Машинист
МАШИНИСТ
Паровоз ставили на консервацию, в запас. Давно закончен ремонт, густо смазаны солидолом некрашеные детали, но Иван Иванович не торопился с докладом. Он продолжал придирчиво осматривать паровоз, остукивать молотком каждую гайку.
— Сеня, — обратился машинист к своему помощнику, — принеси-ка ключ — буксовую струнку надо подтянуть.
Подвижной и ловкий Сеня Гончаренко спешил выполнить приказание.
— Не понятно, зачем нам все это? Мы же не под поезд свой паровоз готовим, а в запас, на продолжительную стоянку, — сказал парень, протягивая Ивану Ивановичу ключ.
Его озорное лицо выжидательно вытянулось.
— А тебе откуда знать, сколько простоит паровоз в запасе? Может, завтра поступит команда — на заправку? — обрезал Сеню машинист.
Паровозы растянулись ровным трехрядным строем на всю базу. Они стояли безмолвные и притихшие. Первым в этой колонне был паровоз Ивана Ивановича. На будке висела подновленная Сеней табличка: «Старший машинист паровоза — механик первого класса Иван Иванович Селиверстов».
«Как на памятнике», — прочитав написанное, усмехнулся машинист.
Он с усилием отвел взгляд от паровоза и глубоко вздохнул. Трудно было ему представить, чтобы такие богатыри оставались без дела. Ну что — электровоз? По его понятиям: жидковаты они по горам лазить.
«Вон, говорят, на четырех локомотивах уже какая-то там обмотка сгорела. Электровоз — машина деликатная, требует к себе нежного обхождения. А паровоз, он безотказный».
— Посмотрим, — прошептал Иван Иванович, словно споря с кем-то, — посмотрим.
Со стороны станции послышался густой звук, а спустя минуту вагоны стоявшего на путях поезда плавно тронулись и покатились. Иван Иванович и Сеня смотрели на приближающийся к ним электровоз — один чуть ли не с грустью, а другой — с плохо скрытым восхищением.
— Вот сила! — не сдержал себя Сеня Гончаренко, глядя на бесконечную вереницу торопящихся вагонов, но тут же осекся.
Глаза Ивана Ивановича смотрели тоскливо, и Сене стало жаль его.
— Я не пошел бы работать на электровоз, — сказал он. — Не для моего он характера. Мне в работе живость нужна, — и, скосив свои черные, словно кусочки угля, глаза, продолжал: — А на электровозе машинист с помощником сидят в своих креслах, будто в конторе, да всю дорогу только со сном борются. Разве ж это работа?
Сеня смолк. Он видел: на этот раз его слова не оживили машиниста.
Когда на Южный Урал прибыла первая партия электровозов, Иван Иванович присматривался к ним с интересом. Он, как человек, любящий технику, даже радовался, что появилась новая мощная машина. Ему и в голову не приходило, что электровоз когда-нибудь начнет теснить проверенный десятилетиями паровоз!
Но вот электровозники, освоившись с новой для них обстановкой, уже водили поезда на сто и более тонн выше старой нормы. Паровозы явно сдавали. Однако Иван Иванович не сдавался. Он всеми силами старался сохранить престиж паровоза.
Однажды после отдыха в оборотном депо он зашел к дежурному по станции.
— Готовь сегодня поезд на тысячу восемьсот тонн, — спокойно сказал машинист.
Дежурный, молодой специалист, недавно окончивший техникум, засмеялся.
— На паровозе через горы — тысячу восемьсот тонн? Да это же на триста тонн больше нормы!
— Мне не до смеха, — рассердился Иван Иванович. — Вам хаханьки да хиханьки, а тут… — Машинисту хотелось сказать: «…а тут, можно сказать, судьба моя решается». Но он не договорил, а только сурово, осуждающе посмотрел на дежурного.
— Хорошо, — согласился тот, взяв трубку селектора, — сейчас попрошу разрешения у диспетчера.
Что побудило Ивана Ивановича взять такой поезд, он до сих пор не может себе уяснить. Ведь хорошо знал, что на горном профиле с затяжными подъемами и малыми радиусами кривых нельзя в полной мере использовать живую силу поезда за счет разгона его по уклону, где каждый лишний вагон давал себя знать. Но ему очень хотелось «поспорить» с электровозом.
После, разбирая по деталям весь рейс, Иван Иванович не нашел ни одного своего просчета или оплошности. Поезд он вел, как всегда, умело. Семен все время держал полное давление пара в котле, сам он своевременно давал под скаты песок. Паровоз даже ни разу не сбуксовал на подъеме, у него попросту не хватило силы. Иван Иванович не злился на паровоз, как бывало в таких случаях. Он смотрел, как слабеет на подъеме машина, и жалел ее, словно живую.
— Ну, милая, поднатужься еще немного.
А когда поезд остановился, Селиверстов впервые подумал о том, что произошло непоправимое.
На выручку пришел электровоз. Он подошел так быстро после остановки паровоза, что Ивану Ивановичу стало ясно: электровоз ожидал на станции, расположенной за подъемом.
«Наверное с самого начала не надеялись на меня командиры смены», — с горечью подумал Иван Иванович.
Из кабины электровоза вылез машинист и зашел в паровозную будку. Это был Леня Назаров — бывший помощник Ивана Ивановича. Селиверстов больше всего сейчас боялся шуток электровозника. Но Алексей вежливо поздоровался и тут же попросил справку о тормозах, ее должен иметь машинист ведущего локомотива. Потом, немного спустя, Назаров нерешительно кашлянул и каким-то виноватым голосом попросил:
— Знаете что, дядя Ваня, я хочу испытать электровоз. На что он способен в наших условиях. Вы, пожалуйста, не открывайте пара. Я один попробую.
Иван Иванович исподлобья взглянул на Назарова и коротко спросил:
— А надеешься?
— Да как вам сказать, опыта у меня еще маловато, больше на машину рассчитываю. А вот если бы вы, дядя Ваня, с вашим опытом сели за контроллер электровоза, то могу смело сказать: две тысячи тонн прицепи — увезет.
— Ты только без агитации, — вдруг строго оборвал Назарова Иван Иванович. — Давай беги на свой локомотив да трогай побыстрее.
Вскоре с электровоза раздался густой, похожий на пароходный гудок, сигнал. Но вагоны трогались с места неохотно, словно им нравилось стоять в тени между скалами. Со скал, нагнув свои лохматые головы, заглядывали сосны. А когда навстречу побежали деревья, Иван Иванович посветлел. Упругий встречный ветер заносил в будку прохладу и пряные запахи леса. Поезд, огибая горы, теперь мчался с большой скоростью, возвещая о себе призывными свистками и грохотом.
Около двадцати лет Селиверстов водил поезда по крутым перевалам Урала. На своем участке пути он знал каждую трещину на скале, каждую извилину бегущей за откосом реки, в каком месте от железной дороги убегала глухая лесная тропка.
И вот, с недавнего времени в его жизнь начала вторгаться новая сила, в которую и страшно было даже сразу поверить!
После злополучного рейса Селиверстова вызвал заместитель начальника отделения дороги Иван Демьянович Чернявский. Машинист ожидал «разгона», но тот встретил его шуткой:
— Ну как, Иван Иванович, кто оказался прав, кто сильнее? Убедились теперь?
Селиверстов молчал.
Чернявский взглянул на Селиверстова и добавил:
— Вы зря рисковали, Иван Иванович. Опытный, серьезный машинист, а пошли на такое… Наказывать мы вас не будем, а вот паровоз мы ваш поставим в запас. Уже приказ о постановке подписан.
Как ни ожидал Иван Иванович со дня на день этого приказа, весть эта была для него все же тяжелым ударом.
— Только мой? — выдавил он из себя.
— Нет, — поспешил успокоить его Чернявский, — на участке не остается больше ни одного поездного паровоза.
— Что ж, придется мне, видно, на маневры переходить, если, конечно, там для меня место найдется.
Первое время на маневрах Иван Иванович уставал. После работы гудело в голове, болели руки, но главное было не в этом. Как только они выезжали из-за плотных стен составов на конец станции, откуда были видны горы, ему становилось не по себе. Словно понимая его состояние, к нему подходил Сеня Гончаренко.
— Дядя Ваня, отдохните, я поработаю.
Ловкий и смышленый, он уже уверенно владел реверсом и часто замещал машиниста. Теперь Иван Иванович не доказывал своему помощнику преимущества паровоза над другими локомотивами, но зато Сеня все чаще восхищался электровозами:
— Вы бывали когда-нибудь в кабине? — возбужденно восклицал он, — сходите для интереса. Вот где красота!
Машинист выходил из себя:
— Иди сам, а мне там делать нечего.
Сеня замолкал и, как обычно, резко менял тему разговора.
Однако Селиверстову все-таки пришлось побывать на электровозе. Виной этому оказались его старые часы. Однажды ему надо было съездить в Миасс. Он пришел на вокзал за семь минут до отправления электропоезда. Но каково же было его удивление, когда ему сказали, что поезд ушел минут пять назад. В первый раз он с обидой взглянул на свои часы. Почти двадцать лет они ходили минута в минуту, а тут…
Следующего поезда надо было ждать восемь часов, а съездить необходимо!.. И, заметив торопливо идущего по перрону Назарова, Иван Иванович окликнул его.
— На электричку вот опоздал, — нехотя сказал ему Селиверстов.
— Так пойдемте со мной в машину! — обрадованно выкрикнул Назаров. — Я иду отправляться.
— Нет, — замотал головой Иван Иванович, — я лучше на тормозе поеду.
— Что вы, дядя Ваня, жить вам надоело, что ли, в такую погоду, в осеннем пальто!
У Селиверстова не оставалось другого выбора, как согласиться. Зайдя в кабину электровоза, он старался сдержать свое восхищение, но это не удавалось. Алексей как гостеприимный хозяин предложил ему раздеться и повесил его пальто в шкаф.
— Ишь ты, — буркнул Иван Иванович, — как в квартире: шифоньеры себе завели, трюмо повесили.
— Они с завода со всем этим приходят, — поспешил объяснить помощник Назарова.
Селиверстов строго взглянул на него, как бы говоря: «молчи, мол, сам знаю».
Алексей включил плитки, и скоро из-под ног стало распространяться приятное тепло. Иван Иванович уселся на стуле поудобнее.
— Может быть, в заднюю кабину пойдете, — услужливо предложил Назаров, — я и там плитки включу. Отдохнете.
— Нет, — ответил Иван Иванович, — я привык вперед смотреть, когда еду.
Вскоре отправились.
Селиверстов искоса наблюдал за движениями Назарова. «А ничего особенного, — думал он, — и я бы сейчас сел и поехал. Управление почти такое же. Кран машиниста тот же, что и на паровозе. Только устройство этой машины надо изучить».
Поезд оказался длинным, со множеством двухосных платформ. Вести такой состав на большой скорости по горам надо особенно умело — иначе можно оборвать. Неожиданно произошла сильная оттяжка. Это заставило Селиверстова насторожиться.
— Ты что же, дружок, профиль пути забыл? — строго спросил он. — Разве не знаешь, что на этом месте надо сжимать состав — локомотивным тормозом поддерживать?
Назаров виновато оглянулся.
— А сейчас надо открываться, — спустя несколько минут проговорил Селиверстов, — иначе опять оттяжка может получиться.
Назаров, как послушный ученик, выполнял все указания машиниста.
Иван Иванович, забыв, что он пассажир, придвинулся почти вплотную к Назарову и всю дорогу учил своего бывшего помощника, как вести поезд.
— Доверили вам такую машину, а вы и владеть ею не умеете, — ворчал он, — поэтому, наверное, и катушки на движках у вас горят… Эх, вы!
* * *
Как-то во время дежурства на паровозе Сеня заметил, что Иван Иванович хмурится, молчит. Если Сеня обращался к нему, то он виновато отводил взгляд в сторону. Парня это встревожило, и он спросил:
— Дядя Ваня, не беда ли у вас какая дома случилась? Почему вы такой сегодня мрачный?
— Да видишь ли, Сеня, — тихо проговорил Иван Иванович, — виноват перед тобой.
— Что такое?
— На курсы электровозников я поступил — вот что! — одним духом выпалил Селиверстов.
Сеня, как на пружине, подскочил со своего сидения.
— Это правда? — радостно воскликнул он.
— Выходит, что правда. А ты чего радуешься?
— Да как же не радоваться, — улыбнулся Гончаренко. — Я сам не знал, как начать с вами разговор. Я ведь еще неделю назад курсы помощников машиниста электровоза окончил. Тайком от вас, без отрыва от производства учился. И практику на электровозе тоже в свободное время проходил.
— Ну, бестия, хитер, — покачал головой Селиверстов.
— Дядя Ваня, — немного спустя сказал Гончаренко, — а возьмете меня к себе в помощники, когда закончите курсы?
— А ты разве сомневаешься?
— Да нет, но все-таки для верности… — облегченно вздохнул Сеня.
Иван Иванович взглянул на горы. Оттуда приближался поезд. Нарастающий с каждой минутой грохот как-то по-новому сейчас волновал сердце старого машиниста.
Скоро, скоро он вернется туда, где синеют вершины Уральского хребта!
НА ПЕРЕВАЛЕ
На склоне горы, рядом с железнодорожной насыпью пригорюнилась одинокая могила. В обе стороны от этого места катятся затяжные уклоны. Несколько лет назад напротив могилы машинисты закрывали регулятор паровозов. Сейчас здесь «сбрасывают» ток на контроллерах электровозов. Деревянная пирамида со звездой окрашена в ярко-красный цвет и окружена оградкой, где все лето и осень до самых холодов цветут цветы. Как цветы, так и краска на пирамиде никогда не теряют своей свежести. Кажется, они изготовлены из какого-то вечно живого материала.
Вид этой одинокой могилы волнует каждого, впервые проехавшего по Уралу человека. Кто покоится под этой пирамидой? Почему именно здесь похоронен он?
* * *
Если у Василия Николаевича спрашивали, нравится ли ему жить в уединении, старый путевой обходчик нехотя отвечал:
— А что? Жить везде можно.
Но никому не удавалось вызвать его на более откровенный разговор. Любопытствующих собеседников он попросту грубо обрывал:
— Какое ваше дело до чужой жизни?
— Дикарь какой-то — не человек, — сказал о нем кто-то из путейцев. Это прозвище так и осталось за Василием Николаевичем.
Как-то летней ночью Василий Николаевич обходил свой участок дороги. Ночь была светлая и прохладная, на фоне звездного неба вырисовывались заштрихованные контуры облаков. Держа в руке путейский молоток с длинной рукояткой, обходчик, не сбавляя шага, остукивал болты рельсовых накладок. На подъем шел поезд. Василий Николаевич выпрямился, прислушиваясь к прерывисто-хрипловатым вздохам паровоза.
«Тяжеловесный ведет», — решил он, спускаясь на середину насыпи, чтобы пропустить мимо себя неторопливо катящиеся вагоны.
Паровоз уже прошел перевал. Вздохи его стали чаще и свободнее, вагоны побежали быстрее, веселее и звонче застучали на стыках. И вдруг из дверей одного пульмана метрах в двадцати от Сизова выкатился большой тюк и, прыгая через кочку, скатился под откос. За ним другой, третий… Молнией мелькнула мысль: «Грабители!»
Еще не сознавая, что он подвергает себя опасности, Василий Николаевич спустился с насыпи и подошел, к ближнему тюку. «Кожаный хром», — сразу определил путевой обходчик, пощупав содержимое тюка.
Послышались шаги. «Попал в переплет, старый дурак», — подумал Василий Николаевич и присел за тюк на корточки. Сидеть было неудобно, но добежать до леса он может не успеть — грабители без труда настигнут его…
Вор подошел к тюку и зачем-то покачал его из стороны в сторону, потом легонько свистнул. Из темноты раздался ответный свист.
Сизов бросился на грабителя и обхватил его туловище вместе с руками, а другой своей рукой он зажал ему рот. Прыжок был настолько неожидан, что тот даже не вскрикнул. Минуту спустя вор лежал уже связанный. Когда Сизов встал на ноги, он увидел, что к ним приближался другой.
— Никого поблизости нет? — спросил тот, видимо, приняв обходчика в темноте за своего соучастника.
Вместо ответа путевой обходчик ударил его кулаком в подбородок.
…Весть о задержании преступников быстро облетела всю дистанцию.
— Теперь Дикарю уходить из лесу надо, — сожалея о нем, говорили путейцы, — отомстят ему.
Но когда начальник дистанции Сидор Корнеевич Козин предложил Сизову перейти бригадиром пути в город, он наотрез отказался.
— Мне нечего их бояться. Теперь воров на это место калачом не заманишь.
Сидор Корнеевич не стал настаивать, он не любил Сизова. Ему не нравилась его неряшливость. Вечно нестираная рубашка никогда не заправлялась и топорщилась на нем складками. Завистливо также Козин относился к его силе. Она чувствовалась во всей угловатой фигуре с широкими плечами и короткой шеей. Но неприязнь Козина к старому путевому обходчику имела и другую причину. Очень давно, когда Козин еще работал в отделе кадров отделения дороги, его однажды послали в Орловскую область вербовать людей на путейские работы. В числе изъявивших желание поехать на Урал оказался и молодой крестьянин с копной рыжеватых волос, Василий Сизов. Заполняя анкету, в графе «социальное положение» он ответил: «зажиточный крестьянин».
— Это как тебя понимать? — спросил его Козин. — Кулак, что ли?
— Зажиточный крестьянин, — повторил Сизов.
Козин узнал от крестьян, что раньше Сизов был батраком, потом, женившись на дочери своего хозяина, случайно разбогател. Но перед самым раскулачиванием усадьба его неожиданно сгорела, не оставив ни одной вещи. В поджоге подозревали самого Сизова. Услышав об этой истории, Козин и невзлюбил Сизова. С кулаками и подкулачниками у него были свои, личные счеты. Во время коллективизации они убили его брата.
И хотя Сизов очень просился на Урал, Козин долгое время не хотел его брать. Уступил только потому, что у него не хватало людей.
«Там из тебя вытрясут твое кулацкое нутро», — подумал про себя Козин.
Сизов поехал на Урал вместе с женой и семилетней дочерью. Шли годы. Козин стал начальником дистанции пути. Сизов был его примерным работником. Но у Сидора Корнеевича все еще не проходило настороженно подозрительное отношение к этому человеку. Убийца его брата ему все время представлялся в образе Сизова. Такой же угрюмый, со злобным взглядом глубоко посаженных глаз. Иногда Сидор Корнеевич приезжал в затерянную в горах будку на охоту с кем-нибудь из приятелей. Он заходил в квартиру путевого обходчика, как в сбой кабинет, молча складывал в угол охотничьи принадлежности и раздевался.
— С нами сегодня в лес пойдешь, — коротко бросал он, словно отдавая приказание по работе.
— За косачами приехали? — хмуро спрашивал хозяин.
— А ты, что, лес по старой привычке в свою собственность хочешь перевести? — вопросом отвечал Козин.
Кроме железнодорожного начальства, у Василия Николаевича останавливались и другие охотники. Уходя на обход своего участка, он никогда не закрывал свою квартиру и, возвращаясь, часто там заставал непрошеных гостей. Жена у него давно умерла, и он рад был каждому.
Однажды вечером он застал у себя двух незнакомых людей. В углу стояли их охотничьи ружья, валялись кожаные рюкзаки. Сами охотники ужинали. На столе стояла начатая бутылка коньяка, лежали нарезанные кусочки сыра. Еще с порога Василий Николаевич почувствовал на себе пристальные взгляды незнакомцев. Потом один из них встал из-за стола и пошел навстречу. Плечистый, с черными густыми волосами, он подходил широким упругим шагом, раскинув руки для братских объятий.
— Вася, дорогой, узнаешь? — воскликнул гость и, взяв Сизова за плечи, улыбнулся ему. — Изменился-то как! Совсем старик.
Взгляд путевого обходчика оживился. Но через минуту Сизов уже смотрел на гостя своими обычными настороженными глазами.
— Зачем сюда приехал?
Это был Митька Крылас, брат жены. Годы почти не изменили его.
— Да что ты на меня индюком-то уставился, — смеясь говорил шурин, — пошли к столу. Здорово тебя затравили! — участливо вздохнул Крылас, — настоящим дикарем сделался. Говорят, больше всех начальник твой старается, Козин. За твое прошлое, наверно?
— Не твоя забота обо мне, — оборвал его Сизов, — может быть, я этого заслуживаю.
— Ну и что ж! — стукнул Крылас по столу, — что ж теперь из-за этого жизни не видеть? Живьем себя в горы хоронить?
— Так просто я себя не дам похоронить, — неожиданно твердо произнес Василий Николаевич.
— Вот и правильно! — воскликнул другой гость.
Он до этого не принимал участия в разговоре, но Сизов все время чувствовал на себе его неподвижный холодный взгляд. Глаза его были с желтоватым отливом, и казалось, что вместо них, в глубокие глазницы вставлены бронзовые монеты.
Василий Николаевич сразу заподозрил в этих людях недоброе. Он знал, что с его шурином может быть связано только темное, а теперь, глядя на его приятеля, он не сомневался в этом.
— Перейдем к деловому разговору, — тоном, не терпящим возражений, продолжал тот. — Вы умный человек и понимаете, кто мы такие. Оказывается, мы до некоторой степени свои. Вы тоже скрываетесь здесь в горах от лишних глаз. Это избавляет нас от лишних разговоров. Нам нужна ваша помощь, а мы, в свою очередь, поможем вам прожить остаток вашей жизни не в таких условиях. — Гость кинул брезгливый взгляд на обстановку избы путевого обходчика и снова остановил его на хозяине. — Вы получите много денег. Очень много.
Было удивительно, как могла продолговатая бритая голова его держаться на такой тонкой длинной шее с большим кадыком.
Тут же на углу стола появилась толстая пачка сторублевок. С минуту стояла тишина, проникающая, казалось, во все щели.
— У вас есть дочь, — снова зазвучал металлический голос, — ей тоже нужны деньги.
Словно стараясь выиграть время, Василий Николаевич стал раскуривать трубку и следить за вьющейся в воздухе струйкой дыма.
— Что вам от меня нужно? — наконец выдавил он из себя.
— Совсем немного, — оживился гость, — через несколько часов здесь пройдет один поезд. Впереди его километров в пяти будет ехать резервный паровоз. Нам надо, чтобы паровоз прошел, а поезд, — бритоголовый сделал глубокую затяжку, — а поезд остался.
Сизов устало сгорбился.
— Вы сами сказали про мою дочь, — вымолвил он, — она работает диспетчером. Что с ней станет, если заберут ее отца?
— Не беспокойся, Вася, — сказал Крылас, положив руку ему на плечо. — Мы так сработаем, что на тебя и тень не упадет. Тем более после задержания шпаны ты у них вроде героя. Сизов поднял удивленные глаза на гостей: «И это им известно». Вдруг рука Крыласа больно сдавила плечо путевого обходчика: — Только не вздумай как тогда сделать. Помнишь? — прошипел шурин. И, отвечая на вопросительный взгляд бритоголового, улыбнулся: — Это у нас с ним старое семейное воспоминание. Мой уважаемый родственник хотел было все состояние своего отца Советам преподнести на блюде. Пришлось мне тогда самому вмешаться, красного петуха пустить.
— А если я все-таки не соглашусь? — спросил Василий Николаевич, взглянув на Крыласа из-под своих нахмуренных бровей.
— Это все равно нас не остановит, — холодно промолвил бритоголовый. — Мы сделаем это без вас. Но…
— Ладно. Была не была, — решительно перебил его Сизов, — говорите, что надо?
— Вы должны показать своим фонарем сигнал: «путь свободен», только и всего.
Когда Василий Николаевич решился, ему как будто стало легче. Он попросил себе еще рюмку коньяка и, старательно закусив сыром, почувствовал, как по телу расходится приятное тепло.
Собирались они недолго. Крылас ушел раньше, чтобы, пропустив паровоз, разобрать рельсы.
Бритоголовый стоял за спиной Сизова и следил за каждым его движением. Когда путевой обходчик зажег фонарь, он сказал ему:
— Красное стекло надо вытащить. Я думаю, нам сигнал остановки не потребуется. Факел, свечи и петарды тоже дома оставьте.
После этого он обыскал карманы Сизова и коротко бросил:
— Пошли.
Ласково и осторожно выходила из лесу ночь, покрывая все теплыми тенями. Где-то в горах грохотал поезд. Сизов задумался. Острая, щемящая жалость к себе подступила к горлу тяжелым, обжигающим комом. Всю жизнь судьба не баловала его. За всю жизнь он не слышал от людей ни одного искренне дружеского слова. Люди не верили ему…
Он поднялся на железнодорожную насыпь и посмотрел вниз. В обе стороны перевала блестела под звездами колея. По ее бокам чернел лес. Но вот в темноте, словно выискивая себе дорогу, засверкал луч. Шел резервный паровоз. А через несколько минут паровоз обрушился, как ураган, с грохотом гоня с полотна мелкие камешки и взвихренный песок. Все кругом заволокло удушливым, пахнущим серой дымом, от которого першило в горле. Потом из-за лесу показался другой луч прожектора. Это был поезд.
Теперь бритоголовый стоял в двух шагах от Сизова. Надо было уже поднимать фонарь с белым огнем: «путь свободен». Машинист, ведущий этот поезд, очень бдителен. Он настораживает свое внимание, когда долго нет сигналов путевого обходчика.
Но Василий Николаевич стоял, опустив руки. Он слышал удары своего сердца, чувствовал, как кровь бьется где-то в запястьях.
Раздался гудок паровоза.
— Подними фонарь! — приказал бритоголовый. Василий Николаевич словно окаменел.
— Подними фонарь! — заглушая приближающийся грохот поезда, орал диверсант. Сизов увидел направленное на него дуло пистолета.
— Слышишь, что тебе говорят, болван?!
Вместо ответа путевой обходчик ударил бритоголового ногой в живот. Диверсант сел на землю, стал ловить воздух широко открытым ртом. В эту же секунду раздался выстрел. Сизов почувствовал острый ожог в левом боку, но, не обращая на него внимания, бросился на бритоголового, вцепился в его горло. У того на шее хрустнули кости, забилось в судорогах костлявое тело. А когда оно затихло, Василий Николаевич с удивлением обнаружил, что не в силах подняться.
Только сейчас ноющая боль в боку напомнила о ранении. Он приложил руку к ране, и сразу ладонь стала липкой. Фонарь, зажатый в руке, казался сейчас свинцово-тяжелым. А надо еще во что бы то ни стало остановить поезд. Что же делать? Махать фонарем у него уже не хватит сил…
И вдруг он решил, что стекло можно выкрасить своею кровью. Он снова приложил ладонь к ране и несколько раз старательно провел ею по стеклу. Потом, напрягая последние силы, поставил фонарь на рельс.
— Только бы заметили с паровоза! — прошептал Василий Николаевич, судорожно схватившись руками за холодный металл рельса. Прямо на него смотрел ослепительный глаз прожектора. Это было последнее, что мог увидеть Сизов.
* * *
Похоронили старого путевого обходчика на склоне горы, напротив места гибели. Так пожелала его дочь. Она часто сюда приезжала. И каждый раз на пирамиде видела новые венки из живых цветов. Перечитывала надписи на лентах: «Дорогому Василию Николаевичу Сизову, ценою своей жизни спасшему поезд. От пионеров станции Кропачево».
А однажды на одной из них она прочитала: «Прости меня за все, дорогой Василий Николаевич. Козин».
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
Сон Василия Катункина оборвался на самом интересном месте: только что из-за стола встали гости и затихли с поднятыми бокалами, слушая через приемник бой кремлевских курантов…
Василий открыл глаза и с обидой посмотрел да жену.
— Подожди немного, Таня, сейчас… — бормотал он, стараясь досмотреть сон.
— Вставай, Вася, в поездку вызывают, — настойчивее проговорила Татьяна, дотрагиваясь до его плеча.
Василий рывком сбросил с себя одеяло.
Будучи еще под впечатлением сна, он невольно взглянул на стену. Там висел толстый численник, и на его первой странице красными буквами было написано: «С Новым годом, товарищи!»
«Если рейс пройдет благополучно, — подумал Василий, — сегодня к вечеру я вернусь и смогу встречать Новый год дома».
— На какое время вызывают? — спросил он жену.
— На пять пятнадцать Москвы, — ответила та, переворачивая рабочую одежду на теплой плите.
Василий встал, умылся принесенной из сеней ледяной водой и начал одеваться. Он сидел на стуле посреди комнаты, а Татьяна поочередно, по одной вещи, подавала ему подогретое мягкое белье. Она взяла себе за правило: собирая мужа в рейс зимой, подогревать ему одежду. Ведь приятнее, идя на мороз, одеть теплое.
Покончив с бельем, Татьяна стала заворачивать мужу на дорогу продукты, раскладывая их по отделениям дорожного сундучка. Такие сундучки для хлеба, соли, книжек, мяса и даже котелка с супом есть у каждого паровозника. Их почему-то повсюду называют «шарманками».
— Ты, Танюша, там пяток конфет для Оленьки не забудь положить.
Каждый раз по возвращении Василия из рейса, их трехлетняя дочь требовала гостинцев от своего любимого зверька — «зайки». Была ли колбаса, сахар или даже оставшийся хлеб — все это представляло для нее одинаковый интерес.
Когда Василий, собравшись уходить, взялся за дверную скобу, Татьяна сказала:
— Ну ты постарайся до двадцати четырех вернуться, а то опять нам Новый год не придется встречать вместе.
Василий пожал плечами:
— Ты же знаешь, но от меня это зависит. Какой поезд попадет, как его на участке пропускать будут. Мало ли задержек на железной дороге?
— Да знаю, — вздохнула Татьяна, — а все хочется жить, как люди живут.
Василий вышел на улицу. Начинало светать. Было безветренно и морозно, а воздух казался таким чистым и свежим, словно его чуть-чуть не хватало.
«А морозец подходящий сегодня», — подумал Василий, невольно ускоряя шаги.
Из конторки дежурного по депо пахнуло застоялым запахом пота и мазута. В комнате ожидания, привалясь к вымазанным стенам, сидело несколько паровозников. Они слушали пожилого машиниста Игната Максимовича Куприна, рассказывавшего о каком-то занятном случае в пути. Часто его прерывал дружный хохот. Здесь же был и молодой помощник Катункина — Геннадий Вегетарианцев.
Убедившись, что кочегара еще нет, Василий присоединился к остальным.
— Вот так-то бывает, зеленые капели, — закончил свой рассказ Куприн, поглядев на молодых паровозников, и, повернувшись к Катункину, спросил: — А ты, Василий, безаварийные за этот год получишь?
Василий нехотя ответил:
— Еще неизвестно. Как свой последний рейс в этом году проведу.
— Да, это ты, брат, правильно говоришь — еще неизвестно. Можно целый год работать без заминки, а за один рейс такое натворить, что потом годами не расхлебаешь. Работа наша, паровозная, такая. Вот ведь, кажется, все знаешь, вое учитываешь, что с другими было, а случаи непредвиденные все-таки появляются. Еще много зависит оттого, какие у тебя напарники. Если дружные, за свою работу болеют — и дело клеится. А бывают такие — стараются на других прокатиться… Проедет на мягком сиденье, как пассажир, — и домой. Вот так-то, зеленые капели, — повернулся Куприн снова к молодым паровозникам.
Вскоре пришел кочегар Катункина, шустрый, чернявый паренек лет девятнадцати, и Василий всей бригадой отправился на паровоз.
Их паровоз стоял под поездом, готовый к отправлению.
Напарник Катункина — Виктор Григорьев дремал в будке, облокотясь о подоконник. Увидев вошедшую смену, он встрепенулся:
— Наконец-то… А тут дежурный по парку уже прибегал справляться… Хотел паровоз от состава отцеплять, а я упросил. Отцепи, а вы другого поезда будете часа три ждать.
Василий взял молоток и слез с паровоза. При осмотре он обнаружил, что необходимо заменить две тормозные колодки.
— Я считал, что их хватит еще на один рейс, — оправдывался Григорьев, — зачем зря колодки расходовать.
— Экономия нужна не там, где угрожает безопасности движения поездов, — поправил его Катункин.
Пока возились с колодками, открыли выходной светофор, и подошел главный кондуктор.
— Паровознички, поторапливайтесь, а то поезд из графика выбьем! — закричал он, подавая Катункину справку о тормозах.
— Ну, как шел поезд? — спросил Василий у Григорьева, залезая в будку, когда все было готово.
— Катится, как по маслу, — бойко ответил Григорьев. — Да, чуть не забыл. Тут меня начальство упросило три теплушки с семьями в голову прицепить. Говорят, Катункин возражать не будет. Он тяжеловесник.
— Что же ты раньше молчал! — с сердцем проговорил Катункин. — Надо же посмотреть, как их там вагонники сцепили.
— Чего их смотреть, — заторопил главный кондуктор, — справка о тормозах у тебя есть, — стало быть, все вагонниками проверено и сделано как надо. Ты что, Василий Матвеевич, железнодорожникам доверять перестал? Давай трогай быстрее, а то светофор перекроют и и будем «загорать»!
— Ну, ладно, — уступил Василий, — раскричался, как свекровь в ненастную погоду. Щеки от натуги полопаются.
Далеко в горы понесся призывный голос паровоза. Но взять с места было не так легко. Состав долго стоял без движения, и его пришлось взад вперед раскачивать. Поезд жалобно скрипел и вздрагивал.
Со станции сразу начинался подъем, который тянулся два перегона, и нужно было, как говорят паровозники, «отваливать все на все».
Когда выехали за город и навстречу рванулись телеграфное столбы, Василий повеселел. Он, высунувшись в окошко, всей грудью вдыхал встречный обжигающий воздух, такой крепкий, что от него, как от вина, кружилась голова. Все воспринималось с необычайным любопытством. Вон остановились и ждут, когда пройдет поезд, две лыжницы, за ними далеко в горы извилистыми змейками убегали лыжни. Проезжая мимо девушек, Василий разглядел их лица. Похорошевшие от мороза и ходьбы, с густым инеем на бровях и ресницах, они были под стать ослепительно сверкающему зимнему утру и этому девственно чистому снежному лесу.
Грохот металла разносился далеко по горам. Звонко стучали выхлопы в дымовой трубе, пуская высоко в небо кольца дыма.
Проехали первую станцию, некоторое время шла рядом, а потом начала отставать покрытая сизой дымкой вершина Таганая, промелькнул справа обелиск «Европа — Азия», выхлопы в трубе участились, потом начали затихать. Поезд уже не нуждался, чтобы его тащили.
Василий переждал, пока большая часть состава перейдет через перевал, медленно потянул на себя рычаг регулятора. Подталкиваемый с хвоста, паровоз набирал скорость. Василий взял себе за правило на этом уклоне пробовать тормоза: тормознуть и посмотреть, с каким поездом приходится иметь дело. До оборотного депо еще сто километров пути: подъемы, уклоны и обрывные места. А поезд надо вести все время плавно. Вот и сейчас начинается тринадцатикилометровый уклон.
Василий медленно повернул ручку крана машиниста до тормозного положения и сразу почувствовал, как от затылка по спине стал пробегать у него холод: состав без воздуха! Нечем тормозить. В кране, только чуть пошипев, прекратился выпуск. Стараясь сохранить спокойствие, Василий быстро перевел реверс на обратный ход и открыл регулятор. Но контропар не помогал. Тогда он дал три длинных свистка, чтобы кондукторская бригада прикрутила ручные тормоза на своих площадках, хотя знал, что и это не поможет на таком уклоне. Теперь все, что можно было сделать, — сделано.
А колосс в две тысячи тонн весом продолжал катиться под гору. Он напоминал сейчас разъяренного дикого зверя перед страшным прыжком на свою жертву.
Василий на миг представил себе, как на станцию с бешеной скоростью врывается его поезд, с воем и скрежетом начинает давить все стоящее на его пути, подминая под себя людей. И все это должно произойти через каких-нибудь восемь-десять минут…
Он взглянул на свою бригаду: помощник и кочегар смотрели на него расширенными в немом вопросе глазами.
— Гена, закачай воду, — спокойно сказал Василий, выглянув в окно. Кривая была как раз в его сторону, и он хорошо видел, что у первых трех вагонов дымились нагретые докрасна колодки.
Отчего бы это? И тут Василий догадался: Григорьев говорил ему, что три вагона были прицеплены на станции. Наверное, вагонники не соединили рукава, а Григорьев со своей обычной беспечностью не проверил! Что делать?
Мысль Василия работала лихорадочно. Вспоминалась семья. Его трехлетняя баловница Оленька, как всегда, будет ждать гостинца от «зайки»…
Самое разумное, пока не поздно, спрыгнуть с паровоза. Он все равно отвечать не будет. У него есть справка о тормозах. Привлекут к ответственности того, кто выдавал эту справку. Но как же люди, которые едут в теплушках? Он, только он, может их спасти!
Надо попробовать пробраться по крышам и соединить рукава. Вероятность на успех небольшая, но другого выхода нет.
И Василий принимает решение.
— Геннадий, пойди-ка сюда! — коротко приказал он помощнику. Через секунду тот слушал его с напряженным вниманием. Тут же был и подбежавший кочегар.
— Ты останешься тут за меня. Следи за воздушным манометром. Как только черная стрелка упадет, выжди, пока она снова поднимется до четырех атмосфер, и тормози комбинированным. Смотри, раньше этого не делай, иначе попусту истощишь магистраль.
— Василий Матвеевич! — в один голос закричали помощник и кочегар. — Это же верная гибель!
— Ничего, авось удастся.
Он наскоро пожал им обоим руки и на ходу бросил:
— В случае чего, прыгайте с паровоза. Подальше в снег старайтесь угодить. Больше вы уже ничем не поможете. До свиданья, ребятки!
С тендера на крышу первого вагона Василий забрался легко. Вагон оказался с тормозной площадкой. Но не так-то просто было держаться на крыше. Поезд мчался с огромной скоростью. Снег, голые камни гор и черные стволы сосен — все сливалось в один, рябящий в глазах серый цвет.
Василий пробирался по качающейся крыше ползком, широко расставляя ноги. Скоро должна быть станция, зачастую ее пропускают «на проход». Что если пути заняты?
По профессиональной привычке, оглянувшись назад, взглянул на светофор. «Зеленый», — облегченно вздохнул он. Промелькнули домики станции, и вагоны начало кидать на стрелочных переводах.
Чтобы не сбросило с крыши, Василий ногтями цеплялся за липкое от мороза железо. Но машинист не чувствовал сейчас ни холода, ни боли.
Прогромыхав по станции, поезд вырвался на перегон, и вагоны пошли несколько спокойнее.
Василий знал, что сейчас будет прямой участок, протяженностью четыре километра. Надо за это время перебраться на следующий вагон. Расстояние между крышами он решил преодолеть прыжком. Василий, согнувшись, встал на ноги и, балансируя руками, разбежался и прыгнул. На другом вагоне он, больно ударившись коленом, упал на живот, но сразу же поднялся и побежал дальше. Однако поезд, пройдя прямую нитку пути, вписывался уже в кривую. Вагоны, накренясь на бок, снова задергались, готовые в любую минуту соскочить с рельсов.
Василий на несколько секунд застыл у края второго вагона. На удачу прыжка рассчитывать было трудно.
— Скорее! — подгонял он себя. — Иначе будет поздно.
И, напружинив все мускулы, он поднялся и прыгнул. Мелькнула под ним полоска живой, зловещей пустоты, и на секунду Василий испытал чувство падения. Руки скользнули по железу крыши, ухватились за желоб. Тот, словно бумажный, мягко согнулся. Ноги тщетно искали опоры и тоже безнадежно скользили по стене.
«Все!» — в ужасе подумал Василий, и вдруг сквозь грохот поезда совсем близко от себя он услышал плач ребенка.
«Скоро этот голос потонет в зловещем грохоте крушения. Нет! Он должен жить!»
Василий напряг всю свою силу и обхватил коленями угол вагона. Выступающие из стенок острые болты впились в ноги. Держась за конец желоба, он медленно поднимался все выше и выше. Вот он уже по пояс на вагоне. Но тут вагон сильно качнулся в противоположную сторону, и Василия, точно перышко, забросило на крышу.
От радости неожиданного спасения у него перехватило дыхание, и он даже на секунду забыл, что надо делать. Однако плач ребенка снова вернул его к действительности, и Василий стал пробираться дальше.
Вот он уже у края крыши. Свесившись головой, посмотрел вниз. Да, рукава между вагонами разъединены. Теперь остается самое трудное: спуститься на автосцепку, потом еще ниже — под вагон — и соединить рукава. От крыши вагона до автосцепки более двух метров отвесной стены. Чуть просчитаешься — через долю секунды будешь бесформенным куском мяса. Но раздумывать было некогда.
Скользя животом по углу крыши, Василий повис на стене и прыгнул. От тупой боли на лбу он потерял сознание. Очнувшись он почувствовал, что кто-то щипался за бок. Машинист лежал вниз головой на двух автосцепках, и зазором между ними захватывало при толчках его фуфайку вместе с телом. Со лба горячей липкой струйкой текла кровь. Видимо, обо что-то ударился при падении.
Нужно было, не теряя времени, спускаться под вагон. Василий решительно ухватился руками за скобу на вагонном брусе и опустился вниз.
Некоторое время ноги, не находя опоры, болтались под вагоном в воздухе. Чтобы не задеть о землю, Василий поднял их и случайно наткнулся на какой-то угольник. Теперь Василий висел под вагоном в горизонтальном положении вверх лицом. Стало легче, можно освободить одну руку.
Он притянул к себе сначала один рукав и, прижав его подбородком к шее, потянулся за другим и соединил их. Открыл концевые краны и почувствовал, как в резиновых рукавах, словно живая кровь в артерии, упруго забился воздух, заполняя магистраль.
Василий продолжал висеть под вагоном.
Выбраться обратно на автосцепку у него уже не хватило сил. Остается одно: продержаться здесь до тех пор, пока помощник не остановит поезд. Примерно через две минуты в магистрали поднимется давление до четырех атмосфер, и можно будет тормозить.
Хватит ли у Геннадия выдержки? Василий почувствовал, что у него начинают слабеть замерзающие пальцы, он не мог ими уже пошевелить. Казалось: разожми их сейчас, и ему станет совсем легко.
Сколько времени прошло с тех пор, как он соединил рукава?
Скоро должна быть станция, где пути наверняка заняты. Ведь их поезд промчался, опережая все графики. Но почему Геннадий не тормозит?
— Ну, тормози же, Гена! — закричал Василий. Но голос его тотчас же проглотил грохот паровоза.
«А вдруг на паровозе никого нет?»
Он мог бы сам затормозить поезд, разъединив рукава, но у него сейчас не хватит сил оторвать руку от скобы. И Василий начал яростно бить головой о рукава. К привычному грохоту поезда добавился шипящий звук. Вагоны еще больше заскрипели, задрожали, поезд терял скорость.
— Молодец, Геннадий! — прошептал Василий.
И когда поезд, словно смертельно раненный зверь, дергаясь в последних судорогах, доезжал последние метры, Василий опустил руки.
Сразу наступила такая тишина, что казалось, слышно было потрескивание прожекторной лампы светофора, горевшего красным огнем перед самым паровозом.
Оглавление
МАШИНИСТ
НА ПЕРЕВАЛЕ
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС
