Чердынец [taramans] (fb2) читать онлайн

Чердынец

Глава 1

Топ-топ, топ-топ… Шлепки разношенных кедов глухо стучат в утоптанный супесок лесной тропинки. Хотя глухо они стучат только там, где тропинка уже просохла. Там, где грунт еще влажный, слышатся более звонкие шлепки. Шух-шух, шух-шух — шелестят под ногами прошлогодние листья и трава — там, где тропинка уходит в низину и вытоптанный десятилетиями желоб ее еще наполнен талой водой. Такие места приходится обегать сбоку. Их, таких мест, немного, но они есть. Сейчас первая декада мая и в Тюменской области снег сошел еще далеко не везде. Канавы, овраги, прочие буераки еще полны грязного, талого, ноздреватого снега. Листва на деревьях только-только проклюнулась, листочки совсем маленькие, и издалека деревья кажутся окутанными легкой зеленоватой дымкой. Свежей травы из-под старой желтой почти не видно, только на открытых солнцу местах она уже явственно видна.

Если разобраться, это не лесная тропинка. Идет она по березовой роще. Когда-то, еще до войны, это был самый настоящий лес, подковой охватывающий городок и районный центр Кировск с юга и юго-запада. Потом пригородная деревня Нагорная разрослась, появились новые рабочие поселки и все они вошли в официальную городскую черту. Хотя жители этих поселков до сих пор так и говорят: «Был в городе!» или «В город собираюсь!», имея в виду различие между поселками и непосредственно Кировском.

Местные жители так ее и называют — Роща, или — городская Роща, потому как с другой стороны города есть еще и Степановская роща, по расположенному за ней селу Степановка.

Бабушка рассказывала, что в войну, когда дома остались одни бабы, ребятишки и старики, а техники не было совсем, и дрова за пределами города заготавливать стало совсем невмоготу, кто-то из властей (не самый глупый кстати человек, думающий наперед), разрешил пилить в этом лесу лес на дрова, но с одним условием — березы не трогать. Постепенно осинник, всякие клены и прочий хлам выпилили и из части этого леса получилась светлая чистая березовая роща — место проведения различных городских гуляний и праздников. От поселка и до берега речушки Аян за которой и начинался непосредственно город, роща протянулась метров на 500-600. Ближе к Аяну, на горе, расположен городской стадион, куда я направляюсь.

Несколько лет назад, через этот лес провели новую дорогу в город, построили через овраг и речку Аян новый железобетонный мост. Вот и получилось, что роща с одной стороны ограничена склоном горы, с другой — дорогой к мосту. Этакий неровный прямоугольник со сторонами примерно 500 на 600 метров. Мне нравится здесь — роща вышла чистая, какая-то светлая и звонкая — белые стволы берез и слегка проглядываемая даль.

Чем хорош бег, кроме того, что он заставляет работать все мышцы тела? Тем, что голова остается свободной для размышлений. А подумать мне есть над чем. Как всегда, вопросы распределяются на две основные для русских людей группы: «Что? Где? Когда?», ну и конечно — «Кто виноват? И что делать?».

На вопрос «Что?» так и подмывает ответить — «Хрен знает что!». Сейчас уже понимаю, что произошел перенос моего сознания с момента гибели в далеком ноябре 2021 года, когда полупьяный придурок, стоявший с карабином в руках на соседнем номере, с перепугу засадил пулю мне в голову.

«В лося он стрелял… угу… Сволочь!».

Ладно, об этом я уже поматерился немало, хватит!

Перенесло меня (какое модное в последнее время явление в русской литературе, однако!) в мое же тело, только в 1971 год. В своей прежней жизни, книг про «попаданцев» я прочитал немало, что хоть как-то помогло постепенно свыкнуться с таким фактом. И было это две недели назад.

«Теперь, Маша, о главном!»

Кто я? Я — Долгов Юрий Иванович, 11 апреля 1959 года рождения, мне сейчас 12 лет. М-дя…

К вопросу «Где?». Живу я с родными в городке Кировск Тюменской области, расположенном между Тюменью, что подальше на юго-запад, и Тобольском, что поближе — на северо-восток. Городом этот населенный пункт стал толи в 1928, толи в 1929 году. А до этого было просто село, правда немаленькое — Луговское, расположенное на берегу реки Тобол. В 1935 году, после известного события, город переименовали в Кировск. Со слов деда (хотя он тот еще краевед!), в селе до революции жило около 2 000 населения. В период расцвета, в середине 80-х годов, население Кировска уже уверенно перевалило за 20 000 тысяч. Затем, в «святые 90-е», численность падала и к моменту моей гибели составляла примерно 18-19 тысяч человек. Вот, как-то так.

Так… Вот и стадион. Стадионом в привычном 21 веку смысле я бы это не назвал. Новый стадион построят только в конце 70-х, к Олимпиаде. То будет действительно стадион — целый комплекс различных зданий полукольцом, со всей инфраструктурой.

А сейчас — вот так… Спортшкола в городе была, но по причине отсутствия единой базы, разбросана она по нескольким зданиям, где занимаются разные секции, и в разных частях города. Здесь же — большая территория, огороженная по периметру штакетником, вмещает в себя хоккейную коробку с хоккейным же домиком, футбольное поле, и беговые дорожки вокруг него. На стадионе, кроме хоккейного домика, имеется и основное двухэтажное старое здание, расположенное по переднему краю стадиона в центре — это лыжная база. По двум сторонам ее пристроены дощатые трибуны.

С бега периодически приходиться переходить на шаг, восстанавливать дыхание, потом снова — бег трусцой. Спортсмен из меня пока — не очень…

Ага… Теперь разминка. Постепенно с шеи на плечи, потом пояс, потом ноги — не торопясь, тщательно разогревая и растягивая мышцы. Как уже сказал — в настоящее время тельце мое очень далеко от нормального для такого возраста состояния.

Нет, так-то я и в прошлой жизни великим спортсменом не был, но и в юности спортом не пренебрегал, и позднее старался следить за собой — там был и футбол, и волейбол, и лыжи, и ОФП в спортзалах, а потом периодические занятия в тренажерном зале.

Периодические занятия — потому что три-четыре раза в год приходилось мотаться по месяцу, а то и больше, по работе — то в столицу, то по Северам. Встречи с партнерами, контрагентами, а то и просто проверка и анализ дел. Был я владельцем небольшого транспортного предприятия, чья техника в разное время работала от северного Урала до приобского Севера, Ямала, Таймыра и прочих Чукоток, по разным договорам и контрактам. Поэтому руку на пульсе держать было просто необходимо.

Нет, так-то неплохое предприятие у меня сложилось, да! — около 70 единиц техники, в основном автомобильной, для перевозки большегруза. Но была и спецтехника: автокраны, экскаваторы, бульдозеры. И коллектив постепенно сложился толковый, серьезный, работящий. Ну так лет 20-25 пришлось подбирать, отсеивать, обучать, стимулировать и пряником, и кнутом — все по принципам мотивации.

Мне вообще повезло. Повезло, прежде всего, с людьми, которые меня окружали. С родителями, наставниками, друзьями и просто знакомыми. Те, которые меня учили и жить, и работать, и организовывать, и управлять. Я и сам по жизни легко сходился с людьми, старался слушать, думать, оценивать. Конечно, мягким, белым и пушистым был не всегда, и конфликты случались, не без того. Мог отстаивать свою точку зрения, мог!

А если про «святые девяностые» вспомнить, то и вздрогнешь! По краю прошел, по самому! Там ведь только простые люди, без копейки в кармане, проблем с периодом первоначального накопления капитала не испытывали. По причине отсутствия такового капитала!

Хотя глупость сейчас сказал! Да у и тех тоже проблем было — не вытянешь! Спивались же, мерли как мухи, выживали буквально! Но все же проблемы были другого характера!

А у коммерсов?! Там ведь или ты жрешь, или тебя жрут! Жрать я никого не жрал, но за свое пришлось повоевать. И опять — если бы не окружающие — съели бы меня и закопали! Или сидел бы до самых сих пор! Грехов было за мной — ну не как блох на Барбоске, но все же… все же… надеюсь, что человек получился не самый гнусный.

Так, ладно. Разминку закончили. Сейчас в угол стадиона. Там старый турничок из двух вкопанных толстенных труб и перекладины. И брусья, списанные, наверное, из какой-то школы: сама рама — с облезлой краской штатная чугуняка, заводского изготовления еще целая, а вот деревянные накладки брусьев уже потрескались, полопались.

Красиво здесь — с края стадиона, с горы, открывается вид на луга. Тут им конца и края нет — сплошь луга, луга, луга, перемежаемые небольшими речушками. Сейчас самый розлив рек, который будет длиться примерно до начала июня, поэтому воды на лугах — не пройти, не проехать! Во многих местах вода просто сливается в огромные линзы серо-синего цвета, посреди которых то тут, то там выглядывают островки тальника. Потом, в июне, когда вода сойдет, когда травы зацветут — красотища!

Жарковато стало! Еще довольно холодно, особенно по утрам — ну что поделать — Сибирь! Пусть не север ее, и даже не середина, но тем ни менее. Поэтому я бегаю, натянув на ноги поношенные синие «трикошки» с вытянутыми коленями, а вот сверху по причине явной прохлады — старенькая кофта от лыжного костюма, со сломанным замочком от горла до груди. Костюм этот даже не моей старшей сестры Катьки, а как бы еще не Натальин — тоже сестры, только самой старшей. Лыжный костюм «с начёсом», а потому жарковато, когда активно подвигаешься.

Воздух чистейший, холодноватый еще, как будто наполненный свежестью. Одной стороной стадион проходит почти по самой горе, между штакетником стадиона и склоном — только тропинка. Здесь поселковые ходят в город, если не хотят топать до нового моста, что существенно дальше. По тропинке мимо стадиона, потом спуск к Аяну — а там пешеходный мосток через речку. Основа у мостка сварена из металла, а покрытие и перила — дощатые. Этот мосток каждую весну ломает ледоходом, а то и сносит ниже по течению. Но его после спада воды вновь восстанавливают и водружают на прежнее место.

Так-то Аян — речушка невеликая, в межень метров 7-10 шириной. И глубины там в середине лета метра полтора, может чуть больше. Но вот весной — ух! Что ты! Разливается от горы до горы. Ну, в смысле он течет в этаком… можно назвать либо большим оврагом, либо небольшой долинкой. Высотой довольно крутые склоны метров по 10-12, в самом широком месте от склона до склона — до двухсот метров точно доходит. И весной эта речушка заливает всю эту долинку, не до краев, конечно, далеко нет! но очень неплохо. Снега здесь тает всегда много (Сибирь же!), а еще в Аян впадают ручьи и речушки из множества болот, которые южнее — за трассой на Тюмень. Именно у стадиона эта долинка заканчивается, а ее края — склоны расходятся вправо (в сторону моего поселка) и влево — в сторону Кировска. Аян дальше течет на Север, к Тоболу, петляет, то приближаясь к горе, то уходя в луга. Луга эти протянулись в ширину на пару десятков километров, а в длину — вообще не представляю на сколько! Недаром село раньше называлось — Луговское.

Как я понимаю, когда-то очень-очень давно, это все была пойма Иртыша. Потом он постепенно ушел в сторону и сейчас течет в километрах 90, на восток. Ну тут ничего странного нет: Иртыш в переводе с татарского — Землерой. Ир — земля, -тыш — рыть. По крайней мере, мне один знакомый знающий татарин так объяснял. Индэ, однако!

Та-а-ак… Результаты, прямо скажем, не радуют. Подтянуться и три раза — за счастье. Как я помню, именно в 6-7 классе пошли те изменения, которые из худого, вовсе не спортивного пацана, сделали вполне себе тренированного парня. Ну да — отбегать два тайма по сорок пять минут в футбол — причем именно отбегать, не стоять и не ходить! Это уже определенный уровень здоровья! Или отмолотить на лыжах пять километров, а позднее и десять? Никаких особых успехов не достигал, но за школу, а потом и за училище всегда бегал! Бывало и в десятку лучших результатов вписывался. На уровне сельского района, конечно… Но все же! То есть, если и не спортсмен, то физкультурник — однозначно!

Уже с возрастом, поглядывая вокруг, оценивая свое здоровье и здоровье сверстников, я понял, что именно в юности закладывается тот запас здоровья, который и дает человеку нормально жить и работать до преклонных годов. И чем больше ты его припас в юности, тем лучше. А если еще и стараться поддерживать его далее — то вообще хорошо! При этом не курить, не пить, и прочими «излишествами нехорошими» не заниматься…

Хотя это уже не про меня! Ну, в смысле — не совсем про меня. Курил — умеренно, пить — почти что и не пил: это у меня от бати — тот больше трех-четырех рюмок даже на великом застолье никогда не пил! А прочие излишества нехорошие…

«Вот тут я дал в натуре маху!».

Ну как же… они же, эти излишества — такие мягонькие, тепленькие, очень интересные и на взгляд, и на ощупь! Не… Тут я однозначно слаб! Можно каяться, но что есть — то есть!

Так! Поэтому приведение тела и здоровья поближе к идеалу — задача «архиважная»!

«Соблюдает дня режим Джим!

Знает — спорт необходим, Джим!»

И даже то, что этот утренний бег и занятия — дело непривычное и даже странное для подавляющего большинства моего теперешнего окружения, меня не остановит!

Здесь и сейчас спортом, конечно, занимаются. В основном дети и юношество. Но вот утренние пробежки привлекают внимание. Так здесь не делают! Ну да — пусть! Я и так уже, как говорили в определенных кругах в будущем, «накосорезил» — мама не горюй!

Первый мой косяк — что я утоп не до конца! Хотя — это я со зла так говорю. Понятно, что ни мне самому, ни моим родным мое «утопление» радости не принесло бы! Но ведь и проблемы за ним последовали!!!

В прежней памяти присутствует такой эпизод, тонул я пацаном, да! Но вот что странно: насколько я помню, тонул я в середине лета и на речке Кривуша — это речка возле села Черный Яр. Там мы тоже с дядькой Володькой были на рыбалке, он же меня и вытянул из воды. А здесь — апрель, и место другое. Может что-то с памятью? Или мир параллельный-перпендикулярный?

Про данный случай, произошедший здесь и сейчас, точнее, про предысторию его и само происходившее, я сам не помню ничего. Это уже потом, со слов и ругани родных я понял, что 22 апреля, после субботника (как положено!) я напросился на рыбалку с дядькой Володькой. Он с дружком дядей Юрой Жилкиным на мотоциклах собрался ехать в устье Аяна, ловить язя.

По язю — это рыба такая! Объясняю: ранней весной, в Сибири, из больших рек вроде Иртыша или Оби, рыба (в частности язь!) заходит в малые реки на нерест. В том числе — из Иртыша в Тобол. И пусть устье Тобола от нас довольно далеко — около ста километров — часть этой рыбы по Тоболу попадает в малые речушки, типа нашего Аяна. При удаче, в хороший год, можно было и несколько центнеров рыбы заготовить! Рыбачат, конечно, браконьерским способом. Хотя в период нереста — все способы браконьерские!

Делается это примерно так: находится большое дерево (как правило — талина, она же ива), которое наклонено над водой (желательно, чтобы ширина речки в этом месте была небольшая!), в него (в дерево!) вкручивается блочок, через который пропускается веревка или тросик. На рабочем конце тросика привязывается металлическая рамка (как правило четырехугольная!) с сеткой и грузом в ней. Вот и тягают эту снасть то вверх, то вниз, то погружают в воду, то поднимают. Проходящая мимо рыба и ловится! У нас это называют просто — ловить сеткой, или ловить тягой. Ну — действительно, тягай эту сетку туда-сюда! То пусто, то густо!

Так вот… Пока дядька с другом по очереди тягали эту сетку туда-сюда, я, заскучав, лазил где попало! И чуть дальше по берегу, проходя по поваленному в воду древесному стволу, свалился с него. Как дядька сказал: «Кора подопрела, ты на нее наступил, она отломилась и со ствола соскользнула!». Глубины там хватило, как хватило и ила на дне, куда я и воткнулся ногами.

В общем, в бессознательном состоянии меня приволокли в больницу. Вот тоже — как они меня беспамятного на мотоциклах везли с берега Аяна до города и больницы? Это ведь километров 8, а то и 10 будет! Спрашивал у дяди, да он только рукой отмахнулся: «Привезли и привезли! Слава Богу жив остался!»

Там в больнице я и очнулся через сутки. Мама потом, успокоившись уже, ворчала, что врач ей невнятно объяснял, что без сознания я толи по причине возникшего кислородного голодания мозга вследствие утопления, либо от спазма сосудов — вода-то в речке еще была — ого-го! По Тоболу еще и сейчас льдины проплывают, а тогда-то они косяком перли! Никаких прогнозов врач не давал.

Но я очнулся, к радости родных и удивлению медперсонала. Вот так-то: там пулю в голову, здесь вынырнул!

Вот что было здесь я уже помню. Правда сначала смутно — голова очень сильно болела, ну просто невыносимо! В глазах все плыло и в ушах бухало! Первое воспоминание: везут меня куда-то! И то, на чем везут, холодное, зараза! И твердое! А надо мной потолок какой-то высокий-высокий, в известке и весь в трещинках! И голова! Голова буквально трещит! Тут эти перевозчики («Хароны недоделанные! Мать иху…») тряхнули каталку на каком-то порожке, голова взорвалась болью, и я уплыл!

Следующий раз я выплыл из мути уже в палате. Ну — как потом понял. А так — сумрак, несколько металлических кроватей в два ряда, люди на них лежащие, кто-то оглушающе храпит. И опять головная боль! Потом смутно видимая женщина, какой-то укол и вновь беспамятство.

А вот следующий раз уже пришел в себя, хоть и с головной болью, но более или менее четко. И первое, что увидел — мама, сидящая у кровати и батя, стоящий у кроватной спинки, в ногах.

Думал все — бред! Как там у поэта: «Там, где мама молодая и отец живой!».

Вот так и у меня. И до того на душе горько стало, что я не выдержал и разревелся! Я ведь их такими почти и не помнил. Лишь что-то смутно-смутно в памяти маячило. А тут — вот они! Маме сейчас всего сорок два, бате — сорок шесть лет. А я их помню уже гораздо-гораздо старше. Помню, как батя умер в восемдесят девятом году. И маму, совсем старушкой… Как хоронил ее в далеком две тысячи восьмом году. То есть накатили на меня вот эти все воспоминания, ух как!!!

Потом, еще через день, мама с руганью вытребовала моей выписки. Батя говорил, что заподозрила она у одного из больных в моей палате «тубик» — нехорошо он дышал и кашлял. Ну — она же медик, фельдшер у нас в РТС, ей виднее. Еще она ругалась, почему меня в детское отделение не положили. Отец, хмыкнув, предположил, что врачи, думая, что я умру, не захотели пугать детей в палатах и отправили меня во взрослое отделение. Ну да — Бог с ними!

По выписке меня привезли в дом деда и бабушки — мать с отцом работают, кто за мной ухаживать будет? Катька? Так ведь она тоже не совсем взрослая — всего на два года меня старше. Вот как-то так получилось…

Сделал пять подходов к турнику. Разным хватом. Пусть два-три подтягивания в каждом, но — лиха беда начало! Потом брусья, тоже пять подходов. Тут маленько получше, но — только маленько!

Ага… Вот я и решил, что, если уж попал — нужно улучшать, прежде всего, себя самого. Пусть и немного, но и то — хлеб! А еще есть задумка — как бы подрасти хотя бы чуть больше прошлого раза. Так-то я был сто восемьдесят три сантиметра, уже после армии. Но дружок Петька Юркин к этому же возрасту был уже за сто девяноста! Вот и думаю, если правильно заниматься, да еще и питаться — витамины там, то-сё, может получится чуть повыше вырасти, сократить разрыв с Петрухой? Ну а — вдруг?!

Так вот уже третий день бегаю, несмотря на ворчание бабушки и неодобрительное молчание деда.

Так… теперь назад, до дому. Вновь тропинка. Раз-два, раз-два. Что еще хорошо сейчас — насекомые еще не появились. Про клещей, которые энцефалитные, тут пока еще не слышали. Но я сейчас не о них. Я про всякую летающую кровососущую живность. Ее в Сибири ой как много! Это не юга, даже не Россия за Уралом. Здесь этих тварей разного вида, величины и времени появления очень много! Тут и комары разного вида, мошка (правильно говорить — мошкА, на последнюю «А» ударение!), гнус, слепни-овода-пауты, всякие мокрецы и прочая нечисть! А к осени и мухи кусаться начинают — со злости, что скоро помирать придется — не иначе! Еще месяц и в лес зайти будет крайне проблематично. Нет, так-то люди и здесь приспособились. Многие просто не обращают на это внимания — есть они и есть насекомые эти, такова селява, как говорится. Ну или — мазь «Тайга» или еще какая-то. Но вот я психологически к этому еще не готов.

Интересно, знают ли люди за Уралом, что тех же комаров — несколько видов? И здесь я говорю даже не про тех мелких сереньких городских комариков, которые и гудят-то неслышно, и кусают почти нечувствительно! Интеллигенция комариная! Что укусили, почуешь только утром, когда место укуса чесаться начнет. При укусе они новокаин используют, не иначе!

А тут есть такие рыжие лесные комары. Здоровенные, наглые и в огромном количестве! Чуть где в лесу остановился — облепят всего с ног до головы, ползают даже там, где укусить не могут через одежду. Изучают, исследуют… Даже дышать толком не дают! И похож ты в такой момент на чудо-юдо лесное мохнатое, цвета светло-рыжего!

Помню, как дружок Сашка Мухин, когда нам было лет по шестнадцать, охмурял каких-то приезжих девчонок. «Берешь, — говорит — такого комара в руку, в кулак, а сверху твоего кулака у него башка торчит и жало сантиметров пять, не меньше! А снизу под кулаком все мужское комариное хозяйство болтается! И гудит-жужжит он так зло, возмущенно. И вибрация от гудения такого по руке аж до самого плеча доходит! Не поверите — рука немеет! А уж если жёгнет куда — в глазах темнеет! Ей богу, как будто палкой кто долбанул! Тут на рыбалку ездили, мазью намазались — так они нас кусать не могут! Гул вокруг стоит, что ты! Прямо вот слышу, как они нас матерят! Потом гляжу — один в палатку — шмыг! Ну думаю, хрен ты угадал, до ночи спрятаться внутри, а уж ночью на нас оторваться! Заглядываю в палатку, а там — представляете — эта морда обхватил лапами полбулки хлеба и наружу тащит! Дескать, нас нельзя укусить, так он хоть хлеб у нас сопрет и сжует за кустом втихомолку! А мне чё делать-то?! Хлеба-то у нас больше нет! Хватаю топор в руки и обухом ему в лоб — н-н-н-а-а, зар-р-раза! Так, не поверите, с третьего удара только хлеб бросил! Я с батей бычков валил с первого удара, а тут три раза бить пришлось!!! И он еще и улетел сам куда-то, не то помирать, не то просто по своим делам!». Дальше шло само предложение, вот, дескать, если искупаться, на бережку там посидеть, выпить-закусить, то он такое место знает, что комаров там вовсе не водится. А если девчонки сами куда пойти решат — сожрут их в полчаса!

Ну, комары они утром и вечером всем рулят! А вот среди дня, да если солнышко яркое и теплое — тут раздолье слепням, паутам и прочим оводам наступает! Особенно в тех местах, где скот неподалеку пасется, их — полно! Летают вокруг тебя, как «мессеры» вокруг ТБ-3 — быстрые, ловкие, верткие! А вот как садятся на тебя — не услыхать. Только сам укус — ух как слышно! А потом и видно! Больно, зараза!

Опять же, во влажную, теплую погоду, особенно вблизи озер, речек или болот — гнуса и мошкИ полно. Эти меленькие паскуды лезут везде — в глаза, в рот, нос, уши. Под одежду пробираются и грызут, грызут, грызут! А уж воды в Сибири всегда было полно. И рек, и озер. А болот вокруг сколько!

Так, из рощи, по тропинке по вогульскому кладбищу. Бегу, стараюсь правильно дышать, по сторонам смотрю. Вогульское кладбище — это местные старики так называют вот этот пустырь. Довольно большой, метров сто на двести, квадрат земли. Березы и другие деревья тут не растут, только боярышник кустами то тут, то там, да шиповник пятнами. Если наискось это кладбище по тропинке пробежать — попадаешь на улицу Кирова, где и стоит дом дедушки. Причем, никто толком не знает, правда ли тут кого-то хоронили или нет. Но этот пустырь и в будущем остался таким же неосвоенным, правда чуть березняком подзарос.

Просто стали называть не вогульское, а просто — кладбище. Наверное, все же есть здесь что-то такое — почему здесь ни сейчас, ни потом никто ничего не строил.

Денек сегодня пасмурный. Дождя нет, облачность высокая. Но и солнышка не видно, а значит — довольно прохладно будет. По улице уже народ шарохается по своим делам, немного, но все же есть. Встаю я рано, в шесть утра — уже на ногах. Так решил себя к дисциплине приучать. И это тоже повод к разговорам и осуждению у соседей: «ну где это видано, чтобы ребятёнчишки сами в такую рань вставали? И зачем?».

Коров в стадо еще не гоняют — травы толком нет. Это недели через две, будь добр — утром к семи часам угнать коров в стадо, вечером в семь — встреть и домой отгони! Хотя поселок и рабочий, практически во всех частных домах по одной, а то и по паре коров есть. Стадо набирается большое — голов четыреста дойного гурта, не считая молодняка. Там правда еще и с поселка Дорстроя и поселка Мелиораторов пригоняют. Коров гоняют по оврагу, который называется Щель — вниз, к лугам. Там их встречают пастухи и уже гонят на пастбище.

Но тем ни менее, пару-тройку бабок уже навстречу попались. А я чё? Я здороваюсь со всеми, и улыбаюсь! Со мной тоже здороваются, правда при этом посматривают косо, а потом смотрят вслед. Подстегнуть разговоры, что у Камылиных внучок головой тронулся, ага! Пусть поболтают — через пару месяцев привыкнут, а потом и вовсе внимания не будут обращать!

Бывшая деревня Нагорная — понятно почему такое название? Потому как ее единственная тогда улица проходила по горе над лугами. Сейчас поселок РТС. Почему РТС? Я и сам не знаю. Знаю, что сперва был колхоз. Потом колхоз расформировали, а в деревне устроили МТС — это понятно. Потом, уже после войны, переименовали в РТС. Как эта аббревиатура расшифровывается — точно не знаю. Сколько ни спрашивал — каждый говорит свое: кто «Ремонтно-техническая станция», кто — «районная тракторная станция».

Хотя сейчас наше предприятие называется по-другому. Там уже пару-тройку названий сменили. Но жители поселка, да и многие жители Кировска по привычке называют — РТС. Даже рейсовый пассажирский автобус имеет на лобовом стекле табличку «РТС — …» далее название второй конечной остановки. Поселок по местным меркам — немаленький. Пять улиц — Нагорная, главная — Кирова, еще одна, проходящая вдоль новой трассы (здесь говорят — «большак», «на большаке», «по большаку») на Тюмень — соответственно Тюменская. Еще одна — поперечная от нового въезда в поселок — Тобольская. Причина — в близости данного населенного пункта от Кировска, я так понимаю. И между Тюменской и Кирова есть еще Моторная — она прямо в ворота РТС упирается. Улицы Нагорная и Кирова — длиннющие, чуть не по километру каждая. Но не на всем протяжении они застроены жилыми домами. Нагорная имеет старую часть, с частным сектором, потом прерывается на квартал многоквартирных домов, затем остаток улицы — небольшим хвостиком. Кирова, в начале, с одной стороны — частные дома, с другой — это самое вогульское кладбище.

В детстве я не понимал — как могут люди жить по соседству с этим страшным местом?! Смешно сейчас… Наверное…

Потом Кирова, примерно со средины, продолжается территорией непосредственно предприятия. То есть с одной стороны — жилые дома, с другой — тянутся заборы и постройки РТС. Здесь же есть столовая и детский сад. Населения сколько? — а я не знаю. Только предположить могу, по численности работающих в РТС — примерно тысячи полторы, если учесть, что в РТС работают сейчас около 200 человек. Вот на улице Кирова, примерно в середине, чуть наискосок от детского садика, и стоит дом моих дедушки и бабушки.

Камылины — это мои дедушка с бабушкой. Есть еще Камылины — деда Гена с бабой Дусей. Это родной брат моего деда Ивана, а баба Дуся — родная сестра моей родной бабушки Марии. И так бывает, да — родные братья женаты на родных сестрах. Дед Иван — тот постарше деда Геннадия на пару лет, так же как бабушка Мария старше бабы Дуси на три года. И живут они по соседству, буквально в рядом стоящих домах.

Дом у деда — типично сибирский пятистенок, крепкий, не старый по местным меркам. Срубил он его в тридцатых годах. Высокое, с козырьком крыльцо, большие — во всю заднюю стену дома сени. Они еще перегорожены, за перегородкой — что-то вроде чулана. В доме, как водится — большая кухня с русской печью слева от входа. Справа от входа — железная кровать. Раньше бабушка с дедом здесь спали. Теперь — только дед.

Прямо от входа, вдоль двух небольших окон — стол с табуретками. За кроватью, справа, вход в комнату. Горницей или как-то иначе здесь такие комнаты не зовут. Комната и комната, в отличие от кухни. Так как дом деда размерами 8 на 5 метров (расположен вдоль улицы), то и кухня, и комната довольно большие — метров по 20 квадратных каждая. Сейчас это считается очень неплохо. А то, что комната всего одна и здесь выросли все дети, а именно шесть человек детей плюс сами дед с баушкой — ну так здесь это норма, все так живут: «в тесноте, да не в обиде». Раньше, я этого не застал, на кухне, под потолком были палати — этакая большая дощатая полка, где спала часть детей.

У бабули по поводу порядка и чистоты пунктик: везде должно быть чисто, все должно стоять по своим местам! Причем это поддерживается довольно жестко, может поэтому и дед в комнату заходит нечасто — выслушивать ворчание бабушки и ругаться с ней не хочет? Наверно я рассуждаю типично по-внучачьи, но мне кажется, что в доме очень уютно и покойно. В комнате, справа от входа стоит печь «контрамарка» — это такое круглое и высокое сооружение, покрытое металлическим кожухом. Кожух покрашен в черный цвет.

Помню дед Иван с дедом Геннадием спорили до ругани, чем лучше красить «контрамарку» — черным кузбаслаком или серебрянкой. Вышло, что у деда Ивана — печь черная, а у деда Геннадия — серебристая. М-да… «Никто не хотел отступать!». Дед Иван настаивал, что черный цвет лучше отдает тепло, а дед Геннадий упирал на красоту печки. Вот такой эстет!

За печкой стоит еще одна металлическая кровать, на которой теперь и спит бабушка. Да-да, именно такая кровать — металлическая полуторка с панцирной сеткой, с никелированными дужками и шариками поверх дужек. Русская классика начала и середины XX века!

Слева от двери — опять классика — большой черный кожаный диван с цилиндрическими подлокотниками, которые откидываются и удлиняют спальное место. Кожа, конечно, уже изрядно потертая, посредине подрастянутая. Но бабушка регулярно ухаживает за диваном, натирая кожу каким-то маслом, а потом насухо протирает ее тряпочкой, буквально полирует. Помню, когда был совсем малой, очень меня интересовало, что же внутри дивана и я даже подпорол ножом по шву кожу — посмотреть-то надо! Оказалось — конский волос (это мне дед потом, после экзекуции, объяснил, зашивая распоротый шов!). Ох и «огребся» же я тогда ремня!

Здесь, в комнате, два окна выходят в улицу; а третье, на другой, торцевой стене — в переулок. В окна со стороны улицы, качаясь, заглядывают ветви рябин. Здесь у всех что-то растет в палисадниках — сирень, рябина, или кусты георгинов.

В комнате в наличие платяной шкаф, круглый стол с резными толстыми ножками и огромный, просто огромный комод. Высоченный (выше меня, ей-ей!), широкий, с тяжелыми выдвижными ящиками. В комод, насколько я помню, мне нельзя было лазить никогда. Нет, так-то я видел, как бабушка достает оттуда — то постельное белье, то какую-то одежду. Но вот самому лезть туда — категорически запрещено! Почему так? Никогда не знал ранее, да и не задумывался. Нужно будет этот момент разъяснить! Хотя… стоит ли? Как-то мальчишечьи интересы и забавы сейчас и теперь — не по мне.

И повсюду какие-то занавесочки-шторочки, плетенные кружевами накидки, цветастые покрывала, гипсовые яркие фигурки пограничников, девушек с ведрами, коняшек и собачек!

Вот сюда меня с больницы привезли и на этот диван сгрузили. Чувствовал я себя тогда гадко — постоянно болела голова, мутило и тянуло хорошенько проблеваться. Помню, как хлопотала бабушка, растерянно что-то бухтел дед. Сразу же и баба Дуся прибежала, что добавило суеты и шума. А мне хотелось сдохнуть, так было хреново! Потом меня напоили какой-то горькой гадостью, и я уснул. Периодически я просыпался, поддерживаемый бабушкой ковылял до ведра в кухне, за печкой и меня снова укладывали на диван. Поили каким-то бульоном, отварами. В памяти мелькали мама с отцом, помню приходила сестра Катька, тетя Надя тоже отметилась.

Постепенно мне становилось лучше и на третий день, проснувшись утром, я почувствовал дикий, просто дичайший голод. Бабуля на мою просьбу, выраженную слабым голосом, взгоношилась и принялась что-то готовить, обрадованно брякая посудой и поругивая деда. Я выразил желание сходить в огород до туалета, категорически отверг вариант с ведром за печкой на кухне, и покачиваясь от слабости, дошел таки! до места раздумий и философствования! Правда под приглядом и с поддержкой деда Ивана.

С этого дня я пошел на поправку. Хотя голова у меня по-прежнему болела, но уже не так сильно и не всегда, а периодически. И тут я уже был вынужден задуматься: что, как и где! Думалось откровенно плохо, мысли скакали, прерывались, и в кучку собираться не торопились! Иногда накатывало так, что я вновь валился на диван и либо валялся в полудреме, либо просто спал, напоенный вновь каким-то отваром.

Улучшение было отмечено моими родными с радостью, но и с какой-то настороженностью. Я еще подумал, не наговорил ли я что-нибудь такого в бреду? Но так как изменить уже ничего не мог, отбросил эти мысли в сторону!

На следующий день, к вечеру, я и «упорол очередной косяк»!

На ужин пришла мама с батей, тут же были и деда Гена с бабой Дусей. Я посидел с ними за столом, сказал, что мне лучше, что-то «поклевал» из еды, но вновь почувствовал себя плохо и пошел на диван. Надо сказать, что двери в комнату из кухни были, даже двухстворчатые деревянные, но они почему-то никогда не закрывались! Их заменяли две цветастые шторы, то притянутые к косякам ленточкой, то распущенные и задернутые. Вот и сейчас через эти шторы мне было слышно все, о чем говорили на кухне, все запахи и все бряканья и стуканья. Тем более, и деды и батя довольно часто курили, что не добавляло мне покоя, ни душевного, ни физического. Потом, по мере уничтожения «поллитры» («а как жа без нее на ужине, да када родичи в гости заглянули!»), на кухне заговорили громче. Я не прислушивался к разговорам, просто периодически морщился от особо громкого смеха деда Геннадия или возгласов бабы Дуси.

Надо сказать, что если с дедом Геннадием у меня были вполне нормальные отношения, то вот с бабой Дусей — все сложно! Дед был хоть и отъявленным матерщинником, «табашником» и выпивохой, в общем-то был неплохим человеком. Неглупый, я бы сказал, по-житейски сметливый; незлой и невредный человек с золотыми руками краснодеревщика. А что любил поспорить, а то и поругаться — так это он характер показывал.

Угу… «Ндрав у меня такой! И ему — не перечь!».

Я знал, что всю мебель и здесь, у деда Ивана, и у них в доме сделали они с дедом Иваном сами, причем дед Гена был более рукаст и умел, а значит и его задел был более весом. Как говорил дед Иван: «Ганадий — он дерево умет слышать!».

Да! Именно «Умет!». Здесь вообще, как насколько мне известно, и повсюду в сельской местности Западной Сибири, старики и люди пожилые имели особый говор. Нет, так-то это был, конечно, русский язык, но! Говорили, к примеру, не бывает, а быват! Не умеет, а умет! Не слышит, а слыхат! Быват-слыхат-умет! Да-да! Именно «Хрен знат!».

Не работает, а робит. Еще и словечки разные интересные! К примеру, здесь говорили не телогрейка или ватник, а фуфайка (а то и «куфайка» в произношении бабы Дуси!). Не валенки, а пимы; а если пимы старые, с обрезанным голенищем, то — чуни; не пойдем, а айда!

«Или что?» превращалось в «ли чё ли?» — «Ты дурак, ли чё ли?». Ватрушки — в шанюшки. Баушки — и Мария, и Дуся пиджак от выходного костюма называли «визиткой».

Я долгое время в детстве не мог понять, что говорит баба Дуся, когда начинает ругаться. Нет, понятно, что она ругается, но вот что говорит конкретно? Паларич, да паларич… «Ах ты паларич акаянный!», «Паларич тя забери!». Потом как-то спросил у мамы. Она задумалась, а потом расхохоталась: «Да это она так паралич говорит!».

И не «ангелы» у них были, а «аньдели небесные». Говорили не «небо просветлело», а «разъяснило». Не «холодно», а «студённа». Ага… «супороть-напупороть».

Забавно! Правда потом, когда с возрастом ко мне пришла и определенная сентиментальность, забавным мне это уже не казалось! А казалось грустным, что я этого уже никогда не услышу. Ушли старики, потом ушли наши родители, которые хотя бы знали, что значит то или иное слово. Усредненная по Союзу школа русского языка и говорить учила везде одинаково правильно. И местные особенности уходили у прошлое. А здесь и сейчас я млел, слушая разговоры баушек и перепалку дедов. Еще бы самочувствие получше!

С бабой Дусей все было сложно. Так-то я понимал, что по сути своей она не очень умна — глуповата проще сказать. Это сейчас я понимаю, а в детстве — ох и досталось же мне от нее! Даже от бабы Маши так не прилетало! Гонор у бабы Дуси был, что ты! Была абсолютная уверенность в своей правоте; четкие, и как правило, нелицеприятные оценки окружающим! Сложная была бабуля!

Помню, лет в 14, будучи глупым подростком, хотел как-то пошутить: «Ты, дескать, баба Дуся — Дульцинея Тобоская!». Вот дурак-то был! Толи она не расслышала, толи не поняла вовсе, но с чего-то разобиделась и пожаловалась всем: бабе Маше, деду Ивану и деду Гене, и матери с отцом — «Он меня Барбоской обозвал!». Как я потом не извинялся, как не объяснял, но остался виноватым и в дураках! В общем-то и поделом! Но отношения у меня с ней, да и дедом Геной тогда испортились. Потом с дедом мы вроде бы помирились, но прежних отношений уже не было! Не было этого: «унучЁк». А с бабой Дусей — так и не наладилось, до самой своей смерти он дулась на меня. Вот так-то! Нужно думать, кому и что говорить!

Но был у нее, у этой бабки один, но несомненный и просто-таки огромный плюс! Даже плюсище!

Как она готовила!!! Как готовила!!! Никогда больше и нигде я не ел таких шанюшек, таких пирожков, таких драников и драчены! А как она готовила омлет — воздушный, сочный, с коричневой вкуснейшей верхней корочкой! А каленые в русской печи яички! А толстенные, воздушные, так же из русской печи блины! Даже простецкие лепешки у нее получались так, как ни у кого! И мне частенько, ну — до той глупой выходки, удавалось все это попробовать! Она же тогда специально, приготовив что либо, приносила к бабе Маше: «Мож Юрка забежит — так побалуешь его!». М-да… что имеет — не храним!

Она всю жизнь работала поварихой — в столовой РТС или на кухне детского сада. Я как-то спросил у нее, тогда — в детстве:

— Баб Дусь! А почему у тебя дома все так вкусно получается, а в столовой… Ну так… Вроде тоже вкусно, но не так!

Бабушка посидела, подумала, пожёвывая губы:

— А сам, ты, Юрка как думаш? Или дурной совсем? В столовке-то не я одна готовлю, там человек пять робют и все чё-та делают. Одна — одно, другая — друго! То воду отключили, то свет заморгат, или совсем пропадёт! Все бегом-бегом! Вот и получацца, готовят все, и никто! Да и то — там работа, а здесь для своих стряпаш, с душой! Тут для трех или пятирох делаш, а там надо на сто, а то стописят человек наготовить!

Так вот, услышав громкий разговор в кухне, я волей или неволей, стал прислушиваться — это кого же мои родные бабушки так единодушно честят? Оказалось — дядьку Володьку! Это за что он в такую немилость впал? Из-за меня, что ли?

Оказалось — нет! Хотя и мой случай тоже вменялся ему в вину, но основой всему послужило то, что такой-сякой связался с этой змеюкой, с этой ведьмой, с этой, прости, Господи… Не, так-то я, уже будучи взрослым, из отдельных фраз мамы, усмешек бати, ворчания бабушки Марии, а еще больше — из рассказов тети Нади, знал, что дядька Володька после армии изрядно поблудил. «Потаскался», как здесь говорили. Сразу после армии не женившись, как другие парни — в течении года! (канон, однако!), вместе с тем же своим дружком, дядей Юрой Жилкиным изрядно покуролесил.

Причем в пристрастии к горячительному он не был замечен. Как тетя Надя потом рассказывала:

— Вовка-то, он к водке раньше никогда и не тянулся! Уж после армии, даже бывало с родичами соберемся на гулянке, так он едва ли рюмку выпьет, а то и вообще — пригубит да отставит от себя!

Драться чаще, чем следовало — тоже нет! А вот слабость к женскому полу — имел! Не, ну в моем понимании — это вовсе не грех! Нормальный, здоровый мужчина думает об этом 14 раз в день! Это, кстати, не мои слова и мысли — это выводы психологов из будущего! Ну чего тут кого-то виноватить, если это — природа! Как говорят хохлы: «Щё робыты — це життя!».

Как оказалось, дядька Володька имел наглость «сойтись» с какой-то Галкой, которая его старше на три года, имеет дочь и «окрутила дурака, как телка»! И живет, оказывается, дядька Володька с «энтой Галкой» уже с марта! Во как! Прямо страсти какие-то!

Правда, мама пыталась что-то сказать в защиту: дескать, ну что, что старше, что с того, что девочка у нее — может это любовь! Ее тут же осадили баушки, высказав, что если сама глупа, то слушай умных людей, а «не трепи языком попусту»! Дед Гена тоже «отличился», заявив, что, дескать понять-то Володьку можно — «ведь краля кака»! Даже батя что-то подтверждающе хмыкнул, за что тут же получил шипение мамы в ответ! Довод про красоту бабульками был сразу же отвергнут, как явное подтверждение ведьмовства и порочности дядькиной зазнобы!

Я же знал, что ничего хорошего дядьку впереди не ждет! Женился он примерно в это же время, но вовсе не на красавице и без всякой дочери. А потом оказалось, что дядькина жена вовсе не дура выпить и погулять. Они уехали куда-то на Урал. Потом я откуда-то знал, что у них две дочери, а в конце восьмидесятых дядька совсем спился и его зарезали в какой-то пьяной драке. И ведь жалко же — веселый, добрый парень сейчас! Работящий, шоферил в РТС, был на хорошем счету. И внешне вполне себе — потому, наверное, и имеет успех у женщин.

А еще я вспомнил, что в будущем, видел в альбоме у тети Нади, фотографию одной красавицы. Удивился и спросил у тетки — кто ж это такая, что за женщина вамп? Она посмеялась, сказала, что была у нее в молодости такая знакомая. Что дядька Вовка чуть не женился на ней. Потом тетка, помолчав, сказала, что если бы родители не вмешались, может и все хорошо было бы у Володи! Может это она тогда про эту Галину говорила?

«От оно чё, Михалыч!»

Никакой мысли менять жизнь близких у меня на тот момент не было. Просто очень уж расшумелись, споря о том, что хорошо, а что плохо. И голова еще болит! В общем — не выдержал:

— Да оставьте вы в покое дядьку Володьку! Может, они любят друг друга, и семья получится всем на зависть! А сейчас вмешаетесь, разведете их — так он вам назло найдет себе какую-нибудь халду, женится и будет с ней пить-гулять. Сопьется и сдохнет под забором!

На кухне затихли. Потомпрокашлялся батя. Что-то пробубнил дед Гена. Но потом снова — баба Дуся чуть не в крик:

— Да чё вы мальчонку слушаете! Малой же совсем, да и в себя ишшо не пришёл! Чё он может знать-то? Чё он понимат? И молотит-то чё! Не болел ба — ремня всыпать, чё б не встревал, куда не просют!

Раздражение вылилось в злость на бабку, головная боль усилилась, захотелось придать весомости своим словам:

— Мам! — я окликнул маму.

— Что, сына?

— А деда Гнездилина нашли?

Опять затихли на кухне.

Как я смог вспомнить, что именно в конце апреля потерялся один старик!? Я даже год, когда это случилось, впоследствии точно бы не вспомнил! Ну мал я был еще, не интересно мне это было и прошло мимо меня! Может на днях, пока я спал, кто-то что-то говорил на эту тему, да сначала это мимо моих ушей пролетело? А здесь как осенило — как можно их всех заткнуть! Даже не задумывался о последствиях!

Называли его дедом Гнездилиным, хотя фамилия у него была какая-то другая. Просто он жил с одной зловредной и очень неприятной бабкой по фамилии Гнездилина. Гнездилиха! — ей пугали друг друга ребятишки, а встретив на улице, убегали. И даже взрослые старались перейти на другую сторону улицы — очень уж горластая, вредная, толстая была! Но вот мои бабушки с ней хоть изредка, но общались — чаще зацепившись языками на улице! А еще она было очень неопрятна и от нее откровенно пованивало! Зимой вечно ходила в старой фуфайке и платке, в стоптанных валенках. Летом же — в какой-то затертой кацавейке, давно потерявшей свой первоначальный цвет и такой же длинной юбке; в стоптанных, обрезанных кирзачах. Некоторые, слышал, называли ее ведьмой. Вроде бы бабы РТС бегали к ней за какими-то травками, настойками.

Был этот дед на пенсии, но сколько ему было лет — я понятие не имел. Ведь для ребятишек — все, кто старше их на пять лет — взрослые, а те, кому тридцать и больше — вообще старики!

Старик этот постоянно болтался по лесам, лугам и болотам. Собирал грибы и ягоды, травки тоже. Охотился в сезон. В общем, дома толком и не находился. Ну тут-то понятно — если у тебя дома такая «грыжа» ошивается — кому ж охота дома сидеть! Только так — «На волю! В пампасы!».

Вот этот дед и пропал. Пошел вроде бы на охоту и уже дней пять его ищут. Мужиков, работников РТС, снимали с работы чуть не полном составе, а еще из Дорстроя, Мелиорации, да и из города тоже люди были. Послезнание давало ответ, что деда так и не найдут, сгинул он без следа. Точнее, со следом — помню разговор деда с батей, что на островке на болоте нашли рюкзак Гнездилина и его ружьишко. И все!

— Нет, не нашли! Вон деды, да и отец тоже — только-только с болот вернулись! — мама, сидя у проема на табурете, заглядывала в комнату, приотодвинув дверную занавеску. За ней было видно бабушку Марию и лица у обоих были удивленные.

— Не найдут! Сгинул дед с концами! — я пробурчал, отведя взгляд в кожу на спинке дивана.

— А ты то как знаешь?! — мама поднялась с табурета и зашла в комнату. Сюда же сунулась и баба Маша.

— Знаю и все! — я повернулся лицом к спинке и укрылся одеялом с головой.

Слышал, что мама с бабушкой, постояв немного, вернулись на кухню. Голоса стихли, баба Дуся не взвизгивала, и я уснул, еще не понимая, что натворил.

Позднее я думал, что заставило меня тогда так «выступить» — и не мог найти ответа! По всем канонам, мне нужно было «тихариться» и делать вид, что я по-прежнему двенадцатилетний пацан. Зачем шестидесятилетнему, умудренному разным, в том числе и негативным, опытом мужику, так выпячивать странности? Может эмоции пацана взяли верх? Другого объяснения у меня на было.

Пробуждение на следующее утро было ужасным! Толи мне приснилось что-то, толи еще чего — но проснулся весь в поту, тяжело дыша и подергиваясь. И еще вонь какая-то неимоверная, аж дышать нечем! Не открывая глаз, попытался понять, что со мной происходит.

Рядом с диваном кто-то сопел, тяжело дышал и оглушающе вонял! Потом что-то тяжелое придвинулось к дивану, скрипнула половица, и это тяжелое, смрадное дыхание придвинулось почти вплотную ко мне. Меня заколотило от нахлынувшего страха!

«Да что ж такое-то!? Ты же не пацан, ты мужик шестидесятилетний!»

Злость прогнала страх, и даже вроде бы голова прояснилась! Я резко повернулся на диване и открыл глаза. Почти вплотную ко мне сидело чудище страшенное! И это чудище было Гнездилихой! От неожиданности я заорал дурниной!

— Что ты, что ты! Ну тихо, тихо! Чё поблазнилось, ли чё ли? Скажи малой, ты знаешь что-то про моего деда? Где его искать? — наклонившись ко мне негромко, но как-то очень внятно прошептала старуха. Глаза ее были белесые, с какой-то сумашедшинкой.

— Прочь! Прочь пошла, ведьма старая! Уйди от меня! — как не старался соответствовать своему возрасту, но эмоции пацана пересилили.

— Не кричи. Только скажи, где искать и — уйду! — старуха по-прежнему нависала надо мной.

Злость переполняла меня! А еще было очень стыдно за свой испуг. И очень хотелось, чтобы она ушла и не воняла здесь!

— Уйди, старая! Ты, ведьма, сама старика сгубила! Сгинул он в том болоте! Нет его! И дочь от тебя сбежала! И сына своего ты погубишь! — снова я завопил против своей воли.

Вот откуда что берется?! Ну слышал я тогда в детстве, что дочь ее, как только в возраст вошла, ушла из дома. Потом вышла замуж, живет где-то в Кировске и носа в материн дом не кажет. И дядю Виталю, сына ее тоже вспомнил! Он был каким-то снабженцем в РТС, часто ездил по колхозам-совхозам, и по разным базам. Примерно через год он, возвращаясь из командировки, попадет в аварию и практически обезножит. А еще через год-полтора застрелится у себя в кровати, в доме Гнездилихи, из того самого ружья, которое найдут на болоте! Вот откуда у меня в голове сразу столько информации всплыло? Ведь сто лет уже ничего не помнил из этого! А может и не знал — просто слышал что-то да где-то, да не придавал значения и потом забыл. А сейчас — как прорвало!

А дядю Виталю — жалко… Его называли Ветка, от Виталия. Ему сейчас лет тридцать с небольшим. Высокий, здоровенный, молодой мужик, русоволосый, кудрявый. Добрый, веселый. Я не помню такого, что бы кто в РТС о нем плохо отзывался. И мама, и отец, и тетка Надя, да и деды с бабушками — все говорили, что добрый, светлый человек был. Жены у него не было, хотя с виду и жених завидный. Ну да! Кто ж из женщин захочет себе такую свекровку!

Голова у меня заболела настолько сильно, что в глазах помутнело.

— Уйди! Прочь! Тебе говорю, карга!

Гнездилиха, как будто углядев что-то в моих глазах, да и еще ошеломленная таким отпором от мальчишки, отпрянула, соскочила с табурета и выскочила на кухню. На кухню откуда-то из ограды, наверно услышав мои крики, забежала баба Маша.

— Что ты! Что ты, Паша?! Болеет еще мальчонка, куда ты к нему-то?!— это она к Гнездилихе.

Та стояла, не отрывая глаз от меня и казалось, что пыталась что-то вспомнить или понять.

Потом глаза ее резко расширились. Замахав руками и выпучив свои буркалы, она заорала что-то вроде:

— Чарталах!!! Чарталах!!! Чердынец!!! Ох ты ж, Господи!! — продолжая орать, она выскочила в сени, что-то опрокинув по пути.

В доме стало тихо. Бабушка стояла молча, переводя взгляд то на дверь, то на меня. А я пытался отдышаться, успокоиться.

— Баба! Дай попить! — во рту, как с похмелья, было сухо и мерзко.

Бабуля подхватила ковш, зачерпнула его водой из бачка и подбежала ко мне. Пил я долго, с перерывами, отдуваясь и вытирая с лица откуда-то появившийся пот.

Потом я долго не мог успокоиться, походил по дому, вышел в ограду, посидел на крыльце. Слабость какая-то навалилась, и я пошел на свой диван.

Бабушка все это время молчала, о чем-то думала и изредка я ловил на себе ее взгляды.

К вечеру в доме появился дед.

Наверное, бабушка ему что-то нашептала, потому как я слышал, что он ругается на нее, мол, зачем эту ведьму старую в дом пустила. Бабушка вновь ему что-то шептала. В ответ он ей заявил, что все они (женщины, как я понял!) — суть дуры долгогривые, из ума выжившие, что заняться им нечем, потому и придумывают разную хрень!

Вообще-то дедушка на бабу Машу никогда не ругался. Я такого не слышал. Даже если она его и допекала чем-нибудь, уж совсем выйдя из себя, он мог, строго уставившись на нее, эдак значительно протянуть: «Мар-р-ре-е-ея!». Это он так «Мария» произносил. После этого бабушка, махнув рукой, замолкала и могла, обидевшись, пару дней с ним не разговаривать.

Далее в тот день и на следующий вроде ничего и не происходило. Но какое-то напряжение чувствовалось. Я себя вполне сносно чувствовал, да и погода позволяла, поэтому проснувшись на следующий день утром, позавтракал бабушкиными вкусностями, и вышел посидеть на крыльце. Бабушка тоже стряпала очень здорово, могла приготовить много чего. Правда особых деликатесов на столе не было. Как говорится — просто, но очень вкусно. Хотя, если честно, до баб Дусиных шедевров она не дотягивала, нет.

Это мы последние дни едим приготовленное в печке «варево». Потом — бабушка будет все лето готовить на печи в огороде, под навесом. Газовые плиты люди уже стали ставить в домах, и «горгаз» уже вполне их устанавливает, но — очень уж сильны привычки. Новое принимают не все и не сразу!

Дед Иван и дед Геннадий занимались прохудившейся крышей стайки. Стайка — это так называют здесь бревенчатое строение для содержания скота — коров, свиней, курей.

Они вообще были интересной парочкой, мои деды! Разные внешне и по характеру, тем ни менее, они так дополняли друг друга, что казалось, что по— другому и быть не могло. Дед Иван довольно высокий, был плотно сбит. Характером он был спокойным, я бы даже сказал — флегматичным. Никогда не слышал, чтобы он матерился. Все ругательства у него ограничивались словами: дурак, придурок, балбес, телепень. Самое крепкое ругательство в устах деда — обвинить кого-то во вздорности! Не раз слышал, как поругавшись с дедом Геннадием, дед Иван заявлял тому: «Ты, Ганадий, вздорный человек!».

Все, значит — край! Дед Гена после этого, как правило, матерясь, убегал к себе. Пару дней они могли не разговаривать, не показывать носа в дом друг друга. Потом отношения постепенно восстанавливались.

При этом, дед Иван был вполне себе юморной человек. Мог посмеяться над шуткой, анекдотом. Здесь и сейчас анекдоты называют побасёнкой. Так и говорят: «Побасёнки травит!». Причем сам иногда мог пошутить так, что сразу и не понятно было — с серьезным видом, тая улыбку в глазах.

И баба Маша — под стать деду. Не даром же говорят — «Муж и жена — одна Сатана!». За столько десятилетий вместе, они, казалось, и внешне похожи стали — бабушка тоже роста немалого, степенная, немногословная. Хотя и ворчливая временами!

Дед Геннадий же был полной противоположностью деду Ивану. Невысокого роста, «метр с кепкой», худой, но «мосластый», ходил чуть сгорбившись. Матершинник был отменный, такие загибы выдавал, что мужики хохотали взахлеб! Причем чаще матерился так, что было смешно! Вот ведь бывает, что человек матерится как-то пошло, всех вокруг коробит и мурашки по спине от брезгливости. Бывает, что видно — этот человек эмоции свои выплескивает — серьезный мат! А дед Геннадий матерился «с коленцами» — все смеются, и никто не обижается! Это его не раз подводило — он уже матерится всерьез, «а они ржут как кони и ни хренашеньки не понимают! Все бы им хиханьки, да хаханьки!».

Веселый, не злопамятный. И еще похоже, что в молодости был — «ходок». Бывало (не раз замечал!), что очень уж внимательно он провожал взглядом какую-нибудь женщину!

Еще, как уже говорил, дед Геннадий был рукодельник по части дерева, это признавали все знакомые — «если Геннадий Камылин чё-та из дерева мастерит — точно вещь выйдет!». Даже сомневаться не приходится!

Баба Дуся, как и дед Гена — роста небольшого, как говаривал ее супруг — «приземистая, как немецкая танкетка!». Изрядной полноты, она была как резвый и активный «колобок». Такой — вредноватый колобок, да…

Общие у них была страсть к махорке! И баба Дуся, и баба Маша были едины — «прокурили все в доме, окаянные! Уж когда накурятся только, аспиды!».

А еще они были заядлые рыбаки! Ну как рыбаки, скорее — браконьеры, с точки зрения будущего. Ловили они рыбу сетями («ряжовыми!»), и неводами. Невода были вполне серьезными — у деда Геннадия пятьдесят метров одного невода, да с веревками — все девяноста выходило! У деда Ивана — и того больше: невод семьдесят метров, а с бечевой — до ста десяти выходит. На рыбалку они брали то тот, тот другой невод — по каким-то своим соображениям, которые они никому не докладывали:

— Сёдни твой бирем!

— Ну дак! Ясно жа!

Я подозревал, что выбор невода зависел от места рыбалки — какое озеро, какие глубины, есть ли трава в озере. А может быть — от погоды, периода лета, от настроения, как вариант! Или от величины ячеи — никогда не мерил, где какая.

Даже бреднем деды не рыбачили — «баловство это, в воде плюхац-ц-ца! Это вон ребятишки пусть бредень таскают, им делать неча, только жопу мочить!». Я уж молчу про закидушки или, прости, Господи! — удочки! В понимании дедов, это вообще только убогие могут с удочкой на берегу сидеть!

Здесь сейчас большинство так рыбачит — сетями или бреднем. Но деды были авторитетами по рыбалке у окружающих. Причем добытую рыбу, а иногда ее было действительно много, раздавали по соседям и родственникам. Не жалели! «Пусть вон ребятишки рыбки поедят!». Да и холодильников же не было, или были — но далеко не в каждом доме!

Принцип — рыба должна в доме быть! Если вдруг рыба кончалась, все! — сборы на рыбалку и не волнуют ни плохая погода (да пусть хоть снег идет!), ни другие домашние дела — «Это все хрень! А она подождет, никуда не деницца!».

Сборы были основательными, обдуманными. Все собранное грузилось в коляску старенького деда Геннадия «Ирбита». Меня всегда удивляло, что даже в июльскую жару деды на рыбалку одевали фуфайки, «болотнаи сапоги!» на шерстяные носки! А еще сверху — брезентовые огромные плащи!

Все! — Камылины на рыбалку поехали! Соседки у бабы Маши и бабы Дуси интересовались: «А когда вернуться обещали?» (рыбки-то охота!). Вот дурехи — кто ж из рыбаков такое женам говорит!?

Бывало, что не сами на рыбалку ехали, а сопровождали кого-то из важных приезжих — типа егерей на охоте! Знали деды, как мне казалось, в округе все озера, все речки, все болотА, когда и что ловится, а когда и «сувац-ца нечива!».

В зрелом возрасте, когда дедов и бабушек уже не было, от мамы и тети Нади я узнал, что вот ведь ни хрена не веселая жизнь у дедов была! То, что оба повоевали, я знал. Поизранены оба. А вот то, что дед Иван, как оказалось, в тридцатых годах успел «посидеть»!? Пусть не много — всего три года, но есть такое! А дед Геннадий во время войны попал в плен, как-то выжил там почти три года, а после Победы еще три года вкалывал в трудовой армии, где-то в районе Надыма. И в первом, и во втором случае, семьи отсутствующего брата содержал тот, кто был в тот момент дома. А семьи были немалые! Так что солоно пришлось дедам! Сладкого в те времена было мало! Да и бабушки — хвалили лиха!

И всю жизнь работали, с утра и до вечера, упахивались до изумления! Утром — со своей скотиной, потом — работа; вечером, после работы и ужина — вновь работа, уже у себя по хозяйству! И вроде бы — ничего особенного, все так живут! А как иначе-то?!

Вот и сейчас деды спорят, как лучше стропила на стайке поменять. У каждого — свое мнение, каждый — мастер!

— Ты, Ганадий, хоть столяр и знатный, но в плотницких делах особо-то не понимаш! Не-е-ет! Я тебе говорю, что мурлату нужно вот тут подтесать, а здесь — скобой пришьем!

— Это ты, Ваня, какой-то слабый на голову стал в последнее время — вон как унучёк Юрка! Вон вишь ты, сидит на крыльце, лыбиц-ц-ца (улыбаюсь это я, значит!)! А чё лыбицца — сам не знат! В нем смысла щас — как вон в той курице! Ты мне скажи, ты где тако видал? Покажи, что за телепень тебе тако показывал — я тож взглянуть хочу! Кто ж так делат!?

Вот так сижу, на солнышко жмурюсь, котейку Ваську поглаживаю! Песик в углу ограды блох из своей шубы выкусывает, иногда поднимает голову, к чему-то прислушивается. А я — дедов слушаю, наслаждаюсь. Хорошо!!! Все при деле!

И сейчас здесь, да и по памяти моей, мои старики, то есть и деды, и бабушки, никогда не сидели без дела. Постоянно что-то копошились, что-то делали. Летом — бабушки по огороду работали, деды — в ограде что-то делали. Это — кроме непосредственно содержания скота. И у тех, и у других есть по корове, по паре подсвинков, деловито хрюкающих в стайках, сколько-то куриц. У деда Геннадия еще и кролики в клетках.

У деда Гены половина ограды перекрыта навесом. Туда из сарая каждую весну выносили деревянный ткацкий станок. Деды его чего-то проверяли, подкручивали, опробовали, что-то чинили, по мере надобности.

А затем бабушки в хорошую погоду ткали на нем половики. Весь год бабули собирали по родным-знакомым и соседям разные негодные тряпки, сортировали их, потом стирали, а зимой, вечерами, резали на длинные неширокие полосы, которые связывали между собой незамысловатыми узлами. Меня тоже привлекали к этой нарезке, но дело это было невеселое, прямо скажем — скучное это было дело, а потому — я всячески отлынивал! А еще — очень быстро на пальцах от портняжих ножниц образовывались мозоли!

Эти ленты сматывались в клубки, чтобы потом, посредством этого станка стать длинными, до пяти метров; шириной до метра, разноцветными половичками. Потом эти половички продавались всем, кто хотел. Продавались недорого, но все — копейка к пенсии.

Зимой еще, кроме нарезки этих лент, баушки, где только могли, покупали овечью шерсть. Шерсть тоже перебиралась, разбиралась прядями, вычесывалась от всяческих репьев и прочего мусора. Этот процесс назывался — теребить или шиньгать шерсть. (Кстати, по этим похожим движениям, у нас картежники называли процесс перетасовывания колоды карт — шиньгай карты! чья очередь шиньгать?). Потом очищенную шерсть замачивали в теплой воде, стирали с хозяйственным мылом, тщательно сушили на печи, а потом снова чесали — уже этакими деревянными с железной щетиной щетками. От этого шерсть становилась мягкой и чистой. Если плохо пошиньгать, помыть — шерстяная нить будет грубой, а связанные из нее носки или варежки — грубыми и холодными!

После этого, бабушки приступали к прядению шерсти. Баба Дуся пряла на обычной прялке, вручную, скатывая шерсть в нить пальцами и наматывая на веретено. У бабы Маши же — была самопрялка. Это была прямо-таки загадочная для меня, малого, конструкция — большое колесо, какие-то рычаги, педалька, с помощью которой раскручивалось колесо. Мне даже иногда разрешали подавить на педальку ногой, правда — не долго. Баба Маша говорила, что нужно давить с постоянным напором, плавно, без рывков — а я все делал неправильно!

Баба Дуся периодически ворчала на бабу Машу — дескать та обленилась, раз прядет на самопрялке, а не вручную, на прялке. «Вот, дескать, у меня нить получается ровная, без узлов и утолщений! А тебя — как попало! «Чё ни попадя!».

Потом из полученной пряжи вязались носки и варежки. Своим — по мере надобности, другим — на заказ, под размер, за денежку! «Всё кака капейка в дом!». Носков и рукавиц этих каждый год, почему-то, нужно было много — не по одной паре на каждого родича! Как говорили баушки — «на них жа все гарит, как на огне! Чё ни свяжеш — все прирвут! Не напасёсся!»

Деды, кроме хозяйства, как уже было сказано, занимались рыбалкой. А зимой — оба дружно вязали невода, бредни и сети. И себе и на заказ! Тоже занятие неторопливое, тщательное, но довольно нудное, как по мне! Потому — идет под неторопливый разговор о житье-бытье. Только без нервов, на нейтральные темы — а то петли упустишь, или «ишшо чё понаделаш!».

Нить была нужна всегда и в больших количествах! Поэтому — одно из постоянных занятий дедов — поиск и покупка нужных ниток. Большая катушка нужных нитей, здоровенная — примерно с трехлитровую банку с краской, была вещью ценной и дефицитной! Искали их и покупали, где только можно! Их некоторые заказчики привозили дедам на обмен на готовую мережу — сеть или невод без насаженных поплавков и грузил. Смотанная в рулон: «кукла» — так это называлось!

Вот и получалось, что с раннего утра и до позднего вечера, старики все что-то возились, копались, ковырялись! Только зимой, деды и баушки могли себе позволить после обеда — на часок! — прилечь, подремать! И так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем — всю жизнь! А еще говорят, что русский мужик ленив. Ага! Русский мужик без работы свою жизнь и вовсе не представлял! По пословицам и поговоркам вполне себя понятно! «Рабатяшший» — это очень положительная и как бы не основная характеристика здесь и сейчас!

Потом на обед баба Маша позвала. Деды перерыв делали не торопясь, степенно, прибрав инстрУмент («вдруг — дощь?»), долго мыли руки. К обеду пришла и баба Дуся — принесла пироги свежеиспеченные.

Вот это я люблю! Пироги баба Дуся, да, впрочем, и баба Маша тоже, не печет в печи, а жарит на сковороде. И мне такие больше нравятся — от печеных, в уже прошлой жизни, у меня изжога часто бывала. Пироги здоровенные, маленькие пироги бабушки считают баловством! Таких пирогов на большущую сковороду входит не больше трех. По размерам они с ладонь взрослого мужика, да в толщину сантиметра четыре, не меньше. Съесть их можно три, максимум четыре, больше — помрешь от лопнувшего брюха! И начинка — все как я люблю: с зеленым луком и яйцом; с морковкой; с картошкой! Всю начинку баба Дуся тоже делала сама и все с каким-то секретом. Лук она как бы уже не с февраля выращивала на подоконнике, что бы зеленый лучок был в доме!

Морковку варила, потом — тёрла на мелкой терке, потом заправляла топленым маслом и тщательно перемешивала, чуть ли не растирала, потом эту смесь еще парила в русской печи. Получалась такая коричневато-оранжевая сладкая смесь с непонятным привкусом толи нуги, толи карамели. Могла еще семян мака туда сыпануть! Ну очень вкусно!

Даже банальные пироги с картошкой тоже делала по-своему. Картошку толкла, добавляла то же топленое масло, сырое яйцо, тщательно перетирала, потом добавляла лук. Но не просто порезанный, а обжаренный на мелко нарезанном свином сале, до коричневатого цвета. И все это — и лучок, и свиные шкварки — в пироги! Песня!

Но за столом было как-то напряженно. Даже мои восторги по поводу пирогов, как обычно, бабу Дусю не умиляли. Бабушки зашли в комнату и о чем-то там шептались. Деды делали вид, что ничего не происходит, но больше молчали. Дед Иван даже брови хмурить стал к концу обеда, в ответ на продолжающиеся шушуканья бабушек. Поэтому обед каким-то сердечным не выглядел.

Понятно, что это связано со мной, с моими словами про дядьку Володьку, про деда Гнездилина. Я не понимал, как эту ситуацию разруливать. Но что что-то делать нужно — это факт!

Под вечер, когда деды присели перекурить на крыльцо, я, набравшись духу, спросил:

— Деда Ваня! А вон Гнездилиха меня каким-то чердаком или еще как честила! Чердынцем еще! А это кто такие — чердаки эти и чердынцы?!

Дед искоса на меня взглянул, пыхая самокруткой, вздохнул и посмотрел на деда Геннадия.

— Тут, Юрка, така хрень, что лучше этих дур и не слушать! — дед Гена еще и матерком припустил, для связки слов.

— Ну а все-таки, дед Гена! А то, как дурак — ничё не понимаю! — ситуация меня не устраивает. Как дальше себя вести — не понятно.

«Уже пора идти кидаться головой в навоз, или еще обождать можно?!».

— Там, Юрка, не чердак никакой… А — чарталах! — тоже ведь вытягивать каждое слово нужно, вот же ж!

— Ты, Ганадий, объясни толком! Твоя же лучше в том понимат, чем Марея! — это уже дед Иван.

Получается, что деды говорить об этом не хотят. Или не считают нужным. А объяснить мне вроде бы и надо! Меня же касается! И выходит, что баба Дуся в чем-то понимает лучше, чем баба Маша!

— Да чё там понимать-то! Чё понимать! Ну — чарталах… это у вогулов вроде как злой дух там… или ишшо кака чертовщина! Вроде как вселяется этот чарталах в человеков… ну и творит всякие непотребства!

О, как все интересно!

Постепенно я дедов разговорил. Сначала мне дед Иван помог разговорить деда Геннадия. Потом уже и сам он кое-что вставлял в рассказ «Ганадия», на что тот фыркал, подъелдыкивал деда Ивана, что, дескать, «ежели сам чё знаш лучче — сам и говори!».

Получалось, что сестры Капустины (это баба Маша и баба Дуся, если что!) выходят родом из соседней деревни Самарка. Сейчас такой деревни нет, осталось только кладбище, куда пару раз за лето дед Геннадий возит бабу Машу и бабу Дусю — могилки прибрать-присмотреть!

А я, к своему стыду, там ни разу в прошлой жизни не был! Вот же, блин! Это потом нужно будет исправить обязательно! Родные могилы нужно знать и уважать! Вообще на Руси, и в частности в Сибири, могилы родных людей положено знать и содержать в чистоте и порядке. Подправить, что нужно. Памятник поменять — если пришел в негодность! Оградку опять же… Просто помянуть родных людей! Это — святое! И пару раз за лето, а то и тройку раз все люди ходят-ездят на кладбища по этой причине. На родительский день, да на Троицу — обязательно!

А кто не ходит, чьи могилы заросли — тот отщепенец и вообще доброго слова не стоит! Иван, родства не помнящий! Исключение — если все родные сами померли и некому могилу обиходить! Тут уж как Бог даст — может кто на соседние придет и усовестившись, приберет и бесхозные могилки!

С детства помню эти походы со всеми родственниками на кладбище! Вот только в Самарке не был! И потом я до самого конца ходил, ухаживал за могилами на Кировском кладбище. И Дашка, жена моя все это понимала, помогала, хотя она вообще не из местных, и даже не из русских! Дети тоже с нами ходили. Правда потом, когда разъехались, приезжая к нам, не всегда угадывали на кладбище — то зима, то погоды нет, то времени. Так что я в своих детях уже не так уверен в этом деле, как в себе!

Так, ладно. Это потом. Так вот — Самарка. Деревня это была расположена от Нагорной дальше по горе, километров в пяти. Почему Самарка? — так там обосновались переселенцы из Самарской губернии, в конце 19 века. Деревня была большая, как бы не больше Нагорной.

— Кстати, деда! А в Нагорной люди откуда взялись?!

— Так тоже самоходы! Только мы с Орловщины и пришли сюда лет на двадцать раньше!

Потом нужно будет более подробно дедушек и бабушек порасспросить! Как я в прежней жизни переживал, как корил себя, что мало разговаривал со своими стариками! Но когда это мальчишкам и девчонкам интересно, что там у дедов-бабушек раньше было?! Все бежим, торопимся! Все заботы-хлопоты! А когда такая мысль в голову придет — а уже и спрашивать не у кого!

Так вот повелось, что до революции и даже до двадцатых-тридцатых годов вогулы, не все конечно, но какие-то рода, приплывали по Тоболу к Луговскому, по своим делам. Здесь купцы у них шкуры меняли на муку, крупу, порох, еще что-то. И вроде бы даже по выгодному курсу. В том числе — полюбилась им чем-то Самарка. Часть из вогулов там бывала каждое лето.

— А как они туда приплывали-то? Там же реки нет!

— О как! Так вот же — под горой речка была! Хоть маленькая, но по весне воды было всегда полно!

— Где речка-то, дед Гена? Там же болото сплошное!

— Дак щас болото! А тогда речушка была, пусть неширокая — ну как большая канава такая! Но — речушка! Потом уже, к войне ближе, да после — обмелело чево-та все! Кустами заросло — вот болото и вышло! Чапыга одна!

— Ну так что там с вогулами? И чего они в Самарку мимо Вас плавали, а у вас их что — не было?

— Дак самарские-то они какие-то были больше богатые, ли чё ли… Да и менялись они с вогулами охотно, на чё-та… шкуры там… мука ли, ишшо чё — да не знаю я! То вон у бабок своих спрашивай, те ишшо ведьмы самарские! Нам тут, в Нагорной, на кой черт те вогулы сдались-то!!!

— А кладбище вогульское? Ну — то, что перед рощей?

Тут уже дед Иван зафырчал-засмеялся:

— Да не кладбище то! Там у них какой-то… ну как он там называется… вот дрянь така… ну, где их шаманы молились! Во!

— Так что — там могил нет? — продолжаю испытывать терпение дедов.

Деды как-то вроде бы растерянно переглянулись. Дед Гена сплюнул:

— Тут вишь как! Когда мы тут уже жили, ну то ись… я да Иван с родителями. Ну, вогулы те уже никого не хоронили! Да и хоронят-то они своих по-другому!! На деревах же вешают!!! Вот же прицепился, как репей! Нет там могил никаких!!!

Потом дед Гена успокоился, помолчал и как-то задумчиво добавил:

— Вроде бы… Но мамка с тятей нам ходить туда запрещали! Да и другие нагорновские туда не совались! Чё там есть или нет — поди разбери! Ну чё на чужом кладбище делать-то?! Чё туда совацца?! Это щас все умные стали, лезут — куда и не просют! Телят туда пастись гоняют! А щас ишшо и супесь рыть затеяли, печки мазать!

Дед опять разозлился.

— Деда! Да я ж не в обиду! Интересно просто! Так-то я со всем уважением!

— С уважением он! Иван! Он, чую я, у нас какой-то хитрый стал! В каво такой хитрый-то?!

Дед Иван улыбался, поглядывая на раздухарившегося брата.

— Вот чё ты лыбисся! Вот сам вспомнишь, нет — когда в последний год вогулы тут были? — с подковыркой дед Гена смотрит на деда Ивана.

— Так чё тут вспоминать! — дед Иван поскреб подбородок — Я как раз вернулся в тридцать четвертом… в тот год вогулы там шатры свои ставили. А после — нет. Помнишь, еще в то лето эти умники приезжали, которых потом на Тоболе беглые пристукнули?

— Да никакие то не беглые! Вогулы их и побили, что они туда на их место полезли и чё-то там копали!

Все интереснее и интереснее! Со слов дедов, понял, что в 1934 году приезжали сюда какие-то ученые люди. Толи с Тюмени, толи вообще — из Москвы. Было их толи трое, толи четверо. Чего-то они ковырялись на том кладбище, жили там в палатках с неделю, может чуть больше. А потом сплавились по Тоболу к Иртышу. Вот только дальше никуда они не уплыли. Убили их. Власти народу, естественно, не докладывали — нашли убийц или нет. А народ уже сам нагреб версий — что ты! Кто-то говорил, что убили ученых беглые ссыльные кулаки, которых во множестве везли дальше на север. Кто-то — что убили вогулы, дескать, за осквернение могил! Кто-то — что убили их за какие-то сокровища, которые они, дескать, откопали на кладбище!

Я, конечно, ни разу не этнограф, как ранее хоронили своих умерших вогулы, понятия не имею. И даже путаюсь: вогулы они кто — ханты или манси? И кто тогда остяки?

Так вот… Вогулы эти в Самарке бывали часто — как минимум раз в год, по весне. А то и зимой на санках своих прикатывали. Некоторые и на год, а то и на два оставались. И вот самарские там с ними якшались и даже перенимали какие-то повадки, что были применимы в жизни оседлой. Гнездилиха, тогда еще и не Гнездилиха вовсе (а девичью фамилию ее дед Геннадий вспомнить не смог!), была из тех семей, которые особо привечали вогулов. И вроде бы даже вогульская шаманка у них в доме какое-то время жила. Вот Гнездилиха от нее и нахваталась всякого-разного.

— Ну а баба Маша, и баба Дуся — каким боком тут?

— Да никаким! Ну жили в одной деревни, па соседству! Та ведьма старая пастарше все жи и Дуси, и Мареи будет. Но отношения вроди не хужее других. Не приятельствуют, но все жи… Хотя… Евдокея, опять же, с ней приятельствует вроди как…

Дальше рассказ был мной направлен исподволь на разъяснение, что есть чарталах, и что такое — чердынец.

Как понял — чарталах (или как-то так) — это вроде духа у вогулов, который может поселяться в тела зверей, что чаще; или в людей — что редко. Дух так-то не сильно пакостный, если его не злить. И даже, вроде бы, помогает тому роду, в человека которого он вселился. Ну, там — в охоте поможет, оленей пасти, или от лихоманки какой спасет. И вроде — видит то, что люди видеть не могут. Вот как!

— А чердынец это кто, деда? — надо до конца же разъяснить все.

— Так это, Юрка, я тебе и без всяких вогулов могу рассказать — это уже дед Иван — чердынь ведь что такое? Это перекресток рек, ну — где одна в другу впадает! Там ведь как? В таком месте, обязательно где-то омут должен быть! Да еще и со стремниной! Ну — с водоворотом! Ведь с двух рек вода смешивается и промывает, где земля пожиже! Получается — омут! А в омуте что? Правильно — черти водятся! А еще часто туда покойников, ну — утопленников, заносит. У нас раньше старики говорили, если кто в омуте, да в водовороте тонул, да не утонул, кого вытащить умудрились — непременно того нужно в церкву вести, чтобы его батюшка, значит, отмолил, почистил, ли чё ли… Ну или еще что-то сделал — я в этих церковных делах не понимаю!

— А помнишь, Иван, как мы в чердыни на Кривуше рыбу ловили? Вот уж где знатно поймали! Да и рыба была все мерная, очень уж хороша! И язи, и стерлядка добрая, и судаки хорошие!

— Ага, вспомнил он… А вспомнил ли, что мы тогда мой невод в лохмотья порвали?! Кто все уговаривал — давай ишшо тонь, давай ишшо тонь кинем?! Докидались, скупердяй ты такой! За корягу зачепились! От невода одна мотня осталась!!!

«Опять за рыбалку! Опять за рибу — гроши!»

Вот как! Вот ведь ведьма старая! Это что ж — она меня за какого-то бесноватого приняла?! То есть тонул Юрка Долгов, да не утонул, но вот какой-то дух в него вселился! Х-м-м… и ведь устье Аяна рядом было. Место впадения в Тобол. И я ведь все-таки вселился, пусть и в свое, но детское тело. Бля-бля-бля… Вот ведь хрень какая получается! И что теперь делать! И я теперь вроде как прорицать могу — ведь и дядьке Володьке я напророчил жизнь хреновую, и деда Гнездилина по факту — похоронил! Чем для меня это вылезет? И вылезет ли вообще? Раньше, конечно, прибили бы втихомолку, ну так — на всякий случай! Или в монастырь какой — на опыты, на покаяние вечное! Хотя — вон у вогулов эти черти даже помогали роду, вроде бы полезные были. Получается, что дикие вогулы были более терпимы и толерантны к такой нечисти, чем русские православные?

Да ладно, сейчас не тогда, не прежние времена! Сейчас люди в Бога и черта не верят, ибо — атеисты!

Вот только как родные ко всем этим дрязгам отнесутся? Не, так-то можно уже предположить — мужики — те посмеются над дуростью бабьей, да рукой махнут. А вот с женщинами, особенно старыми, с теми — да, проблемы могут быть. Батя-то плюнет, да отмахнется, а вот мамка… Не, не могу угадать. Нужно будет посмотреть!

Глава 2

Так мы посидели, поговорили и уже собрались в дом идти — баушка уже на ужин звала, но тут Тузик оживился, уши поднял, уставился на калитку. За оградой послышался звук двигателя, потом тормоза скрипнули, двери стукнули. Кто-то к нам подъехал, и что-то мне подсказывает, что это опять несет в себе какие-то проблемы. А так хорошо было — сидим на крылечке, деды свои самокрутки смолят, солнышко пригревает — лепота! Эх-х-х-х!

Тузик гавкнул пару раз, повернулся и в ожидании посмотрел на деда. Типа, «вы же здесь, чё я лаять-то буду, сами же слышите!». Дед цыкнул на него и барбосина отправился в будку. Он вообще умный, этот песик!

Ну вот, как я и боялся! В ограду зашли директор РТС Никифоров, дядя Виталя Гнездилин и наш участковый Семенов. Все поздоровались с дедами, Никифоров — так за руку!

Он вообще, наш директор, человек авторитетный уже сейчас. А потом в Кировске, позднее, уже в восьмидесятых, входил, наверное, в пятерку самых уважаемых руководителей города. Шутка ли — больше 25 лет руководил одним из самых больших предприятий в городе?! Развил его из какой-то заштатной МТС в производственное объединение, где, в общей сложности, работало человек пятьсот-шестьсот, куда входило разных служб — штук десять, а то и больше! В трех селах филиалы!

Нет, я понимаю, что для большого города — это вообще ни о чем! Но для нашего райцентра — ого-го! И микрорайон при нем, и благодаря его усилиям, появился, люди квартиры получали, благоустройство опять же — улицы, дороги, водопровод, уличное освещение — это все его организаторские заслуги! А сейчас ему лет, примерно, 45-47. Высокий (его за глаза «верстой коломенской» прозывают), под метр девяноста — а это сейчас рост исключительный, волосы длинноваты, уже с сединой. Худощавый, я бы даже сказал — худой. Но складный, без присущей худым, высоким людям, сутулости. И глаза внимательные, умные. Поздоровался за руку, извинился перед дедами:

— Добрый вечер, Трофимычи! — это он к дедам значит — Тут такое дело… Вы уж извините нас, что беспокоим, только дело… Ну — про Гнездилина вы и сами знаете! Вот решили заехать, а то сплетни какие-то ходить стали, вроде как внук ваш… вот — Юрка… чего-то там говорил.

Было видно, что Никифорову не очень-то и удобно, и что не верит он во всю эту чепуху, но тем ни менее — на меня он смотрит внимательно.

Участковый, тоже вот «верста коломенская» — чуть поменьше Никифорова. Седой, лет пятидесяти, мужик в форме, с погонами старшины на плечах. Бровастый, сурово супиться, взгляд отводит. «Степан Афанасьевич! Точно!» — я вспомнил, как его зовут. Я еще по малым годам с ним не сталкивался. Но в поселке его побаивались — фронтовик с несколькими орденами, он не склонен был потакать ни пьянчугам, ни пьяным водилам. Да и с семейными дебоширами был суров. Пацаны старались обходить его стороной — ну так, на всякий случай. Береженного, как известно, и Бог бережет! Потом, уже когда я подрос и периодически бедокурил, Семенов уже не работал у нас в поселке. Толи перевелся куда, толи вообще на пенсию ушел.

«А ведь он в эту затею, с «переговорить с Юркой Долговым» — не верит! Вон как скептически губы кривит, глаза отводит. Весь вид такой — «да ну чё вы херней маетесь! Чё сплетни какие-то собираете!».

«Дядя Ветка, тот видно, что переживает, извелся уже весь. Глаза красные, небритый, щеки впали. Ну да, они же уже пятый день по болотам рыщут! Сапоги вон, в грязи! Штаны тоже изгваздал все!

«А ведь, получается, что он старика-то Гнездилина даже любил! Как к родному отцу относился. Ну да, ведь тот его фактически и вырастил, если с войны здесь с бабкой этой окаянной живет!».

Дядя Виталя подошел к крыльцу и присел передо мной на корточки:

— Юра! Тут мать говорила, что вроде как ты знаешь, где отец мой. Ты, если чё, скажи! Найти ж его надо, ну — сам пойми!

«Да уж! Как скрутило-то мужика!»

— Дядя Ветка! Не знаю я ничего точно… может привиделось чего, или приснилось — да матушка твоя чё-та нагородила! — вот врать-то как не охота, да и не умею я! Всегда «встревал» по жизни, когда кому-нибудь, даже в мелочи пытался соврать!

— Так чё ты видел-то — нам скажи, а мы уж проверим, так оно или нет!

Никифоров стоял, внимательно слушая, а участковый — по ограде взглядом шарил, видно непорядок какой выискивал.

— Говорю же… вроде как приснилось! Островок там небольшой совсем… трава сухая, прошлогодняя… березок совсем молодых несколько штук. Ружье на одной березке, на сучке висит и вещмешок под деревом стоит. И все! Правда — все! — ага, именно так или примерно так и рассказывали в прошлом, как нашли вещи старика.

Видно было, что дядя Ветка — разочарован.

«Ага, прямо я вот так должен все развидеть и все-все доложить!».

— Дядь Ветка! Пять дней прошло, ты ж понимаешь, что — все! Навряд вы его живым найдете! Возраст опять же — сердце там или еще чего! — я пытался как-то отвлечь мужика, который ушел в себя.

Тот поднял голову, повернулся к дедам:

— Дядьки! Вы тут все болотА вокруг как свои пять пальцев знаете! Где такое может быть?! Проверить бы, а!?

Дед посмотрел на меня, как бы говоря: «Ну вот что ты все языком мелешь-то?!», потом повернулся к «брату Ганадию».

— Гена! Это вроде как на Крылышках такие островки есть?

— Сам вот думаю! Погодь… Не-е-е… На Крылышках — там вовсе островки малюхошные, без деревьев! Эт скорее — на Бесарабке! Ну не на Кругленьком же — там вообще одна топь!

Никифоров стал выспрашивать дедов, как туда лучше проехать, как людей поближе подвезти. Гнездилин сидел насупившись, уйдя в себя. Участковый же рассматривал меня с каким-то новым интересом.

«Вот это — не надо мне, этот интерес правоохранительных органов!».

Потом как снова меня кто-то за язык потянул:

— Александр Харитонович! Дядя Ветка же у вас снабженцем работает?

— Ну… можно и так сказать, — Никифоров отвлекся от дедов, которые уже согласились сами проехать и посмотреть те места, которые более или менее подходят под мое описание, — а что ты хотел?

— Переведите его на год-два куда-нибудь на другую должность! Разобьется он на машине, в аварию попадет! Повредит позвоночник и обезножит совсем! — «вот что я несу! мама дорогая! кто меня за язык тянет-то?!».

— Товарищ Семенов! — «Участковый и так уже смотрелся ОЧЕНЬ удивленным, поднял брови еще выше», — Вы как ружье это найдете, дяде Ветке его не отдавайте, а то он с него застрелиться, когда инвалидом станет!

«Пиздец! Кино и немцы!».

Слава Богу, что было потом, я помню смутно — у меня опять так разболелась голова, что в глазах потемнело! Потом я потер нос и обнаружил, что из него у меня течет кровь. Деды захлопотали, подхватили меня, и под управлением бабы Маши, выскочившей на крыльце — утащили вновь на диван. А там я как в воду провалился!

В себя я пришел только к обеду следующего дня. Вот так еще что-нибудь «брякну» своим языком — и алга! — как говорят сибирские аборигены, татары. «Са св-я-а-аты-ы-ымя упоко-о-о-й!»

Что же со мной происходит? Вот ведь понимаю же, что сидеть мне нужно «пришипившись»! «Тихенько-тихенько»! А язык мой, поперед головы забежать норовит. Или это мое подростковое тельце такое вытворяет?!

Кое-как выйдя из комнаты, буркнул — поприветствовал бабу Машу. Сходил «до ветру» в уличный сортир и умылся. Чувствовал я себя более или менее нормально. Только голова была какая-то «чумная», как после долгой болезни. Бабушка налила мне чаю, поставила на стол тарелку блинов. Была она не то, чтобы хмурая, но невеселая, задумчивая — это точно.

Я боялся даже заговорить о том, что было вчера.

— Нашли ведь старика-то! Деды утром уж назад приехали, рассказали! — бабушка не глядела на меня, возилась возле печки.

Оказывается, деды, после случившегося со мной, поддались уговорам дяди Ветки и Никифорова, и поехали проверять болота. Времени до темна еще было довольно много, часа четыре. Ну да — час туда, да еще часа за три можно много сделать! Вечера весной в Сибири длинные, светлые.

— А сейчас они где, деды-то? — если так все произошло, почему не дома.

— Дак они Ветке чё-та помочь хотят, унеслись оба-два куда-то! — бабушка была немногословна и говорить долго явно не хотела.

Потихоньку я разговорил бабулю. Как оказалось — островок они нашли довольно быстро, потратив больше времени на переезды вокруг болота — не везде можно было зайти в глубину болота. На островке же нашли и ружье, и вещмешок. Тут же было и свежее пятно от прогоревшего костерка.

— Там, дед рассказыват, бочаги, да окна вкруг острова… Чё его туда понесло-то, дурня старого! Вон и нашел смерть свою!

— Вот они эти бочаги кошками да баграми и проверяли! С вечера, говорят, ничё не нашли, да ночевать остались. Чтобы, значит, время на езду туда-сюда не терять. А с утра, значит,сразу же котелок подцепили… А уж потом и старика вытянули! Ох-хо-хо! Страсти-то какие! Царствие ему небесное, рабу божьему! — бабуля забормотала, глядя в угол, на небольшую простенькую иконку.

После обеда появился дед.

— Он, Гнездилин-то… Так-то он Моисевич по фамилии вовсе! Осип его звали. Он родом откуда-то с Белоруссии. Там робил толи агрономом, толи землемером. Семья была, ребятишки… Как война началась, то его мобилизовали, конечно… Ну а потом, вот как… Отступление… В госпиталях не раз побывал, да… Потом уж, в сорок третьем его стегануло вовсе уж добро. Возили-возили его по госпиталям, как-то он у нас оказался. У нас же в Кировске тоже госпиталя были, да… Гнездилиха уж там подрабатывала, толи санитаркой, толи еще какой поломойкой. Там они с ней и снюхались. Да она вроде как его какими-то травками и отпаивала. Его-то списали вчистую, после этого ранения. Жить он у нее стал. Уже после войны, ездил он туда, в Белоруссию. Только не нашел никого, ни жены, ни детей… Даже деревни — не нашел! Вот и вернулся сюда. А куда ему еще? Тут хоть кака, да баба. Хоть не свой, да дом! Да и ребятишки, опять же, у Гнездилихи… Дочка, да вот Ветка. Эх-ма!

Мы сидели с ним на крыльце.

— А дед Гена где?

— Да умаялись мы крепко! Сказал — к вечеру баню протопит, сходить нужно, кости прогреть! Они, болотА эти, ух и здорово тепло из человеков сосут! И летом-то там зябко, а сейчас и вовсе к утру околеть можно!

— Деда! А этот Осип — ну если он не местный, чё он по болотам шарился-то? Он же мест не знает… ну — не знал, то есть…

— Это Осип-то не знал?! Х-х-а-а! Так он же тут считай двадцать пять годков прожил! А лесовик он был знатный! Еще, рассказывал, в Белоруссии и охотой, и рыбалкой промышлял… грибы там, ягоды. Он и там по болотАм шастал! А здесь, как комиссовали его… потом уж, после войны — группу дали. Пенсия неплохая — он же до капитана довоевался, не хухры-мухры! Да и ордена, и медали у него были — там тоже какая-никакая доплата была! Вот он сторожем пристроился, а днями по лесам бродил. Тут редко кто лучше его округу нашу знал! Да-а-а…

— А чё ж тогда?

— Дак кто ж его знат… Мож сердце прихватило, мож ишшо чё… Пошел воды в котелок набрать, чайку сгоношить, наклонился и булькнул… и так выходит — быват!

«Вот интересно — в тот раз же, когда нашли ружье и вещмешок, ведь наверняка тоже проверяли болото кошками или баграми — почему тогда не нашли тело? Странно…»

— Деда! А мне-то чё теперь делать? Я ж вроде как… ну… тоже впутался в это.

— Дак ты-то тут при чём? Ты и вовсе ни при чем здесь! Хотя-я-я… бабы-то языки пополощут, тут уж дело верное! Да и хрен сымя, дурами долгогривыми! Ты, Юрка, иди полежи, а то опять глядишь кровь носом пойдет. Рано видать ты поднялся, ишшо лечится нужно!

Батя снова уехал в командировку. Он у меня работает мастером и бригадиром пуско-наладочной бригады.

РТС, в основной своей деятельности, ремонтировал трактора и комбайны. Этим занималась главная мастерская предприятия — ремонтом двигателей и агрегатов сельхозтехники. Кроме того, организация занималась перевозками грузов — автотранспорта тоже было много. Шоферов было как бы не больше остальных работников. Перевозили грузы, опять же — в основном в интересах колхозов и совхозов. Но были еще и токарка со слесаркой, инструменталка, цех по ремонту электродвигателей.

И вот — отдел по пуско-наладке механизмов на объектах сельхозпроизводителей, как бы их назвали в будущем. То есть, спустя какое-то время отдел, где работал батя, стал называться — станция механизации сельского хозяйства. Как сейчас он называется — я не знаю. В это время как раз начинается работа по модернизации ферм, зерно-токов, и еще каких-то объектов. К концу семидесятых и в восьмидесятые эти процессы происходили весьма бурно. А сейчас — только-только начала этого! И батя, как общепризнанный профессионал, мастер по всей пуско-наладке всех этих поилок, доилок и прочих транспортеров, был вполне себе уважаем и ценим руководством. К тому же к спиртному был практически равнодушен, что уже — редкость! Нет, так-то батя мог за столом, на гулянье выпил пару-тройку рюмок водки. Но — не больше!

Как говорил деда Гена маме: «Тебе, Светка, шибко повезло с мужиком! Такие как Иван, они вообще в наше время — как исчезающий вид, во! Черт! Не помню, как это одним словом-то сказать! А-а-а, правильно, Юрка! Вот — реликт, да! А ты, как и все Вы, долгогривые, этого не ценишь! Мужик должен быть обихожен, чист, сыт и чуть пьян! Тогда и тебе счастье будет!».

Дед Иван, кстати, тоже батю уважал! С зятем у них было полное взаимопонимание! Ну — почти! Вот — рыбалку зять не уважает! А как так может быть-то?! Ну, может еще чего — по мелочи.

Так вот — батя уехал в командировку. Насколько я знал, мужиков в свою бригаду он брал далеко не всех. Тут мало было быть умелым работником, спиртным не злоупотреблять. Нужно было еще и человеком быть порядочным, в батином понимании. Помню как-то поддатый дядя Саша Любицкий, отец моего дружка детства — тоже Сашки, говорил:

— У тебя, Юрка, батя — настоящий мужик! Такому и спину доверить можно, и, как говорится — в разведку идти! И как работник он ого-го! Это ж он меня всему научил, когда я только работать пришел! Справедливый, опять же! Только вот он… как-то уж чересчур правильный! Ну как же — партийный!!! Сколько раз нам в колхозах предлагали то комбикорм, то шерсть, то еще чё! За просто так предлагали! За то, что мы свою работу сделали четко, в срок и без брака, честно! И не «булдыри» ведь местные — само начальство предлагало! Так нет же! Егорыч посмотрит на нас и говорит — «Я не против! Но! Только после оплаты в бухгалтерию!». Вот как так-то?! Не, я понимаю, на чужое рот не разевай, не ты ложил — не тебе брать! Но так-то… как-то уже лишку, по-моему…

Батя и меня учил:

— Ты, Юрка усвой — если берешься за работу — работай хорошо! Что бы ни тебе самому, ни людям не стыдно было! Взялся — делай! И никогда не ленись учиться. Читай умные книжки! Вот я, к примеру, почему мастер бригады? Да я, прежде чем за работу взяться, всегда всякие инструкции возьму, да перечитаю, повторю! Даже если я ту «молоканку» уже раз тридцать собирал — а если это модель другая? Насосы там другие, двигатели? Другие скажут — да чё там нового может быть? А — вдруг? Инструкции те, их же умные люди писали! Те, которые тот транспортер и выдумали! Неужто кто впервые его видит — лучше них конструкцию его знает? Нет! Тут сначала «буквари» посмотри, вдруг чё-та новое прочитаешь?!

Он и сам не через год, так раз в три-четыре года на какие-то курсы в Тюмень ездил, никогда не отказывался. И маму всегда на курсы отпускал — учится нужно всегда! Они, эти знания, может сейчас покажутся и не нужными, а через время — вот и пригодились!

Командировки у бати были разные — то на пару-тройку дней, это — в Тюмень, за запчастями. То — на неделю-две! А мог и на месяц уехать! Колхозов-совхозов много в районе, как бы не штук двадцать пять, а значит объектов еще больше — а РТС-то — один! Но и зарплату батя и его бригада получали хорошую. Если сейчас здесь у нас средняя зарплата рублей 150 — 170, а хорошая — двести, то батя мог получать и по двести пятьдесят, и по двести семьдесят рублей в месяц. Были вроде бы в «эртээсе» и еще подобные бригады, но как-то все более — временные, составленные «с миру по нитке», то вроде — работают, а то смотришь — уже и развалилась та бригада!

Мама с батей вообще были — интересная пара. В плане — внешнем. Он высокий, под метр восемьдесят, а сейчас это уже высокий мужик считается. Худощавый, я бы даже сказал — худой. Но жилистый! Когда летом что-то дома делает, бывает — рубашку с себя скинет (ну жарко же!), так мышцы прямо перекатываются под кожей. И еще — пятна белые от ранений! На левом плече шрам рубцом; на груди справа еще такой — округлый; спина в небольших шрамиках; и на стриженном высоко затылке сеть мелких шрамчиков! На щеке слева, от уха до скулы — рубец! Досталось бате! И глаз левый, после ранения и контузии, видит плохо, оттого батя чуть щурится на левый глаз. Поэтому выражение лица у него, для тех, кто его не знает, какое-то — с недоверием что ли, или с насмешкой!

Но вот силушка есть! А еще у него крепкие сильные руки, со здоровенными, коричневыми от загара, и всякой смазки, и железа кулаками. Так-то батя не драчливый (хотя и возраст уже — куда тут драчливым быть!).

Но помню, я еще в начальной школе учился, у деда Гены какая-то гулянка была, родные все собрались, выпивали, закусывали, песни пели. Так дядя Дима, муж тети Нади, поднабрался и ну — скандал учинять! Так-то он до тети Нади прицепился — все он ее ревновал, дескать, красивая и все «хвостом крутит»! Ну пока он с ней просто ругался, его все урезонить пытались. Батя все в сторонке сидел, помалкивал. Потом «Митрий», как его дед Гена называл, вовсе распоясался — сначала тете Наде по уху кулаком «засветил», бабу Дусю толкнул, та и завалилась! Потом и деду Геннадию досталось, когда он заступился за жену и дочь. Тут уж батя встал и дядю Диму сначала пытался словом успокоить. Но что пьяному докажешь?! Он как-то так небрежно от бати отмахнулся и вроде бы по лицу маме случайно попал.

Вот здесь уж батя дал ему! Так дал, что потом и деды его от зятька непутевого оттащить не могли! Лупил он свояка жестко, я бы даже сказал — жутко! А уж «соплей кровавых» сколько дядя Дима по стенкам развесил! Баба Дуся потом маме высказывала претензии, «вот, дескать, забелить стены не могу, приходи — помогай, будем скоблить да забеливать»!

А ведь дядька Дима был мужик вовсе не слабый! Невысокого роста, весь какой-то круглый, был как тот кабан: сильный, упрямый и туповатый! Драчливый был — страсть! Всё в клуб, на танцы бегал, но не к девкам или потанцевать, а зацепить кого-нибудь, подраться! Свои-то, «эртээсовские», его дурную натуру знали и не связывались, а вот какие-нибудь приезжие или прочие командированные, те да, — могли ввязаться! Дядя Дима и сам частенько с синяками ходил. Но — гоголем, «всех победителем»!

И тетку Надю частенько поколачивал, по пьяному делу. Выпить он тоже любил. Хотя дед Иван говорил: «Так-то Митрий — мужик работяшший! Вкалывает — будь здоров, и зарабатывает неплохо! Ишшо б не пил!». Дядя Дима работал бульдозеристом в РТС. С теткой они так и развелись — толи ей надоело «огребаться», толи ему — смотреть, как она «жопой крутит перед мужиками»! Сейчас он где-то на Севере работает, за «длинным рублем» поехал. Слышал, что баба Дуся бабе Маше рассказывала, что тетя Надя хорошие алименты от «Митрия» получает, на двух своих сыновей, погодков.

Вот еще — родственница, тетя Надя, дочь деда Ганадия и бабы Дуси. Сейчас ей толи двадцать три, толи двадцать четыре года. Молодая, красивая — эдакая ядреная русская молодка. Статная женщина! И веселая, добрая. На лицо, я бы не сказал, что красавица — просто милая. Коса до пояса, опять же, в канон русской красоте! У меня с ней всегда хорошие отношения были — и сейчас она меня любит, и потом мы с ней всегда ладили.

Именно от нее в будущем я и узнавал все наши прошлые семейные сведенья и «тайны» — когда дедов, отца и матери уже не было, а тетя Надя оставалась одна из всех старших родственников. Как уже говорил, мне с возрастом стало более интересно то, где и как жили мои родные. Возрастная сентиментальность, не иначе.

Были ли веские причины у «Митрия» гонять тетю Надю? Точно не знаю, но полагаю, что были. Она была вообще человеком общительным, веселым; «душа на распашку»; да и болтушка та еще. Баба Дуся не раз говорила ей:

— Ты, Надька, дура! Чё ты языком сваим все мелиш и мелиш! У тя, как у той утки, вода в жопи не держится! Языком налево и направо! И все хиханьки и все хаханьки! Ты замужняя женщина, сурьезность должна быть! И думай, чё говориш!

И по причине ее внешности, вполне могло быть, что претензии дяди Димы были обоснованы. Да и в прошлом, уже когда я подрос и более-менее стал понимать «взрослую жизнь» и даже приглядываться к ней, к жизни этой, знал, что тетка не раз пыталась устроить свою личную жизнь, но все как-то — неудачно. Лишь в восьмидесятых она «сошлась» с одним мужиком — простым, скромным, спокойным, без особых претензий. И тоже — бульдозеристом, кстати! С ним они и прожили до самой старости, спокойно, без ругани и страстей.

Еще помню, как батя побил Глеба. Есть у нас в РТС такой персонаж — Глебов Василий, по отчеству — не знаю. Здоровенный мужичина, уже под полтинник возрастом, фронтовик, орденоносец! Но характером — типа дяди Димы, «дурак дураком»! Все он «по пьянке» гонял свою жену и сына, моего приятеля — Мишку Пятака. Сколько раз они ночевали по соседям! И в милицию его сколько раз за драки забирали — ничего на Глеба не действовало!

Вот этот Глеб, как-то пьяным проходил мимо домов моих дедов. И как раз — 9 мая было, День Победы. Батя с дедами, за столом, как положено! — посидели, выпили и вышли на лавочку, покурить. Вот Глеб этот и начал — сначала «за здравие»! Поздравил всех с праздником, посидел, покурил, поговорил о том, о сем. А уже когда уходить собрался, с какого-то «глузда» обозвал деда Геннадия «власовцем». Типа, раз в плену был, а потом в Надыме лес валил, значит — предатель и есть. Дед Гена насупился, почернел весь. А батя поднялся и ввалил Глебу, да так, что всю морду разбил, а потом еще пинками до переулка гнал. И ведь не посмотрел, что он этого Глеба и ростом, и весом куда как меньше! Вот такой у меня батя! Авторитет в РТС, «сурьезный мушшина!».

Мама у меня тоже интересная женщина. Ростом пониже отца, но не сильно. Здесь она считается высокой. Не полная, но и не худая — так, «в теле»! Русоволосая, косу закручивает на затылке, и лицом приятная. Ну — мама, она и есть мама! Я ее очень люблю, а как иначе?!

Работает она фельдшером в РТС, как уже говорил. В РТС есть целый медпункт: врач-терапевт, фельдшер — моя мама и еще медсестра. Они не только работают на РТС, но и все население поселка обслуживают — и ребятишек к ним ведут, и старики в медпункт тянутся. В садике, в школе и в столовой они тоже частые гости, то с проверками, то по своим медицинским делам.

Я вот не помню, чтобы родители когда-то ругались. Спорили — то да, бывало частенько, но, чтобы ругались? А тем более — дрались?! Такого никогда не было!

Они вообще, когда куда-нибудь выходили — в клуб там, в кино или в гости — смотрелись здорово! Оба высокие, и одеты прилично, пусть и небогато! Батя «на выход» был всегда в темно-сером костюме, в светлой сорочке (галстуков не носил принципиально!), ботинки до блеска начищены. Если зима — пальто с каракулевым воротником, шарф шерстяной, клетчатый! Дед Иван посмеивался: «Ты, Иван, как начальник большой ходишь, все пижониш! Кто не знает, так забоицця!».

Мама тоже всегда старалась одеваться стильно и красиво, ну — как возможно в нашей глубинке, и на что хватало средств! В общем — красивая пара!

И всегда, насколько я себя помню, мама приучала нас одеваться чисто, следить за одеждой, беречь ее. Пусть бедновато, но — чисто!

Но был у мамы недостаток. Как говорила баба Дуся:

— Простодырая, ты, Светка! Вот чё ты все бегаш и бегаш по всему эртээсу! То уколы у ней, то банки кому ставит, то ишшо чего! Вечер уже, у тебя ж семья! Мужа и детей кто кормить-то будет?! Ну почему та же Наталья (это наш врач!) по больным вечерами не ходит?! Или та же Зинка, ветер в голове! Медсестра ваша! Чё ты все на себя гребеш-то?! Или тебе за это кто-то хоть копейку даст?

Да, вот такая общественница…

И деньги у нас как-то не держались! Вроде и есть, а вроде бы и нет никогда! Я уже позже спрашивал у нее:

— Мам! А как так-то — ладно у тебя, у фельдшера зарплата была невеликая, но батя-то, он всегда хорошо получал! Куда деньги-то девались! И телевизор у нас появился чуть не у последних в поселке, и холодильника тоже долго не было!

Помню, мама засмущалась:

— Ты знаешь, Юрка… Я никогда не умела деньгами распоряжаться — всё они у меня сквозь пальцы утекали. Вроде только что зарплата была — и тут же фьють — нету денег! А куда делись?! И не пили у нас, и не транжирили! А вот как-то скопить не получалось ни на что. Уж и мамка-то меня всегда за это грызла, а все так и было!

Да…

Вот еще сестра моя — Катька! Она была старше меня на два года, чуть больше: она ноябрьская, я — апрельский. Ох и заноза же она была в моей жизни! Это ж все детство и всю юность: Катя — то, Катя — это! Отличница, общественница, на доске почета в школе! В танцевальной студии районного ДК занимается, на концертах выступает! Матери и бабушке помощница — и в доме, и в огороде! Во всём и всегда ее мне ставили в пример! Ее и мама, и батя и бабушка с дедом любили, как мне всегда казалось — больше, чем меня!

И язва при этом — та еще! И учились мы с ней в одной школе! Это же все мои «косяки» — немедленно становились известны дома! Да и сама она вполне могла на меня «нашипеть», а то и подзатыльников или «чирков» надавать, это класса до седьмого у нее получалось. Потом — шалишь! Юрик уже подтянулся и силенкой окреп! Нет, драться я с ней не дрался, конечно, но уж вырваться из цепких ручек, да отбежать — уже мог!

И с самого детства я для нее был балбес, придурок, валенок сибирский!

Хотя… Нельзя сказать, что она была не так уж и неправа! Еще будучи маленьким, я всегда куда-то «встревал». Нет, не в одиночку, конечно! С пацанами! Но если Сашка Любицкий мог как-то выкрутиться, убежать, спрятаться, то на меня все валилось регулярно! С детства меня то кипятком ошпаривали, то я на велике с горы слетал, то с дерева падал, то на территории организации нас с пацанами ловили, но поймали только меня! В общем — тютя изрядный был!

Учился я в начальных классах очень прилично — не отличник, но очень неплохо, да! А потом… Учился только по тем предметам, которые мне нравились! То есть по истории, географии, той же литературе — у меня были стабильно пятерки! По физике и геометрии, которые мне тоже нравились — что-то между пятеркой и четверкой! По физкультуре, примерно с класса шестого — стабильно — пять! А вот остальные предметы… так себе. На тройку вылазил — и ладно!

Ну и вот как тут быть, если рядом — «комсомолка, спортсменка, отличница, и просто красавица»? И еще — сестра?! И в школе тоже учителя тюкали — «Катя учится! Катя занимается! Катя — пример для тебя!».

Ничего, кроме раздражения и злости во мне это не вызывало!

«Зануда, злюка, заучка!».

Потом-то я понял, что для того, чтобы так учиться, все успевать, Катька сидела за уроками часами, занималась танцами, бежала домой, чтобы помочь маме и бабушке. Днями и неделями все это! Очень высокая самодисциплина! Это же только уважение должно вызывать! Но нет — маленькие балбесы этого не понимают!

И меня потом, позже, очень удивляло, что пацаны постарше у меня как-то невнятно, издалека — но расспрашивают про сестру! «Это про кого — про вот эту?! Да чё в ней хорошего-то?!».

Ан нет — если разобраться без эмоций, Катька всегда была, по крайней мере — очень симпатичной девчонкой, если не просто — красивой! Высокая, с правильными чертами лица, темноволосая с длиннющей косой, со стройной, сформированной танцами фигурой! И — умная, интересная! Только вот как снежная королева — неприступная, без эмоций, отстраненная!

Потом, когда я вроде бы подрос, но ума не прибавил, наши отношения стали еще более натянутыми. К хреновой учебе, добавились и периодические драки, потом гульки с друзьями и девицами — все это не добавляло Кате любви ко мне. Частенько она шипела: «Придурок! О себе не думаешь, о родителях подумай — стыдоба же им, сын — придурок, драчун, еще и потаскун!».

Сама она ожидаемо закончила школу с золотой медалью, поступила в мед. Училась и там тоже хорошо. Приезжала на каникулы, но мы с ней практически не общались. Мне были не интересны ее занятия, ей было брезгливо мое поведение! И даже увещевания баушки и мамы о том, что мы ведем себя как кошка с собакой, как «сведёныши», ничего поделать не могли.

И даже гораздо позже, когда я, вроде бы встал на ноги, взялся за ум, и для большинства окружающих стал вполне пристойным молодым мужчиной, даже руководителем, а потом — владельцем предприятия, наши отношения не наладились! Она меня продолжала осуждать, что я столько лет «трепал нервы» родным. Даже приезжая к маме в гости, толком со мной не разговаривала.

Еще позже, когда у меня появились деньги, я, что-то поняв в жизни, решив наладить отношения, предложил ей и ее мужу Валерке, помощь в улучшении жилья. Они тогда жили вчетвером с двумя сыновьями в «двушке», полученной Валеркой в конце Союза на заводе. Катька даже слушать не стала, отказалась! Вот как же тогда это меня обидело!!!

Потом мы придумали комбинацию, что вроде бы Валерка возьмет кредит на обмен своей квартиры на хороший особняк, но деньги, вместо кредита ему дам я. Тот тоже чистюля, долго отнекивался, ломался. Я тогда не понял — он Катьки боялся или и вправду был такой щепетильный? Моя жена Дашка тоже вступила с нами в сговор. В итоге все получилось, но отношения остались прежними — хреновыми. По крайней мере, со стороны Катьки.

Лет до шестнадцати я и не знал, что Катька у родителей — приемный ребенок! Да и как-то все равно мне было — сестра и сестра! А какая она — я даже не задумывался!

Много лет спустя, тетя Надя рассказала, что после рождения первой дочери, Натальи, моя мама очень болела, все не могла восстановиться:

— Ну ведь как?! Она ведь, как многие в войну, работала на износ! Хоть и девчонкой еще была малой. Они же в сорок третьем весной, чтобы скот не издох, еще по снегу, по воде лазили по болотам — кочки срезали! Потом кочки сушили, перемалывали, да коровам давали! Хоть так, да и дотянули тех до травы новой!

«А что попростужались все, что девкам еще рожать впереди — так кто же тогда об этом задумывался: сейчас бы выжить, а что потом будет — там и поглядим! Вот почками да прочим, потом и девки, и мальчишки и маялись!»

Вот мама и не могла забеременеть после первых родов очень долго. Уже рукой махнули, да и взяли Катьку из Дома малютки. А потом вдруг я — когда уже и не ждали! Вот как-то так…

«Вот така у нас семейка!»

Хотя нет… Есть же еще и самая старшая — Наталья! Она была старше меня на одиннадцать лет, и я ее, к своему стыду, практически не знал, как человека. Уехала она учиться Тюмень, когда мне было пять лет. Там познакомилась со своим будущим мужем. Потом они долго жили то в Видяево, то в Североморске. Потом, в конце восьмидесятых, переехали в Севастополь. Приезжала она один раз в три-четыре года, то с мужем, потом — с сыновьями, то одна. Отношения у нас ней были ровными, приветливыми, но не более. Не теплее…

Вечерами, когда мама приходила к деду с бабушкой попроведовать меня, я присматривался к ней. Все хотел понять, не изменилось ли ее отношение ко мне. Внешне вроде бы все нормально, но…

— Как там Катюшка? — это такой мой вопрос, вроде бы — на проверку.

Сказать, что мама сильно удивилась — так нет. Но все-таки немного удивлена. Бабушка с дедом тоже смотрят на маму с интересом.

— Да вроде бы ничего… Конец года же — с учебой все сидит. Да еще танцы эти — выматывают ее сильно. Я уж говорю ей — до конца года пока не ходи. Кончится учеба, тогда будешь ходить! Так нет же, упрямая — «я все успею»!

— Чё-та к нам давно не заглядыват. Ты ей скажи, баушка и обидится может!

Видно, что мама устала, сидит вытянув ноги, прислонившись головой к стене.

— А никак опять с уколами своими бегаш? Опять у кого-то была? Вот скольки можна говорить-то! Чё ж упряма така?! — опять баушка высказывает негатив по причине маминой высокой общественной активности.

— Мам! Ну перестань уже! Ну Жулебиных бабушка захворала, нужно уколы ей проколоть! Как ей до медпункта-то дойти? — мама вяло отбрыкивается.

— Ха! Ту Жулебинскую бабку ишшо лопатой не убьешь! Больная она, ага! Вот увидишь, как ягоды пойдут — она первая на «гриве» раком стоять будет! — это уже дед высказывает сомнения в силе заболевания неизвестной мне бабки.

Дед Иван вышел из дома — чего-то они там у деда Геннадия «мороковали» опять…

«Гривой» здесь называют небольшую возвышенность рельефа. Совсем маленькая по высоте, она тем ни менее выше «лога» (вариант — лог, ложок), которая, в свою очередь — низменность. Эти гривы и ложки чередуются друг с другом, этакими полосами. Лог-грива, лог-грива…. По протяженности они бывают очень разными, от тридцати-сорока метров по длине, до нескольких километров. И перепад их высот тоже разный — от практически незаметного, до явно видимого глазу. Особенно это хорошо видно весной на лугах: вот полосы воды — здесь явно лога; вот выступающие, более-менее сухие полосы — это гривы. И по ширине эти гривы и лога тоже разные: то буквально пять-десять метров, а то и все двести-триста метров!

Местные жители прекрасно знают про особенности этих ландшафтов. На гривах часто расположены клубничники — обширные пятна лесной клубники, которая плодоносит примерно в начале-середине июля. И ягода вкусная, ароматная, а уж варенье из нее — душистое лакомство! Правда брать ее нудно, но то — от терпения зависит!

В логах же предпочитают готовить дрова — береза, которая растет в логах, более ровная, легче колется на поленья при колке чурок. Но на гривах витая, комлистая береза — более жаркая в печи. Так что — хочешь жаркие дрова, не ленись, отбивай себе руки топорищем колуна, тюкая эти неудобья!

В логах же по весне, на разливах, ловят бреднями рыбу, заходящую сюда на нерест.

Дома же лучше ставить на гривах — подтапливать не будет. Здесь везде — лог-грива. Если дорога расположена в логу — все, пиши-пропало! Любой дождь ее превращает в болото! Но в логу — сено лучше готовить, трава там более густая и высокая. Такие вот особенности хозяйствования в Сибири!

Вот дед и говорит, что Жулебиха еще отличится при сборе клубники, когда придет пора, и вовсе ее хоронить рано!

Есть здесь, рядом с РТС, на лугах знаменитая в округе Боярышная грива. Так ее называют от множества произрастающей здесь боярки, боярышника. Грива эта тянется километров на семь — восемь. На ней берут и клубнику, и ту же боярку, если есть таковые желающие. Так-то ягода полезная, как лекарство, только вот прикладное ее значение на этом и заканчивается: варить или как-то еще использовать для пищи ее неудобно, по причине обилия крупных косточек. Ну, ребятишки еще ее едят, но там тоже — больше плюешься, чем наедаешься! Еще есть там островки черемушника — в низинках. Да, даже на гриве бывают низины! В общем, тут все сложно объяснять, тут жить нужно, чтобы понимать! Малинника опять же на Боярышной гриве много. В общем, народ из РТС летом там бывает часто, правда далеко по гриве не проходит — кому охота несколько километров туда-сюда топать!

— Мам! Голова болит? — мне жалко мамку!

— Угу…

Примерно в этом возрасте у мамы начала проявляться гипертония. Вроде бы все нормально, но стоит вот так побегать или поволноваться, понервничать — и голова болит. У меня с возрастом тоже эта проблема возникла. Ноющая, пусть и небольшая головная боль — выматывает. А если давление подскакивает выше — вообще труба!

Надо попробовать…

В той жизни я много чему научился. Чему-то учился по необходимости, что-то осваивал вроде бы временно и случайно, но навыки — это такое дело! Вроде сейчас и не нужно, а вот завтра — пригодится!

К примеру — научиться ставить уколы. Ну ничего же сложного нет — поставить внутримышечно укол! А ведь далеко не все умеют. Или там давление смерить! Надо мной еще и посмеивались — ну как же! Жена же — врач, вот ты и нахватался от нее!

Во время первой беременности моей жены Дашки, у нее начались сильные боли в ногах: болели стопы, мышцы голени до коленей. Она, сама врач, понять ничего не могла, советовалась с коллегами, сдавала анализы. Вроде бы днем все нормально, но как вечер — хоть волком вой! Бабушка тогда посоветовала собирать подорожник, мыть его и прикладывать к ногам, везде, где болит. Это помогало, но только на краткое время. Кто Дашке посоветовал массаж, я не знаю. Она договорилась с массажисткой больницы Галиной — была у них такая, в физиокабинете, эдакая «тумбочка» с по-мужски развитыми руками и плечами.

Та пришла, посмотрела Дашкины ноги, пощупала. Потом тщательно размяла и пальцы, и сами ступни, и голень. Дашка постанывала, говорила, что больновато, что ломит ступни. Но Галина сказала, что надо потерпеть! И действительно, после сеанса Дарье стало легче и вечером ноги не болели. Галина приходила еще несколько раз. На второй или третий раз она кивнула мне:

— Давай, учись! И жене поможешь, и в жизни потом пригодится!

Я попытался отмахнуться, но массажистка была неумолима, да и Дашку было жалко. Так я стал, под присмотром Галины, массажировать ножки своей любимой. Сколько раз пришлось выслушивать колкости неглупой, но язвительной учительницы! Потом она сказала, что я сам уже вполне могу все сделать. Сначала — под ее присмотром!

Постепенно, после обязательного сеанса массажа ног, я попросил ее, с подачи Дашки, показать, как разминать спину, ноги, плечи.

У Дашки боли прошли, а сеансы — понравились. Она потом постоянно просила меня помассажировать ей то ноги, то спину, то — еще что-нибудь!

Ага-ага… Чем обычно заканчиваются сеансы массажа у молодых, любящих друга друга людей? Вот-вот!

Интересно, что боли эти прекратились вообще, и даже в последующие беременности — не возвращались. Наверное, какая-то психосоматика, не иначе!

Галина была женщиной средних лет, и скорее — некрасивой, чем наоборот. За первые ее сеансы я рассчитывался деньгами, брала она недорого, но потом она намекнула, что деньгами в этой жизни не все можно получить. Я не раз ловил на себе её заинтересованные взгляды. Да и репутация у меня, в нашем маленьком городке, была определенная. Ну да — шоферюга-камазист!

Причем — один из первых вообще в городе!

«Камазы» только начинали поступать в организации, и садили на них, как правило, — молодых, но уже опытных и надежных мужиков. Такие это были в то время добры молодцы, с определенной репутацией бабников, но все как на подбор — ребята серьезные в работе, а от того — денежные!

Мимо Дашки эти взгляды не прошли, но к моему удивлению, кроме смеха и подначек, никакой негативной реакции — не вызвали. Она даже с притворным вздохом, посетовала, что ради здоровья жены, на что только любящий муж не пойдет!

Я удивился и спросил — а не ревнует ли она меня? Дашка расхохоталась и спросила:

— А к кому там ревновать-то?! Скажешь тоже — ревнуешь!!! Ха-ха-ха! Ну — насмешил!!!

Потом еще со смехом добавила, что вот отвергнутая женщина — это потенциальный враг, причем из очень таких продуманных. Зачем, дескать, по жизни врагов множить, да еще — на ровном месте!

Ага, ага… Галина еще мне «давала уроки» месяца полтора-два. Я действительно много от нее узнал. Как и что лечить, как лучше подступаться к человеку. В том числе — что женщинам может понравиться! Так сказать — при взаимодействие мужских рук с женским телом.

— А к ребятишкам маленьким — не вздумай лезть! Там столько сложностей, напортачить легко! И к старикам — осторожно, тоже можно только хуже сделать!

А про отношения с женой… Мы тогда, в молодости, вообще многих окружающих и по многим вопросам эдак… шокировали… Да — эпатировали! Не специально, а потому, что нам похрен на мнение окружающих было! Не на всех мнение, и не по всем вопросам, но — что было, то было!

Дашка, после того как я первый раз вернулся с «провожаний массажистки», спросила:

— Ну как? — улыбаясь.

— Ты знаешь… — я все же немного смущался, — Минет — выше всяких похвал! А вот остальное — так себе, на троечку… еще и фигура у нее… мягко говоря — на любителя!

Да, меня еще тогда немного смущала такая откровенность в обсуждениях с женой «этого».

— Та-а-ак… Вечером покажешь и расскажешь, как там «минет — выше всяких похвал»! Выше всяких похвал — могу быть только я! — вот так вот!

Конечно, профессиональным массажистом я не стал. Там и знания нужны тоже, и опыта побольше.

Но Дашке — нравилось! Уже не на уровне — «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», а более умело и со знанием. Постепенно тренируясь на жене, «намастырился». И ноги мог размять, и спину с плечами, и пальцы.

Больше всего, конечно, нравилось разминать и наглаживать ножки, с переходом на попу… К-хм… Да… И далее — везде!!!

По случаю, покупал несколько раз книжки на эту тему, изучал, пробовал. В девяностые и кассеты тоже покупал. Когда дочка Машка на танцы активно стала ходить, часто приходилось ей ноги и поясницу разминать. У них там преподавательница была — дракон в юбке! Точнее — не в юбке, а чаще всего — в трико! Ух и фигурка у Алены была! Невысокая, крепкая, с хорошими формами — она бы в будущем вполне бы за «фитоняшку» сошла!

Не жалела ребятишек ни грамма! И я, и Дашка сначала спрашивали у нее — стоит ли так жестко заниматься? Алена, свет Александровна заявила, что если хотите хороших результатов, то здесь, как и в спорте — только через боль, только через «не могу»!

Потом и сын старший стал серьезно заниматься футболом. Тоже приходилось папане, когда я дома был, разминать забитые интенсивными тренировками мышцы. В общем — практика была!

В конце восьмидесятых, к нам в Кировск, на должность директора сельхозтехникума прислали одного интереснейшего человека. Познакомились мы с ним, можно сказать, случайно. Но как-то завязались отношения. Друзьями не стали, но встречались и по работе, да и в компаниях вместе сиживали. И домой мы с Дашкой к ним приходили, и он с женой — к нам. Дашка с его женой как-то общего языка не нашла особо— ну там и разрыв в возрасте был приличный. Общались хорошо, но не более. А мы с Палычем частенько могли где-нибудь встретится и поболтать о том, о сем пару-тройку часов. У него еще приятель образовался — препод с нашего медучилища. Вот они были очень интересными рассказчиками! А спорили как! Мнения у них частенько разнились, а знаний было — я только поражаться мог! Ведь здорово же — умных людей послушать!

Так вот… Этот Палыч, когда мы только-только познакомились и сидели в одной общей компании, как-то выручил меня. Разболелась у меня, ни с того, ни сего голова. И трещит так, что и компания уже мне не в радость, и стол обильный — на хрен не нужен! Даже интересные женщины — не привлекают! Вот он и предложил мне перейти в другую комнату, порасспрашивал, потом усадил на стул и велел расслабиться. Потом долго мял голову, то жестко, то слегка поглаживая. Стряхивал руками и снова массажировал. И я с удивлением почувствовал, что и боли нет, и ясность мысли поражающая, и голова какая-то светлая, легкая!

Потом я увязался за ним в ванную, где тот долго мыл сильной струей руки, с вопросом — как так? Как научится?

— Ты, Юра, если будешь такому учиться, перво-наперво обязательно запомни, что после этого нужно руки водой обмыть, лучше — проточной и еще лучше — сильным напором!

Потом весь вечер мы с ним только об этом и проговорили, не обращая внимания на остальных. И еще не раз возвращались к этому вопросу, когда я стал что-то такое пробовать.

— Я, Юра, тебя этому научить не смогу. Я и сам не знаю, как такое выходит! Я же помотался по Сибири, Уралу, Алтаю. С разными людьми встречался. Случалось, что и попадались очень интересные такие люди. Не простые, я бы сказал! Там что-то услышал, тут что-то посоветовали…

— Получается — я боль эту на себя вытягиваю! Потому и обязательно нужно водой руки обмыть — иначе сам болеть будешь! Так скажем — смыть эту боль водой! Проточной, и лучше — хорошим напором! Да и не всем и не всегда я помочь могу. Так… только если слабенько как-то.

— Я больное место у людей чувствую, как тепло, а иногда и жар сильный. Ну — это то понятно, где боль, там и воспаление! Вот я как бы вытягиваю на себя этот жар. Даже и не знаю, как объяснить толком… Тут пробовать нужно — получится или нет.

— Вот с ногами, Юра, я связываться не хочу. Побаиваюсь я — человеку навредить больше, чем помочь! Там же и варикоз, и тромбофлебит и еще куча всяких болячек! Начнешь массажировать, стронешь тромб и — привет! Не-не-не… Я — так только, помаленьку. Даже с позвоночником, если что-то серьезное — не возьмусь!

Дядька этот был крайне интересным! Учился в УрПИ, и вроде бы даже был знаком с Дятловым. Хотя мне в то время было вовсе неизвестно, кто такой — этот Дятлов! Потом работал в сельской школе на Алтае, дорос до директора. После этого — КрГУ, преподавал. Потом уже перебрался к нам в Тюмень. А дальше — его соблазнили должностью директора в Кировск. И везде он занимался с детьми туризмом!

— Я ведь, Юра, и Алтай весь ножками прошел! И Урал, особенно — северный! На столбах Красноярских — нет там ничего, что я не видел, руками бы не потрогал! И даже на Памире бывал! На Камчатку с ребятами ездил!

— В горах, Юра, особенно — наших, сибирских очень много всего интересного есть! И непонятного тоже! Да… и страшноватого тоже немало встречается!

— А что ученые, что ученые! Если ученый с именем, давно и прочно обосновался где-нибудь в Москве, Ленинграде или даже Новосибирске — то ему эти вот загадки и тайны — и даром не нужны! Они ему жить — мешают! Привычную картину нарушают и людей простых с затверженных догматов сбивают! Люди вопросы начинают задавать, а как на них ответить — ученые не знают! Значит, что? Не вижу, не слышу, не скажу! Ага-ага… как те три обезьяны!

— А что альпинисты? «Альпы», они же… ну, скажем так — снобы они! Для них только сами «альпы» и существуют! Все остальные — профаны, не достигшие того уровня знаний, который есть у них! А они значит — дзен постигли, ага! Да у «турья» (это они нас, туристов, так называют!) такие маршруты есть, что и не всякий «альп» по таким ходил! Да и внутри их общества тоже такие склоки — что ты!

Рассказывал он про уральские метели, когда просто выжить — уже счастье! Про саянских снежных дев, с которыми лучше не встречаться! Про глаза туристов, которые к концу маршрута из карих становились небесно— голубыми!

После встречи с ним, я и стал пробовать, ну так скажем — лечить. Не получалось! Точнее — получалось редко. И что тут было — просто массаж помог или это лечение «включилось», я даже не догадывался. До тех пор, пока несколько раз вдруг не начинал недомогать, после массажа. Ага… Руки-то мыть я не всегда вспоминал! Чаще — забывал. Стал присматриваться, прислушиваться к людям и себе. И начало помаленьку получаться, не всегда, далеко не всегда! Даже — редко! Но начало получаться…

Но вместе с тем, появилась какая-то боязнь что-нибудь на себя перетянуть. Старался отнекиваться от массажей; с незнакомыми людьми — и вовсе не связывался, отшучивался больше. Но своим — тут уж не откажешь, тем более, когда уже не раз, и не два помог. Не все я мог лечить, далеко не все! Даже — наоборот, очень малый круг хворей. Боль там головную снять; спинку потянуть, напряжение снять; ноги чуть полечить, размять. Общую усталость чуть уменьшить, расслабить человека. Баловство, одним словом!

Но здесь — реально стало маму жалко!

— Мам! Давай я попробую помочь! Ты, вот давай — ложись на диван, голову вот так — на край, на самый, чтобы и тебе и мне удобно было, — я старался не замечать взгляды бабок!

Мама сначала отнекивалась, пыталась отшутиться, говорила, что боль сама пройдет, но потом — согласилась. Возился я долго, волновался больше. Еще волосы у мамы — шишкой на затылке, их же распустить нужно, уложить так, чтобы не мешались.

Но — получилось! Получилось! Мама притихла, лежала молча, наверное, прислушивалась к себе. Потом она с удивлением протянула:

— А ведь ушла, боль-то! Правда — ушла! Вот только в сон что-то потянуло, — не удержалась и сладко так, протяжно зевнула, прикрыв рот ладошкой.

Бабки все это время по очереди заглядывали за занавеску. Я не выдержал:

— Ну чё вы над душой-то стоите! Самим бы понравилось такое? Мешаете же! — те, что-то ворча, вернулись за стол.

— Баба! Ты в рукомойник воды налей побольше, да по прохладней, желательно! А то там степлилась уже наверное! — вот руки вымыть нужно обязательно не забыть.

После того как я тщательно и обильно промыл руки, вернулся и сел за стол — жрать захотелось, как из пушки!

Бабуля захлопотала, поставила на стол что-то — так на перекус, ворча, что — вот весна наступила, а значит печку топить не будешь — жара же в доме будет! А потому — либо на уличной печке в огороде, под навесом готовь; либо — на электроплитке, где постоянно спираль перегорает, а новых не всегда и купишь!

Первой не выдержала баба Дуся:

— А чё, ты так еще чё лечить можешь? Вот ноги у меня ноют и ноют, мочи нет! — для убедительности она потерла рукой колено.

— Не, баба Дуся — ноги я лечить не могу! Даже — опасаюсь! Там же у тебя вены наверняка больные, суставы! Не дай Бог что-нибудь строну, да ты и помрешь! Вон у мамы спроси, если не веришь — все эти варикозы и вены нужно натираниями, да таблетками лечить, и то — толку мало. Возраст же! — вот еще не хватало! Опять натворил, сейчас разговоров, шушуканья будет у баушек. А баба Дуся — значит и сплетни пойдут! Сама тетю Нади попрекает, что болтушка, а в кого та пошла? То-то же!

— Вот руки тебе могу помять, помассажировать! Может быть — поможет. Ты же всегда говоришь, что руки тоже ноют! — тут опасностей поменьше, можно попробовать.

— Да не! Руки-то зимой обычно ноют, а щас не надо! — ага, ну была бы честь предложена.

— Юрка! А как ты — так вот, руками голову помял-погладил — и боль прошла? — тут уже мама не утерпела, — так-то я знаю, что некоторым в больнице массаж назначают, но там — спина, ноги! А здесь — голова! — маме интересно.

— Да читал где-то статью. Там про массаж хорошо было расписано. У людей по всему телу точки чувствительные есть, где нервные окончания близко в коже. И если знать — где какая точка, на что она влияет, можно временно боль снизить или вообще убрать! Но это — не лечение, временная только мера. Лечить болезнь все равно нужно! Вот у тебя голова болит — у вас в медпункте есть же прибор для измерения давления? Ну — тонометр? Попроси Наталью Алексеевну тебе давление измерить! А так — пустырника настойку нужно пить, боярышник — тот от сердца помогает, валерьянку можно. Хотя, стоп! Валерьянка вроде бы память ухудшает! Ее — не надо.

То, что я «запойный» читатель — все родные знают. Читаю не только книги, но и вообще все, что под руки попадется — журналы разные, даже газеты! Вот пусть и думают, что действительно знания мои — из журналов!

— Мам! А что там у меня со школой-то? — нужно же было их как-то отвлечь, а заодно и свой статус прояснить.

Мама, вполне уже довольная и повеселевшая, укладывала волосы в привычную прическу тут же на кухне.

— О как! Ты что про школу-то вспомнил?! То чуть не с ремнем, да руганью приходилось гнать в школу, а то — сам спрашиваешь? — удивленно протянула она.

— Так непорядок же! Все учатся, а я дома валяюсь! Еще на второй год оставят!

— Да нет! Там все знают, я же их сразу через Катю предупредила! Потом еще ваша классная звонила, я ей все объяснила. Она сказала, чтобы поправлялся, а если до конца года не вернешься, тебе по текущим за четверть оценки выставят, а по четвертным — за год! Там ты нас ничем непорадуешь! — уже строго на меня так — зырк!

За всеми этими происшествиями, за моими «косяками», время шло, и я стал чувствовать себя лучше. Утрами — так вообще было хорошо, к вечеру могла начать болеть голова, но уже так — чуть-чуть.

Пацаны тут на днях ко мне пробились. Бабушка их сначала пускать не хотела, нашумят тут, в сенях натопчут опять же. Но я упросил ее!

Пришли Сашка Любицкий и Славка Крамер. Еще передавали привет от Кольки Кольцова и Рыжих.

Колька Кольцов — это мой приятель, с детства. Мы одно время жили в разных квартирах в одном доме, по соседству. Он на два года старше меня. В последнее время играть и баловаться, носится по улице, как баба говорила — «хвост дудкой» — практически перестал. Ходит в спортивку, на легкую атлетику, и все меня туда сманивает! Занимается серьезно уже два года, и даже какие-то неплохие результаты показывает. По крайней мере, на соревнования в Тюмень уже пару раз съездил.

Рыжие — в поселке пацанва двух братьев, погодков, так дразнит. Так-то они вообще не рыжие, просто фамилия — Рыжовы. Они с родителями приехали в Кировск, то есть — в РТС откуда-то из деревни несколько лет назад. Мы — приятельствуем.

Сашка Любицкий — мой дружок с детства. Мы с ним и в садик вместе ходили, и в начальную школу. Потом правда, когда мы вернулись из Крыма, учились хоть и в одной школе, но в разных классах. Сашка был всегда пройдохой — «пройда», как бабушка говорит. Он примерно одного со мной роста, но этакий живчик! Вечно с лохматой, кудрявой, в отца, дядю Сашу, головой, загорелый уже весной, на месте долго сидеть не может. Ага — «шило в жопе» — со слов опять же бабушки. Он вечно куда-то бежит, чем-то занят, вечно придумывает какие-то дела, часто — очень даже небезопасные, и вполне себе порицаемые взрослыми, вплоть до «ремня в жопу»! Учиться он «так себе» — примерно также, как и я. Времени же вечно не хватает, на эту школу!!!

Кличка у него — «Крестик». От деда Ивана услышал про «Крестика» — оказалось, что речь идет не про Сашку, а его отца, дядю Сашу. Что у них у всех, включая Сашкиного деда, такая кличка.

— Деда! А еще Сашка говорил, что он такой смуглый — потому что они, Любицкие то есть — болгары! Это правда, что ли? — ага, было такое хвастовство от Сашки.

Стоявший рядом дед Геннадий, заквохтал, заперхал табачным дымом:

— Эт Любицкие штоли болгары? Ха! Не знаю с какой они такой Болгарии, но что дед его — Петька — как есть цЫган, то — правда!

Дед Гена, похохатывая, рассказал, что Любицкий Петька (дед Сашкин) с его бабушкой появились здесь в Нагорном, в тридцатые годы. Был Петр Любицкий хорошим кузнецом, лошадей мог врачевать — то правда! А еще был бабник, выпивоха, и драчун — каких поискать! Матершшиник опять же! Дед Гена даже засомневался, кто кого перематерит — он деда Любицкого, или Любицкий — деда Геннадия!

— Как его Ефросинья (бабушка Сашкина, то есть!) только терпела — не знаю! Да и поколачивал он ее частенько! Но сам он, Петька-то, чаще от мужиков получал! Очень уж задиристый был! Хотя силенка была у него, была — чё тут говорить! Кузнец же!

— Деда! Я думал, что кузнецы они всегда большие, здоровенные. А дед Петя — невысокий, да щуплый! — действительно дед Сашки на здоровяка не похож.

— Ну так он раньше и не был щуплым. Крепким был, да. Это уж после войны он стал худеть, когда к старости погнало. Да и всякое ремесло прежде головой делается, а не силой дурной!

— А Крестик он почему?

— Дак у него в молодости, у пьяного дурака, присказка кака-то была про крестик… вот не помню щас… как там… ну — он все перед дракой орал, что побьет всех, вот — дескать, крест во все пузо… или как-то так… это он божился, значит, ага — дед, выпуская дым носом, всё пофыркивал, вспоминая молодость, — так его попервости и дразнили — Петька Крест во всё пузо! Потом уж — просто Петька Крест. А сыны его, значит — Крестики, да… Сашка Крестик, да Толька Крестик. Сашка-то ничё так вырос, справный мужик… А Толька у них в отца, значит пошел — тоже шалопай, да горлопан, ага…

В прошлой моей жизни, Любицкие примерно через пару лет уехали на Север. И с Сашкой после этого мы виделись всего пару раз, уже взрослыми. А здесь вот он! И я рад ему! Хоть и ругались мы с ним, и даже — дрались! Не раз и не два! Несмотря на то, что с Сашкой мы были примерно равны по силе, но был он какой-то верткий, жилистый, юркий, как капелька ртути. И мне частенько доставалось от него. Вот и сейчас, немного посидев рядом, он уже ерзает и вертится — скучно ему здесь сидеть!

Славка Крамер, мой одногодок, с родителями переехал в Кировск откуда-то с Урала. Здесь уже жила его тетка с мужем, работающим инженером-энергетиком в РТС. Приехали они, пока нас не было в Кировске. Славка перезнакомился с пацанами, и я с ним знакомился уже по возвращению. Был он щуплый, небольшого роста. В наших проделках особого участия не принимал, был рассудительным и спокойным. Спортом — не интересовался, но его уважали мальчишки за его знания. Казалось, что он знал все!

Славка, по моему, уже взрослому, здравому рассуждению, был такой обычный, советский ребенок-вундеркинд. Их было на самом деле немало, в стране Советов. Просто очень немногие из них чего-то добились в последующей жизни.

Казалось, что Славка интересуется всем и одновременно! Он занимался фотографией — потом я с удивлением смотрел на сделанные им еще в детстве фотографии, вполне на мой неискушенный взгляд профессиональные!

Он занимался музыкой (здесь уже — по требованию его мамы!), одновременно сразу и гитарой, и аккордеоном. Причем играл он вполне — опять же на мой взгляд! Помню мой дружок, Сашка Мухин, дворовый гитарист, говорил:

— Славка — он же классический гитарист! Ну, там — ноты, гармонии всякие, все эти ухватки! Мне и моей игры хватает!

Хотя, мне кажется, Сашка тогда завидовал Славке!

Славка занимался радиоделом и сам собрал работающий радиоприемник, а потом все ковырялся со схемами — пытался собрать устройство, которое отвечало бы за многое в доме — свет включить-выключить, магнитолу запустить, что-то еще этакое. Что-то вроде — умного дома из будущего! Он и в химии чего-то «петрил», когда вполне со знанием советовал пацанам добавить в «бомбочки» того или этого, для пущего эффекта. А то — «ета ракета никуда не полетит!».

И рыбачить он любил, правда — на презираемую моими дедами удочку!

И с юмором у него было все в порядке. И рассказчик он был интересный. И в школе он учился, за малым, на одни пятерки!

Мы с ним сошлись на любви к книгам. Читал он тоже «взахлеб», причем мог достать очень редкие книги! И марки, и значки он тоже собирал — его коллекции были самыми большими среди всех пацанов, которых я знал! И он не просто «собирал» их, а мог многое про каждую рассказать!

Мы с ним вообще сошлись очень близко — мне было интересно с ним!

Потом я стал больше заниматься спортом, потом — мои дружки-«фулюганы», деф-ф-ф-ки опять же… Интересы наши разошлись. Периодически мы встречались, болтали, и снова разбегались по своим интересам.

Я с удивлением потом узнал, что Славка ушел в армию! Как так?! Ему же прямая дорога была в институт! Но нет — отслужил. Затем Славка пропал и встретились мы уже через несколько лет. Как оказалось, он отучился в каком-то хитром институте, в каком, сам он — не уточнял. Потом работал на, опять же, хитром производстве, и опять — не понять на каком!

Нет, так-то я понимал, что все это как-то связано либо с Конторой, либо с обороной. Еще пару раз он приезжал к родителям, и мы даже встречались!

А в конце восьмидесятых, или начале девяностых Славка забрал родителей к себе, куда-то под Москву, толи в Дубну, толи Королёв. Последнее, что я про него слышал, что он уехал в Израиль, и что был он чуть ли не полковником в отставке! Я тогда еще подумал — ну кто его бы в таком случае отпустил в Израиль? Хотя-я-я… в те годы всем было на все — насрать! И никогда бы я в детстве не подумал, что Славка и его родители — евреи.

Да нам тогда плевать было, кто ты по национальности — главное, кто ты есть по жизни!

И вот сидит передо мной Славка, скромно улыбается, слушая, как Сашка чего-то опять врёт!

Вот и как тут не расчувствоваться, мне — старому больному человеку?! Так-то я — пацан по телу, но сентиментальности во мне — как во вполне себе шестидесятилетнем дедушке!

Я вышел на кухню и попросил, чтобы бабушка напоила меня и пацанов чаем.

Бабушка удивилась, не меньше ее удивились пацаны! Не принято здесь и сейчас кормить чужих детей у себя! Не потому, что жалко — вовсе нет! Если у кого-то беда, пожар там и еще какой катаклизм; если, к примеру, родители алкаши, совсем детей забросили — и накормят, и еще какую-нибудь одежонку подберут! Но вот кормить в чужом доме, и так же — кормиться в чужом доме — не принято! Свой дом ведь есть! И родители свои! И если ты «перехватил» что-то у чужих людей — то родителям и бабушкам-дедушкам — укор и позор! Чего «кусошничаешь»? Что — дома не кормят? По эртээсу куски собираешь? Можно было и по заднице получить, да как бы и не сильнее, чем за проделки!

Но бабушка согрела чаю, поставила на стол какие-то оладьи. Пацаны сначала отнекивались, потом — ели скромно, косясь на бабушку. Вообще-то это мой «косяк» — так сейчас не делают! Но я хочу, чтобы мои родные привыкали, что мои гости, пусть и не взрослые, но люди — серьезные, а значит и относится к ним нужно как к гостям — за стол усадить и угостить!

Охо-хо-нюшьки! Все мои взбрыки! Все мое несоответствие возраста и личности…

Ладно… пацаны ушли, а потом — перемелется, мука будет!

Про Крым я вспомнил не зря. Крым вообще в семействе Камылиных многое значил.

Есть у меня еще тетка — родная сестра моей мамы. Давным-давно, ну — по моим, сейчас детским меркам, она в Кировске познакомилась с солдатом из воинской части, которая расположена километрах в десяти от Кировска, за Тоболом.

Солдат этот, дядя Витя и стал ее мужем. А родом он был из села Н-ское, которое расположено примерно посередине между Феодосией и Судаком, то есть — в Крыму. После его демобилизации, они еще года два жили в доме деда и бабушки, а потом дядя Витя уговорил тетю Клаву уехать в Крым. Там они и прожили всю жизнь.

Кто-то из Камылиных примерно раз в три-четыре года, ездил к тете Клаве в гости и отдохнуть тоже. Село это довольно большое, правда расположено не на морском берегу, а так — на противоположном морскому, склоне горного хребта. Но и до Феодосии километров двадцать, и до Судака — примерно столько же. Доехать хоть и на попутках — труда не составляет. А нет — так через горы — марш-марш — километров семь или восемь и вот ты уже на берегу моря!

Даже бабушка с дедом туда ездили — с внуками понянчиться, да помочь чем по хозяйству. Тетя Клава с дядей Витей уже и домик небольшой там построили, двое детей у них, чуть старше меня и Катьки.

Все Камылины сходились в одном мнении — Крым — это земля обетованная! И даже батя мой соглашался — благодатная земля!

Вот после того, как мы с семьей съездили туда отдохнуть пару лет назад, мамка и уговорила батю переехать туда, попробовать там обосноваться! К тому же батя там, в общем-то случайно, познакомился с директором совхоза, разговорился. Оказалось, что директор Васильев в конце войны воевал командиром батальона примерно в тех же местах, где и батя. А когда Васильев узнал, что батя — мастер по установке-наладке оборудования — вообще стал его активно переманивать к себе! Тогда в Н-ском начинались строить винзавод, вот для наладки оборудования батя директору и понадобился!

Но, может — к сожалению, а может и к счастью! — ничего у нас не вышло.

По приезде туда, первое время жили у тетки. Но домик у них был тогда маленький — это они позднее пристрой соорудят. Стеснять родственников, у которых и своих детей уже двое, родители не хотели. Снимали комнату в доме у одной старушки, то потом — небольшой дом. Мы с Катькой — в школу, конечно, мама — в медпункт совхоза, батя — сначала на винзавод. Бате обещали квартиру в одном из строящихся целой улицей двухквартирных домов. И вроде бы все хорошо, но!

А вот потом начались неурядицы. Сначала заболел Васильев. Я не вникал, но мельком слышал, что фронтовые раны дали о себе знать. А потом он вообще — умер. Директором совхоза назначили главного инженера Копыльца. А с ним у бати не заладилось с самого начала! Был этот Копылец молодой, да ранний. Да и это было бы не беда, да вот же — был этот инженер родом откуда-то с Западной Украины. Перетащил в Н-ское свою большую родню — их почему-то «мадьярами» в селе прозвали, и устраивался он капитально! А у бати на бандеровцев, как он их называл — аллергия! Память на них у него нехорошая, оставшаяся на его затылке, и щеке, и на спине тоже — сеткой маленьких осколочных шрамов! И глаз плохо видел — от них же!

Да и еще при Васильеве умудрился батя поцапаться с Копыльцом! Дядя Витя ему тогда еще говорил:

— Ну что ты с этим «мадьяром» сцепился! Зачем?! Знаешь же, наверное, какие эти западенцы злопамятные!

— Да он мало что — бандеровец! Так он же еще и как инженер — дуб дубом! Он ведь ни хрена не понимает в технике!

Вот и отыгрался Копылец на бате. Сначала с завода перевел в трактористы, что батя еще стерпел — оборудование для завода задерживалось неизвестно где! Потом и в квартире отказал:

— Не знаю, чего там Васильев тебе обещал — у него и спрашивай! А в совхозе полно работников, которые гораздо дольше тебя работают! — и ведь не поспоришь, действительно так и есть.

Только Васильев понимал, что мастер с квалификацией, как у бати, куда как более ценен, чем простой работник. А Копыльцу было — до лампочки, наоборот — и батю подкусил, и вроде как справедливость восстановил!

В общем, вернулись мы в Кировск, прожив в Крыму полтора года.

Вроде и малой я еще был, да и что я там мог увидеть за полтора года? А вот всю жизнь меня туда тянуло, и отдыхать туда неоднократно ездил, и совсем переехать планировал, после — «Крым наш!». Так бы и было, если бы не тот придурок с карабином в руках!

В Кировске с жильем было тоже — не очень. Это сейчас, в семидесятых только начинают разворачивать программу по строительству жилья. В полной мере она начнет работать к концу семидесятых и в восьмидесятых. А сейчас — пока все грустно.

Уехав в Крым, квартиру мы потеряли.

Вот в будущем, читая статьи в интернете, и просто батлы сторонников Союза и демократов, постоянно натыкался на такой огромный плюс социализма в России — квартиры давали бесплатно. Так и есть, давали. Только, если быть уж совсем честным — как скоро тебе ее дадут, зависит от организации, где человек работает. В строительных организациях — давали жилье быстро, редко кто больше трех лет ждал. В других организациях — где как, можно и пять лет ждать! И общежитий у многих организаций просто нет! А где людям жить все эти три-пять лет? А дети как?

Про «бюджетников» — учителей, врачей, милиционеров — вообще молчу: они могли дожидаться квартиры десятилетиями! Вот реально — десятилетиями! Были у меня знакомые, которые ждали и десять, и двенадцать лет!

И еще один минус был — примерно до середины восьмидесятых годов — работник, увольняясь с предприятия, квартиру свою — терял! Уволился — будь добр, освободи жилплощадь, забирай весь свой скарб, детей, жену — и свободен! В зимнее время не выселяли, а летом — только в путь! Бывали прецеденты, ага!

Ладно, если на новом месте работы, дела с квартирами обстоят хорошо, дадут новую! А если нет?

Или еще вариант — администрация старого места работы, договаривалась, на каких-то интересах, с администрацией нового места работы об оставлении квартиры за работником. Но то — тоже было очень нечасто! Лишь в отношении каких-то уж совсем нужных и дефицитных работников!

После — начали закреплять жилье за человеком. И вот тогда уже большие проблемы у работодателей начались — человек, получив квартиру, начинал искать либо где зарплата побольше, либо — где работа полегче! Текучка пошла — мама, не горюй!

Сейчас жилье в РТС состоит из двух видов: частные дома, которых больше и жилье предприятия. РТС строил дома довольно активно, но какие это были дома? Или одноэтажные деревянные дома по три квартиры в каждом. Квартиры в таких домах были — «малюхошные»! Маленькая кухонка и примерно такая же комната. Другой вариант — двухквартирные дома: здесь и кухня, и комната уже больше!

А еще — двух и даже трехэтажные бревенчатые дома с разными квартирами. Таких домов в РТС было штук пять — пара из них с квартирами получше. Там и кухня приличная и по две комнаты — зал, побольше и спальня, поменьше. Вот такую квартиру мы и потеряли!

В других «скворечниках», как их язвительно называли, были этакие квартиры — «пеналы», где совсем маленькая темная кухня (она же — прихожая) и узкая, длинная комната, куда толком и две койки не поставишь. Ну — может стол еще между кроватями втиснешь!

Были еще и два длиннющих брусовых барака — они остались еще с довоенных времен. Входы в бараки были — с торцов, и один — посредине. Раньше с торцов располагались разные нежилые помещения — и клуб там одно время бытовал, и медпункт, и магазин, и почта. Потом для этих целей построили другие здания, а торцевые помещения отдали под квартиры. Вход посредине барака вел в длинный и широкий коридор, в котором с обоих сторон располагались двери в жилые комнаты. Комнаты, надо сказать, не совсем маленькие — не как в «скворечниках» — метров по шестнадцать квадратных. Но в торцевых комнатах площади все же — побольше, метров по двадцать!

Еще были четыре кирпичных двухэтажных, по восемь квартир в каждом, дома. Комнаты там были большие — каждая метров по двадцать. Были здесь квартиры однокомнатные (кухня+комната), а были — двухкомнатные. Дома эти были новыми, их и построили только лет пять-шесть назад! И все помнили, что раньше на месте этих домов, располагалась целая площадь, усеянная самыми настоящими землянками! Вот уж где жесть настоящая! Землянки в Союзе, в шестидесятых!

Поэтому, тот факт, что все перечисленные мной дома вовсе не располагали никакой инфраструктурой — ни водоснабжением, ни туалетами, ни газом — никого не пугал! Эти кирпичные дома еще считались и очень хорошим вариантом!

Я как-то уже в восьмидесятых спросил у бати — вот, дескать, покатался по Союзу, и в Украине был, и на Кубань меня заносило, и даже в Белоруссии отметился и понял, что нигде, кроме России и Сибири, люди так плохо не живут! Почему так?

Батя все же и умным, и мудрым человеком был:

— Ну сам подумай! У нас же войны здесь не было, а там за четыре года все было развалено! Вот всем Союзом мы и восстанавливали и Украину, и Белоруссию, и Кубань ту же. Поэтому там и города современные, и села — благоустроены. А про нас, после восстановления, как будто и забыли — что там у вас восстанавливать, ничего же не разрушалось. Поэтому мы и живем — так как живем, а они там — куда как лучше!

Да… Вот так вот русский Ваня на себе все и прет! Всю историю страны!

Да, вот такую комнату нам и дали, по возвращению, в торце барака — и то только потому, что мама, и, что еще больше — батя, пользовались уважением и ценились, как работники! Скарб мы тоже изрядно подрастеряли при переезде, потому, в первое время, пришлось собирать с родных и знакомых — «с миру по нитке» очень многое.

Ага:

«Нам счастье досталось не с миру по нитке!».

То есть жили очень небогато, и это еще — мягко сказано!

Глава 3

Я начал потихоньку заниматься. Приседания-отжимания-пресс… Пока совсем плохо, но начинать нужно! С отдыханием, восстановлением, прочими начальными трудностями!

Вот и сейчас, зайдя в дом с ограды, где выбрал себе уголок для занятий, застал только конец разговора бабушек и дедушек. Получалось, что бабе Дусе, через тетю Надю, надо передать дядьке Володьке приглашение в воскресенье прибыть к бабе Маше и деду Ивану для разговора за столом — «и пущщай со «своей» приходит… чё делать-то? знакомицца, значит будем… да девчёнчишку свою тоже пусть ведет… чё там… вот и внучка готова уже есть… ага… к часу пусть приходят, ну…».

Интересно получается, да.

Да я и сам по дядьке уже соскучился. Да и жалко его — не дело это так родным ссорится! И зазнобу его в живую посмотреть охота — это что же там за «ведьма», что так его приворожила?

Так случилось, что воскресенье для «смотрин» совпало с 9 мая, Днем Победы. Сейчас это праздничный, но рабочий день. Вот как! То есть вроде и рабочий, но в основном проводятся праздничные мероприятия — собрания, концерты, поздравления. В общем — работы нет! Зачем тогда его, этот день рабочим делать — непонятно. Насколько помню — исправят это только в 1975 году, где этот день по праву станет праздничным и нерабочим!

Никифоров не стал беспокоить людей в воскресенье для поздравлений, да и правильно. Все поздравления он провел в пятницу, в главной мастерской, куда и собрали рабочих. Это я узнал из разговоров дедов — их тоже приглашали!

Сейчас в РТС вообще своего клуба нет. Его собрались перестраивать, расширять и старое кирпичное небольшое здание стоит полуразобранным. Сюда же навезли целую гору бетонных блоков, сложили их этаким терриконом, на радость пацанам, которые сразу же приспособили его под игрища. Причем — вполне себе опасные! Я помнил из прошлой жизни, как устраивали там прятки, догонялки. Особых травм не было — но синяков и шишек было — море! Особо смелые и тощие из пацанов умудрялись по щелям и дыркам между блоками добираться до самой земли в середине террикона!

Насколько я помнил, размах с клубом был на рубль, а результат — сильно ниже! Клуб так до ума, до начального проекта не довели, часть блоков увезли на строящуюся новую мастерскую, а клуб так и останется — ни два, ни полтора! Вроде бы и стал больше, чем был, но какой-то несуразный, непродуманный, со множеством внутренних маленьких проходных помещений, которые и использовать толком нельзя. Второй этаж — куцый, больше был похож на какую-то голубятню. В общем, неудачный был клуб!

Бабушки хлопотали с самого утра — и баба Маша, и баба Дуся что-то стряпали, жарили-парили и запахи стояли — умопомрачительные! Ну баба Маша — понятно, волновалась все же и переживала. Невестка хоть из внезапных и неожиданных, но в грязь лицо ронять не хотелось. Пусть смотрит, в какую семьи будет входить! Баба Дуся — та за компанию, да и любит она устраивать гулянки, чтобы родных побольше собралось, и уж там порадовать их своей стряпней!

Чтобы не захлебнуться слюной, мне приходилось периодически что-то воровать из приготавливаемых блюд, на что бабушка ворчала, чтобы не кусочничал. Пришлось уйти к деду Ивану в ограду. Дед уже навел порядок, подмел все, прибрался — «и праздник, и гости придут, как жа!».

Собрались к часу дня. Кроме дедов и бабушек, здесь были и мама с батей, и тетя Надя, которая оставила своих «спиногрызов» в доме у бабы Дуси, где за ними взялась присматривать Катюшка.

Дядька Володя был нарядный, «причепурился», как тут говорили. Модная черная болоньевая куртка, темно-коричневые штаны клешами, и рубаха модная — в каких-то цветах и с воротником «ослиные уши».

Ну — такая сейчас мода у молодежи, что поделать! И дядя — соответствует моде полностью! Я старался скрывать улыбку — вот уж нет, я так одеваться не буду, в прошлой жизни хватило! Еще и волосы длинноваты, под битлов и бакенбарды!!! И ведь я тоже лет с шестнадцати тогда так выглядел! Мама дорогая! И нужно прожить всю жизнь, чтобы понять — ну и клоунами же мы были!

А вот его избранница была одета вполне себе стильно! Я старался блюсти приличия и сильно на нее не пялится, впрочем — как и все мои родные! Серое приталенное драповое полупальто вполне себе неплохо смотрелось на ее фигуре! Косынка «газовая», туфли на небольшом каблуке…

«А ведь она как бы не выше дяди! Тот-то тоже не маленький — в деда, примерно метр семьдесят шесть!».

Платье на ней было красивое: не короткое, чуть ниже коленей (хотя сейчас вполне себе носят очень короткие платья!), по фигуре, серое и каким-то белым, вышитым воротничком, открытыми руками.

«Ну да хватит теперь уже тетю разглядывать! Скромнее надо быть!».

Девчонка, ее дочь, была этакая смуглянка, черноволосая, худенькая, с быстрыми, чуть испуганными карими глазками — как мышонок: «куда привели?! чего хотят?!». На вид — лет шесть-семь.

Расселись за столом. Сначала все были откровенно скованны. Потом, после пары рюмок с поздравлениями с праздником, все чуть расслабились — кроме молодых. Те как-то все отвечали односложно — «да-нет», да больше пялились в стол, изредка переглядываясь между собой.

Вот тетя Надя молодец! Она постепенно втянула всех в разговор, пошли шутки, смех. И мама тоже заулыбалась! Стал похохатывать дед Геннадий.

Я за столом засиживаться не стал. И не удобно, и не привычно — здесь детей со взрослыми за стол садить не принято, их кормят отдельно, а потом выпроваживают играть — на улицу, как правило!

Вышел вместе с дедами, отцом и дядькой, которые пошли на перекур, в ограду, посидел с ними — послушал разговоры «ни о чем», где темами являлась погода, предстоящие огородные работы, неглубокие расспросы о работе.

Дядька Володя, было видно, был еще «на взводе!», поглядывал на родных, курил короткими нервными затяжками. Я подошел к нему:

— Дядь Вов! Я тя не поблагодарил еще! Спасибо, что вытащил тогда! — нужно как-то мужика расшевеливать!

Дядька как-то разом выдохнул, расслабился, заулыбался:

— Да ты чё, Юрка! За чё спасибы-то эти! Я ж чё… Да — ладно! — дядя махнул рукой, и приобнял меня:

— Ты-то сам как? Надька говорила — болеешь шибко, голова, грит, болит сильно? — и видно, что переживает он вполне искренне.

— Нормально уже… Сначала болела, а щас прошло уже…, почти! — «правду говорить легко и приятно» — так ведь кто-то сказал?

— Ты, дядька, долго с дедами здесь не стой! Сам же знаешь, они языками зацепятся, часами могут тут лясы точить! — я негромко говорил наклонившемуся ко мне дяде, — ты лучше в дом иди, там твоя сейчас в одиночестве от бабулек отбивается! Пойди поддержи, тяжко ей, наверное!

Дядя как-то с удивленным уважением поглядел на меня и кивнув головой, ушел в дом.

Я еще побродил по двору, не зная, чем себя занять — за стол садиться — уже неудобно. Меня и посадили-то со взрослыми, потому как живу здесь, и вроде как больной еще — куда меня деть?

И наелся вроде бы уже бабушкиных «разносолов». Бабушка всегда мне пеняла:

— Ешь как собака голодная — «хап-хап-хап»! Брюхо полное и отвалился в сторону! Нужно есть не торопясь!

Зашел в дом. За столом обстановка уже была более непринужденная. Улыбался батя, хмыкал дед Иван, слушая опять байки дед-Гены. Дядькина Галина, присев поближе к маме и тете Наде, тоже улыбалась, что-то слушая. Мама смеялась.

«Эге… у мамки уже глазки блестят — рюмочку-то тоже выпила!»

Бабушка усадила меня вновь за стол: «Чай попей с шаньгами!».

Девочка Лиза, дочь Галины, покачивая ножками, сидя на лавке, поглядывает на всех своими глазенками. Испуга уже нет, но есть какой-то интерес с изрядной долей непонимания.

Я поймал ее взгляд, искоса показал глазами на все еще «надувшуюся» бабу Дусю. Надул щеки, насупил брови. Лиза непонимающе посмотрела на меня, кинула взгляд на бабушку, и заулыбалась, прикрыв лицо ладошкой.

— Юрка! Ты Лизу к бабе Дусе отведи, там Катюшка чем-нито интересным займет! — по распоряжению бабы Маши, взял девочку за руку. Та, дождавшись, кивка матери, пошла со мной.

— Ты, Лизка-лисенок, нас не бойся! Мы не кусаемся! И бабушек тоже — не бойся, они только с виду грозные, да хмурые! Так-то они заботливые… правда — строгие! — надо разговорить же ребенка.

— Я бабу Машу и не боюсь! Видно, что она добрая! А вот баба Дуся — та суровая! А вот дед Гена у нее — веселый, смешной!

— Ты в первом классе учишься?

— Ага! Я на одни пятерки учусь, вот! И читаю лучше всех в классе, и пишу аккуратно…

— А не врешь? Нет? Ну — тогда ты наш человек!

— А ты в каком классе? — девчушка заглядывает мне в лицо своими глазенками.

— В пятом… В шестой перейду… Правда, учусь я не очень! Но я исправлюсь!

— Ага-ага… верю, как же! У нас в классе тоже мальчишки так обещают, а потом снова — двойки одни!

— Не… Я серьезно!

Сколько там выйти из дома бабы Маши, и дойти до дома бабы Дуси.

Катька сидела у окна, читала какую-то книжку.

— Вот привел тебе подругу! Вдвоем-то все веселее будет!

Катька на меня взглянула без улыбки, а вот к Лизке повернулась уже с интересом.

— Ну ладно, оставайтесь! Не балуйтесь здесь! А где твои подопечные мужского пола? — вспомнил про теть-Надиных сыновей!

— Покормила, да спать уложила! Все — топай, топай отсюда! — Катька добротой привычно не блистала.

— Ох и неласкова ты ко мне, Катерина Иванна! Не ласкова! Иль чем обидел тебя, душа красавица? — попридуриваться решил.

Лизка с интересом смотрела на нас, переводя взгляд с одного на другую.

— Все! Иди! Мы найдем, чем заняться! — мда… как-то надо налаживать отношения с Катькой. Только вот как?

Вернувшись, доложил тете Наде, что ее пацаны спят, кивнул Галине — «Там Катя с Лизкой вместе посидят, все в норме». Шепнул маме:

— Пойду прилягу — что-то голова прибаливает!

Мама уже обеспокоенно на меня посмотрела, потрогала лоб.

— Да нет… все нормально. Полежу и пройдет.

Голова и вправду чуть побаливала, клонило в сон.

За прикрытыми в этот раз дверями в комнату, опять гомонили, смеялись, явственно доносился табачный дым. Я задремал.

Проснулся от того, что в комнату кто-то вошел. Сколько времени прошло — непонятно. Ага — дядька вместе с Галиной.

— Юрка! Я… мы тут тебя решили поблагодарить, вот… Мы ж понимаем, что ты… вот… спасибо тебе, в общем! — О! а дядька Володька-то изрядно поднабрался — веселенький, радостный и даже чуть покачивается. Я его таким вроде бы и не видел раньше!

— Вова! Ты иди. Дай я сама с Юрой поговорю! Я недолго! — красавица улыбнулась дядьке.

Дядька махнул рукой, кивнул мне, и потряс над головой сцепленные ладони. Вышел.

Галина подтянула от стола ближе к дивану стул, села.

— Ты как себя чувствуешь? Опять голова болит? Мне Светлана говорила, — моя, теперь уже тетя, чуть наклонилась, протянула руку и положила ее мне на лоб.

«А рука у нее такая нежная, чуть прохладная и очень приятная. И пахнет как-то приятно. Крем какой-то, что ли…»

Она что-то начала говорить, а я, прикрыв глаза в полудреме, смотрел на нее. «А что? Сейчас-то можно на нее смотреть…».

«Да уж… даже и не знаю, повезло дядьке Володьке или наоборот — не повезло! Такую красавицу «отхватить» — это везение или нет? И кто кого отхватил, он — ее, или она — его?».

Она сидела от меня так близко, что можно было рукой коснуться. Галина была красива!

Нет! Даже не так! Она была ОЧЕНЬ красива! Даже как-то страшно становилось от такой красоты!

Когда-то в будущем, увидев ее на фото, подумал — «женщина красивая, но какая-то холодная, как Снежная королева». Чуть приподнятые уголки губ были ни то насмешливы, ни то презрительны. А здесь… нет здесь никакой Снежной королевы!

Ее платье, когда она села, очень обтянуло ее, и чуть поднялось по ногам. «Ага… ножки у нее — ну просто на «пять баллов»! В меру широкие бедра; небольшие, аккуратные коленные чашечки; ровные, не худые и не толстые голени, я бы даже сказал — подкачанные; очень красивые, тонкие лодыжки, какие-то аристократические что ли… И длина эти ножек — обалденная! Да шикарные ножки, что тут говорить! И чулки еще! (Ага, здесь колготок еще нет. Или они — очень большой дефицит! Так, что женщины, в основном, чулки носят!)

Х-м-м… талия тоже очень отчетливая… не совсем уж «осиная», но так — «в плепорцию». Никакого животика даже близко нет, очень изящная спинка.

Сидит она как-то «продуманно», чуть «полубоком» ко мне; очень скромно, даже плотно сдвинутые ножки, чуть наклонены и получается… как-то уже и не скромно получается… абрис бедра — такой, очень отчетливый! или я так воспринимаю… вот же старый сатир! Даже здесь, в теле пацана, реакции и оценки — далеко не скромные!

Полубоком» — значит и изящный изгиб спины мне тоже виден! Груди… не понять, но уверенная «двойка», как минимум! Руки тоже очень красивые, не тонкие, но и не перекаченные… кожа ровная, загорелая! Хотя — какая загорелая-то? Еще и май толком не начался?! Откуда загару быть? Это она — смуглая такая, что ли? Обалдеть!!!

И шея… какая же красивая шея… прямо — лебединая!

Лицо… овал правильный; брови — как говорится — соболиные; носик ровный, хотя вроде бы чуть горбинка есть; губы… ах какие губы! Полные, четко очерченные, чуть улыбающиеся.

Вот лицо — не пойму… не наше, не русское — точно! Похожа на какую-то актрису, что ли. Но не из наших… Франция? Или Италия? Скорее — Италия! А кто? Софи Лорен? Нет… Хотя что-то от нее здесь есть… Тэйлор? Ну может быть… но тоже — не точно! Моника Беллуччи? Вот! Уже ближе, но тоже — не совсем то! Лоллобриджида? Вот похоже, да. Хотя я и смутно помню Джину по фото, но кажется — вот она ближе всего. Но и от Моники тоже что-то есть!

Нет! Ну какая женщина!!! Обалдеть! Как она могла у нас, в Кировске появится?! Ей бы — Москву покорять, или Ленинград там! Да — Европу! что уж тут! И вдруг — в нашем Мухосранске?! Да-а-а, дядька Вовка — хапнул ты проблем полной грудью!!!

— Потому что нельзя! Потому что нельзя! Потому что нельзя быть на свете красивой такой! — вот что на ум приходит, глядя на «это»!

— Что, прости, Юра?! — Галя чуть удивленно выгнула бровь (опять же — какую бровь!), и снова наклонилась ко мне.

«Это что, я вслух сказал? Или даже спел?».

— Песня такая есть… — хрипловато пробормотал я.

— Да? — опять эта бровь выгнулась, — не слышала, — чуть растерянно сказала красавица.

«А что она говорила-то все это время, пока я ее так осматривал?»

«И вот какая мысль: вот если бы в прошлой жизни рядом со мной какая-то женщина так вела себя — так села, так говорила, негромко, как-то проникновенно и прочее! Однозначно бы сказал — она меня соблазняет! Но тут-то что?! Я ведь пацан двенадцатилетний! Не, тут что-то другое… наверно… Ха-а-а… а щечки-то у нее порозовели! Я что, так откровенно на нее пялюсь?! Ага… а как я еще на нее смотрел — именно так!».

Блин! И запах ведь от нее! Запах!!! Запах женщины — красивой, молодой!!!

Нет, надо ее как-то отсюда выпроваживать! А то так хрен успокоишься! Еще и ночью присниться, вот конфуз-то будет! Так-то я вроде бы еще маленький… ага. Но тело уже просыпаться начинает, переходный возраст, мать его!

Что же она говорила-то все это время? Неудобно же!

И тут эта «красотуля», наверное, решив, что мне — конкретно плохо (думаю, вид был соответствующий), вновь наклоняется ко мне, кладет мне на лоб свою бож-ж-жественную ручку и говорит:

— Юра! Тебе плохо, да! Сейчас я вот так подержу руку! — блин, и голос у нее, ну просто писец какой-то! «смерть мужикам» — такой голос называется! Какой-то теплый и чуть хрипловатый. И опять запах, запах от нее!

Нет, ребята — я так не играю!!! Ну вот на хрена мне это все, а?! Как я не крепился, но вот в трусах у меня конкретно так шевелится начало. Мне б сделать вид, что ничего не происходит, что я спокоен как Гойко Митич, но тело само начало суетиться — ноги рывком согнулись, чтобы скрыть появившийся на одеяле холмик, я отодвинулся от нее, и даже грубовато скинул руку со своего лба. Черт, вот надо же так «палится»!

— Там Вас дядька Володька не потеряет? — вот грубить не нужно, конечно. Но по-другому сейчас — не получается!

— Не потеряет! Я же рядом, мы с тобой просто болтаем, да? — а сама чуть улыбнулась, но отодвинулась от меня. И щечки еще больше зарумянились. Заметила, что ли, мой конфуз? Ой, как стыдно-то!

— Юра! Мы с Володей так тебе благодарны…, — и опять что-то бу-бу-бу… точнее, наверное — мур-мур-мур…

Я чуть успокоился: «Ну ладно. Мурчи, мурчи!» И как-то так умиротворенно вдруг что-то стало, и по волнам меня, вроде как покачивая, понесло. Блаженство рядом, вот-вот и оно достижимо! И голова не болит, только в сон еще больше клонит.

У-п-с… Это что же такое?! Это что за Кот Баюн в юбке? Она что — меняя усыпляет?!

Меня вдруг обдало жаром — это НЛП что ли? И что она мне уже намурлыкала?

Я подскочил на диване:

— Да ты ведьма! — хорошо, хоть не закричал! Как-то прокаркал скорее, и — негромко. И фраза какая-то знакомая, из фильма, что ли? Фарсом повеяло! Ага-ага… так еще немного, и обделаться можно! Так уже не фарсом веять тут будет! Чертовщина какая-то вокруг меня творится.

— Нет твоей власти надо мной! — опять прошипел зачем-то я. Вот что я творю, а?! Это ж комедия тупая получается… или нет?

Смотри-ка! А на девушку подействовало! Она очень удивилась и отодвинулась от меня!!! Ладно, будем «доигрывать» эту тупость дальше!

— Я не знаю — ведьма ты или нет, но от меня ты отстанешь и прямо сейчас! — шепчу, глядя ей в глаза. Чертовски красивые карие глаза, надо отметить!

Красавица явно обескураженно поднялась со стула и шагнула к дверям комнаты.

— И вот еще что… Если я узнаю, что ты вредишь дяде Володе — я найду способ, как тебя унять! — зачем я это сейчас сказал, и какой способ я могу найти? Я и сам не знаю!

— Юра! Ты все неправильно понял! Я просто хотела поблагодарить тебя! — ага-ага… я поверил! Хе-е-е…

— Погоди… Ты действительно очень красива, зачем тебе дядька? Ты ж можешь любого мужика себе загрести, хоть начальника, хоть партийца какого-нибудь! — зачем я сказал это? А дядьку — жалко!

— Я же говорю — ты все не так понял. А Володя… он очень добрый! Я к нему очень хорошо отношусь. И Лизка его приняла! — Галина улыбнулась и вышла, чуть замедлившись в дверях. И стало мне в этот момент видна шлица у нее сзади на платье. Шлица это была довольно высока, до середины бедра — точно! Чуть мелькнула резинка на чулке. Ф-ф-ф-у-у-у-у…. Да что же такое!

Но — какие ножки! Вот же ведьма!

А как же спасение СССР? Как же убийство Горби и ЕБН?

Ну, допустим, Горби, да и ЕБН в данный момент — практически «никто и звать — никак!» во властных структурах Союза. И убивать их — ну никакого толку нет. Да и убьешь их — будут другие. Тут, как говориться — «в консерватории что-то менять нужно»!

Много лет в прежней жизни я пытался понять это — как так получилось с Союзом, и кто в этом виноват. Перечитал кучу книг по экономике Союза; воспоминаний тех, кто был тогда близок к Верхам; всякие «скандалы, расследования» тоже не обошел вниманием. Но единственной причины — не нашел. Потому как не было ее, этой единственной причины. Там был такой жуткий клубок причин, что можно еще лет сто копья ломать — до истины — не доберешься!

И даже сейчас, в начале семидесятых, как мне кажется — уже ничего не сделать! Что-то в фундаменте этого государства было неправильно заложено. Как говорится — «задумка-то хорошая, а вот…».

И потом — интересы многих и очень разных групп; куча ошибок, сделанных в разные годы; прямое вредительство — и без этого не обошлось, конечно. И «дорогие западные партнеры» — конечно же, тут как тут!

Основной положительной целью советского эксперимента, я считаю, была попытка воспитать человека будущего. Коммуниста настоящего, если хотите! Но вот воплощение… Да и потом — этих молодых ребят и девчонок, которые и могли бы стать настоящими коммунистами, примером во всем для остальных, во множестве выбила Война. Да не во множестве, а как бы — не подавляющее большинство. Потому как именно они шли впереди; лезли под пули, не берегли себя вообще!

Нет, так-то читать, как кто-то из будущего раздает советы Сталину, Брежневу, Машерову и так далее — очень интересно, конечно. Один даже Хрущеву советы давал, ага. Нужны были те советы Никитке!

Но вот не верю я, что бы «этого попаданца» кто-то всерьез слушал. Туда, на самый верх власти, случайные люди — не попадают! И даже придурок с пятном был нужен не одной лишь группе рядом стоявших людей — другое дело, что цели у этих групп людей могли быть разные. Точнее, информацию о будущем — может и приняли бы, хотя — тоже сомневаюсь. «Сами с усами» — слышали такое? А тем более советы?

И еще было смешно читать, как ГГ одной из книг ставил цель — вот стану знаменитым спортсменом/певцом/писателем — и все! Никто мне ничего сделать не посмеет! Ага-ага! Много в истории было таких Цезарей, которые — ну просто Пупы Земли, а закончили — известно как!

«Нет, ребята, пулемет я вам не дам!».

Жалею я о Союзе? Конечно, как о несбывшейся мечте людей. Точнее — попытке эту мечту воплотить! Жалко людей? Безумно жалко! Но я понимаю, что НИЧЕГО я сделать не могу, в глобальном смысле.

А что тогда могу?

А могу улучшить жизнь моих близких! Это — могу! И еще — улучшить, пусть уже опосредованно, жизнь рядом живущих людей. Пусть и немного улучшить, и немногих людей — но что смогу, то смогу! В бытовом плане! Вот так вот!

А «одним махом — семерых побивахом» — это не ко мне! Да, человек я не самый хороший! Пусть будет просто — НЕ хороший я человек. Ну — что есть, то есть, что уж теперь…

Все эти дни, когда смог внятно мыслить — я только и делал, что думал, думал, думал… И о СССР и о властях; и о родных и близких; о том, что делать. Вот то и надумал! Теперь буду думать — как воплощать!

Что для каждого человека самое важное, ну — после здоровья, конечно? Здесь я не только о своем здоровье, но и о здоровье родных и близких, потому как, если кто из родных тяжело болеет, а не дай Бог — умрет, тут никакого счастья не будет! Это знает любой человек, тот, кто прожил более или менее длинную жизнь и терял близких.

Жилье! Вот самое главное после здоровья. Питаться скудно можно какое-то более или менее продолжительное время, пока это прямо не повлияет на здоровье. Сейчас в СССР с голоду не помрешь, это абсолютно точно. Работай на самой плохой работе — и уже на пищу хватит.

А вот где жить? В прошлой жизни, мы прожили в этом бараке еще два года. Потом нам дали квартиру, и, ирония судьбы! ту же самую, в которой мы жили до отъезда в Крым. Уже после смерти дедов, в конце семидесятых, РТС начал бурно строить дома — и многоквартирные двухэтажки, и двухквартирные дома — «полуособняки», как их называли. Место, где стояли дома дедов, понадобилось для строительства и бабе Дуси дали «трешку» в двухэтажном доме — это она схитрила и прописала себе в дом тетю Надю и внуков.

Нам же, вместе с бабушкой, предложили трехкомнатную квартиру в двухквартирном доме, «на земле». Это было, конечно, «круто» — после нашей-то квартирки без всяких удобств. Правда, дом деда было очень жаль!

Сейчас я вовсе не собирался ждать два года, чтобы въехать с родителями в свою прежнюю квартиру! Вопрос нужно было решать кардинально.

Как? Строить дом — это дело даже в будущем, когда со стройматериалами никаких проблем нет — «Любой каприз за Ваши деньги!» — очень и очень непростое. Здесь — хочешь строиться, мало засучить рукава и подготовить толстый «гаманок», будь готов правдами и неправдами доставать буквально все — кирпич, пиломатериал, кровельный материал. Да буквально — все! И вроде бы никто не запрещает строиться, и люди как-то строятся, но — сколько же нервов этосожжет, да и времени уйдет?! Поэтому нужно думать о покупке дома. А значит — нужны деньги, много денег!

И тут были мысли.

Перебирая все варианты, я понял, что, к сожалению, ни хрена не знаю, про клады. Точнее — знаю лишь об одном. Но там средств для решения жилищной проблемы было явно недостаточно!

Году в восемьдесят втором, я работал водителем на уборочной в совхозе, в селе Черный Яр.

Чем замечательно это село? Оно немаленькое, по сибирским меркам — тысячи полторы населения. И стоит оно на горе, над большим озером. Гора эта сплошь поросла елями — отсюда и название: издалека елки кажутся темнее. Не зелеными, а почти черными. Вот на это озеро многие, в том числе и я, после работы (да хоть в потемках!) периодически ездили купаться. Можно было купаться прямо возле села, но там и места были неудобные и спуск к озеру — довольно крутой.

Вот мы и навострились кататься к озеру через бывшую деревню Ельничное. Самой деревни уже давным-давно не было, лишь заросли крапивы указывали, где были раньше подворья. На самом краю деревни, возле спуска к озеру, из крапивы виднелись стены и часть еще не рухнувшей крыши дома.

Как раз в разгар уборки этот дом сгорел — кто-то решил укрыться от дождя, да и выпивали, скорее всего. Сгорел, но не до конца. Директор совхоза дал команду пригнать бульдозер и «сковырнуть» остатки под гору — «чтоб еще кто-нить туда не полез, да не сгорел вместе с этой гнилушкой»!

Вот когда его, этот дом, «сковырнули», глазастый бульдозерист что-то и заметил. Решив полюбопытствовать, поковырял «кирзачом» землю. И отковырял-таки штуки три-четыре николаевских червонца. Ковырялся он еще или нет — неизвестно, но дальше он вернулся в Черный Яр за шуряком — «подсобить надо» и «вона чё, смотри!».

Как говорил папаша Мюллер — «что знают двое, знает и свинья»!

Через пару дней приехала бригада «свиней» в серой форме и бульдозеристу, и его шуряку, пришлось долго объяснять — где, что, когда — и далее по списку вопросов!

Молва долго перемывала этот случай, но не отвечала на вопрос — «скольки вешать в граммах!». То есть — сколько было монет? Версии были разные — от десяти-двенадцати, до — «хрен унесешь!». Думаю, веселой жизни бедолаге-бульдозеристу было лет на несколько. Вот не знаю, посадили его или нет. Вроде бы нет… Но у нас же и люди, родные и соседи, могут так «украсить» твою жизнь — от зависти и любопытства, что — уж лучше бы посадили!

Потом еще долго и местные ребятишки, и кировские, приезжавшие на рыбалку, ковырялись в том месте. Золото — оно такое! Лихорадкой обеспечивает — враз!

Деньги, деньги, деньги! Они нужны не только для войны, как считал великий корсиканец Боня — они и для жизни нужны не меньше! Ждать с моря погоды, или милостей от природы — не наш метод!

Еще, и здесь все было интереснее для моих планов — я знал про лотерейный билет! Точнее, знал про него «не только лишь я», многие про него знали — чуть не весь Кировск. Но только — в будущем, а не сейчас! И это вселяло Надежду! Не мою тетю, а это сладкое чувство, которое норовит жить дольше всех и умирать последним!

Мало того! Я даже принимал небольшое участие в переходе этого лотерейного билета от одного владельца к другому, который потом его заполнил, отправил — и стал обладателем кучки денег!

Дружок мой, Славка Крамер, получил этот билет, а точнее — билеты, так как их было все же — два, на день рождения от каких-то своих родственников — тети или бабушки (уже и не помню!), которые жили в Ленинграде. Но не заполнял их, так как трезво оценивал — возможность выигрыша — ничтожна. Он мне тогда еще объяснял, что они с его отцом посчитали и у них вышел результат: возможность выигрыша — приблизительно один к пяти тысячам!

Ну то есть — гипотетически — таки ДА, ну а практически — «да я Вас умоляю»! Вот и лежали те билеты у него как сувениры.

А тут по обстоятельствам Славка задолжал Гоше Слуцкому «денюшку». Гоша Слуцкий, как сказали бы его родные, это был, таки, большой ПОЦ! Был он на год старше нас, и был сыном Бориса Ефимыча Слуцкого. Папа у него был главным инженером ремонтно-строительного управления горисполкома, мама — работала в горпо, бухгалтером. То есть, если кто понимает — семья их жила… так скажем — не бедно!

И был у этого поца Гоши этакий тайный бизнес — он продавал пацанам (или обменивал на что-нибудь интересное!) различные пацанячьи ништяки. Ништяки эти были самые разные — перочинные ножички, электрические фонарики, значки-марки, ценные запчасти к велосипедам и прочее-прочее-прочее. Так-то Гоша авторитетом в РТС у пацанов не пользовался — кто же барыгу уважает! Но был человек нужный в некоторые моменты. Откуда он брал свой товар — я никогда не интересовался.

Да… «интересные» фотки и карты, которые не дай Бог батя, а уж тем более — мамка найдет!!! он пацанам тоже продавал!

Многие местные пацаны были в долгах у Гоши. Влип туда и Славка! Никакой скидки у Гоши для него, как единоверца, вовсе не было! Ну да, мы же все интернационалисты, не так ли? Все-все — равны. В том числе и в долгах.

Вот я и был свидетелем, как Славка передал Гоше эти билеты. Тот, понятно, еще и кочевряжился — по номиналу, то есть по тридцать копеек за каждый, принимать не хотел!

А уже в середине лета, сначала РТС, а потом и весь Кировск облетела весть, что Гоша выиграл аж ПЯТЬ тыщ-щ-щ! Охренеть! Неверия было много, очень многие сомневались!

Но как быть, если сам Гоша, на каждом углу вещал, как это случилось. Надутый как хомяк от проявленного к нему внимания окружающих. И даже комбинацию цифр он повторял раз за разом! Ага-ага — как у классика, ну то есть — почти: «тройка, семерка, туз!».

В Кировске должен был случиться лотерейный бум, но он — не состоялся! Потому как билеты у нас не продавались! И даже в Тюмени — не продавались! Ходили слухи, что они есть в продаже в Свердловске, но до Свердловска же, как до Китая раком! Не, так-то поближе, конечно, но все равно — далеко!

Вот эти билетики я собирался выцыганить у Славки в последний момент, перед передачей Гоше! Нехорошо? Наверное… Но тут — у меня других вариантов не было! Себя можно было успокоить тем, что Славка и не собирался их заполнять! А телепень Гоша тот «Москвич», который на эти деньги купил его отец, все равно влепил в березу! Ну — влепит, через пару лет! Хотя… уже не влепит — у меня лучшее применение есть для этих тугриков! И Гоша целый останется — не будет целое лето прыгать на костылях! Везде добро сделаю, правда ведь?!

Есть и еще один момент. Поздней осенью, буквально за пару месяцев, перед нашим возвращением из Крыма, в Кировске произошел случай. Точнее — СЛУЧАЙ! Пара залетных обормотов, из «вербованных» и примкнувший к ним «умственно отсталый» местный решили взять «на гоп-стоп» инкассаторов. Угнали частный «Москвич», подкараулили деньгосборщиков, они же — деньгоперевозчики, и размахивая обрезом, попытались резко разбогатеть!

На первом этапе, им даже повезло — пальнув по ребятам в зеленых рубашках, они ранили двоих — одного легко, другого — посерьезней. Это лишь указывает, что мозгов в головах у них не было, от слова — совсем!

Водитель инкассаторского «газика» начал палить в ответ, и тут «благородные бандиты» поняли, что стволы есть не только у них! Схватив оброненную инкассаторскую сумку, заскочили в машину и попытались скрыться. Только вот скрываться из Кировска они решили по трассе на Тюмень. В общем-то, и вариантов у них было немного — либо Тюмень, либо Тобольск. Отсидеться на «хазе» для них вариантом не было — уж больно городок невелик.

В общем, эти убогие смогли выехать из Кировска, и уже на выезде, рядом с поселком РТС их и нагнали хлопцы «в форме цвета маренго». И, что опять характеризует налетчиков, как людей безмозглых — они попытались отстреливаться. Местного, дорстроевца, который выполнял функции водителя, ранили почти сразу, и он съехал в кювет. Еще один, из вербованных, получив свинец в тушку, остался в салоне, чтобы «поостыть». А вот самый резвый, с обрезом в одной руке и инкассаторской сумкой в другой, решил ретироваться пешим порядком. Куда он надеялся убежать — история умалчивает, потому как «милисионэры», видя, что бегун вовсе ни хрена не понял и продолжает периодически палить в их сторону, передвигаясь по сосновой посадке все же — в сторону Тюмени, абсолютно правильно решили — да ну его на хрен! В общем, парень скоропостижно скончался!

Об этом, прямо-таки в лицах, как будто присутствовали на месте сами, и захлебываясь от возбуждения, мне и поведали мои приятели, вскоре по нашему приезду.

А примерно в августе этого года, то есть это будет через три месяца, Рустам Минигаев, парнишка тоже из РТС, проходя по этому сосняку, нашел мокрую и подразбухшую пачку «пятерок», перевязанную банковской лентой. Шел он к своему бате, который работал на строительстве новой телевышки, неподалеку.

Рустам настолько обрадовался находке, что не нашел ничего умнее, как закатить «пир» для пацанвы — газировка из столовой РТС, ириски и печенье «в ассортименте» оттуда же — серьезно украсили «стол» местного несовершеннолетнего бомонда! Ну и сигареты — для более старших парней. Все по классике: «Гуляй, рванина, от рубля и выше!».

Что удивляться, что уже часа через полтора-два об «удачливости» Рустама узнали взрослые. Понять, откуда деньги — не составило труда. Даже методы допросов третьей степени были не нужны!

Остатки денег были отобраны, пересчитаны и сданы в милицию. Добытчик и участники банкета были жестко репрессированы, посредством ремня. К тому же репрессии в отношении добытчика продолжались несколько дней — потраченное на «банкет» было суммировано, и компенсацию пришлось выплачивать отцу Рустама, что продлило его «мучения» и укоренило в нем мнение о «несправедливости мира»!

Вот эти деньги я и хотел поискать, не дожидаясь августа. А вдруг там была не одна пачка? Может находил деньги не только Рустам, но неизвестный мне оказался более смышленым, чем августовский спонсор пацанов? Как менты могли пропустить деньги после отстрела «бандоса»? Вроде бы должны были осмотреться? А я — не знаю. Может темно было; может куда-то в сторону пачка упала, или снег потом выпал и укрыл — вариантов много.

Не хорошо? Ну — согласен… Нужно, конечно, найти деньги и сдать их государству. Даже Грамоту дадут, наверное…

Только эта красивая бумага не поможет ни мне, ни моим близким. А так — там маленько, тут маленько. И получится решить проблемы моих родных?! Как говорится — «курочка по зернышку клюет, а во дворе, блин, ступить некуда — все в помете!».

Интересно происшедшее осенью характеризует мою родину? Ну — в общем-то, да! Для Кировска этот разбой был, конечно, не нормой, но уж и не чем-то бог весть каким страшным. Бывали случаи, бывали…

Примерно до начала девяностых, и даже чуть дольше, репутация у Кировска была, скажем так — специфичная. Уже будучи старше, в восьмидесятых, не раз слышал и в Тобольске, и в Тюмени, да и в других населенных пунктах области поменьше, что Кировск — беспредельный город, что живут там одни отморозки. Я, конечно, с этим был не согласен — я же не отморозок! И родные мои — тоже все люди нормальные. И знакомые — тоже в большинстве своем — приличные люди. Мне тогда даже как лестно было это слышать, даже бравировать этим — типа «ну мы же там живем и ничего страшного!».

Когда стало складываться такое отношение, я не знаю. Но могу предположить, почему оно стало складываться. Уже после войны, в Кировске был организован ДОК, то есть деревообрабатывающий комбинат. Был он построен на берегу Тобола, рядом с пристанью, то есть речпортом, конечно же. Здесь же вырос и жилой поселок ДОКа. Деревообработка, если кто не знает, это такая, довольно специфичная отрасль с тяжелым трудом. Где у нас в Союзе была развита деревообработка? Правильно — зоны и лагеря! То есть, откуда брать опытных и знающих работников? Ага-ага… Оттуда же!

Тоже по берегу Тобола, только чуть в другую сторону, уже в шестидесятых, было организовано еще одно предприятие, которое так же добавило гирьку на весы репутации Кировска. Уж не знаю, как оно правильно называлось, но местные называли его, это предприятие, кто — «химией», кто — поселением. Но в разговорах большинства оно почему-то значилось, как Комендатура. Это был этакий мини-поселок, стоявший чуть на отшибе. Контингент там, кроме людей в погонах, был — тоже не розовые слоники! И этот контингент тоже трудился — в том же порту, на том же ДОКе.

Кроме этого, сложившаяся сейчас система привлечения рабочих рук была во многом — сезонной. Зимой вроде бы хватало своих рабочих, а вот с весны в Кировск прибывали, так называемые, «сезонники» или «вербованные», от слова — вербовать. За поселком Мелиораторов располагался поселок Геологоразведки. Так, одно название, что поселок — одна улица, где на одной стороне штук пять-шесть домов для «постоянщиков», а на другой стороне — три длинных барака для тех же сезонников, или вербованных, которые, после формирования партий, разъезжались по всему тюменскому северу. Но весной, и тем более — осенью, в этом поселке было «весело»!

А еще — километров в тридцати, за Тоболом, располагались гроздью три зоны. И даже одна из них, вроде бы — если не врут! целый «строгач»! «Выпускники» этих заведений ехали к себе домой через все тот же Кировск! Не все, правда, доезжали — приходилось возвращаться назад; а некоторые — слава Богу — меньшинство, даже единицы! — оседали в том же Кировске.

И можно представить, что контингент в перечисленных организациях был крайне далек от наименования «интеллигенция».

Даже ходила такая байка — мол, один «сиделец» поставил рекорд пребывания на свободе — двадцать минут! Привезли их с зоны на «шишиге», да высадили возле автовокзала — «едьте, мол, по домам!». Вот этот явный призер на премию Дарвина, сразу же рванул в стоявший напротив магазин.

Выйдя из магазина, человек (это же звучит гордо, не так ли!?), отковырнул пробку с бутылки и здесь же, «с горла» ее и опростал! Но ведь милиция тоже знала, что автовокзал — место такое, требующее внимания! Вот постовой и подошел поинтересоваться — «а не охренел ли, бродяга, в общественном-то месте так вино глыкать?!».

Бродяга, опьяневший от «воздуха свободы» и изрядно «поведенный» от выпитого, в свою очередь, возмутился диктату, и даже деспотизму местного жандарма и долбанул того бутылкой по голове!

Двадцать минут, Карл! Всего двадцать минут длилась та свобода! Ага-ага: «Только несколько минут, только несколько минут, длилась та беседа!». А вы говорите…

А что оставалось делать коренным жителям? Ведь сожрут-с! Приходилось — соответствовать! Поэтому драки среди пацанов, парней, а подчас — и молодых мужиков были не редкостью, а скорее — обыденностью.

Нет, конечно, не было каких-то уж прямо Куликовских битв. И с «железом» старались не связываться! Но подавляющее большинство мужского населения на вопросы: «А ты чё, ваще, а?!» или «А ты кто такой, а?!» реагировало адекватно — в морду! А чё тянуть, понятно же, чем кончится разговор!

Но — ведь как-то и я вырос, и мои друзья тоже! Представляете — даже девчонки здесь росли! Некоторые — так очень ничего себе выросли! И далеко не все пацаны проходили через «зоны-тюрьмы-лагеря»! А что «блатняк» пацаны знают и «по фене ботают» — так это же не только у нас так?! Это же в большинстве небольших городков Союза так сложилось. Рабочие городки и поселки, чё!

Так что не нужно мне рассказывать, какой Кировск бандитский город! Как тут всех-всех ножами режут, а девчонок всех-всех гнусно насилуют! Я здесь родился, вырос и жил, так что — «не надо ля-ля!».

Поэтому — первым делом у нас — решение проблем родных и близких. Как говорил лысый «классик»: «Цели ясны! Задачи определены! За работу, товарищи!».

Конечно, все мои планы были привязаны к этим билетам. Получится — отлично! А если произойдет какой-то сбой — нужно будет думать и решать, но все это представляется туманным и очень-очень долгим!

Я даже знаю, что я собираюсь покупать в качестве жилья, когда (КОГДА, а не ЕСЛИ! — отставить сомнения!), сыграет счастливый билет. Знаю, потому как я и сам купил этот дом, в будущем, когда мы с Дашкой развелись. М-да… развелись. Точнее — она от меня ушла! Ладно, не будем о грустном!

Так вот, дом. Несколько лет назад от этого времени, в РТС появился один интересный мужичок. Был он изрядно стар — по меркам пацанвы. Как оказалось, это был родной брат одной, тоже очень немолодой, жительницы поселка.

Поговаривали, что этот дед всю жизнь проработал шахтером на Северах, что денег у него — куры не клюют! Мужичок через некоторое время, выкупил одну из избушек на улице Нагорной и затеял строить дом. Причем, по местным меркам — даже не дом, а — домину! Кирпичный, большой, под железной крышей! Только вот «загнав» стены под крышу, дальше у мужичка что-то забуксовало. Пару лет дом этот простоял без движения. Насколько я помню, достраивать дом этот дед будет долго, еще лет пять, а то и больше, пока не помрет сам.

Наследники его дом этот продали. Кто там его достраивал, и кто жил потом — я не знаю. В будущем я его купил уже у каких-то приезжих пенсионеров, которые, по-моему, были далеко не первыми жильцами.

Ремонт мне тогда пришлось делать — ой-ой-ой! Дом бы изрядно подзапущен, и денег пришлось вложить, чуть ли не с саму стоимость покупки. Но деньги у меня были, стройматериалы в магазинах всегда водились, и я тогда сделал себе этакое гнездо — пусть и невеликое (по тем уже меркам!), но вполне благоустроенное и комфортное!

Вот на этот дом я и нацелился! Но! Как говорится — не до конца выполненная работа — дураку не показывается! Поэтому — молчу-молчу-молчу!

Для выкупа билетов у Славки у меня есть копилка! Я уже залез туда и выяснил, что стал обладателем — АЖ! трех рублей пятидесяти семи копеек. А что — вполне приличные сейчас деньги для подростка. Нужно добежать до сосенок, поискать деньги налетчиков.

Но — как это часто бывает в Сибири, после теплого апреля, настал холодный май, когда дожди — через каждые три-четыре часа! Холодный ветер и температура воздуха — как бы не около нуля! Еще чуть-чуть и снежок пролетать начнет. Идти куда-то в такую погоду, не то, что не хочется, а вызовет ненужные вопросы у бабушки. Ждем, ждем, ждем…

Здесь такая погода — в порядке вещей. Если апрель вполне может быть теплым, даже — жарким, если после зимы плюс десять — плюс двенадцать считать теплом, то вот май — тут самый непредсказуемый месяц. Начало мая еще может быть теплым и солнечным, то вот — «на черемуху», то есть, когда черемуха зацветает — всегда мерзкая погода: дожди, холодно, и снежок может выпасть!

Все последовательно — листочки появились — значит, через десять дней все зазеленеет. Листьям и траве непогода нипочём: начали расти, уже не остановишь! Листья появились — через пару недель черемуха зацветет! После черемухи еще дней через десять — сирень! Потом еще через неделю — ранетки.

Это такие яблоньки, «ранет» называются. Их сейчас везде понасадили. А что — растут, неприхотливые, зеленью глаз радуют. А когда их много, и они цветут весной — очень красиво! Как будто в белой пене все вокруг!

Перебирая у себя в голове имеющееся, я понял, что никакой особой памятью перенос меня не наградил! Что-то помню, но больше — не помню. События детства сейчас для меня — это не то, что произошло вот-вот, недавно, а, как и ранее, — очень и очень давно! Что-то помнится довольно ярко, что-то — смутно, самое больше поле — все серое, ни хрена не помню! Причем вспоминается вовсе не обязательно — что-то нужное и важное, а так — что тогда пацану по какой-то причине запомнилось.

Нет, так-то — против природы не попрешь, и факт, что мои, как их там… ну те, которые в голове — синапсы или еще какие косинусы… — работают вполне себе хорошо, четко, по-детски быстро и четко, да. То есть нынешняя память, быстрота мышления — радуют, но и только! Гением, или человеком с абсолютной памятью я не стал. Печально!

Зарядкой я продолжил заниматься. Никуда ходить не надо, а занять себя — нужно. Иначе детская «шилопопость» покою не даст!

По моей просьбе, Катюшка притащила мне из нашего дома все учебники за пятый класс. Какой фурор моя просьба, а потом и сидение за учебниками произвели среди родных — что ты!!! Даже мама внепланово принеслась, посмотреть, все ли со мной в порядке, не чокнулся ли ее сына совсем! И бабуля периодически заглядывает в комнату, хочет убедится, не почудилось ли ей.

И я стал просматривать учебники, чтобы понять — насколько я дебил, или все же есть надежда? Нечего толком не понял — пробелы в знаниях просто огромные. Ну — нечего не придумал и уселся изучать учебники заново. Потом еще потребовал себе тетрадей, чтобы выполнять упражнения письменно. Ага, здесь еще вообще-то пишут перьевыми ручками, вот мне и нужно наработать моторику. Точнее, моторика-то есть, только какая-то неосознанная. И почерк! Да — и почерк поправить, если возможно. А то — прямо вот слезы на глазах, глядя на мои каракули!

Это я переборщил, мне кажется. Даже батя, по приезду из командировки, зашел попроведовать, поглядел на все эти стопки книг и тетрадей, спросил:

— Ты, Юрка, как себя чувствуешь? Как голова? — и смотрит так изучающе, чуть с жалостью.

— Бать! Ну что Вы такие странные? То все Катьку мне в пример приводили, а как я решил за ум взяться, все удивляетесь, да смотрите на меня как на чокнутого? — я делаю обиженную физиономию.

— Да нет… Так-то это, конечно, хорошо… Только вот как-то не понятно — батя явно озадачен.

— Вот стану отличником, и как начну вас каждый день радовать, да радовать! Вот тогда вы и поймете, кого потеряли, когда заставляли меня учится! — насупливаю брови, и снижаю голос до мрачно-предвещающего.

— Ага… шутишь… ну — значит не все так плохо! — батя хмыкнул, потрепал меня по волосам и вышел.

Делая перерывы, для смены вида деятельности, выходил на улицу, делал разминку, да дедам помогал, по мере сил и умений. Но те — не всегда дома сидят. Те еще шаромыги — то на рыбалку, то еще куда. Даже откровенно хреновая погода их не останавливает!

Вот чтобы так не жить, а? — сидишь, занимаешься нужным делом — учишься. Физкультура опять же, здесь тебе и покормят вкусно, а после обеда даже можно поваляться, подремать!

Что еще стал за собой замечать — есть стал прямо как не в себя! Лопаю и лопаю, что бабушка не даст. Даже она стала удивленно поглядывать и вечером рассказала маме.

— Ну чему Вы удивляетесь? Организм растет, пищи требуется много — радоваться должны! — я пытаюсь как-то успокоить родных.

— Да так-то ладно! Просто раньше тебя из-под палки есть заставлять приходилось, а сейчас — вон сам как наворачиваешь! Ну да — все на здоровье! — бабушка в раздумьях.

— Я по телефону с Натальей Ивановной разговаривала, — это уже мама, — практику тебе отрабатывать не нужно, поставят так, по болезни.

«Ага, значит она с нашей классной разговаривала. Ну что ж — это даже и лучше, времени больше будет, разные вопросы решать».

Но мама тут же огорошила:

— Юрка! Ты же помнишь наш разговор про огород? Я с Верой Павловной еще раз говорила, все в силе. Тогда ты с первого июня идешь на огород!

«Вот же блин! Раскатил губу — времени свободного… Ага!»

В настоящее время, да и до конца Союза, было повсеместно распространенным явлением, что подростки в летнее время работали в разных местах, на разных предприятиях. Это было — нормально! Никто не заставлял, но и неработающих летом подростков было — явное меньшинство. Кто-то, может быть, по здоровью, у кого-то другие дела и занятия — поездка в пионерлагерь, к примеру!

У детей была возможность помочь родителям, или просто — заработать себе на что-то. Кто-то копил на велосипед или мопед, кто-то еще чем-нибудь увлекался. И это — не считая работы по дому, помощи по хозяйству, да! А потом это стало редкостью — вот и получили поколение рукожопых никчемушников.

Я вот не припомню своих знакомых парней или девчонок, кто не работал бы летом. Работать можно было либо все лето, за исключением летней практики в школе; либо — один или пару месяцев. Практически на всех предприятиях Кировска летом работали дети. Никто не заставлял переносить тяжести, рубить уголь в шахте, работать по 10-12 часов. Все было — посильным для ребятишек. И работали по четыре-шесть часов, хотя засчитывалось и оплачивалось это как за полный рабочий день для взрослого. Вот такие «гримасы» социализма! Другое дело, что юридически можно было работать только с четырнадцати лет, но как-то оформляли и двенадцатилетних.

Вот и я, как помню, два лета подряд отработал в РТС, на огороде. И лишь на третий год — «взвыл», категорически планируя сменить место работы! Огородом это называли по-простому. Так-то это было подсобное хозяйство. За забором предприятия было огорожено около гектара земли. Там, в летнее время высаживались грядки с огурцами и помидорами, луком, чесноком и прочей капустой. Здесь же были посадки малины, черной и красной смородины, еще каких-то ягод. Все полученное с огорода шло, в первую очередь, в детский сад; потом — какая-то часть в столовую; еще часть — распределялась по рабочим, под зарплату. Из прошлой жизни помню, что цены на эту продукцию были какие-то копеечные — лишь бы затраты окупить.

На данный момент, кроме непосредственно грядок и кустов, на территории огорода уже были строения. Одно — капитальный длинный рубленный дом. Здесь была комнатка-кабинет заведующей. И два помещения — одно большое, через весь дом, с большущими окнами, выходило оно на солнечную сторону. Здесь Вера Павловна, заведующая, начиная с февраля, высаживала разную рассаду. В третьей, довольно темной комнате, с одним небольшим окном, на дощатых стеллажах хранились какие-то мешки с грунтами, удобрениями и прочим неизвестным мне «хозяйством».

Еще на территории огорода были сараи — длинные дощатые, они доходили до угла огорода и даже как-то заходили на следующую сторону. Получалась неправильная, опрокинутая буква «Г». Здание и сараи практически полностью занимали «переднюю» сторону территории огорода, за небольшим разрывом, который закрывал обычный деревянный забор. Остальные стороны территории были огорожены сеткой-рабицей, на деревянных столбах.

Работа на огороде была, прямо скажем, нелегкой. Весь день на солнце, большей частью — согнувшись. Или таскать воду на полив из поставленной на землю автоцистерны, что тоже — занятие не из легких. Воды требовалось много — грядок было изрядное количество и длины они были немалой, метров по тридцать, а то и больше! А потом все это еще и полоть! Жесть!

И платили там — не сказать, чтобы много. Но даже те сорок-пятьдесят рублей в месяц для ребенка были очень неплохие деньги! Да… Но в совокупности, все «тяготы и лишения воинской службы» приводили к тому, что мало кто из мальчишек или девчонок работал там больше одного месяца. Впоследствии сама Вера Павловна признавалась, что кроме меня, два лета подряд, да по паре месяцев — она и не припоминала, чтобы кто-то столько выдержал!

Но так как, несмотря на «текучку» несовершеннолетнего персонала, работать на огороде было нужно, то, как правило, по какому-то графику, сюда направляли на один-два дня женщин из разных отделов РТС. И это было еще одно обстоятельство, которое препятствовало работе здесь пацанов и парней! Дело в том, что женщины были разные. Были и вполне себе пожилые тетеньки. Но! Были и молодые женщины, и даже девушки. Работа на солнце, на земле — это пыль, жара, пот! Тяжко!

Вот работницы, из тех, кто помоложе, и привыкли облегчать себе обстановку и сочетать работу с оздоровлением. Попросту — они работали в купальниках, а то и просто — в трусах и лифчиках. Ну а что — территория огорода — на отшибе, с одной стороны закрыта постройками и заборами, с других — высажены кусты. Кто тут увидит-то?! А то, что тут пацаны работают — так они же сопляки совсем, малолетки — чё их стеснятся, они же ничего еще не понимают!

Ага-ага! Это Вы их так воспринимаете! А вот пацаны Вас — вовсе даже и не так!

Краснеть, сопеть и периодически прятать пах от взглядов других — ну какая тут работа может быть? Это же — сплошное расстройство, нервотрепка и боль в паху от «перестоя»! Ну не понимают девчонки-девушки-молодые женщины всей полноты мужской физиологии, и ее сложностей, и проблем! А те, кто постарше — не придают этому значения, даже если и понимают!

Вот я и помню, как все два года подвергался «подколкам» и ухмылкам знакомых парней: «Ты, дескать, всех девок и баб в РТС уже разглядел «вдоль и поперек»! Расскажи, кто там, что и как! У кого там чё?! Не боишься, что пересмотришь, принюхаешься — и девки тебе будут потом не нужны?!».

И так далее, и тому подобное. В общем, я был не в восторге и это — мягко сказано!

Как-то бытует в нашем сознании, сформированном книгами, фильмами и прочим, мнение, что вот, дескать, раньше-то — да-а-а! все были «облико морале»! До свадьбы — ни-ни! И мальчишки, и девчонки до совершеннолетия были абсолютно несведущи в вопросах, так сказать, пола. Ага-ага!

Причем и отряд поклонников социализма волей или неволей облагораживает отношения людей в Союзе! Все люди — друзья, товарищи, братья! А между мужчиной и женщиной при социализме была возможна только большая и чистая любовь! А дети — видать от флюидов этого светлого чувства рождаются — не иначе!

А уж у «булкохрустов» — у тех вообще — до клятых большевиков была одна пастораль и «благорастворение в воздусях»! И даже у пгм-щиков есть такое — все было чисто-чистейше на Святой Руси!

И даже демократы-либералы озаботились половым воспитанием подрастающего поколения — дескать, ну никто! никто до нас же этим не занимался! Все были темные, убогие — отсюда всякое зло и нетолерантность!

Чума на оба ваших дома! Хотя домов получается — больше, чем два… Значит — чума на все дома!

В то время, когда подавляющее большинство населения ютится в маленьких домах, комнатках, квартирках, где семьи включают в себя несколько поколений (бывает же!), а площадь и количество комнат не позволяет спать детям и взрослым — в разных помещениях, не знать, что отношения между мужчинами и женщинами не ограничиваются повседневными бытовыми делами, может только слепой и глухой! Дикси! Ага…

Это я про «сейчас» говорю — начало семидесятых годов двадцатого века в СССР. А до революции — вообще тихий ужас и мрак, — в плане жилищно-бытовых удобств для девяноста процентов населения! Или Вы из бла-а-ародных? У Ваших предков было несколько особняков на территории Империи и даже вилла в Монте-Карло? Или в других Баден-Баденах?

Да и в других странах, в большинстве своем — примерно тоже самое. Если вы, конечно, не из «сливок общества».

И годам к пяти-шести ребенок, не зависимо от пола, уже знает, что между мамой и папой, или же — братом и невесткой (подставьте свои варианты!) — ночью что-то происходит! Все эти непонятные звуки, скрипы, вздохи-ахи! Это почему-то жутко стесняет ребенка, бросает в дрожь от неловкости и стыда за своих близких! Это даже с лучшим другом/подругой нельзя обсуждать — ибо стыдно! За родных стыдно — ну как же так, они же такие хорошие, и вдруг непонятно чем «этим» занимаются?! В этом же ничего хорошего нет, а только стыд вселенский!

Потом, попозже, найдутся доброхоты, из числа «постарше», которые разъяснят телепню/дурочке малолетним, что есть что! Но до поры, до времени, даже побасёнки «про это» — неприлично рассказывать! А уж делиться с кем-то о своих родителях — вообще никем и никак не обсуждаемое, но тем ни менее — очень жесткое ТАБУ! Вот про брата и его жену — тут возможны варианты. Некоторые, глупо хихикая и краснея, допускают такое. Но — это не от большого ума! И тоже порицается пацанячьим обществом!

Если про чужих людей — да! Это интересно, познавательно! Но все равно как-то бросает в дрожь и стыд, ошпаривая краснотой лица! Только не понятно еще — почему же так стыдно, но до одури интересно! Ну, к годам двенадцати-тринадцати краснота чуть редеет, лица не так краснеют, а вот интерес — остается, даже возрастает, вызывая смутные томления по ночам, и удивление, и смущение от мокрых трусов — по утрам!

Перефразируя поэта — «вот так взрослели мальчики!».

Хотя и к этому возрасту еще вызывает непонятную дрожь и покраснение лица мальчишки, случайный взгляд на девичью/женскую грудь или (боже упаси!) — попу! И глаза сразу нужно отвести, чтобы не увидели этот твой бесстыжий взгляд! А лучше — вообще убежать, чтобы не увидели резко оттопырившиеся штаны!

Чуть старше уже понятна эта дрожь, стыда она не вызывает! Появляется смелость и даже желание — увидеть грудь или даже попу, и уже не случайно! А лучше — разглядеть это внимательно и запомнить! И мокрота в трусах поутру стыда не вызывает, а лишь досаду — блин, опять! Ну и судорожные, метущиеся размышления — как же это приблизить, этот момент! Вот бы попробовать! А с кем? А как? Да нет, блин, не получится же! Вот гадство-то!

Уже учась в Крыму, это в четвертом-пятом классе-то! от одноклассников услышал, что, как, и зачем! И был обсмеян за незнание азов и свою девственность! Вот они-то, одноклассники, уже и с той, и с той, и с той! Это была, конечно же, бравада, хвастовство и вранье!

Но было почему-то стыдно и за себя, и за тех девочек — которые хорошие, симпатичные и милые! И раздумья — неужели правда? Да быть такого не может! Ведь та же Маринка — это ведь ангел! Ей же только портфель носить, до дома провожать, вздыхать украдкой — а не это вот все! Как она могла!!!

Да, помню, было нелегко тогда!!!

Хотя — когда тогда? Это вот сейчас, здесь и со мной! И на огороде будут опять молодые женщины в купальниках и трусиках, а мне, старому кобелю в мальчишечьем теле, смотреть на них и потеть-краснеть-сопеть?!

Ведь если раньше я, будучи пацаном, вообще не обращал внимания на взрослых женщин… ну как — почти не обращал! Меня больше интересовали девчонки чуть старше меня — не ровесницы-пигалицы, а этак года на два-три-четыре…

То теперь-то как раз больше женщины интересуют — ведь в голове-то у меня — шестидесятилетний мужик, для которого двадцатипятилетние-тридцатилетние — это девочки; а тридцатипятилетние-сорокалетние — женщины «в соку». И как быть? Тут же — вообще не вариант!

И придется все это терпеть и делать вид, что я вообще-вообще ничего не понимаю, что я совсем мальчишка, что «что его стесняться-то?».

Вот когда (только КОГДА!!! и никак иначе!) «сыграют» билеты и обретение дома нашей семьей выйдет на финишную прямую, тогда можно будет свалить с этого огорода — причина уже будет! Стройка!

Месяц, как минимум! Черт! Черт! Черт!

И еще эта ведьма дядьки Володьки! Вроде бы все нормально, но только ляжешь спать — начинает мерещиться и улыбается, поворачивается чуть полубоком, прогибает спинку! Черт! Пойду-ка я поприседаю, поотжимаюсь, попрыгаю — все полезнее будет! Методы Андриано Челлентано — форева!

Да… Вот такие проблемы тоже имеют место быть! И никуда от них не деться! Вот бегать по утрам нужно начинать, да!

Половое созревание обычно у пацанов происходит постепенно. Они еще не осознают, что это и как это! А мне как здесь быть — если «организьма» уже может, голова уже знает, а память содержит… содержит память… да многое она содержит, эта память, мать ее!!!

Занимался я в этот раз куда как дольше и больше, чем обычно.

Бабушка вышла на крыльцо, и не видя меня, прикрикнула:

— Юрка! Ты совсем там сдурел, что ли? Быстро в дом, уже и ужинать пора!

Физическая усталость чуть сняла напряжение, но вот полностью голову — не освободила. Поэтому — умственный труд, только так — не иначе!

Через три дня — День пионеров, когда нужно будет провернуть операцию с билетами! И это тоже — нервов добавляет, между прочим!

Глава 4

Вчера выбрал время и сбегал до Славки Крамера. Он вместе с родителями, также, как и мы, живет в бараке, правда — в соседнем. Здесь, к слову, живет и Крестик с родителями, но его не было дома. Наверное, это и к лучшему, его присутствие может осложнить или вовсе развернуть в другую сторону «встречу на Эльбе».

Объяснив, что уже невмоготу сидеть дома, договорился со Славкой вместе сходить в городской сад, на праздник всех ребят. У бабушки с мамой я и заранее отпросился.

— Пойдете вместе с Катей и Светой! А то — вдруг тебе вновь плохо станет?! — мама была непреклонна.

«Вот еще — геморрой! И как потом от них слинять? Ладно — будет день, будет и пища!».

«Сегодня праздник у ребят — ликует пионерия!

Сегодня в гости к нам пришел Лаврентий! Палыч! Берия!!!»

А было бы неплохо встретиться с «самым эффективным менеджером» — посмотреть на него вблизи, составить свое мнение, а после — уже в старости, рассказывать детям и внукам как встречался «с А-а-а-х! каким человеком».

Это у меня нервное, наверно. Многое решается сегодня.

Как и предполагалось — погода явно — не очень. Хорошо, хоть дождя нет. Но холодно!

Белая парадная пионерская рубашка под пиджаком и курткой почти не видна. Но воротник ее виден, как виден и красный галстук! А значит — формальности соблюдены — я при параде! Славка сегодня что-то кислый. Гоша явно назначил ему рандеву, и это Славку не радует. Он же не знает, что «подлый я» подставлю ему крепкое дружеское плечо — в виде денег!

Девчонки… хотя — здорово, что мы с ним идем вместе!

Катька, судя по виду, и сама не рада, что меня им навязали. И она, и ее подружка Светка Кузнецова — тоже «при параде». Сегодня у них последний День Пионерии — на предстоящем последнем звонке в школе их торжественно будут принимать в комсомол. Я знаю, что они уже прошли все ступени приема — и в Комитете комсомола школы и даже в горкоме ВЛКСМ были. Осталось только в торжественной обстановке получить билет и значок! Взрослые, чё!

Девчонки… Хотя — какие они девчонки?! Они — уже девушки, пусть — совсем молоденькие! Длинноногие, красивые, с красиво уложенными волосами и белыми бантами! Они очень похожи, хотя и совсем разные.

Катюшка — она повыше, постройнее, потоньше. Темно-русые волосы, собранные просто в хвост, но и как-то принаряжены — банты такой эффект дают, что ли? Курточка по фигуре, довольно короткая — ненамного ниже талии. Платье школьное, примерно до середины бедра, красивые стройные, длинные ноги в капроне (праздник же!). Туфли, хотя впору и сапоги надеть — холодно! Красивая у меня сестра, да! Вот только — как всегда у нее на лице маска царевны Несмеяны. Даже не так — абсолютно спокойное лицо, без признаков каких-то эмоций!

Светка, ее закадычная подруга. Вот сколько себя помню, всегда рядом с Катькой была Светка! Они и в одном классе учатся, и на танцы вместе ходят и свободное время, если оно есть — вместе проводят! Они даже грядки полют вместе — сначала в огороде у бабушки Маши, потом — на участке Кузнецовых!

Только Катька — круглая отличница, а у Светки все же четверок есть немного, но она старается, отставать не хочет! Светка — она чуть ниже Кати, и почти совсем блондинка. Не по уму, нет — там, как раз таки, все нормально! А по цвету волос — очень светлые у нее волосы. Еще Светка чуть поплотнее выглядит, чем Катя. Может самую чуточку — но и ножки чуть пополнее, и попа, хоть платьем и скрыта — тоже понятно, что есть и очень аппетитная!

А еще Светка — веселушка! Она без улыбки — не может! Вот и сейчас, оглядываясь назад, поглядывая на меня, она чуть улыбается, потом — поворачиваясь к сестре, вновь становиться серьезной. Но — ненадолго. Еще она — очень добрая. Я всегда чувствовал от нее к себе хорошее расположение. Даже когда Катька подчас что-то мне выговаривала, а то и «трепала», то Светка, стараясь держаться серьезно, с каким-то сочувствием на меня смотрела.

Вот я сейчас иду позади них и, пользуясь тем, что Славка хмур и ушел в себя, откровенно разглядываю Светкины ножки. Честно сказать, взгляд и на Катькины тоже иногда съезжает, но то — так, для сравнения, не более того! До чего же красивые ножки… да…

Интересно, но сейчас школьные платья — довольно коротки. И никто никому не делает замечаний. Длина на ладонь выше колен — вообще норма. Короче — тоже можно, но в пределах разумного, конечно. Да и вообще — мода конца шестидесятых — начала семидесятых мне нравится больше той, какой она стала впоследствии. Женская мода, имею в виду.

У мужиков — эти откровенно уродские брюки «клеш»; пестрые рубашки с длинными несуразными воротниками; волосы до плеч — «под Битлов»; бакенбарды — треш какой-то! Потом еще усы — «подковой», б-р-р-р! От меня такого окружающие точно не дождутся — в прошлой жизни носил, а сейчас — нах-нах-нах! Буду соблюдать классические каноны, стану в глазах учителей примером для подражания, этакий — пай-мальчик. Хотя… пай-мальчик — это очень вряд ли!

А вот женская мода — мне очень нравится! Это не кич восьмидесятых — яркий, броских цветов и дурацких форм! И не полная безвкусица девяностых! Сейчас не только школьницы носят мини. Мини-юбки или короткие платья носят почти все молодые женщины. Интересно, почему к концу семидесятых и в восьмидесятые так удлинились юбки и платья? И как дошло до того, что девчонок в коротком начали шельмовать и оплевывать? Сейчас же — это вполне в норме, даже бабки особо не шипят!

Ткани, конечно, все больше простые — если одежда повседневная. На «выход» шьют из более дорогих тканей. И «импорта» еще очень немного — к тому же Кировск — глухая глубинка! И ткани, как правило, натуральные. Начало проявляться «идолопоклонство» перед синтетикой, но оно только в самом начале пути!

И по прическам женским — тоже все нормально. В повседневной жизни, конечно, в основном — все носят, как удобно. Но — если какой-то повод — делают прически. Дурацкие «начесы» и прочие «химки» еще в моду не вошли, поэтому прически все более естественные, ну, за исключением «бабетты», наверное. Да — еще волосы обессвечивают, но это — не повсеместный тренд!

Мы прошли Рощу, перешли по мостику через Аян и пошли к центру, по одной из длинных улиц Кировска. Кировск, он вообще как-то несуразно построен, на мой взгляд. Как я понимаю, начинался он — от Тобола. Но высокий здесь берег — от реки, переходил довольно быстро — в низину, лог, по-местному. Лог этот тянется и сейчас вдоль Тобола на большом протяжении. Поэтому пристани порта, различные постройки, в том числе и жилые дома, а также склады –все вытягиваются вдоль берега, стараясь особо не спускаться в эту низину, чтобы весной не подтопляло. Потом, как понимаю, заняв удобные места вдоль берега и исчерпав здесь все возможности, село — поднялось на гору. А через низину, до горы, протянули длинную толи дорогу, толи — дамбу.

И уж на горе село Луговское стало растягиваться — уже вдоль этой горы, тоже не уходя от нее далеко. А как же — здесь тоже присутствует это чередование — лог-грива. А кому охота строить дома там, где его каждую весну будет топить? Вот город и вытянулся постепенно, как длинная кишка вдоль горы. Получается, в городе есть две главные улицы — конечно же — Ленина и Советская! И есть в сторону края горы от Советской —где одна, а где две улицы. Затем от Советской к Ленина ведут множество переулков, а уже за Ленина — есть еще три-четыре улицы, параллельно ей. И если смотреть сверху, то весь город, а это километров пять-шесть сейчас, тянется-изгибается вдоль горы, где кончается старая пойма Иртыша.

Потом, уже после двухтысячного года, как все населенные пункты Тюменской области, наш город довольно быстро и качественно благоустроят. Не знаю, стоит ли хвалить за это Собянина — при наличии денег, а денег от нефтегазовой отрасли в Тюмень шло очень немало! — можно было затевать такие проекты! Ну пусть будет — Собянин — молодец! Ровный асфальт улиц; плитка на тротуарах; водоотведение; уличное освещение — и вообще, благоустройство в целом — это еще в далеком будущем! А сейчас вот — вдоль каждой стороны улицы, вдоль домов — дощатые тротуары. Идя по ним — нужно соблюдать осторожность — некоторые доски сильно шатаются, или просто — уже оторвались от основы. Их, конечно, периодически чинят, но — не везде успевают. Есть даже такой стишок:

Такое вот народное творчество!

Подавляющее большинство застройки — это частные дома. В отличие от многих старых городов Сибири, да и России тоже (а я много где бывал — есть с чем сравнить!), старинными зданиями, еще дореволюционной постройки, Кировск похвастать не может. Еще сорок лет назад это было просто село! Есть штук пять-шесть старых купеческих домов, но не больше.

Нам идти в центр города. Здесь у нас и административный центр со зданиями органов власти; и культурный — РДК, музей, и прочие магазины. Недалеко отсюда и больничный поселок, как его называют — тут и больница, и поликлиника, и здание филиала тюменского медучилища и жилые дома медиков — эдакое пятно застройки, уже послевоенной.

Многоквартирные многоэтажные благоустроенные дома в Кировске стали строить недавно — примерно с начала шестидесятых годов. Их и сейчас немного — два квартала кирпичных трехэтажек, — домов по пять или шесть в каждом квартале.

По всему видно — готовят еще места под продолжение строительства: часть частного сектора расселяют и дома сносят. Поэтому сейчас изрядный кусок центра — большая строительная площадка.

Светка-конфетка о чем-то щебечет впереди с Катей, иногда заливисто смеется, поворачивается к нам и улыбается мне. Ну — мне хочется надеяться, что мне. Не Славке же, правда?! Хотя… что уж перед собой скрывать-то? Был у нас со Светкой там, в будущем, один эпизод. Потом… лет через десять, может — чуть больше…

Я после армии работал шофером, а она приехала к родителям, после окончания мединститута. Была она замужем, у нее уже и ребенок был. С ним она и приехала. Что-то у них с мужем там непонятное произошло, ссора какая-то… вот она и приехала к маме, нервы полечить, ага!

А тут я — красивый весь, развесистый такой — мачо! от ушей до ботинок. Вот как-то «закрутило» у нас. Коротко так закрутило — буквально на неделю, даже меньше. Она ведь уже и с мужем помирилась, собиралась возвращаться в Тюмень. Отомстить хотела, что ли…

Ух и хороша была Светка! Ух как хороша!

Нет, там ничего серьезного между нами быть не могло — и я категорически не собирался жениться; да и она — все понимала, открыто говорила, что, мол кобель ты, Юрка — как с тобой связываться? Правда, добавляла: «Но как же с тобой хорошо!». Грустно как-то стало…

Потом мы с ней больше и не виделись — они с мужем куда-то уехали. А у Катьки я не спрашивал никогда — куда именно. Катюшка, похоже, знала от Светки о нашем «блуде» — и хороших отношений нам с Катькой это явно не добавило. Вот так-то…

Но здесь и сейчас, я Светку в качестве объекта соблазнения даже не рассматриваю! Не хочу девчонке с этих юных лет жизнь ломать-портить! Ведь чего я в этом возрасте ей могу предложить, кроме непосредственно секса?! Ничего!!! А потому — на хрен, на хрен! Даже мысли нужно такие от себя гнать!

Но до чего же хороша! Так… что-то я засмотрелся не туда, куда нужно и можно! Нужно о целях и планах думать, а не в воздухе витать!

Да… Мы со Славкой тащим еще и вещи девчонок — я холщовый мешок с костюмами на плечиках, а Славка — сумку с обувью. Девчонкам сегодня танцевать на сцене в горсаду, они — в концерте участвуют. Вот они вчера их, костюмы, значит, и стирали, гладили. Металлические крючки плечиков, высунутые через отверстия вверху мешка, и за которые уцепившись я тащил мешок — руку уже надавили-нарезали, зар-р-разы! Вроде и не тяжелые костюмы, но — неудобно и долго нести!

В горсаду людно и шумно! Здесь сейчас пионеры всех школ города.

А их у нас — несколько: наша — полная средняя за номером десять, «червонец» — в простонародье; еще — полная средняя, «семерка». Да еще две — «восьмилетки»: «пристанская» и новая — «заречная», как ее еще называют, потому что построили ее недалеко от берега Аяна, уже на стороне Кировска. Эта школа расположена в поселке энергетиков и промкомбината. Так что пионерии здесь и сейчас — хватает! Были еще три начальных школы, но пионеров там не было по причине возраста. Хотя… Возможно будут кого-то именно сегодня принимать из «мальков»!

Как-то здесь очень уж шумно, с моей точки зрения! Толпы пацанов и девчонок носятся по аллеям; «кучкуются» возле танцплощадки; лазят по каруселям и аттракционам. Все это пытаются упорядочить учителя, но пока получается — не очень хорошо.

— Здравствуйте, Наталья Иванна! — вот и мои одноклассники с классной.

— О! Юра! Пришел? А как ты себя чувствуешь? — классная отвлеклась от попыток организовать класс.

— Все нормально, Наталья Иванна! Голова еще иногда болит, но — уже стало лучше! — понимаю, что мои объяснения сейчас она не воспринимает — у нее голова другим забита.

Мое появление особого внимания одноклассников не привлекло. Я с ними отучился всего около трех месяцев, и ни с кем особо сойтись не успел. Только Сашка Кислов с Андреем Носковым подошли поздороваться. Еще одного их «корешка» — Олега Губина где-то не видать. Друзьями с ними мы тоже не были, просто со школы нам идти по пути, вот и ходили домой вместе, периодически.

Сашка Кислов — худощавый кудрявый русоволосый пацан, в этой троице — за главаря. Он подчеркнуто невозмутим, нетороплив, рассудителен. Он, как и я — любитель книг. Правда, в отличие от меня, или, к примеру — Славки Крамера, как-то своей начитанностью несколько «кичится», бравирует. Иногда, почуяв кажущуюся ему угрозу авторитету у друзей, он становится довольно язвительным, но по-прежнему подчеркнуто — малоэмоциональным. Я бы сказал — отыгрывает «индейца»! Носков и Губин — те пацаны гораздо проще, эдакие лихие «троешники».

С Сашкой Кисловым, в той жизни, мы играли в футбол за район. Сначала — за юношей, а потом и за взрослую команду. Так что отношения были вполне ровными. Просто нужно иметь в виду, что у Сани тараканы в голове есть, и они — довольно своеобразные!

Еще помню, как эта троица уговорила меня по пути домой зайти на территорию педучилища — «подсекать» за девками в уличном деревянном туалете. Ага…

Раньше меня на это подбивал Сашка Крестик — в общем туалете возле бараков. Но там — было опасно: в любой момент мог зайти кто-то из взрослых мужиков и тогда «таска за уши» была бы гарантирована. После нескольких «опытов», Крестику в составлении компании я отказал, за что был обозван трусом и нытиком. Ну трусость, допустим, тут не при чем! Просто, когда подсмотрел в туалете за какой-нибудь женщиной (ага, во всех физиологических подробностях, блин!), а потом вдруг встречаешься с ней на улице — меня всегда окатывал стыд! Очень неприятно! Потому и отказался от следующих предложений Сашки. А вот тому — все как с гуся вода! Его уже и ловили не раз, и дядя Саша его ремнем лупил, и женщины за волосы таскали — Крестик был непреклонен в своем бесстыжем любопытстве!

Здесь же, со слов Кислова, опасности не было практически никакой — в педучилище подавляющее большинство и учащихся, и педколлектива составляли девушки и женщины. То есть — мужская половина туалета практически никогда не использовалась. Но — стоять «на шухере» все равно кому-то приходилось.

Сходил я «на дело» с «бравой тройкой» несколько раз, а потом — отказался. Несмотря на явное наличие любопытства к этой теме, было очень стыдно! Как-то нехорошо это было! Ну так меня воспитали, да — на тот момент были у меня такие принципы.

А больше никто и внимания на мой приход не обратил. Так, еще немного пошушукались, глядя на меня, наши отличницы: Наташка Пяткова и Наташка же, но — Волкова.

Надо сказать, что несмотря на беготню, шум и гам, было довольно четко видно, как стараются далеко не разбредаться пацаны разных школ — нашей, седьмой и пристанские. Мы с «семеркой» частенько дрались — школы и расположены были недалеко друг от друга. Метров пятьсот между ними, даже ближе.

Вообще — комплектование школ учениками в Кировске было не очень-то понятным. Вроде бы наша «десятка» — для детей центра города. «Семерка» — та для РТС, Дорстроя, Мелиораторов, еще каких-то окраин. «Зареченская» для детей с Линий и Рабочих — так там называются номерные улицы. Ну «пристанская» — тут все ясно!

Но на деле, все было перемешано — к примеру, я, Катька, Светка, да тот же Крестик — учились в «десятке», а вот Славка — в «семерке». И еще многие ребята с окраин учились в «десятке», а в «семерке» — дети центра города.

Могу только сказать, что, по так и оставшейся для меня неизвестной причине, наша «десятка» считалась какой-то привилегированной. Вроде бы здесь учились дети руководства города и района, разных РайПО, ГорПО, учителей, врачей и прочей сельской интеллигенции. Хотя и простых «работяг» здесь хватало, а в той же «семерке» — я знал многих ребят, чьи отцы-матери были не из «простых».

Так вот… противостояние между пацанами «десятки» и «семерки» было — всегда, сколько себя помню, и потом также — в будущем. Драки были частыми, но не носили какого-то особо ожесточенного характера. Друзья у меня были и там, и здесь — и так у многих!

А вот «пристанские» — это отдельный разговор! Это была тема, которая всегда объединяла и «семерку», и «десятку»! Пристанские — это поселки, как непосредственно речного порта, так и ДОКа, и Комендатуры. Всегда пристанские «славились» какой-то особенной «отмороженностью», драчливостью, и «безбашенностью»! Были они довольно дружны — пристанского по одиночке в городе встретить было сложно. Не стеснялись навалиться вдвоем-втроем на одного; могли и попинать уже упавшего; и «железа» не стеснялись носить — по карманам было немало «притырено» «свинчаток», кастетов, велосипедных цепей. Вот и считали пристанских — «отморозь конченная!». Да они даже и кичились этим!

И сейчас пацаны чутко следят за вероятным противником! Драка вряд ли вероятна — уж больно много здесь учителей, да и просто — взрослых. Но какие-то локальные, «по кустам» потасовки возможны. Вот только этого мне и не хватало — впутаться в драку, а потом — длительные разборки с учителями! Не-не-не! «Такой хоккей нам не нужен!». По крайней мере — сегодня точно!

Я ускорился, догоняя сестру и Светку, которые прошли на танцплощадку, где в помещении за сценой у них была раздевалка. Хорошо, что они меня предупредили об этом, а то бы отстал и бегал бы, искал их.

Уже забегая на огороженную территорию танцплощадки, почувствовал несильный удар по заднице. О как! Повернувшись, увидел хохочущего Челика. Челик, он же — Серега Челищев, на год старше меня… Сразу по моему приходу в эту школу, он выбрал меня козлом отпущения. Такие ситуации очень нередки в школах, когда пацан, что постарше, выбирает себе этакую «жертву» и начинает ее всячески третировать: обзывательства, толчки, пинки и прочие не больные, но обидные издевательства. Вот и Челик, ничего из себя не представляя, — худой, чуть выше меня пацан, нашел отдушину для своей никчемности. В прошлой жизни что-то подобное припоминается, но в классе седьмом сошло «на нет» — я изрядно подтянулся и окреп, и Челик видно понял, что уже — «чревато»!

Я внимательно оглядел его, заставив перестать смеяться:

— Потом, Челик! Все — потом! Понял? — и понесся вслед за сестрой.

— Это кто такой? — пыхтя, следом за мной ускорился Славка.

— Да… Придурок один… Нужно с ним потом разобраться… Но — не сейчас! — уже у сцены я передал мешок Светке.

«Ух, Светланка! Что же ты со мной делаешь!» — девчонка, улыбаясь, присела на корточки со сцены и забрала и костюмы у меня, и мешок с обувью у Славки. Вот когда она присела — и юбка у нее изрядно поднялась, и попу так смачно обтянула! Черт!

— Света! — позвал я уже поднявшуюся и собравшуюся уходить девчонку.

— Что? — она снова повернулась и присела. Брови чуть приподнялись удивленно и в ожидании, губки — улыбаются, а глаза — смеются. Похоже она догадывается, что моя тушка к ней неровно дышыт…

Я оглядел ее:

— Какая же ты красивая! — я чуть хрипловато прошептал.

Светка еще больше подняла брови и чуть растерянно обернулась — не видит ли Катька?

— Все… иди! — теперь уже решительно пошла за перегородку.

Вот зачем я это сделал? Кто бы мне подсказал — как унять это либидо?

Поплелся к выходу с танцплощадки.

— Света — она очень красивая! Хотя и Катя — тоже красивая! — Славка еще тут сбоку плетется, ценитель женской красоты нашелся! Вот — еще и носом шмыгнул.

Славка вообще не очень здоровый пацан, и вот насморк у него, похоже — перманентный!

— Так… Славентий! А скажи-ка мне, май фрэнд, что тебя гнетет?! Поделись с «корешом» — какие траблы тебя смущают? — вот так нужно поднимать настроение и себе, и другу!

— Ага… Славентий? Это почему? Вот Светония — знаю… Траблы, траблы… а — это проблемы, что ли? — Славка забавно задумался, потом вздохнул, — Да так… ничего серьезного.

— Не, так дело не пойдет — или ты рассказываешь, или… чё ты жмешься-то? — я настаивал.

В общем Славка мне и поведал, что вот, дескать — «долг Гоше… А… денег — не то, чтобы нет… ну… в общем… не хватает, да, вот…».

«А сколько корова дает молока?». В смысле — каков долг-то?

Тут нас прервали самым грубым способом — всех заставили зайти на танцплощадку и построиться по классам и школам по ее периметру.

Шум, гам, суматоха и толкотня… Но минут через тридцать все встали, как положено, да!

Потом — трубы, барабаны, рапорта. Нет, поймите правильно — я вполне нормально отношусь ко всем этим ритуалам. Но организация, на мой взгляд — явно хромала!

Сюда бы моего армейского взводного, старшего лейтенанта Зверева Сергея Анатольевича — вот это — да! Его негромкий, хрипловатый, я бы даже сказал — интимный! рык заставлял трепетать (внутри, конечно, снаружи же — разведчик — сама твердость! Скала, ага!) даже «дедушек» разведроты, которым до «дома» — пара построений осталась!

Дождались и прослушали все эти приветствия! Сказали — громко сказали! — что, ага! Всегда готовы! Несколько раз сказали про это!!!

Потом смотрели, как «малькам» повязывают красные галстуки. Здесь опять с удовольствием посмотрел на Катю, Свету (ну и — на остальных девушек тоже!), которые, так сказать, уходя в комсомол — передавали пионерскую эстафету младшим товарищам!

Потом, собравшись вокруг сцены, смотрели концерт. Славка несколько раз дергал меня за рукав, дескать, пошли, а? Но я был тверд в своем желании посмотреть на выступление девчонок!

И — не прогадал! Даже Славка притих и с улыбкой смотрел на танец. Здорово они плясали! Вот — здорово!!! И красивые — да! В танцах (а их было — два, через небольшой промежуток времени!), кроме Катьки и Светки, выступала еще одна знакомая девчонка, тоже из РТС — Маринка Гудкова. Тоже — очень ничего себе девчонка, на год старше меня, училась она в «семерке». Остальных четверых или пятерых девчонок я не знал. Но тоже были и красивые, и танцевали — здорово! Один танец был русский народный, а второй — какой-то эстрадный. Вот второй мне понравился больше — меньше классицизма, больше огонька! Да и юбки — короче! М-да…

Уже на выходе из танцплощадки, когда всех распустили гулять и штурмовать аттракционы, меня выдернула из толпы Катя и прошипела, чтобы я шел домой, потому как они еще понесут костюмы и прочий реквизит в РДК.

Да кто бы спорил?! Я ответил: «Яволь! Цум бефель!» и четко развернувшись кру-у-угом! получив при этом подзатыльник и очередное звание — «балбес», отбыл в направлении пункта временной (я надеюсь, что дом деда — это временно!) дислокации. Не забыв прихватить при этом Славку.

Тот опять представлял из себя истинного представителя своего народа. Такой грусти — еще не сразу и найдешь, даже при большом желании!

— Слава! Я Вас таки умоляю! Не рвите мине сердце и не клюйте мине мозг! Скажите точно — какова Ваша задолженность у этого шлимазла Гоши! — было все же интересно, хватит ли мне денег, приготовленных на покупку мечты! Своего дома!

Славка с интересом посмотрел на меня, шмыгнул носом:

— Вот ты сейчас говоришь, как мой двоюродный дед Юзик! Это ты сейчас надо мной издеваешься, или как?

— Или где!!! Халамидник! Ну почему я должен все вытягивать из тебя щипцами? Неужели нельзя сказать, сколько ты должен!

— Зачем что-то из меня вытягивать щипцами? — вот же, блин!

— Слава! Вы шо — одессит? Я слышал, что там принято отвечать на чужой вопрос — своим вопросом. Там так все диалоги построены! Но мы с Вами — в Сибири, Слава, в Кировске — если быть точным! Где мы и где — «жемчужина у моря»?! Ну же, Слава! Скажите мине пару слов, чтобы я, был, таки, спокойный!

«Во же ж! Кое как! Кое как! я выскреб из него, что Слава получил у Гоши кредит «на один рупь пятьдесят копеек». Не, ну где найти на них нерьвы!».

Так! Денег мне хватает, это — гуд!

Теперь бы еще как-то предложить взамен на недостающие деньги — добровольно! без принуждений! — отдать мне билеты! Нет! Я, конечно, в прошлой жизни очень любил еврейские анекдоты, и телесериал «Ликвидация» был одним из самых любимых моих фильмов, но! Но как же тяжело разговаривать с этими людьми, когда они чего-то стесняются, и не хотят от этого говорить! А тем более — если ко всем родовым признакам этого народа, добавилась еще и мнительность русской интеллигенции! Писец, блин!

Славку удалось раскрутить на признание, что денег ему не хватает — шестьдесят копеек. По номиналу стоимости двух билетов. И что Славентий собирается предложить Слуцкому эти билеты взамен на недостающие деньги!

Я вроде бы с сомнением покрутил билеты в руках, поразглядывал их, похмыкал, и предложил:

— Чё та, Славка, сомневаюсь я, что Гоша согласится их принять… Какие-то они не понятные. Хотя — красивые, да! — потом, помявшись, для приличия, сказал, что готов купить эти билеты у Славки за «рупь»!

Черт! Тут началась вторая часть «марлезонского балета»! Славка возмущался и пыхтел, что не собирается наживаться на мне! Что — денег он с меня не возьмет, потому как считает, что обманывать своих друзей — нельзя!

— Слава! Вот скажите мине честно — Вы антисемит? — скорчив физию, убийственно посмотрел я на Славку.

Похоже, того хватил столбняк! Кто там обратился в камень? Жена Лота? Нет, Славка на женщину, тем более пожилую, никак не походил.

Выдохнув, и чуть отдышавшись, он спросил:

— Это почему я — антисемит?

— Ну а кто, по-твоему, Слава, может заявить, что обманывать русского нельзя, а вот еврея — таки можно?!

Тот задумался…

— Я вовсе не это имел в виду! Ты — мой друг! А Гоша — поц! — о как! Славентий крайне редко матерился, а тут — пробило.

— Слава! Мне вот, почему-то, кажется, что твой двоюродный дедушка Юзик — дай Бог ему всего-всего! Не одобрил бы такие спичи — еврей Гоша — поц, а вот гой Юра — друг!

— Ты все перевернул! Я не так все говорил… Ну… смысл у меня был другой! — возмущение Слава резко скакнуло вверх.

В общем, договорились, что, если не удастся договорится с Гошей об отсрочке выплаты шестидесяти копеек, Слава возьмет их у меня. Но — шестьдесят и не более! Тут Славка встал намертво!

Как и в прошлой жизни, «кредитор» с группой поддержки встретились нам в Роще! Группа поддержки — это такие… прихвостни Гошины. Была у него эта парочка — Лешик Абрамов и Валера Хамюк. Пацаны были на год младше нас со Славкой, но такие — крепенькие! Они постоянно болтались вместе с Гошей. Чем уж он их мотивировал, я не знаю!

Косо посмотрев на меня, этот барыга обратился к Славке:

— Ну чё! Деньги где?!

Гоша был выше меня, и уж точно выше Славки. Рыхловатый, не сказать, что толстый, черноволосый и кудрявый — был этакой пародией на еврея! Вот если захотите показать, каков должен быть правильный еврей — вот Гоша! Карие глаза чуть навыкат, кожа на лице — показывала, что парень уже точно находится в пубертатном периоде. Неприятный типус, да!

Причем, сам Борис Ефимович, Гошин отец, был вполне себе русоволос, сероглаз и больше походил на славянина, чем даже я сам или мои родные. Вот такой вот выверт! Я с Борисом Ефимовичем в прошлом будущем сталкивался не раз — нормальный, общительный мужик (тогда уже — старик!). Хитрован, конечно, но кто ж из нас совсем уж прост?!

Пристяжь его стояла чуть в стороне, но внимательно за всем наблюдала.

Славка достал из кармана деньги, а потом замялся…

— Гоша! Друг! Не скажу, что брат, не дай Бог! Я Славке своих добавлю, у него не хватает! — перевел я внимание на себя и вырвал инициативу.

Гоша удивился, но постарался не подать виду:

— Да мне то чё? Хоть все за него отдай — я не против! Гы-ы-ы! — Гоша ухмыльнулся, пристяжь — присоединилась.

Я взял из руки Славки деньги, демонстративно добавил своих и протянул «предпринимателю». Тот мельком пересчитал, засунул в карман:

— Все! В расчете! Свободен! — это он к Славке, мудила!

— Ты, Гоша, прими мой совет! Бесплатный, заметь! Если хочешь нормально общаться с людьми, помни ленинские слова! — меня все это разозлило изрядно.

— Это какие — ленинские слова? — Гоша был очевидно удивлен — при чем тут классик, но ведь и плохого не скажешь.

«Ага! Вся страна недавно сухари сушила — и редкий фраер лезет на рожон!»

— Будь проще! Веди себя скромнее и народ за тобой непременно потянется! А то что это за народ-то с тобой — так, перхоть подзалупная! — я уже открыто оскалился!

— Ты, это… ты, Должик (это моя местная кличка, если что!), как утоп — так совсем сдурел, что ли? — Гоша тоже видно, что «ощетинился».

— Да ладно! Ладно! Брейк, культяпки! Пошли, Славка! — я приобнял друга, и мы пошли дальше по тропинке.

— Ты, Крамер, смотри — еще раз услышу, что карты перефотографируешь — по-другому разговор будет! — это Гоша нас напутствует, ага.

А вот это — интересно! Славка покраснел, аки маков цвет! Так он еще и гешефт с этого делал что ли? Ну, тихоня!!! Ха-ха-ха…

Уже на кладбище, изрядно отойдя от Гоши с приятелями, Славка достал из кармана билеты и протянул их мне:

— Точно их возьмешь? А то мне даже неудобно как-то! — Славка не подозревал, что протягивал мне даже не билеты, а дом для моей родни.

— Слава! Ты даже не сомневайся — мое слово — крепче камня! Сам-то не пожалеешь потом, что мне их отдаешь? А то вдруг я мульён выиграю?!

Славка расхохотался и махнул рукой:

— Бери! Самоуверенность — это же вроде бы тоже порок, или нет? Только ты, Юрка… это… ну, то что Гоша сказал… не говори никому, ага?

— Славентий! Вот посмотри вокруг — мы где сейчас идем? Правильно — по кладбищу! Много ты от местных обитателей слов можешь услышать? Вот и я — могила!!!

Вот так! Первый шаг сделан, теперь буду надеяться, что все будет — как в прошлый раз!

Сейчас нужно посчитать, подумать, вспомнить поточнее — как там, в прошлом будущем происходило? Билеты Славка Гоше отдал в День Пионерии — это точно. А вот про выигрыш вовсю уже заговорили в День молодежи, это в последнее воскресенье июня. Точно! Я помню — услышал я про «деньжищи» в Роще, куда мы с родителями приходили на гулянье. То есть, получается, что Гоша — долго не тянул, а заполнив билеты, сразу же их и отправил. Ну да — туда пока дошли, потом — розыгрыш, потом — пока результаты опубликовали, пока Слуцкие деньги получили. Чуть больше месяца на всё-про-всё. Завтра же нужно рвануть в библиотеку РТС, полистать подшивки газет. Нужно уточнить, в каких газетах розыгрыши публикуются, чтобы не пропустить! Узнать — где предъявляются билеты к оплате, как она осуществляется.

Вот же еще — месяц на нервах! Хорошо, что у меня организм детский, еще не затасканный и от «переноса» я уже отошел.

Уже третий день работаю на огороде. Жары нет и в помине. Хорошо, что хоть дожди прекратились. Сюда же на огород трудоустроились и Катька со Светкой. Ага, не было печали, так черти накачали! Мало мне дома Катькиных нотаций, еще и здесь ее выслушивай!

Заведующая огородом — Вера Пална, тетка довольно вредная. Все ей не так и не эдак! То это не так делаешь, то здесь — все плохо и переделать нужно, и внимательно смотрит, чтобы — не сидели без дела! Помню, даже если дождь проливной идет, и на огороде — не поработаешь — все равно находила заделье! Или перебирать что-нибудь, или сортировать, или инструменты приводить в порядок. Причем работали мы вовсе не четыре часа, как положено, а — шесть! Хотя мы тогда и не знали о таких временных нормах для несовершеннолетних. С другой стороны — ее понять можно: работы на огороде всегда — море! А кто ее делать будет? Далеко не всегда привлечешь женщин из других служб. Вот и теперь — делаем грядки под посевы всякой зелени. Огород уже вспахан, это трактором делают. Если бы вручную, то как раз к сентябрю бы вскопали!

Я и Крестик, которого я здесь с удивлением увидел в первый день, накидываем грядки по уже разбитой схеме. Катя со Светкой, колышками с бечевкой — по линейке (точнее — по землемерной рейке) обозначают границы гряд! Вера Пална — осуществляет тотальный контроль!

Крестик все ноет и ноет — это его дядя Саша заставил сюда идти работать, узнав, что я буду здесь трудиться! Я, со слов Крестика, и виноват, что его «припрягли»! Сейчас бы на речку «упылить» на великах, с удочкой порыбачить! Или в «банки» поиграть с пацанами, «а не это вот всё»! Сашка даже готов с книжкой посидеть, на крайний случай! Ага-ага, верю — Сашка и с книжкой!

После того, как мы сформируем гряды и тропинки между ними, Катька со Светкой, ровняют их поверхность граблями. Грядки получаются ровными, красивыми — этакими земляными ящичками. Правда — длиннющими, ёшкин кот! Метров по сорок! И этих гряд здесь предполагается сделать штук тридцать-сорок! Обалдеть, сколько их поливать и полоть! Нет — так-то я помнил, что здесь работать хреново! Но одно дело — помнить, другое дело — вот оно, под носом! И это дело нуна работать!!!

По мере формирования гряд, Вера Пална сама!!! садит семена. В каждой грядке, в ее торце стоит палочка с табличкой — где и что посажено, какой сорт. Это у нее строго! пунктик такой, ага! Вот что-то своих дочерей она на огород только не трудоустраивает, да! Одна — Иринка, та постарше, другая — Вика — на год всего старше меня. Иринке сейчас лет шестнадцать примерно. Она — интересная девушка. Там и с фигурой, и с мордашкой — все в норме! Да и поумней она сестры. Вика же — вот примерно, как Крестик сейчас — нудная, всем недовольная, вредная (наверное — в мамку!) особа. Да еще и нос задирает, что ты! Я их здесь, после «переноса» еще не видел — по памяти говорю. Но, как помню, и в прошлый раз, дочери Веры Палны приходили ей помогать только уж в самый горячий период, когда на огороде рук каждый день не хватало! И вообще — помню, бывало, что подростков привлекали на огород не помесячно, а на пару-тройку дней — когда как. Как им тогда платили — я не знаю.

Работаем мы до трех часов, без перерыва на обед. Нет, так-то Вера Пална предложила вариант, что с часовым обедом — до четырех. Мы сами выбрали — без обеда!

К концу работы жрать хочется — как из пушки! Я несусь домой вприпрыжку, быстренько обмываюсь и за стол! Катя со Светкой тоже, как правило, приходят на обед к моей бабушке. Вот Светка здесь — исключение из правил, что чужих детей в чужом доме не кормят. Она так сроднилась с Катькой, что ее уже, по-моему, и чужой-то в нашем доме, а также в доме бабушки — не воспринимают. Вроде как своя, всегда здесь была!

После обеда — можно чуток отдышаться, отдохнуть. Но — тоже не рассидишься! И у бабушки огород ждать не будет! Здесь первым делом нужно убраться после зимы. Ну — это дед уже проделал! А потом — копать вручную, лопатой. Огород здесь небольшой — соток шесть всего. Ага! Всего! Шесть соток — лопатой! Вот Вам задачка — сколько нужно сделать «копков», чтобы его вскопать. В условии: шесть соток земли — слава Богу не «целик», то есть не целина! Инструмент — лопата штыковая. Один «копок» — это вскапывается земля площадью (примерно!) — двадцать на тридцать сантиметров. Сколько «копков»? А? У меня получилось — шестьдесят тысяч! Может неправильно? Не охота проверять! Копать отсюда и до вечера!

Не, так-то я не один копаю. Тут и Катька со Светкой немного помогают. Немного — потому как бабушка им другую работу быстро находит. «Чё это дефкам спину ломать-то! Успеют ишшо наломац-ц-ца! Имя ж ишшо рожать!».

Мне, конечно — не рожать, но где-то в глубине души обидно! Вечером, правда, дядька Володька часто приходит, что-то помогает. Он сейчас, как ему амнистия от родных выпала, частенько сюда забегает — и помочь, и просто чай попить вечером, после работы. Со своей, ага… Я, правда, стараюсь улизнуть на это время — что-то не хочется мне с ней встречаться, даже не отдаю себе отчета — почему. Да и она, похоже, того же мнения. Иногда так… издалека там — из огорода, вякну «драсти» и снова — типа, очень занят!

Вот может и сегодня дядька придет, поможет с копкой. Если в рейс куда подальше не умёлся. А то я так и до выходных буду с лопатой ковыряться. Вот интересно тоже — дефкам, значит — «чё спину ломать?!». А меня подгонять можно — «Чё кавырясся-то?! Чё тут капать-то?! Платок для носа — и то больше, чем этот огородчик!».

Ну — это я так ною уже, как Крестик, ага! Дело нужное, буду — копать!!!

К вечеру здорово устаю, и с непривычки, и просто — по причине возраста. После ужина сил хватает только с учебниками чуть посидеть, да пальцы испачкать чернилами, решая задачки и выполняя упражнения. Потом — сон, как в яму — бух! И нет меня до утра!

Но! Встаю я вместе с бабушкой, в шесть утра! И — никаких!!! Пробежки еще не стали совсем уж привычными, но постепенно — втягиваюсь! Постарался вспомнить хоть что-то про витамины роста, про продукты, их содержащие. Да и просто — про витамины! К удивлению мамы, и остальных родных, попросил ее принести с работы рыбий жир. Они его со склада постоянно носят в детский сад — ребятишкам по ложке каждый день дают. Вот и я решил — витамин Д для роста — нужен!

Родные понемногу привыкают к моим «чудинкам», но тут все посмотрели, с жалостью и сомнением, как на убогого. Даже Катька спросила:

— Ты что, его пить будешь? Сам?

Нет, гадость, конечно…

Дед посмеиваясь:

— Ты слышь, Юрка! Ты этот свой жир… пей аднака… вон хоть на крыльце, ли чё ли. Очень уж он… к-х-м… пахуч, да… Ты так нам всю избу провоняш!

Билеты я отправил еще двадцатого мая. Посидел в библиотеке РТС, полистал подшивки газет, выписал там, что мне нужно. Библиотекарю, толстой и пожилой Антонине Семеновне, соврал, что в школе политинформацию задали готовить, вот газеты и листаю. А то — тоже удивительно: пацан и газеты читает! Ладно бы еще — книжку!

Сбегал в город, купил конверт «АВИА» и отправил с почтамта в адрес. Из почтового отделения РТС — решил не отправлять. Ни к чему мне лишние разговора раньше времени!

Оба билета заполнил — одинаково. Если правильно помню — в случае чего — выигрыш удваивается, а пяти тысяч, что в прошлый раз получили Слуцкие, мне на мои планы — точно не хватит! Мне машина не нужна, мне дом — нужен, а он стоит куда дороже, да и достраивать его — тоже денег немало уйдет!

А со следующей недели установилась хорошая погода! А значит — работы на огороде — сильно прибавиться. В числе прочего, на меня легли обязанности следить за инвентарем, по типу — хоть еще и мелкий, но уже — мужичок. Поэтому — будь добр, проследи, чтобы и черенки лопат, вил, тяпок и грабель были целые, да рабочие части — нормально наточены! Крестику Вера Пална — не доверяла. В общем-то — не без оснований. Сашка продолжал ныть и всячески отлынивать от работы. Вот я и топал из кузни, где есть наждак и можно наточить инструмент, с целым ворохом тяпок и лопат, когда на меня наткнулся директор Никифоров.

— О! Юра! А ты что тут делаешь! — так-то ребятишкам по территории ходить не разрешали. Ладно, если идешь по делу к матери или отцу, а просто «шлындать» — шалишь! можно было и за ухо! проследовать за пределы организации. Любой взрослый поинтересуется — «те чё тут надо?!». А Никифоров, получается, запомнил меня в лицо. Это хорошо или плохо?

— Так я же на огороде работаю, Александр Харитонович! — покачал я инструментом на плече — для «образности».

— Да? А не рано? Не тяжело? — как-то по-журавлиному, склонив голову к плечу, поинтересовался тот.

— Да нет! Нормально! — тяжело, конечно. Но кто ж из мужиков в этом признается?!

— Ну ладно, молодец! — Никифоров уже разворачивался, чтобы уйти, и тут я решил рискнуть:

— А можно предложение, товарищ директор?

Тот снова повернулся ко мне, уже с удивленным интересом:

— Предложение? Вот как? Ну что ж, давай!

— Тут, Александр Харитонович, как Вы видите погода налаживается. Значит — что? Работы на огороде резко прибавится, и станет она — очень срочной! Значит, на огород будут снова отряжать женщин…

— Ну-ну… И что дальше? — тот смотрел сквозь очки на меня с интересом.

— Работа, как Вы сами понимаете, жаркая, пыльная. Да и устаешь на солнце быстро! А вот никакого душа на огороде нет! Женщины отработают весь день на жаре, и вечером приходится идти домой потными и пыльными, грязными даже! И баню времени нет истопить — домашние дела, заботы — муж, дети, ужин нужно готовить. Да и бани-то далеко не у всех есть! Вот так и приходиться им кое как из тазика обмываться. Разве же это дело? Да и расходов-то там — копейки. Четыре столба поставить, бруски прибить, да какую-никакую емкость поставить, воды там натаскать — это и я могу! Вот и летний душ! Все — забота о женщинах, работницах! Как Вы считаете?

Никифоров нахмурился, меня слушая, потом хмыкнул и почесал затылок, кивнул:

— А ты, Юрка — молодец! Это ведь мы и не подумали… Все какие-то другие дела, заботы, да… Ну — спасибо, подсказал! Так ведь еще и не жарко пока, а?

— Сейчас не жарко, через неделю — жарко будет. Да и вообще — была бы честь предложена, а там — хочешь — мойся, не хочешь — коростой зарастай! Я так думаю…

— Молодец! Сделаем! — Никифоров махнул рукой и отправился дальше, в обход территории. Была у него такая фишка — раз в неделю, рандомно, как сказали бы в будущем, обходить территорию и все службы, смотреть, где, что и как.

«Держать руку на пульсе!».

Уже через несколько дней, мужики с пилорамы привезли в тракторной телеге на огород бревна, бруски и доски, а также какой-то железный кубовый чан, с закрывающейся сверху крышкой.

— Юра! Ну-ка, пойди сюда! — Вера Пална выглядела растерянной. Ну да, я же ей не сказал про разговор с Никифоровым, — что это они делать будут, что ты там Никифорову «наплел»?

— Ну почему наплел-то, Вера Павловна?! Предложил директору соорудить здесь летний душ. Что плохого-то в этом?

— А почему мне не сказал ничего? — заведующая казалась раздраженной.

— Да откуда я мог знать, будут делать этот душ или нет? Директор мог и забыть о разговоре, рукой махнуть, да и все — что она так злится-то, что в этом плохого?

— Вот все всё лучше меня тут знают! Без меня тут все решают! — Вера Пална махнула рукой и ушла в склад.

Мужики потоптались, с интересом прислушиваясь к нашей перепалке:

— Так где будем душ-то городить?!

— Щас, минуту — я заскочил на склад, — Вера Павловна! Вы мужикам покажите, где думаете душ лучше поставить, им же тоже сделать нужно и доложить!

Вредная тетка даже не повернулась ко мне от окна!

— Вера Пална! Ну давайте Вы успокоитесь, и просто покажите, где этот душ не будет Вам мешать!

— Да куда хотят — туда пусть и ставят этот душ! Мне он вовсе не нужен! Без меня придумали, вот сами и решайте! — та-а-ак, выходит тётку «закусило», хреново.

— Вера Пална! Вы сейчас злитесь, а потому — поступаете неправильно. Вот послушайте — душ все-таки нужен! Вы сами об этом знаете — и Вам здесь работать, да и приходящие женщины только рады будут! Что раньше не сделали — ну не знаю, не подумали просто! А сейчас Никифоров уже дал указание — сделать! И сделают! Только потом мужики скажут, что Вере Палне было наплевать и на душ, и на указание директора. Нехорошо может получится, нехорошо!

Было видно, что с этой стороны вредная тетка вопрос не рассматривала. Получать «пилюлю» от директора, судя по всему — не хотелось.

— Та-а-ак… Ладно! Пойдем посмотрим, куда его там ставить! — она прошла мимо меня на выход.

Совместными раздумьями определили место для душа. Да оно и сразу определялось само — в промежуток между зданием и сараем. Там и по месту — хватит вполне, и мешать — не будет, и не так приметно — в глаза не бросается!

Уже на следующий день новый, пахнущий свежими досками душ стоял на своем месте. Я еще пробежался до электроцеха, выклянчил банку кузбаслака, и выкрасил емкость в черный цвет.

— Юра! А зачем ты его покрасил? — Светусик явно переживала за меня по поводу размолвки с заведующей, тем более Катька уже прошлась по моим «умственным способностям» и моему носу «который суёт, куда не просят!».

Я чуть придвинулся к ней, видя, что Катька зашла за угол:

— Видишь ли, красавица, черный цвет — он же солнечные лучи лучше притягивает! Бак нагревается быстрее, и вода в нем — тоже! — я еще чуть придвинулся к Светке.

— Тьфу, блин! Ну — это-то я и сама знала! — Светка оценила взглядом расстояние между нами, — Чё это ты ко мне подкрадываешься?!

— Ты, душа моя, настолько красива, что — не могу удержаться! Так тянет к тебе — толи поцеловать, толи — укусить! — я щелкнул зубами возле ушка девушки. Но запах от нее — какой приятный!

— Целоваться он вздумал! — протянула насмешливо Светка, — тоже мне, жених нашелся, малолетний!

И оттолкнула меня! Вот этого я не ожидал — потянувшись к ней и так-то равновесие слабо удерживал. От толчка завалился назад, и очень чувствительно ударился обо что-то копчиком! Бля-я-я-я! Больно же! Потирая ушибленную часть тела, я свалил, пока Катерина не вернулась — та только добавить может!

Сашка Крестик все эти дни — то приходил на работу, то не приходил. Да лучше бы не приходил — нытье его уже надоело, если честно. Вера Павловна ругалась и обещала, что ничего он по итогу не получит, такой работник!

Как бы тяжело не было, работа потихоньку продвигалась, уже и гряды сделаны и посажены, и капуста — высажена. Сейчас, пока зелень не подрастет — только полив.

И таки — да!!! Я нашел время, сбегал до сосёнок, где закончилась «трагедия» с налетом в стиле «Чикаго»! Сначала осматривался, проглядывал вдоль и поперек, не видно ли меня? не идет ли кто по посадке? Тут и тропинка-то всего одна, и ходят по ней редко — только кто на стройку телевышки ходит. Там, в основном, людей подвозят на автобусах и машинах. Но, тем ни менее, пробегал же тут в августе «любитель повышать свой личный рейтинг среди пацанов за чужой счет»? Точнее — будет пробегать! Вот только — ни хрена ему уже не обломится: ни газировки, ни ирисок, ни булочек! Ибо — я нашел их! Деньги, то есть!

И как я и предполагал — была там не одна пачка пятирублевок, а целых — три пачки! Пачка пятирублевок, пачка трешек, и пачка однорублевых купюр! Итого — девятьсот рублей! Очень неплохо, очень!!! Так сказать — стартовый капитал!

Правда, нервов сгорело — мама, не горюй! И пока искал, и пока шел домой! Да и сейчас еще каждый день подмывает желание — залезть в стайку, посмотреть под стрехой, стропилиной, то есть! Деды же крышу починили добротно и только что, так что туда вряд ли кто в ближайшее время полезет, но нервишки — пошаливают. Некоторые купюры пришлось взять в дом, разложить по учебникам — очень уж мокрые были и скрученные. Теперь приходится каждый раз складывать учебники в этажерку — ну как кому придет в голову мысль, проверить, чему там учат в школе! А так — очень уж к порядку меня тянет — это все бабушкин пример! Ага! Все прибрал, все спрятал!

В огороде у бабушки уже тоже — отсадились. Так же дружно — несколькими семьями враз — посадили картошку в поле. В РТС есть поля, где людям выделяют по десять соток для посадки картофеля. Вот сразу и посадили — и на семью деда (а пенсионерам тоже выделяют, а как же!), семью деда Геннадия, нашу семью и дяде Володе. Раньше-то он не брал, а теперь — с полным основанием взял!

И даже тете Наде — тоже десять соток посадили. И не важно, что она всегда ту же картошку у бабы Дуси набирает! Здесь живут по принципу — «Дают — бери! Бьют — беги!». А что работать нужно — так вся жизнь — это работа и есть! «Как потопаешь — так и полопаешь!» — еще одна актуальная поговорка!

Сейчас вообще картошка — один из основных продуктов, наряду с хлебом. Садят ее практически все, без исключения, и садят помногу. Тут и себе «на еду», и скотине — на кормежку, и на весну — на семя. В магазинах картошку не покупают, да здесь и нет ее в магазинах. Кто ее покупать будет, если у всех — своя?

Тут люди вообще работают больше, чем там — в будущем. Никого это вообще не «парит», это же естественно!

Одно дело работа, другое дело — ведение своего хозяйства, где работать нужно, как бы еще и не больше, чем на основной работе. Практически у каждого — свое подсобное хозяйство. А уж если живешь в частном секторе — так на сто процентов — у каждого! У бабушек-дедушек, мало того, что по корове (а у бабы Дуси до недавнего времени было две коровы!), есть телята — ежегодный приплод от буренок; и по паре поросят в стайке хрюкают. Куры, утки, а то и гуси у некоторых! Кролики — вот как у деда Геннадия.

Эту всю живность нужно каждое утро и каждый вечер накормить, обиходить, почистить в стайках. То есть, встаешь утром часа за три до основной работы — и пошел управляться, как здесь говорят. Пару часов на это затратил, позавтракал — пошел на основную работу. Вечером, опять же — пришел с работы, поужинал — пошел управляться! Еще пара часов в минус! И так каждый день, без выходных и отпусков — как на основной работе. И корма нужны, это я еще процесс приготовления пищи для скотины не упомянул! Но с кормами сейчас — проблем нет. Та же картошка, летом — трава разная, да и по договоренности с окрестными колхозами, в РТС постоянно привозят комбикорма для закупа работниками. Продают их за какую-то смешную цену. Это я думаю, что смешную, потому как ни разу не помню, чтобы родные закуп кормов упоминали, как о какой-то финансовой проблеме.

Даже у нас в бараках, людиумудряются держать поросят. Возле бараков есть такой длиню-ю-ющий ряд сараев. Там и дрова хранят, и прочий инвентарь, велики опять же, или мотоциклы — у кого есть. Вот некоторые и умудряются там держать свиней. Бывают — ругаются между собой соседи — если вовремя в стайке не почистить — все продукты жизнедеятельности живых «бекончиков» растекаются по сарайкам соседей. Тогда — да, ругань неизбежна. Но если все делать по уму и вовремя — люди с пониманием относятся к этому.

Да… И так сказать, вечер, у дяди с Галиной — тоже провели. Они вполне обосновано решили, что никакой свадьбы — не надо! Ну — правильно, а то невесте уже двадцать шесть, да дочке ее — уже восьмой год. «Чё людей смешить?!».

Но вечер — да, собрались семейно в доме деда. Были все свои, а у молодой здесь — и нет никого! Она, как оказалось, вообще — детдомовская! Мне кажется, этот факт заставил бабулю сильно подобреть к Галине. Да и мама «прониклась» к снохе. А тетя Надя и раньше с ней приятельницами были!

Даже баба Дуся уже не шипит украдкой, не кривит рот в усмешке, не хмурит брови. Так только, иногда — «зыркнет» с подозрением и все! А это у нее — уже признак расположения!

Я тоже немного посидел за столом, стараясь поменьше пялится на теперь уже — жену дяди. Но — красива, чего уж там! Очень!

Но! Нервы! Нервы! Нервы! Ожидание результата — буквально выматывало. Хотелось каждый день бегать в библиотеку РТС, которую в связи с ремонтом клуба, перенесли в одно из помещений барака. Понимаю, что газеты не каждый день поступают, и уж тем более — та, которая мне нужна, но…

Тут еще такой вопрос… Что-то мне нужно делать с родными. Нет, не так сказал — нужно как-то хоть частично перед ними раскрыться. Вроде бы и все нормально, но странностей от меня все больше, а объяснений — нет.

К примеру, мне не интересно бегать с пацанами по поселку! Ну — это же понятно, да? Не интересно! А ведь по возрасту — так положено, все так делают!

Уже и Крестик пару раз высказался, что ты, дескать, совсем какой-то дурной стал — и на рыбалку не хочешь, и купаться не идешь, и в игры не играешь! Ну, допустим купаться — да ну на хрен! Еще и тепла никакого не было, но ведь для пацанов — это не причина, не так ли? Сам помню, что как-то приперлись на речку на День Победы, купаться — а там вдоль берега еще снег лежит и здоровенная льдина посредине! И что? Пришли через три дня — снега уже нет, льдина куда-то уплыла! Значит, что? Можно вовсю купаться!

И рыбачить… Ну — не мое это! Как себя переломать? И надо ли?

А играть? Да — нате Вам! Пришел. Пацаны играют в банки, ну — в кашевара. Посмотрел, прикинул, что к чему, кто на что горазд. Попросил у какого-то совсем малька палку — у него хорошая была! И за полчаса дошел до генерала, практически никому не давая шансов поиграть! Ну — может, чуть дольше! Интересно Вам так, пацаны? Чё, Крестик, не нравится? Ну и как тут играть? Не, не интересно!

Вот поиграть с взрослыми парнями и девчонками в волейбол или футбол, посидеть-поболтать — было бы более интересно. Но! Здесь есть определенные правила и традиции — никто со мной, двенадцатилетним пацаном ни играть, ни общаться — не будет.

Все, кто не взрослые, поделены примерно по возрастам — плюс-минус два-три года. И это понятно — физические кондиции в разном возрасте — разные! Рост, вес, физическая сила через пару-тройку лет отличается сильно. И никак не интересно семи-восьмилетним мальчишкам играть с четыре-пятилетними «мальками» — возможности, а значит и игры — разные! И потом также — два-три года, хоп и вот есть своя компания, с которой играешь, рыбачишь, купаешься, болтаешь, что-то обсуждаешь. Ко взрослым парням — тоже не полезешь. Не поймут просто! Нет, так-то общение все равно есть, но — уже, как правило — по-родственному. Братья-сестры…

Поэтому у меня компания — те же Славка с Сашкой, Колька Кольцов, те же «Рыжие», еще Вадим Плетов, Мишка Пятак — человек шесть-семь пацанов. Но мне с ними, выходит, сейчас — скучно.

Вот пообщаться со Славкой — то да, интересно! У меня с ним много задумок связано!

Еще в той жизни, уже будучи в возрасте, всегда сожалел, что так мало фотографий родных — дедов, бабушек, мамы с отцом. Да и нас с Катькой в детстве — тоже мало! Буквально — с десяток всех фотографий-то и было!

И ведь был же у меня фотоаппарат — его мне как раз дядька Володька на день рождения дарил — «Смена-8м». Простенький, конечно — таким особо качественные снимки не сделаешь. Да хоть какие, но — чтобы были, на память! Так ведь нет — это же сидеть нужно, разбираться, учиться, книжки читать умные! А у меня тогда были другие интересы. Вот с помощью Славки и хочу исправить это!

Еще — как уже сказал, этот парень — очень разнообразен в интересах. Вот — на гитаре и аккордеоне играет. Ну, аккордеон — мне, кажется, чересчур будет, а вот гитара — да. Надо как-то осваивать — всё девчонок будет легче «охмурять»! Ведь завидовал же в свое время Сашке Мухину — как у него ловко получается — тут песенку «жалостливую» сыграл-спел, тут пошутил, там ласковое слово сказал — глядишь, а у Сашки — новая пассия! Их у него много было, ага! И ведь, в основном, он выбирал из приезжих, студенток там, или еще кого. И девчонки были, как правило, — очень даже ничего! И ведь играл, «гавнюк», не так, чтобы уж «очень» — сам признавал. Но вот это «бреньканье» — ему очень помогало. Я в той жизни тоже пробовал, но ничего кроме тройки аккордов не освоил, мог плохонько сыграть пару-тройку песен и все. Думаю, если хорошенько упереться — можно вполне это освоить на приличном уровне!

Вот физический уровень хочу поднять до уровня — «вполне прилично»! В большой спорт я не стремлюсь — на хрен надо! — а вот котировки у сверстников поднять — это можно!

Я вот в футбол любил играть — так почему же не подойти к этому посерьезнее? У меня сын Егорка лет девять на футбол ходил, пока в шестнадцать лет мениск не угробил. Я же тоже тогда присматривался к его тренировкам, даже — подсказывал ему иногда что-то, помогал. Вместе и программы тренировок перебирали, и разные финты по записям изучали. Точнее — он изучал, а я так — рядом сидел, да смотрел, все ли правильно. Даже порой вместе на стадион ходили, я тоже любил мяч попинать! Времени, конечно, всегда не хватало на это — «бизьнес», мать его! всё — деньги надо было зарабатывать!

Здесь и сейчас то, что было привычным в конце девяностых и двухтысячные — будет как откровение! Я не собираюсь влезать в проходящие процессы, поднимать кировский футбол на «необычайный уровень» — и времени не будет, да и желания тоже! Да и сомневаюсь, что получится! Но улучшить свои результаты, подняться с уровня «середнячка», каким был — почему нет?

Опять же — с учебой нужно подтянуться, уже — сказал. Быть отличником — тоже не нужно, но хорошо «тянуть программу», запастись базой знаний — получше, чем в прошлый раз — чем плохо? Я-то сейчас знаю, как это пригодится в будущем. Да просто — свой запас плечи не тянет, а запас знаний — это тоже — запас!

И «спускать в унитаз» все эти задумки, ради пустой беготни по улицам… Это — не наш метод! Детство потеряю? Ну так я его уже прожил, это детство — тогда, в прошлой жизни, вернуть его не получится, хоть и получил снова детское тело.

Вот мне и нужно как-то обосновать перед родными свою «инаковость». Если свои, родные объяснения примут — насрать мне на остальных! Как говорит деда Гена: «Попиздят и на ту же жопу сядут!».

Глава 5

Мда-а-а… Задачка… Тут же надо не просто продумать — что говорить; тут же и кому говорить, момент уловить, обстоятельства, опять же. Как сложно все. Вот кто у меня самые близкие люди? Конечно — мама и батя! Именно они воспримут мои «откровения» максимально доброжелательно, пусть и не полностью на веру.

Даже дед и бабуля — уже не так близки. Ну, тут понятно — у мамы и бати есть я, Катька и Наташка — где-то там, далеко. У бабушки и деда, кроме нас, уже добавляются — дядька Володя, и другие дети. Которые давно живут далеко и отдельно, но тем ни менее — близкие люди!

Поэтому, сначала нужно ограничится мамой и отцом. Катьки в разговоре быть не должно — эта язва будет постоянно сбивать, даже если молча присутствовать будет. Что тоже — сомнительно, чтобы Катрин — и молчала!

Теперь — когда и где? Где — понятно, что у нас дома, не в доме деда! Нужно подгадать, когда родители будут дома, а Катьки — не будет. Вот как-то так! И что говорить, опять же? Нет, говорить, что я перенесся сюда полностью, подменив ранее существовавшего ребенка — не вариант. Тут реакцию мамы предугадать сложно! Сыночка младшенький пропал, а вместо него — вот это вот! Не-не-не…

А вот если сказать, что бывают, что всплывают вроде бы воспоминания «о будущем», от меня же — только взрослого! Частично. Не часто. Не отчетливо. Как-то так, мне кажется, да.

Специально я случая не искал. Не то, чтобы — не искал вообще. Но — так, просто прислушивался — где батя, где мама, когда дома будут, куда Катька намылилась…

Повезло. Бабушка отправила меня в магазин, за хлебом. Это только зимой практически всегда она пекла свой хлеб, в печи. А летом — покупали в магазине. Печь-то летом — не протопишь, чтобы хлеб испечь — ведь жарища в доме будет — не продохнуть!

Было еще не поздно, но уже — конкретный вечер. Выйдя из магазина, решил — проверю-ка. Вроде Катька говорила, что батя должен был на выходные приехать.

Робея, перебарывая себя, поплелся в барак. Странно — дверь без внешнего замка, но — закрыта? Постучал. Молчат, не открывают. Вроде бы и спать — рано!

Потом дверь распахнулась, в дверном проеме — мама. Халат придерживает на груди рукой.

— Юрка?! Случилось что? Ты чего пришел-то? Вроде не собирался? — она явно была растеряна, но отодвинулась и пропустила меня в комнату.

Батя сидел на табурете в майке и трикошках, курил у приоткрытого окна. Кровать расправлена. И атмосфера в комнате какая-то — душновато-смущенная…

«Блин…. Это я что — вообще не вовремя к ним заявился!!! Как стыдно-то! Вот чё поперся-то?!».

И краска, чувствую, по щекам разлилась!

— Я… это… пойду я, наверно… баба вот за хлебом отправила, — что говорить — не понятно, и язык еле ворочается во рту. Стыдно-то как!

— Так, Юрка! Опять натворил что-то? Что мямлишь! Давай, рассказывай, где опять набедокурил! — мама уже подавила смущение и приступила к допросу, приняв мой лепет за признание очередного «косяка».

Батя чуть развернулся, продолжая курить, приготовился выслушать «чисто сердечное признание», смотрел уже с интересом.

— Так… я не знаю, с чего начинать-то… как сказать…

— Юрка, засранец! Что опять натворил?! Опять с Крестиком куда залезли! — у мамы вариантов немного и уже есть готовые шаблоны наших с Крестиком «противоправных действий». Вот как же хорошо женщинам — еще ничего не сказал, а они уже целую цепочку у себя в голове нарисовали — с чего началось, что произошло далее и что ожидать в дальнейшем!

Здесь вообще у родителей по отношению к детям, процедура довольно стандартная: сделали то-то и то-то; участвовали те-то и те-то; ущерб такой-то, приговор — ремень! Вся разница — количество «вкладываемого» ремня и «интенсивность» его применения! Вот и все дознание, следствие и неотвратимое наказание!

Чувствую, помямлю еще — мама разбираться не будет, пойдет чисто «профилактическая» работа! И обидно, блин — как тут настроится на и так не простой разговор!

Как там говорил товарищ Саахов: «Ничего не сделал! Только вошел, да!».

— Мам! Ты успокойся — ничего я не натворил! Просто разговор есть… такой… серьезный — вот про «серьезный разговор» я, наверное, зря сказал. Чувствую, что мама даже больше напряглась!

— Свет! Ты сядь, что ты себя накручиваешь?! Дай ему хоть что-то сказать, — вот батя! вот — человек же, человечище!!!

— Да что Вы меня успокаиваете! Один преподносит что-то… что он может рассказать хорошего? Второй — сидит, успокаивает, видите ли! — а мама не так уж и не права, ничего хорошего я и правду сказать не смогу. Как там Армен сказал: «Баба — она сердцем чует!». Что-то меня на цитаты потянуло?

— Мам! А давай я тебе массаж головы сделаю, ты расслабишься, успокоишься, — я еще пару раз так ей головную боль снимал. Ей нравится и уже привычно. Правда остальные родственники, себя под мои «лекарские» руки пока не кладут — не доверяют, значит еще.

— Массажист малолетний нашелся! — но мама, подчинившись взмаху руки отца, садится на один из стульев, которые расставлены вокруг круглого стола в центре комнаты.

Я встаю сзади нее и ложу руки ей на плечи.

— Тут что хотел сказать… После того случая… ну — когда тонул… У меня иногда вроде как в памяти появляются такие куски… вроде бы я о чем-то помню…, как будто это уже прошло. Вот! — смотрю на батю, маминого лица мне сейчас не видно. Судя по всему, батя — не понял.

Кое как… кое как… но у меня стал получатся вроде бы связный рассказ.

Батя внешне спокоен, только курит чаще обычного. Мама пересела и сейчас смотрит на меня, слушает, прикрыв приоткрытый рот рукой. Глаза… глаза — такие… большие, в общем глаза, да.

— И чё? Все-все помнишь? — батя пытается разобраться.

— Нет, конечно. Так… как обычный человек — что-то помню, что-то нет, что-то лучше, что-то — еле-еле! Как будто это уже давно было! — пытаюсь и объяснить, и выкрутиться, чтобы принять — приняли, но лишних вопросов — не задавали.

— Ну, вот… про старика Гнездилина помню, вроде как от деда или даже от тебя услышал, где ружье его и рюкзак нашли, — стараюсь выглядеть естественным для такой неестественной обстановки!

— Про жизнь, вроде бы свою… будущую… кое-что помню…, — понимаю, что такое нужно подавать, как лекарство, малыми дозами. Нужно разговор как-то сворачивать, пусть передохнут, привыкнут, в голове своей все разложат. А потом — можно еще что-нибудь, маленькими порциями. Мне еще и про билеты нужно будет что-то говорить.

— И про Ветку тоже — оттуда вспомнил? — мама чуть оттаяла.

— Ага… оттуда! Жалко стало, — тут и врать не надо, «говорить правду — легко и приятно!», помню-помню.

— Поэтому мне и играть с пацанами — не интересно. Что, вроде как — стыдно взрослому мужику с пацанами бегать-то, — нужно обосновать свои странности.

— А до какого возраста ты так себя помнишь? — батя все же мужчина, и живет разумом и фактами. Это ему интересней; маме же, как женщине — ближе эмоции.

— Шестьдесят два года, — тут и врать не надо.

— А потом что? — вот тут и маме очень интересно, правда и боязно услышать ответ.

— Ну так… понятно же… погиб я там, — рожа моя уже без притворства, искривляется от эмоций.

Батя молчит, мама испуганно смотрит на меня.

— Погиб? На войне, что ли? — все же батя хочет конкретики.

— Не… на охоте… один дебил, на номере, с перепугу пальнул… да не в лося, а в меня… вот так получилось, — опять меня при мысли об этом — пробивает на эмоции. И эмоции эти, судя по всему — написаны у меня на лице!

Мама подскакивает и обхватывает меня руками, начинает плакать. Меня — «отпускает», и я так же, отпустив вожжи, утыкаюсь в ее грудь и плачу. Тельце подростка реагирует в соответствие с обстоятельствами.

Потом, через какое-то время, мама успокоилась, на плитке вскипятила воды и заварила чай.

— И что — семья у тебя там была? — маме как в дочки-матери поиграть.

— Да. Все в норме — жена, трое детей. Старшая — дочка Машка, потом сын — Егор (батя на этой фразе посмотрел на меня, и кивнул с пониманием и благодарностью — это же я в честь деда, его отца, который на войне погиб сына назвал!), младший сын — Иван, — все выучились, все хорошо. Машка и Егор уже и внуками порадовали. Вот так…

Разговор потек уже, не то, чтобы совсем спокойно, но уже без чрезмерных эмоций. Мы сидели, пили чай, я отвечал на вопросы. Чаще говорил, что не помню. Особенно, если дело касалось каких-то частностей. Странно, но ни мама, ни отец, в числе первых вопросов не задали — про себя.

— И что… когда… ну про меня, что сказать можешь, — все же батя не выдержал, улучив момент, когда мама вышла (ага-ага, туалет у нас все же на улице, общий! Еще бы Крестик там не сидел за любимым делом! Узнаю — морду набью! Да нет… вечер, все уже с работы пришли, опасно — мужики заходят, попасться — легко!).

— Тут батя, такое дело, прежде чем ответить… были там, в рассуждениях всяких ученых людей разные теории, что миров… ну, где мы живем сейчас — не один, и не два, а очень много. Просто они разделены не на пространство, а на время… Вроде ягод на грозди виноградной — все вроде бы рядом, но каждая по отдельности. Или еще понятнее — как тропинка! Идет-идет она одна, потом — раз! И разделяется на несколько! Вот и здесь также — сделал человек что-нибудь по-другому, чем задумывал раньше, и уже дальше жизнь пошла другая. И события будут другие. Так что — далеко тут загадывать нельзя.

— Много ты говоришь…, — батя задумался, — значит, не так уж и много, да? — поднял на меня глаза.

— Нет, ты не так понял. Вовсе не мало, и еще — вовсе не близко! Но — хотелось бы все же — подольше! Тут же — как камешком в воду. Сначала и «плюх» совсем небольшой, а волны дальше расходятся все больше и все шире!

— А ты — здесь, как тот камешек? — как же я люблю этого человека, до мокроты в глазах сейчас!

— Я постараюсь, чтобы — да! Только вот — не навредить бы, хуже не сделать! — я действительно сильно опасался все сделать к худшему.

Мама вернулась, задумчивая и несколько испуганно поглядывала на меня.

— Так, Юрка! Там тебя бабушка уж потеряла, наверно! Так что — допивай чай и топай! — батя тоже задумался.

Я шел к бабушке и думал: «Вот — как с обрыва в реку — бух! И на сердце как-то легче стало! Что уж там надумают мои родители — не знаю. Ну уж точно — ничего плохого для меня! Как-то с этим жить дальше нужно».

— Ты совсем сдурел, ли чё ли?! Ты иде шлындаш-то?! Я уж деда собралась отправлять — тебя искать! Ушел за хлебом и нет, и нет его! — бабушка была зла!

— Да я к нам домой зашел, что-то по бате соскучился, хотел повидаться! — а что мне еще говорить?

— Повидацца он зашел! А мне чё делать-то, чё думать?! Вот же где бестолочь, вот же где беспуть! — бабуля отобрала у меня хлеб, — пойди старого крикни, ужинать пора! А тут — ни одного, ни другого нет! Чё старый, чё малый — вот же наказал меня Бог на старости лет-то! Вот беспути, прости, Господи!

Дед пришел от «Ганадия» явно поддатый. У бабули появилась другая причина и мишень для жесткой критики! Ура!

Баушка к концу ужина все же довела деда, даже его строгое «Маре-е-я!», не срабатывало. Ну да — тут у баушки такая причина! Дед, хлопнул ложкой о стол: «Да подь ты…!». Правда — куда «подь», не сказал, ага.

Пойду-ка я на крыльцо, книжку полистаю, пока бабуля не успокоилась.

Снова огород. Сегодня жарковато, и мы с Крестиком с утра таскаемся с ведрами от цистерны к грядкам. Поливают грядки Катька со Светкой. Как сказала Вера Пална:

— Вам дай гряды поливать — все позальете напрочь! От Вас не польза будет, а вред один!

Да нам-то что — как тем татарам — наступать бежать, отступать — бежать! Одно… членисто, да! Таскаем воду? Как скажете!

Вот только воды требуется много и девчонки выливают воду из леек, быстрее, чем мы подтаскиваем ведрами. Приходится ускоряться. И как бы мы не старались не плюхать воду в ведрах, получается плохо. Уже и ноги мокрые, и треники грязные — на что тут же поступило очередное шипение Катьки! Кеды я снял загодя, босиком гоняю, а вот Сашка уже изгваздал кеды, как будто по болоту день прошагал.

Девчонки, конечно, более аккуратны, но и у них ноги уже изрядно забрызганы — ну что теперь, производственный процесс, однако! Они обе сегодня в легких ситцевых платьях. Платья не новые, и так-то были довольно короткие, а девчонки забыли, наверное, что за осень, зиму и весну — они изрядно подтянулись.

Так что, наклоняться им уже противопоказано! Тем более, Крестик уже «просек фишку»: так и норовит зайти сзади, когда они наклоняются. Нет, вовсе не за тем, что Вы подумали! Нет, конечно! Просто посмотреть, ага, полюбоваться!

Кто-то из девчонок это понял, и они стараются и не наклоняться, и не поворачиваться к нам спиной. Это их раздражает и злит! И ведь ничего явно преступного мы не делаем — подзатыльников не надаешь, причины-то явной нет! А еще их злит то, что на огороде сегодня работают несколько женщин! Женщины отряжены «протяпать» землю вокруг кустов со смородиной. Тяпать — от слова тяпка, а процесс — соответственно — протяпывание!

Наличие женщин меня, кстати, тоже — напрягает! По ранее описанным причинам. Пока еще они не разоблачились, но часам к одиннадцати, думаю, нас ждем конкурс купальников. Хорошо, еще Катька со Светкой не додумались работать в купальниках. Было бы совсем «весело», а так — женщины все же не каждый день на огороде!

Крестик немного сегодня притих. И причиной тому, что одна из молодых женщин — жена его родного дяди, брата дяди Саши — Анатолия. Красивая, кстати! До дядь-Володькиной Галины не дотягивает, но — красивая!

Вот Крестик и побаивается, что, если будет «косячить» — его папка и мамка узнает об этом от тети Наташи. Еще Крестик со своим нытьем про купание, рыбалку и «ну ее на хрен, работу такую», уже «достал» не только меня. Ему и Светка уже выговаривала, а Катька — та, так просто, ухватив как-то за черные кудри, коленом наподдавала под зад.

— Катька у вас, ващщще какая-то злыдня — шипит и пинается! Как ты с ней живешь-то?! — Крестик негромко высказывает мне обиду.

«Ага… Вот так и мучаюсь!»

У Крестика с этим — все проще. Он — старший ребенок. Есть еще младшая сестра — Настька, но она — вообще еще «малек», ей года три-четыре.

— Плакса и мамкина любимица! Все ей не так и все ей не этак! Чуть что — сразу в рёв! И я во всем крайний! — тут Крестик, пожалуй, прав. Только немного недоговаривает. Я-то знаю, что сестру он любит, и частенько возится с ней — не по необходимости, не по заданию родителей, а потому что — брат!

Наконец-то полив закончен, и Вера Пална отправляет нас с Сашкой на протяпывание малины. Сорняки там лезут, как будто их удобрениями кто-то поливает!

Катя и Света усаживаются на крайние гряды, начинают полоть. Хотя, на мой взгляд — там и полоть-то рано. Но заведующей — виднее — «а то глазом моргнуть не успеешь — все травой затянет!».

Малина посажена в четыре ряда, да вдоль почти всей внешней стены огорода. Это метров шестьдесят-семьдесят по длине получается. Тут работы — не переделать! Только закончишь, можно снова вставать в начало рядов и снова тяпать — травы уже полно! А потом еще Вера Пална, если дождей не будет, будет отряжать нас на полив малины. Это сначала нужно вдоль каждого ряда прокопать неглубокую канавку, натаскать воду и пролить все (а она — проверит, чтобы нигде не пропустили!), а потом — каждую канавку снова засыпать и разровнять! И так пару раз в неделю, если дождей нет! Работа кажется вовсе дурной, но стабильно приносит результат — малины к августу столько, что и в садик, и в столовую хватает. Да еще и ведрами работникам продают! Только вот до этого — мама дорогая! Сколько ее раз нужно будет протяпать, да полить!

Но — пока девчонки есть, нас, слава богу! на грядки полоть не отправляют! Это для меня — вообще — жесть!

Мы Крестиком уже стянули футболки, работаем в одних «трикошках», подвернутых под колено. Сашка постоянно что-то бубнит, то со смехом, то с обидой и возмущением. Я прислушиваюсь редко, просто угукаю, во вроде бы нужных местах.

Задумался и не заметил, как Сашкина тетка и ее коллега сначала пропали из поля зрения и вновь появились уже в купальниках! Началось, блин горелый!

У обоих купальники раздельные, синие. Только у тети Наташи — еще и с кокетливым желтым пояском — вроде ремешка. Никаких стрингов, конечно, в помине нет! Даже — не бикини еще! Плавки больше похожи на шортики — из того будущего. Да и лифчики — максимально закрытые, как со стороны будущего посмотреть. Но — все равно! Все равно!

Вон и пара пожилых теток из конторы с осуждением: «Чего это Вы растелешились?!». Сами-то в каких-то синих рабочих халатах парятся под солнышком. Наталья что-то со смехом ответила, отмахнулась от них.

Наталья и ее коллега, Надя Туркасова — они из моторного цеха, простые слесари-электрообмотчицы. А эти двое, в халатах — из конторы! Из бухгалтерии, что ли. Между конторскими и остальными — всегда были «контры». Небольшие, но все же. И общаться они стараются больше со своими.

Тетя Наташа — ладная, довольно высокая. И ножки у нее, чуть полноватые и вполне себе длинные. Грудь… есть грудь, да… И ведь двое детей у нее уже есть, а фигура — класс! Не девичья, а такая… женская уже. Про попу — вообще молчу. Очень уж у нее попа… Черт! Хороша попа, одним словом!

Вот и в той жизни, я всегда считал ее самой красивой женщиной в РТС, когда уже стал поглядывать на взрослых женщин. Можно откровенно сказать — любовался ей! Она была довольно смуглая, с темными волосами, всегда — довольно короткая, но аккуратная прическа. Ее дядя Толя привез уже женой из армии. Он где-то в Молдавии служил, ага. Десантник! Наверное, в Болграде — «пьяная дивизия»!

Наталья была всегда доброжелательна в общении с людьми. Всегда улыбалась, приветливая. Ее в РТС все, ну не то, чтобы любили, но относились к ней всегда хорошо. Не припомню, чтобы о ней плохо отзывались — и женщины, и мужики, и даже старики со старухами. А у тех-то добрых слов не враз дождешься!

А вот муж у нее — мудак! Был он, в отличие от того же брата — дяди Саши, любителем выпить, подраться. Да и не умен был — тут уже я со слов взрослых родственников говорю. И частенько поколачивал тетю Наташу — ревновал, видать! А что — женщина видная, красивая. Кстати — и работник она была хороший. От родителей не раз слышал, что частенько ее имя и фамилия мелькали в списках на премию.

Как я помню, тетя Наташа и после сорока лет была очень интересная женщина. А сейчас ей… лет примерно двадцать пять.

А муж ее так и спился, потом — в девяностых.

Вторая — Надька Туркасова. Ну как Надька… Для меня сейчас выходит тоже — тетя Надя. Ей сейчас вообще около двадцати, она откуда-то приехала в Кировск. Из деревни какой-то, что ли?

Она тоже очень ничего! Чуть ниже тети Наташи и потоньше той. И еще она — спортивная какая-то, что ли? И ноги у нее довольно подкачаные, ровные, животик почти плоский. Грудь, правда, подкачала… Единичка, вряд ли больше. Попа? Нет — у Наталья попа куда как симпатичнее! У Надьки — крепкая такая, но узковатая, на мой взгляд. А еще — Надька на лицо — не красавица. Хотя… Вроде бы и симпатичная, но носик у него великоват, да и с горбинкой явной. Барбара Стрейзанд, блин, у-у-у-у!

Вспомнился Саша Бородач! Саша… Александр… Шурик… Ага! «Понять и простить!». Развеселило!!!

Надька сейчас не замужем пока. Но вскорости, насколько помню, выскочит!

Почему я их так знаю? Так они с тетей Надей в одном цеху работают! А та, как баба Дуся говорит — «болтушка», все про всех знает и ничего не скрывает. Вот, когда она с бабой Дусей к бабе Маше приходят… А, уж тем более, когда — с моей мамой «языками зацепятся»!!! Ага! Про всех переговорят, всех обсудят! А, я чего? Я сижу в комнате, к примеру, и учебники изучаю. Что ж мне — уши затыкать, что ли? Нет, так-то они ничего неприличного не рассказывают — обычные сплетни, да слухи. Ну снижают иногда разговор до шепота, хихикают чего-то.

Вот и получается — РТС — все та же деревня, все про всех знают!

Да… хорошо, что мы — в малине, довольно далеко пока от смородины, где женщины работают. Проще.

Солнце начинает припекать, приходится чаще выходить из малины, ходить к конторе огорода, где у нас в теньке вода стоит. Пить хочется. А попьешь — все в десять минут потом выходит!

Я, в прошлой жизни, каждый год на огороде так загорал, что как негр к школе был! А еще — волосы выгорали до белизны! Тетя Надя смеялась, говорила маме:

— У Вас Юрка, как негатив фотопленки — все наоборот: где обычно темное — у него белое, где нужно светлее — он черный!

Ага, за лето раза три шкура на плечах облазила!

В очередной раз, подойдя к воде, столкнулся там со Светкой:

— Свет! А Вы с Катей почему не загораете? Взяли бы купальники с собой и загорали!

— Ага-ага! А Вы бы с Крестиком на нас пялились? — Светка посмотрела, улыбаясь.

— Ну… ну может быть чуток бы и попялились, что ж с того? Вы же врачами хотите быть — значит должны знать, что солнечный свет нужен человеку. Какой-то витамин образуется под солнцем! Да и просто — красиво же, когда девчонки загорелые, — я, не торопясь, хлебал воду, — степлилась уже, плохо!

— Так что ж Кате такой совет не дашь? — Светка откровенно смеялась.

— Ага… ей дашь совет… так дашь, что потом сам замаешься получать! Не, спасибо! Ну дело Ваше: хотите — загорайте; нет — так и мне-то что с того?

В отличие от нас, работницы на обед уходили — ведь им полный рабочий день «пластаться» на огороде. Как они ушли — я не видел. Но вот уже ближе к концу нашего рабочего дня, мы с ними, так скажем — сблизились. Они, работая, по рядам со смородиной подошли к рядам малины. И девчонки возились уже на грядках, неподалеку.

Я старался вообще в сторону Натальи и Нади — не смотреть. Ракурсы-то они, при работе, создавали… Интересные.

Но тут Крестик, придвинувшись ко мне почти вплотную, начал горячо нашептывать почти в ухо:

— Ты это… только никому не говори, ага… могила — да! Мы ж на первое мая к бабе с дедом ходили, на гулянку. С родителями, ага… Ну там и дядька Толя был, с теткой Натальей… Уже к вечеру, папка чё-та поднабрался уже, а дядька, тот сильно пьяный был. Ну, мамка с папкой домой и пошли, а нас с Настькой у бабы оставили… Потом дед с дядькой еще вино пили… Баба нас в спальне, на полу уложила спать. А потом и тетя Наташа сюда же на кровать спать пришла. Их Ванька с Петькой, малые, тоже с нами спали…

Я уже примерно понял, что он мне рассказывать собрался и восторга, в отличие от Сашки — не испытывал! Но унять его было сложно.

— Потом баба деда с дядькой — разогнала спать. Эта… Ну и дядь Толя — ну, давай приставать к тетке… Она ему такая шепчет — вроде как… сдурел, что ли — ребятишки ж вон на полу! А он ей — да они спят уже давно… ну — пьяный же был… и я — притворился, что — точно — сплю… ты ж знаешь — у деда с бабой возле дома… ну — фонарь там стоит… вот мне и видно все было… я, глаза-то так, прижмурил, а сам все-все вижу.

Что-то мне и вовсе «поплохело» от этого горячего шепота! Я старался и считать про себя и отодвигаться от Сашки — хрен там, свербит у него видать в одном месте — надо до конца высказаться. В общем, пронаблюдал он всю эту сцену. Судя по рассказу, сцена была долгая.

Меня уже и в пот кинуло, и согнуться пришлось, чтобы не видно было, как у меня штаны оттопырились. Я даже на соседний ряд малины перешел, чтобы от Крестика отвязаться. И одернуть его — вроде бы как не в тему, не поймет!

— Сашка, блин! — все! не выдержал я.

— Чё? — тот остановился в своем шепоте, приподнялся, чуть выпрямился.

— Слышь, ты… Не надо, не хорошо так вот… Замолчи уже!

Сашка был явно удивлен — чё не хорошо-то? Это же не про мамку с папкой рассказывать!

Я повернулся к нему, чтобы как-то объяснить и замер.

Наталья с Надей были от нас — метрах в пяти-семи, не больше! Вряд ли они слышали, что шепчет Сашка. Они и меж собой что-то негромко обсуждали, да и тяпки и у нас, и у них стукали-шоркали о землю. Только вот, когда я выпрямился, то взглядом буквально уперся в Натальину… попу! Она как раз наклонилась, чтобы что-то убрать или поправить в кусте смородины. Вот так — раз — и перед глазами обтянутая синими шортиками попа! Ах какая попа!

В прошлой жизни я был, откровенно сказать — бабник! Да, любил я женщин, очень любил! И вовсе не платонической любовью. И предпринимал определенные усилия, чтобы женщин у меня было много. Как та пошлая пословица гласит: «Всех женщин не пере… к-х-к! любишь, но к этому — нужно стремиться!». Вот-вот!

И вкусы у меня сложились определенные, да. Так-то, пока еще пацаном был — там ведь как? Ага… «все, что шевелится!».

А потом, уже, распробовав, понял, что мне нравятся женщины — ну, не сильно худенькие! Толстые, конечно, тоже не нравились, но, если у женщины попа — хороша, и есть хоть какая-то талия — уже очень даже ничего!

Но в идеале — такая… крепкая, спортивная фигура. Чтобы попа была! талия, опять же — явно выраженная! чтобы ноги длинные, не худые, а — такие — крепкие, да! И рост должен быть! «Кнопки» мне как-то — не очень! А вот грудь… да как-то — все равно! Меня еще многие парни и мужики не понимали — а как же сиськи?! А — никак! От первого номера — уже нормально! Двойка — вообще норма! Тройка — все — это граница, дальше не надо!

Ведь как — пока женщина в белье, то есть в бюстгальтере — вроде даже красиво. Потом — оп! сняла… и что? Особенно, если это уже не юная девушка? А — ага — в районе пояса, да! И зачем это нам нужно? Я же с нее не молока жду, нам «пятитысячницы» без надобности!

И вот здесь — я еще шиплю и пузырюсь от рассказа Крестика — а вот и героиня его рассказа, причем — попой ко мне! И попа эта — ну очень близка к тому идеалу из той еще жизни! Писец!

Похоже, я впал в ступор, потому как даже не заметил, как к нам подобрался полный пушистый полярный зверь. Точнее — она, полярная лисичка! Крестик, зараза, куда-то шмыгнул по ряду малины, нырьк — меж рядов и нет его вовсе! Вот как всегда!!! А я как дурак, ага! Блым-блым глазами!

Ухватить меня за одежду было невозможно — я ж без футболки, а хватать за штаны, Катька, наверное, решила — перебор! Поэтому она вцепилась мне в волосы, и, подтянув мою голову к губам, прошипела:

— Хватит глазеть на голые задницы баб! Увидят — стыдоба! Расскажут маме и бабушке! Как им про это слышать, а?! Совсем офигел, что ли?! Придурок!!!

И на каждой фразе она весьма больно трясла меня за волосы:

— Позорник!!! Все сама маме расскажу! Пусть она тебя тряпкой половой по харе бесстыжей отстегает!!!

Хорошо хоть не кричит это все, а шипит еле слышно!

Потом Катька случайно перевела взгляд вниз и что-то такое в районе моего пояса увидела, что даже волосы выпустила. Глаза у нее стали круглые:

— Ты чё — совсем сдурел?!

Я попытался развернуться и рвануть через малину. Блин, хорошо, что ряды еще не подвязаны — поперек кустов рвануть можно! Но Катрин — девушка не промах, успела-таки с размаху приложить меня ногой ниже спины — больно, блин! Ускорение придала!

Уже убегая по ряду, услышал, как тетя Наташа удивленно спросила:

— Кать! Ты что там мальчишек-то так гоняешь? Что они натворили-то? — защитница ты наша, Наталья Каллипига, то есть Прекраснопопая!

— Да работать толком не хотят, балбесы! Все приходится подгонять! Вера Пална сказала, что родителям пожалуется. А мне это зачем, потом от мамы выслушивать, что я недосмотрела?

— Да нормально они работают! Что ты выдумываешь-то!

Вот же Катька-стерьвь! Еще и отговорку вон как, влет, сочинила! Уже будучи в начале ряда, обернулся и увидел, что Катька возвращается к грядке, где на все происходящее со смехом смотрела Светка. А вот тете Наталье что-то почти на ухо рассказывала Надька. Она что — тоже все видела и поняла? Да-а-а-а… стыдоба, тут Катька права!

Я не видел, куда спрятался Сашка, но, чувствуя себя по-прежнему — не в своей тарелке, решил применить радикальные методы. Я нырнул в сарай, где потолочные балки-бруски не были застланы потолком и было возможно их использовать с толком! Методы Илии — форева!!!

Когда через некоторое время дверь сарая распахнулась, я старался в очередной раз подтянуться, вцепившись руками за брусок потолочного перекрытия.

— Да вот он! — в сарай зашла Катя, следом за ней — заглянула Светка.

Я, не обращая на них внимания, упал на руки и стал отжиматься.

— А ты что делаешь? — Светка с интересом смотрела на меня.

— Сам себя наказываю тяжелыми физическими упражнениями! — отдуваясь, пробормотал… а что еще придумать? Надо переключится и успокоится!

Светка хихикнула и посмотрела на Катьку. Та стояла и хмуро разглядывала меня.

— Свет! Дай я с сестрой переговорю! — я встал, и пытаясь сильно не пыхтеть, посмотрел на Катю.

Когда Светка вышла:

— Кать! Ты маме ничего не рассказывай! Я… в общем — не знаю, что на меня находит! Половое созревание, наверное, началось! Ты ж врач будущий, должна лучше об этом знать! Вот и веду себя… бывает… вот так, — что еще говорить — не знаю. Но — стыдно!

Катя хмыкнула, посмотрела задумчиво, потом мазнула взглядом ниже:

— Да я и не собиралась! Так… припугнуть только. Ты и раньше был — дурак-дураком, а сейчас — тоже дурак, только… какой-то — не такой, странный стал, — Катька задумчиво продолжала разглядывать меня.

— Так я и говорю… половое созревание там… гормоны… то — сё…

— Ты только прекращай за женщинами подглядывать, ага! А то — придется все-таки рассказать, — мне показалось, или она меня сейчас так «троллит»?

— Да я и не думал… просто они же рядом… вот как-то так и вышло, — как же противно вот так мямлить!

— Ты, если уж невтерпеж, спрячься где-нибудь, да и… как все пацаны делают, — это что, она сейчас издевается, что ли? охренеть!

— Ты сейчас что имела в виду? — я даже со злости шипеть начал, как она совсем недавно!

Катька хмыкнула, повернулась и уже шагнув в двери, чуть подняла правую руку и сжав ее в кулак, проделала несколько движений кистью — вверх и вниз!

Вот зараза! Я — в шоке! Нет, так-то я понимаю, что и Катя, и Светка сейчас — на той же стадии развития организма, что и я, ага. И «взбрыки» эти — тоже понятны. И что вопросы полов для них, скорее всего — тайной не являются. Но тут какой-то цинизм получается… Или нет? Как она меня мордой-то, да — в навоз!!!

Несмотря на прожитые годы, всей специфики взросления девушек я не понимаю — так только, в общих чертах. И память мне ничего не подсказывает — оттуда, из прошлого. Помню, что и сверстниц, и девчонок постарше мы воспринимали, как вредных, злобноватых, и абсолютно непредсказуемых змеюк. Вот только что — веселы и общительны, то — р-р-раз — и уже дикие, злобные существа! Поэтому, заводить с ними какие-то отношения до определенного возраста, мы почитали за явную глупость.

И даже наличие у меня в той жизни дочки — особо ничего в знание и опыт — не добавило. Там все нити руководства и общения сразу же взяла на себя Дашка. Ну — правильно, мать же! У них были какие-то разговоры, секреты, общие темы. Я в это — не лез! Постепенно Машка с Дашкой стали общаться не как мать и дочь, а больше похоже — как подруги. И понятно, что в той ситуации с разводом, Машка заняла позицию матери. Врагами мы не стали, нет. Машка по-прежнему относилась ко мне как к отцу, даже — по-доброму, но — «мама права!» и все тут!

Хлопнула дверь сарая.

— Домой топай, балбес! Там бабушке нужно будет воды натаскать побольше — она стираться собралась! Скажи ей, приду чуть позже, помогу!

И что? Что-то мне подсказывает, что конфузов, подобных сегодняшнему, впереди у меня — немало. Что делать? Последовать совету сестры? Вот ведь… так, я не матерюсь! Я вообще спокоен! А на родных нельзя злиться и обижаться! Ну разве ведь не… самка собаки?!

Когда уже шел по территории РТС к улице Кирова, к дому бабушки (так ближе — не вокруг же обходить?!), откуда-то из-за построек, вынырнул Крестик.

— Ну чё… живой? Ну — Катька у Вас, ну… вот ведь!!!

— Сашка! Ты вот меня — послушай!!! Ты больше так не делай! — я шел прямо и на него внимания не обращал. Тому приходилось вприпрыжку шагать рядом.

— Как — не делай? Чё я сделал-то?! — Крестик и правда не понимал.

— Чё, чё! Не надо такого больше рассказывать, мне — по крайней мере! — я остановился и повернулся к нему.

— А почему?! Чё такого-то?! Интересно же?! Скажи, что нет?! — Крестик начал злиться.

— Так — встал у меня! Понял! Встал! А тут и тетка твоя рядом, в одних трусах! Вот и получилось — ты все шепчешь, рассказываешь… вот и она перед глазами! Ну и… у меня — колом! — я уже кричу, но шепотом, да!

— И чё такого? У меня, может тоже встал, и чё?! А там я всю ночь ерзал, понял! Чё ты, как девчонка-то? — вот-вот подеремся, я чувствую!

— Так Катька все видела! И что стоит у меня — тоже! Сказала — мамке расскажет! Охота мне лишний раз получать-то?! Поджопников еще мне надавала!!! — я немного сдулся, — да и Наталья с Надькой все видели! Стыдно-то как!

— Да ты чё? Правда? Тогда и вправду — хреново, да! — Крестик тоже сразу сдулся и виновато склонил голову, — может не расскажет? И ничё не будет, а?

— Вот и сиди теперь, думай — расскажет — не расскажет…

— Ладно… Ты меня предупреди, если чё… Еще и тетка может чё поняла, тогда и мне влетит… — Крестик примерял на себя ситуацию. Невесело.

Но пройдя чуть дальше — вот же натура! он повеселел, и уже помахивал руками:

— Слышь! А тогда… ну… утром Наталья у меня спрашивает — ты, Саша, дескать, спал ли ночью? А я чё — дурак, что ли? Конечно, говорю… Как упал спать — только утром меня баба и растолкала! А сам чувствую — щеки горят… покраснел значит… и чувствую — как ты говоришь… вставать у меня начал! Прикинь, да?

— А она чё? — все же и мне интересно это, как не дави в себе.

— Она такая… ну-ну… поглядела на меня и пошла! Но видно — самой неудобно, даже покраснела! Вот я только не понял, увидела она, что у меня встал или нет? — Сашка уже вновь разливался соловьем. Вот же натура!

Да… все же Наталья — она такая женщина! Похоже, не мы одни с Сашкой в РТС на нее слюной истекаем! Вот же досталась — такому придурку, как дядя Толя!

А дома… а что дома — дома все хорошо! Ополоснулся из бочки, потом подумал, снял треники с футболкой, да и залез в нее полностью! Чуток посидел, вылез, помахал руками, поприседал. Согнал с себя воду ладошками, оделся — и за стол к бабушке, там уже обед меня дожидается!

Вот только потом воду ведрами таскал в баню — на постирушки. Это надо ведер двадцать притащить. Вроде и водонапорная башня недалеко — метров пятьдесят-семьдесят от дома деда, на другой стороне улицы, наискось, значит. Но! На коромысле, как все женщины воду носят — мне неудобно. Коромысло плечи давит, прямо — на косточку! Больно, блин! А еще — ведра раскачиваются и поэтому вода — расплескивается! Вот как женщины так плавно ходят?! Вода в ведрах даже не колыхнется! И бабушки, и мама, и тетка Надя и, даже Катька! А у меня — ни хрена не получается!

Вот и приходится — на руках таскать, что ни хрена не легко! Даже если наливать «по рубчик», как дед посоветовал. Но — справился, да!

Полюбил я вечерние посиделки на лавочке с дедами. Хоть и не каждый день получается, у них тоже работы полно! Но все же вечером, после ужина, иногда получается вот так посидеть! Хорошо! Солнышко уже изрядно село и не печет, а греет. Да его и не видно уже — оно за тополя возле садика уже зашло.

Изредка машина по улице пройдет, пыль поднимет. Вот днем — тут их много, одна за другой! И пылища — столбом, оседать не успевает! А сейчас? Личных-то машин — штуки две-три, наверное, на весь РТС. Ага… у директора Никифорова «газик», шисятдевятый; у того же Слуцкого Борис Ефимыча, Москвич-408; да у деда Гусева — мотоколяска, которую «инвалидкой» обзывают. И все! Мотоциклов,правда, много — чуть не в каждом дворе. Но от мотоцикла какая пыль, так — чуток только! Мотоциклы, в основном, «Мински», да «Ковровцы», ну то есть — уже «Восходы». Тяжелых мотиков, как у деда Гены, мало, штук семь-восемь на поселок.

Вот и покойно так сидеть… Редко, кто из прохожих пройдет мимо, поздоровается. Еще реже — если на лавочку присядет, поболтать. Все за день уработались, устали. Всем домой надо. А я — дедам вопросы задаю, мне все интересно! Нет, не совсем детские вопросы. А так — все больше про жизнь прошлую, здешнюю, да про жителей РТС.

Деды сидят, тоже расслабленные, «уработанные». Курят вот только беспрестанно! Я уже и говорил им, дескать, курили бы поменьше! Ну — кто меня сейчас послушает! Деда Иван только сказал:

— Нам, Юрка, с Ганадием, поздно уж про здоровье печься! Жисть прошла — како уж тут здоровье!

Они оба — в линялых клетчатых рубахах, в выгоревших на солнце штанах от спецовки (иногда в РТС выдают спецодежду, но — редко, да и не всем!), обычно — в кирзачах. Но вот так — вечером, могут и в калошах быть.

Тут у мужиков вообще — повседневная одежда: если зимой — то фуфайка, и шапка цигейковая, штаны какие-нибудь, да на ноги — либо кирзачи, либо — валенки, если мороз!

Летом же — какие-нибудь штаны, рубахи, да те же кирзачи, кепка еще на голове — это непременно! Народ живет не богато. На праздник если, или в гости там — тогда костюм выходной, да опять же — те же кирзачи, только — почищенные, ну — или ботинки! Но это уже — типа «форсит»!

Женщины, как уже говорил, более нарядно и красиво одеваются.

А мужики — «Да чё там! Не голый же и ладно! Чё форсить-то? И так — сойдет!».

Родители, после нашего разговора, об этом молчат. Мама уже несколько раз заходила к бабушке. Но — рассказала ли она той — не знаю. Вроде бы — не похоже. Может батя предупредил, чтобы не болтала? Хотя — вряд ли это надолго! Что мама, что тетя Надя — у тех долго ничего за душой не удержится.

Про массаж… Ну — об этом родные уже знают. Но, кроме, опять же тети Нади, никто ничего не спрашивает. А той я сказал, что просто прочитал об этом в каком-то журнале, вот и решил попробовать. А что получилось, так это и для меня — удивительно!

Как-то предложил деду голову помассажировать — у того после ранения и глаз левый почти не видит, и голова — на погоду — болит. Кое как согласился, потом, после массажа, крякнул, прислушался к себе: «А вроде и правда — не болит!» и все! Никаких восторгов, и даже больше не просит!

Бабушке как-то руки помял, по суставам пальцев прошелся. Ну там — вообще труба! За всю жизнь она так руки наломала, что и смотреть больно! Тоже посидела, прислушиваясь к себе. Головой мотнула, дескать, спасибо и опять — все!

Про ситуацию с поисками деда Гнездилина, и моей в этом роли — тоже все тихо! Я так понимаю, что все для себя решили: совпало просто. Может, кто по-другому и думает, но — молчит. Больше всего успокаивает, что участковый как забыл об этом! Да и ладно, мне проще и легче!

Катька про мой конфуз — похоже, сдержала слово! Никому не рассказывала, за что ей — большое, человеческое спасибо!

К счастью, Наталья с Надей больше на огороде не появлялись — видно график до них еще не дошел. Были женщины с конторы, другие правда. И еще парочка — очень ничего! И тоже, несмотря на шипение старших коллег, работали в купальниках. Там правда все проще, чем с Натальей, наверно поэтому я не реагировал так бурно.

Нет, так-то там кассирша, не знаю, как ее зовут — недурна, совсем недурна. Я ее и в будущем помню. Старше, конечно. Звали ее все и тогда тоже — Дюймовочка. Она и правда была совсем невысокая, стройная, даже можно сказать — худовата. То есть — не совсем в моем вкусе, может поэтому я был — более-менее спокоен. Сейчас она вообще — молоденькая девчушка. От той же Светки и Кати — можно сказать, что и не отличается. Только если на лицо посмотреть — видно, что старше, лет двадцать ей.

Вторая из стройняшек — Ольга Ольшица. Ольшица — это фамилия такая. Они с родителями тоже в Кировск приехали не так давно — лет пять-семь, точно — не помню. Она успела уже в институте отучится, и вернулась сюда. Работает — в РТС, как понятно. У нее тоже фигура — ничего так, стройная, спортивная. Посимпатичнее той же Дюймовочки, и даже, наверное — Нади Туркасовой. Но — все портит на лице постоянное выражение какого-то превосходства над окружающими. По типу — «Вы все — гавно, не стоящее даже моего взгляда!».

Как помню, у ее матери — тоже что-то такое есть в выражении лица. Та в РТС не работает, по-моему — где-то в райпо трудится. Может причастность к сфере дефицита так на ней сказалась? И Витька, ее младший сын, брат Ольги — тоже такой же — гавнюк! Он лет на пять старше меня и сейчас, вроде бы, в институт поступает.

А вот отец их — вполне нормальный мужик. По крайней мере, мой батя о нем отзывается нормально. Тот каким-то мастером в РТС работает. Отзыв отца для меня — определяющий, я знаю, что, если он о человеке отзывается хорошо — значит, человек достойный. Если батя молчит — тоже показатель! И уж совсем хреново, если он так и скажет — гавно! Или — мудак, как вариант!

Так вот, женщины отработали, все нормально! Правда, Крестик опять начинал что-то про Ольшицу нашептывать, но я его осек, кивнув в сторону Кати. И все — как обрезало! Сашка с опаской поглядывает в сторону моей сестры. А та, как специально, увидев, что женщины — в купальниках, переместилась со Светкой поближе к нам — типа — здесь пока поработаем! И хотя мы, волей или неволей, иногда пялились на тех, но до прежних конфузов дело не дошло.

А Катька со Светкой — и сами переоделись все же в купальники! Да! И на них было тоже приятно смотреть, особенно на Свету. Но — как-то совсем боязно! Даже Сашка это признал, что дескать — ну их на хрен! Не хочется, чтобы по заднице пинали! Тем более, что у Катьки ноги — длинные, ровные, но — мускулистые! Красивые… эх!

И даже так, все равно Катька выбрала время, когда мы были у сараев, подкралась ко мне тихонько:

— Хватит пялится! Ты на Кузнецовой скоро дырку протрешь! — поняв, что сказала двусмысленность, — Взглядом!

Светка, стоявшая рядом, покраснела:

— Кать! Ты что-то все выдумываешь!

— Ага! Слепая я совсем! Не надо его защищать, Светка! Обормот он, это давно известно!

Я ретировался.

Потом, улучив момент, проходя, шепнул Светке:

— Свет! Ты меня извини, я на тебя не пялюсь! Ну — стараюсь не пялиться! Просто ты красивая, и фигура у тебя классная! Не обижайся! — чем опять вызвал покраснения эпидермиса на лице девчонки.

Так вот… вечерние посиделки. Ага.

— Деда! А вот в гражданскую войну, здесь бои были или нет? — история и в прошлом меня интересовала, правда больше — более глобальная.

Дед пыхнул дымом:

— Не, Юрка! Тут у нас тихо все прошло. Были белые, были — потом раз! И сбежали!

— А что, они пока здесь были — как себя вели?

— Дак чё сказать… Так-то сволочи они были, конечно. Гады, одним словом!

— А почему?

Дед Геннадий объяснил:

— Так они, Юрк, людей — за людей жа не щщитали! Хотят — хлеб заберут! Могут и поросенка прихватить, а то и коровенку! Вроде — не сильно-то и грабили. Но если уж как-то поперек их чё сказал — тут и обобрать могут! Обдерут как липку! Казачки же энти, сволоты самые… У нас жа здесь казаков никого не было, а крестьянин для них — никто… не чилавек вовсе! И заступится за людей некому было.

— Ну… к нам-то в Нагорную они не часто заезжали, так — проездом! Да и слава богу! Век бы их не видать! — дед Иван тоже поддержал брата в отношении к казачеству.

— А почему проездом! Так по большаку же — вовсе мимо, даже и заезжать не нужно! — мне непонятно.

— Так большак-то ране тут проходил! — дед Геннадий чуть повысил голос на непонятливого.

— Где тут? — я все так же — не понимал.

— Да вот тут — по улице этой! — дед ткнул пальцем в направлении дороги, проходящей мимо дома, — это ж уже посля войны большак-то новый построили! А до того — вот здесь все и ездили.

Вот как? Интересно, не знал.

— И чё там с казаками? — продолжал я расспросы.

Деды посидели, повыпускали дымы.

— Вот, Юрка, ты село такое — Степановку, знаш? — дед Иван покосился на меня.

— Ну конечно! Вот же — недалеко, километров десять-двенадцать!

— Во-о-о-о! А там те казачки народу-то и побили! Говорят, человек десять-пятнадцать порубили, да постреляли! Ни за что!

Получалось из рассказов, что в Степановке той белых практически никогда и не было. Народишко — и разбаловался, за власть их не принимал. А в Кировск, тогда — Луговское, если кто и ездил, то — очень нечасто. Времена не располагали к частым поездкам. Дома сиди — целее будешь!

Вот когда отряд казачков для какой-то надобности заехал в Степановку, то местные как-то с ними не так приветливо обошлись. Деды не знали, что послужило причиной бузы, но в итоге казачки, осерчав, порубили смутьянов, а потом еще прошлись и по родственникам. Наверное, за партизан решили выдать.

— Я как-то там, в Степановке, лет десять назад бывал — там у них за старой поскотиной памятник стоит! Люди помнят, — снова дед Иван.

Странно… Я сам не раз бывал в Степановке, но памятника — не помню. Ну ладно, после прихода демократов — много чего пропало. Но я и до 90-х годов там бывал… интересно — где там памятник?

— Да ишшо в Красном Яру, ну — Красноярке, где тетка твоя сейчас, Анна значит, живет — вот там, да — там местные даже в партизанах были! И белых пощщипали, да и те на них неплохо отыгрались, тоже людишек постреляли немало.

Угу… слышал я, что в Сибири гражданская война шла в основном на транспортных магистралях. А река Иртыш — чем ни транспортная магистраль?

— А вот ишшо… помнишь, Ганадий, этих, как их — делегатов, што ли… из Луговского казачки арестовали, да с семьями повезли по Тоболу, к Иртышу… их же тоже побили…не довезли.

— Ну… помню… рассказывали… ага.

То есть, белое движение в Сибири — далеко не везде пользовалось поддержкой, точнее — далеко не у всего населения. Ага. Мягко говоря. И казачков — тоже по-разному помнят!

Помню уже в восьмидесятых не раз бывал в том же Омске, даже в краеведческий музей как-то забрел — время было лишнее, что ли. Там много чего интересного узнал. Что нашим будущим «булкохрустам» — поперек горла потом встало! И что они отовсюду принялись выкорчевывать, чтобы следующие поколения не знали об этом.

— Деда! А вот потом — когда колхозы стали создавать, у вас много кулаков было?

Деды заперхали дымом, засмеялись. Дед Гена рукой помахал, дым разогнал:

— Да не, Юрка. Тут у нас и кулаков-то никаких не было. Жили вроде справно, да. И по паре коровенок в каждом дворе было; и лошадь, а то и две у каждого хозяина. Справно жили, да. Так чё не жить-то — луга вон у нас каки! Травищщи — море! Только коси, не ленись! А сенА — это же коровенки, молоко, сметана, масло. Купчишки луговские, мелкие, да приказчики их — вот и скупали у народа это. Не… справно мы жили, но так… небогато! Ну вот чтобы кулаки? Не… не было у нас таких.

— Так что — и не раскулачивали никого?

— Ха-ха-ха… это Жулебиных сначала малость потрясли… Ну то — не потому, что они кулаки были, нет… Просто жадные они были — что ты! Жадные, да дурные! Им вот говорят — так будет лучше для всех… потому и потому… а они — не… не хотим! Их и так уговаривают и эдак… и уполномоченный этот… да и люди уже просто — соседи… Но — нет, что ты! Вот их тогда и пужнули малость! Но — нет, не выселяли никого!

— Ганадий! А вот в Самарке-то?! — дед Иван.

— А-а-а… дак то — в Самарке же! Не у нас, в Нагорной! Там да, там пару семей услали куда-то… не то — в Надым, не то — еще куда!

— Ты, Юрка, то у баушек спроси — они оттуда! Хотя… они ж уже здесь жили… но людей-то знали… чё там и как…

Со слов дедов я узнал то, что слышал в будущем, но как-то совсем смутно. Бабушки мои жили с родителями в Самарке. Потом, родами умерла их мать. Осталось трое детей — вот бабушки и дед Коля, младший их брат. А отца, в самом начале Первой мировой — забрали в солдаты. И погиб он уже осенью 1914 года. Вот как так-то? Трое детей малолетних, мужик-вдовец, один содержит дом и детей, да и не молодой уже — а его — забрили! Баба Маша с девятьсот пятого, баба Дуся — с девятьсот восьмого, а брат их — с девятьсот одиннадцатого, насколько помню.

— Их, ребятишек-то и разобрали по семьям! Колька-то паршивец, куда-то в Тобольск, к какой-то родне — седьмая вода на киселе, попал. Но — ничё, вырос, даже ремесло освоил, сапоги шьет, да ремонтирует! Семья, опять же — дети! Так если б ишшо не пил, сволота!

— А вот Мареи да Дусе — солоно пришлось! Их жа, сначала к дядьке родному определили. Да все хозяйство их — ему жа и передали. Ну — чё-ба детишков содержал, ага! У него и своих уже трое была, да вот девок еще двох отдали! Больша семья получацца! Так чё ба не жить — хозяйство получилось богато: у отца баушек твоих пара лошадей была, да коров штуки три, аднака… дом опять жа справный. Так этот Васька, дурень Капустинский, ты скажи — как шлея ему под хвост попала — как загулял! как запил! Щщитай за год, аль полтора — вериш-нет? все спустил! А сам паганец — от вина и сгорел! Вот тут и его семья и баушки наши — намыкались, ага! Их родня по жене дядькиной приютила — это Красноперовы, значит. Ну… кому такой огузок-то понравицца?! Шпыняли девок, не родны жа!

Бабушка Мария выскочила за деда Ивана сразу и с радостью. Понятно почему, да. Потом уже и дед Геннадий обженился с бабой Дусей, года через три.

— Так, Юрка, они неграмотными и были — когда ж им было учится, да и на что? Если уж одеть-то толком неча было! Марея только, ишшо при отце, походила год иль два в церковную школу, и все. А Дуся — та и вообще ни дня не училась, ага!

— А Вы, дедушки, где учились?

— Дак, Юрка — в Луговское жа ходили, в церковну школу. Я, а после и Гена пошел. По три года, ага… Дак и учили-та там — так сибе! Поп этот больше линейкой по рукам бил, да за волосья трепал! Чтоб, значит, первым делом — все молитвы заучили! А уж кто ежели собьёцца там… ну забудет чё… вот и получи, значит… линейкой-та… ну, так-та — писать-считать выучили… ага!

— Там же бесплатное обучение было, да?

— Х-х-х-а-а-а… бесплатно, как жа! Кажын год — по три пуда муки, вынь да полож! Да ишшо не простой, а непременно — ситной! Во как! А три пуда муки, Юрка — эта жа всю зиму одного ребятёнка кормить есть чем! А нас двое — ага! То ись — шесть пудов муки — отдай! Кажын год!

— Деда! А вот Луговское, оно как раньше называлось или всегда так?

— Ну… мы, то ись родители наши, когда сюда пришли — оно уж так называлось. А до этого… вроде — Луговские пристаня… там жа — всё пристаня были…

И вот, что интересно — деды вполне охотно рассказывали о своем прежнем житье-бытье, а вот, к примеру — про войну — никогда не говорили! Я же раньше и сам — никогда не спрашивал.

Уже потом мама мне показывала деда Ивана медали — «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда», «За победу над Германией». А у деда Гены — и медалей-то никаких не было. Не получил он никаких медалей, хотя и войны, и плена хапнул — по ноздри!

Бабушка Мария рассказывала, что обоих дедов призвали в одно время — в конце лета 1941 года. Они же мужики были — возрастные, уже к сорока им было.

Сначала, по рассказам, они были где-то под Тулой, в саперном батальоне. Потом деда Ивана ранило, и он несколько месяцев был в госпитале, где-то в Поволжье. Затем дед Иван — снова в саперном батальоне, уже под Сталинградом. А в самом Сталинграде его ранило так, что в госпитале, в Средней Азии, он пролежал чуть не год! После этого, левый глаз его практически не видел, а левая рука постоянно болела, особенно, когда непогода наступала.

Домой он вернулся списанный подчистую только в конце сорок третьего. И еще года два, а то и три — постепенно восстанавливался.

Дед Гена же, по рассказам тетки Нади — хотя во всем ей верить как-то… Болтушка же она! В общем, после ранения деда Ивана, в начале сорок второго, дед Гена попал под Харьков. Он был уже в обозе, повозочным. Там, в числе прочих — оказался в котле. А потом — плен! Потом, по его скудным рассказам, уже в сорок третьем, их частично (кто еще жив оставался после лагерей военнопленных) вывезли в Германию. Был он где-то на юге страны и работал в строительной бригаде. Уже весной сорок пятого, когда стало понятно, что — вот-вот конец, они — «сорвались», по лесам пробирались на восток, где и встретили наши войска. Потом — «фильтр», потом — трудовая армия на севере Сибири еще на три года. Интересно, что баба Дуся туда к нему и уехала, оставив ребятишек на бабу Машу и чуть оправившегося деда Ивана. Там и тетя Надя у них родилась. Со слов бабы Дуси, тетя знала, что в поселении том мать работала на пищеблоке. Уже после, будучи взрослым, вместе с теткой, мы делали запрос в архив. Так вот — дед Геннадий не был осужден, то есть не признавался «пособником». Просто — нужны были рабочие руки, и часть бывших фронтовиков, кто на момент Победы не находился в действующей армии — те же бывшие военнопленные, были зачислены в такую трудовую армию. Но — тоже не «сахар», я так понимаю!

— Деда! А вот у тебя первая стайка, вы ее «холодной» называете, а почему?

— Ну так… она ж холодная и есть! Там всегда корма всякие хранили. Это сейчас там тока комбикорм для скотины, да зерно для курей… А, раньше-то, до войны — все больше продуктами зарплату выдавали. Денег… так только — чтобы материал там какой купить, на одежу. А так — и зерно разное, и другие всякие припасы.

«Ага! Помню где-то в книгах встречал такое — «посадили в холодную»!

У дедов, как уже упоминал — и дома, и надворные постройки — почти одинаковые. За исключением всяких «красивостей», мелочей разных. Вот у деда Гены еще половина ограды навесом закрыта.

А так — справа от дома, вдоль двора, или «ограды» по-местному — сначала эта холодная. Бревенчатый сруб — изрядный, примерно три метра на четыре. Потом — дощатый дровянник тоже метра три на пять, потом уже — стайка для скотины, тоже бревенчатая, большая. В небольшом разрыве между дровянником и стайкой, в глубине — дощатый туалет. После стайки, — небольшая сарайка, для всякого хозяйственного инвентаря — именно там я себе и отвел место для занятий.

Потом уже баня со своим дровянником, правда — небольшим. Вот и выходит, что правая сторона всего участка, почти до самого конца огорода, застроена всякими хозпостройками. Огород, или «огородчик» — небольшой, как я уже сказал — так, в основном под грядки, да чуть картошки посадить.

Вдоль всего дома, с тыльной его стороны, идет дощатая пристройка — сени. Они тоже разделены на две, примерно равные части. Первая, непосредственно от входа с крыльца — это и есть сени. Здесь стоит большой шкаф — под рабочую и простую зимнюю одежду. Выходная зимняя одежда — храниться в доме, в шкафу. Еще в сенях есть большой стол и несколько табуретов. Летом зачастую, здесь и едят — если стоит жара и в доме душно. Здесь же есть и топчан. Дед летом иногда здесь спит — «Легше дышицца!», говорит. А по стенам — полки под разное. Здесь большущее окно в огород, как на верандах, с распашными створками. А хорошо здесь летом завтракать — окно откроешь, чистый свежий воздух из огорода, прохладно и видно встающее солнышко!

Второе помещение сеней — типа чулан. Здесь по периметру вдоль стен — какие-то лари, сундуки. По стенам — полки. Чего тут только нет — и банки пустые; и всякие горшки да чугунки; кувшины для молока; вязанки лука и чеснока в теплое время свисают по стенам! Окна здесь толком нет — так только, мелкое окошко сантиметров тридцать на тридцать, как форточка — для проветривания.

Вот когда погода хорошая, по вечерам, если деды дома — мы сидим на лавочке у палисадника, возле ворот. Но тут и кроме нас посидеть желающие есть — могут и бабушки лавочку оккупировать. Тогда мы с дедами идем на крыльцо. Крыльцо широкое, с толстенными досками-ступенями, с перильцами и столбами, которые венчает двускатная кровля. Ступени крыльца за день нагреваются солнцем и сидеть очень уютно.

А если непогода — можно зайти в сени и там, за столом посидеть. Тоже — неплохо, даже чай у бабушки можно попросить поставить! Правда бабушка не любит, когда мы с дедами тут сидим — деды же курят постоянно, вот и сени все в дыму. А из сеней дым попадает в дом, дверь которого, по летнему времени, тоже открыта, и только тюлевая занавеска до пола мешает набиться в дом всякой летающей «сволочи».

Это только — если гости в доме и все сидят за столом, дедам можно курить в доме. А так — шалишь! Бабуля так «разгуньдиться», что деды и не пытаются курить в доме в обычный день!

— А что, деда — в колхозе-то жизнь голодная была, или нет? — продолжаю знакомиться с историей семьи.

Дед Иван неодобрительно покосился на меня. Дед Геннадий — тоже хмыкнул, зыркнув.

— Ты, Юрка… хоть времена уже и не чета прежним, но меньше языком болтай, ага! Голодная жисть в колхозе… ага…

— Дак, Юрка, она чё до колхоза, чё — после… легкая она никада не была, — это уж дед Геннадий, — вот помнишь, Иван, в середине двадцатых годов… это сколь — года два или три лето тако стояло, чё и фуфайки — вовсе не снимали… холодишша была, что ты… и дажжи, дажжи всё лето! Ничё ж не выросло… ни рожь, ни ячмень, ни овес… да и сено все сопрело жа! Сколь скотины в те годы людям покончать пришлось — что ты, страх божий! Два али три года… впроголодь жа жили… И картоха тож гнила прям в земле, да…

— Ты скажешь тоже — фуфайки! — дед Иван насмешливо посмотрел на брата, — в кожухах тада ходили же! Фуфайки — эта ж уже щас, после войны ходить начали… А тада — да, голодно было… Это щас… како лето — плахо, хароше — зарплата есть, с голоду не помрешь! И есть чё есть, и адеть чё тож есть! Тут и учеба тебе — хош в школе, хош — техникум тот жа! Да хоть — институт! И врачи всяки разны… Вон их сколько — целая больница!

— Ага… эта точна! Раньше ж, Юрка, и до революции, и первое время — после… у нас же в Луговском врачей вовсе не было! Пара фершалов жили и все…

— Один фершал — тот, каторый мужик! А баба ивонная — та — акушерка была… Бабы к ней ходили, да… Да и мужик ее — так, одно название, что фершал… То пьет, зараза… то — сам болет!

— Да… раньше-то как — заболел ли чё ли — ложись да помирай! У нас так и тятя помер… Уже к концу двадцатых, ага… С осени захворал — толи живот надсадил, толи ишшо кака лихоманка прицепилась — кто знат-то! Так до весны и не дотянул, вот… Хорошо, мы уже в силе были, да и семьи у нас уже…

В будущем, я интересовался историей. И попалась мне какая-то статья, больше экономическая или социологическая — с выдержками из сборников земства. Я тогда не сразу и понял, а как понял — охренел! Количество врачей на душу населения в начале двадцатого века. Во времени «святаго» Николая «Кровавого»! В основных, наиболее крупных городах Империи, количество врачей было — один на пять тысяч человек! Всех врачей, независимо от специализации! В самых крупных городах Империи: Питер, Москва, Киев!

Я сейчас даже не про то, что медицина была платная. Бесплатные больницы тоже были, ага… В губернских городах, да в уездах — кое где!

В той статье об этом тоже было! Но! В тех больницах работали либо — святые люди, которых по определения много быть не могло; либо — вчерашние студенты, у которых опыта и практики — кот наплакал; либо запойные «никчёмы». Так что, как дед говорил — «ложись, да помирай».

Так вот… один на пять тысяч. А по мере удаления от центров — соответственно, вторые цифры — росли. А в Сибири и Средней Азии — один врач на 25-30 тысяч человек. То есть — один врач на уезд! Уехал, заболел, запил от безнадеги — все, нет врача!

С образованием там было все так же «хорошо», ага.

— Ты, Юрка, вон у бабок своих спроси, им это больше известно, да и ближе. Вот, к примеру, деревня наша — Нагорная. Не большая, но и не совсем уж маленькая, дворов тридцать, кажись… Гена! Сколь у нас дворов-то тогда было?

— Ну как-та так, ага… Дворов тридцать… Может — тридцать пять, да!

— Так вот… по весне, почитай в кажном дворе — по младенчику, а то и по два. Кучно ж тада жили… Это щас разбаловались — кажнай семье — либо дом, либо квартеру, ага… Так вот… по младенчику… А к весне-то и хлеб уже подъели, и картошки осталось — тока на посадку! О мясе — вообще молчу — к мясоедам последнее доедали. И чё? Бабе ж на сносях тож чё-та есть надо! А чё есть? Вот зелень всяка весной полезет — то и ели! Это вы щас не знаете даже, как клубни камыша прошлогодние в печке запекать, чтоб есть. Да лебеду — тока как сорняк знаете, ага! А вот от такой еды у младенчиков пузо-то и пучит! Мамка наесцца, титьку иму даст, а у иво пузо-то и пучит! Орут-орут как — страх божий! Из дома ведь убежишь от такого! А бабе куда бечь? К осени… дай бог, если ребятишек пять-семь живыми оставались, вот так вот… А ты говоришь — колхоз, колхоз… Не мели, чё не знаш!

Старики курили, опустив головы, задумались. Как-то — невесело!

— Так деда, ты ж сам говорил — справно жили! Молоко в сметану, масло сбивали — купцам продавали!

— Вот же телепень! Ты чё — не знаш, чё каровы к весне в запуски идут все! Како молоко-то?! Её ж тока через месяц раздоишь! Да и како там молоко-то — слёзы же! И телка чем поить будешь, если сам все вылакаш? А телок — это ж будущще, не на мясо — так на продажу, иль себе оставишь, коли телка добрая растет! Весной да на прошлогоднем сене — како молоко?! До травы — ишшо дажить надо!

«Чёрт! Точно! И ведь знал же раньше — и в детстве, и в молодости, пока деды, а потом и родители корову держали! А сейчас — как-то и забыл! А ведь тогда мог и сам корову подоить!».

Мимо нас, поздоровавшись, и оглядываясь прошла пожилая соседка. Дед Иван коротко кивнул, дед Гена — тот вообще отвернулся молча.

— Вот чё ходит так поздно, падла! Змея подколодная, виш — пялицца! Все ей интересно, все сплетни собират!

«А-а-а-а… точно! Это же еще один персонаж, известный всему поселку — Зубариха! Скандальная, склочная баба, сплетница и язык у нее — поганый до невозможности!».

У деда Гены, а точнее — у бабы Дуси с Зубарихой давнишняя война.

— Ладна… Посидели — пора и честь знать! — дед Гена хлопнул ладонями по коленям и поднялся, — во сколь, гриш, Володька подъедет?!

— Так, чё там… Чем раньше, тем лучче! К семи обещал! — деды завтра собрались на покос, траву посмотреть. По времени, вроде и рано еще косить, но — всяко может быть. Иван Купала скоро. А здесь все к этому времени про покос речь заводят. А почему на машине — так они на обратном пути травы накосят и коров подкормить вечером, и телят, и кроликам. А на мотоцикле — что там увезешь? Мешок? Ну ладно — два мешка!

Покосы у дедов — сложены вместе, чтобы, значит, всем вместе и сразу откосить, а потом сгрести, да сметать! И пусть они, покосы эти, одни из самых дальних, уже за Боярышной гривой, а это километров десять, а то и пятнадцать будет, но деды решили — не ругаться с людьми, а так — пусть будет!

— Васька-то Кольцов — не подведет? Скосит, как обещал? — это батя Кольки Кольцова так «колымит». Кони у него — эртээсовские, а косилка — своя, личная. Вот он и подряжается косить людям. И — да, в РТС есть несколько коней. На них и огородчики в поселке пашут, и продукты в тот же садик или школу завозят, да много они еще что делают эти коняги! Их штуки три или четыре в конюшне предприятия. Их же и общественным пастухам, для пастьбы стада поселковых коров — вроде как в аренду сдают. А дядя Вася — там конюхом, на конюшне.

— Да не… Не должен… Сам же знаш — Васька, если договорились, то сделат! Тока как вот к пятнице подгадать ба? А сам знаш — то погода, то ишшо чё!

И мы пошли спать. Утро вечера — мудренее!

Сегодня — суббота. Вроде бы и на работу, на огород ходить не надо, но теть Вера, хитрющая, договорилась с мамой, чтобы мы, значит, с Катькой и Светкой — пришли. Не на весь день, а так — только гряды полить! Ага, там с поливом — как раз часов до двенадцати и провозишься!

Интересно, как она это проводить в оплату будет? И ведь не откажешься, и про деньги — не спросишь. Враз жадным прослывешь, а это — не лучшая характеристика сейчас. Это — не тогда, в будущем, где вопросы оплаты обговариваются заранее.

Рано утром деды с дядькой, на его рабочем Газике, полста втором, упылили покосы смотреть. Здесь и сейчас взять закрепленную за тобой машину — запросто. Договорился с механиком, или завгаром, предупредил на проходной — и вперед! Тем более дядь Володя — шОфёр серьезный, в пьянке не замечен, а значит — попросил, видно действительно — надо! С бензином дела здесь обстоят еще проще — положено по норме на машину — столько-то, значит дадут! Не хватает — еще дадут, только не наглей! У шоферов всегда заначка есть, да и не малая. Тот же бензин, при необходимости, любой по договору с водителем, достать может. Не много — литров двадцать-тридцать — без проблем! И даже — бесплатно, так — ради хорошего отношения.

Социализм, ага! Это я сейчас без всякого негатива — просто так, здесь и сейчас, все живут. Денег у каждого вроде бы и немного, но если просьба не выходит за рамки нормальной, то — денег никаких не спрашивают. Ты сегодня помог мне, завтра — я помогу тебе. Монетаризм, практицизм и коммерциализация отношений — еще далеко впереди.

Крестика сегодня на огороде нет, и мы работаем спокойно. Его и в будний-то день сюда из-под палки загоняют, а, чтобы он в выходной пришел — ха!

Девчонки о чем-то переговариваются между собой. Опять — в купальниках, ага! Я не успеваю один подтаскивать им воду, и они по очереди тоже ходят за водой.

Катрин сегодня настроена благодушно и на меня — не рычит. Даже увидев, как я пялюсь на Светку, которая в свою очередь — «застыла» в наклоне — только хмыкнула, дала подзатыльник и что-то профырчала, вроде — «горбатого могила исправит!». Но без злости, даже как-то добродушно.

А я что? Я, поняв, что взбучки ожидать не стоит, в очередной раз, разминувшись со Светкой на тропинке, окатил ее водой из ведра! Хорошо так окатил, на полведра точно! Светка ожидаемо подскочила и завизжала! А я стоял и любовался, глупо так улыбаясь.

Потом уже они, обе, подкараулив меня возле цистерны с водой, окатили с головы до ног из двух ведер! Причем — Катька держала, а Светка — поливала. И не остановило то, что Катьке самой досталось — чуть не больше меня! Визжат, хохочут! И мне весело, а что я — не такой что ли?

Правда, как-то так получилось, что пока меня держали, да окатывали хохоча, я общупал их везде, где только руки дотянулись! Вот как-то руки отдельно от головы, сами действуют! Причем, я уж потом сообразил, что этих общупываний больше досталось — Катьке, ведь она — держала-то!

До меня как это дошло — я постарался отскочить подальше. Сейчас вот-вот прилетит плюха! А они — ничего, только хохочут, да обсуждают, какая у меня морда была смешная! Но показалось, или нет — вроде Катя на меня так зыркнула удивленно, да!

Потом, когда грядки полили, девчонки еще пообливались — и друг друга, и меня тоже. Тут уже, правда Светка меня держала, а Катька обливала нас. Ну, Светку я потискать уже не стеснялся. Почти не стеснялся. Даже Катька, просмеявшись, чуть посерьезней сказала:

— Ну хватит вам обжиматься! Ишь — понравилось им!

Светка сразу засмущалась и вырвалась. И до меня дошло — а ведь она и не вырывалась почти — так, смеха ради трепыхалась.

Потом мы обсыхали на завалинке конторы. Солнышко! Хорошо! Я, отойдя чуть в сторону, за угол — по очереди снял и отжал и треники, и трусы. Потом одел влажные и вышел к девчонкам.

— Юрка! А ты зачем вот так занимаешься — каждый день и встаешь рано, и бегаешь, и подтягиваешься? И дома, Катя говорит, тоже занимаешься? А что, правда, что ты сам рыбий жир пьешь?! Фу-у-у, гадость! — Светка выстреливала свои вопросы, как пулемет!

— Ну, Свет! Ты же сама понимаешь — что без занятий спортом, тела не разовьешь. Будешь таким — задохликом-позорником! И жир, и подтягивания — это чтобы развивались мышцы, которые отвечают за рост человека.

— А ты высоким хочешь стать? Как Валька Сабанцев? — есть у нас такой парень, старше нас, ну — то есть меня года на четыре. Он хороший бегун-стайер, при этом длиннющий и худой. И сутулый, к тому же!

— Нет, Светка! Я хочу быть пропорциональным! У Вальки рост, конечно, хороший, но вот все остальное… сама знаешь! А я хочу быть высоким и плечистым, чтобы девчонкам нравится, да! — последнюю фразу я, наверное, добавил зря — девчонки на меня сразу эдак снисходительно-насмешливо посмотрели, ага!

Я сидел рядом с ними, но старался смотреть куда-нибудь, только не в их сторону — уж больно у них тела… такие… привлекательные… с кожей, чуть тронутой загаром, и капельки воды на ней везде… поблескивают так… и купальники… намокли так… облепляют тела еще отчетливее.

— А ты откуда все эти упражнения узнал? — Светка любопытна, но, сдается, что вопросы эти — они от них обеих. Катя тоже, не подавая вида, прислушивается.

— Так из журналов — разных. Там одно увидел, прочитал. Там — другое. Потом подумал, сложил все в кучу, выбрал, что больше подходит и никакого инвентаря не требует. Вот так и создал — комплекс упражнений!

— А он для чего? Ну — кроме роста?

В той жизни, так получилось, что когда почти все от августа 1998 потеряли многое — я приобрел. Да и приобрел немало. Инсайд, он такой… инсайд, ага! Хоть и вроде как случайно получилось и страху натерпелся в процессе, аж седина проклюнулась — но это того стоило!

Сразу денежки в ход пускать не стал. Не дурак, да и советы такие поступили, да! А потом — что-то подновил из техники, что-то еще, чтобы дело мое на месте не стояло, а развивалось. Пусть не сильно и не резко — чтобы не привлекать внимания! И вот, находясь в раздумьях тяжких, получил от жены Дашки совет — да организуй хороший спортзал! Народ потянется, и мы с девчонками заниматься будем!

У меня, в большой мастерской и гаражах, построенных еще в конце Союза, был огромный подвал. В Союзе же одни дураки были, ага — они же строили, что попало, и гигантоманией занимались, да!

Так вот — под мастерской было самое настоящее бомбоубежище — все по ГОСТу — с вентшахтами; клинкетными дверями; с санпропускником; с санузлами и большими жилыми помещениями. А здание, и, соответственно, подвал были сто на семьдесят метров!

Вот я и вложился в его восстановление, но перепрофилировал в спортзал и стрелковый тир. Денег вбухал — мама, не горюй! Но довел все до ума — и стрелковая галерея (тогда у меня бзик был — свой стрелковый клуб!) с оружейкой; и сауна с душевыми; и тренажерный зал со всем оборудованием; и зал для фитнеса; и, само собой — классная сауна!

Даже не сауна, а релакс-центр, ага! Вот уж что точно никогда не простаивало — под запись люди шли! Даже то, что ценник я поставил откровенно — конский! не отпугивало!

Ни хрена у меня это не окупилось, конечно! Нет, так-то народ ходил — и в тренажерку; и в фитнес-зал дамочки местные захаживали гурьбой; менты вот местные повадились огневую подготовку, а потом и соревнования проводить! Сауна еще, да!

Но все это так — только, чтобы повседневные расходы окупить! Не более! Городок-то небольшой, ну сколько там я по абонементам имел, слезы! С ментов же, кроме хорошего отношения, что возьмешь? Хотя… хорошее отношение и местных ментов, а потом и УВД — тоже неплохо, да? Грамоты там разные, благодарственные письма…

А содержание? А все документы на тир и оружейку? А инструктора — и в тир, и в залы? Не раз потом матерился, когда мне главбух дебет-кредит докладывала.

Но закрывать было — жалко! Да и сам занимался, не постоянно, но — довольно регулярно, если никуда не выезжал! Пару раз в неделю — это точно! Да еще разок в неделю — пару сотен патронов в тире сжечь!

В общем, если почти двадцать лет в спортзале периодически появляешься — волей-неволей и комплексы, и сеты изучишь! Впору самому было инструктором подрабатывать!

А так — поддерживал себя в форме. Качком, конечно, не стал. И возраст уже не тот, да и времени — толком не было. А точнее — интересы были не те. Так только, чтобы летом на пляж выйти было не стыдно — как одна моя знакомая говорила. Но — в шестьдесят два года — десять-двенадцать раз подтягивался чисто и спокойно! Тоже ведь какой-никакой, а показатель!

Светка с Катькой моим рассказам о том, что занятиями можно сформировать какое угодно тело (ну — почти какое угодно!) — не поверили!

— Девчонки! Вот вы планируете стать врачами! А значит — уже сейчас изучаете анатомию и физиологию. Так?

Девы согласились, с поправкой на то, что только-только приступили к этим наукам.

— Так вот! Регулярными и направленными физическими упражнениями, с постепенным повышением нагрузки, развиваются и мышцы человека. А значит, что? Мышцы становятся больше, сильнее и тянут за собой, что? Правильно — кости, к которым они и крепятся! То есть — занимаясь, давая нагрузку поочередно на те или иные мышцы — можно формировать и рельеф мышц, и строение скелета. Что тут неправильно? Да — не быстро, да — утомительно! Но если задаться целью и «закуситься» — за год-два можно добиться вполне себе видимых результатов!

Девочки сомневались, думали.

— Я вот читал где-то в журнале, что один циркач, после перелома позвоночника, поставив перед собой цель, добился того, что встал на ноги и даже вновь вышел на арену цирка! — понятия не имею, Дикуль уже совершил свой подвиг или нет?

— И для девчонок тоже такое может быть? Вот прямо так — взять и фигуру сделать красивой? — Светка так поглядывала на меня, чуть наклонив голову, что у меня и мысли сбивались, и в горле першить начинало. Приходилось, как тому глухарю — вещать, подняв голову и глядя вдаль.

— Ну, допустим, у Вас с Катей и так — фигуры всем на зависть! Чего тут еще править-то? — я мельком поглядел на описываемые «прекрасности» и тут же постарался отвести взгляд. Катька, зараза, судя по всему — поняла, глянула мне в район пояса, фыркнула и отвернулась.

— Ну… а вот ты можешь сказать… ну… какие фигуры парням нравятся? — это что же такое в лесу сдохло, чтобы Светуля у двенадцатилетнего меня таким интересовалась? Это же у старших подруг спрашивают, или там — у парней гораздо старше!

— Знаешь, Света… Тут про всех сразу и не скажешь! У каждого парня — свой вкус. Тут можно лишь говорить о более или менее больших группах мужчин, у которых вкусы, так скажем, несколько совпадают.

— Это как, объясни! — напор Светкиного любопытства не ослабевал. Да и Катька перестала делать вид — «так просто сижу за компанию, номер отбываю!».

— Ну вот смотри — одним парням нравятся высокие девушки, другим — невысокие! Одним нравиться, чтобы груди были пятого размера; другим — чтобы попа — круглая и красивая, и чтобы — побольше! — свои пояснения я сопровождал жестами рук, девчонки фыркали и смеялись.

— А откуда ты это все знаешь? — вот и Катя заинтересовалась.

Я горестно вздохнул:

— Живу долго, видел много…, — увидел удивленные лица, засмеялся уже сам.

— Ты думаешь пацаны не обсуждают девчонок и даже женщин, хотя бы — молодых? — посмотрел на сестру.

— Это тебе Крестик такие вкусы обрисовал? — Катька захохотала, — вот уж кто — ценитель женщин!

— Ну тут ты зря так-то… Думаешь, если Сашка балбес — то он и понять ничего не может?

— Юр! А вот… ну… занятиями можно… это… — Светка покраснела и как-то непонятно поводила руками в районе своих грудей.

— Светуся! Да у Вас с Катей — очень красивые фигуры, я же здесь не подлизываюсь к Вам! Я говорю так, как есть. А если где-то еще не очень… много, да — так у Вас еще все впереди! Растете же! — насколько помню в будущем, у Светки в этом плане было все замечательно!

— Ты не ответил! — пунцовая лицом Светка настаивала.

— Да можно, конечно! Не переборщить бы только!

— Это как — переборщить? — такая мысль у девчонок вызвала недоумение.

— Объясняю физику, шестой класс! Любое тело, обладающее собственным весом, притягивается к земле в силу земного же притяжения! — я сделал «умное» лицо и поднял указательный палец вверх!

— Ха-ха… ты сейчас на Марковича похож! Только Альберт чернявый и кудрявый! — это она нашего «физика» школьного вспомнила.

Светка «закатилась» и наклонившись по стенке, уперлась своим плечом в мое. Мягкое такое плечо, и теплое… к-г-х-м…

— Только ты еще в шестом классе — не учишься! — рядом улыбалась Катька!

— Так вот, девчонки… Если взять, к примеру, женскую грудь, скажем — шестого размера, — я изобразил обеими руками такую грудь перед своим лицом, задумчиво «помял» ее, поворачивая голову — «осмотрел», — что мы увидим?

Светка, продолжая хихикать, навалившись на меня, приобняла одну руку, взял меня под локоть. И бедром прислонилась еще, вот же-ж!

М-дя-я… так, о чем лекция была?!

— Так, Кузнецова! Не сбивай лектора, он мысль потерял! Отодвинься от него, тебе говорю! — Катюха смеялась, но бдила!

— Да… о чем это я? Ага… берем грудь… размер — шестой! Что видим? Видим… так… что? А-а-а… да — видим физическое тело, обладающее своим определенным весом!

Светка уже сучила ногами и опять придвинулась ко мне, всхлипывала: «Женская грудь — тело! Это же часть тела, Юрка!».

— Светлана Владимировна! Душа моя! Я же сказал — физическое! Физическое! Тело. Да… что значит — физическое… это значит… ага — «данное нам в ощущениях», — я снова изобразил пальпацию виртуального «физического тела» при помощи обеих рук, — мы же его ощущаем… не так ли… коллеги! Что вы думаете по этому поводу — ощущаем мы его или нет?

— Ты, Юрка, наверное — ощущаешь! А нам это — неинтересно, его ощущать! — Катрин, улыбаясь, впала в отрицание!

— Так… ну что это такое? Ну вот как вести лекцию, когда — вот такое отношение, а? Откуда такой скептицизм в столь юном возрасте, Катерина Иванна?

Светка толкнула Катьку локтем:

— Коллега! Если Вас не интересует лекция нашего уважаемого профессора, может Вы покинете аудиторию?

— Ага… Вас покинь! Вы тут и физические тела изучите… в ощущениях! И еще чего-нибудь! — Катька смотрела на нас с подозрением.

— Ладно! Объясняю на пальцах — грудь имеет вес! Чем больше грудь — тем больше вес. Это понятно? — Катька промолчала, Светка — кивнула, — а значит, что? Что с возрастом эта грудь будет все больше и больше провисать! Пример Вы можете увидеть, посмотрев на любую пожилую женщину у нас в поселке! И что из этого следует? Что вовсе не нужно стремиться к большим размерам! Достаточно иметь… г-х-м… комплекцию, в разумных пределах, вот! Что и требовалось доказать! Я закончил. У аудитории есть вопросы?

— Ну хватит уже… лектор. Мне еще у бабы грядки полоть, а тебе — воду таскать в баню. Подожди, мы переоденемся и домой пойдем! — Катька поднялась и потянула за собой Светку.

Дождавшись девчонок, я побрел с ними домой. Настроение как-то схлынуло, и я был задумчив. Брел рядом с девчонками, смотрел, как продолжает веселиться Светка, улыбается и даже немного смеется Катька. Вот интересно, я Катьку такой веселой даже и не помню — видел ли когда-нибудь? Всегда сосредоточенная, строгая даже, без улыбки. А здесь, пусть и посдержаннее, чем Светка, но все равно — обычная девчонка.

Вот зачем я всю эту довольно глупую клоунаду изображал? И шутки мои уже не казалисьсмешными. Ну да, созревание, гормональный взрыв, гиперсексуальность, все дела… Но я же головой своей понимаю, что все это — ни к чему, может плохо кончится. Светка, похоже, там — в будущем, не врала, когда говорила, что я ей еще пацаном нравился. И реши я все же взять от нее, что хочу — скорее всего — получится! Но зачем портить жизнь хорошей девчонке? Да и Катька… Она всегда рядом. И останутся ли они подругами, если я решу… если Светку дожму? А Светка — податливая, да. Сейчас я уже, с высоты своего опыта — точно понимаю. Да и Катька… Вот воспринимаю ли я ее своей сестрой? Сдается мне, что нет. Да — не чужая, это точно. Но вот как сестра? Нет. И мысли всякие, нехорошие, хоть и давлю я их, как могу!

Вот такое я гавно, ага! Все же прожитые годы, они дают о себе знать. И опыт, и цинизм — никуда не делись. Плохой я человек? Пожалуй, что да! Вот я уже почти два месяца здесь. Многих моих родных, там, в той жизни, я похоронил. Как я к ним сейчас отношусь? Плохо? Да вроде бы и нет. Тогда что?

Вот любовь к родным, она есть у меня? Ну, батю я точно люблю и очень уважаю. Тогда, к шестидесяти, я порой задумывался над потерей своих близких — как я ее пережил, что думал. О смерти бати тогда я горевал… точнее — не горевал, а печалился больше всего. Смерть мамы я перенес довольно… нет, не легко… а как-то с пониманием, что ли. Возраст уже… И по тем же дедам — и Ивану, и Геннадию — я скучал гораздо сильнее, чем, к примеру, по бабе Маше. Почему так? Вот кто бы подсказал.

И вдруг вернувшись сюда, как я отношусь к своим родным, здесь живым, людям? Ну — отношение к бате у меня не поменялось, точно! К дедам — теплое, очень трогательное чувство. Этакие чудики… А, вот к бабушке… как-то ровно.

И к дядьке — только с симпатией, без особых чувств. Еще и ведьма эта, его! Тоже — обстоятельство, не иначе! И ведь сам фактически их сосватал!

Хочу я ее? Безусловно — хочу! По-мужски хочу, не как мальчишка, а уже — с пониманием! Без щенячьего подвизгивания, но — очень сильно! У меня такая тяга была в прошлой жизни только к Дашке, моей жене. Больше и не припомню такого.

Да эти сраные гормоны, они постоянно стучатся в башку, откуда-то снизу. То — просто стучатся, напоминают о себе; то — вдруг — бах! и накатывает такое, что и голова кругом. Да я даже на тетю Надю сейчас просто смотреть не могу. Не воспринимаю ее как тетку, вообще! Просто очень симпатичная, молодая женщина! А то, что она с симпатией ко мне — так это только хуже! Вот она меня обнимает, как любимого племянника, а у меня в штанах что-то начинает шевелится! Теплое женское тело, молодое и красивое, ощущаю, а не родственные чувства! Сволочь я? Думаю — да!

И как жить? А хрен его знает! От целей своих я не откажусь, бытовые условия родным я ДОЛЖЕН улучшить. Пусть хоть так, если любви у меня к ним нет. Все им полегче будет.

Глава 6

Как-то отвлекся… А я по-прежнему иду домой к бабушке с двумя девчонками.

— Юрка! Ты чего надулся, как мышь на крупу? — на Светку без улыбки смотреть нельзя. Вот же все-таки — огонек, зажигалочка!

— Что Вы хотели, прекрасная синьорита? — чуть обозначил поклон.

— О как! Понятно, Катька — я — синьорита! — сестра в ответ улыбается.

— Юр! Ну я вот опять спросить хочу — ну вот, а тебе… какие девчонки нравятся? — Светка затихает и смотрит на меня.

— Фу такой быть, Кузнецова! — Катька улыбается.

— Ну а чё фу-то, чё фу? Интересно же!

— Тут Светлана Владимировна… вопрос такой — довольно сложный… вот ты сейчас о внешности, о возрасте, о фигуре — о чем спрашиваешь?

— А что, тебе и взрослые тетки нравятся, что ли? А-а-а… точно! Вы же с Крестиком на взрослых теток пялились! Им же уже больше двадцати — вот вы извращенцы! — Светка фыркает и смеется.

Катька тоже смеется, но и ждет ответа — видно, что поглядывает на меня.

Тут в принципе, понятно — девчонкам интересно, что думают парни. Им бы подругу постарше, поопытнее. А кто у них из старших подруг? Ну-у-у-у… наверно Маринка Колесникова… или Светка Коробкина. Хотя — вряд ли они подруги — так, приятельницы. И девушкам тем лет по семнадцать-восемнадцать, не более. И я бы не назвал их — опытными. Девушки, конечно, очень симпатичные, особенно Маринка. Может и было у них что-то с парнями. Но это же — не опыт, нет!

Вон с той же Галиной дядь-Володкиной им бы пообщаться, да даже с тетей Надей. Но — не будут они им такие вопросы задавать, постесняются. А как с тетей Надей, так тут еще и поостережешься — задашь такой вопрос, а через пару-тройку дней и мама будет знать, какие вопросы ее дочь волнуют.

— Света! Вот ты мне скажи — а Галина дяди Володина — она красивая? — вопрос с подковыркой.

— Ну-у-у-у… да. Галина — она вообще красавица! И что?

— А вот у красавицы может быть возраст? Или она красавица для всех — и мужиков тридцатилетних, и пацанов пятнадцатилетних? Если даже Вы, девчонки, признаете, что она — красивая?

Светка с Катей переглядываются, не знают, что и отвечать.

— Или возьмем наоборот: тебе какой актер нравится? У всех же девчонок есть любимый актер, который вот — очень-очень нравится, до замирания сердца! есть же? — девчонки задумались, молчат, — и тебе есть разница, сколько ему лет?

— Или вот возьмем вас, — девчонки переглянулись, — вот вы закончили семь классов, вам по четырнадцать лет! Оглянитесь по памяти назад — много времени прошло? Долго оно длилось для Вас? А ведь еще через семь лет — вам будет по двадцать одному году! Вы уже будете старухами? Да, конечно, же — нет! Вы будете красивыми девушками, вот!

Некоторое время идем молча.

— Девчонки! Вы не обижайтесь! Просто я, наверное, не могу правильно сказать… сформулировать свою мысль. Косноязычный, наверное. А так — спрашивайте, если смогу — отвечу!

— Ага, косноязычный! Всем бы такими косноязычными быть! — вот Светка чем меня еще вышибает, простая же душа — «что думаю, то и говорю».

— Ну вот скажи — что тебе, Юрка, нравится в девушках? Какие фигуры? — Светка не успокаивается.

— Свет! Мне нравятся девушки со спортивными фигурами, высокие, и чтобы попа была большая, вот! — надо ставить точку.

— Фу-у-у-у! Тебе нравятся толстожопые девки? — тут возмущение и отвращение у обеих спутниц одинаково сильное.

— Так-так-так… стоп! Кто здесь говорил про толстожопых? Я говорил? Нет! Я сказал, что мне нравятся спортивные, большие, но! — крепкие и накачанные мышцами попы — очень красивые по форме, пусть и больше, чем среднестатистические!

Девчонки переглянулись:

— Это как у Шмидтихи что ли? У-у-у-у… да ты вообще-е-е-е! — кажется я попал в кого-то из их знакомых, из тех, с кем отношения — очень-не-очень!

«Так, а кто у нас — Шмидтиха? В школе? А-а-а-а! Понятно, есть в их классе такая — Наташка Шмидт!».

Наташка Шмидт… Это такая головная боль и школьных учителей, и школьной администрации, и даже парней-старшеклассников! Вот какой замечательный человек!

Учиться она, вроде бы — неплохо, но — не отличница!

С это фурией не связываются даже десятиклассники! «Прямая как рельс», «что думаю — то и говорю!», «если я тебе не нравлюсь — это твои проблемы!». Ага. Вот такая вот!

А еще она — спортивная гордость района! Единственная на данный момент в районе кандидат в мастера по конькобежному спорту. Ее кулачков бояться все пацаны в школе — от пятых классов — до десятых. Пнуть нахала-шестиклассника под зад — легко! Начистить морду хаму-десятикласснику — легко! Высказать завучу или даже директору! претензии по поводу бардака в школе — не задумываясь!

Авторитетов для нее в школе нет! Ее бы с радостью проводили из школы — да куда угодно! С радостью! Если бы она решила уйти куда-нибудь! Но она — не уходит! Хотя ее приглашали в спортинтернат и не раз!

И ко всему прочему — за нее горой стоят и школьные физруки, и споршкола, и спортивный отдел горисполкома! И даже горком комсомола — тоже за нее! Ага, она еще и общественница! Комсомолка! Спортсменка!

Красавица! Вот тут — не все так однозначно. Нет, так-то Наташка — вполне себе симпатичная! Вот только ее образ отпугивает всех парней. Она… такая… как бы объяснить… ее вид вгоняет парней в комплексы, вот! Мало того, что она конькобежка с именем в области, и даже на Россию постоянно ездит! Так она еще и на лыжах первые места в области берет!

Я и по той жизни помню, как мы ее боялись, когда она шла по школе. А как стояли, разинув рты, когда она крутила на турнике! Ага! Не хуже самых спортивных пацанов в школе! Вот такой — «брульянт» без огранки.

Помню как-то уже в классе восьмом, после тренировки в футбольной секции, мы шли к выходу из стадиона. Сашка Котовщиков, самый наглый из всех наглецов нашей школы, окликнул катящего по ледовой дорожке своего одноклассника — Серегу Конева, конькобежца. Серега прервал тренировку и подъехал к краю дорожки. Сашка стал Серегу подкалывать — вот дескать, Серый, катишь ты по дорожке, катишь — и перед глазами у тебя постоянно задницы девок! Действительно, перед Коневым катились девчонки из старшей группы спортшколы. Он у них постоянно «на хвосте» сидел. Там попы были — действительно — ух! Ну, кто не видел конькобежек с их очень накаченными бедрами и не менее накаченными попами?! Вот Сашка и стебался над Серегой!

Как она услышала речи Кота — я не знаю, хотя он и не шепотом говорил, конечно, но и не кричал! Как она так тихо к нам подъехала, мы тоже не заметили.

Бац-бац! Кот сидит на жопе и вытирает кровь, текущую из носа! Наташка наклонилась к нему: «Что-то еще хочешь сказать про мою жопу?». Кот молчал. Она повернулась к нам: «Может кто другой что скажет про жопы конькобежек?». Мы тоже промолчали. Она, объезжая от нас, бросила Сереге: «Давай, не стой! Тренировка не окончена!».

Помню Кот, прикладывая снег к носу, все смущенно бурчал: «Ну до чего же ебнутая девка!».

Ага… Вот такая Шмидтиха! И оказывается, я описал ее попу. Интересно было бы посмотреть!

Девчонки переглядывались и что-то шушукались.

Да ладно, что-то я сегодня разговорился.

Когда уже вышли с территории РТС, Катька побежала в магазин, а мы некоторое время шли со Светкой вместе. Уже в переулке, когда ей нужно было поворачивать к «двухэтажкам», где она с родителями жила, Светка наклонилась ко мне и шепотом спросила:

— Юр! А ты — правда этот… ну… чердынец?

«Вот же деревня, блин! И семейка моя тоже! Кто? Катька рассказала?».

— Свет! — так же шепотом, наклонившись к ней еще больше, сказал я, — если скажу правду, дашь тебя поцеловать?

— Ты дурак, Юрка, что ли? — она отпрянула от меня, оглянувшись по сторонам.

— Света! Ты хочешь узнать — чердынец ли я, а я очень хочу тебя поцеловать, ты такая красивая!

— Вот ты дурак-то! Я вот Кате расскажу! — Светка решительно зашагала по переулку. «А ножки и попа у нее — класс!».

Зачем я это сделал — кто бы мне сказал! Как-то уже шизофренией попахивает — только что думал одно — делаю совершенно другое! Эта смесь опытного шестидесятилетнего кобеля с малолетним пацаном в период созревания — что-то с чем-то! Меня эта озабоченность временами гнетет — как сказали бы в будущем — «нипадецки»!

Дома меня ждал еще один «сюрпрайс», мать его.

Оказывается, грядки в огороде пришли полоть тетя Надя и Галина. И, дождавшись Катьку, обедать сели все вместе. То есть за столом я сидел один «из мужуков». Стараясь никуда не «пялиться», молча поел, и поблагодарив бабу, отправился на крыльцо — посидеть, «чтобы жирок завязался», как тут шутили.

— Ты, Катя, со мной пойдешь, к баби Дусе. Мы там ткать палавики будим, ты паможешь. Там и Лизушка уже играит, — это она дочь Галины так называет, — а грядки, вон дефки — Галина, да Надя праполют! А патом уж и у Дуси праполим — у ниё жа чуть позжа садили, рана ишшо палоть-та…

Раздав указания, бабуля отправилась к сестре:

— Ты, Юрк, тожа не засиживайся — воду натаскай, да баню затопишь! Када она ишшо прогрецца?! И диды чё-та задержались где-та…

Ну что — глаза бояться, а руки делают! Сто литров — бачок под горячую воду — в первую очередь! Потому как потом — уже можно печь растопить! Сто литров — это пять ходок на водонапорную башню. Потом еще двести литров — в два бачка под холодную воду, еще десять ходок. Так-то и не много, да. Только вот я не один там воду набираю — через раз приходится попадать в очередь и ждать. Хорошо, что башня высокая и напор сильный — ждать долго не приходится!

Почему воды так много? Я думаю, что сегодня у деда с бабой соберутся все — и мои родители, и дядька с женой, и дед Гена с бабой Дусей, и тетка Надя со своими «спиногрызами». Народу будет много, все будут мыться, и воды — тоже много нужно!

В РТС есть общая баня — одна часть котельной отгорожена — там и устроили общий зал с раздевалкой. В пятницу — моются женщины и ребятишки, в субботу уже — мужики. Ну это те, у кого своей бани нет — в основном, жильцы многоквартирных домов, да бараков. Хотя часть из них — моется по частным баням — у родных.

Пацаны — такие как Сашка Крестик, пробовали «освоить это объект» — по пятницам, ага. Но высоко задранные окна, да еще и с побелкой внутри, заставили их признать это дело — бесперспективным!

Таская воду в баню, проходя по огороду, мимо грядок, стараюсь не «косить лиловым глазом» в сторону тетки и Галины. Это сложно, но я стараюсь!

Галина одета в старый, побелевший от многочисленных стирок, комбинезон. Наверное — дяди Володин. Комбез настолько старый, что, мало того, что из синего стал почти белым — очень светло-голубым, так и истончился чуть не до марли. Но — чистый, подштопанный.

Подвязанный пояском, хоть и мешковатый, он все-таки очень подчеркивает фигуру «этой ведьмы». А так как работа предполагает нахождение большую часть времени — «на корточках», либо в позе «мама моет пол», то смотреть мне в ее сторону — противопоказано!

Черт! На нее даже мешок надень, все равно будет — королева! Ага! Как Мерилин Монро когда-то на фотосессии в мешке!

А тетка — та вообще диверсию против меня устроила! На ней какой-то халат, тоже не новый. Как бы не ее же самой халат, но времен еще тех — школьных! Он и короток, да и похоже — так и норовит расстегнуться. Ну да — тетя же после этого — несколько раздалась. Периодически я слышу, как тетя Надя пеняет на халат, фыркает, и постоянно поправляет его.

Галина чуть слышно смеется:

— Это хорошо, что баба Дуся тебя в таком виде не видит! Вот бы она тебе сейчас высказала!

— Что ты! Мне тогда досталось бы! Вот хотела же что-нибудь прихватить из дома! Так нет же — думаю у мамки же что-нибудь осталось из моей старой одежды! Галь! Я что — такая толстая!

— Надь! Ну какая ты толстая — просто халат этот ты носила классе в восьмом, наверно!

— Ну где-то так… Слушай, а как же я в баню-то пойду? Мамка ведь тут уже будет! Может у Светланы здесь что-нибудь есть?

К башне… От башни… К башне… От башни…

Натаскав воды в бачок для горячей воды, принес дров, сажусь растапливать печь. Дверь в баню открыта, и я, сам не желая того, продолжаю «стричь ушами».

Галина смеется красиво, звонко так:

— Да сними ты его вообще! Ну — не голая же ты! Трусики да лифчик же на тебе!

— Ты с ума сошла?! Если мамка или баба Маша увидят — они меня живьем съедят! Да и Юрка здесь «шлындает» — неудобно же!

Галина совсем переходит на шепот:

— Слушай! Я что спросить хотела… А, что, Юра — он всегда такой нелюдимый?

— Да ну… С чего ты взяла? Он веселый парнишка и добрый! Катька вот его только шпыняет постоянно. Я уже Свете говорила, ну что она так его?! А Светка — да все нормально, его не подпнешь — не пошевелится, вроде как –«валОвый»! Так, а я говорю — где ж «валОвый»-то, нормальный парнишка — бойкий. Вон на огороде, бабы рассказывали, уговорил Никифорова душ летний поставить! Так бабы хвалили Юрку — вот, дескать, сколько лет туда работать ходим — хоть бы один мужик о нас подумал, побеспокоился, как там работается… А сейчас — красота — поработаешь днем, а перед тем, как домой идти — обмоешься! И снова как огурчик!

«Ага… мне можно погладить себя по голове — Юра хороший!».

Так… и еще два раза по столько!

К башне… От башни… К башне… От башни…

Тетка, видно, замучилась совсем с тем халатом, и подняла полы к поясу.

«Нет… ну — совсем уже! Юры она стесняется, ага! У самой всю попу видно, в белых трусах!».

Они продолжают шушукаться, смеяться, то — негромко; то — во весь голос, вставая и помахивая друг на друга руками, хохоча!

«Вроде бы все! И баня уже раскочегарилась добро!».

Баня у деда небольшая — три на четыре метра. Но в метре от двери входа — дощатая перегородка, чтобы отделить моечную от предбанника, где раздеваются и оставляют вещи. Получается, что мойка — три на три. Да тут еще место отнимает печь, сваренная из толстенного листового железа, а потом — обложенная кирпичом!

Но полок есть — у дальней стены, широкий и удобный. Пара скамей — тоже длинные, по два метра и широкие — толстенные правда, и тяжелые.

Я с дедами и в той жизни парился, и сейчас уже пару раз с ними в баню ходил. Но мылся с ними — это громко сказано. С ними мыться — невозможно, потому как даже разогнуться в мой теперешний невеликий рост — немыслимо! Температура такая, что волосы трещать начинают и уши в трубочку сворачиваются! Потому моюсь я — на полу!

Сегодня народу много, но деды пойдут мыться и париться — первыми, тут вариантов нет! Потому как «посля всех итти — эта ж не пар уже, а мокрота какая-то! мыцца можна, а парицца — хрен там!».

Кто там за кем будет мыться — мне дела нет. Я и последним могу, с меня не убудет! Но свербит мысль — Галя же тоже мыться будет, да и тетка Надя… Блин! В монастырь уйти — так нет тут монастырей. Поблизости, по крайней мере. А мне бы предпочтительней — в женский, конечно!

Значит времени у меня свободного — полно, пока всех в баню пропустишь!

Я вышел из бани, постоял, подышал. Родственницы уже на меня внимания не обращают, примелькался!

Галина стоит раком, очень красиво оттопырив попу. А тетя Надя — вообще, похоже, забила на борьбу с халатом и расстегнула его полностью. Да еще полы подоткнуты, чтобы по земле не елозить! Получилась такая — распашонка выше пояса! Красивая она все же — тетя у меня!

Не такая, как Галина, а по-другому красивая. Бедра широкие, ноги стройные и полные; хоть длиной ноги похвастать не могут, но форма — выше всяких похвал! И животика нет, несмотря на двоих детей! Талия — такая, красиво очерченная. И груди — тут явная тройка.

Интересно, вот уже и на огороде на женщин смотрел и сейчас… А вот целлюлита — не вижу. Питание что ли другое? Или то, что здешним женщинам постоянно приходится физически трудится? И на работе, и дома, и в огороде! Это же сейчас никаких коммунальных благ — воды принеси; печь истопи; пищу приготовь — так опять же газовых плит пока в поселке — кот наплакал; посуду помой, одежду — постирай; детей в садик/школу — собери, утащи; потом — на работу; а вечером — все в обратной последовательности. Писец просто полный! А молодые еще и кино какое-нибудь хотят и мужа приласкать. Какой тут на хрен целлюлит, с таким «фитнесом»!

Вот и тетя Надя — крепкое красивое женское тело! Не манекенщица — вовсе нет! Картина еще такая есть — видел ее в прошлом… «После бани» называется, что ли? Там, где в предбаннике голая молодая женщина одевает дочку. Не, не помню названия…

«Вот стою и пялюсь на двух красавиц! А чё нам — кабанам! Таким молодым, да красивым!».

Тетка толи не видит меня, толи еще что. Надя стоит прямо, лицом ко мне и что-то со смехом Галине рассказывает. «Черт! Вот только трусики бы ей поаккуратнее, покрасивее! Вот как ее воспринимать как тетю, как табу?!».

— Дорогие мои родственницы! Могу ли я обратится к Вам, таким красивым, с нижайшей просьбой! Не сочтите за труд, обратите внимание на такого недостойного меня! — что-то на сарказм пробило? Или это опять — все та же клоунада?!

Тетка подняла голову:

— Ой, Юрка! — и судорожно халатик поправлять!

Галина медленно разогнулась (ага, спинка-то затекла небось!) и тоже повернулась ко мне. «А вот верх комбеза, пуговки то есть, она зря так низко расстегнула, зря! Я, конечно, понимаю, что такой комбез, пусть уже изрядно тонкий — не одежда на грядках в жару работать — телу-то дышать нужно! Но мне от этого не легче!». Галя правой рукой, предплечьем попыталась поправить волосы, сползшие на лоб, продолжая улыбаться — наверное еще словам Нади!

— Я попросить хотел — вы не могли бы посматривать вот за этой дымовой трубой! Как дым идти перестанет, меня крикнете, я примчусь и подкину дровишек, а? — приходиться отводить взгляд от теток.

— Что-то ты, Юрка, как-то интересно заговорил? Иди уж, позовем, если чё! — тетка, улыбаясь и продолжая руками стягивать халат, кивнула головой на дом.

Я отправился в сени, про себя думая — вот, наверное, курить было бы хорошо — покурил, нервы расслабил, ага. Только мамка меня прибьет за курево. Так-то это было привычное для поселковой пацанвы наказание — «по делам и судят их». Ну или как-то так… Но сам не хочу курить. В той жизни начал курить уже только после армии, а здесь думаю — может вообще не начинать?

Собирался я посидеть с учебниками, пока народ не начал собираться — потом не дадут собраться с мыслями.

Но не успел зайти в дом, как услышал негромкий голос Нади, которая сказал Галине:

— Ой, не удобно-то как вышло! Как мы про него забыли-то? И я ведь чуть не голая!

— Ты ж сама говорила — мальчишка, мальчишка! Что бояться малого? — в голосе Галины явно слышалась усмешка.

— Ага, мальчишка! Ты бы видела, как он на меня смотрел — как раздел всю и это… ну… ну ты поняла в общем!

— Ты — потише! Услышит еще! — прошипела Галина.

— Да нет! Он в избу зашел, вроде дверь скрипнула, я слышала! Вот ты спрашиваешь — нелюдимый, ага! Нет, так-то он мальчишка и веселый, и добрый, и приветливый… Только вот поменялся как-то… Ну — после того как тонул.

«Та-а-а-ак… Вот знаю же, что подслушивать — плохо! Но когда такие разговоры — как не подслушать-то, они ж меня непосредственно касаются!».

И на цыпочках прошел сени, чтобы не отсвечивать в окна сеней, и зашел в чулан. Там и видно все, если на ларь встать и слышно — еще и лучше. Окно дед на лето вынул совсем, вон оно на полке стоит!

— Ну ты ж слышала, что Гнездилиха Юрку чердынцем назвала? — тетка опять присела, выпустив халат. Опять все на виду, ага…

— Так от тебя же и слышала, и что? — Галина явно заинтересовалась.

— Так мамка с бабой Машей, уговорили Светку сходить к Гнездилихе вместе, да расспросить — что к чему! Вот они и ходили. Гнездилиха же с мамкой моей еще по Самарке хорошо знались, да и здесь отношения хорошие всегда были. Вот она им и пересказала, что там, да как!

Галина сидела, склонившись над грядкой, комбез плотно облепил ее спину. Ага… и то, что ниже — тоже облепил, да. Даже трусики проступили рубчиками. И по спинке видно — жарко красотке — темная полоса по комбезу уже от шеи и вниз, к трусикам, по хребтинке!

«Черт! Ты слушай, давай, не отвлекайся! Что ты там за зверь такой!».

Но мне казалось, что я даже отсюда слышу запах женского пота, сладковатый такой, пряный и очень будоражащий! Блин! Аж голова закружилась! И глаз от спинки этой — ну никак не отвести!

Напрягся — отвел глаза! А рядом — Надя сидит на корточках, халат распахнут, ноги чуть расставлены, и трусики все обтянули! И лифчик тоже — в обтяжку!

Черт! Черт! Черт! Рука сама собой скользнула в штаны! Еле успел вытянуть! Вот — затирай теперь этот конфуз, чем хочешь! Мне показалось, что я даже застонал, чуть-чуть!

Чуть отвлекся на исправление ситуации, пока нашел какую-то тряпку, быстренько подтер — блин! противно-то как…

Ага, противно ему! Привыкай пень старый — тебе еще долго вот так, типичным мальчишеским способом нервы успокаивать!

Снова тихонько залез на ларь, чуть подвинулся к окну. Блин! Мне показалось или нет — вроде бы Галина сюда смотрела, но отвернулась, когда я к окошку подвинулся. А что она улыбается? Надю слушает? И мы послушаем…

Не понял, сколько я пропустил, но:

— А она говорит им — вы, бабоньки, не бойтесь. Чердынец-то — он полезный для рода, если его не обижать специально! Только вот до баб он злой — и смеется, мамка говорит! Светка испугалась — как говорит он злой, что ж он их не любит-то и за что? А Гнездилиха как захохочет! Ты, Светка, совсем дурная, что ли? Я ж тебе русским языком говорю — злой он ДО баб, а не НА баб! Мамка говорит, Светка вся бледная сидит — что мне делать-то, говорит! Может быть к врачам его сводить?

«Блин! В Надежде умирает явная актриса — как прямо в лицах рассказывает, как будто сама там была!»

— А Гнездилиха снова хохочет — ты и впрямь, Светка, глупая! Чё ж врачи-то сделают? Может хозяйство ему отрежут, как быку там, или поросенку? Так он точно на такое обидится — а какой мужик бы не обиделся? Сиди теперь, да наплюй на все сплетни!

— А Светка спрашивает — так чё мне делать-то — у меня же еще дочь, Катька. А если он и ее? А Гнездилиха говорит, так всегда ж было — сучка не захочет, и кобелек не вскочит! Смотри за дочкой, да и все!

Мне показалось, что Галина вновь посмотрела в сторону окна! Ох не проста она, не проста — как ведьма все чует! Я вовремя отпрянул к стене.

— Ты уж, Надь, брось! Гнездилиха эта с ума выжила, мелет что-то! Ну чего бы Юрка Катю-то… портил? Она же сестра его! Это ж — вовсе за рамки!

— Галка! Так она ж не родная его сестра-то! Она же приемная у Ивана, да Светки! Так что тут — и нет никаких рамок! Да и раньше — бывало такое! Редко и не у нас, но бывало же! Вот раньше рассказывают — вообще тесно жили, в одной комнате и родители, и дети — мал мала! Всякое, говорят, бывало. А уж если сродные там братья-сестры, или троюродные — то и вообще — частенько! Заиграются чуть и все! Нет у девки целки! Молчат об этом, конечно. Но рано или поздно — вдруг и вскроется!

Тут тетка Надя вроде как поперхнулась и замолчала. Это чего с ней? Чего она там про братьев и сестер? Уж не было ли у нее чего с дядькой Володькой? Они ведь ровесники и росли рядом! И отношения у них очень хорошие всегда были!

А Галина, наверное, тоже что-то такое подумала. Потому как молчала некоторое время. Потом совсем уж тихо сказала тетке:

— Надя! Слушай! Тебе ведь мужика надо, ой как надо! Ведь плохо тебе будет-то! Что же ты сидишь сиднем-то?

— А я, Галка, думаешь не знаю, что ли? Надо, конечно! Ведь знаешь иногда… по ночам… волком выть хочется! Только где его взять-то — мужика хорошего? Они ведь не грибы, под березой не растут! А здесь в поселке… Мамка же меня заклюет! И так поедом ест — то платье короткое одела, то юбка видишь ли ты — «в облипку»! То с тем у магазина лясы точила, то тому — на улице улыбнулась! Вот и как тут быть?

Тут громко брякнула калитка. Оп-па! Ноги-ноги-ноги! Стараясь не шлепать босыми ногами по полу, я проскочил через кухню и нырнул в комнату. Прислушался:

— Ты, девка совсем ополоумела ли чё ли! Ты чё ж эта голяком по огородчику разгуливаш-то? Ох, Надька, дождесся — скажу Дусе, чтобы вожжами тебя поучила! Где ж тако видано-то? — баба Маша распекала Надю.

Вот в пору пожалеть — опять «встряла»! И «по-другому» — тоже бы пожалеть! Но кто ж мне даст, проявить такую «жалость» и сочувствие?

— Ты, Надька, иди домой, там Дусе поможешь! Народу-то сёдня в баню многа будет, нада ж чё-та поужинать сготовить. А мы с половиками этими весь день провозились, ничё ж не стряпали! Вот Дусе паможешь, а тут мне Галя и Катя помогут. Все чё-нить приготовим! А иде Юрка-то? Баню-то протопил?

Оп! И мне сейчас достанется — печь-то я не подкинул! Рысью-рысью-рысью! Выскочил на крыльцо, скользнул с огород, к бане. Возле бани стояла тетя Надя, все пыталась застегнуть халат, но, то та пуговка расстегивалась, то — эта. Грустная такая…

— Тетя Надя! — дождавшись пока она поднимет голову, — ты же знаешь, актриса есть такая — Фаина Раневская?

— Ну, знаю, и что? — совсем что-то загрустила моя любимая тетка!

— Так вот… говорят, что есть у этой Фаины хорошие такие присказки… Советует она, что «хрен, положенный на мнение окружающих, обеспечивает долгую, спокойную и счастливую жизнь». Вот как-то так!

Тетка хмыкнула и посмотрела на меня уже веселее. Сбоку тоже тихо засмеялись. Повернул голову и увидел улыбающуюся Галину, она стояла спиной к ограде и тоже вовсю пыталась застегнуть верх комбинезона. Получалось тоже — не очень, проглядывало тело.

— Видишь, как мы расслабились! Я тоже — растелешилась!

Я снова повернулся к Наде:

— Или вот еще! — я подошел к ней и взял ее за руку, — вот так подними правую руку, резко опусти и громко скажи — «Пошли вы все на хрен!».

Тетка засмеялась:

— Нет, Юрка — это уже лишнее! Как же можно мамку с теткой на хрен отправлять! Нехорошо это!

— Ну ты же может это сказать «про себя», молчком? Правда ведь?

— Ох Юрка! Хороший же ты мальч… да парень уже! — тетка обняла меня и рукой потрепала по волосам, — спасибо тебе!

— Да не за что спасибо! Просто — мы же должны помогать друг другу, да, тетя?

Блин! Как-то двусмысленно это прозвучало. Или это только внутри меня такая двусмысленность?

А вечер закончился вполне душевно! И попарились все в бане, и потом — поужинали, посидели за столом, попили чай!

Снова после ужина, мы сидим на крыльце у деда. Я и деды.

— Деда! А вот скажи мне — вот покос у нас большой?

— Ну дак, Юрка! Там жа два покоса вмести! Гектара два, кажись, будет? Так, Ганадий?

— Ну… дак я думаю, чё побольше — два с полтиной… даже к трем ближе…

— А вот вы ж давно ими пользуетесь! А что бы не подсеять там чего? Может сенА лучше будут?

— Так чё там подсееш-та? Ты говори прямо!

— Ну вот если тот же клевер, например?

— Дак то ж пахать нужна! Потом толька сеить! А на хрена нам это? — дед удивился.

— А если — без пахоты? Осенью — разбросать там семена — что-то же прорастет? Все лучше будет, или нет? Я читал, что клевер — калорийный… ну — сытный! И молоко вроде бы более жирное получается! Если по осени рассеять семена — глядишь по весне, хоть сколько-то прорастет! А потом он и сам уже насеется!

— Да где ж взять-то его, его ж пади не продают в магазинах-то?

— Так вон, Черном Яре, через того же деда Попова и попросить!

Дед Попов, тоже — тот еще персонаж! Дедом Поповым его называли с легкой руки толи Кати, толи меня — вроде бы кто-то из нас его, совсем в детстве, так называл. Жил он в Черном Яре, и до последнего времени был бригадиром в колхозе, или еще каким-то небольшим начальником. Он уже давно приятельствовал с моим батей, который даже и не знаю в каком году, что-то там в колхозе устанавливал-монтировал — так и познакомились.

Он периодически приезжал к нам в гости. Сначала, как я понимаю, оставался ночевать у нас, приезжая в Кировск по работе. Сейчас, уже уйдя на пенсию, просто — приезжая по делам. Он был старше бати существенно, лет на двадцать. Но — так случилось, что они — как-то сошлись.

Дед этот был невысок, но коренаст — этакий бычок, хоть уже изрядно староват! Постоянно наголо выбривал голову, чисто брился и был всегда одет очень аккуратно. А по меркам деревни — даже и с претензией на определенный шик. На его пиджаке всегда висели награды — он не стеснялся, в отличие от многих других, показывать, что во время войны — «не на продуктовом складе подъедался». Со слов бати я знал, что войну дед Попов закончил старшиной стрелковой роты. По малости лет, в наградах я не разбирался, а сейчас уже понимаю, что, дед-то был — героический! Три ордена Слава, Звезда и Знамя, орден Отечественной войны, медаль «За Отвагу» — вовсе не хухры-мухры, а для солдата в пехоте — круть неимоверная! Это как же нужно было воевать, чтобы заиметь такой иконостас?!

Я, конечно, знал, что у бати тоже — и Слава третьей степени, и за Отвагу, и Звезда есть! Я ж гордился своим батей — и по праву! Он начинал в сорок третьем мехводом на Курской, после ранения — до конца войны в полковой разведке. Но награды деда Попова — внушали!

А еще я помнил, что всегда с испугом смотрел, как после бани, употребив за ужином — батя, как всегда — свои пару-тройку рюмок; дед Попов — все что осталось в бутылке! дед ложась спать, раздевался — у него от правой руки вниз, из-подмышки и до правой ступни вился грубый, толстый и витой синевато-красный шрам! Отвратительный, как мне казалось, шрам бугрился по правому боку, через ягодицу — дальше по бедру и на голень! Я его увидел впервые в бане и обомлел — это же что такое?

Дед, посмеиваясь, намыливая вихотку, объяснил — «Это меня так немец пометил, Юрка! Я, вишь ты, за пулеметом лежал! А тут — бац — взрыв и куда тот пулемет, куда щиток! Вот меня так посекло!». Дед еще указывал мыльной рукой на рубец справа на лбу.

Потом, в разное время, в банях, в том числе и общественных, я видел много пожилых мужиков и дедов со шрамами, рубцами, культями вместо рук или ног. Но тот шрам деда Попова казался мне — каким-то уж вовсе чудовищным.

Кроме бати, у нас остальные родные к деду Попову относились — без восторга, мягко говоря! Был он шумный, громкий какой-то — тихо говорить не умел. Не кричал, но говорил очень громко, и так же громко и гулко хохотал. А хохотал он часто! Любил сам пошутить и сам же — посмеяться. Как часто бывает — у таких шутников, шутки, как правило, — не очень! Либо туповаты, либо — грубые до скабрезности. Вот и Попов шутил, как-то все больше, про «это».

Похоже был он изрядным бабником. Что-то такое смутно припоминаю, что он и тетку Надю вроде как пытался — потискать. За что нарвался на отповедь моей мамы.

Поэтому, его приезды, моих родных, кроме бати — повторюсь — не радовали. Хотя с пустыми руками дед никогда к нам в гости не приезжал — то меда в сотах привезет, то — рыбы свежей, то каких-то грибов или ягод.

Вот в разговоре про него я и упомянул.

Деды тоже — поморщились:

— Дак сколь там семян-то надо? Не горстку же! — дед Гена сомневался.

— Ну ведь, если что выйдет — можно каждую осень по чуть-чуть подсеивать!

Дед Иван вздохнул:

— Ладно, осенью можна будит попробовать!

— А вот еще я хотел спросить — ты деда Гена, пару раз в неделю ездишь на мотоцикле — траву подкашиваешь — кроликам там, теленку… А почему после покоса нельзя туда же съездить, да накосить травы сразу — побольше. Ведь через месяц после покоса — трава уже вновь отрастет! А к началу августа — уже и вовсе сантиметров двадцать будет?

— Это чево ж — за-ради двух мешков травы — в такую даль ездить? Ты Юрка, чё — сдурел ли чё ли?

— Ну ты деда сам подумай — ты пару раз в неделю катаешься на мотоцикле по кустам, чтобы там подкосить, тут подобрать. А ведь ты не один так ездишь, вот и получается — чтобы пару мешков накосить, ты катаешься, ищешь, где еще не скошено, время теряешь. А тут — да, ехать подольше, но зато — вот, свой покос, и никто там не косит. И не пару мешков травы можно накосить, а пару… да вон — наматрасников. Увязать их на коляску веревкой, и вперед! Это уже на неделю, а то и на две травы выйдет!

— Ишь… умнай какой! Ты ишшо пойди — выпроси у той бабки эти наматрасники, ага! Даст она тебе их, щас! — но видно, что дед Геннадий задумался. Я — не семь пядей во лбу! Просто в середине семидесятых — то есть чуть вперед — деды так и приспособились делать. Я просто чуть раньше их к этому подталкиваю!

— В августе ж трава уже отросла, там можно по новой все скосить — на осень, пока корову в стайку на зиму не загнали.

— Подумать нада! — дед Иван дал понять, что они поняли и разговор — окончен.

Погода чуть испортилась, периодически налетает мелкий холодный дождь. Было принято решение — сенокос чуток перенести, на недельку — «Время ишшо есть!».

На работе, в такую погоду — лепота! Поливать не нужно, копошимся понемногу с прополкой, уходя на время дождя в здание. Вера Пална и там находит работу. Я — ковыряюсь с инвентарем, девчонки что-то перебирают и сортируют. Скучновато, но спокойно.

Уже почти полтора месяца я занимаюсь физкультурой. Похвастаться пока нечем, но заметил, что это расстояние — до стадиона мне уже не хватает для бега. Легко как-то стало. Добавил еще круг по стадиону, потом — второй круг. Да и турничок с брусьями — уже не вызывают такую тоску. Подходов делаю по пять, подтягиваюсь-отжимаюсь по пять-семь раз за подход. Нужно к сентябрю довести хотя бы до двенадцати-пятнадцати раз.

Еще в первые дни, как «одыбал» после больницы и определил себя в качестве места для занятий — сарай в постройках у деда, взял и померил рост, отчеркнув линию на косяке входной двери. Тогда получилось — сто сорок восемь сантиметров. Сегодня снова померил — плюс три сантиметра! А — неплохо!

К занятиям в сарае, добавил упражнения на растяжку. Тянусь теперь, ага. Благо, знаний по разным упражнениям в голове хватает.

Ковыряясь в сарае, к своему удивлению, нашел старое, затертое и потрескавшееся седло.

— Деда! А седло у тебя откуда? Лошадь что ли когда-то была?

— Так это когда ишшо было! А посли все была жалка выкидывать, мож пригадицца куда. Я и забыл пра ниво! А ты откуда его выташшил-то?

Я попросил деда не выкидывать седло и приспособил его к бревнам стены, вбив пару скоб. Стал потихоньку отрабатывать удары руками. Не груша, конечно — но что-то вроде того: и кожаное, и конским волосом набито!

— А это тибе зачем, Юрка?

— Я, деда, где-то прочитал, что добро должно быть с кулаками, чтобы, значит уметь набить морду любому злу!

— Ты, Юрка, как рехнулся, ли чё ли? Боксом занимацца нисхотел, а щас — вон в сараи руками машеш!

По вечерам продолжаю заниматься с учебниками, решаю, пишу. Почерк — по-прежнему не нравится, коряво как-то. Буду продолжать! И еще заметил — в процессе занятий — машинально, стал чиркать-рисовать на тетрадных листах.

В прошлом у меня были некоторые, приобретенные в процессе жизни навыки. Помню, когда сын Егор перешел в четвертый класс, у него возникли сложности с учителем рисования. Средних лет дама была какой-то отстраненной от всего, и ей было абсолютно наплевать, что пацан — был круглым отличников три года «началки» и продолжает оставаться таковым, кроме ее предмета.

При попытке разговора, дама индифферентно сообщила о том, что Егор — плохо рисует, то есть — не умеет вообще, и что оценки она ему завышать не намерена, а значит в лучшем случае мы можем рассчитывать только на «тройку».

Такой подход меня «взбесил», но формально — она была права. Какое-то время мы ломали голову, пока кто-то из знакомых не подсказал, что есть компьютерные программы, которые обучают рисовать. Домашний комп у нас уже был, и ребятишки его уже вполне освоили. Побегав по специализированным магазинам в Тюмени, я нашел несколько дисков с обучающими прогами. А так как сын уже изрядно «повесил голову», пришлось потратить время и вместе с ним освоить науку, как рисовать, отталкиваясь от геометрических фигур; а также — рисунки штрихами. Занимаясь, мы даже с ним вошли во вкус и как-то соревновались, рисуя всяких кошечек, рыбок и прочих птичек.

Потом и простым карандашом стали рисовать силуэтные рисунки, со штриховкой. Не помню, как точно они там назывались. Это заняло у нас определенное время, но Егор восстановил в себе уверенность — а это было для меня самым главным! Художником он, конечно, не стал, как не стал художником и я. Но изобразить что-то в шаржевом стиле — вполне по силам и быстро!

Да… а эта грымза через год куда-то перевелась. Получается, что мы осваивали эти приемы зря? Да нет. Навыки-то остались! Дашка как-то, щипая меня и посмеиваясь, сообщила мне, что при уборке комнаты сына, нашла у него в столе тетрадные листы, где Егорка изображал одноклассниц в голом виде. А может и — не одноклассниц! Да, дети растут быстро!

Так вот такие карандашные рисунки я и стал «творить» на полях тетрадей. Даже — не задумываясь. Ну — да и ладно бы! Вот только один из них увидела Катька!

— Это что — Галина? Похожа… Правда — похожа! Только ответь мне, гавнюк — почему она голая?!

Потом мне пришлось успокаивать сестру, что «никогда-никогда больше!», что «случайно вышло, просто задумался!», «больше не повторится!»

— Ты когда так рисовать научился, балбес? Откуда такие «таланты»? Ведь всегда были одни «каляки-маляки»?!

Пришлось объяснять и показывать принципы работы с геометрическими фигурами, а также правила штриховки. «В журнале каком-то увидел» — откуда, откуда…

— Так! Все с тобой ясно! Чтобы такого больше не видела! А то — если я могу увидеть, может увидеть и кто-нибудь другой! И этот рисунок — сжечь! Хотя… погоди, дай сюда! Сама сожгу, потом.

На вопрос — могу ли я нарисовать ее, или там — Светку, например, я ответил вопросом: «Именно так она желает быть изображенной?!». За что получил пару подзатыльников и пинок по заднице, когда уже убегал!

Надо сказать — отношения с Катькой у нас все же изменились! Если раньше это были какие-то отстраненно-презрительные с ее стороны, а с моей — насколько я понимаю — настороженно-неприязненные; то теперь… даже не знаю, как сказать. Пикировки между нами происходили постоянно! Внешняя агрессия со стороны сестры — никуда не делась. Только и я, и, по-моему, она тоже, понимаем, что это такая ширма, игра. Лучше отношения стали, как мне кажется… Думаю я ей стал интересен, как брат и человек. Ну, как говорит бабушка Маша — дай-то Бог!

Как же тянется время! Особенно — когда ждешь чего важного! Пару раз в неделю забегаю в библиотеку, просматриваю газеты! Нервы горят…

— Деда! А вот смотри, у нас, ну — в Сибири… Ладно татары там — они здесь всегда жили! Русские — сюда пришли давно! А откуда у нас здесь столько разного народа — и украинцы здесь; и прибалты всякие — и латыши, и эстонцы, и литовцы! Даже финны, говорят есть!

— Юрка! Вот тебе всё нада, ага! Те эта зачем, знать-та? — дед Иван улыбается, слушая недоумение брата.

— Интересно же! Родина же наша, живем мы здесь!

— Ну… хохлы те жа… ты вот мне скажи — а иде тех хохлов нету, а?! Оне ж даже на полюси, и то, кажись, есть! Куда не плюнь — всюду хохол! А если сразу не попал, то хохол иде-та рядом! Оне, хохлы — ух и домовитый народ-та! Все к сибе тянут, ага! Не… так-та я ничё ни скажу… вроди и правильно… но как-та с перебором, ли чё ли! Как жиды, ага! Только тех жидов всё ж поменьше, чем хохлов-та… шибка поменьше…

— А остальные, Юрка, так жа, как и мы, постепенно сюда добирались! — дед Иван настроен менее саркастично по отношению к другим, — те жа бессарабы, или малдаване ишшо… вот у нас, слышал — болото есть — Бессарабка? А почему? Там же озеро раньше было, сильно раньше! А вкруг озера как-та хутора появились, все больше те бессарабы жили, хуторами, ага!

— А вот я слышал, что вот прибалтов тех же — их ссылали сюда, ну… при Сталине, — я, конечно, почитывал раньше про «все это», но интересно же и от людей услышать мнение, людей «шибка поживших».

— Мож каво и ссылали… только вот деревни — слышал — Эстонка, Лифляндка, Курляндка… так вот они шибка раньше появились… еще при царе.

— Фины ишшо есть — деревня така…, — дед Гена добавил.

— И этих, как их там… бульбашей у нас тож полно — целые деревни тут есть, старые деревни… прицаре Горохе ишшо…

— А вот немцев откуда у нас столько? — интересуюсь.

— Так, эта… Юрка… кажись их посли вайны многа стала… а так-та… их жа к казахам в войну-та отправили, ага… от фронта подале… на всякий случАй… А уж потом оне к нам стали перебирацца… С казахами, Юрка, тожа… непроста как-та… народ такой… непростой, да… Сибе на уме, народ-та! Посмотрел я на их, была дела! Да и щас оне… нет-нет, да появляюцца у нас тут… по колхозам вот ездют, коней скупают… ага!

Дед Ганадий:

— И вот чё интересна — казахи те — татар ни в грош ни ставят, ага! Навроди ж похожи, а нет… ни в грош! Чё-та меж ними када-та случилась, стычка кака-та наверна! А так — да… сибе на уме… Эт тока русский Ваня — прастадырый жа всигда… Все чё-та маракуют, чё-та сибе выгадывают. И тока Ваня, все — расдаст, а чё не расдаст, то пропьет!

— А немцы-та, чё… народ-та справный, работяшший… порядошный народ-та… с немцем тем рядом робить можна… в спину не пихнёт… не…

— А вот у меня одноклассница — Тальвик! Она кто — немка, или еще кто? — интересно, кто одна из самых красивых девчонок в классе?

— Эта Ваньки Тальвик дочка што ли? В Дорстрое живут, не? — дед Гена.

— Ну да, там вроде бы живут. Или в поселке Мелиораторов? — я знаю лишь приблизительно.

— Да не… в Дорстрое! Ванька-то Тальвик — он и есть этот эстонец жа! Ничё так мужик, работяшший, спокойный. Выпить тока не дурак! А так — хороший тракторист! Вот он, вроди, из тех, из ссыльных. Он посли войны здеся объявился уже… Посидел изрядна мужик… да… — деды повздыхали.

— Деда! А вот как вы про немцев — вроде с уважением! Мы с ними воевали! Вон сколько людей погибло, сколько всего разрушено, — мне интересно отношение дедов к немцам.

— Вот ты, Юрка, дурной все жа! Так там каки немцы-та? А здесь каки? Эта ж наши немцы-та! А не те! — дед Геннадий возмущен моей глупостью!

Да, Сибирь, как тот плавильный котел — приняла массу разных народов, и все жили здесь вполне нормально. Я, здесь и сейчас, вообще не слышал каких-то унизительных слов в сторону других национальностей. У нас в школе каких только фамилий не услышишь! И никто на это внимания не обращает! Кто ты есть сам по себе — вот важное, а не какая у тебя фамилия!

Периодически бабушка отправляет меня в магазин, то за тем, то — за этим! Вот — хлеб каждый день нужен! Хлеб к нам привозят всегда в одно и то же время — примерно в четыре-половине пятого. К этому времени к магазину подтягиваются пожилые женщины-пенсионерки и уже откровенные бабки.

Здесь же шныряют ребятишки, которых тоже отправили за хлебом. Тетки-бабки стоят степенно, мелят языками, перемывают кости родным и знакомым. Только изредка могут прикрикнуть на мальцов, если те расшумятся-разбалуются!

Мне баловаться не хочется, поэтому стою в сторонке. Можно вообще сходить в столовую — вот она рядом! Выпить газировки, даже съесть какую-нибудь булочку. Прислушался к себе — нет, не хочу. Газировка сейчас в буфете стоит возле окна (ящики с бутылками — всегда там стоят!), а в окно светит солнце. Значит газировка — теплая! Не, не хочу.

Хлеб привозят еще теплый, ароматный. Булки хлеба еще не «съежились» до шестисот граммов, большие такие! Мальки, чуть отбежав от магазина, сразу же вгрызаются в уголки буханки — традиция-с! Мне это — тоже уже не по возрасту, не солидно!

Пропустив вперед всех бабок, покупаю хлеб.

Мое присутствие для бабок не остается не замеченным. Но шушукались так, в меру. Все же народ сейчас все больше — настроен критически ко всяким слухам о иррациональном. Атеисты все больше! А кто — не атеисты, те вынуждены плыть по течению с большинством!

Для бабок обсудить важнее и интереснее другое — какой Ванька своей Маньке под глаз «фингал» поставил; чей Петька вчера пьяным в канаве валялся; самый смак — пошептаться: что вот говорят, ага-ага, что, тот-то с той-то, ага-ага! Точно-точно! Вот — истинный бог! Кума своими глазами видела! И соседка — слышала! Точно, тебе говорю, точно! Хотя кума уже дальше собственного носа ничего не видит! А соседка — ни хрена не слышит, по причине отсутствия слухового аппарата, а свой природный аппарат у нее отказал, еще когда по улице Кирова казачки галопом носились!

Нет! Так-то я к бабулям отношусь нормально! Но! Если они — поодиночке, а не стайками! А если стайки становятся покрупнее — они вообще представляют общественную опасность, по причине своей явной деструктивной направленности!

Магазинчик наш небольшой — бревенчатое строение с дощатым задом, где имеется склад товаров. Сейчас здесь душно и скучно! Бабули уже большей частью разбрелись, лишь пара-тройка еще чего-то шушукаются неподалеку — недообщались!

В магазине, большей частью, продукты. Разнообразия особого нет — только самое необходимое. Есть правда, слева от входа, несколько полок с резиновыми сапогами, вешалка с фуфайками, да мыло хозяйственное — темно-коричневыми брусками.

Прямо прилавок, за ним продавщица и горизонтальные полки с консервами. Продавщица эта — довольно противная особа средних лет. Интересно, что живет она здесь же — в поселке, но «лаяться» с покупателями — не стесняется! Халда, как есть, халда! Кстати, она — именно что та самая хохлушка, фамилия у нее — Зинчук!

Никакого дефицита нет. Его, дефицита, я и не припомню до середины восьмидесятых. Ну… я сейчас говорю — у нас, в том же Кировске, в селах вокруг, в Тюмени… Хотя — за Тюмень уже не уверен!

Все самые нужные товары — есть. Вон даже сгущенка стоит, а это — показатель! Просто она, сгущенка, сейчас стоит шестьдесят копеек за банку. Это — неподъемная цена для ребятишек! А родители — не купят — потому как это баловство, а не еда!

И конфеты есть, правда — все больше простенькие: всякие «подушечки»; да разноцветный «горошек»; вон еще — ириски. Но те уже начали слипаться, товарный вид — теряют! Ну тут объяснение такое — холодильника в магазине нет от слова «совсем».

И как на такой жаре хранить шоколадные конфеты, скажите пожалуйста? По той же причине редко бывает и колбаса. Жара — портиться быстро; к тому же — ее и берут-то нечасто и понемногу. Понятно же, что лучше съесть мужику после работы тарелку борща с приличным куском мяса, чем давится пусть и копченой, но колбасой! Это потом, по причине всеобщего психоза, наличие колбасы и количество ее сортов, станут выдвигать мерилом социального прогресса!

Ага-ага! У них там — сто сортов колбасы! А у нас — ни хрена!

Как-то, еще в конце восьмидесятых, при Союзе, разговорились «за политику» со стареньким технологом с нашего мясокомбината. Тот возмущенно «трындел», что никаких «ста сортов» колбасы быть просто — не может! Потому как — не бывает из пяти-шести самых распространенных видов мяса столько колбасного разнообразия! Он вещал, что семь, ну — девять сортов, он еще может себе представить! Пусть — двенадцать! сказал он, подумав, — если включить все мыслимые и немыслимые варианты составов, ингредиентов и методов приготовления! Но — не больше!

Он уверял меня, что знает все ГОСТы и ТУ! Ну чего бы не поверить человеку, если он уже лет тридцать — главный технолог мясокомбината? Он был категорически согласен с демократическими обновлениями общества! Он полностью соглашался с преступностью власти КПСС, и тиранией Сталина! Он приветствовал все преобразования и смену курса страны — вперед, на Запад! Вот только с колбасой… Наверное, что-то цифрами напутали, может — не поняли чего-то… Ну не бывает столько!

Вот — русская интеллигенция, чего уж там!

Здесь и сейчас нет еще того, часто иррационального, поклонения перед потребительством, нет преклонения перед импортными шмотками. Может в Москве — уже есть, а в сибирской глубинке?

Как понять шоферу — почему он должен платить за ботинки сто двадцать рублей, при зарплате в сто семьдесят, потому что ботинки — германские? Так вот же — ботинки, стоят рядом, стоят шестьдесят рэ! Ну и что, что отечественные! Кожа жесткая, давить и натирать будет? Ха! А вы кирзачи разносить не пробовали? После этого — разносить эти «штиблеты» — смешно! Ноги болеть будут? Ну — дня три-пять — может и будут, потом-то — перестанут!

Или германские — разнашивать не надо? Ах, все-таки, надо? Так в чем разница? После германских ноги будут болеть один-два дня, а после наших — пять? И — разница в шестьдесят рэ? Вы серьезно?

Ах, не модный фасон? Так эта мода пройдет через год-два, а я ботинки носить буду лет пять! Их же так и называют — несносные! Мне что же — каждый год ботинки покупать, чтобы за модой успеть? И каждый раз — по сто двадцать кровных рубликов? Которые я зарабатываю своим хребтом, крутя «баранку» и в жару, и в холод? Вы с ёлки не падали, нет? Да и где я, Кировск и мода? С Миланом не спутали?

Чем можно объяснить выбор синтетики в ущерб натуральным тканям? Нет, я согласен, что в ряде случаев и в ряде предназначений — синтетика — предпочтительнее! Но в основном-то? Как можно к любимой попе приложить синтетику и носить ее днями, шоркая по ней самым дорогим — отбросив в сторону хлопок, трикотаж, и прочие натур-продукты?

Помню, как угадал на курс по противопожарной безопасности — ну нужно периодически руководителям и владельцам проходить его, нужно! Ну их на хрен, с их такими штрафами! Проще запланировать и угробить день на сидение в аудитории, чтении книг на телефоне, и прочая!

Ага. Так вот, средних лет капитан был ожидаемо блекл, скучен, и без эмоционален! Но если вслушаться — он говорил страшные вещи! Попробуйте, вслушайтесь хоть раз!

Запало в память, что в настоящее время (это двухтысячные!) у человека в замкнутом помещении, при открытом горении, шансов практически нет! Два-три вдоха дыма — от синтетики отделки! — отравление, потеря сознания! Температура повышается резко — за минуты, «а мы с вами — все без исключения! — одеты в одежду из синтетических тканей», что крайне быстро, буквально за пару-тройку минут, приводит к их (тканей!) вскипанию прямо на теле и последующему горению, с выделением опять же — высокой температуры и крайне токсичному дыму!». Веселый капитан, ага! То есть, если бы я был одет по меркам середины двадцатого века, и очень немодно! — шанс у меня был бы! Да, пусть ожоги! Пусть лечение! Но — шанс! В двухтысячных — шансов нет вообще и смерть мучительная!

Ничем, кроме всеобщей потери разума под воздействием одурманивания я все это объяснить не могу. Кто-то где-то сказал, что величина человеческого разума на всей планете — постоянна, а население-то — растет!

Да, ладно — к колбасе и шоколадным конфетам! Они обязательно появляются. Перед праздниками. Когда у продавца есть уверенность, что их купят.

Ха-а-а! А вот я увидел в магазине кое-что интересное, что другие покупатели — не видят! Нужно будет запомнить и чуть позже — реализовать! Что же я увидел? Трехлитровые банки с березовым соком! Зачем их пытаются здесь продавать? А я — не знаю! Свежий березовый сок мы пьем весной, из-под дерева! Покупать это в магазине? Стоимость трехлитровой банки с соком — один рубль ноль пять копеек! А вот буквально недавно слышал разговор своих бабушек, что банки, дескать — нигде не купить, а в них очень удобно хранить всякое-разное — молоко, например!

Покупаем сок. Сок… Да той же бабе Дуси и вылить! Ага! Она иногда, по необходимости, ставит. Да. Ставит. Что ставит? Да брагу она ставит! Потом самогон гонит. Только для себя, своих нужд, без цели продажи, ага! Околоточный на таких — глаза закрывает обычно. В отличие от той же Зубарихи, которая гонит на продажу!

А банки — презентуем бабулям! Ценный и очень практичный презент! А если по магазинам города пробежаться? Можно обеспечить ВСЕ потребности в банках всех наших семей. Банка — она не одноразовая, её, при должной аккуратности, годами можно пользоваться! Как идея? Согласен — не спасение СССР! Близко не стояло! Ну так я и не Бэтмен с партийным билетом в кармане! А уж ценность банки для бабушек… Тут и говорить нечего! Уже в следующую секунду после сливания сока, в глазах бабули, ценность этой банки возрастет до величины… Такой величины, что всякий, кто разобьет эту банку… Ну нет — убийства, конечно, не будет. Но репрессии — воспоследуют, однозначно! Враг народа, да!

Сегодня дождливо и ветрено. Бабули уселись под навесом дед-Гениной ограды, ткут половики. Деды здесь же, чуть поодаль проводят ревизию инвентаря на сенокос — вилы, грабли.

— От у них всигда так-та — на охоту итти, сабак кормют! — баба Дуся — сама язвительность. Баба Маша, не отрывая взгляда от станка:

— То — так, то — так… А как жа! Па другому — не умем!

Дед Иван поглядел на бабок, фыркнул. Ганадий — не сдержался:

— Вы б малчали лучче б! Охота им, сабаки каки-та… Сёдня на покос уж идти, ли чё ли? Не? Ну так и сидите, пришипившись!

Я напросился к дедам в помощь — может что сделать нужно?

— Ты, Юрка, вот бери грабли, да зубья смотри! Где чё сломана — в старонку откладай! Я посля менять буду! Иван! Ты литовки посмотри… мож клин где вывалился… да и оселком пройдись, можа заржавели где.

Инструмент для покоса, это такое дело — для горожанина вовсе непонятный. Сами вилы — магазинные, на четыре зуба. Но вот черенки на них — другие, не такие, как, к примеру — в стайке управляться. Черен на вилах для покоса — длинный, сантиметров на тридцать, а то и более, длиннее обычного. Чтобы, когда стог заметывать будут — сено наверх подавать было сподручно! Никто не использует вилы и там, и там, меняя черенки по необходимости. Тот же черен насадить — с первого раза и не выйдет, если рука не набита. То Уже его сделаешь, то насадишь плохо — через час работы вилы на черене болтаться начнут.

Литовки, косы, значит — тоже только полотно покупное. А остальное — каждый хозяин мастерит сам — под свою руку, и как привык — как дед с тятей научили! И сам черенок — кому подлиней, кому — покороче, выберется из определенных сортов дерева. Срубленный ствол тонкого дерева (сантиметра три в диаметре!) ошкуривается и долго сушится в тени — лучше всего — вообще подвесить его вертикально. Тогда не поведет его, пока сохнет.

Одни выбирают черен на литовку из черемухи, кто-то — из тальника. Вот ни разу не видел, чтобы ставили на литовку березу. Тяжелая она, да и ровной — не найдешь!

Вот елка вроде легкая, но ведь смолистая же, зараза! Хрен ее дочиста отчистишь, отскребешь! Только вроде почистил, чуть на солнышке побыла — снова смола выступает!

И рогулина — тоже из черемухи или талины делают! Тоже есть нюансы — как ее согнуть, да чтобы — не лопнула. Кто советует постепенно гнуть — согнул, закрепил веревкой — подожди пока. Потом, через пару дней — гни дальше.

А кто-то — да ну на хрен, столько ждать! — кипятком ее распарить, да и согнется она за раз! Тоже верно, вот только — трескаться потом будет и долго — не прослужит!

А грабли для покоса — это же вообще — технология-с!

Черен опять же, длинный и тонкий, должен быть ровным! Длина черена и до двух метров доходит! Толстый конец нужно аккуратно расколоть и вставить оба конца раскола в сами грабли, точнее — в деревянный бросок — каждый конец — в свое отверстие. На этом же бруске коловоротом делается ряд отверстий — под зубья грабель. Зубья тоже готовятся заранее, и тщательно просушиваются. Сырой зуб поставить можно, только он быстро выпадет, как чуть подсохнет! У дедов, насколько помню — даже запасные зубья подготовлены в достаточном количестве!

Такие грабли — легкие-легкие, куда там магазинным! Металлические зубцы магазинных — будут цепляться за все кочки и ямки. А эти — пружинят череном и не «вгрызаются» в землю! А попробуй-ка магазинными — денек посгребай сено — так под их весом к вечеру без спины окажешься. И черенок на них, на своих, длинный, позволяет, не сходя с места, изрядно выбрасывать грабли по длине вокруг себя!

Эти все крестьянские ухватки будут постепенно сходить на нет. В двухтысячных уже единицы из сельских мужиков, кто мог те же грабли сделать!

— Деда! А хочешь побасёнку про мужика на покосе и инструктора райкома партии? — мне надоело молча проверять зубья, и в случае необходимости — выбивать их бородком.

— Побасёнку? Х-м-м… ну давай! Пади с «картинками»? — так тут называют неприличные побасёнки.

— Не… но бабушка лучше не слышать, а то — все равно уши надерет!

— Пошли, Ганадий, в огород, подымим, да и внук что расскажет!

Мы вышли в огород, сели на старую банную лавку.

— Вот значит, едет инструктор райкома партии на бричке по сельской дороге — колхозы проверить нужно — как там дела обстоят?! Смотрит — на лугу мужик что-то делает. А инструктор — молодой, да еще и из городских, сельской жизни толком не знает. Но с высшим образованием! И — партийный, конечно!

Дед Гена уже заперхал, закашлял:

— Эт так! Эт всигда так! Как ничё не понимаш — то точно начальник!

— Подъехал инструктор к мужику ближе, остановился, посмотрел и кричит: «А ты что это делаешь?!». Мужик и отвечает: «Так вот — сено кошу! Вишь — литовка у меня!». Инструктор походил вокруг, почесал затылок: «Вношу рацпредложение — вот ты прокос делаешь, а назад, когда разворачиваешься — у тебя «холостой» прогон выходит! Так?». Мужик почесал затылок: «Ну так, выходит. Так всегда ж так косили!». Инструктор — «Ты это брось, «всегда так косили»! Нечего в прошлом жить! Нужно по-новому и смотреть вокруг, и работать! И производительность — повышать, на благо Родине и Партии!».

Покорячились-поковырялись, но приладили второе полотно к черену — только в другую сторону!

Инструктор: «Вот — другое дело! Ты и туда — косишь! И назад — косишь! В два раза больше накосить сможешь!»

Ну что, начал мужик косить. Пыхтит, корячится — старается! Видит же — инструктор смотрит, контролирует.

Постоял инструктор, посмотрел: «А вот сено сзади тебя — его же как-то сгребать нужно, так же? Вот давай тебе сзади к ремню на поясе — грабли привяжем! Ты сразу и косить, и сгребать сено будешь!».

Мужик плюнул, выматерился и говорит: «Тогда давай уж мне и вилы к хрену привяжем! Я тогда сразу сено в стог метать буду!».

Деды закашлялись, захохотали. Дед Геннадий, махая рукой, выматерился.

— От все так и есть! Все как в жизни! Чё ни «попка» — все мужика учит, как тому жить!

Бабушка Маша из ограды подала голос:

— Вы чё там, старые, так хохочите! Ржете, как того Васьки Кольцова жеребцы!

Дед Иван, вытерев слезы в уголках глаз и высморкавшись:

— Да ничё! Так… Ганадий случАй смишной рассказал! — и уже тихо мне, — те, Юрка рановато таки побасёнки рассказывать! Уши те точна драть нужна!

Й-й-е-е-е-с-с-с! Й-е-с! Й-е-с!!!

Я еле удержался, чтобы не пустится в пляс прямо в библиотеке! Есть! Вот он — выигрышный номер! Да! Да! Да!

Я постарался спокойно выйти на улицу, и свернув за угол, выдал какой-то дикий танец!

— Юрка! Ты чего это?! Что с тобой?! — смутно знакомая молодая женщина испуганно смотрела на меня.

— Ой, извините! — пытаясь отдышаться хихикал я, — настроение просто хорошее! Смотрите — денек-то какой! Солнышко, птички поют — лепота!!!

— Ну-ну…, — понятно, как посмотрев на меня, женщина, покачивая головой, пошла дальше.

Опс-опс-опс!!! Душа тряслась и ликовала! Два! Два! Билета! И оба с выигрышной комбинацией номеров! Два! Билета!!!

Все! Мне хватит на все! На дом! На его достройку! И может еще что-то на обустройство останется!

Нужно сбегать в город, купить газету, а лучше парочку, чтобы бате показать и корешки билетов, и газету! Бате! Сначала расскажу бате, а с мамкой — пусть он сам объясняется. Это, все-таки, его жена! Мать сына толи послушает, толи — нет! А вот жена мужа — точно хотя бы выслушает!

Дождавшись приезда бати, который подгадывал приезд к сенокосу, я, придя домой, и улучив момент, поманил его на улицу.

— Бать! Разговор есть, очень серьезный! Давай где-нибудь сядем, поговорим, чтобы никто не мешал!

— Ты, Юрка, меня что-то пугаешь в последнее время все чаще! А мать-то — почему при этом не должна быть! — батя с явным напряжением смотрел на меня.

— Я, батя, боюсь — прибьет она меня от таких известий, не разобравшись!

— Что натворил-то?! Убил кого-то, что ли?

— Да нет, батя! Там все как раз — хорошо! Только… сильно уж хорошо, наверно!

Батя покрутил головой:

— Ну… пошли уж тогда… вон — в сарайку, что ли? Вот же… что ни день — то беда новая!

Мы зашли в наш сарай, я прикрыл дверь. Над дверью было приличное окно и света в сарае — хватало. Томить отца я не стал:

— Батя! Я деньги выиграл! Много денег! — газету и билеты и предварительно засунул под футболку.

— В карты что ли? Ты сдурел совсем?! — батя был ошарашен.

— Нет. В билеты… в Спортлото. Так получилось…, — я вытащил газету и билеты и протянул отцу, — вот… сам посмотри — вот в газете выигрышные номера, а вот в билетах — те же номера!

Батя посмотрел, потом постоял, уставившись в стену. Снова посмотрел. Очень аккуратно свернул билеты и газету.

— Как же это? — батя снова помолчал, — Оттуда знал? — батя кивнул головой куда-то вверх и в сторону.

— Да. Билеты я у Славки Крамера купил. Он мне рассказал, что хочет их Гоше Слуцкому отдать, за долг. Вот я и выкупил их.

— А там… как же… кто деньги-то выиграл?

— Гоша и выиграл. Отцу отдал, — я понимал, что тут начинается самое сложное — убедить отца, что ничего плохого в этом нет.

— Получается… ты их украл что ли?

— Вот с чего ты это взял? Гоша мог и не взять у Славки билеты за долг, и они бы так и провалялись у Славки дома! Гоша мог вписать другую комбинацию цифр — и ничего бы не выиграл! Я ж тебе говорил, что вовсе необязательно, что все повторяется — как тогда! Точнее — УЖЕ все не так, как тогда! Вон — Галина с дядькой в тот раз так и не поженились! Деда Гнездилина в тот раз — так и не нашли! Может и еще что изменилось, да мы — не знаем! Вон и летнего душа на огороде в тот раз еще лет пять — не было! Уже все меняется… А ты говоришь — украл! Я же не деньги, уже выигранные, у них из дома вытащил!

Батя помолчал, потом закурил:

— Ладно, пошли на лавочку вон сядем…

Мы сидели с ним на лавочке, и я ждал, что он скажет.

— А тогда… Слуцкие деньги получили?

— Ага… Только в два раза меньше — Гошка тогда билеты по-разному заполнил. Один — угадал, другой — нет. Борис Ефимыч на них машину себе поменял. А Гошка ее через два года — разбил… и ноги себе переломал!

— Это ты — благодетель, выходит? — с сарказмом и не добро так батя протянул.

— Нет. Не благодетель. Просто хочу, чтобы деньги эти более правильно были приложены. Слуцкие — и так живут, не тужат. И деньги тогда — фактически профукали. А нам вот — жилье нужно!

— Уже придумал и куда их деть? — ох и не нравится мне, как у нас разговор выворачивает, настрой батин — не нравится!

— А давай их в Фонд мира сдадим! Или еще куда, в какой фонд! А на них — автоматов или еще чего-нибудь каким-нибудь папуасам в Африку отправят! Им же — нужнее, ага! Коммунистам Америки, к примеру! Пусть с девками по казино прогуляют! А сами — так и будем жить в бараке! А что — нормально же! И тебе, и маме в одной комнате с практически взрослыми детьми! Вон Катька — уже скоро заневестится, а — ни туалета своего нет, ни воды там! Куда как хорошо-то!

Батя курил, смотрел на террикон из бетонных блоков, которые все никак не могут стать нашим клубом.

— Все так живут! Вон сколько людей — рядом с нами!

— Батя! Всем я помочь — не могу! Нет у меня такой «помогайки»! А если мы с жильем что решим — в нашу эту комнату тоже люди въедут, которым тоже жилье нужно! Разве нет?

Батя молчал. Долго молчал, только курил папиросы одну за другой.

Я уже пал духом — вот же коммунист упертый! Честный! Совестливый! Какой же я мудак, по сравнению с ним! У меня и сомнений никаких не было — как поступить!

— Ладно… С матерью — поговорю! Вот же задал ты мне задачку. Вот наслушаюсь я сейчас!

Фу-у-у-х… От сердца отлегло!

— Бать! Только… с жильем нужно решать! У меня и предложение есть! Хорошее! С плеча не рубите, прошу!

Батя махнул рукой:

— Это — потом все… обсудим.

— Тогда я у деда буду, хорошо?

Батя промолчал, и я стартовал с низкого! Трусовато, конечно, выглядит — так его на разговор с мамой оставить. Но — не вынесу я эти женские «разборки» еще и с примесью «родительской тирании». Обожду в затишке!

Часа через два рысью принеслась Катька:

— Иди домой, придурок! Родители ждут!

Пошли… Катька подгоняла и пытала:

— Ты что опять натворил, балбесина?! Чего там мама с отцом так ругаются — уже и перед соседями неудобно! Мама и кричала, и плакала! Что наделал-то?

— Кать! Ты не поверишь! Сам не знаю, как получилось!

— Да что получилось-то?

— Я, Кать, старуху Гнездилиху — обрюхатил!

Катька встала как вкопанная:

— Чего ты сделал? Не поняла? Что — Гнездилиху?

Уж очень у нее вид такой… смешной. Не выдержал — захохотал!

— Ах ты, сволочь! Ах ты, скотина!

Навстречу, как назло, попалась Наталья Любицкая:

— Катька! Ты опять брата шпыняешь! Да что ты за злюка-то такая! Все лупцуешь его, и лупцуешь!

— Заработал, потому что! Сейчас мама ему еще поддаст!

Наталья с сочувствием проводила меня взглядом.

— Ишь! Старушка твоя как за тебя вступается-то! — Катька шипит, как та змеюка!

— Кать! Ты что-то уже в перехлест пошла! И не старуха она, и не моя! К сожалению! — Катька услышала, и мне пришлось вытерпеть еще пару щипков! Больно же!

Батя сидел на своем любимом месте, возле приоткрытого окна и курил. Мама, бледная и с покрасневшими глазами — за круглым столом:

— Ну, давай, рассказывай, — посмотрела на Катьку, — Катюшка, может ты сходишь, погуляешь?

— Мам! Да пусть она тоже слушает, своя ведь! И все равно — узнает!

Опять рассказ, про долг Славки, про билеты, про их выкуп, заполнение, выигрыш! Правда, без своего послезнания, вариант «лайт», для Катюшки!

Катька — ошарашена:

— Сколько-сколько?

— Два билета по пять тысяч каждый. За вычетом налогов.

— Это же жуткие деньжищи! Батюшки! Люди-то что скажут?! — мама уже не истерила, но только покачивала головой и потирала виски пальцами.

— Мама! Давай я тебе боль скину! — преодолев несильное сопротивление матери, я посадил ее на стуле ровно и стал поглаживать, потирать, чуть надавливая в нужных местах кожу головы. Катька своими глазами это еще не видела и смотрела с интересом.

— А люди… Мам! Люди всегда что-нибудь говорят! Не то, так другое! Хорошие люди — позавидуют по-хорошему, плохие…, да они всегда по любому поводу недовольны и языками чешут! Что нам до их языков? И хороших людей все же больше, не так ли? А значит — зачем мы будем об этом думать.

Говорил я негромко, чуть наклонившись, массажируя голову маме и стараясь «вытянуть» это неприятное «тепло».

— Ты, Юрка, как тот гипнотизер, или как кот — и мурлы, и мурлы! Аж в сон потянуло! — Катька опять ехидничает.

Батя засмеялся:

— Я тоже так подумал, правда, не про гипнотизера, а про цыганку. Те тоже заговаривать — мастаки!

Ну вот, так-то лучше! Все чуть успокоились, эмоции, пусть не ушли, но — в рамках. Поэтому уже можно вести конструктивный диалог.

— Мам! Я думал, тебе нужно будет позвонить по телефону, указанному в газете — рассказать про наши билеты, уточнить как, где и когда можно получить выигрыш. Только нужно будет обязательно взять листок и ручку, и всю информацию — подробно записывать! — знаю я мамину безалаберность, пока домой идет — половину забудет! — или вон, Катюшку с собой возьми, у нее память — ого-го!

— Батя! Деньги получать нужно будет тебе! Мне их никак, и никто не выдаст! Поэтому владелец билетов — ты! Как мама позвонит и все узнает, так нужно будет ехать, получать! Насколько я знаю, в Тюмени отделения Спортлото нет, только в Свердловске.

Мама спокойно, уже довольно сонным голосом сказала:

— Вот молодец какой! Все решил! Всем задания раздал! Какой хороший руководитель — сам кашу заварил, и всем указания дал — нам только исполнять осталось!

— Мам! Ты как? Как голова?

— Спасибо, уже хорошо! Еще бы не эти твои известия — вообще бы замечательно было! Отец сказал, что ты уже и куда их деть — придумал?

Я отошел от мамы, и тщательно вымыл руки под умывальником.

Катька подошла ко мне и спросила:

— А ты зачем там сильно руки намывал?

— Это я мамину болячку смыл! Боль с нее вытянул и вот — водой смыл! Ну — может и неправильно объясняю, но вот — как мне кажется.

Катька с интересом посмотрела на меня:

— Потом поговорить нужно будет, хорошо?

— Угу…

— Так что ты там надумал-то? — маме интересно, куда можно деть такую прорву денег.

— Жилье нам нужно! Готовый дом покупать — это же его кто-то под себя строил. Да и нет в РТС хороших новых домов, да еще и на продажу. А вот у брата бабушки Криченко — есть, недостроенный правда. Но, думаю, нам тех денег хватит и достроить — уже так, как мы хотим, под себя!

— Да ты сдурел, Юрка! Там же не дом — домина целый! И бабы говорили — там только стены и крыша! Это же сколько туда еще труда вложить нужно?!

«Ну, домина — это громко сказано! Дом, нормальный дом — и все!».

— Большой — не маленький, это и лучше! А труда и денег — вложим, чего уж! И жить будем — лучше всех в РТС! И плевать, кто, что скажет! Мам! По тому, моему рассказу — помнишь? Так вот… я там последовательно построил три дома для себя. ТРИ! Дома. И пусть, и не сам все строил — людей нанимал, но, как и что делать — помню. Стройматериалы… да, сейчас это проблема! Но — с деньгами, решаемая, я думаю. Давайте поступим так — отдайте на откуп мне этот вопрос! Советоваться с вами я буду — тут я по-другому и не думал, но вам нужно будет меня как-то прикрыть. А то — кто со мной, мальчишкой, будет сейчас разговаривать? Вот я и буду действовать от вашего имени — где позвоните кому надо, договоритесь, что я подъеду; где — записку напишете, так мол и так! Но трудится руками нам придется всем, без этого не обойдется!

Катька сидела, глядя на меня широко раскрытыми глазами — одно дело слышать от кого-то, что ее брат неведомый чердынец, другое дело самой слышать от брата, этого засранца, придурка, балбеса — такие речи.

— Как, сеструха, хочешь свою, и только свою! большую и светлую комнату в новом, просторном доме? — я ей подмигнул.

Катька моргнула, как-то судорожно сглотнула, и продолжая глядеть на меня, молча кивнула.

— Значит — будет тебе комната! Вон — дедам закажем мебель красивую и прочную! Будет тебя и кровать деревянная шикарная, и стол письменный на две тумбы, и шкафы платяные и книжные! И рабочий стол — под твою швейную машинку — тоже будет!

У нас была мамина швейная машинка «Подольск». Они сейчас у многих в домах есть. Особыми умениями мама не обладала, так наволочки или простыни подшить; шторы подрубить да прострочить; те же трусы семейные мне и бате сшить.

Но вот уже не раз слышал, что и мама, и тетя Надя говорили, что Катька шьет куда как лучше — и аккуратнее, и быстрее, и с фантазией.

— Ты прям как Остап Бендер, про Васюки рассказываешь! — ну не змея ли моя сеструха?

— Ладно, посмотрим, кто из нас Остап Бендер! Батя! Вот еще что — мне сейчас, как все закрутится, придется пчелкой летать то туда, то сюда! Я вот о чем… Мне бы мотоцикл. Дорогой — не нужен, но вот «Минск», а? Насколько я бы быстрее все делал?

Мама всплеснула руками:

— Нет, ты посмотри на него! Мотоцикл ему! Да тебе же двенадцать лет всего! Кто тебе разрешит на мотоцикле ездить? Да и не ездил же ты на нем никогда! А убьешься?

— Мамуля! Ну что ты в самом-то деле! — я подошел к ней и приобнял на плечи, наклонившись, и чуть не в ухо негромко так, — Мам! Я там на мотоциклах лет десять, а то и пятнадцать отъездил! И за рулем я там — больше сорока лет! И гарцевать на мотике я не собираюсь, мне он для дела нужен!

— А не девчонок катать! — посмотрел на сестру, — ну… только если сильно попросят. Но не всяких там злючек-змеючек, а добрых и симпатичных! И по городу, по центральным улицам — ездить не собираюсь, зачем привлекать внимание милиции? А что — никто не ездит, так ты здесь не права, сама ведь знаешь!

Здесь это было вполне нормально — пацаны лет с двенадцати вполне ездили на мотоциклах, если не баловаться и по делам. И родители — разрешали!

А участковый смотрел пристально — кто нормально себя ведет, а кто — гоняет без дела! Вон тот же Славка Крамер — у них «Урал», вполне себе с отцом и на рыбалку, и в лес. Только жаловался, что тяжелый для него «Урал», управляться сложно. И Вадик Плетов, на батином «Восходе» — не раз уже куда-нибудь ездил.

Даже девчонки — ездят на мотиках! Вон сестры Волынские — обе вполне себе управляются с «Юпитером». Им правда лет по 17-18, а не двенадцать, как мне. И ездят они на мотоцикле — часто просто вынуждено — отец их любит «заложить за воротник»! Не раз сам видел, как он в коляске пьяный болтается, а кто-то из сестер его за рулем везет! Бабки еще плюются — «села верхом, ляжки все наголе!». Ага! Есть такое — вполне себе красивые ляжки!

— Ну что, батя! Что скажешь? Может что не так я говорю?

— Нет. Все — по делу. Нормально. Просто нужно нам все это пережить, обдумать, успокоиться, — батя посмотрел на маму, — а как получится, видно будет!

Вот! Я говорил уже, что люблю батю? Ага, так и есть!

— У меня еще одна просьба, — я посмотрел на маму и сестру, — я понимаю, что вскорости все будет известно всему РТСу, тут — шила в мешке не утаить. Но хотелось бы все же — помедленнее… чтобы не очень резко слухи расползались, а?

Мама порозовела и отвела взгляд, Катька рассержено фыркнула, а батя отвернулся к окну, прикрыв улыбку рукой с папиросой.

Итогом разговора стало то, что родители, посовещавшись, решили, что — Катя отнесет билеты и газету бабушке. Слухи пойдут, а у нас дома часто никого не бывает, зачем искушать людей. А бабушка от дома практически никогда не отходит, и баба Дуся — тоже постоянно рядом.

Пока шли к бабе, Катька задумчиво молчала, лишь изредка поглядывала на меня.

— Ты о чем хотела поговорить со мной? Ну — по поводу массажа? — чтобы не молчать спросил я.

Катька покраснела почему-то, отвернулась.

— Не знаю даже, может и не нужно было спрашивать… Не знаю, как сказать…, — «вот еще новости — Катюха чего-то жмется и стесняется!».

— Знаешь, у Кузнецовой проблема… Сама она никогда не скажет и не попросит.

— Катюшка! Ну что это такое — я не узнаю свою сестру! Что это за стеснительность в разговоре с балбесом?

— Тут… если бы ты был и правда балбесом малолетним… я бы даже с тобой и не подумала говорить! — сестра видно — решилась.

— В общем… у Светки бывают боли… сильные. Фу-у-у, вот как сказать…, — нет, она все же — только четырнадцатилетняя девчонка, пусть и бойкая, и резкая.

— Ты, наверное, хочешь сказать, что у нее во время месячных бывают сильные боли? — для взрослого мужика, если он не полный тупиздень, это — не новость, такое бывает, и не редко!

Катька снова облилась краснотой.

— Ну да! Сильные боли! Она тогда не то, чтобы танцевать или что-то делать, вставать-то с кровати толком не может!

«Да. Проблема!».

— А как она… там же еще и брательник ее, Андрюха, — «вот кто точно — балбес и придурок, а не я, как Катька меня постоянно называет».

— Ну так вот же! Сам ведь уже понял. Ее мама что-то там пытается сделать, какие-то травки, настойки. Но это все — ерунда, не помогает толком! Они даже к Гнездилихе ходили!

— И что эта ведьма сказала?

— Не буду я тебе говорить, что она сказала, — Катька отвернулась, даже ушки у нее стали пунцовые.

Ага, могу себе представить, что сказала эта ведьма! Бытует неправильное, но глубоко укоренившееся мнение, что эти боли проходят после начала регулярной половой жизни. Хрень полная! Бывает, конечно, и так. Но — редко! Чаще всего — боли остаются на всю жизнь, изрядно ее портя!

Об этом я знал и со слов жены Дашки, она хоть и терапевтом была, но в женских болячках ей приходилось разбираться. Да та же Катька, насколько помню, Дашку и консультировала по этому вопросу. Катька к тому времени была опытным и знающим гинекологом, вполне себе известным в Тюменской области.

— Ты хочешь, чтобы я попробовал полечить Свету?

— Ну а что я еще могу попросить?! Жалко же Светку!

— Катюшка! Я могу попробовать это сделать. Только это — не лечение будет, а так только — боль снять, — насколько я помню, это даже в будущем лечить толком не научились, только — таблетками боль снизить!

— И еще есть проблемы, несколько… К примеру, я боль сниму, а через три-четыре часа — она вернется, то есть это — временное… Дальше — сама Светка-то согласится на это? Может ей — легче боль терпеть, чем вот так вот… ко мне обратиться? И еще — через одежду я ничего сделать не смогу — просто не получится! А значит — ей раздеваться придется, она готова к такому?

Катя широко распахнула глаза, краснеть дальше — ей было уже просто некуда!

— Что? Совсем раздеться? Догола?

— Нет. Можно в трусиках. Но мне придется массажировать ей низ живота и низ поясницы. Причем делать это нужно будет все дни, пока…, ну — ты поняла. И еще — где это делать? У них дома? У бабушки? У нас? Представь — если кто-то увидит? Ведь хрен поверят нашим объяснениям!

— Я… Мы подумаем! А с Кузнецовой я поговорю… Уговорю ее! Смотреть на нее в это время не могу, так жалко!

— Ну… если ей будет так легче? Можно сказать, что будем завязывать мне глаза — я наощупь могу это делать.

— Да-а-а… на ощупь он сможет это делать?! Черт! Вот слышал бы кто — о чем мы говорим и о чем я прошу! Пиздец просто какой-то! — оп-па-на! А вот как Катька материться я и в этой жизни не помню, да и в прошлой тоже — сомневаюсь, что такое слышал!

Глава 7

Покос. «Как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось!».

Сидя по вечерам дома, занимаясь наверстыванием учебы, решением задач и выполнением упражнений, я периодически уставал от этого, выходил в сарай и занимался физкультурой. Но бывало, что учебники — уже поперек горла стоят, и физкультура уже — невмоготу, а сменить вид занятий — требуется. И я, с удивлением для себя, обнаружил, что мне нравится читать стихи. У бабушки была пара книжек со стихами Есенина и Блока, наверное — от детей еще остались. Маленькие такие книжки. Я их прочитал быстро, но — мне понравилось!

Вот уже чего не мог от себя ожидать! В прошлой жизни я читать стихи не то, чтобы не любил — я не мог их читать! Уже на третьей-четвертой строке я начинал терять рифму, и читал, точнее — пытался читать просто как прозу, не ощущая поэтики вообще!

А здесь — как пробило, да! Я даже, наведываясь в библиотеку просмотреть газеты, несколько книг взял. Маяковский, Пушкин, те же Есенин и Блок. Шекспир еще, ага! Другие книжки я тоже таскал из библиотеки РТС — разные, но вот к детским — интереса уже не было. А вот Распутина, Астафьева, Залыгина, «лейтенантскую» прозу — перечитывал сейчас с удовольствием.

Когда Катюха, принеся к бабушке в сундук на сохранение завернутые в газету билеты, объяснив, что это родители передали какие-то важные документы, которые нужно спрятать и не потерять, и проконтролировав исполнение бабушкой этого «наказа», собралась уходить, то увидела эти книги. Подошла, перебрала, прочитала названия, и взяв в руку пару книг со стихами, подняла взгляд на меня:

— Вот только не говори мне, что это ты читаешь! Не добивай меня совсем уж!

— Хорошо! Не буду! В смысле — добивать тебя! Я же люблю свою сестру!

Катька, еще не отойдя от нашего обсуждения проблем Кузнецовой, молча положила книги на стол и вышла.

Поразительный я человек! В последнее время только и делаю, что поражаю родных и близких! Ага! Вот такой я загадочный зверек! Чарталах, да!

На покос мы отправились большой и дружной компанией. Дома оставались обе бабушки и, на их попечении — два «спиногрыза» тети Нади и Лиза — дочь Галины.

Как мы уместились в кузов дядькиного «полставторого» — это отдельная песня. Мама и батя, оба деда, тетя Надя, Катька и увязавшаяся с ней Светка и я. Вроде бы — что здесь такого, всего восемь человек. Но! Здесь же были вилы, грабли, топоры, пара фляг с водой — умыться и поесть сготовить, мешки с припасами и еще куча всего-всего.

В кабине, за рулем — дядька Володька, и рядом с ним — Галина. Мама с Надей что-то пошушукались с Галиной перед посадкой, а потом объявили, что Галина поедет в кабине. И до этого я уже видел, что бабушка выговаривала деду, что «Галину сильно-та не гоняйте, чё ба не надсадилась».

Ну понятно, дело-то сугубо житейское. Даже мужикам понятно — Галина — на сносях. Видно этого практически не было, но даже если бы не слышал и не видел все эти перешептывания и не слышал слов бабушки, я почему-то и как-то — знал, что она беременна. Сам понять этого не смог — вот знаю и все!

Катька со Светкой тоже о чем-то перешептывались, сидя чуть в стороне ото всех. И я даже догадывался — о чем. Светка краснела, что-то возмущенно возражала Кате. Потом — встретив мой взгляд — еще больше запунцовела и отвернулась в сторону и с Катькой, даже демонстративно перестала разговаривать.

Деды были в своем репертуаре — сидя на самом неудобном месте, у заднего борта, курили, переговаривались. Мама, тетка и батя — расположились у одного из бортов. Батя был спокоен и невозмутим. Встретив мой взгляд, неожиданно подмигнул мне и улыбнулся. Ну, слава Богу! Батя все передумал, все взвесил, и принял правильно! Вот — камень с души!

Грузились — еще только рассветать начало, поэтому, даже с черепашьей скоростью, по причине грунтовой, не самой хорошей дороги, на покос приехали рано. Деды не торопились — пока роса не высохнет, сгребать сено — не стоит. Поэтому, все — без беготни, с расстановкой.

Я не раз бывал на этом покосе в той жизни, мне здесь нравилось –красиво было на этом месте. Действительно — покос гектара два с половиной примерно. Его полностью не видно — некоторые его участки закрыта околками. Вокруг лес, в основном — березняк. Тянущаяся от Кировска гора довольно далеко, не меньше пары километров — ее почти и не видно за верхушками деревьев.

Сейчас по покосу еще клубится туман. Редкими клочками садится на землю. Хорошая примета — туман лег на землю, значит дождя не будет! А вот если поднялся вверх и потом — рассеялся, то к дождю.

Ровные валки скошенной травы лежат по всему покосу, рядами. И по валкам, и по стерне, на солнце, чуть промелькивают маленькие, но яркие вспышки «бриллиантов» — так роса сверкает на солнце.

Вчера деды ездили сюда на мотоцикле — посмотреть, как дядя Вася Кольцов скосит покос. По виду — все сделано умело, хорошо.

В начале покоса, слева от дороги, в редком березняке у дедов давно уже оборудован стан. Здесь — сбитый из привезенных досок и врытый в землю стол и лавки по обеим его сторонам. Стол и лавки сделаны с запасом — даже нашей, довольно большой сегодняшней компании, места за столом хватит с избытком. Неподалеку — костровище, с рогульками и жердью. По другую сторону от стола — балаган, этакий шалаш, сбитый из жердей и досок и накрытый кусками толи. Он невысокий, не более метра высотой, может чуть повыше. Это правильно — там не жить, там спать предполагалось. А значит — можно и пониже, чтобы ночью было теплее.

Пока выгружаем все из кузовамашины, дед Гена, покуривая самокрутку и поглядывая на работающих:

— Ты, Юрк, палкой пашаруди в балагани-та… мож змеюка кака залезла.

Стоявшая неподалеку Галина, испуганно покосилась на балаган и поежилась. В балаган будем заносить все припасы, а ей, как я понял, выпала должность поварихи — значит в балаган ей залазить придется не раз.

В балагане по сторонам лежало старое, изрядно примятое и слежавшееся сено — с прошлых ночевок.

— Дед Ген! А что — часто здесь ночевать приходится? Комаров поди — море?!

— Так как, Юрка… Это сёдня нас вон кака арава, а так-та бывала и троем— четвером приходилось и косить, и метать. Тут за день — не управицца! А комарей… ну как — канешна… тут их не мало, ага! Вон жа — балатина рядом!

— А вот дальше, если через покос и по дороге — там что будет?

— Дак… слева ежели — то та вот балатина и есть… Ана далё-о-ока идет. А справа если, так там сначала биризняк будит, ага… а посли — рям. Хароший рям такой, да! Там в другой год ягад — хоть жопой ешь, ага! И клюква, и брусника. А правей если взять, по ряму-та… подальше — там и черника, и голубика, по-над-лесом! Змей, правда, полно! А я эту гадасть — вот терпеть нинавижу, вериш-нет ли? Ты, Юрк, помниш, где мы с Иваном бочак наладили, нет? Ну, если помнишь — надо будит потом Гали воды принесть. Так-та на готовку она и с фляги возьмет, а так, чё… помыть там, или умыцца, руки помыть… вон из бачага воды взять.

Бочаг этот я помнил. Там протекает ручей или родник какой — вот деды на хорошем подходе к нему вырыли яму, углубили — положили на землю жердей. Благоустроили, значит.

Народ перетаскивал все в балаган. Галина руководила укладкой — что подальше можно положить, что — поближе. Можно, конечно, и не заморачиваться — не укладывать все привезенное туда, оставить на столе и возле него. Но тут — как? А вдруг — дождь, пусть и маленький, грибной даже — и подмочит? Нет. Лучше все прибрать, правильно это!

Нас десять человек, а значит и припасов — не маленький мешочек. Людей, особенно тех, кто выполняет тяжелую работу, нужно хорошо кормить! Привезли с собой и картошку с морковкой, и лук-чеснок, и сала вон вижу, в бумаге — шмат добрый, здоровенный даже. И хлеба — не одна булка. По запаху чувствую, в бумаге и пирожки бабы Дусины есть. Немалый такой кулек! Это — вообще здорово! И молоко вон — в трехлитровой банке, даже — две банки, ага!

Когда перетаскали все, народ присел передохнуть перед работой. Батя с дядькой Володей что-то залезли под капот «газика». Женщины и девчонки налили себе по кружке молока, лопают с пирожками. Эдак и мне не останется!

— Деда! — это я к деду Ивану, — а может сразу в стога метать будем? Народу-то — хватает!

— Не, Юрк! Рискавать не будим! Сначала в капешки, как абычна, патом уж — в стага! Вдруг — чё!

Ну ладно, им видней.

Солнышко уже чуть поднялось, стало пригревать.

— Ну чё? Начнем, благаславясь, аднака! — деды встали, заплевали свои самокрутки, побросали их в кострище — порядок блюдут!

Народ, разобрав вилы и грабли, потянулся к покосу.

— Юра! Юр! — окликнула меня Галина, которая чуть приотстала от всех. Ну — правильно, обед только часа в два, а готовить нужно часа за два с половиной до этого, так что она сейчас со всеми и поработать успеет.

— Да, тетя? — смотрю на нее с удовольствием. Она опять в том же комбинезоне и косынке, и хороша — как всегда.

Она чуть растеряна и оглядывается на уходящих.

— Юр! Я на такую ораву никогда не готовила! Боюсь — как бы не опозорится мне! Подскажи, как и что! Может — знаешь?

Странно, почему она у мамы не спросила? Или у тети Нади? Боится, что за неумеху примут?

— Тет…

— Так, Юра! Давай ты меня просто Галиной будешь звать, ну или Галей. А то — тетя, тетя! Я себя старухой какой-то чувствую! Ну — хотя бы, когда мы один на один — говорит она без какого-то кокетства, по-простому, без всякой подоплеки.

— Ладно… Галь! Я ведь и сам на большую компанию готовить не мастак. Но давай рассуждать логически. На проголодавшегося человека нужно жидкой пищи не менее полулитра, то есть супу нужно сварить не меньше пяти литров. Лучше — литров семь-восемь. Тут у нас едоки собрались не из последних! — пошутил я и Галя улыбнулась.

— То есть закладку готовим из расчета: воды литров десять — выкипит литр-полтора точно, пока готовим. Картошки — из расчета по паре на каждого, чистим, то есть — двадцать штук. Ну — пару морковки, лук… Лука побольше — хуже не сделаем. Обжарку на сале… Ты, вот что! Ты как пойдешь начинать готовить — попроси деда, чтобы он меня к тебе отрядил — костер там зажечь, дров натаскать-порубить, воды натаскать. Вдвоем мы это дело как-нибудь да — обстряпаем! Не боись, все будет пучком! — улыбнулся я Гале.

— Каким пучком? — не поняла она.

— Да — любым! Хочешь — пучком лука, хочешь — укропа! Да шучу я, шучу!

Деды разделились сами и поделили народ: «штоба жопами тут не талкацца!». Дед Иван, мама, отец, тетка Надя и, так получилось — дядька Володька, отправились на другой конец покоса. Они оттуда начнут копны ставить. Нам начальником достался — естественно, дед Геннадий. Он, поворчал на деда Ивана: «вот жа хитражопый где, а! сибе всех мужуков сгреб, ага! А мне тут с дефками, да Юркой валандацца!».

Получилось, что Катька со Светкой — идут по одному валку сена. Мы с Галиной — по-другому, а дед Гена — по третьему.

Галина снова поближе подошла ко мне, и поглядывая с опаской на деда:

— Юр! Я ведь и на покосе никогда не была — ты подскажи и покажи, что делать?!

— Не бойся! Ничего тут сложного нет, просто смотри как я или вон девчонки работают! На деда — не смотри, ты за ним все равно не угонишься! У него такой стаж и опыт в этом деле — учебники уже писать можно! Да и не стесняйся ты так, все же понимают, что раньше ты таким не занималась!

Я показал Гале как граблями сгребать сено:

— Вот так сначала гребешь его, работая граблями сбоку от себя! Справа или слева — как тебе удобно! Чуть устала рука или бок — зайди к валку другой своей стороной и с другого бока так же сгребай. Как нагребла побольше, можно вот так сделать, — я показал, как одной рукой удерживая грабли, подтянуть их и сено кверху, и придерживая второй рукой сверху, оттащить на место формирования копёшки.

— Вы, маладеш, сильна-та с капешками не мильчити! Не мильчити! Но и наабарот — шибка уш бальшую тож — не нада! — дед Геннадий дает указания и одновременно — обучает.

У меня как-то довольно быстро стало получатся вполне себе и быстро, и качественно. Эту работу я и в прошлой жизни делал не раз, и не два. Знал не понаслышке, а что силенок пока еще — не очень-то, так тут никто и не заставляет брать «на пуп» лишнего.

— Галь! Ты давай, за мной иди и подчищай! Как наберешь кучку побольше — я ее сам утащу! — я пошел-пошел-пошел по валку. Солнце пока высоко не встало, еще не печет — работается легко и дышится… Ах! Как дышится! Запах свежего сена! Это же — не описать и не высказать, какая это лепота! Прямо до одури в голове пахнет!!!

И «вжиков» еще нет, не вьются вокруг! Будем надеяться, что и днем их будет немного — скота же в округе нет. Это возле скота их — не продохнуть! И комаров уже нет! Эта сволочь солнышка не любит, им тень нужна или сумерки и ночь! Вот уж точно — вампиры!

— Юрка! Ты куды так бижиш-та?! Кто тя гонит-та? Запыхашся ж быстра! Робить нада нитараплива, размеряна! Так быстра дыхалку собьеш и всё — какой с тибя работник-та?

«Ну… тут он прав! Что-то я разбежался — вот и Галя за мной не поспевает — уже пот со лба вытирает!».

Я сбавил обороты и шепнул Галине:

— Ты извини, что-то я рванул не понятно куда! — она улыбнулась в ответ.

Копны ставили не часто — «ни чистИли, ага!». Копешки, по требованию деда, делали метра по полтора высотой, может чуть выше!

— Навалить-та можна и под два метра — а как ты на газике ее патом ташшить к стогу-та будиш? Или развалиш всю или газик не потянет!

Девчонки работали старательно, аккуратно, но — не быстро. Обе они сегодня были одеты — как и я. Трикотажные спортивные штаны от костюма и рубашки, кеды.

«Так… рубашки у обеих какие-то подозрительно знакомые! Так это же мои рубашки! Ну — ладно, мне не жалко! Только вот они им чуть коротковаты и немного — тесноваты, ага!».

Катька сейчас больше чем на полголовы меня выше, и Светка — примерно так же. И по размеру — на размер больше им одежда нужна. Но, так как девчонки пока сверху ничем похвастать особо не могут, особенно Катя, то в общем-то ничего у них не выпирает. Почти… меньше «не выпирает» у Светки. Все-таки рубашка на пацана и никаких вытачек там нет, поэтому — выпирать-не выпирает, но облегает Светку рубашка точно.

Они отстали от нас, что-то переговариваются, даже смеются. И Светка улыбается. Вряд ли Катька ее так быстро уговарила на массаж, просто, думаю, решила временно отступить, перегруппироваться и подготовить новый штурм!

Чем работа на покосе — более неудобна, чем прочая работа на солнце — снять рубашку… не то, что нельзя — не советую! Пыль, мелкие семена от сена, травинки и прочая мелкая «жбонь»! — лезет везде и чешется-чешется-чешется! И ничего не поделать! Только терпеть! А рубашку снимешь — все «это» моментально покроет все тело, прилипнет на пот — будет еще хуже!

Все наши женщины и девчонки работают в платках, мужики — в кепках. В волосы тоже все это забивается очень быстро и качественно! Я выпросил у бабы Маши платок и завязал его на голове — на «пиратский» манер!

Хорошо еще, что мы не стогуем! В смысле — не сметываем сено в стога! Там сено нужно вилами накидывать на стог сверху, то есть — наваливать-подавать сено наверх, держа его вилами на вытянутых руках. И вся эта мелочь летит на тебя — в лицо, за шиворот, лезет в нос, в рот, в уши! Лепота, да!

— Акуратней, акуратней, дефки! Капешки далжны быть гладенькими, акуратными такими! — дед Гена поправляет прихваченными вилами сложенную девчонками копну. В нашу сторону он зыркнул, но ничего не сказал — значит все я делаю правильно.

Работаем уже часа два. Я сбегал к стану за водой, принес бидончик воды и все жадно напились, прямо через край бидона.

— Чё та я, Юрка не видел, взяли те-та воды с сабой, ли чё ли? Мож сбегаш, унесеш им вады?

Что сделаешь? Бегу — несу воду в другом бидоне.

Пока я бегал, Галина перешла работать к девчонкам. И втроем им веселей, что ли! Смеются, оживились!

Так мы работали примерно до одиннадцати часов. Деда не пришлось просить — он и сам мне сказал:

— Ты иди с Галиной-та! Памоч ей нада… дров там, воды приташиш!

Натаскать сушняка, порубить его топором, разжечь костер — что тут сложного?

— Галя! Я там у бочага, ведерко воды на палку меж сучков приспособил. Ты пойди, обмойся — легче будет! — увидев сомнение в ее глазах, улыбнулся, — я подглядывать не буду!

Она засмеялась:

— Да я и не об этом! Как там обмываться-то — одной рукой. Ведро же наклонять как-то надо? Может я девчонок подожду, сольем там себе по очереди…

— А как ты сейчас готовить будешь? И так у костра жарко… А обмоешься — все легче! Ну — дело твое, а я тогда пойду, обмоюсь!

Я ушел к бочагу, разделся полностью, и наклоняя ведро одной рукой, кое-как обмылся. Ну — хоть так, да! Когда я посвежевший и повеселевший вернулся к костру, Галя посмотрела на меня с завистью.

Я сел чистить картошку, которую она уже достала из мешка. Она встала, мнется.

— Что, Галь?! — поднял я на нее глаза.

С досадой она пробурчала:

— Надо было кого-нибудь из девчонок с собой брать! Чешется же все тело — невмоготу!

— Ну… давай я глаза себе завяжу! Или спиной к тебе встану!

— Как ты мне поливать тогда будешь-то? — засмеялась Галина, но чуть покраснела. Ага, заметно.

— Вот тут, по-моему, в самый раз поговорка — «И хочется, и колется!».

— И правда — колется, и чешется все! — Галя покраснела уже явно.

— Слушай! Ну ты же — взрослая, красивая женщина! Что ты стесняешься какого-то двенадцатилетнего мальчишку? — вот такой я подлый, такой провокационный.

— Неприлично как-то… Неудобно… И ты — вовсе не двенадцатилетний мальчишка! Что ты меня за дурочку держишь!

Галина начала раздражаться, а мне это вовсе не надо!

— Действительно — как дети, блин! Пошли я тебе полью! — я решительно встал.

— Так… А если увидит кто? Представь, что будет? А… а если… ну… у тебя… вот что ты тогда делать будешь?! — красивая и румяная, да!

— Галюша! Ну что ты как девочка? Вон Катька со Светкой себя так ведут! Никто сюда еще часа два не придет! А мы — время теряем, обед нужно готовить! И — спасибо, что думаешь обо мне. А если случится какой конфуз со мной (а он точно случится, уже чувствую, шевелится — этот конфуз!), то… да убегу вон — в кусты, да и… ну — сама должна понимать… успокоюсь, значит! Пошли!

Я отвернулся, пока Галина возле бочага снимала комбинезон. Отвернулся я, а у самого аж в затылке чешется — так хочется хоть одним глазком, хоть искоса, но посмотреть. Но — воленс ноленс — вытерпел!

— Вот… я всё. Поливай. — а голос-то какой-то с хрипотцой стал, что положительный эмоций мне не прибавило.

Я повернулся боком, приподнял ведро с водой, и искоса глядя на стройное, красивое тело с такой обалденной золотистой, смугловатой кожей, стал поливать!

— Хорошо-то как! — застонала Галя, — еще, еще поливай!

«Еще! Еще! Ага! Дас ист фантастишь! Блин! У меня уже все — очень ярко и четко выражено, в штанах, ага! Ух! Терпеть, терпеть, мать твою!!!».

Она была здорово выше меня, поэтому ей пришлось то сильно наклонятся, то — приседать! «Наклоняться!!! Млять!!!»

— Ох, еще, еще! Вот здесь сейчас еще обмоюсь!

«Блять! Вода кончилась!».

— Сейчас, я воды зачерпну! — стараюсь идти мимо нее, не глядя. Я подошел к бочагу и набрал полное ведро воды. Галина стояла ко мне полубоком, прикрываясь руками.

«Да ее как не поставь — разницы никакой! Со всех сторон — пиздец Юрке, называется! Как же она хороша! Бля, какая фигура, а?!». Галина тоже старалась на меня не смотреть.

Я подошел к ней:

— Наклоняйся!

— Ага… ага… вот сюда… на голову не лей! Ой, мамочки, хорошо-то как!!! Вот еще маленько… О-о-о-о… Все… все…

Я поставил ведро и выпрямился.

— Юр! А как ты… как же…, — понятно, куда она смотрит, а там все очень видно, отчетливо. Даже уже болеть начинает!

— А вот так…, — я развернулся и на деревянных, негнушихся ногах промаршировал к бочагу. Плюх! О-о-о-о! Бля, какой кайф! Вода в бочаге не сказать, что холодная. Так… прохладненькая. Но как же хорошо-то!!! Я замер. А глубина-то тут приличная — метра полтора — точно! У-у-у-ух! Отхожу, кажется. Чуть успокоившись, я оглянулся.

«Ага! Зону бикини тут брить еще даже не думают. Но щетинка совсем короткая. Это она их все же стрижет, или у нее так всегда? А бедра у нее — классные: широкие женские бедра и никакого лишнего веса на них. И талия — очень четкая, даже странно. У кого-то такую же видел, на фото… Софи Лорен, что ли? А спинка какая! Вон как змея изгибается, гибкая какая?!!»

Галина, чертыхаясь, и припрыгивая, пыталась натянуть на мокрые ножки штанины комбинезона. Нет, все же — какая она красивая! Дашка моя была покрасивее, конечно. Но Галина все равно — красавица!

— Смотри не упади! Выпачкаешься — больше поливать не буду! — будучи под водой, я себя чувствовал увереннее и мог даже подкалывать ее.

Покачивая попой уже в трусиках и подергиваясь, она натягивала комбез на бедра.

— Блин! Не тянется!

— Не порви, а то в чем ходить будешь! Он же тонкий совсем уже! — прохладная вода сделала свое дело, и я мог уже более или менее спокойно разглядывать Галю.

— А ты — не подглядывай! — ага… женская логика, чё!

— Ты сама-то поняла, что сказала? — в ответ Галя засмеялась, и справившись с комбезом на бедрах, стала вправлять руки в рукава.

— Ты хоть комбез стряхнула от мусора?

— Стряхнула… Ты уж совсем за дуру меня не принимай! — вот, красотка справилась с комбезом и застегивая пуговички на груди, повернулась ко мне. Оп! А она уже и уверенность в себе вернула — вон как улыбаясь, с издевкой смотрит!

— Ну что, всю рассмотрел!

— Да. Не везде, правда, в подробностях. Но в основном — рассмотрел. Отвернись, я вылезу. Мне отжаться надо.

— А что это такое? Может и я тебя рассмотреть хочу! — так… вот уже и руки в боки, улыбается. Ножки расставлены — твердо так на земле стоит, ага. И требовать — уже может!

— Это ты сейчас издеваешься так? Чего там рассматривать?

— Ну — это ты зря! Я же видела, как оттопыривались штаны! Все-таки что-то есть!

— Все-все-все! Цирк окончен. Нами правда обед готовить нужно, а то нас не поймут!

Улыбаясь, Галина повернулась и покачивая бедрами, пошла к стану.

Я же в темпе отжался и пошел следом.

Так. Времени мы потеряли не так уж и много. Сколько там плюхались — минут десять, вряд ли больше.

Ведро с водой — на огонь. Картошку в четыре руки почистили быстро. Галина иногда поглядывала на меня, давя улыбку. А глаза-то выдают — там смех плещется!

— Так, Галя! Вот ты сейчас над чем смеешься! Я не сержусь — мне просто интересно!

— Не сердится он, как же! Видно же! Ладно — успокойся, все — больше не буду!

— Как-то быстро ты стесняться перестала и на смех перешла!

— Так я и сейчас стесняюсь! Ну нужно же женщине как-то себя отвлечь! А у тебя вид был такой — забавный!

— Вот же… нашла забаву! А если ты мне теперь каждую ночь сниться будешь? Как я буду бабушке объяснять, что мне каждое утро трусы застирывать придется?

— Даже обидно сейчас говоришь — а раньше что, я тебе не снилась?!

— Вот же и впрямь — ведьма ты! Снилась… и что теперь?!

— Красивая я? — Галя выпрямилась, потянулась всем телом вверх, закинув руки за голову, потом рукой откинула прядь волос с лица.

— А то ты не знаешь? — я старался на нее не смотреть.

— Ну — хочется же, что бы постоянно об этом говорили!

— У тебя есть кому об этом говорить! — даже противно сейчас самого себя — как мальчишка обижаюсь, или как дед бурчу. Ведь она просто играет, как кошка с мышкой. Чего не понятного-то?

— Ой, Юрка! Какой ты забавный!

Потом помолчала и спросила:

— Юра! А сколько тебе лет?

— Двенадцать… здесь…, а было — шестьдесят два.

— Значит права Гнездилиха, а? Я так-то сразу почуяла, что с тобой что-то не так. Но — не поверила себе, что ли…

Поболтать — это, конечно, здорово! Но и готовить надо!

— Морковку порежь помельче. И лук — тоже!

Сам стал резать сало — часть мелко — на обжарку. Часть — крупно. Запеку потом не костре. Жареное на костре сало — кто же на природе от этого откажется?

— А обжаривать в чем будем? Сковороды же нет? — Галина покрутила головой, осматривая нашу утварь.

— Вон в котелке обжарим!

— Так там же чай ставить!

— Помоем, я уже руку набил, на мытье разном, ага!

Галя засмеялась. Как она хорошо смеется, звонко так и заливисто! Вот можно ли в нее влюбится? Не знаю! Но вот голову от такой потерять — это да, раз плюнуть!

— Юра! А картошку как резать — как дома, мелко или по-другому?

— Давай я сам порежу!

Мы успели. И суп сварили, густоватый, правда получился. Но густо — не пусто! И картошки я, помыв ее предварительно, насыпав в ведро, перевернув его в угли костра, поставил запекаться.

Вот, кстати, тут я этого пока не видел — такого способа запекать картошку — все по старинке больше, просто — в костре.

Даже нарезал веток — запекать сало! И лучок покрошил крупными дольками — репчатый; а зеленый, помыв, просто пучком положил на стол.

Поэтому, когда работники, подтянулись к столу — у нас уже все было готово!

— О как! А неплохо, неплохо, Галина Ивановна! — батя, потирая руки, осмотрел стол. Мама косо на него посмотрела, и ревниво оглядела стол.

— Девчонки! Пойдемте, там Юра ведро с водой приготовил — можно обмыться перед обедом — Галя повела наш женский коллектив к бочагу.

Сначала все ели молча, насыщаясь. Потом, сбив голод, начали переговариваться.

— Бать! Дядя! А может Юрка и прав, может уж начинать стоговать? До вечера как раз один стог смечем? — дядя Вова сидит рядом с Галиной, смотрит на дедов.

— Вот дай поись спакойна, а! — дед Иван не поднимает головы от тарелки.

Девчонки, уже пообедав, отошли от стола и сев на траву, что-то обсуждают с тетей Надей. Мама просто отдыхает, прислонившись спиной к стволу березы.

Деды насыщаются обстоятельно, неторопливо. Они все в жизни делают так — без спешки!

— Кто чай заваривал? Юрка, ты? Добрый чай сгоношил! — дед Гена со смаком швыркает из большой кружки.

Я тоже — налупился, как Бобик на помойке! Лежу, отдуваюсь. Думаю, как я сейчас работать буду?!

Деды, посовещавшись между собой, вынесли вердикт:

— Так, значит… Щас дефки пойдут оставшиися капешки даделывать. Ты, Вовка, заводи газик — будишь копна подтаскивать! Иван! Щас пайдем бирёзу спилим на волокушу. Глядишь — к вечиру стог смечим хоть один. А если пошевелимся — то и другой смечим. Чё такой аравай-то ни смитать?!

Всего, как я понял, предполагается с покоса сметать четыре стога — по два каждому деду. Стога сейчас делают небольшие — центнеров по пятнадцать. Больших тракторов сейчас нет — типа К-700, а на ДТ-75 — большой стог в тридцать центнеров, чтобы одной корове на всю зиму хватило — не утащить, не потянет он такой стог!

Как сказал в итоге дед Ганадий — «упизьдякались» мы все — до изумления, ага — «вусмерть!»! В первый день скопнили все сено и поставили два стога. На второй день на покос уже женщины не поехали, кроме тети Нади — как сказал ее отец: «Надька-та — идреная! Ага! Она робит, как другой мужик не робит! Наверх ее пустим, пусть стог складават». Меня тоже взяли, за повара и «подай-принеси». На второй день сметали еще два стога. Довольно быстро — после обеда уже поехали домой.

Дома нас ждала уже протопленная баня. И это было — не сказать, как прекрасно!!!

За два дня я вымотался, как… не знаю кто! Болело все тело: ноги, спина, плечи. Но больше всего болели кисти рук! Как они ныли!!! Я в бане долго держал их в горячей воде, настолько горячей, что — сколько можно терпеть, вот настолько. Это помогло, но не полностью. Даже ночью спал плохо — настолько устал и руки ныли!

«Наломался!» — сказал дед Иван, а бабушка смазала мне руки какой-то своей настойкой. Что и позволило мне уснуть!

Зато — «атжин!». Это такой обычай — после большой работы, устраивать стол — «за отжин!». Отжали, значит. То есть — за окончание страды. Бабушки настряпали с помощью девчонок, мамы и Галины, всяких блюд. Но… даже после бани, я толком не смог поесть. Просто в рот ничего не лезло. Так, почти насильно что-то пожевал.

Зато утром, несмотря на уговоры бабули, я встал, как обычно, и побежал. Как там у японцев кричат: «О-о-о-о-с-с-с-с!». Терпеть, значит! Вот!

Во вторник вечером к бабушке снова прибежала Катюха:

— Пойдем!

— Чё ты все бегаш? Чё бегаш? Случилась чё, ли чё ли? — бабушка забеспокоилась.

— Да нет, баба! Просто папа завтра уезжает, он Юрку сказал позвать, что-то там поручить ему хочет!

Когда мы вышли на улицу:

— Там к нам Слуцкий пришел. Он с папой поговорил, вот папа и послал за тобой.

— Какой Слуцкий? Гошка, что ли?

— Да какой Гошка?! На фиг Гошку этого! Отец его пришел!

«Та-а-а-ак… А ему что от меня надо? Если бы ему нужно было что-то от бати, за мной бы — не послали! Про билеты — так он и знать про них не мог. Про них даже Гошка — ничего не знал, я же их у Славки потом забрал. Гошка их и не видел вовсе!».

Батя и Слуцкий сидели за накрытым столом. Ну как накрытым — так, слегка. Гостей же не ждали. Стояла бутылка початая и не водки, а — коньяка! О как! Батя же коньяк — не пьет. Значит Слуцкий принес! А зачем — что-то ему, видать, надо! Немудреная закуска…

Когда мы с Катькой пришли, мама кивнула ей и сказала бате:

— Мы к Наде зайдем, посидим!

Ага. Я же не сказал, что тетка со своими пацанами живет с нами в одном бараке, только вот с другого входа, где длинный коридор и много комнат.

Дождавшись, пока мама с сестрой уйдут, батя махнул мне:

— Присядь к столу, Юрка! Тут у Бориса Ефимыча к нам разговор…

Слуцкий с удивлением посмотрел на отца, потом уже, с интересом, на меня и начал излагать.

У меня как-то из головы вылетело, что при больших выигрышах в тиражах, государство предлагало счастливчикам не брать деньгами, а купить за билеты автомобиль. В нашем случае, получается, можно претендовать на «Волгу», и со слов Слуцкого — даже новый ГАЗ-24! Вот он и предлагал выкупить наши билеты по номиналу. То есть за десять тысяч рублей. Он брал на себя все хлопоты — вот только возьмите деньги и «не рьвите сибе нерьвы!», ага! И говорит-то так, убедительно, заботливо даже. В смысле — о нас он заботится.

Вот же ж! Я слушал его и разглядывал. Как и в будущем, когда мне довелось с ним общаться — никак он не был похож на еврея. Невысокого роста, такой — коренастенький, с русыми, с обильной сединой, волосы. Правильные черты лица и ничего не указывало на семитские корни. Ну разве что хуцпа, вот как сейчас!

Так-то я, не помня про автомобиль, и рад был бы взять деньгами — это же никаких тебе поездок и нервотрепки с бюрократией! Но тут Слуцкий — прокололся! Не нужно было ему говорить про «Волгу», ох — не нужно было!!!

Так, теперь надо выжать из ситуации все возможное. Это же — как еще один билетик выигрышный вытянуть!

— Спасибо, Борис Ефимович, я все понял, вы о нас беспокоитесь! Еще раз — спасибо! — дождавшись кивка бати, я решил обозначить нашу точку зрения по докладу выступающего.

— Только вот, вы не упомянули моему папе, — тут батя чуть удивленно на меня посмотрел — я его «папа» и не называл никогда, может в раннем-раннем детстве, но — не уверен, просто не помню, — что десять тысяч рублей — эту стоимость этой машины указывает государство. Не так ли? — Слуцкий как-то погрустнел, — а вот ее рыночная стоимость — это если продавать машину на рынке — новую, заметьте, машину, на которой, извините за выражение — муха не сидела! То за нее уже просят семнадцать-восемнадцать тысяч рублей! И это за ГАЗ-21! Здесь же речь идет за ГАЗ-24, не так ли? А это же — совсем другая история, так — Борис Ефимович? Новая «Волга»! У кавказцев цена ее, в зависимости от цвета и комплектации — стартует от двадцати пяти тысяч рублей? Поправьте, если я ошибаюсь?

Батя сначала сидел, смотрел на меня просто с интересом, но, когда я обозначил рыночный ценник, удивленно поднял брови и перевел взгляд на Слуцкого.

— Тут, Юра, ты и прав… и — не прав, одновременно, — Слуцкий достал платок и вытер лоб, потом подумал и вытер все лицо, — само оформление выигрыша, дело — не совсем простое и не быстрое. У меня есть знакомые знающие люди, поверь мне. Да, после его оформления Вам предложат машину, но кто тебе сказал, что ГАЗ-24? ГАЗ-21 — да! А вот новую «Волгу» — сильно вряд ли! Так что… не рассчитывайте, что все будет так уж легко…

— Согласен, Борис Ефимович! В любом государстве, населенном людьми, просто быть не может. Любое же государство населено людьми? С ними, с людьми — всегда все не просто, согласен! А с теми людьми, которые что-то могут решать — непросто совсем. Такая уж у них натура, у этих людей, да. Но мы же уже поняли позиции сторон, Борис Ефимович, не так ли? И Вас мы понимаем, и Вы нас — поймите!

«Не забивайте Микки баки!», да-да…

— Поверьте, Борис Ефимович! И мой папа, и я, это уж тем более — мы Вас очень-очень уважаем! Но Вы, в свою очередь, тоже — хоть немного уважайте нас, а? Разве я много прошу, просто чуточку уважения, не так ли? Дорогой Вы мой человек! Давайте Вы уже назовете приличную цифру — не большУю цифру, ни боже ж мой, ни в коем случае не скажу — большую! Приличную цифру, без этой Вашей хуцпы, ради Вашего же здоровья! Шоб я так жил, как я вас уважаю, Борис Ефимович! Ну же! Ваше слово, — хотел добавить «товарищ маузер», но решил — не перегибать. Уже и так батя удивленно на меня смотрит.

Слуцкий мялся, сопел, но молчал. Похоже, арифмометр в его голове засбоил. ТэО давно не делали, что ли?

Наконец Борис Ефимович на что-то решился и поднял голову:

— Иван Егорыч! Юрий! Я могу предложить Вам тринадцать… тринадцать с половиной тысяч рублей.

Мы с батей переглянулись, я — с вопросом в глазах, батя — «охуе…» очень удивленный, так скажем. Потом батя, взяв пачку папирос, отошел к окну, приоткрыл его и сев на стул, закурил.

Я же, глядя в стол, забарабанил пальцами по столу. Так, с него можно взять больше, это точно. Но вот сколько? Как найти ту грань, за которой он может попросту — сорваться? Я не силен в этих торгашеских делах. Да — проводил переговоры, да — заключал договора. Но — там же и бухгалтера, и юристы, и экономисты работали предварительно. Хоть примерно возможности и резоны, и свои, и контрагента я знал, а здесь — рассчитывать… на что? На интуицию? А она у меня есть? Вроде что-то подсказывает, что можно еще ваньку повалять…

— Борис Ефимович! Мы с Вами живем в Сибири. Чем благодатен этот край? Этот край богат на северные, в общем-то некомфортные для проживания территории. И наше государство, в заботе о каждом, знает все тяготы проживания и работы здесь, в Сибири. А значит, в заботе своей, оно платит повышенные зарплаты, которые существенно больше, чем зарплаты в том же Краснодарском, действительно благословенном крае. А, значит, что? У нас таки есть в Сибири люди, которых можно смело отнести к категории состоятельных. Да, может быть — не в Кировске. Но — есть же?

Слуцкий пожевал губами:

— Юра! Иван! Я заплачу Вам… пятнадцать тысяч! Больше у меня просто — нет. Тут я нисколько не лгу.

Батя кашлянул:

— Ладно, Юрка! Завязывай этот рынок! Борис! Когда ты сможешь принести деньги?

— Завтра! Завтра — у меня просто часть денег на сберкнижке, а часть — наличными.

— Вот завтра и решим все вопросы!

— Я могу быть спокоен…?

— Можешь, Борис, можешь! Я тебе сказал — приносишь деньги, мы отдаем тебе билеты. Даже не так — поедем в кассу вдвоем. Ты снимаешь, я — кладу!

— Батя! На книжку — десять. Остальные будут нужны наличкой.

Это даже лучше, чем я рассчитывал, в самых радужных мечтах!!!

Когда Слуцкий ушел, батя подошел к столу и налил себе сразу полстакана коньяка. Выпил залпом, поморщился, посмотрев на меня:

— Вот никогда не мог понять — что они в нем находят, в коньяке этом.

А что — коньяк как коньяк. «Паленки» здесь сейчас нет и быть не может. Ну да — не «Двин», обычный такой коньяк, пять звезд, цена пять рублей семьдесят копеек.

— Батя! Про десять на книжку и пять наличкой, я тебе так сказал, для введения в заблуждение посторонних. Не нужно на книжку класть больше выигрыша. В сберкассе тоже люди работают, сболтнут еще где, что больше клали. Объясняйся потом…

— Ладно. Мне вот командировку придется на день отложить, объясняться с Никифоровым. Мы же завтра собирались уезжать.

— А ты надолго уедешь? А то — там… и дом посмотреть нужно и обсудить все… мотоцикл еще — на тебя же оформлять придется.

— Юрка! Ну что ты все гонишь-то — все вскачь, все вскачь. Ну куда торопишься-то? Да и дом тот… я тут поговорил… там работы — на полный год!

— Нет, батя. До зимы — зайти нужно! В лепешку расшибусь! Или ты тут в бараке еще год зимовать хочешь? Вот еще что! Стройматериалы сейчас в магазине толком — не купить. То одного нет, то — другого. Я как-то слышал, что кто-то у нас в РТС что-то под зарплату брал. Поговори с Никифоровым, может можно что-то в организации взять. У них там тоже фонды, но там и объемы такие, что то, что нам будет нужно — так, не объемы — слезки.

— Ладно, Юрка! Я сейчас в Красноярку поеду. Там в колхозе, ферму будем оснащать. Примерно на неделю, может чуть больше, работы там — немного. А с директором поговорю. Только я же не знаю, чего-сколько нужно будет…

— А я — пока тебя не будет, проскачу, дом посмотрю, прикину, посчитаю все.

— А чего ты в этот дом вцепился-то?

— Я там… его покупал и ремонтировал. Там и жил, в последнее время.

— Поговорить бы нам, посидеть-поспрашивать тебя — как там у тебя было и что. Это же интересно, х-м-м… У нас — все — как в книжке какой происходит, даже не верится, что с нами.

Да, батя был тоже — книгочей, как и я. Наверно, именно потому, что я часто видел батю с книгой, я и полюбил чтение. Правда, читать он мог, в основном только в зимнее время, когда большей частью, работал без выездов, на месте. А с весны и до поздней осени — мотался по всему району. Да и по другим тоже.

А вот маму с книжкой застать можно было — реже. Она и без командировок, моталась по всему поселку до позднего вечера.

— Да по-разному там было… Когда и правда — интересно, но больше — скучно, рутинно так…

— Ты вот, что, Юрка! Ты Катю, наверно, забери сегодня с собой, пусть переночует у деда с бабой. Мне, думаю, много сегодня матери объяснять придется, да разговоры разговаривать. Сам же ее знаешь — эмоции, нервы, слезы…

«Ну вот еще, блин! Катька мой любимый диван оккупирует! Ладно — в сенях на топчане пересплю! Хорошо, что я уже деньги из учебников собрал и в «нычку» переложил!».

Слухи и сплетни… они такие, да. Сначала вроде бы понемногу и медленно, а потом — как лесной верховой пожар — ух! Пронеслись по поселку и вышли за его пределы!

Хорошо еще мама, после разговора с отцом, заинструктированная им, сама собрала дедов и бабушек, а также тетку Надю, дядьку Володьку с Галиной, и, в семейном кругу, рассказала им. А то бы обиды были — вселенские, как же — не рассказали родным, скрыли! Мне тоже пришлось провести доклад по обстоятельствам моего выигрыша. Катька тоже присутствовала, правда — уже более спокойная. Реакция была… разная!

Дядька Володька, вот простая душа — бурно радовался: ну племяш — ты даешь! Молоток! У тети Нади — примерно так же, плюс широко открытые глаза; у Галины — несколько удивленный и заинтересованный взгляд, больше никаких эмоций — не последовало; дед Иван — крякнул и хмыкнул — ну-у-у-у, типерь разгавораф по эртыэсу будит!!! Деда Гена — тот выразился восхищенно и полностью нецензурно; сложнее — с бабушками, у них, получается — лишнее подтверждение слов Гнездилихи про чердынца — «памагат роду сваму!», баба Маша — промолчала; баба Дуся — покачала головой, сурово поджав губы!

Вот запланируешь как что — хрен чего получится!!! Тут — беготня начинается, а Вера Пална попросила маму, чтобы я еще с неделю поработал на огороде. Вот — вроде же договаривались, что до июля, а — нет же!

«Еще недельку! Вера Пална просила!!! Тьфу, блин!!!».

На огороде — самый «сенокос» начался — грядки колосятся, ягоды отцвели, капуста в рост прет! Народу здесь добавилось. Кроме нас, со Светкой и Катей, ежедневно работают шесть-семь женщин. Прополка-прополка и еще раз прополка! Ну и — полив, куда без него!

Я, после утреннего полива гряд и капусты, ухожу в малину. Ее, заразу, тоже — хоть каждый день протяпывай! А на грядках — женщины в халатах, платьях, купальниках в разных позах и видах. «Конторские», как всегда — чуть в стороне, «наособицу».

— Вера Пална! Хочу вот что Вам предложить… В этом-то году уже поздно, а за зиму — дожмите Никифорова, чтобы Вам здесь летний водопровод провели — труб дюймовых примерно метров тридцать-сорок. Пусть хоть и старых — просечки можно и резиной обмотать! Или шлангов, хоть кусками — тоже встык — да вот, хотя бы до гряд от цистерны протянуть! И все насколько работы меньше станет!

— Так напора же не будет! Как поливать-то?

— Если цистерну приподнять над землей метра на полтора хотя бы, да заполнять ее почаще, чтобы полнее была — и того хватит! Все не ведрами корячится, затаптывать все тропинки! Можно еще и воздуха туда дунуть — чтобы давление создать, но это уже сложнее — и клапан мастерить нужно, переходники там… и ладно! И утечки наверняка будут — цистерна же старая! Ну хотите, я Вам схемку какую-нибудь изображу, да посчитаю, сколько труб нужно. Да трубы — не на сварке, а на скорую руку чтобы собирать — уголки, тройнички, сгоны. На подмотке — пойдет на лето. Осенью — разобрали, сложили в сарай до весны. Да вот — хоть и муж Ваш соберет, он же слесарь в Дорстрое, не так ли? — вовремя вспомнил я.

Вера Пална уже, по моему совету, заставляет водителя водовозки, когда он приезжает, заполнять водой не только цистерну, но и бак летнего душа. Ага — а то я уже и лестницу сколотил из обрезков брусков, взятых на пилораме, и скакать по этой лестнице мне приходится с ведром с водой чуть не каждый день — душ активно используется работницами практически весь день, а уж к концу рабочего дня — так целая очередь получается.

«Юра! Натаскай нам воды в бак!», «Юрочка! Вода кончается!», «Юрочка! Что-то напор стал слабоватый!». Сам придумал — сам корячусь! Вот уйду на хрен — пусть сами таскают!

Вот и сейчас, тюкаю тяпкой сорняки в малине, а с грядок жу-жу-жу — разговоры, смех, а порой — и хохот!

Светка сегодня какая-то квелая, и Катька на меня эдак искоса поглядывает. Не иначе — придется сегодня показывать чудеса «рукоприкладства» к интимным местам девичьего тела. Стараюсь гнать от себя эти мысли, ну и — волнуюсь тоже… Слегка… Получится ли помочь девчонке?

Сегодня на огороде — и Наталья Любицкая, и подруга ее, и даже тетя Надя. В ту сторону я вообще стараюсь не смотреть. Во избежание, ага… Они чуть отдельно, все трое — в купальниках.

Туркасова-то у меня особых восторгов не вызывает, нет. А вот Наталья, да и тетя тоже… Они разные. Наталья — без всяких «яких» — красивая. Галя наша, конечно, покрасивее ее. Наверно…

Нет, не так! В Гале, кроме красоты, есть еще что-то… Вот не знаю, как сказать! Чертовщинка какая-то, что ли? Иначе — отчего у меня от нее так «крышу срывает». Эта помывка на покосе у меня постоянно перед глазами встает. Да… «встает»… угу…

А интересно — а если бы там к ней приставать стал? Чтобы она сделала? Отдалась? По морде надавала? Орать бы начала? Не знаю… Но то, что она прекрасно понимала, что меня провоцирует — это и двенадцатилетним умишком понять можно. А зачем? Власть свою ведьмовскую проверить или передо мной показать? Типа, «вот я покрутила попой и все, ты весь — дурак-дураком! Знай кто я, и кто ты!». Черт их поймешь, этих женщин!

А Наталья… Она другая. Красивая, но… какая-то более… мягкая что ли? Нежная? Н-е-а… не то! Но — другая, да!

А вот тетка Надя? Она — без сомнения — очень привлекательная молодая женщина. Она такая… Ух! Прямо — ядреная девка! И веселая, да! Вся такая — крепенькая, пышечка! Хотя нет, не пышечка. Лишнего у нее — ничего нет. Она — прямо сбитая вся!

Вот тоже же — человек! Сколько себя помню — она всегда жила «без копейки в кармане»! Получит зарплату или там — алименты! Фыр-фыр-фыр, все! — нет денег! Как живет человек? Чем думает? Хотя… и сама она была всегда одета очень неплохо — да получше той же мамы моей! И мальчишки у нее всегда чистенькие, одеты — красиво! И в комнате у нее, в бараке — и чисто, и порядок всегда — сколько раз заходил!

Дед Гена с бабой Дусей тетке постоянно помогают, но — от бабы Дуси Наде всегда доставалось! Она ее и пилила, и пилила! Все не так: и живет она не так, и детей воспитывает — не так, а уж ведет себя и одевается — вообще жуть! Тетка, даже потом, когда баб Дуся получила «трешку» и на себя и, получается, на тетку, даже и не жила с матерью толком. В гости могла прийти, переночевать, пацанов оставить на день-два, но жить — старалась отдельно! Иначе — «запилит» бабуля!

И еще что мне всегда странным казалось — вот молодая женщина с двумя детьми. И денег никогда толком нет. Но знакомых у нее было всегда — море! Причем и из тех знакомых, которые где-то работали в таких местах, что можно было что-то достать или купить! Из дефицита, ага!

И колготки у нее всегда были, хотя вот мама — все штопала и штопала, носила уж — до последнего! А колготки в это время — это ух, какая «круть» и какой дефицит! И вещи какие-то яркие, нарядные! И духи — не самые простые!

Ха! Да у нее даже в конце семидесятых — начале восьмидесятых — пакеты пластиковые, яркие, со всякими певцами-певицами, да девушками — у первой появлялись, да и менялись часто! Тоже ведь дефицит тогда был — что ты!

Ну, кроме нужных знакомых, у нее и простых знакомых было еще больше. Легкая она какая-то, веселая, общительная! И относились к ней — хорошо, без злобы! Пусть болтушка-хохотушка, пусть даже — пустая, кто и так называл, но — добрая!

А еще тетя Надя очень хорошо вяжет — всякими способами — и спицами, и крючком, и еще как-то — я в этом — дуб дубом! Она всегда Катьке воротнички и обшлага, ну… или как там они называются — на рукавах школьных платьев, вязала. И свитера разные, помню у меня даже шарф был, ей связанный — когда в начале восьмидесятых стали модными длиннющие шарфы! Тут она — мастерица, что сказать. У нее и заказов было много всегда.

Кстати! О знакомых тети Нади… Есть у нее одна знакомая, которая, как мне кажется, мне очень пригодится. Тоже — персонаж в поселке — непростой! Верка-парикмахерша! Этакая — мадемуазель-скандал!

Так-то Вера в скандалы сама не рвалась, но с ней они случались — регулярно. Она и модная такая, яркая! Пышновата, на мой вкус, но сейчас такие — в тренде! Одежда, прическа — «блонди» пергидрольная! Несколько — вульгарно накрашена, наверно… Но — ярко!

Ей… лет — двадцать пять, примерно!

Но даже не прическа или одежда несла в себе причины скандалов. Верка — шалава, Верка — беспутная, Верка — профура… Как только ее не называли бабы и бабки в поселке.

Я не знаю, откуда она взялась — тоже откуда-то приехала, но жила она в небольшом домишке со своей теткой. А когда тетка умерла, то наследовала ее домишко.

Я, тогда, по малым годам, не мог знать наверняка, насколько правдивы эти сплетни про парикмахершу. Но слышал краем уха, что ей предъявляли женщины — то за одного мужа, то — за другого.

Еще что будоражило женщин — с Верки все — как с гуся вода! Она была независима, и была — выше всех сплетен, слухов и даже оскорблений. Хотя –при нападениях тоже — спуску не давала. Бойкая была, да.

А мужики — посмеивались над женскими возмущениями, да подмигивали друг другу, провожая взглядами выдающуюся «корму» парикмахера.

Почему ее не выселили из Кировска, в административном порядке — была такая мера к возмутителям спокойствия — я не знаю. Знаю лишь то, что те же женщины, которые, возможно, месяца три-четыре назад устраивали с Веркой разборки, бегали к ней же на дом, делать прически. Потому как, тут сходились в одно все слухи — парикмахер она была — очень хороший и брала — недорого!

Вот она мне и нужна — как парикмахерша! А не то что… м-да… Так-то тоже была бы нужна, только вот — сомневаюсь я, что нужен ей в таком статусе! Нужно будет с теткой договорится о подстрижке, а то, как вспомню, как пытался промыть свои отросшие лохмы после покоса! И ведь материться нельзя — родные услышат и не поймут!

Здесь пацаны не заморачиваются с прическами и стрижками — с конца учебного года, и до начала следующего, — можно вообще об этом не думать! Подстричься можно и в конце августа! А многие, кто блюдут верность моде — вообще стараются не стричься — Пол и Джон в пример!

Вылез из малины попить и умыться, подошел к конторе, где всегда стоит в теньке фляга с питьевой водой и кружкой — оп-па! А здесь все три моих «страдания» стоят, посмеиваются. Ага, Любицкая,Туркасова и тетя моя любимая!

— Юр! Вот Надя нам рассказывает про тебя, а мы и не знаем — верить или нет! — Наташа-Наташа, как же ты хороша! Она стоит, улыбается и ждет ответа.

Я окинул их взглядом, черт! у-у-у-у, вражины!

— Не верьте! То всё — гнусные инсинуации и происки врагов! Я не виноват не чем, меня — нагло оклеветали! — прошел мимо, открыл кран и умылся. Потом выпрямился и посмотрел на Наталью:

— Вы сейчас о чем, тетя Наташа?

Все трое стояли, удивленно вытаращив на меня глаза. Первой прыснула Любицкая:

— Ну Юрка, ну комик-юморист!

Тут тетка:

— Юр! Расскажи девчонкам, как деньги выиграл, а то они не верят!

Я оторвался от кружки с водой, подумал:

— Вот что я Вам, красавицы, предлагаю: близится время вашего обеда и вот ведь совпадение — я тоже жрать хочу, как из пушки! Вам на обед идти — необязательно: ребятишки ведь в садике. Вот у Нади Туркасовой и детей пока нет! — та фыркнула, непонятно только — на «Надю», без приставки «тетя», или на то, что детей у нее пока нет. Ну, про «тетю» — обойдется, не так уж и намного она меня старше! — Я сейчас все равно в кузню пойду — тяпки надо наточить! А там махну через забор, к столовой, и куплю там перекус какой-нибудь — так сказать — «проставлюсь» за свое нежданное «богачество»! Так, совмещая приятное с полезным, и проведем нашу пресс-конференцию!

Тетка моя откровенно смеялась, Любицкая — тоже:

— Я же говорю — юморист ты, Юрка! — чуть посерьезнее, — только вот неудобно как-то — ты, мальчишка, будешь угощать взрослых тёток! Давай мы скинемся, да и купишь чего-нибудь!

— Вот обидеть меня норовите, прекраснейшая Наталия Батьковна! И ведь не правы вы во всем! И я не мальчишка, а «богатей» и завидный теперь жених! И вы — не тетеньки вовсе, а очень красивые молодые женщины! А некоторые и вовсе — девушки! — я покосился на Туркасову.

— Слушай, Юрка! Ты хоть и богатей, но какой же ты жених?! Рановато вроде бы! Да и мы старые для тебя, к нам-то свататься! — Наталья смеялась и была чудо как хороша!

— Красавицы! Ну что такое — моя дикая юность! Годы летят — через шесть лет мне — восемнадцать, оглянутся не успеете! А вам к тому времени сколько будет? Ну — тридцать! Ну что это за возраст для красивых таких?! Вы будете — в самом соку, как говорится! И я — молодой, красивый и богатый жених! Подумайте, не отказывайтесь впопыхах!

Тетки хохотали. Туркасова почему-то не веселилась:

— Смотри, жених, как бы Натальин Анатолий тебе «женилку» не оторвал!

— Вот злая вы, тетенька Надинька! Не… мне такая злая жена — не нужна! Мне добрые нужны — вот как эти красавицы!

Тетка, вытирая глаза рукой:

— Ну, Юрка, меня-то зря сюда приплел. Я же тетка твоя, какая же я — невеста!

— Советское законодательство запрещает браки между близкими родственниками, а близкими родственниками, по тому же законодательству, являются родители — отцы, матери; родные братья и сестры; дедушки-бабушки там. Про теть там ничего не написано!

— Ох, иди уже в столовую, жених!

— Так… Вы заказывать что будете? Фуа-гра и утку по-пекински заказывать не стоит — это в нашей столовой не делают! — я продолжал дурачится.

— А что это… вот то, что ты сейчас назвал?

— Вот видите! Видите!!! Я не просто молодой, красивый и богатый жених! Я еще и умный! Запомните это, когда будете обдумывать мои слова про будущее! Мое и, возможно, свое!

— Все — топай! Хватит нас смешить! — тетка развернула меня и шлепнула по заднице.

— Вот… Тетя Надя — это сейчас как воспринимать, этот шлепок? Как наказание, или как начало заигрывания?

Тетка продолжая улыбаться, но уже — меньше:

— Иди уже, я сказала! А то расскажу матери, как ты со взрослыми женщинами заигрываешь! Враз ремня получишь!

— Ну вот как жить-то! Как жить! Чуть пофлиртовал с красивыми девушками — уже ремнем стращают! — надо и правда топать, а то тетя, что-то веселится перестала.

Отдав тяпки кузнецу, дяде Пете Фирсову, я сквозь доски забора РТС, вылез к столовой. Таких мест в заборе было немало, и местные пацаны знали их все.

У меня теперь всегда с собой была пятирублевая купюра — не слишком много, чтобы вызвать вопросы у взрослых, в случае «палева». Вот ее я и собирался потратить.

Закупил котлеты; хлеб, колбасу и сыр попросил порезать. Взял еще пирожки двух видов, и пирожных — помадок и бисквитных, с заварным кремом. Взял газировку двух видов — обычную «Буратино» и редко привозимую сюда из Тюмени — «Крем-сода». Все свои покупки объяснил тем, что меня за едой послали женщины, которые сегодня работают на огороде.

Так. Вроде бы всего хватит. Женщин трое, и мы с сестрой, и Светкой. Вот только как это все тащить-то? Ни авоськи — называемой здесь у нас попросту — сеткой, нет, ни сумки какой. Но мне помогла буфетчица — все аккуратно сложила и завернула в плотную оберточную бумагу.

С этим свертком я еле пролез через забор, ага. А потом еще карячился со свертком в одной руке, и с тяпками на другом плече. Но — одолел все напасти!

Так… две длинных доски, положенных на горловины флаг, перевернутые ведра — стол готов. Хорошо, что бумага есть — постелить под продукты! Продукты, газвода. Можно было и чай нагреть — у Веры Палны в кабинете есть и электроплитка, и чайник. Но хозяйка огорода куда-то «свинтила» в неизвестном направлении и контору — закрыла на замок.

— Что это мы празднуем? — довольно хмуро поинтересовалась Катя.

— Вот женщин решил угостить, что им на обед тащиться — пока туда, пока — обратно: сколько там на сам обед останется?!

— А деньги где взял? — что это с Катькой сегодня? Вроде с утра была вполне весела.

— Кать! В свете последних событий, не нужно у меня спрашивать, откуда я взял деньги на то, или на это, хорошо? Мне сейчас предстоит много чего и где закупать, в том числе и не в магазинах — мне перед тобой за каждую копейку отчитываться? Ты чего такая взвинченная?

— А-а-а-а… Кузнецова дурит! И плохо ей, и стесняется! То вроде бы — согласна, то — опять — ни в какую!

— А где ты это решила проводить?

— Ну как где? А какие еще могут быть варианты — у нас, конечно! Мама — на работе будет, папа — уехал. Что еще искать?

— Ладно, не дуйся — я постараюсь, Кать! Свету давай, подготовь. Может правда мне — глаза завязать там или еще как?

— Да что ты выдумываешь тоже! Ладно! Зови женщин, я Светку позову.

— Вы это сейчас, о чем? — неожиданно вынырнула из-за сарая тетя Надя.

— Надь! Я потом объясню, хорошо? — Катька махнула рукой. Вот интересно — Катька меня старше на два года, но называет тетю просто Надей, а я — тетей. Это они так договорились, или просто я — дурак?

Конторские упылили на обед, и мы тоже решили садиться! Женщины и девчонки расселись по местам. Женщины — в купальниках, как были. И мне приходится постоянно отводить взгляд от них, чтобы не «залипнуть».

— Ну что, дорогие дамы! Извините за скромный стол — изысков и деликатесов в нашей столовой — не подают! Прошу — угощайтесь!

— Ой! Крем-сода! Я ее так люблю! — как интересно, Туркасова реагирует как девчонка! Может это маска у нее такая — типа взрослая, ага!

— Вот пирожки: здесь мужские — с мясом; здесь женские — с повидлом!

Пообедали ничего так, плотно. Даже Светка ела с удовольствием! В процессе я рассказал, как купил у Славки билеты, как заполнил их, как выиграл — случайно! Все — сплошная проза, кроме результата!

Женщины помолчали, потом обсудили наши планы по поводу жилья — про уже выбранный мной дом — я не сказал. Тетка и Наталья хвалили меня и радовались — по-моему искренне! А вот Туркасова — как-то блекло. Да и ладно! Что я, зависти не ожидал, что ли?

— Нет, девочки! Вот как они так делают — вот котлеты столовские! Ну понятно же — что хлеба там больше, чем мяса! Но — вкусно же! У меня дома, из чистого мяса котлеты так вкусно не получаются! — Наталья искренне удивляется! «Эх, Натали! Если бы ты знала — из чего будут делать котлеты в будущем! Ха! Хлеба в этих, видите ли, много!».

«Натали! Утоли мои печали! Натали!

Натали! Я прошел пустыней грусти полземли!»

Я отвлекся. Почуял паузу в разговоре и поднял голову, на меня смотрели все.

— Эй, вы чего это?

Тетка Надя:

— Юр! Это что — песня какая-то? — оп-па-на! Я что вслух что ли пропел?! Писец полный! Вот это штампище про попаданцев! Вот это — боянище!

— Ну да, слышал где-то! Не помню уже где — может по радио?

Уже Светка с ожиданием:

— А можешь спеть?

— Да вы что, совсем уже? Какой с меня певец-то? Нашли Кобзона!

— Ну вот сейчас ты вполне хорошо пел! — это уже тетя.

— Да я и слов толком — не помню. Слышал давно!

— Юрка! Ну вот что ты ломаешься, а? Только недавно нам песни хвалебные пел — дескать, какие красавицы, а сейчас — как малыш — капризничаешь?! — ах, тетя, тетя! Ну кто же так на слабо берет, а? Это же совсем по-другому делается!

— Ладно! Только… стесняюсь я!!! Правда! Ну вот — какой из меня певец?! — хрен бы они меня заставили петь, хрен! Но меня вышибло то, что Любицкая на меня молча смотрела и чуть улыбалась!

— Так… хорошо! Просьба — глаза закройте, или отвернитесь! Или просто — не смотрите на меня, ладно! — вот, действительно — стесняюсь.

Я откашлялся:

Дашка всегда сама записывала на флэшку музыку — и себе, и мне. В машины, чтобы в дороге можно было слушать. Иногда спрашивала у меня предпочтения, хотя — чаще не спрашивала! После тридцати лет совместной жизни — что она, не знала мои вкусы? Да ладно…

Этих флэшек постепенно скопилось изрядно, они то терялись, то неожиданно находились. Были — ее любимые флэшки, были — мои любимые. Они постоянно перепутывались, кочевали по нашим машинам.

Вот такую «ми-ми-ми» — я как-то не очень… Розенбаум, Высоцкий — конечно же! Трофим. Песни 70-80 годов — очень многие. Антонов, к примеру. Из девяностых — уже меньше, но были. Иностранщина еще…

Когда в дороге, а я ездил далеко и часто, постоянно, из года в год, слушаешь те же песни — пусть их и очень много! Но запоминаются. Память она — такая… Ага — память, в общем!

Иногда вот вроде — только что прослушал, а слов всех уже и не напоешь. А иногда — вылазит из памяти что-то, что не слушал уже очень давно.

А в дороге как? Если едешь давно и долго, и уже — устал; а в машине ты один и стесняться — некого и нечего — ох, я и «блажил»! Как я орал! Ну… пел, в смысле, да!

Вот и сейчас, прикрыв глаза, как тетерев на току, я старался держать мотив и боялся, что не вспомню следующую строку. Но строки сами, как в караоке, выходили из памяти. Я старался петь очень негромко, боясь, что дам «петуха», но как-то само собой выходило и поднимать голос, и интонировать.

Когда я закончил, некоторое время была тишина. Потом ко мне подскочила, чуть не сбив с ног, тетя Надя:

— Юрка! Юрка! Как ты… — и обцеловала меня, буквально — обмусолила всего. Нет, так-то я — не против, даже очень — за! Но… как-то не при всех! Хотя… пользуясь тем, что правая рука моя была скрыта от остальных, сидящих у стола, а тетя была по-прежнему — в купальнике… В общем, пару раз я ее тисканут-погладил по попе и ноге, ага. Не сдержался, чего там! Да и не видел же никто! И она, похоже — даже не поняла, на эмоциях-то! А значит и не было ничего!

Тетка снова села, повернулась к Любицкой:

— Здорово же, да?! Слуша-а-а-й, я чуть не описалась, пока слушала! — это она уже шепотом, оглянувшись на меня и смутилась!

Та кивнула, поглядела на меня, отвернулась. Ой! А что это мы — покраснели, а?! На ее смуглой коже это было не очень видно, но — все-таки видно.

— А откуда эта песня? Что-то я раньше ее не слышала? — вот Катька, ну что тебе — больше всех надо, а?

— Я же говорю, слышал где-то. Сам не помню где!

Мы еще посидели, поболтали.

— Теть Надь! — я постарался говорить негромко, чтобы не привлекать внимания, — ты же знаешь тетю Веру, парикмахершу?

А чего это все прислушиваются? Что это Катрин и Светка — ушки навострили? И Наташа смотрит с удивлением.

— Ну, знаю. А тебе — зачем? — тетка тоже удивилась.

— Ну как зачем? Разве не понятно — подстричься хочу! А в парикмахерскую идти — так как они там подстригут? У них же там — «бокс», «полубокс». А «канадка» — вершина профессионального мастерства! А тут — и мастер, как говорят — хороший! Ты же сама к ней ходишь?!

— Да к ней полпоселка бегают! Правда — все женщины! Да и зачем тебе стричься-то, тебе и так хорошо! — тетка протянула руку и потрепала меня по волосам, — тут только позавидовать можно, какие волосы! Правда — выгорели уже все! — тетя засмеялась.

Ага! Хорошо… Прическа у меня… ну — какая прическа — лохмы беспорядочные! Вот как у Электроника, в том фильме. Кому как — а мне — не нравится!

— Не… мне бы все же подстричься!

Времени уже было довольно много, наш рабочий день закончился и Катя, поднявшись, махнула мне головой: «На выход, мол!».

Ага! Точно! Мне же еще Светку в порядок привести нужно!

Я встал и пошел за сестрой.

— Юра! — окликнула меня Любицкая, — можно тебя попросить? Ты бы прибил гвоздик в душе, а? Что бы… ну — одежду можно было повесить?

«Для тебя, киса, я готов хоть весь душ гвоздями обколотить!».

— Снаружи или изнутри? — вот клоун из меня так и лезет, ага!

Женщины засмеялись.

— Изнутри, конечно! Только — повыше, чтобы одежду не мочить! На двери можно.

— Вот в кого он такой нахал, а?! — смеясь спросила Надя у Натальи, — хотя… у него батька, в молодости — тоже покуролесил, потрепал нервы Светке.

Это она уже шепотом, но я услышал! А что — батя тоже ходок был? Вот уж точно — не знал!

— А ты не подслушивай, что взрослые говорят! — типа строго прикрикнула Надя, — ну-ка погоди, что скажу…

Она встала и догнав меня, завела за контору:

— С Веркой, если тебе так надо, я поговорю. Только вот Светлана, она… боюсь — ругаться она будет. Верка, она… Ладно, поговорю я с ней! Топай! И знаешь, что, племяш? Если ты меня еще раз за задницу тискать будет — я тебе… Накажу, вот! Ишь, обнаглел совсем! — мне показалось, или глаза у нее — смеются? Чуть не вырвалось — «тебе что — не понравилось?». Но это уже явно — перебор!

А гвоздик я прибил, успел.

Глава 8

Вот как было весело за столом с женщинами, так невесело было идти с девчонками к нам домой. Катька — хмурая, а Светка — вообще… как убитая!

Благо — идти недалеко! Когда подошли к бараку, мне казалось, что Светка сейчас — сквозь землю провалится, или убежит — хрен догонишь. Но второе — вряд ли, я буквально чувствую, как девчонке хреново!

Когда зашли, Катька уселась за стол, а Светка, привалилась к косяку входной двери.

— Так! Ну-ка Катя — пересядь! Свет! Садись вот сюда! — я сел с ней рядом за стол.

— Знаешь, кисуля, давай-ка не будем кукситься! Тебе сейчас плохо, больно, муторно. Но ведь я хочу тебе помочь. Просто помочь… без всяких задних мыслей, — я ни хрена не психолог, как разговаривать с девочками в период полового созревания не знаю! Но старался говорить убедительно, не громко, но и не шептать, — вот, дай-ка мне свои ручки.

Я взял Кузнецову за руки и положил их перед ней на стол.

— Вот, смотри — твои руки. Сейчас я их помассажирую немного, попробуй, почувствуй. Ничего плохого в этом же нет, правда ведь?

Я стал массажировать ей фаланги пальцев, растирать кисти, чуть придавливать точки, про которые помню. Нет, так не удобно!

— Погоди! Давай стул развернем! — Светка привстала, и я развернул стул так, чтобы сесть перед ней на колени, — вот смотри, я перед тобой. Ты расслабься, сядь как тебе будет удобно, поерзай, найди такую позу. Вот так, да? Ну вот — давай сюда твои ручки.

Массажировал я ей руки довольно долго. Краем глаза поглядывал за Катькой. Она сидела молча, с интересом глядя на нас.

— Так! Теперь давай я тебе чуть поглажу голову, — я встал позади Светы и сделал ей массаж, как делал маме. Но — чуть по-другому. Цели снизить давление у меня не было. Да и не было у Светки давления, я это знал по ощущениям в своих руках. Светка сидела тихо-тихо. Даже посапывать начала.

— Ну что, киска, давай я уже сниму с тебя эту боль, — блин! вот только Светка была совсем-совсем спокойна, и сразу — как ошетинилась!

— Так, Кузнецова! Ну вот что ты выпендриваешься, а? Мы же обо всем с тобой поговорили, да? Что ты как маленькая? — сестра… да, Катя — в своем репертуаре!

— Так, стоп! Катюш! Давай — спокойно, ага? — мне вот такая помощь тут вовсе не нужна!

— Светка! Вот вы же с Катей врачами решили стать, так? И ведь станете — вы девчонки упорные, решили — так и будет! И вот представь — стала ты врачом, тебе и помощь людям оказывать нужно. А часто и раздеть человека надо! А если это — мужчина? Молодой, симпатичный? Как же ты работать с ним будешь?

— Х-м-м… а может я педиатром буду, или — терапевтом, или — гинекологом? — так-так-так… мне нужно было разговорить Светку, а не чтобы она в себя ушла.

— Ну ладно… пусть не по работе… представь — ты встретила мужчину, который тебе очень нравится! Даже не так. Представь, что ты — полюбила, и все у вас — хорошо! И дошло уже до… до этого у вас дошло, да, — Светка начала медленно краснеть — от кончиков ушек, и дальше — щечки, — ну и что, ты и тогда вот так же стесняться будешь? И в ступор впадать? А как же — любовь? И отношения, без которых дальше — никак? Ну, ответь мне.

— Ха-а-а… так ты, Юрка не тот же мужчина! Там я может сознание от счастья потеряю и все… очнулась, а уже все кончилось! — Кузнецовой кажется, что она нашла ответ.

— То есть, ты хочешь сказать, что можешь полюбить мужчину, который, зная, как ты его любишь, увидев, что ты потеряла сознание, не будет оказывать тебе помощь — а ведь ты, как будущий врач, знаешь — что потеря сознания значит, что в организме — что-то очень плохо! А вместо оказания помощи — возьмет и… ну скажем… трахнет тебя! Лишит девственности, да! Вот ни хрена себе, у тебя — объект любви! Ни хрена себе — ты себе избранника нашла! А еще что он может сделать, пока ты без сознания, а? По-моему — это называется — воспользоваться беспомощным состоянием потерпевшей!

Девчонки были в шоке, обе! Похоже, что с этой стороны, они ситуацию не рассматривали.

— Так… Ну — ладно. А представить себе, что, вот — я — врач, и мне нужно оказать тебе помощь! Ты будешь стесняться врача? — тут я понял, что да, она будет стесняться врача — просто возраст у нее такой.

— Ты, Юрка — не врач никакой! — Светка негромко засмеялась.

— Так! Светка, вот ты уже надоела, а! — Катька снова шипит!

— А давайте так! Катюшка! Представь себе, что тебе сейчас больно, как вот — Свете! Можешь такое представить? — сестра задумалась, потом кивнула головой. Отлично!

— Тогда — подойди ко мне! Ты ведь не стесняешься, ты понимаешь, что тебе нужна помощь, не так ли? — сестра встала, чуть помедлила и вновь кивнула, — Отлично! Тебе нужна помощь, тебе плохо. А я могу тебе помочь! Ты ведь хочешь этого? — Катька снова кивнула.

— Ну давай, подойди ближе! — блин! я сейчас как тот Каа с бандерлогами!

— Подними платье! — Катька чуть подумала, потом прижмурилась и подняла платье, — вот! Какая ты, Катюшка, молодец!

«Только сейчас не надо пялиться на нее… с такими-то мыслями! Вспомни, что она — твоя сестра. Пусть и неродная! Но какая у нее фигурка! Нет, не такая как у тетки или Натальи — там все уже «в кондиции»! Но вот сейчас и Катька, и Светка — скажем так — в периоде цветения! И очень… свежие, да».

— Так, Катюша! Нужно показать Светлане пример, да? Мы его покажем, да? Ты же смелая и решительная! А еще ты — очень разумная! Тут — надо и все! Сними платье! — блин! а вот это сейчас — зачем? Сам не понял!

Катька решительно сняла платье и осталась в трусиках и лифчике. «Трусы сейчас — какие-то… не очень. Зачем такие — высокие?».

— Ты смотришь, Свет? — Светка смотрела широко раскрытыми глазами, — вот смотри, я тебе сейчас покажу, где мне нужно тебе сделать массаж. Кать! Я сейчас чуть приспущу трусики, хорошо?

Катька выдохнула:

— Я сама! — и резко потянула трусики вниз.

— Стоп! Достаточно, — я видел верх треугольника темно-русых волос, трусики остановились на уровне… на таком уровне, да! — вот так я положу свою руку, — я приложил ладонь к верху лобка Катюшки.

— Вот здесь будет… рабочая зона массажа, — черт! меня и самого подтряхивало, и я видел, что Катюшке тоже не по себе. И я постарался послать тепло в свою руку.

— Кать! Я сейчас чуть подержу руку, вот так. Скажи, что чувствуешь?

— Ничего… А — нет, как-то тепло стало, приятно!

«Ну слава богу — работает! А то с этой нервотрепкой я и сам сомневался, что у меня что-нибудь получится! А гнусную статейку за совращение — я бы раньше — влет получил! Маньяк престарелый!».

— Теперь нужно определить зону массажа — сзади. Кать! Повернись ко мне спиной. Ага, вот так! Еще чуть трусики приспусти, да вот так, — показался верх попы, ягодное такое место! «Ох, а у Кати оказывается есть такие ямки, чуть выше ягодиц, по обе стороны от позвоночника, на пояснице! Бля-я-я-я… как мужики с ума по ним сходят — вот по таким ямочкам! Да и мне сейчас что-то муторно!».

Я положил уже обе руки на верх попы сестры, и чуть погладил ее, такую приятную и нежную кожу.

— Вот тут мне тоже нужно будет помассажировать, ага, — что-то я уже хрипеть начинаю, откашлялся. — все Катюшка, спасибо большое! Ну что, Свет? Будем лечиться?

— Будем! — Светка, не отрывая взгляда от Катьки, кивнула головой.

— Так, девушки! Если уж мы закончили с демонстрационными действиями, давайте — прервемся. На полчаса? Согласны? — Катька оделась, причем мне показалось, что делала это она подчеркнуто неторопливо, и села на диван. Обе они ждали, что я скажу дальше.

— Если вы полагаете, что я какой-то странный монстр, то спешу вас огорчить — я простой человек. И мне… не очень… скажу так — мне не очень спокойно видеть юную красивую девушку, трогать ее руками. Во мне тоже происходят определенные процессы, и у меня тоже есть — нервы. Поэтому, я сейчас выйду, подышу, успокоюсь… в туалет там схожу. Катюшка, поставь пожалуйста, чай.

Ага. Вышел в коридор, за дверь. Прислонился спиной к стене. «Спокойно, Ипполит! Спокойно!».

Услышал, как в комнате Светка спросила Катю:

— Чего это он?

Похоже, Катя что-то показала руками или очень тихо сказала, потому как Светка хихикнула и протянула:

— Да ла-а-а-дно! Правда, что ли? Слушай! А как тебе было, ну… когда он тебя гладил?

— Знаешь… очень приятно… тепло как-то, хорошо… и еще…

Что там «еще» я дослушивать не стал, нужно все-таки отлить!

Когда я вернулся, Катька разливала чай:

— Тебе налить?

— Ага, спасибо! Только — покрепче!

Мы пили чай. Катя демонстративно не смотрела на меня, но щечки у нее были розовые. Светка ерзала на стуле:

— Юр! А вот та песня, что ты пел — я ее никогда не слышала, ни по радио, никак вообще. Ты ее что — сам сочинил?

— Светуля! Да какая разница? Тебе понравилось?

— Очень! И Катьке тоже понравилось, только она вида не подает, да, Катя? — сестра фыркнула.

Потом Светка довольно спокойно сняла «трикошки». Приподняла футболку и легла на диван, прикрыла глаза:

— Трусы приспустить?

«Вот не могу не разглядывать ее! Не получается! С Катькой было тяжко, но там хоть слабенькая мысль трепетала: «сестра», «сестра», а здесь и этого нет!».

И обоняние у меня улучшилось, что ли? Я четко чувствовал резковатый, будоражащий запах крови. Понятно, какой крови… И в трусиках Светки явно был виден бугорок.

«Ага! Сейчас не то, что тампонов нет, и даже прокладки с крылышками — в далеком будущем! Поэтому только так — слоями спасаться, ага!».

— Да, — прохрипел я.

Светка приспустила трусики:

— Достаточно?

— Ага!

— Юрка! Может тебе стоит голову ополоснуть холодной водой, а? — подала голос Катька от стола, где внимательно следила за происходящим. Насмешливый такой голосок!

— Неплохо бы! Только вот это если и поможет, то — ненадолго! — я посмотрел вниз себя, на штаны. Ага! А здесь все явственно! И Кузнецова — зараза такая, пытается сдержать улыбку и видно — чуть подсматривает через вроде бы закрытые ресницы.

Я опустился перед диваном на колени — так будет удобнее, а то стоя — слишком наклоняться придется. Да и видно будет так хуже, мою реакцию, да! Положил руки на такой мягонький и нежный живот, Светка вздохнула.

Ага! Чувствую тепло, даже чуть больше, чем тепло. Жаром я бы это не назвал, но близко, близко. Разминая и поглаживая Светку, я старался отвлечься. И это даже немного получалось, если смотреть только на место, которое массажирую. Во-о-о-от… кожа стала теплее. Стараясь сосредоточиться, я попробовал начать тянуть на себя этот жар-тепло. Сначала получалось слабо, все время почему-то прерывалось это течение. Потом стало лучше.

Поглаживая кожу, периодически я наталкивался пальцами на волоски (ну да — это совсем рядом) и это как-то сбивало. Кончики пальцев начинало покалывать и чуть подергивать, как от слабых ударов током. Светка, судя по реакции кожи — она чуть подрагивала, тоже чувствовало что-то подобное. «Угу… а мне, судя по всему вот туда и нужно — похоже, что очаг как раз там».

Пришлось чуть подвинуть трусики руками, сдвинуть их ниже. Пальцы уже вовсю наглаживали кожу среди светлых волос. «Черт! Я ведь и кончить так могу!».

— Катя! Возьми, пожалуйста, платок, что ли… Намочи его холодной водой, и оботри мне лицо! Вот так! Спасибо большое!

Стало и правда легче, даже напряжение спало. В штанах — тоже.

Может поэтому я стал действовать более… энергично, скажем так. А вот Светка отреагировала странно — она начала чуть постанывать! Вот еще — не лучше!

— Свет! Света! Тебе плохо что ли? — Катька забеспокоилась, встала со стула, подошла ближе и наклонилась над подругой. Светка не отвечала.

— Свет! Ты чего?! Юрка! Давай, прекращай! — Катька посмотрела на меня с раздражением.

— Н-н-н… н-н-не-ет… не плохо… наоборот — хорошо… боль уходит… — Светка сквозь зубы говорила очень невнятно.

Ага, боль уходит! Да она кончит сейчас! Вот ведь — я ведь даже не приближался к губкам, а уж про «волшебную горошину» — вообще молчу. Ни хрена себе — чувственность у Светули! Что-то такого я в прошлой жизни, в том нашем «эпизоде», не припоминаю. Нет! Светка была, конечно, очень отзывчивой на ласки, но не так вот!

— Кать! — позвала шепотом сестру Светка.

— Что?

— Выйди пожалуйста… ненадолго… очень прошу… я… очень тебя стесняюсь…

— Меня? Кузнецова — ты совсем рехнулась? Ты стесняешься — меня? — похоже сеструха поражена!

— Ну… пожалуйста… ну очень… очень тебя прошу… ну — что тебе стоит, а? — Светка похоже уже доходила, но все никак не могла.

— Блин! Дурдом какой-то! — Катька вышла из комнаты.

Светка открыла глаза и посмотрела на меня:

— Юр! Сделай это!

— Что это, Киска? — я тоже был ошарашен. Мне что ее трахнуть надо? Нет, так-то я не против. Хотя… против я, против! Я сейчас не головой думаю, не получается! Ломать ей…

Не-не-не! Я и в прошлой жизни таким мазохистом не был никогда, и сейчас — ну его на хрен! Хотя… признайся — в прошлой жизни было такое пару раз!

Ага! Было — только воспоминания не лучшие… И по физическим ощущениям, и тем более — потом… когда расставаться приходилось: «Я тебе отдала самое-самое дорогое, а ты — сволочь!». Да! Я сволочь! Но я и не просил мне это «самое дорогое» отдавать! Я вообще до последнего момента об этом и не догадывался!

— Ну… доведи меня… ну ты — понимаешь же…, — Светка с ТАКОЙ просьбой смотрела на меня!!! Охренеть! Когда так просят — нужно делать! Это — не дефлорация, это — проще! Девчонка хочет почувствовать оргазм? Да я только за!

Я опустил пальцы ниже, еще ниже. Светка стала судорожно стискивать плед на диване руками. Я — не брезгливый, испачкаться не боюсь. Мне все равно после этого руки мыть, Светкину боль смывать.

Вот уже пальцы касаются губок. Черт! Лежит она — неудобно, не под правую руку. А я — не левша. Но — похоже, ей и такого хватает. Поглаживания, чуть-чуть придавить в определенном месте, и отслеживать реакцию.

Уже после двадцати, я понял, что нормально для мужика — сначала сделать приятное женщине. Как? Ну — есть разные способы. Женщины же разные? Вот и способы тоже — разные. Кому-то хватает — вот так, пальцами приласкать. Для кого-то и губы с языком задействовать. Кому-то — все в комплексе. Но есть такие женщины, которые без… к-х-м… члена, да… без него — не могут вообще. Это не хорошо и не плохо, это — есть. Вот к каждой сначала и подбираешь свой ключик.

Странно. Вот со временем люди вроде бы и меняются, и нравы — тоже. Сейчас минет, как мне кажется — что-то из области «ой-ой-ой какой разврат!». А в будущем — это обычный вид секса! Или вот «анал» — это и потом будет вполне себе редким видом. Но сейчас не об этом… Вот когда женщина ласкает мужчину — это вроде бы уже и норма. А когда мужчина ласкает женщину, к-х-м… даже потом этого очень многие из мужиков стесняются. Мужской шовинизм, не?

Тем временем, Светка начинает дрожать и подергиваться. Бля-я-я… Как же мне нравится смотреть на этот момент! Вот же где кайф! И какая-то гордость внутри тебя поднимается — я смог! Она кончила!

Опаньки! А вот этого нам не нужно! Похоже Светка собирается кричать! Она и так уже вовсю стонала, но не громко! Вот не нужно мне тут лишних разговоров — и стены здесь не особо толстые, и в окнах, по причине лета, только по одной раме. А значит — все будет слышно и на улице. А рядом — тротуар от магазина к конторе. И ходят тут частенько!

И я, оставив «в работе» только левую руку, наклонился, просунул правую руку Светке под шею, приобнял ее и накрыл ее губы своими губами. Стал целовать, сначала по чуть-чуть и нежно, потом все более активно.

Твою мать! Светка вцепилась обеими руками мне в голову, придавила к себе и стала буквально кусать мои губы! Писец! После всего мне нужно срочно кого-то искать, чтобы — подраться! А как иначе я объясню искусанные и распухшие губы?

Ой-ой-ой… Нет. Крики-то мне удалось предотвратить. Вот только Светка та-а-к дергалась — обалдеть! А потом я вообще испугался, когда она вроде как задыхаться начала. Вот это у меня стресс сегодня! Вот это я согласился на курс лечения! Но Светка отдышалась, и потом — заплакала.

— Свет! Ну что ты? Что ты? Ну… Тебе больно? Ну… перестань. Не пугай меня! Ну скажи что-нибудь.

Светка, еще подрагивая, открыла глаза и обняв меня, поцеловала!

— Ой, Юрка! А что у тебя с губами? Кровь… Это я тебя так, да? Ой… что я наделала?!

— Ладно, перестань. Все нормально, пройдет. Ты как себя чувствуешь?

Больная прислушалась к себе:

— Ох… ты знаешь, как мне сейчас хорошо! Ох, как хорошо мне!

Левую руку я спрятал за себя, стараясь и к себе ее не прижимать. Да, немного испачкался.

— Света! Давай я пойду — мне руки вымыть нужно.

— Хорошо-хорошо!

Я поднялся с коленей и пошел к умывальнику. Видно было как Светка, осмотрев себя, быстро поднялась и надела штаны, поправила туалет.

В это время в комнату буквально ворвалась Катька. Увидев подругу в целости и сохранности, она заглянула за занавеску. Увидев мою руку, а я еще не успел ее вымыть, только начал намыливать, вытаращила глаза и подскочила ко мне:

— Ты что… ты Светке…, — и уже шепотом, — ты ей целку сломал что ли?

— Вот ты глупая, Катерина Ивановна! У нее же месячные, если ты не знала. Испачкался немного, — так же шепотом ответил я.

— А я все слышу! — это уже Кузнецова.

— А с губами у тебя что? — Катька как будто не услышала слова Светки.

— Споткнулся и упал, — я тщательно мыл руки, и с неудовольствием ощущал, как в мошонке начинается ноющая и тянущая боль. «Ага… перестоял!». Девчонки что-то зашушукались возле стола.

Когда я так же тщательно вытер руки, и вышел из-за занавески, Светка сидела за столом, сложив руки как примерная ученица. Катрин стояла возле окна.

— Наступило гробовое молчание! Так, кажеться, пишут в романах? Ну что молчим, что думаем? — я устало присел к столу.

Светка смотрела в стол и была задумчива, но улыбка нет-нет, да расплывалась на ее мордашке.

— Кать! Поставь, пожалуйста, опять чайку! — я потрогал губы языком.

М-д-я… Дней несколько проходить будет. Пичалька!

Светка увидела и покраснела:

— Юр! Ты прости меня, а! Я не знаю, что на меня нашло!

— Свет! Ну не начинай снова! Ты — молодец и извиняться тебе не за что! Ты как себя чувствуешь? Не болит?

Светка, прикрыв глаза, прислушалась к себе:

— Мне… мне сейчас так хорошо! И в животе — как будто пусто так… как будто я сейчас взлечу, как шарик воздушный… и вроде как — щекотно… как будто бабочки внутри меня порхают и крылышками так… внутри живота задевают-задевают.

Светка снова покраснела, но улыбалась как говорится — «во весь рот!».

— Ты, Кузнецова, сейчас выглядишь, как даун — счастье по всему лицу размазано, — ну Катрин — она такая… Катрин.

— Катюшка! Вот ты мне сейчас скажи — ты что — завидуешь Светке? У человека нет боли. Она — твоя подруга, и вроде бы ты — тоже должна радоваться, вместе с ней. А ты — вот так? — сестра густо покраснела и отвернулась.

— Что-то я устал сильно, девчонки! Сейчас чая попьем, и пойду я…

Посмотрел на свежезаваренный Катькой чай — ага, хорошо! Очень крепкий и горячий! Так… мелькнула мысль. Ага-ага! Где же это? Я пошарился по шкафам и столам — ага, вот! Недопитая бутылка коньяка стояла в тумбовом столе.

— Ты что — пить собрался? — Катька была удивлена и возмущена!

— Нет, не пить — в чай добавить по чуть-чуть, для поднятия тонуса. Говорю же — устал! Вам добавить? — Катька промолчала, а Светка покосилась на нее, — а мне добавь, чуточку.

Плеснул себе и Светке в чашку, посмотрел на Катю, хмыкнул и ей тоже чуток плеснул.

Отпил, посмаковал — само то!

Девчонки начали пить чай не спеша, пробовали вкус. Да его и нельзя было быстро выпить — горячий!

— Ты мне объясни — это что сейчас было? Ты же вроде только боль снять хотел? — Катя, как всегда, дотошна и не очень тактична.

— Вот ведь, какая ты… Ну — боли же нет? Вот Света подтвердит! А остальное… ну — как сказать… Я и сам не ожидал такого эффекта. Ты же врач будущий, и сама девчонка — должна же понимать, что это было? Или нет? — видя, что сестра продолжает на меня требовательно смотреть, — ну, оргазм у Светки был!

— Оргазм? — Катька была ошарашена, а Светка — та как-то с интересом прислушивалась к чему-то внутри себя.

— Ну… кончила она… или как еще говорят — спустила… — что-то говорить мне об этом — не хочется. Я уже и сам понимаю, что этот оргазм — он был лишний в лечении, ага… Если Светка сейчас на него зациклиться — писец! Мне вообще как-то не нравится все происходящее, куда-то не туда наши отношения с девчонками пошли. Вообще — не туда. Я такого не планировал и точно — не хотел!

— Погоди-погоди… как это? От массажа? Это же нужен… ну… половой акт же…, — Катрин, вот же ж.

— Кать! Я же уже сказал — я не ожидал такого. Почувствовал в какой-то момент, что Светка, ну… поплыла… так скажем. Но как-то легкомысленно что ли… решил — ну пусть, что плохого, если девчонка покайфует.

— Покайфует — это что?

— Да… американизм такой… кайф — ну что-то вроде блаженства… как-то так. А про оргазмы — они бывают разные — вагинальные, клиторальные, может еще какие есть — я же не врач сексопатолог. Вот клиторальный — понятно почему так называется, — дождавшись ответных кивков от Кати и Светки, продолжал, — он вовсе и не требует проникновения в вагину. Воздействие оказывается на половые губы, клитор и зону вокруг них. Разное воздействие. Вот как сейчас, например. Ну… или губами и языком, — что-то я под чай с коньячком сильно расслабился, что я несу? Вон какие удивленные и заинтересованные лица у девчонок, у Светки, например!

— Что-то у меня от твоих объяснений вопросов только больше становится! — потрясла головой Катька. Светка тоже — покивала, типа — да, есть такое!

— Ну что еще? Спрашивайте! — я допивал чай, расслабуха накатывала на меня волнами, мне было лениво и хорошо, еще бы низ живота не болел, эх!

— Юр! А сексопатолог — это что за врач? — Светка интересуется.

— По-английски «секс» — это пол. Но есть и еще одно значение — то есть — половые отношения между мужчиной и женщиной. Вот врач и разбирается в них, в этих отношениях, принимает клиентов, дает разные советы.

— Первый раз слышу, что есть такие врачи! — Светка удивлена, да и Катька от нее не отстает.

— Так это не у нас! Это вроде бы за границей — такое… новое направление в медицине! Читал где-то… У меня вот встречный вопрос — Света, а как долго у тебя длятся… эти дни?

Светка, смущаясь, объяснила, что по-разному — от трех до пяти дней. Если пять дней — то боли — вполне терпимые, просто — дискомфорт; а вот если три дня — тогда все — «туши свет!».

— То есть ты — по уровню боли знаешь, как долго они буду идти? — Светка кивнула. Ну вот — своими делами и не займешься, на этой неделе — точно. До трех — огород, потом лечение. Во же, млять!

— Юра! А ты, что — ну… там… врачом был? Ты так разбираешься в этом? — Светке было и интересно, и — «смущательно», ага.

— Нет, Зайка, — вижу, что Светке понравилось такое обращение, — просто там я был человеком, прожившим достаточно долгую жизнь, поэтому — много повидавшем и много чего слышавшим.

— А… ну… женщин — откуда так хорошо знаешь тогда?

— Ну как сказать…, — вот, действительно, как сказать-то? — я же и женат там был…

— Кобелем он там был, Светка! Что — скажешь не так? — Катька — это само ехидство!

— Ну… можно… и так сказать. Права ты, Катюшка! Ладно, красавицы, пойду я!

Бабушка была возмущена тем, что по приходе к ней — я отказался есть. Отговорился тем, что устал на огороде, и солнышком еще, наверное, напекло. Но мои губы она — увидела:

— Эта чё тако! Подралси с кем опять? С Крестикам опять? — я кивнул, — от же дурни хде! Вот вроди и лет вам уже… вроди и парни скора, а ума — как не было, так и нет! Чё вас мир-та ни бирёт? Чё вы все диретись и диретись! Вот жа беспути где! Вот жа телепни! И ведь с самава детства такои у вас!

Я, слушая причитания бабы, завалился на диван. В голове — звонкая пустота. Толи от коньяка, толи от пережитого. Вот еще и внизу живота — ноет и ноет! Но — быстро уснул!

Проснулся я сам, часа через два, по ощущениям. Пах уже унялся и боли я не чувствовал. Это — хорошо! А от пустоты в голове, есть у меня средство.

Я «прозевался», налил и выпил стакан молока и пошел в сарайку. Свой спортзал. Нужно вечерами заняться всеми расчетами. Дом я не смотрел еще, но основное — помню. Что там и как.

Ах, да! Сегодня же дядь Вова должен прийти, мы с ним договорились обсудить покупку мотоцикла. Точно. Так, пока займемся физкультурой.

Когда я услышал, как стукнула калитка и пару раз гавкнул пёсель, я уже активно прогнал весь возможный здесь комплекс, размялся и даже постучал кулаками в старое седло. Поэтому, когда вышел из сарая, пот с меня стекал каплями.

— Здрасти! — поприветствовал я дядю, Галину и Лизку. К дядьке подошел — поручкаться.

Какие они — разные! Дядька мой, по местным меркам, конечно — красавелло! Хоть ростом — невелик, так, средний у него рост — примерно метр семьдесят пять — метр семьдесят восемь… до ста восьмидесяти явно не дотянул. Сейчас одет — по местной моде: штаны в заднице — почти в обтяжку, с кармашками врезными у пояса, а внизу — «клеши» конкретные! Рубаха с воротником «ослиные уши», пестрая! Волосы удлиненные, не совсем длинные, но уши прикрывают. Усов у него, как у дружка его, дяди Юры Жилкина, нет, но вот «баки» — в наличие! Первый парень на деревне!

Галина — та одета вполне стильно: довольно узкое, но не «в обтяжку» светлое платье, в мелкую вертикальную полоску. Платье примерно до середины бедра — красивые смуглые ножки не закрывает. Без рукавов платье — летнее, руки у нее тоже очень красивые — в меру полные, мышцы иногда проглядывают. И шея… шея, как говорится — лебединая, высокая такая…

Он, дядька — получается — местный такой франт, провинциальный. А она — и в столице бы смотрелась очень к месту. Я так думаю…

Оп-па! А у дядь Володи тоже губы, как пельмени! Тоже целовался с кем или что?

Видя мой удивленный взгляд, дядька, посмотрев на меня, засмеялся, поморщившись:

— Во, племяш! Теперь мы и впрямь с тобой — похожи, как братья! Оба — Поли Робсоны!

А вот Галина смотрела с удивлением! Дождавшись, пока дядька и Лиза уйдут в дом, спросила:

— Это ты где так? Или, что важнее — с кем? Только — не рассказывай, что подрался! Это вон — Володе можешь «брехать» или бабу Машу — обманывай!

— Да… Катя попросила Светке помочь. У нее, во время месячных — боли сильные. Вот я и помассажировал Светку, да перестарался… — я попытался отмахнуться и ничего не объяснять, но Галина продолжала требовательно смотреть.

— Ну что, что? Пока массажировал… может — перестарался, говорю… Светка… ну — в общем, «потекла» она. Ну я «с дуру» — и погладил там, приласкал… в общем — кончила она… ну — спустила…, а когда она… ну — в общем, кричать затеяла — я и поцеловал ее, чтобы не слышно было. Вот она и покусала!

— Так тебе, дураку и надо! Так и надо! Ой, дурак! Ой, дурак-то где! — Галина от переживаний, даже рот рукой прикрыла и головой покачала, — ты чем думал-то?! А-а-а-а, понятно, чем ты думал! Ты что же творишь-то, а? Что ты творишь, спрашиваю? А если она сейчас — каждый раз тебя об этом просить будет? Ты что же — пенёк, не знаешь, что для баб это — как валерьянка для кошек? И так-то — далеко не каждый раз это с бабами случается, да и не с каждым мужиком получится может?! Многие бабы и за всю жизнь такого не испытают, а тут девчонка-малолетка! Да и Катька рядом была. Была ведь? Ну и что, что выходила! Они же сейчас пошепчутся, Светка ей во всех красках нарассказывает… И что дальше будет? А? Что будет, я тебя спрашиваю, тупездень? Ведь не мальчишка же — понимать должен!

«Ага… понимать-то должен, да… Да вот периодически — как отшибает у меня весь опыт и память эту! Одни эмоции и «хотелки» минутные!»

— Галь! Да не знаю я, как так получилось! Вообще думал — ну пусть девчонке удовольствие будет. Сейчас-то уже понимаю, что зря все это сделал!

— Она хоть целкой-то осталась? — Галина чуть успокоилась, спросила шепотом.

— Да я и не лез туда… так только… сверху да вокруг поласкал, — на меня накатило понимание той жопы, куда я сам себя загнал.

— Вот-вот! Думай теперь, как дальше тебе жить! Балбес! Вот думала же я — поговорить с тобой, да по серьезному! И ведь все оттягивала — то работа, то суета разная. Дотянула, блядь! — я с удивлением и интересом посмотрел на Галю — впервые слышу, чтобы она материалась.

— Что смотришь? Матерюсь? Я же тоже человек, и злится умею, и нервы у меня есть! Вот что теперь… Ладно, поговорю я с девчонками, постараюсь втемяшить им в головенки. Они вроде бы ко мне… вроде бы чуть сдружились мы. Прислушиваются. И ты — тоже подумай, дятел!

— Галь! А что теперь… ну… мне же еще два дня ей эти боли снимать, мы же договорились? Да и потом…

— Лекарь, блин! Ну что делать, что делать!Попросит — так, приласкай, что ли… Вот только не вздумай лезть туда своим сморчком! Только попробуй! Я тебе устрою — веселую жизнь! — Галя снова разозлилась, глаза — засверкали!

Мне стало интересно:

— Слушай, а что ты так за девчонок переживаешь? Как за своих родных? Ну — мало ли… кто и когда… начинает…

Галина чуть успокоилась, подумала и сказала:

— Да жалко мне их… Я же сама…, — Галя махнула рукой, — ладно — я тоже в этом возрасте понаделала многое, о чем сейчас… да — пусть так — жалею, да! Да и не чужие вы мне стали. У меня же до вас… вот только бабка одна и была, вроде родни. А тут вроде бы и отношение ко мне… почувствовала, что семья у меня стала образовываться, не только муж… но и родня есть.

— Пусть и такая, придурковатая, как некоторые — это она про меня добавила.

— А что у дядьки с губами — подрался, что ли?

— Да… есть у нас в Дорстрое один… все клинья ко мне подбивал, придурок! Потом — вроде и успокоился. А вчера — идем с Володей, после работы, в магазин… и этот выруливает, крепко поддатый. Вот и понесло из него, гавном разным! Ну — Вова и поддал ему, хорошо так поддал! Не посмотрел, что тот и поздоровее будет! Только вот — и самому чуть прилетело.

— Ладно… Пойдем в избу. Но разговор у нас с тобой — еще впереди, понял? Только, вот как, и где поговорить-то, чтобы внимание не привлекать? Ладно, подумаю, пошли, — и мы зашли в дом.

Во время ужина о делах не говорили. Так… перешучивались о разном, хвалили бабы Машину стряпню, дядька о работе рассказывал.

— А чё, Вовка, чё рейсы-та у тибя всё по гораду и по гораду? Дале та не ездиш? В деньгах патирял, нибось? — баба интересуется благосостоянием дядькиной семьи.

— Ну… тут, конечно, платят поменьше, чем на дальних. Я думаю сейчас в ремонт встать. К уборочной машину подготовлю, да там — поработаю, вот в деньгах и наверстаю.

Шоферам платят за тонно-километры, так и сейчас, и в будущем, когда я сам уже «баранку крутил», если шофер — не на окладе. И на «дальняке», конечно, получаешь — больше. Времени на перевалки не теряешь. Но дядька прав — если он подготовит машину и на уборке будет не «хреном груши околачивать», да в ремонте стоять, а — «впахивать» — реально получить очень и очень неплохо! Я и сам так делал — потом, в конце семидесятых и начале восьмидесятых. Очень неплохо получалось!

Лизка, дочка Галины, уже освоилась здесь и бабу Машу — называет бабой, не «дичиться». Что та — только приветствует! Не «сюсюкает», но разговаривает с ней часто и с теплотой. Со мной она так — не разговаривает, ага! Лизка частенько тут целыми днями — у бабушек. То здесь, то — у бабы Дуси, вместе с бабой Машей.

Тоже — вот же «выжига»! Внешне — кукла-куклой! Такая — ладненькая, смуглая, с двумя хвостами и бантами. Галя ее балует, одевает — лучше, чем принято в поселке. Вот и сейчас Лизка — в светлом платье, по моде девчонок — по длине — только попу прикрыть! Гольфы тоже кремовые, на ладных ножках! Хвостики-бантики — пай-девочка, ага! Только вот, когда баба Маша и Галина не видят — она мне и «моськи» строит, и язык показывает. Глазенки карие, живые такие, и бесенята в тех глазенках — так и скачут!

Похоже, дядька в ней — души не чает! Они постоянно перешептываются, что-то обсуждаю, посмеиваются. Сидят рядом.

Сейчас сложно сказать — какая она будет в будущем. Бывает же, что девчонки-ангелочки, когда вырастают — ничего особенного из себя не представляют! И наоборот — вроде была девчонка — гадкий утёнок, а потом такая пава вырастает — что ты! Но сейчас этот бесенок — хоть на картинку, хоть в «Ералаш» ее — на роль такой… головной боли для родителей и учителей! А «Ералаш» есть уже или нет?

— Лиз! А ты как в школе-то учишься? — я обращаюсь к «шилопопой».

— Вот вроде бы и не старый еще, а памяти — уже нет! — это она сейчас дядьке говорит, даже не взглянув на меня, потом переводит взгляд, — я же уже говорила тебе, что учусь я на «отлично»!

— Ну… может и говорила, да вот — на голову я слаб! Болеет у меня голова! — я стараюсь не улыбаться, глядя на нее.

— Голову — ее лечить нужно! — взрослым, даже — менторским тоном выговаривает мне пигалица, — сейчас запустишь, потом совсем беда будет!

Дядька довольно фыркает, глядит на меня победно: «Знай наших!». Галина пеняет дочери, что вежливой нужно быть со старшими.

— Ха! Это он, что ли старший? На сколько лет? На пять? Ф-ф-ф-ы-ы-ы! — высказывает она пренебрежение разрывом в наших годах.

— Лизка! Прибери язычок, накажу! — Галина смотрит на дочь строго.

В ответ на это, Лизка подбирается по скамье поближе к дядьке:

— Хозяин в доме — мужчина! Вот! И защитник тоже он! — ну да, такая не пропадет! Вон как ее дядька приобнял-укрыл от гнева матери.

Потом мы договариваемся про мотоцикл. Дядька говорит, что с Жилкиным, на машине съездят и купят сами — и выберут, и привезут. Мое присутствие — не обязательно, а только мешать будет.

— Дядь Вов! Только по комплектности — не пропустите ничего! Внимательно — прямо по паспорту проверьте! Если какие-нибудь дополнительные «примочки» будут — тоже берите! — объясняю дядьке, что такое «примочки» — он понимает сразу, только фыркает на само слово.

— И еще. Где-то слышал, что в паспорте указывается дата выпуска. Нужно смотреть, чтобы дата была в середине квартала. Вроде бы — к концу квартала план начинаю гнать, вот и брак часто выходит!

Дядька, подумав, соглашается — что да, такое возможно.

Потом бабушка, долго гремит замками и засовами, достает из какого-то сундука деньги, которые ей принесла мама. Мы все в этот момент сидим на кухне, и даже занавеска в комнату бабушкой опущена и тщательно задернута!

— Тайна вклада гарантируется бабой Машей! — шепчу я всем, чтобы баба не услышала. Галина фыркает, прикрыв рот рукой, дядька — ржет, тоже закрываясь, чтобы не услышали.

— Юрк! — подает голос из комнаты бабуля, — скажи ишшо раз, скольки нада?

— Триста пятьдесят, баба! — я чуть накидываю от стоимости мотоцикла — на всякий случай.

— Ох ты, госпади, деньги-та каки, эта ж чё за дила таки, таки деньги за драндулетку эту платют! — бабушка ворчит.

Дядьке, удивленному «надбавкой», объясняю, зачем — больше:

— Может быть запчасти попадутся какие дефицитные?

— Да там, в «Спорттоварах», у ме… — тут дядька замолкает, потом чуть испуганно кидает взгляд на Галю, — у Юрки Жилкина… продавщицы знакомые… ага…, посмотрим, что там и как! Возьмем, если что-то подвернется.

— Ну конечно же попадутся запчасти, как им не попасться-то, если два таких славных парня в магазин придут! — Галина смотрит на дядьку пристально, тот смущается, — если у Юрки — продавщицы знакомые!

«Да-а-а… дядя! Язык наш — враг наш! Нужно следить за ним, ага!».

Но — чувствую, ничего серьезного дядьке не будет. Галина чуть посмеивается, отвернувшись. Уже уходя, Галя, чуть придерживает меня в сенях, и пребольно ущипнув за задницу, шепчет в ухо:

— А поговорить нам все-таки нужно! Обязательно!

Что-то мне уже хочется всеми способами избежать этого разговора.

Выйдя на крыльцо, я, увидев дядьку с Лизкой на плечах, что-то с ней обсуждающего, и смеющегося, спрашиваю негромко:

— Смотрю — сошлись они хорошо! Здорово же, да?

Галина с улыбкой смотрит, и с некоторой досадой говорит:

— Да балует он ее! Разбалует — она совсем на голову сядет! Все — Лизанька, да Лизанька! Тю-тю-тю, сю-сю-сю… Я уж думаю — ревновать его начать или нет? Шучу-шучу…

Трум-пурум-пу-пум-пу-пум! Каждое утро… встаю, позевывая и потягиваясь… еще не открывая глаз, нашариваю спортивные штаны и футболку, натягиваю их на тело, плетусь в кухню. Бабушка уже встала, где-то в ограде… в стайке небось, где же ей еще быть! Ей и корову надо напоить пойлом, подоить ее, потом и молоко процедить, и разлить по банкам. А потом еще — помыть подойник, и марлечку, через которую цедит — состирнуть!

Уже когда корову погонят в стадо, дед почистит в стайке, вытянет из кормушки недоеденное сено — как называют — «объедья»!

Корову в стадо гонят — к семи утра. Я стараюсь со стадиона вернуться позднее, чтобы и корову самому не гнать, и не встретиться с многочисленным поголовьем скота на пути к оврагу, через который все спускаются на луга. И — с хозяевами этого поголовья. Чаще всего коров гонят старики и старухи, но бывает — и мужики, что реже, или женщин — что чаще. Или дети — разных возрастов. Совсем уж маленьких ребятишек гонять коров не отряжают — коровы, ведь они тоже разные. Одни — уже старые коровы, спокойные, даже — флегматичные, сами идут по изученной годами дороге. Другие — дурные, так и норовят куда-то в сторону податься. А молодняк — те вообще — диковатые, все пытаются скакать в разные стороны. Как тут ребенок до десяти лет с ними совладает?

Но бежать навстречу этому потоку скотины и людей — не стоит. Мало ли какая коровенка испугается, да понесется куда глаза глядят? Наслушаешься тогда про себя, у-у-у-у! И так уже «притчей во языцех» в поселке стал! Лишний раз встречаться с местными обывателями — ну их! Не, я к ним так-то нормально отношусь, но — все-таки! По этому же поводу я отлыниваю от перегона коровы. Пару раз раньше, чем надо прибежал: «Юрка! Корову в стадо отгони!». Ну — отогнал, да! Но по пути и туда, и обратно, постоянно ловил взгляды некоторых, как правило — бабулек. Мне оно надо?

А так — даже лучше! Более интенсивную тренировку провожу. Прикинул — уже вплотную приблизился к «трешке». Кэмэ… имею в виду. С перерывом на занятия, но в целом, за утро пробегаю чуть меньше названной дистанции. Неплохо, да! Скорости я, конечно, не держу — все же это разминка, а не соревнования, но «физику» — нарабатываю! Для двенадцати лет — «трешка» — само-то дистанция!

Так вот… встаю, значит, выпиваю стакан молока из крынки, закрытой полотенчиком, и — побежали-побежали. Уже по возвращению, восстановив дыхание, сажусь плотненько завтракать. Как я не нахваливаю стряпню бабушек, все же они стряпают любимые мной пирожки, блины и прочее — далеко не каждый день!

Поэтому, в повседневном режиме, мой завтрак — это здоровенная кружка крепкого и сладкого чая, и — ломоть хлеба. Надо сказать — далеко не тонкий, ресторанный кусочек хлеба, а такой — «хозяйский» ломоть, сантиметра три толщиной, не менее. Этот ломоть я густо и не жалея, намазываю домашней сметанкой. Ага — из банки! Сметанка эта, как правило, свежая, на днях приготовленная бабой Машей. Желтоватая и очень густая — ложку ткни в банку, и ложка эта будет стоять, аки постовой у поста намбэ ван, у мавзолея нашей Родины!

Не знаю точно, когда, но моя тетя Анна, пользуясь тем, что работает в Красноярке, в ОРСе леспромхоза, смогла достать и купить для бабушек жуткий дефицит в это время — электросепаратор «Урал». И теперь бабулям легче стало жить — они по очереди сепарируют молоко, получая сливки. Потом уже из них настаивают сметану. Правда, вот масло сбивать, им приходится вручную, по старинке — тряся банку в руках. Меня тоже не один раз пытались привлечь к этому делу, но терпения у меня на это — ни хрена не хватает! Баба Дуся еще и перетапливает потом полученное масло, выпаривая из него воду. Масло получается очень густым — темно-желтым и крупинками. Очень вкусным.

А вот баба Маша — не перетапливает, говорит, мол, «чё иво тапить — мы и так иво съедим быстра!».

Х-м-м… вот маслобойку ручную им что ли подогнать? В природе они уже давно существуют, только вот — в продаже их хрен найти. А что там особо выдумывать — обычная кастрюля, только крышку нужно через резиновую прокладку закрывать очень плотно. Принцип — вон как у фляг металлических взять. В центре крышки — дырка, через которую внутрь кастрюли вставляется шток, от штока — две оси с лопатками. Сверху крышки — рукоятка, как на мясорубке. Крутишь ручку, внутри шток крутится и раскручивает лопатки — в разные стороны. Нет, так-то, конечно, нужно все посчитать, прикинуть…

И я даже знаю, кто мне все это сделает! Не бесплатно, само собой — заплачу сколько нужно! А сделает это — отец Славки Крамера. Он мужик рукастый и изобретатель. Постоянно с чем-нибудь в сарайке возится. Все что-то рассчитывает, потом — воплощает в жизнь. Ему это интересно. Помню в той жизни, он мне шлем-колокол самодельный слепил. И очень даже неплохой шлем получился — красивый, очень аккуратный, с забралом из оргстекла. И что самое главное — таких ни у кого не было! Это же не магазинные шлемы — тоже дефицит, но все-таки они были у многих. А у меня был этакий рыцарский шлем! Темно-коричневого цвета, с ребром жесткости по верху шлема, как у греческих гоплитов — вроде такие у них были шлемы, если не путаю! С отполированным забралом, которое бликовало на свету, и через него лица было не разглядеть! Один недостаток был у шлема — очень душный, вентиляция была явно недостаточна.

Ага, назад, к сметане, да…

Баба Дуся иногда приторговывает сметаной — все к бюджету семьи. Она вообще — скуповата бабуля. Сметану я мажу, если и тоньше, чем сам кусок хлеба, но — не сильно тоньше! И вот это я, не торопясь, поглощаю. На работу мне только к девяти часам, поэтому торопится не нужно. Иногда и дед присоседивается ко мне, в плане завтрака.

— Я смотрю, ты, Юрк, к «купчику» пристрастился. Те ни вредна такой-та чаек пить? — «купчик» — это такой крепкий чай — далеко не зоновский «чифирь», но и не «липтон». Купчиком чай может называться, если по цвету он позволяет засунуть в стеклянный прозрачный стакан с чаем чайную ложку, и ее, эту ложку — через чай — не видно. Вот так!

Иногда я «гашу» этот чаек свежим молоком или сливками. Ну — сливками — это перебор. Домашние сливки, они такие — от той же сметаны по вкусу отличаются не сильно, только более жидкие. А я не люблю, когда на поверхности чая плавают кружочки жира. Поэтому — молоко. Когда чай правильно заварен, да «погашен» домашним молоком, вкус он приобретает такой… Не сказать — какой вкус… Что-то на карамель походит, что ли? И цвет — насыщенный, ближе к оранжевому.

— Да нет, деда. Это же не «чифирь». Просто крепкий чай.

— Ну да, ну да… Тока недалико ушел, ага…

Через какое-то время после своего прибытия сюда, когда уже пришел в себя, будучи посланным в магазин бабушкой, я рассмотрел в магазине все чаи, которые были и прикупил сразу несколько пачек. Ух как бабушка ругалась! Что ты! «Чё делаш? На кой чёрт стольки чая купил!».

Но выслушав все, что она обо мне думает, я пораскрывал все пачки с чаем и, рассортировав их, набодяжил смесь из крупнолистового черного, мелколистового же — черного, и зеленого чая. Исходя из пропорций — половина — крупнолистового, еще две трети от половины — мелколистового, и остатки — зеленого. Да — еще при сортировке — крупные палки — повыкидывал!

Потом, добившись у бабы разрешения самому заварить чай, заварил — по-своему. Бабушки, а баба Дуся присутствовала при моем «колдунстве», — отказались пробовать такой чай. А деды — прихлебывая, оценили.

— А чё! А ниплоха, Юрк! Добрый чаек получился! Ты мне-ка отсыпь, вон в банку, домой, ага! — дед Гена был более разговорчив при апробации.

Дед Иван — тот только кивнул, «ага, мол, ниплоха!». Я еще объяснил деду Гене, сколько нужно сыпать такой смеси в заварник. Что заварник, перед этим, нужно промыть, а перед засыпкой чая — обдать кипятком. И потом, уже заваривая смесь, кипятком заливать заварник не до крышки сразу. А в два этапа — сначала, чуть больше половины, а потом уж, через пару минут — до полного. Предупредил, что, если по-другому делать — за результат я не ручаюсь.

С тех пор чай у бабы Маши — завариваю только я. Та, с какой-то не очень понятной мне ревностью так и сказала:

— Вот всю жисть пили чай, а токма Юрка нас, убогих, научил его заваривать праильна! Вот и заваривай сам!

При этом, постоянно вижу, что они, с бабой Дусей, мой чай пьют — правда, без комментариев. Я вообще чувствую, что, чем быстрее мы решим вопрос с домом — тем лучше. Толком не помню, как уж ко мне бабушка относилась раньше, предполагаю все же — что хорошо! но кажется, что сейчас — стало хуже.

И судя по тому, как дед Гена никогда не отказывается испить чайку у бабы Маши, баба Дуся — «забила» на мои объяснения и рецепты заварки. Вообще складывается ощущение, что мои отношения со старшими родственниками — мужчинами, лучше, чем те же отношения — но с женщинами. По причине того, что мы с мамой по факту сейчас проживаем раздельно, я не понял — как она сейчас ко мне относится. Но вот с бабушками… Как там часто писали в статусах «пабликов» женщины — «все сложно!».

Все переживания по поводу каких-то причин, откладывающих осмотр и покупку дома, и — начало ремонта, меня не слабо так — «вымораживают». Вообще, как мне кажется, старшее женское население нашей семьи — не очень благосклонно воспринимают все мои «успехи» на благо родных. Как-то, думаю, все укладывается в ту теорию, которую нагородила им чертова Гнездилиха! И это тоже не слабо так — бесит! Типа — вот если бы жили как раньше, пусть и хуже, то было бы — лучше!

Глава 9

Нет здесь никакого моря огней, здесь опять все тот же огород, мать его!

Настроение у меня — не очень! Вот — работаю, размышляю о разном. Интересно, что в прошлом, точнее — в будущем, читая интернет-срачи, в том числе — про советское время, и в частности — про советскую торговлю, никогда не вспоминал то, что всегда знал и так, только не задумывался. Про то, что советская торговля была крайне неоднородна! Как таковой, государственной торговли в СССР — не было! Вот так вот! Ну, кроме, пожалуй, ГУМа и ЦУМа — главных магазинов страны. В Москве, естественно.

А вот по остальным городам и весям — государственных магазинов не было. Были магазины ОРСов — отделов рабочего снабжения разных министерств и ведомств — это различные леспромхозы-лесхозы; речные и морские порты и судоремонтные предприятия; и прочая, прочая, прочая. Включая закрытые территориальные образования — ЗАТО — все эти «ящики», закрытые города и прочие «объекты».

И самая большая часть предприятий торговли — это всевозможные сельпо, горпо, райпо. То есть сельские, городские и районные потребительские общества. В эти общества входили практически все взрослые люди в СССР. Входили, платили какие-то взносы, и, предусматривалось, что могли покупать там различные товары, в том числе — дефицитные. По спискам и очередям, ага! Только то, что — предусматривалось, вовсе не значило, что — покупали. Были более равные и менее равные — все зависело от знакомств и родственных связей с работниками этих магазинов.

Основной ассортимент в магазинах был — и все. Если хочешь что-то другое… ну — тут возможны варианты! К концу советских времен — это был такой спрут, победить который, мне кажется — не смог бы и всесильный сталинский монстр: ОГПУ-НКВД-МГБ. На каждую потерю в виде «посадки» своего члена, а то и группы «членов», торговый спрут тут же отращивал еще пару сотен голов, как бы еще и не отвратительнее, чем прежние. И это была, на мой взгляд, одна из множества причин краха Союза. Торговля мало того, что сама создавала искусственный дефицит; мало того, что, ворочая миллиардами вроде бы народных денег, воровала очень немалую их часть; так она и возводила саму свою работу в такой абсурд, что — диву давались.

Помню, как сам, приехав по работе в какую-нибудь глухую деревню, с удивлением видел на прилавках магазинов сельпо — очень дефицитные в городах книги; очень недешевые, но качественные товары, причем — и импортные тоже, которые в данной деревне и на хрен были никому не нужны! К чему, например, бабулькам или дедкам, проживающим в данной деревне числом этак в сорок-пятьдесят человек — австрийские пуховики, или ботинки «Саламандер». Ценник на них мог быть — ну очень ниже, чем на «толкучке» (госцена, чё?), при этом — все же не по карману бабкам-дедкам. Да и не понимали они, что это такое вообще! Помню, как охренел, когда увидел, как очень пожилой скотник на одной зачуханной ферме — чистит навоз в джинсовом костюме — а чё? крепкий жа, сносу не будит! Пусть и польский, а не фирмА, но — все-таки!

Поэтому, уже работая водилой, колеся по просторам родной страны, всегда имел при себе n-ное количество денег — чтобы вот так, наткнувшись на такой оазис долбоебизма, приобрести что-нибудь — либо себе, либо — на продажу. Да тем же продавщицам, но — в другом магазине. Чтобы заиметь «блат» — уже там!

Ну — тогда, в восьмидесятых, уже формировался такой слой людей — хватких и очень внимательных, а еще — с хорошей памятью и множеством знакомых — где что есть? и где этого — нет! И даже реальные статьи УК их не очень-то останавливали! К примеру, заехав как-то в Алма-Ату, с вытаращенными глазами глядел на длиннющие шпалеры женских цигейковых шуб — разноцветных: черных, коричневых, даже — молочно-белых, по госцене в шестьсот рублей! В обычном магазине одежды! Тогда как в той же Сибири, с рук, если очень удачно! — их покупали за тысячу рублей, а то и — дороже!

Как отнестись, к примеру — к заваленным полкам с дефицитнейшими финскими женскими зимними сапогами на натуральной цигейке — в той же Средней Азии. Да и в Краснодаре или Сочи — мужские ботинки на той же цигейке — они там к чему? Знакомый рассказывал, что охренел, когда увидел в магазине, в Кзыл-Орде, заставленные проходы бензопилами «Дружба». Это там, где леса не было вовсе, или — почти не было! Тогда как, опять же — в той же Сибири, мужики могли только и мечтать о такой пиле! Мне потом уже — все это казалось даже не идиотизмом, а каким-то очень продуманным, долговременным заговором.

Ну да — ладно! Вот с этим мне сейчас жить и иметь дело! И наводить связи с этими продавцами «ништяков». Я не убежденный коммунист, даже, к своему стыду, вот сейчас честно говорю, не лукавлю! — не такой честный человек, как мой батя — мне не претит вручить шоколадку молодой продавщице, а то и не раз, не два — чтобы она меня узнала, когда мне что-нибудь понадобится в ее «пенатах». Или сунуть четвертной поверх цены завскладу, чтобы нашел все же в своих «ебенях» нужную мне вещь.

Вот только как это сделать, когда тебе двенадцать лет? Буду думать, ага! Навскидку, представляется, что действовать нужно через ту же тетю Анну; через ее знакомых; через знакомых-знакомых и так — по цепочке.

Вот еще — я был удивлен и — неприятно удивлен, когда от бати, после того торга со Слуцким, узнал, что Ефимыч, оказывается сейчас работает чуть ли не главным инженером в РСУ горисполкома. А это такая контора, которая сейчас занимается строительством домов, для, как бы сказали в будущем, «бюджетников» — учителей, врачей, милиционеров. То есть, в недрах этой организации, есть то многое, которое нам понадобится при достройке дома. Да та же — сантехника, к примеру! И придется уже мне идти «на поклон» к Ефимычу. А уж он припомнит, как я его «разводил» на деньги! Или — простит? Ага-ага, конечно — верю! Может я и знал уже, где работает Ефимыч, но — забыл, когда перед глазами замаячили денюшки? А сейчас аукнется мне это, точно аукнется! Ну что же — я готов переплачивать ему его же деньгами. А что сделаешь?

Как батя сказал:

— Нет, так-то Ефимыч — нормальный инженер! Он и у нас, в РТС, работал — никогда с людьми не ссорился! Умел договариваться с работягами! И сейчас, как слышал — тоже на него люди не обижаются, там — в РСУ!

Вот с этим «замечательным» человеком нам и предстоит еще столкнуться.

А сейчас мне бы разгрестись с этим дурацким огородом! Вот что бы моей маме не посоветоваться со мной, прежде чем обещать Вере Палне? За эти копейки, я сейчас — теряю время, теряю!

Все эти объяснения, вся эта логика, как мне кажется — доступна к пониманию моим батей, дедами, дядькой Володькой. Даже — Галина, на что уж женщина, и еще — какая!!! но вот есть в ней некий здоровый прагматизм, как мне кажется; ей возможно что-то объяснить, втолковать. С ней и посоветоваться — незазорно, при случае.

А вот с тетей Надей — тут уже не так уверен. Ну а мама, или бабушки — там уже «сливай воду — чеши грудь!». Что-то объяснить или «прийти к общему знаменателю» — шалишь! «Я тебе сказала — делай!» — писец, все! И ладно, если рядом батя — тогда можно переложить на него вопрос, и выработку окончательного решения!

К примеру, какая баталия произошла между мной и ей по поводу моего визита к эскулапам. Что ты! Она, в начале июня потребовала, чтобы я с ней проследовал в больницу, на прием. Ей сказали, что после моего выздоровления, мы должны явится к врачам — меня должны проверить на что-то. Как они меня проверили бы — мне неизвестно! Ладно — в будущем есть какие-то томографы; приборы по выявлению различных «неполадок» в голове. Сейчас же этого нет — вообще! Ну — то есть в нашей больнице — точно нет! Да я бы, наверное, согласился. Но! Услышал, что в череде врачей и кабинетов, мне нужно будет посетить и психиатра! А это — пиздец! Причем полный!

Сначала я пытался ей объяснить спокойно — что, дескать, это вовсе необязательно. Я же хорошо себя чувствую, не так ли? И ты, мамуля, всегда сможешь сама измерить мне давление, сосчитать частоту пульса, посмотреть — ну в глаза там — не расширены ли зрачки. Да еще что-нибудь! Зачем идти в больницу, отвлекать людей? У них же и действительно больных — до хр… много, да!

Но мамуля — уперлась! Она такая, да! И медицина для нее — призвание, тут уж — без обиняков! А врачи, люди с «верхним» медицинским образованием — это высшие существа, не иначе! Ага-ага, эльфы, блин, восьмидесятого левела! Помню, она и Дашку-то мою приняла только потому, как она была — врачом, причем, как выяснилось позднее — очень хорошим врачом! А так бы — и после стольких лет знать бы Дашку не хотела!

Вот я тогда, пользуясь присутствием бати, и стал объяснять маме, этому человеку, почти обожествлявшему врачей, что если я зайду в кабинет к психиатру, то — все мои планы на жизнь — летят коту под хвост! Да по анамнезу, они просто, чтобы подстраховаться, а может — положено это у них так — враз поставят меня на учет. И все — в армии мне не быть, а если быть — то не далее, как в стройбате; в различных силовых структурах — не бывать. Да даже ни на одной более или менее приличной работе или должности — я — на хрен не нужен! Помню-помню, как на многочисленных комиссиях — приписных там и так далее, не раз бывал свидетелем, как простодушные мужички на простой вопрос «терял ли ты когда-нибудь сознание?», отвечали — утвердительно. Все, пиздец! Длительные собеседования, дополнительные консультации и анализы, проверки такому человеку были практически гарантированы.

А оно мне надо? Вот если «да», так — «нет»! Вот тогда батя меня в очередной раз и прикрыл! Спасибо, батя! Дорогой ты мой человек!

Вот о этом, обо всем я и думал, в очередной раз проходя с тяпкой в руках по рядам малины. И даже на теток, и их задницы — не глядел. Ну — почти не глядел! Да сегодня-то и глядеть было не на кого! Не особенно на кого можно было глядеть, да! Не только лишь все… а так-то и вовсе — не на кого!

Ага! И настроение было — не в пи… ни в дугу, и ни в тую. А еще вспомнил, что у меня сегодня очередной сеанс со Светланой Батьковной… Вот же ж… И Галина с ними не успела переговорить! Опять же — я не против помочь человеку, вовсе не против! Но вот если бы эти… девушки были дополнительно проинструктированы уважаемым им человеком — мне было бы спокойнее, да!

Мне вообще как-то непонятно, почему я так реагирую на женщин и девушек. Ну да — созревание чертово! Да — опыт и знания прошлой жизни! Но ведь опыт, знания и понимание сути этих вещей — они опять же — должны меня как-то тормозить, образумливать что ли? Но вот — нет! Только увижу женщину в неглиже, или вот — Катьку или Светку… Все — пиздец, разум куда-то пропадает!

Мне это — категорически не нравится! Маньяк, блин, какой-то! А если я что-то, в состоянии потери разума, натворю? Причем, нюанс! Если с женщинами, даже — очень красивыми, теми, кто мне однозначно нравятся, с кем бы я… у-у-уххх! я даже отдаю себе отчет, что делаю и что говорю — ну почти во всем и всегда — вот случай на покосе — я же не сорвался, хоть и было… м-да… было. А с этими… малолетками, а они для меня — ну точно малолетки! Тут уж вообще… Черт, все же нужно, нужно! с Галей переговорить — может что-то посоветует? А пока — пустырничка или там — валерианы, попить? Не? Вот приду я сегодня домой, чтобы помочь Светке и такой — а налей-ка мне Катрин граммулек писдисят валерьянки! Тоже как-то… не то… одним словом!

Да… проблемы-проблемы-проблемы… какой тут донт ворри, би хэппи?

Единственным этаким светлым пятном за прошедшее время был прошедший День молодежи, единственный сейчас летний городской праздник. Я и в прошлом помнил, как предвкушали этот праздник ребятня, да и взрослые тоже.

Сейчас еще нет Дня города. Это уже в конце восьмидесятых придумают. А школьные спартакиады — они проводятся либо в мае, когда я был не в кондиции, или в сентябре — что только предстоит! А спартакиада предприятий города — она вообще в августе. Так что зрелищ сейчас… бедновато как-то. Бывают какие-то концерты в РДК, так — раза три-четыре в год. Ну, концерт — это дело такое… очень серьезное и подготовка к нему тоже непростое, небыстрое. И поход на такой концерт — событие. Родители стараются всегда ходить — ну Катрин же там почти всегда выступает! А мне — по годам моим, это дело — необязательное.

И телевизоры есть далеко не у всех, и программ по телеку, насколько я знаю — всего одна! Вот люди и радуются, когда можно заполнить этот культурно-информационно-развлекательный вакуум. И общение же — опять таки! Даже с округи люди приезжали в Кировск, чтобы пообщаться с родными, посмотреть концерт, погулять в Роще.

Вот и к нам, в гости приехали родственники. Из Красноярки приехала тетя Аня, с мужем дядей Сашей, и сыном — Сашкой. А ничё так пацан — вполне компанейский, шебутной. Он, так же, как и Катька, старше меня на два года. Этакий бычок, крепкий, уже широкоплечий, рыжеватый на шевелюру. Все я вспоминал, кого он мне напоминает! Потом — дошло! Макара Гусева из фильма про Электроника, такой же балбес! Старший сын у них — Борис, тот уже взрослый, работает где-то в Омске, речником, по Иртышу туда-сюда на теплоходе… ага — ходит. Не плавает же?

Тетя Аня — веселая, полная тетка. Сразу зацепилась языками с мамой и тетей Надей, и пошло у них — шум-гам-смех! Все что-то друг-другу рассказывают, вспоминают — хохочут! Крыльцо вон оккупировали, не пройти никому!

Ее муж, худощавый мужик лет сорока пяти — пятидесяти, русый с проседью, был хмуроват и чем-то недоволен. Я шепотом спросил у бати — что он такой бука. Батя хмыкнул и сказал негромко:

— Это он, потому как еще не выпил! Пару рюмок пропустит — и нормальный становится, разговорчивый, веселый. Только вот — драчливый, когда переберет! А так-то он мужик ничё, нормальный, механиком в леспромхозе работает. Грамотный, опытный механик. Жаль только — к водке он здорово пристрастился.

К деду Гене и бабе Дусе, приехал их сын — мой дядька. Дядя Саша. Приехал он тоже — со своей семьей. С женой, тетей Клавой, и двумя дочерями — Тоней и Зиной. Сам дядь Саша — похож на бабу Дусю. Невысокий, поперек себя — шире и уже с изрядным брюшком несмотря на то, что ему — чуть больше тридцати. Мордатенький, кудрявый. У нас, то есть и у меня, и у других родственников и раньше (насколько помню — и в прошлой жизни тоже) отношения с ним были — не очень! Помню мама все удивлялась:

— Вот не знаю я, когда и как Сашка такой паскудный стал! Он же рядом был всегда, рос — на глазах. И когда теть Дуся к деду Гене на Север ездила — он вообще у нас в доме три года жил. Нормальный мальчишка. И в армию ушел — парень, как парень. В РТС работал шофером — тоже хорошо общались! А потом выучился заочно на агронома, да уехал в свою Петропавловку. А уж через несколько лет — вот такое гавно получилось! Важный стал, через губу с людьми разговаривает, что-ты — самый умный, а все вокруг — дураки-дураками!

Жена его, тетя Клава — была ростом — под стать мужу. Но вполне себе симпатичная, чуть полноватая женщина. Блондинистая такая. Она тоже присоседилась к компании моей мамы и теток, нормально общалась.

Старшая их дочь — Тонька, на пару лет младше меня. Белобрысая — в мамку, тощая, но гонору — как в папке! И манерная какая-то, жеманная! Кто уж ее так научил себя вести — не знаю. Теть Клава — вон вроде, нормально разговаривает. А младшая — Зинка, пигалица еще малая — ну крутится там что-то под ногами, мешает. Ну — что ж теперь сделаешь?

Встречу вечером в субботу, после бани, отмечали в ограде у деда Гены, под навесом. Посидели недолго — гости с дороги, а завтра всем вставать рано — в Рощу на гулянку идти! Немного выпили (взрослые, конечно же), обсудили всякие новости. В числе первых — наш выигрыш. Дядя Саша поинтересовался, что собираемся делать? Мама ответила — дом будем присматривать, тот покивал — «Добре!».

Тетка Анна с дядей Сашей ушли ночевать к нам. А я, Катька, брательник Сашка — ночевали у деда с бабой. Катрин снова выжила меня с моего дивана. Мы с Сашкой — вдвоем на топчане в сенях. Благо, что топчан — широкий!

Маман заранее, с вечера, потребовала с меня прибыть пораньше — парадно-выходную одежду мою приготовить! Я ведь у бабушки, кроме футболок, да спортивных штанов с кедами и не носил ничего. А тут — все же в люди всей оравой выходить! Нужно быть — не хуже других!

Вот мы с Катюхой и потопали, с утра пораньше к нам домой, позевывая и потягиваясь. И пробежку — пришлось отменить. Да и на стадионе сегодня наверняка с утра — уже суматоха, подготовка — то, сё! Ну его — мелькать там!

Батя уже сидел у входа, на лавочке, покуривал. Дядь Саша, пофыркивал, умывался у умывальника, за занавеской. Тетка уже что-то наглаживала на столе в центре комнаты.

По требованию мамы, натянул на себя школьные серые брюки — других-то выходных у меня и нет. Мама всплеснула руками:

— Юрка! Да что ж такое-то! Ну как же это — я же думала тебе в этом году костюм школьный не покупать. Новый же костюм был!

Ага… брюки… явно коротки. Это мягко сказано! Да и в попе… как-то… тесновато, что ли?

Тетя Аня, возясь с утюгом, посмеивалась:

— Ну а что ты хотела, парни растут быстро!

— Так! Снимай быстро! Сейчас отпорю снизу, да Катя вон погладит! Сходишь уж разок… Потом думать будем, что тебе носить!

— Мам! Ну я же тоже тороплюсь! Мне вон сколько собрать нужно! — Катрин недовольна привлечением к незапланированному процессу.

— Катька! У тебя уж — как всегда, еще вчера все собрано, наглажено и по мешкам развешано. Что тебе собираться-то?

Мама принялась рассказывать своей сестре, насколько у нее доча ответственная, аккуратная и очень хорошая. Тетка с одобрением поглядывала на сеструху.

— Ты, мам, Катьку — как перед сватами расхваливаешь! Вроде как приданого у нее — кот наплакал, так мы — морально-волевыми и общечеловеческими качествами — всех переплюнем! — нет, с одеждой нужно что-то делать, это — само собой! Вот раньше — мне и дела не было, что мне там дадут одеть. Задница чем-то прикрыта — и ладно. А сейчас… уже не могу так, нужно прилично выглядеть.

Тетка засмеялась, а мама, услышав мой спич, взмахнула руками с моими штанами и ножницами:

— Нет! Ты посмотри, какие мы все умные! Какие сваты, что ты мелешь?!

— А вот кто-то договорится, дошутится у меня! — Катюшка тоже смотрела на меня недобро.

— Да ладно Вам! Что уж — и сказать ничего нельзя? И так все знают, что Катерина Ивановна у нас — лучше всех! Что лишнюю рекламу гнать! — Я пытался натянуть светло-зеленую рубаху, в которой ходил в школу. Черт! Тоже в плечах… ну — явно, если потянуться руками — лопнет на хрен!

— Рубаху не порви! Вот же! Ты представь, Ань — он же тут спортом занялся, бегает, подтягивается всё! Даже, представляешь! рыбий жир пьет — говорит вырасти хочу, чтобы девкам нравится! Сопля же зеленая еще — а тоже! девкам нравится! — мама, не переставая отпарывать штанины, жаловалась сестре.

— Девки… ага… это дело — такое… привлекательное! — дядя Саша, вытираясь полотенцем, вышел из-за занавески, подтвердил правильность моих предпочтений.

— Ты-то уж молчи, девки ему! — тетка отмахнулась от мужа.

— Рыбий жир… — бе-е-е! — Катерина тоже выразила презрение моим вкусам.

Потом, когда мои штаны были отпороты, отутюжены и надеты на меня и оценены как «пойдет на один раз», а рубаха — «вот так воротник если расстегнуть, да — две пуговки, две! ага… и рукава подверни, да повыше!», мы сели пить чай. Катюха, быстренько выпив, унеслась — ее уже Светка ждала. А мы никуда не торопились — раньше десяти часов в Роще делать было нечего.

— Ну вот, Ань — ну как напастись на них одежды, а? И Катя-то быстро растет, но та хоть аккуратная, всегда постирается, погладится — все толком сделает! А этот… все горит же на нем — вон посмотри — кеды только весной купили — а они уж развалятся скоро! Где ж денег-то напастись на них, а? И Катюшку же хочется по-красивше надеть — видишь девка у нас какая растет — и отличница, и серьезная, и танцует! А красавица какая — ну сама же видишь?!

— Ты, Светка, сбрендила что ли — про деньги она говорит! У самой тех денег — куры же не клюют сейчас! — тетка «внепонятках».

— Ой! Анька! Да я все забываю про те деньги! Вот — правда, как что — так я и не помню про них, непривычно мне как-то! — мама всплескивает руками и смеется.

— А что горит на них все — у меня тоже оболтус еще хлеще вырос! Когда только восьмой класс закончит — да уедет к Борьке в Омск, в речное училище поступит! А то — толи нос кому набок свернет, да посадят его! Или кто из девок нам с отцом какой подарок писклявый притащит — вот, дескать, вашего сыночка проделки! Маленькие детки — маленькие бедки! Большие детки — страшненькие бедки! Так и живем, сеструха!

Родители и тетка с дядькой, пользуясь тем, что торопится не надо, за завтраком — тяпнули по рюмашке! Допили тот коньяк, да!

Дядька повеселел, и втолковывал бате, что «ежели пилмат там, или кругляком надо — только позвони! сколь надо сделаю!». Меня это заинтересовало:

— Дядя Саша! А вот — любой пилмат можешь сделать? И — он сухой будет или как?

Дядька задумался:

— Ну плаху там… писятку, тес — трицатку или дюймовку, на вагонку — это всегда есть. А вот сухой… тут так сразу и не скажешь — поглядеть нужно! А какой нужен пилмат-то — сухой?

Уже я, в свою очередь, задумался:

— Тут, дядь Саш, с дедами нужно говорить — что лучше будет? И вот еще — может и не на работе, в леспромхозе, может — у кого дома сухой материал будет? Там мы бы и заплатили подходяще!

— А вот — баню, к примеру — Вам же нужна будет? Как без бани-то? — дядька смотрел то на батю, то на меня.

— Баня — это — обязательно! Только вот (я посмотрел на батю, прося у него полномочий заказывать — он понял и кивнул мне) — маленькая баня нам не подойдет. Как все сейчас кладут — три на три там, или четыре на три, — были у меня задумки и по этому поводу.

— А вы чё — на весь колхоз баню что ли строить собрались? — дядька удивился, — или… — он чуть покосился на маму и тетю Аню и понизил голос, — или девок и правду табунами туда загонять будете? — ударил ладонями по коленям и захохотал.

— Ты, Полоухин (это фамилия у них такая, ага!), совсем сдурел? Я же слышу все! Какие все тебе девки? — тетка отвлеклась от разговора с мамой.

— Тут дядя Саша — дело в другом! Сам знаешь — у нас и тут родни полно, а вот — и Вы приезжаете… хоть и редко, что плохо! Вот и представь — вчера вы обмылись у деда в бане и что — малюхошная она! А так — приехали бы, да все мужики разом парится пошли! И веничками бы помахали! А в предбаннике, тоже нужно чтобы был немаленький! — стол уже стоит, да с пивом холодным, да с рыбкой вяленой, да прочей закуской! И рядом с баней — ну хоть бочка с водой холодной! Выскочил из парной — да в бочку, а потом в предбанник, да кружечку пивка! Разве ж плохо, а?!

И дядька, и батя как-то одновременно сглотнули — видно представили, как это могло бы быть.

— Ишь ты — какие у них планы-то! Да-а-а-а… пивка бы, ага… да — с правильной рыбкой… е-э-э-э-х-х-х-х… а ведь хорошо-то как… было б. Ладно, Юрка! Но! Смотри — вот батя твой свидетель! Есть у меня такой сруб — шесть на четыре! Во! Сухой уже, пару лет стоит — сохнет! Но правильно сохнет — и на чурках вывесили, и углы — прикрыты, чтобы не промокал. И — недорого! Как для своих сделаю, во! Только уж перевозка — за Вами. Это Вы уж сами! А уж как поставите ту баню — я уж приеду! Вот и посмотрю, Юрка — можешь ты так дядьку встретить, да в баньке попарить, или только языком горазд?

А ничего так разговор получается! Содержательный!

— Нет! Ты слышала, Светка — как они собираются в бане тут парится? А тетки как же, мать — вот тоже? — тетя смеется глазами.

— Для родных и любимых женщин — программа будет другая. Вам же пар сильно не нужен? Вот! Уже после мужиков, в баньке я прибрался бы, да чуть дровишек подбросил. А для тетушек в предбаннике стоял бы самовар, да всякие разные шаньги и булки. Или наливочку надо ставить?

— Вот я вижу, Светка — ох и будет у тебя головная боль, как этот «пройда» подрастет! Вишь как стелет, как умасливает, а? Какая тут откажет? Вишь он как — и теток не обидит! — тетка Анна уже смеется в голос, — ох и хитер, ох и лис, у тебя Светка растет!

Угу… вот только мама что-то не рада, хмурится. Но тетка — умна, видит, что «не туда попала»:

— Ты, Светка, в августе, отправь ко мне Катю, да Юрку — у нас в магазине все получше, чем здесь в Кировске. Я им там и соберу все к школе, да и еще может какую одежонку выберу!

Ну да — там все-таки магазин ОРСовский, а тетка там заведующая. Там выбор всяко лучше будет! Тоже неплохо! Я наклоняюсь к тетке поближе:

— Теть Ань! А вот у тебя же много знакомых по кировским магазинам? Можешь где словечко замолвить? Нам сейчас — дом купить, а там много чего может понадобиться.

— Давай я подумаю, кто там и где… и потом еще раз поговорим. А сейчас собираться уже надо, в Рощу пора идти.

Мы вышли из дома и дошли до улицы Кирова. Мимо нас шел народ — все больше семьями и все — в сторону Рощи. Родители со всеми здоровались, с кем даже и разговаривали. Я сбегал к деду, позвал остальных — тут и бежать-то метров сто, чуть больше. Когда все родственники собрались в кучу, мы большой такой «толпой» подались на стадион. Даже деды с бабушками пошли! Здесь же к нам присоединились и родители Светки — дядя Володя с тетей Валей.

Мама со Светкиной мамой — они выросли вместе, были подругами. Потом, перед нашим отъездом в Крым, мама повздорила с тетей Валей — та все отговаривала моих родителей от переезда. После нашего возвращения отношения вроде бы восстановились, но — не полностью. Тетка Валя все пеняла маме, что вот «квартиру потеряли, а я говорила, я предупреждала!» — ну кому такое будет приятно?

Тетка она была неплохая, Светкина мать, но — какая-то уж больно строгая. Я знал, что Светке от нее часто достается.

Сам дядя Володя — был… Ну — такой просто мужик. Помладше моего бати, он на войну — не попал. Мой отец с ним общался — как же — семьями дружили! Только вот слышал я, как батя ему выговаривал:

— Вот, Вовка, неплохой ты вроде мужик, но какой-то — снулый! Как та рыба, что сначала разморозили, а потом — вроде заморозили, но не до конца!

Ага, как-то так.

Больше нас, в родственных компаниях, пожалуй, было только у Жулебиных. Те вообще на такие праздники ходили большими толпами — человек по тридцать, а то и больше. Там, в их толпе и не поймешь — кто и где, кто кому и кем приходится. И ребятишек вокруг вьется — целый рой!

Не торопясь — а деды с бабушками на мероприятия только так и ходят! раскланиваясь со всеми знакомыми и родственниками, пусть и самыми дальними (а подчас — и неприятными, с кем в другой день — и поздороваться — с души воротит!), мы прибрели к стадиону.

Раньше я бы — рванул искать своих друзей-товарищей, чтобы затеять какую-нибудь авантюру. Мороженое покупать, газировку пить, обсуждать пацанячьи вопросы-проблемы-интересы. А сейчас — шел вместе со всеми, слушал родных, и впитывал, впитывал какую-то непонятную радость, что сейчас нет ни забот, ни проблем, нет повседневных неурядиц, ссор… и родные все вот здесь — все бодрые и веселые, молодые и счастливые. Да просто — живые они все! Хорошо-то как!!!

На трибунах уселись все тоже — кучно! Трибуны на стадионе — дощатые, старые, щелястые, серые. После таких праздников, одной из статей получения дохода окрестными пацанами, был поиск мелочи внутри трибун. Мелочь вываливалась из карманов людей, падала из рук — и проваливалась в щели трибун! Вот мы и промышляли там! И конкуренция была — пацаны из РТС, из Дорстроя, Мелиораторов — стайками стекались сюда, «на поживу». Иногда — мирно делили участки трибун, иногда — дрались. Но все дружно гоняли пацанов из города — «не хрен лезть в наш огород!».

Народу на стадионе и вокруг, в Роще — масса! Только на демонстрациях, пожалуй, можно было увидеть столько народа и сразу! Но на демонстрациях — там больше порядка, там — колонны по предприятиям и организациям, школам и учебным заведениям! А здесь — толпа перемешивается, бурлит, то растекается, то — собирается плотнее. Люди перемещаются, встречаются и останавливаются поговорить, куда-то поспешают, смеются и кричат кому-то и куда-то, шныряют дети стайками.

В Роще расставлены торговые ряды, палатки, столы и скамейки, даже небольшие сцены есть!

Интересно как — раньше меня это все будоражило, веселило. А сейчас — я просто с интересом наблюдаю. Мелькнули в толпе мои одноклассники — Сашка Кислов с Носковым, и Губиным; потом — кивнула, проходя мимо Маринка Кравцова; кто-то еще здоровался…

Что-то своих приятелей я не вижу! А нет — вон Крестик с родителями, только что-то хмурый какой-то — влетел, наверняка, опять за что-то!

Оп! А вот и Славка Крамер! И его мама с папой, со Славкиной сестрой на руках — стоят в очереди — за мороженым.

Мороженого своего в Кировске — никогда не было, в отличие от того же пива или газировки. Мороженое привозили из Тюмени, вот по таким поводам. Сливочное, в вафельных стаканчиках, и бумажной нашлепкой с какой-то информацией на ней — разбирали очень быстро — только пустые картонные коробки отлетали. А вот молочное — из алюминиевых гильз, которое продавщицы накладывали совочками в бумажные стаканчики — его хватало всем.

— Славка! Славка! Привет! Пошли, отойдем! — я за руку оттащил его чуть в сторону. Далеко — не надо, а то его мама, в очередной раз озирая окрестности, не обнаружит сына и всполошиться.

— Славентий! Вот скажи мне, как на духу, как друг — другу, как пионер — пионеру! Ты на меня — не в обиде? За билеты и деньги?

Славка задумался, потер пальцем бровь, хмыкнул:

— Ну… я же тебе говорил, что вероятность выигрыша — одна пятитысячная. Не… не в обиде! Просто — не верится, что тебе так повезло! Так быть — не должно было! Ну — по всей вероятности, по — математике…

— А папа твой — не в обиде? А — мама?

Славка покосился на родителей:

— Папа — очень удивился! Очень! Потом — говорит: просто невероятное везение у твоего друга! Так — не бывает, а потому — нужно здесь подумать-покумекать!

— А — мама?

Славка вздохнул:

— Ну… мама… тоже не обижается! Ругалась правда… но папа ее успокоил, да.

Значит со Славкиной мамой было не все так просто. Ладно — в прошлом!

— Слушай! У меня к тебе серьезный разговор! Ты же — фотографируешь? Умеешь, да? А научи меня тоже — а то мне фотик подарили, и он лежит уже третий месяц в коробке!

— Ха! Ну ты — даешь! Вот так вот — просто — научи?! Не… так сразу — не получится. Там и книжки нужно почитать, и попробовать, как и что. А что ты в кружок не запишешься?

— Да некогда мне! Времени нет совсем!

Славка расстроил меня, сказав, что сейчас и у него, и у его отца — условий этим заниматься — практически нет. Ну да — живут они так же — в бараке. Как Славка сказал — если им нужно проявить пленки, напечатать фото — это целая история! Приходится подгадывать, когда мама с сестрой куда-нибудь надолго соберутся, закрываться в комнате, тщательно завешивать все окна, все предварительно готовить… В общем… целая эпопея.

Нет, придется видно ждать, пока у нас не появится свой дом — а там такой подвалище, что можно будет вполне отгородить угол и устроить там фотолабораторию. Вот — только тогда! Жаль!

Тут Славкин отец увидел нас и подозвал его, вручил ему руку сестренки — на, погуляй.

— Юра, привет! — он протянул мне руку. Странно. Наверное сейчас это единственный мужчина в поселке, который здоровается за руку с такими вот как я подростками. Он, дядя Костя, был очень высокий, как бы не под два метра, очень худой, какой-то весь костистый. Уже после, гораздо позднее, я узнал, что он, вопреки своему виду — очень сильный человек. Хотя — уже по ширине его руки — можно было такое предположить, — Поздравляю! Везучий ты парень, Юра! Молодец! Ты что здесь — за мороженым стоишь? А вот давай Зина купит и на тебя, наша очередь уже подошла.

Интересный у Славки батя — я, конечно, не знаток визуальных признаков национальностей, но пообщался с разным народом, повидал всякого — вот вообще он не похож на еврея. Ладно — рост и телосложение, но в чертах лица — ничего, что мы привыкли отождествлять с этим племенем. И лицо — как топором рубленое, черты лица — грубоватые. И волосы — чуть вьющиеся, темно-русые.

У Славки, кстати, интересные волосы — абсолютно прямые, тонкие и очень густые, и цвет интересный — такая темная медь, красновато-каштановый что ли — это вроде так называется. Помню в прошлом, когда мы были уже постарше — девчонки все завидовали его волосам!

Мне было неудобно, но и тянуть, видя взгляд дяди Кости — тоже нехорошо! Я судорожно стал считать, сколько мне нужно мороженого. Сбивался, пытаясь сосчитать детей. Потом подумал, что женщины — тоже любят мороженое.

Черт! Сколько же покупать-то? А-а-а-а… вытянул пятерку из кармана: «На все! Гулять — так гулять».

Мама Славки, тетя Зина, поглядев на меня без признаков теплоты, удивилась:

— Тут много выйдет!

Вот кто из их семьи и похож на свой народ — так это она. Невысокая, чуть полноватая, черноволосая, и черты лица — явные южные. Она могла сойти за армянку, но — такую: очень симпатичную армянку.

— А нас там, родни — тоже не мало, и детей, и женщин!

Я думал, что очередь начнет возмущаться, но — нет. Каждый покупал явно не по одной мороженке.

Продавщица подумала, и переложила из начатого ящика сколько-то стаканчиков в другой ящик, а этот — протянула мне:

— Держи, а то, как ты потащишь все в руках. Донесешь хоть?

Продавщица, молодая еще девушка, была уже явно уставшая.

— Вот спасибо тебе, добрая девушка! Спасибо, доченька! — изображая скрипучий голос старушки и кланяясь — Мужа тебе хорошего… и любовника — богатого! Детишек — полный дом и что бы все — здорОвеньки и пухленьки были!

Вот — опять! Язык бежит впереди мозгов!

Думал продавец и очередь начнут возмущаться, а то и за уши таскать, но девушка сначала очень удивилась, а потом — расхохоталась! Люди тоже зафыркали, засмеялись. Из толпы комментировать начали:

— А чё — хароше пожалание! Житейское такое! Молодец, малой! Знает, что женщине нужно!

Оставив очередь позади, я вприпрыжку направился к гуляющему неподалеку Славке.

— Славка! А чё я пацанов никого не вижу? Только вон — Крестик мимо промелькнул. И то какой-то смурной.

— Ты совсем от людей отбился, с огородом своим! До обеда — на огороде, после обеда — тоже всегда чем-то занят. Ни на речку, ни мячик попинать!

Из рассказа Славки я понял, что наша мальчишечья компания — разъехалась, разбрелась на лето по разным сторонам. Рыжие — те уехали в деревню, к бабушке — в какой-то Усть-Кут, о котором я знал с их же слов — находится эта деревня или село где-то за Тоболом, но на берегу Иртыша. Вроде бы — на все лето уехали.

Колька Кольцов в конце мая вошел в число призеров на соревнованиях в Тюмени и уехал на весь июнь в какой-то спортлагерь. Вадик Плетов — тот здесь, но, как и я — работает и помогает родителям по дому. Сам Славка тоже собирается в пионерлагерь, только в июле.

Увидев, что Славкины родители уже ждут его в стороне, да и у меня мороженное может растаять, я рванул к трибунам. Там стал раздавать мороженое — сначала детям, потом — женщинам. Мама прошипела:

— Деньги откуда взял? — «Копилку выгреб!».

В коробке оставил три стаканчика с лакомством.

— Мам! А Катюшку со Светой — не видно было? — третий стаканчик все же съем сам!

— Они уже плясали. Вот там у входа в лыжную базу посмотри. Катя говорила, что там у них раздевалка!

Я стал пробираться по трибуне к центру, где можно спустится сразу ко входу в домик. Старался идти аккуратно, извиняясь и внимательно смотря — куда ставлю ноги. Но претензий и замечаний от зрителей — наслушался. Ну — мешаю людям концерт смотреть. Понятно же… Но мне — надо!

Увидел Катьку со Светкой — они стояли внизу и с разговаривали с какой-то девчонкой. Все трое были еще в концертных костюмах — кокошниках, коротеньких сарафанчиках, стилизованных под старину русскую, и в красных сапожках под колено. Какие они — красивые!

Шипя, оправдываясь и объясняясь, протолкался к ним поближе:

— Катюшка! Света!

Девчонки обернулись. О! Да они еще и подкрашены, при макияже! Прямо вот — ух, какие! Хотя… вблизи этот макияж смотрелся явным перебором. Губы, румяна на щечках, ресницы, брови. Как-то Дашка мне объясняла, что на выступлениях без этого — никак. Издалека лица у артиста видно не будет. Ну и правда — такие яркие костюмы, люди выступают, а вместо лицо — белое пятно.

Я протянул им коробку:

— Вот, мороженое! А то потом — не взять будет! Угощайтесь!

Светка радостно схватила свой стаканчик, Катя — чуть помявшись, тоже. Я повернулся к третьей девчонке — «блин! придется отдавать мороженое ей! А хотелось ведь попробовать! Да — и ладно! Что я — мороженого не ел, что ли?».

У-п-с! А это — не девчонка никакая! Это же их хореограф — Алена Александровна! Просто она и так ростом невелика, даже — пониже Катьки будет. А сейчас еще — в одинаковом с ними костюме, вот я и перепутал! Она что же — вместе с ними танцевала?

— Катюшка! А познакомь меня с такой красивой девчонкой! Кто это? — я сделал вид, что не понял сути, и перепутал Алену с Катькиными подружками.

Алена была… такая… — про таких еще говорят — «Маленькая собачка — до старости щенок!». Рост у нее… да даже и не знаю. Вот чуть выше меня сейчас. Но — ладная, с классной фигурой! Она и в будущем, даже уже после сорока, продолжала сама заниматься и частенько — выходила на сцену со своими подопечными, в сценическом костюме. И тогда она была — особенно сзади — девчонка и девчонка! Ножки — крепкие, с явно видимыми мышцами, попа — как орех, крепкая — не ущипнуть! Талия — пальцами обхватить можно!

Вот только на лицо Алена никогда красавицей не была — на мой взгляд. Были в ее лице какие-то азиатские признаки — скулы широковаты, нос — не приплюснутый, но — великоват, губы — тонкие. Волосы — всегда под короткое каре подстрижены. Сейчас это под Мирей Матье, вроде бы называется. Или — «паж», как-то так…

Сейчас Алена удивленно смотрела на меня, а я — на нее и улыбался. Про то, что попу — не ущипнешь, я в будущем доподлинно узнал. Был у нас с ней скоротечный роман. Правда ей уже было под сорок, или уже чуть за сорок. Но женщина была свободная и еще — ух!

И тогда — она меня здорово обидела. Мне в то время было непонятно — это что же такое? Не я женщину — трахнул, а она меня? То есть — она выбрала момент; выбрала — меня; получила что хотела, а потом вежливо, мягко, но очень непреклонно — дала от ворот — поворот! Как-то обидно была, да!

Я тогда, в конце восьмидесятых уже трудился завгаром и механиком в «Кировсктранс» — отпочковавшейся от РТС транспортной конторе. Машин было много, работы — еще больше.

Больше работы — потому как, уже можно было создавать кооперативы, и наши руководители — такой создали, на базе организации. Вывели пяток машин в кооператив — для пробы. Машины — из тех, что получше, конечно. Водителей отобрали тоже — из надежных и работящих.

Меня поставили совмещать должность механика в «трансе», как тогда кратко называли нашу организацию, и — старшего над водителями в кооперативе. А что — я был согласен, ведь зарплата у меня увеличилась чуть не вдвое, при — примерно том же объеме работы.

Вот как-то по весне, в начале апреля, меня вызвал наш директор, Василий Палыч Терещенко, и попросил — скататься «водилой» на служебном «ПАЗике» в Тюмень, свозить танцевальный коллектив РДК на конкурс.

— Ефремов — болеет, сам знаешь! А Гончаренко — тот в Тюмень ездить боится. По Кировску и району — ладно, а вот в Тюмень — трясется, до поноса! — присутствующий здесь же Сан Саныч Батаев, главный инженер «транса» объяснял мне то, что я и сам знал, — да и города он не знает! А кого другого садить — ну его на хрен! Ребятишек же везти!

Автобусов у нас была два, и водителей: и опытных, и с нужными категориями, кому можно поручить перевозку людей — соответственно, тоже двое. И вот — один болеет, а другой, мужик хоть уже и в возрасте, и опыта — не занимать, но в большой город ехать — отказывается. Бывает такое, если всю жизнь человек за околицу и не выбирался никогда.

А мне что, я дорогу — всегда любил, мне катить куда-либо — вполне. А вот тем же механиком — с людьми ругаться, тогда еще опыта не набрался.

— Только вот, что Юра — ехать нужно на несколько дней. У них там конкурс какой-то, и если первый конкурсный день для наших пройдет удачно, то там еще пару дней придется посидеть. Не будешь же ты мотаться туда-сюда, да и девчонок нужно по самому городу кому-то возить.

Да ладно… мне — чего? Я не против. Есть где жить и где — питаться?

— На эти вопросы наш районный отдел культуры заверил, что и место для проживания, и питание — все будет организовано! — пообещал Батаев.

Автобусы у нас — не старые, чистые и ухоженные. Даже — с некоторым комфортом, который могли обеспечить закрепленные водители. Печки рабочие, занавески на окнах, радиоприемник в панели, даже — столики откидные — приспособили.

Именно поэтому, все эти отделы горисполкома, не имеющие своего хорошего транспорта — культура, спортсмены, школы — старались договорится с нашими «боссами». А те — хитрованы, тоже не желая ссорится с властями — предоставляли транспорт — по необходимости.

Вот так я и покатил с Аленой Александровной, и ее двенадцатью девушками — в Тюмень. Хорошо, что с ней была только старшая часть коллектива — девчонки уже лет по пятнадцать-семнадцать. А то — с детьми замаешься, за ними же глаз да глаз нужен. Хотя и за этими… тоже. Но уже — по другим причинам.

У меня уже дочка Машка занималась у Алены, так что и я, и моя Дашка с ней были знакомы. Да и Алена уже тогда подрабатывала толи аэробикой, толи шейпингом — не помню, как это тогда называлось. Была она инструктором, а Дашка у меня всегда к такому тянулась. Она же тоже с детства — хореографией занималась, танцевала здорово. А тут возможность — и фигуру поддержать в кондиции, и детство-юность вспомнить, и для здоровья — полезно. Вот и встречались они чуть не каждый день, по вечерам, в тесном женском коллективе. Иногда даже выступали на мероприятиях. Людям, особенно — мужикам — очень нравилось!

Еще по пути в Тюмень, девицы-танцовщицы, за неимением другого предмета обольщения, начали активно строить мне глазки, по одна, то другая, подсаживаясь к капоту «ПАЗика», на место кондуктора. Мне было смешно, дяде-то уже к тридцатнику, но — и ехать не скучно. Девчонки-то все симпатичные, фигурки шик и блеск! Да и довольно неглупые среди них были, смелые такие — ага!

Вот мы и веселились так, до какого-то времени. А потом Алена — своим волевым решением — разогнала девок по местам, а на облюбованное ими место села сама! Ну — с ней им не поспорить, там уже такой авторитет был, что ты! Слова вякнуть против — не могли. Так мы с ней и переговаривались периодически, да я — косил на ее красивые коленки.

Потом приехали в Тюмень, заехали в облисполком, Алене там объяснили — где селится.

А вот там — началась этакая жесть. Когда мы приехали, интернат, в котором мы должны были поселиться — был уже переполнен. Тут и своих ребятишек — хватало, а еще и коллективы чуть не со всей области в любые свободные места позапихали!

В общем, нам выделили маленькое крыло с несколькими условно жилыми комнатами в нем. Похоже, что несколько лет в комнатах уже никто не жил. Да и крыло это, вид жилого — не имело.

Первый этаж. Батареи… скорее — мертвые, чем живые! А ведь апрель — холодища же на улице еще!

И пришлось Юрию Ивановичу, матерясь, впрягаться в это дело. Удалось выбить из местного завхоза один старый электрический обогреватель, подшаманить его, чтобы не загорелся.

Потом — метнуться по городу Тюмени, благо к тому времени знакомых у меня по разным базам, складам и прочим «вкусным» местам было — в достаточном количестве. Закупить проводку, выключатели, розетки, даже — люстру простенькую — и потом это все смонтировать в комнатах. Свои, конечно, тратил, а как иначе?

Жалко же девчонок и Алену — они же наши, кировские. А не эти мудаки тюменские! Простудятся же девчонки!

Ага! А затем также — метнуться, найти и купить всякой фурнитуры для санблока: туалеты и душевые — тоже же им нужны! Благо — горячая вода все же была! А завхозу, козлу, я все-таки пару раз ливер проверил, да! — когда он, муха навозная, отказывался вести меня в подвал, стояки перед ремонтом душевой перекрыть! Он потом скрылся в неизвестном направлении и даже, в последующие дни, если и мелькал — то так, где-то на горизонте, на пределе видимости!

Пока я «в мыле» метался и все это восстанавливал-ремонтировал, девчонки, под управлением Алены, отмыли одну комнату, перетащили туда кровати и оборудовали там спальню для себя. Потом так же — навели порядок в санузлах.

Когда, в процессе работы, меня спросили, где я сам буду спать — я ткнул в какую-то каморку, в конце коридора. Похоже, что когда-то там была бытовка. Узкий такой пенал и маленьким окном под самым потолком. Девчонки и ее отмыли. И кровать притащили. И даже с ужина принесли мне еды.

Хотя я уже и не рассчитывал на ужин, и в магазине купил какой-то колбасы, хлеба-сыра. А еще — прикупил, затариваясь перекусом, бутылку кого-то красного полусухого. Были у меня мысли по поводу Алены, были…

Но вот — вымотался — до изумления! Свозил творческий коллектив на конкурс, ага!

Уже поздно вечером, нашел в себе силы и сходил в душ. Перекусил у девчонок в комнате, уже не реагируя на их подначки и подколки, и пошел к себе в «кильдым», завалился на кровать. Благо сменную одежду я уже давно привык возить с собой в командировки.

В нашем крыле — было очень тихо. Хотя — в таких заведениях, тихо — редко, когда бывает. А тем более — если дополнительно туда заселить человек пятьдесят-семьдесят молодых организмов.

И я уже вполне себе спал, забыв о «блуде», когда в дверь ко мне тихо поскреблись. «Чумной» я встал с кровати, открыл дверь. В тусклом свете плафона откуда-то из фойе, стояла Алена. Была она в колготках и байковой кофте от пижамы. Кофта — чуть ниже пояса.

Очень уж она, выглядела привлекательно… Правда, я тупил со сна — «нипадецки»!

— Так и будешь меня в дверях держать?! — шепотом у нее получилось очень загадочно и даже — таинственно.

Я отодвинулся, пропуская ее в комнату.

— Холодно… И обогреватель не спасает. Девчонки по двое в кровати завалились…

Я еще тупил, но потом — проснулся. Закрыл дверь и обнял ее.

Что мы вытворяли с ней в кровати!!! Точнее — на кровати мы только начали — вытворять. Потом сообразили, что так мы не только девчонок разбудим, но и других обитателей интерната — кровать была скрипучая и вся шаталась. Реально возникновение нештатной ситуации, переходящей в, пусть локальную, но — катастрофу!

Мы перетащили матрас на пол. И вот тут — уже оторвались! Куда только моя усталость делась!

Алена была очень гибкой. И очень сильной. Подчас я даже не мог понять — это я ее так кручу-верчу, или она — меня! А еще она была очень страстной, даже — необузданной! Пару раз у меня мелькали мысли, о том, что после этого — без отметин на теле — не обойдется. Но эти мысли — именно — мелькали, уносясь куда-то вдаль!

Так мы провоевали, а иначе этот процесс — не назовешь! почти до утра.

Чуть подремать удалось, а она уже встала, потянулась своим гибким и накачанным телом:

— Ох и наломал ты меня, Юра! Все же болеть будет! Как мне сегодня работать-то, а, насильник?! — улыбки ее я не видел, но она была — я чувствовал. А еще у меня были мысли — про то «кто насильник», и «кто кого наломал!», — так, я в душ! Потом нужно девчонок поднимать.

— Может — вдвоем в душ? — сил… наверное — не было, но нужно — соответствовать.

— Ага! — она тихо засмеялась, — там нас мои девушки и застукают! От тебя — сложно оторваться. Нет уж — давай по очереди! Я стукну тебе в дверь, когда выйду.

Уже в дверях она остановилась:

— Слушай! А я не очень громко кричала? — шепотом.

— А ты что — кричала?! Я — не помню! — а ведь правда — как в тумане все было.

Она опять засмеялась и ушла.

Я успел быстренько ополоснуться, пока сонные девушки не начали шататься по крылу — кто куда. Хорошо, что я ночью… да. А то они бродят с почти закрытыми глазами — кто в ночнушке, кто в футболке, а кто — и в трусиках…

День первый у Алены с подопечными прошел удачно, и нам пришлось остаться еще на два дня.

Я успел отоспаться в автобусе за день, и чувствовал себя отдохнувшим. Вечером, на ужине, сидя со всеми вместе в столовке интерната, я разглядывал девушек. Были они уставшие, с перегоревшими нервами, и довольно вялыми. У Алены еще и круги — под глазами.

Предполагал, что сегодня буду спать один, но — ошибся.

Она снова пришла. Правда — это был уже не тот безумный марафон, который мы устроили прошлой ночью. Поболтали, допили вино — а прошлой ночью мы его только пригубили.

— Юра! Только сегодня — будь нежнее! — кто бы говорил!

Я был… нежнее. Но с какого-то момента — стала повторятся прошлая ночь, пусть в более щадящем режиме, но — очень похоже, очень!

«Так-то это понятно… Женщина давно живет одна. А здоровье у нее — на троих молодых девок! Почему у нее никого нет? Ведь ее благоверный — уже давно списан в потери! Или — не хочет слухов в Кировске?»

Ее мужа я — практически не знал. Так — видел несколько раз… Был он — довольно знаменитая личность в узких кругах Кировска. Они оба много лет назад приехали в наш город, после института культуры. Только она — хореограф, а он — эстрадник.

Невысокий, ей под стать, он был похож на цыгана — черноволосый, кудрявый, смуглый и чуть полноватый. Как я слышал — очень творческая личность! Даже говорили, что он — талант!

Он и правда организовал два ВИА. Но люди из одного почти сразу ушли от него. И почти в полном составе. О чем это говорит? А я — не знаю!

А вот второй ансамбль просуществовал долго — он еще и в девяностых, и даже в двухтысячных, периодически собирался, и подготавливал пару концертов в год. Вот только злые языки говорили, что это была уже не его заслуга.

Он, как истинно творческая личность, успел переругаться со всеми работниками культуры в Кировске. Уходил в запои. Уезжал. Бывало, что надолго — пару-тройку лет о нем не было ни слуху, ни духу. Потом появлялся, фонтанировал идеями, организовывал что-то, даже что-то проводил. Потом снова — терялся. Кто-то из знакомых говорил, что он подолгу жил в Москве и Питере. Даже вроде бы у Стаса Намина какое-то время работал. Хрен его знает!

Но — какие нужны нервы, чтобы все это терпеть?! Алене только за это — уже памятник нужно было ставить!

Она и в третью ночь приходила ко мне. Но вот тут и правда — все было очень нежно. Даже странно — как будто совсем другая женщина. И спали мы в обнимку.

А вот по возвращению домой — она пропала. А ведь я давал ей свой номер телефона — рабочий. Домашний-то у нее и так был. Они же с Дашкой… ну — не то, что подруги, но — соратницы по занятиям, ага!

Я брал на себя обязанность забирать дочь с занятий, а там — пытался с ней встретится взглядом, договорится о встрече. Но вокруг все время были люди — ребятишки, их родители, бабушки-дедушки. И она со мной общалась — как с другими, ровно, вежливо, отстраненно. По делу, не более.

Я — плюнул. И перестал ездить за Машкой. Пусть Дашка забирает!

Уже через несколько месяцев, как-то случайно, мы столкнулись с ней в тамбуре, на входе в школу искусств. Время было уже довольно позднее, в школе если еще кто-то и был, то очень немногие. Машка уже сидела у меня в машине, а я вернулся забрать какую-то вещь, забытую дочерью в раздевалке.

— Привет! Ты ничего не хочешь мне сказать? — наверное нужно было как-то по-другому, но я был все еще обижен.

— Юра! Все — нормально, не так ли? Пойми и не обижайся — это было… наваждение — вот! Оно — прошло. И будем жить дальше, да?

— Жаль, очень жаль! Мне с тобой было… очень хорошо! — я повернулся и пошел на выход.

— Мне тоже было хорошо! Всего доброго, Юра!

Я — обиделся, я очень обиделся! Вот хрен поймешь этих женщин!

Больше у нас с ней ничего и никогда не было. Хотя периодически мы встречались, случайно — на улице, в различных учреждениях, в кафе. Просто вежливо здоровались и расходились.

И вот эта Алена — стоит передо мной. И ей сейчас — двадцать два или двадцать три года…

— Кать! Ты и не говорила, что у Вас такая девчонка красивая есть! — я, улыбаясь, смотрел на Алену. Она же была явно удивлена.

— Ты что, совсем дурак? Какая тебе девчонка? Это Алена Александровна — наш руководитель! — Катька зло шипела, зыркая на меня, и старясь не привлекать внимания окружающих.

— Катя! А кто этот мальчик? — Алена заулыбалась.

— Да — не обращайте внимания! Брат это мой, придурок полный! У него — с головой не все в порядке! — Катя старалась развернуть меня и отправить восвояси.

— Ага! Я в глубоком детстве с березы упал, головой ударился! — я продолжая смотреть на Алену и улыбаться, подтвердил слова сестры.

— Вот как?! Клоун, значит? Интересно…, — Алена взяла мороженное и начала его облизывать и посасывать. Ох, как она это делает! Не специально, конечно, но как прикажете есть мороженое, если оно еще толком не подтаяло?

— Да! Я — такой! — я продолжал придуриваться.

— А ты, мальчик, не хочешь к нам походить? А то у нас мальчишек вечно не хватает? — Алена продолжала улыбаться. Катька в ответ на ее слова закатила глаза — ну да, ей вовсе не «улыбалось» заниматься еще и танцами рядом со мной!

— Я смотрю — парнишка ты стройный, спортивный даже. Потенциал есть — Алена продолжала меня «соблазнять», а я во все глаза глядел, как она управляется со сливочным лакомством.

— А… Извините. Я бы со всем удовольствием занимался у такого руководителя… Но… у меня другие планы — больше со спортом связанные, еще раз — извините…, — Катьке все же удалось меня развернуть и направить прочь.

— Всего доброго! Очень рад был познакомиться с Вами, Алена! — Катька толкала меня в спину и шипела: «Ты что опять устроил, балбес! Ты еще с Аленой позаигрывай, придурок!».

За спиной я явно слышал негромкий смех девушки-хореографа. Э-э-э-х-х-х!

Потом мы пошли всей компанией — продолжать гулянья в Рощу.

Это еще одна такая местная традиция — после официального праздника, народ расходится компаниями по Роще и занимает места на полянках. По крайней мере — жители близлежащих поселков — РТС, Дорстроя, Мелиораторов, ближних улиц Кировска.

Компаний таких — много. Практически под каждой березой сидят люди. Одни компашки небольшие, три-четыре человека. Другие — как у нас и под двадцать человек. Многие друг друга знают, переговариваются, шутят, смеются. Есть и те, кто, пользуясь настроением людей и многими знакомствами, бродят от березы к березе, «хлопая» по рюмашке тут и там. И уже через час-полтора, «нахлопавшись» — спят под деревьями.

Но — таких немного, особой любви и уважения они у людей не вызывают. Где-то и гармонь уже играет, и поют люди. Ребятишки носятся между деревьями.

По команде бабушки, я, дядька Володька, присоединившийся к нам Сашка Полоухин и тетя Надя — быстро идем домой к бабе Дуси. Что тут идти-то? Забираем заранее приготовленные женщинами закуски, напитки в сумках и сетках и возвращаемся назад, к своим. Не нести же это все сразу с собой — на концерт, правда же?

Все рассаживаются вокруг расстеленных на траве новых, чистых половичков, сюда же выставляется снедь. Все едят с аппетитом — проголодались! Мужики разливают «беленькую», у женщин, в основном — какое-то красное вино. Потом, когда голод сбит и все насытились — уже степенно начинают выпивать и закусывать, под разговоры, шутки, побасёнки-анекдоты.

Есть и еще одна черта у моих родственников — Камылиных. Они все, ну — почти все! — песенники. Когда застолье клонится за свою половину, обычно дедушки и бабушки — запевают. Но сейчас у нас есть штатный запевала Камылиных — тетка Надя. Ей помогает моя мама, потом подключаются остальные. Интересно, ведь никто никогда не репетирует такое, а поют хорошо, слаженно так! Тут и тетя Аня дала знать, что она тоже — пусть и бывшая, но Камылина. И муж ее, дядя Саша — оказывается, тоже поет, таким — чуть хрипловатым тенорком!

Раньше я, когда подрос, обычно до таких моментов за общим столом — не засиживался. Убегал по своим делам, к друзьям, к подругам. А сейчас вот сижу, слушаю — и мне очень нравится. Поют мои родные разные песни, в основном народные. Да еще и такие, о которых я и не знал, которые — не слышал никогда.

Мы сидим рядом с Сашкой Полоухиным. А ничё он пацан, нормальный такой. И компанейский, и с головой. Мы с ним даже поборолись мальца — подурачились. Крепенький, ага… Если бы не моя верткость — мне бы вообще ничего не светило. А так — удалось немного посопротивляться. Все не так позорно он меня по траве «повозил». Что не понравилось в нем — очень уж он откровенно пялился на Катькины и Светкины коленки, зараза!

Я его уже и кулаком в бок пихал, шептал, чтобы не смел так пялится. А он, дурень, ухмыляется и говорит, мол, ладно — на Светку пялится не буду, если уж ты так хочешь. А вот Катька — она вообще твоя сестра, поэтому ты к ней ничего иметь не можешь, а вот он, как брат двоюродный — вполне себе может! Убил бы, гада!

В какой-то момент настроение немного подпортил дядя Саша — сын деда Гены. Подпив, он стал гонор проявлять — ну как же! главный агроном колхоза! начальник же! И что-то понесло его — стал учить всех жизни, да рассказывать, какой он хозяин, да организатор! Родственники сначала притихли, потом разобрались «откуда ветер дует», да осадили его все скопом — шутками, подколками, да и просто так, прямо — в лоб! Тетка Аня его так смешно передразнила — все — в хохот!

А еще он на Галину — явно пускал слюну! Я-то тоже — на нее поглядывал, но так… по чуть-чуть, незаметно. А он, пьяненький, распустил перья и давай ей комплименты выдавать — один за другим. Смотрю — уже дядька Володька заерзал. Ну, думаю — сцепятся же! Но нет — дядь-Володе Галина что-то на ухо пошептала — успокоился. А дядю Сашу — дед Гена осадил, довольно резко и прямо — типа, напился, так веди себя прилично!

Сын его обиделся, надулся, как мышь на крупу! И баба Дуся тоже что-то насупилась — не иначе, за сына стало обидно. Хотя… чуть посидел, толи одумался, толи чуть протрезвел — и тоже включился в очередную песню.

Для всех открытием стала, конечно, Галя — как она запела, так в первый момент аж все притихли! Как она пела! Охренеть! Даже от соседних берез потом народ хлопал, восторгался. Я, когда дядьке Володьке, чуть позже высказывал свои восторги по поводу голоса Галины, он мне и объяснил, что по первому своему образованию, она — хоровик. Закончила культпросветучилище. Точнее, не хоровик, а организатор клубной деятельности. Но и петь ее тоже учили! Еще он сказал, что она и на аккордеоне немного играет, и на гитаре — чуть-чуть.

Дядь Володя, кстати, тоже — закончил в свое время музыкалку по классу аккордеона. До сих пор инструмент в футляре у бабы Маши на шкафу лежит.

Через какое-то время общение разбилось на группки по три-четыре человека — по интересам. Компания подхватывалась лишь на очередную песню. И выпили все, и съели — почти все. Сидели в Роще — чуть не до пяти вечера. Хорошо посидели, душевно так. Из Рощи уже потянулись в поселок, по домам компании, по возможности подбирая по пути обессилевших «бойцов с Зеленым Змием» — особо не разбирая, родственники то, или просто — знакомые, или соседи.

И мы тоже пошли домой.

И таки да!

Катрин мне после всего устроила чрезвычайную трепку — «что я вздумал кадрить их Алену! Совсем уже чокнулся!». И Светка поддакивала, меня передразнивая: «А что это за такая красивая девчонка?! Катя! Катя! Ты не говорила, что у Вас такие красивые девчонки есть! Кобель похотливый!».

А что — я и не скрывал этого особо!

Когда они немного успокоились, я спросил у них:

— А Алена не сильно обиделась на такое мое поведение?!

Катька промолчала, а Светка нехотя ответила:

— Смеялась она! Кате говорила, что у нее забавный братишка!

Глава 10

А сейчас, значит, у меня продолжается огородная деятельность, что б ее!

В таких вот размышлениях, то хмурых, то повеселее, я и копошился до трех часов.

Закончив работу, девушки подождали меня у ворот огорода. Катька была задумчива и иногда поглядывала на меня странновато. Светик — страдала, это было видно невооруженным глазом.

— Свет! Ну — потерпи, сейчас придем домой — и полечу тебя. Лучше будет.

Светка угукнула, кинула на меня взгляд и залилась румянцем.

Когда пришли домой, я спросил:

— Сразу лечимся, или можно чаю попить-перекусить? А то в брюхе урчит, как будто я кота живьем съел.

Катя посмотрела на Светку:

— Свет! Ты как насчет чайка?

— Ну… можно чаю выпить, — Светка была задумчивая, иногда чуть морщилась от боли.

Когда уселись пить чай, девушки вели себя как-то странно — они большей частью молчали, постоянно переглядывались. Потом Катька, как более смелая, начала:

— Слушай… А… вот — интересно… А у тебя там… ну… много женщин было?

Я хмыкнул.

Что — интересно, то — интересно. Катька подчас ведет себя так, как и раньше — брат придурок, а значит нужно ему вправить мозги! А когда и по-другому, вроде бы как к постороннему, но — интересному человеку. Видно, что часто хочет что-то спросить, потом — откладывает. Стесняется? Потом — снова задумчиво смотрит на меня. Похоже, что ее отношение ко мне поменялось. А вот как — пока не понятно.

Со Светкой все более или менее ясно. Она и раньше ко мне нормально относилась, с симпатией, а сейчас… Вот были бы мы постарше — сказал бы, что она на меня — запала!

И про возраст. Похоже, что и Светка, и Катька — ну, когда не включает «старшую сестру», они относятся ко мне как более старшему парню. Даже не парню, похоже — а как к молодому мужчине. Вот так примерно они общаются с дядькой Володькой. Ну уж точно — не как к шестидесятилетнему старику!

А я? Насколько я себя чувствую? Не физически, а… психологически, что ли?

Не на двенадцать лет. Но и не на шестьдесят — к таким как Катя, и Света — я как к малолеткам — не отношусь. А как отношусь? Да как к молоденьким девушкам — так, кто они сейчас и есть.

И к более взрослым, и более интересным для меня дамам, уж точно отношусь не как к «тетенькам»! Если так вспоминать прошлое… То у меня сейчас поведение, психология — на уровне тридцатилетнего мужика. Примерно…

Ладно, послушаем, что скажут юные прелестницы.

— Кать! Ну вот сколько это — много? Я был женат на красивой женщине. У меня и до свадьбы, и после свадьбы были другие женщины. А много или мало… Ну — не считал я их!

— А ты что — жену не любил, что так ей изменял? И как она терпела такое? — это уже Светка. Похоже ей так интересно, что она и про боль забыла.

Вот же — вопросы! У меня и настроение испортилось! Жену не любил, ага…

— Знаешь, Света… Я и сейчас ее люблю, и лучше нее для меня женщины, после нашей встречи — не было. Она… она была лучше всех! А другие… ну… что другие? Ведь вокруг столько красивых девушек и женщин — как можно удержаться, если есть… возможность — так скажем. Я и других женщин — тоже любил. Кто-то просто — нравился… К кому-то я относился больше, чем с симпатией. Не знаю, как объяснить, да и поймете ли вы… А Дашка? Она была… она была очень красивая и умная. Веселая… И она, сначала… относилась к этим женщинам — с юмором, что ли? Она же знала, видела, что кроме нее — я никого не люблю. Ну — так сильно, как ее. Подшучивала… хотя… иногда могла разозлиться и пощечин надавать… если заходил уж очень… терял чувство меры. А потом, с возрастом она стала меняться. Все люди меняются, постепенно, даже — можно сказать, незаметно. Вот и я — не заметил. И она — ушла. Вот как-то так…

Как будто услышал Дашкин голос: «Годы идут, люди меняются. Вот и я думала, что ты наконец-то повзрослеешь, остепенишься… Тебе уже за пятьдесят, а ты все такой же! Все скачешь по чужим койкам! Тебя — только могила исправит! Устала я, устала! Все… надоело…».

«Только девчонкам я не скажу, что обязательно найду ее! Здесь найду! Через несколько лет! И своих ошибок — повторять — не буду… У меня не будет других женщин? Нет… все же будут… думаю. Я же не монах! Но — что по-другому буду себя вести — это точно!».

Мы — помолчали. И я, и девчонки.

Потом Катька фыркнула:

— Я же тебе говорила, Кузнецова — кобель он! И даже любовь свою не сохранил, придурок!

«Вот спасибо, Катерина Иванна! Поправила настроение! Хотя… а в чем она не права? Права ведь, признайся?».

— Знаешь, Катюшка… Есть такая поговорка — если человека назвать сто раз свиньей, на сто первый раз — он хрюкнет! — «хотите, чтобы я был кобелем? Окей, буду! Вот вас сейчас и…. Так, стоп! Что-то меня заносит! Узбагойзя, придурок!».

Светка молчала, смотрела на меня:

— Ну что ты, Катюшка… Он ведь все равно хороший.

— Вот ведь, Светка! Вот что ты за… Ладно, все, прекратили, — Катрин махнула рукой, — слушай… а ведь я знаю, где у родителей еще коньяк стоит! Кто будет чай с коньяком?

— Кать! А откуда у нас коньяк-то? Тот — Слуцкий принес, а еще — откуда? — я удивился. Батя если изредка и выпивает рюмку-другую с устатку за ужином, то — водки.

— Да я откуда знаю?! Знаю, что есть и все! Ну! Кому чаю еще налить?

И я и Светка — согласились. Только мне показалось, что Катюшка коньяка чуток больше плеснула. На вкус вроде — побольше концентрация в чае получилась. В голове даже чуть зашумело…

Катрин продолжала удовлетворять свое любопытство:

— А вот… вчера ты сказал, что ну… вот так руками можно… а еще — губами и языком. Это… как это? Прямо вот «там»! — губами и языком? А разве — не противно это? Это же… ф-ф-фу-у-у-у…

— Катюшка! Вот ты сейчас себя ведешь так, как будто — это ты ребенок! Вот сама представь — ты очень любишь человека… Да даже и не любишь. Просто — он тебе очень нравится, очень! И что — такому человеку сделать приятное… тебя это остановит? Ну — не знаю… Меня вот — нет! Наоборот, когда человек нравится и такими ласками доводишь его… до оргазма. Так это же — и у самого… у тебя, то есть… ну — эйфория! Ты же видишь, как ему хорошо! Это же — кайф!

Катька задумалась, а Светка сидела, широко открыв глаза от услышанного и была… так говорят: от щек — хоть прикуривай!

— Когда мужчина и женщина — нравятся друг другу… они же оба могут так ласкать партнера. И он, и она.

Вот только что казалось, что Светки открывать глаза шире — уже некуда. Ан нет! Есть куда, ага! А вот Катька как-то… уже довольно спокойно отнеслась к услышанному, задумчиво.

— Вот не поверю, чтобы вы ничего про такое — не слышали. Все равно же, кто-то из подруг, пусть старших, или знакомых — что-то такое говорил, рассказывал, хоть мельком.

Светка встрепенулась, хотела что-то сказать, но Катька жестом остановила ее.

Ха! А девчонкам-то — тоже «захорошело», и теперь понять — от чего у них румянец больше: от коньяка или разговоров — уже сложно!

— Ну ладно! Ты — Светку-то лечить будешь?

— Конечно! Светуля! Ты как — готова?

Светка засмеялась, потом — глядя мне в глаза:

— Юр! Только вот мы с Катей договорились, что она… ну в общем… она здесь побудет.

Опять удивили!

— А ты как же — стесняться не будешь?

— Буду… только ты, я думаю, мне стеснение это… тоже, как и боль снимешь. Я же в прошлый раз и не понимала, где я, кто вокруг — так вот хорошо было.

Ага… нет — что-то коньяк как-то подействовал… чересчур. Или это — не коньяк был? Да нет… вроде бы… на коньяк было похоже! А может — это какая-то баб-Дусина настойка? У нее там градусов — куда как больше, чем в магазинном коньяке. А тогда — зачем Катька это сделала? Стресс снять? В голове — приятный шум… и ноги что-то — вяловатые стали.

Вот о чем я сейчас… а, да! Определяю ли я сейчас Катьку и Светку — как малолеток, что для шестидесятилетнего мужика — табу?! Ведь я же нормальным мужиком был, не извращугой каким-нибудь, не педофилом!

Хрен там… никакими малолетками они для меня сейчас — не определяются! А почему? Стал ли я Гумбертом-Гумбертом? Да вроде бы нет. Или это все же есть… такое неотчетливое даже для себя самого понимание, что мне сейчас… точнее — моему телу — двенадцать. Черт ногу сломит, в этой психологии! Или это уже — психиатрия?

Вот кто такая малолетка для мужика? Малолетка — это точно лет до тринадцати-четырнадцати. Вот уже пятнадцатилетняя девчонка — там уже не так все явно. Есть такие восьмиклассницы, что просто — ой!

То есть, примерно так — есть двадцатипятилетний молодой мужик. Есть малолетка… лет тринадцати-четырнадцати… Табу? Однозначно! А если ей шестнадцать? Тут — уже не все так ясно. То есть разрыв в возрасте — лет десять. Воспринимает ли тридцатилетний мужик двадцатилетнюю девушку — как малолетку? Да — с чего бы?! То есть, я — шестидесятилетний, никак не мог воспринимать женщину на десять лет младше — как малолетку. Так? Ну — конечно! Там для меня — тридцатипяти-сорокалетние женщины — были самый смак!И даже двадцатипятилетние знакомые были, ага! Получается… где-то затык.

Но все равно, встречая тогда в книжках размышления попаданцев, бывших пожилых людей, о том, что для них — пятнадцатилетние девчонки представляются малолетками, пусть даже им самим сейчас было лет по пятнадцать… Я как-то думал — хрень это! Не может такого быть! Видать комплексы какие-то у попаданца были! Или — у автора? Или нет… Что-то меня несет куда-то… Коньяк этот, Катькин!

Помню, где-то в Уренгое, ожидая лётной погоды и бесясь от скуки, согласился сходить с мужиками в сауну. Одного я знал так — более или менее, уже встречались с ним по работе несколько раз. Двое были — вообще незнакомые, просто соседи по гостиничным номерам, кто, так же, как и я — встряли в этом городе по причине сильных метелей.

Разговорились, попарились, приняли на грудь по паре-тройке коньячку. Хорошо! Один из незнакомцев — оказался тоже вполне нормальный мужик, и собеседник — интересный. Четвертый наш со-банник все время молчал, сопел, потел. Был он — нашего возраста, лысоват, толстоват. Потом, когда мужики, после принятого, начали рассуждать — не вызвать ли «фей»? этот мужичок категорически заявил, что тут — приезжают одни малолетки, что — чревато, типа! Потом он, на почве выпитого, или просто — мужика понесло, стал объяснять нам тонкости и нюансы правовых отношений с девушками… которые — очень уж молоды!

Оказалось, что он — из бывших прокурорских, и долгое время сидел на этой теме. Рассказчиком он оказался интересным, не просто сыпал статьями и комментариями к ним, а — с примерами, экскурсами в историю, и прочими антуражными особенностями.

Получается, что правовые нормы, то есть — писаное право — они, если праводатели, они же — законодатели, работают нормально, по запросам общества, то есть принимаемые ими нормы — соответствуют общественным отношениям и запросам социума, в принципе — вполне себе отражают сложившиеся в обществе мораль и нравы. То есть, если в УК говорится, что — до шишнацати — ни-з-з-я! Значит так и есть! Но есть нюанс — вступать в связь до шестнадцати лет — нельзя второму партнеру, которому уже больше восемнадцати лет! А если обоим партнерам — пятнадцать? Ха! А нету у вас статьи на Костю Сапрыкина!

Мы тогда спросили его — а вот — развратные действия в отношении несовершеннолетних, то есть — до восемнадцати, это как? Он и рубанул — что тут — прямая хрень! Это такой крючочек, на который можно посадить человека, если у него нет хорошего адвоката! Ну, или «повезло» мужику нарваться на тот реликт, который почти до восемнадцати лет жил-жил в неведении о вопросах пола где-то на необитаемом острове, а потом — раз! и появился в обществе, и сразу — перед этим несчастным мужиком! Бывает такое? Ну-у-у-у… может и бывает… но что-то слабо вериться. А вот денежку потянуть с лоха… Это — да! Это давнишняя такая забава. Имеет место быть, ага!

А наличие таких вот — реликтов, из несовершеннолетних, за «развращение» которых потом тягают некоторых «самцов»? Ага! В эру интернета, при том информационном обществе, которое сложилось, при сверстниках, которые актерам из «Браззерс» сто очков вперед дадут! Вериться слабо!

И та ложь, и лицемерие, когда уже и «педофилы — тоже люди!» и сто гендеров… Или вот — периодически привлекают к ответственности молодых и постарше женщин, про которых четырнадцати-пятнадцатилетние тупиздни проболтались что — «имели с ним связь»! Странно? По мне — так очень! Если вот честно — это ведь «испокон веков» — мальчишеские фантазии по поводу старших женщин: учителей, знакомых, родственниц. И можно сколько угодно рассуждать — что это неправильно! Вон — даже термин такой придумали — мильфы!

— Юра! Ты что — уснул? — Светка засмеялась, глядя на меня.

О как! Она оказывается уже расположилась на диване и штанишки сняла и футболку приподняла, и даже трусики чуть сдвинула вниз! А я стою перед ней, пялюсь на нее и — ни гу-гу! Черт! Что же за коньяк там был?!

— Извини, Киска — что-то задумался…

— А о чем? — Светка откровенно потешалась надо мной. Скосил взгляд на Катьку — там тоже изрядное удивление! — Кать! Ты что-то многовато ему коньяка плеснула!

— Не. С коньяком — все в норме! А задумался я вот о чем — являюсь ли я развратителем для тебя и вот — Кати? — я опустился на колени перед диваном, — так, Светуля — а давай ты ножками в другую сторону ляжешь? Мне так просто будет более сподручно, — «ага, под правую руку все же лучше будет».

— Развратителем? Так ты же сейчас просто лечишь Светку, — вот Катька как-то провокационно сказала, и сидит позади меня, оборачиваться на каждую ее фразу — неудобно.

— Ну… пусть так, — я интенсивно растер себе руки и положил их на такой привлекательный животик, — Опять не так! Солнышко, а давай мы начнем с массажа спинки?

Светка уже развернулась ногами в другую сторону, а теперь еще и повернулась на живот.

Я стал поглаживать, потискивать ей спинку, разогревая. Потом — чуть интенсивнее, спускаясь от поясницы к крестцу. Поправил чуть трусики, приспустив их чуть ниже.

Светка ушла в себя, прислушиваясь к ощущениям. Катя сзади тоже молчала. Уже заканчивая разминать Светке верх попы, решил чуть пошалить и помял-потискал ей такие красивые ягодицы. А если… попробовать — настроился и постарался по своим рукам… пустить обратно тепло, но не то тепло, которое вытягивал из Светки. Там — плохое тепло, даже — жар… А вот с кончиков пальцев пустил этакие импульсы — когда пальцы чуть подрагивают, совсем незаметно, и пальцы чуть нажимают на кожу. Помню Дашке такое — очень нравилось!

Светки задышала более прерывисто.

— Все, Киска! Поворачивайся на спинку! — Светка повернулась… на губах у нее улыбка, а щечки — очень розовые.

— Юр! А ты так… ну в конце совсем… сделаешь, ну — как вчера? — Светка смотрела на меня сквозь свои пушистые ресницы.

— Понравилось? Хочешь?

— Очень понравилось! Очень-очень! Очень хочу! — Светка смущалась, но желание почувствовать «это» было гораздо сильнее, — слушай, а я сразу и не обратила внимания — а у тебя губы уже не пухлые, как вчера были… Только вот синяки кое-где остались! Это ты сам себя так лечил?

Ага… вчера вечером, уже ложась спать, задолбавшись чувствовать пельмени вместо губ, попытался, накрыв их рукой, потянуть из них боль и чуть снять воспаление. В той жизни у меня никогда не получалось лечить себя — вообще никак! Даже чувство тепла ни разу не возникало.

А здесь… сначала тоже ничего не чувствовал, а потом — ноющая боль стала проходить. Утром встал — кроме кровоподтеков кое где на губах — ничего, не припухлостей, ни боли. Шаман, аднака!

Светка протянула руку и погладила меня пальчиками по губам. Ух! Как мне сразу в голову шибануло!

Я уже вовсю массировал ей низ живота, опустившись фактически… до предела, да.

— Ты как? «Боль есть?» —хрипловато спросил я.

— Не-а… хорошо так… вот только — не так хорошо, как вчера. Юра-а-а! Н-у-у-у… Ну что ты? Ну… просить тебя надо, что ли? — Светка скорчила такую просительную мордочку, что вторая волна по позвоночнику шибанула мне в мозг!

— Сейчас, Света… Сейчас… А… вот давай так сделаем… Сними футболку… я тебе и… к-х-м… верх тоже поглажу… — в голове туман!

Светка, покосившись туда, где за столом сидела Катя, приподнялась и стянула с себя футболку. А потом, чуть подумав и лифчик.

«А здесь уже есть с чем работать… Не нулевка — точно. Единичка, я думаю».

— Какая ты красивая…, — я, не снимая правой руки с ее лобка, наклонился и медленно, и очень аккуратно, нежно поцеловал ее в губы.

— А-а-ах! — Светка как задохнулась, а потом чуть-чуть, неумело, стала отвечать мне на поцелуй. Правая рука у меня продолжала свою развратную деятельность. Только — не забыться и внутрь — не лезть. И рвать-ломать там ничего не хочу, да и занести туда что-нибудь с рук — тоже не нужно, в такие-то дни!

Потом я оторвался от таких вкусных Светкиных губ и пошел путешествовать губами по ее телу — шея (очень-очень медленно и нежно, со всех доступных сейчас сторон! то опускаясь к ключицам, то вновь поднимаясь по шее вверх и чуть прикусывая мочки ушек!), потом — ниже: ключицы, чуть дальше — по плечам; потом — ниже, к грудкам. Здесь остановка — очень нежно, очень! и вокруг, и чуть помять-погладить рукой, и про свои губы — не забывать, и язык — подключаем постоянно: то короткими совсем мазками, то — более длинно — проводя по таким прелестным холмикам! А уж соски — здесь предельное внимание! И чувствовать, чувствовать Светку — правильно ли я делаю!

Я так увлекся процессом, что даже не представлял, сколько времени я на это тратил. Как мне показалось, Светка кончила. Она то просто стонала, то рукой подтягивала моя голову к себе, и мы целовались. Был момент — когда очень страстно! Но без укусов, как вчера. Она вроде бы что-то шептала, только я ничего не слышал. В голове — гул и сладкая муть! А когда она протянула руку и положила ее мне на… штаны, да… смутно чувствовал, что очень приятно там мяла-потискивала, не грубо… а так — очень нежно.

— Ну все! Все! Ишь, как телята облизываетесь! Все, говорю! — это Катька нас прервала. Мы медленно всплывали с той глубины, где нам было так хорошо!

Светка прерывисто дышала. Лежала, закрыв глаза, прикрыв рот своей рукой. Я, пошатываясь, поднялся.

— Светуля! Ты как, душа моя? — как-то сипло у меня получилось.

— О-о-о-о-х-х… Как же мне хорошо…

— Юрка! А… а что у тебя со штанами… — Катька была очень удивлена. Я опустил голову. Ну, да — все ясно! Обкончался!

— Вот же ж… Состирнуть нужно. Как я до бабы пойду?

Девчонки смотрели на меня — Катька удивленно, а Светка… Светка как-то очень пристально, но не на лицо, а на штаны. Потом она поднесла руку в носу:

— Это оно так пахнет? — она втягивала запах со своей руки, — х-м-м… и ничего противного здесь нет… даже… даже приятно как-то…

Я нырнул к умывальнику, за занавеску.

— Девчонки! Сюда не подглядывать! Катюшка! Посмотри мне что-нибудь в шкафу. Не мокрым же мне идти.

Я слышал, как они чуть слышно перешептываются. Чуть отодвинув занавеску, одним глазом посмотрел — чем это они так заняты, что Катька даже не сочла нужным мне ответить.

О как! Ни хрена себе! А Катька обнюхивала руку Кузнецовой, и они потом что-то шептали другу другу — прямо в ушки. Кузнецова закатывала глаза, улыбалась и все шептала. Катька внимательно слушала.

— Катюша! Ну же! Посмотри, что мне одеть!

— Сейчас-сейчас!

Я, не глядя, что делаю руками, стирал трусы, а потом — штаны. А сам все подглядывал за девчонками. Светка оделась, чуть пританцовывая. Потом подняла голову, все же увидела чуть отодвинутую занавеску, и показала мне язык!

Катька подошла ко мне и не смущаясь, что я голый — протянула мне шорты:

— Вот! Что-то больше я ничего не нашла. Наверное — большая часть твоей одежды у бабушки.

Когда я оделся и вышел в комнату, к умывальнику скользнула Светка:

— И не подглядывай! — засмеялась.

Я сел за стол. Катька сидела, уставившись в стол и задумавшись. Даже губку нижнюю прикусила!

Светка вышла и тоже села:

— Катюша! Может еще чаем нас напоишь?

— А? Да-да, сейчас!

— Снова с коньяком? — я усмехнулся.

— А — давай! — Светка залихватски махнула рукой.

— А не много будет? — я улыбался, глядя на такую довольную, я бы даже сказал — счастливую Светкину мордашку! — как домой-то пойдешь? А ну как мамка перегар учует?

— Так я же сегодня здесь с Катей ночую! А ты не знал, что ли? Тетя Света же в Красноярку с Натальей Алексеевной уехала, по работе. Они там у вашей тети Ани переночуют.

Я удивленно посмотрел на сестру. Катька в ответ кивнула.

Я знал, что периодически маме одной, или вот так — с врачом РТС, приходилось ездить по филиалам организации, по своим, медицинским делам. Этих филиалов было, на данный момент, вроде бы — три, в разных селах по району. И в Тюмень мама тоже ежемесячно ездила — туда за лекарствами и препаратами, инструментами для медпункта на базу головного предприятия.

— Кузнецова! Ты лицо попроще сделай! Светишься вся от счастья! — Катюшка недовольно нахмурилась, посмотрев на «светящуюся» Светку.

— Это, девчонки, анекдот такой есть. Хотите расскажу? — Светка радостно кивнула, а Катя — промолчала.

— Приходит поздно вечером жена домой и говорит мужу: «Дорогой! Ты не представляешь — меня сейчас в парке… изнасиловали! Муж хмуро посмотрел на нее и говорит: «Ну… съешь лимон и ложись спать!». На второй день, вечером — ситуация повторяется. И снова — «съешь лимон и ложись спать!». И на третий день также, на четвертый! На пятый день жена не выдержала, спрашивает: «А зачем я должна лимон съедать?» Муж: «Чтобы я не видел твой счастливой физиономии!».

Светка расхохоталась. Даже Катька заулыбалась:

— Вот-вот! Только лимонов у нас нет! Кузнецова — может тебе лимонной кислоты в ложке дать?

В ответ Светка показала ей язык и подмигнула мне.

— Вот ты, Юрка говоришь — не развращаешь ли ты нас… Ну… может быть и так… но я же сама этого хочу. И… мы же не трахнулись, как ты говоришь. Так просто… И девочкой я осталась, так же? И… мы же никому не скажем, правда? А зачем кому-то знать?

— Свет! А ты… кончила? — мне же интересно, насколько я умел и нежен.

Светка, улыбаясь, запрокинула голову и закатила глаза:

— О-о-о-о… тут даже и не знаю, что сказать… Раза два, наверно… или три… там, знаешь… как волна такая была… не взрыв — бах! а — плавно так… и я улетела. И в животе — опять бабочки порхают! Немного щекотно, но та-а-а-к классно! Юр! А как еще можно, а? Есть еще — ну способы, чтобы… без проникновения.

Неправильно это все, неправильно…

Но я долго рассказывал девчонкам про петтинги-неккинги, про фелляцию, про кунилингус, про минет, ага — тоже рассказывал.

— Да, я знаю, это называется — «она сосет»! — вот что-то настроение у Кати мне не нравится. Нет, так-то она внимательно слушает, только вот реплики…

— Ну… можно это и так называть, Катюша! Только мне кажется это — грубым. Вот — больше по душе, как французы называют — «минет», или — французский поцелуй. Да и слово это — наше, оно даже не совсем правильно определяет сам процесс. Там же — не только сосут, там — куча всего-всего. А то — можно подумать — закинула в рот, как карамельку или там — ириску, и все — дело в шляпе! И, кстати, очень немногие женщины могут это делать хорошо! А уж — очень хорошо — вообще — единицы! И почему-то не понимают, что это — такой метод захомутать мужика, охмурить его, и держать — на коротком поводке, что мало еще что с этим сравнится. Борщ там, чистота в доме, забота и нежность — это все хорошо, конечно. Но вот если еще и минет — на «пять баллов», то тут уж никуда мужик не денется!

— Ха! Ну — ты же гулял от жены! Или у нее с этим — не очень было?

— Нет, Катюшка! С этим у Дашки все было очень и очень! Она и в постели была — королева! Лучше всех! Но… тут уж такая натура — мужику иногда, как псу, хочется сорваться с цепи и поносится по улице, вроде как на свободе. Потом-то он все равно домой придет, поджав хвост и повесив виновато голову.

«Интересно — зачем она продолжает меня «подкусывать»?».

— А вот… ну… а как вот… ну — вот как оно — трахаться, как ты говоришь, а? — это Светка интересуется.

— Солнышко! Ну вот как объяснить… Вот тебе же сейчас было хорошо, правда? — я с улыбкой смотрел на счастливую Светку.

— Нет… не так! Мне было… мне было… ох, как мне было! Вот! — Светка прямо светилась.

— Ну вот — видишь! А там… там просто добавляется еще куча способов довести тебя до этого! Что-то может быть — хуже, а что-то — лучше! Может быть даже — намного лучше!

— Да ну… разве может быть еще — намного лучше? — Светка задумалась.

— Катюшка! Ну чего ты куксишься? Ну… родная моя! Ну что с тобой? — я все же не мог игнорировать Катькино поведение.

— Вот Юрка! Ну и дурак же ты все же! Правильно Катька говорит — балбес и придурок! Она же сама этого хочет! Неужели ты этого не понимаешь? — Светка мельком отвлеклась от своих размышлений — «как это может быть — намного лучше» и, этак походя, макнула меня рожей да прямо — в дерьмо!

— Кузнецова! Ты сейчас доболтаешься у меня! Совсем сбрендила, дура?! — Катька вспыхнула.

«Ой я — дурак! Вот же скотина тупорылая! Ведь… видно же было! Видно! Вот же — идиот! Доигрался в помощь и спасение!». Мне было стыдно! Очень стыдно! Я не знал куда себя деть!

Я вскочил и подошел к Кате. Сзади, наклонился над ней, сидящей на стуле и обнял ее. Крепко обнял и зарывшись лицом в ее волосы, зашептал:

— Катюшка! Родная моя! Любимая Катюшка! Ну — прости меня! Прости идиота! Вот — тупая деревяшка я! Бесчувственный чурбан! Ну — вот что хочешь для тебя сделаю!

Катюшка сначала пыталась скинуть мои руки со своих плеч, потом затихла и обмякла. Я, продолжая ее обнимать, начал шептать какую-то чушь о том, как я ее люблю; какая она у меня красивая; какая у нее потрясающая фигура; какие у нее ножки — длинные, ровные и очень-очень соблазнительные! И как от нее замечательно пахнет; как я схожу с ума, когда на нее смотрю; как меня бесит, когда она разговаривает с другими парнями; как… да много чего я ей шептал. И… вовсе не чушь это была. А… да все так и было, чего уж там!

Я видел, как у нее порозовело ушко, чувствовал, как она стала глубже дышать… Еще я видел, краем глаза, как широко раскрыв глаза, смотрит на нас Светка. Я, не размыкая объятий, взял Катю за руки, поднял, и потянул за собой к дивану. Если она и упиралась, то — самую чуть!

— Нет… нет… не надо! — прерывистый шепот, и потом, уже громче и четче, — Кузнецова! Отвернись!

Я даже и не помнил — я раздел Катьку, или она сама разделась. Мы стояли возле дивана и сумасшедше целовались, взасос, «по-взрослому!».

А Катька целуется лучше Светки! Это когда она так научилась? И с кем? В этот момент я ревновал ее — дико!

Я тискал ее за попу, гладил по талии, а она, обхватив меня руками за шею, страстно целовала.

Потом… потом, когда первый порыв прошел, я мягко увлек ее на диван и уложив там, стал наглаживать. Везде. Я видел, что она то лежит с закрытыми, даже стиснутыми веками глазами; то — смотрит на меня, широко распахнув их. Я ласкал ей лицо; шею; чуть обозначенную, еще совсем юную грудь; такие трогательные, небольшие, но уже набухшие сосочки; потом целовать животик, особое внимание уделив ее такому красивому пупку — вылизал его!

Я и сам не помнил, как и когда, продолжая ласкать-наглаживать ее бедра, раздвинул их и опустился лицом туда. Это было… не помню я — как это было. Но — очень, очень возбуждающе!

Пришел я в себя, когда понял, что вот еще чуть-чуть и Катька своими ногами, такими длинными, ровными и красивыми, но очень сильными и мускулистыми, просто сломает мне шею. Вырваться никакой возможности не было! Она стискивала ноги так, что у меня перехватывало дыхание. А еще — резко дергаясь, поворачивала их то влево, то вправо! Мне казалось, что я даже похрустывание своей шеи слышу. Она, не отпуская меня из захвата, то становилась «на мостик», то — вжималась в диван. Единственное, что я мог сделать — это прекратить движения языка и ухватится покрепче руками за ее талию. Сколько это продолжалось — я не знаю, но показалось, что очень долго!

Потом она затихла. Я еще полежал, пока ее ноги чуть-чуть не расслабились и потихоньку выбрался «на свободу». Оказывается — рядом с нами сидела Светка!

— Света? Ты чего тут-то сидишь? — я натурально хрипел.

— Ну! Ну… ну — вы даете, блин! — Светка была в шоке, не меньше.

— Кузнецова! Помолчи, пожалуйста, хоть чуть-чуть! «Очень тебя прошу!» — еле слышно прошептала Катя, не открывая глаз.

Я чувствовал, что у меня мокрое не только лицо, но и волосы, и даже грудь. Вот это Катрин задала жару!

Я привстал, собираясь сползти с дивана. Светка, придержала меня рукой, и пальцем другой руки — прижала себе губы — так вот — «т-с-с-с!». Потом наклонилась… и обнюхала меня — лицо, волосы, грудь! Вздохнула и судорожно выдохнула!

— Ты чего? — спросил я чуть слышным шепотом — «Кате не нужно сейчас мешать, пусть чуть отдышится!».

— Какой запах! Обалдеть! — Светка ошарашенно покачала головой.

— Запах женщины… что может быть его прекраснее? — я потянулся по дивану, и очень нежно поцеловал Катю в губы.

— Еще… еще — поцелуй! — вот как, ну если девушка хочет — кто же противится будет. Поцеловал еще, нежно и долго.

Катюшка обхватила меня руками за голову и шею, резко открыла глаза:

— Еще хочу! Еще! — я охренел.

А она меня — не отпускала и смотрела в глаза. Что-то в ее глаза было, что-то такое — дикое и пугающее, что я только прошептал:

— Хорошо. Как скажешь, душа моя.

Второй раз все было… более… спокойнее, что ли. Ну — сначала.

Я также нежно ласкал ее тело, иногда поглядывая на ее лицо. Катюшка лежала тихо, глядя куда-то в потолок. Потом… потом — началось! Это уже не были такие дикие скачки, с моей головой между ног, но… я был в опасности, да. Катя в какой-то момент согнула ноги в коленях, давая мне доступ к… ко всему, короче. Потом — закинула ножки мне на спину.

Я — старался. Постепенно и сам теряя голову от ее прекрасного тела, от ее запаха, и вкуса ее сока. Было немного неудобно и в какой-то момент я привстал на колени, приподнял Катю за попу и придерживал ее так — чуть на весу.

Ни я, ни Катька — совсем не обращали внимания на бесстыже сидящую буквально рядом с нами Светку. Может она — энергетический маньяк, может она — так питается нашими эмоциями, и хочется ей быть поближе к эпицентру их.

В какой-то момент, совсем уже потеряв голову от моей партнерши, я вдруг почувствовал, как шорты сползли с меня, а чья-то рука, обхватив… ага — его обхватив, да… вовсю мастурбирует мне. О! Это было вовремя! Похоже, что кончали мы с Катькой вместе.

Потом я лежал, обняв Катю и уткнувшись ей в шею, шептал о том, как же мне с ней хорошо. Сюда же, с конца дивана, приползла изрядно растрепанная Светка.

— Ну вы и даете! Это вы что тут устроили-то? Это же… капец какой-то! — но глаза ее смеялись.

— Кузнецова! Ты что — так с нами рядом и просидела все время? Бесстыжая же ты, а? — голос у Катьки был слабый и заметно дрожал.

— Вот ты, Катюш, неблагодарная какая! Если бы я тебе первый раз рот руками не закрывала — тут бы уже полбарака сбежалось!

— А ты что — мне рот закрывала? Я что — кричала? — Катька была поражена.

— Ну а кто же так орал-то? Вот ты громкая! Я всегда знала, что ты любишь поорать, но, чтобы при этом!?

— Ладно… не гуньди, мне и так стыдно! — теперь уже Катюшка уткнулась в меня.

— Погоди, Долгова, повернись сюда! — Светка тянула Катю за плечо.

— Ну что еще?

— Вот смотри! — м-да, какая непосредственность! Светка протягивала Кате руку к лицу, и рука у нее… да, была основательно испачкана.

— Ты чего? Это… это — то, о чем я подумала? — Катька удивленной не казалась, скорее — заинтересованной.

— Ага! Хочешь — вот, понюхай! Здорово же пахнет, а? — так, мне нужно умыться. А эти две исследовательницы пусть нюхают, что хотят. Вот же ж… Хотя… если разобраться — это здорово, когда вот такие… результаты секса у женщин вызывают не брезгливость и омерзение, а интерес. Бывали у меня такие женщины. С ними — очень здорово! А вот с теми — кто — «ф-ф-фу-у-у, фу… какая гадость!», с теми — не очень, да.

Натягивая шорты, я поглядывал на шепчущихся девчонок с удовольствием — какие они красивые! И да — пусть то, что произошло… неправильно, харам! или как угодно назовите… Но мою проблему — основную на данный момент — это поможет решить. Мы вместе сделаем это нашей тайной. А уж девчонок — я найду как отблагодарить! И, сука, плохо будет тому, кто хоть чуть посмеет их обидеть! Горло вырву, блядь!

Я зашел за занавеску и стал умываться. До пояса.

С улыбкой слушал, как «ты что, Кузнецова, совсем дура? ты ее и на вкус попробовала что ли?», и «ну что дура-то, что — сразу — дура! ты вот сама, вот… ну что? ну интересно же, а? даже — приятно как-то на вкус, разве нет?», и «ну… может быть… не знаю… ладно, согласна — неплохо… но вот стыдно такой быть, Светка!».

Потом Катька тоже мылась за занавеской, а мы с Кузнецовой сидели на поправленном уже диване. Ничего не делали, просто сидели, перешептывались. Светка подлезла ко мне ближе и сейчас сопела мне — прямо в ухо!

— Юр! А… когда у меня… ну — кончатся… ты мне так же сделаешь, как Кате? Ты знаешь, я, когда смотрела на вас, у меня там… так горячо-горячо было…

— Угу… обязательно приласкаю тебя, Киса! Сам хочу попробовать, какая ты там на вкус! — Светка покраснела и разулыбалась:

— А что — у всех вкус разный?

— Ну, конечно, разный. Люди разные, женщины разные, и запахи, и вкусы — тоже разные.

— А Катька… она — вкусная, как по-твоему… — Светка почему-то сильно покраснела, я смотрел на нее с удивлением и удовольствием — вот уж не ожидал этого!

И на ушко ей:

— Очень… очень вкусная. У меня — аж голова кружится, вот так — нравится. Но — ты же сама нюхала, разве не приятный запах?

Светка еще больше покраснела, хотя казалось бы — куда больше?

— Да, очень приятный… у меня… тоже дыхание перехватывало… хотелось — нюхать, нюхать и нюхать… а еще — попробовать… только ты Кате — не говори, Юра… а то… она и так меня сумасшедшей считает…

Светка очень хочет попробовать… да ладно?

— А давай, Светусик, как-нибудь, когда повторить решим… ну — с Катей. Она же — ты же видела, в какой-то момент совсем голову теряет… вот — можно и поменяться… ну — я буду тебя ласкать, а ты — ее. Как тебе?

Светка уткнулась мне в плечо и похоже, она вновь готова «начать» — чему способствует то, что все это время я ее активно потискиваю и поглаживаю! Нет, не так — совсем явно и прямо — «там», но — и ножки наглаживаю, и попу.

— Я, Юрка, наверное — очень развратная? Да? Но мне — очень, очень интересно! И то, что ты предлагаешь… да, очень хочу попробовать. Ты… только никому не говори, особенно — вот, Катьке! Я ее очень люблю, давно уже!

Ни хрена себе — откровения! Похоже девчонка полностью доверилась мне. Такое — дорогого стоит и такое — не предают. Нормальные люди — не предают, да!

— Кисуля! Мы в следующий раз ее вдвоем, да?

— Ага, Юрка! А еще… я вот… еще что хотела… ты мне потом расскажешь… ну — про минет, а? Только — без Катьки как-нибудь! А то я стесняться буду… Только не рассказывай ей, хорошо?

— Хорошо, прелесть моя! А любить мы ее теперь вдвоем будем, да?

Я оставил девчонок вдвоем, шептаться, обмениваться впечатлениями, а сам, «чумной» и с дурацкой улыбкой на губах, ушел к бабушке.

Наконец-то! Наконец-то я освободился от этого огорода!!!

Правда Вера Пална, все-таки вытрясла с меня обещание, что, если у нее будет какой-нибудь форс-мажор, какие-то дед-лайны и прочие хрен-лайны — я приду и помогу. Вот зря я ей пообещал, но — какой-то я стал мягкотелый и сговорчивый. Что мне — не нравится совсем. Ну ладно — все-таки времени у меня будет больше на все задумки.

И вот еще — сегодня после обеда дядя Володя, с дядей Юрой Жилкиным привезли мне — мотоцикл!

Нет-нет! Я не понесся его сразу же обкатывать — он был только с магазина и с ним еще нужно поковыряться — как минимум отчистить от консервационной смазки, все подкрутить, подвернуть.

Дядьки сказали — вечером! Кроме мотоцикла, они привезли еще несколько больших, замотанных в промасленную упаковочную бумагу и перевязанных шпагатом, кульков — с разным ЗИПом, запчастями, прикупленными по случаю, а еще — мотоциклетное лобовое стекло. Не от «Минска», к тому такое — не идет. В комплекте и сейчас — по крайней мере.

Еще «повороты». «Повторители поворотов», я имею в виду, на никелированных трубках. Тоже — не от «Минска». Но, как сказали дядьки — найдем, как приспособить.

Я еле дождался вечера! Чтобы хоть чем-нибудь себя занять — провел усиленную тренировку, до седьмого пота! Вот — вроде и мужик уже пожилой, а как увидел этот «мотик» — все, двенадцатилетний пацан во мне пробудился!

Дядьки подошли к делу — обстоятельно. Пришли вдвоем, и пивка прихватить не забыли. Под пивко-то — оно, дело, лучше будет идти. Это же — ясно!

Сначала все разобрали, перебрали, промыли в бензине, потом принялись собирать. Работали неторопливо, а что вокруг я кружу — как тот слепень — так и отмахнутся так же, как и от того, можно. Рука же не отвалится! Вместе со мной, рядом переживали Крестик, Славка Крамер и еще — Вадик Плетов. Тот тоже как-то узнал о покупке.

Это еще один мой дружок. На год меня старше, пацан такой — основательный. С меня ростом, но — коренастый, он уже года два ходил на бокс. Это именно он меня туда приволок. Правда, меня хватило буквально на пару месяцев. Не понравилось! И атмосфера там была такая — что-то от будущей дедовщины, когда старшие ребята, которые занимались уже не первый год, не то, чтобы «гнобят», но пусть — психологически поддавливают младших. И внимания от тренера, Волкова Алексея Васильевича, нам было — поменьше. По принципу — кому понравится, тот будет заниматься, а кому — не нравится, тот — свободен! Ну да, зачем отвлекаться от подготовки уже показавших себя ребят на тех, кто долго и не задержится.

Вот Плетов — тот задержался и даже уже начал показывать какие-то результаты. На соревнования уже ездит. Вадик — он такой, обстоятельный во всем. Не суетливый, ага. И с Крестиком у него по поводу разности характеров, частенько бывают стычки. Но Крестик, хоть и шиложопый, но не дурак, на рожон — не прет. Вадик и по сопатке может наладить.

Дядьки отодвинули нас в сторонку, чтобы не мешались под ногами, и мы сидим рядом — на лавочке. Деды выходили, посмотреть. Но деду Ивану вся эта техника — не интересна. А дед Геннадий — поклонник тяжелых мотоциклов. То есть деды — здесь не задержались. Неожиданно к нам присоединились отец Крестика — дядя Саша, и его корешок — дядя Паша Бажков. Иногда споря меж собой, разглядывая и обсуждая то или иное, мужики споро подготовили мотоцикл.

Вот с лобовым стеклом и поворотами — вышла затыка! Я так и не понял, от какого мототранспорта было это стекло, но крепления на руль и фару — не подходили. Хотя Жилкин сказал, что ничего там страшного нет и завтра он на работе — все отладит. Он даже зарисовал на листе бумаги пару моментов, и снял замеры. Дядя Паша тоже покивал — типа, не страшно, все сделаем! Они вместе в слесарке работают. А вот по поводу поворотов… тут мужики «репу» почесали! Установить-то их — не проблема! Вот эти — на переднюю вилку! А вот эти… Да вот — хотя бы сюда! А вот с проводкой и ее подключением… Здесь — думать нужно!

Дядя Саша, покуривая, показал рукой на Славку:

— А вот с батей его поговори! Он мужик и головастый, и рукастый! Решит, как и куда, что подключать! Ну… как-то отблагодаришь его, за мозги и руки, чё там!

Славкин отец — он стал этаким авторитетом в РТС. Буквально за пару лет. Но авторитет его был — немного странный, или еще сказать — необычный. Все признавали, что «голова у него варит — будь здоров!», «чё хочешь придумает, и покажет, как нужно сделать!». То есть придумщик такой — рационализатор, и руки у него — если не золотые, то уж серебряные — точно!

Насколько я знал, с рассказов Славки, они жили толи в Тагиле, толи в Челябинске. На Урале в общем! И батя его работал на заводе, сначала сменным инженером, потом и замначальника цеха, а потом — и некоторое время, начальником цеха. Только вот завод этот был — вовсе не по профилю РТС. Какой-то радиозавод что ли? И батя его соображал вовсе не в сеялках-веялках и тракторах с комбайнами, а — в радиотехнике, электрике, и сложных таких приборах, и механизмах.

А сюда, как я понял, переехали они — вынужденно. Просто здесь жила и работала тетка Славки — родная сестра его мамы. Которая, в свою очередь, была женой нашего инженера-энергетика Глушкова. В РТС его трудоустроили без вопросов: с инженерами всегда были проблемы. Как говорил Никифоров — не успеет человек приработаться, опыта набраться — а его уже на другое место тянут, с повышением. Кузница кадров, чё!

И мама Славки тоже здесь же работала. Правда — не знаю кем. В конторе, вроде бы.

Вот Славкин батя за прошедшие два года организовал в РТС — миниАТС, громкую связь по подразделениям и внутреннюю телефонную связь. А сейчас маялся в радиоточке, толи радистом, толи — монтером. Или еще кем — пацанам это было неинтересно. Но вот Славка говорил мельком, что скучно его бате — работы по знаниям нет. От этой скуки он и начал заниматься всякими изобретениями и улучшениями. От которых, когда — отмахивались, а когда и внедряли. Я думаю, Никифоров и сам понимал, что так использовать Крамера-старшего — что гвозди микроскопом забивать. Но куда его применить — еще не нашел!

Вот и порекомендовали мне — обратится к Крамеру-старшему.

Мотоцикл собрали, все что надо — подтянули, протянули, на искру — проверили, бензин — залили. Но сначала аппарат — заводится отказывался напрочь! Кто к нему только не подходил — все дядьки по очереди, потом и мы тоже. Хрен там! Потом я спросил у дяди Володи — а вы все по паспорту делали. И ожидаемо так услышал — «да чё там смотреть-то? мы и так уже все знаем!». Вот все так — как мой батя говорил!

Мы с пацанами (я, Вадим и Славка), пока мужики закуривали неудачу и запивали ее пивком, пролистали умную книгу, подумали логически (тут только Славка, ну — может немного — Вадик!), и решили — проблема в зажигании. Неправильно выставлено! Конечно же — были высмеяны, даже немного — обматерены! Но! Чуть подшаманили, подкрутили зажигание — опс! А мотоцикл — завелся, затарахтел и начал исправно выдавать густой дым!

— Пусть прогреется, да прогорит там все! Приработается — дыма меньше будет! — Квалифицированы заявил дядя Володя, — а чё сделали-то? Чё он завелся-то?

— Так вот, дядя — тут же схема есть, как зажигание выставлять! А вы без схемы, так — на глазок, да по опыту!

Мужики переглянулись:

— Ишь ты, в батю, значит, пошел — тот тоже все сначала в схемах изучит, потом уж за работу принимается! — это дядя Саша Любицкий одно время работал с моим батей.

Еще посидели. Мужики — поболтали за жизнь. А мы — так, послушали умных людей. Тут пришла Галина за дядькой, позвала его ужинать. Жилкин, как увидел Галю — сразу домой засобирался. Он ее побаивается, что ли?

Любицкий, проводив взглядами Галину, дождавшись, пока за дядькой и ей стукнет калитка, сказал негромко Бажкову:

— Вот до чего же красивая баба! Взгляд не оторвать! — дождавшись подтверждающего хмыка, предложил другу — а пойдем-ка ко мне, у меня дома пузырек припрятанный есть. Посидим в сарайке, пока моя не видит!

И они тоже ушли. А мы со Славкой — на заднем сидении, покатили к его бате — жаловаться на жизнь и «повторители поворотов», и просить, чтобы он чем-нибудь, да помог. Освоился я мотоциклом — практически сразу. Да что там осваиваться-то, если я в той жизни лет пятнадцать на разных отъездил?

Через пару дней мотоцикл мне довели до ума — и стекло поставили, и повороты установил дядя Костя. Получилась у меня «бибика» — всем на зависть! Так-то у нас в поселке «Мински» есть, но вот так — со стеклом, да с поворотами яркими — шалишь! Я еще к нему багажник сооружу — пока на этих моделях «Минска» штатного багажника — не предусмотрено! И дуги — как у меня в прошлом-будущем были! Жалко вот, что сумки на него сбоку не навесишь — как на «Харлеях» там, или на БМВ немецких — маловат мой козлик для этого!

А девчонки мои — что-то затихли. И на последний сеанс лечения — не пригласили, и уже пару дней Катюшки у бабушки не было. Ну ладно — дадим им паузу — пусть обдумают все, обсудят, успокоятся. Я даже жалею, что так все вышло…. Вот — честно, жалею! Может — если бы ничего не было, было бы проще и им, и мне? Но — лучше жалеть о том, что сделал; чем о том — чего НЕ сделал, я так понимаю! Но как же они хороши, девчонки мои! А наши игры, такие приятные — мы сохраним в тайне. Эх! Нам бы место еще, чтобы никто не мешал!

А я выбрался к дому! Пошел пешком — чтобы не будоражить соседей и не расстраивать местных бобиков! Очень уж они возбуждаются, когда кто-то на мотоцикле по улице проезжает! Дошел до дома бабушки Криченко, спросил брата где найти? Не у нее спросил — ее дома не было. Но старушки у соседнего дома, на лавочке — подсказали, что он там и обитает, возле своего дома, в старом домишке. Домишком это я бы не назвал. Я и в прошлом-будущем его разбирать не стал — очень уж он хорошо был переоборудован под гараж. Качественно так сделан был! И полы-потолки и сам весь — очень добротный. Я тогда только ворота поменял — мой Крузак-75 в них никак не входил.

Вот и сейчас, подойдя к дому, я увидел приоткрытые створки ворот гаража. А у гаража — Москвич-408. Точно! Четыре машины в поселке, получается! Про этот Москвич — я забыл, выходит! Постучался, попросил разрешения войти. Услышав хрипловатый голос, прошел в гараж. Со света там было темно, и я не сразу увидел хозяина. Ну да, таким я его и помнил. Смутно — но помнил. Невысокий, худой, чуть сутуловатый. Изборожденное множеством морщин лицо. Темный пиджак на простую сатиновую рубаху, и кепка серенькая.

— Тебе чего, малой? — он взглянул на меня из-под бровей.

— Извините, вы же — Митин Трофим Игнатович, да?

— Ну я им буду, ты чего искал-то? — хозяин, сидя у верстака, что-то выпиливал из деревяшки.

Опачки! А вот такой мастерской, тогда, когда я покупал этот дом, тут не было! Точно не было! Вот этот шкаф — помню, и диван этот кожаный тоже. Правда, диван тогда уж вовсе никакой был — пришлось выбросить. А тут — и верстак для работы по железу, и верстак — по дереву. И станки — токарный, по дереву, вроде бы — тут я не спец; и сверлильный; и тиски; и трубогиб; и наждак. И, вон — из-под верстака, сварочный аппарат виднеется. И инструментов тут — много! И все это в полном порядке разложено, расставлено, развешено — на полках, в ящичках, в петлевом подвесе!

Нет, ребята! Если сговоримся, а чего бы нам, таким красивым — да не сговорится? эту мастерскую — в полном объеме — надо у хозяина отжимать! Она нам вовсе не лишней будет, такая хорошая! Моя уже, ага! Тут можно многое сделать, да еще если и дедов сюда запустить?!

— Я, Трофим Игнатович, Юра Долгов. Меня родители попросили сбегать до вас, разузнать что к чему. Сами уж они попозже зайдут — батя мой сейчас в командировке. А мама одна не пойдет, без бати она ничего не решает. Я — про дом сейчас речь веду. Вы же продаете его? Или нет? Может мы — опоздали уже?

Мужик посидел, помолчал, подумал.

— Ага! Вон чего! Вы, стал быть, дом посмотреть хотите? Ну что ж — можно! Смотрите. Только он же — не достроен! Родители-то знают о том?

— Знают. Вот и сказали мне — сбегай, посмотри, что и как. А то, что им идти, если может и ходить — смысла нет.

— А ты — чего ж посмотришь? Ты чё в этом понимаешь?

— Ну — вы уж скажете тоже! Что же — у меня глаз нет, что ли? Или память дырявая, что и запомнить не могу? Хотя… вот я блокнот и карандаш взял — что-то может чиркнуть или посчитать.

— Так ты и считать тоже будешь? Интересно как у вас дела делаются — мальца посылают дом смотреть…

— Мне, Трофим Игнатович, двенадцать лет. И отучился я уже пять классов. Что же я — площадь или объем посчитать не смогу, что ли? Вон у меня у дедов по три класса церковно-приходской школы, что же — они тоже ничего не понимают?

Мужик развеселился:

— Ты себя-то с дедами не сравнивай! Они жизнь прожили, опыт имеют! А ты — сопля зеленая еще!

— Иные и до седин доживут, а мозгов — не наживают! Это я не про Вас сейчас, и не про своих дедов — я увидел, как мужик нахмурился, — или скажете — не бывает такого?

— Да нет… как не бывает? Бывает, еще как! Интересный ты пацан, однако! Как говоришь твоя фамилия? Долгов? А-а-а-а… а не тот ты пацан, что в лотерею недавно выиграл?

— Ну — я… Повезло…просто.

— Ага-ага… везет тому, кто сам везет! — мужик уже с интересом разглядывал меня, — фартовый, значит? Интересно…

— А вы — из «бродяг» значит? — мне вот ни разу не нравилось, как развивается наш диалог.

— Из бродяг? Давненько я такого не слышал. Да нет! Когда это я бродягой-то был! Сколько уж минуло! А ты, значит, что посмотреть хотел? — мужичок смотрел остро.

— Да — вот, посмотреть дом. Стоит ли вообще связываться? Может работы там столько, что проще новый начать, уже по-своему. Приценится, опять же.

— Ну — пошли. Смотри, приценивайся.

Ну прошли с ним по ограде, мельком — посмотрели участок. А что там смотреть — примерно понятно, вместе с домом — соток примерно шесть-семь. В целом, неплохо. Немало, но и немного. Огород изрядно подзарос, там росла только картошка. И то — как-то не ухожено. Вдоль старенького уже забора — бурьян. «Забор, кстати, на замену, однозначно!».

Потом прошли в дом. Что мне понравилось еще, когда я покупал его тогда, в будущем — пристрой с котельной и верандой — под единой крышей с домом, а не отдельной, односкатной крышей.

Здесь и сейчас — голые кирпичные стены. Пристрой — в два кирпича, сам дом, как бы не в шесть! Так-то и немного, но и — немало. С хорошим отоплением — стены вполне толстые. Тепла — хватает. Тогда я сделал практически полностью автономную систему, с мультитопливным отоплением; насосы, датчики, даже генератор был встроен. Газ уже был повсеместно — и он был основным топливом. Кроме него — и твердотопливный котел, и электрокотел. Поэтому все это я убирал в подвал, а в пристрое была — шикарная ванная комната, ага — с джакузей!

Сейчас такого нет и долго еще не будет.

Заглянули в подвал — пол еще не был постелен, только половые балки и доски лежали кое-где, чтобы пройти можно было. Я и прошел. Поморщился на стены подвала. Они были сложены из бетонных блоков. Но — толи блоков не хватило и застройщику пришлось заполнять пространство обломками; толи — сэкономить решил дядя, но стены были — прямо скажем — корявые. Мне и тогда пришлось все это штукатурить, выравнивать, выводить под ноль. Зато и комната отдыха вышла — на загляденье. Мягкая зона, домашний кинотеатр. Места — полно! Даже Кетлеровский полный тренажер в углу не мешал.

Прошел по доскам по комнатам. Как и предполагалось — большая кухня: около шестнадцати квадратов. Напротив, через не узкий коридор — спальня, примерно той же площади. Дальше по коридору — приличный такой зал — квадратов двадцать. И из зала — еще одна спальная — около двадцати квадратов.

Мне, в прошлом, одному-то — за глаза!

Когда я решил воссоединиться с Дашкой, которая к тому времени проживала в Крыму, в моем вновь построенном доме, ага — во все том же Н-ске (детство, воспоминания, ностальжи!), я позвал сына Егора, которому и собирался передать свое дело и свой дом. И даже его Кристина, уж на что стала очень капризной дамой, и то ничего по поводу дома не сказала — вложил я в него все же — немало. Отделка, вся техника — все из лучших брендов и наиболее новых моделей!

А здесь… Такого я никак не смогу повторить — по объективным причинам. Но даже — если просто все сделать «по уму» — такого дома здесь нет ни у кого! Даже на уровне директоров, типа Никифорова, даже на уровне номенклатуры горкома — очень и очень неплохо будет, да! Опять зависть людская? Да и хрен с ней! Дом — кирпичный, не подожгут!

Как плюс — вподвале увидел приличную такую кучу мелкого щебня, и кучку — ПГС. Будет из чего выровнять пол подвала, а потом — зацементировать и сделать стяжку, ровненько так.

— Трофим Игнатович! А для чего такой подвалище копали-то? Непонятно мне!

— Я смотрю — ты так смотришь, как будто уже бывал здесь… Не ново все для тебя? А подвал — так тут все просто. У бабки, что здесь, в доме раньше жила — здесь, на этом месте погреб был. И не лень же было копать под четыре метра?! Вот и получилось — либо засыпать, что — глупо; либо — вот так — расширять все на ту же глубину.

— Ага… ну — так я примерно и представлял, — я достал из кармана портновский метр, стал замерять стены.

— Ты что же — все здесь замерить решил, что ли? — хозяин был удивлен.

— Ну — посудите сами. Чтобы с вами торговаться — нужно хотя бы примерно знать, во сколько вам все это обошлось. Меньше предложим — пустой ведь разговор; больше предлагать — так тоже, не хотелось бы! Нам хоть деньги эти и «дуриком», считай, достались, но их все же ограниченное количество. А дом — достраивать нужно, правильно? Затраты будут — да не меньше, чем вы потратили. И потому нужно понять — а хватит ли? Стоит ли браться? А то впряжемся, да и пуп развяжется, и денег не хватит. А я родителей люблю — зачем им эти «веревки»?

— Подожди. Я сейчас рулетку принесу. А то — только мерить будешь три дня.

К сожалению, принес Игнатович вовсе не рулетку из будущего, на что я, в глубине души, надеялся, а этакую ленту в рулоне — не знаю я, как она называется. Геодезисты еще такими пользуются.

— Хорошая вещь! Не продаете? — я заценил эту рулетку.

Митин хмыкнул:

— Если в сделке сойдемся — так подарю.

Мы проползали с ним часа три. Высота дома — почти три с полтиной. Это — стены. Размеры — десять на десять по внешним углам — ну, это я и так знал. Высота потолков в доме — когда они там будут — примерно два восемьдесят. Очень неплохо по нынешним меркам, когда высота потолков — два семьдесят. И это очень много считается. Здесь я не беру купеческие дома и сталинки. Там-то, конечно, ого-го!

Я скептически прошел вдоль стен, поскреб швы пальцем, приложился, оценивая прямизну стен.

— А тут-то чего тебе не нравится? — не выдержал Игнатович.

— Стены — как бык поссал! И цемент — не очень! А значит — что? Шубу лепить нужно. А это — опять расходы! Доски вот я посмотрел в доме. Неплохие ведь плахи — и на полу, и на потолке. Но — ни там, ни там — не пришиты. То есть, их уже повело! Значит — весь этот пилмат — вон только в сарай — на пол, или в стайку. И то… хрен пришьешь! Попилить — да в печь!

— Ишь ты! Вот ведь — и то ему не так; и это ему — не эдак! Тебя что — в понедельник делали? — Митин злился.

— Вот уж, уважаемый — чего не знаю, того — не знаю. Папка, думаю — и сам не помнит, а у мамки — неудобно спрашивать!

Дед развеселился:

— Ишь — разговорчивый какой, веселый!

— Да где же веселый, уважаемый Игнатович?! Я не веселый — я озабоченный! А этот разговор — это озабоченность моя так вот выходит. Можно мы вернемся в гараж, мне кое-что посчитать нужно.

Мы вернулись в гараж.

— Устал я с тобой по стройке ползать! Вот же въедливый какой! Вроде фамилия — Долгов, а ведешь себя как самый последний — Абрамович! Чаю хочу! Будешь чай пить?

— Буду… и благодарен тоже буду. Только если не чифирь, — посмотрел я на деда.

— Не… какой чифирь, я свое уже отпил. Сердце барахлить стало. Так — купчик заварю.

— О! Это со всем нашим уважением! Заранее — благодарю!

Я устроился на верстаке чиркать и считать в блокноте, а Митин стал возиться с плиткой и чаем.

— Юрка! А не про тебя бабки языками мелют, что, дескать, чердынец в поселке поселился? — я, задумавшись в расчетах, поднял взгляд, прищурился и уставился глаза в глаза старику:

— С какой целью интересуетесь, гражданин?! — постарался добавить в голос этого — холодно-делового тона «людей в погонах».

— Ишь ты чё! — дед отвел взгляд, — вон оно как, значит!

Потом хмыкнул:

— Ну чисто — чекист столичный! Вражина красноперая!

— Да шучу я, шучу. Вы пошутили, и я посмеялся. Смех — он же жизнь продляет, не так ли? — и я снова уставился деду в глаза. Ну — шалю я так, шалю!

— Ты вот что… ты — это брось! Я уже давно у хозяина не был, и меня так на арапа не возьмешь! — но дед немного засуетился, разливая чай по алюминиевым кружкам. Интересно, что он такого вспомнил из своей жизни?

Чай был… это — не купеческий чай… это — к чефиру ближе гораздо!

— Есть чем погасить? — спросил я у деда.

— Вот, сгущенка. Привык я к ней, на Северах, понимаешь!

А хорошо так — со сгущенкой чаек пошел.

Мой взгляд остановился на каком-то щите у стены:

— А это что такое, Трофим Игнатович? — ткнул я рукой в щит.

— Так трансформатор же! Ток-то сам знаешь какой — прыгает и прыгает, то — еле лампочка горит, то — аж трещит все! Вот я и договорился тут… с людьми. Ну — и поставили мне шкаф этот!

Даже не знаю, во что это обошлось деду, но дело это — стоящее! Он прав — сейчас напряжение в сети скачет так, что только — ой! До конца семидесятых такая хрень будет продолжаться. Пока во всех углах города, в поселках не поставят трансформаторные будки! И телевизоров сейчас нет без обязательного для них — стабилизатора. В каждой квартире, в каждом доме!

А так — лепота! Запитать весь будущий дом отсюда, через трансформатор — и никаких проблем, не нужны никакие стабилизаторы! И сразу становится ясно — как мне организовать теплую воду в доме. А то уж я думал — газовый котелок в кухне ставить. Как в благоустроенных сейчас домах. А сделаю я — водонагреватель! Точнее — не я сам, конечно. Найду людей — пара ТЭНов, корпус из нержавейки — и душ, и в кухне вода теплая. Заипись!!!

Я еще раз оглядел мастерскую. Моя! Может сам и не буду здесь каждый день ошиваться, но — хай будэ, как небратья наши говорят!

— Игнатович! Мне на расчеты нужно день, а то и два. Рассчитать все, осметить — нужно маме и бате все красиво, и понятно преподнести. Через пару дней — приду. Может что еще — забыл? Да — наверняка что-нибудь забыл! И — последнее… Ну — чтобы представлять масштаб трагедии — сколько вы будет просить? А то какие-то странные люди говорят за восемь тысяч! Нет, я понимаю, что за пять — это обидно! Но за восемь? Это же — нелепица какая-то, согласитесь?

Дед развеселился:

— Эк ты на Шнейдера Леву сейчас похож был! Вот же — бывает ведь так, а? Был у меня приятель когда-то… Тоже — веселый был человек, с каких-то Лук, близ Бердичева. Ага! Жаль, мишка его потом съел, годе так в пятьдесят пятом!

— Ага! Марк Шнейдер был маркшейдер! Нет… в тех краях я не бывал. В Жмеринке там, или еще какой Щепетовке… А, в Бердичеве — нет. Ну что — до послезавтра? И я таки не услышал вашей цифры, Трофим Игнатович!

— Ладно, топай. Потом поговорим. А восемь тысяч я загнул, чтобы все, кому ни попадя ко мне не лезли.

Два дня я просидел за столом, считая, чиркая, перечеркивая. Когда уставал — выходил в свой спортзал. Потел до одурения, стучал в седло. Потом обливался водой из бочки, и снова садился за стол.

Если думал, что развяжусь с огородом и все — буду заниматься только домом, так хрен там! Да ту же воду таскать с башни — на полив. Двести литров — каждый день как с куста! А тут еще и баба Дуся — просекла фишку — и ей тоже — двести литров! Двадцать подходов с ведрами к башне!

А вечером после того, как солнце печь перестает — и полить натасканной водой огороды — и бабы Маши, и бабы Дуси. У бабы Маши-то — нормально все, а вот противненькая баба Дуся — постоянно — плохо полил: «Не пролил жа ничё!», то — перелил: «Все слил! Все залил! Вот жа ирад игде, рукажопай!».

Да в магазин сбегай, да еще чего-нибудь!

Вот снял мерки, почиркал на листе, подготовил размеры, эскиз — сходил заказал багажник на «Минск». По совету дядьки:

— Ты к этому придурку Максюте — не ходи! Он, конечно, сварщик-мастер, но характер — мудак же конченный! Да и пьет, как не в себя! Пообещает, а потом еще полгода за ним ходить будешь, обещанное забирать! Ты лучше к Ваське, его подсобнику иди. Тот вроде бы и молодой, но дело свое знает, и гонору у него такого нет. А так — пятерку ему дашь, да через пару дней и заберешь.

Забрал сделанное — а что, неплохо! Поручковались с молодым парнем, сделал зарубку в памяти — можно обращаться! Теперь — покрасить нужно!

И я знаю где! Топаю в электроцех, где трудятся любезные моему сердцу молодые красавишны — тетенька Надинька, Наталья, ну и Туркасова с ними же. Там у них все для покраски есть — и пульверы, и краска, и сушильный шкаф. Там же моторы разбирают, потом — выжигают; после того, как сменят обмотки и отремонтируют, соберут — красят и сушат, после покраски.

Прохожу цех разбора, потом — сборки, и захожу в цех обмотки.

— Здравствуйте, дорогие женщины! И уважаемые дамы, и юные леди! К вам я принес свою буйную голову, кручиной согбенную! К вам припадаю я, в надежде и ожидании! Подведете ли меня, иль развеете грусть-тоску и поможете в бедствие моем?

Женщины пожилые, не знакомые еще с Юркой Долговым после вселения в него чарталаха, смотрят с удивлением и некоторой опаской. Тетка и Наталья — хохочут, и даже Надя Туркасова — улыбается. Здесь трудится человек двенадцать женщин, но только трое названных мне близки.

— Что случилось у добра молодца? — певуче так поддерживает меня Наталья.

— Грусть-тоска меня снедает! Одолела молодца, лаца-дрица-гоп-цаца! — я еще и вприсядку что-то такое изобразил, похлопав ладонями по ляжкам-голяшкам и в итоге — завершил — на груди!

— Ох, Юрка! Артист! С тобой не соскучишься! — женщины веселятся.

— Ты толком говори, артист! — тетка подходит ко мне, улыбается.

Я показываю ей багажник, объясняю, что, мол, покрасить бы нужно. Она задумывается:

— Так это — не проблема! А вот в какой цвет-то? У нас же — либо шаровая, либо — кузбаслак, либо синий… А, нет — вроде бы зеленый еще есть!

М-да… незадача. Как-то все — не подходят к моцику. Останавливаемся на кузбаслаке.

Тетка приобнимает меня за талию:

— Пойдем! Я с мужиками договорюсь! — ну да, покраской женщины — не занимаются, вредно это и довольно сильно.

— Ты, балбесина, чего перед Натальей перья все распускаешь? — она ведет меня, негромко говорит, а сама, время от времени, щиплет за бок и — весьма больно! — думаешь это — незаметно? Сам черт-те что в голову себе вбил, и женщину — смущаешь! Что-то рано ты, Юрка, взрослеть начал. Я ведь люблю тебя, но — не выдержу, и Светлане все расскажу, вот — попомнишь!

Я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней:

— Надюша! Душа моя! — она удивленно поднимает брови и готова, кажется, возмутится такой фамильярностью, но я — опережаю ее, — вот неправа ты сейчас, не права! Я ведь… я и вправду уже не тот пацан, которого ты знаешь. Да ты и сама это чувствуешь, не так ли! А что — если она мне и правда — нравится?! Ну я ведь — не захожу за рамки, правда ведь? Я — просто шучу, клоунаду устраиваю. И да, ты мне тоже очень-очень нравишься! И хоть вот морду мне набей — не могу я к тебе относится, как к своей тетке! Ты ведь очень красивая молодая женщина, Надя!

Пока говорю, машинально беру ее руку в свои руки и начинаю поглаживать-массажировать! Вижу, как она меняет выражение лица — с удивленного, на — смущенное, а потом — очень задумчивое. Хорошо, что в этот цех толком никто не заходит — проход — в стороне остался, а камера покраски и сушилка — дальше по коридору. Здесь пусто и гулко. Если кто пойдет — слышно будет загодя!

Потом подношу ее руку к своему лицу, разглядываю. М-да… ну что сказать — молодая красивая женщина — работает постоянно с железом, причем грубым, тяжелым и грязным железом. Видели руки слесарей или токарей? Вот тоже самое — только у женщины, молодой и красивой, как уже сказал.

— Надюша! Радость моя! Давай ты придешь к бабушке вечером, а я тебе ручки твои обработаю — ванночки сделаем, отмоем-отчистим, кремом смажем, да массаж я тебе сделаю, а может и маникюр сделаю? Лак-то у тебя есть? — «а что — попробовать-то можно? я как-то Дашке делал и не раз! нет, качественный маникюр — я, конечно, не осилю; но — ванночку, очистку и массаж — почему нет?»

— Спасибо, Юрка! Только мне же завтра — опять на работу! Какой тут маникюр? Смешной ты! — упс, правда — дурак, не подумал. А кроме работы с железом, они еще и руки моют каустиком, просто — больше ничем не отмыть! Женщины — каустиком! Жесть! Руки после него, хоть и чистые, но — как у старушки, съежившиеся и в морщинах! И как тут помочь? Думаю — никак.

— Ну не знаю, Надюша! Ну — хочешь, я тебе массаж ножек сделаю! Хороший такой массаж, я же умею, ты — знаешь! — она, хоть и видела уже не раз, как я это делаю маме, даже смотрела с интересом, — почему-то никогда не просила ей так сделать!

— Неудобно как-то, Юра! Да и мамка моя — что подумает? Одно дело — когда ты своей маме такое делаешь, другое — когда — мне! — вот же черт! опять права! Баба Дуся — она такая. Там такие тараканы в голове, что знаменитый Янычар из «Бега» — отдыхает!

— Ну ладно, красавица! Придумаем что-нибудь, хорошо? Вот может быть — у тебя как-нибудь встретимся? — я смотрю на нее, и расплываюсь в этих серо-голубых глазах.

— Юрка! Не надо — я тебя бояться вот так начинаю! Мамка предупреждала меня, что, дескать, девка — держись от Юрки теперь подальше! Это, говорит, раньше ты с ним возилась да тетешкалась! А сейчас — не смей! Даже не подходи, говорит! Не он это! Ты знаешь, что они к Гнездилихе ходили? — я киваю, ага — ее же и подслушал, как она Гале все это рассказывала! — знаешь, что она им там наговорила? Говорит — девкам от тебя будет смерть сладкая, вот как!

Ну, это уже перебор — ну какая смерть сладкая? И вот даже непонятно, это и вправду Гнездилиха такое «набуробила», или уже от бабы Дуси — собственные дополнения, для большего страха?

Мы с ней стоим очень близко, практически вплотную. Я даже сам не понял — это я так к ней подошел незаметно, или она так придвинулась? От нее пахнет металлом, какой-то смазкой, а еще — женщиной! И я плыву от этого запаха! От ее глаз и этого запаха!

— Юра! Ты знаешь, что у тебя глаза меняются — вот только голубые были! А вот — уже — сине-серые, как небо зимой в солнечный день! А вот — опять — ярко-голубые! И запах от тебя… такой — толи полынью, толи медом — приятно так, аж голова кружится! Нет, Юра! Не надо ко мне в гости приходить! Боюсь я — беда может быть! Не приходи!

— Ну ладно! Только ты успокойся, Надюша! Я же тебе зла не хочу! Вот поверь мне! Я — тебя очень люблю! Правда! Ты — очень красивая и хорошая! Тебя хочется погладить и приласкать! — блин! вот что я говорю?!

— Вот и я говорю — не приходи! — тетка как-то встряхивается, как кошка, потягивается, и уже глядит на меня весело, как-то с задором, — а Наталья мне призналась, что ей тоже рядом с тобой как-то не по себе! Беспокойство какое-то, говорит, охватывает — вроде бы как душа что-то томится! Ты, смотри, чердынец, Наталью не трожь! Не обижай ее, она тоже хорошая! Обещай!

— Ну вот что с вами делать, а?! Я к вам — всей душой, а вы — вот так ко мне?! И что же мне делать? Хорошо! Красить-то багажник будем? Или забыла зачем и куда пошли?

Мы доходим все-таки до камеры покраски и Надя договаривается с мужиками о покраске. Оба рабочих разглядывают багажник:

— Это что за багажник? Куда такой — на велик, так вроде бы большеват! — объясняю, что и куда, — а ничё так-то! А кто тебе его делал?

— Да — Василий, подсобник у Максюты.

— А справно так сделал — аккуратно! Ладно, мы сегодня к вечеру как раз моторы задувать будем, покрасим и твой багажник. Потом в камеру его, в сушку. Завтра с утра придешь, заберешь!

На вопрос, сколько я буду должен — отмахнулись! Сколько тут работы-то?! Мелочь! Попросил, чтобы поаккуратнее, без потеков. Пообещали.

Мы идем с Надей назад. Я любуюсь ее попой. Даже в рабочем халате, вроде бы — бесформенном, попа ее обтягивается тканью и очень соблазнительна! Халат что ли на размер меньше взяла? Так не удобно же работать?

— Юрка! Я все чувствую, хватит пялиться! Знаешь — иди-ка ты впереди!

У прохода, где мне нужно поворачивать к выходу из цеха, я останавливаюсь и поворачиваюсь к ней. Она, задумавшись, упирается в меня, и я обнимаю тетку. Роста мы практически одного, и она чуть испугано смотрит мне прямо в глаза.

— Радость и печаль моя! А когда мы с тобой пойдем к твоей знакомой, Вере? Ты не забыла, что мне подстричься нужно?

— Юрка! Дурак что ли — ну-ка отпусти меня! Увидит же кто-нибудь!

Я не выдерживаю и опуская руки ниже, чуть потискиваю ее за попу. Ах, какая у нее попа! К удивлению — по морде не получаю. Она вообще затихла в моих руках, как зайчонок! Только вот в глаза смотрит! Я целую ее в губы, очень нежно! Губы мягкие, полные, очень… аппетитные. Но отклика нет, и я отрываюсь от нее, но ее попу из рук не выпускаю, продолжая наглаживать и чуть стискивать.

— Ну что же ты делаешь! — чуть слышно стонет она.

— Я тебя хочу! — шепчу ей на ушко под косынкой.

— Отпусти, слышишь! И еще упирается в меня… чем-то… внизу! — она уже всерьез отталкивается руками.

Ладно, уже и так накосячил — на сто наказаний! Отпускаю… но, к удивлению, она сразу не отходит. Потом вздыхает и отворачивается, идет к цеху.

— Я так понял, стричься мне — не судьба?

Надя уже в дверях поворачивается, улыбается:

— Не-е-ет! К Вере тебя одного отпускать нельзя! На субботу, часов на одиннадцать договорюсь! У бабушки будь, я зайду за тобой! — махнула рукой и ушла.

Хорошо, что дырка в заборе есть прямо возле цеха. А то по территории идти в проходной — вот вообще никакого желания! Мысли — в раздрай!

Глава 11

То, что накатывает вот так на меня — уже известно. Чаще всего удается сдержаться, но, когда рядом никого нет и огласки не будет, с тормозов срываюсь. И что с этим делать — «ХЗ», как говориться.

Интересно, вот она про запах от меня говорила. Мне самому ничего такого не слышится. Я каждый день обмываюсь с мылом, гигиену — блюду. Даже в баню с утра заскакиваю, чтобы дед с бабушкой не видели — ага, чистота половых органов — наше все! Так откуда тогда запах?

Вот и с Катей тогда, и со Светкой — мельком обратил внимание, что… ну — после всего… и та, и другая приваливались ко мне и утыкались носиками, то в грудь, то в плечо. И дышали так, глубоко. Но тогда подумал, что просто умаялись, вот и дышат так, дыхание восстанавливают. А, получается, они тоже — принюхивались, что ли? Надо будет спросить их так, невзначай.

Но девицы что-то затаились, носа не кажут. Что уж они там «накубатурят» в своих красивых головках — неизвестно. У таких вот взрослеющих девочек тараканы в голове — как бы не побольше, чем у взрослых женщин. Ага — переходный возраст со всеми психологическими и физиологическими проблемами. Поэтому — мне кажется, рано я решил, что с девчонками решу все проблемы с половой жизнью.

«Эх! Нам бы бабу, нам бы бабу!

Нам бы бабу хоть одну!»

А вот что я могу предложить взрослой девушке/женщине, если — вдруг, получится?

Ну, кроме массажа, пальцев и губ. Там этим не обойдешься. Это просто как очень хорошая прелюдия.

Я уже и так, и этак разглядывал свой… г-х-м… орган, по утрам, когда моцион совершаю. Ну — маловат, конечно. Маловат… Таким что-то организовать для удовольствия женщины — это очень вряд ли. Это в будущем, всякие лицемерные психолухи, сексологи и прочие рядом проходящие индивиды, твердят — «Размер не имеет значения!».

Вот какая же хрень! Интересно — а сами они в это верят? Там же и женщины, среди этой публики, имеются. Вот бы спросить такую — «а ты пробовала? Правда, что между двенадцатисантиметровым и, к примеру, двадцати— — разницы никакой в ощущениях?».

Я пока свой не мерял, просто посмотрел, убедился и еще больше расстроиться — не хочу! Понятно, что я расту, и он растет вместе со мной. Но пока… э-э-х…

В прошлой жизни, годам к двадцати двум, у меня был… м-дя… вполне достойный «агрегат». Не мал, и не велик — «в плепорцию»! С Дашкой придуривались, баловались, в процессе и между процессами — так она — померила. Восемнадцать сэмэ. Не мал, но и не огромен. Нет… так-то бывали женщины, которые пугались — «очень большой»! Бывали, да. Но — нечасто.

И еще была такая особенность — в раннем детстве, года этак в четыре, ага — после того как меня Натаха ошпарила кипятком, и я, по рассказам родных, месяца два-три — вообще не вставал, пока кожа на ногах не восстановилась полностью, случился у меня фимоз — такая крайне неприятная, но не смертельная болячка.

Не знаю, как в будущем, а здесь с этим поступают проще — удаляют крайнюю плоть. Ага, как у арабов или иудеев. Может поэтому, г-х-м, окончание моего «достоинства» росло — без сдерживающих факторов, и в итоге, скажем так — выросло до приличных таких размеров. Ну — побольше, чем у большинства остальных мужчин. Это уже мне знакомые женщины рассказывали.

Как там, у псевдо-Маяковского:

Ну, не с консервную банку, но в «армейке», один мой знакомый, хохмач Олег Гальченко, увидев как-то по утру, в туалете, охренел и после этого называл меня в шутку — на индейский манер — «Юрка — Большая шляпа». Ну, у молодых парней, в «армейке», или в другом каком закрытом социуме, поутру имеются проблемы пописать в унитаз — ага — «утренний стояк» называется, когда дымится от перевозбуждения, торчит «на двенадцать часов», и какое-то время с этим сделать что-либо трудно!

Но вон — тот же Петька Юркин, корешок мой — и здесь меня переплюнул. У того «шкафчика» под два метра ростом и агрегат был — ого-го! Не, сам я не мерил, конечно. Но в бане вместе бывать — доводилось. И отзывы девушек, с которыми Петруха «зависал», тоже слышал.

Интересно так получается — временных подружек у Петьки было — писец сколько! У них там, у девок, какой-то свой «телеграф» имеется — попробует одна и начинается: «Ой девки! Там такая ялда! Такая оглоблина! Не верилось уже, что домой живая уйду! Просто кошмар какой-то!». А — получается наоборот — остальным тоже попробовать хочется, что уж там за оглобля такая?! И не знал Петруха проблем с женским полом, точнее — с его поисками!

Но большинству моих подруг мои размеры — нравилось! Вот только с аналом… получалось попробовать нечасто. Великоват, все же. Это только в порно, да в россказнях подростков пубертатного периода — анал — обычная история, ага… «Банк Империал!».

За всю жизнь повстречались мне всего пять… или нет… все-таки, наверное — семь, ну — пусть десять! женщин, которые были не прочь разнообразить процесс. А уж тех, кто от этого получал удовольствие — и того меньше. Даже Дашка, которая в этом плане была — редкость редкостная и то говорила, что это — хорошо, когда нечасто. Как изюминка, или — сладость на десерт. Одними же сладостями питаться каждый день не будешь? В-о-о-т! Это, то есть анал — вообще-то… не стандарт. И меня к этому влекло, судя по всему, то, что первый свой опыт с девушкой я получил — именно так. И это будет — через год, ага! Если вспоминать прошлое.

Девчонка была из приезжих, и была на год старше меня. У нас тут довольно много детей на лето привозят — бывшие кировчане, к своим родителям. Вот и она — была из таких же. И познакомил нас — конечно же — Крестик! Точнее — не познакомил, а рассказал про нее и ее подругу, тоже — девчонку из Тюмени. Он хвастался, что познакомился с девчонками, что — загорал с ними на Ржавце. Подпоил их винишком — и «оттарабанил» обоих! Где здесь было вранье, а где правда — хрен знает! Но Крестик рассказал, что девчонка эта — каждый день носит молоко от бабушки к тетке, в город. Вот, дескать, и можно договорится. Ты ей — велик, чтобы она туда-сюда быстрее обернулась, а она — ну… понятно. Я тогда еще не поверил — вот так, за пару часов велика и… Крестик злился и доказывал, что он так постоянно делает! И даже показал мне эту девчонку, издалека.

Я долго тогда настраивался, набирался смелости предложить такое. Сколько раз — все, вроде бы — готов! А проезжаешь мимо нее, и… проезжаешь мимо. Опыта у меня тогдашнего, понятно же — никакого не было. Все по методу проб и ошибок! И еще — сколько раз в голове прокручиваешь-прокручиваешь всю эту сцену, а все одно — выходит по-другому! Девчонка, как я понимаю, уже заметила мой к ней интерес и поглядывала даже — поощряюще так! Ну — это я сейчас так понимаю. А тогда… все было — плохо! Но потом, я все же решился.

На мой бессвязный лепет, она смотрела с недоумением, как мне кажется. И не сразу — поняла, что я ей предлагаю. Только, похоже связки: «велик», «Крестик рассказал», и «это… самое» дали ей понять, что мне требуется. Помню, что меня тогда даже покоробила, что, когда она поняла, то хмыкнула — и согласилась! Я тогда возмущенно думал — вот же где — блядь настоящая!

Интересно, что вот даже лица ее я сейчас не помню — ну, девчонка и девчонка. Высокая, выше меня заметно. В коротком таком ситцевом простом платьишке. В сарайке, где я и предложил… «произвести обмен», она смотрела на меня с тщательно сдерживаемым смехом. А я, похоже, готов был со стыда под землю провалиться. Или — сбежать! Но сдерживало от побега то обстоятельство — что так я опозорюсь еще больше!

И тогда она взяла все в свои руки. Не помню дословно, но что-то вроде такого:

— Так! «Резинки» же у тебя — всяко нету? Ну да! Вот что — в рот я брать не люблю! Без резинки — не дам — еще и залететь не хватало! Меня мамка тогда — убьет! Остается — только сзади!

На мое блеяние — «это как сзади?», девочка осмотрела сарай и потребовала:

— Постели что-нибудь на пол!

Я навалил на пол какие-то старые вещи: пальто, куртки, еще что-то, из тех, что висели на гвоздиках по стенам.

Она посмотрела на меня со смехом в глазах:

— Ты что — в первый раз, что ли?

Я молча кивнул. Она засмеялась: «вот же повезло с любовничком!».

Потом подняла платье, приспустила трусики и легла на заваленный вещами пол.

— Ну же! Иди сюда!

Помню, что я ошарашенно смотрел на ее попу и думал: «Какая она красивая, эта попа!».

Девчонка уже раздраженно махнула мне рукой: «Ну что стоишь-то?».

Я лег на нее, и она сама все сделала: «Нет! Не туда, я же сказала! Нет! Ой, ну что же такое?!» и протянув руку — направила меня куда нужно!

Сам процесс я практически и не помнил. Помнил только, что мне в итоге было так хорошо, что я был готов расцеловать ее, признаваться ей в любви и вечной верности! Только сдерживало то, что куда и как целовать ее — не знал! И как вообще целоваться — тоже не умел!

Потом девчонка деловито поднялась, натянула трусики, поправила платье и сказала:

— Ну что — выкатывай велик!

Я судорожно оделся, запинаясь о наваленные вещи, выкатил из сарайки велосипед. Она взяла его за руль, кивнула мне:

— Ты здесь будешь? Где тебе велик-то отдать? — и укатила.

Помню, что два следующих часа были для меня — пыткой. Мне было так стыдно вспоминать о том, что было в сарайке, что я не знал, куда себя деть! Ага, стыдно, и в то же время — мучительно сладко! Когда она приехала отдать велик, я не смел поднять на нее взгляд. Она некоторое время постояла, помолчала, потом хмыкнула и ушла.

В несколько следующих дней я передумал хрен знает, что и сколько! Меня так тянуло к этой девчонке, но мой стыд был еще больше! И я стал ее избегать! Несколько раз я точно видел, что она пытается мне что-то сказать, когда я с пацанами проезжал на великах мимо, или проходил — пешком. Но я опускал голову и только ускорялся. Она даже пару раз окликала меня… вроде бы. Но меня — буквально несло прочь от нее. И она — отстала! Потом, проходя мимо меня с девчонками, она даже не смотрела в мою сторону. И мне — стало легче!

Уже потом, через годы, я понял и решил — вел я себя тогда, как полный идиот!!! Но ничего сделать с собой тогда не мог! И сейчас у меня в памяти был только стройный силуэт в коротком ситцевом платье. И — ее попа, такая красивая, что она помнилась мне всю мою жизнь!

Интересно! А сейчас она приехала в Кировск? Я помню, к кому она приезжала, но вот как ее саму зовут — забыл. Вот бы найти ее! И вроде бы сделать это не сложно, если конечно она — приехала…

Но! Вот эта любовь, нужно отдавать себе отчет — может все перечеркнуть в моих отношениях с Катей и Светой! А этого я не хотел! Да и времени у меня мало! Мало! Столько планов! Может тогда — пусть будет как в прошлый раз? Через год встретимся?

Мои деды, узнав, что я ходил смотреть дом, сначала удивились, но промолчали. Кто же такое поручает мальцу?! Они, деды, в целом не изменили своего отношения ко мне — ну да, странноватый стал пацанёнок, чего-то выдумывает постоянно, но — «работяшший жа! не неслух какой!». И как к неведомому чердынцу, ко мне, в отличие от бабок, не относились.

Увидев, что я сижу и считаю, «чиркаит чё-та!», повечеру, когда я подустал и вышел посидеть с ними на крыльце, спросили:

— Ты у Трофима был, ли чё ли? И чё там?

Рассказал: что и дом — понравился. Правда — там от дома: только фундамент, стены, да крыша. То есть работы там — начать да кончить!

Деды отмахнулись: «работы той — всю жисть так вот, всигда многа! глаза бояться — руки делают!».

Я сказал, что рассчитываю на них в плане потолков, полов, окон. Ну и баня — конечно же! Да там и сарай нужен, и дровянник, даже туалет — новый нужен!

Деды покивали: «сделаим!».

Потом я решился и спросил, в большей части обращаясь к деду Геннадию:

— Вот — не знаю, как маму уговорить… Думаю — может батя поможет в этом. Не хочу, чтобы мы покупали мебель в магазине! Что там покупать-то? Шифоньеры из опилок, тяжеленые и некрасивые? Столы и стулья, которые развалятся через пять-семь лет? Вот и хочу у вас, дедушки, спросить — возьметесь ли за мебель, всю — от кухни до спален? Чтобы сделать и крепко, и красиво?

— Ишь ты! А чё в магазини та — не устраиват? То — правда… не пойму я — как так-то? Сначала доски в опилки сострагают, а патом опилки эти клеют и уже из них, плит этих — мебель делают! Как-та ни понятна мне! — дед Гена крутит головой, усмехается.

— Только вот… лес нужен будет сухой, много пилмата пойдет на это. И еще — часть мебели, в ту же кухню — из березы можно сделать?

— Да… пилмат-та — найдем! Чё там… вон Шурку Жулебина растрясем! Он, гавнюк этат хитражопый, к нам в столярку пришол, пиздрикам малалетним! Я ж иво всиму учил, щигла жулебинскава! Не-е-е… стрясем с ниво лес харошай! — дядя Шура Жулебин был, насколько я знаю, сейчас — заведующим столярным цехом, — а чё с бирезы решил делать? Чё те — красный лес ни па ндраву?

— Да — покрепче он на вмятины всякие. А на кухне же вечно — то что-то упадет, то ножиком поцарапают! Да и узор у него красивый, если его полирнуть грамотно, да лаком покрыть, так ведь?

— Ну… можа и так… тока вот бирезы сухой — ту дастать сложна буит. Кто ж иё сушит на мебиль-та?

— Но — возьметесь? — я очень на это рассчитывал.

— А чё ж ни взяцца-та? Возмёмся, да, Иван? — мой дед кивнул.

— Вы деды, не думайте, что внук у вас — свинья неблагодарная! Я понимаю — работы по мебели будет много! Да и надолго! Я вот думаю, с родителями переговорю — нужно будет вам какой-нибудь отдарок сделать. Вот думаю — может вам в дома телевизоры купить, или холодильники там. Вот и стиральные машинки можно в бани поставить.

Деды — были удивлены, переглянулись:

— Ты, Юрка, канешна, умнай-умнай, а — дурак! — это уже дед Иван, — иль ты думаш, чё мы с радных деник за работу папросим?

— Не, деда! Ты не так понял меня! Я так думаю — если кому из родных вот так вот повезло, как нам — то они и о других родных подумать должны! Как-то помочь, или жизнь там… облегчить! Чем худо — то же молоко летом в холодильнике хранить куда как удобно! И бабушкам стираться на руках — может уже хватит? Настирались, поди, за всю жизнь-то? Да и вечерком, под чаек, разве же плохо телик посмотреть — что там в мире творится, или концерт какой?

Тут еще второе дно было, в моих рассуждениях. То, что деды «впрягутся» в работу по достройке дома — я даже не сомневался! А вот дальше — по мебели… Эта работа далеко не быстрая, тщательная и долгая. Хорошо, если за год все, что я задумал, дедам под силу окажется!

А тут уж бабушки… могли и ворчать начать — работы-то по своим домам с дедов никто не снимет! Конечно, мы, уже в свою очередь, помогать будем, но… со стороны может сложится мнение, что дедов мы — вовсю эксплуатируем с этой мебелью, пользуясь их добротой. И денег ведь — не предложишь, типа — зарплата. Откажутся — точно! А вот так — некоторыми предметами бытовой техники… Вроде и денег не всучивали, но — отблагодарили.

Деды задумались. И это хорошо — до бабушек они как-нибудь и сами донесут. И у тех — будет время подумать, свыкнуться с такими мыслями, а не отказываться сразу.

Вот еще — почему у дедов до сих пор газовых плит в домах нет? Ведь ставят их уже вовсю. Или это — консерватизм, присущий всем пожилым людям? Этот вопрос нужно прояснить.

— Там еще что интересного заметил, в том — старом доме, что под гараж сейчас у Митина. Там у него — мастерская сделана, со станками, — тоже аспект заинтересовать дедов.

— Да ты чё? И чё там у ниво есть? — дед Гена — тот более эмоционален и любопытен.

— Токарный, по дереву есть; сверлильный вертикальный; наждак; трубогиб; и вроде бы — циркулярка небольшая, в углу, брезентом накрытая. Верстаков — два, как я понял — по дереву работать и по железу. А — еще и сварочный аппарат, небольшой.

— Ишь ты! Ну что, Трофим — мужик рукастый, я уже слыхал, ага! Пасматреть ба… Так он жа сибе эта забирет, ли чё ли?

— Ну — как сговоримся, думаю. Куда он это все перетаскивать-то будет?

— Ладна… чё ни на куплинае аблизывать-та, пасмотрим, как там выйдит всё.

Бабушки объявили вечером аврал — у них нежданно-негаданно вышел заказ штук на десять половиков, а нарезанной ленты — не хватает. Вот, после работы, к бабе Маше пришли Галина, Надя, Катюшка — помогают нарезать тряпки на ленты. Дядька Володька здесь же — что-то помогает дедам в надворных постройках.

Я, после полива обоих огородов, пришел, присел к женщинам, передохнуть. Интересно, Катька, вроде как боится посмотреть в мою сторону. Да и Надя — посмотрела, отвела взгляд. Одна Галина приветливо поздоровалась. Сюда же пришла мама — она сегодня ездила в Тюмень. Как правило, чтобы все успеть, они выезжают ранним утром — часов в пять утра, чтобы к началу рабочего дня быть в Тюмени, в Управлении. Потом беготня по разным кабинетам и складам, погрузка полученного в машину — все это занимает полдня, как минимум.

Но ездят, мама и Наталья Алексеевна, обычно — не одни, к ним подсаживается еще кто-нибудь из снабженцев РТС — по своим вопросам. Так вот и приходится крутиться чуть не до окончания рабочего дня. А потом — возвращаться домой, в Кировск. Поэтому, после таких поездок, мама — как выжатый лимон. Есть в РТС такая машина — ГАЗ-52, «двухкабинка», или «хозяйка», как еще ее называют. Точнее, таких машин несколько — они используются вот для таких поездок, или — по Кировску, в снабжении организации всяким-разным, не крупным в габаритах, и не сильно тяжелым. Поэтому и название — «хозяйка». По хозяйственным вопросам используется.

К приходу мамы, вся работа женщинами уже сделана. Бабушки остаются связывать меж собой получившиеся ленты, и сматывают их в большие такие клубки. Катя — помогает бабушкам, а Галина и Надя — выходят в сени, ставят чай и болтают.

— Юр! Ты меня помассажируешь сегодня? Вымоталась — сил нет! — мама выглядит устало.

— Ну, конечно же! Тебе — только голову, или ноги — тоже размять?

Мама задумывается:

— И ноги — тоже! Гудят, как столбы телеграфные!

Мама идет в баню — обмыть ноги. Мы как-то сразу с ней договорились, что если разминать ноги — то это лучше делать с чистой кожей. И гигиеничнее, и толку больше будет. Прохладной водой — просто ноги сполоснуть с усталости — уже хорошо!

Мама располагается на топчане в сенях и переговаривается с пьющими здесь чай Галей и Надей. Я устраиваюсь на коленях, у ее головы, начинаю поглаживать виски, чуть-чуть затылок.

— Может ты волосы распустишь? Толку-то больше будет! — мне действительно так будет проще.

— Юр! А потом мне их опять закручивать в шишку? Домой-то я как простоволосая пойду? — мама устала и ленится.

— А я тебе потом их в косичку сплету! — я вспоминаю еще один свой навык, приобретенный в прошлом-будущем, — я высмотрел в журнале, как можно по-новому косы плести!

Когда в конце восьмидесятых, моя дочь Машка чуть подросла, ходила в старшие группы детсада, а потом — в начальную школу, Дашка изучила новый способ плетения кос — так называемую «французскую» косичку. Вот они плели их друг другу — Дашка с Машкой. То одиночную косичку, то — две косички по сторонам затылка. Ну, а так как, сплошь и рядом, получались ситуации, когда «маме уже некогда, мама опаздывает!», то и папе пришлось изучить этот способ. Сначала, конечно, и курьезы случались вместо нормальной прически у дочери. Но потом — приноровился и плел вполне себе уверенно и быстро. Как у Машки, так и у Дашки! И если Дашка — молчала, то дитёнок Машка не раз заявляла, что «папа лучше косы плетет» и «приятно головке, когда он их плетет!».

Вот я и решил — попробую. Конечно, лучше бы сначала «на кошках потренироваться», на Катьке, хотя бы. Хотя… нет — на Катьке — это не лучший вариант. Если мама просто посмеется, если ничего не получится, то Катрин — ох и выскажется по поводу меня, да! Наслушаешься-а-а-а…

Мама хоть и сомневается, но распускает волосы. Вот так-то лучше! Довольно быстро я снимаю ей боль — наблатыкался уже, ага! И она — разворачивается на топчане «наоборот», подставляя мне ноги. Все это время, Галя и Надя сидят, наблюдают за моими действиями. Что-то шепчутся, но я, погрузившись в работу, не прислушиваюсь.

Интенсивно растираю себе руки, чтобы были теплыми, даже — горячими. И начинаю легко и чуть прикасаясь, мягкими движениями, согревать мышцы маминых ног. Сначала — разогрею, а потом — разомну. И лишь потом — потяну боль и усталость, если они, конечно, к тому времени в ногах останутся. А то уже бывали случаи, когда маме было достаточно просто помассировать ножки. Ограничиваюсь зоной голеней, до колен, не выше. А то… возможны нежелательные варианты. Тут как… чуть переборщишь, разгоняя кровь, туда — выше коленей, и можно получить… ну… возбуждение у женщины. А в ситуации с мамой — мне это зачем?

Нет. Ничего мне сегодня «тянуть на себя» не нужно. Боли, как таковой нет. Просто усталость. А мы ее и так снимем, не совсем, конечно! Я же не волшебник. Но кратно снизим — это да! А вот ступни… ступни — да. Нужно размять чуть лучше — набегалась мама сегодня. Я чувствую на себе, как они у нее «гудят». Как чувствую? А — не знаю! Чувствую и все! И я растираю ступни, взъем ноги, пяточки… Потом — очень тщательно, и нежно — каждый пальчик. Потираю, мну, поглаживаю…

Мама даже постанывать начинает, от удовольствия:

— О-о-о-х! Хорошо-то, как, девки! — это она к Гале и Наде обращается, — ну просто не сказать, как хорошо!

Галя, внимательно все время глядевшая, как я работаю, встрепенулась:

— Юра! А вот Надя рассказывала, что ты им какую-то песню так хорошо спел! Спой нам, а?

Блин! Вот еще — не лучше! Ну Надя! Ну… язык без костей!

Мама тоже удивлена, чуть поворачивает ко мне голову:

— А ты, что, и поешь теперь к тому же? Вот уж не знала!

Надя смущенно отворачивается, старается не встречаться со мной взглядом.

— Ага! Певец я — типа Кобзона! Сейчас как поражу всех своим вокалом!

Слышно, как в ограде фыркает дядь-Вова.

— Ну спой, чего ты ломаешься? — о как! Это Катрин из кухни голос подала. Вот же ж… подстава!

— Ну… елки зеленые! Слушайте! — и я затягиваю:

— У Курского вокзала стоял я, молодо-о-о-ой!

Подайте Христа Ради, червончик золотой!

Я старался тянуть как можно «жалистнее»:

— Вот господин какой-то…

Уже на середине «песни» Галина, прикрылась рукой, стала потрясываться, дрожать плечами. Я же, видя свой «несомненный успех», поддал «плача» в песню. Надя тоже стала улыбаться, потом посмеиваться.

Я выдохнул, заканчивая песню.

— Иш как жалистно-то выводил! На слезу давит, шельма! Ты, Светка, значицца, сматри — щас чё-нить выпрашивать начнет! — дед Гена высказался из ограды.

Мама встает, тоже улыбаясь:

— А что, певец, может вон девчонкам кому массаж сделаешь? Ножки разомнешь? — я смотрю на Надю, но та, с каким-то испугом, молча поводит головой из стороны в сторону. Я перевожу взгляд на Галю, которая удивленно смотрит на подругу:

— Галь! Может тебе? — но та отказывается — «в следующий раз!»

— Ну, тогда, Юрка, плети мне косы, как обещал! — мама продолжает улыбаться, стоя «руки в боки».

Усадив маму на стул, встаю сзади нее на колени и начинаю аккуратно и осторожно расчесывать ей волосы гребнем. От самых кончиков, потом выше, выше, поглаживая их рукой. У мамы волосы длиной — где-то до середины спины, русые, густые и красивые. Седины пока в них не видно.

— Слушай, Юрка! Как ты приятно это делаешь, без рывков и дерганья! — мама удивлена.

Катька, пришедшая сюда же — новое же что-то, чё! фыркает — это в ее огород камень, она всегда маму заплетает. Потом начинаю плести косу. Несколько раз сбиваюсь, ошибки, блин! расплетаю, и вновь расчесав волосы, плету снова. Мама не торопит, похоже она вообще — ушла в нирвану. Как часто бывает с людьми, когда им что-то делают с волосами, аккуратно, нежно.

Неожиданно для себя, уйдя в процесс с головой, я затянул:

Начинал я тихонько, еле слышно, но потом — громче, громче, уже в голос.

С удивлением услышал, как меня кто-то поддержал. Хорошо так поддержал, вовремя и складно! Поднял голову — Надя! Улыбается!

Потом, когда мы уже слаженно так с ней выводили, к нам присоединилась и Галина. Ну — у той: и голос и слух — позавидовать можно!

Когда песня закончилась, я, с небольшим перерывом, продолжил:

Красавицы, как будто ждали — сразу подхватили, повели! Кончилась песня, и коса — заплетена!

Девушки и женщины стали крутить маму, разглядывать, обсуждать. Принесли зеркало — из кухни, оно в простенке у стола обычно висит. Потом — второе, круглое, настольное — из комнаты, с комода. Мама сама себя осмотрела «на сто рядов», с сомнением:

— Нет, Юра! Так-то оно красиво, конечно! И аккуратно. Но… это вон для молодых женщин, да девчонок. А мне-то уже поздновато так плести!

Баушки тоже присмотрелись, покивали, «ага… то для маладых!»

Дед Ганадий, пропустив мимо своего внимания суету женщин «вокруг косм энтих», заявил мне:

— А складна вы, Юрк, спели-та! Складна! Харашо, ага!

На мое предложение заплести кого из женщин: Надя отказалась, облив румянцем щечки; Галя, снова удивленно поглядев на подругу, тоже отказалась. Катька потребовала, чтобы я научил так плести ее иСветку, «потом, на днях!» и тоже покраснела. Черт! Вот ведь… Так сами «палятся», что Надя, что Катя, а я потом буду виноват! Вон уже Галя — «ушками стрижет!», понять не может, что это и Надю, и Катю так в румянец кинуло!

Перед уходом гостей, все уселись на кухне пить чай. С баб-Дусиными пирогами. Интересно — вот когда эта бабуля успела их напечь. Все успевает, «электровеник»!

Тут я опять вылез — ну нужно же разъяснить для себя ситуацию:

— Бабули! А вот у меня вопрос к Вам! А почему вы себе в дома — газовые плиты не поставите? Люди — вон ставят же!

Баба Маша промолчала, а баба Дуся — высказалась:

— Да на чёрт-та он нужин, гас этат! Взарвесси с ним, или атравишся ишшо!

— Странно… вон плиткой электрической пользоваться не боитесь, а газплитой — не хотите… Плитка-то — то с перекалом работает, то — с недокалом. Ток же все время прыгает — то больше, то меньше! Ладно — если недокалится плитка — еду не сготовишь! А если — перекал? А ну как проводка замкнет? Кто ее и когда последний раз проверял, проводку ту? Пробки-то часто вышибает? Или — уже «жучок» стоит? Да и свет плитка мотает — не дай бог! И спираль эта — вечно перегорает, а новых — не сразу и купишь! У всех же так, то есть — всем спирали постоянно нужны! Не-е-ет, не пойму я вас, бабули! А газплита — это ж красота, чистота и сплошные удобства!

Тут в поддержку меня выступили женщины помоложе — принялись обсуждать, кто уже поставил плиты, и как о них отзываются.

— Так — как имя пользавацца-та?! Мы ж не умем! — баба Дуся приводит очередной аргумент.

— Ну-у-у, баб Дуся! Вон вы с бабой Машей — сепаратор освоили, постоянно же сливки гоните! А там его собрать, запустить, а потом разобрать, да помыть — это же — целая история! А тут — плита! П-ф-е… это же и сравнивать нечего. Там — всех дел-то — вентиль на баллоне открутил, спичку зажег, да к конфорке поднес, и тут уж ручку конфорки тоже открыл — газ пошел, загорелся — все! Вся история! Вон у дяди Володи спросите — что ему проще сделать — двигатель на своем «газике» перебрать, или ваш сепаратор разобрать-собрать! Вот он сидит, спросите! — а сам чуть мигнул дядьке.

Тот, пряча улыбку:

— Не, Юрк! За сепаратор… я, пожалуй — не возьмусь. Ну его — там этих пластинок куча — перепутаешь еще чего — так работать потом не будет! А мне вон мамка и голову потом намылит! Движок-то на «газике» — то мне привычней!

Баба Дуся с подозрением посмотрела на дядьку, потом на меня, пытаясь выглядеть «измену». Но мы — держали «покер-фейс»!

— О-о-о-х! Не знаю я… Мы уж с Дусей и гаварили пра плиту-та. Да все как-та боизна! — баба Маша «сдает» сестру на предмет раздумий о прогрессе в отдельно взятом доме.

— Ну, ладно! Думайте сами, чего уж тут! Только вот еще на вашей памяти, землю то пахали на лошадях, да плугом однолемешным. А кто сейчас так делает — кроме огородов, конечно? Все ж меняется, вот и вместо печи уличной летом — плитками научились пользоваться. Сейчас на смену плитке — газплита идет. Нормальный же процесс.

Тут Катрин опять — «подсудобила!» — пошепталась с мамой, да и притащила из комнаты мой альбом, с карандашными зарисовками. Вечерами, когда мне становилось уже невмоготу сидеть с учебниками, и заниматься физкультурой — не тянуло, сидел — чиркал «портреты» своих родных и знакомых, по памяти.

Женщины заахали, разглядывая рисунки.

— А я гляжу — чиркат он чё-та сидит и чиркат! И невдомек мне старай, чё он там делат-та! — удивляется баба Маша.

Там и деды мои — и вдвоем на лавочке, за перекуром, и поодиночке; и мама, и батя; и Светка с Катькой; и дядька Володька; и баушки; и тетка Надя, и Галина, даже Гнездилиху — и ту изобразил! В основном — даже не рисунки, а так, наброски. Но — узнаваемо!

А вот Катрин, Света и Надя с Галиной, те — более тщательно, с прорисовкой. Самому нравится, как они получились!

Надя — та этакая милая веселушка; видно, что добрая и простецкая — как в жизни. Светка — примерно так же, только — совсем юная! Катрин — та серьезная, сосредоточенная. Галина — задумчивая, ушедшая в себя.

— Ишь ты! Прям художник ты, Юрк! Вона как Гнездилиху-та изабразил — чиста ведьма, ага! Как в жизни, ну! А можешь так вот — сейчас! А то чё-та и ни верицца, чё ты сам рисавал, — дед Гена посмеиваясь, недоумевает.

Я беру альбом, карандашом быстро-быстро взмахами «перехватываю» его лицо. Это не портрет, скорее — шарж получается. Дед Гена на нем сидит с цигаркой в руке, чуть наклонился, и хитренько так улыбается. Мне заглядывают через плечо, комментируют. Смеются, когда я заканчиваю, передаю «патрет» на обозрение:

— Ты жа — пьяный тута! Дед! Ты чё сёдни — хватануть где-та успел, ли чё ли? — баба Дуся подозрительно смотрит на мужа. Тот смущенно отмахивается:

— Савсем ты старая сбесилась! Где ж я успел ба? — потом, глянув на меня, — ну, Юрк! Ну… придатиль ты… вот хто!

Все хохочут. Хорошо!

Галина наклоняется к маме, что-то шепчет ей на ухо.

— Да ты что? А я и не смотрю! А ну-ка, художник, что у тебя там со штанами? Вот Галя говорит — «светятся» они у тебя уже! Ты когда же их так затаскать успел, а? Ты что же — и не снимаешь их вовсе? — а я что? я и не обращаю внимания — ну ношу и все!

— Что же — не снимаю?! Снимаю… на ночь вот… или когда простирнуть надо — на ночь постираю, а к утру они уже и сухие! — я как-то этот аспект и выпустил из внимания. Другие заботы есть. А так — штаны есть, кеды — есть, пара футболок — тоже есть.

— И кеды, вот Галя сказала, поменять уже пора — все разваливаются! Вот же — весной покупали! Ну не напасешься же на тебя ничего! — м-да… мама — она у меня такая, вот когда у сына дыра на заднице образуется, да ей об этом кто-нибудь скажет — вот тогда вспопашется!

— Да я думал — к школе все купим. Что сейчас зря деньги тратить? И — может еще подрасту! — мне сейчас — «не улыбалось» еще и этим заниматься. Да и правда — расту ведь!

Мама начинает всплескивать руками, дескать, как же так — вот только был — «вот такой», а сейчас — вон оно что! Я действительно расту и довольно быстро. Стараюсь, ага. И занятия, и питание, и дополнительные витамины. И с огорода постоянно что-то жую, и — рыбий жир тот же. И жру-жру-жру… Постоянно что-то жую, но все вылетает куда-то.

Только вот те занятия… не совсем радуют. Я — вытянулся изрядно, а вот мышечной массы — кот наплакал. Тут бы с отягощениями позаниматься, но — нельзя, насколько помню. В этом возрасте с нагрузками нужно быть аккуратнее. А то встречал я «там» парней, которые рано начинали заниматься тяжелой атлетикой — такие себе «пеньки». Роста нет — но поперек себя шире. Как еще называл их Сашка Котовщиков — «домкраты», да! Похоже — приземистые, но силы — ого-го!

Вот и я сейчас — высокий для своего возраста, худой — но жилистый. Кажется, что мышц нет — одни веревки тугие по рукам и ногам, на спине и груди. Еще — пресс радует, кубики — уже в наличие. Как он здесь быстро образовался! Помню там, занимаясь в зале, сколько мучился, чтобы хоть «брюшко» согнать — уж не до кубиков было! Обидно даже — за того себя!

Я сейчас разделил занятия так — утром все серьезно! Там и пробежка, которая перевалила за «трешку», даже пытаюсь чередовать бег трусцой с ускорениями — уже по стадиону! Потом — после разминки — плотненько так: турник и брусья! До — «пока не свалюсь»! Часа два в общей сложности это занимает. Вечером, в сарае — опять разминка и упражнения на растяжку. Растяжку делаю на все тело. На шпагат еще не сажусь, но к этому — стремлюсь! И наклоны тоже — засек для себя рубеж: нужно лбом доставать колени! Пока — не могу, но стараюсь! И потом, после растяжки — стучу в седло. Уже и дед ругается: «чё ты как тот дятел — и тук и тук, и тук, и тук! В аграду вытти нельзя — галава уш ат тибя балит!».

Галина — маме:

— Я собралась в магазины, в город сходить. Давай Юра со мной сходит, да выберем ему что-то из одежды. Хоть немного — так только, на лето! Да поможет мне донести, что куплю себе, по хозяйству.

Мама и рада — не любит она со мной по магазинам ходить. Я в таких случаях — быстро «ныть» начинаю: там же только предлог, что Юрку одеть! А так — пока она все женское не пересмотрит, про меня и забыть может! С Галиной — по магазинам? Вот же черт! Не, так-то я понимаю, что разговор между нами — назрел, но — как же не охота! Просто находится рядом с ней — мне и приятно, и «нервенно», а уж ходить везде, да разговоры разговаривать… Ну ладно, что уж теперь отлынивать! Буду — мужиком!

Тут и Надя вступила:

— Мы же с Юркой договорились в субботу к Верке сходить!

Это известие вызывает локальный переполох! К какой Верке? Зачем это — к Верке? Да на кой черт вы туда пойдете? Кудахчут, как уже понятно — бабушки, мама — просто в шоке, дядька и деды — хохочут!

— Чё у той шалавы-та делать? Чё там делать, я спрашиваю? Чё — тя дед не можит пастричь, ли чё ли? Иль вон — Надька пастригет и все! — ага-ага… дед Гена — деда Ивана постоянно подстригает, машинкой ручной. Он и меня раньше так стриг — насколько помню, это всегда сродни пытке — волосы закусывает, изжёвывает, дергает! Мрак! А дед злится — «чё уш, патирпеть ни можиш?».

Надя стрижет, конечно и аккуратнее и лучше. Но — не парикмахер она, вот ни разу! Для пацана, может и сносно, но — спасибо, не надь! И даром не надь, и с доплатой — не надь! Хотя… смотря какая доплата, ага! Я пристально гляжу на Надю, та — перехватывает мой взгляд и краснеет. Ну — вот «опять за рибу гроши»! Ну точно обратит кто-нибудь внимание, что она вот так часто краснеет, глядя на меня! Вот простота-то где!

— Я хочу, чтобы меня подстриг хороший парикмахер! Что тут такого? Мам! Вера эта — хороший парикмахер?

Мама растерянно кивает головой. Потом соглашается — типа, ну если с Надей, то ладно — иди уж! Ага… и про деньги — даже не спросила, есть ли они у меня! А зачем — и точно, ага! Верка эта — что, меня бесплатно подстригать будет? Ну ладно… будем тратить нечестно нажитое. Опять…

Мама и тетки договариваются, что если уж Надя ведет меня стричься — в субботу, то тогда — Галя по магазинам — в воскресенье. Ох и веселые у меня эти два дня будут! Ох как же я «рад» этому! «Нервы-нервы-нервы-нервы! И даже если вдруг — миллионер Вы!».

Ладно. «То, что нас не убивает — делает нас сильнее!». Вот всегда мне эта поговорка казалась спорной, всегда!

Вырываюсь к Митину, кое-что уточнить нужно. Где-то я что-то все же — просмотрел. Вновь бегу пешочком, «бибику» — берегу. Я на нее и не нарадуюсь, и не насмотрюсь! Ладный мотик у меня получился, душа радуется! Даже страшно мне лишний раз к нему прикасаться!

Трофим Игнатьич встречает все там же — в гараже-мастерской.

— Ну, Юрка, забыл что-то? Опять мерить будем?

— Да тут… немного, вот уточнить кое-что.

Он ходит следом за мной, смотрит — что я делаю.

— Вот же настырный ты какой, въедливый! Даже не как инженер, а как проверяющий какой! Во — госприемка, точно! Бывало, у нас также на объект приедут — и ходят, и ходят; и смотрят, и смотрят! Все меряют чего-то! И процентовки — хрен закроют, пока на сто рядов все не перемеряют!

Потом мы также садимся в гараже, я быстренько считаю, он — ставит чай.

— Я же, Юрка, с молодых лет — по Северам, да по Северам! Как еще по «малолетке» загремел по «семь-восемь», так и пошел-покатился. Потом и еще схлопотал, с «чутошным» совсем перерывом, но уже на «взрослую» заехал. Там уже в Норильск попал. Веришь-нет — в самое его начало! Страху натерпелся, намерзся — что ты! Но там — быстро порядок наводили, да! Всех «фартовых», да «шерстяных» с «блатными» — на перековку. Перековался — молодец, вот тебе кайло, вот — пайка! Не перековался — пошел под мох! Кто там нас жалел, да разбирал! Может дело делать — делай! Не можешь — заставим! Не хочешь — вот и лоб зеленкой намазали! Там это — быстро было!

— Я ж, Юрка, с самим Урванцевым знаком был — вот истинный крест тебе!

— Прямо вот с самим Урванцевым? И прямо вот — знаком? — я действительно удивлен. Немного наслышан про освоение Севера, да про начало его. И в Норильске довелось бывать, и в музее там бывал.

— Что — не веришь? Зря. Я же, когда мне срок-то скостили, там остался — по вольному найму. Головенка у меня тогда — шурупила, прикинул, что и как. Да и учится у умных людей — не чурался. Вот так, постепенно и выбился. С начала — рабочим в партиях, потом уже — чуток повысили, как опыту набрался. Начальником не стал, конечно — там же образование нужно. В начальниках все больше приезжие были, да «политики» — но это — редко. А что — денег нам платили немало! Раз в два-три года на Юга скататься да баб там потискать — за глаза! А потом, правда, чуть ли не без штанов возвращались! Да-а-а…

— Так вот! И стали меня ставить вроде завхозом, к таким вот — начальникам-варягам. А то ведь, они без опыта, без знаний местных — и сами сгинут, и людей за собой утащат! Сколько таких случаев было, что ты! Путоран — он дураков не любит! Там и умных-то сгибло — без счета, а дураков — еще больше! Вот и с Урванцевым… да — знаком был. В друзьях, конечно, не были — кто я, и кто он! Но знал он меня. Да он почитай всех, кто там долго проработал — всех знал. Он же — хозяин был! С него спрос был, но и он — спрашивать умел!

— А что потом-то, Трофим Игнатьич? — мне стало и впрямь интересно.

— А что — потом… В отпуск, уж перед самой войной поехал… да там — «маруха» такая встретилась, что ты! Вот… смерть мужикам! Хороша, стервь! Ох и хороша! Ага… так вот и закрутило меня. Потом — деньги кончились, а я же — на кураже! И маруха эта — под боком! Что ты! — мне сам черт — не брат! Вот на гоп-стопе меня и взяли, да с мокреньким! Как не шлепнули — не знаю, пронесло как-то! И поехал опять, в Норлаг! Только уже под присмотром, не вольняшкой! Урванцев как-то увидал, удивился… Говорит, я уж думал, ты где-то на Большой земле остепенился, а ты — опять здесь, да в клифте лагерном!

— Ну… я ж уже ученый был. Как на Северах выжить — знал. Всю войну я там и провел. Ох и тяжко в те годы было, ох тяжко! И здесь-то — не медом кормили, а уж там… — дед махнул рукой, задумался, — а потом, в конце сороковых, опять мне срок скинули. Вроде бы — работай, что еще надо? А меня один знакомец в Воркуту «блатовал» откочевать. Веришь-нет — Урванцев отговаривал, что, мол, тебе там делать — ты ж уже вроде местный, норильчанин! Но нет… уехал. И там еще сколько годов уголек рубал! Потом — вернуться затеял. Вернулся, но Урванцева там уже не было, а новые начальнички — все какие-то незнакомые, да все не так. Помыкался, да на Северный Урал подался, к золотишку потянуло, ага…

— А сюда уж я приехал, как пенсию оформил. Я ж… всю жизнь — ни кола, ни двора, ни семьи, ни детей! Одни блядешки всю жизнь. Вот и думал — к сестре поеду, дом построю, да и поживу еще сколько-то.

— А тут… неправильно я себя повел, конечно. Ну — думаю, все ж — родня, ага… Помочь чем — так у меня же денег — как у того дурня фантиков по карманам. Ну — племяшу — то, племяннице, вот — на-те! То телевизор, то холодильник, то — мотоцикл. А потом, смотрю — не… шалишь! Я ж для них не родной дядя, а так — кошель с ножками! Ну и начались у нас раздоры… Вот — тут живу все лето, да и зимой… тоже — большей частью. К сеструхе — только если в баню, да если помочь чем нужно. А с племяшами — стараюсь и не видится.

— А на Юга думаю, Юрка, податься! У меня там много знакомых, с кем тундру топтал, осело. Многие и зовут. Домишко куплю, да кости погрею напоследок. Вот продам Вам дом, да и подамся!

— А что же, ты, Игнатьич, с местными-то блатными — не якшаешься? У тебя же и ходок немало, и статьи все — серьезные, уважаемые?

— Да на кой это мне, Юрка? Я воровского хода уже давным-давно не держусь. Отошел я от фартовых. Один на льдине! И здесь меня никто не знает.

Поблагодарив деда за чаек, вздохнул:

— Тут я прикинул, Трофим Игнатьич. Ушло у тебя на все — примерно пять тысяч, пять пятьсот — край! И сколько ты накинешь?

Дед замолчал, насупился, смотрел исподлобья:

— А за нервы? Все это достать, привезти? С людьми договорится?

— За нервы, говоришь? А «за нервы» — как считать? Ты не обижайся — я и тебя не хочу обидеть, но и самому — не прогадать? Вот смотри — пять пятьсот — дом! А если ты вот всю эту мастерскую оставишь — как есть! предлагаю тебе еще тысячу — сверху! Тут и за станки, и за нервы. Думай. Родителям я так и обскажу.

— Слышь, Юрка! А ты… ну… и вправду знаешь про людей что-то? Вот про меня если? Можешь сказать что?

Я задумался. Вот ни хрена я толком не помню. И его я, в прошлом, если и видел, то — считанные разы. Да слухов бабьих маленько, если вспомнить.

— Тут, Игнатьич, ведь как — точно ничего не определено. Только общее… так — направление, можно сказать. Как могу предположить — лет семь-десять у тебя есть. А потом… проверь легкие — силикоз, это болезнь шахтеров. Сам знаешь — Север и так здоровье отнимает, а уж угольные шахты на том Севере… Мой тебе совет — поезжай в Крым, присмотрись. Если там есть кто у тебя — еще лучше. За весь Крым — не скажу, но вот мне нравится — примерно от Феодосии до Судака, может чуть дальше — до Морского. И места красивые, и климат — благодать. Фрукты-овощи, витамины…

— Так, Юрка! У меня же кореш в Береговом, рядом с Феодосией! Уж сколько раз звал, говорит — домишко подберем. Он-то умнее оказался, уже давно там. И семью завести успел, а не так как я, дурень!

— Ну вот видишь — может все у тебя еще сладится, а? Трофим Игнатович? Держи хвост пистолетом, норильчанин!

Уже уходя, услышал:

— Ты, Юрка, не боись, сойдемся мы с тобой, по цене! Нормально будет! И еще… вот скажи… интересно мне — а сколько тебе лет?

— Шестьдесят два… было…

И уже совсем отойдя услышал:

— Ишь ты как…

Ну да, деда можно и пожалеть — ему здесь и пообщаться-то не с кем. Родни — выходит и нет, знакомыми — тоже не обзавелся. Бирюк, как есть. А с другой стороны — он же сам свою жизнь так вывел, кого винить? И вот так признать свою «инаковость» я — не боялся. Ну кому он тут рассказывать будет? Нет у него здесь близких.

В субботу утром, я встал как обычно — пробежка, тренировка, завтрак. Потом — натаскать воды бабулям. Согрел воды, помыл голову — а то неудобно будет, если волосы грязные.

М-д-я-я-я… а ведь Галина-то права — вот одеть мне — нечего совсем. Как-то я и упустил это. Все те же «трикошки» и футболка, правда все — чистое, постиранное и отглаженное. Кеды даже почистил, как мог. И здесь правда — менять их пора, пока совсем не развалились.

Уже закончив сборы, услышал звонкий голос Нади, которая здоровкалась с бабой Машей.

— Парнишки-та тваи где? — баба Маша стоит в ограде, вытирая руки — из стайки вышла.

— Да вон — мамке завела! Да мы ненадолго, баб Маша — туда и назад, — успокаивает Надя бабушку.

— От — придумал-та тожа чё — стричься ему у Верки приспичила! Чё вон все мальчишки бы к Верки и бегали ба! Уж она бы их всех и подстригла да научила всякому нипатребству-та, — ворчит бабушка, не подозревая, что только подогревает интерес к пресловутой Верке!

Надюша — чудо как хороша! Волосы — в простой русый хвост, задорно так болтающийся за плечами. А вот это как-то баба Дуся — проглядела, не положено Наде так вот волосы уже носить — она дама, замужем побывала, ну и что, что разведена — положено косу, или лучше — вообще в каральку на затылке. Статус! А вот так — только девчонкам носить можно.

Простой светлый ситцевый сарафан, изрядно выше колена. Белые босоножки. Загорелые на огороде ноги, полные, крепкие — м-м-м, какие, вот! Я не удержался и расплылся в улыбке — хороша тетя. И тете всего-то двадцать три!

— Ну что? Идем? — она задорно встряхивает головой, и ее хвост тоже задорно повторяет — «Идем?».

Мы выходим на улицу и некоторое время идем рядом. Я не могу удержаться и искоса разглядываю ее. Она это чувствует и немного смущается, щечки и так — кровь с молоком, покрывает легкий румянец.

— Юрка! Хватит пялится на меня, неудобно, люди заметят! — возмущается она громким шепотом.

На улице и нет никого — основные хозяйственные мероприятия — шныряние туда-сюда местным население уже выполнены, примерно до половины десятого. И я чуть удивленно развожу руки, поворачиваюсь — туда-сюда — мол, «где люди-то»?

— Вон, может кто в окно пялится, и не заметишь, как ославят! А у меня и так, знаешь ли, после развода — репутация не из лучших! Уже каких только грехов не приписали. Мамка — грызет и грызет! — Надя расстроенно опускает голову.

— Да как ославят-то, Надюша? Идет тетя с племянником — не иначе как по делам куда-то собрались!

— Ага, тетя с племянником! А пялишься на меня, глядишь и дырку на сарафане прожжешь!

— Ну что я могу поделать — если ты вот такая красивая у меня тетя! — все же заметно, что Наде мои слова нравятся.

— Надюша! Вот только… как сказать… ты вот сама, когда со мной взглядами встречаешься — там мило краснеешь, что это гораздо виднее, чем мои взгляды на тебя!

— Ну так… я как вспомню, что ты в цеху вытворял — вот и окатывает меня стыдом! Бесстыжий ты, Юрка! — Надя возмущена и отворачивается от меня.

— Ну — прости меня, дурака, Надюша, душа моя! Ну — не удержался! Да как тут удержишься — если ты — вон какая! Вот правда — был бы старше, да — не был бы тебе племянником — взял бы за себя! — ну, тут я вру, конечно, Дашку я — не забыл. Хоть и Надя мне — ох, как нравится!

— Взял бы он! А я, может быть и не пошла бы! Нужен мне такой кобелина! — Надюшка улыбается и смотрит на меня, — и еще ты вон говорил, что теткам и племянникам — закон — не запрещает жениться! Или врал? — вот где тут логика, хотел бы я знать?

— Все так, Наденька! Ни капельки не врал! А что — кобелина, ну — тут признаюсь — слаб я, а вокруг столько красивых женщин да девушек! Ну вот как тут — не оскоромится?

Надя смеется, запрокидывая голову, и от ее смеха, а еще от того, какая у нее длинная, красивая и сильная шея — у меня мурашки по коже — табуном!

— А что, Надюша! — голос у меня чуть хрипит от эмоций, — ты и вправду боишься меня к себе пригласить? На массаж там, или косы заплести?

Надя что-то чувствует, моментально смолкает смех и она, уже серьезно и даже несколько испуганно глядит на меня, потом переводит взгляд ниже и заливается румянцем:

— Вот же… успокойся уже! Хрен тебе — а не ко мне в гости! Вон — все видно уже! — она кивает головой, и я тоже чувствую, что краснею: чертовы треники, после стирки и глажки — облегают меня и… что-то разволновался я, ага… нужно успокоится.

— Ну вот как, Юрка с тобой куда-то ходить? Рядом — не пойдешь, у тебя все топорщится! Вперед идти — даже страшно представить, что у тебя со штанами будет! Ты мне всю задницу глазами съешь! Сзади тебя идти, как конвоиру, что ли? — Надя сначала ворчит, но потом — развеселилась.

— Ладно! Ты хоть придумал, как Верке тебя стричь? — вот! Правильно, моя любимая тетя — нужно отвлечься.

Я достаю из кармашка штанов в несколько раз сложенные тетрадный лист. Вчера, перед сном, посидел и изобразил себя с четырех сторон, что хотел бы получить из своей копны волос.

— Это ты себя нарисовал? А-а-а… прическа! Ой, Юрка! Ты так будешь похож на игроков из хоккея, ну помнишь мультик — «Шайбу! Шайбу!». Только не тех, которые хулиганы, а тех — которые такие — пай-мальчики! — Надюшка смеется, разглядывая листок. Я прислоняюсь к ней, мы разглядываем листок вместе.

— Ну-у-у, ты не права — у тех и носы — пуговкой, и морды такие — смазливые, кукольные! Я же не такой!

— Ой-ой-ой! Ты себя в зеркале-то видел? Вот такой смазливчик и есть! — какая она все-таки еще девчонка. Как по поведению — она к Светке, и Катьке ближе, чем ко взрослым тетенькам. Может поэтому они и ладят так хорошо, мои девочки?

Мы стоим близко друг к другу. И я вдыхаю ее запах… Вот. И снова голова куда-то поплыла. Как не вовремя-то, да прямо — на улице! Надюшка тоже втягивает воздух ноздрями — они у нее чуть трепещут, что дополнительно впрыскивает в меня волнение. Я вижу, как ее глаза вдруг задергивает такая поволока… они блестят у нее и становятся чуточку «чумовыми».

— Так, Юра! Иди-ка ты чуть впереди меня! — Надюшка требует каким-то особенно низким грудным голосом, от которого у меня в животе все начинает вибрировать.

Да-а-а… так и заиграться можно! Я иду, чуть согнувшись, тщательно разглядывая землю под носками своих кедов.

Через какое-то время Надя сзади фыркает:

— И правда — я как конвоир жулика веду! А ну-ка — руки за спину, как положено! — уже шутливо командует.

— Прав не имеешь, начальничек! Не под арестом я исчё! — я выделываюсь, корча из себя этакого «Промокашку», выдаю парочку коленец руками-ногами, и в заключение, засунув средний палец в рот — громко щелкаю, с силой вырывая палец изо рта, — а на чернай скамье, на скамье па-а-адсудимах — иво младшая дочь, и какой-та жига-а-ан!

Надя смотрит на меня, смеясь и прикрывая рот одной рукой. Другой — машет:

— Ну хватит уже, артист! Вот, как и впрямь — тюремщик мурый! Откуда только и нахватался-то?

Идти нам недалеко, буквально — в самое начало улицы Кирова, там, где улица уходит в Рощу. Фактически дом этой Верки и стоит в Роще — он первый по этой стороне улицы. А на другой — уже давно идет вогульское кладбище и домов нет.

Предпоследний дом в улице и дом парикмахерши разделяется большим кустом черемухи и оттого этот ее дом и не виден издалека, с улицы. Уже подходя к дому, зайдя за куст, я разворачиваюсь и придерживаю наткнувшуюся на меня Надю. Все как там — в цеху.

— Ты чего? Опять за свое, что ли? Совсем сдурел? — Надя не отталкивает меня, но своими руками держит мои руки, не давая себя обнять.

— Надюша! Вот скажи мне… Мне — интересно, что со мной происходит… Вот когда ты — вот так рядом и я… и тепло твое чувствую и запах твой… у меня… ну — ты понимаешь же? Да и видно же, правда? А еще — как мороз по коже и так — мурашки по спине… И сладко так — в животе, что и голова дурнеет. Как в тумане все… А… вот у тебя — есть такое? Ну — или как-то по— другому?

Лицо Надюшки густо краснеет:

— Вот еще… буду я тут тебе в чем-то признаваться… кавалер нашелся! — Надя пытается обойти меня, но это лишь сближает нас. Я все же обнимаю ее, и крепко держа за талию, начинаю целовать. Она упирается мне в грудь руками. Но — к своему удивлению, я чувствую, что — не отталкивает меня! А ведь могла бы — силы у нее есть. Я же говорю — ядреная девушка!

Я целую ее и — вдруг! начинаю ощущать, что губы ее чуть дрогнули, и… вроде бы даже начали отвечать мне. Я перевожу руки с ее талии на попу и наглаживая, потискиваю. Одурею я от этой попы! Это — смерть моя, а не попа!

Так мы стоиv, целуясь. В какой-то момент, она даже сама целует меня, так нежно и сладко, что я весь покрываюсь сладкой истомой!

«На дворе туман! В голове — дурман!»

Надя резко отрывается от меня. Смотрит зло:

— Все, все — хватит! Доиграемся мы с тобой, Юрочка! И ведь целоваться так где-то научился, сопля зеленая!

Неожиданно, да. Вот только — сама нежность и податливость, и сразу — вот такая озлобленность. Я отхожу в сторону, отворачиваюсь от нее, и вцепившись руками в штакетник, тупо смотрю в Рощу.

Надя стоит, опустив голову, смотрит в землю, прижимая ладошки к красным щечкам.

— Ну что, пошли? А то хозяйка ждать устанет, — предлагаю ей, кивая на близкую уже калитку в заборе.

Надя идет вперед и открывая калитку, ойкает, и наклоняется что-то поднять. Я сам от себя такого не ожидая, делаю шаг к ней и запускаю руку ей под сарафан — прямо между ног, и провожу там — cнизу и до самого верха. Очень нежно гладя по пути кожу ее ног — она у женщин между ножек, на внутренней стороне ноги — особенно нежная, и очень чувствительная! У-п-с! А трусики-то у нее между ног — мокрые! Вот как! Довел бедную девочку, коз-з-зел!

Еще обдумывая свое открытие, и уйдя в себя, я получаю вдруг — бах!!! оглушительную оплеуху! Аж в ухе — зазвенело! Я затряс головой, пытаясь вытряхнуть этот звон! Вот это Надя! Вот есть же женщины в русских селеньях! Какая там, на хрен, остановка коня на скаку?! Она вот так его, оплеухой, и с ног свалит!

— Ой, Юрка! У тебя — кровь из носа! Ой! Погоди — наклонись-ка, а то — футболку всю ухряпаешь! Ой! Ну вот — уже закапал! Ну вот что с тобой делать, а?

Наверное, услышав суматоху, которую устроила Надя, на крыльцо из дома вышла хозяйка. Я, зажав пальцами нос, гнусаво поздоровался.

— Что это тут у Вас случилось? Надька, это ты его что ли так? За что это? — Вера была явно удивлена.

— Это… я упал, вот. Запнулся вот здесь… ну и… вот!

— Интересно ты упал! Как-то сразу и ухо, и щека вон, и носу досталось, — протянула парикмахер.

— Ага… это я могу! Показать как — вторая щека-то у меня еще целая? Хотите? — я уставился на Веру.

— Надь! Он что у Вас — больной… на голову? Ты — не говорила, — с сомнением смотрела на меня хозяйка дома.

— Ой, Вер! Да придуривается он! Что ты — не понимаешь? Он вот вечно так, клоуна изображает! — Надя была озадачена и немного испугана.

Потом, в две руки женщины стянули с меня футболку, здесь сразу появился таз, и Надя застирала футболку, чтобы кровь смыть.

— Вон, из бочки умойся! — дождавшись, когда кровь перестанет сочится, указала Вера.

Умылся, вытерся поданным полотенцем.

— Надь! Вон повесь на веревку, пока я его стригу, она и высохнет!

Мы прошли в дом. А что? Чисто здесь и даже — уютно. Я еще в ограде видел — вроде мужика в доме нет, но порядок — есть. Все по своим местам и ничего не валяется. Ограда застлана плахами и чисто подметена. Да как бы — и не помыта. Босиком ходить можно!

Вот и в доме — также чисто, аккуратно. На мой вкус — вот всяких тряпочек-занавесочек многовато, опять же — слоники, всякие прочие фигурки и статуэтки. Картинки какие-то по стенам, репродукции. Ну — женское жилище! И женщина-хозяйка — явная аккуратистка! Небольшая кухонька, и между занавесками видно — такая же небольшая, аккуратная комнатка. Диван вот, телевизор на тумбочке, печка — «контрамарка», как у бабы с дедом.

— Ну что! Вот табурет — садись. И рассказывай, как тебя стричь, — Вера с интересом обсмотрела меня со всех сторон, просунула пальцы в волосы, потянула несильно, — а не жалко, такие-то волосы состригать? Нет? Ну — как хочешь!

Мы расположились в кухне. Я показал мастеру свою бумажку. Та с интересом посмотрела:

— Это ты сам рисовал, что ли? Здорово! Так… а как вот это все…, — поглядывая в бумажку, Вера ходила вокруг меня и разглядывала волосы, запускала в них пальцы.

— А если просто — расческой и ножницами? — высказал я предложение.

— Ну-у-у… можно и так, только дольше, конечно, будет! А вот сзади и с боков точно — так коротко нужно?

Я подтвердил. Вера смочила мне волосы и принялась щелкать вокруг моей головы ножницами. Ножницы эти были и впрямь — мастерскими, очень острыми и хорошо отлаженными — ни разу у меня волосы не защемило, и не дергало. Или руки мастера были такими?

Ну что сказать о хозяйке? Чуть старше Нади. Женщина, без всякого сомнения она — видная. Похоже, что натуральная блондинка. И на лицо — приятная, не скажу, что красавица. А вот стати ее — это да-а-а-а! Она сейчас явно в тренде, у мужиков! Высокая, на голову выше меня, а то и больше.

Ноги — длинные, это я заметил, как только зашел. Она была в шелковом халате, причем халат такой, не длинный. До середины бедра, примерно. Ноги длинные, довольно красивой формы, стройные. Но — на мой вкус — немного крупноваты, то есть полноваты. Но жира не видно. Крепкие такие ноги, ага!

Грудь… это — действительно была — грудь! Размер, думаю пятый. Но — не уверен… Опять же — не в моем вкусе. Несмотря на изрядную такую сбрую, ремни которой угадывались сквозь ткань халата, груди периодически провокационно подергивались. Иногда даже — подпрыгивали, привлекая внимание.

И несмотря ни на что — талия у Веры — была! Причем отчетливая такая, подчеркнутая пояском халата! И живота… либо вообще нет, либо он — неявный такой.

Попа… да-а-а…. Что тут сказать — попа была и это, наверное, самое заметное место в Вере. После грудей… или — все же — до грудей… Ну — кому как, по мне так — на первом месте все же попа!

Вот Надю я считаю — ядреной, но Вера — куда как ядренее! Интересно, какой размер она носит?

У меня Дашка, когда мы познакомились, носила сорок шестой, потом — после всех родов — сорок восьмой. Но она не выглядела крупной. У Дарьи — все пропорционально была, здорово. Я вообще не очень любил маленьких и хрупких женщин, мне больше по душе такие, в теле. И тут Дашка для меня всегда была идеалом женщины.

А здесь… здесь явно размер пятидесятый, может даже — пятьдесят второй. Все в пропорции, очень привлекательно. Но — уже за пределами моего вкуса. Крупновата. Получалась — эталонная русская красавица, с картин Кустодиева. Хотя… там они вроде бы все же — толстые. А здесь Веру толстой — никак не назвать! Очень такая фактурная женщина, ага!

К моему удивлению, никаких пошлостей или намеков на это, я от нее и не увидел и не услышал. Халат — да, провокационный. Но она же не по улице в нем ходит, а дома. Что в этом такого?

Они болтали с Надей по-приятельски, кого-то обсуждали, посмеивались. Периодически Вера прислонялась ко мне своими бедрами, даже чуть — наваливалась. Было — приятно! Вот только зря она так — грудью, да к моей голове! И запах от нее приятный, духи — неплохие, ненавязчивые.

Я задумался — вот почему так… Вот Вера — яркая, эффектная женщина. Хотел бы я ее? Безусловно! Но… что-то от нее так в туман не бросает, как от Нади. А Надюшка… Вон сидит — напротив меня на табурете, смеется Веркиным словам. Сначала сидела, закинув ногу на ногу, но, увидев, как я разглядываю ее ножки, оголившиеся от уехавшего вверх сарафана, поставила ножки прямо, и сарафан еще натянула, злыдня!

Потом они начали обсуждать какие-то пряжи, нитки. Вера притащила Наде кульки с какой-то шерстью. Они склонились над столом, что-то перебирая и разглядывая. И если Надя просто чуть развернулась к столу, сарафан опять поехал вверх, негодник такой! То Вера наклонилась, и ее ноги стали видны мне гораздо выше. А хорошие такие ноги! Крепкие, ровные. Вот правда — сомневаюсь я, что я бы в моем нынешнем состоянии смог бы удержать такие ноги на плечах, уж очень они… мощные такие.

И задница Веры обтянулась халатом, ох как обтянулась! Да-а-а-а… понятно, почему мужики по ней слюной истекают, а поселковые женщины — злобой! Это же не задница, а оружие массового поражения!

Вот! Опять спалился! Надюшка, оторвавшись от обсуждения, кинула на меня взгляд и увидела, что я так тщательно разглядываю!

— Ну хватит пялится! Ты сейчас на Верином халате дырку прожжешь! Вот, Верка, погляди на него — от горшка — два вершка, а уже глаз от баб не отводит!

Вера, удивленно улыбаясь, выпрямилась, повернулась ко мне, и сказала, обращаясь к Наде:

— Ну что уж ты придумываешь! Вовсе он не маленький, парень подрастает — что уж теперь!

Стригла она меня довольно долго. Надя уже собрала какие-то клубки пряжи в тканевую сумку, это Вера ей что-то заказала вязать. Потом поставила чай на плитку, достала из шкафа какие-то конфеты.

— Вот тебе мыло, вот полотенце — иди из той же бочки обмой голову и плечи, а то все это колоться будет!

Я вышел в ограду, обмыл голову, вытерся. Ограда была залита солнцем, которое еще не пекло, а только грело. Постоял, прищурившись, подставив голову и тело лучам — хорошо-то как!

— Ну, где ты там, Юра? Иди сюда, пока волосы не высохли, я их тебе зачешу, как надо.

Я снова уселся на табурет и посидел, пока Вера меня очень тщательно причесывала, укладывала волосы. Хотя что там укладывать — подстригла она меня коротко, как и просил.

— Ну вот! Посмотри, Надя, какой красавчик получился? На загляденье просто — смерть девкам! Да, Юрка?

Надя хмыкнула, поднялась и обошла меня по кругу:

— Ну… нашему подлецу — все к лицу! Хорошо подстригла, Вер! Правда — здорово!

Я отдал Вере рубль. Сдачи, как и полагал — не последовало.

— Садитесь, чай попьем! — Вера пригласила нас к накрытому Надей столу.

Свою кружку чая я выпил быстро — и чай — не очень, и заварен — не так. Удовольствия — никакого.

Верка поинтересовалась у меня, как я умудрился выиграть «такие деньжищи!». Уж в который раз рассказываю, поднадоело!

— Ты, Юра, пойди — вон позагорай в ограде. Нам с Надюшкой пошептаться нужно, о своем, о женском. Мы с ней нечасто видимся…

А мне что? Я и вышел, проверил футболку — волглая еще. Присел на лавку, прислонился спиной к теплой стене дощатого сарая. Лепота!

Вот опять меня красавчиком назвали. Х-м-м-м… никогда себя таковым не считал. Странно…

На крыльцо выглянула Вера:

— Подай футболку, я ее утюжком пройдусь, и высохнет быстрее, и выглядеть лучше будет! Ты же Надю будешь ждать, да!

Я, делая вид, что задремал, кивнул.

А вот интересно… Я, легонько ступая, перебрался на крыльцо, сел так, чтобы меня из кухни видно не было, прислонился к стене. Ушки — на макушке!

Женщины говорили негромко, и слышно было далеко не все. Надя что-то шептала Вере, та — негромко смеялась.

— Сколько ты говоришь ему лет? Да ну! Не может быть? Я думала — лет пятнадцать! Ишь какой сладенький мальчонка!

— Да он — как с цепи сорвался — по два раза в день спортом занимается! Говорит — вырасти хочу быстрее, чтобы девкам нравится.

Потом опять что-то невнятное… бу-бу-бу… смех негромкий.

— Нет, Надька… ты не права. Ну и что… — и опять бу-бу-бу.

— Да ладно тебе! Что тут такого-то! Ты бабок больше слушай, ага…

— Да ты сдурела, Верка… Светка вон узнает…, — опять бу-бу-бу.

— Ну и дура ты… Эх! Было бы ему года на два-три больше, хрен бы я так его отпустила… Мужики-то — козлиное племя, только о себе думают… А тут — молоденький, ласковый…, — вот же, блин… ничего не слышно…

— Ну смотри сама… Ага! Да-да! Что ты мне рассказываешь?! А то я не видела, как вы у черемухи тискались-облизывались…

— Пахнет? А я-то думала — показалось… Ну да, приятно так…

— Ну ладно… думай сама… но я бы на твоем месте… — черт, половины не слышу, но то, что слышу — Верунчик! ты — прелесть!

Фу-у-ух-х… еле успел перескочить снова на лавку и сделать вид, что дремлю.

Надя с Верой вышли на крыльцо. Вера весело и с интересом смотрела на меня, а Надя — опять румянцем покрыта. Но делает вид, что все — нормально.

— Ну что, засоня! Подремал? Вон, Вера тебе футболку погладила, одевай и пошли, горе ты мое… луковое.

Мы вышли за ограду, и Надя чуть задумалась:

— Слушай… А, пошли до «стекляшки» сходим, я мальчишкам своим что-нибудь вкусненькое куплю. Они у меня сладкое любят.

— Пошли, радость моя! Я с тобой, как телок на привязи — хоть весь день бродить готов!

Мы пошли, не торопясь, через Рощу, к мосту.

«Стекляшкой» у нас называли продуктовый магазин, за мостом, уже в Кировске. Квартала через два от моста.

Так-то все магазины горпо имели свои номера. У нас, в РТС, к примеру, магазин был за номером двадцать шесть. Но его называли — магазин РТС. Как магазины Дорстроя, Мелиораторов. Были и такие названия — «стекляшка» — потому как вся фасадная часть его была в окнах. Здание старое, еще дореволюционное, как бы — не купеческое, потому как обычные люди и окна в домах делали поменьше, да и оконные переплеты — не такие вычурные. Еще и ставни старые, посеревшие, но — все резные, красивые.

Еще были — «Гастроном», универмаг «Орбита» — эти новые магазины. «Гастроном» занимает весь первый этаж пятиэтажки, а «Орбита» — такой себе нынешний торговый центр, в два этажа, где на первом — мужская одежда и обувь, а на втором — женский зал. Магазин по местным меркам — огромный, и товаров в нем много.

Мы шли не спеша. Надя, к моему удивлению, задумавшись, взяла меня под руку. И мне было до одури приятно чувствовать тепло ее руки на своем предплечье. Что она там раздумывает интересно?

Так-то Верка — молодец, она направляла Надю на нужный мне путь. Только торопится я не хотел. Хочу я свою тетку очень! Но и скомпрометировать ее — не хотел ни разу. Здесь нужно как-то продумано действовать. Еще и тормозило то, что сама Надя — болтушка, может и сама, не подумав, брякнуть кому-нибудь что-то, или как-то по-другому выдать и себя и меня.

— Ну как тебе Верка? Как подстригла? — Надя смотрела на меня.

— Ну что тебе сказать… Сама Вера — женщина, конечно, интересная, — Надя фыркнула, — но… ты знаешь — она не совсем в моем вкусе. Вот ты, красавица — другое дело! Ты, прелесть моя, ну просто — ах! — Надя залилась румянцем, и ткнула меня кулачком в бок:

— Юрка, перестань! Как подстригла, я спрашиваю тебя? Нравится?

— Она — мастер конечно! А вот тебе — нравится?

Она остановила меня, развернула, чуть отодвинула от себя и покрутила из стороны в сторону, потом не удержала и рукой взлохматила мне волосы:

— Очень нравится! Здорово! И тебе — очень идет! Ты сейчас такой… смуглый на лицо, а волосы — выгорели. Здорово, правда!

Я придержал ее за руку, и прислонился к ее руке щекой, потерся… Потом чуть-чуть, только легким касанием губ, поцеловал ее руку.

— Юра-а-а! Ну прекрати, ну — прошу… Ну что ты… Увидит же кто-нибудь!

Совсем недалеко от нас — огромный черемуховый куст по центру Рощи. Метров тридцать на тридцать кустище, не меньше! И молодежь, чтобы потискаться, частенько его использовала. Там, в центре, даже лавочки стоят и столик небольшой — это я еще по прошлой жизни помню. И пацаны винишком там балуются тоже.

Я посмотрел на Надю, потом показал ей взглядом на куст. Типа — может туда?

Надя возмутилась:

— Вот еще — придумал! Мне что — пятнадцать лет, по кустам таскаться?

— Милая моя девочка! Ну а сколько лет тебе? Ну? Двадцать три? Ну и далеко ли ты ушла от пятнадцати. А?

— Все! Пошли! И больше мне даже не предлагай такого! Вот еще — нашел мокрощелку! — Надя решительно меня развернула и потащила за руку к мосту.

Мда… ну вот как быть? Домой к себе — она не приглашает. По кустам — ей, видите ли, возраст не позволяет! И что делать? Вот же черт! Нужно, нужно какое-то место для вот такого!

Когда дошли до развилки тропинок, Надя, чуть подумав, повлекла меня по той тропинке, что вела к пешеходному мостику через Аян.

— Прогуляемся! Ты же — не против? Погода вон какая замечательная! — Надюшка уже с улыбкой смотрела на меня.

— Я же сказал, Киса, с тобой — хоть до утра гулять готов!

— До утра он готов…, — Надя засмеялась и толкнула меня под бок, — а силенок-то хватит — до утра гулять? — и смотрит на меня так… что вот-вот, и я опять сорвусь…

— Зачем же ты мучаешь меня так, красавица? А про силенки — я молодой и выносливый!

Надя вновь берет меня под руку, и мы с ней медленно, гуляя идем по тропинке.

— Юр! А… сколько тебе лет? Ну… просто ты ведешь себя… не как в двенадцать ведут мальчишки, — Надя смотрит куда-то вдаль, на луга.

— А вот ты сколько бы дала — по моему поведению? — мне самому интересно.

— Сколько бы я дала… сколько бы дала… а вот — не твое дело — сколько бы я дала, — Надя смеется и показывает мне язык… вот зачем она меня так провоцирует, а?

— А так… даже не знаю… иногда кажется, что тебе лет восемнадцать-двадцать… молодой еще такой, глупый телок. А иногда — как будто тебе лет тридцать… уже такой… мужик с опытом.

— Я, Надюшка, и сам уже запутался, сколько мне лет. Бывает так — что вроде бы мальчишка еще. А потом— бац! и вроде бы взрослый мужик. А иногда — и стариком себя чувствую, поворчать хочу.

— Ты, Юра… я прошу… ты — не торопи меня, ладно? не нужно вот так вот… как в обрыв — сдуру! дай мне в самой себе разобраться… ты вот спрашивал у меня, как мне… что я чувствую, когда ты рядом. Ну… не знаю… дурман какой-то… сладкий такой, истома по телу… хорошо-о-о-о. И я тоже человек, мне тоже иногда вот так — прыг в омут этот! тоже хочется… ох как хочется…

— Ну так давай — вместе прыгнем, а?

«Зацелую досмерти, изомну как цвет –

хмельному от радости — пересуду нет!»

— А что это? Чьи стихи? — Надюша заинтересовано смотрит.

— Есенина… Нравится?

— Есенин — тоже кобель был! Дурман для девок, и красивый какой?! — красавица мечтательно смотрит вверх.

Я немного успокаиваюсь, и мы просто гуляем.

В «стекляшке» Надя выбирает какие-то сладости — кавказские конфеты, пирожное с кремом, что-то еще. Я чуть отвожу ее в сторону:

— Заплачу я, хорошо? Мы ведь гуляем, не забыла? Могу же для любимой девушки сладости купить? — Надя чуть раздумывает и кивает головой.

Когда вышли из магазина, она уже более настойчиво:

— Слушай, Юрка! А откуда у тебя деньги? Часть у вас — на книжке у Ивана. Часть — в сундуке у бабы Маши. А у тебя откуда?

— Ну вот! Какая проза жизни! Любимая девушка допрашивает меня как сварливая жена! И даже тема та же — откуда взял деньги?

Надя фыркает:

— Не любимая девушка, а тетя… ну пусть — любимая! И не девушке сладости, а детям этой девушки — не забывай — у меня дети!

— Ну это же уже мелочи, нюансы… зачем же их вытаскивать, да так демонстративно встряхивать! А где же — тот романтичный настрой? Откуда вся эта проза жизни, Надюша?

— Эта проза — из той самой жизни! Я вот думаю… может тебя и правда Верке отдать? И мне проще, и стыда нет, и вины перед Светкой…, — Надя опять погружается в раздумья.

— Верка… Верка — это, конечно, хорошо…, — Надя поднимает голову и чуть изгибает бровь, смотрит с подозрением (вот же женщины — сама только что об этом говорила! Но только попробуй согласится! Только попробуй!), — вот только в чем беда, Надя… Мне ты нужна… я тебя хочу, а не Верку…

Ну вот — что и требовалось доказать! Надя заметно успокаивается и чуть улыбаясь смотрит вперед.

— А скажи-ка мне, кобелина… а что у тебя с Катей, и со Светкой? — опять допросы?

— Слушай! Мы с тобой еще… ничего еще не было — а ты вот так меня уже допрашиваешь, как жена мужа!

Хотя… может это и хорошо? то, что она так вот — вроде бы свыкается с мыслью о том, что может быть все же…

— Я — не как жена мужа, а как… ну… мне просто не все равно, что там у вас происходит. Вот поломаешь жизнь девчонкам…

Тут Надя останавливает меня за руку и разворачивает к себе. Оглядывается по сторонам, приближает голову ко мне и шепотом:

— Ты им целки не сломал ли? Что-то Катя краснеть стала, когда на тебя смотрит?

— Вот ты, Надя… Вон ты тоже краснеешь, когда на меня смотришь и что? У нас было что-то? Кстати… вот если разговор такой зашел — когда? Надюша! Я же жду… Когда? Да! И вот еще — где? — что-то мне вот не нравится куда наш разговор выруливает.

— Ну…, — Надя опять смущается, — когда… ну я же просила — не торопи! А где — ну… можно и у меня… или вон — с Веркой договорюсь… я знаю, где у нее ключ лежит, а она с утра до вечера в парикмахерской. Она и сегодня должна была там быть — просто подменилась, по моей просьбе. У Верки даже и лучше — никто мешать не будет, — Надюша опять отводит взгляд и краснеет. И это — разведенка! Как девочка, чес-слово! Или она так на наш возможный инцест реагирует? Хотя… это вроде бы — не инцест? Мы же — не близкие родственники? Не знаю…

— Так… ты в сторону — не увиливай. Что у тебя с Катей? Я ее люблю очень… А ты, вот так, сдуру — девке жизнь сломаешь, как целку эту! — и смотрит так требовательно.

— Надя… да ничего там… не трахались мы… точно это! И все у них на месте — и у Кати, и у Светки. Ну… поигрались немного, поласкал я их. И все!

— Это как — поласкал? — вот зачем ей подробности?

— Ну как, как… Пальчиками погладил. Языком еще…

— Ты что… и языком? — Надя очень удивлена и очень смущена. А еще — как-то дышит, уж очень… да она — возбуждена, и — еще как!

— Надюша! Радость и любовь моя! Может зайдем к Вере, попросим там… ну — может ей тоже в магазин нужно, или там — погулять сходит, а?

Надя не отвечает, вид у нее — такой… Ошарашенный, да.

— Ты чего, душа моя? Что с тобой такое?

Она стоит, чуть покачиваясь с пятки на носок, раздумывает. Потом решительно берет меня за руку:

— Пошли к Верке! Она и впрямь собиралась куда-то смыться…

Глава 12

Благо — недалеко! И хорошо — что никто не встретился по дороге. А то вид у Нади… взбудораженный такой, ага!

Мы встречаем Верку, когда она уже выходит за калитку. Одета она уже — в парадно-выходном. М-да… эффектная женщина, что сказать! Увидев нас — она удивлена.

Весь настрой у Нади куда-то слетает, и она мнется:

— Вер! Нам… поговорить нужно… вот. Ты… не могла бы ключ оставить.

Вера смотрит с удивлением и интересом, переводя взгляд с Нади на меня. А я шепчу про себя: «вот только не надо ничего говорить! вот — прошу! не говори ничего!». И Вера как будто слышит меня:

— Ну ладно, подруга! Ключ сама знаешь где. Меня до вечера не будет, если что…

Надя мышкой шмыгнула в калитку. Я иду за ней и уже заходя, оборачиваюсь и вижу взгляд Веры, которая улыбается и качает головой. И чуть слышным шепотом, одними губами:

— Ну, кобель! Ну… погоди у меня! Не отвертишься!

Я закрываю калитку на задвижку изнутри. Потом прохожу в сени и там тоже закрываю дверь, на крючок. Надя стоит в кухне, спиной к двери, опустив руки. Подхожу к ней, обнимаю сзади и кладу голову ей на плечо:

— Как же я долго ждал этого, родная моя…

Надя будто всхлипывает, разворачивается ко мне лицом и начинает бурно меня целовать. Но не кусает, как Светка, а очень чувственно целует. От этого меня в момент охватывает дрожь. А вот этого мне — не надо! Совсем не надо! Мне сейчас нужно иметь чистую, ясную и здравую голову, чтобы сделать все так — Надюшка должна голову терять, а не я!

Я чуть отстраняюсь от нее и смотрю ей в глаза. Ну вот — так-то лучше. Взгляд у нее с поволокой, глазки блестят. Я очень нежно беру ее за голову и так же нежно целую в губы. Она чуть слышно стонет. Я обнимаю ее за талию, потом, в процессе поцелуев, перевожу руки ниже, ниже. Поднимаю края сарафана…

Какая у нее кожа, чуть бархатистая, очень приятная. Провожу руками по бедрам, снизу вверх. Надя обнимает меня за шею и довольно сильно стискивает.

— Ты, Юра, целуй меня вот так… целуй… я так люблю целоваться. А ты целуешься так хорошо… у меня голова кружится, о-о-о-о-х-х-х…, — как же она стонет!

Я дорвался до ее попы. Глажу, потискиваю слегка, сжимаю руки.

— Правда, я тебе так нравлюсь? Да? Ах… вот так да — потискай меня… можешь и покрепче… еще… еще… да-а-а-а…

Что-то я забываю, что женщина любит ушами, что ей нужно постоянно и разнообразно говорить, как ты ее любишь, и как она тебе нравится. Квалификацию потерял, что ли? Я начинаю что-то говорить ей, как она мне нравится; как я с ума сходил, когда смотрел на нее на огороде; какие у нее ножки, попа, какая она нежная…

Вот ведь говорят — «правду говорить легко и приятно!». И это действительно так. Сколько раз я в той своей жизни шептал на ушко женщинах приятную ложь. А здесь — приходится постоянно держать себя в руках, иначе сорвусь в этот омут, Надюшкой называемый, в эту сладкую истому, в эту медовую пелену… и все пройдет быстро и скомкано! И мне будет стыдно и неловко перед ней, и ей, скорее всего тоже будет неловко. И будет она корить себя за то, что поддалась, а оно — того не стоило!

Надо отыграть так, чтобы вот этот первый раз для нее был — Ах какой! Чтобы запомнила она его, если не навсегда, то — надолго! Чтобы еще и через несколько дней, она, ложась спать дома, вспоминала и сладко замирала, чтобы трусики у нее мокрели.

Вот так себя и веду. Отслеживая ее состояние, нашептывая ей в ушко всякую приятную чушь. Мы уже дошли до того, что я чуть спустил с нее трусики и засунул в них руки, сзади. Спереди я руки засовывать не буду. Спереди — очередь дойдет, когда мы их совсем снимем! Ох, какая же у нее попа! Довольно широкая, круглая такая и упругая! Потискивая попу, я легонько прошелся пальчиком туда, ниже и между такими аппетитными булочками. Оп! А тут уже совсем мокро!

Я начал по чуть-чуть подталкивать девушку из кухни в комнату, имея цель диван. Черт! Он еще и не разложен! Терять тут время, темп — не стоит. Ладно, придумаю что-нибудь.

К дивану мы «пританцевали», имея уже Надин сарафан в районе ее плеч. Тут я чуть отстранился от нее и потянул его вверх. Она помогла меня, киска такая! Ох, какой вид — трусики уже чуть приспущены, глазки прикрыты, дыхание… Какое нужно дыхание, ага!

Я придержал ее в руках и оглядел! Вот какое это счастье — обладать такой женщиной! Она опять потянула меня к себе. Какие мягкие у нее губы. Нежные, страстные, умелые. Умелые? Ну… это мы позднее проверим. Не сейчас… далеко не сейчас!

Я, прилагая усилия, чтобы сделать по-своему, оторвался от ее губ и перешел на шею. Поцелуи, покусывания… ушки не забыть! ушки… Потом — ниже, ниже… Ключицы, плечи, чуть лизнуть подмышкой. У женщин же эти сладкие зоны могут быть, где угодно!

Помню одна у меня была… да… как она заходилась в чувствах, ага… когда я целовал ее под коленом! прямо вот в этот внутренний сгиб… там такая нежная кожа — что ты! И вот кто бы подумал, а? и нашел-то — случайно!

А еще — ну… был очень интересный опыт — разминал я как-то одной фемине пальчики… на ногах, да. И обратил внимание, что если у других это вызывало — приятные ощущения, то тут было — по-другому. Ну и попробовал — целовать. Когда увидел эффект, стал покусывать, очень так… слегка, а потом и полизывать, посасывать! Писец какой-то! Ее, эту даму, можно было даже не трахать! Ей и этого было — за глаза! Она была на все готова, только бы я повторил это! Чем я и пользовался — бессовестно! Да — анал присутствовал! Я же говорил уже — что я небрезгливый? Ну — вот, говорю!

Это я так себя отвлекаю, чтобы не утонуть в пучине собственной страсти по Надюшке. А моя любимая тетя меж тем, похоже, была готова… Ага! Похоже, что так! А я ведь только животик стал целовать, ласкать, покусывать! И колени уже у бедной девочки потряхивать начало! Завалится же!

Я аккуратно посадил ее на диван, одновременно стаскивая с нее трусики. Потом — мягко повалил на спину, придерживая и целуя. Вот так — чуть наискось ляжем, Наденька! Вот эту ножку — на спинку дивана… А, вот эту — чуть в сторону, да!

И да! Я приник к ней. Не сразу, конечно… животик-то я до конца… не обследовал, да… Потом внутренние части бедер. Тут не только пальцы, тут и язычок. Вот так — с низу вверх, подольше…

А вот зону бикини, ага… нужно… облагородить… ну — не пришла еще сюда эта мода на повсеместную депиляцию. Но мои женщины должны быть красивыми везде. Да я и сам могу сделать это — люблю ухаживать за своими любимыми. Все это сделать аккуратно, нежно, не торопясь, снять это бритвой, потом все это увлажнить кремом, помассировать… ну и… дальше там, по плану…

Вот у Кати и Светы… там еще не волосы толком, а такая нежная длинноватая щетинка — очень приятная на ощупь и практически не мешает.

А вот какая у Кати… форма, да — я практически и не помню. Все было очень сумбурно и на охрененных эмоциях. А ведь у всех женщин они, эти самые сокровенные места — очень разные. Тут конечно — вкусы у всех свои, но вот мне не очень нравились… места, когда внутренних губок — практически не видно под «панцирем» внешних. Ну — маленькие они были, эти внутренние губы. Не видно их, даже если женщина очень возбуждена. Ну — почти не видно. И, может совпадение, а может так и есть — такие женщины — очень сдержаны в сексе. Довести их до оргазма — та еще задачка!

Другое дело — когда внутренние губы — большие. Они легко наливаются кровью, при возбуждении. Становятся красивыми — ну это я так считаю, ИМХО, значит. А как с ними приятно играть своими губами! Там такие «поцелуи» случаются — ого-го! И с такой женщиной в постели легко. Хотя… тоже есть переборы.

То есть — вот средние — самый цимес! Вот такой цимес я сейчас и имею перед собой. Только вот поиграться толком — не получилось. Надю затрясло судорогами, пришлось придерживать мою хорошую. А потом… потом — все так бурно!

Так… нужно чуть остановится. После этого — только поцелуи: тела, губ — но только не там.

Я оторвался от моей хорошей и перебрался выше — к ее лицу. О как! А что мы плачем? Начинаю покрывать поцелуями лицо, шею, ушки. И нашептывать, успокаивать бедную девочку — такая встряска же у нее!

Через довольно долгий промежуток времени, любовь моя открыла глазки.

— Юрочка! Юра! Ты прости меня! Я сейчас, сейчас успокоюсь и все-все будет!

— Ну что ты, радость моя! Когда тебе хорошо, то и мне очень хорошо! Тебе было хорошо? Я не ошибся?

Ну вот что здесь за мужики такие, а? Из ее лепета, я понял, что «вот это» она прочувствовала впервые. Да! После четырех лет супружества, после рождения двух детей! Впервые ее так ласкали! Пиздец какой-то! И даже морды бить этим мужчинам, которые были у нее до меня — бесполезно! Не поймут! Сейчас для большинства мужиков это — такой зашквар, что хуже — только гомосексуализм! Да и в будущем было много таких «рептилоидов» дремучих! А, значит, что? Значит у меня на вооружения есть ТАКАЯ фишка, что я — просто «читер» из будущего!

Я нежно целовал лицо моей любимой. Почему любимой? Да потому что, за очень редким исключением, все женщины, которые проходили через мою постель, в такие моменты — для меня — любимые. И не иначе!

А уж Надя… тут и правда… ну есть у меня к ней чувства. И далеко не родственные. Это не любовь, в привычном, книжном понимании, но для меня — так назвать — проще. Пусть будет так, определимся с понятийным аппаратом, да! Одефиничим, так сказать!

— Ну, любимая моя, продолжим? — мне интересно, сможет ли Надя продолжить наши игры. А то бывали, знаете ли, ситуации, когда вот так девушка кончит, а потом спазмы сосудов головного мозга, боли и прочие «радости».

Надя оторвала голову от моего плеча, где чуть раньше угнездилась:

— А что, ты хотел сказать, что это — все? Из-за одного раза мы… я так низко пала, что устроила такое со своим малолетним племянником? Ну уж нет, Юрочка! Теперь ты от меня не отделаешься! — ох как мне нравится вот это вот сияние женских глаз!

И мы продолжили.

— Ну — тебе понравилось, как я тебя поласкал? — смотрю на нее с интересом, глаза в глаза. Так соврать сложнее.

— А ты что — сам не понял? — Надя чуть смущается, начинает пальчиком что-то чертить у меня на груди.

— А ты мне скажи… мне же тоже приятно такое слышать.

И Надя начинает говорить. Сначала довольно смущенно, потом, видать, чуть вспомнив свои ощущения, более свободно. Не спокойно, потому как — наоборот со своим рассказом об ощущениях, она вновь возбуждается. Какой кайф, когда женщина, вот так благодарна после ласк!

Мы снова начинаем целоваться и опять я, своими поцелуями, исследую ее тело. Она заводится, как говорится — с полпинка. Теперь я уже и груди ее не пропускаю. Ну что сказать, она все же дважды рожала и выкармливала детей грудью. Они у нее хоть и довольно большие, но… Нет, не совсем уж висят, но… в общем — понятно. Я чуть приспускаю чашки лифчика и нежно облизываю ей соски. Чуть покусываю. Как она классно стонет!

— Юра! Подожди, подожди. Ну чуточку же! — отстраняется от меня, — давай диван разберем, да застелем простынью, а то мы тут все здесь поперепачкаем!

Она так забавно краснеет. Я встаю, чуть отхожу в сторону и смотрю, как она быстро разбирает диван, застилает его взятой из комода простыней, кидает подушки. Ну да — одеяло нам ни к чему.

Она не успевает разогнутся, как я опускаюсь сзади нее на колени, обнимаю за попу и начинаю ее покусывать, с удовольствием слышу, как она ойкает, тихо смеется. Потом раздвигаю ей попу, и начинаю вылизывать, сначала — снизу, ее такие красивые губки, нижние и верхние. Она уже стонет, становится чуть поудобнее. Потом передвигаю язык чуть выше.

— Юрка! Там-то зачем?! Что ты делаешь? Перестань!

Отрываюсь от ее тела:

— Тебе неприятно? Или щекотно?

— Н-н-н-е-е-ет… и приятно и не щикотно… просто… очень непривычно. И… разве тебе не противно…

— Мне не противно, мне — очень нравится доставлять тебе удовольствие. Тебе хорошо?

— Очень…

— Ну — значит здорово!

В процессе я не просто вылизываю ей обе дырочки, но и по очереди засовываю туда язык — мне нужно понять, где граница, за которой ей будет неприятно. К моему удовольствию и удовлетворению — она стонет и от того, и от другого!

Потом я подключаю к языку и пальцы. Чувствую, как начинают дрожать ее колени.

— Юра… давай я встану… вот так…, — она становится на четвереньки на диване. Очень удобно получается — ее попа как раз напротив моего лица. Продолжим…

Постепенно она опускается плечами и грудью на диван. У нее и прогиб получается очень… эротичный. Я добавляю интенсивности и амплитуды движениям пальцев и языка. Какой кайф — Надюшка вновь заходится в стонах, а потом и крике. Благо, что утыкается лицом в диван. Потом медленно опускается на бок, поджимает ноги к груди и так лежит, чуть подрагивая и всхлипывая.

Я пристраиваюсь за ее спиной и поглаживаю ей бока, бедра, спинку, перехожу на живот.

Потом она ложится на спину, открывает глаза:

— Слушай, я никогда не знала, что можно там… что можно так кончать! Ты — противный чердынец, Юрка! Где ты был раньше! И что я теперь буду делать? Вот сомневаюсь, что кто-то еще может так…

Я ничего не говорю, только нежно целую ее в губы.

Через некоторое время она как будто о чем-то вспоминает и широко открыв глаза, поворачивается ко мне:

— Постой… а… а как же ты? Ты же… ты не кончил что ли?

— Не помню, вроде бы кончил, когда первый раз тебя ласкал… Об ногу придавил, наверное. Да ладно тебе! Не думай об этом. Тебе же хорошо?

— Нет… Я так не могу. Так неправильно. Подожди.

Надя поднимается на колени, посмотрев на меня, улыбается, видя, как я ее разглядываю:

— Вот же ты бессовестный, Юрка. Пялишься и не стыдишься…

— А чего я должен стыдиться, Надюшка? Ты такая красивая, я любуюсь тобой — и должен этого стыдится? Не понимаю…

— Ну… хоть бы вид сделал, что ли! Ну… чтобы я не чувствовала себя такой бесстыжей, — женская логика, ага…

Она протягивает руки за спину и потянувшись, расстегивает лифчик, спускает его, и прикрываясь руками, говорит:

— А вот сейчас — правда не подглядывай… Я стесняюсь… у меня груди… обвисли после родов, вот…

— Глупая ты девчонка! Ты — моя прелесть и красивая, как… вот не знаю — как сказать, насколько ты красива. А груди… я же не мальчишка, и понимаю, что к чему. Перестань, любимая, делать проблему из ничего.

— И вовсе это не «не из ничего»! Знаешь какие у меня титьки были лет в восемнадцать? Мне все девчонки завидовали, вот!

— Прелесть моя… мне кажется, что, если бы твои девчонки видели бы, как ты сегодня кончала — они бы завидовали не меньше. И про груди твои не думали бы.

— Ну… это так, конечно… я как вспомню… у меня дыхание прерывается… как же ты… вот где ты такому научился, маленький засранец?!

Я смеюсь, следом за мной, поняв, что она только что сказала, хохочет и Надя.

Потом, отсмеявшись и пару раз ущипнув меня за бок, погладила то же место, где ущипнула и сказала:

— Ты такой худой, и в то же время, как из канатов таких свитый, странно как-то… Так, ты сейчас не смотри… ну… то, что я делать буду… а то я стесняюсь… и вообще стесняюсь вот так — при свете вот это все…

— Подожди, радость моя. У меня другое предложение. Давай ты перестанешь меня стесняться и сделаем мы вот что: ты будешь делать, что задумала, и смотреть мне в глаза. А я буду смотреть тебе в глаза.

— Ты сдурел что ли! Я так не смогу! Стыдоба-то какая. Нужно было еще простынь вытащить, хоть укрылась бы…

— Надя… Вот — я жалею о том, что напротив нас сейчас нет зеркала. Чтобы ты видела себя и видела — какая ты красивая!

— Скажешь то же — красивая! Вон — толстая какая, — было видно, что Наде приятны мои слова и она тщетно попыталась найти жирок под своей кожей на животе или боку.

— Знаешь, красавица, стыд — он, если его по-другому развернуть — он тоже возбуждает.

— Ну, ладно… Но ты все равно глаза прикрой, и так — вроде подглядываешь, а…, — меж тем Надя взяла в руку мой член, и стала потискивать его. Он и так уже давно стоял колом, но от этого напрягся и даже стал немного ныть… такая тянущая небольшая боль. От того, что Надя ничего про него не сказала, я понял, что размеры ее не вдохновили. Пичалька… Но что уж поделать, придет время — вырастет.

Потом она сдвинулась ниже, чуть взглянула на меня, вздохнула, увидев, что глаза закрывать я не собираюсь, и прильнула к нему сначала щекой, потерлась, а потом взяла его в рот.

Ох ты ж! Я, конечно, не в первый раз испытывал это ощущение. Хотя… чего я вру-то — в этом теле — как раз впервые! И как током по всему телу! Я, кажется, охнул, потому что Надя приподняла голову, взглянула на меня удивленно, потом, выпустив его из рта, улыбнулась и взяла снова.

Я бы не сказал, что она была мастерица в минете, но вот сейчас ее мягкие и нежные губы, и язычок — просто творили чудеса. Я поплыл, и ничего не мог с собой поделать!

Она снова приподняла голову, выпустив его из рта, тихо сказала:

— А в этом что-то есть — вот так смотреть, как ты трясешься! И правда — очень возбуждает. Я, кажется, снова потекла. И вообще, я с тобой только и делаю, что теку, как сучка распоследняя. И еще… он у тебя какой-то… вкусный что ли… прямо вот нравится мне это делать… не укусить бы…

Она стала активно качать головой, чуть наклоняя ее по влево, то вправо. И язычок я ее тоже чувствовал отчетливо.

— Надюшка… о-о-о-о-х-х-х… я сейчас кончу…, — не всем же нравится принимать в рот сперму, я — хоть предупредить… хочу… хотел… у-у-у-ф-ф.

Она не собиралась его вынимать. Придерживая меня одной рукой, а не дергаясь — у меня не вышло — она полностью взяла его в рот и продолжала работать языком все время, пока я… выстреливал…

Дождавшись окончания «стрельб», она еще несколько раз сделала посасывающие движения, выдаивая меня до капли. Потом вздохнула, подняла голову и глядя мне в глаза протянула:

— Н-у-у-у вот… Все кончилось. Как-то мало было, — честно сказать, я не сказал бы, что было мало, но ей — виднее, — и правда, Юрка, вкусный ты… никогда бы не подумала, что с таким удовольствием буду ее глотать… да еще и смаковать каждую капельку.

Она подтянулась повыше и легла на меня сверху:

— Я тебя не придавлю так? А то — вон какая корова!

— Милая, я же говорил, что ты очень красива, и вовсе никакая не корова.

Она села на меня сверху и глядя в глаза, прошептала:

— Ты, наверное, не поверишь, но мне ни с кем не было так здорово!

Я взял ее за попу, и поглаживал:

— И мне с тобой очень-очень хорошо! Но мы ведь не закончили? — вот плохо, что у меня не четыре руки. А так бы — две на попу, а еще две — грудки поласкать, эх!

Она, улыбаясь, глядела мне в глаза:

— А ты странный…

— Это почему же?

— Ну… все мужики так и норовят спросить — а у тебя много было до меня?

Я приподнялся телом, благо состояние пресса уже позволяло это сделать, губами ухватил ее сосок, поласкал его языком, стиснул губами.

— О-о-о-о-х-х-х-х… еще вот так… да… так что — и не интересно тебе? — интересно, но вот только то, что Надюшка оказывается… как же это извращение называется… ну — когда человеку нравится вот так выворачивать все про себя. Хотя — какое это извращение, так — легкая перверсия.

Она улыбалась. Я выпустил сосок из губ:

— Ну… если тебе так хочется, то — сколько?

— Ну… Димке я досталась уже не девочкой. Он, может поэтому и поколачивал меня иногда, все ревновал…, — Надя стала по чуть-чуть тереться своей киской по моему члену, — а так, кроме Димки, четверо.

Ну что сказать… для двадцати трех лет… вроде и немного. Но для этого времени — и не мало.

— Но ты не думай, я правду говорила, что до тебя мне ни с кем не было так вот… до головокружения.

Я, кажется, поймал ее волну, понимал, что ей сейчас нужно.

— А кто минет учил делать?

— Что делать? — она удивленно приостановилась.

— Ну — вот ласки ртом. У французов это называется — минет. Вроде бы также или похоже рот звучит по-французски, но — не уверен.

— А-а-а… понятно… да Димка и учил… хотя — как учил… заставлял, козел. Он… ну пьяный — вроде издевался так — трахал меня в рот. Сука… — а матов я и не слышал раньше от нее. Было так забавно, как она это сказала, я бы не сказал, что меня от этого коробит.

Надя стала двигаться активнее. Опять глаза с поволокой. А она оказывается… довольно опытна… хотя — о чем я! пять лет в браке, причем с не самым лучшим представителем мужской половины, судя по всему…

— Слушай, а давай ты опять мне в рот… ну… кончишь…, — опять удивила.

— А… а — почему?

— Ну я же сказала — ты вкусный, я же не врала!

— Киска! Давай делать все так — как тебе нравится!

— Ну-у-у… мне много что нравится…, — она протянула руку под себя и вставила его. По тому как легко он туда зашел, мне сделалось опять печально. Расти мне еще и расти!

— Надюшка! Мне очень жаль… что я еще мал… в определенных местах…

— Не говори глупостей! Все что ты сегодня сделал — и так — лучше всех! А — хуй… он еще у тебя вырастет… о-о-о-о-х-х… и так хорошо… м-м-м-м… я надеюсь, что еще стонать буду, когда ты меня будешь на него насаживать… такой он будет у тебя большой…, — Надя открыла глаза с сумасшедшим огоньком, и глядя мне в глаза, — ты же не бросишь свою любимую тетю, трахнув ее раз-другой, правда?

Все, что она сейчас делала и говорила, настолько сильно возбуждало меня, что казалось — я сейчас лопну от распиравшей меня крови — там, внутри ее.

Она открыла глаза шире:

— Да и не такой уж он… маленький… о-о-о-о… еще… давай вот так, снизу…

Я начал качать пресс «наоборот».

— Держи меня за соски… сильнее… сильнее сожми… ну же… только не забудь… а-а-а-х-х… кончаешь мне в рот… понял, Юрка! — она то прыгала на мне, вызывая опасения, что вот-вот соскочит, то сильно вжималась в меня, покачивая попой из стороны в сторону.

Я старался держаться, чтобы не кончить раньше нее. Пришлось повторять таблицу умножения. Я дошел до восьми. Надя замерла на мне, стиснула меня своими коленями, выдыхала резко, а вдыхала сипло. Потом протяжно застонала и опустилась мне на грудь.

— Сейчас, Юрочка… сейчас… милый… чуть передохну только… потерпи… вот… сейчас.

Чуть полежав, я начала покачиваться снизу снова.

Тетя, полежав, приподнялась на локтях, и глядя мне в глаза, спросила:

— Сколько же раз я уже кончила, а? Что же ты творишь, племянничек? Я же так разохочусь, что потом делать буду?

Я, улыбаясь, продолжал движения.

— Вот свинёнок! Еще и молчит! Ты помнишь, как кончать будешь? — я, улыбаясь, молча кивнул. Она прильнула к моим губам. До чего же мне — хо-ро-шо-о-о!

— Вот так бы и лежала, и лежала…, — Надя снова смотрела мне в глаза.

— Слушай… а давай вот так попробуем, — я развернул Надю попой к себе, — это называется шестьдесят девять.

— А почему? А-а-а-а… понятно, — Надя засмеялась, но недолго. Как же здорово она это делает! Еще чуть подучить — и ого-го!

Ее раскрытые «губки» чуть нависали надо мной. Я обнял ее за попу, пропустив руки под ноги. О, да! Вот это класс! Войдя во вкус, начал снизу покачивать своими бедрами. Надя была не против. Благодаря размерам, мой… «орган» полностью входил в ее рот. А уж там она знала, как поступить с ним, умело так играя язычком.

В свою очередь, я постарался приласкать ее посильнее. Она уже не раз кончила, и мои воздействия должны быть пожестче. Тут и пальцы можно вовсю задействовать. Кончили мы вместе. К этому моменту, три пальца одной моей руки были у нее в… ну пусть будет — киске, хотя… дурацкое название! А один, средний палец другой — вовсю «промышлял» в попе.

Как она кончила! Фейерверк! Я — чуть раньше ее. Она опять высосала меня досуха. А потом уткнувшись лицом мне в пах, утробно так подвывала. Волчица жадная и алчная притом! До моего юного тела! Шутка!

Постанывая, она развернулась и снова уткнулась мне куда-то в подмышку. И только своим дыханием чуть щекотала меня.

— Вот же… чарталах чертов! Как же ты пахнешь-то! Надышаться не могу! — по голосу было слышно, что Надя улыбалась.

— А тебе… не было больно… ну… я в попу палец вставлял…

— Больно? а-а-а… нет. Мне было — хо-ро-шо! О-о-о-х-х, как же мне хорошо! А про попу… я же говорю — Димка был такая сволочь… Ты не представляешь даже…

— А можно… я попробую?

— А что… ты еще сможешь? — Надя смотрела на меня удивленно.

— А почему нет? Я же тебе говорю — у меня от тебя голову уносит! Как ветром — крышу! Знаешь… если бы у нас была возможность — интересно было бы попробовать — кто быстрее выдохнется и пощады попросит!

— Ну-у-у… я с маленькими не воюю! Мне их жалко! — Надя тихо засмеялась.

— Ну что — пробуем? Только давай у Веры крем найдем, — я показал рукой на комод, где в избытке стояли разные баночки и тюбики.

— Крем? А зачем?

— Не хочу, чтобы тебе было больно — ни сейчас, ни потом. Хочу, чтобы тебе понравилось. Может и от этого еще кончать будешь.

— Ну… давай попробуем, — Надя поднялась и выбрала какой-то тюбик, — вот смягчающий. Пойдет? — меня она уже совсем не стеснялась. Увидев мой взгляд, даже выгнулась кошечкой — Нравлюсь?

— Очень! — вот же — юность какая: я опять почувствовал шевеление внизу живота.

Надя счастливо засмеялась, тоже увидев это. Подобравшись ко мне, бросила тюбик мне на грудь:

— Давай сам там смажь. А я займусь самой вкусной твоей частью, — Надя засмеялась.

Я стал очень нежно смазывать ей попу. Поглаживая кончиками пальцев, чуть прикасаясь. Не знаю отчего, от этого, или от минета, Надя начала вновь постанывать. Потом подвинулась ко мне ближе, чуть расставила ножки.

— Ну… можешь и посмелее…, — начала покачивать попой навстречу моим пальцам, — вот… даже выпускать его изо рта не хочу! Никогда бы не подумала, что буду с ума сходить от этого… минета! Ну что — как? Раком или на четвереньках?

— У меня другое предложение. Иди сюда и ложись на бочок.

Уложив Надю на бок, полюбовавшись ею, я пристроился сзади, лежа на боку.

— Поможешь вставить?

— Давай…

М-да… размеры еще не те, конечно. Но — сейчас это и к лучшему!

Надя приняла его в себя быстро и практически сразу — полностью. Только с самого начала было какое-то усилие. А так — гладенько так. Ох как хорошо!

— М-м-м-м… как он туда скользнул… о-о-о… давай чуть полежим так, я привыкнуть чуток хочу… почувствовать его. И придумал же — с кремом. Вроде просто, а вот… некоторым это было невдомек! Вот же — скотина, этот Дима.

Я просунул свою руку ей под голову, другую — между ног. Стал тихонько покусывать за спинку. Как раз — холка перед лицом. Надя — застонала:

— Еще вот так… кусни… как ты ласково…

— Ну ты как, Кисуня? Не больно?

— Ну что ты… мне — хорошо! — Надя чуть двинула попой мне навстречу, прижалась ко мне.

Я вытянул руку у нее между ног и попытался смазать слюной два пальца на правой руке. Вот же — слюны практически не было!

— Красивая моя! Помочь можешь?

— Чем? — Надя повернула ко мне голову.

— Вот… оближи мои пальцы, — подставил ей ко рту.

Но она вместо того, чтобы облизать — взяла их в рот и пососала:

— Так достаточно? — засмеялась.

Я вновь просунул руку ей между ног и стал ласкать лобок, спускаясь ниже.

— Там и так все мокро! — вновь засмеялась Надя, — ну! Давай же! Посильнее, я уже хочу!

Постепенно ускоряясь, я стал «давать». И про руку — не забыть! Пальчиками работай, пальчиками! Стандартное упражнение — два пальца в тепло и сгибательно-разгибательные упражнения! Не знаю от чего именно, но Надя опять завелась. Застонала в голос, стала активно двигать попой мне навстречу.

Какой же — кайф! Тугие мышцы так плотно обхватывали мое невеликое хозяйство, а крем давал отличное скольжение! И я — расслабился! Голова моя куда-то отлетела в неизвестном направлении!

Пришел я в себя, когда лежал на спине, а Надя — ниже, стоя на четвереньках, вовсю «качала» головой.

— К-ха… к-ха… ну зачем же… что же ты… не надо было! — слова давались мне с трудом.

Надя, вытащив хуй изо рта:

— Ты забыл, а мы договаривались — кончаешь мне в рот!

— Ну… не после же… анала!

— Молчи… мне — хорошо…

Я опять выстрелил ей в рот. Хотя — это был уже так себе выстрел. Холостой, фактически.

Потом мы лежали, отдыхая.

— Вот я даже не знаю… когда я так хорошо… Даже в молодости так не было…

Мне стало смешно:

— В молодости! А сейчас ты — старушка что ли?

— Ну… ты же понял… У меня сейчас так хорошо внизу живота!

У меня тоже было… как-то пусто и звеняще, там — внизу.

— А как ты… в попу… Больно не было?

— Вот ты — дурачок! Ты что же — не слышал, как я кончала? — Надя приподнялась, посмотрела мне в лицо, улыбаясь.

— Я же говорил… у меня от тебя — крышу сносит! Я все время сдерживался, а сейчас вот — расслабился. И все — прощай крыша!

Надя счастливо засмеялась, погладила меня по щеке.

— Какого славного я любовничка нашла! Никому не отдам! Хрен ей, Верке этой! Самой мало!

— А что? Ты меня Вере хотела сплавить?

— Ну… была такая мысль. Я боялась… хотя и сейчас боюсь. Но уже другого — что это все сон. А потом раз — проснусь, а ничего не было и уже не будет…

— Ревнуешь меня, значит? Ко всем? Или только к Вере?

Надя вздохнула:

— Да нет… не ревную. Что я — не понимаю, какой ты кобель растешь. Только вот надеюсь, что и меня не забудешь.

— И вот что — я сейчас серьезно говорю — на Катю и Светку — не лезь. Играть — играйте… Это — сладко. Тем более — если они уже попробовали. Как сейчас их сладкого лишать? — Надя засмеялась.

— Но целку им не ломай! Прибью, гаденыш! — Надя схватила меня за нос и потаскала из стороны в сторону.

— Слушай… Вот — просьба к тебе… По поводу Кати и Светки. От меня им вреда не будет — ты не права, я границы вижу! А вот… как-нибудь… по-женски с ними поразговаривай, чтобы на какого-нибудь придурка не нарвались. Сама же знаешь — девчонки, когда подрастают — могут ошибиться.

Надя уже серьезно посмотрела на меня, потом наклонилась и поцеловала:

— Права эта ведьма старая, Гнездилиха. И вреда от тебя роду не будет, одна польза. И до баб ты — злой! Ой какой злой! — она вновь заулыбалась.

— Мы с Галей уже разговаривали об этом. Будем воспитывать девчонок. Ага, на своем опыте ошибок.

— А ты как с Галей, подружились, что ли?

— А не иначе и на нее слюни пускаешь? Ох ведь какой! Да не мотай ты головой — что я — не вижу, что ли! А подружились мы с ней уже года полтора как. С ней легко. И поболтать если что, и посоветоваться…

— И обо мне расскажешь?

— Ишь ты — губы подбери! Раскатал он на такую красотку! Нет… Это только мое будет! Ну все, Юра! Собираться нужно, мы и так с тобой заигрались — ох и будет мне сейчас от мамки! Ох — наслушаюсь!

Но вышли из дома Веры мы не сразу. Сначала Надя, строго запретив мне выходить в ограду, пошла поплескаться из той же бочки. Потом и я обмылся. Не душ, конечно, но вода чистая и прохладная.

Еще в ограде, перед выходом, Надюшка опять меня расцеловала всего. Я посоветовал ей, в разговоре с бабой Дусей, сослаться на то, что Надя прошла по знакомым, собрала заказы на вязание — и сумку с пряжей показать, для подтверждения. Вредная у Нади мамка, но, если человек занят делом — это для нее послужит оправданием столь длительного отсутствия.

Надюшка сразу побежала домой, а я, по договоренности, погулял еще по роще, потянул время. Потом решил зайти к Митину, сделать вид, что что-то забыл, поспрашивать, поболтать — чтобы потом можно было сказать, что я заходил к нему по делам.

Но у деда я пробыл недолго — он был занят и — не в настроении.

— Ты чего, Игнатьич, смурной такой сегодня?

Тот помолчал, потом:

— Да родственнички мои, будь они неладны. Они ж… хоть мы вроде и поругались, но знают же, что я здесь, рядом. А как узнали, что я дом продаю, да уезжать собрался — вновь кинулись плешь проедать, заразы. Сестра — то молчит, то плачет — понимает же, что не по-людски у нас выходит. А племяш, морда толстомясая, все гуньдит и гуньдит, значит… Он то думал — я здесь скопычусь, да им все достанеться, а теперь вишь ты как получается. Тьфу-ты…

— Ладно, Игнатьич. Тут — не знаю, чем и помочь…

— Да чем ты мне здесь поможешь? Ты лучше скажи, когда родители твои придут, дело-то делать нужно, что тянуть-то?

— Батя либо завтра к вечеру обещал приехать, либо в понедельник — к обеду. Ну и… тогда в тот день, к вечеру — жди.

— Добре… Ладно, Юрка. Мне тут все собрать, да перебрать нужно, что с собой подъемное взять, что здесь вам оставить.

— Про мастерскую — не забудь! Я в ней очень заинтересован! Ну так как — шесть с половиной?

— Эх ты ж, вот — барбос! Ладно — по рукам!

— Не-е-е… по рукам ты с батей моим ударишь. А я так — погулять вышел. Мал я еще по рукам-то бить!

— Ладно, жду твоих…

Я вернулся домой, на ворчание бабушки ответил, что был на доме, кое-что еще померил, записал. Потом еще сидел, проверял расчеты, перечень материалов, очень аккуратно написал заявление от имени бати директору РТС Никифорову, по тем нормам деловой переписки, какие знал в будущем. Может сейчас что и не так оформляют, но думаю — и так сойдет. Подумал, сделал копию со своих расчетов, тоже приложил к заявлению и перечню необходимого к выписке со складов РТС — под батину зарплату.

А ничего так получилось — по-деловому. Принтера, конечно, у меня не было, но почерк я уже чуть выправил — получилось и аккуратно, и делово. Красиво даже!

Потом — таскал воду в баню. Суббота же, чё!

Потом — раскочегарил печь в бане, полил огород, даже позанимался в сарае. Правда, сегодня сил толком не было. Видать на Наде все истратил.

Как вспомню — улыбка сама на физиономии появляется! Как же классно все вышло! И Надя — не то, чтобы воплотила все мои фантазии — очень здорово все «переплюнула»! Даже не ожидал такого. Вот же… Нет, так-то она красивая. Но вот — не ожидал я такого огня от нее и такого опыта! Вроде — простовата она как-то, с виду-то. А вот гляди ж ты! Вот просто все — ух как!

Когда все родные собрались вечером, я попытался хоть как-то, хоть коротко переговорить с Катей — что ж они так затаились от меня? Но сестра, чуть задержав на мне взгляд, негромко шепнула:

— Потом… потом переговорим, найду время. Ладно?

Ну а я — что? Потом, так потом.

А Надя к нам в баню не пришла. Слышал, как баба Дуся сказал бабе Маше:

— Надька-та! Чё-т прибалела, ли чё ли… Галава, грит, балит… парнишонак у меня начивать аставила, сама домой пошла… грит — лягу параньше — атдахну…

У меня еще мелькнула мысль — навестить тетю. Но потом я ее — задавил: и из дома как незаметно смыться? Сплю-то в одной комнате с бабой! Да и Надя должна и впрямь, выспаться и отдохнуть.

Утро повторилось почти как вчера. Подъем, бег, зарядка, вода по бочкам бабушкам.

И опять звонкий голос: «Доброе утро!». Правда другой голос уже, не Надин. Вот что-то пропало у меня желание идти куда-то с красавицей-ведьмой Галиной. Ну — что поделать, назвался груздем — полезай в короб…

Вчера-то мы виделись, когда она с дядькой и дочкой в баню приходили, но я постарался до минимума сократить общение — так только: «здрасти» и все. Мне казалось, что эта ведьма может что-то почувствовать, ну — про Надю. Наверное — это мальчишечьи эмоции из меня лезут. Ну что она могла почувствовать-то? Я уже и в бане помылся, сразу после дедов прошмыгнул. И за столом со всеми не стал рассиживаться — ушел в комнату, сославшись на писанину с расчетами.

Правда, разложив, перед собой листки, тетрадки, тишком взял альбом и набросал простым карандашом портрет Нади. Вот — не удержался! И так с трудом заставил себя рисовать только лицо. Хотя картинки перед глазами стояли — какой там «Браззерс»! В сторонке тихо плачет! Получилось вроде бы — неплохо. Потом спрятал альбом в ящик этажерки. Меня никто не беспокоил, да и родственники разошлись довольно быстро, не засиживались.

И вот Галя стоит в ограде, ждет меня. Бабушка приглашала ее попить чай, но та, поблагодарив, сказала, что после обеда ей нужно быть дома, и она рассчитывает вернуться быстро. Только Лизку бабуле сплавила. Эта «выжига», проходя мимо меня, скорчила такую «моську», что я не выдержал и расхохотался! Вот же стервозина растет!

Вчера была Надя, сегодня — Галя. Какие они все же очень разные! Надюшка — прелесть просто, красота русская. А здесь — нет! Здесь такой шарм, такой шик-блеск! Вроде бы и одета без всяких излишеств — довольно простое серое легкое платье, по фигуре. Рукава — три четверти, так это называется, если не путаю. Платье — чуть выше коленей. Стильные черные лодочки на ногах. А вот все вместе… И в театр, и в ресторан — запросто идти можно. Примут — как родную!

И — опять хвост из волос! Правда у Надя вчера был простецкий такой, девчоночий. А у Гали, ее роскошная черная грива, переплетена какой-то светлой лентой, что уже превращает незамысловатую вроде бы прическу в стиль! И макияж неброский есть. Еще чуть-чуть и «фем фаталь».

И я мнусь…

— Ты чего, Юра? Идти уже нужно! — Галя чуть удивлена.

— Так… ну вот как я с тобой такой пойду, а? Ты посмотри на себя и на меня? — на мне все те же штаны от трико, старенькие кеды, изрядно ношеная и порядком застиранная футболку.

Галя осмотрела себя, глянула на меня:

— Ты что это, закомплексовал что ли? — блин! и фразочку мою уже применяет, когда услышала только. Здесь так пока не говорят.

— А что — непонятно что ли? — что-то мне и вправду — не по себе. Как с ней идти-то рядом?

Галя чуть слышно смеется:

— Так мы же и идем это исправлять! Ну все… не комплексуй, пошли! — вот же ж!

Мы выходим на улицу и идем. Она — чуть впереди справа. Я плетусь следом, на нее стараюсь не смотреть вовсе.

Когда подходили к автобусной остановке, из-за угла столовой вышли дядя Саша Любицкий и дядя Паша Бажков:

— О как! Смотри-ка, Паша — Юрка-то Долгов — хват! Вчера с Надюхой гулял, сегодня — вон с Галиной. Всех первых красавиц поселка «застолбил»! — это дядя Саша с улыбкой на нас смотрит.

— Ага! Молодой — да ранний! Тебе, Юрка, так и морду скоро бить начнут! — дядя Паша подхватывает, смотрит на меня, нахмурив брови.

Галина, царственно поведя головой:

— Мужчины! Завидуйте молча! — и легкая улыбка на лице — королева!

— Вот так, Паша! Вроде мы еще и мужики — ничего так, а видно — в тираж уже выходим, а?

— Пойдем, Шура и напьемся с горя! — дядя Паша притворно вздыхает.

Вот — Надя вчера говорила, как воду глядела: вроде никого на улице не было, когда мы шли! А нас все-таки видели!

На остановке никого не было. Галина, глянув в изящныечасики на руке, закусила губку, задумалась:

— Юр! Пойдем пешком прогуляемся, погода вон какая чудесная. Что автобуса ждать? Да и поболтаем по дороге.

— Так ты ж вроде говорила, что торопишься?

— Да это я бабе Маше говорила! Сам знаешь — бабули они такие: походы по магазинам — баловство! Дел по дому — всегда много, вот и нечего без дела болтаться! Пошли, не уроси!

Когда мы вышли с улицы на вогульское кладбище, Галина, без всяких церемоний, взяла меня под руку. Посмотрела на меня чуть свысока, со своего роста:

— Ты же не против? Вон — взрослые мужики завидуют! — и улыбается…

Что-то я ее побаиваюсь… Ну, не побаиваюсь, а так… опасаюсь.

От нее пахнет приятно. Не пойму, чем — но легко, чуть слышно, и очень приятно! И кожу ее руки я чувствую своей кожей, что не добавляет мне уверенности в себе. Что-то пацанячье из меня сегодня прет — вчера-то вон как с Надей себя держал, как с девчонкой, а сейчас — теряюсь.

— Не сказала, кстати… Прическу тебе Вера делала? Здорово! Тебе идет, правда! Ты такой… муси-пусечка! Вот прямо…, — она протягивает вторую руку, на которой болтается маленькая сумочка — клатч, вроде бы называется, и чуть треплет меня за щеку!

— Я не пойму, Галя! Вот ты… зачем так со мной… играешь? — я пытаюсь сдерживаться, но раздражение уже лезет из меня.

— Ой-ой-ой, какие мы обидчивые?! — ведьма смеется, — ну не обижайся, Юрка! Ты такой смешной, когда вот так… как чайник — закипаешь!

Я молча иду.

— Ну ладно! Все-все-все. Мир? — она протягивает мне руку. Вздохнув, а что сделаешь? — я пожимаю такие нежные, длинные и красивые пальчики.

Залипнув на ее пальцах взглядом, вдруг отчетливо представляю — она же этими пальцами, такими, что только целовать с придыханием, она же… и дядьки Володьки… член держит, и в себя вставляет! Ф-у-у-у-х-х… Я трясу головой, стараюсь отмахнутся от таких мыслей.

— Ты чего? Почудилось что? — Галя смотрит на меня.

— С тобой рядом — что угодно почудится может…

— Ох, Юрка! Ты такой смешной — как ежик пыхтишь и иголки топорщишь! — как она смеется… славно… аж мурашки по коже. Вот с Надей — там по-другому совсем. Там желание охватывает, прямо — захлестывает. А здесь… дрожь по телу и тоже желание — только — сдаться на милость королеве!

— Так, Галина! Если ты не прекратишь — никуда я с тобой не пойду! — я остановился и смотрю на нее, пытаюсь — со злобой смотреть. Но вот как получается — бог весть!

— Ну ладно, ладно! Ишь — ежик какой колючий! И поиграться с тобой нельзя… немножко… ну вот на чуть-чуть, — Галя показывает своим пальчиками, насколько она хочет со мной поиграться. Я бы с тобой «поигрался», блин!

Какое-то время мы идем молча, только иногда красавица поглядывает на меня с улыбкой. Потом задумывается и смотрит на меня:

— А вот скажи-ка мне, мил-дружок… Вчера я как-то мельком почуяла, что от тебя… эдак — блудом пахнуло. Мне показалось, или ты грешил вчера? И с кем? С Катей опять или со Светкой? Ну-ка — говори! Мы же разговаривали с тобой уже! Ты — опять?!

— Ишь ты! Нашлась… лиса! Или — волчица? Нюх у нее! — я стараюсь не смотреть на нее, — почудилось тебе! Галлюцинации это называется. Ты бы проверилась у психиатра, что ли. Не к добру это — запахи всякие, потом — голоса слышать начнешь, разговаривать с духами разными, или еще с какими инопланетянами.

Я стараюсь бодрится, даже — чуть хамить ей, а сам чувствую, как по щекам жар расплывается. И в голове опять — сцены, как мы вчера с Надей «зажигали»!

— Юрка! Вот врать ты не умеешь! Не умеешь — не берись! Вот какой румяный стал, как поросеночек молочный!

Галя задумывается:

— Так… ты ходил стричься к Верке. Ходил с Надей… Ты что — с Веркой, что ли? Да ну… нет. Она, конечно, та еще… фифа. Но вот так — первый раз увидев? Да нет, не может быть. А с кем? С Надей? Она вчера и убежала как-то быстро… Мы с ней любим поболтать, сплетнями обменяться… Так… и запах от тебя… усилился. Как приятно же от тебя пахнет!

Галя останавливается, оглядывается по сторонам, потом наклоняется и обнюхивает мне шею. Это так… пикантно, вот! Что я чувствую, как в штанах у меня начинает шевелится.

— Перестань! Увидит кто — что говорить будешь? Сплетни пойдут — скажут: сноха у Камылиных рехнулась — мальца обнюхивает!

Галя отстраняется от меня. А глаза-то у нее шалые!

— Так-так-так… это что же — когда ты возбуждаться начинаешь, от тебя запах усиливается, что ли? Ты не этот, как его… суккуб? Нет — суккуб — это женщина… А-а-а, вот — инкуб! Ты не инкуб случайно?

В голове спасительно всплывает:

«Скажите, Рабинович! Вы случайно не шахтер?

Ну чьто Вы?! Я таки пгинципиально не шахтег!»

Меня отпускает… Ф-у-у-у-х-х… Ведьма! Однозначно!

— Юр! Ну будь ты человеком! Скажи — ты с Надькой вчера «покуролесил» что ли? — Галя смотрит уже растерянно.

Вот же ж… чувствую — опять краснеть начинаю!

— Вот! — Галина обличительно наставляет на меня свой пальчик, — вот ты и сдался! Все с Вами ясно! Как вы могли додуматься-то? Ну, ты-то — понятно! А она чем думала? Ну-у-у… понятно, чем она думала! Ну, я ей устрою, я ей — все выскажу!

Меня охватывает гнев:

— Вот только попробуй! Только попробуй что-нибудь Наде сказать! Я… я не знаю, что с тобой сделаю! Я… в общем… разозлила ты меня не на шутку! Кто?! Кто тебе дал право вмешиваться? Кто? — я пытаюсь сдержаться, но… и ведь понимаю, что по-мальчишески сейчас себя веду. Ну хоть одна радость — возбуждение от этой ведьмы улетучивается без следа.

— Ну… тихо-тихо! Юра! Ну… чего ты? Что ты так… раскричался-то? И правда — вдруг кто услышит! — Галя «сдает назад».

Благо вокруг никого нет.

Я разворачиваюсь и иду назад. Галя, чуть погодя, догоняет меня:

— Ну, погоди! Погоди же! Ну — все! Давай успокоимся, будем вести себя как взрослые люди! Ну, Юра! Стой же! — она хватает меня за руку.

Я останавливаюсь — не тянуть же ее за собой вот так. Блин! Если кто увидит — ох и слухов же будет!

— Слушай! Давай зайдем куда-нибудь, посидим, успокоимся. И я — покурю!

— Ты куришь? — я удивлен. Сейчас курить женщинам или девушкам… Ну — даже неприлично как-то. Курящие женщины или девчонки почему-то в обществе ассоциируются с этакими — развратницами. Так-то — курят, конечно, но — только в своем кругу, немногие и уж точно — не на улице, где могут увидеть. Представляю, что будет с бабой Машей, а уж тем более — с бабой Дусей, если они узнают, что Галя — курит! И вот это ее признание… оно как приглашение к очень доверительным отношениям. Как-то так!

— Иногда… очень редко! Когда вот — волнуюсь или психую почему-нибудь!

— А-а-а… дядька Володька — знает?

— Знает… ему это не нравится, но — терпит… он боится, что бабушки узнают. С гавном ведь съедят, и его, и меня! Да он и сам дымит, как паровоз!

— Это — точно. Что с гавном съедят! На стадионе сейчас люди могут быть. Там посидеть можно, но вот курить тебе — не стоит. Ага! Знаю! Пошли!

Далее, через мосток, вдоль обрыва — улочка маленькая. Несколько дворов буквально. Там с краю дом есть — нежилой. Он изрядно погорел когда-то, но остался стоять. В ограде есть лавочка. Я почему знаю — мы как-то туда, еще по зиме с пацанами «ныряли». И подход нормальный — с улицы не видно: кустами заросло, да и забор почти целый стоит; и на улицу выскочить можно — только так и быстро. Никто не заметит.

Мы идем молча. Когда доходим, я приподнимаю ветки рябины и отодвигаю покосившуюся калитку:

— Ныряй, пока никого нет!

Галя, оглядевшись по сторонам, пригибается и мышкой шмыгает в ограду. Как «пацанка», ей богу! Я улыбаюсь. Так с улыбкой и захожу следом.

— Ты чего «лыбишся»? — Галя осматривается.

Здесь, внутри даже уютно — ограда поросла травой, а не бурьяном, как ковром. Я прохожу за дом, подхожу к лавочке, и протираю ее руками. Вроде чисто. А то королева свой наряд может испачкать!

— Что улыбаешься, я спрашиваю? — Галя подходит ко мне.

— Да ты, как «пацанка» оглядывалась и заскочила в ограду!

— А-а-а-а… так я и есть пацанка. Сколько лет прошло — лет десять всего… Мы, знаешь ли — бедокурили так, что… Ладно, в прошлом все, — Галя присаживается на лавочку, достает из сумочки пачки сигарет, закуривает от спички. А курит она — красиво!

— Не похожа ты на «пацанку», королевы «пацанками» не бывают.

— Эх, Юрка! Это же — только маска… Все мы маски носим… Ну — почти все! Может и хотим как-то измениться по-настоящему, но — получается-то не у всех и не всегда.

Некоторое время мы молчим. Я гляжу в небо… Облака… Красиво. И если долго смотреть — начинает кружится голова. Кажется, что вот так — сорвешься туда и будешь падать долго-долго. Жутко становится… Б-р-р-р…

— Красиво! Это ты написал? — Галя смотрит на меня… с восторгом.

— Нет… Сергей Трофимов. Кличка — Трофим. Он — далеко живет, не здесь, — вот опять я прокололся, не чую, что говорю, как пою. Все — на эмоциях. Плохо это, плохо…

— А поешь ты хорошо! Я знаю — нас этому учили. С душой так, красиво… Тебе гитару бы освоить, — Галя говорит негромко, даже тихо, чуть не шепотом.

— Это есть у меня в планах. Позже, когда с домом разберемся. И играть буду, и петь — постараюсь. Все для Вас…

— Это для кого, для нас? — Галя улыбается чуть удивленно.

— Для Вас — для женщин! Чтобы легче было Вас… завоевывать! — я смотрю с вызовом. А что — я честен, не скрываю своих гнусных намерений.

— Ах ты… негодяй… какой — продуманный. Все-то у него запланировано! Девок он охмурять собрался… массово, — Галя смеется, а я с восхищением смотрю на нее. В той жизни я не встречал таких красавиц. Дарья? Но там все не так, там — по-другому. Не менее фатально для меня, но — по-другому.

— Не охмурять. И — не девок! Охмурять — это врать! Не люблю врать, и не хочу. Не то, чтобы я всегда говорю только правду. И лгать иногда приходится, но то — вынужденно, по обстоятельствам. Я и не собираюсь скрывать, что мне нужно только… ну — ты поняла. И девчонок я обманывать не хочу. Да-да, нет-нет, и все. Зачем кого-то обманывать, кому-то жизнь ломать? Поэтому, девчонки мне не подходят. Мне — молодые женщины больше нравятся. Они — тоже хотят. Почему бы не дать друг другу немного счастья? И вовсе не ломая жизни.

Вот такой у меня спич получился. Несколько сумбурно, но — не спикер я, и не Спиноза. Я не смотрел на Галю.

— Ну что же… По крайней мере — честно. А ты можешь это дать — ну… счастье, — вот опять Галя начала подкалывать, похоже.

— Ну… счастьем это все же называть… неправильно, наверно…, но, когда женщина «улетает» от удовольствия — это же тоже пусть и немного, но — счастье? Или не так? А так — да, я буду стараться. Я — умею. Не всегда, правда, получается, но — и на старуху бывает проруха. Ты же все равно с Надей поболтаешь. В том числе — и об этом. Вот и узнаешь, если она захочет рассказать. И, кстати, она к тебе очень хорошо относится, как к подруге. Не обижай ее.

Галя молчала, глядела на меня — я это чувствовал.

— Юра! Мне вот интересно — а вот кроме того, что ты знаешь… будущее, что ты еще умеешь? Рисуешь, поешь хорошо, спортом вон занялся серьезно…

Меня это развеселило!

— Красавица! А кто тебе сказал, что я знаю будущее? Кто эту чушь тебе в головку, такую красивую, занес?!

Она была удивлена:

— Ну как… ты же и про старика этого… и про Володю — знал же, и билеты эти…?!

— Так все уже! Все! Нет уже того будущего! Изменилось оно. А каким оно будет — я понятия не имею, понимаешь?

— Так, а как же мы с Володей…

— А не было в том, моем прошлом, тебя! Не было! Точнее, была и что-то у вас с дядькой было. Поэтому и фотографию твою у тети Нади я в будущем видел. Но вот — не поженились вы! Бабки вас развели, понимаешь, своими сплетнями, склоками, нервотрепкой! А сейчас — все по-другому! Все! И будет — по-другому. Как? А я — не знаю! От нас самих это зависит. Как сделаем — так и будет! Ошибемся — значит это наши ошибки. Сделаем правильно — жить будем лучше. Так честно, или я не прав?

До центра мы дошли молча. Галя ушла в себя, но по-прежнему шла со мной под руку. Мы подошли к магазину «Детский мир», который располагался в еще одном старинном купеческом здании, одноэтажном, но с мансардой. Когда зашли в магазин, Галя с сомнением оглядела ряды детской одежды, посмотрела на меня:

— Слушай! Пойдем в «Орбиту», мне кажется, что здесь для тебя ничего не будет.

Вот и «Орбита» — еще новый, нарядный, весь в стекле магазин. Мы прошли по первому этажу. Одежды много, но Галину что-то не устраивало.

— Подожди! У меня здесь знакомая работает, если на смене — она нам поможет.

Через некоторое время она подошла ко мне с еще одной молодой женщиной, вполне себе симпатичной и стройной.

— Вот, Валя! Этого молодого человека нужно приодеть! — Галя вновь запустила пальцы в мою волосы, вроде бы и короткие, зачесанные на левую сторону головы. Потрепала, улыбаясь. Женщина тоже засмеялась, увидев наведенный Галей у меня на голове порядок.

— Знаешь, Галюша! Молодой человек, конечно, симпатичный… Но вот… маловат он еще для нашего ассортимента. Хотя… подожди! Давайте пройдем во-о-он туда, там самые маленькие размеры.

К удивлению Вали, мне смогли подобрать пару неплохих сорочек, светло-зеленую и синюю. Было и еще несколько — но эти «огурцы», и «петухи», и воротники — «ослиные уши», меня совсем не вдохновили.

— Ну ты что, это же модно сейчас! — уговаривали они меня на пару.

— Девушки-красавицы! Меня это не интересует! Если завтра для мужчин модно будет ходить в женских мини-юбках — мне что, тоже юбку одевать? Или может уже сейчас присмотреть?

Валя фыркнула:

— Ну скажешь тоже — в юбках!

— А что? Валюша, душа моя! Слышала ли ты, что юбка, а точнее — килт, так она называется — является национальной одеждой в Шотландии? Мужской, заметь, одеждой! И та «шотландка», из которой вы так любите шить юбки и жакеты — была придумана вовсе не для вас, а для суровых и бородатых шотландцев — хайландеров?

Интересно продавщица отреагировала на «душа моя» — чуть покраснела, но явно с удовольствием.

— А хайландеры — это кто?

— Хай — по-английски — высоко, лэнд — страна, земля. Получается — жители высокой страны, ну или — земли. Горцы, в общем. Типа наших армян! — девушки засмеялись.

Когда Валя ушла за очередной порцией маломерок, Галина просунула руку в кабинку, где я сейчас сидел с голым торсом, и ущипнула меня.

— Эй! За что так больно?!

— А вот не распускай перья перед нею, нечего тут… Мне, может, за Надю обидно! Не успел одну девушку соблазнить, уже и другую охмуряет! Изменщик! — Галя смеялась, — и еще, Юрочка, не мог бы ты поменьше… пахнуть. И у меня-то уже голова кружится, а Валя, того и гляди — потечет! — Галина засмеялась.

— Ну что ты, в самом деле! Я вот вообще ничего не чую! Или ты думаешь, я это специально делаю? Вот вы же сейчас сами, вдвоем у меня в кабинке толклись, напяливали на меня всякое-разное. Трогали везде и за все. Своими девичьими ручками, мягкими и нежными. А что я? Две молодые девушки — одна очень симпатичная, а другая — так вовсе неприлично красивая, толкутся передо мной, таким вот — полуодетым… И что? Я же и виноват, что ли?

— Все-все, успокойся. Вон Валька уже идет.

Продавец притащила трое брюк. Одни я забраковал сразу — клеши даром не нужны, чем опять вызвал удивление у Вали. Галя уже начала привыкать.

Оставшиеся — классические серые, мне понравились. Пусть они и были длиннее, чем нужно сантиметров на десять — ничего, я быстро расту.

Другие, тоже вроде бы клеши, но — были сшиты из какой-то ткани, смутно напоминавшей джинсу. Не синие, а серые.

— А эти — почему оставил? Ты же сказал, что клеши брать не будешь? — поинтересовалась Валя.

— У меня сестра хорошо шьет. Попрошу ее, чтобы распорола по шву, да сшила штанины ровными, а лишнее — ножницами!

— Ну ладно. Ты примерь, по длине-то ладно, сестра подрубит. А вот в поясе как? — и Валюша как-то нервно облизнула губки.

А хороша! Не красавица, но — совсем молодая. Лет двадцать есть ли ей? Свеженькая такая. Чуть курносый носик, волосы слегка вьются, в хвостик сплетенные, «каштанка», блин! И на фигуру, хоть и не понять толком в этом ее синем форменном платье продавца, но кажется — очень ничего. Может попа чуть тяжеловата, но ведь это — вовсе не изъян для девушки. Попы-то я ой как люблю!

— Может, Галя, ты выйдешь, а то я стесняюсь? — посмотрел я на красавицу.

— Ага! Меня он стесняется, а молоденькую продавщицу — нет? — Галя притворно возмутилась. А Валюша, хоть и зарумянилась, но была не против остаться.

— Валюша — она продавец, а значит — специалист по продажам, и глаз у нее наметанный, малы мне брюки или велики, так ведь, Валя? — Валя кивнула.

— Нет уж, Юра! Вот так приложи к себе, и будет ясно — малы или велики! — Галя взяла брюки за пояс и приложила тоже к поясу, но уже моему. Причем прижалась лицом ко мне, что было вовсе необязательно.

А Валя — не промах, она схватила другие брюки, и как только Галя отошла, также ткнулась в меня носиком. Даже чуть задержалась сверх необходимого.

— Да видно же, что нормальные, и запас есть — на вырост! А то представь, Валя — растет наш парень как на дрожжах! Причем во всех местах растет! — ну уж, Галина — это явный троллинг бедной Валюшки. А та хоть и покраснела, но не отходит. Блин! Устроили здесь цирк! Шапито! А я — тоже человек!

Интересно — вот если бы Гали не было, вот с Валей… в той же кабинке? Хотя нет — без Гали она бы ко мне и изначально не подошла!

Ойкнув, Валюша опять куда-то метнулась и притащила какой-то пуловер, без рукавов и с неяркой клеткой. Синий.

— Вот смотри, Юра — хороший пуловер, ГДР. Давно уже все разобрали, а этот — по размеру не берут. Вот примерь на сорочку. Тебе подойдет.

Несмотря на мои возражения, Валя, натянула на меня выбранную ранее сорочку, потом — пуловер. Черт! Я ж так взмокну! Душновато в магазине-то.

Она покрутила меня перед Галей. Та махнула рукой — берем!

Снимать с себя все, Валя тоже мне помогала. Такая хорошая девушка! Только вот — не время, не место, и Галя вон стоит пялится!

Но Галя та еще «пройда»! Оценив мое воздействие на Валю, она шепнула той:

— А на меня ничего нет? Ну — колготок там, к примеру?

Валя вздохнула:

— Сейчас посмотрю…

В мужском зале людей было мало, а в этой части, где размеры на шпалерах шли к явному минимуму, их тоже был — минимум. То есть, кроме нас — никого.

Вернувшись, Валя протянула моей тете упаковку:

— Галь! Только я не уверена, что они твоего размера. ГДР — те размер в размер идут, а эти — они Польша, бывают, знаешь, маломерки. На упаковке вроде бы все нормально, а одевать станешь — одно расстройство!

— А как быть? — Галя несколько растеряна.

— А что — вон в кабинке примерить нельзя? — это уже я умничаю. А что — они надо мной издевались, а я — чем хуже?

Валюша мнется:

— Ну… это, вообще-то, как нижнее белье. Их доставать из упаковки — не рекомендуют, вдруг покупательница затяжки оставит. Или… вот знаешь — у нас тут дамочка одна — начала мерять рейтузы, ну — зимой дело было. А у нее эти…, — тут Валя вспомнила про меня и покраснела, — в общем, испачкала она эти рейтузы и брать не стала — не подошли по размеру! А нам их куда? Поругались с ней, она — в скандал…

— Валюша! Если Гале эти колготки не подойдут, я их сестре куплю, договорились? — я вспомнил про Катрин, а еще — про Светку, и, конечно же, про Надю. Т-а-а-а-к, а еще — мама!

Галина не задернула до конца занавеску кабинки, и нам с Валюшей было видно, как она сняла платье и стала натягивать на себя колготы. Я смотрел с удовольствием — фигура у нее — высший класс!

— А тебе не стыдно — вот так подглядывать за своей тетей? — Валя смотрела на меня с удивлением. Я посмотрел вдоль зала — люди были далеко — возле касс. Та-а-а-к… пара приставных шагов и я возле Вали, становлюсь чуть сбоку от нее. Приобнимаю за талию, а другой рукой — за попу, и шепотом в ушко, такое розовое от смущения и маленькое, сладенькое:

— Ну что ты, Валюша! Ты сама посмотри, какая она красивая! Разве можно ей не восторгаться! Это же шедевр! Вот я и любуюсь! Но — как шедевром! А вот ты, Валюша, такая свежая, нежная, ох какая хорошенькая!

Сначала она вроде бы пыталась отодвинуться, но, когда процесс пошел, а мое дыхание коснулось ее ушка, она даже чуть развернулась, чтобы мне удобнее было ее потискать за попу, и встала так, чтобы Галя, выйдя из кабинки, не заметила мой демарш.

— Валенька, милая моя! А еще колготки есть? А то у меня сестра… нет. Три сестры и мама еще. Ты не беспокойся — деньги у меня есть, и я за все заплачу, — сам оторвался от нее, вытащил из кармана деньги, и отобрав пальцем пятерку, сунул ей в карман платья, на поясе.

— Вот же ты… нахал! Отпусти, пойду посмотрю! Меня девки — прибьют! Это мы для своих оставляли!

Едва она отошла, я услышал голос Галины из кабинки:

— А я все слышала, Юрка! Ты и правда — нахал!

— А ты, прелесть моя, чудо как хороша! — ответом мне был тихий смех из все той же кабинки.

— Так, ловелас! А деньги у тебя откуда, ответь мне! — Галина вышла из кабинки, поправляя платье.

— Вот что за вопрос, Галя! Часть мне дала мама Света — на одежду. Часть — я заработал сам, на огороде. Ты же знаешь! — ага, а еще и двести рублей сверху, из своей заначки! Но зачем ей об этом знать?

— Нормальные колготки, беру, — это Галя обращается к Валентине.

Потом Галина просматривает те колготки, которые Валя вынесла из подсобки для Катрин, Светки, Нади и мамы, кивает головой — «подходят».

— Вы тут пошепчитесь немного, я пройдусь, может Володе что присмотрю.

— Стой! А туфли Юре? — вот молодец Валюша. У меня и из головы вылетело!

Мы втроем прошлись, посмотрели туфли. Моих размеров почти и не было.

— Не заказывают их, такие. Не ходовой размер. Вот если только эти? — она показывает мне почти классические туфли на небольшом каблуке, черные.

Я меряю, большеваты заметно… но это и хорошо — на дольше хватит.

— Нормально, — ф-у-у-х, с покупками вроде бы — все! Прикидываю — денег должно хватить, даже останутся.

Галя уходит смотреть одежду по рядам. А я остаюсь рядом с Валей. Она краснеет и мнется, видя, как я ее разглядываю:

— Юра! А ты в кого такой нахал?

— Наверное, в маму с папой. Хотя… думаю, мама тут не при чем. Значит — батя виноват.

Девушка улыбается.

— Слушай! А почему ты одна? Где остальные продавцы?

— Так сегодня же воскресенье! Кому охота в воскресенье работать? Вот меня и воткнули сюда. Должна была еще Наташка работать, но она наглая — «у меня дела, Валечка! Ты уж сама, одна как-нибудь!». Знаю, какие у нее дела — Мишка зовут! А я — самая молодая здесь в отделе, только в штат зачислили, после стажировки. А в воскресенье покупателей почти нет — привозы-то в будни бывают. Если кому что нужно — по субботам покупки делают. А сегодня все — отдыхают. Да и вообще… мы сегодня последний день работаем. В понедельник — выходной, а потом — учет на три дня.

Видя, что Галина бродит где-то по другим рядам, а в отделе больше никого нет, я подкрадываюсь к Вале, приобнимаю ее за талию. Вторая рука — на привычное место — на попу, широкую и полненькую. Такую — самый смак пожамкать!

Валя пытается оттолкнуть меня, отводит руки, но я, чуть поднимаюсь на носках и целую ее в губы. Они у нее податливые, мягонькие, чуть прохладные…

— Ты совсем сдурел, что ли?! — Валя шепчет, когда я отклоняюсь от нее. Но моих рук уже не убирает.

— Как же ты мне нравишься Валюшка-киска! — шепчу ей на ушко.

— У меня вообще-то парень есть? — Валя чуть слышно возмущается.

— И что? Мы же ему не расскажем, правда? Зачем ему расстраиваться?

У меня мелькает мысль, и я отпускаю Валю «на свободу». А ей это как будто и не очень хочется — на свободу-то.

— Валь! Я хочу подарок сделать — вот Гале, тете своей, и еще одной тете. Есть ли у Вас что-то из женского белья, хорошего?

— И много у тебя таких теть? — Валя скептично поднимает бровь.

— Таких, к моему глубокому сожалению, всего две. Но обе — красавицы. Ну — ты и сама видишь. А таким красавицам и белье нужно — красивое, правда ведь?

— Вообще-то — женский отдел — на втором этаже! — Валя не очень довольна.

— Валюшенька! Радость моя нежданная! Я же знаю, что ты такая же красавица внутри, как и снаружи. Не вредничай, солнышко. Помоги в моей просьбе. Ну хочешь — на колени встану? — и я начинаю валится на пол.

— Совсем сдурел! — Валя подхватывает меня и возвращает в вертикальное положение, — подожди, посмотрю, может что и есть!

Не было ее довольно долго. Потом она выходит со служебной зоны отдела и со вздохом кладет передо мной на прилавок с кассами, три довольно больших коробочки.

— Смотри… Вот это — черное, — тут Валя опять вздыхает, — ГДР… очень красивое! Вот — Югославия, тоже красивое, но цвет — дурацкий, желтый какой-то! А вот — белое, польское.

— Беру все три! — Валюшка удивленно поднимает брови:

— Ты что — сдурел? Ты знаешь сколько оно стоит? Двадцать пять рублей за комплект! Ну — что-то подешевле, вот польское, например. А ГДР — самое дорогое.

— А скажи мне, душа моя, почему ты с такой грустью смотришь на вот эту ГДРовскую коробочку?

— Почему-почему… нравится оно мне. Я даже примеряла его, тихонько, чтобы никто не видел, — Валюшка вздыхает.

— Так почему не купишь?

— Ты глухой что ли? Я ж тебе говорю — меня только приняли. Зарплата у меня — семьдесят рублей! И я еще ее не получала полностью ни разу. Премии — когда еще будут, если вообще — будут! У стажеров же — зарплата — слезы! И домой нужно мамке тоже что-то принести. Вот и думай! Двадцать пять рублей за трусики и лифчик!

Тут из-за рядов возвращается Галя и сразу прилипает взглядом к коробочкам.

— Юра! Если это то, что я думаю, я тебя расцелую! Валюшка! Как он смог тебя на такое подбить? — Галина слету хватает коробочку из ГДР, — вот эту — хочу-хочу-хочу!!!

Валя с грустью провожает взглядом коробочку. Так, нужно что-то делать!

— Галенька! Милая моя тетушка! А пройдем-ка в кабинку, что я тебе сейчас скажу! На ушко!

— Юрка! Не говори мне, что ты здесь будешь, пока я буду их примерять! — Галя смеется. Вот как мало женщине для счастья нужно — коробочку с импортными трусами — и все — она в восторге!

— Душа моя! — Я шепчу Гале на ушко, обнимая за талию, — твой поцелуй — это радость моих губ! Его мед я готов пить и пить. Но есть одно небольшое — НО! Вот смотри — ты у нас красивая такая смугляночка. Кожа твоя — как крымский загар. К такой коже нужен немного другой цвет. Белый, например. А еще лучше — вот желтый, он будет так красиво оттенять твою кожу! Да и, как мне кажется, этот черный, а именно трусики — они будут тебе чуть большеваты.

— С чего ты взял? — так же шепотом спрашивает меня Галя и так же — в ухо.

— Потому как Валя сказала, что это ее размер. А как мне кажется — ее попа твоей покрупнее будет. Вот. Давай, Киса, ты примеришь желтый цвет — вот увидишь, тебе и самой понравится. Он даже и не желтый, а ближе к оранжевому, как мне кажется…

— Ох, Юрка, не нужно мне больше так в ушко шептать… у меня мурашки по коже бегут… и запах этот твой… я, кажется, понимаю, как Надька сдалась… ладно. Уговорил, померю эти — югославские… Ну все — выметайся!

Я выхожу из кабинки и подхожу к грустной Вале. Отсчитываю и протягиваю ей двадцать пять рублей:

— Вот, Валюшка, за этот черный комплект!

Девчонка, не поднимая глаз, принимает от меня деньги и убирает их в кассу.

О! А теперь — самое приятное для любого мужчины:

— Возьми! Это мой подарок тебе! За то, что ты мне сегодня помогла! Но больше всего — за то, что ты такая красавица и просто чудо что за девушка!

Я наклоняюсь к ней, к ее ушку:

Постепенно я выпрямляюсь и потом пою, глядя ей в глаза. Пою — негромко, но с чувством!

Девушка ошарашена. Девушка — покорена! Глаза — аниме!

— Юра! Я не могу так! Это очень дорого! Я…

— Красавица! Не обижай меня отказом! Просто возьми и носи! Тебе же нравится, да? — вновь склоняюсь к ней, — может мне посчастливится когда-нибудь тебя в них увидеть? Помечтать-то я могу, не так ли?

Всю ми-ми-ми и романтик срывает Галина из кабинки:

— Валя! Бери! Он правда так хочет! Этот гавнюк хоть и нахал порядочный, и кобель малолетний, но врет не часто и не жадный совсем. Значит — дарит от сердца!

Валя берет коробочку и смотрит на меня. Я снова наклоняюсь к ней и целую ее губы. Чуть-чуть, слегка…

Опять Галина:

— Молодые люди! Если вы там закончили с подарками и песнями, я прошу подойти сюда!

Я беру Валю за руку, и мы вместе подходим к кабинке. Валя все еще молчит.

— Ну-ка, кобель, посмотри своим взглядом кобелиным… И ты, Валя, как девушка и продавец… подходит мне?

Занавеска кабинки отходит чуть в сторону, Галя сначала выглядывает в зал — нет ли там кого. Потом полностью отдергивает занавеску:

— Ну как? Подходит?

Ну что сказать — шок и трепет! Животик у нее еще практически не виден, и фигура пока ничем не испорчена. А белье… Ну что — белье… Что я, в будущем не видел, что ли, как классно смотрится желтое или оранжевое белье на загорелом женском теле. А если еще и тело — вот такое… м-м-м-м… По-моему — это месть мне за мои запаховые афродизиаки!

— Галя! Вот сейчас было — очень жестоко! Да!

Валя смотрит то на меня, то на Галю:

— Слушайте! Вы какие-то сумасшедшие оба! У Вас с головами все в порядке?

Мы с Галиной смеемся. Ах как она хороша! Мы-то знаем, что я ее уже и голой видел. Но все же — полностью голая женщина — проигрывает женщине в красивом белье, которое так подходит к ее фигуре! По части соблазнительности…

— Ну так вы не сказали — подходит или нет!

— Галюша! Радость и печаль моя! Ты же лучше любого знаешь, что оно — просто создано для тебя!

— Ну вот, Юрочка! До чего же ты противный тип! А комплименты мне что — не хочется услышать? — Галина притворно дуется, — все, просмотр окончен. Юра! Можешь выдохнуть! — и она вновь закрывается в кабинке.

— Валь! Ну — ты довольна? Тебе нравится подарок?

Она смотрит на меня, потом, чуть покраснев, отводит взгляд.

— Слушай! А Галя — правда твоя тетка? — Валя косится на ширму и шепчет.

— А что — есть сомнения?

Она вздыхает, и снова шепотом:

— Я бы, глядя на вас, предположила, что вы — любовники.

— Валюша! Ну ты посмотри на меня — где я и где эта королева?

— Ну да… Ты же мальчишка совсем…

— Но заметь, Валя — я очень быстро расту!

Мы наконец-то рассчитались. Денег у меня хватило. Валя упаковала все наши покупки в оберточную бумагу. Получился большой сверток. Уже на выходе из отдела, Валя шепнула:

— Юра! Большое спасибо! Если что-то… в общем, я здесь работаю… ну… вот.

Я, в ответ, сунул ей в карман еще пятерку, со словами:

— Чтобы тебе претензий не предъявляли за колготки — коллегам торт что ли купи.

Галина еще остается о чем-то пошептаться с Валей, а я выхожу из магазина и жду ее на улице.

— А ты, Юрий Долгов, оказывается — опасный тип!

— Да? И чем же?

— Не чем же! А для кого же! — передразнивает меня Галя, — вот же… развратник! Ты как тот сатир — хочешь все вокруг развратить!

— А ты — гнусная обманщица! Причем обманываешь ты — детей! Что еще гнуснее в глазах общества, чем просто обманывать взрослых!

— Вот как? И каких же детей я обманываю? — глаза Гали смеются.

— Меня! Меня ты обманула! А я кто — ребенок еще… Хотя… скорее — подросток!

— И как же я тебя обманула? — Галя поднимает бровь — ведьма!

— А кто кричал, что расцелует меня, если ей купим белье?

— Что — прямо здесь? — женщина оглядывается по сторонам.

— Нет, не здесь. Но думаю — обманешь ты меня, красотка!

Галя смеется. Как есть обманет!

— Слушай, красивая! А Наде точно белье подойдет? Обидно будет — если нет! — я задумываюсь.

— Что — хочешь увидеть мою подружку в таком красивом белье? Да подойдет-подойдет. Не сомневайся…, — Галя вздыхает и хмурится, — вот зря вы все это затеяли, зря… Даже представить боюсь, что будет — если это выйдет как-то… не дай Бог!

— А ты нам не поможешь? Ты же ведьма?

— Скажешь тоже… это ты — чердынец! Вот правда, Юрка — ты же…

— Галя! Мы с тобой вроде бы уже говорили. У меня в голове — память взрослого, даже я бы сказал — пожилого мужика. Не все, конечно, я помню. Не до деталей. Но — есть такое. И соображаю я не как мальчишка…

Тут я задумался. Соображаю то не как мальчишка, но вот эмоции у меня подчас… ну — явно не как у взрослого мужика. Так и захлестывают!

— А этот запах — он откуда? — Галя смотрит на меня с интересом.

— А вот это — хрен его знает! Понятия не имею. Я и в прошлой жизни женщин очень любил. Но вот чтобы такое воздействие иметь — даже не мечтал. Читер какой-то, честное слово!

— Что это? Не понимаю.

— Да это… в будущем в компьютерных игрушках… ага… вот как тебе еще объяснить, что такое — компьютеры?

— Слушай! С тобой так хочется поболтать — обо всем, так интересно, что там и как!

— Ага… а вот как это сделать — поболтать… уединимся, да? И ты у меня будешь спрашивать, а я — отвечать? Как ты вообще это себе представляешь? Где, когда? Я-то — не против! Хотя… предполагаю, что вот этот мир — это не совсем тот, в котором я жил.

Видя Галино недоумение, я кратко объяснил, как в свое время бате.

— Как интересно… Нет… все же я подумаю, как нам с тобой поговорить, без всяческих кривотолков, и чтобы никто не мешал.

— Ну… думай. И у меня к тебе еще просьба будет — посоветуй, что мне делать с Надей… да и с девчонками тоже…

— Что, кобель, запутался уже? — Галя смеется.

— Тут не то, чтобы запутался… Просто подвести никого не хочу!

— Ну, с девчонками я поговорю… так — ненавязчиво. Так как вы играете — тут ничего страшного я не вижу. Так многие балуются. Только — как договорились… целки их не трогай. Вы, мужики, даже не представляете, что это для девок. Иная дура и сама не понимает, а потом — поймет, да поздно будет. Это — как печать сорвать! Это… в общем — мы договорились. А с Надей… аккуратнее надо, все продумывать… может, и я где вас подстрахую. Мне кажется — с Веркой вы зря связались!

— Почему?

— Да так-то она баба и неплохая, и язык за зубами держать умеет. Просто в какой-то момент потребует она с вас. Точнее — с тебя может потребовать! — Галя снова смеется, — ты же знаешь, Надька, она хоть и хорошая, но простодырая же — до изумления. Сядут, поболтают — она и вывалит Верке, что там и как у вас. А Верка свое не упустит. Тоже захочет попробовать — в качестве арендной платы за место для свиданий! — Галя хохочет.

— Придется тебе, Юрочка, отрабатывать. Ты-то и не против — вон по морде твоей наглой вижу, а Надька может и взбрыкнуть. А ссорится с Веркой — не нужно!

— А о чем ты с Валей шепталась, перед уходом… если не секрет?

— Да какой там секрет… Ты же, дурень, и здесь девке голову задурить успел. А ей это — не надо, у нее парень есть. И, насколько я знаю, у них там вроде бы — к свадьбе идет. Вот я и сказала, что ты, хоть с виду парнишка уже большенький — но малолетка, так что… чтобы там себе не навыдумывала ничего всерьез. Говорю ей — так если, побаловаться, для удовольствия — ты парень стоящий, а по серьезному — не вариант!

— И она что?

— Не знаю, задумалась…

Мы, разговаривая, дошли до Аяна.

— Слушай! Давай снова туда нырнем — во двор этот. Я покурить хочу, а потом — места не будет. Ты бы знал — как надоело прятаться! Вон мужикам все можно — курить, водку пить, блядовать! И все — нормально! Мужик, чё! А бабе — ничего нельзя! Вот же… бесит просто!

Мы сидели на той же лавочке.

— Юр! Ну правда — мне хорошо в этом белье? — Галя смотрит выжидающе, в глазах — бесятки прыгают.

— Галюшка! Ну ты что, в самом деле? Ты хочешь, чтобы я тебе рассказывал, какая ты красивая, как тебе в нем хорошо, как… как у меня встал? Ты же и сама все это знаешь!

— Вот вредный ты, Юрка! Вредный!

— Я не вредный… если я начну тебе сейчас рассказывать, как ты мне нравишься… а ты мне — нравишься! И это я так — очень сильно снижаю уровень своего… Галя! Ну что же ты меня мучишь? Тебе нравится это, да? — я смотрю на нее.

— А вот… с Надей тебе было хорошо? — она смотрит куда-то в сторону.

— Ты знаешь… мне и в той жизни не часто было так хорошо… ну вот — с женой моей… ну — там отдельная история, — Галя смотрит на меня с интересом, — там у меня от Дашки… мозги напрочь пропадали… там как болезнь какая-то была — долгая… от встречи и до самой моей смерти…

— Ты ее так любил? — Галя задерживает дыхание, чувствуется, что удивлена.

— Я и сейчас ее люблю… прости… мне сложно и больно об этом говорить… потом как-нибудь… если будет возможность — расскажу… если смогу, конечно… сама знаешь — подчас словами это — не выразить!

— Так… ладно… зарубочку себе в память… ну — а с Надей?

— С Надей… это как фейерверк страсти и эмоций! С ней так здорово… вот… если бы у меня в памяти не было бы Дашки… в Надю можно и влюбится. Она такая… классная… и страстная очень! И кончает — ух как! — я улыбаюсь, вспоминая.

Что-то Гале… не нравится, что ли? И губку закусила, и отвернулась.

— Эй! Красивая! Ты что это — ревнуешь меня, что ли? Нам с тобой вот только фиги по карманам держать и осталось — друг от друга! Ты ведьма, да я — чердынец! Нам вместе держаться нужно!

Галя поворачивается ко мне:

— Да ладно… ревную я его… я вон с Надькой договорюсь, да мы тебя и поделим! Что — против будешь?

У меня как-то враз пересыхает в горле, и я сиплю:

— Не знаю… нет, наверно… не буду… только вот… как же — с дядькой?

— А я тебе что обещала — не обижать его! Я его и не обижаю — он у меня и накормлен, и напоен, и обстиран. И ласкаю я его так — что он чуть сознание не теряет! Может твоя Надя и не умеет так, а? — Галя смотрит на меня с усмешкой, — а вот, что верной ему буду — я такого не обещала! Или не так?

Я молчу, охренев от такого поворота событий.

— Так… я кого-то обещала расцеловать! И я не люблю оставаться в долгах. Иди-ка сюда!

Она поворачивается ко мне, обвивает мою шею руками и целует. Сначала так — слегка, но потом… это был такой поцелуй, что, действительно — сознание потерять можно!

Время для меня замедлило бег. Разум ушел… в голове туман… смутно помню, как моя рука оказалась на ножке у Гали и поползла вверх, под платье…

Она молодец, сумела вовремя остановится. Я бы — не смог.

— Вот же, Юрка… и запах этот твой… с ума сойти… Ой, как же мне с Надькой поболтать охота, как охота!

Мы медленно шли к дому по Роще. Хорошо, что она — остановилась. К этой теме — не возвращались, по невысказанной вслух договоренности.

— Галя! А что — получается, что Гнездилиха и правда — ведьма? Раз смогла меня… вычислить?

— Н-у-у-у… я бы не сказала, что она — ведьма. Что-то знает, что-то умеет. По верхушкам — нахваталась. Но не ведьма, так — недоучка какая-то.

— А… а ты — ведьма? — я уже ее не боюсь, мне и правда интересно.

Как отнестись к тому, что кто-то обладает непонятными умениями? Когда я сам — непонятно как сюда попал.

Да и в прошлой жизни, еще Палыч что-то и как-то рассказывал, про непонятное. Правда — невнятно рассказывал. То ли — не хотел, то ли и сам знал немногое.

Галя засмеялась:

— Нет, Юрка. И я не ведьма. Скорее — знахарка. Могу какие-то настойки приготовить… лекарственные, порошочки, мази. Так — немного совсем. Погадать вот могу! Но сразу скажу — тебе даже браться не буду! Таким как ты гадать — дело неблагодарное! Даже себе — не возьмусь. Да и тем, кто рядом с тобой — тоже вряд ли что толковое скажу.

— Я ведь, Юрка, пять лет с бабулькой одной прожила. Так получилось. Помогла она мне здорово, да в такой период, что мне в пору было — руки на себя наложить. Вот ее можно было назвать ведьмой. Старая она была, откуда с Поволжской глухомани, из деревни. Хотя к тому времени, что мы встретились — она уже лет двадцать в Сызрани жила.

— Вот она — да. И привороты-отвороты, и всякие прочие… нехорошие капельки. Но она тоже этим — практически не занималась. Боялась сильно за посмертие. Она — здорово в это все… потустороннее верила. Редко-редко, когда, только за очень хорошие деньги. А так… наговоры, настрои, порошки, капли… детишек вот лечила.

— Ну и меня помаленьку учила. Да вот — ворожить еще… Гадать же, Юрка, это надо человека понять, который к тебе пришел. Кто он, с чем он, что ждет-хочет. Разговорить человека нужно, понять, а потом — и направить. Мягонько так, чтобы он и сам не понял, что его — направили. Ну вот — как цыганки, из старых. Не из тех, которые сейчас — наглые, шумные, и ни хрена не умеющие.

— Вот она, кроме тех настоек и порошков, и учила меня — как людей слушать, да говорить с ними. Я тоже — так только… по верхам. Это же не пять лет учится нужно. Да бабуля говорила, что потенциал у меня хороший.

— А потом? — я смотрю на нее.

— А потом бабушка умерла. Она месяца за три-четыре что-то почувствовала. И деньги мне все передала, и домик — переписала. Только — не держало меня там ничего, как ее не стало. Да и она предупреждала, что мне уехать нужно будет. Вот так я и оказалась здесь — пальцем ткнула в карту и рванула. А тут — с Надей познакомилась. Мы с ней как-то быстро сдружились. Потом она меня с Володей познакомила. И я — ни о чем не жалею. Я только-только стала чувствовать, что у меня и семья появилась, и дом здесь может быть. Ты, Юрка, не представляешь, как это здорово — вот так, хоть какую-то уверенность приобрести!

— Так что — в финансовом плане, у меня все нормально, тех денег, что она мне оставила — надолго хватит, даже не работая. Или — вот как Вы, дом купить. А вот по-человечески — только оживать начала.

— Галя… мне кажется… нам нужно вместе держаться — я здесь… случайный пассажир, и ты — пока чужая. Давай… дружить, что ли? Помогать друг другу, поддерживать, прикрывать как-то…

— Ой, Юрка, а мы — вроде бы и начали так, — она посмотрела по сторонам, и наклонившись ко мне, коротко, но жарко поцеловала в губы, — а в любовницы — я тебе не гожусь? — она чуть слышно засмеялась.

— Годишься… только вот — как ты меня делить будешь — с Надей и девчонками… я же — развратник, верности хранить не умею! — прохрипел я.

— Ну… я — не ревнивая… разберемся как-нибудь! — Галя игриво посмотрела на меня.

— Ты только не вздумай меня перед бабками чересчур уж защищать, они враз что-нибудь заподозрят. Они — чуют! Это Надя мне обеспечит — тут понятно, она моя подружка, — Галя озабоченно наморщила лоб.

— А остальные?

— Ну… с Володей я и сама разберусь, — Галя улыбнулась и меня пробило в дрожь — представил, как она с ним «разбирается», — да-да… ты прав! Я хорошо умею «разбираться»! Может и получше твоей Нади! — опятьсмеется.

— Со Светой, мамой — твоей, у нас вроде бы стало налаживаться — постепенно я ее подружкой сделаю. Ну — деды… да они — сами по себе, на все остальное — наплевать, на «бабьи сплетни».

— Слушай… а вот мне интересно — как это со стороны выглядит: мне двенадцать здесь, но вот родные — и батя, и деды — вполне со мной разговаривают, как… ну — пусть не со взрослым, но — таким уже, заслуживающим выслушать и ответить. Бабушки — те с подозрением, да и мама — отчасти тоже. Вот на сколько лет меня воспринимают?

— Я не могу уж совсем «со стороны» сказать… Я же тоже постоянно рядом, каких-то изменений могу и не заметить. Но, мне кажется, ты так — лет на пятнадцать-шестнадцать воспринимаешься. А в некоторых вопросах, — она игриво посмотрела на меня, — и куда старше — лет на двадцать, двадцать пять!

— Да и ты и внешне на двенадцать не выглядишь — вытянулся здорово, вон плечи куда шире стали. Я вас с Сашкой, с Крестиком, рядом видела — так ты года на три кажешься старше. Вот так… как-то.

Мы дошли до дома. Галя переложила свои коробочки из общего свертка в сумку, подумала и шепнула:

— Я Надькин подарок возьму, сейчас забегу, передам. Скажу — от тебя! А потом — дождусь вечера, и твоим подарком Володю порадую, — она обернулась, нет ли рядом бабушки, — вот так-то, пум! — и смеясь, слегка щелкнула меня по носу, — а ты — представляй, да завидуй!

Увидев, как я, представив, нахмурился — довольно рассмеялась!

После того, как Галя с Лизкой ушли, я поужинал — вот мы с ней проходили-то сколько! На ворчание бабули, о нашем долгом отсутствии, сказал:

— Баб! Ну ты же знаешь этих молодых женщин — они как в магазин с тряпками зайдут — все! Не оттащишь! И времени не замечают совсем!

— То так! То так! бисгаловые-то, дефки эти становятся, ага! Тебе-та все купили, чё хатели, ли чё ли?

Я заверил бабулю, что — все. Даже кеды новые, их Галина походя с полки «Орбиты» цапнула — и в размер же попала сразу! Ведьма, чё!

Глава 13

Полив у бабушек огороды, подумал и решил сходить к нам домой. Мама, скорее всего дома, Катя — тоже. Вручу им подарки, сделаю благое дело. Колготки сейчас для женщин — предмет культа. Не то, что их совсем нет в продаже. Они поступают довольно регулярно, но раскупаются — еще быстрее. Колготки женщина бережет и хранит, носятся они подолгу. Их чинят — сначала — замазывая лаком для ногтей мелкие затяжки, если затяжка побольше — ее аккуратно штопают. Даже есть непонятное шаманство — считается, что, если колготки перед ноской положить в холодильник, в морозилку — они будут служить дольше. Не знаю, насколько это правда — не химик я, и про воздействие низких температур на капрон ничего сказать не могу.

Колготки — это очень хороший подарок для женщины. И даже «подмазывают» ими, в случае необходимости. И, по возможности, всегда берут столько — сколько возможно, подчас даже занимая для этого деньги у знакомых. Стоимость колготок в магазине — около семи рублей пятидесяти копеек. Однако, насколько мне известно — их покупают и по пятнадцать рублей. А особую редкость — колготки цветов, отличных от телесного — и по двадцать пять рублей!

И не потому, что колготки такие уж ценные или статусные изделия. Просто в них — удобнее! Ведь сейчас, если нет колготок, женщины носят — чулки. Вот тех — полно в любом магазине! От самых простых — за рубль двадцать, до трех с половиной рублей, за пару. И цвета есть разные, хотя преобладает все тот же — телесный. Но летом чулок не носят, чай — не Франция у нас, да и просто — жарко частенько. А тогда — зачем?

Вот весной или осенью — тогда да, необходимо. Но вместе с этим, остается проблема самого принципа чулок — верх бедер, промежность и выше — чулки не закрывают, и, то есть — хоть как-нибудь утеплить хозяйку не могут, как те же колготки. И женщинам приходится носить трусики типа — панталоны, чтобы утепляться от края чулок и до пояса. Даже с резинками внизу штанин панталон — для более плотного прилегания к ногам. И чем ниже температура воздуха, тем более серьезные ткани используют для этих панталончиков — вплоть до «с начесом». Правда и чулки тогда уже идут в ход — не капроновые, а хлопковые, или даже — шерстяные.

Сейчас стали появляться рейтузы, о которых нам рассказывала Валя в «Орбите». Они сразу заменяют и чулки, и панталоны — в зимнее время. Просто снизу дамы одевают носки — теплее или тоньше — не суть! А сверху под рейтузы, одеваются простые трусики. Рейтузы — тоже предмет дефицита!

Сейчас чулки не носят характер пикантного или даже — сексуального предмета одежды. Отношение к ним — сугубо практичное. И еще есть негатив — пояса для чулок сейчас — просто пиздец, какие. Это не те, легкие и ажурные пояски, которые добавляют шарм и «секси» дамам, а этакие защитные чехлы — высокие, широкие и очень плотные, даже в несколько слоев ткани и простроченные. Зачем они такие — не знаю. Как будто чулки весят несколько килограммов и сделай пояса другими — чулки будут их стаскивать вниз. Не помню, как с этим дело обстоит сейчас на Западе, а у нас, как мне кажется — просто зашоренность и штампы легкой промышленности.

Вот и иду я обрадовать своих родных женщин подарками. К моему удивлению, здесь и Светка. Они с Катрин что-то выдумывают, сидя за швейной машинкой. На мое приветствие, Катя просто кивнула, подняв голову от машинки, а Светка залилась легким румянцем. Хорошо, что мама сразу атаковала меня по поводу покупок, и на Светку не смотрела.

Вот как знал — взял и все свои покупки. Мама, да и Катя со Светкой стали перебирать купленные мне вещи. Сразу и попросил Катю помочь со штанами.

— А что тебе не нравится? Сейчас же все так носят, — удивляется сестра.

— Я клеши носить не буду, я не моряк, — открещиваюсь я от требований моды.

— Ну ладно. Мне не сложно, сделаю.

По сорочкам вопросов не возникло. Тоже — реалии сегодняшней жизни — мужских сорочек с коротким рукавом, в магазинах либо вообще нет, либо — очень мало. Считается — непрактично покупать рубашку только для лета. Купи себе обычную рубашку с длинным рукавом, а если летом жарко стало — закатай рукава, да и носи! Рубашки с коротким рукавом на мужчинах на улицах встретить можно — но далеко не на всех. Вот футболки, те да — в основном с коротким рукавом. И с длинным — попробуй еще найди!

А вот мои подарки производят совсем другое впечатление. Мама очень удивлена и обрадована, Катя — чуть более сдержана, чем мама; а Светка — та очень рада, аж подвизгивает от удовольствия!

— Юр! Я тебе потом деньги отдам! — Светка вся светиться.

Улучив момент, когда мама отошла к окну, разглядывать упаковку, я шепнул Светке:

— Не вздумай! Обижусь — это подарок!

Светка взвизгнула не скрываясь, и обняв меня — чмокнула в щеку, покосившись на маму. Думаю, если бы мамы не было — я мог бы рассчитывать на полноценные поцелуи. От Светки, по крайней мере, а может и от Кати!

— Светка! Да ты что — совсем, что ли? — мама улыбается, и качает головой.

— Тетя Света! У меня же никогда своих колготок не было! Если какое мероприятие — у мамы на время брать приходилось! А сейчас — у меня свои колготки! У-у-у-у-и-и-и-и…, — Светка не утихает, и от искренности ее радости улыбаются и мама, и Катя.

— Ты где их купил, Юрка? — мама глядит недоверчиво.

— У Гали какая-то знакомая в «Орбите» продавцом работает. Мы пришли мне вещи покупать, Галя спросила про колготки, а когда покупала, я про вас вспомнил! — как приятно говорить правду.

— И про Светку вспомнил? — мама продолжает улыбаться.

— Ну а как иначе — Кате куплю, а они же всегда вместе. Неудобно получится!

— Ну все, добытчик! Давай-ка на улице побудь, мы обновки примерим! — вот уж никак ни неожиданность, как еще вытерпели-то? А мне хотелось бы и посмотреть на Катю и Свету. Эх, ну ладно!

Выхожу на улицу, сажусь на лавочку. Из приоткрытого окна нашей комнаты, доносятся радостные повизгивания девчонок, и даже Катин голос слышу. Через некоторое время меня приглашают в комнату, и мы садимся пить чай. Все дамы — довольны, страсть!

После чая, мама, сказав, что ей нужно к кому-то сходить, поставить уколы, уходит.

И вот здесь я насладился видом ножек в колготках и Кати, и Светы, и был ими обцелован, и даже потрогать ножки дали, но строго предупредив, чтобы затяжек не оставил. Правда, посмотрев, как я потискиваю Светку за попу, Катька сказала:

— Ты бы, Кузнецова, колготки все же сняла. А то так и поносить не успеешь!

Светка, с извинением улыбаясь, аккуратно стянула дефицит с ножек, тщательно свернула и убрала в коробочку. Катя проделала то же самое. Я наслаждался видами их ножек — стройных; и очень-очень соблазнительных попок.

После этого, я снова была зацелован — в большей степени Светкой. Она т-а-а-а-к целовалась, что… да, эрекция присутствовала! Интересно, но вот хоть Светка целовалась с охотой и очень здорово — быстро опыта набирается! когда я целовал Катю, которая явно только делала вид, что позволяет это делать — как будто вынужденно, у меня по спине мурашки пробегали! Катя целовалась очень чувственно, хотя вроде бы и сдержанней Светки. Или это так «запретный плод» дает о себе знать — все же сестра?

Обтискал девчонок за все места, я вновь был усажен пить чай — Катрин сказала, чтобы мы, дескать, с Кузнецовой — не рассчитывали на продолжение, ибо мама может вернуться в любой момент. Я вспомнил, что я с новой прической, а никто из девчонок — не заметил. Не то что обидно, но как-то странно — на тех же Галю и Надю — ведь произвело впечатление.

Я невольно пятерней зачесал волосы.

Девчонки — прыснули, чуть не расплескивая чай.

— А я тебе говорила, что он — обидится! — Катька уставила палец на Светку.

Та подскочила и обняла меня:

— Мы сразу же заметили! Просто Катька говорит — давай сделаем вид, что не замечаем, посмотрим реакцию. А так ты, Юрочка, просто — ах! Тебе так идет, м-м-м-м! — опять в засос меня, приятно! Катька пила чай, улыбаясь.

— Девчонки! А я вот не понимаю, вроде время идет, а Вы меня в гости не приглашаете! Я уже подумал, не понравилось, обиделись и забыли меня! А я — так скучаю по Вам!

Светка покосилась на Катю:

— Юр! Ничего мы не забыли, и нам — очень понравилось, но… Катя вон — боится очень!

Я посмотрел на сестру — ну, она права, что тут сделаешь? Катя смотрела в стол.

— Ты, конечно же, права, Катрин! Но… может мы вместе как-то… договоримся… ну — в секрете все это держать! Я правда — очень по Вам соскучился, родные и любимые красавицы!

И вот ни разу же не вру сейчас — я действительно по ним скучал. Несмотря на Надю, и Галю.

Катька, видно тоже почувствовала мою искренность, и заалела щечками. Светка же — та просто млела.

— Ага… скучал он! Вон — каждый день с новой красоткой гуляет! То с Надей, то — с Галей. Ему — не до скуки. Кто мы с тобой, Светка, против таких красавиц?! — Катя смотрела выжидающе, как я буду оправдываться.

А я — не буду, ибо одни красавицы — вовсе не мешают скучать и ждать встречи с другими красавицами!

— Зря ты так, Катрин! Спорить с тобой не буду — и Надя, и Галя — очень красивые. Но вы… вы — просто другие. В вас есть то, чего нет и уже никогда не будет в них, при всей их красоте — красота юности! Только им мои слова не передавайте, а то — обидятся!

Катя отвела взгляд:

— Да ладно… я пошутила. Вовсе я не ревную, ни к той, ни к другой. Как к ним ревновать-то — они же обе нам родные. И с тетей можно как с подружкой поболтать, да, Светка? И с Галей — интересно так!

Светка кивнула.

— Знаешь, Юрка! Даже если бы вдруг! узнала, что ты с ними…, я бы все равно не стала ревновать! Они… они же…, — Катя покраснела, — они мне тоже очень нравятся!

Светка приоткрыла рот, глаза — из японских мультиков!

— Кузнецова! Ты ротик закрой — ты мне, как вторая половина! Ближе тебя у меня никого нет! Ты и так это знаешь!

Блин! Какие страсти кипят — куда там Санта-Барбаре!

Светка шмыгнула носом:

— Кать! Я тоже тебя очень люблю! — да они что тут — опять коньячка в чай плеснули?

Я уже собрался уходить, когда Светка спросила Катю:

— Ну что ты сидишь? Мы же договорились, спроси у Юры!

— О чем речь, любимки мои?

Катя поведала, что они уже давно хотят сходить на речку, покупаться и позагорать. Но все старшие девчонки, с которыми сестра и Светка хороводятся — поразъехались. На практику там, к родным или еще куда. А вдвоем они идти не хотят. Угу… это — понятно. Нет, ничего плохого на той речке им не угрожает, никто приставать-насиловать не будет. Но! Если есть рядом компания пацанов — предельно повышенное внимание к девчонкам — обеспечено. Отдохнуть не дадут — своим желанием общаться, своими тупыми остротами и подколками. Были бы старшие девушки — тех бы опасались, подзатыльники и подсрачники раздавать никто из них не разучился!

И при всей длине речек, мест, чтобы покупаться и отдохнуть — не так уж много. То берега низменные и болотистые, то — наоборот — высокие, крутые и неудобные. То — мелко совсем.

В наших окрестностях, по лугам протекают несколько речушек, где можно искупаться. Песчанка — та идет из болота, от горы и через пару километров впадает в Ржавец. Песчанка — потому как цвет воды у нее, если смотреть издалека, такой, серовато-желтый. От чего такой цвет — не знаю, может супесок какой? Но вода прозрачная, чистая. Там любят купаться и загорать семьями, с ребятишками. Особых глубин там нет, вода прогревается быстро, и заходы — удобные — покатые, глубина растет постепенно, плавно. И берег у воды — в этом то ли песке, то ли в плотном, быстро высыхающем иле. В общем — удобно и ноги не проваливаются. Там всегда довольно много народа, особенно — по выходным. Одно плохо — уже к середине лета Песчанка мелеет так, что к августу остается неширокий ручей. Сейчас уже середина лета, поэтому Песчанка — отпадает.

Затем — Ржавец. Название такое — потому как вода в нем такого — коричневатого цвета. Тоже — чистая, прозрачная. Похоже цвет — от примесей торфяных болот. Откуда течет Ржавец я не знаю. Он уходит куда-то вдоль горы, далеко-далеко. По крайней мере — дальше дедушкиных покосов. Вот здесь глубины приличные, купаться до самой осени можно. Особо глубоких мест нет.

Хотя, Вадик Плетов, отец которого — заядлый рыбак, и прошел этот Ржавец на обозримом протяжении, утверждает, что есть омута и по четыре метра глубиной. Но я таких — не знаю. Там, где купаются все люди — примерно до двух с половиной метров.

Но вот на Ржавце мест удобных именно для купания — не так уж много, или они расположены дальше по течению. В основном все купаются на так называемых обрывах — это такая цепочка действительно обрывов берега в воду. Их там штук пять, примерно метрах в пятидесяти — семидесяти друг от друга. Там и глубина нормальная, и заход, хоть и не такой удобный как на Песчанке, но — приемлемый. Но вот там — как раз, таки, и толкутся местные пацаны. То есть «внимание» моим красавицам — обеспечено.

Мне это тоже — не нравится.

Мне известны еще пара-тройка омутов — выше по течению Ржавца. С середины лета и до осени там речка сильно мелеет, и в ширину становится метров пять, вряд ли больше. На этих омутах — этаких блюдцах метров по три-пять в диаметре, даже во второй половине лета глубина остается на уровне пары метров, или чуть меньше. Купаться там можно. Правда и далековато это — километра три, а то и пять — по Боярышной гриве. Поэтому туда никто и не ходит — без необходимости. Лень тащится в такую даль, чтобы просто покупаться — обрывы же куда как ближе, меньше километра от поселка.

Есть и еще парочка примерно таких же омутов. Но уже не на Ржавце, а по болоту, вдоль Горы. Как говорили деды — там и текла, скорее всего, когда-то речка, по которой вогулы достигали Самарки. От речки той осталась лишь заболоченная низина, с чахлой растительностью, и не частые на болоте и невысокие березки и сосенки. А вот чуть дальше от горы, ближе к Гриве — по бывшим берегам этой неизвестной речки, растет цепь старых ив. Стоят они не густо, друг от друга — расстояние изрядное, и по двадцать-тридцать метров бывает. Вот там и расположены эта пара омутов — метрах в ста друг от друга.

Там даже красиво, на мой взгляд — большущие такие старые ивы, дающие хорошую тень, омут возле них, травка-муравка. И это еще дальше от поселка, чем первые омута, на Ржавце. И место такое — классное: и со стороны Гривы омутов не видно, и с горы — тоже, лес по горе заслоняет. И шариться там не кому — там ни грибов, ни ягод. От поселка далеко, даже от дороги, которая идет по Боярышной гриве и то — метров триста. Прелесть, что за место! Но — далеко!

Откуда я все это знаю? Так все-таки я родился и вырос здесь. А пацанам, в погоне за грибами, ягодами, да и просто так — ради самих исследований, куда только забираться не приходится!

— Ну, конечно! О чем речь? Когда вы собираетесь? — девчонки продолжают работать на огороде, поэтому в будние дни — раньше трех никак не могу.

Договорились на среду. Ну что — окей! Объясняю подругам про окей — неграмотного американского президента и его незнание англицкого правописания. Посмеялись.

Предложил сразу поехать на эти дальние омута. На мотоцикле. Светка аж взвизгнула от предвкушения покататься со мной на мотоцикле. Но Катюшка вернула к прозе жизни:

— Втроем на мотоцикле? Мама или папа узнают — ругаться будут! А тебе мотоцикл купили только что, поставят его в сарай в наказание и все, до свидания! Нет… пойдем просто сходим на Ржавец.

Дома, уже лежа в постели, долго ворочаюсь, думаю обо всем. И о своих непростых отношениях с родными красавицами; о возможном раскрытии наших тайн — даже мысли от себя гоню, так не по себе становится; о том, что дело с домом как-то затягивается — уже середина лета, а тут — ни в шубу рукав! Как бы не остаться так в зиму на старой жилплощади. Очень бы не хотелось!

В понедельник приезжает батя и мы, встретившись с ним накоротке на складе, куда он сдает все оставшееся от командировки имущество, договариваемся, что я сбегаю к Митину, предупрежу его, что они вечером с мамой придут смотреть дом и «ударят по рукам».

Игнатьич, опять копошиться в гараже. По легкому «раскардашу», укладываемым в багажник «Москвича» вещам, вижу — мужик собирается «съезжать».

— Добрый день, Трофим Игнатьич! Вот — пришел сказать — батя с мамой сегодня вечером хотят прийти, дом посмотреть, да переговорить.

— Привет, Юрка! Ну вот — видишь, собираюсь, — оценив, как я оглядываю гараж, — да не боись, все оставляю, как договорились. Мне в багажнике всего-то не увезти. Вот… перебираю вещи, что нужное, а что — так… не очень.

— Вот смотри — дождевик оставляю — новый практически! «Хромачи», ношенные, но еще куда как крепкие. Вот — термос есть, армейский, на десять литров. Котелки еще, тоже — новые, фляжки… Одну возьму, а остальные — тебе. Брезент вот — видишь! Новье! Муха не сидела!

Я смотрю, а у него по шкафам, оказывается куча армейского имущества, и все — либо новое, либо — почти новое.

— Игнатич! А не расскажешь — «откуль тако багачество»?

— Ха! Юрка! Места нужно знать! Да ладно… за Тоболом воинскую часть знаешь же? Ну — вот… У меня там знакомец образовался, старшина один. Хохол — как положено! Человек — нужный. Правда, зараза — жадный до одури. Но сторговаться с ним — можно. Вот он мне списанное барахлишко и скидывал. У него там — мно-о-о-го чем поживиться можно.

— Там же — и связисты, и эти… как их…пэвэошники… зенитчики-ракетчики! И даже батальон охраны есть. Ты что — там не бывал никогда?

— Ну как… мимо проезжать-то, по дороге — приходилось. Но там же часть стоит в стороне, километров как бы не пять от дороги. Не видно же ничего. А после поворота — там только край антенного поля видно.

В моем будущем, там уже мало что оставалось. Приходилось мне там бывать, когда в части оставались лишь локаторщики, ПВО-шники. Но судя по зданиям и сооружениям, частично уже заброшенным, сейчас там — приличная такая часть, и народу много.

У нас в школе учились много детей вояк, разного возраста. Они к нам приходили, учились два-три года, и уходили — когда отцов переводили к другому месту службы. Они почему у нас учились — в нашей школе был жилой корпус. Интернат, значит. Школьники там жили по неделям, на выходные их увозили в часть, к родителям. А на момент ледостава на Тоболе — они жили в интернате и по месяцу. Кроме них, в интернате жили еще и мальчишки-девчонки из сел района, где не было десятилетки, а они хотели закончить десять классов, чтобы сразу поступать в институт.

Но таких было немного — все же в СССР не было идеей фикс — высшее образование. И после ПТУ, техникумов, училищ люди устраивались на интересную им работу. А хороший, квалифицированный рабочий — да как бы и не больше ИТР-а получал!

У меня тоже тогда — в будущем, были знакомые в части. И среди офицеров, и среди прапоров — расхитителей Родины. Там у них неплохая сауна была, похуже, чем у меня в спорткомплексе, в подвале, но — зато никто туда не припрется, ни жены, ни навязчивые знакомые. Хоть так, с мужиками попарится, пивка попить — за жизнь побухтеть, хоть с девками. Мою машину там знали, да еще и команду на КПП дадут — и зеленый свет! Подъезжал прямо к корпусу котельной, где с торца был вход в сауну.

Ну да — бардак во вверенном подразделении, но — тогда времена такие были. Выживали все, в том числе и военные. Кушать ребятишкам нужно всем, а родное Минобороны про свой личный состав часто просто забывало. А у меня и денежки водились, да и достать-привезти мог многое.

— А не дашь ли ты Игнатьич, контакты этого нужного щирого хохла?

— Не понял… что тебе дать?

— Ну — свести нас с ним не сможешь? — так, на будущее, почему — нет?

— Ну… фамилию его я тебе напишу. Да — я к нему еще съездить хочу, кое-что взять, предупрежу его, что есть такой интересный парнишка — Юрка Долгов.

— Спасибо, Игнатьич! Предупреди, не забудь.

Митин отложил какие-то вещи в сторону, вздохнул и сел на диван.

— Вот, Юрка… Хоть и пять лет всего здесь-то прожил, а опять — как страничку в книжке перелистываю. Не то, чтобы страшно — как там дальше… но — маетно как-то на сердце! Понимаю ведь — оставаться здесь… не стоит. А — все равно… Старый видать стал, раньше-то я — с места срывался, что ты! И не оглядывался! Все вперед смотрел…

— Ты, Игнатьич, не журись! Все у тебя будет хорошо. Ну сам представь — солнце почти круглый год, теплынь, фрукты-овощи, море под боком — ну красота же! Утром просыпаешься, а в окно тебе ветка вишни, или там — яблони постукивает. Свой сад, свой дом! Может еще и какую женщину приметишь? Все вдвоем жить веселее…

— Да ладно… что ты меня успокаиваешь-уговариваешь… сам все понимаю… говорю же — старый стал, ворчливый, нытный!

— Ты вот, Юра… может уж так и не посидим до моего отъезда… вот скажи мне — а там как? Страшно? — Митин заглядывал мне пытливо в глаза.

Мне как-то сразу и погрустнело… Период болтания в «нигде» я старался гнать из памяти.

— Нет, Трофим… Там — не страшно, там… серо как-то все… уныло и тоскливо… хотя… может это только мне так досталось? А другим — может и страшно? Вот веселья я там никакого не заметил… Облегченье… у кого-то и есть… Не знаю… и не спрашивай меня больше об этом! тьфу ты…

Значит что-то увидел Митин в моем лице, что довольно поспешно сказал:

— Ну и хрен с ним! Юрка! А давай чайку попьем? — встал, пошел ставить чай.

— Вот знаешь, Юра… У меня там на Севере тоже случаи были… такие — когда странные… а когда и страшненькие… Север, он же не для людей. Он, Юра, — сам по себе! Вот взять аборигенов тамошних… они же — ну, до последнего времени… в ладу с природой жили. Что нужно брали, что не нужно — оставляли на своем месте, а что и — стороной обходили, да подальше.

— Это только мы — что знаем, что не знаем — а лезем! И ломаем вокруг себя все, перестраиваем, под себя мнем! Ну как же — мы же умные такие! Ученые!

— А вот как боком это вылезет — так начинаем скулить, мамкину юбку ищем, руками разводим — как же так?!

— Вот прожил я на Севере — считай всю жизнь… По разным его местам бывал. И, знаешь, что — вот мы уйдем оттуда, так или иначе — а он позаметет, позасыпет все эти наши игрушки, в болотах утопит, ржой съест, ветрами развалит… и жить дальше будет, как ничего и не было! И чукчи эти, с хантами — так и будут по нему на нартах своих ездить, и как мураши ползать — не трогая того, что трогать — не нужно. Вот и думай — кто умный, а кто — дурак последний.

Так мы с ним и проболтали до самого прихода моих родителей, разговаривали, пили чай. Он, не торопясь собирался. Брал вещи, осматривал и либо аккуратно клал в машину, либо — возвращал в шкаф.

— Вот тоже тебе, Юра! — упс, а это очень неплохо — КЗС, костюм защитный сетчатый, маскхалат — у нас в армии такие были, в разведроте. Митин ростом ненамного выше меня, теперешнего, да и в плечах — не богатырь.

Еще я заприметил танковый комбез — черный, плотный, на пуговицах спереди от воротника до пояса. Новый или почти новый! Игнатьич тоже вернул его в шкаф, наверное, увидев мой заинтересованный взгляд. А неплохо поживился Митин у того старшины. Обязательно его нужно будет навестить! Обязательно!

Интересный дядька оказался! Как я с ним раньше знакомство не свел.

Он мне рассказывал были и небылицы Севера. Я — больше слушал.

— А вот, Юра — скажи-ка мне… Ты вот мне прошлый раз сказал, что тебе было шестьдесят два… А, я, вот как-то — не чувствую в тебе своего сверстника. Моложе ты явно.

— А я Игнатьич… и сам уже запутался, сколько мне лет. То — веришь, нет ли, готов как щенок молодой сказать, стрекозлом; то какое-то спокойствие нападает. То — к девкам тянет, что — невмоготу; то все не нравится, все не так и ворчать хочется.

— Ага… вон как?! Это в тебе, наверное, так молодое тело играет. Я ведь, Юра… пару раз слышал про такое — там, на Северах. Один раз нам местные сказки рассказывали, что вселяются в зверей духи разные. То — хороший дух, тогда он людям помогает, то — мерзость какая-то и тогда беда.

— Вот про медведей-людоедов слышал небось? Медведь-то, он по весне, зверь вообще — опасный. Голодный же — жрать захочешь — все что ни попадя сожрешь. И бывает, что мишка и человечинки отпробует. Но вот чтобы специально человека искать — то далеко не всегда бывает, даже если уже и оскоромиться успел. Вот аборигены и говорят — дух злой в этом мишке. И даже вроде — не мишка это уже.

— А еще раз… вышли мы партией на зимовье местных. Там двое было — мужик и баба. Они толи своих дожидались, толи — наоборот — догоняли. То я не понял, да и не важно. И баба была старая, страшная как смерть, и мужик этот был уже далеко не молод, и какой-то — придурковатый, что ли.

— Ну, мы им за ужином спиртику и плеснули. Вот этот мужик и рассказал, что прибился к ним как-то парень один — не из местных. И был этот парень, вроде как — не в себе. Вселился в него кто-то, но вроде как плохого не делал, кочевал с ними за оленями. Так вот пожил с ними, какое-то время — а потом сгинул, вроде как — утоп. А может и помогли ему, так как старик этот говорил — жадный был этот парень до баб. Ему любая за счастье была.

— Там же как, Юрка, — бабы — сильно на любителя, ага. Только с большой голодухи полезешь. А этот, вроде как, и не разбирал. Вот, думаю, ему кто-то из местных мужиков и помог — утонуть. Но тут все — не понятно мне и сразу-то было. Старик этот по-русски — с пятого на десятое, а еще и подпил: то рассказывает, то — песни петь начинает. Буровит что-то, толком и не разобрать.

— Ага! Вот ты где? А мы уже и к бабушке сходили. Она нам и говорит, как ушел сюда, так и не приходил! Ну здравствуй, Трофим Игнатьич! — батя был толи раздраженный какой-то, толи уставший.

Митин провел маму и батю по дому, показал участок, гараж. Мама была немного напугана — видно состояние дома ее пугало — осилим ли достройку?

Батя ходил с деловым видом, даже успокоился. Смотрел на все с интересом. Я бегал за ними хвостиком, что-то показывал, что-то объяснял. Мама, глядя на нашу деловитую уверенность, успокоилась и даже повеселела, слыша наши с батей рассуждения, как и что будем делать.

— Вон батя — смотри: колонка водоразборная на той стороне улицы, почти напротив. Трубы кинуть, в дом завести — я посчитал — семнадцать метров. А вот сюда — четыре метра от дома, вывести канашку, колодец поставим.

— Пол в подвале зацементируем, стяжечку сделаем — почище чем у других в доме пол будет! Стены конечно — тоже под штукатурку и в уровень! Чтобы потом глаз не цеплялся и материться не хотелось.

— Здесь вход в подвал — нормально! По-купечески сделаем — вон как в подвальчике, на площади, в центре, — батя кивнул, дескать — понял, — и все из огорода сразу в подвал спускать можно.

— Пристрой большой. Ну тут — понятно — веранда. А здесь — если стенку в полкирпича поставить, можно разгородить — на кочегарку, и санузел: туалет, раковина, душевая.

Сами прошли по комнатам. По доскам, брошенным на половые балки и никак не скрепленные. Маму проводили с батей, держа за руки.

— Вот… получается — здесь кухня хорошая, большая. Здесь — комната Кати, здесь — видишь — зал получится большой, а здесь — ваша спальня. Ну как?

Батя кивал, думал, внимательно приглядывался, что-то переспрашивал.

Мама, было видно, постепенно веселела, и потом на нас поглядывала молча и как-то с недоверчивой радостью — неужели все так и будет?

— М-да… Юрка. Так-то все понятно. И все — подъемно. Но работы тут — даже страшновато как-то…

— Да-к, что ж, батя… неужто не осилим? Самим же потом жить в тепле, комфорте и спокойствии?!

— Да осилим, конечно, Юрка… Но все равно — работы — море!

А вот на мастерскую в гараже батя глядел с откровенным интересом. И копошился там, разглядывая станки и инструмент, переспрашивал что-то у Митина — и видно было: очень доволен таким «довеском» к дому!

Когда родители, подустав от изучения всего-всего, хлопнули с Игнатьичем по рукам, и договорились на завтра ехать, оформлять сделку, было видно, как Митина — «отпустило». Все же до сих пор иметь дело пусть и со странным, но подростком, а другое дело — получить подтверждение от его родителей!

По пути к дому бабушки, батя вдруг вновь глянул на меня хмуро:

— Ты, Юрка, подвел ведь меня! Крепко подвел!

— Чем же это, батя? Как и когда? — я был удивлен.

— Пошел сегодня к Никифорову, после склада, уже под конец дня. Ну — по поводу материалов, заявление там… то, се… А он и спрашивает меня, а вот, Иваныч, а цемента зачем столько, а вот трубы — куда столько, пилмат — опять же… А я сижу — ни хрена не знаю! Я же в твои эти расчеты и не вникал даже, так — глянул мельком и все! Вот и чувствую себя этаким балбесом — пришел, спросил — а чего пришел, что спросил — и сам не знает!

— Давно я так не позорился, ох, давно! Ну, Юрка! Ну — паскудник! Стыдно мне было, понял?! Меня же спроси по любой командировке, по любой ферме, по любому коровнику — я до гвоздя отвечу — куда, что, сколько и зачем. А тут — ох и неудобно же мне было! В общем — так, в пятницу, часам к десяти топай в контору, прямо к директору. Будешь там сам все объяснять — что и как! Заявление-то, он сказал — подпишет, но — вот интересно ему…

Ну это ладно! Успокоится батя. Да вон — он уже успокаивается.

Мама, слушая батины ко мне претензии, тоже смотрела на меня строго так! А потом, видя, что он — успокоился, вновь повеселела! Радостная стала, оживленная! Чувствую — она уже представляет, как мы дом построим и жить там будем. А еще — предвкушает, как она будет рассказывать знакомым — что там и как мы будем делать, да что еще задумали! Даже под руки нас с батей взяла — с одной стороны муж, с другой — сын подрастающий!

У бабушки была и Катя, и дед Гена с бабой Дусей.

Мы сели поужинать, попить чай. Расспросы, расспросы, расспросы. Интересно так — у меня почти ничего не спрашивали, а здесь — что да как? Охи и ахи!

Мама посмотрела на меня и спросила:

— Юр! А я вот думала — та, первая спальня — это для Вас с Катюшкой. А ты говоришь — только для нее?

Ох! В одной спальне с Катей? Это необоримый соблазн! Рано или поздно — спалимся же! Нет уж, лучше добавить родным доверия ко мне.

— Мам! Ну сама посуди — Катюша — уже девушка. У нее должна быть своя комната, чтобы уютно там, спокойно… Да и Света к ней же постоянно приходить будет. А у девчонок же — полно своих секретов, а как их обсудить, если здесь брат-балбес постоянно трется? Не-е-е, мам. Я — летом и на веранде могу, а зимой — в зале. Разве плохо?

Родные подумали, покивали головами — все правильно! Показалось или нет, но отметил мамин взгляд — такой, с ноткой уважения. И Катюшка зарумянилась, взглянула на меня с благодарностью. А разве это не стоит того? Ну — зал, ну и что? Вот живу же в одной комнате с бабой? А там — всяко лучше будет.

Бабушки охали квадратам нашего будущего дома — «ох и харомы! ох и харомы!», деды обсуждали с батей фронт работ. Они даже приняли по паре рюмок, для улучшения работы мозга, так сказать. Причем бабушки — были не против!

— А ишшо вон — стричься хадил с Надькай, к Верки этай, прасти госпади! Виш как абалванила иво! — упс, а я тут и пропустил, что это меня баба Дуся чихвостит. Вот же ж… какая любезная старушка! Бабулечка-красотулечка! Вон что ей надо, а?

Батя перевел взгляд с дедов на меня, коротко глянул:

— Что и правда к Верке ходил стричься? А что — аккуратно так получилось! Почти как в армии! Нормально… для парня! — мне показалось или мелькнула в глазах у бати такая веселая ухмылка, одобрительная такая?

Мама выказала большую озабоченность:

— Тоже… взял моду — к парикмахерше этой ходить! Мог бы и просто в город сбегать, подстричься! Ладно — бабы к ней стричься ходят, она — мастер по женским прическам, а ты-то — куда?

— Мам! Ну… мы же вроде бы это уже обсуждали. Что опять-то? И тетя Надя же со мной была! — я стараюсь смотреть на маму с укоризной — типа, «ты чего, а»? А сам чувствую, щеки у меня как-то потеплели. Вот, черт! Права Галя — врать я не умею!

Хорошо, что на этом обсуждение «моего морального падения» и сошло на нет.

Среда, утро. Проделав все регулярные процедуры, а именно — бег, занятия на стадионе, моцион и завтрак, «хождение по воду», я засел в комнате за стол, и почесал затылок.

Батю я, конечно, подставил с этими вопросами у директора. И я батю — понимаю, сам терпеть не мог оказываться в состоянии «попка-дурак». Если занялся каким-то делом — изучи то, чем занялся. Прежде всего — для себя самого, чтобы понять. А когда вникнешь — тогда и на вопросы любые ответить сможешь.

Здесь же получилось — батя принес заявление и расчеты, а вот пояснить ничего не мог. Кто виноват? Батя? Что не нашел времени вникнуть? Я — который не удосужился все объяснить? Да — исполнитель и виноват. Так было и будет всегда.

Просто ни я, ни, как показало время, батя — мы и не подумали, что Никифоров станет разбираться в принесенных бумагах и расчетах. Ведь как — согласие получено, заявление — должно быть подписано. А вышло — как вышло. Винить Никифорова — в чем? В том, что заинтересовался принесенными расчетами? Ну — его право, он директор, подписывает заявку на снабжение — вправе проверить, а что там просят, вообще-то? И какая разница, что стоимость материалов будет высчитана с батиной зарплаты.

Ладно… чего уж там. Надо еще раз проверить расчеты, чтобы быть в состоянии в пятницу предметно разговаривать с директором. А еще — накидать план работ. За все же сразу — не схватишься, ни рабочих рук не хватит, ни времени.

Так что — садимся, проверяем расчеты, потом — план работ. Вперед!

Хорошо еще, что я и заявление, и расчеты делал в двух экземплярах. Эх… компа нет, принтера нет, даже завалящего калькулятора — и то нет. Да что там калькулятора — даже счетов бухгалтерских и то — нет! Ну, счеты-то можно найти, при желании. Но вот последний раз на счетах я работал… в конце восьмидесятых, кажется, да и то — очень недолго. Тогда уже калькуляторы стали появляться, счеты — закинули на полки шкафов, а потом и вовсе — повыкидывали! Сомневаюсь, что я сейчас смогу пользоваться счетами. Пока вспомнишь… не — лучше так вот — столбиком посчитаю.

Оба экземпляра заявления и расчет материалов я подготовил на пишбумаге. Мама по моей просьбе нетолстую стопку принесла. Старался, выводил — получилось вполне аккуратно. Бате только заявление подписать внизу оставалось. Почерк я себе уже немного поправил. Хоть стыдно не будет. Вот когда с Галей в детский мир заходили, одежду посмотреть — купил и себе, и Кате ручки со стрежнями, в запас и в достаточном количестве. Синие, черные, зеленые и даже — красные. Ну и Светку, опять же — не забыл. И Лизке купил — передал сразу Гале.

Они, эти шариковые ручки, еще не везде вошли в обиход. В начальных классах еще несколько лет ребятишки перьевыми писать будут. Считается, что так красоту почерка прививают. Ну-у-у… не знаю, может так и есть. Действительно, если у человека есть навык написания перьевой ручкой, без клякс, без потеков чернил, без рванья бумаги пером — то получается и правда — красивее. Но — не у всех. Вон у Катьки — практически каллиграфия — так здорово, прямо вот — завидую! И у Светы тоже почерк — на загляденье. Ну… и себе чуть подправил.

Провел я за этим занятием — до обеда. Аж вспотел от усердия. План этот, работ, который — нужно бате показать. Вроде все правильно сделал, но — батя нынешние реалии лучше знает. Как никак на производстве уже не один десяток лет. Он сам таких планов начиркал — ого-го! сколько.

Плотненько так закусил на обеде!

Так… сегодня я пообещал Катю и Светку сводить на речку. Это вызывает некоторую дрожь в животе и ниже. Предвкушение, называется.

Хотя я стараюсь его давить — ничего не выйдет, скорее всего. Людей на речке хоть и мало, а взрослых — вообще нет — будний день, но пацаны различного возраста — наверняка там. И обстановка к дальнейшему изучению… тел моих любимых — не располагает. Но. Собраться нужно. Это пацаны сейчас бегают на речку — просто так. Если кто булку хлеба с собой прихватит — то редкость редкостная. А жрать на речке хочется — всегда. Там же мы проводили массу времени, и не просто лежали: и плавали на перегонки; соревновались в нырках; играли в догонялки и в воде, и на берегу. Энергии уходит — масса. Помню домой приходил — жрать хотелось всегда!

А здесь я иду с девушками, а они — с работы придут. Так-то они, конечно, что-нибудь перехватят у нас дома. Но — как говорили у нас в армии, да и позднее — запас в жо…, нет, лучше вот так — запас карман не тянет!

Я быстренько нырнул в свою «пещеру Алладина» — прихватил очередную пятерку. Деньги утекают, ага. Ну — как пришли, так и уйдут! Нечего жалеть на своих любимых!

Потом тишком, чтобы вопросов не возникало, прихватил у бабы тряпичную сумку. Емкую такую, плотненькую, самодельную. Тут, если сами что-то делают, всегда с запасом — и по объему, и по крепости материала. В сумку кинул старенькое, но чистое полотенце — на всякий случай, вытереться там, блокнот с карандашом, старый дедов перочинный нож — если что-то порезать пригодится! Вот еще — докука — сумка мне нужна! Наплечная, или ранец, только не школьный, а так — и в школу, и по делам. Пока не думал, как тут быть, но заметочку в голове держу.

По пути к нам домой, заскочил в столовку, купил газировки. Так… три… нет — пять бутылок. Только что про запас говорил, ага! Еще — пирожков разных, штук… да пусть — пятнадцать! Буфетчица посмотрела с удивлением.

— Мы компанией на речку собрались, до вечера. Вот пацанами и скинулись! — пояснил ей, чтобы вопросов не было. Она кивнула, но удивление похоже осталось. Ну — про продукты на речку, и пацанов — уже сказал. Дело — редкое.

Когда пришел к нам, Катя и Светка уже пришли и пили чай. Выдал им по пирожку, остальные — на речку. Девчонки посмотрели с уважением! Возник вопрос — купальники им брать с собой, или сразу одеть? Посоветовал взять с собой — лучше все же в сухом обратно идти. И комфортнее, и ветерком девочек не протянет. К сырому-то ветерок — еще как прилипает, а о здоровье моих девчонок нужно заботиться!

— А переодеваться мы где будем? — Катя сомневается.

— Да вон — покрывало же с собой все равно брать будете! Я постою, подержу, или друг другу, по очереди.

Ну — собрались наконец. Я, в последний момент, углядев на столике у мамы смягчающий крем, тоже кинул в сумку. Вдруг там — массаж… или еще что. Пусть будет! Вдруг — на речке никого?

Вообще, на тот же Ржавец из поселка можно было пройти тремя путями — либо через тот овраг, по которому утром и вечером гоняют скотину из стада. Этот овраг еще называют — Щель, а от того и табун наш называется — Щелевой. Но это — изрядный такой «крючок» по дальности, да и на первом этапе — пока на луга не выйдешь, идти там — не очень удобно. Когда-то давно здесь была просто низина — лог, с весны и до начала лета заливаемый талыми вешними водами. Именно здесь, как я понял дедов, когда-то и текла та речушка.

Когда стадо изо дня в день, утром и вечером гоняют туда и назад по этой луговине — получается такая каша, что не то, что какая-нибудь техника — человеку пешком пройти невозможно! Проваливаешься чуть не по пояс. Деды и бабушки говорили, что чуть не каждый вечер приходилось проводить спасательные операции по извлечению коровенок из илистого плена. Потом эту дорогу — подняли. Ну как подняли — в сухое время прогнали грейдер. Затем зашла техника — экскаватор и бульдозер, и окюветили эту дорогу. По краям дороги получились такие — довольно широкие и глубокие канавы, куда и скатывалась вода. Все извлеченную землю, а точнее — ил и торф, сваливали на дорогу. Потом — разровняли, слоями. Слои перекладывали всякими древесными отходами с пилорамы — горбыль, неподъемные комли деревьев, обрезь всякую.

Вышла неплохая дорога. Она шла через всю болотину к выходу на луга. Уже перед самым выходом — пришлось делать деревянный мост. Сено-то по осени, в начале зимы здесь же таскали. А летом здесь ручей протекает, из болота под горой, и его не убрать, ни засыпать. Кроме того, уже поздней осенью, как снежок выпал, и земля чуть подстыла, вдоль горы, в обе стороны от полученной дороги, прокопали еще две больших канавы — водосбор. Одна канава, получается — вдоль нашего поселка, до болота. Это теперь она — под горой вдоль нашего огорода идет.

Другая — в сторону города, под горой, вдоль вогульского кладбища. Эта канава упирается в Мокрый куст. Этот куст — пакостное место. Тянется он, этот куст, метров на сто-сто пятьдесят понизу горы. Зарос всякой дрянью — тальником, мелким осинником и березняком, прочими бесполезными кустами. Местные жители таскают и скидывают туда всякую пакость, что в хозяйстве уже не приспособишь, и ни к чему она не пригодна.

Вроде бы ребятишкам — самое раздолье по таким местам лазить. Но — туда же частенько таскают и всякую падаль — и кошек, и собак, и прочую мелкую живность, почившую в бозе. Летом там запашок стоит — б-р-р-р… И еще куст этот сырой — даже в середине лета, в самую жару там вода стоит. Неприятное место! Уже сколько раз ругань была — и власти, и квартальные призывали прекратитьвыкидывать в куст всякую «жбонь»! Жители конечно — соглашались и даже возмущались своими нерадивыми соседями, которых, впрочем, не называли. Но в кусту этом все продолжалось — и тащили туда, и тащили. Расея, что тут сделаешь?

Так вот — там идти неудобно. Дорога хоть и поднята, но скотом там натоптаны такие колеи-ямки, что будешь прыгать с кочку на кочку все триста метров!

Есть еще один спуск в горы, и проход к речкам. Раньше им и пользовались, чтобы стога сена с покосов таскать. Но потом, когда Щель отремонтировали, ездить тут перестали, постепенно болото взяло свое. Пешком пройти можно, но там — короткий выход к Песчанке, которая сейчас обмелела и нам не подходит. А через мостик у Песчанки идти — опять «крючок». Так-то мы пацанами и там бегали, но — «для бешеного зайца и сто верст — не крюк!». А здесь я — с девушками, что им ножки бить?

Получается — нужно идти через поселок. Там с горы, примерно возле новых кирпичных двухэтажек, есть еще один спуск. Но только — пеший. Через болото выложена гать из тонких берез. Аккуратно так сделано — с перильцами. Это наши мужики, после работы собрались и сделали. Все на речку ходят, с семьями, по праздникам. Вот и разрешили проблему. Сейчас еще народ не атомизировался так, как в будущем. Если возникает какая-то проблема, к примеру — с благоустройством, мужики, да и женщины тоже, самостоятельно собираются и решают ее после своей основной работы. Это считается нормальным — решать что-то обществом. РТС, конечно, поможет — с материалами, например. Но саму работу выполняют жители, без какой-либо оплаты.

Вот и эту гать так положили.

Мы решаем идти именно здесь. Помогаю девчонкам спуститься с горы — спуск довольно крутой, гора все-таки — метров пятнадцать высотой. Гать лучше проскочить побыстрее — тут и комаров, и мошек еще полно.

Девчонки бегут, придерживаясь перил, и отмахиваясь от насекомых, повизгивают в случае успешного их нападения. Я тоже ускоряю шаг, но не бегу — с улыбкой поглядываю на Катю и Светку. Они в простых ситцевых платьях, коротких, летних. Хороши! Длинные ножки, уже порядком загорелые на огороде, привлекают взгляд.

Идем лугом к обрывам на Ржавце. Девчонки о чем-то переговариваются, а я задумался. Все ли внес в план работ по дому? Перебираю работы, проверяю в голове правильность приоритетов.

Когда подходим ближе к речке, видно, что там уже есть пара компаний. Одна компания — какие-то мелкие пацаны, на пару-тройку лет младше меня. Я даже не всех знаю по именам. Их человек пять-семь. Все плещутся в речке.

Вторая компания — моя. Здесь и Колька Кольцов, Крестик, Вадик Плетов и даже Рыжие. Еще Андрюха Кучеров и Мишка Пятак. Славки нет, но я знаю, что он — в пионерлагере. Девчонки проходят мимо и отходят метров пятьдесят дальше. Я подхожу к пацанам и здороваюсь чинно, по-взрослому — за руку. Пацаны, видно уже, что накупались, играют в карты, сидя на траве.

Крестик сразу начинает подкалывать:

— А чё ты? С нами на речку не ходишь, а вот с кобылами этими — приперся?

— Во-первых, не с «кобылами», а с сестрой и ее подругой. А во-вторых — сам знаешь: работы — валом, ничего не успеваю! Некогда! А тут девчонки попросили с ними сходить, чтобы такие, как ты за ними не «подсекали», я пообещал. А пообещал — нужно выполнять!

Крестик что-то хотел сказать еще, едкое, но Колька поднял руку и Сашка — осекся. Но — надулся, отвернулся от меня!

Колька скинул последние свои карты в отбой, и поднялся. Я обратился к нему:

— Ты, я слышал, в спортлагерь ездил? Значит успехи явные есть. Поздравляю!

Колька помолчал, потом сказал:

— Ну, хвастаться я бы не стал. Но последние соревнования, на шестьсот — вторым был. А ты не надумал с нами, — он кивнул еще на Кучера, — на легкую походить. Все равно же говорят, ты серьезно бегом занялся?

— Не, Коль, я же так — для себя. Не нравится мне легкая атлетика, я же говорил уже. А ты чем сейчас занимаешься — тебя тоже не видно особо?

— Да бате, на «конюховке» помогаю. Там, как ты говоришь, тоже работы — валом!

Тем временем, Вадик Плетов, двумя ходами разделался с оставшимися Рыжими и прилепил им по «шестерке» — на погоны!

— Вот так вот! Товарищи ефрейторы! Носите с честью!

Леха Рыжий задумался, смотря в карты, потом с досадой сбросил их на траву и «наехал» на брата — Мишку:

— Ты чё, баран, не помнишь, что ли, он же этого вальта два хода назад брал! Чё ты ему поддаешь-то в масть? Дебил ты, братка!

Вот так у них всегда — цапаются, как не родные! Не подрались бы!

Правда и у Кольки, со старшим его братом, Юркой — тоже постоянная война. Там еще и похуже — Юрка старше Кольки года на четыре, потому подколками и подзатыльниками там частенько — не ограничиваются. До драк доходит — с известным результатом. Тут Кольке можно только посочувствовать!

Помню в той еще, прошлой жизни, лет через несколько произошла… дрянная такая история. Благо что — последствий не имела. Когда Юрка уходил с армию, у него была подружка, чернявая такая, худенькая, но веселая — Ольга. Они частенько сидели возле Кольцовых на лавочке. А потом Юрка ходил ее провожать. Жила она где-то в городе. Она была в хороших отношениях и с Колькой, даже не раз заступалась за него перед Юркой. И с нами, бывало, сиживала — пересмеивалась: побасенки, анекдоты… Говорю же — веселая была.

Но… как нередко бывает — не дождалась. Как ходили сплетни среди пацанов — трахалась она с Юркиным друганом — Русей Ландбергом, который еще доучивался в технаре. Юрка по приходу из армии — вида не подавал, типа — и на хрен не нужна! Но как-то занесла ее, Ольгу, нелегкая в РТС, и была она — изрядно нетрезва. Чего уж она приперлась к Юрке — не знаю, прощения просить, что ли?

А этот телепень, затаив обиду, что натворил — подпоил ее еще больше, а потом — затянул в черемуховый куст в Рощу и… Да ладно бы так! Как говорят — она сама и пошла! Но! Юрка подговорил Рыжих и Крестика, и когда «слез» с Ольги — кивнул тем, которые между делом, пока процесс шел, подобрались поближе. Вот они ее там и попользовали, по очереди!

Как мне рассказывал Крестик, она похоже и не понимала, кто ее… пьяная же была. Крестик же и рассказал, что уже в последние минуты «веселья», сюда прибежал Колька и Вадик Плетов. Юрка буквально потребовал, чтобы Колька — Ольгу, тоже! Но тот уперся, категорически отказался, и даже кинулся оттаскивать от Ольги пацанов.

Они с Юркой — подрались и Юрка здорово избил Кольку. Только вмешательство Вадика, позволило пресечь драку. И то Колька потом долго отлеживался дома. Вадик тогда уже был довольно известным среди пацанов боксером. Думаю, Юрка просто побоялся, что не справится и с братом, и с Вадиком, одновременно.

Вот такие некрасивые истории бывали у нас. А пацаны тогда — повели себя тоже некрасиво. Понятно, что — гормоны; понятно, что пьяная, да еще и симпатичная девка, но… Она, Ольга, тогда либо действительно была настолько пьяна, что не поняла, что произошло. Либо — понимала, но от стыда — никому не рассказала, и никуда не «заявляла».

Что мне тогда еще и не понравилось — зная о том, что Колька был против, что оказался избит Юркой, пацаны потом еще и бравировали тем, что они «взрослую девку отпороли». Дебилы, блядь!

И вот, смотрю я на своих друзей и понимаю, что они и сейчас уже — очень разные, а дальше — вообще разойдутся по жизни, в разные стороны.

Оба Рыжих, пофыркивая друг на друга, пошли купаться. Мы присели на траву, Колька кивнул на карты:

— Партейку?

— А-а-а… давай!

Я видел, что Крестик, периодически пялится в сторону моих девчонок, и мне это не нравилось!

— Сашка! Ты так шею свернешь! — пытаюсь ему так «намекнуть».

— Ты, Юрец, совсем мышей не ловишь! Ты хоть бы Светку, что ли, потискал. Все не зря будет! — про Катю он ничего не говорит — боится ее.

— Как я ее потискаю, если они всегда вместе? Мне Катька — голову оторвет! Чё мелешь-то?

— Ну… это да! Катька твоя — это… черт в юбке!

Вадик и Колька никак не комментируют слова Сашки.

Потом, Вадим, посмотрел на меня:

— А ты неплохо так подрос за лето! И мышца вон — появилась! Что — турник?

Я кивнул.

Сыграв пару партий в подкидного, слышу, как меня зовет Светка. Поворачиваюсь, вижу — она машет.

— Ладно, пацаны, пока! Здесь же как — пацан сказал — пацан — сделал! Обещал им, побыть с ними, нужно выполнять.

И Вадим, и Колька кивнули. А Крестик, неугомонный, шепнув «Светка» — изобразил руками, как что-то щупает. Я отмахнулся.

Когда подошел к девчонкам, они сидели на траве и даже не переоделись.

— Вы чего — передумали купаться, что ли?

— Мы, Юра, подумали — давай пройдем по берегу дальше. Ну их… дружков твоих!

Я почесал затылок:

— Ну… пошли.

Подхватив сумки, мы побрели по берегу. Еще метров через триста — было вроде бы неплохое место, но девчонки отвергли мое предложение. Идем дальше. Уже отойдя от пацанов метров на пятьсот, Катя стала оглядывать берег:

— Светка! Может здесь расположимся?

Посмотрев в сторону пацанов, я увидел, что от берега отходят две кучки. Ага… в одной — это мальки, их побольше, и они сами — поменьше. А вот вторая — это мои корешки вроде бы собрались уходить.

— Ну что надумали, красавицы?

Светка задумчиво поглядывала то на речку, то на луга, то на далекую — километра полтора отсюда, гору.

— Юр! А вот дальше, если через Песчанку перейти, там как берег у Ржавца?

— Да я и не помню… Я вроде бы там и не был никогда.

— А пошли туда?

Я засмеялся:

— Так, красавицы, вы и позагорать не успеете — все ходить будем!

Светка с Катькой пошептавшись, решили:

— Юр! Ты подержи покрывало, мы сразу здесь купальники оденем.

— А от кого вас здесь закрывать? Нет же вокруг никого! — я удивлен. Вокруг, ни по берегу речки, ни в лугах, ни дальше — к горе, никого не видно. Ну — кроме двух компаний пацанов, которые уже довольно далеко.

— Может мы — от тебя просим закрыть? — Катюшка смотрит с улыбкой, но и с издевкой.

— Ну-у-у… ладно. Давайте прикрою, хотя — не понятно мне… ну, ладно.

Я держу покрывало, честно стараюсь не подглядывать. Девчонки шушукаются, хихикают, подкалывают:

— Ты держи, держи! И повыше, чтобы выше головы твоей было!

Наконец они переоделись и скомандовали:

— Все, можешь опускать.

Мы пошли дальше. Девчонки чуть впереди, я позади них. А хорошо они уже на огороде загорели! Им бы купальники — получше, а то уж совсем — простенькие, такие еще — девчачьи, в цветочек.

Катя — так вообще, как шоколадка. Загар даже посильнее, чем смуглота у Гали. Светка — чуть хуже. Она, как будто подслушав мои мысли:

— Ну ты посмотри, Юра, Катька-то вон как загорела! А ко мне загар плохо прилипает. Уже и обгорала два раза… и так мне завидно!

— Кисуля! Ну ты же у нас — блондинка. А у блондинок загар вообще хуже ложится. Кожа светлая, обгорает быстро. Нужно очень аккуратно загорать.

— Это как? Расскажи, ты же все знаешь, — Светка поглядывает на меня — игриво. Катя улыбается.

Я рассказываю девчонкам то, что помню про правила загара оттуда, из будущего. Про периоды — утром с восьми до одиннадцати, вечером — с четырех до семи. Про длительность — от пяти минут до сорока минут — часа.

Мы подходим к Песчанке, постояли, посмотрели. Речка обмелела, воды — примерно по пояс. Ну — сейчас проверим. Я беру у девчонок сумки и аккуратно переходу речку. Ну вот — даже меньше, чем по пояс. Вот только ноги испачкал в иле. Ну — ладно, сейчас придем на Ржавец — отмою.

Девчонки тоже переходят. Теперь их ножки — как в серо-синих чулках, говорю им об этом. Смеются.

Чуть дальше выходим к Ржавцу.

— А что — тут вполне нормально! И заход есть, — Светка радуется.

Пока девчонки расстилают покрывало, я иду к воде, захожу по пояс, обмываю ноги.

— Как вода? — Катька стоит на берегу, улыбается, вся — в предвкушении.

— Норма! Сейчас здесь дно проверю, чтобы никаких коряг не было, и глубину посмотрю, — я хочу подстраховаться.

— Ой, смотри, а Юрка еще и газировки взял! — это Светка добралась до моей сумки, — Юра! А открой нам бутылочку.

Ширина речки здесь — метров пятнадцать, может — чуть больше. Сначала иду, потом чуть проплываю до середины. Встаю на ноги. К моему удивлению, глубины здесь чуть больше полутора метров. Вода — теплущая, как парное молоко! Ну да — глубины нет, прогревается за день. Возвращаюсь к берегу, прохожу вдоль него — сразу у берега, где глубины — по колено. Потом — дальше, где примерно по пояс. Дно нормальное, ни на что не натыкаюсь.

Выхожу, подхожу к девчонкам и неожиданно — со спины крепко обнимаю Светку. Та визжит, но больше — для порядка:

— Ай! Холодный же, Юрка!

А отходить от меня — не торопится. Я разворачиваю ее и целую в губы, сначала — легко, нежно. Потом— покрепче. Девчонка охотно отвечает.

— А скажите, мне, любимые мои девушки… как вы так быстро научились целоваться? Где тренировались и, главное, — с кем? Я жутко ревную!

Светка смеется, а Катя, чуть смущенно отводит взгляд. Т-а-а-к…

— Вы не друг с дружкой ли тренировались? — я удивлен и немного возбуждаюсь.

Никогда ничего не имел против… небольших таких игр у девушек и женщин. Главное, чтобы девочки не зациклились друг на друге!

У девчонок же, насколько я знаю, бывает — если подруги хорошие, и постоянно вместе, возникает такая эмоциональная связь. А в этот, пубертатный период, еще и влечение друг к другу возможно. Это потом — появятся мужчины, эмоциональная связь между подругами слабеет. Есть другой объект для эротических эмоций, и другие интересы появляются.

— А вот не твое дело, Юрочка! — Катя чуть злится, Светка тоже отстраняется от меня.

— Вы меня не так поняли, милые мои! Я совершенно не против и не собираюсь вмешиваться в ваши отношения! Даже лезть со своим любопытством — не буду! Я не хочу, чтобы наши отношения были хоть чем-то и хоть сколько-то испорчены. Правда, девчонки…

Похоже, они — немного удивлены.

Даю им такой — исторический экскурс в историю вопроса. Девчонки краснеют и переглядываются.

— Знаешь, Юра… мы не готовы вот так это обсуждать…, — Катя говорит негромко, глядя куда-то вдаль.

— Ну… мне то не откажете в желании доставить вам… несколько приятных минут.

— Мы посмотрим на твое поведение! — Светка задирает нос, но не выдержав «своего величия», фыркает и хохочет, — ну пошли уже купаться, а?

Мы заходим в воду. Вот никогда даже не интересовался — умеет ли плавать Катя, про Светку — и не говорю. Я смотрю, как они освоятся. Девчонки сначала чуть повизгивали, смеялись, потом — зашли полностью в воду, по грудь. Поплыли.

Катя плывет так — аккуратно, целеустремленно, стараясь правильно двигаться. А Светка… а эта звезда, кроме умиления и смеха — ничего не вызывает! Она как болонка, со своими почти белыми волосами, подергиваясь, и перебирая руками под водой, зажмурив глаза, отфыркиваясь и повизгивая, движется медленно и… в непонятную сторону. Похоже — она и не глядит, куда плывет.

Стараюсь не хохотать в голос, подхожу к Светке — тут глубины-то — по пояс, и пользуясь тем, что ее дрейф проходит мимо меня, опускаю руки под воду и подхватываю девчонку — одной рукой под грудь, другой — поперек бедер. Светка взвизгивает, но, поняв, что я ее приподнимаю над водой, спрашивает:

— Правда я классно плаваю?

Давя хохот, киваю:

— Знаешь, ты у нас — как акула! Белая акула!

Светка чуть обижается:

— Почему акула? Такая страшная?

— Нет! Такая же грациозная, стремительная и неотвратимая! Водная стихия — твой родной дом! Ну — если акула — не нравится, может тогда — русалка?

Катька, уже от противоположного берега, тихо хохоча, но прикрывая рот рукой, спрашивает:

— Так русалка же — это девушка-птица! Она же — «на ветвях сидит»!

Х-м-м… не думал, что сестра знает этот прикол про русалку!

— Ну… тогда — навка! Красавица-девушка, что утаскивает неосторожных и падких на красоток парней в омуты, в майские ночи!

Светка встает на ноги и заявляет:

— Да! Я такая!

Мы дружно смеемся. Правда, в процессе смеха, Света прильнула ко мне и приобняла за талию. А голову в итоге опустила мне на грудь. Я потискиваю ее за попу, и похоже — ей это нравится!

— А могу ли я покатать госпожу Навку?

Светка отнимает голову от груди, м-да, она принюхивалась ко мне что ли?

— Это как?

Я захожу чуть глубже, она чуть подпрыгивает, закидывает мне руки на шею, а ногами — обвивает за талию. Выбираю подходящую глубину, и-и-и-и… поехали! Начинаю кружится вокруг себя, и Светка отпускает мою шею. Сначала она придерживается руками за мои руки, потом закидывает свои руки себе за голову. Я кружусь так, чтобы плечи Светки чуть показались из воды. Теплая вода, при нашем кружении, переливает ей через живот, плещет на грудь. Девчонка снова визжит — от удовольствия!

— Как здорово! Катька! Ты не представляешь, как хорошо!

Потом потихоньку останавливаюсь, и чуть опускаю Светкину попу ниже своей талии.

— Юрка! У тебя, что — стоит что ли? — Светка шепчет мне в ушко. Но похоже Катя — слышит.

— Любимые вы мои! Так у меня всегда так, когда я вас вижу. А уж тем более — вот так!

Светка оглядывается на Катю, потом поворачивается ко мне, смотрит чуть испуганно, но просовывая свою руку, между нами, оттягивает мне резинку трусов. Смотрит, широко раскрыв глаза и прикусив губу. Вода чистая и прозрачная, не скрывает ничего.

— О-о-о-о… а как он так вот… в холодной воде, а?

— Ну, Киса, ему приходится преодолевать противодействие неблагоприятной среды! Вот так сильно он хочет вас!

Катя, плеща водой, быстро идет к нам:

— Так, Кузнецова! Я тоже хочу посмотреть!

Мы выходим чуть выше, к берегу. Вода нам — до середины бедер.

Девчонки стоят, оттянув мне трусы, смотрят не отрываясь. Первой не выдерживает Светка. Она просовывает руку мне в трусы и осторожно, несмело трогает его. Потом зачаровано берет его в руку, тискает и поглаживает.

Катя смотрит, как смелеет подруга, дышит тяжело. И рука у нее тоже подергивается к моим трусам. Я обнимаю ее за талию и притягиваю к себе. Она поднимает голову, и я целую ее. Наш поцелуй такой страстный, что кружится голова. Что же у меня так «башню сносит» от Катьки? Слышу тихий стон, но даже не могу понять — это я застонал, или кто-то из девчонок?

Светка отрывается от созерцания, и с хрипотцой:

— Юра! Катя! Пойдемте на берег, а? Я сейчас не выдержу, я кричать буду!

Мы втроем выходим на берег и кое-как, не отрываясь друг от друга, поднимаемся к покрывалу. Катя встает на колени, а Свету я опускаю спиной на покрывало. Потом наклоняюсь сам, тяну с нее плавки — я же ей обещал куни!

— Юрка! Ты все не так понял! Не так! Не так хочу! Подожди, я сама!

Светка садится рядом с Катей, поднимает на меня взгляд — шалый до моего испуга:

— Это я хочу… ну… ты — говорил… только подскажи, как правильно.

Она стаскивает с меня мокрые трусы, берет мой член в руку. Потом обхватывает и второй рукой. Наклоняет голову почти вплотную. Разглядывает она его, что ли?

— Светка, ты хоть чуть руки убери… мне же не видно…, — Катя шепчет Светке почти на ухо.

Я стараюсь не потерять голову совсем, поднимаю голову и оглядываю вокруг. Никого! Хорошо-то как!

Девчонки сидят на попах у моих ног, и потискивая мой хуй, разглядывают его. Это картина… она настолько «вышибает» меня, что я стараюсь вспомнить таблицу умножения. Вспоминается хреново!

Потом Светка, не выпуская его из руки, прислоняется к нему щекой. Катя — тоже приникает, но — обнюхивает. Потом поднимает голову и спрашивает шепотом:

— А он всегда так пахнет?

Меня это несколько озадачивает, что волна тумана в голове чуть рассеивается:

— Ты знаешь, любимая, я никогда… не нюхал его… ну — так, только руки если… А как он пахнет? Тебе… не нравится?

Светка молчит как в ступоре, только тискает его не переставая.

— Нет… как раз-таки — очень… нравится… этот запах… он, наверное, и с ума свести может!

Тут Светка очнулась. Медленно раскрыв рот, она закрывает своими губами головку, и так — замирает вновь. Но я чувствую, как она очень осторожно касается его язычком.

— Свет! Ну ты… как? — а Светка молчит. Потом берет его чуть глубже. Еще глубже. И язычок ожил, ожил, стал активнее.

— Светка! Ну чего ты молчишь? — Катя приобнимает подругу, поднимает голову и удивленно смотрит на меня.

А я что? Я — ничего. Пожимаю плечами.

М-м-м-м-м… первый звук, который мы слышим от Светки. А вот сейчас она начинает покачивать головой. Я закидываю руки себе за голову, сцепляю кисти в замок, стискиваю зубы. Не нужно так быстро… прерывать… эту… исследовательскую деятельность.

Светка «расходится», и язычок — все активнее. Только посапывания носиком слышны.

— Так, Кузнецова… ну что ты такая есть, а? Ну… ну все… дай, и я тоже… я тоже хочу…

Светка отрывается от меня, сидит и смотрит на Катю.

— Кузнецова! Ты меня слышишь? Ты… Светка! Не смотри на меня так! У тебя сейчас глаза безумные какие-то! — Катькин шепот только поднимает мне градус возбуждения.

— К-а-а-а-ть! Ты не представляешь, как это здорово! Это… я бы… и тебе бы не дала… ох, что я говорю… прости меня, Катюшка!

Катя чуть помолчала, а потом… потом она сама приникла ко мне! Ох же… твою мать! Терпеть! Терпеть, я сказал! Аутотренинг называется, ага!

Светка неуверенно встает, придерживаясь за меня, обнимает чуть сбоку, и впивается мне в губы. Не так, как тогда! Не с такой силой и не с такой для меня болью, но… близко.

— Юр! Я кончила… представляешь? Кончила с хуем во рту! Я… я совсем падшая, да? Как это у пацанов называется — хуесоска, да? — Светка то утыкается мне в шею, то отнимает голову и смотрит вниз, туда, где сейчас безумствует Катрин.

Я шепчу Светке, что она — прелесть, что она самая-самая! Чтобы не выдумывала ерунду, и не повторяла всякие глупости!

— А я что — не самая-самая? — упс, Катя подала голос снизу.

— Я… я даже не знаю… как высказать вам свои чувства… вы обе — любовь моя! Я… я люблю вас обоих… не знаю, как сказать…

Катька хмыкнула:

— Свет! Ты там заставь его как-то все это постоянно повторять — мне от этого еще больше нравится! — и Катрин вновь «приняла» его.

— Девчонки! У меня ноги что-то дрожат… давайте я лягу… а то упаду. И я вот-вот кончу, уже не могу.

Эти исследовательницы позволили мне лечь, даже придерживали при этом. Потом склонились надо мной — одна с одной стороны, другая — с другой. Как уж они поделились? но приоткрывая глаза, я видел — что одна — сосет, а другая внимательно смотрит, потом они менялись.

— Кать! А кто… ну… в рот примет, а? Я тоже хочу попробовать! — Светка, даже не задумываясь, тискала меня за живот.

— Ну… не знаю…, — они снова поменялись, Катя облизнулась, поглядела на меня, — а ты — не подглядывай! А давай — как только брызгать начнет, ну… сначала одна, а потом — другая… может так?

Теперь Светка смотрит:

— Хорошо… Кать… а потом поцелуемся и… ну там… обменяемся?

Катька, фыркнула, вытащила его изо рта на секунду:

— Хорошо…

Кому я начал кончать — я не помню, потому как расслабился и отключился, сосредоточившись на ощущениях. Ну… что сказать… Не Надя, к сожалению. Техника — не очень, вот желания и энтузиазма — хоть отбавляй! Тут и зубки попадают, когда они не должны попадать… ой… на него! И… головке… чрезмерное внимание. А вот — остальному стволу… достается куда как меньше. И потискивание ручками — иногда — чрезмерное!

О-о-о-о-х-х-х… Как девчонки делили… сперму, я пропустил.

Потом мы лежали. Я посредине, они — с двух сторон от меня.

Причем периодически они переговаривались, полностью игнорируя мое присутствие!

— Знаешь, Кать… я ведь и второй раз кончила, представь?

— Угу… я тоже кончила.

— Кать… это ведь… пиздец какой-то, да? ну вот как так? и как сейчас… помнишь, Катюха, разговор по школе ходил… ну, про Бауэр и Юнга… помнишь? Тогда все фыркали… ах, как она могла? Ах… мы с ней и разговаривать-то не будем… а… мы ведь тоже тогда… ну — что-то такое говорили, да? и что теперь?

— Дуры были… потому что. И ведь, Кузнецова… ты-то еще ладно. А я — получается — у брата младшего хуй сосу. Вот где — полный пиздец!

Так! Что-то мне не нравится, куда у них разговор заходит!

Я приподнял голову:

— Девочки! Вот что… я хочу сказать… мне кажется — вы не правы. Обе! Больше половины женщин — делают это регулярно. Мужьям своим, парням, или — любовникам там. Но вот какой нюанс — большинство из тех, кто это делает — не получают никакого удовольствия.

Девчонки подняли головы и переглянулись, мне это было видно!

— Вот смотри, Светка, какой у меня брат все-таки осел?! Согласна? — Светка что-то хмыкнула, было непонятно — согласна она с такой оценкой или нет, — не дал нам почувствовать себя падшими женщинами! Не дал насладится моральными терзаниями и страданиями! Ну не сволочь ли, а?

Вот сейчас я, действительно, почувствовал себя полным идиотом!

Девчонки захихикали, потом — ржали в полный голос!

— Так, Долговы! Вы как хотите, а я есть хочу! — Светка чмокнула меня в губы. И приподняв свою такую привлекательную попку, чуть не с головой влезла в бабушкину сумку.

Мы лопали пирожки и запивали их газировкой. Правда, я сначала потискал девчонок за попы и найдя их недопустимо холодными, заставил снять плавки и одеть трусики. Растер их полотенцем при этом, не забыв поцеловать их ягодички.

— Так… Юрочка! А скажи-ка нам — почему ты Гале такое белье подарил, а нам — нет? Она хвасталась, и Наде показывала. Мы просто со Светкой заходили как раз к Наде. Почему мы в стороне остались?

Значит, про Надино белье — они не знают? Ну… пусть. И как тут оправдываться — не деньгами же? Точнее — их экономией.

— Девчонки! Белье это… оно может и красивое, но — вы же сейчас растете. Через год оно вам маленькое будет. Представьте, как будет жалко с ним расставаться? — я, кстати и не уверен, что, Валя, в «Орбите» смогла бы найти еще комплекты и таких, небольших размеров.

— Ну… вроде и правильно все говоришь… но что нам — лет до восемнадцати вот в таких труселях ходить? Хочется же — красивыми быть! Представь, Катька, перед физ-рой, в раздевалке, такие переодеваемся — а девки наши — от зависти — сохнут! Здорово же?

— Я, честно говоря, не понимаю, почему вы сами себе трусики не шьете? Лифчики там — еще понятно, довольно сложное изделие… Хотя… даже вот лифчики — они же вам не нужны еще — как подпорки. Это в тех, насколько я знаю — разные задумки, чтобы поддерживать грудь. А у вас — она и так стоит, сама. Что ее поддерживать? Поэтому и лифчики — можно самим шить. Да взять — самый дешевый там, или старый — распороть, посмотреть, как там все устроено — снять с себя мерки — и сшить! Ну… понятно, что с первого раза может и не получится, но — вы же швеи уже опытные, и умелые — насколько я слышал. А трусики — это же вообще… насколько легче. Они поди и в журналах есть — выкройки там разные.

— Ишь, какой простой — так вот — взяли и сшили, ага! А ткань где брать? Не из ситца же шить, если вообще — браться за такое! — но вижу — Катя задумалась.

— Тю… Катюшка! Ты на нашей машинке трикотаж сможешь шить? — я с интересом смотрю на сестру.

Та мотает головой:

— Нет. На нашей машинке из трикотажа — ничего не сошьешь. Там и оверлока нет, — тут Катя начинает объяснять, что не так в нашей старой «подолочке». Я — ничего не понимаю, но доверяю ей, как более опытной в этом деле. Светка Кате — поддакивает.

— Ну ладно! Если уж на то пошло — можно же в журналах посмотреть, выбрать машинку хорошую, современную… даже — импортную и купить! А еще — эту, как ее — вязальную машинку. Такие же тоже есть, я слышал? Можно уже и те же рейтузы, штанишки на зиму вязать, и свитера всякие, шарфы там. Вы же можете не только себя и родных обеспечить, но и что-то на заказ сшить-связать! Все какая-то копейка в карман. Вам что — карманные деньги не нужны?

Девчонки задумываются. Одно дело — юбочку себе нехитрую сшить, или там — блузку попроще, другое дело — вот так. Все серьезнее.

Катя возражает, что хорошую швейную или — вязальную машинку — попробуй еще купи! Я парирую — можно через Посылторг заказать… Или вон — через тетку Аню — у них в ОРСе куда лучше снабжение. И знакомых у нее — масса, и все — такие, из «блатных» торгашек!

— А деньги, где взять — это все очень недешево стоит! — Катя погрузилась в тему, уже прикидывает варианты. Но я знаю — если она чего захочет — горы свернет. Характер такой!

— Кать! Ну ты чего, а? Если маме все объяснить грамотно — она и согласится, и деньги выделит! Это же — не баловство, это — дело!

— Угу… дело. А учеба как же? — Катя продолжает излучать сомнение, но я вижу — уже в думках.

Мы еще поболтали о разных аспектах швейного дела. К моему удивлению — Светка в этом — вовсе не «сбоку припека»! Катя — та аккуратистка и очень тщательный… работник. А вот Светка, та — закройщица!

— У нее рука легкая! Я, как не стараюсь все тщательно делать — начну раскраивать — все как-то не так, все вкривь и вкось. А Светка — так — вжик-вжик — и все готово! Даже злюсь на нее за это!

Светка жмурится как кошка от удовольствия. И так — ненавязчиво поглаживает меня…

— Юр! А вот трусики — они какие были… ну там, где ты раньше был? — Светка заинтересовано смотрит.

— Девчонки! Я не против таких разговоров с вами. Только — это, между нами. Другие — об этом знать не должны, договорились?

— Ну что мы — дурочки, что ли? И так понятно все. Да и сам представь — ну расскажем мы что-то о тебе! И кто нам поверит, что в этом мальчишке — дед сидит! За дурочек самих же и примут! Юра! А вот я спросить хочу — вот ни капельки я не чувствую в тебе такого дедушку. Это как?

— А тут, Киска, я и сам не знаю, как так выходит. Я и сам часто теряюсь, сколько мне лет — то кажется, что лет пятнадцать; то — вроде бы лет двадцать, а то и двадцать пять. Иногда — раздражает все, поворчать хочется. И как тут понять — как это происходит сам не знаю!

Потом рассказываю «про трусики». Вижу, что из рассказа мало что понятно, достаю из сумки блокнот и карандаш, подстрагиваю его, и рисую набросками:

— Я и сам мало что помню, да и разбирался я там в этом — так себе! Только частенько приходилось подарки делать, своим женщинам — и любимым и просто… знакомым, — тут Катя хмыкает, — вот примерно так — вот это слипы; а вот — танга; вот эти назывались — бразильяна. Это потому, как считалось, что у бразильянок — самые красивые попы, вот для того, чтобы их не скрывать, эти попы — и придумали вот такое!

Самый шок у девчонок ожидаемо вызывают — стринги.

— Не понимаю, а зачем такие? Они же — ничего не закрывают! Да и носить их, наверное, неудобно — врезаются же!

— Ну… тут я могу только предположить. Очень часто одежда была — очень-очень облегающей, вот для того, чтобы трусики не выпирали через одежду и придумали такое. Ну — это мое мнение.

— Н-е-е-е… такую одежду у нас носить не будешь! Заклюют сразу же! Мне же мамка все космы выдергает! — Светка тянет недоверчиво, и как-то, с сожалением, что ли.

Про лифчики я могу рассказать еще меньше. Ну — что вспоминаю, все же — рисую.

— Юра! Ты мне потом этот блокнот дашь, я посмотрю еще, подумаю! — Катя явно заинтересовалась.

Меж тем Светка совсем уж разошлась и наглаживает, и тискает меня уже «непадецки», даже дышит глубоко. Я вспоминаю, что кое-что задолжал Светке. Поворачиваюсь к ней, обнимаю, начинаю целовать. Опять — по той же схеме — губы, шея, плечи и ключицы; перехожу на грудь, снимаю с нее лифчик.

Похоже — она уже «на подходе». Сосочки уже такие — твердые и набухшие. Вот мы этим «набухшим» и особое внимание! Ах, как она заводится! Она стискивает меня руками за шею, постанывает.

Так, нужно двигаться дальше. Я еще «работаю» с животиком, а Светик уже сама стаскивает с себя трусики. Ну что же — не буду мучить девочку.

Опускаюсь ей между ножек. Искоса замечаю, что, Катя внимательно наблюдает, лежа рядом, иногда облизывает губы. Моргаю ей, привлекая внимание. Она видит и удивленно, и непонимающе кивает мне. Я показываю ей на Светкины соски и показываю языком, как нужно ласкать.

Катя заливается румянцем, чуть задумывается, потом приподнимается… на секунду зависает на Светкиной грудью и Катин язычок еще несмело касается соска. Светка стонет в голос!

Продолжая свое «черное» дело меж Светкиных ножек, не переходя еще к нижним губкам и клитору, наблюдаю, как Катя все смелее целует груди и старательно высовывая язычок, обводит им вокруг сосков.

А Светка… она течет вся… я чувствую это своим лицом, шеей, верхом груди!

В какой-то момент Светка обнимает Катю руками и подтягивает ее к своим губам. Ох как! Да какой глубокий и долгий поцелуй! Черт! Даже ревность где-то ворохнулась!

Светка начинает подергиваться и дрожать всем телом! И мне, и Катюшке приходится ее чуть придерживать. И я, и сестра — продолжаем ласки блондиночки.

Она кончает долго. Катя смотрит чуть приподнявшись, смотрит внимательно и тяжело дышит — как будто сама кончает.

Светка чуть затихает, и Катя шепчет мне:

— Еще! Давай еще!

Ну что… даю! Вновь начинаю ласкать Светку. Теперь уже — вокруг ее губок; потом — сами губки, налитые кровью и набухшие; пальцами чуть раскрываю их и проникаю языком внутрь. Ах, как мне это нравится, когда вот так девчонка всем телом отвечает каждому движению моего языка! И «горошинку» эту — нахожу языком и играю с ней. То придавливаю кончиком языка, то облизываю, то посасываю, прихватывая губами по кругу.

Катя, приникнув к Светкиным грудям, посасывает ей соски, иногда меняет их, но неотрывно смотрит, как я все это делаю. Благо что Светка, раздвинула ножки и чуть приподняла попу вверх. Мне удобно ласкать ей и «киську», и иногда опускаться ниже. К такой узкой и манящей меня дырочке.

Потом, поймав взгляд сестры, я, довольно резко, чуть раздвинув Светке ягодицы, вставляю язык ей в попу. Светка ахает, и протяжно стонет. Стараюсь просунуть язычок как можно дальше, продолжая смотреть в глаза Кати. Вот сомневаюсь я, что она сейчас что-то видит. Глаза шалые, даже — безумные!

Она отстраняется от Светки и резко засовывает себе руки между ног, как-то хрипло рычит и откидывается на спину.

Светку второй раз мне приходится придерживать одному!

Ай да я! Ай да — сукин сын. Обе враз кончили! Это же надо так…

Мы отдыхаем. К моему удивлению, Светка приходят в себя первой. Катя лежит на спине, одной рукой прикрывая лицо. Трусики у нее чуть спущены и видно — мокрые внизу.

Светка чуть слышно что-то хрипит, потом повторяет более внятно:

— Газировку, говорю, подай! — прикладывается к бутылке и долго глотает уже нагревшуюся сладкую воду.

Потом открывается от бутылки, смотрит на меня:

— Юра! Ты… это же просто… не знаю, как сказать…, — потом переводит взгляд на Катю, глаза у нее чуть расширяются, смотрит опять на меня, шепчет:

— Давай… давай Катю… вдвоем! Сначала покажи, я сама потом хочу.

Что-то в ее голосе мне говорит, что возражать ей сейчас не нужно!

Мы со Светкой, с двух сторон, начинаем целовать Катрин. Она слабо стонет. Целуем ее в губы, по очереди, глядим как второй целует Катю. Потом Светка практически зеркально повторяет все мои движения. Я ласкаю одну грудь, Кузнецова делает тоже самое с другой! Вместе переходим на живот. Светка снимает с Кати трусы. Та — так и лежит, не открывая глаз.

Потом я медленно-медленно, чтобы Светка все поняла, начинаю ласкать Кате промежность. Там тоже — все мокрое. Когда показываю, как ласкать губки, клитор, засовываю язык Кате в пизду, потом также приподняв ей попу, ласкаю анус и тоже — внутрь языком.

Светка смотрит очень внимательно, но сама дышит все тяжелее и чаще.

Я отрываю голову от Кати, шепчу Светке:

— Ты не сможешь сейчас ласкать ее — ты сама вот-вот кончишь!

— А что делать? — чуть постанывает Света.

— Как что? Кончи сама! Ложись рядом, я тебя пальчиками поласкаю… или сама себя!

— Ласкай ее… я справлюсь…, — Светка ложится рядом и не отрываясь смотрит, как я продолжаю. Потом протягивает руку себя между ног.

Катя уже вовсю стонет, но я замедляюсь, хочу, чтобы и Светка попробовала.

Кузнецова кончает опять бурно. Но в себя приходит почти сразу и подползает ко мне:

— Все… пусти… дай мне, — она буквально отпихивает меня и припадает к подруге!

Я перехожу к Катиным губам… и грудям. Мне тоже нужно… расслабится. Уже и побаливать начинает.

Я дотрагиваюсь до члена. Блин! Больно! Разглядываю его, торчащего вверх и чуть в сторону. Угу! Вот и следы от чьих-то зубок. Не то царапины, не то — ссадины. Желание как-то — притухает. Во же ж!

Меж тем Светка, похоже — доводит Катю до завершения. Та опять стонет, даже — покрикивает. Начинает судорожно сжимать ножки и подергивает попой. Светке сейчас придется не сладко!

Ха-ха! Грызуны! Изгрызли мою морковку. Учить еще и учить!

Но Светка терпит. И даже, когда Катя затихает, не сразу отрывается от нее.

— Ну как, понравилось? — шепотом спрашиваю Светку. Та закатывает глаза, облизывает губы и кивает головой: — Очень!

Потом переводит взгляд на меня, охает!

— Это что… мы его так? Ой… тебе же больно… наверно…

Я помахиваю рукой — типа, терпимо.

— Вы, зайки, не контролируете себя в процессе!

Светка обличающе направляет на меня палец:

— А я тебе говорила, что нужно объяснить! Говорила — подсказывай!

— Ладно! Не переживай, пройдет!

Мы опять жадно пьем газировку, доедаем пирожки.

— Неплохо позагорали, да, Кузнецова? — Катя улыбается.

— Очень! Я бы так загорала, кажется — каждый день!

— Только вот место… нужно какое-то другое. А тут приходится постоянно головой вертеть.

— Говорил вам — поехали на мотоцикле дальше — на гриву.

— Ладно, ладно… в следующий раз обязательно тебя послушаем. Лизун ты наш! Учитель разврата…, — Катька откровенно смеется, за ней начинает хохотать и Светка. Потом Светка подтягивается к Катиному ушку, что-то шепчет, показывая пальчиком мне в область паха. Катька отстраняется, смотрит на меня:

— Что, правда? Ну… сам виноват. Мы девушки неопытные, нужно было объяснять.

Светка мечтательно закатывает глазки и тянет:

— А я бы еще попробовала… ее… ну — сперму — на вкус! Ах как мне понравилось! А тебе, Катюшка? — переводит взгляд на подругу.

Катя отводит глаза:

— Угу… Юр! А вот ты говорил, ну, что многие женщины так делают, но не многим нравится. А… многие — глотают?

— Ты знаешь… нет — не многие. Большинству это не нравится. Ну… тут же — и мужчины разные. Разные организмы, процессы там… по-разному идут. Думаю, и на вкус она у всех — различается. Так что… цените, девочки, меня — такого вкусного! — улыбаюсь.

— Ой-ой-ой! Не загордись! Вкусный ты наш! — это Катя-язва!

— А мы и ценим, Юрка! Очень-очень ценим, правда! — вот же Светка, простая душа!

Солнце ощутимо катиться на запад. Мы начинаем, не торопясь, собираться. Девчонки решили назад идти в купальниках — те уже высохли во время наших… игрищ. Они переодеваются, практически не стесняясь меня.

Потом мы медленно бредем к Песчанке. Когда девчонки переходят речку, я наполняю пустые бутылки из-под газировки водой, чтобы они смогли обмыть ноги. Моются они тщательно и одного раза воды — не хватает. Хожу и второй, и третий раз. Потом они ждут, когда я обмоюсь сам.

К горе идем медленно. Светка берет меня под руку, а Катя — идет рядом.

— Юр! А вот… ну сам процесс… ну — ебаться так же… сладко? — Светка краснеет, но смотрит мне в глаза. Катя отворачивается, но чувствую — ушками стрижет!

Я, что-то рассказывавший девчонкам, поперхнулся и закашлялся.

— Свет! Вот… как сказать-то… ладно — скажу честно… очень сладко! Это же… ну — перемежать все это нужно! Чтобы — все прочувствовать! Но… понимаете, девчонки… не нужно этого делать. Девственность — она одна… не стоит сейчас ее терять. Ведь сами подумайте — вам сейчас по четырнадцать. Еще три года в школе. Потом — институт. Мы расстанемся… ну что тут… такова жизнь. Вы встретите мужчину, а может и не одного, может кто-то и лучше меня будет! А что? И такое тоже возможно. А скорее всего — наверняка так и будет. И… в общем… вот что я скажу — целку лучше терять попозже. Когда вы будете взрослыми девушками, лучше будете разбираться в своих чувствах. Может и ошибаться тоже будете… Мы же — все в жизни ошибаемся — ни так, так этак! Но… сейчас — не стоит…

Девчонки смотрят на меня удивленно.

— Вот ты сейчас и впрямь, как взрослый, даже пожилой мужик говоришь! — Светка немного хмурится.

— И еще… я пообещал… вас не трогать… ну — в этом плане.

Опять удивление:

— Кому пообещал? — обе смотрят на меня настороженно.

— Так… что-то я заболтался… Ладно! Вы с Галей разговаривали? — я смотрю на них.

— А-а-а-а-а… вон оно что! А мы уж подумали! — Светка смотрит на Катю, та отворачивается и пожимает плечами.

— Ну да… разговаривали. Точнее — она с нами разговаривала…, — Светка задумалась.

— Ну… вот… она же ведьма. Все наперед знает. Вот и просила меня… чтобы не заигрались мы.

— А что — правда она ведьма? — Светка смотрит снова с интересом.

— Можно и так сказать…

— Ага… значит не просто так я, когда она вот так рядом… немного трясусь… Она — к-а-а-а-к взглянет своими глазищами! А я не могу понять — толи мне описаться хочется, толи… в животе как-то сжимается все… и в трусиках… так… влажно становится, — опять Светка откровенничает.

Я решаю спровоцировать — интересно же:

— А вот так — как мы сейчас… точнее — как ты — Кате… Не хочется?

— Ой! Я и не знаю… скорее — обмираю вся… и готова… ну не знаю… вот — что скажет, то и сделаю! А скорее — чтобы она мне вот так… Мне даже сейчас, когда говорю, так сладко внизу становится.

Вижу, что и Катя с интересом смотрит на Светку.

— А ты, Катюшка, что чувствуешь, когда Галя рядом? — обращаюсь к сестре.

Та, сначала молчит, потом задумчиво:

— Не могу сказать… как-то — неопределенно. И тянет к ней, а вот зачем — не знаю. Она же как та кошка — черная… и погладить хочется, и боязно — дикая какая-то.

— Так, Юрочка! Вот все ты нас расспрашиваешь! А вот сам — как? Хочешь ее? — Светка спросила, но смотрят — обе.

— Тут девчонки тоже — неопределенно как-то, — я повожу пальцами, — вроде и тянет, а зачем — толи отлизать ей все-все… толи — трахнуть, жестко так… везде и куда угодно! Чувствую, что как-то пасую перед ней. А иногда, из-за того, что пасую — злость такая поднимается! Хочется поставить ее раком и в попу трахнуть — грубо, жестко, даже — с болью для нее!

Что-то я разоткровенничался. Вон и девчонки смотрят ошарашенно. Язык мой — враг мой.

— Юр! А что — вот в попу — это всегда больно? — опять Кузнецова.

— Если мужик — долбоеб, то скорее всего — да! А нормальный мужик, он должен понимать, что девушку подготовить надо, поласкать нежно, чтобы она растаяла, чтобы кончила несколько раз, потом язычком там поласкать — посмотреть, как она воспринимает такое. Потом аккуратно и нежно там смазать — кремом каким, что ли. И пальчиком — нежно-нежно. А потом — уже можно пробовать. И — весь процесс не забывать — ласкать девушкуруками. Везде.

— Ой, Юрка! Я опять поплыла! Ты меня, когда там сегодня ласкал — мне так приятно было, хотя и стыдно как-то… А крем ты в сумку бросил для этого, да? Знаешь, а я бы, наверно, хотела бы попробовать… Давай в следующий раз… попробуем? — Светка сегодня — предельно откровенна.

— Крем я брал — думал — массаж вам сделать. А про — попробовать… не знаю…

— Ты как-то Кузнецова сегодня… разговорилась, — Катя похоже — не очень довольна Светкиной откровенности.

— Да ладно тебе, Катюшка. Ну что тут — интересно же!

К горе мы подошли в молчании. Каждый думал, наверное, о своем.

Потом я прошел вперед, а девчонки стояли у Светкиного подъезда, оживленно разговаривали и посмеивались. Когда Светка ушла домой, я пошел провожать Катю. Уже когда зашли в коридор барака, где дверь в нашу комнату, Катя неожиданно прильнула ко мне, поцеловала в губы, коротко, но — чувственно и шепнула:

— Спасибо тебе! Мне было… очень хорошо!

Глава 14

Вчера, после возвращения с речки, выслушав очередную «лекцию» бабули о своем безответственном поведении — «прапал на весь день!», полив огороды, узнал от нее, что в мое отсутствие подъезжал Митин, просил, чтобы я сегодня к нему подъехал. Что-то ему от меня нужно. Или попрощаться хочешь?

После подписания договора, он попросил моих родителей, чтобы позволили ему пожить в гараже еще несколько дней — не торопясь, окончательно собраться, закончить здесь все дела, перед стартом к новой жизни.

Так что — в темпе, темпе, темпе… Мне еще воду таскать, потом к Митину. А потом — бабуля найдет, чем занять внука. «Ежили работать на агароде нисхател!».

Завтра мне к директору!

После доставки воды обеим бабулям, выкатываю мотоцикл, все проверяю. Я и так не понятно себя веду, с точки зрения пацанов — «ему мотик купили, а он не нем не ездит!».

— Ты кудай-та сабрался, на мапедки сваей? — бабушка выходит на крыльцо.

— Ты ж мне сама сказала, что до Митина нужно доехать? — вот же, никуда без нее.

— Так чё эта… ты десить шагов прайти ни можишь? Тут идти-та — пять минут?

— Бабуля! Мапедка эта — должна ездить, а не пылью зарастать в сарае!

Бабуля, ворча, скрывается в сенях.

Выкатываю «байк» за ограду, завожу, оглядываю, прислушиваюсь — все четко!

Ух ты, как я соскучился по этому делу! Аккуратно, не торопясь отъезжаю от дома. Байк мой блестит лобовым стеклом, моргает поворотами — шик и блеск! Вот только тумблер поворотов дядя Костя — далековато поставил. В расчете на мужскую руку, не иначе.

Я его тут на днях видел, спросил про Славку, потом обратился с просьбой — сотворить мне нормальный шлем! Дядя Володя мне задарил один. Но он меня с эстетической точки зрения — не устраивает. Вот как у Моргунова в «Кавказской пленнице»! Так-то — все в таких или примерно таких ездят, но — не к душе это мне.

Дядя Костя задумался, спросил — из чего его делать, по моему мнению. Я и сказал то, что в будущем, в прошлой жизни, он сам мне и объяснял — есть в Дорстрое такое полотно — дорнит называется.

Это такая технология сейчас внедряется — при строительстве дорог, одним из слоев прокладывают эту синтетическую ткань.

Вот я и предложил — попробовать ее слоями «посадить» на эпоксидку. По резиновому мячу изготовить форму, затем — прогрунтовать, и уже по грунтовке — покрасить. А лак можно сделать самим, разведя пластмассу нужного цвета в растворителе.

Ах, какой «горшок» с забралом из оргстекла он мне сделал в тот раз! Мне все пацаны завидовали!

Дядя Костя задумался, что-то стал напевать, теребя свой нос. Потом сказал — «подумаю»! И предложил уже мне подумать над эскизом шлема.

А я что — я его и изобразил за вечер. Даже в нескольких проекциях, с обшивкой внутри из слоев поролона, забранного в кожу, с ремнями и забралом. Он же не знает, что тогда, после первого моего «горшка», она мне потом и «колокол» делал.

С дядей Костей вообще нужно наводить хорошие деловые отношения — он мужик рукастый, и голова у него — светлая! И за все новое — он хватается с интересом. Рутина его гнетет.

Я намекнул ему, что «всякий труд должен быть оплачен» и что человек я — платежеспособный. Дядя Костя рассеяно на меня посмотрел и пробурчал, что «цыплят по осени считают». Дескать рано о чем-то говорить!

Ну — рано так рано, я же в спину не гоню!

Сделал кружок по поселку. А хорошо гудит мой байк. Ровненько так. Скорость я держу такую — вроде похоронной, зачем мне лишние разговоры и жалобы родителям?

Подъехал к Митину. Похоже, Игнатьич собрался. Москвич стоит у гаража с закрытыми дверками, заднее стекло и стекла задних дверей изнутри шторками закрыты, от лишних глаз.

— О, Юра! Привет! Как у тебя делишки? — Игнатьич одет в чистое, перебирает какие-то документы.

— Доброе утро, Трофим Игнатьич! Бабушка передала, что ты заезжал, просил заглянуть. Ты, смотрю, совсем уж собрался?

— Да, Юра! Днем съезжу еще в город, нужно кое-что забрать у знакомых. А завтра, по холодку, двину. Что тянуть… Я ж, Юра, с приятелем своим разговаривал по межгороду. Ждет. Говорит, что и с домом — проблем не будет. Есть у него на примете пара-тройка домиков небольших. Говорит, приедешь, смотреть-выбирать будем.

— Да, Юра! Вот смотри, я завтра, когда уезжать буду, ворота гаража запру на задвижку изнутри. Их так, снаружи, хрен кто откроет. Дверь гаража — замкну на навесной замок, а ключ — вот здесь будет.

Игнатьич показывает в ограде, куда он спрячет ключ.

— Ага. Понятно все.

— Ну что, Юра. По чайку, в крайний раз?

— Давай, Трофим. Чаек у тебя всегда хороший.

Сидим, пьем чай. Молчим — а что говорить? Человек — уже не здесь мыслями, а в дороге. А может уже и там, в Крыму.

— Юра, смотри. Вот я сапоги полетные оставил. Мне они там — ни к чему. Хорошие сапоги, почти новые, вишь — овчина какая внутри. Вот кожух, ношенный, конечно, изрядно. Но — вполне еще по дому, по ограде что делать зимой…

— Да… вот гляди, я оставляю, а там — сам смотри, хочешь бате своему отдай или дедам, а не захочешь — так… хоть выкини.

Трофим достает откуда-то из шкафа аккуратно завернутый в газету продолговатый предмет. Бережно разворачивает обертку и протягивает мне на руке финку в черных кожаных потертых ножнах. Хотя — нет, не финку, есть латунная гарда. Два усика — верхний, если держать нож правильным хватом, чуть выгнут к острию. Нижний — немного загнут к рукояти. Примерно так делалась гарда на «Вишнях», насколько помню. На фотографии в интернете видал.

Рукоять наборная, похоже — из бересты, чем-то пропитана. Низ рукояти — тоже либо латунь, либо медь. Таким ножиком и по голове торцом ручки садани — мало не покажется.

А тяжеленький такой, свинорез! Отстегиваю предохранительный ремешок, тоже кожаный, тяну нож из ножен. Оп-па!

— Это что же — булат? Или — дамаск? Или еще какой харалуг? — разглядываю четко видимый рисунок на ноже — как будто сотни перевитых и плавно изгибающихся волосинок покрывают сероватое тело клинка.

— Не знаю, как это называется… Мне его дружок мой, еще в сороковых годах выковал. Вот — как память о нем остался!

— Так что же ты… память — и вот так чужому отдавать? Нельзя так, Трофим. Не по-людски как-то…

— Ты давай — бери! А нет — так вон через огород и под гору, в болото швырни!

— Ты меня совсем за дурака-то не держи! Такую вещь и в болото?!

— Ну так — бери! Когда — дают!

Я еще разглядываю нож. Знатный режик! В руке — как влитой! Клинок не длинный — сантиметров пятнадцать, может семнадцать. Но довольно широкий — как мне кажется, сантиметра как бы не четыре. Обух толстый, миллиметра четыре, если не пять. Потом, после середины — треугольником спускается к лезвию. Боевое острие — хищной щучкой! И баланс — правильный. Ай, хорош! Вот прямо — влюбится можно, такой вот живопыр!

Я отхожу чуть в сторону, прикрываю глаза, и осторожно… перехватываю рукоять, пропускаю ее между средним и безымянным пальцем правой руки. Оп! Рука идет вверх, уже почти на самом верху, нож разворачиваю в руке, так же придерживая пальцами, на обратный хват, имитирую удар сверху. Оп! Рука идет вниз, нож разворачивается снова в прямой хват. Раз — рука проходит справа снизу влево, вверх; опять обратный хват, укол в лицо! И еще раз так же, и второй — снизу, вверх! Тычок прямой на уровне груди! Мах — на уровне лица! Рука вниз, за спину, перехват левой — раз! Хват прямой, рука вверх — хват обратный! Медленно, конечно, очень медленно! Мне бы мой взводный за такое — душу на раз пробил бы!

Ф-ф-ф-ф-у-у-у-у… выдыхаю воздух… открываю глаза. Нахожу взгляд Трофима, чуть прищуренный, внимательный. Улыбаюсь чуть виновато:

— Давно не тренировался! Хотя… в этом теле — никогда не тренировался!

— Откуда такое?

— Разведрота Н-ской мотострелковой дивизии, семьдесят седьмой — семьдесят девятый… старший сержант, замкомвзвода…

— Ишь ты… значит — нравится мой подарок?

— Нет… не нравится, потому как отдариться за такой нож — нечем!

— А и не надо! Ко двору пришелся — уже хорошо!

— Ну… так нельзя! Вот… хотя бы монетку возьми, — достаю из кармана штанов пятак, — у русских примета плохая — ножи бесплатно принимать.

Трофим хекает, берет монету, прячет в карман.

— А… ты его не поил ли случаем?

Что-то мне говорит, что нож этот — вовсе не «девственник»!

Митин смотрит на меня удивленно, потом отводит взгляд:

— Году в пятьдесят третьем… мы с корешком моим — вот кто этот нож и ковал… решили подкалымить на себя. И подались на Северном Урале по золотишку…

— Тогда каждую весну по тундре, да и по тайге немало бегунков бегало, которых зеленый прокурор позвал. Ловили их, конечно… Это же отморозь полная была. Там и своих на консервы пускали, а уж чужих — и вовсе не жалели. С такими в тайге встречаться — ой неудача! А тут ханты мимо нас шли, говорят — трое в тайгу ушли, и солдатика грохнули, так что автоматик у них есть.

— Ну мы, конечно, ушки на макушке подержали дня три… Да нам же работать нужно, там же каждый день — кормит!

— Вот эта с-с-сука, и подкараулила корешка моего, когда мы уже расслабились. Я возвращаюсь в распадок, а он, гнида мокроделая, уже навстречу мне… И что делать? У меня — один нож на поясе, у того — топор Колькин. Громкого-то у нас не было! Вот мы и сцепились.

— А Кольку я потом уж нашел, у костра… к вечеру до нас опять эти ханты прибежали… говорят — двоих-то они, с автоматом которые были — положили в ельничке. А этот, выходит — самый хитрый был, или самый ссыкливый! Под мох я его спрятал, в болотине, сволоту эту, чтоб сгнил без следа…

— А Кольку… на бугре… хорошее место такое, чистое, светлое…

— … Все на свете семечки друзья!

В дом любой входили мы — только через форточки,

Корешок мой Сенечка и я!

— А у тебя… есть кто за спиной?

— Есть… двое…

Девяностые… они такие, девяностые… святые, ага!

Мы тогда в Сургут ехали, я, мой дружок Сашка Гришин, отморозок, которого в восемьдесят восьмом списали вчистую после контузии в Афгане, в чине старлея, и Андрюха Смолин, мой водитель, бывший десантёр.

Андрюха, тот уже баранку накрутил до зеленых звездочек в глазах, и я его сменил за рулем. Мы тогда петли закладывали — из Кировска в Тюмень, потом — Омск, потом уже — в Сургут. Все эти дела, темы, терки…

В Сургут мы ехали к нашему знакомцу — Мише Капитану. Точнее, знакомцем он был, как раз-таки — Сашке: они вместе с Афгане, в одной хитром полчке, воевали. Только Миша — ротным, а Сашка — группником у него в роте.

А сейчас этот Миша был очень весомым человеком в Сургуте. Меня с ним Сашка и познакомил. Вот такие они, святые, эти годы, когда гвардии капитан становился во главе бригады недобрых молодцев. Ехали мы, чтобы некоторые вопросы порешать…

Так-то я к бандитам себя не относил. Но… если не хочешь быть бараном, которого стригут — будь волком. Вот мы и были такой — стайкой. Небольшой, но неприятной. Дома еще трое-четверо парней остались, на хозяйстве. Связываться с нами… смысла нет — навар небольшой, а проблемы могут возникнуть. Тем более с таким знакомцем, как у Сашки. Я сейчас Мишу имею в виду.

Уже подъезжая к Сургуту — оставалось километров десять, может — пятнадцать, Сашка, сидящий рядом на пассажирском, скомандовал мне — «А ну-ка, стой!». Я — остановился. Потер глаза — спать хотелось, как из пушки! Бумер чуть тихо шептал под капотом.

— Так… чуть назад сдай. Но — не газуй, потихоньку.

Я сдал назад.

— Видишь — грунтовочка вправо отходит, давай туда помалу…

— Сань! Ну что ты там увидел? Что там найти хочешь?

— Ехай говорю…

Ну, я поехал, тихонько и не газуя…

Метров через семьдесят, за околком — как только Сашка увидел! на поляне мы увидели картину — маслом, не иначе! стоит синенькая такая девятка, а рядом с ней — аудюшка, восьмидесятка.

В свете фар — голые женские ноги, чья-то голая задница над ними стоит, штаны спущены, а у девятки — еще один гоблин ошивается; и чуть правее от совокупляющихся оральным методом — еще одна фигура; и поодаль — что-то темное лежит.

Я сразу даже не сообразил — может люди отдохнуть выехали… ну и что, что уже октябрь — охота пуще неволи! Только вот Сашка сиганул из салона, и еще не закрыв двери, заорал:

— Стоять, суки! Стоять, я сказал! Положу всех! Мордой вниз! Вниз мордой!

Я тоже козликом скакнул из машины — ни хрена себе расклады! Ехали-ехали, и наконец приехали! Выскакивая из машины, потянул из-за ремня чуть сзади, Сашкин подарок — «Црвена звезда» — он его из Бендер вывез, в девяноста втором, вояка сраный, вольный гусь!

Ну и тоже заорал:

— Лежать! Лежать, блядь!

Но фигура у девятки, толи обдолбанный в ноль, толи — резкий такой — поднял биту — где она у него была? и с ревом бросился на меня.

На автомате — спасибо Саня, за твои уроки и настырность в их мной усвоении! дослал патрон в патронник и бахнул двоечкой в набегающего!

Потом — раз пошла такая пьянка — перевел ствол на голожопого, который уже пытался перестать таким быть и как мог ковылял в кусты, ускоряясь с каждым метром — еще двоечка!

Тут всерьез бахнуло откуда-то справа. Блядь! Там же еще кто-то был! Заматерился Андрюха Смолин, башка как-то сама по себе отметила — уже вне машины Андрюха!

Тут — дах-дах-дах — захлопал Сашкин «макарка». И все стихло. Только чуть слышно всхлипывала женщина.

Пиздец! Накрошили кого-то! А кого, за что? Хрен знат! как говорится…

Потом — отпаивая коньяком эту девчонку-терапевта из сургутской больницы; замотав разбитую голову ее мужу — хирургу из той же больницы; обработав изрядную ссадину от прошедшей вскользь картечины на морде Андрюхи, стали сводить все в кучу.

В принципе — ситуация в девяностые — вполне банальная:

Поехала семейная парочка на принадлежащей им машинке за город, в кусты. Ну что — понять можно: в двухкомнатной квартире, где еще папа и мама мужа-хирурга, да ребятенок трех лет — сильно супружескими долгами не обменяешься. А ведь хочется, чтобы никто не мешал, чтобы — так — от души!

Вот и нарвались супруги на троицу каких-то упырей, которые подкатили чуть позже на девятке. Пасли, скорее всего, от выезда. Мужу — дали по башке, когда решил постоять за честь жены; жену… ну… понятно. Скорее всего — ничего хорошего бы их не ждало — как говорил Сильвер — мертвые не кусаются!

Но тут — мы, такие красивые и робингудистые! И как бы теперь этим РобинГудам от своего «вышака» откорячится? Трое-то — холодные! А нас — группа, да еще и со стволами! И лица все такие — законопослушными в глазах прокурорских и судейских работников никак не являемся! Неприятно, в общем!

Потом Сашка давал разъяснения девочке, что ей говорить ментам: трахались в машине, в парке, в городе; прицепились какие-то уроды; ударили мужа по голове, ее избили — все! Помогли какие-то пожилые граждане — довели машину до больницы и испарились в неизвестном направлении, благородные такие! Менты по банальной хулиганке искать никого не будут, им и серьезных «висяков» и без того — за гланды!

Про «холодных» насильников — вообще забудь! Не было их! И нас — не было! Сон такой страшный приснился или еще что — на работе вон сильно устала!

Мужик ее, лежал на заднем сиденье, забинтованный, постанывая, и в себя приходить отказывался. Потом мы быренько обшмонали холодных — ничего стоящего не было. Так, мелочь всякая. Бита, дрянная «выкидуха» и напрочь ушатанный обрез двустволки. Деньги какие-то несерьезные…

Сложили их в девятку и загнали в кусты. Я предлагал скатить в речку, но Саня сказал, что тут без Капитана решать не стоит — может не понять.

А вдруг это его посоны? Но Саня — сомневался, бригадные у Миши — посолиднее хлопцы, не эти — укурки!

Так мы и довезли парочку на двух машинах к больнице, где и оставили. Его — на заднем сидении, ее — на переднем — в их родной «Ауди», попросив подождать пару-тройку минут, пока мы не сквозанем подальше. А уж тогда «хелп! хелп!» кричать!

Вот такие пироги с котятами!

Посидели, помолчали, попили чай еще.

Обвожу взглядом открытый шкаф. На одной полке замечаю ремни — один офицерский, времен войны со звездой на пряжке, видно, что хорошо так ношенный; второй — уже современный офицерский же, но парадный — плетеный из золотых и светло-серых нитей с овальной пряжкой. Если бы я был сейчас — здешним, тутошним подростком — это же круть неимоверная!

— А ремни что же не заберешь?

— Да есть у меня…

Мнемся уже. Говорить уже вроде бы и нечего…

— Ладно, Юра! Мне еще в город нужно съездить, все — давай руку.

— Стой, я тебе сейчас адрес напишу. Как приедешь, чиркни письмо, что, мол, так и так — добрался нормально. И потом — хоть как там у тебя сложится…

Пишу адрес бабы и деда на вырванном из тут лежащей тетради листке, протягиваю мужику.

Он прячет его в карман, к документам.

— Ну все, Трофим. Не поминай лихом…

— Юра! Вот…, — Трофим протягивает мне пять коричнево-желтых сотенных бумажек, — бери-бери! Девкам — на конфеты!

Я, чуть постояв, глядя на него, беру деньги и засовываю их в карман. Молча завожу мотоцикл и уезжаю.

Хороший все же мужик! Одинокий… волчара. Удачи ему!

Разбередил, зараза, память… Я же все гнал все эти воспоминания от себя — и тогда гнал, и сумел почти выгнать, лет через двадцать… почти. А здесь — даже не вспоминал. И вот снова — здарова!

К началу девяностых, наше предприятие работало вроде бы неплохо. И кооператив — тоже наращивал обороты. Уже и машин туда добавилось, и водил нормальных прибыло.

Но девяностые — с самого начала обозначили новую тенденцию — беспредел. Никаких корпоративных ценностей, «купеческой чести», верности слову! Неплатежи, задержки в оплате, а то и прямые «кидки» — и прочие прелести новой жизни.

Опытнейшие руководители предприятий оказывались в полнейшей растерянности — как работать? Вот и в нашей конторе, все больше выходил на первое план Батаев, а матерый мамонт Терещенко — чаще и чаще оставался в стороне.

Батаев не был подлецом или сволочью. Но — он умел разговаривать с людьми и договариваться с ними, там, где Терещенко полагался на свой сложившийся авторитет и заработанное уважение у других руководителей предприятий. Но эти моральные императивы уже работали слабовато. Да и руководители эти менялись часто.

Первой ушла наша «главбухша» — Клавдия Степановна. Очень умная и остро чувствующая тетка, она сразу поняла — как прежде — не будет! Мы, по ее предложению, выкупили у нее ее паи нашего кооператива. Я — поменьше, и денег у меня было не так, как у старших товарищей. Терещенко и Батаев — побольше. И остались втроем — владельцами предприятия.

В управлении, в области уже в открытую говорили — забирайте все и работайте сами по себе. Ну… откаты, конечно, ждали — как без этого. Потом, когда стало ясно, что каша заваривается куда как крутая, когда после неплатежей и явного кидалова, понеслись логические продолжения этого — все эти стрелки, разборки, а потом и кровушка стала литься, Терещенко тоже заявил, что в такие игры играть не умеет, да и старый уже. На покой захотел. И вновь Батаев и я — выкупали у директора доли предприятия. Хорошо, что не сразу, он согласился растянуть платежи.

С Батаевым, этим хитрым осетином, мы всегда жили неплохо. Голова у него варила — шоб я так жил! Он и предложил мне, как партнеру, заняться мероприятиями по… скажем так — защите от преступных посягательств. Знакомства у меня были, резких парней — знал немало. Подобрались и внутри предприятия водилы помоложе, да порезче!

Но ведь преступные посягательства — они разные. Есть прямые наезды, типа «а чё, а! а бабки гони, а!» — когда в ответ можно сразу в дыню бить! А есть и другие — когда предприятие у тебя полгода ишачит по договору на дядю, а потом — оп-па! А той конторы больше нет, а дядя — владелец уже совершенно другой конторы, и живет уже не в Тюмени, а, к примеру — в Краснодаре.

И чё? Подарить дяде сладкую жизнь на новом месте за ваш счет и счет таких же лохов, как Вы? Ага-ага! щас!

А государство — оно не вмешивается в споры хозяйствующих субъектов. А в арбитраже можно годами судиться и надеяться, что уж внуки-то — точно дождутся результата! Н-е-е-е… это — не наши методы! Наглец? Кинуть решил? Тебя же никто не заставлял, нет? Ну… лови «обратку»! «Обратки» эти бывали… разные.

Когда раскаявшийся мудак и сам деньги отдавал — после вдумчивых бесед о необходимости жить честно, по заповедям. И даже здоровья не терял. Ну, почти…

А когда приходилось… да — разное бывало. Тут только что нужно? Помнить — нельзя переходить границу. Ага — «берега не попутай!». Есть — твои бабки, а вот это — уже не твои! Компенсация? Ну-у-у… возможна, да. Но! Все же — в рамках!

«Жмуров» за нами все же — не было. Ну — кроме тех утырков, случайных. Телесняки — те да, случались и нередко. Иногда даже — тяжкие. И без этого не обходилось. Пришлось тогда вытягивать на «условку» того же Андрюху и еще пару пацанов.

Деньги были, знакомства среди ментов, прокурорских, судейских, адвокатов — тоже были. Мы с Саней тогда, честно говоря, и Андрюхе с пацанами, по ушам надавали — «в перебор» они ушли, явно. Хоть и правы были, но — «в перебор»!

Опять же, благодаря Багаеву и стало понятно, что времена меняются, и что ездить на стрелки на природу, да по разным промзонам — больше не нужно. Тренды другие — нужно разговаривать в ресторанах, в переговорных комнатах, на бизнес-встречах.

Мы вовремя отскочили, перешли полностью в легальный бизнес.

А многие — «протупили», легли под пулями, или поехали надолго в места, некомфортные для проживания.

Как же не хотелось все это вспоминать! А вот — всколыхнулось же!

Я бездумно катил на мотоцикле по улицам Кировска. Ну как бездумно — на центральные улицы все же не выезжал. Остановился на тихой улице, рядом с центром. Постоял, успокоился. Напился воды из уличной колонки.

Все, на хрен! К черту такие воспоминания! Может мне и придется пройти этот пусть заново, но не сейчас, и — не скоро! Живем здесь и сейчас!

Так… что я хотел сделать? Денежек вон — опять привалило.

А сделаю я вот что! Уже думал об этом, но все откладывал — не знал, как легализовать приобретение! Часы мне нужны, мужские, наручные. Очень неудобно без них! А сейчас можно сказать, что их мне подарил Митин, перед отъездом.

Значит, едем в «Орбиту». Может часы и еще где-нибудь продают, но вот продавец у меня знакомый — пока только там. Приятный такой продавец, очень симпатичный!

Я подкатил к магазину и, пользуясь тем, что ворота на его территорию были открыты, заехал во двор. Это была довольно большая территория, огороженная забором. Здесь же стояли дощатые склады, один длинный бревенчатый пакгауз, и кирпичная кочегарка. У склада разгружался какой-то «газик». Я приткнул мотоцикл недалеко от ворот, снял шлем. Пусть лучше тут постоит — а то на улице или угонят, или менты привяжутся. Угоны мотоциклов у нас были нередки.

— Эй, парень! А ты к кому тут? — от «газика» окликнул меня мужик.

Здесь важно что? Сделать уверенный и деловой вид:

— Да я к бате! Ненадолго — пять минут и уеду!

Я развернулся и пошел ко входу в магазин, со двора.

— Куда он? — слышал сзади, как кто-то переспрашивал у мужика.

— Говорит — к бате приехал, ненадолго…

В магазине прошелся к витрине с часами. Ну что — выбор был. Вот только я ничего не знаю, какие сейчас стоит брать. Мои первые часы — это уже после армии, батины старые. Потом — мне дарили часы, как ценный подарок — за второе место в соцсоревновании, на уборочной. Это уже в восьмидесятых. Лет через десять, двенадцать А сейчас?

Пойду-ка я, поищу Валю. Прошелся по рядам, ни у прилавка, ни в рядах ее не было. Подошел к продавщицам, разговаривающим с покупателями.

— Извините! А вы не подскажите, где бы мне Валентину найти? Она здесь в «Орбите» работает. Молодая такая, симпатичная…

Одна из продавцов, постарше, на секунду отвлеклась от разговора, мазнула по мне взглядом и отвернулась. Вторая, помоложе, была более приветлива:

— Валя? Она сегодня на втором этаже, в женском зале работает, девчонок подменяет.

— Большое спасибо!

Повезло что, Валя, только что рассчиталась с покупательницей, и на какое-то время осталась свободной.

— Добрый день! Валя! Ты сегодня красива — как всегда! — рядом никого не было, и я мог себе такое позволить.

Валюшка зарделась, и похоже — обрадовалась:

— Привет! А ты опять колготки и белье покупать будешь? — это она меня так подкалывает?

— Помощь мне твоя опять нужна — уже в качестве консультанта. Мне часы нужно купить, наручные. Дед вот денег дал, да у меня еще кое-что оставалось. Ну как? Поможешь?

Валя задумалась:

— Ты знаешь, я в этом плохо разбираюсь. Нужно к женщинам в отдел идти, может они что подскажут…

Она махнула рукой еще одной продавщице, и мы пошли вниз по широкой лестнице. Здесь было два пролета и широкая площадка между ними. Универмаг был практически новый, и вся его отделка еще была на месте. Кроме деревянных перил на лестнице, чуть поодаль от перил, шли какие-то ряды украшений, изготовленных из дерева — цветов, фигурок животных, деревьев. Они поднимались выше перил еще на полметра, и получается — закрывали лестницу от взглядов снизу. По стенах же, на лестнице, шла зеркальная мозаика, тоже какие-то рисунки.

Мне было видно: и кто начинает спускаться по лестнице со второго этажа, и кто — с первого поднимается на второй. Я придержал Валюшку за руку, приобнял ее и поцеловал в губы.

— Ты сдурел что ли, Юрка?! Сейчас же увидят! — Валя стала вырываться. Я чуть повернул ее и на ушко показал, какое здесь удобное место, на этой средней площадке. И ползала первого этажа и начало лестницы; и так же — со вторым этажом.

Валя чуть успокоилась, но все равно возмущалась негромко:

— Вот наблюдательный какой, все увидел! Все равно, не приставай ко мне! Я девушка порядочная, и у меня жених есть! — правда говорила она как-то неубедительно, и руки мои — сильно не отталкивала.

— А скажи мне, Валюша, белье-то твоему жениху понравилось?

Валя опять зарумянилась:

— Очень! Даже не знала, что на парней женское белье — так сильно действует! Как взбесился, честное слово!

— Ну… тебе хоть понравилось? Мужики — когда так бесятся — они очень податливые, что угодно с них стребовать можно. Имей в виду!

— Ой-ой-ой! Какой опытный! По себе, что ли, судишь? — Валя негромко засмеялась.

— Ну а как? Потом думаешь — вот как я мог на это согласится? Ты, если что — спроси меня. Я тебе расскажу, где у мужиков еще слабые места есть.

Валя чуть задумалась:

— Так вот прямо и расскажешь? Да и мужики же — тоже все разные. Что с одним пройдет, на другого не подействует.

— Я, Валюшка, в отличие от других мужиков — сторонник женщин. Потому как считаю, что женщины — они всяко лучше нас. И помогать вам стараюсь, в меру сил. Хотя — сразу и честно скажу — небескорыстно. Хочется, чтобы и ко мне хорошо отнеслись. А про разности у мужиков, так-то оно так — но и общего тоже много!

— Вот же кобель растет! А что будет — когда вырастешь?

— Любить вас всех буду! Сильно-сильно!

— Ха-ха-ха! А любилка не отвалится — всех любить?

— Ну — сколько смогу, столько и полюблю!

Валя все же отодвинула меня от себя, поправила платье:

— Пошли уж! Часы-то тебе нужны, или ты про них забыл?

— С тобой, Валюша, я забуду даже то, как меня зовут!

Так перешучиваясь, мы подошли к прилавку отдела:

— Вот парнишка, знакомый моего Витьки, просит посоветовать, что ему из часов купить. А я же ничего в этом не понимаю. Посоветуйте, что тут можно получше выбрать?

Средних лет женщина, выслушав Валю, махнула рукой на вторую, помоложе. Вот же… инфузория… в туфельках! Советский торговый сервис — ненавязчивый такой. Как она здесь еще работает?

Вторая спросила меня:

— Ты какие хочешь? Ну — марку какую? И — на какую цену рассчитываешь?

Я почесал нос:

— В марках я не разбираюсь. А цена — в пределах шестидесяти рублей. Как-то так…

Под витриной, на прилавке я видел разные часы — тут их было видов двадцать, не меньше. От самых простых — за пятнадцать рублей, которые были… да никакие они были. И до вон того «булыжника» из золота за сто семьдесят! Эти часы были массивные, вычурно красивые. Х-м-м… на латинице — «Секундо». Импортные что ли?

Продавец объяснила, что не импортные, а как раз — идут на экспорт, что они у них бывают изредка, но спросом совсем не пользуются — ну да, на кой хрен часы по цене зарплаты брать?

Знакомая Вали предложила мне «Победу» за шестьдесят пять рублей. Синий циферблат, серебристые стрелки — часовая, минутная и совсем тоненькая, но длиннее всех — секундная. С правого края окошко с датой месяца. Стальной круглый корпус. Простой кожаный темно-коричневый ремешок. А что — мне нравится!

— Часы хорошие, надежные и не совсем уж дорогие! Ты же в них купаться не будешь? Ну вот — вполне подходят. И стильные такие…

— Беру!

Заминка произошла, когда я протянул продавцу «стольник». Ну да… такие купюры они в повседневной жизни — не ходят. Максимум — четвертной!

— Бате на работе зарплату с отпускными давали — вот кассирша и всучила. А когда я за часами пошел — мама взяла и все мои деньги забрала, а эту сотню мне дала. Говорит, тебе же все равно в магазин отдавать.

Сразу вдели ремешок, я нацепил часы на руку. Правда девушкам пришлось найти шило и проколоть еще одну дырочку — ремешок явно на руку потолще моей.

Наконец идем из магазина. Валюшка сказала, что проводит меня, если я приставать не буду. Я — пообещал.

Когда вышли, и я выкатил из двора мотоцикл, Валя снова удивилась:

— Это что — твой? Правда?

— Ну да. Так что, Валюша, не буду тебя компрометировать на улице, не буду гадить вам с женихом. Просто помни, Киса, если вдруг в процессе супружеской жизни, тебе станет грустно и захочется как-то развеется, ты меня свистни — я сразу примчусь, и мы с тобой куда-нибудь прокатимся, отдохнем. Обещаю — тебе будет хорошо.

Валя засмеялась:

— А если зимой?

М-да… уела!

— Ну… мы что-нибудь придумаем!

Вечером похвастался «подарком» деду и бабушке. Дед покрутил часы перед глазами, хмыкнул: «вот жа Трафиму делать была нечива, деник девать видна некуда!»; бабушка только покосилась и промолчала.

Вечером же сбегал домой, похвастался маме и Катюшке, спросил про штаны. Катя уже все сделала, и я примерил — нормально. Длинноваты изрядно, но они же по типу джинсов — складки вполне могут быть.

Катюшка же, по моей просьбе, отгладила сорочку. Будет в чем завтра к директору идти. Не пойдешь же в старых трениках и футболке, да в растрёпанных кедах.

Эпилог

Утро. Бег. Добавляю еще пару кружков по стадиону. Показалось, что — как-то маловато будет. Бегу рваным темпом: «соточка» — ускорение, потом двести — почти пешочком. По дистанции — приближаюсь к четырем километрам. Так-то неплохо для моего нынешнего возраста. По возвращении домой, некоторая усталость все же чувствуется — по совокупности: бег, турник и брусья. Но эта усталость — быстро проходит. Как же хорошо все-таки быть молодым. Совсем молодым!

И турник — радует! Двенадцать раз! Это с жалких-то в мае трех-четырех, когда я извивался как червяк, пытаясь дотянутся до перекладины. Можно пробовать и пятнадцать, но там последние пару раз — не чисто получалось. Приходилось рывочек добавлять!

Брусья тоже перестали быть враждебными ко мне. Добавил всякие разные способы отжиманий и подтягиваний. То, что помнил из разных видео по воркауту. Даже пытаюсь делать горизонтальный выход и флажок на брусьях. Не помню, как он называется. Хвастаюсь перед самим собой — до «флага дракона», конечно, еще — как до того Пекина… ползком!

Делаю выход на одну руку. Левая — хуже. Выход на две — это когда получается, а когда и нет. Ну, я не останавливаюсь, добьюсь и этого. Пока стараюсь, кручу то, что здесь известно: все эти змейки, вертушки, подъемы переворотом, склёпки, стулья и прочие упражнения. К флажку — пока даже не приступал, не говоря уже о солнышке. Последнее — боязно, сорваться с турника — абсолютно никакого желания не имею.

Вот только мышечная масса — растет очень медленно. Если вообще — растет… Мышцы, как те веревки, но объем — слезы. Но тяжести таскать моему телу — рано. А без этого объема не будет.

Ладно… подрастем — будем гнаться за объемом.

Меня уже сторожа на стадионе в лицо знают, кивают при встрече.

Пока пыхчу, выполняя упражнения, бегаю — голова свободна и можно размышлять.

Какие еще успехи? Дом мы купили. Там работы еще — даже не начинали! Но — заделье уже есть, а это — немало.

Деньжата есть, но, зараза, утекают неотвратимо. Из девяти сотен найденных мной рублей — двести — уже как корова языком слизнула. Мне — не жалко. Для моих женщин — не жалко. Еще Трофима пятисотка, но тоже — шестьдесят пять уже в минусе. Но даже то, что у меня сейчас есть — даже для взрослого — большие деньги. Шутки ли — почти тысяча двести рублей!

И вот прибавления ждать пока не приходится. Николаевские червонцы в Ельничном я решил оставить на «черный» день. Пусть полежат пока.

С учебой, а точнее — восполнением запаса упущенных знаний, дела идут. Не блестяще, конечно, но — идут. Очень уж муторно сидеть мне за учебниками. Отличником я, все равно, становиться не планирую.

Почерк вот поправил, уже хорошо. Получается писать и чисто, и аккуратно. Буквы ровные, немного округлые. Ага, даже подпись свою старую — потренировался начертать, получается!

С памятью у меня, как отметил — все замечательно. Нет, я не вспомнил всю свою прежнюю жизнь; и все мои навыки и знания оттуда — мне в голову не свалились. Но вот то, что читаю или слышу здесь — помню отчетливо. Проверял на стихах — стоит только прочитать, но лучше все же — пару-тройку раз, в памяти остаются твердо! Молодые мозги дают о себе знать! Как будто оперативку в комп поставил шикарную! И диск SSD в добавок!

По желанию овладеть фотографией и составить приемлемый фотоальбом близких — пока никак. Будем ждать нового дома и оборудования в нем фотолаборатории. Вот еще — тоже траты предстоят!

Про гитару — пока тоже — молчу. Все откладываю на зиму и новый дом!

Рисовать научил это тело. Художником не стал, нет! Но — рисовальщик получается, и вроде бы неплохой. Постоянно что-то вспоминаю из способов и навыков, и в свободное время стараюсь закрепить на бумаге. И — как бы не лучше получается, чем тогда! Там я все больше какие-то шаржи рисовал, а здесь и нормальные портреты. Правда — только карандашом, ну да — пусть!

Отношения с родными… Здесь все как-то и сложно, и непонятно. С батей — на мой взгляд, все — норм! С мамой — сложнее. Порой кажется, что вроде бы — хорошо, но какие-то не очень понятные изменения есть.

Деды — тоже вполне! А с бабушками — не очень. Настороженно ко мне относится баба Маша. А про бабу Дусю — вообще молчу!

Ну… про остальных родных… Все так запуталось, что даже не знаю, как все это исправлять. Да и надо ли?

Мои отношения с девчонками… И с Надей… Да и Галина тут еще!

В плане секса — у меня, не сказать, что очень здорово. В плане «хотелок», если говорить — ну это я так… прибедняюсь, да. Может, как читал в прошлой жизни — четырнадцать раз в день — и перебор. Но уж каждый день-то — точно хочется. Ан — нет!

«Съесть-то он съест, да кто ж ему дасть?!».

Тут многие мужики бы мне позавидовали, не говоря уж про пацанов! Пацаны, если бы узнали про мои подвиги — удавились бы от зависти. Но знать им об этом, да и вообще — кому бы то ни было — не нужно. Пусть все остается тайной.

Немного не понятно — как вообще я мог добиться таких успехов? Тут я думаю, все в кучу — и мой резкий рост, и не возмужание пока, а так — взросление. Все-таки я целенаправленно качаю «физику» плюс питаюсь грамотно.

Внешность — я по-прежнему красавцем себя не считаю. Но та же прическа — непривычна на фоне лохматых друзей и патл у молодых мужиков.

Кроме того, выделяющееся несоответствие поведения и речи моему возрасту — а женщины, как водится, падки на все непонятное и таинственное. Еще и слушок о моей «неправильной» сути — Гнездилиха со своей легендой о чердынце, тоже здесь в строку.

Еще и запах этот непонятный. Уже сколько раз себя обнюхивал наедине — ничего не чувствую. Абсолютно! Где-то и как-то читал в прошлом про какого-то ловеласа эпохи Возрождения — про Казанову, что ли. Там у женщины спросили — как так, они все не могут устоять перед ним. На что фемина ответила: «Вы не поймете! От него же так пахнет медом!».

Еще — тут фишка с той жизни — у меня и так, по всей той жизни была постоянная тяга к чистоте — и тела, и одежды. А с возрастом это только возрастало. Доходило до явного перебора — практически каждый час мыл руки, даже если ничего этими руками не делал. Ну — может только по «клаве» стукал, да мышью щелкал. Ну и душ, утром и вечером. Здесь конечно — возможности не те, но в бане обмываюсь регулярно и ежедневно. Пусть и холодной водой.

А женщины и девчонки все же обращают внимание — чистый ты, одеждой и телом, или ходишь, как чухан.

Может — все в совокупности дало такой результат?

Или все-таки Гнездилиха права, и я — чарталах, и ко мне женщины тянутся, как пчелы на мед? Или — мухи на гавно?

Ага… вот такое я — овно!

С Катей и Светой — вот буквально грызет меня совесть, что все это — неправильно. И так быть — не должно! Как быть — не знаю.

С Надей — тут проще, хотя бы потому, что она — взрослая женщина. Но! Понимаю, что это меня не спасет от гнева родных, если все выплывет наружу. Остается себя успокаивать тем, что лучше жалеть, о том, что сделал; чем о том, что не сделал!

Поживем — увидим, куда кривая вывезет…

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Эпилог