Нет больше наборного цеха. Целый мир ушёл — и теперь уже не вернётся. За каких-нибудь несколько лет вымерли членистоногие, голенастые линотипы, а с ними за компанию — угрюмый матричный пресс и тискальные станки, канула в вечность архаичная, чуть ли не Гутенбергом придуманная терминология, выветрился прошибающий ознобом запах мазилки (адской смеси нашатыря с керосином и ещё с чем-то маслянисто-белым), — единственного вещества, способного смыть типографскую краску с ладоней.
Газету теперь делают на компьютерах. Вся типография съёжилась до размеров системного блока. Нет, я понимаю: так, конечно, опрятнее, тише, современнее, но… Не то. Совсем не то. Таинственность ушла, эзотерика. А компьютер… Ну что такое по нашим временам компьютер? Так… Нормальный электробытовой прибор.
Где вы, гранки, талеры, шило метранпажа, стальное сияние строкомера, таинственная должность выпускающего?..
— Это вроде швейцара что-то? — недоумённо переспросил один мой знакомый, узнав, кем я теперь работаю (давно, году этак в восемьдесят первом). Впрочем, тут же сообразил, что нанёс мне смертельную обиду и счёл нужным оправдаться: — Ну, я не знаю, может, у вас там организация большая: один швейцар — впускает, другой — выпускает…
А сманил меня в выпускающие… Кстати, на должность эту всегда сманивали, причём сам процесс сильно напоминал вербовку. Ходили по редакциям заводских газет, нащупывали слабую душу, прельщали корочками «Волгоградской правды».
Кто ходил, кто прельщал? Да сами же выпускающие. Точнее — бывшие выпускающие, дослужившиеся до высокого звания заместителя ответственного секретаря. Дело в том, что, заняв вожделенное кресло, ты по неписаному правилу должен был подыскать себе замену. А где её найдёшь, как не в заводских многотиражках! В областных-то газетах все умные. Рассказывают даже, будто в прежние времена, если проштрафился журналист, то его в порядке наказания загоняли в выпускающие сроком на месяц. Видимо, считалось, что больше интеллигентный человек просто не выдержит.
И это вполне вероятно, если вспомнить, с какой робостью и неохотой обитатели десятого этажа, где располагалась редакция, заглядывали по необходимости в наборный цех. Некоторые оправдывались боязнью заблудиться. Охотно верю. Но главная причина, по-моему, всё-таки заключалась в другом.
Советский журналист — существо, избалованное всеобщим уважением: как-никак пресса! Рупор Партии и Правительства. А в наборном — никакого тебе почтения: высмеют, пренебрегут, в полиграфической безграмотности уличат. Антагонизм редакции и типографии — явление древнее.
Вот например: приоткрывается дверь и в цех просачивается молоденький, только что из вуза корреспондент. У него молочно-бледное удлинённое лицо иконописных очертаний, рыжие волосы шалашиком и рыжая борода. Цвета хны.
Стоит мнётся. Наконец суровая Филипповна (метранпаж «Волгоградской правды») неприветливо осведомляется о цели визита.
— Да я, собственно, хотел спросить… — лепечет вошедший. — Нельзя ли… немножечко типографской краски… чёрной…
Все с интересом поворачиваются к рыженькому гостю.
— Бороду, что ли, красить? — спрашивают, подмигнув.
Тот шалеет окончательно.
— Нет… — испуганно признаётся он. — Обувь чистить…
В ответ — даже не обвальный — обломный хохот. Вы себе вообще запах свежей типографской краски — представляете? А маркость её? А неотстирываемость? Нет, вряд ли он мог до такого сам додуматься — это его, наверное, какая-нибудь зараза подговорила пойти спросить. В редакции тоже ведь шутников полно!
Короче, корреспондент исчезает. Медленно истаивает на глазах подобно струйке дыма. О метранпажах он теперь будет вспоминать долго и с уважением. Рабочий класс. Гегемон. Гегемопотам.
И, если предложить этому рыженькому стать выпускающим, то есть осесть в наборном на неопределенный срок, — догадайтесь с трёх раз: что он вам ответит? А вот сотрудник заводской газеты — дело другое. В большинстве случаев, это существо наивное, непуганое, в типографию (и из типографии!) посылаемое редко. Я, во всяком случае, именно таким и был в ту пору, когда на меня вышел с целью вербовки старый друг и однокашник Юра.
Внешность у Юры самая сценическая. Социальный герой в чистом виде. Крупная стать, честная мужественная физиономия. Вдобавок у него баритон, причём такой, что непонятно, за каким лешим обладателя его понесло в газету. В оперу, в оперу с таким баритоном!
Для Мефистофеля он, правда, выглядел несколько простовато, но, чтобы меня уломать, особого искусства не требовалось. Чего тут уламывать: и зарплата побольше, и к дому поближе, и газета — областная…
— А вдруг не справлюсь? — усомнился я.
— Ну как это не справишься! Так не бывает.
Бывает. Со мной как раз всё бывает…
Тем не менее отправились мы на смотрины в Дом Печати, где за каких-нибудь полтора часа искуситель познакомил меня с такой чёртовой прорвой народу, что все лица тут же слиплись в памяти воедино, а фамилии, имена и отчества перетасовались самым причудливым образом.
Помню задумчивый блеск очков ответственного секретаря.
— Пьёшь много? — полюбопытствовал он.
Я честно ответил, что с января сего года завязал наотмашь, и опрометчивым этим заявлением чуть было не заработал себе репутацию отъявленного лжеца. Выручило то, что дело как раз в январе и происходило.
Помню также искреннюю, неподдельную радость будущего моего напарника. Как выяснилось, пока нерасторопный Юра подыскивал себе замену, бедняга полтора месяца пахал на выпуске за двоих. (В списке соблазняемых я, надо полагать, значился последним.)
— Что такое «семь три четверти» — знаешь? — с надеждой спросил будущий мой напарник.
— Н-нет…
Но даже это свидетельство моей дремучей неграмотности не смогло омрачить его ликования.
— Узнаешь! — бодро обнадёжил он.
Повторяю, я был тогда молод, наивен и беспечен. И всё же столь радушный приём, оказанный человеку, никогда на выпуске не работавшему и вдобавок ни уха ни рыла в полиграфии не смыслящему, неминуемо должен был насторожить.
— А непосредственные обязанности у него какие? — почуяв нутром неладное, спросил я. — У выпускающего…
Юра приосанился, стал торжественно-серьёзен, свёл баритон на таинственные низы.
— Вот это называется макет, — сообщил он как бы по секрету. В доказательство мне была предъявлена бумага, обильно расчерченная красным и синим карандашом. — А это заголовки… — На свет появился листок с десятком машинописных строчек. — Значит, сначала берёшь макет…
Объяснение было подробным, наглядным и поэтапным, но, если опустить всё лишнее, то список будущих моих обязанностей выглядел бы довольно куцо:
1. Разложить макеты по талерам (4 шт.).
2. Разметить заголовки и отнести их на строкоотливную машину (15 шагов туда, 15 обратно).
3. Вовремя позвонить рассыльной, чтобы пришла за оттисками (примерно 12 раз).
4. Поставить автограф на подписной полосе (4 шт.).
Нехорошие предчувствия усилились. Держать из-за этого штатную единицу, платить ей 125 рублей ежемесячно, позволять приходить на службу в 11 часов да ещё и через день?
Сомнениями своими я немедленно поделился с Юрой.
— Нет, задача, конечно, в другом, — несколько замявшись, отвечал он. — Главная задача — ускорить процесс прохождения полос через наборный цех.
— Как?
— Любой ценой.
Прозвучало это несколько зловеще.
* * *
Уже на первый день самостоятельной работы я чуть с ума не свихнул, пытаясь уразуметь смысл моего присутствия в наборном цехе. Всё прекрасно шло своим чередом и без выпускающего. Однако сидеть сложа руки, согласитесь, неловко. И я усиленно изображал напряжённую деятельность: мотался с озабоченным видом по цеху, обеспокоенно заглядывал то в тигель линотипа, то в верстающуюся полосу, будто и впрямь что-нибудь в этом смыслил.
Представляю, как я всех достал — особенно метранпажей.
На третий день Филипповна в сердцах кинула в меня шилом. Собственно, не в меня, а в талер, но, ударившись деревянной попкой о металлическую в выщербинах плиту, шило подпрыгнуло, кувыркнулось и клюнуло жалом сквозь свитер в аккурат под левый сосок. Я правильно истолковал намёк и тихо убрался подобру-поздорову за свой письменный стол у стеночки, где окончательно уяснил очевидную истину: хочешь, чтобы газета вышла, — не путайся под ногами, а главное — не мозоль глаза метранпажу.
На четвертый день я сделал очень важное для себя открытие: все попытки ускорить процесс прохождения газетных полос через наборный цех, ведут к прямо противоположному результату. Но общий смысл работы уже начал слегка приоткрываться. Высокая роль выпускающего прежде всего заключалась в том, чтобы и типографии, и редакции (если вдруг что не так) было кого материть.
На вторую неделю работы мне под утро приснилось, будто меня хотят женить на старушке-рассыльной, причем, якобы, в интересах газеты. Я объясняю им, что это невозможно, указываю на разницу в возрасте, на то, что женат уже, но меня никто не слушает…
Проснулся — с твердым решением уволиться. Не помню, почему я не подал заявление в тот же день. Видимо, отложил на завтра, чего, как известно, нельзя делать ни в коем случае…
