Ванька 7 [Сергей Анатольевич Куковякин] (fb2) читать онлайн

Ванька 7

Глава 1 Во Францию

Переделал неизвестный автор народную песню, что вся Россия полтора десятка лет назад петь начала. Актуализировал, если можно, так сказать. Сейчас солдаты в нашем эшелоне про Шампань и пели.

Тогда, в конце прошлого века, россияне бурам помогали, кто и непосредственно — с оружием в руках. Когда это происходило, меня здесь ещё не было, но когда уже появился, в селе Федора эту песню и услышал. Как она в вятскую деревню попала? Спросите, что полегче.

Когда война с Германией и Австро-Венгрией началась, песня эта как заново родилась. Петь её снова часто стали. Не только по деревням, но и по столицам.

Так и здесь было, сам видел — в чужую землю без креста солдаты ложились. Когда и с крестом, а — всё плохо это, в землю до срока ложиться…

У нас сейчас тоже тринадцатилетние на фронт бегут. Многие — ещё и моложе. Когда я ещё во Львов ехал, пару малолетних гимназистов в поезде выявили и домой отправили. Толку-то — всё равно опять из родных стен сбегут на театр военных действий, коли так уж решили.

В российских газетах и про подобное писали. Ну, как дети патроны солдатам доставляли… Эх, не должно быть такое. Война — дело взрослых мужиков. Детям там не место.

Вместе с тем, если верить прессе, российские дети массово бежали на войну. И из больших городов, и из деревень, и группами, и в одиночку.

Школьники, кадеты, семинаристы…

Знакомый мне по «Мойдодыру» Корней Чуковский в одном из печатных изданий писал, что меньшее, о чем они мечтают, это подавать пули, а то и служить разведчиками.

Для детей-солдат наград не жалели. Иной взрослый мужик хорошо воевал, но ничем на своей гимнастёрке похвастать не мог. Детишки же иной раз по паре Георгиев имели плюс ещё медали…

Да, что по паре, некоторые — по три. Я, понимаю, пропаганда, но иные и заслуженно.

Не только российские дети бежали на фронт. Иногда и до казусов дело доходило. Князь буквально на днях подсунул мне газету — смотри мол. Там сообщалось, что в лесу двое русских детей-добровольцев наткнулись на своего коллегу — вооруженного винтовкой пятнадцатилетнего германского разведчика. Долго не думая, взяли его в плен. Ну, а что — правильно. Не хрен…

Другое дело, я как врач понимаю, что война детскую психику ломает. Возьмем недавний случай в Тамбове. Это когда четырнадцатилетний гимназист сбежал на фронт, воевал, был ранен и возвращен домой. После этого учиться стал плохо, вел себя вызывающе, а когда инспектор гимназии стал его укорять — застрелил того из револьвера.

Вообще, с прошедшим фронт — надо быть очень осторожным. По себе я такое знаю.

Что час тяжелый настал — это точно. Сейчас вот Франции тяжело и мы спасать её едем.

Однако, не всё так однозначно.

Глава 2 Два снаряда за ведро крови

Хорошо поют солдаты, с чувством. Едут они французов спасать. Союзников.

Народ у нас такой — у самого портки в заплатах, а помочь кому потребуется — он уже в первых рядах.

Убедили людей. Не зря тут, кому это делать положено, свой хлеб с маслом едят.

Наш человек и жизнь свою готов отдать, а не только последнюю копейку. Это, если за правое дело.

Меня же в отношении французов перед отъездом из Санкт-Петербурга немного распропагандировали. И, кто бы? Князь. Александр Владимирович. Собственной персоной.

Так это, не так, но говорил он убедительно. Французы, точнее — кто реально Францией управляет, в ходе военных действий встретились с огромной проблемой. Война затягивалась, никак победоносно не завершалась и это крайне пагубно влияло на французскую экономику. Военных заказов было море, один другого выгоднее, а выполнить их в полном объеме не получалось. Просто-напросто работать было некому, огромную массу квалифицированных рабочих фронт высосал.

Эти подготовленные годами кадры на фронте гибли, превращались в инвалидов, а не стояли у станков и не давали кому положено прибыль. Правящие Францией пресловутые «двести семейств» предпочитали видеть французов не в окопах, а в цехах своих предприятий, на заводах, которые выполняли сверхприбыльные заказы.

Терять так сейчас деньги — глупо. Да и на будущее можно без квалифицированных рабочих остаться. На помощь призвали политиков, надо де срочно решить вопрос…

Тут председатель Военной комиссии французского Сената и предложил — а давайте, выпишет солдат из России. Не будем зря французскую кровушку лить, а повоюем до последнего россиянина. Вон, аннамиты и всякие-разные негры в рядах французской армии сражаются, а теперь ещё и будут подданные российского императора. Попросим Николая Александровича четыреста тысяч солдат и офицеров из России прислать. Для начала. Кончатся присланные российские подданные — ещё попросим. Мы же снаряды даем? Даем. Винтовки даем? Даем. Патроны? Даем. Это, ничего, что Франции Россия за них по самым высоким расценкам платит. Пусть радуется российский император, что продаем ещё. Вот солдат своих пусть и присылает. У нас дела плохи… Срочно необходимо рабочих из армии демобилизовать.

— Николай Александрович на такое предложение возмутился до глубины души, — продолжал Александр Владимирович открывать мне глаза на «обескровленную» Францию, что требовала от России «союзнической взаимопомощи». — Но, на него со всех сторон давить начали, не мытьем, так катаньем нужное решение проталкивать. Убеждали императора весьма влиятельные особы, доводы веские приводили.

Князь к таким не относился. Ему Россия всего дороже. Пусть не на фронте он сейчас, но армия тылом своим сильна. Тысячи и тысячи умелых рук в настоящее время под руководством Александра Владимировича медицинский инструментарий производили. Про те объемы производства, что у него ранее на Аптекарском острове были, князь сейчас с усмешкой вспоминал. Продавал военному ведомству Александр Владимирович свою продукцию практически по себестоимости, всё, что зарабатывал вкладывал в модернизацию и расширение производства. Рабочих тоже не забывал — и зарплату достойную платил, и социальные программы для них у князя имелись.

— На переговоры в Париж группа наших офицеров была направлена. Их принял сам Раймон Пуанкаре. — князь глубоко затянулся и раздавил недокуренную папиросу в пепельнице. Медной, но от Карла Фаберже. Производились такие пепельницы сейчас как серия помощи фронту, а деньги от их реализации перечислялись на нужды воинов. Кстати, фирма Фаберже теперь и стерилизаторы, а также шприцы производила. Не осталась в стороне он нужд военно-медицинской службы русской армии.

— Так вот, президент Франции не мало не стесняясь прямо на встрече и заявил, что прибытие русских солдат на французский фронт справедливо компенсирует материальную помощь России…

Князь снова закурил.

— Таким образом, Иван Иванович, будем мы теперь платить за снаряды кровью наших солдат. Ведро за два снаряда. Запросы Франции император, конечно, в десять раз урезал. Сейчас формируются четыре особые пехотные бригады численностью в сорок пять тысяч человек.

Четыре? Ну, Александр Владимирович, ведь тайну, наверное, мне раскрыл…

Я только про формирование одной бригады и знаю, в которой мне далее служить придется. Да, что там — она уже во многом сформирована в двухполковом составе. Ещё не полностью, но работа полным ходом идёт.

Глава 3 Пока в Москву

Где два раза бывать, третьего — не миновать…

Да, да, да — опять меня из столицы подальше отсылают. Нет, я за пребывание в Санкт-Петербурге двумя руками не держусь. Это, князь здесь нужен, а я — больше на театре военных действий сгожусь.

— Едете во Францию… — так, если совсем кратко, на словах приказ в отношении меня был сформулирован.

Ну, во Францию, так во Францию. Для иных — это мечта всей жизни, а мне за казенный счёт это сделать предстоит. Когда дома был, попасть во Францию было совсем мало шансов. Ладно — в Болгарию или Чехословакию, ну или там в ГДР. Ещё — в Польшу. В страны социалистического содружества. В капиталистические страны было кому без меня ездить. Чтобы туда попасть, надо было по партийной или профсоюзной линии продвигаться. Ну, или в науке высот достичь. Или — в спорте.

Так, что там в бумагах?

Ага, экспедиционный корпус Русской императорской армии, первая особая пехотная бригада… Первый особый пехотный полк… Всё — особое. Старший врач полка…

Приходилось уже мне быть в такой должности. Опыт имею. Мог бы и медицинскую службу всей бригады возглавить, но… На это иные, более достойные имеются. Нет, нет, я ничего не имею против своего назначения. Как мой друг Мишка говорил — партия сказала — надо, комсомол ответил — есть… Кстати, партия эта здесь уже имеется, а комсомола пока не видать.

Мой полк в Москве формируется, туда на днях мне и выезжать. Второй полк нашей бригады — формируют в Самаре. Мне-то без большой разницы, единственное — в Самаре я ещё ни разу не был. Только проездом.

С отправкой мне необходимо поспешать. При формировании полка я буду работой загружен по самую макушку. Николай Александрович решил перед Европой блеснуть, со всего маха им по мозгам шибануть. В бригаду отбирают самую что ни на есть элиту российских мужиков — обязательно высоких, красивых, грамотных, только православных и только абсолютно здоровых мужчин.

Ну, насчёт высоких — тут и санитар справится. Дадут в руки ему бумажку, на которой минимум роста обозначен, и знай себе измеряй кандидатов в бригаду. Отбраковывай, кто по росту не подходит.

Насчёт красивости… Здесь необходимо сестер милосердия привлечь. Кто, кто, а они в мужской красоте понимают. Может, даже и сестер иностранного подданства, мы же красотой русского мужика хотим европейцев поражать, а понятия о мужской красоте у разных народов немного разнятся.

Грамоту пусть у них кто-то из представителей московских гимназий проверяет. В совокупности с умением считать и писать.

Православие… Ну, тут — батюшке карты в руки.

Мне остается здоровье проверить. Только и всего…

Еду я из Санкт-Петербурга с грузом. Князь за свои денежки весь необходимый хирургический инструментарий для бригады предоставляет. Что-то на его предприятиях произведено, что-то от Фаберже и прочих.

Не одобряет Александр Владимирович затею императора, но что сейчас делать — вопрос решен не на его уровне.

— Всё это Вам, Иван Иванович, пригодится. Берите без разговоров.

— Спасибо, Александр Владимирович…

Что я ещё мог ему сказать. Только в ножки поклониться.

Да, самое главное — в бригаду отбирают народ уже обстрелянный, повоевавший. Тех, кто вчера у станка стоял или в поле трудился среди отправляющихся во Францию не будет.

Во как… Как будто здесь такие не нужны! Всех самых лучших французам отправим, а сами с голой задницей останемся… Стратегия, однако…

Тридцатого декабря утром мне предписано явиться в Главное Управление Генерального штаба. Туда в этот день и час офицеров бригады собирают, ну и не забыли о докторе, хоть он офицером не является. Пусть и при погонах.

Явилось нас в Главное Управление одиннадцать человек. С каждого — хоть картину пиши или портрет в газете публикуй. Ну, так лучшие же…

Немного в Управлении воду в ступе потолкли, но главное всё же сказали — завтра в восемь часов вечера все здесь присутствующие отправляются в Москву на формирование первого полка бригады. Нижние чины будут поротно прибывать чуть позднее.

Так! Это что же получается? Новый Год опять у меня пролетает! Было у меня такое уже однажды…

Никак я такого от Генерального штаба не ждал. Сами они, небось, в кругу семьи, с чадами и домочадцами этот праздник встречать будут.

Кавалеру орденов Святого Георгия, что, сейчас с князем и шампанского не выпить? Впрочем, Александр Владимирович до данного напитка не большой любитель, он мне уже намекал, что у него для новогоднего стола такой коньяк приготовлен, что я и в жизни не пробовал. Даже и не подозревал, что такой бывает…

Ага, мне как доктору, ещё и общественное поручение на голову свалилось. Почти на ушко было сказано, что офицеры де тридцать первого декабря могут себе позволить… Так, что проследить я должен о полном комплекте занимающих места в вагоне, что в Москву отправляется.

Так, а военный чиновник, то есть врач, что — не человек? Новый Год правильно встретить не имеет права?

Ну, человек… Но, не офицер.

Списочек ещё мне дали, в чьей компании я в предновогоднюю ночь в Москву еду. Там значилось: «Ген.-майор Лохвицкий Николай Александрович, полковник Нечволодов Михаил Дмитриевич, капитан Гарновский Павел Павлович, капитан Рязанцев Никифор Федорович, капитан Старицкий Николай Павлович, капитан Гренроз Виктор Францевич, шт. капитан Климов Михаил Платонович, поручик Янушкевич Витольд Матвеевич, подполковник Киселев Сергей Петрович, подпоручик Лепельтье Александр Валентинович, подпоручик Николаев Владимир Николаевич, казначей Бабенко Семен Николаевич, делопроизводитель Крылов Сергей Дмитриевич, священник Барсов Дмитрий Дмитриевич, полк. адъют. Урвачев Сергей Матвеевич»

Я ещё был в том списке, но это уже само-собой.

Так, а как я узнаю кто есть кто? У каждого офицера, что в вагон садиться, я спросить должен — а, не Лепельтье ли Вы, уважаемый?

Ага, необходимо мне проявить сообразительность и инициативу.

Понятно, я же в армии…

Глава 4 Подготовка важного приказа

Опасения чина из Генерального штаба оказались напрасными. Все офицеры из списка, что был мне вручен, явились на вокзал вовремя.

Каждый из них, однако, имел при себе не маленькую такую корзинку. Озаботились мои будущие сослуживцы достойной встречей Нового Года. Ну, что — люди все опытные…

Впрочем, и я от них не отстал. Вернее, обо мне князь позаботился. Часть запаса коньяка, что был Александром Владимировичем на новогодний стол приготовлен, был мне вручен с напутствием беречь себя. Не искать приключений — они меня сами найдут.

Это верно…

Новый год мы встретили в дороге. Начали с шампанского, а к утру и мой коньяк в дело пошёл.

— Понимает наш доктор в напитках…

Таково было коллективное решение моих попутчиков.

В Москву мы прибывали почти в десять часов вечера, так что времени для восстановления пошатнувшегося здоровья и приведения себя в пристойный вид хватило.

Нас встретили, доставили в место формирования полка. Часть рот уже находилась здесь, а остальные должны были прибыть в ближайшее время. Как оказалось, комплектование полка в Москве немного отставало от графика, в Самаре же полк — хоть сейчас во Францию отправляй.

— Взвод пропал, — огорошил Лохвицкого дежурный офицер.

Николай Александрович сразу взял быка за рога, прямо с порога начал спрашивать о состоянии дел в формируемой бригаде. Ему и ответили, начиная с главной неприятности.

— Когда?

— Сегодня днём. В полном составе.

Дежурный офицер был ни в одном глазу. Не у одних нас Новый Год оказался смазанным.

Через час с небольшим взвод нашелся. Оказалось, в полном составе они публичный дом посетить изволили.

Лохвицкий рвал и метал. Моментально был подготовлен и подписан приказ о возвращении проштрафившихся солдатиков обратно на фронт. Ну, и что? Пусть и Новый Год. Пусть и праздник. В церковь бы лучше сходили…

Мне из-за этих половых гигантов неожиданная работа прилетела. Велено было генералом старшему врачу полка сесть и срочно подготовить проект приказа по полку о посещении его личным составом публичных домов на время нахождения в Москве.

Роты ведь с фронта прибыли, солдат тоже понять надо. Однако, этот процесс необходимо упорядочить во избежание возможных венерических заболеваний.

— Почему я? — задал я глупый вопрос.

— А, кто тут за здоровье личного состава отвечает! — рыкнул на меня генерал.

Все прибывшие отдыхать пошли, а я принялся бумагу марать. С начальником бригады не поспоришь…

Через пару часов черновик приказа у меня был готов. Оставалось утром ещё только кое-какие моменты в местном врачебно-полицейском комитете по надзору за городской проституцией уточнить.

Оказалось, этой ночью не все отдыхали. Генерал тоже не спал, занимался неотложными делами. Правильно, днём в поезде выспался, а сейчас и снимает стружку с подчиненных. График-то формирования полка срывается… Говорят, где-то там за нами уже чуть ли не пароходы из Франции вышли.

— Зачитай…

Так, а генерал-то аудиал… Запомнить надо…

— Для посещения личным составом полка мною избран дом терпимости N. Здесь завтра уточним во врачебно-полицейском комитете, — пояснил я пробел в проекте приказа.

Генерал согласно кивнул.

— Дни посещения назначаются: понедельник, вторник и четверг. Для посещений этих устанавливается очередь взводная, то есть, например, во вторник очередь первого взвода первой роты, в четверг — первого взвода второй роты, в понедельник второй взвод первой роты, во вторник — второй взвод второй роты и так далее. Но в случае, если желающих во взводе слишком много, то взводный унтер-офицер обязан установить между ними очередь. Если же желающих от данного взвода окажется меньше возможного для посещения, то вызываются очередные из следующего взвода своей роты, а если и там не хватит, то из следующего взвода и так далее. Так, например, если очередь идти третьему взводу, то при недохватке он вызывает очередных четвертого взвода, а затем первого взвода и так далее. Очередь между взводами наблюдают вахмистра…

Генерал меня внимательно слушал, а одновременно ещё и с бумагами работал.

— В дни, указанные для посещения, от трёх до пяти часов по полудни, младший врач полка предварительно осматривает женщин этого дома, где затем оставляет фельдшера, который обязан наблюдать: а) чтобы после осмотра врача до девяти часов вечера никто посторонний не употреблял этих женщин; б) чтобы солдаты не употребляли неосмотренных женщин или признанных нездоровыми; в) осматривать члены солдат до сношения с женщинами и отнюдь не допускать к этому больных солдат и г) предлагать солдатам после совокупления немедленно омовение члена жидкостью, составленной для этого старшим врачом полка. Квартермистру полка озаботиться, дабы для данных поездок для младшего врача отпускалось казённая повозка. Вместе с младшим врачом отправляется взводный унтер-офицер очередного взвода. По окончании осмотра он возвращается в полк и докладывает дежурному офицеру, сколько солдат могут сегодня посетить дом терпимости, считая на каждую допущенную врачом для совокупления женщину по пять солдат. Получив это сведение, дежурный офицер приказывает ему приготовить тотчас после обеда команду указанной численности, имеющих желание совокупляться. Начальником этой команды должен быть взводный унтер-офицер очередного взвода, который и отвечает вполне за соблюдение указанных правил и вообще порядка в команде. Он обязан оказывать полное содействие фельдшеру в осмотре и омовении членов солдат, в чём все они обязаны подчиняться требованиям Начальника команды. Команда употребителей, одетая по отпускному, увольняется дежурным офицером лично. Следовать в дом терпимости команда может врознь, но возвращаться должны все вместе и не позже девяти часов вечера. Дежурный офицер, приняв команду, тоже обязан осмотреть всех лично и принять доклад фельдшера о благополучии совокуплений. Солдаты не могут посещать другие дома терпимости, кроме указанного, и вообще никуда не отлучаться, за что отвечает начальник команды. Также солдаты во всё время отпуска для совокупления обязаны соблюдать порядок и тишину. Всякие недоразумения в доме терпимости с женщинами устраняются взводным унтер-офицером, который по возвращении докладывает дежурному офицеру. Плата за визит устанавливается один рубль двадцать пять копеек и при том допускается за эти деньги совокупиться только один раз и в течении не более полчаса времени. Расчёт солдаты ведут сами. При этом они должны помнить, что более позорного долга, как в доме терпимости, не существует. Установленные мною мероприятия должны вызвать у солдат не только сочувствие, но и… всестороннюю поддержку, ибо они не могут не понимать, что это устанавливается только для личной их пользы к уменьшению числа несчастных жертв заражения их половых членов на всю жизнь. Примечание: настоящие правила начать применять со второго января. Подлинный подписал: NN. С подлинным верно: NN…

— В целом — хорошо. Сегодня с утра уточните с выбором дома терпимости во врачебно-полицейском комитете…

— Есть.

Глаза у меня уже совсем слипались.

Лирическое отступление

Это не глава, а некоторое лирическое отступление.

https://www.youtube.com/watch?v=6l5uaYqBuSM

Глава 5 И снова — о них…

Наутро я отправил одного из двух имеющихся у меня в распоряжении младших врачей во врачебно-полицейский комитет. Пусть узнает, какой тут из публичных домов почище.

Не самому же мне туда идти. Я — старший врач, медицинской службой полка руковожу. Следовательно, моя задача — достижение результата путем организации деятельности подчиненных. Не самому всё делать, а поручать. Ну, и создавать условия для эффективной деятельности.

Да, ещё и контролировать процесс и результат выполнения моих распоряжений.

Поэтому, я попутно и решил вопрос с казенной повозкой для своего подчиненного. Пешком он пол дня проходит, а так — быстро должен обернуться.

— Максимум через два часа жду Вас обратно, — обозначил я время возвращения своего коллеги.

Этому я тоже на практике научился — не только задачу ставь, но и всегда определяй время её решения. То есть — когда и что должно быть сделано, а то выполнят твоё поручение, но поздно… Яичко-то дорого к Христову Дню.

Младший врач потратил времени меньше ему отпущенного и через пару часов я уже протягивал генералу приказ о посещении домов терпимости в чистовом виде.

Николай Александрович пробежался глазами по машинописным строкам, поставил подпись и буквально огорошил меня вопросом.

— Иван Иванович, нам женщины нужны?

Мля…

Вопрос ребром.

Кому, они не нужны? Нашел, что спрашивать.

Вон, даже солдаты наши как говорят — без бабы и вина война не нужна…

Война, как древние говорили, приводит к ожесточению сердец и падению нравов. Почти все на войне живут тем, что волнует в сию минуту. Слова — вчера и завтра — мало что на войне значат. Будущее, завтрашний день на переднем крае — золотая химера, нечто весьма расплывчатое. Будет ли оно? Тебя в любой момент убить могут.

Прошлое на войне, это — словно полузабытый сон. Так доктор Войтоловский мне как-то говорил. Он, правда, в соседнем полку служил, но не раз мы за одним столом сиживали.

Да и вся война похожа на какой-то страшный сон наяву. В нормальной жизни такого не должно быть. Заповеди не убий, не укради, не пожелай ни вола, ни осла ближнего своего — на фронте часто это только как злая насмешка.

Война — это постоянный стресс, день за днём, день за днём, день за днём… Кто-то и с ума от этого сходит.

Стресс надо снимать. Самое простое, с помощью чего это делают, пьют. Никакой сухой закон тут не помеха. Я на своем перевязочном пункте неустанно от таких ходоков отбивался — всем дай спирта…

Аргументы ведь приводят убойные, зачем он им нужен.

Хорошо, что в спирт сейчас эфир добавлять начали. Желающих такую смесь пить враз меньше стало.

Однако, пьют… В Галиции у меня один санитар чуть совсем до смерти не упился. Спросил я его — почему он так?

— Спирт рот вяжет, а душу тешит… — прозвучало мне в ответ.

Не алкоголь, так бабы… С их помощью солдаты и офицеры тоже в себя прийти пытаются. Просто всплеск идёт какой-то сексуальной активности. Причем, во множестве проявлений.

Тряхни мешки у солдат — найдёшь порнографические открытки. Не только снаряды и патроны из Франции в Россию пароходами отправляют, но и эту гадость.

А письма какие солдаты и офицеры своим женам и подругам чуть ли не ежедневно пишут! Мопассан просто рядышком отдыхает…

Когда мы на территории Австро-Венгрии были, на мой перевязочный пункт частенько из рот пациенты прибывали после беспорядочных половых связей с женщинами-окопницами, беженками, проститутками, жительницами прифронтовой полосы, доброволицами, женщинами из Красного Креста… Я, согласно установленного порядка, обязан был спросить — из какого источника они себе на половой орган намотали.

Распространенность венерических заболеваний в бригадах можно было с тифом сравнивать…

Причем, заразившиеся своей болезни совсем не стыдились, а даже — похвалялись.

Сифилитиков ещё и в тыл полагалось отправлять. Кое-кто этим и пользовался. Слышал я как-то одну историю. Как одно предприимчивое лицо целый промысел организовало и предлагало свой товар с вопросом: «Вам, для удовольствия или эвакуации?»

Мля, убил бы…

— Так, Иван Иванович, нам женщины нужны? — повторил свой вопрос генерал.

Я стою, в своей контуженной голове его вопрос с боку на бок перекатываю, завис немного, вот и пришлось Николаю Александровичу его даже и повторить.

— С какой целью интересуетесь? — уточнил я.

— Для комплектования медицинской службы полка.

А, это… Я уж, невесть что подумал.

— Вопрос неоднозначный…

— Вот и я об этом. — кивнул мне генерал.

В условиях госпиталя, санитарно-эвакуационного поезда, то есть у самой постели раненого или больного — без них не обойтись. Тут разговора нет. Но, фельдшерицы, сестры милосердия и прочие женщины из медицинской службы и не только, ещё и в сами постели мужчин на войне попадают…

Найдется одна овца и всё стадо испортит…

И стрелялись у нас из-за таких господа офицеры и всяко-разно было. Ладно бы, из-за красавиц, а то из-за таких страхолюдин.

Видел я у себя в управлении одну бумагу… Лучше бы и не видеть. Там значилось, что из одной армии сразу сто сестер на излечение отправили.

Спору нет — не все такие. Много и героинь, но нас же в образцово-показательном варианте император во Францию отправляет. Тут, лучше одних мужиков в медицинской службе иметь. Это — чтобы никаких соблазнов не было.

Тут, мать её ети, сексуальная революция. Жила-жила себе Россия нормально, а тут — на тебе такое. Ранее запретное и стыдное стало доступным и не порицаемым.

— Николай Александрович, конечно — это на Ваше усмотрение, но в нашем случае давайте без них. А так, женщины нам нужны. Однозначно.

Я позволил себе при последних словах улыбнуться.

Генерал сделал пометку в лежащей перед ним бумаге.

— Присоединяюсь к Вашему мнению.

Вот и хорошо. Проблемы надо предупреждать, а не героически их решать.

Лирическое отступление 2

https://www.youtube.com/watch?v=SJqz6h5wmIA

Глава 6 Медосмотр

Пятого января прибыло сразу две роты для укомплектования нашего полка. Шестого января — одна рота. Седьмого января — опять две.

Все уже повоевать успели, а значит — в своё время медицинское освидетельствование проходили. Совсем больные на нём были уже отсеяны.

В России вроде и народу много, но начнёшь людей в армию отбирать — слёзы на глаза наворачиваются.

Примерно каждый десятый призывник после медицинского освидетельствования признается полностью неспособным к военной службе. Таких хоть сразу в инвалиды определяй.

Ещё столько же годны только в нестроевые части.

Каждый восьмой новобранец заворачивается обратно домой по причине его невозмужалости…

Больше всего народа бракуется из-за болезней органов зрения. На втором месте по частоте негодность к службе в армии из-за бугорчатки лёгких и вообще болезней органов дыхания. Далее по убыванию идут заболевания сердца и сосудов, болезни органов слуха, суставов, рубцы и грыжи.

Грыжи…

Как война началась, они с конца списка сразу на второе место по частоте причин непригодности переехали. Валом просто повалили. Даже в некоторых местах расследование пришлось проводить. Отчего де, тут столько много грыж выявляться начало? Оказалось, часть грыж — липовые. За деньги диагноз куплен чтобы в армии не служить, кровь свою не проливать и головы на фронте не лишиться.

Грыжа — по латыни — hernia. В народе так и говорят — страдать херней…

Вот так-то…

Однако, есть вроде и здоровые новобранцы, но… ростом не вышли. Таким тоже дорога — домой.

Вообще, мужики тут не слишком высокие. Средний рост едва сто шестьдесят сантиметров.

Узкогрудые ещё частенько встречаются…

Кстати, тут очень интересно определяется, кто узкогрудый, а кто нет. По Уставу о воинской повинности 1874 года граница нормальности размера груди определялась в половину роста плюс пол вершка. Сейчас же, требование снизили — достаточно половины роста. Вырождается народ? Где богатыри Измаила, Бородина, Севастополя?

Тут же к нам на формирование народ как на подбор прибывал — рослые, крупные, хоть в гвардию сразу записывай, но всё равно я их всех осмотреть был должен. Сказано же — во Францию отправлять только абсолютно здоровых. Абсолютно. Ни как иначе.

Понятно, единолично с такой работой я справиться не мог, но у меня же ещё и младшие врачи есть. Фельдшерам такое дело доверить нельзя, мала их квалификация.

— О всех спорных или сомнительных случаях меня обязательно информировать, — отдал я распоряжение младшим врачам.

И, пошла у нас работа с утра до вечера…

— Иван Иванович, вот этого солдата посмотрите.

Мля… Пятый раз уже за час…

— Что тут у вас?

— Узловатое расширение вен на правой нижней конечности.

Точно! Проглядели в части, негодного во Францию к нам прислали.

— Бракуем…

Солдат чуть не плачет. Лицом покраснел, кулаки сжал.

— Ваше благородие…

Погон моих под халатом не видно, но понимает солдат, что я его судьбу сейчас решать буду.

— Возвращаем обратно в часть.

— Ваше благородие…

— Что тебе?

— Может, это… как-то…

— Никаких как-то.

Жалко, конечно, солдата. Видно, что во Францию ему хочется… Все из его роты поедут, а он — нет.

Сижу, дальше осмотр веду.

Так, это что за делегация? Похоже — ротный, а с ним и старший унтер какой-то.

— Иван Иванович…

— Да, слушаю Вас.

— Я про Петрова…

Какого такого Петрова? Я, что всех помнить должен?

— С венами, — уточняет офицер.

— А, что такое?

— Взводный вон говорит, что у него он стрелок самый лучший, георгиевский кавалер…

Тут они у меня все голые, кресты к груди не пришиты.

Кажется, понял я, про кого речь ведется.

— Что, совсем без него никак?

Нет желания у ротного хорошего солдата лишаться. Прекрасно понимаю я его.

— Совсем никак…

Взять грех на душу? Закрыть глаза на его варикоз? Да, ладно, не на пьянку-гулянку человек отправиться желает.

— Хорошо, ведите его вместе с бумагами.

Старшего унтера как ветром сдуло. Момент, и опять солдат напротив меня стоит.

Пришлось мне его листочек медицинского осмотра переписать.

— Ну, если что, скажем, что просмотрели… Годен. — я поставил подпись под липовым документом.

— Благодарю, Иван Иванович.

— Сочтёмся, — пошутил я.

Роты прибывали и прибывали. В медицинских осмотрах у меня прошли почти три недели. Наконец всё закончилось.

— Через два дня отправляемся, — обрадовал всех нас командир полка. — В Самаре к нам присоединится второй полк.

Глава 7 Илья Ильич

Интересно, жив ли старый антиквар Илья Ильич?

Вон уже сколько я в первопрестольной, а ни к кому из старых знакомцев не заглянул. Да, и есть тут их у меня… Пожалуй, только и он.

Люди здесь долго живут. Ну те, кто в первые дни после рождения не умер и через все детские болезни и хвори прорвался. Затем, кто в расцвете лет туберкулез или холеру какую-нибудь не подхватил, аппендицита избежал. Как тут говорят, от заворота кишок не скончался.

А что, адрес мне его известен. Голова моя, хоть и контуженная, не совсем ещё дырявая.

Два дня у меня до отправки из Москвы имеется, командир полка время для отдыха от трудов праведных предоставил. Пожалуй, съезжу до антиквара.

Цена, что извозчик мне назвал, была… не дружественная. Всё сейчас из-за войны и огромных государственных расходов дорожало. Народ зубами скрипел и матерился. Мне — проще. Я на всём готовом жил, ещё и жалование получал. Что на фронте, что здесь — тратить мне его было некуда. Плюс ещё с патентов капало. По совету Александра Владимировича, князя-предпринимателя, запатентовал я свой медицинский аппарат для сращивания костей и сейчас его даже за океаном производили, а мне отчисления и шли. Да и на Аптекарском острове опять же выпуск аппарата был налажен. Здесь, что в Санкт-Петербурге, что в Москве, я уже не раз людей со своим «изобретением» на конечностях видел. Пусть и украл я идею, но это же только всё на пользу…

Возница морду скривил, когда я с ним марками-деньгами рассчитывался. Что он, серебро от меня ждал? Исчезло оно из оборота, припрятывают его умные люди. Медные монетки ещё имеются, но скоро и их не будет. Наравне с ними тоже марки-деньги с портретами российских императоров сейчас в ходу. Выдали мне таких трёхкопеечных с жалованием целый лист в сто штук — отрываю их по мере необходимости. Очень это неудобно, но что сделаешь.

Дом Ильи Ильича как бы даже немного в землю врос. Или мне это показалось? Раньше он как бы выше был…

Последствия моей контузии? Вполне возможно…

Ну, на ловца и зверь бежит! Вот он, антиквар, собственной персоной! Куда-то собрался, под мышкой аккуратный свёрточек несёт.

— Илья Ильич!

Остановился. На меня глаза поднял. Пригляделся.

— Ваня…

Руками старик всплеснул, еле я успел выпавший свёрточек поймать. Не дал ему о мостовую удариться.

Ого, тяжеленький…

Я протянул сверток Илье Ильичу.

— Ваня… — повторил антиквар.

— Я, я… Не ошиблись.

Илья Ильич достал из кармашка часы, щелкнул крышкой. На секунду задумался, сам себе кивнул.

— Приглашаю чаю откушать, — последовало мне от него приглашение.

— Не возражаю.

Тем более, у меня было с чем. Я же не с пустыми руками в гости отправился. Коробка пирожных, что Илья Ильич любил, была у меня по дороге прикуплена. Кстати, цена на них была в три раза выше, чем когда я их перед японской войной в последний раз покупал. Дешевеет российский рубль… Ну, хоть что-то — не всему дорожать.

Да, дела у старика идут не очень… На стенах в комнатах почти не осталось картин, шкаф со старинными фолиантами был наполовину пуст…

— К Петрову я отправился, да вот тебя встретил, — немного суетливо осведомил меня о своих сегодняшних планах антиквар.

— К тому, что монетами торгует? — показал я своё знакомство с антикварным миром Москвы.

— К нему самому. — улыбнулся Илья Ильич. — Помнишь ещё…

— Ну, как не помнить…

— Садись, самовар у меня ещё не остыл…

Мы выпили по чашке чаю.

Так, так, так… Совсем Илью Ильича прижало с деньгами — чай был… совсем не очень…

— Торговля у меня совершенно никуда… Покупать, как война началась, совсем плохо стали. Причем, собиратели за каждую полушку торгуются. Цену сбивают…

Понятное дело, коллекционирование не относится в первостепенным жизненным надобностям. Продукты есть, но цены на них кусаются. Проедает народ деньги, тут не до пополнения коллекций.

— Вот, решил Петрову монеты свои продать… Давно он у меня их просил, да я всё отказывался. Сейчас за них и половины не получу, хоть и по его же каталогу.

Старик развернул сверток. Внутри оказались каталог монет уже упомянутого выше Попова и, на взгляд, до полусотни аккуратных заверточек из вощеной бумаги. Илья Ильич каждую свою монетку в отдельную бумажку бережно завернул, чтобы они при транспортировке не поцарапались, друг о друга не побились.

На каждом бумажном свёрточке еще и номерок имелся. Если я правильно предполагаю — с номером в каталоге известного московского торговца монетами, к которому старый антиквар сегодня решил отправиться для продажи своих сокровищ.

Илья Ильич полистал книжицу, нашел нужную страничку. Затем пальцем подвигал упакованные в бумажки монеты, нашел нужную.

— Смотри, Ваня, крайне редкий пробный рубль Петра III.

Я осторожно взял монету за гурт.

Да уж… Раритет.

Антиквар протянул мне каталог.

Пятьсот рублей… Это ещё по довоенному изданию каталога. Сколько же он теперь в полегчавших рублях?

— Это пробный рубль Павла…

Видно было, что гордился Илья Ильич наличием в своём собрании таких монет.

— Это ещё не самые раритеты…

Старик развернул очередной пакетик.

— Не жалко продавать?

Старик вздохнул.

— Жалко…

Так, а может мне у Ильи Ильича монеты купить? Деньги у меня имеются. Правда, не с собой — кто же такие суммы сейчас носит? Инфляция скоро ещё больше темп наберёт, а на фронте мне деньги куда? Сделаю вложение в вечные ценности.

— Сколько Петров за всё это обещает? — поинтересовался я.

— По каталогу. — палец антиквара постучал по книжке.

Мля… Тут же цены старые…

— Больше ни в какую…

— Сумму всю назовите. — решился я.

Мне был придвинут по столу листок со столбиком цифр и общим итогом. В притирку, но у меня хватало. Доберусь до Парижа, положу там монеты в банковский сейф. Пусть лежат. Через некоторое время после войны цены на них к нормальному уровню взлетят. Тут же всё редкости, далеко не рядовые монеты — каталог с отметками Ильи Ильича я пролистал, много времени это у меня не заняло. Такие сейчас вещи передо мной лежали…

— На какой предмет, Ваня, интересуетесь?

— Если мне продадите, я всё возьму.

— А, Петров?

— Перетопчется, — ответил я одним из любимых слов друга Мишки.

— Перетопчется… — старик улыбаясь поперекатывал на своём языке моё слово.

— Ну, что?

— Согласен. — не долго думал Илья Ильич.

— Вот и хорошо. Поедемте в банк.

Я встал из-за стола.

Илья Ильич указал на монеты.

— Все смотреть не будете?

Пришлось снова занять своё место за столом. Нельзя старика обидеть таким несерьезным отношением к сделке.

Просмотр будущей покупки занял у меня почти три часа. Все монеты, как и всё у старого антиквара, были в идеальном состоянии.

После расчёта в банке, я Илью Ильича проводил до дома. Так мне спокойней, да и шалили сейчас по вечерам в столице.

Вот и прошёл у меня один из двух дней перед отправкой. Кстати, не без пользы.

Лирическое отступление 3

Москва, которую Иван Иванович увидел…

https://yandex.ru/video/preview/10617285117901286691

Глава 8 Разговор с преподавателем десмургии

Завтра выезжаем, а значит — ещё один день в Москве у меня имеется и потратить его надо с пользой.

Куда направиться?

Так, а если в госпиталь сходить, где я на ротного фельдшера учился? Есть у меня некоторые вопросики.

Фельдшер… Раньше, дома, я это слово бездумно употреблял. Ну, фельдшер и фельдшер. Лицо со средним медицинским образованием. Правда, на фельдшера дольше, чем на медицинскую сестру надо учиться.

Тут только, уже в академии мне стало известно, что данное слово — немецкого происхождения. По-немецки feld — «поле», scheren — «стричь». Так в Европе в Средневековье людей называли, которые на поле боя оказывали помощь раненым и армии в походах сопровождали. Они же частенько одновременно и цирюльниками являлись, стригли всех желающих.

Так вот, вопросы у меня были как раз по фельдшерам. Ну, и по санитарам-носильщикам.

В дороге у нас всех свободного времени много будет. Имелось у меня желание повысить профессиональную квалификацию моего медицинского персонала. Как оказалось, некоторым фельдшерам полка только бритье и доверить можно. Про санитаров я уж и не говорю.

Тем более, что ещё и во Францию мы едем. Здесь во многом только на себя надо будет надеяться.

Почему так думаю? В академии мы опыт оказания медицинской помощи во время Франко-прусской или, как её ещё называют, Франко-германской войны рассматривали. Николай Иванович Пирогов лично в ней участвовал, причем — не на стороне французов. Очень не хвалил он германскую военную медицину. Вроде, всё у них имелось — врачи,лекарства, новейшая для того времени система первой помощи. Страдала только организация, бардак творился и бестолковщина. Отсюда и результаты были весьма плачевные.

Железнодорожные перевозки раненых германцы не смогли нормально организовать, лазареты не вовремя развёртывали, тысячи раненых сутками оставались без медицинской помощи. Доктора иногда вместе с батальонами в атаку ходили…

Нам рассказывали, что у французов всё ещё хуже было. Ещё хуже? Жуть…

Николай Иванович не много полезного для российской армии вызнать сумел. Единственное, те, с кем он ездил, в оказании реальной медицинской помощи на театре военных действий на чужих солдатах потренировались. В мирное время хоть какие учения устраивай — это как в куклы играть, а не своего малыша баюкать. Любая модель всё равно от оригинала отличается. Медицина, когда пули свистят, от медицины мирного времени ой как разнится…

Война, она реальный опыт дает.

Сейчас, говорят, у французов мало что изменилось. Причём, чужих солдат они в последнюю очередь берегут, своим предпочтение отдают при оказании медицинской помощи.

Остатки марок-денег я на извозчика извёл, в госпиталь прибыл.

Так, вот и первая недоработка…

Военно-медицинское учреждение, а как проходной двор. Заходи и выходи любой, какие угодно террористические акты устраивай. Хоть мышьяк в котел с кашей горстями насыпай.

Дошагал я до помещений, где у нас занятия проходили. Ну, и теперь здесь тоже учатся — ничего не изменилось. В одну аудиторию заглянул, в другую — преподаватели всё не знакомые. Те, кто нас учили, сейчас, наверное, не меньше чем медицинскими службами бригад командуют, а то и выше поднялись.

Впрочем, основные и в большей части занятия у будущих ротных фельдшеров у постели раненых и больных ведутся, поэтому по отделениям я и отправился. Мне ещё и вежливо и уважительно кивали. Скорее, не мне, меня тут уже не помнили, а моему мундиру и то, что у него на плечах и впереди привешано.

— Воробьев? — окликнул меня седенький старичок в белом халате.

Ба! Наш преподаватель по курсу десмургии! Ну, надо же, он мне и нужен.

— Иван…?

— Иванович, — подсказал я.

— Да, да… Какими судьбами? В чинах, кавалер…

Видно сразу было — рад за меня человек. Без всяких этих.

Когда я сам здесь учился, считал, что он хороший преподаватель. Жизнь это подтвердила. У хорошего учителя, ученики идут дальше, чем он сам. Он не плодит свои слабые подобия, а создает фундамент для вашего развития. В училище, академии профессии врача не научишься — каждый учится только сам — на практике, через многократное повторение одних и тех же операций, анализируя свои победы и поражения. В училище, академии — вас только готовят к будущей деятельности.

— Мой ученик. — с гордостью кивнул на меня преподаватель десмургии группе стриженых парнишек.

Какие-то все они недокормленные, бледненькие, но глазки блестят. Толк из ребят будет…

— Казимир Арнольдович, я позднее, после окончания занятия хотел бы пару вопросов задать.

— Сейчас сделать это позволяю, Иван Иванович. Будущим фельдшерам это только, так я полагаю, полезно будет.

Первый свой вопрос я задал по санитарам носильщикам. Они же не только вытащить с поля боя раненого должны, но и перевязать его правильно.

Казимир Арнольдович отвечал компетентно, уже накопившуюся на фронте статистику приводил.

— Даже при ранениях магистральных сосудов конечностей кровотечение в семидесяти пяти процентах случаев может быть остановлено правильно наложенной давящей повязкой. Так, коллеги, нам указывает фронтовой опыт…

Вот тут-то я и задал следующий интересующий меня вопрос. Он с только что сказанным Казимиром Арнольдовичем был связан.

— Казимир Арнольдович, считаете ли Вы необходимым обучение санитаров-носильщиков наложению жгута Эсмарха?

— Да… Эсмарх не только кружку для постановки клизм придумал…

Сказанное преподавателем десмургии имело какой-то оттеночек. Непонятно было, одобряет или нет Казимир Арнольдович сии изобретения.

— Синицин! Что является ведущей причиной летальных исходов среди раненых с повреждением магистральных сосудов конечностей?

Преподаватель десмургии мой вопрос перевёл в экзамен для своих обучаемых.

— Наружное кровотечение, — коротко и ясно, как и положено будущему ротному фельдшеру, ответил парнишка.

— При каком виде кровотечения будешь накладывать жгут?

— При критическом артериальном, — прозвучало в ответ.

— Его признаки?

— Кровь алая, фонтаном.

— Где ты её, чучело, алую в ночном бою различишь и фонтан под рукавом шинели? — вопрос от теории перешёл к голой практике.

Ответа от Синицина не последовало.

— Видите ли, Иван Иванович, я не смогу дать Вам однозначного ответа. Опыт боевых действий показывает, что почти половина случаев наложения жгута произведена не по показаниям или неправильно. А сколько потом осложнений! Надеюсь, Вам их упоминать не надо. Я не уверен, что все подчиненные Вам санитары-носильщики имеют часы и грамотны, а иначе как Вы будете знать время наложения и всё из этого проистекающее? Все ли раненые со жгутом будут своевременно на перевязочный пункт доставлены?

Занятие у будущих ротных фельдшеров сегодня затянулось. Более часа Казимир Арнольдович все плюсы и минусы наложения жгута взвешивал.

— Я отношусь к жгуту с уважением из-за повреждений, которые он может нанести, и с почтением из-за жизней, которые он, безусловно, спасает, но он не должен использоваться с лёгкостью в каждом случае кровотечения из раны. Моё мнение для его применения — исключительно при травматическом отрыве или массивном разрушении конечности. Ну… — тут Казимир Арнольдович на момент замолчал. — При критическом артериальном кровотечении выше коленного и локтевого суставов, если их не получается остановить давящей повязкой. Именно, только в этом случае. По сути — жгут только по жизненным показаниям. Можете обучить своих санитаров, но строго регламентировать случаи его применения. Вы же знаете, что любое лекарство может стать ядом…

По фельдшерам мы разговаривали с моим бывшим преподавателем уже после завершения занятия.

Глава 9 В путь-дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

Граница ночи и утра…

Ещё не рассвело, но уже не ночь.

Немного метёт.

Морозец за щеки покусывает.

Все кругом меня зевают — подняли нас рано. Не всех, а только тех, кто первым эшелоном отправляется. А будет этих эшелонов — много. В полку нас не сто человек плюс имущество.

Мы грузимся в вагоны с товарной платформы у Гаврикова переулка. Перемещение полка на помощь союзникам сначала пойдёт по Московско-Казанской железной дороге.

Медицинское имущество своего полка я загодя распорядился тщательно уложить с расчётом на длинную дорогу. Всё у меня в подъемных ящиках, плотно упаковано и мягким переложено. Каждый ящик подписан и пронумерован. Один из младших врачей мною назначен ответственным за их сохранность. Будет он и дорогой за ними следить, и при каждой выгрузке-погрузке наличие со списком сличать.

Сказано ему — если что-то пропадет, в тройном размере из его жалования стоимость будет высчитана.

Бедняга сейчас по платформе мечется, контролирует погрузку. Материальная ответственность — стимул надежный, не раз уже мною на практике проверенный.

Во Франции нам обещают передать санитарные автомобили. Я, когда об этом узнал, поинтересовался насчёт водителей. Ответили, что будет с ними и соответствующая команда.

Наши? Французы? Пока не известно…

В весну мы едем, а там толку от этих автомобилей на военных дорогах… Не, пока — я больше на лошадок надеюсь. Нет, автомобили — это хорошо, но на целеньком шоссе.

Ладно, там видно будет. Не будем мчаться-бежать впереди паровоза.

В районе обеда добрались до Сасово. Тут на продовольственном пункте нас накормили. Офицеров и нас, военных чиновников — отдельно, нижних чинов — отдельно. Понятное дело — без шампанского, но сытно.

Пока мне на жизнь грех жаловаться. Я размещен в купе вместе с бригадным интендантом капитаном Рязанцевым. Он всё больше сидит зарывшись в какие-то свои бумаги, листает, отметочки карандашиком делает. Человек работой занят, а я — отдыхаю с книгой.

Приобрел я в Москве только что вышедшее пособие по военно-полевой хирургии, а внимательно изучить его было некогда. Сейчас страничку за страничкой и читаю. По примеру капитана галочки ставлю, а кое-где и красным подчеркиваю.

Так первый день в дороге у меня и прошел. Даже в окно вагона я редко поглядывал — дорога знакомая, который раз я по ней уже двигаюсь.

Завтракаем и ужинаем мы на ходу, а вот обед — получаем на продовольственных пунктах. На второй день пути он нас ждал на станции Инза. Это уже Пензенская губерния.

Здесь, в отличие от Москвы чувствуется настоящая зима. Не минус сорок градусов, но как дедушка мой говорил: «Мороз не велик, а стоять не велит». Солдаты в теплушках печи топят — над крышами из труб дым валит. Едковатый какой-то. В селе Федора в Вятской губернии дымком вкусно попахивало, а тут — гадость какая-то.

Тлеет и горит сажа? Хрен его знает… Пусть кому надо разбираются…

Едем дальше. Как капитан говорит, а ему как интенданту, это, скорее всего, знать положено, следующая небольшая остановка у нас планируется на станции Тазарная.

— Обратите внимание, Иван Иванович, всё чаще и чаще за окном мечети мелькают, — отвлёк меня от чтения Рязанцев.

Да? Ну и что. Мелькают и мелькают. Мне как-то без разницы.

— Да, да, — вежливо отвечаю попутчику.

Небольшой остановка в Тазарной не получилась.

Через минут пять как встали, вагоны бамперами бухнули, не больше, в купе буквально вбежал мой младший врач, ответственный за имущество.

— Иван Иванович, колесо…

Ну, вот… Ещё один читать мне мешает…

— Что, колесо?

— У вагона с нашей кладью в колесе неисправность обнаружили.

Какая там может быть неисправность? Оно же стальное…

— Перегружать будут…

Начинается… Ни одна у меня поездка без приключений не обходится… Накаркал князь.

— Вагон отцепляют, имущество наше перегрузить требуется.

Видно было, расстроен мой подчиненный. Это — хорошо. За порученное дело душой молодой доктор болеет.

— Оставляют здесь вагон? — спросил я уже застегивая шинель.

— Нет, перегрузят всё, а тогда и дальше двинемся.

У меня отлегло от души.

Я обратно пуговицы расстегивать начал. Ему поручено — пусть и контролирует разгрузку-погрузку.

— Идите, Михаил, и проследите, чтобы ничего на платформе из нашего не осталось. Пару старших фельдшеров ещё возьмите себе в помощники.

Капитан Рязанцев, в отличие от меня, в вагоне не усидел. Ушёл узнать, что там с колесом. Делать ему нечего.

Пусть проблемы, кому положено решают. Второй день в пути, а уже у вагона колесо с неисправностью. Хорошо, совсем дорогой не отпало.

Тут мне отрывок из школьной программы, из «Мёртвых душ» классика Гоголя вспомнился. Ну, как там про колесо рассуждали…

«Вишь ты», сказал один другому, «вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось в Москву, или не доедет?» — «Доедет», отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», отвечал другой. — Этим разговор и кончился…

Наше колесо в Казань не доехало.

Глава 10 Вагон для тренировок личного состава

Я читаю, а мои санитары-носильщики «мотают». Это по их собственному выражению. Друг-друга бинтами.

Нечего им без дела сидеть. Пусть тренируются.

Я ещё до отъезда из Москвы поделил их на группы, в каждой старшим поставил фельдшера. Под его руководством они и занимаются.

Бурчат, конечно, что от меня никакого покоя нет. Причем, их повторительное обучение я максимально приблизил к боевым условиям. На занятиях по десмургии они как бинтовали? Кого-то на табурет сажали, он руку или ногу оттопыривал, на весу держал, даже помогал немного бинтующему.

На поле боя табурета не будет. Там, что раненый, что сам санитар в грязи или снегу в горизонтальном положении находятся — пули-то в непосредственной близости от них так и летят… Нет у них желания ростовую мишень из себя представлять.

Поэтому перевязывают они друг друга… лёжа. Причем, тот, на кого бинт накладывается, ничем бинтующему не помогает. Словно он без проблеска сознания находится.

Тут не до шуточек и прибауточек.

Утром третьего дня наш эшелон миновал Сызрань. Далее немного постояли в Тарашках. Самым ярким впечатлением для всех стал мост через Волгу имени Александра III. Это сооружение имеет в длину шестьсот пятьдесят саженей и одиннадцать пролетов. Многие солдаты ранее такого и не видывали.

Если всё ничего, то уже сегодня вечером будем в Самаре. Там мой персонал ещё один сюрприз ждёт. К нашему составу вагон-тренажер будет подцеплен. Я к руководству бригады обратился, а мне навстречу и пошли.

Ну, вагон-тренажер — это громко сказано. Это — обыкновенный нормальный товарный вагон. Теплушка. Только внутри из дерева макет санитарного автомобиля сделан и телега имеется. Будут мои санитары-носильщики и солдаты в порядке очередности носилки с изображающим раненого ставить-снимать с этих деревянных макетов.

Что, это дело простое и учиться ему не надо? Это только со стороны кажется. Не раз мне приходилось видеть, как при данных процедурах раненого с носилок роняют. Не смогли его германцы убить, так наши санитары добивают…

Или ещё один случай на моем перевязочном пункте был. Два солдатика-санитара ловко так носилки с раненым с телеги сняли, на землю поставили, а затем синхронно повернулись спиной друг к другу, за ручки носилок ухватились и попытались каждый в свою сторону раненого тащить.

Смешно? Мне тогда не до смеха было…

Ладно, опытные санитары с таким справляются, а когда солдат из рот на помощь присылают, они такие коленца откалывают…

Вот и Самара.

Моя придумка вызвала живейший интерес. Да, в теплушке, что для тренировки моего персонала была изготовлена, имелся ещё и деревянный конь. Зачем? Для обучения, как раненого с коня снимать. Это дело весьма непростое, и владеют им не многие.

В таком случае, работа идёт групповая. Скажем, при тяжелом повреждении правого бедра, коленного сустава или голени с этой же стороны нужны сразу четыре обученных санитара или солдата.

Три человека должны встать с правой стороны от лошади, один поддерживает снизу раненую ногу, второй — подводит правую руку под бедро, а левую — под то, на чем раненый сидит, третий — поддерживает своими руками туловище получившего ранение всадника. Раненый перекидывает свою левую ногу на правую сторону и съезжает с седла, обхватив шею второго носильщика. Четвертый санитар в это время держит лошадь. Она ведь на месте спокойно стоять не желает, когда вокруг неё столько незнакомого народа крутится.

На словах такое трудно объяснить, тут всё хорошо показать надо. Вот, на следующий день после Самары, когда уже Бугуруслан миновали, этим я и занимаюсь.

Санитарам моим весело. Не всё сразу у них получается.

— Сидор! Лошадь плохо держишь!

— Ванька, ногу-то, ногу-то ему лучше подхватывай!

— Федор, Федор, за шею хватайся, да не задуши…

Смешно им… Бестолочи.

— Разговорчики!!! — пришлось мне прекратить веселье. — Показываю ещё раз. Все внимательно смотрите.

Смотрят. Куда им деваться.

— Всё всем понятно?

Башками своим мотают. Понятно.

— Как каждый свою роль освоит, меняйтесь. Каждый должен всё уметь. Вдруг, кого пуля поцелует…

После этих слов санитары мои как-то сразу притихли. Вспомнили, что не к теще на блины они едут, а обратно на фронт. Ну и пусть, что во Францию. Там германцы те же, стреляют не хуже.

— Как правую ногу освоите, помощью при ранении левой руки будем заниматься, потом — левой ноги. — строго смотрю на своих подчиненных.

— Что, в левую не так, как в правую? — нашелся один умник.

— Совсем не так, есть особенности, — употребил я умное слово. — Как вчетвером работать научитесь, покажу как вдвоем раненого с коня снимать, даже делать это в одиночку научу.

У них же обучения в военно-медицинской академии не было, это нас там как сидоровых коз гоняли, учили всякому-разному до мелочей и тонкостей. Раненый — сосуд хрупкий, ему неправильными действиями сильно навредить можно, ещё хуже сделать.

Тут опять я вспомнил слова своего бывшего преподавателя по десмургии, как неправильно наложенным жгутом дело до гангрены можно довести, или нервы на конечности повредить…

Кровь-то остановишь, а такого наделаешь…

— Михаил Владимирович, Вы следите за ними. Пусть до автоматизма всё осваивают, чтобы руки всё сами делали без долгих раздумий. На театре военных действий им думать долго времени не будет, — отдал я распоряжение своему младшему врачу.

Глава 11 Винт

— Как насчёт винтика?

Рязанцев наконец-то разобрался со своими бумагами, заняться ему было теперь нечем и он решил окончательно отвлечь меня от полезного чтения.

Да ладно, дорога у нас длинная, успею я ещё свою московскую покупку доизучать.

— Не имею возражения…

Я отложил в сторону томик военно-полевой хирургии. Заложил на последней прочитанной странице серебряный карандашик.

Он, что, вдвоем предлагает играть? Нет, вдвоем тоже можно, но лучше — вчетвером. Классический вариант — две команды по двое.

— Момент.

Капитан поднялся и покинул купе.

Сейчас мы стояли в Бугуруслане. Опять что-то задерживались с отправлением.

Капитана уже десять минут как не было. Что он, на станции нам партнеров ищет?

Наконец интендант вернулся. С ним были два незнакомых мне офицера.

Оказалось, они в Самаре к нам подсели. Тот и другой были из полка нашей бригады, что в этом городе проходил своё формирование.

Определились с командами. Я и Рязанцев вытянули младшие карты, поэтому уселись друг напротив друга. Самарские офицеры стали нашими противниками.

Самую младшую карту судьба подкинула капитану — ему и сдавать.

Интендант распечатал новенькую колоду в пятьдесят две карты и раздал по одной втемную. Первую карту получил наш контрпартнер сидящий от него с левой стороны.

Сейчас каждый из нас имел на руках по тринадцать карт.

Назначили взятки.

— Одна на пиках, — прозвучало с нашей стороны.

— Две, — объявили наши соперники.

Ну, ну… Флаг им в руки и барабан на шею…

Восемь взяток они планируют получить…

Нет у них на руках шести козырей от туза…

Играли молча.

Первыми набрали пятьсот очков мы с капитаном. Но, это ещё ничего не значит. Победить в первой партии — не значит победить в игре. Чтобы забрать куш, надо выиграть две партии. У проигравшей первую партию команды всегда имеется надежда.

Перекурили и снова начали играть.

Моему портсигару все удивились. Попросили рассказать историю, каким образом он ко мне попал.

Я коротко поведал о случившемся со мной. После чего капитан начал поглядывать на меня несколько другими глазами.

Нашим противникам и на сей раз удача не улыбнулась. Куш достался мне и капитану.

Ну, так игра-то у нас только ещё началась. Фортуна — девушка ветреная…

Во второй игре переговоры выпало мне начинать.

У меня на руках сейчас имелись туз пик, король пик и ещё три карты той же масти.

— Пики! — объявил я.

Капитан объявил пас.

— Пас, — прозвучало с моей стороны.

Рязанцев спасовал ещё раз, тем самым дав мне возможность сказать ещё что-то. Указать мне мои проходящие масти.

У меня на руках были ещё король, дама и валет треф.

— Трефы? — а, что ещё мог я сказать?

— Пас, — ответил интендант.

Так, так, так… У меня ещё король, дама и десятка бубен…

— Бубны!

— Пас, — в очередной раз произнёс мой партнер.

Ещё у меня в наличии червонный туз.

— Без козырей. Пас, — таково было моё решение.

Рязанцев снова спасовал.

— Две пики. Пас.

Всё, что хотел, я сказал. Сейчас Рязанцеву ясно, что моя масть — пики, а в остальных я показал верные взятки.

Я дал высказаться интенданту до конца. Отвечал само-собой до времени пасом.

Таким образом, наша игра поднялась до четырёх…

Так играли мы весь день.

За окном промелькнула Самарская губерния и началась Уфимская. Честно сказать, за пределами вагона ничего интересного и не было — степь, степь, степь…

Вечером вся наша компания даже в Телебей-Аксакове буфет посетить не возжелала. Игра шла с переменным успехом, то мы побеждали, то нашим противникам по игре куш доставался.

Спать мы с капитаном отправились только под утро. Уже перед самой Уфой. Поэтому, остановку в этом городе я проспал. Ну, это — не самая страшная моя потеря. Побываю ещё я здесь, какие наши годы…

Глава 12 Ещё один день в пути

— Иван Иванович, завтрак проспите!

Вот ведь, неугомонный какой…

Не спится интенданту…

— Буду, буду.

Попил с капитаном чаю. Новости выслушал. Какие, впрочем, это новости. В пять часов утра была у нас Уфа, а сейчас мы уже едем по отрогам Урала.

Кстати, это заметно. Если вчера и в предыдущие дни мы по равнине двигались, то сейчас одни спуски и подъемы. Погода тоже изменилась — если прошедший день пуржило, то теперь за окном ясное утро. Каменные утёсы, что около железной дороги, хоть час и ранний, уже хорошо видно.

— Подмораживает. — Кивнул Рязанцев куда-то за окно.

Как он узнал? Ну, видно — есть у человека опыт в определении погоды…

— Да, Иван Иванович, приберите. Что им на столике находиться.

Капитан указал мне на деньги, что после вчерашней игры на столе так и лежать остались. Сумма не велика, я их не посчитал нужным убрать.

— Если бы это по старым временам… Да золотом…

На последнее слово Рязанцев как-то странно прореагировал. На дверь купе взгляд бросил.

— Да, золото…

Произнесено это было как-то с чувством облегчения. Словно тащил он всю дорогу мешок с камнями, а тут его и с плеч сбросил.

— Золото… — повторил Рязанцев.

Опять на дверь посмотрел, а после на меня.

— Иван Иванович, Вы тайны хранить умеете?

Вот, началось… Только мне этого не хватало. От чужих тайн — одни сплошные неприятности…

— Не, не, не… — помахал я рукой в воздухе. — Спасибо. Не надо.

Капитана просто распирало. Казалось, на части его порвёт, если он сейчас не выговорится. Про таких людей мой дедушка крайне неинтеллигентно говорил, что у них в жопе мел не держится.

Почему именно мел? Не знаю, не проверял…

— Да, впрочем, сейчас это уже и не составляет секрета. Какое-то время к нашему эшелону блиндированный вагон с золотом был подцеплен.

Мать моя!

Ну, понятно — интендант. Каким-то образом капитан был информирован о формировании состава нашего поезда. Они много знают. Настоящими находками для шпионов являются. Порой командир полка меньше знает, чем какой-то тыловик.

Хорошо придумано. Надежно. Золото с военным эшелоном отправить.

Про хранение золотого запаса Российской империи я был немного в курсе. Опять же — из разговоров с князем Александром Владимировичем. Как-то в разговоре он обмолвился, что до начала войны золото страны хранили на западе империи — в Варшаве, Риге, Киеве и Петербурге. Впрочем, эта общая информация какой-то тайны не составляла. После начала военных действий золото, по словам князя, было решено частично переправить в Нижний Новгород и Казань.

Вот в такой отправке мне и повезло поучаствовать. Прислонился я, так сказать, одним плечиком к истории.

Так, а куда его везли тогда? Гадать нечего — в Казань.

— Вы мне ничего не говорили, а я — ничего не слышал, — предупредил я капитана.

— Хорошо, хорошо, — не возражал тот.

— Вот и ладненько…

— Жаль, Златоуст будем ночью проезжать… — перевел разговор на нашу дорогу во Францию капитан.

Опять злато, золото…

— Почему?

Я ответил, а про себя подумал, что не выпить ли мне ещё чаю.

— Самые тут будут красивые виды Урала, но от Крокачева до Златоуста наш состав будет двигаться в ночное время.

Всё-то он знает. Везде бывал. Виды… Золото…

Да, зацепил меня с золотом капитан.

Тут мои мысли на собственное золото перескочили. Так ведь золото бьярмов, что я в надежном месте спрятал, лежит, меня дожидается. Никак я его забрать не могу. Мыши уж скоро его съедят…

Ну, допустим, от мышей ему потравы не будет, но на белый свет его извлечь надо. Камни ещё там…

Тут в дверь купе постучали.

— Кто там?

Вопрос прозвучал хором. Спросили мы с Рязанцевым практически одновременно.

Оказалось, это был один из моих младших врачей.

— Золотарёв, похоже, в Уфе от поезда отстал… — доктор имел виноватый вид. — Нигде его нет…

Только этого мне не хватало!!!

Золото, Златоуст, Золотарёв…

Какая-то цепочка выстраивалась. Золотая. Осталось только до полного счастья бьярмам-колдунам появиться за моими золотыми зверями.

Со следующей станции надо будет в Уфу телеграфировать — не мечется ли по перрону там фельдшер Золотарёв.

Так оно и оказалось. За кипяточком он изволил отойти, а заодно и ватерклозет посетить… Вот и посетил. Раззява.

На следующее утро мы были уже по ту сторону Урала. Через несколько часов прибудем в Челябинск. По обе стороны от железной дороги равнина, на небе — солнышко.

В Челябинске у капитана, по его выражению, будет забота — к эшелону должны подцеплять вагон-кухню. Перегоны становятся больше, а кормить нас всех горячим регулярно требуется.

Про этот вагон-кухню я уже не меньше чем пол часа слушаю. Капитан соловьем заливается, во всех деталях мне его расписывает.

Вообще, так по его выходит, что с приготовлением пищи в нашей армии на этой войне лучше, чем у германцев или австро-венгров. Тут мы в лидерах и передовиках.

Это я так про себя думаю. Передовик — такое слово здесь ещё не используется…

Глава 13 Medice, cura te ipsum…

Врач, излечись сам…

Ну, это если дословно.

А если по смыслу, то пора бы, доктор, обратить внимание на самого себя, на собственные недостатки…

Недостатков у меня хватает. Вместе с ними я здесь появился.

Пью. Но, стараюсь в меру и что-то хорошее. Из винограда произведенное. Не из мороженной и гнилой картошки.

Курю. Но, из императором подаренного портсигара и хороший табак.

Девицы… Тут, всё нормально. По обоюдному согласию.

Что-то я себя всё оправдываю…

Ну, а как?

Сам за себя не порадеешь, никто о тебе не позаботится. Каждая курочка, она под себя гребет.

Ну, может и не так. Не особо я знаком с повадками куриного племени.

Но, самое главное — из раздолбая я здесь превратился в ответственного в профессиональном отношении человека. Надеюсь, это перевесит мои особенности поведения в быту?

Алкоголь? Да здесь его как лекарство принимают. Галеновые препараты, ну — настойки всякие, как получают? Во — спиртовые это настойки или водно-спиртовые. Короче, не пьем, а лечимся.

Или, что бы делал я на фронте без спиртового раствора йода?

Папиросы… Открой здесь почти любую газету, там их так товар для спортсменов рекламируют. Лёгкие де у человека после курения расширяются и спортивные рекорды поэтому ближе становятся.

А про женский пол, что здесь в очагах культуры поют?

'Без женщин жить нельзя

На свете, нет!..

В них солнце мая,

В них любви расцвет!'

Кстати — с этим я совершенно согласен.

Но, сейчас не об этом.

В сей момент мне самому исцеление требуется. В прямом, а не в переносном смысле.

Или что-то это вирусное, или — съел я что-то не то…

Около двух часов ночи меня как кто-то в бок толкнул. Лёг спать совершенно здоровым, уставшим только. Ну, это — нормально.

Во сне мне что-то уже плохо стало. В пот бросило и замутило…

Если бы просто замутило — рвать начало. Как после хорошей пьянки.

Один раз.

Второй.

Третий…

Это уже, когда я проснулся и добрел до санитарной комнаты. Не во сне свой организм я от лишнего освобождал.

Скорее всего — отравился. Что вечером ел? Мясные консервы… Может, они не очень хороши были?

Какая здесь тактика при отравлениях? Самое первое — удалить яд из желудка путем вызова рвоты. Для этого щекотать корень языка пером, пальцем и так далее.

Ну, тут мне ничего щекотать не надо и так меня хорошо рвёт.

Четвёртый.

Пятый.

Шестой раз меня вырвало. Ух…

Из лекарственных веществ для вызова рвоты все местные врачебные справочники рекомендуют корень ипекакуаны по десять — пятнадцать гран на прием. Это дозировка для взрослого. Для ребенка — меньше. Заменить ипекакуану можно тремя — пятью гранами медного или цинкового купороса.

Не, не, не… Я такого своим пациентам не назначаю. Пусть тот, кто справочник составлял, свой медный купорос и пьет. Вместе с головками серных спичек.

Если яд уже в кишечнике — тут клизмы рекомендуется делать…

Мне сейчас не до клизм…

Седьмой.

Восьмой.

Девятый подход к раковине…

Пью воду. Простую. Холодненькую, а не мыльную, как здесь положено.

Я нашел в чемодане справочник заслуженного профессора Траппа. Долистал до ядов и противоядий. Что там у нас про колбасный яд? Ну, который в испорченном мясе содержится.

Черный кофе. Лимонад с вином. Подкожное впрыскивание пилокарпина по одной сотой грамма… Это получается одна шестая грана…

Пилокарпин — в сторону.

Кофе ночью кто мне сделает?

Остается — лимонад с вином.

Лимонада у меня не было, а вот вино — имеется.

Вот, это опять же — не пьем, а лечимся.

Я выпил вина. Стало лучше. Ещё стакан принял. Снова — лучше.

На второй бутылке тошнота вообще прошла.

Я посидел, в черноту за окном глаза попялил. Затем и спать лёг. Такое у меня получилось самостоятельное излечение.

Medice, cura te ipsum…

Хорошо, что не грибами я отравился. При такой беде рекомендуют тут настойку опия. Ну, не одну, а с гофманскими каплями. А вдруг бы привык? Некоторых, говорят, с первого раза цепляет…

Я спал.

Сны были цветные.

Часы показывали пятый час утра.

Глава 14 Неожиданная задержка

— Курган.

Когда я проснулся, Рязанцев уже сидел и что-то за окном вагона выглядывал.

Надо бы извиниться…

Всю ночь, гадать не надо, я его беспокоил. Туда-сюда бегал.

Голова у меня была тяжелая, но в целом я оценил своё состояние как удовлетворительное.

— Странно.

Капитан хмыкнул, покачал головой.

Я сел. Откинул одеяло. Спустил на холодный пол вагона ноги. Выглянул в окно — что там интендант видит такое странное?

На перроне стояла цепь солдат. Все при оружии, это мы как на прогулку едем. Вооружать нашу бригаду предполагается уже во Франции. Командир полка как-то упомянул, что получат наши солдаты винтовки Лебеля. Пошутил он ещё тогда, что сегодня в этих винтовках, практически не осталось деталей, созданных самим Лебелем. Штык у винтовки двадцатидюймовый. Если на сантиметры перевести, то получается более полуметра. Французские солдаты его почему-то женским именем зовут — Розали.

— Странно… — повторил интендант.

В голосе его промелькнуло беспокойство.

— Простите, капитан… Ночью я Вас, наверное, беспокоил.

Рязанцев только отмахнулся.

— Пустое…

Сам же он к окну как прилип.

На перроне появилась группа офицеров, быстро прошагала мимо нашего вагона в сторону головы состава.

— В штабной вагон идут.

Прокомментировал увиденное капитан.

— Что-то случилось…

— Ну, нас это не касается.

Я прислушался к своему организму.

Неплохо бы сейчас крепкого чая с лимоном. Причем, стакана два — жидкости я вчера много потерял.

Буквально через пару минут наш состав стал осуществлять странные передвижения. Сначала пятиться начал, почти за пределы станции выкатился, а затем обратно пошёл, но уже по другому пути.

— На запасной ставят. — повернул ко мне голову капитан.

Глазки у него туда-сюда бегали. То Рязанцев на меня посмотрит, то за окно, то куда-то на пол.

По обе стороны от пути, на котором поставили наш состав тоже бы солдаты.

От такой картины я за компанию с капитаном тоже забеспокоился. Видно эмоции интенданта мне передались.

— Всем оставаться на своих местах.

Мимо приоткрытой двери в наше купе прошли несколько солдат и парочка в штатском.

— Что случилось? — уже в спину им задал вопрос Рязанцев.

— Оставаться на своих местах. Все узнаете…

Ответ появившихся в вагоне не внёс в ситуацию никакой ясности.

Капитан на фоне всего происходящего, как здесь говорят, места себе не находил. То, встанет, по купе несколько шагов сделает — больше его размеры не позволяют, то опять на своё место усядется. За окном между тем народу прибавилось и в основном в форме полиции.

— Ищут кого-то? — задал я капитану риторический вопрос.

Какой ответ я ожидал? Так уж, это сделал, для поддержания разговора.

— Скорее всего…

Ну, какой вопрос — такой и ответ.

Так, так, так… Вот так дела!

Мимо нашего вагона куда-то двух нижних чинов, явно из наших, провели под конвоем. Шинели на них были расстёгнуты, ремни отсутствовали.

Капитан со всем внимание вгляделся в лица конвоируемых и… моментально успокоился.

— Иван Иванович, а не выпить ли нам чайку?

Во как… То чуть ли не по потолку бегом бегал, а сейчас про чай вспомнил.

— Не имею возражений. — мне уж давно чаю хотелось.

Нашим намерениям не суждено было осуществиться.

— Рязанцев? Пройдёмте. — дверь нашего купе отползла в сторону и в него заглянул незнакомый мне штабс-капитан.

Не говоря ни слова интендант вышел.

За окном вагона продолжалась суета. Туда-сюда продолжали перемещаться люди в форме и штатском, опять куда-то провели солдата из нашего эшелона. Это я по погонам узнал. Наши-то погоны, с другими не спутаешь.

Примерно через полтора часа вернулся Рязанцев.

— Дела… — вид у него был несколько возбужденный.

— Что, случилось-то? — распирало меня любопытство.

— Говорят, — тут капитан понизил голос. — Из упомянутого мною как-то в разговоре вагона пропало тринадцать ящиков золотых монет на общую сумму в семьсот восемьдесят тысяч рублей. Мастерски вскрыли, а потом вернули на место пломбу и всё выяснилось только при сдаче золота на хранение. Возможные помощники похитителей уже выявлены. Представляете, двое наших нижних чинов.

Настроение у Рязанцева было преотличное. Волновался он, вероятно, из-за каких-то своих дел, а оказался весь этот шухер не по его душу. Ну, ведь почти каждого интенданта можно при желании под букву закона подвести. Это, если в его делах внимательным образом покопаться.

Тут — золото пропало. Так, это уже не в его зоне ответственности. Вот, если бы дюжина пар сапог или тринадцать ящиков тушенки…

Задержали нас в Кургане чуть ли не на сутки.

Да, у подозреваемых некоторое количество золотых монет всё же нашли. В заплечных мешках. Вот дебилы — иначе и не скажешь.

Глава 15 Испанская газета

Паровоз прогудел положенное количество раз и наш состав двинулся.

Сначала ещё и дёрнулся. Как бы не сильнее обычного.

Вообще, паровозы, они как-то не ровно прицепленные к нему вагоны тянут. Нет, не так — менее плавно что ли. Дома поезда более плавно двигались.

С рельсами местными это связано, или с тем, что так паровой двигатель работает?

Следующей остановкой у нас стал Петропавловск.

На пару с Рязанцевым мы отлично пообедали на местном вокзале. Или это у меня так аппетит разыгрался?

Капитану в этом городе ранее приходилось уже бывать. От него я и узнал, что в нём имеется одна больница на десять кроватей и девять мечетей — шесть каменных и три деревянных.

Выбор свежих газет на вокзале Петропавловска был на удивление не хуже столичного. Вообще, тут многое не как дома. Вот сейчас — время военное, но в лавочках можно купить и иранский изюм, и кокосовые орехи, и даже ананасы… Цены кусаются, но выбор есть. Дома — мирное время, а про ананасы только в книжке и прочесть можно. Там, где про рябчиков, что ест буржуй.

Я и интендант скупили все газеты, какие только можно. Будем в вагоне читать, так как наши партнеры по винту на нас что-то дулись и больше играть не желали. Ну, насильно мил не будешь.

Капитан даже испанскую газету приобрел. Как и зачем она сюда попала? Ещё и недельной давности. По местным меркам — свежее не бывает. Чудеса и только.

Кстати, он, что — испанским языком владеет? Получается, что так. Иначе, зачем бы он газету купил.

— Иван Иванович, послушайте, Вам, наверное, интересно будет…

Я отложил свою газету, что сейчас просматривал.

— Сообщают, что король Альфонсо XIII болен инфлюэнцей. Причем, не только он. Больны более трети населения страны…

Капитан на секунду задумался.

— Ого, это почти восемь миллионов человек получается…

Он, что ещё и количество населения Испании знает? Ну…

— Протекает болезнь тяжело, с удушьем, появлением на коже пятен цвета красного дерева такой интенсивности, что трудно отличить цветных мужчин от белых. При развитии болезни пациенты захлёбываются своей кровью. Это — если я правильно понял.

Мля!!! Испанка!!! Грипп!

Рязанцев между тем продолжал информировать меня о вычитанном им в испанской газете.

— Пишут, что не у них всё началось, а где-то в Канзасе. Это по одной версии. Что американские военные заразу привезли в Европу и она сейчас здесь вовсю свирепствует. Особенно на фронте. По другой версии всё началось в Северной Франции на военной базе Этапль…

— Ну, а мы сейчас во Францию и едем, — напомнил я интенданту.

Рязанцев даже прекратил читать. До него, как до утки, дошло очевидное. Правда с некоторым запозданием.

—…

— Да, капитан, да. Вы правы. Читайте дальше.

Рязанцев вновь взял в руки газетный лист.

— Третьи считают источником болезни Китай. Связывают её с перевозкой почти ста тысяч китайских рабочих в Европу этой зимой. Они де с собой и принесли сюда это заболевание.

— Что-то про смертность пишут? — задал я профессиональный вопрос.

Интендант поводил глазами по тексту.

— Есть. Три — четыре человека на сто заболевших.

Мля! Это же очень много!

Нам в институте вскользь про эту эпидемию говорили, но случилась она дома опять же позже. Что, от неё по разным данным от семнадцати до ста миллионов человек умерло. Не один год она была, потом прекратилась. Сошла на нет.

Я перебрал российские газеты. Про эпидемию не было ни одного сообщения. Так же картина наблюдалась в английских и французских изданиях. Германские бы ещё посмотреть, что там они пишут.

Германские газеты на вокзале в Петропавловске отсутствовали, поэтому мы их и не купили.

Да, скорее всего, в них тоже бы ничего про эпидемию инфлюэнцы не было. Цензура бы не пропустила материал о начавшейся в армии и у населения эпидемии. Это — сведения стратегические и врагу о них совсем не обязательно знать. Имеют представление про такое и в Антанте, и в Четверном союзе.

Капитан снова уткнулся в газету. Наверное, по второму разу начал сообщение об этой эпидемии читать.

Когда я с фронта в Санкт-Петербург прибыл, а затем и в Москву, ни одного словечка там про никакую эпидемию и не было. Тишь да гладь…

Сейчас — вот как…

Ну, болезни здесь в одном месте возникнув, быстро распространяются по всему цивилизованному миру. Побочный, так сказать эффект, вследствие технического прогресса транспортных средств. Поезда, дирижабли, корабли с высокой скоростью возбудителей повсеместно развозят.

Рязанцев в процессе чтения становился всё печальнее и печальнее. Не нравилось ему всё это.

— В соседних с Испанией странах тоже болеют… — сообщил он мне очевидное. — Во Франции тоже…

Видно было, что совсем сейчас ему нет желания ехать на помощь союзникам. Болеть никому не хочется, тем более — далеко от дома.

— Может, всё это закончится до нашего прибытия во Францию?

Интендант с надеждой посмотрел на меня.

— Может и закончится, — не стал я его расстраивать. — Вполне возможно.

Нет, не закончится, я это точно знаю.

Ну, значит будем готовиться. Сегодня всё продумать, а завтра и Александра Николаевича побеспокоить. Имеется в виду полковник Сперанский, командир нашего полка. Следует мне не откладывая накидать план первоочередных мероприятий, который самому же мне придется и выполнять.

Лирическое отступление 4

https://www.youtube.com/watch?v=JiKLIHSk7FQ&t=44s

Легкоранимым душам не смотреть…

Глава 16 Маска как средство спасения

Инфлюэнца…

Никакая это не инфлюэнца, а самый настоящий грипп. Причем, с высочайшей летальностью.

Тут небольшая ошибочка имеется. В конце девятнадцатого века во время эпидемии гриппа Рихардом Пфайффером у больных была выделена гемофильная палочка инфлюэнцы и её приняли за возбудителя гриппа. То, что вирус грипп вызывает обнаружили гораздо позже. До этого ещё жить да жить.

Однако, название к болезни приклеилось. Инфлюэнцей грипп продолжали называть, даже когда уже его правильный возбудитель стал известен.

Но, всё это сейчас лирика. Необходимых эффективных средств для лечения гриппа здесь всё равно пока не имеется. Поэтому, главное — защитить бригаду, не дать заболеть солдатам.

Путь передачи болезни, что той, то и другой — воздушно-капельный. Вывод — нужны маски. Тут, кстати, про это знают, но знать — не значит широко применить на практике. Причем, масок этих на бригаду надо много. Не одну на каждого.

Сначала надо нам себя защитить, ну и соответственно, как можно более широкую санитарно-просветительную работу организовать. Желательно в масштабах всей России. Чтобы люди поменьше общались, по возможности по домам сидели и маски поголовно носили до самого последнего крестьянина в дальней деревне.

В военно-санитарное управление с ближайшей станции надо телеграмму подать, ну и князю Александру Владимировичу обязательно телеграфировать. У него выход на императора имеется и если тому нужны здоровые и живые подданные, а не куча проблем, пусть и кулаком по столу со всего махастукнет, а если и надо — ножкой топнет. Без этого чиновный аппарат плохо шевелится. Россия, она такая. Тут жесткость иной раз применить необходимо.

Почти всю ночь я свою речь для полковника Сперанского готовил. Убедительную и аргументированную. Тут через голову начальства скакать не принято. По команде надо доложить, а потом, заручившись поддержкой и дальше двигаться. Долго, муторно, не торопко, но иначе не получится.

Да, ещё и текст телеграмм заранее написал.

— Вставайте, милейший.

Ни свет, ни заря я похлопал по плечу капитана.

— А, что?

Встрепенулся Рязанцев спросонья.

— К полковнику пойдём.

— Зачем это?

Ну, что, вопрос правильный…

— На предмет эпидемии.

Я указал интенданту на испанскую газету, что так и осталась лежать на столике.

— Я-то зачем? Вы, Иван Иванович, у нас доктор, Вам и карты в руки.

— А Вы — интендант.

Рязанцев посмотрел на меня как на умалишенного. Да, он — интендант. Но, не интенданты же инфлюэнцей занимаются.

— Пейте чай, я сейчас всё объясню.

С людьми разговаривать надо. Причем, уметь это делать. С каждым по- разному. С полковником — так, с нижним чином — иначе. В зависимости от образования, социального положения, отношения к вам, каким-то идеям, мнениям, верованиям… Всего и не перечислишь, но необходимо учесть наиболее значимые факторы. Кому, как не врачу это уметь делать. Слово-то врач от слова врать происходит. Врать — это значит говорить. Сейчас, правда, это слово значение поменяло. Да, говорить, но не совсем правду.

Начал я с причин болезни. Указал официально признанного здесь возбудителя. Рязанцев пил свой чай и внимательно меня слушал.

Рассказал о пути передачи.

Интендант даже стакан на столик поставил.

— Так ему на пути преграду надо поставить!

Во, сразу понял. Не раз я говорил, что здесь весьма сообразительные люди живут. Не глупее, чем дома были.

— Совершенно с вами, капитан, согласен. Солдат может защитить простейшая ватно-марлевая повязка на лице.

Тут я Рязанцеву даже рисунок представил с этим теперь очень нужным изделием.

Нового для моего попутчика в нём ничего не было.

— Сколько на одну такую повязку ваты необходимо и про марлю тоже хотел бы уточнить. Ниток сколько надо?

Ну, сразу быка за рога… Деловой…

У меня в докторском саквояже то и другое имелось. Ножницы — тоже. Про иглы и говорить нечего.

Что там повязку, каждый нормальный хирург штаны себе сшить может. Конечно, не самые модные, но прикрыть срам ими должно получиться.

— Шей да пори — не будет свободной поры… — озвучил я одну из любимых поговорок своего деда.

У нас с интендантом пока так и получалось. Вроде бы что? Ватно-марлевый прямоугольник и тесемочки. Однако…

Нет, не над пятой тесемочкой мы бились, а над размерами… Ну, и толщиной слоя ваты, её креплением внутри повязки, чтобы в комки она не сбивалась, сколько слоёв марли требуется…

Любой из нас много раз ватно-марлевую маску видел, но хоть однажды задумывался над технологией её изготовления? Да, всё верно, дьявол там и кроется…

К обеду рабочий образец изделия был готов. Сейчас можно и к полковнику. Тем более, что скоро очередная станция. Там я и телеграммы в столицу отобью.

Так, вот и Ново-Николаевск на Оби.

Информированный о всём и вся интендант мне сообщил, что ещё десять лет назад тут города не было и в помине, а сейчас порядка ста тысяч жителей. Начал ещё рассказывать о том, что здесь производится. Ну, экономическую географию ему по должности надо знать…

— Сколько стоять будем? — осведомился я у Рязанцева.

Не глядя в расписание движения он выдал ответ. Молодец, что тут и говорить.

— Тогда, пойдёмте. Мне ещё ряд телеграмм необходимо отправить.

— А обед?

Ну, война войной…

— У Сперанского отобедаем. Не даст он с голода двум блестящим офицерам погибнуть…

Впрочем, офицер среди нас был только один. Второй — так, всего лишь военный чиновник.

Глава 17 Разговор с генералом

— Может, всё же сначала отобедаем?

Рязанцев кивнул мне на зал вокзального ресторана.

— Идите, Никифор Федорович. Делайте заказ на своё усмотрение, а я пока телеграммами займусь.

Вот ведь… Мир, можно сказать, в тартарары катится, а интенданту поесть приспичило…

Я отбил телеграммы и зашагал в сторону ресторана.

Капитан сидел уже за накрытым столом и ждал меня. Кстати, и Александр Николаевич был тут же. Буквально за соседним столиком от интенданта.

Ну, вот и хорошо. Сейчас отобедаем и примемся командира полка проблемами грузить…

Так, что там Рязанцев заказал? Ну, не стал он себя ограничивать… Не наступил на горло собственной песне.

На столе радовали глаз суп-потаж, слоеные пирожки с мозгами, тельное из рыбы, раки провансаль, жареная дичь в сметане с пикулями и каймак.

Он, что, обалдел? Решил гульнуть как в последний раз? Не по военным временам стол… Даже у командира полка было скромнее…

— Александр Николаевич, простите что отвлекаю.

Полковник кивнул мне на стул за своим столиком.

— Нет, не сейчас…

— Жду Вас в штабном вагоне, Иван Иванович.

Понимает полковник, что я его зря беспокоить не стану. Ну, сейчас можно не спеша и отобедать…

— Внимательно Вас слушаю.

Полковник занимал такое же купе, как мы с капитаном, но — один.

— Александр Николаевич, в Европе эпидемия…

Я кратко, но не забывая о главном, пересказал то, о чем писала испанская газета.

— Они — нейтралы. Могут в своей прессе сообщать всё, что угодно. Вот, кстати, газеты, что удалось купить уже в Ново-Николаевске. Опять же есть сообщения о заболевании инфлюэнцей. Болеют в Америке, Франции, о том же пишут из Швейцарии…

— Кто у нас знаток испанского?

— Никифор Федорович. — я глазами указал на бригадного интенданта.

— Не лишне, не лишне… — одобрил познания в языках Рязанцева полковник.

Интендант аж расцвёл. Доброе слово, оно — любому приятно.

— Что предлагаете, доктор, — командир полка сделал акцент на моей профессиональной деятельности.

Я подробно остановился на необходимых профилактических мероприятиях. Сперанский слушал меня со всем возможным вниманием. Ему потери в полку не нужны. Хоть от вражеских пуль, хоть от болезней.

— Пойдемте к генералу. Вы — тоже.

Последнее относилось к бригадному интенданту.

— В Ново-Николаевске у нас дневки не было, она перенесена на Красноярск. Там всё необходимое и будет время закупить.

Рязанцев на слова полковника согласно мотнул головой. Это уже касалось непосредственно его зоны ответственности.

Генерал-майор Лохвицкий принял нас без промедления. Мне опять пришлось всё повторить. Николая Александровича моё сообщение не обрадовало.

— Болеют, говорите… Это усложняет дело… Я со своей стороны тоже уведомлю военно-санитарное управление. Лишним не будет…

Генерал посмотрел на Рязанцева.

— Всё необходимое приказываю закупить в Красноярске. Изделия Подольского завода тоже необходимы?

Я чуть сдержал улыбку. Во как, наш генерал не только в военном деле понимает…

Тут, опять не ко времени, один из ещё домашних разговоров мне вспомнился. Бабушка тогда моей маме на день рождения швейную машинку подарила.

— Сам Махатма Ганди считал это, — бабушка указала на подарок. — Одной из редких полезных вещей, изобретенных человечеством.

Отец при этом, тоже блеснул своей эрудицией.

— В Китае благополучие семьи определяется наличием «трёх крутящихся и одного говорящего» — швейной машинки, часов, велосипеда и радио. Такая семья богатой считается.

— В недавнем прошлом за их наличие в семье можно было под тяпку хунвейбина попасть как недобитому буржую, — вставил и дедушка свои пять копеек.

— Пара «Зингеров» ускорит процесс, — ответил генералу интендант.

— Не только для этого они ещё пригодятся, — позволил себе вступить в разговор и я.

Была у меня одна задумка касающаяся перевязочного материала. Нет, не что-то принципиально новое. Один мой коллега ещё до начала войны предложил индивидуальный перевязочный пакет несколько усовершенствовать — делать подвижное соединение второго компресса с бинтом. Предложение даже и одобрили, но у нас пока в бригаде были только перевязочное пакеты образца 1903 года. Вот, вместе с масками и нашьем усовершенствованных пакетов. Лишними не будут.

Кстати, новая мода ношения перевязочных пакетов недавно появилась. Стали их приматывать к верхней части ножен шашек. Ещё бы их к прикладам винтовок примотали… В реальной боевой обстановке это бесполезно. Лучше уж их как положено носить — в особом внутреннем кармане шаровар. Или в кармане, что имеется в левом обшлаге шинели образца 1911 года, в кои сейчас бригада одета.

Тесьмяных турникетов ещё можно побольше нашить… Тоже пригодятся…

Что-то я размечтался. Кстати, пока я у генерала, надо решить вопрос с пресечением ношения перевязочных пакетов на шашках.

— Николай Александрович, позвольте, ещё имеется одно…

Тут я Лохвицкому о непорядке с ношением индивидуального перевязочного материала и сообщил.

— Пресечем, — последовал ответ.

Глава 18 Ватная куртка с карманами

Пока мои младшие врачи фельдшеров и санитаров-носильщиков муштровали, я ватно-марлевыми масками занимался.

Вернее, больше даже и не я, а Никифор Федорович. Интендант рассчитывал сколько и чего требуется.

— Если, Иван Иванович, вот так стежить будем, то ниток меньше на каждую маску потребуется…

Молодец интендант, о кармане государства радеет. Вроде и экономия чуть-чуть получается, но — это как посмотреть.

В нашей бригаде более десяти тысяч человек личного состава. Сколько солдат эту ватно-марлевую маску проносит в полевых условиях? То-то. А если всю армию брать? Испанка сейчас во Франции, а скоро и до нас докатится. Если уже в дверь не постучалась.

Гражданское население тоже надо в учёт брать.

— Объемы производства у Прохорова на Трёхгорной мануфактуре сейчас…

Это Рязанцев вслух в настоящий момент о вате рассуждает. Есть у него такая привычка свои мысли проговаривать. Я уже за дни поездки к такому привык.

— Может и хватит… Но, надо его заинтересовывать ценой, увеличивать объемы выпуска…

Марлю и нитки мы в Красноярске купили. Всю марлю, до которой руки дотянулись. Устроили в городе дефицит и парад цен. Продавцы уже после обеда начали цену ломить. Информация, что военные марлю скупают быстро по городу разошлась. Как тут не нажиться?

С нитками проблем не было. За оптовую покупку нам даже скидку сделали.

Бригадный интендант мастерски торговался, одному ему и продавцам известными словами сыпал. Оказалось, что даже у ниток и марли столько нюансов. По мне так марля и марля, а поди ж ты.

А вот ваты было мало. Имеется в виду Красноярск.

— В Канске попробуем ещё вату поискать… Хотя, едва ли… — опять вслух рассуждал капитан.

Вот ведь, проблема. Как-то раньше я про такую элементарную вещь как вата и не думал. Это, наверное, опять стереотип из прежней жизни. Дома-то эта вата копейки стоила и купить её труда не составляло.

Здесь, когда в психиатрическом отделении Вятской губернской земской больницы работал, из этой самой ваты одеяла для пациентов стежили. Правда, не много их и требовалось обновлять, а тут нам гораздо большие объемы ваты нужны. Хотя, сравни повязку и одеяло.

Тут мой мозг с одеял и масок на телогрейку перебросило. Я чуть чаем не облился, который сейчас пил.

Телогрейка! Ватник! Вот, что сейчас нашей армии требуется! Тут и вата нужна будет самая плохонькая, не как для перевязок или масок.

Рязанцев буквально на днях что-то про недостаток шинельного сукна бурчал, да и качество его стало хуже. У меня шинель, что в прошлом году была выдана, лучше новой грела. Той, в которую меня в Москве переодели. Эта — зябкая.

Ватничек-то и под шинель можно поддеть, и так носить. На фронте многие санитары и солдаты даже полы шинелей подгибали. Говорили, что в них ноги путаются.

В Маньчжурии когда я был, там у нас некоторые у местных подбитые хлопком куртки и штаны покупали. Говорили об их теплоте и удобстве. Опять же куртки эти под шинелями для тепла носили.

А если ещё и фильмы про Великую Отечественную войну вспомнить. В них в телогрейки многие солдаты были одеты. Дед мой, что эту войну прошел, тоже ватник хвалил.

Тут же я и свои поездки в институте на картошку вспомнил. Там ничего лучше фуфаечки не было… Один парнишка даже на спине своей фуфайки так и написал — «шуба лисья».

— Никифор Федорович, а как Вам такое? — тут я интенданта ещё и фуфайками огорошил, как будто с защитными масками от испанки у него мало проблем. — А если на данные изделия впереди ещё кармашки нашить, то в них стальные пластины вставить можно для защиты от пуль…

Рязанцев слушал меня, отложив в сторону свои бумаги с расчётами по маскам.

Моя идея его захватила. Он в армии уже не первую шинель изнашивал, знал все её преимущества и недостатки.

Тут же получалось такое… В историю можно было навеки своё имя золотыми буквами вписать. Это, как шлем Адриана, брюки Галифе… Это — куртка Воробьева-Рязанцева. А может, и Рязанцева-Воробьева?

Фамилии генералов были интендантом опять же вслух произнесены.

Я не преминул своего попутчика насчёт Гастона Александра Огюста де Галифе чуть-чуть просветить. Пусть немного успокоится. Что-то капитан сильно возбудился. Рассказал Рязанцеву легендарную версию изобретения этих самых модных сейчас штанов. Ну, что ранен тяжело был Гастон в бедро, кость срослась неправильно и травмированная часть тела смотрелась очень неприглядно. Вот и придумал генерал такие брюки, чтобы спрятать своё увечье. Если бы он моим аппаратом для сращения костей воспользовался, таких брюк бы и не было. Но, в то время аппарата-то ещё не было.

— Удобнее солдату будет… Стоимость… Тут считать надо…

Про защитные маски Рязанцев сразу забыл. Всё своё внимание и силы переключил на куртки.

— Точно описать изделие требуется. Ваши слова, Иван Иванович, правильно на бумагу перенести.

Глаза бригадного интенданта просто огнём горели. Видел себя он уже не меньше, чем полковником, а вся российская армия в ватных стёганых куртках щеголяла.

— Не имею возражения.

А что ещё я мог сказать? Я на куртку имени Воробьева не претендую. Лишь бы России польза была.

Всю следующую ночь капитан провёл за бумагами. Утром мне было предложено прочесть следующее: «Куртка ватная однобортная, прямого покроя, застёгивается по борту доверху на 4 пуговицы имеющимися в левом борте четырьмя пришивными петлями (шлевками). Полы прямые без вытачек, с боковыми и нагрудными накладными карманами, простёганные сквозь верх, вату и подкладку параллельными долевыми машинными строчками. Расстояние между простёжками 6 см. Спинка прямая, цельная или с долевым швом посередине, на талии стягивается затяжниками с металлической пряжкой. Простёжка спинки одинакова с полой. Воротник стоячий мягкий, застёгивается на одну пуговицу шлевкой, пришитою к левому его концу. Высота воротника — 3 см. Рукава одношовные, заканчиваются внизу небольшой шлицей и манжетами, застёгивающимися на одну пуговицу шлевкой, пришитой к концу верхней половинки манжета. Простёжка рукавов одинакова с полой… Материал — верх — диагональ гимнастёрочная хаки; подкладка — бязь крашеная серая или хаки; вата х/б 2 сорта».

Вот, что значит специалист по шинелям и прочему солдатскому обмундированию! У меня бы так написать никогда не получилось. Молодец, про карманы на груди для стальных пластин тоже не забыл. Может и будет у наших воинов такая защита. Война-то ещё не на один год…

Глава 19 Кодекс чести российского солдата

Ещё когда уходили от генерала, его адъютант вручил мне и Рязанцеву по пачке листочков.

— Возьмите, господа. По своим командам нужно выдать.

Ну, как без бумаг… Что там они ещё придумали? Ладно, посмотрю позже.

Сейчас полученное нами так в купе на столике и лежало. Никифор Федорович часть листочков уже и в дело использовал — проводил на их обратной чистой стороне свои расчёты, рисовал элементы стёганой солдатской куртки…

Правда, что хоть это?

Я пододвинул к себе по столешнице выданную мне пачечку.

«Кодекс чести российского солдата». Так был озаглавлен текст, напечатанный на бумаге.

Во как! Дома в институте мы изучали «Моральный кодекс строителя коммунизма». Чуть ли не наизусть его знать надо было, ещё и правильно прокомментировать. Светлое будущее мы строили. Нет, от светлого будущего я не отказываюсь. Да, и кто бы отказался?

Как там?

«1. Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма».

Тут стран социализма ещё нет. ГДР, например, отсутствует, а с германцами мы ещё и воюем. Венгры тоже от них недалеко ушли… Польша — вообще часть империи.

«2. Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест».

Кто не работает, тот не ест… Заповедь первых британских колонистов в Америке. Цитата из Джона Смита, а он у апостола Павла её позаимствовал.

Я мысленно пробежался по всем двенадцати пунктам «Морального кодекса». Оказывается, помню ещё, а ведь сколько лет уже прошло…

Тут сколько пунктов? Чуть поменьше — одиннадцать. Ага, краткость, она — сестра таланта. Это уже Антон Павлович Чехов сказал. Вернее, написал в письме своему брату Александру. Наш человек — доктор. Не получилось мне его здесь увидеть, хотя и по времени совпадал…

Ну, по сути, здесь — почти извлечения из устава. Решили нам, видно, напомнить, чтобы мы себя за границей достойно вели.

«1.Воюешь с неприятельскими войсками, а не с мирными жителями. Неприятелями могут быть и жители неприятельской страны, но лишь в том случае, когда видишь их с оружием в руках».

Вроде всё так…

«2. Безоружного врага, просящего пощады не бей».

Всяко бывало, что уж тут. Я припомнил пару случаев, ставших мне известными. Германцы и австрийцы тоже наших, сложивших оружие, не всегда щадили.

«3. Уважай чужую веру и их храмы».

Вот здесь я совершенно ничего не имею против. Правильно устав говорит. Веровать — дело сугубо личное. Хочешь — веруй, не хочешь — не веруй, но и другим не мешай. Это, если вера — правильная…

Вспомнилась мне встреча со скопцами. Такую веру я уважать не могу. Изуверская она какая-то, во вред людям идёт. Как врач и человек я её не принимаю.

'4. Мирных жителей неприятельского края не обижай, их имущества сам не порти и не отымай, да и товарищей удерживай от этого. Жестокость с обывателями только увеличивает число наших недругов.

Помни, что солдат — Христов и Государев воин, а потому и должен поступать, как Христолюбивый воин'.

Не соблюдали наши солдаты эту заповедь в Прикарпатье. Могли и прихватить фураж и продовольствие местного населения. А что делать? Сам голоден и коня кормить надо. Особенно казаки этим грешили. Жаловалось население на них, ох жаловалось. Даже ко мне на перевязочный пункт приходили. У меня над лишившими их сена какая власть? Никакой. Оставалось им посочувствовать только.

«5. Когда окончилось сражение, раненного жалей и старайся по мере сил помочь ему, не разбирая свой ли он или неприятельский. Раненный уже не враг твой».

Наш солдат — жалостливый. Помогали. Последним перевязочным пакетом делились. Махорки отсыпали. Но, не все…

Некоторые раненых германцев добивали. Сегодня — он раненый, а завтра в строю место займет и стрелять в тебя будет. Докалывали штыками, достреливали.

«6. С пленными обращайся человеколюбиво, не издевайся над его верою, не притесняй его».

Тут — тоже по-разному. Кто как. Наших-то пленных зачастую противник не жалеет, голодом морит. Порассказывали уж сбежавшие из плена.

«7. Обобрание пленных, а ещё хуже того раненных и убитых — величайший стыд для честного солдата, польстившемуся на такое действие грозят тягчайшие наказания, как за разбой».

Согласен. Тут уж без всякого. Мародеров строго наказывать надо.

«8. Если приставлен будешь к пленным, охраняй их от приставания посторонних. При попытке пленного бежать задерживай его, зови на помощь, в крайности действуй оружием».

Тут тоже всё понятно.

«9. Палатки и дома, где находятся раненные и больные, обозначены всегда белым флагом с красным крестом — в эти места не стреляй и не ломись».

Мы-то не стреляем… Враг бы это положение соблюдал. Сам я находясь под белым флагом с красным крестом чуть не погиб. До сих пор последствия контузии чувствуются… В японскую войну лучше было. Не даром в наших газетах её иногда войной джентльменов называли.

«10. Не трогай людей, хотя бы и в неприятельской форме, у которых на рукаве белая повязка с красным крестом — они ухаживают за больными и раненными и лечат их».

Двумя руками я за это.

«11. Увидишь неприятеля с белым флагом — не стреляй в него, а направь к начальству — это переговорщик — лицо неприкосновенное».

На моей памяти это правило неукоснительно соблюдается. Что на нашей, что на чужой линии фронта. Не стреляют в парламентёров.

Что, всё?

Надо эти листки младшим врачам отдать. Пусть фельдшерам и санитарам раздадут. Лишним это не будет.

Глава 20 Инвалид на перроне

В Канске ваты оказалось… хоть одним местом ешь.

Откуда её тут столько?

Разбираться про это нам с бригадным интендантом было некогда.

— Всё берём? — кивнул на раскрытые ворота помещения, где она хранилась, капитан.

— Берём, — высказал своё мнение я. Решать-то всё равно ему.

Что тут думать-то. Может, больше так не повезёт.

Вроде и зима, а снега в городе не много. Извозчики на улицах — половина на санях, а половина — уже на дрожках. Вот тебе и Сибирь. В Москве, когда уезжали, снега было чуть не по пояс, а тут — хоть в ботиночках ходи.

Почему я об извозчиках? Они нам вату в наш эшелон и вывозили. Так быстрее получалось. Стоянка здесь у нас предполагалась не долгая — опять торопят с прибытием в Дайрен. Зафрахтованные пароходы там уже чуть ли не трубами дымят.

Рязанцев ходил довольный-предовольный. Приказ генерала он выполнил и о себе не забыл.

Нет, здесь речь не о должностной ренте. Не о том, что поиметь можно со своей должности помимо официальной заработной платы. Сейчас у нас столько ваты было, что может он в процессе движения поезда изготовить пробную партию стёганых солдатских курток и испытать их в деле.

— Кому сшить — имеется. У меня такие мастера в распоряжении…

Никифор Федорович сиял как начищенный самовар. Да, вся интендантская служба бригады сейчас именно в нашем эшелоне. Он у нас, вроде как штабной. Основная масса собственно солдат бригады едет в тех эшелонах, что за нами по магистрали движутся. Десять тысяч личного состава в один эшелон никаким образом не поместятся.

Рязанцев, оказывается, из Канска в Главное интендантское управление пакет со своей, ну — и моей, придумкой про стёганые куртки отправил. Там всё, что касается обмундирования, рассмотреть должны, а он сейчас апробацию и проведёт… Если всё хорошо получится, то лишние козыри у него на руках будут.

— Вы, Иван Иванович, конечно — не против будете?

Как малышу вопрос интендант мне задает. Если малютке так вопрос сформулировать, он обязательно положительно ответит. Если сказать, что против будете, ребенок и ответит, что — против. Ну, вложить в вопрос готовый ответ. Со взрослыми такое не прокатывает, но в сей момент я был действительно не против.

— Конечно, Никифор Федорович… Лишь бы российской армии польза была.

— Да, следующая станция на пути — Тайшет. Там обязательно очень вкусную рыбу таймень надо приобрести…

Разговор со стёганых курток как-то подозрительно перепрыгнул на рыбу. Или, это мне так показалось? Ну, да и Бог с ним…

— Обязательно купим, Никифор Федорович.

После Канска по обе стороны железной дороги потянулись бесконечные густые леса из сосны, ели, пихты. Иногда встречались и берёзки. Местами наш маршрут перекрывали громадные балки, овраги, холмы и высокие кряжи. Поэтому железнодорожный путь делал большие извилины.

Так же, в голове моей и интересная мысль сейчас виляла. Не давала покоя. А, всё безногий солдат-инвалид на перроне в Канске. Таких всё больше в России появлялось. Да, и не только в России. Война по всему свету инвалидов на обочину выплевывала…

Инвалидная коляска мне покоя не давала. Да, они уже имеются, видел я их в Москве и Санкт-Петербурге. Американского производства и явно — патентованные. Тут всё, что можно, патентуют. Коляски эти были довольно громоздкие и явно недешевые. Безногий нижний чин себе такую позволить едва ли сможет.

Значит — необходимо создать дешевую и… складную. Складных тут пока не наблюдается, а складная коляска — это новый патент. Сам я такое производство не осилю, но если князя Александра Владимировича подключить…

Имеется у князюшки небольшое велосипедное производство. Колёса для инвалидной коляски — велосипедные, раму для велосипеда делают, поэтому и складной стульчик на колёсах смогут изготовить. Каких-то кардинальных изменений в производственном процессе производить не надо будет.

Может, ему и про складные велосипеды идею подкинуть?

Простейший механизм для складывания я представлял. У моего дедушки один из однополчан на такой коляске передвигался, неоднократно он был у нас в гостях и такую манипуляцию мне выполнять приходилось.

Мудрить тут не требуется. Всё должно быть максимально просто.

Схему складной инвалидной коляски я до Иркутска накидать успею. Оттуда, как Рязанцев сделал, отправлю пакетом, но не в интендантское управление, а князю. Ещё и телеграфирую ему. Пусть патентует, а потом уж его мастера с размерами и прочим разберутся. Да, идею я у кого-то украл, иначе сказать нельзя, но для всеобщей пользы же. Зарабатывать на этом — не главная задача.

— Что чертите, Иван Иванович? — поинтересовался у меня Рязанцев.

— Очень нужную вещь, — не стал я вдаваться в подробности.

— Правильно, нужные вещи, они… нужны.

Ну, тут не поспоришь.

Пусть их больше будет. Вон, скольким аппарат для сращивания костей помог, а скольким ещё поможет. Илизаров ещё что-то придумает, а я уж как-то отмолю свой грех.

На Иннокентьевской стояли три часа. Здесь меняли нашим нижним чинам котелки и пояски. Почему здесь, поинтересовался я у Рязанцева. Он только руками развёл — так мол заранее сверху задумано…

Глава 21 Победить без войны

Будучи в Иннокентьевской я приобрел иркутскую газету. В ней сообщали о событиях с Кавказского фронта, в частности — о падении девяти фортов Эрзерума.

Ну, вот и хорошие вести. Это окрылит и нашу армию, и тыл.

— Никифор Федорович, у нас успехи, — поделился я радостью с Рязанцевым.

— Слава Богу, слава Богу, — интендант даже перекрестился. — Так бы и дальше дело шло.

Наш состав между тем не торопясь обогнул Байкальское озеро, а когда-то по льду мне приходилось здесь в сторону Дальнего Востока героически продвигаться. Пусть и зима, но виды всё равно вокруг были просто замечательные.

После Байкала был Петровский Завод, Чита-Военная…

Около читинской станции достраивали беспроволочную станцию. Желтые башни, словно репродукции Эйфелевой, были уже готовы, но пока, по словам Рязанцева, не функционировали.

После Читы двигались рядом с берегом Шилки. Всё же, велика и красива российская география! Ни одна держава с ней соперничать не может.

После Адриановки начался крутой подъем и девять вёрст наш состав преодолевал почти час. Был даже критический момент, когда мы почти остановились и я уже думал, что наш паровоз не вытянет дальше вагоны, что были к нему подцеплены. Что покатимся мы обратно вниз и костей не соберём…

Никифор Федорович, вероятнее всего, имел похожие мысли и в этот момент сидел бледный как полотно. Губы его что-то шептали.

— Могли бы двойную тягу организовать… — зло высказался в отношении сейчас далекого от нас железнодорожного начальства интендант.

Действительно, как-то по равнине мы и с тройной тягой шли. Два паровоза у нас были впереди вагонов и один сзади. Такую вот бесхозяйственность наблюдали и бесполезный расход угля.

— Я бы и от тройной не отказался, — поддержал я капитана.

— Совсем головами не думают, — поставил диагноз отвечающим за наше движение по железной дороге бригадный интендант.

— Можно было состав разделить и в два приема нас на этой дистанции перетащить, — сделал я бесполезное в данный момент предложение.

— Совершенно с Вами согласен, Иван Иванович.

Однако, наш паровоз всё же справился со своей задачей. Победно гуднул и уже с горки вниз покатился. Щеки Никифора Федоровича начали приобретать естественный цвет.

День шёл за днём, ночь за ночью. За окном промелькнула Оловянная, а затем станция Маньчжурия. Места мне всё знакомые…

После Иркутска морозы по нашему пути стояли страшные. Птицы на лету замерзали. Сегодня — было вообще ужасно холодно, а мы ещё и на высоком плато. В общем, курить на вольном воздухе — мало приятного…

Хайлар…

Вся станция просто забита вагонами американской системы.

— Четырнадцать тысяч таких вагонов за океаном заказано, — в очередной раз блеснул своей осведомленностью бригадный интендант.

— Четырнадцать тысяч? Это сколько же всё России стоит? — задал я вопрос Рязанцеву.

— Много… Золотом…

Никифор Федорович скривился.

— Ладно бы, одни вагоны. Мы кровь проливаем, а они свою промышленность развивают. Кому война, а кому…

Рязанцев снял очки и начал протирать платком и без того чистые стёкла.

— Они сейчас главные наши поставщики по порохам, патронам, стрелковому оружию, взрывчатым веществам, автомобилям…

Капитан огласил довольно длинный перечень закупаемого у американских фирм. Звучали там и цифры, внушающие уважение.

— Ещё и посредники… Вешать таких мало… — выразил своё отношение к подобным личностям Никифор Федорович. — Из воздуха деньги делают.

— Посреднические услуги… — тон моего голоса был далёк от уважительного.

— Клопы… — совсем не интеллигентно сформулировал свою мысль интендант.

Я с ним был полностью согласен.

— Не один миллион наших солдат с винтовками Winchester Model 1895 сейчас воюет.

Впрочем, и нам скоро с французским оружием в руках предстоит с врагом сражаться. Не готова оказалась отечественная промышленность к такой войне.

— Почти пять тысяч мотоциклов Harley-Davidson… — продолжал перечисление закупленного у американцев капитан.

Ух ты! Я и не знал про такое. Культовый мотоцикл!

— Чтобы в ряду победителей быть, не обязательно в войне участвовать…

После этих слов я сильно Рязанцева зауважал. Умный мужик, все бы такие были.

Вскоре мною увиденное и подтвердило ранее сказанное Никифором Федоровичем. Между Хайларом и Бухету нашему составу попался навстречу целый поезд, который вёз американские автомобили.

— В Москву идёт… Закупка Земского Союза…

Откуда он всё знает? Никифор Федорович стал в последнее время мне князя Александра Владимировича напоминать. Тот также о том и о сём был всегда информирован.

А может, Рязанцев, не просто бригадный интендант? Не только для хозяйственного обеспечения бригады он во Францию едет?

После Бухету разом потеплело. Такой вот произошёл погодный выверт. Скоро Хинганский тоннель, какая интересно, за ним температура воздуха наблюдается?

Одно жалко — тоннель будет у нас ночью. Не получится на него посмотреть.

Глава 22 Байцзю

Миновали Цицикар.

Стало ещё теплее.

Вот и Харбин. Генерал собрал руководство бригады, приказал готовиться к перегрузке на японские поезда. Со станции Кунченд уже они нас повезут.

Перегрузка с поезда на поезд — это как переезд, а два переезда равны одному пожару. Ритм моей жизни почти не изменился, а вот младшие врачи сейчас загружены у меня по самую маковку. Проверяют имущество, перепаковывают то и другое — размеры японских вагонов меньше наших.

Стоим день, другой. Что-то дальше двигаться нет команды.

В городе нехорошие слухи, поговаривают о чуме…

Точно! Чума. Ранним утром Лохвицкий вызвал меня к себе и данной новостью обрадовал. Я почти и не удивился — это же Маньчжурия. Где же ещё чуме быть, как не здесь.

Японцы объявили карантин и поезда из Маньчжурии к себе не пускают. Не желают они иметь такое счастье. Мы-то бы и рады, и готовы дальше двигаться, но путь нам перекрыли.

— Насколько долго, Иван Иванович, это может продлиться? — Николай Александрович был явно не в духе.

— Трудно сказать… — как иначе я могу ответить генерал-майору?

Так-то, в принципе, нас по зоне эпидемии можно и протащить, если исключить все контакты с местным населением, но паровоз уголь, воду и прочее требует, а поэтому трудно это на практике осуществить.

Я изложил свои мысли Лохвицкому.

— Спасибо, Иван Иванович. Прошу Вас находиться постоянно при эшелоне — можете понадобиться в любой момент.

Вот и сидим мы в Харбине уже почти три недели. Французы себе все волосы на головах выдрали — нужны русские штыки на фронте, а мы за пол света застряли. Российскому императору шлют они телеграмму за телеграммой, а он что сделает? Япония чумы боится и ни в какую нас пустить не желает.

Солдаты в эшелоне от безделья дуреют, шалить начали. Байцзю правдами и неправдами добывают… Напиток этот со специфическим запахом, как они его и пьют? На мой взгляд ещё и крепок. Местные его чуть ли не в два раза крепче нашей водки выгоняют.

Крепость байцзю тут выгоранием определяют. Берут четыре одинаковых чашечки, наливают в них напиток и одновременно поджигают. После выгорания спирта оставшаяся вода должна войти в одну из этих чашек. Такой байцзю и считается у них хорошим. Кстати, в селе Федора тоже отжигом крепость самогона проверяли. Если столько же воды после отжига оставалось, его четырёхпробным называли.

Винокурен тут не счесть. Чуть не в каждой фанзе.

— Прямо в земляном полу фанзы они яму копают, края досками обшивают, а в неё и смоченное водой зерно засыпают. Затем плотно его трамбуют и квасят. После пятнадцати дней пиньинь в дело и идёт — гонят закваску как мы самогонку. Если всю закваску не перегнали, сушат её кирпичами в запас, — посвятил меня в технологию приготовления байцзю один из моих санитаров. Он родом из-под Владивостока, там у них этот напиток в большом почёте.

Называют его там, правда, не байцзю, а ханшин, ханжа, хана, ханка, суля, сули. Последние названия уже от корейского слова «суль», что значит — водка.

— Суля-то пьянит сильнее, да и дешевле водки стоит. Вечером выпьешь, а с утра водички хлебнул и снова пьяный. Все сулю у нас пьют — старики, мужики, дети, бабы. Даже при недостатке хлебушка мужик сам будет голодать, сам будет лучше чайком одним пробавляться, но снесет последний пуд пшеницы манзе за ту же бутылочку живительного бальзама в образе сули… Одним словом, желание выпить сули вызывает на все. За бутылку сули иной готов продать манзе жену или даже дочь…

От такого рассказа санитара меня даже передёрнуло.

Китайцы с тулузами так вокруг нашего эшелона и вертятся. Денежку пытаются заработать. Их гоняют, а они как тараканы изо всех щелей опять лезут.

У нас уже трое нижних чинов отравились этой гадкой сивухой. Еле их и спасли.

— Николай Александрович, прошу ввести строжайшее наказание за употребление байцзю, — обратился я к генерал-майору. — Травятся нижние чины. Пока без смертельных исходов, но до этого не далеко…

Генерал в тот же день гайки и начал завинчивать, караулы были усилены, вагон-гауптвахта в нашем составе появился.

— Зря Николай Александрович в четвёртом году порку нижних чинов отменил после рождения наследника! Так дисциплина в армии хромала на четыре ноги, а тут покачнулась ещё сильнее. Офицер после этого не стал иметь законных способов повлиять на ленивого, недисциплинированного или наглого подчиненного, — покритиковал генерал-майор императора.

Прав ведь он. В японскую я сам ещё не в офицерах ходил. Всяких солдат у нас хватало. Нередки были случаи трусости, подлости, халатности и прочего. Иных, лучше, хоть оторви да брось. А тут телесные наказания отменили, дезертиров даже поощрили. Те де, что в течение года после рождения царевича, что сбежали из армии или уклоняются от военной службы, явятся и повинятся, то им полное прощение будет. Евреям тогда отменили оплату отсрочки от военной службы, прекратили следствия по поводу растрат военного имущества частными лицами, школами, солдат, что нарушили военные предписания вступлением в брак, опять же простили…

— Побаивались раньше порки-то… Побаивались… А, сейчас…

Генерал-майор только рукой и махнул.

Глава 23 Через чумную территорию

Может скоро и дальше двинемся…

Если верить Лохвицкому, то Франция и Россия надавили на Японию и нам всё же дадут проехать по территории, где свирепствует эпидемия. Запечатают в вагонах, как в консервных банках. Никто не должен наружу даже носа высовывать, не говоря уж о том, чтобы ножки свои на перроне размять.

Пересадят бригаду на японские поезда и прямо в порт. Там на корабли погрузят без промедления и из одного эпидемического очага мы в другой двинемся.

От чумы к испанке…

Как говорится, хрен редьки…

Одно радует, смертность от испанки ниже.

Правда, есть во Франции ещё одна гадость. Венерические заболевания. Ну, не вчера они там появились и не вдруг. До войны их тоже хватало. Болели и болели, но сейчас заболеваемость ими резко вверх поползла. Если верить официальным данным, то после ранений от огнестрельного оружия они являются второй по значимости причиной выбытия личного состава из частей действующей армии.

Выход тут имеется. Если в историю углубиться, то раньше отряды воинов с собой некоторое количество женщин брали. Своих, проверенных. Чтобы ненароком с чужими ущерб своему здоровью не нанести. Говорить нечего, мудры их вожди были…

За день перед часом назначенной из Харбина отправки я из Санкт-Петербурга получил телеграмму от князя. Пакет де с чертежами и описанием инвалидной коляски Александром Владимировичем получен. В Комитете по техническим делам при Департаменте торговли и мануфактур заявка, подготовленная князем, рассмотрена.

Во как… Хорошо в России важной социально значимой персоной быть, с императором при случае чаи гонять. Иной бы ноги по колени стёр по коридорам Комитета путешествуя, а тут — на тебе… Всё в один день решили.

В Комитете по техническим делам заявку рассмотрели и привилегию выдали.

Да, да — выдали!!!

В течении трёх месяцев появится информация об изобретении в «Правительственном вестнике» и «Вестнике финансов».

Вот об этом у меня как раз голова и не болит… Да, хоть и через год. Хоть совсем не появляйся.

Срок привилегии на коляску установлен нам на пятнадцать лет. Больше нельзя.

Ну, про это я в курсе. «Положение о привилегиях на изобретения и усовершенствования» от одна тысяча восемьсот девяносто шестого года я наизусть выучил, когда мы с князем привилегию на мой аппарат для сращивания костей получали. Она у меня тоже на пятнадцать лет.

Согласно данному закону, необходимыми критериями для получения привилегии являются новизна и промышленная применимость изобретения. Как сообщал мне князь, с первым моментом трудности не возникло, но вот второе…

Мощности его завода по рукам и ногам связаны контрактом с Военным ведомством. Армии велосипеды требуются и он на годы вперёд заказами загружен. У «Дукса» и «Лейтнера» та же история. Да, «Лейтнер» сейчас и не работает, находится в процессе эвакуации. «Победа» сейчас нам тоже не помощник. Массовое производство инвалидных колясок в ближайшее время развернуть не получится, возможно только создание их в штучных количествах.

Ежегодную пошлину за привилегию Александр Владимирович уже заплатил из своего кармана, пусть об этом у меня голова не болит.

Ну, тут ему, конечно, огромное спасибо. Хотя, при его капиталах, это князя совершенно не затруднило.

Внедрить изобретение в производство мы обязаны в течение пяти лет, иначе будем лишены привилегии. Здесь проблемы не предвидится. Первые коляски будут готовы уже в следующем месяце.

Первые изделия Александр Владимирович безвозмездно планировал передать супруге императора Александре Федоровне для её лазаретов. Как ни кощунственно, но ход задуман для продвижения инвалидных колясок князем замечательный. В этом деле ему равных мало.

С инвалидными колясками складывалось всё хорошо. Душа моя за них теперь не болела. Можно было полностью текущими делами заняться. Их же — хватало.

Сулей опять несколько солдат отравилось…

— Николай Александрович, — обратился я к Лохвицкому. — На время движения по чумной территории прошу Вас разрешить назначить в каждом из вагонов старшего из моего медицинского персонала и наделить изложенными в данной записке полномочиями.

Я кивнул на листок бумаги, что лежал сейчас на столе перед генерал-майором.

— В каких-то вагонах это младшие врачи будут, а где-то и фельдшеры. У нижних чинов — санитары. На все вагоны фельдшеров не хватит.

— Ну, в лазарете и сестра милосердия полковниками командует…

Далее из уст Николая Александровича последовала солдатская шуточка.

— Нам надо сохранить здоровье состава бригады, да и японцы грозят поголовный осмотр устроить после преодоления нами известной Вам территории… — напомнил я генералу.

— Тут они в свое праве, — уже серьезно продолжил Лохвицкий. — Я не возражаю, Иван Иванович. Сегодня же будет готов соответствующий приказ.

Хорошо с умным руководителем вопросы решать… Однако, и к нему с готовыми решения возникшей проблемы надо обращаться. Каждый своими делами должен заниматься.

— Как продвигается изготовление масок? — поинтересовался генерал.

— По графику. Запас определенный уже имеется.

— Продолжайте шить. Во Франции со спущенными штанами мы не должны появится…

Однако, умеет образновыразиться Николай Александрович, умеет.

Глава 24 Путь в опломбированном вагоне

Вот и прибыл наш первый обещанный японский эшелон.

Ждали, ждали и дождались его наконец.

Сейчас начнём перегружаться.

— Иван Иванович, вагоны, что для груза, что людские — не отапливаются…

Мой младший врач находился в некотором замешательстве. Впервые он с таким столкнулся.

Сейчас, после некоторой оттепели, опять сильно похолодало, на дворе стоит клящий мороз, а в неотапливаемых вагонах ехать — переморозим личный состав. Болеть начнут люди, а нам это надо? Вопрос совершенно лишний…

Я чуть ли не бегом бросился в штабной вагон, сообщил о проблеме командиру полка. Для него это тоже явилось новостью.

— Необходимо срочно жаровни купить, — таково было моё предложение.

Жаровня меня и князя в холодное время здорово в японском плену спасала, не она — гнили бы мои косточки давно уже на чужбине.

Купили жаровни, сколько нашли в спешке. Установили в вагонах, там, где люди поедут. Сколько могли угля запасли. Дорогой-то его негде пополнить будет. Не хотят же нас никуда в процессе движения выпускать.

Стенки у японских вагонов тонюсенькие, почти совсем тепло не держат, а нам не три версты ехать.

Двинулись…

В Чань-Чуне стояли больше трёх часов. Это пограничная японская станция. За каким лешим была остановка, совершенно не понятно. Ладно бы, какая-то там проверка для нас была, нет — никто даже к нашему эшелону не приблизился.

Жаровни помогают плохо. Тепло, что они дают, на ходу выдувает. Я только на станции, пока стояли, чуть немного и отогрелся.

— Как клопов морозят, — выдал заключение Рязанцев.

— Присоединяюсь к Вашему мнению…

А что ещё мог я сказать?

Что у меня, что у Никифора Федоровича зуб на зуб не попадал. Стёганые куртки сейчас бы нас здорово выручили. Об этом я и сказал бригадному интенданту. Тот только руками развёл и головой покачал. Нет ещё курток, не пошили.

Сутки мы мёрзли до Мукдена. Грустные места. По левую сторону от железной дороги всё тянулся и тянулся горный кряж.

— Так до самого Ляодуна будет, — в который уже раз проявил осведомленность интендант.

В правом же окне нашего купе местность ровная как стол. Скучная. Глазу не за что зацепиться.

На вокзале Мукдена было пусто, как будто в мёртвом городе. Опять стоим, непонятно чего и ждём. И не выйдешь ведь — строго запрещено.

— Не по наши ли души? — Никифор Федорович что-то углядел в окне.

По перрону в сторону стоящего состава шли двое. Оба, судя по форменной одежде, японские офицеры.

Вышедшие из дверей здания вокзала подошли к нашему вагону и постучали в дверь.

Не понял… Что им надо?

Оказалось, нас приглашают на завтрак. Не конкретно меня и Рязанцева, а всех офицеров, что едут в эшелоне.

А как же эпидемия? Карантин? Всё уже закончилось?

Ничего не закончилось. Болеют.

В холодном как на полюсе зале вокзала нас сначала напоили чаем, а затем пригласили в большую комнату, где был сервирован и собственно завтрак. Всё было вкусно, но порции очень уж маленькие. Я бы раза в два больше съел без всякого труда.

— Экономно живут, — озвучил свои, похожие на мои, мысли Никифор Федорович.

— Это не Россия. — улыбнулся я на его слова.

Благодарим за завтрак, грузимся в свои вагоны. Нижним чинам бригады такого счастья сегодня не досталось. Что там у них, как они? Неизвестно.

— Следующая станция — Ляоян, — информирует меня в очередной раз знаток расписания движения нашего поезда.

Настроение у Рязанцева после завтрака отличное. Он даже что-то насвистывает.

Вот и Ляоян. Из окна мне видно даже знаменитую Белую башню.

На вокзале реденькой цепочкой стоят японские солдаты. Когда наш состав остановился, они взяли на караул. Чётко и красиво так это всё у них выходит…

Опять будут здесь нас чаем поить? Похоже, что нет.

Не солоно хлебавши буквально через четверть часа мы покатили дальше. Мимо братской могилы, что совсем недалеко от железной дороги.

Погода пошла на потепление и мы с Рязанцевым даже немного оттаяли.

Ночью я проснулся от кашля Никифора Федоровича. Всё же заболел в японском вагоне мой попутчик.

Термометром, что имелся в моём саквояже, я измерил ему температуру. Тридцать семь и пять. Кстати, здесь такая температура в подмышечной ямке считается совершенно нормальной. Дома, она бы была расценена как повышенная, а тут — в пределах нормы. Такая вот разница. Для меня это — загадка. Кстати, руки тут у всех, на мой взгляд — тёплые. Лбы — горячие. Меня тут даже как-то с мороженной рыбой сравнили. Ну, что холодный я какой-то, сердце, наверное, у меня плохо работает и кровь тело недостаточно греет. Всё у меня с сердцем нормально, это здесь все немного с повышенной температурой.

Да, движемся мы в опломбированных вагонах. В Мукдене пломбы сняли, а потом снова навесили. Такие вот дела.

Глава 25 Посадка на корабль

Скучно…

Скучно…

Скучно…

Еду как рыбка в консервной банке.

Из-за сидения на жесткой полке в японском вагоне уже ягодичные мышцы заболели. В русском вагоне полочка-то помягче была.

У Никифора Федоровича хоть развлечение есть — болеет он. Чихает. Кашляет. Временами его в дрожь бросает.

Чтобы не заразиться, я прикрыл нос и рот марлевой маской. Вот и пригодились наши изделия. Ещё до Франции с её испанкой не добрались, а уже маска мною используется.

Хоть какая-то защита.

Дотащились в Дайзянь.

Вот уже и воду стало видно.

Ну, вроде добрались. Слава Богу.

Сейчас, как обещано, нас японцы на предмет инфекционных заболеваний осматривать будут. Не тащим ли мы какую-то заразу. Зараза, она по латыни и есть инфекция.

Так, из вагонов нас выпустят только после освидетельствования японским врачом. Сидим и ждём — делать-то нечего.

Ага, появилась за окнами процессия. Все с ног до головы укутаны, одни глаза видны, да и те за защитными очками. Серьезно японская медицина к делу относится, это уж точно. Правильно, пример с них брать надо.

Маловато что-то их. Так они нас до морковного заговенья обследовать будут…

А, нет… Вот, ещё подходят…

Провозились с нами японцы до самого вечера. Рязанцева, как больного, куда-то увели. Признали подозрительным его состояние здоровья.

Куда? На изоляцию.

Будут за ним наблюдать.

Бригадный интендант чуть не плача со мной попрощался. Взрослый мужик, а вот поди ж ты… Больные, они частенько как бы в детство впадают. Становятся послушными. Хоть за ручку их води. Но, это не все. Некоторые просто дуреют на фоне интоксикации. Такое могут выкинуть…

Меня чуть вместе с больным интендантом не загребли. Еле я отбоярился.

По большому счёту, если бы я на месте японских врачей был, отправился бы доктор Воробьев вслед за Никифором Федоровичем. Ну, и все пассажиры нашего вагона в придачу. Мы же с интендантом контактировали? Контактировали. Вот и пожалуйте под наблюдение.

Но, видно так мы Франции сильно нужны, что осмотр для проформы был проведен и Рязанцева для галочки загребли. Показать японским медицинским специалистам надо было, что они работали.

Осмотреть нас осмотрели, здоровыми признали, но в порту лишнего шага в сторону сделать не дали.

Густой цепью на некотором отдалении от нас солдат выставили. Даже с примкнутыми штыками. Дескать, стойте на месте и не дёргайтесь. Иначе — уколем в одно место.

У наших нижних чинов винтовок нет. На земле союзников они их получат. Сейчас только у офицеров бригады оружие имеется. У меня в том числе.

Стоим. Ждём. От воды ветерком потягивает.

На японском транспорте прокатились, сейчас будем на французский пересаживаться. Вот он, его мне даже видно.

Это — товаро-пассажирский пароход французской компании. «Amiral Latosche—Treville».

Адмирал, значит… Ну-ну…

Скорее бы приказ на погрузку был. Что-то озяб я. Не заболел ли по примеру бригадного интенданта?

Так-то я холод хорошо переношу, но эту гадскую сырость… Ещё в плену от этого страдал. Нет бы, пусть и низкая температура, но чтобы сухо…

Со стороны моря ещё и гнильцой какой-то попахивало. Ну, или чем-то подобным.

Генерал-майор с сопровождающими всё что-то решал в одном из портовых зданий. Никак не возвращался.

Стульчики какие-то, могли японцы и поставить. Хотя бы и для офицеров.

У меня уже все ноги устали. Точно, не прошла без следа для меня эта морозиловка в вагоне…

Наконец Лохвицкий появился. С ним целая толпа японских офицеров. Их-то за каким хреном тут столько? Боятся? Уважение показывают?

Всё. Разрешили грузиться.

Сначала на борт «Latosche—Treville» ручеек офицеров потёк. Я в том числе.

Каждому из нас выдали бумажку с номером каюты. Поедем мы с комфортом. Пароход, выделенный нам, не исключительно коммерческий, а торгово- пассажирский. На нём имеются каюты первого и второго классов. Рядом «Гималая» стоит, тоже для нашей бригады. Там таких кают не наблюдается. Ну, это со слов генерала.

Так, вот тебе и первый класс. Это, наверное, по-французски. Тесно… У нас бы это первым классом не назвали…

Вообще, в империи всё как-то побогаче, посолиднее, чем за её границами. Держава богатая, наши предприниматели менее прижимистые. Народ более сыто живёт. Хотя — не все. Лодырей хватает. Ну, никто их даром кормить не собирается. Как потопаешь, так и полопаешь.

Хорошо, что в каюте довольно тепло, а не японская холодрыга. Ночью хоть нормально выспаться можно, а не за жаровней следить…

Я не торопясь разложил свои вещи. За иллюминатором уже темнело. Небо было затянуто тучами и звёздочек, божьих лампадок, не было видно.

Так, на ужин зовут. Ну что, отведаем союзнической кухни.

Глава 26 Ужин, он же обед

Кают-компания, где для русских офицеров накрыли ужин, произвела на меня приятное впечатление. Сказать плохого нечего — чисто и уютно.

Французские блюда, французская речь…

Сервировку стола производили аннамиты, а наблюдал за всем этим действом француз-метрдотель. Ещё и с помощником. Они же следили и за порядком при обносе кушаний.

Ну, не война, а просто курорт какой-то. А где-то в это время рвутся снаряды, льется кровь…

Я отогнал от себя грустные мысли и принялся за то, что стояло на столе передо мной. Корить мне себя было не за что. Будем кушать, пока угощают.

Это для нас — ужин, а у принимающей стороны как бы и обед.

Прежде всего, нам был предложен аперитив. Тут даже можно было выбирать. Я остановился на белом вине с трудно произносимым названием. Оно, на мой взгляд, даже на немецкое смахивало. Кто-то из наших предпочел анисовую настойку, иные выбрали мускатные сладкие вина. Ну, кому что нравится.

Антре, по-нашему — первое блюдо, было предложено в виде лукового супа. В моей тарелке оказалось много-много обжаренного и томленого в сливочном масле лука, наижирнейший бульон, а сверху — гренки, покрытые расплавленным сыром.

Ничего так, калорийно…

Далее последовали улитки в соусе по-бургундски. Чеснока в данный соус не жалея добавили. Ну, это не хуже. Чеснок в зимнее время никогда лишним не бывает.

Поедание улиток первоначально вызвало у меня некоторые затруднения, но потом я приноровился.

На антре были ещё и вареные мидии, но я их как-то не очень.

Еда запивалась вином. Тут я не опростоволосился, помня уроки, что преподнёс мне ещё в плену князь. Про что мы тогда с ним не переговорили… Времени на это было очень даже предостаточно.

Ежели ты на аперитив выпил одно вино, то с едой надо пить уже совсем другое, а не то же. Не гоже обижать хозяев, у французов такие правила. Да, и с багетом осторожнее надо быть — на антре прием пищи не заканчивается.

Французы просто расстарались. Предложение главного блюда опять же предполагало разнообразие — или рамп стейк средней прожарки под соусом рокфор, или бланкет из телятины à l’ancienne, или кролик в горчичном соусе, или тушеная с розмарином ножка ягненка…

Это куда я попал?

Впрочем, далее явно такого не предвидится, это в первый день французы просто решили шибануть нам по мозгам.

Может и петух в вине будет?

Название этого блюда, кстати, звучит весьма знакомо — «кокован».

Мля…

Ещё и десерт…

Крем-брюле, фондан, профитроли, тирамису, шоколадный мусс, сыр…

А, мороженое где? Хочу мороженого!

Ну, это я уже так…

Кофе, кофе, только кофе…

Дижестив. Без пары стопок чего-то крепкого такое пиршество мне просто не пережить. На фронте отвык я от обедов у Александра Владимировича в его княжеском дворце.

Нижних чинов так не угощали. Они своим пробавлялись. Впрочем, нашей бригаде мясную порцию не уменьшили как в других частях русской армии. Грех было солдатам на свою судьбу жаловаться. Не раз замечал я как они мясо из консервных банок не доедают, с остатками их нещадно выбрасывают.

Уффф…

Сейчас можно и поспать…

— Иван Иванович.

На выходе из кают-компании меня задержал генерал.

— Рязанцева Вам надо вызволять.

Надо же, какое, слово-то выбрал Лохвицкий. Вызволять…

Впрочем, действительно — вызволять из японского карантина. Без главного хозяйственника на бригаду проблемы как из худого мешка посыплются. Много веревочек на бригадном интенданте завязано.

— Почему я? — позволил себя уточнить я.

— А за медицину-то кто у нас отвечает?

Ну, тут генерал-майор не совсем точен. Да, я отвечаю, но в своем полку. Не во всей бригаде.

— Пока старший врач бригады не прибыл, поручаю Вам это дело.

Да, второй эшелон нашей бригады ещё где-то тащится. За ним — третий и прочие.

Пока второй эшелон не прибудет, наш «Amiral Latosche—Treville» из порта во Францию не отправится. Загрузка судна далеко ещё не полная. Столько, сколько сейчас ещё вполне войдёт.

— Я узнал, Рязанцев в госпитале в Дайрене. Туда завтра с утра и отправитесь. Сопровождающий с Вами будет. Бумаги я подготовлю.

Во как…

Дайрен ещё получится у меня посмотреть. Полюбоваться на памятник маршалу Ойяму, виновнику овладения Квантунью.

Тут к Лохвицкому подошли французский морской офицер и атташе Франции в Токио. На этом наш разговор и прервался.

— К десяти ноль ноль я Вас жду, — уже на ходу было мне сказано генерал-майором.

Я посмотрел на часы.

Долгонько же мы кушали…

За время, пока мы аперитив пили, русский человек наестся-напьется и уже пляшет…

Глава 27 Отплытие

В России завтрак — чуть ли не основной прием пищи, а французы практически не завтракают. Так, чашечка кофе и круассан. Круассан — полумесяц по-французски. На него эта булочка и похожа.

С такого завтрака недолго и ноги протянуть.

После визита к генералу, с бумагами и сопровождающим японским майором я отправился выручать Рязанцева.

Город, как и говорили знающие люди, оказался вполне приличным — ходили трамваи, много красивых магазинов. Памятник японскому маршалу так же наличествовал.

Никифора Федоровича нам выдали без разговоров. Состояние его я расценил как удовлетворительное. Бригадный интендант почти уже не кашлял — твёрдо шагал по пути выздоровления.

— Думал, что уж без меня бригада во Францию отправится… Так и загибну на чужбине.

Настроение у Рязанцева было отличным.

— Ну, куда мы без Вас, Никифор Федорович.

Улыбнулся я ему в ответ.

— Так, необходимо срочно нам с Вами, Иван Иванович, белые летние шаровары и куртки заказать. Я узнал, есть тут один портной-китаец. В его заведении это нам чуть ли не за час сошьют. Шлемы от солнца ещё приобрести…

Ну, интендант, есть интендант… Ничего тут не скажешь. В карантине находился, а к морскому путешествию в тропиках готовился. Всё, что нужно у кого-то вызнал.

Японский майор откланялся, а мы отправились к китайцу. За работу по пошиву одной пары заказанного заплатили по восемь иен. Готовый заказ можно было забрать уже через пару часов.

— Теперь едем за шлемами…

Где ими торгуют, Рязанцеву уже тоже было известно.

Кстати, позднее, уже в плавании, многие из наших офицеров с некоторой завистью на нас поглядывали, а мы с бригадным интендантом гоголями разгуливали. В белоснежных куртках и шароварах со шлемами на голове. Словно британцы в Индии.

На Latosche—Treville интенданта встретили с радостью. Жали руку, хлопали по плечу, шутили…

— Не дождётесь, — слышали в ответ от Рязанцева. — Я, живее всех живых.

Тут меня мой младший врач и обрадовал.

— Иван Иванович, двое наших старших фельдшеров пропали…

Мля… Только этого мне для полного счастья и не хватало.

Впрочем, после обеда пропавшие нашлись. Привели их местные полицейские под белые рученьки. Были фельдшеры в публичном доме. Там ещё со всей широтой души напились и дебош устроили.

— Заприте их где-то до полного протрезвления. Чтобы глаза мои их не видели, — распорядился я.

Под конвоем проштрафившихся увели куда-то в трюм. Так им и надо. Страдальцы, хреновы…

Наконец прибыл наш второй эшелон. Говорят, что на подходе и третий.

«Amiral Latosche—Treville» догрузили военными пассажирами до положенной нормы и завтра мы, если ничего не поменяется, отплываем.

Вечером в порт подошёл японский крейсер отдать нам салют при отходе. Что-то они всё это как-то пышно устраивают. Впрочем, крейсер всего-то третьего ранга, ныне уже не имеющий никакой военной ценности. Однако, такое внимание лично мне приятно.

В половине десятого утра был молебен. Роты и все команды, что сегодня отправлялись выстроили. Прибыли японский начальник штаба Квантунской области с сопровождающими.

Батюшка после молебна взошёл на пароход и окропил его святой водой.

Тут нас и начали торопить. Скорее, скорее производите посадку людей, в одиннадцать часов должны мы покинуть порт. Солдатам пришлось буквально вбегать по трапам.

Японский крейсер вышел в море, а находившийся на нём адмирал ещё и выразил своё неудовольствие нашей задержкой сигналами. Вот тебе и прощание…

Два небольших парохода отшвартовали нас от берега. Солдаты и офицеры стояли вдоль борта и махали руками, кто что кричали оставшимся на причале.

Машине дан был ход и мы пошли. Всё быстрее и быстрее.

В половине двенадцатого миновали портовый маяк украшенный какими-то флагами.

Дул свежий ветер. Японский крейсер двигался впереди нас. Наконец, около каких-то скал он остановился и начал салютовать сигнальными флагами. Наш пароход что-то аналогично отвечал. Крейсер снова двинулся и пересекая наш путь начал отходить назад.

Ветер всё не унимался, дул всё сильнее и сильнее. Несколько наших солдат даже лишились головных уборов.

— Раззявы, — охарактеризовал их Рязанцев. — Не успели отправиться, а уже экипировать их надо…

Вечером «Amiral Latosche—Treville» оставил позади Шандунский маяк. Волны становились всё более внушительными, однако всё шло благополучно и на морскую болезнь пока никто не жаловался.

Я покурил у борта.

Спать, что ли, пораньше лечь? Пожалуй, так надо и сделать.

Бригадный интендант меня опередил. Когда я вошёл в каюту, он уже похрапывал.

Глава 28 Старший унтер Сабанцев

Я разделся, откинул одеяло, лёг.

Просто благодать после японского поезда…

Сон что-то не шёл.

Я лежал и прокручивал в голове сегодняшние события. Не каждый день в морское путешествие чуть ли не через пол света отправляешься. Хоть уже много в этой жизни я повидал, но было всё же как-то волнительно.

Солдаты нашей бригады тоже были все какие-то возбужденные, разговаривали громче обычного, глаза у многих поблескивали…

Ходили они, всё посматривали на не очень спокойное сейчас Желтое море. Многие, да скорее почти и все, видели море первый раз в жизни.

Тут мой рот растянулся почти до самых ушей…

Смех меня ещё пробрал. Хорошо, что я как-то смог удержаться.

Дедушка мой говорил, что смех без причины — признак дурачины. Тут же причина для улыбки была.

Я вспомнил начальника штаба Квантунской области. Маленького, с выпяченными вперёд желтыми зубами.

Перед его приездом полк построили и Василий Сабанцев, наш знаменщик, занял своё место на правом фланге.

Василий из Вятской губернии. Можно сказать — почти земляк. Это, если вспомнить про мою жизнь после попадания сюда. Ну, как я в Вятской губернской земской больнице в психиатрическом отделении работал, а потом в селе Федора жил.

Сабанцев — великан. Рост его — три аршина и два вершка. При этом фигура Василия самая что ни на есть богатырская.

Шинель на него шили по особому заказу. Такого размера, как ему требовался, найти нигде не смогли.

Японский генерал дошёл до знаменщика и… залип. Как гвоздями его ноги к земле прибили. Встал, приподнялся на носки, башку свою задрал, так что с его головы фуражка чуть не слетела.

Василий стоял с развернутым полковым знаменем, голова его находилась на одном уровне с древком.

Сразу трудно было понять, на что смотрит японец — на само знамя или на нашего знаменщика.

Начальник штаба Квантунской области был ошеломлен. Таких высоких людей он в своей жизни ещё не видел. Да ещё и подобных статей. Козырёк его фуражки находился на одном уровне с поясным ремнём Василия.

Со всей внимательностью осмотрев старательно выбритый подбородок Сабанцева, японский генерал постепенно опускал глаза вниз. Словно пуговицы на шинели нашего знаменщика пересчитывал. Задержался на руках вятчанина, а дольше всего смотрел на ступни великана.

На такие ноги, действительно, стоило посмотреть. Длина следа у Сабанцева была равна девяти вершкам. Если перевести в более привычные мне сантиметры, то — сорок. Сапоги Василию тоже шили по специальному заказу. Прежде чем их пошить, пришлось ещё делать специальные колодки. Нужных в природе просто не существовало.

После осмотра сапог, японец покачал головой и громко рассмеялся. Он снова привстал на носки, вытянул вверх свою руку. Появилось у него желание потрепать за подбородок русского великана.

Три раза ха-ха. Генеральская рука смогла дотянуться только до второй сверху пуговицы на шинели нашего знаменщика.

Руки коротки…

Генерал подпрыгнул!

Хрен ему на всю глупую рожу…

Ещё раз, ещё…

Подбородок Василия он так и не смог достать.

После отъезда начальника штаба мучения нашего знаменщика не закончились. Другие японцы повалили к нему целыми группами, начали с ним фотографироваться.

Устроили даже целый аттракцион. Попросили Василия развести руки на уровне плеч и начали пытаться их достать. Ни одному из японцев это не удалось.

Наконец знаменщику это надоело, он плюнул себе под ноги и спрятался подальше от любопытных. Он — старший унтер, а тут какое-то посмешище просто устроили.

— Чо, они… — бурчал великан себе под нос.

Мы-то к Василию уже привыкли, а тут народ просто диву давался.

Впрочем, в бригаде низкорослых не было. Отбирали в неё строго, даже дорогой некоторых отсеяли. Не только за рост. Уже за день до отправки я так одного из своих санитаров лишился. Не поехал он во Францию из-за вероисповедания. Оказался молоканином. Как его только раньше пропустили? Прошляпила, видно, ротная канцелярия.

Сон ко мне так и не шёл. Я лежал, ворочался, вспоминал то и другое…

— Не спится? — вдруг прозвучало со стороны Рязанцева.

— Что-то не очень… Разбудил я Вас, Никифор Федорович?

— Нет, нет… Это я сам.

Через пару минут интендант опять начал похрапывать.

Наконец и меня сморило. Сам не заметил, как уснул.

Глава 29 Поиск санитара

Я открыл глаза.

Зевнул. Потянулся.

Выспался?

Вроде, как и да.

Протянул руку, взял часы.

Ого, ещё и семи нет…

Что-то как-то холодновато…

Я поёжился. Бррр…

Рано, получается, радовался. У французов не теплее чем у японцев…

Вставать не хотелось — под одеялом, оно теплее будет.

«Amiral Latosche—Treville» изрядно качало.

До половины девятого я пролежал под одеялом, затем всё же встал и пошёл в кают-компанию.

Рязанцев, счастливый человек, продолжал посапывать.

Опоздал. Оказывается, чай и кофе подают в кают-компании с семи до восьми утра. Сейчас уже избушка на клюшке. Ничего, не помру без чашечки кофе. Тем более, качает нас хорошо, не особо пить кофе и хочется.

Так, так, так… Сегодня мне надо одну проблемку решить. Невеликую, но надо. Санитар-то у меня молоканином оказался, сейчас нет его, значит — вакантное место надо кем-то занять. Жалко, мои младшие врачи и фельдшеры за дорогу санитаров многому научили, а от них немало зависит. Они первыми раненому помощь должны оказать, не дать ему по возможности умереть до перевязочного пункта. Конечно, душу они ему обратно не вложат, но — перевяжут, иммобилизуют что нужно при необходимости…

Санитар-то был хороший. Поэтому — вдвойне жалко. Пусть и молоканин. Это ему ранее никак не мешало служить, а тут — едут во Францию только православные… Да, хоть иудеи, какая разница?

В Харбине батюшка ещё и экзамен всем нижним чинам устраивал, гонял их по Писанию как сидоровых коз.

Жижев у него экзамен сдал. Парень был весьма неглупый. Если я правильно помню, из Усть-Сысольска родом.

Очень он расстроился. Лица на нём не было, когда попрощаться подходил. Вот, сказал, не получится у меня домашним помочь… Да, жалованье у нижних чинов в бригаде особое. Наш солдат, тот же санитар, получает в семь-восемь раз больше того же французского. Офицер — в три раза больше коллеги из Франции.

Я нашел бывшего ротного Жижева. Спросил о замене.

— Мне бы кого посообразительнее. Ну, и не малосилка…

— Подобных, Иван Иванович, у нас не имеется. Я говорю о малосилках. Все мои — как на подбор. А посообразительнее…

Ротный командир задумался.

— Пожалуй, порекомендую Вам Малиновского.

Ротный поманил к себе унтера.

— Малиновского сюда позови.

Малиновский, Малиновский… Что-то мне эта фамилия знакома.

— Вот. Родион Малиновский. — указал мне на молоденького солдата ротный.

Родион… Поди и Яковлевич…

Дедушка мой у маршала Малиновского Родиона Яковлевича служил. Может, этот ефрейтор с солдатским Георгием в своё время маршалом и будет? Кто знает, кто знает…

— По батюшке как? — поинтересовался я у паренька.

— Яковлевич, — не замедлился тот с ответом.

Надо же… Да, нет — просто совпадение…

— Ранен был? — задал я очередной вопрос.

— Так точно.

— Ну, тогда, понимаешь важность санитарского дела.

Паренёк на глазах грустнел. Зигзаг его военной судьбы ему явно не нравился.

— Ранен был тяжело. В спину, в ногу… Смогу ли… Пулемётчик ещё…

Ротный на последние слова тут же прореагировал.

— Иван Иванович, затмение нашло… Точно, Малиновский у нас — пулемётчик. Вы про сообразительных спросили, вот я и… — командир роты тяжело вздохнул. — После второй контузии бывает со мной такое. Сейчас я Вам другую кандидатуру предоставлю.

Да… После контузии…

Ротного я прекрасно понимаю. Самого после контузии иногда клинит. Тут же — две человек имеет. Мозг — аппарат тонкий, его лишний раз ушибать не надо…

— Малиновский! Пегова сюда! — рыкнул командир роты.

Свидетельство его ошибки как ветром сдуло.

Пегов, так Пегов. Лишь бы не дурак был.

Качка становилась всё сильней. Мимо меня прошагал один из офицеров нашего полка. Морская болезнь у него прямо на лице была написана.

Мля… Начинается…

Сам я чувствовал себя довольно сносно, хотя голова немного и кружилась.

Я подошёл к борту. В море были видны три судна. Стоявший недалеко от меня морской офицер по силуэтам перечисли мне их названия. Надо же, оказывается, как можно… Ну, кто на что учился.

Это были японские крейсера, и, если я ничего не путаю, все они участвовали в Цусимском бою.

Между тем, военные суда подходили всё ближе. Они шли против ветра и то поднимались на гребне волны, то опускались. Причем так, что чуть ли не весь нос уходил в воду.

Ветер у борта мне что-то не помогал и голова моя стала доставлять мне всё большее беспокойство.

Глава 30 По морям, по волнам…

Море колыхается словно кипяток.

Морская болезнь выводит из строя одного нашего офицера за другим. Как дела у нижних чинов? Честно говорю — не знаю. Они за медицинской помощью пока не обращались. Не рана же, терпят.

Я пока держусь, но чувствую себя не очень хорошо.

Во время приема пищи меня подташнивает.

К вечеру ветер начал становиться всё тише и тише, волнение уменьшилось.

Когда на небе появились первые звёздочки, стало теплее, однако пальто ещё снимать рано.

Через сколько дней мы с Рязанцевым белые куртки и шаровары обновим? Даже и не знаю.

Я прошёлся по палубе. Внизу, у руля, в воде что-то мельтешит, светится фосфорическим светом. Что? Не знаток я морской флоры и фауны…

Температура уже плюсовая. Капитан сказал, что поднялась до шести градусов.

Утром уже половина солдат ходит без шинелей. На солнце плюс пятнадцать, а в тени только плюс шесть. Качка стала гораздо слабее. По палубе прогуливаются наши офицеры с бледными лицами.

Так. Сегодня надо проверить, как там нижние чины в трюме размещены. По большому счёту, этим мне надо было ещё вчера-позавчера заняться, но здоровье не позволяло.

Собираюсь в недра «Amiral Latosche—Treville» как профессор на обход в клинике. В моей свите два младших врача, несколько фельдшеров и санитаров. Сестры милосердия с белоснежным полотенцем в руках только не хватает. Такого, каким профессор после пальпации и перкуссии каждого больного свои руки вытирает.

Да…

Набили в трюм спасителей Франции как сельдей в бочку…

Нар, что были устроены на «Latosche—Treville» на всех не хватило. Некоторые солдаты сделали себе лежанки прямо на полу.

Мля! Вот это уже никуда не годится!

Сегодня же я решил поговорить с Рязанцевым, пусть он эту ситуацию как-то поправит. Или, это не его зона ответственности? С перевозкой личного состава по морю я раньше никогда не сталкивался, поэтому в данном вопросе не имел компетенций.

— Не холодно здесь? — обратился я с вопросом к трюмным жителям.

— Теплее, чем в вагонах…

Теплее… Понятное дело…

— Воздуха не хватает, — пожаловался мне сутулый солдат.

Да, в трюме было душновато.

Через несколько дней, так я подозреваю, здесь даже жарко будет. Необходимо обязательно личный состав наверх по графику выводить, иначе они тут просто задохнутся. И сварятся, как картошка в мундире.

Верхняя палуба сейчас забита живым рогатым скотом и птицей для офицерской кухни, но постепенно это поголовье убывает. Там же ещё несколько полевых кухонь стоят. Хорошо хоть имущество хозяйственной части погрузили в трюм куда-то на самое дно, а то вообще пройти по палубе было бы невозможно.

— Водицы бы нам побольше… — прозвучала ещё одна жалоба. — Мало выдают.

Я сделал отметку в своём блокноте.

Справедливо, но как этот вопрос решить? Пресная вода выдается с ограничениями, на корабле ключи у нас не бьют…

Несколько человек предъявили жалобы на здоровье и я попросил одного из фельдшеров проводить их на палубу. Там под брезентовым тентом у нас был устроен лазарет. В трюме как я солдат с жалобами осмотрю? Тут и темновато, и прочее.

Я и мои сопровождающие поднялись на верхнюю палубу.

Теплело просто на глазах.

Одна из рот проводила строевые занятия.

Понятное дело — солдат всё время должен быть чем-то занят. Иначе — баловство в их рядах начнётся. Надо так солдатика нагружать, чтобы он к вечеру с ног валился.

Миля за милей мы отдалялись от порта отбытия. Вот и Индийский океан. Так нам французский капитан объявил. Его границы по воде были не очерчены, флажками не огорожены.

Жара стояла уже невыносимая.

Такие вот дела — то мы дорогой мерзли, а сейчас таем, потом на палубу стекаем.

В трюме было просто ужасно. Солдаты правдами-неправдами наверх выбирались, где только могли притуливались.

— Надо прекратить строевые занятия, — обратился я к командиру полка. — У меня уже лазарет под завязочку полон.

Однако, не только муштра по жаре меня беспокоила.

Питание…

В отличие от офицеров, нижние чины получали сейчас солёную рыбу и солёное мясо. Чай для них был только утром.

Не продумали что-то союзнички с питанием.

От солёной пищи наших нижних чинов мучила жажда, а воды они получали с гулькин нос. Несмотря на запреты, некоторые пытались пить забортную воду.

Качка ещё…

— Петров из второй роты помер… — сообщил мне нерадостную весть младший врач.

Ну, началось… До фронта не доехали, а уже потери…

За два дня до ожидаемого прибытия в Сингапур ночью разразилась сильная буря. Волны с ревом заливали палубу, смывали за борт всё, что плохо было закреплено.

В первой роте у запевалы даже унесло гармошку. Горевал он до невозможности.

Смыло и одного нижнего чина. Как уж он так…

Глава 31 Про почтовые карточки и Сайгон

Редко бывает, когда всё идёт по плану.

Что у человека, что у парохода.

Вот так и с маршрутом «Latosche—Treville».

Должны мы были зайти в порт Сайгон, а не зашли. Не побывал я в Индокитае…

Честно говоря — хотелось. Ну, а кто бы отказался?

Местный народ посмотреть, себя показать…

Это я уже шучу.

Сайгон я всё же посмотрел. На открытках.

У кого? У Никифора Федоровича. Он, как и я, по Сайгону прогуляться планировал. Даже целую пачку почтовых карточек с видами Сайгона где-то заранее приобрел.

Это, чтобы не заблудиться, что ли?

— Вот это, Иван Иванович, порт. Это — гостиница «Континенталь». Там, говорят, ресторан приличный.

Рязанцев разложил свои почтовые карточки на столе, по очереди по одной их мне по столешнице двигал. При упоминании ресторана ещё и подмигнул.

— Это — морские казармы. Смотрите, Иван Иванович, какие там пальмовые аллеи…

Да, аллеи замечательные. Не грех по таким прогуляться.

— На анамитском пусь-пусе прокатимся… — мечтал интендант.

Мне такое катание, что-то не по душе. На человеке ездить… На лошади — это одно дело, а на человеке… Хотя, здесь это зазорным не считается. Я же — советской школой воспитан, дискриминация людей по цвету кожи, восприятие одних людей выше других мне не приятны. Сколько лет прошло, а помню, как ещё в начальных классах по программе мы один рассказ читали. Там негр-рабочий своей маленькой дочке решил ботиночки купить. Скопил денег, пришел с ней в магазин. Она померяла понравившиеся, а они ей малы оказались. Продавец обувь после примерки обратно отказался брать — кто де после того, как девочка негритянка их на свою ногу примеряла, такие ботиночки купит. Беда просто — у негра на другие денег просто нет. Выручил их другой рабочий, уже белый. Я де куплю, они моей дочке подойдут. На рисунке в учебнике ещё этот продавец из магазина вид имел отвратительный, а рабочие, что белый, что чёрный — высокие, крепкие, мускулистые. Девочка была курчавенькая такая, худенькая.

Ещё мне какие-то почтовые карточки с видами Сайгона Рязанцев демонстрировал, но я их уже только мельком проглядывал.

Я дорогой тоже почтовые карточки на каждой станции покупал, но тут же их и отправлял князю. Здесь их даже в маленьких уездных городках стараются выпускать, не говоря уже про губернские центры. На карточках — виды города, наиболее красивые здания, улицы, парки, скверы, рынки…

В Сызрани мною была опущена в почтовый ящик карточка с видом Сызрани, из Самары Александр Владимирович получил открытое письмо с видом вокзала этого города. Вообще, я старался карточки покупать с изображениями зданий вокзалов, которые своими глазами видел. В сами-то города по пути следования выходить не получалось, только на перронах их мы и были. Ну, если только в буфеты и рестораны вокзалов заглядывали.

Бугуруслан, Уфа, Курган, Петропавловск… Виды этих городов в Санкт-Петербург почтовое ведомство от меня доставило. Такое вот в пути у меня было развлечение.

Вид станции Маньчжурия сейчас Александр Владимирович тоже имеет. Не говорю уж про Хайлар, Бухету, Цицикар, Мукден…

То, что мы в Сайгон не зашли, как-то с немецкими кораблями связано. Французский капитан коротко об этом оповестил не вдаваясь в подробности. Вот и питались наши нижние чины солониной, свежих овощей и фруктов-то мы в Сайгоне не загрузили. То же про пресную воду сказать можно.

Германцев мы в пути в глаза не видели, а уже от них ущерб получили. Много солдат болело, а некоторые и на дно морское зашитые в парусину отправились…

— Не получилось в Сайгоне побывать, так всё равно почтовые карточки не в пропажу пойдут… Дочке младшей отдам, она их коллекционирует.

Так, у Рязанцева-то, оказывается, как минимум две дочки имеются. Как-то раньше у нас разговор про детей не заходил…

— Каких только у неё карточек нет — почти вся Россия представлена. Мне по делам службы ранее много разъезжать приходилось, вот я ей и из каждого места их отправлял.

Лицо интенданта, говорящего о младшей дочери, как-то даже помолодело, некоторые морщинки разгладились, глаза сделались добрые-добрые.

— Любимица? — тоже улыбнулся я.

— Есть такое дело… — не стал таиться Никифор Федорович.

— У меня тоже знакомый был, так он виды Вятки на карточках собирал. Говорил, что весьма непростое это дело — всю Вятку собрать. Всего издано открыток с Вяткой около шестисот, а видов — почти триста семьдесят. Некоторые печатались с одинаковых негативов, пусть даже и разными издателями. Есть почтовые карточки, которые в самой Вятке издавались, есть — в других городах. Даже издательство Суворина не обошло своим вниманием Вятку. Вятские виды делали и в Швеции, Германии, Австрии…

Интендант слушал меня с большим вниманием. Наверное, планировал позже данной информацией со своей любимицей поделиться. Для собирателя сведений о его страсти много никогда не бывает.

— Кстати, выпускались открытки с Вяткой и неким Рязанцевым. Не по родству ли он, Никифор Федорович, Вам будет?

Интендант на секунду задумался.

— Нет, родственников в Вятке не припомню…

— Ну, а вдруг?

— Нет, нет…

Бригадный интендант развёл руками.

— Открытые письма с началом войны хуже стали, — никак не слезал с выбранной им темы разговора Никифор Федорович. — Бумага значительно тоньше, серая какая-то, печать хуже. Цветных почти нет. Дочка на это всё жалуется.

— Ничего, во Франции всяких открыток ей купите…

Рязанцев меня не дослушал.

— Нет, ей только российские надобны.

— Будем искать наши. Они не только в России продаются, — обнадежил я Рязанцева.

Между тем, наше плавание продолжалось. Скоро мы должны прибыть в Сингапур.

Глава 32 В бананово-лимонном…

День уже близился к вечеру когда мы прибыли в Сингапур.

Я посмотрел на часы. Было около шести.

«Amiral Latosche—Treville» пришвартовался к берегу.

У меня в голове вертелись и вертелись слова песни…

«В бананово-лимонном Сингапуре…»

Даже и не помню, когда я её слышал, но точно — не здесь. Дома ещё. Тут, её может быть ещё и нет? Или, есть? Впрочем, какая разница?

«В бананово-лимонном Сингапуре…»

Чёрт, вот ведь привязалась!

Пока что ни бананов, ни лимоном на берегу не наблюдалось.

Может, просто мне их не видно?

Часть берега, куда пришвартовался наш корабль была отгорожена высокими деревянными щитами. Зачем так сделали? Хотят изолировать нас от местного населения? Проживающих тут до нас не допускать?

Впрочем, местным эти щиты не были помехой. На длинных, довольно узких лодках они с моря к «Latosche—Treville» подошли, со всех сторон его как мухи облепили.

Наверное, всё же это нас англичане ограждают.

Прибывшие на лодках что-то кричали, размахивали руками.

— Бросьте в воду монетку, — обратился ко мне Никифор Федорович.

Зачем? Ладно, не жалко… Может, здесь обычай такой?

В последнее время я к Рязанцеву прислушивался — он плохого не посоветует.

Пятиалтынный полетел в воду.

Тут же сразу с двух лодок за ним нырнули. На остальных громкими криками выразили мне одобрение. Жестами ещё показали, продолжай мол денежками пучину морскую засеивать.

Стоящим вдоль борта солдатам и офицерам такая забава понравилась. Как вареный горох голубям с «Latosche—Treville» посыпались в воду монетки.

Люди на лодках оказались весьма разборчивы. Как уж они так могли углядывать, но когда вниз летела медь, они её напрочь игнорировали. Ныряли только за серебряными монетками. Вероятно, сказывался многолетний опыт подобного промысла. Я бы ни за что не рассмотрел, какая там денежка сверху летит.

— Прекратить!

Генерал только ногами не топал.

— Устроили тут безобразие!

Николай Александрович Лохвицкий был крайне недоволен — все взрослые люди, а… У него просто слов не было.

Люди в лодках немного посидели на своих посудинках, но видя, что больше ничего им не откалывается, начали разъезжаться. За медью так никто из них нырять и не стал.

От Сингапура нас отгораживали не только деревянные щиты, а ещё и цепочка английских полицейских. Кстати, довольно густая.

Наконец к нам на борт поднялось трое офицеров-англичан и проследовали к генерал-майору. Видимым результатом их визита явилось то, что полицейских у деревянных щитов сменили наши солдаты.

— Сами себя охраняем… — пробурчал Рязанцев.

С моей стороны всё происходящее казалось правильным. Война же идёт, вот и посты выставлены.

— Скорее бы на берег выпустили… — продолжал выражать недовольство бригадный интендант.

Куда его на ночь глядя потянуло? Во все тяжкие, отца малолетних дочерей?

— Хоть по твёрдой земельке походить, а то — уже стоя покачивает… — пожаловался мне Никифор Федорович.

— Походим, походим, ещё надоест. — улыбнулся я капитану.

Ночь мы спали на корабле, а утром партиями нас стали отпускать в город. Сначала — офицеров, а затем уже благонадежных нижних чинов во главе с унтерами. Некоторые из солдат в дороге себя уже не с самой лучшей стороны показали, поэтому были наказаны сидением на французском транспортном средстве.

Мы — вниз с корабля, а навстречу нам — черные от угольной пыли местные жители с бамбуковыми коромыслами. На них они уголь в трюм таскали. Без него «Latosche—Treville» по морям по волнам далеко не уйдёт.

Носильщики все как один были почти нагие. Ну,это если не считать кушака, повязанного у пояса и каких-то тряпочек, что впереди и сзади с него свисали. Да, на голове их были широкие соломенные шляпы. Без них тут точно не обойтись. Хоть и утро, а солнышко уже здорово припекало.

Люди с грузом не ходили, а бегали. Пот с них катился градом — жара, на моё мнение, стояла просто неимоверная.

Тут и вспомнишь московскую прохладу…

Более слабые даже падали на ходу. Англичане-надсмотрщики ударами бамбуковых палок подгоняли работающих, а кто упал — поднимали таким наказанием на ноги.

Мля…

Разве можно так к людям относиться?

История практически повторялась. В Дайрене, когда китайцы нам на борт уголь таскали, японцы над ними так же издевались, палками охаживали. Ну, ладно, они — злые азиаты. Такое мнение о жителях островов после войны многие россияне имели. Тут же — цивилизованные англичане. Культурная, якобы, нация. Однако, что-то я пока этой культурности за ними не замечал.

Я и Рязанцев сейчас по виду от англичан не отличались. На нас были такие же белые костюмы и пробковые шлемы.

Тростку свою я тоже в город прихватил. Дорогой с ней я немного тренировался, совершенствовал свои навыки в бузе, чем вызывал некоторое недоумение у офицерского состава бригады и уважение у нижних чинов.

— Доктор-то наш, могёт… — не раз слышал я за своей спиной. — Бузник…

Тростка, она в незнакомом городе, лишней не будет.

«В бананово-лимонном Сингапуре…»

Слова песни продолжали прокручиваться в моей голове.

Глава 33 Менялы

С характерным звуком моя тростка рассекла в очередной раз воздух.

На пути ей встретилась бамбуковая палка. Результат был предсказуем. Сила солому ломит. Бамбук — трава, пусть и с одревесневающим стеблем.

Тростка у меня сейчас… не совсем правильная.

С виду — как и деревянная, но внутри высверленная, это ещё в Санкт-Петербурге сделано, и стальной стержень туда вставлен.

В селе Федора за такое безобразие голову бы открутили, но я же на войну еду. Там — кто жив остался в бою с противником, тот и прав оказался. Хоть зубами шею перегрызи, хоть пулей чью-то молодую жизнь прерви — тебя тоже никто жалеть не будет.

Сначала тростка мне тяжела казалась, но со временем привык. Золотые зверьки опять же помогли. Быстро приспособили мой организм к потяжелевшему оружию.

Сейчас хвостал я продолжением своей руки налево и направо с лёгкостью, но надолго так меня не хватит. Есть пределы силы и выносливости у любого человека. Я же не железный…

Жалел я местных. Тычковую технику не применял. Она — смерть однозначная.

Раззз… Ещё одна бамбуковая палка потеряла свою целостность.

Мля…

Мне тоже немного досталось, но Рязанцева я прикрыл. Кстати, ничего так интендант кулаками работает… Вернее — одним.

— Спину мне береги!

Опять капитан увлёкся…

Выкрикнул, только дыхание себе сбил. А, что делать?

Сказано же ему было…

Тут мне ткнуть в грудь нападавшего пришлось. Ну, извини, сам вынудил.

Не мы первые начали…

Раззз…

Да, это больно. Ничего, кости срастутся…

Ещё один наш противник выбыл, но оставалось их ещё порядочно.

Следующая палка одного из супостатов, которой не повезло, была ротанговая. Откуда знаю? Ну, про этот самый ротанг. Читал. Не всё же мне, как совсем тёмному, от князя узнавать или от бригадного интенданта.

Ротанг — это уже пальма, но куда ей против стали…

Тут, в Сингапуре, ротанговые трости используют для судебных и тюремных порок. Это у нас в России, как в цивилизованной стране, император после рождения наследника порки отменил, а здесь при англичанах порют за милую душу.

Тросточка для судебных и тюремных порок пол дюйма в диаметре и почти четыре фута в длину. Кстати, в местных школах порют тростями тоньше, чем в тюрьме или на военной службе. На ночь трость замачивают в рассоле, так она надежнее становится.

Зачем я читал про трости разных стран? Себе для бузы хотел хорошую изготовить, используя, как говорится, наработанный в мире опыт. Ротанг мне не подошёл, тростями такими только по жопе и бить.

А начиналось всё благостно, чинно и благородно.

Мы как для парада начищенные и наглаженные в город группами выходили и по улицам Сингапура растекались.

Народ на нас дивился. Такого количества сразу отборных представителей мужского пола тут никогда и не видели.

Деньги у солдат имелись. Наши. Российские. Их в лавочках не принимали. Пришлось бежать к менялам. Они за один сингапурский доллар брали по полтора рубля.

Такую же операцию пытались и с нами провернуть, но Рязанцев сразу их обломал. Обменный курс на самом деле составлял один рубль семнадцать копеек за местный доллар. Мы сговорились за рубль двадцать.

Прогулка по Сингапуру много времени у нас не заняла. Это вам не Москва или Санкт-Петербург, здесь особо-то и смотреть нечего.

Пошли обратно.

Прямо скажем, живут тут люди бедно. Запахи ещё, ну, так себе…

Недалеко уже от порта было, как я заметил у лавки менялы одного нашего солдата. На него какие-то люди с палками наезжали.

— Что случилось?

— Обмануть хотят…

Оказалось, солдат обратно сингапурские доллары на рубли захотел поменять. Ничего он тут не купил, а на следующих наших остановках сингапурские деньги будут уже без надобности. Там их не принимают.

— По полтора рубля за один доллар отдавал, а обратно только рубль дают. Обмануть хотят.

Солдат был возмущен. Начал ругаться, а менялы каких-то бандитов с палками и позвали. Свою охрану.

Рязанцев начал словесно что-то у менял выяснять, но тут ему палкой и прилетело. Еле успел он рукой прикрыться.

После этого я и начал своей тросткой хвостать. Не ждать же, когда башку проломят.

Противник превышал нас по количеству в пять раз и бойцы они были не плохие. Сингапур — город портовый — насобачились…

Солдата, не сразу, но из активных бойцов заминусовали. Интендант одной рукой дрался, только моя тростка нас и спасала.

— Иду!!!

С тыла в ряды подручных менял врезался наш знаменщик. Вятчанин, не особо технично, но со всей своей медвежьей силы принялся их обижать. Такому и никакой тростки не надо. Слон тоже бузой не владеет.

Глава 34 Наказанные и умершие

На «Amiral Latosche—Treville» я, наш знаменщик и Рязанцев прибыли в сопровождении английских полисменов.

Служители порядка появились, как водится, к шапочному разбору. На земле в живописных позах валялись охранники менял. Наш солдат, с которого всё и началось, уже пришел в себя, но нуждался в медицинской помощи. Причем, как я установил, не здесь — прямо на улице, а в медицинском учреждении. Туда его полисмены и отправили на подвернувшейся телеге.

— До лазарета, лежи, не вставай. Ротному мы про тебя сообщим, — успокоил я нижнего чина.

Он, бедолага, всё порывался на корабль, оставаться здесь ему было боязно.

Полисмены нас даже не сопроводили в участок. Пострадали, кто? Местные. Вот и ладненько. Значит — никто. Всё хорошо и замечательно.

По дороге в порт бригадный интендант всё баюкал свою руку на перевязи. При каждом неровном шаге морщился.

— Болит… — сообщал мне Никифор Федорович очевидное.

Я ему руку на бинт подвесил, истратил на это индивидуальный перевязочный пакет. Был у меня такой с собой на всякий случай.

— Терпите, капитан, полковником станете, — перефразировал я русскую народную поговорку. — Кости у Вас целы остались. Ушиб, да, сильный…

— Вашими бы молитвами…

В каюте я накапал Рязанцеву волшебных немецких капелек и вскоре он уже похрапывал. Капли эти — из старых моих запасов. В Россию до войны большинство лекарств из Германии поступало, а как она началась, германцы как-то внезапно, но не удивительно, поставлять к нам медикаменты прекратили. По некоторым позициям сложилась весьма неприятная ситуация. Впрочем, у них самих в этом отношении тоже было не сахарно. Чего только одни бинты из бумаги стоили… У нас-то, в русской императорской армии, пока такого безобразия не было. Однако, того же йода не хватало. Пытаются его производство в Архангельской губернии наладить, но что-то до сих пор только в гомеопатических размерах получается.

Не одни мы сегодня в сопровождении английских полисменов на борту французского корабля появились. До самого рассвета наших сильно загулявших солдат туда англичане доставляли. Такой приказ у них был. Что — русских военнослужащих не обижать и в порт всеми имеющимися силами доставлять.

Генерал-майор… Ничего я говорить не буду…

Ранним утром под звуки английского оркестра мы отчалили от берега.

Пока, пока, Сингапур…

Перед обедом полк был построен на палубе. Наш полковой адъютант громко зачитал приказ, в котором говорилось, что такие-то и такие унтера и ефрейторы подлежат разжалованию. Унтер-офицеры — в ефрейторы, а ефрейторы — в рядовые. Запировавших и набедокуривших в Сингапуре рядовых разжаловать было некуда. Они на определенное время лишались денежного содержания. Всего залётчиков насчитывалось сто сорок человек…

Да, кое-кому из особо отличившихся были ещё и назначены телесные наказания.

Как? Вроде, их уже отменили?

Ну, тут — до императора далеко, до Бога — высоко…

Кто недоволен — поднимите руку.

Подпрапорщики и фельдфебели ножницами подправили чины на погонах унтеров и ефрейторов, перед стоящими ротами разместили какие-то ящики. В руках у них появились просмоленные веревки. Где, розги-то в открытом море брать? Веревки же на корабле имеются в товарном количестве.

Через пять минут началась порка. После всего этого наказанных окатили ещё и морской водой. Пусть раны пощиплет, лучше запомнится.

Корабль шел день, другой…

Тут и выяснилось, что с пресной водой у нас опять проблемы. Чёрт бы этих французов побрал. Ничего хорошо организовать не могут! Рязанцева бы тогда пригласили. Тот бы дело быстро наладил.

Наживался на отсутствии воды один французский боцман. Как мне стало позже известно, он продавал нашим солдатам лёд и драл за это большие деньги. Может, поэтому воды и не хватало? Дефицит питья был создан специально?

Между тем поротым стало плохо. Лечить мне их было запрещено — пусть страдают. Опозорили Россию перед всем миром.

Однако, я закрывал глаза на то, что солдаты по ночам пробираются в наш лазарет под тентом на палубе, шарят там в фельдшерских сумках и воруют дефицитный йод и другие медикаменты. Так они облегчали как могли страдания своих наказанных товарищей.

Французские матросы, кстати, тоже выразили нашим пьяницам солидарность и передавали солдатам мази и прочее из судовой аптеки.

Жаркий климат тоже внёс свою лепту.

На третий день после экзекуции умер первый наказанный. Дежурная команда опустила в океан труп солдата пятой роты.

Перед этим мне пришлось его освидетельствовать. Вдруг, он жив ещё? Нет, солдат оказался мертвее мёртвого.

Опять потеря по пути на фронт.

До Цейлона сбросили в море одиннадцать трупов. Генерал ходил чернее тучи. Корил себя. Кто же знал, что народ такой хлипкий окажется? Может, это из-за замены розог веревками? При Петре Великом, вон драли кошками и ничего…

Солдаты ходили по палубе насупленные. Не было слышно ни песен, ни весёлых разговоров. Многие обижались ещё и на то, что батюшка на морских похоронах не участвовал. Отговаривался полковой священник тем, что за неповиновение начальникам умершие прогневили Бога, душам их самое место только в аду.

Тут, по моему мнению, перегиб какой-то.

Глава 35 Цирк с конями

От Сингапура до Цейлона мы шли десять суток.

Такие уж здесь скорости.

Кисти рук, лицо, шея у меня загорели просто до невозможности. Как бы друг Мишка пошутил — солдатский загар.

Впрочем, наши нижние чины были связаны меньшими условностями, а кроме того генерал вне строя разрешил им заголяться до пояса. Поэтому, загар у них покрывал гораздо большую часть тела, чем у офицеров.

Мне и Рязанцеву завидовали. Вернее, нашим пробковым шлемам и белым костюмам, что мы у портного-китайца пошили.

— Надо было бы всей бригаде такие одежды интендантству заказать…

Кто о чем, а интендант об обмундировании. С моей помощью, правая рука у него пока работала плохо, было подготовлено очередное письмо в интендантство. Уже не про стёганые военные куртки, а про тропическую форму для императорской армии.

— У германцев, Иван Иванович, колонии в Африке имеются?

Мне ничего не оставалось, как утвердительно кивнуть.

— Вот, когда военные действия туда перенесутся, такая форма одежды нам и пригодится…

Никифор Федорович был безоговорочно убежден в нашей победе над Германией и её союзниками на континенте и предполагал, что после этого военные действия перенесутся в Африку.

— Отойдут они туда, а мы за ними. Врага надо полностью уничтожать, иначе сил они подкопят, в себя придут и снова российская кровушка польется…

Я был с ним полостью согласен.

Рука у бригадного интенданта продолжала побаливать. Перелома у него не имелось, а может — трещина? Всё же палкой ему здорово досталось.

Вот и Цейлон…

Гавань порта Коломбо заполняли сотни судов, баркасы и лодки сновали туда-сюда как народ на рынке, что искал где подешевле.

Тут вам не Сингапур. Порт здесь мелок и океанские суда не могут подойти прямо к берегу. Мы тоже встали в открытом море. Якорь бухнулся в воду, как змея быстро-быстро за ним заскользила в воду толстенная цепь.

Матросы забегали по палубе. Их подгоняли гудки парохода. Машины работали всё тише и тише, а французский боцман орал на них всё громче и громче. Чем-то он был сильно недоволен.

Наверное, накрывался медным тазом его бизнес с продажей льда. Его бы воля, мы до Цейлона не десять суток, а целый год шли.

Уже через пол часа к «Amiral Latosche—Treville» причалил баркас с десятком англичан. Кто-то из них был в военной форме, а некоторые и в штатском.

Они приветствовали генерал-майора, офицеров, меня тоже не обошли вниманием. После краткого разговора с Лохвицким приехавшие и наши старшие офицеры спустились в баркас и поплыли в город.

Меня не пригласили. Видно, военный чиновник рылом не вышел.

Однако, буквально в течении часа к «Latosche—Treville» одна за другой начали подходить громадные баржи. Не сами собой — их тянули баркасы.

Последовала команда сходить на них всем оставшимся. Ну, кроме французов из экипажа.

При посадке я немного помог Рязанцеву. С одной-то здоровой рукой мог он и в воду сверзиться.

На берегу народу было… Словно все жители Цейлона враз свои дела бросили и на нас пришли полюбоваться. Цирк да и только.

Впрочем, цирк позже начался.

Солдаты у нас были хорошо вымуштрованы и уже через несколько минут все стояли поротно во взводных колоннах.

Лохвицкий с английским генералом подошли к построению.

Мы были поприветствованы на английском. Ответили стройно, как положено.

Англичанин прошелся перед строем и…

Сабанцев…

Что японский генерал, что английский, был поражен габаритами вятчанина. Прыгать, правда, при всём честном народе он не стал, но у нашего знаменщика задержался.

Англичанин что-то спросил у Лохвицкого. Тот ему ответил. Я стоял довольно далеко и их разговора не расслышал. Только видел, как тот и другой губами шевелили и на старшего унтера со знаменем поглядывали.

Ну, по числу жителей, Вятская губерния сейчас занимает второе место в империи. Народа там живёт много, так что можно из миллионов и такого богатыря найти. Ничего здесь нет удивительного.

Оба генерала сели в автомобиль. Последний тихим ходом двинулся по направлению от берега. За машиной двинулись и мы. Сначала группа офицеров, а за нами и солдаты.

По вымощенным улицам города утопающим в тропической зелени шли рота за ротой. Ещё и с песней.

Всякое движение в Коломбо было прекращено, а вдоль улиц стояли тысячи любопытных.

Что-то это представление мне сильно не нравилось.

Жара, духота, поднятая тысячами ног пыль…

Довольно быстро пение потеряло всё веселье, нижние чины голосили как из-под палки.

Офицеры один за другим выходили из колонны и вливались в ряды зрителей. Я и Рязанцев переглянулись и последовали примеру умных людей. Не накажут же смоляными веревками нас за это.

У нижних чинов такого счастья не было. Они маршировали и маршировали, сначала в город, а потом и обратно в порт.

За каким, спрашивается, хреном? На людей посмотреть? Себя показать?

Для тренировки преодоления трудностей?

Чтобы жизнь мёдом не казалась.

Устроенный цирк с конями продолжался четыре часа. Почти двадцать вёрст наши солдатики туда-сюда отмахали.

Гадать не надо, вечером у меня в лазарете пациентов прибавится.

Глава 36 Прием в чайной компании

Англичане в порту, пока мы по городу маршировали, приготовили для нас несколько котлов с холодным ананасным напитком. Понятное дело, лошадей после работы поить надо. Сегодня мы в данной роли и выступали, цирковое представление для местного населения устраивали.

На каждом из котлов висело по ковшу.

Совсем у кого-то ума нет…

Они, что думают, наши нижние чины сейчас в очередь выстроятся и по одному пробовать угощение будут?

Солдаты, как котлы увидели, не дожидаясь команды бросились к ним. Горло-то у всех давно пересохло. На всех желающих пить ковшей не хватало, и томимые жаждой начали черпать напиток пригоршнями, фуражками, а кто-то и прильнул губами к поверхности содержимого емкостей.

Срамота…

Напиться удалось не многим. Подпрапорщики и фельдфебели торопили нижних чинов на корабль, кое-кого даже и тумаками.

— Пойдёмте, Иван Иванович, в каюте напьемся. — тронул меня за рукав Рязанцев.

Ему происходящее тоже было не приятно.

Оказалось, что вечером мы приглашены в гости. Банкет устраивал местный представитель русской чайной фирмы Высоцкого. Офицерский состав прибывших в Коломбо спасителей Франции ожидали в полном составе. Заодно и докторов, хоть они и в данную категорию лиц не входили.

Мне и Никифору Федоровичу пришлось наши белые одежды в шкафчики поместить и облачиться в уставную форму.

Размещенное у меня на груди произвело на интенданта большое впечатление. Как же, такие награды не каждый боевой офицер имеет.

Когда мы на берег плыли, я и от наших отцов-командиров не один завистливый взгляд словил. Особенно вызвала интерес медаль, чья ленточка украшала мою шею.

— В охране императора приходилось служить? — поинтересовался один из самых любопытных.

— Было дело, — не стал я вдаваться в подробности.

Что-то этот вопрос меня неожиданно заел, наверное — сегодня перегрелся, и я свой портсигар из кармана вынул. Тут любопытную Варвару чуть удар не хватил. Это когда бриллианты на монограмме, что портсигар украшала, на заходящем солнышке блеснули.

Я уже не раз замечал, что многие здесь до наград весьма жадны. Обсуждают, если кого-то наградили, завидуют даже. Жалуются, если им кажется, что их в награждении обошли.

Нет, конечно, так поступают не все. Кто-то к данному вопросу и спокойно относится.

Представительство чайной фирмы денег на наш прием не пожалело. На террасе, выходящей в прекрасный сад были расставлены столы, покрытые белыми скатертями. Впрочем, их почти и не видно было из-за угощений. Хрустальные графинчики и фигурные экзотические бутылки также имелись в неописуемом количестве. Всё говорило о том, что фирма Высоцкого очень хорошо на чае зарабатывает. Ну, остается только за них порадоваться.

Через пятнадцать минут оказалось, что не один офицерский состав бригады является гостем на этом празднике жизни. В сад, чеканя шаг, вошла рота наших солдат. Они, пройдя по вымощенной плитами дорожке, по команде подпрапорщика Кучеренко враз остановились и выстроились полукругом напротив террасы.

Что, цирк продолжается?

Тут, опять же по команде Кучеренко, рота грянула строевую.

Первая рота нашего полка — солдаты были все как на подбор. Ещё и Сабанцев на правом фланге…

Дамы, что стояли у перил террасы, начали восторженно кричать по-английски, бросать солдатам цветы.

— На черта им цветы, — вполголоса проговорил Рязанцев. — Лучше бы всем по стакану водки налили и закуски дали по фунта два-три. Совсем бы другое дело было.

Да, понимал бригадный интендант солдатскую душу.

Чудо-богатырей опять принялись фотографировать представители местных средств массовой информации, а на террасе началось хлопанье пробок.

Рота между тем от строевой перешла на плясовую.

До самой полуночи лакеи беспрерывно подносили вино и закуски, звучали тосты за государя, победу русского оружия, процветание чайной торговли господина Высокого.

Солдаты с краткими перерывами пели. Похрипывая.

Когда приглашенные уже расходились, каждому из солдат от щедрот принимающей стороны поднесли по двадцать пять сигареток местного производства. Водки так и не налили.

На следующий день все газеты в Коломбо вышли с фотографиями наших колонн. Сабанцев обязательно на них присутствовал.

— Пошли газету-то себе в деревню, — скалили зубы его знакомцы.

Великан от таких предложений только отмахивался. Однако, несколько газетных листков себе на память оставил.

Глава 37 Прогулка по Коломбо

Надо сказать, что ночь на «Latosche—Treville» прошла спокойно.

Нижние чины за прошедший день намаршировались по жаре, а первая рота ещё и концерт в представительстве чайной компании давала. Такое кого угодно с ног свалит.

Сабанцев, и тот, когда на баржах роту с берега на корабль доставляли, задремал.

Офицерский состав бригады на грудь прилично принял, поэтому, как только вернулись с банкета, всех как ночным колпаком накрыло.

Я исключения не составлял.

Когда лёг, кровать подо мной даже немного покружилась. Такого со мной уже давно не бывало.

Утром все ходили сонные, но моментально взбодрились, когда было озвучено разрешение генерал-майора посетить город.

Судно надо было тем и другим загружать, а что пассажирам в это время на нём делать? Только под ногами работающим мешаться.

Первой в Коломбо отправили баржу с офицерским составом.

Солдаты и унтера с нетерпением переминались с ноги на ногу на палубе и ждали своей очереди.

Всем было объявлено, что отпуск в город продлится до определенного часа, а затем нужно собраться в порту и ждать отправки на корабль.

Коломбо — красив. На центральной улице — монументальные здания, всюду пальмы. Чуть ли не под каждой из них продают прохладительные напитки.

Гуляя по городу, я видел, как наши солдаты чуть ли не атакуют продавцов питья. Почти каждый покупал сразу по несколько бутылок фруктовых вод, набирал полные руки бананов, ананасов и прочей экзотики, которая дома на ёлках не растёт.

— Как бы всё у них с животами ладно было… — побеспокоился о нижних чинах Рязанцев. — Не едаючи ранее такого, могут и того…

Я кивком выразил своё согласие с ним.

На улицах Коломбо было много английских солдат и матросов. Они вели себя по отношению к нашим весьма дружелюбно. Чуть ли не прямо на тротуаре угощали вином и пивом, приглашали в заведения.

Друг-друга, не зная английского и русского, нынешние союзники словесно не понимали, общались жестами, но и этого было достаточно.

— Опять напьются солдатики, — пророчил бригадный интендант. — Быстро забылись смоляные веревки…

— Да по жаре такой-то… — озвучил я имеющийся сейчас фактор риска для употребления жидкостей изменяющих состояние сознания.

Самому мне в пробковом шлеме и белом костюме было довольно комфортно, да и ром я пить не собирался.

Вроде.

Ну, как получится.

Никифор Федорович в магазинчиках по дороге приобретал какие-то подарочки для супруги и дочерей, а мне и купить-то никому нечего. Не князю же жестяную коробочку с чаем на день рождения выбирать? Себе что-то?

Часы тут дешевле, чем в России. Странное это даже. Вроде, английская колония, задворки мира, а — дешевле. Чудеса да и только.

Бритвы ещё в большом ассортименте. Может, взять в запас? Да, ну его…

Чуть за полдень мне и интенданту всё чаще стали встречаться наши соотечественники под хмельком. При виде нас они делали серьезные лица, вышагивали излишне прямо.

Из питейных заведений, мимо которых мы с капитаном проходили, слышны были уже русские песни.

— Гуляют, — констатировал неоспоримый факт Рязанцев.

— Гуляют, — согласился с ним я.

К назначенному часу в порт не вернулась и половина отпущенных в город. Взводные были посланы в Коломбо собирать своих подчиненных. Ну, если им и нижние чины из других взводов встретятся, тоже хватать их под белы рученьки и тащить на корабль.

— Так до Франции у нас одни рядовые и доедут, все унтера и ефрейторы лычек на погонах лишатся, — пошутил Никифор Федорович.

Да, в моей команде тоже старших фельдшеров с прошлой остановки убыло. Ладно, мастерство они не пропили, при прежних знаниях остались, а звания на фронте обратно доблестью и старанием вернут.

Подпрапорщики, фельдфебели и старшие унтера с матом тащили найденных подчиненных в порт, оставляли их там и уходили обратно. Найденные и приведенные на место сбора, какое-то время слонялись по набережной, а потом убредали обратно в город. Семь бед — один ответ. Всё равно уже проштрафились.

Когда взводные возвращались с очередной группой выловленных в городе, ранее найденных уже и след простыл. Так повторялось неоднократно всю ночь.

К утру собрали всех. Никто в Коломбо из наших не остался.

«Latosche—Treville» трижды могуче прогудел. Из воды подняли якорь и мы отправились дальше.

За опоздание к месту сбора и явку на судно в нетрезвом виде никто генерал-майором наказан не был.

Глава 38 Подводные лодки и буря

День.

Второй.

Третий.

Пятый.

Десятый…

Вот и Джибути.

Столько уже морей и мест солдаты нашей бригады повидали, что иному наследному принцу или какому-то радже даже и не снилось.

«Latosche—Treville» шёл как на прогулке. Команды миноносцев, что нас охраняли, Бога, наверное, за такую службу благодарили. Германские подводные лодки про нас кажется и позабыли…

В Джибути стояли сутки. Опять грузились углем, пополняли запас пресной воды. Что-то сгружали, что-то получали взамен. Кораблик-то наш коммерческий. Хозяевам его денежку зарабатывать надо. На дворе самый что ни на есть капитализм с его родимыми пятнами.

Порт в Джибути малюсенький, природа вокруг весьма скудная и унылая. На берегу возведены громадные ветряные мельницы. На них мелют соль.

Ну, а что, соль — продукт нужный, даже важнее сахара. Без сладкого вполне можно прожить. А, вот без соли — попробуй. Быстро заплохеет, жизнь мёдом не покажется.

В сравнении с Коломбо, Джибути — просто захудаленькая деревенька.

Изможденные полуголые негры уголь на «Latosche—Treville» таскают, а мы от жары плавимся. Вот тебе и все развлечения.

Со скуки наши нижние чины опять монетки начали в воду бросать. Те, что в Коломбо не потратили. Местные жители как-то за ними вяленько поныряли и на этом всё закончилось.

— Во, даже деньги им не нужны, — проворчал усатый солдат в белой нательной рубахе. — Совсем неправильно живут…

Наконец нам на борт доставили продовольствие, корабль три раза прогудел и отчалил.

Уже к вечеру миноносцы, что нас охраняли, как-то тревожно засуетились. То, начали заплывать куда-то далеко вперёд, почти пропадать из виду. То, уплывали вправо. То — появлялись позади нашего судна, чуть под винты не лезли.

На судне погасили все огни.

— Начинается… — Рязанцев перекрестился. — Я даже плавать не умею…

Я как мог, принялся успокаивать его.

Всем строго запретили курить на палубе, зажигать огни, петь песни и громко разговаривать.

— Какие уж песни…

Никифор Федорович места себе не находил. То сядет, то вскочит, начнёт каюту шагами мерить.

— Может, чуть-чуть примем? — предложил я.

Бригадный интендант отказался. Совсем на него это было не похоже.

— Нет что-то желания, Иван Иванович.

Совсем Рязанцева затрясло, когда всем нам выдали спасательные пояса.

— Это, что, для продления наших мучений? Кругом — открытое море, кто здесь спасать нас будет?

После того, как поступил приказ надеть пояса на себя и не снимать их до особого распоряжения, капитан ни слова не говоря налил себе полный стакан рома и выпил.

— Почему без меня, Никифор Федорович? — не одобрил я его действия. — Не Вам одному страшно.

Сам я плавать умел, но толку-то от этого…

Потопят корабль германцы и булькайся тут в солёной воде.

Нижних чинов вывели из трюма и разместили на палубе. Это было очень нехорошим признаком.

— Вон она, вон она!!!

Один из солдат вдруг вскочил, подбежал к борту и начал куда-то вниз пальцем тыкать.

На палубе началась паника. Очень уж все боялись подводных лодок. Одно дело, на поле боя, на твёрдой земле свою смерть принять, а утонуть в пучине морской — до мокрых шаровар страшно.

Фельдфебели и подпрапорщики применили проверенное успокоительное средство. Несколько зубов под ногами на палубе оказались.

Солдатика, которому германская подводная лодка привиделась, связали и в трюм увели.

Я распорядился младшему врачу ему капелек соответствующих дать.

— Ещё спирта пол стакана налей — лучше подействуют.

Такая рекомендация ни в один учебник или медицинский справочник не входила, однако — применял уже я на фронте подобное и это хорошо помогало.

Страшно на передовой. Сильно страшно. Тут обманывать никого не надо. Жит-то каждый хочет.

Тут до фронта — как до Луны, но германские подводные лодки транспорты с русской бригадой строгий приказ топить получили, вот и где-то очень близко от нас появились. Недаром миноносцы так заёрзали.

Тут ещё разыгралась сильная буря. Как говорится — два гриба на ложке…

Гремел гром, беспрерывно мелькали молнии. Корабль начало бросать из стороны в сторону…

Волны горами били в нос и заливали солёной водой палубу.

Солдаты, что на всякий случай были выведены на палубу и размещены там, промокли до самых костей.

Тент, что натянут был у меня над походным лазаретом, унесло ветром за борт. Туда же последовала часть медицинского имущества.

Некоторые нижние чины от страха попытались спрятаться в трюме, но вскоре вернулись.

Всю ночь, ни команда, ни все мы не спали. Наутро, когда буря утихла, все были крайне изнурены.

Подводные лодки на нас так и не напали.

Рязанцев принял ещё стакан живительной влаги и завалился спать.

Мне такая благодать не полагалась.

Глава 39 По литру на брата…

Суэцкий канал…

Граница между Африкой и Евразией.

Водная дорога из Красного в Средиземное море.

Я как-то его грандиознее, что ли, представлял.

В Российской империи многие реки шире будут.

По той и другой сторонам канала можно было увидеть английские войска — недалеко от этих мест проходит сейчас англо-турецкий фронт.

Ну вот, могу я в своих путешествиях ещё одну галочку поставить…

Порт-Саид. Денщики наших офицеров уже начали мундиры щетками в порядок приводить, понятно — не свои, а тут и какая-то загвоздка вышла. На берег нас что-то не пускали.

К «Latosche—Treville» один за одним начали подходить баркасы, тянущие вереницы барж. Их груз в авральном режиме перегружали в трюмы нашего корабля.

Нечего себе! Сколько же, оказывается, в него входит. И в предыдущих портах что-то грузили, и сейчас.

Не потонем мы от перегрузки?

Баржи всё подходили и подходили. Работа продолжалась до самой темноты.

Утром погрузка продолжилась.

— Пустят нас на берег? — чуть ли не в сотый раз спрашивал меня Рязанцев.

Я-то откуда знаю? Генерал-майор по таким вопросам со мной не советуется.

— Никифор Федорович, откуда такое нетерпение? — мне самому на берег хотелось, так что сказано это было без особой радости.

— Да вот… — неопределенно выразился капитан.

Баржи всё подходили.

Может, что перепутали? Не нам весь этот груз предназначен?

В гавани было так много кораблей, что мачты их создавали впечатление леса в воде. Это, конечно, несколько образно, но недалеко от истины.

— Слышали, Иван Иванович, что нашу охрану в море усиливают? — Рязанцев поделился со мной очередной новостью.

— Откуда. Это Вы всё первым узнаете…

— Про какую-то знаменитую германскую подводную лодку поговаривают. Свирепствует она просто в Средиземном море и приказ ей дан наш транспорт потопить. Союзный флот её ловит, ловит, а всё без толку. Не один десяток уже торговых и военных судов у германцев на счету. Особенно торговые суда страдают…

Ага, может поэтому нас так и грузят? Торговые суда боятся из гавани выходить, а нам всё равно до Марселя двигаться. Вот и решили хозяева судна деньжат подзаработать.

— Вот как… — не обрадовал меня бригадный интендант, не обрадовал. Ещё и на берег не отпускают…

Это ко всему прочему.

Утром у меня уже не сильно хорошие дела начались. Несколько моих подчиненных пьяными оказались. Где только умудрились выпивку раздобыть? Впрочем, свинья, она — грязи найдёт.

В последнее время мне встречались по утрам солдатики, от которых винцом попахивало. С моей медицинской командой до сегодняшнего дня было всё нормально, а тут — на тебе.

Мой допрос ничего не дал — молчат, как рыба об лёд…

Я так и сяк, а они ни в какую. Просто партизаны…

В этот момент мой разговор с Рязанцевым прервался по причине шума и ругани за нашими спинами. Подпрапорщик из души в душу распекал какого-то ефрейтора, а он… лыка не вязал.

Мля…

Да что же это такое?

Мои пьяные, а тут ещё и какой-то ефрейтор…

Дело принимало крутой оборот — эта сцена попала на глаза генералу.

По поводу пьянства нижнего чина был проведён строгий розыск и дело вскрылось. Лучше бы и не начинали всего этого…

Картина вырисовывалась неприглядная.

Оказывается, французское правительство, коли уж мы едем за него сражаться, отпустило с первого дня нашей посадки на корабль по литру виноградного вина в сутки на каждого солдата и офицера. По литру! Бочки с вином находятся в трюме корабля, но выдавать его запретил какой-то русский полковник.

Кто?

Полковника тут же выявили. Не так их много на «Latosche—Treville» и было.

Почему?

Не положено такое в русской императорской армии…

Не положено?

Мы тут от жажды страдаем, а в трюме наше законное вино киснет!!!

Генерал-майор своим взглядом чуть полковника разума не лишил.

При всех его распекать не стал, а к себе в каюту велел отправляться.

То ли одна из бочек подтекала, то ли что ещё, но некоторые наши ушлые солдатики про вино прознали. Решили им угоститься. Кстати, только после того, как из оставшегося неизвестным источника выяснили, что вино, это им и предназначается. Матросы ежедневно по литру получают, а типа — вам почему не дают? Боцман говорит, что положено, но одним из русских офицеров запрещено.

Быстро нашлись специалисты по вскрытию бочек так, что ни одна живая душа не заметит. График был составлен и строго соблюдая его среди нижних чинов началось тихое пьянство.

Начала дегустировать напиток первая рота. Причем, не в полном составе. Пьяных-то надо покрывать. Кому? Понятно — трезвым.

За ночь выпивали по семь бочек. Ну, плюс-минус…

В прошлую ночь пировал младший и средний медсостав.

Вот как-то так.

Глава 40 Пьянка — зло

Через два дня будет Марсель.

Ну, это если из пучин морских германская подводная лодка не вынырнет где-то рядом нам на погибель.

Пока же генерал-майор отдал приказ всем нижним чинам брить головы, усы и бороды, сдать в хозяйственную часть старое обмундирование, а получить новое, специально пошитое для Франции. Сукно там хорошее, не хуже того, из которого офицерам форменную одежду шьют. Решил государь император пыль немного в глаза французам пустить…

Да, перед этим ещё и всем помыться было приказано.

Солдаты туда-сюда засновали по палубе. Заблестели на солнце сотни бритв. Водокачки заработали на полную мощность — всем враз мыться надо было.

Нижние чины сдавали и получали обмундирование — кальсоны, нижние рубахи, гимнастёрки, брюки…

Кто-то чистил пряжки новых ремней до самоварного блеска.

Да, ещё и сапоги всем поменяли.

Офицерскому составу специальная форма ещё а России была выдана. Я не составлял исключения.

— Солдатики-то наши — как женихи. — подмигнул мне бригадный интендант.

— Точно-точно, Никифор Федорович. Совершенно с Вами согласен.

— Гвардейцы, да и только…

Тут я тоже разделял мнение капитана.

К вечеру все нижние чины были чисто выбриты, щеголяли в выданной форме. Пояса с сияющими пряжками были подтянуты туже обычного. Зачем? А, положено. Так устав велит.

Солдатский коллективный разум, коль уж на корабле им всего две ночи осталось, принял решение вино допить. Не пропадать же добру.

Вечером после поверки, когда офицеры разошлись по своим каютам, группы по десять — двенадцать человек начали спускаться в трюм. Такое количество нижних чинов нацеливалось на бочку и до утра её досуха выцеживало.

Хоть и винцо было не слишком крепкое, но количество постепенно переходило в качество и военнослужащие русской императорской армии упивались в мат.

Люди хотели выпить всё, что им было подарено правительством Франции. Литр на день — за сорок три дня плавания изрядная порция винишка на каждого уже накопилась…

На утреннюю поверку почти поголовно все вышли с красными глазами и помятыми лицами. От строя соответствующим образом разило.

Подпрапорщики и фельдфебели головами горестно помотали и распустили народ.

На десять часов был назначен общий смотр…

Генерал-майор, гадать не надо, это дело учует…

Что и будет…

Оркестр не очень умело захрипел марш.

Ротные рявкнули команду.

Строй замер.

Генерал майор направился к первому батальону. Подошёл, как водится, к первой роте и принял рапорт от её командира.

Николай Александрович недовольно поморщился — ветерком на него неприятный запашок от строя донесло.

Лохвицкий поздоровался с солдатами. Те ответили хрипло и нестройно.

Лицо генерала выразило недоумение.

Он прошелся туда-сюда перед выстроившимися. Помолчал немного. Тяжело вздохнул.

— Завтра будем в Марселе. Вести себя нужно во Франции так, чтобы не запятнать честь и славу русской армии…

Генерал продолжал ещё говорить, как из строя вдруг прозвучал вопрос. Это уже ни в какие ворота не лезло.

— Ваше высокоблагородие! Разрешите вопрос.

Лохвицкий сдержал себя. Кивнул солдату. Говори мол, коль уж начал, перебил генерала.

— Ваше высокоблагородие! Почему в ходе нашего пути запретили выдавать то, что положено было нам, русским солдатам, от французского правительства?

Генерал поморщился.

Вроде, данный вопрос уже прояснён? Кому-то ещё это непонятно?

— Два шага вперёд, марш! — рявкнул Лохвицкий.

Солдат шагнул вперёд, вытянулся по стойке смирно.

— Что лично я запретил выдавать?

— Вино, ваше высокоблагородие!

— Я?

Николаю Александровичу стало вдруг до слёз обидно. Он-то к данному запрету никакого отношения не имел.

— Кто же ещё!

Солдат вёл себя крайне вызывающе.

Тут ему и прилетело по морде.

Нижний чин заморгал, из носа у него текла кровь.

— Бабушка ещё мне говорила — Васятка, не спускай никому!

После этих слов солдата прилетело уже генералу. Тот не устоял на ногах.

Ротный, габаритами мало чем уступавший нашему знаменщику, бросился генералу на помощь.

Солдата утащили в трюм.

Я наблюдал эту картину с горечью. Солдат-то, судя по всему, хороший был. Первая рота первого батальона бригады — сюда самых лучших отбирали. Половина нижних чинов этой роты с высшими солдатскими наградами…

Пьянка его сгубила. В нормальном состоянии он бы себе такого никогда не позволил. Тут — башку себе французским вином замутил и отколол коленце. Пропал он. Это — сто процентов.

То, что солдаты пьяные, мне уже с утра ясно было. Как доктор поставил я им верный диагноз. Сам такой бывал.

Расстреляют? Скорее всего.

Не доехал солдатик до фронта…

Глава 41 Марсель

Вот и подходит наша дорога к завершению…

Долгонько мы до Франции добирались — почти три месяца. Зимой выехали, а сейчас уже самая что ни на есть весна. Причем, она здесь более тёплая чем дома.

Радоваться бы, а невесело что-то.

Солдаты ходят понурые, перешептываются, гадают, что будет с Коромысловым, тем самым, что генералу по лицу заехал.

— Расстреляют…

— Как есть, расстреляют.

— Поди, помилуют?

— Как же, держи карман шире…

Унтера злющие — им хвоста здорово навертели. Почему о пьянке не доложили? Не знали? Ой ли? Покрываете!!!

С некоторых унтер-офицеров из первой роты лычки как корова языком слизнула.

Офицеры тоже были не в духе. Чего тут радоваться-то?

Генерал заперся в каюте и до утра его не видели.

Чуть рассвело, как на горизонте показались форты Марселя.

Тут чудо и случилось — Коромыслова из его заточения выпустили. Появился он весь опухший — чуть не сутки на гауптвахте проспал.

— Как ты? — приставали к нему с расспросами товарищи.

— Нормально… — Василий по сторонам озирался, счастью своему не верил.

День прибытия выдался ясный и тёплый. На небе не было ни облачка.

Наш транспорт неторопливо приближался к берегу, вся судовая команда была на ногах, капитан с мостика отдавал распоряжения.

Палубу ещё с вечера чисто вымыли, что полагалось надраить — надраили.

— Вот и добрались. — Рязанцев перекрестился.

— Добрались.

Я стряхнул с рукава соринку. Откуда она только и взялась?

После возвращения Коромыслова и видя конец пути, солдаты как-то враз повеселели, засуетились. Сказывалась торжественность момента.

— Вот и Франция…

— Доплыли.

— Слава тебе, Господи… — неслось со всех сторон.

Последние дни очень уж все знаменитой германской подводной лодкой были напуганы.

— Слышали, вести себя прилично, в грязь лицом не ударьте…

Это уже унтеранижним чинам напоминали, некоторые даже кулаками грозили особенно ненадежным солдатам.

Я вдыхал воздух приближающейся с каждой минутой страны, то и дело поправлял форму.

Бригадным адъютантом было объявлено, что сегодня предстоит наш смотр марсельским генерал-губернатором.

— Нет бы с дороги отдохнуть дали, — ворчал Никифор Федорович.

— Да ладно, потерпим, — отвечал ему я.

— Сразу после корабля не больно-то намаршируем…

Да, вот тут согласен я с интендантом. После нескольких дней в море, на суще первое время немного трудновато ровно ходить.

— Ничего, справятся наши гвардейцы.

— Они-то — да. А мы? — беспокоился Рязанцев.

— Что, и нам придётся? — несколько удивился я. — В Коломбо мы не маршировали.

— Тут — другое дело, — пророчил бригадный интендант.

Солдаты тем временем уже строились на палубе без вещей, лишь одни шинельные скатки теперь были у них на плечах. Винтовок ни у кого не имелось. Их наши солдаты у французов только на берегу получат. Так, по крайней мере, было обещано.

Полковой оркестр на палубе почти похоже играл французский гимн. Офицеры на эту игру морщились.

На берегу уже хорошо была видна огромная толпа. Немного в стороне стоял эскадрон конных гусар с саблями наголо. Между гусарами и толпой гражданских располагался оркестр с серебряными, красиво поблескивающими на солнце трубами.

Музыканты играли гимн России. Если придираться к мелочам, то им тоже можно было дать замечание.

Ничего — научатся. Кораблей с Русским экспедиционным корпусом будет ещё много…

Люди на берегу что-то кричали, подбрасывали вверх фуражки и шляпы.

Мы же стояли по стойке смирно, все такие из себя строгие и красивые.

«Latosche—Treville» громко загудел. Шум на берегу усилился.

С корабля на берег перебросили мостки и скоро мы уже стояли на французской земле.

Конец седьмой части.

Будет и восьмая, материал для её написания уже собран — воспоминания, архивные материалы, публикации в отечественной и зарубежной печати…

Если читатели воспримут её благожелательно, то тут есть и дальше что продолжать. Судьба экспедиционного корпуса очень интересна.

Лайки и библиотеки, а также другие плюшки, автором весьма приветствуются. Всем всего доброго.

Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/289128

Оглавление

Глава 1 Во Францию

Глава 2 Два снаряда за ведро крови

Глава 3 Пока в Москву

Глава 4 Подготовка важного приказа

Лирическое отступление

Глава 5 И снова — о них…

Лирическое отступление 2

Глава 6 Медосмотр

Глава 7 Илья Ильич

Лирическое отступление 3

Глава 8 Разговор с преподавателем десмургии

Глава 9 В путь-дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю…

Глава 10 Вагон для тренировок личного состава

Глава 11 Винт

Глава 12 Ещё один день в пути

Глава 13 Medice, cura te ipsum…

Глава 14 Неожиданная задержка

Глава 15 Испанская газета

Лирическое отступление 4

Глава 16 Маска как средство спасения

Глава 17 Разговор с генералом

Глава 18 Ватная куртка с карманами

Глава 19 Кодекс чести российского солдата

Глава 20 Инвалид на перроне

Глава 21 Победить без войны

Глава 22 Байцзю

Глава 23 Через чумную территорию

Глава 24 Путь в опломбированном вагоне

Глава 25 Посадка на корабль

Глава 26 Ужин, он же обед

Глава 27 Отплытие

Глава 28 Старший унтер Сабанцев

Глава 29 Поиск санитара

Глава 30 По морям, по волнам…

Глава 31 Про почтовые карточки и Сайгон

Глава 32 В бананово-лимонном…

Глава 33 Менялы

Глава 34 Наказанные и умершие

Глава 35 Цирк с конями

Глава 36 Прием в чайной компании

Глава 37 Прогулка по Коломбо

Глава 38 Подводные лодки и буря

Глава 39 По литру на брата…

Глава 40 Пьянка — зло

Глава 41 Марсель