— Дорогой поисковичок, ну, скажи, а скажи, сколько нужно времени, чтобы стать знаменитым? — так говорил в бесконечном году, бесконечного месяца, бесконечного числа известный Лев Николаевич Толстой в аду, в который он попал за то, что писал скучные, невыносимо нудные книги ХIX века, которые невозможно было читать и над которыми смеялись все его здравствующие современники, кроме всяких обывателей и простофиль, жалостных писателей, вроде Чехова и прочих чернорабочих, простодурых крестьян и помещиков, которые ни разу ни во что не вникали и миллиметром своих мозгов, зато хорошо учили иностранные языки, выходили замуж и уезжали после революции.
— Лёва, ну что ж ты теперь вздыхаешь, — отвечал ему Николай Гоголь, пришедший навестить его в Тартарары, — ну, как можно было написать такой бред? Ты же понимаешь, что это просто сон, это жирный кот, тоска смертная… я еще никогда не хотел так сдохнуть, пока что-то читал… могу поклясться… потому что ты… Ты совсем не думаешь о читателе, а читатель — он же ещё черт возьми — это непростая фигура!.. его надо развлекать, иногда будить, хоть бы шуточку там какую ляпнуть приличную! А у тебя там разве шуточки, бородатая ты коза! Пхххх… сколько бороду будешь растить! Или она не стрижётся?
— Да как стрижётся? если ад?.. ты вот, тоже, Коля, право, я не знаю… не всем же дано шутить. Этот читатель… я как на душу идёт — так и пишу… Чехову очень нравилось… мне тут так одиноко одному сидеть, охо… я вот старый был — ещё приезжал кто-то: Максимка Горький, поклонницы всякие… а еще и этот был монгол… забыл как его?.. уже и монголы по-русски пишут… я-а-а дурел просто!.. слышь, щас, наверно, уже даже и французы стали по-русски писать… ты был в раю? расскажи, как там наши?
— Да, а с каких это пор они тебе наши? А? Пх-пх-пх-пх…
— Ну, не смейся. Хорош, правда. Что там хотя бы Достоевский?
— Да нормально. Ничего вроде… там же, сейчас, понимаешь, ни пописать ничего, ничего такого, как в прежней жизни… я же тебе рассказывал — они там как бы теперь распределены, ну, по всей планете. Не по всей, разумеется, а там, ну, кто-то в облаке летит… кто-то в березе одной растёт — недалеко, кстати, от Ясной Поляны. Ее там сейчас, правда, какие-то уроды заняли… ну, так вот бишь, а кто-то уже и в костре, значит, где-то сгорел… сложно, очень запутанно они там распределены… по всей России летают, плавают, вступают в реакции. Я последний раз их распределение где-то до середины 20-го прослеживал. Дальше уже — не.
— Мг… ну а как вообще там, это самое, узнают, где они, што?
— Ооой, ну это объяснять долго. Ты все равно не поймёшь, ты ж писатель. Тебе, вон, надо знать только одно, как книги писать. И то в прозе. А остальное уже не твоего ума дело. Ты ж за всю жизнь даже ни одного стихотворения не написал, а? только там песни какие-то корявые… и что? — это разве стихи… а чтобы распределения узнать — ну это там инженеры всякие — теория хао̀са, вычисления…
— Слышь, Коль, а. А как ну, это?.. как ты̀ не растворился, не распределился повсюду?
— Я ж тебе уже сказал. Ты просто не бери в голову. Ой, извини на бороду наступил.
— Да ничего-ничего. Слушай, ну а как ты это?.. прочитал хоть что-нибудь… там Войну или Каренину, может?
— Ой, слушай, Лёв… не — не прочитал… меня хватило только на «После бала» — дальше у меня просто нервы, мозги вскипели!.. напухли как колбаса щас из этих печей!.. тьфу-тьфу-тьфу… я… ты просто тоже обиду не держи. Я просто, когда слышу, шо там начинает нести твой Болконский — у меня просто изнутри все начинает лезть… как у резиновой этой игрушки… закипает бульон, я вываливаю язык… вот так э-э, смотри, как собака вываливаю язык э-э-э! — мне становится противно, плохо… не могу! хоть убей не могу, клянусь!.. может, тебе хоть жанр сменить попробовать?
— Да как же так-то, а! Черт!.. 12 лет жизни псу под хвост!
— Д!.. д погоди ты! Что сразу под хвост..
— Пойду утоплюсь в Геену!!
— Д подожди ты, а! Я прочитаю ещё, дойду там до всяких мест… Я и греков когда читал, тоже думал везде чертовня такая…
— Скажи, ты уверен, что на Земле — ее там прям точно любят?
— Кого, войну и мир?
— Мы, ы…
— Да конечно любят, наверно… я не знаю просто, а-а… но в Америке, на западе черт как любят!.. ни одного кино без неё нет!
— Правда?!
— Ну-у, да… ну, если про Россию только…
— Какое ж счастье! Слава богу… И ничего, что мне тут так тяжело… теперь все оправдано!
— Нелегко тебе тут, да.
— Ох, не говори… во этот костюм крестьянский — будь он проклят сволочь! — врос уже по самое не горюй! У-ух, уже утонул во мне, паскуда!.. уже сквозь дерму, сквозь все прошёл… я уже чувствую как по нем кровь из венок катается… гнида собачая, на кой черт я его на ту фотосессию надевал!.. ох, мамочка моя Изида!.. моль, понимаешь, моль, что на нем жила — она теперь проснулась там как-то воспряла… летает по мне внутри как в оранжерее… садится на легкие, гадит везде, шуршит!.. я, бывает, хочу поесть — она через рот лезет — из ушей летит — крылатая чертовщиха!.. не дай Бох тебе испытать такое.
— Да-а…
— Хотя… ты тоже, слыхать говорят, натерпелся.
— …Мугу… я диву даюсь!
— Что?
— Ты и в жизни такой!
— Я?
— Ну, в смысле: в загробной.
— Ты о чем?
— Тебя ж не заткнешь!
— Ну и? А почему я должен молчать, если ты пришел? Когда ещё суда хоть одно живоподобное существо заявится?
— Не понимаю, как тебя могли читать в ХХ-м веке… хотя, может быть, и понимаю.
— А? Что?
— Щас вот слушал на википедии бред, который ты несёшь, про войны и государственное устройство… я не могу… тебя там называют чуть ли не царем всего, что вообще было написано на русском, а ты кто такой вообще? Ты же простой черт! Дьяволёнок! Обычный трудовой муравей в аду.
— Ц… я виноват, что я не могу на месте усидеть… у меня все копошится внутри, я уже скелет, череп, ветер дует в пустые глаза… надо шо-нибудь взять, поделать… ну, я запрягаю чертова коня и иду боронить… ласково гладить сохою нежную русскую землю… за нею тоже нужен уход: надо ее плужком причесать, кабачки посадить, забить поросёнка…
— Да это ж уже не Русь! Это козлиная земля! Ты в аду пашешь, Лёва!
— Я школу в Поляне открыл… на благотворительность… шоб дети учились добру, не пойму, что ты от меня хочешь?..
— Ладно, все — ничего, успокойся. Я просто все равно пытаюсь тебе донести, что дело не в объёме… хотя как бы — это тоже важная вещь. В этом есть своя логика, традиция… я только одного не могу понять, видишь ли, если у тебя там сразу на первой странице, ну, вот, согласись сам — лошадиный мор, ни какий-то там мировые истины… ну, вот, как, как у тебя на 105-й странице все это появится? Если у тебя в первом слове гиль, как у тебя в 4 тыщи сто первом слове начнётся Платон или Достоевский?
— Ну, вот так, — так! И такое тоже бывает… на меня, бывает, Муза как налетит, и я ее прям обеими руками ловлю! хватаю! этакая, говорю, ты дынька моя хорошая, а ну или с-суда ко мне! Ап! И прям зажимаю ее в жевала!.. Вот, ты скажи мне, Николай Васильевич, как?.. как ты один у нас, среди всех наших мэтров, даже ни разу не был женат. Я этого решительно не понимаю. У меня это просто в мозги, в черепушки не местится!
— Ну, вот так рассудил Господь. Я-то что? Видать, рожей не больно вышел.
— Да, ладно, а, — а, не верю тее… будет брехать! Я тут и не такие хари видел…
— Да что брехать? Это собака брешет. Я тебе говорю: на нос мой посмотри, на шевелюру? Кому такие лохмотья нужны? Барышни любят, этак, чтобы от них как-то отличались. А мне один, я в плаще гулял, какой-то извозчик крикнул, дескать, сударыня! а ну скорей с дороги, лошадь сумашедшая, расшибу!.. он потом ещё со сконя слез, дурниной орать начал. Шапку об землю бьет, каблуком стучит, а лошадь от меня аж в 10 сантиметрах остановилась. Я ему гаарю: но-но, перед тобой дворянская кровь! недотепа! Я просто по сторонам смотрел — я творческая душа. Мне необходимо смотреть на небо. Ну, вроде угомонился, сел и дальше какую-то шишку повёз. В общем, я не такой фигуры, наружи, не знаю ещё чего… поэтому не сложилось.
— Эх, ты просто, Николай Васильевич, не понимаешь. Женщину ее надо, вот как Музу, хватать с двух рук! Как откормленного телёнка! Я однажды видел, как у меня мужик свинью на кухню ловил… так он вот так прямо разбегался и даже прыгал на неё с двух ног!.. вот то-то тогда самая жирная всегда и ловилась, мы из неё молочного поросёнка делали на крещение — красота!
— Шо-то ты совсем не растолстел, пока молочных поросят жрал.
— Это у меня быстрый обмен веществ. Но мы с Соней каждые выходные любили вот так чем-нибудь набиваться. Золотые были времена. У меня сало по бороде текло, прямо жирное, вот так, поросячье сало — я был на небесах! А потом же началось вот это все: дети, пеленки, сосунцы…
— Да а ты их что, грудью кормил что ли.
— Я — нет, но Софа, наверно, кормила.
— Вот же растяпа, да у тебя ж было 13 детей! Ешкин ты черт — 13! А у неё ж грудей-то только две! откуда ещё взять 11!
— Ну они ж не в один раз все… 13. По очереди…
— Да на кой тебе ляд так много?!
— ………..Я любил детей.
— Вот же таракан, а! Мохнатый паразит…
— Что тебе ещё во мне не нравится, давай сразу говори.
— Ну, хотя бы фамилия — Толстой! Так и хочется сказать Толстый! Ха!
— Но ведь я не толстый.
— У тебя нос толстый.
— Окей. Ещё что?
— Рожа.
— С ней-то что не так?
— Корявая какая-то, цыплячья рожа.
— Зато у меня тёплая душа.
— Ну уж нет — это даже Лермонтов знал, черта с два. Ты читал героя нашего времени?
— Да какого времени!? У меня тут даже времени нет! Нет ни места, ни календаря! Я даже не знаю, где я нахожусь! Сколько ты будешь ещё со мною так говорить?! Я еле держусь, чтобы не разрыдаться! Сколько ты будешь ещё меня унижать!.. я — обычный человек, такой же, как все… Отстань от меня, отойди… ты вообще никакой не Гоголь. Кто ты! Ты зло? Вельзевул? Я знаю — ты живодер душ! Ты мучил меня всю жизнь! Уродовал мое счастие! Что тебе ещё до сих пор нужно от меня?! Уйди! Отпусти мою голову… сил моих больше нет вращаться в твоих кругах, гореть в этом огне… я не умираю!.. я больше не буду, никогда не буду себя жалеть!.. я только хочу: стоп, паузу, мрак на мои веки… какой-нибудь пистолет или ружьё… я выстрелю себя прямо в лицо! Все закончится для меня… я больше никогда не буду принижать Данте…
— Как же ты мог нарожать 13 детей, свинота ты первобытная! И тебе не стыдно, что они помирали ещё в детстве?
— Ды как не стыдно… я а… а я-то тут при чем? Я со слезами на глазах их хоронил… закапывал их рядом друг с дружкой… этак уже успеешь к одному комочку привыкнуть, думаешь, вот, де, он будет жить, расти, как цветок, имя ему дашь… а он возьмёт, раз! — в одну ночь да и засохнет… как ты можешь мне об этом так говорить?!
— И можешь не оправдываться Чеховым. Я недавно на одном сайте узнал, что он даже не русский писатель.
— Врешь, паскуда!.. убью! косой заколю сейчас же!
— Господь свидетель. Честное пионерское.
— Как так?
— Вот смотри, его настоящее имя — Энтони Чехсон, штат Калифорния, Сакраменто, почтовый индекс 95841…
— Не может быть… тогда ещё не было почты!
— Но если он правда американец?.. он там на сайте рядом с Эдгаром По и Меллвилом, и ещё с кем-то…
— А как же тогда Чехов, вот это все… Таганрог?.. Антон?..
— Ну так и что? Мало ли что наплести можно?
— Но погоди, он, когда приезжал… приезжал… значит… говорил совсем без акцента, прямо как русский, собакой божусь!..
— Ну вот так. А Набоков, Бродский?
— Кто это такие вообще?
— Тоже американцы…
— Да как же это так-то?.. одуреть… слушай, а это… как его?.. может, и я… может, я тоже американец! — взмолил он в надежде.
— Не-е, ты — дурак! — ответил Гоголь.
— Да ну тебя, черт подери! Да за что же я не американец!
— Кто его знает? Такова расстановка сил.
— Ну а ты?.. может, ты тоже… эт самое, ну..
— Я?
— Ну да.
— Да ну. Я — Николай Гоголь, я у истоков стою… уже как бы такой вашей национальной классики, ну вот, как Пушкин наверное..
— У-у… Нет — ты Диавол, точно диавол, ты раньше никогда так не говорил, никогда себя с Пушкиным в один ряд не ставил.
— Ну, разумеется, Лёв. Я же просто привёл цитату.
— Мы, ы… да, я надеюсь. … А откуда!
— Из критики. А ещё меня просто тошнит, когда ты картавишь за этого своего Давыдова — мне просто хочется все органы вынуть из себя… и никогда больше не вложить.
— Пг’имег’но так?
— Фу, заткнись!!
— Но есть же люди, они и в жизни правда так картавят. Я думал, будет смешно.
— Нет — не смешно.
— Ээ, эх, паскуда — жизнь! Ненавижу!.. особенно загробная…
— Единственное что — это про Пьера и Элен сначала было читать интересно..
— Да! Правда! Слава чертям! Я знал… знал, что этот толстый мой конёк… счастливый талисман, да! мне самому за ним наблюдать было очень, очень интересно…
— Но все равно, какие же корявые имена — Пьер, Элен — так и хочется тебе их в глотку обратно засунуть!
— В смысле: корявые? Так если только такие и были имена. Если мода была на имена такие, я воспроизводил исторический контекст.
— Баран ты кучерявый! а не контекст.
— А как надо было назвать?
— Есть же нормальное русское имя — Лена… Петя…
— Ну, Петя, да… а Лена в первый раз такое слышу.
— Сейчас такое популярно.
— Да я уже понял.
***
Через неопределенное время Гоголь продолжал:
— И потом, у тебя даже голоса нет. Как можно быть писателем без голоса?
— Какого ещё голоса?
— Ну то, шо ты бубнишь… бу-бу, бу-бу, бу-бу-бу… иногда там хоть кто-нибудь заорёт — я носом клюну, а так бубнишь и бубнишь себе под нос. Хоть бы по делу что-то бубнел. А ты же бубнишь вообще ни о чем. Какую-то чушь собачью!
— Так если и в жизни же люди не всегда орут, не всегда кричат там, восклицают… вот тут они как раз и бубнят…
— Ну ты же бубнишь не через дефис, не в прямой речи… ты бубнишь сам, от третьего лица…
— Да а как ты хотел?! Я… все равно в толк не возьму… что это значит?.. у кого тогда, по-твоему, есть?
— У всех есть, только если ты не бубнишь.
— Да а я виноват, что я бубню!.. Конешно, ты сейчас скажешь, что у Пушкина есть, у Лермонтова. Ну так ведь они поэты, у поэтов он уже там сразу — автомеханистически. А я, следуя традициям мировой прозы… черт, как же тяжело тебе все это объяснять…
— Ни то, чтобы у тебя его совсем нету. Просто он такой противный, ей Богу, такой противный… как противень, наверное! А-ха-ха-ха-ха! Ладно… я просто не знаю даже с чем сравнить… противный, наверное, вот только как линяющая, вонючая, волосатая собака… со слюнями с такими огромными, погляди…
— Да уйди ты! Урод!! Тоже мне классик… я… я… хорошо — да, я плох. Я — крокодил, лохнесское чудовище. Все мои недостатки из жизни перешли суда, ничего не изменилось… я плох, очень даже плох, дурен, ленив, нечистоплотен… да, я умён, но…
— Да заткнись, ты! Молчать! Чем ты умён, растяпа!
— Ну… будь так… пожалуй, что ничем… но я все-таки честно мыслю..
— Да иди ты к черту!!
— …У него пока занято, не могу. А то, что ты к лицу моему прицепился, тут ты прав. Да — я честолюбив. Я, бывает, как снова увижу себя 30-летнего, тут же бегу смотреться в вечные зеркала. Усы, щека — все как у молодого!.. нос — да — картоха, прям, русская такая, толстая, кривая и смачная картоха… но что ж я поделаю?.. не в моих руках Божий циркуль человеческих фигур..
— Вот барана кусок, а! А жену-то себе ты выбираешь или кто?
–..Ну, пожалуй, что я. Жена же моя… а с другой стороны… а к чему ты это спросил?
— Да это надо было у папки твоего спросить.
— Папки, да… я его помню. Образ его в душе отпечатывается. Это у меня Ростов, знаешь?..
— Да знаю я. Замолчи уже!..
— Можем и про другую книгу поговорить, если хочешь… Воскресение силь ву пле? Или…
— Вот, возьми, зайди хоть на любой сайт. Я имею в виду — аудиокниги. Тебя там читают какие-то вялые, сонные мужики! Можешь сам послушать..
— М? Ды, да — я пытался выйти… открыть тут поисковичок, но тут совсем не ищется ничего. Несколько дней никакой связи не было — я тут сидел в темноте один, прямо как Мартин Лютер, не хватало только свечи над томами затеплить..
— Ну и чего ты читал?
— Пушкина, Гёте, Золя..
— Ну и зря.
— Отчего так?
— Ну, ладно, пошёл я.
— А?.. Николай Василич, голубчик, погоди! Не оставляй меня здесь одного!
— Почему?
— Не оставляй — мне страшно! — сказал Толстой и обхватил Гоголя за колени.
— Отпусти, Лёва!
— Побудь ещё чуть-чуть, а? Я тебе анекдот какой-нибудь расскажу..
— Ты и сам уже анекдот.
— Приличный — не пошлый, ты ничего не подумай..
— Ладно…
— Коля, Колечка, погоди! Ты же знаешь, — я здесь мучаюсь невыносимо..
— Что такое?
— У меня тут вечный понос!.. притом что я даже ничего не ем… о, Боже, но я даже не могу умереть от обезвоживания!
— Наказал тебя Сатана.
— Иногда ток бывает я съем муравья, он потом меня изнутри проест, вылезет, а я его — цап! и обратно, и потом ещё раз и ещё один опять… это я уже и в той жизни моею ещё думал… про мировые круги… это вот как, кабы меня сейчас какие детки на магнитофон спросили, как им лучше наперёд жить, я бы сказал… вы, ребятишки, живите так… э-э… что-то я с мысли сбился… не напомнишь, что я там говорил?
— Вы, ребятишки, живите так…
— А!.. кххры-кххря… так вот, да, вы, ребятишки, живите так, чтобы в 60 лет не повторять того же, что и в 30… очень большая скука на душе. Бывает, мне тут привидится и Соня, и Саша… первая, правда, что-то всегда холодна ко мне. Не хочет со мною разговаривать. Точно я ей сделал чего?
— А ты не помнишь?
— Помню я сбрендил 83-х лет, я был уже преклонно стар. Поехал немножечко погулять по отчей русской земле. Я хотел поскорее уже умереть — возродиться душою в потомках и почувствовать мировое добро.
— Ну и как?
— Потом простудился и умер, так и не увидав ее. На руках у каких-то крестьян.
— Ты же письмо ей ещё написал.
— Да, да, письмо. Вот, как бы, щас его просесть ещё раз..
— На.
— М? Можно, да? Мх… и правда — точно оно. За весь день тогда ничего не сделал, кроме вот этого вот письма… от времени уже подзасолилось… где-то это там было… а, вот, не надо ехать за мной… где я, знает только Саша, оставляю тебя… да-а, это все я писал. Я больше не мог оставаться тогда в Поляне. Я ещё все думал, знаешь, што — отчего женщина не может в 60 лет быть так же хороша, как в 20? Тогда как мужчина в ее летах еще может быть так хорош. Единственное, что пришло на ум, так это разве то, что они, должно быть, получают меньше энергии предыдущих колен, потому как…
— Ну все! Достал ты меня уже! Ухожу. Чтоб черти тебя сожрали!
— Николай Васильевич! Как! За что! Я что-то не то сказал про женщин? Ну, вот. Снова один. Да как он вообще может знать о женщинах, если у него даже жены за всю жизнь ни разу не было! Ух, был бы жив, так и, право, вызвал бы его на дуэль. Очень сильно сумел раздрожить меня. Мг… и этого человека ещё называют классиком русской литературы! Смешно. Да и разве он классик, если он даже не может дочитать до конца человека? Если он судит, не дочтя всего до конца. Это ж, что получается? если сейчас уже Бог знает какой век, стало быть, и Соня уже умерла? Точно. И при этом наши души ни капли не соединились. Иначе я бы уже давно ощутил, что во мне ее душа, а в ней моя. Но как почувствовать душу? Странно, но эта мысль мне ранее никогда ещё не приходила в голову. Жалко, нет ни одной тетрадки, я бы сейчас поблагодарил Бога за эту несомненно светлую мысль моей голове. Я вот только одного не могу понять, если я так скучен и невыносим, если я и правда с таким кривым и неказистым сооружением лица моего… как тогда так выходит, что одни люди читают меня, а другие нет? Соня любила меня, а другие… но ведь они были в моих руках, прямо как и она, я точно помню. Но и Николай Васильевич… ведь он один, один, кто мне такое сказал. Или?.. спасибо, спасибо, кто бы ты ни был и за эту новую, право, новую для головы моей мысль. Но это можно узнать только через отзывы. Скорее, так! где мой поисковичок?.. Поисковичок, поисковичок, покажи мне отзывы на книгу, роман-эпопею в 4-х томах, графа Льва Николаевича Толстого, сына простого русского офицера, «Война и Мир».
….как нет отзывов?!.. не может быть-быть-быть-быть, ы-ыыть, ыыть, ыть!! (эхо)
