появление в Императорском Университете вызвало ажиотаж не только в рядах мелкого дворянства, но и в высшей аристократии.

Он был из крепостных герцога Курасова, которому тот дал вольную и выделял жалование на момент обучения. Скорее всего тут свою роль сыграла жалость, так как юноша был сиротой. Но несмотря на то, что до пятнадцати лет он ни умел не читать ни писать, юноша делал колоссальные успехи в учебе, которые могли дать ему дорогу в обеспеченное будущее.

Этот юноша учился на одном факультете с Петром и Евграфом Яковенко, но на практику они ходили в разные места. Союз Северных Сов был как раз Ивану по пути, и он предпочитал вести беседы с крепостным студентом, о: теме свободы, которую в последнее время затрагивали отечественные писателе, о недавно назначенном министре культуры, и о чистках, которые проводятся по любому поводу; если не мог делать наброски.

Как — то раз Иван даже позвал его с собой на выставку работ художника Потакова. Ни Пётр, ни Фёдор больше не горели желанием составлять брату кампанию в такихмероприятиях. Они откровенно скучали, пока Иван восхищался мазками и стилем, или пока он вёл беседу с самим Потаковым, впитывая, как мох, каждое его слово и превознося до небес в ответ.

Приближался выпускной, и отвыкшие от домашней жизни братья решили остаться в столице, занявшись каждый своим делом. Но Пётр вдруг в последний момент пошёл на попятную, и отказался от предложения Императорской Академии Наук, предпочтя, подобно пауку забраться в тёмную щель и не вылезать оттуда. Иван так и не смог найти этому объяснения, а Пётр сделался ещё невыносимее. И как бы он не протестовал, угрожал или убеждал, Иван не собирался оставаться в родной усадьбе. Возможно, когда — нибудь он вернётся туда на совсем, но сейчас его целью было стать самым востребованным и прославляемым художником, даже не десятилетия, а века.

И в самом начале всё действительно шло хорошо. Он мог часами гулять по городу, захаживая в самые разные его уголки. То он делал наброски Императорского дворца и университета на Центральной площади, то прекрасных сударынь и гордых господ на Золотой Аллее, то гимназистов, спешащих домой, после уроков в Березовой Роще, то толкотню и гвалт на рынке, то низенькие дома на окраине города, то обстановку кабаков, которые они с Фёдором иногда посещали. Птицыно Иван всегда обходил стороной, поглядывая на него с другого берега. Ещё не хватало навлечь на себя подозрения в колдовстве или подцепить заразу.

Возвращаясь в квартиру, где он жил вместе с Петром, Иван раскладывал получившиеся за день наброски в порядке перенесения на холст и брался за работу, по удобней установив мольберт.

Он ценил каждую свою, даже незначительную, картину и верил, что все они найдут своих ценителей. Целых три художественных салона согласились приняли его работы, но…

— М-да-а… — протянул Александр, когда заехал к братьям на огонёк, но застал только одного. Они сидели у печи, распивая привезенную старшим братом бутылку вина. — Я признаться, не думал, что из чирканий Петра выйдет, что — нибудь путное.

Сам обсуждаемый загулял с университетскими друзьями и должен был приползти домой не раньше первых петухов.

— Ну, а ты? — Александр окинул взглядом груду измалёванных холстов. — Как твои творческие успехи?

— Лучше, чем ты думаешь, — дерзко ответил Иван. Ему не хватило духу сказать брату, что за прошедший год он смог продать только две картины. Может быть оттого, что представлялся чужим именем?

Александр был не единственным, кто затрагивал подобную тему.

— Вам стоит бросить это занятия, — сказал смотритель одного из художественных салонов. — Оно совершенно не приносит вам прибыли, одни только расстройства. Картины получаются сухими, в них нет ничего, что бы притягивало взгляд.

Иван нахмурился, и не скрывая гнева произнёс:

— Чем вы здесь занимаетесь? Продаёте? Вот и продавайте.

Слова этого мещанина стали для него подобно пощечине. Куда же делись четырнадцать лет его жизни? Канули в пустоту? На что он их потратил? На простое марание листов? Почему труды Петра окупились, а его нет? Неужели все потеряно? Множество самых разных вопросов терзали его голову. Он не знал, куда от них скрыться и возможно ли вообще это сделать. Они раздирали его изнутри, не давая покоя, заставляли жалеть и сомневаться.

В такие момент, когда разочарования от самого себя захлестывало его, он вспоминал о Сиреневом Саде, где были матушка и дядюшка Лев, которые непременно приободрили бы Ивана.

Как в бреду он вышел на набережную, и остановился, вцепившись в перила. Иван смотрел на мутные воды Вены, бегущие куда — то в сторону юга и не видел собственного отражения, но зато в вечерний час в воде отлично отражались огни Птицыно, пристанище жалких гадалок и прорицателей. Неизвестные искорки маняще искрились в тёмной воде, приглашая зайти.

И Иван подумал, что если не пересечёт мост сейчас, то завтра наверняка одумается и упустит свой шанс стать тем, кем желал. Но даже будучи в отчаянии не стоило бросаться в огонь, не захватив с собой ведро воды.

Купив за копейку у проходящего мимо тряпичника замызганный плащ, больше похожий на половую тряпку, он накинул его на плечи и чуть не показал прохожим свой ужин. От ударившего по носу запаха тухлой рыбы в желудке всё скрутило. Но покупка того стоила, она укрыла его до самых пят, скрыв и кюлоты, и сапоги.

Хоть Иван все решил, и даже скрыл свою личность, но каждый шаг по мосту, приближающий его к ярким огням, давался ему с трудом, словно он балансировал на острие иглы.

Иван одинокой тенью брел по мосту, стараясь рассмотреть противоположный берег из — под капюшона. Но световой карнавал слепил его, и мужчина понял, что не сможет ничего увидеть, пока не перейдёт на другой берег. Даже шум с той стороны доносился до него, как — то приглушённо.

Стоило сойти с моста, как режущее глаз буйство красок исчезло, и появились обычные фонари на жиру. Эта деталь была единственной, что напоминала о той стороне берега, которую Иван оставил за спиной. Теперь повернуть назад уже не представлялось возможным.

Кривые и обшарпанные здания из кирпича окружали его, отходы валялись прямо на мостовой, и несло невообразимой вонью, словно он попал в свиной хлев. С другого берега район выглядел совсем иначе, огни были лишь красивой обманкой. Кто — то неумело, но весело играл на гармошке, издаваемые ею звуки неприятно резали по ушам.

Иван поморщился. Интересно, подобный реализм устроил бы смотрителей художественных салонов? Если бы не угроза Тайной Канцелярии, то он непременно попробовал бы это узнать.

Стараясь, как можно меньше марать сапоги, Иван обходил гнилые объедки, экскременты, и даже завернутый в покрытые плесенью пеленки, гниющий кусок человеческой плоти. На пути ему в основном попадались пьяницы в изодранных рубахах, которые обтирали углы и стены, ища в них опору для своих, почти истлевших тел.

Отвращение накатывало на Ивана волнами, каждый раз, когда, он видел, что-то до ужаса омерзительное, то жмурил глаза до цветных кругов. Но желание идти дальше и поскорее выбраться отсюда пересиливало тошноту. Он уже сомневался, в том, что найдёт здесь то за чем пришел.

Среди мещан и аристократов ходило множество слухов и домыслов о самом ужасном из районов Царь — Града — Птицыно. Но не многие могли похвастаться подлинным знанием. В основном они все сходились на том, что этот район являлся грязной ямой, где путаны, колдуны и нечистая сила, устраивала оргии. И пересечь мост для обывателя, значило добровольно спуститься в ад.

Что ж, кое в чём злые языки были правы. Птицыно действительно походило на выгребную яму, так же здесь располагалось множества публичных домов (их Иван увидел на самой широкой, видимо, главной улице), а также посвященные, которым страх мешал жить среди людей, забивались сюда, словно крысы в мусорную яму, доживая свой век в нищете и голоде.

Иван, конечно, не ожидал увидеть здесь оргий и пиршеств, но и в его сознании не укладывалось то, что Птицыно будет представлять собой трущобы, где главная улица, это скопище трактиров и публичных домов, а все остальное — грязные трущобы, до которых давно желает добраться чума.

Иван понял, что, зря подверг себя опасности, и стоит поскорее исчезнуть отсюда, как среди кричащих вывесок публичных домов, он наткнулся на одну простую, в виде летучей мыши.

Она гласила:

Колдовская лавка сударя Ужастина.

Если и здесь не повезёт, решил Иван, то я сразу же уйду и больше не вернусь сюда. Колокольчик над дверью звякнул, и Иван оказался в полутёмном помещении, которое освещало всего несколько свечей. Каждый шаг Ивана отдавался скрипом.

— Добро пожаловать, Ваше Сиятельство, — человек за прилавком говорил дружелюбно, но его лицо было скрыто в тени.

Иван прищурился. Тени, словно покрывало, лежало на полу пустых прилавках, и ничего не удавалось рассмотреть.

— Чего изволите? — поинтересовался, видимо, хозяин лавки.

— Мне нужен пигмент или что — нибудь, что поможет обрести мне признание, — решил не затягивать Иван.

Мужчина помолчал, а затем отступил во тьму. Иван слышал, как дважды скрипнули дверные петли, и свеча вновь выхватила из темноты белые руки владельца и выцветший камзол.

— Пигмента у меня не водится, — сказал мужчина, демонстрируя деревянную шкатулку. — Но если Вам нужно привлечь к себе внимание, то это в самый раз.

Иван подошёл ближе, и заглянул в услужливо приоткрытую владельцем лавки шкатулку. Внутри был белый порошок, ослепительно искрящийся в столь тёмном помещении. Такой мог сделать и Пётр, но вместе с этим появилось бы множество ненужных вопросов.

— Используйте немного, когда будете мешать краски, и любой непосвященный не сможет оторвать глаз от Ваших картин.

Ивана это устроило. Всё же не зря он решился на этот отчаянный поступок. Руки уже тянулись к шкатулке, как крышка той захлопнулась, чуть не прищемив ему пальцы.

Мужчина прокашлялся.

Иван запустил руку в карман и бросил на прилавок мешочек со звенящими монетами.

— Какая щедрость, Ваше Сиятельство. Право, не стоило, — довольно охнул владелец лавки, однако, ловко пряча мешок с монетами. — Вы пришли в Птицыно по Чёрному мосту?

Иван кивнул.

Он больше догадался, чем увидел, как мужчина качает головой.

— Это не дело. Никогда больше там не ходите. Выйдите лучше, с другой стороны. Там, где Птицыно сливается с жилыми домами. Идите по главной улице не сворачивая, пока не наткнётесь на забор, которым от нас отгородились жители города. Отсчитайте влево от угла сгоревшего дома три доски, последнюю можно сдвинуть. Если пролезете через дыру, то окажитесь в глухой подворотне. Там мало кто живет, так, что Ваша персона останется незамеченной.

Иван сухо поблагодарил мужчину и покинул лавку. Он рискнул и последовал совету сударя Ужастина. По ощущению время было около полуночи, когда Иван вылез в тёмной подворотне. Если он правильно сориентировался, то находился сейчас, где — то на другом конце города. И где прикажете сейчас ловить экипаж?

Иван шептал ветру просьбу избавить его от вони Птицыно. Поплотней закутавшись в шинель и грязную тряпку, Иван шел по незнакомым улицам прячась в тенях. За пазухой лежала шкатулка. Ему казалось, что из окон домов за ним следят множество любопытных глаз, знающих его секрет. Это заставляло ноги двигаться быстрее.

Перевести дыхание он смог только в экипаже, нанятом у трактира.

Следующим вечером Фёдор вместе с Александром отправились к Дольским. Иван ничего не сказал Фёдору о своем визите в район Птицыно. Поэтому хотел, чтобы старший брат как можно быстрее уехал, но тот принялся искать часы, посеянные несколько дней назад. Ивану пришлось отдать ему свои, лишь бы он наконец ушёл.

И вот, оставшись наедине со своими картинами, он смог вынуть из-под матраса шкатулку. Её содержимое он добавил прямо в масляные краски, по немного в каждую, и продолжил писать картину. С каждым мазком на холсте всё отчетливей проглядывался Сиреневый Сад: его белые гроздья цветущего кустарника, сочная зелень и чистое небо. Всё это он отчетливо представлял в голове, стараясь перенести образ на холст.

По окончанию работы, сразу стали видны изменения. Эта картина была, как будто ярче предыдущих и выглядела, словно окно в их приусадебный сад. Протяни руку, и будешь там.

Надо же, усмехнулся Иван, владелец лавки не обманул меня.

Опустилась глубокая ночь, он поставил картину рядом с кроватью, а шкатулку с порошком вернул под матрас. Щелчком пальцев он погасил свечи, и удовлетворенный своей работой, забрался под одеяло.

Следующим же утром картина было отнесена в художественный салон на Золотой Аллее. Увидев его, идущего мимо витрины, смотритель закатил глаза, внутренне обращаясь к небу.

— Ох, сударь, у нас очень много картин в последнее время. Приходите позже, — загнусил смотритель, желая поскорее от него избавиться.

— Это последняя, — твердо сказал Иван. — Если вы сегодня не сможете продать её, то я больше никогда не переступлю порог вашего салона. Нет, я выброшу все кисти и краски, а холсты отправлю в печь, — добавил Иван, предавая своим словам вес.

Смотритель с недоверием покосился на него и после нескольких мгновений раздумья, он со вздохом всё же принял картину.

На обратном пути в квартиру, тревожные мысли одолели Ивана. Стоило ли произносить столь громкие речи? А вдруг ещё утром притягивающая взгляд картина перестанет это делать? Как он сможет расстаться со своим трудом? Нет, лучше оторвать себе руки.

Но Ивану не пришлось ни сжигать холстов, не отрывать рук. Следующим утром пришла записка из художественного салона. Картина была продана в тот же день. За неё чуть не устроили битву, публика требует ещё. И Иван с радостью исполнит их желание.

Пигмент мешался с солнечной пылью и маслом, создавая незаменимые краски. Иван подметил, что они даже на холст ложатся лучше, чем обычные. Ему стали поступать личные заказы, и он практически перестал отдавать свои картины в художественные салоны.

Только узнав настоящую фамилию автора высший свет принял его в свои объятья, восхваляя и преумножая успехи. Двери самых родовитых домов столице распахнулись перед ним, и не было ни одного приёма на котором бы какой — нибудь граф или барон не хотел познакомить Ивана со своей сестрой или дочерью.

Но мужчине было не до этого, работа захлестнула его, словно яростная волна и закружила в водовороте образов и цветов. Он бы ещё долго не вынырнул оттуда, если бы в один из дней шкатулка с порошком не опустела.

В высшем обществе Иван объявил о своем кратковременном перерыве, и дождавшись пока Фёдор уйдет на вечер к Дольским, которых он в последнее время посещал всё чаще, решил следовать хорошо запомнившимся маршрутом.

Иван накинул заранее приготовленный плащ, прошлый по прибытии домой он тут же отправил в горнило печи, и взял экипаж до трактира, на который он по чистой случайности набрёл в тот вечер. А дальше он последовал совету владельца лавки и прошмыгнул в Птицыно тем же путем, которым в прошлый раз его покинул.

Дело было к весне и вонь трущоб стала ещё невыносимей. Все отходы и мусор, схваченные зимними морозами, оттаяли с прибытием южного ветра. Из глубины района тянулся ужасный трупный запах, которого Иван не заметил в свой прошлый визит. Желудок скручивали неприятные спазмы и Ивану совершенно не хотелось знать откуда так тянет мертвечиной.

Немного путаясь в лабиринте трущоб, он все же смог выйти на главную улицу. Колдовская лавка была на том же месте. Ничего не поменялось. Даже сударь Ужастин был всё так же приветлив.

— Ваше Сиятельство, вы довольно поздно, я уже хотел закрываться, — его голос звучал устало, а свечи почти догорели, от чего тени казались ещё гуще.

— Я бы вновь хотел приобрести солнечной пыли, — на прилавок, со звоном, опустился кошель.

Губы мужчины растянулись в улыбке.

— Я знал, что Вы ещё заглянете.

Сударь Ужастин снял с полки хлопковый мешочек и протянул Ивану. Тот развязал бечевку и заглянул внутрь. Мешочек действительно был наполнен нужным ему порошком.

— Стоит ли мне раздобыть ещё? — немного лукаво спросил владелец лавки.

— Стоит, — кивнул Иван, — и как можно больше.

— Доброго Вам здравия, — прокричал сударь Ужастин, в спину, уходящему Ивану.

Не смотря на радость от приобретения, он лишь хотел поскорее убраться отсюда, подальше от этой грязи, запаха и нищеты. Подальше от этого района. Покидая Птицыно через дыру в заборе, он никак не ожидал, что его схватят за капюшон.

Сначала Иван растерялся и впал в ступор, а затем понял, что нужно ударить напавшего на него и бежать. Но предпринимать ничего не пришлось. Его отпустили, и благодаря вспыхнувшему в чужой руке огоньку, Иван понял, что перед ним стоит Олег.

— Что ты?..

— Иди за мной, — перебил его младший брат, и погасив огонек, тенью выскользнул из подворотни. Скрипнула дверь дома, напротив.

Иван тяжело вздохнул. Ему было не по себе, словно его поймали на чем — то противозаконном. В сущности, так оно и было. Но мужчина не собирался краснеть, как зелёный гимназист, стоя перед младшим братом. Поэтому, Иван поднимался по скрипучей лестнице с полной решимостью не оправдываться, а поставить Олега перед фактом. Но тот вовсе и не собирался поучать его или допрашивать.

В уютной комнатке на втором этаже, с зашторенными окнами, горел камин. Остальные комнаты дома были холодны и пустовали.

— Садись, — кивнул Олег на соседнее кресло.

Стоило Ивану устроиться у камина, как ему протянули бокал с чем — то крепким. Он вскинул голову и увидел человека с пустыми глазами и обожженным лицом. Отдав бокал, мужчина тут же удалился.

Но не успел Иван поинтересоваться личностью незнакомого человека, как Олег уже начал разговор:

— Я и помыслить не мог, что твой успех связан с колдовством, — тяжело вздохнул он, и за один глоток чуть не осушил весь бокал.

Иван тоже пригубил свой. Крепкий коньяк обжог ему горло.

— Ты так не хотел возвращаться домой?

— Нет, — покачал головой Иван. — Дело вовсе не в этом.

— А в чём же? — Олег совсем осушил бокал, и постучал по столу, чтобы человек с ожогом вновь его наполнил.

— Я отдал столько лет жизни и собственную душу не для того, чтобы предо мной закрывались двери даже захудалых лавочек.

— Ты подумал, что будет, когда Сидор больше не сможет доставать для тебя солнечную пыль? Ты не единственный человек, до неё охочий. В столице солнце и так редкий гость, особенно в Птицыно. Этот район находиться на самой тёмной стороне города. Скорее всего, сегодня он продал тебе последнее, что было в запасе, — бокал Олега вновь был полон.

— Он мне этого не сказал, — нахмурился Иван.

— Конечно, не сказал, ведь ты ему платишь, — он сделал глоток коньяка. — Послушай, — начал он спокойно, — это дело становиться рисковым. Если ты колдуешь втихаря, то не страшно. Мы все этим грешим. Но когда это видит вся столица… Что будет, если твои картины дойдут до двора? Знаешь какие люди служат Императорскому Величеству?

— Предлагаешь мне всё бросить, а свой труд утопить в Вене? — Иван был готов уйти прямо сейчас.

— Какой же ты все-таки топорный, — в руке Олега опустел уже второй стакан.

— Не много ли ты пьёшь? — решил сменить тему Иван.

— Если завтра утром всё решиться, то брошу, — сказал он, вновь прося жестом наполнить бокал. — А если нет, то упьюсь до смерти.

— Что решиться? — удивился Иван, столь неожиданному решению Олега.

Тот махнул рукой, и опустошил бокал одним махом.

— Подумай над моими словами. Бери меньше заказов. Постарайся больше не использовать пыль. И потихоньку исчезни. Никто не тянет тебя домой, ты можешь уехать в любой другой город.

— Ты говорил с Сашей, — догадался Иван.

Олег кивнул, нетерпеливо ожидая пока его стакан вновь наполнят.

— И он негодует, — вздохнул Олег. — Грозиться написать отцу. Я обещал поговорить с тобой. Постарайся понять его, Саше тоже не легко. Он куда в более не выгодном положении, чем мы с тобой.

Иван кивнул.

— Ну, — пожал плечами Олег, нарушая затянувшееся молчание, — сказать мне более нечего. Я хочу ещё немного побыть в компании коньяка.

И Иван оставил младшего брата наедине с его проблемами и алкоголем, под наблюдением человека с обожженным лицом.

Возвращение Ивана, после не продолжительного отсутствия, приняли с восторгом. Правда сам Иван этих чувств не разделял. Как бы ему не хотелось славы и почёта, и все эти заискивающие улыбки и неподдельное восхищение возносили его на вершину блаженства. Но в лучшем случае его вздёрнут, в худшем все Орловы, один за другим, взойдут на виселицу. Последнего ему хотелось меньше всего.

Вот побудет здесь ещё немного для вида и сменит город, где конкуренция меньше, сосредоточиться на написании портретов, они сейчас очень востребованы, и откажется от солнечной пыли. По крайней мере, Иван убеждал себя в этом каждый вечер, а утром решал, что не сегодня, потом, может быть завтра или после завтра, он всё же уедет из столицы, где его картины пользовались огромным успехам.

А пока, он неустанно занимался живописью в уютной квартирке на чердаке, мешая масляные краски и солнечную пыль.

Свадьба Фёдора и Клары, хоть и была многим не по душе, но всё же состоялась. Надежде понравился произведенный ею фурор, тётушка Алёна, не смотря на свои лета пыталась флиртовала с мужчинами, а тётушка Варвара не так часто кривила губы, и даже пару раз одобрительно улыбнулась, что было для неё неприемлемо, когда вёлся разговор о высшем обществе и его времяпрепровождении.

В подарок молодым, Иван принёс, конечно же, картину. Портрет Фёдора и Клары, составленные им из множества набросков. После свадьбы, Фёдор купил квартиру, и они с Кларой начали там обустраиваться. Их с братом прошлый дом оказалась в полном распоряжении Ивана. Теперь он мог расставлять холсты где угодно, не опасаясь брани Фёдора, за которого он был искренне рад. Правда, без брата стало тоскливей, и как — то пусто. Никто больше не трещал над ухом и не подшучивал над ним. Ничего больше не напоминало, о его пребывании здесь, кроме родного профиля в набросках.

Оставшись наедине с собой, Иван полностью погрузился в работу, прерываясь во время визитов Александра, которого одолевала головная боль от постоянного мыслительного процесса, и множество под ковёрных игр дворца, где ему приходилось бывать по роду службы; Фёдора, который не забывал о брате, иногда ненадолго заглядывая к нему, чтобы рассказать множество занимательных вещей, из жизни женатого мужчины; и Олег, который только переступив порог университета, тут же стал любимцем чуть ли не всего высшего света, про свои странные делишки на окраине Птицыно, он помалкивал.

Когда Иван совершил свою третью по счёту вылазку в Птицыно за солнечной пылью, ему досталось лишь пара щепоток.

— Извиняюсь, Ваше Сиятельство, — чуть поклонился сударь Ужастин. — Большим не располагаем.

И вот, по возвращении домой, среди прочих писем и приглашений, которые он в большинстве своем игнорировал, оставляя лишь просьбы о заказах или приглашения из крупных салонов, где собирались представители самых богатых и знатных семей, обнаружилось послание от художественного салона на Золотой Аллее. Они просили дозволения представить его работы на проводимой ими выставке.

Иван не задумываясь ответил согласием, попросил кухарку с нижнего этажа приготовить рябчиков и открыл бутылку вина. Под крышкой часов сразу появилась надпись, повествующая о его триумфе. Этот поступок привёл к столу отнюдь не радостных гостей. И только один из них принес бутылку коньяка.

— И как это понимать? — возмущался Александр, и было не понятно к кому конкретно он обращается, к Ивану или к Олегу.

Упрёк он нашел для каждого из братьев:

— Ты обещал мне поговорить с ним, — обратился он к Олегу.

А Ивану досталось: «— О чем ты только думаешь? Хочешь, чтобы мы все оказались в петле?»

Хотел бы сейчас Иван запастись невозмутимостью Олега, под крики старшего брата, откупоривающего бутылку.

— Ты преувеличиваешь, — Иван попытался говорить спокойно.

Но этот тон подействовал на Алексея как раздражитель.

— Я единственный кто смотрит на всю ситуацию целиком. Всё, — Александр засобирался. — Мне надоело ждать пока ты одумаешься. После выставки, ты покинешь город, — и на прощание, Александр так сильно хлопнул дверью, что все свечи в квартире погасли.

Тень наступающих сумерек окутала братьев.

Олег щёлкнул пальцами, и на них заплясал маленький огонёк.

— Что ж, — сказал он. — Давай отметим твою первую и последнюю выставку. А лучше, — пламя пропало. Олег взял треуголку и подтолкнул Ивана к двери. — Пойдем в трактир, и будем гулять до утра.

Иван не был любителем сборищ, но сегодня идея младшего брата пришлась ему по душе.

— Пойдем, — кивнул он, переполняемый злобой. — Пусть весь Царь — Град знает, что мы сегодня празднуем.

— Вот, — широко улыбнулся Олег. — Это другое дело.

Иван и не подозревал, что Олег может быть, хоть сколько ни то, сведущ в ночной жизни столице. Тут тебе и «приличные» трактиры, которые посетить может далеко не каждый, и даже публичный дом на окраине. К тому времени, когда экипаж доставил их в нужное место, Иван был уже достаточно пьян, но какая — то ответственность за младшего брата все же взыграла у него внутри, и он спросил:

— Откуда ты знаешь такие места?

— Я много чего знаю, — пьяная кривая ухмылка расползлась по лицу Олега. — Студенческие годы — веселая пора, — произнёс он на распев, вываливаясь из коляски, не замечая трепыхавшегося над ним извозчика.

Мысли лениво барахтались в голове, и никак не могли собраться во что — то понятное. Но одной из них всё же удалось выделиться среди остальных: «Студенческая жизнь? Но воспитанников учебных заведений запрещено пускать в публичные дома».

Однако, сознание вновь заполонил туман и здравый смысл замолчал. Дальнейшие события Иван помнил плохо, всё какими — то урывками. Отчётливо запомнились только горячие губы и острые розовые кусты, которые ещё не раскрыли бутонов. И то, и другое не только ярко запечатлелось в памяти, но и оставило алые следы на теле: отпечатки помады на лице и груди, и глубокие царапины на руках.

Всё бы ничего, но голова от боли раскалывалась на части. И мужчина готов был расцеловать камердинера, что принес ему утром рассол. Было уже далеко за полдень и Иван, проснувшись, обнаружил себя на диване, в квартире Олега.

Сам хозяин выглядел помято, но искренне наслаждался бодрящим чаям и газетой, которую камердинер принес ещё утром. Домашний халат он накинул поверх камзола, и кажется даже не расчёсывался.

— Ты у нас теперь на слуху, — сказал он, жадно глотавшему рассол брату. — На, полюбуйся.

Вернув кружку камердинеру, Иван выхватил из протянутой руки брата газету. Сначала, он подумал, что причиной новостей стали их вчерашние гулянья, но оказалось, в газете напечатали статью на тему предстоящей выставки, где как бы предстояло выставить свои работы многим художником Царь — Града (Потаков в том числе), но в то же время её жемчужиной должен был стать Иван, впервые участвующий в подобном мероприятии.

Вздох облегчения сорвался с губ мужчины.

— Думал, там будут говорить о твоих похождениях? — по-доброму усмехнулся Олег. — Или распишут все постыдные подробности нашего празднества? — шаловливо хихикнул, словно девица, брат припустил халат с плеча.

Мужчина скривился и кинул в него газетой. Олег захохотал и несмотря на то, что в голове Ивана всё ещё били колокола, неторопливое течение времени вокруг них было нарушено.

На выставку Иван решил выделить картины, которые ему нравились больше всего, они висели на стенах квартиры и радовали его глаз; и картины, которые он хотел отправить в семейное поместье, это была серия природных пейзажей. После выставки они вновь будут возвращены ему. От предвкушения у Ивана потели ладони, и он даже не подозревал, какое разочарования подстерегает его впереди.

Время до дня открытия тянулось нескончаемой лентой. И когда он наступил, на деревьях уже лопались почки.

В салоне с самого утра не хватало места. Официанты сновали между гостями, разнося закуски и игристое вино. Тут и там были расположены шедевры современной живописи. Но главными экспонатами выставки были не сами картины, а художники, которые их написали.

К Ивану постоянно подходили, задавали самые разные вопросы, от пояснения смысла написанных им картин, до его личных предпочтений. Мероприятие шло своим ходом, но поток слушателей не иссякал — лица постоянно менялись. Так бы продолжалось и дальше, если бы Иван не извинился, и в целях переключить всеобщее внимание на кого — нибудь другого, он не обратился к Потакову.

С их последней встречи прошло три года. Художник пятидесяти с лишним лет, чьё имя было на слуху у всей империи побледнел, отпустил бороду, и даже немного осунулся, словно его мучала болезнь. Иван был рад Потакову, как дедушке, которого он давно не видел. Но видимо художник был иного мнения на этот счёт. На вопрос Ивана: «— Как поживаете?». Художник холодно ответил:

— Держусь, как видите.

Что означал его ответ, Иван разобрал не сразу. Только увидев затаенную злобу в глазах напротив, всё осознал.

— Вы, — Потаков окинул его критическим взглядом, — говорят, новый талант. Гигант имперского искусства.

Иван слушал молча. Ему казалось, что мужчина, которого он встретил ранее, исчез. Просто встал одним пасмурным осенним днём, собрал чемоданы, и никого не предупредив, навсегда покинул город, а затем страну, и возможно сейчас он живёт, где — то под жарким солнцем Гаэлии, продолжая совершенствовать своё мастерство. А в перерывах, когда муза ненадолго покидает его, тот прекрасный художник курит трубку и любуется морем.

— Да, новый талант, — из вежливости к оболочке того, былого художника, ответил Иван.

— Надо сказать не дурно, не дурно, — хмыкнул Потаков, оценивая городской пейзаж, что открывался с Счастливого моста. — И детали, и атмосфера. Нарисовать летучую мышь отличный символ злого рока, хоть я и не суеверен. Сколько вы говорите, пишите?

Разочарования захлестнуло Ивана. И этому человеку он поклонялся почти всю сознательную жизнь? Человеку, жадному до лавр, которому зазорно уступить более талантливому юнцу? Нет, сказал себе Иван, это не тот человек, которым ты восхищался, тот давным — давно уехал из — под этого пасмурного неба.

— Всю жизни, — вздернув подбородок, ответил Иван.

— Вот как, вот как, — насмешливо покивал головой Потаков.

У Ивана в груди всё перевернулось, стало ужасно неприятно, словно тешились над, чем — то сокровенным. Более ничего не говоря, он отошёл от Потакова. Как раз поспел Фёдор, и приняв поздравления брата, Ивану стало намного легче. Чуть позже подтянулся Олег, и почти к закрытию пришёл Александр, выкроивший время в своем плотном графике. С Потаковым Иван старался больше не пересекаться.

— Это нужно отметить, — замелил Олег, когда выставка подошла к концу.

— Определенно, — кивнул Александр, что означало — никаких публичных домов и поведения, которое может их скомпрометировать.

Олег покивал, но вид все же принял не довольный.

— Отправимся в «Тихий Дом», — предложил Александр. — Нужно отметить твой успех и скорый отъезд.

Иван не разозлился и не впал в отчаяние. С того самого дня, как Александр поставил его перед фактом, он обдумывал это и в итоге решил отправиться на восток в провинциальный городок Цапелево, который славился своим фарфором. Возможно он сможет расписывать вазы и тарелки, и отец сгорит со стыда, узнав, чем занимается его сын, отпрыск графского рода.

— Дай ему хоть немного насладиться славой, — цыкнул Олег, словно это его брат гнал из столицы.

— Думаю, — с нажимом сказал Александр, что означало: пора замолчать и со всем соглашаться, — пяти дней тебе будет достаточно.

Не терпящий возражений взгляд устремился на Ивана, и тот кивнул, не желая разводить ссору в такой прекрасный вечер.

— На улице прохладно, пойдемте в трактир, — сказал он.

Возможно, тогда им уже стоило разойтись, так как прежняя атмосфера торжества была потеряна. Её место заняли напряжение, тоска и отстраненность. Говорили мало, в основном диалог пытался начать Александр, но тот быстро затухал, без подбрасывания в него дров другими участниками. И вот, немного выпив и перекусив братья всё же расстались.

Выставка официально завершилась только, когда в город пришли первые вестники осени — дождь и северный ветер. Иван больше её не посещал, боясь опять встретиться с оболочкой Потакова и вновь испытать вкус разочарования. Изо дня в день Иван вновь привыкал писать картины без солнечной пыли, но выходило не очень. Они выглядели более тускло, чем их предшественники, и не притягивали внимания. Но спрос на них всё ещё имелся.

Чем ближе был день закрытия выставки, тем больше времени Иван просиживал за мольбертом, иногда затягивая это занятие до глубокой ночи, что раньше позволить себе не мог. Словно увидев загроможденную исписанными холстами квартиру, Александр изменит свое решение и позволит младшему брату остаться в столице. Но всё это было самообманом, и только злило кухарку, которая из — за нехватки места с трудом могла накрыть на стол. Тогда, Иван ещё не знал, как горько пожалеет о том, что не переехал на восток раньше.

Картины Ивану доставили, через два дня после окончания выставки, а вместе с ними и письмо от неизвестного отправителя.

— Оно пришло в художественный салон, — ответил на все распросы посыльный.

Иван ничуть не удивился. В последнее время ему часто присылали письма, особенно в места, где он выставлял свои работы на продажу, реже на личный адрес (его знали только завсегдатае заказчики). Иван читал из них лишь те, которые были делового характера или пришли от кого — то из родственников. Все остальные конверты отправлялись в горнило печи (исключением являлось старое дворянство).

Только благодаря небесному провидению, он не сжёг эту злополучную весточку.

Послание было сухим и кратким, как и подобает угрозе. От прочитанного у Ивана на мгновение потемнело в глазах. Аккуратным подчерком, на грубой бумаге было выведено:

Найдите 10 000 рублей, если не хотите посетит площадь Свободы, как преступник.

Как? Когда? Где Иван оступился? Теперь он понимал переживания Александра и был готов согласиться со всеми его условиями. Но время было упущено. Никакой переезд не спасёт положения. Ему подумалось, какого будет Александру вести дело собственного брата, и холодный под проступил на висках.

Вина огромным грузом легла на душу, не давая спокойно вздохнуть. Отчаяние непременно бы захлестнуло его с головой, если бы это предупреждение не поступило к нему с целью шантажа. Но и с этой стороны подступиться к проблеме было не легче. Откуда он возьмет столько денег? Но даже, если предположить, что подобная сумма всё же найдется, то кому её передать? Оставалось лишь ждать, что шантажист вновь напишет ему.

Иван окинул взглядом, заставленную холстами мастерскую. И всё пустил с молотка на публичных торгах. Но получил около шести тысяч рублей и ещё большее разочарования. Полгода назад, когда никто не знал Ивана, ему приходилось чуть ли не вымаливать, чтобы художественные салоны брали его картины на реализацию, а сейчас люди буквально готовы убить друг друга, за его творения. Они даже не смотрели на саму картину, а сразу начинали выкрикивать суммы. Они покупали не произведения искусства, и восхищались не мастерством Ивана. Они покупали его фамилию, его имя, его лицо. Они покупали его положение в обществе, свято веря в то, что, совершая это они делаются ближе к начальнику Тайной Канцелярии.

И пусть картины без солнечной пыли стали, тускнея и хуже, люди подобного даже не заметили. Эта толпа, это общество никогда не восхищались им, как художником. Теперь ему стали понятны, и усмешки Потакова, и его насмешливый взгляд. Он понимал всё с самого начало. Жар бросился Ивану в лицо, когда он осознал эту простую истину.

Иван стоял там, в тени портьера одной из лож, когда шёл аукцион. Маково красный, готовый ронять сл1зы и кричать в голос. Но даже, если бы он взвыл, то не смог бы заглушить рёв толпы. Не дожидаясь конца аукциона, он ушёл.

Когда к нему без предупреждения зашёл Александр, Иван решил действовать на опережения и заговорил:

— Я уеду, как только всё продам. Обещаю.

— А есть ли в этом смысл? — спросил Александр со смирением в голосе.

Иван напряженно молчал, ожидая, когда брат продолжит.

— Вчера одну из твоих картин доставили ко двору.

Внутри Ивана всё замерло, его вновь бросило в холодный пот, и подавшись вперёд, он поспешно произнес, не узнавая собственного голоса:

— Ну же, говори.

— Она его не впечатлила, — выдохнул Александр, и в этом движении было неописуемое облегчение.

Иван понял, больше им ничего не грозит и можно остаться в столице. Всего на мгновение он почувствовал облегчение. Но под матрасом всё ещё лежало письмо, предвещающее семье Орловых гибель, и это обстоятельство не позволило Ивану в полной мере насладиться моментом.

— Не печалься, — попытался проявить участие Александр.

Иван покачал головой, растягивая губы в легкой улыбке. Император хотя бы был с ним честен.

— Теперь ты можешь не распродавать все своё имущество, — сказал Александр, и Иван понял, что его помиловали.

Если люди хотели купить его фамилию, или близость к политической верхушке Империи, то хорошо, он готов был им это продать. Человек решившийся его шантажировать, всё ещё с ним не связывался, и это тревожило мысли и держало его в постоянном напряжении.

Он рассчитывал набрать оставшуюся сумму, продав новые картины. Но уже через несколько дней понял, что всё гораздо сложнее, чем представлялось.

— Как это продали лишь одну? — изумлению Ивана не было предела.

Всего две (или около того) недели назад люди готовы были драться на дуэлях, чтобы получить хотя бы мазок, вышедший из-под его руки, а сейчас из десятка полноценных картин была продана всего одна. И где! На Золотой Аллее!

— Понимаете, Ваша Светлость, — нерешительно замялся смотритель художественного салона. — Тем, кто стоит выше, виднее.

Пусть он не смотрел Ивану в глаза, и говорил больше себе под нос, словно в неудачи Ивана была его вина, слова, произнесенные им, прозвучали, словно приговор. Для Ивана, как будто небо рухнуло на землю. Он вернулся к тому с чего начал.

Вот почему Александр советовал ему не расстраиваться. В который раз слепцом оказался лишь Иван. Даже видя правду, он не хотел её признавать, и в глубине души ему были важны лишь слава и почёт. Оказалось, что быть честным с самим собой ужасно мучительно.

Падение с пьедестала гения вышло болезненным. Иван чувствовал, словно раскололся на множество маленьких осколков, и больше не сможет себя собрать. Это боль настолько ослепила его, что Иван забыл обо всем, что до этого тревожило его дух. И даже любящий покутить Олег, оставил его в одиночестве переносить случившееся.

— Ха, — фыркнул он, — подумаешь, Императору не понравилось. Этот тиран денно и нощно сидит в своем дворце и нет ему дела до людей.

Но как бы Олег не рассыпался в утешениях, Иван оставался всё таким же подавленным.

— Я бы с радостью разделил с тобой эту чашу горького вина, но мне действительно нужно идти, — сожаление Олега было искренним. — Давай встретимся завтра. Завтрашний вечер у меня точно свободен.

Иван ничего не ответил и покинул его квартиру.

— Мне действительно жаль, — доносилось ему в спину.

В трактир он отправился в полном одиночестве, желая лишь заглушить голос истины в своей голове и разрушить себя окончательно. После этого всё заволок туман. А затем он впервые за свою жизнь очнулся в канаве. Его спутниками были: боль в теле, пустые карманы и холод. Дело шло к зиме и ночью Ивана покрыл иней. Добираясь до дома, он старался, как можно меньше попадаться людям на глаза. Иван мог судить о том, что ему это удалось, так как ни одна газета не пестрила заголовкам:

ОТПРЫСК ОРЛОВЫХ БЫЛ ПОБИТ НИЩИМИ

И на том спасибо. Иван был покрыт синяками с головы до пят. Он не помнил наверняка, так как к моменту происшедшего был уже знатно пьян. Но видимо его побили, ограбили (а может он уже всё пропил), и бросили замерзать в канаве. К счастью всё обошлось.

Иван старался лишний раз не попадаться никому на глаза с таким прекрасным лицом, и дважды притворился, что его нет дома: когда тем же утром его решил навестить Олег, и когда приходил Фёдор. А в середине декабря Ивана потревожило новое письмо от шантажиста, написанное всё тем же аккуратным подчерком:

Прошу сложить деньги в платок и оставить их на пересечении Лосницкой и Теневой улиц, рядом с витриной рыбного магазина. В полночь.

Иван располагал только семью тысячами и ста десятью рублями. Как и было сказано в послании, Иван завязал кошель с деньгами в платок, положив туда лишь половину от условленного. Мужчина был уверен, что эти деньги в скором времени вернуться к нему. Например, той же ночью, когда он выследит решившего угрожать ему человека, скорее всего впервые проворачивающего нечто подобное.

Иван не был агентом Тайной Канцелярии, да и полицмейстером тоже, но дабы заметить человека в длинном плаще, старательно скрывающим своё лицо, особых навыков не требовалось. Он шёл за ним несколько улиц, пытаясь не задохнуться от запаха чего — то гниющего, доносимого до него ветром. Этот смрад напоминал ему о Птицыно и увиденной там грязи. Но домысел, что его решил шантажировать кто — то из этого богами забытого района, казалась абсурдной и не имеющей никакого шанца на рассмотрения.

Но вот человек в плаще завернул в подворотню, и Иван внутренне заликовал. Это был конец. Сейчас он сорвёт с него капюшон и дело будет кончено. Но стоило Ивану зайти в подворотню следом, как он на что — то наткнулся. Лучше бы обошел брошенный мошенником кошель и следовал дальше, но мужчина сделал непростительную ошибку, которая дорого ему стоила. Он взял кошель в руки и согнувшись, застыл. Иван слышал, как бьётся его сердце в такт с удаляющимися шагами, преследуемого им человека. Дело было провалено.

Сильным порывом ветра Иван завалил себя на бок. Кошель выпал из его рук и тело перестало быть каменным, теперь он мог с помощью носового платка избавиться от пустого кошеля (по просьбе Ивана, Вена утащила его на самое дно) и попытаться переварить свой провал.

Следующим утром (как Иван и предполагал в течении бессонной и тревожной ночи) от мошенника пришло послания:

Вам не удалось собрать нужную сумму, но я так и быть, дам Вам ещё немного времени. Больше не пытайтесь преследовать меня, иначе, известные мне сведенья попадут в руки императорских ищеек.

Иван вздохнул с облегчением. За последние несколько часов в его голове успело прокрутиться огромное количество тяжелых мыслей. И все они заканчивались его смертью и смертью всей его семьи. Но мошенник оказался на редкость терпелив и даже в какой — то извращенной манере добродушен. Видимо ему до крайности были нужны деньги. Это вселило в Ивана крупицу уверенности в том, что кошмар закончится, как только он отдаст ему последнюю копейку.

Но набрать последнюю тысячу оказалось гораздо сложнее, чем представлялось. Больше никто не считал живопись Ивана даром небес, теперь он стоял в одном ряду с остальными художниками, правда начиная с конца. И продажа картин шла так же, как около двух лет назад, то есть, практически стояла на месте. Но для вымогателя муки жертвы не имели никакого значения, и процесс добычи денег тоже. В сущности, его заботил лишь результат.

Чтобы по столице не пошел слух, будто бы Иван Орлов на грани отчаяние и распродаетсвоё имущество, пришлось продавать всю мебель тайно и под чужим именем. Себе он оставил только самое необходимое: стул, стол, кровать, самовар. Но выручил на этом всём немного, всего лишь две тысячи. Разумеется, этого не хватало, и Ивану пришлось уволить кухарку, прибавив к общей сумме ещё тридцать рублей. На еде он тоже решил экономить, питаясь только хлебом и водой (на красках экономить не получалось), и ещё пять рублей упали в кошель для вымогателя, послание от которого, как обычно, пришло неожиданно.

В первый раз он (что очень удивило Ивана) проявил благодушие, и простил ему не хватку монет. Иван надеялся, что и в этот раз вымогатель поступит точно так же, и положил в кошель с деньгами ещё и записку с просьбой немного подождать. Вновь рисковать и преследовать подлеца, Иван больше не решился. Он боялся, что затея вновь окажется провальной, и неудачная попытка обречёт его на ещё большие жертвы, рядом с которыми его материальное благополучие стремительно меркло.

И вновь мужчину ждала тревожная и бессонная ночь, наградой за которую стало одобрение мошенника. Он писал, что может ещё немного подождать. Вот только Иван был не уверен, что ждать ему действительно придется «немного». Он пытался продать свои картины всеми мыслимыми и не мыслимыми способами. Но выходило не очень. К тому же стало известно, что Надежда выходит замуж. У Ивана не было денег, чтобы подарить ей дорогую и помпезную вещь, как она любит, и он решил сделать дорогой в духовном плане подарок.

Он нарисовал Сиреневый Сад. Высокое небо поднималось над играющей бликами прохладой озера и круглой беседкой, в тени которой можно было укрыться жарким летним днём. Повсюду свисали былые гроздья сирени, и если в твоём сердце запечатлелся этот уголок, то можно почувствовать легкий плывущий аромат сирени.

Иван облегченно выдохнул, когда эта картина понравилась Надежде и она обещала повесить её на самом видном месте в новом доме.

— Что с тобой? — обеспокоенно спросила его матушка, с которой он увиделся спустя долгое время. — Ты так худ и бледен. Не болен ли?

— Со мной всё в порядке. Правда, — Иван растянул тонкие губы в нежной улыбке.

Трепет наполнил его сердце. Спустя долгое время большая часть Орловых собралась в одном месте.

— Иногда я слишком увлекаюсь написанием картин, и совершенно забываю о времени, — с его губ лилась медовая для материнского сердца ложь.

За её спиной мелькал Фёдор, обещая брату жаркие разборки.

— Я готовлю нечто масштабное и невообразимое, — соврал он ему и на душе стало тяжелее. — Не хочу, чтобы ты узрел мои труды раньше времени.

Фёдор сомневался всего мгновение, но все же решил, что это похоже на брата и хмыкнул:

— Ты мог оповестить меня раньше, чтобы не затевать обид.

— Прости меня, если сможешь, — улыбнулся Иван, видя, что брат больше не сердится.

— Да, чего уж там. Раз не пускаешь меня на порог, то приходи хотя бы сам. Клара будет рада тебя видеть. Это дарует ей немного спокойствия. Её страшит разрешения от бремени, — доверительно сообщил Фёдор.

— Если представится случай, то непременно навещу вас.

Но этого не случилось.

Иван бы непременно сдержал своё обещание, но поиски денег, утянули его с головой. Он ужимался в своих нуждах как мог, продал стол и самовар, рисовал на заказ по грошовой цене и едва ли его существование было похоже на человеческое, скорее бледная тень восстала из могилы и скитается по Царь — Граду, ошибочно принимая себя за живого.

Иногда, хозяин дома говорил ему о визитах Олега или Фёдора. Но к большому облегчению, те никак не могли застать брата дома. На приходящие от них записки, приглашения и письма, он пытался отвечать непринужденно и постоянно ссылался на большую занятость. Иван не хотел, чтобы они видели его таким слабым и немощным.

Он чувствовал, как по утру тяжело поднимаются веки и холодеют все члены. Прежде, твердый мазок пропал и теперь кисть дрожала в его руках. А когда под конец зимы он принял решение продать печь (с надеждой, что так скорее сможет прекратить свои муки), и вовсе подхватил какую — то заразу. Она раздирала легкие на части, словно острые иглы крутил не прекращающийся вихрь, и те вонзались в его грудь изнутри.

Пришлось потратиться на какой — то порошок, посоветованный лекарем. К Золотаревым он не пошёл, те прознали бы всё о его пошатнувшимся здоровье. Кто — нибудь из них непременно бы написал письмо в Сиреневый сад. А Иван не хотел, чтобы домашние получали какие — либо другие письма от него, кроме приятных. Он никогда не упоминал на бумаге собственных невзгод, лишь успехи (большей частью придуманные им самим, чтобы родители гордились сыном) и немного повседневных дел, которыми он занимался.

На удивление порошок помог и это немного облегчило страдания Ивана. Он вновь мог приходить к заказчикам на дом и не смущать их кашлем. Это опустило немного рублей в его карман, которые тут же пришлось потратить, чтобы нанять повозку до усадьбы Орловых.

Ивану вдруг подумалось, что весь мир ополчился против него, и из подступающего мрака нет выхода. Родителей не стало слишком неожиданно.

Похороны прошли, как в тумане, сначала батюшки, затем матушки. Кажется, тётушка Варвара справлялась о его самочувствии, и Олег куда — то звал. Но всё, что ему хотелось, это перевести дух в родном доме. Встав по утру после похорон матушки, он даже немного воспрял духом и подумал, что сможет справиться со всеми трудностями, выпавшими на его долю. Родные стены придали ему сил, и он отправлялся в обратный путь полный тоски по родителям и воодушевлению для дальнейшей борьбы за жизни своих близких.

Вскоре наступило лето и на солнечных лучах принесло Ивану удачу. Деньги для вымогателя были почти собраны. После этого Иван смог бы наконец — то вздохнуть полной грудью, отбросить терзания и вновь начать своё восхождение на пьедестал гения.

Но на исходе третьего летнего месяца вместе с проливными дождями, вернулась и резь в груди. Прошлое лекарство не помогало и Ивану становилось все хуже, и хуже. Пришедший с севера ветер гулял по лишенной печки квартире, заставляя её единственного жильца кутаться в тонкое подобие одеяла.

Ивану всё труднее стало вставать с кровати. К боли в груди присоединился жар, и он стал напоминать раскаленное горнило. От этого кашель усилился, и вскоре у Ивана не осталось платка, на котором бы не присутствовали пятна крови. Всё что он мог, это дотянуться до бутылки холодного вина, чтобы облегчить собственные страдания. В начале сентября, кровать стала его постоянным пристанищем, и он больше не мог её покинуть, полнясь страхом незаметно для остальных сгинуть в пустой ротонде.

Заснув однажды днём, он чувствовал, что больше не встретит рассвета. Вспомнилось тепло дома и родные люди. Жаркие слёзы падали на подушку, когда он закрывал глаза, не в сила противится непонятной, живущий своей жизнью болезни.

Но неожиданно, утро всё же пришло к нему. Ласковые солнечные лучи, скользили по его коже. В комнате было натоплено и пахло осенними листьями, букетик из которых лежал подле кровати.

Это были новые, специально для него подготовленные покои, но Иван сразу узнал тепло родного очага. Слезы, словно маленький дождь, сорвались с его ресниц. Неужели все осталось позади? Хотелось верить.

Надежда, оставшаяся в доме после смерти родителей, рассказала, что его привёз Владимир и Родион Золотарёв. Последний назначил ему лечения и просил, как можно больше отдыхать. Иван бы с удовольствием соблюдав все предписания Германа, который имел не только присущее Золотарёвым чутьем, но и медицинское образование, лишь бы они помогли избавиться от зноя в груди.

Только думы о том, что сделает вымогатель, когда не получит своих денег ни давали ему насладиться покоем и постоянно ворошили угли исстрадавшейся души.

Но и это затмила новая беда, пришедшая на порог дома Орловых. Иван даже подумал, что это дело рук того мошенника, который, не получив от него недостающий суммы, решил сделать такое ужасное предупреждения.

На похоронах Фёдора (Иван чувствовал, что со смертью брата перестала существовать какая — то часть внутри него самого) Антонина Бориславовна, которая сильно напоминала ему пышущую здоровьем матушку, слёзно причитала:

— Неужели вас прокляли? Какой кошмар. Бедняги. Что же делать?

Надежда в серьез разозлилась на её слова, а Иван задумался. Неужели кто — то действительно мог так с ними поступить? Глупости.

Обсуждать дальнейшую судьбу Клары и её общего с Фёдором ребенка на семейном собрании, Иван не стал. И оповестив Олега, что он придерживается мнения, чтобы оставить их в поместье, Иван удалился в свои покои. Час вне постели забрал у него все силы.

Раньше мужчина и не замечал, что Надежда может быть такой заботливой. Хотя в детстве она больше всех присматривала за Снежинкой. Младшая сестра сама подавала ему отвары, меняла полотенца, если вдруг к вечеру Ивана одолевал жар, и помогала выйти в сад на недолгую прогулку. Иногда к ним присоединялась Вера, если не предавалось шитью, или переписке с Анастасией (теперь) Садулиной и Германом Золотарёвым (последнее было секретом).

Надежде даже Пётр был не помехой. Стоило ему вновь начать кидаться в Ивана острыми фразочками, наподобие:

— Какой от тебя толк, если ты день деньской пролёживаешь бока на кровати?

Как потерявшая всякое терпение Надежда бралась за тряпку и пару раз могла ударить, пытающегося защититься старшего брата. Признаться, Ивана это несколько веселило. Благодаря сестринской заботе он вскоре пошёл на поправку. Резь и жар в груди утихли, лишь изредка напоминая о себе слабыми всплесками.

На исходе третьего летнего месяца Надежда покинула родительский дом и вернулась в столицу, где её ждал муж.

Каждый раз, закрывая на закате глаза, Иван боялся, что проснется в холодной ротонде, но этого не происходила. Вся его жизнь текла, словно детство и не прекращалось. Но затем он вспоминал, что пропали некоторые родные лица, а настроение в доме изменилось. Тогда реальность вновь брала над ним верх.

Вера мечтала о свадьбе, и могла подолгу сидеть в комнате, рассматривая своё новое пурпурное платье. Пётр выползал из подвала, лишь за тем, чтобы сковырнуть старые раны Ивана. Тётушка Мария стала ещё раздражительней и всё больше срывалась на сыне.

Неизменными остались только: Семён, всё так же мечтающий о путешествии на корабле, добродушный дядюшка Лев, заведующий в доме хозяйственной частью, приносил Ивану свежие фрукты и овощи, и проповедующая чужую веру тётушка Варвара, а также тоскующая о былом тётушка Алёна. Эти четверо продолжали придерживаться старых устоев, стараясь не замечать, как в застывшем некогда уголке, вновь пошли часы и всё стало меняться.

Острее всех это ощущала Клара, которая до сих пор пыталась привыкнуть к новому для неё с дочерью миру. Ивана даже испугала пустота в глазах женщины, когда ей сказали, что Орловы потомственные колдуны и отцовские карманные часы, с которыми играется Любочка тоже не обычные. Иван даже подумал, что она этого не вынесет, испугается и решить сбежать.

Но вместо этого, она с полными глазами слёз произнесла:

— Я догадывалась, — и слёзы, словно бисер, падали с её ресниц. — По тому, как он прислушивался к ветру или мог не с того, ни с сего предсказать погоду, ссылаясь на ломоту в суставах, — она всхлипнула, прижимаясь щекой к маленькой ладошке, которая тянулась её утешить. — Я видела в нём это. Видела, что — то странное. Не похожее на других, — она внимательно посмотрела в глаза Любочки, ёрзающей на материнских коленях. — И в ней тоже, что — то есть…

Иван был рад, что Фёдор сам выбрал себе жену и не ошибся. Конечно, было бы ещё лучше, не пропадай в доме серебро.

Иван подозревал, что Клара с Любочкой навещают его потому что тройняшки были похожи друг на друга, словно отражения, и в Иване, она видела своего почившего мужа. Возможно, она поладила бы и с Петром, но с Петром, даже из родных, мало кто мог найти общий язык.

Они-то и составили друг другу компанию, когда все остальные уехали на похороны Анастасии, что скончалась при родах. Это поняли не сразу. Вера, которая поддерживала с ней сношения долго не получала письма, а когда все же получила, взволнованно воскликнула:

— Что — то стряслось!

Она поняла это по изменившемуся подчерку, хотя было видно, что помещик Садулин пытался подражать подчерку жены. Анастасию уже было не вернуть к жизни, а процент с пашен Краевских, которыми заведовали Орловы до вступления в права наследства Никиты Краевского, ещё можно было получать. Семья приняла решения публично порицать Садулина и явилась на почин души Анастасии уже с подобным настроением.

Клара никогда не знала Анастасию и ей было немного совестно, что она не испытывает того же горя, что и все остальные, пусть и невольно. А Иван… хотел запомнить именно Анастасию Краевскую, тихую и нежную голубку, которая становилась образом ангела, надевая белое платье. Девушку, которая больше всех остальных цветов любила ромашки. От смутной тоски ему вновь подурнело, и Иван засомневался, что он хорошо перенесёт дорогу до имения Садулина. Мужчина чувствовал, что болезнь всё ещё не отступила и подтачивает его силы изнутри.

Так они и гуляли под высоким небом Сиреневого Сада, наблюдая, как озорной ветер срывает с тоненьких ветвей пожелтевшие листья сирени, а также проходя мимо будущей оранжереи Петра, которая расценивалась в Империи, как заморская диковинка.

Из имения Садулина, Орловы приехали обновленным составом. Прибыл Олег. Он натянуто улыбался Кларе, пока приветствовал её, на мгновение изменившись, он радушно посюсюкал Любочку. Но стоило этому прекратиться, вновь стал раздосадованным и подавленным. Посмотрев в глаза младшего брата, Иван сразу понял, что все негативные чувства Олега отчасти связаны с ним.

Их, не самый приятный, разговор, состоялся, когда поместье Орловых погрузилось во тьму. Тогда уже не только хозяева дома придались сонной неге, но и прислуга. Так их никто не мог услышать.

Пылал огонь в камине. Иван достал заранее принесенные слугами подсвечники и зажёг свечи. Больше света они не создавали. Олег просил соблюдать некое подобие секретности.

Когда братья присели рядом с камином, Олег, не говоря ничего лишнего, вынул из внутреннего кармана письмо. Довольно объемное, содержащие пять или семь страниц.

— Прочти, — сказал Олег, протягивая письмо недоумевающему брату.

Подчерк Иван узнал сразу. Всё же, его обладатель около года присылал ему угрозы и требования. Он, поднял взгляд на Олега, но тот кивком показал на письмо. Иван рассчитывал найти там наглость, насмешку, угрозы, в крайнем случае раскаяние. Но никак не те строки, по которым пробежались его глаза.

— Ты помнишь его? — спросил Олег, когда после прочитанного душа Ивана наполнилась горечью.

— Смутно.

— Я сам немного зол, — нахмурился Олег. — И на него, и на тебя. Обмолвись лишним словом хоть один из вас, тебе не пришлось бы так страдать. Возможно, сейчас ты бы рисовал картины, где — то в одном из провинциальных городов.

— Я и сейчас могу это делать, — Иван потер грудь. — Вот поправлю здоровье и вновь возьмусь за кисть.

Олег взял у него письмо и бросил в камин. Языки пламени обступили его, принимая в объятья. Иван смотрел, как бумага чернела, поглощаемая пеклом и не мог отвести взгляд.

— Пусть всё это забудется. Останется прожитым. Доброй тебе ночи, — пожелал Олег и вышел.

Он прав, подумал Иван. Время уже не вернёшь, и с мошенником сделать было ничего нельзя. Если он ещё не почил, то сделает это в скором времени и ни на что уже не повлиять. Всю ночь Иван размышлял над тем, что было бы, не прибегни он к шантажу, а обратись с просьбой о помощи. Пусть не к нему, но к Олегу, Фёдору или на крайней случай к Петру. Никто из них не отказал бы ему, и возможно отговорил бы от затеянного.

И даже, когда комнату залил рассветный багрянец (Иван просил не опускать на ночь портьеры), он всё продолжал думать об этом. Олег покинул усадьбу двумя часами позже.

— Неужели ты скоро преставишься? — хмыкнул Петр, намекая на бледность Ивана и покрасневшие глаза, хотя сам выглядел не лучше. Похоже, он ехал из столицы всю ночь и лишь недавно вернулся.

Иван вспомнил, как Надежда прохаживалась по физиономии Петра тряпкой и ему вновь стало смешно.

— Чего это ты повеселел? — нахмурился Пётр.

Они случайно столкнулись в библиотеки, когда выпал первый снег. Белые комья падали за окном, а здесь, среди книжных стеллажей пылал камин и горели свечи. Атмосфера располагала для лёгкого чтения.

— Вспомнил забавную вещь, — пожал плечами Иван. Ему вдруг подумалось, как он отреагирует, узнав приключившуюся с Иваном историю и каким был её итог. — Послушай, вчера…

Пётр пусть и с недовольным лицом, но слушал его, как в дверь влетела запыхавшаяся дворовая с блестящими глазами, и упиваясь восторгом, закричала:

— Сударыня Вера выходит замуж! — будто это ей сделали предложение.

Дворовая побежала дальше по коридору, разнося эту новость во всех направлениях, а Пётр повернулся к Ивану и спросил:

— Ну, что дальше?

— Ничего, — вздохнул Иван. Портить настроение и так с рождение ничем не довольному Петру, после новости, которая даже ему пришлась по вкусу, Иван не решился.

— Спустись к своему дурному брату, — попросила тётушка Алёна, укутанная в шелка и бриллианты не по возрасту.

Кареты уже ждали их у крыльца, и несмотря на то, что свадьба Веры не завтра и в столицу ещё нужно попасть, тётушка Алёна нацепила на себя всё, что считала красивым.

Все собрались в сенях, готовые отправляться. Не было только Петра, которому, что — то срочно понадобилось в подвале.

Иван вздохнул, Петра из подвала он ещё не вытаскивал. Если говорить на чистоту, с тех пор, как дядюшка Лев прекратил их обучать, Иван больше ни разу туда не спускался.

Открыв дверь, за которой вниз тянулась узкая лестница, он почувствовал, как из глубины повеяло смесью сухих трав, напоминая далекие деньки, проводимые в лугах и рощах. Ведомый ностальгическим запахом и хорошим расположением духа, Иван спустился в окутанный мраком подвал. Там ярко горело перо, которое держал Пётр.

Иван увидел, что, согнувшись над столом, брат, что — то высматривает. Он пригляделся и понял, что это была трость с набалдашником в виде орлиной головы. Давненько он её не видел. Ивану стало неловко, словно он наблюдал что — то тайное и сокровенное.

Мужчина кашлянул пару раз в кулак, чтобы привлечь внимание брата. Сработало. Пётр вздрогнул и обернулся.

— Что ты здесь делаешь? — зло спросил он, словно готов был броситься на Ивана с кулаками.

— Все ждут, — ничуть не смутился Иван. — Нам нужно отъезжать.

Пётр фыркнул и убрал перо в шкатулку.

Через несколько дней после свадьбы Веры, когда семья уже вернулась в поместье, Иван понял, что зря совершил эту поездку. В груди вновь начал тлеть уголёк. Всё началось, как обычна хворь, с несильного кашля и насморка. Но позже ко всему прочему прибавилась головная боль и Иван вновь почувствовал жжение в груди. Всё это случилось, как на зло перед тем, как он, вынув мольберт и краски, решив вернуть себе былые навыки, чтобы летом отправиться в Цапелево.

— Надежда написала, — сказала тётушка Алёна, зашедшая как — то его проведать. — Справляется о твоем здоровье.

Взгляд Ивана зацепился за веер из бархата и кружева, которым она обмахивалась.

— Красивый? — спросила она, заметив его внимания. — Ты хороший мальчик, я тебе кое — что скажу, — она наклонилась к нему, вновь не встающему с кровати, и прошептала. — Это подарок от одного прекрасного человека. Только не проговорись Андрюше.

Она потрепала его по голове и выпорхнула из комнаты, как будто обрела былую молодость и силу.

По спине Ивана пробежали мурашки. У него промелькнула мысль, что тётушка Алёна просто не хочет принимать все произошедшие с ними несчастья, и справляется с этим по-своему. После этого вечера Иван редко приходил в сознания. Оно утекало от него, словно вода сквозь пальцы, с каждым днём все быстрее и быстрее.

Параллельно ему, уголек в груди превратился в лесной пожар, захватив всё его естество. В моменты просветления Иван чувствовал, как сгорает изнутри, моля богов послать ему избавления.

Так произошло и в тот день. Тепло, идущее от камина, сморило дворовую, просидевшую всю ночь и почти минувший день над постелью сударя, а за окном на Сиреневый Сад опускались сумерки. Сыпал снег и создавалось ощущение, что ночь уже наступила.

Иван проснулся от приятного сквозняка, который ласкал его пылающее лицо. Он блаженно вздохнул, поднимая свинцовые веки. Ему почудилось, будто на месте дворовой сидит Владимир, и смотря на пламя в камине, горестно вздыхает.

Иван сделал усилие, чтобы приподняться на кровати, но видение уже исчезло. От двери веяло нежной прохладой, и он подумал, почему бы не лечь, в одной из холодных комнат. С трудом перебирая не послушными руками и ногами, он брёл, опираясь на стену. Коридор принял его в свои тёмные объятья. Из глубины веяло морозом, который и затушил все свечи в подсвечниках.

Окно в одной из комнат было распахнуто настежь. Иван остановился около него, хотя сырая от пота рубашка грозилась превратиться в корку льда. Кружившие вальс снежинки, подбрасываемые ветром, залетали в открытое окно, падая Ивану на всклокоченные волосы, воспаленные веки и потрескавшиеся губы, принося облегчения. Но этого было мало. Огонь все ещё бушевал в груди, заставляя Ивана скрючиться в приступе кашля. Он прикрывал рот рукой, но несколько алых капель всё равно упало на подоконник.

Он вышел на улицу через заднюю дверь. Фонарь, который висел рядом с ней на цепочке валялся в снегу, и его успело задуть, так, что торчал лишь один чугунный кончик. Из конюшни доносилось ржание коней и не привычно тоскливый вой из псарни. К ним присоединилось завывание начавшейся вьюги.

Ветер задувал пригоршни острых льдинок под козырек крыльца, бросая их в лицо Ивана. Вьюга сбивала его с пути и мешала идти. Позади остались очертания флюгеров для дворовых и курятника. Найдя опору в тонком стволе, Иван опустился в сугроб, наслаждаясь мелодией бьющихся друг о друга ветвей, обросших ледяной корочкой.

От порывов ветра и обилия снега, огонь в груди начал гаснуть, оставляя после себя пустоту и лёгкость. Теперь болезнь уйдет. Теперь он будет здоров.

Вера Орлова

С возрастом Вера поняла, что совать нос в чужие дела, а уж тем более рыться в чужой переписке, неприлично и аморально. Но тогда, девчушка, которой едва исполнилось три года об этом даже не подозревала. Буквы для неё были всего лишь закорючками на страницах книги сказок, которую читала им нянюшка перед сном в девичьей.

И зачем взрослые пишут чернилами на листах, ей тоже было невдомёк. Но относились они к этому очень серьезно и бережно. Особенно тётушка Алёна. Она хранила их на своем высоком столе, в шкатулке, бусами из которой позволяла играться девочкам.

Вера понимала, что, когда играешь в прятки нужно прятаться и дышать как можно тише, чтобы другие тебя не нашли. В этот раз водил Саша, а от него укрыться было очень сложно даже в таком большом поместье, как у Орловых. В комнаты старших членов семьи заходить было запрещено. Но Надя постоянно так делала, а потом не сознавалась. Вот, и, ещё не Вера, но Верочка решила поступить точно так же. Теперь Саша не сумеет найти её прежде остальных.

В покоях тётушки Алёны пахло, чем — то приторно сладким, как варенье. Аромат шёл от флакончика, который тётушка Алёна хранила со всеми другими скляночками на своем высоком столике, рядом со сверкающими бусами, серёжками и колечками, а также своим премилым детским портретиком в витой рамочке.

Нитка янтарных бусин свешивалась из крайней шкатулки, и Верочка, схватив их, потянула на себя. Бусы натянулись и потащили за собой шкатулку. Она перевернулась и все украшения, вместе с белыми прямоугольниками рассыпались по полу.

Переполняемая страхам порки, ещё не знающая, что в мире есть вещи куда страшнее, девочка залилась горькими детскими слезами. Скрипнула дверь, но вошла не тётушка Алёна, и даже не Саша. На плач пришёл Андрей Володарович. Он погладил по голове Верочку, все ещё сжимающую в кулачке бусы. Поняв, что никто не собирается её ругать, девочка начала успокаиваться.

— Вот и ладно, — ласково скала батюшка, вытирая дочери слёзы хлопковым платочком. — Ничего страшного, сейчас всё уберем.

Он взял одно из выпавших писем и замер. Верочка вновь чуть не расплакалась, увидев, как его брови сходятся на переносице, а зубы скрипят от злости. Андрей Володарович, затолкал все украшения в шкатулку, оставив дочери янтарные бусы, а письма забрал себе.

— Иди, — вытолкал он Верочку за двери. — Найди себе другое место для пряток.

Но не успела Верочка подумать, где скрыться, как старший брат уже выпрыгнул из — за поворота, и закричал:

— Нашел!

А затем грянула буря.

Это было так пугающе, и так быстро прошло.

Солнце заливало зелёную гостиную. Его лучи падали на коробочки, привезённые портнихой из столицы. Там блестело множество пуговичек, больших и маленьких, искрились бусинки, и мягко ниспадали шелковые ленты и похожие на паутину кружева. Рулоны шёлка и батиста лежали в тёмном углу, чтобы ослепляющие лучи не портили ткань.

Матушка стояла на маленьком табурете, который дядюшка Лев обычно использовал как подставку для ног. Швея и её помощницы кружили вокруг женщины, приставляя кусочки ткани и называли это платьем.

Вдруг в комнату забежала Снежинка, и как будто увидев упитанного воробушка, уставилась на коробочки. Она присела, повиляла ягодицами, выбирая лучшую позицию, напряглась всем телом и прыгнула. Ухватившись за голубую ленточку, она покатилась с ней по ковру. Помощницы швеи заохали и заахали. Снежинка прекратила играться с лентой, и кажется подумала, что сейчас в неё, запустят чем — нибудь тяжелым. Она понимала за что её будут бранить, а за что миловать, но не всегда могла сдержать себя.

Почуяв неладно, кошка покрепче зажала в зубах шелковую ленту и выскочила из гостиной, быстро перебирая лапами. Позже Надежда появилась с этой лентой в волосах. А пока, швеи делали, что — то несуразное называя это платьем.

Матушка такого не носит, подумала Верочка, она облачается только в красивые наряды. И это была чистая правда. Уже через несколько дней те же швейки принесли матушки на примерку совершенно другое одеяние. С расшитым золотой нитью и бусинами лифом. Шелк струился по её плечам.

— Волшебство, — выдохнула Верочка, наблюдая за примеркой. — Вы колдуньи.

Старшая швейка рассмеялась, не замечая, как напряглась Екатерина Бориславовна.

— Это называется шитьем.

— Шитьем? — задумалась Верочка, кажется, дворовые занимаются, чем — то таким.

— С помощью ниток, иголки и ткани получается платье, — швейка тронула воздушный подол. — Да что там платье, можно шить не только их, но и мужские костюмы, балдахины, пелёнки, сарафаны… Одни словом, чего только Ваша душа пожелает.

— Из этого? — Верочка ткнула в рулоны ткани, которые казались ей просто свернутыми занавесками.

Швейка кивнула.

Глаза девочки вспыхнули, как два маленьких солнышка, она бы тоже хотела шить платья. Через месяц швейке пришлось вернуться в поместье Орловых, только в качестве наставницы.

Они пришли в промозглый осенний день, когда с неба сыпалась неприятная морось и дул северный ветер. Земля наполнялась влагой, готовясь вот — вот впасть в зимнюю спячку, отдав главенства снегу и морозу.

Может быть погода была не главной причиной того, почему трое отпрысков Краевских выглядели, как замёрзшие воробьи на жердочке. Они жались друг к другу, скорее, чтобы найти опору в новом для них мире, нежели для большего тепла.

Их привез хмурый и бледный Андрей Володарович. Всё, что Вера поняла, так это с ними случилось большое несчастье, и батюшка взял их под своё крыло. Так получилась, что у них не осталось больше ни одного родственника.

— Какое несчастье, — качала головой тетушка Варвара. — Это всё от ваших…

Андрей Володарович обжог её взглядом и тётушка замолчала, низко опустив голову.

— Не смей говорить им подобного. Бедные дети и так на грани помешательства.

И он был как нельзя прав. Через две недели после пребывание в доме Орловых, пришлось отослать в Истрину первенца Краевских — Павла. Он почти ничего не ел, смотрел в одну точку, пускал слюни на камзол и ходил под себя. Конечно, не трудно было приставить дворовых смотреть за ним, но атмосфера дома резко изменилась в худшую сторону, а ещё он пугал Семена, тот начинал плакать всякий раз, когда видел его. А тётушка Мария только сильнее дула на угли:

— Вот, смотри на него внимательно. Не будешь учиться, станешь таким же.

После того, как Павла отправили в Истрину, она стала прибавлять к этим словам:

— И ты тоже отправишься туда.

Так было лучше и для его младших брата и сестры, которые по своей юности ещё не моли справить с чем — то плохим, и каждый раз, воспоминание навеянные видом брата заставляли их пачкать ночью простыни. А гроза и вовсе превращалась в настоящее испытание для всех Краевских.

Через месяц в себя немного пришёл Никита. Он перестал залезать под стол от каждого громкого звука, меньше мочил постель и не держался от людей на расстоянии. Хотя говорил медленно и всё время к чему — то внимательно прислушивался. По лестнице он сходил либо крепко вцепившись в перила, при этом наваливаясь на них всем телом, либо садился сначала на самую верхнюю ступеньку и перебирал ягодицами все последующие.

Наблюдавший за ними Венемид Золотарёв, посоветовал сменить мальчику обстановку и побольше общаться с людьми. Как он выразился:

— Закольцованное движение энергий не даёт ему окончательно оправиться.

Граф Орлов быстро принял решения — отправить его в лицей имени Красноярцева, где уже получал образования Андрей Орлов. Батюшка направил просьбу к директору и дело было сделано. Никита отбыл в конце ноября.

К сожалению, среднюю дочь Краевских было невозможно отправить в лицей или монастырь (это же издевательство, они совсем повредят ей рассудок). Анастасия долго не говорила и реагировала на всё немного отстраненно, как будто находясь далеко не здесь. Впервые слова прозвучали из её нежных уст, только следующим летом, когда женская половина дома решила прогуляться на лугу, а приехавший на каникулы Фёдор, предложил там же и пообедать.

— Р — р — р — ро — м — маш… — выдавила она, когда Семён принёс неаккуратный букетик белых цветов для тётушки Марии.

Вера так и выпустила из рук пяльце с иголкой. Казалось, что все, кто был тогда на лугу, почувствовали себя её заботливые родители, наблюдающие за первым словом ребёнка.

В честь этого Вера вышила ей на платочке из черного шелка букетик белоснежных ромашек. Ей отрадно было видеть, как бережно Анастасия с ним управляется.

— Наверное, стоит вести больше бесед с ней, — предложила Надежда, и больше сестры в компании Анастасии не замолкали, стараясь вывести девушку на разговор.

И это помогло. Пусть Анастасия заикалась, проглатывала окончания, а то и вовсе не договаривала предложения, но всё же пропала былая отстраненность, и она стала больше напоминать человека, чем куклу.

— Прекрасно, прекрасно, — говорила тётушка Алёна. — Теперь тебе будет проще подобрать хорошего мужа.

— Да, где уж там хорошего, — вздыхала тётушка Мария. — Хоть какого — нибудь.

А Вера и не думала, что Анастасии вообще нужен муж. Ей бы вполне было хорошо одной, где — нибудь в тихом месте, потому что её хрупкие плечики вздрагивали каждый раз, стоило раздастся громкому звуку.

Дело шло к Новолетию. Звезды должны были завершить круг, чтобы начать новый. По такому случаю Кириваткины устраивали бал, куда было приглашено только старое дворянство. Этот бал являлся одним из немногих мероприятий, которые они могли себе позволить провести без огласки со стороны новой аристократии. Для них это был один из многих осенних балов.

На бал отправлялись все, кроме тётушки Варвары. За несколько дней до этого в доме Орловых поднималась суета. Дворовые бегали из комнаты в комнату, с трудом запоминая данные им поручения: приготовить платья для барышень, подать костюмы для господ, отутюжить, принести ленту, нет не эту, другую, а ещё ту брошь, натопить баню, нацедить свиной крови, около трех бочонков, но можно и больше, достать из кладовой сушеной мяты и клевера для Краевских, и еще множества других повелений.

Усадьба Кириваткиных — Сосновый Бор — располагалась от столицы дальше, чем родовые имения всех остальных, и этим объяснялось их постоянное проживание в глуши. Так как это семейство владело большим поголовьем скота и забивало его на продажу, а также разводило собак для особ дворянской крови, то большая часть семьи оставалось в Сосновом Бору, а в столице прибывали от силы пара человек. Поэтому они и собирали старое дворянство на всякого рода празднества. Съезжались гости даже из самых далеких провинций.

Кареты Орловых подъезжали к Сосновому Бору, когда стали подступать сумерки. Хозяева встречали гостей у парадных дверей.

— Приветствуем, — сказала хозяйка дома, держа под руку сына. На вопросительный взгляд Андрея Володоровича, она ответила. — Дарий немного приболел. Он не сможет вести вечер.

— Передайте ему наши наилучшие пожелания, — попросила матушка.

— И пусть держится от запутанных троп подальше, — добавил батюшка.

Дети стояли тихо.

— Всенепременно, — вежливо улыбнулась Антонина Бориславовна Кириваткина. — Надеюсь это вам никак не помешает наслаждаться Новолетием. Сегодня мы ожидаем замечательную полную луну, — при этих слова, что — то звериное мелькнуло в глазах её сына.

— Может после нашего подарка ему станет лучше, — Андрей Володарович сделал знак рукой, и пара лакеев водрузила на крыльцо несколько бочонков.

— Ну что вы, — выдохнула Антонина Бориславовна. — Сударь, вы не даете умереть нам с голоду.

Старший сын Кириваткиных втянул носом воздух.

— Свиная?

— Разумеется, — выступила тётушка Мария. Возвращения в отчий дом радовали её. — Только сегодня зарезали.

— Благодарим от всей души.

В ворота въехала новая карета, и Орловы зашли внутрь.

Вместо свечей были болотные огни, а пиршество пришлось по вкусу всем гостям. На столах лежали и свежие продукты, и чуть с гнильцой, даже сырое мясо. А вины м-м-м-м… всех сортов. От игристых, до алых и тягучих. Но не фуршет и обрядовые танцы были главными событиями вечера. Костёр. Вот чего Вера ждала больше всего.

Под полной луной разводили большой костер гости кидали сушеные травы с пожеланиями. В отличии от остальной семьи Орловых, которая пользовалась мятой и Кириваткиных, сжимающих в подрагивающих кулачках пучки клевера, Вера взяла из кладовки зверобой.

— Правильно, — сказала тётушка Алёна, когда увидела, что она собралась кидать в костер. — Пора и о женихе подумать.

Надежда хмыкнула. Она считала дела любовные бесполезной растратой времени, а мужа обузой, которая не позволит другим кавалерам открыто ею восхищаться. А вот Вере казалось, что всё наоборот.

Когда она бросала зверобой в костёр, то её холодные пальцы коснулись чей — то сухой и тёплой ладони. Она смущённо подняла глаза и встретилась взглядом с растерянными карими омутами.

Возможно, этот миг был короче, чем она представляла, но он отчетливо запомнился ей на всю оставшуюся жизнь. С рассветом девушка уезжала домой с румянцем на щеках и теплотой в сердце.

К сожалению, позже батюшка почувствовал недомогание и Орловым было уже не до празднеств. Но жизнь продолжалась, и видимо Андрей Орлов тоже так думал.

Первым торжеством за долгое время у Орловых стала свадьба Фёдора. Несмотря на то, что только Вера жгла зверобой каждый год на Новолетье и пускала венки вниз по ручью на Ивана купала, но первому в любви повезло именно Фёдору.

Услышав об этом Вера одновременно и расстроилась, и обрадовалась, всё же больше всех о свадьбе мечтала именно она. Но учение гласят, что ничего в этом мире не происходит случайно.

— Стыдно признать, я заметил вас ещё на Новолетье четыре года назад, но постеснялся подойти и весь вечер смотрел на вас со стороны, — это был обладатель тех самых глаз, которые запали Вере в самое сердце.

Он набрался смелости и подошёл к ней, когда уже прошла половина вечера и Вера успела потанцевать с некоторыми кавалерами. Это был Герман Золотарёв. Конечно же ей приходилось встречать его на мероприятиях, но большого интереса у Веры он никогда не вызывал. По крайней мере до встречи на Новолетье.

— Позволите ли вы восхищаться вами и называть вас своей дамой сердца?

Вера засмущалась и не долго раздумывая ответила согласием. Сердце сладко ныло. Пришла пора любить, и девушка сдалась ей на милость.

Следующая их встреча не заставила себя долго ждать. Батюшка выдавал Анастасию замуж за простого помещика. Управляться с колдовством девушка не могла. Садулин показался Вере скорее заискивающим, чем добродушным человеком. Он часто спотыкался. Земля просто не хотела его держать. Видимо у неё с ним было некоторое недопонимание.

На душе у Веры было не спокойно, до того момента, как Герман развеял все её тревоги.

— Может быть это прозвучит чересчур самонадеянно или неприлично, — отвел он взгляд. — Но можем ли мы обмениваться письмами?

Вера почувствовала, как жар бросился ей в лицо.

— Ох, — обеспокоенно выдохнула она, и приблизилась к самому уху Германа. — Только передавайте их тайно. Тётушка Варвара проверяет всю девичью почту.

— Я вас понял, — кивнул Герман.

И полетела череда белых птиц от одного любящего сердца, к другому. Оставаться не пойманными им помогал щенок. С виду обычный лохматый с висящими ушами. Только порода была выведена Кириваткиными, и распространялась исключительно среди старого дворянства. Они подарили Золотарёвым одного в честь свадьбы Родиона и их дочери. Но его забрал Герман, который страсть, как любил всяческую живность. А ещё видимость их невинных отношений для тётушки Варвары. Герман в открытую присылал столичные журналы моды, один раз даже достал для Веры заграничный. Она не понимала языка, но до дыр залистала и засмотрела иллюстрации. Именно этот журнал стал хранилищем их тайной переписки.

В письмах к друг другу они писали о самых разных мелочах и событиях, произошедших в их повседневной жизни. Герман учился управляться с чайными лавками, и не только. Что больше всего забавляло и трогало сердце Веры, так это то, что он учил привезенную ему из — за границы птицу произносить её имя. Он обещал, что обязательно продемонстрирует Вере эту удивительную зверушку.

После свадьбы Надежды, Вере стало немного грустно. Без сестры её одолевала скука. Да и Олег покинул дом. Она осталась здесь одна со старшим поколением, хмурым Петром и предпочитающем тихое и не спешное времяпрепровождения с Владимиром.

От скуки спасали только переписка с Германом и Анастасией, и конечно же шитье. Стоило Вере в посланиях Германа прочитать между строк намек на свадьбу, как она тут же принялась кроить и шить себе платье из белого хлопка, высланного из столицы Надеждой.

По иронии судьбы или злого рока, Вере так и не удалось дошить его. Она уже собиралась приступить к обшиванию лифа жемчугом, как пришло время батюшке отойти в мир иной. И мечты о свадьбе, и недоделанное платье, всё забылось. Гробовая тишина наполнила дом.

Вера стояла у дверей родительских покоев, когда Александр спешно покинул их, чуть не сорвав дверь с петель, оставляя за спиной остывающего тела батюшки. За старшим братом было уже не угнаться. Он вскочил на лошадь и не слушая причитаний матушки скрылся в ночи, словно спасаясь от чего — то. Уже тогда Вера затаила на него обиду за бегство в столь трудный для Орловых час. Но даже так, она надеялась, что он вернётся, пока Владимир окончательно не развеял эту надежду.

Вера была безмерно благодарна Надежде за то, что та не оставила её в трудную минуту. Сестра была приятной отдушиной, и сама могла отдохнуть от своих обязанностей. С домом теперь управлялась тетушка Мария.

Вера поначалу не заметила этого, а может быть и не хотела замечать, поглощенная своей скорбью, ища утешения в компании сестры. Но в один из плавно тянущихся летних дней Вера нашла тётушку Алёну, неотрывно смотрящую в окно мечтательным взглядом.

Воздушное настроение тётушки немного смутило её, но Вера сочла нужным промолчать. Сейчас она думала о более важном. О сроках траура и о пурпурном шелке, который по её просьбе прислал Олег. Окропленное слезами белое платье пришлось убрать в сундук, чтобы оно не вызывало тоску по счастливым мечтам былого. Среди паутины тоски и скорби стоило соткать новые мечты, не менее привлекательные, дабы немного развеять тени.

— Даже в таком положении, мы должны находить крупицы радости, — Надежда поглаживала сестру по плечу. — Пурпур на тебе будет смотреться ничуть не хуже.

— Ах, иногда эти традиции просто ужасны, — всхлипывала Вера, сминая в руке письмо, где говорилось об отсрочке свадьбы. — Отчего нас постигло столько неприятностей?

— Поверь, — вздохнула Надежда, — в замужестве нет ничего хорошего. Ты это поймешь на следующий же день, как только вы с Германом обменяетесь кольцами.

— Нет, у нас всё по любви. Мы непременно будем счастливы.

Надежда усмехнулась, она определенно знала, о чём говорила.

Последние несколько дней были солнечными и приятными. Со двора доносился стук молотка, и выкрики дворовых, строилась оранжерея Петра. Дул легкий ветерок, ослабляя жару и прогулки стали приятнейшим занятием. Пошив платья был в самом разгаре, а Анастасия, которая уже несколько месяцев вынашивала ребёнка, подрагивающими буквами писала, что чувствует тяжесть в теле и смуту в душе. Возможно её тревоги передались Вере, а может она заранее почувствовала, что — то неладное, но ворох страшных событий вновь посыпался на их головы.

Сначала привезли Ивана, бледного и еле дышащего. Герман писал ей, что скоро приедет в дом Орловых с радостной вестью. Вера не стала на него злиться. Он не старался обнадежить её или посмеяться. Герман действительно приехал очень скоро. Приехал не для того, чтобы просить руку дочери этого дома (по крайней мере Вера всей душой надеялась на это), а для того, чтобы проводить в последний путь сначала Владимира, а затем Фёдора.

Чтобы посвятить Клару в семейную тайну, в зеленой гостиной собрались женская половина дома Орловых и Иван. Ей было спокойней, когда она видела доброжелательно настроенного человека с лицом её мужа.

— Кларочка, не сочти нас за пособников тёмных сил, — попросила тётушка Варвара, прежде, чемоткрыть тему их маленького собрания.

— Что вы такое говорите? — нахмурилась тётушка Мария. — Ваши слова пугают больше правды.

— Послушайте, — обратилась Вера к Кларе. — Не бойтесь, вы не пострадаете.

— Что вы имеете в виду? — побледнела Клара.

Тётушка Варвара ободряюще стиснула её руку в своей.

— Верочка имела ввиду, что здесь нечего бояться. Мы рождаемся такими, живем такими, и умираем такими, не причиняя другим неудобств или вреда. И вас с Любочкой мы считаем с семьей.

— Ох, неужели вы про серебро…

— Какое серебро? — взволновалась тётушка Варвара.

Клара зарделась, проглотив язык в присутствии почтенных дам.

— Уже почти обед, — как бы между делом заметил Иван.

— Кларочка, — тётушка Варвара всё ещё держала её за руку, — ты знаешь, что такое колдовство?

Клара настороженно кивнуло, словно человек догадывающийся о содержимом загадочного сундука, но не решающийся его открыть.

— Мы такие же, как и ты, — продолжила тётушка Варвара. — За исключением лишь одного…

— Вы колдуны, — выдохнула Клара и заплакала.

Карманные часы, которыми играла Любочка вдруг открылись.

Тем же вечером Надежде и слугам пришлось сильно постараться, чтобы Вера ни лишилась рассудка. Сдерживаемые целый день слезы полились, словно ливень, и ноги больше не могли её держать.

— Я не понимаю, не понимаю, — рыдания рвались из груди Веры. — За что всё это? Неужели мы прогневали богов?

Надежда обнимала сестру, раскачивая из стороны в сторону, словно убаюкивая дитя.

Вместе со слезами наружу выплескивались ужас от минувшего, страх перед будущим и обида на жестокую судьбу.

— А если и с Иваном, что — то случится? Что если он не проживет и следующего дня?

— Все будет хорошо, — утешала её Надежда, дожидаясь чая с валерьяной. — Я позабочусь об Иване и с ним ничего не случиться. Он будет жить, и ещё погуляет на твоей свадьбе.

Но Вера была безутешна и боялась, чему — либо верить. Может права была Антонина Бориславовна, когда говорила, что на них наложили проклятья? По крайней мере Вера видела одну лишь тьму, и откликалась только на просьбы Германа не отчаиваться и дождаться нужного момента.

Ответное письмо от Анастасии почему — то задерживалось. Причина этого стала понятна чуть позже. К тому времени Надежда уже покинула отчий дом.

Злоба Веры вспыхнуло ярче, чем костёр на Новолетье. Одно дело скрывать смерть, и совсем другое на ней наживаться. Когда они прибыли в имение Садулина, одна из дворовых пала дядюшке Льву в ноги и во всём призналась. Её шею окольцовывал фиолетовый след от верёвки. Вера сразу всё поняла. От неё хотели избавиться, как от ненужного свидетеля.

Дворовая поведала, что во время грозы у Анастасии начались роды. Она тут же впала в бред. Ребенок вышел мертвым и недоношенным. Кровь не останавливалась, и Анастасия испустила дух за считанные минуты. Вера могла лишь представить, какие мучение и страх Анастасия испытала в свои последние минуты. Может и к лучшему, что она ничего не осознавала. Это поставило точку в их сношениях с помещиком Садулиным.

Вера не могла бы сказать, когда точно началось помутнения рассудка у тётушки Алёны. Когда у неё было хорошее настроение во время общей скорби или ещё раньше? Но это пугало Веру, заставляя её быть всегда на стороже. Например, когда они с тётушкой Варварой и тётушкой Алёной, которая теперь носила платья с большим обилием рюш, словно юная дева, собрались в янтарной гостиной, чтобы вышивать в кампании друг друга.

Вера ловко орудовала иголкой, вышивая на обратной стороне пурпурного подвенечного платья таинственные узоры золотыми нитями. Они хорошо ложились на ткань, впитывая пожелания счастья и любви.

Видя её старания, тётушка Варвара спросила:

— Ты уверена в этом молодом человеке?

— Как в самой себе тётушка, — ответила Вера.

— Он показался мне недостаточно решительным, — поделилась своим мнением тётушка Алёна. — Присылает тебе лишь одни журналы. Хоть бы любовное послание написал.

Вера скрыла улыбку. Она хотела отметить доброту и ум Германа, чтобы он восстал в её глазах. А тот в свою очередь просил девушку подождать ещё немного, скоро он будет просить её руки у дядюшки Льва. Только этим Вера и тешилась, ожидая его.

То ли Герман так подгадал, то ли сама природа благословила их, но в день, когда дядюшка Лев одобрил их на брак, землю покрыл первый снег. Вера сочла это хорошим знаком. Глаза Германа лучились радостью и облегчением. Он мягко держал её руку в своей, поглаживая тыльную сторону большим пальцем. Под этим любящим взглядом все тревоги и страхи Веры таяли, словно лёд под апрельским солнцем. Она верила — счастью быть.

Устройством свадьбы занималась сударыня Золотарева и Надежда. Они сошлись на том, что приурочить её к новогодним праздникам будет хорошей идеей. Празднество, как полагается устраивали в столице.

Теперь Золотарёвы просто не могли её покинуть. Из — за неизвестной болезни, которую принесла река, их больницы были полны людьми. Вера едва успела расшить бабочками фату, прежде, чем Олег отвез её в столичный дом, где уже ждали Надежда и сударыни Золотарёвы (свекровь и свояченица). Свадьба была грандиозной, и слух о ней уже разошелся по всей столице (благодаря Надежде), и нужно было всё устроить, если не идеально, то около того.

Вера множество раз представляла себе это событие. Но всё же мечты оказались прелестнее и их свет согревал её дольше, чем пролетевший, как вихрь праздник, полный незнакомых лиц и голосов.

— Душа моя, — Герман в который раз обходил комнату по кругу, — ты не видела мой галстук?

Вера сидела в кресле у огня и вышивала ветвь сирени.

— Возможно на комоде, — ответила она.

— Ах, точно. Почему ты ещё не собрана?

Вера подняла голову.

— Куда же мне спешить?

— На Золотую Аллею конечно. Матушка и Ефросиния составят тебе кампанию.

— Но мне ничего не нужно, — улыбнулась она. — У меня всё есть.

— Душа моя, — приподнял Герман бровь. — Твои платья не подходят. Нужно новое. Что обо мне скажут люди, если увидят тебя в старых нарядах? Смотри сколько нам пришло приглашений, все хотят увидеть невесту из дома Орловых.

— Но ведь я шила платья по журналам…

— Они безусловно хороши, — он взял её руки в свои. — Но здешние мастерицы шьют немного по-другому. Понимаешь? Давай, сейчас мы купим тебе новое платье, а потом я достану тебе ткани, и кружев, и нитей, и всего чего пожелаешь.

Вера тяжело вздохнула и сдалась.

Но выбрать из множества платьев одно нужное оказалось не так-то просто. Это слишком пышное, это блёклое, это срамное (приличные барышни таких глубоких вырезов не носят).

— Впервые вижу девушку, отказывающуюся от платьев, — дивилась сударыня Золотарёва.

— Берите пока дают, — уговаривала Ефросинья. — Ателье Грачевской лучшее во всей Империи, — она пригнулась к самому уху Веры и прошептала. — Говорят, что местные портные наведываются в императорский дворец.

— Неужели они так хороши? — Вера окинула взглядом уже готовые платья.

— Мы можем исправить по вашему пожеланию, — лебезил подмастерье.

— Ну раз так… — задумалась Вера.

— Вот, — улыбнулась Ефросинья, когда они выходили из ателье. — Это совсем другое дело. Никогда не отказывайтесь от лишней безделушки. По крайней мере она радует глаз. Маменька всегда говорит, что нужно брать всё что дают.

Поправив платье на свой вкус, Вера взяла сразу три.

— Прелестно, — сказала сударыня Золотарева, увидев подправленный фасон. — Жаль, что в столице таких не делают.

— Что, совсем никто? — удивилась Вера. — Но разве всего этого нет в журналах о моде?

— Ах, журналы, — усмехнулась сударыня Золотарева. — Они выпускаются маленьким тиражом. И пока одна барышня передает выкройки для пошива своей подруге, та другой, а затем третьей и дальше, выходит новый журнал, и все начинается по новой. Некоторые просто не успевают за всеми новыми веяниями, лишь за самыми основными. Вот только в прошлом году, оголять плечи считались вульгарным, а сейчас это считают красивым. Ну пойдемте же, пойдемте, — вдруг заторопилась она. — Нужно купить ещё туфли и зайти в ювелирный. Говорят, у вашего зятя, — сказала она с намеком в глазах, — самые прелестные украшения.

И прогулка по Золотой Аллее продолжилась.

— Приятно наконец — то познакомиться с вами лично, — приветствовала их с Германом хозяйка салона. — Я была на вашей свадьбе, но так и не смогла подойти. Жаль, что ваша сестра отсутствует. Она здесь частый гость. Не каждая женщина так тепло может относиться к чужим детям. Оставить высший свет ради здоровья пасынка — очень самоотверженно.

Княгиня Рябцова всё говорила и говорила, а Вера старалась кивать с выражающим участие лицом, как и просил её, поддерживающий под руку, Герман.

— Это женщина завистлива и жестока, она больше остальных любит высмеивать людей за их спинами. Будь с ней осторожней. — попросил Герман, когда княгиня Рябцова удалилась поприветствовать вновь прибывших гостей.

— Что — то мне стало тревожно. Я послала Наде записку несколько дней назад, мне она до сих пор ничего не ответила, а им…

— Не нужно. Оставь волнение, — Герман сжал руки супруги в знак поддержки. — Это высший свет, его нельзя оставить без веской причины и при этом не стать изгоем. Наверняка Надежда всё обдумала, прежде, чем так поступить. Напиши ей ещё раз, пригласи на чай, думаю она тебе всё расскажет. А сейчас иди, присоединись к женскому кружку, не принимай все их слова за чистую монету и как можно меньше говори о своей жизни за городом.

Вера кивнула, честь супругов зависела друг от друга. Она старалась смеяться над теми же шутками, что и все, одобрять то же, что и все и поддерживала диалоги, как могла, умалчивая о жизни в усадьбе. Лишь раз она потеряла самообладания, а потом испугалась, что неправильно поняла намек.

— Как жаль, что ваш брат стал реже посещать высший свет, — инициатором разговора стала Елизавета Нагаева, не любимая дочь барона Нагаева. — Видно в канцелярии много дел.

Губы одной из дам сложились в усмешке.

— А вы глаз с него не спускаете? — вопрос прозвучал с вызовом.

— Отнюдь, — сделала кокетливый вид Елизавета. — Обычно мы всегда приветствуем друг друга в знак тесной дружбы.

Возможно нужно было ответить более лояльно, но Веру раздражали все эти насмешливые взгляды и шепотки, появившиеся с началом этого разговора.

— У моего брата очень узкий круг общения. Не думаю, что вы в него входите, — видеть, как Елизавету задели её слова было приятно.

— Я ведь верно поняла, — обеспокоенно спросила Вера мужа, когда они держали путь домой, — эта девица намекала на близость с Олегом?

— Ты всё сделала правильно, — приободрил супругу Герман. — Эти Нагаевы мутные люди, таких как они полезно иногда щёлкать по носу. Жаль конечно, что Олег связался с такой, как она. Но это его проблемы, и он сам знает, как выкрутиться.

На следующие же утро Вера написала Надежде записку, приглашая её на чай. Золотарёвы были большими любителями данного мероприятия. Они не только с жадностью скупали новые виды чая, который привозили из Ополии (подобное случалось раз в несколько лет и то контрабандистами), но и делали свой, распространяя его через чайные лавки.

— Попробуй вот этот, — возбужденно щебетала сударыня Золотарёва. — Я не знаю из какого он растения, но цвет просто невиданный. У нас такого не найдешь.

Её не по годам тонкие ладони в шелковых перчатках взялись за ручку чайника. Вера наблюдала, как из его носика льется алая струя. Один раз она видела подобное, когда Золотаревы на день рождения матушки прислали набор из сортов чая, но тогда ей удалось попробовать лишь глоток и вкуса она не помнила.

От чашки пахло лугом на закате, и Вера сделала глоток. Чай отозвался приятной кислинкой на языке.

— Очень освежает, — сказала девушка, ждущей от неё ответа сударыни Золотарёвой. — Откуда он?

— Ох, я так рада, что тебе понравилось. Венемид Елизарович подарил мне это увлечения. Хорошо, что, хотя бы одна невестка разделяет мои предпочтения. Ефросинье ничего не понравились. Кириваткины, что с них взять, они предпочитают, ну, ты знаешь, что — то более мёртвое. А как насчет этого, Венемид Елизаровичь сделал его в честь нашей десятой годовщины свадьбы. Теперь я пью его всегда, когда накатывает тоска, и будто солнце из — за туч поднимается.

Вера попробовала и этот сорт чая, и следующий, и третий, и многие другие, предлагаемые сударыней Золотарёвой. А вечером Герман отвёз Веру в театр.

— Мы так редко выезжали в столицу, что я уже и забыла, когда в последний раз была здесь, — Вера старалась аккуратно оглядываться по сторонам, чтобы не выглядеть нелепо и смешно.

— Я взял билеты в одну из лож. Олег сказал, что составит нам кампанию.

Вера была рада видеть младшего брата, только…

— Ты ведешь себя неприлично, — она незаметно ущипнула его за бок.

— Что тебе пришлось не по вкусу? — поморщился Олег. — Прекрасные места и кампания.

— Ну конечно, кампания. Я уже наслышана о твоих интрижках… а теперь убедилась и воочию. Хорошо, что родители этого не видят.

Олег был готов броситься вниз головой с балкона, оставив свою новую пассию, лишь бы не слушать Верины нравоучения.

— Смотри, сейчас будут чевствовать императора и империю. Как ты можешь такое пропустить?

— Не уходи от разговора.

— Посмотри, я знаю того актера. Зачем его вновь выпустили на сцену? Он играет просто отвратительно. Вот, слышишь, речь не выразительна. Ну, что за позор?

Так Вера и не смогла вновь поднять тему его распутного образа жизни.

Прошло больше двух недель с того момента, как Вера стала замужней женщиной и теперь жила в столице. Тётушка Мария писала, что Ивану вдруг стало хуже, и он вновь слёг. Родион, ездил в Сиреневый Сад, и надавав рекомендаций и отваров вернулся обратно. Он был крайне удивлен и озадачен вдруг образовавшимися осложнениями, эта болезнь быстро лечилась, и редко затягивалась. Родион предполагал, что Ивана просто не долечили, и от перенапряжения болезнь дала осложнения.

За окном бушевала январская вьюга, бросая фонтаны льдинок в окна, а в золотой гостиной дома Золотарёвых мягко горели свечи и жарко топился камин.

— Ох, ну что же такое приключилось? — всхлипывала Вера, смахивая слёзы платочком. — Иван в горячке, Надя бросила меня ради чужого ребёнка. Неслыханно.

— Прошу, осуши глаза, — вздохнул Герман, наливая супруге чай с валерьяной. — Родион уже лечил Ивана. Он талантливый знахарь. Матушка считает, что он войдет в историю нашей семьи, как один из самых талантливых.

— А Надя? Посмотри, что она мне написала, — Вера ткнула в лицо мужа запиской сестры.

— Душа моя, дети часто болеют. Уверен, если она не обратилась к нам за помощью, то это ненадолго. Когда у нас появятся свои дети, ты всё поймешь. В госпитале я много раз видел, как одна кроха становилась для кого — то центром вселенной. Вот, выпей, в последнее время ты слишком много предаешься эмоциям.

— Я просто чувствую себя покинутой, — чай приятно пах и жар пробегался по горлу.

— Ну какая же ты покинутая. У тебя есть я, и матушке очень хорошо в твоей кампании. А если днём станет скучно спустись в зверинец, там тебя хорошо примут, — сказал Герман, намекая на пёструю птицу, зовущую её по имени.

— Я не так выразилась, — чем меньше оставалась чая, тем спокойнее становилась Вера. — Ты обещал купить мне тканей. Я вышила всё что только можно и ниток не стало. Мне нечем занять руки. Они, словно неприкаянные.

— Вот в чем дело, — покивал головой Иван. — Это легко уладить. Завтра, возьми камердинера, пару слуг и съездите на Золотую Аллею. У магазина Сорокиных есть разрешение на торговлю заграничными тканями.

— Заграничными? — глаза Веры вспыхнули.

— Сам видел, — кивнул Герман.

Вся печаль ушла. Лицо Веры озарила улыбка, которая, будто в зеркале, отразилась на лице Германа.

Золотая Аллея полнилась людьми. Они не спеша прогуливались по ней, разглядывая витрины магазинов. Посмотреть здесь было на что. Например, книжная лавка, на витрине которой, среди прочих, Вера углядела книги авторства Фёдора. Интересно, Александр часто заходил сюда, когда был в столице? Часовая лавка поразила Веру множеством самых разнообразных механизмов. В доме Орловых часы были в основном для прислуги, семья могла определять время с помощью солнца, а карманные имела скорее для связи. Вера вновь вспомнила о Надежде, когда они проходили мимо ювелирной лавки Горячего, где два года назад он подарил своей будущей жене серьги.

— Вам не здоровится? — спросила сударыня Золотарева, которая изъявила желания прогуляться по Золотой Аллее. — Ах, как вы побледнели.

— Не беспокойтесь. Всё хорошо.

— Это, наверное, от холода. Пойдёмте скорее, в лавке будет теплее, — но не успели они ускорить шаг, как сударыня Золотарёва прижала руку ко рту и произнесла. — Какое бесстыдство.

Вера проследила за её взглядом, и почувствовала, как внутри клокочет желч. По Золотой Аллеи, под руку с импозантным мужчиной, который был старше её лет на двадцать, плыла Елизавета Нагаева. Она обворожительно улыбалась, открыто с ним кокетничая.

— Есть ли придел распутства этой девушки? — нахмурилось Вера. — Ещё недавно она хвасталась близость с моим братом, а сейчас льнет к другому мужчине. Или может быть это её отец?

— Нет, нет, Верочка. Барон Нагаев терпеть не может вылазки из дома. Он закрытый, до фанатизма набожный человек. Я видела его лишь раз, но точно могу сказать тебе, что это не он.

— Бесстыдница, как после этого она может распускать про Олега слухи?

— Ох, Верочка, — сударыня Золотарёва засомневалась. — Ведешь ли, года два назад, а может меньше, в высшем свете ходили слухи об их свадьбе. И баронесса утверждала, что так и есть.

— Такого просто не может быть, — поразилась Вера. — Чтобы Олег женился на такой, как она, да, никогда.

— Верно, верно, — закивала она. — И Олег всё отрицал. Вскоре эти слухи позабылись. Так всегда. Появляется новая тема для обсуждения, и старая забывается. Ну, пойдёмте, оставим эту мерзавку. Затевать скандал, лишь себя порочить.

Вера хмыкнула, и они ускорили шаг, чтобы быстрее оказаться в лавке и не видеть противного лица этой девицы. Жаль, что в лавке ничего не осталось, кроме Ополианского шёлка и Борельских кружев. В таком маленьком количестве, что на целое платье точно не хватило бы.

— Когда будет ещё поставка? — спросила Вера.

— Если повезёт, то уже этой осенью.

— Почему же так долго? — удивилась Вера.

— Торговый путь проходит почти через весь континент, а затем морем. В пути может случиться всё, что угодно. Сколько за пределами нашего государства колдунов и варваров. Было дело, шторм чуть не потопил наш корабль и за бортом оказался почти весь груз, а потом разбойники чуть не отобрали последнее. Да, — вздохнула смотритель, — это был неудачный год.

Пришлось брать остатки и отечественной ткани в придачу.

— Что это за шум? — испугалась сударыня Золотарёва. — Не обрушиться ли крыша?

— Не извольте беспокоиться. Соседнее ателье разорилось, — усмехнулся смотритель. — Хозяин слишком много играл в карты, и набрал столько долгов, что не смог погасить. Вот с него и взымают. Ох, — покачал он головой, — а мне видно своих денежек уже не получить.

Вера задумалась.

— Послушайте, — сказала она свекрови, когда их карета держала путь в Юстинию. — А что если открыть своё ателье? Я уверена, мои наряды не уступят нарядам сударыни Грачевской.

— Ой, — удивилась Агрофена Петровна. — Не знаю, что вам и ответить. Нужно поговорить с Венемидом Елизаровичем. Не будет ли это слишком большой тратой?

— Я уверяю, что всё окупиться.

— Надо подумать.

Карманный часы с фамильным гербом чуть нагрелись. Но Вера достала их из ридикюля лишь перед сном, когда не была уже так поглощена мыслями об открытии ателье, и когда радость от положительно ответа Германа немного схлынула.

— Думаю, мы можем себе это позволить, если немного затянем пояса в следующим месяце, — сказал он, проверив бухгалтерские книги. — Ты сможешь обойтись без дорогих покупок в следующем месяце?

Если нужно Вера обошлась бы вообще без покупок и два месяца. Она достала часы, чтобы сообщить об этом семье, но вместо этого сама наткнулась на новость. Иван замёрз на смерть.

— Неужели нам нельзя ничему радоваться? — плакалась Вера Герману, который держал её в объятьях.

Карета с гербом Золотарёвых следовала загород, чтобы вовремя прибыть на похороны Ивана Орлова.

— Ну что ты такое говоришь. Радость дает нам силы. Радоваться нужно. Смерть — это божье провидение, и наши чувства здесь не имеют силы.

— Тогда за что боги гневаются на нас? Наша семья много лет спасала посвященных от казни. Неужели им были угодны все эти смерти, и теперь они взыскивают с нас?

— Не наговаривай, душа моя. Ты лишь рвёшь себе сердце.

— Ох, я так устала, — тяжело выдохнула Вера, опустив голову на его грудь. — Неужели мой траур будет вечен?

— Придайся неге, путь ещё долог.

Покачиваясь, карета ехала по чужим заметенным следам. Все потрясения были только впереди.

— Верочка, — накинулась на неё с объятиями тётушка Алёна, только чета Золотаревых ступила в сени. — Где же ты была так долго? Екатерина и Андрей так волновались, просто место себе не находили.

Вера онемела.

Появился дядюшка Лев и взяв тётушку Алёну, передал её тётушки Марии.

— Дядюшка, о чем она говорит? — бледными губами прошептала Вера.

— Алёна совсем впала в юность. Видит то, чего нет, слышит то, чего нет. Дошло до такого, что приходиться запирать её в комнате на ночь. Она впадает в истерики, и говорит, что видит Владимира и Фёдора. Как слушаю, так мурашки по спине бегут.

— Как же быть? — всплеснула Вера руками.

— Родион вам ничего не говорил? — спросил Герман.

— Жгли и клевер, и отвары давали. Ничего не помогает, разве могут травы вылечить душу? Совсем я вас заговори, проходить, в доме теплее.

Герман не отходил от Веры ни на шаг, всё время поддерживая её за руку. И скрепя сердце, оставил супругу только следующим вечером, когда Иваном уже был погребён. Тьма опустилась на Сиреневый Сад, и Олег изъявил желание поговорить с сестрой наедине, умолчав, что ещё присутствовать будут Константин и Алексей.

Вера сразу отказалась от вина. В последнее время её мучила тошнота, и девушка не было уверенности, что алкоголь хоть как — то поможет.

— Олег, — Вера тронула его за рукав, — почему Надя не приехала?

— Я хотел спросить у тебя тоже самое, — ответил он, принимая от Константина бокал вина.

Выпили за покой Ивана.

— Как же так, — ахнула Вера. — Неужели она не простилась с Ваней из — за какого — то ребёнка?

Братья переглянулись.

— Какая-то глупость, — нахмурился Алексей. — Если так печётся о нём, пусть позовет Золотарёвых и едет сюда.

— Но она ещё не разу не звала Родиона или Венимида Елизаровича, — покачала головой Вера.

Олег подавился вином.

— Ни разу? — спросил он, откашлявшись, и получил в ответ кивок головой. — Уже минуло два месяца, а она и носа из дома не высовывает.

— Может быть заболел не кто — то, а она? — предположил Константин.

— А если муж держит её в дома насильно, — предположил Алексей.

Олег покатился со смеху.

— Кто? Горячев? Да если она прикажет, он будет лизать носки её туфель, — насмехался Олег.

— Не случилось ли чего дурного? — забеспокоилась Вера.

— Беспокойства излишни, — непринужденным тоном сказал Олег. — Наша Надя кого угодно поставит на колени. Не будь этой охоты, и мешающих спокойно видеть сны предрассудков, она могла бы стать императрицей.

У Алексея вырвался смешок.

— Казна бы в миг опустела.

— И то верно, — покивал Константин. — Эта же наша Надя. Она непременно скоро появиться. Может именно в это мгновение она едет сюда по заснеженным дорогам.

— Именно, — покивал Олег. — Надя со всем управится.

— И все же мне, как — то не спокойно, — сказала Вера, поближе пододвигаясь к огню, чтобы согреть свои вдруг замёрзшие руки.

Константин вновь наполнил бокалы.

— Что ты весь вечер переживаешь? — Олег вскинул новый бокал. — Давай вместе заглянем к ней, когда будем в городе. Вот увидишь, она сама нас встретит.

— Ты так считаешь?

— Совершенно верно, — кивнул Олег. — С Надей точно всё в порядке.

У Веры немного отлегло от сердца.

— Мы почти не знали его, — шепнул Алексею Константин, — но я уверен, что не случись той ужасной, неизвестной нам трагедии — Павел стал бы для нас верным другом.

Брат поддержали его вскинув бокалы.

— О чем вы говорите? — спросила Вера. — Что — то приключилось с Павлом? Но разве он сейчас не в Истрине?

— Неужели ты не заметила, как бледен был дядюшка Лев? — спросил Константин.

— Я думала, всему причиной тётушка Алёна.

— Его мучит не только это, — покачал головой Алексей. — Если завтра по утру он не расскажет Никите, что его старший брат из лечебницы, отбыл на кладбище, то я сам ему скажу. Не нам склонять за это головы.

— Как же так, — Вера прижала ладонь ко рту. — Бедный Никита, у него совсем ни осталось родных.

— Теперь у нас совсем не осталось союзников в академии, — досадливо цокнул Олег.

— Оставь свои козни хоть на мгновение, — упрекнула его Вера. — Мы собрались, чтобы помянуть родных, — в её глазах стояли слёзы. — Сначала позаботься о своей чести.

— Моя честь в порядке. Ну что ты, ну. Не трать слёзы. Я тоже чувствую, как раскалывается сердце, прикажешь и мне плакать?

— Прошу вас, — вмешался Константин. — Успокойтесь. Стенания нам ничем не помогут. Павел и так долго мучился, по сравнению с другими пациентами, он прожил достаточно долго. Я считаю, что в смерти он нашёл облегчение. А Иван… — у Константина не нашлось слов.

— От него просто отвернулась удача, — закончил за него Олег. — Мы не властны над хворями, и Золотарёвым далеко не всё под силу. Признайте, сейчас мы лишь блеклая тень былого. Давайте еще раз помянем их и отправимся отдыхать.

В этот раз Вера к ним присоединилась, надеясь, что немного вина поможет ей лучше заснуть.

Перед отъездом, девушке захотелось взглянуть на своё белое не дошитое платье. Оно лежало в её старых покоях, в сундуке, защищенным от пыли и моли. Когда Вера достала его, то, словно почувствовала себя той юной голубоглазой девой, полной мечтаний. На душе стало спокойней, и она отбывала в столицу со светлой скорбью по ушедшим.

В день, когда Вере на неделю запретили выходить из дома, пока она не окрепнет от пережитых тревог, в Царь — Граде была на удивление солнечная погода. Вышедший из — за туч, горячий шар, словно подсвечивал Германа изнутри.

— Это великолепно, чудесно, превосходно, — пылал он счастьем.

— Но ведь мы с Олегом собирались отправиться к Наде, — Вера колебалась между печалью и весельем.

— Душа моя, — взял Герман её за руки. — Посуди, что тебе важнее, наш ребёнок или мнимое волнение? Я напишу Олегу записку. Он поймет.

— Верочка, какое счастье, — прибыла сударыня Золотарёва. — Мой первый внук, или внучка. Ах, я так взволнована.

— Я прошу тебя подождать лишь неделю, — продолжал уговоры Герман. — А после я сам отвезу тебя и к Надежде, и в твоё новое ателье.

— Оно уже готово? — воспряла Вера.

— Осталось совсем немного. А сейчас отдыхай, ты так бледна.

Герман отходил от супруги только тогда, когда срочно нужно было, что — то проверить, заверить или встретиться с управляющим одной из лавок. В остальных случаях он предпочитал находиться подле Веры, дабы накрыть её ноги одеялом, налить чая, или выполнить любой другой девичий каприз.

— Ты стал слугой? — фыркнула, как — то Ефросинья.

— Вашим мнением, дорогая невестка, я не интересовался. Поговорим, когда вы будите на сносях.

Ефросинья поджала губы, и ушла, вздёрнув нос.

Ни о каком высшем свети не могло быть и речи. Все эти утомительные мероприятия с кучей болтовни, или балы, после, которых желаешь отрубить себе ноги, чтобы не чувствовать боли, предназначались для людей с большим запасом здоровья. А этого Вере сейчас не доставало, теперь они делили его на двоих. Семьи старого дворянства присылали поздравления и подарки. Что же касается Олега, то от него пришла записка с поздравлениями, он просил не печалиться, он встретился с Надеждой, она немного занята домашними хлопотами и сама скоро навестит Веру.

— Тебе лучше? — спросил Герман, наблюдая, как во время чтения на щеках Веры, расцветают розы.

— Я чувствую, что жизнь прекрасна, — ответила она.

Когда Вера посетила своё новое ателье, уже была закуплена мебель, иглы, нитки, ткани, кружева, бусины и ещё многое, что требовалась для пошива.

— Осталось только заказать вывеску и нанять портного с подмастерьями. Может быть, предложим работу прежнему владельцу этого места? — предположил Герман.

— Он будет шить, как привык, — отмахнулась Вера.

— Но ведь это поправимо. Говорят, он очень талантлив. Плохое с каждым может случиться.

— Нет, — Вера стояла на своем. — А если он решит сыграть в карты на наше имущество?

Она положила руки на незаметны под слоями юбок и накидки живот, и Герман всё понял.

— Не хочешь, значит не нужно, — сдался он.

— Позови лучше, швею, которая раньше училась у моей наставницы. Та уже почила, но её ученицы должно быть живы. А вывеску закажи, такую знаешь… Чтобы была сударыня в пышном платье, и чтобы шляпа была с большими полями и пушистым пером.

Герман записал всё грифельной палочкой.

— Что насчет названия?

Вера задумалась.

— А давай, — её глаза засияли, — пока не будем никак называть, а потом дадим ателье имя нашей самой большой радости.

Герман поражённо охнул, на слова жены, а затем чуть не рассмеялся.

— А если родиться мальчик?

— Всё равно.

Герман смиренно улыбнулся, уверенный, что после рождения ребёнка Вера передумает.

Вера не могла пропустить, как лубочники вешают своё творение, над дверью её ателье. Тем более просидеть столь хороший день, сидя дома, было преступлением. Февраль подходил к концу и возможно, это был последний, след морозов в этом году.

— Душа моя, тебе нравиться? — спросил Герман, когда супруги наблюдали за водружением вывески.

— Прелесть, — заметила Вера, разрумянившаяся от мороза. — Скоро здесь будет заказывать костюмы вся аристократия империи. Вот увидишь.

Герман кивал на каждое слово жены, будто подыгрывая маленькому ребёнку.

— Вера Андреевна, — сладко произнесла Елизавета Нагаева. Сегодня она прогуливалась под ручку с другим мужчиной. Он был моложе прошлого, с лихо закрученными усами, форменная треуголка и стать, выдавали в нём военного. — Как хорошо, что вы не отчаиваетесь даже после таких событий.

— Что вы имеете ввиду? — нахмурилась Вера, ожидая от неё гнусностей.

— Вы для меня идеал, — продолжала Елизавета. — Так стойко держитесь после смерти сестры. Я бы на вашем месте так не смогла.

— Вам лучше уйти, — нахмурился Герман, выступив вперед.

— Нет. Подождите, что вы имеете в виду? — возмутилось Вера, заметно бледнея.

— Разве вы ничего еще не знаете? — притворно ахнула она. — Простите, — и продолжила свой путь под руку с военным.

— Герман, что она имела введу?

— Я не знаю, душа моя, но не терзай себя раньше времени, я всё узнаю.

— Нет, — стояла на своем Вера. — Я поеду к Наде сейчас, и сама разузнаю.

— Душа моя, постой.

Но разве можно было удержать Веру, если она решила для себя что — то? Хоть Золотарёвы и Горячевы, как и многие другие семьи высокого положения, жили в Юстинии, но дома их находились в противоположных сторонах друг от друга.

— Душа моя, прошу, не рви своё сердце, подумай о ребёнке, — упрашивал Герман, пока их экипаж мчался к дому Горячевых.

— Я не больна, — разозлилась Вера. — Я намного крепче, чем ты думаешь.

Экипаж Золотаревых подъехал к парадному подъеду Горячевых, как раз в тот момент, когда оттуда выносили: сундуки, коробы, маленькие шкатулки и картину написанную рукой Ивана. Всем этим руководил Олег. Увидев Веру, он тут же подошел к ней.

— Что ты здесь делаешь? — возмутился брат.

— Ты солгал мне, — злилась Вера. — Все слова о самочувствие Нади были ложью. Почему ты соврал? Сейчас же говори мне, что здесь произошло.

— Поумерь свою властность и отправляйся домой, — мрачно сказал Олег. — Нечего тебе тут делать.

— Я не сдвинусь с места так и знай, — притопнула она ногой.

Олег воззрился на Германа, но тот лишь сокрушенно покивал головой.

— Ты бледна…

— Не меняй темы.

Олег тяжело вздохнул, как не ему было знать об упёртом характер старшей сестры.

— Не томи, — просила его Вера.

— Надя… — начал Олег и тут же споткнулся, не находя слов. — Была убита.

Вера вскрикнула, перепугав мужчин до холодного пота, но решила, что обморок подождет. Она бросилась к Олегу и вцепилась ему в воротник.

— Я хочу видеть, как этот мерзавец корчится в предсмертных муках.

Олег взял её за ладони и мягко отстранил от себя, передав в руки Германа.

— Его не повесят, — огладил он плащ. — Его обезглавят.

Вера пораженно захлопала глазами.

— Но… как же… Разве руку на неё поднял не слуга или мещанин?

Олег покачал головой.

— Горячев, — выдохнул он.

Мир Веры пошатнулся, но Герман поддержал её.

— Почему? — выдохнула она.

Олег пожал плечами.

— Теперь он никому ничего не скажет. Сегодня было публичное наказание, завтра состоится казнь.

— Почему ты не сказал мне раньше? — Вера сделалась ужасно бледна и мрачна.

— Это мерзкое зрелище скажу я тебе. Он стал ещё более жалким. Смотреть на него было противно, скулил как побитая псина, пока его вели под конвоем до церкви, — Олег сжал кулаки. — Ты сможешь насладиться этим зрелищем на казни.

Вдруг лакей уронил один из коробов, рассыпав по ступеням ленты и гребешки.

— Не мешки таскаешь! — прикрикнул на него Олег.

— Это Надино?

— Забираю всё, чтобы ни единого её волоска здесь не осталось, — кивнул Олег.

— У Горячего был сын. Что будет с ним? — спросил Герман.

— Останется здесь с няньками и слугами, — бросил Олег. Говорить об этом ему явно было неприятно. — Привести его в дом, то же самое, что и портрет этого мерзавца. Пусть остаётся. А ювелирные мастерские, я ещё приберу к рукам.

Вера подняла взгляд и увидела, как на втором этаже колышется занавеска.

— Езжай. Отдохни, — сказал Олег. — Казнь завтра ровно в девять.

За ужином Вера почти ничего не съела. Время тянулось медленно, словно, кто — то игрался с ним, намеренно замедляя. Ей хотелось поскорее увидеть последний кровавый рассвет в жизни Сергея Горячего. Олег так и не сказал ей, как он расправился с Надеждой. Убил. Тело и вещи сестры перевезут в Сиреневый Сад. Картину Ивана, если сильно хочешь, забирай. Всё.

— Верочка, — причитала сударыня Золотарёва, — ты ведь совсем ничего не съела.

— Я не голодна, — отмахнулась она. — Позвольте откланяться.

— Ах, бедняжка, — услышала Вера, когда выходила из столовой.

Она была первой, кто покинул ужин. Золотарёвы не стали заострять на этом внимание, зная, что случилось с Надеждой, и даже хмурая в последнее время Ефросинья смягчилась в лице.

Следующим утром, как только рассвело Вера уже была на ногах. Она растрепанная сидела у камина, смотря, как огонь пожирает свежие поленья, надеясь, что Горячего в подземном царстве встретят так же.

На дворцовой площади собралось множества людей. Не каждый день дворянину отрубали голову. Герман скрепя сердце позволил Вере присутствовать, но одну не отпустил, поехал с ней. По бледности не характерной для его лица можно было сказать, что Герману такое времяпрепровождение не нравилось. Чужие взгляды цеплялись за них, словно репей.

Олег тоже был здесь. Он приехал раньше четы Золотарёвых и занял себе место в первом ряду. Герман и Вера к нему присоединились. Никаких приветствий. Всё внимание на эшафот. Горячева ввели по лестнице, как преступника, в рваной рубахе и крови. Посмертных почестей, как дворянину ему не выказали. От предвкушения Вера сильнее сжала руку Германа. Когда стали зачитывать приговор, её сердце забилось сильнее, румяня щеки. На последнее слово этого душегуба, она хотела выкрикнуть, что — то опровергающее, встряхивая выжидающую толпу, но Горячев ничего не сказал, лишь неотрывно, пустыми глазами, смотрел на Олега.

Вера жадно ловила каждое мгновение. Как Сергей положил голову на бревно, как палач занес топор, и как резко он опустился на шею Горячева, перерубив её с первого удара. Вера замерла, стараясь ничего не упустить. И когда все разрешилось, поняла, что даже не дышала. Временное облегчение снизошло на Веру, чтобы после чувство утраты захлестнуло её с новой силой.

Толпа загудела, словно большой улей, каждый хотел вставить своё слово.

— Пойдём, — попросил Герман. — Здесь больше не на что смотреть.

— Олег, — обратилась к нему Вера, чтобы привлечь внимание.

Тот покивал и ушёл с ними.

Несколько дней Вере снилась казнь Горячева и ничего кроме удовлетворения это не приносило. В отличии от Германа, которого только при упоминании случившегося бросало в дрожь. И Вера настояла на том, чтобы он отвлекся и вплотную занялся делами чайных лавок.

— Со мной ничего не случится, — заверила она. — Только будь осторожней. Вернись домой за светло. Эти убийства дворян тревожат мне сердце.

И Герман ей поверил.

— Верочка, не хочешь ли ты прогуляться по Золотой Аллее? — спросила сударыня Золотарёва. — Мы с Ефросиньей подумали, что стоит прикупить, что — нибудь новенькое к весне.

— Я как раз хотела это сделать, — обрадовалась компании Вера. — На следующей недели швеи приступают к своей работе, нужно отвезти в ателье эскизы платьев и костюмов.

Было начало марта, дни становились длиннее, а снег шёл вперемешку с дождем. Погодка была не самая лучшая для прогулок, тяжелое свинцовое небо висело над городом, но предвкушения чего — то красивого в руках перевешивал. Женщины договорились, что пока Вера зайдёт в ателье, сударыня Золотарёва и Ефросинья заглянут в соседнюю лавку Сорокиных за лентами, а после она к ним присоединиться.

Но когда Вера положила эскизы на стол, скрипнула половица. Она замерла, боясь повернуться. Кто — то старался ступать, как можно тише. Вера почувствовала враждебного дуновение и решила обернуться. Но было поздно. Она почувствовала, как левая сторона лица вспыхивает болью. Это сбило её с ног. Сознание начало плавать, а перед глазами вспыхивали тёмные круги, лицо горело. Вместо зова о помощи с губ Веры срывались лишь стоны.

Нападающий замер, услышав голоса за дверью. Вера поняла, что это были Ефросинья и сударыня Золотарёва. Вера могла только мысленно взывать к ним о помощи. Они подергали за ручку, но дверь была закрыта. Немного постояли, они вновь забарабанили в дверь, пытаясь дозваться девушку. Но помещение уже вспыхнуло.

Уплывая в жаркое марево, Вера почувствовала едкий дым, набивающийся в легкие.

Алексей Орлов

Лёше было четыре, когда появился Семён. Пищащий комочек, к которому матушка не желала подходить. Она была удручена и не отвечала на вопросы отца. Бывало, что на неё находила истерика и она остервенело крутила обручальное кольцо, желая сорвать его с безымянного пальца, но каждый раз оставляя. А когда начинала плакать, уткнувшись в платок, Лёша подхватывал её настроение и тоже заливался слезами.

— Лёша, посмотри какое чудо, — зимним днём подозвал его батюшка.

Снег искрились на солнце, а мороз румянил детские щёки. Все варежки были мокрые, мальчишки разворошили все сугробы во внутреннем дворе, строя крепости и кидаясь снежками.

Лёша засопел. Здесь была битва и смех. А там нянюшка и батюшка ведущий пятилетнего Семёном за руку, с которым матушка запретила играть. Но батюшка позвал, и Лёша с опущенной головой, поплелся к ним, оставляя зимние забавы. Батюшка поманил его рукой.

— Ну же, посмотри, — призывал он сына.

Лёша подошел ближе и увидел, что Семён одет в домашнюю одежду. Его вывели на улицу без тулупчика, шали, валенок и рукавичек. Батюшка снял с руки Лёши рукавицу и потянул его к руке кудрявого белокурого брата. Вокруг воздух искрился от мороза, а Семён был тёплым, почти горячим.

— Как здорово, сам воздух защищает его, — восторженно говорил батюшка.

Лёша чуть нахмурился. Он так не мог.

За месяц до того, как мальчик отбыл в лицей, где ему предстояло находиться последующие четыре года, он испытал некий стыд за зависть к Семёну, которого батюшка казалось любил больше. Он оказался слабее и никак не мог управиться с самыми элементарными зовами и шёпотами. Устойчивое к холоду тело оказалось его единственным достоинством.

— Слабая кровь, — хмыкнул, как — то дядюшка Андрей, и Лёша понял, что преступает всё, что говорят ему взрослые — быть добрым и уважать всех.

Тогда Лёша, как старший брат, дал Семёну первый и последний совет.

Это случилось жарким днём в библиотеки, когда пришлось открыть на распашку все окна, чтобы не умориться от жары. Леша хотел зайти лишь на мгновение, чтобы вернуть книгу по летним обрядам, как наткнулся на младшего брата.

Тот сидел в кресле у окна и листал книгу на непонятном ему языке, силясь найти на страницах мачты, тросы и реи, выведенные чернилами.

— Лёша, иди сюда, иди… — Семён ярко улыбался, подзывая старшего брата. — Смотри, — он ткнул пальцем в страницу, где вздымался на волнах фрегат. — Где можно достать такой?

— Нигде, — покачал головой Лёша.

— Но ведь кто — то плавает на них.

— Империя не имеет выхода к морю, — вздохнул Лёша и в окно повеял легкий ветерок, всколыхнув занавески.

— Но ведь до моря можно дойти, — настаивал Семён.

— Оно очень далеко. Перестань мечтать и поменьше говори о кораблях, — посоветовал Лёша. — Особенно, где — нибудь в обществе. Чего доброго, тебя примут за смутьяна.

Через месяц вместе с Константином они отбыли в лицей имени Красноярцева. И признаться честно, Леша тут же захотел домой. Там, если ты зол или расстроен, то можешь навлечь гром или молнии, чтобы разбить одно из деревьев, или обрушить свою злость на куст или мебель. Но в лицее подобное поведение было недопустимым.

На нём лежала ответственность за семейную тайну, которая ставила их жизни на кон. И даже когда ужасно хотелось разбить носы особо противным и доставучим мальчишкам, Костя одергивал его, напоминая о последствиях, и к выпуску Лёша научился более — менее сдерживаться.

Домой мальчики вернулись на лето перед поступлением в университет, и испытали то, что чувствует путник, когда возвращается домой, после долгого странствия. Алексея встретил возбужденный Семён, желающий показать емуновую форму и чернильницу.

— Посмотри, я тоже буду учиться там, где ты, — говорил он, сверкая глазами.

— Учись усердней, — пожелал Лёша первое, что пришло в голову, потому что ситуация обязывала, что — то сказать.

Осенью, Алексей и Константин поступили на юридический факультет Императорского Университета. В общежитии их встретил Олег, для которого этот учебный год был последним.

— Теперь я понимаю, почему батюшка велел тебе передать, не попадаться ему на глаза, — вздохнул Константин, увидев лицо брата.

То было всё в синяках, с рассечённой бровью.

— Кто это посмел? — нахмурился Алексей, и на небо набежали тучи.

Константин ткнул его под рёбра.

Алексей глубоко вздохнул, и солнечные лучи стали пробиваться сквозь тяжелые облака.

— Пустяк, — отмахнулся Олег. — Такое иногда происходит.

— И часто с тобой это происходит? — усмехнулся Алексей.

— Бывает, бывает…

Олег ушел от остальных вопросов, предпочтя разглагольствовать, о чём — то более приятном нежели его ушибы. Но видимо пустяком, ситуацию из — за которой его хорошенько разукрасили, считал лишь он. Когда спустя неделю синяки полностью сошли с его лица (благодаря настойки Германа Золотарёва, который учился на одном с Олегом потоке, но на медицинском факультете), он наконец — то смог появиться в университете. И в тот же день ему хорошенько прилетело по носу.

Алексей был возмущен, только трусы бьют без предупреждения, а Олегу было смешно.

— Не трать своё время, — гнусавил старший брат, пока Герман обрабатывал ему нос настоем, пахнущим, чем — то травяным. — Его батюшка ректор, он до последнего будет стоять за своего отпрыска.

Алексея этот ответ не удовлетворил, и тем же вечером, в комнате старшего курса, он бросил перчатку в лицо ректорского отрока, со словами:

— Я вызываю тебя на дуэль.

— Да вы Орловы те еще наглецы, — покраснел он от злости, и порывисто схватил перчатку. — Хоть один из вас имеет честь.

Братьев такой оборот событий не обрадовал.

— Ты что совсем не уразумеешь? — непривычно было видеть Олега столь злым и хмурым. — Синяки сойдут и всё забудется, а за нарушения закона о запрете дуэлей могут снять голову, если, разумеется, ты не потеряешь её раньше.

Экипаж вёз их в тайное место за городом, где была назначена дуэль.

— Стоит отказаться, — поддержал брата Константин. — Только благородную шпагу марать.

— Я отступлю лишь в том случае, если вы сейчас лишите меня жизни, — зло бросил Алексей. За время пути речи братьев успели ему знатно надоесть.

— Дурень, — фыркнул Олег.

На небосклоне, среди россыпи звезд сияла полная луна, пробуждая в Алексее, что — то от матушки.

— Опасаешься, что один секундант не в силах будет унести тебя? — усмехнулся ректорский сын, завидев Алексея с братьями.

— Тем, кого придется уносить — будешь ты, — дерзко ответил юноша, и был прав.

Братья ушли первыми, оставив скорчившегося сына ректора и его бледного секунданта, зажимающего рану друга. Алексей предполагал, что с восходом солнца у него начнутся проблемы, но нисколько не жалел о содеянным. Он поступил правильно, защитив честь семьи.

Пришлось отдать извозчику кругленькую сумму, чтобы он никому не проболтался куда возил молодых господ. И хотя все следы их маленького путешествия были заметены, Константин всё равно был не спокоен, предполагая, что ректорский сын расскажет о случившимся своему родителю.

Как стало ясно чуть позже, его суждения были ложными. Конечно, ректор пытался выяснить кто ранил его сына, но общественной огласке данное дело не придал, опасаясь последствий совершенной чадом глупости. Тот вернулся в университет лишь через месяц, бледный, но несколько довольный.

Алексей же, пока не представлял сможет ли выяснить что ректор, или нет, с внутренним трепетом открывал каждое письмо из дома, боясь найти там выговор от матушки, и раздумывал уйти из университета самому, пока его не выгнали. Время шло, но ничего таково Алексей так и не получил.

За то матушка написала ему то, что, признаться, немного его огорчило. О том, что Семёна выгнали из пансионата она, писала с неприкрытой насмешкой. Затем пришло письмо от батюшки, с той же новостью, но в нём звучало разочарования.

Больше других предметов в университете, Алексею нравились занятия по фехтованию. Он мог денно и нощно махать шпагой, отвергая воду и еду, но к сожалению, это было невозможно, и он сам старался продлевать время своих занятий как мог, часто приходя в специально отведенный для этого зал после остальных занятий, и проводя там все выходные. Алексей жалел, что не может пойти в военные. Из всего старого дворянства, военную службу могли себе позволить только Багровы.

Остальные дети дворян восхищались:

— Вот это силища, — говорили они. — Я вот и без дополнительных занятий по фехтованию отстаю по учебе, а ты всё успеваешь. Ну, идеал…

Они просто не знали, что если бы не Константин, то Алексея уже давно бы выставили за порог университета из — за ужасных отметок и равнодушного отношения к учёбе.

Но и были те, кто фыркали:

— Что с таких возьмёшь, им всё на блюдечки принесли.

И Алексей таких на дух не переносил. Потому что судили они в основном по себе. Все эти Сорокины, Комисаровы, Рябцовы, Грачевские. Распутная шайка, кичащаяся своим происхождением. Не желающему скрывать свою неприязнь Алексею, Тимофей Белов (прилежный в философских учениях князь, частенько составляющий братьям Орловым компанию) говорил:

— Не трать сил, гнильё всегда остается гнильём.

Игнорировать его правоту было просто невозможно.

Вскоре университет покинул Олег, довольный и чувствующий дуновение бесконтрольной свободы.

— Прошу, — говорил ему Константин. — Оставь уже бедного сына ректора и прекрати его злить. Если батюшка узнает о твоих проделках, он снимет с тебя шкуру. Саша не станет тебе покровительствовать.

— Если вы будете держать рот на замке, то никто, ни о чем не узнает, — отмахнулся Олег.

Алексей тяжело вздохнул, вторя Константину, и махнул рукой, пусть делает всё что хочет, лишь бы честь семьи не пострадала. Переубедить старшего брата было невозможно. Домой Олег возвращался в одиночку.

Братья получили предложения от Иона Пунцова, на которое старшие позволили ответить положительно:

— Не желаете ли вы погостить в нашей усадьбе?

И Алексей согласился за двоих, Константину было всё равно. Находилась усадьба Румянцевых не так уж и далеко от столицы. По меркам старого дворянства очень даже близко, всего три часа в пути на карете, которую граф отправил за сыном и его друзьями. Всего их ехала четверо: братья Орловы, Тимофей Белов и сам Ион Пунцов. Тогда Алексей предвкушал охоту и ежедневное фехтование, но как обычно происходит, наши ожидание разбиваются о суровую реальность.

У Алексея была матушка, множество сестёр, и тётушек. Но видимо, чем — то они отличались от девы, которую он увидел в усадьбе Румянцевых.

— Анна Васильевна Пунцова, — представилась она, скрывая за мягкой улыбкой последующие беды.

В усадьбе Пунцовых друзей сына приняли тепло, Алексею даже показалось несколько заискивающе.

— Я слышал, что вы любите собак, — начла диалог граф Пунцов, когда вёл друзей сына к псарне. Обращался он в основном к Орловым.

Алексею было интересно узнать, каких собак используют семьи нового дворянства. Он убеждал себя, что многого ожидать не стоило, но всё же надеялся на что — то более интересное, чем обычные гончие.

— Самые быстрые во всей империи, — гордо заявил граф Пунцов, поглаживая белого кабеля.

Алексей не удержал презрительного смешка, но видимо Тимофею Белову собаки пришлись по душе.

— Вот бы проверить их в деле, — сказал он, азартно блеснув глазами.

— Да хоть завтра, — обрадовался граф произведенному впечатлению.

Возможно, в имении князей Беловых, Тимофей и был хорошим охотником, но в имении Пунцовых его азартный блеск быстро потух, не сумев выдержать конкуренции Алексея. Тот гнал зверя, чуть ли не обгоняя собак. Лошадь храпела и была в мыле, но наездник этого не замечал, проходясь хлыстом по гнедым бокам.

Кабан таранил своим телом коряги и ветви, чувствуя, что эта погоня закончиться для него не лучшим образом. Страх заставлял животное быстрее перебирать копытами. Но все старания были в пустую. Алексей на ходу зарядил ружье, просыпав половину пороха, и чуть не слетел с лошади, когда прогремел выстрел. Ружье неудобно лежало в непривыкшей к оружию руке. Боясь упустить зверя Алексей вновь зарядил ружье. В этот раз всё удалось. Прогремел выстрел, дикая свинья завизжала и завалилась, вспарываю землю бивнями.

— Вот это чудо, — хвалил Алексея граф Пунцов, скрывая некую зависть. — Да вы прирожденный охотник.

Ион завистливо цыкнул, признавая чужой успех.

— Это лишь баловство… — начал было Алексей, но получил от Константина тычок под рёбра и вспомнил, где находится. — Я часто сопровождаю батюшку на охоте.

— Да, — с уважением покачал головой граф Пунцов. — Ваш батюшка знает толк в этом деле.

— Поохотились сегодня на славу, — сказал Тимофей нарочито радостно. — Считаю, что стоит повторить.

Но сколько бы они не ходили на зверя, Алексея никто так и не превзошёл. Вскоре от вылазок в лес отказался Константин, а затем так и не взявший желанного первенства Тимофей. И на охоту Алексей ездил только со старшим Пунцовым.

В один из вечером, когда молодая поросль заняла беседку в саду, чтобы сыграть в дурака, к ним присоединилась Анна, и Алексей сразу почувствовал неуловимые изменения. Она присела между Тимофеем и Константином, аккуратно подобрав юбки. Смущенный взгляд и зарумянившиеся ланиты были предназначены для отпрыска рода Беловых.

Ион, перемешивающий карты, усмехнулся поведению сестры, но промолчал.

— Вы решили сыграть с нами? — лукаво спросил Тимофей, блеснув карими глазами.

— Ну, что Вы, — кокетливо ответила Анна. — Маменька не разрешает мне таким заниматься.

— Хорошая у Вас маменька, — покивал светлой головой Тимофей.

Сложившаяся ситуация отдавалась приторностью на языке Алексея, и он сплюнул, разрушая всю атмосферу.

— Раздавай, — сказал он Иону.

И до конца игры, юные сердца лишь робко переглядывались.

— Ах, друзья, кажется я влюблен, — признался Тимофей, когда они лишь университетской кампанией отправились на реку, позаимствовав из погреба графа Пунцова бутылку вина.

— Это не новость, — махнул рукой Ион.

— Нет, вы не понимаете, — настаивал на своем Тимофей. — Я так влюблен, что готов петь ей, словно соловей.

— Я уже устал тебя слушать, — буркнул Алексей.

— Моё сердце пылает. Я готов взять её в жены.

Друзья застыли, пораженные признанием. Шедший впереди Ион так резко обернулся, что чуть не выронил с трудом добытую бутылку.

— Не разбрасывайся словами, — хмуро сказал он.

— Я честен. По утру письмо с этой вестью отправилось к матушке. Я уверен, она одобрит моё решение, — заверил Тимофей.

Ион не долго раздумывая, пожал другу руку в знак скорого родства.

Письмо от графини пришло не скоро, видимо ей потребовалось время, чтобы все осмыслить. Но как только оно было вскрыто, то тут же заставило воспарившую в своих мечтах Анну, спуститься на землю, и умыться горькими слезами.

Вдовствующая княгиня писала: «Твоя женитьба дело важное и продуманное. Невеста благородных кровей давно подобрана тебе в пару…». Женщина была непреклонна и велела сыну больше не думать о таких глупостях.

— Значит, — Ион сжимал руки в кулаки, — ты отрекаешься от своих прежних слов.

— Хочешь, чтобы я пошёл наперекор собственной семье? — Тимофей был растерян, но старался скрыть это за гневом.

— Не горячитесь, — вмешался Константин, опасаясь, что ссору в гостиной может услышать, кто — нибудь из домашних, и дела примут более серьёзный оборот, чем потасовка юнцов. — Ведь можно всё спокойно обсудить.

— Отвечай, — ноздри Иона раздулись, как у рассерженного быка. — Ты обещал взять мою сестру в жёны?

— Да, — нехотя выдавил Тимофей, чувствуя, как попадается на крючок.

— Ты будешь держать своё слово?

Повисла напряженная тишина. Ответ был очевиден и прост, но обе стороны всё же хранили молчание, словно ожидая, будто устраивающий всех ответ найдется сам собой. И пока буря не разразилась ещё больше, Константин вступил между юношами, чья дружба вот — вот должна была рухнуть.

— Господа, — официально обратился он к ним, — позвольте мне высказать своё мнение, как стороннему человеку, — в ответ прозвучала тишина, и Константин расценил её, как согласие. — Я считаю, что мы пока юны, в следствии чего не можем властвовать над своей судьбой. Ион, послушай, если сейчас граф Пунцов запретит тебе брать в жёны понравившуюся особу, то тебе ничего не останется, как согласиться.

— Невозможно, — хмыкнул Ион. — Меня учили другому.

— Считаешь, что ты благороднее меня? — взвился Тимофей. Гордость, находящегося здесь единственного будущего князя, была ущемлена. — Хотите дуэли? — Алексей видел, как тот колеблется, произнося этот вызов.

— Давайте не будем впадать в крайности, — повысил голос Константин, чтобы не дать согласию сорваться с губ Иона. — Никто из вас силы не имеет. Оставим это на суд старших, а время покажет. Всё может измениться, — с намеком сказал он, покосившись на Тимофея.

Тот кивнул и ещё не враги, но уже и не друзья пожали друг другу руки в знак примирения. После этого Тимофей в усадьбе Пунцовых не задержался, уехал на следующий же день, пока Анна махала ему белым платком вслед.

Вскоре и братья Орловы покинули Пунцовых, не в силах выдержать того напряжения, которое вызвал кратковременный роман Анны Васильевны и Тимофея Белова.

Казалось бы, конфликт был сглажен и забыт. Ион и Тимофей всё так же вместе ходили на учёбу, пусть не с тем же пылом, как раньше, но делились друг с другом мыслями, и Алексей чувствовал, что всё налаживается. Как оказалась позже, его глаз был недостаточно зорок.

Он считал Анну Васильевну Пунцову, существом хрупким, поэтому никак не ожидал за час до отбоя получить от неё записку. Столь мужественный поступок так его поразил, что, не задумываясь ни о чем, он сразу же отправился на встречу с ней, не забыв растолкать Константина. С рассветом Алексей понял, что сожаления минувшей ночи будут преследовать его всю жизнь.

Если говорить о семье, то братья старались максимально присутствовать на всех значимых мероприятиях. Правда свадьбу Анастасии Краевской они пропустили, за то побывали на бракосочетаниях и Фёдора, и Надежды, принося им самые лучшие пожелания. И как было бы прекрасно, если бы их присутствия требовали лишь радостные мероприятия, но к концу второго курса, когда экзамены были уже на носу, братьям пришлось покинуть столицу и забросить учебники. Граф Орлов, а в след за ним и графина покинули земной мир и направились к небесным вратам.

Явление это было вполне обычным, подстерегающего каждого в определенный момент жизненного пути. Кого-то раньше, кого-то позже. Но это осознание не спасает оставшихся от тяжкого бремени скорби и оставленного, ушедшим, вороха воспоминаний.

Алексей даже был рад, что они так быстро покинули поместье и вернулись к обучению. Но на Константина было страшно взглянуть, он потерял аппетит, подолгу, о чем — то думал и так ему опостылела учёба, что пару экзаменов пришлось сдавать повторно.

Возмущало и кипятило кровь Алексея не только отданное в угоду учёбе лето, но и поступок Александра. Он растворился в ночи никому ничего не сказав. Увильнул от обязанностей и отрёкся от семьи. Алексей всё же надеялся, когда — нибудь встретить старшего брата и указать ему на то место, где он допустил ошибку.

Когда листва на деревьях понемногу начала менять цвет спешно пришлось вернуться домой. Константин был бледен, как мел, его вечно сомневающуюся натуру терзали разногласия.

— Стоит ли, вообще, ехать? — вопрошал он. — Всё так быстро, и неожиданно, и…

Алексей хлопнул его по плечу.

— Разве Владимир сможет спокойно войти в небесные врата, если ты не придёшь проститься с ним, — он чувствовал дрожь брата.

— Ты прав, ты прав, — вздохнул Константин. — Я лишь страшусь, того, что ждёт нас дальше. Смерть Владимира была так нелепа… — он зажмуримся, и мотнул головой. — Не будем об этом. Проводим его с почестями, — Константин говорил больше для себя, пытаясь успокоиться.

— Вот это да, вот, это правильно, — поддержал его Алексей, и уже вечером они подъезжали к имению Орловых.

Рваные тучи плыли по небу, пытаясь соединиться в одно хмурое одеяло. Ветер обдувал карету со всех сторон, предвещая дождь, но тот так и не начинался. Встречать студентов вышли матушка и тётушка Алёна в траурных одеждах. Они не снимали черного убранства с минувшего мая.

— Где батюшка? — удивился Алексей. Теперь он был единственным хозяином дома, который был обязан встречать всех приезжающих.

— Он не появится ещё долго, — махнула рукой матушка.

— Он разгоняет тучи, — восторженно провозгласил Семён, вбегая в зеленую гостиную. Мальчишка ухватил старшего брата за руку и потянул за собой. — Пойдём, батюшка с Петей, там, внизу.

— Оставь, — вмешалась вдруг помрачневшая лицом матушка. — Что он там не видел?

И под её грозным взглядом Семён отступил.

— Отдохни с дороги, — ласково обратилась тётушка Мария к сыну. — Завтра такой возможности не преставится.

Матушка была права, это был последний спокойный вечер в жизни Алексея. Проводив Владимира в последний путь, они с Константином даже не успели тронуться в обратном направлении, как пришлось хоронить ещё одного брата.

Алексей уважал чужие тайны и секреты, считая, что подслушивать дело недостойное, но в этот вечер, перед похоронами Фёдора, он не смог остаться в стороне, когда случайно услышал, о чём шепчутся Надежда и Олег. Все внутри него вскипело, и он ворвался в тускло освещенную янтарную гостиную.

Брат и сестра замолчали.

— Как это понимать? — возмутился Алексей, спокойствию Олега. — И ты до сих пор ничего не предпринял?

— Что ты предлагаешь? Спустить гончих с поводка и обыскать каждый уголок столицы, наводя смуту? — нахмурился Олег.

Алексей в бессильном гневе опустился в кресло, признавая правоту брата.

— Безнаказанным не уйдёт никто, — пообещал Олег. — Но нужно сделать всё тихо и не заметно, как бы случайно…

— И как долго ты будешь вести эту игру? — прервал брата Алексей.

— Не злись, — Надежда ласково дотронулась до его руки. — Олег прав. Если истина разнесётся по всей столице, людской закон возьмёт вверх, и мы уже ничего не сможем сделать.

Алексей проглотил ругательства.

— Но просто ждать… — скрипнул он зубами.

— Твоё рвение похвально, — строго сказал Олег. — Я обещаю, что не оставлю вас с Костей в стороне, но воздержись от столь резких выпадов в неизвестно чью сторону. Начнём взымать плату, только, когда я разузнаю всё об убийце.

Олег требовательно посмотрел на Алексея и тот кивнул. Он был готов задействовать весь свой ограниченный запас терпения, лишь бы вернуть с лихвой все страдания своих близких, тому мерзавцу, что сбил на карете Фёдора.

А по столице тем временем ползли самые фантастические подробности гибели брата.

— Хорошо, что Клара с Любочкой в нашем имении и не может этого слышать, — порадовался Константин.

Алексей молча согласился. Самой, казалось бы, правдивой версией был несчастный случай. Оступился и упал в канал, ударившись головой. Неаккуратность Фёдора, поглощенного горем. Но эта версия, как самая обычная и не впечатляющая, не получила должного распространения. Всем больше нравилась версия с убийством, и каждый готов был приплести к ней всё более и более потрясающие разум подробности: козни завистников, отвергнутый Кларой ухажёр, решивший устранить соперника, а может это был душегуб, выбравший Фёдора своей первой жертвой, или (эта версия была самой востребованной) ему отомстил колдун, или ведьма, за своих уничтоженных собратьев.

По возвращению в университет, Алексей сразу заявил, что будет награждать тумаками любого, кто осмелиться рядом с ним заговорить об этой нелепице. На удивление, желающих не нашлось. Даже раздражающая кампания, во главе с будущим князем Рябцовым, притихла и не затевала ссор.

Как — то после утомительного дня занятий, когда Алексей уже хотел взяться за шпагу, чтобы голову покинули все тревоги, их с Константином у дверей университета перехватил полицмейстер. Мужчина лет сорока с бледным лицом и затуманенным взглядом.

Алексей сразу понял, что ему нужно и пренебрежительно хмыкнул.

— Поздно же вы спохватились, — тут же выразил он своё недовольство.

— Прошу вас, судари, помочь следствию, — полицмейстера недовольство Алексея нисколько не тронуло.

— Конечно, — вперёд выступил Константин. — Мы поведаем вам всё, что знаем.

Новость о загадочной смерти дворянина (свидетелей случившегося так и не нашли), да ещё из такой известной семьи, не могла пройти мимо Полицмейстерской Канцелярии. Тут же было возбуждено делопроизводство, и вот, единственный полицмейстер ходил и опрашивал всех, кого только мог, потому что Тайная Канцелярия от этого дела отказалась. Долга вся эта игра не продлилась, и уже через две недели дело закрыли, списав все грехи на, какого-то бедолагу.

Алексея это и злило, и радовало одновременно. Ну, что за остолопы служат в Полицмейстерской Канцелярии, сокрушался он. Кому только доверяют охрану города?

— Какая же всё-таки фикция, — хмыкнул Алексей, листая папку с делопроизводством по случаю кончины Фёдора Орлова.

Константин караулил за дверью кабинета главного следователя. Впервые практика была столь интересна Алексею.

Он досадовал на обман, но в то же время теперь никто не помешает Орловым сполна взыскать с преступников. Помимо этого, ещё одно событие принесло ему облегчение — сын купца Сорокина оставил образования и покинул университет. На одну недостойную персону стало меньше.

От Олега всё ещё не было никаких вестей, на письма братьев, он отвечал короткими записками с просьбой подождать ещё немного.

— С меня довольно, — заявил Алексей, ступая по Берёзовой Роще, обдуваемый октябрьским ветром.

Константин шёл рядом, разглядывая пеструю листву под ногами. Для прелестной картины не хватало солнца, но то было надежно спрятано за облаками.

— Я уверен, Олег делает всё возможное, — примирительно сказал Константин.

— Но недостаточно, — возразил Алексей. — Делопроизводство закрыли месяц назад, а эти порождения бездны всё ещё живут себе преспокойно. Мне надоело ждать неизвестно чего.

— Ну, что ты хочешь? — не выдержал Константин. — Пойдешь к тому каналу и сразу всё узнаешь? Или будем колдовать? В последнее время нашей семье не достает неприятностей.

— Неприятности нам только от других, — стоял на своём Алексей. — Сделаем всё, как просил Олег: незаметно и тихо.

Алексей вынул из — за пазухи папку, и удивленный Константин, тревожно огляделся по сторонам.

— Ты же обещал только посмотреть, — зашептал он, грозно надвинувшись на брата.

— Никто его не хватится, — заверил Алексей, словно он каждый день выносил дела из Полицмейстерской Канцелярии.

Константин мучительно простонал:

— Верни. Наша добрая репутация станет прахом, если тебя поймают.

— Не о том ты беспокоишься, — хмыкнул Алексей, заведя руку с делом за спину. — Что твоей душе ближе: собственная честь или правосудие ради брата?

Повисла давящая тишина, в которой отчетливо был слышен обреченный вздох Константина.

— Покажи мне дело, — опустил он плечи. Зашуршали редкие страницы. — Зачем ты только его взял. Здесь ведь совсем ничего полезного.

Внимательно просматривающий папку Александр был с ним не согласен.

— Будто они действительно хотели разобраться, — сказал он, пролистывая первые несколько страниц. — А затем стали лепить, какую — то несуразицу.

После сведений о том, что на место, где обнаружили вздувшийся труп Фёдора, его принесло течением откуда — то со стороны Птицыно.

— Какая чушь, — фыркнул Алексей. — Трофим довёз его до дома. Что Фёдору делать в Птицыно?

— Возможно, он не сам туда пришел, — предположил Константин. — Там по близости нет трактиров?

Алексей пожал плечами.

— Стоит поспрашивать.

После наступления комендантского часа, братья дождались пока последний полуночник в общей комнате заснёт, и выскользнули из общежития, скрываемые ночными тенями.

— Какое безрассудство, — ворчал Константин, и умоляюще просил брата. — Воздержись от дуэлей.

— Ты принимаешь меня за не умеющего держать себя в руках мальчишку? — оскорбился Алексей.

— Тише, — зашипел Константин. — В окне воспитателя ещё горит свеча.

Тени вокруг стали плотнее, и две фигуры поспешили удалиться от территории общежития.

Предположения Константина оказалось ошибочным. Места рядом с границей района Птицыно редко видели прохожих даже днём, не то, что ночью. А уж будь тут трактир, то его хозяин, разорился бы в первый же месяц работы. Рядом с Чёрным мостом было пустынно и тихо, только ветер донёс перезвон бубенцов, в нескольких улицах проезжала повозка с гуляками.

Этот звон проник в голову Константина, и словно пробудил его ото сна.

— Много ли ямщиков берут заказы по ночам?

Алексей задумался:

— Предположим, я часто просаживаю деньги в трактирах, гуляя допоздна. Где мне найти извозчика в такой час?

Вдруг хмурое лицо Алексея озарилось.

— Ямская служба.

Константин одобрительно закивал.

— Но скажут ли они нам, что — нибудь, — засомневался он.

— Приплатим, — сказал Алексей. — Нет в Империи службы, с которой нельзя договориться за деньги.

И он был совершенно прав.

— Ямщиков, ездящих по ночам не так уж и много, — распинался начальник ямской службы, понадежней запрятав кошель с последними деньгами студентов. После этого у него кончились все вопросы. — Сейчас, сейчас…

Из небрежно разбросанных бумажек на столе, он выудил список, оформленный кривым подчерком и замаранный кляксами.

— Вот. Здесь все ямщики, которые ездят по ночам.

Константин быстрым движением сунул список за пазуху.

— Благодарим, — приподнял он треуголку.

— И помните, — добавил Алексей. — Вы обещали нам молчание.

Он угрожающе надвинулся на начальника ямской службы, заставляя того вжать голову в плечи.

— Разумеется, господа, — нервно закивал начальник. — Я своё слово держу.

Правда, он забыл обозначить, что держит он своё слово до тех пор, пока в руки ему не попадет кошель потяжелее.

Когда Олег позвал братьев к себе, те поначалу недоумевали, а затем сбылись их худшие предположения — он всё узнал.

— Я просил вас быть осторожнее, а вы обрушились, словно дождь в кузнеце, — отчитывал их Олег, когда братья пришли к нему одним октябрьским вечером.

— Но мы смогли выяснить, что один из ямщиков пропал, как раз месяц назад, — стоял на своем Алексей.

— Мне это известно, — осадил его Олег. — И личность извозчика мне тоже известна, — добавил он, видя, что Алексей хочет ему возразить.

— Ты солгал нам, — возмутился Алексей. — Ты обещал не оставлять нас в стороне.

— Я и не оставлял, — заметил Олег, — просто выяснил всё чуть раньше вас. В данный момент, я не могу сам найти и допросить его…

Глаза Алексея вспыхнули от негодования.

— Дождитесь праздничных выходных, — осадил Олег братьев. — Ямщик сейчас в имении Кириваткиных, навестите его, когда все вокруг будут заняты и суетливы. Доберетесь туда на перекладных. Если он действительно тот, кто нам нужен, не марайте руки сами, шепните пару слов Кириваткиным.

— Так бы сразу и сказал, — фыркнул Алексей.

— Я говорю для тех, кто умеет слушать, — последнее слово осталось за Олегом.

Весть о свадьбе Веры пришла неожиданно и подействовала на братьев отрезвляюще, словно в их комнату, наполненную постоянными думами и предположениями, постучался мир, который они оставили. В первые мгновения они даже не могли понять, кто взял в жёны их сестру, и только затем догадались, что это мог быть только один мужчина — Герман Золотарёв.

Было решено провести свадьбу в конце декабря, до праздника освобождения, чтобы не омрачать память предков, что было очень удобно, потому что выходных, которые давались студентам университета на эти выходные, братья ждали с нетерпением.

На свадьбе Веры и Германа, Алексей не танцевал, в отличии от Константина, которого вдохновила Надежда. В бальной зале дома Золотарёвых было ужасно шумно, и вообще, он зря тратил время. Юноша думал так до тех пор, пока его внимание не привлекла одна из парочек, притаившаяся в нише за шёлковыми портьерами с завязями из золотой нити. И не было бы ему никакого дело до этих, слившихся в одно целое людей, если бы он не узнал в женщине тётушку Алёну.

Её глаза сверкали россыпью огней, а щёки так пылали, что вряд ли всё дело было в румянах. Алексею странно было видеть обычно, чем — то удручённую тётушку Алёну столь пышущей жизнью.

— Погляди-ка, — выцепил Алексей Константина. — Кто там рядом с тётушкой?

На лице Константина отразилось удивление, которое возможно ранее было на лице самого Алексея.

— Персона мне не знакома, — нахмурился Константин.

— Стоит сказать Олегу, — решил Алексей.

— Подожди. Это её дело. Постыдно в чужую жизнь лезть.

Константин убедился, что брат ничего не собирается предпринимать и вновь пригласил одну из многих здесь присутствующих румяных девиц на танец. Атмосфера праздника благотворно на него влияла.

То ли в насмешку, то ли наоборот чувствуя, что Алексей наконец — то переходит к решительным действиям, солнце выглянуло из — за облаков. По случаю дня освобождения от тирании колдунов занятие в университете отменили. На улицах гулял и веселился народ. Ярмарка в праздничный день — раздолье для ремесленников.

Из — за снующих на улице людей, экипаж двигался медленно, особенно, когда проезжала мимо площади Свободы. Алексей хорошо рассмотрел эшафот, ранними цветами и лентами. Насмешка — считали просвещённые. Символ мира — благоговейно говорили люди.

Долго Алексей смотреть на это не мог и предпочёл отвернуться к другому окну, где один из ремесленников настойчиво предлагал купить расписные плошки.

В деревне, которая находилась в имении Кириваткиных были свои гулянья, и никто не обратил внимания на двух пришлых юношей в мужицких платьях. Темноты дожидаться не стали, разбогатевший ямщик и так гулял не просыхая, словно стремясь поскорее растратить накопленное. К вечеру гулянье бы приняло обороты и от напившегося до поросячьего визга ямщика, братья ничего бы не добились.

Они дождались, когда уже подвыпивший ямщик по нужде покинет собутыльников, и пока Константин наблюдал за остальными, Алексей последовал за ним. Затолкать нетвёрдо стоящего на ногах мужика в, пустующей на время дня, коровник было не трудно. Гораздо труднее было от него чего — то добиться. Только после того, как Алексей окунул его головой в чан с водой дело двинулась с места.

Ямщик годами наблюдал за благородными господами, и пусть Алексей был в простой рубахе, а не в расшитом золотой нитью камзоле, но сила и стать его выдали.

— Припоминаю, припоминаю, — тараторил ямщик, спешно пятясь назад. — Но я не причастен. Крест даю, не причастен. Смилуйтесь сударь. Не губил никого. Это они. Всё они…

— Кто? — Алексей щёлкнул хлыстом, сорванным со стены коровника.

— Молодые господа. Я только правил повозкой, — любезно заговорил ямщик, наткнувшись на стену.

— Назови мне имена!

Полу мрак загона вновь вспорол хлыст.

— Рябцов. Молодой Рябцов. Смилуйтесь, Ваша светлость, больше имен не ведаю…

Вдруг за дверью загона послышались голоса. Алексей затих, и не успел предупредить ямщика, чтобы он молчал, как тот вскочил, оттолкнул его в сторону, и бросился к двери, вопя о помощи.

Но стоило двери открыться, пропуская свежий апрельский воздух и солнечные лучи, как вой мужика прервался. Огромный чёрный пёс навалился на него сверху, зажав человеческое горло в горячей пасти.

Алексей увидел Дмитрия Кириваткина и Константина.

— Он что — нибудь сказал? — спросил брат.

— Достаточно, — ответил Алексей.

Повинуясь кивку хозяина, зверь сомкнул челюсти. Мужик попытался оттолкнуть пса, но тот был сильнее. Он выпучил глаза и открыл рот в крике, но из горла вышли только бульканья и кровавые пузыри.

— К чему подобное? — скривился Константин.

— Отвести душу, — блаженно вздохнул Дмитрий, наблюдая, как его любимый питомец разрывает жертву. — Все эти поздравления, которые я успел раздать крестьянам в честь этого варварского праздника ужасно сказались на моём душевном здоровье.

Константин отвернулся, его лицо стремительно теряло краски.

— Не забудьте сказать в деревне, что видели, как его, — кивнул Дмитрий на разорванное тело, — задрали собаки.

Так они и сделали. Дальнейших визгов, шумихи и разбирательств, братья не застали. Только разыграв целый спектакль с испуганными крестьянами (к тому времени Дмитрий и его пёс уже покинули деревню), они отправились в обратный путь.

Дальше приходилось действовать так, как скажет Олег. Константин настаивал, чтобы они сами ничего не предпринимали. То, что случилось в имении Кириваткиных братьями не обсуждалось. Но Алексей знал, Константину это не нравилось.

Ожидание превратилось в муку. Дни тянулись мучительно, особенно, когда приходилось лицезреть кампанию убийц во главе с отпрыском Рябцовых, хоть и поредевшую на одного человека. Только рука Константина на плече и ответственность перед семьей не давали ему натворить глупостей, но стоит признаться, что гром в середине апреля всё же прогремел пару раз.

В то время, как Константина грела интимная переписка, Алексей получал лишь поток жалоб от матушки. Она изливала ему душу и сетовала на супруга, и Семёна, а теперь ещё и на тётушку Алёну, которая постоянна впадала в юность, словно последние двадцать пять лет стирались из её памяти.

Декабрь подходил к концу, как и терпение Алексея. В его голове множество раз прокручивались сцены мести, после которых наступало разочарование от невозможности воплотить их в жизнь.

— Тебе стоит отдохнуть, — посоветовал Олег, услышав возмущения брата. — Я стараюсь изо всех сил, чтобы позже не навлечь на семью неприятностей. Воспользуйся выходными в честь празднеств. Отвлекись ненадолго. Я помню данное вам слова, и я его сдержу. Перестань злиться, иначе парик воспламенится.

Ехать домой на весенние каникулы не хотелось. Матушкины письма сгущали краски и родной дом, ранее наполненный загадками и благом жизни, теперь казался тихим склепом, где не стоило ждать ничего хорошего. Но зная её страсть к преувеличению, Алексей всё же отправился вместе с Константином в родное имение.

Как он и думал, ничего страшного он там не обнаружил. Только, тётушка Алёна была немного не в себе, и когда начинала упоминать былые дни или людей, которых уже давно нет, делалось жутковато и мурашки бежали по спине. Но ни в какое буйство она не впадала.

— Ты не всё знаешь, — ответил батюшка, когда Алексей задался вопросом, зачем тётушку Алёну запирают на ночь. — Поверь, если мы не будем этого делать, то непременно её лишимся.

Алексей хмыкнул. Ему претило оставаться в неведении. У матушки в свою очередь были всё те же жалобы. Кого было по-настоящему жаль, так это Ивана, который уже третью неделю мучился с горячкой, её удавалось сбить лишь на непродолжительный отрезок времени. И Семёна, которого в последнее время часто мучили кошмары.

— Раньше мне снились корабли, а теперь лишь чаща и вой волков, — поделился он со старшим братом.

— Это в твоей крови, — попытался успокоить его Алексей. — Думаю, нам стоит навестить дядюшку Дария.

— Какая чушь, — фыркнула матушка, когда Алексей обратился к ней с этой просьбой. — Он придумывает.

Но Алексей всё равно отправился в имение Кириваткиных, взяв с собой Семёна. Когда тот рассказал дядюшки о своих кошмарах, он сделал то же скептическое выражения лица, что и матушка, и затронул совсем другую тему:

— Дмитрий хотел пойти на ночную охоту, не хотите составить ему кампанию?

Предложение было заманчивым, и Алексей был просто не в силах отказаться.

— Хех, ну ты и вырядился, — усмехнулся Дмитрий. — Пора весны как никак.

В парадной, он натягивал пальто на оголенную грудь. Преданный пёс, то скрёбся в дверь, то тёрся о ноги хозяина, предвкушая забаву.

Чтобы не окоченеть и как можно дольше пробыть в лесу, где было ещё довольно морозно, Алексей натянул на себя, и шубу, и шаль, и валенки. Семёну ничего такого надевать не пришлось, он даже не взял накидки для вида. В тёмном лесу нет любопытных глаз не посвященных, ему не дали даже оружия. В то время как Алексей захватил порох и ружье. Сегодня Дмитрий обходился лишь своими руками.

— Черныш, — ласково позвал пса хозяин, как только они вошли в лес. — Взять.

И пёс, заливаясь веселым лаем унесся в чащу.

Давно уже Алексей не посещал ночные охоты Кириваткиных, и спустя долгий промежуток времени было не привычно передвигаться по лесу, лишь при свете луны. Каким — то чутьем он ощущал, когда нужно выстрелить, но каждый раз промахивался, и спугнутый тетерев или глухарь улепётывали прочь. После этого птицу впереди ждал Дмитрий, ломающий ей шею голыми руками, словно тоненькие веточки. Семён плёлся сзади, то и дело увязая в зыбком снегу.

Алексей выдохнул облачко пара на миг скрывшее луну, всем своим естеством он чувствовал, прилив духа. Из чащи к ним вышел Черныш, таща за собой тушу оленя. Охота удалась.

Стрелки напольных часов ещё не показали полночи, как молодая поросль уже грелась у камина в багровой гостиной. Семён разлёгся на софе, внимая речам двоюродного брата.

— К тебе взывает внутренний зверь, — Дмитрий оказался куда сговорчивее, чем матушка и дядюшка Дарий. Он с некой гордостью заметил. — Значит, кровь Кириваткиных, оказалась сильнее крови Орловых. Странно только, что это волк.

— Говори по делу, — нахмурился Алексей.

Дмитрий насмешливо фыркнул, но некоторые дельные советы Семёну все же дал:

— Не убегай от него, попробуй договориться. Только так ты поймешь, чего он желает и жизнь станет легче. Как только луна позовёт тебя в первый раз, постарайся уйти, как можно дальше от дома и деревни. Первая ночь всегда бывает буйной и невозможно предугадать, что выйдет по утру.

Когда братья уезжали от Кириваткиных, Алексей заметил, что Семён вновь приободрился и юношеский румянец вернулся на его щёки.

Отбыв в университет Алексей часто злился на Олега, за, как ему казалось, нерасторопность и равнодушие.

Позже юноша узнал, что так задерживало Олега в работе над делом Фёдора. Надежда уже, как полтора месяца была мертва. Алексей видел публичное покаяния Сергея, но не поверил, его глаза не выражали раскаяния в содеянном. Когда братья пришли посмотреть на казнь, то заметили в толпе Веру, Герман держал её под руку, этот жест был нужен в первую очередь ему самому. Алексей и сам забеспокоился о самочувствии сестры, но увидев, с каким воодушевлением она смотрит, как голова Горячева отделяется от тела, понял, что волноваться не о чем.

Поминали Надежду уже дома. В узком кругу, без священника, показательное отпевания уже провели в столице. Хоронили в закрытом гробу. Тело лежало в подвале, на сырой земле, и черви подъели всё, что только можно было. Но несмотря на это, родные надеялись, что Надежда всё же сможет обрести покой и войти в небесные врата.

Именно тогда, в час горя и печали, которое казалось преследовало семью Орловых, Олег наконец позволил братьям воздать по заслугам убийцам брата и тем, кто притеснял их веками, наслаждаясь казнями.

— Чем меньше людей, тем больше нам простора, — часто повторял Олег. — Мир между нами невозможен. Но, — добавлял он, — падать в ту же грязь, что и они я категорически отказываюсь.

Не смотря на беду, которая случилась с кампанией, возглавляемой молодым князем Рябцевым, во время их нетрезвого разъезда, он всё же не открестились от своего разгульного образа жизни. Казалось, без кутежа они не могли прожить и дня, пытаясь насытиться всеми благами, которые преподнесла им жизнь вместе с дворянской фамилией.

Учебная неделя подошла к концу, и в ночь с субботы на воскресенье, представители одних из самых громких фамилий Империи воспользовавшись лазейкой в подвале, покинули общежития, чтобы глотнуть хмельного, сыграть в карты на деньги, и конечно же пронестись со свистом по набережной под звон бубенцов, когда алкоголь бежит по венам и туманит разум. Поэтому никто из них под утро бредя по туннелю не заметил, что их стало на одного меньше.

Симион Комисаров отстал после кабака на Дятловой улице. Затащить его в арендованную повозку было не сложно, только предложи ещё развлечений. По дороге в тихое место, где протекала безымянная речушка, Симион начал, о чём — то догадываться, и Константин попросил ветер нашептать ему колыбельную. Сидя на козлах, Алексей с трудом заставлял себя не гнать лошадей во весь опор, чтобы никакие лишние глаза их не заметили.

Алексей долго не церемонился, и дабы прогнать сонливость Симиона, окунул его головой в речку. Тот быстро всполошился. Мартовский воздух освежал голову.

— Где я? — обескураженно спросил он, отплевавшись.

Месяц над их головами был ярким, и поляна у речушки хорошо освещалась. Проморгавшись, Симион тут же узнал своих похитителей.

Они не обратили внимание на всю брань, что вылетела из его рта. Алексей молча кинул ему шпагу.

— Мы дадим тебе шанц отстоять свою жизнь, — пояснил Константин.

— А я не принимаю вашу дуэль, — Симион отшвырнул шпагу ногой, всё ещё сидя на талом снегу.

Алексей легким движением руки вынул из ножен свою шпагу, она со свистом рассекла воздух и упёрлась Симиону в подбородок.

— Тогда умри как шелудивый пёс.

— Когда все узнают об этой дуэли, то вас не только за шкирку вышвырнут из университета, но и отрубят голову на площади Свободы. Уж я об этом позабочусь, — угрожал Симион, подтаскивая к себе шпагу.

Константин усмехнулся. В кармане его камзола, лежало закупоренное в бутылек забвение.

Дуэлянты скинули плащи, чтобы те не сковывали движение. Честь отдал только Алексей. Стоило противникам скрестить шпаги, как победитель стал очевиден. Симион был взволнован, сложившаяся ситуация сильно потрясла его душевное состояние, заставляя нервничать и злится. Все эти тревожные чувства заполняли его, мешая твёрдо держать в руке шпагу.

Возможно, когда Алексей ударил своей шпагой по эфесу Симиона, чтобы тот бросить оружие, а после вонзил клинок ему в живот, юноша пожалел омногом в своей жизни. А может, и вовсе не понял, что же произошло. Но Алексей был уверен, что мысль о том, что не стоило пренебрегать уроками фехтования, его посетила.

Симион вскрикнул и повалился на снег, обагряя его горячей кровью. Он стонал и извивался в грязи, словно укусившая себя змея. Лёгкие Алексея наполнились металлическим запахом. Он оттёр шпагу о снег и вернул её в ножны, с досадой и удивлением подмечая, что ближе к концу в металле появилась трещина.

Константин завороженно смотрел на страдания однокурсника, поджав бледные губы, в его потемневших голубых глазах мешалось сочувствие и некое презрение. Алексей похлопал брата по плечу, и пониже натянув капюшоны они покинули место дуэли, игнорируя жалкие мольбы о помощи.

Пропажу Симиона Комисарова обнаружили по утру, когда объявили подъем. Его постель была аккуратно заправлена, словно он к ней не прикасался с прошлого утра. Комендант забил тревогу, и после того, как все помещения общежития и университета были проверены, стало понятно — потеряно благородное дитя. Студенты косились в сторону подвала, где находился туннель к гроту, но никто и словом не обмолвился, как Симион мог покинуть общежития. Никто ничего не видел, все спали.

А к вечеру новость о убийстве прогремела на всю столицу. Жертвой стал сын дома Комисаровых. Как же так, бедный министр образования. Такая трагедия. Убийцу нужно срочно найти.

И вновь по столице поползли самые неведомые слухи. Это играло братьям на руку, только путая делопроизводства, которое завели в Полицмейстерской канцелярии быстрее, чем дело Фёдора, и расследовали куда более тщательно.

Алексею пришлось постараться, чтобы достать из папки несколько бумажек, прежде, чем отправить их в огонь. Миг — и показаний больше нет. Переполох по этому случаю был страшный. Директор место себе не находил, и кричал на подчиненных так, что, наверняка, было слышно в императорском дворце. Но как бы полицмейстеры не рвали жилы, бумаг было не вернуть.

— Не делай так больше, — хмуро сказал Константин, когда они возвращались в общежитие с практики. — А если бы тебя поймали? Стыд, позор, заключение…

— Но этого не случилось, — отмахнулся Алексей.

— Опомнись, — не прекращал Константин. — Ты с каждым разом поступаешь всё безрассудней.

Алексей резко остановился и обернулся к брату.

— Я предпринимаю хоть какие — то действия, и не надеваю маску добродетели. Если семья для тебя ничего не значит, то и помощь твоя мне не сгодиться. Справлюсь сам, — высказался он, и ушёл, оставляя брата позади.

Выловить следующего виновника оказалось сложнее. Они стали аккуратней и видимо смекнув, что пока выходить опасно из — за коменданта, который проверял их по несколько раз за ночь и усиленных полицмейстерских патрулей. Кажется, они вовсе не догадывались о причине смерти своего друга. Возможно, свалили всё на алкоголь и чернь.

Пришлось ждать около двух недель, прежде, чем ворота общежития вновь были открыты и студентам позволили выходить на практику. Без ночного покрова действовать было неуютно, и немного боязно. Но тёмные плащи полностью скрывали лица братьев. С того разговора в парке, они не обмолвились между собой ни словом.

Василий Грачевский учился на последнем курсе юридического факультета, но местом его практике было не как у большинства студентов в Полицмейстерской Канцелярии, а в Императорском суде. Такой привилегии, удостоился ещё разве что молодой князь Рябцов. Как и братья Орловы, они вместе ходили до суда и обратно одной дорогой. Проследить было не трудно.

Впервые наглость Рябцева сыграла братьям на руку. Алексей неделю следил за ними по пути на практику, и понял, что молодой князь частенько пренебрегает учебными обязанностями. Тот, в отличии от своего друга, пришёл на практику лишь единожды.

Дальше дело было за Константином. Он попросил Олега поспособствовать в найме неприметного экипажа, на козлах которого будет сидеть посвященный. В назначенный день, они пошли одной дорогой. Рябцев отлынивал. Затем, Константин предложил нанять экипаж, чтобы быстрее добраться до общежития, и не подозревающий ничего Грачевский согласился.

Экипаж тронулся, но вместо того, чтобы взять курс на общежитие Императорского университета, повернул на другую улицу. А вот усыпить бдительность Василия оказалось гораздо сложнее, он сразу понял, что карета свернула не туда. Отговорки Константина…

— Этот ямщик ездит по-другому пути.

… хватило не на долго, и вскоре Грачевский вновь заволновался.

— Что вы задумали?

— Тебе лучше не поднимать шума, — угрожающе нахмурился Алексей.

Но руки Василия уже потянулись к шторке на окне. Алексей не успел ничего предпринять, как Константин уже одной рукой схватил Грачевского за грудки, а другой закрыл рот.

— Если ты сейчас закричишь, — напряженно зашептал он. — То я расскажу всему университету, что Грачевский отказался от дуэли, и ему стоит сменить кюлоты на юбку.

Василий оттолкнул его.

— Не припомню, чтобы мне бросали вызов.

Константин стянул перчатку и бросил её Грачевскому в лицо. Тот вернул ему перчатку в той же манере.

— Пусть будет так, — процедил Василий сквозь зубы. — Я принимаю твой вызов.

Ямщик остановился у старого кладбища. Стоило юношам выйти, как он хлестнул вожжами и лошади покатили экипаж дальше, чтобы через некоторое время вернуться на тоже место.

Дуэль представителей именитых домов состоялась меж молчаливых крестов, под покровом голых дубовых ветвей. Погода была сырой. До обеда прошёл снег с дождем. Вызов Василию был брошен Константинам, ему и держать шпагу.

Прекрасный день для возмездия, подумал Алексей.

Василий оказался благороднее Симиона, и прежде, чем напасть, отдал честь противнику. Шпаги скрестились со звоном, от напора, чуть не высекая искры. Алексей чувствовал, как дрожит земля и эта дрожь тревожила давних жителей.

Грачевский наносил хлесткие удары, тесня Константина. И тому пришлось уйти в оборону. Наткнувшись спиной на трухлявый крест, Константин повалился вместе с ним в сырой снег, но всё же сумел встать на ноги, избежав неприятельской шпаги. Константин продолжал отступать, пытаясь подгадать наиболее удачный момент для ответного удара. Когда Василий замахнулся для очередного удара, Константин сделал рывок, пронзая Василия шпагой. Алексей бросился к ним, но заведенный для удара клинок обрушился на плечо Константина так стремительно, что спешка оказалось бесполезна. Острая шпага вошла в плечо брата.

Юноши повалились на снег. Сердце одного из них больше не билось.

— Ничего страшного, — заверил брата Константин. — Только камзол порвался.

Он кинул Алексею временную шпагу Василия, и с вызовом произнес:

— Всё ради семьи.

А в это время на Золотой Аллее полыхало ещё не открывшееся ателье.

Хоронили Веру, как и Надежду, в закрытом гробу. Из горящего здания удалось вынести только её обожжённое тело, с выражением умиротворения на том месте, где было лицо, словно огонь настиг девушку во время сна. Покой телу Веры даровали на семейном кладбище Золотаревых. В их имении Золотые Луга. Там, среди простора и душистых трав, которым не долго осталось дремать под снегом, она обрела покой.

В отличии от Веры, Герман даже мечтать не смел о покое. В один день его покинула супруга, забрав с собой ещё не родившегося ребёнка. Он сдерживался до того момента, пока не пришла его очередь прощаться. Подойдя к могиле, Герман взревел, словно раненый волк и бросился вниз на гроб любимой. Олег и Родион успели схватить его за полы камзола. Им стоило больших трудов оттащить его от края могилы. После этого Герман закрылся в их с Верой супружеской спальне. Дальнейшее развитие этой истории Алексею было неизвестно.

Больше его интересовала участь поджигателя, по вине которого в миг истлело целых две жизни. Но делопроизводство по этому случаю возбудила Тайная Канцелярия, под предлогом происков колдунов и злых сил против семьи Орловых.

Алексей не стал требовать от Олега подробностей, а решил примкнуть к нему в самом конце, чтобы поучаствовать, или в крайнем случае понаблюдать за расправой, которую он переносил лучше, чем бледный Константин, которого после дуэли на кладбище, иногда бросало в холодный пот, а руки начинали трястись. Его болезненный вид удавалось списать не недавнюю трагедию, что приключилась в доме Орловых.

Новость об этом варварстве, заглушала роптания о смерти Василия Грачевского, тело которого нашли только через несколько дней после дуэли. Все это время оно служило пищей для бродячих собак. Как считал Алексей, достойная смерть для преступника.

В “Имперском Восходе” тут же приписали все случаи гибели дворян проискам неизвестного убийцы. Несмотря на то, что в газете эту новость обозревали в довольно мрачных красках, простой люд тут же вознёс его, как героя, карающего богатых за грехи. Эти новости дошли даже до Сиреневого Сада, и озабоченные безопасностью сына батюшка с матушкой, прислали Алексею письмо, где просили его быть осторожнее.

Общественное волнение замедлило работу Полицмейстерской Канцелярии, и Алексей счёл это хорошим моментам, чтобы обрушить кару на голову, следующего в их списке, негодяя.

Казимир Рябцов как раз оправился от потрясений связанных со смертью друзей, и набрался смелости, чтобы вновь покидать общежития по пятницам после отбоя. Выждав момент, когда он в очередной раз решиться на этот поступок, братья последовали за ним.

Передвигаться по туннелю бесшумно было практически невозможно. Апрель был на исходе, и почва прогревалась всё сильнее и сильнее. Близилась настоящая весна. Днём снег подтаивал, и стремившаяся в низину вода, стекала в грот, а оттуда в туннель. После захода солнца её схватывал легкий морозец. Теперь тончайшие льдинки хрустели под ногами.

Алексей шёл впереди, стараясь прислушиваться к каждому звуку. Но перезвон льдинок, прервал свист шпаги и вскрик Константина, эхом разнесшийся по туннелю. На мгновение Алексей растерялся, не в силах понять от куда идёт звук, а заметем уловил чужое сбившиеся дыхание и шаги, крошащие лёд.

Следуя на звук, Алексей бросился на Рябцова, лишь с помощью удачи, не напоровшись на шпагу, которой Казимир махал во все стороны, и повалил его на обрушившуюся кладку, за которой он до этого прятался. Алексей ударил молодого князя несколько раз, прежде, чем понял, что тот больше не сопротивляется.

Запах крови витал в холодном воздухе. Алексей встряхнул Рябцова. Голова того перекатилась на другой бок, и он больше нащупал, чем увидел, что у Казимира проломлен череп. Его сердце ещё тихо билось в груди, борясь за каждый удар, но вечная дама уже склонилась над Рябцовым, чтобы сопроводить в чёрную бездну.

Алексей почувствовал, как шум в ушах, настигший его во время схватки, отступает, и поспешил Константину на помощь. Тот корчился среди льда и воды, давясь болезненными стонами. Шпага Рябцова проткнула его насквозь в районе ключицы. Темнота туннеля его спасла. Тот наверняка целился под рёбра.

Алексей перекинул здоровую руку брата через плечо, и потащил с трудом перебирающего ногами Константина к выходу из туннеля, не забыв о шпаге Рябцова, чтобы его смерть выглядела, как несчастный случай.

Труп Казимира нашли следующей же ночью. На него наткнулся студент философского факультета, решившийся бежать из университета на зло семье. После пережитого потрясение родители, решили забрать юношу уже официально. Дирекция и комендант узнали о туннеле. Вход в него заколотили, чтобы никто больше не имел возможности им воспользоваться.

Пока старожилы орудовали гвоздями и молотками, столица вновь загудела одобрением и порицанием неизвестного убийцы дворян. Полицмейстеры стали ещё усерднее рыть землю в его поисках, словно их подгоняли хлыстами.

Скромно и тихо было не про Рябцовых. Множество людей пришло оплакивать расставшегося с жизнью в столь юном возрасте Казимира. Плакальщицы заглушали звон колоколов, который в свою очередь сливался для Алексея в мешающий сосредоточиться на чем — либо писк.

Он сам не знал зачем сейчас скрывается в толпе, следующей за гробом Казимира. Это был порыв его души ещё со времени похорон Симиона Комисарова. Константину об этом Алексей не говорил. Брат ещё до того, как обнаружили труп молодого князя сказался больным и отбыл в столичный дом на неделю другую.

Алексей молча наблюдал за чуждыми, таким как он, ритуалами, люди выполняли их, прежде, чем, как и просвещенные, опустить Казимира в землю, которая его приняла. Перед ней все были равны.

Наступала весна, постепенно стирая все следы зимы. Снега на улицах столицы осталось совсем немного, он укрывался в тени парковых аллей и таил кованное великолепие беседок. Большая же его часть лежала на полях и скрывалась под еловыми ветками.

Ненавистные Алексею лица так же таяли под редким весенним солнцем, словно снег, пока целым не осталось лишь одно, скрывающееся за мантией своей семьи.

Покинув университет, он закрылся в своём доме и ещё ни разу не покинул его, ссылаясь на резко ухудшившееся здоровье. В светских кругах бытовало мнение, что молодого Сорокина снедает стыд за неоконченное образование. И только довольно узкий круг лиц знал, что тот содрогается от каждой новости, которую приносили ему громкие заголовки газет.

Матушка долго уговаривала его отправиться в семейную усадьбу. Но страх, столкнуться за пределами дома с той опасностью, которую он так старательно избегал, сковывал его, мешая предпринять более решительные действия.

Но как только Казимира Рябцова опустили в землю, Еремий понял, что пробил его час и остался лишь один путь — бегство. Ехать решили, когда небо уже потемнеет, но россыпь звезд ещё будет скрыта от человеческого глаза.

Весь путь Еремия Сорокина от столичного дома, до усадьбы был подробно расписан в записке, которую камердинер Олега передал Алексею, под предлогом приезда домой на выходные.

В народе волчью тропу называли проклятой. Люди из близлежащих деревень считали, что этой дорогой следуют те, кого лучше не встречать после захода солнца. Редко какой отчаянный человек решался по ней проехать даже днём. Но отчаяния дома Сорокиных наполнило чашу, и готово было выплеснуться за край.

Неприметная карета передвигалась окольными путями, в числе которых была и волчья тропа, обходимая стороной даже Кириваткиными. Чем дальше лошади уносили Еремия от столицы, тем спокойней он себя чувствовал, опасаясь только того, что колеса могли увязнуть в грязи. Тревога, поселившаяся в нём пару месяцев, назад немного отступила, и он поддался сладкой дрёме.

Молодому Сорокину снилось, что — то не доброе и стремительно настигающее его. Юноша не мог убежать или защититься…

Карету встряхнуло, и та повалилась на бок. Еремий оказался в абсолютной темноте, с замершим сердцем, слушая, как испуганные лошади уносятся всё дальше и дальше по дороге. Он задвигал руками и ногами, пытаясь найти выход. Трясущимися ладонями он цеплялся за всё подряд, пока не нащупал дверь. После несколько попыток открыть её, она все же поддалась. А когда Сорокину удалось увидеть свет звезд, от испуга он разжал пальцы и рухнул обратно в нутро кареты. Но затаиться ему не дали. Карету тряхнуло, и она оказалась на колёсах.

Сорокин прижался ко дну кареты, бледный и готовый вот, вот испустить дух. Дверь распахнулась, и цепко схватив его за воротник, сильная рука выволокла юношу наружу. Карету окружали голодные волки. Из алых пастей вырывалось горячее дыхание, топорщились клыки, готовые вонзиться в плоть, а глаза, словно болотные огни прорезали темноту.

Выволочивший его из кареты Алексей, кинул ему шпагу.

— Победишь — сможешь уйти, — ответил юноша на немой вопрос в широко распахнутых глазах.

— Вы колдуны, — судорожно выдохнул Сорокин до побеления костяшек вцепившись в эфес шпаги.

— Просвещенные — будет уместнее, — поправил его Константин. Он стоял рядом с братом. Его левая рука безжизненно свисала вдоль тела.

Еремий с трудом встал на трясущиеся ноги.

— Но мои руки чисты, — пытался увильнуть он. — Я ничего не делал. Я к нему и пальцем не прикоснулся. Это были Рябцов и Грачевский. Они скинули вашего брата с моста. Всё предложил Комисаров. А я ничего… ничего не делал…

— В том и есть твоя вина, — скрипнул зубами Алексей.

Первый же удар свалил Сорокина с ног, но тот смог удержать шпагу. Алексей выждал, когда противник вновь встанет на ноги и только тогда стал нападать. Алексей плавно управлялся со шпагой, нанося скользящие удары, попадающие точно в цель. Ещё немного и противник бы окропил дорогу своей кровью, но вдруг волки стали нетерпеливо порыкивать и качать головами, голодно облизываясь.

Они стали перешептываться между собой, путая мысли Алексея. Это длилось всего мгновение, загнанный в ловушку Сорокин был готов цепляться за каждый предоставленный ему шанс. Но этого мгновения не хватило, Алексей смог отразить удар, и схватка продолжилась. Еремий осмелел и стал нападать, стараясь задеть время, от времени, теряющего ориентировку в пространстве Орлова.

Раздражение охватило Алексея. Решив покончить с этим одним ударом, он сделал выпад вперёд. Клинок вошёл точно в сердце противника и последний виновный в смерти Фёдора, завалился на сырую землю.

Алексей пошатнулся и выронил шпагу. Он упустил тот момент, когда чужое лезвие полоснуло его по шее. Холодная кровь толчками выплескивалась наружу, пачкая скрытый под плащом светлый камзол и мешаясь с подмерзшей грязью на дороге.

Мир перевернулся в глазах Алексея и взывающего к нему брата он уже не слышал. Холод стремительно охватывал его тело, и последнее, что Алексей увидел была паутина созвездий, где запутались его гнев и страхи, оставляя пустоту, в которой он растворился.

Лев Орлов

День здесь начинался, когда небо на востоке заливалось багрянцем. Туманы стелились по полям и лугам, ластились к руке батюшки, плотные и влажные. Местность полнилась трелями соловья и стрекотам насекомых. Природа пробуждалась после безмолвной ночи.

Именно в этот час охота казалось Льву наиболее прелестной. Лес ещё не наполнился денной суетой, и можно было уловить каждый шорох: как заяц стучит лапой по поваленному дереву, как лось пьет из ручья, как лиса покидает нору.

Лошадей оставили у развилки, их топот в пробуждающимся лесу был излишен. Лев дышал полной грудью, ступая след в след за батюшкой. Рядом бесшумной поступью следовала за ним Мокошь, любимая гончая, которую три года назад ему преподнесли Кириваткины в качестве подарка на десятилетие. Её мощные лапы оставляли чёткие следы на земле, острые уши поворачивались, то в одну, то в другую сторону, улавливая малейший шорох. Она была крупнее обычных гончих, и могла завалить даже кабана. Мокошь набрасывалась на дичь со всей свирепостью, что жила у неё под кудрявой белоснежной шёрсткой. Но стоило Льву протянуть руку, как она нежно льнула к ней.

Домой они возвращались, когда погода становилась знойной и рубашка, пропитанная потом неприятно липла к телу. Ополоснув лицо в ручье, отец и сын соорудили носилки из крепких еловых ветвей и привязали к лошадям, захваченной из дома веревкой. Мокошь весело скакала рядом, сегодня ей посчастливилось впиться в шею молодого оленя. Вкус крови на языке будоражил её нутро и заставлял требовать игры.

Лев прикрепил связку из трёх зайцев к седлу, и отец с сыном тронулись в путь. Мокошь заливаясь лаем неслась вперёд.

— Опять эта грязь, — тяжело вздыхала матушка, наблюдая, как дворовые открывают ворота охотникам.

Она поморщилась и сделала глоток чая из любимой фарфоровой чашки. Чайных сервизов у неё было немерено: позолоченные, посеребренные, расписанные цветами, и птицами, был даже из ольпаского фарфора. Все они аккуратно лежали в резной антресоли и бережно содержались. Это коллекция успокаивала матушку в моменты, когда, что — то шло в разрез с её замыслами. В такие моменты ей было трудно собраться, и матушка была готова прибегнуть к крайним мерам. Впрочем, подобное поведение было свойственно всем представителям графского дома Краевских.

Сидящий в соседнем кресле Андрей отложил книгу, и тоже взглянул в окно, чтобы увидеть чуждую ему праздную жизнь. Заметив лошадей, тянущих за собой убитого оленя, он поморщился, словно сударыня Орлова посмотрелась в зеркало, на столько матушка и сын были похожи. Весь задний двор вновь будет в пятнах крови и ошмётках мяса.

Разрубать плоть было не трудно, проблема возникала, когда топор натыкался на кость. Но этот олень был молодой и со второго удара Льву удавалось перерубить бедренную кость. Внутренности складывались в корыто, чтобы Мокошь могла ими полакомиться. Всё, кроме ребрышек, которые подадут сегодня на ужин, будет упрятано в погреб к остальной дичи.

Пока дворовые перетаскивали куски мяса, батюшка омыл руки в ведре, и вдохнув полной грудью, сказал:

— Завтра по утру будет дождь.

Лев всё ещё по локоть в оленьей крови, вздохнул. Охота на завтра отменялась.

— К чему всё это? — морщила свой тоненький носик матушка, как только отец с сыном переступили порог поместья. — Дворовые управились бы и без вас. И выстави вон это животное, — махнула она веером на Мокошь, осторожно ступившую в дом.

Гончая заскулила и поджав хвост, прижалась к полу.

— Матушка, — протянул Лев. — Но позволь, я сам вымол ей лапы. Она чистая.

— Что делается в этом мире? Он сам её намыл, словно служка, — сокрушалась матушка. — Веди себя, как подобает графскому дитя, и пусть это порождение нави пойдет вон.

— Брось, — примирительно сказал батюшка. — Пусть наслаждается сельскими забавами.

Матушка хмыкнула, и удалилась, не заметив, как граф Орлов подмигнул сыну. Мокошь радостно возликовала и принялась тереться о ноги хозяина, покусывая его за ладонь.

Следующим утром, как и предсказывал батюшка, пошел дождь. Лев наблюдал, как капли скатываются по окну библиотеки, и тяжело вздыхал. Перед ним лежала книга, которая долгое время была открыта на первой страницы. Графиня Орлова велела осилить её полностью, но что — то настроение сегодня было не учебное. Все эти стеллажи и множество книг, словно давили на него, а так хотелось глотка свежего воздуха и музыки ветра, которую он исполнял, путаясь в кронах деревьев.

— Главное начать, — говорил брату Андрей, который давно прочитал не только эту, но и множество других книг.

Вдруг, дом содрогнулся и часть тяжелых фолиантов попадала с полок. Дремавшая у ног хозяина Мокошь встрепенулась и звонко залаяла. Лев точно знал две вещи: это из подвала, и причиной тому увлечение матушки.

— Простите, простите, я не удержалась, — щебетала Варвара. — Она была так прелестна.

— Хвала Роду, ты цела, — погладил её по голове батюшка.

За спиной старшей сестры, в клетке, прутья которой были опутаны тонкой паутиной колдовства, мирно дремала химера, вдохнув забвения. Вокруг её мощных медвежьих лап, поддерживающих кабанью голову, обвился толстый змеиный хвост с головой гадюки на конце. Черные чешуйки поблескивали в свете свечей, завораживая и маня опасностью. Лев с самого её появления мечтал поохотиться на эту зверюгу.

Матушка сокрушенно качала голой.

— Беда минуло, но безрассудство, твой большой порок. Не думай ещё туда соваться.

Варвар опустила голову на грудь, тоненькими пальчиками теребили подол, густой румянец залил ей щеки и уши. Но вот она подняла на матушку свои большие голубые глаза, доставшиеся ей от батюшки, и робко произнесла:

— Но ведь, вы сами учили меня с ней обращаться. Я всё запомнила.

Графиня Орлова тяжело вздохнула.

— Химера не для утех и самонадеянности не спускает. Чтобы тянуть к ней руки нужно знать больше. Сначала освой это искусство в совершенстве, а затем применяй.

Хоть матушка так и говорила, но сама держала химеру вместо домашней зверушки.

В отличии от старшей сестры, маленькую Алёнушку, которой едва исполнилось десять, ничуть не интересовали заговоры и смутные явления. Она любила брать матушкины бусы и туфли (они были ей ужасно велики), чтобы, натянув всё имеющееся на себя, красоваться перед зеркалом.

— Батюшка, прошу, — умоляла она отца, потираясь о его локоть своими пышными кудряшками. — Мне так хочется, так хочется. Всего лишь один маленький портретик, и я больше ничего не попрошу. Обещаю.

Батюшка снисходительно улыбнулся, и сдался. Как он мог отказать своей любимице? Единственный человек в округе, умеющий обращаться с кистью был попом, служившим в единственной на землях Орловых церкви. Крестьяне восхищались его золотыми руками, которые так искусно рисовали иконы, что глаз невозможно было отвести. На такую красоту хотелось молиться денно и нощно. Не обращая внимание на причитания жены: «— Чужой человек в нашем доме, да ещё и православный»; граф Орлов всё же позвал его в поместье.

В день, когда исполнилось давнее желание Льва, стояла прекрасная погода. Он ступал по дороге, полагаясь лишь на свои навыки следопыта (изнемогающая от ожогов Мокошь, осталась лежать в псарне на перине), бледный Андрей следовал за ним, изнемогая от жара и пыли. В одно мгновение вся природа замерла, а затем юноша уловил топот зверя. От его поступи дрожала земля, и неминуемая гибель ждала любого, повстречавшегося ему на пути.

Лев схватил старшего братья за локоть и толкнул в кусты, юркнув следом. Зверь промчался мимо, не заметив братьев. Земля летела комьями из-под его тяжелых лап. Дрожь овладела телами мальчишек. Матушка выпустила химеру.

И на землях Орловых разразилось бедствие. Зверюга проносилась по деревням пожирая людей и скот, заставляя уцелевших жить с пережитым страхом и мучиться до самой смерти, видя химеру в кошмарах и опускающихся сумерках. Это лето будут ещё долго помнить на землях графа Орлова, и не только. По возвращению Андрея в пансионат, одноклассники только и расспрашивали его об этом.

Последнее, что химера успела сделать, это ворваться в церковь. На счастье, она была пуста. Там её и настигло рябиновое копье с серебряным наконечником. Граф проткнул ей пасть, и матушкиной зверушки не стало. Конечно, было жаль, что вся слава досталось попу.

Граф Орлов сказал людям, что тот усмирил чудище своими молитвами, но был смертельно ранен. Душу Льва грело лишь то, что он то же поучаствовал в её поимке. Серебряная шпага в его руках оставило не мало ран на теле химеры, но самым значительным он считал отсеченное ухо, что досталось ему в качестве трофея. И ожоги от крови химеры, которые они с батюшкой лечили несколько недель, не омрачали боевой славы.

— Нечего, — говорил батюшка, когда матушка вновь начинала оплакивать свою химеру. — Коли жаль было, держала бы зверюгу на цепи.

Какое — то время он был зол на графиню. Утешительные речи, материальная помощь, реставрация чуждого храма, всем этим приходилось заниматься ему. И даже не смотря на его старания, молва об Орловском монстре утихла лишь к зиме.

Куда важнее были хлопоты о Варваре. Нахождение в плену у священника не прошло даром. Батюшка и матушка жалели её, стараясь залечить душевные раны, но спустя года Лев пришел к выводу, что тут же стоило выдать сестру замуж. Потому что с этого момента пропала опора и поддержка младших, появилась обуза, которую им придется терпеть всю жизнь.

На Новолетие в тот год Варвара ехать отказалась, и в усадьбу Краевских — Тихие Холмы, семья отправилась без неё. Матушка была рада вновь посетить место, где родилась и выросла. И то ли от воодушевления, то ли от перемены место, мучающие её, в последнее время, головные боли отступили.

Поместье скрывалась за березами, и стоило преодолеть извилистую дорогу, замечая, как, то появляется, то вновь исчезает куполообразная крыша. Граф Краевский был сдержан в приветствиях, но родственников принимал с теплотой. Это была их первая встреча с того момента, как он овдовел. После рождения первого ребенка, графскую пару постиг ряд неудач, ещё трое детей родились мертвыми, к последней беременности графини относились крайне аккуратно, но трагедии было не миновать, и мать, и дитя покинули этот мир вместе.

— Как ты отощал, — тяжело вздохнула графиня Орлова, приветствуя брата.

Обострившиеся скулы и бледность кожи графа Краевского, кольнули её прямо в сердце.

— Не стоит подаваться волнению в столь знаменательный день, — он легко улыбнулся, предпринимая попытку успокоить сестру.

— Помни, все пройдет, — она нежно сжала его ладони. — У тебя остался Ларион.

Лев был уверен, матушка хотела сказать ему ещё множества ободряющих слов, но долго стоять на пороге было не прилично.

В этот вечер Лев впервые танцевал. Его партнершу звали Аграфена Горнилова, и у неё были прелестные кружевные перчатки на маленьких ладошках. Её старший брат Аврор заливисто смеялся, рассказывая особо удачную шутку Андрею и Лариону, пока сударыня Горнилова настойчиво не попросила сына быть сдержанней.

Лев думал, что они кружились в вальсе всего лишь мгновение, а оказалось прошёл целый вечер и пришла пора разжечь костёр. Как только судари и сударыни, большие и малые, закончили бросать в огонь пучки травы в качестве платы за желания, граф Краевский попросил старшую из сестёр Яковенко спеть, чтобы следующий год был удачным. Под игру оркестра Екатерина петь отказалась. Граф велел вынесли пианино. Аккомпанировать ей вызвался Андрей. Их дуэт исполнил прекрасное выступления.

Звонкая мелодия летела ввысь за искрами от костра, а следом плыла песня, достигая самих звезд. По окончанию, овации сыпались на них, словно снег во время метели. Пришла пора водить хороводы.

На следующий день после Новолетие, когда семейство Орловых вернулось в Сиреневый Сад, и время приближалось к сумеркам, ко Льву подошла Варвара.

— Можно попросить тебя о помощи? — робко произнесла она, видимо стесняясь своей просьбы.

— Все, что угодно, — ответил он, и тут же пожалел об этом.

— Спрячь ненадолго, — она протягивала ему книгу в кожаном переплете. — Всего лишь на пару дней.

Даже не дотрагиваясь до книги, Лев понял — православная.

— Ты что, — испугался он. — Поскорее унеси её прочь из нашего дома.

Заметив, что брат собирается уйти, Варвара ухватила его за локоть.

— Молю. Неужели ты меня оставишь? Ведь я никогда не отказывала тебе в просьбе.

Лев засомневался. Варвара была печальна, её худые руки цеплялись за него, словно за последнюю надежду.

— Всего на пару дней, — тяжело выдохнул он.

Приободрившаяся сестра, сунула ему в руки книгу и выплыла из его комнаты. Лев тут же выронил данную ему вещь. Может бросить её в камин или сказать батюшке, подумал он, разглядывая лежащий на ковре фолиант со всех сторон. Но Варвара доверилась ему и только высохшие слезы сестры легли бы на его совесть.

Долго не думая, Лев положил книгу в комод, там она точно сможет пролежать пару дней. Хоть её близкое присутствие и тревожило душу Льва, нехорошим предчувствием. Но прошла ночь и на востоке взошло солнце, а книга лежала там же, где и была оставлена. Прошло несколько дней, прежде, чем нахождения рядом столь нежелательного предмета, перестало беспокоить Льва.

Матушка никогда не встречала супруга и сына с охоты, вид мёртвой добычи вызывал у неё отвращения. Как было заведено, в это время она наслаждалась чаем в библиотеки или в беседки у пруда, смотря кто из детей составлял ей кампанию. Но сегодня всё было иначе. Искупнувшись в приготовленном дворовыми ушате, Лев чистый и сияющей, поднялся к себе в комнату.

Матушка уже была там. Она стояла, склонившись над открытым комодом, в руках у неё была Варварина книженция. Лев не успел вымолвить и слова, как графиня набросилась на него, орудуя книгой. Она успела ударить сына несколько раз, прежде, чем смогла взять себя в руки.

— Позор… — шипела она. — Какой стыд. Может ты успел, что — то из неё подчерпнуть?

— Это не мое, — глаза Льва наполнились слезами унижения и обиды. — Честно.

— Тогда, чье? — матушка нависла над ним, словно коршун, готовый вцепиться когтями в нежное тело молодого зайца.

Мальчик замялся. Первые капли покатились по щекам.

— Подними голову, — потребовала матушка, и Лев повиновался.

— Чья это книга? — вновь спросила она угрожающим тоном, смотря прямо ему в глаза.

Лев не мог отвести взгляд, её темно — карие глаза, как будто проникали в душу, вытягивая на поверхность интересующие матушку фрагменты. Он почувствовал, как скрутило живот, закружилась голова, и сил держаться оставалось всё меньше и меньше. И когда Лев почувствовал, что его вот — вот стошнит, выпалил:

— Это Варвара.

Матушка выпрямилась. Дышать стало легче, тошнота и головокружения отступили. Она достала из кармана белый платок и промокнула сыну лоб, покрывшийся холодным потом.

— Никогда ничего не таи от меня, — примирительным тоном сказала она, и увидев согласие в кивке сына, удалилась из комнаты.

Обычно после Новолетия в усадьбе Орловых устанавливалась размеренное течение времени, и её жильцы на долго забывали о выездах. Но в этот раз спустя неделю, или чуть больше, Орловы собрались нанести визит баронскому роду Яковенко. И Варвара вновь не поехала с ними. Лучше бы Лев остался с ней.

Что ни наесть обычный светский приём: беседы взрослых, демонстрация прекрасного голоса Екатерины и игры на пианино Антонины, с которой Алёна провела весь вечер, за пустыми разговорами. Льва в девчачий кружок не взяли. От чего — то большой акцент, матушка и батюшка, делали на Андрее и Екатерине.

Лев скучал без дела, он желал поскорее вернуться домой к Мокошь, чтобы вместе с ней пробежаться по опавшей листве Сиреневого Сада, и к несущей наказание Варваре. После того, как матушка нашла у него запретную книгу, он так ни разу и не увидел старшую сестру. Родители заперли её в девичьей. Чувство вины жгло Льва изнутри. Если бы он только спрятал эту книгу получше… Страсть, как хотелось извиниться перед Варварой, но она была далеко.

Домой, от Яковенко, Орловы вернулись только вечером следующего дня. Лев хотел сразу пойти к сестре, но одна из дворовых девиц остановила его.

— Полно Вам, сударь. Сударыню уж дрёма сморила. Приходите завтра.

И не желая причинять сестре ещё больших неудобств, Лев отступил. А на утро батюшка всем строго запретил подходить к девичей. Дозволено это было лишь матушки и служкам. Но как бы сильно графиня не любила держать всё под контролем, справиться со своим мягким сердцем ей было не под силу, и уже через некоторое время Варвару выпустили.

Лев увидел сестру бледной и худой, словно из неё выкачали всю жизнь. Совесть заела его ещё сильнее. Принося сестре извинения, он не мог поднять на нее глаз. И лучше бы Варвара злилась и кричала на него, но она только обняла его и горько плакала, а Лев вместе с ней.

Андрей продолжал наносить визиты Яковенко, иногда вместе с батюшкой, но чаще один. И старое дворянство ничуть не удивилось, когда после длительных ухаживаний, две семьи объявили о бракосочетании своих детей. Чтобы справить свадьбу, дождались поры цветения и сделали это в Сиреневом Саду под благоухающими фиолетовыми гроздьями.

С появлением Екатерины дом наполнился множеством мелодий, от похоронных композиций (уж в этом Яковенко были мастера), до марша победы, который сочинил предок Екатерины, надеясь, что, когда — нибудь он заиграет в честь победы просвещённых над глупцами, что смогли заковать их в цепи.

Екатерина и матушка довольно скоро обзавелись приятельскими отношениями, и теперь невестка всегда и везде составляла ей кампанию.

— Скука, — тяжело вздыхала подросшая Алёна. — Отчего она такая не улыбчивая?

Она то думала, что старший брат привезет ей подружку, с которой можно будет обсуждать столичную моду и запоздалые сплетни, а вместо этого он привёз себе жену. Молчаливая, с недавних пор Варвара, казалось, и вовсе не заметила прибавления в семействе Орловых.

Жить стало ещё приятней. Возвращаясь с охоты, Лев слышал доносящийся из дома победный марш, и эта придавала ему бодрости духа, а в сумерках коридоры поместья наполняла незатейливая мелодия под которую хорошо засыпалось. Как — то батюшка сказал ему, когда они ставили силки на мелкую дичь:

— Пришла пора и тебе подумать о браке.

Лев, занятый тогда охотой, решил поразмыслить об этом позже. Разумеется, эта мысль исчезла, где — то на задворках сознания, но появилась вновь в самый неожиданный момент. А именно, на балу у Кириваткиных.

Аграфена Горнилова даже в платье, что сплошь закрывало её тело, и плотных перчатках из бархата выглядела до безумия прелестно. Насладиться обществом девушки Льву мешала лишь неизвестно откуда взявшаяся робость, и Венемид Золотарёв, оказывающий ей явные знаки внимания. Услышав его речи, Лев понял, что ему с ним не тягаться. По крайней мере сейчас.

— Подари ей цветы, и украшения, и не забудь сказать, что даже Лада меркнет пред её красотой, — наставляла старшего брата Алёна.

Кто как ни она лучше всех из Орловых разбиралась в этой романтической шелухе? В свои пятнадцать она уже могла похвастаться внушительным списком кавалеров, что не очень радовало матушку. Кто — то из них даже посвятил ей стихи.

Прислушиваясь к чужим советам, Лев не подумал, что все девушки разные. Алёна была яркой и на её красоту, как на мёд слетались легкодоступные мужчины, в то время, как Аграфена была скромной и невинной, словно бутон белоснежной лилии, и её не интересовало всеобщее внимание и громкие речи.

— Я вынуждена отказаться от вашего подарка, — она отстранила алмазные серьги, которые так и не покинули руки Льва. — У меня уже есть жених.

Льву показалось, что его ударили в солнечное сплетение. Воздух покинул грудь, вымолвить хотя бы слова извинения не представлялось возможным. Или может быть свести всё к флирту и шутке? Он был уверен, что подобного позора с ним не случалось до, и не случиться после. Лев выставил себя в глазах девушки настоящим посмешищем, жалкой повесой.

Присутствовать на свадьбе Аграфены было тяжело. Но дабы не пустить ложных слухов и сплетен, Лев пришел, чтобы смотреть на счастливую пару из угла.

— Да, непривычно, — подошел к нему Аврор Горнилов. — Я помню, как она просила покатать её на спине, — он тяжело вздохнул, опрокидывая в себя бокал шампанского. — Уже не попросит.

Лев слушал его молча, мысленно прося Аврора покинуть его общество. Но действующих лиц только прибавилось. К ним присоединились Ларион Краевский и Андрей.

Брат протянул ему бокал шампанского, но Лев отказался:

— Предпочитаю чистый рассудок, — он боялся, что может натворить спьяну множество глупостей.

Первый день осени для Орловых ознаменовался прекрасной новостью — Екатерина носит под сердцем первенца. Но великая радость быстро сменилась горем. Екатерина подхватила воспаление легких, и наблюдающий её Елизар Золотарёв предрекал ребёнку смерть, а вслед за ним и матери. Они были связаны прочной нитью, и, если на дно пойдет один, за ним последует и второй.

— Лишь бы Екатерина выжила, — умолял богов Андрей.

— У Андрюши начинают появляться отпрыски, — вздохнул батюшка, когда они со Львом перебирали отчеты деревенских старост за минувший год. — Стоит передать ему дело.

Под глазами графа залегли усталые тени, годы не щадили его и от гибкой и сильной фигуры, что ступала по следу зверя осталась тоненькая тростинка, а в волосах поселилась седина.

— Вам не стоит переживать, — Лев ободряюще улыбнулся. — Братец умён, он хорошо справиться с канцелярской работой, а крестьян и угодья оставьте на меня, — юноша усмехнулся. — Я к этому уже привычен.

Володар Зарович по-доброму рассмеялся.

— Ещё бы погулять на твоей свадьбе, и хорошо пристроить девочек, и живых внуков, а больше ничего и не надо…

— Всё будет, батюшка, всё будет.

Только с Тайной Канцелярией у Андрея сразу не заладилось. Его несобранность тут же стоила жизни двум непосвященным и одной жалкой гадалке. У его друзей жизнь видимо то же не ладилась: Аврор ввязался в страшный скандал связанный с потерей чести, а у Лариона назревал серьезный конфликт с двоюродным братом за руку дочери Золотарёвых, который честно говоря был тем ещё ловеласом.

Лев надеялся, что с весной всё обойдется и старые тревоги растают, подобно снегу под солнцем. Зима подходила к концу, а зерна в закромах было предостаточно, так, что хватило бы ещё на одну зиму. И Лев решил выгодно продать излишки.

С его последнего визита столица ничуть не изменилась, была всё так же шумна и многолюдна.

В столичном доме мужчину ждала неожиданная встреча. Тут были и Андрей, и Ларион, и Аврор. Они собирались куда — то на ночь глядя. Их экипировке позавидовал бы сам Багров. Такой точно не было не у него, ни у одного из его солдат.

— Куда? Зачем? — пытался дознаться Лев.

— Заскочить в кабачок, дугой, — отшутился Аврор, натягивая сапоги из кожи полоза.

— Со шпагами?

— Не жди сегодня, — бросил старший брат, и замешкавшись в дверях, вернулся. — Семья будет на тебя опираться. Не осуди.

После непонятных слов, объяснения которых не предвиделось, Андрей коротко обнял брага (на памяти Льва впервые). Дверь за компанией закрылась

К завтраку они не явились. Лев сидел за пустым столом, маясь от дум. К чему были вчерашние слова брата? Куда собрались друзья в таком виде?

— Подай мне мясо, — попросил мужчина камердинера.

— Как подливку или целого рябчика? — уточнил тот.

— Хоть как, — махнул он рукой.

Впереди был утомительный день торговли и сделок, а тревога за родного человека не покидала душу.

На исходе пятого летнего месяца Екатерина разрешилась от бремени, принеся в этот мир здорового мальчика. Александр — это имя пожелал дать ему дедушка.

— Слава Роду, всё обошлось, — выдохнул Венемид Золотарёв. В минувшем месяце батюшка передал ему свое дела, и сейчас он инструктировал Андрея и графиню Орлову. — Давайте Екатерине Бориславовне укрепляющий отвар, и она вскоре поправиться.

А вскоре невестка пошла на поправку. Лев не стал спрашивать об этом Андрея, но про Аврора в светских кругах больше не судачили, а Ларион, кажется, даже помирился с двоюродным братом.

Новолетие в этом году проходило в имении Кириваткиных. Варвара привычно воздержалась от поездки, оставшись приглядывать за Екатериной, чтобы у Андрея хоть немного отлегло от сердца.

Но лучше бы Лев остался вместе с ней. Видеть, как нежно Аграфена смотрит на своего мужа, и как трепетно они держатся за руки было не выносимо. Сердце отзывалось болезненным ударом каждый раз, как супруги попадались Льву на глаза.

Он конечно, пытался улыбаться и даже танцевал, лишь бы не демонстрировать, овладевшее им уныние. В самый разгар вечера, когда уже разожгли костер, и девицы стали сбегаться к нему, чтобы вместе с искрами кбогам поднялись и их желания, к Льву с батюшкой подошёл Агрофен Кириваткин.

— Может задержитесь у нас? — предложил он, помешивая в бокале слишком густую для вина жидкость. — Сходим на охоту. Как в молодости.

Граф Орлов по — доброму усмехнулся:

— Я уже слишком стар для подобных забав.

— Брось, мой друг, — отмахнулся помещик Кириваткин. — Оставь недуги бренного тела, и подари мгновения радости бессмертной душе. Возьми с собой и сына, ты говорил, что он прекрасный охотник.

Это повеселило батюшку, он посмотрел на Льва гордым взглядом и решил остаться.

Лес на территории Кириваткиных был гуще и темнее. Солнечные лучи с трудом проникали сквозь плотные сосновые ветви. Внизу было прохладно и сыро, чувствовалось дыхание осени, хотя за пределами леса было бабье лето. Прибыв на место охоты, две семьи разделились. Сударь Кириваткин с графом Орловым пошли в одну сторону, а Лев, и младшая дочь барона, Мария Агрофеновна в другую.

Кириваткины не признавали охоты с соколами и гончими, они предпочитали наслаждаться азартом погони самостоятельно. Только у отца и сына Орловых были ружья. Льву не верилось, что барышня, ещё не расставшаяся с детской мягкостью черт, могла голыми руками завалить кабана или волка. На его высказанное предположения Мария только рассмеялась.

— Вот ещё, зачем мне это? — хохотала она. — В этой части леса одна мелкая живность: зайцы, лисы, ежи, да разной птицы.

— Признаться, — смутился Лев, — я думал, что ваша семья любит животных по крупнее.

— Батюшка ходит охотиться на волков ближе к полной луне. А вы какую дичь вести предпочитаете? — спросила она, и охота превратилась в второстепенным занятием.

Их беседа лилась мерным потоком, и за всю охоту они смогли поймать лишь пару зайцев. Это добыча Льва не удовлетворила, но время было проведено в приятной кампании, и он посчитал, что потратил первую половину дня на увлекательную прогулку по чужим землям. Но увидев лося, которого поймали батюшка и Агрофен Кириваткин, чувство соперничество неприятно защекотала его изнутри.

— Ох, молодость… — насмешливо вздохнул Агрофен. — Всё цветочки в голове.

Мария покраснела и завела за спину руку с букетом из нивяника и горечавки, который Лев собрал для неё во время прогулки.

Мария Агрофеновна была человеком уютным, и что самое главное любящим природу. Как позже узнал Лев, в тот день, когда Кириваткин позвал их на охоту, Мария, не любившая принимать в делах подобного рода участия, даже не собиралась охотиться. Но Лев ни о чём не пожалел. Вскоре прогулки с Марией Агрофеновной стали чаще, а затем случилось то, что и так было очевидна с того момента, как Лев повторно пригласил Марию на прогулку — они сыграли свадьбу.

После Лев ни разу не пожалеет, что принял такое быстрое решение. После кончины отца ему рядом был нужен человек, хоть немного разделяющий его взгляды на мир. Лев приучил супругу к полноценной охоте, и теперь она составляла ему кампанию на большинстве забав.

Граф Орлов ушёл тихо, одним весенним днём, когда снег уже сошел полностью, а майское солнце ещё не дышало жаром на землю.

— Своди меня на охоту, — попросил батюшка на рассвете.

Они не брали с собой ни лошадей, ни собак, ни ружей. Он вёл графа под руку. Шли в самую чащу, и только достигну поляны с буйно растущим нивяником, сделали привал. Там батюшка прилёг на молодую траву и навсегда смежил веки. Лев молча наблюдал за происходящим. Воздух полнился запахами весны, а трель соловья ласкала слух. Это был прекрасный день, чтобы уйти.

Матушка держалась стойко и плакала тихо, почти не дрожа. Предчувствуя конец, батюшка уже попрощался с ней минувшим вечером. Ему не хотелось оставлять супругу с душераздирающем горем, так неожиданно, и она была ему за это благодарна. Графиня же успела застать ещё двух внуков, прежде, чем покинуть их. Лев лишь жалел о том, что родители не увидели его детей, не застали того счастья в глазах Марии, не выпили вместе с сыновьями за внука.

Иногда Лев уважал не просвещённых за то, что, будучи глухи к миру, они могли в нём существовать. Но именно из — за этой глухоты они делали всё не вовремя, отчего Лев осуждал их за глупость. Новолетие прошло пять месяцев назад, и звезды уже шли по новому кругу, когда у непросвещённых год только заканчивался.

В императорском дворце должен был состояться бал, приглашения на который получили и видные люди старого дворянства. Подобное без действительно веской причины нельзя было проигнорировать. Когда ещё был жив отец Лев посетил его всего раз. Затем, кампанию ему составлял только Андрей. Но батюшки больше не было, и Лев вновь вернулся в высший свет.

— Прошу, Андрей, возьми меня с собой, — упрашивала Алёна. — Я никогда не была в императорском дворце. Обещаю, что буду вести себя тихо, словно мышка, и ничем не помешаю.

Андрей колебался.

— Возьми её, — попросил Лев. — Глядишь, и подходящего жениха присмотрите.

И Андрей сдался.

Решено было выехать к сумеркам, чтобы провести ночь в столичном доме, а следующим вечером прибыть на бал в императорский дворец. Устраивало подобное лишь Алёну: успеется с прической.

Лев же ехать не хотел. Мария носила под сердцем их первого ребёнка, и Льву хотелось бы в этот момент быть рядом. Он остался дома.

Стоило карете остановиться рядом с крыльцом, как Андрей выволок сестру на улицу и отхлестал её, не стыдясь дворовых. Тут бы истории неудачного романа закончиться, а со временем и вовсе забыться, но Алёна слишком увлекалась своими желаниями, что часто вело к разочарованию.

Это случилось ближе к лету. Как — то вечером, когда уже пора было отойти ко сну, к Льву пришел Андрей, с весьма странной просьбой:

— Нагони побольше туч и препроводи всех в подвал.

— Что случилось? Что ты задумал?

— Эта дура сбежала.

Лев открыл окно и наполнил безоблачное небо с россыпью звезд и острым месяцем, тяжелыми тучами. Они недовольно клубились, сталкиваясь друг с другом, готовые породить гром и молнии.

— Поля вновь требуют полива? — спросила Мария, наблюдая, как супруг притягивает одну тучу за другой.

— Нет, это…

Полыхнула молния, и грянул гром, да так, что чуть не расколол небосвод.

— Нам лучше спуститься в подвал, — подхватил супругу под руку Лев.

На утро от буйной ночи напоминала лишь разруха. Лев тут же занялся подсчетами: стоило вставить новые стёкла в окона, привести в порядок (или закупить новые) ковры, если те были испорчены дождем и градом, так же стоило проверить мебель в комнатах, куда попала дождевая вода, и обновить фасад поместья, испорченный непогодой. Хвала Роду, библиотека была полностью цела.

В сиреневом саду нужно было отремонтировать крышу беседки, и собрать все поломанные ветви, а в плодоносном убрать с грядок упавшую яблоню. Лев надеялся, что поля не размыло, и молодые посевы целы.

Вернувшись в поместье, Андрей тут же велел запереть обессиленную Алёну в её покоях, и не выпускать без его дозволения. В пылающий камин на глазах у младшего брата, он отправил связку писем. Бросил с таким ожесточением, словно отправитель был его злейшим врагом.

— Великий Перун, да где же вы были прошлой ночью, — недоумевал Лев, пока Андрей завалился на диван в своём кабинете, пытаясь поудобней устроить раненую ногу. Превратившаяся в кровавые лохмотья штанина, обнажала мышцы, лишенные кожи.

— Скорей же, — поморщился Андрей, сдерживая стон, — помоги мне.

Лев выругался и полез в стеклянный ящик, где брат хранил снадобья (как нужные, так и горячительные). Позже, когда Андрей уже не рисковал потерять ногу и пребывал в спокойном расположении духа, он рассказал, что гроза должна была помешать Алёне обречь семью на позор, а тот «женишок», с которым она решила сбежать больше никогда не покинет леса на территории Орловых.

После этого у Алёны в комнате поставили решётки на окна. Андрей был так зол на её попытку побега, что месяц держал сестру под замком. В то время, как сам залечивал полученные во время поимки Алёны раны.

А разгар лета, когда некуда было деться от жары, Мария разрешилась от бремени. Счастливый Лев готов был возносить хвалу богам, и опустошить весь винный погреб. Он хотел созвать всех, кого только мог, чтобы разделить с ними радость, когда братьев Орловых настигла неожиданная весть — Аврор Горячев спился.

Он часто уходил из дома и мог не появляться там днями, поэтому его хватились не сразу, а только спустя десять дней. Так на долго он обычно не уходил. Трио друзей давно не собиралась, поэтому поисками Аврора озаботились слишком поздно.

Он кутил неделю, три дня из которой находился в публичном доме. В разгар очередной попойки он свалился, опрокинув с себя стакан самогона, и больше не смог подняться. Этот человек жил ради удовольствия и умер, им захлебнувшись.

Поэтому Лев всегда говорил детям, что прежде, чем прибегнуть к какому — либо действию нужно сначала просчитать его результат. Когда-то, он лелеющий мысли исключительно об охоте и садах, теперь был единственным, кто мог обучать детей.

Всё начиналось с основ, сперва нужно было научиться прислушиваться к природе, пропустить её голос через себя, научиться созерцать, а уже затем стоило перейти к чтению, письму, счету и иностранному языку. Последнее было не столь важно, этому их обучат и в лицее, поэтому подобным занятиям уделялся всего день в неделю.

Как обычно бывает, первым природным явлением с которым сходятся дети, был ветер. Но Владимир был единственным, кто никак не мог его освоить.

— Он пролетает так быстро, что я ничего не могу расслышать — жаловался мальчик, потирая уши.

Но за то, он хорошо понимал ленные туманы. Часто по утру, они проползали в его комнату, через щели в оконных рамах или полу, отчего одеяло, балдахин и ковер тут же делались сырыми. А Саша, только познав азы тут же кинулся в библиотеку. С книгой он смотрелся точно Андрей в детстве, только волосы были мамины, светлые. Помимо него особую любовь к знаниям испытывал ещё и Пётр, которому совсем скоро должно было исполниться восемь.

Он мог прибежать к Льву с книгой или каким — нибудь растением, чтобы начать долгий расспрос. В плодоносном саду была специальная грядка, предназначенная для нужд семьи. Дабы не собирать травы в лесу, покупать у Золотарёвых или вовсе посещать Птицыно, ещё Зар Орлов велел насадить в дальнем уголке сада все необходимые для отваров травы.

Та грядка не могла не приковать внимание Петра, и как — то Лев всё утро объяснял ему для чего предназначено каждое растение. А уж как Пётр любил подвал. Иногда уводить его оттуда приходилось за руку. Он обходил его по кругу несколько раз, разглядывая все имеющиеся склянки, пучки засушенных трав и мешочки с ягодами, всё ещё крепкую клетку, деревянных идолов на постаменте, котел в очаге, большой стол с зазубринами, и стопку ветхих книг, требующих к себе уважительного отношения.

— Твоя бабушка тоже часто любила проводить здесь время, — поделился как — то Лев с Петром.

— Чем она здесь занималась?

— Всяким, — немного замялся мужчина, вспоминая химеру, ухо, которой до сих пор хранил в шкатулке, как трофей.

Иногда Лев жалел Петра, думая, что всё детство пролетит мимо, а тот даже не заметит, исследуя старый подвал. Но лучше бы и его братья обладали рвением к учёбе, чем желанием лазить по крышам курятников. Хорошо, что Иван сломал всего лишь ногу, а не шею. Но и это оставило его в одиночестве на целый месяц. Никто из детей не задерживался подолгу в его комнате, и мальчик от скуки увлекся рисованием.

Льву было его жаль, и он пообещал привезти из столицы пигменты, во время продажи излишек с плодоносного сада. Но ему не посчастливилось попасть на встречу брата с графом Краевским.

— Присоединяйся, — позвали его.

Друзья уже были на веселе, и возражений Льва никто слушать не стал. Знай, чем это обернётся тут же бы приложил все усилия для отказа, но причастность к мужской кампании не смогла оставить его равнодушным. А на утро алкоголь сыграл с ним злую шутку, и похмелье было меньшим из его бед.

Первые несколько мгновений он никак не мог понять, где открыл глаза. Перед взором плясали цветные мушки и кружилась голова. Над ним нависал потолок с подтёками, а обшарпанные стены ходили ходуном. Лев повернулся на бок и обмер. Рядом с ним кто — то лежал. Приподнявшись, по очертаниям он понял, что это женщина. Лицо было скрыто короткими тёмными волосами, а хрупкая фигурка напоминала… О великий Род, он давно должен был забыть эту женщину и не искать её в других.

Лев сразу понял кто перед ним. Он не помнил заплатил ли он за прошедшую ночь вчера или нет, но стоило подстраховаться, чтобы в дальнейшем не поползло никаких слухов. Никто не должен об этом знать. Особенно Мария. Найдя в кармане довольно приличное количество монет, Лев оставил ей все, и поспешил покинуть этот покосившийся домик с маленькими комнатками.

Андрея он нашел дома, изнемогающего от похмелья.

— Мы выпили совсем чуть, чуть. За встречу, — объяснял он, не имея сил подняться с софы в гостиной. Но стоило ему услышать, где проснулся Лев этим утром (о женщине он умолчал), как тут же вскочил. — Птицыно? Что ты там делал? Никто не видел, как ты выходил оттуда?

— По-моему нет, — Лев бухнулся в кресло, ожидая, пока камердинер и ему принесет отвар из шиповника и перечной мяты.

Вдруг Андрей рассмеялся.

— Надо же, — охнул он, от боли, пронзившей его голову. — Далеко же ты забрёл.

Лев усмехнулся. Эта ситуация действительно была похожа на глупый анекдот, который можно услышать в каком — нибудь трактире. Прошлая ночь не отпечаталась в памяти. Стоило запрятать поглубже и сегодняшнее утро, и просто жить дальше.

Так бы всё и было, если бы в конце марта в Сиреневый Сад не вернулся Андрей. Дети были очень рады визиту отца, он приехал домой впервые за этот месяц. Во время приветствия Андрей смотрел на Льва, словно у него для брата была припрятана очень уморительная хохма. Вечером после ужина, братьям удалось остаться наедине, тогда старший из них, протянул младшему помятый лист дешевой бумаги.

— Признаться, сначала я хотел его сжечь, — сказал Андрей, пока глаза Льва бегали по строчкам. — Но подумал, что ты тоже захочешь посмотреть на этот абсурд.

Письмо было передано именно Льву, писала женщина. Её звали Нинель, она в подробностях рассказывала о вечере, со времени, которого минуло уже восемь месяцев. Но Лев ничего не помнил. Письмо заканчивалось объявлением, что она со дня на день родит его ребенка, и адресом, где её можно было найти.

Вся насмешливость слетела с Андрея, как только он увидел потерянное выражение на лице Льва.

— Да быть не может, — изумился он.

— Я не совсем уверен, — замялся Лев. — Может быть я смогу сказать, как только увижу ту женщину.

Андрей застонал, потирая виски:

— Если этот ребёнок твой, — брату не до конца верилось в происходящее. — Ты не можешь его оставить.

— Разбрасываться драгоценной кровью настоящее кощунство, — согласился Лев. — Придётся принять его в семью.

— Я, конечно даже не думаю тебя осуждать, — заверил брата Андрей. — Но что скажет Мария? Её гордость будет сильно задета, как бы она тебя не покусала, — хохотнул Андрей, а затем вновь стал серьезным. — Ладно, это было не к месту. Но нужно, что-то думать. Не можешь же ты жить на две семьи, или вовсе привести сюда эту нищенку, — Андрей брезгливо поморщился.

— Если это, — он смял письмо и бросил его в пылающий камин, — окажется правдой, то я поговорю с Машей.

Но разговора с женой не вышло. Женщина, написавшая ему, действительно оказалась той самой, с которой он провёл ночь, но живой её Лев не застал. Она умерла при родах, оставив на этом свете здорового мальчика. Вода показа, что он действительно сын Льва, и тому ничего не оставалось, как забрать его с собой.

По началу, появления ребёнка в Сиреневом Саду было воспринято с удивлением, все окружили его, охали и вздыхали: «— Ну что за прелестное дитя. Чей он?». И не желая разрушать столь благотворную атмосферу принятия, Лев даже подумал соврать, сказав, что это вовсе не его сын, а чужой. Ребёнок остался сиротой, но альтруизмом Лев никогда не страдал, а не один колдун не посмел бы отказаться от своего ребёнка, не имеет значение, желанного или нет. Не сейчас, когда их так мало. И собрав всю волю в кулак, он с тяжелым сердцем, признался Марии тем же вечером, что принес в дом своего сына.

Она кричала и бранилась, отвесила супругу несколько пощёчин, и не переставала сыпать в его сторону преувеличенными обвинениями.

— Я никогда не приму это отродье! Слышишь? Никогда! — вопила она, заливаясь слезами.

Лев ничего ей не говорил, распалять её ещё больше он не хотел. Марии стоило выплеснуть все свои эмоции и пережить случившееся. Да, он виноват, Лев этого не отрицал, и жгущие щеки удары он заслужил. Нужно было только перетерпеть истерику жены, а там он сможет её задобрить. Сводит Марию на охоту, купит ей новое ружье, закажет в Подлесье новые сапоги из кожи полоза. Всё, что угодно, лишь бы заслужить прощение доброго друга.

— Ну, как прошло? — спросил брата Андрей.

Они сидели в его кабинете, медленно потягивая коньяк у очага.

— Видеть меня не желает, — вздохнул Лев.

— Что ж, теперь тебе придется крупно потратиться, — усмехнулся Андрей, он выглядел бледным и измотанным.

— Сейчас она успокоиться, а позже я подарю ей новые сапоги и свожу на охоту, — Лев окинул брата внимательным взглядом. — Не важно выглядишь.

— Работа в канцелярии не знает выходных. Если ослабить над ней контроль, то страшно представить, чем всё это может обернуться. А ведь раньше я даже не представлял по насколько хрупкому льду мы ходим.

— Предпочитаю об этом не думать, — Лев дал знак, что стоит сменить тему.

Время шло — дети росли. В этом году Александр закончил Императорский университет, Владимиру остался только год в его стенах, тройняшки же наоборот только в него поступали, а Алексей и Константин в следующим году заканчивали пансионат имени Красноярцева.

Дни стали длиннее. Дом полнился голосами и движением. Чай теперь пили под прохладным покровом беседки на берегу пруда. Лев ходил на охоту с Алексеем и Владимиром по три раза на недели. Возвращались они всегда с добычей, и даже принесли, как — то живого зайца, чтобы показать его девочкам, они гладили его, дергали за уши, и выждав момента, когда хватка Владимира ослабнет, косой вырвался и бросился наутек.

Жаркий день сменялся прохладой ночи, на небе появлялись луна, и звезды начинали водить вокруг неё хороводы. В ночной мгле были слышны лишь стрекотание сверчков, да тихий шелест листьев вяза.

Той ночью всё было так же. В доме погасили свечи, и надев легкие сорочки, домочадцы легли в постели, чтобы поддаться чарам Дрёмы, как кто — то заголосил у главных ворот, пытаясь достучаться до хозяев. Андрей был в столице по делам, поэтому дворовой пришёл к дверям спальни Льва.

— Кто там? — подскочила в кровати Мария, стоило раздаться стуку в дверь.

— Хозяева, не гневайтесь, — глухо раздалось из — за двери. — Прибыл камердинер графа Краевского, говорит, что срочно. Он ждёт внизу. Говорит, что ему жизненно необходимо с Вами встретиться.

После таких новостей, сонливость уступила место подозрениям. Лев накинул халат, и спустился в зелёную гостиную. Там в кампании подсвечника находился камердинер, прискакавший к Орловым на лошади в столь поздний час. Глаза у него были шальные, бледное лицо покрывала испарина, парик он, видимо, потерял по дороге, ладони и камзол были все в грязи. Увидев Льва со свечкой в руках, он стремительно подскочил к нему, и начал сбивчиво тараторить:

— Сударь, поедимте со мной. Там твориться невесть что.

Камердинер потянул его в сторону двери, свет от свечи выхватил его трясущиеся руки и одежду. Лев с ужасом понял, что принял за грязь кровь.

— Что случилось? — охнул он. — Тебя пытались убить?

— Не меня, — замотал он головой, и надрывно воскликнул. — Прошу, скорее, иначе он всех перестреляет.

— Постой. Объясни же, — недоумевал Лев.

— Сударь Краевский схватился за ружье, он намерен убить всех, кто находиться в поместье, даже детей. Мне чудом удалось бежать, выпрыгнув со второго этажа. Оправившись, я сел на лошадь и поскакал сюда.

— Чья же на тебе кровь? — Лев никак не мог поверить в происходящее.

— Сударя Кириваткина.

— Кондрат, седлай коня! — крикнул Лев дворовому. — Да поскорее.

Но даже ветер уже не мог поспеть за событиями. Когда Лев подъехал к поместью Краевских, раздался последний выстрел. Он на мгновение замер, словно сам был им поражен. Но покрепче сжав в руках ружье направился внутрь. Дверь оказалась заперта, и пришлось приложить усилия, чтобы её выбить.

У основания главной лестницы с разбитой головой лежал Павел. Его сердце билось тихо в почти бездвижной груди. Рядом с ним лежал топор

— Поезжай за Золотарёвыми, — велел он камердинеру. — Да накинь плащ, не тревожь других. Непосвящённые не должны ничего заподозрить.

Тот кивнул, и исчез в дверях, вскоре послышался топот копыт по дороге. Не став трогать Павла, чтобы не нанести ему еще больших повреждений, Лев осторожно проследовал на второй этаж. Все мышцы были натянуты, будто струна. Он ожидал, что в любое мгновение ему на встречу выйдет обезумивший Ларион. Но поместье было окутано безмолвием, не лаяли даже собаки. Тишина лишь сильнее действовала на нервы. Лев напрягал, слух и зрение, любой скрип или шорох, заставлял сердце в груди неприятно сжиматься.

Облегчение и обреченность пришли рука об руку. Лев нашел супругов Краевских в спальне. Сначала Ларион застрелил жену, затем застрелился сам. Платье бедной женщины было разорвано. В уголках её заплывших глаз остались капельки слёз, а светлые кудри разметались по кровати. Возможно, она молила о пощаде. Двоюродный брат Лариона лежал в кабинете, где было выбито окно, видимо отсюда спрыгнул камердинер. Ему выстрелили в грудь. Его глаза были широко раскрыты, словно всё случилось внезапно, и он даже не успел понять, что его подстрелили.

Хвала великому Роду, дети были целы. Но только физически. Лев даже представить себе не мог сколько времени они провели, затаившись под кроватями и в шкафах, сколько раз они перебегали из комнаты в комнату, стараясь найти выход, но все окна и двери были заперты. Они словно заточенные в клетке зверьки, метались по дому, роняя слезы и боясь лишний раз вздохнуть. У старшего из них — Павла, был топор, возможно мальчик был готов противостоять графу Краевскому, но тот столкнул его с главной лестницы.

Напуганные дети не могли оставаться в пропахшем кровью поместье, и посоветовавшись друг с другом, братья Орловы приняли решения, забрать их в Сиреневый Сад. Лев занялся документами на землю. У Краевских были обширные поля и несколько деревень в распоряжении. Пока кто — то из наследников не станет взрослым всё это переходило под собственность Орловых.

Было понятно, что случившееся в Тихих Холмах не пройдет для детей Краевских бесследно, но ожидалось, что со временем они смогут пересилить случившееся. К сожалению, это желание оказалось не достижимым: Анастасия замолчала, Никиту по утру не редко находили под кроватью (мальчик прятался от собственных кошмаров), а Павел и вовсе лишился рассудка в следствии черепной травмы.

После увещеваний Марии, подкрепленных слезами Семёна, Льву пришлось отослать Павла в Истрину, где содержали ему подобных, а Никиту по совету Веремида Золотарёва в пансионат имени Красноярцева.

— Там может быть иногда шумно, — говорил Лев мальчику, которого нашёл в платяном шкафу. — Не нужно прятаться и убегать. Если так случится, попробуй думать, о чем — то одном. Хорошо?

— Можно мне никуда не ехать? — спросил он бледными губами.

Лев тяжело вздохнул, не было ничего тяжелее, чем отказывать ребёнку, смотрящему на тебя, глазами полными надежды.

— Это пойдет тебе на пользу, — пытался увещевать Лев.

Нижняя губа Никиты задрожала, и первая слеза сорвалась вниз. Он глубоко вздохнул и вымолвил дрожащим голосом:

— Тогда я умру.

— Отчего ты так думаешь? — смешался в удивление Лев.

— Я слышал, — всхлипнул ребенок. — Это сказал дядюшка Андрей, у меня в голове.

Утерев слёзы ребенку, Лев ободряюще улыбнулся.

— Люди часто думают о пустом. Не тревожься и поезжай в лицей. Тебе больше ничего не грозит.

В день, когда карета с Никитой внутри, выехала за кованные ворота поместья Орловых, на пару дней домой вернулся Андрей. Он был бледен, и устало смотрел на домочадцев. Когда Лев вечером зашёл к нему в кабинет, Андрей даже не курил свою излюбленную трубку. Брат заходился кашлем и Лев припомнил, что тот ничего не съел за ужином.

— Что с тобой? — спросил Лев. — Неужели подхватил, какую — нибудь заразу?

Откашлявшись, Андрей хлебнул коньяка.

— В горле запершило, — ответил он.

— А когда ты думал о смерти детей Краевских, это у тебя помутилось в голове? — нахмурился Лев. — Не надо делать из меня дурака. Прибереги все свои грязные игры для канцелярии. Сначала Горячев, теперь Краевский. Люди из твои приятели с не завидной регулярностью падают в объятия Морены. Я знаю тебя не первый день и могу сказать, что ты знаешь ответы на мои вопросы.

Повисло молчание. Андрей спокойно смотрел на брата. Отпив из бокала ещё раз, он тихо и уверенно произнес:

— То как они жили их дело. Все Краевские слабы разумом. Помнишь матушку, когда Варя?.. Не имеет значение. А Аврор пил, каждый раз, как последний. У кого от такого печень выдержит?

— А у тебя что? — едко заметил Лев. — Выглядишь, словно вот — вот отправишься за ними.

— Чушь, — огрызнулся брат. — Я здоров. Уходи, не хочу с тобой ссориться.

— Не знаю, что вы натворили, — и обернувшись в дверях добавил. — Но надеюсь, ваши ошибки не коснуться детей.

И то ли Андрей его услышал, то ли все предыдущие трагедии действительно были случайностью, но произошло то, на что в доме Орловых давно перестали надеяться — Анастасия заговорила.

Ромашка — такое простое слово, но сколько радости оно в себе таило. Наконец — то, у Льва появилась возможность устроить её жизнь.

На роль мужа Анастасии он искал тихого, не жестокого человека, живущего в глуши и обладающего своим хозяйством. Можно небольшим, главное, чтобы на всё хватало. Среди предложенных свахой кандидатур под эти требования, как раз и подходил помещик Садулин.

Ему было около тридцати, в более молодые годы, будучи занятый сначала службой, а затем налаживанием сельского хозяйства на своих скромных землях, жены он не завёл. Кроме дворовых никто не разбавлял его будни. Человек он был не кампанейский, и близкими друзьями обзавестись он так и не смог.

Он был согласен взять заикающуюся Анастасию в жены, и увезти её в свой тихий уголок, где, возможно, завести детей и мирно состариться. Ему больше был нужен близкий друг, с которым можно было высказаться, чем возлюбленная. И Лев решил, что лучшей пары для Анастасии не найти. Вскоре после знакомства Анастасии с помещиком, справили их свадьбу.

После этого Андрей совсем занемог и передал все дела Тайной канцелярии своему старшему сыну Александру. А сам, позвал к себе Золотарёва, и убеждал всех, что болен лишь временно и не пройдет и пары месяцев, как он сможет встать на ноги.

Когда от Алексея из университета пришло письмо, Лев понял, что сын стал совсем взрослым. Он писал о том, как скучно ему на уроках, и как сильно ему не хватает времени на фехтование. Но главное — он стал тесно общаться с Ионом Пунцовым. И, как подозревал Лев, не просто так.

Он хорошо запомнил Василия Пунцова. Всё дело было в настойчивости графа с которой тот пробивался в близкий круг общения братьев Орловых. У Льва он вызывал раздражение своим поведение, Андрей же его терпеть не мог по политическим причинам:

— Думает, что лестью можно многого достичь, — усмехался он бледными губами. — Святая простота. Он до такой степени унижается, что смотреть отвратительно.

Поэтому в письме сыну, Лев просил Алексея осторожнее заводить знакомства и сильно не сближаться с Пунцовым. И зная, что сын не станет пренебрегать его словами, Лев спокойно дал разрешения на поехать к Пунцовым. Василию на политической арене Империи всё равно ничего не светило.

Отправляя в пансионат Семёна, он наставлял его, как и всех других детей:

— Сдерживайся. Никому не дай знать, что ты, чем — то отличаешься. Весной, осенью и особенно зимой носи теплую курточку, даже, если она тебе не нужна. О доме много не рассказывай, и о семье тоже. Попытайся делать всё, как все остальные.

Семён внимательно слушал и кивал. Не смотря на непоседливость младшего сына, у Льва не возникло опасений по поводу его пребывание в пансионате. Семён был мальчиком дружелюбным, и сойтись с кем — то из сверстников ему не представляло труда. Но именно это убеждение сыграло со Львом злую шутку.

Через месяц после его поступления в пансионат, письма от учителей стали приходить чуть ли не каждый день. Темы были самыми разнообразными: то Семён мешает проводить уроки, то перечит учителям, то нарушает комендантский час, то не делает домашнее задание, то разбил мячом окно, и ещё множество разных хулиганств. Льву казалось, что кто — то просто перепутал адреса, и все эти жалобы предназначались вовсе не ему.

Конечно, Семён иногда, что — то мог сломать дома или сделать по своей наивности какую — нибудь глупость. Но всё это было не специально, и вешать на него звания плохого ребёнка в следствии этого было не обязательно. Он был добрым мальчиком и никогда бы не опустился до грубости и членовредительства. Неужели другие дети не шепчутся между собой после отбоя и случайно не задевают хрупкие предметы?

Лев только и успевал приносить извинения и обещать разобраться. Он написал Семёну множество писем с разъяснительными беседами, и сын клялся, что не делал ничего плохого, но в конце октября его всё равно выгнали из пансионата.

— Вот, — злорадствовала Мария. — Я же говорила, что этот щенок не умеет себя вести. Это дома он боялся, а как уехал, так сразу почувствовал свободу. Отвези его лучше в Птицыно, там ему самое место.

Лев оставил нападки жены без внимания. Сначала нужно было забрать сына из пансионата, а уже затем решать, что делать со сложившейся ситуацией. Там его уже ждали.

— Хорошо, что вы приехали сами, — сказал директор лицея, смотря на него взглядом полным сожаления. На его рабочем столе тикали непривычные глазу часы. — Признаться, я был обескуражен, когда мне стали поступать жалобы на вашего сына, так как на детей из семьи Орловых никогда не было нареканий. Даже, если вспомнить вашего старшего сына, у которого давайте всё же признаем, крутой нрав. Я могу понять, если ребята дерутся, в таком возрасте у мальчишек чешутся кулаки, но попытка убийства.

Из единственного окна было видно хмурое низкое небо. Атмосфера в кабинете казалась гнетущей не столько из — за картин с религиозным сюжетом, помещенных в тяжелых рамах, и громоздкого книжного шкафа, сколько из — за сочувствия и осуждения во взгляде директора пансионата.

— Уверяю вас, — от услышанного Лев смешался, но постарался сохранить невозмутимость. — Семён добрый мальчик, он бы никогда не причинил другому вред.

— Это ваше мнение, — категорично ответил директор. — А у меня факты. Это произошло несколько дней назад. Другие дети видели, как он толкнул соученика с лестницы. На глазах у всех. Понимаете?

Лев чувствовал себя нашкодившим ребёнком, которому объясняли, что он сделал неправильно. Чувствуя, куда ведёт разговор, Лев утратил всякое желание его продолжать. Пусть, эти слепцы остаются при своем мнении, а он заберёт сына домой, где всё дышит жизнью.

— Беря во внимание положение вашей семьи, я не буду распространять новость о случившимся на широкую публику. Но Семёна вам все же придется забрать.

— Я вас понял. Всего доброго.

Больше они не обменялись ни словом.

У парадного крыльца, Льва уже ждал Семён, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами, в свои пожитки. Рядом с ним стоял дядька, которого пришлось рассчитать за ненадобностью. Вокруг не было ни одной лишней души, в это время дети и учителя были на уроках. Как только дядька оставил их наедине, Семён вскинул голову, и глядя на отца влажными карими глазами, отчаянно стал оправдываться:

— Я только хотел помочь. Честно. Мне приснилось, что он упадёт, и я…

Лев опустил ладонь на его голову, обсуждать случившееся на крыльце лицея ему совершенно не хотелось.

— Поехали домой, — тихо сказал он сыну, и тот понурив голову медленно побрёл по ступенькам вниз к подъехавшей карете.

Лев был рад тому, что, хотя бы у старшего в университете ладилось. Но и это заключение оказалось преждевременным — Лёшу вместе с Костей чуть не отчислили. Приступив императорский указ, они оказались замешаны в дуэли, то ли как секунданты, то ли как соучастники. Всё это уже было известно главной сплетнице Империи — княжне Рябцовой, и попав сначала в её салон, разлетелось по всем остальным.

Дело влекло за собой два трупа, поэтому полицмейстерская канцелярия взялась за него основательно, но звучащие в нём фамилии были столь громки, что делопроизводство тут же встало, а затем и вовсе сошло на нет. Грозовые облака, вдруг сгустившиеся над головой старшего сына, развеялись.

С наступлением холодов стало ясно, что Андрею не выкарабкаться. Теперь он не покидал кровать и сидеть мог только, обложившись подушками. Венимид Золотарёв никаких прогнозов не делал, только говорил:

— Молитесь богам и надейтесь на чудо. Иначе… — он красноречиво отвел взгляд в сторону.

Каждый в доме вознёс хотя бы одну молитву. Варвара молилась без устали, правда не тем. Но в этот раз небесные цари были глухи к молитвам смертных и в начале мая мучения Андрея прекратились.

В ту сумбурную ночь никто не спал, словно ожидая приближения неизбежного. Лев и Екатерина сидели с Андреем. Супруга держала его за руку, пытаясь побороть собственную дрожь от ледяных пальцев мужа.

Просьбу о последней воле для сына он вымолвил с трудом разомкнув губы. По случаю, Александр был дома. Андрей хотел поговорить с сыном наедине, и всем прочим пришлось покинуть комнату. Лев и Екатерина стояли рядом с дверью, из — за которой не было слышно ни шороха. Прошли считанные минуты, прежде, чем Александр молниеносно покинул комнату. Племянник прошёл мимо, не обронив и слова. Екатерина ворвалась в комнату и беспомощный крик сорвался с её губ. Андрей сомкнул очи на веки.

Александра Лев застал в дверях его спальни. Он был взвинчен и сжимал в руке темную книгу для записей. На его плечах был плащ, и Лев сразу почувствовал не ладное.

— Что тебе сказал батюшка?

— Позже. Мне нужно ехать, — Александр обогнул его и устремился к выходу из поместья.

— Куда? Ночью? — недоумевал Лев, пытаясь поспеть за ним следом. — Дождись хотя бы утра.

— Дядюшка, — нервозно сказал Александр, приостановившись всего на мгновение. — Время на исходе. Я должен ехать прямо сейчас. Просто знайте, что я вернусь.

Алексей поспешил дальше, оставляя теряющегося в догадках Льва позади. Единственная, имеющая место быть, версия, это исполнение последний воли Андрея, которая, возможно, связана с Тайной Канцелярией или делом её задевающим. Иначе, подобная спешка была странной и не оправданной. Из глубоких раздумий его выдернул крик Екатерины. Она звала сына всё снова и снова.

Лев устремился к парадному крыльцу подъезда, чтобы увидеть, как Александр срывается на вороном коне в ночь, а Екатерину поддерживают дворовые, чтобы она совсем не осела на колени.

— Ну что ты, — подбежал он к ней, чтобы попытаться успокоить. — Он ведь не навсегда уезжает. Вот увидишь, завтра или позднее, но Алексей вернётся. Что же ты так надрываешься, словно и он почил?

— Не вернётся, — мотала она головой. — Мой мальчик больше не вернётся.

— Отведите её в дом, уложите в кровать и подайте чай с валерьяной, — велел он дворовым. Эта майская ночь обещала быть длинной.

После чая, Екатерина смогла немного успокоиться, но невидящим взглядом смотрела в потолок до утра. Всё это время с ней сидела Вера, озабоченная состоянием матушки.

Лев же велел мужикам сколотить гроб, а покойника омыть и одеть в черный камзол без лишних элементов. Владимиру он поручил сообщить новость о трагедии по семейным часам и начать писать приглашение на похороны всем семьям старого дворянства. Только к утру приготовления были закончены, молоток стих, а приглашения отправились по адресатам.

Владимиру самому предстояло разобраться с документами, до возвращения Александра. Лев проверял его несколько раз, и как успел заметить, племянник с ними отлично управлялся. Возможно, так он справлялся с горем после смерти родителей.

Сам Лев не долго возился с вещами покойного брата. Тот не имел привычки натаскивать лишнего. Все снадобья из шкафа в его кабинете, были перенесены в подвал. Один из них вызывал недоверие у Льва, золотистый, как солнечный луч, и не подписанный. Проверять на себе содержимое данного пузырька, Лев не стал, и решил отложить до определенного времени. Так же проверив все ящики, он понял — не хватает большой суммы денег.

За четыре дня старому дворянству пришлось дважды собираться на похороны. Прощаясь с братом, Лев жалел лишь о том, что в юности он так мало проводил с ним времени, а под конец жизни Андрея, отношения между братьями и вовсе охладели. Какое горе, что осознание совершенных ошибок приходит так поздно.

Когда через несколько дней после похорон Екатерины, из Царь — Града приехал гонец с вызовом в Тайную Канцелярию, стало понятно, что Александра в столице нет. Но выбора у них не было, и кому — то нужно было ехать. Тогда Лев подозвал Владимира к себе.

— Послушай, — сказал он, подавая племяннику стакан с коньяком. — Я уже стар, да и все эти интриги не по мне. Пока Сашка не вернётся, займись канцелярией.

Владимир колебался, подобная работёнка ему тоже была не по душе.

— Лишь на время, — добавил Лев, и чувствуя, что больше не кому, Владимир согласился.

О том, что Александр сбежал и неизвестно стоит ли ждать его возвращения, Лев узнал от племянника первым. Но памятуя слова щепетильного в работе Александра, Лев всё же надеялся, что у того на побег были причины. Задумываться о его мотивах, он мог сколько угодно, но куда больше его занимал Пётр, который и после смерти родителей покидал подвал только ночью, и то не всегда. На приёмы пищи его звала Надежда, напору которой он не мог противиться.

Как — то раз, Лев решил сам заглянуть к нему. Там был жарко натоплен камин, и Пётр в одной рубахе, что — то варил в котле. Книга с рецептами, была открыта на странице с ядами.

— Петя, — окликнул Лев племянника, медленно помешивающего отвар в котле.

Тот не отозвался.

— Петя, — более настойчиво повторил Лев.

Но тот вновь оставил его слова без внимания. Подайся к мужчине, Лев развернул его к себе, и чуть не наступил в очаг. Глаза Петра заплыли белым туманом, а губы были искусаны в кровь.

Он вздрогнул, деревянный черпак выпал из ослабевших пальцев и забренчал по каменному полу. Пётр моргнул и обратна вернулась привычная голубая радужка. Он смотрел на Льва растерянно, и видимо хотел, что — то спросить, но зашипел и схватился за искусанные губы.

— Где мои очки? — сипло спросил Пётр.

Они разбитыми нашлись в углу. В котле булькала и шипела отрава. Пётр сам не знал, для кого она предназначалась.

— Я спустился сюда после обеда, — объяснял племянник, натягивая сброшенные в беспамятстве камзол и парик. — А потом мне, словно погасили свечу. Я очнулся только, когда вы позвали меня.

— Не болен ли ты? — спросил Лев.

Пётр покачал головой.

— Я устал. Мне тяжело с ними справляться, — племянник действительно выглядел изнеможенным. — В последнее время духи так и вьются вокруг меня, и даже прогулка через брод не может отогнать их надолго.

— Раз такое дело, то навести Яковенко, — предложил дядюшка Лев. — Они смыслят в таких вещах больше нашего.

— Всё это неправильно, — нахмурился Пётр. — Я Орлов.

— Конечно Орлов, — кивнул Лев. — Но такое может случиться, и ты здесь не имеешь вины. Съезди к ним. Я уверен, тебе в помощи не откажут.

И следующим утром карета с родовым гербом на дверцах, выехала из Сиреневого Сада в направлении столичного дома семьи Яковенко. После отбытия племянника, Лев спустился в подвал и как следует всё там осмотрел. С клетки и цепей пропала ржавчина, и вся конструкция стала крепче, идолов стало больше, прибавилось трав, и появилась корзинка с ядовитыми грибами, а в сундуке Лев нашел, пылающее светом, перо Жар — Птицы. Где Пётр его только взял? Или лучше спросить кто нашел его, одолжив тело племянника?

По возвращению от Яковенко, Пётр был молчалив и больше не желал спускаться в излюбленный подвал. А после нескольких дней предложил Льву построить оранжерею для не совсем обычных растений. И Лев, надеясь, что племяннику станет лучше, дал добро. Что же касается пера, которое Лев нашел в сундуке, то Пётр едва ли мог объяснить его появления. Скорее всего оно появилось, когда он пребывал в состоянии беспамятства.

В этом году, что поля, что плодоносные сады принесли хороший урожай, и Лев надеялся получить с излишек хорошие деньги. Придержать он хотел лишь зерно, чтобы к зиме спрос на него увеличился и выросла цена. Он уже составлял в уме список покупок для дома, от досок, чтобы переделать крышу псарни, до нового дамского седла для Марии, дабы, когда листья начнут сыпаться с деревьев они вместе могли съездить поохотиться на уток.

Проверяя в очередной раз плодоносный сад (а это он делал не чаще, чем раз в неделю), Лев окончательно удостоверился, что яблоки и сливы уже можно начать собирать, а картошку выкапывать. Осталось проверить только рабочих, трудившихся над оранжереей племянника, и на этом можно было бы и закончить. Но, что — то вдруг блеснуло за раскидистыми ветвями яблонь. Он раздвинул рукой тяжелые от плодов ветки.

Вверх к солнцу тянулась маленькая золотая яблоня. Плодов на ней не было. Колыхаясь от ветерка, она вся переливалась, походя на танцующее пламя. Лев даже предположить не мог, как она здесь оказалась. Не могла же райская птица принести им саженец. Теперь стало понятно откуда взялось перо Жар — Птицы. То, что это было делом рук Петра, Лев не сомневался.

Он сорвал один листочек, и размял в руках мягкое золото. Переживёт ли это дерево зиму? Дабы не лишиться столь ценного экземпляра, было принято решение пересадить его в кадку и поставить в самом теплом месте дома — зеленной гостиной.

В будущем Любочке нравилось смотреть, как падая на ее листву, лучи превращаются в солнечных зайчиков. Не стоило подносить девочку слишком близко к дереву, она сразу тянула к яблоне ручки, чтобыпопробовать её на вкус.

Сентябрь обозначился не только начало сбора урожая и приближением Новолетия, от проведения которого семье пришлось отказаться, но и трагедией. Дом Орловых с разницей всего в день потерял сразу двоих: Владимира и Фёдора. У последнего остались жена и маленькая дочь. Место начальника Тайной Канцелярии занял Олег.

Лев слышал, как Клара плакалась Вере:

— Я подозревала кто он, но всё равно его любила. Не могла честным людям в глаза смотреть. Так и видела там разочарования. Даже день освобождения не могла праздновать. И по совести должна была доложить о нём, но разве я могла? Только подумала, как его вешают, и почувствовала, что сердце в груди перестало биться. Я бы умерла вместе с ним.

Лев видел, как к Кларе постепенно приходит осознание, что они такие же люди из плоти и крови, и что не варят младенцев в котлах, прославляя тёмные силы. Вскоре, она могла без страха прогуливаться с Иваном по саду, доверять свою дочь няне и золовкам, и даже на почве одной религии, сдружилась с Варварой.

Жаль в последнее время мирные деньки не длились долга. После того, как Надежда вернулась в столицу, Вера вновь стала зависима от переписки с Анастасией, которая и открыла страшное происшествия. Оказывается, она давно была мертва.

Помещик Садулин молил о прощении на коленях. Но Лев был непоколебим. Он велел выкопать тело двоюродной племянницы и предал его земле на кладбище в Тихих Холмах. Народ туда приехал не многочисленный, поминать было негде. За поместьем ухаживал единственный смотритель. Поэтому, было принято решение провести поминальный обед у Орловых. Садулина не приглашали. Вскоре он станет очень занятым человеком, стараясь удержаться на плаву.

Каждый ребёнок, рождающийся в семье Орловых уже чувствовал, как переплетаются невидимые нити, опутывая собою всё вокруг. Эти нити тянулись к далёкому и зависели от близкого. Оборвать одну из них значило сотворить беду. Батюшка учил Льва бережно обращаться с этими тончайшими переплетениями мира, беречь их и сплетать заново в случае необходимости, а после Лев учил этому своих детей.

Но сейчас, стоя под соснами, где по заросшим мхом камням бежал чистый ручей, он понимал, что впервые в жизни ему придётся порвать одну из невидимых нитей. Он достал из кармана, завернутое в платок, ухо химеры, которое досталось ему ещё в юности, как трофей. Привязав его бечевкой к камню, Лев опустил его в воду, а уже к вечеру река, протекающая по землям Садулина была отравлена.

Звери и птицы покинули это место, когда Лев ещё не успел вернуться к дороге, чтобы, сев в карету вернуться в Сиреневый Сад. Скот передох в первые же сутки, а тот урожай, что ещё остался на огородах загнил, люди потравились (считая хозяина этих земель), кто — то слабый здоровьем даже умер, измученный горячкой. Через несколько дней деревня опустела.

Лев успел забрать ухо химеры до того, как на место покинутой деревни прибыла Тайная Канцелярия, о чём ему заблаговременно сообщил Олег. Но понадобиться ещё много времени, прежде, чем вода в ручье вновь станет чистой. Река с земель Садулина донесла заразу до более крупной Вены, а та в свою очередь разнесла её по столице. Там объявили эпидемию холеры и грешили на колдунов. В этот раз не напрасно.

Льву нравилось смотреть на румяное, светящиеся внутренним светом, лицо супруги. Такое случалось не часто. Во время охоты у неё из туго стянутой косы могли выпасть несколько смоляных прядей, и ветер играл с ними, пока в глазах Марии бушевал азарт.

Пойманных супругами на охоте уток, парили, жарили, коптили и вешали в погреб. Один раз им даже попался лось. Как — то вечером, после ужина, к Льву подошел Семён. Мальчик выглядел бледным, с залегшими под глазами тенями.

— Батюшка, меня одолели кошмары, — пожаловался он.

— Пойдём, спустимся в подвал, я дам тебе успокаивающий отвар.

Но ни отвар не помог, ни заговоры, ни травы. Сеёену продолжали сниться кошмары. Узнав об этом, Мария пренебрежительно спросила супруга:

— Его мать, что, была гадалкой?

Лев промолчал, зная, что развитие этой темы приведёт к скандалу. Хотя, предположение супруги вполне могли оказаться верными. После той ночи, он проснулся в районе Птицыно, где гадалок водилось больше, чем в любом другом месте. А раз та женщина могла быть представителем столь сомнительного вида колдовства, то предрасположенность к предсказанию могла передаться Семёну, и все его кошмары являлись призраками грядущего, которые сами решали, когда им исчезнуть.

— Подожди немного, — сказал он сыну, утешающе потрепав того по плечу. — Кошмары сами вскоре тебя покинут.

Ещё одним ребенком, дела, которого беспокоили Льва, был Пётр. Он всё чаще уезжал из дома, дабы нанести визит Яковенко, хотя и стал выглядеть здоровее. От вопросов Льва, он отмахивался и отвечал, что это дело между ним и семьей матери. Лев чувствовал, как назревает, что — то не доброе. Пётр и раньше был довольно скрытным, но охотно делился своими догадками и теориями с дядюшкой, который и открыл ему путь в мир колдовства.

Но в первый день ноября пришлось отодвинуть заботы о племяннике на второй план. Вере сделали предложения. Нужно было готовиться к свадьбе, и Лев занялся подготовкой приданного для племянницы. Он так хотел, чтобы её ничего не смущало и не тревожило, особенно теперь, когда события, ожидаемое ею последние полгода, наконец произошло. Видимо, в этот момент он упустил некую деталь, которая существенно повлияла на поведения Алёны.

Время для младшей сестры, словно отмотали назад. Одним солнечным днём в начале декабря, когда искристый снег, шедший всю ночь и переставший только под утро, лежал на заметённых дорожках сиреневого сада, она сказала за завтраком:

— От чего это ты сел во главе стола? Это место батюшки.

Тогда Лев не предал этой фразе большого значения, после скандала на императорском балу, Алёна иногда бывала излишне вредной. По-настоящему тревожный звоночек он услышал, когда та достала свои старые платья и велела высечь дворовую бабёнку за то, что та ей сказала:

— Помилуйте, сударыня. Да, вы годов тридцать такого не нашивали.

Но на счастье крестьянки вмешалась Мария.

— Алёна Володаровна, — нахмурилась она. — Вы конечно, всегда отличались любовью к фасону, не подходящему вам по возрасту, но, чтобы впасть в юность… Видит Перун, это выглядит убого.

Алёна встрепенулась, и словно мутная пелена слетела с её глаз.

— И правда, — потерянно протянула она. — Чего это я? Вот смотрю сейчас, и кажется мне, что эти платья совсем устарели. Ну, кто сейчас носит такие кружевные воротники?

Видеть сестру, впадающую в забытье было горько. В последний год на них свалилось множество всяких неприятностей, и Лев не видел ничего странного в том, что Алёна пыталась справиться с потрясениями своим способам. Легко и непринужденно, словно ничего и не произошло.

Но однажды, январской ночью его разбудил камердинер.

— Проснитесь, сударь, проснитесь.

Лев не понимал, что происходит, и первым его желанием было отослать вон настойчивого слугу, а на утро устроить ему головомойку. Но тот продолжал будить Льва, говоря, что дело требует срочного вмешательства графа и никак не может ждать до утра.

— Выйдете уже наконец, — не понятно к кому обращаясь, бросила потревоженная Мария.

И Лев понимая, что дворовой не сдастся даже под угрозой смерти, решил подняться. Кровь застыла в его жилах, когда он ступил на третий этаж. Душераздирающие крики Алёны проникали во все щели, сковывая живые души, коих у дверей её покоев собралось не мало. Присутствовал даже бледный Иван, с явными следами горячки на лице, и Пётр, видимо работавший допоздна в подвале.

Внутри пара дворовых девушек прижимали зло мечущуюся сестру к кровати. Она была облачена в одну рубашку, волосы растрёпаны и сбиты в колтуны. Голубые глаза лихорадочно блестели, а с потрескавшихся губ слетали ругательства и угрозы.

— Что с тобой, Алёна? — поразился Лев. — Остепенись.

Но уговоры не помогали и дело принимало не шуточный оборот. Девушки были на пределе своих сил, а Алёна, словно и не тратила их вовсе. Петру пришлось взять бутылёк забвения из запасов. Только после того, как им удалось влить его содержимое Алёне в рот (пытаясь разжать ей зубы, Лев чуть не лишился пальцев), она затихла и забылась глубоким сном.

Побитые сударыней девушки и дворовые отправились к себе во флигель, а Иван в сопровождении личного камердинера в свои покои.

— Не тревожься, — сказал Лев племяннику. — Подумай о себе. Все поправимо.

Лев на это надеялся. И не напрасно. По утру Алёна выглядело весело и не принужденно, словно минувшей ночью не было никакого приступа истерии, в порыве которой, она попыталась выброситься из окна, и побила пытавшихся её остановить дворовых. И то ли она действительно не могла припомнить, то ли прикидывалась, что ни понимает, откуда у неё на руках взялись лиловые пятна и царапины, которые она прикрыла длинными рукавами.

— Нынче длина и шёлк в моде, — заявила она, обмахиваясь веером из бархата и кружева.

Никто не стал ей возражать и касаться сцены прошлой ночи.

— Это переходит все границы, — заявила Мария, когда узнало о произошедшем. — Нужно, что — то делать. Алёна Володаровна становиться опасной и для себя, и для окружающих.

— Снова предложишь сослать её в Истрину? — грубо спросил Лев. — Мы уже оплачиваем пребывание там одного бедного мальчика. Если тебе все равно на неё, то подумай о репутации нашей семьи.

— Я ни разу не заикнулась об Истрине, — в том же тоне ответила ему Мария. — Но ты подумал об остальных людях в этом доме? Прошлой ночью она накинулась на дворовых, а дальше, ей под руку подвернется Лёшенька, Иван, Пётр, Клара с ребёнком, или обожаемый тобою мальчишка?

В словах супруги чувствовалась неотвратимая и жестокая правда. Смотреть, как любимица отца, красавица Алёна, такая мечтательная, лишается рассудка было невыносимо, но и бросить её одну среди белых стен, безликих марионеток, и грязных перин, Лев не мог. Он распорядился достать, когда-то снятые, решетки на окна, велел служке добавлять в чай сестре клевер, и приставил к ней несколько дворовых, чтобы они незаметно следовали за ней день и ночь, сменяя друг друга.

— Что всё это значит? — возмутилась Алёна, когда в середине декабря на окна в её комнате ставили решётки. — Лев, объяснись.

— Так всем нам будет спокойнее, — он говорил мягко, стараясь убедить сестру.

— Точно не мне, — нахмурилась Алёна. — Засова для двери не припасли?

Лев тяжело вздохнул. Он не рассчитывал на понимание Алёны, но слышать в её голосе обиду, а в глазах видеть печаль, всё равно было невыносимо. Поступи родные с ним так же, он бы чувствовал то же самое. И это вполне могло осуществиться. Лев лишь надеялся, что увиденное им несколько дней назад было лишь проделкой Сна.

Лев задержался в кабинете допоздна. Начался новый год у непросвещённых, и со всех деревень к нему свозили учётные книги для проверки, которые он не смог проверить в декабре из — за свадьбы Веры. Нужно было посчитать доходы и расходы каждой деревни, убыточные земли взять под контроль. Занявшись этим после обеда, Лев не заметил, как сгустились сумерки и за окном, после солнечного дня, разыгралась метель.

По ощущениям, время было около полуночи, когда он решил, что вполне может продолжить своё занятие завтра. Направляясь к спальне, которая находилась не так далеко от кабинета, Лев освещал себе путь нескольким свечами, их свет и выцепил из темноты, то, чего не должно было быть. Рядом с лестницей на первый этаж неподвижна замерла мужская фигура.

В столь поздний час мог бодрствовать только один человек.

— Петя, — позвал Лев племянника, но тот не отозвался.

Тогда Лев подошел поближе. Но вместо домашней рубашки (камзол Пётр скидывал в первые пятнадцать минут работы в подвале), свет обличил темную крылатку и мокрые сапоги. Лев поднял взгляд выше, и чуть не выронил серебряный подсвечник. Боком к нему стоял Владимир и смотрел в темноту. Волосы племянника слиплись от горячей крови, которая струилась по его лицу, и собираясь на подбородке, капала на ковер.

Лев, больше не доверяя своим глазам, затаил дыхание. Он слышал, как гулко бьётся его сердце, и как за стенами поместья воет вьюга, но ни звука не исходило со стороны племянника. Собравшись, Лев решился протянуть к нему руку, но, когда она вот — вот должна была коснуться плеча, привидение растворилось, и Лев остался в коридоре один.

После этого он решил продолжить свой путь к спальне, но заняв место рядом с женой, так и не смог уснуть, всё думая, что могло привести душу Владимира обратно в дом. Но прошло ещё несколько дней, а Лев так больше и не столкнувшись с призраком племянника, решил списать это на полуночные видения, так как по утру не смог обнаружить на этом месте и капли крови.

Наступали последние прохладные деньки в этом году, когда в поместье Орловых пришло тревожное письмо из Истрины — Павел Краевский умертвил себя.

Вина легла тяжким грузом на душу Льва. Они отправили его туда не излечивать поврежденный разум, а отбывать последние дни своей жизни. Лев представил, что может случиться, попади туда Алёна и его тело поразила дрожь ужаса. Если раньше он колебался, то теперь окончательно решил, даже если сестра дойдет до крайней степени помешательства, то останется в родном поместье.

Несколько дней Лев пытался собраться с мыслями и написать письмо Никите в пансионат, но каждый раз, когда он брался за перо, что — то непременно отвлекало его, не позволяя зайти дальше приветствия. Он с жалостью представлял, что мальчик почувствует, лишившись последнего родственника, и быть человеком, который принесет ему эту чёрную весть, Лев хотел в самую последнюю очередь. Но не было больше никого, кто мог бы это сделать.

В то утро, когда Лев позабыл и о Павле, и о письме было морозно, облака затянули небо, и после ночной метели, дворовым пришлось откапывать тропинки и двери в курятник, псарню, конюшню и каретный сарай. Но никто даже не подумал вычистить дорожку в сиреневый сад, который в это время года был гол и посещался только ребятней, играющей в снежки. Но если бы кто — то из дворовых решился сделать это, то найти тело Ивана было бы гораздо легче.

Первыми тревогу подняли те, кто вставал в поместье с первыми петухами. Один камердинер пришёл сменить дворовую девицу у кровати больного, которая оказалась пуста. Через несколько комнат служка обнаружил распахнутое в янтарной гостиной окно, видимо оно было открыто всю ночь, и метель щедро посыпала мебель и ковер снегом, заметя капли крови на подоконнике, которые обнаружат чуть позже.

К поискам Ивана приступили немедленно, тот был болен и не мог куда-либо уйти. Лев предполагал, что в бреду ему могло, что — то привидеться и племянник поддался порыву, не имея возможности отличить иллюзию от реальности. С каждой минутой поисков тревога в доме всё нарастала и к несчастью ей было суждено оправдаться.

Брата нашел Пётр. Тот сидел, привалившись к сиреневому кусту, безмятежно смежив веки, словно присел в тени ароматных гроздей, скрываясь от полуденного зноя. Он был ещё жив, когда снег заметал его. Труп закоченел, и дабы надеть на Ивана погребальные одежды и положить в гроб, его пришлось ломать в нескольких местах.

Вечером того же дня состояние Алёны усугубилось. Посреди скорбного ужина, когда домочадцы и глаз не могли поднять от тарелки, Лев распорядился налить всем по бокалу вина, чтобы выпить за покой Ивана, Алёна вдруг заявила:

— Какая чушь, наш Ванечка маленький, а этот мужчина никак на него не похож, — после чего сестра истерически рассмеялась, повергнув всех в крайнюю степень изумления, и не прекращала смеяться даже тогда, когда её увели из — за стола в личные покои.

Смех женщины был слышен весь вечер и почти всю ночь до самого рассвета. В поместье спали исключительные дворовые, из семьи Орловых не спал никто. А на следующий день она схватилась за нож и пырнула одну из девиц, присматривающих за ней.

После этого, Лев принял решения запереть её в комнате. Дворовые меняли ей ночной горшок, и три раза в день приносили еду, а также чай с клевером, до полудня и перед сном.

Первым кто вернулся в поместье после новостей о кончине Ивана был Олег. Он привез с собой бутылку коньяка, которую они со Львом распили на двоих, Пётр выпил только стакан и покинул их компанию.

— Я начинаю верить в проклятие, нависшее над нами, — тяжело вздохнул Лев. — Снова два покойника. Один за другим…

— Кто ещё? — нахмурился Олег.

— Дня четыре назад пришло письмо из Истрины. Павел разбил себе голову о стену.

Олег тяжело выдохнул и зажмурил глаза. Смерть старшего сына Кириваткиных была мучительной.

— Никита знает?

— Ещё нет, — покачал головой Лев. — Всё никак не решался ему написать. Скоро они с Андреем вернуться из пансионата, тогда постараюсь найти в себе силы. Лишь бы душа Павла обрела покой.

— Вы правда считаете, что мы прокляты? — Олег обновил стаканы.

— Все возможно. Твой батюшка по молодости забавлялся с чем только мог. Но признаться, я лично не видел, что именно он делал.

И хоть легче было написать, чтобы не видеть, как глаза ребёнка наполняются безысходностью и печалью, но ничего подобного Лев не заметил. Услышав о кончине брата, Никита только тяжело вздохнул, в чертах лица даже промелькнуло некое облегчение.

— Могу я с ним попрощаться? — спросил он.

Лев кивнул. После похорон Ивана, Андрей отправился в пансионат в одиночку.

В ясное морозное утро Лев и Никита выехали из поместья Орловых и уже после полудня были в Истрине. Главный врач лечебницы тут же их принял, не смотря на обеденное время.

— Мы совсем недавно получили от вас известия, — он ступал впереди гостей, тощий, с лёгкой щетиной.

Главный врач вёл их по холодным коридорам, звеня связкой ключей. За ними шли двое мужиков, чтобы подсобить в подъеме тела из подвала.

— Признаться, мы ждали вас раньше.

— Возникли некоторые трудности, — холодно ответил Лев.

Мужчина покивал.

— Не хотите ли прежде взглянуть на комнату, где проживал больной?

Лев вспомнил о сестре, которая больше не покидает своих покоев, и настроение его стало ещё мрачнее, чем было.

— В этом нет необходимости.

— Ваша воля, — пожал плечами главный врач. — Но Павел Ларионович в последний год много писал.

— Тогда соблаговолите передать нам эти записи, — Лев надеялся, что тот ничего не писал о колдовстве и просвещённых.

Они остановились у белых дверей на ручки которых был накинут замок. Запирать эту палату просто не было надобности. Её бывший житель сейчас был завёрнут в простыню, и покоился в подвале, ожидая, когда его бренное тело будет предано земле.

— Дело в том, что он использовал в качестве материала не бумагу и чернила.

Мужчина снял замок, и открыв двери, жестом пригласил родственников погибшего войти. Лев посмотрел на Никиту, мальчик был бледен.

— Подожди здесь, — Лев мягко похлопал его по плечу.

Никита покачал головой, и они вместе шагнули в палату, где, не смотря на проветривание всё ещё стоял запах железа. В первое мгновение Лев подумал, что стены выкрашены в красный, но приглядевшись понял, что когда — то белые стены были испещрены надписями. Пораженный Лев подошел поближе, но не смог разобрать и слова. Резкие буквы древнего языка плясали перед глазами, в некоторых местах сливаясь друг с другом. Слова были разбросаны в хаотичном порядке, и не вязались в глазах Льва в предложения. Будь здесь батюшка или Андрей, они бы смогли прочитать начертанное, но Лев не учил мёртвых языков и детям их не преподавал.

Лев провел пальцем по стене.

— Это что, кровь?

— К сожалению, — кивнул главный врач. — Мы много раз связывали ему руки, привязывали к кровати, и даже завязывали рот. Был случай, когда он прокусил себе язык, чтобы писать дальше. Но Павел Ларионович каждый раз находил способ выбраться из пут.

— Закрасьте здесь всё, — бросил Лев, и взяв за плечи обмершего Никиту, вышел вон из палаты.

Яму на семейном кладбище Краевских, мужики, нанятые из ближайшей деревни, копали пару дней. Лопата никак не входила в мерзлую землю, и от натуги они часто выбивались из сил. Копали посменно, сначала одни, затем другие, в то время первые отогревались и так до тех пор, пока могила не была вырыта.

Гроб с Павлом опускали в землю под завывания ветра. Только двое желали ему благополучно пересечь небесные врата и попасть в ирий. Никаких песнопений и лишних глаз, никаких новостей и слухов. Для остального мира Павел пропал три года назад, и только немногочисленный круг лиц знал, что тот жил. А сейчас, несколько мужиков закапывали его на два метра под землю.

— Вы знаете, что там было написано? — вдруг спросил Никита. — Вдруг Паша хотел нам, что-то сказать?

— Он писал их в бреду, — покачал головой Лев. — Возможно так он заглушал свои страдания. Не думай об этом. Лучше постарайся запомнить его здорового.

Они ещё немного постояли, а затем окончательно продрогнув, направились к карете, чтобы через пару часов быть в поместье Орловых.

— Батюшка, — по возвращению к нему подошел Семён. — Я думаю, что совсем скоро смогу стать, как матушка.

— Правда? Какая радость, — улыбнулся сыну Лев, хоть и не понимал, о чём идет речь.

— Мне снятся волки. Это точно матушкино наследие, — восторженно произнес Семён, и умчался в известном только ему направлении.

Лев тяжело вздохнул, предвкушая с сыном серьёзный разговор о его происхождении. Но тому не было суждено состояться.

На весенние каникулы вернулись студенты и ученики пансионата. Как раз к именинам Любочки, той исполнялся второй год. Алексей взял младшего брата и решил вместе с ним навестить родню матери.

— Только следи за Семёном, — попросил Лев, опасаясь, что те будут пренебрежительно относиться к чужому ребёнку.

Но всё прошло удачно. Семён вернулся от Кириваткиных воодушевленным и перестал беспокоиться о преследующих его снах. Теперь он грезил тем, что станет волком или медведем.

— Я приму это, — сказал он Льву, и тот вздохнул с облегчением.

Мужчине не хотелось разочаровывать сына.

В марте неожиданная весть обрушилась на головы Орловых — уже как несколько месяцев Надежда была мертва. Олег писал, что нашёл тело сестры в их с супругом доме, и что добьётся казни Сергея. Он задушил её ещё в ноябре и сбросил тело в подвал. Плоть уже успела разложиться, поэтому хоронить племянницу пришлось в закрытом гробу. Её знали многие представители старого и нового дворянства. Она блистала в светских кругах и была известной личностью. Многие желали выказать соболезнование.

Ближе к концу первого весеннего месяца Пётр привез из столицы труп на телеге и хорошую новость — Горячев был казнен. Второе всех только обрадовало, первое же неприятно поразило всё поместье.

— Теперь весь дом пропахнет мертвечиной, — недовольно морщилась Мария.

— Терзать чужое тело, — ахнула Варвара, в ужасе схватившись за голову. — Это преступление против творца. Нужно немедленно предать его земле.

— Впервые я с вами согласна, — поддержала её Мария, обмахиваясь веером. — Скорее спрячь этот кошмар, пока Любочка не увидела.

— Раскури в подвале мелиссу или петрушку, когда будешь его разделывать, — попросил племянника Лев. — И наложи прохладу на тело, — и пригрозил. — Если просочится хоть доля запаха я скормлю его псам.

Первое время, не привыкшим к подобному соседству, Орловым, было неуютно находиться в поместье, зная, что в подвале лежит труп человека. А вскоре «Имперский Рассвет», газета, выписываемая из столицы, стала писать об убийствах молодых дворян.

— Они же учатся в том же университете, что и наш Лёшенька, — ахнула Мария, увидев статью.

И супруги написали сыну письмо, где просили быть осторожнее. Тот ответил, что никогда не ходит в одиночку и никакой убийца его не страшит. Но Лев с Марией все равно переживали. Сын учился на юридическом факультете, имел порывистый и неудержимый характер. Как бы Полицмейстерская Канцелярия не привлекла его к этому делопроизводству. Для Алексея это прозвучит, как вызов, и поимка преступника может стать делом его чести.

Но беспокоиться стоило вовсе не о нём. Вера, которая вот — вот должна была разрешиться от бремени, и подарить старшим Золотарёвым первого внука погибла. Лев лишь надеялся, что она задохнулась раньше, чем огонь накинулся на тело, и Вера не мучилась в агонии. Так как племянница была уже замужней женщиной, то и хоронили её в доме мужа на Золотых Лугах.

Лев был там всего единожды. В далекой юности, когда был ещё мальчишкой. Пусть с тех пор минул не один год, но Лев до сих пор помнил тот аромат душистых трав, пестрые луга, теплое солнце и васильки во ржи. Он был уверен, Верочка обретёт здесь покой. И Лев вместе с ней. Не смотря на скорбь, в тот день его постигло облегчение. Он вдруг понять то, что он должен был осмыслить давным-давно.

Все произошло, когда Олег и Родион Золотарёв оттаскивали Германа от ещё не зарытой могилы супруги. Они потащили его в поместье. Агрофена бежала впереди, открывая на их пути двери, Лев следовал за ними, дабы проследить, не случиться ли чего худого.

Когда перед ним остались лишь двери гостиной, где всё ещё беснующегося Германа пытались усадить в кресло, Лев понял, что Агрофена остановилась у дверей, не смев лицезреть страдания сына. Смотря на её бледное лицо с выражением усталости и волнения, он понял, что ему жалко Агрофену, как и любого другого человека на её месте. Не более того.

— Знаете, — сказал он. — Я не могу прижать вас к своей груди и утешить. Теперь я свободен.

Она подняла на него мокрые удивленные глаза.

— Я рада за вас, — губы женщины тронула слабая улыбка.

Лев кивнул, и вошёл в гостиную, где, не скрываясь рыдал Герман.

Весна в этом году выдалась поздней. Когда пришла пора вспахивать поля для пшеницы и гречихи, снег толстым слоем всё ещё лежал на полях, и полевые работы пришлось отложить до тех пор, пака он ещё немного не подтает.

Крестьяне переживали, что из — за сдвига графика пашни и посева, сдвинется и пора сбора урожая. Осенние ветра могли заморозить их труды. Но Лев знал, что в природе ничего не возникает само по себе, и если Ярило задерживался, то так было нужно.

К концу апреля весь снег почти растаял, и крестьяне приступили к пашне. Дороги развезло в ожидании яркого солнца. Поэтому следы чужих сапог, на которые Льву указал дворовой, с рассветом открывающий, а с закатом закрывающий ворота, хорошо пропечатались в грязи.

— Ты уверен, что это не посыльный?

— Я сам видел его, сударь. Лица только не разглядел. Он долго тут стоял. Я хотел подойти да спросить, что надобно, да только его уже и не видать было.

— Выпусти на ночь гончих.

Вора или любопытного зеваки им ещё не хватало.

Тележка с телом Алексея въехала в ворота, когда дворовые прилаживали в покоях Алены новое стёкла. Прошлой ночью она выбила их, и только старания дежуривших у комнаты дворовых уберегли её от ран.

Сначала никто ничего не понял. Из кареты, которая ехала впереди, вышел Олег. На лице, которого маской застыли скорбь и безысходность. Первым кто вышел ему на встречу был Семён. Он с настороженностью подошёл к брату, приветствуя его.

— А что это? — полюбопытствовал он. — Снова образец для Пети?

Но тот промолчал, не зная, что и ответить. Он не препятствовал, когда, дрожащей рукой, Семён откинул простыню. Та выпала у него из онемевших пальцев, и он отшатнулся назад, испуганно смотря на восковое лицо родного брата. Вышедший из дома Лев почувствовал, как скованное болью замерло сердце. Он бросился к повозке, ещё до конца не осознавая, что Алексею больше не помочь. Лев обхватил руками лицо сына, но его ладони обожгло холодом.

В дверях появился сначала запыхавшийся Пётр, а за ним Мария. Ее отчаянный крик прозвучал на всю округу, словно резали по живому. Она бросилась сыну на грудь, бессильно воя и роняя горячие слезу. Лев обнял её за плечи, стараясь заглушить их общую боль.

Олег стоял молча, словно обездвиженный. Крупные слезы скатывались по его щекам, а он лишь опустил голову, позволяя им течь.

Тем же вечером, пока гроб с телом Алексея стоял в голубой гостиной, дожидаясь завтрашних похорон, в кабинете Льва состоялся длинный разговор. Олег сидел перед ним склоняя голову, и терзаемый чувством вины. Он рассказал ему всё, ничего не утаив.

Случилось то, чего Лев боялся — сын воспринял месть, как дело чести. В этом были виноваты только он и Мария, которые воспитали Алексея таким. Супруга ещё в его ранние годы твердила сыну, что умереть с честью лучше, чем жить в бесчестии, и Лев поддерживал её в этом мнении. Но теперь, когда завтра должны были состояться похороны его первенца, Льву было не до громких и красивых речей. Его сын был мёртв, только потому, что когда — то Лев не сказал ему одну простую фразу — в любой ситуации спасай свою жизнь.

Ход времени продолжался. Дни шли своим чередом, и супруги Орловы учились жить с новой потерей. Лев ушёл в работу, часто покидая поместье, дабы проверить дела крестьян в очередной деревне. Мария же мучилась целыми днями, то плача, то смотря в даль. Она почти полностью отказалась от еды, срываясь на дворовых, камердинерах и Семёне.

Увидев, как супруга в очередной раз кричит на пасынка, за несущественную мелочь, Лев понял, что дальше так продолжаться не может. Когда супруги готовились ко сну, Лев нежно взял Марию за руку, и ласково спросил:

— Душа моя, мы так ужасно отдалились друг от друга, — он поцеловал тыльную сторону её ладони. — Пришла пора весенней охоты. Давай отправимся в лес с первыми лучами?

Её обострившиеся плечи и черты лица, словно сгладились.

— Ты прав, — тихо сказала она и прильнула к его плечу. — Я так давно не ощущала прохладу безмятежного утра, и азарт погони. Возьмем ту серую гончую и пойдем на кабана или оленя.

Супруга потерлась о его плечо щекой, словно кошка. В эту ночь им обоим спалось без тревог. А следующим утром, как и было обговорено, супруги выехали на охоту. Лес полнился щебетанием птиц, туманами в низинах и запахом свежести, который бывает лишь на рассвете.

Они ехали на вороных конях, гончая ступала рядом, а Льву виделся не серый бок, а белоснежную вьющуюся шерсть Мокоши, которая испустила дух от старости почти сразу же после свадьбы хозяина.

Заметив в кустах длинные уши зайца, гончая бросилась за ним, заливаясь веселым лаем. Лев рассмеялся и спешился, чтобы расставить силки, но стоило ему опуститься в траву, как боль пронзила руку. От неожиданности он вскрикнул, и одёрнув ладонь, увидел на возвышении большого пальца две красны точки. Он только и успел заметить, как среди травы мелькнул черный гибкий хвост.

— Что там у тебя? — взволнованно спросила Мария.

Стремительно бледнея, Лев поднял на жену полные изумления глаза. Он и подумать не мог, что такое может произойти. Не обращая внимание на жжение в руке, он взобрался на коня, и развернул его в сторону дома.

Предчувствуя не ладное, Мария всё восклицала, пытаясь добиться от мужа ответа, но тот молчал. Как следует хлестнув кобылу, она помчалась за ним.

Силы покинули Льва, когда супруги подъезжали к каретному сараю со стороны сиреневого сада. Он упал с лошади, но не почувствовал удара, продолжая падать в темноту.

Алёна Орлова

Для графа и графини Орловых Алёна была последним и самым трудным ребёнком. Тем осенним днём, Алёна появилась на свет без первого крика, и с синеватым оттенком кожи. Повивальная бабка была готова объявить о смерти новорожденного, как на руки малышку принял Володар Орлов, чувствовавший, как в дочери всё ещё теплиться жизнь. Он взывал к самой сути мира. К тому, откуда приходит жизнь и куда уходит. К природе. И тогда тельце в руках графа издало свой первый крик и стало наполняться теплотой жизни.

Алёна росла слабым ребёнком, и часто простужалась даже летом. Батюшка часто привозил ей из столицы игрушки и платьица, и, в общем — то, не отказывал не одной её прихоти.

Все дети в семье Орловых по утру умывались родниковой водой, чтобы не только закалиться, но и почувствовать кусочек природы, налитый в кувшин. Но только для самой младшей дочери воду подогревали. Потому что Алёне подобное не нравилось, и она начинала плакать. Слёзы дочери тревожили сердце отца, и он велел не мучить ребёнка.

Часто вовремя празднеств она занимала место на коленях у батюшки и тот даже позволял ей дергать себя за парик. Он всегда разрешал ей чуть больше, чем остальным детям. Так было и в тот раз, когда она, вдохновилась историей батюшки о том, как императрица позвала к себе юного художника Потакова, чтобы тот нарисовал её профиль. Алёне тоже захотелось иметь портрет.

И дабы не привлекать лишнего внимание, Володар Зарович пригласил для этого никому неизвестного попа, прослывшем искусным писцом икон. Он приходил в дом Орловых несколько раз, и как подозревала матушка — не спроста. Она всегда могла понять человеческие замыслы.

На следующее утро после визита попа на заднем крыльце была найдена Мокош. Она лежала на ступенях и с трудом дышала. Левая сторона её морды и бок обуглились, причиняя гончей невыносимую боль.

Лев издал гортанный звук, словно захлебнулся, и бросился к собаке, но даже не смел к ней притронуться. Его кисти рук беспомощно приближались к ожогу, и тут же отстранялись. Лев боялся ещё сильнее навредить своей любимице.

Батюшка опустил Алёну, которую держал на руках. Ещё вчера она упросила Андрея Володаровича взять её с собой на охоту, чтобы показать зайцев.

— Возвращайся в дом, — велел он дочери.

Отодвинув Льва, батюшка взял заскулившую Мокошь на руки, и вошёл в открытую младшим сыном дверь. Ослушавшись, Алёна поспешила за ними. Путь Льва и батюшки лежал в подвал, где матушка могла бы спасти любимую гончую брата. После этого в усадьбе поднялся ужасный шум. Кто только посмел угрожать жизни любимице Льва? И тут выяснилось ещё одно, более невероятное обстоятельство — пропала Варвара. Её комната пустовала. Шкатулки и сундуки были лишены содержимого.

Батюшка был мрачен и прибывал в глубоких думах, не было у него времени на шутки прибаутки с дочерью. Но та, не изменяя своей привычки, пробиралась в его кабинет, и звала батюшку, дёргая его за кюлоты. Это отвлекала Андрея Володаровича от не добрых мыслей, и он чуть светлел лицом, обращая внимание на младшую дочь.

Жаль, что её потуги не могли избавить его от тревоги. Варвара была далеко от дома, напуганная служителем жестокого бога, и возможна уже приговоренная грязными крестьянами к повешенью, утоплению, или сожжению. На что хватит их человеческого ума.

Видя метания родителей, Алёна сама начинала переживать и бояться.

Она даже прорыдала целый вечер, когда Андрей в разговоре со Львом, как бы между делом, мрачно заметил:

— Её погубят безымянной, иначе холопы придут под наши окна с вилами.

Нянюшки и батюшка утешали девочку, говоря, что всё это пустое, и мальчишки любят на придумывать.

О том, что матушкина зверушка — к которой Алёне было запрещено приближаться — выбралось из подвала, в одно мгновение узнала вся усадьба. Её рык сотряс небеса, и Алёна была уверена, что земля раскололась. Дворовые тут же подняли шум, стараясь забраться в самый узкие щели, дабы скрыться от острых зубов и мощных лап.

Нянюшка, которая нежно проходилась гребешком по кудрям Алёны, выронила его из рук, пораженная внезапной напастью. Она схватила господское дитя в охапку, и забралась в шкаф. Алёна не понимала, то ли нянюшка так сильно дрожит, то ли сама девочка, то ли они обе трепещут, словно осенние листья на ветру. Сердце билось громко, вдруг стало и жарко, и холодно одновременно.

Алёна цеплялась за сарафан женщины, находя укрытие у неё на груди. Неизвестно сколько прошло времени, прежде, чем батюшка отворил дверцы шкафа, давая понять, что опасность миновала.

Варвару привези домой поздним вечером, когда дрёма уже ступала по земле, даруя детям безмятежные сны. Алёна упиралась, и нянюшке, с большим трудом, но всё же удалось облачить её в сорочку.

— Ну ещё одну, — упрашивала девочка нянюшку, желая дождаться возвращения сестры. — Последнюю былину. Ох, — скрип ворот и стук колес, взбудоражили девчушку.

Алёна спрыгнула с кровати, топая босыми ногами по ковру, и под недовольные возгласы нянюшки, взгромоздилась на подоконник. Но единственное, что можно было рассмотреть в чернильной темноте, это яркие фонари, двигающиеся, будто светлячки у горного озера.

В очертаниях, которые можно было разглядеть благодаря им, угадывались братья, дворовые, батюшка и Варвара, которая шла, низко склонившись к земле. Парадные двери открылись, и к светлячкам внизу присоединились ещё несколько маленьких, которые несла изящная бледная рука, напряженно сжимая подсвечник в своей поспешности.

— Довольно, сударыня, — тяжело вздохнула нянюшка, снимая девчушку с подоконника. — Господа приехали, с утренней зорькой их расспросите. Ложитесь скоренько, пока дрёма не принесла вам страшилище неведомое, вместо покоя.

Изо дня в день Андрей писал научную работу, название которой Алёна даже произнести то не сумела бы. Что — то на языке умников. Она точно помнила, как тот хвастался матушке, что ещё немного и он отправит её в Императорскую Академию Наук.

Чернильные пятна совсем ей не шли. Совершивший данное злодеяние заслуживал порки, поэтому сейчас Алена пряталась под кустом малины в плодоносном саду, внимательно прислушиваясь к каждому шороху. Подол и ладошки всё ещё были чёрные, а подол платье к тому же теперь перепачкан.

Она так испугалась, что бежала из поместья не оглядываясь. Вспомнив, как дворовые стирают, она окунула подол в ведро с водой, которое стояло в конюшне. Лошади были такими высокими, одна из них заржала, начала брыкаться. Алёна испугалась и быстро оттуда удрала.

Пятна никуда не делись. Теперь матушка ей всыплет и за платье, и за испорченные бумажки. Ей стоило решить: дождаться, пока Андрей сам обо всем узнает и простит её, или во всем признаться самой, принеся извинения. Конечно, Алёна предпочла бы первый вариант второму, но в мокром платье было холодно. Ещё можно было врать и не признаваться до самого конца разбирательств, но батюшка взял с неё обещание, и теперь она не может врать.

Она уже собиралась уходить, дабы искать защиты у батюшки, как послышалась стройная и задорная песня. Трое дворовых девушек шли по тропинки, к кустам малины, где как раз притаилась Алёна. Их звонкие голоса наполняли воздух смехом и беззаботностью.

Но вот песня оборвалась звонким смехом. Девицы побросали корзинки на землю и стали рвать спелую ягоду.

— А господская — то дочь, говорят, оплакивает того попа, — насмешливо заметила одна.

— Да как такого злыдня оплакивать? — недовольно заметила вторая.

— Неужто по согласию с ним бежала? — ахнула третья. — Ах, какое горе для родителей, какое горе. Старшая дочь за попа подалась.

Многое было Алёне непонятно. Но то, что по приезду домой Варвара не снимала чёрных одежд, она заметила. Не это ли дворовые назвали оплакиванием. А что значит подалась?

— Варя, куда ты подалась? — спросила Алёна напрямую, застав сестру в компании потрепанной книжонки, которую та тут же спрятала под подол.

Заплаканные глаза сестры воззрились на Алёну удивленно и скорбно.

— Что ты такое говоришь? — вяло всплеснула она руками.

— Дворовые сказали, что ты подалась с попом, — наивно повторила Алёна.

Лицо Вари вдруг исказила гримаса страдания, и она тихо расплакалась. Алёна заволновалась, чувствуя себя ещё более виноватой, чем за испорченные рукописи брата, и поспешила успокоить сестру.

— Прости, — спешно заговорила она. — Прости, я не хотела тебя расстраивать.

Её глаза то же наполнились слезами, и подобно сестре Алёна была готова разрыдаться, что пришлось как нельзя вовремя.

— Вот ты где, шальной дух, — в гостиную ворвался Андрей, потрясая испорченными листами.

Вскоре к Варваре начал возвращаться аппетит, и семья немного приободрилась. Матушка, забросившая музицировали на время происшествия со старшей дочерью, вновь к нему вернулась. Её тонкие белые пальцы перебегали с клавиши к клавише, наигрывая то вальс, то соловьиную песнь.

Батюшка в шутку приглашал дочерей на танец, но теперь откликалась одна Алёна, так как Варвара всё чаще оставалась одна, больше стараясь отстраниться. Иногда с Алёной танцевал Лев, если располагал нужным настроением, и неизменным согласием отвечал Андрей, который после строгой беседы и угроз, великодушно простил младшей сестре замаранную работу.

В тот день они все собрались в зелёной гостиной, где стоял рояль, дабы вновь насладиться игрой матушки. Поварёнок принёс чаю и сушек к нему. Лев уминал их за обе щеки, настроение у него было не танцевальным, он бы с большим удовольствием шел сейчас по следам лося или кабана, чем присутствовал на музицировании.

Алёна заливисто хохотала. Батюшка поднял её над полом и кружил, кружил, кружил, добродушно смеясь, пока музыка внезапно не прервалась, обрушившись на головы танцующих протяжной нотой до. Душевный танец остановился, взгляды обратились к матушке, она сидела склонив голову, почти касаясь острым носом клавиш.

Батюшка опустил Алёну. Он заботливо взял матушку за плечи. Она тряхнула головой, словно стараясь сбросить давящий на голову обруч.

— Что — то мне дурно, — произнесла она, потирая виски.

Супруг взял её под руку, и помог встать из — за пианино.

— Приляг, — сказал он, и препроводил супругу до спальни.

Бывало, когда в доме собиралось большое количество людей, у матушки начинала болеть голова. Слишком много мыслей витало в воздухе, сталкиваясь и путаясь друг с другом. Матушка была к ним слаба, и обычно удалялась в середине вечера, принеся свои извинения.

В последнее кругом было маловато народу, лишь дети и несколько слуг, но голова у матушки болеть так и не прекращала. Она стала подолгу оставаться в постели, рано ложиться, иногда даже могла прилечь в середине дня. Обеспокоенный Володар Зарович позвал за Золоторёвыми.

После отъезда Елизара Агрофеновича слуги перебрали весь дом, заглянули в каждую щель, потревожили каждого паука в самом темном углу, и даже что — то искали в комнате Алёны.

— Алёнушка, ты ничего чужого не находила? Тот поп ничего тебе не оставлял, — нервно, но все же ласково интересовалась матушка.

Женщина была бледна, губы потрескались, а под глазами залегли круги. Но она старалась держаться стойко и не показывать мучений от недуга.

Матушка в очередной раз крутила в руках маленький портретик, стоящий на туалетном столике, но поставила обратно, так ничего и не найдя. Нянюшка аккуратно перебирала одежду в сундуках.

— Тебе никто, ничего недавал? Не просил спрятать? — задавала она вопросы.

Алёна разводила руками.

— Я хотела взять у Андрея перчатку, но он не дал.

— Какую перчатку?

— Красивую, ему сударыня Катя дала. Ну зачем ему эта перчатка, даже на руку не налезет.

Матушка слабо улыбнулась тонкими губами.

— Эту перчатку оставь у брата. Мы купим тебе другие.

Она коротко, но нежно погладила дочь по голове.

Алёна не знала, удалось ли матушки найти то, что она так усердно искала, но позже девочка слышала, как та кричала на Варвару. Впрочем, многого она не поняла. Появился батюшка, и взяв любимицу на руки, унёс.

— Смотри какое яблочко принёс Гаврюша, — он подал ей наливной фрукт. — В этом году большие поспели.

А вечером ей сказали собираться вместе с нянюшкой, они ехали на званный вечер к Яковенко.

Агрофена Яковенко была непоседой (так про неё отзывалась нянюшкой и просила не брать с девочки пример), она любила сунуть нос в чужое дело, и это очень нравилось Алёне. Подруга знала всё — все секреты, и охотно ими делилась.

— Батюшка сказал, — шептала она Алёне на ухо, — что Катенька будет жить у вас.

— Это что же, — удивилась Алёна. — Она выйдет за моего брата замуж.

Девочка перевела взгляд на бледную, тихую девушку, что наигрывала вальс на пианино. Её щеки чуть зарумянились, когда на инструмент вальяжно облокотился Андрей, и Алёна подумала, что лучше бы он взял в жены Агрофену, с подругой в имении Орловых стало бы веселее.

— О чём это вы шепчетесь, — вдруг влез в их разговор мальчишка чуть старше Льва.

Шаловливые глаза сверкнули из-под кудрявой челки. Младший сын Кириваткиных хитро оскалился.

— Матушка говорит, что подслушивать дурной тон, — нахмурила тонкие бровки Агрофена.

— Я между прочим, — подчеркнул Любомир, — хотел пригласить вас на танец.

Он подал руку, и Алёна тут же за неё ухватилась. Она так давно хотела станцевать на каком — нибудь приеме. И тут представился такой шанс. Сказки про медведей и красавиц, рассказанные нянюшкой ожили в памяти. Она представила себя со стороны, и даже Любомир показался не таким противным.

Алёне было так радостно, что она совершенно не понимала, почему Лев не танцевал, а сидел на софе и откровенно скучал.

Ещё Любомир станцевал с Агрофеной, а затем несколько раз с Алёной, только уже по просьбе самой девочки.

— Юные сударыни не должны выпрашивать танцев, — наставляла её перед сном нянюшка.

Но Алёна совершенно не понимала почему, она хотела танцевать, и она танцевала.

По приезду домой она все до последней новости хотела рассказать Варваре, но ту не выпускали из покоев.

— Сударыня очень больна, — сетовала ей дворовая приставленная к Варваре. — Как бы хворь не перекинулась и на вас.

— А когда она поправиться?

— Скоро — скоро…

Но её обещание растянулось на несколько дней, а когда Варвара всё же вышла, она была измучена, словно во время их отъезда сидела на воде и не видела солнечного света. Через тонкую кожу просвечивали линии голубых вен, глаз запали, губы пересохли и потрескались. Ей было не до веселья и рассказов о танцах. Она с трудом поднимала ложку и мало ела. Матушка не разрешала выходить ей из — за стола, пока тарелка бульона не будет вычерпана до самого дна.

— Кто же теперь возьмёт её в свою семью? — сокрушалась матушка в кабинете батюшки.

Алёна стояла за дверью с букетиком пёстрых осенних листьев, которые собрала вместе со Львом для Варвары.

— Не волнуй своё сердце, — батюшка гладил супругу по плечам. — Неужели теперь её удел это неволя до самой смерти?

Матушка всхлипнула и закрыла лицо руками. Мука отразилась на лике батюшки, и он опустил голову супруги себе на плечо.

— Моё бедно дитя, — рыдала она. — Почему она должна так страдать за свою ошибку.

Алёна просунула голову в дверь, но батюшка прижал палец к губам, и махнул рукой, чтобы она вышла.

— Матушка говорит, что ты теперь никуда из дома не уйдешь, — Алёна передала услышанное сестре.

Принимая ещё влажный от дождевых капель букетик, Варвара широко улыбнулась. В её глазах мелькнуло, что — то безумно — радостное.

— Разве это не прекрасно? — блаженно выдохнула она.

— Ну как же можно не хотеть замуж? — недоумевала Алёна. — Кто будет дарить тебе подарки и букеты? И… — она замялась. Алёна видела, как это делали Андрей и Екатерина. — И губами вот так, — она вытянула губы трубочкой, и показала руками соприкосновение двух горячих губ.

Варвара рассмеялась, но как — то грустно, словно вспомнив, что — то приятное и уже далёкое. С тех пор она предпочитала не покидать поместья, и открещивалась от всех приглашений. Матушка только досадливо кивала головой, но не настаивала.

Иногда, возвращаясь с приёмов, Алёна видела, как Варвара сидит под ветвями сирени на легком одеяле. На её коленях лежала старая Мокош, наслаждавшаяся лаской.

Алёна считала, что старшая сестра упускает лучшие годы своей жизни. Так бесполезно тратя их в глуши. Вот Алёна, наслаждалась своей юностью, прекрасно проводя время в светских кругах старого и изредка нового дворянства (тех приглашали, когда требовал случай).

— Как у тебя только ноги не отваливаются? — фыркал Андрей.

Теперь он был благочестивым семьянином, и не желал вспоминать, как раньше сам любил пуститься в пляс с хорошенькой девицей. Но сейчас, кружа Екатерину в танце, он не сводил с неё глаз, улыбаясь, словно мальчишка. Видеть подобное для Алёны было не в первой. Кавалеры смотрели на неё точно так же. Замечая это Алёна чувствовала гордость, но никогда не отвечала взаимность.

Как — то раз один ухажер из рода Сорокиных прислал ещё не появившиеся в лавках румяна и белила.

— Ты только посмотри. Какой же он дурашка. Но богатый дурашка, — хвасталась Алёна сестре. — Я не могу представить сколько такие будут стоить. Будь он нашего круга я бы тут же вышла за него замуж.

— Он сделал тебе предложение? — ахнула Варвара. — Не попросив разрешение у батюшки?

— Они все так делают, — махнула рукой Алёна.

Она окунула палец в рассыпчатый белый порошок, и мазнула по запястью.

— Не кожа, — продемонстрировала она сестре, — а холст. Посмотри на это, ну кровь с молоком.

— Да кто же на такой обман польстится, — покачала головой Варвара.

— Те, кто знаю толк в красоте, — хмыкнула Алёна.

Она показала дорогой подарок и братьям, и Екатерине. Последняя посоветовала:

— Лучше спрячь. Матушка не одобрит.

И была совершенно права. Узнав о белилах и румянах, та разразилась обвинениями в адрес Андрея Володаровича и дочери:

— Это ты её избаловал. Всё время потакал и закрывал глаза на шалости. Посмотри теперь, к чему это привело. Хвостом перед мужчинами крутит направо и налево. Стыд и позор. Теперь ещё и подарки от людей принимает. Вдумайся в мои слова, от людей. Да еще какие. Блажь, которую профурсетки мажут на лицо, — она так распалилась, что скулы её заалели.

Батюшка, в чьих волосах уже поселилась седина, тяжело вздохнул. Супруга, за ухо, притащила дочь в его кабинет. Он поднялся из — за стола и положил руки на плечи супруги.

— Ты права, — сказал он, прижима её к своей груди. — Алёнушка, — обратился он к тихо стоящей дочери, — больше ни от кого не принимай подарков.

Девушка кивнула, и после отмашки отца выбежала из кабинета, чувствуя себя обиженной. В слезах она жаловалась на матушку Варваре.

— И правильно все они сделали, — кивнул, услышавший разговор Андрей.

— Ах так, — нахмурилась Алёна. — Сам то, много подарков жене даришь. Небось ничего.

— Не твое это дело, — нахмурился он, щёлкнув младшую сестру по носу. — Ещё немного и о тебе каждая дворняжка говорить начнет. Остепенись.

И как Алёне было не остепениться, если матушка зачастую стояла возле неё. Количество танцев сократилось больше, чем наполовину, слыша от дочери громкий смех, она тут же её одергивала, молодые девушки смеются нежно и тихо, стрелять глазками то же нельзя, это неприлично, и никаких признаний в любви наедине. Устав от этого, Алёна решила завести себе постоянного кавалера, а дальше как пойдет.

Тогда среди всех прочих своей красотой и весёлым нравом выделялся Любомир Кириваткин. Всегда обходителен и любезен, слово плохого не скажет, табака не курит и алкоголем, как граф Горнилов не злоупотребляет. Душа в любой кампании, но главное щедр и умеет красиво ухаживать.

Во время вальса его тёмные глаза с хитрыми искорками, пытались заглянуть прямо ей в душу.

— Говорят, вам недавно сделали очень дорогой подарок, — его бородка дернулась.

— И кто же говорит, — усмехнулась Алёна, которой был лестен чужой интерес.

— Уже и не припомню, — он хитро улыбнулся. — В высшем свете слухи разлетаются быстрее, чем напуганные птицы.

Алёну это позабавило.

— О вас не меньше моего болтают, а то и в стократ больше.

— Так уж и больше, — усмехнулся он, ничуть не скрывая своей гордыни.

— Ну конечно. Молодая сударыня Грачевская хвасталась всем, что вы клялись ей в неземной любви.

— Ах, это, — хохотнул он. — Ничего не могу с собой поделать, меня так и тянет играться с девицами из нового дворянство.

— Не боитесь оказаться с петлей на шее? — Алёне хотелось громко засмеяться.

— Помилуйте, кто вешает за простое заигрывание, — фыркнул Любомир.

— Приближенные императора? — как бы невзначай предположила она.

— Покуда ваш батюшка стоит на страже, я могу не опасаться за свою жизнь, — уверенно сказал он, и решил перевести тему. — А что же у вас? Нравятся заграничные новинки? Не вижу на вашем прекрасном личике и грамма белил.

— Это развлечение для низших, — высокомерно заметила девушка.

— Но украшений от низших вы не чураетесь, — подколол Любомир.

— Драгоценные камни и металлы, останутся таковыми, хоть трижды обваляй их в навозе.

— А вы очень прагматична, — довольно заметил Любомир.

В этот вечер они станцевали ещё пару танцев (конечно под присмотром матушки), успев вдоволь по насмехаться над людьми из нового дворянства. Их нелепые обычаи, жизнь и ценности. Они высмеяли всё до чего смогли дотянуться. В конце приема они оба поняли, что встретятся вновь, дабы опять обсудить, что непросвещённые не видят ничего дальше собственного носа.

В день, когда Мокошь заснула навсегда под сиреневыми ветвями, Алёна впервые видела слёзы Льва. Смотря, как дворовые орудуют лопатами, покрывая знакомое тело землёй слой за слоем, он яростно оттирал их белыми рукавами. Дорогой сердцу друг, бывший с ним много лет, сегодня ушёл навсегда.

Батюшка потрепал сына по плечу, он и сам прослезился, вспомнив, как подарил ему щенка на день рождения. Тогда глаза Льва искрились ликованием. Он ласково прижимался щекой к скулящему комку шерсти, в голове подбирая ему имя. С тех пор минуло пятнадцать лет, и Мокошь покинула их дом. К сожалению — навсегда.

— Я могу помолиться за неё, — Алёна слышал, как Варя прошептала это на ухо Льву.

— Не надо, — поморщился он. — Она уйдет в навь, где мы рано или поздно встретимся.

С любимцем прощаться сложно конечно, но ещё сложнее с родителем. Матушка держалась стойко. Хоть её глаза полнились соленой влагой, но по щеке не скатилось ни капли. Она до порванных нитей сжимала платок в своих, побелевших от натуги руках. Дети и невестки собрались вокруг неё, дабы оказать поддержку и утешиться самим.

Прощание полнилось всхлипами и закушенными губами. Семьи старого дворянства собрались, дабы почтить память своего защитника. Может некоторые и не общались с ним близко, но не былого того, кто бы не знал о Володаре Заровиче Орлове.

Алёна тихо подвывала, уткнувшись Любомиру в плечо. Её глаза покраснели и опухли. Она просыпалась с мокрой подушкой и засыпала, кропя её слезами. Девушка понимала, что батюшке стоило уйти и он с достоинством встретил свою смерть, но принять подобное не могла.

Его улыбка, ласковые руки, лишняя ложка сахара в тайне от матушки, и никогда не смотрящие, на дочь с осуждением глаза. Все эго в одно мгновение отобрала смерть. Никогда она не приходит вовремя. Всегда не к месту.

Прошёл не один месяц, прежде чем Алёна вновь смогла вернуться в высший свет. Но танцы больше не манили её, и она отказывала всем кавалером. Их ужимки, и желание ухватить хоть кусочек внимания, теперь раздражали. Они напоминали ей назойливых мух, летящих на мёд.

— В прошлую среду… — шептала ей Антонина, скрывшись за веером.

Но Алёне было абсолютно всё равно, что случилось в прошлую среду, и в прошлый вторник, и в другие предыдущие дни. И на то, что у Венимида и Агрофены Золоторёвых появился первенец, ей то же было всё равно. Об этом в данное время говорило всё светское общество старого дворянства. Мальчика назвали Родионом, и лелеяли, как самую большую драгоценность.

— Не успел я переступить порог собственного дома, как мне сообщили, что вы сударыня бесстыдно скучаете, — под конец вечера явился Любомир. — Пропустите даже мазурку? — кивнул он на танцующих, притворно ужаснувшись.

— Я достаточно сегодня танцевала, — гордо вздёрнула нос Алёна, хотя весь вечер просидела в углу. — Так делала пируэты, что ноги заболели.

— Стареете, — поцокал языком Любомир. — Вот раньше, я помню, как вы могли кружиться по паркету весь вечер на пролет и даже не запыхаться.

— Какой же вы наглый, — фыркнула она.

— Спасибо, я знаю, — замечание ему польстило. Любомир подал ей руку. — Не хотите ли размять свои косточки?

Алёна хмыкнула и отвернулась.

— Не хотите? — удивился мужчина. — Может вас поразила болезнь.

— Подойдите вон к тем барышням, которые глаз с вас не словят, и кокетничайте с ними, а я хочу посидеть в тишине. От вашей болтовни у меня разболелась голова, — раздраженно бросила Алёна.

Не ожидавший подобного Любомир, отстранился. Он помахал девицам, на которых обратила его внимания Алёна, и вновь отвернулся.

— Кажется, я знаю какой у вас недуг, — сказал он без былой легкости. — Поверьте, она настигает каждого, и не единожды.

Он тяжело вздохнул. Некогда хорошие собеседники молчали.

— Это не первый раз и не последний, когда ваше любящее сердце терпит потерю. Поверьте. Говорят, ваш батюшка не мучился. Я считаю это уже благо. Неужели вы больше никогда не будите танцевать?

Алёна удивленно на него посмотрела.

— Конечно нет.

— А похоже, что да.

Девушка глубоко задумалась. В это мгновение Любомир взял её за руку и помог подняться.

— Помниться, вы говорили, что граф очень смешно танцевал мазурку. Со мной вы тоже не заскучаете, — он задорно улыбнулся и втянул Алёну в круг танцующих.

Любомир смешно подпрыгивал и корчил рожицы. Мужчина рядом с ним выпучил глаза и сбившись с ритма, чуть не сел прямо на паркет. Девушка по левую руку от Алёны громко ахнула, и смутившись отвела взгляд. Когда настала пора меняться местами, Любомир стал танцевать в присядку, и пара сударей столкнулась, и только присутствие женщин помогло им удержаться от залихватских выражений.

В тот вечер Алёна смеялась впервые с момента смерти отца, и мир словно вновь обрёл цвета. Она поняла, насколько устала от затянувшегося траура, испытав чувства облегчения, словно вернулась домой после долгих скитаний. Получая выговор от матушки, Любомир из-подтишка хитро поглядывал на девушку, которая пристроилась за шторой в пустой комнате, ожидая пока сударыня Кириваткина закончит поучать сына. До конца вечера осталось ещё несколько танцев.

В ужасные холода, дом Орловых согрело не только тепло каминов, но и прекрасная новость о пополнении. Андрей и Екатерина ждали первенца. По письмам старшего брата, который в силу обстоятельств вынужден был находиться в столице, было понятно, что он сильно скучает по молодой жене и дому. Особенно остро это ощущала Екатерина.

И то ли от тоски по мужу, то ли — как сказала матушка — приспешники Морены постарались. Но невестка слегла в жару, с трудом проталкивая воздух в легкие, который входил с хрипами и свистом. Это поселило тревогу и волнения в поместье. Тут же приготовили отвары, обеспечили уход, и конечно же позвали Илону Золотарёву, которая была уже в летах, и славилась в кругах старого дворянства тем, что ради целительской науки своего рода, отказалась от замужества.

— Дышать ей тяжело, — сказала она, после осмотра. — Вся грудь забита. Попробуйте сделать отвар их подорожника и алтеи. Но вряд ли она выкарабкается, да ещё и на сносях.

Матушка тяжело опустилась в кресло, и натужно вздохнула:

— Первенец и сразу мёртвый. Какое несчастье.

— Готовьтесь к худшему, — посоветовала сударыня Золотарёва, погладив матушку по плечу, и на следующее утро отбыла к себе в имение.

Узнав о плачевном состоянии жены, Андрей незамедлительно прибыл, бросив все свои дела в столице. Матушка не стала от него ничего скрывать, и тут же передала слова сударыни Золотарёвой.

— Но ведь надежда есть. Всегда есть место чуду, — утешал он больше себя.

Просидев несколько часов рядом с метающийся в бреду женой, Андрей закрылся в библиотеки, отказавшись от обеда и ужина. Всю ночь там горела свеча, помогая искать только хоть какое — то понятное средство. Утром он поцеловал жену в горячий лоб, и распрощавшись с родными, отбыл. Алёна тогда хорошо запомнила выражения его лица — бледное с горящими последней надеждой глазами.

Спустя некоторое время отбыл и Лев, дабы продать зерно, пока то не испортилось, и поместье осталось без мужчин. Помимо дворовых за Екатериной ещё ходили сердобольная Варвара, и имеющая мягкое сердце, но тяжёлую руку Мария. Они по очереди сменяли друг друга, помогая больной пить отвары, иногда менять компрессы и выслушивать её бормотания вовремя горячки.

Мечась на белых простынях, Екатерина звала Андрея, но тот был далеко и не мог взять её руку. Сестры сообщали ему о состоянии супруги в письмах. Сначала Алёна переживала, что правда утяжелит его сердце, поэтому она старалась сгладить текущее положение, дабы облегчить ношу Андрея. Это бередило её совесть, заставляя кусать губы каждый раз, как только письмо, вместе с остальной почтой, отправлялись в столицу.

Но вскоре нужда в этом отпала. Горячка отступила, и хрипы перестали срываться с губ Екатерины. Сон её сделался безмятежным, вернулся аппетит и желание уберечь первенца. По пробуждению она тут же спросила про Андрея, который до сих пор находился в столице. Хоть Екатерина ужасно тосковала, но старалась цепляться за возможность поправить своё здоровье. И пусть болезнь вскоре совсем отступила, но на всякий случай матушка ходила на поклон к Морене в первый весенний день.

Не смотря на тревожную зиму, по окончании лета, Екатерина родила здорового первенца. Мальчика назвали Александром, и внешне он больше походил на матушку, чем на отца.

В то же время его второй брат Владимир был, словно слеплен из фамильных черт Орловых. Екатерина выносила его спокойна, не переживая тяжелых болезней и ужасных потрясений, но мальчик родился со слабым здоровьем, волнуя окружающих минимум раз в месяц. От того, наверное, Екатерина больше лелеяла второго сына, потому что чувствовала, как быстро можно потерять родное дитя.

Третьим ребёнком стала девочка — Надежда. Имя ей дал Андрей, стоило малышке только появиться на свет. Девочка была единственным ребёнком, во время рождения которого Андрей находился в поместье.

Тройняшек матушка уже не увидела. Она пересекла калинов мост в тёплом мае, когда в плодоносном саду зацвела черёмуха. Попрощаться с ней пришли все семьи старого дворянства. Ларион Краевский приехал попрощаться с тётушкой без жены. В свете ходила молва о том, что отношения молодых не ладились, и те часто ссорились.

— Пусть тебе откроются небесные врата, — всхлипнула Алёна, прощаясь с матушкой.

От чего — то ей было жаль, что больше никто не упрекнет её в излишнем кокетстве, принятии дорогих подарков от чужих мужчин или трате денег на слишком высокие прически с живыми цветами. Теперь всё это не казалось раздражающим. Она готова была слушать нравоучения хоть каждый день, лишь бы матушка была жива. Но она безвозвратно ушла в тот пасмурный день.

Время шло и — неожиданно для себя — Алёна поняла, что ей нравиться не только кружить головы кавалерам на балу, но и учить этому Наденьку. Маленькая племянница росла прехорошенькой. На её лице сверкал румянец, а густые каштановые волосы скручивались на концах в локоны. Алёна симпатизировала этой малютке больше, чем другим детям своего брата.

Её сердце таяло, как только Наденька цеплялась за подол тётушкиного платья, и смотря на неё большими голубыми глазами, говорила:

— Тетушка, какое красивое платье. Я тоже такое хочу.

Часто случалось, что братья не брали её в игры, и Алёна купила племяннице породистую кошку. Из — за белого меха её назвали Снежинкой, и завели ей отдельно блюдечко, куда Надежда самостоятельно, каждое утро наливала молоко. И пока крохотный котёночек лакал из блюдечка, девочка гладила его по мягкой шёрстке. Как только Снежинка выросла, Надежда часто стала носить её на руках и держать с собой ленточки для игры.

Приближалось время, которое непросвещённые называли новым годом. Перед самым его кануном Андрей вернулся домой, привезя с собой два приглашения на новогодний бал в императорском дворце. Идти туда в одиночку он не желал.

— Слушать разглагольствования о мелких проблемах нового дворянства и так мучительно, а уж в одиночку и вовсе не выносимо, — фыркал он. — Какое мне дело до чьих — то распоясавшихся крестьян или не вошедших семенах. Лев, — обращался он к брату, — тебе будет с кем поговорить о сельском хозяйстве.

Алёна тяжело вздохнула. Разве за тем ходят на балы? Ну кому интересны поля и коровы, когда вокруг праздник, искрящиеся фонтаны, шампанское и танцы? Вот Алёна бы точно пришлась там впору. Но Андрей ни в какую не желал её брать.

— Там собираются чиновники и политики, тебе будет некому строить глазки.

— Пусть едет. Глядишь и жениха присмотрите, — вступился за сестру Лев, жена которого вскоре должна была родить. — А о сельском хозяйстве, я и так не мало знаю.

И тяжело вздохнув, Андрей дал добро, но, разумеется, с оговоркой:

— Будь скромнее и говори мало. Эти дворцовые интриганы умеют заговаривать зубы.

В столицу они выехали за несколько дней до мероприятия. Алёне непременно хотелось надеть новое платье, и сделать прическу по последней моде. Волосы нужно было забрать высоко вверх, украсив фруктами и драгоценными камнями. Одну из ночей ей даже пришлось спать сидя, чтобы не испортить творения цирюльника.

Во дворец она мечтала войти сверкая, не выбиваясь из общей обстановки. Алёна заметила крышу дворца, как только карета с фамильным гербом Орловых приблизилась к площади. В честь праздника её украсили еловыми лапами, бумажными гирляндами и лентами, в прошлом году были ещё и свечи, но после нескольких случаев возгорания, те были запрещены императорским указом. Лошади цокали по мощеному покрытию, неся господ к гвардейскому посту у ворот дворца. Только увидев лицо Андрея караул тут же их пропустил.

Брат с сестрой вышли из кареты у широкой лестницы. Ступая по белому мрамору Алёна чувствовала себя величественной, как сама императрица. Она прямо держала спину и ступала легкой походкой, поддерживаемая братом.

Ей казалось, что во дворце даже свет падает как — то по-другому. В роскошной императорской зале, главенствующее место на постаменте занимали пустые троны. Вальс кружил голову, шампанское текло рекой, а череда незнакомых лиц сменяла друг друга. Всем не терпелось поприветствовать Орловых. В том числе и иностранным гостям.

— Как хорошо, что наше спокойствие находиться в руках таких потрясающих людей, — руку Андрею пожал человек, на брюхе, которого с трудом сходился камзол.

Подошел и генерал — фельдмаршал Багров, редко посещающий собрания старого дворянства.

— Как поживаете? — осведомилась Алёна, пока тот целовал ей руку.

— Прекрасно, прекрасно, — его круглое, покрытое красными пятнами лицо, с щёткой усов под носом, лучилось радостью при виде сородичей. — Граница стоит, посягателей пока не предвидится.

— Все благодаря вам, — похлопала она ресницами.

— Позвольте представить, — оживился он. — Мой сын — Август, — и приблизившись к Орловым прошептал. — К счастью, в императорский кадетский корпус мы поступать не будем. Я просил разрешения, и мне дали добро на отправку сына заграницу. Там его точно научат большему.

— Хорошо ли поживает молодая княжна? — спросил Андрей, чуть усмехнувшись.

— Просто прелестно, любезный. Она совершенно потеряла голову от моего старшего сына, — последние слова он произнес почти беззвучно.

— Я рад, что ваши дела идут в гору, мой друг, — они обменялись крепкими рукопожатиями.

— Все благодаря вашим стараниям.

Алёну совершенно не интересовали делишки брата, она с нетерпением ждала, пока, какой — нибудь завидный кавалер попросит её о танце. Прекрасно зная о своей красоте, она не сомневалась — сегодня натанцуется вдоволь.

Первым её кавалером стал жеманный юноша в тёмно — зелёном камзоле. Он ей ничуть не понравился, но она всё равно не отказала. Иногда приходилось начинать с малого. Но за то, как был хорош тот, кто подошёл следом. Высок и статен, в заграничном кителе. Его вьющиеся волосы падали на смуглый лоб. Только раз заглянув в его чёрные глаза, Алёна поняла, что тонет. С этого момента для других кавалеров она была потеряна навсегда.

Он плохо знал имперский, но после старательных объяснений они поняли имена друг друга. Его звали Лучиано. По интонации, с которой он, что-то ей декламировал, Алёна поняла — он читал ей стихи. Щёки горели румянцем, а чужая рука казалась такой родной. Они тайно ускользнули из праздничной залы, и устроились на софе в одной из комнат дворца. Мир вокруг, словно замер. Молодым людям чудилось, что теперь эта жизнь принадлежала им двоим.

Вдруг они посмотрели друг другу в глаза и Лучиано замолчал. Их губы оказались так близко. В жажде испытать новое чувство, Алёна подалась вперёд, как дверь распахнулась, потревожив влюбленных.

На пороге стоял Андрей. Лицо его было бело от ярости. Он злобно, что-то бросил на родном Лучиано языке, тот успел проронить лишь несколько слов с примирительной интонацией, прежде, чем Андрей оказался рядом и схватив сестру за руку, повел её прочь.

Теперь ланиты горели не от трепещущего сердца, а от стыда.

— Какой позор, — скрежетал Андрей зубами, позволив сестре наскоро облачиться в меховую накидку и затолкав в карету. — Молись богам, чтобы лишние глаза вас не увидели.

— Ты жестокий человек, жестокий, — роняла она слёзы в батистовый платок.

— Крути головы нашим, а на иностранцев даже не заглядывайся. Хочешь, чтобы нас всех повесили? Это дело быстрое. Ничего не стыдясь, прямо во дворце. И юбки задрать была готова.

Алёна зарыдала ещё сильнее.

— Что толку реветь? — раздраженно спросил Андрей. — Теперь даже не думай и шагу ступить из дома.

Чем больше карета отдалялась от дворца, тем горестнее становилось у Алёны на душе. Теперь воспоминания о чёрных глазах жгли ей душу.

Дни тянулись в тоске и не желании встать с кровати. На завтрак Алёна теперь не спускалась, лежала до обеда и не поддавалась уговорам, за обедам ела немного, ко сну отходила рано. И всё время смотрела в окно. Со стороны было видно, что мысли её находятся, где — то далеко и окружающая действительность девушку не трогала.

— Не больна ли ты? — справлялась у сестры Варвара.

В ответ Алена только тяжело вздыхала.

Она уже не чувствовала стыда, испытанного в тот вечер, когда Андрей чуть ли не за волосы приволок её домой. Все мысли были заняты одним человеком. Он приходил к ней во снах, и она часто представляла, как прекрасна была бы жизнь, если бы им позволили быть вместе. Иногда эти мысли изматывали девушку до такой степени, что она рыдала по ночам в подушку.

Но одним днем её печаль рассеялась. Чёрный быстрокрылый ястреб, крылья которого со свистом рассекают ветер принёс ей радость. Письмо от Лучиано было написано на ломаном имперском языке. Так ей стали понятны его стихи. Они звучали немного странно, но очень красиво.

Найдя в библиотеке словарь Гаэльского языка, Алёна написала ему ответное письмо. Её послание унес тот же ястреб. Тогда Алёна завороженно наблюдала, как он отталкивается от подоконника и взмывает вверх. На мгновение его крылья затмевали яркое солнце, а затем исчезали, словно сгорая.

Их переписка сразу же стала постоянной. Алёна достала ещё учебников по Гаэльскому и вскоре более — менее могла грамотно на нём писать.

— Душа радуется, кода смотрю на тебя, — говорил Лев. — Занятие для ума, самый верный признак порядочного человека.

Тем временем наступала весна. Природа пробуждалась от длительного сна, а вместе с ней расцветала и душа Алёны. Прежде, чем положить письмо от любимого в шкатулку, она прижимала его к груди, а затем прятала и сверху присыпала украшениями.

Имперский Лучиано становился всё лучше и лучше, Алёна же в свою очередь иногда разговаривала со Львом на гаэльском, пусть с большим акцентам и путаясь в словах, но уже это можно было считать большим успехам.

Тоска снедала возлюбленных. Их сердца тянулись друг к другу, но умом они понимали, что никогда не смогут быть вместе. Близился май, Лучиано вместе с гаэльской делегацией должен был покинуть территорию Империи.

Девушка онемела, получив эту новость. Она не представляла, как будут дальше тянуться её дни, без милого друга, и тогда влюбленные задумали побег.

— Как хорошо, что ты приободрилась, — заметила Екатерина, когда они с Алёной пили чай в беседки у озера.

— Наступила весна и развеяла мою меланхолию, — ответила Алёна. — У нас такое не редко бывает. Даже у Андрея. Как бы он не кичился своим умом и осознанностью, но природа мать и его одолевает.

Алёна полной грудью вдохнула аромат розового чая. В её легких он путался с бабочками, потерявшими голову от любви.

Погодка в этот день выдалась чудесной. Над беседкой простиралась безоблачная синь, а в пруду плескались, запущенные туда по велению Льва карпы. Дети были заняты няньками, и сударыням хотелось наслаждаться тишиной. Екатериной двигало желание чуть дольше продлить свой отдых, а Алёна хотела насладиться последними днями в родном поместье, до побега остались сутки, уже следующей ночью она навсегда покинет это место. Алёна знала, батюшка бы понял и простил дочь.

На втором этаже в слезах заходилась Верочка. Она теребила руками бусы. Рядом с ней стоял растерянный Саша и не знал, что делать. Он беспомощно посмотрел на свою тётушку и виновато произнес, словно боясь, что его будут стыдить за слёзы сестры:

— Мы играли в прятки, и я нашёл её первой. Я не помыслил, что она рас переживается.

Алёна достала платок и утёрла Верочки лицо.

— Все хорошо, — приговаривала она, поглаживая племянницу по спине. — Кто тебя обидел?

Верочка сморщила лицо, готовясь вновь ронять слёзы, но Алёна вспомнила, как Варвара иногда утешала детей весёлой шуткой, и пока дитя не заплакало, она ухватила малышку за нос. Той сразу перехотелось плакать. Она удивлённо заморгала слипшимися от слёз ресницами, и резко выдохнула.

— Так на тебя не один жених не посмотрит, — Алёна взмахнула платком, начав говорить быстро и весело. — Иди, обратись к зеркалу. Глаза так опухли, словно тебя пчелы жалили. Саша проводи её посмотреть.

Расслабившийся мальчик взял сестру за руку, и повёл вниз на первый этаж, казавшись уже и забывший об игре. Алёна была рада самой себе. Так ловко управилась, а главное быстро и дети остались довольны. Её мысли вновь вернулись к Лучиано, и она направилась в комнату, уже решив какие платья можно взять с собой в Гаэлию.

Вечером, когда, отужинав вместе семья уже почаевничав и уладив последние дела, готовилась отойти ко сну, Андрей ворвался в комнату младшей сестры, подобно вихрю. Его лицо было суровым. За прошедший день он слова Алёне не сказал, только напряженно смотрел, словно что — то обдумывая. И вот, видимо пришло время.

Он плотно закрыл за собой дверь и даже не присел на софу. Он встал перед сестрой, сложив руки на груди. Молчание в комнате было удушающим, и Алёна начала первой.

— Андрей, что случилось? — плохое предчувствие поселилось в груди.

— Я знал, что ты та ещё искусительница Алёна. Знал, как любишь мужчинам головы морочить. Родителей не стало, я ни в чём тебе не отказывал: платья, украшения, выходы в свет. Что хочешь бери, кружись хоть до упаду, а ты отплатила мне чёрной монетой.

Внутри девушки, что — то оборвалось и ухнуло вниз. Она с трудом натянула улыбку на бледные губы.

— Не понимаю.

Андрей зло рассмеялся. Он выхватил из — за пазухи стопку писем и кинул ей под ноги.

Алёна ахнула, но осталась сидеть.

— Бежать решила. Мало нам позора? — на шее брата напряглись вены.

— Я? — как бы удивлённо заметила она.

— Да чтоб тебя, — прорычал сквозь зубы Андрей. — Ты из себя дурочку не делай. Поговорим, как образумишься.

Выходя, брат хлопнул дверью, и к ужасу Алёны, она услышала щелчок замка. Бросившись к двери, она дёрнула ручку, но та оказалась закрыта. Слёзы отчаяния побежали по щекам. Она забарабанила кулаками в дверь, умоляя:

— Открой, Андрюша! Прошу! Ну что ты, это не моё, честно, Андрюшенька! Я бы никогда!..

Но брат был к ней глух.

Рыдая, Алёна собирала письма Лучиано и прижимала их к груди. Как они могли оказаться у брата? Разве он бы стал рыться в шкатулки с бусами?..

Уже на следующий день, Алёну выпустили. Андрей был против этого, но Лев уговорил его не горячиться.

— Ну кто в юности не терял голову от любви? Уберётся этот гаэлец с нашей земли и всё ею забудется, и вновь на балах будет кружить.

Подобное пренебрежение к её искренним чувствам обидело Алёну, и она специально не спускалась на завтрак, обед и перерывы на чай. А на ужин, Андрей пообещал привести её за космы. Пришлось нехотя подчиниться.

За столом она демонстративно ни с кем не разговаривала, и поднесла вилку ко рту лишь дважды, повинуясь тяжелому взгляду старшего брата, который считал, что всё это блажь. В свои покои она удалялась с гордо поднятой головой. Оскорблённая в своих самых лучших чувствах, она хотела показать, что не сломлена. Но стоило оказаться одной, как слёзы вновь наполнили глаза.

Днём она видела, как над поместье кружит сокол Лучиано, но не может приземлиться. Алёна вновь перечитывала их переписку, начиная с первого письма и заканчивая последним. Перед сном она даже не пустила в комнату дворовую, чтобы та помогла ей снять платье.

Алёна роняла слёзы на подушку, прижимая письма любимого к губам, когда руки коснулось, что — то холодное. Она вскрикнула, и повинуясь её воле, вспыхнула свеча рядом с кроватью. Маленькая ящерка юрко ползла по одеялу.

Оказавшись совсем близко, она вынула язык, и на мокрую от слёз подушку упал клочок бумаги. С брезгливостью Алёна приняла его. Посмотрев на неё, ящерица моргнула и скрылась.

Дыхание замерло на губах, стоило только развернуть записку. Любимый просил довериться и быть готовой. Она подбежала к окну, и под ним смогла разглядеть знакомый силуэт. Он махнул ей рукой, и в груди сладко защемило.

Алёна заметалась по комнате, собирая в узелок всё необходимое, чтобы бежать на легке: расчёску, нижние одежды, запасные башмачки, если первые стопчутся в дороге, и всего остального по мелочи.

Прыгать из окна она почти не боялась. Ведь внизу ждал, Лучиано. Он словил её, словно пушинку. Оказавшись в руках юноши, Алёна не удержалась и запечатлела поцелуй на его губах. Лучиано крепко сжимал любимую. Они дышали друг другом, словно кислородом и не могли насытиться.

Ступив ногами на землю, Алёна потянула его за руку по тропинке, которая должна была вывести их к дороге, где, как сказал Лучиано была привязана лошадь. Одной рукой он нежно, но надёжно держал ладонь Алёны, а в другой нёс узелок.

Влюблённые шли лесом, как острый месяц, что освещал им путь, скрыли тучи. Сердце Алёны ухнуло вниз.

— Он заметил, — взволнованно предупредила она Лучиано.

— Кто? — спросил с акцентом.

— Андрюша — мой брат, — она настойчивее потянула его по тропинке.

Лучиано помог возлюбленной подобрать юбки, и они заспешили вперёд. Стоило им только сесть на коня, их и след простынет на земле Орловых.

Задул ветер, гнущий к земле деревья. Предупреждающе зашумела листва. Когда грянул гром, а порывы ветра чуть ли не сбивали с ног, Алёна поняла, что только чудо поможет им сбежать. Совсем рядом затрещала берёза. Её ствол согнулся, раздался треск, и дерево переломилось, упав на дорогу перед беглецами.

Алёна почувствовала, как сердце, словно упало вниз, затерявшись в трусливой пустоте. Лучиано одним прыжком преодолел толстый ствол, и подхватив Алёну за талию, помог ей перебраться. Изящная туфелька скользнула по стволу. Девушка вскрикнула, и только сильнее ухватилась за плечи возлюбленного. Но его руки держали крепко и вскоре она вновь была на земле.

Молния, подобно живым корням расползлась по небу, на мгновение осветив следующий за ними силуэт. Алёна с ужасом узнала заострившиеся черты лица и голубизну глаз, перетёкшую от гнева в ураган. Грянул настолько оглушающий гром, что у неё на мгновение заложило уши.

Вскрикнув, она заторопилась в перед, потянув за собой, затормозившего было Лучиано. Она чувствовала, как напряглось его тело под изумрудным мундиром. Сердце поэта отступило под натиском опасности, и натура бойца выступила вперед. Но промедление, хоть и благородное могло им многого стоить.

Первая тяжелая капля упала Алёне на плечо. Вскоре к ней присоединились множество других. Ливень обрушился на мир стеной. Ноги постоянно вязли в грязи и Лучиано постоянно подхватывал Алёну, хотя сам с трудом передвигал ноги. Платья налилось влагой и стало слишком тяжелым для столь хрупких плеч.

Мир слился в один непрекращающийся шум, Алёна только и успела прикрыть голову, когда к ливню прибавился град. Горячие слезы, мешались с холодным ливнем. Она чувствовала, как силы покидают её, но Лучиано все продолжал тянуть её за собой.

Совсем рядом находился мощный дуб, который мог бы скрыть их от Андрея своими ветвями. Но блеснула молния, и во все стороны брызнули искры. Ветер сорвал с губ Алёны испуганный крик и унёс в тёмное небо. Дерево опасно накренилось и раскололось на двое. Пышная крона устремилась на возлюбленных. Лучиано укрыл девушку в своих объятьях, она крепко зажмурилась, и больше не в силах выдержать ломающегося мира, лишилась чувств.

Ах, как бы ей хотелось открыть глаза, и обнаружить себя в руках любимого. Но вместо этого девушку одним рывком за предплечье, поставили на ноги. Природа вокруг кружилась, и она с трудом себя осознавала, когда её уже тянули в перёд.

После первого же шага она оступилась, и упала на колени, пачкая шелковый подол. Ничего не понимая, Алёна удивлённо подняла глаза, но вместо мягких карих зениц, её встретил холодный взгляд брата. Гнев и мука отражались на его бледном лице. Алёна всё поняла без слов.

— Как… — всхлипнула она. — Как ты мог? Ненавижу тебя! Ты разрушил мою жизнь. Вырвал моё сердце. Правильно люди говорят, ты — шавка императора!

Андрей замахнулся, и Алёна, вжав голову в плечи, ожидала, что вот — вот последует хлёсткий удар, который будет жечь ей кожу ещё не один день, но рука брата повисла в замахе.

После бури природу сковывала непривычная тишина, которую разрушил вздох брата. Его ладонь тяжело опустилась вдоль тела.

— Поднимайся, — устало выдохнул он, и вновь потянул сестру за собой.

Плетясь следом за прихрамывающим на левую ногу Андреем, Алёна оглянулась. Позади оставались переломанные деревья и выжженная земля.

Когда на окна её покоев ставили чугунные решётки, Алёна не могла возразить. Она с трудом поднимала, налитые тяжестью, веки, чувствуя, как пылает грудь. Руки дворовых девушек и Варвары, ощущались на её коже живительной влагой. Они приподнимали ей голову, дабы горьковатая жидкость попала Алёне в горло, оставляя после себя привкус зверобоя на языке.

Иногда ей чудилось, что Лучиано был рядом, держал её за руку, нашептывая стихи на гаэльском. Зелень его глаз уносила Алёну далеко — далеко, туда куда не дотягивались руки брата, и маленький любопытный нос не совался в личные вещи, туда, где они с Лучиано были счастливы под голубым небом, а босые ноги касались горячего песка.

В моменты просветления, когда жар отступал, и дворовые помогали менять ей сорочку и простыни, до слуха доносились шарканье ковров, окрики батраков, стуки мебельных ножек о паркет. Работы велись живо и утихали только к позднему вечеру.

Уж лучше бы Алёна забылась в горячке, сошла с ума или умерла вместе с Лучиано. Она не могла представить своей дальнейшей жизни. Казалось, что мир рухнул, а солнце, что уже который день всходило на небосвод, лишь обломок былого.

В один из вечеров, Варвара принесла ей письмо. Сердце в груди, вспорхнуло, и Алёна с влажным блеском в глазах, дрожащими пальцами вскрыла конверт. Но содержимое было написано имперским языком, аккуратным, с завитушками, подчерком.

Писал Любомир. Он справлялся о её здоровье, приглашал выйти в свет, и поведал все самые свежие сплетни враждующих фракций.

Алёне было и весело, и тошно, и досадно на свои не сбывшиеся ожидания. Она забросила письмо, куда — то в тумбочку, и быстро о нём забыла, вновь отдавшись мечтам о единственной любви.

Девушка вспомни об этом клочке желтоватой бумаги, исписанной тонким подчерком только весной. Что ж, Любомира сгубила любовь к прекрасному полу и гордыня. Не то, чтобы Алёну поразил столь печальный финал единственного друга, но сердце, словно разрывалось на части. Хотелось вырвать его из груди и более не мучиться.

Зная тяготу мужчины ко всему экстравагантному и необычному, девушка принесла в Сосновый Бор розу. Такую ярко — алую и ароматную, что от неё кружилась голова. Её посадили на могиле друга, и вскоре она разрослась буйным цветам, выделяясь среди прочих захоронений на семейном кладбище Кириваткиных.

После приезда детей Краевских, дом, словно перевернули с ног на голову. Царившая до этого спокойная атмосфера теперь прервалась криками Павла, рыданиями Анастасии и тихим поскуливанием Никиты.

— Это невозможно вынести и остаться в здравом уме, — жаловалась Мария мужу. — Мне кажется ещё немного, и я буду стенать так же, как Паша. Мне безусловно их жаль, но более терпеть нет сил. Отрядите их в какой — нибудь пансион.

— Да кто им там поможет? — не соглашалась Алёна. — Запрут по комнатушкам и всё.

— Ну хотя бы Пашу, — умоляла Мария.

И к сожалению Алёны, мольба снохи была услышана.

— Не могу поверить, что ты поступаешь так жестоко, Андрей, — порицала она брата. — Ты был Краевскому другом, а теперь ссылаешь егодетей?

Тот тяжело вздохнул и уселся рядом с камином, потирая больное колено.

— Не говори глупостей. Тут остаются Настя и Никита, из них ещё выйдет толк, а у Паши душа в клочья, ему уже ничем не помочь.

— Да разве не для нас эта работа? — возмущённо взмахнула она веером.

— Куда ты лезешь? — вдруг накинулся на неё Андрей. — Или жизнь тебе более не дорога? Венемид сказал, что мальчишка безнадёжен, и даже мольбы не смогут его излечить. И чем скорее он уедет, тем для нас лучше. Он может навредить нам всем.

— Ах, какие речи, — закатила девушка глаза. — А Золотарёвы значат ставят себя выше всего. Даже выше мира.

Андрей тяжело вздохнул и уткнулся лицом в ладони, а затем поднял на неё тяжелый взгляд и спросил:

— Неужели этот мальчик тебе дороже, чем Наденька или Влад?

На это Алёне нечего было возразить.

Вскоре экипаж с ничего не ведающем Павлом выехал за ворота Сиреневого Сада и потонул в утреннем тумане. Алёна провожала его с крыльца, сожалея о неизбежности данного решения. Рядом, жался к её боку Никита.

— Давайте постоим тут ещё, — попросил мальчик, когда дворовые принялись закрывать ворота. — Рядом с вами так тихо. Я совсем ничего не слышу.

Вместо ответа, Алёна обхватила его одной рукой и прижала к себе чуть ближе, стараясь передать ему чуточку душевного тепла, в котором так сама нуждалась.

Годы шли, а житейская мудрость обходила Алёну стороной. Судьба, словно подавала ей руку, пытаясь одарить ясностью разума. Но вместо того, чтобы принять её предложения, женщина брала судьбу за руку и смело делала предложение:

— А давай станцуем кадриль!

Из сезона в сезон ветви сирени расцветали и увядали. Старые цветы сменялись новыми, пышущими жизнью. Природа обновлялась, и по летней свежей росе бегали уже не Никита с Андреем, а один Семён. Его звонкий смех разносился в округе, словно делая краски ярче.

И только Алёна отвергала изменения. Она видела неизбежность хода времени и всё же предпочитала жить единым днём, получая письма от друзей из высшего света. Она смеялась над сплетнями, которые доносились до неё в сей глуши. А когда становилось невмоготу, и воздушная лёгкость покидала женщину. Она брала в руки старые письма Любомира.

Здесь были его последние чувства и слова, грязные слухи, которыми он с ней делился уже давно прогремели, и даже эхо затерялось в дали. Но главное — на этих страница он жил, хохотал и ещё не знал, что двоюродный брат выстрелит ему в грудь.

К сожалению, самые ценные бумаги, на которых красовался витиеватый подчерк, были давно сожжены Андреем. Она сама видела, как брат бросил из в камин, чтобы Алёна и помыслить больше не могла о том молодом иностранце.

Как бы сильно она не терзала душу, а время не воротишь. Схоронив чужой образ в своём сердце, Алёна продолжила наблюдать, как луна сменяет солнце, а зима лето, с радость возвращаясь к жизни высшего света в моменты торжества.

Иногда, во время семейных посиделок, она замечала, как потускнел брат. Мужчина осунулся и не чувствовалось в нём больше той силы, что была ранее. В такие моменты голосок, где — то глубоко в её сознании, ехидно замечал: «Это тебе наказания за мои мучения». Но родная кровь брала своё и она тяжело вздыхала, надеясь на милость богов.

Но когда они отвечали на её молитвы? В тот майский день, когда она впервые за долгое время облачилась в чёрное платье, Алёну разрывали на части множество противоречий. Ей виделась гроза, и как гаснет свет, и тёплое прикосновение трав к босым, детским ножкам, и тёплую мальчишескую руку, за которую она цеплялась в детстве.

В тот момент, когда она кидала горсть земли, душа женщины воспарила. Сомнение отступили, и она поняла, что готова простить брату все обиды. В это мгновение так хотелось посмотреть Андрею в глаза, в последний раз, сказать о томлении сердца, и поведать о том облегчении, которое испытала, отпустив таившуюся злобу.

Невестка, которая была так привязана к мужу прожила недолго.

Алёна разочарованно вздохнула. Несмотря на приход весны, дом был словно окутан тоскливым холодом, который пробирал до костей и бередил души. Верочка всё оплакивала родителей и свой не состоявшийся брак. Алёна бы покривила душой, заявив, что испытывает к этому ребёнку искреннюю жалость.

Куда более её беспокоил Пётр, оставшийся без защиты матери. Женщина хорошо помнила, что он, родившись последним из тройняшек не сразу закричал, и с ним уже успели распрощаться, как Екатерина взяла его на руки.

Она качала его дрожащими руками, бледными губами нашёптывала ласковые слова, и когда синие губы малыша вдруг налились краской, Екатерина бессильно откинулась на подушки. Её глаза закатились, и более напоминая покойника, она перепугала своим видом и приглашенных лекарей, и домочадцев.

Видимо, то был переломный момент.

Не имея привычки бродить ночью, Алёна сильно удивилась — решив, что заберёт своё зеркальце из Гаэлии, оставленное в гостиной, сейчас и другого варианта не приемлет — когда столкнулась с Петром в коридоре.

В полной темноте он стоял у отцовского кабинета и остервенело дёргал за ручку, будто наровясь оторвать.

— Петя, — шепотом позвала Алёна, но видя, что племянник совершенно не хочет её замечать, повторила громко и настойчиво. — Петя, что ты делаешь?

Мужчина резко замер. Такое поведение заставило женщину содрогнуться. Она не отрывала взгляда широко распахнутых глаз от его затылка, как вдруг он резко повернулся, являя тётушки свои белёсые глаза.

Как от визга женщины не проснулся весь дом, осталось для неё загадкой. А вот Пётр сразу вздрогнул, и словно сбросив с себя, что — то мерзкое, отбросил очки, начал тереть глаза, и только проморгавши, спросил:

— Тётушка, почему вы не спите?

— Потому что бродят тут всякие, спать не дают, — истерично взвизгнула она, не отнимая руки от сердца. — Кажется я видела папеньку, — причитала она. — Это каким извергом надо быть. Иди к себе, — шлёпнула она его по предплечью, — и до петухов не смей носа из комнаты показывать.

И качая головой, пошла дальше по коридору, охая и восклицая:

— Кошмар и моветон. Ну что за страсти!

И если такое было лишь раз, ничего страшного. Но когда Алёна поймала его бродившим так ещё трижды, то, одним солнечным утром, заявила Петру:

— Да ты, Петенька, вновь всех привечаешь, под рёбрышками греешь, да по сторонам смотришь. Спроси-ка ты совета у Льва, он точно вызнает, что облегчит твои муки.

А затем в ворота усадьбы постучалась горе. Да так быстро после похорон Андрея и Екатерины, что невольно натолкнуло Алёну на мысль о злом роке, но она тут же отмахнулась от них веером. Нужно было съездить к этому старому и уродливому мужику, за которого отдали красавицу Анастасию, и забрать её бренное тело, дабы организовать погребение должным образом, с обрядами, колдовскими обычаями и положить девочку рядом с любящими родителями. Только так её душа могла отправиться дальше.

А через некоторое время не стало и Садулина. Загнулось всё его подворье, земля перестала плодоносить, и мор поселился в тех краях. Люди шептались о каре небес и наказание за грехи. А уж когда эта дрянь перекинулась на столицу… Колокола церквей зазвонили ещё упорней, одарив семью Яковенко головной болью. Забегали попы, потрясая своими животами и крестами во всю грудь. Просили покаяться. А те, кто с рождения был одарён нужным нюхом сразу поняли, что вонь эта вовсе не святая.

После этого, Алёна решила, что всё более — менее придёт в спокойствие.

— Такое бывает, — говорила она вздыхающей Марии. — Не часто. Где — то раз в несколько лет. Если канцелярские крысы не постучались к нам на следующий день, то, — пожала плечами, — можно и дальше наслаждаться чаем в тени этой прекрасной беседки.

— Для вас, как будто законы не писаны, — нахмурилась женщина и откинулась на спинку, поплотнее закутавшись в шаль.

Одной из ночей в плодоносном саду, нечто вспыхнуло так ярко, что разбудило весь дом. Сторожили нашли только выжженную траву и не более. Вот только затем Лев притащил в дом золотую яблоню.

— Где ты только её взял? — покачала головой Мария.

— Ну что ты, — объяснял он собравшимся домочадцам. — Это самое настоящее чудо. Только плодоносить не будет.

— Привейте, — предложил Пётр с таким видом, словно не понимал, как можно не додуматься до такого простого решения.

— Вот достанешь свою золотую яблоню и прививай ей всякое, — беззлобно отмахнулся Лев. — Тише — тише, — возмутился он, когда Алёна дотронулась до листвы веером. — Только не срывай. На эту красоту можно только взирать издалека.

Брат смотрел на яблоню, словно на самое большое сокровище в его жизни. Сказочки, в которые он верил оживали прямо на глазах, и как тут не радоваться?

И всё же Верочка выходила замуж. Ах, как Алёну уговаривали поехать.

— Ну, тётушка, — лебезил Олег. — Без вас не то. Кто будет её благословлять? Мы теперь круглые сироты. Кроме вас никто не озаботиться. Ну, тётушка. Ну, родная. А сколько набежит гостей из высшего света. Только представьте, как они поразятся, увидев вас.

Алёна обмахивалась веером и вновь чувствуя себя двадцатилетней кокеткой.

— Ох, проказник, — она легонько ударила его по плечу закрытым веером. — Уговорил. Запрягай самый роскошный экипаж.

И пусть настроение было больше задорным, чем злорадным. Алёна до самого фуршета надеялась, на несчастный случай. Пусть даже самый незначительный. Например, кто — нибудь наступит на платье Веры, или у кареты молодожёнов сломается колесо. Ну хоть что — нибудь!

Она пристально наблюдала за гостями. Может тут найдётся какая — нибудь девица, решившая устроить Герману скандал, отомстив за разбитое сердце. Но тот был чист и безгрешен, как жертвенный ягнёнок.

Алёна тяжело вздохнула. Настроение испортилось. Сокрушаясь на свою слабость к сладкой лести, женщина уже хотел отойти в сторону, как дорогу ей преградил мужчина.

Оркестр перестал играть мазурку и зачинал вальс.

— Я устала, сударь. Отойдите, — отмахнулась она, но тот всё продолжал стоять.

— Ти откажешь старый друг? — вдруг спросил он, протягивая руку.

Алёна замерла. Осознание медленно подбиралось к ней, готовясь проглотит и выплюнуть косточки. А если ослышалась? А если просто показалось? И ещё тысячи если поселились в её голове.

Она сжала веер до треска в спицах. Жар разлился по телу, ладони вспотели, а затем тут же стало холодно. Женщина подняла глаза, мысленно увещевая себя не питать напрасных ожиданий. Но увидев эту оливковую кожу, тёплые глаза и старый шрам, пересекающий правый глаз, Алёна чуть не лишилась чувств.

Веер выпал из ослабевших пальцев. Резко закружилась голова. Лучиано схватил Алёну под локоть, и встретившись взглядами, они замерли.

Забыв, как дышать, Алёна почувствовала, как слова заостряют в горле. Перед глазами поплыло, и даже потемнело.

— Прошу вас, — легонько встряхнул её Лучиано. — Я много лет ждал нашей встречи, синьорина. Думал всякое и готов был принять, что угодно, лишь бы вы были счастливы, синьорина.

Алёна вцепилось в его предплечье, словно боясь, как бы Лучиано не исчез, словно туман по утру.

— В своём ли я уме? Вы ли это?

— Самый настоящий, — он пылко приник губами к её руке. — Подарите мне танец.

Всё ещё находясь в непонимании, Алёна робко кивнула, и мужчина утянул её в круговорот вальсирующих пар. Ноги с трудом держали женщину, но Лучиано это ничуть не смущало. Он уверенно вёл в танце, нашёптывая ей нежности на гаэльском.

Она ловила каждое его слово, отдающееся в сердце сладкой истомой. За те годы, что прошли во время их разлуки, она многое позабыла, и сейчас могла только догадываться о чём он ей говорит.

Весь вечер прошёл для Алёны, словно во сне. Она не видела ничего и никого, кроме Лучиано, и когда пришла пора распрощаться, ею овладел такой безумный страх, что она чуть не лишилась чувств.

— Ну что ты, — шептал мужчина на ломаном имперском, целуя её слезящиеся веки. — Не печалься, я заберу тебя.

Алёна провела кончиками пальцев по его шрамам, и вкус желчи почудился на языке.

— В этот раз точно, — пообещал он, целуя её ладони. — Верь мне. На этот раз я не отступлю.

С болью в сердце им пришлось разомкнуть объятия и разойтись в разные стороны, ежеминутно оглядываясь через плечо.

— Сейчас же, найди мне ту шкатулку, которую батюшка привёз мне из Полесья, — потребовала Алёна у камердинера.

Но старик только сокрушённо покачал головой:

— Сударыня, как же так. Вы ведь её давеча отдали Надежде Андреевне.

— В самом деле? Хм… Что ж делать — то? Мне она теперь до ужаса нужна. Так нужна, что душа из тела рвётся, — женщина тяжко вздохнула.

— Давайте я вам другую приспособлю. У вашей матушки было много украшений.

— И то верно, — согласилась Алёна. — Добудь мне, какую — нибудь особо прелестную.

— Обождите, сударыня, я принесу её в ваши покои, — старый камердинер разулыбался своей полезности, и заковылял на чердак, где среди пыли, годами складывалось имущество Орловых.

— Вот, — принёс камердинер кованный ларец, — ещё от вашей прабабушки.

— Какая прелесть, — ладони Алёны скользили по самоцветам. — Это подойдёт.

Драгоценные камни так искрились на солнце, что дар речи покидал смотрящего. Но восхитившись его красой, женщина убрала ларец в самый дальний угол, под своей кроватью, куда в самые ясные дни не попадало и луча. Теперь ему предстояло укрывать письма новой хозяйки от любопытных Варвар.

Белые конвертики, содержащие в себе крупицы счастья, приходили под покровом ночи. Быстрокрылый Дербник приносил их в своих когтистых лапах.

Оказывается, за пределами Империи бурлила самая настоящая жизнь. Столько всего происходило в мире. В то время как в единственной газете, одобряемой комитетом цензуры, «Имперском Рассвете» — ничего не печатали, а если и появлялась статья, то искривлённая и вывернутая на изнанку.

Однажды он принёс веер. Золотые спицы, тёмные кружева и такая лёгкость, словно Алёна держала в руках крылья бабочки. Он был словно создан для её руки.

Женщина подолгу разглядывала его, то пристально вглядываясь в плетения, то пылко прижимая к сердцу. По словам Лучиано она была достойна самого лучшего. И чем больше женщина перечитывала их тайную переписку, тем больше в этом уверялась.

— Что с моими платьями? — в ужасе Алёна перебирала свой платяной шкаф, натыкаясь на одежду дамского фасона. — Где мои наряды? Это возмутительно, кто этот шутник? Найду, высеку розгами. Живо принесите мне мою одежду.

Недоумевающие дворовые жались к дверным косякам, опасаясь горячившейся сударыни.

— Ну чего встали? — продолжала кричать Алёна. — Я к кому вопрошаю? Если то же мгновения мои платья не вернуться назад, я расскажу всё батюшке.

Побледневшие дворовые разбежались, переполняемые первородным страхом перед мертвецами. Ни один из них, не представлял, чего же хочет сударыня, но каждый был полон решимости отыскать неизвестный предмет, и избежать кары.

— То-то же, — благосклонно кивала она, принимая в руки платье, которое много лет назад уже вышло из моды. А затем причитала, пытаясь в него влезть. — Это как это? Это что это?

Всё-таки сдавшись она бросила одежду на пол и приказала всё исправить. В тот вечер Алёна топала ногами и кидалась в дворовых всем что только под руку попадётся. Тут они по неволе забегали, лишь бы сударыня успокоилась.

Алёна чувствовала себя такой молодой, такой прекрасной, что решила бежать, как только выдастся возможность. По ночам ей часто не спалось, и женщина представляла, как оказавшись в объятиях Лучиано она уноситься с ним всё выше и выше, уносясь с ветром за границы Империи. А там их ждёт только счастье и полная луна.

Это ужасно выматывало её, заставляя срываться на дворовых. К удивлению Алёны, те ещё не ходили жаловаться на неё к батюшке.

В одну из ночей, когда томимая ожиданием письма, Алёна сидела у окна, меж деревьев в плодоносном саду, мелькнула проворная тень. Была полная луна, и в её свете струящимся на землю отчётливо был виден гибкий силуэт. Его очертания женщина узнала бы из тысячи.

Вот и настал час, воодушевлённо подумала она, распахивая окошко, так и совершиться мой шаг к счастью, без подготовки и плана. Ну и пусть, махнула она рукой на оставленные вещи, в новой жизни они мне не понадобятся.

А тем временем тень подкралась под её окна. Алёна забралась на подоконник и уже было перебросила ноги, как визг дворовой разрушил ночное забвение.

Тут же множество рук стали хватать её, затаскивая обратно. Женщина кричала, билась в хватке дворовых, пиналась руками и ногами, рвалась в окно, но силы были не равны. Её с трудом затащили на постель, продолжая удерживать.

Среди неблагородных лиц мелькнуло испуганный лик Льва. Он что — то говорил ей, пытаясь успокоить, а затем просто ухватил её за лицо, и надавил на щёки, насильно вливая в рот, что — то вязкое и безвкусное. Как только жидкость коснулась кончика языка, голова стало тяжелой, в глазах поплыло, и непроглядный сон смежил ей веки.

По утру Алёна не могла понять, собственное сердце сыграло с её разумом злую шутку, или это было наяву. Но чувствовала она себя вполне здравой.

Через несколько дней Дербник вновь принёс ей заветное послание. Лучиано справлялся о её здоровье, и очень переживал за то, что Алёна пыталась спрыгнуть из окна.

«Береги себя, — писал он. — Воссоединение наших сердец непременно состоится. Будь на изготовке, совсем скоро я тебя заберу.»

Тревожное чувство внезапно лишило Алёну сна. Она вздрогнула и очнулась на подоконнике. Вновь созерцала вид из окна до глубокой ночи. Девственное снежное покрытие искрилось под лунным светом.

Женщина тяжело вздохнула. Отсутствие следов чужого присутствия удручало её и нагоняло тоску. Вот бы сейчас перечитать милые сердцу письма. Но стоило им попасть в руки Андрея, и Алёна их больше не видела.

Одно упоминание переписки с сыном Гаэльского посла приводило брата в ярость, и Алёна вновь затихала, глотая горькие слёзы.

Она утёрла вдруг увлажнившиеся глаза, и взглянув на снежный простор плодоносного сада, вдруг, преисполнилась необъяснимой решимостью. Либо она сейчас же заберёт у Андрея свои любовные письма, либо уже никогда не сможет посмотреть Лучиано в глаза. Сдаваться сейчас она отказывалась.

Дворовая, приставленная к ней, дремала, прислонившись к дверному косяку. Но очнулся, только заслышав лёгкий скрип двери.

— Сударыня, — ахнула она, быстро придя в чувства. — Возвращайтесь в постель. Граф не велел выходить. Куда же вы на ночь то?

Алёна посмотрела на девицу взглядом, которым иногда смотрела на надоедающих ей людей матушка. Сталкиваясь с другим человеком взглядом, она словно заглядывала внутрь него, через тёмные омут зрачков, пробираясь под самую черепушку, трогая, переставляя с места на место то, что считала нужным. И отступала, лишь после удовлетворения внесёнными коррективами.

Девушка покачнулась, светлые глаза закатились, и она осела, погружаясь в глубокий сон на грани жизни и смерти.

От покоев Алёны до кабинета старшего брата, нужно было пройти половину усадьбы. В столь поздний час никто не повстречался ей на пути, и она вспомнила как иногда матушку мучила бессонница от головных болей, и она могла часами бродить по пустой усадьбе, слушая, как шумит листва за окнами, накрапывает дождь, стрекочут ночные твари, или дети возятся в своих постелях. Батюшка закупоривал для неё бутыльки с забвением, потом это делали Андрей и Лев, а сейчас наверно…

Женщина остановилась на пол пути. Сейчас и не зачем делать подобного. Точно, Андрея уже едят черви. И письма он давно сжёг, развеяв их пепел по ветру.

Сожаление вырвалось из груди горячими слезами. Она повернула обратно, с трудом волоча ноги от пришедшего к ней осознания. Вспомнив, что у её дверей наверняка всё ещё лежит, смежив веки, девушка, Алёна решила немного прогуляться. Пусть и тяжело, но должно же когда — то стать легче? До покоев Ивана было совсем не далеко. Кажется, говорили, что он болеет, а женщина так и не навестила племянника.

В комнате больного было гораздо теплее, чем у неё, уютно потрескивал, пылающий камин. В пылу горячки он был совсем один. Тонул в больших подушках, и тяжёлом пуховом одеяле. Светлые, мальчишеские волосы, совсем вымокли от пота.

Вдруг его веки дрогнули, и по лице Алёны прошёлся его замыленный взгляд. Нежность к этому малолетнему племяннику переполнила её сердце. Где же его матушка? Так и погибнет ведь дитя без любви. Кажется, она развлекла его простым разговором, повышая тон голоса, чтобы выглядеть повеселее, а затем, его куда — то увезли.

Она было точно в этом уверена.

— Да приди же в себя, — твердил ей Лев. — Это и есть Иван. Посмотри внимательней. Моё сердце то же истекает кровью, но я не кормлюсь иллюзиями. Оставь кривляния, и так тошно.

Всё внутри Алёны вспыхнуло, словно от искры. Как он смеет с ней так разговаривать? Её душили рыдания и смех над глупостью окружающих. Она и не заметила, как кто — то взял её под руки и вывел из комнаты. С Иваном она так и не попрощалась.

Лев потом долго и бессильно воспрошал: «Что на тебя нашло?». Но Алёна и сама толком не могла понять отчего так поступила.

Дворовая, приносившая ей еду, вдруг показалась Алёне излишне хитрой. Она смотрела не неё из-подлобья, пока накрывала стол, и усмехнулась, задав вопрос:

— Вы так смотрите в окно. Кого — то высматриваете? Может стоит передать, что — нибудь графу?

Алёна почувствовала, как её сковывает дурной холод, будто сейчас все её чёрные секретики выплывут наружу, вновь мешая Алёне сбежать из этой тюрьмы.

Взгляд метнулся к столовым приборам. Нож с круглённым лезвием не пойдёт, пытаться угрожать с его помощью просто смешно. Вилка уже лучше, у неё острые зубцы, и если как следует надавить, то можно серьёзно навредить.

Более не раздумывая, женщина взялась за вилку, одной рукой ухватив дворовую за косу, она приставила четыре острых зубца к глазу девушки. Та от испуга дышала рвано и тяжело, опасаясь, что сейчас может остаться без ока.

— Мерзавка! — шипела Алёна, всё сильнее впиваясь ногтями в чужой затылок. — Решила выше меня встать? Проговоришься хоть кому — нибудь о том, что здесь узрела и больше никогда не увидишь белый свет.

— Молю, простите. Я не хотела. Умоляю.

Раздался стук в дверь, и камердинер обеспокоенно поинтересовался:

— Алёна Андреевна, стоит ли мне обеспокоиться вашим самочувствием?

— Помоги… ААААААААААА…

Девушка выгнулась, надеясь, что её окажут подмогу, но запаниковавшая Алёна дёрнула её на себя. Брызнула кровь, женщина зажмурилась, чувствуя, как горячие капли оседают на её лице.

Ворвавшийся в комнату камердинер застал, как схватившись за лицо, девушка визжала, катаясь по полу. А Алёна стояла над ней, не зная, что стоит предпринять, и в замешательстве даже не подняла руку, чтобы утереть лицо.

После этого еду Алёне стали приносить мужики, которых было не так-то просто покалечить. Ту девушку она больше не видела, да и зачем? В том, что без глаза осталась, эта дурёха сама виновата. Нечего было хозяйке перечить.

Никто больше не помогал Алёне с переодеванием, не приносил тёплую воду для обтирания, не расчёсывал ей волосы, не обновлял румяна. Попытавшись освоить эти навыки самостоятельно, Алёна только перевернула тазик на кровать и переборщила с румянами. От досады она попыталась выбросить косметику в окно, но то было закрыто. И она раздавила её каблучками домашних туфель.

В последние дни женщина только и делала, что спала, да читала письма от Лучиано. По вечерам она неизменно занимала место у окна, допоздна вглядываясь в даль и иногда получая письма, через щёлочку в раме.

В тот вечер было так же. Сложив пересмотренные до дыр письма в ларец, Алёна чуть припудрилась и уселась прямо на подоконник. Она всё повторяла про себя: «Может сейчас. Уже скоро придёт Лучиано и заберёт её в лучшую жизнь.»

И вот под сенью плодовых деревьев мелькнула тень. Ухватившись за неё взглядом, женщина внимательно начала её рассматривать. От предвкушения новой встречи с возлюбленным, она прильнула лбом к оконному стеклу, тихонько стуча по нему ногтями, словно тот мог услышать.

Тень почему — то мешкала, будто роясь под яблоней. И когда она всё же выступила под яркий лунный свет, Алёна обомлела от ужаса. По двору бегала гончая. Одна из тех, что вывели Кириваткины и по старой дружбе поделились ею с Орловыми. Такая вцепиться, ничем не оттащить, и целым точно не уйдёшь.

А вдруг он сейчас идёт сюда, в ужасе подумала Алёна, и нарвётся на эту псину?

Со стороны каретного сарая затрусила ещё одна гончая.

Да они же раздерут его, сокрушалась женщина, готовая лишиться чувств.

Вкус крови из треснувшей губы привёл её в чувства, она соскочила с подоконника, и закружилась по комнате. Ваза, стоящая на трюмо, не смогла пробить стекло, только оставила трещину.

Цветы, принесённые Семёном, рассыпались по ковру, среди воды и осколков. Следующим под руку попался подсвечник. Но и он не сразу помог разбить окно. Алёне пришлось нанести ещё один удар, и ещё, а затем следующий, прежде, чем одно из стёкол разбилось.

Заслышав звон, собаки навострили уши и бросились к окну Алёны, заливаясь неистовым лаем. А она продолжала бить окно, получая порезы, лишь бы гончие приковали всё своё внимание к ней.

С этого вечера ей казалось, что бессилие стало её вечным спутником. Сквозь решётки она видела, как два всадника спешно мчатся на лошадях. Но только миновав каретный сарай, один из них падает с лошади и замирает.

Лошадь второго встаёт на дыбы, чуть не сбрасывая седока. С большего расстояния было трудно понять, что именно случилось и кто приехал. Дворовые переполошились, забегав, как безголовые куры. Туда же устремился Семён, но долго там не задержался. По тому, что он убежал в слезах, Алёна могла предположить, что там была Мария. Вот только это её чуть не сбросили или это она упала, женщина разобрать не могла.

И снова Алёну жестоко обманывали.

— Какой же это Лев? — возмущалась она.

У неё ноги подкосились, когда сказали, что Лев погиб от яда змеи, даже уделали, чтобы женщина могла пойти на похоронную церемонию и с ним попрощаться. Но что она сейчас видит? В гробу лежит какой — то старик. Это дурная шутка? Или новая мода, хоронить чужаков?

— Ох, тётушка, — громко воскликнул Олег, будто они на сцене в театре. — Ты так бледна. Бедняжка, от горя совсем не пила и не ела. Тебе нужно на воздух.

Он мотнул головой, и взволнованный Константин подхватил её под руки.

— Нет, я в порядке, — запротестовала она.

— Горе то какое, — взвыл Олег тонким голоском.

— Пойдёмте, пойдёмте, — приговаривал Константин, утягивая её в сторону двери.

Безуспешно она пробовала упираться, племянник тащил её дальше, пока Олег на разные лады причитал за их спинами.

Измученная переживаниями Варвара наведалась к сестре в час, когда в доме Орловых обычно готовились ко сну. Утирая слёзы платком, она причитала:

— Я знала, я так и знала, что нам всем нужно каяться. Что теперь делать? Так неожиданно многих не стало. Сколько бы я не молилась всё напрасно. И Семён сейчас неизвестно где?

— Как неизвестно где? — Алёна оторвалась от созерцания окна, где в плодоносном саду мерцали свечи.

— Убег, — вновь всхлипнула Варвара. — Даже с отцом не попрощался. Бедный наш мальчик. Как ему, наверное, сейчас страшно и одиноко.

— Его ищут? — женщина поднялась со своего место. Куда же он в такой час?

— Нашли бы хоть целого. Что в этих лесах только не водится. Ах, наш маленький, наш бедненький…

Так вот, что снаружи твориться, догадалась Алёна, занимая прежнее место у окна.

— И что, все мальчишки на поиски ушли? — осторожно спросила женщина.

— Все, — простодушно ответила сестра, утирая слёзы.

Хоть кому — то в этом доме благоволит удача, усмехнулась Алёна бледными губами. Он бежал, оставляя погоню позади. А я? Смогу ли и я, когда — нибудь выбраться отсюда? Или так и останусь сидеть в этой комнатушки. Отчего — то стало невыносимо душно.

Идеальней момента для побега было не придумать, и Алёна до боли в груди переживала, что сегодня Лучиано пришлёт ястреба, вместо того, чтобы прийти лично. Но тот, разузнав об обстановке в усадьбе Орловых, уже стоял под её окнами.

— Я сейчас выйду, — сказала она одними губами, и показала рукой в сторону выхода. — Только дождись.

Алёна боялась, что Лучиано раствориться, как утренний туман под солнце, как только она отвернётся.

Разобраться со старожилами было не сложно, они были совершенно беззащитны перед Алёной. Женщина легко проникала в их сознание, будто читала открытую книгу. В доме почти никого не было, и ей удалось выскользнуть через заднюю дверь. Там, вопреки её страхом ждал Лучиано.

Любовники слились в крепких объятьях. Алёна слушала, как бьётся сердце мужчины и слёзы наворачивались на глаза от этого прекрасного звука. Он здесь. Он рядом. Живой.

— Пойдём, — он накинул на её плечи тёмный плащ, пониже натянув капюшон. — Я оставил лошадь недалеко отсюда. Нужно спешить.

Алёна облегчённо вздохнула, выпив студёной родниковой воды. На языке осело странное горьковато послевкусие. Правда, в данный момент ничуть её не беспокоившее. По её ощущениям они скакали вечность, но Лучиано сказал, что прошло всего лишь несколько часов.

— Как же хорошо, — вздохнула она, растягиваясь на потрескивающем мху.

Воздух полнился ощущением свободы. Среди голых еловых веток уже показалась алая полоса на востоке. Неужели они скакали всю ночь? В это предрассветное время лес был до странности тих: не стрекота сверчков, ни уханья сов и шелеста размашистых крыльев, ни писка юрких мышат.

— Ты так бледна, mia cara. Так худа, — Лучиано нежно гладил её по спутанным волосам. — Ничего. Ещё денёк, и мы будем свободны и счастливы.

— Я уже счастлива, — она села и прильнула к его груди.

До того, как солнце взойдёт в своей первобытной красе, оставались считаные минуты.