Звонкий волчий вой разлился окрест, вторя песне ветра, звенящей в кронах высоких деревьев. С обнаженных темных веток срывались крупные капли, так и норовящие упасть за шиворот, изменчивая туманная дымка превращала знакомый с детства лес в неведомую непролазную чащу, из которой не выбраться.
— Э-гей! — подал голос Вранко, остановился, едва не шагнув прямиком в овраг, который коварно прятался от него в волнах тумана. Охотиться они отправились впятером, но, когда к вечеру поднялось это густющее молочное марево, сын кузнеца потерял друзей из виду, отстал и теперь блуждал один, куда больше рискуя окончательно заблудиться, чем выйти к родной деревне.
Парнишка, которому этим годом минуло тринадцать зим, остановился в сгущающихся туманных сумерках. Ему было не по себе, пальцы похолодели и словно одеревенели, с трудом сжимали копье, которое теперь казалось неподъемно тяжелым. Сердце Вранко колотилось быстро-быстро, гулко отдавалось в висках и ушах. В памяти одна за другой всплывали все те жуткие истории про чудищ из тумана, о которых рассказывала бабка Проскевья. И про бледную кобылу, что обманом усаживает заплутавших людей себе на спину, да и увозит в Серые земли. И про Жутика, который фырчит на тебя из тумана, точно еж, пугает, наводит страхи, заставляет кидаться бежать, чтоб ты упал в яму или овраг и свернул себе шею. Но больше всего мальчика пугал сказ про волка Одинца. Это чудище было хитрым, принимало облик того, кто тебе знаком, подбиралось поближе, а после обращалось огроменной зверюгой. И, ежели не съедало целиком, что и косточек не найти, так кусало. И тот, кого Одинец укусит, сам обращался туманным страховидлой.
Вранко шумно хлюпнул носом, утерся рукавом, пожевал губу. На лес опускалась промозглая осенняя ночь, туман даже не думал рассеиваться. Паренек еще пару раз всхлипнул, но после вспомнил, что он вообще-то уже почти взрослый мужчина, сын самого сильного мужика в деревне, кузнеца! и не годится ему сырость разводить, которой кругом и без того в избытке. Как учили старшие, надо обустроиться, разжечь костерок и пережить ночь. Утро вечера мудренее. Глядишь, и туман уйдет.
Немного приободрившись, Вранко принялся за дело. Наломал веток с ближайших кустов, сложил кострище и кой-какую лежанку. Ложе вышло не самым удобным, ну, так ему ж и не век тут куковать, а только ночь продержаться. Сойдет. Мальчик достал из котомки тоненькое одеяльце, свернутое в скатку, сложил его вдвое, бросил на ветки, сам уселся сверху. Вот с костром пришлось повозиться куда как дольше. Из-за сырости искра никак не желала высекаться, а хворост — загораться. Однако же долгие старания были вознаграждены, и несколько минут спустя маленький робкий огонек уже мерцал в туманной мгле.
Этот неверный свет живого огня, искры богов, которую те даровали людям в давние времена, отогнал страх. Парнишка даже подумал, что не так уж все и плохо. А истории старой бабки только истории. И он давным-давно не ребенок, чтобы им верить!
Вранко держался долго, даже сумел задремать у тихо потрескивающего костерка. Так уж уютно ему было, будто бы и вовсе дома на лавке подле печи. Проснулся он резко и внезапно, когда холод начал пробирать до костей. Как оказалось, давно настала глухая ночь. Сквозь туман просматривался свет редких звезд, а пугающий волчий вой звенел куда ближе, чем до того, как мальчик позволил себе заснуть. Только было еще что-то в ночной тьме… Голос. Знакомый голос одного из друзей Вранко, с которым он отправился на охоту.
— Эге-гей! — кричал голос. — Други мои!
— Хэй! — Вранко вскочил на ноги, приложил ладони ко рту. Сейчас позабылись ему все чудища из старых сказок, каких рисовало воображение, хотелось только опять оказаться рядом с живыми людьми, настоящими, из плоти и крови.
— Хэй, Лукаш, я тут! — кричал мальчик, опасаясь, что друг пройдет мимо в тумане, тем более что костер погас, только угли дотлевали… Вранко упал на колени, принялся бросать хворост в кострище и раздувать пламя, чтобы оно опять разгорелось. Быть может тогда друг не потеряет его, не пройдет мимо, и они вместе выберутся из туманной чащи!
Мальчик долго перекликался с другом, размахивал зажженной головней в надежде подать знак. Когда же из-за деревьев показался Лукаш, взлохмаченный, в разорванной на плече рубахе, без котомки, Вранко даже подпрыгнул от радости. Он бросил головешку в кострище, подбежал, крепко обнял друга и сбивчиво принялся пересказывать свои злоключения и выспрашивать, что же произошло с самим Лукашем? И где все остальные? И как им теперь выбираться?
Вопросы сыпались, как горох из прохудившегося мешка. Не скоро смог мальчик взять себя в руки и приметить, что с другом-то не все ладно. Лукаш ни слова не сказал, только кивал да отсаживался подальше от костра. И в глаза не смотрел.
— Друже, да что ж это с тобой? — непонимающе нахмурился Вранко. Страх, отступивший было, когда в тумане прозвучал знакомый голос, опять схватил
