Олег торопился на последний поезд. Он точно знал время его прибытия. Мужчина знал это так хорошо потому, что каждая пятница вот уже года два проходила у него по одному и тому же сценарию: работа ровно в том режиме, который позволял минут по пятьдесят рассматривать обтянутые юбками стройные женские бёдра. Тем же самым занимались и другие мужики в офисе — готовились к ежепятничной пьянке в каком-нибудь пивном баре, во время которой эти самые ляжки и становились главным предметом обсуждения.
Набравшись довольно быстро, Олег не спешил покидать шумную компанию пьяных, нелепых и возбуждённых коллег. Не очень-то хотелось участвовать в домашних делах, тем более впереди выходные, когда уже не отвертеться. Придется и ковёр выбить, и с Серёжкой на горку сходить… А ещё, Ира куда-нибудь в гости потащит… Нет, вечер пятницы — законное время для мужика, когда никто не смеет мешать ему наслаждаться иллюзией свободы.
На платформе толпились припозднившиеся граждане — студенты, подвыпившие работяги, приезжие с чемоданами на колёсиках. Рядом с Олегом топтался какой-то тип с большим, в человеческий рост, зеркалом. Народ сторонился хрупкого груза, и вокруг типа образовалось свободное пространство, в которое Олег вступил, как самый хитрый, надеясь первым заскочить в вагон. Поезд пришел точно по расписанию, правда, двери открылись ближе к «зеркальщику», и он начал втискиваться в вагон, опасно качая зеркало из стороны в сторону. Вот же олух! Даже не упаковал его как следует! В обрамлении бумажных обрывков качалось и подпрыгивало отражение Олега: съехавшая набок тёмно-синяя шапка, небрежно повязанный поверх серой куртки шарф, досадливо скривившийся рот и горящие нетерпением пьяные глаза. И вот, наконец, когда тип уже зашел в вагон и потянул за собой зеркало, его верхний угол зацепился за проём, послышался громкий стук, потом треск, и к ногам Олега осыпалась сверкающая, звенящая груда осколков. Он инстинктивно закрыл глаза, отпрыгнул в сторону и поднял руки, защищая лицо. А когда секунду спустя, с громким матом подался вперёд, автоматические двери, шипя, закрылись перед его носом, и поезд тут же тронулся. Олег застыл, как громом поражённый, не в силах поверить, что это произошло с ним наяву, такая глупая случайность свела на нет все его усилия добраться домой. Он таращился на проносящиеся мимо вагоны, набитые чёрно-серой людской массой, и беспомощно переминался с ноги на ногу, хрустя стеклом.
Было ещё что-то, что заставляло Олега всё так же растерянно стоять у края платформы, когда поезд уже давно исчез в тёмной кишке тоннеля: за издевательски закрывшейся передо ним дверью он увидел хозяина разбитого зеркала. Олег не сразу осознал, что ему не показалось и зеркало действительно разбилось, потому что из вагона сквозь стекло, перечёркнутое перевёрнутой надписью «Не прислоняться», на него по-прежнему смотрело его отражение — тёмно-синяя вязаная шапка, небрежный шарф поверх ворота серой куртки. Нос, рот, скулы, вертикальная морщинка между светлыми бровями — всё, как у Олега. Конечно, бывают похожие люди, с похожими вкусами в одежде… Но здесь было еще кое-что. Шапка. Такой точно не могло быть больше ни у кого. Её Олегу связала жена какими-то особыми толстенными спицами, отчего петли вязки были очень большими, объёмными и укладывались в совершенно необычный, уникальный, какой-то шишковатый узор…
И ещё. Его глаза. Тоже абсолютно такого же, как у Олега, цвета — светло-серые с пронзительной чёрной дырочкой зрачка. Но… Олег был растерян и изумлен, а он… Ту долю секунды, пока поезд не умчал прочь от Олега это видение, он смотрел на мужчину с издевательской, торжествующей ухмылкой и… даже подмигнул, прежде чем окончательно скрыться из виду.
Олег был один на платформе. Он приходил в себя, окружённый плотной подземной тишиной. Злость и досада набирали обороты, гася недоумение и растерянность. Олег с удовольствием наступил на пару крупных осколков, с хрустом превратив их в мелкое блестящее крошево, и повернулся к эскалатору — нужно было выбираться из метро, чтобы уже на поверхности земли искать способ добраться до дома.
Но чудеса этого сырого, подтаявшего пятничного вечера не закончились. Внезапно ребристое чрево тоннеля зашипело, загудело и начало окрашиваться мерцающим жёлтым светом. В лицо Олегу ударил зловонный, выдавленный из подземелья воздух, и вслед за ним выкатился абсолютно пустой поезд, остановился и гостеприимно раздвинул все свои автоматические двери.
Первой мыслью было остаться на платформе. Должно быть, это какой-то специальный состав — техобслуживание или учебный… Олег оглянулся по сторонам — по-прежнему никого, даже в стеклянной будке дежурного пусто. Словно доказывая очевидное, с тяжким вздохом остановились эскалаторы. Начал гаснуть свет. Пожалуй, раздумывать и ждать еще чего-то было совсем уж глупо, и мужчина решительно шагнул в пустой вагон, и поезд, как будто ждал только его, тотчас заскользил по рельсам. Олег ехал совсем один, наблюдая, как проплывают мимо погруженные в полумрак станции. Надо ли говорить, что поезд ни на одной из них не остановился и любезно выпустил его только на нужной станции.
Олег подумал, что хорошо, что он пьян — иначе все эти странности наверняка вызвали бы как минимум лёгкую панику. Поезд за его спиной бодро загрохотал дальше. Он так и не разглядел, был ли в нём машинист.
Островки грязного рыхлого снега на мокром асфальте напоминали клубки слизи, жабью икру, из которой вот-вот поползут новорождённые головастики — маленькие, вертлявые чёрные «запятые». Олег шёл и старался не наступать на это отвратное месиво, даже если приходилось шлепать прямо по лужам. Ноги мгновенно промокли и замерзли. Даже крепкий хмель начал улетучиваться, покидая холодеющие внутренности и сотрясая организм крупной дрожью.
К тому времени, когда дом Олега выплыл из тумана, подсвеченного редкими светофорами и тусклыми уличными фонарями, он уговорил себя, что все сегодняшние нелепости просто привиделись спьяну, трансформировались из вполне обычных случайностей, которые на трезвую голову выглядели бы совсем иначе.
Подходя к подъезду, Олег заметил в скверике, недалеко от детской площадки, тёмную фигуру. Заросли шиповника и пара чахлых клёнов скрывали укромное местечко, где соседка с первого этажа, баба Клава, приладилась хоронить своих кошек, когда те дохли, ничуть при этом не сокращая лишаистое поголовье, которое никто не мог подсчитать. Об этих проделках старушки-кошатницы знал весь двор и, естественно, возмущение росло: рядом с «кладбищем домашних животных» играли дети, но никому ещё не удавалось застукать бабку на месте преступления. Выкапывать же и перезахоранивать кошачьи трупы все брезговали.
Поэтому Олег сбавил шаг и направился прямо к скверику, намереваясь поймать с поличным бессовестную кошатницу. Она склонилась над землёй, что-то бессвязно бормоча, будто не замечая цеплявшихся за пальто колючих веток. Её голова тряслась и дергалась, плечи подрагивали, а сквозь бормотанье слышалось чавканье и хруст.
— Не спится, баба Клава?! — гаркнул Олег, подкравшись сзади и хлопнув старуху по плечу.
Она метнулась к нему, как фурия, с вытаращенными глазами и тонким, отчаянным воплем. Трудно было ожидать такой прыти от старухи, и Олег еле успел отшатнуться от её резкого выпада и волны чудовищной вони. Бабкин рот был открыт, и из него вываливались какие-то скользкие не дожёванные куски, а скрюченные пальцы мяли смердящий меховой мешочек, покрытый грязью и почерневшей гнилой кровью.
Олега моментально вырвало. Он чуть не перепачкал собственные туфли. Проклятая бабка резво скрылась в подъезде, громко хлопнув дверью и на миг выпустив из квартиры многоголосый кошачий мяв. Покачиваясь и содрогаясь от омерзения, Олег побрел вслед за ней. Хватит на сегодня! Хватит разбитых зеркал, призрачных поездов и сумасшедших старух! Навалилась усталость. Лифт лениво, с гулким скрежетом дотащил мужчину до тринадцатого этажа. На площадке было темно и тихо. Так тихо, что было слышно, как тараканы снуют туда-сюда по мусоропроводу. Как будто это и не многоэтажка, набитая людьми, как тот огурец — семечками, а бетонный скелет заброшенного долгостроя, наполненный лишь тенями да птичьим помётом…
Ключи никак не хотели попадать в скважину, потом железная пасть замка никак не хотела отдавать их обратно. Олег цедил сквозь зубы, пахнущие рвотой ругательства, пока протискивался в квартиру. Дверь как будто подпирали изнутри: хотя никаких видимых преград не было, густая, жаркая, удушливая вонь была неправдоподобно осязаема.
Включив свет в прихожей и скинув обувь, Олег опрометью кинулся в кухню и распахнул форточку. Первой мыслью было, что Джек обгадился где-то, и никто не удосужился убрать. Или вообще сдох, старый уже… И тут Джек собственной персоной вышел из темноты, подслеповато щурясь на свет и вяло шевеля хвостом… Нет, не хвостом… Обрубком хвоста. Его белесый хвост, толстый, как у всех ретриверов, исчез. На круглой плюшевой попе дёргался куцый отросток. Ещё сегодня утром пёс был, как положено, хвостатым, а теперь… Обрубок выглядел так, как будто со дня купирования прошел не один месяц: никакой крови, бинтов и пластырей. Псу оттяпали хвост явно не сегодня.
— Джек, Джека! Что…
Олег не успел договорить. Пёс вдруг уставился на хозяина злыми глазами и глухо зарычал, сморщив морду в желтозубом оскале.
— Фу, блин! Джек, ты чего? Ты Джек вообще? А где Джек?..
Пьяная болтовня Олега ничуть не успокоила пса, он растопырил передние лапы, пригнул голову и оглушительно гавкнул. Мужчина подпрыгнул от неожиданно громкого звука, раскатившегося, казалось, по всему дому.
Пёс продолжал отрывисто лаять, припадая на передние лапы, но с места не двигался. В спальне завозилась жена. Её лохматая голова просунулась в кухонную дверь, и хриплый, заспанный голос на одной ноте забубнил:
— Джеки, заткнись. Заткнись, Джеки. Сказала, заткнись. Джеки…
— Ира! — окликнул Олег жену, когда проклятый пес наконец-то замолк. — Что у него с хвостом?
На него обратились большие, светлые, какие-то бесцветные глаза. Небесная голубизна, которую жена любила подчёркивать синей тушью, сейчас куда-то исчезла. Глаза были лишены не только цвета, но и какого-либо выражения. Если б это были те самые «зеркала души», то отражали они сейчас только бессмысленную, бездушную пустоту.
— А что у него с хвостом? — так же бесцветно откликнулась жена.
— «Что с хвостом»? Его нет!
— Конечно, нет. Новый же не вырастет. Ты спать идёшь? Весь дом перебудил…
— Что значит — новый? А старый куда делся?
Жена продолжала смотреть на Олега пустыми глазами. Его удивление, растерянность и нарастающее раздражение затягивало в эту пустоту, растворяло в бессмысленности происходящего. Ему самому вдруг захотелось прекратить этот разговор, от его нелепости даже в сон клонило…
— Олег, ты что? Ты же сам ему хвост отрезал. Ножом.
— Давно? — мужчина удивился тому, как слабо прозвучал его голос, потому что он был окончательно измучен и хотел лишь одного — поскорее лечь спать…
— Давно.
Олег хотел, чтобы поскорее наступил рассвет, надеясь, что вся безумная чехарда этой ночи будет аннулирована с рассветом.
Субботнее утро, несмотря на возможность поспать лишние пару часов, принесло неожиданно жестокое похмелье. Голова сейчас ощущалась как перезревший фрукт с очень тонкой корочкой, которую могли повредить любое неосторожное движение или резкий звук. Во рту скопилась горькая густая слюна, глотать которую не было ни малейшего желания, тем более и желудок был как будто наполнен сухими еловыми шишками. Хотелось пить.
Кровать справа была пуста, жена уже встала, но в квартире было очень тихо. Только где-то в коридоре цокал когтями по паркету Джек. И ещё вчерашняя вонь опять накатила удушающей волной. Олег с трудом поднялся, стараясь переворачивать голову как можно осторожнее, чтобы не расплескать толкающуюся внутри боль.
— Ира! — вполголоса, чуть ли не шёпотом позвал он жену.
Естественно, никто не услышал. Но крикнуть громче мужчина просто не мог. Пришлось самому идти в кухню, преодолевая тошнотворную дрожь. Жена сидела за столом и без звука смотрела маленький кухонный телевизор. Олег налил себе воды из кувшина-фильтра и с наслаждением выпил.
— Серёжка спит еще? — спросил он, с трудом шевеля языком.
— Да нет, проснулся давно, — отозвалась жена. — Не встаёт только.
— Почему?
— Как почему? Боится тебя разбудить.
Жена обернулась и удивленно посмотрела на мужа. Неприятно кольнул её по-вчерашнему бесцветный взгляд. И вообще, выглядела она как-то… пришибленно. Опять лохматая, в ночной сорочке…
— Слушай, что это на тебе? — Олег поморщился, разговаривать совсем не хотелось, голова болела по-прежнему, но было что-то в словах жены, что заставляло его задавать новые вопросы. — Рвань какая-то… да и грязная, кажется…
Ирина осмотрела себя с тупым выражением лица и, прежде чем я успел удивиться, стянула сорочку через голову, оставшись совершенно голой. Не то, чтобы раньше жена была излишне стыдливой, но такого стриптиза среди бела дня, когда вот-вот в кухню вбежит сын, Олег не ожидал. Она же продолжала сидеть с невозмутимым видом, уставившись в безмолвный экран, пока он с неприятным чувством рассматривал её бледную кожу, покрытую многочисленными тонкими шрамами. Два из них мужчина знал хорошо — от аппендицита и кесарева. Остальные… Они выглядели, как будто кто-то хаотично размахивал бритвой, нанеся неравномерную сетку легких порезов на спину, плечи, живот, ноги. И эти отметины Олег уж точно видел впервые… Его замутило.
— Ты какая-то бледная… В солярий что ли сходи, — выдавил он из себя первое, что пришло на ум. Спрашивать про шрамы почему-то ужасно не хотелось. Хотелось спросить про вонь, застоявшуюся в квартире, но просто не было в себе сил.
В коридоре на Олега опять злобно рыкнул бесхвостый Джек, он тихо выматерился на собаку и прошел дальше, к комнате сына. Только бы сейчас этот разбойник не прыгнул с диким воплем, как заправский вождь краснокожих. Такое водилось в его привычках… На самом деле, открыв дверь детской, это Олег подпрыгнул, кажется, до потолка и заорал так, что боль в голове взвихрилась кровавым смерчем и расплескалась огнём в груди. Сердце билось в горле, пока он, как безумный, таращился на ужас, распластавшийся на полу — в детской, наполненной плотным, как кисель, смрадом, лежало мёртвое тело. Олегу понадобилось несколько долгих, очень долгих секунд, чтобы понять, что это не Серёжка. Сморщенная кожа обтягивала острые кости лица, седой пух покрывал пятнистую, как перепелиное яйцо, голову. Из-под одеяла торчали худые плечи, а тонкие пальцы вцепились в ткань и дрожали мелко-мелко… Из-под тёмных век виднелись блестящие белые полукружья… Тело было живым, только выглядело и воняло так, будто пролежало в могиле не меньше недели…
Кровать сына была пуста, а сам он стоял рядом с отцом и с непонятным страхом заглядывал в лицо Олегу.
— Папа, я ночью в гостиную перелез, на диван. Я тихонько… Можно? А то здесь спать трудно, дедушка воняет сильно…
Олег отёр со лба холодный пот, сделал несколько глубоких вдохов через рот, чтобы восстановить сердечный ритм. Череп ломило изнутри, как будто там установили адскую наковальню.
Из кухни вышла Ира, как была — голышом. На пару с сыном, которого ничуть не смутила нагота матери. Она воззрилась на мужа с осторожным вопросом в глазах, с затаённым страхом, который почему-то взбесил мужчину больше, чем весь дурдом, творившийся до сих пор…
— Чёрт побери, Ира! — превозмогая пульсирующий в висках огонь, рявкнул Олег. — Что… что это? Что, я тебя спрашиваю? Что за… что за хрень?! Что здесь происходит?!
— Что такое, Олег? У тебя опять голова болит? — тихо, с опаской спросила жена.
— Да… Ира! Какая разница, что у меня болит?! Я спрашиваю, что здесь происходит? Что за чучело в детской?!
— Это дедушка, — ответил вместо матери Серёжка. — Он болеет.
— Это папа, — спокойно подтвердила Ира.
Глупо было спрашивать, чей это папа. Зловонная мумия на полу не могла быть отцом Олега. Значит, тесть. В голове не укладывается… Как будто он капитан дальнего плавания… Что ещё пропустил всего за сутки? Какие ещё сюрпризы ждут?
— Папа. Хорошо. Почему папа не в больнице, если он болеет? — со всем возможным спокойствием спросил Олег. — Почему, чёрт побери, он лежит и гниёт в детской?
— Папа, это ты так велел, — снова подал голос Сергей.
Олегу расхотелось задавать вопросы. Почему-то он уже знал, что ответы не добавят ясности, а вызовут ещё больше раздражения своей абсурдностью. Что же он такого выпил вчера, что так раскалывается голова?.. Или подмешали что-то в пойло?..
— Ира, прикрой уже срам, — словно сдавшись, Олег прошёл обратно в спальню и завалился в постель. Ему хотелось хоть как-то унять головную боль, но заснуть не удавалось. Несмотря на открытую форточку, в квартире стоял противный, гнилой дух.
Тут Олег вдруг вспомнил, что обещал сводить сына на горку… Хотя, какая горка — тает всё, скользко и дрянь на улице. Пасмурно, противно. Дома, впрочем, не лучше. Надо выйти, что ли, Джека выгулять. Может, на воздухе голова пройдет… И Сергея взять, а то задыхается тут, в самом деле…
Олег полез в шкаф за свитером и чистыми носками, потянул на себя ворох скрученных в большой бугристый узел детских колготок, и тут ему на ногу упало что-то увесистое, больно прибив пальцы и вызвав в голове очередной микровзрыв. Обязательная в таких случаях матерщина прозвучала как-то совсем уж жалобно, чуть ли не всхлипом. Олег обессиленно уселся прямо на пол и без малейшего интереса, чисто машинально извлек из синей штанины Серёжкиных колготок тяжёлый продолговатый предмет. Это был нож в кожаных ножнах, с рукояткой из гладкого светлого дерева. Он был большой и очень острый, но какой-то всё равно несерьёзный, сувенирный. Брутально изогнутое лезвие украшал с одной стороны выгравированный силуэт снежного барса, с другой — схематическая карта (точки с названиями северокавказских городов, соединенных змейками дорог). Такие ножи дарят рыбакам и охотникам на 23 февраля… Пока Олег вертел его так и сяк, удивляясь ощущениям, с которыми его рука сжимала деревянную рукоятку, в коридоре послышалось торопливое шлёпанье детских ножек и испуганный Серёжкин шёпот:
— Мама, папа нашел нож!
И это слово… «Нож»… оно прозвучало так, будто это был не просто нож, а конкретный, знакомый всем Нож. Нож, с которым у всей семьи были связаны воспоминания. Которых не было у главы семейства. Нож, который прятали. Нож, которого боялись.
Олег зашвырнул находку под шкаф и опять заполз в постель. Боль из головы перетекла уже во всё тело, желудок скручивали спазмы, в кишечнике как будто ворочались мокрые камни. Тошнота растекалась по пищеводу густой кислятиной. После минутной моральной подготовки мужчина зажмурился и как можно громче позвал жену, очень надеясь, что она отзовётся с первого раза и ему не придётся снова увидеть ослепительную, пульсирующую радугу на изнанке собственных век. В ответ Олег услышал за дверью какую-то торопливую возню, шёпот и приглушённый детский плач. Потом все стихло, и в спальню вошла Ира, уже причёсанная и одетая в растянутую домашнюю футболку и цветастые трикотажные лосины с дырками на коленках.
— Что, Олежка? — дрожащим, каким-то овечьим голосом спросила она. — Дай мне таблетку от головы. Лучше две. И сходите с Серёжкой собаку выгуляйте. Я сегодня не могу. Хреново мне что-то.
Жена с полминуты смотрела на мужа исподлобья круглыми бесцветными глазами, и впрямь напоминая тупую овцу, а потом бесшумно выскользнула за дверь.
Приняв таблетки, Олег натянул одеяло на лицо и закрыл глаза. Постель казалась ему безопасным островком среди вышедшего из берегов абсурда, крошечным осколком здравого смысла. С самого детства Олег привык прятаться под одеялом от всего, чего боялся — ползущих по потолку и клубящихся по углам теней, стыдных воспоминаний о стычках с дворовой шпаной, пьяной ругани отца и тихих, беспомощных, наполненных болью всхлипов матери. Впрочем, укрыться полностью удавалось не всегда, вот и сейчас боль в висках как будто рвала тёплую пододеяльную темноту, и вокруг него кружились странные, расплывающиеся картины: его отражение в осколках разбитого зеркала, пустой призрачный поезд в сонном подземелье, живой мертвец на полу детской, сумасшедшая старуха в окружении мяукающих кошачьих трупов, серебристый барс с острыми, как нож, когтями… Вялое сознание не сопротивлялось, переливало этот мутный, мрачный хоровод в безбрежное море боли, стирало воспоминания, присваивало бредовые мысли формы, утекало в черную, бездонную воронку… Темно. Душно. Кажется, Олег проспал весь день. В комнате плавал разбавленный лунным светом поздний вечер. С улицы проникали приглушённые, будто обернутые ватой, непонятные звуки — то ли настойчивый, не в меру оригинальный клаксон, то ли гармошка в руках пьяного музыканта. Олег выбрался из пропотевшей постели и пошлёпал в туалет. На кухне горел свет и слышался бубнёж телевизора… Головная боль исчезла, сменившись несильным тупым нытьём в области затылка и зверским голодом — он вспомнил, что, кроме таблеток и воды, ничего сегодня в пищу не употреблял…
Помыв руки, Олег привычно, вскользь взглянул в зеркало над раковиной. Дыхание мгновенно сбилось, а кожа на спине взбугрилась мурашками и намокла от пота… У отражения не было лица. Давно не стриженые волосы и двухдневная щетина обрамляли сморщенную кожаную выпуклость, под которой что-то двигалось, словно прижатый с изнанки кулак. Вцепившись руками в скользкий фаянс раковины, Олег быстро опустил голову и уставился на убегающий в чёрное сливное отверстие прозрачный водоворот. Да что же это, чёрт побери?! Похмелье прошло, пришли глюки…
Уняв злую дрожь, Олег медленно выпрямился, но глаз так и не поднял. Ну, к чёрту!.. Получается, своё лицо он видел в последний раз в том проклятом зеркале в метро… Или позже, за грязным стеклом с надписью «Не прислоняться»…
Мужчина решительно зашёл в кухню и встал прямо под лампой. Ира, сидя за столом, смотрела телевизор и, переведя взгляд на мужа, не упала со стула и не завизжала от страха, как готов был сделать он минутой ранее. Значит, с лицом был порядок. С головой порядка не было, но, Олег надеялся, что скоро пройдет…
Живот заурчал, требуя пищи, но мужчина не спешил к холодильнику. Смотрел на жену. На ней была новая короткая сорочка голубого шёлка с тонкими бретельками, почти не скрывающая тело, кожа имела бронзовый оттенок и блестела, как смазанная маслом, подкопчённая курочка гриль. Тонкие шрамы выделялись белыми неровными штрихами.
— Плещет волна, лижет пятки, ты лежишь, словно овощ на грядке… — замурлыкал Олег свою излюбленную «серенаду». — Вся такая спелая, загорелая, как дочь далекой республики Чад…
Если не смотреть ей в глаза, раздражающе бессмысленные и бесцветные, то она сейчас казалась лакомым кусочком. И пахла вкусно. Не приятно, а именно вкусно…
— Там смуглянка-молдаванка… — мурлыкал он, поглаживая гладкое плечико. — У тебя крем какой-то, что ли… типа для загара?
— Я в солярий ходила, — ответила Ира, — Ты же велел.
— В солярий? Ты там час что ли сидела?
— Два. Два часа. — Вкусный запах усиливался, когда она открывала рот.
— Ты с ума сошла? Разве это не вредно? Как ты не сгорела?
Жена пожала плечами, а Олег перешел к более настойчивым поглаживаниям.
— Сергей где? — он зарылся лицом в пушистые волосы жены и прикусил ей мочку уха.
— Спит уже, — Ира резко поднялась и деловито проследовала в спальню.
Олег скользнул за ней, ведомый не столько похотью, сколько необъяснимо вкусным запахом. Решил, что перекусит позже, такая редкость — захотел жену, не нужно откладывать на потом, не нужно… Зеркало в прихожей мельком изобразило тёмный смазанный силуэт, который мужчина старательно не стал разглядывать.
Жена уже лежала на кровати, поверх одеяла, голая, руки по швам. В стойке «смирно» не шибко много эротизма, даже если это не стойка, а «лёжка»… Ну да ладно, Олег не стал привередничать, голову кружил аппетитный запах… Он не столько целовал смуглое неподвижное тело, сколько вдыхал аромат нежного шашлычка… Заливал жену голодной слюной, в то время, когда его рука шарила у неё между ног. Если она так послушно прожарилась в солярии, может, и про эпиляцию ей намекнуть?.. Как-то уж слишком пушисто, мягко, тепло, но… пушисто… Зато язык… Олег посасывал её язык и едва не урчал от удовольствия. Как устроен этот чудо-солярий? Запекает внутренние органы не хуже микроволновки?.. Что за бред?.. Как вкусно!.. Какой лакомый кусочек! Мужчина жевал сочный кусок, высасывая ароматный сок, и не сразу до него дошло, что Ира визжит громко, но как-то сдавленно, будто ей что-то мешает, и дёргается под мужем, упёршись руками ему в грудь. Олег отстранился и с недоумением смотрел, как по подбородку у неё течет кровь, а изо рта торчит тёмный изжёванный комок мяса на месте языка. Одновременно мужчине показалось, что он уже по локоть засунул руку в какую-то резиновую трубу, заросшую изнутри шерстью. Ужас и омерзение охватили Олега, и он, резко отвернувшись и оттолкнув от себя жену, выскочил из спальни.
Утирая рот, мужчина кинулся к зеркалу, напрочь забыв про нелепый ужас, который так напугал его в ванной. Но за секунду до того, как размазанная скачущая фигура собралась в отражение Олега, заключённое в овальную раму на выцветших обоях прихожей, ему под ноги выкатился Сергей.
— Папа! Дедушка умер! — громким шёпотом сообщил он, растирая сонные глаза.
— О нет! — воскликнул Олег скорее со злостью, чем с сожалением или испугом. — Иди к маме… Хотя нет! Ляг на диван в гостиной, телевизор включи, если страшно. Я скоро подойду…
Мужчина открыл дверь детской. Пришлось зажать нос, прежде чем заставил себя войти. Мертвое тело на полу ничуть не изменилось. Всё так же белели из-под полуопущенных век высыхающие глаза, так же были скрючены костлявые пальцы, так же смердела протухшая плоть. Только одеяло было сброшено с голой впалой груди, и бесхвостый ресивер сидел рядом, вытянув шею, уткнувшись мордой в тёмную мокрую рану, и вылизывал мёртвое сердце. Пёс чавкнул, обернулся и зарычал на Олега. Один его глаз блеснул красным полумесяцем, другой светился полной луной. Мужчина не стал включать свет.
Ира, что-то прижимая ко рту и немного шепелявя, вызывала труповозку. Олег не смотрел на неё, боялся, что она опять голая… Сел на диван рядом с Серёжкой. Он положил отцу на колени подушку и улёгся сверху. Казалось, он не видел в происходящем ничего странного или пугающего. Просто пристроился спать рядом с отцом, пока мать с полу откушенным языком звонит по телефону, а домашний пёс грызет мёртвое тело деда… Олега снова замутило то ли от голода, то ли от необъяснимого безумия, не прекращавшегося ни на минуту, пока он бодрствовал. Ровное дыхание сына немного успокаивало, возвращало надежду, что все это когда-нибудь закончится, выправится… Олег опустил руку и погладил его по голове. Отросшие шелковые волосики заскользили между пальцами, а в животе у мужчины будто образовалась ледяная глыба и начала подтаивать, растекаясь холодом по телу — на месте уха у Серёжки ничего не было. Олег пошарил, пощупал пальцами… Только крошечная дырочка над скулой и еле заметные неровные бугорки кожи вокруг.
Это не его сын! Олег вдруг понял это со всей ясностью. До него дошло, как до жирафа. Это не его сын, не его дом, не его семья. Не его жизнь. Это просто не может быть. Олег начал думать, что спьяну вломился в чужую квартиру, что просто похож на кого-то… А они тоже похожи… Как близнецы. Как отражения в зеркале. Точно! Зеркало. Тот тип с зеркалом в метро. Похожий на Олега. На его отражение в его чёртовом зеркале… Он украл отражение, присвоил. И зеркало специально разбил. Стал Олегом. А он им…
Нет. Не бывает такого. Это только в кино бывают Третьи улицы Строителей и прочая белиберда. Как же жена? Сын? Ведь их никто не ловил в зеркальные ловушки… А остальные? Олег был уверен, в понедельник на работе все будет по-прежнему. Жаль, что завтра ещё только воскресенье. Ещё один день в этой спятившей квартире, среди чужих людей, притворяющихся семьей…
Олег сидел и беспомощно разглядывал выступающие из темноты призраки предметов, ждал утра. Даже голод, мучивший весь вечер, пропал, а стоило вспомнить об аромате шашлыка изо рта жены, как пустой желудок подпрыгивал к горлу, выталкивая желчь и заставляя сглатывать горькую слюну.
Видимо, он всё-таки задремал, потому что совсем не помнил, когда Серёжка сполз с дивана и забрал подушку, отчего голые ноги у Олега замёрзли. За окном было светло, но по-прежнему туманно, словно к окнам снаружи прижали гигантские полиэтиленовые пакеты с молочной сывороткой. Воздух в квартире очистился. Детская была пуста. Наверное, Олег также проспал и вынос тела…
Сергей сидел за кухонным столом и наворачивал овсяную кашу. Светло-русые вихры скрывали отсутствие уха. Олег не стал присматриваться и проверять, на месте ли второе… Ему захотелось выбраться отсюда как можно скорее, всё равно куда.
— Серёжа, сходим в кино? — вдруг предложил отец и улыбнулся как можно естественнее.
— Давай! — радостно согласился он, — только я не Серёжа.
Олег застыл, стараясь удержать дрожь, потому что в животе опять заворочалась ледышка.
— А кто ты? — почти нормальным голосом спросил он.
— Сергей Олегович! — с довольным видом выкрикнул сын и отправил в рот последнюю ложку овсянки.
— Тогда собирайся, Сергей Олегович, — промямлил отец и сам пошел одеваться. Умыться в ванной перед зеркалом и что-нибудь съесть в этом доме было выше его сил.
В торговом центре, среди людей, стало полегче. Перед сеансом они успели купить по чизбургеру; впрочем, Олег свой не доел — он никак не мог избавиться от ощущения и запаха Ириного языка, пока жевал мясную лепёшку, сдавленную с двух сторон круглой булкой.
Олег получил бы больше удовольствия от уморительных выходок жёлтых «миньонов», если бы Сергей не подпрыгивал и не таращился с ужасом на отца всякий раз, когда он от души смеялся.
Возвращаться домой не хотелось, и Олег таскал Сергея вдоль торговых рядов, делая вид, что его очень интересуют новые модные коллекции одежды и скидки на старые. Отовсюду тошнотворно пахло то попкорном, то чебуреками, то удушливой парфюмерией. В голове снова прорастала боль. Витрины отражали безумный калейдоскоп, дребезжащую музыку с ярмарки самого дешевого тщеславия.
Детская ручка в руке мужчины — потная, горячая, неприятная — дёрнулась и настойчиво потянула куда-то.
— Папа, давай сходим!
Над аркой из гирлянды пыльных бело-розовых воздушных шаров горели неоновые буквы: «Зеркальный лабиринт», а за прозрачной занавеской просматривался уютный полумрак, слегка подсвеченный прохладным, то ли голубым, то ли зелёным светом.
— Пап, ну давай! — Сергей вырвался и исчез за занавеской.
Олегу ничего не оставалось, как заплатить за два билета скучающей девице в костюме Алисы и отправиться за ним. Внутри лабиринта было заметно тише, чем снаружи, лишь переливалась откуда-то с чёрного потолка хрустальная нестройная мелодия. Пол тоже был чёрным и по нему вились светодиодные синие и зеленые змейки, прижатые к основаниям хаотично расставленных зеркальных колонн. Эти разноцветные зигзаги служили единственным источником освещения, они тянулись, убегали в темноту, отражались в зеркалах, неожиданно обрывались, а потом выползали как будто ниоткуда. Олег следовал их причудливой траектории, не поднимая глаз, несмотря на своё отражение выше колен.
— Папа! Найди меня! — голос Сергея донесся откуда-то издалека, словно лабиринт раздвигал пространство не только в отражениях, но и для звуков создавал дополнительные обширные вместилища.
Олег двинулся на его голос, заходя в тупики, кружась на одном месте, заглядывая за фальшивые углы.
— Серёжа! Ты где? — Голос мужчины всколыхнул плавную рябь на поверхности зеленоватого зеркального прямоугольника, в котором его ноги нерешительно топтались на месте, а кроссовки и подвернутые джинсы были заляпаны чем-то тёмным.
— Я не Серёжа! — захихикал сын совсем рядом, а когда Олег резко шагнул в ту сторону, гулко прокричал словно со дна глубокого колодца: — Я Серге-е-её Олего-о-о-ви-и-и-ч!
«Почему мы здесь одни? — подумал Олег, скользя вдоль очередной зеркальной иллюзии. — Такой непопулярный аттракцион?»
Очередной тупик поймал его, как аквариумную рыбку в садок, и, прежде чем мужчина нашел из него выход, в одном из обступивших его отражений мелькнула облезлая, побитая и измазанная черной грязью кошка. Олег бы ни за что не заметил её, если бы не смотрел так упорно только вниз. Кошка остановилась позади него, повернулась и почти беззвучно зашипела сквозь оскаленные острые зубки. Тут же раздался оглушительный лай.
— Джеки, заткнись!
В синем свете закачалась жуткая фигура — голая Ира с облезающей, обугленной кожей с съёжившимися тонкими белыми шрамами. Отражение двинулось, удвоилось, потом расстроилось и под разными углами посмотрело сквозь Олега тремя парами бесцветных бессмысленных глаз, синхронно поправило волосы и исчезло в трёх разных направлениях за невидимыми поворотами, словно стёртое ластиком.
— Сергей! — раздраженно выкрикнул Олег и тут же осёкся — споткнулся о детскую ручку, протянутую из темноты и словно отрубленную острым черным зеркальным краем. Ручка беспомощно и неподвижно лежала на полу, а светодиодная змейка превращала текущую по ней кровь в чернила. Олег упал на колени и потянулся к застывшим пальчикам, но коснулся лишь холодного стекла, и тут же почувствовал спиной жаркое зловонное дыхание и услышал зарождающийся в утробе огромного животного рык. Скосив глаза, в ближайшем зеркале он увидел снежного барса, который сидел, нависая над окровавленным детским телом, и скрёб чёрный пол острыми и длинными, как ножи, когтями.
Олег отвернулся и, всё так же стоя на коленях в пустом зеркальном лабиринте, взглянул, наконец, в глаза своему отражению: точно такого же, как у него, цвета — светло-серые с пронзительной чёрной дырочкой зрачка. Мужчина заплакал. Это ведь был не его сын… Не его ребенок… На самом деле этот мальчик ему — никто… Но… Он называл его «папа»… Кто же тогда Олег ему?.. Кто он сам?.. Кажется… Нет, он уверен… он стал одним из них, одним из вывернутых наизнанку отражений в этом безумном месте, стал иллюзией в какой-то проклятой складке реальности. Призрачный пустой поезд метро привез его неизвестно куда…
Олег рыдал и думал: «Если я здесь, кто сейчас — там? Кто вместо меня? На моем месте. С моей настоящей семьёй. С моей женой… С моим сыном… Что?.. ЧТО он с ними делает?»
