Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке [Юрий Борисович Швец] (fb2) читать онлайн

Станция Вашингтон. Моя жизнь шпиона КГБ в Америке Юрий Б. Швец

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Вскоре после того, как я ушел из КГБ в сентябре 1990 года, я начал работать над книгой, основанной на моем опыте шпионажа. Поскольку мои бывшие начальники в КГБ внимательно следили за мной, я решил написать роман, чтобы избежать судебного преследования за разглашение государственной тайны. Мой роман, однако, состоял в основном из правдивых фактов о недавних попытках КГБ завербовать граждан США.

Когда книга была закончена, я начал искать потенциальных издателей. Я не мог издать свой роман в России; хотя Советский Союз распался, КГБ остался таким же могущественным, как и прежде. Итак, в феврале 1993 года я вошел в московский офис «Вашингтон пост» и дал интервью «Пост». Это интервью помогло мне найти моего литературного агента в Америке, и в апреле 1993 года я приехал в Соединенные Штаты, чтобы встретиться с издателями и обсудить возможный контракт на книгу.

Поскольку мое издательство должно было находиться в Соединенных Штатах, мне больше не нужно было маскировать свою книгу под роман. И на самом деле, все американские издатели, с которыми я встречался, интересовались моим реальным опытом работы в КГБ в Вашингтоне и Москве.

Я вернулся в Москву, чтобы написать свою книгу. Мои бывшие начальники в российской разведке становились все более встревоженными, хотя считали, что я все еще пишу роман. Мое заявление на получение нового заграничного паспорта было отклонено, и мне сказали, что я нахожусь под восьмилетним запретом на выезд за границу.

В сентябре 1993 года я нелегально пересек российскую границу и приехал с черновиком своей новой книги как иммигрант в США.

Эта книга представляет собой реконструкцию событий, имевших место несколько лет назад. Я помню их так, как будто они были вчера, потому что эти события оставили глубокие борозды в моей душе. Прежде чем написать эту книгу, я записал многие из этих событий в досье КГБ на Сократа, моего агента. Пока я работал над книгой, у меня больше не было доступа к файлу КГБ, и я не мог проверить все, что хотел бы проверить.

Диалоги в книге основаны на моих воспоминаниях, и текст письменных документов тоже такой, каким я их помню. Фактический диалог и документы могли несколько отличаться, но я уверен, что мои воспоминания о сути этих разговоров и документов точны. Для меня воспоминания о безобразном прошлом и моя надежда на лучшее будущее умрут последними.

Наконец, я хочу поблагодарить Валентина Аксиленко, моего бывшего начальника в разведке КГБ и одного из персонажей этой книги. Благодаря его участию проект стал реальностью, и ему до сих пор есть что рассказать.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Десять лет своей жизни я был офицером разведки КГБ СССР. Моя основная задача состояла в том, чтобы попытаться завербовать граждан США для получения секретной информации о внутренней и внешней политике США.

Я больше не работаю в КГБ; действительно, КГБ формально больше не существует, и страна, которой он служил, тоже исчезла. Но еще до того, как я ушел из КГБ, я начал сомневаться в том, что я должен делать. Что значит превратить иностранного гражданина в агента КГБ? Склонить человека к совершению преступления — государственной измены — против своей страны? И использовать любые средства, включая шантаж и даже силу, для достижения этой цели?

Довольно часто те, кто совершает измену, непатриотичны и психологически неустойчивы еще до того, как к ним подойдут сотрудники иностранных разведок. Но это не является оправданием для шпионажа. И тот факт, что страны разрешают шпионить друг за другом, не является оправданием этой практики. Время от времени агентов ловят и сажают в тюрьму или даже казнят. В каждом случае какое-то иностранное правительство является соучастником их преступления. Но в то время как агент страдает, правительство страдает редко или страдает ненадолго.

Любопытно, что этот вид шпионажа называется «человеческим интеллектом». Но мне это кажется бесчеловечным.

Холодная война закончилась, но спецслужбы США и России по-прежнему шпионят друг за другом. Почему? Что российская разведка найдет в Соединенных Штатах, что облегчит почти неразрешимые внутренние проблемы России? Чего хочет ЦРУ от страны, где сейчас практически все продается?

Я не специалист по западным спецслужбам, но уверен, что у них те же проблемы, что и у КГБ. Любая бюрократия изначально ущербна. Бюрократия в разведке, наверное, хуже тем, что окружена толстой стеной секретности и за этой стеной гниет.

КГБ был застигнут врасплох, когда коммунизм рухнул в Восточной Европе. Руководство КГБ своими действиями фактически ускорило распад Советского Союза. ЦРУ, если верить сообщениям прессы, поступило не лучше, и им не удалось засечь такие международные эпизоды, как иракское наращивание на границе с Кувейтом. Чем эти офицеры разведки зарабатывали себе на жизнь?

Иногда я думаю о том, что игра в разведку похожа на хоккейный матч, где обе команды так заняты тем, что гоняют друг друга по льду, проверяют, блокируют и борются друг с другом, что забывают о шайбе, забывают о том, что ее нужно забрасывать в сетку.

Дело в том, что КГБ и ЦРУ нуждались друг в друге. Бюджет каждой спецслужбы хотя бы отчасти определялся тем, насколько мощной считалась другая шпионская служба.

Мне потребовалось десять лет, чтобы понять все это, десять лет, чтобы осознать, что я работаю не на свою страну, а на личные амбиции бюрократов КГБ. Когда я это понял, я ушел в отставку. Но я извлек некоторые уроки, которые и изложил в этой книге. Например, я понял, что тот, кто предлагает свои услуги спецслужбам, обречен. Он может быть умным, как сотня Джеймсов Бондов, но его новые работодатели могут рассчитывать на то, что приведут его к гибели. Разведка — это искусство, хотя и демоническое, а спецслужба — это бюрократия, совершенно несовместимая ни с каким искусством.

Я узнал, что шпионы дают лишь малую часть от общего объема информации, получаемой спецслужбами, и их информация почти всегда подозрительна. С другой стороны, когда шпионы разоблачаются, это наносит серьезный ущерб международным отношениям. С таким ущербом можно было мириться во времена "холодной войны", но сегодня цена их провала резко превышает их сомнительную эффективность.

Я также узнал, что разрешать шпионским агентствам работать в своей стране — это все равно, что разрешать наркодилерам процветать, осуждая при этом наркоманию.

Я считаю, что давно пора искоренить так называемую человеческую разведку. Эта цель может быть достигнута при наличии политической воли, и это сделает лучше жизнь всех, кроме бюрократов в спецслужбах.

И сказал Господь Моисею, говоря: Пошли людей, чтобы они разведали землю Ханаанскую. .

I.

Однажды вечером в конце апреля 1985 г. я с женой и двумя сыновьями приехал в Вашингтон в качестве корреспондента советского информационного агентства "Тасс". Мне было тридцать три года, я владел английским, французским и испанским языками, был несколько амбициозен, хотя уже понял, что в моей стране амбиции — это рецепт от беды.

В то время мало кто знал, что на самом деле я являюсь сотрудником КГБ, прикрепленным к Первому главному управлению (внешняя разведка). Моя должность журналиста была удобным прикрытием.

Трогательно выглядели деревья, украшенные электрическими фонариками у дверей гостиницы, удивляли бесшумные моторы автомобилей, приятно кружилась голова от запаха цветущих деревьев. В столице США наступило время цветения сакуры. Но, увы, я приехал не развлекаться.

Главная задача, возложенная на меня и моих коллег по вашингтонской резидентуре, как было написано в приказах и распоряжениях председателя КГБ, заключалась в том, чтобы предотвратить внезапное ракетно-ядерное нападение США на СССР. Ни больше, ни меньше.

Я приехал подготовленным к этой работе. Летом 1980 года я окончил Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. На Западе принято считать, что этот университет является центром подготовки международных террористов. Однако на самом деле в мое время это было одно из самых либеральных учебных заведений Москвы и всего Советского Союза. Правда, будущий террорист Карлос, которого в шутку называли "Владимир Ильич Ленин", был выпускником Университета Лумумбы, но он большую часть времени проводил в секретных заграничных командировках и не был типичным студентом.

Наш студенческий коллектив состоял из юношей и девушек из девяноста стран мира. Общаясь с ними, я узнал о мире гораздо больше, чем можно было почерпнуть из советских учебников. Некоторые из наших преподавателей прошли частичную стажировку за рубежом, в том числе в США, и их опыт также накладывал отпечаток на атмосферу в университете. Идеи свободы и демократии незримо витали в аудиториях.

Я не был ни убежденным коммунистом, ни диссидентом. Я не преклонялся перед советской системой, а считал ее достаточно жизнеспособной, опираясь на вполне приличную экономическую статистику страны. Конечно, я и мои ближайшие школьные товарищи испытывали некоторые сомнения в правдивости официальной статистики, но наше недоверие было вызвано скорее врожденным скептицизмом, чем реальными знаниями. Факты, характеризующие истинное положение дел в советской экономике, хранились под замком и были доступны лишь немногим высшим должностным лицам. Я подозреваю, что даже Генеральный секретарь ЦК КПСС — лидер нашей страны — не догадывался о том, что Советский Союз смертельно болен.

Я с отличием окончил университет, став специалистом в области международного права. Жизнь казалась прекрасной и полной перспектив.

Я собирался поступать на службу в разведку КГБ, зная, что меня направят на решающий участок фронта — против могущественных и непостижимых Соединенных Штатов. Достойные противники — ФБР и ЦРУ — лежали в ожидании. Но я не боялся. Напротив, я жаждал скрестить шпаги с противниками, испытать свои силы и проникнуть в самые сокровенные тайны мировой политики.

К тому же я был глубоко убежден, что разведка нужна моей стране и что в советской разведке работают виртуозы шпионажа, движимые чувством гражданского долга. Это была едва ли не самая грубая ошибка в моей жизни, за которую мне в итоге пришлось дорого заплатить. Но тогда я еще не знал, что ждет меня в будущем, и поэтому уверенно смотрел в будущее.

После окончания Университета Лумумбы я, как и все шпионы, должен был поступить в Академию разведки. Следующие два года я провел в Юрлово, расположенном в чудесном лесу недалеко от Москвы. Секреты профессии мне преподавали тайные герои холодной войны, люди, похитившие атомные секреты США, работавшие с Розенбергами, Ким Филби, Гай Берджесс, Дональд Маклин. Для неопытных курсантов они казались величественными фигурами, недоступными простым смертным, их жизнь — возвышенная жертва во славу Родины. Мы мечтали стать их преемниками.

Учебный курс начался с двухмесячной стажировки в отряде спецназа, где развеялись все сомнения по поводу нашего будущего: нас готовили к боевым действиям в особых условиях. Мы прыгали с парашютом с самолетов, осваивали различные виды оружия, учились ставить мины, преодолевали залитую напалмом полосу препятствий, захватывали "пленных" для допроса, "взрывали" мосты, "уничтожали" линии снабжения противника.

Жилистый полковник-десантник учил нас: "Ваш долг — любой ценой выполнить любое задание Родины. У вас не должно быть никаких сомнений в моральной оправданности и политической целесообразности такого задания. Советский Союз — это оплот прогрессивного человечества. Все, что исходит от его руководства, служит делу мирового прогресса".

"А как же выжить в пути?" — спросил один из курсантов.

"Это ваша проблема", — ответил полковник, поправляя лямки своего парашюта. "Если у вас есть желание выжить, то вы выживете. Но для нашей Родины главное, чтобы вы выполнили поставленную задачу".

Такое шокирующее определение своего долга я услышал впервые, но оно не произвело на меня впечатления излишне циничного. Идея самопожертвования во имя высоких идеалов была популярна в нашей среде.

Вскоре многие мои одноклассники оказались в частях спецназа в Афганистане. Некоторые из них погибли, например, Володя Фомин. Он был буквально обезглавлен пулеметной очередью на глазах у шестилетнего сына прямо в центре Кабула.

Когда цинковый гроб с телом Володи привезли в Москву, я еще только осваивал секреты шпионского ремесла. Многое из того, чему нас учили, было взято прямо из арсенала времен "холодной войны". В самом деле, кому сегодня придет в голову использовать радиостанцию дальнего действия для поддержания связи с нашими агентами в США или микроточку — фотографию документа диаметром менее одного миллиметра? Генералы КГБ, как и их армейские коллеги, очевидно, были заняты подготовкой к прошлым войнам.

Время многое стерло из моей памяти, но некоторые эпизоды я, конечно, буду помнить до самой смерти.

На стене одной из аудиторий рядом с многочисленными диаграммами, отражающими американский военный потенциал, висит огромная карта Советского Союза, окольцованная военными базами, принадлежащими США или их союзникам. Цифры очень впечатляют. Преподаватель комментирует их, а затем говорит: "Надеюсь, теперь никто не сомневается, что США способны стереть нашу страну с лица земли".

"Но есть ли у них желание и воля сделать это?" — спрашиваю я. спрашиваю я.

"Именно это вам и предстоит выяснить, когда вас туда пошлют", — отвечает инструктор. "Американский народ не начнет войну, но нет никаких гарантий, что этого не сделает его правительство".

Идеологическая индоктринация в Разведывательной академии была направлена на то, чтобы привить нам одну основную идею: вместо того чтобы контролировать свое правительство, американским народом манипулируют его правители, поэтому поведение США так непредсказуемо.

Чтобы убедиться в правильности этой идеи, нужно было поехать в США и изучить жизнь этой страны. А пока приходилось принимать подобные заявления на веру.

Примерно в это же время пришло известие о переходе на сторону американцев оперативника из нашей токийской резидентуры по фамилии Левченко. Как-то в кругу друзей мы затронули эту тему, и, естественно, все осудили перебежчика. Предательство у нас считалось хуже смерти. Вдруг один из инструкторов, брюзгливый полковник, сказал: "Левченко не виноват. Виновата система".

Мы были потрясены. Что он сказал?

"Левченко был толковым оперативником, но таких людей система отбраковывает". Полковник грустно улыбнулся. "А раз он оказался неугоден собственному государству, то какие у него оставались варианты?"

"Что будет с государством, если оно будет отвергать умных людей?" растерянно пробормотал я.

"Государство — это как корабль, который набирает баранки и рано или поздно тонет", — сказал полковник. В его глазах мы были кучкой невинных котят.

Впоследствии мне не раз приходилось вспоминать мудрость этого старожила.

Однажды группу курсантов, предназначенных для службы в странах НАТО, вызвал к себе начальник академии полковник Малахов и задал один-единственный вопрос: "Допустим, у вас есть возможность получить чрезвычайно важную информацию о главном противнике, но для этого нужно убить ребенка. Как вы поступите?"

Некоторые из нас после некоторого колебания выразили готовность сделать все необходимое. Другие бессвязно бормотали, боясь сказать либо "да", либо "нет". Другие, в том числе и я, пытались обратить все в шутку. Малахов внимательно выслушал все ответы и отпустил нас, не сказав ни слова.

До сих пор я не знаю смысла этого упражнения. Садизм? Сентиментальность? Понятия не имею. Какую черту характера они надеялись развить, играя с нами таким образом? Интересно, что все люди в нашей группе, независимо от их ответов на вопрос начальника, получили именно те задания, для которых они были предназначены все это время.

Среди нас был курсант, имевший четырехлетний опыт работы в отделе кадров спецслужбы. Он выглядел как заядлый интриган и утверждал, что знает все тонкости работы во внешней разведке КГБ. Его прозвище было "Опытный".

Опытный" любил поговорить, и это было его ахиллесовой пятой.

"Не обращайте внимания на все, чему вас здесь учат, — говорил он своим близким друзьям. "Никому не нужны ваши агенты под прикрытием. Карьера оперативника определяется исключительно его отношениями с начальством. Лучше бы вы думали, как подлизаться к начальству".

Мы не верили "Опытному". Его даже подозревали в том, что он провоцирует нас по приказу отдела кадров, чтобы отсеять слабых духом и нечистых помыслами. Кто мог поверить, что он просто говорит правду?

Я с отличием окончил Разведывательную академию. На церемонии вручения дипломов выступал полковник Виталий Юрченко. В то время он возглавлял Управление внутренней контрразведки Первого главного управления КГБ — группу, осуществлявшую контроль за работой сотрудников КГБ в Первом главном управлении, и считался одним из самых информированных и влиятельных сотрудников спецслужбы. Никто не мог предположить, что всего три года спустя он станет предателем.

Юрченко произнес блестящую и вдохновенную речь: "Вам очень повезло, что вас выбрали в элиту советского общества. Вы узнаете секреты, которые сделают вас всемогущими. За вами стоит великая сила, которая никогда вас не подведет. Очень скоро вам придется сразиться с сильными противниками. Самые сильные из них — спецслужбы США. Они всегда нацелены на успех…"

"И они не одиноки в этом", — озабоченно сказал мой друг Игорь Кессов, сидевший рядом со мной.

Он был прав, черт возьми. Мы чувствовали себя римскими центурионами, готовящимися к бою, готовыми победить или умереть.

После месячного отпуска я попал в Северо-Американский департамент — самый важный из отделов Первого главного управления. Первое главное управление было примерно аналогом американского ЦРУ. Оно состояло из нескольких подразделений: политической разведки, внешней контрразведки, научно-технической и т. д. Наиболее важным из них было отделение политической разведки. В ее состав входили различные географические отделы, самым важным из которых, безусловно, был Североамериканский отдел. Меня охватила неуверенность, граничащая с робостью. Ведь я попал в святая святых.

В то время отдел возглавлял генерал Дмитрий Якушкин, выходец из дворянской семьи, в роду которого был участник антимонархического заговора декабристов. В 1982 году он вернулся на родину после чрезвычайно успешного семилетнего пребывания на посту главы вашингтонской резидентуры. Считалось, что с Якушкиным во главе КГБ удалось нанести наибольший ущерб национальной безопасности США за весь период после окончания Второй мировой войны. Конечно, это было время разрядки, и американцы снова ослабили бдительность.

Конечно, это было время разрядки, и американцы, как водится, снова ослабили бдительность. Но это было уже второстепенно. Главная причина успеха генерала Якушкина заключалась в его умении рисковать и не уклоняться от ответственности.

Теперь он вынашивал планы по расширению Североамериканского департамента до суперподразделения, координирующего вербовочную работу с американцами в мировом масштабе. Амбициозный человек и сильный лидер, он стремился со временем подняться как минимум до должности заместителя начальника Первого главного управления. Естественно, что его очень не любили коллеги.

Якушкин был импозантен: высокий, видный, седовласый мужчина, похожий на настоящего русского аристократа.

Когда я вошел в его кабинет, Якушкин поднялся на ноги, вышел из-за стола и пожал мне руку.

"У вас есть беспрецедентная возможность отличиться, — серьезно сказал он. "Если еще осталось место для героизма, то в моем отделе вы его найдете. Так что все зависит от вашего мастерства и немного от удачи. Вы будете работать в Вашингтонском отделе. А вот и ваш непосредственный начальник". Генерал величественным жестом указал на сидящего в кресле мужчину средних лет: "Полковник Валентин Аксиленко. Очень советую внимательно выслушать его, тогда у вас будут все шансы стать вербовщиком".

Вслед за полковником я вошел в небольшой предбанник кабинета Якушкина и был представлен "бабушке Лиде", секретарю отдела. Никто не знал, когда она пришла в разведку, но, видимо, в самые первые годы советской власти. Бабушка Лида была известна своей сверхъестественной канцелярской компетентностью во всех секретных вопросах и потрясающе скверным характером.

Каждый сотрудник ординаторской, приезжавший в отпуск, обязательно привозил ей подарок в надежде добиться ее расположения. Она принимала подарки, но никому не удавалось завоевать ее расположение. На ее небосклоне была только одна звезда: Якушкин.

"Вот еще один будущий вербовщик, — сказал полковник, представляя ему грозного секретаря.

"Откуда вы знаете, что из него получится?" — раздраженно спросила она. "Уходите, вы мне мешаете работать, подождите, — обратилась она ко мне, — на днях я проверю, как вы ведете дела, и тогда у вас будут большие, большие проблемы".

Откланявшись, мы вошли в кабинет Валентина. Ничто не указывало на род деятельности его обитателя. Чистый стол с двумя телефонами, громоздкий сейф в углу с теннисной ракеткой на вершине.

Как и следовало ожидать, наш разговор начался с истории моей жизни. Мне приходилось рассказывать ее десятки раз на предыдущих собеседованиях. Полковник внимательно выслушал меня, а затем задал всего один вопрос: "Вы хорошо учились?".

"На отлично", — ответил я с немалым удивлением.

Такого вопроса мне еще никто не задавал ни при приеме на работу в КГБ, ни в Академии разведки. Приходилось отвечать на всевозможные вопросы о родственниках, возможных связях с иностранцами, семейных отношениях — словом, старательно копались в моем грязном белье, но никому не приходило в голову выяснять, есть ли у меня мозги.

Полковник мне не мог не понравиться.

"Я тоже был отличником", — сказал он, улыбаясь, и он мне понравился еще больше. Мне всегда нравились люди, которые стремятся к успеху во всем, чем бы они ни занимались. К сожалению, таких людей я встречал очень мало. Подавляющее большинство моих знакомых — но не друзей! — в своем продвижении по жизни полагались на удачу или влияние, а не на собственные силы. Люди, подобные "Опытному", были типичны для советской системы.

В этом смысле Валентин Аксиленко был редким исключением. Он выглядел совсем не как типичный разведчик. Все разведчики, с которыми мне доводилось сталкиваться, несли на себе печать особой касты гламурных героев. А он, напротив, был таким же приземленным. Более того, он казался застенчивым человеком, прямо противоположным тому, как, по моим представлениям, должен выглядеть типичный "рыцарь плаща и кинжала".

"Когда вы учились в Академии разведки, вас привлекала оперативная психология?" — спросил полковник.

"Конечно", — соврал я.

Психология, блин! Меня учили побеждать слежку, грузить и разгружать капли, совершать заранее оговоренные тайные обмены, которые мы называли кистевыми, тайно вскрывать письма. Психология была на таком задворках, что никто ее не замечал. Видимо, холодная война наложила свой отпечаток на учебный план.

Однажды спецслужбы провели эксперимент. Отобрали группу лучших оперативников за всю историю КГБ, ввели их характеристики в компьютер и получили обобщенное описание супершпиона. Удивительно, но оказалось, что этот синтетический герой не имеет высшего образования и лишь в общих чертах владеет иностранным языком. Все были поставлены в тупик и даже решили, что компьютер их разыгрывает. В конце концов их осенила истина.

Дело в том, что наибольших успехов спецслужбы добились в 1930-е, 1940-е и, возможно, в 1950-е годы. В те времена Запад кишел поклонниками социалистических идей, а также людьми, не прочь подзаработать с помощью Москвы. Очень часто для успешной вербовки требовалось всего несколько ломаных фраз на местном языке, таких как: "У меня есть деньги. У вас есть секреты. Давайте поменяемся".

В те времена никому и в голову не приходило сажать на аналитический диван потенциальных агентов — иностранных граждан, сознательно сотрудничающих с советской разведкой. Сотрудничество с КГБ считалось большой честью. Оперативник должен был отдавать приказы, а агент — проявлять слепое послушание. С той эпохи много воды утекло под мостом, мир изменился, но спецслужба осталась прежней.

"Вам будет полезно уделить особое внимание психологии", — сказал Валентин. "Я считаю, что психология — это самое мощное оружие разведки на сегодняшний день. Было время, когда мы вербовали с помощью идеологии, но кто теперь верит в эти идеалы? Тогда мы перешли к деньгам, но уровень жизни на Западе вырос настолько, что мы уже не можем позволить себе платить столько, чтобы привлечь хорошие кадры. Поэтому остается только психология. То есть нужно искать людей с определенными психическими отклонениями, в первую очередь авантюристов. Кроме того, нужно найти способ общения с такими людьми, чтобы они согласились работать на вас. Без знания психологии справиться с этой задачей вряд ли удастся. Похоже, что эпоха Джеймса Бонда закончилась навсегда. Технология шпионажа во многом утратила свое значение".

Я слушал его, не веря своим ушам. Полковник Аксиленко мне, конечно, нравился. Но, увы, вся спецслужба в целом нравилась мне гораздо меньше.

Очень скоро, к своему удивлению, я обнаружил, что то, чему меня учили в Академии разведки, имеет очень малое отношение к реальной жизни разведки. Там меня учили служить Родине и вербовать агентов, здесь же, в разведке, царили интриги.

Личность любой советской бюрократической организации олицетворял ее начальник, как собака часто похожа на своего любимого хозяина. В этом смысле генерал-полковник Владимир Крючков, начальник внешней разведки КГБ — Первого главного управления, был яркой личностью, квинтэссенцией советской системы.

Став начальником Первого главного управления в 1974 году, Крючков принес на новую работу свои партийные навыки. Он никогда не занимался разведкой и мало что в ней понимал. Однако в Советском Союзе было принято считать, что коммунистический лидер может руководить практически всем. Так человек, чей опыт состоял исключительно из передачи бумаг на подпись то одному начальнику, то другому, стал главным разведчиком страны.

В то время спецслужбы были очень компактной организацией. Все знали друг друга, и все были заняты. Они могли заниматься хорошими или плохими делами, но никто не сидел без дела. В службе были и фанатики, и искренне заблуждающиеся люди, и жертвы колоссального обмана, были даже злые люди. Но одна категория полностью отсутствовала: дилетанты. Каждый служащий знал свое дело и работал на благо государства, как он его понимал.

Крючкову этого было мало, ему нужен был размах. С одобрения тогдашнего главы КГБ Юрия Андропова он начал кампанию по глобализации разведки. Очень скоро огромное здание штаба в Ясенево, еще недавно полупустое, стало напоминать муравьиную кучу. Служба разрасталась, пополняясь личным составом, рождая новые подразделения и, что самое главное, порождая новые руководящие должности.

Генералы плодились как кролики, и каждый из них должен был оправдывать свое существование. Как? Имитацией работы.

Никогда еще не было страны, где пропасть между словом и делом была бы так велика, как в бреж-невистском Советском Союзе. Система шаг за шагом превращалась в театр абсурда, где дело лишалось значимости, а лживое слово выдавалось за непреложную истину. Это характеризует и вклад Крючкова в работу КГБ.

Умелая работа на местах перестала быть критерием успеха, ее место заняла искусная имитация. Среди офицеров среднего звена, составляющих основу спецслужбы, бытовала циничная шутка: "Лучший оперативник — тот, кто изо всех сил старается завербовать агента под прикрытием, но не может этого сделать, потому что за ним круглосуточно следят".

Те, кто рано овладел трюком имитации, могли уверенно рассчитывать на успешную карьеру. Другие были обречены на полный крах или тоскливое существование на второстепенных должностях, где главным развлечением была всегда готовая выволочка от начальства. Их превращали в козлов отпущения, на которых возлагали вину за прогрессирующее бессилие советской разведки.

При Крючкове "господин бумагомарака" стал главным содержанием разведывательной деятельности. Ежегодно служба выпускала около трех миллионов документов, практическая ценность которых стремилась к нулю. Одно ведомство давало вопрос, другое — ответ. Хорошо составленный документ стал самоцелью, достаточным основанием для награды или повышения в должности. То, что это не имело никакого отношения к интеллекту, не имело значения. Можно было стать генералом, ни разу не взглянув на живого агента. "Главное преимущество советской разведки — в ее недавно приобретенной способности существовать без тайных агентов", — горько шутили старожилы, наблюдая, как фигура агента под прикрытием становится неактуальной в организации Крючкова. На первый план выдвинулись более важные дела. Например, партийное собрание.

Многие другие выпускники разведывательной академии вскоре после поступления в разведывательную службу поняли, что попали в ловушку. Они согласились работать в разведке, понятия не имея, каково там. Но когда узнали, было поздно, — выход был заблокирован. Их единственным выходом было выполнять свои обязанности, пытаясь вопреки всему избежать поломки. Немногим из них это удалось; остальные рано или поздно поддались своей судьбе и превратились в игрушки начальства.

Конечно, не все начальники были самодержавными дилетантами, но при Крючкове их стало больше. Генералы старой закалки были ошеломлены все более наглым осквернением своего ремесла и ворчали по этому поводу. Они презирали Крючкова за его некомпетентность. Он отвечал на их чувства молчаливой ненавистью и постепенно заменял их своими людьми, то есть коммунистическими аппаратчиками. Результатом был нарастающий паралич руководства. Чем больше разведывательная служба расширялась, тем менее эффективной она становилась. Его основная задача официально состояла в вербовке агентов под прикрытием в США, и именно в этой области его растущая слабость особенно бросалась в глаза.

Нельзя отрицать, что КГБ Крючкова нанес несколько прямых ударов по США. Сеть Уокера, которая продавала Москве совершенно секретные коды ВМС США, бывший сотрудник Агентства национальной безопасности Рональд Пелтон и бывший сотрудник ЦРУ Эдвард Ховард, согласившиеся работать на Советы, — все они действительно были главными источниками великой радости для КГБ и большого горя для США. хитрый. Но мне понадобился всего год работы в разведке, чтобы понять, насколько далека от правды эта лестная картина.

Практически все американцы, завербованные КГБ под руководством Крючкова, решили работать на Москву по собственному желанию и искали агентов советской разведки, чтобы предложить свои услуги. Все они в большей или меньшей степени проявляли определенные психические аномалии, которые отличали их от тех, кого обычно считают нормальными людьми. КГБ играл незначительную роль в их вербовке: американским добровольцам не выставляли дверь, когда они появлялись в советском посольстве, — и на этом усилия по «вербовке» заканчивались.

Однако никакая разведка не может выжить, пассивно ожидая добровольцев, — она должна охотиться за своей добычей. Но, увы, за весь период с 1974 года, когда Крючков был назначен главой службы внешней разведки, до 1982 года, когда я прибыл в Североамериканское управление, только один оперативник КГБ нашел и успешно завербовал в США агента под прикрытием: Валентина Аксиленко. Я решил последовать его примеру во что бы то ни стало.

Мне казалось, что наличие американского агента по большому счету освободило Валентина, насколько разведчик может быть независимым. Валентину не нужно было заниматься понарошку и убеждать коммунистическое начальство, что блеф был, по сути, настоящей работой. Он руководил своим агентом и практически докладывал только генералу Якушкину, одному из немногих старослужащих, которым еще удавалось удержаться на своем посту. О таком привилегированном статусе можно было только мечтать.

Может ли все это огромное здание работать только на бумажной волоките? Конечно, нельзя, подумал я. Крючков должен иметь какие-то успехи, чтобы отчитываться перед Политбюро. На самом деле ему нужно как минимум несколько американских агентов, чтобы оправдать собственное существование и построить свою бюрократическую империю на предоставленной ими информации. Единственный хороший блеф — это блеф, основанный на чем-то реальном. И тот, кто обеспечивает эту дозу «реальности», становится незаменимым и приобретает величайшие из всех привилегий: он может обходиться без необходимости притворяться дебилом всю жизнь.

Излишне говорить, что я понял, насколько трудную задачу я поставил перед собой. В самом деле, на какую наживку я мог наткнуться перед нормальным современным американцем, чтобы заманить перспективу сотрудничества с КГБ в то время, когда коммунистическое государство, как мы теперь знаем, переживало свою последнюю агонию? Большинство моих коллег прекрасно знали, что у них столько же шансов завербовать хотя бы одного американца, сколько у пилота самолета шансы полететь на Луну. Потребовалась бы невероятная удача, чтобы победить с огромными шансами.

Я знал, что моя цель почти недостижима, но я просто не мог смириться с такой печальной реальностью. Я лелеял надежду, что, завербовав агента, смогу пробиться в небольшой, но желанный отсек, где правят национальные интересы и здравый смысл, где правят настоящие профи и не нужно подлизываться к начальству.

У меня было три альтернативы: стать честным неудачником; превратиться в процветающего лицемера; или нанять агента. Я выбрал последнее.

По прибытии в Вашингтон я немедленно сообщил в резидентуру КГБ. Резиденция, как известно, занимала крохотное помещение в здании посольства на площади Сахарова, чуть более чем в полумиле от Белого дома. На самом деле здесь не было никакого подобия площади. Советское посольство уже давно имеет адрес на 16-й улице. Но после того, как власти сослали Андрея Сахарова в Горький, американцы решили всадить болезненную занозу в зад Кремля и переименовали территорию вокруг. посольство в честь мятежного академика. Адрес в телефонных справочниках остался прежним — 1125, 16-я улица, северо-запад, — но небольшая табличка прямо у входа с надписью «Плаза Сахарова» постоянно напоминала Советам об их гнусном поступке.

Внешне московское "шпионское гнездо" в самом сердце Америки мало напоминало тот зловещий образ, который вызывало это название у многих американцев. Его общая площадь не превышала 80 кв. м (примерно 860 кв. футов), на которых ютилось около тридцати сотрудников разведки.

С годами общий штат посольства рос семимильными шагами, поэтому всем — и "чистым" дипломатам, и шпионам — приходилось работать в невероятно тесных помещениях. Тонкие перегородки разделили резидентуру на четыре очень маленькие, как птичьи клетки, комнаты, в которых разместились четыре ее отдела: Политическая разведка, Внешняя контрразведка, Научно-техническая разведка и Технические операции.

Резидент, которого в ЦРУ называют "начальником станции", его заместители, отвечающие за политическую разведку и контрразведку, и секретарь станции занимали отдельные кабинки.

В комнатах не было ни одного окна, а тусклый свет неоновых ламп и настольных светильников несколько неуместно создавал ощущение интимности.

Чтобы попасть в ординаторскую, нужно было набрать код на цифровом замке у входной двери, оставив пальто в шкафу в коридоре. Эта мера предосторожности долгое время считалась очень важной мерой безопасности. Анализ многочисленных случаев дезертирства сотрудников спецслужб показал, что некоторые из них проносили в карманах шпионскую аппаратуру (миниатюрные фотоаппараты и магнитофоны), предоставленную западными спецслужбами для получения документальных доказательств шпионской деятельности КГБ. В результате был издан приказ: в пальто в ординаторскую не входить. Видимо, руководство исходило из того, что чем меньше карманов у советского разведчика, тем меньше шансов, что он станет предателем.

Войдя в резидентуру, я увидел необычную картину: оперативники разведки и контрразведки теснились в своих крохотных отсеках. Одни из них читали газеты, другие составляли телеграммы в Москву, третьи просто жевали сало.

В то время вашингтонскую резидентуру возглавлял генерал Станислав Андросов, один из любимцев Крючкова. Он пришел в разведку из Министерства иностранных дел, где был секретарем комитета молодых коммунистов, и сразу же был назначен на руководящую должность. Бюрократ до мозга костей, Андросов интуитивно знал, какие качества Крючков ценит в своих подчиненных, и умело играл на его руку. Это было не так уж сложно, учитывая, что они были родственными душами.

Во время службы в Москве Андросов всегда засиживался в своем кабинете до позднего вечера и никогда не позволял себе уходить домой раньше Крючкова. По правде говоря, он мало чем мог заслужить такое усердие. Он просто сидел.

Но откуда Крючкову было знать? Уходя поздно вечером, когда почти все начальники отделов уже давно ушли, начальник разведки неизменно видел свет в окне Андросова и представлял, что его трудолюбивый подчиненный занят разработкой гениальных разведывательных схем где-нибудь в странах третьего мира. На самом же деле Андросов просто читал газеты, хотя с тем же успехом мог бы читать их дома в более комфортной обстановке.

Андросов приехал в США в непростое время. Президент

Рейган начал масштабную программу перевооружения. Разрядка закончилась, отношения между Вашингтоном и Москвой опустились до нового минимума и теперь находились у опасной черты, за которой начиналось царство непредсказуемого.

Андросов заявил Москве, что американцы не годятся для работы — то же самое он говорил о китайцах во время своей предыдущей работы в Пекине. Но его слова встретили сопротивление. Отпор исходил от предшественника Андросова на посту вашингтонского резидента, начальника Североамериканского управления генерала Якушкина.

Так обстояли дела, когда весной 1985 года я вышел на свой первый рабочий день. Андросов по-отечески поприветствовал меня, а затем приказал три месяца не появляться в резидентуре, чтобы поставить в тупик сыщиков ФБР. Я решил воспользоваться неожиданным перерывом, чтобы снять и обставить квартиру, купить машину — словом, обустроиться, без чего невозможна никакая разведывательная деятельность.

Я снимал квартиру в Александрии, недалеко от торгового центра Landmark. Прекрасное место, уютное и тихое, хотя меня предупредили, что советский дипломат, занимавший эту квартиру до меня, обнаружил в ней пару жучков.

Я не сомневался, что ФБР установит за мной наблюдение, и был готов терпеть. Конечно, мне хотелось бы не подвергать свою личную жизнь постоянному наблюдению со стороны посторонних людей, но все имеет свою цену, а жизнь в аквариуме — это, видимо, неизбежный компромисс за привилегию быть сотрудником разведки КГБ.

Занимаясь своими обыденными делами, я изучал местность. Хорошо изучив топографию города, я запомнил несколько маршрутов контрнаблюдения, позволяющих сбросить хвост, и решил, что этого достаточно. Операции "Deaddrop" — средства связи между офицером разведки и его агентом — в обозримом будущем не планировались, а маршрутов, выбранных мною для контрнаблюдения, будет достаточно в случае крайней необходимости.

В первые недели работы в Вашингтоне я услышал рассказы об операциях резидентуры в недавнем прошлом. Одна из них касалась Генри Киссинджера, который в своих мемуарах рассказывает о своих отношениях с плохо скрываемым сотрудником КГБ, который льстил себе, думая, что входит в доверие к Киссинджеру. Хотя Киссинджер видел русского насквозь, офицер докладывал, что благодаря его виртуозному исполнению разработка "Лорда" (кодовое имя Киссинджера — в смысле дворянина, а не в религиозном смысле) попала точно в цель.

Когда Киссинджер стал советником президента Никсона по национальной безопасности, не успел он обосноваться в своем новом кабинете, расположенном в нескольких метрах от Овального кабинета, как штаб Первого главного управления в Москве подготовил для Брежнева доклад о том, что КГБ успешно проник в американскую администрацию.

Старый, опытный генерал долго читал и перечитывал доклад. На первый взгляд, доклад выглядел безупречно. Лорд поставлял информацию, он даже пригласил своего знакомого из КГБ к себе в Белый дом и вроде бы согласился на встречу с ним… Могло ли быть правдой то, что, наконец, попытка проникновения увенчалась успехом? Неужели в самом сердце американского правительства был заложен источник? Очень похоже на то!

И все же, и все же… Он не мог понять, в чем дело, но старый генерал чувствовал, что что-то не так. Он отказался подписать рапорт, решив подождать и посмотреть, что будет дальше. Произошло именно то, чего можно было ожидать. Лорд не предоставил никакой секретной информации, зато доставил массу головной боли Кремлю. Генерал благодарил себя за то, что у него хватило ума не сообщать наверх об "успешном проникновении".

Никогда не забуду бравурное выступление заместителя резидента, когда он рассказывал эту историю.

"Так что же произошло?" — спрашивал он с загадочным видом. "С одной стороны, у нас есть источник в Белом доме, причем на очень высоком посту. Это значит, что проникновение удалось, так? С другой стороны, где же информация?" Он театрально разводит руками, на его лице изображено детское изумление.

Разумеется, оперативник, поддерживавший контакт с Лордом, был наказан и предупрежден о необходимости сдерживать свою буйную фантазию в будущих отчетах.

Резидентура проникла и в Конгресс, и в Белый дом. В 1982 году — я тогда был новичком в Североамериканском управлении в Москве — я читал интересное досье на одного конгрессмена. Я открыл его на первой странице — и прочел принудительно до самого конца. Вот это дело!Сотрудник резидентуры, прикрывавшийся должностью первого секретаря советского посольства в Вашингтоне, разрабатывал перспективного американского законодателя. Это была великолепная операция.

Он заходил в офис конгрессмена на Капитолийском холме, они вместе спускались в кафетерий, покупали по чашке кофе и разговаривали. Оперативник демонстрировал феноменальное мастерство собеседника. С невероятным мастерством и тонкостью он проникал в самые потаенные уголки души законодателя, неумолимо затягивая его все дальше и дальше в ловушку, из которой уже не выбраться. На каждую встречу офицер приносил целые ворохи информации, которую предоставлял конгрессмен. Вербовка казалась неизбежной.

Снедаемый нетерпением, я проскочил в самый конец папки, где ожидал найти служебную записку на имя начальника разведслужбы о вербовке представителя. Вместо этого я обнаружил конверт, в котором лежала вырезка из газеты "Вашингтон пост" с интервью с "объектом разработки". Боже мой, какая катастрофа!

Конгрессмен рассказал интервьюеру, что после первого же контакта с советским оперативником он поставил в известность ФБР, и все последующие разработки, естественно, проходили под пристальным вниманием американской контрразведки. Но это было еще не самое страшное. Конгрессмен с некоторым удивлением отметил, что советский "дипломат" в их беседах практически не задавал вопросов. Вместо этого он говорил без умолку, посвящая своего американского собеседника в тонкости советской внешней политики.

В конце беседы конгрессмен отметил, что многому научился у советского "дипломата". Кто-то подчеркнул этот абзац красным маркером.

Генерал Якушкин бесцеремонно выгнал незадачливого оперативника из Североамериканского управления. Но времена менялись, и теперь блеф был королем разведки. Все — от самого низкого оперативника до генерала — знали, что происходит, но делали вид, что ничего не видят. Каждый должен был рапортовать об успехах, а полбуханки лучше, чем совсем без хлеба, или, по живой метафоре резидентуры КГБ в Риме: где нет птиц, там и сволочь звучит как соловей.

При Крючкове в спецслужбе было создано огромное хранилище интересных досье, которые больше походили на художественную литературу, чем на реальные истории. Их героями были некоторые из самых известных американцев, имевших неосторожность регулярно встречаться с советскими представителями. Официально, разумеется. Но американцы и не подозревали, что официальный характер встреч — не спасение: офицеру разведки не составляло труда творчески превратить эти встречи в тайные контакты на бумаге.

Однажды мой коллега, прагматизм которого граничил с цинизмом, выдвинул гениальную идею.

"Самая дьявольски хитрая активная мера, которую КГБ мог бы осуществить в США, — это предать гласности все эти фальшивые дела. Я готов поставить свой рубль на то, что в Америке разразится мощнейший политический кризис. Да такой, что, наверное, пришлось бы создавать совершенно новую политическую элиту из тех, кому посчастливилось держаться подальше от всех советских представителей".

Безусловно, американцы сильно недооценивали полеты фантазии, на которые были способны советские "рыцари плаща и кинжала".

Я мог бы пойти по этому проторенному пути. Например, найти пару американцев, которые согласились бы встречаться со мной хотя бы раз в месяц при условии, что я буду платить за обед, болтать о новом диске Мадонны, о последней игре Washington Redskins — вообще о чем угодно, кроме политики, чтобы, не дай Бог, не отпугнуть их, — а потом умело пересказать содержание статьи из Washington Post в своем отчете в Москву, выдав ее за конфиденциальную информацию, полученную во время последней встречи.

Через некоторое время мои доверчивые американские знакомые, сами того не подозревая, появлялись в наших файлах под кодовыми именами, скажем, "Танго и Кэш". А я тем временем приобретал репутацию солидного оперативника, ведя приятное существование в "империалистическом аду". Через четыре-пять лет такого блаженства я возвращался в Москву, получал повышение, затем следовала очередная загранкомандировка, и на горизонте, по всей видимости, маячили заветные полковничьи звезды. Словом, проторенная дорога сулила легкую жизнь, завидную карьеру и материальный успех.

Трезвый ум советского гражданина заговорщически шептал мне, что это единственный путь для нормального, т. е. "успешного" оперативника. Но в то время я только начинал подозревать, что не принадлежу к числу "нормальных" сотрудников советской разведки. Чем больше мне говорили, что американцы, как правило, непригодны для вербовки, тем сильнее становилось мое желание бросить вызов сложившемуся мнению.

Шпион не может не смотреть на окружающий мир через призму своей профессии, и картина, которую он видит, всегда искажена. Он видит пышный парк и ищет подходящее место для "мертвой точки" или тайной встречи. Прохожий задает ему вопрос, и он гадает, не агент ли это ФБР забрасывает свою сеть. Он разговаривает с кем-то, и мысли его разбегаются: Имеет ли этот человек доступ к секретной информации? Если нет, то может ли он получить его? Есть ли какие-либо отклонения в его психологическом облике? Есть ли у него серьезные проблемы? Как организовать тайную встречу с ним?

Я тоже пристально вглядывался в окружающий мир, надеясь найти малейшую щель в броне, малейшую трещину в заборе безопасности, окружающем интригующие меня места в США. О том, чтобы войти через парадную дверь, не могло быть и речи. Я с тоской подумал о том, что не так давно наши оперативники могли зайти куда угодно, даже в Пентагон, как в собственную квартиру. Вот это были времена!

О подвигах одного ветерана в Северо-Американском департаменте ходили легенды. В разгар разрядки в 1970-х годах его любимым занятием было похищение документов со столов Пентагона. Метод, который он использовал, был прост, но эффективен.

Оперативник бродил по коридорам Пентагона, заглядывая в любую комнату, из которой только что вышла группа сотрудников. Бывало, что комната оказывалась пустой — в те времена беззаботные обитатели Пентагона даже не удосуживались запирать двери. Тогда он мгновенно очищал столы от всех документов — иногда там валялись важные бумаги — засовывал их под пальто и устремлялся к ближайшему выходу.

Однажды, когда он выходил из Пентагона с объемным грузом секретных документов под пальто, бумаги выскользнули и упали на пол. Стоявший рядом сержант был ошарашен. Оперативник тоже был ошарашен, но быстро пришел в себя.

"Эй, помогите мне с этими чертовыми бумагами", — прорычал он охраннику. Сбитый с толку солдат помог ему поднять документы, и наш шпион-герой ушел без охраны, унося с собой добычу.

Но те времена давно прошли, а истории о визитах наших оперативников в Пентагон приобрели сказочный характер.

По подсчетам Валентина Аксиленко, для того чтобы получить агента, нужно было просеять около двух тысяч контактов. Но как можно было установить столько контактов, когда Рейган находился в Белом доме, когда враждебные отношения между правительствами сразу же перерастали в недоверие и враждебность на уровне улиц? Я не могу сосчитать, сколько раз я оказывался в таком затруднительном положении. Вы разговариваете с американцем, все нормально, он приветлив и улыбчив. Но как только вы вскользь упоминаете, что вы советский человек, лицо американца меняется, и он исчезает, растворяется в воздухе, оставляя вас с открытым ртом смотреть в окружающую пустоту. Поверьте, это не мое представление о веселье. Иногда я чувствовал себя изгоем.

Мое пространство для маневра было строго ограничено еще одним важным соображением. Одно отклоненное предложение о приеме на работу, всего одно, и меня тут же вышвырнут из страны — если повезет. Я даже не хотел думать, что будет, если мне не повезет.

В конце 1970-х двое моих коллег по нью-йоркской резиденции, Энгер и Черняев, отсидели в американской тюрьме. Примерно в то же время Константин Корявин, офицер с той же нью-йоркской резидентурой, был задержан ФБР при разгрузке тайника (как правило, передачи документов, денег или оборудования), созданного для него его активом, гражданином США. Было поздно ночью. Ему завязали глаза, бросили в машину, отвезли на пустое кладбище и положили на край свежевырытой могилы.

«Назовите нам имя вашего связного, и мы вас отпустим. В противном случае мы вас расстреляем и похороним в этой могиле», — сказал Корявину агент ФБР. «Никто из ваших коллег не знает ни вашего местонахождения, ни того, что с вами случилось. Вы просто растворитесь в воздухе, вот и все. У вас есть ровно одна минута, чтобы принять решение».

Корявин с ужасом глядел в черную пасть могилы. За его спиной стояли сотрудники ФБР, один из них громко отсчитывал ускользающие секунды. Наконец, он сказал:

"Шестьдесят." Корявин услышал металлический щелчок взведенного курка, после чего наступила гробовая тишина. Он стоял, застыв от страха, ожидая страшного мгновения, когда обещанная пуля пронзит его затылок.

Пытки затянулись на несколько минут. Затем он услышал, как двери машины захлопнулись, и двигатели снова заревели. Советский шпион стоял на краю могилы, потрясенный, не решаясь обернуться и посмотреть, спустя много времени после того, как команда ФБР ушла. Он не мог поверить, что его пощадили.

Константин Корявин сообщил об этом страшном приключении только своему непосредственному начальству, но уже через некоторое время в тайну был посвящен весь Североамериканский департамент. Конечно, шансов проверить эту историю через "независимые источники" было немного, но это утешало. У меня, как у корреспондента ТАСС и, следовательно, без дипломатического иммунитета, был один шанс, в лучшем случае — два. Перспектива оказаться в американской тюрьме или на краю могилы меня мало привлекала. Даже простое выдворение из США означало бы конец моей карьеры. Выдворенные офицеры разведки считались сгоревшими, а значит, не представляющими ценности в полевых условиях.

Принято считать, что шпионы обычно приобретают контакты на всевозможных общественных мероприятиях — вечеринках, пресс-конференциях и т. п. Может быть, когда-то давно так и было, но не в мое время. Я не сразу понял, что искать потенциальных агентов на вашингтонских коктейлях — пустая трата времени. Похоже, все были хорошо осведомлены о тактике КГБ, и я решил пойти другим путем — в профессиональной терминологии он называется бесконтактной оценкой перспектив.

Однажды летом 1985 года, перебирая стопки газетных вырезок, хранящихся в резидентуре, я наткнулся на интересный предмет: пачку копий статей под псевдонимом Филлис Барбер, тщательно собранных кем-то в течение нескольких лет из ряда американских и западноевропейских периодических изданий.

Мне так и не удалось найти человека, составившего эту коллекцию, чтобы сказать ему, что я у него в долгу, но он заслужил мою благодарность. Статьи Филлис были совершенно потрясающими. Она дала новое определение ярому антиамериканизму; она страстно ненавидела все американское, демонстрируя при этом глубокое и глубокое знание всех тонкостей внутренней и внешней политики США. Это было именно то, что мне нужно, я нашел свою "тему". Оставалось только найти подходящий предлог для знакомства с ней, но это уже дело техники. На горизонте забрезжил проблеск надежды.

И тут неожиданно сверкнула молния. В Риме при загадочных обстоятельствах исчез заместитель начальника Северо-Американского управления полковник Виталий Юрченко. Через некоторое время он объявился на секретной вилле ЦРУ в Вирджинии и — о ужас! — начал говорить. Его откровения, время от времени появлявшиеся в американской прессе, поражали воображение. Сеть американских агентов, создававшаяся КГБ в течение многих лет, рухнула как карточный домик.

Антисоветские настроения в США достигли своего пика. Приближался американо-советский саммит в Женеве, но Юрченко внес сумятицу в подготовку к нему. Советские руководители опасались, что США, используя информацию перебежчика, поставят их в невыгодное положение.

В этой ситуации Андросов привел резидентуру практически к полной пассивности, а сам занялся чтением американских газет и журналов. Вскоре он понял, что его оперативники сходят с ума от безделья, и предпринял меры, чтобы развеять их скуку, приказав подчиненным повысить дисциплину. Резидентуру охватил паралич.

Неужели мне суждено так бесславно завершить свою карьеру в разведке? Ситуация казалась почти безнадежной. И тут случился счастливый случай.

Однажды утром я ехал на работу, слушая радио. Время от времени диск-жокей прерывал легкую рок-музыку, чтобы набрать какой-нибудь случайный телефонный номер и спросить того, кто отвечал на звонок, о его отношении к недавно разоблаченным предателям: Уокерам, Рональду Пелтону и им подобным. Все респонденты выражали свое возмущение, а некоторые даже требовали смертной казни для предателей. Вдруг одна женщина сказала: "Почему вы изображаете этих людей какими-то чудовищами? Они просто делали свое дело так, как считали нужным, вот и все".

Диктор радио чуть не поперхнулся.

"Так, минуточку, минуточку", — прохрипел он. "Вы хотите сказать, что можете сделать то же, что и они?"

"Я не знаю", — сказала женщина. "Но я бы обязательно подумала об этом".

Бинго! Я понял, что с точки зрения моих профессиональных интересов чем более враждебными будут советско-американские отношения, тем лучше. По крайней мере, резко сократится количество тупиковых контактов. В сложившейся ситуации человек, решившийся на контакт с советским представителем, должен быть психологически готов к этому. Пришло время представиться Филлис Барбер. У меня был прекрасный предлог: Михаил Горбачев собирался посетить Париж, а Филлис писала рассказы для французского еженедельника.

II.

В тот вечер я около часа просидел в вашингтонском офисе ТАСС на десятом этаже Национального пресс-билдинга, обзванивая журналистов, представляющих французские СМИ, и спрашивая их мнение о перспективах советско-французских отношений. Честно говоря, мне было абсолютно все равно, но это была уловка, которая в профессиональной терминологии называется созданием легенды для последующих операций.

Сделав достаточно для своей легенды, я посмотрел вечерний выпуск новостей CBS и вышел из офиса, чувствуя себя человеком после хорошо выполненной работы. Задача по созданию прикрытия была выполнена. Впереди была рутинная работа оперативного сотрудника.

Как и другие корреспонденты бюро ТАСС, я держал свою машину в подземном гараже на улице G, в ста метрах от здания Национальной прессы. Четырнадцать дней подряд меня неотступно преследовала сторожевая машина ФБР, серебристо-серая "Шевроле Импала", — хвост появлялся, когда я утром садился в машину, и следовал за мной весь день, куда бы я ни пошел.

куда бы я ни поехал. Мне казалось вполне естественным, что в Москве работает крупная сеть ЦРУ, а в Вашингтоне за мной следит машина ФБР. Я не видел ничего плохого в конкуренции спецслужб, если она не выходила за рамки приличий.

Пока что они следили за моей машиной, а не за мной. Когда я приезжал куда-нибудь или заходил в магазин, наблюдатели оставались в машине и терпеливо ждали, когда я выйду. Это стандартная процедура на ранних этапах контрразведывательной операции, когда наблюдатели изучают места, которые посещает шпион. На следующем этапе ФБР, по логике вещей, должно было начать выискивать мои контакты, и тогда агенты должны были бы следовать за мной не только в машине, но и пешком. Пока же я пользовался значительной свободой действий.

В тот вечер "Импала" ФБР стояла метрах в пятидесяти от въезда в гараж, и я направился прямо к ней. Увидев меня, водитель сразу же пригнулся. Другой агент на переднем сиденье задержался, но тяжелая рука его напарника тут же опустилась на его голову и засунула ее под приборную панель, за пределы моего зрения.

Демонстративное наблюдение продолжалось. Тем лучше, подумал я, входя в универмаг Hecht's, занимающий целый квартал G Street от 13-й до 12-й улиц.

То, что я сделал дальше, противоречило всем заповедям разведки. Согласно доктрине, которую преподают в Академии разведки, демонстративное наблюдение предназначено для оказания психологического давления на объект. Оно может сопровождаться всевозможными провокациями разной степени жесткости. В подобных ситуациях, по советам опытных разведчиков, разумнее всего не искушать судьбу, а спрятаться в офисе, квартире или где-нибудь еще — и поскорее.

Но, как мне казалось, эта теория была сущей ерундой. С моей точки зрения, важно было то, что мои кураторы из ФБР знали, что я знаю о них, и, по всей вероятности, были уверены, что в сложившихся обстоятельствах и без традиционного маршрутного теста, позволяющего стряхнуть их с хвоста, я никогда не совершу ничего необдуманного.

Я купил себе галстук и поднялся наверх, в отдел нижнего белья. Не то чтобы я был увлечен нижним бельем, — мне нужен был телефон-автомат, расположенный в неприметном месте, которое нельзя было заметить издалека. В шпионаже такое место называется "мертвой зоной". Весь день был лишь прелюдией к предстоящему телефонному звонку. Я набрал номер, опустил в щель четвертак и, немного волнуясь, стал ждать.

"Здравствуйте", — сказал мужской голос.

"Bonjour, monsieur", — сказал я. "Puis-je parler avec Madame Barber. Je suis un journaliste sovietique."

"Bien sur", — ответил мужчина. "Вы говорите по-английски?" "Конечно".

"Тогда подождите секунду".

Мое сердце учащенно забилось. Предстоящие несколько минут будут иметь решающее значение. Первый разговор с собеседником всегда самый важный. Через несколько секунд я услышал мягкий женский голос с легким иностранным акцентом.

И снова я говорил о том, что мне поручено написать большую статью о взаимоотношениях в треугольнике СССР-США-Франция, что от этой статьи зависит моя карьера, что мне хотелось бы услышать обоснованное мнение Филлис и что в обмен на это я готов проконсультировать ее по любому интересующему ее аспекту советско-американских отношений.

Я сбился со счета, сколько раз мне приходилось рассказывать эту пряжу, свою "легенду". По-моему, это звучало так глупо, что иногда хотелось, чтобы земля меня проглотила. Слава Богу, американцы относились к прессе серьезно.

"Когда вам нужен ответ?" — спросила Филлис. спросила Филлис.

"Вчера", — соврал я.

"Жаль. Я бы хотел немного подумать. Но раз уж вы так торопитесь, то вот".

Она начала рассказывать о новых тенденциях во внешней политике СССР, о динамизме нового советского лидера, о традиционных подозрениях Запада относительно намерений Кремля. Я слушал — не слова, а музыку ее голоса. Да, в тот момент мне казалось, что приемник играет в моем ухе волшебную музыку.

Во-первых, она не велела мне прыгать в озеро. Во-вторых, была надежда на продолжение контакта. В-третьих, я разговаривал по телефону всего пару минут. Даже если бы за мной следили в отделе нижнего белья, ФБР просто не хватило бы времени, чтобы выяснить, с кем я разговариваю.

Я горячо поблагодарил ее, пообещал пригласить на обед за ее неоценимый вклад, положил трубку и в прекрасном настроении пошел в гараж.

Включил свою любимую радиостанцию и резко нажал на газ. Я промчался по пустой 14-й улице, свернул на шоссе Ширли и поехал домой.

За окном машины проносились теплые огни ночного города. Американцы отдыхали после тяжелого дня. Воздух был приятным и свежим. Вездесущая "Импала" была прямо за мной, что подтверждали периодические взгляды в зеркало заднего вида.

Боже мой, только представь, какая пропасть нас разделяет, подумал я об агентах у меня на хвосте. Но что делать, когда никто не хочет сдаваться?

Я ничего не имел против американцев. Более того, они мне очень нравились. В отличие от других советских граждан, впервые приехавших в США, я не был ошеломлен видом американских супермаркетов, автомобилей и даже предметов роскоши, периодически выставляемых на всеобщее обозрение. Я приехал в Америку психологически подготовленным к натиску ее материального изобилия. Но что меня действительно поразило, так это приветливость американцев, их готовность помочь, простить и забыть. Причем эти черты не были напускными, не раздувались пропагандой, они казались естественными.

Большое впечатление на меня произвел и американский патриотизм, идущий из глубины души, а не навязанный сверху. Власть предержащие не пытались заставить граждан любить свою страну и с уважением относиться к национальным символам. Меня очень тронуло, что на многих американских домах вывешен государственный флаг — обычай, немыслимый в Советском Союзе.

"Папа, а почему американцы так любят свою страну?" — спросил меня однажды мой четырехлетний сын.

"Потому что они построили эту страну для себя", — ответил я, немало удивленный тем, что даже маленький ребенок способен разглядеть американский патриотизм.

"А для кого мы строим Советский Союз?"

хотел бы я знать.

ФБРовская "Импала" проводила мой "Шевроле" до самой двери моего дома.

На следующий день, после некоторых колебаний, я решил сообщить о своем новом контакте и отправился в резидентуру. Мне нужно было получить разрешение на тайную встречу с Филлис.

Подходя к советскому посольству, я увидел, что на тротуаре напротив здания сидит жена советского диссидента Анатолия Щаранского. Он был приговорен к десяти годам тюремного заключения по сфабрикованному КГБ обвинению в передаче секретной информации ЦРУ, и она уже несколько дней объявляла голодовку, пытаясь заставить советские власти освободить его. Однажды резидент, разгневанный настойчивостью г-жи Щаранской, пообещал повышение в должности тому своему подчиненному, который придумает, как убрать ее с территории посольства. Но никто в резидентуре не проявил излишнего рвения в этом вопросе. Действительно, что они могли придумать?

Идиоты, — с раздражением подумал я. Давно надо было отпустить Щаранского и прекратить всю эту шумиху вокруг его имени. Почему они всегда создают проблемы, которые мы должны преодолевать, а потом хвастаются своими "успехами" в этом деле?

Постояв несколько минут возле ординаторской, я наконец набрался храбрости, тихонько постучал в дверь и вошел. Андросов без особого энтузиазма согласился меня выслушать.

Я рассказал о своем телефонном разговоре с Филлис Барбер и отметил основные моменты. Можно было предположить, что она, как журналист, имеет доступ к ценной информации о политике США в Западной Европе. Кроме того, маловероятно, что ФБР успело отследить мой звонок, что открывало перспективу развития моих контактов с ней на конспиративной основе.

Я стремился к вершине достижений разведки — агенту под прикрытием. Агент под прикрытием — это иностранный гражданин, сознательно сотрудничающий с советской разведкой и охотно выполняющий ее задания. Работа с тайным агентом сопряжена, помимо всего прочего, с чисто технической трудностью: с самого начала все контакты должны быть тайными. Одна-единственная явная встреча оперативника с перспективным сотрудником ставит крест на всех мечтах о его вербовке. Высшие чины никогда не утвердят его в качестве агента, опасаясь, что встреча могла быть замечена контрразведкой оппозиции.

Что касается Филлис, то я считал, что мои контакты с ней были достаточно осторожными, что было очень важно для меня, поскольку провал мог стоить мне как минимум карьеры.

Я закончил свое выступление и выжидающе посмотрел на резидента. Андросов смотрел в точку где-то над моей головой, на его губах играла едва заметная ироничная улыбка. Его прозрачные глаза были невыразительны. Казалось, он думает о чем-то другом, более высоком. Но это было не так.

"Вы представляете себе, насколько сложна нынешняя ситуация в США?" — медленно начал он.

"Да, представляю", — ответил я.

"И…?"

"И что?"

"Что значит "и что? "удивленно спросил резидент, улыбка постепенно исчезала с его лица. "Страна находится в тисках антисоветской лихорадки. Советские представители подвергаются огульному осуждению. А вы, несмотря на все обстоятельства, осмеливаетесь поднимать вопрос о возможности развития контактов с иностранцем, да еще тайных!"

"Вы хотите сказать, что Москва освободила нас от обязанности искать перспективные объекты для вербовки?" — спросил я с удивлением. изумленно спросил я.

"Нет, не освободила. Но вы должны быть реалистами. Или, может быть, вы хотите, чтобы нас всех выгнали из этой страны?"

Резидент явно был мне неприятен. Мой вопрос попал прямо в суть расхождения между словом и делом. Руководство разведки единодушно требовало активной работы по вербовке, но как только требовались какие-то реальные действия, они неизменно находили тысячу оправданий, чтобы пресечь их на корню.

"Я просто не видел своей главной задачи в том, чтобы как можно дольше цепляться за свое кресло здесь, даже не пытаясь набрать очки", — прямо сказал я и тут же понял, что только что совершил серьезную ошибку.

Андросов напрягся, и когда он заговорил, в его голосе прозвучали жесткие нотки: "Все мы хотим добиться результата, но есть определенная разница между разумным риском и безрассудством. С моей точки зрения, у вас нет опыта оперативной работы. Почему Вы не подготовились к этой опасной операции в установленном порядке? Почему своевременно не доложили мне о своем плане? Почему, вопреки инструкции, Вы не проверили маршрут контрнаблюдения в течение нескольких часов? Откуда Вы знаете, что американские спецслужбы не подслушивали Ваш телефонный разговор? И где гарантия, что последующая разработка Филлис Барбер не будет проходить под их контролем, со всеми вытекающими отсюда последствиями?"

"Я этого не знаю, но в нашем деле никогда нельзя знать наверняка", — сказал я, прекрасно понимая, что навлекаю на себя неприятности. "Если ждать только уверенности, то какой смысл содержать нашу мамонтовую резидентуру?"

"Вы ляжете на дно, как подводная лодка, и останетесь там на два месяца — и это приказ", — очень тихо сказал резидент. "Никаких телеграмм в Москву по поводу телефонного звонка Филлис Барбер. Вы действительно имеете наглость считать себя самым умным человеком на свете. У нас уже несколько лет хранится подборка ее статей, но никто даже не подумал установить с ней контакт. Знаете, почему?"

Я скорчил гримасу недоуменной наивности.

"Очень просто. Потому что ясно как день, что журналистка ее уровня никогда не согласится с нами сотрудничать", — уверенно заявил Андросов. "Чтобы понять такие вещи, нужен опыт. Вам надо почаще бывать в резидентуре, просматривать прессу, готовить предложения по наиболее перспективным операциям против США. Мы должны готовиться к предстоящим боям".

"Да, сэр", — сказал я и удалился с поля боя.

"Ну, как все прошло, товарищ Льюис?" — с улыбкой спросил меня коллега, кивнув в сторону кабинета, который я только что покинул.

По приказу Андросова в стенах резидентуры использовались только кодовые имена. Его пугала страшная перспектива того, что, несмотря на все наши продуманные меры предосторожности, американцы с их невероятными технологиями каким-то образом сумеют установить в резидентуре жучок. Так у нас появились товарищ Дьявол, товарищ Дротик и еще куча товарищей с диковинными именами. Коллега, который только что со мной разговаривал, был товарищ Брайт. Я же, по чистой случайности, оказался товарищем Льюисом.

"Это безнадежно", — поднял я руки в знак капитуляции. "Он до сих пор убежден, что перед операцией надо несколько часов ехать в машине, чтобы проверить хвост. И это даже после перебежки Юрченко, который наверняка рассказал ФБР о наших стандартных оперативных процедурах. Разве не ясно, что лучший способ действовать сейчас — это нарушать эти процедуры? Иначе американцы смогли бы предугадать наши действия на несколько ходов вперед".

"Вы слишком много думаете, капитан", — усмехнулся товарищ Чертов. Возьмите на вооружение наше золотое правило: "Если ты начальник, то я дурак, если я начальник, то ты дурак".

"И еще это странное требование, чтобы мы ежедневно отчитывались перед резидентурой, неважно, с какой целью или нет", — продолжил я, разогревая свою тему. Если бы я был агентом ФБР, то мне понадобилось бы максимум три месяца, чтобы понять, кто из советских журналистов является сотрудником КГБ". В самом деле, вы можете представить себе чистого журналиста, который изо дня в день бегает в посольство? Раз в месяц на партсобрание — это разумно, но на этом все. Вначале я все время проводил в бюро ТАСС, создавал свое прикрытие, а теперь почти каждый вечер в посольстве. Какие дела у журналиста, который должен бегать здесь каждую ночь?

"Надо готовиться к предстоящим боям", — передразнил я резидента. "Какой стратегический переворот! Лев готовится к нападению. Но, уверяю вас, он умрет от старости, так и не успев наброситься".

"Вот мой совет: примите успокоительное и слабительное одновременно", — сказал товарищ Дарт. "Отличное сочетание, чтобы успокоить зажатые нервные окончания. Завтра выходной, самое время распустить волосы. Вы, журналисты, свободны, счастливчики. А как быть нам, дипломатам, ведь антиалкогольная кампания в самом разгаре? Мы вынуждены жить в посольском комплексе, под пристальным наблюдением: резидента, парткома. Более того, мы должны каждый день с девяти до пяти кататься на стульях в резиденции. И заметьте, мы должны ежедневно появляться здесь не для того, чтобы докладывать о своих успехах, просто начальник хочет убедиться, что его подчиненные еще не переметнулись к американцам. В нынешних условиях, я думаю, он предпочел бы, чтобы мы просто переехали сюда".

Стало ясно, что мои испытания встретят здесь меньше сочувствия, чем я предполагал, и я направился в бюро ТАСС.

Наступила тоскливая, однообразная рутина. Каждое утро я выполнял официальные обязанности корреспондента ТАСС: ходил на брифинги, участвовал в пресс-конференциях, писал материалы для тассовской ленты и записки для советских чиновников. Это занимало много времени, но не приносило никакой пользы. Особенно неприятной частью работы была подготовка материалов для советской прессы, которая была скорее упражнением в пропаганде, чем журналистикой.

После обеда я должен был явиться в резидентуру — еще более обременительная и бесполезная обязанность, чем моя работа в прикрытии. Выходя из бюро ТАСС, я часто замечал на себе удивленные взгляды своих чистеньких коллег, которые, очевидно, догадались о моей профессии. Они, очевидно, думали, что как только за моей спиной захлопнулась дверь, я попала в таинственный мир романтических приключений. Если бы они только знали, насколько обыденным и скучным был этот мир.

Возьмем, к примеру, процесс изготовления определенного рода информационных сообщений, которые вашингтонская резидентура направляла в центр КГБ в Москве. Особое место здесь занимали "отклики" на мирные инициативы М.С. Горбачева. Обычно посольство узнавало о таких инициативах через ТАСС раньше, чем американцы, но эта мелочь никак не мешала резидентуре немедленно информировать Москву о восторженном отклике американского общественного мнения. По правилам, реакция на любую из многочисленных инициатив генсека должна была поступать на следующий день и быть в подавляющем большинстве случаев положительной. Кого волновало, что мало кто в Америке имел представление об очередной мирной увертюре, а те, кто имел, как правило, не обращали на нее внимания? В телеграммах, отправленных резидентурой, рисовалась совершенно иная картина: все американцы доброй воли с благодарностью приветствуют миролюбивую политику Советского Союза, которую отвергает лишь горстка реакционных политиков и плутократов с Уолл-стрит.

Все понимали, что подобный фарс лишь вводит Горбачева в заблуждение, но помалкивали и занимались своими делами. Я наблюдал за этими веселыми играми, но ни разу не принял участия в составлении ответа на горбачевские инициативы, которые в то время были направлены исключительно на пропагандистский эффект. Я оттягивал время, ожидая удобного случая для встречи с Филлис.

Однажды рано утром я пришел в ординаторскую и застал там только ночного дежурного, товарища Дротика (в кругу друзей его называли просто Толян). Он был в необычайно приподнятом настроении и сразу же сообщил мне причину: Юрченко вернулся! Обстоятельства его возвращения в строй казались просто нереальными. Накануне, в воскресенье, Юрченко ужинал с сотрудником ЦРУ в одном из ресторанов Джорджтауна. Под предлогом выхода в мужской туалет Юрченко позвонил в советское посольство, заявил, что он не предатель, и попросил оставить ворота советского жилого комплекса открытыми на пару часов. Затем он вернулся к столу, еще немного поговорил со своей спутницей, снова вышел "в туалет" и через полчаса появился в советском жилом комплексе.

Возвращение блудного полковника убедило оперативников резидентуры в том, что он действительно был похищен ЦРУ в Риме несколько месяцев назад, как и утверждал Юрченко. В истории советской разведки не было ни одного случая добровольного переподчинения. (Были случаи, когда их возвращали мертвыми, но это не совсем добровольно, не так ли?) Такой поступок мог совершить только честный человек, и резидентура была вне себя от радости.

Председатель Первого главного управления Крючков прислал поздравительную телеграмму, в которой восхвалял доблесть Юрченко и радовался крупному успеху резидентуры. На самом деле резидентура здесь была совершенно ни при чем. Но Андросов не видел необходимости вникать в эти тонкости. Он так обрадовался, что даже предложил Юрченко бокал вина, когда тот вошел, но тот отказался,

"Опасаясь непредсказуемого действия наркотиков, которые ЦРУ закачивает в мой организм".

Чтобы использовать пропагандистский успех по максимуму, в советском комплексе была созвана пресс-конференция, и заместитель резидента разрешил оперативникам пригласить своих "перспективных" знакомых. Я увидел свой шанс. Андросов был полностью поглощен суетой вокруг Юрченко, и я подошел к его заместителю.

Мне не составило труда предугадать его немедленную реакцию на мое предложение пригласить Филлис на пресс-конференцию.

"Сколько ей лет?"

"Понятия не имею", — честно ответил я.

"Она симпатичная?"

"Я ее еще не видел".

"Зачем тебе все эти сложности?" — сочувственно спросил меня заместитель резидента. "Разве ты не знаешь, что все попытки вербовки женщин обычно заканчиваются между простынями, со всеми вытекающими отсюда последствиями для оперативника? Вам так хочется домой?"

Я с интересом посмотрел на заместителя резидента. Он не производил впечатления дамского угодника. Насколько я знал, он также никогда не руководил агентами-женщинами. Почему же он так уверен в неизбежности амурного исхода? озадаченно подумал я.

Заместитель резидента прочитал мои мысли и начал вспоминать.

"В свое время в одной из европейских стран работал опытный разведчик Василий. Он познакомился с секретаршей из одной из структур НАТО и довольно скоро завязал с ней роман. Она безумно влюбилась в него и однажды в порыве страсти спросила своего возлюбленного, не может ли она быть ему полезна. "Знаешь, — ответил Василий, — мой шеф убивает меня запросами на глубокие аналитические материалы". И это все? Не волнуйся, я принесу из сейфа босса", — воскликнула секретарша. И она, как и обещала, стала снабжать его чрезвычайно важными документами. Василия наградили медалью и досрочно повысили в должности. Он чувствовал себя на вершине мира. Но рано или поздно любая служба заканчивается, и надо возвращаться в Москву. Вернувшись домой, Василий не доложил о своей интимной связи с секретаршей. Конечно, если бы он сделал это с самого начала, его посадили бы в первый же самолет, отправляющийся в Москву.

Вот почему умные люди держат свой совет. В общем, на замену Василию прислали другого оперативника, гораздо старше и гораздо менее мужественного, чем его предшественник. Он пришел к даме, она его осмотрела и, не пытаясь скрыть разочарования, спросила: "Неужели ваши люди не могли придумать кого-нибудь помоложе?". Так интрига стала известна. Василий был лишен наград и отправлен в глушь. И на этом все закончилось. Так что, в конечном счете, лучше иметь дело с мужчинами".

"Как же вы собираетесь спасать наших многострадальных оперативников от геев?" — спросил я. спросил я.

"Да перестаньте вы!" — застонал заместитель резидента.

"Торжественно обещаю не поддаваться ее чарам, пока я жив", — совершенно серьезно сказал я, всем своим видом изображая несгибаемого коммуниста.

"Ну, это другое дело", — сдался он наконец. "Ладно, валяйте. Но помните, если что-то случится, то это будет не только ваша, но и моя голова".

Я вышел из ординаторской в приподнятом настроении и отправился в гараж на улице G, где держал свою машину. Там, в красивой мертвой зоне, стоял телефон-автомат, который я заметил пару месяцев назад. У меня были все основания надеяться, что ФБР не станет подслушивать мой звонок Филлис. Не могли же они прослушивать все телефоны-автоматы в пределах моей досягаемости?

Несмотря на то, что у меня было разрешение заместителя резидента, я не собирался приглашать Филлис в советский комплекс. Это, безусловно, раскрыло бы нашу связь. Пришлось договариваться о встрече где-нибудь в городе.

"Где и когда?" — лаконично ответила она на мое предложение встретиться за ужином и обсудить историю с Юрченко.

"Может быть, завтра, в семь вечера, в Le Jardin?" — предложил я. предложил я. "Это рядом с Дюпон-Серкл".

"Отлично", — сказала Филлис. "Увидимся завтра".

На следующий день я вышел из дома в 9 часов утра и сел в машину. Согласно процедуре, мне предстояло пройти трехчасовой тест по маршруту. Это было трудоемкое занятие, призванное выявить и, если нужно, поджать хвост перед встречей. Неподалеку я снова увидел знакомую "Импалу" с мужчиной за рулем, которого я уже не раз видел. Я предположил, что это тот самый человек, который занимался моим делом в ФБР. Тест казался мне безнадежной потерей времени, и я горько проклинал эту дурацкую процедуру, людей, которые ее придумали, и начальство, которое настаивало на том, чтобы она выполнялась до мелочей. Но выбор у меня был невелик. Faute de mieux, le roi couche avec sa femme (Если все другие варианты отпадают, король спит со своей женой), — сказало мое внутреннее "я", и я повернул ключ зажигания.

Тестовый маршрут начинался на улице Борегард. Импала следовала примерно в сорока метрах сзади. На подъезде к Little River Turnpike я заметил серьезный затор на перекрестке и нажал на газ. Нарушая все правила вежливости, мой "Шевроле" вильнул среди машин впереди меня. Некоторые водители выражали свое недовольство гудками. Impala немного отстала, между моей машиной и хвостом образовалась небольшая пробка. В этот момент светофор сменился на зеленый, и машины начали движение. Я успел проскочить перекресток на красный свет, оставив наблюдателя позади. Моя машина ехала сзади, а за ней оставалось много свободного места. Казалось, что мне повезло, и я отбросил хвост.

Если бы условия были другими, я бы никогда не поступил так, как поступил. Я прекрасно знал, что советские разведчики жестоко наказывались за потерю объекта, и предполагал, что в аналогичных случаях агенты ФБР тоже не были вознаграждены. Поэтому в отсутствие оперативной необходимости я обычно сбрасывал скорость, чтобы дать возможность хвосту догнать меня. Не было смысла играть в супермена без веской причины и портить при этом отношения с конкурентами. Но в этот раз ситуация была иной, это было уже не обычное противостояние, а активная конкуренция.

Я свернул на Ширли-хайвэй, вдавил педаль в пол и посмотрел в зеркало заднего вида. Берег был чист. Я оставил импалу ФБР в окружении других машин со всех сторон. Даже если бы ее водитель решил проехать на красный свет, он был бы не в состоянии это сделать. По моим расчетам, хвост застрял еще на две-три минуты, и за это время я должен был потерять его раз и навсегда.

Я влился в поток машин, движущихся на юг, в сторону Ричмонда. Еще два поворота, и через четверть часа я въехал в огромный, похожий на город торговый центр Springfield Plaza. У него было около десятка входов. Я припарковал машину у третьего и вышел из нее. Хвоста по-прежнему нигде не было видно. Когда я шел к входу, то краем глаза увидел припаркованную Импалу и выходящего из нее моего "крестного". На его губах играла довольная улыбка.

Я ничуть не расстроился, этого следовало ожидать. Устройство самонаведения, подумал я. Они установили в моей машине самонаводящееся устройство. Ну, что я могу сказать? Ребята, конечно, знают свое дело. Раньше я просто предполагал это, а теперь был уверен. Сколько раз, проводя испытания маршрута в самых отдаленных уголках Александрии, я не видел на дороге ни одной машины в течение часа или двух, а потом из ниоткуда вдруг появлялся мой хвост.

Я также предполагал, что мой "Шевроле" был оснащен пассивным передатчиком, который оставался немым в любое время, кроме тех случаев, когда автомобиль наезжал на исполнительный механизм, встроенный в дорожное полотно. Следовало ожидать, что ФБР установит такие приводы на всех ключевых перекрестках в радиусе двадцати пяти миль от Вашингтона, где разрешалось передвигаться советским гражданам. Такая схема позволила бы агентам контрразведки следить за передвижениями сотрудников резидентуры, не покидая штаб-квартиры. Я живо представил себе огромное электронное табло в штаб-квартире ФБР, по которому ползет разноцветный огонек, изображающий мою машину. Но сейчас не было времени для отступлений. Нужно было отступать, по возможности организованно.

Я еще раз проклял дурацкие инструкции, зашел в отдел спортивных товаров и купил лицензию на рыбную ловлю — это было единственное, что мне пришло в голову, чтобы замаскировать свой маршрутный тест. По счастливой случайности, торговый центр Springfield Plaza оказался ближайшим к моему дому местом, где можно было приобрести такие лицензии. Тогда я сел в машину и без дальнейших приключений поехал в бюро ТАСС.

Что ж, как пел Фрэнк Синатра, "я сделал это по-своему", — подумал я, взял в руки "Вашингтон пост" и направился в угол комнаты, где меня меньше всего было видно коллегам. Я посмотрел на часы: 11:25. До встречи с Филлис оставалось еще много времени, и я мог собраться с мыслями.

Казалось бы, поглощенный чтением, я на самом деле придумывал различные способы сбросить хвост и планировал предстоящийразговор с Филлис. Согласно инструкции, при первой встрече оперативник должен собрать максимальное количество персональных данных об объекте — фоновую информацию, в оперативной терминологии. Это возраст и место рождения субъекта, сведения о его родственниках, друзьях и т. д. Все эти данные должны быть собраны только во время первой встречи, в дальнейшем это делать нецелесообразно.

Затем я должен был оценить "разведывательный потенциал" Филлис, т. е. выяснить, есть ли у нее доступ к нужной информации. И наконец, нужно было установить каналы связи на будущее, что было самым сложным. В дальнейшем (если, конечно, это "в дальнейшем" будет иметь место) Филлис не должна была звонить мне ни домой, ни в офис, не посылать мне ничего по почте. В противном случае всю эту затею пришлось бы отменить, исходя из того, что, по всей вероятности, актив окажется под угрозой.

Если я попытаюсь сделать все это, то нашей встрече не будет конца, подумал я и решил играть на слух. Как обычно, мне пришлось разработать три альтернативных плана разговора на случай непредвиденных обстоятельств.

В тот день время ползло как черепаха. Я с трудом дождался окончания своей смены. В шесть часов вечера я незаметно вышел из бюро ТАСС. Первым делом я зашел в туалет, достал из кармана маленькую фляжку и тщательно протер руки спиртом.

В свое время американская пресса много писала о специальном составе, который КГБ якобы наносил на салон и руль любого автомобиля, принадлежащего сотрудникам посольства США в Москве. Утверждалось, что воздействие этого состава превращает человека в своеобразный "самонаводящийся прибор", по которому можно определить места, которые он посещает, и людей, с которыми он вступает в физический контакт (например, через рукопожатие). Я не знал, есть ли в распоряжении контрразведки КГБ такой состав, но всегда оставалась вероятность, что он есть у ФБР.

"Очистившись", я поднялся на лифте в вестибюль здания National Press Building с его многочисленными магазинами и перешел в другую половину здания, занятую гостиницей Marriott. Люди из ТАСС никогда не пользовались этим выходом, и, скорее всего, ФБР не вело за ним постоянного наблюдения.

На Пенсильвания-авеню я поймал такси (отмахнувшись от первого такси, которое ответило на мой звонок, и взяв следующее) и через четверть часа вышел на Дюпон-Серкл, недалеко от французского ресторана Le Jardin. Остаток пути я прошел пешком и прибыл к месту назначения за десять минут до назначенного часа — достаточный запас времени, чтобы сориентироваться и оценить обстановку на месте.

Ресторан оказался довольно уютным. Небольшое помещение освещалось лучами мягкого осеннего солнца, проникающими через стеклянную крышу. В зимнем саду росли пальмы и пышные тропические растения. Играла негромкая музыка. Быстро и бесшумно передвигались официанты. Настоящая идиллия.

Посетителей было немного. Я сел за барную стойку, заказал апельсиновый сок и, неторопливо оглядываясь по сторонам, стал осматривать окрестности. Вроде бы все было в порядке. Затем я перешел к осмотру людей, входящих в ресторан. Есть хвост или нет? Этот настойчивый вопрос бился в висках. Одежда и манеры посетителей меня мало волновали, я следил за их глазами. Еще по учебе в Академии разведки я знал, что именно глаза всегда выдают наблюдателя.

Было уже 7:14, но Филлис нигде не было видно. Если ФБР постоянно подслушивало офис Тасса, то они уже должны были заметить мое отсутствие. Шевроле по-прежнему стоял в гараже, но объект исчез. Сегодня мой крестный наверняка попадет под горячую руку, подумал я. Ничего хорошего это не сулит. ФБР наверняка поймет, что я отправился на какую-то операцию, и впредь будет следить за мной гораздо тщательнее. И Филлис не приедет. Неужели все эти хлопоты напрасны?

Наконец-то! Это не может быть никто другой. В ресторан вошла элегантная женщина средних лет с русыми волосами и остановилась в дверях, оглядываясь по сторонам чуть раскосыми голубыми глазами.

"Наверняка вы Филлис Барбер", — сказал я.

"А вы — советский корреспондент", — по-деловому ответила она.

"То есть вы можете прочитать это по моему лицу?" Я улыбнулся, сразу пытаясь перевести разговор в неформальное русло.

"Именно так. Ваши глаза смотрят в будущее с полной уверенностью", — сказала Филлис, как будто она вела передачу "Перекрестный огонь".

Вот это да, подумал я, провожая свою спутницу к нашему столику. В соответствии с правилами Академии разведки, наш столик находился в самом дальнем углу зала. Я занял место напротив входа, чтобы иметь возможность наблюдать за приходящими и уходящими людьми. Французское меню пугало своей изысканной мутностью, поэтому я вежливо разрешил Филлис сделать заказ на нас двоих. Кроме того, мне не хотелось, чтобы официант узнал, что я русский, и привлек к себе ненужное внимание.

Морепродукты были поданы, и я приготовился активировать один из планов беседы. В этой встрече не было смысла, если я не смогу заставить Филлис говорить о себе. Но первый же ее вопрос заставил меня растеряться.

"Скажите, вы когда-нибудь замечали, что за вами следят?" — спросила она почти строгим тоном.

Мысли мои заметались. Она что, подсадная? Они меня проверяют? подумал я, пытаясь выдавить из себя подобие улыбки. Нет, я так не думаю. Не похоже. Что ж, придется рискнуть.

Я покопался в памяти и вспомнил один из уроков, полученных в Академии разведки. В жизни любого разведчика наступает момент, когда он должен переступить черту, отличающую его от чистого журналиста или дипломата, учил старый мастер вербовки. Полагаться можно только на интуицию, чтобы понять, наступил ли подходящий момент. Вы сами должны решить, доверяете ли вы своему собеседнику или нет. Никакая проверка биографии не поможет.

Сейчас интуиция подсказывала мне, что нужно рискнуть.

"Один бывший корреспондент "Вашингтон Пост" в Москве писал, что, готовясь к встречам с советскими собеседниками, он всегда проверял, следят за ним или нет", — ответил я. "Неужели Вы думаете, что советские журналисты в США ведут себя по-другому? Конечно, я тоже провожу такие проверки. Иначе у меня не было бы источников информации, что для журналиста было бы совершенно катастрофично. Так что не волнуйтесь, сегодня я чист как стеклышко".

Судя по реакции Филлис, мой ответ ее полностью удовлетворил. Она начала расспрашивать меня о пресс-конференции Юрченко. Наш разговор превратился в своеобразный допрос, причем Филлис выступала в роли дознавателя. Ее вопросы сыпались на меня — точные, меткие, жгучие. Но это не были типичные вопросы западного журналиста. Судя по их направленности, она была на рыбалке, искала возможность нанести очередной удар по администрации Рейгана. Придя к такому выводу, я бросил свою первоначальную осторожность на ветер и стал играть с ней как можно лучше.

"Похоже, у меня достаточно материала, чтобы написать хорошую статью о Юрченко", — сказала Филлис, наконец, удовлетворив свое любопытство. "Вам здесь нравится?"

"Смотря что", — уклончиво ответил я.

"Я ненавижу эту администрацию", — продолжала она, твердо глядя мне в глаза. "Они считают, что у них есть право делать все, что им заблагорассудится".

"И как же вы им противостоите?" — невинно спросил я. невинно спросила я.

"Нужна сила и решительность. Это единственное, что они уважают".

Мое внутреннее "я" присвистнуло от удивления. В Америке я никогда не слышал подобных высказываний. Во мне проснулся азартный игрок и начал будоражить кровь.

"Есть ли политик, который вызывает у вас уважение?" — спросил я. спросил я.

"Конечно, есть", — ответила она с некоторым удивлением. "Его зовут Каддафи".

"Прошу прощения?"

"Вы меня правильно поняли", — улыбнулась Филлис. "Ливийский лидер полковник Каддафи".

Если бы в этот момент в наш столик ударила молния, я не мог бы быть более ошеломлен. Остынь, не забивай себе голову, — предостерегало меня мое внутреннее "я".

Никогда еще морепродукты не казались мне такими вкусными, как в тот вечер. Беседа текла быстро и яростно, как горный ручей. Филлис вывалила на меня такую лавину информации, что я с трудом ее переваривал. Я понял, что на следующий день мне придется составлять как минимум две — нет, может быть, даже три телеграммы в Москву. Филлис оказалась ярой антисемиткой, а также врагом американских консерваторов. Ее кредо, похоже, сводилось к очень простой формуле: все, что плохо для США и Израиля, должно быть хорошо. Согласно доктрине советских спецслужб, подобные убеждения являются серьезным основанием для вербовки на идеологической основе. Если, конечно, она не разыгрывала меня как лоха.

Плавное течение моих мыслей было прервано неожиданным предложением Филлис:

"Не могли бы вы проводить меня до дома? Выпьем по чашечке кофе, поговорим еще…"

"Как вы думаете, ваш муж одобрит это?" спросил я, запоздало сообразив, как глупо это прозвучало.

"Не волнуйтесь", — уверенно сказала она. "Он будет рад познакомиться с вами поближе".

Дело принимало серьезный оборот. Мне нужно было принимать решение на месте, а времени на раздумья практически не было.

Все-таки нужно разрешение ординатора на подобную встречу, тем более в таких условиях, — с отчаянием подумала я, а в голове всплыли суровые черты Андросова. Он меня живьем съест. И все же я должен прыгнуть. Другого такого шанса может и не быть.

"Конечно, пойдемте", — сказал я. "Только, пожалуйста, позови официанта. Я не хочу, чтобы он знал, что я иностранец".

В отличие от Москвы, в Вашингтоне поймать такси можно буквально за минуту.

"Бетесда", — сказала Филлис водителю и назвала адрес. Она оказалась опытным специалистом в тайных делах и молчала всю дорогу. Это было приятной передышкой.

Я закрыл глаза капюшоном и принял вид человека, наслаждающегося минутной релаксацией. На самом же деле в голове лихорадочно крутились мысли. Приняв решение идти напролом, я все равно должен был бороться с возможностью провокации или подсадки. Нужно было постоянно быть начеку, быть готовым в любой момент сорвать куш и уйти. Без разрешения Андросова вся ответственность лежала на мне. Я прекрасно понимал, что если что-то случится, то моя карьера в полевых условиях рухнет раз и навсегда. Андросов никогда не упустит возможности наказать меня по всей строгости в качестве примера для других, чтобы они тоже не смели играть в шпионов. На месте американского правительства я бы наградил Андросова Почетной медалью Конгресса, едко подумал я. Он нанес советской разведке больше вреда, чем все западные спецслужбы вместе взятые".

Примерно через двадцать минут мы подъехали к дому Филлис — небольшому двухэтажному строению в Бетесде, штат Мэриленд.

Такси скрылось за углом, шурша шинами по мелкому гравию. Я неуверенно задержался, радуясь, что было слишком темно, чтобы Филлис могла разглядеть выражение моего лица. Она поднялась по ступенькам и постучала. Дверь сразу же открылась, в проеме стоял высокий небритый мужчина в экзотической белой одежде, похожей на греческую национальную одежду. Видимо, он нас ждал.

"Мартин Сноу, — представился он, вежливым жестом приглашая меня войти в дом. "Устраивайтесь поудобнее. Что будете пить? Я могу предложить вам настоящий греческий коньяк "Метакса"".

"Спасибо, но не стоит", — сказал я. "У меня еще есть кое-какая работа на сегодня".

"Тогда кофе", — сказала Филлис и пошла на кухню.

Мартин последовал за ней, и я услышал, как они шепотом совещаются. Я сел в кресло и оглядел дом. Небольшое фойе, камин, мебель довольно скромная, — мой мозг автоматически регистрировал окружающую обстановку. Похоже, деньги у них не горят. Большая стеклянная дверь выходит на лужайку. В случае необходимости я мог бы воспользоваться ею, чтобы выйти на улицу. Самое главное в таком деле — поднять как можно больше шума. Спецслужбы ненавидят шум. В большом книжном шкафу стояло несколько томов Достоевского и Чехова на русском языке. Много пищи для размышлений, несомненно!

Мартин налил кофе и начал говорить. Его речь, поначалу мягкая и плавная, становилась все более интенсивной: то он взмывал в небо, как птица, то падал, как камень. Каждая отточенная фраза сопровождалась резкими жестами. Он стал похож на лектора, выступающего перед избранной аудиторией, которую посвящают в тайны высокой политики.

"Михаил Горбачев рискует совершить самую большую ошибку в истории советской внешней политики. Похоже, он согласен с американцами в том, что в двусторонних отношениях необходима предсказуемость. Если это не тонкая уловка с его стороны, то Советский Союз ждет очень грубое пробуждение. Предсказуемость — благо для более сильной стороны, а Соединенные Штаты, к моему большому сожалению, являются именно такой стороной. У вас должен быть козырь в рукаве. Вас будут уважать только в том случае, если у Белого дома будет постоянно болеть голова, пытаясь понять, что у Советов в рукаве".

Похоже, он отмежевывается от американцев, подумал я.

"Ближайшие советники Горбачева придерживаются несколько иного мнения", — ответил я, потягивая кофе.

"Неудивительно", — воскликнул Мартин. "Вы только посмотрите на них. Академик Арбатов? Посол Добрынин? Они говорят Горбачеву то, что им подсказывает Генри Киссинджер. Это катастрофа. Вам не нужно взаимное доверие. Нужна изысканная техника, сочетающая силовые методы и компромиссы, предлагаемые за ту цену, которую вы назовете. И не надо вести себя как доверчивая шлюха, не надо верить, что если вы отдадитесь Америке, то вам за это хорошо заплатят. Как только Советский Союз перестанет быть страшилкой, Запад потеряет к нему интерес. Так что если придется идти на уступки, требуйте, чтобы вам заплатили вперед".

"А Америка будет готова платить авансом?" с интересом спросил я.

"У нее не будет другой альтернативы", — заверил меня Мартин. "Это аксиома: чем хуже состояние советско-американских отношений, тем слабее руки администрации во внутренней политике. Именно это, а не пресловутое доверие г-на Арбатова, является вашим козырем".

"Но где мы можем найти лучших советников?" спросил я, гадая, возможно ли, что он ответит: "Я готов стать таким советником"? Неа. Чудес не бывает.

"Если хорошо поискать, то можно найти", — неоднозначно ответил Мартин. Обращайтесь за помощью к Виталию Юрченко". Собственно говоря, если его приключения были спланированы КГБ, то поздравляю: дьявольски умная операция. Филлис напишет об этом чертовски интересную статью".

"А вы не боитесь, что некоторые американцы могут обидеться на такую статью?" спросил я с невинным видом.

"Ну и черт с ними!" решительно сказал Мартин. "Они думают, что могут делать все, что им заблагорассудится. Но они жестоко ошибаются".

"Вы так думаете?" улыбнулся я.

"Абсолютно", — авторитетно заявил Мартин. "США — это Римская империя на грани краха. Хорошо известно, что гниение начинается на пике славы и процветания, а затем незаметно переходит в полный упадок".

"Честно говоря, я не вижу признаков тотального распада", — продолжил я, осторожно провоцируя Мартина, будучи уверенным, что это лучший способ вскрыть его внутренний мир, такой загадочный и удивительный.

"Вы, наверное, недавно в этой стране", — снисходительно заметил он.

"Да, я здесь всего несколько месяцев", — ответил я.

"Это все объясняет".

Мартин вскочил и, бурно жестикулируя, начал посвящать меня в секреты вашингтонского политического инсайдера. Он сыпал именами, должностями, цитатами, сплетнями и слухами. Слушая его, я чувствовал себя то в Госдепартаменте, то в присутствии помощника министра обороны Ричарда Перла, то в кабинете сенатора Джесси Хелмса, то в спальне президента Рейгана. От этой поездки на американских горках у меня перехватило дыхание. Казалось, Мартин знал и ненавидел всех и вся в этой стране.

Существует множество способов изучить собеседника. Лучше всего, конечно, если он сам расскажет о себе, но на начальном этапе люди редко идут на это. К счастью, Мартин сразу же раскрылся. Он с огромным удовольствием охарактеризовал, в общем-то, с издевкой, некоторых наиболее известных политиков вашингтонской сцены. Очень скоро мне стало ясно, что, как и его супруга, он — закоренелый республиканский ненавистник, особенно неприязненно относящийся к Ричарду Перлу из администрации Рейгана и некоторым людям из его окружения.

Самое интересное, что для получения столь ценной информации мне не нужно было и пальцем пошевелить. Все, что от меня требовалось, — это слушать и проявлять максимальную готовность. Я также пришел к важному выводу: Мартин был уверен, что его высказывания — истина в последней инстанции. Спорить с ним было бесполезно. Он должен был поверить, что я его единомышленник.

Слушай внимательно и запоминай, говорило мне мое внутреннее "я". Очевидно, что Мартин умирает для восхищенной аудитории. Но, учитывая его взгляды, вероятность того, что он найдет ее в Америке, невелика. Значит, вы станете его слушателями, а он будет у вас в долгу.

Этот вывод стал центральным элементом моей последующей стратегии по выращиванию Мартина как перспективного актива. Я стал его родственной душой.

Но был ли Мартин искренен? Или, может быть, он просто притворялся? Чтобы ответить на этот вопрос, у меня была хорошо отточенная техника. Слушая речь собеседника, я обычно задумчиво смотрю "за дальний горизонт", как бы взвешивая его слова, проживая то, что он говорит. А затем — резкий, быстрый взгляд прямо в глаза, как щелчок фотоаппарата. Полученное впечатление "моментального снимка" может многое рассказать об истинных чувствах собеседника. Используя этот метод, я не раз ловил людей на лжи.

Мартин казался искренним. Мои "моментальные снимки" неизменно фиксировали его глаза, горящие азартом, как у азартного игрока или фанатика. Я чувствовал, что он получает истинное удовольствие от того, что слушает себя.

В тот раз я был готов слушать его хоть всю ночь напролет. Но в голове постоянно крутился вопрос: как я объясню свое исчезновение ребятам из ФБР и заверю их в невинности моих поступков во время долгого отсутствия? У меня еще было время что-нибудь придумать. Я посмотрел на часы и поднялся на ноги: пора было идти.

"Хочешь, я подвезу тебя до Висконсин-авеню?" спросил Мартин, явно желая продолжить свой монолог в машине.

Это было очень любезно с его стороны. Через несколько минут мы добрались до места назначения.

"Надеюсь, вы согласитесь время от времени помогать мне, если мне понадобится совет по стратегическим вопросам?" спросил я с улыбкой на лице и молитвой в сердце.

"Конечно, соглашусь", — великодушно ответил Мартин.

"Г11 будет звонить вам из телефона-автомата. Телефоны ТАСС наверняка прослушиваются, и мне бы не хотелось ставить вас в неловкое положение".

"Очень признателен вам за беспокойство", — сказал он с видом человека, который уже несколько раз был в этом квартале.

Через несколько минут я уже сидел в такси, направлявшемся к зданию Национальной прессы. Я велел таксисту остановиться у здания Казначейства, расплатился, торопливо пересек 15-ю улицу и вошел в отель "Вашингтон". На втором этаже находился неплохой бар, и несколько припозднившихся клиентов еще задерживались внутри.

Заказал двойной джин-мартини, осушил его и вышел в коридор, где заметил банку телефонов-автоматов. Я набрал номер ТАСС и попросил соединить меня с Олегом Полысаковским. Я знал, что он собирался полночи просидеть в редакции, работая над большой статьей. Он был моим самым близким другом среди корреспондентов. В отличие от многих других чистых журналистов, Поляковский не считал, что мне как шпиону платят больше, чем ему, и, соответственно, ничуть не завидовал — очень редкая и ценная черта в советской колонии.

"Олег, ты не мог бы подвезти меня сегодня домой? спросил я, коверкая слова.

"Конечно, а что? Что-нибудь случилось?" В его голосе я отчетливо услышал любопытство.

"Как обычно", — соврал я. "Сходил в Чайна-таун поужинать, выпил пару бутылок китайского пива. Отличное. Выпил еще немного. Пошел в другой китайский ресторан. Съел лобстера. Выпил мартини. Ну, одно за другим, вы же знаете, как это бывает. Я едва стою на ногах. Не могу же я вести машину в таком состоянии?"

"Конечно, нет". Поляковский рассмеялся. "Где за вами заехать?"

"Я совсем рядом. В баре гостиницы "Вашингтон", через дорогу от нашего офиса. Когда вас ждать?"

"Примерно через двадцать минут", — ответил он. "Я навожу последние штрихи в статье о брифинге в Госдепартаменте. Как только закончу, приду".

В ожидании Поляковского я заказал еще один мартини и сел за столик в углу, чтобы подумать о прошедшем дне.

Я познакомился с явно нетрадиционной парой, что было очень хорошо, ведь обычные люди для разведки, как правило, бесполезны. Жаль, что не удалось узнать о них побольше. Что ж, всегда есть следующий раз. Все равно объем собранной мною информации был ошеломляющим.

Антирейганизм Мартина и Филлис был настолько яростным, что граничил с абсурдом. С другой стороны, они, похоже, были очень хорошо информированы, особенно Мартин. Учитывая, что наша агентурная сеть в США была практически уничтожена, эта пара могла стать надежным источником информации. Действительно, это было бы настоящим подвигом, если бы в условиях разрушенной сети и паники руководства мне удалось привлечь двух новых сотрудников — известную журналистку и ее мужа. Это был бы настоящий переворот!

Но как их завербовать? На что наживить крючок? Оказалось, что в первую очередь мне нужно было нацелиться на Мартина. Я не имел ни малейшего представления о его биографии, но он явно был лидером дуэта. Он вел себя как человек, чьи чувства были кем-то сильно задеты — до такой степени, что он возненавидел всю Америку. Так кто же мог быть этой обиженной стороной? Вполне возможно, что здесь замешана большая политика. Судя по высказываниям Мартина, политика была его жизнью. В таком случае вина за уязвленное самолюбие Мартина, скорее всего, лежит на каком-то высокопоставленном чиновнике или группе лиц.

Картина начала вырисовываться. Глубоко уязвленные чувства считаются хорошей основой для вербовки. Если, конечно, он не играл в какую-то игру… Нет, не похоже, чтобы он играл роль… Если Мартин действительно играл, то сцена потеряла гиганта-актера. Он почти буквально упивается собственной риторикой. Никто не может так искусно притворяться. Кроме того, за Филлис тянется многолетний послужной список антиамериканских высказываний. Неужели это все подстава, изощренная ловушка, чтобы при удобном случае заманить в нее советского шпиона? Ерунда! Оба они, несомненно, выглядели как настоящие. Кроме того, не они были инициаторами контакта, а я.

Но что, если ФБР узнает о нашей связи? Ну, я сделал все, что мог, но уверенности нет. И не может быть никогда.

Поэтому я сделаю вот что. Мой звонок Поляковскому даст ФБР достаточно правдоподобное объяснение моему исчезновению из офиса: пьянка. Такое бывает. Надеюсь, они снимут с меня слежку до следующей встречи с Филлис и Мартином. Со своей стороны, я постараюсь вести себя как можно лучше.

Вполне вероятно, что я нужен Мартину для каких-то целей. Очевидно, он попросил Филлис привезти меня домой. Вполне возможно, что он скоро откроется, стоит только немного подтолкнуть его к этому. У меня есть две или три встречи, чтобы выполнить задание, но не больше. Если ФБР засечет наши встречи, то частые контакты привлекут внимание, что равносильно провалу. Посмотрим, к чему это приведет. Как сказал Мартин, "если вы будете достаточно усердно искать хороших советников, вы их найдете". Может быть, это и есть та самая открывалка, которая вскроет эту конкретную банку.

Мне кажется, я очень прозрачно намекнул ему, что не стоит мне звонить. Посмотрим, как поведет себя Мартин, позвонит он или нет — это многое скажет о его намерениях.

Мои размышления были прерваны появлением Олега Поляковского, улыбающегося, как полная луна, в его очках весело отражались огоньки свечей на столах.

Виталий Юрченко был отправлен в Москву, и шумиха в резиденции несколько утихла. Пришло время отчитаться о встрече с Филлис и Мартином. Реакция Андросова на мои новости была предсказуема, поэтому я решил пройти через его заместителя.

Он выслушал мой рассказ с восторженным вниманием, а когда я закончил, облегченно вздохнул.

"Вам повезло, скажу я вам. Кто-то там наверху должен о вас заботиться. Некоторые из ваших предшественников попали в ужасную переделку при похожих обстоятельствах…"

Его склонность к воспоминаниям была общеизвестна, и я напрягся.

"Однажды наш оперативник в Нью-Йорке решил проводить свою собеседницу домой после ужина", — с лукавой улыбкой начал заместитель резидента. "Пока они задержались у двери, прощаясь, ее муж выглянул в окно, увидел их и вызвал полицию. Полицейские здесь, как вы, наверное, заметили, очень быстры на ногу, и наш Казанова сбежал как раз вовремя".

Подражая своему начальнику, я изобразил выражение крайнего изумления. Удовлетворенный моим ответом, он продолжил: "В другой раз муж собеседницы просто выскочил на улицу и ударил нашего парня. На следующий день он явился в ординаторскую с синяком под глазом и переломом челюсти".

"Похоже, вы правы, мне повезло", — сказал я и осторожно потрогал свою челюсть, с удивлением обнаружив, что по какой-то непостижимой причине она осталась целой.

"Хватит клоунады". Заместитель резидента нахмурился. "Сколько лет Филлис?"

"Около пятидесяти".

"Симпатичная?"

"Определенно не на мой вкус".

Он подозрительно посмотрел на меня, но все, что он увидел, был совершенно невинный взгляд профессионального шпиона.

"Ладно, — прорычал он. "Сиди здесь и не высовывайся. Я сам разберусь с резидентом. Похоже, дело серьезное".

Он отсутствовал около получаса. Когда он вернулся, в его глазах мерцали озорные огоньки.

"Ну что?" Мое нетерпение взяло верх.

"Хорошо", — самодовольно сказал он. "Можете готовить телеграмму в Москву".

"Как вам удалось его переубедить?"

"Молодой человек, вам еще многому предстоит научиться". Заместитель резидента вздохнул с притворной грустью. "Вы, наверное, думали, что как только у вас появится перспективный контакт, ваше начальство, вне себя от радости, облобызает вас и начнет ломать голову над тем, как его завербовать, да? Неправильно! Сам по себе контакт не имеет значения, важно то, соответствует ли он интересам конкретного начальника".

"А в данном случае…?"

"В данном случае — да. Похоже, что ваши новые знакомые — не проходимцы, которые могут накликать беду".

"Вы их знаете?" удивленно спросил я.

"Я много о них слышал", — веско сказал заместитель резидента. "Советник нашего посольства Александр Зотов поддерживал с ними связь. Сейчас он посол в Сирии. Так что, как видите, это люди высокого уровня. Понимаете?"

Я на всякий случай кивнул.

"Но если эта пара давно известна резидентуре, почему никто не пытался их завербовать?" — спросил я. спросил я.

"Никто не любит терять время". Заместитель ординатора усмехнулся. "Шансов, что они согласятся сотрудничать с нами, практически нет. Я уже говорил, что это люди высокого уровня. Они ни за что не станут играть с нами в мяч, и именно это успокаивает резидента. Вам повезет, если они согласятся хоть изредка встречаться с вами. Но это ничего, нам будет о чем доложить в Москву".

Это были не те слова, которые я хотел услышать. Но я был счастлив: по крайней мере, у меня было разрешение на работу с Мартином и Филлис. Согласятся ли они сотрудничать с КГБ, зависело только от меня.

Примерно через неделю Москва ответила на мою телеграмму совершенно секретным сообщением, закодированным для резидента Андросова.

Совершенно секретно

Вашингтон, округ Колумбия

Кому: Товарищу Кротову

Мартин Сноу (далее "Сократ") нам известен. Он вырос на Восточном побережье США, в середине-конце 1960-х годов окончил Гарвард, где некоторое время оставался преподавателем. Доктор философии, он является одним из ведущих специалистов по управлению.

В администрации Картера Сократ был советником Белого дома. Впоследствии он некоторое время работал консультантом ООН, иногда консультируя правительства различных стран Азии.

В период работы в администрации Картера он поддерживал периодические контакты с несколькими советскими дипломатами, которые характеризуют Сократа как информированного и энергичного человека и неординарного мыслителя.

Жена Сократа, Филлис Барбер (далее "Спутница"), известна своим радикализмом и антиамериканскими взглядами. Она является корреспондентом ряда американских и западноевропейских периодических изданий.

Мы считаем целесообразным, чтобы товарищ Льюис продолжил контакты с Сократом и Спутницей. На данном этапе наша главная задача — выяснить, что заставило их согласиться на контакты с советским журналистом.

Настоящим Вам предписывается соблюдать максимальную осторожность при общении с Сократом и Спутницей и держать нас в курсе всех последующих событий по этому делу.

К Вашему сведению, статья Спутницы о "деле Юрченко" была опубликована во влиятельном журнале "Мнение". Наша служба активных мер оценивает ее как один из наиболее полезных материалов по этой теме, появившихся в западных СМИ.

Москва

Товарищ Василий

В тот же день меня и заместителя резидента вызвал Андросов.

"Ваши новые контакты вызвали определенный интерес со стороны Москвы, — сухо сказал Андросов с призраком улыбки на бесцветных губах. "Будем работать с ними дальше, но очень осторожно. Самое главное — выяснить, что у них на уме. Насколько я знаю, до сих пор вы не смогли определить их мотивацию. Ну, ничего страшного, оперативный опыт накапливается со временем… К сожалению, Гт. слишком занят, чтобы лично заниматься этим делом, поэтому руководить будете вы", — сказал шеф, переведя взгляд на своего заместителя. "На вашем месте я бы сосредоточился на прокачке Сократа по Пакистану, Шри-Ланке и Бангладеш. Думаю, это будет весьма полезно. Что касается Спутниковой, то будьте максимально осторожны. Она слишком грозный журналист, чтобы с ней шутить".

"Какая блестящая схема!" — воскликнул заместитель резидента, когда мы вышли из кабинета Андросова. "Какой потрясающий разведчик заключен в его теле! Только вдумайтесь в то, что он сейчас сказал. Он снял с себя всю ответственность за дело Сократа и Спутницы. Он также предупредил нас об осторожности и предложил сосредоточиться на Бангладеш, Шри-Ланке, Пакистане — словом, на всем, кроме США. Отныне, если что-то случится, виновными будем только я и ты — вернее, ты и я. Честно говоря, в таких условиях я не вижу особого смысла браться за это дело".

"Иногда, — взорвался я, — у меня складывается впечатление, что наш главный враг — не американские спецслужбы, а этот достойный коммунист, этот наш драгоценный шеф".

"Слушай, я давно собирался с тобой поговорить". Заместитель резидента затащил меня в свой крошечный кабинет и плотно закрыл дверь. "Ты должен следить за своим языком. Не дай Бог, кто-то донесет резиденту, и тебе конец. Кстати, он уже сказал мне, что ты слишком самостоятельная, и ему это не нравится. Вы что, не знаете счет?"

Я знала счет, просто не могла сдержаться. Иногда эмоции закипают, не спрашивая разрешения, и ничто не может их остановить, даже инстинкт самосохранения. Ни один шпион не может бесконечно долго жить, плотно закупорив в себе свои истинные чувства. Рано или поздно он испытывает непреодолимый импульс выпустить все наружу — хотя бы для того, чтобы сохранить рассудок.

"В последнее время, — сказал я, — у меня появилось стойкое ощущение, что главная угроза нашей стране исходит не от внешних сил, будь то Америка, НАТО, Китай или что-то еще, а главный враг — это мы сами. Помните изречение Николая Гоголя о том, что две самые большие проблемы России — это идиоты и плохие дороги? Похоже, что первая проблема в последнее время становится все хуже и хуже".

Судя по выражению лица заместителя резидента, он пожалел, что начал этот разговор. Он скорчил язвительную гримасу и сурово спросил, словно обливая холодной водой перегретую печь: "А вы не боитесь мне все это рассказывать?"

"Вовсе нет", — ответил я. "Я знаю, что вы порядочный человек".

Как я и ожидал, депутат-резидент был обезоружен.

Моя характеристика его как порядочного человека глубоко тронула его, хотя "порядочность" — не самое популярное слово в интеллигентской среде.

"Спасибо, что доверились мне", — смущенно пробормотал он. "Все-таки вы офицер разведки и должны контролировать свои эмоции".

Каждая идея должна созреть. На это требуется время. Мне пришлось сделать паузу в своих замыслах по Сократу и Спутнице, чтобы убаюкать ФБР ложным чувством безопасности и не спугнуть перспективу излишней навязчивостью.

Следующие три недели я вел себя как образцовый газетчик: работал исключительно на своей основной работе, никаких контрразведывательных маневров, никаких поисков тайных мест встреч, "мертвых точек" и прочей шпионской чепухи. Мне даже пришлось писать аналитический отчет для ТАСС по Стратегической оборонной инициативе США.

В нем я пытался доказать, что программа "звездных войн" — это стратегический блеф, цель которого — запугать советское руководство, втянуть СССР в новый, непомерно дорогой виток гонки вооружений и, в конечном счете, сломать хребет его экономике. И чем яростнее советская пропагандистская машина кричала со всех крыш о зловещей угрозе СОИ для всего мира, тем больше стимулов было у администрации Рейгана для продолжения программы.

Этот вывод я сделал не на основе украденных документов Пентагона, а на основе некоторых статей в американской прессе. И в этом была ее роковая слабость. Советские руководители привыкли доверять только секретным документам, хранящимся под замком. Я долго ломал голову, как убедить наших чиновников в своей правоте. Наконец, помощь пришла с неожиданной стороны: от конгрессмена Боба Дорнана, бессовестного поклонника программы "Звездные войны".

Однажды я поехал в Джорджтаунский университет, чтобы присутствовать на дебатах в стиле "перекрестного огня" между Ричардом Перлом и одним из вашингтонских религиозных лидеров. Священнослужитель блестяще разобрал программу SDI, и я видел, как Перл корчится.

Тогда на помощь пришел Боб Дорнан. Он сказал примерно следующее: "Дамы и господа, SDI, возможно, еще не существует, но она уже работает. Почитайте советские газеты. Русские в бешенстве — они боятся SDI. А это значит, что она уже достигла своей цели. Поэтому было бы глупо сокращать расходы на SDI, наоборот, их надо увеличивать".

Это было именно то недостающее звено, которое мне было нужно. Представитель Дорнан блестяще проиллюстрировал основную идею моего доклада. Конечно, мне пришлось солгать и сказать, что его речь прозвучала на закрытых слушаниях в Конгрессе, но что поделать, если советские чиновники верят только тому, что от них держат в секрете?

В заключение своего доклада я предложил советской прессе воздержаться от нападок на SDI и впредь просто игнорировать ее. Я был совершенно уверен, что, как только это произойдет, "Звездные войны" пойдут под откос.

К моему удивлению, мой доклад вызвал некоторый ажиотаж среди инсайдеров ТАСС. Что касается резидентуры, то все мои предыдущие попытки написать телеграмму на эту тему наталкивались на ее, мягко говоря, неодобрительное отношение. Начальник Службы разведки КГБ Крючков отдал приказ о начале тотальной кампании против СОИ, и резидент Андросов ревностно выполнял поручение своего хозяина. Возникла любопытная ситуация: вместо того чтобы сообщать Москве факты, резидентура давала ей то, что Москва хотела услышать.

А услышать Москва хотела вот что. С Крючковым во главе разведка разработала новую программу "Внезапное ракетно-ядерное нападение на СССР" (ВРЯН-Внезапное ракетно-ядерное нападение, дословно: Внезапное ракетно-ядерное нападение") и придал ему первостепенное значение. Стареющее Политбюро, находящееся в состоянии прогрессирующей дряхлости, жило в постоянном страхе перед "растущей агрессивностью американского империализма".

В соответствии с этой программой вашингтонской резидентуре было предписано постоянно следить за любыми признаками ВРЯН и немедленно сообщать об этом в Москву, которая готовила ежедневную оперативную сводку для высшего руководства страны.

В практическом плане антиврянская бдительность выглядела следующим образом. С наступлением сумерек оперативники КГБ совершали обход соответствующих государственных учреждений, фиксировали количество витрин, освещенных после официального закрытия, подсчитывали количество машин на близлежащих парковках, изучали содержание местных газет в поисках признаков секретного призыва или тайной схемы пополнения запасов стратегических материалов и продовольствия.

На эти работы уходило огромное количество времени и энергии, а эффект был ничтожным. И тут появляется президент Рейган с программой SDI! По мнению руководителей КГБ, эта программа прекрасно вписывалась в концепцию ВРЯН и не могла появиться в более подходящее время. Больше не нужно было подглядывать в окна, считать машины и вырезать факты из общей картины.

Размышляя над проблемой SDI, я не забывал и о менее важных делах. Никогда в жизни я не обедал с таким количеством скучных и нудных людей, но они были нужны мне как дымовая завеса для общения с Сократом и Спутницей. В выходные дни я, как и подобает примерному советскому гражданину, возил свою семью по магазинам. Потом я готовил крабов на пару и смотрел телевизор.

На одиннадцатый день Импала исчезла.

Ее исчезновение могло означать одно из двух: либо ФБР решило, что я не представляю угрозы национальной безопасности США и следить за мной больше не стоит, либо, наоборот, сыщики что-то заподозрили и перешли от явного наблюдения к тайному. При желании ФБР могло выделить мне сотни наблюдателей, десятки машин или даже вертолетов. Выявить и сбросить такую армаду не представлялось возможным. На практике чаще всего приходится решать проблему, полагаясь только на интуицию. Внешне никаких признаков слежки не было, но на самом деле — кто знает? Внешность обманчива.

Пока я готовился к очередному рандеву с Сократом и Спутницей, они уехали на рождественские каникулы, а через некоторое время я с удивлением узнал, что меня отзывают домой на отдых.

"Конечно, зима — не лучшее время для отдыха в Москве, — с шелковистой улыбкой сказал ординарец. "Но мы же не можем допустить, чтобы все наши офицеры уезжали в отпуск летом? Кому-то придется примириться с отдыхом в менее благоприятных условиях".

"Это значит, что мой сын пропустит больше месяца занятий", — раздраженно пробормотал я.

"Ну что ж, придется ему наверстывать", — сказал Андросов с гримасой, которая сразу же заставила меня почувствовать себя виноватым за то, что я беспокою великого человека такими пустяками.

Поездка из Вашингтона в Москву в то время была особенно долгой и утомительной. После того как советский истребитель сбил над Сахалином южнокорейский лайнер KAL 007, США запретили все полеты "Аэрофлота" в США, и советским путешественникам приходилось лететь в Монреаль через американского или канадского перевозчика, чтобы сесть на самолет Ил-62 "Аэрофлота", летящий в Москву. Для пассажиров это было утомительно, для советского правительства — дорого. Билеты "Аэрофлота" покупались за рубли, но на первый этап путешествия приходилось тратить доллары. По правилам, государство покрывало эти расходы. Сумма была не запредельной, но все же речь шла о драгоценной твердой валюте.

Но мне повезло, как и моему правительству. За бывшим послом СССР в США Анатолием Добрыниным в Вашингтон по специальному разрешению прилетел советский авиалайнер. Некоторое время назад он был назначен на высокую должность секретаря ЦК КПСС, курирующего всю внешнеполитическую сферу Кремля, и по советской колонии пронесся слух, что товарищ Добрынин разрешит всем своим соотечественникам, отправляющимся в отпуск домой, приехать с ним.

"Вам повезло", — сказала мне жена шефа бюро ТАСС. "Люди в посольстве составляют список тех, кто полетит специальным рейсом. Так что поторопитесь".

Одна из характерных черт моего характера — глубокий скептицизм по отношению к возможностям альтруистических всплесков со стороны советских чиновников. Вот и в тот раз я пробормотал что-то о своих сомнениях в целесообразности такого плана.

"Вы что, шутите?" — воскликнула жена шефа бюро ТАСС. "Я не могу себе представить, чтобы Добрынин оставил своих соотечественников в беде. Ведь он же советский посол!"

Несмотря на преклонный возраст, эта милая женщина сохранила веру в человеческую доброту. Как и следовало ожидать, ее в очередной раз постигло жестокое разочарование. За пару дней до отъезда товарищ Добрынин, не вдаваясь в подробности, сообщил своим соотечественникам, что не сможет отпустить их с собой.

Жена начальника бюро ТАСС была потрясена до глубины души, когда я рассказал ей об этом. Но на следующий день она подошла ко мне с непонятно откуда взявшимся чувством вины и сказала своим мягким голосом: "Я долго думала над причиной такого поведения Добрынина и пришла только к одному правдоподобному объяснению: он боится теракта на своем самолете и не решается подвергать опасности других людей. Ведь среди тех, кто планировал лететь на его самолете, много детей".

Я кивнул в знак согласия, так как не хотел разочаровывать добрую старушку, рассказывая ей об истинной мотивации уходящего советского посла. В резидентуре уже было известно, что самолет Добрынина будет битком набит его личными вещами, плодами многолетних трудов в США. Правда, в самолете оставались свободные места, но товарищ Добрынин не был настроен приглашать лишних свидетелей своего материального благополучия.

Советская колония тихо возмущалась. Но мне было все равно. Я мысленно готовился к предстоящему дебрифингу с начальником Северо-Американского управления.

III.

Разговор с начальником Северо-Американского управления КГБ генералом Якушкиным, который неизменно означал начало московского отпуска оперативника резидентуры, был для подавляющего большинства сотрудников разведки самым тяжелым испытанием, которое только можно себе представить. Неумолимый генерал был чрезвычайно требователен и никогда не срывался. Гневная тирада Якушкина часто завершалась его любимой фразой: "Ты не заслуживаешь своих погон", после чего жертва, бледная и с остекленевшимиглазами, пошатываясь, выходила из кабинета и отправлялась в заслуженный отпуск. Некоторые из наиболее стойких цинично шутили по поводу процедуры подведения итогов: "Десять минут позора, но дежурство продолжается".

По большому счету, у Якушкина были все основания для гнева. Мало кто из ординаторов оправдывал его ожидания. Но он не понимал и не хотел понимать, что его требования идут вразрез с политикой, проводимой резидентом Андросовым. В спецслужбе Крючкова умение писать хорошие отчеты ценилось выше, чем умение вербовать агентов.

С некоторым трепетом я открыл одну дверь, затем другую и оказался в кабинете начальника. Якушкин с бесстрастным лицом вышагивал взад-вперед по традиционной красной узкой дорожке, очень похожей на посадочную полосу. Это был единственный маршрут, подходящий для генеральской ходьбы в закрытом помещении, поскольку по обеим сторонам беговой дорожки потрескавшийся паркетный пол отзывался на малейшее прикосновение пронзительным скрипом.

Шеф тепло пожал мне руку и кивком головы предложил занять кресло, после чего продолжил свои упражнения, так что мне пришлось крутить головой из стороны в сторону, чтобы все время находиться лицом к начальнику.

"Ну что ж, первый год вашей службы почти закончился, — небрежно сказал генерал. "Опишите мне свои ощущения. Все ли было так, как вы ожидали, или были какие-то неожиданности?"

"У меня смешанные чувства. Что касается сюрпризов, то, к сожалению, их было слишком много", — сказал я, безуспешно пытаясь поймать взгляд генерала.

"Что вас больше всего удивило?"

"Пропасть между тем, что меня здесь увещевали сделать, и политикой резидентуры".

"Понятно". Якушкин нахмурился. "К сожалению, бороться с этой тенденцией становится все труднее. На прошлой неделе я присутствовал на стратегическом совещании в Африканском департаменте, призванном обсудить, как активнее вовлекать резидентуры в антиамериканскую деятельность. Как обычно, были потоки красноречия, и вдруг один из резидентов заявил: "У Якушкина три резидентуры в США, пусть они занимаются американцами, у нас и так руки заняты". Его освистали — не потому, что остальные посчитали, что он сказал глупость, а потому, что он неосторожно высказал публично точку зрения, которую разделяет большинство наших жителей. Они до смерти боятся американцев!".

Никогда еще начальник отдела не был со мной так откровенен. Осторожно, — предупредил меня внутренний голос.

"Недавно я услышал интересную историю, — продолжил Якушкин. "После измены нашего оперативника Богатого в Марокко местная резидентура категорически запретила любые контакты с американцами. И если кто-то из молодых офицеров имел наглость познакомиться с сотрудником посольства США и сообщить об этом, его тут же отмечали как объект вербовки ЦРУ и при первой же возможности под каким-нибудь подходящим предлогом отправляли домой. Шпионить против Центральноафриканской империи легче, чем против США, несомненно. Хотя и там шпионаж сопряжен с определенными профессиональными рисками: всегда есть риск быть зажаренным и съеденным местными жителями. Тем не менее, как считают некоторые наши жители, это менее опасно, чем вступать в схватку с американцами".

Я с изумлением наблюдал за генералом. Он был зол, но в то же время недоумен и вял, чего раньше за ним не наблюдалось. Он перехватил мой взгляд и, словно очнувшись от кошмара, взял себя в руки.

"Какие у вас планы на Сократа и Спутницу?"

Вот и закончилось знакомство, подумал я и приготовился к долгой и содержательной беседе.

"У меня была только одна встреча с ними, поэтому далеко идущие выводы были бы преждевременными", — осторожно заметил я. "Но, похоже, они — отличный материал для рекрутинга".

"Не знаю, — задумчиво произнес Якушкин. "Сократ — довольно крупная рыба. Его описывают как чрезвычайно умного и очень сложного человека. Боюсь, что с ним будет сложно работать".

"Почему?"

"Он довольно странный".

"Мы должны приветствовать нестандартное поведение", — заметил я. "Обычные люди, к сожалению, имеют весьма ограниченную полезность в нашем понимании".

"Безупречная логика". Генерал одарил меня усталой улыбкой.

"Будем надеяться, что он будет играть с вами в мяч. Я бы хотел, чтобы вы еще немного поработали в центре; вам нужно больше опыта. Но кто знает, может быть, вы станете лучше от этого… Несколько лет работы здесь способны превратить оперативника в откровенного циника".

Я все больше недоумевал. Я смотрел на генерала, слушал его — и не мог поверить своим глазам и ушам. Где же был тот решительный, жесткий и в высшей степени уверенный в себе начальник, которого я знал и уважал? Казалось, он механически выполняет свои обязанности, а мысли его витают где-то в другом месте.

"Что ж, удачного отпуска. Желаю вам удачи. Вы не похожи на человека, который нуждается в особой поддержке".

Якушкин вяло махнул рукой на прощание и тяжело сел за свой стол. Я был ошарашен. Я и представить себе не мог, что будет такое подведение итогов.

Обычно оперативники рады, что начальство их игнорирует. Я тоже должен был радоваться, что избежал традиционной выволочки. Странно, но вместо ликования у меня появилось предчувствие опасности.

Когда я вышел из кабинета, бабушка Лида недоверчиво посмотрела на меня. Она по-прежнему была королевой якушкинской приемной.

"Что? Кровопускания не будет?" — спросила она, и в ее голосе явственно послышались нотки недоумения и даже сожаления.

"Я сейчас вернусь. Я принесла американские сигареты для вашего мужа", — поспешно сказала я.

Мои слова произвели магическое действие: замерзшая душа "дьявола в юбке" вдруг оттаяла, и ее лицо расплылось в неожиданно нежной улыбке. Всего два года назад ей удалось наконец-то найти себе мужа, и с тех пор она жила в постоянном страхе, что ее супруг поймет, какую ошибку он совершил. Так что путь к сердцу нашей секретарши лежал через перекресток, заваленный подарками для ее любимого.

"Генерал какой-то смешной, — заметил я, ободренный положительной реакцией бабушки Лиды.

"Ему скоро на пенсию". Она нахмурилась.

"На пенсию? А что он натворил?"

"Не твое дело", — хмуро ответила она.

"А где Валентин Аксиленко, начальник нашего вашингтонского отдела?" — спросил я, не обращая внимания на бабушку Лиду. спросил я, не обращая внимания на привычную грубость бабушки Лиды.

"Он больше не с нами".

"Не с нами?"

"Вы что, забыли в Вашингтоне свой русский язык?" — огрызнулась секретарша. Она вернулась к типографскому шрифту и снова стала своей обычной, немного язвительной персоной. "Я же вам ясно сказала, что он здесь больше не работает".

"Где же мне его найти?"

"Я не знаю. Уходите отсюда, у меня есть работа. Если хочешь узнать все последние сплетни, иди в столовую".

Я прошел через Североамериканский отдел, который состоял из четырех основных секций: Вашингтон, Нью-Йорк, Сан-Франциско и Канада. Они курировали и контролировали работу соответствующих резидентур КГБ. Я попробовал зайти в одну дверь вашингтонского отдела, но она была закрыта, как и другая. Было время обеда, и все ушли предаваться чревоугодию. Мне оставалось только последовать совету бабушки Лиды.

Столовая была центром общественной жизни, куда регулярно приходили в основном молодые офицеры. Здесь пили кофе, курили, обсуждали последние события, сплетничали. В столовой постоянно находились две-три симпатичные секретарши из вспомогательных подразделений разведки. Они флиртовали с "рыцарями плаща и кинжала", но в целом красивых женщин в разведке было мало, так как отдел кадров остерегался брать на работу смазливые лица, боясь разбудить природные инстинкты молодых офицеров.

Чая в столовой в тот день не было, и мне пришлось довольствоваться сильно разбавленным пепси — работники общепита в разведке воровали не менее нагло, чем их коллеги в любом другом ведомстве.

Найдя свободный столик, я принялся размышлять над унылой ситуацией, медленно потягивая напиток. Уход генерала Якушкина и полковника Аксиленко не сулил Северо-Американскому управлению ничего хорошего. Среди моих многочисленных начальников они были единственными настоящими профессионалами. Пока они были на борту, я еще мог надеяться отбиться от Андросова, но когда их не стало, я превратился в одинокого путника, бесцельно бредущего по пустыне без компаса и карты. Все надежды на вербовку агента превратились в несбыточную мечту, а работа в спецслужбе казалась бессмысленным занятием. Только в фантастике одинокий человек может противостоять всему миру. В советской разведке выйти на бой можно было только при поддержке центра. Но с уходом Якушкина и Аксиленко никому в Североамериканском управлении не было дела до вербовки агентов в Вашингтоне.

"Привет, старик, давно тебя не видел".

начал я и тут же оказался в медвежьих объятиях Питера, старого друга, с которым мы вместе учились еще в колледже. Питер был человеком огромного роста и безграничного оптимизма. Его общительность была просто чудодейственной. После окончания Академии разведки он попал в отдел внутренней контрразведки Первого главного управления. И хотя офицеры политической разведки всячески отмахивались от представителей этого печально известного подразделения, я все равно очень любил Петра. Он был все тот же парень.

"Ну, как у тебя дела в Вашингтоне? Удалось ли тебе проникнуть в Пентагон или ЦРУ?" — спросил он с широкой ухмылкой.

"Только до парковки", — ответил я столь же беззлобно.

"Вам лучше поторопиться. Времени мало".

"Думаю, у нас еще есть два-три года", — сказал я.

"Кто знает?" заметил Питер нехарактерно серьезным тоном.

"Что это — очередная шутка?" Я навострил уши.

"К сожалению, мне больше не хочется шутить. Похоже, наши полевые операции закончены".

"Послушай, Питер, у меня и так голова идет кругом. О чем ты говоришь?"

"Хорошо", — согласился он. "Но при одном условии: то, что я собираюсь вам рассказать, останется между нами. Никто в резидентуре — или в Североамериканском департаменте, если уж на то пошло, — не должен быть в курсе".

"О чем?"

"Полковник Юрченко, бывший заместитель Якушкина, сломался и признался", — прошептал он и с опаской огляделся вокруг.

"В чем признался?"

"В том, что он по собственной воле пришел в посольство США в Риме и добровольно предложил свои услуги ЦРУ", — протараторил Петр, загадочно глядя на меня.

"О, нет, что угодно, только не это", — закричал я. "Откуда вы знаете, что это правда?"

"Юрченко сам нам рассказал", — заверил меня Петр. "Когда он вернулся в Москву, наши ребята начали его допрашивать, и он быстро все рассказал. Собственно говоря, ему не было смысла пытаться что-то скрывать, слишком уж сильным было дело против него".

"Невероятно! Как человек в его положении мог решиться на такой шаг?"

"В подобных случаях гиганты мировой литературы советуют: "cherchez la femme" — "ищите женщину", и они, знаете ли, абсолютно правы", — с видом знатока ответил Петр. "У Юрченко много лет длился бурный роман с женой одного высокопоставленного советского дипломата. Об обычном разводе не могло быть и речи — он неизбежно разрушил бы карьеру Юрченко, а его дама привыкла к достатку. И вот однажды она отправляется с мужем на очередное место службы, которым оказалась Канада. Юрченко бросает кости и переходит на сторону американцев. Он рассказывает им все, что знает, и получает вознаграждение — крутой миллион баксов и приличную пенсию. ЦРУшники везут его в Канаду, устраивают ему встречу с любимой. У меня есть миллион долларов, — говорит Юрченко. Давай вместе уедем в Америку и будем жить долго и счастливо". И тут происходит неожиданное: дама впадает в панику и отказывается. Юрченко потрясен. Он понимает, что терять ему нечего, дает отмашку своим кураторам из ЦРУ и добровольно возвращается на родину".

"Сказать, что я удивлен, было бы преуменьшением, я ошеломлен", — заметил я. "На что он надеялся? По идее, он не должен был питать иллюзий по поводу того, какой прием его ожидает".

"Держись за шляпу". Питер улыбнулся. "То, что я вам сейчас расскажу, вас просто поразит. Либо Юрченко умен, как сам дьявол, либо он самый везучий ублюдок на свете, но факт в том, что ему ничего не угрожает. Более того, он будет работать в разведке до самой пенсии. Правда, никаких обязанностей у него не будет, но кабинет, чистый стол и регулярная зарплата — это его заслуга. Если подумать, то это выглядит как акт изощренного садизма — подарить ему жизнь и оставить наедине с совестью".

Я не смог удержаться от небольшой порции сарказма.

"Пожалуйста, избавьте меня от термина "изысканный". Я уже не новобранец и давно разуверился в изысканности нашего начальства. Я уверен, что у Крючкова были вполне приземленные причины для такого неординарного решения".

"Вас, шпионов, не проведешь, да?" — усмехнулся Петр. сказал Петр с ухмылкой. "Вы, конечно, правы. Крючков приказал нам замять дело Юрченко, похоронить его признание как высшую тайну и официально подтвердить версию о его похищении ЦРУ".

Петр глотнул пепси из моего стакана, прикурил сигарету и лихо выдохнул три безупречных кольца дыма.

"Недавняя волна дезертирства наших разведчиков поставила Крючкова перед очень сложной дилеммой: как объяснить Политбюро этот феномен и не потерять голову. Отказ младших офицеров от службы он смог объяснить халатностью отдела кадров, и это объяснение было принято. Затем последовали отступления тяжелых офицеров: полковника Гордиевского и не менее полковника Пигузова! Крючков доложил, что они сломались от постоянного стресса, и опять все сошло с рук. И тут — кульминация: Юрченко дезертирует, и не просто дезертирует, а, что гораздо хуже, возвращается и признается в своих грехах. Юрченко, который был светлым мальчиком Крючкова и одним из самых информированных людей во всей спецслужбе…!"

"Подождите-ка", — прервал я тираду Петра, почувствовав головокружение. "При чем здесь полковник Пигузов?"

"Где ты был, на Луне? Пигузова разоблачили как ветерана ЦРУ!"

Я ошеломленно уставился на Петра.

"Ты бы слышал, какой поднялся шум", — продолжал он. "Руководитель партийной организации нашей Академии разведки — агент ЦРУ с десятилетним стажем! Пигузова завербовали где-то в 1974 году, когда он был откомандирован в Индонезию. И с тех пор он регулярно передавал в московскую резидентуру ЦРУ списки наших перспективных сотрудников. Возникла странная ситуация: курсант разведки еще только осваивал свое ремесло под кодовым именем, чтобы сохранить абсолютную тайну от коллег, а Лэнгли уже знал его настоящее имя, подробный психологический портрет и место будущей загранкомандировки. Он сорвал покровы с нескольких поколений офицеров разведки. А ты, как идиот, старательно отрабатывал свое прикрытие в резидентуре, не так ли?"

"Да, но, к счастью, недолго". усмехнулся я. "И что дальше?"

"Бог знает. Похоже, Юрченко — это та соломинка, которая переломит спину верблюду. Если в Кремле узнают о его признании, Крючкову придет конец. Поэтому история с перебежками Юрченко — это самый большой скелет в шкафу нашего шефа. И теперь вы — один из немногих, кто в курсе".

"Зачем ты мне рассказал?"

"Послушай, старик, я пришел в Первое главное управление заниматься разведкой, а не прикрывать задницу Крючкова". Лицо Петра покраснело от ярости. Это был явно крик души, а не поза. "Вы должны понять, — продолжал он горячим шепотом. "Юрченко сдал американцам всю нашу итальянскую сеть. Перед перебежками он провел в римской резидентуре конференцию по работе с местными агентами и выяснил их личности".

"А как же американская сеть?" — невинно спросил я. невинно спросил я.

Питер бросил на меня подозрительный взгляд.

"Разве они тебе не сказали?"

"Пощадите мою нервную систему, ладно?" хмуро пробормотал я.

"Она тебе больше не понадобится", — убежденно заявил он. "На прошлой неделе был арестован Моторин, ваш бывший коллега по вашингтонской резидентуре".

Я почувствовал, как мир рушится вокруг меня. Майор Моторин четыре года проработал в вашингтонской резидентуре и несколько месяцев назад вернулся в Москву. У него была репутация умного оперативника, и известие о его аресте меня ошарашило.

"Я пока не знаю всех подробностей, — продолжал Петр. "К его делу подключили других людей, но, похоже, для ФБР он был просто находкой. Короче говоря, мой друг, у американских спецслужб есть документальное подтверждение того, что вы — шпион. Отныне вы и ваши коллеги по резидентуре — заложники, находящиеся в Вашингтоне по воле американцев, и, скорее всего, их вышвырнут оттуда в любой момент, когда им вздумается".

"И когда это может произойти?" спросил я.

"Думаю, очень скоро", — ответил Питер после паузы. "Видите ли, освещение "дела Юрченко" американскими СМИ вызвало у спецслужб и Кремля серьезные сомнения в его искренности. В сложившихся обстоятельствах, я думаю, Крючков может поссориться с ФБР и ЦРУ, может даже попытаться их спровоцировать, в результате чего все вы, ребята, окажетесь на свободе".

"Зачем ему это надо?" удивленно спросил я.

"Такой шаг может запутать ситуацию настолько, что никто не сможет сказать, кто виноват в разрушении наших сетей в США", — ответил Питер с лукавой улыбкой. "Есть шанс, что найдут козла отпущения, дело Юрченко закроют, а Крючков сохранит свою работу. Вполне вероятно, что козлом отпущения станет Моторин — все-таки он майор, а не полковник. С другой стороны, Крючкову выгоднее представить, что вся катастрофа произошла из-за оперативной ошибки, а не из-за масштабного предательства наших офицеров. В последнем случае виноват будет он сам, а в первом — найдется виновный в среднем эшелоне. Но это уже вторично. Если у вас есть перспектива, которую вы разрабатываете, вам стоит резко активизировать свои усилия. Уходя со сцены, постарайтесь как можно сильнее хлопнуть дверью. Пошумите".

В тот вечер я решил найти Валентина Аксиленко. Мне нужно было поговорить с ним, чтобы еще раз решить, что делать со своим будущим. Он был едва ли не единственным человеком в спецслужбе, которому я безоговорочно доверял. Мы назначили встречу в популярной пивной "Ракушка", расположенной недалеко от станции метро "Юго-Западная".

По дороге в бар я смотрел в окно троллейбуса, пытаясь понять, изменился ли московский пейзаж за время моего отсутствия, и если да, то в лучшую ли сторону. Увы, город, в котором я провел самые счастливые годы своей жизни, годы, наполненные напряженной учебой, трудом, дружбой и мечтами о будущем, представлял собой унылое зрелище. Пока я был в Америке, в Москве появились явные признаки упадка. Улицы были усеяны кучами мусора, все было грязным. Очереди в магазинах стали еще длиннее, лица москвичей — еще угрюмее и неподвижнее. Последнее впечатление было самым сокрушительным. Находясь в Америке, я охотно читал все, что писали американские газеты о перестройке, и возлагал на нее большие надежды. Но теперь мне стало ясно, что это, скорее всего, очередная красивая сказка, не имеющая ничего общего с горькой реальностью.

К счастью, "Ракушка" была открыта, и я со вздохом облегчения вошел внутрь. В студенческие годы я много времени проводил в этом заведении со своими друзьями. Здесь праздновали успешную сдачу экзаменов, вели шумные дебаты, мечтали о несбыточном. В те времена пиво было свежим, а креветки славились своими внушительными размерами.

Прошло около шести лет с тех пор, как я в последний раз был в "Ракушке", и я не сразу пожалел, что не выбрал для встречи с Валентином какое-то другое место. Пивная представляла собой мрачную каморку, в воздухе стоял запах несвежего пива, туалет был ближе всего к чистилищу, креветки напоминали насекомых. Две подвыпившие женщины в углу шумно ругались. Вокруг сновали сомнительные личности, навевая мрачные предчувствия.

Валентин ждал меня. Он сидел за грязным столом, уставленным пивными кружками и тарелками со скудными закусками, и, казалось, не замечал окружающего.

"Может, пойдем в какое-нибудь другое место?" — предложил я. предложил я.

"В чем смысл? Сейчас везде так", — сказал он. "Садитесь. Рад тебя видеть. Давай выпьем".

Он налил пиво в кружки, и мы выпили.

"Интересная причуда судьбы, не правда ли?" — сказал Валентин, как бы извиняясь. сказал Валентин, как бы извиняясь передо мной. "Понимаешь, я лишился статуса оперативника, меня выгнали в запас".

"Кому пришла в голову такая дикая идея?" — спросил я. спросил я.

"Обстоятельства такие сложные… Я развелся с женой".

"Ну, процедура, конечно, отвратительная", — согласился я. "Но многие наши коллеги прошли через это и продолжают работать".

"Со мной все было гораздо сложнее". Он невесело усмехнулся. "Мне влепили книжку: строгий партийный выговор за неискренность".

"Неискренность? Что за неискренность?"

"Я не сообщил о готовящемся разводе, что было расценено как попытка скрыть предстоящий распад семьи".

"Они что, с ума сошли?" презрительно фыркнул я.

"Меня больше беспокоит другая тенденция в нашей службе, которая в последние годы набирает большие обороты. Я имею в виду торжество вопиющей некомпетентности. Поначалу я думал, что профессионалы сами виноваты в том, что их становится все меньше: они увлекаются, перегорают и уходят со сцены, а дилетанты дёргаются и заполняют вакансии по мере их появления. Но теперь я все больше убеждаюсь, что на самом деле ситуация гораздо сложнее и тревожнее".

Я наполнил наши кружки, и Валентин продолжил.

"Посмотрите на список наказуемых преступлений офицера разведки: развод, пьянство, разврат, хулиганство — все, что угодно, кроме плохой работы. В лучшем случае это рассматривается как мелкий проступок, практически никогда — как проступок, заслуживающий сурового наказания. Почему? Потому что системе нужна стабильность и спокойствие, а профессионал будоражит горшок, нарушая блаженную тишину и покой, внося риск и непредсказуемость. Профессионализм — это свободное творчество, искусство, изначально опасное для системы".

Я кивнул головой, когда он продолжил.

"Позвольте мне поделиться с вами одной историей, которую Анатолий Добрынин, наш бывший посол в Вашингтоне, рассказывал в узком кругу друзей. Однажды, в конце 1970-х годов, он приехал в отпуск домой и, как положено, был вызван в Политбюро на совещание. Он долго рассказывал о тонкостях внешней и внутренней политики США. Когда он закончил, Михаил Суслов, который в то время был человеком номер два в стране после Брежнева, спрашивает его: "Скажите, товарищ Добрынин, какова численность Демократической партии США?". Посол мягко отвечает: "Товарищ Суслов, в отличие от Коммунистической партии Советского Союза, Демократическая партия США не имеет ни постоянных списков членов, ни партийных билетов, ни ежемесячных взносов. Кто голосует за демократов, тот демократ". Суслов бросает на него подозрительный взгляд и задает другой вопрос: "Как давно вы работаете послом в Америке?" "С 1962 года", — отвечает Добрынин. Вы не очень хорошо работали, если за все это время не смогли выяснить, сколько членов в демократической партии", — продолжает Суслов. Добрынина, конечно, парализовало от ужаса, и он мысленно увидел, как уплывает его должность. Но Суслов вдруг смилостивился и сказал: "Хорошо. На этот раз мы вас отправим в Америку. Но в следующий раз, когда вы вернетесь домой, вам лучше иметь точные данные о численности Демократической партии США". "

Давно я так искренне не смеялся — чуть не подавился креветкой.

"Это не так смешно, как может показаться на первый взгляд", — заметил Валентин. "Дело в том, что наши параноидальные руководители привыкли читать и верить только секретным документам. Вот и пришлось Добрынину обратиться за помощью к резиденту Якушкину. Тот согласился. В течение нескольких месяцев в шифрованных телеграммах, поступавших из резидентуры, содержались тонкие намеки на то, что, по данным доверенных лиц, ни один человек в Америке не знает точного числа членов Демократической партии.

"Вот еще пример. Однажды Крючков приехал в Америку, естественно, с официальным визитом. И вот он летит в Сан-Франциско, а рядом с ним в самолете сидит молодая американка. Он разговаривает с ней на разные темы, а по возвращении домой вызывает к себе начальника Североамериканского управления. Интересно, что ваши люди делают в Америке, — говорит он. Я был там всего один раз и все равно не набрал ни одного американца". Он, конечно, имел в виду своего попутчика. Ладно, это явный случай тщеславия дилетанта, я могу это понять. Но проблема в том, что Крючков обещал подарить ей куклу, но, надо сказать, забыл взять ее полное имя или адрес. Все, что он знал, это фамилию девушки и ее родной город — Сан-Франциско. И вот по приказу этого несчастного начальника все наши американские резидентуры в течение нескольких месяцев были заняты поисками девушки, чтобы вручить ей великий подарок рекрутера. Вы не можете себе представить, сколько усилий это потребовало. И, конечно, никакой обычной работы во время поисков не велось".

"Одним словом, мы обслуживаем идиотов", — грустно подытожил я.

"Будем надеяться, что у Горбачева все получится", — уклончиво сказал Валентин. "Он тонкий политик, но ему нужно время, чтобы без лишнего шума избавиться от идиотов. Сейчас самое главное — заменить аппаратчиков настоящими профессионалами. Это должно быть нашей целью".

Я слушал Валентина и думал о судьбе вербовщика в спецслужбе Крючкова. Вербовка — это почти как первая любовь, роковая, трагическая, за которую порой приходится расплачиваться свободой, а то и самой жизнью. Опасность, страх, чувство уникальности связывают агента и его подчиненного настолько сильно, что во многих случаях возникает зависимость друг от друга. Огромное психологическое напряжение требует выхода, и контроль — лучший аналитик для агента, если он, конечно, знает свое дело. Когда срок службы вербовщика заканчивается, во многих случаях агент отказывается сотрудничать с контролером-преемником, становится капризным, неуправляемым. Тогда приходится вступать в дело первоначальному рекрутеру. Он должен быть всегда доступен, всегда в отличной форме, всегда готов взять на себя наработанный контакт.

Пока агент работает, рекрутер теоретически незаменим. Однако на практике незаменимых людей в Советском Союзе не было. Как говорилось в анекдоте: "Советская система могущественна тем, что ей никто не нужен". Тем не менее, у вербовщика была разумная гарантия достойного существования — до тех пор, пока его агент был на работе.

Валентин был вербовщиком, и его увольнение из Североамериканского отдела было зловещим знаком. Мы выпили еще пива, и он рассказал мне историю одной из своих лучших вербовок.

IV.

Однажды дождливым утром поздней осенью 1979 года Валентин пришел в посольство, размышляя, как убить свободное время. Он открыл "Вашингтон Пост" — никаких особых мероприятий на этот день не планировалось. Он уже собирался отбросить газету в сторону, когда его внимание привлекло небольшое объявление: Комитет солидарности с народом Сальвадора объявил, что несколько его членов проведут в соборе Святого Матфея двадцатичетырехчасовую голодовку в знак протеста против политики США в отношении Сальвадора.

Почему бы не сходить и не посмотреть? подумал Валентин. Он провел три года на Кубе и с тех пор считал, что латиноамериканцы заслуживают самого пристального внимания.

В полдень посольство опустело — наступило время обеда. Валентин сел в машину и отправился по привычному маршруту домой. Убедившись, что за ним нет слежки, он свернул в сторону собора Святого Матфея. Никаких особых планов, надежд или предчувствий у него не было — он заехал на всякий случай.

I

Было холодно и моросил дождь. Сильный порыв ветра взметнул на тротуар желтые опавшие листья. Площадь возле собора была почти пуста, если не считать менее десятка неподвижных тел на тротуаре слева от входа.

Наверное, это голодающие, подумал Валентин и подошел ближе.

Демонстранты лежали прямо на земле, укрытые темными пеленами, так что видны были только их лица — безжизненные, застывшие маски с полузакрытыми глазами. Если бы не ровное дыхание, их легко можно было бы принять за трупы. Все, кроме одного: черные, как угли, горящие напряженным огнем, излучающие любопытство, иронию и ум, эти глаза буравили Валентина, как два сверла.

Трудно было бы представить себе более нелепую сцену: откормленный советский дипломат под зонтом, в дорогом костюме и шелковом галстуке, а у его ног распростерлась группа борцов за мир и справедливость из стран третьего мира, подверженных пронизывающему ветру и холодному дождю.

Валентин замешкался, не зная, что делать дальше.

"Эй, заходи", — услышал он мужской голос.

Обернувшись, он увидел молодого латиноамериканца, стоявшего в дверях собора. Валентин прошел за ним в комнату, где на небольшом столе были разложены брошюры о голодовке и личные вещи демонстранта.

"Мы протестуем против империалистической политики США в отношении Сальвадора", — сказал мужчина. "Не хотите ли вы сделать пожертвование на наше правое дело?"

"Конечно, это само собой разумеется", — поспешно сказал Валентин, доставая из кармана десятидолларовую купюру.

"Спасибо". Организатор забастовки широко улыбнулся.

"Где находится ваш офис?" — спросил Валентин. спросил Валентин. "Я давно знаю о вашем комитете, но никак не решался нанести вам визит".

"Тяжело", — вздохнул латиноамериканец. "Мы не можем найти постоянное помещение. Сейчас комитет ютится в доме одного из наших членов. Собственно говоря, вот он". Он указал на одного из участников голодовки, который входил вместе со своими спутниками. Это был тот самый молодой человек, взгляд которого поразил Валентина своей пристальностью.

"Эй, амиго, подходи, — окликнул его латиноамериканец. "Познакомься с другом".

Обладатель необычных глаз, которого я назову Биллом, оказался человеком очень маленького роста — макушка его головы едва доставала до плеча Валентина. Худой и хрупкий, он был похож скорее на подростка, чем на взрослого человека. И все же было ясно, что ему около сорока лет, примерно как Валентину. У него было классическое лицо латиноамериканского индейца. Длинные иссиня-черные волосы обрамляли истощенное лицо с высокими скулами и тонкой желтоватой кожей, на которой росла козлиная бородка, настолько тонкая, что все составляющие ее волоски можно было пересчитать. Он улыбался искренней улыбкой и смотрел на Валентина с неподдельным интересом.

"Так это вы дали приют Комитету солидарности с народом Сальвадора? Рад знакомству", — сказал Валентин. "Я советский дипломат, и мне давно хотелось познакомиться с вашей организацией. Могу ли я получить ваш адрес?"

"Конечно, будем рады вас видеть", — сказал Билл с некоторым удивлением, как будто ему трудно было поверить, что советский дипломат действительно может интересоваться их маленьким комитетом. "Я живу на северо-востоке, между 14-й и 15-й улицами".

Он взял протянутую Валентином визитку и написал на обратной стороне свой адрес.

"Вы завтра дома будете?" — спросил Валентин. спросил Валентин.

"Да, во второй половине дня", — ответил Билл. Было видно, что он не верит в серьезность намерений Валентина.

Но Валентин был настроен серьезно. На следующий день, после обычного маневра контрнаблюдения, он отправился к своему новому знакомому. Резидент даже не подозревал о его намерениях. Если бы Валентин сообщил о предстоящем рандеву, он получил бы четкие инструкции и с этого момента думал бы не столько о вербовке, сколько о том, как выполнить приказ или обойти его безнаказанно.

Билл был искренне удивлен появлением советского дипломата. Когда он открыл дверь и увидел своего гостя, то остолбенел от неожиданности.

Хорошо, подумал Валентин. Очевидно, он не ожидал моего прихода, а значит, он не подсадной. Никто не смог бы так искусно сымитировать удивление.

Билл улыбнулся ему, так же широко и искренне, как и накануне.

"Проходите, пожалуйста", — сказал он, пропуская Валентина в дом.

"Ну, я буду… Это же настоящий дворец, — удивленно сказал полковник КГБ, оглядываясь по сторонам. "Два этажа, столько места. Сколько вы платите за квартиру?"

Жилище Билла никак не походило на дворец. Она действительно была просторной, но выглядела старой и затхлой, как, наверное, и большинство домов в этом районе.

"Это моя собственность, — сказал Билл без особой гордости. "Мы с бывшей женой купили его всего за двадцать тысяч. И теперь, после развода, я должен вернуть ей половину. Для меня десять тысяч — это большие деньги, но я как-нибудь справлюсь. Я плотник по профессии и понемногу ремонтирую дом. Через несколько лет он будет как новенький, и я смогу продать его за сто пятьдесят, а может, и за двести тысяч".

Билл провел гостя в неубранную, скудно обставленную семейную комнату, похожую на конференц-зал сразу после шумных дебатов.

"Как давно вы в этой стране?" — спросил Валентин. спросил Валентин.

"Очень давно", — ответил Билл. "Я приехал сюда из Перу в поисках приключений и нашел их в избытке. Приключения начались еще в Лиме, в посольстве США. Когда я просил визу, консул спросил меня, есть ли у меня деньги на жизнь в Америке. "У меня есть 10 000 долларов в сбережениях", — говорю я ему. Он подозрительно улыбается: "Покажите". "Хорошо, — говорю я. Вернусь через полчаса". Я иду к своему другу, агенту по бронированию крупной авиакомпании. 'Не могли бы вы дать мне 10 000 долларов наличными? Я привезу деньги через час". Он оказался хорошим парнем, дал мне деньги без лишних хлопот. Я возвращаюсь в посольство, консул с уважением смотрит на толстую пачку и без лишних слов ставит в мой паспорт штамп о выдаче визы".

"А с американской иммиграционной службой у вас были проблемы?" — спросил Валентин. спросил Валентин.

"Нет, все прошло настолько быстро и гладко, что очень скоро меня призвали в армию США".

"Где Вы служили?"

"В Западной Германии". Билл лукаво улыбнулся Валентину. "В подразделении психологической войны".

"Негражданин в таком подразделении? Не могу поверить!" недоверчиво сказал Валентин.

"Я сдал тест на IQ с очень высоким результатом — двести баллов, и меня отправили вести психологическую войну. Ну, сказать, что это была война, было бы преувеличением. Я просто слушал восточноевропейские передачи и разрабатывал рекомендации, как можно повлиять на общественное мнение в этих странах. Конечно, на мои предложения никто не обращал ни малейшего внимания — я был просто мелкой сошкой. Но начальство относилось ко мне хорошо. Настолько, что по окончании срока службы мне предложили восстановиться на службе, но я отказался".

"А что с вами стало после того, как вы уволились?" — поинтересовался Валентин. поинтересовался Валентин.

"Сначала я пытался учиться", — ответил Билл, явно польщенный тем, что дипломат, представляющий великую державу, обратил на него внимание. "Я поступил в колледж по программе G.I. Bill, но жизнь в колледже показалась мне слишком утомительной. Тогда я решил найти работу. У меня хорошая профессия — плотник, но я слишком слаб физически, чтобы работать в группе. Поэтому я начал принимать индивидуальные заказы. Несколько посольств в Вашингтоне, в том числе китайское, предложили мне временную работу".

"Их предложение не обсуждается?" немедленно отреагировал Валентин.

Пока Билл рассказывал историю своей жизни, полковник лихорадочно соображал, как его можно использовать в разведывательных целях. Как только Билл упомянул о китайском посольстве, ему сразу пришла в голову мысль использовать этого человека, чтобы установить там "жучок".

"Надеюсь, что нет", — ответил Билл. "Китайцам понравилось, как я выполнил их заказ, и они сказали мне, что если у них будет еще какое-нибудь подобное задание, то это будет мое".

Неплохо для начала, подумал Валентин. Теперь пришло время выяснить его отношение к Америке.

Согласно стандартной анкете, заполняемой спецслужбой для каждого объекта вербовочной разработки, тремя важнейшими пунктами являлись отношение испытуемого к политике Советского Союза, США и коммунистического Китая. Ответы на эти вопросы должны были безошибочно определить, согласится ли испытуемый сотрудничать с КГБ на идеологической основе.

"Итак, вы договорились с Китаем. А какие отношения у вас с США?" — спросил Валентин. с улыбкой спросил Валентин.

Глаза Билла лукаво сверкнули, ухмылка стала еще шире.

"Америка напоминает мне подростка, который слишком быстро растет и любит глупо хвастаться своими успехами", — ответил он. "Иногда мне кажется, что американцам не хватает исторической перспективы. Они чрезвычайно динамичны, они всегда бегут вперед, не зная конечного пункта назначения. Мне кажется, что сам процесс движения для них важнее, чем пункт назначения. Я бы назвал это качество аспириновым менталитетом".

"Любопытная мысль", — заметил Валентин. "Не могли бы вы ее немного прояснить?"

"Конечно", — ответил Билл, которому явно нравилось внимание. "Что вы делаете, когда устаете или когда у вас болит голова?"

"Отдыхаю", — озадаченно сказал Валентин.

"Вот именно! И я, и другие — все, кроме американцев. Они принимают огромную дозу аспирина и бегут дальше. Им некогда ждать, пока пройдет головная боль. Они хотят излечиться от нее раз и навсегда".

Он прирожденный философ, подумал Валентин с чем-то близким к восхищению. Можно было спорить с Биллом о достоинствах его теоретических наставлений, но они были бесспорно интересны. Посредственный человек редко, если вообще когда-нибудь, поднимается до таких абстракций. Этот человек оказался неординарной личностью, которую, безусловно, стоит развивать.

"Этот аспириновый менталитет проявляется и во внешней политике, особенно в кризисных ситуациях", — продолжал Билл. "Там, где другие подождали бы, пока осядет пыль и проблема решится сама собой, американцы сразу хватают дубину и начинают колотить направо и налево. Слава Богу, что есть Советский Союз, который до некоторой степени сдерживает Америку — даже несмотря на то, что вы не всегда справляетесь с этой задачей", — неожиданно добавил он, игриво подмигнув Валентину.

"Дайте нам немного времени, и мы догоним Америку по уровню развития", — сказал Валентин. Будучи советским чиновником, он должен был реагировать именно так, хотя как частное лицо вряд ли в это верил.

Билл делал видимые усилия, чтобы сдержать смех.

"Этого никогда не произойдет", — воскликнул он. "Ни Советский Союз, ни какая-либо другая страна никогда не догонит Америку. Поверьте, я бывал в Европе и знаю, о чем говорю. Но хорошо, что Советский Союз вообще существует, что есть страна, способная противостоять и сдерживать Америку. Представьте себе, какой вред может нанести подросток, если он чувствует, что он самый большой в квартале?"

Чем больше Валентин слушал своего нового знакомого, тем больше ему нравилась эта беседа. Ему нужно было собрать как можно больше информации о Билле, чтобы понять его, найти разгадку тайны его личности и решить, можно ли и желательно ли пытаться завербовать его, и если да, то каким образом.

Билл бросил взгляд на часы. Валентин понял намек.

"Вы кого-то ждете?" — спросил он.

"Да, жду", — ответил Билл.

"Было очень приятно с вами пообщаться". Валентин поднялся со стула и стал рыться в кармане. "Меня чрезвычайно заинтриговали ваши идеи, и я хотел бы продолжить нашу беседу. Не могли бы мы встретиться еще раз?"

"Конечно, почему бы и нет?" — сказал Билл.

"Давайте поужинаем завтра". Валентин достал визитку небольшого китайского ресторана и протянул ее Биллу. "Это недалеко от твоего дома, на Джорджия-авеню. Как насчет восьми вечера?"

"Отлично", — сказал Билл. "Так получилось, что завтра вечером я свободен".

"До завтра", — сказал Валентин, выходя.

Они сидели в китайском ресторане и потягивали пиво. Билл был очень скромен в своих вкусах. Валентин платил и, по русскому обычаю, усердно пытался накормить и напоить своего гостя. Поначалу Билл не хотел ничего заказывать, потом поддался, но ограничился простым и недорогим блюдом и ел без видимого интереса. Казалось, что материальные удовольствия даже не украшают его жизнь, а тем более не являются ее основой. Очевидно, для Билла было важнее что-то другое, и Валентину не терпелось узнать, что именно.

"Чем вы занимаетесь в свободное время?" — спросил он. Поиск ключа к разгадке человека через его хобби был стандартным приемом разведки. *

"О, мое хобби — "гарбология", — сказал Билл с вечной ухмылкой.

"Гарбология? Что это такое?"

"Я убираю офисы после работы. Они завалены огромным количеством выброшенных брошюр и документов. Иногда я приношу их домой, читаю и не могу поверить своим глазам. Их содержание настолько отличается от того, чем кормят читателей газеты".

"Где находятся эти офисы?" спросил Валентин, чувствуя, как сердце замирает в предвкушении.

"Кристал Сити", — ответил Билл, пристально глядя на советского дипломата. Валентин изо всех сил старался сохранить спокойное выражение лица.

В резидентуре было хорошо известно, что в быстро развивающемся пригороде Вашингтона — Кристал-Сити — сосредоточено множество всевозможных организаций, непосредственно связанных с национальной безопасностью. В резидентуре не было ни одного офицера, который бы не ломал голову, придумывая способы проникновения в Хрустальный город. А тут живой и здоровый человек, имеющий беспрепятственный ночной доступ к офисам в этом вожделенном месте! Конечно, у него не было никакого допуска. Он был всего лишь уборщиком. Но разве резидент Якушкин не сказал своим "головорезам": "Найдите мне надежного агента, и мы найдем для него место".

Спецслужбам не обязательно вербовать агента, который уже работает в целевых структурах. Агент может быть завербован, а затем внедрен туда, куда нужно. Торговое название такого агента — перспективный.

Приобретение сети перспективных агентов обычно занимает много времени, иногда утомительно и не всегда успешно. Но этот метод не лишен преимуществ: человек, не работающий в секретном ведомстве, редко попадает под наблюдение контрразведки, а значит, его легче вербовать и обучать. А если перспективный сотрудник внедряется в нужное ведомство, его ждет большой успех. Ведь он уже подготовлен, встречи не требуются, связь осуществляется по принципу "dead drop" или "brush-by transfer". Как поймать такого агента с поличным? Не случайно одни из самых больших успехов КГБ были достигнутыблагодаря перспективам. Один только Ким Филби был на вес золота.

"Интересно", — невесело заметил Валентин.

"Конечно, интересно", — рассмеялся Билл.

Какой кошмар, подумал Валентин. Кто кого вербует?

"В этих газетах столько интересного — лучше всяких книг и газет", — продолжал Билл.

"В каких областях?" Валентин уже не мог сдерживать себя.

"Военная техника, шпионаж, иностранные дела. Но что действительно интригует, так это то, что все отличается от того, что пишут в газетах".

"А можно мне взять документы для ознакомления?" — осторожно спросил Валентин. осторожно спросил Валентин.

"Конечно, берите! У меня есть пара коробок, забитых этим материалом. Остальное я уже выбросил".

"То есть вы таскаете эти бумаги домой целыми коробками?" спросил Валентин, у которого от волнения пересохло в горле.

"А что в этом плохого?" Билл изобразил невинность. "Это же выброшенные бумаги, разве нет? Они все равно никому не нужны!"

Может быть, это действительно бесполезная целлюлоза, — с сомнением подумал Валентин. Что ж, посмотрим. Во всяком случае, я должен посмотреть, как далеко он готов зайти. Если все пойдет хорошо, мы всегда сможем посадить его там, где нам нужно.

"Давай встретимся завтра в полдень, — предложил Валентин. "Можешь принести одну из этих коробок?"

"Без проблем", — сказал Билл. "Где мы встретимся?"

— Позвольте мне заплатить за еду, и я покажу вам, — сказал Валентин.

Они вышли из ресторана и оказались рядом со строительным магазином. Валентин запланировал пересадку на стоянку у магазина.

«Вот что мы сделаем, — сказал он Биллу. «Завтра, ровно в полдень, я припаркуюсь там». Он указал на слот в дальнем конце участка, который, как он заметил ранее, был свободен большую часть времени. «Ты поставишь свою машину рядом с моей. Я открою свой багажник, а ты положишь в него коробку, после чего мы разъедемся в разные стороны. Хорошо?»

"Хорошо", — сказал Билл.

"Если по тем или иным причинам завтрашнее рандеву придется отменить, давайте встретимся в то же время послезавтра", — добавил Валентин. Нет смысла звонить друг другу по телефону". Вы, наверное, догадались, что за советскими дипломатами ведется особенно строгое наблюдение".

"Конечно", — сказал Билл, как будто он очень четко представлял себе истинную личность Валентина и характер его бизнеса. На его лице по-прежнему играла спокойная, доброжелательная улыбка.

"Я давно мечтал создать в Перу центр по анализу всех этих бумаг", — сказал он неожиданно серьезным голосом. "Для Америки они — мякоть, а для моей страны в них много полезного".

А вдруг он сумасшедший? с тревогой подумал Валентин, дрожа от холода.

"Послушай, Билл, есть один вопрос о твоей стране, который я давно хотел задать", — сказал он. "Всех в мире интригуют загадочные гигантские фигуры, выложенные на земле в Перу в древние времена. Многие считают, что их создали пришельцы из космоса. Как вы думаете, это правда?"

"Чепуха", — сказал Билл. "Такие фигуры можно выложить, управляя строительством с большой высоты. Мои предки делали большие воздушные шары, сшивая шкуры животных, наполняли их горячим воздухом, поднимались в воздух и управляли строительством дорог в форме гигантских животных. Что касается пришельцев из космоса, то это все чепуха".

Похоже, он прагматик до мозга костей, подумал Валентин. Шизофреник наверняка поддержал бы версию о пришельцах или какое-нибудь другое эзотерическое объяснение. Воздушные шары слишком приземлены для сумасшедшего. Похоже, он абсолютно вменяем. Но я так и не могу понять, кто кого вербует. Невозможно отделаться от впечатления, что он пытается втянуть меня в этот бизнес. Может быть, он все-таки подсадной?

Так Валентин подошел к самому главному и сложному вопросу вербовочного бизнеса: с кем ты имеешь дело — с потенциальным агентом или представителем американских спецслужб, который притворяется.

Прикидывающийся вашим союзником, а на самом деле готовящий ловушку, из которой вам вряд ли удастся выбраться невредимым?

Сколько высоколетных разведчиков было сбито растениями!

Пока сотрудник разведки ограничивается служебными контактами, он может жить относительно спокойно. Но стоит ему переступить черту, отделяющую чистого дипломата, журналиста или бизнесмена от шпиона, как перед ним тут же возникает призрак растения.

За века секретных войн тысячи шпионов ломали голову, придумывая способы разоблачения растений. Но до сих пор никто не придумал надежного метода. А ведь какая уверенность нужна этим шпионам! Ведь на карту поставлена их судьба.

В Академии разведки я однажды прослушал лекцию на эту тему, которая длилась несколько часов. Перечислив несколько сотен признаков подсадной и десятки способов ее разоблачения, лектор отметил, что все эти методы эффективны только при благоприятном стечении обстоятельств.

"Так есть ли надежный способ воздействия на растение?" — разочарованно спросил один из курсантов.

"Это как раз тот случай, когда истинный диагноз устанавливается только при вскрытии". Профессор усмехнулся. "В вашем случае посмертный диагноз — это когда вас сожгут".

"А если я не сгорю, и препарат будет исправно работать в течение многих лет?"

"Тогда все эти годы вас будут мучить сомнения, а не растение ли это", — сказал профессор с обезоруживающей улыбкой.

Однако Валентин не был настроен улыбаться. В Америке ему противостояло гигантское ФБР, и он должен был сразу решить, стоит ли пытаться завербовать Билла. При принятии этого решения он должен был полагаться только на свою интуицию, и ни на что другое.

В тот день Валентин почувствовал, что Билл — не растение.

Но интуитивное чувство оперативника не является весомым аргументом для резидента. Поэтому, поразмыслив немного, Валентин решил еще раз отложить доклад. Следующий день должен был многое прояснить. Если интуиция подведет и Билл окажется подставным лицом, то ФБР сможет поймать Валентина с поличным после того, как его новый знакомый положит в багажник его машины коробку, набитую бумагами. Всего один секретный документ в этой пачке был бы достаточным поводом для громкого скандала и столь же шумного выдворения советского разведчика. Но если, с другой стороны, Билл окажется легальным, а его материалы — интересными, никто не упрекнет Валентина в том, что он не сообщил о предстоящем рандеву.

В эту ночь он долго ворочался, прежде чем заснуть.

На следующий день в 11:55 Валентин припарковал машину в условленном месте. Он внимательно осмотрелся, прошелся по стоянке. Все соседние машины были обнадеживающе пусты. Похоже, сегодня слежки не будет, подумал он. Он открыл багажник и сел в машину. Ждать оставалось полторы минуты.

Билл творил чудеса. Он припарковал свою машину на стоянке рядом с машиной Валентина в полдень. В реальной жизни так не бывает, только в кино, подумал полковник. Билл бодро выскочил из машины, достал небольшую картонную коробку, настороженно огляделся по сторонам и положил коробку в багажник машины Валентина.

"Встретимся через две недели в том же ресторане", — сказал ему Валентин через частично открытое окно и нажал на газ.

Он въехал в советский жилой комплекс на Висконсин-авеню и припарковал машину в подземном гараже, подальше от посторонних глаз. Пора было осмотреть свой улов.

Это был настоящий рог изобилия — от экономических отчетов по различным странам и анализов регионального развития до графиков и диаграмм неопределенной полезности. Не хватало только одной категории документов — с грифом "секретно". Не беда, подумал Валентин. Если этот парень не подсадной, мы всегда сможем внедрить его в более подходящее место. Похоже, гарбология — это то еще хобби.

Однако генерал Якушкин, в то время начальник вашингтонской резидентуры, был настроен менее оптимистично.

"Куда катится мир? Неужели мы докатились до того, что роемся на помойках?" — добродушно ворчал он, просматривая бумаги, добытые Валентином.

Якушкин мог позволить себе легкую иронию. Резидентура делала свое дело, агенты работали, резидент знал, что его положение прочно, и надеялся на новые успехи.

"Может, попробуем с ним поработать?" — без особого оптимизма предложил Валентин. предложил Валентин без особого оптимизма. "Кто знает, может быть, из него выйдет толк?"

"Хорошо", — согласился Якушкин. "Только держите меня в курсе".

На следующую встречу с Биллом Валентин пришел хорошо подготовленным.

"Я поговорил с людьми в посольстве, и они согласились создать в Советском Союзе центр по оформлению ваших документов. Перу тоже будет в выигрыше", — сказал он.

"Отлично", — ликующе сказал Билл. "Знаете, меня очень угнетает, что такое огромное количество информации пропадает зря".

"Это решено", — заверил его Валентин. "Но теперь мы должны решить, какая именно информация нам нужна. Тот материал, который ты принес мне в прошлый раз, хорош, но я думаю, что в других конторах найдутся материалы еще лучше. Не могли бы вы устроиться на работу в другую организацию?"

"Легко", — ответил Билл. "Если повезет, мне только что предложили новую работу в Росслине, на углу Арлингтон-бульвара и Мур-стрит. Говорят, что там находятся офисы нескольких крупных подрядчиков Пентагона".

"Вам придется убирать все здание?"

"Да".

"Какой точный адрес?"

Через несколько дней Валентин зашел в здание, о котором ему рассказал Билл, и обнаружил в холле справочник. В нем, помимо прочих арендаторов, значились компании Boeing и Ketron. Он понял, что Билл на правильном пути.

"Ладно, действуй", — сказал он ему при следующей встрече. "Похоже, это именно то, что нам нужно. Мы хотели бы, чтобы вы обратили особое внимание на Boeing".

Оказалось, что на дне мусорного бака был золотой горшок. Билл начал поставлять материалы по военно-стратегическим вопросам, которые любая спецслужба отнесла бы к числу первоочередных. Следующей проблемой стало установление надежного и устойчивого канала связи с агентом, и Валентин делал все возможное.

Контрразведка, предшествующая встрече с агентом, обычно начиналась у дверей посольства. Лучшее время для выхода — полдень, когда шумная толпа советских дипломатов расходилась по домам на обед. Валентин старался затеряться в толпе.

Он садился в свой Chevrolet Malibu и отправлялся в сторону Хайтсвилла (штат Мэриленд). Поездка занимала около сорока минут — достаточный срок для предварительной проверки. Если ничего подозрительного не обнаруживалось, он поворачивал, выезжал на основную трассу контрнаблюдения, и можно было отправляться в путь.

До 17.00 Валентин колесил по городу, проезжая один за другим множество заранее выбранных контрольных пунктов. В каждой точке он заезжал в тупик, выходил из машины, садился обратно и продолжал путь. Сторонний наблюдатель вряд ли смог бы разглядеть в этих блужданиях какую-то скрытую цель. Но для профессионала эти маневры явно свидетельствовали о контрнаблюдении. Контрнаблюдение было стандартной оперативной процедурой в любом месте, но в Вашингтоне оно было особенно изощренным; ФБР было слишком грозным противником, чтобы позволить себе расслабиться.

В 17.00 Валентин приезжал на парковку крупного торгового центра, где его ждал в машине оперативный водитель резидентуры.

Резидентура постоянно следила за этой машиной. Ни в коем случае нельзя было оставлять ее без присмотра, чтобы ФБР не ухватилось за возможность установить в ней пеленгатор. Каждый раз, когда предстояло ехать на важную встречу, оперативный автомобиль полностью разбирался на мельчайшие детали, осматривался, прослушивался, обнюхивался, чтобы убедиться в его чистоте, а затем собирался заново. Эта титаническая работа проводилась ночью в подземном гараже советского жилого комплекса, вдали от посторонних глаз и ушей. Одним словом, машину охраняли так, как патологически ревнивый муж охраняет свою распутную жену, не выпуская ее из виду. И это того стоило. Когда речь заходила о связи с агентами, эта машина была последним бастионом, за которым начиналась мертвая зона с пометкой "провал".

Так было до предательства двойного агента Моторина. Он любил пользоваться оперативной машиной и, естественно, рассказал ФБР о ее назначении. К счастью для Валентина, когда он руководил "Биллом", Моторин еще не был командирован в Вашингтон. Кто знает, как могли бы повернуться события, если бы Моторин прибыл в столицу США чуть раньше? Но в те времена, в начале 1980-х годов, все зависело от оперативного мастерства Валентина и находчивости агента. До этого момента в летописи Северо-Американского управления не было ни одного случая дезертирства.

Итак, Валентин садился в оперативную машину, и наступала решающая фаза процедуры контрнаблюдения. Но сейчас за рулем сидел водитель Саша.

Саша не говорил по-английски, был равнодушен к внешней политике США и, скорее всего, не знал ее.

Внешняя политика США ему была безразлична, и, скорее всего, он не знал имени предыдущего президента США. Но он был гением контрнаблюдения.

Всю свою взрослую жизнь Саша проработал в Москве, в службе наблюдения, и отточил свое мастерство до невероятной степени. А контрнаблюдение было для него предметом сопротивления. Он жаждал схватки с ФБР и был абсолютно уверен в своей победе.

Машина летела как на крыльях. Водитель и пассажиры молчали — на всякий случай. Несмотря на все меры предосторожности, ни Валентин, ни Саша не были уверены, что ФБР не удалось каким-то образом установить "жучок" в их машине. Саша смотрел во все стороны одновременно. Его феноменальная память выхватывала и запоминала номера и марки всех машин, которые по манере вождения можно было заподозрить в принадлежности к ФБР. Он без труда вспомнил, например, что "Крайслер", который ехал за его машиной последние десять минут, остановился рядом с ним два часа назад на красный свет в Тайсонс-Корнер. А за последние несколько часов он дважды видел этот "Шевроле".

Последний отрезок маршрута Саши был настоящим шоу-стоппером. Он въезжал в какой-то лесной массив, выключал фары и на бешеной скорости мчался по узким неосвещенным дорогам. Темно, как в могиле, ветер дико воет, ветки деревьев хлещут по машине. Как Саша видел дорогу в этой кромешной тьме, одному Богу известно.

А вот Валентин, сидевший рядом с водителем, чувствовал себя уверенно и спокойно. Если бы начальство крючковской разведки знало свое дело так же хорошо, как Саша, организация была бы непобедима.

Примерно в 20:30 наступило время процедуры, известной в медицине как "оперативное катапультирование из машины". Маневр, носящий столь устрашающее название, выполнялся следующим образом: Саша останавливал машину на красный свет, Валентин открывал дверь и бесшумно исчезал в наступающей темноте. Светофор менялся на зеленый, Саша с ревом уезжал, и Валентину оставалось тридцать минут, чтобы преодолеть этот отрезок пути пешком.

Обычно он проходил через небольшой пустынный парк, лишенный асфальтированных дорог. Даже если хвост каким-то чудом все еще следовал за Валентином, ему пришлось бы ползти за своей добычей по пустынным тропам. Миссия невыполнима! Это не кино — это реальная жизнь.

Билл ждал в своем фургоне GM на другом конце парка. В их распоряжении было три часа. Они удобно расположились в фургоне, просмотрели свежий "улов", выбрали наиболее интересные бумаги. Валентин слушал рассказы агента о своей жизни, пытался определить, не был ли он подослан ФБР, обсуждал перспективы дальнейшего сотрудничества.

Значительное время уделялось разговору по душам. Валентин считал, что контролер должен установить с агентом близкие личные отношения, а еще лучше — настоящую дружбу. Но в разговорах с начальством он никогда не настаивал на этом — его могли не понять.

В спецслужбах существует стандартная модель отношений "контролер-агент", разработанная в годы "холодной войны": контролер должен относиться к своему агенту так, как сержант относится к рядовому. В конце концов, офицер служит самой прогрессивной стране в мире. У него нет времени на светские любезности, он должен все контролировать! А агент, в свою очередь, должен быть на седьмом небе от счастья, что его выбрали исполнять приказы представителя великого государства. Немало агентов было потеряно только потому, что оперативники КГБ старательно следовали этой заповеди. К счастью, Валентин по натуре был склонен к скептицизму и держал свои карты при себе.

После полуночи Билл на своем микроавтобусе подъехал к заранее оговоренному месту, где его ждал Саша. Коробка с документами помещалась в оперативную машину, Саша уезжал в советский жилой комплекс, а Билл отвозил Валентина к месту стоянки его "Малибу". Валентин обычно возвращался домой около двух-трех часов ночи.

Иногда, правда, не все получалось. Однажды в полночь Саша не пришла на место встречи. Валентин решил, что тот просто опаздывает, отправил Билла домой и стал ждать. Проходил час за часом, а Саши все не было. Случилось немыслимое: Саша перепутала и искала Валентина в другом месте.

В тот вечер Билл принес огромную партию документов. На всякий случай Валентин оттащил огромный, лопающийся по швам мусорный пакет с уловом подальше от обочины и прислонил его к стене "Макдоналдса". Время от времени он нервно поглядывал на часы. В его голове все отчетливее вырисовывалась катастрофа. Какой нормальный человек станет шататься ночью по американской улице рядом с мусорным мешком? А если бы мимо проезжала полицейская машина…

Через пару часов он решил, что нет смысла терять время, поймал такси и вернулся домой, войдя в дом через заднюю дверь и волоча за собой мусорный пакет с бумагами. Испуганная жена впустила его в дом.

В ту ночь ординатору Якушкину тоже не спалось.

"Что случилось?" — спросил он наутро.

"Произошла какая-то путаница", — ответил Валентин. Он не стал перекладывать вину на Сашу, просто не мог. В конце концов, они еще не закончили работать вместе.

Якушкин без труда разобрался в ситуации и отреагировал положительно.

"Все хорошо, что хорошо кончается", — заявил он и больше не вспоминал об этом инциденте.

Какая великолепная позиция! Ни один начальник уровня Крючкова так бы не поступил. Он бы начал копать и докопался до истины, кто виноват. Он бы строго наказал Сашу и с гордостью доложил обо всем в центр. И, как следствие, операция бы пострадала.

Якушкин пошел другим путем. Не то чтобы он был добрым, наоборот, он был жестким, иногда даже жестоким человеком. Но долг был для него превыше всего, и он стойко переносил ответственность.

В другой раз Валентин стал жертвой невезения. Когда Билл выпустил его из микроавтобуса возле стоянки, где он оставил свой "Малибу", то обнаружил, что машина заглохла. Но не успел Валентин открыть багажник, чтобы достать домкрат, как услышал громкие звуки торопливых шагов. С другого конца парковки к нему бежали двое мускулистых парней. Между ним и катастрофой оставалось всего несколько секунд.

Валентин захлопнул багажник, бросился в машину, повернул ключ в замке зажигания, и "Малибу", визжа шинами, одна из которых все еще была спущена, скрылся вдали. Он так и не узнал, кто были эти двое. ФБР? Хулиганы? Это не имело значения. Это была чрезвычайная ситуация, как ни крути.

Якушкин разделял эту точку зрения. На следующий день он в мрачном молчании выслушал доклад Валентина и лаконично подытожил ситуацию.

"Мы не будем сообщать об этом в Москву. Там обязательно прикажут прекратить операцию".

Если бы Андросов был на месте Якушкина, он бы обо всем доложил. А почему бы и нет? Москва приказала бы бросить агента. Валентин был бы наказан на всякий случай. А резидент счастливо примирился бы с жизнью на легкой улице, читая "Вашингтон пост" и ничего не делая. Сбылась мечта настоящего коммунистического босса.

Досадные казусы заставили Валентина пересмотреть тактику контрнаблюдения. С этой целью он переехал в советский жилой комплекс на Висконсин-авеню.

В день запланированной встречи с Биллом Валентин по подземным коммуникациям пробирался в гараж и прятался в багажнике оперативной машины. Затем жена Саши собирала нескольких подруг для похода по магазинам. Весело хихикая и болтая, дамы усаживались в машину, и Саша торжественно вез их в крупный торговый центр. Его пассажирки, естественно, не догадывались о грузе в багажнике.

В начале поездки Валентин чувствовал себя в багажнике вполне уютно. Там было просторно, и он лежал на чистых простынях, заботливо предоставленных Сашей. Проблемы начались несколько позже.

Саша высаживал дам у торгового центра со строгим приказом выйти к 11 часам вечера, затем проводил сложный маневр контрнаблюдения, находил укромное место, выпускал Валентина и долго катался по пригородам Вашингтона.

Ближе к вечеру Билл отвозил Валентина на заранее оговоренное место встречи, где его ждала Саша. Они перекладывали улов в багажник оперативной машины, и Валентин втискивался в багажник, который, мягко говоря, уже не был таким вместительным.

Саша забирал женщин из торгового центра, приезжая, как правило, намного позже назначенного времени. Но дамы никогда не жаловались. Поход по магазинам был для них почти праздником. По дороге домой они оживленно обсуждали свои покупки и вообще веселились, а Валентин, свернувшись калачиком на куче грязных бумаг, предавался глубоким размышлениям.

Иногда ему казалось, что он застрял в каком-то сюрреалистическом мире. Там, в машине, все было нормально, так, как и должно было быть: обыденные заботы, светские разговоры о покупках — словом, маленькие, но реальные радости жизни. А здесь, в багажнике, — груда грязных бумаг с графиками и диаграммами, пахнущая пролитым кофе и сигаретами. Два мира разделяла тонкая перегородка, но на самом деле между ними лежала огромная пропасть — с одной стороны обычная жизнь, с другой — тайная война двух сверхдержав, двух враждебных систем.

На следующее утро Саша подъезжал к советскому посольству на 16-й улице и открыто разгружал коробки, в которых якобы находились продукты питания и прохладительные напитки. Коробки заносили в резидентуру, доставали документы Билла и подвергали их первичной обработке.

Билл обычно доставлял такой объем документов, что все их никак не удавалось переправить в Москву. Валентин отобрал наиболее интересные бумаги, но большую часть партии пришлось уничтожить на месте, сжечь в старой печи в подвале посольства, которой поочередно пользовались шифровальщики резидентур КГБ и ГРУ (военной разведки). Когда печь не использовалась, доступ к ней получали даже обычные сотрудники посольства.

В мрачном подвале Валентин, примостившийся на своем насесте у ярко горящей печи, погрузился в философские размышления. Видимо, какая-то таинственная сила направляла его размышления о быстротечности и преходящести жизни, потому что через некоторое время шифровальщик резидентуры КГБ повесился возле этой печи. У него случился нервный срыв, и он решил, что по сравнению с жизнью смерть — меньшее зло.

Просматривая материалы Билла, Валентин не переставал удивляться тому, насколько беспечна американская система ведения секретной документации. Если бы они подчинялись советским законам, многие сотрудники компаний, чьи офисы убирал Билл, наверняка попали бы в тюрьму за преступную халатность. Не задумываясь, они выбрасывали в мусорные корзины документы, подобные которым в Советском Союзе хранились за семью печатями. Либеральная позиция американцев выявила разницу в представлениях о секретности между двумя странами и, шире, между двумя системами. Демократия стремится к максимальной открытости, тоталитаризм — к засекречиванию всего, что только можно.

Среди документов, предоставленных Биллом, не было ни одного засекреченного, но благодаря его усилиям КГБ получил огромный объем информации по следующим проектам Пентагона:

— Ракета MX — от стадии проектирования до заводских чертежей; советский ВПК был особенно рад узнать подробности предлагаемой системы базирования MX, а чертежи грузовика для перевозки ракеты вызвали приступы восторга у советских конструкторов;

— крылатые ракеты воздушного, морского и наземного базирования, в частности "Томагавк";

— ракета последнего поколения с одной боеголовкой "Миджетмен";

— БРПЛ "Трайдент", предназначенная для нового поколения американских подводных лодок;

— новейший стратегический бомбардировщик, первоначально обозначавшийся как "проникающий бомбардировщик", но впоследствии переименованный в бомбардировщик "Стелс";

— системы AWACS (Airborne Warning and Control System) и NAVSTAR;

— зенитно-ракетные комплексы;

— аналитические отчеты о военных играх и штабных учениях Вооруженных Сил США.

Аналитики разведки были поражены объемом и качеством материалов, доставленных Биллом. Они просто не могли понять, как документы такого рода оказались в мусорной корзине. Складывалось впечатление, что для некоторых подрядчиков Пентагона секретность относилась исключительно к их собственной служебной информации, и они не задумываясь выбрасывали секреты других организаций и ведомств.

Биллу не удалось получить ни одного секретного документа Совета национальной безопасности, но они обильно цитировались в бумагах, которые он выкапывал в мусорных корзинах. По этим ссылкам советским аналитикам не раз удавалось полностью воспроизвести оригиналы.

Он никогда не приносил стенографические отчеты о закрытых слушаниях в комитетах по вооруженным силам Сената и Палаты представителей, но довольно часто находил проекты документов, которые использовались на конфиденциальных брифингах членов комитетов.

Достаточно часто Билл приносил материалы, подготовленные DARPA (Defense Advanced Research Projects Agency) — одним из важнейших подразделений Министерства обороны, отмеченным КГБ как один из наиболее важных объектов для проникновения.

Валентин и Билл испытывали особое волнение в преддверии каждого крупного государственного праздника, особенно Дня независимости. Они знали, что в канун праздника в офисах подрядчиков Пентагона устраиваются шумные вечеринки, и за каждым торжеством следует рекордный улов. Кто будет беспокоиться о том, есть ли секретная информация в бумагах на его столе, когда бутылки уже открыты и шипучка льется в бокалы? На каждой праздничной вечеринке КГБ облизывался, готовясь собрать особенно обильный урожай информации.

Однажды Билла чуть не сожгли накануне праздника. Он шел к выходу, спрятав свой улов в свернутой газете Washington Post, когда случилось непредвиденное.

"Эй, Билл, можно мне взять твою газету?" — спросил его один из сотрудников Boeing.

Его руки стали липкими, а колени превратились в желе. Но ему не потребовалось много времени, чтобы взять себя в руки.

"Конечно", — сказал он. "Только дайте мне вырезать нужное объявление".

Он вышел в соседнюю комнату, бросил бумаги в корзину для мусора, вырезал объявление, которое ему, естественно, не было нужно, и вернулся с улыбкой на губах. То, что он блестяще прошел тест на IQ, не было случайностью: он умел быстро думать.

В то время на КГБ возлагалась задача обрабатывать всю военно-стратегическую информацию, касающуюся США, и докладывать о своих выводах в ЦК КПСС и генсеку. Все подразделения КГБ, Управление военной разведки СССР (ГРУ) и спецслужбы социалистических стран должны были предоставлять полученную военно-стратегическую информацию в службу внешней разведки КГБ, то есть в Первое главное управление, где она анализировалась, обобщалась и готовилась к передаче кремлевским лидерам и руководителям военно-промышленного комплекса.

Разумеется, в разведку КГБ передавалась только самая важная информация, пригодная для донесения до кремлевского руководства. Аналитики КГБ с определенной периодичностью готовили дайджесты военно-стратегической информации о США и НАТО, полученной разведкой Варшавского договора.

В 1982 году документы Билла составляли более 50 % от общего объема информации этой категории. Он в одиночку добыл больше военно-стратегической информации о США, чем все братские спецслужбы вместе взятые. Этот факт вызывал не только удовлетворение, но и настороженность. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Может быть, Билл все-таки подставное лицо? Этот вопрос продолжал преследовать и Валентина. Не то чтобы он сомневался в подлинности документов, доставленных его агентом. Валентин не мог понять невероятного самообладания Билла. Ему нравился его агент, и он беспокоился о его безопасности. Но иногда ему казалось, что Билл не разделяет этого беспокойства, что наводило на мысль о том, что он — подсадной, ведь подсадному, естественно, нечего бояться ни ФБР, ни ЦРУ.

Но мучения Валентина над этим вопросом оказались напрасными, поскольку, как ни странно, он не имел права решать этот вопрос. Этот вопрос находился в компетенции центра, который представлял собой коллективный разум всех сотрудников и сторонних экспертов, в той или иной степени разбирающихся в агентурном бизнесе.

Что касается Билла, то ответ был однозначным — нет. Самый громкий вотум доверия агенту был получен от руководителей советских оружейных конструкторских бюро, которые были основными получателями информации, передаваемой Биллом. Их вердикт был таков: завод никогда не выдаст ничего подобного материалам, предоставленным агентом "Валентина". То, что документы не были засекречены, их нисколько не смущало. "Мы видели более чем достаточно секретных документов, чтобы отличить настоящий материал от фальшивки", — утверждали они.

Тем не менее, центр не был полностью удовлетворен. По правилам спецслужбы, любой, даже самый надежный агент, должен был регулярно проверяться. Было решено проверить правдивость Билла, воспользовавшись добрыми услугами братской разведки Восточной Германии.

В то время у "наших немецких друзей" был ценный и надежный агент, работавший в Западной Германии в аэрокосмическом центре "Бохум". Его попросили оценить материал Билла о новейших технологиях, используемых в бомбардировщике "Стелс", которые в сознании советских военных граничили с фантастикой.

Последовала долгая пауза, стоившая Валентину изрядно потрепанных нервов, но затем последовал удовлетворительный ответ: немецкий агент подтвердил подлинность информации Билла. Бюрократы от разведки успокоились и перевели Билла в разряд ценных агентов. Они еще не знали, что только что произошло событие, которое могло легко положить конец их эйфории.

Однажды Билл принес документ с описанием характеристик одной из новейших американских крылатых ракет. В нем было много цифр, за исключением одной. Там, где должна была находиться точность ракеты, в документе была аккуратная дырочка. Кто-то старательно выцарапал эту цифру, а затем выбросил документ, видимо, посчитав, что без этой детали документ уже не является секретным.

"Поздравляю с разоблачением подсадной", — мрачно сказал ординарец Якушкин, просмотрев документ. "Ничего не может быть более показательным, чем это: документ вроде бы секретный, но в нем нет самого главного. Он достаточно заманчив для того, чтобы мы попали в ловушку и при этом не нанесли ущерба национальной безопасности США".

"Обратите внимание, что выцарапана только одна цифра", — мягко заметил Валентин. "Какое самое большое однозначное число?"

"Девять", — неуверенно ответил Якушкин, не понимая, что имеет в виду его подчиненный.

"Ну да. Значит, максимальное число, которое могло быть в этом месте, — девять, то есть девять футов или почти три метра. А это значит, что максимальное отклонение ракеты от цели не превышает трех метров. И какая разница, что точность еще больше? Учитывая мощность боеголовки, трехметровое отклонение — это, по большому счету, мертвая точка".

"Вы правы", — восхищенно сказал Якушкин. "Так и напишем в телеграмме: три метра".

Так советские военные узнали о точности американских крылатых ракет и были глубоко благодарны разведке. Но, наверное, и по сей день они понятия не имеют, откуда взялась эта цифра и как Биллу удалось в очередной раз развеять все подозрения в его адрес.

Многие советские проектные институты, работающие на Министерство обороны, с нетерпением ждали каждую партию документов, доставленных Биллом. Благодаря его усилиям американцы, сами того не подозревая, протягивали руку помощи советским конструкторам оружия. Они рылись в мусорных корзинах пентагоновских подрядчиков, проверяя их планы, проекты и расчеты. Некоторые бумаги, скомканные и дурно пахнущие, были ценнее кипы самых секретных документов.

Вообще-то Билл имел возможность получить информацию, которую в США относят к разряду секретной, но он держался от таких документов подальше, уважая пожелания Валентина. Но то, что агент доставлял то, что официально обозначалось как "мякоть", постоянно находясь в зоне доступа к невероятным секретам, вызывало недовольство в штабе. Самые горячие головы предлагали пойти дальше. Для начала было решено установить жучок в конференц-зале "Боинга".

Билл принес образец гипсокартона конференц-зала, и центр оснастил его миниатюрным подслушивающим устройством. Предполагалось, что Билл, будучи мастером-плотником, без труда установит подслушивающее устройство так, что никто не узнает, что позволит КГБ подслушивать стратегические разработки "Боинга" и, соответственно, Пентагона.

Валентину эта идея не понравилась. Он считал, что пока советский военно-промышленный комплекс вполне устраивает мякотка Билла, нет смысла искать дополнительные поводы для волнения, подвергая агента ненужному риску. Он делал все возможное, чтобы оттянуть выполнение операции по "техническому проникновению". И тут произошло событие, которое еще больше разожгло аппетит центра.

Билл принес от одного из охранников компании черновик служебной записки на имя руководства "Кетрона". В нем говорилось, что накануне праздника уборщик "Кетрона" (слава богу, не Билл) убирал помещение компании и увидел, что сейф стоит открытым. Уборщик сообщил о своей находке дежурному охраннику, который установил, что сейф принадлежит одному из сотрудников Ketron, который забыл закрыть его, уходя из офиса.

Охранник позвонил чиновнику домой, но смог дозвониться до него только около полуночи, когда тот вернулся с затянувшейся вечеринки. Чиновник встретил новость потоком ругательств и лег спать. Только на следующий день он нашел в себе силы прийти в офис, чтобы закрыть сейф.

Когда Билл передавал Валентину служебную записку, в его глазах появился явный лукавый блеск. Этот случай наводил на мысль, что люди из Ketron относятся к требованиям секретности весьма халатно. Если проявить немного фантазии, то это открывало широкие перспективы для разведки.

Но Валентин был другого мнения. Вникнув в содержание памятки, он сказал Биллу: "Никогда, ни при каких обстоятельствах не прикасайся к секретным документам, даже если они лежат у тебя перед глазами. Того, что ты нам приносишь, более чем достаточно. Давайте не будем играть с огнем, если в этом нет необходимости".

Валентин попытался оградить своего агента от опасности, и, к его удивлению, на его сторону встали руководители советских военных конструкторских институтов. Эти могущественные союзники до сих пор были настолько удовлетворены тем, что получали от Билла, что готовы были платить ему любые деньги за его так называемую "мякоть". Столь мощное лобби оказалось слишком серьезным препятствием для центра, и смелые планы были отложены.

На самом деле капитаны военной промышленности стремились выразить свою признательность не только Биллу, но и его управлению, и всячески лоббировали их награждение.

Валентин получил орден Красной Звезды. Многие сотрудники спецслужб тоже были награждены, хотя не имели ни малейшего представления о том, кто такой Билл и чем он занимается. В то время Крючков еще не вмешивался в оперативные дела, но уже наложил свою печать на процесс распределения наград, который стал до крайности циничным.

Неписаное правило гласило, что офицер разведки мог быть награжден только после того, как это сделал его начальник. Согласно другому правилу, офицеры разведки могли быть награждены за оперативные достижения только один раз в пять лет или дольше. А если пятилетний минимум не соблюден, то ни о какой награде не может быть и речи, даже если ты украл личный сейф директора ЦРУ. Так что спецслужба награждала либо не тех, кого надо, либо тех, кого надо, по неправильной причине, либо тех, кого надо, по неправильной причине, как шутили между собой оперативники.

Валентин не ожидал, что его наградят. Видимо, бюрократическая машина дала сбой в каком-то звене. Но когда дело дошло до Владимира, преемника Валентина на посту управляющего Билла, система вернулась к форме. Его забросали самыми мелкими наградами, а самые ценные награды достались людям, которых лично ценил Крючков.

Что касается самого Билла, то он работал самоотверженно и почти никогда не брал денег, предлагаемых Валентином. Ради своих идеалов он шел на риск. Он не знал, что во многих случаях риск был неоправданным, так как некоторые советские конструкторские бюро использовали информацию, полученную от агента, для удовлетворения корыстных личных интересов своих руководителей.

Часть материалов Билла была похоронена в аналитическом отделе и никуда не попала. Так, разведывательное начальство замяло исследование Пентагона о последствиях извержения вулкана Сент-Хеленс, которое оказалось очень похожим на ядерный взрыв. Умные умы в Пентагоне воспользовались редкой возможностью, провели исследования и пришли к выводу, что мощнейшие электромагнитные импульсы, возникающие при ядерном взрыве, парализуют все действующие средства связи, управления и контроля и практически сводят к нулю возможность нанесения контрудара с использованием стратегических бомбардировщиков.

Исследование Пентагона порадовало аналитиков, но вызвало недовольство руководства службы. В то время в Советском Союзе полным ходом шла разработка стратегических бомбардировщиков нового поколения. Уже были выделены гигантские ассигнования, размещены выгодные заказы, розданы премии и награды… И все впустую, только потому, что ничтожное исследование поставило под сомнение целесообразность проекта. Кому нужна такая разведка? И вот, чтобы избавиться от этого проклятого вопроса, отчет был отложен на полку и забыт. Нет доклада — нет проблемы.

Не был доведен до сведения Политбюро и документ Совета национальной безопасности, определяющий условия, при которых США могут быть спровоцированы на крупномасштабный военный ответ (помимо прямого нападения СССР на Америку), а именно:

— нападение СССР на Западную Германию;

— потеря Западом ближневосточных источников нефти

— коммунистический переворот в Мексике;

— присоединение Южной Африки к коммунистическому лагерю.

Руководители спецслужб были потрясены фактами самоограничения Америки. КГБ неустанно, изо дня в день, из года в год, кричал с крыш о зловеще растущих экспансионистских устремлениях Вашингтона, предупреждая, что "империалисты хотят и готовы играть с огнем, с предлогом или без него". И вот документ СНБ, в котором излагалась, по сути, оборонительная доктрина. Так чем же занималась все эти годы внешняя разведка КГБ? Может быть, это правда, что оно снабжало советское руководство дезинформацией? А может быть, это был еще один пример его вопиющей некомпетентности? Какой же занозой сидел этот документ!

Также замалчивались все факты, свидетельствующие о попытках Пентагона рационализировать свои расходы и добиться большей отдачи. С другой стороны, вся информация о новом крупном финансировании проектов Пентагона получала "зеленый свет" и использовалась Министерством обороны СССР в качестве рычага в борьбе за дополнительные средства. Иными словами, если бы Пентагона не существовало, советскому ВПК пришлось бы его придумать. Главной опорой советской тоталитарной системы был миф о растущей агрессивности "американского империализма", который легко поддерживался в стране, отделенной от остального мира железным занавесом.

Парадоксально, но руководство страны стало жертвой собственной пропаганды. Многие люди в Советском Союзе, да и на Западе, полагали, что кремлевские затворники прекрасно осведомлены о том, что происходит в мире. Ничто не могло быть дальше от истины.

Ежедневный объем только секретной информации, направляемой каждому члену Политбюро, помимо других его обязанностей, составлял не менее ста страниц. Эти восьмидесятилетние люди никак не могли прочесть, а тем более понять такой объем информации. Даже газеты они читали отрывочно, сосредоточившись на освещении собственных выступлений и поездок. Но если с докладом выступал председатель КГБ или начальник разведки, то это было совсем другое дело. Это было очень таинственно и, следовательно, достоверно.

Так объем информации, поступающей к советским руководителям, а значит, и их мыслительные процессы стали контролироваться КГБ, который нагло пользовался своими полномочиями.

Валентин уже тогда догадывался об истинном положении дел, которое впоследствии стало общеизвестным. По мере работы над материалами Билла его выводы стали подкрепляться неопровержимыми доказательствами. В результате он начал сомневаться в своей причастности к разворачивающимся событиям, — сомнения упорно грызли его. Билл поставлял информацию все большим и большим потоком, и Валентин не мог не задаваться вопросом, кому выгоден этот рог изобилия. Его размышления, которые он, естественно, держал при себе, привели его к неожиданным выводам.

Выходило, что работа Билла приносила выгоду группе верхушки КГБ и руководителям ВПК, а дополнительные трудности доставались простым советским мужчинам и женщинам, которым приходилось приносить новые жертвы на алтарь военной мощи своей страны.

Для США это была беспроигрышная ситуация. К тому времени советская экономика уже пошла вразнос, но советский военно-промышленный комплекс отказывался смотреть в лицо реальности. Они рассматривали материал Билла как свой билет к военному паритету с США во всех областях и по всем видам вооружений, не обращая внимания на то, что их политика лишь усугубляла экономические проблемы СССР, неумолимо втягивая страну в пропасть. Америка, президент которой провозгласил Советский Союз "империей зла", не могла желать большего. Работая якобы на советскую разведку, Билл на самом деле помогал Соединенным Штатам в достиженииих стратегической цели — обанкротить советскую экономику.

Может ли Билл быть стратегическим растением? Валентин снова и снова задавал себе этот вопрос и всегда отвечал на него отрицательно. Его мысли следовали простой логике: если Билл действительно завод, то это идеальный завод, который мог быть подстроен только идеальной контрразведкой. Но последнее было плодом воображения, поскольку в реальном мире любая контрразведка — это бюрократическая организация со всеми ее пороками и недостатками. А несовершенная спецслужба никогда не сможет провести идеальную операцию, например, внедриться в сеть КГБ, чтобы внедрить своего агента.

Валентин был уверен, что подготовить такое количество материалов, которое доставил Билл, а тем более получить официальное разрешение на их передачу в КГБ, было не под силу ни ФБР, ни ЦРУ в том виде, в котором он их знал. Он считал, что такой подвиг может совершить только уникальное трио, работающее вместе: Билл, директор ФБР и президент США — невероятная, неосуществимая тройка, столь же маловероятная, как и операция по подсадке самого Билла.

Валентин верил Биллу, когда тот говорил: "Я помогаю вашим военным не потому, что считаю их лучше американцев; я помогаю им потому, что они слабее и не боятся бросить вызов Америке". Валентин надеялся, что материалы его агента заставят советских руководителей отказаться от гонки вооружений, направленной на достижение военного паритета с США, — гонки, которая убивала страну. Для Валентина это было бы высшей наградой, превосходящей все награды. И он дожил до этой награды.

Летом 1983 года Юрий Андропов, сменивший на посту главы СССР Леонида Брежнева, потребовал от разведки КГБ оценку стратегического ядерного потенциала США. Доклад был основан исключительно на материалах, предоставленных Биллом, в первую очередь на проектах DARPA, которые агенту удалось получить.

Разумеется, документы оставляли желать лучшего. Большая часть информации была отрывочной и рассеянной среди обрывков различных документов. Валентину и аналитикам пришлось создавать, по сути, совершенно новый документ, обобщающий все, что удалось извлечь из мусорных корзин Boeing и ряда других подрядчиков Пентагона. Слава Богу, проект был доверен настоящим профессионалам, которые оказались честными в этом деле. Они подготовили именно тот отчет, который, по их мнению, был давно необходим. На это ушло около двух месяцев.

В тот день гигантский кабинет Андропова напоминал оперативный штаб времен войны. На стенах висели многочисленные схемы и чертежи, стол был завален картами и справочниками.

Доклад представлял аналитик разведки, знакомый Валентина. Вопрос был сложный, требующий специальных знаний, поэтому Крючков мудро решил довериться эксперту. Андропов внимательно слушал, его лицо исказилось в кислой гримасе — то ли от очередных проблем с почками, то ли от предчувствия, что Советский Союз обречен, сказать трудно.

Кульминацией доклада стало обсуждение наиболее перспективных вариантов базирования американских стратегических ракет. Аналитик говорил просто и ясно, как только мог. В спецслужбах еще с брежневских времен действовало незыблемое правило: чем выше назначение информации, тем проще должны быть ее формулировки. Для Политбюро доклады писались языком, понятным даже идиоту.

Согласно материалам Билла, Пентагон работал над следующими проектами:

Вариант № 1. Стратегические ракеты наземного базирования размещаются на наземных стартовых площадках. Получив сигнал о готовящемся советском ядерном ударе, ракеты разлетаются во все стороны и, пролетев около километра, чудесным образом зарываются в землю с помощью серии направленных взрывов и покрываются слоем грязи такой толщины, что обеспечивают полную защиту от любого ядерного удара. Неуязвимые для советских ракет, которые уничтожают пустые стартовые площадки, они готовы нанести сокрушительный контрудар.

Вариант № 2. Стратегические ракеты наземного базирования устанавливаются внутри твердой породы на такой глубине, чтобы выдержать даже прямое попадание ядерной боеголовки. По получении приказа на пуск серия направленных взрывов, может быть, даже небольшой ядерный взрыв, открывает шахту, через которую ракеты вылетают на открытое пространство.

Закончив выступление, Андропов медленно подошел к схемам, иллюстрирующим предлагаемые режимы базирования американских стратегических ракет, и замер, погрузившись в раздумья, в напряженной тишине, изредка нарушаемой чьим-то осторожным покашливанием. Сутулый и болезненно бледный, Андропов был очень похож на подсудимого, только что выслушавшего жесткий приговор. Наконец он повернулся и спросил Крючкова: "Насколько достоверна эта информация?"

"На сто процентов", — ответил начальник внешней разведки. "Все предыдущие материалы, предоставленные этим агентом, были достоверными и полностью удовлетворяли наших военных конструкторов".

"Значит, все кончено", — едва слышно прошептал Андропов. "На таком уровне технического развития мы ничего сделать не можем. Дальнейшее военное соревнование с американцами бессмысленно, если мы не готовы полностью разрушить свою экономику. Мы должны пойти на соглашение с США, даже ценой серьезных уступок. И чем раньше мы это сделаем, тем меньше нам придется уступать. Мы должны не допустить, чтобы они приступили к реализации этих проектов, пока не стало слишком поздно. Кроме того, нам придется пересмотреть нашу военную доктрину. В свете того, что мы только что услышали, первый удар по Америке был бы самоубийственным. Нам повезет, если нам удастся сохранить хоть какой-то потенциал сдерживания. Кроме того, насколько я понимаю, американцы делают акцент именно на возможности нанесения контрудара — иначе не было бы смысла так беспокоиться по поводу размещения ракет. Похоже, что мы все это время значительно преувеличивали их агрессивность".

Это был исторический момент, ознаменовавший кардинальный пересмотр стратегической доктрины и внешней политики Советского Союза. Горбачев лишь реализовал планы, которые Андропов разработал, но не успел воплотить в жизнь. Через несколько месяцев он должен был умереть.

Разумеется, кардинальный пересмотр советской внешней политики не был простым результатом прозрения Андропова. Учитывая плачевное состояние советской экономики, мечтать о построении социалистического рая во всем мире уже не приходилось. В отличие от Брежнева в его сумерках, Андропов был в здравом уме и мог трезво оценивать ситуацию. И в этом, наверное, была его настоящая заслуга перед страной.

К этому времени Валентин Иванович был отозван в Москву. Теперь он возглавлял Вашингтонский отдел Североамериканского департамента, координируя деятельность вашингтонской резидентуры и ее нового начальника генерала Андросова.

Самый большой вклад, который Андросов мог внести в проект "Билл", заключался в том, что он остался в стороне от него. Якушкин, умный человек, именно так и поступил, и в результате добился значительных успехов. К сожалению, новый резидент решил взять все в свои руки. Первым его указанием было то, что Билл должен более тщательно подходить к отбору материала и доставлять меньше работ, только самые интересные, чтобы снизить риск как для агента, так и для его контроля. Это была опасная ошибка.

Простая истина заключалась в том, что у Билла не было времени на просеивание и отбор материала. Во время уборки офисов он постоянно находился под наблюдением охранников. Настоящая работа начиналась, когда он входил в лифт с мешками, набитыми бумагами.

Билл останавливал лифт между этажами, высыпал содержимое мешков на пол и лихорадочно перебирал бумаги. Он быстро отбирал документы, представлявшие, по его мнению, наибольший интерес, и сворачивал их в газету, чтобы взять домой. Разумеется, он не мог долго находиться в лифте, не вызывая подозрений. Приходилось балансировать между желанием не пропустить ничего важного и нехваткой времени. Он предпочитал привезти домой как можно больше — пусть люди в советском посольстве сами разбираются с бумагами и решают, что им нужно, а что нет.

Сдерживаемый приказом Андросова, Билл оказался перед дилеммой: либо продлить свое опасное пребывание в лифте, либо привезти весь улов домой, чтобы разобраться с ним на досуге. Неудивительно, что агент выбрал последний вариант. С тех пор он готовил небольшую партию бумаг для передачи в управление, а остальные оставлял дома.

Очень скоро у него накопился огромный тайник с похищенными документами. Что с ними делать? Раньше он просто выбрасывал их, но это было до того, как он стал советским агентом. Теперь, если бы его раскрыли, ситуация была бы гораздо опаснее.

Однако Андросов мало задумывался о судьбе агента. Он продолжал осуществлять руководство и весной 1983 г. распорядился перевести Билла на связь "мертвая капля", теоретически более безопасную. Никаких личных контактов с Биллом больше не было. Отныне Билл должен был оставлять свои бумаги в специальных тайниках и получать оттуда указания от своего куратора из КГБ. Теоретически это было безопаснее. Но на практике поддержание контакта через "мертвые капли" настолько технически сложно, что сбои в связи неизбежны, особенно на первых порах. Новый резидент об этом не догадывался, как не догадывался и о том, что нарушение связи — это всего лишь шаг к полному провалу операции.

Через некоторое время Билл загрузил бумаги в контейнер в трех метрах от того места, которое указал на брифинге Владимир, сменивший Валентина на посту контролера. Как ни старался, Владимир не смог обнаружить пакет. Последовали две недели тревоги и напряжения, пока Билл сам не нашел и не изъял бумаги.

Все хорошо, что хорошо кончается, верно? Неправильно! После этого казуса Валентина стало мучить подозрение, что за те роковые две недели ФБР нашло бумаги и перезарядило "каплю", чтобы начать оперативную игру с КГБ.

Неудача витала в воздухе, и, наконец, она произошла.

В середине октября 1983 года отдел радиоперехвата вашингтонской резидентуры установил, что в центре Вашингтона ведется слежка. Обычно группы наблюдения ФБР общались с помощью шифра, но в этот раз они говорили на чистом английском языке, и их речь не оставляла сомнений в том, кто является их целью: Билл.

В тот же вечер Владимир выехал на место, чтобы выставить знак опасности для своего агента. Приехав на заранее оговоренное место, он с удивлением обнаружил, что Билл уже поставил такой знак. Видимо, агент заметил хвост и решил предупредить свое управление. Каким-то образом ему удалось оставить предупреждение, несмотря на массированное наблюдение, хотя непонятно, как дилетант мог ухитриться потерять профессиональный хвост минимум на два часа — столько времени потребовалось бы Биллу, чтобы добраться от дома до объекта. По сей день Валентина грызет подозрение, что ФБР совершило свой "промах" намеренно.

Все контакты с Биллом были прерваны, а через некоторое время КГБ узнал некоторые подробности произошедшего. Перуанской резидентуре удалось найти одного из родственников Билла, который рассказал, что однажды ФБР устроило обыск в доме Билла и обнаружило огромный клад краденых бумаг. Его долго допрашивали, но затем отпустили, после чего он бесследно исчез.

Интересно, что Валентин до сих пор не знает, кто кого завербовал: то ли он уговорил Билла работать на советскую разведку, то ли Билл воспользовался услугами советской стороны, чтобы достичь новых высот в своем хобби — гарбологии. Неясно также, что именно привело агента к краху — нововведения Андросова или его собственные ошибки, о которых КГБ не знал.

Валентин находил утешение в том, что Билл не потерял свободу. Он заплатил минимальную цену за сотрудничество с советской разведкой. Валентин считает, что ФБР либо не осознало всей серьезности нарушения режима, либо решило замять это дело. На самом деле Билл не имел никакого доступа к секретной информации, а лишь передавал в КГБ содержимое мусорных корзин, которые тоннами вывозились на свалку или утилизировались. Если бы Билла попытались отдать под суд, то его со-ответчиком оказалась бы вся система информационной безопасности США. А обвинять систему бессмысленно. Она никогда не будет совершенной, вечно вступая в противоречие с двумя основами американского общества: экономической эффективностью и демократическим, открытым национальным характером.

Я слушал Валентина с изумлением. События, о которых он рассказывал, произошли всего несколько лет назад, но казались мне частью другой, давно ушедшей эпохи. Как будто он работал в другой спецслужбе. Условия, в которых мне приходилось работать, абсолютно исключали возможность вербовки Билла. Если бы Андросов, мой резидент, с самого начала был причастен к этому, он бы пресек все на корню. У меня были основания не сомневаться в этом.

Однажды я зашел в ординаторскую с номером журнала National Geographic и столкнулся с Андросовым.

"Вы любите географию?" — спросил он меня с почти вежливой улыбкой.

"Нет", — ответил я. "Просто один знакомый чиновник, с которым я встретился за обедом, навязал мне ее в качестве подарка".

Лицо резидента резко изменилось. Я никогда не видел его таким ни до, ни после этого инцидента. "Как ты смеешь принимать этот журнал, проклятый дурак?" — кричал он, брызгая слюной и топая ногами.

Ошеломленный, я смотрел на него и пытался понять причину столь необычной вспышки ярости.

"Вы что, не понимаете, что они могут спрятать секретный документ между страниц и поймать вас с поличным?" — кричал Андросов. кричал Андросов. "Никогда, ни при каких обстоятельствах ты не должен принимать ни от кого никаких материалов, слышишь меня? Только попробуй ослушаться, и ты первым же самолетом улетишь в Москву!"

Это было типично для обстановки, царившей в резидентуре. Коробки, набитые документами на "Боинг", когда простой журнал — запрет? Вы шутите?

История Билла и конец карьеры оперативника Валентина были для меня грозным предупреждением отказаться от всех своих амбициозных планов по вербовке и покориться "духу нового времени". Но я принял прямо противоположное решение: вербовать если не Сократа и Спутницу, то кого-нибудь другого, даже если это убьет меня. Приняв на себя обязательство, я решил идти до конца, чтобы выяснить на собственном опыте, а не из чужих рассказов, высший смысл разведки в советском понимании. Как говорил Наполеон, "если бутылка открыта, ее надо опорожнить".

У меня был еще один стимул. В конечном счете, Валентин работал на кремлевских патриархов. Но теперь страной руководила другая команда во главе с Горбачевым, и я надеялся, что новые лидеры смогут использовать разведывательную информацию гораздо эффективнее. Это была довольно слабая надежда — каждый день работы только усиливал мой скептицизм. Но какой российский офицер уклонится от игры в русскую рулетку?

Через месяц, в последний день отпуска в Москве, я зашел к генералу Якушкину, чтобы отдать дань уважения.

"Если вы считаете, что Сократа можно завербовать, вы должны этим заняться", — сказал мне старый генерал. "Это ваш долг чести".

Это был последний раз, когда я слышал от кого-либо из сотрудников спецслужб это выражение. Последний из могикан" забрал его с собой, уходя.

V.

Я вернулся в Вашингтон весной 1986 года. В тот же день после возвращения я отправился в посольство. Рабочий день подходил к концу, и не было особого смысла появляться в резиденции после почти десятичасового пребывания в воздухе. Но Андросов ценил любое проявление рвения, и я решил сыграть в игру, которая была абсолютно необходима для выживания.

Каждого офицера, вернувшегося из отпуска, с нетерпением ждали его коллеги в ординаторской. Каждый стремился узнать о последних событиях в московском центре, о последних слухах и сплетнях, пытаясь оценить, как последние события могут отразиться на его собственной карьере.

Появился Андросов и провел меня в свой кабинет. Он стал подробно расспрашивать меня о последних новостях из центрального аппарата КГБ, и я рассказал ему об аресте Моторина. Резидент, казалось, не удивился.

"Теперь, я надеюсь, вы понимаете, как важно проявлять благоразумие. Теперь ясно, что люди из ФБР много знают о нашей деятельности здесь. Запомните: осторожность — это слово. Собственно говоря, когда вы планируете встретиться с Сократом и Спутницей?"

"Очень скоро", — сказал я.

"Не забудьте держать меня в курсе результатов. Особенно меня интересуют журналистские планы Спутницы".

"Вы имеете в виду ее карьерные планы или что-то конкретное?" спросил я.

"Ну, — неохотно сказал Андросов, — я имею в виду, какие статьи она планирует писать в ближайшее время. Конечно, только если она сама поднимет этот вопрос. Ни в коем случае не надо ее спрашивать".

Здесь есть что-то грязное, подумал я. С чего бы ему интересоваться статьями Филлис? Я определенно почувствовал запах крысы.

Я поехал домой, чтобы немного отдохнуть. Мне было совершенно ясно, как действовать дальше, и я, конечно, не хотел принимать участия в инструктаже Андросова.

Предательство полковника Юрченко и майора Моторина поставило меня в технически сложное положение. Теперь, когда ФБР было осведомлено о методах нашей разведки и знало, кто я такой на самом деле, я должен был нарушить все правила игры, чтобы перехитрить американцев. Традиционная длительная контрразведывательная процедура с использованием собственной машины и машины оперативного отдела резидентуры уже не казалась эффективной.

Основную часть контрразведывательных маневров до встречи с Сократом и Спутницей я решил проводить пешком или на общественном транспорте. Этот прием был непривычен для оперативников КГБ в вашингтонской резидентуре и давал мне преимущество внезапности. Конечно, не было никакой гарантии, что мне удастся сбросить хвосты, поэтому суть моего плана заключалась в том, чтобы за две-три встречи пройти с потенциальными агентами всю предварительную подготовку и, если к тому времени они еще подавали надежды, привезти их в Советский Союз, чтобы сделать им предложение о сотрудничестве с КГБ.

Проработка перспективного агента обычно занимает месяцы, а то и годы, и это известно любой контрразведчице. Две-три встречи — это совершенно ни к чему, — рассуждал я, — пусть ФБР попробует разобраться в том, что произошло за столь короткий промежуток времени.

И все же мне приходилось мириться с тем, что ФБР может расстроить все мои замыслы. Я понял, что вашингтонская резидентура обречена. С помощью Юрченко и Моторина ФБР знало личности всех оперативников КГБ, находившихся в резидентуре, и вопрос был только в том, как и когда резидентура будет уничтожена. Вполне возможно, что судьба резидентуры решалась на самом верху исполнительной власти США, с учетом будущего советско-американских отношений.

Но проблема заключалась в том, что ФБР могло в любой момент, не дожидаясь указаний Белого дома, полностью нейтрализовать меня с помощью простого приема. ФБР могло несколько раз обращаться ко мне с предложениями о вербовке.

Согласно стандартной процедуре работы советской разведки, о которой ФБР, благодаря двойным агентам, уже наверняка знало, после каждой попытки вербовки сотрудник КГБ, на которого была направлена попытка, должен был представить в московскую штаб-квартиру исчерпывающе подробный отчет. С неизбежными уточнениями дни, а то и недели уходили на бумажную волокиту в ущерб реальной разведывательной работе. А если к оперативнику таким образом обращались несколько раз, то о шпионаже можно было забыть. В таких случаях Москва следовала логике, которая сама по себе была проста: хорошо, сегодня офицер доложил о контакте. Но где гарантия, что к нему не будут обращаться снова и снова, пока он не поддастся на уговоры вербовщиков? Лучше перестраховаться — верните его домой.

Не сообщить о контакте в ФБР было самоубийством, а случай с Моториным — мрачным напоминанием о том, что лучше вернуться домой, чем наделать глупостей.

И вот я нервно ждал, когда ко мне подойдут.

С Сократом и Спутницей я встретился три дня спустя в крошечном французском кафе в Джорджтауне.

"У нас для тебя небольшой сюрприз, — сказал Сократ, протягивая мне почтовый конверт. "Прочти, это любопытно".

Я открыл сообщение и начал читать. Это было письмо помощнику министра обороны США Ричарду Перлу, подписанное президентом фонда "Наследие". В письме говорилось о том, что советская угроза — это блеф, но он полезен американским консерваторам как козырь во внутренней политике. Поэтому мирные инициативы Горбачева должны быть объявлены "угрозой", которой необходимо решительно противостоять. Президент Фонда "Наследие" подчеркнул необходимость дальнейшего наращивания военной мощи Америки, а также необходимость делать все возможное для продвижения Стратегической оборонной инициативы президента Рейгана.

Письмо было написано в доверительном тоне — так, как ведут личную переписку два единомышленника. Меня несколько удивила прямота письма: в нем ни разу не упоминались национальные приоритеты США, а внимание было сосредоточено исключительно на интересах консервативного политического сообщества.

"Что это такое?" озадаченно спросил я, дочитав письмо до конца.

"Мы получили его по почте неделю назад", — сказал Сократ.

"Но на конверте нет обратного адреса". "Именно." Он улыбнулся.

"Кто его прислал?" спросил я.

"Мы бы тоже хотели это выяснить", — заметил Спутница.

Не будь дураком, — проснулся мой внутренний голос. Разве ты не видишь, что на нем отпечатки пальцев генерала Андросова?

Письмо буквально кричало: "Сделано в КГБ". Теперь мне стало понятно, почему резидент так стремился узнать профессиональные планы Спутниковой. Он хотел знать, можно ли продать ей еще одну нашу фальшивку.

Но почему он не рассказал мне о своем плане провести через Спутника очередную активную акцию? с недоумением спрашивал я себя. Может быть, он кого-то проверяет? Нет, на проверку это не похоже. Если это целенаправленное действие, то оно может иметь только одну правдоподобную цель: запутать Спутницу и тем самым сорвать мою попытку разработать ее и Сократа. Другого публичного скандала им не пережить.

Конечно, это не обязательно должны быть целенаправленные действия, это может быть просто еще один пример некомпетентности. Московский штаб мог направить в резидентуру поддельное письмо на имя Ричарда Перла с указанием протащить его в печать любыми доступными способами. И, возможно, Спутник был единственным, кто мог воспользоваться этим письмом. Поэтому Андросов снова распорядился об ее утилизации, руководствуясь принципом: главное — быстро выполнить указание штаба, а о будущем позаботятся сами. В случае скандала он приказал бы мне прекратить с ней всякие контакты. И все было бы в порядке. Черт с ней, с вербовкой. .

Но что же мне теперь делать? возмущенно спрашивал я себя, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Сократ и Спутница наверняка уверены, что я имею отношение к этому дурацкому письму. Спасибо вам большое, товарищ Андросов, спасибо, что устроили мне этот тест. Даже ФБР было бы трудно так усложнить мне задачу. Полная неожиданность — залог успеха любого теста, и меня, конечно, застали врасплох.

Я лихорадочно размышлял, одновременно зарывшись лицом в письмо и делая вид, что изучаю его в мельчайших подробностях. Пара пристально наблюдала за мной.

"Ну что ж, письмо, конечно, интересное", — сказал я наконец. "Вы планируете его использовать?"

"Нет, конечно, нет", — сказал Сократ. "Одного скандала нам вполне достаточно".

"Может быть, мне стоит попытаться каким-то образом пустить его в печать?" — лукаво спросил я. лукаво спросил я. "Может быть, это подделка?"

"Трудно сказать", — задумчиво произнесла Спутница. "Есть только один способ проверить ее достоверность: обратиться в фонд "Наследие".

"Нет, я не готов заходить так далеко", — сказал я с игривой ухмылкой. "Тем не менее, вы опытные люди. Что вы думаете?"

"Опыт подсказывает нам, что больше не стоит пользоваться анонимными письмами", — сказал Сократ. "Но если хотите, можете взять. Может быть, кто-то в Москве найдет ей применение. Основная идея неплохая, но исполнение слишком грубое".

"Хорошо, Филя, подумай над этим", — сказал я, убирая письмо в карман. Надо было забрать у них эту чертову бумажку — наглядное свидетельство глупо задуманной и столь же глупо проваленной активной меры.

Сократ и Спутница, похоже, были удовлетворены моей реакцией на письмо. Во всяком случае, настороженное выражение на их лицах исчезло.

"Как давно вы живете в Америке?" — спросил я. спросил я.

"Около полутора десятков лет", — ответила Спутница. "У меня даже была грин-карта".

"Почему вы не натурализовались?"

"Потому что я не хочу", — ответила она резко. "У меня есть своя страна".

"А как вы познакомились друг с другом?" продолжил я их допрос.

"О, это настоящий роман", — ответил Сократ. "Филлис была ведущей популярной радиопередачи, своего рода ток-шоу, в Шотландии, где она выросла. В то время я преподавал в Гарварде. Однажды во время поездки туда я услышал ее передачу. Она меня очаровала. Я потянул за ниточки и договорился об интервью в ее программе. Она согласилась, хотя во время интервью дважды неправильно произнесла мое имя. В общем, потом мы несколько дней провели в осаде в доме моих предков, вооруженные винтовкой!"

"А почему винтовка?" удивленно спросил я.

"Филлис была замужем за убежденным правым. Я не представляю, как она могла его выносить", — продолжал Сократ.

"Когда он узнал, что мы влюблены, то поклялся найти нас, и три дня мы прятались в моем доме. Но мы выдержали этот кризис и позже уехали в Америку".

"Вы по-прежнему преподаете в Гарварде?" — спросил я. спросил я.

"Уже нет. Жизнь на профессорскую зарплату надоела". Сократ нахмурился. "Поэтому, когда мне предложили должность в администрации Картера, я без колебаний согласился. Хотя вскоре я пожалел, что не согласился".

"Почему? Ведь такая работа обеспечивает большой престиж, не так ли?"

"Я был создан по другому лекалу. Мой любимый профессор в колледже был закрытым коммунистом. У нас установились очень близкие духовные отношения. Я относился к нему как к отцу. В результате я превратился в заядлого социалиста, но прагматика. Людям моего идеологического склада трудно найти место под солнцем в Америке. Кроме того, со мной нелегко иметь дело. Если я в чем-то убежден, то буду стоять на своем, несмотря ни на что. Естественно, некоторым людям в Вашингтоне это совсем не понравилось".

"Но как же вы выжили в таком месте с вашими социалистическими идеями?" продолжал я допытываться у своих собеседников. Они, казалось, ничуть не возражали.

"Я придерживался своего мнения", — ответил Сократ. "Обычно я заканчивал работу примерно к одиннадцати утра и все оставшееся время обсуждал с Филлис по телефону нашу очередную пикантную статью. В те времена у нас были публикации, которые потрясали воображение. Неудивительно, ведь я так много знал…"

У этого человека любопытная психология, подумал я. До 11 часов утра он работал на правительство США, а после 11 часов — против него. Поразительная гибкость!

"А чем вы сейчас зарабатываете на жизнь?" — спросил я его. спросил я его.

"Я частный политический консультант".

"Вы консультируете правительство?"

"Нет, только частных граждан и неправительственные организации".

"А вы могли бы меня консультировать?" Постепенно я его раскусил.

Казалось, настал удобный момент переступить очередную грань, отделяющую обычного журналиста от сотрудника спецслужб.

"Вы серьезно?" Сократ оживился. "А какие у вас есть предметные области?"

"Ну, вы, наверное, заметили, что Советский Союз сейчас пытается выработать новую стратегию в области внешних отношений, в том числе и новую политику в отношении США. Наше национальное руководство ни в коем случае не монолитно, оно состоит из нескольких враждующих между собой группировок. У нас есть свои "ястребы" и "голуби"… В последнее время на Горбачева все больше влияют "голуби", которые выступают за умиротворение Америки".

"Это было бы губительно для твоей страны", — вмешался Сократ.

"Я согласен, потому что я принадлежу к ястребам", — сказал я. В десятый раз мне пришлось надеть маску. Все, что я говорил в этот момент, полностью противоречило моим настоящим чувствам. Я просто наживлял крючок в надежде, что Сократ клюнет. "Но нам нелегко противостоять "голубям", потому что они кооптировали практически весь внешнеполитический истеблишмент с его обширными американскими связями".

"Но эти связи — всего лишь канал для подачи вам дезинформации", — почти возмущенно заметил Сократ.

"Я знаю. Но важно, чтобы Горбачев это понял. Вы обладаете огромным опытом и эрудицией. Кроме того, Вы — блестящий стратег, в чем я имел возможность убедиться во время нашей последней встречи. Поэтому, если бы Вы согласились время от времени делиться со мной своими соображениями, я думаю, у нас было бы больше возможностей повлиять на Горбачева и не допустить, чтобы советская внешняя политика, избавившись от грубого прагматизма, стала слишком идеалистической".

Я закончил свою тираду и ждал, затаив дыхание. По меркам разведки то, что я сейчас сказал, практически можно было назвать предложением о вербовке. Чтобы сделать его, нужно было получить разрешение и резидентуры, и центра, а его у меня не было. Меня могли сурово наказать, но я считал, что надо бить, пока горячо.

"Договорились", — сказал Сократ, наполовину серьезно, наполовину в шутку. "Давай сначала попробуем оценить эффективность моих советов, а о гонораре поговорим потом".

"Согласен", — ответил я тем же полусерьезным-полушутливым тоном. На тот момент он был наиболее подходящим для нас обоих, поскольку, если случится что-то неприятное, все это можно будет потом высмеять как неудачную шутку. "Я могу гарантировать, что ваш совет дойдет до самых верхов советского руководства. ТАСС готовит материалы не только для публикации, но и для брифингов на высшем уровне. Мой материал используется почти исключительно для последней цели".

"Как я и говорил, ты попал в точку", — сказал Сократ, обнимая Спутницу. "Пойдем, дорогой, у нас еще много работы".

На следующий день я зашел к ординатору и, не говоря ни слова, положил ему на стол письмо, которое передал мне Спутница.

"Что это?" спросил Андросов с кислым выражением лица.

"Ваша активная мера", — сухо ответил я.

Испугавшись, он схватил письмо и развернул его.

"Эй, это же "Звон-2"!" (Перевод: "Звон-2", кодовое название, присвоенное операции).

"Не будет никакого "Звона", — сказал я почти злобно. "На самом деле, Спутница пишет с Сократом".

"Ну…", — пробормотал резидент. Судя по выражению его лица, он ничего не понимал. В этот момент его волновало только одно: как объяснить центру, что активное мероприятие под кодовым названием "Звон-2" провалилось.

Я не стал дожидаться, пока он придет в себя, и удалился. Но должен признаться, что мое возмущение не знало границ. Этот дебильный "Звон-2" довел нас до скандала. Чего думала добиться служба активных мероприятий, отправляя в Спутник свою вторую фальшивку? Почему они не проконсультировались с Североамериканским управлением, как положено, ведь "Спутник" и "Сократ" были разработками политической разведки?

Много позже я узнал, что вся эта история — результат очередной неудачной работы. Руководство службы дезинформации просто хотело создать общественный резонанс, чтобы продемонстрировать Крючкову свою эффективность. Они обратились в Северо-Американский отдел, но после ухода генерала Якушкина и полковника Аксиленко в отделе царил беспорядок, и никто не взял на себя труд вспомнить, что Сократ и Спутница были нашими связными. Я даже не должен был знать о "Звоне-2", который, в случае успеха, сделал бы эту пару абсолютно недосягаемой для нас. Иными словами, еще один случай вопиющей глупости, растерянности и некомпетентности.

Через несколько дней Андросов был отозван в Москву вместо Якушкина на должность начальника Северо-Американского управления. Новое назначение генерала не предвещало ничего хорошего, я предчувствовал, что скоро и для меня прозвенит звонок.

Прощаясь, Андросов обратился ко мне. "Что касается вас, товарищ Льюис, то мы в центре решим, что делать с вашими контактами".

Он не мог сформулировать свои намерения более четко: проект "Сократ-Спутница" будет закрыт, и очень скоро.

Не успел Андросов отъехать, как над резидентурой вновь сгустились грозовые тучи. Сотрудник нью-йоркской резидентуры Геннадий Захаров был пойман с поличным на станции нью-йоркского метро при попытке купить у своего знакомого, латиноамериканского студента, лабораторные материалы за пару тысяч долларов.

В общем, ничего необычного в этой операции не было, за исключением времени ее проведения. Советско-американские переговоры об очередной встрече на высшем уровне находились в завершающей стадии. В свете этого охота за лабораторным материалом для студентов граничила с безумием.

Дипломаты в вашингтонском посольстве были в шоке, сотрудники спецслужб — в недоумении. Поставить под угрозу саммит из-за такого пустяка? Как такое могло произойти?

По одной из версий, благодаря мирным инициативам Горбачева ослабла власть КГБ над ним. Становилось все труднее пугать генсека американской угрозой, которую КГБ так успешно использовал для управления его предшественниками. Вопросы, которыми московский штаб бомбардировал вашингтонскую резидентуру, явно свидетельствовали о стремлении Крючкова если не сорвать, то хотя бы затормозить процесс нормализации отношений между США и СССР. Объективные интересы руководства КГБ заключались в подрыве советско-американского диалога. А что может лучше служить этой цели, чем срыв предстоящей встречи на высшем уровне?

Еще несколько недель назад, когда я находился в отпуске, подобные мысли могли показаться мне абсурдными. Но с каждым днем появлялись все более пугающие доказательства того, что они вовсе не воображаемые.

Через несколько дней в Москве был арестован корреспондент журнала U.S. News e+) World Report Николас Данилофф. Он был задержан во время встречи с советским источником, который принес ему карту, показывающую дислокацию некоторых советских воинских частей в Афганистане.

Скорость, с которой КГБ провел эту операцию, свидетельствовала о том, что она была подготовлена еще до того, как Захаров был послан на встречу с заводом. Обыватели восхищались эффективностью работы КГБ, но я, как инсайдер, хорошо знал, как на самом деле обстоят дела в моей структуре. Только на получение разрешения на задержание Данилова ушло бы не меньше недели. Кроме того, необходимо было разработать и спланировать операцию, что также занимало изрядное количество времени.

Одним словом, у меня были все основания для тревожного вывода: пока Горбачев пытался навести мосты с Западом, КГБ вел совсем другую игру. Когда Захаров и Данилов были арестованы, генсек оказался в ловушке. От него требовалось проявить "твердость" перед лицом "гнусных замыслов американского империализма". Не меньшую твердость по отношению к козням Москвы должен был проявить и президент Рейган. Оба лидера стали заложниками не зависящих от них обстоятельств. В обеих столицах раздались громовые заявления — заря новой разрядки между США и Советским Союзом сменилась новой конфронтацией. Она была страшна для народов обеих стран, но объективно отвечала личным интересам Крючкова и всего руководства КГБ.

И все же Крючков, видимо, недооценил, насколько серьезен был Горбачев в своих заявлениях о новом политическом мышлении. Как и многие другие советские "большие колеса", начальник разведки увидел в декларациях своего лидера исключительно политическую уловку, направленную на укрепление власти элиты — номенклатуры. Ошибка Крючкова едва не привела его к катастрофе. Произошло непредвиденное.

После серии интенсивных контактов госсекретарь Джордж Шульц и министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе объявили о проведении советско-американского саммита в Рейкьявике. Они также приятно удивили сотрудников резидентуры, согласившись обменять Захарова и Данилова. Это был, пожалуй, первый случай в истории советской разведки, когда правительство встало на защиту попавшего в беду сотрудника.

Это было удивительно, потому что в СССР не было незаменимых людей. Эта аксиома настолько глубоко укоренилась в советском общественном сознании, что забота об отдельных людях казалась не только неуместной, но и постыдной. Например, советское государство всегда относилось к своим разведчикам не просто с презрением, а с непонятным садизмом.

Перед вторжением нацистской Германии в СССР сталинская внутренняя контрразведка практически уничтожила всю советскую разведывательную сеть за рубежом. Принцип работы заключался в том, что после нескольких лет работы за рубежом сотрудник разведки терял свою идеологическую чистоту. Вследствие этого он либо ликвидировался в стране пребывания, либо возвращался на родину на "перевоспитание" — для расстрела или отправки в ГУЛАГ.

Кампания террора против собственной разведки дорого обошлась Сталину, но не вразумила его. Офицеры разведки, укравшие атомные секреты Америки в 1940-х годах, были отмечены; они должны были быть выполнены в случае неудачи первого испытания советской ядерной боеголовки. К счастью для них, тест прошел без сучка и задоринки. Герои-разведчики получили в подарок жизнь, а глава НКВД, предшественника КГБ Лаврентий Берия, был удостоен высшей воинской награды страны — звезды Героя Советского Союза.

Спустя много лет, когда у руля стоял Хрущев, несколько непосредственных участников той разведоперации были также удостоены звания Героев. Наградной лист несколько раз отправляли в Кремль, но каждый раз возвращали обратно. Говорят, что Михаил Суслов, член Политбюро и главный коммунистический идеолог, был категорически против присвоения разведчикам звания Героев Советского Союза. Неудивительно, что такая награда показала бы, что страна обязана своей атомной бомбе усилиям разведки, а не хваленым «преимуществам» советской политической системы или «мудрому руководству партии».

Возникла парадоксальная ситуация: разведка внесла неоценимый вклад в укрепление СССР, но тем самым вызвала в Кремле комплекс неполноценности. Советские руководители трубили о преимуществах социализма, при этом тайно используя зарубежные достижения, украденные разведкой у «обреченных империалистов». Конечно, альтернативы воровству у них не было, но людей на вершине пирамиды власти не могла не уязвить мысль о том, что Советский Союз движется к паритету с Америкой благодаря массовой опоре на столь презренные средства. И расплачиваться за мучения своих руководителей приходилось самым успешным разведчикам. Их выжимали, как лимоны, а потом выбрасывали как мусор.

Таких историй я знал немало, поэтому твердая позиция нового руководства страны в защиту Захарова стала приятной неожиданностью. Действия Горбачева внушали уважение.

В августе 1986 года вершина Рейкьявика была не за горами, и я поспешил увидеть Сократа. Появился отличный предлог, чтобы проверить его готовность служить моим «советником». На этот раз Сократ появился один.

Он был взволнован и без лишних слов перешел к делу: «Согласившись на саммит, президент Рейган загнал себя в угол. Его администрация по колено в чрезвычайно серьезных внутренних проблемах: обещанное сокращение бюджета повисло в воздухе.; программа наращивания вооружений захлебнулась в конгрессе; президент вечно колеблется между контролем над вооружениями и звездными войнами, — налоговая реформа не пользуется поддержкой народа; социальная реформа буксует. Учитывая все эти проблемы, президенту крайне необходим успех. в Рейкьявике. Нельзя упускать такую прекрасную возможность, надо воспользоваться ситуацией. Требовать максимальных уступок, быть хулиганом, проявлять жесткость. Ему некуда деваться. Неудача в Рейкьявике может означать катастрофу для Рейгана».

«Звучит неплохо, но так ли он уязвим?» Я был откровенно скептичен, надеясь подстегнуть Сократа.

«У меня есть несколько идей». Сократ сделал паузу для эффекта и бросил на меня загадочный взгляд. «Скандал вокруг продажи американского оружия Ирану только начинается. Есть две мощные бомбы, которые еще предстоит взорвать».

"Кто они такие?" Его волнение было заразительным; Я и сам начинал нервничать.

"Номер один. Вырученные от продажи средства администрация использовала для оказания военной помощи никарагуанским контрас, тем самым нарушив акт Конгресса, запрещающий действия подобного рода. Более того, в ходе этой операции ЦРУ помогало медельинским картеля для контрабанды незаконных наркотиков в США, где деньги были превращены в оружие для контрас. Через некоторое время это сенсационное разоблачение обязательно станет достоянием американских СМИ, но на данный момент о нем мало кто знает. Вполне возможно Президент Рейган понятия не имеет об этом, хотя это дело имеет хорошие шансы превратиться в его Уотергейт. Если Горбачев преподнесет Рейгану такой сюрприз на саммите, можно не сомневаться, что президент США станет гораздо более податливым».

"Факты, Мартин! Где факты?"

«В Вашингтоне есть организация, которая называется «Международный центр политики развития». Один из ее сотрудников — бывший сотрудник ЦРУ, который работал где-то в Центральной Америке. На основе своего опыта он подготовил доклад о связях ЦРУ с Медельинский картель. Там есть все, что нужно: имена агентов, время и место каждой встречи, описание колумбийской операции «наркотики в обмен на оружие для контрас».

— А другая бомба? Я едва мог сдержать свое волнение.

— Вот оно, — сказал он, протягивая мне тонкую папку. «В нем есть вырезки из газет и мой собственный комментарий. Суть проблемы вот в чем: часть выручки от продажи оружия иранцам «застряла» в руках нескольких вашингтонских чиновников, причастных к операции. Повторяю, это всего лишь костяк истории, которую Москва, надеюсь, сможет воплотить в жизнь. Я думаю, что эти две бомбы сослужат Горбачеву хорошую службу».

Слушая Сократа, я начал думать. Кто будет получателем этой информации в Москве? Кто будет его использовать и как? Помогло бы это моей стране или просто способствовало бы чьим-то эгоистичныминтересам? Я не мог ответить на эти вопросы. Тем не менее, я должен был поощрять Сократа за его усилия.

«Неплохое начало, Мартин. Я поражен вашим стратегическим анализом. Будем надеяться, что он превратится во что-то осязаемое».

«Я буду держать пальцы скрещенными. И помните, вы должны оказать подавляющее давление на американцев».

Я уже собиралась прощаться, когда он ошарашил меня вопросом: «Вы хоть представляете, как поживают в Москве ваши бывшие иностранные друзья?»

"Какие друзья?" — удивленно спросил я.

«Ну, например, Филби или, может быть, Ховард, бывший сотрудник ЦРУ, недавно сбежавший в Советский Союз?»

Планирует ли он стать одним из них? Я думал. Судя по выражению его лица, это не похоже на праздное любопытство. Я лучше подыграю.

«Боюсь, я не знаю, но я думаю, что у них все в порядке. Наше правительство знает, как быть благодарным за хорошо выполненную работу».

«Должно быть, они получают хорошие пенсии», — заметил Сократ. Он звучал так, как будто изо всех сил пытался убедить себя, что это действительно так.

— Никаких сомнений, — заверил я его. «Они принадлежат к элите нашего общества, которая ограждена от проблем, осаждающих простых советских мужчин и женщин. Если подумать, почему бы вам обоим не съездить в Советский Союз и не посмотреть?»

«Мы давно планировали это сделать, но как-то никак не доходили руки», — сказал он.

— Вы серьезно относитесь к такому визиту?

"Абсолютно."

— Тогда что вас останавливает? Послушайте, я думаю, что могу быть вам чем-то полезен.

Той ночью я ворочался в своей постели, слишком взволнованный, чтобы заснуть. Сократ подавал такие обещания, что это пугало. Теперь я был почти полностью уверен, что он не агент ФБР. Ни один завод никогда не снабжал советского разведчика информацией с таким зажигательным потенциалом. Было ли это подлинным или нет, было совершенно неважно. Даже если бы это была подделка, ФБР никогда бы не осмелилось подсунуть ее советской разведке.

Кроме того, Сократ фактически предложил нам провести активную работу — «вживить голые кости». Это означало, что у него не было проблем с вероятным офицером КГБ.

А его вопрос о Говарде и Филби, о чем он? Он задал этот вопрос так, как будто собирался навсегда бежать в Советский Союз. Так что в целом все, казалось, прекрасно вписывалось в мои первоначальные предположения.

На следующий день я планировал посетить Международный центр политики развития. В 11:30 я попросил начальника бюро ТАСС отпустить меня на пару часов, и он, как всегда, с готовностью подчинился. Я села в машину и поехала в Детскую больницу, куда в прошлом году попал мой сын со сломанной рукой.

Моего крёстного из ФБР и его верной Импалы нигде не было видно, но это меня мало обрадовало. Открытая слежка имеет свои преимущества, ворчал мой внутренний голос, пока я пробирался сквозь плотное движение на жалких дорогах Вашингтона. По крайней мере, вы знаете, где вы стоите. И сейчас? Может быть, хвоста и нет, а может быть, вы его просто не видите.

Больница расположена на Мичиган-авеню, на северо-востоке Вашингтона. Как обычно, на территории больницы почти не было ни людей, ни машин. Четырехэтажный гараж из красного кирпича находился в дальнем конце. Я припарковал свой «шеви» на верхнем уровне, на открытой крыше здания, и огляделся. Берег был чист. Время начинать операцию.

Я вышла из машины, достала из целлофанового пакета новую пару обуви и надела ее. Старая обувь ушла в багажник. Затем я тщательно вытер руки спиртом, сунул открытую фляжку в карман, чтобы выкинуть подальше от гаража, и надел новенькую синюю куртку. Такие куртки были в то время в моде в Вашингтоне, и трудно было придумать лучшую маскировку.

Изменив таким образом свою внешность, я захлопнул дверцу машины, подошел к краю крыши и спустился на уровень улицы по пожарной лестнице. Единственный выход из гаража был с противоположной стороны, так что я мог с достаточной долей уверенности предположить, что здесь меня никто не ждет. Мои часы показывали 12:34.

В трехстах ярдах от гаража была автобусная остановка. Согласно расписанию, следующий автобус должен был отправиться через шесть минут. Все идет нормально.

В автобусе было шесть скучающих пассажиров. Водитель закрыл за мной дверь и повернул ключ в зажигании. Работа по контрразведке продолжалась.

Я занял последнее место в конце автобуса и пристально посмотрел в окно. Внешних признаков наблюдения не было. Если меня все еще преследуют, то хвост должен сесть в автобус на следующей остановке или на следующей, подумал я, готовясь к следующей уловке.

На следующей остановке в автобус вошла только одна пассажирка — чернокожая женщина. Учитывая ее возраст и внушительный рост, слежка за ней никак не могла возникнуть. Я начал пробираться к выходу.

Еще одна остановка. Вошли двое молодых парней. Я подумал, что это не может быть хвост. Два — слишком много для полупустого автобуса. С другой стороны, однако, не следует переоценивать оппозицию. Они также склонны к ошибкам. Водитель уже собирался закрыть двери, когда я, казалось, внезапно очнувшись от глубокого сна, пулей вылетел наружу. Такси ехало по противоположной стороне улицы. Я пометил это.

— Святилище Непорочного Зачатия, на северо-востоке, — сказал я таксисту.

Величественный храм был почти пуст. Кто-то играл на органе. Ярким пятном в полумраке выделялась огромная фреска с изображением Иисуса Христа.

Я собирался провести в соборе пару часов, убивая время и еще раз обдумывая план своих дальнейших действий. Но через несколько минут стало ясно, что церковь — не лучшая сцена для шпионской драмы. Он предрасполагает думать о вечном, по сравнению с которым все земное меркнет в ничтожности.

Боже мой, что ты делаешь? А ты кому служишь? Я думал. Но Господь повелел Моисею высмотреть землю Ханаанскую, не так ли? Это значит, что, в принципе, разведка — хорошая работа, не так ли…? Все дело, кажется, в его целях. Почти все разведчики, посланные Моисеем, принесли ложные сведения об увиденном и были сурово наказаны Господом. Только Халев и Иисус Навин сказали правду и были вознаграждены.

Блаженны алчущие и жаждущие правды. Но кому в моей стране нужна правда? Андросов и Крючков? Им было все равно.

Может, Горбачев? — нерешительно предположил я. Будем надеяться, что ему нужна правда. Похоже, он запустил что-то хорошее.

Я сел на скамейку, закрыл глаза и погрузился в чарующий мир органной музыки. Пришлось еще немного подождать.

В 15:00 я встал и пошел к выходу. Я спустился на станцию метро Брукленд и сел на первый поезд красной линии. Его назначение меня нисколько не интересовало. Я был полностью занят самой важной задачей момента: в оставшееся мне время я должен был решить, нахожусь ли я под наблюдением или нет, и принять соответствующие меры.

То, что я делал на этом этапе контрразведывательной рутины, могло бы напугать резидента: я выбегал из поезда на каждой остановке, когда двери уже закрывались; сел на следующий поезд только для того, чтобы повторить этот трюк на следующей станции, — перешел на другую линию; перешел с одной платформы на другую.

Это известно в торговле как «грубое контрнаблюдение». В принципе, цель контрнаблюдения состоит не только в том, чтобы с достаточной степенью достоверности определить, ведется ли за человеком слежка или нет; маневр должен быть выполнен настолько тонко, чтобы быть неузнаваемым для хвоста. Но когда фишки на исходе и ставки достаточно высоки, иногда даже самые грубые уловки находят свое применение. Офицер уже не думает о том, чтобы замаскировать свои маневры, — первостепенная задача — узнать, а потом уйти от хвоста.

Я был тщательно обучен трюкам такого рода. Мои инструкторы в разведшколе твердо верили в их эффективность. Они чувствовали, что американским контрразведчикам, избалованным всеми техническими чудесами, имеющимися под рукой, некомфортно выполнять такие низкотехнологичные задачи, как пешее наблюдение.

Прошло около часа. Я устал, как собака, но все еще не мог с уверенностью сказать, есть ли кто-нибудь у меня на хвосте. Запуганный всеми этими умопомрачительными рассказами о техническом превосходстве американских спецслужб, я боялся, что мой крестный просто наблюдает за моими маневрами в метро на экране своего монитора в штаб-квартире ФБР.

Я вышел из метро на вокзале Юнион, где всегда легко затеряться в толпе, поймал такси и назвал адрес театра Ф. Скотта Фицджеральда в северо-западном квадранте округа Колумбия. Поездка займет около получаса. за это время я надеялся немного отдохнуть и собраться с мыслями.

— Вы иностранец, сэр? Таксист бесцеремонно ворвался, и я узнал до боли знакомый русский акцент, от которого большинство иммигрантов из СССР не могут избавиться до конца своих дней.

Черт возьми, как раз то, что мне сейчас нужно, простонал мой внутренний голос. А если он бывший узник совести?

"Как ты узнал?" — спросил я восхищенно, с такой милой улыбкой, на которую был способен в данный момент.

«Таксисты люди наблюдательные, а бывшие советские извозчики наблюдательны вдвойне».

"О, вы из России? А как дела там сзади?" Я поспешил спросить его. В сложившихся обстоятельствах мне было лучше слушать, чем отвечать на вопросы моего экс-соотечественника.

Трюк сработал. Польщенный вниманием своего пассажира, таксист болтал без умолку. Вскоре я узнал его биографию, всех его многочисленных родственников, еще живущих в Одессе, его философию и планы на будущее. Самой большой проблемой таксиста было то, что в Америке ему приходилось все время искать билеты. В Советском Союзе, где он тоже водил такси, все было по-другому, потому что такси там были в таком же большом почете, как и все остальное.

Да-с, в Одессе жилось легче. Тем не менее, он хотел иметь лучшую жизнь, и поэтому он приехал в Америку. Но ему не понравилось то, что он увидел в своей новой стране. Удивительно, но добиться лучшей жизни оказалось непросто. Это требовало совершенно иного мировоззрения, совершенно ему чуждого.

Таксист жаловался на все: на низкие заработки в Вашингтоне, на высокие цены, на скудные чаевые; отсутствие друзей, — трудности с английским языком; и дороги в округе Колумбия, хотя он с готовностью согласился, что дороги в Одессе немногим лучше.

Ох уж эти Советы, подумал я. Всегда ли они чем-то довольны? Посмотрите, например, на этого несчастного ублюдка. Ему здесь не нравится, так почему бы не поднять ставки, не вернуться в Одессу и не возобновить строительство рая на земле. Но нет, вместо того, чтобы вернуться домой, бедный мученик предпочитает страдать и сражаться в империалистическом аду.

Пришло время прощаться. Я попросил таксиста подвезти меня до первого попавшегося ресторана, дал ему щедрые чаевые и невинно спросил: «Как давно вы выбрали свободу?»

Пока мой бывший соотечественник пытался вникнуть в смысл вопроса, я исчез в ресторане. Я изучил меню, закурил, выглянул наружу, увидел, что экс-одессита нет, и вышел на улицу. Я поймал другое такси и без дальнейших приключений добрался до Международного центра политики развития, который располагался на противоположном конце города, в юго-восточной части.

Администратор, молодая женщина, сидела за огромной стеклянной перегородкой, вероятно, пуленепробиваемой. Меня впечатлили столь жесткие меры безопасности, с которыми я раньше сталкивался только в британском посольстве. Узнав, что я корреспондент ТАСС, она попросила меня подождать и позвонила кому-то по телефону. Я ждал в напряженном молчании.

"Привет, как дела в Москве?" вышел мужчина средних лет и весело поздоровался со мной по-русски.

Я представился и кратко рассказал ему о причине своего визита: «Мне нужен ваш отчет о связях ЦРУ с Медельинским картелем».

— Пойдем посмотрим, — вежливо сказал мужчина, не выказывая ни малейшего удивления. Я последовал за ним наверх в центральный офис.

Минут через десять отчет был у меня в руках.

«Могу ли я использовать этот документ в печати?» Я спросил.

«Конечно, можете», — сказал американец. «Мы думали о способах распространения его сами».

— Но пока это неизвестно за пределами вашей организации, не так ли?

"Да, это."

«Я должен извиниться, если мой вопрос покажется вам невежливым, но насколько надежна ваша информация?»

«Надежный на сто процентов», — заверил он меня. «Это было написано бывшим офицером ЦРУ, который имел прямой доступ к исходному материалу. Почему бы вам самому не спросить его? Вот он, разговаривает с этим джентльменом».

У меня не было желания представляться офицеру ЦРУ, даже бывшему, и я поспешно распрощался с ним.

На следующий день в резидентуре я досконально изучил отчет. Короче говоря, у меня в руках оказался документ невероятной разрушительной силы, за исключением одного маленького, но важного «но»: в нем не было неопровержимых доказательств причастности ЦРУ к тому, что в документе описывалось как сложная кокаиновая Операция «для оружия» сосредоточена в Центральной Америке. Участие ЦРУ было ключом ко всему вопросу. Без такого дымящегося пистолета информация была бесполезна в том смысле, который имел в виду Сократ.

В тот день резидентура направила в Москву длинную телеграмму с подробным изложением доклада Международного центра политики развития и устным сообщением Сократа о том, что часть выручки от продажи американского оружия Ирану была украдена некими вашингтонскими чиновниками.

Спустя пару недель служба активных мер отреагировала так, что я был озадачен. Обычно телеграммы штаба были сухими по форме и суровыми по содержанию. Москва всегда была щедра на критику, а в тех редких случаях, когда ставка желала выразить свое удовлетворение, делала это крайне сдержанно. За свою разведывательную карьеру я прочитал много оперативных материалов, но ничего похожего на эту телеграмму мне не попадалось. По тону оно напомнило мне «Оду к радости» и было почти приторно-экспансивным по меркам советской разведки.

Меня проинформировали о «глубоком удовлетворении», полученном службой оперативных мероприятий от «подробных, своевременных и аргументированных материалов по операции «кокаин в обмен на оружие в обмен на контрас», и поздравили с «крупным успехом». " Телеграмма заканчивалась такой инструкцией: «Следите за реакцией на наши активные мероприятия, разработанные на основе вашего материала».

У меня не было выбора, кроме как подчиниться. Ввиду восторженной реакции Москвы на информацию, дошедшую до меня благодаря Сократу, я предчувствовал скорую драматическую развязку.

Обещанные активные меры не заставили себя ждать. 5 октября, примерно через десять дней после прибытия штабной телеграммы и всего за шесть дней до встречи Рейгана и Горбачева в Рейкьявике, над Никарагуа был сбит самолет, пилотируемый неким Юджином Хазенфусом. Покопавшись в завалах, наши "никарагуанские друзья" нашли интересные документы, в том числе некоторые бумаги, состряпанные службой оперативных мероприятий КГБ. Новость о том, что ЦРУ причастно к незаконным попыткам помочь контрас, попала на первые полосы газет всего мира. Американские СМИ с энтузиазмом подхватили фургон, и накануне саммита в Рейкьявике в Вашингтоне разразился крупный скандал. Таким образом, советская разведка приняла меры, чтобы поставить под угрозу встречу генерального секретаря Советского Союза и президента Соединенных Штатов.

Позже я узнал некоторые детали того, как использовалась информация, которую дал мне Сократ относительно операции «наркотики в обмен на оружие». У меня было немало контактов в службе активных мероприятий, которые лично разрабатывали операции на основе предоставленной информации. Эти офицеры разведки довольно хорошо представляли мотивы приказов о конкретном активном мероприятии. Начальство никогда не могло скрыть свои замыслы от подчиненных.

Перед саммитом в Рейкьявике разведывательная служба, да и весь КГБ, с ужасом осознала, что ее влияние на Горбачева быстро ослабевает. Поскольку бывший советский посол в Вашингтоне Анатолий Добрынин был назначен секретарем ЦК Коммунистической партии, он практически монополизировал советскую политику в отношении Вашингтона. Эта тенденция означала катастрофу для КГБ.

Крючков давно ненавидел Добрынина. Когда вашингтонскую резидентуру возглавлял генерал Якушкин, несколько американских политиков накануне президентских выборов предприняли попытку наладить канал связи с Кремлем через КГБ. В результате престиж резидентуры, да и всей разведки, настолько поднялся, что Якушкин как-то небрежно заметил: «Знаете, мы в состоянии повлиять на исход президентских выборов в США».

Но Добрынину не потребовалось много времени, чтобы развеять эти амбиции. Он твердо и решительно заявил, что все политические связи с Америкой должны проходить через его посольство, а резидентура должна ограничиваться шпионажем.

Ввиду влияния Добрынина на советское руководство разведке пришлось молча проглотить эту горькую пилюлю. Так оно и случилось, но унижение навсегда застряло в его зобе. Добрынин стал врагом, воплощением «тех голубей, засевших в министерстве иностранных дел, которые несут воду для Вашингтона». Так думало разведывательное начальство о деятельности советского внешнеполитического ведомства.

В качестве секретаря ЦК Добрынин доносил важнейшие вопросы советско-американских отношений непосредственно до Горбачева. Собственно, так и родилась идея импровизированного саммита в Рейкьявике. Горбачев и Добрынин однажды прогулялись по песчаному пляжу в Крыму и решили застать президента Рейгана внезапным предложением резко сократить стратегические арсеналы в обмен на прекращение СОИ.

Крючков ревниво наблюдал, как растут акции Добрынина, но ничего не мог с этим поделать. А затем появился Сократ со своим громким посланием.

После окончания Второй мировой войны советскую политику в отношении США можно было резюмировать одним предложением: если у Америки нет внутренних проблем, их необходимо создать. Пусть американцы сосредоточатся на своих внутренних делах, вместо того, чтобы пытаться помешать нашим усилиям построить славное будущее. Служба активных мероприятий всегда играла заметную роль в реализации этой политики. Активное мероприятие, подготовленное на основе информации, предоставленной Сократом, проходило по общему сценарию.

Согласно плану, вынашиваемому руководством внешней разведки, сбитие самолета Хазенфуса должно было послать администрации Рейгана сигнал о том, что Москва знает гораздо больше, чем показывает. Настоящий фейерверк был зарезервирован для Рейкьявика.

Накануне саммита Крючков дал Горбачеву подробный брифинг. Среди прочего, глава разведки сообщил советскому лидеру, что ЦРУ поддерживает связи с Медельинским картелем и что некоторые вашингтонские чиновники присвоили доходы от продажи оружия Ирану, чтобы вить собственные гнезда. Мне сказали, что начальник разведки представил изобличающие сведения как бесспорные, неопровержимые факты.

Информация, переданная Горбачеву службой активных мероприятий, очень походила на попытку шантажа президента США добиться компромисса: наше молчание в обмен на прекращение Стратегической оборонной инициативы. Предполагалось, что, имея в рукаве компрометирующую информацию, Горбачев попытается надавить на Рейгана — по крайней мере, именно так поступил бы любой из его предшественников, и Крючков осторожно пытался внушить эту идею генеральному секретарю. Идея начальника разведки заключалась в том, что если Горбачева удастся убедить последовать его примеру, президенту США придется занять вызывающую позу: саммит в Рейкьявике провалится; Добрынин и советский внешнеполитический истеблишмент, обещавший Горбачеву триумф, будут серьезно скомпрометированы; и КГБ сможет восстановить свое влияние на генсека.

Так вот, что на самом деле было на кону: не исход титанической борьбы двух сверхдержав, не национальные интересы Советского Союза, а, скорее, тщедушное межведомственное соперничество, жалкая схватка бюрократических распрей внутри недра системы, уже умирающей, хотя еще не подозревающей о своей надвигающейся гибели.

Активная мера не увенчалась успехом, как планировалось. Разведка надеялась, что американская пресса подхватит тему незаконной помощи контрас, но никто не ожидал, что разорвется бомба с таким грохотом. Всего за шесть дней, между крушением самолета Хазенфуса в Никарагуа и встречей на высшем уровне Горбачев-Рейган, американские СМИ так много рассказали об этом деле, что Горбачеву почти не оставалось ничего добавить в Рейкьявике, кроме как поднять чрезвычайно деликатный вопрос о коррупцией, связанной с продажей американского оружия Ирану.

К счастью, в данном случае Горбачев оказался хитрее своего "главного ведьмака". Как сообщается, он раскрыл эту информацию Рейгану во время их продолжительной встречи за закрытыми дверями, но представил ее как жест доброй воли, проявление своей озабоченности политической судьбой президента США.

Генсек также пообещал, что КГБ воздержится от раздувания скандала "Иран-контрас". Служба активных мероприятий получила соответствующий приказ сразу после Рейкьявика, когда уже была в разгаре операции по использованию коррупционной информации, предоставленной Сократом. Благодаря Горбачеву КГБ тихо сдержался.

12 октября СМИ США заявили, что саммит США-СССР провалился. Победа! Высшее руководство КГБ радостно потирало руки. Но всего через два дня высокопоставленные официальные лица США единодушно объявили Рейкьявик крупным успехом, хотя это не привело к заключению какого-либо соглашения о контроле над вооружениями; его подлинное достижение состояло в том, что у американских и советских руководителей возникло взаимное доверие.

Крючкову удалось найти выход из затруднительного положения, выдав себя за одного из главных архитекторов успеха Рейкьявика. Ведь не он ли передал Горбачеву информацию, которая легла в основу взаимного доверия? Некоторое время спустя ему было присвоено звание четырехзвездного генерала. Впервые в истории КГБ его отдел внешней разведки возглавлял чиновник столь высокого ранга.

Прихвостни Крючкова, пришедшие поздравить, заметили несколько странное поведение своего начальника. Он сидел в глубоком кресле, как фараон, и рассеянно смотрел в потолок. Это был взгляд человека, который сошел с ума от радости.

Всю свою жизнь Крючков был усердным слугой, исполняющим чужие приказы. Но в тот момент он пришел к выводу, что может возглавить не только разведку, но и всю страну. Кажется, именно в этот день он встал на путь, который привел к августовскому перевороту 1991 года и его тюремному заключению в качестве лидера переворота.

Но если оставить в стороне события вокруг Рейкьявика и озабоченность разведывательного начальства накануне советско-американской встречи на высшем уровне, то надо признать, что с чисто профессиональной точки зрения разведка провела поистине смелую операцию. С удивлением узнал, что советская разведка еще жива. Мир еще может увидеть, что в КГБ есть офицеры среднего звена, уверенные в своих навыках и стремящиеся посвятить себя достойному делу. Для успеха им многого не требовалось: только доброе распоряжение и никакого дальнейшего вмешательства со стороны коммунистической бюрократии наверху.

Утром 21 октября, всего через восемь дней после Рейкьявика, я вошел в бюро ТАСС и с удивлением увидел, что мои коллеги нехарактерно приклеены к экрану телевизора.

"Как дела?" Я спросил.

— Ш-ш-ш, — прошипел Олег Поляковский и указал на экран. "Слушай внимательно."

Представитель Госдепартамента Чарльз Редман, слегка заикаясь от волнения, читал заявление о высылке из Вашингтона большой группы советских дипломатов, подозреваемых в шпионаже КГБ. Он назвал только четыре фамилии и сказал, что список остальных будет передан в советское посольство.

Тогда все кончено, подумал я. Что произойдет сейчас?

Воздух в резиденции был густой от мрака. Особенно возмущался товарищ Запах из отдела внешней контрразведки, громивший бесхарактерного Горбачева с его склонностью к бесконечному умиротворению американцев, чья наглость не знает границ.

Увидев меня, товарищ Запах сузил глаза и злобно блеснул.

«Интересно, какие услуги вы оказали американцам?» — злобно прошипел он.

«Отойди от моего дела». Я отмахнулся от него.

— Нет, я серьезно, — настаивал Запах. «Скажи мне правду. Почему ты один из горстки людей, которых они пощадили?»

Я настороженно посмотрел на него и вдруг, к своему ужасу, понял, что он не шутит. Остались только трое других офицеров разведки; остальные собирались. Более ужасной ситуации трудно было себе представить. Оставаясь в Вашингтоне, я автоматически становился бы подозреваемым в глазах генерала Андросова. Его воспаленное воображение непременно вызывало бы самые апокалиптические видения, подобные тем, которые озвучивал товарищ Запах.

Единственным доступным мне вариантом было ничего не делать. При любых обстоятельствах. Вообще ничего. Всегда.

На самом деле все можно было объяснить достаточно просто. После громкого дела Данилова США, видимо, решили оставить российских корреспондентов в покое в надежде, что советские власти отплатят за любезность и пощадят американских журналистов в Москве. Поскольку я был корреспондентом ТАСС, а также офицером КГБ, мне разрешили остаться в США.

1 ноября практически всю вашингтонскую резидентуру выслали в Москву, а я впал в депрессию, но ненадолго. 25 ноября президент Рейган объявил на пресс-конференции, что он «не был полностью информирован о характере деятельности, предпринятой в связи с этой [иранской] инициативой», и что его советник по национальной безопасности адмирал Джон Пойндекстер и Совет национальной безопасности помощник Оливер Норт был уволен.

Тогда президент уступил генеральному прокурору Эду Мису, который ошеломил Америку признанием того, что доходы от продажи оружия Ирану были направлены, вероятно, нелегально, никарагуанским контрас.

Эти два заявления ознаменовали начало острого политического кризиса, получившего название «Иран-контрас».

А всего через три дня CBS Evening News сообщила об интересном сюжете: 27 ноября, в День благодарения, в офисе Международного центра политики развития был произведен обыск. Ничего не пропало, но неизвестные вандалы разбили компьютеры и уничтожили некоторые файлы.

Я был потрясен этой новостью. Большинство американцев не стали бы задумываться об этом, но я знал лучше. Всего через два дня после того, как администрация публично признала связь контрас, произошел таинственный взлом организации, откуда я узнал подробности той операции! Причем ничего не украли, просто уничтожили какие-то файлы — именно те файлы, из которых я узнал о той самой связи контрас! Инцидент может быть расценен как совпадение кем-то, но не мной.

Я распознал акт запоздалой мести. Очевидно, несмотря на все контрразведывательные уловки, мой визит в Международный центр политики развития был зарегистрирован. Саммит в Рейкьявике показал результаты визита, и в День благодарения один из виновников «утечки информации» был наказан. Я был следующим. Что же касается Сократа, то, как долго и упорно я ни задавал себе вопрос, не сгорел ли он, однозначного ответа не было. Ясно было одно: в сложившихся обстоятельствах все контакты с ним должны были быть прекращены.

В ту ночь я дежурил в бюро ТАСС и должен был написать репортаж о программе CBS Evening News. Я не знал, стоит ли упоминать о взломе в Международном центре политики развития, хотя на самом деле у меня не было выбора. На следующий день эта новость могла попасть в газеты, и в этом случае мне пришлось бы отвечать за попытку утаить информацию. Я написал полный отчет, прекрасно зная, что генерал Андросов, как новый начальник Североамериканского отдела в Москве, начал свои утренние дела с просмотра сводок ТАСС в новостных программах американских сетей.

На следующий день в резиденцию пришла срочная телеграмма. Андросов чуть ли не в истерике приказал прекратить все контакты с Сократом и Спутником. На этот раз мы сошлись во взглядах на оперативный вопрос, дав одинаковые оценки значения взлома и его возможных последствий.

В Вашингтон приехал новый резидент, генерал Иван Громаков, но его приезд мало повлиял на жизнь нашего, теперь уже небольшого, поселения. Пришлось доказывать центру, что, несмотря на разруху резиденции, мы были заняты как никогда. Докажите это на бумаге, т. е. Громаков был в высшей степени подходящим кандидатом для выполнения этой задачи. Русский педагог по образованию, он был мастером эпистолярного стиля. Под его руководством бумажная работа разрослась до невиданных размеров. В конце концов показуха мне надоела, и я почти полностью сосредоточил свое внимание на журналистских занятиях.

Но вскоре судьба снова свела меня с Сократом.

В январе 1987 года США потряс еще один эпизод эскалации насилия. Всего за один месяц девять жителей Запада, в том числе трое американцев, были взяты в заложники в Бейруте, в результате чего общее число заложников, удерживаемых в Ливане шиитскими радикальными группировками, достигло тридцати, из которых восемь были американцами. В южной части Средиземного моря была развернута мощная оперативная группировка военно-морских сил США: двадцать кораблей во главе с двумя крупнейшими в мире авианосцами — американскими авианосцами. Джон Ф. Кеннеди и США Нимиц. И снова военные действия были на ветер.

Резиденция столкнулась с закономерным вопросом: каковы были цели американской армады? Готовился ли он к встречному мотодельтаплану? Если да, то когда и против кого?

В апреле 1986 года при очень похожих обстоятельствах США нанесли удар по Ливии, чтобы наказать Каддафи за его поддержку международного терроризма. Но на этот раз безумный полковник, похоже, не был замешан. В Ливане разразился кризис с заложниками, и американская оперативная группа строилась у ливанских берегов.

Администрации Рейгана крайне необходимо было продемонстрировать свою решимость — по возможности быстро и без жертв. Бейрут был плохим кандидатом; вооруженная акция со стороны США может легко спровоцировать террористов на убийство своих заложников. Но огромная военно-морская оперативная группа уже была переброшена в Средиземное море. Москва была серьезно обеспокоена тем, что в сложившихся обстоятельствах Ливия снова будет использована в качестве козла отпущения для демонстрации американской решимости.

В середине февраля меня вызвал Громаков.

«У нас есть три часа, чтобы однозначно сказать, будет ли Ливия объектом еще одного удара. Приказ Крючкова. Вы можете что-нибудь придумать?» <

«Как вы думаете, у Белого дома есть однозначный ответ на этот вопрос?» — саркастически спросил я.

— Ничего, — ответил Громаков. «Нам приказали дать ответ, и мы должны подчиниться».

Резидент, видимо, увидел тень сомнения на моем лице и усилил давление: «У нас есть договор о взаимопомощи с Ливией. Ладно, я знаю, что прошлой весной мы проглотили нападение на Каддафи — ведь нас поймали сюрприз. Но на этот раз напряжение нарастает постепенно, и мы должны придумать какой-то ответ. Наш флот дислоцируется в Средиземном море рядом с Шестым флотом США. Обычно они играют друг с другом в кошки-мышки., а что теперь делать? Допустим, американцы запустят кучу ракет, а наши корабли сделают какую-нибудь глупость… Ведь по доктрине НАТО нападение на один из их кораблей должно восприниматься как акт войны».

Я все же промолчал, и Громаков решил помассировать мое самолюбие.

«Это первое важное задание, которое мы получили после разгрома резидентуры. В Москве прекрасно знают, в каком плачевном состоянии мы находимся, и если к нам обращаются за информацией, значит, она остро нужна стране. собственного бессилия?»

Я ненавидел слово "импотенция".

— Единственный человек, к которому я мог бы обратиться за помощью в данном случае, — это Сократ, — сказал я.

— Он именно тот, кого я имел в виду, — оживленно сказал Громаков. «К сожалению, у нас нет другого выхода».

"Но ведь вы знаете, что центр запретил мне видеться с ним!" — воскликнул я.

— У нас есть альтернатива? житель сказал с жестом покорности. «Помните, это чрезвычайная ситуация».

«Хорошо, я сделаю это», — сказал я, ненавидя себя за то, что следовал велениям эмоций, а не разума.

«Не забудьте, телеграмму в центр нужно отправить в течение трех часов», — напомнил мне резидент, когда я шел к двери.

Я ехал на встречу с Сократом, чувствуя себя пилотом-камикадзе, забирающимся в кабину, зная, что это будет последняя миссия в его жизни, и все же решив выполнить ее, несмотря ни на что. Альтернативы нет, подумал я. Наш флот стоит в Средиземном море, и моему правительству предстоит принять важное решение. Не случайно Крючков дал нам всего три часа на подготовку информации. Прошло много времени с тех пор, как задание из центра было таким трудным и требовательным.

С другой стороны, я знал, что вне зависимости от того, преуспею я или потерплю неудачу, моя карьера будет жесткой. В любом случае меня очень скоро должны были отозвать в Москву. Отправляясь к Сократу, я нарушал директиву центра. Андросов никогда бы не упустил такую прекрасную возможность убить двух зайцев — меня и Сократа — одним выстрелом.

Я бы сделал это не ради карьеры, а ради души, как говорится в русской поговорке.

Я оставил машину примерно в миле от дома Сократа и позвонил ему по телефону. Как назло, он был дома.

«Мартин, я должен увидеть тебя по очень срочному делу».

"Когда?" Его голос выдал некоторое удивление. Раньше мы договаривались о наших встречах заранее.

— Сегодня, — сказал я.

"Где?"

— Если можно, у вас дома. Я получил срочное задание из хоум-офиса и весь день провел в разъездах по городу. Поэтому я боюсь назначать встречу в ресторане, потому что не знаю, когда приеду. буть свободен."

— Хорошо, — согласился Сократ. — Ты можешь приходить в любое время, когда захочешь.

Что будет довольно скоро, подумал я и быстрым шагом направился к его дому. Я должен был прибыть как можно скорее. Как бы глубоко ни доверял разведчик своему агенту, в каком-то отдаленном уголке его сознания всегда таится неистребимое подозрение: а вдруг агент — растение? В таком случае он должен позвонить в ФБР и сообщить о моем звонке, думал я. Пока они обдумывают ситуацию и обсуждают ее, я появлюсь. Самое главное не дать им времени схватить меня вместо него в разгар попытки получить информацию.

Когда он открыл дверь, рот Сократа тоже распахнулся от удивления. Не прошло и получаса после моего звонка.

"Так быстро?" он спросил меня.

— Вы не поверите, на каких сумасшедших американских горках я катаюсь. Ситуация меняется с головокружительной скоростью, — пробормотал я, стараясь выглядеть человеком, потерявшим голову в суете и суете. "Мне нужна ваша помощь."

— Буду рад услужить, — сказал Сократ. «Входите и располагайтесь поудобнее».

«Что будешь пить — чай, кофе или пепси?» — спросила улыбающаяся Спутника, вышедшая поприветствовать меня.

«Не имеет значения, если это быстро», — сказал я. «Я умираю от жажды».

"Ну, что случилось?" — спросил меня Сократ, садясь в довольно потрепанное кресло.

«Я получил запрос информации из центрального аппарата ТАСС, — сказал я. «Они хотят знать, будет ли снова нанесен удар по Ливии. Ситуация выглядит довольно серьезной».

«Вы думаете, что на этот раз ваша сторона готова что-то сделать, чтобы сдержать американцев?» — с сомнением спросил Сократ.

«Судя по тону полученной телеграммы, да, знаю».

— Было бы здорово, — задумчиво сказал он. «Администрация стала настолько наглой, что пришло время отомстить».

"Вы можете помочь?" Я спросил.

Сократ на мгновение задумался, затем вскочил на ноги.

«Позвольте мне позвонить другу из Пентагона. Подождите здесь».

Он ушел в другую комнату, и вскоре я услышал, как он разговаривает по телефону. Я мог разобрать только обрывки фраз и слов: «авианосец», «Томагавк», «ситуационная комната», «советский авианосец», «спецгруппа ведет непрерывный сеанс…»

Если он растение, то сейчас самое время схватить меня, подумал я. Мысленным взором я увидел двух неуклюжих парней с холодными глазами и стальными бицепсами, спускающихся по лестнице и направляющихся ко мне.

Я ни в коем случае не был параноиком. Несколько лет назад двое моих коллег были задержаны — один в Нью-Йорке, другой в Вашингтоне, округ Колумбия, — при схожих обстоятельствах. Тяжелый опыт моих предшественников мало успокаивал мои нервы.

Наконец Сократ снова появился, его глаза выдавали уже знакомый блеск игрока.

— Достань свой блокнот, — сказал он по-деловому. «Решение о том, бастовать или нет, и если да, то по кому бастовать, еще не принято. В ситуационном зале идет постоянное совещание специальной группы высших должностных лиц администрации. В целом складывается консенсус. в пользу демонстрации силы а не ее применения. Ливия в шорт-листе потенциальных мишеней, но пока не нашли подходящего предлога для нападения на нее. Короче, многое зависит от Каддафи, а точнее от того будет ли он сможет держать язык за зубами, и в отношении вашей страны тоже».

"Куда мы входим?" — спросил я, делая пометки в своем блокноте.

«Киевская авианосная группа направляется к Шестому флоту США», — сказал Сократ. «Чрезвычайно важно, чтобы советские корабли воздерживались от каких-либо действий, которые могут быть истолкованы ВМС США как провокационные. Вы знаете, как такие вещи случаются: какой-нибудь горячий человек проделывает дерзкий трюк, просто чтобы покрасоваться, американцы считают, что они должны соответствовать Русские шаг за шагом… Словом, военно-морское начальство должно быть лишено предлога идти в Белый дом за разрешением встретить провокацию во всеоружии».

«Подводя итог, забастовки не будет, если Каддафи и Советский Союз проявят сдержанность, верно?» Центр ожидал четкого и окончательного ответа, а я стремился расставить все точки над i и перечеркнуть все t.

— Верно, — твердо ответил Сократ.

«Насколько достоверна информация?»

«Прямо из первых уст: военно-морское министерство».

Я едва ли мог придумать лучший источник в данных обстоятельствах. Сократ определенно говорил правду. У него просто было слишком мало времени, чтобы состряпать правдоподобную ложь. Все произошло слишком быстро. Кроме того, если у центра и возникали сомнения, в его распоряжении были и другие ресурсы.

Придя к такому выводу, я сменил тему.

«Мартин, скорее всего, я скоро покину США. Вероятно, навсегда».

"Почему так скоро?" — спросил он с удивлением. — Вы в Вашингтоне меньше двух лет.

«У меня есть отличная работа в Москве, но я больше ничего не могу вам сказать, опасаясь сглазить чудесную возможность. В любом случае, если вы хотите посетить Москву, давайте договоримся прямо сейчас».

У меня было ощущение, что приказ об отзыве придет со дня на день. Но я хотел продолжать работать с Сократом. Генерал Андросов боялся завербовать Сократа в Америке? Отлично. Потом я привезу его в Москву. ФБР там нет, и ЦРУ тоже не помеха. Пусть он расхаживает по своим делам.

«Ну, на самом деле, Филлис и я очень хотели бы посетить Советский Союз», — сказал Сократ.

«Хорошо. Я могу организовать для вас официальное приглашение от какого-нибудь подразделения Академии наук», — пообещал я.

«Я бы предпочел, чтобы вы устроили Филлис журналистское приглашение. Я бы предпочел держаться подальше от всеобщего внимания», — заметил он.

— Достаточно ли будет приглашения от Агентства новостей «Советские новости»?

"Звучит здорово."

— Тогда увидимся в Москве.

Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы подготовить телеграмму о намерениях американцев в отношении Ливии. Другой информации по этому поводу в резидентуре не было.

— Спасибо, — с чувством сказал резидент. «Сократ оказал нам большую услугу».

Обрадовавшись Сократу, я пошел в свою кабинку и за один присест написал пространный анализ своих отношений с ним. Вывод был однозначным: нужно было попытаться его завербовать. В позиции Андросова не могло быть никаких сомнений, но я хотел официально заявить о своем собственном мнении. Я все еще надеялся, что кому-то в моей стране нужны разведданные.

Через несколько дней меня отозвали в Москву.

VI.

Я проник в штаб внешней разведки КГБ, расположенный в живописном районе на юге Москвы. Все спецслужбы мира и почти все в близлежащем жилом районе Ясенево знали, что это за здание. Однако все подъездные пути были отмечены дорожными знаками с надписью «Санитарная зона», а на входе скромная табличка на двери убеждала ничего не подозревающих посетителей, что они входят в «Научно-информационный центр».

Североамериканский отдел занимал половину пятого этажа в одном из крыльев здания. Сотрудники этого отдела, считавшегося элитным, занимались политическим шпионажем за главным врагом СССР — Соединенными Штатами Америки. По регламенту остальные департаменты должны были координировать свою деятельность с Североамериканским департаментом, поэтому его сфера деятельности простиралась далеко за пределы Северной Америки и, по сути, охватывала весь мир — везде, где появлялись американцы.

Почти все комнаты в отделе выглядели одинаково: пятнадцать квадратных метров (около 160 квадратных футов), обставленные картотечными шкафами, стандартными столами и стульями. В зависимости от обстоятельств в каждой комнате находилось от двух до четырех рядовых оперативников или один менеджер среднего звена. Не было компьютеров или других высокотехнологичных устройств, за исключением транзисторных приемников, по которым по утрам передавали передачи «Голоса Америки», а днем — легкую музыку. Окна выходили в лес, который зимой радовал глаз ослепительной белизной снега, а летом — пышной зеленью зеленеющей листвы.

Дежурный немедленно отвел меня к генералу. Он жил в кабинете раза в три больше остальных, отличавшемся еще двумя дополнительными удобствами: большим телефонным аппаратом на столе и портретом Михаила Горбачева на стене. Младшие офицеры предпочитали украшать свои стены фотографиями полуголых красавиц из западных журналов.

Генерал Станислав Андросов, назначенныйначальником управления несколькими месяцами ранее, казалось, полностью освоился на новой должности. Его осанка говорила об его уверенности, его глаза блестели едва скрываемым торжеством. Он никогда не выглядел так, когда руководил резиденцией в Вашингтоне. Всего четыре месяца, а посмотрите на него — он совсем новый человек, заметил я с удивлением. Как говорится, положение делает бюрократа.

Также в кабинете присутствовал заместитель начальника отдела.

— Вы, конечно, понимаете, что ваше пребывание в Америке подошло к концу, — насмешливо сказал Андросов. «Но жизнь еще не кончена, так что давайте перевернем новую страницу и начнем все сначала. Идите в свою комнату, садитесь за письменный стол и напишите отчет обо всем деле Сократа. И помните, искреннее признание — ваш единственный шанс. "

Тирада генерала поразила меня как гром среди ясного неба.

Я ожидал оплеухи за неповиновение, но Андросов играл по гораздо более высоким ставкам. "Искреннее признание — твой единственный шанс" граничит с обвинением в измене, не иначе! Он сумасшедший? — с ужасом спросил я себя. Какая больная шутка!

Но генерал не шутил. Он довел себя до бешеной ярости. Его заместитель, полностью запуганный и сбитый с толку, производил жалкое впечатление. Назначенный всего за три дня до этого, он понятия не имел, что происходит, и проклинал звезды за то, что они привели его в такую неразбериху.

«Получили ли вы информацию о военных планах США относительно Ливии, предоставленную Сократом?» — спросил я спокойно. Мне было трудно сдерживать свои эмоции. Именно эту информацию я получил во время моей последней встречи с Сократом. Его требовал — срочно! — не кто иной, как начальник разведки. Это был мой козырь в рукаве, и я использовал его без колебаний. Но малоэффективно.

— Да, — с сардонической улыбкой ответил Андросов. «За исключением того, что оно попало прямо во внутреннюю контрразведку, а не в аналитическую службу».

Впервые в жизни я почувствовал, как подо мной трясется стул. У меня пересохло во рту. Генерал не шутил, в этом я не сомневался. Он был на рыбалке, расследовал измену, и его маленькая игра могла стоить мне свободы — или того хуже.

Из его слов следовало, что в его команде есть Отдел внутренней контрразведки — местная инквизиция разведки. Надежды против такой оппозиции практически не было. Легко попасть в лапы внутренней контрразведки, но вырваться целым и невредимым практически невозможно. Как только эти ребята начинают расследование, они чувствуют себя обязанными идти до конца. «Дайте нам тело, и мы всегда найдем в нем измену», — так формулировали девиз внутренней инквизиции некоторые циники из политической разведки.

Раньше я улыбался таким мрачным шуткам, но сейчас мне было не до мрачного юмора. Я потерялся, все кончено, подумал я, отчаянно пытаясь сосредоточиться. Мне пришлось вывести свой мозг из состояния паралича. Моя судьба висела на волоске.

«Разве вы не понимаете, что Сократ — это растение, которое американцы использовали, чтобы скормить нам дезинформацию и смягчить вас для последующей вербовки?» Казалось, Андросов вот-вот расхохотается.

«Но разве Сократ не сообщал, что второго удара США по Ливии не будет?» Я слабо парировал. «Насколько мне известно, второго удара никогда не было».

— Пока нет. Но может быть завтра или послезавтра. Так что можно сказать, что ваша судьба решается прямо сейчас в Овальном кабинете Белого дома или в Пентагоне, — сурово сказал генерал. «Мне кажется, вы не в состоянии оценить реальную глубину нашей ответственности. У нас была военно-морская оперативная группа, дислоцированная в гавани Триполи в качестве сдерживающего фактора против американцев. А теперь представьте на секунду, что разведка на основании вашей информации докладывает, что второго удара не будет. наносит ракетный удар по Триполи, и наши корабли случайно попадают. Это будет катастрофа! Американцы взорвут советский военный корабль. Это акт войны в чистом виде! Предсказать ход дальнейших событий становится невозможно. И все из-за твоей информации от Сократа».

«Но второго удара так и не последовало, значит, Сократ был прав». Слушая болтовню этого прикованного к стулу шпиона, я почувствовал, как теряю самообладание.

"Но что, если бы это было?" — насмешливо спросил Андросов, устремив на меня слезящиеся глаза.

«Почему же тогда начальник разведки категорически дал резидентуре три часа на то, чтобы дать ему однозначный ответ, будет ли второй удар? Я так понимаю, вы не собирались отвечать».

«Этот ответ Горбачев потребовал от разведки». На губах генерала играла хитрая улыбка.

— И что ты ему сказал? — спросил я, чувствуя прилив жгучего негодования.

«Я сказал ему, что резиденция в руинах, и поэтому мы не в состоянии дать однозначный ответ. Пусть военное начальство решает, что делать с их военно-морской оперативной группой. Это их проблема».

Какой лицемер! Я думал. В одну минуту он с такой нежной заботой рассказывает о судьбе советской оперативной группы, а в следующую минуту это уже чужая проблема.

— Такой ответ мог бы дать любой в советском посольстве в Вашингтоне, включая дворника, — заметил я. Было ясно, что терять мне нечего и переход в наступление был единственным выходом. «Зачем нам резидентура, если информация о ней не доходит даже до аналитической службы?»

Андросов побледнел от ярости.

— Ты сам во всем виноват, — прошипел он, едва сдерживая себя. «Мы много раз предупреждали вас, что Сократ — сомнительная личность».

«Я не помню, чтобы когда-нибудь слышал, чтобы вы говорили что-то подобное, когда были резидентом», — парировал я. «Когда вам приходилось сообщать об успехах в вербовке, Сократ считался подлинным активом. Только когда вы стали главой Североамериканского департамента, центр прислал нам истерическую телеграмму о нем».

— Вы ошибаетесь, — чуть громче шепота сказал генерал, губы его растянулись в тонкую полоску и побелели. «Я всегда наставлял вас проявлять максимальную осторожность в отношении Сократа. Для этого было достаточно причин. Если все, что вы о нем написали, правда, то он просто сумасшедший».

«Вероятно, да. Честно говоря, я сомневаюсь в нормальности людей, которые соглашаются сотрудничать с какой-либо иностранной разведкой». Это прозвучало слишком вызывающе, но мне хотелось еще немного раскачать лодку, прежде чем нанести решающий удар.

— Вы заходите слишком далеко, — взвизгнул Андросов, и его заместитель нервно поерзал в кресле. «Наши лучшие активы были идеологически мотивированы».

"Когда это было, если я могу спросить?"

— Все равно, — ответил Андросов с видом оскорбленного божества.

Я молчал, глядя на портрет Горбачева. Генеральный секретарь оглянулся на меня со своего высокого насеста.

«Как Сократ получил последнюю информацию из Пентагона?» Генерал продолжал давить на меня.

Я сделал сверхчеловеческое усилие, чтобы сохранять спокойствие.

«Мы были у него дома. Он только что снял трубку, позвонил другу в военно-морское ведомство, спросил его, собираются ли Соединенные Штаты нанести второй удар по Ливии, и тот парень рассказал ему все, что я сообщил в своей телеграмме… Это все в моем отчете.

— Я прекрасно знаю, что в вашем отчете, — зловеще сказал Андросов. После небольшой паузы он возобновил натиск. — Так ты собираешься сказать правду? Ответь мне. Во время твоей последней встречи с Сократом к тебе подходили агенты ФБР? Они предлагали тебе деньги? Они пытались уговорить тебя на измену?

Вот оно, страшное слово: измена. Наконец оно сорвалось с уст генерала, но вместо страха я почувствовал прилив ярости. Пришло время положить конец этому фарсу и вернуть себе инициативу.

«Для начала хочу торжественно заявить, что никаких провокаций со стороны американских спецслужб против меня не предпринималось. Как и попыток установить со мной контакт».

— Ага, так вы поняли, о чем мы говорим, — с упоением сказал Андросов.

«Конечно. Поэтому я готов ответить на любые вопросы, которые вы, возможно, захотите задать, но я настаиваю на том, чтобы допрос включал проверку на детекторе лжи. Я согласен безоговорочно принять ее результаты». Наживив крючок и бросив его в воду, я затаил дыхание, ожидая, клюнет он или нет.

Генерал прицелился в меня своим знаменитым рыбьим глазом. Его заместитель еще глубже откинулся в кресле и посмотрел на весь мир, как ребенок, пойманный рукой в банку с печеньем.

— Вы действительно готовы пройти тест на детекторе лжи? — подозрительно спросил Андросов.

— Я не просто готов к этому, я настаиваю на этом, — ответил я.

Генерал удовлетворенно хмыкнул и согласно кивнул. Настало время для небольшого откровения.

«После наших последних фиаско в Вашингтоне я считаю, что все сотрудники разведывательной службы должны регулярно проходить тест на детектор лжи», — сказал я. «На самом деле американцы ввели эту практику в своем госдепе. Почему бы нам не последовать их примеру? Я готов проложить путь, но только на официальной основе».

— Что вы имеете в виду под «официальным основанием»? — подозрительно спросил Андросов.

"Это значит, что я собираюсь подать доклад начальнику разведки с просьбой разрешить пройти проверку на детекторе лжи и предложить регулярную проверку на детекторе лжи всех сотрудников разведки. Без исключения. Мне нечего скрывать, но давайте все наши души к нашей Родине». Это был мой лучший выстрел. Доставив его, я пристально посмотрел на своего босса, пытаясь оценить его реакцию. Это было нетрудно сделать.

Его лицо упало. Он понял, что я не позволю себя тихо задушить. Но он ненавидел публичные казни. Вообще Андросов был чужд всякой крайности; он ненавидел все, к чему прилагалось определение «слишком»: слишком шумное и слишком тихое, слишком умное и слишком глупое. Главным принципом в его жизни была умеренность, за одним лишь исключением: его пламенной страстью было мастерить лобзиком из фанеры всякие забавные штучки.

Андросов ни за что не позволил бы мне представить отчет, предполагающий общую проверку на детекторе лжи. Генералы первыми взвыли бы от ужаса. В отличие от меня, им определенно было что скрывать. Они съели бы его заживо, если бы он позволил такой инициативе продолжиться. Что еще хуже, что подумает начальник разведки об отделе, вызвавшем такие опасные инициативы?

Вау, похоже, я выиграл — на этот раз, подумал я. Закаленный бюрократ попал прямо в мою ловушку. Он никогда не даст мне написать этот рапорт, а без рапорта дело о моей измене просто развалится. Я просто откажусь отвечать на его дурацкие вопросы, сказав: "Почему, товарищ генерал, как вы можете говорить такие вещи? Меня подозревают в измене, но это вы боитесь детектора лжи?" Скоро начнут шептаться, что генералы боятся проходить проверку на детекторе лжи. Может быть, есть какая-то особая причина их нежелания? А вскоре разразится полномасштабный скандал — сначала в разведке, потом его эхо прокатится по всему КГБ! Центральный Комитет Коммунистической партии будет недоволен! Столкнувшись с такой перспективой, следует дважды подумать, прежде чем приступать к розыску измены.

Я надеялся, что именно в этом заключалась мысль Андросова, — и, по-видимому, так оно и было.

— Можешь идти, — пробормотал генерал внезапно обескровленным голосом. «Наслаждайтесь вашим месячным отпуском, а после этого мы решим, что с вами делать. Что касается вашей идеи с детектором лжи, мы ее подумаем».

— Хорошо, — сказал я и вышел в коридор.

Заместитель начальника отдела поспешил следом.

— Ты слишком самонадеян, — провизжал он неестественным голосом. — Вы понимаете, с кем вы разговариваете? Начальник отдела, вот кто.

«Почему тебя это должно волновать?» Я зарычал на него. — Это не твое чертово дело.

"Не мое дело?" — удивленно спросил он. «Вы были грубы в моем присутствии, тем самым дискредитируя меня».

Я тяжело вздохнул и вошел в один из кабинетов Вашингтонского отдела Североамериканского департамента. Именно здесь хранились оперативные дела нашей резидентуры; куда поступали мои отчеты о встречах с моими американскими контактами; откуда были выработаны директивы вашингтонской резидентуры о том, что я должен был делать — и, что более важно, чего я не должен был делать ни при каких обстоятельствах. Одним словом, это был нервный центр, мозг вашингтонской резиденции.

Когда-то этот мозг пульсировал от бешеной активности, но сейчас он выглядел довольно тоскливо. Молодой офицер слушал «Голос Америки», другой погрузился в учебник английского языка, а старожил Федор, которому вскоре предстояло поступить в резидентуру, сосредоточенно изучал рекламные проспекты вашингтонских магазинов.

«Что вы тут держите, похоронное бюро?» Я неловко пошутил.

— Не поверите, но вы попали прямо в точку, — вяло сказал Федор. «Моторин был расстрелян на днях».

Я задохнулся. Я знал, что Сергей Моторин, бывший оперативник вашингтонской резидентуры, арестован по обвинению в государственной измене, и я ожидал, что он будет сурово наказан. Но я и представить себе не мог, что придет время, когда мы будем дурачиться, а Моторин, весельчак-проказник, будет гнить на каком-то неизвестном кладбище с пулей в затылке.

— Его судили? — мрачно спросил я.

— Военный трибунал, — ответил Федор. «Именно тогда вся история его измены была обнажённой».

— Почему бы тебе не рассказать мне об этом?

Федор уселся в кресло и начал свой рассказ: — Ладно. Как вы знаете, у Моторина были проблемы с оперативной работой. Так получилось, что на то была очень веская причина: он жил в смертельном страхе, что его отзовут домой вперед. Он предпочитал сытую Америку Советскому Союзу на постоянной диете. Чтобы довести Моторина до крайности, нужно было совсем немного, и нужный толчок дало ФБР, которое очень внимательно следило за ним.

«По данным наблюдения, Моторин был необычайно увлечен материальным. Вы знаете, какой настоящий психологический шок испытывают некоторые наши соотечественники при входе в американский магазин: у них расширяются зрачки, возбуждение нарастает до уровня, граничащего с безумие. Вот что случилось с Моториным. ФБР должным образом это заметило и нацелило его на агрессивную вербовку».

"Но что было на самом деле крючком?" Я посмотрел на письменный стол Федора, стонущий под тяжестью вашингтонских брошюр, и почувствовал прилив раздражения.

— Когда-то он совершил крутую сделку, — щебетал Федор. «Небольшой магазинчик на улице Ф продавал некачественную электронику по бросовым ценам. Моторину удалось уговорить владельца обменять приличную на вид стереосистему на два ящика водки, которые он купил со скидкой в советском жилом комплексе. знаете, такого рода сделки для советских граждан за границей запрещены. Некоторое время спустя к Моторину на тихой вашингтонской улице подошел агент ФБР и показал ему фотографии, на которых наш героический разведчик торгует водкой за электронику. Моторин посмотрел на фотографии. и велел G-man идти к черту. Американец смиренно согласился и победил его. Через несколько дней тот же агент снова подошел к Моторину и снова получил отказ. Но ФБР отказалось сдаваться. Его представитель регулярно сталкивался с Моториным в укромных уголках, покажите ему фотографии, и попросите одуматься. Видимо американцы правильно догадались, что Моторин не сообщил резиденту о происшествии. Если бы он это сделал, то его бы выгнали из Вашингтона со скоростью пушечное ядро. Поскольку он все еще был там, это означало, что он держал рот на замке, что само по себе было тяжким преступлением. Наконец настал день, когда агент ФБР грустно сказал Моторину: «Прости, Мак. Ты мне нравишься, но я ничего не могу сделать. Мой начальник поставил мне ультиматум: если я не получу вашего согласия на сотрудничество с нами, меня уволят, а эти фотографии перешлют вашему резиденту. Они были сделаны моими коллегами во время наших предыдущих встреч. Кажется, что ваши возможности довольно ограничены, потому что ваша резиденция знает, что я агент ФБР. Как вы объясните резиденту, почему вы так часто встречались со мной и никогда не сообщали о встречах?»

— Сколько раз ты рассказывал эту историю? — спросил я Федора; его повествование было слишком плавным, чтобы быть спонтанным.

— Много раз, — откровенно признал он. — Ну, слушайте. В этот момент Моторин, должно быть, почувствовал, как петля сжимается на его горле. Если бы он сообщил о первой попытке вербовки, он мог бы отделаться билетом в один конец домой. Но теперь вероятность того, что его обвинили бы в тайном сотрудничестве с ФБР. Действительно, как можно доказать свою невиновность перед лицом фотодоказательств девяти встреч с известным агентом ФБР, причем встреч, сокрытых от резидента?»

— Федор, вы меня мучаете! Не затягивайте, — простонала я.

— Короче говоря, Моторин капитулировал, — сказал он с притворной печалью. «Сотрудничество с ФБР действительно помогло ему улучшить свое положение в резидентуре. К нему как к потенциальному активу связался сотрудник американской контрразведки, и колесо фортуны закрутилось с головокружительной скоростью. «Вербовочная кампания» была разыграна. как блестящая шахматная партия. Андросов, который в то время был резидентом, естественно, понятия не имел, что происходит на самом деле, и был на седьмом небе от счастья. Моторин отправлял в Москву информационные телеграммы, составленные ФБР, и докладывал Американцы с успешным выполнением своих заданий. ФБР попросило его изучить своих сотрудников-резидентов, и он взялся за дело с большим энтузиазмом. Каждую ночь в его квартире толпились гости, виски и джин лились рекой, языки развязывались и начинали вилять.

Многие из них напились до одури, а Моторин внимательно слушал и щелкал своим «Никоном», подарком от ФБР. Позже он предъявлял своим коллегам фотографии, показывающие их в очень нелестном свете, наблюдая за их реакцией. Если в их глазах отражался страх, он сообщал ФБР имя следующей жертвы, и начиналась новая кампания по вербовке».

"Вот и все?" — подозрительно спросил я.

— Если бы, — сказал Федор с тоскливым вздохом. «Возможно, вы помните, что в начале его дежурства в качестве резидента Андросова был мозговой штурм».

— Ты имеешь в виду карту? Я спросил.

Это была катастрофа, которая ждала своего часа. Андросов заказал вывесить в приемной резиденции огромную карту Вашингтона и его окрестностей. Каждый оперуполномоченный, выезжая по делам, должен был отметить на карте время и место проведения операции и свое условное имя.

Когда слух об нововведении дошел до центра, многие офицеры разведки старой школы были потрясены. Тогдашний начальник Северо-Американского отдела Якушкин был вне себя от ярости, но его разглагольствования и бред ни к чему не привели: идею карты одобрил сам начальник разведки Владимир Крючков.

Только идиот мог не понять, что карта была бомбой замедленного действия. Естественно, он стал объектом пристального внимания Моторина.

— Верно, — воскликнул Федор, наслаждаясь моей удивленной реакцией. «Каждое утро Моторин заходил в резиденцию и запоминал, кто из оперативников должен был встретиться со своими контактами, где и когда. Не прошло и часа, как информация достигла ФБР, что таким образом сэкономило много времени и сил. В самом деле, зачем утруждать себя слежкой за советской агентурой, если проще дождаться ее по месту назначения? В течение нескольких месяцев практически все контакты резидентуры стали известны американцам. Они могли уничтожить всю сети одним махом, но воздержался от нанесения решающего удара, опасаясь скомпрометировать Моторин. В конце концов возможность представилась с бегством в США Виталия Юрченко, нашего бывшего начальника. Многое, если не все, можно было бы положить у его порога. Наши активы начали рушиться один за другим».

— Вы хотите сказать, что Юрченко нечего было сказать американцам нового? — удивленно спросил я. Рассказ Федора стал для меня откровением. За бегством Юрченко последовал крах всей сети КГБ в США. В вашингтонской резиденции была полная уверенность, что активы были сожжены Юрченко. Но ведь об измене Моторина в то время никто не знал. .

«Во всяком случае, судя по тому, что выяснилось на суде, у меня сложилось впечатление, что Юрченко на самом деле лишь подтвердил то, что американцы узнали от Моторина», — авторитетно заявил Федор. «Как бы то ни было, — продолжал он, — Андросов оказался лишенным агентурной сети, с трудом выстроенной годами его предшественником Дмитрием Якушкиным. По иронии судьбы общая сумма, которую ФБР заплатило Моторину, составила 10 000 долларов, а завод, который он якобы нанял, получил от центра 30 000 долларов. Так что, чтобы добавить оскорбления к травме, американцы даже получили приличную прибыль».

«Но я просто не понимаю, как после всего случившегося Андросову удалось добиться назначения главой Североамериканского департамента. Его повысили и поставили под контроль разведывательные операции во всех Соединенных Штатах». Я не мог в это поверить. Случилось так, что Моторин смог с помощью нелепой карты Андросова уничтожить всю агентурную сеть в США, в результате чего первого казнили, а второго повысили.

— Спроси еще, — нерешительно отрезал Федор. «Якушкин был выбран, чтобы принять удар; разве вы не знаете, он был слишком строг с Моториным, тем самым подтолкнув его в объятия ФБР».

— А как же карта? Я чуть не закричал.

«Они замели всю историю под ковер». Тонкие рыжие усы Федора растянулись в циничной гримасе.

И снова, в сотый раз, я был поражен абсурдностью всего этого. Может быть, здравый смысл — всего лишь иллюзия?

— Как Моторин узнал? — наконец спросил я после долгого молчания.

Федор снова ожил.

"Его сожгла утечка из ЦРУ. В это время Моторин снова был в штабе, работал в службе оперативных мероприятий. Конечно, ему устроили ловушку и наблюдали, как он разгружает каплю на Кунцевском кладбище, где они и лежали. в засаде. И представляете себе это совпадение? Один из участников засады был бывший оперативный водитель вашингтонской резидентуры, часто возивший Моторина на операции. Вы бы видели его лицо, когда он смотрел, как Моторин разгружает дроп. Они были настолько потрясены, что арестовать Морторина на месте не удалось. Поэтому на следующий день Моторина вызвали наверх и велели брать машину и ехать за посылкой в аэропорт Шереметьево. Как только он сел в машину, его схватили, и он сломался на месте».

«Как Моторин выглядел на суде?»

— Ужасно, — тихо сказал Федор. "Он был похож на засохшую мумию. За время следствия он совсем поседел, ему покрасили волосы. Он говорил так, как будто был в глубоком гипнотическом трансе, во всем признавался и подтверждал. Были и забавные моменты. трибунала были полны решимости вскрыть глубочайшие коренные причины его, так сказать, нравственной деградации. И вдруг выяснилось, что он привез из Америки водяную кровать. дымящийся пистолет, вне всяких сомнений подтверждающий его падение. Как вам это нравится?»

— Не так уж и много, — мрачно сказал я. — Вы хотите сказать, что он даже не пытался спорить, защищаться?

— Эй, что с тобой? Федор был искренне ошеломлен. "Кажется, буржуазная демократия плохо влияет на вашу память. Споры? Какие споры? Во время

следствию во внутренней контрразведке Моторин накачивали изменяющими сознание наркотиками и заставляли признаваться во всем, что они хотели услышать. И на суде эти так называемые признания были представлены как неопровержимое доказательство его вины. На какую защиту вы рассчитываете в таких обстоятельствах?»

— Но разве он не мог отказаться от ложных признаний на суде и рассказать судьям, как они были у него выбиты?

— Послушай, теперь ясно, что Америка вредна для твоего психического здоровья, — уверенно сказал Федор. — Суд? Какой суд? Судьба его решалась в тишине и покое генеральских кабинетов. А накануне суда ему сказали, что единственный шанс спасти ему жизнь — это подтвердить все выводы, представленные следователями и покаяться. Они пообещали ему жизнь, если он будет вести себя хорошо, и он поверил им. У него просто не было другого выхода. В своем заключительном заявлении бедняга сказал: «Я надеюсь, вы примете во внимание тот факт, что я пощади меня, у меня две маленькие дочери. Но как только суд кончился, от него уже не было никакой пользы. Да и кому какое дело до его маленьких дочерей?»

«Хорошо, Моторин признался под давлением, но на самом деле он был виновен», — сказал я. «Но с помощью таких методов даже совершенно невинного человека можно заставить признаться в любом вообразимом преступлении».

— Конечно, — веско сказал Федор. «Если Крючков хочет, чтобы вы сознались, что это вы убили Троцкого, не беспокойтесь, вас заставят сознаться. Более того, военный трибунал примет это признание как доказательство вашей вины, потому что его члены и Крючков играют на одна и та же команда».

В комнате стало тихо. Мне казалось, что я задыхаюсь. Мне нужен был глоток свежего воздуха. Мрачные мысли проносились у меня в голове, окрашивая все в черный цвет.

Мудрый Федор меня рухнул на землю. Как я мог быть настолько наивен, чтобы думать, что перехитрил Андросова и вырвался на свободу? Как глупо с моей стороны! Этим парням из внутренней контрразведки плевать на мои шахматные ходы. Их опыт заключался в том, чтобы ломать кости, а не играть в шахматы. «Просто дайте нам тело, и мы найдем в нем измену». Нет, мне это не сошло с рук. Конечно, Андросов был робким бюрократом, и его можно было нейтрализовать. Но своими вздорными подозрениями он уже поделился с внутренней контрразведкой, а от последней было очень трудно отделаться. Нравится мне это или нет, но мне придется доказывать, что я не виновен. Бедственное положение Моторина было ужасным напоминанием о том, что может случиться со мной, если я этого не сделаю.

— Ну, продолжайте свою разведывательную работу, — сказал я Федору, уходя. Он снова потянулся за своими брошюрами, когда я вышла из комнаты и направилась к лифту. На выходе из здания я показал свой пропуск дежурному прапорщику и почувствовал на себе его строгий, подозрительный взгляд, как смотрят праведники на заблудшую овцу.

Подобные взгляды всегда вызывали у меня особую реакцию; В перекрестье честных и праведных глаз стражи я всегда чувствовал свое несовершенство и должен был подавлять мощное побуждение покаяться во всех возможных и невозможных грехах и стать монахом. С некоторым усилием я подавил желание, поднимающееся из самых глубоких тайников моей много испытанной разведывательной души, и вышел на территорию, окруженную высокой бетонной стеной.

Здесь ничего не изменилось. Зима была теплая, и я слышал, как теннисные ракетки ударяют по мячу с корта. Небольшое футбольное поле время от времени взрывалось изощренными криками. За стеклянными стенами крытого бассейна мощные и не очень мощные торсы разведчиков разрезали гладкую зеркальную поверхность.

Вокруг носились косяки жирных карасей, а в фонтане лениво плавали дикие утки — гордое нововведение Крючкова, любившего любоваться идиллической сценой из окна своего кабинета. Его утки были полностью одомашнены, но горе бедняге, у которого может возникнуть невинное, но неудачное желание поиграть с ними. Мгновенно прибегал разъяренный прапорщик и публично отчитывал злодея от имени начальника службы.

Деревья вокруг фонтана были украшены мертвыми воронами, подвешенными за ноги к ветвям. Они были расстреляны по приказу Крючкова и вывешены в назидание своим собратьям, чтобы не украсть еду у домашних уток начальника разведки. Жуткий пейзаж натолкнул местных остряков на злобную поговорку: «Вот что ждет любого разведчика, предавшего родину». Они полагали, что именно такую аллегорию имел в виду Крючков, заказывая показ дохлых ворон.

Рядом находилось еще одно дорогое сердцу Крючкова сооружение: свинарник — убедительное свидетельство того, что главный разведчик СССР всецело разделял философию перестройки и особенно идею продовольственной самообеспеченности.

Осенью на кухню докладывали свинина со свинофермы, карпы и утки, внося некоторое разнообразие в обычно скудное меню в качестве одной из особых привилегий обслуживающего персонала. Но у этих маленьких радостей был и неприятный побочный эффект: неугомонный ветер постоянно менял направление. И как только ветер сменился на западный, зловоние свинофермы Крючкова тут же окутало все подворье, как острое напоминание о том, что даже призрачные привилегии имеют цену.

Узкие улочки вокруг здания, как обычно, были полны бегунов. На лицах некоторых из них лежала печать высокой ответственности за судьбу нашей Родины и всего прогрессивного человечества. Глядя на них, я вспомнил, как летом 1982 года впервые попал в разведку.: Боже мой, только представьте, какие секреты таят в себе эти ребята! Какие замечательные операции они проворачивают!

Но довольно скоро юношеский романтизм рассеялся, и лица моих сослуживцев вызывали у меня уже не восхищение, а скорее раздражение и досаду. Пелена спала с моих глаз в связи с выступлением Крючкова на одном из общих собраний. Шеф произвел фурор среди своих слушателей, когда признал, что только 30 процентов его сотрудников действительно занимались какой-либо разведывательной работой, а остальные просто развлекались. Позже я понял, что на самом деле положение было еще хуже, чем Крючков готов был признать.

Я провел в Вашингтоне всего два года и все же вернулся домой другим человеком. Сколько иллюзий растеряно, сколько, казалось бы, незыблемых стереотипов подорвано!

В голову лезли противоречивые мысли. Я мог оценить затруднительное положение Андросова. После предательства Моторина его ужаснула перспектива еще одного завода ФБР. И вот Сократ, бывший правительственный чиновник США, предлагает мне внутреннюю информацию о планах Пентагона в отношении Ливии. Невероятно, особенно если учесть, что после уничтожения сети КГБ советский шпионаж стал главной темой обсуждения в американских СМИ.

Но какое мне дело до чувств Андросова? Я думал. Если ситуация настолько безнадежна, им следует закрыть разведывательную службу и отправиться домой. Но не он. Он не планирует возвращаться домой. Он по-прежнему в бизнесе, уничтожив сеть активов, теперь пытается выведать измену. Я точно запутался. Я знаю, что невиновен перед родиной, но всем наплевать. Я должен доказать свою невиновность внутренней контрразведке. Иначе рано или поздно я разделю судьбу Моторина; они напичкают меня таблетками и заставят признаться, что я с детства агент ЦРУ, и ни один военный трибунал не станет слушать мою жалкую болтовню о том, как меня заставили дать это признание под давлением.

Мне не потребовалось много времени, чтобы найти выход из тупика. Я должен был доказать, что Сократ был подлинным. Для этого его пришлось вызвать в Москву и завербовать.

Раньше я мечтал завербовать актив для страны и для КГБ. Теперь я должен был сделать это, чтобы спасти свою шкуру.

В апреле 1987 года, когда непрошенный отпуск, к счастью, закончился и я вернулся в Североамериканский департамент, США еще не нанесли второй удар по Ливии, и это спасло меня, по крайней мере, на время. Помощь пришла и с другой — и весьма неожиданной — стороны. Я получил первую премию ТАСС как лучший иностранный корреспондент за 1986 год.

На самом деле, я никогда не уделял своим журналистским обязанностям больше времени, чем было абсолютно необходимо, чтобы смешаться с толпой чистых корреспондентов в Вашингтоне. Было почти невозможно преуспеть в журналистике так же, как и в шпионаже, поэтому мне пришлось пожертвовать своими второстепенными интересами на алтарь моей основной миссии. Но после саммита Рейгана и Горбачева в Рейкьявике я сделал обширный аналитический доклад о советско-американских отношениях, который неожиданно привлек пристальное внимание некоторых членов Политбюро. Гендиректор ТАСС Сергей Лосев вспомнил об этом и сделал меня лучшим корреспондентом года.

Теперь Лоссев был возмущен моим внезапным отзывом из США. Он ожидал, что я останусь в вашингтонском бюро ТАСС еще как минимум на два года, и высказал свое мнение моему начальству в разведке. Потом он вызвал меня к себе в кабинет в Москве и сделал мне предложение: «Брось службу и пойди в мой отряд. Не пожалеешь, поверь мне. Примерно через год я тебя отправлю обратно в Америку».

Не было причин сомневаться, что именно так и произошло бы. Лосев был членом Совета Министров и человеком слова. Я был благодарен ему за заманчивое предложение, но без долгих раздумий отказался. «На переправе лошадей не меняют», — сказал однажды Эйб Линкольн, а я привык прислушиваться к хорошим советам. Я уволился из ТАСС навсегда.

У сотрудников Североамериканского департамента, где я теперь находился, было очень мало времени. После недавней высылки сотрудников КГБ из США в наших резидентурах царил полный беспорядок. Московский штаб не успел координировать их деятельность. Каким-то образом между чтением газет и зарядкой мы умудрялись скоротать рабочие часы. Ежемесячные партийные собрания с моментами черного юмора вносили комическое облегчение в унылую атмосферу скуки.

На одном из них генерал Андросов провозгласил: «Наша кадровая политика должна быть ясной и однозначной. Нейрохирурги нам не нужны, но и откровенных идиотов нам тоже не надо. Наш идеал — прохожий, но прилежный оперативник».

После чего он приступил к комплектованию отдела в соответствии со своим мировоззрением. Первая реакция на нововведение исходила от действующего жителя Нью-Йорка. Этот конкретный оперативник был почти моего возраста. Он получил эту должность после недавней массовой высылки офицеров КГБ из США. Умный, блестяще образованный человек, он был чудом работоспособности. Генералы не любили его, но вынуждены были смириться с ним.

«Вы не поверите, каких людей ко мне присылают в эти дни», — с негодованием сказал мне молодой резидент. «Они ведут себя так, как будто они на Марсе. Боятся всего, наглые в своей неполноценности, невежественные дураки, которые ни хрена не умеют. Боже, сколько времени потребуется, чтобы исправить ущерб, который они наносят своей кадровой политикой! "

Что толку разглагольствовать и бредить? Я думал. От скуки я решил перечитать собственный материал о Сократе и Спутнике, но в очередной раз неприятно испугался. Меня поразили комментарии генерала Андросова на полях моих отчетов о моих встречах с Сократом. Страницы были испещрены саркастическими замечаниями типа: «Товарищ Льюис явно увлекается», «Несколько преждевременно делать такие выводы», «Где гарантии?» А на мое утверждение, что «Похоже, Сократ взвешивает возможность в конечном итоге переехать в Советский Союз», генерал ответил взрывом насмешки: «Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой».

Я всегда считал, что сомнения и скептицизм — полезные элементы в нашей работе. Без них разведка была бы бесконечной чередой неудач. Меня раздражали не сомнения генерала, а то, что он никогда не считал нужным обсуждать их со мной.

Атмосфера вокруг меня в Североамериканском департаменте была буквально заряжена электричеством. Офицер разведки, досрочно отозванный из заграничной командировки, обычно подвергался суровому наказанию; ему сделают выговор, понизят в должности или звании, почти наверняка лишат оперативного статуса. Со мной, однако, все было таинственно и неопределенно.

Никакого наказания не последовало. Я появлялся в офисе каждый день, но мне не давали никакой работы. Я посещал партийные собрания, но меня не пускали на оперативные. Сослуживцы относились ко мне нормально, многие даже сочувствовали, но осторожно, чтобы начальство не заметило. Что касается начальства, то меня обходили стороной, как прокажённого. Понятно, что долго так продолжаться не могло. Рано или поздно мыльный пузырь должен был лопнуть. Генерал Андросов не стал бы проходить со мной проверку на полиграфе, но он должен был проверить меня каким-то другим способом. Я терпеливо ждал, пока упадет второй ботинок.

Однажды, идя по коридору здания разведки, я столкнулся с полковником Виктором Черкашиным, бывшим начальником отдела контрразведки вашингтонской резиденции. Теперь он был начальником отдела Управления РТ (российская аббревиатура, означающая «территориальная разведка») Службы внешней разведки, Первого главного управления. В отличие от ЦРУ, Служба внешней разведки КГБ была уполномочена проводить разведывательные операции против иностранцев в пределах границ своей страны. Этими операциями занималось специальное подуправление — РТ.

Мы немного поболтали, а потом Черкашин вдруг сказал: «Почему бы вам не перевестись в мою часть? Североамериканское отделение находится на последнем издыхании. Дирекция РТ. Нам нужен результат, мы нацелены на успех. Вы не об этом?»

Вот оно, долгожданное испытание, подумал я и тут же с ним согласился. Андросов был рад меня отпустить, и в моем личном деле появилась новая запись о том, что я досрочно отозван из США из-за опасения возможных провокаций со стороны ФБР.

Я прекрасно знал, что предложение Черкашина было хорошо подготовленной схемой, к которой были причастны Андросов и Управление внутренней контрразведки. Проверка на детекторе лжи была лишь незначительно полезной; его результаты нельзя было считать абсолютно достоверными. Меня хотели поймать с поличным, и тут вмешался полковник Черкашин.

В управлении РТ никогда не было ни одного американского агента. Персонал управления можно условно разделить на пять категорий: сгоревшие разведчики; рекрутеры; неудачи; незрелые юноши; и бездельники.

Должность в РТ никогда не была престижной, потому что ее сотрудники не работали за границей. Но после того, как резидентуры КГБ в США были снесены, ситуация изменилась. Перед Управлением РТ была поставлена задача создать из бывших «американских» специалистов первоклассный отряд для восполнения пробелов, вызванных вырождением Североамериканского отдела. Американский проект был инициирован и возглавлен полковником Черкашиным, ставшим моим главным начальником и — противником!

Мы знали друг друга с тех пор, как оба были в Вашингтоне, где Черкашин руководил контрразведывательными операциями в резидентуре. Он считался мастером вербовки с помощью шантажа и был известен своим умением загружать и выгружать тайники. Одним словом, он был настоящим асом контрразведки.

Предательство Моторина нанесло серьезный удар по карьерным устремлениям Черкашина. Тем не менее, он не упал духом. Он надеялся искупить свой грех успехами в вербовке. Мне понравилось отношение Черкашина. Большинство офицеров его ранга предпочитали искупать свои проступки тем, что лизали сапоги начальству.

Когда я доложил своему новому командованию, Черкашин сказал мне: «Я считаю, что «Сократ» и «Спутник» — хорошие перспективы для вербовки. Мы уже отправили им приглашение посетить Советский Союз».

— Какое приглашение? — удивленно спросил я. — А кто послал?

— Как вы и Сократ договаривались, приглашение отправлено из информационного агентства «Новости». Мы договорились об этом вместе с Североамериканским отделом.

Он не потерял много времени, не так ли? Я думал. Теперь я видел, как меня собирались проверить: Сократа привезут в Москву и допросят о его и моих связях с ФБР. Забавно, но я сам просил об этом. С другой стороны, у меня не было выбора. Меня подозревали в предательстве, и Сократ либо рассеивал сомнения, либо, наоборот, подливал масла в огонь.

В любом случае Черкашин оказался в беспроигрышной ситуации. Если бы мое мнение подтвердилось, Сократа бы завербовали; если бы подозрения Андросова подтвердились, я был бы разоблачен как «враг народа». Недаром Черкашин считался мастером контрразведывательной игры.

«Могу ли я чем-нибудь помочь?» Я спросил.

«Сейчас нет. Мы все сделаем сами», — заверил меня Черкашин, и я подумал, что он тянет ко второму варианту.

Это была сумасшедшая ситуация, которая может возникнуть только в бюрократической разведке. Основная цель

Внешняя разведка КГБ должна была вербовать граждан США. Но в глубине души бюрократы разведки были уверены, что цель почти недостижима. Они не могли озвучить свои сомнения, чтобы не ставить под сомнение сам смысл своего существования. Поэтому официально оперативников призывали к вербовочным делам, но как только офицер сообщал о малейших успехах в этом ведомстве, он тотчас же становился объектом серьезных подозрений.

Как ни трудно было найти потенциального агента в Америке, это было ничто по сравнению с трудностью убедить бюрократов разведки, что кандидат не является агентом ЦРУ или ФБР. Конечно, если человек появляется в советском посольстве в Вашингтоне и предлагает продать коды военно-морской связи США или пачку секретных документов ЦРУ или АНБ, мало кто сомневается, что это подлинный товар. В таком случае неудивительно, что почти все известные агенты КГБ в США сами предложили свои услуги, а не были повержены. Мои коллеги из Североамериканского департамента вспомнили только один случай, когда оперативник собственными силами нашел и завербовал агента. Это был агент Валентина Аксиленко Билл.

Теперь я заявил о подобном успехе в отношении Сократа. Увы, мое коммунистическое начальство не верило в удачу. Было достаточно легко понять их точку зрения. После 1979 года сотни полевых офицеров КГБ, десятки полковников и горстка генералов усердно, но безрезультатно трудились, пытаясь повторить подвиг Аксиленко. А вот и скромный капитан, нагло заявляющий, что всего за два года своей первой службы за границей он завербовал гражданина США. И не кто-нибудь, а бывший американец. правительственный чиновник, к тому же! Ясно, что он был либо наглым авантюристом, либо тупоголовым игроком, которого ФБР одурачило, пытаясь проникнуть в КГБ с помощью изощренной установки.

Я мог бы потратить годы на разработку Сократа, и бюрократы были бы совершенно счастливы. Такой вид деятельности не налагал на них ответственности, ибо имплицитно предполагалось, что любой кандидат может оказаться растением. Но совсем другое дело, если бы Сократа официально зарегистрировали в качестве агента. В этом случае не только вербовщик, т. е. я, но и бюрократ (начальник отдела или управления) должен был бы поставить свою карьеру на кон, исходя из того, что Сократ не был американским заводом и что сведения, которые он сообщал, заслуживали доверия. Этоозначало пожизненную ответственность. Если через годы, не дай Бог, выяснится, что Сократ действительно скармливал КГБ дезинформацию, первыми полетят головы тем людям, которые завербовали и проверили агента. Торговля разведывательной информацией имеет тысячелетнюю историю, но, как бы она ни старалась, ей так и не удалось придумать надежный метод проверки благонадежности человека. После вербовки агент подвергается постоянной и бесконечной проверке. Агент, который вчера был абсолютно надежным, завтра может быть свернут вражескими спецслужбами.

Боже, неужели бюрократы разведки ненавидят риск и ответственность! Конечно, они были не прочь обзавестись агентом, но предпочли, чтобы сопутствующую ответственность взял на себя кто-то другой. Полковник Черкашин принадлежал к той редкой породе начальников, которые готовы брать на себя ответственность. Но он не мог игнорировать позицию генерала Андросова. Что, если я просчитался? Тогда Черкашину придется поплатиться: как вы попали в эту передрягу? его бы обвинили. Разве генерал Андросов не предупреждал вас, что, по всей вероятности, Сократ был растением?

Я был уверен, что Черкашин сумеет проложить правильный курс в этих бурных водах. Но не могло быть никаких сомнений в том, что пока я работаю в разведывательной службе, мне придется доказывать свою невиновность. Напоминания о том, что отчет Сократа о планах США в отношении Ливии оказался правдой, не принесут никакой пользы. Не было бы недостатка и в скептиках, которые утверждали бы, что «на этот раз американцы целенаправленно предоставили нам правдивые разведданные в качестве доказательства надежности источника. Но как мы можем быть уверены, что завтра они не воспользуются им, чтобы подсунуть нам стратегическую дезинформацию, которая заклинать нашу гибель?"

Это было похоже на дурной сон: плохой интеллект — это плохо, но хороший интеллект — еще хуже.

VII.

Сократ и Спутник должны были прибыть в Москву в воскресенье мая 1987 года. В предыдущую пятницу мне показали телеграмму из вашингтонской резиденции, в которой говорилось, что в среду Сократ звонил из Афин в вашингтонское бюро Агентства новостей «Новости», чтобы узнать, ожидалось в Москве. Он сказал, что на следующий день улетает на Кипр и, если приглашение в Советский Союз не будет подтверждено в течение двух дней, планирует вернуться в Вашингтон.

Как оказалось, Черкашин был излишне оптимистичен в своем заявлении, что «мы все сделаем сами». За два месяца после моего отъезда из Вашингтона Североамериканский департамент так и не удосужился отправить Сократу официальное приглашение. Все пытались избежать ответственности, активно обсуждая, как лучше запрыгнуть на подножку, если Сократа завербуют, и как не понести наказания, если план вербовки провалится.

Между Москвой и вашингтонской резиденцией шел оживленный обмен телеграммами на эту тему; разведчики яростно строчили в блокнотах, — начальство нахмурило брови. Проект был в полном разгаре. Упущена была только одна маленькая деталь, сущий пустяк — отправка приглашения приглашенному.

Все менеджеры отсутствовали в течение дня, а это означало, что я мог преодолеть бюрократическую волокиту. Я связался с представителем «Новостей» в Никосии, попросил его найти Сократа и Спутника и передать им приглашение. Он должен был работать быстро; они должны были покинуть Кипр через несколько часов.

В субботу вечером я получил указание Черкашина встречать «гостей». Мне предоставили полную свободу действий с условием, что я должен вести себя так, чтобы они ясно поняли мою принадлежность к КГБ.

Сократ был в отличной форме. Загорелый, возбужденный до истерики, он произносил один монолог за другим, перекраивая карту мира; распад и создание военно-политических союзов; изменение баланса сил в ущерб Америке.

Спутник вела себя несколько странно. С грустной улыбкой постоянно на губах она делала вид, что слушает нас, но у меня сложилось впечатление, что она находилась в состоянии какого-то необычного опьянения. Иногда она присоединялась к нашему разговору, но редко по делу. Как только стемнело, она извинилась и легла спать.

«Должно быть, она устала после дороги», — осмелился заметить я.

Сократ вдруг нахмурился и как бы поник. Всего секунду назад он был настоящей динамо-машиной, а теперь выглядел человеком, сломленным жестокостью судьбы.

Мы сидели в номере люкс отеля «Будапешт» в самом центре Москвы и пили шампанское. По моей просьбе номер был поставлен на прослушивание, и все разговоры записывались. Учитывая подозрения Андросова и Черкашина, у меня не было другого выбора.

"Где вы работаете сейчас?" — спросил Сократ.

— В Москве создана межведомственная комиссия по внешнеполитическому анализу, — ответил я. «В него входят представители всех ведомств, занимающихся выработкой и реализацией внешней политики, то есть МИД, КГБ, Минобороны, ряда научно-исследовательских учреждений. Вот где я работаю. Наш устав состоит в рекомендации Кремлю относительно оптимальной внешней политики и оптимизации процесса принятия решений».

История с межведомственной комиссией была сделана из цельного куска ткани. Но однажды упомянув полное название этой мифической организации, я впоследствии называл ее просто «Комитет», самое популярное разговорное название КГБ. Тем самым я выполнил просьбу Черкашина заставить Сократа заподозрить меня в том, что я сотрудник КГБ. Кроме того, предложение о приеме на работу от имени несуществующей организации имело огромное преимущество; в случае, если Сократ откажется сотрудничать с Комитетом — возможность, которую нельзя было исключать, — ни одно официальное советское учреждение не подвергнется опасности. Это был случай «вербовки под чужим флагом», говоря торговым языком.

«Кажется, ты идешь в ногу со временем», — заметил Сократ, и его тон дал мне понять, что он созрел для разговора по душам.

— И как ты поживаешь? Я спросил.

"У нас проблемы."

"Мы?"

«Филлис и я. Она страдает каким-то неврологическим заболеванием, которое они еще не определили».

Так вот что это было! Теперь я понял ненормальности в ее поведении.

Сократ продолжал: «Она быстро катится вниз. Какой блестящий мозг умирает! Внешне это похоже на склероз. Она больше не может ни читать, ни заниматься журналистикой».

«Но ее статьи до сих пор печатаются. Как ей это удается?» Я спросил.

«В течение многих лет я писал для нее призрачные статьи. Все, что она делает, это ставит свою подпись под моими статьями. Никто об этом не знает, даже ее редакторы».

«Ты имеешь в виду, что ты настоящий автор всех вещей Филлис?»

— Да практически все…

Это было настоящим открытием. Филлис была серьезно больна, и я этого не заметил. Вашингтонская резиденция восхищалась радикализмом "Спутника", а Сократ всегда был его выразителем. Если это правда, то он такой же красный, как сам Троцкий, подумал я. Я не мог в это поверить.

Сократ взял бокал с шампанским и стал задумчиво наблюдать за сверкающими пузырями.

«Месяц назад Филлис уволили из британского журнала, для которого она писала», — сказал он. «Редактор считает, что она перечисляет слишком далеко влево. Статья о Юрченко, которую мы написали, стала последней каплей».

— Могу я что-нибудь сделать для тебя, Мартин? Я спросил.

"Что ты можешь для меня сделать?" Он неуверенно пожал плечами. «В почтенном возрасте сорока с лишним лет я чувствую себя почти стариком. Я не богат и не знаменит, моя вторая семья на грани распада… Вы не знали, не знали ли вы, что моя первая жена умерла от рака мозга. И вот наступает второй удар. Говорят, что есть канцерогены, которые вызывают рост раковых клеток. Те, кто находится в постоянном контакте с ними, входят в группу риска. Возможно ли, что я канцерогенен?»

— Прекрати это дерьмо, — упрекнул я его. «Я думаю, вам нужно найти хорошее дело и погрузиться в работу, чтобы забыть о своих проблемах».

"Есть идеи?" — с надеждой спросил он.

— В Америке я ничем не могу вам помочь. Но в Советском Союзе вы могли бы стать советником Комитета — неофициально, разумеется. Ваши идеи доходили бы до самого верха, могу вас в этом уверить. И, конечно же, вы будете получать вознаграждение в зависимости от качества вашего материала».

«Насколько это серьезно?» Сократ вернулся к жизни. В дальнейшем я много раз замечал, что разговоры о деньгах всегда волновали его.

— Сто процентов, — ответил я.

— Договорились, — твердо сказал он. «С тех пор, как Филлис уволили, мы чистили дно ствола».

«Вы не обеспокоены тем, что ваша работа может нанести ущерб Соединенным Штатам?» Я спросил.

«Я не считаю Америку своей страной, — заметил Сократ. «Я всегда чувствовал себя там инопланетянином».

— Тогда почему ты там живешь? — удивленно спросил я.

«Я человек без родины, вечный скиталец». Он усмехнулся. «Может случиться так, что однажды я попрошу вас устроить мне безопасное убежище в Советском Союзе».

«Кстати, о безопасных убежищах. Однажды вы спросили меня, как здесь поживают Филби и Говард», — вмешался я. — Хочешь узнать прямо из первых уст? Могу тебя с ними познакомить, если хочешь.

«Нет, забудь». Сократ вяло махнул рукой. «Я опасаюсь утечки информации. Никогда не знаешь, что может случиться».

— А согласились бы вы встретиться с представителями нашего Комитета, если они изъявят желание познакомиться с вами? Я спросил.

— Я полностью к вашим услугам, — ответил он.

На следующий день мне позвонила «Татьяна». Это имя было кодом службы подслушивания КГБ. Судя по их докладу, все шло по плану.

Как только я ушел, Сократ разбудил свою жену, хотя было 2 часа ночи: «Филлис, кажется, наш друг работает на КГБ!»

— Не верю, — твердо сказала она.

«Он предложил свои услуги по организации для меня встречи с Филби и бывшим агентом ЦРУ Говардом».

«Вы были тем, кто проявил к ним интерес еще в Вашингтоне», — сказала она. — Значит, он решил удовлетворить твое любопытство.

«Возможно, вы правы на этот счет, но он также пригласил меня проконсультироваться с комитетом», — настаивал Сократ.

— Какой комитет? «Спутник» был в недоумении.

«Какой-то межведомственный комитет, в котором он работает. «Межведомственный» — это явно отвлекающий маневр, а «комитет» дает много пищи для размышлений».

— Ты согласился? Голос Спутника выдавал явное беспокойство.

— У вас есть предложение получше? — саркастически спросил Сократ. «Вы прекрасно знаете, в каком безвыходном положении мы находимся. Мы подвергаемся остракизму со стороны всех, у нас нет денег и мы не можем рассчитывать ни на какую помощь. Но мы должны продолжать наш путь, и мы продолжим его — чего бы это ни стоило. Это не возврат к прошлому. Я не собираюсь ползти обратно в Гарвард за чашечкой кофе к профессору. Так что предложение нашего друга — очень своевременный подарок».

— Ну, ты уж поосторожней, — пробормотала Спутника и снова заснула.

«В общем, что вы можете сказать о моих друзьях?» — спросил я у Татьяны. Служба мониторинга присылала нам письменные отчеты о записанных разговорах, но во многих случаях ничего не сообщала о психическом состоянии испытуемых. Неудивительно, поскольку сухие стенограммы не давали ни намека на тембр голоса или интонацию, что часто давало более глубокое понимание, чем сами слова. Но пришлось отдать должное девочкам Татьяне: они не раз оказывались мастерами-психологами. Непосредственное общение с ними было весьма полезным.

«О, ваш Сократ — настоящий тиран!» — воскликнула девушка. «Он буквально терроризирует свою жену. У бедной женщины ужасная память, и каждый раз, когда она что-то забывает, он злится и начинает орать… И его скупость граничит с безумием. Филлис дала ему пару долларов чаевых.

Мартин пришел в ярость и четверть часа проклинал ее».

«Судя по реакции Филлис на его подозрения в том, что я офицер КГБ, она абсолютно в своем уме», — заметил я.

«У меня сложилось впечатление, что она вполне разумна в том, что касается ее ближайшего окружения», — сказала офицер Татьяна. «Она также хорошо помнит события далекого прошлого. Именно недавнее прошлое доставляет ей проблемы».

Поблагодарив ее за информацию, я задумался. Почему Сократ сказал «Спутнику», что подозревает меня в КГБ? Конечно, он был достаточно умен, чтобы предположить, что Комитет подслушивает его. Он вел себя так, как будто приехал в Советский Союз с намерением сдаться нам. Еще в Вашингтоне я подозревал, что он думает примерно так.

Когда я доложил Черкашину о результатах встречи с Сократом и Спутником, он даже потер руки от удовольствия. Его особенно впечатлила моя просьба записать встречу на пленку.

"Все идет очень хорошо", сказал он с любезной улыбкой, которую я никогда раньше не видел. «Но как нам убедить Андросова, что Сократ не растение и не подделка?»

«Пусть он сам поговорит с Сократом и покажет всем, как вести разведывательные дела», — предложил я. «В конце концов, разве не он настаивал на том, чтобы проверить этого парня? Так что вполне естественно, что он должен был это сделать. Ситуация не может быть более благоприятной; Сократ теперь на нашей территории». и готов увидеть кого угодно».

— Я так и предлагал, а он категорически отказался, — хмыкнул Черкашин.

«Тогда пусть он делегирует ответственность одному из своих подчиненных», — сказал я.

— Ему тоже не понравилась эта идея.

«В таком случае, кому, черт возьми, нужен он или его отдел?»

Я даже не чувствовал необходимости скрывать свое раздражение. "Вдумайтесь только: американец приходит в самое логово коммунизма, чтобы предложить свои услуги КГБ, а элитное подразделение советской разведки, на которое возложена задача поиска и вербовки именно таких людей, боится встреча с ним».

— Не будем отвлекаться на философию, — прервал мою тираду полковник. "Есть другие идеи?"

— Как насчет встречи с Сократом?

— О нет, — поспешно сказал Черкашин. «Я мало знаю об этом деле, и, кроме того, я сейчас занят».

— Тогда давайте устроим Сократу встречу с одним из наших аналитиков, выступающим в качестве нейтрального арбитра, — предложил я.

— Отличная идея, — согласился полковник. "Вперед, продолжать."

В тот же день я познакомил Сократа с полковником Юрием Голиковым, бывшим аналитиком из вашингтонской резидентуры. Он был гением политического анализа и, как почти всякий гений, горячо не нравился начальству. По возвращении из Вашингтона он был назначен советником аналитической службы, что равносильно политической ссылке. Когда его начальник вынес «приговор», Голиков пренебрежительно улыбнулся ему и вышел из кабинета, хлопнув за собой дверью.

Когда я предложил ему встретиться с Сократом, Голиков отреагировал, как согбенный мустанг, которого вывели подышать свежим воздухом. Он жил своей работой.

Аналитик почти пять часов разговаривал с Сократом один на один. По мнению полковника Голикова, Сократ был чрезвычайно хорошо информирован и имел столь обширные и высокопоставленные связи, что вся вашингтонская резиденция оказалась в пыли. На оценку можно положиться; никому и никогда не удавалось пустить пыль в глаза Голикову — он мог видеть насквозь любую ложь.

Тем не менее, чтобы убедиться вдвойне, я попросил аналитическую службу дать официальную оценку информации, которую Сократ предоставил мне еще в Вашингтоне. Я был готов к любому результату, но оценка наполнила меня ликованием. Около 80 процентов информации, предоставленной Сократом, были конфиденциальными, а 76 процентов ценными — невероятно высокий процент. В то время показатель секретности всей информации, добываемой вашингтонской резидентурой, никогда не превышал 8 процентов, а доля ценной информации была еще ниже.

«Надо показать Андросову», — хихикнул Черкашин, прочитав отчет аналитической службы. «Это превосходит его самые смелые мечты».

В самом деле, упорствуя в своей вере в то, что Сократ был растением, генерал Андросов никогда не соблаговолил поинтересоваться достоверностью и качеством сообщаемой им информации, хотя такая оценка всегда была одним из существенных элементов проверки источника, азбуки ремесла, которое должен знать любой младший лейтенант.

— Подготовьте доклад Крючкову о вербовке Сократа, — приказал Черкашин. «Пора положить конец этой эпопее».

Через полчаса документ, написанный по всем правилам игры, был готов.

Совершенно секретно

Кому: генерал-полковнику

Товарищ В.А. Крючков

Директор Первого главного управления КГБ СССР

Отчет

о вербовке Сократа

С лета 1985 года в Вашингтонской резиденции работал некий Сократ, гражданин США и бывший чиновник Белого дома.

При наблюдении за субъектом было установлено, что он придерживается явно антиамериканских взглядов, верит в социалистические ценности и испытывает чувство неудовлетворенности своим социальным и финансовым положением.

Он предоставил высоко оцененную аналитической службой политическую информацию, а также некоторые материалы, послужившие основой для интенсивных активных мероприятий, призванных раздуть пламя скандала «Иран-контрас».

В мае прошлого года Управление РТ провело секретную операцию по доставке Сократа в Москву. В отношении субъекта, которому дали понять, что он имеет дело с сотрудниками КГБ, проведен ряд оперативных мероприятий с привлечением сотрудников разведки, советской агентуры и технических средств.

Упомянутые меры послужили подтверждением данных о Сократе, полученных Вашингтонской резиденцией. Он дал принципиальное согласие на сотрудничество с нашей службой.

Комплексная процедура проверки подтвердила, что Сократ искренен в своих отношениях с нами. Никаких данных, подтверждающих подозрения в его сотрудничестве со спецслужбами противника, обнаружено не было.

Настоящим вас просят внести Сократа в список агентов внешней разведки КГБ.

Генерал майор---

Начальник управления РТ.

Черкашин прочитал документ, одобрительно кивнул головой и пошел к генерал-майору, начальнику управления. Так было раньше в разведке: прочтешь донесение — ужаснешься. И только горстка непосредственных участников знала глубину пропасти между напыщенными сообщениями и реальностью.

Особенно это касалось «процедуры комплексной проверки». На самом деле Сократ уезжал из Москвы такой же загадкой, как и по прибытии. Вносить его в список агентов в таком состоянии было чистым безумием. Агент, чья лояльность вызывает сомнения, — ходячая бомба замедленного действия.

«Проверка» Сократа в Москве наглядно показала мне еще одну характеристику внешней разведки КГБ. Его руководство оказалось совершенно бессильным не только на вражеской территории, но и дома, где ему не приходилось бороться с ФБР и где он располагал практически неограниченным арсеналом. Единственным исключением был Черкашин, но он нуждался в немедленных результатах и был окружен некомпетентными бюрократами. Но Крючков и его ближайшие помощники полагались только на документы.

Что же касается меня, то я решил не проявлять никакой инициативы, а ограничить свою деятельность теми, которые были специально заказаны Черкашиным. Находясь под тучей глупых подозрений благодаря тонкой руке Андросова, я мало что мог сделать.

Перед отъездом Сократа мы договорились, что в следующий раз он приедет в Москву один, работать. Через несколько дней меня вызвал Черкашин.

— Поздравляю с успешным набором, — торжественно сказал он. «Вы доказали свою правоту. Крючков особо отметил тот факт, что мы уже давно не завербовали гражданина США под флагом КГБ. С этого момента дело ваше. Я единственный человек, с которым вы обсуждать что-либо, касающееся этого. Никто больше не будет вмешиваться».

Он вручил мне отчет и досье Сократа, опубликованное Североамериканским департаментом.

— Андросов сначала не хотел с ним расставаться, — усмехнувшись, добавил полковник. «Он настаивал на том, что «это мы работали над его делом». Это потребовало некоторых усилий, но нам, наконец, удалось привести его в чувство».

Я вернулся в свой кабинет, открыл отчет о вербовке Сократа и остановился как вкопанный. В верхней части документа стояло решение Крючкова «Согласовано» и его подпись, а под ней, рядом с подписью начальника Управления РТ, я увидел автограф Андросова. С бюрократической точки зрения это означало, что Управление РТ — территориальная разведка — обзавелось агентом в лице Сократа, и Андросов в последний момент подхватил эту подножку! Дирекция РТ должна была нести ответственность за легитимность агента, а Андросову досталась лишь выгода.

Я взял новую папку, сложил туда все документы и написал на титульном листе: «Оперативное дело № 115131: «Сократ». «Я и не подозревал, что самые интересные события впереди. Комплимент Черкашина: «Вы доказали свою правоту» вызвал у меня теплое чувство удовлетворения. Но я знал, что доверять офицеру контрразведки было бы ошибкой, а Черкашин был прирожденным представителем этого вида. Все мои чувства кричали, что настоящее испытание — не столько верности Сократа, сколько моей — еще впереди. Я должен был встретить вызов лицом к лицу.

Я еще раз проанализировал ситуацию, пошел к Черкашину и сказал: «Я думаю, что обстоятельства требуют глубокой проверки Сократа».

Полковник долго молча смотрел на меня. Трудно описать ощущение, которое я испытал, когда его холодные глаза сфокусировались на мне, как рентгеновский аппарат.

— Когда он снова придет? — спросил Черкашин.

"В декабре."

«Начинайте готовить процедуру тестирования. И это для вас». Он взял лист бумаги из папки на своем столе и протянул мне.

Я вышел в коридор и сразу начал читать документ. Это был доклад Крючкову. Через два дня после того, как Сократа завербовали, Черкашин сообщил о своем намерении проверить агента с помощью наркотиков, изменяющих сознание. Ну-ну, подумал я, нельзя быть слишком осторожным с этим парнем. Черкашин не Андросов, это точно. Теперь тебе придется до конца жизни доказывать, что ты не американский агент, философски заметил мой внутренний голос. Мудрый парень! Как я мог спорить с этим? Черкашину психотропные препараты были нужны только для одной цели — узнать самую сокровенную тайну: был ли Сократ, или я, если уж на то пошло, агентом ФБР или ЦРУ. Это был ужасный метод, о котором разведчики говорили только шепотом. Все были уверены в его абсолютной эффективности. Во всяком случае, теоретически — очень немногие офицеры когда-либо проводили этот тест.

Тем временем руководство РТ начало хвастаться на всех деловых встречах: «Товарищи, впервые за много лет разведка завербовала американских граждан под флагом КГБ. И нам это удалось». Я был оптимистичен, воодушевленный надеждой, что мой Святой Грааль не за горами; теперь, когда у меня за плечами вербовка, я, наконец, смогу заняться настоящей работой. Обещание Черкашина, что никто не будет вмешиваться в дело Сократа, вселяло оптимизм.

Увы, полковник Черкашин не сдержал своего слова. Сразу же после того, как Сократ был завербован, он полностью забросил работу и погрузился в дело строительства своей дачи, или загородного дома. Весь день Черкашин бродил по городу в поисках строительных материалов. А в тех редких случаях, когда он появлялся на работе, он приклеивался к телефону, и из его кабинета доносились возбужденные возгласы: «Гвозди есть? А цемент??" Я был поражен этими событиями и не мог понять, что происходит.

Всю работу по американским операциям пришлось взять на себя заместителю начальника Управления РТ полковнику Анатолию Бычкову и начальнику американского отдела подполковнику Леониду Бересневу. Раньше Черкашин не подпускал этих "мальчишек" к серьезным делам. Теперь, после долгого периода невольного воздержания, они закусывали удила. Шесть месяцев прошли с очень небольшой активностью. Сократа ждали в Москве недели через две.

В то утро, в декабре 1987 года, меня вызвали в кабинет Бычкова. Очень немногие высшие командиры разведки пользовались такой убийственной репутацией среди своих подчиненных. Если что и объединяло штаб полковника Бычкова, так это ненависть к начальнику.

Он был переведен во внешнюю разведку из Девятого управления, где ему было поручено охранять руководителей страны. Ходили слухи, что, сопровождая одного из советских руководителей в Хельсинки, Бычков заработал синяк под глазом: однажды ночью он запил и начал бродить по гостинице, размахивая ружьем и угрожая убить любого, кто посмеет сделать попытку. на своего любимого босса. Однако тот инцидент был лишь предлогом для того, чтобы убрать Бычкова из службы охраны, где он сводил с ума коллег своей невероятной упрямством.

Бычков был рослым, лопоухим парнем с впечатляющими серебристыми волосами, тяжелой челюстью и постоянно слюнявым ртом. Любой намек на утонченность или интеллигентность вызывал его бурную реакцию. Однажды ему на стол попала характеристика одного из его подчиненных. Среди прочих качеств офицера хвалили за интеллект. Бычков пришел в ярость: «Он что, офицер или жалкий яйцеголовый?» Бедняга так и не узнал, почему его когда-то многообещающая карьера вдруг развалилась, как карточный домик.

Бычков не смог отличиться на поле. Его самая первая зарубежная поездка, в Канаду, закончилась позорным фиаско; он был сожжен на заводе и объявлен персоной нон грата. Но эта неудача не омрачила его последующую карьеру. Как часто бывало при Крючкове, некомпетентность вознаграждалась повышением. В короткие сроки Бычков был повышен до заместителя начальника Управления РТ.

В новом качестве Бычков сразу обнаружил огромные неиспользованные ресурсы; к своему большому удивлению он узнал, что Москву ежегодно посещают десятки тысяч американцев, но по какой-то странной причине ни один из них так и не был завербован. Бесстрашный полковник возложил вину на «ленивых ублюдков», своих подчиненных, и приказал, чтобы впредь для каждого американца, обращающегося за визой, в советском посольстве в Вашингтоне составлялся план вербовки.

Вскоре дирекция захлебнулась в бумажной волоките, все остальное было отложено. Конечно, ни времени, ни ресурсов для реализации таких масштабных планов не было. Каждая унция доступной энергии была потрачена на составление планов и написание объяснений того, почему планы не были воплощены в жизнь.

Бычков долго не мог признать провал своего любимого проекта, но через некоторое время ему пришла в голову другая идея, как улучшить нашу производительность. Каждое утро он вызывал всех начальников отделов и разжевывал их (он оказался виртуозом в поиске подходящих поводов для злословия). Тщательно униженные начальники вымещали свое недовольство на подчиненных. Дирекция трепетала от массы отрицательных эмоций, но Бычков был глубоко удовлетворен, похлопывая себя по плечу за мастерство в «воспитательной работе с личным составом».

— Перейдем к делу, — серьезно сказал Бычков. «Когда приедет Сократ?»

— Через две недели, — ответил я.

— Вы с Бересневым будете работать вместе под моим руководством. Мы проверим его с помощью психотропных препаратов. Все готово?

"Да."

— Есть сомнения в его искренности? Бычков с хитростью прищурил глаза, выпятил вперед тяжелую челюсть и навострил уши, ожидая ответа.

«На самом деле, мы должны были ответить на этот вопрос, прежде чем брать Сократа на нашу зарплату», — заметил я.

«Мы лучше знаем, на какие вопросы отвечать и когда на них отвечать», — сказал Бычков, повысив голос. «Иди и подготовь операцию».

Использование специальных наркотиков было одной из самых деликатных разведывательных операций. Документы, связанные с такими операциями, были отмечены грифом секретности «Особой важности» — высшей степенью секретности в стране. Протокол об использовании специального препарата мог подписать только Крючков, а разрешение на проведение такой операции должен был дать лично начальник Технического оперативного управления КГБ.

Особые лекарства разрабатывала лаборатория на улице Академика Варги, дом 1, одно из самых секретных учреждений КГБ, доступ к которому был закрыт для всех, кроме сотрудников лаборатории. Интересно, что именно здесь Крючков решил созвать решающую встречу заговорщиков накануне попытки августовского путча 1991 года.

Лаборатория производила широкий спектр специальных лекарств, включая яды, наркотики и психотропные вещества. Бычков приказал использовать концентрированный спирт СП-117 на Сократе. Судя по количеству, в арсенале КГБ было еще как минимум 116 разных зелий.

Примерно за три дня до того, как должен был прибыть Сократ, ко мне прислали сотрудника лаборатории, чтобы проинструктировать меня. Невысокий дородный мужчина с озорно поблескивающими веселыми глазами сквозь толстые очки выглядел так, будто он был бы в своей стихии у дверей газовой камеры в нацистском лагере смерти. Я прозвал его «Эскулап».

Мы удалились в кабинет Береснева, и Эскулап начал с того, что заявил, что ему поручено КГБ руководить технической стороной операции.

«Этот наркотик опасен?» Я спросил.

— Вовсе нет, — заверил он меня. «Это просто концентрированный, чистый спирт, изготовленный из натуральных трав. SP-117 работает следующим образом: две капли препарата добавляют в стакан ликера. Для достижения наилучших результатов субъект должен быстро выпивать содержимое, желательно одним глотком Тогда минут через десять он будет мертвецки пьян. Если пить медленнее, то опьянение наступит несколько позже. Как только желаемое состояние будет достигнуто, можно приступать к допросу».

«Кто будет наливать лекарство в стакан?» — спросил Береснев.

— Буду, — ответил Эскулап. "Но не в стакан. В комнату будет доставлена бутылка с допингом. Какой напиток предпочитает субъект?"

— Только шампанское, — сказал я.

— А водка?

«Он абсолютно ненавидит это».

— Ну ладно, растворим СП-117 в бутылке шампанского, и будешь пить водку. Смотри, чтоб не перепутали, помню несколько случаев такого рода. что хотите, я добавлю в чашку кофе определенный порошок. Заставьте субъекта выпить его, и через десять минут он будет совершенно трезв.

— Оно нам действительно нужно? — спросил Береснев.

— Порох — ключ ко всей операции, — ответил Эскулап с шелухой, звонким детским смехом. «Если вы позволите субъекту выйти из пьяного состояния естественным образом, есть некоторая вероятность того, что он сможет сохранить некоторые воспоминания о том, о чем вы с ним говорили. своего опыта».

— Ты уверен, что это не опасно? — спросил я снова.

«Я готов рискнуть своей жизнью, чтобы этому предмету не причинили вреда», — заверил меня Эскулап. «В соответствии с инструкциями, я должен находиться в непосредственной близости от субъекта, чтобы наблюдать за его реакцией на подготовку. Вам придется придумать, как доставить меня туда».

— Я совершенно уверен, что ваши коллеги поставили на карту свою жизнь, чтобы капитан Шадрин тоже был в полной безопасности, и все же им удалось отправить его из этого мира, — заметил я.

"Капитан кто?" — удивленно спросил Эскулап.

Это случилось давно. В 1970-х годах Шадрин, советский морской офицер, служивший в Польше, бежал со своей польской любовницей в США, где стал советником Пентагона. Через несколько лет наша вашингтонская резидентура настигла перебежчика и с помощью угроз превратила его в двойного агента. Он продолжал предоставлять информацию, но вскоре центр начал сомневаться в его искренности. Шадрина вызвали в Вену, где ему сделали укол специального препарата и отвезли в фургоне в Восточную Германию. К сожалению, ему дали передозировку, и по прибытии в Берлин Шадрина нашли мертвым. Как обычно, дело замяли, никого не наказали, а Шадрин, по мнению американцев, пропал без вести.

— О, да, конечно. Эскулап наконец вспомнил об этом происшествии. — Это действительно был серьезный промах. Ну, что же делать? Мы тогда только начинали, и у нас была лишь горстка надежных лекарств. на все непредвиденные обстоятельства. Так что не стоит беспокоиться, все будет хорошо». Последнее слово он сказал по-английски.

— Только помни, если с Сократом что-нибудь случится, то точно с твоей головой, — на всякий случай пригрозил я. «Крючков сам следит за делом, настолько это важно».

— Не волнуйся, он будет в полной безопасности, — сказал Эскулап со своей озорной ухмылкой.

Тоскливой декабрьской ночью мы с Бересневым отправились на встречу с Сократом в его «люксовый» номер в гостинице «Россия» с видом на Кремль. Меня смущала перспектива представить Береснева как моего начальника, особенно после того, как Сократ встретился с аналитиком Голиковым во время его предыдущей поездки в Москву. Как бы сообразителен ни был полковник Голиков, он поразил агента своей сообразительностью. Теперь Сократу предстояло открыть совсем другую истину. Что он подумает о Комитете, зная, что им руководят такие люди, как Береснев? Я мог только надеяться, что мой новый начальник будет вести себя относительно тихо.

Я познакомился с Бересневым, когда мы оба работали в вашингтонской резиденции. До этого он, как и Бычков, несколько лет дислоцировался в Канаде, но в обеих странах оказался пустым. Береснев был арестован за попытку пронести украденные колготки мимо охранников в вашингтонском магазине. Разразилась большая буря: советский дипломат пойман с поличным на магазинной краже!

Береснев пытался выдать себя за жертву провокации ФБР, но ему никто не поверил. Генерал Якушкин выслушал протесты Береснева с нескрываемым презрением, а затем сказал: «Допустим, что это была не кража. Но какой вы разведчик, если вас можно подставить с помощью такой грошовой провокации? в таких случаях офицеры обычно вышибали себе мозги или, по крайней мере, уходили в отставку».

— Клянусь, я не крал колготки, — вскричал Береснев, умоляя о пощаде.

— Кому какое дело до колготок? Проблема в том, что ты не годишься в разведчики, — едко сказал Якушкин. «Если вы не смогли украсть кусок нижнего белья, как вы собираетесь украсть государственные секреты США? Убирайтесь отсюда! Вы мне противны!»

Но когда Береснев вернулся в Москву, его подобрал Бычков и назначил начальником американского отдела Управления РТ. В новом качестве Береснев развил в себе неожиданный талант; он превратился в непревзойденного мастера искусства «прыгать на борт на стадии закрытия».

Береснев в мгновение ока овладел этим простым приемом, за что получил прозвище «Джонни-поздно». Судя по тому, что он появился на сцене, он явно чувствовал, что операция с Сократом вступает в завершающую стадию и пора пожинать плоды. Я был далеко не уверен, что он прав, и был полон предчувствия, что, ослепленный блеском предстоящей медали, он сделает какую-нибудь глупость. На самом деле, я не скупился на награды начальства — лишь бы они оставили меня в покое. Я был неприятно удивлен, узнав, что

Береснев отправился на встречу с агентом, даже не делая вид, что пытается ознакомиться с его делом, — это было все равно, что начинать операцию, не имея ни малейшего представления о том, что не так с пациентом.

— Наш разговор будет записываться? — спросил Береснев, когда мы подошли к комнате Сократа.

— Конечно, — ответил я. «Девочки от Татьяны работают на полную катушку».

— В следующий раз проследи, чтобы микрофоны были выключены, — сказал он, нахмурившись.

"Почему?"

«Зачем хвататься за любую возможность продемонстрировать нашу глупость?» — сказал Береснев, — и, к своему удивлению, я увидел, что он совершенно серьезен.

Стол в комнате прогибался под грудой русских деликатесов, которые большинству россиян было не по карману. Симпатичная официантка, присланная Эскулапом, изящно налила водки в два стакана и наполнила бокал шампанского игристым. Береснев и Сократ обсуждали вопрос о базах США в Греции.

Узнав от агента, что такие базы есть даже на окраинах Афин, Береснев самодовольно сказал: «На данном этапе Советский Союз будет вполне удовлетворен, если они будут просто отодвинуты подальше от столицы».

Я мог бы закричать. Береснев был явно не в себе, балансируя на грани провала. Пришлось вмешаться, и немедленно.

— Ужин готов, — громко сказал я.

«За наш успех», — провозгласил мой босс и допил свой стакан.

Но едва Сократ последовал его примеру, как снова вмешался Береснев.

«В принципе, Советский Союз готов предоставить Греции

любую помощь, если ее правительство потребует полного вывода американских баз».

Сократ, еще не сообразивший, что его собеседник не знает, о чем говорит, был так удивлен, что забыл свое шампанское.

«Какой объем экономической помощи вы можете предложить?» он спросил.

— Сколько нужно, — серьезно ответил Береснев, наслаждаясь эффектом, произведенным его словами.

— Как насчет небольшого бряцания оружием?

"Конечно, почему бы и нет!"

За спиной агента я яростно корчил рожи, пытаясь привлечь внимание Береснева к полному бокалу с шампанским. Наконец мой начальник соизволил спуститься с небес на землю и поднял второй тост: «Исследования продолжаются».

Сократ подозрительно посмотрел на него, взял свой стакан и стал смаковать его содержимое. Береснев суетился около него, предлагая ему то это лакомство, то другое. Ненадолго в комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь монотонным звуком работающих челюстей.

Прошло пять минут, десять минут. . Сократ все еще потягивал шампанское без видимого эффекта. Еще через десять минут я решил, что пора посоветоваться с Эскулапом, который находился этажом ниже, в дежурной части КГБ.

— А как насчет прекрасного пола? Я встал и вопросительно посмотрел на Сократа.

— Отличная идея, — сказал он оживленно. — А где они?

"Дай мне проверить." Я вышла из комнаты и спустилась по лестнице.

"Что мы будем делать?" — спросил я Эскулапа, входя в его комнату. «Ваше лекарство не работает».

"Я не верю в это," запротестовал он. «Просто ваш агент прихлебывает свой напиток, а не глотает его. Не волнуйтесь, это сработает. Пошли, я хочу понаблюдать за ним».

Вернувшись, я увидел, что представление действительно начинается. Сократ явно терял координацию, — он невнятно произносил слова, его глаза теряли фокус. Рывками он налил себе полную чайную рюмку водки, выпил ее и рухнул беспомощной грудой.

— Смена окончена, — сказал я. Это был заранее подготовленный сигнал людям Татьяны остановить запись и выключить микрофоны. — А ты, — обратился я к Эскулапу, — подожди внизу. Мы позовем, когда понадобишься.

Правила КГБ запрещают проводить допрос подопытного в присутствии посторонних свидетелей. Не разрешалось даже снимать на пленку, чтобы не оставалось абсолютно никаких следов.

Развалившись в кресле, Береснев смотрел на меня глазами, которые он с трудом удерживал. Внезапно меня охватила горячая ярость. И снова мне пришлось пройти через самое страшное испытание, чтобы доказать свою невиновность. И все потому, что я добился почти невозможного — завербовал гражданина США? Но я должен был пройти через это, доказать кому? Мелкому воришке, несостоявшемуся разведчику, который по необъяснимой прихоти судьбы стал моим начальником? Или к Бычкову? А может, генералу Андросову, затоптавшему сначала резидентуру, а потом Североамериканское ведомство? Как долго будет продолжаться это оскорбление здравого смысла? Эта толпа так обленилась, что никто даже не захотел проверить мою благонадежность; Я должен был сделать это сам. О нет, товарищи, надоело, решил я.

Я сел рядом с агентом и принялся за дело.

«Мартин, я помог тебе стать советником нашего комитета, чтобы ты мог поправить свои финансы. Теперь твоя очередь помочь мне. Мне нужно установить контакт с ЦРУ или ФБР».

Сократ полулежал в кресле и тихонько похрапывал. Мне пришлось сильно встряхнуть его, чтобы привести в чувство. Его остекленевшие глаза прошлись по комнате, остановились на рюмке, полной водки. Он схватил его и вылил содержимое себе в горло. Потом он уставился на меня невидящими глазами и пробормотал что-то невнятное. Диагноз был однозначен: опьянение в крайней степени.

По-видимому, наркотик был лишь частью причины, остальное — значительная физическая усталость; Сократу некогда было отдыхать после долгого перелета из США. Так что под действием СП-117 он не просто напился, но и потерял сознание. Он мог сказать что угодно, что было для меня опаснее, чем для него.

В худшем случае все, чем рисковал Сократ, — это потерять «почетное звание» агента КГБ, а мне пришлось бы бороться с внутренней контрразведкой — зловещая перспектива, если бы она вообще существовала. Но в ту ночь у меня не было выбора. Либо я развею опасные подозрения начальства, либо все пропало — La commedia e finita, — задавал я один вопрос за другим, с болезненным восхищением ожидая ответа, который решит мою судьбу.

«Мартин, меня тошнит от Советского Союза и всего, что в нем есть. Я не хочу больше здесь жить. Пожалуйста, свяжите меня с американской разведкой. У вас там есть контакты, не так ли?» Я ждал, затаив дыхание.

Береснев завороженно наблюдал за нами, словно новичок, радостно плывущий в мутных водах крупного шпионажа.

Сократ зачерпнул рукой немного икры и намазал ее на бороду.

— Я не могу этого сделать, — сказал он. — Отвали, ты псих.

«Да, я псих, — признал я без угрызений совести, — но вы должны мне помочь. Помни, я помог тебе, хотя ты тоже сумасшедший».

— Это опасная игра, — пробормотал Сократ. «Если потеряешь рубашку, приезжай в Вашингтон. Я постараюсь тебе помочь…»

«Вы свяжете меня с американской разведкой?» Я настаивал.

— Иди к черту, — сказал он злобно. «Я ненавижу их кишки. Хочешь, я тоже ненавижу твои кишки?»

Какой блестящий ответ! Береснев удовлетворенно хмыкнул и налил водки. Голова болела от стресса. Я умирал, чтобы сделать паузу, чтобы перевести дух.

"Вы хотели бы взять на себя?" — спросил я Береснева. Он кивнул в знак согласия.

«Кто послал вас сюда? На кого вы работаете? На ЦРУ? На ФБР?» — продолжал он с хмурым взглядом.

— Оставьте меня в покое, — простонал агент. — Где женщины, которых ты обещал?

— Да ведь он не такой уж и пьяный, — заметил я с удивлением. — Что ж, тем лучше.

— Может быть, вы работаете на британскую разведку? Береснев продолжал свой натиск. — Сколько вам платят немцы?

— Заткнись… у меня голова болит… налеймне еще шампанского… — пробормотал Сократ и окунул лицо в салатницу.

— Нет, ответь на мои вопросы! — прогремел Береснев. «Какое задание поставили перед вами немцы?»

Я сидел на диване, внимательно слушая допрос. Пусть Береснев говорит сколько хочет. У него должно сложиться впечатление, что он провел очень сложную процедуру проверки, причем очень эффективно.

Около двух часов мы допрашивали Сократа о его предполагаемых связях со спецслужбами и требовали, чтобы он связал меня то с ЦРУ, то с ФБР. Сократ ответил в основном тарабарщиной. При этом Береснев плотно поел и теперь неторопливо ковырялся в зубах. Пришло время заканчивать представление.

Я достал из чемоданчика две бутылки коньяка, вылил их содержимое в ванну и поставил на стол. Затем я достала лифчик и положила его на привлекающее внимание место на кресле рядом с Сократом. После окончательного осмотра, чтобы убедиться, что все действительно похоже на последствия бурной вечеринки, я позвонил Эскулапу.

«Клиент устал. Не могли бы вы принести кофе».

Минут через десять та же официантка вошла в наш номер с небольшим сервировочным столиком, на котором стояли три чашки кофе — две в одном углу и третья, предназначенная для Сократа, в другом.

«Мартин, пора освежиться», — сказал я усталым голосом. «Иначе дамы уедут. Им надоело наше пьянство».

— Да, конечно, выпьем кофе, — суетливо сказал Сократ и поспешно осушил свою чашку.

Я тут же наполнил стаканы водкой и протянул один Бересневу:

«Быстрее, мы должны сделать так, чтобы это выглядело как оргия».

Не успели мы выпить водки, как произошло маленькое чудо, — Сократ быстро протрезвел, оглядываясь с видом совершенно растерянного человека.

— Что случилось? Я заснул, да? А где женщины? — спросил он в недоумении.

«Они пытались тебя возбудить, но не смогли и ушли», — сказал я с пьяной ухмылкой.

— Жалко… Со мной такого никогда не случалось, — с отвращением сказал Сократ.

"Ну, вы, должно быть, чертовски устали," заметил я. «Ты не отдохнул после своего путешествия, и ты заплатил за это».

"Что это?" — удивленно спросил Сократ, указывая на лифчик.

«Твой трофей». Я улыбнулась и бросила ему.

«Боже, не могу поверить, что мы так много выпили», — пробормотал он, осторожно приподнимая лифчик двумя пальцами. «Две бутылки шампанского, две бутылки водки и две бутылки коньяка? Не могу поверить». Ошарашенный, он перевел взгляд со стола на меня и Бересневу, потом на лифчик.

— Тебе лучше поверить в это, мой друг, — сказал я. «Вы не можете себе представить, какое пьянство творится в нашем агентстве. Привыкайте к этому, если хотите соответствовать».

«Я думаю, что мне нужно много спать», — почти жалобно сказал Сократ. «Я пришел сюда поработать и должен быть в хорошей форме».

«Завтра ты целый день будешь один. Отдохни хорошо», — сказал я. «Мы приступим к делу на следующий день».

Когда мы с Бересневым выходили из комнаты, Сократ упал на диван. Он был полностью истощен.

Мы с Бересневым стояли под фонарем возле гостиницы «Россия» и жадно курили. Пронизывающий холодный ветер безжалостно хлестал нас по лицам, но глаза Береснева торжествующе горели; он принимал участие в крупной операции.

«Испытание было прекрасным», — сказал он взволнованно, его дыхание было тяжелым от смеси водки и шампанского.

«У меня такое щемящее чувство, что что-то не так. Я не знаю, что, но мы сделали что-то не так», — запротестовал я. Закончив к своему удовольствию разговор с Сократом, я мог позволить себе позабавиться за счет Береснева.

"Ты сошел с ума!" — раздраженно воскликнул Береснев. "Обследование прошло отлично. Сократ чист как свисток!"

«Он не отвечал на наши вопросы, только невнятно бормотал».

«Вы неправильно его прочитали, — сказал Береснев. — Он был настолько невиновен, что его просто сбили с толку наши вопросы про все эти спецслужбы. Слушай, я был просто поражен тем, какие вопросы ты задавал. «Хорошо, я агент ЦРУ, я свяжу вас с Лэнгли». "

— Что я должен был делать? — сказал я с оттенком злобы. «В конце концов, я был под облаком, не так ли?»

— Прекрати, ладно, — с ухмылкой сказал Береснев. — Можешь теперь забыть. Собственно говоря, я тоже был под подозрением. Помнишь ту дурацкую историю с колготками?

«Конечно знаю. Как ты мог выжить после того, как поймал всю эту чепуху?»

— Ну… Разве ты не знаешь эмпирического правила: тебе плюют в лицо, ты вытираешь его, не взглянув, и живешь как ни в чем не бывало.

— Как Иисус Христос?

— Нет, как кусок дерьма. Береснев нахмурился и сплюнул на землю.

Видимо, он и не подозревал, какую глубокую истину только что изложил. Всего несколько слов, но они в двух словах передавали историю жизни практически любого советского человека. Я глубоко вздохнул и сказал: «Хотелось бы, чтобы Черкашин не игнорировал оперативную работу».

— Этого следовало ожидать, — многозначительно сказал Береснев.

Я задумчиво посмотрел на него. Он считался приятелем Черкашина и, несомненно, знал о нем многое, в том числе то, о чем я даже не подозревал. Береснев, казалось, разрывался между благоразумием и искушением. Профессиональная осторожность требовала, чтобы он держал рот на замке, а желание пустить пыль в глаза, подкрепленное несколькими рюмками и удачным разговором с Сократом, толкало его в противоположном направлении.

«Ну, ладно, пошли». Он сплюнул еще раз. «Только помни, тебе будет очень жаль, если ты выпустишь кота из мешка». Он загадочно огляделся и понизил голос до едва слышного шепота.

«По возвращении из вашингтонской резиденции в Москву осенью 1986 года Черкашин был награжден орденом Ленина — тайно!»

Это была сногсшибательная новость. Не потому, что полковник Черкашин был награжден высшей наградой Советского Союза, а потому, что он был награжден тайно. Знаки отличия такого рода присуждались разведчикам только в исключительных случаях и только за исключительные заслуги. Ни ближайшие родственники, ни коллеги разведчика, награжденного таким образом, не должны были знать о высокой чести. Он также не мог носить медаль, которая хранилась либо в сейфе его кабинета, либо в отделе кадров.

Генерал Горовой, офицер управления Джоном Уокером, который передал секретные коды связи ВМС США в КГБ, был награжден золотой звездой Героя Советского Союза. После разоблачения Уокера в 1985 году некоторые официальные лица США заявили, что он нанес больше ущерба национальной безопасности страны, чем кто-либо другой со времен Второй мировой войны. Так что же сделал полковник Черкашин, чтобы заслужить орден Ленина, допустив прямо у себя под носом двух офицеров из вашингтонской резидентуры? Что он мог сделать, чтобы получить эту награду?

— Я не верю, — яростно воскликнул я. «Черкашин руководил отделом внешней контрразведки в вашингтонской резиденции и поэтому должен взять на себя вину за предательство Моторина. Ну ладно, экс-агент ЦРУ Говард перебежал в Москву и сказал, что Моторин был завербован ФБР., так Моторин был казнен, позволив Черкашину искупить свою смертельную ошибку. Но будь я проклят, если увижу, как искупление своих грехов заслуживает высшего отличия страны!

«Ховард не имеет к этому никакого отношения, — сказал Береснев. «Он пришел в советское посольство в Вашингтоне с пустыми руками, и его выпроводили как агента-провокатора. Когда он появился в Москве в 1985 году, мы все были поражены. На кой черт он нам здесь нужен? было решено предоставить ему убежище, а также приписать ему предательство Моторина, хотя на самом деле он не имел ни малейшего представления о его существовании. Классическая уловка: приписать успех скомпрометированному источнику как способу прикрытия для другого, все еще активного агента».

— Но если не Говард, то кто? Я спросил. «Я всегда понимал, что Моторин сгорел не по собственной неосторожности, а по наводке из Вашингтона».

— Совершенно верно, — согласился Береснев. — Я вам даже больше скажу. Наше внешнее наблюдение засекло Моторина на месте тайника, загруженного для него ЦРУ в Москве, через несколько месяцев после того, как объявился Говард. дней в ожидании, пока кто-нибудь появится в тайнике».

«Что означает, что они знали либо точное местонахождение тайника, либо личность агента ЦРУ, который руководил Моторином. Так что они могли установить за ним наблюдение и наблюдать, как он загружает тайник», — сказал я.

— Блестящая мысль, — усмехнулся Береснев.

Оказалось, что Ховард никак не мог раскрыть местонахождение тайника, загруженного ЦРУ для Моторина, или личность оперативника ЦРУ. Процедура связи не только является самой секретной частью работы агента, но и регулярно пересматривается перед каждой новой операцией. Это означало, что его мог раскрыть только сотрудник ЦРУ, имевший прямой доступ к делу Моторина в начале 1986 года, когда агент должен был выгрузить тайник на Кунцевском кладбище в Москве. К тому времени прошло уже несколько месяцев с тех пор, как Ховард дезертировал. Могло ли быть так, что Черкашин завербовал агента ЦРУ? Я думал. А может он еще там? После Говарда в Лэнгли не было раскрыто ни одного двойного агента.

"Откуда вы знаете о секретном Черкашинском ордене?" — спросил я Береснева.

"Я читал это в его личном деле. Недавно я готовил его оценку и вызывал его дело из отдела кадров. Там все черным по белому изложено".

— Андросов тоже был награжден за этого агента? Ведь он тогда был резидентом в Вашингтоне.

«При чем здесь Андросов?» — удивленно спросил Береснев. «Во всех смыслах и целях Черкашин пользовался полной независимостью. Он работал в Управлении внешней контрразведки и нес полную ответственность за работу с американцами, которые приходили в наше посольство в США, чтобы предложить свои услуги КГБ. не существовало, потому что он имел право докладывать непосредственно в Москву».

"А откуда вы знаете, что Моторин был сожжен по наводке ЦРУ?"

«От одного из наблюдателей, который провел три дня, наблюдая за тайником, загруженным ЦРУ. Они понятия не имели, что Моторин явится тем, кто выгрузит тайник».

Тут я вспомнил еще один любопытный случай. Через несколько месяцев после казни Моторина начальник разведки Крючков провел оперативное совещание, на котором присутствовало около восьмисот разведчиков. В конце своего выступления Крючков вдруг сказал: «Мы знаем, что в этой аудитории есть предатель. Я предлагаю ему жизнь, если он сдастся. В противном случае он будет расстрелян».

Публика взорвалась негодованием. Все были уверены, что это какая-то дурацкая шутка. Но это не так. Через некоторое время был арестован полковник разведки. Много лет назад он был завербован американскими спецслужбами во время командировки в США. Он не поддерживал контактов с ЦРУ в Москве и поэтому не мог быть пойман с поличным. Насколько мне известно, улик против него не было. Теперь я понял, что у Крючкова на полковника не было ничего, кроме наводки ЦРУ. Вот почему он сделал это потрясающее заявление, надеясь напугать подозреваемого и заставить его показать свою руку.

Таким образом, оказалось, что по крайней мере два агента ЦРУ, работавшие в разведке КГБ, были уничтожены не по их вине, а благодаря усилиям агента ЦРУ, завербованного полковником Черкашиным. Если это правда, то это был колоссальный подвиг. Работать с Черкашиным было непростой и даже опасной задачей, но результаты, на которые можно было надеяться под его руководством, делали ее стоящей в моих глазах. Под руководством Черкашина операция «Сократ» открыла ошеломляющие перспективы. Но с какой стати он без видимых причин и по собственной воле отошел от разведывательной деятельности, передав бразды правления шпионам-любителям в лице моих новых начальников? Я задал этот вопрос Бересневу.

— Обычное дело, — ответил Береснев с видом знатока. "Его оттеснили локтем и лишили агента, заслужившего орден Ленина. Есть много готовых и желающих укомплектовать старую кормушку генералов. На самом деле ему повезло с медалью. Это неписанный закон нашей службы.: майор делает карьеру полковнику, полковник — генералу, а генерал — начальнику разведки».

Он прямо сиял от счастья. Очевидно, ему нравился этот «закон». Во всяком случае, до поры до времени.

— Так что же произошло дальше? Я спросил.

«Затем Черкашин обиделся и был тут же пожизненно лишен выезда за границу — на всякий случай, чтобы у него когда-нибудь, не дай Бог, возникло желание проболтаться американцам о своем агенте». Береснев едва сдерживал ликование. «Тогда он отвернулся от своих обязанностей и полностью посвятил себя строительству своей дачи. Типа «бери свою работу и засунь ее». "

«Итак, они только что своими руками уничтожили еще одного профессионала».

"Что ты имеешь в виду?" — спросил он, навострив уши.

— Ничего. Забудь об этом, — неопределенно сказал я. — Вы знаете имя крота Черкашина?

«Чем меньше знаешь, тем больше живешь». Он помолчал, а потом сказал: — Не смей сомневаться в Сократе, когда завтра увидишь начальство. Помните, процедура контроля прошла успешно, искренность агента была доказана вне всякого сомнения. Так оно и есть.

Мы расстались. Известие о выдающихся достижениях Черкашина и закате его оперативной карьеры настроило меня на философский лад. генерал Якушкин освобождается от должности начальника Североамериканского отдела; Смещение полковника Аксиленко с поста начальника вашингтонского отдела, откровенно пренебрежительное отношение к кавалеру ордена Ленина Черкашину, заставившее полковника умыть руки от оперативной работы, — все это отражало общие нравы в разведке. Профи таскали каштаны из огня бюрократам, последние потом плюсов съедали. Более того, они с таким наслаждением сносили своих лучших, как будто никто из них и не подозревал, что рано или поздно придет время, когда некому будет работать на них, и они умрут с голоду. Мне казалось, что бюрократы в разведке уже дошли до дна вырождения и утратили даже первостепенный инстинкт любого живого существа — инстинкт самосохранения. Они играли с развязностью, пока Рим горел.

К концу 1987 года практически все сотрудники КГБ, которые в то или иное время руководили американской агентурой, были сняты с боевой службы. Одного из них, Героя Советского Союза генерала Горового, насильно уволили в разведшколу, превратив его во внутреннего диссидента, который ни одного крупного собрания не пропускал без хлесткого выпада на Крючкова и его приспешников. Герой Советского Союза мог позволить себе громкое несогласие. Другие проглотили свое унижение и молча терпели оскорбленное эго. Некрасивая картина и мощный сдерживающий фактор для молодых оперативников разведки, от которых в противном случае ожидалось бы, что они будут хвататься за удила. Принцип «инициатива — наказуемое деяние» стал нормой поведения.

Иностранные агенты, завербованные КГБ, не могли не пострадать. Вербовка и управление агентом — это искусство, злое искусство, и, как любое искусство, оно строго индивидуалистично.

Как только бюрократы разведки вторглись на агентурную территорию, она превратилась в подобие советского колхоза, и на горизонте замаячила неминуемая неудача. Агент уже не мог повлиять на результат. Он может быть таким же умным и находчивым, как сотня Джеймсов Бондов, и все равно у него не будет шансов. Рано или поздно его сожжет спецслужба, которой он в неосторожный момент доверил свою судьбу. В таком случае выживание является строго вопросом божественного вмешательства.

Я сильно подозревал, что «неписаный закон» разведки, на который ссылался Береснев, довольно скоро приведет к гибели меня — и Сократа тоже. Я был бессилен изменить исход, но я не собирался протягивать руку бюрократам.

Наутро Береснев с шумом ворвался в мой кабинет и взволнованно завопил: «Напишите отчет Крючкову об испытании Сократа. И помните, никаких выражений сомнения, агент абсолютно искренен с нами и не имеет связей с западными спецслужбами. Бычков полностью согласен и подпишет отчет».

Я взял лист бумаги и хотел было было начать писать, когда увидел, что Береснев все еще неловко топчется у двери. Судя по выражению его лица, он собирался выложить важную новость.

— Еще одно, — наконец набрался он смелости, чтобы сказать. — В вашем отчете должно быть указано, что я один проводил проверку под руководством Бычкова. О вашем участии можно не упоминать.

О, Ярмарка тщеславия, сколько людей пало жертвами ваших уговоров! Будьте готовы принять еще одну жертву; он буквально ломает вашу дверь в спешке. Конечно, Береснев и Бычков будут фигурировать в моем докладе на видном месте. Пусть надеются, что Крючков запомнит их имена и наградит за подвиги при исполнении служебных обязанностей. Хотя я не был уверен, что он это сделает; каждый день перед его глазами мелькали сотни героев такого калибра.

VIII.

На следующее утро мы с Сократом сидели в его гостиничном номере перед стопкой чистой бумаги и пишущей машинкой с латинской клавиатурой, которую мне с трудом удалось зашуршать в нашем отделе. Передо мной стояла непростая задача: заставить агента написать рапорт, то есть выполнить разведывательное задание. Пока он этого не сделал, он не квалифицировался как агент в истинном смысле этого слова. Разрабатывая его, я говорил об использовании его услуг в качестве консультанта. Теперь я должен был направить его в плавный переход от консультаций к разведсводкам, потому что консультации могут основываться на его личном мнении, а разведсводка требует реальных фактов.

— Какая информация? Мы говорили только о внешнеполитических консультациях, не так ли? Сократ изобразил недоумение, даже неудовольствие, но мне его глаза выдавали правду: я думал, что он готов сделать все, что от него попросят, лишь бы не потерял лицо. Если ему предстояло стать осведомителем КГБ, он хотел иметь правдоподобное алиби. Прежде всего, в его собственных глазах. Именно такого алиби он и ожидал от меня.

— Вы абсолютно правы, Мартин, — согласился я. «Но позвольте мне посвятить вас в некоторые приемы Кремля, иначе вы не сможете понять мою точку зрения. Одной из сводящих с ума черт советского бюрократа является его уверенность в том, что нет ничего, чего он не знал бы или не может осуществить — хотя бы потому, что он читал Маркса и Ленина или, во всяком случае, слышал их имена. Наша задача, ваша и моя, состоит в том, чтобы всеми возможными способами внедрить известные идеи в его упрямую голову, потому что в этом случае концы "Обоснуйте средства. Если мы назовем ваши меморандумы "консультациями", Кремль обидится, и вся схема сорвется. Но если мы подадим тот же самый материал, что и разведданные, успех практически гарантирован. Что ж, выбор за вами". Я уже подал заявку на получение средств для оплаты ваших услуг».

Когда Сократ услышал упоминание о деньгах, его глаза сверкнули, и он, по-видимому, заключил еще одну сделку со своей совестью. Не знаю, насколько убедительно звучало мое объяснение — и, честно говоря, оно мало что меняло, пока он принимал его как основу для самооправдания.

Два дня подряд в декабре мы работали как сумасшедшие над его докладом. Сократ обладал красивым стилем письма и изрядным опытом составления информационных документов. Но мне пришлось научить его составлять разведывательные сводки так, чтобы они соответствовали строжайшим канонам аналитической службы: прежде всего достоверности, конфиденциальности, важности, своевременности и конкретности.

Сократ работал быстро, но проявлял все признаки душевных страданий. Душераздирающие стоны, которые он издавал через частые промежутки времени, могли растопить лед и расколоть камень. Боже мой, какой ленивый ублюдок! мой внутренний голос дивился. Неудивительно, что в поисках легких денег он запутался в сетях КГБ. По крайней мере, ему не нужно идти на работу каждое утро.

Вопросы, заданные Сократесу аналитической службой, были самыми разнообразными: позиция США на советско-американском

переговоры по контролю над вооружениями; политика администрации Рейгана в отношении СССР и горячих точек мира; баланс сил в администрации и Конгрессе по ключевым внешнеполитическим вопросам; предвыборная кампания, приведшая к президентским выборам 1988 г.; вопросы торгово-экономических отношений между СССР и США .

Наконец, Сократ в последний раз постучал по клавиатуре машинки и в изнеможении откинулся на спинку стула, а я, схватив увесистую стопку бумаг, помчался в аналитическую службу.

Было время, когда я был достаточно наивен, чтобы думать, что центр с нетерпением ждал отчетов агентов и набрасывался на них, как только они поступали. Нет ничего более далекого от правды. При Крючкове службе внешней разведки КГБ требовалась только та информация, которая могла быть использована в невероятно запутанной игре бюрократической политики.

Управление разведывательной информации, также известное как Служба РИ (аббревиатура от «Разведывательная информация» — «Разведывательная информация»), занимало два этажа левого крыла здания разведки КГБ. Все резидентуры КГБ за границей направляли в это подразделение свою информацию для анализа, обобщения и переработки в разведывательные оценки для высшего руководства страны. Внешне кабинеты РИ отличались от кабинетов оперативных подразделений лишь более многочисленными картотеками и печатью вечного скептицизма на лицах самих аналитиков.

Именно в одном из таких офисов я нашел аналитика по имени Сергей, которого давно знал и уважал как высокопрофессионального и независимо мыслящего эксперта. Прогнозы Сергея относительно развития событий в США в целом сбылись, оставаясь при этом малоизвестными за стенами Службы РИ. Его лидеры старались держаться подальше от прогнозов, опасаясь, что их призовут к ответу, если какое-либо из них не сбудется. Такое отношение к риску сотворило чудеса с долголетием ведущих аналитиков даже после пенсионного возраста, сводя Сергея с ума, поскольку он видел в риске единственный реальный путь к карьерному росту.

Я положил традиционный сувенир — коробку «Мальборо» — на стол Сергея и начал разговор традиционным вопросом: «Как дела в мозговом центре?»

"Все ужасно," угрюмо ответил он. «Я не могу вспомнить, когда было так плохо, как сейчас. Резидентуры США присылают нам поток абсолютного хлама, напрочь лишенного конкретных фактов, просто куча абстрактных предположений и смехотворно мало секретной информации. Например, она составила жалкие восемь процентов от общего числа, и ваша группа сумела наскрести все три — вы меня слышите, три! — части секретной информации, относящейся к США. несколько засекреченных драгоценных камней, которые вы, ребята, получаете, и которые я включаю в свои аналитические отчеты, чаще всего отправляются на слом начальством РИ».

Я улыбался с видом человека, давно познавшего и смирившегося с несправедливостью жизни.

«Только взгляните на этот паршивый лист бумаги». Сергей с теплотой относился к своей теме.

Он нырнул в свой сейф, вынул большую пачку бумаг, пролистал их и извлек документ с самым высоким грифом.

«Это анализ баланса сил в Конгрессе США после последних неурожайных выборов», — прогремел он, размахивая листком. «Хотите посмотреть, что там? В первом абзаце говорится, что в Конгрессе есть консерваторы, во втором отрицается, что есть и демократы, в третьем обнаруживается, что существует неустойчивый центр, склонный к смещению то вправо, то влево. И, наконец, стратегический вывод: в конечном счете, все важные решения должны приниматься президентом Рейганом. Какая удивительная демонстрация чистейшего ума! Конечно, это зависит от президента! Кто еще должен принимать важные решения? Проклятье!"

«Кто автор этой ценной аналитической работы?» Я спросил.

«Начальник американского отдела нашей службы… Собственно говоря, Брежневу вполне хватило бы и такого анализа, — а если бы он был заквашен парой свежих шуток, то старику пришлось бы бал. Но у нас в разгаре перестройка, и Горбачев был возмущен той дрянью, которую ему подают под видом аналитических отчетов и обзоров».

Сергей нервно закурил и продолжал изливать свои чувства.

«Недавно генсек вызывал на ковер руководителей аналитических подразделений МИД, КГБ, военной разведки и пускал их в оба ствола., военных за откровенную тупость. Что касается наших вещей, то Горбачев сказал, что недоумевает, зачем мы посылаем ему такие мутные телеграммы, что никто не может их расшифровать. Первый абзац говорит, что потолок белый, — начинается второй. с выражением сомнения: «Однако. ..», и заканчивается признанием, что, если подумать, потолок все-таки может оказаться черным. И все, конец сообщения. Никаких выводов. взорванный потолок».

«Имел ли выброс какие-либо последствия?» — спросил я без особой надежды услышать что-то новое.

"Никак нет." Сергей сердито отшвырнул папку в сторону. «На следующий день начальник службы РИ Хренов созвал совещание высшего начальства. Генерал очень мягко призвал их улучшить аналитическое качество отчетов и увеличить количество прогнозов. Когда он закончил Слово взял начальник моего отдела: «Товарищ генерал, делать прогнозы — все равно, что идти по минному полю: один неверный шаг — и нас всех на пенсию». "Ваша позиция меня удивляет. Сделаем вид, что я вас не услышал", — ответил Хренов. И на следующий день все шло как ни в чем не бывало.

«И, по правде говоря, я понимаю, почему это не так. Информация, которую мы получаем по политическим вопросам, не может быть более жалкой. Поверьте мне, во многих случаях мы могли бы узнать больше, просто читая американские газеты».

— Думаешь, шпионить легко? Я упрекнул его добродушно.

— Поверьте, я ценю ваши проблемы, — поспешил заверить меня Сергей. «Я догадываюсь, как невероятно сложно завербовать источник в правительственном агентстве США или, скажем, в Конгрессе. Но даже если предположить невозможное — что такой источник чудесным образом материализуется, — информация, которую он предоставит, всегда будет использоваться в наших отчетах руководству страны».

"Как так?" — спросил я у аналитика. «Кому нужны наши услуги, если руководству нашей страны не нужна секретная информация, поступающая прямо из администрации США?»

— Я говорю не о кремлевских вождях, а о разведывательном начальстве, — с лукавой ухмылкой ответил Сергей. «Понимаете, в последнее время у меня сложилось впечатление, что Крючков теряется в том, какая информация ему нужна. Продолжать трубить о растущей агрессивности США не имеет смысла, рискуете быть обвиненным в грубой глупости, как это было раньше. Но и расхваливать радужные перспективы советско-американских отношений, ориентируясь на внешнеполитический истеблишмент, также нет смысла, ибо резкое улучшение климата между сверхдержавами было бы равносильно смертному приговору за КГБ.

Именно поэтому мы мучительно ищем новую концепцию, которая могла бы служить ориентиром при подготовке аналитических отчетов. Хотя «концепция» — слишком громкое слово. На самом деле, это просто очередной раунд внутреннего политиканства. Между тем, пока не уляжется пыль, руководители нашей службы утверждают, что более смелые оценки ситуации в США могут быть даны только на основе секретных документов правительства США. Как будто в Белом доме или Госдепартаменте существовал единый документ, содержащий подробное описание политики администрации в отношении Советского Союза. Мое начальство прекрасно знает, что такой документ — плод их воображения, и требуют его с единственной целью — оправдать собственное оцепенение».

— Как до боли знакомо, — сказал я. «Но главный вопрос в том, что мы будем делать?»

— Если бы у нас был хороший источник… — мечтательно вздохнул Сергей.

"У нас есть один!"

"ВОЗ?"

— Сократ. Ты, должно быть, помнишь его вещи из вашингтонской резиденции.

— Можем ли мы доверять ему? — с сомнением спросил аналитик.

— Он принят в качестве агента, то есть официально признан стопроцентно надежным. Кроме того, недавно Крючкову сообщили, что Сократ успешно прошел проверку на благонадежность.

— Какого рода информацию он сейчас предоставляет? — резко спросил Сергей, в его голосе чувствовалась срочность.

"Ты будешь судьей." Я достал из чемоданчика толстую пачку бумаг.

— Вы хотите сказать, что он сам готовит для вас разведывательные сводки? Зрачки Сергея расширились от изумления.

"Посмотреть на себя."

«Я впечатлен», — сказал аналитик. — А как насчет его источников?

Не говоря ни слова, я вручил ему один из отчетов Сократа, в котором упоминалось около пятидесяти его самых важных прошлых контактов.

Сергей выхватил документ из моей руки и набросился на него. С губ сорвался восхищенный стон.

"Вау, вот какой список. Помощники ведущих сенаторов и представителей, — сотрудники сенатского комитета по международным отношениям, — люди, близкие к кандидату в президенты, эксперты по контролю над вооружениями, дочь секретаря ЦРУ! Поздравляю, старик, ты покинул вся резиденция в Вашингтоне в пыли. Поверьте мне, я в состоянии это знать».

"Есть идеи?" Я улыбнулась.

"Думаю, да." Сергей задумчиво потер лоб. «Я собираюсь составить список самых насущных вопросов на данный момент для каждой из ваших встреч с Сократом. Так мы сможем быть в курсе событий и дойти до самого верха с нашей информацией. Ваш агент выглядит ужасно хорошо. Будем надеяться, что он поможет нам пробить железобетонную стену вонючей бюрократии. Мне это нужно, и вам тоже. Но самое главное, наша служба тоже».

— Ты уверен, что это еще кому-то нужно? — спросил я скептически.

— Абсолютно, — убежденно воскликнул Сергей. «Горбачев прямо задыхается от отсутствия достоверной информации. Его умышленно кормят всяким барахлом. Он еще не уверен, поддержат ли американцы его реформы, — и не будет уверен еще долго, к традиционным источникам. Лучше бы он советовался со мной, а не читал отчеты Крючкова…"

«Да здравствует наш Союз!» Я смеялся.

Сводка политической разведки — дело чрезвычайно деликатное. Это не образец военной техники, который можно потрогать, полизать, понюхать, даже опробовать на испытательной площадке. Это также не документ американского правительства, который нужно передавать наверх, нравится вам это или нет, из опасения быть обвиненным в умышленном сокрытии.

Отчет политической разведки представляет собой хрупкий сплав реальных фактов в сочетании с интеллектуальными и даже моральными способностями его автора. Скорми новость двум офицерам разведки, и они на ее основе составят два совершенно разных документа. Одна не будет стоить бумаги, на которой она будет написана, другая будет изумительной, сверкающей жемчужиной аналитического мастерства.

Но что делать, если отчет идет вразрез с прогнозом начальника? Передают или нет? И если да, то есть ли шанс, что его не закопают в кабинете начальника?

Чтобы отчет политической разведки попал наверх, он должен соответствовать всевозможным неофициальным критериям, а также официальным требованиям. Прежде всего, он должен подкреплять господствующую в настоящее время наверху точку зрения, а также личные взгляды длинного списка функционеров, от начальника соответствующего отдела аналитической службы до начальника разведки. Неудивительно, что только бесполезный хлам может успешно преодолевать все эти барьеры.

Сергей оказался в нужном месте в нужное время. Мы идеально подходили друг другу. Информация Сократа засверкала, как алмаз. Он особенно умел анализировать позицию США на двусторонних переговорах по контролю над вооружениями. Одной из основных причин его успеха был набор превосходных источников по этому вопросу. Некоторые из них были его соседями по Bethesda, которые понятия не имели, что их природная открытость льет воду на мельницы КГБ.

Недели через две, в конце декабря, прощание по случаю отъезда Сократа из Москвы было запланировано с большой пышностью. Береснев надел свой лучший костюм и впервые водрузил на нос очки.

«Что мне сказать Сократу?» он спросил.

«Ну, скажи ему, что мы очень ценим его готовность помочь нам, что мы никогда не забываем наших друзей и умеем выражать нашу благодарность, что мы очень беспокоимся о его безопасности. максимальное понимание и сочувствие, когда он начинает жаловаться на свою жестокую судьбу».

Береснев старательно делал пометки на листе бумаги. Но мой последний пункт вызвал неожиданную реакцию.

— Ты и твоя паршивая болтовня, — угрюмо пробормотал он. «Вместо того, чтобы пускать слюни на агента, нужно держать его на коротком поводке».

Береснев лучезарно улыбнулся и постучал в дверь комнаты Сократа.

— Я заказал столик в ресторане, — заявил Сократ, пропуская нас.

— Во-первых, надо поговорить, — строго сказал Береснев и сел в кресло.

Он произнес короткую речь, поблагодарив Сократа за его вклад. Когда речь закончилась и обменялись рукопожатиями, Береснев сказал: «Давайте договоримся о следующей встрече. Мы проведем ее в… Дамаске».

«Дамаск? Почему Дамаск?» Сократ был ошеломлен.

— Надо, — категорически сказал Береснев.

"Кому?" Агент не мог преодолеть своего замешательства.

«Именно так и должно быть», — сказал мой босс, продолжая свой резкий тон.

— Но это будет опасно для меня, — растерянно заметил Сократ. «Лучше было бы встретиться в Советском Союзе. Здесь вы полностью контролируете ситуацию. Я приеду через Грецию или какую-то другую страну. Никакой визы в мой паспорт вы не поставите, чтобы не оставить следов… "Зачем ехать в Сирию и разоблачать себя? В Дамаске таятся всевозможные опасности: местная контрразведка, Моссад, ЦРУ".

Но Береснев был глух к заведомо разумным доводам агента.

«Мы должны встретиться в Дамаске», — настаивал он.

"Ну ладно." Сократ сдался. «У нас будет одна встреча за границей».

Береснев просиял, как будто он выполнил чрезвычайно трудную и важную задачу.

— А теперь в ресторан, — скомандовал он.

На нашей прощальной трапезе Сократ произвел эффект разорвавшейся бомбы.

«Что бы вы сказали, если бы я попытался вернуться в Белый дом после следующих президентских выборов?»

— Прекрасная идея, — воскликнул Береснев, но в это мгновение оркестр разразился оглушительным музыкальным взрывом, на мгновение прервав общий разговор.

Береснев потянулся за салатом, а я наклонился к Сократу.

— Мартин, ты, должно быть, шутишь, конечно.

— Я совершенно серьезен, — заверил он меня.

"Как вы планируете это сделать?"

«У меня отличные связи в команде Дукакиса, — сказал Сократес. «Некоторые из его ближайших помощников — выпускники администрации Картера. Если Дукакис победит — а я думаю, что победит, — у меня будет отличный шанс получить работу в его администрации».

«И вы нацелились на работу в Белом доме или где-то еще?»

— Мы пересечем этот мост, когда доберемся до него, — уклончиво сказал он. «Самое важное для меня — получить работу в сфере национальной безопасности, и в этом случае мы получим доступ к жизненно важным разведданным. Это то, чего вы хотите, не так ли?»

«Но предположим, что Джордж Буш выиграет выборы. Что тогда?» Я спросил.

— Сомневаюсь, — скептически ответил Сократ. «Однако, в маловероятном случае, если он это сделает, я подергаю за ниточки, которые держу в резерве, и получу работу в республиканской администрации».

"Какие резервные строки?" — спросил я с удивлением.

«У меня есть отличный контакт в Конгрессе, помощник известного консервативного сенатора-республиканца. У нас есть общие интересы в Пакистане. У него есть некоторые деловые интересы в этой стране, и он очень внимательно следит за событиями там. К счастью, Филлис довольно близка с Беназир Бхутто., и нам есть что рассказать этому парню. Вот как мы обмениваемся информацией».

— Не будь дураком, Мартин, — сказал я. «Для человека с вашей репутацией рассчитывать на поддержку сенатора-республиканца по меньшей мере безрассудно».

— Посмотрим. Не будем торопить события, — усмехнулся он. «Тем временем я вкладываю свои деньги в Дукакиса и не рассчитываю проиграть».

— Как вы планируете получить допуск? Я настаивал.

«Я очень сомневаюсь, что, когда демократы придут к власти, их требования безопасности будут такими же строгими, как требования администрации Рейгана. Но даже если мне придется пройти через это, что это покажет? Я приехал в Советский Союз. на абсолютно законных основаниях; к тому же это не преступление. Я действительно не знаю и не хочу знать ни вашей принадлежности, ни принадлежности ваших друзей. Так в чем они могут меня обвинить?

— Зачем ты лезешь во все эти хлопоты, Мартин? Неужели тебе так сильно нужны деньги? Я не скрывал своего скептицизма, и Сократа это немного смутило.

«Да, я на грани финансового краха», — мрачно признал он. — Но вы ошибаетесь, если думаете, что я блефую, чтобы выманить у вас побольше денег. Похоже, рано или поздно мне придется навсегда покинуть Америку. несколько счетов».

— Ну, это твоя жизнь, — капитулировал я. «Но если вы хотите получить максимальную отдачу от нашего объединения в денежном плане, вам лучше производить. Канал связи с самой верхушкой советского руководства открыт, не упустите эту возможность».

— Есть какая-то особая причина, по которой вы хотите, чтобы эта встреча состоялась в Дамаске? — спросил я Береснева, когда мы шли домой.

«Мы должны обучить агента тайным путем», — надменно ответил он.

— Но как вы собираетесь там обрабатывать его информацию? "Какая разница?" Он одарил меня понимающей улыбкой. «Мы уже разработали график последующих встреч с Сократом в зарубежных странах. Сначала я еду в Дамаск, потом на Кипр, потом в Сингапур или Гонконг. А заместитель начальника Управления Бычков поедет на контрольную встречу. в Монте-Карло"

«Зачем ехать через полземного шара в Сингапур или Гонконг?» — удивленно спросил я. *

— Потому что там электроника дешевая, — просто ответил Береснев.

Так разведывательная служба выбирала места встреч. Кого волнует безопасность, если видеомагнитофоны в Гонконге дешевы?

Разбогатев на 3500 долларов, чтобы покрыть свои расходы, Сократ уехал в США, а Дирекция РТ еще долго гремела ликующими фанфарами. Начальство разведки было ошеломлено известием: заместитель начальника управления Бычков был в самом разгаре колоссальной операции, пытаясь внедрить агента в Белый дом! Кто-то некстати вспомнил, что Бычкова вот-вот должны были отправить на пенсию, но Крючков сердито поставил его на место:

— В такое время уволили! Ты что, с ума сошел? Дай ему отсрочку на два года.

Бычков высоко держал голову, глаза его торжествующе блестели. Береснев был произведен в полковники. Я тоже не был забыт; Я получил очередное воинское звание майора.

Несмотря на всеобщее ликование, самые важные вопросы остались без ответа: осуществимы ли планы Сократа? Соответствуют ли они интересам разведки?

Сократ выразил готовность дать ей вихрь. Кто знает? Я никогда не забывал, что он пригласил в Белый дом советского дипломата как представителя администрации Картера. Если бы он уже тогда был агентом, связь с ним могла бы поддерживаться на официальной основе, и лишь горстка советских разведчиков была в этом уверена.

Не было никаких технически непреодолимых препятствий для поддержания связи с кротом Белого дома. Как проникнуть в него было проблемой. У меня были сильные сомнения в осуществимости планов Сократа, особенно в его ожиданиях, что он получит поддержку от столпа консервативной идеологии в Сенате США. Скорее всего, Сократ просто пытался вытрясти из советской разведки дополнительные деньги, соблазняя возможными, хотя и маловероятными, перспективами. Но моего мнения никто не спрашивал. Настало время сообщить об успехах, и моим начальникам в этом отделе уж точно не нужна была помощь, особенно учитывая мои сомнения.

Если бы Сократа посадили в администрацию, то первым делом нужно было бы избавиться от Бычкова и Береснева, а уже потом беспокоиться о ФБР. Кто бы мог подумать, что советскому разведчику придется столкнуться с проблемами такого рода?

Весной 1988 года Береснев вернулся из Дамаска с пустыми руками и в скверном настроении.

"Что случилось?" Я спросил.

— Твой Сократ не пустяк, — угрюмо ответил он. «Я пытался работать с ним так, как должны обращаться с агентом…»

— А как следует обращаться с агентом? — спросил я шелковистым голосом.

— Ну, как в армии офицер обращается с рядовым…

"И?" Я едва удержался от смеха.

«Он был очень взбешен. «Еще одна команда в этом духе, и я вышвырну тебя из своей комнаты», — сказал он. На кой черт я послушал Бычкова? в благосклонности Сократа».

— Вы принесли какую-нибудь информацию?

«Информация? Ты, должно быть, шутишь». Он скривился и помахал рукой с видом мученика.

В тот же день мне позвонили из аэропорта Шереме-теево-2:

— Вы планируете забрать свой оперативный груз?

— Какой груз? — удивленно спросил я. "О чем ты говоришь?"

— Ну… Береснев у вас работает, не так ли? "Ну и что?"

«Мы держим багаж, который он привез из Дамаска».

— Он перевозил контрабанду? Я не мог понять, чего хотят от меня таможенники.

"Нет, конечно, нет. Просто он превысил лимит по весу и отказался платить, настаивая на том, что это оперативный груз. Поэтому я вам звоню. Если это действительно оперативный груз, скажите своему начальнику, чтобы он нам позвонил или отправьте нам официальное письмо по этому поводу».

— А что в багаже? Я спросил.

«Обычные вещи: стереосистема, коврики, одежда…»

"Почему, конечно, это оперативный груз." Я смеялся. — Тебе позвонят, не волнуйся.

Всего через полчаса Бычков уже говорил по телефону, пытаясь достать багаж Береснева. Судя по всему, ему предназначалась часть «оперативного груза». Доля Черкашина была чудесным замком на его даче.

Кто посмеет сказать, что встреча в Дамаске была бесплодной? Не так уж плохо поступил и Сократ. Он сообщил, что успешно работал над планами проникновения в Белый дом, и получил от Береснева вознаграждение за свои труды в размере 7000 долларов. В проигрыше осталась только аналитическая служба. Это был первый раз, когда агент не смог предоставить никакой политической информации.

Через пару месяцев председателем КГБ был назначен генерал армии Крючков. Ко всеобщему удивлению, его сменил на посту начальникаразведки — начальника Первого главного управления — генерал Леонид Шебаршин, кадровый разведчик и непревзойденный профессионал. Многие офицеры не могли поверить, что Крючков может быть таким разумным. Они ожидали, что эта должность достанется Андросову, Бычкову — кому угодно, только не опытному шпиону Шебаршину. Его выбор противоречил всей кадровой политике Крючкова.

Судя по всему, Крючков понял, что загнал разведку в землю и спасти ее от полного краха может только суперэксперт. Конечно, нельзя было допустить, чтобы этот суперэксперт работал без присмотра, но как председатель КГБ Крючков имел возможность бдительно следить за новым начальником разведки. Кроме того, Крючков завещал Шебаршину всех своих заместителей, которые должны были сохранить преемственность руководства разведкой. Короче говоря, задача Шебаршина заключалась в том, чтобы попытаться реанимировать разведывательную службу, оставаясь при этом в стороне от политики. Очевидно, Крючков считал политику своей сильной стороной.

Примерно через три месяца после вступления Джорджа Буша в должность президента США Сократ прибыл в Москву, на этот раз в сопровождении «Спутника». Состояние ее заметно ухудшилось, и она приехала в Москву за помощью и утешением. Пока она проходила обследование в эксклюзивных больницах, обслуживающих персонал Кремля, мы с Сократом приступили к делу. После фиаско в Дамаске в марте прошлого года Береснев вел себя сдержанно и приходил к нам только тогда, когда мы ели вне дома.

Как я и ожидал, моему агенту не удалось получить работу в республиканской администрации. Он был раскаян и несколько насторожен. Но довольно скоро, к его большому удивлению, выяснилось, что КГБ совершенно не интересуется причинами его провала. Им просто было наплевать. Конечно, бедолаге никак не удавалось знать одну из кардинальных заповедей советской бюрократии, а именно: трубить об ожидаемом успехе с максимальной помпой, но если он не осуществится или обернется катастрофой, вести себя так, ничего не произошло.

Видимо, ничего в своем опыте не подготовил

Сократа за такой поворот событий. Разумеется, вместо того, чтобы просветить агента в тонкостях советской бюрократической системы, я дважды удосужился выразить ему свое молчаливое неудовольствие. Сократ понял, что ему нужно загладить свою вину, и тут же достал еще один козырь: информацию о тайной встрече в Белом доме.

Согласно отчету Сократа, во время медового месяца после инаугурации президент Буш созвал совещание с целью разработки стратегии администрации в отношении Советского Союза и Западной Европы. На встрече присутствовали три ведущих советских эксперта, и один из них рассказал Сократу суть обсуждения.

По информации агента, президент Буш заметил, что США должны приветствовать перестройку в СССР, но только в том случае, если это не будет просто пропагандистской уловкой, а советские руководители будут иметь дело. Выяснение того, что на самом деле происходит в Советском Союзе, потребует времени, а это означает, что процесс контроля над вооружениями между США и СССР придется на некоторое время приостановить.

Буш подчеркивал, что главная стратегическая цель политики США в Европе состоит в том, чтобы не допустить победы социал-демократов на приближающихся выборах в Западной Германии. Провал правящей коалиции Коля-Геншера на выборах, вполне вероятный при отсутствии вмешательства извне, может иметь эффект домино для британских тори, а также дать толчок социалистам во главе с Папандреу накануне парламентских выборов в Греции. Такой катастрофический поворот событий выбил бы ковер из-под ног НАТО в решающий момент ее противостояния с Варшавским договором и усилил бы советское влияние на континенте.

Итак, США были готовы поддержать настоящую перестройку, а исход холодной войны висел на волоске в Западной Европе!

Судя по всему, доклад Сократа был кладезем первоклассных сведений. Сегодня кому-то это может показаться банальным, но тогда, весной 1989 года, Горбачев не знал ответа на вопрос, можно ли привлечь Запад, прежде всего США, к делу перестройки. Этот вопрос имел стратегическое значение для советского лидера, который осознал, что СССР остро нуждается в радикальных реформах, а не в простом косметическом ремонте, и отчаянно искал союзников. А поскольку рассчитывать на какую-либо поддержку со стороны советского истеблишмента он, конечно же, не мог, у Горбачева не было иного выбора, кроме как возложить все свои надежды на бывшего врага — Запад.

Советский лидер не хотел приступать к радикальным реформам без четко сформулированного послания о поддержке со стороны ведущих западных держав; тем временем Запад ждал от Москвы сигнала о том, что перестройка не была очередным розыгрышем советской пропаганды. Кто-то должен был сделать первый шаг, и казалось, что Горбачев готовился сделать решительный шаг.

Он приставал к спецслужбам, требуя однозначного ответа, будет ли поддержка Запада, если он начнет радикальные реформы. Со своей стороны, из-за отсутствия качественных источников политической информации, прежде всего касающейся США, разведывательный аппарат колебался и петлял, пытаясь стряхнуть с него двусмысленные заявления.

Горбачев был в ярости, Крючков разозлился — и тут ни с того ни с сего появился доклад Сократа. Это было именно то, что доктор прописал: информация носила стратегический характер и не просочилась в прессу. Короче говоря, это была мечта шпиона, за исключением одного: как и многое из того, что поставлял Сократ, не было никакой возможности проверить его подлинность.

Спрашивать о резиденции в Вашингтоне было пустой тратой времени, а обратиться к президенту Бушу за подтверждением было едва ли возможно. Так что аналитическая служба была первой и последней инстанцией.

«Два спецсообщения мы подготовим для Горбачева», — уверенно сказал аналитик Сергей, прочитав донесение агента. «Один о советско-американских отношениях, другой о стратегии США в Западной Европе».

У меня закружилась голова, сладкий вкус успеха, как мед, на моих губах.

Из всей информации, полученной политической разведкой КГБ, спецсообщения были частью сопротивления. Они содержали информацию первостепенной важности и имели высшую степень секретности; они были подготовлены лишь для горстки первых лиц страны и напечатаны на специальной бумаге всего в двух экземплярах: один передан заказчику на руки, другой хранится в аналитической службе. Только председатель КГБ или его заместитель имели право подписывать спецсообщения. Люди, готовившие спецсообщения, составляли исключительную касту, ибо мало кто во всей разведке хотя бы мельком видел такие документы.

К концу 1980-х годов политотдел Первого главного управления ежегодно производил в среднем десять спецсообщений, касающихся США, большинство из которых составлялись непосредственно в аналитической службе путем анализа и обработки многочисленных телеграмм резидентов-резидентов. Если специальное сообщение базировалось на информации, поступающей из одного источника, этому лицу присваивался высший класс информационной службы, «особый источник», подлежащий высшей степени контроля.

В 1989 году вся политическая ветвь управляла всего тремя специальными источниками, ни один из которых не предоставил данные о США. Сократ стал единственным специальным источником по США, обозначенным как таковой политической ветвью. Информация, которую он предоставил, была направлена непосредственно Горбачеву. Дальше события начали разворачиваться с головокружительной скоростью.

Уже в следующее воскресенье всех сотрудников американского подразделения аналитической службы спешно вызвали на работу. Председатель КГБ Крючков дал срочное задание: подготовить на основе данных Сократа Постановление ЦК КПСС о стратегии США в Западной Европе. Через несколько дней его одобрили.

Всем советским государственным органам, участвовавшим в планировании или реализации внешней политики, было приказано противостоять усилиям США.

в Западной Европе. Отныне это будет одной из стратегических целей внешней политики Советского государства. В те времена Постановление ЦК КПСС было высшим законом страны.

Мне не потребовалось много времени, чтобы выяснить причину столь драматического поворота событий; аналитическая служба ладила с сотрудниками ЦК и получала отличные отзывы. Прочитав доклад Сократа, Горбачев отправил его на рассмотрение своему ближайшему советнику по внешней политике, члену Политбюро Александру Яковлеву. Последний спросил Крючкова, достоверна ли информация. "Безусловно так," был ответ. На всякий случай они запросили мнение Валентина Фалина, заведующего отделом внешних связей ЦК, ветерана дипломатической службы, в резюме которого долгое время был послом в ФРГ. Фалин выступил с резкой критикой отчета агента, но его проигнорировали. Любопытно, что два других непримиримых врага, Яковлев и Крючков, в данном случае объединили свои усилия для достижения максимального эффекта. Через несколько дней постановление, срочно составленное КГБ по указанию Крючкова, было одобрено и стало официальной политикой.

Так принимались важные государственные решения. Горбачев дал задание Яковлеву. Последний посоветовался с Крючковым. Оба игнорировали опытного немца Фалина, потому что Крючков возомнил себя ведущим специалистом в этой области. Им и в голову не пришло обратиться в министерство иностранных дел или к настоящим специалистам. Эксперты? Кому нужны специалисты, если тов. Крючков и тов. Яковлев сходятся во взглядах по данному вопросу? И вуаля! — новое стратегическое направление советской внешней политики.

Очень огорчило, что в это сомнительное дело ввязался Александр Яковлев, единственный уважаемый мною член советского руководства. Как это могло случиться? Понятия не имею, но умные деньги говорят, что постановление ЦК было конечным результатом запутанной кремлевской интриги. В аналитической службе мне недвусмысленно сказали, что все дело в внутренней политике, «социальном заказе», как они выражались.

Я был поражен тем, как странно отреагировало советское руководство на информацию Сократа. Горбачев приободрился, когда услышал, что США серьезно относятся к поддержке реформ в СССР; тем временем ЦК КПСС решил преследовать Соединенные Штаты в Западной Европе. Сам Никколо Макиавелли был бы посрамлен такой государственной мудростью. Горбачев ищет союзника на Западе, в то время как его Центральный комитет работает сверхурочно, чтобы подшутить над этим самым союзником, и вдобавок возводит их нечестную игру в ранг государственной политики.

Но еще больше меня поразил процесс, в ходе которого была задумана и произведена резолюция ЦК. Эта процедура делает почти неизбежными другие серьезные ошибки. Забудьте об этом конкретном разрешении — пусть это будет просто досадная ошибка. Но нельзя не вспомнить печальное замечание великого русского историка Карамзина: «Наша земля велика и щедра, а порядка в ней нет». По-прежнему нигде нет порядка. И именно это пугает.

Выбирая разведку для своей карьеры, я считал, что это единственная область деятельности, руководствуясь здравым смыслом. Полный надежд, я усердно работал, чтобы овладеть ремесленными хитростями. Один из немногих избранных, я узнал, как вербуют граждан США; как они управляются; как готовится информация для высшего руководства страны. И теперь я видел, как руководство использовало эту информацию. Достигнув самых амбициозных целей и увидев их вблизи, я испытал лишь глубокое разочарование.

Единственный вывод, который можно было сделать из этого опыта, заключался в том, что моей стране разведка не нужна. Он нужен только отдельным бюрократам, которые используют его для достижения своих личных целей. Я слышал это и раньше, конкретно от Валентина Аксиленко. Теперь я пришел к пониманию этого, основываясь на собственном опыте. Если бы этот эпизод с резолюцией ЦК случился на несколько лет раньше, я мог бы утверждать, что это просто нарушение правил. Теперь у меня было достаточно опыта, чтобы поверить, что это действительно было правилом.

После этого откровения разум потерял в моих глазах весь свой блеск. Давно пора было подумать об отставке.

К сожалению, постановление ЦК имело далеко идущие последствия. Буквально через несколько месяцев, осенью 1989 года, Горбачев совершил официальный визит в Восточную Германию, в ходе которого продемонстрировал полное непонимание того, что происходит в этой "братской стране". Он пришел в тупик за дело обновленного социализма и привел к почти мгновенной гибели главного оплота коммунизма в Восточной Европе.

Причины, по которым Горбачев был так плохо информирован, были достаточно ясны. В соответствии с жесткими предписаниями советской бюрократической системы, как только правящий орган, Центральный комитет Коммунистической партии, решил, что главными международными приоритетами Советского Союза является противостояние Соединенным Штатам в Западной Европе, это стало неизменной политикой. Отныне другие источники и документы допускались только для подтверждения партийной линии или ее уточнения, а информация, указывающая на иное направление, практически не имела шансов быть услышанной наверху.

По словам нескольких моих друзей из КГБ, прикомандированных в то время к берлинской резидентуре, телеграммы, которые резидентура отправляла в Москву накануне визита Горбачева в Восточную Германию, вполне соответствовали теме, прозвучавшей в постановлении ЦК: ситуация в стране сложная, но управляемая; как только товарищ Горбачев приедет и поговорит с немецким народом, все встанет на свои места. Информация была проверена на идеологическую чистоту генералом Геннадием Титовым, резидентом КГБ в Берлине, отобранным самим Крючковым. Перед августовским путчем 1991 года Титов был назначен начальником Второго главного управления (контрразведки) КГБ.

Позже Крючков пустил ложный слух о том, что Александр Яковлев был агентом ЦРУ. Учитывая, какой объективный ущерб нанес своей стране сам Крючков, можно привести веские доводы в пользу того, что он был главой московской резидентуры ЦРУ, особенно ценным шпионом, продемонстрировавшим впечатляющие навыки управления разветвленной сетью американских агентов меньшего калибра, таких как Андросов и Бычков.

Информация, предоставленная Сократом, позволила Крючкову укрепить свои политические позиции с минимальным риском; в конце концов, самого президента Буша больше всего заботила Западная Европа, не так ли? И если в Восточной Европе произойдет что-то неблагоприятное, это будет означать только то, что США просчитались, верно? Почему, если сам Белый дом ошибается, то кто мы такие, чтобы не ошибаться?

Так перекраивалась политическая карта Европы.

Таков был ход моих мыслей, когда вскоре после отъезда Горбачева из Берлина я смотрел на экран телевизора, наблюдая, как восточные немцы радостно сносят Берлинскую стену. Пока Советский Союз возводил блокпосты для политики США в Западной Европе, восточная часть континента рухнула.

А как же доклад Сократа? Была ли это дезинформация, состряпанная американскими контрразведчиками? Просчет администрации Буша, не сумевшей предвидеть правильный поворот событий? Или, может быть, плод воображения агента? В конце концов, он был достаточно умен, чтобы состряпать стратегическую «информацию», чтобы выжать из нас больше денег.

Вторая версия, которую команда Буша просчитала, кажется наиболее правдоподобной, но все же я не уверен. Только сам Сократ может дать ответ. «Чего не скажешь» — эти три слова были бы подходящим эпиграфом к правдивой книге о разведке, любой разведке, в любой точке мира.

Тем временем в Дирекции РТ ликовали. Его лидеры наконец были посвящены в тайну специальной связи. Бычков оживился и перестал думать о завершении карьеры. Береснев был награжден памятной медалью КГБ.

Сократ увидел, что ставки его вознаграждения резко возросли. На этот раз он заработал 15 000 долларов за предоставление ценной информации. Очередной прощальный ужин ждал нас в Международном торговом центре, построенном известным другом Советского Союза Армандом Хаммером. Этот западный оазис на берегу Москвы-реки контрастировал с унылой архитектурой сталинских и хрущевских зданий и выглядел как новенький Rolls-Royce на свалке. В ту ночь я должен был подать агенту десерт в виде… советской проститутки. Он давно намекал, что его напряженные усилия заслужили именно такую награду.

Меня не могли не поразить события, в которых я принимал участие. Сократ считал себя политическим инициатором и организатором, в то время как на самом деле все, что он действительно делал, было продвижением карьеры стайки бюрократов. Мои боссы использовали его так же, как он использовал меня. Я подготовил окончательный вариант разведывательных сводок, за которые ему заплатили.

На следующий день Сократ и Спутник отправились в Грецию.

IX.

Через пару недель Сократ вернулся в Москву.

«Я привез для Горбачева секретное послание от премьер-министра Греции Папандреу», — заявил он, когда мы еще были в аэропорту. Его буквально трясло от волнения.

— Какое тебе дело до Папандреу? — удивленно спросил я.

«Я его кардинал серый, его личный советник по американо-греческим отношениям».

"С каких пор?"

«Около трех лет».

«Послушай, Мартин, ты мне нравишься. Но беда с тобой в том, что ты регулярно причиняешь невыносимую головную боль моему начальству».

«К черту ваше начальство». Сократ нахмурился. «Вы можете передать сообщение Горбачеву?»

"Конечно могу."

— Тогда пойдем в гостиницу. Нас ждут великие дела.

Я ничего не имел против великих дел. Но на короткий срок

У меня была более насущная забота: как преподнести Бычкову очередной сюрприз?

Один из основных принципов КГБ гласит, что служба должна знать об агенте все, в том числе, с кем он спит и насколько хорошо или плохо он себя оправдывает. Излишне говорить, что это учение было до крайности наивно. Но мое начальство свято верило в это, так что мне приходилось действовать очень осторожно.

Я поместил Сократа в его комнату и сразу же принялся за дело.

«Мартин, у нас в стране есть забавная поговорка: кто платит оркестру, тот и музыку заказывает. Мое начальство может подумать, что это простодушие, но они считают вас своей исключительной собственностью. синий, выясняется, что у вас также есть связи с греческим правительством. Кроме того, вы гражданин США, но, как я последний раз проверял, незарегистрированный в качестве иностранного агента. Я ценю ваши проблемы и давно подозревал существование какой-то связи с Грецией. В этом нет ничего плохого, насколько я понимаю, но мое начальство очень рассердится, если узнает, что вы так много держите в себе. Давайте искать выход вместе.

Сократ был ошеломлен. При любом другом стечении обстоятельств он, конечно, сказал бы мне прыгать в пруд, но ему было необходимо доставить письмо Папандреу по назначению. Так что ему пришлось признаться, хотя и неохотно и за дымовой завесой эмоций.

— Вы знаете, у меня было много проблем с отцом, — начал он мрачным тоном. «Всю свою жизнь я страдал от острого лишения отцовской любви. Андреас Папандреу — фигура отца, суррогатный отец для меня, я полагаю. Какая интригующая личность! он был в оппозиции к режиму "черных полковников". Он прирожденный политик. Я думал, что он был идеальным проводником для моих идей. Так что я начал работать на него. Все началось, когда Джордж Шульц собирался посетить Афины, — продолжал Сократ. «Предстояли тяжелые переговоры по вопросу о базах США, администрация Рейгана оказывала огромное давление на греческое правительство. Объективно Папандреу был младшим партнером, вряд ли рассчитывавшим противостоять Шульцу.: госсекретаря США пришлось поставить в психологически неудобное положение, что было легко сделать. «Послушайте, — сказал я, показывая Папандреу видеозапись нескольких официальных мероприятий, в которых принимал участие Шульц. — Он всегда выбирает высокие стулья. Он крупный парень, которому очень неудобно в маленьком кресле. Так что давайте поставим в переговорной два стула: большой для вас, маленький для Шульца». Именно это мы и сделали. Вы бы видели Джорджа Шульца на переговорах. Он был похож на перочинный нож в маленьком держателе. Раскрасневшийся и злой, не в силах сосредоточиться на обсуждаемых темах, он был полностью занят своими сведенными ногами. Короче, Папандреу одержал громкую победу, оставив разъяренного Шульца далеко позади. И все из-за неудобного кресла. После этого Папандреу стал доверять мне. Довольно скоро я стал его главным советником по американо-греческим отношениям. вряд ли можно назвать важной телеграммой, отправленной послом Греции в Вашингтоне своему правительству, в которой я не принимал участия».

«Значит, именно на греческое лобби вы рассчитывали проникнуть в Белый дом, если Дукакис станет президентом?» Я спросил.

«В какой-то степени да. Как я уже говорил вам, у меня были давние связи с некоторыми людьми, близкими к Дукакису. Я был в прекрасных отношениях с несколькими членами внешнеполитической команды Дукакиса. Но, конечно, греческое лобби также был мощным фактором…»

— Идем дальше. Чтобы послание Папандреу дошло до Горбачева, необходимо как можно тщательнее изучить вашу связь с Грецией. Самое главное — убедить мое начальство в том, что ЦРУ не имеет к этому никакого отношения.

— Похоже, это будет нелегко, — вздохнул Сократ.

— Что ты имеешь в виду? У тебя есть еще сюрпризы в рукаве? — спросил я с опаской.

«К сожалению, да. Недавно греческая пресса заклеймила меня как марионетку ЦРУ».

«Мартин, мне определенно придется потребовать надбавки за обращение с вами — вы знаете, что-то вроде надбавки, которую русские рабочие получают за обращение с опасными материалами. На днях вы дадите мне коронарную болезнь. Хорошо. Давай поговорим сейчас о послании Папандреу Горбачеву. Расскажите мне об этом».

«Как вы, наверное, знаете, в Греции предстоят парламентские выборы, на которых партия Папандреу наверняка потерпит поражение. Его падение предрешено — и все из-за этой проклятой стюардессы! Папандреу по уши влюбился в эту молодую штучку, бывшая стюардесса. Даже на официальные приемы стала таскаться. Вау, жалкое зрелище! Такую дуру выставлять из себя! Красивая конечно, но зачем брать ее на официальные мероприятия? Что плохого в том, чтобы держать ее как тайная любовница? Так или иначе, проклятая баба лишила его всех шансов на переизбрание. Кроме, может быть, одного…

"Значение. .?"

— Официальный визит Горбачева в Грецию, — сказал Сократ и умоляюще посмотрел на меня. «Это должно быть организовано в течение ближайших двух месяцев, иначе будет слишком поздно. Такой визит может стать решающим фактором. Вот как я сказал об этом Папандреу».

— И какова была его реакция?

«Он согласился и отправил меня в Москву».

«Как вы дали ему знать, что у вас есть доступ к Горбачеву?» Для меня это был вопрос первостепенной важности. Я боялся, что мой агент, пытаясь поднять ставки в игре, выпустил кота из мешка по поводу своих отношений с нашей службой. Но как бы вы его ни называли, Сократ не был дураком.

«Я сказал, что у меня есть связи в высших научных кругах Москвы, как, например, в Институте США и Канады, — и эти люди активно участвуют в процессе принятия решений, касающихся советской внешней политики». сказал гладко. Я понял, что он ожидал моего вопроса.

Тем не менее, я сделал еще одну попытку.

— Папандреу спрашивал конкретные имена?

— Нет, — твердо сказал он.

Это невозможно! Я думал. Никто в здравом уме не стал бы отправлять конфиденциальное сообщение, не спросив о каналах, по которым это сообщение достигнет пункта назначения. Но давайте отложим это на время. Пора заняться самым важным вопросом.

— Так где сообщение? Я спросил.

Сократ вздохнул с большим видом раскаяния: «Я всю ночь сочинял ее вместе с личным секретарем Папандреу, но утром премьер сказал, что это придется сделать из уст в уста. Легко оценить его позицию, — устное сообщение можно отрицать, а письменный документ, если его просочится, может быть самоубийственным».

"Почему?"

«Потому что в качестве платы за визит Горбачева Папандреу обещает сделать практически все, что пожелает Советский Союз».

"Такой как.

— Такие, например, как выдворение всех американских военных баз из Греции в течение короткого времени после переизбрания. Или устроение беспорядков в НАТО. Вы легко оцените последствия для баланса сил в Европе. золотая возможность».

— Мы постараемся этого не делать, — успокоил я его. «Теперь, если предположить, что Горбачев скажет «да», кто будет заниматься практическими деталями его визита?» -

«Советское посольство в Афинах и греческое посольство в Москве не должны вмешиваться, — они представили достаточно доказательств своей некомпетентности. визит будет сорван. Остальное зависит от вас. Просто назначьте любых полномочных представителей для переговоров с Папандреу лично или с его наиболее доверенными помощниками.

Это было все, что мне было нужно.

— Отлично, — сказал я Сократу. «Возьмите лист бумаги, положите его в пишущую машинку и напечатайте это письмо Горбачеву».

Пока он клевал по клавиатуре, я задумался. Я не сомневался, что предложение агента напугает наших коммунистических лидеров, которые увидят за ним тень ЦРУ. Лично я был убежден, что американские спецслужбы тут ни при чем, во всяком случае, в данном конкретном случае. Тот факт, что Папандреу был готов лично вести переговоры о визите Горбачева, был достаточным доказательством. Конечно, Сократ планировал извлечь из этого дела выгоду, но ожидать другого мог только наивный человек. Советский Союз — едва ли не единственное место в мире, где предполагается, что сжигание нефти в полночь из чистой верности благородным делам — это нормально. Я мог бы долго взвешивать все «за» и «против», но был уверен, что он говорит правду и что его информацию нужно передать в Кремль.

Послание Папандреу, изложенное Сократом, произвело сильное впечатление. Это была мольба о помощи отчаявшегося человека, которая заканчивалась так: «Друг ищет вашей поддержки. Пожалуйста, не отказывайте ему. Мы умеем быть благодарными. Ваш визит в Грецию принесет стратегические выгоды Советскому Союзу». "

«Вы лично заинтересованы в утвердительном ответе Горбачева?» — спросил я Сократа.

«Для меня это разница между быть или не быть», — ответил он.

«Тогда вам придется ждать и надеяться». С этими напутственными словами я поспешил в кабинет.

О своем разговоре с агентом я сообщил Бычкову, но, к моему удивлению, он не заметил бюрократических рисков, заложенных в информации. Наоборот, он сиял, как только что отчеканенный серебряный доллар.

— Садитесь и немедленно натягивайте телеграмму, — сказал он с видом человека, только что перешедшего Рубикон.

«Вот это да», — подумал я и пошел в свой кабинет.

На этот раз информация, предоставленная Сократом, должна была пройти через греческую линию аналитической службы, которая и не догадывалась о его существовании как агента. Я составил телеграмму и добавил, что информация получена от самого Папандреу через доверенного агента. Мне оставалось только составить список адресатов, но тут у меня возникла одухотворенная мысль свалить ответственность на Бычкова.

— Запишите, — сказал он голосом, положительно резонирующим с трубными звуками и барабанной дробью. Начальнику разведки Шебаршину, первому заместителю начальника разведки Кирпиченко, заместителю начальника разведки Леонову, начальникам аналитической службы, службы активных мероприятий, управления внешней контрразведки, Пятого европейского отдела, Североамериканского отдела и Управления С [тайная разведка]».

Я так и сделал, и через десять минут телеграмма была отправлена за подписью Бычкова. На следующий день пришел ответ от аналитической службы.

В нем говорилось, что наша телеграмма полностью расходится со всем содержанием файла Папандреу и что информация, предоставленная нашим агентом, попахивает западной попыткой дезинформации. На самой телеграмме был комментарий начальника разведки Ше-баршина: «Это, вероятно, приведет нас к очень горячей воде».

Полный провал! Черный, как грозовая туча, Бычков зловеще глядел на меня, глаза его горели ненавистью, яростью и подозрением.

Полная катастрофа! Сократ был растением. И я был тем, кто завербовал завод. Шансов реабилитироваться практически нет. К старым подозрениям Андросова прибавились теперь новые подозрения, исходящие не от кого иного, как от самого Шебаршина. Теперь ничто не может меня спасти. Отдел внутренней контрразведки ни за что еще раз не даст мне вырваться из лап. С тем же успехом можно сыграть в русскую рулетку.

Таков был ход моих мыслей спустя три дня, когда я шел к заместителю начальника Управления РТ, чтобы ответить на вызов, переданный его секретарем. Я собирался услышать свой приговор. Как ни странно, я все еще был уверен, что сообщение Папандреу было подлинным. Эта уверенность принесла мне теперь много пользы!

Я безнадежно вздохнул и открыл дверь. Полковник Бычков вел себя загадочно. Веселый и самодовольно самодовольный, он расхаживал по комнате, издеваясь над Бересневым, угрюмо сидевшим в углу.

После некоторых предварительных обсуждений Бычков сказал: "Теперь о хорошем. Мы действительно почистили их часы!"

"Чьи часы?" — подозрительно спросил я.

"У всех!" — отрезал Бычков. — Назовите их: аналитическая служба, европейский отдел, наша афинская резидентура, американский отдел, даже сам Шебаршин — мы им в задницу вручили, всем!

"Что-то произошло?" Я не верил в чудеса и подозревал, что Бычков играет со мной какую-то злую шутку.

«Папандреу лично подтвердил, что он уполномочил Сократа вести переговоры о визите Горбачева в Грецию». Бычков остановился посреди комнаты и театрально указал вверх указательным пальцем. «И он сказал это не кому иному, как советскому послу в Афинах!» мой босс закончил триумфально.

— А как насчет всего нашего дела Папандреу? — спросил я с оттенком сарказма.

"Куча вздора!" — презрительно сказал Бычков. «Когда дерьмо попало в вентилятор, мы были единственными, кто был вне амбара. Подготовьте запрос на перевод Сократа в категорию ценных агентов».

— По чьему распоряжению? — осторожно спросил я.

— Выбросьте идиотские вопросы, — возразил Бычков. "Что такое ценный агент?"

«Человек, добросовестно работающий на КГБ, занимающий важный пост в высших органах власти и власти США или стран НАТО и предоставляющий важную информацию по первоочередным вопросам».

— Верно, — сказал Бычков и снова поднял указательный палец. «Последний раз, когда я проверял, Греция была страной НАТО, а Сократ — личный советник ее премьер-министра. Мы не смогли провести его в Белый дом, но, к счастью, выяснилось, что он и так занимает важный пост. По его информации аналитическая служба пришла к выводу, что она действительно относится к категории особо важных. Аналитики прислали свои извинения за недавнюю ошибку. Мне приказано явиться завтра к генералу Леонову, заместителю Шебаршина. Он курирует все США- связанных с операциями, и согласился с тем, что Сократа следует переквалифицировать в ценного агента. Кирпиченко, первый заместитель начальника разведки, также говорит да. Вы можете себе представить, что они будут придерживаться мнения, отличного от их начальника?

Контраст — это настоящий ключ к опыту. Вверх и вниз, вверх и вниз все время; пешка прыгает вперед и, прежде чем вы это узнаете, становится ферзем. Всего несколько минут назад никто не поставил бы и красного цента на мое будущее, а теперь Госпожа Удача снова улыбнулась мне. Даже рядовые активы среди граждан США были немногочисленны и редки, но никто не мог вспомнить, когда в последний раз у нас был американец, заслуживающий звания ценного агента. О такой удаче я и мечтать не смел. И даже если бы мне когда-нибудь пришла в голову мечта об этом разнообразии, я бы держал ее при себе, опасаясь быть осмеянным как страдающий манией величия. А ведь еще пару лет назад я бы с ума сошел от радости.

Бычков был вызван на аудиенцию к заместителю начальника разведки генералу Леонову. Высокий, с высоко поднятой головой, он в это мгновение напоминал тевтонского рыцаря. Он принес не только отчет, но и заявление о проверке Сократа с помощью химических веществ, воздействующих на разум. Он собирался удивить Леонова рассказом о том, как тот обошелся с агентом. Леонову только недавно поручили наблюдать за всемирной вербовкой американцев, и он никогда не слышал ничего подобного, по крайней мере, так полагал Бычков.

Мы с Бересневым сидели в кабинете Бычкова и ждали его возвращения. Мы были почти уверены, что он вернется победителем. Леонов был широко известен как ставленник Крючкова, мозг начальника разведки. Если сам председатель КГБ безоговорочно принял совет Леонова, вряд ли можно было ожидать, что новый начальник разведки проигнорирует его. Включение Сократа в списки ценных агентов казалось делом верным, и Береснев громко обсуждал, кто и как будет вознагражден. По мере того как его воображение все больше разгоралось, щедрость ожидаемых наград росла с каждой минутой. Я боролся с нарастающим раздражением, время от времени поглядывая в окно, чтобы держать себя в узде.

Через два часа Бычков триумфально вернулся во всей красе.

«Легко», — сказал он с видом человека, выполнившего свой долг. «Леонов отправился доложить начальнику разведки Шебаршину. Нам осталось еще немного подождать».

"Как прошло?" — спросил Береснев, сгорая от нетерпения.

— Отлично, — самодовольно ответил Бычков. «Особое впечатление на Леонова произвел рассказ о том, как мы тестировали Сократа психотропными препаратами. Он просто сидел, охая и ахая от недоверия. «Я никогда не слышал ничего подобного, — говорит он. — Вы, ребята, потрясающие». Он также был удивлен, что мы не сообщили об успешном проникновении в Белый дом».

— Но мы не проникли в него, — заметил я с удивлением.

Бычков посмотрел на меня снисходительно, как на безнадежного дебила.

— Вы должны запомнить раз и навсегда неписаные правила нашей службы, — сказал он назидательно. «Правило первое: начальник всегда прав. Правило второе: если начальник не прав, обратитесь к правилу номер один».

Он был уверен, что его слова представляют высшие, вечные истины. Береснев подобострастно хихикнул.

«Это правда, что нам не удалось внедрить Сократа в администрацию Буша», — продолжил свой вдохновенный монолог Бычков. "То есть, строго говоря, физически мы туда еще не попали. Но мы должны мыслить широкими категориями. Агент приносил нам разведданные из Белого дома? Да, приносил. Есть ли у него доступ к источникам, способным предоставить такие разведки в будущем? В основном да, имеет. Так что мы, по существу, проникли в управление. Леонов разделяет мою оценку. «Вы лучше помните разницу в широте наших взглядов. Мы знаем, что делать и как делать».

Зазвонил телефон, и Бычков жадно схватился за трубку.

— Да, товарищ генерал, это я. Это Леонов, — радостно прошептал он, указывая на телефон.

Затем происходит неожиданное. По мере того как Бычков слушал, лицо его становилось все длиннее и длиннее, глаза потеряли свой блеск, на лице его появилось выражение крайнего смятения. Наконец он положил трубку и застыл как вкопанный.

— Леонов сказал: «Неуклюже», — сказал он с трудом, побелев губами.

Я закусила губу, чтобы не ляпнуть что-нибудь нехорошее.

"Что он имел в виду под этим?" — спросил Береснев.

— Он пошел к начальнику разведки, — растерянно сказал Бычков. Шеф зачитал наше донесение о включении Сократа в список ценных агентов, затем вынул телеграмму о послании Папандреу и сказал: ценный агент повсюду. Это неуклюже. После такой ошибки я не могу подписать этот отчет.

Я отчаянно боролся, чтобы не расхохотаться, и боюсь, это отразилось на моем лице. Бычков вперил в меня злобный взгляд и ехидно прошипел: "Кто послал всем этим людям телеграмму о послании Папандреу?"

— У тебя есть, — сказал я почти кротко.

"Что!"

— Помнишь, я тебе звонил и спрашивал, кому отправить телеграмму? И ты мне продиктовал список имен.

Мой ответ вывел Бычкова из равновесия, но он быстро пришел в себя.

— Значит, я ошибся! — проревел он. "Но ты должен был остановить меня. Ты виноват в этом беспорядке!"

«Я просто следовал твоему указанию: босс всегда прав». На моих губах появилась насмешливая улыбка. Я больше не чувствовал необходимости сдерживать себя. Моя отставка была предрешена.

Горбачев не замедлил ответить на предложение Папандреу: визита в Грецию не предвиделось. Когда я рассказал Сократу, он постарел у меня на глазах.

— Это конец, — сказал он с видом жертвенного агнца. «Папандреу проиграет выборы, а я потеряю работу. Как я буду платить по счетам?»

— Сколько вам платят греки? Я спросил.

«Шестьдесят штук на человека и один раз в год бесплатный авиабилет туда и обратно в отпуск для моей семьи. Мы летаем греческим национальным авиаперевозчиком «Олимпик», первым классом».

«Вы можете заработать на нас столько же, если будете продолжать предоставлять приличные разведданные», — заметил я.

«Я боюсь оставаться в Америке», — признался Сократ. «Рано или поздно мне придется искать безопасное убежище. Я планировал перебраться в Грецию, но с уходом Папандреу это тоже станет опасно. У меня там тоже много врагов».

"Итак, что ты собираешься делать?" Я спросил.

— Я хотел поговорить с тобой об этом какое-то время, — с надеждой сказал Сократ. «А что, если я перееду в Москву? Мы могли бы организовать мощную лоббистскую операцию по продвижению интересов вашей страны в Вашингтоне. У меня есть соответствующий опыт. Вот только один пример. консультант фирмы, которая лоббирует правительство Турции. По данным греческой разведки, турки обещали выплатить этой фирме большую премию, если ей удастся протолкнуть через Конгресс законопроект об увеличении военной помощи Анкаре. Как известно, Конгресс утверждает объем помощи Турции и Греции единым пакетом и в определенном фиксированном соотношении. Турция получает немного больше, но Анкара хотела увеличить свою долю. Тогда Папандреу спросил меня, могу ли я помочь заблокировать этот законопроект. Я отследил двух конгрессменов, которым предстояло решить исход голосования в палате — так называемое колебательное голосование. Выяснилось, что греческие корабли регулярно ремонтировались в районе одного из этих законодателей, а это означало рабочие места и большие доходы. Я позвонил ему, представился человеком, работающим над статьей для греческой газеты «Та Неа», и попросил его подтвердить, что он планирует поддержать увеличение военной помощи туркам. Он испугался и пообещал проголосовать против законопроекта. Примерно такой же подход я использовал, чтобы обеспечить голосование другого депутата. Представьте себе, всего пара телефонных звонков, и вся тяжелая работа лоббистской фирмы Перла была сведена на нет. Мы могли бы сделать аналогичную работу для Советского Союза».

— Послушай, старик, — сказал я скептически, — я, конечно, пропущу твое предложение. Но я достаточно хорошо знаю нашу бюрократию. Для них это слишком сложно. почти нет надежды получить их согласие. У вас есть другие идеи?

"Я понял!" — взволнованно сказал Сократ. «Вы знаете, у меня есть источник, дочь секретаря ЦРУ. Вот интересный факт от нее. У одного из высокопоставленных чиновников ЦРУ есть постоянная подружка, которую он навещает в ее доме в Джорджтауне почти ежедневно. потерял жену из-за рака. А недавно у его девушки диагностировали серьезную болезнь. Он совершенно опустошен. Он безумно любит ее и, несмотря ни на что, до сих пор ходит к ней».

«Очень трогательно, но я боюсь, что мое начальство не будет достаточно тронуто, чтобы платить за эту информацию».

— Дай мне закончить, — раздраженно сказал Сократ. «Этот босс ЦРУ — очень религиозный человек, принадлежащий к одной из самых суровых конфессий. В его церкви эти незамужние отношения — тяжкий грех. Его постоянно мучает совесть, но он ничего не может с собой поделать. Чтобы довести его до крайности, достаточно угрозы разоблачения. Шантажируйте его! Информации для этого у вас будет более чем достаточно: имя и адрес его девушки, график его свиданий, его номерные знаки. Что еще вам нужно? Установите в ее доме секретную камеру, жучок. Если что-то еще потребуется, только скажите, я поговорю со своим источником, и она прокачает свою мать. Мы полностью контролируем ситуацию. Давайте действовать В конце концов, он один из высших должностных лиц ЦРУ. Вот подноготная о нем». Сократ протянул мне лист бумаги.

— Остынь, Мартин, — посоветовал я, запихивая отчет в карман. «Сейчас не время пытаться проводить подобную операцию. Я думаю, вам следует спасти свою подругу и ее мать для более реальных целей».

Я ехал в офис, размышляя над тем, что Сократ сказал мне о крупной шишке ЦРУ. Холодный прием, который я ему оказал, был обычной полевой уловкой. Ему нечего было знать, насколько важной была его информация.

Я понятия не имел, что делать с докладом Сократа. Ясно, что это была горячая картошка. Попытка шантажировать высокопоставленного чиновника ЦРУ, как предполагал Сократ, была слишком рискованной; этот парень был слишком важен для нас, чтобы добиться успеха. Но секретарь ЦРУ, который был источником этой информации, запуталась в том, что на языке КГБ называлось вербовочной ловушкой.

КГБ рассматривал такие дела, опираясь на проверенные временем методы, отточенные десятилетиями практики. Ситуация казалась почти идеальной для вербовки: спасибо, мэм, за особенно ценную информацию, которую вы предоставили нам через вашу дочь. Вот ваше вознаграждение в размере полумиллиона баксов. Будем с нетерпением ждать дополнительной информации. Наша следующая встреча состоится в таком-то месте, в такое-то время. Сумма последующих платежей будет зависеть от качества информации, которую вы будете предоставлять.

Предположим, секретарь ЦРУ пришел в ярость и сказал офицеру КГБ прыгать в озеро. Ничего страшного! Он должен быть в состоянии справиться с ней достаточно легко. Мне очень жаль,мэм, но если вы откажетесь быть благоразумным, у нас не останется другого выбора, кроме как сообщить вашему боссу, что вы предоставили КГБ небольшой компромат на него. После этого ваши шансы найти работу где угодно будут равны нулю; действительно, кто возьмет на работу человека, проявившего нелояльность по отношению к своему начальнику? А как же ваша дочь? Это она передала вашу информацию в КГБ. Давайте будем благоразумны, мэм. Если вы сыграете с нами в мяч, вы не только спасете свою дочь и себя, но и разбогатеете сверх своих самых смелых мечтаний.

Но даже если попытка шантажа провалится, КГБ ничего не потеряет. К секретарю ЦРУ может обратиться офицер, присланный специально для этой цели из Москвы, который сразу же уедет, как только дело будет сделано. Сократ готов остаться в Москве, если деньги будут нужны, так что ему ничего не угрожает. Словом, катастрофы не предвиделось, а успех мог принести невероятные дивиденды. Секретарь ЦРУ мог знать больше, чем многие полевые офицеры. При разделении полевой работы каждый оперативник знает только то, что ему или ей абсолютно необходимо знать, в то время как высокопоставленный секретарь должен знать действия по крайней мере нескольких полевых офицеров. По крайней мере, это была стандартная процедура в КГБ.

К черту эту информацию, я выругался. Что мне с этим делать?

Я не любил грязных трюков и не хотел участвовать в этом. Это было прямо на переулке внешней контрразведки, в то время как моим бейливиком была политическая разведка. Но Сократ передал мне свой рапорт, и наш разговор записали девушки из Татьяны, службы подслушивания. Могу ли я позволить себе сидеть на информации? Возможно, это была очередная проверка на лояльность. Полковник Черкашин, эксперт ЦРУ, действительно отрекся от разведки или, может быть, он затаился в засаде, ожидая, когда я подниму руку?

Мне ничего не оставалось, как доложить начальнику моего отдела Черкашину.

Он бесстрастно прочитал доклад Сократа. На нем была его обычная непроницаемая маска — может быть, даже более непроницаемая, чем обычно.

«Я собираюсь увидеть наших боссов», — сказал он. — Мы поговорим, когда я вернусь.

Черкашин отсутствовал около девяноста минут. За это время он ушел из Управления РТ. Если он и поднимался наверх, то либо в управление внешней контрразведки, занимавшееся делами ЦРУ, либо к начальнику разведки. Когда он вернулся, наша беседа была самой краткостью.

— Кто еще об этом знает? — спросил Черкашин, вынимая из папки отчет Сократа.

— Никто, — сказал я.

— Ваш разговор с Сократом был записан на пленку?

"Да."

— Как только Татьяна пришлет стенограмму, вы должны принести ее мне лично. Я тоже сохраню его отчет. Никто об этом не узнает. Вычеркните из памяти. высокопоставленный чиновник ЦРУ, понятно?"

Сократ уезжал из Москвы в дурном настроении. Его идеи о лоббистской операции встретили холодный отклик, а вознаграждение в размере 10 000 долларов было холодным утешением. Но Береснев был на вершине мира.

Следующая его встреча с агентом должна была состояться на Кипре.

Следующая встреча так и не состоялась. Агент не появился. Береснев прислал телеграмму, что он остается в Никосии еще на неделю — на дежурную встречу.

Какая резервная встреча? — с удивлением спросил я себя. Он не договорился с Сократом.

На всякий случай я посмотрел в досье режим связи для встречи на Кипре, и действительно, Береснев забыл организовать резервную встречу. Это была дилетантская ошибка, потому что правила общения с агентурой — это азбука разведывательного дела, которую месяцами вдалбливают в головы курсантам разведывательной академии.

Береснев вернулся в Москву в подавленном и каком-то таинственном настроении. Канала связи с Сократом больше не существовало. Я ломал голову, пытаясь найти способ восстановить его, когда, к моему недоверчивому огорчению, выяснилось, что заместитель начальника управления Бычков решил послать агенту официальное приглашение в Москву — через Институт США и Канаду Академии наук СССР. наук. По существующим правилам приглашение должно было быть вручено получателю лично, а это означало, что Сократа вызывали в советское посольство в Вашингтоне.

— Но ты сожжешь его! Я взорвался.

— Не твое дело, — перебил меня Бычков.

Трудно описать чувства, которые я испытал, наблюдая, как моего агента вели на бойню. Было преступлением второй раз официально пригласить Сократа в Советский Союз или, что еще хуже, вызвать его в советское посольство. Однажды его пригласили в гости со «Спутником» — весной 1987 года. Но тогда он еще не был нашим агентом и не собирал для нас разведданные. Теперь ситуация была совершенно иной. Очередная поездка в советское посольство обернулась для него катастрофой. Не было никакой гарантии, что он уже не находится под наблюдением ФБР. Зачем играть с огнем? Кроме того, существовала тысяча других способов связаться с ним.

Но как я ни уговаривала Бычкова отказаться от своей глупой затеи, он стоял на своем. Его аргументы сводились к простому утверждению, что его «горизонты» шире моих и поэтому его слово есть истина в последней инстанции. Его решение было реализовано.

Сократа вызвали в советское посольство в Вашингтоне и вручили приглашение. Вскоре он приехал в Москву. Я уже собирался пойти к нему, как Бычков ошеломил меня неожиданным приказом: «Вы выполнили свою часть работы. Отныне агентом будет заниматься один Береснев. Ни в коем случае не видеться с Сократом». что угодно».

Видимо, эти ребята накосячили и теперь пытаются замести это под ковер, подумал я и попросил Татьяну проследить за происходящим в гостиничном номере агента.

На этот раз Сократ планировал остаться на десять дней. Неделю Береснев выглядел озабоченным, но довольным. Основные события развернулись в самом конце.

В пятницу, ближе к концу рабочего дня, мне позвонила Татьяна.

«Надо что-то делать», — взволнованно сказал мне дежурный офицер. «Сократ вот-вот прибьет этого вашего Береснева».

"Что там происходит?"

«Позвольте мне прочитать вам стенограмму.

"Сократ (кричит Бересневу): "Ты идиот!"

Береснев: «Да как вы смеете!»

Сократ: «Я просто констатирую факт из жизни. Мне надоели ваши глупые тосты. Я пришел по делу, но вас интересует только поход в ресторан. Я уезжаю в следующий понедельник, но у нас есть Я еще не занимался какой-либо разведкой. Мне платят за разведку, а не за то, чтобы я жужжал с вами жир в ресторанах.

Береснев: «Вы должны выполнять мои приказы».

"Сократ: "Какие приказы? Кто ты такой, чтобы командовать мной? С твоими талантами? В тридцать четыре года я был ключевым чиновником в

Белый дом, в настоящее время я советник Папандреу! А ты всего лишь посыльный!

Береснев: «Перестань меня оскорблять!»

Сократ: «С вами невозможно работать! Я задаю вопросы, вы уходите, а на следующий день приходите с пустыми руками. Если у вас проблемы с памятью, принесите магнитофон, все запишите и отнесите к начальнику. На кой черт мне такие посредники, как вы? Может быть, вы намеренно пытаетесь испортить наши отношения. Скажите своему начальнику, что я хочу его видеть. Я пришел на работу!

Береснев: «Ну, работаем!»

«Сократ: «Нет, нет. Все, что вы говорите, это то, что мы должны снова встретиться за границей. Если вы так определяете работу, мы расстаемся. Вон! Я больше не работаю на вас. улетаю первым рейсом.

Береснев: «Я никуда не пойду. Вы должны выполнять мои приказы!»

«Сократ: «Хорошо, плати мне 250 000 долларов в год, тогда я буду подчиняться твоим приказам».

«Говорят так уже часа полтора», — закончила свой краткий рассказ девушка Татьяна.

Я никогда не слышал ничего подобного. Это звучало как сумасшедший дом.

"Что мне делать?" Я спросил своего коллегу, с которым делил офис, после того, как сообщил ему о звонке Татьяны.

— Ничего, — ответил он, корчась от смеха. «Вам сказали держаться подальше, не так ли? Так что держитесь подальше! Пусть сержанты КГБ разберутся сами».

Звоню секретарше: "Когда ждать доклад Татьяны?"

«Береснев приказал передать его лично ему», — ответила она.

— Хорошо, — согласился я. «Значит, вы передадите его чуть позже. Мне нужно его подшить».

«На этот раз он планирует уничтожить отчет», — доверительно сообщил секретарь, и я увидел известных предвестников надвигающейся опасности.

Доклады службы подслушивания должны были быть включены в файлы испытуемых. Намерение Береснева уничтожить записи усилило мое подозрение, что мои коммунистические лидеры провалили работу и пытались замести следы.

Но их проблема заключалась в том, что на этот раз неудачу нельзя было успешно скрыть. Сократ был единственным специальным источником по США, которым располагала политическая разведка КГБ. Десятки его докладов дошли до самого верха советского руководства и легли в основу жизненно важных решений государства. Он был известен практически всему начальству внешней разведки, «обнаруженное» Бычковым по делу о сообщении Папандреу.

А теперь тот же Бычков в компании с Бересневым своими руками и всецело по своей глупости и упрямству натворил полную кашу. Как они могли надеяться избежать наказания за убийство? Особенно теперь, когда начальником разведки был генерал Шебаршин, настоящий специалист. После торжествующих фанфар и барабанной дроби перед моим непосредственным начальством замаячил призрак позорного увольнения.

Моим первоначальным побуждением было сказать: к черту вас всех и подать в отставку. Я устал от всего этого беспорядка, от необходимости бороться за выживание изо дня в день. Зачем мне продолжать, ради Пита? Я присоединился к разведывательной службе, чтобы служить своей стране. Но какая мне польза от Андросовых, Бычковых, Бересневых и прочих им подобных бюрократов? Если они здесь заправляли, с разведкой покончено. Пришло время вернуться в нормальный мир.

Но потом я вспомнил своего отца, который с боями проложил себе путь от Днепра до Будапешта во время Второй мировой войны. Рассказывая мне о тех далеких временах, мой папа говорил: «На войне чаще всего погибает не молодой солдат, а старый ветеран. время. «Старожилы» устали беспрестанно кланяться пулям, они часто теряют чувство опасности. Поэтому они чаще и чаще всего гибнут от глупых случайностей».

Я понял, что не могу просто уйти в отставку и забыть обо всем этом грязном деле. Я не собирался брать на себя ответственность за чужой идиотизм, спасая тем самым бюрократов. Как сказал Екклесиаст, «…и ветер снова возвращается по кругам своим». Жизнь снова превратилась в борьбу за выживание.

Я должен мобилизовать все свои способности — в последний раз, сказал я себе. Я не собираюсь оправдываться. Я уйду в отставку, но только как победитель.

«Дорогой, ты не мог бы ненадолго отложить уничтожение этого отчета? Пожалуйста». Я умолял секретаря. «Мое будущее зависит от этого».

— Хорошо, я сделаю это, — согласилась добрая девушка. Она все поняла.

В понедельник Береснев выглядел как побитая собака.

«Вы не обеспечили плавного перехода агента в мою компетенцию», — сказал он мне с пугающей по своей силе злобой. Я понял, что мои худшие опасения вот-вот сбудутся.

Береснев убежал докладывать своему начальнику Бычкову. Через некоторое время меня вызвал Бычков.

— Вы с Бересневым поедете в аэропорт провожать Сократа, — угрюмо сказал мне Бычков.

— Зачем ты хочешь, чтобы я был там?

«Чтобы агент не выколол глаза Бересневу».

— Насколько мне известно, Сократ требует встречи с вами, — заметил я.

«Ни с ним, ни с кем другим я встречаться не собираюсь», — взорвался Бычков. «Завтра мы обсудим, почему вы не обеспечили переход агента под контроль Береснева», — пригрозил мне Бычков на прощание.

— Как я должен был это сделать? Вернуть Береснева в разведшколу на переподготовку? Я спросил.

«Разве вы не понимаете, что ваша карьера зависит от ваших отношений с начальством, а не от успехов на поприще?» — прорычал Бычков.

«Вот почему я больше не заинтересован в карьерном росте», — ответил я.

— Ты напрашиваешься на неприятности, — сказал он зловеще. «Подождите, пока Сократ уйдет».

Рейс в Афины был задержан. Береснев тревожно поглядывал на часы, и когда объявили еще одну двухчасовую задержку, его терпение кончилось:

— Мне нужно идти. У меня важное дело. Тебе придется самому проводить Сократа.

И с этим он ушел. Я знал, каким «важным делом» должен заниматься Береснев. Он торопился добраться до Международного торгового центра Арманда Хаммера. Несколько месяцев назад он получил там прикрытие для одного из своих доверенных помощников. От этого сыщика не требовалось ни добывать разведданные, ни вербовать агентов; его единственная обязанность заключалась в том, чтобы тайком проводить Береснева на вечеринки, устраиваемые почти каждую ночь иностранными и советскими фирмами. Обычно они ждали около получаса до первой порции выпивки, а затем ненавязчиво присоединялись к гуляньям. На следующее утро Береснев боролся с похмельем крепким чаем — чтобы сорвать еще одну вечеринку. В этот вечер в торговом центре был запланирован торжественный банкет, и Береснев просто не мог его пропустить.

«Я боюсь работать с Бересневым, — сказал Сократ. «Он — рецепт неизбежной катастрофы».

"Почему вы так думаете?" Я спросил.

«Он постоянно навязывает мне встречи в других странах. И каждая такая встреча — очередной удар по моей нервной системе. В Дамаске с места в карьер ничего не ладилось. Я приехал в оговоренное место вовремя — а его нигде не было видно Прошло пять минут, десять минут, двадцать минут — Береснева все нет. Вокруг слоняются подозрительные типы, идет дождь, я ругаюсь, как черт. Отель, и уйти с пустыми руками? Через тридцать минут он появляется. Что ты знаешь? Ублюдок осматривал персидские ковры на местном базаре. Ладно, мы пошли в ресторан, чтобы поговорить. Место битком набито, к тебе на колени шлепаются голобрюхие шлюхи, а он тявкает свои «инструкции». Потом он сам мне рассказывал, что в Дамаске действуют четыре контрразведывательные службы. Какой идиот устраивает свидания в таком месте?»

«Почему вы пропустили последнюю встречу на Кипре?»

«Я заболел», — ответил Сократ. — Так что же мне делать? Нахожу номер телефона бара, где я должен был встречаться с Бересневым, выхожу, звоню на Кипр, прошу бармена позвать к телефону "Австралийца Льва" — мое имя для Береснева. Внешний вид Береснева. Бармен отвечает, что в баре всего два посетителя, и ни один из них не отвечает на описание, которое я ему дал. Приехав в Москву, я узнал, что в это время Береснев был в другом баре. Другими словами, даже если бы я приехал на Кипр, мы бы все равно не встретились. Не нужно быть гением, чтобы предсказать, что будет в будущем. Нет, с меня достаточно. Я рассказал ему все, что думал о нем еще в отель. Он ведет себя так, как будто хочет меня сжечь. Я знаю, что в администрации Картера были люди, которые хотели избавиться от меня, — такие люди есть в греческом правительстве. Может быть, я наступил на некоторые пальцы ног в вашей организации тоже, а Береснев как раз пытается саботировать наше сотрудничество? Меня насторожило то, что в Москве он всегда пытался вытащить меня из гостиницы. Как будто я не знал, что комната прослушивается. Он просто боялся, что о его придирках станет известно. Но я специально дал ему глоток прямо здесь, в номере отеля. Пусть его начальство думает, что делать дальше. Но с меня достаточно. Я не хочу в тюрьму».

— Думаешь, ты в опасности? Я спросил.

— О чем тут думать? — возмущенно воскликнул Сократ. «Говорю вам, я на грани падения. Я не могу спать без кошмаров. После того, как меня в последний раз вызвали в ваше посольство в Вашингтоне, я буквально почувствовал, как ФБР дышит мне в затылок. IRS провела полномасштабную проверку моих финансов, подсчитала мои доходы до последнего цента. Как вы думаете, это совпадение? Потом какие-то странные люди расспрашивали моих ближайших соседей обо мне. Говорю вам, ФБР у меня на хвосте. Где мне спрятаться? В отчаянии я даже наняла частное детективное агентство, чтобы проверили мой дом на наличие жучков. Они сказали, что конечно, могут, но не было никакой гарантии, что новые жучки не будут установлены уже на следующий день. Я чувствую, как петля затягивается на моей шее. Я попросил Береснева: «Давай встретимся в Москве. Здесь безопаснее». Но нет, он хочет за границу. Ну, было бы не так плохо, если бы он нормально работал, но нет, мне все время приходится ходить по канату. Я же говорил, я натерпелся. Больше никаких встреч. Я ухожу навсегда».

— Ты рассказал ему все это в номере отеля? Я спросил.

— Да, — ответил Сократ.

В этот момент они пригласили пассажиров на посадку на афинский рейс.

На следующий день я написал записку, описывающую мой разговор с Сократом в аэропорту. Доклад заканчивался решающей фразой: «По словам Сократа, он высказал все свои жалобы в разговоре с Бересневым в его гостиничном номере». Я, конечно, знал, что Бычков и Береснев не собирались саботировать Сократа. Наоборот, они хотели, чтобы все было красиво и уютно. Но таков был путь коммунистических лидеров — прикосновение Мидаса наоборот: все, к чему они прикасались, гнило.

Я вошел в кабинет Береснева, молча положил ему на стол свою записку и стал ждать. Пока он читал, его лицо позеленело. Я уверен, что любой офицер ФБР или ЦРУ отдал бы руку, чтобы оказаться в этот момент на моем месте. Бедного парня можно было взять голыми руками. Он был так напуган, что согласился бы на любое предложение. Если бы эта записка досталась начальнику разведки Шебаршину, это было бы занавесом для Береснева.

— Можем ли мы прийти к взаимопониманию? — жалобно пробормотал он.

— Ни в коем случае, — твердо сказал я.

Я пошел в раздевалку в перерыве со счетом в мою пользу. Пришлось удерживать лидерство. Как я понял, развязка была близка. С моим разговором в аэропорту с Сократом, записанным в меморандуме, Бычков и Береснев не смогли бы уничтожить отчет Татьяны, магнитофонную запись разговора Сократа с Бересневым в гостиничном номере. Уничтожить запись сейчас было бы равносильно служебному проступку. Так что им придется затаиться, но ненадолго. Довольно скоро им придется составить отчет о своей работе с агентом. А потом. .

X.

Любой западный корреспондент новостей по прибытии в Москву автоматически ставится на выработку Вторым главным управлением КГБ (контрразведка). Эта участь постигла и Ангуса Роксбурга, корреспондента британской газеты «Санди таймс», которого контрразведка КГБ заклеймила особо неприятным обращением.

Ангус безупречно владел русским языком и слишком хорошо знал Советский Союз. Вскоре у него установились обширные связи с советскими гражданами, которые, естественно, включали в себя небольшое количество осведомителей КГБ. Они усердно поставляли отчеты о британском журналисте, чье досье в КГБ разрасталось с беспрецедентной скоростью.

В файле не было абсолютно никакой грязи на Ангуса, но это не имело значения. В Управлении RT разведки КГБ также было дело на Ангуса Роксбурга, начатое несколько лет назад, когда он впервые приехал в Советский Союз в качестве студента по обмену. Теперь он снова появился как московский корреспондент «Санди таймс», и заместитель начальника управления Бычков приказал мне установить с ним связь.

После того, как я внимательно изучил дело Ангуса и познакомился с ним, я пришел к однозначному выводу, что советология для него была не только выбором профессии, но и страстью. Он искренне любил Россию, на самом деле гораздо больше, чем большинство моих прошлых и нынешних начальников. Им нужна была тоталитарная Россия как единственная среда, в которой они могли реально надеяться на успех. Ангус жаждал видеть в моей стране демократию и страстно тянул к перестройке. Словом, с британским журналистом у меня было гораздо больше общего, чем с моим начальством, и я слишком далеко зашел в переоценке ценностей, чтобы всецело посвятить себя его развитию. Наоборот, мне пришлось спасать его из когтей Второго главного управления КГБ. Я начал давить на него, чтобы он воспользовался моими услугами по установлению контактов в Москве, стараясь быть как можно более откровенным и агрессивным. Я сказал ему, что я корреспондент ТАСС. Но какой же советский корреспондент мог позволить себе столь наглое поведение в те дни, если он не был связан с КГБ? Кроме того, я не работал в информационном агентстве с тех пор, как вернулся из США, и у Ангуса не было проблем с установлением истины. Я надеялся, что он получит сообщение, и он понял.

Ангус Роксбург действительно стал более осторожным. На этом история могла бы и закончиться, если бы британские власти не выслали очередную партию оперативников КГБ. Второе главное управление, воодушевленное решением Лондона, заявило, что в качестве ответной меры из Москвы будет выслана группа британских граждан. Имя Ангуса было в списке нежелательных лиц.

Ангус был в отчаянии. Для него отчисление означало потерю любимой работы. Это было все равно, что запретить хирургу садиться за операционный стол или запретить художнику прикасаться к кистям.

— Вы можете чем-нибудь помочь? он спросил меня.

«Попробую», — сказал я и в тот же день написал докладную начальнику разведки.

Короче говоря, я утверждал, что официальные обвинения против Ангуса были фиктивными, и если бы мы действительно были озабочены улучшением нашего имиджа за границей, высылка ни в чем не повинного журналиста была бы равносильна выстрелу себе в ногу. В конце концов, у нас должны были быть друзья, не так ли?

Генерал Шебаршин увидел достоинства моей должности и направил мой рапорт председателю КГБ Крючкову, который передал его во Второе главное управление. Служба контрразведки признала ошибку, но указала пальцем на Кремль, утверждая, что на него оказывалось давление с целью выгнать кого-нибудь, кого угодно, чтобы свести счеты с Англией. Пока служебные записки летали туда-сюда, Ангус Роксбург уехал в Лондон, а я стал анафемой во Втором главном управлении.

Через несколько месяцев Ангус неожиданно оказался в Москве с телекомандой Би-би-си для съемок документального фильма о перестройке. Он позвонил мне домой и предложил встречу. Второе главное управление пришло в ярость, и Бычков потребовал от меня выяснить, как Ангусу удалось получить советскую визу.

Я отправился на свидание с Роксбургом в гостиницу «Советская». По существующим правилам, накануне я позвонил в контрразведку и сообщил им время и место встречи. Я не сомневался, что нам в затылок будут дышать хвосты, а гостиничный номер будет битком набит микрофонами — но именно этого я и хотел.

«Изменился ли КГБ? Почему мне разрешили вернуться?» — спросил Ангус.

«Ничего не изменилось. КГБ по-прежнему ненавидит вас», — ответил я. «Я думаю, что это просто еще одна бюрократическая ошибка; похоже, КГБ никогда не видел вашего заявления на визу».

— Ты имеешь в виду, что в следующий раз я не получу визу?

"Вы, конечно, не будете," заверил я его.

"Что мне делать?" — с тоской спросил Ангус. «Я написал сценарий фильма о перестройке. Значит, я не смогу его снять?»

«У кого вы планируете взять интервью для своего фильма?» Я спросил.

«Практически все советские лидеры, начиная с Горбачева».

— А кто первый в очереди?

— Александр Яковлев. У меня послезавтра к нему назначена встреча.

Мальчик, мне повезло! «Похоже, мой план обречен на успех», — радостно подумал я. Яковлев — единственный советский лидер, который не только сочувствует бедственному положению Ангуса, но и осмеливается бросить вызов КГБ. Он никогда не откажет в помощи человеку, планирующему снять фильм о перестройке. Я должен рискнуть. Сейчас или никогда.

— Послушай, Ангус, у меня есть отличная идея, — сказал я. «Когда будете брать интервью у Яковлева, расскажите ему свою историю и объясните, что вам нужно будет регулярно приезжать в Советский Союз для съемок вашего фильма. Я думаю, он поможет».

Ангус оживился.

— Эй, спасибо за совет, — сказал он. «Думаю, именно это я и сделаю».

Итак, жребий брошен, подумал я. Если есть что-то, что КГБ никогда не позволит мне уйти, так это то, что есть.

На следующий день в мой кабинет зашел секретарь отдела. Она была белой от страха.

— Вас зовет Бычков, — прошептала она дрожащими губами. «Сегодня утром он и Береснев отправили ужасный доклад в отдел внутренней контрразведки».

"Что это говорит?" — спросил я, зная, что моя судьба висит на волоске.

— Предательство, — с трудом произнесла она и посмотрела на меня так, будто я уже был трупом.

"Предательство!" — взревел Бычков, отплевываясь. "Вы предали интересы КГБ! Как вы могли давать такие советы!"

Он был ужасен в своей ярости. На его столе я увидел запись моего разговора с Ангусом Роксбургом, которую второе главное управление прислало вместе с собственным возмущенным комментарием.

Рядом с Бычковым сидел Береснев, грозный и надменный. К моему удивлению, я чувствовал себя совершенно непринужденно. Я был готов к решительным действиям. Было слишком поздно отступать.

— Кто уполномочил вас подкинуть Роксбургу идею о Яковлеве? — взревел Бычков.

"Кто уполномочил меня не дать ему эту идею?" Я спросил.

«Не валяй дурака!» — рявкнул Бычков. «Вы предали КГБ! Теперь вам нельзя доверять доступ к другим нашим контактам, в том числе и к Сократу. Вы тоже можете раскрыть ему какую-то тайну! А может быть, вы уже это сделали? отказаться сотрудничать с нами больше?»

Неплохо. Так вот как он планировал построить мост между Ангусом Роксбургом и Сократом! Совсем неплохо. Мой совет Яковлева будет использован для того, чтобы официально и с большим шумом снять меня с дела Сократа, после чего они заставят меня взять на себя вину за их провал с агентом.

— Вы считаете, что Сократу нельзя доверять? — спросил я с интересом.

— Да, — с негодованием ответил Бычков.

"Почему?" — спросил я с легкомысленной улыбкой, которая, по-видимому, застала его врасплох.

— Потому что мы всегда подозревали, что Сократ — это растение, навязанное нам американскими спецслужбами, — прорычал Бычков. «Если ты этого не видишь, ты идиот».

За годы работы в разведке я пришел к очень ценному выводу: никогда нельзя сопротивляться начальству или вмешиваться в его дела. Пусть выроют себе могилу, пусть упадут в нее и втащат на себя грязь. Главное не упустить возможность, когда она представится.

— Подождите секунду, — сказал я с наивным видом. — Вы хотите сказать, что все это время подозревали Сократа в сотрудничестве с ФБР или ЦРУ?

— Конечно, — сказал Бычков. Он искренне удивился.

Но Береснев, наконец, сообразил. Заносчивый и ужасный, как скала всего минуту назад, он теперь сморщился и опечалился.

«Интересно, где вы были со своими подозрениями, когда Сократа включили в списки агентов?» Океан ярости, копившийся во мне годами, прорвался наружу и могучим потоком хлынул на головы моих красных командиров. В тот момент меня уже было не остановить. «Разве вы не знаете, что человек, подозреваемый в сотрудничестве с вражескими спецслужбами, не может быть нашим агентом?» Я набирал обороты, глядя, как у Бычкова вылезают изумленные глаза. «Где вы были, когда мы отправляли Горбачеву разведданные, предоставленные Сократом? Почему вы держали свои подозрения при себе? Во всех своих спецдонесениях в Кремль я прямо указывал, что источник разведданных стопроцентно надежен. эти телеграммы! Поэтому вы сознательно и преднамеренно скрывали от руководства страны свои сомнения по поводу агента. В свете ваших подозрений сократовские штучки приобретают совсем иной оттенок. Вы помните постановление ЦК КПСС о политика СССР в Европе, основанная на агентурных разведданных? Ее принципы впоследствии оказались ошибочными. Что это значит? Бычков смотрел на меня, как заключенный на скамье подсудимых. — Значит, американские спецслужбы могли подсунуть Горбачеву стратегическую дезинформацию — при вашем попустительстве! Ведь у вас была возможность разобраться в Сократе самостоятельно. Он просил вас лично встретиться. Вы отказались. Удерживая свои подозрения при себе, вы нарушили служебный долг! Я вызывающе завелся и взял театральную паузу.

Бычков рухнул на стул и дрожащими пальцами попытался ослабить галстук.

"Чем ты планируешь заняться?" — спросил он, задыхаясь.

«Я пойду в свой кабинет и напишу отчет о том, как вы саботировали Сократа», — ответил я.

Мои командиры были похожи на умирающих лебедей. Собственно говоря, как личности они меня мало интересовали. Но глядя на них, я видел воплощение советского бюрократа, глупого, ленивого, но все же всемогущего. Он пытал страну по своему желанию, превращая ее в сумасшедший дом. Конечно, в масштабах всей страны я ничего не мог изменить, но по месту своей работы я мог проучить этого бюрократа.

Я развернулась и, не говоря ни слова, пошла. Огромная, бронированная, обитая черной кожей дверь — символ власти и безнаказанности — преградила мне путь. Никогда в жизни я не открывал дверь ногой. Но на этот раз я вложил всю свою силу в пинок. Дверь послушно отворилась. После душной атмосферы кабинета Бычкова воздух в коридоре казался альпийским.

Через три дня я закончил анализ дела Сократа и вместе со своим докладом положил его на стол начальника управления.

— Я требую внутреннего расследования, — сказал я. «Если я не доволен его результатом, я напишу еще один рапорт начальнику разведки. Если и он не будет удовлетворен, я пожалуюсь председателю КГБ. И так далее… до самого конца». Сам Горбачев. Он должен знать, как обстоят дела в его разведке».

Боевой генерал, ветеран афганской войны, не раз бесстрашно встречавший смерть, внимательно прочитал мой документ и приказал провести расследование под наблюдением. . Бычков. Бюрократическая система сломала даже тех, кто прошел через огонь и воду и вышел невредимым.

С этого дня практически все операции Управления РТ в отношении граждан США были фактически приостановлены. Каждый день Бычков и Береснев запирались в кабинете Бычкова и с раннего утра до поздней ночи вели «следствие». Но при всем их усердии шансов у них не было. Каждое слово в моем отчете подтверждалось точными ссылками на документальные свидетельства из дела Сократа.

Тем временем офицеры Американского отдела с удовольствием занимались своими делами. Многие из них были близко знакомы с моей кампанией против коммунистических лидеров и открыто выражали мне свою поддержку. Только теперь я увидел, как глубоко укоренилось презрение рядовых разведчиков к большинству начальства.

Вскоре после этого, в разгар перестройки, произошло беспрецедентное событие в истории КГБ — первые многокандидатные партийные выборы в разведывательную службу. Вотум доверия получил только начальник разведки генерал Шебаршин. Все дружки Крючкова потерпели позорное поражение. Фактически это означало, что рядовые не доверяли своим командирам и отказывались следовать за ними в бой.

Отчаянно пытаясь поднять боевой дух в разведке, Крючков пошел на невероятные меры. Среди прочего, он представил офицера разведки КГБ, только что вернувшегося из США. Его имя осталось тайной, но, по обрывочным слухам, этот моложавый человек лет сорока много лет выдавал себя за американского гражданина и сумел проникнуть не иначе как в сам Пентагон. За выдающиеся успехи в выполнении поручения Отечества награжден золотой звездой Героя Советского Союза.

Но даже эта тяжелая артиллерия не смогла продвинуть дело Крючкова. Довольно скоро скептики докопались до правды — а правда заключалась в том, что герой-разведчик долгое время полагался на собственные ухищрения и не поддерживал связи с Москвой, благодаря чему избежал неудачи. Это была весна 1990 года, перестройка казалась необратимой, и только крайние наивные или безнадежные идиоты еще верили в бесконечную мудрость начальства.

Прошло пять месяцев, но конца «следствию» по делу Сократа, которое вели Бычков и Береснев, не было видно. Было ясно, что это затянется на неопределенный срок. По уставу КГБ следователи должны были информировать меня о результатах своей работы. Но к каким результатам они могли прийти? Очевидно, они не могли опровергнуть, а тем более согласиться с моими утверждениями. Ждать больше не было смысла, особенно ввиду судьбоносных событий, разворачивавшихся за стенами разведки.

Демократия была в полном разгаре, и казалось, ничто не сможет остановить ее продвижение. Начальство КГБ с ужасом наблюдало за развитием событий и тайно готовилось к перевороту. Я знал, что агенты службы безопасности внедрились в высший эшелон демократического движения. Разведывательную службу втянули во внутриполитический шпионаж, и, наконец, всем офицерам выдали личное оружие.

Нам объяснили, что скоро «орды демократов» попытаются взять штурмом здание разведки и нам придется ценой жизни защищать свои картотечные шкафы. Я понял, что глупость КГБ теперь становится преступной. Я давно знал, во что верил. Пришло время открыто заявить о своей верности. Сама мысль о том, что мне придется стрелять в соотечественников, казалась верхом безумия.

Когда я передал Бересневу заявление об отставке, он просиял от огромной, почти сверхчеловеческой радости. Как мало иногда нужно для счастья. Вскоре после этого меня вызвали в кабинет полковника Бычкова.

— Надеюсь, ты покидаешь нас в хорошем настроении? — спросил он с гладкой улыбкой.

«Лучше и быть не может», — ответил я. «Но я хотел бы сделать это пару лет назад».

— В чем причина вашей отставки? Лицо Бычкова носило выражение наивной простоты.

«Несогласие с политикой руководства КГБ и решимость не иметь ничего общего с ее реализацией».

Таких сильных вещей Бычков в своем кабинете еще не слышал. Он разрушил множество карьер оперативников и заслужил прозвище «Каннибал», но теперь выглядел жалко. Не так давно он мог бы сделать из меня фарш, но теперь ему приходилось в бессильной ярости слушать невероятные политические заявления.

— Наши отцы проливали за это кровь? Бычков по привычке повысил голос. «Я буду стоять на баррикадах, если мне придется защищать наши социалистические завоевания».

«Я буду на той стороне», — поклялся я, и Бычков понял, что привычные методы уже не действуют.

— Чем ты собираешься зарабатывать на жизнь? — спросил он с хмурым взглядом.

«Журналистика».

«Какой жанр журналистики?»

«Жанр идиотизма, — сказал я, — потому что последние несколько лет своей жизни я провел в этом жанре».

В последний раз я вышел из контрольно-пропускного пункта разведывательной службы и крепко зажмурил глаза, чтобы отгородиться от блестящих лучей теплого осеннего солнца. Свободный наконец-то! На календаре было 12 сентября 1990 года.

В августе 1991 года произошла попытка государственного переворота против Горбачева. Как только я узнал, что заговорщиками руководил Крючков, я сказал жене: «Повезет, продержатся неделю».

Они длились всего три дня. На одной из пресс-конференций после переворота Горбачев сказал, что назначил Крючкова главой КГБ, потому что считает, что последний был политиком, а не профессиональным шпионом. «Эксперты могут быть чрезвычайно опасны», — пояснил генсек. Он еще не догадывался, что страну затоптали не эксперты, а дилетанты с политическими амбициями.

Вскоре Советский Союз прекратил свое существование. В тот день люди все еще ходили на работу и терпеливо ждали в бесконечных очередях в продуктовых магазинах — короче говоря, вели нормальную жизнь, казалось бы, не обращая внимания на историческое событие. Гигантская фабрика лжи развалилась, но люди уже смертельно устали от ее продукции.

Я впервые ощутила безумную радость жизни, и словами невозможно описать красоту этого ни с чем не сравнимого чувства. Но это длилось недолго. Спустя очень короткое время начали проявляться симптомы еще одной гигантской глупости. В средствах массовой информации бурно обсуждались различные концепции реформы, но я видел совершенно другую реальность, поднимающую свою уродливую голову.

Все разговоры о многочисленных моделях российских реформ казались не более чем дымовой завесой, скрывающей от глаз то, что происходит на самом деле: очередной передел собственности; появление нового класса имущих; безжалостная борьба за привилегию быть богатым. Каждая группа интересов выбрала концепцию «реформы», которая узаконила предпочитаемый ею способ приобретения имущества, оставленного мертвым государством.

Напрасно кучка молодых, блестяще образованных экономистов призывала россиян к разуму и сознательно встала на путь, уже пройденный цивилизованными странами мира. Их был вопль в пустыне. Простой народ не понял их призывов, а политики и бюрократические орды были слишком заняты набиванием карманов. Страна постепенно погружалась в хаос начальной фазы накопления. Казалось, что Россия находится под проклятием, что ей суждено снова и снова показывать миру, как не надо жить.

Была ли это Россия моей мечты?

Однажды я слушал последние новости о дебатах в российском парламенте по радио в машине. На закрытом заседании депутаты приняли решение о приватизации выделенных им правительством квартир.

Я с отвращением прикусил губу. Цинизму не было предела? Разоренная и забитая страна корчится в агонии; почти две трети ее населения живут за чертой бедности; женщины отказываются рожать детей; огни гражданской войны полыхают на периферии, грозя в любой момент поглотить самое сердце страны; народ потерял всякую способность верить в возможность перемены к лучшему, — а между тем «народные представители» отложили это важное дело, чтобы тайно, по бросовым ценам и с небывалыми единодушие!

Это была соломинка, которая сломала спину верблюду. Эта сухая новость повергла меня в шок. С внезапной ужасающей ясностью я понял, что Россия не оставила позади своего ужасного прошлого и не станет нормальной страной через десять-пятнадцать лет, даже при жизни моего поколения. Не потому, что система была неадекватной или отсутствовал хороший план реформ. Моя Родина была проклята, потому что идиоты, заполнявшие бюрократическую структуру сверху донизу, остались у власти, и им суждено было править еще долго.

Конечно, в рядах политического и чиновничьего класса есть честные и талантливые личности, но распоряжения всегда делают некомпетентные. Это естественно. Достойная политическая элита неуместна в нищей стране, где власть — самый верный путь к личному обогащению. В такой стране политическая борьба вертится вокруг хорошей дачи, благоустроенной квартиры, казенной машины — и будь проклята страна!

Пока идиоты остаются у власти, будущее безнадежно.

Кто виноват? Кто как не я и миллионы таких же, как я, граждан России. Лучшие и умнейшие поднимаются на вершину только в нормальных странах. В "стране дураков", как стали открыто называть свою страну граждане России, дураки занимают все верхние ниши.

Так я потерял всякую надежду, что когда-нибудь увижу торжество здравого смысла в своей стране. Я жаждал вырваться из свинцовых объятий моего «любимого правительства» и взять свою судьбу в свои руки.

Однажды я неожиданно получил телефонный звонок от

Сократ, и мы встретились в московском ресторане. Он приехал как журналист и как консультант по экономике России для западного правительства.

"Что привело тебя сюда?" — спросил я, не пытаясь скрыть удивления.

«Мне больше некуда идти», — ответил Сократ. «ЦРУ занято моими поисками. Россия — мое последнее убежище. Я приехал, чтобы остаться».

Я задавался вопросом, было ли это из-за информации о секретаре ЦРУ, которую он передал мне.

— А что насчет Филлис? Я спросил.

«Родители присматривают за ней».

— Ты видишь Береснева?

"Как я могу избежать его?" Он развел руками в жесте беспомощности.

По русскому обычаю, большая часть нашего разговора была политической полемикой. Сократ оказался горячим сторонником русских националистов, с особой любовью к группе, возглавляемой бывшим генералом КГБ. К демократическим вождям у него не было ничего, кроме презрения, граничащего с ненавистью.

"Почему ты так не любишь их?" — удивленно спросил я.

«Они продались американцам», — ответил он.

Разве жизнь не невероятна? Поиски смысла привели моего агента в Россию, где я не смог его найти.

ЭПИЛОГ

Не успел я доставить рукопись издателю, как события стали происходить с головокружительной скоростью.

9 апреля 1994 года New York Times опубликовала на первой полосе статью о Вашингтонском вокзале. Российская разведка, преемница КГБ, отреагировала быстро. В российском издании «Московские новости» представитель российской разведки прокомментировал мою вербовку Сократа, о которой упоминалось в статье New York Times. «Даже если такой человек существует, — сказал представитель, — Швец не назовет его имени, потому что он рискует своей жизнью и там [в Соединенных Штатах], и здесь [в России]. Он не имеет права на такие спекуляции, и не имеет права обсуждать эту тему». Он, конечно, имел в виду, что мне лучше не называть имени Сократа, если я знаю, что для меня хорошо.

22 апреля в офис моего литературного агента Джона Брокмана проникли. Ничего не было украдено, но файлы были разграблены. Личность того, кто это сделал, неизвестна, как и личность того, кто вломился в офис Международного центра разработки политики в 1986 году.

Потом я получил письмо из Службы иммиграции и натурализации, в которую я подал заявление о политическом убежище. В письме от 21 апреля в моей просьбе отказано. Несмотря на то, что мою историю назвали «правдоподобной, последовательной и достаточно подробной» и назвали меня «заслуживающим доверия», СИН заявила: «Разглашая секретную информацию о КГБ… создается впечатление, что вы нарушили законы своей страны в отношении государственных секретов, известных вам как бывшему агенту КГБ».

Удивительно, но правительство США отказывало мне в убежище, видимо, потому, что я нарушил законы СССР, раскрыв секреты его шпионских операций. Правительство США, конечно же, потратило целое состояние, пытаясь узнать те же самые секреты в течение сорока лет, и в процессе этого погибло несколько человек. Большую иронию трудно себе представить.

Я нанял адвоката для подачи апелляцииот моего имени, но еще до того, как апелляция была подана, я получил второе письмо из СИН от 16 мая, в котором мне сообщалось, что «было установлено, что у вас есть обоснованные опасения по поводу гонения, если бы ты вернулся в Россию». Ссылки на письмо от 21 апреля не было. Я получил политическое убежище и мог остаться с семьей в США.

После того, как я закончил свою рукопись, я попытался получить ответ от Сократа, который живет за границей с 1992 года. Но он отказался давать комментарии, если только не сможет прочитать всю мою рукопись, что мой издатель и я отказались разрешить, следуя стандартной практике. Мы согласились обсудить с ним утверждения, содержащиеся в книге, и отправили Сократу три страницы с конкретными вопросами, касающимися его действий со мной. Это оказалось разочаровывающей и бесплодной попыткой. Типичным был ответ Сократа на вопрос, получал ли он когда-либо компенсацию от ТАСС или КГБ: «Как вы легко поймете, здесь есть огромный пробел. Одно утверждение согласуется с благородным поведением.

Другой обвиняет одного из самых тяжких преступлений, которые может совершить гражданин». В Вашингтоне знали, что ТАСС широко использовалось для прикрытия сотрудников КГБ.

Не имея возможности узнать реакцию Сократа на мою книгу, мы с моим издателем решили использовать вымышленные имена для него и его жены, и я изменил некоторые личные характеристики.

Я рассказал свою историю ФБР, и, насколько мне известно, ведется расследование. Я не знаю, нарушал ли Сократ какие-либо законы США, и я лишь рассказал то, что знаю из личного опыта.

Как я упоминал в книге, Сократ был зарегистрирован как агент КГБ по приказу полковника Виктора Черкашина, моего бывшего начальника, человека, который завербовал Олдрича Эймса. Черкашин был одним из лучших офицеров КГБ, человеком, который ненавидел фальшивые достижения, характерные для КГБ в 1980-х годах. Хотя Черкашин был награжден орденом Ленина за вербовку Эймса, он подвергся остракизму со стороны завистливого начальства и в конце концов был отправлен на пенсию. Он был всего лишь еще одной жертвой бюрократии и паранойи шпионской системы, подобно невинным офицерам ЦРУ, изгнанным паранойей Энглтона. У КГБ и ЦРУ было больше общего, чем любой из них мог бы признать.

Обе разведслужбы были счастливы, что их ненавидят друг друга; они были польщены, когда услышали, что другое агентство их боится. Чего они не хотели, так это того, чтобы их считали дураками или некомпетентными, какими они оба были, несмотря на свои случайные достижения, такие как вербовка Эймса КГБ. Предсказало ли ЦРУ разрушение Берлинской стены или распад Советского Союза? Если уж на то пошло, КГБ? В конце 1980-х годов КГБ выступил против движения за демократию в Советском Союзе и, по сути, ускорил распад страны. Руководителем августовского переворота 1991 года против Горбачева был не кто иной, как генерал Крючков! (Когда мы услышали это в России, мы поняли, что переворот обречен на провал.)

Проблема кротов в спецслужбах решается легко. Пришло время сказать это вслух: отключите так называемый человеческий разум.

Это немыслимо? Россия сейчас находится в тяжелом экономическом положении. Без разведки страна могла бы лучше себя прокормить. В Соединенных Штатах, оплоте демократии, разведывательным службам все еще удается держать свои бюджеты в секрете от общественности (им даже удается держать некоторые части своих бюджетов в секрете от Конгресса). Впервые в истории влиятельные члены Конгресса заявляют, что нам не нужны спецслужбы. Конечно, в наш век технологического совершенства трудно оправдать человеческий интеллект или шпионов.

(Анотация на обложке)

Беспрецедентный в своей откровенности,

«Станция Вашингтон» — убедительное разоблачение советского шпионажа в Америке и захватывает не меньше любого шпионского триллера, за исключением того, что все это правда.

Весной 1985 года Юрий Б. Швец, молодой офицер-идеалист КГБ, явился в советское посольство в Вашингтоне, округ Колумбия, где располагалась вашингтонская резидентура КГБ. Его миссия: попытаться завербовать американцев, имеющих доступ к важным политическим постам, включая Белый дом, Пентагон и ЦРУ. Это была непростая задача, и многие коллеги Швеца по КГБ даже не пытались. Тем не менее, работая под прикрытием в качестве репортера советского информационного агентства ТАСС, Швецу удалось завербовать журналиста и бывшего советника Белого дома под кодовым именем «Сократ», история которого никогда ранее не публиковалась.

В «Вашингтон стейшн» — захватывающем отчете о своем опыте шпионажа против Соединенных Штатов — Юрий Швец в мельчайших подробностях описывает то, что может знать только настоящий офицер КГБ: повседневную деятельность советских шпионов в столице нашей страны, включая сложные игры в кошки-мышки между офицерами КГБ и агентами ФБР.

По иронии судьбы именно успешная вербовка Сократа заставила Швеца разочароваться в КГБ. Швец рисует сокрушительный портрет советской разведки в последние годы существования СССР. КГБ был зеркалом советского общества, разваливающюеся от бюрократии и некомпетентности. Глава вашингтонской резиденции так боялся заводов ФБР и ЦРУ, что чуть не запретил своим офицерам вербовать новых агентов. Из-за своего рекрута Швец оказался под постоянным подозрением в КГБ. Все больше разочаровываясь и деморализуясь, Швец, наконец, ушел из КГБ в 1990 году, когда Управление начало подготовку к силовому противодействию движению за демократию в России.

Юрий Борисович Швец с отличием окончил Университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы по специальности «международное право». Два года учился в подмосковном разведывательном институте имени Юрия Андропова. Он провел два года в вашингтонской резидентуре КГБ и в конце концов дослужился до звания майора. В 1990 году он оставил свой пост и в 1993 году эмигрировал в США. Сейчас он живет в пригороде Вашингтона, округ Колумбия.

«Вы достоверно показали, что работали в КГБ, Агентстве государственной безопасности бывшего СССР, с 1980 по 1990 год. Помимо работы в штаб-квартире КГБ за пределами Москвы, вы находились в Вашингтоне, округ Колумбия, с 1985 по 1987 год. Вы хоть и выдавали себя за корреспондента ТАСС, но подтвердили, что на самом деле являетесь сотрудником КГБ. Ваша миссия США заключалась в том, чтобы узнать, способны ли США нанести упреждающий первый удар. Вам также было поручено завербовать американцев для работы в бывшем Советском Союзе. Вы заявили, что успешно завербовали одного гражданина США. .

«Вы представили показания, которые были правдоподобными, последовательными и достаточно подробными. Таким образом, вы признаны заслуживающим доверия».

— Из письма Службы иммиграции и натурализации Юрию Швецу от 21 апреля 1994 г.

«Юрий Швец прибыл в Вашингтон весной 1985 года молодым офицером КГБ, стремящимся вербовать американцев и продвигать дело мирового социализма. Вместо этого он стал свидетелем упадка и фактического уничтожения самой престижной и важной операции Кремля в сфере внешней разведки..

«Бывший офицер разведки, дослужившийся до майора КГБ, также дал несколько дразнящих отблесков разведывательной войны между Советским Союзом и Соединенными Штатами. . Хотя было невозможно проверить все детали истории Швеца, The Washington Post подтвердила многие из его наиболее важных раскрытий независимо от различных источников в России и Соединенных Штатах…

«Источники в Вашингтоне подтвердили, что роль Швеца как агента КГБ в Вашингтоне была известна с самого начала его назначения и что за ним постоянно следили».

— «Вашингтон пост», 21 февраля 1993 г.

Оглавление

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

ПРЕДИСЛОВИЕ

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

ЭПИЛОГ

(Анотация на обложке)