перед Порфирием Петровичем лежали раскрытые «Ведомости». Прежде чем приступить к чтению, он разгладил страницы газеты, словно придавая таким образом опрятность словам. Статья, принадлежащая перу некоего Р., называлась «Что ими движет?». Подзаголовок гласил: «Попытка уяснить, что же толкает образованных и талантливых особ благородного звания на совершение бесчинств и преступлений».
Порфирий Петрович, чиркнув спичкой, корпусом подался чуть вперед, прикурить. С первой же затяжкой кровь словно побежала быстрее, а ум обрел подчеркнутую подвижность и четкость восприятия.
Вчитываясь в прихотливый слог статьи, он ясно усваивал ее суть, скрытую между строк в извивах идей и витиеватости предположений, суждений и выводов. При этом он слегка хмурился, просто так, по привычке. Каждая затяжка крепкого синеватого дыма приятно бодрила, настолько, что собственная сущность воспринималась как бы с легкой отстраненностью.
Но тут почувствовалось, что на уютную уединенность Порфирия Петровича кто-то посягает со стороны. Как обычно, Салытов.
Кричит так, что никакая дверь не в помощь.
Дым папиросы, казалось, утратил свою забористость; сосредоточенный ход мысли прервался. Словно наново обозначилась в поле зрения зеленая гладь письменного стола и казенная мебель — кожаный диван, стулья, секретер и желтоватый книжный шкаф. Но более всего довлели массивные двустворчатые двери.
Дверей в «палатах» Порфирия Петровича было две. Одна из его скромного кабинета, напыщенно именуемого частью Следственного Департамента Уголовных Дел, вела в находящиеся рядом частные апартаменты, которые, как и все остальное, предоставлял ему департамент. Другая сообщала кабинет с полицейским участком на Сенной, вход в который был со стороны Столярного переулка.
Двери представляли для Порфирия Петровича извечную дилемму. Приходилось решать: или вместе с папиросой и газетой ретироваться в свое уединенное «святилище» (тем более, что служба на сегодня давно уже закончилась), или с той же папиросой, но уже без газеты ступить в сумятицу полицейского участка и столкнуться там с сослуживцем, Ильей Петровичем Салытовым.
Порфирий Петрович ткнул недокуренную папиросу в хрустальную пепельницу.
* * *
— Илья Петрович, дорогой вы мой…
— У нас все схвачено, Порфирий Петрович! Вам тут и делать особо нечего!
Выкрикивая, Салытов одновременно вздергивал рукой, словно бы отмахиваясь от Порфирия Петровича, как от какой-нибудь назойливой мухи. Сам он с раскрасневшимся лицом (даже жилы на висках проступили) безостановочно, хотя и бесцельно, расхаживал взад-вперед по приемной. Распарился, судя по всему, так что даже воротник расстегнул.
— Да-да, разумеется… Хотя, как понимаете, я никоим образом и не вмешиваюсь. Я так, запросто. Может, чем посодействовать…
— Премного благодарен — не надо-с!
Салытов в свое время служил армейским штабс-капитаном. Причем особого уважения у подчиненных, похоже, не снискал: уж больно горласт. Ни бакенбарды котлетками, ни бравые нафабренные усы, видно, не помогли. Может, как раз тогда и выработалась в его характере вспыльчивость.
— Ох и напугали ж вы нас в тот раз, Илья Петрович! Мы, друзья ваши по Департаменту, прямо-таки всерьез о вашем здоровье обеспокоились. Я, право, такой багровости в лице прежде у вас не видывал. А вы возьми да еще и в обморок упади.
— Так то было летом! День-то какой жаркий выдался, да еще и вонища эдакая из той канавы.
— Но ведь доктор ясно намекнул: виной, мол, тому сердечному припадку именно ваш темперамент.
— Да не было никакого припадка!
— Вам же — разумеется, вашей же пользы ради — не кто иной, как сам Никодим Фомич, велел: впредь, дескать, никакой пылкости. Ни-ка-кой! А вы, я вижу, опять за свое. А нагрянь он сейчас сюда, что тогда?
— Не боюсь я вашего Никодим Фомича!
— Да я не о том, чтоб вам кого-то бояться, Илья Петрович. Пусть хоть даже нашего главного суперинтенданта. А вот если вас возьмут да должности лишат…
— Не посмеют-с!
— А если под видом перевода? Якобы на менее хлопотную должность, по причине нездоровья. Уж я-то знаю, как оно у нас делается. Поверьте, Илья Петрович, сам-то я всецело на вашей стороне, и все зависящее от меня сделаю. Но благоразумнее всего — и прежде — было бы избегать излишнего внимания. Ну неужто нельзя нам обязанности свои справлять без, эм-м… — Порфирий Петрович, улыбнувшись, перешел на доверительный полутон: — Без крикотни?
Салытов лишь беспомощно развел руками.
— Ну, так что у нас? — Слегка улыбчивый тон как бы сгладил настойчивость вопроса.
— Да девица тут одна, гулящая. — Салытов кивком указал на худенькую, истомленного вида девушку, наручниками прихваченную к свирепого вида мордатому околоточному в черном мундире. Точный возраст девушки назвать было сложно, хотя видно, что совсем молоденькая. Лицо густо напомажено, как водится у блудниц. Хотя ее внешности это придавало лишь бóльшую наивность. Словно бы
