Ему было всего двадцать лет. И, несмотря на свой столь юный возраст, он имел отвратительную репутацию. Это было связано, прежде всего, с его фантастическим чувством юмора, острым умом и умением уничтожать любые репутации своими язвительными шпильками. При этом он всё же слыл самым очаровательным молодым человеком во всём Санкт-Петербурге. Все говорили, что перед его обаянием трудно устоять. Его обожали друзья, любила вся родня, а молоденькие барышни были способны падать в обморок от одного его пронзительного взгляда.
И друзья, и недруги за глаза звали его графом-гулякой. Это была, пожалуй, самая точная его характеристика. Ведь о его любовных победах можно было слагать легенды. Правда, молва ограничивалась пока лишь слухами и сплетнями. А ещё его считали позёром. Наверное, в той сумасшедшей смеси денди, донжуана и будущего бравого вояки, которой насквозь была пропитана его натура, всё-таки желание пустить пыль в глаза преобладало надо всем и вся.
Самым же удивительным во всём, что происходило вокруг него, было то, что ему охотно прощали любые его проступки. Его харизма вынуждала всех тех, кто выступал против него, рано или поздно выбрасывать белый флаг. Именно поэтому и он, в свою очередь, всё им прощал. Ну, какой же вояка будет сражаться с теми, кто уже сдался на милость победителя?
Все знали, что он заканчивает военную академию и готовится к службе в армии. Однако это абсолютно не мешало ему, что с первых же дней появления в свете о нём заговорили, как о женихе номер один. Он любил щеголять в военной форме, хотя нередко появлялся на балах и в идеально сидящем на нём фраке. Обожал блистать на изысканных приёмах, мимоходом вдребезги разбивая девичьи сердца и никогда не влюбляясь. Ему казалось, что это чувство не совсем достойно настоящего мужчины, который готовит себя к будущим сражениям и войнам. Он мечтал еще о званиях и орденах.
Однако в один прекрасный день все его представления о том, какую же роль, в конце концов, в его жизни будут играть женщины, рухнули в одночасье. Он вдруг, абсолютно не ожидая этого, понял, что увидел самое удивительное существо в мире. Именно тогда он сполна осознал глубинный смысл, казалось бы, столь простой фразы: «Девушка, предназначенная тебе самой судьбой». А ведь она ещё даже не была девушкой. Ведь выглядела просто ребёнком. Это наивное, беспомощное и безумно прекрасное дитя сразу же по разило его воображение.
Будучи по своей природе прожжённым циником, он, тем не менее, при одном лишь взгляде на неё понял, что в этих огромных голубых глазах плещется целое море любви и нежности. Его сразу же пронзила мысль о том, что именно рядом с ней он и должен быть всё время в этой земной жизни. Так и только так он мог бы обрести покой, счастье и смысл в своём земном существовании. Это была настолько непреложная истина, что ему даже в голову не приходило, что кто-то может в этом усомниться.
В то время, когда она впервые его увидела, ей было всего пятнадцать лет. Её старшую сестру уже начинали вывозить в свет, и порой мать разрешала ей, ещё не достигшей совершеннолетия, посещать эти чудесные балы вместе с ними. Когда она увидела этого молодого человека, приглашающего её сестру на танец, целующего руку её матери, и даже её осчастливившего каким-то невероятным, на всю жизнь запомнившимся поцелуем, то она сразу поняла, что это судьба. От неё нельзя было уйти или скрыться.
Почему-то вдруг вспомнились какие-то стандартные слова о том, что настоящей паре надо пройти сквозь все испытания и быть вместе и в горе, и в радости, сразу же выплыли в её сознании. Ну, кто же знал тогда, что в их семейной жизни горя и невзгод будет гораздо больше, чем радости и счастья?
В тот прекрасный день их знакомства, когда всё вокруг было преисполнено красотой и гармонией, трудно было себе представить, что всего через несколько лет этот молодой человек будет тем единственным, кто рискнёт ухаживать за ней, когда она в горячечном бреду будет молить бога о спасении. А ещё он будет отгонять от неё огромных корабельных крыс, поить её с ложечки и выносить на руках с переполненного несчастными людьми огромного корабля. В те минуты, когда корабельный врач признавался её жениху в своей беспомощности и убеждал его в том, что нет никакой надежды на её выздоровление, тот, неожиданно для всех, спросил:
— А на корабле есть священник?
— Да. Есть. Но зачем он вам?
— Я хочу, чтобы он обвенчал нас. Ведь она моя невеста. И если так уж сложится, что она уйдёт от нас, то я хочу, чтобы она покинула этот мир как моя жена.
Когда спал жар, и она наконец-таки очнулась, то почему-то сразу же спросила у него:
— Что случилось?
— Произошла настоящая катастрофа. Ты уснула обычной дворянкой, а проснулась уже графиней. И я боюсь, что нам это не удастся исправить. Была невестой, а стала женой. К сожалению, пути назад нет. Увы и ах! Мы навсегда связаны единой цепью. Отныне и вовеки.
— Ну вот. Опять ты смеёшься надо мной. Как всегда. Как же я могу выйти замуж и ничего не помнить об этом. Ты опять дурачишься?
— Ничего подобного. Нас обвенчали по всем канонам. Просто в момент, когда ты должна была сказать: «Да», — я попросил тебя кивнуть. И, несмотря на жар и слабость, ты вдруг взяла и сделала это. Этим кивком ты сразу предопределила свою судьбу. Теперь ты моя жена. Смирись с этим. Постарайся хоть немножко порадоваться. Если не за себя, то хотя бы за меня.
До сих пор самый неординарный её поступок в этой жизни заключался в том, что она позволила ему надеть себе на палец обручальное кольцо. Это было во время его единственного появления в их особняке. Тогда он, практически в дверях, сказал её родителям:
— Здравствуйте. Извините меня за этот кавалеристский наезд, но просто нет времени. Меня, наконец-таки, отпустили из госпиталя. И сегодня же надо вернуться на фронт. Для меня очень важно знать, что она будет ждать. А ещё я хочу, чтобы всем было известно, что она моя невеста. Вы же не можете отказать человеку, который едет защищать Отечество?
Конечно же, ни он, ни она никогда не могли себе представить, что они поженятся в столь трагических обстоятельствах. Самым же поразительным во всём этом являлось то, что после этой необычной процедуры венчания она вдруг резко пошла на поправку.
В отличие от многих своих соотечественников, прибывших сюда на этой сотне кораблей, они ступили на сушу, не имея при себе ничего, кроме своей грязной одежды. Люди на корабле были разные. Им некого было в чём-то конкретно обвинять. Но все ценности, что были с ними, просто исчезли. Оставалось лишь её помолвочное кольцо. Они продали его в первый же день. Обрадовались, что у них теперь есть хоть какие-то деньги. И даже не задумывались о том, на сколько же дней их хватит.
Своих родителей она похоронила ещё в Крыму. Всё уговаривала их, что не надо пока уезжать. Убеждала, что нужно ещё чуть-чуть задержаться и дождаться её жениха. Они были согласны с ней. Ждали. Но её жених появился только тогда, когда Белая армия, признав своё поражение, приступила к эвакуации. К этому времени отца и мать уже унесла эпидемия тифа.
Это было обычным явлением в те времена, когда поезда могли прибывать в пункты назначения, наполненные огромным количеством трупов и вшей и без единого живого пассажира. Когда смерть косила людей без разбора. Ведь болезни точно так же, как и Гражданская война, не знали пощады и снисхождения. Весть о смерти его родителей настигла их уже в Севастополе.
Они осиротели практически в одно время. Отныне в этом мире ни у него, ни у неё не было никого из близких. Сиротство и одиночество рука об руку с их огромной любовью друг к другу должны были вылепить из них идеальную семью.
***
Стамбул сразу, с первой минуты поразил их воображение. И с первого взгляда. Было очевидно, что это любовь на всю оставшуюся жизнь. А ещё им было понятно и то, что им никогда не удастся избавиться или не излечиться от любви к этому чуду, созданному велением времени, ходом истории и уникальным сочетанием, казалось бы, абсолютно не сочетаемого.
Они влюбились в этот город не только потому, что он был необычайно красив. Часто им казалось, что всё, что происходит между ними и этим городом — просто чистейшей воды магия. К его архитектуре невозможно было привыкнуть. Опьяняющая пряность и безумная яркость этого города, накал эмоций его жителей и пронзительная звонкость каждого дня сливались воедино и создавали такое ощущение, что это почти живое существо. И во всём этом было нечто мистическое. Несмотря на всю трагичность своего нынешнего положения, этот город не переставал быть Стамбулом. А это означало лишь одно — он продолжал оставаться всё тем же сказочным городом, воспетым в веках.
Сегодня он старался просто не обращать внимания на то, что англичане, французы и итальянцы уже успели разделить его между собой. Они абсолютно были уверены в том, что он так и останется под их господством. А город пытался донести до них простую истину, что всё это уже было. Но потом в конце концов всё вернулось на круги своя: Стамбул остался Стамбулом, а о тех, кто считал себя когда-то его хозяевами, сегодня уже никто и не помнит. Ну, разве что историки.
Ведь его память хранила гораздо более трагичные события, когда во время Четвёртого Крестового похода он был разграблен. Не пожалели даже АйяСофию. И никто из растаскивающих его богатство крестоносцев не обращал внимание на то, что он был в те годы христианским центром и именовался Константинополем.
В те непростые времена город прекрасно всё понимал и даже оправдывал этих грабителей. Он принимал во внимание то, что в Европе просто наблюдается избыток населения. Осознавал всю силу желания этих людей приобщиться к богатствам городов, лежащих на Великом Шёлковом пути. Он находил объяснение даже тому, что безграничный фанатизм этих рыцарей христианства и их верность высоким идеалам могли спокойно уживаться в них со стремлением к наживе, желанием набить себе карманы и беспредельной жестокостью. Тогда он выжил. Восстановился. Стал ещё краше и богаче. А сейчас он просто не обращал внимания на то, что вся его жизнь определялась тем, что диктовали полностью оккупировавшие город военные из Великобритании, Франции и Италии.
Среди турок было признаком хорошего тона говорить о том, что чужаки заполонили улицы их столицы, но не смогли сломить её дух. Пока турки молчали. Стиснув зубы и подчиняясь жёстким правилам оккупации, они просто безмолвствовали. Но никто не знал, как долго будет длиться это молчание. Оккупантам же казалось, что вся эта страна, названная когда-то «больным человеком Европы», уже умерла и почти исчезла с исторической арены.
Все уже смирились с тем, что нет больше империи, которая охватывала континенты, соединяла моря и славилась своим ослепляющим взоры великолепием. Кто знает, а может быть, это было вполне естественно? Ведь империи устроены так, что в них процветает лишь бюрократия и торговля. Размеренное течение жизни убивает боевой дух и приводит к тому, что утратившие былой запал воины быстро проигрывают все сражения.
В этой нескончаемой череде войн на стыке столетий стало обычным явлением, что в любом военном противостоянии империю ждало поражение. Вся энергетика, что била через край в самом начале её создания, куда-то исчезла. Точно так же, как пропал боевой дух её воинов, их неистовое желание подчинить себе всё и вся в конце концов поглотились самим временем и превратились в ничто, напоминая трухлявую немощь уже шатающего трона. Именно такая злая закономерность прослеживалась во всех империях и прекрасно объясняла их упадок, а затем исчезновение.
Эта война тоже оказалась для турок безнадёжно проигранной. Во всей её истории запомнилась одна-единственная битва, которую они блестяще выиграли. То сражение при Чанаккале, в котором были повержены англичане и французы, чуть не положило конец карьере самого известного британского политика. Ему понадобились годы и годы и ещё одна война, чтобы восстановить свою политическую репутацию.
В той битве ярко проявил себя полководческий гений человека, знавшего цену каждому произнесённому им слову. Только человек, ощутивший сполна мощь любой фразы, воплощённой в приказ, мог сказать своим солдатам:
— Я не посылаю вас воевать. Я не посылаю вас побеждать. Я посылаю вас умирать. Так сумейте же показать всем, как умирают настоящие мужчины.
Они так и сделали. И навсегда остались в истории, как яркий образец того, на что способен турецкий солдат. Пройдёт всего несколько лет после Чанаккале, и турецкие солдаты ещё раз продемонстрируют миру, что их штыки способны разорвать любые позорные мирные договоры. Именно их героизм даст всему турецкому народу шанс на то, чтобы сохранить свои земли, выстроить свою новую государственность и определить контуры своего будущего развития.
В те трагические дни осады Стамбула восемнадцатилетний Назим Хикмет написал потрясающее по своей глубине стихотворение. Оно называлось «Пленник сорока разбойников». За это поэтическое произведение, согласно всем законам военного времени, его полагалось немедленно арестовать и наказать. Очень сурово наказать. Но прежде его надо было найти. А он уже умчался в Анатолию. В те места, где в это время зарождалась будущая Турецкая республика.
Кому-то может показаться, что цифра «сорок» здесь не совсем точна. Ведь стран-оккупантов было гораздо меньше. А кто-то мог утверждать, что на самом деле разбойников было вовсе не сорок, а сорок тысяч. А может быть, даже гораздо больше. Здесь ведь высадились французские, итальянские и английские войска. Среди них были даже индусы и сенегальцы. Словом, их было много. Но сорок — ведь это же из сказки. И просто красиво звучит.
Для разбойников же всех мастей Стамбул был просто раем. Прежде всего потому, что он был набит оружием. Ведь Антанта рассматривала его как плацдарм для помощи Белой армии. Потом все эти планы рухнули. И вот уже сама эта армия высаживалась на берега Босфора. Не так, как они мечтали всего пять лет тому назад, когда, согласно секретным соглашениям, достигнутым с союзниками, Стамбул предполагалось отдать русским. Вернее, той Российской империи, которая стала теперь такой же частью истории, как и Османская.
Планы канули в Лету. Теперь сам факт, что русские воины искали спасения в этом городе, выглядел, как злая ирония судьбы. Но каждого солдата разгромленной большевиками армии роднило с этим великим городом одно чрезвычайно важное обстоятельство: все воины белого братства, как и Стамбул, не чувствовали себя сломленными. Все как заклинание повторяли:
— Это ненадолго. Мы обязательно вернёмся. И теперь уж точно победим. Иначе и быть не может.
Однако пройдёт совсем немного времени, и в устах русских будут звучать совершенно другие слова:
— Бог устал нас любить. — Бог отвернулся от нас.
— О, боже! Как же велики наши грехи, что нам ниспосланы столь тяжкие испытания?
А пока тысячи военных надо было где-то размещать, обеспечив им кров, кормить и думать, что делать с ними дальше. Планов было громадьё, но как же отличались они друг от друга. Прежде всего своими целями и возможностями.
Гражданских лиц, что покинули Россию, тоже было немало. Мнений по поводу того, как решить проблемы такого количества абсолютно беспомощных людей, было с избытком. Идеи были, но катастрофически не хватало денежных средств и структур, необходимых для их реализации.
А пока среди сказочной красоты этого города можно было запросто умереть от голода, жажды, инфекции и даже случайной пули, полученной неизвестно от кого и непонятно кому предназначенной. Здесь могло произойти всё что угодно! Это был уже осколок когда-то могущественной Османской империи. От неё оставался лишь запертый в своём дворце император. Как символ того, что эта империя когда-то была. Но именно здесь все её законы и порядки не работали. Их отменили те, чьи войска вошли в этот город.
Действовали только какие-то инструкции и предписания, утверждённые оккупационными войсками. Проблем, требующих своего немедленного разрешения, хватало. А вопросы, связанные с русскими беженцами, конечно же, не входили в число первоочередных. В этом разливанном море людского горя, отчаяния и страданий эта юная пара казалась всего лишь песчинкой в пустыне.
Самое удивительное, что несмотря на все эти трагические события, Стамбул по-прежнему оставался Стамбулом. В самом этом факте было что-то непостижимое. С одной стороны, казалось, что абсолютно всё изменилось. Но, с другой стороны, Босфор всё так же убаюкивал и утончённых французских лейтенантиков, и вышколенных английских моряков, и темпераментных итальянских вояк. Точно такими же колыбельными, которые он когдато пел крестоносцам. Каждому из них город посылал какие-то свои флюиды и сигналы, призванные всех утешить и успокоить:
— Меня трудно чем-нибудь удивить. Слишком много я видел. И очень хорошо всё понимаю. Вам же для того, чтобы хоть что-то осознать, нужно время. И много времени.
Стамбул по-прежнему оставался городом, который нельзя увидеть и победить. Это он побеждал всех. Его нельзя было сделать пленником. Это он брал в плен всех, кто ступал на его землю. Его невозможно понять разумом. Его надо есть глазами, пробовать на вкус, трогать руками. Его запахи надо просто вдыхать. А всё многообразие его вкусов надо пропускать через себя. И только сделав это, можно было подготовиться к тому, чтобы познать душу этого города. При этом обязательным условием являлось то, что ваша душа тоже должна быть предельно открытой для его влияния и воздействия.
Стамбул просто хотел раствориться в каждом, кто ступал на его землю. Он ещё мечтал растворить их всех в себе. Подчинить своей фантастической ауре и сделать всех частью самого себя. Он всё время угощал своих незваных и непрошеных гостей всем, что имел. При этом он ещё и беседовал с ними. Этот диалог людей и города звучал постоянно. И во всём этом сумасшедшем хаосе, что творился кругом, лишь он один имел смысл. В этой неторопливой беседе люди постепенно познавали Стамбул, а он, проникаясь любовью и доверием к ним, поселялся в их сердцах.
Несмотря на всю трагичность своего нынешнего положения, город почему-то изначально был преисполнен доброжелательности к этим неприкаянным русским. Их сразу же начали здесь называть белыми русскими. И это никак не было связано с Белой армией. Скорее всего, это была самая яркая ассоциация, вызванная ослепительной белизной их кожи.
Уже с первых дней их появления возникло удивительное выражение, которое постоянно повторялось в адрес этих русских. В нём была такая смесь восхищения и удивления, что на это нельзя было обижаться. Никакому юмористу, включая столь известного здесь Аркадия Аверченко, не пришло бы в голову создать столь ёмкую и точную характеристику отношения турок к русским мужчинам и безумно красивым женщинам, воплощённую всего лишь в двух словах. Турки, все время улыбались и приговаривали:
— Харош урус.
И всё-таки, наверное, восхищение в этом восклицании преобладало над всем остальным. Ими восторгались. Им пытались помочь. Их хотели понять. При этом сами русские часто утверждали, что Стамбул их ломает. Аверченко, в свою очередь, всем внушал, что этот город делает из благодушных, мягких, ласковых русских дурачков железное бревно. И это было очень важно. Во всём этом абсолютной правдой было то, что только железо было способно выдержать всё, что выпало на их долю.
Кругом все что-то продавали. Меняли деньги. Открывали рестораны, игорные дома, кафешантаны и даже театры. А ещё держали пари. Какой-то купец с известной московской фамилией спорил на сногсшибательные суммы, уверено заявляя:
— К Новому году все будем в Москве.
А тем временем на островах вблизи Стамбула тихо умирала обессиленная, разоружённая, деморализованная Белая армия. На какой-то период известный русский генерал вернул туда дисциплину и порядок и подчинил всех военных строгим правилам. Почему-то это ещё больше испугало оккупационные войска. От военных здесь пытались быстро избавиться. Прежде всего потому, что их высылки требовало Советское правительство.
Все обрадовались, что после долгих обсуждений наконец-то Лига Наций учредила должность верховного комиссара по делам русских беженцев. Но это не могло сразу же разрешить все их проблемы. Ясно было одно: русских военных никуда нельзя было отправить в таком количестве. Страны, которые готовы были их принять, озвучивали очень смешные цифры, сколько же человек может туда приехать.
Становилось очевидным, что военных надо было разделять на какие-то группы, выяснять их возможности и желания, а уже потом пытаться понять, как помочь им устроить жизнь на чужбине. На всё это требовалось много времени и огромное количество финансовых ресурсов. И того и другого было мало.
Шли дни, и каждому из попавших сюда русских людей становилось ясно, что уже не стоит мечтать о том, чтобы вернуться обратно в Россию. Постепенно приходило горькое понимание простой истины, что Родины им больше не видать. Точно так же, как своих поместий, фабрик, заводов и капиталов. Страшное слово «национализация» положило конец всем надеж дам белых русских.
В одночастье, сразу же после революции, эти люди оказались лишёнными того образа жизни, к которому они привыкли. И если в начале этой Голгофы кому-то из них Стамбул казался всего лишь остановкой на пути в Европу, то постепенно наступало чёткое понимание того, что нужны прежде всего деньги, чтобы выбраться отсюда. И немалые. А они были далеко не у всех. Вот и получалось в итоге, что именно здесь и сейчас всем им надо было выстраивать свой быт беженцев.
***
Им сказочно повезло. Они прибыли на корабле, который не подвергся ни карантину, ни дезинфекции, ни унизительному досмотру. Их старинные знакомые по Петербургу ещё на корабле предложили им поехать вместе с ними. Эту пожилую пару прямо у трапа встречали работники российского посольства. Оно ещё не стало советским и могло себе позволить такую роскошь, как забота о соотечественниках, не являющихся большевиками. Потом они ещё не раз поразятся мудрости главы этого семейства, который смог ещё до Первой мировой войны разместить немало своих средств в надёжных американских банках. И фактически обеспечил будущее своей семьи. Их дети были уже в Европе. С ними они должны были встретиться в Риме и обсудить, что же им делать дальше.
Эти добрые люди пробудут в Стамбуле совсем немного. И отсюда уедут в Италию. При этом они почему-то долго будут извиняться перед ними. Мучительно краснея, говорить, что не могут взять их с собой. Действительно, все документы были заранее подготовлены. И у них не было возможности дожидаться, пока эта молодая пара сможет получить визу в Италию или во Францию. Да и сможет ли она её вообще получить? Обстановка удивительным образом менялась почти каждый божий день. И было очевидно, что уезжать отсюда надо как можно быстрее. Пока ещё это возможно. Но и уехав, эти прекрасные люди оставили в их распоряжении свои апартаменты, оплаченные на целый месяц вперёд. Это казалось им просто невероятным подарком судьбы.
А потом произошло просто чудо. Так обычно не бывает, а вот с ними случилось самое обыкновенное чудо, о котором мог только мечтать каждый из собратьев по нелёгкой судьбе. Помог французский язык. Ведь они оба по-прежнему предпочитали общаться между собой именно по-французски. Услышав их речь на узкой улице, где застрял огромный автомобиль, к ним стремительно бросился прекрасно одетый молодой человек.
— Это просто катастрофа. Какое же счастье, что я вас встретил.
А дальше всё было как в сказке. Её муж легко смог устранить возникшие в машине неполадки. И тогда этот эксцентричный француз объявил о своём решении:
— Всё ясно. С сегодняшнего дня вы — мой шофёр. Иначе этот монстр доведёт меня до гибели гораздо раньше, чем я состарюсь. Соглашайтесь. И знайте, что с этой минуты я ваш личный должник.
У него появилась работа. Здесь, в Стамбуле, где зачастую в это непростое время даже турки не могли найти себе достойного занятия, получить должность шофёра было просто огромным везением. А этот француз в конце концов оказался не просто хорошим работодателем, но и прекрасным человеком. Казалось, что всё складывается просто замечательно.
Но во всём этом был некий ярко выраженный привкус горечи. В прошлом люди их круга и представить себе не могли, чтобы вдруг этот граф-гуляка оказался у кого-то в услужении. Но в эти страшные дни, когда рушился привычный мир, гибли империи и шёл передел всего и вся, даже самые гнусные фантазии вдруг могли обернуться жестокой реальностью.
А потом она тоже смогла устроиться на работу. Как ни странно, но ей также помог его величество случай. Они обнаружили, что неподалёку от той квартиры, которую они сняли, находится учреждение, занимающееся проблемами русских беженцев. Туда её и взяли на работу. Там требовалось всего лишь знание языков, аккуратность, наличие хорошего почерка и желание работать за очень небольшие деньги. Всего этого в ней было с избытком.
Бюро, в котором она начала работать, занималось множеством вопросов. Его работники создавали картотеки, регистрировали беженцев, пытались их трудоустроить, обеспечить кровом и едой. Инвалиды, сироты, больные и неприкаянные люди шли сюда с раннего утра до позднего вечера. Постепенно к ней приходило осознание масштаба той огромной трагедии, с которой столкнулись её соотечественники. И на фоне всего этого их собственные проблемы уже казались такими мелкими. Они были молоды, здоровы и полны сил. Неужели они совместными усилиями не смогут преодолеть все эти трудности?
Кругом все активно обсуждали вопрос, что французы и англичане хотели использовать русских военных для борьбы с теми, кто в Анатолии начинал формировать новую власть. Но Белая армия категорически отказалась воевать на чужой территории. Вместе с тем она очень болезненно отреагировала на то, что Советская Россия так активно поддерживает политика и полководца, пытающегося в самом центре турецкой земли противостоять коварным планам по расчленению его родины.
Белогвардейцам даже не могло прийти в голову, что теперь политики различных стран захотят выстраивать дипломатические отношения с новой властью в России. Бывшие союзники начнут считать Белую армию уже использованным и ни на что негодным человеческим ресурсом. Кто ещё вчера сотрудничал с ними, отвернутся от них и даже не захотят мириться с самим фактом их пребывания в Стамбуле. Всем, кто попал сюда из Крыма, рано или поздно надо будет обустраиваться на чужбине, думать о том, как заработать кусок хлеба и пытаться найти своё место в столь чуждой им действительности.
Если будущее военных всё же определяли какие-то политические силы, то гражданские лица оказались просто брошенными на произвол судьбы. Конечно же, здесь работали какие-то благотворительные организации: Красный Крест, различные союзы и общества помощи. Постепенно начали открываться ночлежные дома и общежития. Создавались госпитали и инвалидные дома, формировались детские приюты и основывались православные церкви. Но люди, ещё вчера сами выступавшие в роли меценатов и благодетелей, трудно мирились с тем, что отныне они сами пополнили ряды беспомощных людей, отчаянно нуждающихся в благотворительности.
***
По Стамбулу им хотелось всё время ходить пешком. Вдвоём, взявшись за руки. Ощущая друг друга единым целым и пристально вглядываясь в то, что находилось вокруг них. Они горели желанием всё увидеть и перепробовать великое множество столь соблазнительных и привлекательных вещей. Успели познакомиться почти со всеми диковинными блюдами турецкой кухни, начали посещать русские рестораны… Словом, постепенно постигали все прелести восточного уклада жизни с его кальянами, долгими чаепитиями, экзотическими сладостями и уникальной привычкой никогда и никуда не спешить.
А потом они впервые в жизни попробовали кофе по-турецки. Он поразил их воображение. Наверное, всё-таки у каждого города есть свой особенный, лишь ему присущий вкус. У этого кофе по-турецки был вкус настоящего Стамбула. Вот они и познавали шаг за шагом все вкусы и запахи этого города. В нём же всего было с избытком. С лихвой. Именно поэтому все чувства здесь порой просто зашкаливало.
Его фрукты показались им слишком сладкими. Его вертящиеся на шампурах шашлыки были необыкновенно сочными. Они просто вынуждали их немедленно остановиться и обязательно всё это попробовать. Диковинные леденцы всех цветов радуги на лотке
уличного торговца также требовали особого внимания к себе. А ещё слишком звонко кричали зазывалы-продавцы на его крытых рынках, чересчур остро пахли какие-то неведомые им пряности, в лёгкие же врывался такой вкусный морской воздух, что он мог, всё время опьяняя их, дарить к тому же безумные надежды на то, что их хождение по мукам вот-вот закончится. Всюду царила обстановка такой раскрепощённости, что терялось даже ощущение времени. Сам город наполнял их такой жаждой жизни, что всё плохое забывалось и хотелось верить в то, что в конце концов всё будет хорошо.
А ещё здесь было много солнца. Слишком много. Оно звенело и играло на стеклянных дверях магазинов и ресторанов. Сверкало на медных кувшинах колоритных торговцев водой. Слепило глаза, заставляя их всё время жмуриться. От него нельзя было спрятаться и укрыться. Оно настигало везде и всюду. Могло застать их тогда, когда они рассматривали необычайно красивые чётки, продаваемые в каждой из этих экзотических лавок. А потом вдруг засверкать именно на той блестящей безделушке, к которой они приценивались в магазине, напоминающем им сказочную пещеру АлиБабы. Оно преследовало их во всей этой бесконечной веренице торговых рядов, хаотически сменяющих друг друга и в конце концов всё-таки настигало их, слепя им глаза.
Здесь солнце умело проходить через любые занавески и врывалось в их квартиру с самого утра. Иногда оно могло просто погладить их по лицу на закате, когда они выбирались из сплетения узких улочек и переулков. Но нередко оно просто обжигало их, загоняя в тень и прохладу. И как это ни странно, всё это их радовало. Причин тому было немало. И не все они сводились к тому, что солнце дарило загар их коже, наполняло их невероятной энергетикой, ласкало их тело и лицо, восполняя всё то тепло, которое они утратили на дорогах своих тяжких странствий.
Словом, здесь всего было слишком много. В отличие от красавца-Стамбула, у них в это время всего было слишком мало. Точнее говоря, в первый день не было вообще ничего, кроме желания помыться и вдоволь поесть. А ещё напиться воды. Просто чистой, ничем не пахнущей воды.
Их новые друзья утверждали, что Стамбул для русских всегда был всего лишь дверью. Это была дверь, которая вела к настоящему Востоку. Они также считали, что истинный Восток, при всей своей притягательности, никогда не может быть настолько яр ким и комфортным.
Но одновременно с этим для всех русских Стамбул был ещё дверью в Европу. Практически все приехавшие сюда русские, осознав наконец-таки невозможность возвращения в Россию, мечтали уехать в Париж или Рим, Берлин или Прагу. Но в силу того, что для многих из них французский язык был практически родным, они, конечно же, больше всего хотели попасть во Францию. Пусть и не в Париж, но всё же туда, где говорят пофранцузски. Даже если это будет Алжир или Марокко. Можно было бы ещё поехать в Софию или в Белград. Возможность вроде была, но как же трудно было превратить её в реальность.
При этом все были абсолютно уверены в том, что из Стамбула обязательно надо будет уехать. Им было просто страшно оставаться здесь. Причин тому было много. И они были такие разные. Их пугали тем, что всех русских заставят принять ислам. Говорили о том, что если войска из Анатолии войдут в Стамбул, то их непременно вышлют в Советскую Россию. А может быть, в конце концов их всех обяжут принять турецкое подданство. И всё это казалось всем просто ужасным.
***
У них наконец-таки появилось своё жильё. Конечно, его нельзя было сравнивать с имениями и особняками, в которых они проживали в России. Но ведь там они никогда и не жили вдвоём. Теснота их первой стамбульской квартиры дарила им прежде всего чувство пронзительной близости. Они впервые по-настоящему познали друг друга. Окунулись в удивительный мир чувственности. У них была крыша над головой, работа, кусок хлеба и возможность любить друг друга. Оказывается, что всего этого было вполне достаточно для того, чтобы к ним вернулся вкус к жизни. И кто его знает, может быть, в конце концов всё это и являлось настоящим счастьем?
У них появились свои собственные семейные ритуалы. Самый главный сводился к тому, что утром он провожал её на работу. И пока они шли по этим узким улочкам, он всё время что-то подсчитывал. В первый раз он просто ошарашил её своими выводами и этими сумасшедшими числами. Теперь она уже привыкла, что, доведя её до Бюро, он каждый раз шёпотом сообщал ей эту информацию. Почему-то озвученные им числа никогда не опускались ниже двадцати. Она же, выслушивая все эти «32, 43, 51»… просто заливалась смехом.
В первый раз он объяснил ей, что всё это означает число восхищённых взглядов, которые бросают на неё мужчины и женщины. Это могли быть обычные люди, идущие им навстречу. Очень состоятельные персоны, обгонявшие их на экипажах или автомобилях, не забывая при этом внимательно окинуть её полными восхищения взглядами. Чаще это были какие-то семьи, завтракающие на открытой веранде. Мужчины, сидящие в кофейне или чайной и смотрящие на неё горящими глазами, полными чисто мужского восторга. Женщины, разглядывающие её из-под своей чёрной чадры. Всех не перечислишь. А потом итоги их прогулки от дома до её работы выливались в его короткую речь на пороге Бюро. Она каждый раз звучала по-разному. Но суть всегда была одна и та же.
— Они все завидуют мне. И каждый, в своих разгорячённых фантазиях, представляет, что это именно он ведёт тебя под руку. Вдыхает аромат твоих духов. Касается твоей кожи, чувствует твоё дыхание. А ещё мечтает о том, чтобы этот день закончился, наступила ночь, и ты легла бы спать рядом с ним.
Вот так и возникла их весьма странная традиция. Сводилась она к этим проводам и его фантастическим комментариям о желаниях всех тех людей, кто встречался им на пути.
— Конечно же, здесь не всё однозначно. Возможны варианты. Самые старые из этих мужчин будут представлять себе, как ты засыпаешь, а у них появится возможность гладить твои руки и ноги, касаться твоей шеи и губ и жалеть о том, что, когда они могли что-то делать с женским телом, у них не было такой необыкновенно красивой женщины. Но они уверены, что даже сейчас, когда жар былых ярких желаний уже стих, такое сказочное существо способно подарить мужчине незабываемые минуты истинного наслаждения. Обеспечить возврат в его далёкую молодость.
Воображение же тех, кто ещё что-то может, рисует им такие картины, которые я никогда не осмелюсь тебе раскрыть. Но даже самые маленькие мальчишки тоже думают о том, что было бы просто замечательно каждый день засыпать и просыпаться рядом с тобой. Спасибо им всем. Своими взглядами они дарят нам удивительную атмосферу восхищения. Это прекрасный заряд энергии. И он, конечно же, должен помочь тебе пережить столь скучный и непростой день. Я-то лучше всех знаю, что у тебя все дни непростые.
— А женщины? Что они думают?
— Они не думают. Они жалуются. И не кому-нибудь, а самому господу богу. А ещё они спрашивают его о том, почему он не дал им лицо такой красоты, эти поразительно прекрасные волосы и столь удивительную фигуру. Естественно, что все их вопросы остаются без ответа. Это их очень злит. Именно поэтому они свою злость хотят излить на тебя. Вообще-то, тебе следует бояться женщин. Всегда. Разных и всяких. Они хорошо понимают, что в твоём присутствии у них нет ни единого шанса на счастье, любовь и обожание тех мужчин, которым хоть раз довелось увидеть тебя.
— Неужели всё так плохо?
— Хуже, чем ты думаешь.
— Почему?
— Ну, это же женщины. А их отношение к красавицам всегда остаётся тайной за семью печатями. Они могут называть тебя ангелочком и даже искренне восхищаться тобой. А потом всё же захотят выяснить, а правда ли это? Ангел ли ты на самом деле? Есть ли у тебя крылья? И начнут думать о том, что же станет с тобой, если лишить тебя крыльев? Им будет очень интересно узнать, а может ли выжить ангел, если оторвать его крылья? Они даже не будут считать это убийством. Станут убеждать всех в том, что им просто было любопытно узнать, а как же устроены ангелы? А ещё они будут оправдываться. Строить из себя дурочек, говоря: ну кто же знал, что после этого ты не выживешь?
Конечно, каждый день эти их разговоры были разными. Вариаций на одну и ту же тему зарождалось великое множество. Но суть от этого не менялась. И все они сводились к простой мысли о том, как же ему завидуют мужчины и что способна сделать с ней беспредельная женская зависть. Почему-то каждый такой комментарий вызывал у неё безудержный смех. Уже на пороге здания, куда ей предстояло войти, они старались принять серьёзное выражение лица, хотели успеть расцеловаться, помахать друг другу и расстаться на долгих десять часов. Им надо было ещё и работать, а не только ворковать друг с другом.
Жизнь начала понемногу налаживаться. Они стали учить турецкий язык. Он давался им очень легко, и уже через три месяца могли вполне прилично объясняться. А ещё пытались научиться грамоте. А вот она очень трудно усваивалась ими. Дело было не только в начертании непривычных букв арабской прописи. Было непонятно, почему в письме не надо выписывать гласные, считая, что и без них всё предельно ясно. Но они честно старались вникнуть в эти особенности.
Старый каллиграф, взявшийся за обучение, всё время хвалил и гордился их успехами. Но тем не менее часто им казалось, что вся эта необычная письменность просто не хочет раскрывать им свои тайны и секреты.
Теперь всё представлялось уже не таким ужасным, как это было в первый день их приезда. Однако какое-то ощущение зыбкости всё же не покидало. Почему-то иногда казалось, что они нанялись статистами в какой-то очень дешёвый балаган. И вот пройдёт время, представление закончится, и они вернутся к своей настоящей жизни. Но вот только когда это произойдёт, не было доподлинно известно ни одной живой душе.
Как правило, муж заезжал за ней вечером и забирал её после работы. Уже после того, как он оставлял своего француза в одном из многочисленных увеселительных заведений Стамбула. Потом они вдвоём сидели в каком-то кафе, казино или даже на тараканьих бегах, дожидаясь, чтобы француз завершил все свои дела и его можно будет везти домой. Он очень дорожил своей безопасностью и никогда не рисковал ходить пешком, садиться в чужие такси или пользоваться автомобилями своих друзей.
Они любили эти вечера за то, что они давали им возможность побыть вдвоём, поболтать, послушать хорошую музыку. Француз обожал Вертинского, популярные романсы, и всё то, что они между собой называли обычной цыганщиной. Иногда он шёл в игорный дом. А там можно было после игры наслаждаться блистательной игрой известного скрипача-виртуоза или же выступлением какой-нибудь изысканной музыкальной знаменитости. Но им нравилось всё. И они не разделяли того ложного аристократизма, который обязывал людей их круга держаться подальше от всего того, на чём якобы лежит печать дурного вкуса.
Если у них выдавался свободный день, они шли на берег, в своё любимое кафе. Там было всё, что им нужно. Вкусная и дешёвая еда, улыбчивые официанты и возможность пообщаться друг с другом. А ещё побеседовать с Босфором. Почему-то именно здесь её муж становился очень разговорчивым и многое ей рассказывал. Она же, привыкшая к тому, что от него всегда следует ждать лишь комплементов и забавных анекдотов, поражалась, как же хорошо он знает историю. А ещё он приговаривал:
— Мне надо так много рассказать тебе. Ведь с тех пор, как началась война, я фактически был лишён возможности нормального общения.
Её удивляло, что он действительно разговаривал с Босфором. Вначале она просто смеялась над этим. Потом всё это начало казаться ей ещё каким-то новым атрибутом их семейной жизни. Граф почему-то очень громко всё время задавал какие-то дурацкие вопросы, именно всматриваясь в воду залива:
— Босфор, а ты помнишь те русские корабли, что стояли здесь всего восемьдесят лет тому назад? Король Египта тогда вдруг захотел завоевать эти земли. Вот и попросили турки помощи у нас. Самым забавным во всём этом было то, что тогда не было сделано ни единого выстрела. Сам факт нахождения здесь такого множества русских кораблей отрезвил египтян. Когда опасность миновала, то русские получили за свой столь благородный шаг массу привилегий. Но их срок, к сожалению, очень быстро истёк.
Иногда он выдавал ей и Босфору очень страшные и, вероятно, даже засекреченные военные тайны:
— А ведь мало кто знает, что и в эту войну русские корабли снова были готовы войти сюда. Но эти штабные крысы так долго раздумывали над возможными рисками, что у всех просто истощилось терпение. Ты знаешь, что даже нашлись деньги на то, чтобы купить дополнительно суда у Аргентины и Чили? И тогда, когда, казалось бы, что всё уже было готово, вдруг объявили, что нам не могут выделить нужного количества солдат. В день, когда я это услышал, думал, что сойду с ума. Кто знает, а может быть, я всё-таки и сошёл с ума? Вот придумал же я этот дурацкий ритуал. Ведь когда меня спрашивают, куда же я иду, то я всегда отвечаю, что мне надо пошептаться с Босфором. Наверное, только за одну эту фразу меня можно при знать сумасшедшим.
Такого графа она очень и очень жалела. Он замыкался, уходил в себя, погружаясь в свои, не очень весёлые думы. А потом провожал её домой и ехал на острова, где были размещены его товарищи по оружию. Как правило, он приезжал оттуда без копейки денег, очень подавленным и с огромным количеством писем, адресованных в их Бюро. Она их забирала, пыталась помочь в решении всех этих непростых вопросов, но, к сожалению, ей не всегда удавалось это сделать.
***
Все те русские женщины, с которыми она работала в Бюро, восхищались её мужем.
— Как же тебе повезло!
— Кажется, что вы самая красивая русская пара в Стамбуле.
— А ты не боишься, что этого красавца у тебя могут просто увести?
Обычно она просто отшучивалась. А граф, забирая её с работы, дарил всем этим дамам свою ослепительную улыбку. Она так и не потускнела от скучной обыденности всего того, что их окружало. Ведь все эти серые будни были окрашены их любовью. Им было предельно хорошо здесь. Ни один из них не задумывался о том, что будетпотом. Было очевидно, что ни прогнозировать, ни планировать, ни предугадывать хоть что-то в этом прекрасном городе им не дано. Слишком много было внешних факторов. К тому же в течение их жизни постоянно вмешивалась масса случайностей и крутых поворотов судьбы. Неизменным же оставалось лишь ощущение, что всё способно измениться в одночасье.
В Бюро каким-то диковинным образом стекалась вся информация, связанная с жизнью русских в Стамбуле. Здесь много говорили о дружбе Вертинского и Нуреддинбея, отдавшего в распоряжение этого уникального артиста свой особняк для выступлений. Здесь всегда было точно известно, где именно и с какой программой собирается выступать признанный король смеха Аркадий Аверченко. День начинался с того, что все обсуждали фильмы, что вчера крутили в русско-американском синематографе. Завершался же он обзором того, что и где можно будет посмотреть или послушать сегодня вечером. Всё-таки русские так много внесли в культурную вечернюю и ночную жизнь Стамбула, что теперь им было из чего здесь выбирать.
Помимо очень серьёзных, порой даже трагических проблем, иногда в Бюро приходилось сталкиваться с почти комическими ситуациями. Так, в один из очень напряжённых дней к ним пришёл какой-то, видимо, очень небедный француз. Уселся у директрисы в кабинете и рыдал на весь офис. Он всё время повторял одно и то же:
— Найдите. Найдите её. Я не могу жить без неё. Найдите и верните её мне. Я только сейчас понял, как же я её люблю. Мне не выжить без неё. Я просто умру. Дышать не смогу. Найдите. Ну, пожалуйста, найдите её. Если вы этого не сделаете, я застрелюсь прямо здесь. И моя смерть будет на вашей совести.
Когда он наконец успокоился, то рассказал удивительную историю своей женитьбы и своего развода.
— Видите ли, мои дорогие, я влюбился в неё с первого взгляда. Для того чтобы жениться на ней, я сперва закрыл все её долги. После этого я купил её мужу такси и заставил её развестись с ним. Потом положил на её имя деньги в банк. Снял ей апартаменты. Арендовал машину. По её требованию шофером взял русского. Она уверяла меня, что он князь. А потом на суде она сказала мне, что, оказывается, они давно уже любят друг друга. Уверяла меня, что я нуль без палочки. А ещё — иностранец, да и просто не русский. А этот шофёр всё-таки князь. И танцует лучше меня. И выше меня ростом. Ну, остальное вам ясно. Скандал. Развод. На суде она мне открыто объявила:
— Ты владел моим телом, но души моей ты так и не понял!
К этому моменту в Бюро уже никто не работал. И посетители, и сотрудники слушали всё, что он говорил, и уже смотрели на этого француза почти как на преступника. Но то, что он сказал вслед за этим, сразу же оправдало его в их глазах:
— День, когда я развёлся, был самым счастливым днём в моей жизни. И самым несчастным. Когда исчезла вся моя злость, я вдруг понял, что я просто де бил и идиот. Я же жить без неё не могу. Мне надо было спасать и себя, и её и уезжать из этого коварного Стамбула. Все эти страсти во Франции тут же бы стихли. Не было бы ни князя, ни этого сводника Босфора, и мы были бы счастливы. Я умоляю вас, помогите мне. Надо найти её и вернуть. Я буду её рабом. Слёзно обещаю всем вам, что я постараюсь постигнуть её душу. Я буду делать всё, что она пожелает. Только найдите.
Конечно же, её нашли. А через три дня пара уехала в Марсель, завалив всё Бюро сувенирами и признаниями в том, что они самые настоящие волшебники, феи и чудотворцы, сумевшие вернуть к жизни этого Ромео, безумно влюбившегося в прекрасную русскую блондинку.
Князь объявился через три дня. Он уверял, что никогда не был любовником этой удивительной женщины. Что она придумала всю эту историю исключительно для того, чтобы вызывать постоянную ревность у своего мужа. Он же был просто безработным. У него была жена и трое детей, и ему так нужна была эта работа. Его жена приходилась дальней родственницей этой красавице. Вот она и устроила его шофёром. Его взяли из милости, пожалев его жену и детей.
А эта блондинка была с первого дня влюблена в своего француза. Но ей казалось, что будет гораздо интереснее, если он всё время будет её ревновать. Была уверена, что без всего этого драйва она быстро ему надоест и он её бросит.
— Ну, в конце концов, я рад, что всё так хорошо сложилось у них. Но ведь я же остался без работы. Что же мне теперь делать? А может быть, у вас есть работа для меня?
Работы не было. Вернее, было очень много работы с беженцами, но за неё платили так мало, что князя это никак не устраивало.
***
В один из дней она выходила из Бюро заплаканной. Граф был поражён.
— Кто посмел тебя обидеть?
— Никто не обижал. Просто к нам сегодня пришли люди, которые видели всё то, что происходило в Крыму после эвакуации Белой армии. Вначале людей просто расстреливали и сбрасывали в море. Они утверждали, что после этого Чёрное море окрасилось в красный цвет. А потом всех начали топить, как беспомощных щенков. На баржах. Топили живых людей потому, что жалели патроны. И всем этим занимались люди из Красной армии, которым якобы было поручено очистить Крым от чуждых новой власти элементов. Какой ужас! А ведь всем, кто оставался, официально обещали амнистию. Но в конце концов они все погиб ли как мученики!
— Им можно только позавидовать!
— Как это?
— А неизвестно, что лучше: сразу, в одночасье по
гибнуть или же постепенно терять себя, опускаться на дно, упорно цепляясь за свою никчёмную жизнь.
— Ну вот. Утешил. Теперь мне хочется плакать ещё больше.
— Не плачь. Но знай, что это правда.
— Ты не шутишь?
— Нет, к сожалению. Как православный человек, я не могу покончить с собой. Это не обсуждается. Но часто думаю о том, а жизнь ли это вообще? Мы же превратились в живые трупы. Наше настоящее «Я» осталось в России и приказало долго жить. А здесь же продолжает существовать всего лишь наша жалкая копия.
А потом её муж уехал на десять дней. Вместе с тем французом, у которого он работал водителем. Они собирались куда-то вглубь страны, в Анатолию. Он доверительно сообщил ей, что он очень рассчитывает на то, что эта поездка поможет им основательно поправить своё финансовое положение. Она всё прекрасно понимала. Если бы ей кто-нибудь в её прежней жизни рассказал о том, как они будут жить, рассчитывая на успехи каких-то сомнительных проектов, то она сочла бы это просто злой фантазией. Здесь же всё это стало жестокой реальностью.
Было очевидно, что таланты и способности как её, так и её мужа практически никому не были нужны. Требовались люди конкретных профессий. Те, кто может работать на земле, фабрике или заводе. В далёкой Бразилии давали бесплатно много-много земли. При одном условии. На ней надо было работать самим. Обрабатывать и засевать землю, собирать урожай. Излишне говорить, что кандидатуры таких людей, как они, даже не подлежали рассмотрению.
Они не раз обсуждали и то, что они могли бы делать здесь, имея начальный капитал. Но капитала не было. Зато перед глазами было множество примеров банкротства тех, у кого были деньги. А ещё они прекрасно понимали, что в них изначально не была заложена способность к выстраиванию успешного бизнеса. Они зло шутили на тему, что не барс кое это дело. Прекрасно осознавали, что нет в них ни купеческой, ни торгашеской, ни предпринимательской жилки. Но ведь никто и никогда даже вообразить себе не мог, что такие люди, как граф, вдруг окажутся не просто стеснёнными в деньгах, а просто без всяких средств к существованию. Словом, выход из всего этого найти было непросто. Иногда им казалось, что его просто нет.
***
В тот вечер, впервые за эти два года, муж не встречал её с работы. Самым любопытным было то, что все, с кем она работала, очень удивились этому. Она им всё объяснила. Где-то через неделю у неё как бы невзначай спросили:
— Муж вернулся?
— Пока нет.
— Но он же в Стамбуле.
— Нет. Он всё ещё не вернулся.
А потом эти женщины повезли её на площадь Таксим. Усадили в какой-то кофейне на открытом воздухе и просто приказали:
— Смотри. Он вот-вот должен появиться.
И действительно, очень скоро мимо них прошла очень яркая пара. Рука об руку. Она что-то говорила ему на ухо, а он смеялся в ответ. Этот смех она сразу узнала. Не только потому, что так смеяться мог только он. Просто те нотки, которые сейчас доминировали в нём, свидетельствовали лишь о том, что женщина, находящаяся рядом с ним, была предельно близка ему. Она нашла в себе силы промолчать, дождаться, чтобы эта пара скрылась из виду, распрощаться со столь осведомлёнными дамами из Бюро и уйти.
В ту ночь она так и не дождалась графа. И уснуть не смогла. Утром пришла на работу с красными глазами. В полдень увидела, что в Бюро зашла женщина. Та самая женщина, что прогуливалась под руку с её мужем. Вначале, конечно же, она обратилась не к ней, а к их директрисе и провела в её кабинете немало времени. Затем та пригласила её к себе и, как-то очень смущённо улыбаясь, сообщила:
— Вам, наверное, нужно поговорить. К сожалению, у нас здесь довольно мало места и спокойно это можно сделать только в моём кабинете. Поэтому я оставлю вас наедине. Постарайтесь найти общий язык. Да, кстати, я вас не представила друг другу. Знакомьтесь.
В тот момент, когда директриса произнесла имя этой женщины, она сразу всё вспомнила. И тот вечер в кафе у Вертинского, и эту женщину на эстраде, и то, что в тот вечер муж, завезя её домой, так и не пришёл ночевать, сославшись на то, что у них с французом какие-то срочные дела. Рядом с этой яркой, красивой, знойной женщиной, она сразу почувствовала себя серой мышкой. Вела же себя эта женщина более чем странно. И первая же произнесённая ею фраза просто ошеломила её:
— Отпусти его. Ты думаешь, что вчера он тебя не видел? Видел. Вернее, сам не видел, но я ему сказала, что ты сидишь там с подругами. Он же ведь не идиот. И прекрасно понимает, что значит для тебя попасть в незнакомый район Стамбула. Он мгновенно всё понял. Горел желанием вернуться в то кафе, упасть на колени и молить о прощении. А вот этого я уже допустить не могла. Не потому, что влюблена в него как кошка и не хочу его отпускать. Не потому, что только со мной он смог открыть новые горизонты как своей, так и моей чувственности. Не потому, что рядом с ним я поняла, что такое простое женское счастье, которое способен подарить тебе мужчина, чувствующий тебя как никто другой в этом мире.
Всё это, как говорится, может подождать. А не ждёт лишь то, что уже в конце месяца этот ваш француз планирует уехать из Стамбула. Он хочет забрать его с собой. Но только одного. А для него это просто невозможно. Его убеждают, что это ваше венчание на корабле — просто фикция с точки зрения закона и права. Но и с этим он никак не может согласиться.
Для него правда жизни заключается только в том, что он тебя любит. Так сильно любит, что никогда и ни за что не бросит. Будет верен тебе до гроба. Мы с тобой сможем поделить этого мужчину, лишь уничтожив его. У него в голове и в сердце поселилась ты. Ко мне же его пока привязывает лишь всё то, что находится ниже пояса. Вспомни знаменитую соломонову притчу, когда тот предлагал поделить мечом ребёнка пополам между матерью и псевдо-матерью. Тогда мать отказалась от своего дитя исключительно потому, что хотела сохранить ему жизнь. Вот и я хочу спасти твоего мужа. Но это возможно лишь при одном условии: откажись от него. Сейчас объясню тебе, зачем я всё это говорю.
В дверь кабинета всё время стучались какие-то люди. Некоторые врывались сюда даже без стука. Она не замечала ничего этого. Превратилась в истукана, в чучело, в соляной столп. И чем больше и дольше говорила эта женщина, тем острее она ощущала всю безвыходность сложившейся ситуации. А та всё наращивала темп. И голос её звучал почти как предостережение самой судьбы.
— На минутку представь себе, что француз уезжает, а твой муж остаётся здесь. Очевидно, что он не найдёт достойную работу и вы будете жить только на твою жалкую зарплату. Рано или поздно, но он не сможет вынести всего этого убожества. И в один прекрасный день, когда ты вернёшься с работы, то вытащишь его из петли. Тело будет уже холодным. Ведь он повесится сразу же после твоего ухода. И как ты будешь жить по том с этим?
— Не знаю.
— Да, этот твой так называемый муж может строить какие-то планы на будущее, рассчитывать на то, что он когда-то сможет встать на ноги и вывезти тебя отсюда. Но всё это такая же химера, как и этот ваш брак. Отпусти его. Мне предложили прекрасный ангажемент в Европе. И я очень хочу забрать его с собой. Сделаю его своим официальным продюсером. Поверь мне, если мужчина такого уровня будет рядом со мной, то это сразу же придаст моим выступлениям недостающий им лоск.
Сядь и сейчас же напиши ему письмо о том, что никогда не простишь ему измены, что ты его разлюбила, поэтому бросаешь его и переезжаешь в отель «Пера», к своему богатому поклоннику. Не забудь добавить, что после того, как ты увидела его с любовницей, ты уже никогда не вернёшься к нему.
— Как это?
— Очень просто. Я уже сняла там номер для тебя. Напиши письмо и отдай его мне. И поезжай туда сейчас же. Вот ключи. Такого оскорбления он не вынесет и бросит тебя. И ты снова сможешь вернуться в свою никчёмную жизнь. Я вижу, что она тебя вполне устраивает. А вот его, такого красивого, такого яркого, такого харизматичного, вся эта гнусная обыденность способна загнать в могилу. Поиграли в любовь и хватит. Пора становиться взрослыми людьми.
Эта женщина обладала явно каким-то гипнотическим воздействием на неё. И она послушно сделала всё именно так, как та ей велела. А потом к ней в отель «Пера» ворвался граф. Он выкрикивал ей в лицо самые ужасные оскорбления. Она даже и предположить не могла, что он знает такое количество матерных слов. Он ругался, как портовой матрос. А потом он снял с её пальца тоненькое серебряное колечко, что купил ей на стамбульском рынке. Вместо того помолвочного, проданного в первый же день их стамбульской жизни. Она хорошо помнила, что каким бы дешёвым оно ни было, на второе такое кольцо для него у них тогда просто не хватило денег.
После всего того, что произошло в том знаменитом отеле, она вернулась в ту квартиру, которую они снимали. Очень долго туда шла. Придя, рухнула на кровать. Проспала до утра. Не плакала. Слёз просто не было. Была лишь головная боль. Острая, почти невыносимая. Утром она собралась и пошла на работу. Но до неё так и не дошла. На какой-то узенькой улочке она вдруг потеряла сознание. Почему-то всё время думала о том, что сейчас её одежда и она сама станут очень грязными. А она так не любила грязь.
Когда очнулась, вокруг было очень тихо. Она лежала на огромной кровати и рядом с ней сидел какой-то пожилой человек, пытающийся нащупать её пульс.
— Слава богу! Наконец-то вы очнулись. Милая моя, а вы знаете, что беременны?
— Нет.
— Ну теперь уже знаете.
А потом он кого-то позвал. В комнату вошёл высокий, элегантный, красивый мужчина. Лет сорока. Доктор ему всё объяснил.
— Она, видимо, перенесла какой-то стресс. Хорошо, что всё это не закончилось выкидышем. Назначения мои будут очень просты. Три дня постельного режима, обильное питьё и лёгкая еда. Я буду заходить каждый день.
Потом уже, обратившись к ней, он сказал.
— Будьте паинькой. И ничего не бойтесь. Здесь вы в надёжных руках, и никто вас не обидит. До свидания.
***
— Ну, и как же этот ангелочек попал в твой дом?
— Так она упала в обморок. Прямо напротив моей двери.
— Удачное место. И кто же первым это увидел?
— Конечно же, я. Это же было во время моего завтрака на веранде. Я уже два года там завтракаю. И всё время смотрю, как эта прекрасная пара проходит мимо меня. Метров за сто до моего дома они сворачивают на эту улочку. И идут практически обнявшись. Проходят ещё пятьдесят метров от моего дома и снова сворачивают за угол. Этих ста пятидесяти метров мне вполне достаточно, чтобы вдоволь понаблюдать и за ним, и за ней.
— Странно всё это. А ещё говорят, что ты новую любовницу завёл. Правда?
— Да. Раз говорят, то значит так и есть.
— Ну тогда, наверное, она очень похожа на этого ангелочка?
— Ну ровно настолько, насколько один человек может быть похож на другого.
— Я тебя не узнаю. Впервые за последние годы у тебя горят глаза, звенит голос, появился интерес к жизни. Я ещё в комнате обратил внимание на то, что ты смотришь на эту девушку как влюблённый мальчишка.
— Да разве я один такой? Наш сумасшедший чайханщик уже принёс чайник свежезаваренного чая. Букинист притащил какую-то русскую книгу. А из лавки сувениров владелец прислал прекрасные янтарные чётки. И это ещё не всё. У нас же в эти последние два года солнце дважды восходит на нашей улице. Сначала на восходе, а потом тогда, когда она идёт на работу.
— А что же с ней всё-таки случилось? Ведь такая красавица не может быть одна. У неё есть муж? Где он? — Говорят, вчера он бросил её. Уехал из Стамбула с какой-то исполнительницей цыганских романов. Очень красивый мужчина. Один из тех, кого женщины просто обожают. А ещё к тому же граф. Он из Белой армии. И как у любого воина армии, проигравшей войну, у него масса проблем. Ну, плюс ещё те, что есть у всех русских в Стамбуле. Трудно привыкнуть к тому, что человек ещё вчера принадлежавший к высшей элите общества сегодня является водителем у какого-то французского пижона.
— И он действительно её бросил?
— Эти дамы из Бюро, где она работает, разнесли на весь квартал сплетни о том, что она сама написала ему письмо. Обвинила в измене и сказала, что уходит к другому. Они утверждают, что никакого «другого» нет, но именно так она объяснила ему этот разрыв. Сознательно пошла на этот шаг. Они говорят, что он просто как идиот поверил всему этому бреду.
— И что же ты теперь будешь делать? Утешать брошенную красавицу?
— Не говори глупостей. Ты же видишь сам, какая она. Очевидно, что она не допустит никакой фамильярности. А ты просто перестань копаться своими грязными докторскими ручищами в моей душе. Найди лучше приличного врача, который будет вести её беременность. И пусть она пока поживёт здесь. Дом большой. Мне она мешать не будет.
***
А потом у него состоялся очень непростой разговор. Мадмуазель хотела немедленно вернуться в свою квартиру. А хозяин этого дома всё пытался доказать, что ей лучше этого не делать.
— А если Вы опять потеряете сознание?
— Ну потеряю, так потеряю.
— Вы рассуждаете как ребёнок. В вас уже живёт
новый человечек. И ради него стоит отбросить все предрассудки и ваши личные капризы. Все эти месяцы вам нужен будет покой и хороший уход. Мы можем с вами заключить официальный договор. Я могу профинансировать ваше проживание и врачебное наблюдение. И дам вам отсрочку на пять лет, чтобы вы могли выплатить мне эти деньги. Не беспокойтесь. Проценты будут, но они — не грабительские.
— Очевидно же, что я никогда не смогу расплатиться. У меня ничего нет. Даже профессии. И навряд ли я когда-нибудь найду такую работу, чтобы вернуть вам столь большую сумму.
— Считайте, что работу я вам уже нашёл.
— Какую?
— Мадмуазель, мы же с вами всё время говорим по-французски. Вот и будете вы преподавать французский язык тем ребятишкам, которые собираются поступать в Галатасарайский лицей.
— Я говорю по-французски. Он для меня как родной. Но это не означает, что я могу учить французскому.
— А это очень просто. Научитесь. Невелика наука. Пойдёмте. Я вам кое-что покажу.
Тогда он повёл её на последний этаж своего особняка. Там она увидела такое количество книг, что не могла поверить своим глазам. Они сделали бы честь любой библиотеке. Да, собственно говоря, вся эта огромная зала с тёмными полками и специальными лестницами сама и являлась прекрасной библиотекой, способной удовлетворить самые изысканные запросы. Войдя сюда, она как бы потерялась во времени. Переходила от одних полок к другим. А ещё она удивлялась тому, что большая часть книг здесь была на французском языке.
— Откуда всё это богатство?
— Я учился во Франции. А потом жил там. Немало книг осталось от отца. Есть очень редкие.
Он тут же отыскал и вручил ей внушительное количество детских французских книжек. Конечно же, он не стал говорить, что это книги родом из детства его сына. Обрадовался тому, что они вызвали у неё неописуемый восторг.
— Имея под рукой такие пособия, вам будет очень легко работать с малышами. Попробуйте. Может быть, мне и не придётся субсидировать вас. Что заработаете, то и будете тратить.
Почему-то она ему сразу поверила. Он был настолько отстранённым и холодным, что она не могла разглядеть в нём какую-нибудь угрозу для себя. Он казался ей предельно асексуальным существом. Но тем не менее она всё же спросила:
— А зачем вы это делаете? Сегодня в Стамбуле много тысяч обездоленных людей. Им практически никто не помогает. А почему вы делаете всё это для меня?
— Я потерял всю свою семью. Мой сын погиб в битве при Чанаккале. Жена не выдержала его смерти и очень быстро ушла из жизни. Почти сразу же после него. Если не считать слуг, то в этом доме я живу совершенно один. Мне скучно. Если вас устраивает такое объяснение, то вы — моё лекарство от скуки. От вас веет чистотой и наивностью. А это такая редкость в наше время. Я буду пить ваши эмоции. Подпитываться вашей энергетикой. Разговаривать с вами. Развлекаться, наблюдая за вашей жизнью. Чем не театр? Тем более что в Стамбуле нет хорошего театра. Всё это многого стоит.
Когда она тяжело вздохнула, он добавил:
— И ради бога, не придумывайте себе разные-всякие гадости. Я и не мечтаю превратить вас в свою сексуальную игрушку. У меня есть официальная любовница. И мне этого вполне достаточно.
После всего этого он как-то странно посмотрел на неё. Что-то в этом взгляде её насторожило. Потом он опять помолчал и добавил:
— Учитывая ваше физическое и душевное состояние, не надо бы вам об этом говорить. Но я дал себе слово, что буду предельно честен с вами. Поэтому я всё же скажу.
Мне немало лет. Я многое видел. И последние годы, в силу многих причин, нередко думаю о смерти. Так вот, с тех пор, как я увидел вас, лежащей без сознания на грязной улице, я всё время задаю себе один вопрос. И заключается вот в чём. Когда я умру, меня могут спросить:
— Почему ты, облечённый таким богатством и огромными возможностями, не спас эту красоту? Не ты ли восхищался ею и говорил: «Хвала тебе, господи. Спасибо за то, что ты создал это чудо из чудес».
Он замолчал, увидев, что им несут поднос с чаем и сладостями. Когда слуга вышел, он, медленно отпивая из своего стакана, продолжил:
— Мне много чего могут сказать. И о многом могут спросить. Например, о том, почему я всегда верил в то, что красота спасёт мир? Я бы мог найти ответы на все эти вопросы. Без ответа же оставался бы всего лишь один.
— Почему же ты не спас ту женщину, которой была дарована красота, способная покорить весь мир?
Глядя на вас, я понимаю, что из-за таких женщин, как вы, мы, мужчины, способны начинать войны, штурмовать крепости, сходить с ума и делать множество глупостей. Всё это во имя вас и с вашим именем на устах. Кто же виноват в том, что ваша красота обладает такой силой воздействия? Не я же.
Он вновь замолчал. О чём-то задумался. Потом, чему-то улыбнувшись, продолжил:
— В жизни много чего случается. Бывают парадоксальные ситуации. Чуть хуже или чуть лучше, чем у вас. Она всё время требует от нас ответов на очень сложные вопросы и неожиданные повороты судьбы. Конечно же, я не знаю всех ответов. Я не мудрец, не суфий, не ясновидящий. Я всего лишь обычный человек, осмелившийся всего один раз взглянуть на вас. Когда вы в первый раз появились на нашей улице. С того самого момента я ощущаю какое-то бремя ответственности за вас.
Я не уверен, что мне удастся сохранить вашу красоту. Но я чётко знаю только одно: если человек каждый день просыпается и видит вас, то значит, в его никчемной жизни есть ещё какой-то смысл. Извините меня за эту откровенность. Может быть, вам с вашей утончённостью, это покажется просто пошлостью. Простите меня, старика, выжившего из ума. Но я обязан был вам всё это сказать.
***
А потом потянулись будни. Обычная рутина. Она могла не видеть его целыми неделями. Но чётко знала одно: он её видит каждый день. Её не выпускали из дома. Пугали какими-то инфекциями. И опасностями. Сумели её убедить в том, что она просто фарфоровая кукла, которая может запросто разбиться на вы мощенных булыжниками улицах Стамбула.
Она много гуляла во внутреннем дворике особняка. Там был прекрасный сад и поразительная тишина. В шумном Стамбуле это место казалось ей чудесным оазисом в пустыне. Именно в этом месте она обретала настоящий покой. В саду всё то, что происходило с ней в последние годы, казалось просто дурным сном. Она как наяву ощущала, что сюда вот-вот войдут её родители и они все вместе куда-то поедут.
Просто проедутся по Невскому. Может быть, нанесут кому-то визит, заедут в модную лавку или поедут за город. И всё будет точно так же хорошо, как было когда-то. Но уже через минуту она понимала, что это всего лишь иллюзия.
Именно эти мысли о прекрасном прошлом позволяли ей не сойти с ума от понимания простого факта, что отныне она одна-одинёшенка в этом мире. И ей было страшно потому, что её малыш родится уже изначально лишённым каких-либо перспектив на будущую счастливую жизнь. От этого ей очень хотелось плакать. Всё время. А доктор постоянно объяснял ей, что этого делать категорически нельзя. Надо всё время улыбаться, даже смеяться. Словом, быть настроенной на позитив. Ведь малыш чувствует её настроение как никто другой. И не годится его огорчать.
В конце концов она научилась почти беззвучно плакать. Наплакавшись, она нередко засыпала на одном из этих уютных диванов, что были здесь расставлены по всему дому. Однажды проснувшись, она увидела хозяина дома, сидящего рядом с ней в кресле. Он был чемто очень недоволен. И не скрывал этого.
— Вы плачете уже несколько дней. Я понимаю, что у всех беременных иногда зашкаливают эмоции. Что порой их захлёстывают какие-то сумасшедшие желания. Что у них шалят гормоны. Но очевидно, это не про вас. Вам же просто страшно. Страшит же вас неизвестность. Неопределённость. Так вот, я хочу вас ус покоить. Я не скажу ничего такого, чего бы вы не знали. Но я хочу, чтобы вы до самых родов, как заклинание, повторяли всё то, что я сейчас вам осмелюсь высказать.
Тут она вздохнула и только хотела что-то ему ответить, как ей принесли её любимый чай и сладости.
— Пейте. Пейте и слушайте меня. Этот мальчик родится с золотой ложечкой во рту.
Тут она не выдержала и залилась каким-то истерическим смехом.
— Наверное, сегодня в ваш кальян залили явно что-то очень необычное. У вас появились странные фантазии. Во-первых, с чего вы взяли, что родится мальчик?
— Просто знаю. И не надо меня перебивать. Вам нужны какие-то доказательства того, что я не нахожусь под влиянием гашиша, марихуаны или ещё чего-то? Я чист. Кстати, к кальяну сегодня даже не прикасался. И выслушайте меня, пожалуйста, очень и очень внимательно.
— Я вся внимание и слух.
— Так вот, запомните. Этот мальчик был зачат в любви. В большой и искренней любви двух очень красивых людей. Такое не так уж часто выпадает на долю простых смертных. Но вы же прекрасно знаете, что вы особенная. Это проявляется в вашей красоте, уме, уникальной способности к состраданию… Можно много чего перечислять. Очевидно, что эту вашу избранность муж понимал и чувствовал, как никто другой. По тому, что я видел за эти два года, могу сказать лишь одно: он боготворил вас.
— Почему вы так думаете? Он же бросил меня.
— Это было просто недоразумением. И кстати, вы сами были инициатором разрыва.
— И это вы знаете. Догадываюсь, даже откуда.
— Я всё же договорю. Когда мужчину и женщину
связывают такие отношения, они могут вызвать к жизни уникальное существо, сотканное из всей этой почти безграничной любви. Я не знаю, в чём будет проявляться необычная сущность этого ребёнка. Знаю лишь одно: он будет очень яркой личностью. Я уверен, что ни у него, ни у вас в роду ещё не было людей с такой зашкаливающей харизмой. Он даже пинается у вас в животе как человек, который хочет прийти в этот мир потому, что уже уверен в том, что ему здесь будет интересно.
— Даже не знаю, что сказать.
— Забудьте про себя. Вы сейчас уже не вы, а просто сосуд, носящий в себе чудо из чудес. Сумейте его выносить. Не беспокойте его из-за всяких своих страхов и опасений. Поверьте в него, в его судьбу, в его прекрасное будущее. И запомните, что вы уже дали ему самое главное, что может дать мать: жизнь. Всё остальное он в состоянии обрести сам. Берегите его.
И всё. Он ушёл так стремительно, что ей стало казаться, что он ей просто приснился. А снилось ей в эти дни многое. Если в первое время, после расставания с графом, снился только он и то, как они любят друг друга, то теперь её ночи были полны кошмаров. Её душили, за ней гнались, её пытались сбросить в пропасть… И она всё время звала графа. А он так и не приходил. Ночью она теперь часто просыпалась от собственных криков.
Граф перестал сниться где-то пару месяцев назад. Он больше не целовал её во сне, не гладил её руки и плечи, не касался её груди… и перестал быть её ночным любовником. Он просто исчез из её снов. Она же постоянно думала о том, что совершила предательство по отношению к нему, поселившись в доме чужого мужчины. Но видит бог, иного выхода у неё небыло.
***
Теперь у неё каждый день бывали ученики. Ей не разрешали принимать больше трёх учеников в течение дня. А ещё было требование, чтобы уроки продолжались не более получаса, утверждая, что детям сложно концентрировать своё внимание в течение более длительного времени. Эти дети дарили ей много радости. Вглядываясь в их лица, анализируя поведение, поражаясь ярким способностям некоторых из них, она всё пыталась предугадать, каким же будет её собственный малыш.
Как это ни странно, но она ко всему привыкла. И к распорядку дня в этом огромном доме. И к постоянному присутствию слуг. И к этому странному человеку, который тенью следовал за ней каждый божий день. Порой ей даже казалось, что она погрузилась в какой-то летаргический сон, во время которого ничего не меняется и лишь её живот становится всё больше и больше.
После того как он застал её плачущей, у них как-то стихийно сложился весьма странный обычай. Вначале он её пугал. Ведь хозяин почему-то решил, что он теперь должен каждый вечер рассказывать ей сказку на ночь, поить молоком с мёдом и следить за тем, чтобы она вовремя засыпала. Но уже через несколько дней она привыкла и к этому.
Сказку он выбирал наугад. Раскрывал книжку на любой странице, листал до начала очередной сказки и начинал читать. Все они были из толстой, хорошо иллюстрированной книжки с таким милым названием: «Сказки матушки Гусыни».
Когда он в первый раз пришёл к ней вечером с этой книжкой, то почему-то, заговорщицки улыбаясь, сказал ей:
— Только не смейтесь.
— Над чем?
— Да надо всем этим. Только представьте себе не нас, а чисто абстрактную ситуацию, в которой суровый турецкий паша читает французские сказки русской красавице. Почти комедийный сюжет. Ну ничего. Дочитаем эту книжку, и я буду убаюкивать вас под мелодию турецких сказок.
— Боюсь, что тогда я не усну.
— Почему?
— Буду переводить каждое слово. А ещё бояться того, что могу что-то не так понять.
— Не выдумывайте. Всё вы поймёте так, как надо. Как это ни странно, но после его сказок она действительно крепко засыпала. Кошмары уже не снились. На смену им пришли какие-то сказочные сюжеты. И, в конечном итоге, это привело к тому, что её эмоциональное состояние уже не внушало никакого беспокойства. Ни ему, ни ей, ни врачам.
***
Раз в неделю к ней приходил доктор, с самого начала наблюдающий её беременность. Обращаясь к хозяину дома, он всё время использовал слово «паша». Она тоже начала так его называть. Он же её уверял, что она неправильно произносит это слово. Ударение должно быть на последнем слоге. Но ей так нравилось называть его именно так. В её устах это звучало просто русским именем:
— Паша. По-русски это сокращение от имени Павел.
Он очень опасался больниц. И говорил о том, что лучше всего организовать роды дома. Дал какие-то поручения, и одну из комнат в доме превратили в так называемую родилку. Наступило лето. Ученики разъехались. До родов оставалось совсем немного. Как-то рано утром он попросил её показать свои документы. Её паспорт был, конечно же, просрочен. Тогда он выдал немного информации.
— Всех русских в Турции начали называть «бесподданными» и «беспаспортными». Они отказываются получать советские паспорта. А старые российские просто некому выдавать. Появились ещё так называемые «нансеновские» паспорта. Они признаются во всём мире именно как документы беженцев. А ещё вышел новый указ. Решено, что все проживающие сейчас в Турции русские либо должны принять гражданство в течение пяти лет, либо обязаны покинуть страну. Ситуация незавидная. Скоро родится ребёнок, и возникнет масса вопросов, на которые мы с вами не сможем найти достойных ответов. Вас всё время будут спрашивать: кто его отец? И что вы им ответите?
— Не знаю. Наверное, расскажу всё как есть.
— Понимаете, чиновники работают с анкетами. Им нужны чёткие ответы, сводящиеся к тому, что на каждый вопрос вы должны отвечать лишь «да» или «нет». Ваши же расплывчатые объяснения будут порождать всё новые и новые вопросы. У вас даже нет никакой информации о том, где сейчас находится ваш муж. Я так понимаю, что он даже и не подозревает о том, что скоро станет отцом.
— Но, когда он уезжал, я сама даже не знала о том, что беременна. И что же мне теперь делать?
— В этой безвыходной ситуации есть всего лишь один выход. Он вам не понравится. Но именно он является решением всей этой проблемы. Выходите за меня замуж. Конечно же, это будет фиктивный брак. Но он сразу же облегчит ваше положение. В результате и у вас, и у вашего ребёнка появится официальный статус. А мы с вами окажемся вне зоны действия всех этих пираний из миграционных служб. Если вы согласны, то просто промолчите. Я вижу, что вы сегодня неважно себя чувствуете. Давайте-ка, я вы зову вам врача.
Малыш родился ровно через месяц после этого разговора. Материнство преобразило её. Она стала ещё красивее. Ещё женственнее. Теперь всё в ней было преисполнено той загадочной гармонии, которую дарит именно рождение ребёнка, превращая каждую женщину в прекрасную мадонну. А Паша радовался всему. И тому, что роды прошли нормально, практически без всяких проблем и осложнений. Что для малыша удалось найти хорошую кормилицу и профессиональную няню. И тому, что ей, наконец-то, можно было пить кофе. Он лично сам заваривал для неё этот кофе по-турецки, а она благодарила его, утверждая, что это самый вкусный кофе в её жизни. А ещё он радовался тому, что они наконец-то стали нормально общаться. Могли что-то обсуждать, делиться какими-то впечатлениями и просто болтать. Но больше всего ему нравилось то, что она, в конце концов преодолев своё стеснение, начала говорить с ним не только по-французски, но и по-турецки.
Она с удовольствием водила его по так называемым русским местам Стамбула. При этом она сознательно избегала тех мест, где когда-то бывала с графом. Это было не трудно. Ведь если они куда-то ходили просто вдвоём, а не в качестве лиц, сопровождающих того француза, то искали места попроще. Паша же никогда не позволил бы ни ей, ни себе переступить порог заведения, не входящего в число самых шикарных.
Ещё они много гуляли. Она радовалась как ребёнок, видя, как искренне он смеётся над выступлениями джигитов в Парке Гюльхане. Пробует какие-то русские блюда. Удивлялась тому, что самое большое на него впечатление произвели почему-то борщ и котлеты. В конце концов он даже выучил кучу русских слов. И всё время вставлял их, к месту и не к месту, в свою речь. И ещё ему очень понравился русский балет.
Они никогда не задумывались над тем, почему все воспринимают их как пару. У них не было близости как таковой. Хотя он нередко на людях целовал её в щёчку, обнимал за талию и что-то доверительно шептал на ушко. Она знала от слуг, что он расстался со своей любовницей. Слух распространился прежде всего потому, что та постоянно рассказывала всем о том, как красиво он обставил их расставание и как щедро он её одарил на прощание.
Они сблизились тогда, когда оба ожидали этого меньше всего. Именно эти контакты продемонстрировали ей всю меру её наивности и непросвещённости во многих вопросах. Он развращал её шаг за шагом, давая ей самые элементарные уроки. Она была хорошей ученицей. И не переставала удивляться тому, что человек, который был чуть моложе её отца, может быть таким щедрым и благодарным любовником.
Услышав какие-то обрывки разговоров слуг в доме, она выяснила для себя одну ужасную вещь: оказывается, все кругом были уверены в том, что она давно является любовницей Паши. И что именно он и есть настоящий отец её ребёнка. Она рассказала ему об этом. Он долго смеялся.
— Неужели тебя это может беспокоить? Запомни одно. Вокруг очень красивой женщины всегда будет витать некий флёр сплетен, измышлений, клеветы и поклёпов. Это неизбежно. Научись игнорировать всё это. И не думай об этом, пожалуйста. Не ковыряйся в себе. Не задавай себе дурацкие вопросы о том, что ты чувствуешь ко мне. Это всё излишне. Научись воспринимать действительность такой, какая она есть. И совсем не обязательно переводить всё то, что мы чувствуем, на язык слов. Слова почему-то всегда всё искажают, упрощают и опошляют.
***
А потом он уехал в Анкару. Сказал, что это всего на десять дней. У неё почему-то сразу заныло сердце. Ей показалось, что судьба вновь играет с ней в ту же самую игру. Снова какая-то непонятная поездка в Анатолию и тот же роковой срок в десять дней. Но в отличие от графа, Паша вернулся вовремя. Глаза его горели огнём, он излучал какую-то невероятную энергетику и радостно улыбался.
— Я должен тебе так много рассказать.
А потом он увидел, как в дверь особняка входит старый каллиграф, у которого она продолжала брать уроки. Он поздоровался с ним и сказал тому очень странную фразу:
— Я должен тебя огорчить. Ханумэфенди больше не будет брать у тебя уроки. Есть правительственное решение, что мы меняем алфавит. Переходим на латиницу. А латиницу ей учить не надо. Она её знает с детства. Чтобы тебя как-то утешить, скажу лишь одно. Хочу заказать тебе хорошую рукописную копию Корана. С орнаментами. Украшенную золотом. Словом, создай для меня шедевр. Самую красивую рукопись, которую ты можешь сделать. А в конце рукописи обязательно поставь сегодняшнюю дату. Это исторический день. Считай, что сегодня Турция умерла и вновь возродилась. А твоя эта рукопись будет памятником той Турции, которая уже стала частью истории.
Бедный старый каллиграф. Он, конечно же, ничего не понял. Он лишь смотрел на те деньги, что вручил ему Паша. Их должно было хватить на год безбедной жизни. Он принялся его благодарить. Но всё же перед тем, как открыть входную дверь, ещё раз спросил:
— Так мне больше не приходить?
— Не приходить. Придёшь лишь тогда, когда Коран будет готов. Принесёшь его и получишь остаток оплаты.
Казалось, каллиграф должен был радоваться. А он был просто в ужасе. Ведь благодаря этим урокам он стал самым популярным человеком в квартале. Каждый вечер в кофейне он рассказывал о том, каковы успехи мадмуазель, как она выглядит, во что одета, чем его кормили после занятий. И все те, кто его слушал, говорили:
— Счастливчик. Как же тебе повезло. Ты можешь её видеть. Разговаривать с ней. Дышать с ней одним воздухом.
Теперь всему этому наступил конец. И если всё это правда и действительно все перейдут на латиницу, то кому теперь нужен будет старый каллиграф?
***
Весь Стамбул буквально гудел. Не было такого уголка этого огромного города, где бы не обсуждали речь Президента. Их собственный дом превратился для друзей Паши в дискуссионный клуб. Мнения были разные и всякие. Споры вокруг того или иного вопроса порой достигали такого накала, что грозили перейти все допустимые рамки. Все были солидарны лишь в том, что это было самое необыкновенное выступление главы государства, когда-либо прозвучавшее в двадцатом веке. Этот блестящий оратор говорил тридцать шесть часов. Почему-то вначале не сама речь, а факт длившегося тридцать шесть часов монолога, вы звал у всех огромное количество вопросов.
— Как можно говорить тридцать шесть часов?
— А он говорил шесть дней. По шесть часов каждый день. И эта его речь доказывала лишь одно: он преисполнен решимости изменить всё и вся.
— Что же он хочет изменить?
— Всё!
— И как же он хочет это сделать?!
— Он говорил о том, что прежде всего надо менять законодательную, судебную, исполнительную систему власти.
— Он решил, что надо менять алфавит.
— Он создал специальную структуру, которая будет заниматься только турецким языком, избавляя его от излишнего количества арабских и персидских слов.
Конечно же, образованные люди прекрасно понимали желание главы государства изменить эту страну настолько, чтобы она, наконец-то, перестала быть «больным человеком Европы». И они разделяли его надежды на то, что каждый гражданин страны будет вовлечён в этот процесс обновления. Всё это легко сказать, но трудно сделать. Интеллектуальная элита понимала это лучше всех. А ещё она комментировала сам факт этого выступления. Речь передавали по радио. В стране, где основная масса населения была безграмотна, был очень важен феномен устного обращения к народу.
При этом многие ещё удивлялись тому, что несмотря на всю свою решимость, Президент не рубил с плеча, а показывал себя великим стратегом и тактиком. Журналисты уже начали писать о том, что в истории множества стран бывает так, что происходит революция. У них же фактически одновременно начала осуществляться не одна, а огромное количество революций. Согласно программе, отражённой в этой поразительной речи, предстояла масса изменений во всех сферах жизни.
Мнений о том, что же, в конце концов, может уже очень скоро начать происходить и должно ли это быть именно так, тоже было более чем достаточно. И не все они были восторженными. Всюду и везде, а не только в кофейнях и чайных, шли жаркие дискуссии. Было немало и тех, кто проклинал и эту речь, и человека, который её произнёс, и все эти ужасные планы.
Такие люди прежде всего хотели, чтобы ничего не менялось. Кто-то не желал расставаться со своими привилегиями. Кого-то страшил разрыв с прошлым и неопределённость завтрашнего дня. Были и те, кто искренне был убеждён в том, что всё это путь в никуда, в небытие, дорога, ведущая страну ккатастрофе.
Кому-то даже казалось, что это просто безумное желание одного амбициозного человека, мечтающего о том, чтобы уничтожить страну, лишить её прошлого и надежд на счастливое будущее.
Было немало фанатов Президента, убеждающих всех в том, что им просто посчастливилось жить в одно и то же время с этим великим человеком. Были и такие, кто считал, что его мужеству можно только позавидовать. Утверждали, что он ещё раз доказал, что является настоящим реформатором. Кто-то же тихо, с неистовой силой молился, говоря, что дай бог, чтобы ему удалось осуществить всё то, что он задумал.
Вместе с тем было немало и тех, кто его просто ненавидел и открыто проклинал. Именно люди такого толка и не простили ему того, что последний султан и последний халиф этой страны оказались в изгнании. У тех, кто не соглашался с ним, было немало причин для ненависти к нему. Вернее, их было множество. Этим людям казалось, что у них отнимают прошлое, что Коран нельзя переводить на турецкий, что нельзя избавляться от арабских и персидских слов. Словом, их всех можно было понять. Их возражения иногда выслушивали официальные лица, но всё же при этом ясно давали им понять, что они ничему не смогут противиться. Убеждали в том, что всё, что намечено в этой программной речи, обязательно воплотится в жизнь.
Были и такие политики, которые ожидали быстрого успеха. Его, конечно же, не было. Не всё так быстро менялось, как хотелось бы. Но всё же это происходило, хотя было и немало перегибов. Но, как известно, лес рубят — щепки летят.
Все удивлялись и поражались ещё и тому, что наконец-таки женщины в этой стране получили равные права с мужчинами. Больше в трамваях перед ними не будут задёргивать занавески. Им не придётся носить эти чёрные одеяния, скрывающие их красоту. Отныне они могут учиться, становиться врачами и учителя ми, членами парламента и министрами.
Всего через несколько месяцев стало ясно, что преобразования действительно коснулись многих аспектов повседневной жизни и почти каждого человека. Расставание с прошлым, конечно же, не могло происходить безболезненно. Порой резали по живому. И это было очень больно.
Всё то, что происходило в этой стране, с одной стороны, её радовало, а с другой — пугало. Как-то поздним вечером, после их традиционного чаепития, она всё же решилась признаться мужу в своих страхах.
— А все эти перемены не могут закончиться такой же катастрофой, что случилась в России?
— Не думаю. Понимаешь, здесь нет той критической массы «лишних людей», которые послужили «топливом» в русской революции. Мало свергнуть власть. Надо знать, что делать дальше. Те, кто это знали в России, овладели учением Маркса. А это была наука о том, как завоевать власть и сохранить её. У нас же таких людей просто нет.
— Кто такие эти «лишние люди»?
— Понимаешь, задолго до русской революции в России появилось немало образованных людей, которые были уверены в том, что царизм изжил себя. Они мечтали о европейских законах, о парламенте, видели себя на трибуне, были готовы к тому, чтобы «осчастливить» страну своими идеями. Их называли «лишними» потому, что они были богаты и у них не было необходимости работать. Их знания были обширны, но они не могли найти им применение. То, что человек знает политэкономию, ещё не означает, что он может успешно заниматься развитием бизнеса. Словом, такая сила могла быть только разрушительной. Когда же катастрофа наступила, большевики просто захватили власть. Деталей и подробностей же я просто не знаю.
Она больше всего радовалась тому, что Пашу начали навещать его старые друзья. Её удивило то бережное, почтительное и чрезвычайно доброе их отношение к ней. Но при этом ещё пугало то, что они пытались вовлечь её мужа в политическую жизнь страны. Они активно убеждали его в том, что сегодня все нуждаются в его блестящем уме и выдающихся способностях. В ответ на это он только усмехался:
— У меня в этой жизни теперь есть только одна цель. Нам с женой надо вырастить и воспитать нашего малыша так, чтобы он был достоин той Турции, которая только-только начинает зарождаться.
На этом все разговоры заканчивались. А малыш не переставал удивлять их. Прежде всего столь рано про явившимися математическими способностями. Прекрасной памятью, своим аналитическим умом и фантастической любознательностью. Ярко выраженной способностью к освоению языков. В один прекрасный день Паша всё-таки спросил у неё:
— Это в нём от отца?
— Единственное, что я знаю, это что граф окончил гимназию с золотой медалью. А в год своего выпуска из военной академии он значился одним из самых луч ших.
— Ну, что ж. Будем обрабатывать этот уникальный камень. Очень важно, чтобы огранка была правильной, и он заиграл бы всеми своими гранями. Если учесть, что у него непростой характер, то нам с тобой предстоит немало работы.
***
Действительно, их сын рос чрезвычайно необычным ребёнком. И отнимал у них много времени. Больше всего они боялись, что он, как и все вундеркинды, быстро остановится в своём развитии. К счастью, этого не случилось.
Он блестяще окончил Галатасарайский лицей. Поступил в университет. Когда он учился на последнем курсе, их вдруг специальным письмом пригласили к ректору. Он их принял. Вначале просто выражал Паше своё уважение в самых изысканных и высокопарных выражениях. А потом перешёл к делу.
— Я бы никогда не осмелился побеспокоить вас просьбой о посещении университета. Скорее всего, я бы сам за честь счёл нанести вам визит. Но у нас находится здесь один очень известный американский профессор. У него особая миссия. Он отбирает самых способных студентов для участия в одном проекте. На меня возложена обязанность познакомить с ним вас и вашу супругу. А дальше уже разговор будет проходить без моего участия. Вы позволите мне это сделать?
— Да. Пожалуйста.
И тогда появился этот американец. Его глаза лучились умом, а лицо улыбкой. Первый раз в жизни она видела, что столь некрасивый человек может вызывать такую бездну симпатий. Он представился. И они тут же с Пашей стали обсуждать такие сложные вопросы, что она сразу оказалась выключенной из беседы.
Профессор объяснял им, что в отеле «Вашингтон» уже подписаны какие-то соглашения, которые в скором времени изменят мировую экономику. Исчезнет золотой стандарт. И его величество доллар станет универсальной единицей оценки всего и вся. Такому решению должны будут подчиниться все страны, подписавшие это соглашение. Но и те, кто его не подписывал, всё равно подпадут под его действие. А ещё он говорил о каком-то Всемирном банке, Валютном фонде и тысяче вещей, абсолютно непонятных ей, но пре дельно ясных для её мужа.
— У вашего сына просто феноменальные аналитические способности. Разрешите ему поехать с нами в США. Он не просто получит интересную работу. Он станет одним из тех, кто будет выстраивать экономику будущего.
Они уходили из университета просто оглушённые. Им, конечно же, было очень лестно, что способности их мальчика так высоко оценивают. Но им он казался ещё просто ребёнком.
— Тебе было ровно столько же, когда ты приплыла в Стамбул. Разве тебе не было страшно? Ведь, по существу, ты была точно таким же ребёнком.
— Но это был не мой выбор. Его за меня сделала судьба.
— Ну, будем считать, что в этом случае госпожа судьба захотела принять облик доброго человека из Нью Йорка. Ну, давай не будем себя мучить. Спросим у него. Как он решит, так и сделаем.
— Я почти не сомневаюсь в том, что он выберет Америку. Он такой же авантюрист, как и его отец.
— С каких это пор я кажусь тебе авантюристом?
— Извини. Прости, пожалуйста, Паша. Я не хотела тебя обидеть.
— Нет, видимо, просто хотела мне напомнить, что я не его настоящий отец. Ошибаешься. Настоящий отец — это как раз таки я.
— Это я знаю лучше всех.
Они поговорили с сыном. Тот, конечно же, захотел уехать.
— Хочется всё-таки попробовать. Может быть, у меня что-то и получится.
Правда, при этом, как бы утешая их, он повторял: — Если мне там не понравится, то я вернусь.
Ему не захотелось оттуда возвращаться. Они гордились, что этого мальчика за океаном считали одним из архитекторов новой экономики и прочили ему большое будущее. В нём было немало черт, унаследованных от его очаровательного графа-отца, хотя внешне он казался просто копией своей мамочки. Только он, в отличие от неё, был шатеном. В отца. А ещё у него был стальной характер человека, который его вырастил, привил ему жёсткую дисциплину и выработал умение достигать любых поставленных перед собой целей.
Конечно же, они скучали по нему. Одно письмо в неделю и регулярные телефонные звонки были всего лишь суррогатом настоящего общения. И к этим новым реалиям надо было привыкать.
Паша, который все эти годы окружал свою жену безграничной заботой, огорчался оттого, что она всё чаще грустит и замыкается в себе. Он возил её на какие-то курорты, к тёплым источникам и минеральным водам. Пытался показать ей, что Турция не сводится к одному лишь Стамбулу. Во время одной из таких поездок она вдруг спросила его:
— А ты можешь узнать, где сейчас граф?
— А мне и не надо узнавать. Я это и так знаю. Он расстался с той певичкой. Поступил в иностранный легион. Отслужил там пять лет. Получил французское гражданство. Теперь живёт в Бордо. И вроде бы неплохо устроился. Ему досталось в наследство какое-то имение с замком. Вот там он и выращивает виноград. Кстати, он делает очень неплохое вино.
— Удивительно, что за все эти годы он ни разу не подал какой-либо весточки о себе.
— Тебя он точно не искал. Если бы пытался, то я бы знал об этом. А о моём существовании, наверное, он даже не подозревает. Но я знаю, что он так и не женился. Словом, он жив, здоров и, видимо, считает, что всё, что связано с тобой, осталось в его далёком прошлом.
— Что и следовало ожидать. Такие люди, как он, слишком горды для того, чтобы признавать свои собственные ошибки. Бог ему судья.
— Я, собственно говоря, не считаю его виноватым в вашем расставании. Ты сама была столь юна и неопытна, что попалась в чисто женскую ловушку. Он же был просто убеждён в том, что это ты его бросаешь. Мстишь ему за его измену. В результате же оказалось, что судьбе было угодно сделать мне царский подарок. Я вечный должник графа.
Всем было хорошо известно, что Паша не любил быть должником. Он не стал ей разъяснять, что нынешнее стабильное материальное положение графа является делом его рук. Тот же был искренне убеждён в том, что это прекрасное имение досталось ему от какого-то дальнего родственника, о существовании которого он и не подозревал до момента оглашения завещания.
Когда после окончания Второй мировой войны отступавшие немцы уничтожали французские виноградники, то досталось и графскому имуществу. Паша ему вновь помог. Правда в этот раз привлёк страховые фонды. Но, конечно же, бывшей жене графа не полагалось ничего знать обо всём этом.
Но всё же спустя неделю Паша задал ей весьма странный вопрос:
— Почему ты вдруг, спустя столько лет, спрашиваешь о графе? Ты по-прежнему его любишь?
— Он просто мне приснился в ту ночь. А наутро я тебя спросила о нём. Я никогда и ничего не рассказывала тебе о нём. Было просто очень больно говорить об этом. Теперь боли нет. И я хочу кое-что рассказать. Но только если ты готов выслушать меня.
— Я готов.
Она начала рассказывать всё, начиная с того бала, когда она впервые его увидела. Рассказывала о том, как она стала невестой, а потом женой графа.
— Я должна была умереть на том корабле. Он спас меня. Такое нельзя забыть. Через это нельзя переступить.
Потом она замолчала. Снова заговорила лишь три дня спустя. И начала говорить о Крымской трагедии. — Он назвал нас живыми трупами. Говорил, что лучше бы мы умерли в Севастополе, чем жить так, как мы живём. Мне стало страшно. Я подумала, что во всём этом хаосе, что нас окружает, его страсть может угаснуть, а любовь просто умереть. Тогда моя жизнь потеряет всякий смысл. Эта певичка, что пришла ко мне, лишь подтвердила мои самые страшные опасения. Я его оттолкнула, чтобы спасти.
— Ты в этом уверена?
— Конечно же, как все женщины, я до последнего мгновенья всё же на что-то надеялась. Думала, что он войдёт в этот злосчастный отель, обнимет меня за плечи и скажет:
— Какая же ты дурочка, милая моя! Ты думаешь, я поверю этому идиотскому письму? Немедленно вставай! Пошли домой!
Этого не произошло. Думаю, что он просто перегорел. Слишком много негатива было вокруг нас. Этот груз его раздавил. Сейчас мне порой кажется, что он меня бросил просто потому, что умерла его любовь ко мне. И это было очень больно. Я же жить не могла без него, без его сумасшедшей любви, без… Да разве всё перечислишь!!! Кто знает, может быть, ты действительно забрал с той грязной улицы просто живой труп.
— Значит, всё-таки ты любишь его до сих пор. Прости его и отпусти. Не держи в себе эту боль.
— Нет, это не любовь. Я обвиняю его в измене, но ведь, по-существу, со временем я сама разлюбила его. Моя любовь к нему как-то испарилась, исчезла, умерла, растворилась в той обстановке обожания, которую ты создал вокруг меня. Мне трудно найти такие слова, которые могут отразить мои чувства к тебе. Ты безусловно понимаешь, что чувства двадцатилетней девушки и сорокалетней женщины разительно отличаются друг от друга. За эти годы ты стал для меня всем. Каждое утро я благодарю всевышнего за то, что в моей жизни, в самый трагический её момент, появился ты. Я не верю в судьбу, в предопределение, в предначертанность того, что может случиться с нами. Но я твёрдо знаю одно: тебя мне послали небеса.
— Странно. Никогда не думал, что ты способна так пафосно выражаться.
— Я тоже. Но постарайся это понять и простить меня.
Больше они не возвращались к этому разговору. Не было нужды. Всё уже было сказано.
Беда пришла совершенно неожиданно. Та аневризма, которая, оказывается, жила в её мозгу с самого рождения, вдруг дала о себе знать. Однажды утром она просто не проснулась. Он же никак не мог привыкнуть к тому, что отныне он будет жить без неё. А он и не смог. И незадолго до своей смерти он говорил друзьям:
— Удивительно. Когда мы поженились, я был вдвое старше неё. И всё время переживал о том, что она будет делать после моей смерти. А она взяла и умерла. Что же делать мне теперь?
На этом стамбульском кладбище все воспринимают эти четыре могилы как могилы отца, матери, дочери и сына. Просто исходят из возраста похороненных здесь людей. Удивляются лишь имени дочери. Но, как известно, у богатых свои причуды.
Их сын приезжает сюда. Раз в год. Ходит на это кладбище, посещает все те места, где когда-то бывал с родителями. Они ему так ничего и не рассказали о графе, который был его биологическим отцом. Как правило, во время этих визитов он остаётся в отеле. Не ночует в их особняке. Сюда он приходит днём, на пару часов. Ходит по комнатам и вспоминает о том времени, когда были живы его красавица-мать и самый мудрый из отцов, который когда-либо существовал в этом мире.
Этот дом он сохранил просто как память о них. Всё остальное же имущество он распродал, исходя из того принципа, что деньги должны работать. А ещё он очень удивлялся, узнав после смерти отца о том, что, оказывается, его родители были очень небедными людьми.
Он любит говорить о Стамбуле, как о городе, который постоянно дарит ему свою потрясающую энергетику. Несмотря на всю свою рациональность, он уверен в том, что этот мистический город способен выстраивать все людские судьбы по одному ему ведомым сценариям. Все. В том числе и его судьбу.
А ещё он всегда завтракает, обедает и ужинает на берегу Босфора. Пьёт много кофе. И всё время говорит о том, что такой подают только в Стамбуле. Кофе по-турецки. Когда он направляется к берегу, а его кто-то спрашивает, куда же он идёт, то он произносит очень странную фразу:
— Надо пошептаться.
И говорит это по-русски. И тайной за семью печатями остаётся всё, о чём же этот красивый молодой человек хочет пошептаться с Босфором. Видимо, ему ещё очень нравится само звучание этих слов. Он произносит их точно так же, как когда-то произносила его мать. И, конечно же, не догадывается о том, что когда-то в Стамбуле жил какой-то граф, придумавший такую форму общения с Босфором. А о том, что этот граф имел какое-то отношение к их семье, помнит только Босфор. А он так хорошо умеет хранить любые тайны. Особенно чужие.
Но даже Босфор не был посвящён в ту тайну графа-гуляки, что вынудила его начать раз в год посещать могилу своей бывшей жены. Для этого он всегда выбирает тот день, когда он впервые её увидел. Всегда приносит на кладбище четыре одинаковых букета. И просиживает здесь практически весь день. Это его паломничество началось с того времени, когда он получил письмо из греческого монастыря. От женщины, которая уже давно прекратила свою певческую карьеру и постриглась в монахини. Узнав о смерти его бывшей жены, она написала графу очень длинное и весьма сумбурное письмо.
В этом послании она, в деталях и подробностях, пересказывала свою поездку в Бюро, беседу с его женой и практически слово в слово воспроизводила то письмо, которое она заставила написать ему.
— Я была уверена, что спасаю тебя. Дарю тебе возможность жить дальше. Хорошо и счастливо. Без этих кандалов на ногах в виде этой безумно влюблённой в тебя, восторженной девчушки. Жизнь показала мне, что я совершила поступок, который являлся ужасным преступлением по отношению к вашей любви. А это был грех. Непростительный грех. Я разлучила вас, но не смогла уничтожить вашу любовь. Уверена, что ты до сих пор любишь её, а она сошла в могилу, храня в своём сердце море любви к тебе. Так любить можно лишь раз в жизни.
Я не прошу у тебя прощения. Такое нельзя простить. Пишу лишь потому, что уверена в твоём праве знать истину. Пытаюсь в молитвах искупить свою вину. И знаю, что всё это не поможет мне. И в Судный день мои грехи не будут прощены.
Это письмо он сжёг в своём камине. Как мерзость. Как нечто, что недостойно того, чтобы пребывать в том пространстве, где он обитает. Как свидетельство того, на что способно коварство тех людей, которые часто уверяют себя и нас в том, что они желают нам добра. Но ведь там, где вступает в права большая любовь, грань между добром и злом, в понимании и трактовке обывателей, становится такой призрачной.
Граф проводит в Стамбуле всего три дня: день приезда, день отъезда и день на кладбище. И старается избегать встреч с Босфором. Просто потому, что тот напоминает ему о тех днях, когда он был настолько счастлив, что просто не понимал этого.
