Сколько може прожить человек без еды? Говорят, якобы почти месяц, ну или около того. А сколько без воды? Несколько дней. Без воздуха — несколько минут. А вот сколько можно прожить без сладкого? И насколько такая жизнь будет полноценной? Тут прямо разбег мнений будет очень широк. Кому-то сладкое, как говорится, до лампочки, а вот кому-то без него реально «не сладко»…
Я никогда не был сладкоежкой, но был и у меня период в жизни, когда от нехватки сладкого буквально сводило судорогой внутренности, и мозги напрочь отказывались думать о чем-то другом. Это было в армии. Я уже даже стал подумывать, что у меня сахарный диабет, но знающие люди объясняли это элементарной ломкой организма. Проживая в студенческом общежитии и каждый Божий день вкушая на завтрак сто граммов тертого пирога или Наполеона, оказывается, к этому привыкаешь. И вот этот самый «привыкший к сладкому» организьм попадает в суровые армейские будни. Всякие там ранние подъемы, физические нагрузки и так далее как-то были для меня делом обычным и не вызывали напряжения, но вот отсутствие сладкого вдруг стало прямо ощущаться физически. Конечно нам давали всякие компоты, кисели и сахар к чаю. Но этот, отливающий синевой кристалл, выданный единым монолитом сразу на десять человек, со сладостью не ассоциировался абсолютно. Во-первых, его еще нужно было разделить и по возможности на равные части. А как? Мы его кололи ложками, завернув в пилотку, чтобы осколки не разлетались по всей столовой. Но тех грамм-осколков конечно не хватало на целый день. Иногда, не часто, нам удавалось перехватить дополнительно по сто грамм халвы. В четверг был банный день. Поднимали нас в четыре часа утра, и мы строем, держа под мышками скомканные свежие трусы и портянки, шли, громыхая сапогами, по еще пустынным, спящим улицам в городские бани. После помывки разрешалось возвращаться в часть своим ходом, дабы наши стройные колонны не мешали уличному движению, лишь бы на развод вовремя добрались. Мы сбрасывались копеек по тридцать, выбирали человека, и он должен был купить в кондитерском киоске на троллейбусной остановке килограмм подсолнечной халвы. Если операция проходила успешно, то завтрак был просто «царский». Кусок белого хлеба, единственный за весь день, масло и пару кусочков халвы к опять-таки сладкому чаю. На этой заправке можно было пару дней жить, но потом снова начиналась ломка. Киоск военторга, из-за скудности ассортимента, спасал редко. Из сладкого, туда крайне нерегулярно, но завозились только вафли «Артек», причем не в топовой их комплектации. Вы же знаете, что вафли бывают двух видов. Вернее, не сами вафли, а прослоечка в них. Есть белая — якобы сливочная, а есть темная-по слухам должна быть фруктовой. Вот, как по мне, так с белой прослойкой все-таки повкуснее будут, но тут на вкус и цвет. В наш же военторг завозились вафли только с темной прослойкой. И вот эти самые вафли спасали меня в минуты самого жесткого желания подсластить жизнь.
В армии ты практически всегда находишься в коллективе, на виду, мало того, еще и занят чем-то постоянно. То есть воспоминания о сладком могут проявитсья только в минуты одиночества. В моем случае это происходило либо в наряде на выносной пост, либо в карауле. Наряд на выносном посту был организован на территории нашей же части. Предназначался он для охраны зенитной батареи, которую мы сами же и развернули для отработки всевозможных нормативов. Батарея была развернута в положение «К бою», и сворачивать ее обратно не стали, чтобы не гонять технику туда-сюда. Пост выставлялся с восемнадцати часов вечера и до шести часов утра, то есть до побудки. Дежурили по три часа. В светлое время суток еще было ничего. Мы занимались спортом, читали втихаря, даже загорать умудрялись, спрятавшись за технику. А вот ночью было грустно. Можно было конечно поотжиматься или пресс покачать, но три часа этим заниматься точно не сможешь, а все остальные развлекухи в темноте становились недоступны. Да и дежурные офицеры, проявляя бдительность, ночью проверяли пост особенно часто. И вот тут, от вынужденного безделья, и накатывало нестерпимое желание поспать и съесть чего-нибудь сладкого. Или наоборот, сначала съесть, а потом уже поспать.
Сон вообще отдельная тема в армии. Спать хочется всегда и везде. Так и здесь. Но я нашел решение этих проблем. На выносном посту я и спал, и ел сладкое, умудряясь избегать проверок дежурных и голодных взглядов своих однополчан. Перед заступлением на пост, еще днем, я старался вырваться в киоск «Военторга» и купить две пачки вафель. Но если Вы подумали, что вафли предназначались только мне, то глубоко ошибаетесь. Я съедал только малую часть, а большая доставалась Машке.
Машкой звали огромную дворнягу, которая жила в части. Это была самая общительная псина из большой своры собак, подъедающихся на воинской свалке. От постоянного общения с солдатами и офицерами она прекрасно разбиралась в армейской субординации. Стоило мне один раз потрепать ее за блохастым ухом и угостить кусочком рафинада, как я автоматически был зачислен в лучшие друзья. Собака стала встречать меня после каждого приема пищи. Но как-то неназойливо. Если я не искал ее глазами, то она молча испарялась, если же я рыскал глазами по кустам, то она радостно выбегала мне навстречу и с благодарностью принимала любое угощение, будь то корка хлеба или кусочек несъедобного мяса из борща. Так вот как только я, затарившись вафлями, появлялся на выносном посту, Машка уже была рядом. Я скармливал ей вафельку авансом, и это было для нее сигналом, что сегодня она не бегает в составе своей своры, а дежурит со мной. Псина осторожно хрустела, слизывая упавшие крошки и внимательно сопровождала взглядом еще не пустую пачку, которую я прятал в бездонные карманы солдатских галифе. Следующая вафля ей доставалась уже в мою ночную смену. Тут и я позволял себе сладенького. После того как мы съедали свои пайки, можно было расчехлять дальномер и укладываться. Как только я укрывался куском брезентового чехла, Машка, запрыгнув на платформу, ложилась сверху на брезент, согревая меня своим теплом словно печка. После этого можно было спать спокойно. Если в расположении батареи появлялись солдаты-срочники, направлявшиеся в «самоход», или за забором шумели гражданские, Машка просто поводила ушами и вздыхала. Но стоило из штаба выйти дежурному, как она тут же поднимала голову и начинала еле слышно утробно рычать, чутко наблюдая за офицером, который находился от нас метрах в двухстах. Тот мог выйти просто покурить или «до ветру», мог пойти в казарму проверять дневальных, а мог направиться и ко мне. В первых случаях собака снова укладывалась, продолжая взглядом отслеживать перемещения офицера. А вот в противном случае, она срывалась с платформы и с суматошным лаем неслась навстречу проверяющему. Тот, понимая, что раскрыт уже не таясь подходил к батарее, но за это время я уже приводил себя в порядок, зачехлял дальномер и даже успевал, для бодрости, пару раз подтянуться на турнике. После формальных вопросов, о том, как идет служба и нет ли нарушений, проверяющий удалялся. Машка тут же получала очередную, уже заслуженную вафельку и буквально загоняла меня обратно на платформу продолжать дружить с Морфеем.
Мое взаимовыгодное сотрудничество с Машкой продолжалось до конца сборов. Даже когда мы уже сдали экзамены и выносной пост был снят, я выпрашивал у наряда по кухне мослы и выносил ей персонально, так как Машка готовилась стать мамкой. Относил куда-нибудь подальше от посторонних глаз и некоторое время стоял рядом, отгоняя левых псов из ее своры, пока она хрустела хрящами, благодарно посматривая на меня.
После принятия присяги нас стали потихоньку выводить в караул. Мы охраняли склады артвооружения и технику, стоящую в полной боевой готовности. Время-то было тревожное. Посты находились в самой глубине части, вплотную к городскому пустырю. Территория была обвалована высокими кучами земли и камня. Вся эта обваловка заросла ежевикой, терном, еще какими-то кустами и даже днем выглядела как дремучий лес, а уж ночью так вообще к ней было страшно подходить. Перед заступлением в караул, всей нашей смене устроили своеобразную экскурсию, во время которой ознакомили с охраняемой территорией и обозначили границы постов. Все это проводилось в светлое время суток, чтобы в темноте мы ничего не перепутали. Во время осмотра одного из складских помещений, я обратил внимание на то, что угол крыши был нарушен. Скорее всего ветром вырвало кусок шифера и из пролома торчала какая-то солома и ветки:
— Самое место для гнезда совы или филина. — подумал я.
Первая моя смена была еще в светлое время суток. На соседний пост заступил Сергей, парень с нашего отделения. С ним мы договорились, что после каждого обхода территории мы встречались у разделяющей посты сетки, где перекидывались парой слов, нарушая при этом Устав караульной службы. Я походил между складов, проверил сохранность печатей на замках, постоял на вышке. Осматривая территорию поста с высоты, я вновь обратил внимание на развороченный угол крыши и подобие гнезда там. День катился к закату. Нас сменили и мы, уже в сумерках, пошли в караулку. Жизнь в карауле расписана поминутно. Два часа бодрствования, потом два часа сна и снова на пост. Я думал, что не смогу заснуть на жестком лежаке, оббитом дермантином, но как только закрылась черная дверь и меня окутал непроглядный мрак, веки сами собой закрылись и я, на удивление быстро провалился в здоровый сон.
После побудки, уже ночью, мы с Сергеем снова заступили на свои посты. При свете фонарей территория поста выглядела совсем по-другому. Мало того, активизировалась всякая ночная живность. Если возле складов, там, где света было больше, было более-менее спокойно, то возле зарослей ночная жизнь буквально кипела, наполняя ночную тишину шорохами и всевозможными звуками. Проверив сохранность печатей, я закончил свой обход и направился к месту встречи с напарником.
— Как дела? Все нормально?
— Да, все хорошо. Только живность всякая через забор шастает. Кошки, собаки, в кустах кто-то дерется, пищит. — заулыбался Сергей.
— Я где-то читал, что сладкое обостряет чувства. На, пожуй. — и я протянул ему вафельку, заблаговременно приобретенную в «Военторге».
— Будем нарушать Устав?
— А как иначе слух обострить и зрение? Тем более все равно нарушаем, ведь разговаривать тоже нельзя.
— Ну тогда давай следующая будет с меня. Я тоже подготовился. — мы, заговорщицки подмигнув друг-другу, дружно захрустели.
Подкрепившись, пошли на очередной обход. Обойдя мало-мальски освещенные участки, я направился к складу с поврежденной крышей. Он находился в тени, и только поврежденный край чуть-чуть освещался прожектором. Бросив на него взгляд, я вдруг увидел на краю крыши столбик. Кто-то сидел на самом краю. Я внутренне улыбнулся:
— Вот и сова. Интересно кто это? Сплюшка или домовой сыч?
Словно в подтверждение моих домыслов до меня донеслось протяжное:
— Сплюю, сплюю, сплюю!
— Сплюшка!
И тут я решил ее напугать! Как, в принципе, я мог додуматься до того, чтобы напугать ночью ночного же хищника?.. Не знаю. Что-то, наверное, на меня нашло? Приняв решение, я стал потихоньку подкрадываться к складу, пытаясь постоянно находиться в тени! Прятаться в темноте от совы! Видно разум покинул меня в тот момент. Ступая с пятки на носок, ну насколько это возможно в кирзачах, я медленно обходил всякие пушки и тягачи. Сова сидела неподвижно спиной ко мне, что-то высматривая в темноте и иногда оповещая округу своим протяжным криком. Она, судя по крикам, скорее всего, была занята устройством личной жизни, а не охотой. Я уже почти подкрался. Мне осталось пройти метров пять по открытому пространству, и я оказался бы прямо под ней. Еще медленнее чем прежде я двинулся вперед.
— Хрум, хрум, хрум. — хрустел песок под сапогами.
Сова, поглощенная своими делами, не обращала на меня никакого внимания. Я настолько погрузился в процесс подкрадывания, что полностью отключился от окружающего мира. И вот я в трех шагах от цели. Она меня не заметила! Я тихонько набрал полную грудь воздуха и уже готов был закричать, когда сплюшка, вдруг, повернув свою голову на сто восемьдесят градусов, наклонилась с крыши и, распахнув свои огромные желтые глазищи, заухала мне прямо в лицо:
— Уххх! Уххх-ухх-ухх — аха-ха-ха!
Этот крик поразил меня словно молния. Я заорал благим матом и стремглав бросился прочь от этого места. А вдогонку мне неслось раскатистое уханье и бесовской хохот:
— Уххх! Уххх-ухх-ухх-аха-ха-ха!
Подбежав к месту встречи с моим напарником, я еле дышал. Мне не хватало воздуха, как будто меня под водой держали.
— Что там у тебя стряслось? Кричал кто-то? Я чуть подмогу не вызвал. — волновался за сеткой Сергей.
— Да это я кричал. Ох! Уф! Подожди отдышусь…. Фу! Представляешь, птичку хотел напугать… — и тут я стал смеяться. Я просто заходился от смеха. До меня только сейчас дошел весь комизм ситуации. Птичку видите ли захотел напугать. Напарник смотрел на меня из-за сетки и ничего не понимал.
— Какую птичку? Объясни толком.
— Ох! Уф! Да понимаешь, еще на разводе заметил гнездо совы, а сейчас увидел ее. Сидит себе на крыше. Вот, думаю, подкрадусь и напугаю. Фу!
— Сову? Ночью? Да она слышит, как мышь бегает, а ты решил подкрасться? В сапогах? Вот насмешил!
— Ладно, ладно. Не издевайся. Уф! Еле отдышался. Ты там что-то про вафли говорил? Самый раз подкрепиться.
— А ты так с автоматом наперевес и будешь их есть? И вообще чего он у тебя в руках? Ты его случаем не взвел?
Я с удивлением посмотрел на автомат в своих руках:
— Да ну. Зачем я его буду взводить? Это я бежал, а так удобнее.
— И все-таки проверь. Только аккуратно.
Отстегув магазин, я сдвинул флажок предохранителя и дернул затвор. Патрон, блеснув желтым боком, улетел в темноту.
— А ты говоришь зачем. Иди теперь ищи.
Я подобрал патрон, добил его в магазин и снова зарядил автомат.
Сергей достал вафли, и мы мола стали жевать хрустящую сладость, зорко оглядывая территорию своих постов.
— Интересно как бы мы оправдывались перед начальником караула и дежурным о причине тревоги? — задумчиво спросил Сергей. — Хорошо, что хоть стрелять не начал с перепугу.
— Я от страха не помню ничего. Только уханье и смех этот ужасный. Аж спину до сих пор судорогой сводит. Так и кажется, что вот-вот догонит и вопьется когтями. Теперь еще кошмары будут сниться. Ладно, пошли на обход.
— Орать или стрелять не будешь? — съязвил напарник.
— Клин клином вышибают. Через десять минут узнаем, — и я, поправив на плече автомат, пошел по своему маршруту.
Стрелять в этот раз мне не пришлось. Пришлось уже в дневную смену, при попытке обуздать двух оборзевших срочников, которые выносили через пост украденный бензин. Сова до конца нашей смены больше себя никак не проявляла. Видно, тоже была в шоке от моих воплей.
В следующий наш караул я специально попросился на этот же пост, надеясь встретиться со своей совой. Но скорее всего она решила не испытывать судьбу и сменила дислокацию. Живьем я ее больше не видел, только каждое дежурство то тут, то там доносилось:
— Сплююю, сплююю, сплюю.
После «дембеля» я попал под плотную кондитерскую опеку молодой жены и тещи, которым изготовить эклеры или «наполеон» было так же просто, как мне пожарить яичницу. Уже не говорю про всякие там «зебры» и «шарлотки». Они просто не переводились на кухне. Поэтому вафли как-то сами собой выпали из моего рациона, причем на достаточно продолжительное время. И вот как-то, через много лет, во время очередного дружеского застолья, зашел «мужской» разговор про службу в армии. А в компании у нас есть люди с богатейшим и армейским, и флотским опытом. Так вот, прослушав очередную байку, настала моя очередь. Я стал рассказывать о своих армейских приключениях с совой, собакой Машкой и вафлями, как вдруг меня толкает супруга:
— Ты что делаешь?
Я начинаю осматривать себя в поисках случайно посаженного пятна:
— Что я делаю? Где?
— Посмотри, что ты ешь?
Я перевожу взгляд на свою руку …. в руке у меня зажата вафелька! Во время своего повествования я отделял слой за слоем, хрустяшки складывал стопочкой в тарелку, а слизывал только прослоечку! Причем не белую, а темную, самую мной нелюбимую. И все это на автомате, будучи глубоко погружен в воспоминания.
— Ты ж их не любишь? Воспоминания накатили? — улыбалась жена.
Я прислушался к своим ощущениям: нелюбимые вафли нормально усваивались организмом, не вызывая никаких негативных ощущений.
— Видать ностальгия. Хорошо, хоть автомата нет под рукой. — многозначительно сказал я, отправляя хрустящие остатки в рот.
— Ладно, проехали. Ну, что, ребята, давайте по пятьдесят «За Службу»!
