Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню [Ромен Пуэртолас] (fb2) читать онлайн

Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню Ромен Пуэртолас

Эта история абсолютно достоверна, поскольку я выдумал ее от начала до конца.

Борис Виан

Сердце немножко похоже на толстый конверт.

Провиденс Дюпуа

Посвящается Патрисии, моему единственному ориентиру во вселенной

Romain Puertolas

LA PETITE FILLE QUI AVAIT AVALE' UN NUAGE GRAND COMME LA TOUR EIFFEL

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ О ПОЧТАЛЬОНШЕ И ЕЕ ВЕСЬМА ОРИГИНАЛЬНЫХ ВЗГЛЯДАХ НА МАЙОНЕЗ И ЖИЗНЬ

Первое слово, произнесенное старым парикмахером, когда я вошел в его салон, прозвучало коротким и грозным приказом, достойным эсэсовца. Или старого парикмахера:

— Сядьте!

Я поспешно повиновался. Пока он с помощью своих ножниц не сотворил чего похуже.

Потом он закружился вокруг меня, даже не подумав спросить, с какой стрижкой мне желательно покинуть его салон или хотя бы с какой стрижкой мне покинуть его салон крайне нежелательно. Интересно, доводилось ли ему иметь дело с непокорной «афро», излюбленной прической метисов? Если нет, он не будет разочарован.

— Хотите, я расскажу вам одну невероятную историю? — спросил я, желая растопить лед и установить между нами дружескую атмосферу.

— Валяйте, если только не будете вертеть головой. Иначе отхвачу вам ухо.

Я расценил это «валяйте» как важную инициативу, можно сказать, как приглашение к диалогу, как стремление к гармонии между братьями по разуму и в силу достигнутых соглашений о мирном сосуществовании постарался как можно скорее забыть угрозу ампутации моего слухового органа.

— Ну так вот, однажды мой почтальон, вернее почтальонша, поскольку это женщина, и женщина очаровательная, является в диспетчерскую аэропорта, где я работаю, и говорит мне: «Месье Такой-то (это моя фамилия), я хочу, чтобы вы дали мне разрешение на вылет. Я понимаю, что мое заявление звучит несколько странно, но это именно так. Только не задавайте лишних вопросов. Лично я, с тех пор как все это началось, отказалась задавать лишние вопросы. Просто будьте так любезны, дайте мне разрешение подняться в небо из вашего аэропорта!» Честно говоря, я не счел ее просьбу такой уж странной. Ко мне иногда обращаются частные лица, выложившие сумасшедшие деньги за обучение в авиашколе и понимающие, что им необходимы дополнительные уроки. Но вот ее увлечение аэронавтикой меня и правда удивило — прежде она никогда о нем не заикалась. С другой стороны, у нас было не так уж много возможностей обсудить эту тему — виделись мы нечасто (я чередую дневные и ночные дежурства). Строго говоря, до сих пор наше общение сводилось к тому, что она в своем стареньком желтом «рено» доставляла мне на дом почту. Ко мне на работу она никогда не приезжала. Кстати, жаль, она была красотка что надо. «В другое время, мадемуазель, я направил бы вас с подобной просьбой в отдел расписания полетов. Но сегодня из-за этого проклятого облака пепла у нас все идет кувырком, и мы не включаем в график частные полеты. К сожалению». При виде ее огорченной мордашки (а у нее была самая что ни на есть очаровательная огорченная мордашка) я и сам огорчился до глубины души и принял заинтересованный вид: «А какой самолет вы водите?

«Сессну»? Или «пайпер»?» Она долго колебалась, перед тем как ответить. Было видно, что она смущена: мой вопрос явно привел ее в замешательство. «Именно это и делает мою просьбу такой странной. Я не вожу самолеты. Я летаю сама». — «А, я понял, вы летаете без инструктора». — «Нет-нет, я летаю сама, я хочу сказать, без самолета, вот так». Она подняла руки над головой и сделала вокруг своей оси полный оборот, как балерина. Да, кстати, я еще не сказал вам, что она была в купальнике?

— Нет, вы опустили эту мелкую подробность, — ответил парикмахер, всецело поглощенный битвой с моей «афро». — Я всегда подозревал, что у воздушных диспетчеров не жизнь, а малина, но купальник… Это уже предел мечтаний!

Старикан был прав. Авиадиспетчерам Орли грех жаловаться на жизнь. Однако это не мешало нам время от времени изображать недовольных, устраивая начальству подлянку в виде нежданных забастовок. Чтобы пассажирам жизнь медом не казалась, особенно по праздникам.

— Так вот: на ней было такое цветастенькое бикини, — продолжил я. — Ну, просто очень красивая женщина! «Я вовсе не хочу вносить беспорядок в ваш трафик, мне только нужно, чтобы вы считали меня еще одним самолетом, вот и все. Я не стану набирать слишком большую высоту, чтобы не угодить в пепельное облако. А если нужно заплатить аэропортовый сбор, то нет проблем — вот, пожалуйста!» — И она протянула мне бумажку в пятьдесят евро, которую извлекла неведомо откуда. Во всяком случае, не из толстой сумки на ремне, поскольку таковой при ней не оказалось. Я ошарашенно пялился на нее. Я ничего не понимал в ее истории, но вид у нее был крайне решительный. Неужели она действительно надеялась меня убедить, что умеет летать, как Супермен или Мэри Поппинс? У меня мелькнула мысль, что мой почтальон — то есть моя почтальонша — просто не в себе.

— Итак, резюмирую: ваш почтальон, который на самом деле почтальонша, в один прекрасный день заявляется к вам в диспетчерский пункт, притом в цветастом бикини, тогда как ближайший пляж находится в сотнях километров от Орли, и просит разрешения взлететь с вашего аэродрома, махая руками, как курица крыльями.

— Да, вы резюмируете довольно точно.

— Ну надо же! А мой приносит мне одни счета… — вздохнул старик, вытирая расческу о фартук, перед тем как снова вонзить ее в мою дремучую курчавую гриву.

Ножницы в другой его руке клацали без остановки — так собака скребет когтями по паркету или белка крутится в своем колесе.

Буквально все в его поведении указывало на то, что он не верит ни единому моему слову. И его вполне можно было понять.

— Ну, и как же вы поступили? — спросил он, явно желая узнать, куда меня заведет распаленное воображение.

— А что бы вы сделали на моем месте?

— Не знаю, я не работаю в авиации. Кроме того, я не привык к появлению у себя в салоне красивых полуголых дамочек.

— Я был просто выбит из колеи, — признался я, игнорируя остроумие старого ворчуна.

— А мне-то казалось, что воздушного диспетчера ничто не может выбить из колеи! — иронически возразил он. — Полагаю, вам платят вовсе не за это?

— Вы слишком сурово меня судите. Мы ведь люди, а не роботы! Короче, она взглянула на меня своими кукольными фарфоровыми глазами и сказала: «Меня зовут Провиденс… Провиденс Дюпуа». И стала ждать, какой эффект произведут ее слова. Похоже, она выпустила в меня свой последний патрон. Думаю, она сообщила мне свое имя, чтобы я перестал смотреть на нее как на простую почтальоншу. Я до того растерялся, что несколько мгновений молчал, судорожно соображая: может, у меня когда-то был роман с этой девушкой, а я ее не узнаю? Видите ли, в молодости я пользовался некоторым успехом у женщин… Однако сомневаться не приходилось: даже без форменной фуражки и кургузого потертого темносинего жилета эта девушка, эта суперкрасотка, была не кем иным, как моей почтальоншей…

Я еще не кончил говорить, а парикмахер уже извлек из моих курчавых зарослей расческу и ножницы и теперь держал их у меня над головой в подвешенном состоянии.

— Как вы сказали — Провиденс Дюпуа? ТА САМАЯ Провиденс Дюпуа? — воскликнул он и бросил свои инструменты на стеклянный столик перед зеркалом, словно его одолела внезапная и глубокая усталость. С той минуты, как мы затеяли этот разговор, вернее, с той минуты, как я затеял свой монолог, он впервые проявил хоть какие-то признаки интереса. — Вы хотите сказать, что речь идет о женщине, про которую писали все газеты? Про ту, которая улетела?

— Да, это она самая, — ответил я, дивясь тому, что он о ней знает. — Но в тот момент я, разумеется, смотрел на нее только как на свою почтальоншу. На секс-бомбу в желтом «рено».

Старик рухнул в пустое кресло, стоявшее рядом с моим. Выглядел он так, словно ему на голову свалилась космическая станция.

— Тот день связан для меня с очень тяжелыми воспоминаниями, — сказал он, устремив блуждающий взгляд на черно-белые плитки пола своего салона. — Я потерял в авиакатастрофе своего брата. И это случилось именно в тот день, когда ваша знаменитая Провиденс Дюпуа заставила весь мир говорить о себе и об этом удивительном событии. Поль был моим старшим братом. У него выдалась передышка в работе, и он решил слетать на юг, позагорать на солнышке. Устроить себе короткие каникулы… Он даже вообразить себе не мог, что они превратятся в такие… долгие. В бесконечные. Сто шестьдесят два пассажира. Никто не спасся. Я-то думал, что Господь Бог летает на самолетах, как все мы, смертные. Но, должно быть, в тот день Он опоздал на регистрацию.

Парикмахер снова поднял голову, и в его глазах блеснула искорка надежды.

— Ладно, поговорим о более веселых вещах. Скажите, она действительно летала? Я что хочу узнать: вы сами, лично вы, видели, как она летала, эта Провиденс Дюпуа? Я читал об этом в газетах, но там пишут столько всякой чепухи… А я хочу знать правду и ничего, кроме правды.

— Газетчиков там не было. Они разнюхали об этом случае задним числом. Собрали самые идиотские слухи и тут же подняли сумасшедший шум. Я где-то прочел даже, что Провиденс якобы долетела в своем «рено» до Марокко, а по пути прорвалась на нем сквозь облако пепла! Конечно, это не так уж далеко от истины, но не совсем точно. Я один могу вам рассказать всю правду о том, что случилось тогда в Орли. И поверьте, это будет лишь верхушка айсберга. Гораздо удивительнее другое: каким образом моя почтальонша достигла цели и что произошло потом. Эта история породила массу вопросов в моей бедной здравомыслящей голове. Вам интересно ее услышать?

Парикмахер широким жестом обвел пустой салон.

— Как видите, у меня полным-полно желающих постричься, — с горькой иронией сказал он, — но так и быть, ради вас сделаю короткий перерыв. Начинайте! Это хотя бы отвлечет меня от надоевших историй о свадьбах и крестинах, которыми клиентки допекают меня всякий раз, как им требуется сделать начес! — добавил старый парикмахер с нарочитым безразличием, хотя на самом деле сгорал от нетерпения.

И я начал свой рассказ…

В тот день, когда Провиденс впервые пошла, она сразу поняла, что не остановится на достигнутом. И что ее амбиции направлены совсем на другое, а этот перформанс — ибо ее умение самостоятельно ходить относилось именно к этой категории, — всего лишь начало долгой серии достижений. Таких, например, как бег, прыжки, плавание. Человеческое тело — поистине феноменальная машина, оно таит в себе удивительные физические свойства, позволяющие ему двигаться по жизни вперед как в буквальном смысле, так и в переносном.

Глядя с высоты своих семи месяцев и шестидесяти восьми с половиной сантиметров на мир, она испытывала жгучее желание исследовать его при помощи собственных глаз, а еще лучше — собственных ног. Ее родители, оба врачи, работавшие в престижной педиатрической клинике Франции, в себя не могли прийти от изумления. В своей долгой медицинской практике они никогда не сталкивались с подобными случаями. И вот теперь их родная дочь с веселой энергией семимесячного карапуза, рушащего башню из кубиков, опрокинула все их распрекрасные теории обучения ходьбе. Каким образом малютке, фигурой напоминающей Будду, удалось сделать первый шаг в столь нежном возрасте?! Каким образом ее хрупкие косточки выдержали вес пухленького, в перевязочках, тельца?! Может, этот феномен был таинственным образом связан с тем, что на правой ножке у нее было не пять, а целых шесть пальцев? На эти вопросы у Нади с Жан-Клодом так и не нашлось ответов — ни тогда, ни позже. Не сумев объяснить себе, в чем дело, они в конце концов приняли это явление как данность. Правда, мать устроила дочери медосмотр, а отец просветил рентгеном ее мозг. Но никакой патологии они не обнаружили — все было в норме. Просто такой ребенок, вот и все. Малышка Провиденс пошла в семь месяцев. Малышка Провиденс была нетерпеливой девочкой. И точка.

Но переживания родителей, отметившие этот странный период, ни в какое сравнение не шли с чувством, которое им пришлось испытать тридцать пять лет спустя, в тот летний день, когда их неуправляемая дочь вбила себе в голову, что должна научиться летать.

Место действия: аэропорт Орли (Франция).

Показания сердцеметра^[1]:2105 километров.

Итак, вы уже поняли, что к началу этого невероятного приключения Провиденс исполнилось тридцать пять лет и семь месяцев. Это была самая заурядная женщина, несмотря на шестой палец на правой ноге и весьма необычное для человека, родившегося не в Соединенных Штатах, а в самом что ни на есть заурядном южном пригороде Парижа, имя, выполнявшая самую что ни на есть заурядную работу.

Она работала почтальоном.

Известно, что Французская академия еще несколько лет назад узаконила слово «почтальонша»; тем не менее Провиденс, с честью носившая свое имя, предпочитала называть себя «почтальоном». Она давно привыкла к тому, что окружающие ее поправляют. Она ничего не имела против женского варианта слова «почтальон», одобряла его и искренне радовалась за тех представительниц прекрасного пола, которые расценивали две буковки — «ша» — как величайшее достижение своей жизни, отданной борьбе за идеалы феминизма, но ее это мало трогало. Вот и все. Просто почтальоны появились пятьсот лет назад, а слово «почтальонша» — от силы тридцать. И даже в наши дни оно продолжает оскорблять слух людей (которые, признавая иногда слово «актриса», решительно не понимают слова «факирша»!). Так что, величая себя «почтальоном», она избавлялась от долгих объяснений, лишних слов и потери времени, а это было немаловажно для такой нетерпеливой женщины, научившейся ходить в семь месяцев от роду.

Вот почему утром того дня, когда Провиденс, собираясь лететь в Марракеш, заполняла карточку у стойки пограничного контроля аэропорта Орли, она преспокойно вписала в графу «Профессия» слово «почтальон».

Такая формулировка явно не понравилась флегматичной чиновнице, принявшей этот документ. На ее лице, размалеванном дешевой косметикой, читалось недвусмысленное осуждение: она принадлежала к тому разряду женщин, которые не упускают случая напомнить о своем женском статусе всем окружающим, особенно другим женщинам, посмевшим забыть о своей принадлежности к прекрасному полу. Вдобавок полицейская дама, усатая, как жандарм, нынче утром забыла выбрить растительность у себя под носом, отчего ее женская гордость страдала вдвойне.

— Вот вы тут написали «почтальон»…

— Да, я и есть почтальон.

— Но теперь у нас разрешено слово «почтальонша».

— Согласна.

— Я это говорю, потому что как-то странно писать «почтальон», будучи женщиной. Вот читаешь вашу анкету и ожидаешь увидеть перед собой мужчину, а потом как поглядишь на вас, и видишь женщину. Это вносит путаницу. А мы тут, в полиции, не любим путаницы, — надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Я говорю это в ваших же интересах. Мне-то ничего не стоит пропустить вас в самолет, но как-то не хочется, чтобы вас задержали на контроле в Марокко из-за того, что вы написали «почтальон» вместо «почтальонша». Это было бы глупо. Там, знаете ли, народ чудной. Они равенства полов не признают. Там только и признают, что сувенирные пепельницы да кожаные пуфики.

«Ну да, а щеголять длинной черной щетиной над верхней губой, будучи женщиной, это, наверно, не вносит путаницу!» — подумала Провиденс. Просто невероятно! И эта усатая еще позволяет себе поучать ее! Может, ношение усов снова стало обязательным в полиции, как в тридцатые годы прошлого века? Или же даме просто захотелось следовать моде, которую ввела знаменитая бородатая победительница конкурса Евровидение-2014?

— Да, это было бы глупо, — только и сказала Провиденс, после чего решительным жестом взяла назад свою карточку и устранила причину разногласий.

Не стоило из-за такой мелочи поднимать волну. Исправив ошибку, она вернула документ Кончите Вурст в мундире.

— Ну вот, так-то лучше. Теперь вы проскочите контроль в два счета, как письмо в почтовый ящик, — пошутила полицейская. — Хотя даже и не знаю, с чего мы тут торгуемся, все равно я не могу вам гарантировать, что вы попадете по назначению.

— То есть?..

— Да они сейчас аннулируют все рейсы, один за другим, из-за этого пепельного облака.

— Какое еще пепельное облако?

— А вы разве не в курсе? В Исландии проснулся какой-то вулкан. Господи, в кои-то веки мы услыхали про эту Исландию, да и то из-за подлянки с ихним вулканом!

С этими словами дама так свирепо припечатала карточку штемпелем, что от удара дрогнула даже ее щетина, и протянула ее (карточку, а не щетину) пассажирке.

— Знаете, когда он проснулся в прошлый раз? — мрачно спросила полицейская.

— Не знаю… Лет пятьдесят назад? — рискнула предположить Провиденс.

— Больше!

— Семьдесят??

— Больше!

— Сто??? — воскликнула почтальонша, и ей почудилось, что ее заставляют угадать стоимость товаров в витрине магазина «Подходящая цена».

Чиновница издала короткий нервный смешок, желая показать собеседнице, как она далека от реальности.

— Это случилось в 9500 году до нашей эры! — объявила она, чтобы положить конец мучениям Провиденс. — Так объявили в последних новостях. Вы представляете? Он взял да и проснулся, ни с того ни с сего. Нет, ну это надо же — подложить нам такую свинью! А уж название — можно подумать, они его нарочно придумали, чтобы подложить нам еще одну свинью! Тейстарейкджарбунга. Вам не кажется, что они просто-напросто плюют нам в лицо, эти исландцы?

— Так он, значит, в Исландии, этот самый… Теста… бунга?

— Вот именно. Вы тоже считаете, что это звучит как-то не по-исландски?

— Да, я бы сказала, что скорее по-африкански.

— Вот и я то же самое подумала, но африканский он или нет, надеюсь, что вам все-таки повезет, и эта самая… как там ее… бунга не помешает вам улететь.

— Мне обязательно нужно вылететь в Марракеш сегодня утром.

Почтальонша чуть было не проговорилась, что это вопрос жизни или смерти, но вовремя прикусила язык. Иначе полицейская дама наверняка сочла бы ее слова крайне подозрительными.

У Пауло Коэльо есть роман, который называется «На берегу реки Пьедра сидела я и плакала». Вот так же и Провиденс, на «берегу» южного терминала аэропорта Орли, села на свой розовый чемоданчик фирмы «Самсонит» и заплакала.

Она заплакала еще горше, заметив, что вместо дамской сумки держит в руке пластиковый пакет от «Карфур», набитый мусором. Он прямо-таки взывал к ней всем своим видом, убеждая, что нельзя безнаказанно вылезать из постели в 4:45 утра. Несчастная вскочила на ноги мгновенно, как выскакивает чертик из табакерки, и с брезгливой гримасой избавилась от пакета, словно от бомбы, швырнув его в первый попавшийся прозрачный мусорный контейнер модели «Вижипират», благо тот стоял совсем рядом. Каким образом ей удалось добраться до аэропорта с этим в руках, ничего не заметив?! Видимо, ее непревзойденный нюх полностью притупила усталость. «Да, усталость заставляет людей совершать множество странных поступков», — подумала она и ужаснулась при мысли, что оставила свою сумку дома. Но тут же и утешилась, обнаружив ее висящей на локте другой руки. Вот вам и мусор — ему место на помойке, а его вдруг, в один прекрасный день, увозят с собой в путешествие.

И Провиденс вновь уселась на свой розовый «Самсонит» в позе роденовского Мыслителя.

Усатая полицейская оказалась права. Половина рейсов уже была аннулирована из-за проклятого пепельного облака, которое накануне выдохнул проснувшийся исландский вулкан. Да как он посмел — и это во времена борьбы с курением! Увы, ситуация была далека от разрешения. Через несколько часов весь воздушный трафик вполне мог вылететь в трубу, а вместе с ним вылетели бы в трубу (а не в Марокко) все надежды Провиденс, да простится нам эта убогая игра слов.

Неужели какое-то облако может стать таким грозным?

И неужели какое-то скопище пепла, подобие огромного комка ваты или кудрявого барашка, способно вывести из строя такие сложные современные машины? Ходили слухи, что оно не менее опасно, чем радиоактивное облако Чернобыля, которое несколько лет назад затмило европейские небеса, превратив на своем пути нескольких детей в гениальных виртуозов-пианистов (с тремя руками) или в виртуозов фламенко (с четырьмя тестикулами), и только каким-то чудом остановилось над французской границей. Не иначе как из-за отсутствия визы.

Репортеры теленовостей, транслируемых в аэропорту, утверждали, что, если самолеты, на свою беду, врежутся в эту тучу пепла, у них есть все шансы разбиться и исчезнуть с экранов радаров так же мгновенно, как с дам исчезало нижнее белье на вечеринках Ларри Флинта. В памяти людей снова всплыл зловещий Бермудский треугольник. Подумать только: крохотные частички пепла разрушают огромных железных мастодонтов! Непостижимо! Прямо Давид против Голиафа! Оказывается, пепел, проникший в сопла двигателей, глушит моторы. А в худшем случае приводит к взрыву. Стараясь низвести все эти ужасы к категориям, более доступным и понятным большинству простых смертных, журналисты сравнивали результаты ожидаемых катастроф с чисто домашними неприятностями, хорошо знакомыми любому телезрителю: например, с дырявым фильтром новенькой кофеварки «Неспрессо» или с серебряной вилкой бабули, забытой в микроволновке. Буме! И нет больше ни кофе, ни микроволновки, ни самолета!

Однако меньшинство «экспертов», засидевшихся кто в высоких консалтинговых кабинетах, а кто в кабинетах иного рода, уверяли, что воздушным судам нечего опасаться встречи с таким облаком. И что угроза, как всегда, искусственно раздута. Тем не менее авиакомпании не были готовы рисковать своими самолетами и безопасностью своих пассажиров в угоду жалкой кучке этих блаженных. Ведь речь шла об их финансовом благополучии. Стоило ли годами экономить на арахисе и оливках в обеденных наборах, чтобы теперь взять да и пустить в распыл игрушки стоимостью 149 миллионов евро каждая, словно это бумажный самолетик, запущенный из школьного окна?! Нет, господа, будем благоразумны!

В общем, никто не хотел поддаваться искушению, и, как следствие, все бездействовали. Девиз ГУГА^[2] на текущий момент напоминал приказ грабителей банков: «Всем лечь на пол!» Число отложенных рейсов непрерывно росло. Наземный персонал уже не смел объявлять об их отмене, свалив эту неприятную обязанность на табло вылетов.

Уж компьютер-то никому из пассажиров не удастся схватить за глотку. И рейсы исчезали с электронного табло каждую минуту, один за другим, как в фокусах чародея Дэвида Копперфильда. Богатого — а не того, другого, который бедный.

Оставалось одно — ждать.

Но в том-то и дело, что Провиденс ждать не могла.

С каждой проходящей секундой жизнь Заиры сокращалась ровно настолько же. Ибо ее болезнь надвигалась гигантскими шагами, а в заштатной марокканской больнице не было никаких технических средств ее остановить. Таким образом, спасение девочки зависело только от ее железной воли, а теперь еще и от надежды, что мама постарается как можно скорее за ней приехать.

Провиденс вертела в руках голубой формуляр, на котором наконец-то стояли все нужные подписи. Сезам. Результат многомесячных, нескончаемых бюрократических формальностей — разрешение привезти ребенка во Францию. И вот вам пожалуйста — после того как она выбралась из-под этого административного катка, на нее ополчились стихии! Ну почему все вокруг с таким садистским удовольствием ставят палки в колеса ее старенького почтового «рено»?! Каждая истекшая секунда была секундой жизни ее девочки, которую от нее отрывали. Это было слишком несправедливо. Так несправедливо, что хотелось вопить и плакать. Или начать бить стекла.

Стараясь успокоиться, молодая женщина порылась в сумке и вытащила из нее маленький МРЗ-плеер. Она сменила сигареты на этот аппаратик в тот день, когда правительство постановило изображать на пачках снимки легких и печени, пораженных раком. Что ни говори, музыка все-таки полезней дпя здоровья, а правительство, слава богу, еще не додумалось изображать на плеерах глухих! Все еще дрожа, она вдела в уши наушники, нажала на кнопку Play и, покачивая головой, запрокинула ее, словно сидела над раковиной парикмахера, в ожидании, что он вот-вот появится и сделает ей чудесный массаж головы.

Песенка U2 зазвучала с того места, на котором она выключила плеер, приехав в аэропорт (in a little whiiile, in a little whiiile, l`ll be theeeere) ^[3], и вдруг на застекленной стене терминала Провиденс померещилось улыбающееся личико Заиры. Да, все верно, как пел Боно, через короткое время она будет там. Там, рядом с Заирой. Конечно, если реально взглянуть на ситуацию, это просто чудо, что маленькая марокканка протянула до сегодняшнего дня. Врачи давали девочке не больше трех лет жизни, а ей уже целых семь. Ну что ж, значит, она продержится еще little while. Man dreams one day to fly, a man takes a rocketship into the skies ^[4]. Эх, была бы у нее сейчас ракета!..

— Я приеду за тобой, любовь моя! — шептала Провиденс, не замечая насмешливых взглядов снующих вокруг пассажиров. — Ничто не помешает мне забрать тебя сегодня, любой ценой, любыми средствами. Держись, мой ангел! Еще не встанет луна, как я буду рядом с тобой. Клянусь! Даже если мне нужно будет научиться летать, как птице, чтобы добраться к тебе.

Провиденс даже представить себе не могла, насколько она близка к истине, произнося такие слова.

В те же минуты, в тысячах километров от Орли, Заира, укрывшись до самого подбородка, который торчал из-под простыни наподобие бороды капитана Хэддока из комикса про приключения Тинтина, разглядывала мерцающее созвездие, наклеенное на белый безоблачный потолок ее палаты. Она создала у себя над головой точную копию Большого Ковша, с помощью крошечных пластиковых звездочек, которые имели одно прекрасное свойство: стоило только выключить свет, как они начинали блестеть ярче тысяч заботливо надраенных шерифских звезд.

Настоящие звезды — они не блестят. Заира кое-что знала об этом, потому что врач-массажист Рашид подарил ей однажды обломочек звезды, случайно найденный в пустыне, сказав, что они вроде бы иногда падают на землю. Так вот, этот сероватый камешек имел совсем другое свойство: в темноте он переставал светиться. Рашид объяснил ей, что «все дело в радиации». Мол, кусочек звезды, отколовшийся от нее, перестает блестеть вдали от своих молекулярных собратьев. Однажды, когда девочка рассматривала этот камешек величиной с ладонь, ей удалось прочитать таинственную надпись на одном из его корявых, острых ребер: Made in China.

— А что это означает? — поспешила она спросить у Рашида.

— Это? Гм… Это по-английски, — ответил смущенный массажист. — Означает, что это сделано в Китае.

Он купил эту подделку на одном из городских базарчиков. Заира, которая никогда не выходила за пределы больницы и поэтому была мало знакома с внешним миром, поверила ему, как привыкла доверять вообще всем взрослым.

— Ага, значит, звезды, которые на небе, делаются в Китае! — воскликнула девочка, не заметив удивленного взгляда Рашида, который констатировал, что его признание в обмане не повлекло за собой ожидаемого результата.

Умиленный этим восхитительным простодушием, он не нашел в себе сил противоречить. Напротив, даже подкинул ей еще одну идейку.

— Знаешь, у них ведь и знамя такое — пять желтых звезд на красном фоне. Вот насколько китайцам важно производство звезд!

Так Заира убедилась, что китайцы изготавливают звезды тоннами, а потом запускают их в небо, чтобы они светили по ночам обитателям марокканской пустыни; теперь она каждый вечер перед сном благодарила их в специально сочиненных молитвах. Благодарила за то, что они так щедро одаривают ее народ.

Когда-нибудь она выйдет наконец из этой убогой больнички на окраине Марракеша и отправится в волшебное путешествие. Сядет в «Восточный экспресс» (который, вопреки своему названию, не ходит в Китай) и поедет в ту страну, где узкоглазые мужчины и женщины, организованно, как сотни тысяч трудолюбивых муравьев, запускают из мощных пушек в пространство мерцающие камни величиной с апельсин, что по пути расчерчивают своими острыми ребрами темно-синюю мантию ночного небосвода.

В этот ранний утренний час звезды уже не мерцали, и все-таки, спасибо им, вносили немножко волшебства в унылую атмосферу больничной палаты. В ее серых стенах маленькая марокканка провела почти всю свою коротенькую жизнь. Но после того как Провиденс подарила Заире эти звездочки (тоже Made in China), девочка на рассвете поднимала глаза к потолку и видела небо. А главное, оттуда на нее смотрели сотни блестящих, мигающих глаз, таких, как у ее новой мамы, вернее сказать, единственной, поскольку прежняя умерла при ее рождении.

Большой Ковш.

Она обожала это название, объединявшее две ее страсти — кухню и пространство. Когда-нибудь, позже, она станет кондитершей-звездолетчицей. В этом она была твердо уверена. Ведь насколько легче готовить суфле или взбивать белки для безе в невесомости. До поры до времени она держала этот план при себе. Он был ее тайной. Ей-то он казался очевидным, но, похоже, никому другому такое и в голову не приходило. Однако тут была одна проблема: до этого «когда-нибудь» она могла и не дожить. А самое печальное состояло в том, что, если смерть придет раньше срока, никто не вспомнит о ней как о первой в мире кондитерше-звездолетчице, а все будут думать просто о маленькой больной девочке, умершей в один прекрасный летний день под потолком, усеянным пластиковыми звездами, в убогой больничке Марракеша.

Поэтому она держалась изо всех сил, стараясь опровергнуть мнение докторов. И опровергнуть саму болезнь. И ничего, что ее детские ручки были хрупки, как молодые ростки на дереве, зато характер отличался прочностью закаленной стали. А характер — он куда сильнее тела. Всегда. И хорошее настроение — тоже. Улыбка или смех, подобно мощному бульдозеру, сокрушают все на своем пути — изничтожая болезнь, развеивая печаль. Когда мы лишаемся рук и ног, как растерзанные куклы, когда жизнь одним безжалостным ударом ножа уродует нам лицо и разрывает сердце, когда мужчины утрачивают пол, а женщины — волосы и груди, когда у нас отнимают все, что делает нас человеческими существами, когда мы теряем способность видеть, слышать или дышать, когда мы снова превращаемся в беспомощных младенцев и писаем в постель, и нам меняют подгузники, и чужие люди поутру отстирывают больничные простыни от кала, которым мы их измазали ночью, когда мы не можем сами умыться, когда горячая вода смывает с нас остатки истончившейся кожи, когда старость перебивает нам кости и слезы жгут глаза, а мы еще не совсем потеряли рассудок, — тогда лучше всего смеяться, улыбаться и бороться. Смех — самый страшный враг болезни. Нужно смеяться ей в лицо. Никогда не терять надежду. Никогда не сдаваться. Потому что история еще далеко не закончена. Никогда нельзя вставать с места и покидать кинозал до конца фильма, ибо конец часто преподносит нам сюрпризы. Приятные сюрпризы. Happy end. Да, бывает, что жизнь иногда, рано или поздно, приковывает нас к постели. Но пока хотя бы тоненькая — не толще машинного шва — струйка жизни еще течет в наших жилах, удерживая нас в живых, мы живы. Живы и сильны. Сильны, даже будучи слабыми, ибо принадлежим к прекрасной расе живых. Вот почему Заира боролась. Чтобы увидеть конец фильма. Счастливый конец. Она боролась как женщина. Сильная и красивая женщина. Необыкновенная женщина, которая не отказалась и никогда не откажется от счастья быть живой.

В книжке, которую подарила ей Провиденс — она называлась «Об огромном влиянии имени на жизнь человека», — девочка прочла, что «все Заиры мужественно борются за свое счастье и счастье человечества, отличаются терпением и большой преданностью в дружбе».

Да, в этом она была твердо уверена.

И твердо намеревалась доказать всем окружающим, что человек способен мечтать, даже если он проглотил облако, и что она непременно станет первой в мире кондитершей-звездолетчицей.

Проглотить облако — это Провиденс подобрала такое выражение, чтобы говорить о ее болезни, муковисцидозе. Очень подходящее выражение. Именно это девочка ощущала в глубине легких, нечто вроде туманной, вкрадчивой боли, которая душила ее — легонько, но неотвратимо, словно она когда-то нечаянно проглотила большущее кучевое облако, и оно так и застряло у нее в груди. Каждое утро на завтрак у нее были облака с земляникой. Она изливала их в свою чашку, как другие дети насыпают туда хлопья. Хлопья, которые оцарапали бы ей горло, но которые ей пришлось бы покорно глотать. У кого-то была аллергия на фисташки или устрицы, а вот у нее — на эти облака, огромные, как Париж, рождавшиеся в самой потаенной глубине ее груди. Впрочем, иногда ей казалось, что это и есть сам Париж, и она его съедает. Целиком, вместе с каменными мостами, с домами под высокими османовскими крышами, со стеклянными музеями и Эйфелевой башней. Да, каждое утро она заглатывала Париж, один кирпичик за другим. И Эйфелеву башню, одну заклепку за другой. Со всеми ее этажами и ресторанами. Облако высотой в триста восемьдесят метров. Обломки железа, кирпичей и стекла царапали ей бронхи, как колючая проволока, и она плакала. А когда она плакала, над французской столицей шел дождь. Каждое утро она глотала целую страну, целый мир. И над всем миром шел дождь.

Несмотря на свою болезнь, Заира считала, что ей еще повезло. На верхнем этаже больницы лежал мальчик, страдавший куда более ужасной хворью, странной болезнью, которой доктора присвоили имя «синдром Ундины». Согласно легенде, нимфа Ундина, желая наказать своего супруга, заколдовала его так, чтобы он не мог дышать во сне, и это убило его, как только он заснул. Синдром Ундины — какое красивое название для такого ужаса. Все-таки врачи очень уж беспощадны. Ну зачем вкладывать поэзию во все подряд, даже в смерть?! В общем, каждый раз, как этот мальчик — Софиан — засыпал, он, подобно супругу Ундины, переставал дышать. Как будто дышать можно, только находясь в сознании. Как будто мальчик должен был каждую секунду отдавать приказ своим легким наполняться воздухом и выдыхать его. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я дышу, следовательно, существую. Софиан был днем и ночью подсоединен к дыхательной машине, как робот. Маленький робот четырех с половиной лет, со стеклянными легкими.

В общем, на этой земле всегда находится кто-то, кто болен еще серьезнее, чем вы. Так что благодарите Бога за то, что вас это миновало, и почаще говорите себе, что вам повезло, что все могло быть гораздо хуже. Стоило только посмотреть на Софиана, который играл и смеялся, как самый обыкновенный мальчик четырех с половиной лет, и по спине холодок пробегал. Он хохотал так заливисто, что пластиковые трубки плясали в его ноздрях, заходился от смеха над каждой шуткой, восторженно встречал каждый закат солнца, вопил от радости, когда санитары выносили его в сад на часок-друтой, с упоением перечитывал в сотый раз единственный сборник сказок, имевшийся в больнице. Это был наглядный пример того, как человек должен ценить жизнь. Каждый день. И каждый вечер, перед тем как машина брала на себя работу его легких, чтобы он и во сне не забывал дышать. Чтобы сны не помешали ему дышать.

А у нее — у нее всего-то и было что облако.

Облако — разве это не красиво?

Вполне возможно, что ее склонность к метеорологии и желание стать кондитершей-звездолетчицей родились именно из этой беды. Нужно было научиться узнавать свое облако, тогда она смогла бы приручить его, одолеть, облегчить свою боль. Но как же трудно было его приручить! Для начала следовало его поймать. Увы, как быстро ни беги по поверхности земли, облако обогнать невозможно. Она много раз пробовала. А потом, ее ведь никто не учил укрощать облака. В Марокко не учили людей, а тем более женщин, укрощать облака. И очень даже напрасно!

В конце концов она пришла к выводу, что там, в высоких далях, в ее оазисе среди звездочек Made in China, в пространстве, она перестанет болеть. Потому что ее облако, кажущееся с земли гигантским, будет не толще ее волоса, если взглянуть на него с космической станции. Да что там облако — она сможет спрятать даже целую планету за своим мизинцем, прижатым к иллюминатору. Вот какие чудеса творит пространственная перспектива. Да и вообще, в пространстве нет облаков, потому что там нет воздуха, а значит, нет и конденсации воздушных молекул. Над тропопаузой всегда стоит ясная погода. И всегда светит солнце.

Однако время космического путешествия пока еще не наступило, а зловредное облако за эти последние дни вновь разлютовалось. Приступы удушья становились все сильней, все учащались. Нужно было держаться во что бы то ни стало. Теперь это было намного легче, потому что она знала: скоро приедет мама и заберет ее с собой во Францию. В последний свой приезд — а Провиденс часто навещала Заиру — она показала ей фотографии ее комнаты и игрушек, которые ждали девочку там, в Париже, городе Микки-Мауса и Диснейленда. И сказала, что скоро они вместе будут кататься с русских горок и одеваться, как сказочные принцессы, потому что судьи наконец-то дали санкцию на удочерение, а это значит, что теперь она стала ее мамой еще и по закону.

В тот день, когда девочка это услышала, она соскочила с кровати и стала бегать по всему этажу, выкрикивая эту прекрасную новость и распространяя вокруг себя аромат счастья, который вызвал улыбку на всех лицах и заставил всех женщин хоть на минуту забыть о своих болячках.

Да, нужно было держаться изо всех сил. Держаться до приезда мамы. Мама обещала ей, что приедет за ней сегодня. И девочка жила только одним — ожиданием этого дня. Дня, когда она наконец-то начнет жить. Когда можно будет стереть все семь лет страданий бесследно, словно ластиком, и начать новую жизнь. Девочка, возбужденная мыслью об отъезде из больницы, не спала всю ночь. В календаре «Hello Kitty», который подарила ей молодая француженка, все предыдущие дни были перечеркнуты крестиками, зато сегодняшнее число Заира обвела кружочком, использовав для этого розовый лак для ногтей. С блестками, самый роскошный.

Но тут Заиру одолел жестокий приступ кашля, она скорчилась на кровати и выплюнула в тазик сгусток красноватой слизи. Ну вот, так и есть, облако проснулось, это проклятое облако, которое она проглотила еще в младенчестве и с тех пор повсюду таскает в себе. Это оно мстило ей за то, что она так счастлива. И всякий раз, как это случалось, Заира пыталась убедить себя, что у нее изо рта извергается обыкновенное земляничное варенье, красивое такое варенье из лесной земляники, которым наполнены ее легкие. Ей становилось легче, когда она так думала. Даже если это варенье раздирало ей грудь. Как будто оно было не земляничное, а крапивное. Но даже когда оно причиняло ей боль, она изо всех сил старалась верить, что это доброе облако, что ей еще повезло, потому что оно оставляет ее в живых, тогда как другие облака, куда более жестокие, мучают детей до смерти повсюду в мире. Да, оно было вполне сносным, даже если время от времени и вырывалось из ее груди земляничным вареньем. Нужно было просто дать ему понять, кто здесь главный, не позволять слишком уж разбухать у нее внутри и вовремя крикнуть: «Стоп!» — когда оно начинало все давить вокруг себя, точно слон в посудной лавке. «Мамочка, прошу тебя, приезжай скорей!» — прошептала она, вконец обессиленная, перед тем как упасть, словно мешок картошки, на влажные от пота простыни. И слон убрался наконец из ее груди, передавив внутри всю посуду.

Место действия: аэропорт Орли (Франция).

Показания сердцеметра: 2105,93 километра.

После того как Провиденс объявила вендетту всему, что напоминало, близко или отдаленно, голубую форму «Марокканских авиалиний», сцепилась с тремя стюардессами — одна из хорошей авиакомпании, две из плохой, — а заодно и с уборщицей терминала, ей осталось злиться только на саму себя, ибо проклятое пепельное облако находилось слишком высоко в небе, чтобы можно было подпрыгнуть и разогнать его одним махом. Подумать только — какое-то пепельное облако! — нет, решительно, эти курильщики не успокоятся, пока не выморят всех порядочных людей! Ибо кто, как не они, коптящие небо своим дымом, породили это черное чудовище! А вулкан — просто предлог, выдуманный производителями курева. Да уж, за их широкими спинами Исландия могла чувствовать себя спокойно. Кому придет в голову на нее жаловаться?! Уж конечно, не исландцам; да и неизвестно, существуют ли они вообще на этом свете. Вот вы — вы знаете хоть одного исландца? Вам известно, на кого они похожи, эти исландцы? Ученые давно доказали, что на протяжении человеческой жизни у нас куда больше шансов наткнуться на какого-нибудь йети, чем на исландца…

Будь Провиденс великаншей, она бы уж задала взбучку этой громадной летучей пепельнице! Встала бы на самые высокие каблуки, взяла гигантский пылесос и расчистила бы небосвод быстрее, чем расчищала свою квартиру в воскресное утро, под песни Radio Вossanova.

Увы, она родилась отнюдь не великаншей, а ее пылесос был не больше розового чемоданчика «Самсонит» (спец-формат для салона самолета). Кроме того, ее никогда не обучали укрощать облака — ни с помощью пылесоса, ни с помощью лассо. Во Франции не учили людей, а тем более женщин, а тем более почтальонш, укрощать облака. И очень даже напрасно!

И вот теперь, впервые в жизни, почтальонша могла только ждать, что было хуже горькой редьки для нее, нетерпеливой женщины, научившейся ходить в возрасте семи месяцев. Ждать и стараться сохранять спокойствие, что совсем уж невыносимо. Однако сделав сверхчеловеческое усилие, она присела за столик первого попавшегося кафетерия. Ей ужасно хотелось вытащить свой MP3, лежавший в кармане джинсов, сунуть в уши наушники и усладить себя хитом Black Eyed Peas, включив громкость на полную катушку, но вместо этого она предпочла заказать горячий чай. Чуть не добавив, на манер Джеймса Бонда:

— Размешать, но не взбалтывать!

Впрочем, сейчас ей было не до шуток. И она только буркнула: «Чай, и погорячее!» — даже не сказав «пожалуйста». Правда, она тут же извинилась за грубость. Она не имела права срывать злость на обслуживающем персонале — в конце концов, чем он-то виноват? Виновато облако. Виновата жизнь.

Жизнь… Вот она какова: Заира умирает, а она тут сидит ипопивает чай.

Между прочим, мерзкий на вкус. Аэропортовский чай, стоящий бешеных денег.

Тем не менее, каким бы противным ни был этот горячий настой, он все-таки сделал доброе дело — успокоил ее. Конечно, вместо него она предпочла бы кофе, целое море кофе. Она бы одним махом вывалила в воду больше кофейных пакетиков, чем в телевизионной рекламе. Но с кофе она покончила, так же, как и с сигаретами. И потом, ей нужно было успокоиться. А оказывать в этом содействие отнюдь не являлось главным (да, впрочем, и второстепенным) свойством вышеупомянутого черного напитка.

Провиденс подождала еще несколько минут.

В этой «игре в терпение» она уже достигла определенного уровня и теперь поднималась на следующий. Нечеловеческое усилие превратилось в божественное. Похоже, ее скоро наградят медалью, а там и канонизируют. И переименуют в Страстотерпицу.

Да, здесь можно было говорить о нечеловеческом усилии, поскольку она привыкла все контролировать и никогда не плыла по воле волн. У себя на работе именно она ведала маршрутами почтальонов, решая, с какого квартала они должны начинать обход и где его заканчивать. Она сама устанавливала свой жизненный ритм. Почтальон с пятнадцатилетним опытом работы мог позволить себе такую скромную роскошь. Она сама решала, сбавить ли ей темп в солнечные дни, рваться ли вперед, когда на душе муторно. Но в последнее время у нее в сердце постоянно царила солнечная погода, ибо вот-вот должен был настать тот момент, когда она возьмет к себе Заиру. Эта девочка возродила ее к жизни. А ведь ей было уже тридцать пять лет. Такого она и ожидать не могла. До сих пор самой амбициозной ее мечтой было желание усовершенствовать отцовский рецепт приготовления майонеза под благосклонным взглядом звездного шеф-повара Фредерика Антона, взирающего на нее с телеэкрана в вечерней передаче «MasterChef — готовим вместе!». Потому что жизнь тоже чем-то напоминает майонез. Подобно ему, она состоит из простых вещей, таких, как яичные желтки и оливковое масло, и тут главное не подгонять события, а терпеливыми, размеренными усилиями превращать смесь в самый вкусный из всех соусов. Это занятие помогало Провиденс успокаивать нервы и гасить пожиравшее ее врожденное нетерпение. Словом, она была глубоко убеждена, что усовершенствование рецепта майонеза поможет ей усовершенствовать и свою жизнь.

Появление Заиры стало для нее толчком к важнейшему усовершенствованию. Она уже давно привыкла к мысли, что проведет остаток жизни в одиночестве, без потомства, коему могла бы завещать свой рецепт. И речь тут шла не о мужчинах: эти набежали бы, только мигни. Нет, дело было гораздо серьезнее — в материнском инстинкте. В желании всегда иметь частичку себя рядом с собой. Частичку, которую она оставит на этой земле, когда придется ее покинуть, и которая, в свой черед, оставит после себя частичку их обеих.

Увы, после того как Провиденс удалили последнюю часть матки, ей пришлось смириться с тем, что у нее никогда не будет детей. Рак весьма великодушно предоставил ей выбор: либо она ставит крест на себе самой, либо на своем желании произвести на свет потомство. Она пережила тяжелые времена, но в конечном счете победила эту гадость. И сегодня она станет матерью, что бы там ни думал ее рак. Об этом свидетельствовал листок бумаги с официальной подписью. Ей удалось спасти свое тело. И теперь она разродилась маленькой марокканской принцессой семи лет. Стала матерью, благополучно избегнув стадии сосок, младенческого крика и бессонницы.

Провиденс сделала глубокий вдох, и в глазах у нее заплясали мерцающие звездочки.

Она уже знала — как в прелестной песенке Кабреля, — что чем больше расстояние между ней и Заирой, тем ей труднее дышится, словно и она тоже проглотила облако.

Воспоминание об их встрече вызвало у нее улыбку. В объятия Заиры почтальоншу привел аппендицит, настигший ее во время турпоездки в Марракеш. Француженку доставили в женское отделение убогой больницы восточного предместья города. В одно мгновение она увидела изнанку здешней жизни. Никаких туристов, никаких французов в шортах и сандалиях, никаких красивых видов, просящихся на фото, никакого полного пансиона. И браслет «все включено» здесь ничем не мог ей помочь. «Водку-по-первому-требованию» сменила вода из-под крана, да и то почти непригодная для питья и в ограниченных количествах. Потому что бутилированной воды на всех не хватало. И вдобавок эта удушливая жара. Вот когда Провиденс пожалела о леденящем кондишене в своем четырехзвездном номере. Правда, только поначалу, ибо через несколько часов она нашла утешение в чем-то более проникновенном, более духовном. Как ни грустно, но факт остается фактом: вы не познакомитесь с чужой страной, пока не полежите в одной из ее больниц. Потому что здесь невозможно замазать реальное положение вещей: розовая краска, которой размалеваны стены туризма, осыпается и падает, обнажая серый цемент и кирпичи.

Так судьба внезапно вырвала ее из тех райских мест, которые дарят человеку иллюзорное ощущение своего богатства. Это странное ощущение возникает в тот миг, когда вы даете чаевые швейцару, принесшему ваш багаж в номер, — бесполезная роскошь в наши дни, когда чемоданы малы, легки и вдобавок катятся на колесиках. Да я богачка! — вот что подумала, например, Провиденс, сунув швейцару бумажку в двадцать марокканских дирхемов. У себя дома она, конечно, отнюдь не купалась в роскоши, но всегда ведь найдется кто-то беднее вас. И не станете же вы отрицать, что даже самый бедный европейский клошар все-таки богаче мальчика-эфиопа, которому нечего и надеяться, что в его стаканчик упадет несколько монет, а в пустой желудок — несколько хлебных корок.

Самый банальный аппендицит зашвырнул Провиденс в самые низы марокканского общества. Причем общества больных женщин, ибо в здешних больницах царило строгое разделение по гендерному признаку: каждому полу — свой этаж. Но больше всего молодую француженку поразило то, что эти женщины, едва оправившись от первого удивления, приняли ее как свою. Здесь она увидела старух, скрывающих от посторонних глаз все части своего тела, кроме сердца да улыбки, которыми они согревали других обездоленных; женщин, потерявших мужа или ребенка; пятидесятилетних, но все еще красивых жертв автомобильных аварий, лишивших их ноги или части лица. А еще она увидела здесь девочку, прелестную, как маленькая принцесса, попавшую в это средоточие несчастий, где было не место детям ее возраста. Безжалостная болезнь чуть ли не с самого рождения приковала ее к больничной койке, а жизнь, похоже, забыла о ней навсегда. Тут она была явно лишней. Чего же она ждала? Этого она и сама не знала.

Эх, раздобыть бы волшебный противооблачный пылесос: он бы помог ей очистить и легкие малышки Заиры, избавить от зловредной напасти бронхи ее дорогой девочки. Уж она бы точно высосала из них этот мерзкий туманный сгусток и надежно упрятала бы его в обувную коробку. Согласитесь: облакам самое место в обувных коробках, а не в груди у маленьких девочек.

Но как бы там ни было, а судьба на сей раз оказалась благосклонной: она поставила рядышком, едва ли не вплотную, кровать женщины, мечтавшей, но бессильной стать матерью, и кровать девочки, лишившейся матери. Можно сказать, они просто родились для того, чтобы встретиться и полюбить друг дружку.

Провиденс сжала кулаки, устремив невидящий взгляд в свой пластиковый стаканчик.

И вот именно сегодня жизнь ее ребенка оказалась в чужих руках! Она стала заложницей авиарейса, заложницей самолета, заложницей какого-то облака! Да, теперь жизнь Заиры зависела от двух облаков — первое сжигало ее легкие, второе затмило небо. Мало им было одного, так нате вам второе!

И самое обидное заключалось в том, что проклятое облако накрыло какую-то ничтожную часть земного шара — Скандинавские страны, Францию да север Испании, вот и все. Остальная часть планеты жила себе припеваючи, знать не зная о происках этой кучи пепла. Просто она, Провиденс, очутилась в неподходящем месте. Такие дела.

Когда новая слеза плюхнулась в чай, который пошел круговыми волнами, на миг замутившими ее отражение, молодая женщина решила, что пора брать ситуацию в свои руки и вступать в борьбу. Если вблизи от вас разражается война, вы всегда можете выбрать — бросаться в атаку или оставаться нейтральным зрителем. А Провиденс не числила среди своих предков ни одного швейцарца.

Заира влюбилась в Провиденс с первого взгляда.

Потому что та приехала «оттуда», потому что она жила в Европе и потому что таких женщин в этой больнице сроду не бывало. А еще потому, что она была красивая и на ее лице отражалась большая внутренняя сила. Она была красивая даже тогда, когда ее принесли в палату на носилках, еще не отошедшую от наркоза, с вялыми губами и мутными глазами.

Любознательная девчушка узнала от медсестры, что у новенькой был «аппендицит», каковое слово ей тут же и разъяснили:

— Это воспаление нашего аппендикса, такого маленького отростка, который ни на что не годен и который нужно удалять, когда он воспаляется. Операция совсем легкая, никакой опасности.

Девочка слегка успокоилась. Но ее волновала еще одна загадка:

— А это вроде шестого пальца на ноге?

— Ну, примерно так. Он все равно нам не нужен. Так же, как и шестой палец на ноге. Только лишний лак на него уходит.

— А почему он есть, если ни на что не годен? Я не про палец, а про аппендикс.

— Не знаю, — ответила Лейла, присев к девочке на кровать. — Некоторые говорят, что он остался у нас от тех времен, когда мы были рыбами.

— Рыбами? А я думала, мы раньше были кошками, и копчик — это остаток нашего хвоста.

Девушка улыбнулась:

— Ну, ты у нас столько всего знаешь! Ладно, скажем так: мы были и рыбами, и кошками.

— Как сомики-кошки?

Эта ученая беседа могла бы длиться долгие часы, но в этот момент Провиденс очнулась от летаргии, в которую ее погрузили болеутоляющие лекарства. Она осторожно приоткрыла глаза, щурясь от яркого света в палате.

— Где тут сомики и кошки?

Лейла расхохоталась, но тотчас же смущенно прикрыла свой губастый рот рукавом белого халата. Она так заразительно смеялась, что этот смех, по принципу домино, захватил всю палату без исключения.

Молодая француженка еще несколько минут пыталась определиться во времени и пространстве, спрашивая себя, как ее угораздило попасть в этот аквариум, где говорили о каких-то сомиках. Но легкая боль в правой стороне живота тотчас вернула ее к действительности.

На ней была голубая бумажная пижама, а низ живота стягивала широкая повязка. Ну конечно, это он, ее приступ аппендицита! Она ждала его тридцать лет, с тех пор, как один мальчишка из ее школы до смерти напугал ребят, притащив в класс свой аппендикс, залитый формалином, в банке из-под варенья. И, уж конечно, такое никак не могло случиться в Париже, — только здесь, между пустыней и горами. Нет, вы не подумайте, она ничего не имела против этой страны как таковой, но давайте смотреть правде в глаза (причем в оба глаза!), и признаем, что Марокко больше славится своей керамикой, коврами и газельими рогами, нежели системой здравоохранения. И потом, если уж этому проклятому аппендициту вздумалось настичь ее в турпоездке, то почему бы, например, не в Германии? Ах, как приятно было бы провести недельку в чудесной клинике Шварцвальда, выздоравливая под заботливой опекой красавца-врача Удо Бринкмана!.. Оглядевшись, молодая женщина заметила, что стала предметом острого интереса всего женского отделения. Марокканки, наверное, удивились бы куда меньше, если бы в их палату доставили на носилках марсианина из Розуэлла и ученые мужи в скафандрах принялись бы расчленять его прямо у них на глазах, под камерами американских телевизионщиков.

Провиденс попыталась было подняться, но смогла оторвать ягодицы от кровати лишь на несколько миллиметров. Острая боль в животе, справа, тотчас пригвоздила ее к постели.

— Ладно, раз уж меня собираются здесь держать, давайте сразу познакомимся, — объявила она на всю палату и, подняв руку, приветственно помахала окружающим. — Меня зовут Провиденс! Я почтальон, о чем ясно говорит мое имя.

Смущенные тем, что их уличили в любопытстве, многие больные, особенно лежавшие рядом, поспешно отвернулись и вновь обратились к своему основному занятию — умирать.

И только маленькая соседка Провиденс в ответ протянула ей руку. Это была хорошенькая девочка с длинными черными волосами, собранными в два конских хвостика, и рыжеватыми веснушками, весело обсыпавшими ее щеки и носик. Однако сама она была ужасно бледная и худенькая, только грудь казалась непомерно раздутой.

— А тебя как зовут? — спросила Провиденс.

— Заира.

— Красивое имя.

— По-арабски оно означает «цветущая, здоровая».

— Это у тебя прямо на лице написано.

— Ой, нет, если бы я была цветущей и здоровой, я бы не гнила в этой палате с самого рождения.

Маленькая принцесса, видимо, легко распалялась. Но в данном случае Провиденс вынуждена была признать ее правоту. И этот сильный характер сразу пришелся по сердцу молодой женщине: девчушка напомнила ей себя в том же возрасте. При виде погрустневшего личика своей новой подружки Провиденс улыбнулась и, поняв, что никакая опасность ей не грозит, снова погрузилась в искусственный сон, убаюканная остаточным действием болеутоляющих.

В последующие дни новая пациентка наблюдала, не слишком-то понимая смысл происходящего, за непрерывным балетом врачей и медсестер вокруг Заиры: регулярные массажи, помогавшие ей кашлять и выплевывать мокроту, кислородные баллоны, плотно надетая маска, большую часть дня скрывающая кроткое детское личико, так что на виду оставались только ее прекрасные черные глаза. Маска, чтобы дышать в облаке. От двух до шести часов процедур в день, поистине изнурительное лечение для такой малышки.

Однажды утром, улучив момент, когда Заира крепко спала, Провиденс расспросила Лейлу, чем она болеет.

Сестра объяснила, что девочка страдает муковисцидозом — тяжелой наследственной болезнью, вызывающей разбухание слизистой оболочки дыхательных путей. Проще говоря, Заира постепенно задыхается, как будто ей на лицо навалили подушку и прижимают ее все крепче и крепче. Ужасающий образ.

Эта болезнь довольно редко встречается на их Средиземноморском побережье, добавила Лейла, большей частью она настигает европейцев. Почему — это ей неизвестно. Но коль скоро эта зараза, безразличная к экономическому могуществу белых, не косит африканцев, им остается только радоваться. Однако именно это объясняет их неопытность, нехватку лечебных средств и неудачи в охоте за облаками. Фигурально выражаясь, здесь ловят их сетками, сачками, с которыми только за бабочками бегать, тогда как на севере, в Европе, уже есть антиоблачные отсосы последнего поколения. Но, вопреки всему, девочка прожила гораздо дольше, чем ей предсказывали доктора. И этот факт раз и навсегда заткнул рот европейским специалистам. Неплохой результат, признали они, совсем неплохой — для страны третьего мира.

Для почтальонши это стало откровением, первой реальной встречей с болезнью, о которой она прежде узнавала из телепередач, слушая их сначала довольно рассеянно, а потом с большим интересом, когда молодой французский певец с чудесным голосом, прославленный победитель национального конкурса, вдруг исчез, убитый своим облаком. Вот тогда-то она и оплакала потерю знаменитого незнакомца, чьего-то сына — сына, у которого была мать.

Заира никогда не видела свою мать: поскольку беда не приходит одна, во время родов у той возникли проблемы, и пришлось делать кесарево сечение. Внутреннее кровотечение положило конец жизни матери, и девочка в мгновение ока стала сиротой. Притом круглой сиротой, поскольку ее отец так и остался неизвестен. Первый младенческий плач, когда ее извлекли из окровавленного материнского чрева, казалось, был плачем именно по умершей. Он звучал не победным криком жизни, знаменующим появление на свет, но криком горя и боли, криком потери. Криком ребенка, который лишился самого дорогого в этом новом, открывшемся ему мире — своей мамы. Плоти от плоти его. Тела, в котором он провел девять самых прекрасных месяцев своей предшествующей жизни. Своей жизни внутри этого тела.

Выслушав откровения Лейлы, Провиденс развила бурную деятельность, решив наверстать упущенное время и открыть бедной девочке внешний мир. Ибо та видела на нашей прекрасной голубой планете лишь свою захолустную больницу, а в ней палату второго этажа да садик внизу. И вот теперь Провиденс показала ей на своем смартфоне 4G всю красоту мира, красоту людей и красоту жизни. Показала ей книжки, видеофильмы, газетные статьи и фотографии, много фотографий. Например, фотографии мужчины, который путешествовал по всему свету и всюду позировал в балетной пачке, чтобы рассмешить свою жену, умирающую от рака. Фотографии обычных людей, которые в один прекрасный день совершали необычные поступки. Ибо пока есть жизнь, есть и надежда, а пока на земле живут человеческие существа, жива и любовь.

Заира чувствовала себя пленницей, которая отбывала длительное заключение, и вдруг поняла, что сможет обернуть себе на пользу это время, посвятив его чтению книг и став человеком, достойным новой жизни, ожидавшей ее за воротами тюрьмы. Девочка уже семь лет была прикована к больничной койке и только теперь осознала, что ей по силам сделать время своим союзником. В ее распоряжении было много времени. Оно позволяло ей учиться и узнавать мир. Ее жажда знаний и чтения не знала границ. Она впитывала информацию как губка. В считаные дни она прочитала куда больше книг, чем их было в скудной местной библиотеке. В считаные недели проглотила все печатные издания Национальной библиотеки Франции и библиотеки Сорбонны. Все предыдущие годы ее жизни ушли на то, чтобы глотать облака размером с Эйфелеву башню, а теперь она принялась жадно поглощать целые библиотеки, этаж за этажом. Теперь уж ее организм не сможет пожаловаться на нехватку железа. Оригинальная замена шпинату.

Так девочка узнала, что белки Центрального парка в Нью-Йорке грустят по понедельникам. Может, им были известны статистические данные, согласно которым в понедельник у нас больше всего шансов заполучить инфаркт?

Заодно она узнала, что французское слово «белка» происходит от древнегреческих слов «тень» и «хвост». И что верблюд способен выпить тридцать пять литров воды за десять минут. И что девятым президентом Соединенных Штатов стал некий Уильям Генри Гаррисон, но что его правление, самое короткое в истории, продлилось всего тридцать дней, двенадцать часов и тридцать минут. Что эпизод, в котором Индиана Джонс убивает одним пистолетным выстрелом злодея, пытавшегося запугать его своей саблей, не был предусмотрен в сценарии: Харрисон Форд сымпровизировал его, потому что в тот день его донимала «болезнь туристов» (понос), и он хотел поскорей разделаться со съемкой. Что агентство «Люкс-консьерж Джон Пол интернешнл» может всего за один час доставить живого слона на частную яхту в открытом океане, если таков будет каприз ее владельца-миллиардера. Что в комиксах про Тинтина не больше шестидесяти двух страниц, но только в одном из них — «Тинтин в Тибете» — можно увидеть героя плачущим.

Узнала она также, что один маленький индонезиец, ее ровесник, прошел курс дезинтоксикации, чтобы бросить курение. Что слово «мафия» вошло в употребление после восстания сицилийцев против французских завоевателей в 1282 году и было акронимом их призыва к объединению: «Morte ai francesi Italia anela» (Смерть французам, так желает Италия). Что на окраску Эйфелевой башни, которая происходит раз в семь лет, требуется не меньше шестидесяти тонн краски. Что первый эпизод сериала «Коломбо» был снят Стивеном Спилбергом. Что испанский живописец Хесус Капилья составлял все свои краски на основе натуральных компонентов — кровь для красной, яичный желток для желтой, петрушка для зеленой. Что один мальчик, двенадцатилетний австралиец, разозлившись на то, что его страна вечно прозябает в правом нижнем углу карты, взял да и придумал в один прекрасный день перевернуть карту мира и сделать Австралию его центром. Что на крыше парижской Гранд-опера стоят ульи и тамошние пчелы дают мед. Что непальский национальный флаг — единственное знамя в мире, не имеющее прямоугольной формы. Что художник Альбер Удерзо, создатель «Астерикса», дальтоник и родился с шестью пальцами на каждой руке. Что в Индии появилась на свет девочка с четырьмя руками и четырьмя ногами и родители дали ей имя Лакшми, индийской богини богатства, такой же четверорукой. Что маленький символ «&» называется лигатурой, означающей «и»; что его придумал раб-секретарь Цицерона и что во Франции его вплоть до XX века считали двадцать седьмой буквой алфавита. Что рост Оноре де Бальзака не превышал ста пятидесяти семи сантиметров. Что за время своей жизни мы проходим расстояние, равное длине трех экваторов. Что в Новой Зеландии не менее девятисот автомобилистов зарегистрировали свои машины как «катафалк», лишь бы не платить большой налог. Что Агата Кристи писала свои романы единым духом, вплоть до предпоследней главы, а потом выбирала в убийцы наименее подозрительного из персонажей, и ей приходилось все переписывать заново. Что самые первые бикини продавались в спичечных коробках. Что паук никогда не прилипает к собственной паутине, потому что передвигается только по специально сплетенным неклейким нитям. Что Тома Круза на самом деле зовут Томас Круз Мэйпотер IV Что он сын Томаса Круза Мэйпотера III, инженера-электрика. И что если разрезать яблоко пополам не сверху вниз, а горизонтально, то в центре увидишь красивую пятиконечную звезду.

И все это можно было найти в интернете. Вот она — дверь в большой мир, которого девочке так не хватало все эти годы.

Накануне выписки Провиденс, оправившейся от хирургического вмешательства, маленькая марокканка доверительно сообщила ей о своем решении стать кондитершей-звездолетчицей; эту тайну она до сих пор не раскрыла ни одному человеку, главным образом оберегая рецепт взбитых белков в невесомости. Но Провиденс она доверяла безраздельно.

— Послушай, может, ты сочтешь мой вопрос дурацким, но почему ты называешь себя звездолетчицей, а не космонавтшей?

— Вообще-то это одно и то же, — ответила девочка, гордая тем, что может сообщить что-то новое своей взрослой подруге. — Но это вопрос национальности. Звездолетчики — это европейцы, а космонавты — русские.

— Ах, вот как…

— Да! А в Соединенных Штатах они — астронавты. А в Китае — чайнанавты!

— Но в таком случае, Заира, ты должна была бы называться марокконавтшей!

И они обе расхохотались.

— А теперь скажи, ты помнишь, почему я оказалась здесь? — спросила француженка.

Девочка призадумалась, вспоминая трудное слово.

— Аппендицит? — сказала она наконец.

— Да. Так вот знай: если ты когда-нибудь полетишь в межзвездное пространство готовить свои суфле и взбитые белки, то перед этим тебе обязательно удалят аппендикс, так, на всякий случай. Потому что, если у тебя случится аппендицит там, в космическом пространстве, это создаст проблемы. В космическом корабле нет операционной и нет хирургов. Лучше заранее подстелить соломки.

И она обещала Заире сделать все возможное, чтобы ее мечта когда-нибудь сбылась и чтобы она стала первой кондитершей-звездолетчицей во вселенной. А еще она сказала, что через несколько недель приедет повидаться с ней и привезет подарки.

— Это точно?

— Точно!

— Даже если у тебя случится еще один приступ аппендицита?

— Да я готова лишиться всех аппендиксов на свете, лишь бы вернуться к тебе. А их — если считать по одному на человека, — на всей земле наберется много миллионов. Так что обещаю тебе, что буду здесь через три недели.

— Ой, ну ты прямо как телеуправляемая мамочка.

— Телеуправляемая мамочка?

— Да, потому что, если бы у меня был пульт вызова мамочек, я бы тебя вызывала все время, каждый раз, как мне станет грустно. Или нет, я бы просто не отпустила тебя отсюда.

— Я буду приезжать каждый раз, как только тебе станет грустно, мой ангел. Я буду твоей телеуправляемой мамой.

И она сдержала свое обещание. Эти регулярные полеты туда-обратно в течение двух лет крепко сдружили двух соседок по больничной палате, наполнив сердце Провиденс счастьем, а ее бумажник — бонусами престижной золотой карты постоянной пассажирки воздушной компании «Марокканские авиалинии».

Провиденс широко улыбнулась.

При одной только мысли о Заире мерзкий чай, который застревал у нее в горле, преобразился в чудесный нектар, поднесенный индийским махараджей, а южный терминал аэропорта стал волшебным дворцом из «Тысячи и одной ночи» (даром что ни тот ни другой не имеют никакого отношения к нашему рассказу). Это походило на театр, когда между двумя сценами гаснет свет и рабочие задвигают декорации за кулисы, чтобы поставить на их место новые. С той лишь разницей, что количество действующих лиц не уменьшилось. То есть на этой сцене по-прежнему теснились тысячи туристов плюс она сама.

Хорошо бы сегодня не только быть телеуправляемой мамой, но иметь еще и телеуправляемый самолет, чтобы сесть в него и полететь за дочкой.

Какой-то мощный жизненный толчок сотряс ее тело внизу справа, словно в напоминание о том, откуда все началось и где ее тело ощутило боль. Боль, которая сейчас, пронзив живот, поднялась к сердцу и обернулась в нем горячим ощущением счастья. Ее ребенок. Ее любимая маленькая девочка.

Надежда вернулась в душу Провиденс быстрее, чем размораживается панированное филе рыбы. А вместе с надеждой пришла и сила, способная сдвинуть горы. Она начала с того, что сдвинула парочку горок поменьше, служивших ей ягодицами, вскочила на ноги и, покатив за собой чемодан, отправилась на поиски службы «Прокат автомобилей». Сейчас она быстренько арендует машину и на всех парах покатит на ней в Марокко, за своей дочкой.

Когда молодая женщина наконец достигла цели (то есть агентства, а не Марокко), она поняла, что такая гениальная мысль пришла в голову не ей одной. У стойки толпилось столько желающих, как будто там раздавали деньги. Нескончаемая очередь напоминала те, что в семидесятые годы осаждали мясные прилавки в советских магазинах. Вот только вопрос: было ли здесь больше свободных машин, чем котлет у русских? Очень сомнительно. И Провиденс решила убедиться в этом собственными глазами, растолкав людскую массу локтями и чемоданчиком фирмы «Самсонит».

Выставив перед собой чемоданчик, она без зазрения совести врезалась вместе с ним в толпу, расчищая себе путь мощными ударами в икры пассажиров и не забывая при каждом таком ударе извиняться с самым что ни на есть невинным видом. Однако пройдя всего несколько метров, Провиденс — к великому удивлению нескольких любопытных, которые следили за ее маневрами с легким интересом, и других, которые воспользовались удобным случаем, чтобы внедриться в очередь у нее в фарватере, как некоторые машины едут позади «скорой помощи», — круто повернула назад под разъяренными или испуганными взглядами тех, кому она травмировала икры и ступни по пути туда, а теперь готовилась сделать то же самое по пути обратно.

В чем же дело? А вот в чем: возмущенный гул толпы дал ей понять, что случилось самое страшное: советские котлеты — то бишь прокатные машины — закончились. И это было совсем не удивительно, принимая во внимание сотни желающих, которые бились насмерть за последние ключи, словно речь шла об их жизни, словно этими ключами можно было отпереть сейф во Французском банке или добыть приз в «Форте Боярд». Все колесные средства передвижения — машины, мотоциклы, скутеры и даже инвалидные кресла — вмиг были расхватаны. И Провиденс решила, что не останется здесь ни одной лишней минуты.

Ведь должен же быть какой-то другой способ покинуть Францию! Марокко — это все-таки не Перу! Так что же остается? Молодая женщина прикинула на пальцах. Самолет, машины и… поезд!

Вот именно, поезд — совсем не дурное транспортное средство. Она взглянула на часы. 10:45. Это напомнило ей, что самолет, который хоть и не был отменен, но бессовестно запаздывал с вылетом, должен был взять курс на Марокко сегодня утром в 6:45. А она встала за шесть часов до этого! И все зря.

Она быстро произвела в уме подсчет. Ей понадобится добрых семь часов, чтобы добраться до испанской границы, и еще не меньше десяти — до Гибралтара. С учетом пересадок и возможных задержек в пути она прибудет в Марракеш только завтра днем. То есть луна встанет, а потом уйдет. И значит, она не сдержит обещания. Делать нечего, иногда приходится идти на компромисс, чтобы достичь своей цели, как проорал бы в микрофон покойный Стив Джобс на выступлении перед беснующейся толпой. Она все-таки приедет к Заире и увезет ее с собой. Так что это будет хороший компромисс.

Провиденс ввинтилась в толпу и стала прокладывать себе дорогу к выходу. Ей казалось, что нужно одолеть еще много километров, прежде чем она выберется из этого отвратительного терминала. Еще бы, приходилось непрерывно лавировать между людьми, что сильно замедляло ее скорость, а вдобавок она довольно долго шагала по бегущей дорожке навстречу движению.

Наконец она подошла к эскалатору, ведущему наружу, к аэропортовским челнокам, и вдруг заколебалась, подумав: прежде чем покидать аэропорт, невредно было бы убедиться, точно ли отменили ее рейс. Время вылета объявлено не было, и опоздание составляло уже четыре часа, но, если самолет все-таки выпустят, она будет локти себе кусать. Даже если он вылетит после полудня, все равно она будет в Марракеше гораздо раньше, чем поезд придет в Испанию.

У Провиденс прямо-таки мозги закипели. Она почувствовала, как ее лоб взмок от всех этих метаний и поисков наилучшего варианта. Что делать? Будучи нетерпеливой от природы, она все же очень боялась необдуманных поспешных решений. Как правило, они приводили к катастрофе. А ведь на кону стояла жизнь Заиры. И она не могла позволить себе ошибиться.

Словом, ей грозил ступор нерешимости.

И все это усугубилось появлением китайского пирата.

В своем фосфоресцирующем комбинезоне он напоминал беглого узника Гуантанамо, что было, вообще-то, маловероятно, разве что китайцы освоили новый сектор экономики, связанный с исламским терроризмом, притом без ведома Провиденс. Впрочем, это неудивительно — она не часто смотрела новости по ТВ.

— Черт возьми, у вас проблеееемы? Ей-богу, мы все их разрулим одним глотком рома!

Человек, стоявший перед ней, был похож как две капли воды на азиата, проглотившего на завтрак пирата, но пирата с таким густым китайским акцентом, что хоть ножом режь. Лучше всего охотничьим. Или как у Рэмбо. Он выкрикивал это слово «проблеееемы», блея, как коза, — если, конечно, у козы в принципе могут возникнуть проблемы и желание кричать о них на весь аэропорт Орли. Но, как бы то ни было, место он выбрал для этого подходящее. Уж где-где, а в Орли сегодня было столько проблем, что за год не разрулить.

— Черт возьми, у вас проблеееемы? Ей-богу, мы все их разрулим одним глотком рома! — блеял этот субъект.

Он обращался к гипотетической публике, точно американские предсказатели, которые, забравшись на скамеечку у перекрестка какой-нибудь авеню или стрит, пророчат конец света. С той лишь разницей, что этот никуда не забирался (по крайней мере, на скамеечку), не был американцем и не объявлял о конце света (который сегодня казался близким как никогда). Словом, просто китайский пират, которому не хватало только попугая на плече и деревянной ноги. Стоя у подножия эскалатора, он раздавал листовки сотням зомби, которые проходили мимо, не обращая на него внимания, несмотря на светящееся рубище и пронзительные крики. Может, он был всего лишь порождением богатой фантазии молодой женщины? Или галлюцинацией, вызванной ее усталостью?

Провиденс подошла ближе. Растерянная пожилая дама впереди нее машинально взяла листок, протянутый китайцем, высморкалась в него, даже не прочитав, что там написано, и бросила на пол. Терминал превратился в гигантскую помойку, но это уже никого не волновало. В данной ситуации чистота и порядок стали излишней роскошью. Если так пойдет и дальше, то Робокопу и судье Дредду скоро придется вновь заступить на службу.

Провиденс остановилась перед молодым человеком и выжидающе взглянула на него. В тот момент она даже не понимала, какая муха ее укусила. Некая таинственная сила — может быть, любопытство — побудила ее протянуть руку за листовкой.

Флибустьер в оранжевой хламиде бросил на нее странный взгляд. Похоже, он не привык к тому, что люди подходят к нему добровольно. Как не привык и к тому, что они его видят или вообще на него смотрят. И выглядел таким озадаченным, словно к нему обратилось единственное человеческое существо, оказавшееся в этих местах. А вокруг них пчелы в сандалиях и пестрых гавайках продолжали свой бессмысленный танец, выписывая восьмерки и прочие фигуры.

Не сдвинувшись ни на сантиметр, Провиденс углубилась в чтение рекламы, которую раздавал китаец. Похоже, она сочла эту литературу интересной. Рекламщик так удивился, что в свой черед пробежал глазами один из своих листков, проверяя, не превратились ли они без его ведома в стихи Артюра Рембо.

Верховный Магистр Юэ

Специалист по эмоциональным проблемам. Посвящен во все трудности вашей жизни. Удача улыбнется вам, и ваша жизнь преобразится. Брак, успех, робость, водительские права, экзамены, снятие порчи, импотенция, диарея, запор, шопоголизм, наркотическая зависимость от Гарри Поттера, возвращение любимого человека в круг семьи.

Надежно, эффективно, быстро.

Оплата по средствам.

Прием ежедневно с 09:00 до 21:00, бульвар Барбес, напротив заведения по продаже напитков «Сахара».

Просьба не бросать на улице

Н-да, Рембо здесь и рядом не лежал.

Молодая француженка снова взглянула на него (на азиата, а не на Рембо). Поистине, глобализация затронула все стороны нашей жизни. Даже шарлатанство, бывшее доселе монополией африканских колдунов. От диареи до водительских прав, не считая Гарри Поттера… Черт возьми, похоже, этот Верховный Магистр Юэ занимается всеми вопросами нашего бытия и решает любые про-блеееемы. Ничего себе!

— Надеюсь, успехи вашего Магистра опровергают его имя? — шутливо бросила Провиденс, чтобы сломать лед.

Но китаец, видимо, не понял юмора и продолжал стоять перед ней столбом, как те человекоподобные манекены, которыми утыканы самые популярные туристические места.

— Я имею в виду этого вашего Юэ… Если список его достижений так же короток, как его фамилия… — уточнила она, видя непроницаемое лицо китайца.

Услышав имя своего хозяина, тот встрепенулся так, словно путешественница бросила монету в его миску.

— Клянусь всеми чертями на свете! — воскликнул он. — Не произносите его имя!

— Чье — этого Юэ?

— Чшшшш! Замолчите, ради бога!

— Но ведь оно написано на вашей бумажке!

— Тысяча… нет, миллион… нет, миллиард чертей! Да ослепнет навеки тот, кто прочел это имя вслух, да отсохнет его язык!

Азиат изрыгал проклятие за проклятием, словно музыкальный автомат — песенки, и при этом пугливо озирался, как дилер, торгующий дурью.

— Прошу вас, читайте только про себя, — сказал он, слегка успокоившись, — но никогда не произносите вслух имя Мэтра-90, Повелителя семи морей и Хранителя сокровища флибустьеров.

— Мэтр-90? Он что же, ваш девяностый хозяин?

— Нет, это его рост. Один метр девяносто. В нашем братстве все монахи зовутся по их росту, вдобавок к почетному званию.

— Логично, — иронически бросила Провиденс. — Но почему вы изъясняетесь как пират?

— Как пират? — удивился ее собеседник. — Не понимаю, что вы имеете в виду.

«По-моему, у него не все дома, у этого китаезы, если у него вообще есть дом», — подумала молодая почтальонша и развернулась, чтобы уйти, оставив этого чокнутого там, где он стоял. Но тут он задержал ее, схватив за плечо:

— Я могу вам помочь, юнга.

— Что-что?

— Я по вашим глазам вижу, что у вас проблеееема!

В ответ молодая женщина указала ему на обезумевшую толпу, бурлившую вокруг и безразличную к их абсурдной беседе.

— Да вы прямо Шерлок Холмс! И похоже, здесь проблемы не у меня одной.

Азиат широко улыбнулся, но его лицо тут же посуровело. Он придвинулся к ней и заговорил почти шепотом. Провиденс приготовилась к тому, что этот тип сейчас распахнет свой оранжевый комбинезон и покажет ей коллекцию ворованных часов. Однако он всего лишь спросил:

— Чем я могу вам помочь?

— У вас, случайно, нет под рукой свободного самолета? Китаец поднял руку и с интересом заглянул себе под мышку.

— О, это просто такое выражение, — сказала Провиденс, тронутая его простодушием. — Мне будет достаточно, если вы поможете моему самолету взлететь.

— По вопросам вылетов обращайтесь в «Эр Франс», юнга! — объявил он, возвращая руку в исходное положение.

— Ясно. Только в моем случае это скорее «Марокканские авиалинии». Ну ладно… Я спросила об этом потому, что в вашей бумажке написано, будто вы изменяете жизнь людей…

— Клянусь своей бородой! — воскликнул азиат, у которого ее, кстати, не было. — Ну, вы и скажете! Никак вы решили, что я и есть Мэтр-90? Нет! Хотя у меня такой же рост, я всего лишь простой моряк, раздающий листовки. А вот если вы хотите встретиться с нашим Главным, вам придется поднять паруса и взять курс на него. Он-то как раз и изменяет жизнь людей.

Ситуация очень напоминала эпизод из «Острова сокровищ» или, вернее, скверный ремейк фильма Флеминга, снятый Кубриком с большого бодуна.

Китаец ткнул мизинцем в листовку. Ноготь на этом пальце был непомерно длинным. Как у гитаристов фламенко. «Засуньте китайца, исламского террориста, пирата и андалузца в стиральную машину, простирните, и оттуда выйдет такой вот тип», — подумала Провиденс, которая окончательно перестала его понимать, как будто он изъяснялся по-китайски.

— Берите курс на Барбес, юнга! Аккурат напротив «Сахары».

— Ах да, «Сахара» — это же бар! А я уж было подумала, что вы меня отправляете на другой континент. Который, кстати, мне как раз и нужен. Да, забавная получилась бы ситуация.

— Боюсь, что это невозможно, — уже серьезно объяснила Провиденс. — Я не могу покинуть аэропорт, я жду объявления о своем рейсе.

Говоря это, она одновременно спрашивала себя, зачем она ему это сообщает.

— Очень-очень жаль, юнга!

— Полагаю, он всегда на месте… или нет?

— Кто — «он»?

— Ну, этот ваш Мэтр Юэ.

— Тшшшшшшшш! Знайте, любезная дама, что Мэтр Юэ принимает только в своем квартале. Это вопрос безопасности.

— Безопасности?

— Мэтр-90 — человек в высшей степени могущественный. Он возглавляет Смиренную Секту Богомолов-Вязальщиков!

— Богомолов-вязальщиков? Вы, наверное, имели в виду просто богомолов.

— Это у вас богомолы молятся, — возразил китаец, набожно сложив ладони в подражание монахам, — отсюда и их название. Тогда как у нас они вяжут. Да-да, монахи этой смиренной секты вяжут одежды, а точнее, одежды с запахом сыра.

Провиденс чувствовала, что теряет сотни нейронов за каждую секунду этого диалога сумасшедших, и предпочла не углубляться в данную тему.

— Короче, если я правильно поняла, ваш Мэтр очень могуществен, но живет в квартале Барбес…

— О, это всего лишь вопрос маркетинга, знаете ли. Вообще-то Мэтр обитает в роскошном особняке в Шестнадцатом.

— Веке?

— Округе! — исправил ее шокированный китаец. — Иначе я бы сказал: XVI римскими цифрами!

— Но в устной речи римские цифры не отличишь от арабских.

— Тут вы правы. Ладно, вернемся к нашей теме: в этом виде предпринимательства человек, живущий в районе Барбеса, производит на клиентов более благоприятное впечатление, чем тот, кто живет в 16-м (уточняю: арабскими цифрами!), а почему, я и сам не знаю.

— Ясно, — промолвила Провиденс, которой ничего не было ясно. — Но все равно, Барбес или 16-й (арабскими цифрами!), меня это не устраивает. Я не могу покинуть аэропорт. Тут каждую минуту выдают новую информацию.

Она уже не знала, как положить конец их разговору и избавиться от этого бедолаги. И вообще, с какой стати она связалась с этим психом? Так иногда бывает: какие-то странные люди пристают к вам на перроне метро или в зале ожидания и начинают рассказывать о своей жизни и своих проблемах, хотя вы ничего у них не спрашивали. И вы рассеянно слушаете, моля бога, чтобы поскорее пришел поезд или чтобы помощница дантиста вызвала вас в кабинет. С Провиденс такое случалось много раз. Но в данном случае она могла винить только себя, — ведь она сама к нему обратилась.

— Мэтр-90 могущественнее, чем «Эр Франс», поверьте мне, — объявил китаец в оранжевой хламиде, почуяв, что вот-вот упустит клиентку. — Вы меня спросили, могу ли я ускорить вылет вашего самолета. Так вот: Мэтр может свершить гораздо большее. Слово корсара!

И это утверждение опять разожгло любопытство Провиденс.

Китаец огляделся и снова понизил голос, стараясь, чтобы окружающие его не услышали:

— Хотите научиться летать? — спросил он так непринужденно, словно предлагал ей жвачку.

— Что-что?

Ей почудилось, будто она поймала на старом радиоприемнике голоса потустороннего или внеземного мира, говорившие на нездешнем языке. Она уже больше ничего не понимала.

— Если вы хотите улететь сегодня, это единственно возможное решение вашей проблеееемы. Улететь своими собственными средствами.

Теперь в нем что-то круто изменилось.

— Вы хотите, чтобы я за несколько часов научилась водить самолет? — испуганно спросила Провиденс.

— При чем тут вождение самолета?! Я говорю о том, чтобы научиться летать, черт подери!

С этими словами он наклонился к молодой женщине под углом девяносто градусов и, убедившись, что на него никто не смотрит, легонько взмахнул руками, словно крыльями. Провиденс сочла было этот жест смешным, но тут подошвы пиратских башмаков оторвались от пола на добрых пять сантиметров. Когда пират перестал загребать руками воздух, его ступни медленно опустились обратно.

— Как вы это сделали? — потрясенно спросила почтальонша.

И поискала глазами других свидетелей этой сцены. Однако никто не обращал на них внимания. Люди продолжали метаться взад-вперед, игнорируя невероятное событие, только что произошедшее у них на глазах.

Посвященные, конечно, признали бы в этом явлении левитацию Бальдуччи — известный перформанс уличных фокусников, с виду весьма эффектный, а на самом деле такой же фальшак, как шоколадная монета в три евро.

— Доверьтесь мне и идите за советом к Мэтру, вот мое последнее слово —слово любителя рома! А вы, собственно, куда летите, Milady? — спросил он, видя ошеломленное лицо своей собеседницы.

Голос китайца вернул Провиденс к действительности. Если, конечно, это можно было назвать действительностью. Слишком уж фантастично все выглядело.

— Э-э-э… в Марракеш. Но… как вы это сделали?

Внезапно китаец взглянул поверх ее головы и затрясся, как припадочный.

— Джек, будь ты проклят! Я вижу, что ваш рейс сейчас отменят! — вскричал он так уверенно, словно был ясновидящим. — Клянусь всеми костями скелета Красного Рэкхема, ведь ваш рейс — АТ-643 «Марокканских авиалиний», не правда ли, юнга?

— Откуда вы знаете? — пролепетала почтальонша, не замечая, что за ее спиной, на гигантском табло отлетов, как раз напротив номера ее рейса уже целую минуту мигают красные слова Отменен/Cancelled.

— Я тоже наделен кое-какими скромными талантами. Я менталист. На вашем месте я бы давно уже поднял паруса и взял курс на Барбес, пока призрак Красного Рэкхема не бросился за мной в погоню!

И в этот момент металлический голос из репродуктора объявил, что рейс АТ-643 компании «Марокканские авиалинии» на Марракеш, запланированный на 6:45 утра, отменен.

«Невероятно!» — подумала Провиденс, восхищенная провидческим даром чародея в комбинезоне, который вдруг нырнул в толпу и исчез, словно в мюзикле «Где Чарли?», только в современной свободной, оранжевой интерпретации.

Когда-то Провиденс подарила Заире ноутбук с подключением к интернету, чтобы девочка могла обогащаться знаниями даже во время ее отсутствия. И каждый раз она говорила Заире:

— Когда я опять приеду к тебе, ты должна мне рассказать самое интересное из того, что узнала. Такие вещи, которые даже мне неизвестны.

Эти слова вызвали у девочки радостную улыбку, и она увлеченно разыскивала в интернете самые невероятные сведения, долгими часами купаясь в этом море информации. Ей хотелось наверстать все, что она упустила за семь лет растительного существования, за годы бесплодного прозябания в маленькой провинциальной больнице, где она ничего не знала о внешнем мире.

Захваченная этим безумным, властным и разрушительным желанием узнать все обо всем, она целые ночи проводила без сна, сидя по-турецки на больничной койке и накрываясь с головой одеялом, чтобы не будить соседок светом мерцающего экрана компьютера. Она превратилась в губку, жадно впитывающую все, что таилось в сокровищнице человеческих знаний. Ей казалось, что все окружающее соединяет в себе самые отдаленные, самые невероятные явления, даже те, которые на первый взгляд не имеют ничего общего. А на самом деле их можно было связать в единое целое, чтобы нарисовать огромную схему знаний, карту человеческой эрудиции, созвездие, подобное тому, которое украшало мерцающими звездочками ее потолок. Так она смогла бы все утверждать и все опровергать. Например, объявить, что она принадлежит к марокканской ветви потомков Шекспира. Или сказать, что английский писатель стоял на пороге открытия moonwalk^[5] в тот день, когда ей должно было исполниться минус 399 лет. Она даже придумала, как можно обозначить свой отрицательный возраст с помощью свечек на именинном пироге, — воткнув их фитилями вниз в его нижнюю корочку. Таким образом, он приобретал неожиданное сходство с космическим кораблем, готовым взлететь в небо, или с медузой, плавающей жарким летом вдоль берегов Магриба.

Тем же путем Заира узнала, что звезды рождаются вовсе не в Китае, что ни один китаец не приложил руку к изготовлению этих космических объектов и не запустил их в пространство, дабы освещать по ночам небосвод и пустыню. И что звезда, согласно Википедии, — это всего лишь «сгусток плазмы», а ее рождение — это «процесс, которым плотные части молекулярных облаков коллапсируют в шар плазмы, чтобы сформировать звезду. При коллапсе молекулярное облако разделяется на части, образуя все более и более мелкие сгустки. Фрагменты с массой меньше ~ 100 солнечных масс способны сформировать звезду». Значит, Рашид ей все наврал, подарив обыкновенную подделку. Заира была слегка разочарована, но разве можно обижаться на человека, который так хорошо к тебе относится, который с утра до ночи очищает тебе бронхи и которому ты обязана жизнью куда больше, чем родному отцу, — ведь он просто хотел порадовать ее этим каменным осколком. Нет, она не стала упрекать Рашида и даже не сказала ему, что теперь знает правду. Вдобавок этот камешек вел свое происхождение из Китая, далекой экзотической страны, одно название которой вызывало у нее восхищение. Хотя с того времени она перестала молиться за китайский народ, который никаким боком не был причастен к освещению небосвода над марокканской пустыней.

По прошествии нескольких недель Заира превратилась в посредницу между своей больницей и внешним миром. Окружающие задавали ей кучу вопросов о тамошней жизни, с которой большинство пациентов потеряли связь, как только угодили сюда. Больным, вставшим на путь выздоровления, девочка сообщала о новых фильмах, новой косметике, новых моделях мобильников и пересказывала самые свежие сплетни о звездах кино и эстрады. Заира и сама вдруг сделалась новинкой, развлечением, игрушкой для взрослых. Она охотно делилась своими знаниями с другими, поскольку знала все обо всем и вносила приятное разнообразие в нудные больничные разговоры, украшая их занимательными и пикантными историями.

В очередной приезд Провиденс она предложила ей тест:

— Возьми два слова, никак не связанные между собой, и введи их в Гугле. Ты прямо обалдеешь, когда увидишь, на скольких сайтах и в скольких статьях два твоих слова встретятся вместе. Вот смотри! — воскликнула она гордо, как начинающая иллюзионистка, которой удался ее первый фокус. На экране компьютера более десятка сайтов содержали слова «Гитлер» и «арахис», хотя абсурдность такого сочетания просто бросалась в глаза. Разве что размер второго из них соответствовал размеру сердца первого…

— Вот видишь, всегда можно найти какую-то связь. Всегда!

Вслед за тем почтальонша отбывала на родину, чтобы немного поработать. Французы не могли обходиться без хороших новостей, которые она им доставляла. Так что девочке поневоле приходилось делить свою подругу с сотней незнакомых человеческих существ. И тогда, чтобы не думать о ее отсутствии, Заира вновь погружалась в свои изыскания, жадно поглощая новую информацию, всю подряд. Она не могла заснуть, если предварительно не узнавала, например, что на Хамеосе (Канарские острова) есть маленькое озерцо, населенное слепыми крабами-альбиносами. Совсем крошечными, чувствительными к шуму крабиками, существование которых оказалось под угрозой из-за мании туристов бросать в воду монеты. И что китайские туристы буквально дерутся в парижских сувенирных магазинах из-за брелоков с миниатюрной Эйфелевой башней, хотя эти брелоки производятся… в Китае! И что в Экваториальной Африке носорогам просверливают дрелью рог и вводят в отверстие красный яд, всем подряд, — такая вот хитрость, чтобы отпугнуть браконьеров. И что французские слова trottoir, catastrophe и telephone звучат по-русски как «тротуар, катастрофа и телефон». И поэтому непонятно, зачем нам вообще русский, если в нем все слова французские! И что одного человека убивали кинжалом 16 302 раза, а он так и не умер, потому что все это было на сцене театра! И что мастера, ткущие персидские и арабские ковры, специально вплетают в основу одну шерстинку неправильно, лишь бы не допустить полного совершенства, ибо совершенные вещи создает один только Господь.

Итак, совершенные вещи создает один только Господь… Но и Провиденс — тоже. Ибо Провиденс была совершенством, и Заира хотела стать похожей на нее, когда вырастет. Ну, если вырастет. И тут она вспоминала о своей болезни. Странное дело: что в интернете, что в реальной жизни все сводилось к ее облаку.

Провиденс просто не верила своим глазам. Там, на стене терминала, на 50-дюймовом экране телевизора «Самсунг» какой-то журналист отбивался от разъяренной толпы, вцепившись в стойку прожектора и раскачиваясь туда-сюда, словно в штормящем море. Красная бегущая строка поясняла, что эта сцена снимается в холле Лионского вокзала в Париже, где все поезда берутся штурмом. За спиной несчастного комментатора разворачивался тот же апокалиптический пейзаж, что и в Орли, — обезумевший людской муравейник. Казалось, вся Франция ввергнута в этот жуткий коллапс наподобие конца света.

Через несколько секунд после внезапного исчезновения китайского пирата и отмены, теперь уже официально подтвержденной, ее рейса, Провиденс направилась было к автобусу-челноку, решив доехать на нем до ближайшего вокзала и сесть в первый же поезд южного направления.

Но теперь и эта блестящая идея лопнула, как пузырь жвачки. Провиденс затормозила свой «Самсонит», этот островок в разбушевавшемся океане. Если бы сейчас в небе пролетел самолет, она вскарабкалась бы на свой чемоданчик и начала размахивать руками, подавая сигналы бедствия. Но, увы, сегодня Орли был единственным местом на земле, над которым не мог пролететь ни один самолет.

Итак, клещи сжимались. С каждым разом все теснее, все туже, как жгут белья, который выжимают до полной сухости. Ни самолетов, ни машин, ни поездов — безжалостное осуждение на полный столбняк. Сейчас в городе, видимо, функционировали только автобусы, метро да пригородные электрички, а эти транспортные средства — пока не доказано обратное — не обслуживали маршрут Париж — Марракеш.

Стоя у входа, одной ногой в аэропорту, другой снаружи, Провиденс дала уйти только что прибывшему челноку. Зачем ехать на вокзал, если там царит все тот же хаос, бушует все та же обезумевшая, кровожадная толпа?

Поехать автостопом? Красивой молодой женщине не составило бы никакого труда найти водителя мужского пола, готового отвезти ее хоть на край света. Но это было слишком рискованно. Вдруг наткнешься на какого-нибудь психа или отставного генерального директора международного финансового фонда, отдыхающего в этих краях?

Провиденс вспомнила было про свой желтый почтовый «рено», но тот уже неделю как пребывал в автосервисе после вечеринки, устроенной одним ее коллегой, с обильными возлияниями в прямом и переносном смысле, поскольку ее машина завершила свой бег, врезавшись в уличный пожарный кран. Ну, а уж почтовый велосипед — о нем и думать не стоило.

Короче. Больше ничего не оставалось. Одни только ноги. Но это, сами понимаете, черепашья скорость. Удивительное дело: на дворе XXI век, а люди так ограничены в средствах передвижения! Ох, пора бы уж родиться новому Леонардо да Винчи. Работки у него будет навалом.

Поскольку телепортацию еще не изобрели (человечество пока находится на зачаточных стадиях — депортации и оккупации), Провиденс схватилась за мобильник и набрала номер больницы. Заира, конечно, будет разочарована. И может быть, перестанет ей верить. Но что поделаешь, в жизни бывают такие непредвиденные случаи — увы. А кстати, не подкинуть ли Заире это новое слово — увы? Да и что она скажет девочке? Что приедет позже обещанного? Но когда именно? Этого она и сама не знала.

Провиденс терпеть не могла объявлять людям плохие новости. Поэтому она и стала почтальоншей — ей хотелось доставлять им только приятные известия. Хотелось быть кем-то вроде аиста, приносящего счастье в своей почтовой сумке. Она пошла работать на почту в возрасте двадцати лет, когда в голове у нее были одни только радужные мысли, но опыт научил ее, что почтальон, каким бы оптимистом он ни был, иногда приносит в дома и печальные, и совсем плохие вести. Однако это не обескуражило молодую женщину.

В мобильнике зазвучал сигнал вызова. Потом второй.

Провиденс опустила глаза и вдруг увидела рядом со своей сандалией смятый листок бумаги. Дама, которая его бросила, конечно, скомкала его после того, как высморкалась, но на нем еще можно было различить два слова, напечатанные жирной черной краской:

ВЕРХОВНЫЙ МАГИСТР…

Провиденс подняла глаза, и ее взгляд упал на афишу.

Тут в ее мобильнике прозвучал третий сигнал, но она выключила аппарат еще до того, как ей ответили. Опустить руки — нет, это слишком просто. Может, она и испробовала все возможное. Но оставалось еще и невозможное.

Итак, именно листовка и простая афиша побудили Провиденс броситься очертя голову в самую безумную авантюру своей жизни.

Афиша была рекламой ОНГ — крупной неправительственной организации, занимающейся поддержкой африканских детей, зараженных СПИДом. На ней виднелась какая-то заброшенная деревушка, населенная детьми, которым пририсовали с помощью фотошопа белые крылышки. «Любовь дарует крылья!» — гласила подпись.

Эта максима прокрутилась в голове почтальонши с бешеной скоростью, как носок в стиральной машине, поставленной на отжим. «Любовь дарует крылья». Со временем это выражение превратилось в клише, но молодая женщина была убеждена, что его следует понимать буквально и что эту афишу повесили здесь специально для того, чтобы она попалась ей на глаза, предназначив персонально ей. Казалось, она говорила: «Провиденс, если ты будешь неотрывно думать о Заире, любовь поможет тебе вырастить крылья на спине!»

Уж не стала ли она жертвой того же безумного наития, которое посетило Дедала, отца Икара, в тот день, когда они задумали бежать из лабиринта Минотавра, наклеив перья на руки? Что касается клея, его можно было заменить воском для эпиляции, баночка которого лежала у нее в чемоданчике, но вот где раздобыть перья? Неужто ей придется открыть охоту на голубей, изгадивших бетонные взлетные полосы Орли? И потом, стоит ли ей сравнивать себя с типом, который и не существовал-то никогда, будь он хоть Магуайром греческой мифологии?!

Нет! Наверное, Провиденс была еще безумней, чем думала, ибо что-то подсказывало ей, что она не нуждается ни в каких подручных средствах, чтобы взлететь в небо. Не нужны ей крылья ни из картона, ни из папье-маше. В ней зрела уверенность, что она обойдется без них, собрав в кулак свою волю и слегка взмахнув руками, как это сделал, несколько минут назад, молодой китаец в оранжевом комбинезоне.

Летать.

Это было ее навязчивым ночным сновидением. Стоило всего лишь слегка взмахнуть руками, чтобы оторваться от земли и взлететь. И она парила в воздухе над городами и реками, как птица, не чувствуя своей тяжести. Но, как говорило ее имя, этот сон был всего лишь сном. А потом она просыпалась, и гравитация придавливала ее к твердой земле до конца дня. Она попыталась припомнить, был ли хоть один из этих снов цветным. Потому что, когда она была в возрасте Заиры, ей довелось узнать, что цветной сон, увиденный с пятницы на субботу, является вещим и обязательно сбудется в реальной жизни. Да, она видела цветной сон на эту тему. Однако у нее бывали и другие цветные сновидения. Например, о выигрыше в лото. И она еще ждала, когда же Французская национальная лотерейная компания пришлет ей чек… Ах, как же наивна она была в то время! Время цветения вишен. Ну, в крайнем случае время Мистера Фриза.

Теперь Провиденс выросла, но, несмотря на жестокие пощечины, полученные от жизни, сохранила в душе отголосок детства — тот, что зовется «детской доверчивостью». Летать… Сама мысль об этом была безумной, но все-таки… почему бы и нет?! Что ей мешает грезить с открытыми глазами? Это ведь не запрещено и денег не стоит. А потом, она же ясно видела, как этот китаец воспарил на несколько сантиметров посреди переполненного терминала.

Да, это было безумием, но ей удавались в жизни куда более сложные и невообразимые вещи. Как, например, удочерение семилетней марокканской девочки, больной муковисцедозом — и это в положении одинокой женщиной со скромной зарплатой почтальона. Хуже того — почтальонши.

Так почему бы и не повторить такое чудо?

Французские судьи крайне редко удовлетворяют подобные запросы, но ей повезло — попался необыкновенный адвокат, который блестяще провел ее дело. Так она узнала, что в жизни достаточно окружить себя добрыми людьми, и твои мечты обязательно сбудутся. И что если чего-то желаешь всеми силами души, судьба обязательно подкинет вовремя нужного человека, и мечта сбудется.

А кроме того, она ведь встала на ноги и пошла раньше всех на свете, побежала раньше всех на свете, поплыла раньше всех на свете. Так почему бы ей и не полететь раньше всех на свете, еще раз поразив своих родителей-педиатров? Может статься, шестой палец на ее правой ноге как раз и обладает этой способностью — позволить ей летать. Может, он послужил бы ей маленьким рулем.

Потому что к своим тридцати пяти годам она еще не нашла никакой разумной причины появления этого отростка. А ведь в нашей жизни все имеет свои причины и право на существование. Провиденс не верила в случайности. Этот лишний палец не был ей нужен, зато делал ее единственной в мире.

И если любовь дарует крылья, как это уже установлено, то почему бы той безграничной любви, которую она питала к Заире, не одарить ее такими крыльями? И если в далеком прошлом мы были рыбами и кошками, как полагали Провиденс и Заира, то, наверное, можно допустить — и это не такая уж безумная мысль, — что мы были тогда же и птицами. Ведь если мы были земноводными и водоплавающими, то почему бы нам не быть и пернатыми, летающими в поднебесье?

Провиденс тряхнула головой, как будто этим простым движением можно было разом вытряхнуть оттуда все дурацкие мысли, затуманившие ей мозг. Усталость, вне всякого сомнения, сыграла с ней злую шутку. Иначе как допустить, что женщина тридцати пяти лет, здоровая, уравновешенная и даже не блондинка, сочла возможными подобные глупости?!

Но предположим обратное. Тогда ей следовало бы отказаться от своего плана, только как бы не пришлось потом локти кусать. Этот безумный день явил ей знак. А встреча с пиратом китайского образца стала вторым знаком. И снова перед ней блеснул лучик надежды. Ведь теперь терять нечего, худшее уже произошло, ее рейс отменили. Больше ее ничто здесь не удерживало.

Провиденс улыбнулась. Можно подумать, она с самого начала ждала именно отмены своего рейса, чтобы наконец доказать себе, что готова на все, лишь бы заполучить свою дочь. Готова даже на самое невероятное.

И она уверенно вошла в гостеприимно распахнутую дверь очередного автобуса, моля Бога, чтобы французский язык Мэтра Юэ оказался более современным, чем у его раздатчика листовок.

— Да, ваша правда, с телеуправляемыми самолетами все было бы куда проще, — заключил мой парикмахер.

— Или с телеуправляемыми облаками, — добавил я. — Тогда Провиденс смогла бы одним нажатием кнопки изгнать со своего небосвода эту зловредную тучу, и самолеты взлетели бы все как один. С другой стороны, и Заира могла бы, нажав на кнопку «выключение облаков», извлечь у себя из груди эту гадость. И жизнь стала бы намного проще, а люди намного счастливее.

— Ну, трудно сказать… Во всяком случае, даже в нашем парикмахерском деле телеуправление облаками принесло бы огромную пользу. Вот, например, мои клиентки — они никогда не приходят в дождливые дни. У них от сырости волосы закручиваются мелким бесом. Я уж не говорю о стрижке и укладке: в такую погоду любая прическа выглядит как пакля. А возьмем земледельцев: кто из них отказался бы от возможности контролировать осадки над своим участком?! Н-да, если вдуматься, на земном шаре полно людей, которые в данный момент мечтают о телеуправляемых облаках…

Врач-массажист пришел чуть раньше обычного. Поздоровавшись с девочкой, он присел к ней на кровать. Впервые за два года он уловил в ее глазах легкую грусть, такую же, какая владела ею до того, как в ее жизни появилась Провиденс. То есть в период, который он в шутку называл периодом пре-Провиденс. Нужно признать, что эта француженка просто осчастливила Заиру. Да и его тоже. Когда она приезжала повидаться с девочкой — а она регулярно летала в Марракеш, — он гораздо чаще заходил на женский этаж. Какая красавица эта женщина! И вдобавок такая добрая! Больше всего ему нравилось то, что она открыла малышке целый мир, не говоря уж о ее подарках, о ее горячей любви и нежности. Он никогда не видел, чтобы кто-то преодолевал столько километров ради встречи с больным ребенком, да еще и не родным, с одной лишь целью — дать этому ребенку несколько часов счастья. Как, например, в тот день, когда молодая женщина приехала с целым пакетом фосфоресцирующих звездочек.

«Астрономия — это штука для мальчиков, девочки — они более приземленные», — подумал тогда Рашид-массажист. Но он знал, что во Франции стараются уравнять в правах мужчин и женщин, поскольку так более справедливо. Кроме того, Провиденс никогда в жизни ни в чем не отказала бы девочке, и уж тем более в том, что якобы должно нравиться только мальчикам. Иначе она не была бы женщиной, которая предпочитает зваться не почтальоншей, а почтальоном.

Увидев этот подарок, Заира подпрыгнула чуть ли не до потолка, еще лишенного звезд.

— Как бы мне хотелось попасть туда! — воскликнула маленькая марокканка, указывая на кусочки светящегося пластика, которые Провиденс по ее точным указаниям прилепляла к потолку, балансируя на табурете.

— Ну, вот теперь можешь воображать, будто ты почти на небе, дорогая.

— Я сяду в ракету и полечу на небо из Парижа! Ну-ка, подвинь вправо вон ту звездочку!!!

— В Париже нет ракет, — ответила Провиденс, передвигая означенную звездочку на несколько сантиметров вправо, — во всяком случае, пока нет. Вот если бы ты там поселилась, то, вполне возможно…

Она произнесла это нарочито безразличным тоном, а сама краешком глаза следила за реакцией девочки, стараясь прилепить дрожащими руками пластиковую звездочку к потолку и не выказать свою заинтересованность. Заира просияла, ее глаза вспыхнули, как яркие звездочки в ночной темноте.

— Ну конечно! — вскричала она. — А это по правде или понарошку?

— По правде, — ответила француженка, довольная тем, что девочка приняла ее предложение с такой радостью.

Девочка бросилась к почтальонше и с силой обхватила ее ноги, точно регбист, решивший блокировать игрока команды-соперницы.

— Осторожней, а то я упаду! — воскликнула та.

Рашид улыбнулся. Как же эти двое подружились! Можно подумать, что они искали и наконец нашли друг дружку. Прямо породнились, подумал он, не подозревая, что француженка материализует это слово, официально удочерив Заиру.

— А ну-ка, скажите, мадемуазель, в котором часу сегодня зайдет солнце? — спросила Провиденс, спустившись наконец с табурета и обретя твердую почву под ногами.

Заира сверилась с блокнотиком, который хранила под подушкой, как самое дорогое сокровище.

— В 19 часов 37 минут.

— Прекрасно. Значит, сейчас ты увидишь то, чего еще никогда не видела.

И действительно, очень скоро, когда в палате стало темно, над их головами как по волшебству засверкали звездочки. Словно этот потолок был не из серого цемента, а из шоколада, который растаял под солнцем, открыв восхищенным глазам девочки прекрасное звездное небо Марокко.

Сегодня Провиденс должна была увезти с собой эту маленькую девочку, и все они будут грустить и скучать по ней. Ведь она жила здесь с самого рождения. Была частью их больничной семьи. И все же, несмотря на это, они с огромной радостью посмотрят, как ее маленькие ножки в последний раз пройдут по палате, а потом по каменистой дорожке, ведущей к шоссе. И будут глядеть ей вслед из окон, надеясь, что она обернется, перед тем как сесть в машину скорой помощи, которая доставит их в аэропорт.

Рашид и Лейла знали, что во Франции девочку будут лечить лучшие врачи, — Провиденс об этом уже позаботилась. Конечно, никакие средства, кроме пересадки легких, не могли вылечить муковисцидоз, но прогресс в области медицины позволял хотя бы улучшить качество жизни таких пациентов. И кроме того, нужно признать, что по ту сторону Средиземного моря продолжительность их жизни была намного больше.

Рашид накрыл ладонью ручонку Заиры.

— Неужели она так и не позвонила? — спросил он.

— Нет. Она обо мне забыла. Ты посмотри, уже 11:00! А самолет должен был приземлиться еще в 7:15 утра по местному времени. Ведь не может же такси ехать от аэропорта досюда четыре часа! Даже повозка, запряженная ослом, и та приехала бы быстрее.

Да, видно, такой телеуправляемой маме доверять нельзя. Рано или поздно наступает момент, когда она перестает функционировать — то ли батарейки сели, то ли что-то разладилось в механизме, как у всех игрушек, которые на Рождество приводят детишек в восторг, а заканчивают свой век на помойке еще до конца года. Ее мама больше никогда не приедет.

Девочка пыталась укротить свое проснувшееся назойливое облако, поглаживая маленького плюшевого верблюжонка. В последние дни на нее страшно было смотреть. Ее кожа стала мертвенно-бледной. Такой бледной, что казалась голубоватой. Потому что под ее тонким покровом вздувались длинные вены, напоминающие прожилки на мраморных коринфских колоннах. Она похудела, потеряв несколько кило, тогда как ее грудная клетка вдвое увеличилась в объеме. Слабенькое детское сердечко билось из последних сил. У нее осталось только одно желание: умереть или уехать во Францию. Сегодня, по случаю отъезда, она даже надела свою любимую майку с принтом «I love Paris». Ее пальчики судорожно сжимали верблюжонка.

— Я так не думаю, Заира. У нее наверняка какие-то проблемы. Как она могла о тебе забыть? Знаешь, ведь во Франции часто бывают забастовки пилотов или авиадиспетчеров, когда они думают, что им мало платят или что они работают в плохих условиях. Интересно, что уж тогда нам говорить?!

— Самолеты «Аэробус А-320» компании «Марокканские авиалинии» тоже должны быть телеуправляемыми, как мамы.

— Ну, это давно уже известно: все маленькие девочки мечтают о таком подарке на Рождество — о телеуправляемом «Аэробусе А-320», — с мягкой иронией сказал Рашид.

— Да, с той разницей, что для меня Рождество должно было наступить сегодня, в самом разгаре ав…

Она не успела договорить. Все это было непосильно для такой маленькой девочки. Она вложила все свои надежды в этот день. И теперь облако, которое до того медленно душило ее, напитавшись разочарованием, печалью и гневом, неожиданно разбухло в ее груди, как вскипевшее молоко, и обожгло ей легкие. Заиру сотряс жестокий приступ кашля, и простыня тотчас окрасилась багровыми пятнами цвета земляничного варенья.

— Заира! — крикнул Рашид.

Он уложил девочку на бок и начал энергично массировать, помогая извергать эти большие сгустки облака, закупорившие ее дыхательные пути. В потаенной глубине его сердца рождалась бурная ярость, все сметающая на своем пути, наводящая страх на всю палату. Больные, как всегда в таких случаях, смолкли. В черных глазах женщин блестели слезы скорби. Сколько уже раз им казалось, что они ее потеряли, эту малышку. Она была барометром их надежд, их лучиком света во тьме, она несла им тепло и силу, а теперь угасала у них на глазах, точно свечка под злым ветром пустыни. Жизнь ровно ничего не весит. Даже на нашей Земле, где все подчинено гравитации. Мы живем какое-то время, до тех пор, пока не явится за нами болезнь и не вознесет нас к этому звездному потолку. Усеянному фосфоресцирующими пластиковыми звездочками. Made in China.

Сидя в автобусе без кондуктора, подвозившем пассажиров к станции метро, Провиденс постепенно осмысливала все с ней происходящее. Ибо чем энергичнее она действовала, тем ближе сталкивалась с этой сумасшедшей действительностью, уподобляясь мотыльку, который бьется о стекло лампы. Ей чудилось, будто ее забросили в какое-то четвертое измерение, где для нее не будет ничего невозможного. Она стряхнула с себя законы физики и разума, как герои комиксов «Марвел», твердо убежденная, что если человеческое существо в принципе может совершить этот подвиг — самостоятельный полет, — то, уж конечно, этим существом будет она.

В других обстоятельствах она сочла бы свое поведение абсурдным и тотчас развернулась бы, чтобы присоединиться к своим товарищам по несчастью, которые смиренно, как и подобает нормальным, разумным взрослым людям, ждали развязки в нынешнем маразме гигантского муравейника Орли. Однако сегодня утром все стало возможным. И теперь она держала путь в плебейский квартал Парижа, чтобы пройти ультраинтенсивный курс летания под руководством китайского Мэтра. А главное, это казалось ей самым что ни на есть в мире нормальным поступком.

Если бы сейчас в автобус зашел и сел напротив человек с хоботом вместо носа, Провиденс ничуть не удивилась бы. Впрочем, нечто в этом роде произошло три остановки спустя, когда мужчина в тюрбане, высокий, тощий и узловатый, как высохшее дерево, аккуратно положил на соседнее сиденье короткую деревянную доску, утыканную гвоздями, и уселся на нее так непринужденно, словно подложил под себя газетный лист, чтобы не испачкать брюки. Он раскрыл книгу, чей заголовок, напечатанный синими буквами, выделялся на светящемся желтом фоне обложки, и начал громко смеяться, показывая два ряда великолепных белых зубов и встряхивая своими пирсингами, которые мотались во все стороны.

«Ну и что тут такого, — я просто сижу рядом с факиром и держу путь в кабинет великого китайского духовного учителя, чтобы научиться летать, как птица, — подумала Провиденс. — Ничего более странного не может со мной случиться».

Но вот тут-то она и ошибалась.

Наконец Провиденс предстала перед самым могущественным человеком в мире. Человеком, который знал тайну птиц. Человеком, который научит ее летать над облаками. Верховный китайский Магистр Юэ, Мэтр-90 — правда, молодая женщина не смогла проверить справедливость этого звания, поскольку он принял ее сидя. Сенегалец, закутанный в зеленую джеллабу. Тиарой ему служила дырявая, грязная шапчонка с названием клуба «ПСЖ», троном — дешевый складной стул с драной джутовой спинкой, а скипетром — шариковая четырехцветная ручка.

— Ну и как? — спросил он, заинтригованный и одновременно шокированный поведением этой женщины, которая молча вошла в его кабинет и уставилась на него, все так же молча.

— Э-э-э… я вас представляла совсем не таким.

Человек ответил взрывом смеха. Смеха, напоминавшего не то скрип диванной пружины, не то визг ржавой пилы.

— Я произвел на вас большее впечатление, чем вы ожидали?

— Д-да… можно сказать и так..

— Держу пари, что вы представляли меня китайцем! — Ну… и это тоже… — признала Провиденс, уже сильно нервничая.

— Я работаю не один.

— Ах, вы работаете не один? — повторила она, неприятно удивленная.

— Да, я прибегаю к помощи наемных работников. Где вы прочли мою листовку?

— В Орли.

— Ага, значит, вы видели Чана! На самом деле он зовется вовсе не так, его собственное имя выговорить невозможно, поэтому я зову его Чан, как в «Тинтине». Приятный парнишка. И работает хорошо. Хотя выражается странновато. Он выучил наш язык по франкоязычной версии «Пиратов Карибского моря». Ничего другого у меня под рукой не нашлось. И это сразу чувствуется. Но не стоит его упрекать, он ведь приехал во Францию всего три недели назад, если не меньше. Вот вы можете себе представить, что вам нужно выучить в три недели китайский?

Нет, Провиденс не представляла себе, как она выучит за три недели язык Конфуция. Особенно по американским блокбастерам. Например, по «Звездным войнам». Ничего себе самоучитель языка мандарин. Хорошо, если она достигнет за три недели уровня Чубакки. Да и то вряд ли. Видимо, этот Чан просто гений. Да, наверное, гений, но с весьма сомнительной манерой одеваться и несомненным талантом к вранью. У Провиденс возникло неприятное подозрение: ей показалось, что ее надули по всем статьям. Чан бесстыдно обманул ее. Да и сам Мэтр Юэ, если только он не вымазал себе лицо и руки черной сапожной ваксой, скорее всего, просто обыкновенный африканский колдун.

— А вот ваше имя, Юэ… — спросила почтальонша, желая внятного объяснения.

— Тшшшшшш! Не произносите мое имя, несчастная! Помните, что и у стен есть уши. Кругом столько завистников, — ведь могущество всегда привлекает подонков. Этот китайский псевдоним — просто маркетинговый ход. Но не смотрите так сердито. Поймите меня, в наши дни уже никто не верит африканским колдунам. Наша профессия была дискредитирована шарлатанами самого низкого толка, и мы еще долго будем расплачиваться за это. Вот скажите мне откровенно: если бы вы увидели в листовке имя Профессора М’Бали, вы бы пришли ко мне?

— Наверняка нет! — отрезала молодая женщина.

Ощущение, что ее надули, с каждой секундой крепло и росло, достигая поистине гималайских высот.

— Вот видите! А так я сумел возбудить в вас интерес. В наши дни все питают слепое доверие к китайцам, с их невинными физиономиями и любезными улыбками. Но это любимый прием франкмасонов. Поверьте мне, через несколько лет, когда на китайцев пройдет мода, с ними никто больше не захочет иметь дела. Колесо повернется вспять, и все снова побегут к африканским колдунам. Запомните мои слова. Ну-с, а пока суд да дело, я кручусь как могу.

И он указал на диплом, висевший у него за спиной, в котором президент Республики удостоверял, что господин М’Бали успешно выдержал вступительные испытания, удостоен почетного звания Верховного Магистра Смиренной Секты Богомолов-Вязальщиков и носит имя Юэ.

— Вот он — знак качества и залог доверия!

Провиденс вздохнула, ей оставалось только смириться.

— Знаете, мне плевать, кто вы — китаец, сенегалец или люксембуржец, лишь бы помогли мне решить мою проблему. Я уже потратила уйму времени, пока ехала к вам на метро. А у меня, с вашего позволения, времени мало!

Но Мастер поднял руку.

— Ну-ну, дамочка, — воскликнул он таким тоном, словно успокаивал дикую кобылу, чего, кстати, никогда в жизни доселе не делал, просто случай не представился. — Сначала вы должны немного успокоиться, а потом уж вы мне скажете, чем я могу быть вам полезен.

— Я…

— Тшшшш! Я же сказал: сначала вы успокоитесь. А мне пора закусить, ведь сейчас полдень, время обеда.

С этими словами колдун вынул из походного холодильника, стоявшего у его ног, сэндвич в целлофане и баночку малинового йогурта. Вот так так: самый могущественный человек в мире питался вокзальными сэндвичами и уцененными йогуртами!

Провиденс глубоко вздохнула. В конце концов, от коротенькой паузы вреда не будет. Ладно, выключим машину хоть на несколько секунд. Она решила довериться сидевшему перед ней фанату ПСЖ. Вообще-то в его голосе и выражении лица было что-то успокаивающее. И до чего ж приятно хоть разок переложить ответственность на кого-то другого! Ни о чем больше не думать. Стать простым исполнителем. И Провиденс погрузилась в молчаливое созерцание своих ногтей, с которых уже слезал лак.

— Ну-с, — сказал колдун, покончив с едой и утерев рот бумажной салфеткой для протирки всего на свете. — Теперь я вас слушаю.

— Понимаете, мне нужно кое-что совершенно невозможное.

— Это нормально, вы ведь женщина.

Провиденс предпочла пропустить мимо ушей эту женоненавистническую реплику и мысленно пообещала себе сохранять хладнокровие в течение всей их беседы.

— Я хотела бы научиться летать.

— Для этого есть специальные школы.

— Нет, я имею в виду не вождение самолета. Я хочу летать вот так.

И она взмахнула распростертыми руками, словно захотела проветрить подмышки.

— Вот что мне нужно, — сказала Провиденс.

— Нет проблем.

— Ах, вот как? Значит, моя просьба ничуть вас не удивила?

— Птица, рожденная в клетке, думает, что полет — это болезнь.

— Не вижу связи.

— А ее и нет, просто я люблю вытаскивать на свет божий всякие цитаты, для собственного удовольствия. Эта, например, из Алехандро Ходоровски.

— Прекрасно. Ну… так как насчет моего дельца?

— Мы можем начать в настоящее время на следующей неделе.

— В настоящее время или на следующей неделе?

— На следующей неделе.

— Я была бы вам очень благодарна, если бы вы перестали говорить «в настоящее время», если подразумеваете под этим «на следующей неделе». Это раздражает и вводит в заблуждение! Ну-ка, загляните в эту штуку и скажите, сможете ли вы сделать это «в настоящее время».

Колдун сверился с еженедельником в кожаной обложке, на который ему указала клиентка и страницы которого были пусты до 2043 года.

— В настоящее время я слишком занят, — объявил он, к великому удивлению Провиденс.

— Но ваш еженедельник пуст!

— Пустота и полнота суть понятия относительные и субъективные.

— Я не могу так долго ждать, — ответила почтальонша, состроив трагическую мину номер 4, означающую последний шанс.

— Ладно, тогда начнем в пятницу. И в дальнейшем вы будете приходить по пятницам, это вас устроит?

— По правде говоря, я думала, что вы научите меня летать за один сеанс, скажем за час. Прямо сейчас, в настоящее время, как вы выражаетесь.

— Это будет трудновато.

— А знаете, почему в Марокко всегда хорошая погода?

— Нет.

— Потому что одна маленькая девочка проглотила все облака. Так что даже заболела.

И молодая женщина в две минуты и тридцать фраз посвятила африканца в суть дела, рассказав о потерянном времени, о Заире, о проглоченном облаке, о земляничном варенье, об этой проклятой болезни и о своем обещании.

— Значит, научиться летать за один сеанс… — задумчиво промолвил колдун, когда она закончила свой рассказ.

— Да, я вас очень прошу!

— Ну, посмотрим, что я смогу сделать, только уберите с лица эту трагическую мину номер 4. Меня на это не возьмешь, я ведь колдун. Ладно, постараюсь помочь вам. Займусь этим делом в настоящее время.

— Да это «настоящее время» прямо мания какая-то!

— Так уж устроен мир…

— Значит, я научусь летать?

— Я же вам сказал, что да.

Молодая женщина не могла опомниться от изумления. Все это выглядело слишком хорошо, слишком легко: наверняка тут крылся какой-то подвох.

— Разрешите полюбопытствовать: если вы можете научить летать, то почему же мы не видим в небе никаких людей?

— Потому что не все обладают должными способностями. К тому же мало кто из людей высказывает такое желание. Честно говоря, почти никто. А если совсем честно, то просто никто. Ноль целых, ноль десятых.

— Ноль целых…

— Н-ну… я лично знаю только одного, — ответил он после трехсекундного колебания.

— Вы хотите сказать, что обучили летать одного-единственного человека?

— Если быть точным, я учил летать кучу пациентов (это словцо очень позабавило Провиденс), но преуспел лишь в одном случае.

В его голосе прозвучало сожаление и уныние.

— Значит, Чан — единственный человек в мире, который умеет летать, — заключила молодая женщина.

— При чем тут Чан? Чан не умеет летать, — возразил удивленный колдун.

— Но я видела в аэропорту, как он взлетел, видела ясно, как вас сейчас: он парил над полом.

— Ах, это! Да, Чан действительно левитирует. Но он не летает. Между умением подняться на несколько миллиметров и умением парить в облаках есть большая разница, знаете ли.

— О, простите мое невежество! Еще несколько секунд назад я думала, что гравитация приковывает человека к земле, а теперь узнаю, что одни люди левитируют, а другие летают!

— Перед тем как узнать некие вещи, о них ничего не знают.

— Какая прекрасная прописная истина! Так что же стало с вашим учеником? Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос нескромным.

— С Оскаром? Он был мойщиком окон в самом высоком небоскребе Дубая… до тех пор, пока не разбился.

По телу Провиденс пробежала дрожь.

— Ох, простите. Но вот что меня удивляет: если он научился летать, как птица, почему выбрал себе такое малопочтенное занятие, как мытье окон?

— Вы слишком сурово его судите. Каждый человек сам решает, куда направить свои способности. И потом, нужно хранить их в тайне, насколько это возможно. Вот посмотрите на меня: я самый могущественный человек в мире, но прилагаю все усилия к тому, чтобы скрыть это.

— И вам это отлично удается!

— Благодарю. В настоящее время я мог бы посиживать на палубе своей яхты, бездельничая и попивая коктейль «Куба либре» где-нибудь на Сейшелах, однако предпочитаю посвящать свою жизнь другим, улаживать их проблемы (Провиденс вспомнила крик Чана в оранжевом комбинезоне: проблееееемы!). Я пытаюсь научить людей выявлять в себе то лучшее, что в них скрыто. Вот почему я сижу здесь, на бульваре Барбес, в этой жалкой халупе без кондишена, и размышляю над решением мучающей вас проблемы. Ибо я не смогу спать спокойно, пока не сделаю вам счастливой.

— Ах, если бы все были такими, как вы!

— Нужно не похваляться своим могуществом, но использовать его для благородных дел. Ибо оно — средство, а не цель. Так, например, мытье окон в Дубае есть благородное дело. Оскар был прекрасным юношей.

И колдун погрузился в раздумья. Потом снял свою шапчонку ПСЖ и вытер ею лоб. Провиденс спросила себя, почему многие африканцы носят летом шерстяные шапки. Да еще в такой квартире без кондишена, где настоящая парилка. Лично ей хотелось стащить с себя майку и джинсы и нырнуть в ванну с ледяной водой.

— Летать, как птицы… — заговорил колдун, выйдя из задумчивости, — вековечная мечта человека с тех пор, как он стал таковым. Мы — почти совершенные животные. Мы ходим, бегаем, плаваем, ползаем — словом, обладаем почти всеми способностями других животных. Единственное, чего мы лишены, — это способности летать. Наши кости слишком тяжелы, и мы лишены крыльев. Мы слишком сильно привязаны к земным делам, чтобы сбросить с себя цепи, приковавшие нас к земле, и свободно взмыть в небо. Человек уже совершает множество чудес. Он говорит, смеется, создает империи, приспосабливается к любым погодным условиям, верит в Бога, снимает порнофильмы для геев, играет в «Эрудит» и ест палочками. Какое животное, даже самое умное, может похвастаться такими достижениями? Человек также летает в облаках. Не сам, конечно, но летает с помощью технических приспособлений — самолетов, воздушных шаров, дирижаблей. Однако сам он летать не может. Это, наверное, единственное, чего ему не хватает, единственное, чего он не умеет делать. И он этим недоволен. Это его мучает. Он капризничает, словно ребенок, которому не дают игрушку. Ваша история немного напоминает те анекдоты, которые мальчишки рассказывают друг другу на переменках — о том, как англичанин, испанец, немец и француз… Ну, а в вашем случае это история об одной француженке, одном сенегальце и одной марокканке…

— Простите, не хочу вас обижать, но не могли бы вы все-таки начать обучение? — прервала его почтальонша.

Колдун улыбнулся:

— А вы его уже начали.

— Как это?

— «Вы уже началиобучение». О, не обращайте внимания, это просто цитата из фильма — кажется, из «Парня-каратиста». Короче, ваше обучение уже началось. За несколько истекших минут мы продвинулись гораздо дальше, чем вам кажется. Я увидел, кто вы на самом деле. Так вот, поверьте, нельзя научиться водить самолет, прежде чем вы не научитесь возить тачку.

Иногда образные сравнения колдуна напоминали закодированное сообщение. Уж не работал ли он шпионом во время войны? А впрочем, какой войны?

— Вы не могли бы выражаться яснее? Я вас совсем не понимаю.

— Я просто хочу сказать, что вы обладаете всем необходимым, чтобы летать. Не хватает только одного: вам нужно научиться направлять свою энергию в нужную сторону, сконцентрировать свою силу к единственной цели — летать. Не разбрасываться, не тратить понапрасну тот редкостный флюид, что течет в ваших жилах. Вы женщина энергичная, сразу видно, что вы мчитесь по жизни с бешеной скоростью. Но иногда невредно приостановиться, чтобы выиграть время… А в остальном у вас есть все, что нужно. Как сказал бы мой второй распространитель листовок, Брюс Ли (увы, мне не хватает фантазии, чтобы придумывать имена!): «Ви лететь на седьмой небо как будто ви иметь много олгазм от любов в ваше селце».

— Оргазм от любви в вашем… сельце? — недоуменно повторила молодая женщина, не смея спросить, по какому видео этот новичок осваивал язык Мольера.

— «В сердце», — поправил ее колдун, ударив себя в грудь. — «В сердце». Брюс Ли произносит «л» вместо «р», что неудивительно: он ведь всего три дня как приехал во Францию.

— Ах, вот оно что…

— А я вижу, что ваше сердце переполнено ею.

— Чем?

— Любовью.

— Ага…

— Что касается меня, я уже научил вас всему, чему мог. Остальное вы узнаете в монастыре.

Провиденс даже подпрыгнула от изумления:

— В монастыре?

Мэтр Юэ невозмутимо выдвинул ящик стола и вынул оттуда пачку незаполненных бланков.

— Вы, кажется, хотели научиться летать за один час, не так ли?

— Э-э-э… так.

— Ну, вот я и прописываю вам ультраинтенсивный курс медитации в официально зарегистрированном тибетском монастыре. Передадите им это от меня.

Он нацарапал на бланке несколько слов синим стержнем своей шариковой четырехцветной ручки и подписался. Провиденс не верила своим глазам: он выписывал ей рецепт. Неужто этот китайско-африканский колдун с Барбеса принимает себя за врача?

— Да вы просто больной! — воскликнула она, осознав, что он предписывает ей отправиться в тибетский храм. — Посылаете меня в Китай, когда все самолеты стоят на земле как пришитые! Или, может, вы рассчитываете, что я туда полечу как на крыльях? Если так, то лучше мне взять курс на Марракеш!

И Провиденс вскочила на ноги, нашаривая в кармане десятиевровую бумажку, чтобы бросить ему в лицо. Это все, что он заслужил, отняв у нее драгоценное время и задурив мозги. И пусть благодарит Бога за то, что она не обратится в полицию.

— Вы надуваете людей, внушаете им фальшивые надежды! Вы попросту…

— Попросту кто?

— Попросту африканский шарлатан… вдобавок выдающий себя за китайского шарлатана!

— Да, я вижу, вам еще многому предстоит научиться, дабы обрести терпение и спокойствие. Сильно сомневаюсь, что этот ультраинтенсивный курс принесет вам хоть какую-то пользу, мадам попрыгунья. Но я скажу — если вам интересно это услышать, — что вижу в вас мощные экстрасенсорные способности. Вы станете вторым человеком, которого я смогу научить летать, и единственным на сегодняшний день, поскольку Оскара уже нет в живых. Я чувствую в вас эту силу. Странно, что вы никогда не пробовали летать раньше. Вот и все.

— Еще одна цитата из какого-нибудь дрянного фильма про кунг-фу?

— Нет, это мои собственные слова.

— Значит, если я правильно поняла, вы намерены послать меня в тибетский храм в Китае?

— Хочу заметить, что Тибет давно уже не в Китае. Или никогда там не был. В общем, не знаю, я ничего не понимаю в этих китайских разборках.

— Да какое мне дело, где он находится, в Китае, Японии или еще в каком-то азиатском захолустье! Говорю же вам: сегодня ни один самолет никуда не полетит!

— Нет проблем, — значит, вы поедете в храм на электричке.

— Ну, конечно! — вскричала Провиденс, театральным жестом хлопнув себя по лбу. — Дура я набитая! Какие могут быть проблемы, ведь у нас есть электрички! Послушайте, вы это серьезно? Вы действительно хотите, чтобы я отправилась в Китай на электричке?

— Но я ведь только что сказал вам, что это не в Китае.

— Нет, вы сказали, что ТИБЕТ не в Китае.

— Нет, я с самого начала вам сказал: «Да кто вам говорит о тибетском храме в Китае?»

— ОК, стоооооп! Повторяю вам: даже речи быть не может, чтобы я отправилась в Китай.

— А разве Версаль находится в Китае?

— Это еще что за бред? Не вижу никакой связи, — огрызнулась Провиденс, которая завелась, как часы, если не больше, и растерялась, как Луи де Фюнес, вдруг попавший в серию «Звездных войн», если не больше.

— А связь состоит в том, что вы поедете в Версаль.

— Когда?

— Как только закончится этот разговор.

— И что я там потеряла, в Версале?

— Вы поедете в храм Версаля.

— Вы, видимо, имеете в виду Версальский дворец?

— Хорошо бы вам помолчать и дослушать меня. Нет, я имею в виду тибетский храм Смиренной Секты Богомолов-Вязальщиков, который находится в Версале.

— Ах, это те… которые вяжут? Что ж вы сразу не сказали? — иронически воскликнула почтальонша.

— Я пытался сказать. Итак, если вы исполните все, что вам скажут, — в чем я сильно сомневаюсь, — вы полетите как птица. И нынче же вечером сможете, как и обещали, обнять свою дочь.

Потрясенная женщина схватила листок, который протянул ей колдун. На нем был написан адрес и название станции метро.

— С вас 23 евро. Только наличными, кредитные карточки я не принимаю.

— 23 евро? Это тариф врачебной консультации, — сказала Провиденс, не сводя глаз с листка. — Значит, тибетский храм в Версале?

Она все еще не могла поверить своему счастью.

— И кроме того, вы получите компенсацию от соц-обеспечения, — добавил подлинный фальшивый китаец.

Когда Провиденс села в метро, идущее в самом экзотическом, если не в самом безумном направлении в ее жизни, ей вспомнились слова Мэтра Юэ: «Ваша история немного напоминает те анекдоты, которые мальчишки рассказывают друг другу на переменках — о том, как англичанин, испанец, немец и француз… Ну, а в вашем случае это история об одной француженке, одном сенегальце и одной марокканке…»

Да, он был прав, ее история начиналась как анекдот, но в конечном счете тут было не до смеха. Потому что Заире грозила смерть.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ КОГДА ТИБЕТСКИЕ МОНАХИ НЕ МОЛЯТСЯ, ОНИ СЛУШАЮТ ХУЛИО ИГЛЕСИАСА

Место действия: тибетский храм, Версаль (Франция).

Показания сердцеметра: 2087 километров.

В 1997 году около десяти монахов, членов Смиренной Секты Богомолов-Вязальщиков, были изгнаны из Тибета после того, как их застукали за планированием открытия филиала заводов «Феррари» в местном монастыре. Вдохновленные бестселлером того времени — «Монахом, который продал свой «феррари», — они решили создать антигероя этой книги, то есть заняться автомобилестроением в крупном масштабе. «Монахи, которые хотят снова купить «феррари» украсили собой передовицы местных газет. Вот почему, отвергнутые своим Духовным руководителем, они перебрались во Францию, в парижский регион, с твердым намерением заняться коммерцией. Однако, проникшись монашеским духом на французский манер, они очень скоро похоронили свою идею производства красных спортивных машин класса люкс и увлеклись изготовлением одежды с запахом сыра, то есть совершенно новым направлением, если не считать промежуточного — обуви с запахом мака. В результате маленький буддистский храм в Версале за несколько лет превратился в одно из самых процветающих предприятий региона. Однако в последнее время кризис безжалостно ударил по их бизнесу, даром что они были монополистами в этой области. Единственный договор, подписанный в нынешнем году, предусматривал поставку спортивных костюмов с запахом рокфора, связанных для французской Олимпийской команды по дальности плевания вишневыми косточками (новая дисциплина, придуманная национальным олимпийским комитетом ввиду больших излишков мирового урожая вишен в 2013 году). Лишние (комплекты одежды, а не вишни) послали Фиделю Кастро, человеку, который ввел в обиход бег трусцой в костюмах из лайкры как образец хорошего вкуса и элегантности.

Когда электричка доставила Провиденс по назначению, она убедилась, что между Орли и этим тибетским храмом не больше общего, чем между гульбищем и кладбищем. Ее вдруг объяла мирная тишина, как будто она оказалась в непроницаемой капсуле покоя. Казалось, в этой части света время остановилось навсегда.

Однако если храм Смиренной Секты Богомолов-Вязальщиков действительно обрел приют в этом королевском городе, то по внешнему облику данный приют был ближе к ларьку, торгующему чипсами, нежели к Версальскому дворцу. Судя по виду здания и по вывеске из кованого железа, гордо красовавшейся над входом, культовое место тибетских монахов расположилось в помещении бывшего завода «Рено», заброшенном и загаженном. Над знаменитым черным ромбом автомобильной марки был водружен более современный пластиковый щит с намалеванной на нем хорошенькой головкой богомола, зеленой, как листок мяты. В общем, этому месту было далековато до великолепия короля-солнца и роскошных садов Андре Ленотра.

Провиденс подошла к маленькой деревянной дверце и стукнула в нее позолоченным дверным молотком в виде головки жука-богомола.

«Один батончик «Марса» — и снова жизнь прекрасна!» — подумала она, как в той телерекламе, где юный плейбой стучится в ворота монастыря, чтобы стать монахом, но, откусив от шоколадного батончика, решает вернуться к мирской жизни. В отличие от этого парня она была полна решимости довести это странное приключение до конца. Раз уж она здесь, было бы глупо давать задний ход, не увидев, что скрывается за таинственными кирпичными стенами этого здания.

Ей отворил низенький человечек лет шестидесяти, бритоголовый и облаченный в просторную оранжевую хламиду; он представился Верховным Отцом-настоятелем и выглядел эдаким Папой Смурфом данного братства, разве что без красного колпака и белой бороды. Предупрежденный о приезде Провиденс сенегальцем в дырявой шапчонке, он ничуть не удивился, увидев на пороге красивую молодую женщину, явившуюся к нему погожим летним днем. Коротким взмахом руки, который заставил взвиться его рукав наподобие оранжевого флага (типа «Внимание, купаться опасно!»), он пригласил ее войти.

Они пересекли внутренний двор, в углу которого совсем маленькие монахи играли в петанк, метая шары, похожие на зеленые помидоры. Затем они вошли в главное здание, увитое плющом. За дверью в коридоре их ожидали два точных подобия старика, только помоложе, и он с широкой улыбкой представил их гостье. Они были одинаковые, ну прямо двойня. Вернее, тройня, если считать Папу Смурфа. Такие же низенькие и бритоголовые, облаченные в такие же просторные оранжевые хламиды. Странная у них все-таки любовь к излишку ткани, не говоря уж о сходстве с флагом — предупреждением об опасном купании.

При взгляде на эту троицу становился ясен смысл звания «Верховный Отец-настоятель», ибо мастер, даром что весьма низкорослый, был на две головы выше своих собратьев. На минуту Провиденс почудилось, будто ее окружают детишки в школьном дворе.

Имена обоих младших монахов — а может, фамилии, Провиденс не смогла это определить — были до того тарабарскими, что она сразу решила называть их просто Пинг и Понг, в честь их круглых, как шарики, голов. Она приветствовала монахов кивками, по одному на каждого.

— Если хотите, можете звать их Мэтр-30 и Мэтр-35, — предложил настоятель.

Однако молодая женщина, предпочитавшая буквы, а не цифры, все-таки осталась верна своему выбору. Пинг и Понг.

— Верховный Магистр, — продолжал настоятель, — объявил мне о вашем визите посредством теле…

—.. пати и? — дополнила почтальонша.

—.. фона, — поправил ее удивленный мудрец. — Посредством телефона. Я уже в курсе насчет вашей дочери, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню. У вас не так уж много времени.

Провиденс утвердительно кивнула. Наконец-то ей попался вменяемый человек.

— Стало быть, мы можем его не торопить, — продолжал он.

— Не торопить кого?

— Время.

— Ага… — протянула почтальонша, не слишком-то поняв сей парадокс.

— Я хочу поведать вам одну историю. Адмирал Освальдо Киглис был великим путешественником. Эдаким Кусто на старинный манер. Будучи наследником богатых родителей, он не должен был работать и проводил время в путешествиях. Сначала он брал в руки глобус, крутил его и тыкал пальцем наугад, чтобы выбрать цель очередного путешествия, например Египет, Иорданию, Сейшелы, Полинезию, Канаду или Исландию. Он исследовал все — тепло и холод, сушу и моря, горные выси и недра земные. Все. И вот однажды наш Освальдо крутит, как всегда, свой глобус, и его палец утыкается в крошечный островок в Тихом океане, где-то между Галапагосскими островами и островом Пасхи. А он строго придерживается правила: куда указал палец, там и должны пройти его ноги. И вот наш исследователь, ведомый одним лишь своим дерзновенным мужеством, снаряжает экспедицию. Прочесывает указанный сектор, сперва на корабле, затем на маленьком самолете. Но никакого острова не находит. Однако он не сдается и нанимает подводную лодку с радаром. И опять ничего не находит. Остров неуловим. Тем не менее Освальдо не опускает руки. Он упрям. Его команда решает забросить это дело. И все-таки никому из спутников не удается его убедить. Обманув бдительность своих помощников, он в одно прекрасное утро исчезает, уплыв от них в шлюпке. Исследует море и дважды чуть не погибает. В первый раз — едва не утонув, а затем — едва не попав в зубы акуле. Верно говорят, что свои удовольствия нужно разнообразить. На этих широтах солнце жарит невыносимо, а запасы пресной воды и пищи быстро иссякают. Через несколько недель проходящая торговая шхуна обнаруживает Освальдо в шлюпке, на грани безумия и истощения. И в итоге — что? А вот что: поскольку его ноги утратили силу и больше не смогли носить это безумие, он кончил свои дни в инвалидном кресле на колесиках. Его фамилия Киглис, созвучная французскому «qui glisse» (тот, кто катится), нашла наконец свое подтверждение… Видимо, во время этой экспедиции он где-то подхватил гибельный вирус. Короче, месяц спустя он распахивает дверь кабинета в своей маленькой парижской квартирке и подъезжает к глобусу, глядя на него с горьким упреком. Он готов растерзать этот желто-голубой шар, проклясть его, вышвырнуть в окно или разбить вдребезги. Но сперва он все же всматривается в крошечный островок, который не существует и все-таки находится там, на голубой поверхности гладкого шара. Он прижимает палец к этой маленькой черной точке. И вдруг видит, что островок прилип к подушечке пальца.

Монах воздел кверху палец и торжественно изрек:

— Адмирал Освальдо Киглис, величайший путешественник в мире, вдруг понял, что островок, из-за которого он потерял голову и ноги, не что иное, как крошечная раздавленная мошка. Человек, принявший мошку за остров…

Провиденс никак не могла понять, куда он метит.

— Я что-то никак не пойму, куда вы метите.

— Все это я рассказал для того, чтобы вы поняли: в жизни никогда не нужно торопиться. Иногда невредно повременить, чтобы выиграть время… Итак, добро пожаловать в храм, где время остановлено.

И монах широким взмахом руки пригласил ее осмотреть необычное место, куда она попала. Коридор, в который они вошли, напоминал коридор азиатского ресторана. Здесь и в самом деле казалось, будто время застыло в пятидесятых годах. Над окнами висело множество бумажных фонариков и всяких поделок из красной пластмассы. На маленьком столике стоял аквариум, а светящаяся картина на стене изображала водопад, причем висела она так криво, что струи воды, казалось, текут почти горизонтально, презрев закон гравитации.

Монах, почтальонша и Пинг с Понгом прошли мимо кошки, отлитой из золотистого металла, которая качала лапой сверху вниз, словно хотела их схватить, и ступили в большое помещение, устланное татами и похожее на зал для занятий восточными единоборствами или зумбой. Это напомнило Провиденс, что пора возобновить свой абонемент в спортзал.

Разумеется, пришлось внести кое-какие изменения, чтобы превратить бывший завод «Рено» в буддистский храм; особенно это касалось сборочного цеха, где агонизировала куча железных монстров. Но с помощью кармы все это стало возможным. Автомобильные остовы превратились в свирепые пенчингболы, на которых монахи отрабатывали боевые приемы, а склад стал гигантским тренировочным залом в духе Nakeshi’s Castle — японского аналога форта Бойяр, где противники должны были пробежать по круговой дорожке, полной всяческих препятствий и намыленных дощечек.

— Подождите здесь, сейчас придет ваш инструктор.

С этими словами первый монах, а за ним Пинг и Понг на цыпочках вышли из зала через потайную дверцу.

Провиденс осталась одна, и тут ее снова одолели сомнения. Она спросила себя, насколько все это серьезно? В какую еще сомнительную историю она впуталась?

Молодая женщина взглянула на часы. 14:00. Она уже потеряла все утро и теперь, кажется, теряет остаток дня на какую-то ерунду. Неужели она тоже принимает мушку за остров?

Но кто знает, кто знает…

Ведь и остров мог оказаться вполне реальным. Да… Если бы ей все удалось, если бы ее мечта осуществилась, это было бы прекрасно. Прекрасная история. История матери, научившейся летать, как птица, чтобы встретиться со своей больной дочкой по ту сторону Средиземного моря. Или… попавшейся в криминальные китайско-сенегальские сети мошенников из Версаля.

И все же Провиденс продолжала надеяться. Ну должна же быть какая-то причина, чтобы с ней столько всего стряслось в этот день. И он не мог окончиться неудачей. Это просто невозможно!

Провиденс огляделась. Повсюду виднелись красивые китайские иероглифы, выписанные черной тушью на больших постерах, ширмы из резного дерева, страшенные копья из кованого железа, прислоненные к стене. И во всем помещении витал настойчивый запах риса с лимонным соком. Он напомнил ей, что она не ела с раннего утра. Если на земле и живет кто-то, способный научить ее летать, она найдет его только здесь. Она была убеждена, что тибетские монахи — которых она путала с монахами Шаолиня — были единственными, кто действительно способен левитировать. Когда-то она видела на канале «Арте», в самый глухой поздний час, репортаж об этом странном феномене. С помощью медитации им удавалось повелевать своим телом и даже нарушать законы физики. Их тела подчинялись только разуму. Она увидела тогда потрясающие демонстрации этого явления. Монахи спали, стоя на голове или опираясь всего лишь на мизинец. Они получали удары ногой в мошонку, не моргнув глазом. Они ходили босиком по раскаленным углям и ломали толстенные палки одним ударом локтя. И все это без малейших усилий, с недрогнувшими лицами. Если они могли проделывать такое, значит, без сомнения, могли взмахнуть руками и полететь. Ведь поднялся же Чан над полом у нее на глазах.

С той минуты, как она вошла в зал, до нее непрерывно доносились отдаленные звуки какой-то тягучей мелодии. Но то ли она уже привыкла к тишине, то ли кто-то слегка увеличил громкость — этого она не могла бы сказать, — музыка становилась все слышнее и слышнее. Нет, вряд ли, — она, конечно, ошиблась. Видно, это голод играл с ней злую шутку.

Где-то в дальнем конце монастыря звучала еле различимая мелодия, которую вели скрипки; она была как две капли воды похожа на «Беднягу» Хулио Иглесиаса. Прислушавшись, Провиденс действительно узнала сладкий голос звезды испанской эстрады. Однако что-то было не так. Испанец не пел, а скорее мяукал. Причем как-то прерывисто. Точно большая кошка, которой прищемили хвост дверью крупного парижского супермаркета в день распродажи. Однако вскоре почтальонша поняла, в чем дело: Хулио вовсе не мяукал — он просто пел по-китайски. И следующий куплет это подтвердил. Исполнялся именно «Бедняга», в этом сомневаться не приходилось.

«Не может быть», — подумала Провиденс. Неужели тибетские монахи слушают Хулио Иглесиаса? Откуда же они о нем знают? Разве философия этих людей не заключается в том, чтобы жить на обочине современности и общества? Как, например, живут амиши, к которым в «Свидетеле» попадает Харрисон Форд. Она попыталась убедить себя, что это просто наваждение, но с каких это пор голод стал вызывать у нее слуховые галлюцинации?

Из ступора ее вывел другой странный звук — шлепанье мокрых ног по татами. Обернувшись, она увидела, что к ней подходит приземистый монах атлетического сложения, ни в чем не похожий на троих прежних. Черное кимоно, короткие рыжие волосы и бородка того же цвета. Монах-инструктор напоминал Чака Норриса в азиатском варианте.

Под его рыжей бородой скрывалось костистое лицо, а вся фигура казалась высеченной из цельной гранитной глыбы. Ни рот, ни глаза не выдавали его чувств.

— Я — Мэтр-40. Но вы можете называть меня Чу Нури.

Чу Нури? Провиденс приняла было это за шутку, но, судя по виду этого человека, он был не расположен шутить. И она предпочла смолчать, подозревая, что этот самый Чу может одним щелчком заставить ее сделать тройной оборот вокруг своей оси, даже не дотронувшись до ее кружевных трусов.

— Может, я сообщу вам то, что и так известно, — сказал он без всяких предисловий, — но для полета нужно быть максимально легкой. Поэтому вам придется избавиться от лишнего веса.

На какой-то миг Провиденс испугалась, что этот китайский техасский рейнджер набросится на нее, чтобы срезать ребром ладони мякоть с ее бедер. Однако монах не сдвинулся с места. Видимо, он счел ее пятьдесят кило и аэродинамичную грудь вполне приемлемыми. Как и 90 процентов мужчин на планете. Что ж, уже хорошо!

— Раз уж мы заговорили об этом, нельзя ли мне съесть хоть что-нибудь, а то я просто умираю с голоду.

Последний раз я ела сегодня в 4:30 утра и вряд ли смогу сосредоточиться вот так, на пустой желудок.

— Ничего себе! Я вам толкую, что вы должны избавиться от лишнего веса, а вы мне о еде!

— Не беспокойтесь, я от еды не жирею.

Инструктор что-то сердито проворчал и нырнул в ту же дверь, за которой несколько минут назад скрылись его коллеги. И почти сразу вернулся, неся тарелку с дымящимся рисом и несколькими мясными фрикадельками. Одно из двух: либо этот монах был волшебником, либо дверца вела прямо на кухню.

— Ну ладно, пока вы будете заправляться, я вам изложу основные правила. Которые вы должны соблюдать совершенно точно.

— Точность — вежливость почтальонов, — сострила Провиденс, на что монах ответил ей непонимающим взглядом.

— Правило номер один: лучше всего взлетать из Австралии.

— Из Аффтралии? — переспросила молодая женщина, успевшая набить рот рисом.

Монах объяснил, что гравитация на земном шаре меняется от места к месту и что человек весит больше или меньше в той или иной его точке. Например, в Австралии люди легче, чем в других местах. По крайней мере, так показал смелый эксперимент трех американских докторов физических наук, которые совершили кругосветное путешествие, взяв с собой садового гномика, примерно как в фильме Жан-Пьера Жене «Амели»; так вот, они заметили, что по мере их продвижения гном показывал совершенно разный вес на одних и тех же походных весах: 308,66 граммов в Лондоне, 308,54 — в Париже, 308,23 — в Сан-Франциско, 307,80 — в Сиднее и 309,82 — на Южном полюсе. Следовательно, в Австралии он потерял около одного грамма. А это уже было достижение, вернее, потеря.

— Ну а вы, насколько я понимаю, собираетесь взлетать из Парижа, — продолжал он.

— Да. Пофкольку я не фмогу улететь в Фидней.

— Окей. Забудем о правиле номер один. Правило номер два: необходимо остричь волосы. Таким образом мы выиграем несколько граммов веса. Мэтр-50, пардон, брат Инь Ян с удовольствием обреет вам голову.

— Обреет? — в ужасе вскричала Провиденс, заплевав при этом мясными крошками кимоно мудреца. — По-флушайте, а нельзя ли потерять нефколько граммов на чем-нибудь другом? Меня бы, например, уфтроила такая коротенькая фтрижечка, как у Одри Хепбёрн в «Рим-фких каникулах», но чтобы меня обрили, как овцу или как Бритни Фпирс!.. Может, лучше начать ф ног, лобка или подмыфек…

Раздраженный сетованиями и дурными манерами своей ученицы, монах приказал ей молчать, щелкнув пальцами, словно раздавил муху на лету.

— Хватит плакаться! Особенно с полным ртом. Вы заплевали мне все кимоно своими фрикадельками! И это напоминает мне о правиле номер три: вам придется снять одежду.

— Вы хотите сказать: раздеться догола?

— Можете лететь в бикини.

— Ну, слава богу, что сейчас лето. Хорошо, такой вариант меня вполне устроит. А у вас тут найдутся бикини? И можно ли выбрать подходящее? И можно ли примерить? Этим тоже занимается брат Инь Ян?

— Купальник вам придется приобрести самой. Разве что вы предпочтете трусы с запахом горгонзолы.

Вот тут в гранитном блоке, заменявшем монаху лицо, впервые что-то дрогнуло. Надо же, оказывается, у этой каменной глыбы все-таки есть чувство юмора. В данный момент дела в монастыре шли неважно, и глупо было бы упускать случай продать кому-то несколько сырных одежек.

— Не обижайтесь, но у меня слишком чувствительное обоняние, чтобы носить такие наряды.

— Хорошо. Правило номер четыре: медитация, медитация и еще раз медитация! Любовь и целеустремленность. Много любви и много целеустремленности. Насколько я знаю, азиатская философия учит нас, что самое важное не цель, а средства. Самое прекрасное не в том, чтобы достичь вершины горы, а в самом подъеме наверх, ну и прочие глупости. Забудьте все это! Чтобы полететь, вам нужно сосредоточиться на результате. Вы должны думать только об одном: лететь, лететь, лететь и еще раз лететь. Как тот человек, которому не хватало денег на покупку вазы для жены, и тогда он вбил себе в голову, что должен победить в гонке «Тур де Франс» и завоевать кубок, вручаемый чемпиону. И пока он крутил педали, думал лишь об одном: как он преподнесет этот кубок своей жене. И выиграл гонку.

Почтальонша не знала эту историю. Как не знала она, правду ли рассказал монах или придумал все это, дабы подкрепить свои доводы. Но в любом случае это звучало вполне убедительно. Если не считать того, что сам трофей она находила безобразным.

— Что касается любви и целеустремленности, мне кажется, вы уже обладаете ими в полной мере. Так что давайте вплотную займемся медитацией. Вы женщина рассеянная, и вам следует научиться направлять свою энергию к одной-единственной цели. К благой цели. Но отнюдь не к той, к которой вы питаете чувства. Помните, вы должны думать только об одной-единственной объективной цели. О кубке «Тур де Франс».

Провиденс попыталась, но сразу поняла, что ей трудновато будет сосредоточиться на какой-то оловянной посудине. И решила, что найдет для себя более вдохновляющий предмет. Раз уж ей нельзя думать о своей дочке, к которой она питала слишком горячие чувства, она выбрала в качестве предмета медитации зад своего инструктора по зумбе, круглый, как арбуз.

Примчалась бригада санитаров, и Заиру срочно перевезли в отделение интенсивной терапии. Девочка была без сознания. Похоже, роковое облако поглотило ее целиком.

Соединенная с жизнью множеством пластмассовых трубок, она лежала недвижно, бессильно раскинув руки, как принцесса, настигнутая заклятьем злой феи, в ожидании врача, который мог бы ее спасти.

В суматохе она потеряла свою хрустальную туфельку, и если бы кто-нибудь взглянул на ее ножки, то увидел бы на левой ступне шестой палец, едва заметно шевелившийся, точно маленький земляной червячок.

После часовой медитации, во время которой Провиденс пришлось сплетать руки и ноги, как в игре в твистер, ей наконец было позволено передохнуть.

— Даю вам пару минут, можете расслабиться; пока я приготовлю последнюю игру.

Долгожданный отдых! Она и представить себе не могла, что сеанс медитации окажется таким утомительным. Придется ей, видимо, пересмотреть свои занятия зумбой с учетом этой новой гимнастики.

Тем временем Чу Нури включил большой телевизор, подсоединенный к игровой приставке последнего поколения, и загрузил в него игру, в которой нужно было заставить главного персонажа — курицу — летать и садиться на мишени, чтобы набрать очки. Еще не истекли две минуты расслабухи, а монах уже приказал Провиденс сесть перед экраном и поднять руки.

Молодая женщина в себя не могла прийти от изумления. Монахи осовременили свое учение видеоиграми! Сначала они провозглашают себя гарантами традиционных ценностей, буддистами и богомольцами, а миг спустя у них в кустах случайно обнаруживается игровая приставка! Это напомнило ей путешествие в Кению, где вождь местного племени масаев, сидя в темной хижине, слепленной из козьего помета, объяснял ей, как он и его народ питаются кровью антилоп гну, и вдруг лихорадочно завибрировал. Она было подумала, что он вошел в транс, — ей приходилось видеть подобное по телевизору, в передачах про африканских колдунов; но тут вождь сунул руку под свою красную накидку и преспокойно вытащил из-под нее — так, словно это было вполне естественно для деревушки, расположенной в четырех часах лета от любой цивилизации, — шикарный новенький айфон 4-й модели, чтобы ответить на «важный звонок». В тот момент Провиденс почувствовала себя обманутой и пожалела сорок долларов, которые выложила за визит к «дикарям, затерянным в кенийской саванне», а на самом деле жившим с комфортом, какой ей и не снился. Разъяренная почтальонша тотчас потребовала возмещения убытков, но африканец, судя по всему небезразличный к прелестям молодой европейки, имел наглость еще и сфотографироваться вместе с ней, чтобы тут же вывесить снимок на своей стене в Фейсбуке. Мир перевернулся с ног на голову! Не иначе как масайские туристы скоро заполонят гостиную ее сорокаметровой парижской квартиры с целью изучения французских нравов и обычаев!

— Нужно идти в ногу со временем, — сказал тибетский монах, словно читая мысли Провиденс. — Что вы хотите, пока еще не придумано ничего лучше, чтобы отрабатывать координацию рук и тела. Парни, которые изобрели эту игру, просто гении!

«Как можно считать гениями людей, придумавших игру с участием размороженного куренка, хлопающего крыльями?» — спросила себя почтальонша. Но не успела она и рот раскрыть для ответа, как мучитель-монах завопил во всю глотку, веля ей махать руками, чтобы привести в движение куриные крылья. Быстрее! Еще быстрее! ЕЩЕ, ЕЩЕ БЫСТРЕЕ! ЕЩЕ ВЫШЕ! Ну, прямо вылитый русский тренер, выкрикивающий девиз Олимпийских игр своей замордованной гимнастке.

Провиденс тотчас оторвалась от земли острова, на котором сидела, и полетела над морем. Чем энергичнее она махала руками, тем выше взлетала. Но стоило ей ослабить усилия, как бедная курица с жалобным кудахтаньем медленно и неотвратимо падала вниз, в угрожающую морскую бездну.

— Соберитесь и машите крыльями! ВЫ — КУРИЦА! Вспомните все, что мы с вами наработали во время медитации, и вложите это в свои физические усилия! — орал китайский Чак Норрис, словно сержант в летнем военном лагере. Похоже, ему очень нравилось гнобить молодую женщину. — Думайте о цели! ДУМАЙТЕ О КУБКЕ «ТУР ДЕ ФРАНС»!

О нет, только не об этой мерзкой посудине! Отвлекшись на секунду, Провиденс потеряла темп и начала пикировать в море. Но тут же сконцентрировалась и начала думать о мускулистых, арбузообразных ягодицах инструктора. Еще несколько взмахов, и она вышла из пике и снова взмыла к облакам. Наконец-то настал момент, когда ей нужно было посадить курицу на мишень. Если она попадет в центр, то выиграет 100 очков.

— СТО ОЧКОВ, СТО ОЧКОВ! — надрывался монах в кимоно, заплеванном мясными крошками. Куда только подевался военный инструктор? Теперь это был вошедший в раж участник популярной телеигры. — КУ-БОК! КУ-БОК! КУ-БОК! — скандировал он как одержимый, громко топая в такт своим выкрикам.

Несмотря на эту поддержку, курица почтальонши приземлилась в зоне десяти очков. Лицо Чу Нури потемнело от разочарования.

— Та ма дееее! — выкрикнул он, молотя кулаками воздух.

Провиденс не говорила по-китайски, но поняла, что эти слова явно не означают поздравления.

Вскоре курица снова взмыла в небеса и перелетела через гору. Молодая женщина изнемогала от усталости. Боль пронизывала ее руки сверху донизу.

— Вы уверены, что это необходимо? Может, я теперь попробую летать сама, по-настоящему?

— Полет требует предельной концентрации и энергии. Лучше вам приберечь силы для нужного момента. Кроме того, не забудьте, что ваш полет будет долгим и крайне утомительным. Это ведь многие тысячи километров. Так что не стоит вам сейчас перенапрягаться.

— А вы думаете, я сейчас не перенапрягаюсь? — обиженно буркнула Провиденс, уронив ноющие руки.

Курица на экране спикировала на вершину елки и разбилась о древесный ствол. Game over.

— Вот так вы бы погибли, будь это в жизни, — сказал монах.

Однако, убедившись в твердой решимости своей ученицы и сочтя ее готовой сразиться с судьбой, Чу Нури все же пошел за Инь Яном, чтобы приступить к стрижке.

Провиденс, облегченная на несколько граммов волос, послушно ждала в коридоре. Вскоре показались монахи; они шли вереницей, и каждый держал руку на плече впереди идущего, как в цепочке на народном гулянье. Настало время прощания. А вместе с ним и время последних наставлений.

— Вам идет, — сказал Отец-настоятель, указав на новую стрижку молодой женщины.

— Спасибо. Нет ничего лучше новой прически, чтобы успешно начать новую жизнь.

— Это верно. Ну, хорошо. Итак, будем считать ваше обучение законченным. Властью, данной мне высшими силами, я объявляю, что отныне вы способны летать.

— Легко вам говорить, пока я тут, на земле, — скептически сказала Провиденс. — А вот когда я окажусь там, в небе…

— Когда вы окажетесь там, в небе… — подхватил Пинг.

— … вы сконцентрируетесь и будете изо всех сил махать руками, — продолжил Понг так, словно эта парочка клонов разыгрывала партию в пинг-понг на словесном столе.

— А если меня что-то отвлечет? Или я перестану махать руками?

— Тогда вы упадете, — отрезал Чу Нури.

— Как в той игре?

— Как в той игре. И — Game over. Не забывайте: в реальности у вас только одна жизнь.

— Н-да, в откровенности вам не откажешь. Ну, а как с более практическими вопросами?

— Например? — спросил Инь Ян.

— Э-э-э… ну, вы понимаете… как с этим…

— Вы имеет в виду туалет?

— Вот именно.

— Очень просто: слегка оттянете край трусов и… ваша моча распылится в атмосфере.

— Распылится?

— Распылится.

Чу Нури сопроводил свой ответ резким выбросом кулака в воздух. Провиденс поежилась.

— И еще… Я собиралась взять с собой в рюкзаке немного воды и чего-нибудь поесть, — призналась она. — Полет-то будет долгим. А мне понадобится много сил и энергии.

— Но ведь я же предупредил, что вы должны весить как можно меньше. Вспомните правила номер один, два и три! А вы толкуете о каком-то рюкзаке. И потом, знаю я вас, дамочек: вы просите рюкзак, чтобы положить в него воду и пару печеньиц, а насуете туда косметичку, тампоны, жвачку, компрессы, мобильник и прочую ерунду.

«Вот ужас-то! — подумала Провиденс. — Каким образом Чу Нури в курсе насущных женских проблем? Может, до того как стать монахом, он вел совсем другую жизнь? Может, он тоже «продал свой “феррари”»? Провиденс покраснела от стыда.

— Вы правы, забудем о рюкзаке!

— Надеюсь, вы не ожидаете, что там, в небе, вас ждет обед! — воскликнул инструктор с гранитным ликом. — Как, например, в самолетах? Вы когда-нибудь видели птицу с рюкзаком на спине? Я лично — никогда! Все необходимое вы найдете на земле. Вам нужно всего лишь спуститься и перекусить. А что касается воды, будете пить облака.

— Облака?

— Да, и это очень даже приятно, — подтвердил Пинг. — Ведь облака состоят из воды, распыленной в атмосфере..

— …и очень чистой воды, — добавил Понг. — Поскольку она еще не заражена земной грязью.

— А вы сами-то пили ее когда-нибудь, эту облачную воду?

Оба монаха нерешительно помолчали. Потом спросили хором:

— А вы когда-нибудь пробовали дождевую воду?

— Дождевую? Да, когда была маленькой.

— И, как видите, не умерли! — воскликнул Инь Янь. — Так вот, облачная вода — это то же самое.

— И последний совет: никогда не приближайтесь к грозовому облаку, — провозгласил Отец-настоятель самым что ни на есть серьезным тоном. — Внутри могут оказаться глыбы льда, которые вращаются с сумасшедшей скоростью, как в гигантской стиральной машине. Они пробивают дыры в фюзеляжах самолетов, так что представьте себе, во что они способны превратить человеческое тело. Вы мгновенно погибнете. По мощности такое облако эквивалентно двум атомным бомбам. Избегайте их. Не переоценивайте свои силы. Особенно при такой встрече. Видите ли, в Тибете существует куча всяких философских учений, касающихся всего на свете, но даже там никто не знает, как укрощать облака. А жаль!

— Но как мне распознать такое облако?

— Это нетрудно… — ответил Пинг.

— …оно похоже на поварской колпак, — добавил Понг.

— Или на большой кочан цветной капусты, если вы ближе знакомы с овощами, чем с поварскими колпаками! — счел необходимым уточнить Отец-настоятель.

Провиденс улыбнулась и демонстративно посмотрела на часы, намекая монахам, что ей пора.

— Спасибо вам за теплый прием и за все, что вы для меня сделали. Я никогда не забуду эту прекрасную встречу.

И она нежно погладила Отца-настоятеля по плечу.

— О, мы тоже много чего от вас узнали — и о вас, и о мире, — сказал он в ответ. — Вы всегда торопились, и это было вашей ошибкой. Что ж, errare humanum est^[6]. Именно поэтому у карандашей на заднем конце есть ластик. Внешний мир слишком торопится, ему некогда остановиться и полюбоваться прекрасными вещами, оценить красоту солнечных закатов и любовь, сияющую в глазах всех его детей. Мир — это младенец, который желает летать прежде, чем научится ходить. Я не вас имею в виду, — просто очень уж быстро все идет. Интернет и прочее. Информация едва успевает поступить к нам, и глядь, она уже стала прошлым. Она умирает еще до рождения. А здесь, у нас, умеют наслаждаться красотой. Здесь не учатся водить истребители до того, как научатся возить обыкновенную тачку.

Теперь Провиденс знала, откуда у Мэтра Юэ эта склонность к метафорам.

— Сегодня около полудня, — продолжал монах, — вы поехали к Мэтру Юэ на станцию «Барбес», что на севере Парижа, а затем прибыли сюда. Сколько времени вы потеряли в общественном транспорте! И сколько провели здесь, в медитации и обучении полету! И ни разу не задумались над этим. Ваше сердце терзает боль, ваша дочь умирает, и мысли ваши заняты только одним — поехать за ней и спасти; тем не менее вы провели часть этого знаменательного дня с нами. Я пытался вам внушить, что время нужно заслужить. Что нужно предоставить времени достаточно времени, как гениально поет Дидье Барбе-ливьен. Или это пел Хулио Иглесиас? Не помню точно.

Провиденс вздрогнула. Значит, тибетские монахи и впрямь знают Хулио Иглесиаса?

— Раз уж вы о нем заговорили, я хочу вас спросить. Только что в спортзале, когда я ждала мэтра Чу, мне послышалась песня «Бедняга» на китайском. Я не ошибаюсь?

— О, у вас весьма тонкий слух, моя милая. Наш Мэтр-54 (вообще-то 55, но мы сократили его на размер, чтобы не путать со мной) занимается музыкальной программой монастыря. Он у нас что-то вроде диджея, типа Лорана Гарнье, но с более каноническими вкусами…

— С более каноническими?

— Да, можно сказать, что Хулио Иглесиас — самый азиатский из всех ваших европейских певцов. Он в полной мере проникся нашим способом мышления и пропагандирует правила, которым мы следуем ежедневно. Я думаю, что для каждого трудного момента в жизни мужчины или женщины найдется какая-нибудь песня Хулио Иглесиаса. Мало того что этот идальго выглядит загорелым в любое время года, в его песнях всегда можно найти ответ на любые вопросы, а слова отличаются поразительной точностью. Взять хотя бы названия — «Мир сошел с ума», «Мир прекрасен», «Всегда кто-то проигрывает», «Я забыл, как жить…». Сам Конфуций не мог бы выразить это лучше, чем Хулио. Он — провидец, так же как Жюль Верн и Юлий Цезарь. Приходится верить, что все Хулио, Жюли и Юлии — провидцы.

Провиденс не верила своим ушам. Как это ее угораздило попасть к этим внеземным существам, возводившим храм своей жизненной философии на душещипательных песенках эстрадного шансонье совсем другой эпохи?!

— Знаете, как звучит наш девиз? — продолжал монах. — «Когда мы не вяжем одежду с запахом сыра, мы слушаем нашего Хулио, живого кумира!»

— Да, я уже сумела оценить ваше пристрастие к остроумным изречениям. Например: «Здесь не учатся водить истребители, пока не научатся возить обыкновенную тачку». Ну и другие в том же духе.

— Хм… Ладно, вернемся к тому, что я вам говорил до того, как наша беседа свернула к испанскому варьете, — сказал старый монах. — Вы обладаете врожденной способностью летать, Провиденс. Этот дар живет в вашем сердце. Вы родились с этой невыносимой легкостью. С невыносимой легкостью, свойственной влюбленным почтальоншам.

— С невыносимой легкостью, свойственной влюбленным почтальоншам? — повторила Провиденс, крайне удивленная тем, что версальские монахи, помимо игры на приставке последнего поколения и слушания Хулио Иглесиаса, еще и читали Кундеру.

— Да, влюбленным, ибо история ваших отношений с этой девочкой — настоящий любовный роман. Вы — влюбленная женщина (его отсылки к области культуры просто поражали: теперь он цитировал Мирей Матьё, не говоря уж о Барбре Стрейзанд). Это история встречи двух женщин, для которых время летит со скоростью тысячи километров в час. Вы обе спешите жить, но по разным причинам. Вы лично, как адмирал Освальдо Куглис, принимаете мушек за острова. А ваша дочь так же нетерпелива, как вы, но не может действовать: причиною тому — ее болезнь. И вот, по иронии судьбы, вы попали друг дружке в руки. Ибо судьба иногда пускается на такие хитрости. Значит, нужно, чтобы вы обе научились жить в одном ритме, чтобы ваши сердца бились в унисон. Все то время, что вы считаете потерянным сегодня, на самом деле естьвыигранное время. Оно позволит вам, Провиденс, совершить самое чудесное путешествие в вашей жизни. Пользуйтесь каждым мгновением, проведенным в воздухе. Когда вы окажетесь там, наверху, вдыхайте запах облаков, не торопитесь. Наслаждайтесь запахами воздуха, неба, дождя. Все они пронизаны ароматами Рая.

С этими словами монах вынул из кармана своей хламиды какой-то маленький предмет, вложил его в руку молодой женщине и сжал ее в кулак.

— Возьмите это с собой и дайте капельку Заире. Это самое верное противооблачное средство. Я не знаю, подействует ли мой эликсир, он еще не прошел клинических испытаний. Но если он эффективен, то одной-единственной капли будет достаточно.

И Верховный Магистр склонил голову в знак почтения. Вслед за ним Провиденс так же приветствовали, в порядке возрастания роста, Мэтр-30, Мэтр-35, Мэтр-40, Мэтр-50 и Мэтр-55.

— За вашей суровостью сержанта и гранитным лицом скрывается «ЧУ-десный человек»! — сказала она, склоняясь перед твердокаменным инструктором и улыбаясь собственной игре слов.

Тот улыбнулся в ответ, хотя явно не понял ее шутки.

— Я вас никогда не забуду, — добавила почтальонша, обратившись ко всем присутствующим, — и обязательно сюда вернусь. А пока желаю вам успешного вязания, добрые мои богомолы!

— И вы познакомите нас с Заирой, ибо вам удастся ее привезти, — убежденно сказал Отец-настоятель.

Маленький рост монахов вызывал у Провиденс материнскую нежность, она находила их ужасно трогательными. Хорошо бы таскать с собой этих крошек, всегда и повсюду. Они наделяли бы ее мудростью и терпением, коих ей так не хватало. Как прекрасно было бы носить в кармане хотя бы одного тибетского монаха, чтобы он помогал ей в критических случаях, когда ее одолеет уныние, или упадок сил, или неуверенность в себе.

Через несколько минут, вооруженная своим новым даром и противооблачным эликсиром, молодая почтальонша помчалась к станции метро, чтобы сесть на поезд в направлении Орли; и, хотя ее ноги еще ступали по асфальту, мысленно она уже была в облаках.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДЕНЬ, КОГДА МОЯ ПОЧТАЛЬОНША СТАЛА ТАКОЙ ЖЕ ЗНАМЕНИТОЙ, КАК ДЖОКОНДА

Прощальные слова Отца-настоятеля вызвали у Провиденс приступ ностальгии по прошлому. Сидя в вагоне, который трясло и раскачивало, как дилижанс в каком-нибудь вестерне, и машинально созерцая мрачные стены туннеля, мелькающие в окнах, молодая женщина размышляла над его советами. «Не торопитесь. Наслаждайтесь запахами воздуха, неба, дождя. Все они пронизаны ароматами Рая».

В юности, перед тем как стать почтальоншей, Провиденс какое-то время работала носом. И теперь ей представилось, какую гримасу состроила бы усатая полицейская в Орли, если бы она написала в графе «Профессия» это слово: «нос». Наверняка сказала бы: «Вы чем заполняли свою анкету — уж не носом ли? Гляньте, что вы написали в этой графе — нос! Может, вы и по другим графам раскидали свою распрекрасную анатомию?»

Да, она действительно работала носом известной фирмы мужских дезодорантов, в качестве «нюхательницы подмышек», — до тех пор, пока не скончался генеральный президент-директор, вслед за чем фирма обанкротилась. Бедняга предприниматель умер от смеха, во время просмотра фильма «Рыбка по имени Ванда», пополнив своей кончиной и без того длинный список самых дурацких смертей в истории, как раз между шведским королем Адольфом-Фридрихом, погибшим после того, как съел четырнадцать блюд подряд плюс десерт, и Фридрихом Барбароссой, который полез купаться, не сняв с себя доспехов. Да-да, их шеф действительно умер со смеху. Остановка сердца — весьма оригинальная смерть для бессердечного, по общему признанию, человека.

Однако Провиденс так и не утратила своего обонятельного таланта (если не считать тех нескольких минут нынешним утром, когда она прихватила с собой мусорный пакет). После двух лет этой прекрасной работы она по-прежнему удивлялась тому, что один и тот же дезодорант так по-разному пахнет в зависимости от подмышек, которые им опрыскали. Впрочем, вероятно, это было неизбежное зло. Обладай мы все одинаковым обонянием, наши феромоны, столь важные в игре обольщения, перестали бы выполнять свою роль, а это уже было бы чревато самыми трагическими последствиями для рода человеческого. В худшем случае люди не смогли бы чувствовать влечение друг к другу, вследствие чего уже не производили бы потомства, вследствие чего рухнула бы наша цивилизация. Ну а в лучшем случае мы уже не смогли бы почувствовать разницу между женщиной, мусорным баком и куском мюнстера. Может, это и пошло бы на пользу монахам Смиренной Секты Богомолов-Вязальщиков, сделавшим изготовление сырного текстиля своим бизнесом, но для остального мира это стало бы беспрецедентной обонятельной катастрофой. Вот почему научные лаборатории, сознающие жизненную важность этого явления, непрерывно разрабатывают все новые и новые образцы парфюмерной продукции, способные преобразить и облагородить личные запахи граждан, отнюдь не уничтожая полностью их индивидуальность.

Провиденс собрала целую коллекцию запахов, которые ей довелось разнюхать за свою короткую карьеру обонятельницы мужских подмышек. Так, белый человек испускал запах мокрой травы, негр — запахи звериных шкур и древесной коры, азиат пах соленой морской пылью и лимоном, а индус — изысканными специями.

Нужно сказать, что это знание было весьма полезно при оценке потенциального партнера. Встретившись с таким мужчиной, молодая женщина первым делом изучала его запах. Она чуяла запах кожи его лица, его шеи. Так что обезьяны ничего нового не изобрели. Именно так они учатся распознавать своих врагов или выбирать надежного и верного спутника жизни. Запахи намного красноречивее слов.

Провиденс вспомнился разговор на эту тему с Заирой.

— А я чем пахну? — спросила ее девочка.

— Ты пахнешь специями, — солгала почтальонша.

На самом деле та пахла лекарствами, ингалятором «Вентолин» и микстурой от кашля.

— А ты? Ты чем пахнешь?

Заразившись интересом к запахам окружающих, Провиденс однажды решила принюхаться к собственным подмышкам.

— Французская почтальонша пахнет лесом Фонтенбло ранним утром, пока еще не выпала роса, а листья дубов и сосен еще не надели ожерелья из водяных капелек… Но если серьезно, то мои подмышки пахнут хлопком и полиэстером, когда я надеваю блузку. А вообще-то француженки пахнут сыром и чесноком.

Она до того ненавидела запах чеснока, что ее довольно часто принимали за вампиршу.

И вот теперь эта «вампирша» сидела в вагоне метро (линия В), где гораздо сильнее разило потом, нежели чесноком или свернувшимся молоком (хотя и этим тоже), держа курс на юг.

Трудно переоценить преимущество сверхтонкого обоняния: Провиденс могла определить станцию по одному ее специфическому запаху. Как и отпечатки пальцев, эти запахи были строго индивидуальны и каждый из них был неповторим. Так, например, станция «Насьон» пахла теплыми круассанами, «Лионский вокзал» — мочой, «Площадь Согласия» — грязными голубями, «Шатле-ле-Аль» — кофе. Анализируя свои впечатления, почтальонша пришла к выводу, что в Париже куда больше станций с противными, нежели с приятными запахами. Если бы ее выбрали мэром (нет, мэрессой!) французской столицы, она начала бы с приказа надушить все станции метро, чтобы каждая из них благоухала каким-нибудь цветком. Ее собственная станция насквозь пропахла жавелевой водой и лимоном. Но это как раз было понятно: когда по утрам она садилась в метро, чтобы ехать на почту, уборщица протирала тряпкой пол на перроне. Кроме того, она пахла рыбой (станция, а не уборщица) по вторникам, четвергам и воскресеньям, то есть по рыночным дням. А по субботам к ним примешивался еще и запах сырого риса — в этот день чаще всего играли свадьбы.

Провиденс работала в спальном районе Орли. Разнося почту, она любила задержаться на несколько минут на детской площадке. Если она опережала график и на часах было только 11:00, она присаживалась там, чтобы съесть яблоко, обязательно красное. В этом уголке ей больше всего нравились разноцветные детские личики и дружная спайка ребятишек. Маленькие негритята играли с маленькими белокурыми детишками, с выходцами из Магриба, с азиатами, с еврейскими малышами, носившими на голове кипу, а на поясе цицит. И весь этот детский мирок жил в полном согласии. Детишки были еще такими невинными, что даже не подозревали, как ненавидят друг друга взрослые, как они борются друг с другом по всему свету. Их это не волновало, они играли дружной компанией, строили замки из песка, охотно давали друг другу велосипед, ведерко или лопатку. И подавали взрослым наглядный пример мировой гармонии. Наверное, именно так должна была протекать жизнь в Раю. В том самом Раю, чьи ароматы Отец-настоятель велел ей вдыхать полной грудью.

Провиденс сжала в руке полученный от него пузырек, но не слишком сильно, чтобы не раздавить и не пролить драгоценную янтарную жидкость, — ведь одна только капелька этого эликсира, возможно, исцелит Заиру. Она будет беречь этот пузырек как зеницу ока. И Провиденс сунула его в трусы, поближе к телу.

Она могла бы взлететь с любого места — с балкона, с террасы, с крыши, даже прямо с тротуара. Но теперь, когда наступил решающий момент и полет стал реальностью, ее начал терзать возрастающий страх, от которого все сжималось внутри.

Провиденс вспомнила видеоигру и Game over. Летать, как птица, не будучи птицей… Да, это довольно рискованно. Не исключено, что ей придется заплатить жизнью за тщеславное желание породниться с небесами. Монахи заверили ее, что она к этому готова. Но кто может гарантировать, что они правы? Это же типичные маргиналы. А Провиденс безумно боялась доверять свою жизнь маргиналам.

И потому молодая женщина решила, что разумнее будет обратиться к помощи профессиональных авиаторов. Она знала одного такого, он работал диспетчером в Орли. Ее необычная просьба, конечно, удивит его; может, он даже сочтет ее ненормальной, и в этом был определенный риск, но все-таки он не откажется помочь ей выполнить свою миссию, — ведь она была его почтальоном. А почтальону никогда не отказывают в помощи. С ним выгодно поддерживать хорошие отношения. Иначе он может перестать приносить вам добрые вести, или начнет совать вашу корреспонденцию в чужие почтовые ящики, или распечатает пакет с пометкой «лично», выставив на всеобщее обозрение порножурнал, подписку на который вы долгие годы скрывали от законной супруги, или задержит доставку туфель фирмы «Заландо», выписанных для означенной супруги, а это уж точно не заставит ее «визжать от счастья», как гласит реклама данной модели. И, хотя этот диспетчер не женат, все равно он вряд ли откажет ей в услуге. Да и вообще, это не его стиль.

Это был некто Лео Имярек — странное имя для красивого антильца мягкого нрава и одновременно богатырской силы. По крайней мере, именно это она почуяла в тот день, когда подошла к нему ближе, чтобы он расписался за доставку бандероли. От него пахло честностью, пунктуальностью и марсельским мылом. Это был подлинный гормональный букет, фейерверк феромонов, который впервые вызвал у нее трепет. Они встречались нечасто, но почтальонша никогда не видела у него в доме ни одной женщины. Значит, этот красавец-парень — холостяк. Значит, тем легче будет его обольстить.

Она попросит у него разрешения на вылет из Орли. Ей вовсе не улыбалось, чтобы следом за ней гнались истребители, готовые вынудить ее к посадке или попросту сбить. В аэропорту она будет на виду у всех, и, если с ней что-то приключится на взлете, найдется, кому прийти к ней на помощь. Конечно, это шло вразрез с предписаниями Мэтра Юэ, желавшего, чтобы его колдовские чары оставались в пределах возможного тайной. Но Провиденс уже перешагнула «пределы возможного» с той самой минуты, как началась вся эта сумасшедшая история. И вдобавок Лео наверняка даст ей полезные советы насчет высотных полетов, тогда как наставления монахов выглядели малость оторванными от реальности.

«Итак, вперед, в Орли!» — скомандовала она себе.

Прибыв в аэропорт, Провиденс констатировала, что с того момента, как она его покинула, ситуация резко ухудшилась. Сотни разъяренных туристов и бизнесменов взяли в заложники стюардов и требовали немедленного решения их проблем. Другие, лежа или сидя на полу, безнадежно взирали на них мутными глазами. Добавьте ко всему этому плач детей, и вы получите современную версию «Плота Медузы» кисти Жерико.

Провиденс уже было направилась к контрольно-пропускному пункту, как вдруг вспомнила правило № 3 Чу Нури, и пошла на поиски бикини. Пробежавшись по бутикам dutyfree южного терминала, она увидела бесчисленные прилавки с сигаретами, духами и алкогольными напитками, но только не с пляжной одеждой. Она задумалась над альтернативными вариантами, например созданием пляжного костюма из целлофана от табачных пачек, но вдруг наткнулась на скромную витрину с купальниками.

Чем меньше бикини скрывали тело, тем дороже стоили. Если раньше такой комплект продавался в спичечном коробке, то теперь его можно было свободно запихнуть в наперсток. Но бог с ними, с этими наперстками, такими же дурацкими, как кубок победителя в «Тур де Франс». КУ-БОК! КУ-БОК! — послышалось Провиденс, хотя рядом с ней не было никакого техасского рейнджера.

Провиденс выбрала бикини в цветочек. Она словно сама придумала этот рисунок, в память об обоях в спальне своей бабушки. С той лишь разницей, что купальник практически ничего не весил. Запершись в примерочной кабинке, она разделась и облачилась в него.

Взглянув в зеркало, она сочла себя просто красавицей. Несмотря на беспорядочное питание и нерегулярные занятия спортом, у нее была чудесная фигурка, притягивавшая чуть ли не все мужские взгляды на улице. Притом эта фигурка являла миру целый набор приятных контрастов. Она была худенькой, но даже под свободными свитерами угадывались упругие округлости. При тонкой талии, которая заставила бы побледнеть от зависти не одну осу, у нее был прелестный выпуклый задик, благодаря которому она заслужила немало лестных прозвищ и который распалял воображение когорты ее пылких поклонников, появлявшихся всюду, где бы она ни оказалась. Эта фигурка досталась ей от природы, то есть от всей цепочки ее предков. Ей вовсе не требовалось истязать себя гимнастикой или накачивать мускулы, чтобы сохранять форму. Ее врожденное нетерпение, хлопотливая работа и бурный темперамент мешали ей засиживаться на одном месте и набирать лишние килограммы. Она могла есть что угодно и когда угодно, ничуть не заботясь о фигуре, которая неизменно сохраняла безупречные очертания. Может, ей способствовал в этом шестой палец на ноге — по крайней мере, никакой другой пользы он ей не приносил.

Провиденс оделась и пошла платить в кассу, позаботившись выпустить наружу из-под майки и пояса джинсов этикетки бикини с товарным кодом. Этот экстравагантный поступок ошарашил продавщицу, но то, что случилось через несколько минут, не шло ни в какое сравнение с этим пустяком.

Затем она положила одежду и багаж в ближайшую автоматическую камеру с кодовым замком, оставив на себе только бикини, а в нем пузырек с противооблачным эликсиром и пятьдесят евро одной купюрой.

И внезапно — словно по взмаху волшебной палочки или при вспышке аппарата Уилла Смита, ослепившей толпу и напрочь стершей ее память, как в «Людях в черном», — опоздания, отмены рейсов, самолеты, облако пепла, ярость — все это в один миг исчезло для окружающих. Особенно для окружающих мужского пола. В несколько мгновений Провиденс стала единственным предметом внимания в зале аэропорта, и все камеры наблюдения разом повернулись к ней. И к ее красивой попке в цветочек.

— Вот мы и подошли к тому моменту, когда моя почтальонша в своем цветастом бикини появилась возле моего диспетчерского пункта. Наверняка назвав мою фамилию, чтобы ее пропустила служба безопасности. Хотя, зная наших стражей порядка… Думаю, в настоящий момент наши уборщики все еще стирают с пола лужи слюны, которые эта парочка напустила при виде моей почтальонши. Слава богу, она была не вооружена. В этом я уверен. При ней не было бомбы. Бомбой была она сама. Секс-бомбой!

— Ну, наконец-то началось хоть что-то интересное! — воскликнул парикмахер, потирая руки. — И это после двадцати двух глав… Признаться, я уже заскучал.

— Почему? Разве то, что я рассказывал до этого, вас не заинтересовало?

— Да-да, конечно… Но главное — узнать, полетела она все-таки, эта особа?

— А вы не хотите узнать, что случилось с Заирой?

— Это которая девочка?

— О, я вижу, вы много чего упустили.

— Нет, первым делом расскажите о полете, уж будьте так любезны. Я ведь работаю и не могу слушать вас весь день.

— Вам тоже не мешало бы как-нибудь наведаться в тибетский монастырь в Версале. Если уж они избавили от нетерпения Провиденс, то, думаю, помогут и вам. И кроме того, вы еще не кончили меня стричь. Да и других клиентов я что-то не вижу.

— Это не причина.

— А то, что я вам рассказываю самую прекрасную в мире историю, это причина?

В ту самую минуту, когда Провиденс запрашивала у авиадиспетчера разрешение на вылет из Орли, до нее дошло, что ее просьба совершенно бессмысленна. Людей сажают в психушку и за меньшее. Наверное, ей следовало остаться в сумасшедшем доме версальского монастыря и мирно кончить там свою жизнь за вязанием трикотажных одежек с запахом сыра и подсчетом очков метателей зеленых помидоров в игре в петанк. Тем не менее она не поддалась унынию, загнала поглубже свою гордость, закончила речь и стала ждать ответа диспетчера.

Ответа не последовало.

— Я вовсе не хочу мешать вашему трафику, месье диспетчер, — пояснила она, желая его успокоить, — просто смотрите на меня как на еще один самолет. Я полечу достаточно низко, чтобы не попасть в пепельное облако. И потом, если нужно уплатить аэропортовый сбор, то нет проблем — вот, держите.

И она протянула молодому человеку свои пятьдесят евро, которые до этого комкала в левой руке.

«Смотреть на нее как на еще один самолет в принципе совсем не трудно. Эта девушка — настоящий истребитель!» — подумал Лео.

— Не знаю, достаточно ли этого, — добавила Провиденс, — но больше у меня все равно нет.

Поскольку диспетчер никак не реагировал, она состроила самую жалобную гримаску и назвала свое имя, чтобы пробудить к себе сочувствие. Она почерпнула этот прием из одного американского фильма, где мать неустанно твердила в средствах массовой информации имя своей похищенной дочери, чтобы преступник относился к ней не как к абстрактному предмету, а как к реальной маленькой девочке. Таким образом Провиденс старалась доказать, что она — не просто обыкновенная почтальонша в цветастом бикини.

От диспетчера пахло безграничной добротой и все тем же марсельским мылом. И, поскольку он выглядел восприимчивым, молодая женщина рассказала ему свою историю. От того самого эпизода с аппендицитом в Марракеше вплоть до нынешнего дня. Не упустив ни единой мелочи из этого знаменательного приключения.

— Она умирает, Лео! — сказала она напоследок. И по ее щекам градом покатились слезы, мерцающие, как тысячи жемчужинок. — Заира — это все, что есть у меня в жизни.

Диспетчер подумал: у этой молодой женщины такое же большое сердце, как у реактивного двигателя «Аэробуса А-320» (у каждого свои аналогии). Он собрался ей это сказать, но решил, что вряд ли она поймет. А может, даже сочтет нелестным такое сравнение. Ведь, если вдуматься, в двигателе «Аэробуса А-320» и вправду нет ничего романтического или поэтичного. Сам-то он, конечно, считал этот самолет шедевром технической мысли, идеальным сплавом хрупкости (одна замороженная курица запросто могла разрушить лопасти мотора) и мощи (сила реактивной газовой струи могла поднять в воздух многотонный самолет!).

Лео одолевали сомнения. Разумеется, он ни минуты не верил в то, что его почтальонша способна летать. Человек по определению не может летать самостоятельно. Это основной закон физики, и Лео верил в этот закон больше всего на свете. Такова была его профессия, его религия. Он был инженером по контролю за воздушной навигацией, сокращенно ИКВН, как говорили на авиажаргоне, человеком науки, который верит в реальные явления, а не в химеры. Но что-то ему подсказывало, что сейчас все встанет с ног на голову, ибо эта женщина буквально очаровала его. Очаровала и зачаровала. Она обладала каким-то неотразимым обаянием. Во-первых, у нее была самая прелестная огорченная мина, какую он видел в жизни. Во-вторых, его не оставили равнодушным ее ноги, ее тонкая талия, ее белая, чуть позолоченная загаром кожа, маленькие ручки и, главное, хрупкие запястья. Да-да, именно эти хрупкие запястья, такие изящные. И такой совершенной формы. Если бы он дал себе волю, то вынул бы линейку, чтобы измерить их и убедиться, действительно ли они так миниатюрны, как кажется со стороны. Ибо когда-то он поклялся себе, что женщиной его жизни станет только чемпионка мира по хрупкости запястий. И что именно по этим характеристикам он ее и распознает. Этой странной манией Лео навлек на себя множество саркастических насмешек своих коллег. Мы живем в обществе, где пристрастие к толстым запястьям более распространено, чем пристрастие к тонким. Короче: увидев запястья стоявшей перед ним молодой женщины, он подумал, что наконец нашел идеальное создание, которое искал всю жизнь и с которым мечтал провести короткий остаток своего существования, отмеренный ему судьбой.

Откуда в ней столько силы, воли и любви, чтобы вообразить себя способной взлететь в небо? Эта наивная уверенность, столь чуждая нашему грешному миру, поразила его до глубины души. А какое прекрасное тело! Какая прекрасная душа!

И Лео решил дать ей шанс. Просто из желания посмотреть, что она будет делать, оказавшись на взлетной полосе. В конце концов, поле-то свободно. Самолеты стоят на приколе, и аэропорт уже закрыт. Все лучше, чем сидеть в своей будке и ждать у моря погоды. Да и общество этой женщины было ему очень приятно. При взгляде на нее его сердце трепетало. И этот сердечный трепет был вполне невинным и приятным.

Лео был тронут тем, что она называла его по имени. Но в то же время он думал о своей работе, о реакции начальства, о грозящем ему дисциплинарном взыскании за то, что он допустил эту особу в свой кабинет и сейчас проведет ее на взлетное поле.

Мир кружился с сумасшедшей скоростью.

И его голова — тоже.

На какое-то мгновение он вспомнил себя маленького: отец привел его в парижский Пантеон и с улыбкой сказал, указывая на маятник Фуко, колебавшийся на тросе над пустотой: «Перед тобой единственный, уникальный ориентир в пространстве. Мы живем в мобильном мире, где нет ничего постоянного, ничего вечного. В нем все меняется и вокруг нас, и внутри нас, притом с сумасшедшей скоростью. Если ты сможешь найти среди этого хаоса свой ориентир, держись за него до последнего.

Он поможет тебе в минуты сомнений, когда все вокруг тебя — твой дом, твои привязанности, твои привычки — начнет рушиться. Я нашел такой ориентир в твоей маме. Она — мой неизменный ориентир, моя опора, мое прибежище. Мой личный маятник Фуко».

И Лео решил, что начиная с этого дня Провиденс станет ориентиром в его вселенной.

Правда, отношения с этим ориентиром пока что складывались неважно, поскольку он (ориентир) собирался навострить лыжи, то есть отправиться в путешествие, оставив между ним и собой две тысячи километров.

Но Лео дал Провиденс разрешение на взлет.

Ему не терпелось помочь ей встретиться с дочерью. А главное, не терпелось увидеть своими глазами, как эта женщина в бикини взлетит к облакам, хотя он ни секунды не верил в успех. Она набросилась на него и поцеловала в щеку возле губы, а потом пылко обняла и прижала к груди. У нее была такая нежная кожа. И как же красиво выглядело это сочетание их разных по цвету рук! Словно молочная капля на черном лоснящемся блюдце его ладони. «Спасибо вам!» — сказала она ему, вложив в это слово весь жар своего сердца, все сияние своих прекрасных золотистых глаз. Потом посерьезнела и спросила, что ей делать дальше.

Диспетчер надел наушники с микрофоном, прослушал эфир и произнес несколько слов по-английски, обращаясь к пилотам иностранных самолетов, стоявших на взлетных полосах с момента закрытия аэропорта. Затем он с улыбкой обратился к Провиденс:

— Ну вот, путь свободен. Не поднимайтесь слишком высоко. Чем выше вы взлетите, тем ниже будет температура воздуха, а вы слишком легко одеты. И потом, не забывайте, что на большой высоте мало кислорода. Вы и сами это скоро заметите. А теперь я провожу вас на взлетную полосу.

Почему он взял на себя труд давать ей подобные советы? Она же все равно ни на миллиметр не оторвется от асфальта, а он ее наставляет так, словно уверен в ее способности достичь стандартной крейсерской высоты в тридцать тысяч футов.

— Я так и знала, что вы мне поможете, — ответила она с самой ласковой и обольстительной улыбкой.

Они спустились по узкой винтовой лестнице, какие бывают в башнях морских маяков, и вскоре оказались на передней линии, перед взлетными полосами, которые по какому-то чудесному совпадению служили также и посадочными. За широкой застекленной стеной терминала собралась группа зевак, с интересом наблюдавших за этой сценой.

— Ну, в добрый путь! — сказал небесный диспетчер.

И в тот же миг Провиденс, с невыразимой легкостью влюбленных почтальонш, взмыла в небо.

— Нет, постойте, вы что, смеетесь надо мной? Целый час вы распространяетесь о всяких чепуховых подробностях, а когда дело дошло до самого интересного — до полета Провиденс Дюпуа, — впихнули это в одну-единственную фразу. «И в тот же миг Провиденс, с невыразимой чем-то-там, взмыла куда-то там…» Вы думаете, я этим удовлетворюсь?

Желая облегчить взлет Провиденс и избавить ее от лишних усилий, Лео придумал использовать двигатель реактивного самолета, чтобы нагреть воздух, который, устремившись вверх потоком крошечных молекул, увлек бы вместе с ними и тело молодой женщины. То есть действовал бы по принципу воздушного шара или по законам фантазии и научной фантастики. Если бы его выдумка сработала, Провиденс было бы легче преодолеть первые метры полета (а сам он мог бы претендовать на Нобелевскую премию — или на лечение в психушке). Ну а там, наверху, ей осталось бы только замахать руками и пуститься в свое чудесное воздушное путешествие.

Не иначе как она его загипнотизировала.

Никогда в жизни Лео не пришло бы в голову содействовать чужим сумасшедшим поступкам. Но сейчас им повелевала сила, не имеющая ничего общего с разумом. Сила, которая зарождалась в самых потаенных глубинах его сердца. Сила, которая звалась любовью, чтобы не сказать безумием. И если логика подсказывала Лео, что ему предстоит увидеть сокрушительное фиаско, ибо Провиденс не оторвется от раскаленного бетона взлетной полосы ни на миллиметр, то его сердце, напротив, трепетало в ожидании ее волшебного полета в небе.

И вообще, сначала надо посмотреть, как оно будет. Ведь она выглядела такой уверенной в себе…

Диспетчер вызвал по рации кабину самолета компании «Люфтганза» и переговорил с пилотом. Затем подвел Провиденс к левому соплу двигателя, поставил ее на безопасном расстоянии и вернулся за своими наушниками, чтобы контролировать маневр.

Лопасти двигателя начали вращаться. Сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Лео, сильно сомневавшийся в благополучном исходе своего эксперимента, все же решил довести его до конца. Даже если летчик посчитает его полным идиотом. Он помахал молодой женщине, заверяя ее, что все будет в порядке. Поскольку самолет не располагал зеркалом заднего вида, немецкий пилот даже не подозревал, какая фантастическая сцена разворачивается у него за крыльями.

Наконец поток теплого воздуха слегка взметнул коротенькую стрижку Провиденс и вызвал легкую дрожь в ее стройном теле. Несколько секунд спустя тот же поток подхватил ее и вознес в небо вместе с ее цветастым бикини, словно ломтик подсушенного хлеба, выброшенный тостером.

Место действия: небо, обычно называемое «атмосферой» (Франция).

Показания сердцеметра: 2105 километров.

Когда молодая почтальонша открыла глаза, она уже летела по небу в более чем ста метрах над землей. Под ней простирался гигантский аэропорт с прикованными к нему самолетами — сверху он походил на архитектурный макет. Люди выбежали на взлетное поле и смотрели на нее, задрав головы и заслоняясь ладонями от солнца. Наверняка они были так же перепутаны, как она. До нее доносился неразборчивый гул, словно толпа приветствовала ее криками.

Ну вот, значит, ей удалось!

Мэтр Юэ и Отец-настоятель оказались правы: она могла летать, ей от рождения была дана эта способность.

Просто невероятно!

А внизу, на земле, Лео сообщил пассажирам через громкоговорители о миссии Провиденс, и они тотчас забыли свои мелкие огорчения, отмененные рейсы, деловые встречи или начало каникул, приобщившись к судьбе матери, которая одной силой своей любви взлетела, как на крыльях, чтобы встретиться с дочерью, ожидавшей ее на другом берегу моря. Это было прекрасное любовное послание о том, что нет разных национальностей и религий, а есть только народ, только единая человеческая раса, наблюдающая за ней. Болеющая за нее. За это уникальное существо, которое одним напряжением воли смогло осуществить свою мечту. Кстати, мечтать могут только люди. Ибо животные вряд ли на это способны, разве что в романе Джорджа Оруэлла.

Провиденс различила внизу, далеко внизу, Лео, который бешено жестикулировал, прощаясь с ней. Счастливая почтальонша с удвоенной энергией взмахнула руками и поднялась еще на несколько метров, не забывая, впрочем, совет диспетчера: не лететь слишком высоко, иначе за каким-нибудь облаком ее подстерегут холод и нехватка кислорода.

Вскоре аэропорт исчез из вида; теперь она летела над обширными желто-зелеными пространствами, похожими на гигантский лоскутный квадрат — точь-в-точь банный коврик от ИКЕА; этот пейзаж указывал ей дальнейший путь. Провиденс не запаслась компасом, но она инстинктивно чувствовала, в какую сторону нужно лететь. Матери, как никто, знают такие вещи.

Ей вспомнилась песенка Жака Бреля:

Казалось, бельгийский певец написал это специально для нее.

Для этого дня.

Для этого полета.

Вскоре молодая почтальонша увидела впереди первое облако и полетела прямо к нему, поскольку оно не напоминало ни цветную капусту, ни поварской колпак, а выглядело просто большим влажным комком ваты. Она проскользнула в него между волокнами, но едва оказалась в самом центре, как ей брызнул в лицо и увлажнил тело, словно гигантский облакораспылитель, фонтан переохлажденных капелек воды. Какое дивное ощущение! И какой аромат! Отец-настоятель был прав: нюхать облака так приятно! Кстати, вот еще один запах в копилку ее обоняния! Запах Рая. Да, такое не каждый день попадается.

Провиденс парила в воздухе, энергично разводя руки в стороны, словно плыла брассом; так она плавала в бассейне Турель, когда была маленькой, и точно так же плавала во сне. А вот теперь она плавает в небе. Но разве это сравнимо с плаванием во сне!

Мимо нее пролетела птичка, что-то чирикнув ей на ухо. Похоже, птичку тоже удивило появление человека в небесах, и она еще несколько метров держалась рядом с Провиденс, а потом снова исчезла в небесной синеве — видно, спешила поделиться этой невероятной новостью с сородичами.

В детстве Провиденс часто бранили в школе учителя: где, мол, у тебя голова, вечно ты витаешь в облаках. И вот теперь, пожалуйста, она витает в облаках вся целиком, с головы до ног.

«Сосредоточься! — приказала она себе. — Думай о кубке «Тур де Франс»!»

Внезапно, минуя слева третье облако, Провиденс почувствовала страх.

Полет только-только начался, но она ясно представила себе, как одолеет еще какое-то расстояние, а потом, измученная усталостью, камнем полетит на землю. И ведь это вам не мультик, где персонаж двигается в пустоте и падает лишь в тот момент, когда сам это заметит. В реальности она свалится с неба, как бутерброд. Как в экспериментах, которые они с Заирой шутки ради устраивали во время полдника.

Они намазывали на сухарик немножко масла и варенья, клали его на ладонь, вытягивали руку, поворачивали ее ладонью вниз и роняли бутерброд на пол, стараясь, чтобы он упал маслом вверх. Провиденс наслаждалась этой забавой, как ребенок, тогда как Заира, более рассудительная, вела статистику, делая пометки. Например, из двадцати случаев сухарик 16 раз упал намазанной стороной вниз, три раза — не намазанной, а один раз остался приклеенным к ладони. Нередко уборщица, встревоженная смехом других больных, фурией врывалась на кухню и при виде пола, измазанного вареньем, охаживала виновных половой щеткой, не желая слушать, что они проводят научный эксперимент чрезвычайной важности, от которого зависит судьба вселенной. Уборщицу куда больше волновало состояние пола, нежели состояние вселенной, и она прогоняла их из кухни, громко бранясь по-арабски. Вернувшись в палату, девочка записывала результаты опытов в тетрадку и сопровождала их следующими научными выводами:

вывод № 1

Бутерброд, находящийся на весу, всегда падает.

Вывод № 2

Бутерброд почти всегда падает маслом с вареньем вниз. Как культура: чем ее меньше, тем тоньше слой. Значит, не будет преувеличением сказать, что бутерброд почти всегда падает культурой вниз (впрочем, это звучит довольно бессмысленно).

Вывод № 3

Если в виде исключения бутерброд падает на пол сухой стороной, это означает, что он намазан не с той стороны.

Провиденс вернулась к реальной действительности.

Ей необходимо сосредоточиться. Именно так наказывали ей монахи. Ибо в реальной жизни нет места никаким Game over.

До сих пор путешествие вроде бы проходило благополучно. Но что будет на обратном пути? Провиденс задумалась, каким образом они вернутся вдвоем с Заирой. Ведь их самолету не позволят взлететь, и вместе с ним на земле останется бригада медиков, нанятая ею для сопровождения больной во Францию.

А взять Заиру на руки и взлететь вместе с ней тоже невозможно, слишком велика будет тяжесть. Кроме того, у девочки уже есть одно облако в груди, и вряд ли она перенесет полет среди других облаков.

Провиденс даже всплакнула при этой мысли.

Один метеоролог, на много километров ниже, зафиксировал на своем компьютере эти слезные брызги. Красивый зеленовато-голубой цвет закрасил его гигрометрическую модель. Похоже, будто впервые в истории неба дождь шел не из облаков, а над ними.

Нынче днем Франсуа Олланд решил проехаться на метро. Прежде он никогда не пользовался этим видом транспорта. Во-первых, потому, что он жил там, где работал, то есть в Елисейском дворце: на манер арабских бакалейщиков, китайских рестораторов или содержателей салунов в американских вестернах, которые все как один обитали на верхнем этаже своих заведений. Во-вторых, потому, что это было бы невиданной головной болью для его службы безопасности, — вечно она ставила ему палки в колеса, когда он хотел гульнуть налево. Наконец, в-третьих и последних: кто бы посмел отсоветовать ему предпринять сей демарш?! Президенту Республики не каждый дерзнет запретить делать то, что ему взбрело в голову, разве что этот «каждый» решил уйти в преждевременную отставку.

Вот почему служба безопасности не смогла помешать президенту спуститься в недра парижского метро. Но, увы, глава государства неудачно выбрал день, ибо один из его советников почти тотчас разыскал его там, чтобы лично сообщить (поскольку в этой пещере XXI века мобильники выключались автоматически), что мир потрясло беспрецедентное событие, а именно: одна женщина улетучилась.

— Ну нет, не вздумайте снова морочить мне голову байками о матери семейства, которая взяла в супермаркете котлеты, якобы желая накормить своих голодных детей, и улетучилась! Хватит с меня неприятностей 2007 года! Вышвырните ее прочь, как ту, первую, которую выгнал Саркози!

— Господин президент, эта улетучилась вовсе не из супермаркета. Она улетучилась в небо.

— Ну, и что она там украла? Облака?

И господин Олланд, высоко ценивший собственные шутки, испустил короткий смешок, напоминавший кудахтанье. Его свита постаралась выдавить из себя нечто похожее. И это дружное птичье кудахтанье пронеслось по всему вагону, заполненному на 99,9 процента полицейскими и на 0,1 процента гражданскими лицами, а именно дамой лет пятидесяти, зажатой с двух сторон «гориллами», которую заставили дать подписку о неразглашении государственной тайны, обязывающую ее забыть тут же, на этом самом месте, все, даже самые остроумные слова нашего доброго президента.

— Она улетучилась как птица, месье.

— Как птица? Вот это уже интересно. Лига защиты птиц в курсе?

— Нет, месье.

— Хорошо. А ГУТА?

— Нет, месье.

— Еще лучше. Ну, а Главное управление внутренней безопасности?

— Нет, месье.

— Ну что ж, меньшего я от вас и не ожидал. Ладно, в таком случае всем в Шарль де Голль!

— Но женщина взлетела из Орли.

— Прекрасно, тогда всем в Орли!

— Месье, но… аэропорт Орли закрыт.

— Прекрасно, тогда всем в Шарль де Голль!

— Месье, сегодня закрыты все аэропорты. Разве вы не ознакомились с утренним пресс-релизом?

— Если вы имеете в виду тот гроссбух в красной обложке на сотню страниц, который мне срочно доставили в 11 часов утра, то — нет. Я, как Помпиду, не читаю пресс-релизов, состоящих более чем из одной фразы. Потому что, когда в пресс-релизе больше одной фразы, — это уже не пресс-релиз.

— Хорошо, в следующий раз мы пришлем вам телеграмму, — пролепетал советник.

— Что вы сказали?

— О, ничего, господин президент. Просто заметил, что вы правы. Мы проследим за тем, чтобы все будущие пресс-релизы не превышали по объему одной фразы. Ну, в крайнем случае двух, с вашего позволения.

— Да, и, пожалуйста, чтобы я больше не видел этих гроссбухов в красных обложках. Я никогда их не читаю, эти гроссбухи в красных обложках. Они наводят на меня страх. Такой гроссбух в красной обложке — просто бомба, которая в любой момент может взорваться у вас в руках. Понятно? Прекрасно. Вернемся к нашим аэропортам.

— Все закрыты, месье.

— Нет такого аэропорта, который был бы закрыт для президента Республики!

— Дело в том, что гигантское облако вулканического пепла мешает самолетам летать. Именно так и было указано в утреннем пресс-релизе.

— Вот видите, смогли же вы уместить это в одной фразе: «Гигантское облако вулканического пепла мешает самолетам летать». Все просто и понятно. Ну так вот, сообщаю, к вашему сведению, что никакое облако пепла не может помешать взлететь президенту французов!

Итак, все скоренько выбрались наверх, вызвали мотоциклетный эскорт и под вой сирен сопроводили месье Олланда в Орли, где президента уже поджидала усатая представительница пограничной полиции, дабы ввести его в курс дела.

— Здравствуйте, месье, — сказал ей президент, — введите меня в курс дела.

— Господин президент, я не мужчина, ответила полицейская.

… Ну, это ваше личное дело, старина, — пошутил глава государства, которому совершенно не хотелось вникать в частную жизнь чиновников. — Я всего лишь попросил вас ввести меня в курс дела, а не в курс ваших сексуальных проблем. Даже если мне и понравилось ваше выступление на Евровидении.

Усатая дама задрожала от ярости.

— Летяга… пардон, летунья… только что перелетела через испанскую границу, месье.

— Что-о-о? Значит, она уже у этих едоков паэльи! Ну, хватит, мы и так потеряли массу времени, ведите меня скорей к президентскому самолету. И пошевеливайтесь! ц

— Я просто обожаю Олланда, — объявил парикмахер.

— А я не так чтобы очень. Но все же я его предпочитаю другому Франсуа.

— Франсуа Миттерану?

— Да, Миттерану. Мне никогда не нравился этот деятель — слишком уж холодный и чопорный.

— Н-да, тут вы правы, именно слишком холодный и чопорный. Но… не стоит плохо говорить о покойниках..

Место действия: над Пиренеями (Франция — Испания).

Показания сердцеметра: 1473 километра.

Облака плывут по небу, как гигантские конверты, как послания одного времени года другому, — так выразился однажды албанский поэт Исмаил Кадаре. Ни одна почтальонша не смогла бы написать лучше.

О, как же прекрасен был мир при взгляде сверху! Совсем другое ощущение, чем при взгляде из иллюминатора, поскольку люди до сегодняшнего дня еще не изобрели воздушных судов со стеклянным полом, как на марсельских туристских пароходиках. А жаль, это было бы замечательно. Но даже если бы изобрели, пассажиры не смогли бы насладиться той прохладной свежестью и влагой, что так нежно ласкает вам лицо в свободном полете, а кроме того, еще и запахом. Запахом Рая! Вдобавок Провиденс была вольна управлять своими движениями, лететь куда угодно и выбирать высоту, на которой ей хотелось парить в небе.

Она заприметила внизу установщиков флюгеров на церковных шпилях, мойщиков окон за перекуром, развалившихся на стеклянных крышах зданий. А скольких людей она застала в момент падения с балконов, просто с ума сойти. И еще молодых девушек в слезах, альпинистов-любителей, целую кучу всяких персонажей из одной песенки Жака Ижлена. За несколько часов она успела пролететь над главными городами Франции и над гигантской горной цепью, разделявшей ее страну и Испанию. А там ковер, расстилавшийся под ней, изменился, словно по взмаху волшебной палочки: утратил свою веселую зеленую раскраску, пожелтел и поблек. Чем ближе к южным широтам, тем более иссохшей выглядела бесплодная земля.

Дважды Провиденс прерывала полет, чтобы напиться и восстановить силы. Как выяснилось, утолить жажду, попав в облако и открыв рот, не очень-то легко. Это все равно что ловить воду из пульверизатора, распыленную на расстоянии пяти метров. Чтобы выпить стакан такой воды, ей потребовались бы многие часы. Поэтому она совершила промежуточную посадку еще до Пиренеев, в местах, где было полно рек и речушек, да и просто родников, бьющих из горной скалы. После чего без всяких усилий снова взмыла в небо.

Поглядывая вниз, на землю, Провиденс иногда замечала там длинные вереницы людей, напоминающие скопища муравьев. Очевидно, ониследили снизу за ее полетом. Она убедилась в этом, пролетая над Мадридом, где ей встретился воздушный шар. Надо же, оказывается, воздушным шарам сегодня позволено летать! Как же она не подумала об этом способе путешествия?! Шар подлетел ближе, и четверо пассажиров передали ей с борта корзинку с бананом и домашними пирожными от «болельщиков», желавших выразить ей горячие дружеские чувства и гюблаюдарить за жизненный урок любви и душевной силы. «Мысленно мы с вами там, в облаках! — гласила записочка, сунутая в баночку с салатом. — Вы — наша любимая Фея-Колокольчик!» А журналист, находившийся на борту с камерой и микрофоном, сообщил ей, что там, на земле, ее уже прозвали Феей желтого «рено», поскольку она работает на почте.

Фея желтого «рено»… У обычных фей только пара крыльев, а у нее — все четыре колеса.

Ну что ж, неплохое имечко.

А главное, такая популярность!

В один миг Провиденс стала знаменитой, как Джоконда. Да что там Джоконда — такой же знаменитой, как актрисы французского и американского кино: Софи Серсо, Жюльетт Бриошь, Одри Туту, Марион Котильон, Анджелина Чтоли, Натали Портмоне и даже Пенелопа Груз.

Но самое главное в этом было то, что подвиг Провиденс воспламенил весь мир, и планету накрыла гигантская волна всеобщей любви. На мгновение затих грохот войн и вооруженных конфликтов, на мгновение затих голос ненависти. Как неоднократно пел с эстрады Майкл Джексон: «Heal the world, make it a better place»^[7]. Увы, он уже не увидит этого зрелища, как не увидят его Нельсон Мандела, Мартин Лютер Кинг, Ганди и мать Тереза. По грустной иронии судьбы, все, кто когда-либо боролся за мир во всем мире, ныне покинули его. Сирийцы сложили оружие на мешки с песком и, заслоняясь от солнца свободными руками, уставились в небо. Правда, они так и не увидели француженку, летевшую слишком далеко к западу от них. Однако они хотя бы перестали сражаться. Эта внезапная и нежданная передышка напоминала примирение супружеской пары, которая случайно увидела по телевизору фильм о любви, взялась за руки и плюхнулась на диван, вмиг забыв о многонедельных раздорах. А один палестинец, державший на мушке своего автомата израильтянина, сказал: «Ладно, давай забудем!» И примерно так же было повсюду. Разбитые семьи воссоединялись, сбежавшие отцы возвращались к родному очагу, беспутные матери мчались к мусорным бакам, чтобы достать оттуда выброшенных младенцев.

Оказывается, вот как можно спасти целый мир.

Притом даже не специально.

Просто в одно прекрасное утро Провиденс вышла из дома с мусорным мешком в руке и попутно спасла мир.

Но еще до того, как все новостные телеканалы планеты разнесли эту добрую весть своими громогласными:  Breaking new!»^[8], ситуация вернулась на крути своя. Перемирие длилось всего несколько минут. Если точно, три минуты. А затем, не успел весь мир прийти в себя и снова заняться повседневными делами, не успел еще пролететь тихий ангел, как палестинец нажал на курок. И в тот же миг какой-то белый убил негра в Германии, а какой-то негр прикончил парочку белых в Южной Африке; какой-то юный псих устроил бойню в американском университете, открыв стрельбу из ружья, подаренного ему по случаю открытия банковского счета, а группа лесорубов-нелегалов замочила пятерых индейцев амазонского племени ава; один иранец пристрелил одного иракца, а другой иракец пристрелил другого иранца; один пакистанец плеснул серной кислотой в лицо женщине, взглянувшей на другого пакистанца; один бразилец прибил насмерть старушку, пытаясь вырвать у нее сумочку; один террорист-смертник бригады Джебхад ан-Нусра^[9] взорвал себя на рынке Дамаска в толпе гражданских лиц, результат — двенадцать погибших, сорок три раненых; один перуанец в депрессии бросился вниз с крыши семиэтажного дома, прихватив с собой свое пончо и флейту и раздавив при падении двоих ни в чем не повинных прохожих.

Словом, мир вернулся к своему нормальному состоянию.

И тем не менее никому не под силу стереть эти три минуты всеобщего мира, во время которых не была зафиксирована ни одна смерть. Даже естественная. Старики и больные, сжав зубы, удерживались от смерти, — так люди удерживаются от чихания, чтобы не разбудить спящего ребенка.

Подвиг молодой почтальонши не только произвел мирную революцию в умах и сердцах мужчин и женщин, населяющих нашу прекрасную планету, но также оказал существенное влияние на их тела, эти груды плоти, которые они повсюду таскают с собой и которые делают их более человечными и уязвимыми. Ибо не будет преувеличением сказать — и международная пресса также этого не отрицала, — что в означенный день во всех уголках земного шара ^[10] множество людей, увидевших по телевидению, как Провиденс летит за своей дочкой, исцелилось от болезней. Кто от рака, кто от лейкемии, а кто и от разбитого сердца.

Ну, а потом мир вернулся к своему нормальному состоянию.

Ничего не подозревая, Провиденс ухватилась одной рукой за корзину шара, махая оставшейся рукой и таким образом сберегая силы, как велосипедист, держащийся одной рукой за машину своего спонсора. Она с улыбкой отвечала на вопросы журналиста, сочетая усилие и дипломатию. Мэтр Юэ, наверное, весь изошел от ярости, сидя перед дешевеньким телевизором в своей душегубке на Барбесе или в роскошной резиденции в Шестнадцатом округе, если таковая существовала. Может, он даже сжевал от злости свою шапку — ту самую, вязаную, с символикой «Пари Сен-Жермен». В любом случае на вкус она была, наверное, ничуть не хуже вокзальных сэндвичей, которые он пожирал в присутствии своей ученицы. Но он должен был понять, почему она продемонстрировала свои летательные способности всему миру. Ведь они служили благородной цели, а не для того, чтобы мыть стекла самого высокого небоскреба Дубая.

Поступок молодой женщины стал действительно примером для подражания, как «Тур де Франс», даже при том, что она давно переплюнула эту гонку по всем параметрам. И она получит свой дурацкий кубок! Чу Нури по праву будет ею гордиться!

Вскоре воздушный шар отлетел (или это Провиденс отлетела от него), и почтальонша опять обрела покой в своем новом жилище. Ибо облака стали теперь ее жилищем. И она замахала руками с удвоенной энергией.

Каждый раз, как у нее немели мышцы, она думала о Заире, и боль в руках слегка отступала. Каждая истекшая секунда приближала ее к дочери, и каждый взмах рук, и каждый оставшийся далеко внизу город, и каждая река, и каждое пересеченное ею облако. Все-таки это фантастика, ей-богу! Просто чудо! Не иначе как она видит все это во сне… но ощущения были слишком реальными, чтобы в них не верить.

И вдруг от этих размышлений ее оторвал глухой мощный рокот. К ней приближался бело-голубой самолет. На его фюзеляже она увидела большие буквы: UNITED STATES OF AMERICA. Он завис в воздухе рядом с ней, как в фильмах, где пиратской корвет подходит вплотную к беззащитному кораблю, готовясь взять его на абордаж. Самолет был так близко, что Провиденс даже разглядела сквозь стекло пилотской кабины летчика, жующего жвачку. В океане она плыла бы в компании дельфинов, в воздухе она плывет в сопровождении воздушных шаров и самолета президента Америки! В тот час, когда все остальные летательные аппараты прочно стояли на земле, только одному самолету разрешили бороздить небеса, и это был самолет, на борту которого находился президент Соединенных Штатов.

Поскольку они летели не слишком высоко, люк самолета открылся, но, в отличие от фильмов-катастроф, никого не втянул внутрь, точно устрицу. Двое мужчин в черных костюмах схватили Провиденс за талию и дернули к себе. Молодая француженка беспрепятственно проскользнула в салон и миг спустя оказалась в кресле с соломинкой в одной руке и бокалом виски в другой, хотя ни того ни другого не просила.

Вот так скромная почтальонша из южного пригорода Парижа встретилась с самым могущественным человеком в мире. После Мэтра Юэ, конечно.

Невзирая на свою безграничную власть, Обама был человек простой. И, как всякий простой человек, менял свои лакированные туфли на удобные красные тапочки с изображением Гомера Симпсона, когда находился дома (или в самолете, что, в общем-то, одно и то же). Именно в таком виде, одетый в цвета своей нации, то есть в темносиний костюм с белым галстуком, и обутый в ярко-красные тапочки, этот государственный деятель с сияющей улыбкой на устах принял у себя молодую француженку.

— My dear Providence, I jumped right away in my Jumbo the very moment I…

Рядом с ним, как по взмаху волшебной палочки, возникла белозубая блондинка и начала переводить:

— Дорогая Провиденс, я прыгнул в свой «джамбо» в ту же секунду, как узнал о вашем подвиге. В настоящий момент я должен был лететь в Грецию на открытие Олимпийских игр, в частности на новые соревнования по дальности плевания вишневыми косточками, в коем виде спорта первенство, как мне доложили, удерживают французы. Правда ли, что они вяжут спортивные костюмы с запахом рокфора? Вообще-то, французы и так неважно пахнут… (Это он просит меня не переводить, но я не могу удержаться.) В общем, я захотел увидеть вас собственными глазами. То, что вы совершаете, прекрасно и благородно. И даже фантастично. Как сказал бы Нил Армстронг, «маленькие взмахи рук для человека, но гигантские взмахи рук для человечества». Жаль только, что первой на это отважилась француженка. (Это он тоже попросил меня не переводить, но я и тут не смогла удержаться.) Поздравляю вас от имени Соединенных Штатов Америки! Пью за ваш первый полет! И награждаю вас американской медалью Мира. Какая связь между миром и вашим полетом? Да никакой, просто это единственная медаль, оставшаяся у меня для наград. Этих у меня целая куча — я их раздаю направо и налево, а они все не кончаются.

— Я полагаю, это он тоже попросил не переводить?

— Нет, отчего же?

— Гм…

Барак Обама взял медаль на бело-голубой ленточке, сложенной бантиком, которую протянула ему другая белозубая блондинка, также возникшая как по взмаху волшебной палочки, и пришпилил ее к верхней части бикини Провиденс. А потом с чувством расцеловал почтальоншу в обе щеки.

— Thank you, — сказала молодая француженка, польщенная и одновременно обеспокоенная этой прибавкой веса.

Двое мужчин в черных костюмах секретной службы тотчас крепко вцепились в нее, сопроводили к люку самолета и решительным жестом выбросили наружу, пожелав счастливого полета, так что она даже не успела крикнуть: «Джеронимо!»

Провиденс понадобилось несколько секунд, чтобы снова войти в ритм своего полета. Но не успела она в него войти, как опять заслышала глухой рокот. Новый самолет, на сей раз белый и с надписью «ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА» на фюзеляже, летел к ней, как только что — американский. «Видно, аэропорты закрыты не для всех», — подумала молодая женщина.

Открылся люк, две мощных руки ухватили Провиденс, и не успела она ахнуть, как оказалась перед президентом французов Франсуа Олландом.

— Надеюсь, я первый? — с ходу спросил он ее.

— Да, господин президент, — соврала Провиденс.

— Ну, слава богу! — с облегчением сказал он. — Неужели даже Обама не успел?

— Даже Обама.

— Супер! Знаете, я прыгнул в свой борт номер один «Эр-Франс» сразу, как только до меня дошла эта весть.

— О, не сомневаюсь, господин президент.

Эх, будь она президентшей, она бы уж давно прыгнула в борт номер один «Эр-Франс», чтобы слетать за дочкой. Увы, плебеям вроде нее остается только осваивать полеты домашними средствами, махая руками, как курица крылышками в видеоигре, изобретенной неизвестными гениями.

Подобно своему американскому коллеге, Олланд поздравил Провиденс, правда не прибегая к помощи никаких белозубых блондинок, и вручил ей медаль на голубой ленточке «За заслуги перед Отечеством». В один миг медаль была пришпилена к ее бикини.

— Благодарю вас, господин президент, я очень польщена.

— А откуда на вас эта американская медаль?

— Какая медаль?

— Да вот эта, на вашем лифчике!

— Ах, эта…

— Похоже на американскую медаль Мира! Но вы же мне сказали, что я первый?!

Он выглядел таким же растерянным, как Адам в день Дня матерей.

— О, месье, вы действительно первый.

— Но тогда как вы объясните эту чертову Обамову побрякушку на своих сиськах?

У президента Франции была одна скверная привычка: когда он нервничал, то выражался крайне вульгарно. Видя, что ситуация близка к скандалу, советник президента подошел к шефу и привел его в чувство несколькими убедительными словами.

«— Прошу меня извинить, мадемуазель. Я сейчас слегка нервничаю. И это легко понять: ведь мой рейтинг скоро опустится ниже аргентинского песо.

С этими словами он улыбнулся и расцеловал Провиденс.

После чего грубые руки спецагентов энергично наподдали под зад почтовой Мэри Поппинс и выбросили ее в облака, не дав ей времени выкрикнуть: «Supercalifra gilisticexpialidocious (или «Это антиконституционно»). И она полетела дальше, преисполненная гордости и обремененная еще одной медалью на бикини. Так она и не узнала, какие именно убедительные слова нашептал советник своему президенту, стараясь его успокоить. Государственная тайна.

Кстати, о советниках, президентах и государственных тайнах: политический кортеж на этом не закончился. Вскоре в небе развернулся настоящий балет президентских боингов и аэробусов. Первые лица государств всего мира не могли пройти (вернее, пролететь) мимо «женщины, которая летает». И каждое из этих лиц считало своим долгом пожать ей руку и вручить соответствующую награду. Председатель правительства Испании Рахой прицепил ей шоколадную медаль (экономический кризис обязывает!), президент Путин выдал ей российский паспорт (на случай, если она захочет получить российское гражданство), а госпожа канцлер Германии, прилетевшая, чтобы рассмотреть вблизи ее цветастое бикини, спросила, где она достала такой красивый ансамбль и нет ли там, случайно, таких же, но размером побольше. В общем, весь мир находил поступок Провиденс фантастическим. Да так оно и было. Один взмах рук, и она превратилась в фею, спешившую на помощь своему ребенку.

Только оставшись в одиночестве, Провиденс уразумела, что познакомилась с самыми важными персонами в мире: с Обамой, который пах зубной пастой, с Путиным, который пах банкнотами, и с Олландом, который, будучи истинным французом, насквозь пропах сыром и чесноком. И теперь ей казалось, что она знает их так же хорошо, как старых друзей.

Но она улетела от них не только с запахами.

Ее бикини было обвешано медалями, точно комбинезон десятилетнего мальчишки, записанного в лыжную школу Шамони. А сколько всего ей предстояло рассказать Заире, когда они встретятся, если только девочка уже не узнала обо всем через интернет. И хорошо бы ей узнать — тогда она поняла бы причину опоздания Провиденс. Господи, это первый день ее материнства, а она уже так разочаровала свою дочку. Какой позор!

Вскоре Провиденс заприметила вдали воду. Серебристые блики. Миллионы перламутровых раковин. Несколько километров моря между двумя оконечностями суши. Это добрый знак — значит, там пролив. Гибралтарский. И значит, теперь она уже довольно близка к цели.

Солнце, по-прежнему ярко сверкая, начинало медленно клониться к горизонту. Сегодня оно было ей верным спутником и не сожгло крылья, как Икару.

Внезапно под ней распростерлась суша. Господи, да это же Марокко! Земля обетованная! И Провиденс начала закладывать вираж для снижения, как будто и впрямь была самолетом. Ей представилось объявление стюардессы: «Сложите, пожалуйста, откидные столики и приведите спинки кресел в вертикальное положение!» Через несколько минут она пролетит над Марракешем. А чуть дальше к востоку находится больница, большое белое здание посреди бескрайнего желтого ковра, между пустыней и горами.

Но едва Провиденс устремилась к земле, как перед ней возникло нечто клубящееся и таинственное.

Она вздрогнула.

«Меняй курс! — приказала она себе. — Быстро меняй курс!»

Монахи оказались правы: это походило на поварской колпак и одновременно на большой кочан цветной капусты.

Это было слишком прекрасно, чтобы длиться вечно.

И тогда Провиденс, спеша сменить курс и спастись от грозного кучево-дождевого монстра — облака мощностью в две атомные бомбы, облака с ледяными глыбами в 1000 оборотов, как у стиральной машины, — бросилась в поток ветра, который понес ее к грозной вершине горы, приближавшейся с поистине головокружительной скоростью. Лыжник на горном спуске при виде елки, возникшей на его пути, плюхается в снег на пятую точку. В небе действует тот же принцип.

Но медали, обременявшие молодую женщину, как ветерана войны в праздник 14 июля или южноамериканского, еще не свергнутого диктатора, тянули ее вниз, и она почувствовала, что бессильна управлять своим полетом. Тщеславие погубило ее.

И как буйная волна выбрасывает тело пловца на скалистый берег, так и поток воздуха с безжалостной силой понес нашу почтальоншу к земле. Она стала беспомощной, жалкой игрушкой в руках бешеной стихии. Слишком хрупкая, чтобы бороться с этой силой, она рухнула на верхушку первого же дерева, которое, посвистывая, проходило там, внизу.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ КОНЕЦ ТУРНЕ НА СПИНЕ ДРОМАДЕРА

А в нескольких километрах от нее Заира вела упорную борьбу с другим облаком. Опутанная пластиковыми трубками, девочка выглядела Спящей красавицей в стеклянном гробу. Медики погрузили ее в искусственную кому, чтобы облегчить страдания, и в этом состоянии она ждала операции по пересадке легких, на успех которой было очень мало шансов. Все указывало на то, что ожидание напрасно и что Заира медленно угасает. Ее слабенькое дыхание звучало все тише и грозило скоро прерваться навсегда.

Через несколько часов ее не станет. И она уже не будет радовать больничную палату своим жизнерадостным смехом, своей детской веселостью. Уже не будет играть, не будет записывать в тетрадку невероятные истории, произошедшие в мире. Уже не будет заполнять голову мечтами, глаза — звездами, сердце — любовью. Будет заполнять собой лишь часть небытия — деревянный ящичек длиной в несколько десятков сантиметров в заброшенном уголке пустыни. Будет заполнять неутешной скорбью только сердце своей новой мамы. Исчезнет с той же скоростью, с какой появляются лица на поляроидном снимке, или со скоростью поездов, увозящих нас далеко от перрона, где остались любимые люди. Заполнит собой лишь память живых. Не заполнит даже свое собственное тело.

Через какое-то мгновение маленькую принцессу с черными глазами безжалостно лишат этой временной телесной оболочки, полученной при рождении всего на несколько лет. Через какое-то мгновение ее лишат души, которая позволяла ей любить, мечтать, ненавидеть, бояться, страдать от жары или от голода в течение всего того времени, которое она находилась среди нас. Которая сделала ее человеком. Сделала частью той прекрасной расы, к которой принадлежим все мы, обитатели этого мира, странные существа разного цвета кожи, с руками, ногами, лицами — морщинистыми или гладкими, головами — лысыми или покрытыми волосами, животами — тощими или не очень, половыми органами — мужскими или женскими, глазами — сухими или влажными, раскосыми или широко раскрытыми, и сердцами, бьющимися то ровно, то взволнованно.

Это маленькое детское тельце никогда не узнает, что такое поцелуи и объятия влюбленного мужчины, что такое наслаждение и оргазм, что такое старость. Оно появилось на свет незавершенным.

Мы рождаем детей, чтобы те выросли большими, сильными, непобедимыми, чтобы они прожили долгую счастливую жизнь, но некоторые из них умирают раньше нас, прожив всего несколько лет. Девять месяцев нужно человеку, чтобы появиться на свет, и всего один миг, чтобы его покинуть. Через какое-то мгновение контракт Заиры на жизнь с определенным сроком пользования истечет и ей придется уступить другим свое место в мире. Санитарки постирают ее простыни, обмахнут матрас и приготовят постель для другой пациентки, как будто ничего не случилось, как будто она и вовсе никогда не существовала. И жизнь пойдет дальше, но уже без нее. Все-таки это несправедливо — исчезнуть вот так, не оставив ни следа. Даже самые ничтожные создания — улитки — и те оставляют после себя хоть какой-то след, даже если это всего лишь тоненькая липкая струйка слизи.

— Смотрю на нее, а вижу свою дочку, — сказал один из молодых врачей, сидевших около Заиры. — И у меня сейчас только одно желание — вернуться домой, обнять ее и сказать, как я ее люблю. И проводить с ней побольше времени, пользоваться каждой свободной минутой, чтобы побыть с ней.

И вдруг оба врача увидели, что у Заиры дрогнули веки.

Глядя на девочку, распростертую на этой койке в искусственном сне, они и представить себе не могли, как далеко она сейчас находится. А она сидела в поезде, который на полной скорости вез ее в Китай.

* * *

Заира раскрыла свой рюкзачок. Она взяла с собой в дорогу только одно яблоко, бутылку воды и пакет с десятком слоеных язычков — все это она стащила на больничной кухне. Довольно скудные припасы для такого долгого путешествия. Но она решила пополнить их при первом же удобном случае. Ведь характер-то у нее был боевой, недаром же написано в книжке, что «все Заиры мужественно борются за свое счастье и счастье человечества». Конечно, воровать нехорошо, но иногда счастье человечества оправдывает похищение яблока. Аллах, ее создатель, конечно, простит ей такое пустяковое прегрешение.

Девочка протерла яблоко ладошкой и вгрызлась в него так решительно, что сладкий сок брызнул изо рта и покрыл ее губы блестящей пленкой. Ох, как приятно было поесть! Она покинула больницу на пустой желудок, быстро и бесшумно, когда здание уже погрузилось в ночной мрак. Но сначала дождалась, когда больные во всем отделении крепко уснут, и на цыпочках прокралась в кухню.

Больницу она покидала впервые в жизни. И впервые в жизни чувствовала себя свободной. Теперь она могла идти куда захочет.

К великому удивлению Заиры, «Восточный экспресс», таинственный поезд, о котором она узнала совершенно случайно, гуляя по Сети, поезд, чья красота и мощь безмерно восхищали ее, ожидал девочку в конце длинной каменистой дороги, ведущей от больницы к шоссе, извивавшемуся между барханами пустыни. До сих пор ей не приходилось видеть, чтобы поезд проходил по пескам в этом заброшенном уголке мира, но она не стала раздумывать над этим, побоявшись его упустить. Раз он здесь, тем лучше. Она бесстрашно зашла в вагон и расположилась в купе, где сидел только один пассажир — старый господин азиатской внешности с котелком на голове, который сосал через соломинку суп из картонного стакана. Поезд тронулся в мертвой тишине и покатил прочь из этого мрачного места.

Теперь Заира жевала свое яблоко уже спокойнее, а старый господин все так же медленно посасывал свой суп. Приятная симфония желудков, полных еды или близких к тому. Чем полнее желудок, тем более пусто в груди. Ибо девочка вдруг почувствовала, что облако в ее груди исчезло и больше не мешает ей. Теперь она дышала совершенно нормально. Прощай навек, прерывистое хриплое дыхание Дарта Вейдера! Наконец-то это жуткое замогильное дыхание утихло. Облако покинуло ее грудь, точно улитка — свою раковину.

Она заметила уголком глаза, что старый господин, сидевший напротив, наблюдает за ней поверх своих очков и соломинки. Поняв, что привлек внимание девочки, он аккуратно поставил картонный стакан на соседнее сиденье, вытер губы белым шелковым платком, извлеченным из внутреннего кармана твидового пиджака, и улыбнулся ей:

— Куда же это ты едешь, да еще одна?

Девочка помолчала, прежде чем ответить. Собственно говоря, чем она рискует, назвав ему цель своего путешествия?

— Еду посмотреть на звезды.

— Ты полагаешь, что поезд — наилучшее средство передвижения для этой цели? — с веселым недоумением спросил господин. — Не кажется ли тебе, что ракета лучше приспособлена для такого дела?

К большому удивлению Заиры, азиат говорил по-арабски. На прекрасном арабском языке, без малейшего акцента.

— Нет, я еду туда, где производят звезды.

— Ага… Завод по производству звезд? Ну, ясно, ясно… И где же он находится?

— Он называется «Фабрика звезд» и находится в Китае, — ответила маленькая марокканка, дивясь необразованности такого взрослого человека.

— О, Китай — прекрасная страна. Не знаю, производят ли там звезды, но зато производят таких, как я.

— Значит, вы китаец?

— А разве не видно? — спросил ее попутчик, приподняв на лоб очки, чтобы лучше продемонстрировать свои раскосые глаза, одним из которых он ей и подмигнул. — Но если ты еще сомневаешься…

И он протянул ей руку ладонью вверх. На ладони была вытатуирована надпись.

— Made in China, — прочитала Заира.

— Это означает «Сделано в Китае».

— Я знаю, — ответила девочка, умолчав об истории с Рашидом и решив не показывать ему кусочек звезды, который она прихватила с собой, старательно завернув в носок.

— Китай — очень красивая страна. Но для такого долгого путешествия ты что-то очень легко снарядилась. Деньги-то, по крайней мере, у тебя есть?

— Нет. Только бутылочка воды и пакет слоеных язычков.

Старик медленно покачал головой. Интересно, знал ли он что-нибудь о слоеных язычках? Засунув дрожащую руку в кожаный портфель, стоявший рядом с ним, он вытащил оттуда листок бумаги и протянул ей:

— Вот, держи, он поможет тебе в пути. Этот рисунок я сделал много лет назад, когда еще умел рисовать… Я ведь известный и почитаемый художник у себя на родине. Скажи, что он сделан мной, и тебе дадут за него хорошую цену.

Девочка взглянула на листок, перевернула его. Но листок был девственно чист с обеих сторон.

— И что это? — удивленно спросила она.

— Ну, разве ты не видишь? Это море без кораблей.

— Ах вон оно что…

Заира, не желая показаться невежливой, засунула листок в свой рюкзак. Затем она достала оттуда свой блокнот, притворилась, будто выбирает нужный листок, вырвала первый попавшийся и протянула его старику. Тот с большим интересом осмотрел чистый белоснежный листок с обеих сторон и удивленно спросил:

— И что это такое?

— Ну разве вы не видите? Это небо без облаков, — с хитроватой улыбкой ответила девочка. — Правда, я еще никому не известна, так что мой рисунок, наверное, стоит недорого. Но все-таки это небо без единого облака… А для меня, знаете ли, это очень-очень важно…

И тут по динамику объявили, что поезд прибывает на пекинский вокзал. Их путешествие продолжалось всего пять минут, но это как будто никого не удивило. Заира надела свой рюкзачок и попрощалась с попутчиком, который в ответ учтиво приподнял котелок.

Сойдя с поезда, она вдруг вспомнила, что даже не спросила у старого господина, как его зовут, а значит, не сможет выручить за его рисунок ни одного юаня. За этот белый листок, самый дорогой в мире.

Китай был очень похож на все фотографии Китая, которые она видела в интернете. А Пекин оказался суетливым, перенаселенным городом с яркими красками и пряными запахами. Если Китай и прославился как страна по производству звезд, то одновременно он был страной велосипедов. Заира приметила один из них, хромированный, зеленый, не запертый на замок, а просто прислоненный к ограде в глубине какого-то двора. Она оставила вместо него, в качестве компенсации, пакет слоеных язычков и влилась в двухколесный поток с ловкостью коренной жительницы китайской столицы.

Вскоре бетон уступил место влажным зеленым рисовым делянкам. Завод звезд находился всего в нескольких километрах, и Заира преодолела их в десять нажимов педалей. Именно в десять, ни одним больше, ни одним меньше — она их сосчитала. И достигла цели без путеводителя, без карты, без навигатора, словно проделывала этот путь каждое утро и каждый вечер.

Подъехав к огромному зданию, которое она еще издали признала как «Фабрику звезд», Заира положила велосипед наземь и бодро вошла внутрь. Там она увидела сотни китайцев, которые усердно обтесывали зубилами неизвестный ей материал цвета антрацита, выделывая из него безупречно круглые шары; все эти трудяги дружно обернулись и хором поприветствовали гостью. Заире моментально предоставили французско-китайского переводчика, чтобы ознакомить ее с полным производственным циклом. Каждую минуту большие самосвалы, прибывавшие из карьера, местоположение которого держалось в строгой тайне, сгружали тонны минерала в огромные чаны. Стальные челюсти камнедробилки перемалывали сырье, и оно на конвейере отправлялось в многочисленные цеха. Там, как уже известно, из него высекали идеально гладкие шары, которые затем покрывали химическим фосфоресцирующим составом, светящимся в темноте. «Цвет используемого состава — А786 — напоминает свечение автомобильных фар», — с улыбкой пояснил переводчик. Впрочем, здесь улыбались все без исключения. Китайцы работали тяжело и усердно, как китайцы. Но никогда не жаловались, а обтесывали камни с утра до ночи, беспрерывно улыбаясь, довольные своей судьбой в этой расчудесной стране.

Заира поблагодарила их, как и намеревалась, за то, что с приходом ночи их звезды освещают небо ее далекой пустыни. То есть светят ее народу. Потом она вручила тому, кого сочла главным начальником над китайцами, рисунок старика — любителя супа. «Это “Море без кораблей”», — пояснила она, но начальник явно не понял, что к чему. «Неважно. Главное, что этот рисунок стоит миллионы!» — добавила она, и тогда начальник низко поклонился ей и так бережно уложил листок в широкий карман своего черного халата, словно это было бесценное сокровище.

Визит продолжился.

В предпоследнем цехе рабочие с помощью металлических трафаретов и молотков штамповали на шарах одним четким мощным ударом знаменитую надпись Made in China, из-за которой, собственно, девочка и очутилась здесь. Однако самым интересным оказался последний этап — запуск сияющих шаров в небо, чтобы они освещали планету. Переводчик, желая познакомить Заиру с этой операцией на деле, дал ей в руки каменную звезду и пригласил занять место в стволе одной из гигантских пушек, нацеленных в небо. В одно мгновение, быстрее, чем это можно описать или вообразить, девочка очутилась в воздушном пространстве и поплыла по нему вместе со своей звездой.

Но ей недолго пришлось любоваться сверху нашей голубой планетой. Чья-то рука схватила ее сзади и втянула в помещение, которое она тут же узнала — это была Международная космическая станция. Каким-то неведомым образом она оказалась одетой в костюм звездолетчицы и начала кувыркаться в невесомости, пытаясь ухватить плавающие в воздухе кастрюли. Это было единственное место во вселенной, где волосы Заиры, связанные в хвостики, торчали кверху, как у Пеппи Длинныйчулок.

Заира посмотрела в запотевшее окошко духовки. Никогда еще она не видела такого пышного, высокого суфле. Потом она разбила два яйца над кастрюлькой, которую ей удалось поймать в воздухе, отделила белки от желтков и начала их взбивать. Без всяких усилий с ее стороны они за несколько секунд превратились в роскошный «плавучий остров», вздымавшийся над краями кастрюли белоснежным Монбланом.

— Рамадан начинается только завтра! — объявил один из стратонавтов, подплывая к Заире.

Девочка обернулась и увидела араба в оранжевом комбинезоне, который начал уписывать суфле, хитро поглядывая на нее.

— Это я запасаюсь впрок, на завтрашний день, — сказал он в свое оправдание. — Поздравляю, очень вкусно!

— Кто вы?

— Ахмед Бен Бугуиш, первый марокканский стратонавт, к твоим услугам! А ты, если не ошибаюсь, Заира, первая кондитерша-космонавтша, не так ли?

Девочка гордо выпрямилась, хотя удерживать такую позу в невесомости было трудновато.

— Да, это именно я. Хотя лучше называть меня кондитершей-звездолетчицей или марокконавтом. Значит, в межзвездном пространстве тоже соблюдают Рамадан?

— Ну разумеется, — ответил тот, перекувырнувшись через голову.

И полетел за «Межзвездным Рамаданом для начинающих» — тоненькой черной книжицей в два десятка страниц, приклеенной скотчем к полке.

— Вот, погляди, это руководство изменило мою жизнь, — сказал он Заире. — Оно стало самым моим близким другом в космосе.

— Вот как?

— Должен тебе признаться, что прежде я и представить себе не мог, что в один прекрасный день в час молитвы не буду знать, в какой стороне у нас Мекка… Да и как прикажешь ориентироваться в этой космической станции?!

— А потом еще вот какая проблема: попробуй-ка встать на колени в невесомости!

И марокканец откинул волосы со лба, показав девочке почти заживший шрам.

— Моя голова познакомилась с каждым острым углом в этой консервной банке, — пожаловался он. — Вот почему эта книжица здесь совсем не лишняя. Она — мой лучший друг в этом пространстве, я тебе точно говорю.

— А я когда-нибудь смогу тоже стать вашим лучшим другом в пространстве? — спросила Заира.

— Это зависит только от тебя.

— От меня?

— От тебя и твоего облака. Конечно, ты здесь желанная гостья и можешь оставаться на нашей станции сколько угодно, особенно если будешь готовить мне такие чудесные десерты. Но, между нами говоря, Заира, я бы предпочел, чтобы ты боролась со своим облаком, чтобы ты победила его внутри себя и вышла из комы…

* * *

И в этот момент внизу на земле, в трехстах пятидесяти километрах от станции, в захудалой провинциальной больнице, рядом со спящей девочкой пронзительно заверещал монитор, заставив подпрыгнуть обоих врачей, сидевших у изголовья больной, и разнося по коридорам и по всему миру зловещий сигнал несчастья.

Место действия: где-то между пустыней и небом (Марокко).

Показания сердцеметра: 15 километров.

Дуновение воздуха вырвало Провиденс из летаргии, и оно же побудило ее раздуть ноздри до пределов возможного. Это было сильнее ее. Мерзкий запах, который она так ненавидела, буквально пропитал ее кожу, так резко вернув ей сознание. Даже холодный душ и тот не произвел бы большего эффекта.

Первым ее побуждением было проверить, сохранился ли у нее в трусах пузырек, подаренный Отцом-настоятелем. Она попробовала шевельнуть рукой, но та осталась неподвижной, словно ее сковала невидимая сила. Сперва молодая женщина решила, что во время падения сломала руку или повредила плечо, но вскоре поняла, что ее движениям мешает веревка. Да-да, ее руки были скручены за спиной веревкой, а сама она крепко-накрепко привязана той же веревкой к столбу, врытому в землю. Провиденс зажмурилась, но тут же снова открыла глаза, и этот резкий взмах ресниц разогнал тонкую пелену слезной жидкости, затуманившей ее взгляд. Нет, она не спала. Она действительно находилась на вершине живописной горы, луна еще не встала, и… было ясно, что ее похитили берберы.

— Берберы?!

— Боши, — счел нужным пояснить сидевший перед ней человек, дыша ей в лицо своим дромадерским запахом. — Наше племя обитает на всей этой территории, от горной цепи Высокого Атласа до равнины Суса.

Тончайшее обоняние молодой женщины подсказало ей, что совсем недавно во рту у этого дикаря побывали: рагу из барашка, приправленное травами, сладким перцем и капелькой лимонного сока, финики, мятный чай и… козий зад… Трудно поверить, сколько можно узнать о людях, всего лишь принюхавшись к ним.

— Боши? — изумленно переспросила Провиденс.

Ей показалось, что немцы здорово изменились со времен Второй мировой войны.

— Да, боши, — повторил человек — по-французски, но с кошмарным акцентом, таким густым, что хоть режь его ножом. Или берберским кинжалом. То есть бошевским кинжалом.

За его спиной виднелось несколько кожаных шатров. Но из людей, кроме них двоих, нигде ни души. В общем, обстановочка совсем не радовала.

— А почему я связана? — воскликнула Провиденс, пытаясь высвободить руки и в результате стянув свои узы еще крепче.

Человек погладил заросший щетиной подбородок, щелкнул языком и смачно облизнулся.

— Такие прекрасные газели не часто встречаются в наших краях…

Ну вот, нате вам, мало ей было аппендицита, теперь сбывался ее кошмар номер два — похищение. Перед каждым путешествием, которое она, как правило, совершала одна, родные и знакомые имели пагубную привычку предостерегать ее от «похитителей женщин», безнаказанно разбойничавших во всех диких, варварских странах, куда Провиденс имела глупость ездить в отпуск. В Таиланде и в Саудовской Аравии следовало избегать примерочных кабинок, где женщин подстерегали злодеи с ватой, пропитанной хлороформом, готовые усыпить свою жертву, запереть ее в деревянный ящик и отправить на рынок белых сексуальных рабынь, улучшив таким образом статистику своего злодейского промысла. В Марокко ни в коем случае не следовало ходить одной по горам из-за грабителей, обитавших в пустыне, которые ловили белых женщин, насиловали, а потом продавали первому встречному в обмен на энное количество верблюдов, в прямой зависимости от их красоты или в обратной зависимости от характера (чем больше характера, тем меньше верблюдов). Всем давно было известно, что рабовладельческие рынки просто ломятся от блондинок на острых шпильках, которым в один прекрасный день пришла в голову неудачная мысль выйти из туристического автобуса, чтобы пописать в кустиках по дороге в Уарзазат.

Итак, Провиденс угодила в преддверие ада, иными словами, на одну из стоянок кочевников, где мужчины, изнывающие от одиночества, пускали слюни при виде грязного козьего зада. Она даже подумать боялась о том, что они сделают с такой красивой молодой женщиной, как она, заблудившейся в пустыне, да еще в бикини.

— Куда вы подевали мой пузырек? — спросила она у старого развратника, который пожирал ее глазами.

— Какой пузырек?

— Ну, пузырек, который был у меня там…

И она указала ему подбородком на правую сторону своих трусов, едва прикрывавших шрам от операции аппендицита, но тут же осознала, что выбрала не лучший способ отвлечь от себя внимание дикаря. Попутно она заметила, что на ней больше нет ни одной из тех медалей, которые главы государств пришпилили ей на лифчик бикини. Наверное, часть их сорвало при падении. А те, которые не сорвало, скорее всего, лежали в карманах из верблюжьей кожи у грабителей пустыни, обожавших все, что блестит.

— Ладно, забудем о пузырьке. Вы здесь один?

Теперь Провиденс говорила с кочевником как с новым другом, найденным на Фейсбуке. Еще немного, и она начнет обсуждать с ним погоду, а то и цены на бензин — две любимейшие темы французов.

— Я охотился вместе с остальными, но твой запах позвал меня к тебе, моя прекрасная газель. Похоже, я нашел свой обед раньше других…

И он положил руку на плечо Провиденс, а другой рукой начал спускать бретельку ее лифчика. Тщетно молодая женщина извивалась, чтобы избежать прикосновений «боша», — веревка туго стягивала ее тело, а у дикаря была крепкая хватка. Она попыталась взлететь, но ее ягодицы ни на миллиметр не оторвались от пыльной земли, на которой она сидела. Что-то ей мешало — то ли недостаток сосредоточенности, то ли невозможность взмахнуть руками. Кроме того, ей пришлось бы подняться в небо вместе со столбом, но он был глубоко вкопан в землю, и на это потребовалась бы недюжинная сила. А звать на помощь было бесполезно. Если это не помогло ей средь бела дня в битком набитом парижском метро, что уж говорить о пустыне… Ясно, что игра заранее обречена на провал.

Глаза кочевника жадно заблестели при виде обнажившейся груди «прекрасной газели». Он забрал ее, всю целиком, в свою жесткую корявую ручищу и с минуту подержал на весу, довольный ее маленьким размером и тяжестью. Довольный ее гладкостью и теплом. И с вожделением думая лишь об одном — как он сейчас запихнет ее, всю целиком, себе в рот.

Он уже нагнулся к ней.

К своему большому удивлению, Провиденс поняла, что мерзкий чесночный дух исходит вовсе не от него. Она ясно различала в симфонии запахов, пропитавших кожу этого дикаря, оттенки экскрементов, сыра, перца, горелого дерева и козьей шкуры. Всего понемножку, но не чеснока.

— Ей-богу, я прямо щас помру от любви, — с ухмылкой сказал он.

И в тот же миг рухнул как подкошенный на молодую женщину, но не померев, а потеряв сознание, и не от любви, а от жестокого удара по голове.

Над диким жителем пустыни, рухнувшим к ее ногам, стоял другой человек.

Человек, который не был ни диким, ни жителем пустыни.

Человек, которому она столько раз приносила почту.

Человек, который заставил трепетать ее нежное сердечко.

Да, перед ней стоял Лео, величественный и победоносный Лео, держа в руке глиняный горшок для жаркого.

— Одно жаркое для месье, одно! — провозгласил он на манер официантов парижских ресторанов.

Вслед за чем отшвырнул глиняную посудину, которой пришиб марокканца.

— А я-то подумала, что он действительно помер от любви, — сказала почтальонша.

— Ну, по крайней мере, вырубился на добрые полчаса, — уточнил авиадиспетчер, присев на корточки перед Провиденс и стыдливо водворив на место бретельку ее лифчика.

Потом зашел сзади и развязал веревку.

— Что ты здесь делаешь, Лео? — спросила она, впервые обратившись к нему на «ты». Как-никак, он спас ей жизнь. Так они сделали еще один шаг к своей близости.

И молодой человек, впервые услышав, как она назвала его «Лео» и на «ты», ощутил приятную дрожь удовольствия.

— И в самом деле, — сказал парикмахер, чье лицо превратилось в один сплошной вопросительный знак, — что вы там делали? То есть что вы там забыли, в этой самой пустыне?

Я ответил не сразу:

— Именно это спросила меня и Заира. Только не совсем в тех выражениях.

— Заира?

— Да, та девочка, за которой летела Провиденс.

— Да знаю я, кто такая Заира, вы мне уже целый час о ней толкуете. Ну, а что она там забыла, в этой самой пустыне?

— Вообще-то, вы второй человек, которому я это рассказываю. Первой была Заира.

— Ага… Ну и что дальше?

Полный укора взгляд старика мешал мне продолжать.

— Дальше… ничего, — промямлил я наконец.

— В таком случае вернемся к нашим баранам, вернее, к нашим козам. Неужто эти парни действительно довольствуются козами? — спросил он с гримасой отвращения. — Так что вы там забыли, посреди этой самой пустыни?

— Мне следовало бы с этого начать, но я решил оставить самое главное на потом, для пущего эффекта.

— Мне не нужны ваши театральные эффекты, месье Как-вас-там…

— …месье Имярек, — отрезал я.

— Мне нужна правда, и я сразу сказал вам об этом. Правда и ничего, кроме правды.

— Ладно. Я там был, вот вам и вся правда.

— Что значит «я тамбыл, вот вам и вся правда»?! В двух тысячах километров от Орли?

— Я прилетел на самолете.

— Но ведь все самолеты стояли на приколе.

— Не все. Вспомните о президентских самолетах.

— Вы что же — прилетели на самолете французского президента?

— Нет, конечно.

— Значит, на самолете Обамы?

— И это нет!

— Ой, только не говорите мне, что летели в самолете Путина!

— Стоп, остановитесь, сделайте милость! Мы тут не в загадки играем. Я не летел ни на одном из этих самолетов. Я летел на своем, личном. На маленькой двухмоторной «сессне», на развалюхе, купленной по случаю после получения лицензии на личные полеты. Как правило, я пользовался им на уикэндах или в отпуске, чтобы отдохнуть в полете и стряхнуть с себя все земные заботы. Вы не представляете, как быстро стряхиваешь с себя заботы, оказавшись в небесах. Воображаю, что чувствовала Провиденс, свободно паря в облаках. Наверное, с ума сходила от счастья!

Старый парикмахер стукнул себя по лбу, как будто ему пришло в голову что-то важное.

— Но если у вас был свой самолет, почему же вы не доставили на нем Провиденс прямо в Марокко?

— Да потому, что в тот момент мы еще не отрешились от реальности. Я хочу сказать, от реальной реальности. Ведь я ни секунды не верил, что эта молодая женщина сможет подняться в воздух, всего лишь взмахнув руками. Поставьте себя на мое место.

— Да хоть сейчас. Если зарплатами тоже обменяемся…

— Какая-то девица входит в диспетчерскую, просит меня доставить ее в Марракеш, а я ей отвечаю: «Да, конечно, нет проблем, вот только возьму ключ от самолета!» Ну подумайте хоть две секунды: мог ли я нарушить закон и наплевать на запрещение подниматься в небо?!

— Однако именно это вы и сделали…

— Да, потому что дело приняло совсем иной оборот, когда я увидел собственными глазами, как Провиденс взлетела в небо. Я был единственным зрителем этого чуда, наблюдал его, так сказать, из первых рядов. И могу вас заверить, что это не было трюком: никаких тросов, никакого подъемного крана, как на киносъемках. Провиденс летела самостоятельно, свободно как птица. Правда, довольно неуклюжая птица. Так могла бы летать курица. И тут у меня в голове что-то щелкнуло. Я напрочь забыл о законе, о запрете на полеты, о своем начальстве. Обо всем забыл. Эта история стала для меня слишком важной, и я уже не мог стоять там без дела. Ведь я оказался непосредственным свидетелем уникального эпизода человеческой эволюции. Вспомните слова Обамы: «Маленькие взмахи рук для человека, но гигантские взмахи рук для человечества». Вы только вдумайтесь: человеческое существо полетело впервые в истории! И это произошло прямо передо мной! Вернее, прямо надо мной. Когда я очухался и увидел, что Провиденс превратилась в крошечную черную точку' в поднебесье, у меня вдруг заныло сердце: я испугался, что потеряю ее. Что вижу ее в последний раз. И в этот миг мне стало ясно, что я в нее влюбился. Буквально за несколько секунд. Как мальчишка. И тогда я, уже не рассуждая, побежал на стоянку, к своему самолетику, и взлетел. Не спросив разрешения на взлет, никому ничего не объяснив. Я заранее примирился со всеми последствиями своего проступка. Меня частично оправдывало только величие этого замысла. И вот я стал сопровождать ее, мою прекрасную небесную пловчиху, держась на некотором расстоянии. Я убеждал себя, что могу ей понадобиться, и если с ней что-нибудь случится, то вовремя подоспею на помощь. В конце концов, возьмите гонщиков «Тур де Франс» или мореплавателей-одиночек — рядом с ними всегда есть машина или катер с питанием. Так я и стал свидетелем этого фантастического полета, увидел воздушный шар, увидел балет президентских самолетов. Увидел все. Незадолго до Пиренеев я воспользовался приземлением Провиденс для своей собственной технической остановки. Вообще-то моя старушка «сессна» достаточно автономна и способна на долгий беспосадочный полет, но я просто не успел заправиться топливом. Да и летал я до сих пор только на короткие расстояния. Ну, а потом отправился за ней вдогонку. Поскольку мне был известен маршрут моей почтальонши и в тот день в небо поднялась только она одна, я без труда засек ее уже через несколько километров. Вдобавок ее медали сверкали, как солнце, когда она изгибалась в полете. В общем, все шло прекрасно до тех пор, пока мы не встретили грозу над Марокко. Когда я увидел, что Провиденс влетела в облако, я дал по газам, чтобы успеть к ней на помощь, и не заметил встречного ветра.

Лео понадобилось несколько минут, чтобы прийти в себя и вспомнить, что он делает здесь, в дымящемся корпусе своей «сессны», уткнувшейся носом в горную осыпь.

Перед ним пронеслись последние перед крушением образы: Провиденс, выброшенная из грозового облака и камнем падающая на землю. Он огляделся, но молодой женщины нигде не было видно. Вероятно, она упала поодаль, в нескольких километрах от него. Боясь, что самолет взорвется, он поспешил выбраться из-под обломков. Его одежда превратилась в лохмотья, запачканные кровью, но руки-ноги были как будто целы. Прямо чудо какое-то. Потерпев крушение в тысячах километров от родного дома, посреди марокканской пустыни, и увидев искореженные пропеллеры своего самолета, он решил, что с минуты на минуту перед ним появится маленький белокурый мальчик в костюме принца, который наверняка попросит его нарисовать барашка.

Однако появился маленький черноволосый марокканец в изодранной пастушеской одежде и сандалиях. Эдакий арабский вариант Маленького принца.

— Меня зовут Катада, я из племени бошей номер 436, — сказал мальчик, изумленно глядя на чернокожего мужчину, возникшего из ниоткуда. — Уж не пришел ли ты из долины Драа, как все потомки рабов, живущих на юге Марокко?

— Н-не совсем. Меня зовут Лео. И я работаю авиадиспетчером в Париже.

Катада недоуменно посмотрел на незнакомца:

— Я не понимаю, что это значит, но, поверь, быть потомком рабов вовсе не позорно. Нет короля, который не был бы рабом среди своих предков, и нет раба, который не был бы королем среди своих.

— Прекрасное изречение, малыш, но должен тебе сказать, что мой прадед был сборщиком налогов в Пуэнт-а-Питр, а дедушка торговал кровяной колбасой. Если они и были в рабстве, то лишь у своих супруг, у парочки весьма замечательных женщин, моих предков по женской линии!

Мальчик удивленно завертел головой, как пингвин, оказавшийся на Антилах.

— Я сейчас охочусь, — сказал он наконец, желая вернуться к более знакомой теме. — Я оторвался от взрослых, чтобы выследить суффли.

С этими словами он воинственно взмахнул своей длинной охотничьей палкой.

— Кого-кого? Суфле?

— Ну да. Я его видел где-то там. Боюсь, что улетит.

И верно, суфле — дело рискованное. Чем выше оно вздымается, тем больше у него шансов взлететь на воздух.

— А ты что тут делаешь? — спросил мальчик.

— Я?.. Скажи, ты не видел здесь женщину?

— Женщину?

— Ну да, женщину — они похожи на нас, только без усов, — пояснил француз, который никогда не сталкивался с полицейской дамой в Орли. — Я ищу белую женщину с темными, очень короткими волосами… и в бикини.

— Не трудись мне ее описывать. В этих местах женщин нет. А что такое бикини?

— Женский купальник.

— А что такое купальник?

— Ну, как тебе объяснить… Ладно, скажу для краткости: она почти голая. Это слово, «голая», тебе понятно?

— Голая женщина? Ну, если такая и есть где-нибудь в нашей округе, то она наверняка попадется в лапы к Ак-симу! — воскликнул мальчик, расхохотавшись. — Он их чует за сто километров. Прямо как коз!

У него были красивые зубы и очаровательная ямочка на щеке.

— Прекрасно, прекрасно… Ну, и где же можно найти этого Максима, который чует коз и женщин за много километров в округе?

— Аксима? Да вон там, он стережет нашу стоянку. До того ленив, что не желает охотиться. Папа говорит, что он «паразит». Как вошь. Ты его найдешь за теми деревьями.

Мальчик указал Лео на рощицу сухих деревьев вдали и, не желая больше терять время на разговоры с незнакомцем, попрощался и исчез за песчаными дюнами в поисках своего «суфле».

Вот так Лео и попал на стоянку «бошей» и спас Провиденс, найдя новое применение глиняному горшку, обнаруженному в одном из шатров.

Второй раз в жизни молодая почтальонша поцеловала красавца-диспетчера. Но на сей раз прямо в губы. Она так пристально смотрела на него, словно ее глаза были объективом фотоаппарата и хотели запечатлеть этот миг для вечности. А сердце почтальонши в эту минуту колотилось с такой скоростью, что побило все олимпийские рекорды. «О, мой герой!» — прошептала она, и пусть даже это звучало чуточку слащаво, пусть напоминало диалог из дешевых любовных мелодрам — но это было не в кино, это было в реальной жизни. Такое уникальное мгновение следовало запомнить и поместить в альбом уникальных мгновений. Затем, растаяв от этого объятия, она позволила ему поцеловать себя, что он и сделал с бесконечной нежностью, овеяв ее двумя своими запахами — доброты и марсельского мыла. И вдобавок этим чертовым запахом чеснока, который преследовал ее, где бы она ни была.

Пузырек с противооблачным эликсиром разбился вдребезги, и жидкость мгновенно впиталась в обезвоженную почву пустыни. Может быть, это волшебное средство и не помогло бы Заире. А может, наоборот, исцелило бы ее. Теперь этого никто уже не узнает. При падении несколько осколков стекла глубоко вонзились в кожу Провиденс на уровне ее шрама от аппендицита.

Шансы Заиры на спасение таяли с каждой минутой.

Так же как и дневной свет, который благоразумно таял с наступлением вечера. Через час взойдет луна, и Провиденс уже не сможет выполнить свое обещание.

Молодая женщина, сидевшая в пыли на вершине горы, в самом сердце Марокко, чувствовала себя обессиленной. А ведь еще нынче утром она вышла на улицу с мусорным мешком в руке и, покинув свой красивый квартал парижского предместья, отправилась на метро в аэропорт. Странно все-таки устроена жизнь! Оглядевшись, она увидела вокруг себя только песок да скалы. Значит, нужно снова пускаться в путь. Никогда еще она не была так близка к цели и так далека от нее. Отсюда она могла уловить дыхание Заиры внизу, в долине. И пока она раздумывала, не скатиться ли ей с горы, уподобившись обыкновенному мешку с овощами, ветер донес до нее неясный гул голосов. Мужских голосов, говоривших по-арабски. Какие-то люди приближались к ним, разговаривая и пересмеиваясь. Провиденс вздрогнула и посмотрела на Лео, который сидел в нескольких метрах от нее и мастерил копье из ветки, подражая Робинзону Крузо. Встревоженный шумом, он притаился за кустом, как дикий зверь.

Если это соплеменники Аксима, они погибли. После своих падений — одно вместе с самолетом, другое из облака — ни Лео, ни Провиденс не могли долго оказывать сопротивление и, конечно, рисковали стать легкой добычей старого араба с его верблюжьим дыханием и жаждой мести. Уж француза-то он наверняка убьет за то, что тот ему помешал. Причем убивать будет, ясное дело, не глиняным горшком.

Вскоре они завидели караван — десять мужчин верхом на верблюдах в джеллабах и тюрбанах (мужчины, а не верблюды). Скудная растительность не позволяла французам скрыться от их зорких глаз, тем более что всадники явно принадлежали к племени, которое еще тысячи лет назад освоило искусство охоты.

Однако, увидев перед собой хорошенькую француженку в бикини и кочевника из долины Драа в европейском костюме, присевшего за кустом с копьем в руке, они сочли себя жертвами миража, столь частого в этой пустыне. Эти проклятые галлюцинации частенько вводили их в заблуждение, заставляя путать божий дар с желаемым, а яичницу с действительным. Ну, или в других сочетаниях.

Предводитель поднял руку и что-то отрывисто выкрикнул. Караван остановился. Провиденс обвела взглядом всю вереницу, отыскивая старого поганца Аксима. Но его там не оказалось. Лео, со своей стороны, не нашел среди них мальчика Катаду. Следовательно, можно было надеяться, что это совсем другое племя. Даже если в округе их было раз-два и обчелся (на самом деле в округе их насчитывалось пятьсот сорок шесть…).

Вот так успокоенные Провиденс и Лео познакомились с благородным племенем бошей номер 508.

Услышав от французов об их злоключениях с номером 436, кочевники порешили немедленно свести счеты с этими дикарями, которые нападают на туристов и вредят имиджу их народа. Ничего удивительного, что после таких выходок марокканцев изображают в американских фильмах грубыми безмозглыми насильниками.

— Я хорошо знаю этого мерзавца, этого сукина сына Аксима! — гневно вскричал глава клана Лахсон.

Провиденс очень понравилось имя доблестного вождя, так похожее на фамилию одного автора шведских детективов.

— С каким удовольствием я навсегда заткну ему пасть!

Однако почтальонша уговорила его воздержаться от этого. И не потому, что она питала жалость или что-то подобное к своему похитителю (не знаю, можно ли в данном случае говорить о синдроме Стакалама, то есть о марокканской версии стокгольмского синдрома), — просто ее поджимало время. Ей нужно было как можно скорее оказаться рядом с Заирой.

Лахсон объявил, что, разумеется, не бросит их в этих пустынных горах: он и его люди проводят гостей до самых городских ворот. Ему хотелось реабилитировать в глазах обоих французов свой народ — прекрасный, благородный, сильный и гордый. Разве можно было отпустить этих иностранцев, не развеяв сперва мерзкое впечатление, произведенное на них бошами?! Он хлопнул в ладоши, и по этому знаку на Провиденс накинули расшитую золотыми нитями джеллабу, чтобы защитить ее от поднявшегося холодного ветра. У вождя были широкие плечи и черные горящие глаза, бронзовая кожа и холеные руки. Не будь он обитателем пустыни, ему очень подошла бы работа лыжного тренера.

— Надеюсь, вы не станете обобщать, — сказал вождь клана. — Не все боши такие паршивые псы, как этот Аксим.

— О, конечно, мерзавцы водятся повсюду, — успокоила его Провиденс. — Даже у нас на почте есть такие.

— И у нас в диспетчерской Орли тоже. Все люди как люди, а шеф — настоящая сволочь!

Лахсон не понимал, что такое почта или диспетчерская Орли, но, главное, он понял, что они хотели сказать. Теперь, благодаря их встрече с ним, честь его народа была спасена.

— Итак, в путь! — скомандовал он, еще раз хлопнув в ладоши.

И в тот же миг солнце скатилось к горизонту, как будто только и ждало приказа вождя.

Вот так Лео и Провиденс оказались сидящими на горбатой спине дромадера (каждый на своем) и потрусили через пустыню в сторону больницы. Это был их первый опыт езды на верблюдах, но они справились с этим не так уж плохо.

— Просто невероятно! Я поражен до глубины души! — воскликнул диспетчер, восседавший на своем корабле пустыни, который шагал враскачку через пески мимо чадящего остова его самолетика. — Как ты смогла полететь и добраться сюда! Потрясающая история! Ты должна подробно рассказать мне, как ты научилась… научилась это делать..

— Ты не поверишь, если я скажу, что все это произошло благодаря одному китайскому пирату, одному сенегальцу, любителю вокзальных сэндвичей, и двум, нет, трем монахам из Версаля.

— Да, я вижу, тебе есть что рассказать, притом подробно! Но как бы там ни было, а ты добилась своего, Провиденс. И можешь по праву гордиться собой. Лично я уже горжусь тобой. Мало того, ты еще показала мне жизнь совсем в ином свете. Не знаю, как ты теперь будешь смотреть на все это. И как буду смотреть я. — Лео представил себе, какой нагоняй ждет его по возвращении от шефа. — Но если тебе понадобится защита от наших ученых, которые, наверное, уже готовы на все, лишь бы зацапать тебя, посадить в свои лаборатории и обследовать, то я весь твой.

— Я достигну своей цели, когда обниму Заиру и мы с ней покинем этот край — сказочный, конечно, но жуткий — и уедем в Париж.

«И конечно — ты весь мой!» — хотелось ей добавить, но стеснительность помешала, и она ограничилась улыбкой. Лео, восседавший на своем дромадере, выглядел истинным повелителем пустыни. Настоящим Бальтазаром. Прекрасным волхвом Нового времени, в рубашке от «Лакост» и джинсах. Он ответил ей улыбкой. В его глазах пламенел солнечный закат.

Место действия: больница «Аль-Афра» (Марокко).

Показания сердцеметра: 10 метров.

Первым человеком, с которым Провиденс столкнулась, распахнув дверь женской палаты, был мужчина. Врач-массажист Рашид. Он был единственным мужчиной, допускавшимся на этот этаж, поскольку еще ребенком, во время драки, получил удар в пах доской с гвоздями, что сделало его де факто живым современным ремейком евнуха из дворца «Тысячи и одной ночи».

Что касается Лео, то ему предложили выбор: остаться в вестибюле или подняться на третий этаж. Он предпочел ожидание в вестибюле, на старом диване с вылезающими пружинами, где он через несколько минут и заснул, не подозревая о драме на втором этаже.

— Где она? — испуганно спросила молодая француженка, не увидев Заиру на ее койке.

— Провиденс, я должен кое-что сказать тебе. Может, ты присядешь? Хочешь стакан воды? Ты неважно выглядишь. Откуда ты взялась? От тебя жутко несет чесноком!

— Нет, я не сяду, и — да, от меня несет чесноком, — с трудом ответила почтальонша, которая не привыкла отвечать на столько вопросов сразу.

И верно, ей не мешало бы помыться, путешествие было долгим и утомительным. И потом, эта мужская джеллаба из грубого полотна была вся в пятнах и пахла дромадером. А сверх всего еще и этот проклятый чесночный дух, который упорно преследовал ее с тех пор, как она очнулась после падения.

— Ты меня пугаешь, Рашид. Где Заира?

— У нее был приступ. Тяжелый приступ.

Провиденс стиснула кулаки.

— Насколько тяжелый?

— Тяжелый, как кома… Не буду скрывать от тебя: врачи считают, что у нее очень мало шансов выйти из кризиса. Сейчас ее погрузили в искусственную кому, чтобы она не так страдала. Они ожидают…

— …ожидают чего? — подхватила француженка.

— Ожидают пересадки.

— И что?..

— Ну… они ждут. Ждут, когда кто-нибудь умрет…

— …или когда умрет Заира?

Мир рухнул вокруг Провиденс. Серые больничные стены рассыпались в прах, оконные стекла разлетелись вдребезги, словно от прямого попадания бомбы. Небеса обвалились на мужской этаж над их головами и погребли его под собой.

Провиденс пошатнулась и упала на кровать.

Ее дитя. Ее маленькая дочка умирает. Не дождавшись ее. Она заснула, а матери не было рядом, заснула совсем одна, в мире, который никогда ничего ей не подарил.

Одна в застывшей тишине этой долины у подножия гор, посреди пустыни. Одна, так далеко от всего. Одна, так далеко от нее.

Провиденс удочерила мертвую девочку, мертвую от рождения. Маленькую принцессу, которую она привезет во Францию только в гробу. Навеки утратившую сияние жизни. Когда она обнимет ее в следующий раз, в ее объятиях будет мертвая девочка. А потом она вернется на родину с телом, которое станет оплакивать всю оставшуюся жизнь. С маленьким телом в маленьком гробике — чуть больше обувной коробки, и будет ходить по воскресеньям на кладбище, такое же безжизненное и серое, как больница, где Заира провела всю свою жизнь. Ее заколотят в ящик вместе с ее облаком. Буря в ящике. Вот к чему сведется в конечном счете жизнь ее ребенка.

Глаза молодой женщины наполнились крупными солеными слезами, которые жгли ее изнутри и снаружи. Она взглянула на свое грязное тело, на запачканную зловонную одежду, на черные обломанные ногти. Ей чудилось, что ее побили камнями, забросали грязью. Живой труп, мозги и кости всмятку. Как будто по ней проехал танк. Как будто ее изнасиловали тысячи Аксимов, разложив на камнях пустыни. Она ощутила реальную боль в спине и между ног.

Это походило на машину скорой помощи с выключенной сиреной и погашенной мигалкой, потому что уже слишком поздно, потому что уже некуда спешить. И мертвая тишина этой бесполезной машины взрывалась болью в ее ушах.

Она жестоко винила себя за то, что не приехала раньше, напрасно потеряла время в аэропорту, у этого проклятого Юэ, а потом в монастыре. Винила этот чертов вулкан, вздумавший выплюнуть свой ядовитый пепел как раз накануне. И это после двенадцати тысяч лет бездействия! Ну как можно быть такой неудачницей?! Как это стало возможно?!

Провиденс ударила кулаком в матрас. В этом ударе сосредоточилась вся ее ярость, но кровать лишь слегка дрогнула. В полной, абсолютной тишине. Больше у Провиденс ни на что не хватило сил. Женщина, которой принадлежала эта кровать, коснулась ее плеча. И Рашид тоже позволил себе взять ее за руку. Но ничто больше не могло умерить ее боль, которая свалилась на нее, как рояль с шестого этажа, раздробив тело, сердце, душу и все, что делало ее живым человеком, личностью. Она стала предметом, неспособным мыслить, бездушным обломком скалы в пустыне. Ее телу было недоступно даже самое легкое движение. Еще несколько секунд, и ее сердце тоже перестанет биться, а грудь — дышать. Она могла только беспомощно наблюдать за тем, как превращается в камень.

Эту маленькую девочку она не рожала сама, и, однако, сейчас ее терзала жестокая, невыносимая боль в глубине живота и в промежности. Она лишилась своего младенца. Ее внутренности горели огнем от этой муки. И она уже предчувствовала, как умрет прямо здесь, скорчившись на чужой койке, посреди пустыни, в тысячах километров от родного дома, в тысячах километров от звездного неба и в нескольких метрах от своей дочки.

В последнем проблеске жизни она прижала руки к животу, как вдруг нащупала, сквозь грубую ткань джеллабы, осколки пузырька, вонзившиеся в шрам от аппендицита.

И в ушах ее прозвучал голос Отца-настоятеля: «Я не знаю, подействует ли мой эликсир, он еще не прошел клинических испытаний. Но если он эффективен, то одной-единственной капли будет достаточно».

Одной-единственной капли будет достаточно.

Одной-единственной капли будет достаточно.

Провиденс соскочила с кровати так, словно кто-то невидимый дал ей пинка в зад. Схватив за руки Рашида, она погрузила свой медовый взгляд в его глаза. Молодой человек хорошо знал этот взгляд, Это был взгляд прежней, его Провиденс, сильной, решительной, непобедимой. В этом взгляде, сквозь слезы, сверкали звезды, внушая уверенность, что на этом свете нет ничего невозможного.

— Слушай, Рашид, нам нужно кое-что попробовать! — воскликнула она с восторгом мертвеца, вернувшегося к жизни. — Может, ты сочтешь это безумием, но мы должны попытаться.

Массажист не мог понять, о чем она говорит. Попробовать — что? Сейчас уже нечего было пробовать — девочка лежала в коме. Можно было только ждать. Ждать, чтобы она очнулась. Если вообще очнется. Или чтобы кто-то решил умереть, оставив ей свои легкие.

— Ты должен объяснить хирургу, что у меня есть средство, которое, может быть, спасет Заиру.

— Какое средство? Провиденс, ты знаешь, как я тебе сочувствую, но ты должна понять: в мире нет средств против мукови…

— Рашид, мне сейчас некогда рассказывать тебе, что со мной приключилось сегодня, но ты должен мне поверить. Поверить слепо, не рассуждая, и пойти к хирургу. У меня в коже застряли осколки стекла от пузырька, а в нем был эликсир, который может спасти Заиру.

С этими словами она задрала свою джеллабу и обнажила шрам от аппендицита. При этом ноздри молодой женщины заполнил мощный запах чеснока.

Рашид, нечувствительный к этим обонятельным наваждениям, всего только и заметил, что Провиденс носит красивое цветастое бикини. Что у нее красивые ноги и стройное тело, хрупкое и вместе с тем мускулистое. Несмотря на серьезность ситуации, увиденное далеко превосходило все его самые дерзкие эротические мечты. Если бы не та доска с гвоздями, уничтожившая то, что делает мужчину мужчиной, он бы… Хотя нет, в этом случае он никогда не познакомился бы с прекрасной француженкой, потому что никогда не работал бы на женском этаже.

— Слушай, Провиденс, я ничего не понимаю, — сказал он, придя в себя. — Какой пузырек? Какой эликсир? Мы же не в сказке про волшебника Мерлина!

Да она просто потеряла голову, хватается за соломинку.

— Это я и сама знаю, представь себе! В сказках маленькие девочки не проводят всю свою жизнь в какой-нибудь гнусной больнице и не умирают в жутких страданиях от какой-нибудь мерзкой болезни!

Рашид печально опустил глаза.

— Провиденс…

— Я прошу только об одном: пусть из меня вытащат эти осколки стекла, добудут из них хоть каплю жидкости и впрыснут ее Заире. Вот и все. Одной-единственной капли будет достаточно. Ну, что вам стоит это сделать? Что вы теряете?!

— Ты уверена, что это поможет?

— Нет. Но как ты думаешь, Пастер был уверен, когда испытал на человеке свою коровью вакцину?

Массажист прикусил губу, подумал и посмотрел ей в глаза:

— Ладно, попробую.

— Ты ангел!

Провиденс обняла его и крепко прижала к груди. Ее ноздри затрепетали, ощутив запах мяты и апельсинового цвета. От Рашида приятно веяло добротой и теплой лепешкой.

— Вот так, — заключил я.

— Что значит «вот так»?

— Да вот так — история закончена.

— Как это — история закончена? Вы даже не рассказали, спаслась ли она.

— Заира?

— Ну, конечно, Заира, кто же еще!

— Заира… да. Она… уже выздоравливает, — ответил я, невидяще глядя в пустоту.

И почувствовал, что невольно сжимаю кулаки, а на глаза набегают слезы. Напрасно я пытался сдержать гнев и безмерную скорбь, бушевавшие у меня в душе.

— А почему у вас такое печальное лицо?

— Э-э…

— Что-нибудь не так?

— Историю, которую вы от меня услышали, я рассказал Заире, — через силу промолвил я.

И, замолчав, с трудом проглотил слюну.

— Все это я рассказал Заире… чтобы объяснить ей отсутствие ее мамы.

— Отсутствие Провиденс? Что вы хотите этим сказать? — спросил парикмахер, охваченный ужасным предчувствием.

Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя.

— Когда кто-то умирает в кино, это не всегда выглядит убедительно. Иногда первыми уходят из жизни вполне здоровые люди, а не больные. Вот почему нужно пользоваться жизнью, наслаждаться каждой ее минутой, каждым мгновением…

— Так кто же умер? — спросил парикмахер. — Я что-то вас никак не пойму.

— Я сказал вам не всю правду.

— О ком? О китайском пирате? О Пинге и Понге? О невероятном полете Провиденс в облаках? О похитителе коз? О самом могущественном человеке в мире, который поглощает вокзальные сэндвичи? Надо сказать, этот последний внушает мне серьезные сомнения.

— Обо всем.

Парикмахер пришел в полное недоумение:

— Ничего не понимаю! Так кто же умер?

Я и сам ничего не понимал, я уже был готов поведать ужасную тайну, которая терзала мне внутренности с самого утра. И вот долгожданный момент наконец настал.

— Я все это придумал, чтобы пощадить малышку, — сказал я, не ответив на его вопрос.

И ощутил такую жгучую боль в желудке, словно получил наимощнейший апперкот от Майка Тайсона. Подняв голову, я посмотрел парикмахеру прямо в глаза. Все-таки он заслуживал того, чтобы я рассказал ему чистую правду.

— Если я и вошел в ваш салон, то вовсе не для стрижки, — продолжил я. — Мне просто нужно было рассказать кому-нибудь о том, что не дает мне покоя вот уже год, мешает спать по ночам и пугает жуткими кошмарами средь бела дня. Потому что самые жуткие кошмары — именно те, что являются вам средь бела дня, подстерегают за каждым углом, пронзают вам мозг, когда вы едите, читаете, беседуете с друзьями, работаете. Те, что никогда вас не отпускают.

— Вы меня пугаете…

— Не прерывайте, пожалуйста. Я попытаюсь рассказать вам все, как оно было. А мне это очень тяжело. Я столько думал об этой минуте, что она стала для меня подлинным наваждением. Сколько раз я представлял себе вас, эту парикмахерскую, этот день. Понимаете, мне необходимо было открыться кому-то. Но не первому встречному. А тому, кого так же, как меня, взволнует эта трагедия. Тому, кто поймет мою беду, разделит ее со мной, но все-таки никогда не сможет быть мне другом. Потому что я знаю, что через несколько минут я стану для вас самым презренным человеком на земле. И я готов заплатить эту цену. Мне нужно было объяснить мой поступок. Мне нужно было ВАМ объяснить мой поступок. Чтобы вас не мучил всю оставшуюся жизнь этот вопрос: почему диспетчер дал разрешение взлететь этому самолету, тогда как пепельное облако угрожало французскому воздушному пространству? Почему он не стал соблюдать меры безопасности, принятые Управлением гражданского флота? И почему он в тот день разрешил взлет только одному самолету, а именно тому, в котором находился ваш брат?

Парикмахер начал смутно понимать, в чем дело. Ему казалось, что его тело медленно подмял под себя десятитонный каток. Который неторопливо расплющивал его тело — ноги, грудь, голову…

Мне понадобилось шесть месяцев на поиски хотя бы одного родственника жертвы крушения рейса «Марокканских авиалиний» АТ 643, — продолжал я, — и еще шесть на то, чтобы решиться на встречу с вами. Ваш брат Поль летел этим рейсом. Как вы мне и сказали, когда я сел в это кресло, у него выдалось свободное время, и он полетел на юг, позагорать на солнышке. Короткие каникулы… он даже вообразить себе не мог, что они превратятся… в такие долгие. В бесконечные. В то утро «Боинг 737–800», рейсом на Марракеш, действительно взлетел в 6:50, всего лишь с пятиминутным опозданием. Метеорологические условия были прекрасные. Дул легкий встречный ветер, совсем не опасный. «Боинг» взлетел с полосы № 24 без всяких проблем. Вы, наверное, уже догадываетесь, не правда ли? Если я разрешил взлет этому самолету, то лишь потому, что на его борту находилась Провиденс… И я должен был сидеть рядом с ней. Мы с ней уже встречались какое-то время и были влюблены друг в друга. Заира стала нашей общей историей — историей двоих, нет, троих людей, — нашей борьбой за то, чтобы привезти ее во Францию. Но в последний момент меня вызвали на работу из-за этого события, этого проклятого облака пепла. Главный диспетчер предвидел, что день выдастся кошмарный, а у него было недостаточно сотрудников. Большинство наших разъехались в отпуск по заграницам, и он не мог их вызвать. Вот почему он и слушать не захотел о переправке Заиры и о том, как важно мне было сопровождать в то утро Провиденс. «Работа важнее личной жизни, — заявил он мне, — если вы не хотите поставить крест на своей карьере». Мой шеф — настоящая сволочь, это я вам уже говорил. Короче, я объяснил Провиденс, что ей придется лететь одной. И что я постараюсь сесть на первый же самолет, как только все устаканится. Начальство считало, что этот хаос продлится не более одного дня. А Провиденс нужно было срочно приехать в Марракеш и увидеть дочь. Нам уже сообщили из больницы, что девочка находится в критическом состоянии и что медлить нельзя. Провиденс никогда не простила бы себе, что ее не было рядом с Заирой, когда она… Ну, вы понимаете… Поэтому я дал зеленый свет пилоту, несмотря на запрещение начальства. И поэтому тот самолет стал единственным, который взлетел в тот день с аэродрома Орли. Разве мог я предположить… Я надеялся, что он как-нибудь проскочит мимо, что опасность преувеличена. Но судьба дала мне жестокий урок — мне и женщине моей жизни, — доказав, что нельзя безнаказанно пытаться укрощать облака. В Тулузской школе авиадиспетчеров учат укрощать самолеты, но никак не готовят к встречам с облаками, с невидимыми облаками, с пепельными облаками. Я безмерно сожалею, что ваш брат оказался в том самолете. Как вы знаете, он разбился, не долетев до Менары, аэропорта Марракеша. Впоследствии выяснилось, что пепел втянулся в сопла двигателей именно в воздушном пространстве Франции… Значит, это я убил Провиденс… и вашего Поля…

— …

— Отныне я живу только для Заиры. Мне отдали ее, хотя я еще не добился официальной опеки. Но я уже считаю ее своей дочерью, даром что мы знакомы не так давно. Любовь к ней Провиденс была так сильна, что передалась и мне. Провиденс заразила меня ею. Я сделаю все, чтобы девочка стала первой кондитершей-звездолетчицей в мире. Я уже потихоньку начал ее обучать. Правда, только по части космических полетов — в кондитерском деле я полный профан… Мы начнем с короткого путешествия в Китай, хотя теперь она уже знает, что звезды делают не китайцы. Но ей так хочется побывать в этой стране. Она всегда ее притягивала. Знаете, я увидел ее в больничной палате через два дня после катастрофы. Врачи погрузили ее в искусственную кому. Чтобы она меньше страдала перед тем, как угаснет. Они потеряли всякую надежду. Узнав о гибели Провиденс, я тотчас принял срочные меры, чтобы их обеих перевезли в международный госпиталь в Рабате, который славится самыми современными медицинскими технологиями, самой современной аппаратурой, самыми опытными врачами. Не хуже французских. При жизни Провиденс дала официальное согласие предоставить свои легкие Заире, если с ней самой что-нибудь случится. И врачи пересадили легкие Провиденс ее дочери. Это первый такой случаи в Марокко. Мне объяснили, что им пришлось отделить какую-то часть дыхательных органов, чтобы поместить остальное в грудную клетку Заиры, гораздо меньших размеров. Это ведь очень сложно — вложить органы взрослого в тело ребенка. Теперь они делают самые невероятные операции. Просто чудо, что я взял нам билеты в хвосте самолета. Нужно долго ждать, пока выйдешь оттуда, зато место самое надежное. Для меня это уже стало привычкой. Если что и случится, то хотя бы тело не так сильно будет изуродовано. Легкие Провиденс — вот и все, что мне осталось от нее в маленькой груди Заиры. Дыхание Провиденс. Первое, что спросила малышка, очнувшись после операции, — где мама? Ведь если я здесь, значит, и Провиденс должна быть рядом. У меня не хватило сил сказать ей правду. Невозможно было выговорить, что она больше никогда ее не увидит, что мама умерла и теперь пребывает в раю для мам, а может быть, даже играет в карты с ее другой мамой, той, что произвела ее на свет. И тогда я, сам того не замечая, начал фантазировать. Рассказал о встрече с раздатчиком реклам в оранжевом комбинезоне, о сенегальском колдуне. У нее так заблестели глаза, что я уже не мог дать задний ход. Я сочинял эту сказку, фразу за фразой, словно разматывал клубок шерсти, даже не зная, чем она кончится. Мне казалось, что так Заире будет легче принять случившееся, смириться с мыслью, что она больше никогда не увидится с мамой. Я придумал всю эту историю с монахами, полет в облаках, берберов. И закончил тем, что ее мама не перенесла операцию по удалению осколков пузырька: чеснок проник в ее тело так глубоко, что убил, поскольку у нее была сильная аллергия на его запах. В общем, плел неведомо что. Знаю, что все это звучало чисто по-детски, но ведь Заира и была ребенком. И потом, мне хотелось, чтобы она гордилась своей мамой. Конечно, и правда тоже не помешала бы девочке гордиться ею. Но я считал, что смерть в авиакатастрофе — нелепая смерть.

Слишком банальная. А мне хотелось, чтобы Заира сохранила о Провиденс неизгладимое воспоминание.

Я смолк. Не знал, что еще сказать. Добавить было нечего. А главное, я думал: сейчас этот старик встанет, схватит свои ножницы и яростно вонзит мне их прямо в сердце. Но нет, он сидел неподвижно, глядя в зеркало напротив. Казалось, его обуревают чувства мощностью в две атомные бомбы.

— Только не говорите мне, что вы поверили в мои выдумки! — сказал я, чтобы хоть как-то оправдаться перед ним. — Взлет Провиденс, монахи, играющие в петанк зелеными помидорами, балет президентских самолетов в небе, все это было шито белыми нитками…

— Ну, если честно, то игра в петанк действительно выглядела не слишком правдоподобно, — сыронизировал парикмахер, отвернувшись к окну.

— А я ведь вас предупредил.

— Предупредили?

— Конечно. В качестве эпиграфа к этой книжке я привел цитату из Бориса Виана. Читатели могут подтвердить.

— Какую цитату?

— «Эта история абсолютно достоверна, поскольку я выдумал ее от начала до конца».

— Извините, но я никогда не читаю эпиграфы.

— А надо бы.

— Оставьте ваши шутки. Знаете, смерть любимого человека иногда заставляет верить в любые небылицы. Возьмите хоть неутешных вдов, притом вполне умных женщин, которые позволяют себя заморочить первому встречному шарлатану, посулившему им возможность войти в контакт с дорогим покойником. Но если вы придумали всю эту историю для Заиры, то почему же я услышал ее от других — я имею в виду, историю о летающей женщине? Я своими глазами прочел несколько статей по этому поводу в разгар событий.

— Фея желтого «рено»? Да я сам выдумал ее с начала до конца. Я был обязан это сделать, ведь Заира искала в своем компьютере все, что объяснило бы ей причину трагедии. Если это событие действительно имело место, то сообщения о нем не могли не появиться в Сети. И тогда я нашел сайт, который специализируется на поиске. Они умеют классифицировать сайты в интернете, выкладывая одни и уничтожая другие, в зависимости от того, что вы хотите увидеть. Написал множество статей со своей версией, облегченной и романтизированной, и отослал им. Хорошо помню тот день, когда Заира, сияя от гордости, показала мне одну из написанных мной статей. Я смотрел на нее со слезами на глазах. Она была абсолютно уверена, что ее мама — фея, та самая Фея-Колокольчик, которую весь мир превозносил во время ее полета в облаках. Точно так же, как она верила, что звезды производят в Китае. Прекрасное это время — детство.

— Понятно, — коротко ответил старик.

— Я знаю, что вы меня вините. Я и сам виню себя в том, что стал причиной гибели ста шестидесяти двух человек, среди которых была единственная любовь моей жизни. Никогда я не смогу этого забыть. Никогда. Я живу с этим непрерывно, думаю об этом всякий раз, как смотрюсь в зеркало или в стекло витрины магазина.

И я вынул из кармана маленькую медаль. Медаль «За заслуги», выданную моей любимой посмертно.

— Вот в этом я не солгал. Она получила свою награду. Только пришпиленную не к бикини, а к орденской подушечке на гробе. Но она ее все-таки получила.

Парикмахер наконец встал. Обошел вокруг моего кресла, взял со стеклянного столика пару ножниц. Ну вот, сейчас он отомстит человеку, убившему его брата. Год спустя он наконец сможет достойно выразить свою скорбь. Дать выход своей ненависти, своему горю, которые все это время точили его душу.

Однако, к великому моему изумлению, он погрузил руки в мою курчавую гриву и как ни в чем не бывало продолжил стрижку.

— Знаете, есть такая штука, она называется бритва Оккама, — сказал он. — Но это не инструмент парикмахера (и тут я заметил, что у него покраснели веки и что он дрожит как осиновый лист, словно его тоже сотрясал взрыв жгучего гнева или великой скорби). Это просто означает, что из двух объяснений я выбираю наиболее убедительное, вот и все.

— Понятно.

— Не думаю, что вы поняли, месье… Как-вас-там. Теперь уж вы послушайте меня и не перебивайте. Жизнь научила меня, что месть ни к чему хорошему не ведет. Что она так же бесполезна, как карандаш с белым грифелем. Что случилось, то случилось. Мой брат погиб. И ничто не вернет его к жизни. Ни извинения, ни объяснения, ни побои. Это закон природы. Даже ваша смерть и та не воскресит его. Я думаю, что вы и так уже дорого заплатили за свой поступок. Иметь на совести гибель стольких людей — это тяжкий груз на плечах такого молодого человека. И знаете, я вас, может быть, удивлю, но я ни секунды не верю в вашу историю крушения.

— Какого крушения?

— Крушения самолета с моим братом и Провиденс на борту. Крушения, вызванного облаком пепла. Я верю, что подлинная история случившегося в тот день — это история Провиденс, которая научилась летать и победила. Вы, может быть, полагаете, что все окружающие — люди ограниченного ума, что мы недоверчивы и подозрительны, отрицаем чудеса. Как вы, например. Как все инженеры, неспособные мечтать, не способные верить в то, что противоречит логике или физическим законам. Вот вам не пришло в голову, что и меня тоже следовало бы пощадить, как Заиру. Я хочу верить в вашего пирата в оранжевом комбинезоне, в вашего сенегальского китайца, любителя дешевых йогуртов, в монахов с завода «Рено», играющих в петанк зелеными помидорами. И я в них верю. Потому что мне так легче. Даже если в глубине души я знаю, что это выдумки, игра воображения. Ведь верят же миллионы людей в Бога, которого никогда не видели и который никогда ничем им не помог. Вот и я верю, что Провиденс горы свернула бы, лишь бы увидеть свою дочку; в то, что ей удалось укротить облака и научиться летать. Ибо эта вера придает мне силы. Силы жить дальше. Когда вы описывали мне ее полет, мне чудилось, будто я лечу вместе с ней в облаках. В каком-то смысле вы научили меня летать. И я мечтал, как вы. Вот это и отличает нас от животных, месье… Как-вас-там. Ибо мы, люди, умеем мечтать!

Старик положил ножницы на стеклянный столик, вынул из ящика мягкую кисть из барсучьего волоса и обмахнул ею мой затылок и лоб.

— Ваша история, конечно, замечательна, но у нее нет конца, — добавил он. — Провиденс входит в операционную, чтобы из нее извлекли осколки пузырька, впившиеся в кожу, не так ли? А что потом? Вы же не могли остановиться на этом.

— Я уже сказал: потом Провиденс умирает…

— Грубая ошибка, молодой человек. Героини никогда не умирают, вам следовало бы это усвоить. В хороших книгах и фильмах история всегда кончается благополучно. Люди, борющиеся за жизнь, нуждаются в историях с хорошим концом. Ибо всем нам нужна надежда. Моему брату Полю не понравился бы такой конец, как у вас. Будь он жив, он бы сказал вам это своим громовым голосом, с добродушной улыбкой, которая не сходила у него с губ. Давайте я расскажу вам подлинный конец этой истории, месье… Как-вас-там…

— Имярек.

— Короче, месье Как-вас-там, закройте глаза. Мы возвращаемся в Марокко.

Первое слово, которое Провиденс услышала, едва открыв глаза (и уши), звучало очень странно. Сомики-кошки. Но она не успела спросить себя, что это означает: в ее правом боку возникла легкая колющая боль.

Слепящий свет вскоре померк, и она увидела, что находится в больничной палате, а ее живот под голубой бумажной пижамой обмотан внизу тугой повязкой. Она испытывала неприятное ощущение дежавю, словно когда-то раньше уже побывала в такой ситуации. На несколько секунд ей стало страшно: а вдруг все пережитое с того первого раза, когда она очутилась здесь из-за аппендицита, всего лишь плод долгого коматозного сна?! И ее любовь к Заире, и все ее приезды-отъезды, и процедура удочерения, которого она наконец добилась, и необыкновенное приключение в облаках? Ее сердце пустилось в галоп, словно взбесившийся верблюд. Нет, это невозможно — вернуться назад, в то время. Она поискалавзглядом хоть что-нибудь, что могло бы ее успокоить. Что-нибудь новое. То, что не принадлежало к ее воспоминаниям о двух прошедших годах.

На соседней кровати лежала Заира с открытыми глазами — лежала и молчала. А в ногах ее кровати сидел Рашид и улыбался ей.

— Рашид?

Провиденс ясно помнила, что, когда она впервые проснулась в этой палате, рядом с девочкой сидела Лейла. Значит, она не бредит. Значит, этот сумасшедший день — монахи, взлет, фантастическое путешествие в небе, боши, даже Аксим с его грубой ручищей, обхватившей ее левую грудь, которого она предпочла бы забыть, — все это было реально. И Лео. Главное, Лео.

— Дорогая моя! — воскликнула Провиденс, и по ее бледным щекам покатились мелкие слезинки. — Как я счастлива тебя видеть! Если бы ты знала…

Судьба снова соединила их. Мать и дочь.

— Похоже, у тебя случился еще один приступ аппендицита! — пошутила Заира, указав на повязку Провиденс, видную под полупрозрачной бумажной пижамой.

Молодая француженка всхлипнула, улыбнувшись сквозь слезы.

— Я же говорила тебе, что, если понадобится, готова перенести все аппендициты на свете.

— А облака-то больше нет, мама, — уже серьезно сказала девочка.

— Ты это чувствуешь?

— Вот именно что я его больше не чувствую. Мне кажется, будто из меня вынули подушку, которая меня душила.

Провиденс протянула руку к Заире, сжала ее пальчики. Ее маленькая дочка… Впервые она видела ее без кислородной маски, спокойную, умиротворенную, нормально дышащую. Никаких хрипов при вдохе и выдохе.

Величаво-безмятежное дыхание. Одна ножка девочки высунулась из-под простыни, и на ней теперь не было носка. Но что это? Провиденс никогда этого не замечала. Она еще раз пересчитала пальчики на ноге своей дочки. Прямо наваждение какое-то. Да, их было шесть. Шесть пальчиков на левой ножке.

— Скажи мне, ты знаешь, что у тебя на ноге шесть пальцев?

Девочка взглянула на Провиденс, нахмурилась и спрятала ногу под простыню.

— Вот это да! — воскликнул Рашид. — Я тоже этого никогда не замечал! Невероятно!

И тут все присутствующие воззрились на кровать Заиры. Девочка всю свою жизнь старалась скрывать этот секрет от окружающих, и вот теперь ее разоблачили. Она ненавидела свою левую ногу. Это ведь аномалия, уродство, отличающее ее от всех остальных людей. И потом, показывать чужим свои ноги, нормальные или нет, значит демонстрировать им самую безобразную часть своего тела. Слишком уж это интимно.

— У тебя обе ноги такие?

— Нет, только левая, — ответила Заира.

— С ума сойти! А у меня такая же правая! — воскликнула Провиденс, высунув правую ступню из-под простыни.

— Вот это да! — завопил Рашид, не веря своим глазам. — И у тебя тоже!

Тут вошла Лейла и расхохоталась, прикрыв, как всегда, свои красивые белые зубы рукавом халата. Заира в свой черед залилась смехом: она была очень довольна, что не так уж и отличается от других. Правая нога Провиденс, левая нога Заиры. Они дополняли друг дружку.

— Наконец-то я нашла объяснение моему шестому пальцу на ноге, — объявила Провиденс. — Просто нас обеих вылепили из одной и той же глины! Вот пусть теперь кто-нибудь скажет, что я не твоя мама!

Все засмеялись, и счастье снизошло на палату и на больных женщин.

— Интересно было бы рассчитать возможность встречи двух человек, имеющих по шесть пальцев на ноге! — подумал вслух Рашид.

И тут Провиденс заметила, что мерзкий запах чеснока, который преследовал ее с того момента, как она очутилась в пустыне, бесследно исчез. Она глубоко, блаженно вздохнула, даже не ища объяснений этому феномену.

— Вот видишь, я все-таки сдержала свое обещание, — сказала она Заире. — Луна должна взойти с минуты на минуту.

— Мамочка, луна давно уже взошла, — ответила будущая астрономша, указав на окно.

И правда: за окном царила непроглядная ночь.

По телу Провиденс пробежала легкая дрожь. Ах, как приятно было услышать это слово — мамочка!

— Знаешь, сначала я подумала, что ты про меня забыла. Я тебя так ждала. Целый день. Это был такой важный день для меня.

— Знаю, дорогая. И для меня тоже. Это непростительно, я ведь должна была приехать утром, как и обещала. Да что там, нужно было приехать заранее. Намного раньше. Но, видишь ли, телеуправляемые мамы иногда ошибаются…

— Если бы тебя у меня не было, я бы заказала тебя на Рождество. Лео мне все рассказал, пока ты спала.

Веки Провиденс дрогнули.

— Что же он тебе рассказал?

— Все. И про то, как ты объездила весь Париж в поисках помощи. И про африканского колдуна. И про тех смешных монахов. И про твой сказочный полет в облаках. Полет для исполнения твоего обещания. Ты просто умирала от усталости и все-таки полетела, ради меня. Чтобы прийти за мной, хотя в тот день не взлетел ни один самолет. Он сказал, что ты поднялась так высоко, что могла бы собирать с неба звезды. Не мои светящиеся звездочки (и она указала тоненьким пальчиком на потолок), а настоящие. Звезды Made in China, про которые я раньше думала, что китайцы осыпали ими весь небосвод, чтобы принести нам счастье. Я горжусь тобой, такой мамы больше ни у кого нет. Когда я все это услышала, то почувствовала себя самой любимой на свете. В моих снах феи теперь ездят на желтых «рено»! Скажи, ты когда-нибудь покатаешь меня в своей бананной машине?

— Ты хочешь сказать, в банальной, машине?

— Нет, в БА-НАН-НОЙ! — повторила Заира. — Потому что она желтая, как банан!

Провиденс улыбнулась. Ее глаза радостно вспыхнули, словно кто-то простым нажатием кнопки перешел с одного канала на другой, заменив драматический фильм веселой комедией.

И тут к ней обратилась медсестра:

— Провиденс, наши врачи прямо с ума сходят: они не могут понять, что произошло. Но ваше лекарство подействовало. Они хотят знать, что оно собой представляет и где вы его раздобыли.

И она рассказала, что они дали Заире капельку жидкости, добытую в осколках стекла, застрявших в коже француженки, и уже через несколько секунд в горле девочки появился край облака. Оно медленно выходило из ее рта, словно солитер, выползающий из желудка. Им осталось лишь подцепить его простым пинцетом, не прибегнув ни к отсосу, ни к сачку для бабочек, ни к удочке. Обыкновенный пинцет вытащил из груди Заиры облако размером с Эйфелеву башню. Облако длиной в триста восемьдесят метров.

Все это превосходило понимание молодой женщины. Сначала полет в облаках. А теперь это спасительное средство. Но почтальонша давно уже перестала озадачиваться этими вопросами и дала самое простое объяснение.

— Это мощный противооблачный препарат! — сказала она. — Мне его подарил один друг. Всемогущий человек, который теперь специализируется на производстве текстиля с сырными запахами.

— Противооблачный?.. Текстиль с сырными запахами?

— Да, противооблачный, вроде инсектицидов, но для уничтожения облаков. А текстиль с сырными запахами — это, например, одежда с запахом козьего сыра, как и следует из названия.

— Ну да, — подтвердил Рашид, словно речь шла о самых обычных вещах, — одежда с запахом козьего сыра, что тут такого…

Массажист решил, что Провиденс свихнулась. Впрочем, с тех пор как он с ней познакомился, это уже не раз приходило ему в голову.

— Ну, если так, то твое средство убивает не только облака. Ты не представляешь, как у нас в операционной воняло чесноком, задохнуться можно было! Твой противооблачный эликсир — зверский чесночный концентрат.

— Ах вот что это было! — задумчиво пробормотала почтальонша.

Значит, запах, который преследовал ее до самой больницы, исходил от драгоценного эликсира янтарного цвета, содержавшегося в пузырьке, чьи осколки застряли у нее в коже. Ирония судьбы! То, что было для нее ядом, исцелило ее дочку.

— Бедный Лео! — невольно воскликнула Провиденс.

— Ага, так это козий сыр напомнил тебе о нем? — пошутил Рашид. — Не очень-то лестно для парня.

И все пятеро покатились со смеху.

— Погоди-ка, он ведь ждет меня внизу, на продавленном диванчике! Который час?

— 21:00, — ответил Рашид. — Но ты не волнуйся, мы о нем позаботились. Он уже поужинал и в данный момент читает лекцию в отделении для мужчин по диспетчерскому контролю за воздушным пространством. Потрясающая профессия! Прямо дирижер, управляющий небесным оркестром. А кстати, известно ли тебе, что авиадиспетчер только за одну смену сберегает больше человеческих жизней, чем врач за всю свою профессиональную жизнь? Просто невероятно!

Провиденс подумала, что с нее будет достаточно, если ее диспетчер позаботится о двух человеческих жизнях, ее и Заиры. Она попросила Рашида сообщить Лео, что ждет его внизу, в общей зоне, у регистратуры. Потом попрощалась с дочкой и медперсоналом.

Увидев своего прекрасного авиадиспетчера, она ощутила жгучее желание броситься в его объятия, чтобы он тут же обнял ее, но обстановка не располагала к таким проявлениям любви. Тогда она просто улыбнулась. Ее сердце было отдано дочери, но в нем оставалось местечко еще и для мужчины. Для великого мужчины. Сердце — это ведь как огромный шкаф, куда запирают всех своих любимых, чтобы они всегда были под рукой и чтобы их можно было иметь рядом всю свою жизнь. Как, например, тот зеленый кустик в горшке, который нежно любил наемный убийца Леон, или как тибетские монахи карликового росточка. Да, в ее сердце, конечно, найдется место для такого выдающегося человека, поверившего в нее и в ее мечту. Герой. Надежный спутник жизни для нее, отец для Заиры.

И, не вытерпев, как будто они были одни в мире, влюбленные все-таки обнялись прямо тут же, в приемном покое скромной больницы, между пустыней и звездами.

— Ну как вам нравится моя версия? — спросил парикмахер, оторвав меня от раздумий.

— О, если бы ваш рассказ сбылся… Я бы отдал все на свете, чтобы это случилось именно так.

— Главное то, во что вы верите. Правда это или вымысел. Вера иногда оказывается сильнее реальности. И потом, нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Со всеми ее прелестями и с главным недостатком.

— С каким недостатком?

— Я имею в виду смерть. Она ведь тоже часть жизни.

Мы нередко об этом забываем. Но, пока мы живы, давайте еще помечтаем, — сказал парикмахер, глядя, как по моей щеке катится слеза. — Представьте себе, что прошло несколько дней. И вот мы находимся в парадном зале мэрии Восемнадцатого округа города Парижа. Вы стоите в, центре. И мой брат Поль тоже присутствует. И Заира сидит в первом ряду, вместе с Лейлой и Рашидом, которые по такому случаю прилетели во Францию. Рядом с вами стоит Провиденс, сегодня она просто блистательна. Ее улыбка озаряет весь зал. Мэр поправляет свою трехцветную перевязь и откашливается, обводя присутствующих благосклонным, отеческим взглядом, в духе Жерара Депардье:

— Лео Альбер Фредерик Оскар… э-э-э… как там дальше?..

— …Имярек, господин мэр, — заканчиваете вы.

— Ах, да, прошу прощения. Лео Альбер Фредерик Оскар Имярек, согласны ли вы взять в жены присутствующую здесь Провиденс Еву Розу Антуанетту Дюпуа?

— Да, согласен.

— Провиденс Ева Роза Антуанетта Дюпуа, согласны ли вы взять в мужья Лео Альбера Фредерика, Оскара… э-э-э… как там дальше?..

— Имярека, господин мэр, — заканчивает на сей раз Провиденс.

— Да-да… я, наверное, никогда не запомню. Виноват, прошу прощения… Итак, Провиденс Ева Роза Антуанетта Дюпуа, согласны ли вы взять в мужья присутствующего здесь Лео Альбера Фредерика Оскара Имярека? И следовательно, принять вместе с ним его ужасную фамилию?

— Да, согласна, — отвечает Провиденс, улыбнувшись шутке господина мэра.

— Тогда в соответствии с законом о браке объявляю вас мужем и женой!

БЛАГОДАРНОСТИ

Благодарю Аделину, экстраземную девушку, давшую мне не меньше просвещенных советов, чем пластиковых светящихся звездочек на потолке больничной палаты.

Благодарю Анжелику, подсказавшую мне, в какую дверь нужно постучаться.

Благодарю Доминику, открывшую мне эту дверь, иначе мой факир и мои писательские мечты так и остались бы навсегда упрятанными в платяной шкаф из ИКЕА.

ОБ АВТОРЕ

Ромен Пуэртолос (р. 1975) — автор завббоевавшей огромную популярность, изданной в 36 странах книги «Невероятные приключения факира, запертого в шкафу ИКЕА». Перепробовав в жизни множество самых разных профессий — от диджея, стюарда и фокусника до диспетчера воздушного движения, пограничника и полицейского, — он в конечном итоге нашел свое призвание в литературе. Секрет популярности книг Пуэртоласа — не только в его богатом жизненном опыте, но, прежде всего, в несомненном даре рассказчика и неподражаемом остроумии.

Примечания

1

Сердцеметр — прибор, позволяющий измерять расстояние между любящими сердцами. В данном конкретном случае между сердцами Провиденс и Заиры. Запатентованное изобретение профессора Алена Жуффра из Государственного комитета по научным исследованиям. Допустимая погрешность — 3,56 метра.

(обратно)

2

ГУГА — Главное управление гражданской авиации.

(обратно)

3

Скоро, очень скоро я буду там (англ.).

(обратно)

4

Скоро, очень скоро… Человек мечтает взлететь в небо и запускает туда ракету (англ.).

(обратно)

5

Луноход (англ.).

(обратно)

6

Человеку свойственно ошибаться (лат.).

(обратно)

7

«Спаси мир и сделай его прекрасным местом» (англ.).

(обратно)

8

Сенсация! (англ.)

(обратно)

9

Джебхад ан-Нусра — террористическая организация, запрещенная на территории РФ. — Прим. ред.

(обратно)

10

Да знаю я, знаю, что у земного шара нет углов, поскольку он — сфера; мой издатель сколько раз мне об этом напоминал, в связи с выходом моего романа «Невероятные приключения факира, запертого в шкафу ИКЕА».

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ О ПОЧТАЛЬОНШЕ И ЕЕ ВЕСЬМА ОРИГИНАЛЬНЫХ ВЗГЛЯДАХ НА МАЙОНЕЗ И ЖИЗНЬ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ КОГДА ТИБЕТСКИЕ МОНАХИ НЕ МОЛЯТСЯ, ОНИ СЛУШАЮТ ХУЛИО ИГЛЕСИАСА

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ДЕНЬ, КОГДА МОЯ ПОЧТАЛЬОНША СТАЛА ТАКОЙ ЖЕ ЗНАМЕНИТОЙ, КАК ДЖОКОНДА

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ КОНЕЦ ТУРНЕ НА СПИНЕ ДРОМАДЕРА

БЛАГОДАРНОСТИ

ОБ АВТОРЕ

*** Примечания ***