Путь рыцаря (СИ) [Марго Белицкая] (fb2) читать онлайн

Путь рыцаря

Пролог

Даже эти неверные рыцари уважают законы гостеприимства —

всегда приходят в гости всей «свиньей».

От рокота грома стены старого замка, казалось, могут разлететься на куски.

Сидящая перед камином за вышиванием Агата перекрестилась. Фрицу, который пытался читать трактат об истории, хотелось убежать в свою комнату и спрятаться под кровать. Каждая вспышка молнии и раскат грома заставляли вздрагивать, буквы расплывались перед глазами.

Но бояться будущему рыцарю стыдно, в отсутствии отца Фриц — единственный мужчина в доме, значит, должен защищать маму и экономку Агату.

Мама…

Возможно, то, что за окном утробно ревел ветер, даже лучше, ведь он заглушал крики Дагмар фон Ауэрбах.

Она мучилась с самого утра, давая жизнь сестренке Фрица, и тот был готов выйти на улицу в любую бурю, лишь бы страдания мамы прекратились. Но такое самопожертвование ничем бы не помогло.

Отец взял их старую клячу Марту и уехал в расположенный аж за рекой Грюненвальд, чтобы позвать священника-целителя. И Фрицу оставалось лишь терпеливо ждать.

«Ты поможешь матушке, если будешь послушным мальчиком и тихо посидишь за книжкой, никому не мешая, — сказал на прощание отец. — Остаешься тут за главного. Ты ведь не подведешь?»

Поэтому, когда после очередной вспышки молнии круглое личико Агаты, обычно румяное, точно наливное яблочко, побледнело, Фриц произнес покровительственным тоном:

— Не бойся. Патер Герхард говорил, что гром это просто грохот от колесницы святого Илии, который молниями поражает чертей.

Агата умильно улыбнулась.

— Какой вы умный, юный герр.

Фриц надулся от важности, но, услыхав донесшийся из покоев наверху протяжный стон, втянул голову в плечи. Подняв глаза к потолку, Агата снова перекрестилась и тяжко вздохнула.

— Ах, моя бедная госпожа, за что вам такие страдания? Ведь не сыщешь во всем баронстве человека добрее. Молодой герр, давайте помолимся за ее скорейшее разрешение от бремени.

Они уже не раз молились с того злополучного момента, когда у мамы начались боли, которые Агата назвала схватками. Но что толку? Бог оставил их, не хочет помогать маме, хотя она не сделала ничего плохого.

Испугавших своих кощунственных мыслей, Фриц с жаром зашептал молитву. Он вкладывал всю душу в привычные строки, умоляя небеса сжалиться.

Ветер будто нарочно стих, и от нового жуткого стона у Фрица по коже побежали противные холодные мурашки. Разве может его мама, такая веселая и бодрая, мелодично певшая для всей семьи вечерами у камина… Разве может она кричать столь страшно?

Фриц еще никогда не молился так отчаянно. Сейчас он был готов пообещать что угодно, лишь бы мама благополучно дала жизнь его маленькой сестренке.

«Господи, прошу, я буду хорошим, — мысленно взывал он. — Буду во всем слушаться батюшку, маму и тетю Агату. Буду внимателен на уроках чистописания и счета. Никогда больше не засну на скучных проповедях отца Герхарда».

Список того, чем он мог пожертвовать, быстро закончился, так что дальше Фрицу оставалось лишь твердить заученные слова на древнем иллирийском, смысл которых он знал лишь в общих чертах. И почему нельзя молиться на родном языке? Разве всемогущий Господь не может понять обращенных к нему воззваний, на каком бы наречии те ни были произнесены?

Но хотя Фриц по большей части не понимал, что говорит, молитва помогла: душераздирающие крики прекратились. Охающая и кряхтящая Агата вернулась к вышиванию, а Фриц сел за книгу.

Потом в комнату заглянула помощница повитухи, подозвала Агату и они вместе куда-то ушли. Выждав пару минут, Фриц бесшумно отложил книгу и на цыпочках прокрался следом за женщинами.

Они поднимались по узкой лестнице на второй этаж, который скорее следовало назвать чердаком — в маленькой пристройке к замку, где ютились Ауэрбахи было всего три комнаты. Ту, что наверху, родители заняли под свою спальню. На последних месяцах беременности мама уже не покидала постели, и Фриц подолгу сидел рядом, делясь нехитрыми детскими радостями и горестями. Мама рассказывала чудесные сказки, сочиняя необыкновенные приключения героям прямо на ходу. Творчество всегда было совместным: Фриц часто угадывал ход маминых мыслей, подхватывал какую-то идею, или наоборот, предлагал новое…

Поднимаясь по лестнице, женщины тихо переговаривались, Фриц смог уловить только обрывки фраз.

— … похоже, неправильное положение…

— … слишком слабенькая…

— … не стоило…

Прятавшегося в тенях Фрица они не замечали, так что он смог добраться до верхней площадки лестницы, откуда была видна часть спальни. Он успел заметить белую простынь, заляпанную чем-то красным. И большие, как у мужчины, руки повитухи, которые поразили его еще тогда, когда отец привел эту грузную резкую женщину из деревни утром.

Фриц так засмотрелся на красные пятна и эти пугающие руки, что забыл затаиться.

— Маленький негодник! — воскликнула Агата, которая всегда на диво быстро переходила от «герра» к «негоднику» и обратно. — А ну брысь отсюда!

Она замахнулась на Фрица тряпицей, которую держала в руках, и он едва не скатился по лестнице. Юркнул в гостиную и, плюхнувшись на стул, вцепился в книгу, будто еще можно было изобразить невинность.

Агата вскоре вернулась, какая-то сумрачная и задумчивая. Даже не стала ругать Фрица, просто уселась в кресло и принялась бездумно перебирать нитки. Осмелев, он рискнул спросить:

— Как матушка?

Вздрогнув, словно ее вырвали из объятий сна, Агата с минуту просто таращилась на Фрица. Потом с трудом выдавила улыбку.

— О, самое худшее уже позади. Осталось совсем чуть-чуть и появится малышка.

Агата совсем не умела врать.

И в этот миг Фрицу стало по-настоящему страшно.

Теперь он уже не мог ничего делать, и, как Агата, просто смотрел в огонь. Дрова, жадно пожираемые пламенем, обращались в пепел, в комнате становилось холоднее, но никто не спешил подбросить поленья. Время тянулось медленно, как вязкая патока, заполняя все тело тяжелым ощущением обреченности.

Вдруг Фрицу захотелось вскочить и разразиться воплем. Как-то разорвать окутавшие их с Агатой оцепенение. Но вспомнившийся наказ отца пригвоздил к месту — все еще теплилась надежда, что если Фриц будет хорошим мальчиком, то поможет маме. Хоть как-то.

Вдруг сквозь заунывный вой ветра прорвался новый звук, внесший жизнь в царство холода и отчаяния — в прихожей хлопнула дверь. Агата тут же встрепенулась, засуетилась.

— Наверняка герр Генрих вернулся!

Она бросила в камин сразу два полена, в которые вцепился уже начавший умирать огонь. Затем поспешила в прихожую, Фриц семенил по пятам, не в силах поверить, что отец, казалось, исчезнувший навсегда, вернулся. Но вот он — самый настоящий, из плоти и крови. Стоит на пороге, снимая насквозь промокший плащ. Агата бросилась помогать, на ходу торопливо спрашивая:

— Патер Андреас снаружи? Или приедет попозже?

— Не приедет он, — отрубил отец и добавил злобно. — Ублюдок боится замочить ножки. Ах, в такую непогоду ломит его старые кости! Тьфу, изнеженный сукин сын.

Агата взволнованно зашикала, явно намекая, что не стоит использовать такие слова при ребенке. Но Фриц не обратил внимания на брань, которую в обычной ситуации постарался бы запомнить, чтобы потом щеголять перед деревенской ребятней. Имело значение лишь одно — владеющий святым даром исцеления отец Андреас не приедет, чтобы помочь маме.

На глаза навернулись предательские слезы, и Фриц проглотил вставший в горле колючий ком. Нельзя плакать! Ему семь, они почти взрослый мужчина!

Оставляя на полу мокрые следы от сапог, отец прошлепал к Фрицу и потрепал по голове холодной рукой.

— Не волнуйся, мы и без этого задохлика, прикидывающегося святым, справимся. Мама у нас сильная. Родила ведь она тебя, такого крепыша.

Это был весомый аргумент. Но Фриц поверил вовсе не благодаря логике, он поверил отцу — образцу для подражания, непререкаемому авторитету, почти равному Богу. Раз так сказал батюшка, так оно и будет.

Фриц помог отцу снять сапоги, пока Агата убежала на кухню подогреть вино со специями и найти чистое полотенце.

Через несколько минут отец уселся в свое резное кресло и, с наслаждением вытянув ноги, принял у Агаты кубок. Сейчас в оранжевом свете камина Фриц заметил, каким изможденным выглядит всегда собранный Генрих фон Ауэрбах. Его мокрые волосы липли к голове и от воды казались не пепельными, как у сына, а черными. Под глазами залегли тени, черты лица будто заострились, от чего фамильный нос Ауэрбахов казался еще больше.

Пока Агата вытирала хозяину голову полотенцем, они быстро переглянулись, и затем Фрица отослали на кухню за хлебом и сыром. Когда же он, постаравшись управиться как можно быстрее, вернулся с едой, отец стал мрачнее темного неба за окном.

Проведя рукой по лицу, он простонал:

— Почему я не могу быть с ней? Знаешь, мы ведь не разлучались с момента первой встречи, когда нам было по пять лет.

— Это женское дело, господин, — мягко проговорила Агата. — Доверьтесь повитухе.

— Да какой от нее прок! — рыкнул вдруг отец и с силой отшвырнул кубок.

Тот, звеня, покатился по каменному полу и разлившееся вино напомнило о кровавых пятнах на белой простыни.

Тут отец заметил Фрица и воскликнул преувеличенно бодро:

— Ты уже здесь, отлично! Скорее давай еду, я так голоден, что готов проглотить кабана.

Фриц поставил тарелку на маленький столик, отец тут же набросился на пищу, заталкивая в рот большие куски, но как будто не получая удовольствия. Он даже подавился, и Агата, ворча, стучала его по спине. Фриц с тревогой наблюдал за отцом, ища малейшие признаки сам не совсем понимая, чего. Фальши? Страха? Растерянности?

После ужина отец как ни в чем не бывало принялся проверять у Фрица заданный урок, требуя пересказать прочитанное и журя за ошибки. Словно хотел отвлечь сына от мыслей о матери. Или отвлечься самому?

Но сверху уже давно не доносилось криков, даже буря как будто стала утихать. Отец то и дело поглядывал на закрытое ставнями окно, возможно, надеялся после прекращения дождя опять поехать в Грюненвальд.

В душе Фрица пробудилась надежда, подкрепленная присутствием отца. Да, маме становится лучше! Может быть, даже не понадобится помощь высокомерного Андреаса.

Но, когда в комнату вошла повитуха, сердце Фрица кольнула ледяная игла дурного предчувствия. У женщины было странное выражение лица: торжественное и строгое, как у статуи Матери в деревенском храме.

— Хорошо, что вы вернулись, герр Ауэрбах, — басом произнесла она. — Мужайтесь, ибо Господь прекратил страдания вашей супруги, забрав ее и нарожденное дитя на Небеса.

Слова повисли в ставшем вдруг плотным воздухе, словно высеченные на нем резцом безжалостного скульптора.

Фриц замер, не в силах поверить в услышанное. Мама ушла на Небо? Не может быть! Она же только вчера разговаривала и смеялась, трепля сына по непослушным вихрам. Повитуха, наверное, ошиблась или неправильно выразилась. Но какое-то странное чувство, острой снежинкой резавшее сердце, подсказывало — все правда.

Первым опомнился отец и вскочил с кресла, взревев:

— Хватит врать, старая карга!

Он бросился к двери, и повитуха, не обижаясь на оскорбление, покорно уступила дорогу. Фриц, словно разбуженный этим полным боли криком, рванул следом за отцом. И хотя бежал изо всех сил, так, что аж в боку закололо, все равно не догнал.

Когда запыхавшийся Фриц остановился на пороге спальни, отец уже опустился на колени рядом с постелью и взял мать за руку. Ее обычно тонкое запястье сейчас казалось в широкой ладони отца совсем хрупким и прозрачным, как паутинка.

— Мара, Мара, открой глаза, — сбивчиво шептал отец, целуя бледные пальцы.

Его голос стал каким-то высоким и ломким, словно бы детским.

— Это все неправда, да? Ты ведь не могла оставить меня? Да, я попался на розыгрыш, признаю. Теперь открой глазки и посмейся надо мной, дураком, как обычно.

Но мать не открывала глаз.

Среди белых подушек и простыней Фрицу с трудом удалось различить ее лицо, показавшееся вдруг совершенно незнакомым. Чужим.

Ввалившиеся щеки. Посиневшие губы. Бледная кожа, обтягивающая кости так, что кажется, это уже не лицо вовсе, а голый череп.

Фриц с дрожью наблюдал, как отец целует эти мертвые губы, гладит высокий лоб и волосы, которые когда-то были золотыми, а теперь казались серыми.

— Мара, Мара, — повторял он.

Потом внезапно, сжав руку матери, запрокинул голову и закричал. Протяжно, на одной ноте. Словно и не человек кричит, а воет дикий зверь.

У Фрица внутренности свернулись в ледяной комок, дыхание застряло в груди. Ему показалось, что сейчас он сам умрет, станет таким же неподвижным и серым, как мама.

«Папа, — хотелось произнести ему. — Папа, не надо, прекрати».

Но язык прилип к небу, губы не шевелились. Фриц мог только стоять и смотреть на тело матери глазами, в которые вставили палки, не давая векам закрыться.

А отец все кричал и кричал.

Спасением от кошмара стала Агата. Он схватила Фрица, прижала к себе, позволяя спрятать лицо в ее пахнущем душистыми приправами переднике.

— О Боже, Боже, — причитала она. — Мой бедный молодой герр.

И тогда Фриц, наконец, смог заплакать.

В тот день его жизнь изменилась безвозвратно.

Глава 1

Лежа на кровати прямо в верхней одежде, отец прижимал ко лбу смоченную ледяной колодезной водой тряпку и медленно цедил из кружки травяной настой Агаты.

Фриц понимал: раз отец в таком положении, то надеяться не на что. Однако все равно пришел в комнату, движимый обидой и разочарованием.

— Батюшка, ты обещал потренироваться со мной сегодня.

Приоткрыв опухшие глаза, отец устало и тоскливо посмотрел на Фрица.

— Прости, Фриц, мне сегодня что-то совсем скверно. Давай завтра.

Следовало отступить, все равно от отца уже ничего не добиться, да и сколько уже раз повторялась подобная сцена? Не счесть. Но все же Фриц упрямо сказал:

— Ты всегда учил меня выполнять свои обещания.

— А еще учил не перечить старшим, — буркнул отец. — Ты ведь уже взрослый парень, потренируйся сам… Даю задание сделать сто махов мечом, чтобы укрепить мышцы рук.

— Я всю неделю только тем и занимаюсь, что делаю махи! — запальчиво воскликнул Фриц. — Ты все время обещаешь спарринг, а потом напиваешься вечером. Зачем дуть самогон, если прекрасно знаешь, что на утро заболит голова?!

— Докатились! Яйца курицу учат. — В голосе отца, до этого вялом и безжизненном, прорезались привычные Фрицу по детству стальные нотки.

— Хватит! У меня от тебя виски начинает ломить. Иди тренируйся!

Фриц бы, может, еще поспорил, но тут пришла Агата с новой холодной тряпицей и, начав взволнованно кудахтать над хозяином, вытолкала «маленького негодника» взашей.

В глупой попытке отомстить отцу, Фриц вместо того, чтобы отправиться на тренировочную площадку, пошел в сад.

Замковый двор, еще пару месяцев назад пустынный, теперь запрудил народ. Солнце сверкало на сбруях коней и золотом шитье ливрей. Фрицу нелегко было протолкаться через толпу слуг, готовивших замок к приезду герцога Заксенштойфе. Теперь он, полновластный хозяин всех земель, которые столетиями принадлежали Ауэрбахам, наведывался каждый год, чтобы поохотиться в густых окрестных лесах.

Отец не уставал повторять, что герцог оказал семье обнищавших дворян милость, позволив жить в замке и присматривать за ним. Но Фрица всегда злила мысль о «доброте» Заксенштойфе. Ага, просто кость собаке кинул!

К тому же, когда в замке появлялись слуги во главе с мажордомом, отцу больше не требовалось хотя бы поддерживать видимость работы. Он мог пить днями напролет.

А ведь до смерти мамы отец позволял себе только пару бокалов вина на праздники, помня об одном из предков, растративших половину состояния Ауэрбаха на дорогие напитки и азартные игры…

После смерти жены Генрих фон Ауэрбах двое суток не выходил из семейной спальни не принимал пищу, ни с кем не желал говорить. Когда из деревни спешно пришел, несмотря на продолжающуюся непогоду, отец Герхард, то получил в ответ на свои увещевания только поток отборной брани.

На третьи сутки отец вышел из спальни сам и даже поел под причитания Агаты. Но Фриц понимал — что-то тут нечисто.

Сам он, выплакавшись в передник Агаты, просто сидел в своей комнатушке-чулане, таращась в стену. Внутри была гулкая пустота, которую не заполнишь целым соленым океаном слез. Фриц никак не мог свыкнуться с мыслью, что мамы нет. И больше никогда не будет. Ее улыбка, голос, лучистые глаза — все это он не увидит. Не услышит смех. Не узнает продолжение последней сказки о приключениях храброго рыцаря в подземелье троллей.

«Никогда» страшное слово. Фриц слишком рано узнал его значение в полной мере.

Пустота в душе заполнилась жарким пламенем ярости. Во всем виноват сукин сын Андреас! Фриц с особым удовольствием называл про себя священника именно так, смакуя ругательство. Разве можно, обладая святой силой, отказываться помогать людям? Почему Всевышний посылает свой дар подобным самовлюбленным типам?

Но главное: почему Господь позволил маме и сестренке Фрица умереть?

Мучительные вопросы не давали покоя. Привычный мир, где все просто и понятно, рушился точно пирамида из сухих веток под порывами ветра.

Но если отомстить Андреасу за маму, то скребущая боль из сердца уйдет. Бушующее в пустоте пламя потухнет, насытившись жертвой.

Отец наверняка думал также. И, когда тот, поев, без всяких объяснений отправился в конюшню, прихватив меч, Фриц понял, что грядет.

Пока Агата беспомощно размахивала руками и квохтала, точно курица-наседка, Фриц тоже выскользнул из гостиной. Быстро пробежав в свою комнату, взял деревянный тренировочный меч и вылетел на улицу.

Отец уже оседлал единственную лошадь, принадлежащую семье, чьи конюшни когда-то заполняли породистые жеребцы. Фриц спрятался в тени стены, чтобы не попасться ему на глаза, и, когда отец выехал за ворота замка, скользнул следом.

Фриц не сомневался, что конечная цель пути — Грюненвальд. Туда вела не только главная дорога, существовало и несколько коротких путей, по которым в такую слякоть не пройдет и хороший конь, куда уж дохлой кляче, вроде Марты.

Со всей возможной прытью Фриц бросился по одной из таких дорог. Промозглый ветер развевал за спиной старый плащ, под ногами хлюпала грязь и в лицо летели капли мелкой мороси. Но он не сбавил хода, даже когда дыхание застряло в груди колкими льдинками, а в глазах потемнело. Нужно опередить отца, во что бы то ни стало! Тогда они вместе свершат месть.

Фриц буквально выкатился из леса на перекресток: сапоги и штаны до колен покрывал плотный слой грязи, плащ порвался, а деревянный меч уже начал намокать. Жалкий вид. Но все же Фриц решительно встал на дороге, преграждая путь медленно трусящей Марте. Отцу даже не пришлось натягивать поводья, уставшая кобыла остановилась сама.

— Фридрих-Вильгельм, это еще что такое?! — со смесью удивления и злости воскликнул отец. — Живо домой, сейчас не время для игр!

С вызовом встретив его взгляд, Фриц не попросил, а скорее потребовал:

— Батюшка, позволь пойти с тобой. Ты ведь едешь убить сукина сына Андреаса?

— Что за выражения! — возмутился отец, но вдруг замолчал, видимо, полностью осознав смысл сказанного.

— Ты… но как же… с чего вдруг… я вовсе не… — беспомощно залепетал он, пытаясь подобрать слова.

— Я тоже хочу отомстить за маму! — яростно выпалил Фриц и услышал в собственном голосе предательские слезы.

Нет. Нельзя сейчас реветь как маленький. Он — мужчина и будет сражаться вместе с отцом.

Фриц стиснул рукоять меча так, что заболели пальцы. Зато удалось побороть слезы, и он гордо вскинул голову, показывая свою решимость.

Отец посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом, который невозможно было прочесть. Потом слез с лошади и медленно, словно двигаясь через воду, подошел к Фрицу. Тот ожидал, что отец привычно потреплет его по голове, скажет что-нибудь вроде «как ты повзрослел, сын».

Но вместо этого отец вдруг, опустившись перед Фрицем на колени прямо в грязь, заключил в объятия.

— Прости. Прости меня. Я думал только о себе. О своем горе. Но каково было тебе?

Услышав в голосе отца слезы, Фриц немного испугался и даже ощутил легкое презрение. Надо же, отец, такой взрослый и серьезный, плачет. Но в то же время пришло облегчение — плачь это что-то привычное, человеческое. Не похоже на прошлые жуткие крики.

Выронив меч, о котором тут же благополучно забыл, Фриц осторожно обнял отца за мощную шею и робко позвал:

— Батюшка?..

Всхлипнув, тот резко выпрямился, протер глаза и скривил губы в улыбке, которая выглядела на его измученном лице скорее жутко, чем радостно.

— Поехали домой, сынок.

Фриц опешил.

— А как же Андреас? Месть?

Продолжая все так же болезненно улыбаться, отец поднял вверх палец.

— Если бы я рискнул твоей жизнью, наблюдающая за нами с Небес матушка… — Тут его голос дрогнул, превратившись в сдавленный то ли смешок, то ли стон. — Она оторвала бы мне голову. Нет, смерть Андреаса не вернет Мару. И когда меня казнят за убийство духовного лица, ты останешься сиротой, а ты единственное, что уцелело от нее в этом мире. От моей Мары… Теперь я буду заботиться о тебе и никогда не брошу.

Из этой сбивчивой речи Фриц понял только то, что мести не будет. Ему следовало бы разозлиться, он же почувствовал облегчение. Объятия отца уняли бушующее в душе пламя, дав надежду на возвращение к нормальной жизни. Фриц поверил, что теперь все станет, как прежде. Они будут жить с папой, а мама будет смотреть на них из райских кущ и радоваться.

Ловко запрыгнув в седло все это время флегматично стоявшей Марты, отец протянул Фрицу руку.

— Залезай. И не забудь свой верный клинок, вояка.

Смутившись, Фриц поспешил схватить валяющийся в грязи меч и взялся за крепкую ладонь отца.

Они ехали в уютной тишине, прижимающийся к широкой груди отца Фриц ощущал покой и умиротворение. Мерная поступь кобылы укачивала, и он сам не заметил, как задремал, впервые по-настоящему уснув со дня смерти мамы.

Позже, повзрослев и многое поняв, Фриц часто ловил себя на горькой мысли: возможно, отцу было бы лучше тогда свершить месть и отправиться вслед за любимой женой со спокойной душой. Потому что на самом деле он умер в тот момент, когда осознал: «его Мары» больше нет. Осталась лишь оболочка, наполненная страданием и тоской.

Отец обещал, что будет заботиться о Фрице, но на самом деле не мог — с этого началась череда невыполненных обещаний.

Впервые отец напился после похорон, выдув одну из трех бутылок дорогого вина, которые хранились дома для особо торжественных случаев.

Фрица тогда охватил леденящий ужас от вида гроба, куда положили маму, потом еще и закопав в землю. Хотелось скрыться в сильных объятиях отца от всего мира, почувствовать тепло. Понять, что есть еще рядом живые люди.

Но отец обнимал бутылку, и Фриц остался в своей комнате с Агатой, заставляющей молиться, хотя он крепко обиделся на Бога, забравшего маму.

На следующий день отец страдал от похмелья, каялся и заверял, что такого не повторится. Он крепко занялся Фрицем, проводя с ним почти все свободное время, благо поздней осенью работы было немного.

Они тренировались в фехтовании в гостиной несмотря на ворчание Агаты. Отец продолжил уроки арифметики, истории, чистописания и прочее, тщательно следя, чтобы Фриц не отлынивал. Тот и не собирался, находя в науках возможность отвлечься от мрачных мыслей и воспоминаний о маме. Но отец мешал, сам начиная рассказывать о ней вечерами, когда на него находила меланхолия.

Через месяц он опять сорвался, на сей раз уйдя в запой сразу на несколько дней. Потом снова последовали извинения и усиленные штудии для Фрица. Все же отец уже не мог отказаться от хмельного зелья, перейдя, когда дома закончились запасы вина, на дешевый самогон из деревни.

Постепенно перерывы между попойками становились все короче, уменьшая время общения с сыном.

Нет, отец не был буйным пьяницей, он («Слава Всевышнему!», — повторяла Агата) не сквернословил и не распускал руки. Однако, напившись, он все же производил отталкивающее впечатление: сразу становился каким-то жалким, помятым. Он ныл, плакал, пытался сюсюкаться с Фрицем, бесконечно повторял одни и те же истории, в основном о жене. Иногда бродил по дому, зовя надтреснутым голоском старика: «Мара, Мара, где ты?».

Фриц, у которого отец в такие моменты вызывал отвращение, старался держаться подальше, да и Агата гнала его из гостиной, не желая, чтобы сын видел господина в подобном жалком состоянии.

Не понимая, почему отец настолько опустился, Фриц злился. Ведет себя так, будто один горюет по маме! Но ведь он, Фриц, тоже оплакивает ее! Сердце кровоточит от воспоминаний, пронзающих его, точно гвозди — руки распятого Сына!

Фриц старался как-то жить дальше. До боли в мышцах упражнялся с мечом. Перечитал все имеющиеся в доме книги и, поборов гордость, испросил разрешения у герцога Заксенштойфе пользоваться его небольшой библиотекой, которая хранилась в замке.

Все-таки он был еще слишком юн, чтобы погрузиться в горе с головой, как в омут. Желание познать все радости жизни оказалось сильнее надвинувшейся тени смерти. Время залечило душевные раны. Для Фрица мама стала светлым образом, воспоминания о котором приносили уже не боль, а тепло.

Отец же за прошедшие восемь лет так и не оправился. Он пил все больше, в последний год начал забывать имена и события. Пару раз даже не узнал в подпитии сына…

Ловко лавируя среди слуг, Фриц направился к небольшим, закрытым решеткой воротам. В отместку отцу он решил вообще не тренироваться сегодня, а просто послоняться по саду, где любил проводить время в одиночестве.

Так уж сложилось, что друзьями Фриц не обзавелся. Деревенские ребята не хотели с ним общаться, обзывая безлошадным рыцарем, что было неправдой, ведь полудохлая кляча Марта не спешила отдать Богу свою звериную душу. Иногда Фрицу даже приходилось отстаивать честь семьи в потасовках, и тогда отцовские уроки пригождались. Когда он как следует отлупил тренировочным мечом здоровенного сыны кузнеца, деревенские вообще стали обходить «молодого герра» десятой дорогой. Фриц привык быть один, общаясь иногда с одним из сыновей Заксенштойфе, почти каждый год наведывавшегося в замок. Рудольф, ровесник Фрица, в отличие от других дворян, среди которых даже мелкие вассалы герцога задирали нос, не страдал заносчивостью да к тому же был поэтом. Фриц, готовый слушать любого миннезингера часами, особенно уважал в других умение складывать строфы, чего сам так и не смог освоить.

Сейчас как раз оба герцогских отпрыска попались Фрицу на пути. Пришлось поклониться, изображая почтение, не то можно и наказание схлопотать. Старший — напыщенный как индюк Фердинанд сразу же побежит жаловаться папаше на «мерзавца, который живет здесь только благодаря вашей милости и не проявляет должного уважения».

Конечно же, Фердинанд даже не соизволил ответить на приветствие, только скользнул по Фрицу равнодушным взглядом. Зато младший брат, Рудольф, тепло улыбнулся и кивнул. Он явно не отказался бы задержаться, поболтать с приятелем. Но Фердинанд резко одернул Рудольфа и, вперив во Фрица блекло-серые маленькие глазки, сказал нарочито громким шепотом:

— Нечего якшаться со всяким отребьем, еще вшей подхватишь!

Проглатывая готовый сорваться с губ едкий ответ, Фриц стиснул кулаки. Надо молчать, даже не ради себя, а ради батюшки. Несмотря ни на что, Фриц очень любил отца и не хотел доставлять ему проблем. С Заксенштойфе станется за провинность выгнать их на улицу.

Гаденько ухмыльнувшись, Фердинанд с видом победителя прошествовал дальше. Обернувшись, Рудольф послал Фрицу извиняющийся взгляд, как бы говоря «прости его, дурака», и засеменил следом за братом.

Дождавшись, пока они скроются в замке, Фриц поспешил к заветной калитке, пока никто не обращал на него внимания.

Разбитый по приказу Заксенштойфе и обнесенный оградой сад примыкал к одной из стен замка. Там разрослись груши, яблоки и сливы. Ровные дорожки каждый год посыпали новым гравием. Были разбиты клумбы и даже создан из кустов зеленый лабиринт, одни из тех, что сейчас вошли в моду.

Вообще-то наслаждаться красотой зеленого уголка разрешалось лишь членам герцогской семьи да высокородным гостям замка. За сохранностью господских владений зорко следил вспыльчивый и острый на язык садовник Гюнтер со своей здоровенной псиной Злючкой. Он единственный из всех герцогских слуг жил в замке круглый год, но Ауэрбахов не жаловал, предпочитая общество собаки. Однако Фриц смог найти подход к вредному мужику: достаточно было восторженно внимать болтовне Гюнтера да ахать в нужных местах.

Сперва Фрицу даже было интересно послушать Гюнтера, повествовавшего о своем участии в Третьем Крестовом походе, о диковиной Аласакхине и населяющих ее меднокожих язычниках. Но вскоре все, на самом деле немногочисленные, истории Фрицу приелись и он лишь изображал интерес ради того, чтобы попасть в сад.

Остановившись возле выкованной в виде виноградных лоз решетки, Фриц позвал елейным голосом:

— Дядюшка Гюнтер, это Фридрих. Впустите меня?

Первой на его крик прибежала Злючка и залилась яростным лаем — ее Фрицу очаровать так и не удалось. Потом притопал Гюнтер, ворча себе под нос:

— Ходют и ходют, а я — открывай.

— Просто моему батюшке опять нездоровится, и чтобы ему не мешать, я решил пойти к вам, послушать ваши чудесные истории, — заискивающим тоном поведал Фриц.

— Некогда мне истории сказывать, — проворчал Гюнтер, все же едва заметно улыбнувшись уголками тонких губ. — Погуляй покамест.

Фрицу того и надо было. Открыв решетчатую дверь, Гюнтер впустил его, а сам вернулся к подрезанию живой изгороди лабиринта.

Обойдя по широкой дуге скалящуюся Злючку, Фриц побрел в сторону яблоневой рощи. Ему нравилось сидеть в тени деревьев, слушая мерный шелест листвы и предаваясь мечтам. То ему чудился в шелесте шепот морских волн, по которым корабль нес его в Аласакхину. То он представлял, как на турнире вышибает из седла горделивого Фердинанда и люди прославляют имя Ауэрбахов. Да, особенно часто Фриц воображал, как возвращает роду былое величие, выкупает замок у Заксенштойфе. Потом женится на знатной девушке, конечно же, такой же красивой, как мама. А их любовь будет столь же крепкой, как у его родителей…

Остановившись среди деревьев, Фриц уже собрался сесть, как сверху ему на голову упало что-то круглое. Особой боли он не почувствовал, но здорово удивился, увидев, как катится по земле алое яблоко. Странно, вроде бы еще рано им падать.

Вспомнив историю о древнем поэте, который так же получил яблоком по голове и сочинил знаменитые стихи о Грехопадении, Фриц вскинул голову. Может, это знак?

Фриц ожидал увидеть что угодно: от устроившейся на ветке птицы до черта. Но перед ним предстала… нимфа.

Она сидела на толстой ветке яблони, окутанная проникающим через листья зеленовато-желтым светом. Прелестнейшее создание с кожей, слегка тронутой оливковым загаром. Большие глаза необыкновенного ярко-голубого цвета. Нежные точно лепестки роз губы. Пышные золотые волосы, окружавшие ее голову и плечи сверкающим ореолом, венчал, точно корона, венок из полевых цветов.

Залатанное платье, которое когда-то было синим, но давно выцвело, совсем не портило красавицу. Никакие лохмотья не смогли бы скрыть стройную фигурку: тонкую талию, покатые бедра и пышную грудь, которая натягивала ткань лифа.

Нимфа, как и положено лесному духу, не носила обуви, и Фриц почему-то уставился именно на ее ноги — тонкие лодыжки и круглые розовые ногти.

— Эй ты, лови меня! — звонко крикнула нимфа.

И спрыгнула с ветки. Струями водопада скользнули локоны. Всколыхнулась юбка, открывая вид на стройные белые ноги до самых колен.

У Фрица дыхание застряло в горле, на несколько секунд он остолбенел, но потом рванулся к нимфе, выставив перед собой руки. Она упала прямо в его объятия, и он даже не ощутил силы удара, настолько она оказалась легкой.

Дурманящий аромат цветов и трав окутал Фрица. Обняв за плечи, нимфа прижалась к нему, и сквозь ткань он чувствовал ее мягкую упругую грудь. Штаны вдруг стали тесноватыми, и Фриц залился краской стыда.

Отстранившись, нимфа насмешливо улыбнулась, и в ее глазах заплясали веселые искорки.

— Ловко ты меня поймал. Молодец.

От ее похвалы щеки Фрица заалели еще ярче.

— Теперь можешь меня отпустить.

Спохватившись, он неловко поставил ее на землю и даже отдернул руки, будто обжегся. Изящным жестом убрав за ухо прядку волос, нимфа поправила юбку и сняла с запястья мешок на веревке, в котором было что-то круглое. Яблоки? Но зачем лесному духу воровать герцогские яблоки?

— Скажи… — Обычно не лезший за словом в карман, сейчас Фриц мялся и мямлил, как кузнецкий сынок-заика. — Скажи… ты… нимфа?

Ее смех прозвучал перезвоном серебряных колокольчиков.

— Понятия не имею, что такое «нимфа». Я — Сола, дочка Отто.

Фриц не знал никакого Отто, но имя у «нимфы» оказалось красивое, совсем не подходящее простой девушке.

Сола. Соланж.

Поняв, что перед ним все-таки не волшебное существо, Фриц взял себя в руки. Он даже смог изобразить галантный поклон и не без гордости представился:

— А я — Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах.

Сола остро взглянула на него.

— Значит, ты сын старого хозяина? Я тебя другим представляла. Более важным.

Фриц махнул рукой.

— Пускай герцогские сынки важничают, а я не хочу быть индюком, которого потом зажарят на Рождество.

Он тут же устыдился, что случайно причислил и Рудольфа к компании высокомерных дворян. Но Сола снова рассмеялась и Фриц, залюбовавшись ее улыбкой, забыл обо всем. Впервые он видел столь красивую девушку, на которую хотелось смотреть вечно.

— Ты ведь меня не выдашь? — Заговорщически прищурившись, Сола потрясла мешком.

В ее чертах появилось что-то лисье, хитрое, и она провела пальчиком по плечу Фрица, от чего тот вздрогнул и выдавил нервную усмешку.

— Я не стукач. К тому же это ведь сад Заксенштойфе, а не моей семьи.

В благодарность он получил еще одну улыбку и поспешил развить успех.

— Но будь осторожна, если ты попадешься садовнику Гюнтеру или того хуже его псине, то дело кончится плохо.

— Не такой уж он и страшный, раз до сих пор не нашел мой тайный ход, — беззаботно сказала Сола.

Фриц ожидал, что она продолжит говорить и поведает секрет, но она, обернувшись, просто подняла из травы поношенные башмаки, которые он раньше не заметил. Понимая, что Сола сейчас уйдет, и пытаясь ее задержать, Фриц попросил почти с мольбой:

— Покажешь мне свой тайный ход?

И поспешно добавил:

— Клянусь честью, я никому не скажу.

Сола будто бы удивилась.

— Правда что ли хочешь узнать?

— Ну, полезно иметь под рукой путь к отступлению, неизвестный больше никому, — криво пошутил Фриц.

— Ты совсем не похож на других дворян, — обронил Сола, сама наверняка не подозревая, как польстила ему такими словами. — Ладно, пошли.

О чудо, она взяла Фрица за руку! Ладонь у Солы была вовсе не жесткой, как можно было ожидать, а нежной и мягкой. От соприкосновения с ее теплой кожей по руке Фрица от кончиков пальцев до запястья пробежали искры. Пребывая в странной прострации, он плохо соображал, куда они идут. Сейчас Сола могла притащить его хоть к утыканной кольями охотничьей яме и столкнуть вниз, ему было все равно.

Но остановились они у опутанной виноградом стены сада.

— Вот здесь я залезаю прямо как по веревочной лестнице, — доверительно сообщила Сола. — А садовник ни сном, ни духом!

Она хихикнула, Фриц вторил ей, потешаясь над Гюнтером и радуясь, что тот не помешал такой чудесной девушке появляться в саду. Ведь иначе Фриц, редко бывавший в деревне, мог вообще ее не встретить.

Он уже хотел спросить, живет ли Сола в селении возле замка или все-таки пришла из другой деревни, но тут кусты рядом раздвинулись и к парочке метнулась черная тень.

Позже Фриц мысленно благодарил отца, который до того как окончательно спиться, безжалостно гонял сына по тренировочной площадке и вбивал навыки фехтования. И еще радовался, что перед тем как пойти в сад, забыл снять перевязь с деревянным мечом.

Но в тот момент он ни о чем не думал, просто заслонил Солу от собаки и выставил вперед оружие. С утробным рыком Злючка бросилась вперед, тут же получив удар клинка по морде. Фриц бил сильно, прекрасно понимая, что если псина доберется до них с Солой, то перегрызет горло, как один раз случилось с невезучим любителем герцогских фруктов.

Отскочив на безопасное расстояние, на котором меч не мог ее достать, Злючка оскалилась и приготовилась к новому прыжку.

— Залезай быстрее, — шепнул Фриц Соле и тут же услышал за спиной шорох.

Поняв, что вор удирает, Злючка прыгнула так быстро, что Фриц успел лишь заслониться мечом. Жуткие белые клыки клацнули в опасной близости от его лица и сомкнулись на деревянном лезвии. Под тяжестью веса собаки Фриц сделал пару шагов назад, едва не упал, но все же устоял. Злючка снова отскочила, и он перевел дух.

— Эй, чего ты там разлаялась?! — донеслось издалека брюзжание Гюнтера.

Злючка вроде бы больше не собиралась нападать: вздыбив черную шерсть на загривке, она припала к земле и рычала на Фрица. Наверное, охраняла до прихода хозяина. Воспользовавшись краткой передышкой, он искоса взглянул себе за спину: Сола уже добралась до края стены. Поднявшись, села и помахала Фрицу, зовя к себе. Но он быстро сделал жест, показывая, что Сола должна слезть с другой стороны. Ему лучше остаться внизу и дождаться Гюнтера — если Злючке показать спину, она точно нападет.

Оставалось надеяться, Сола послушается, потому что больше отвлекаться на нее Фриц не мог, и, выставив вперед меч, сосредоточился на собаке. Оба застыли, изучая друг друга, ловя малейшее движение, и во взгляде Злючки Фрицу почудилась вполне человеческая ненависть.

После нескольких томительных минут к месту поединка вышел Гюнтер и тут же рявкнул:

— Злючка, ко мне!

Однако собака, недовольно ворча, осталась на месте.

— Дядюшка Гюнтер, я тут просто прогуливался, а она вдруг, ни с того, ни с сего, как бросится! — жалобно проговорил Фриц, старательно изображая невинную жертву.

— Вишь, что удумала, на молодого герра лаять. — Гюнтер мог рычать не хуже своей собаки. — Живо сюда!

На этот раз его окрик подействовал: Злючка, продолжая угрожающе зыркать на Фрица, подошла к хозяину. Гюнтер тут же схватил ее за слой кожи на холке.

— Идите, герр, я ее подержу. Но в следующий раз лучше не дразните собаку. Ежели бы меня рядом не оказалась, она бы вам руку вместе с мечом оттяпала. — Гюнтер гаденько хохотнул.

Фриц даже не пытался уверять, что и не думал дразнить Злючку, а только защищался. Тем более не стоило угрожать, мол, я сам вашу собаку на куски нашинкую. Все равно Гюнтер только отпустит еще парочку ядовитых замечаний и поржет.

Придав лицу виноватое выражение, Фриц слегка поклонился и прошмыгнул мимо. Сейчас ему было не до споров с Гюнтером и отстаивания правды. Важно лишь одно: ждет ли Сола с другой стороны стены или ушла?

Фриц побежал по замковому двору, по пути чуть не сбив нескольких слуг, которые послали в ответ проклятия. Затем вихрем пронесся вдоль крепостной стены туда, где выдавался полуостров сада. Фриц сразу заметил обвивающие камни виноградные лозы. Вот только той, кто недавно спустилась по ним, нигде видно не было. У него упало сердце. Сказать по чести в глубине души он надеялся, что на Солу произведет впечатление его поединок с ужасным хвостатым врагом, и она останется, чтобы хотя бы поблагодарить. Но, увы. Теперь придется спрашивать о ней в деревне. Хотя, возможно, не стоит и пытаться, наверняка у такой красивой девушки уже есть жених. А то и муж.

— Эй, хватит ворон считать, иди сюда! — вдруг донеслось откуда-то сбоку.

Фриц аж подскочил от неожиданности.

Из-за кустов шиповника, разросшихся невдалеке от стены сада, выглядывала Сола. Фриц поспешил к ней.

— С тобой все в порядке?

— Со мной-то да, а вот ты… — Она испуганно охнула и схватила его за руку, от чего по коже побежали волны приятных мурашек.

— Эта мерзкая псина тебя укусила!

— Да вроде нет, — неуверенно проговорил Фриц.

Только сейчас он заметил порванный рукав, который начала быстро закатывать Сола. Осмотрев его предплечье, она облегченно вздохнула.

— Фух, слава Богу, просто рубашку потрепала. Я зашью.

— Не стоит, — неловко обронил Фриц.

— Еще как стоит! Ты же пострадал, защищая меня! — Сола уставилась на него сияющим восторгом взглядом. — Ты настоящий герой!

Он чуть не растекся счастливой лужицей прямо здесь, у ее ног.

Что может быть лучше, чем стать героем в глазах прекрасной девушки? Прямо как в рыцарских балладах!

— Пойдем. — В голосе Солы прозвучали обещания неведомых наслаждений, когда она снова взяла Фрица за руку. — Покажу тебе хорошее место, где нет всяких злых псов.

Он покорно пошел за ней, как теленок на веревочке. Через поля, где колосилась золотая пшеница. К лесу и дальше по извилистым тропкам, петляющим среди высоких сосен.

Фриц будто заново смотрел на окружающий мир: краски казались ярче, звуки четче, запахи — сильнее. От аромата гречихи и душицы кружилась голова. Пение птиц звучало прекрасной музыкой, напоминания переливы смеха Солы.

Она привела Фрица к запруде, в которой купали свои длинные косы плакучие ивы. Зелень ветвей скрыла двоих, точно шатер, и Сола, присев на песок, развязала мешок.

— Угощайся. — Она щедро протянула Фрицу румяное яблоко. — По честному половина из них твои.

Вообще-то он не особо любил яблоки, но разве можно отказаться от дара Прекрасной Дамы? Взяв предложенное угощение, Фриц повертел плод в руках. Сола достала еще одно яблоко и впилась крепкими белыми зубами в красную кожуру.

Фриц заворожено наблюдал, как прозрачный сок блестит на ее губах, стекает жемчужными капельками по тонким пальцам (как у простой крестьянки могут быть такие изящные руки?). Сола слизывала сладкую влагу розовым языком, как будто бы без всякой задней мысли, просто не пропадать жедобру. Но нет-нет, да бросала на Фрица насмешливые взгляды из-под густых черных ресниц.

Вспомнилась любимая священниками история о первых людях Иво и Эве, когда женщина угостила мужчину плодом с Древа Познания, что привело к изгнанию из Рая. Забавно, что за простым яблоком, которое растет едва ли не везде в Срединных землях, прячется такой большой смысл. Фрица внезапно посетило непонятное тревожное чувство, ощущение, словно он стоит на распутье пред чем-то неизведанным, возможно, опасным. Он постарался прогнать наваждение: единственная опасность, таящаяся в поедании яблок с Солой, заключается в том, что Гюнтер мог пойти по их следу.

— Чего же ты не ешь? — спросила Сола, и в ее глазах солнечными зайчиками заплясали веселые искры.

Сконфузившись, Фриц поспешно откусил едва ли не половину яблока, чуть не подавился и закашлялся. Сола от души постучала по спине, выбив искры из глаз и яблоко из горла. Рот заполнился сладким вкусом с горькими нотками, которые так не нравились Фрицу, но он старательно работал челюстями.

— Вкусно? — осведомилась Сола с саркастичными нотками.

Фриц согласно зачавкал, но оставшиеся яблоки щедро уступил ей, снова лишь наблюдая.

Казалось, есть что-то непристойное в том, чтобы смотреть, как Сола ест, тщательно облизывая пальцы точно кошка. Фрица окатила жаркая волна смущения, но отвернуться оказалось выше его сил.

К разочарованию Фрица Сола съела всего три яблока и крепко завязала мешок.

— Остальное лучше оставить. Возможно, всю неделю придется только их и есть.

— Почему? — Фриц сперва не узнал свой собственный голос, ставший хриплым и низким.

Пришлось откашляться, прежде чем продолжать.

— То есть я имею в виду, зачем тебе красть яблоки? Это ведь опасно. Сегодня тебя запросто могли поймать. Если не Злючка, так Гюнтер, с которого станется и девушку высечь…

Сола небрежно передернула плечами.

— Ну, до сих пор ведь не поймали. Да и что мне еще остается? От моего папаши не то что нового платья, репы для супа не дождешься. Хотя ты же, наверное, не знаешь, раз в деревне редко бываешь. Папашу не зря Отто Пустая Бутылка кличут — он берется за какую-нибудь работу только если кончается выпивка, и все полученные деньги пропивает. Уж сколько я его умоляла, заклинала именем покойной матери, все без толку. Мое приданое пропил, скоро наверняка и меня пропьет.

Она говорила с горечью и злостью, так знакомыми Фрицу. Перед мысленным взором предстала сегодняшняя сцена с отцом. А сколько еще их было? Не счесть.

Фриц понимал, что чувствует Сола, и это чувство сопереживания связало их, сына дворянина и дочь бедняка, прочной нитью.

— Мой батюшка такой же, — пожаловался Фриц, хватаясь за возможность излить душу кому-то, находящемуся в похожем положении. — После смерти мамы его будто подменили, словно бутылка ему заменяет семью.

Все, что он так долго копил внутри, хлынуло бурным потоком слов. Сола сочувственно кивала, нежно гладя Фрица по руке. Описала парочку неприятных случаев со своим отцом, но больше молчала и просто ласково смотрела на Фрица, от чего он ощущал, как тает кусок льда, появившийся у сердца в день смерти матери.

— Ладно, давай больше не будем про этих пропойц, только зазря расстроимся. Им-то все равно, — решительно заявила Сола, когда Фриц замолчал.

Выговорившись, он ощутил облегчение, какого давно не чувствовал на ставших рутиной исповедях у отца Герхарда.

— Спасибо, что выслушала, — с чувством сказал Фриц.

— Да что ты! Не надо благодарить! — Сола замахала руками. — Я же понимаю, каково тебе с таким папашей приходится. Они наверняка с моим батькой у самогонщицы Клары, чтобы ей пусто было, вместе закупаются. Тфу… Ну их всех к черту! Сегодня такой чудесный день. Айда рыбачить!

Вскочив, она без всякого стеснения подвязала юбку, обнажив стройные лодыжки и розовые коленки. Фриц вспыхнул, проклиная щеки, которые постоянно краснели, точно у малолетнего дебила. Ужасно, до ломоты в пальцах захотелось прикоснуться к этим ножкам, погладить молочно-белую кожу. Может быть, даже осмелиться поцеловать.

Спрятав лицо за упавшей на глаза челкой, Фриц принялся с нарочитой неспешностью закатывать штаны. Когда он закончил и стянул сапоги, Сола уже успела забежать в воду, так что блестящие на солнце струи скрыли от глаз чудесный вид. Жаль… То есть, отлично! Не хватало еще все время перед Солой красным, точно вареный рак, ходить.

Едва Фриц ступил в воду, его тут же окутало облако брызг, поднятых Солой. Рассмеявшись, она показала язык. В отместку Фриц так шлепнул по воде, что поднял небольшую волну, едва не сбившую Солу с ног.

Они долго плескались и брызгались, хохоча, как сумасшедшие. Никому не было дела до вившихся под ногами мелких рыбешек, словно умолявших, чтобы их поймали. В какой-то момент Фриц схватив визжащую Солу поперек талии и закружил, вертясь до тех пор, пока перед глазами не заплясали черные точки. Остановившись, он осознал, насколько Сола близко: ее острые лопатки упирались ему в грудь, а еще одна выдающая часть тела почти касалась… Шумно сглотнув, Фриц осторожно опустил Солу, та обернулась через плечо и наградила его странным взглядом, от которого сладко заныло где-то внутри. Но потом Сола воспользовалась замешательством Фрица и снова плеснула водой, прогоняя смущение хохотом…

Не поймав не одной рыбы, они обсыхали на берегу и болтали о всяких пустяках.

— Пожалуй, мне пора, — сказала Сола, раздвинув ветви ив и глянув на солнце.

Фрица кольнуло острое разочарование, он уже хотел выпалить «Мы еще увидимся?», но сдержался, побоявшись, что будет выглядеть глупо. Стоило бы сохранить крупицы образа героя. Или все же спросить?

Сола пришла ему на помощь, сказав деловито:

— Снимай-ка рубашку, я ведь обещала починить.

И добавила со ставшими уже привычными Фрицу лукавыми нотками.

— Сегодня такая теплынь, ты и без одежды чай до дому добежишь.

Стоило бы ухватиться за предоставленный шанс снова увидеть Солу, но Фриц жуть как стеснялся предстать перед ней с голым торсом. Поэтому промямлил:

— Вовсе не сильно порвано. Не утруждайся, я сам зашью, я умею много чего сам делать… Или Агату попрошу.

— Ух ты, все сам, — протянула Сола, и Фрицу почудился в этой фразе весьма фривольный намек на то, что молодые парни вынуждены делать самостоятельно.

Пока он пребывал в замешательстве, гадая, как бы предложить Соле встретиться еще раз, та вдруг наклонилась вперед. Через миг к губам Фрица прижались теплые мягкие губы. В приоткрытый рот скользнул влажный язычок, коснулся зубов и тут же исчез.

— В благодарность за спасение, — шепнула Сола, отодвигаясь.

Фриц застыл, точно громом пораженный.

«Какой у меня сейчас, наверное, наиглупейший вид», — будто бы кто-то другой отстранено сказал у него в голове.

Выпученные глаза, раскрытый рот, да и вздыбившиеся штаны выдают с головой. Он силился выговорить что-нибудь, если не и игриво-шутливое, то хотя бы членораздельное. Не должна Сола догадаться, что это его первый поцелуй. Но она уже точно все поняла и вот сейчас просто уйдет. Зачем ей неопытный юнец?

— Приходи сюда завтра после обеда, — проворковала Сола.

Прежде чем Фриц успел опомниться, она скользнула прочь, исчезнув среди лесной зелени точно настоящая нимфа. Ему оставалось лишь таращиться на колышущиеся ветви ив да переваривать услышанное. Когда же Фриц полностью осознал, что его ждет второе свидание с Солой, то чуть не выпрыгнул из штанов от счастья.

Весь следующий день до обеда прошел как в тумане, Фриц извелся в ожидании встречи, не в силах сосредоточиться ни на чем: помогая Агате чистить репу, он порезал палец, во время урока истории отвечал невпопад, чем изрядно разозлил проспавшегося отца, который в кои-то веки решил заняться сыном.

Наскоро запихав в рот бывшую на обед похлебку, Фриц устремился на берег реки. Поняв, что не помнит дороги, едва не начал рвать на себе волосы от досады. Однако видимо сама судьба благоволила влюбленному: Фриц заметил Солу, идущую через поля мимо замка, и бросился к ней с такой прытью, словно за ним гналась Злючка.

— Вот ты где, я уж думала не придешь, — обронила Сола.

— Как я мог, — начал Фриц, но, спохватившись, сказал небрежнее:

— Я лучше проведу время с тобой, чем буду слушать пьяные причитания отца. Пришлось бежать, а то он собирался послать меня за бутылкой в деревню.

Сола на это только усмехнулась и поманила Фрица за собой.

В этот день в шатре под ивами его ждал не только поцелуй, а целый новый мир…

Глава 2

Двое лежали рядом на ворохе своей одежды под пологом из ивовых ветвей, который был лучше любой парчи с королевских шатров. Фриц одной рукой обнимал Солу, которая прильнула к нему. После любовных ласк тело окутывала приятная нега.

Они были вместе уже больше полугода, и то было наисчастливейшее время для Фрица. До встречи с Солой он не осознавал, насколько был одинок, но теперь его жизнь наполнилась смыслом. Когда соединялись их тела, ему казалось, что они сливаются в некое единое существо с одной душой.

Забросив тренировки и уроки, Фриц посвящал все время возлюбленной: или проводил сладостные часы с ней, или думал о ней, вспоминая жаркие объятия и поцелуи. Отец сперва ворчал, но, похоже, только для виду, потому что теперь Фриц не теребил его в тяжкие утра после похмелья. Агата поглядывала подозрительно, однако ни о чем не спрашивала, пока Фриц исправно помогал ей с домашними делами. Хотя толку от него было мало: поглощенный думами о Соле, он то и дело портачил. Заканчивая побыстрее все, что от него требовалось, Фриц бежал в одно из их тайных мест: на берег реки в теплую погоду, или на сеновал у дальнего пастбища в холодную. Там он ждал, когда же придет Она…

Сола любила плотские утехи, и Фриц со всем пылом юности отвечал на ее желание. Однако иногда нет-нет да в голову закрадывалась предательская мыслишка: откуда Сола узнает новые способы получить удовольствие на ложе? Неужто расспрашивает блудниц из дома терпимости в Грюненвальде?

Фрицу всегда с успехом удавалось прогнать подобные сомнения, туман страсти, вызванный изощренными ласками Солы, окутывал разум, не давая думать о всякой ерунде. А молодое тело жаждало новых наслаждений.

Чего только не повидали молчаливые ивы! Чего только не слышали флегматично жующие сено коровы!

«Хорошо, что они не могут говорить», — шутил Фриц и Сола хохотала.

Она всегда смеялась над его шутками. И вообще очень внимательно слушала, что бы он ни говорил. Вот только отвечала редко…

Разлепив отяжелевшие веки, Фриц потянулся. Он как всегда отлично выспался после занятий любовью. Рядом зашевелилась Сола и, приоткрыв глаза, сонно улыбнулась. Фриц нежно погладил кончиками пальцев ее щеку, и Сола, накрыв его руку своей, потерлась о ладонь, точно ластилась.

Несколько минут они лежали молча, потом Фриц все же заговорил: хотелось поделиться последними новостями. Ведь когда они встречались, Сола сперва не давала ему и рта раскрыть, сразу же набрасывалась с поцелуями. Вот как она по нему всегда скучает!

— Вчера герцог затеял большую охоту, так что собрались все напыщенные господа и дамы. Я, наконец-то, смог рассмотреть жену Ферди. Верно говорили: страшная. Ее кобыла и то красивее казалась.

Фердинанда женили ранней весной, чем тот ужасно гордился и после приезда расхаживал по замку гоголем, бросая на Фрица и Рудольфа красноречивые взгляды «мол, куда вам, соплякам, до меня, взрослого мужчины». Фриц только мысленно посмеивался, представляя, как мучился этот фанфарон в первую брачную ночь, пытаясь забраться на свою уродливую жену, которая наверняка лежала бревном или того хуже — отбивалась с визгом и криком.

То ли дело его Сола, всегда горячая и готовая доставить удовольствие любимому.

— Даже и хорошо, что моя семья потеряла титул, — продолжал рассуждать Фриц. — Иначе бы мне тоже пришлось жениться на какой-нибудь снулой вобле ради богатого приданого и новых земель. А так я могу быть с тобой, любимая.

Губы Солы скривились в странной улыбке, но через миг черты ее лица снова разгладились, приняв обычное безмятежное даже слегка ленивое выражение.

— Руди написал к свадьбе поэму, по-моему, замечательную, не хуже чем у придворного миннезингера. Но герцогскому семейству почему-то не понравилось, Заксенштойфе даже назвал ее непристойной. Где он там непристойность нашел? Стареет, вот ему и чудится везде сплошной грех да стыд… Хочешь, я тебе прочитаю, ты сама поймешь, что это замечательные стихи!

— Ага, давай, — согласилась Сола.

Фриц поспешил начать, пока она не передумала, вдохновенно декламируя строфы.

«У тебя получается читать мои стихи лучше меня самого», — говаривал Рудольф, и Фриц без ложной скромности считал, что так оно и есть.

Но на Солу стихосложение особого впечатления не производило, нет, она, конечно, как всегда сосредоточенно выслушала, но в конце только сказала:

— Хорошие стихи.

И больше никаких мыслей.

Конечно, она не обязана любить все то же, что и Фриц. Разговоры, если верить рыцарским балладам, вообще не главное в любви. Однако Фрицу, у которого был пример родителей, казалось, что общение и взаимопонимание важны. Мать и отец всегда вечерами беседовали у камина, смеялись и обсуждали какие-то непонятные маленькому Фрицу вещи от теологии до сбора урожая.

Но с Солой много разговаривать у него как-то не получалось.

Фриц предпринял еще одну попытку:

— Когда мы поженимся, Руди напишет на нашу свадьбу еще более красивые стихи, которые станут знамениты и миннезингеры положат их на музыку.

Вот о замужестве Сола говорить любила, рассуждая, как наконец-то покинет опостылевший отцовский дом. Станет уважаемой женщиной, которой больше не нужно лазить по герцогским садам и ловить руками рыбу. Хотя она и сейчас уже не воровала: Фриц таскал ей пищу из дома — пусть они еще не женаты, но он чувствовал себя обязанным помогать своей даме, чем только может.

Он считал их свадьбу чем-то само собой разумеющимся. Просто пока он еще молод, отец не даст согласия, но вот пройдет годик с лишним, в семнадцать лет Фриц станет взрослым и тогда…

Однако сегодня Солу не вдохновила беседа о браке.

— Да, когда-нибудь поженимся, — задумчиво обронила она, перебирая немногочисленные белые волоски на груди Фрица.

Не понимая, почему привычный разговор ее не радует, Фриц попробовал сменить тему, заговорив о том, что волновало его гораздо сильнее всяких там свадеб и стихов.

— Правильно, что ты, как мой батюшка, не ходишь в церковь, — нарочито небрежно начал он. — Меня Агата таскает, не отвертишься, не то скандал будет. Но там такая скукота! Сегодня отец Герхард нудел о грядущем Крестовом походе. Мол, вернуть Гроб Господень долг каждого клириканина, берите оружие и вперед, в Аласакхину. Убивайте зоарских варваров и проложите себе дорогу в Рай своим мечом. Впервые видел старину Герхарда столь воинственно настроенным, он аж слюной брызгал.

Сола чуть приподняла голову, так, чтобы видеть лицо Фрица. Вдохновленный ее интересом, он торопливо продолжил:

— Когда я дома рассказал о проповеди батюшке, тот даже разозлился. Заявил, что все это вранье и попытка задурить голову молодым парням. Крестовые походы совершаются вовсе не ради веры, а чтобы добыть богатства. Убийство аласакхинцев именем Бога на самом деле грех. Они даже с Агатой повздорили, и она посмела на батюшку тряпкой замахнуться. Потом извинилась, ясное дело, но теперь ходит надутая и ворчит.

— А ты что думаешь о походе? — осведомилась Сола, пристально вглядываясь в лицо Фрица.

Он сам не раз задавал себе подобный вопрос со вчерашнего дня, когда слушал во дворе замка герольдов организующего поход элизарского короля. Всех, кто желал принять участие, призывали через месяц явиться в иллирийский порт Сан-Мартин. Герольды вдохновенно говорили о подвиге веры, славе, которая навсегда обессмертит имена героев и впишет их в анналы истории. В душе слушавшего все это Фрица просыпались давние мечты о дальних странствиях и подвигах, подкрепленные россказнями Гюнтера.

Однако горькие рассуждения отца, все еще остававшегося для сына непререкаемым авторитетом, заронили в разум семена сомнения. С детства Фриц усвоил, что долг настоящего рыцаря, которым, конечно же, хотел стать не взирая на потерю семьей титула, — защищать слабых. Убийство аласакхинцев ради богатств и славы совсем не благородное деяние. Но ведь они язычники, распявшие Сына и охотившиеся на первых единобожников, точно на диких зверей! Разве не справедливо отплатить им тем же? Даже сейчас аласакхинцы не желали признавать истинную веру, возведя в святом городе Альмадинте капища своему ложному идолу Зоару.

Фриц терялся в сомнениях и ответил Соле честно, уверенный, что как от самого близкого человека, от нее ничего нельзя скрывать:

— Не знаю. Многие деревенские парни, обсуждая поход, говорят только о золоте аласакхинцев, а вовсе не о защите веры.

— Но ты ведь не такой, — прошептала Сола, опуская ладонь ниже, от чего Фриц охнул.

— Уж я-то знаю, ты настоящий рыцарь, никогда не запятнаешь свое имя позором. Главное в походе — вернуть Гроб Господень. Но… если во время битвы в твоих руках окажется богатство трусливо бежавших язычников, разве это грабеж? Часть золота, ты, ясен пень, пожертвуешь на благие дела. Оставшееся же можно употребить и для себя. Всевышний всегда награждает своих верных слуг, почему бы не принять Его дар?

Сола рассуждала разумно, и все же что-то в ее словах Фрица настораживало. Но рука, ласкавшая его налившееся силой мужское естество, мешала сосредоточиться. Мягкий грудной голос Солы обволакивал, туманил сознание. Ее умелые прикосновения лишали воли. В такие моменты Фриц становился податливым, как воск, и мог согласиться на что угодно.

«В этом нет ничего страшного, — эхом разносились в мозгу ее слова. — Почему бы не принять дар? Ты не делаешь ничего позорного».

Потом Сола заговорила на более привычном языке тела, и вскоре Фриц перестал о чем-либо думать…

Они расстались, когда день уже клонился к вечеру. Фриц поспешил в замок, с трудом припомнив, что вроде бы обещал Агате помочь с прополкой маленького огорода. Но сейчас было не до сорняков: Фриц всерьез задумался над возможностью отправиться в Аласакхину. Собственно, почему бы и нет? Он ведь в любом случае не собирался всю жизнь сидеть в Ауэрбахе и влачить жалкое существование сторожа фамильного замка, который теперь принадлежит другому. Завоевать своим мечом богатство и славу, снова получить титул, чтобы Сола звалась баронессой, а то и графиней — вот чего хотел Фриц. Он уже пробовал поступить на службу в отряд рыцарей Заксенштойфе, но тот отказал, сославшись на юный возраст Фрица. Однако перед слугами элизарского короля можно будет прибавить себе лет, и никто ничего не заподозрит.

А отец пусть хоть до зеленых чертей упьется!

При воспоминании об отце в голове сразу же зазвучал его голос:

«Все эти рыцари Креста на самом деле сборище разбойников! Будь проклят тот день, когда Жером Алиссенский и Гельмут Святой отправились в первый поход».

Фриц снова ощутил сомнения. Возможно, вместо того, чтобы искать счастья за морем, стоит просто поступить на службу к кому-нибудь из бруденландских дворян? К тому же, если он отправится в Крестовый поход, то надолго разлучится с Солой. Невыносима даже сама мысль об этом! Нет, лучше остаться на родине — раз Заксенштойфе не хочет брать Фрица к себе, то надо вместе с Солой и поехать в соседние земли.

Идя через запруженный народом замковый двор, Фриц едва не наступил ногой в лошадиный навоз. Очнувшись от своих мыслей, осмотрелся по сторонам и заметил стоящего возле груды бочек Рудольфа, делающего отчаянные знаки.

Недоумевая, что могло приключиться, Фриц пошел туда. Рудольф с необычной для себя грубостью дернул его за руку, увлекая за бочки, и выпалил:

— Ферди тебя выдал!

— В смысле? — Фриц пока не понимал, с чего Рудольф так волнуется.

Тот перевел дух и заговорил спокойнее:

— Он несколько раз видел тебя и твою… эм… даму. Я говорил, что это не его дело, но ты же знаешь Ферди. Он начал бухтеть о нарушении приличий… Сегодня, когда твой отец был рядом, как бы невзначай завел разговор о том, как испорчены сейчас юноши и упомянул тебя.

Да уж, новость оказалась не из приятных, но и не такой страшной, как ее представил Рудольф, склонный к драматичным эффектам едва ли не больше самого Фрица.

Сола просила пока не рассказывать об их отношениях, и Фриц соблюдал обещание, понимая, что отец, еще сохранивший толики дворянской гордости, не будет в восторге от любви сына к простой крестьянке. Однако Фриц понимал: рано или поздно правду раскрыть придется, ведь он хотел честно жениться на Соле. Жаль, конечно, что отец узнал все от Фердинанда, преподнесшего возвышенные чувства Фрица как блажь господина, пользующегося правом первой брачной ночи с женами своих вассалов. Ну да ладно, как-нибудь все уладится.

— Ха, индюк просто завидует. — Фриц фыркнул. — При взгляде на его супружницу огонь в чреслах сразу же тухнет.

Рудольф, обиженный на то, что брат не оценил его свадебные стихи, ухмыльнулся злой шутке. Потом его взгляд подернулся мечтательной дымкой.

— Твоя дама сердца наверняка писаная красавица. Вот бы хоть издалека взглянуть на нее одним глазком!

— Да я вас познакомлю, — щедро посулил Фриц. — Еще в честь нашей свадьбы оду напишешь, уж я-то от поэзии нос воротить не буду, в отличие от Ферди, который только в лошадях и разбирается. Хе, возможно, ему жена даже нравится, она ведь вылитая гнедая кобыла!

— Ну-ну, не перегибай палку, — все же пожурил Рудольф. — Удачи тебе.

Он потрепал Фрица по плечу, тот беспечно улыбнулся, пусть в душе далеко не был так спокоен. Ох, устроит ему отец нахлобучку!

Вернувшись домой, Фриц без промедления прошел в гостиную, полагая, что лучше сразу отмучиться, чем прятаться в своей комнате и трястись в ожидании выволочки. Мрачный, как туча, отец величаво восседал в кресле. Агата устроилась с шитьем в дальнем углу и послала Фрицу предупреждающий взгляд.

— Возвращение блудного сына, — процедил отец. — Что, накувыркался со своей шлюхой?

Фриц раскрыл рот, собираясь гневно возразить, но отец не дал, продолжив желчно:

— Пусть у нас нет титула, но осталась гордость. Я думал, ты это понимаешь, а ты, вместо того, чтобы усердно трудиться, обжимаешься по углам с деревенской девкой точно один из наших беспутных предков! Какой стыд! О тебе уже судачат люди!

— Ферди еще не все люди, — огрызнулся Фриц, улучив момент, когда отец сделает паузу.

— Цыц! — рыкнул тот.

Сейчас он стал собой прежним, суровым и властным человеком, который больше похож на дворянина, чем иные родовитые господа. Словно и не было долгих лет разрушительного пьянства.

— Надеюсь, ты не пал так низко, что заставил ту девицу, стращая положением и силой?

Фриц задохнулся от возмущения: да как отец мог подумать такое?!

— Герр Генрих, смилуйтесь, — рискнула вмешаться Агата. — Я же вам говорила, эта Соланж гулящая оторва, она наверняка задурила голову бедному герру Фридриху. Не вините его!

Такого уже Фриц стерпеть не мог, он пнул один из стульев, грохотом заглушая бормотание Агаты и резкий ответ отца.

— Хватит оскорблять Солу! Кто тут позорится, так это вы, поливая грязью имя честной девушки! Я собираюсь на ней жениться! Я сам хотел рассказать тебе, батюшка, не моя беда, что Ферди — мерзкий сплетник.

— Жениться?! — прогремел отец, и его лицо налилось кровью так, что казалось, глаза вот-вот лопнут, а из ушей повалит пар. — Только через мой труп!

Надеясь, что сможет унять гнев отца напоминанием о почившей супруге, Фриц сказал спокойным тоном с нотками печали:

— Почему ты не можешь понять, батюшка, ведь я люблю ее, как ты любишь маму!

— Да как ты… — С исказившимся лицом отец занес руку для удара, хотя никогда не бил сына за пределами тренировочной площадки.

«Даже так», — с горечью подумал Фриц.

Он перехватил запястье отца, сжал в железной хватке. Годы пьянства давали о себе знать: даже в свои шестнадцать Фриц оказался сильнее отца, когда-то одной рукой поднимавшего тяжеленный цвайхандер.

Еще сильнее покраснев от натуги, отец явно давил изо всех сил, а Фриц легко удерживал его руку.

— Божечки! — запричитала Агата, бросаясь между ними. — Разве так можно! Заклинаю вас именем фрау Дагмар, остановитесь! Как горестно она сейчас рыдает на Небесах, видя, что два ее любимых человека пытаются покалечить друг друга.

Увещевание помогло, рука отца обмякла и Фриц отпустил его, сделав шаг назад. Мешком упав в кресло, словно в его теле размякли все кости, отец прикрыл лицо ладонями и сказал глухо:

— Если ты женишься на этой девке, я лишу тебя наследства.

— Какого же, интересно? — едко осведомился Фриц. — Вороха долгов и старого меча?

— Подумайте, что бы сказала ваша матушка. — Агата попыталась использовать проверенное средство, но Фриц не дал сбить себя с пути и пристыдить.

— Мама бы меня поняла, — бросил он и развернулся к двери. — Я женюсь на Соле, а вы со своей дворянской спесью и грязными сплетнями можете катиться ко всем чертям.

Он вихрем вылетел за дверь, потом покинул ненавистный замок и до темноты бродил по полям. Заночевал он под ивами, в их с Солой тайном месте, зная, что днем она придет.

Глава 3

Фриц долго ворочался без сна, прокручивая в голове жестокие слова отца. Ха, столько лет пренебрегал, а теперь, значит, воспитывать вздумал! Поздно! Фриц намеревался жениться на своей Соле даже наперекор воле родителя. Да и какой этот жалкий пьяница вообще отец! Только строит из себя Бог весть что!

В душе Фрица начало созревать решение, о котором он еще не догадывался…

Он забылся тяжелым сном только под утро, и проснулся от нежного поцелуя в щеку. Еще не открывая глаз, Фриц знал, что это — Сола. Он стиснул ее в объятиях, вдыхая любимый аромат цветов и пытаясь оттянуть объяснение.

Но она должна была знать правду.

— Этого и следовало ожидать, — с пронзающей сердце Фрица горечью проговорила Сола, выслушав его сбивчивый рассказ. — Кто я и кто ты. Какой дурой я была, мечтая о несбыточном.

— Плевать, что твердит отец и все остальные, я женюсь на тебе! — пылко воскликнул он, резким взмахом руки отметая возражения и осуждения толпы.

— И мы будем жить здесь под ивами? — Сола неприятно рассмеялась.

Фриц нахмурился, слегка задетый ее пренебрежительным тоном: все же он не нищий босяк, да и кое-что умеет.

— Я поступлю на службу к какому-нибудь феодалу подальше от этих мест.

— Все равно правда вскроется и нас затравят. Как же, дворянин женился на крестьянке без роду и племени, — обреченным тусклым голосом сказала Сола, потом вдруг воздела руки, отчаянно вскричав:

— О, вот если бы у нас было много денег! Мы купили бы титулы и отрезали бы все длинные языки! Но все же ты не настолько сильно меня любишь, чтобы рискнуть головой в Святой земле. Ах, правы сельские кумушки, твердящие дочерям, что мужчины горазды чесать языком да обещать золотые горы, когда нужно затащить девушку на сеновал…

Такого уже Фриц вынести не мог. Пусть другие говорят и думают о нем, что угодно, но вынести презрение Солы он не мог.

Шагнув вперед, он схватил ее за руки и прижал тонкие пальцы к груди.

— Я отправлюсь в Крестовый поход ради тебя.

— О, — в экстазе выдохнула Сола. — Я знала, что ты не такой, как другие…

Прильнув к Фрицу, она возбужденно зашептала:

— Ты ведь такой сильный, ты обязательно вернешься, покрыв себя славой и завоевав богатство. Я верю, верю.

Она повалила его на траву, уселась сверху, покрывая лицо поцелуями.

Так отчаянно и жарко она не отдавалась ему еще никогда…

Простившись с Солой, Фриц не сразу пошел домой, а некоторое время бродил по берегу реки, чтобы остудить голову. Нужно было как следует поразмыслить перед дальней дорогой. Рыцарю не пристало являться в место сбора святого воинства без доспехов, оружия и коня. Вот только где все это взять? Дома имелся лишь скверного качества меч, вовсе не фамильный, тот-то предки давно заложили. И старая кобыла Марта тоже не сойдет за боевого скакуна. Главное — даже это «богатство» нелегко получить.

Фриц содрогнулся, представив, как будет бушевать отец, услышав, что сын отправляется в Крестовый поход. Похоже, придется осторожно пробраться в дом и забрать оружие, пусть такой поступок не слишком благороден. Отец наверняка еще спит, Агата суетится на кухне. Получится проскочить!

Однако план Фрица полетел к чертям, стоило ступить за порог дома. Агата как будто поджидала в засаде: не успел Фриц сделать и пары крадущихся шагов по прихожей, как она с воплем выскочила из кухни.

— Ах, молодой герр, вы вернулись!

Причитая, она принялась тискать Фрица в удушающих объятиях.

— Мы думали, вы сбежали! Герр Генрих счастье-то какое, герр Фридрих здесь!

Из гостиной вышел отец, выглядевший усталым и больным: темные круги под покрасневшими глазами, дрожащие руки. У Фрица защемило сердце, но резкий голос отца вмиг уничтожил пробудившееся сочувствие.

— Нагулялся? Агата уже вся извелась, хотела бежать к герцогу, просить собак на поиски, но я не дал, знал, что ты перебесишься и вернешься.

Фриц вырвался из объятий Агаты и заговорил нарочито сухо, бросая вызов отцу:

— Я пришел сообщить, что отправляюсь в Крестовый поход.

Отец застыл, как громом пораженный, и, протиснувшись мимо, Фриц вошел в гостиную. Направившись к стене, где висел клинок в ножнах, обронил:

— Возьму Марту и меч. В деревню за сивухой ты и пешком дойдешь, а оружие тебе давным-давно не нужно.

Тут отца прорвало, и он загрохотал так, что, казалось, скоро из стен начнут выпадать камни:

— Чушь! Неужели ты веришь в россказни церковников о пути в Рай, проложенном по трупам аласакхинцев?! Чтобы мой сын стал сумасшедшим фанатиком…

— Нет, — перебил Фриц, задетый выводами отца и снова ощутивший ушедшие под прикосновениями Солы сомнения. — Я отправляюсь в Святую землю, чтобы добыть славу и восстановить честь нашего рода. Вернувшись с богатствами, я смогу снова стать дворянином и…

— А-а-а, понятно, — протянул отец мерзким скрежещущим голосом. — Все та девка! Она тебе голову задурила!

— Говори, что хочешь, — бросил Фриц, снимая со стены меч.

За спиной раздался неразборчивый шепот Агаты, и, когда Фриц обернулся, то в чертах отца больше не было ярости, лишь серая тоска.

— Хорошо раз ты так хочешь, я даю разрешение на ваш брак с той… девушкой. — Последнее слово отец выдавил с заметным усилием и, подойдя к Фрицу, положил руку ему на плечо.

Отец снова растерял всю свою грозную силу, став привычным жалким пьяницей. Его лицо сморщилось, точно у плаксивого ребенка, в дребезжащем голосе зазвучали ненавистные Фрицу капризные нотки.

— Сынок, прошу, откажись от этого самоубийства. Если я потеряю еще и тебя, то… Ты ведь единственное, что у меня осталось от Мары. У тебя ее глаза…

Скажи это отец несколько лет назад, и Фриц раскрыл бы ему объятия, прощая все. Но сейчас было уже слишком поздно.

— Действительно ли я остался у тебя, батюшка? — с кривой усмешкой спросил Фриц, затем указал на стоящую возле кресла хозяина дома бутыль. — Нет, у тебя давным-давно есть только она, заменившая и меня, и память о матушке.

Сбросив с плеча руку отца, Фриц направился к двери.

— Ну и катись! — понеслось ему вслед. — К Дьяволу! Я проклинаю тебя, слышишь?!

— Герр Генрих!

— Да, проклинаю! Чтоб ноги твоей больше здесь не было!

— Герр, подумайте о фрау Дагмар!

Дальше Фриц не слушал и, выйдя из дома, направился в конюшню.

На душе было муторно и паршиво, так что он вызвал перед мысленным взором образ Солы. Как она лежит на его плаще и лишь потоки золотых волос скрывают ее наготу. Да, он будет думать лишь о ней. Искать утешения в любимой. Он совершит в ее честь множество подвигов, вернется, увенчанный славой и богатством. Она станет Соланж фон Ауэрбах и никто, даже отец больше не посмеет называть ее «шлюхой».

В конюшне Фриц двинулся мимо стойл, где били копытами породистые кони и кобылы с густой гривой и лоснящейся шкурой. Марта, щипавшая солому в последнем стойле, на фоне холеных герцогских скакунов выглядела точно смешной детский пони. Но лучше уж такая лошадь, чем вообще никакой.

Зайдя в стойло, Фриц звонко шлепнул Марту по крупу.

— Что ж, старушка, тебя ждет самое грандиозное приключение в твоей жизни.

Обернувшись, кобыла скользнула по нему равнодушным взглядом и вернулась к сену. Фриц занялся седлом и вскоре услышал, что кто-то идет по проходу между стойл. Не трудно было узнать шаркающую походку отца, но Фриц не обернулся, с демонстративной аккуратностью закрепляя подпруги.

— Негоже сыну отправляться в путь без родительского благословения, — наконец, медленно произнес отец. — Я много скверных слов наговорил, не со зла, а лишь потому, что волнуюсь за тебя… Но раз ты все решил, мне остается забрать назад свои проклятия и пожелать тебе удачи. Знаешь, я уже давно не хожу в церковь, но теперь буду каждый день молиться о твоем благополучии.

У Фрица защипало в глазах, и хотя он все еще чувствовал ожесточение на отца, все же обернулся. Нельзя было перед дальней дорогой расставаться так, как они расстались. И слова отца заронили в сердце Фриц семена беспокойства: все же Крестовый поход это не поездка в соседнее село. Всякое может случиться, тем более с проклятиями на хвосте…

Пусть и преодолев усилие, Фриц все же обнял отца.

— Прости, батюшка, если чем обидел. Просто пойми, я не могу всю жизнь провести у тебя под боком здесь, в Ауэрбахе. Разве ты сам не мечтал в юности повидать мир, вершить славные дела?

— Мечтал, конечно, — произнес отец, почему-то глядя в сторону. — Но мечты очень часто далеки от реальности. Я все же повторю, что уже говорил: в попытке прикрыть жажду наживы и собственную жестокость речами о возвращении Гроба Господня нет ничего благородного.

— Я не посрамлю честь нашей семьи, — горячо заверил его Фриц. — Не думай, что я обманут фальшивыми проповедями. Понимаю, война есть война, и многие рыцари будут вести себя далеко не по-рыцарски, насиловать, убивать. Я никогда не опущусь до подобного. Вот увидишь, ты будешь мною гордиться.

«Но богатства только одним благородством не добыть, верно?» — гаденько шепнул внутренний голос, который Фриц предпочел не услышать.

Отец отстранился и слабо улыбнулся со странным как будто бы снисходительным выражением в глазах.

— Никогда не говори «никогда». И главное, вернись назад живым, даже если придется поступиться честью. Постарайся, если не ради меня, то хотя бы ради своей… невесты.

— Обязательно, — пообещал Фриц, радуясь, что отец хоть и с видимым усилием, но произнес заветное слово.

— А чтобы у тебя было больше шансов вернуться, нужно позаботиться о снаряжении, — встрепенувшись, уже по-деловому заговорил отец. — Без денег и доспехов, с одной этой железкой, которую и мечом-то назвать нельзя, ты далеко не уедешь. Пойдем, я попрошу герцога помочь, он помнит о давней дружбе наших семей и не откажет.

Отец неприятно хохотнул.

— Все же благое дело, снарядить рыцаря, отправляющегося в Святую землю. На Небесах зачтется.

Фрицу претила необходимость идти на поклон к Заксенштойфе, но ясно, что иначе — никак. Деньги и доспехи действительно нужны, а Фриц пока не придумал, как их достать. Разве что заработать мечом по дороге в Сан-Мартин, но клинок запросто может сломаться и что тогда, подаяние просить?

Заксенштойфе милостиво принял Генриха фон Ауэрбаха с сыном (Фрица аж подташнивало от пропитавшей воздух показной сердечности, смешанной со снисходительностью сильного и более удачливого дворянина). От просительного тона отца коробило, но Фриц покорно кланялся, держа язык за зубами.

— Похвально, что ваш сын решил защищать веру. — Заксенштойфе говорил заученными высокопарными фразами, в глазах же читалось полнейшее равнодушие и с толикой презрения. — Мой долг, как истинного клириканина, помочь столь прекрасному стремлению юноши.

Он дал несколько распоряжений, и под восхищенные охи приближенных, слуги внесли в зал для приемов меч. Следовало признать, оружие оказалось хорошим: рукоять ладно легла в ладонь Фрица, лезвие сверкнуло голубизной в лучах солнца. Также Заксенштойфе вручил «сыну своего верного вассала» увесистый мешок с деньгами и приказал подобрать кольчугу, шлем да прочее, что может понадобиться рыцарю. Вот только доброго коня пожалел, все же выпестованные скакуны для него были важнее, чем принципы веры и уж тем более сынишка какого-то Ауэрбаха.

Когда Фриц с отцом уже собирались уходить, предварительно рассыпавшись в благодарностях, из рядов придворных вдруг выступил Рудольф. Его глаза сияли каким-то неземным блеском, одухотворенное лицо казалось мужественным и необычайно прекрасным.

— Батюшка, благословите и меня на великое дело защиты веры! — воскликнул он, опускаясь перед креслом Заксенштойфе на одно колено.

Фрица, как и всех присутствующих, это заявление застало врасплох. Конечно же, Рудольф заворожено слушал гонцов элизарского короля и потом долго рассуждал о славе, приключениях да подвигах. Но Фриц не думал, что дело пойдет дальше фантазий, пусть он и уважал приятеля, однако видел: слишком тот субтильный да непрактичный для Крестового похода. Мечом Рудольф владел средне, к тому же имел дурную привычку не только во время поединков застывать на месте, будто терялся и забывал, где находится. Словно уходил в себя. Ему бы следовало воспевать чужие подвиги, а не лезть в сражения самому.

Посмотрев на Рудольфа долгим пронзительным взглядом, Заксенштойфе объявил:

— Мне стоит неустанно благодарить Господа, даровавшего мне двух прекрасных сыновей. Уверен, твоя доблесть прогремит в Святой земле и, преодолев море, разнесется по свету. Благословляю тебя, сын.

Стоявший у кресла отца Фердинанд улыбнулся было, но тут же принял серьезный вид, так что гаденькое выражение на его физиономии успел заметить только Фриц.

«Рад избавиться от нас обоих, да, засранец?»

Тут снова пришлось сосредоточиться на происходящем, потому что Заксенштойфе высказал надежду (по сути, приказ), что наследник его верного вассала позаботится о сыне господина. Хорошо хоть оруженосца для Рудольфа все-таки выбрали, не став полностью взваливать на Фрица обязанности няньки.

Поговорить с глазу на глаз приятелям удалось только через несколько часов, в конюшне, где Рудольф занялся своей лошадью — крепкой серой кобылой.

— Не ожидал, что ты решишься присоединиться к походу, — без обиняков заявил Фриц.

— Ты вдохновил меня своим примером, — сказал Рудольф, восхищенно взглянув на приятеля. — Один бы я никогда не решился отправиться в Святую землю.

Почувствовав себя не в своей тарелке, Фриц демонстративно фыркнул.

— Оруженосец на что?

Рудольф пожал плечами.

— Эрнест мне не друг. Вассальная клятва, конечно, сильна, но в бою я буду чувствовать себя спокойнее, если спину мне будет прикрывать товарищ, а не человек, которого я едва знаю и который связан со мной лишь набором слов.

— Как всегда хорошо сказано, — похвалил Фриц и замялся, пытаясь как-то потактичнее намекнуть Рудольфу, что все же стоит остаться дома, и, в конце концов, начал издалека:

— Ты ведь понимаешь, поход служит вовсе не делам веры. Не спорю, среди крестоносцев будет много достойных людей, но столько же и тех, кто хочет поживиться за счет язычников. Не скрою, я тоже желаю обрести богатство, чтобы жениться на Соле и обеспечить ей достойную жизнь…

Прервав его взмахом руки, Рудольф грустно улыбнулся.

— Я все понимаю. Даже то, что ты не хочешь говорить, чтобы не обидеть меня. Увы, мне никогда не блистать на турнирах и, скорее всего, я отправлюсь на Небеса в первом же сражении, которое будет дано во славу не Господа, но идола богатства. Однако… Это пока держат в секрете, чтобы не сглазить: Цецилия уже два месяца как на сносях. Священник проверял — будет мальчик. Так что теперь, когда будущее рода Заксенштойфе обеспечено, я могу заниматься, чем захочу. И лучше бы вдали от двора отца.

Теперь Фриц все понял, в том числе и то, что недооценивал Рудольфа. Не стоит считать других наивнее да глупее себя.

Верно, раз появился наследник, запасной сын герцога не нужен и даже опасен. Конечно, Рудольф предан отцу и брату, но вассалы, которые всегда не прочь поднять бучу против сюзерена и посадить на место герцога послушную марионетку, могут запросто использовать в своих грязных играх второго сына. Значит, от Рудольфа лучше избавиться: устроить на церковную стезю. Или послать в Крестовый поход, где бесполезный сын сложит голову.

Возможно, было бы лучше, если бы Рудольф не понимал этого, оставаясь в мире прекрасных мечтаний и грезя лишь о подвигах во славу Всевышнего.

Чтобы как-то взбодрить его, Фриц сказал иронично:

— Надо же, Ферди все-таки сообразил, что надо делать с женой. Может быть, у своих любимых жеребцов подсмотрел?

Рудольф наградил Фрица осуждающим взглядом, но не смог удержать серьезную мину, и через мгновение прыснул, а потом залился смехом. Фриц подумал, что хорошо отправиться в поход с кем-то. Может быть, в бою от Рудольфа окажется мало толку, но в далекой стране, среди чужих людей все же будет кто-то, на кого можно положиться…

Через два дня юных крестоносцев проводили в путь после пышного обеда и торжественных речей.

В блестящей кольчуге, поверх которой было надето белое сюрко с синим крестом, в новом шлеме, с копьем и украшенным гербом (увы, не Ауэрбахов, а Заксенштойфе) щитом Фриц величаво гарцевал на лошади. Вернее, пытался. Марта была не в настроении показывать красивый выезд, то и дело пыталась щипать придорожную траву.

Несмотря ни на что Фриц все же чувствовал себя превосходно. Он больше не «безлошадный рыцарь», а крестоносец. Впереди его ждут такие приключения, какие деревенским дурням и не снились. Но дороже всего были даже не удивленные взгляды и открытые рты сына кузнеца, сапожника, мельника и прочих дразнивших Фрица парней.

У него буквально раскрывались за спиной крылья, когда он видел восторг на лице Солы, которая пришла вместе с жителями всех окрестных деревень к стенам замка.

Заксенштойфе отправил большой отряд сопровождать сына до Сан-Мартина.

«Чтобы я не сбежал по дороге и не затеял какого-нибудь заговора»,— невесело шутил Рудольф.

Но в Святую землю компанию ему и Фрицу будут составлять только двадцать пеших ратников да оруженосец Эрнест — грубоватый парень лет восемнадцати, то ли третий, то ли четвертый сын какого-то барона. Эрнест не пытался скрывать, что отправился в поход ради золота аласакхинцев. Его честность даже нравилась Фрицу, по крайней мере, так ты точно знаешь, с кем имеешь дело.

Улучив момент, Фриц спешился, подошел к Соле и несмотря на протесты повел знакомиться со своей семьей. Все получилось как-то неловко.

Отец, поздоровавшись, угрюмо молчал. Агата, треща без умолку, несла какую-то чушь про то, что помнит Солу еще «во-о-от такусенькой малышкой».

Фриц сам прервал тягостный разговор и, отведя Солу в сторону, попросил:

— Не дашь ли мне символ своей благосклонности? Как Прекрасная Дама рыцарю. Например, ленту или платок…

Губы Солы скривились, и она быстро опустила очи долу, словно смутилась.

— Где же я возьму ленту? Чай не знатная фройляйн. Да и платков у меня сроду не было.

Осознав, что повел себя бестактно, Фриц заговорил извиняющимся тоном:

— Прости… Просто поход продлится не меньше года, а то и несколько лет. За морем я хочу иметь что-то на память о тебе. Когда мне будет трудно, я смогу взбодриться, зная, что ты ждешь меня.

Поколебавшись немного, Сола развязала шнурок, которым закрепляла косу, и протянула Фрицу.

— Подойдет?

— О да, спасибо!

Он прижал грязноватую бечевку к груди и, взяв Солу за руку, запечатлел на ее пальцах поцелуй.

— Я обязательно вернусь. И постараюсь присылать весточки почаще.

— Я буду ждать, — обронила она.

Но почему-то Фрицу показалось, что в ее голосе нет привычного тепла. Душу кольнула тревога, и возникло стойкое ощущение дурного предчувствия.

«Это просто волнение», — убеждал он себя.

Забравшись на спину Марте, Фриц последний раз обернулся и помахал родным. Сола уже исчезла в толпе, Агата размашисто перекрестила воздух, а отец поднял руку в древнем салюте.

— Твоя невеста действительно красавица, — шепнул Рудольф, когда Фриц поравнялся с ним. — Эх, завидую. Вот если бы меня ждала дома любимая…

— Пусть и не ждет, но ты все равно обязан выжить, — с нажимом произнес Фриц, испугавшись непонятно чего.

— Само собой разумеется, — обронил Рудольф, но как-то рассеяно, похоже, снова погрузившись в свою привычную задумчивость.

Ехавший следом за приятелями Эрнест почему-то вдруг громко рассмеялся.

Глава 4

Обняв деревянное ведро точно стройный стан возлюбленной, Фриц освобождался от содержимого своего желудка. Хотя там и так уже ничего не было, кроме выпитой утром воды. Корабль качало, и в такт движениям судна подпрыгивали внутренности, норовя покинуть тело.

Совсем не так представлял себе Фриц приключения!

Рыцари, участвовавшие в предыдущем Крестовом походе, рассказывали, что тогда Срединное море переплывали на галерах, и ни у кого не возникало проблем со здоровьем. Но в этот поход, чтобы ускориться, элизарский король и прочие знатные руководители приняли решение снарядить парусный флот.

И вот теперь трюм был битком набит благородными мужами, страдающими морской болезнью. Судя по слухам, на других кораблях дела обстояли не лучше.

Рудольф полулежал, облокотившись о стойло своей лошади. Он то и дело заходился сухим кашлем, иногда переходящим в рвоту. Бравый оруженосец Эрнест, строивший из себя бывалого парня всю дорогу до Сан-Мартина, уже который день пребывал в тяжелом забытьи. А из двоих слуг один улизнул еще по дороге в порт, прихватив кое-что из господского добра, а второй умудрился помереть, то ли захлебнулся рвотой, то ли просто от истощения. Ратники же плыли на другом корабле да и теперь подчинялись назначенным королем командирам. Рудольфа, похоже, даже радовала возможность спихнуть ответственность за солдат на кого-то другого, хотя их бы помощь теперь пригодилась. Но наверняка и они мучаются тем же недугом.

Плывшего на их корабле священника не защитил и божий дар — как говорили те из рыцарей, кого не сразил недуг, церковник лежит пластом в каюте капитана. Ну, вот и зачем он такой нужен, если не в состоянии помочь не то что другим, а даже себе?

Зато лошади, расположившиеся в наскоро сколоченных в трюме стойлах, чувствовали себя преотлично.

Опустошив желудок настолько, что тот будто прилип к ребрам, Фриц поднял глаза на флегматично жующую Марту и проворчал:

— У-у-у, хорошо тебе, дуре.

Поведя ушами, точно понимала, что обращаются к ней, Марта вдруг заржала. Да с такой откровенной издевкой, что будь у Фрица силы, он бы ее за неимением плетки огрел ножнами.

Перевернувшись на бок, Фриц накрыл ладонью повязанный на запястье шнурок и попытался думать о Соле, но даже образ возлюбленной не спасал. В вонючем, полной своей и чужой блевотины трюме трудно было предаваться мыслям о возвышенном.

Навалилась усталость, тело налилось свинцом, и Фриц словно бы отделился от него, паря на границе сна и яви.

Со скрипом открылся люк и в затхлый Ад вместе с лучами солнца ворвался свежий, пахнущий солью воздух. По лестнице начал спускаться человек.

Словно его тянули на веревке, Фриц сел, вдохнул поглубже. В голове чуть-чуть прояснилось, и он узнал в спускавшемся Пауля — рыцаря средних лет, обладавшего пышными усищами, которыми ужасно гордился.

Еще во время встречи в порту Сан-Мартина Пауль взял Фрица и Рудольфа под свое покровительство, сперва спросив обоих с понимающей усмешкой:

— Ну и сколько вам лет, юноши?

— Восемнадцать, — с каменным лицом соврал Фриц, надеясь, что высокий рост и широкие плечи помогут обмануть нового знакомца.

Рудольф согласно закивал, хотя его взволнованная физиономия наверняка выдала их обоих. По крайней мере, Пауль улыбнулся еще шире, но сказал только:

— Решили совершать подвиги во славу прекрасных дам, а? Не стоит стесняться, сам когда-то таким был.

— Нет, нет, мы хотим повидать мир! — быстро заговорил Рудольф, видимо, пытаясь оправдаться после провала с обманным маневром.

— И защитить веру, — добавил Фриц с невинным видом. — Разве это не главное?

— А то, — легко согласился Пауль, но сразу стало понятно, что он ничуть не поверил юным рыцарям.

С тех пор он начал опекать «молодняк», что Фрицу сперва очень не нравилось: они ведь уже не дети, сами могут о себе позаботиться! Однако теперь, мучаясь в чреве корабля, получилось полностью оценить великодушие Пауля, который был одним из немногих, кто не брезговал залезть в царство вони и помочь недужным. Без него Фриц и Рудольф давно бы подохли от жажды.

Спустившись в трюм, Пауль принялся обходить всех, кого считал своими подопечными, наливая им воды из принесенной с собой бутылки. Начал он с Фрица и Рудольфа.

— Как дела, орлы? — Пуль очень любил их так называть.

— Что, не заметно? — просипел Фриц.

Рудольф смог только открыть глаза да пару раз моргнуть.

— Крепитесь, через три дня, коли шторма не случится, будем в Минауне. То есть в Сент-Иоанне. В общем, на твердой земле.

Эх, Паулю было легко говорить. Фрицу же грядущие три дня представлялись вечностью, и так уже казалось, будто он всю жизнь только плыл да плыл в темном трюме, а все остальное ему приснилось.

Налив в кружку воды, Пауль вложил сосуд в руки Фрица и поддерживал, пока тот жадно пил. Прохладная жидкость сейчас приносила такое наслаждение, какое и не снилось дорогим винам.

Потом Пауль напоил Рудольфа, которому пришлось приподнять голову — шевелиться он был уже не в силах. Дальше настал черед Эрнеста, и Паулю пришлось изрядно повозиться, чтобы разбудить подопечного.

— Спасибо, — выдавил Фриц. — Как вам не лень с нами маяться?

— В моем первом походе старшие рыцари также заботились обо мне, тогда еще зеленом юнце. Если люди не будут помогать друг другу, то мир скатится в Преисподнюю, — серьезно ответил Пауль. — Надеюсь, став старше и вы протяните руку помощи ближнему.

— Обязательно, — пообещал Фриц и мысленно добавил:

«Только если не отдам Богу душу еще в пути».

Пауль продолжил обход тех из больных, кому не посчастливилось иметь здоровых друзей или оруженосцев, способных оказать помощь. Фриц, прикрыв глаза, почти уже погрузился в тяжелый сон, как вдруг через вязкий туман дремоты прорвался тревожный крик:

— Пираты!

Сперва Фриц решил, что ему пригрезилось, но шум нарастал: сверху послышался топот, звяканье оружия и отрывистые команды.

— Хватит там возиться, сейчас каждый меч на счету! — прозвучало совсем рядом.

Приоткрыв глаза, Фриц увидел, что Пауль ловко взбирается по лестнице, а в люке на миг мелькнуло бледное лицо. Значит, это вовсе не сон.

Пираты.

Лучшего времени для нападения и представить сложно: сейчас больше половины рыцарей пошевелиться толком не могут, так что корабль можно брать тепленьким.

Вспомнив все, что слышал о пиратах Срединного моря, Фриц похолодел. Наверняка разбойники постараются взять как можно больше народу живыми, чтобы потом продать на невольничьих рынках Аласакхины и Басарского каганата. Уж лучше смерть!

Господь все видит и поймет — у Фрица просто не было иного выхода.

Стало так горько, что впору расплакаться, как в далеком детстве. Неужели все приключения, надежды и мечты закончатся здесь, в темном вонючем трюме? От удара собственного кинжала…

«Хватит ныть! — мысленно прикрикнул на себя Фриц. — Пока у тебя есть оружие, постарайся забрать как можно больше этих ублюдков с собой».

Нужно сдвинуться с места, дотянуться до кинжала. Но казалось невозможным даже поднять руку, тело стало легче воздуха, а как раз воздух-то невозможно переместить, ведь он нематериален. Разве что с помощью ветра.

Фриц попытался обратить свою волю в ураган, собрав внутри и направив в словно бы несуществующую руку.

«Двигайся, двигайся», — повторял он, глядя на пальцы, которые казались чужими.

И вот рука, будто зажила собственной жизнью, потянулась вбок, туда, где лежало оружие. Пальцы нащупали показавшуюся ледяной рукоятку, но нет, это попался меч, а не кинжал. Понимая, что клинок сейчас точно поднять не сможет, Фриц продолжил поиски и через несколько секунд, превратившихся в часы, ладонь сомкнулась на рукояти кинжала.

Прикосновение к оружию придало сил, или возможно отвыкшее от движений тело просто уже немного приноровилось. Так или иначе, дальнейшие действия пошли легче. Фриц подтянул кинжал к себе и даже смог сесть ровно, взяв оружие наизготовку.

В это мгновение корабль сильно тряхнуло, так что Фриц едва снова не шлепнулся на пол. Перед глазами заплясали черные точки, в горле возник до боли знакомый привкус тошноты. Но все обошлось, конвульсивно подергавшись, желудок все же не смог больше ничего из себя выдавить.

Топот наверху стал громче, словно бы увеличилось количество людей. Послышался свист стрел и звон, который ни с чем нельзя спутать — сталь била в сталь.

— Кин… жал… — внезапно прохрипел Рудольф так тихо, что можно было лишь догадаться о значении слова.

Выглядел он скверно: бледный и тощий словно призрак. Даже если и дать ему кинжал, вряд ли Рудольф его удержит. И Фрицу стало по-настоящему жутко от осознания, что, возможно, придется преподнести другу последний дар — быструю смерть.

Удар милосердия.

Кое-кто из рыцарей тоже пробовал шевелиться, двое даже сели, а один поднялся во весь свой немалый рост и, ударивший головой о потолочную балку, едва не упал снова. Однако большинство воинов так и лежали, точно бревна.

Только здоровяк не сдавался — раскачиваясь и держась за стойла, потащился к лестнице. Фриц восхищенно наблюдал за ним, мысленно подбадривая, но не решаясь ничего сказать вслух, чтобы не выглядеть глупо.

Добравшись до лестницы, здоровяк медленно полез наверх. И тут в люке появилась чья-то голова. Черная-черная!

Фриц по-идиотски разинул рот, впервые увидев темнокожего человека с Золотого берега, о которых только слышал всякие жуткие байки. Мол, они каннибалы и живодеры почище северных варваров.

Несколько секунд чернокожий пират и здоровяк просто пялились друг на друга. Последний вышел из ступора быстрее, выбросил вперед руку с вытянутыми пальцами. Попал пирату прямо в глаза, и тот с воплем отскочил.

— Так его! — Фриц возликовал, но тут же залился кашлем.

— Раз можешь болтать, тащи сюда свою задницу и ведро с помоями, — отрезал здоровяк на алиссенском.

Фриц в душе поблагодарил отца, который в свое время натаскал сына по части языка соседней страны. Вот бы только теперь еще встать и помочь брату-рыцарю.

В итоге Фриц просто наплевал на то, как будет выглядеть со стороны, и пополз к лестнице, таща за собой ведро с пахучим содержимым.

Здоровяк уже успел забраться наверх и теперь, высунувшись по пояс в люк, толкал что-то. Или боролся с чернокожим?

Возле лестницы Фрицу стало значительно легче: удалось, ухватившись за перекладину, подтянуться на руках и принять вертикальное положение. Высоко подняв руку с ведром, он позвал:

— Готово.

Без лишних слов здоровяк нагнулся и выхватил тару. Фрицу было не видно, что он делает, но через миг шум битвы перекрыл громкий плеск, затем послышались слова на незнакомом языке, по тону сразу стало понятно, что это забористая ругань.

Торжествующе рассмеявшись, здоровяк велел:

— Хорошо пошло, тащи еще!

Легко ему было говорить, сидит на лестнице как канарейка на жердочке да вопит.

Однако Фрицу повезло: совсем рядом лежал какой-то рыцарь, даже не проснувшийся от шума, и тут же стояло ведро. Полнехонькое самыми что ни на есть отборными помоями.

Едва передав новую тару здоровяку, Фриц почти сразу услышал плеск. Любопытно, что же новоявленный герой там делает? Просто выливает содержимое ведра на ближайшего пирата?

Похоже, так оно и было.

Следующие несколько минут Фриц, превозмогая слабость, таскал здоровяку все новые ведра. Тот опорожнял их и оглашал воздух довольным гиканьем.

— Эге, получите, черти! Так вам! Тела клириканского захотели?! Хера с два! Хлебните-ка вот этого!

В какой-то момент здоровяк настолько раздухарился, что даже вылез на палубу. Обеспокоенному Фрицу пришлось взобраться по лестнице, таща в одной руке ведро. Голова гудела как колокол, казалось, что еще немного, и он потеряет сознание, но Фриц упорно поднимался, пока не высунулся из люка.

На палубе бушевала схватка. Не страдавшие морской болезнью рыцари, а также команда корабля дрались с пиратами. Сверкали мечи и кривые сабли, свистели стрелы, мелькали дубинки. Кое-кто катался по красным от крови доскам, сойдясь врукопашную.

Фриц мельком отметил пиратскую галеру (повезло разбойникам, никакой тебе качки!), приставшую к кораблю вплотную. В правый борт впились крючья, не давая судам разойтись.

На все это Фриц едва обратил внимание, потому что сразу же увидел здоровяка, сцепившегося с не уступавшим ему размерами пиратом в странной круглой шапке из кусков ткани. На сей раз просто загорелым, а не чернокожим.

Спеша на помощь товарищу, Фриц вылез из люка. Встать на ноги самостоятельно даже не пытался, а подполз к каким-то бочкам и поднялся, опираясь на них. Занятые своей потасовкой здоровяк и пират как раз оказались совсем рядом, последний явно выигрывал, заломив противнику руку за спину.

Фриц, подгоняемый закипевшей в крови яростью, забрался на бочки, улучил момент и надел на глупую шапку пирата ведро. Помои хлынули зловонным потоком. Пытаясь вытереть лицо, пират забыл обо всем.

Здоровяк не растерялся, навалился на пирата и уронил прямо на бочки. Фриц едва успел уклониться: дерево, не выдержав напора, треснуло — пират рухнул на палубу и знатно приложился затылком. Здоровяк еще для верности схватил его саблю и неловко махнул, разрубая горло. Хлынувшая кровь смешалась помоями и текшим из бочек вином, создавая жуткий нектар войны.

Обессилев, здоровяк опустился на палубу и проворчал:

— Дерьмовая зараза. Я словно мешок, а не воин.

Но никто не собирался давать ему перевести дух: неподалеку один из пиратов зарубил матроса в серой робе и, резко развернувшись, увидел новых жертв.

Здоровяк кое-как поднялся, взяв наизготовку саблю. Фриц пожалел, что не прихватил кинжала, хотя в своем теперешнем состоянии вряд ли смог бы обращаться с оружием. Пират был уже близко, но тут из люка высунулась голова и вместе с ней ведро, которое тут же перевернулось, уподобив скользкую от крови палубу подернувшейся льдом поверхности реки вблизи замка Ауэрбах, где катались крестьянские дети.

Пират потерял равновесие, упал и проехался на животе, попав под ноги своим же. Образовалась небольшая куча мала, к которой подбежал один из рыцарей и несколькими взмахами меча избавил врагов от необходимости подниматься.

— С нами Бог! — проскрипел выглядывавший из люка Рудольф.

— Да вы, оказывается, на что-то годитесь, молокососы! — то ли восхищенно, то ли насмешливо произнес здоровяк.

В итоге они образовали странный боевой отряд: вернувшись в трюм, Рудольф передавал ведра усевшемуся на лестнице Фрицу. Тот — здоровяку, который щедро обливал каждого подворачивавшегося под руку пирата. Разбойники отвлекались, скользили по палубе, те, кому помои попадали на лицо, метались в поисках воды. И все становились легкой добычей для рыцарей.

Воодушевленному Фрицу казалось, что именно необычная тактика их троицы переломила ход сражения. Позже он понял, что дело было в общих усилиях. А еще через некоторое время к отбившемуся собрату подошли прочие корабли флотилии — это и решило дело. Пираты предпочли сбежать, оставив на палубе своих мертвецов.

Некоторые рыцари даже порывались броситься в погоню, но разбойники улепетывали на диво споро. Со скрежетом отцепились крючья, взлетели весла и вот уже галера быстро движется в сторону, чтобы проскользнуть в проход между тушами двух кораблей.

Собравшиеся у борта победители провожали ее веселым улюлюканьем и проклятиями. Здоровяк и Фриц присоединили свои крики к голосам товарищей, оставшийся в трюме Рудольф просто без сил опустился на пол и улыбнулся.

Нападение пиратов унесло жизни двенадцати членов команды и семи рыцарей, которые никогда не увидят Святую землю. Еще человек пятнадцать получили раны, и для лечения король прислал с головного корабля наделенного целительским даром священника.

Фриц уже понадеялся, что церковник займется и недужными в трюме, но тот потратил все силы на раненых. Да и среди тех занимался лишь тяжелыми случаями, оставив остальных на откуп своего товарища-травника, у которого тоже не было средства от морской болезни.

Все же Фриц почувствовал себя значительно лучше: свежий воздух на палубе взбодрил, а угар битвы разогнал кровь по жилам. Впервые он в полной мере насладился видом моря, которое толком не успел рассмотреть в Сан-Мартине. Тогда они с Рудольфом и Эрнестом едва не опоздали к отплытию флотилии, их вместе с лошадьми просто загнали в трюм, и Фриц лишь одним глазком взглянул на море, которого прежде никогда не видел. Ну, а потом стало не до созерцания.

Теперь же он сидел на бочке и всем существом вбирал мощь синего простора. Тела пиратов уже покидали за борт, и матросы драили палубу, так что ничто не мешало просто наслаждаться видом солнца, величаво опускающегося за горизонт. Небо поражало разнообразием красок от карминного до лилового, от золотого до нежно-синего. Они отражались в морской глади, покрытой лишь легкой рябью, и словно появился второй закат — подводного солнца.

Белые паруса идущих впереди кораблей раскрывались крыльями чаек. И Фрицу показалось, что вдалеке над морем даже появились гибкие тени. Дельфины или может быть настоящие русалки?

Сосредоточившись на этом прекрасном зрелище, он старался изгнать из памяти образы кровавых брызг и хищной стали, пронзающей плоть. Пираты получили по заслугам, и если бы победили, то не проявили бы толики жалости. Однако едва горячка боя схлынула, Фриц ощутил в душе морозную опустошенность. Все-таки сегодня он впервые участвовал в настоящем сражении и пусть сам никого не убил, но понимал: что-то изменилось безвозвратно. Теперь он уже не мальчик, а мужчина.

— Красиво, — выдохнул сидящий рядом Рудольф. — Никогда не видел на суше такого буйства красок. Небеса будто впитали всю кровь павших сегодня… Не думал, что когда люди умирают, это так… просто. Один росчерк клинка и все.

— Не береди душу, — взмолился Фриц.

— Прости, действительно не стоит… Как, однако, тот рыцарь отлично придумал использовать наши кхм… пахучие жидкости! Мечом бы я толком замахнуться не смог, а вот перевернуть ведро — самое то.

Тут к ним, будто услышав похвалы своей изобретательности, подошел тот самый здоровяк. Приложившись к горлышку глиняной бутыли в долгом глотке, он смачно икнул и заявил:

— Из вас выйдет толк. Если бы не вы, я бы сегодня отправился в Царствие Небесное раньше, чем собирался. Теперь можете смело говорить, что Дидье Арман Гийом-де ла Бланшери де Фурель ваш друг.

Фриц и Рудольф тоже представились, польщенные похвалой от бывалого вояки.

— О, так вы из Бруденланда. — Дидье, похоже, слегка разочаровался. — Я уж решил, раз понимаете меня, то значит наши, отчаянные алиссенские ребята. То, что в вашем краю пива есть такие храбрецы, даже пугает.

Он посмеялся собственной шутке и Фриц не стал уточнять, что вообще-то пивом заливаются только в южных областях, а на севере предпочитают вино и крепкий эль. Не стоило злить новообретенного друга, а то еще вспомнит о частых пограничных стычках между дворянами обеих стран.

— Но мы в Крестовом походе все братья, — рискнул заметить Фриц.

— А то! — Дидье подмигнул и предложил выпить за братство, но оба юноши отказались, не рискнув отправлять вино в слабый после болезни желудок.

Как выяснилось, предосторожности были излишни. Уже ночью, когда началась сильная качка, их обоих накрыл новый приступ дурноты и оставшиеся дни пути они провели, страдая в трюме. Дидье валялся рядом, проклиная море, аласакхинцев, пиратов и даже в приступе богохульства Святой город Альмадинт…

* * *

Оставшиеся дни пути прошли для Фрица как в тумане: он не увидел ни появившегося на горизонте берега, ни лазурной бухты Сент-Иоанна, ни самого города. Просыпался только для того, чтобы выпить воды или съесть немного похлебки с размоченным в ней хлебом, тут же снова проваливаясь в забытье.

Привела Фрица в чувства только сильная тряска — оказалось, его толкает Пауль.

— Вот и приплыли. Сам сможешь идти, орел?

Совершенно не хотелось вставать и куда-то тащиться, Фриц уже собрался отвернуться, когда кое-что осознал: исчезла тошнотворная качка.

— Так мы и в самом деле достигли суши? — просипел он.

— Мы даже уже пришвартовались. — Пауль улыбнулся в усы и, поддерживая Фрица за плечи, помог сесть.

Затем вложил ему в руки кружку и занялся Рудольфом.

Пока пил, Фриц осмотрелся по сторонам. Оказалось, что в правом борте открылось что-то вроде ворот. Через них когда-то давно (в прошлой жизни!) на корабль заводили лошадей. Теперь же рыцари медленно выезжали наружу: большинство едва держались в седле, а парочку слуги просто положили поперек крупов коней, точно мешки с мукой. Бравый Дидье на глазах у Фрица только с третьего раза оседлал свою лошадь, да и то оруженосец все время поддерживал господина, хотя тот ворчал, что справится сам.

Переведя взгляд с товарищей по несчастью на Марту, которая в нетерпении переступала с ноги на ногу, Фриц похолодел от мысли, что тоже придется ехать верхом. Но не оставаться же в трюме! К тому же за фигурами людей и лошадей можно было различить голубое небо, кажущиеся на его фоне золотыми дома и пеструю толпу на причале.

В трюм долетали обрывки слов на незнакомых языках, проскальзывали запахи рыбы, нагретого солнцем дерева, сырой кожи и еще чего-то незнакомого, но будоражащего воображение.

Первый город в Святой земле! Овеянное легендами место, где проповедовал и принял мученическую смерть пророк Иоанн.

Желание увидеть нечто новое и необыкновенное оказалось сильнее телесной слабости. Фриц даже смог сам подняться, правда, сесть в седло ему все же помогал Пауль. Благо, Марта стояла спокойно, не то, что некоторые другие скакуны: вон одного измученного болезнью рыцаря его черный могучий конь едва не сбросил, почувствовав слабость в хозяйской руке.

Эрнеста, который все еще пребывал в забытьи, Паулю пришлось просто положить поперек седла. Усаженный на лошадь Рудольф смотрел вокруг осоловелым взглядом, словно еще не придя в себя. Выглядел он в седле точно набитое соломой чучело, и Фриц подозревал, что сам смотрится не лучше.

Голова кружилась, сил хватило лишь на то, чтобы вцепиться в луку седла.

Взяв поводья своего коня и лошадей юношей, Пауль вывел всех наружу. При выходе из темного затхлого трюма чувство у Фрица было такое, словно он заново родился, покидая чрево матери. Все краски показались необычайно яркими. Воздух — опьяняюще-свежим. Солнечный свет — ярким до боли в глазах.

Вскочив на своего коня, Пауль перехватил поудобнее поводья лошадей своих подопечных и медленно поехал по причалу следом за другими рыцарями.

Запрудившая порт толпа расступалась перед крестоносцами, многие почтительно кланялись, касаясь ладонями земли или причальных досок.

Каких только странных людей тут не было!

Обнаженные по пояс мужчины с отливающей синевой черной кожей таскали бочки и тюки — их тела лоснились от пота, точно шкуры породистых элизарских коней.

Загорелые аласакхинцы словно пытались перещеголять друг друга размерами и яркостью странных тканевых шапок, которые Пауль назвал мудреным словом «тюрбан».

Конечно, было много выходцев из Срединных земель, которые прибыли в Аласакхину в качестве паломников или перебрались насовсем, надеясь на лучшую долю и благословение Святой Земли.

Изредка в толпе попадались женщины, закутанные с ног до головы в темные покрывала. Однако пару раз Фриц заметил тех, кто не скрывал свои точно отлитые из бронзы лица и черные миндалевидные глаза. У одной из таких дам волосы покрывал богато расшитый чепец, а по бокам лица свисали тяжелые золотые серьги с рубинами.

«Вот они, восточные богатства — протяни руку да возьми», — промелькнуло в голове, но Фриц тут же забыл о женских украшениях, потому что увидел нечто необычайное.

Вдоль причала аласакхинец с закрытым синей тканью лицом вел дивного зверя, чем-то напоминающего лошадь с двумя горбами на спине. Фриц припомнил, что Гюнтер рассказывал о таких существах, которые могут преодолевать огромные расстояния в пустыне без глотка воды. Как же они назывались… Вербады, вербляды… О, верблюды!

— Эй, смотри! — Фриц попробовал растормошить Рудольфа, который, похоже, начинал клевать носом.

Нечего спать, когда вокруг столько всего интересного. Да и запросто можно выпасть из седла, если Пауль не уследит.

Рудольф ошарашено заморгал, точно сонный котенок. Потом заметил двугорбого зверя и шепнул:

— Надо же, верблюд. Я видел таких на картинке в летописи Первого Крестового похода, но, сказать по чести, думал, что хронист все выдумал, как это часто бывает.

Немного разочарованный тем, что не смог блеснуть перед приятелем познаниями, Фриц заметил ворчливо:

— Почему же сразу неправда? Глядишь мы тут еще и единорогов увидим.

— Вряд ли, — возразил немного оживившийся Рудольф. — Они ведь все давно вымерли, как и драконы.

— Кто знает, кто знает, — вдруг сказал Пауль. — Я видал одного такого в прошлом Крестовом походе, когда мы взяли большой город и нашли во дворце местного халифа целый зверинец. Был там диковинный конь — изящный такой, тонкокостный — сразу видно, лучше не садиться на него в полном доспехе. Шкура белая серебром отливает, грива и хвост точно лунный свет, да такие шелковистые. Изо лба торчал витой перламутровый рог. Красота… Только помер он быстро, потому как ему требовалась особая пища. Но где ее взять? Запасы у халифа во время осады кончились, и новых никто из нас, понятное дело, не знал, где добыть. У наших двоих предводителей тогда чуть смертоубийство не случилось из-за того, кому взять себе рог и шкуру зверя. Хвала Небу священник их примирил, негоже, когда в рядах разлад. Всего через пару дней под стенами города появилась аласакхинская армия, если бы командующие друг дружку поубивали, кто бы нас в бой вел?

— Эх, перед ними такое чудо было, а они думали лишь о том, как бы побольше добычи захапать, — разочарованно проговорил Рудольф.

Спеша вновь вернуть приподнятую атмосферу, Фриц бодро сказал:

— Мне садовник рассказывал, что верблюд может зараз выпить сто ведер воды и запасти ее в своих горбах. Потом, в пустыне по особой трубке, которая у него внутри, ему из горбов вода прямо в рот течет. Правда это, герр Пауль?

Тот хохотнул.

— Вот уж не знаю про трубку, но верблюд при местной жаркой погоде часто полезнее лошадей. Караваны, бывает, месяц оазисов в пустыне не встречают, люди от жажды мучаются, а верблюдам хоть бы хны…

Продолжая беседовать о диковинках Аласакхины, они ехали через порт. Здесь, у причалов стояло множество разных судов, но по большей части простеньких — рыбацких лодок да галер, на фоне которых парусники флота крестоносцев смотрелись ястребами среди стада гусей.

Рыцари не зря крепко держались за Сент-Иоанн: здесь, по словам Пауля, был один из самых удобных и оживленных портов на южном побережье Срединного моря. Покрытые зеленью лесов скалы обнимали сапфир бухты, надежно защищая от штормов и вражеских кораблей.

Теперь прекрасный Сент-Иоанн остался единственным крупным оплотом крестоносцев на Святой земле.

Глядя на взбирающиеся к крепости на холме необычного вида желтые домики, Фриц вспоминал историю Крестовых походов, которые начались без малого восемьдесят лет назад.

Первый из них, подготовленный скверно, закончился весьма плачевно. Погибло не только много рыцарей, но и простых людей, которые пошли за появлявшимися, точно грибы после дождя, пророками. Некоторые освободители Гроба Господня просто погибли в пути или попали в лапы пиратов-работорговцев вместе со своими никудышными предводителями. Одну группу пророк, оказавшийся темный колдуном, успел принести в жертву Лукавому прежде, чем вмешались священники.

Для тех же, кто дошел до Святой Земли, она стала последней отрадой в жизни — многие пали под ударами ятаганов язычников. Немногие вернулись, чтобы рассказать о палящем солнце, странных зверях и людях с кожей темной, точно ночь.

Во время второго похода удалось закрепиться в Сент-Иоанне, и уже через несколько лет, хорошо изучив аласакхинцев, большое войско крестоносцев под предводительством брата алиссенского короля и одного из бруденландских герцогов двинулось на Альмадинт. После тяжелой осады Святой Город пал.

В том прославленном походе крестоносцы захватили добрую половину Аласакхины, а сохранившие независимость осколки бывшего могучего халифата платили дань. В Святую землю тут же хлынули толпы клирикан, надеющихся на спасение души и лучшую долю. Правда через несколько лет у аласакхинцев появился сильный лидер, и они смогли вернуть Альмадинт. Так Святой Город переходил из рук в руки — переменчивая удача то и дело меняла свои предпочтения. Или Бог просто наказывал безмерно возгордившихся крестоносцев.

Все было зыбким и недолговечным, словно миражи в пустыне.

Прибывавший из-за моря рыцарь мог захватить себе собственное маленькое королевство и в одночасье лишиться его. Однако все новые и новые искатели славы летели в Святую землю как мотыльки на огонь. О том, что получилось в итоге, говорили разное. Отец один раз по-пьяни разругался с Гюнтером, уверяя, что Святая там земля не Святая, и коли клирикане там все же закрепятся навсегда, то будет все то же самое, что и везде — те, кто сильнее начнут угнетать тех, кто не может дать сдачи. И лучше возделывать свой сад, а не рваться в неизведанные дали.

Все же Фрицу больше хотелось верить Гюнтеру в том, что здесь, в новом мире, можно завоевать себе положение лишь доблестью и мечом. Судить любого будут по заслугам, а не по родовитости и богатству. Вон, сам воздух здесь особенный, прямо живительный! Чем дальше ехали крестоносцы, тем лучше Фрицу становилось. Даже на бледное лицо Рудольфа возвращался румянец. Только рохля-Эрнест продолжал лежать поперек седла да еще стонал, словно его на убой везли.

Старательно игнорируя раздражающие звуки, Фриц наслаждался видами города. Копыта отбивали дробь по узким мощеным улочкам, вьющимся среди желтых домиков. С балконов, крышу которых подпирали изящные колонны, свисали пестрые ткани и ковры. Такие Фриц видел только один раз, в одном из залов замка. В садах за высокими заборами возвышались стройные пальмы в зеленых шапках — не менее диковинные для жителя севера, чем верблюд.

— Наверняка прямо здесь проходил сам Оскар де Лажье, — шепнул Рудольф с придыханием.

Да, Фриц тоже вспоминал песни миннезингеров и до сих пор не мог до конца поверить, что находится в легендарном месте. Кто знает, возможно, и вправду этих же камней касались копыта могучего коня рыцаря Оскара, который как-то раз одним ударом снес головы сразу трем аласакхинским воинам. Или во-о-он с той высокой башни, которая виднеется вдали, сбросилась прекрасная дочь халифа, когда по настоянию священников ее оставил возлюбленный рыцарь. А вдруг удастся увидеть кратеры там, где святой Франциск обрушил на головы язычников небесный огонь?

Пауль испортил все удовольствие, заявив, что Оскар убил лишь одного аласакхинца, правда, огромного настолько, будто съел троих соплеменников. Принцесса же бросилась с башни вовсе не из-за несчастной любви, а чтобы избежать бесчестья. Зато святой действительно обладал огромной божьей силой и яростно боролся с язычниками.

— В только меры совсем не знал, не только упертых мужиков, которых уже не перевоспитаешь, но и женщин, и детей малых — всех жег без разбору, — рассуждал Пауль. — Я тогда совсем зеленым был, как вы. Мне как-то раз приказали ему в казни помогать, пленных там вести да следить, чтобы не разбегались… Так я долго потом не мог оклематься. Как вспомню тех малышей…

— Вот зачем вы так, герр Пауль! — с обидой произнес Рудольф. — Пятнаете имя святого и славных героев!

— Святые они всякие бывают, особенно те, кого недавно к лику причислили. — Пауль пожал плечами. — Я просто правду сказал. Для вас же стараюсь, чтобы вы не так сильно разочаровались, когда осознаете, как дела на самом деле обстоят.

Рудольф покосился на Фрица, ожидая поддержки, но тот молчал и раздумывал над словами Пауля, которые слишком явно перекликались с тем, что говорил отец.

Фриц по-новому взглянул на город и заметил многое, ранее ускользнувшее от него под наплывом новых впечатлений. Встречавшиеся на пути кавалькады рыцарей мужчины в тюрбанах быстро скрывались на боковых улицах и жались к стенам. Аласакхинских женщин вообще не попалось ни единой. Зато из окон домов высовывались, судя по чертам лиц, выходцы из Срединной земли. Мелькнуло несколько богато одетых дам, кинувших с балконов цветы. Один белый бутон поймал Дидье и послал дарительнице воздушный поцелуй. Женщины попроще просто махали и призывно улыбались.

В криках собравшихся вдоль дороги мужчин Фриц разобрал призывы быстрее вернуть Альмадинт и другие земли обратно.

— Покажите язычникам силу божьего гнева!

— Как можно спокойно жить, когда Гроб Господень опять у них!

Некоторые призывы звучали совсем жутко.

Чуть наклонившись вперед, Фриц шепотом спросил:

— Герр Пауль, получается, в Сент-Иоанне живут и аласакхинцы?

Тот скривился.

— Да, все крещенные, но не стоит им слишком доверять.

Впервые Фриц полностью осознал, что находится на захваченной территории. В порту разум еще затопляла пелена дурмана, затем новые впечатления не давали возможности, как следует подумать, но теперь Фриц ощущал притаившуюся за симпатичными домиками, садами и яркими красками враждебность. Сидевшую в засаде словно зверь.

За радостной толпой клирикан в переулках прятались настоящие хозяева города и смотрели с ненавистью на захватчиков, скрывая за спинами ножи.

— Почему от них не избавились? — вырвалось у Фрица.

— Кто тогда работать будет? — практично заметил Пауль. — Выходцев из Срединной земли на все не хватает. Стены нужно укреплять, осадные орудия мастерить и хе-хе… господ рыцарей обслуживать. Опять же подати платить — новообращенные язычники больше отдают. Ну и полезны они бывают, когда нужно больше узнать об аласакхинских нравах да местных особенностях. Например, когда дожди пойдут. Где что сажать лучше… Вот так и живем.

— Да хватит вам о плохом, — вмешался Рудольф. — Смотрите лучше, какая красота! Наверное, дворец?

Кавалькада выехала на площадь, где перед новоприбывшими предстало прекрасное здание. Четыре тонких высоких башни с бирюзовыми крышами стояли, словно часовые вокруг строения с большим куполом такого же небесно-голубого оттенка. Белоснежные стены ярко контрастировали с цветом крыш, от чего казалось, что те просто парят в воздухе.

— Нет, здесь раньше был манзилзоар — языческий храм, — охотно объяснил Пауль. — Решили не сносить такую красоту, освятив церковь в честь святого Иоанна.

Фрица покоробила мысль, что в месте, где когда-то возносили хвалу ложному богу, теперь поют гимны Сыну. Как-то это… подленько? Неужто клирикане не могут построить храм получше, чем украденный у язычников?

Все здесь, в сияющем Сент-Иоанне, было ненастоящим, лживым. Даже название города.

На холме за еще одной крепостной стеной находился дворец, такой же воздушный и белый, как манзилзоар. Легко было вообразить, как по галереям скользят, точно бабочки, восточные женщины.

Окна покоев, куда поселили Фрица, Рудольфа и Эрнеста (который так и не пришел в себя даже после того, как его не слишком аккуратно бросили на тюфяк) выходили на море. Солнечные зайчики играли в догонялки на лазурных волнах, Фриц подумал, что, пожалуй, море люди точно не смогут друг у друга отобрать — оно принадлежит самому себе. И еще Всевышнему.

Входная дверь вела на галерею, откуда открывался вид на один из внутренних двориков, где раскинулся сад и журчал фонтан. Но если приглядеться получше, становилось заметно, что от мраморного цветка отбито несколько лепестков. А в тени стены вместо деревьев торчали лишь пеньки. Следы былых схваток нашлись и в самой комнате. Развешанные по стенам гобелены скрывали отбитую штукатурку. В одном месте на полу Фриц, приподняв ковер, увидел здоровое кирпично-красное пятно — след некогда пролитой крови, который так и не смогли оттереть.

— Надеюсь, здесь не живет призрак. — Рудольф зябко повел плечами и нервно осмотрелся.

— Пристало ли тем, кто скоро скрестит клинки с язычниками, бояться духов? — Фриц растянул губы в улыбке, хотя у него поджилки тряслись.

— Верно, не о чем беспокоиться, ведь нас защищает крест. — Рудольф прикоснулся к символу на своем сюрко.

Когда друг успокоился, Фриц тоже заставил себя забыть о пятне. Это же просто грязь. Нечего сопли распускать, да еще в присутствии товарищей. Вон, Эрнест все же изволил продрать глаза и теперь пялится вокруг. Еще подслушает, о чем они с Рудольфом тут говорят, и потом проходу не даст насмешками.

Однако молитвы не помогли Фрицу заснуть в первую ночь. Он убеждал себя, что все дело в неудобном тюфяке — кровать была только у Рудольфа, который предложил спать на ней по очереди, но остальные отвергли такую щедрость.

Еще виноваты новые впечатления и волнение. К тому же жара к ночи вовсе не спала, а только усилилась. В комнате было душно, в окно не проникало ни ветерка. Да и дурак Эрнест храпел, точно боров.

В этом все дело.

Но иногда Фрицу казалось, что сочащийся в окно лунный свет обрисовывает на стене темный силуэт то человека в тюрбане, то женщины с тяжелыми серьгами.

Хвала Господу, скоро крестоносцы выступили в поход.

Альмадинт ждал своих освободителей.

Глава 5

Нетерпеливо всхрапывающие скакуны переступали с ноги на ногу, позвякивали кольчуги и слышался шепот, возносивший молитвы.

Выстроившиеся в три ряда рыцари готовились к атаке — далеко впереди черной массой вытянулись отряды аласакхинцев.

У Фрица взмокли ладони под обшитыми кольчужными кольцами рукавицами, пот стекал со лба, капая на глаза. И дело было не только в жаре — Фриц просто боялся.

Впереди ждал не тренировочный бой, не полупотешная драка с пиратами, а настоящее сражение. Придется вонзать меч в человеческую плоть, а не соломенное чучело. Прерывать чью-то жизнь. И враги без колебаний сами убьют Фрица, если он зазевается.

Только теперь он в полной мере осознал, что может погибнуть. Быстро и просто. Вот только что был Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах, дышал, разговаривал, мечтал. А вот его уже нет. И пусть его по заверениям священников ждет Рай, Фриц предпочел бы пока задержаться на грешной земле.

Но отступать некуда.

Рядом Рудольф таращился прямо перед собой полным ужаса взглядом, и Фрица, чего греха таить, немного успокаивало осознание: друг тоже трусит. Зато державшийся рядом Эрнест, поймав взгляд Фрица, улыбнулся презрительно и развязно, мол «фу, жалкий плебей, лишенный титула, уже наложил в штаны». Фриц в ответ принял высокомерный вид, надеясь, что Эрнест не заметит, как дергается у него глаз.

— Не геройствуйте, держитесь в задних рядах, — напутствовал их Пауль. — Помните: аласакхинцы хорошие лучники, но слабы в ближнем бою. Сокращайте дистанцию.

Он говорил это уже не раз. Сокращать дистанцию, ха! Это еще надо успеть, пока тебя не нашпиговали стрелами.

Фрицу в голову лезли образы собственной жуткой смерти и, чтобы хоть как-то отвлечься, он начал твердить молитвы, толком не понимая, что шепчет, путаясь в словах. Хотя общий молебен воинов перед битвой уже закончился: церковники как раз увозили золотой с рубинами Крест Алексея — священную реликвию, которую удалось сохранить в Сент-Иоанне. По легенде это был первый символ веры, выкованный одним из Учеников Сына. Исцеляющий раны, воскрешающий умерших.

Однако даже благословение Креста не могло унять беспокойство Фрица. Совсем не хотелось проверять силу реликвии на себе, ой как не хотелось.

Горн протрубил призыв к боевой готовности. Последний раз переглянувшись с Рудольфом, Фриц опустил забрало шлема и взял закрепленное у седла копье. Ладонь вспотелатак, что, казалось, сейчас выскользнет из рукавицы и оружие упадет на землю.

— Да хранит вас Господь, — шепнул Пауль и тоже опустил забрало.

Горн протрубил во второй раз.

— С нами Бог! — взревели крестоносцы.

Фриц бы с радостью вплел свой голос в общий боевой клич, но горло пересохло и получилось лишь сипение.

Опустив копья и подняв щиты, первый ряд рыцарей тронулся. Затем второй. Следом двинулись соседи Фрица, он же замешкался: Марта ни в какую не желала идти вперед, топталась на месте и даже пробовала пятиться задом, будто предчувствовала дурное.

Остальные рыцари были все дальше, набирая скорость. Мимо Фрица уже пробегали пешие ратники, некоторые оборачивались и показывали неприличные жесты, потешаясь над слабостью знатного господина.

Зато подкатившая ярость помогла бороться с волнением. Фриц с силой всадил пятки в бока Марты, когда это не помогло, он перекинул щит за спину, обернулся и шлепнул лошадь по крупу свободной рукой. Заржав, Марта устремилась за остальными лошадьми.

Ряды аласакхинцев тоже двинулись вперед. Все ближе и ближе. Уже можно было различить в до этого безликой массе отдельных людей. Смуглые лица и черные бороды. Шлемы странной формы с острыми наконечниками. Пестрые тюрбаны и стеганые куртки, заменявшие большинству воинов кольчуги.

Аласакхинцы оглашали воздух пронзительными криками, среди которых можно было разобрать имя их ложного бога. В ответ рыцари тоже заорали. Эти звуки, сливаясь с грохотом копыт, будили в душе странное волнение. Кровь быстрее бежала по жилам, разопревшую кожу покрывали холодные мурашки.

Фриц сам не заметил, как стал вопить вместе со всеми, даже не боевой клич, а просто одно протяжное «А-а-а-а!». Теперь он стал единым целым с шеренгой рыцарей и лошадьми — все они превратились в один огромный наконечник копья.

Аласакхинцы начали стрелять, нарушая мерзким свистом слаженную красоту крика рыцарей. Несколько наконечников вонзились в щит Фрица, еще один отскочил от шлема. Но вот скакавший впереди воин странно выгнулся и неожиданно упал с коня. Фриц едва успел натянуть поводья, объезжая его. И погнал дальше.

Все ближе, ближе, ближе…

Сшибка!

Грохнуло так, что у Фрица заложило уши.

Зазвенела сталь, заскрежетали ломающиеся древки. Глухо ударились щиты и мощные грудины боевых скакунов.

Марта опять разволновалась и, прежде чем Фриц успел столкнуться хоть с кем-то из врагов, она встала на дыбы, сбрасывая его на землю.

Мир вокруг закружился, Фриц тяжело упал на спину и выронил копье.

Возможно, это спасло ему жизнь: пока он несколько мгновений валялся в пыли, пики аласакхинцев прошли сверху, вспарывая воздух.

Придя в себя, Фриц перекатился как раз вовремя, чтобы убраться из-под копыт чьего-то коня. Вскочив, он осмотрелся, ища взглядом Марту, но в образовавшейся свалке даже с трудом удавалось разобрать, где чужие, а где — свои. Куда там искать глупую лошадь!

К Фрицу уже бежал с обнаженной саблей враг. Меч будто бы сам скользнул в ладонь, еще толком не осознав, что делает, Фриц парировал удар. Атаковал сам.

Замах. Серебристый росчерк. И вот уже в воздухе разлетаются рубиновые бусины кровавого ожерелья.

Захрипев и прижав руку к перерезанному горлу, аласакхинец упал. Фриц как завороженный уставился в черные глаза, из которых на него смотрел леденящий страх перед приближающейся смертью. Осознание, что он только что убил человека, обухом ударило по голове.

Фриц даже сделал движение в попытке помочь врагу, не осознавая, как это глупо, просто подчиняясь наитию. Но тут аласакхинец замер. Теперь навсегда.

Время на то, чтобы оплакать первую жертву, Фрицу давать не собирались. Кто-то напал сзади, благо кольчуга защитила и лезвие оружия скользнуло по звеньям.

Резко развернувшись, Фриц отбил следующую атаку воина с топором. И, воспользовавшись секундной передышкой, успел схватить валяющийся на земле щит. Может тот, что обронил сам, может — чужой.

Воин оказался умелым противником, топор мелькал в опасной близости от груди и горла Фрица. Пришлось вертеться волчком, чтобы отражать все атаки.

Вдруг мимо пронесся один из крестоносцев и, рубанув с плеча, отсек аласакхинцу голову. Кровь хлынула прямо на Фрица и к горлу подкатила тошнота. Нет, надо держаться!

И рядом уже был новый противник…

Сражение превратилось для Фрица в адский хаос из блеска оружия, хлюпанья разрезаемой плоти и стонов умирающих. Мир вокруг подернулся алой пеленой, в которой мелькали стальные блики.

Фрицем сейчас всецело завладело лишь одно желание: выжить. Оно управляло его телом, поднимало руки, наносило удары, отскакивало и пригибалось.

Убей или убьют тебя! Коли, руби, рассекай!

Иногда Фрицу казалось, что он отделился от тела и наблюдает со стороны, как закованный в железо воин режет людей точно свиней на бойне.

«Прошу, Господи, помоги вырваться из этого кошмара, — повторял он, забыв все прочие слова. — Прошу, Господи».

Сквозь кровавый туман начал проникать какой-то новый звук.

— Эй, Фриц, все закончилось. Очнись! Эй!

Что-то дернуло его за плечо и Фриц сперва ударил наотмашь, а потом уже распознал лицо Пауля. Хвала Небу, тот успел отскочить!

— Черт возьми, да что с тобой? — выпалил Пауль, на всякий случай загораживаясь щитом.

— Я-я-я, — проблеял Фриц, удивляясь, что, оказывается, умеет разговаривать на человеческом языке.

Постепенно он приходил в себя и осознавал, что происходит вокруг. Прямо у ног Фрица распростерлось тело аласакхинца, чью грудь покрывало множество ран, будто туда остервенело тыкали мечом.

Всю землю вокруг плотным ковром покрывали трупы людей и лошадей, среди них бродили крестоносцы. Кто-то помогал раненным товарищам, другие — обыскивали мертвецов. Мимо Фрица и Пауля прошел один такой, запихивая в мешок сапоги.

— Все в порядке, мы победили, — умиротворяющим тоном произнес Пауль. — Понимаю, после первого боя всегда хреново. Идем, тебе стоит выпить.

— Р… Руди? — смог выдавить Фриц.

— Уже в лагере, с ним сейчас лекарь, но ничего серьезного, так, царапина… Ты сам-то как? Весь в крови, даже не понять, где твоя, где — язычников. Но молодец — не прятался в песке!

Услышав про кровь, Фриц вздрогнул и осмотрел себя. Его сюрко, кольчугу и даже штаны покрывали алые разводы, смешанные с грязью. Все волоски на теле встали дыбом, как шерсть у зверя. Ощущая страх пополам с отвращением, Фриц попытался сорвать сюрко, желая вообще содрать всю кожу. Но от резкого движения плечо отозвалось болью.

Зашипев сквозь стиснутые зубы, Фриц прижал ладонь к ране.

— Идем-ка в лагерь, — требовательно произнес Пауль.

Он пошел вперед, лавируя между трупами, и Фриц поплелся следом, все еще плохо соображая. Мир вокруг расплывался, покрывался рябью, словно не настоящая реальность, а лишь отражение в воде. Казалось, мертвецы начинают слегка шевелиться, тянут руки. Иногда Фрицу чудилось в их глазах осмысленное выражение, они смотрели прямо на него! Внимательно, неотрывно.

Фрица трясло, зубы начали стучать, и Пауль, обернувшись, наградил подопечного сочувствующим взглядом.

— Надо потерпеть, скоро пройдет.

Пройдет, да?

От мысли, что он обрастет такой же броней, как Пауль, и будет спокойно созерцать чужую смерть, Фрицу стало еще хуже.

По пути в лагерь Пауль один раз остановился и, нагнувшись, снял с пояса мертвого аласакхинца кинжал в отделанных серебром ножнах.

— Надо же, проглядели, — с усмешкой заметил Пауль себе под нос.

— Недостойно обирать трупы, — проговорил Фриц.

Он сам не до конца понимал свои слова, произнося их как вызубренную молитву.

Пауль тяжко вздохнул и заговорил так, будто объяснял прописные истины несмышленому младенцу:

— Мертвецу кинжал уже не нужен. Не возьму я — заберут другие. Или хорошее оружие останется ржаветь в пустыне. Разве для этого кузнец над ним корпел?

Фриц не нашелся, что возразить, а ответ «так нельзя» казался детским лепетом.

Так они и шли по полю брани: Пауль рассказывал о сражении, хвалил Фрица за то, что тот не растерялся в первом настоящем бою, изредка нагибался и поднимал какие-то ценные вещи. Хорошо хоть одежду с мертвецов не стаскивал.

Однажды Фриц заметил группу рыцарей, которые ходили среди трупов, пинали их и, увидев что-то, понятное им одним, кололи копьями.

Мысли в голове ползли медленно, как улитки, и до Фрица не сразу дошло, что рыцари добивают раненных врагов.

— Эм, там… нельзя ведь… подло… — Он подергал Пауля за рукав, сам себя ощущая косноязычным деревенским дурачком.

Посмотрев туда, куда указывал Фриц, Пауль бросил:

— Не вмешивайся.

— Но…

— Не лезь не в свое дело, целее будешь. И вообще, эти воины совершают акт милосердия. По-твоему лучше, если раненые будут тут лежать и мучиться?

В обычном состоянии Фриц не удовлетворился бы подобными объяснениями и уж точно не прошел бы молча мимо убийства. Однако сейчас он пребывал в полубреду, точно больной с жаром. Фриц просто потащился за Паулем дальше, и образы рыцарей, дарующих «милосердие» врагам, стали лишь малой частью этого страшного и жутко длинного дня.

Лагерь встретил их суматохой и шумом. Священники устроили благодарственный молебен — люди стояли на коленях возле Креста Алексея и славили Бога, давшего силу их оружию. Но многие крестоносцы предпочли религиозным церемониям празднование победы, от разведенных тут и там костров неслись шумные тосты да хвастливые похвальбы в проявленном сегодня героизме.

Пауль повел Фрица к палаткам лазарета, где было вовсе не весело. Напротив, там словно бы еще продолжалось сражение.

Воздух полнился воплями и стонами раненых. Туда-сюда сновали слуги и женщины, таскавшие носилки, окровавленные тряпки и ведра с водой. Некоторые палатки то и дело озарялись вспыхивавшим внутри разноцветным светом — там священники призывали в помощь страдающим божью силу.

Пауль привел Фрица туда, где сидел с перебинтованной ногой Рудольф и смотрел пустым взглядом в пространство. При виде друга, пусть и потрепанного, но живого, к Фрицу вернулся призрак утраченных чувств. Заледеневшее сердце согрело теплом.

— Ты как? — спросил Фриц, присаживаясь рядом с Рудольфом.

Однако тот не ответил, вообще никак не отреагировал.

— Не трогай его пока, — посоветовал Пауль.

Тут из палатки выглянул лекарь и поманил Фрица внутрь. Пришлось снять сюрко, кольчугу, стеганую куртку и даже рубаху. Кровь на плече уже запеклась и одежда прилипла к телу, отдирая ее Фриц призвал на помощь всю силу воли для подавления крика.

Фрица задели копьем, и он отстранено удивился, как не заметил этого во время боя. Промыв рану, лекарь смазал ее каким-то убийственно пахнущим составом и перевязал. Помощи священника для такой «пустяковой царапины» не полагалась, у наделенных даром святых отцов было полно дел поважнее.

Лекарь быстро выпроводил Фрица, дав с собой маленький горшочек с мазью и объяснив, как ей пользоваться.

— Приходи, если станет хуже, — бросил на прощание лекарь, погружаясь в заботы о новом пациенте.

Убедившись, что с подопечными, по крайней мере, с их телами, все в порядке, Пауль повел обоих к палатке, где лежали все их вещи. Только увидев мешки, Фриц наконец-то сообразил, что подспудно беспокоило его все это время. Какая мысль вертелась на краю сознания и не давала себя ухватить.

— Где Эрнест?

Навязанный Рудольфу оруженосец не нравился ни его господину, ни Фрицу. Эрнест большую часть времени проводил в компании оруженосцев других рыцарей, где пил вино и сплетничал. Он постоянно пытался свалить свои обязанности по чистке оружия и заботе о коне Рудольфа на Фрица, в итоге все закончилось обычной дракой с шишками, фингалами и намятыми боками. Фриц отстоял свое право на свободу, и с тех пор Эрнест с ним вообще не разговаривал.

Но пусть они друг друга недолюбливали, Фрицу все же стало неловко от того, что он забыл о товарище.

Вместо Пауля ответил Рудольф, произнеся с момента встречи у лазарета первое слово.

— Погиб.

Встав на колени, Рудольф схватился за голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

— Погиб. Все погибли. Я их убил… столько людей…

Пауль поспешно впихнул ему в руки бутыль, от которой разило крепким самогоном, а вовсе не обычным вином.

— Пей.

Вторую бутыль получил Фриц, огорошенный известием. Пусть он не собирался оплакивать Эрнеста, но все же осознание, что человек, которого ты всего несколько часов назад видел улыбающимся, теперь лежит где-то бездыханный… Это осознание пугало, напоминая о близости смерти, от которой только милостью Бога удалось сегодня сбежать.

Фриц приложился к бутылке, хотя от одного запаха уже начинало мутить. Рудольф тоже выпил большой глоток, и его почти сразу же начало тошнить. Долго выворачивало наизнанку, будто он избавлялся не только от выпивки и пищи, но и от скопившейся внутри боли.

Пауль крепко держал Рудольфа за плечи, следя, чтобы тот не ударился и приговаривал, что все наладится. Пройдет и забудется.

Отмучившись, Рудольф еще долго оставался на коленях и беззвучно молился. Фриц же почему-то не мог обратиться к Господу. Казалось неправильным говорить с Ним, замарав сегодня руки в крови.

Фрицу оставалось лишь пить, но самогон, обжигающей лавой прокатываясь по горлу, оставался тяжестью в желудке и не приносил ожидаемого очищения пусть и через муку. Когда-то, наблюдая за отцом, Фриц поклялся себе не брать в рот даже сидра, однако сейчас опорожнил всю бутылку. И только тогда его накрыл благословенный мрак забытья.

На следующий день, едва проснувшись, Рудольф прочитал товарищам стихи о прошедшей битве. Они так выворачивали душу наизнанку, что Фриц, всегда запоминавший творения друга, на сей раз не стал их учить и под конец, не удержавшись, заткнул уши. Однако потом все же передумал — вызубрил строчки назубок.

Потому что теперь это было его долгом: помнить о случившемся до конца дней.

Глава 6

Крестоносцы с почестями погребли своих мертвецов, и Рудольф с Фрицем бросили по горсти земли на могилу Эрнеста.

Тела аласакхинцев же оставили падальщикам.

Марта так и не вернулась к хозяину и проехавшийся по окрестностям поля брани Пауль ее не нашел. Зато поймал оставшегося без всадника черного жеребца с хорошей сбруей, которого и преподнес Фрицу как подарок в честь боевого крещения. Хотя такой конь был, безусловно, лучше старой пугливой кобылы, Фриц все равно тосковал по Марте.

Она, словно тонкая ниточка, связывала его с домом. Теперь же, пусть рядом был Рудольф, Фриц почувствовал себя совершенно одиноким на чужбине.

Оставалось надеяться, что Марту нашел какой-нибудь крестьянин и ей больше не придется нестись в атаку, рискуя быть убитой.

Армия крестоносцев же двинулась дальше и осадила крупный город Нур-Эйар.

Фрицу совсем не хотелось снова видеть бойню, и, можно сказать, ему повезло: в первые же минуты штурма он упал с лестницы, опрокинутой защитниками города, и сломал ногу. Хорошо не шею.

На сей раз, пока еще не было наплыва раненых, Фрица изволил осмотреть священник. От прикосновения светящейся золотом руки боль тут же прошла, а прорвавшая плоть белая кость медленно встала на место.

— Денька через три бегать будете, — заверил Фрица святой отец. — Однако сейчас нужен покой, завтра снова полечимся.

Рудольф тоже поспешил покинуть сражение под предлогом помощи другу, да и вообще подрастерял боевой пыл. Фриц тоже не горел желанием драться, но куда было деваться?

Поэтому на следующий день они оба с радостью встретили известие о том, что послы Его Величества Родриго уговорили гарнизон Нур-Эйара сдаться, пообещав от имени короля сохранить всем воинам жизнь.

Крестоносцы тут же устремились в город, Пауль пошел вместе со всеми, но своим подопечным посоветовал остаться в лагере. Рудольф и не хотел смотреть на разграбление. Фриц же не мог бы побежать при всем желании.

Конечно, стоило бы уже начинать набивать пустые дорожные мешки. За проявленную в недавней битве «храбрость» Фриц получил от короля золотое запястье, и больше похвастаться было нечем. Главное, он не знал, сможет ли заставить себя просто войти в какой-то аласакхинский дом и схватить первую попавшуюся на глаза ценную вещь. Или начать вскрывать сундуки, словно какой-то грабитель.

Однако если отбросить притворство, разве не богатство главная цель? После боевого крещения Фриц понял, что подвиги рыцарей выглядят красиво только в песнях миннезингеров. Что же до освобождения Святого града из-под власти язычников…

Такое не то чтобы вслух, даже мысленно произносить не стоило, но Фриц понимал: его мало заботят горячие призывы священников к борьбе за веру. Для него Альмадинт представлялся чем-то эфемерным, волшебной мечтой, а притесняемые там единобожники — сказочными существами. Все это было таким далеким от жизни в Ауэрбахе и насущных проблем Фрица.

Вот и получалось, что для него важным оставалось лишь одно: брак с Солой. Для которого требовались деньги.

«Мне же не обязательно разбойничать, как другие, — убеждал себя Фриц. — Его Величество будет щедро награждать своих воинов, а уж когда захватим Альмадинт — осыплет всех золотом. Ну и если я вдруг наткнусь на брошенные аласакхинцами сокровища, то не пройду мимо. В этом ведь нет ничего дурного».

Подобным образом он рассуждал, сидя в тени палатки и вытянув перебинтованную ногу. Стояла невыносимая жара, которая, по словам расположившегося рядом Пауля, здесь, в Аласакхине считалась далеко не сильной. Так, приятный прохладный денек.

— Привыкнешь. — Теперь Фриц слышал от Пауля это слово постоянно.

Привыкнешь к жаре. Привыкнешь к ослепительному солнцу. Привыкнешь к грабежам.

Привыкнешь убивать.

Чтобы как-то отвлечься от скверных мыслей и убить время, Фриц предложил Паулю сыграть в кости. Без денежных ставок, просто на щелбаны.

Повезло Рудольфу, он, когда грабежи закончились, все же пошел взглянуть на Нур-Эйар. Прельстился россказнями о великолепном дворце эмира с роскошными садами.

Пауль и Фриц заканчивали уже седьмую партию — у последнего ныл побитый лоб. Все же кому везет в любви, тому не везет в азартных играх.

Вдруг между соседними палатками появился бегущий Рудольф с круглыми, как тарелки глазами. Остановившись возле товарищей, он уперся ладонями в бедра и с минуту тяжело дышал.

— Никак нападение? — Пауль потянулся к мечу, но Рудольф замотал головой так, что длинные пшеничные волосы шлепнули его по щекам.

— Нет… там… ужасное… бесчестье…

Не в силах внятно говорить, Рудольф размахивал руками, и Фрица охватывали дурные предчувствия. Не стал бы друг так волноваться из-за простого нападения аласакхинцев.

— Говори толком, — раздраженно потребовал Пауль.

— Король приказал казнить всех пленников, — на одном дыхании выпалил Рудольф.

Выругавшись себе под нос, Пауль махнул рукой.

— Было бы из-за чего такой шум поднимать.

Растерявшись, Рудольф промямлил:

— Его Величество же дал слово…

— Короли нарушают клятвы, которые дают друг другу, что уж говорить об обещании язычникам, — философски проговорил Пауль. — Венценосные особы — хозяева своего слова: дали — взяли назад.

Зато на Фрица сообщение Рудольфа подействовало как удар молнии.

Казнить людей, которым обещал жизнь, это так… отвратительно подло. Даже многие разбойники отпускают тех, кто без сопротивления передал им свои ценности. Тут же король, помазанник божий. У Фрица такое просто не укладывалось в голове.

— Родриго хочет быстрее идти на Альмадинт, — рассуждал тем временем Пауль. — Пленники — лишняя обуза. Тащить их с собой мы не можем. Оставить в Нур-Эйаре — тоже, ведь без надежной охраны они вырвутся и вернут город. Король не может ослабить армию, отрядив в качестве тюремщиков большой отряд. Ждать, пока эмир этой области заплатит выкуп, слишком долго. Следовало предположить, что Родриго прикажет избавиться от пленных. Это было всем понятно, кроме юнцов, вроде вас. И аласакхинцев, конечно.

Фрица пробрало морозом от того, как спокойно Пауль рассуждал о казни гарнизона, насчитывавшего почти тысячу человек.

— Не все еще забыли, что такое честь рыцаря, — с несвойственной ему холодной резкостью произнес Рудольф. — Герцог Кройцбергер собирает к королю делегацию. Мы будем просить о милосердии. Вам, герр Пауль, как я уже понял, все равно. Но ты-то, Фриц, пойдешь?

— Еще бы! — Тот вскочил и тут же скривился, случайно наступив на больную ногу.

— Нечего вам туда тащиться! — отрезал Пауль. — Этельреду Кройцбергеру только дай возможность побузить. Вот уж кому на пленников плевать с высокой колокольни. Ему просто нужен повод, чтобы пошатнуть власть короля, а вы, по дурости, подыграете. Раздоры в наших рядах — первый шаг к поражению.

— По-вашему лучше стоять в сторонке и смотреть, как убивают безоружных, попирая законы чести? — процедил Рудольф.

— По-моему лучше не связываться с сильными мира сего, — спокойно ответил Пауль. — Герцог в случае чего выкрутится, а вы можете влипнуть в дерьмо по самые уши.

Он, безусловно, дело говорил, но… Фриц так хотел смыть кровь, которую видел на своих руках едва ли не каждую ночь. Может быть, если он заступится сейчас за пленных, убитые аласакхинцы там, в ином мире, простят его.

Подхватив самодельный костыль, Фриц заковылял к городу. Рудольф шел рядом, поддерживая друга за плечо. Через некоторое время они заметили, что Пауль двинулся следом, держась на приличном расстоянии, но так, чтобы не упускать подопечных из вида. Пусть судьба пленников его не волновала, бросать товарищей он не собирался. Это успокаивало.

Вот так и получилось, что Фриц все же увидел Нур-Эйар, оказавшийся почти что братом-близнецом Сент-Иоанна, только без моря. Такие же песочного цвета дома, узкие улочки, мощенные камнем, маленькие фонтаны на площадях. И громада белоснежного манзилзоара с ярко-зелеными куполами.

Вот только смуглолицых аласакхинцев друзьям на пути почти не попалось. По городу важно расхаживали крестоносцы, бегали слуги. Возле манзилзоара спешно возводился помост для казни.

Рудольф привел Фрица к дворцу, окруженному крепостной стеной. Здесь у ворот собралась большая группа дворян и духовенства. Фриц порадовался, что неравнодушных так много, и есть даже клирики, готовые вступиться за иноверцев.

Всем заправлял высокий мужчина с волнистыми светлыми волосами, оказавшийся тем самым герцогом Кройцбергером. Фриц смутно припомнил его, но вообще такие высокородные господа не баловали вниманием простых рыцарей. Сейчас же герцог встретил появление двух друзей радостным восклицанием.

Еще несколько минут все ждали запаздывающих участников делегации, перемывая кости Родриго и поддержавшему его архиепископу Урбану.

— Духовный пастырь всех крестоносцев не должен поощрять столь жестокое убийство, — заявил один из клириков, судя по одежде — епископ.

«Уж не метит ли он сам на место Урбана?» — с сарказмом подумал Фриц, предпочитая, как и Рудольф, пока помалкивать.

Наконец, все собрались и группа протестующих направилась к воротам. Их пропустили без лишних вопросов, видимо, помог авторитет герцога.

Что ж, теперь Фриц смог полюбоваться дворцом эмира.

Это было величественное здание из охряно-золотистого камня, со множеством башенок и колонн. В окруженном галереей внутреннем дворе делегацию встретили королевские приближенные и после разговора с герцогом, повели всех дальше.

Внутри дворца некоторые стены покрывала плитка цвета индиго, испещренная желтыми и зелеными узорами. Другие украшала резьба с растительными мотивами. Но ни одного рисунка человека или животного Фрицу на глаза так и не попалось. Неужто Пауль не врал, рассказывая, что в зоарстве запрещено изображать живых существ где бы то ни было? Зато на каждом шагу попадался образ священного огня — то на капителях колонн, то в росписи залов.

У Фрица уже начало рябить в глазах от множества мелких деталей убранства, когда делегацию привели в сад, где расположился король.

Здесь воздух полнился диковинными ароматами, со всех сторон неслось переливчатое пение птиц.

После покрытой колючим кустарником пустыни за стенами города раскинувшая в саду буйная зелень казалась ненастоящей.

Пока они шли по дорожкам, Фриц даже позабыл о цели визита, вертя головой и вбирая в себя яркие оттенки, от которых уже успел отвыкнуть. Красные цветы с вытянутым бутоном и желтыми усиками. Темно-зеленые листья пальм. Ярко-салатовая трава. Лазурные перья у птицы. Кажется, она называется «попугай»?

Но вот просители дошли до центра сада, где в окружении придворных сидел в обитом шелком кресле сам Родриго Элизарский.

Последний раз Фриц видел короля вблизи во время раздачи наград и тогда не ощутил особого трепета перед величием правителя. Родриго был совершенно обычным невысоким мужчиной с черной бородкой-клинышком, которую предпочитали почти все поголовно элизарские дворяне. Фрицу не понравился взгляд монарха: цепкий и пронзительный. Даже когда Родриго улыбался, его глаза оставались холодными.

Вот и сейчас он тоже растянул губы в радушной улыбке, но смотрел на просителей слишком уж пристально.

Рядом с королем восседал архиепископ Урбан — строгий благолепный старец с бледным лицом и тонкими губами, которые всегда были неодобрительно поджаты.

— Нам сообщили, что у вас, герцог, есть к нам важное дело, — без обиняков начал Родриго, едва все прибывшие отвесили поклоны. — Извольте изложить просьбу побыстрее, нас ждет еще много дел.

— Сир, — уважительно заговорил Кройцбергер, — я и эти достойные господа молим вас о снисхождении к несчастным пленникам, обреченным вашей волей на смерть.

Родриго медленно обвел взглядом всех просителей, и Фриц на миг пожалел, что посмел явиться. Теперь ему при случае припомнят неповиновение, ох припомнят. Однако Фриц не отвел глаз, с безрассудной храбростью глядя на короля в ответ.

— Печально видеть, что столько людей в святом воинстве жалеют богомерзких язычников, — протянул Родриго.

— Мы заботимся вовсе не о них, а только лишь о вас, сир, — льстивым тоном произнес Кройцбергер. — Что будут говорить о великом правителе Элизара, потомке святой Долорес, когда разнесется слух о нарушенной им клятве? Мое сердце обливается кровью от мысли, что имя моего короля покроется позором.

«Ловко», — отметил Фриц.

— Похвальная забота. — В голосе Родриго проскользнули ироничные нотки. — Но нашему величию не страшна болтовня злых языков.

Тогда вступил один из церковников.

— Сир, ваше величие не померкнет от блеска милосердия. Сын завещал прощать врагов своих. Сжалиться над пленными будет поступком, достойным истинного клириканина.

Дребезжащим голосом заговорил Урбан:

— Повелитель, начавший восемьдесят лет назад Святую войну, оставил нам завет: убить язычника не грех для истинного слуги Бога. Ты смеешь оспаривать его слова, брат?

— С нами также остался завет, что данная на кресте клятва нерушима, — парировал церковник.

Постепенно беседа переросла в обычную перебранку: дошло до того, что Кройцбергер в открытую обвинил короля в бесчестии и пригрозил увести своих людей, составлявших немалую силу в армии крестоносцев. Урбан принялся увещевать и герцога, и разозлившегося Родриго. Придворные и члены группы Кройцбергера тоже кричали да потрясали кулаками.

За всеми этими воплями и взаимными обвинениями все как будто забыли, что в первую очередь речь идет о жизни тысячи человек.

Фриц беспомощно переглянулся с Рудольфом, ощущая себя лишним среди оглушительного гвалта.

В конце концов, Урбану удалось привести стороны к примирению. Словно на базаре Кройцбергер выторговал у короля жизни трехсот наиболее знатных из пленников, которые все же должны будут заплатить выкуп. Часть его пойдет Кройцбергеру, его людям и, конечно же, храбрым просителям.

— Но как же те, кто не может заплатить, — рискнул подать голос Фриц. — Разве они виноваты, что бедны?

Родриго вперил в него тяжелый взгляд.

— Мы выступаем на Альмадинт послезавтра. В Нур-Эйаре останется гарнизон в двести человек. Тех, кто будет препятствовать нашему походу, я сочту изменниками и казню.

Его слова словно взмах клинка разрубили спор. Больше возразить было нечего. Да и понятно, что бесполезно.

Едва они немного отошли дальше по саду, Фриц протолкался к Кройцбергеру и бросил тому в лицо обвинения.

— Вот и весь ваш благородный порыв, герр герцог? Выторговать себе побольше золота?

Некоторые из группы просителей поддержали Фрица нестройным хором.

— Мы пришли ради спасения людей!

— Обман!

Однако другие загомонили, уверяя, что герцог сделал все от него зависящее.

— Короля не переубедить!

— Мы сами могли оказаться в петле!

Приняв скорбный вид, Кройцбергер обратился к Фрицу.

— Вы же сами видели, мой юный друг, Его Величество непреклонен. Надо радоваться, что нам удалось спасти хотя бы часть пленных. Благодарю и тебя, и герра Заксенштойфе за поддержку.

Он явно пытался произвести на двух друзей хорошее впечатление, чтобы закрепить влияние на новых сторонников. Фриц не клюнул на его ханжескую мину и уже собрался высказать все, что думает о подобных лицемерах.

Неожиданно из-за кустов вынырнул Пауль, который, как оказалось, все это время издалека наблюдал за происходящим.

— Ваши старания достойны похвалы, герр герцог. Прошу не обижайтесь на горячность моих молодых товарищей: они еще не оправились от недавнего сражения.

Кройцбергер покивал с умным видом.

— Да, да, понимаю. Юноши впервые на Святой земле, многое внове и даже может вызвать отторжение. Ничего страшного.

Пока они говорили, Фриц остыл и сообразил, что пенять Кройцбергеру бессмысленно — пленных их ссора все равно не спасет, зато есть риск обзавестись влиятельным врагом. Достаточно уже и того, что король запомнил Фрица и Рудольфа.

— Благодарю вас за науку, герр герцог. — Фриц нашел в себе силы, чтобы вежливо поклониться, но от скрытой издевки не удержался.

Друзья покинули дворец, идя следом за Паулем, точно цыплята за курицей. По пути он с видимым облегчением рассуждал о том, что все закончилось хорошо.

— Герцог вполне мог втянуть вас в бунт! Хвала Господу, дело закончилось обычным дележом добычи. В следующий раз не влезайте в подобные дрязги. Будем надеяться, король не будет вам мстить. Все же он здравомыслящий человек и должен понимать, что Кройцбергер задурил вам головы.

— Еще бы этот здравомыслящий человек понимал, что нельзя мгновением руки отправлять других на смерть, — печально произнес Рудольф.

Пауль вздохнул.

— Правители только этим и занимаются, мой мальчик.

Пленных вешали прямо на стенах города. До конца дня у палачей было полно работы. Потом говорили, что бедняги здорово утомились и отправились на лечение к священникам.

Некоторые из рыцарей даже ходили посмотреть на казнь. Пауль, Фриц и Рудольф остались в палатке и последний метался туда-сюда, бормоча:

— Неужели мы совсем ничего не можем сделать?

— Только молиться за упокой душ умерших, — устало произнес Пауль.

Фриц и Рудольф действительно молились страстно и отчаянно, но это не могло удовлетворить их жажду действий.

Уже вечером, когда пришло сообщение об окончании казни, Фрицу пришла в голову идея.

— Кое-что мы все-таки можем, — решительно заявил он.

Выслушав его план, даже Пауль не стал возражать, видимо, сочтя, что опасности нет. Только поворчал про молодежь, которой вечно неймется.

— В каждой бочке — затычка.

Стоять в карауле, пока слуги хоронили казненных, — занятие не из приятных, поэтому, когда Фриц и Рудольф вызвались добровольцами, то молодые оруженосцы, которым выпала эта противная работа, были только рады. Правда, удивились, что Фриц рвется дежурить с травмой. Пришлось наплести про стыд за глупое ранение и желание хоть как-то помочь товарищам. Оруженосцы поверили, да и просто хотели побыстрее спихнуть на кого-нибудь свои обязанности.

Слуги долго рыли большую траншею, уже сгустились сумерки, когда они начали перетаскивать тела. И Фриц благословил ночь, милосердно прикрывшую своей темной вуалью ужасы прошедшего дня.

В полумраке, освещенном лишь слабым светом двух фонарей, раздетые трупы казались не людьми, а статуями, которые никогда не были живыми. Все равно, Фрицу стало жутко. Рудольф, сбивчиво бормоча под нос строки, из которых пытался сложить мрачный сонет, вообще не смотрел в сторону работающих слуг. Удивительно, как те могли спокойно заниматься подобным делом и их не выворачивало наизнанку каждые пять минут?

Неужели люди действительно… привыкают?

Через некоторое время к могиле пришел пожилой клирик. Фриц узнал в нем одного из тех, кто молил о снисхождении к пленным. Не епископ или другой важный чин, а, судя по простой рясе, обычный монах без магических сил.

Клирик немного робко, но твердо испросил у стражей разрешения провести погребальный обряд.

— Пусть они язычники, но негоже, чтобы души уходили в иной мир без последнего напутствия и молитвы.

— Конечно, святой отец, — с чувством произнес Рудольф. — Можете спокойно молиться, мы позаботимся, чтобы вас не беспокоили.

Сердце Фрица затопила горячая благодарность к незнакомому монаху. Все-таки среди толпы бунтовщиков и любителей легкой наживы нашелся один совестливый человек, заботившийся о пленных, а не о себе. Тот, кто не побоялся рискнуть. Ведь будь на месте двух друзей другие, монаха бы прогнали взашей, а то и донесли высшим иерархам о недопустимом сочувствии к язычникам.

— Благодарю, дети мои. — Монах быстрым жестом благословил юношей и засеменил к дальнему краю могилы.

Встав там, он начал молиться и, когда подносили новый труп, закрывал покойнику глаза.

Фриц вздохнул с облегчением: если бы не появился монах, им с Рудольфом пришлось бы самим опускать веки мертвецам. Заставить себя сделать это казалось невозможным.

Когда совсем стемнело, и слуги уже заканчивали работу, произошло то, чего Фриц ожидал.

К могиле пришли несколько мужчин и стайка женщин в белых покрывалах. Они остановились на почтительном расстоянии, и один из аласакхинцев с поклоном приблизился к сидящим на холмике земли рыцарям. Сказал на ужасном кеттнианском:

— Жены… погребение… прошу.

И протянул мешочек, в котором многообещающе зазвенели монеты.

Жестом ладони отказавшись от дара, Фриц указал на могилу, затем прижал палец к губам, намекая, что стоит соблюдать тишину.

Аласакхинец что-то с придыханием произнес на своем языке, потом спохватился и сказал отчетливо:

— Да хранит вас Господь.

Получив разрешение, женщины устремились к могиле, едва не расталкивая друг друга.

Фриц опасался, что могут возникнуть проблемы с монахом, но тот спокойной уступил место родственницам убитых. Потом заговорил с несколькими и Фриц заметил, что женщины крестятся. Неужели среди казненных оказались единобожники? Не стоило ли удивляться. Даже в Срединной земле единоверцы уничтожали друг друга, так почему в Аласакхине они должны вести себя иначе?

Женщины белыми призраками бродили возле могилы, то и дело слышались слабые вскрики и стоны. Одна аласакхинка все же не выдержала: бросилась на тело дорогого человека, завыла громко и надрывно. У Фрица по коже побежали ледяные мурашки — почему-то вдруг вспомнился последний крик матери. С сердца будто ножом стали соскребать застывшую корку, обнажая застарелую боль.

Слуги, только теперь заметившие женщин, побежали от дальнего края ямы, потрясая кулаками и сыпля угрозами.

— Занимайтесь своим делом, — срезал их Рудольф. — Мы разрешили дамам проститься с умершими.

Спорить с рыцарями никто не решился, но Фриц разобрал в ворчании уходящих слуг предположение, что господа «получили на лапу» и «не хотят делиться». Рудольф, видимо, тоже все понял и передал недовольным несколько монет из своего кошеля. В благодарность «за труды». А еще для того, чтобы держали рот на замке.

Так страшно кричавшая женщина теперь просто молча раскачивалась из стороны в сторону. Потом ее, взяв под руки, увели другие.

Двое друзей не давали слугам закапывать могилу, пока все аласакхинки не простились с усопшими, что стоило еще нескольких монет. Наверное, прошло не меньше двух часов прежде, чем женщины ушли. На прощание все тот же мужчина попытался снова дать Фрицу мешочек с деньгами, но получил твердый отказ. Тогда низко поклонился и снова призвал благословение Бога на добрых людей. В этот миг Фрицу впервые пришла в голову мысль, от смелости которой стало до трепета страшно и одновременно неожиданно хорошо: может быть, Он на самом деле один и люди лишь по неразумности дают Ему разные имена?

Пока Фриц и Рудольф смотрели вслед уходящим женщинам, рядом появился монах.

— Вы поступили, как подобает истинно верующим, дети мои.

— Вы тоже, отче, — ответил Фриц.

Пусть то, что они с Рудольфом сделали сегодня, не исправит совершенное злодейство. Пусть это лишь капля доброты в море жестокости… Фриц все же почувствовал облегчение от исправления хотя бы малого несовершенства в мире.

Слуги уже собрались закапывать могилу, когда свет лампы упал на лицо одного из покойников. Красивый юноша не старше Фрица и Рудольфа смотрел в вечность широко раскрытыми глазами.

Они опустили ему веки.

Короли — помазанники божьи — могут судить, казнить и миловать. Они будут держать ответ лишь перед Господом. Но погибшие сегодня вовсе не были преступниками. Свершилось не правосудие, а убийство. Гораздо более подлое и жестокое, чем в сражениях. Там противники сходятся в честном бою, ставя на кон свои жизни. И судьей выступает лишь Бог.

Тогда почему же Фрица, отнявшего десяток жизней врагов в схватке лицом к лицу, до сих пор терзало чувство вины, в то время как король спокойно отправил на смерть сотни невинных?..

Глава 7

Святой град Альмадинт проступил из золотистой утренней дымки, словно мираж в пустыне.

Парившие над землей стройные тонкие башни и купола казались сотканными из света. Они будто были частью иного мира, далекого от страны песка, зноя и крови, по которой пробирались крестоносцы. Подъедешь ближе — и все исчезнет, растворится в рассветном мареве, как дивный сон.

Когда конь Фрица взобрался на пригорок, над стенами взлетела стая белоснежных птиц, и сначала почудилось, что это ангелы парят над Святым городом.

Фриц знал, что Альмадинт уже близко, за холмом. От поднявшихся раньше рыцарей по задним рядам армии распространялись восторженные шепотки. Но пусть Фриц и был готов, облик города все равно поразил его в самое сердце. Нестерпимо захотелось остановить коня и, опустившись на колени, поцеловать обетованную землю. Некоторые рыцари так и делали, мешая проезжать другим: опускались в дорожную пыль, простирали к Святому городу руки и громко распевали псалмы.

От Альмадинта в этот миг тоже понеслось странное пение на разные голоса. Заунывное, на одной протяжной ноте — оно вовсе не было красивым, но трогало какие-то струны в душе. Фриц ощущал дрожь, будто все его существо резонировало с незнакомым ритмом.

Рудольф, двигаясь так, словно его телом управлял кто-то другой, остановил коня и неловко плюхнулся в песок. Чуть приоткрыв рот, застывшим взглядом уставился на город. Фриц потянулся следом, но его удержал окрик Пауля.

— Ну хоть в сторону отъедьте. Вас же задние ряды сомнут!

— Не дергай мальчишек, Пауль, — весело крикнул какой-то рыцарь. — Они же впервые видят Альмадинт. Вспомни, как сам башкой о камни бился перед стенами Святого града.

— Ничего подобного!

Шутливая перебранка охладила Фрица лучше нравоучений Пауля. Да, Альмадинт прекрасен. Но скоро его девственно-чистые стены окрасятся кровью.

В очередной раз в разум закралась предательская мысль о бегстве, которая часто посещала Фрица со дня казни пленных из Нур-Эйара.

Когда друзья вернулись с дежурства, Рудольф надтреснутым голосом сказал:

— Давай бросим все это и вернемся домой.

Услышь Фриц такое от друга несколько дней назад, обозвал бы того трусом и поднял на смех. Но теперь молчал, проглатывая рвущееся с губ «давай». С какой бы радостью он отправился назад к скуке промозглого Ауэрбаха! К Соле.

Которая не примет опозоренного жениха.

Фриц понимал, что слава о рыцарях, сбежавших из Святого воинства, далеко разнесется по Срединной земле. От молвы можно скрыться разве что в далекой глуши Инеместы и Кальтонии или на худой конец у язычников Тантланда. Но захочет ли Сола отправиться с Фрицем в изгнание? Может быть, из любви к нему и пойдет на такую жертву, вот только счастлива точно не будет. Меньше всего он хотел, чтобы она страдала. Уж лучше мучиться самому!

«И заставлять страдать других, да?» — едко спрашивал внутренний голос.

Фрицу все же удалось убедить себя, что остаться в рядах крестоносцев для него даже лучше. Пока они с Рудольфом здесь, то смогут пусть чуть-чуть, но выправить уродливые искажения в мире, которые оставляли другие рыцари. Если не предотвратить грядущие трагедии, то хотя бы спасти какую-то одну жизнь. Две, три. Все лучше, чем ничего.

Да, это были слова Кройцбергера, однако как ни крути, благодаря собранной им группе, триста человек остались в живых. Подумав спокойно, Фриц осознал, что стоит ценить даже маленькие победы.

Поэтому он сказал Рудольфу:

— Прости, друг, я остаюсь. Ты же, если больше не в силах это выносить, возвращайся. Я тебя прикрою. Можно даже попробовать разыграть твою смерть, чтобы сохранить репутацию.

— Да к черту репутацию! — запальчиво воскликнул Рудольф. — Тебя я не брошу… Это ведь из-за Соланж ты все терпишь, да? Разве ее любовь померкнет от того, что ты покинул армию разбойников и убийц?

Фриц уже ни в чем не был уверен, но сказал твердо, цепляясь за чувства к Соле, которые дарили утешение:

— Я хочу, чтобы она была женой уважаемого дворянина, а не парии.

Больше они к этому разговору не возвращались. И вот теперь Рудольф, забыв о побеге, восторженно приветствовал Альмадинт, тогда как Фриц не мог пробудить в душе положенной по случаю радости.

Впавшего в экстаз Рудольфа едва не затоптали копыта здоровенного скакуна такого же черного, как его всадник. Фриц, соскочив на землю, оттащил друга и тот более-менее пришел в себя.

Пока рыцари спускались с холма, лавиной растекаясь по лежащей внизу равнине, от башен города в небо все так же летела протяжная песня.

— Что это за звуки? — полюбопытствовал Фриц у бывалого Пауля.

— Служители Зоара призывают верующих к молитве, — объяснил тот. — Вместо нашего колокольного звона. По-моему — жутковатые завывания.

— А, по-моему, очень проникновенно, — заметил Рудольф. — Есть в таком способе призыва к молитве что-то неизъяснимо древнее.

— Ага, языческое, — буркнул Пауль.

Крестоносцы разбили под стенами города лагерь, и архиепископ Урбан провел торжественную мессу, закончившуюся большим шествием вокруг стен с Крестом Алексея.

Однако гром небесный не ударил в ворота Альмадинта, разбивая их в щепки. Стены не пали, как от звуков волшебных труб служителей Бога из Святой Книги.

А защитники города, не в состоянии попасть в рыцарей стрелами с большого расстояния, ограничились криками, мешавшими пению хора и насмешками на кеттнианском.

Началась осада.

Во время Третьего Крестового похода один из тайных единобожников впустил в Альмадинт отряд рыцарей, которые потом открыли ворота своим. Но сейчас что-то никто не спешил помогать крестоносцам.

Едва лагерь был разбит, король погнал воинов на штурм, желая побыстрее водрузить на голову вожделенную корону Альмадинта.

Повидавшие на своем веку многое стены Святого города подверглись обстрелу из катапульт, которые метали не только связки тяжелых камней, но и горящие снаряды. Тогда Фриц смог впервые увидеть восточных колдунов, которых называли мудреным словом «звездочеты», в действии.

Выйдя на стены, мужчины в черных балахонах, расшитых серебряными звездами и странными символами, творили волшебство с помощью тонких палочек. С кончиков странных магических инструментов сыпались искры, и тяжелые булыжники замирали в воздухе, не долетев до стен. Земля под катапультами обращалась в зыбучие пески, затягивавшие осадные орудия с такой скоростью, что слуги едва успевали откапывать до того, как священники подавляли вражескую магию.

Незнатные ратники впряглись в канаты, точно волы, и потащили к Альмадинту огромные осадные башни. Еще одна группа, несшая окованное железом бревно-таран, двинулась к воротам под прикрытием щитов.

Город огрызался: в башни летели камни и огненные шары. На таранный отряд полилась кипящая смола, которую потом подожгли зажженными стрелами. Если бы не подоспевший вовремя священник, создавший из воздуха поток воды — все воины сгорели бы заживо. Но все равно Фриц порадовался, что не попал в этот отряд.

Они с Рудольфом полезли на одну из башен, когда та уже была достаточно близко от города. Осажденные осыпали ее и собравшихся внизу воинов подожженными стрелами, но стенки башни были сделаны из особого материала, который очень плохо горел. Обычные же стрелы просто не могли его пробить.

Однако ратникам у подножия башни досталось изрядно: стрелы сыпались дождем, затмевая небо. Воинам не всегда удавалось загородиться щитами, а наконечники находили путь через кольчужные звенья или впивались в ноги. Каждое мгновение кто-то падал на землю, чтобы больше не встать, и по его телу проходили другие воины в своем слепом стремлении к Святому городу…

Фриц, Рудольф и прочие рыцари ждали в верхней части башни — через узкие окошки в стенах можно было рассмотреть собравшихся у крепостных зубцов аласакхинцев. Еще чуть-чуть и вот уже один из обслуживавших башню воинов начал опускать мостик.

В этот миг все сооружение тряхнуло так, будто началось землетрясение. Фриц бросился на пол прежде, чем сообразил, что вообще происходит. Под свист и треск над головой что-то пролетело. Раздался оглушительный вой, который быстро смолк вдали, будто тот, кто кричал, улетел.

Подняв взгляд, Фриц увидел зияющие в двух стенах башни дыры, причем одна была заметно больше другой. Между ними протянулся толстый канат, уходящий дальше.

— Рубите! — истошно закричал какой-то рыцарь, вскакивая и занося над канатом клинок.

Все еще не до конца понимая происходящее, Фриц вытащил из ножен меч, однако не стал выпрямляться, а на корточках подлез под канат и начал пилить. Вскоре к ним присоединился Рудольф и еще несколько крестоносцев.

Все же они не успели.

Канат вдруг натянулся, словно тетива лука, и медленно заскользил назад. Раздался скрип, что-то врезалось в башню, ломая деревянные перекрытия, сминая стены. Вся конструкция начала заваливаться на бок.

В мешанине из рук и тел, Фриц каким-то чудом смог спрыгнуть именно в тот момент, когда башня находилась близко к земле, но еще не упала. На сей раз он ничего не сломал, ловко перекатившись по руке. Зато рухнувший рядом Рудольф потерял сознание.

Взвалив друга на плечо, Фриц побежал от рушащейся башни. Оказалось, она рушится под весом другой и захватывает соседнюю — все махины падали, точно деревяшки в игре в городки под ударом биты.

За считанные минуты армия крестоносцев лишилась шести осадных башен. Позже рассказывали, что их пронзило огромное копье с закрепленным на нем канатом — оно застряло в последней башне, пригвоздив к стене одного из рыцарей. До этого беднягу протащило на острие над головами товарищей. Снарядом управлял звездочет, по взмаху волшебной палочки отправивший копье в полет, а потом потянувший назад.

Один из священников смог прикончить аласакхинского колдуна, полностью поглощенного копьем, но тот успел сделать свое черное дело.

С падением башен, которые погребли под собой множество рыцарей и простых ратников, атака захлебнулась. Командиры приказали войскам отступить, и крестоносцы вернулись в лагерь, сопровождаемые насмешливым улюлюканьем и свистом защитников Альмадинта.

Фриц, не дожидаясь приказов, сразу же начал выбираться с поля боя. По дороге ему в спину угодила стрела, но кольчуга и кожаная куртка погасили удар, так что наконечник лишь оцарапал кожу. Хвала всем святым, стрела не оказалась отравленной.

В лазарете с так и не пришедшего в сознание Рудольфа сняли шлем — на голове обнаружилась кровоточащая рана. Занявшийся ей лекарь грубо велел Фрицу не мельтешить и тот покорно вышел, сев возле палатки.

Раненые все прибывали, не проходило и минуты, чтобы мимо Фрица в палатку не вносили кого-нибудь. Вскоре он начал помогать, подставляя плечо шатающимся рыцарям, стаскивая расплющенные шлемы, которые крестоносцы не могли снять сами, подхватывая тех, кто падал от потери крови. Перед глазами мелькали сломанные конечности, зияющие раны, торчащие кости, обугленная плоть и волдыри — все смешалось.

О, благословенный Альмадинт, сколько же крови люди пролили ради того, чтобы пройти по твоим мостовым!

Через некоторое время из палатки выполз Рудольф с перевязанной головой или скорее его вытолкал один из помощников лекаря — мест для всех уже не хватало. Не став ругаться с врачевателями, у которых хватало дел, Фриц закинул ослабшую руку Рудольфа себе на плечо, в другую взял шлем друга — так они и потащились к своей палатке.

На полпути юноши встретили обеспокоенного Пауля, который при виде них испустил такой тяжкий вздох, словно пытался высвободить душу.

— Когда я увидел, что башни падают, то уже простился с вами обоими. Хвала Господу!

Подперев едва переставляющего ноги Рудольфа с другой стороны, Пауль повел своих подопечных к палатке…

Вечером священники провели мессу, поминая усопших и прося Бога о помощи в следующем сражении. Над лагерем разносилось стройное пение хора, подобное звону серебряных колокольчиков и ангельских голосов. Как бы Фриц ни сомневался в церковниках, от такой музыки на глаза наворачивались слезы и кололо в груди.

Практически одновременно с пением гимнов из Альмадинта донеслись протяжные выкрики аласакхинских священнослужителей, которые, по словам Пауля, переводились как «Зоар велик!».

Призыв к языческому богу вместе с песнопениями клирикан звучал странно, но постепенно Фриц начал замечать в этих казалось бы несочетаемых звуках необычную красоту.

— Восславим Сына и всех святых!

— Зоар велик!

— Он пришел в мир, чтобы даровать нам спасение!

— Зоар велик!

Звуки достигли той гармонии, которая была недоступна людям.

Сгустились сумерки, но лагерь крестоносцев еще долго не спал, оглашаемый стонами умирающих и криками рыцарей, которые топили страх смерти в вине.

Ночью обороняющиеся предприняли вылазку, надеясь, что враг ослаблен и настал удачный момент для удара. Фриц не участвовал в схватке, завязавшейся у юго-западной стены. Они вместе с Паулем при звуках горна быстро облачились в кольчуги, похватали оружие и вскочили на коней. Рудольф тоже порывался встать, но закружилась голова, и он рухнул обратно на одеяло под грозный окрик Фрица:

— Нечего тут прыгать!

Потом они сидели в седлах, прислушиваясь к разносящемуся далеко окрест звону клинков и ожидая сигнала к выступлению. Однако он так и не прозвучал — отряд аласакхинцев удалось уничтожить малыми силами.

На следующий день головы поверженных врагов складывали в сетки и швыряли такие снаряды в сторону города, стараясь попасть за стены. Обычная тактика запугивания противника и попытка вызвать во вражеском стане болезни.

Аласакхинцы вяло огрызались, метая из своих орудий тяжелые камни, но те недолетали до катапульт. Когда же звездочету удалось поджечь одну, волшебники крестоносцев быстро потушили пламя.

Родриго жаждал захватить Альмадинт как можно скорее. Увы, прошедший через несколько дней второй штурм тоже закончился неудачей и потерей еще двух оставшихся осадных башен. Пришлось ждать почти месяц, пока мастера построят новые. Король рвал и метал, но даже угрозы не могли ускорить работы, ведь дерева не хватало и приходилось доставлять его из Нур-Эйара.

Оказалось, у инженеров и магов созрел еще один план, о котором простым рыцарям вроде Фрица и Рудольфа знать не полагалось. Умудренный опытом Пауль наверняка о чем-то догадывался или слышал от старых знакомых, но предпочитал молчать, чтобы не сглазить.

Поэтому когда во время нового штурма одна из стен Альмадинта просто взорвалась, это поразило Фрица до глубины души. Ведь в ту сторону не летели атаки колдунов и священников. Словно вмешалось само божье провидение!

Оказалось все гораздо банальнее: ночами со стороны лагеря под стену велся подкоп, который удалось замаскировать с помощью магии, так что защитники Альмадинта ничего не подозревали до самого последнего момента. Пробравшиеся к самому основанию стены клирики ударили по ней святой силой, кое-кто даже геройски погиб, но оно того стоило — казавшиеся незыблемыми камни разлетелись на множество осколков. Образовалась дыра, словно кусок стены вырвала огромная лапища великана. В проем, точно наводнение, тут же хлынули крестоносцы.

Фриц и Рудольф находились в другой стороне, но их начало словно бы затягивать в дыру, к которой устремились все воины. С уцелевшей части стены защитники города обрушили на головы врагов дождь стрел и кипящее масло. Все напрасно. Теперь, когда появилась брешь, рыцарей было уже не удержать. Тем более изможденным месяцем осады горожанам.

Вместе со всеми Фриц ворвался в Святой город по груде камней, которую тела павших усеивали так, что приходилось ступать по ним.

За стенами города уже кипел бой, невозможно было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на своих или чужих. Фриц отбил удар топора какого-то аласакхинца, затем пронзил грудь врага, действуя уже по привычке и даже не ужасаясь.

Вспорол горло следующему, отрубил руку. Сам получил скользящий удар по плечу.

Постепенно восстановив боевой порядок, рыцари образовали построение свиньей и Фриц встал рядом с Рудольфом, поднимая свой щит. Они двинулись вперед, сминая аласакхинцев как бездушное и неумолимое осадное орудие.

Фриц теперь стал лишь частью механизма, методично рубил и колол, поднимая в нужный момент щит, чтобы поймать стрелу. Когда шагавший рядом воин упал, Фриц ничего не почувствовал, лишь переместился так, чтобы закрывать брешь, пока освободившееся место не займет другой рыцарь.

Они все шли и шли, устилая свой путь трупами защитников города. Каменные мостовые стали скользкими от крови, один раз Фриц чуть не упал — это спасло ему жизнь, потому что аласакхинское копье просвистело у него точно над головой, впиваясь в грудь стоящего сзади рыцаря.

Как и в прошлом бою, Фриц словно пребывал в кошмаре: двигался и делал все необходимое, но в то же время наблюдал за собой со стороны. Внутри что-то сминалось, корчилось в муках и вопило:

«Хватит! Остановись! Это живые люди!»

Но Фриц не мог остановиться. Неведомая сила несла его вперед, будто кто-то толкал в спину. Бог… Или все-таки Дьявол?

Фриц очнулся, когда отряд рыцарей остановился посреди небольшой площади, окруженной квадратными домами с маленькими окошками.

Враги неожиданно закончились. Больше никто не бросался на образованный щитами квадрат, не посылал стрел, не метал копий. По расходящимся от площади узким улочкам убегало несколько аласакхинцев, среди которых Фриц равнодушно отметил женщин в покрывалах.

«Свинья» распалась. Часть рыцарей бросилась за бегущими. Другие устало опускались на мостовую, опираясь на мечи и копья.

Фриц без сил рухнул на колени: мышцы в один миг налились свинцом, руки отказывались подниматься, кольчуга давила на плечи. Рядом встал Рудольф, опершись на каменный забор одного из домов.

Тупо глядя по сторонам, Фриц пытался прочувствовать, что вот оно — Альмадинт взят. Святой Город в руках крестоносцев. И он, Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах, сын обнищавшего дворянина с севера теперь среди героев, совершивших великий подвиг.

Но он не чувствовал ничего и ничего не хотел.

Святой град Альмадинт проступил из золотистой утренней дымки, словно мираж в пустыне.

Парившие над землей стройные тонкие башни и купола казались сотканными из света. Они будто были частью иного мира, далекого от страны песка, зноя и крови, по которой пробирались крестоносцы. Подъедешь ближе — и все исчезнет, растворится в рассветном мареве, как дивный сон.

Когда конь Фрица взобрался на пригорок, над стенами взлетела стая белоснежных птиц, и сначала почудилось, что это ангелы парят над Святым городом.

Фриц знал, что Альмадинт уже близко, за холмом. От поднявшихся раньше рыцарей по задним рядам армии распространялись восторженные шепотки. Но пусть Фриц и был готов, облик города все равно поразил его в самое сердце. Нестерпимо захотелось остановить коня и, опустившись на колени, поцеловать обетованную землю. Некоторые рыцари так и делали, мешая проезжать другим: опускались в дорожную пыль, простирали к Святому городу руки и громко распевали псалмы.

От Альмадинта в этот миг тоже понеслось странное пение на разные голоса. Заунывное, на одной протяжной ноте — оно вовсе не было красивым, но трогало какие-то струны в душе. Фриц ощущал дрожь, будто все его существо резонировало с незнакомым ритмом.

Рудольф, двигаясь так, словно его телом управлял кто-то другой, остановил коня и неловко плюхнулся в песок. Чуть приоткрыв рот, застывшим взглядом уставился на город. Фриц потянулся следом, но его удержал окрик Пауля.

— Ну хоть в сторону отъедьте. Вас же задние ряды сомнут!

— Не дергай мальчишек, Пауль, — весело крикнул какой-то рыцарь. — Они же впервые видят Альмадинт. Вспомни, как сам башкой о камни бился перед стенами Святого града.

— Ничего подобного!

Шутливая перебранка охладила Фрица лучше нравоучений Пауля. Да, Альмадинт прекрасен. Но скоро его девственно-чистые стены окрасятся кровью.

В очередной раз в разум закралась предательская мысль о бегстве, которая часто посещала Фрица со дня казни пленных из Нур-Эйара.

Когда друзья вернулись с дежурства, Рудольф надтреснутым голосом сказал:

— Давай бросим все это и вернемся домой.

Услышь Фриц такое от друга несколько дней назад, обозвал бы того трусом и поднял на смех. Но теперь молчал, проглатывая рвущееся с губ «давай». С какой бы радостью он отправился назад к скуке промозглого Ауэрбаха! К Соле.

Которая не примет опозоренного жениха.

Фриц понимал, что слава о рыцарях, сбежавших из Святого воинства, далеко разнесется по Срединной земле. От молвы можно скрыться разве что в далекой глуши Инеместы и Кальтонии или на худой конец у язычников Тантланда. Но захочет ли Сола отправиться с Фрицем в изгнание? Может быть, из любви к нему и пойдет на такую жертву, вот только счастлива точно не будет. Меньше всего он хотел, чтобы она страдала. Уж лучше мучиться самому!

«И заставлять страдать других, да?» — едко спрашивал внутренний голос.

Фрицу все же удалось убедить себя, что остаться в рядах крестоносцев для него даже лучше. Пока они с Рудольфом здесь, то смогут пусть чуть-чуть, но выправить уродливые искажения в мире, которые оставляли другие рыцари. Если не предотвратить грядущие трагедии, то хотя бы спасти какую-то одну жизнь. Две, три. Все лучше, чем ничего.

Да, это были слова Кройцбергера, однако как ни крути, благодаря собранной им группе, триста человек остались в живых. Подумав спокойно, Фриц осознал, что стоит ценить даже маленькие победы.

Поэтому он сказал Рудольфу:

— Прости, друг, я остаюсь. Ты же, если больше не в силах это выносить, возвращайся. Я тебя прикрою. Можно даже попробовать разыграть твою смерть, чтобы сохранить репутацию.

— Да к черту репутацию! — запальчиво воскликнул Рудольф. — Тебя я не брошу… Это ведь из-за Соланж ты все терпишь, да? Разве ее любовь померкнет от того, что ты покинул армию разбойников и убийц?

Фриц уже ни в чем не был уверен, но сказал твердо, цепляясь за чувства к Соле, которые дарили утешение:

— Я хочу, чтобы она была женой уважаемого дворянина, а не парии.

Больше они к этому разговору не возвращались. И вот теперь Рудольф, забыв о побеге, восторженно приветствовал Альмадинт, тогда как Фриц не мог пробудить в душе положенной по случаю радости.

Впавшего в экстаз Рудольфа едва не затоптали копыта здоровенного скакуна такого же черного, как его всадник. Фриц, соскочив на землю, оттащил друга и тот более-менее пришел в себя.

Пока рыцари спускались с холма, лавиной растекаясь по лежащей внизу равнине, от башен города в небо все так же летела протяжная песня.

— Что это за звуки? — полюбопытствовал Фриц у бывалого Пауля.

— Служители Зоара призывают верующих к молитве, — объяснил тот. — Вместо нашего колокольного звона. По-моему — жутковатые завывания.

— А, по-моему, очень проникновенно, — заметил Рудольф. — Есть в таком способе призыва к молитве что-то неизъяснимо древнее.

— Ага, языческое, — буркнул Пауль.

Крестоносцы разбили под стенами города лагерь, и архиепископ Убран провел торжественную мессу, закончившуюся большим шествием вокруг стен с Крестом Алексея.

Однако гром небесный не ударил в ворота Альмадинта, разбивая их в щепки. Стены не пали, как от звуков волшебных труб служителей Бога из Святой Книги.

А защитники города, не в состоянии попасть в рыцарей стрелами с большого расстояния, ограничились криками, мешавшими пению хора и насмешками на кеттнианском.

Началась осада.

Во время Третьего Крестового похода один из тайных единобожников впустил в Альмадинт отряд рыцарей, которые потом открыли ворота своим. Но сейчас что-то никто не спешил помогать крестоносцам.

Едва лагерь был разбит, король погнал воинов на штурм, желая побыстрее водрузить на голову вожделенную корону Альмадинта.

Повидавшие на своем веку многое стены Святого города подверглись обстрелу из катапульт, которые метали не только связки тяжелых камней, но и горящие снаряды. Тогда Фриц смог впервые увидеть восточных колдунов, которых называли мудреным словом «звездочеты», в действии.

Выйдя на стены, мужчины в черных балахонах, расшитых серебряными звездами и странными символами, творили волшебство с помощью тонких палочек. С кончиков странных магических инструментов сыпались искры, и тяжелые булыжники замирали в воздухе, не долетев до стен. Земля под катапультами обращалась в зыбучие пески, затягивавшие осадные орудия с такой скоростью, что слуги едва успевали откапывать до того, как священники подавляли вражескую магию.

Незнатные ратники впряглись в канаты, точно волы, и потащили к Альмадинту огромные осадные башни. Еще одна группа, несшая окованное железом бревно-таран, двинулась к воротам под прикрытием щитов.

Город огрызался: в башни летели камни и огненные шары. На таранный отряд полилась кипящая смола, которую потом подожгли зажженными стрелами. Если бы не подоспевший вовремя священник, создавший из воздуха поток воды — все воины сгорели бы заживо. Но все равно Фриц порадовался, что не попал в этот отряд.

Они с Рудольфом полезли на одну из башен, когда та уже была достаточно близко от города. Осажденные осыпали ее и собравшихся внизу воинов подожженными стрелами, но стенки башни были сделаны из особого материала, который очень плохо горел. Обычные же стрелы просто не могли его пробить.

Однако ратникам у подножия башни досталось изрядно: стрелы сыпались дождем, затмевая небо. Воинам не всегда удавалось загородиться щитами, а наконечники находили путь через кольчужные звенья или впивались в ноги. Каждое мгновение кто-то падал на землю, чтобы больше не встать, и по его телу проходили другие воины в своем слепом стремлении к Святому городу…

Фриц, Рудольф и прочие рыцари ждали в верхней части башни — через узкие окошки в стенах можно было рассмотреть собравшихся у крепостных зубцов аласакхинцев. Еще чуть-чуть и вот уже один из обслуживавших башню воинов начал опускать мостик.

В этот миг все сооружение тряхнуло так, будто началось землетрясение. Фриц бросился на пол прежде, чем сообразил, что вообще происходит. Под свист и треск над головой что-то пролетело. Раздался оглушительный вой, который быстро смолк вдали, будто тот, кто кричал, улетел.

Подняв взгляд, Фриц увидел зияющие в двух стенах башни дыры, причем одна была заметно больше другой. Между ними протянулся толстый канат, уходящий дальше.

— Рубите! — истошно закричал какой-то рыцарь, вскакивая и занося над канатом клинок.

Все еще не до конца понимая происходящее, Фриц вытащил из ножен меч, однако не стал выпрямляться, а на корточках подлез под канат и начал пилить. Вскоре к ним присоединился Рудольф и еще несколько крестоносцев.

Все же они не успели.

Канат вдруг натянулся, словно тетива лука, и медленно заскользил назад. Раздался скрип, что-то врезалось в башню, ломая деревянные перекрытия, сминая стены. Вся конструкция начала заваливаться на бок.

В мешанине из рук и тел, Фриц каким-то чудом смог спрыгнуть именно в тот момент, когда башня находилась близко к земле, но еще не упала. На сей раз он ничего не сломал, ловко перекатившись по руке. Зато рухнувший рядом Рудольф потерял сознание.

Взвалив друга на плечо, Фриц побежал от рушащейся башни. Оказалось, она рушится под весом другой и захватывает соседнюю — все махины падали, точно деревяшки в игре в городки под ударом биты.

За считанные минуты армия крестоносцев лишилась шести осадных башен. Позже рассказывали, что их пронзило огромное копье с закрепленным на нем канатом — оно застряло в последней башне, пригвоздив к стене одного из рыцарей. До этого беднягу протащило на острие над головами товарищей. Снарядом управлял звездочет, по взмаху волшебной палочки отправивший копье в полет, а потом потянувший назад.

Один из священников смог прикончить аласакхинского колдуна, полностью поглощенного копьем, но тот успел сделать свое черное дело.

С падением башен, которые погребли под собой множество рыцарей и простых ратников, атака захлебнулась. Командиры приказали войскам отступить, и крестоносцы вернулись в лагерь, сопровождаемые насмешливым улюлюканьем и свистом защитников Альмадинта.

Фриц, не дожидаясь приказов, сразу же начал выбираться с поля боя. По дороге ему в спину угодила стрела, но кольчуга и кожаная куртка погасили удар, так что наконечник лишь оцарапал кожу. Хвала всем святым, стрела не оказалась отравленной.

В лазарете с так и не пришедшего в сознание Рудольфа сняли шлем — на голове обнаружилась кровоточащая рана. Занявшийся ей лекарь грубо велел Фрицу не мельтешить и тот покорно вышел, сев возле палатки.

Раненые все прибывали, не проходило и минуты, чтобы мимо Фрица в палатку не вносили какого-нибудь. Вскоре он начал помогать, подставляя плечо шатающимся рыцарям, стаскивая расплющенные шлемы, которые крестоносцы не могли снять сами, подхватывая тех, кто падал от потери крови. Перед глазами мелькали сломанные конечности, зияющие раны, торчащие кости, обугленная плоть и волдыри — все смешалось.

О, благословенный Альмадинт, сколько же крови люди пролили ради того, чтобы пройти по твоим мостовым!

Через некоторое время из палатки выполз Рудольф с перевязанной головой или скорее его вытолкал один из помощников лекаря — мест для всех уже не хватало. Не став ругаться с врачевателями, у которых хватало дел, Фриц закинул ослабшую руку Рудольфа себе на плечо, в другую взял шлем друга — так они и потащились к своей палатке.

На полпути юноши встретили обеспокоенного Пауля, который при виде них испустил такой тяжкий вздох, словно пытался высвободить душу.

— Когда я увидел, что башни падают, то уже простился с вами обоими. Хвала Господу!

Подперев едва переставляющего ноги Рудольфа с другой стороны, Пауль повел своих подопечных к палатке…

Вечером священники провели мессу, поминая усопших и прося Бога о помощи в следующем сражении. Над лагерем разносилось стройное пение хора, подобное звону серебряных колокольчиков и ангельских голосов. Как бы Фриц ни сомневался в церковниках, от такой музыки на глаза наворачивались слезы и кололо в груди.

Практически одновременно с пением гимнов из Альмадинта донеслись протяжные выкрики аласакхинских священнослужителей, которые, по словам Пауля, переводились как «Зоар велик!».

Призыв к языческому богу вместе с песнопениями клирикан звучал странно, но постепенно Фриц начал замечать в этих казалось бы несочетаемых звуках необычную красоту.

— Восславим Сына и всех святых!

— Зоар велик!

— Он пришел в мир, чтобы даровать нам спасение!

— Зоар велик!

Звуки достигли той гармонии, которая была недоступна людям.

Сгустились сумерки, но лагерь крестоносцев еще долго не спал, оглашаемый стонами умирающих и криками рыцарей, который топили страх смерти в вине.

Ночью обороняющиеся предприняли вылазку, надеясь, что враг ослаблен и настал удачный момент для удара. Фриц не участвовал в схватке, завязавшейся у юго-западной стены. Они вместе с Паулем при звуках горна быстро облачились в кольчуги, похватали оружие и вскочили на коней. Рудольф тоже порывался встать, но закружилась голова, и он рухнул обратно на одеяло под грозный окрик Фрица:

— Нечего тут прыгать!

Потом они сидели в седлах, прислушиваясь к разносящемуся далеко окрест звону клинков и ожидая сигнала к выступлению. Однако он так и не прозвучал — отряд аласакхинцев удалось уничтожить малыми силами.

На следующий день головы поверженных врагов складывали в сетки и швыряли такие снаряды в сторону города, стараясь попасть за стены. Обычная тактика запугивания противника и попытка вызвать во вражеском стане болезни.

Аласакхинцы вяло огрызались, метая из своих орудий тяжелые камни, но те недолетали до катапульт. Когда же звездочету удалось поджечь одну, волшебники крестоносцев быстро потушили пламя.

Родриго жаждал захватить Альмадинт как можно скорее. Увы, прошедший через несколько дней второй штурм тоже закончился неудачей и потерей еще двух оставшихся осадных башен. Пришлось ждать почти месяц, пока мастера построят новые. Король рвал и метал, но даже угрозы не могли ускорить работы, ведь дерева не хватало и приходилось доставлять его из Нур-Эйара.

Оказалось, у инженеров и магов созрел еще один план, о котором простым рыцарям вроде Фрица и Рудольфа знать не полагалось. Умудренный опытом Пауль наверняка о чем-то догадывался или слышал от старых знакомых, но предпочитал молчать, чтобы не сглазить.

Поэтому когда во время нового штурма одна из стен Альмадинта просто взорвалась, это поразило Фрица до глубины души. Ведь в ту сторону не летели атаки колдунов и священников. Словно вмешалось само божье провидение!

Оказалось все гораздо банальнее: ночами со стороны лагеря под стену велся подкоп, который удалось замаскировать с помощью магии, так что защитники Альмадинта ничего не подозревали до самого последнего момента. Пробравшиеся к самому основанию стены клирики ударили по ней святой силой, кое-кто даже геройски погиб, но оно того стоило — казавшиеся незыблемыми камни разлетелись на множество осколков. Образовалась дыра, словно кусок стены вырвала огромная лапища великана. В проем, точно наводнение, тут же хлынули крестоносцы.

Фриц и Рудольф находились в другой стороне, но их начало словно бы затягивать в дыру, к которой устремились все воины. С уцелевшей части стены защитники города обрушили на головы врагов дождь стрел и кипящее масло. Все напрасно. Теперь, когда появилась брешь, рыцарей было уже не удержать. Тем более изможденным месяцем осады горожанам.

Вместе со всеми Фриц ворвался в Святой город по груде камней, которую тела павших усеивали так, что приходилось ступать по ним.

За стенами города уже кипел бой, невозможно было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на своих или чужих. Фриц отбил удар топора какого-то аласакхинца, затем пронзил грудь врага, действуя уже по привычке и даже не ужасаясь.

Вспорол горло следующему, отрубил руку. Сам получил скользящий удар по плечу.

Постепенно восстановив боевой порядок, рыцари образовали построение свиньей и Фриц встал рядом с Рудольфом, поднимая свой щит. Они двинулись вперед, сминая аласакхинцев как бездушное и неумолимое осадное орудие.

Фриц теперь стал лишь частью механизма, методично рубил и колол, поднимая в нужный момент щит, чтобы поймать стрелу. Когда шагавший рядом воин упал, Фриц ничего не почувствовал, лишь переместился так, чтобы закрывать брешь, пока освободившееся место не займет другой рыцарь.

Они все шли и шли, устилая свой путь трупами защитников города. Каменные мостовые стали скользкими от крови, один раз Фриц чуть не упал — это спасло ему жизнь, потому что аласакхинское копье просвистело у него точно над головой, впиваясь в грудь стоящего сзади рыцаря.

Как и в прошлом бою, Фриц словно пребывал в кошмаре: двигался и делал все необходимое, но в то же время наблюдал за собой со стороны. Внутри что-то сминалось, корчилось в муках и вопило:

«Хватит! Остановись! Это живые люди!»

Но Фриц не мог остановиться. Неведомая сила несла его вперед, будто кто-то толкал в спину. Бог… Или все-таки Дьявол?

Фриц очнулся, когда отряд рыцарей остановился посреди небольшой площади, окруженной квадратными домами с маленькими окошками.

Враги неожиданно закончились. Больше никто не бросался на образованный щитами квадрат, не посылал стрел, не метал копий. По расходящимся от площади узким улочкам убегало несколько аласакхинцев, среди которых Фриц равнодушно отметил женщин в покрывалах.

«Свинья» распалась. Часть рыцарей бросилась за бегущими. Другие устало опускались на мостовую, опираясь на мечи и копья.

Фриц без сил рухнул на колени: мышцы в один миг налились свинцом, руки отказывались подниматься, кольчуга давила на плечи. Рядом встал Рудольф, опершись на каменный забор одного из домов.

Тупо глядя по сторонам, Фриц пытался прочувствовать, что вот оно — Альмадинт взят. Святой Город в руках крестоносцев. И он, Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах, сын обнищавшего дворянина с севера теперь среди героев, совершивших великий подвиг.

Но он не чувствовал ничего и ничего не хотел.

Глава 8

Фриц и Рудольф привязали лошадей и поставили свою палатку на одной из городских площадей, которую окружали брошенные хозяевами дома. Многие рыцари предпочли разместиться там, сперва похватав все ценности, какие удалось найти. Однако Фриц, пусть и заставил себя взять несколько из найденных прямо на улице золотых украшений, все же не мог вот так запросто поселиться в чужом доме, еще хранившем следы пребывания истинных хозяев.

Хорошо, что Рудольф, как это часто бывало, разделял мнение друга. Удивительно, но и прагматичный Пауль предпочел разбить палатку, несмотря на то, что компания знакомых рыцарей звала его в богатый трехэтажный дом с садом. Фриц и Рудольф рвались помочь ему с палаткой, ведь у Пауля было перебинтовано плечо и спина, но тот твердо отказался, заявив, что рана «сущие пустяки». Сами юноши отделались в прошедшей битве ушибами да ссадинами.

В своей палатке друзья трусливо отсиживались, пока в Святом городе продолжались разграбления и убийства.

— Мы ведь не можем выйти одни против сотен воинов? Только зря сдохнем и никому не поможем, — веско сказал Пауль. — Конечно, мне жалко простых горожан, если бы я имел магический дар, то попробовал бы защитить хотя бы женщин и детей. Но мы обычные люди и должны смириться с тем, что в мире постоянно кто-то умирает от чужих рук. С этим ничего не поделаешь.

«Поскорее бы стать таким же мудрым и ко всему равнодушным», — слушая его рассуждения, с глухой тоской думал Фриц.

Может быть, тогда перестанет так свербеть в груди, будто там засел ржавый гвоздь, который никак не вытащишь.

Когда буйства на улицах поутихли, друзья вместе с Паулем решили прогуляться до центральной части Альмадинта и наконец-то взглянуть на легендарный храм Креста. Возведенная больше тысячи лет назад на месте погребения и чудесного воскрешения Сына святыня была главной целью крестоносцев. Там хранились нетленные остатки креста, на котором Сын принял мученическую смерть, Его погребальные одежды и еще много других реликвий. Паломники со всего света стремились в Альмадинт, дабы узреть доказательства, обещающие жизнь после смерти.

Фрицу следовало бы прыгать от счастья при мысли о встрече с древними чудесами. Но нахлынувшая после боя апатия никуда не уходила, все так же окрашивая мир вокруг серым и заполняя душу холодом.

Поход в храм оказался не лучшей идеей. Улицы города все еще со всей неприглядностью показывали следы недавней битвы, как ни старались слуги и незнатные ратники все убрать. По пути часто попадались мертвые тела, мостовые от запекшейся крови стали алыми и в некоторых местах ее было настолько много, что казалось, будто ты идешь по жуткой красной дорожке, которая обычно использовалась для королевских церемоний.

Ладно бы еще только это, но то и дело издалека доносились надрывные жалобные крики, заставлявшие Фрица вздрагивать и покрываться гусиной кожей. Рука непроизвольно тянулась к висящему на поясе мечу, хотя Фриц понимал, что бежать спасать неизвестно кого бессмысленно.

Иногда в воздухе ощутимо пахло гарью: из нескольких частей города поднимался слабый дымок, и Пауль ворчал, что какие-то дураки не следят за кострами.

— Ведь пожар всем нам устроят…

Фрица начало мутить, и он предложил:

— Давайте вернемся. Храм можно будет посмотреть и потом, он ведь никуда не денется.

— Еще чуть-чуть осталось, — возразил Пауль. — Эх, молодежь нынче совсем хлипкая пошла, уже от вида крови лишиться чувств готовы. Удивляюсь, как вы в сражениях не падаете в обморок.

— В пылу битвы на кровь просто не обращаешь внимания, — глухо проговорил Рудольф. — Здесь же нас будто тыкают носом в наши злодеяния.

— Ну-ну, нечего воображать, — мягко пожурил Пауль. — Вот придем в храм, и сразу полегчает. Дивное место полнится благодатью, уж на что я старый грешник, а и то чувствую. Вы, наверное, вообще расплачетесь.

Темно-синий купол храма Креста был виден из всех частей Альмадинта, даже когда рыцари еще находились за стенами, сверкающий на вершине святыни крест манил, точно далекая звезда. Сейчас же в лучах вечернего солнца он показался Фрицу облитым кровью, как и все в городе.

Храм Креста выглядел далеко не так внушительно, как соборы в Заксбурге или Сан-Мартине, которые довелось увидеть Фрицу. Относительно небольшое по сравнению с этими церквями здание, состоящее из нескольких частей. Покрывавшая каменную кладку желтая штукатурка кое-где осыпалась или поросла мхом.

Фриц, все же подспудно ожидавший чего-то грандиозного, испытал легкое разочарование. Даже манзилзоары и те выглядели гораздо впечатляюще, чем знаменитая святыня.

Войти внутрь компании друзей не удалось: не пустили дежурившие у входа служки, заявившие, что храм, оскверненный зоарцами, очищается. Судя по обложенным соломой столбам, которые устанавливало несколько человек на площади неподалеку, «очищение» действительно предстояло большое.

Фриц скривился: так ли уж важно, что в храме Креста зоарцы проводили свои ритуалы? Ведь такое место, ознаменованное великими событиями, должно сохранить свою святость несмотря ни на что. И уж точно не станет более благодатным, если здесь произойдет еще одна казнь, на сей раз не святых, а обычных людей.

— Жаль, — протянул Пауль. — Только зря тащились. Ну ладно, уж завтра с утра они точно проведут службу. Родриго и так слишком долго ждал, чтобы нацепить корону короля Альмадинта, чтобы терпеть еще сутки.

Несолоно хлебавши товарищи двинулись в обратный путь, и уже на выходе с площади Рудольф вдруг заметил:

— Смотрите, тот столб дыма как будто стал гуще. Надо проверить, вдруг что случилось?

Верно, темное облако ярко выделялось на фоне блекло-голубого неба, словно рука, протянутая из города навстречу надвигающейся с востока ночи.

Пауль смачно выругался.

— Дурачье! Наверняка уже нализались и не следят за кострами! Мы не для того захватывали Альмадинт, чтобы его спалить!

Он быстро зашагал в сторону места, где был пожар. Фриц и Рудольф поспешили следом. Петляя по становящимся все уже улочкам, они добрались до небольшой площади, посреди которой пылало здание, в котором Фриц узнал уже ставшие привычными очертания манзилзоара. Пламя вырвалось из узких окошек, словно яркие ленты, оплетало лианами стройные башни. Искры разлетались мириадами светлячков и устремлялись к темнеющему небу.

Пауль ошибся: за огромным костром следили и еще как!

Возле манзилзоара собралось с десяток рыцарей, переговаривавшихся кто на кеттнианском, кто на другом, незнакомом Фрицу языке.

— Сто монет на то, что все язычники передохнут до наступления ночи!

— Пятьдесят на то, что будут орать до утра!

— Не, до полуночи едва протянут!

Фриц не понимал, о чем речь. Вернее разум просто отказывался принимать появившуюся страшную догадку. Но когда друзья подошли чуть ближе, то услышали сквозь треск пламени другие звуки.

Истошные крики и плач.

— Там… люди? — не своим голосом проблеял Фриц.

Обернувшись, один из рыцарей сказал, как ни в чем не бывало:

— Ага, загнали внутрь язычников да подпалили. Но если хочешь делать ставки на то, как скоро они передохнут, поторопись. Мало времени осталось.

— Хватит заливать! — огрызнулся другой воин. — Они еще долго будут корчиться!

Фриц никак не мог полностью осознать происходящее. Запереть людей в здании и поджечь, это… это… он даже не мог подобрать подходящего слова, чтобы описать подобное. Жестоко, бесчеловечно? Все не то.

В одно из окон сквозь пламя вдруг протиснулся человек, задергался, точно корчась в припадке падучей. Простер к свободе длинные руки.

Моргнув, Фриц понял, что зрение играет с ним злые шутки: то был не человек, а язык пламени, окутанный сизым дымом и очень похожий контурами на фигуру в тюрбане. Конечно, люди не смогли бы забраться к высоко расположенным окнам.

Не могли.

На глазах у Фрица один из рыцарей запалил факел и, с силой размахнувшись, зашвырнул так, чтобы попасть в узкое окошко на башне. Остальные приветствовали точный бросок одобрительными возгласами.

Тогда Фриц словно бы очнулся, бестолково заметался туда-сюда, пытаясь найти колодец. Ведь пожары надо заливать водой, да? Или лучше попробовать добраться до двери, которую наверняка закрыли снаружи на засов, и отворить ее, выпуская обреченных на смерть? Черт, нужно быстрее соображать! Быстрее!

Фриц уставился на манзилзоар — бушующее пламя мешало обзору, но все же арочный проем входа еще удавалось рассмотреть. Если накрыться мокрой кожаной курткой, то получится…

— Да как вы можете?! — вдруг тоненько вскрикнул Рудольф и, метнувшись к ближайшему рыцарю, схватил того за грудки. — Людей! Если уже убиваете, то хотя бы не мучайте их!

Воин оттолкнул Рудольфа с такой силой, что тот шлепнулся на землю.

— Тоже мне, ревнитель морали выискался!

— Нечего жалеть аласакхинских ублюдков! — крикнул другой. — Сколько они наших товарищей загубили?!

— Когда они десять лет назад захватили Альмадинт, то вырезали всех рыцарей! — Говоривший это крестоносец повернулся к манзилзоару и погрозил кулаком. — Это вам за моего отца и дядю, твари!

— Но там же дети! — надрывался Рудольф. — Я слышу детский плач!

Фриц напряг слух и ему тоже показалось, что сквозь рев пламени доносятся жалобные стенания. Или то скрипели трескающиеся деревянные балки?

Не тратя времени на препирательства с рыцарями, он осматривался и, наконец, увидел то, что искал — колодец в дальнем конце площади. На ходу снимая кольчугу, Фриц побежал туда.

— Да вы так весь город подожжете и мы сгорим вместе с аласакхинцами! — доносился сзади возмущенный голос Пауля. — Надо тушить!

— Не дергайся так, старик…

У колодца оказался сломан ворот, так что пришлось привязать куртку к веревке и опустить вниз. С первого раза она совсем не намокла, подняв ее, Фриц напихал в карманы камней для утяжеления и повторил попытку. Теперь вода лилась с куртки рекой, и Фриц побежал обратно к зданию. По привычке собрался уже надеть кольчугу на рубаху, но вовремя спохватился и решил, что отдаст доспех Паулю на сохранение.

В перебранку у манзилзоара вступало все больше рыцарей. Пауль продолжал убеждать их заняться тушением огня, большинство уперлись точно бараны.

Фриц грубо толкнул Рудольфа, который все еще сидел на земле и раскачивался из стороны в сторону, пребывая в каком-то странном оцепенении.

— Вон там колодец. Намочи куртку — попробуем пробраться к двери и открыть.

Однако сделать они ничего не успели.

Неожиданно общий гвалт перекрыл сильный голос человека, явно привыкшего говорить с толпой.

— Братья, успокойтесь! В чем-то эти господа правы!

Люди расступились, давая место высокому мужчине с лицом аскета, на которое пламя отбрасывало черные тени, углубляя морщины у крыльев орлиного носа.

— Добрые клирикане не должны веселиться, созерцая гибель язычников, — продолжал мужчина, пробудив в душе Фрица надежду, что происходящее безумие закончится.

Однако следующие слова незнакомца прозвучали гораздо ужаснее предложений о ставках и призывов к мести.

— Надобно молить Господа, чтобы очищение огнем позволило грешникам обрести спасение!

В этот миг пламя ярко вспыхнуло, отражаясь в глазах мужчины багровым заревом: казалось, под припухшими веками нет ни зрачков, ни белков, только алая муть.

Фриц невольно отшатнулся, охваченный суеверным ужасом. Зато Рудольф пружинисто вскочил на ноги и звонко воскликнул:

— Мучительная смерть не принесет никакого очищения! Не смейте прикрываться Богом, когда желаете насладиться чужими страданиями!

— Сомневаешься в очистительной силе божьего огня, о которой нам поведал сам Повелитель? — прорычал мужчина.

Пламя поддержало его утробным воем, подавляя все крики, словно в манзилзоаре больше никого не осталось, кроме корчащихся грешных душ.

— Мы ни в чем не сомневаемся, Ваша Светлость, — быстро заговорил Пауль, затыкая Рудольфу рот ладонью. — Язычники должны быть уничтожены. Такова воля Всевышнего. Аминь!

— Аминь! — эхом отозвался мужчина.

— Я лишь молю вас, проследите, что огонь этого аутодафе не перекинулся на другие дома. Ведь могут пострадать наши воины.

Фриц впервые слышал у Пауля такой униженно-просительный тон. Неужели ревнитель веры был такой важной персоной? Ваша Светлость. Значит, герцог. Мало ли среди крестоносцев герцогов?

В любом случае Фриц не собирался трепетать перед титулом убийцы и, накинув на голову пока еще мокрую куртку, снова двинулся к двери. Его перехватил Пауль — вцепился в плечо мертвой хваткой и потащил назад.

— Какого… — начал Фриц.

— Это герцог Альбарадо, родственник короля, — зашептал на ухо Пауль. — Разозлите его и будете гореть завтра на главной площади вместе с язычниками! Да и я заодно с вами! Вы все равно уже никого не спасете — здание подожгли давно и все внутри надышались дымом. Даже если вытащите одного или двоих, они потом умрут от ожогов. Еще более мучительный конец!

Пауль тянул подопечных за собой с неожиданный для раненого силой. Как Фриц ни упирался ногами, как ни пытался вырваться — не получалось. Рудольф даже укусил за ладонь, зажимавшую рот, но Пауль только вздрогнул, не ослабив хватки.

Герцог Альбарадо, словно поняв, о чем шепчет Пауль, обратился к своей ораве поджигателей:

— Братья, наш друг мудро отметил, что все же разводить большой огонь посреди города опасно. Предлагаю начать тушить. Все равно я уже не слышу криков. А вы?

В наступившей после его слов тишине звучал лишь треск пламени, с утробным урчанием пожиравшего свою добычу.

У кого-то из рыцарей сегодня здорово похудеют кошельки.

Из глубины существа Фрица наружу рвался вопль отчаяния и боли, но в открытый рот попал дым, превратив обличающую речь в надсадный кашель. Зато Пауль хотя бы разжал хватку.

Рыцари недовольно заворчали: кто-то жаловался на слабаков аласакхинцев, которые «и часа продержаться не могут», кто-то предлагал подождать еще. Несколько воинов пеняли товарищам на греховную азартную игру. Некоторые уже выкликали слуг и оруженосцев, чтобы те занялись пожаром. В самом деле, не марать же благородным господам собственные руки?

— Мы готовы помочь, — любезно предложил Пауль герцогу, выпуская и Рудольфа.

— Благодарю, но раз мы начали беспорядок, то должны сами его убрать, — не менее любезно ответил Альбарадо, словно они с Паулем приятно беседуют на пиру, а вовсе не стоят у пылающего здания с запертыми внутри людьми.

Фриц тупо уставился на куртку, которую все еще сжимал в руках. С нее на землю капала вода, словно вытекая из него самого, и упавшая рядом кольчуга, которую он все же выронил, казалась лужей серебряной крови.

— Зачем вы нас остановили? — яростно прошептал Рудольф, когда Альбарадо отошел, говоря что-то своим людям.

— Мы бы успели хоть кого-то спасти.

— Никого бы вы не спасли, — отрубил Пауль. — Только сгорели бы сами. Или вас потом бы сожгли как еретиков, посмевших заступиться за язычников. Думаешь, мне нравится, что тут жестоко расправились с кучей людей? Но в этом мире много вещей, с которыми мы не можем сделать ничего. С этим надо просто смириться, иначе сойдешь с ума. Пошли, не надо тут торчать.

Фриц посмотрел на слуг, цепочкой выстроившихся у колодца и уже передававших первое ведро, чтобы исправить последствия господского развлечения. Действительно, что еще делать? Если даже в манзилзоаре кто-то выжил, то обгорел до костей. Этих аласакхинцев милосердно добьют.

— Идем, идем. — Пауль принялся толкать подопечных в спину.

Когда они оказались вне пределов слышимости других, он сумрачно произнес:

— Вот вам мой совет. Нет ни клирикан, ни вернианцев, ни зоарцев, ни язычников. На самом деле люди делятся всего на два вида: умных и не религиозных, и тупых, но религиозных. И последним дорогу лучше не переходить для своего же блага.

Дельный совет, ничего не скажешь. Но…

Вскинув голову, Фриц вгляделся в темнеющее небо, где зияла, точно открытая рана, луна, и кровоточили звезды. С жаром, с каким не молился со времени смерти матери, он попросил Бога о силе. С магическим даром он бы, нет, не убил герцога Альбарадо и прочих рыцарей. Просто потушил бы пожар, а потом исцелил пострадавших, даже если бы для этого пришлось отдать все жизненные силы. Ведь так должен поступать благословленный Господом человек, а вовсе не закидывать огненными шарами стены Альмадинта.

Когда товарищи вернулись на площадь, где разбили палатку, там бурлило пиршество. Возле десятка костров восседали победители, горланя песни и расплескивая вино из драгоценных кубков.

— Идемте, выпьем и расслабимся, — твердо сказал Пауль. — Вам сейчас это очень нужно.

Фрицу совершенно не хотелось пить в обществе садистов и убийц, Рудольфу, судя по кислой мине, тоже, но Пауль настаивал.

— Возможно, стоит, как следует напиться, — в конце концов, бесцветным голосом сказал Рудольф. — Утопить все в вине…

Пауль посмотрел на него косо, однако читать нотации не стал.

Втроем они подошли к костру, над которым гремел хохот того самого лихого рыцаря, придумавшего сражаться с пиратами с помощью помоев — Дидье.

Крестоносцы действительно веселились вовсю. Вино лилось рекой, хихикающие шлюхи облепили каждого рыцаря, точно мухи — навозную кучу. Фриц заметил среди них несколько аласакхинок, возможно, даже местных, из Альмадинта. Что ж, каждый выживает, как может.

Дидье взгромоздился на почетное место из сваленных в груду ковров. У его ног скорчилась девушка, по виду ровесница Фрица и Рудольфа. Дидье как раз смеялся над потрясающей шуткой, заключавшейся в том, что он намотал длинную толстую косу девицы себе на запястье, точно собачий поводок.

Наверняка ей было больно, как если бы с нее живьем сдирали скальп, но девушка лишь молча скалилась и щурила раскосые глаза, от чего становилась похожей на рысь. Из обычных для аласакхинок украшений на ней остались лишь треугольные серебряные серьги. Даже головной платок исчез, открывая блестящие черные волосы.

На краткий миг встретившись с девушкой взглядом, Фриц стыдливо отвернулся. Как и с горящим манзилзоаром, как со всей пролитой сегодня кровью невинных, с этой мерзкой сценой он тоже не мог ничего сделать.

Нужно быть разумным, как учил Пауль, иначе не вернешься домой. Фрица ждала Сола. И отец с Агатой. Его долг — выжить ради них. Нельзя влезать в неприятности. Нельзя.

Фриц уткнулся в кружку с вином, которую ему подала ходившая по кругу дамочка с едва не вываливающейся из платья грудью.

— О, да это же Пауль фон Штормайер! — Дидье, похоже, только сейчас заметил новоприбывших. — И молодцы, помогавшие мне на корабле! Ух, веселая была заварушка. Рад, что вы не померли в первом настоящем бою. Раз дошли до Альмадинта, можете считать себя бывалыми воинами.

Фриц пробормотал приветствия, не глядя на Дидье. Лучше смотреть куда угодно, даже на срамную танцовщицу у костра, чья кофта с короткими рукавами даже не скрывала плоский живот! Женщина выделывала такие кренделя бедрами, что впору провалиться на месте от стыда.

— Нравится? — сальным тоном осведомился Дидье.

— Очень эм… красиво, — жалко пискнул Рудольф.

— Аласакхинские бабы, даром что кутаются в тряпки да рожи прячут, на самом деле горячи, — тоном знатока заявил Дидье. — Что же вы ни одной-то себе не нашли? У меня вона какая дикая кошка. Молоденькая, нечета всяким истрепанным шалавам.

Некоторые дамы шутливо возмутились, другие противно захихикали.

Фриц не желал смотреть. Старался сосредоточиться на круглой заднице танцовщицы. Но голова двигалась помимо воли, и вот он уже осознал, что таращится на Дидье и его «добычу».

Натянув косу еще сильнее, Дидье заставил девушку прогнуться в спине, так что стало заметно какая у нее стройная и ладная фигурка. Фриц до боли в костяшках сжал кружку, повторяя по себя как молитву «Не лезь, не лезь».

Зато Рудольф молчать не собирался. Его не ждала дома невеста, да и отец, скорее всего, тоже совсем не ждал.

— Месье Дидье, — ломким мальчишеским голосом начал Рудольф. — Пусть я вас безмерно уважаю, все же считаю, что вам не стоит так обращаться с дамой. Она хоть и язычница, но также и женщина…

— Ой дурак, — прошептал Пауль.

Из-за разлетевшегося в ночном воздухе ржача эти слова услышал лишь Фриц.

— Вот шутник… уморил… ишь ты, дама! — Дидье утер выступившие на глазах слезы пальцами той руки, вокруг запястья которой была обмотана коса, и у девушки тоже заблестели глаза, но с губ не слетело ни звука.

— Я-я-я не ш-ш-шучу, — от волнения и сдерживаемой ярости Рудольф заикался, что только сильнее рассмешило собравшуюся у костра компанию.

Дидье вперил в него немигающий налитый кровью взгляд и заговорил, чеканя слова:

— Это не дама и даже не человек. Просто языческая падаль.

Неожиданно он отпустил волосы девушки, та тут же рухнула на колени, уткнувшись лицом в землю. Но не стоило радоваться избавлению от мук, у Дидье были другие планы. Схватив девушку за подбородок, он заставил ее поднять голову. Дальнейшее произошло всего за несколько секунд. Дидье прижал руки к ушам пленницы и резко дернул тяжелые серьги.

— Такие украшения будут лучше смотреться на клириканских женщинах.

Он вырвал серьги с мясом, оставив в изящных мочках девушки кровоточащие дыры.

Сердце Фрица, подпрыгнув, бешено забилось где-то в горле. Не мигая, он таращился на девушку: она напрягалась изо всех сил, чтобы подавить крик. Закусила нижнюю губу, на челюсти и лбу стали видны линии вен. В угольно-черных расширенных зрачках — такая обжигающая ненависть, что если бы взглядом можно было убить, Дидье бы давно пал замертво. По шее и плечам девушки растекались рубиновые капли, но она смолчала, не доставив врагам удовольствия услышать ее крик.

Дидье швырнул окровавленные сережки в стайку проституток, словно кость — собакам, которые тут же устроили за нее драку.

— Держите, дарю. Да не поубивайте друг друга.

Тогда Фриц не выдержал. Доводы рассудка и увещевания Пауля — все-все сгорело в один миг в огне, в котором пылал манзилзоар.

Произошедшее с неизвестной Фрицу девушкой вовсе не было самым страшным из событий этого чудовищно длинного дня — просто стало последней каплей.

Поднявшись одним резким движением, Фриц отставил кружку и двинулся к Дидье.

— Месье, мне так понравился ваш трофей. Не уступите ли вашу добычу по-дружески? — Фриц говорил таким же развязным тоном, как и сам хозяин попойки. — Вы ведь сами заявляли, что после нашего эпохального сражения на корабле мы с вами товарищи. Товарищи должны все делить поровну.

— Что еще за выкрутасы! — возмутился Пауль.

Слегка обернувшись назад, Фриц увидел, что тот вскочил. Рудольф же смотрел со смесью брезгливости и осуждения. Фрицу даже стало обидно: оказывается, друг его плохо знает, раз подозревает невесть в чем.

Дидье бросил на Фрица неожиданно острый взгляд, будто догадался, что на самом деле скрывается за внезапным заявлением.

— Во всех Срединных землях известна моя щедрость с друзьями и безжалостность к врагам. — Ложной скромностью Дидье не страдал. — Я хоть сейчас готов отдать тебе сундуки с золотом, шелком и дорогими коврами. Но. Да-да, есть одно «но».

Покачав в воздухе пальцем, он пьяно икнул.

— Женщинами я не делюсь. Найди себе другую, вон тут сколько красавиц!

Дидье обвел рукой толпу призывно заулыбавшихся шлюх.

Подскочивший к Фрицу Пауль пробормотал:

— Мальчишка просто пьян, не обращай внимания.

Он попытался увести подопечного, но Фриц скинул с плеч настойчивые руки и заявил с наглостью, какой надеялся пробить броню Дидье.

— Мне понравилась именно эта дикая кошка. Раз не хочешь отдать ее по-хорошему, заберу силой.

Дидье сегодня пребывал в благодушном настроении, поэтому просто запрокинул голову и залился смехом.

— Отберешь! Как же! Нечего тут строить из себя невесть что. Иди, выпей молочка и ложись спать.

Пауль снова начал тянуть Фрица прочь и зашептал в самое ухо:

— Уходи, пока цел. Не воображай себя героем баллад. Только в сказках миннезингеров побеждает справедливость. В настоящем мире ее нет.

Однако этими словами Пауль подлил масла в огонь.

Почему же нет справедливости? Ведь на проповедях священники твердят, что Бог всегда дарует свою силу тому, кто отстаивает правое дело. Это краеугольный камень веры. Если все лишь красивые слова, то зачем вообще существует мир?

В душе Фрица проснулось старое, возникшее еще в день смерти матери желание убедиться, что справедливость все же существует. Почти безумная жажда вернуть миру гармонию и красоту.

В попытке убедить Пауль использовал запрещенный прием.

— Подумай о невесте! По-твоему она обрадуется, узнав, что ты сложил здесь голову даже не в битве, а ради какой-то языческой девчонки? Ну, позабавится с ней немного Дидье, ничего страшного. Не волнуйся, он женщин не убивает.

Ага, совсем не смертельно. Ничего страшного.

Фриц мог бы ответить, что Сола его поймет, но сам в это не верил. На самом деле ей плевать, как он будет вести себя в Аласакхине, грабить, убивать, насиловать, лишь бы вернулся домой. При деньгах.

Беда в том, что самому Фрицу было не плевать. Таким уж его воспитали. И он скорее звериным чутьем, чем разумом понимал, что если сейчас ничего не сделает, снова отвернется, как от убийства пленников и сожженного манзилзоара, то его сердце просто разорвет на части.

— Я уже все решил, — твердо произнес Фриц, снова отстраняясь от Пауля, и добавил язвительно. — Или Дидье тоже родственник короля?

На это Паулю ответить было нечего.

Латных перчаток при себе не было, поэтому Фриц, подойдя близко к «трону» Дидье, смачно плюнул тому на сапог.

— Вы трус и бесчестная мразь, я докажу вам это в бою.

Теперь уж мало кто бы стал отказываться от поединка, вот и Дидье, толкнув аласакхинку на землю, медленно встал.

Пауль предпринял новую попытку избежать кровопролития, воззвав к другой стороне.

— Разве достойно славного воина обращать внимание на тявканье молодых щенков? — стал он увещевать Дидье. — Фридрих-Вильгельм просто дурак. Давай забудем и еще выпьем.

Пауль многозначительно тряхнул своей пустой кружкой. Но другие зрители желали увидеть зрелище. Со всех сторон неслись призывные крики:

— Надери уши этому щенку!

— Пусть не тявкает на старших!

Нахмурившись так, что стал похож на упрямого пса-охранника, Дидье заявил:

— Граф-де ла Бланшери де Фурель не отказывается от подобных вызовов.

Тогда Пауль обратился к его чести, которая, вопреки заявлениям Фрица, наверняка все же имелась:

— Это будет не поединок, а убийство!

— Сопляк сам меня вызвал. — Дидье ухмыльнулся. — Но если он принесет извинения…

— Не принесу. — Фриц упрямо выпятил подбородок. — Вы — свинья.

— Если я — свинья, то ты поросенок, которого я разделаю. — Дидье весело засмеялся собственной шутке.

Для поединщиков быстро расчистили площадку возле костра. Зрители собрались в плотный круг, и пламя отражалось в глазах азартными бликами, а ноздри раздувались в предчувствии запаха крови.

«Неужели им не хватило убийств на сегодня?» — с горечью подумал Фриц.

Под шумок Рудольф пробрался к аласакхинке, но его быстро оттеснили и пленницу взялись охранять два рыцаря. Девушка попробовала ускользнуть, и тогда один из них впился в ее плечо узловатыми пальцами.

— Победивший заберет девушку, — напомнил Фриц, вставая напротив Дидье.

— Далась она тебе! — буркнул тот.

Подошедший к ним Пауль уже безо всякой надежды задал традиционный вопрос:

— Вы точно не желаете примириться, господа?

— Я всегда за мир и дружбу, — с готовностью заявил Дидье. — Если малыш Фридрих одумается, буду только рад раскрыть свои братские объятия.

— Своих слов назад не беру, — отрезал Фриц.

Дидье пожал плечами, как бы говоря «ну что взять с несмышленого ребенка?».

— Вот видите, я сделал все, что мог.

Пауль тяжко вздохнул и объявил, ловко присвоив себе права судьи:

— Бой длится до тех пор, пока один из вас не упадет на колени. Все же мы в Святом городе, поэтому давайте не доводить дело до смертоубийства.

Зрители недовольно заголосили, но Фриц и, как ни странно, Дидье кивнули. Тогда Пауль отошел в сторону, оставаясь все же достаточно близко к поединщикам, чтобы следить за порядком. Фрица он наградил взглядом, в котором осуждение смешалось с жалостью.

— Да поможет Господь достойнейшему! — произнес Пауль ритуальные слова, с которыми, наверное, шли в бой еще их далекие предки, заменяя имя Всевышнего прозваниями ложных богов.

На самом деле Фриц полагался скорее на помощь вина, а не Господа — Дидье уже должен был изрядно принять на грудь, что обязательно скажется.

Однако первый удар, который нанес Дидье, оказался таким мощным, что Фрица едва не вогнало по шею в землю. Руки задрожали, но все же удалось парировать.

Увеличивая дистанцию, Фриц отскочил, и они с Дидье закружились, обмениваясь быстрыми ударами. Потом клинки снова вошли в клинч, и Дидье стал давить, явно пытаясь заставить противника встать на колени и быстро закончить бой.

Фриц, конечно, ожидал, что Дидье сильный, но чтобы настолько… Прямо медведь, которому, кажется, проще поломать противника голыми руками, чем драться с мечом.

Оставалось полагаться на разницу в скорости: хотя Фриц сильно уступал Дидье в мускулатуре и ширине плеч, зато выигрывал по части проворства.

Удалось ловко уклониться от трех атак подряд, четвертый удар угодил в живот. Присев, но не коснувшись коленями земли, Фриц принял клинок Дидье на свой меч.

Зрители на несколько томительных секунд задержали дыхание, и в наступившей тишине слышался тонкий, как комариный писк, скрежет стали о сталь. Когда Дидье навалился на меч изо всех сил, Фриц решился на отчаянный прием.

Уведя свой клинок вниз и вбок, Фриц раскрылся. Дидье уже полностью погрузился в попытку дожать противника и не смог быстро сориентироваться в изменившейся ситуации. Да и выпитое вино подставило подножку.

Не удержав равновесия, Дидье завалился на правый бок и во весь рост растянулся на земле. Выпрямившись как сжатая пружина, Фриц отбежал чуть в сторону и принял боевую стойку — все же не стоило расслабляться.

Однако Пауль поспешил вмешаться, вскочив между противниками и быстро заявив:

— Все кончено. Победил Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах.

Дидье не пытался оспаривать итог поединка: просто сел, почесывая темечко рукояткой клинка, и вдруг заржал, точно услышал отличную шутку. Фриц насторожился, ожидая подвоха, но Дидье с улыбкой сказал:

— Уел, малец, уел. Эх, старею я, что ли? Ладно, твоя взяла.

Спохватившись, Фриц в два шага преодолел разделявшее их расстояние и предложил Дидье руку. Однако тот поднялся сам и, лишь оказавшись на ногах, крепко пожал ладонь Фрица в знак примирения. Оставалось удивляться столь быстрому переходу от злости к веселью. Или Дидье с самого начала рассматривал поединок как забавную игру и намеренно подначивал молодого рыцаря?

— Забирай девку, раз приспичило. — Дидье хитро сверкнул глазами. — Но смотри осторожнее, как бы она тебе чего важного не откусила.

Фриц скривил губы в ответной улыбке, понимая, что стоит возблагодарить отходчивость противника. Пусть Дидье и казался искренним, следовало держать ухо востро. Все еще не верилось, что все так легко закончилось.

Неужели действительно в поединок вмешалась рука Бога? Или слепой случай?

Фриц слишком вымотался, чтобы размышлять о высоких материях. Он просто облегченно вздохнул, радуясь тому, что удалось предотвратить хотя бы одно злодеяние.

Люди снова рассаживались у костра, обсуждая поединок и остря по поводу романтичных юнцов. Дидье требовал выпивки, дабы «залить печаль» и поднять тост за «славного героя». Его приятели смеялись шуточкам — казалось, всем уже плевать на произошедшее.

К Фрицу подскочил сияющий Рудольф.

— Прости, что думал о тебе плохо, друг. Ты так благородно заступился за даму и бросил вызов тому, кто сильнее! Ты, наверняка, влюбился в нее с первого взгляда?

— Конечно, нет, моя госпожа только Сола! — огрызнулся Фриц, раздраженный тем, что Рудольф подозревал его во всяких низменных страстях. — Просто…

Он провел рукой по лицу, смахивая пот. Чертов Дидье — драться с ним это как иметь дело с полчищем аласакхинцев.

— Сегодня произошло столько мерзостей. Я хотел сделать хоть что-то хорошее…

Его прервал Пауль, отвесивший Фрицу звонкий подзатыльник, потом удостоив такого же «подарочка» Рудольфа.

— Сопляки! Вдохновенные молокососы! Чем ты думал, дебил, когда бросал вызов Дидье? Не будь он пьян до зеленых чертей — располовинил бы тебя к хуям!

— Поэтому я его и вызвал, что он пьян. Понимал — это мой единственный шанс, — на белом глазу соврал Фриц.

Но Пауля было непросто провести.

— Ни о чем ты не думал, кроме сраной чести. Жаль, что Дидье не отмутузил тебя хорошенько, может, вбил бы немного ума!

Не слушая его проклятий, Фриц направился к скорчившейся на земле аласакхинке. Присел перед девушкой на корточки и попробовал доброжелательно улыбнуться.

— Вам нечего бояться, фройляйн, больше никто не причинит вам вреда.

Ясное дело, девушка его не поняла, но Фриц надеялся, что ее успокоит хотя бы вежливый тон.

Вскинув голову, она посмотрела на своего «спасителя» взглядом загнанного зверя — из порванных мочек все еще текла кровь, заливая белую вышитую рубаху. Фриц лихорадочно прикидывал, что предложить в качестве бинта, но его собственная одежда была уже чересчур грязной. Выручил подошедший Рудольф, который достал из поясной сумки по виду чистую тряпку и протянул девушке.

Мгновение аласакхинка таращилась на него так, будто он предложил ей гремучую змею. Потом стремительным движением выхватила ткань и прижала к одному уху.

Пытаясь хоть как-то уменьшить страх девушки, Фриц указал на нее пальцем, потом на себя и дальше быстро-быстро покачал головой. Мол «я тебе ничего не сделаю». По лицу девушки трудно было определить, поняла ли она. Эх, вот когда пригодилось бы знание языка!

— Герр, поможете нам с переводом? — робко спросил Фриц у сумрачно наблюдавшего за подопечными Пауля. — Вы ведь немного знаете хини…

Это оказалась плохая идея: Пауль буквально взорвался, точно ударившийся в стену камень из катапульты.

— Хрен вам! Сами вляпались — сами и выгребайте…

Круто развернувшись, он направился к костру.

— Эй, налейте-ка мне чего покрепче!

В ответ донеслись веселые голоса:

— Хватит возиться с этими цыплятами, Пауль!

— Они тебя в гроб вгонят!

— Садись к нам.

Фриц и Рудольф печально переглянулись. Но нельзя же все время полагаться на Пауля. Следует привыкать самим решать проблемы.

Глава 9

Протянув аласакхинке руку, Фриц указал кивком головы на их с Рудольфом палатку и понадеялся, что улыбается приятно, а не похабно. Видимо, его физиономия все-таки кривилась, потому что девушка не двигалась и продолжала смотреть так, будто вот-вот бросится и вцепится ногтями в лицо.

— Может быть, если мы покажем приветствие ее народа, она успокоится? — предположил Рудольф и дважды слегка поднес ладонь правой руки к лицу, а затем отвел.

Неожиданно это помогло: брать протянутую руку Фрица девушка не стала, однако поднялась и побрела к палатке. Друзья поспешили за ней, и галантный Рудольф успел откинуть полог прежде, чем девушка дошла до скромного жилища. Там она сразу же забилась в дальний угол, свернулась в комок.

Фриц поспешил зажечь лампу, вот только огниво все время выскальзывало из вспотевших ладоней. Пока же Рудольф в темноте метался по палатке, переворачивая все в поисках чистых тряпок и вина. То и дело раздавался шелест, грохот и приглушенные ругательства.

Когда Фриц все же осветил палатку, там обнаружился настоящий разгром, как после набега аласакхинцев: щиты и кольчуги разбросаны, одеяла — перебуторены, мешки — изрыгают вещи. Зато Рудольф, наконец-то, увидел заветную бутылку и с довольным возгласом принялся мочить найденные тряпки. Получившиеся бинты для очищения раны он почтительно преподнес девушке, словно величайший дар.

Она оценила, проворно выхватила тряпки и прижала к ушам.

Дальше бравые защитники прекрасных дам немного застопорились: девушка мрачно таращилась на Фрица и Рудольфа, те мялись, не зная, что делать дальше.

При свете лампы удалось получше рассмотреть аласакхинку, Фриц не назвал бы ее красавицей, по крайней мере, с точки зрения канонов прекрасного в Срединных землях. Раскосые чуть приподнятые к вискам глаза, кожа слишком загорелая, а нос с горбинкой — крупноват. Но все же было в девушке что-то неуловимое, приковывавшее взгляд. Возможно, сама необычность внешности.

Рудольф, пожалуй, пялился на девушку даже слишком пристально, и Фрицу пришлось ткнуть его локтем под ребра.

— Думаю, нам стоит представиться даме, а не стоять с разинутыми пастями как два слабоумных.

Фриц присел, скрестив ноги, напротив девушки, на таком расстоянии, чтобы не смущать ее, и приложил руку к груди.

— Фридрих.

Рудольф поспешно изобразил куртуазный поклон и тоже назвался.

Девушка, как показалось Фрицу, слишком уж долго думала, прежде чем произнесла отрывисто:

— Амира.

— Красивое имя, — протянул Рудольф, явно забыв, что его не понимают.

Фриц, с минуту поразмыслив, налил в кружку воды, потом положил в тарелку хлеба и сыра, поставив все это перед Амирой. Та взглянула на предложенную пищу с подозрением, тогда Рудольф отщипнул кусок от краюхи хлеба и отправил в рот, изобразив на лице неземное блаженство. Губы Амиры чуть дрогнули, будто собирались сложиться в улыбку да не могли.

Переложив бинты в одну руку, Амира взяла чашку и немного отпила. Фриц тут же уставился на мочку уха — кровь перестала идти, но, пожалуй, так след жестокости Дидье выглядел еще более жутким. Если бы Амира была парнем, Фриц предложил бы заштопать рану, но вот оставлять уродливый шрам девушке… Да и позволит ли Амира вообще чужакам к себе прикоснуться? Не бросается с кулаками и то хорошо.

— Эх, нам бы переводчика, — уныло произнес Фриц. — Хоть поговорили бы нормально. Узнали, где у Амиры родные.

Рудольф, присевший было, тут же вскочил.

— Давай я поищу!

— Кого ты ночью найдешь? — запротестовал Фриц. — Да и в одиночку…

— Амиру точно нельзя оставлять одну, ей может стать плохо или Дидье передумает, — зачастил Рудольф. — Ты не волнуйся, я быстро.

Не успел Фриц и рта раскрыть, как друг уже выскочил из палатки.

— Осторожнее там! — крикнул он, обращаясь к колышущейся занавеске.

В ответ с улицы донеслось что-то неразборчивое. Слава Богу, Рудольф хоть меч додумался прихватить.

Фриц бы пошел следом за другом, но Амиру действительно не стоило оставлять одну. С нее станется наложить на себя руки в страхе перед бесчестием, которое на самом деле ей не грозило. Оставалось только ждать и надеяться, что Рудольф не влипнет в неприятности. Все-таки рыцари утолили голод своих мечей кровью язычников и вряд ли без повода нападут на своего.

Стараясь обходиться без резких движений, словно Амира была диким зверьком, боящимся любого шороха, Фриц разложил рядом с ней одеяло. Потом ушел в другой конец шатра и лег там прямо на землю. Повернувшись на бок, разыграл целую пантомиму. Показал Амире на ее одеяло и, сложив ладони под подбородком, закрыл глаза. Дальше, ткнув себя пальцем в грудь, покачал головой. Наконец, перевернулся на спину и демонстративно уставился в тканевый потолок, однако краем глаза все-таки наблюдал за Амирой.

С минуту она просто разглядывала одеяло, ища подвох. Потом нахмурилась, словно приняла какое-то решение и, пересев на постель, принялась быстро есть. На густых черных ресницах Амиры заблестели слезы, словно хлеб и сыр оказались слишком острыми, однако она старательно откусывала большие куски. С трудом проглатывала и снова вгрызалась в еду.

Наверняка при сегодняшнем штурме Амира потеряла кого-то из родных, а то и всех. Но у Фрица не было возможности ее утешить: языка друг друга они не понимали, а о том, чтобы обнять по-братски или взять за руку и речи быть не могло.

Вдруг ему пришла в голову неожиданная мысль, пусть и глупая, но попробовать стоило.

Фриц медленно поднялся, чтобы не спугнуть Амиру, однако она все равно прекратила есть и настороженно наблюдала за ним. Порывшись в одной из сумок Рудольфа, он достал порванную рубаху и окончательно оторвал от нее большой кусок — друг все равно будет не в обиде, когда узнает, что это для Амиры. Да и вещи Рудольф не ценил.

Накрыв тканью голову, Фриц сделал вид, что завязывает платок. Постоял, держась за кончики и наверняка выглядя при этом сущим ослом. Затем протянул кусок рубахи Амире, предлагая примерить.

Помня, как серьезно аласакхинские женщины относятся к тому, чтобы их голова была прикрыта, Фриц предположил, что появление какого-то подобия платка успокоит Амиру. Вернет хотя бы малую толику ощущения безопасности. И она поймет, что двое друзей не будут пользоваться ее слабостью, а наоборот — защитят от позора.

Одну долгую минуту Амира широко раскрытыми глазами смотрела на Фрица. Теперь она уже не казалась ни дикаркой, ни зверенышем. Нет, просто измученная напуганная девушка, чья жизнь в одночасье рухнула.

Медленно отложив бинты и хлеб, она протянула руку. Взяв «платок», повязала так, чтобы оставались открытыми раненные уши.

С каким-то странным благоговением погладив жалкую тряпку, заменившую расшитые золотом чепцы аласакхинок, Амира снова посмотрела на Фрица и на сей раз он прочел в ее взгляде благодарность. Слезы серебристыми дорожками потекли по ее щекам, оставляя влажные следы в слое пыли и грязи. Хорошо бы она так выплакала всю свою боль, ведь рыдания очищают и дают силы.

Наполнив водой еще одну плошку, Фриц оставил ее возле Амиры вместе с чистым полотенцем. Сам лег на свое место и снова уставился в потолок.

Так они и провели все то время, пока Рудольф искал переводчика — час или даже больше. Амира прекратила всхлипывать и, судя по звукам, продолжила есть. Фриц к ней больше не лез, справедливо рассудив, что сейчас его чужеземная физиономия как соль на раны.

Он просто лежал, глядя на полог палатки, на самом деле видя там клинки, пронзающие живую плоть. Кровь, струящуюся по булыжным мостовым. Женщин, вырывающихся из закованных в железо рук. Потом Фриц вспоминал благодарность в глазах Амиры, и ему становилось легче. Совсем чуть-чуть.

Удивительно, но Рудольф вернулся не один — он притащил с собой пожилого мужичка с козлиной бородкой в таком здоровом тюрбане, что, казалось, это отросла вторая голова, как у легендарных жителей другой стороны мира.

— Герр Евстафий прекрасно знает и наш язык, и хини, — запыхавшись, выпалил безмерно гордый собой Рудольф.

— Ах, счастлив служить столь уважаемым господам, безмерно счастлив. — Евстафий безостановочно кланялся, так что, казалось, тюрбан вот-вот слетит с его темечка.

Его угодливые до слащавости манеры и тон произвели на Фрица неприятное впечатление, но сейчас было не до жиру. Да и очевидно, почему Евстафий так себя вел.

Следовало признать, что по-кеттниански он говорил безупречно, точно на родном.

— Не волнуйтесь, герр, нам лишь нужен переводчик и мы щедро вознаградим ваш труд, — почтительно произнес Фриц, желая успокоить Евстафия.

Тот замахал руками так, что захлопали широкие рукава полосатого халата.

— Какие деньги, что вы! Помогать славным защитникам веры честь для меня!

— Вы единобожник? — Фриц удивленно вскинул брови.

— Конечно. — Евстафий снова закивал как колодезный журавль.

Он мог и врать, но вряд ли, ведь его слова легко было проверить.

Фриц не ожидал встретить в принадлежащем язычникам Альмадинте единобожника. Наверняка исповедующим истинную веру приходилось скрываться все годы владычества аласакхинцев. Интересно, сколько здесь единобожников?

И скольких зарезали рыцари, которые, врываясь в дома, не спрашивали жителей о вере.

Рудольфа, однако, подобные рассуждения мало интересовали, и он потребовал едва ли не грубо:

— Быстрее переведите фройляйн Амире, что ей не надо нас бояться. Мы отнесемся к ней со всем почтением и желаем лишь защитить ее честь от посягательств злодеев.

Сама Амира, до этого лежавшая на своем одеяле, при возвращении Рудольфа села и напряженно наблюдала за мужчинами. Раненные уши она уже спрятала под «платком», так что в целом выглядела нормально. Евстафий опустился перед ней на корточки и старательно залопотал на хини, Фрицу оставалось надеяться, что действительно звучит перевод слов Рудольфа, а не какая-то отсебятина.

Лицо Амиры оставалось замкнутым и мрачным, Евстафий же смотрел на нее с неподдельной жалостью. Даже, взяв за руку, ободряюще погладил тыльную сторону ладони, и Амира не противилась.

На речь Евстафия Амира ответила короткой фразой, произнесенной слабым, надтреснутым голосом.

— Она говорит, что безмерно благодарна господам за их великодушие! — перевел Евстафий, явно добавив многое от себя.

— Спроси, нет ли у нее родственников в городе или окрестностях? — предложил Фриц то, о чем раздумывал, пока лежал. — Мы бы вернули Амиру в семью, если представится такая возможность.

Евстафий тут же снова заговорил, на этот раз вещая гораздо дольше.

Рудольф покосился на Фрица со смесью восхищения и досады, видимо, сам до такого простого решения не додумался.

— Кстати, где ты его раздобыл? — осведомился Фриц, наклонившись к Рудольфу и кивком указав на распинающегося Евстафия.

— О, это оказалось не так уж трудно. Я проходил мимо одного из домов тут, неподалеку, остановившиеся там рыцари очень уж бурно праздновали успешный штурм. Они настойчиво звали меня выпить вместе, чтобы не нарваться на ссору, я зашел. Рыцарям прислуживали Евстафий с женой, и когда я услышал, что он свободно говорит на кеттнианском, позвал его к нам.

Тут разговор пришлось прервать, потому что Амира ответила Евстафию — на сей раз достаточно длинной фразой. Показалось ли Фрицу или в черных глазах промелькнуло выражение, похожее на печальную иронию? Будто Амира не поверила в то, что услышала.

— После того, как ее родители четыре года назад покинули сей бренный мир, она жила у тетушки. Здесь, в Альмадинте, — начал переводить Евстафий. — К сожалению, сейчас эта дама тоже… эм… мертва.

Он предпочел не говорить «убита».

— Но через три недели в один из ближайших оазисов должно прибыть племя юноши, за которого Амира давно просватана. Сможете ли вы сопроводить ее к жениху?

Фриц отметил, как при упоминании нареченного Амиры сразу посмурнел Рудольф. Неужто уже губу раскатал? Надо же, как быстро. На памяти Фрица друг относился к женщинам почтительно, но сдержанно. И даже слуги, которых хлебом не корми, дай почесать языки, не обсуждали никаких романтических похождений Рудольфа.

— Не могу давать обещаний, все же сейчас война, но мы приложим все силы, чтобы вы встретились с женихом. — Фриц обращался напрямую к Амире, глядя ей в глаза. — Пока же будьте нашей гостей.

Еще до того, как Евстафий начал переводить, она величаво кивнула, словно заключала с чужеземцами некий негласный договор. Потом произнесла несколько слов в ответ на тираду Евстафия, и тот перевел в своей манере:

— Она восхищена вашей добротой и ежедневно будет молить Всевышнего, чтобы он ниспослал вам удачу.

Уточнять, какого Бога имела в виду Амира, он благоразумно не стал.

— Спасибо за помощь, герр Евстафий, — вежливо проговорил Фриц, пока Рудольф пребывал в своей отстраненной задумчивости, возможно, еще переживая известие о том, что Амира не свободна. — Не могли бы вы еще кое-что для нас сделать?

— Все, что в моих силах, — последовал ожидаемый ответ.

— У Амиры… кхм… раны на ушах. Пусть мы теперь и товарищи, вряд ли она захочет, чтобы мы к ней прикасались. Может быть, ваша супруга ее осмотрит?

— Всенепременно!

Рудольф всплеснул руками.

— Как же я не додумался позвать ее с собой!

«Потому что непрактичный, — мысленно ответил ему Фриц. — И думал лишь о том, как бы побыстрее доставить переводчика. Кстати, удивительно, что Евстафий оставил жену дома одну в компании пьяных рыцарей…»

Хотя чему удивляться? Рудольф наверняка просто схватил его и потащил, а Евстафий слишком хотел угодить новым хозяевам города.

— Я провожу Амиру к вам в дом, — вызвался Рудольф.

Фриц уже собрался возразить и обозвать его дураком, но Евстафий его опередил, снова замахав руками, точно ветряная мельница.

— Нет-нет. Лучше юной девушке там не появляться. То есть… празднующие господа весьма много выпили. Всякое может случиться… Я ни в коем случае не обвиняю, но…

— Вы правы. — Фриц прервал грозивший затянуться поток велеречивых оправданий.

Теперь настала его очередь идти с Евстафием, Рудольф остался охранять Амиру.

Святой город окутала густая тьма южной ночи, скрыв, к облегчению Фрица, следы бушевавшей сегодня на улицах жестокости. Но все же осталось неприятное, давящее ощущение. Чернота изливалась из подворотен, затопляла едва различимые в свете луны и звезд дома. К быстро шагающим людям словно тянулись щупальца мрака, желая поймать. То и дело Фрицу чудились в углах человеческие силуэты: вот сгорбившаяся в молитве старуха, вот дергающий маленькими ручками ребенок.

Горевшие тут и там костры не добавляли спокойствия, скорее делали картину еще более зловещей. Они сверкали в ночи, словно алые глаза гигантского зверя. Или болотные огни, заманивающие путников на верную гибель. Прямо в лапы мертвецов.

О да, сегодня по древним улицам бродило много теней, жаждущих крови своих убийц!

Фриц начал бормотать «Отче наш», то и дело украдкой крестясь, но страстные воззвания ко Всевышнему не помогали. Возможно, потому что в частичке души Фрица появилось греховное сомнение: если Бог существует, как Он мог допустить сегодняшние смерти?

Поразительно, как впечатлительному Рудольфу удалось пробежать по этим улица да еще одному. Не иначе он пронесся на крыльях любви.

Хвала всем святым, жилище Евстафия действительно находилось недалеко. Расположенный за каменной оградой двухэтажный дом невозможно было не заметить — такие дикие вопли и режущая слух музыка оттуда доносились.

Во внутреннем дворе проходила отвратительная оргия, от одного вида которой Фрицу захотелось задать стрекоча. Рыцари Креста обжимались со шлюхами и обливались вином всего в какой-то лиге от святынь. В красном свете костров их лица искажались, становились уродливыми, теряли человечность. Может, это действительно были уже не люди, а черти, принявшие их облик для смущения верующих.

Наверняка Евстафий и сам не желал надолго задерживаться в этом чистилище. Забежав в дом, он вернулся с женой — пухленькой низенькой дамой — и они вместе с Фрицем унесли ноги от призывов выпить за победу.

Когда они добрались до шатра, то еще на подходе услышали доносящийся оттуда звонкий голос Рудольфа, который читал поэму.

«Вот ведь выдумал, чем досаждать Амире! — возмутился Фриц. — Ей сейчас не до стихов!»

Откинутый полог палатки открыл зрелище, достойно подмостков лучших балаганных трупп. Рудольф, чтобы Амира лучше поняла сюжет поэмы, разыгрывал все в лицах. Вот он упал на одно колено и протянул воображаемой даме не менее воображаемый цветок. Потом вскочил, встал вполоборота и, прижав руку тыльной стороной ко лбу, изобразил уже девицу, отвергающую излишне назойливого кавалера.

Больше всего Фрица удивило то, с каким вниманием Амира следила за представлением. Подтянув колени к подбородку, она широко раскрытыми глазами ловила каждый жест Рудольфа. Словно вдруг начала понимать слова иноземного языка.

Когда для изображения очередной строфы Рудольф скорчил рожу, губы Амиры дрогнули как от вида Фрица, пытавшегося выдать рваную рубаху за платок. Кстати, на голове у нее теперь красовалось не это тряпье, а кусок алой шелковой ткани. Фриц припомнил, что вроде бы такая была среди даров короля, полученных Рудольфом. Сразу надо было сообразить и дать ее Амире.

Супруга Евстафия — Пульхерия — поставила перед Амирой резной сундучок, который захватила из дома, и вежливо, но настойчиво выставила мужчин на улицу.

— Слушай, я, конечно, уважаю поэзию и все такое, — начал Фриц, когда они с Рудольфом уселись у входа в палатку, Евстафий в своей угодливости расположился чуть поодаль.

— Но все же сейчас не время для стихов.

— Да я и не собирался их Амире читать. — Рудольф заметно смутился. — Она, как вы ушли, сразу легла на одеяло и отвернулась. Ну, а я, раз спать пока нельзя, стал сочинять балладу о твоем героическом поступке. Не взятие же города славить! В общем, я, как это обычно со мной бывает, вскоре забылся и заговорил слишком громко. И вдруг вижу, Амира не спит и так пристально наменя смотрит. Я тогда решил что-нибудь ей почитать. Пусть она слов не понимает, но мне кажется, ей становилось легче, когда она слушала стихи да смотрела на мои ужимки.

Тогда Фриц понял: Амире, как и ему самому, как и Рудольфу, нужно было отвлечься от того ужаса, что царил в ее голове.

Хотя бы ненадолго.

На несколько томительных минут воцарилась тишина, потом из палатки выкатились Пульхерия, и через мужа передала, что все в порядке. Нужно только менять каждый день повязки, смоченные раствором, который она оставила Амире. После этого супруги засобирались домой, но Фриц уговорил их остаться на ночь. Не было никакого желания снова сопровождать их по дороге через темные улицы, а отпустить без охраны как-то… некрасиво. Да и оставлять двух стариков один на один с пьяной толпой — тоже.

Евстафий разрываясь между угодливостью и настойчивостью, говорил, что не может оставить добро без присмотра. Фриц веско напомнил: голова на плечах ценнее золота в сундуках. К тому же крестоносцы заберут все, что захотят, независимо от присутствия хозяев в доме. Более того, Евстафия еще и могут пытать под настроение, чтобы узнать, не припрятал ли он где сокровищ.

Последнее, конечно, было маловероятно, Фриц намеренно сгустил краски, нагнав на бедного Евстафия страху и окончательно сломив робкое сопротивление.

После долгих взаимных расшаркиваний Евстафий и Пульхерия заняли два оставшихся одеяла, а Фриц с Рудольфом, завернувшись в плащи, устроились снаружи палатки.

Видя, что друг уже клюет носом, Фриц сказал:

— Понимаю, что хочется спать, но надо дежурить. Я первый, разбужу тебя ближе к рассвету. Идет?

Рудольф недоуменно уставился на него.

— Зачем дежурить? Опасаешься, что Дидье нападет?

Фриц неопределенно пожал плечами.

— Возможно. Всегда лучше подстраховаться.

— Хорошо, как скажешь, — покладисто согласился Рудольф, который привык во всем полагаться на более практичного товарища.

Прикрыв глаза, он свернулся калачиком, однако долго не мог заснуть. Сперва Рудольф беспокойно ворочался туда-сюда, потом вроде бы улегся, но по неровному дыханию Фриц определил, что сон пришел к другу далеко не быстро. Хорошо он все же отправился в спасительные объятия грез.

Сам Фриц, пусть и вымотался до предела, сомневался, что сможет уснуть. И даже к стыду своему немного боялся закрывать глаза, страшась того, что увидит во мраке под веками. Собственно поэтому он и вызвался дежурить первым, в надежде загнать себя настолько, чтобы потом просто упасть и вырубиться.

Пока же Фриц сидел, таращась прямо перед собой. Неподалеку у костров еще шумело празднество, слышалось нестройное пение и вопли. Постепенно веселье умолкало, вскоре шатающиеся рыцари, многих из которых поддерживали за плечи жрицы любви, потянулись к своим палаткам и захваченным домам.

Мимо жилища друзей нетвердой походкой прошествовал Пауль, не обернувшись и не пожелав спокойной ночи. Значит, все еще дуется. Ну, он отходчивый, скоро успокоится.

Остаток дежурства Фриц провел в благостном бездумье: голова опустела, чувства покрылись изморозью. Он скользил на грани сна и бодрствования, в пространстве, где не было ничего. Приятная пустота.

Фриц бы забыл разбудить Рудольфа, но тот проснулся сам. Даже не проснулся, а подскочил, точно ужаленный. От неожиданности тоже вскочивший Фриц спросил испуганно:

— Змея?

Зачем-то выхватив из ножен меч, Фриц озирался по сторонам. Рудольф не спешил отвечать, просто сидел и шумно хватал ртом воздух. Тогда Фриц сообразил, что дело в дурном сне.

Немного придя в себя, Рудольф вытер вспотевшее лицо краем плаща и предложил немного хриплым голосом:

— Раз уж я проснулся, давай меняться.

Фриц не стал спрашивать, что за кошмар пригрезился другу. Захочет, сам расскажет. Но, наверное, есть кое-что, чем человек не может поделиться даже с надежным товарищем.

Улегшись на землю, где, вполне возможно, когда-то спали знаменитые святые и грешники, Фриц почти мгновенно провалился в забытье. Только успел удивленно подумать, что ночное бдение все-таки помогло. Или дело было в немного успокоившейся совести?..

Глава 10

Утром в Храме креста прошла служба. Клирики успели хорошо подготовиться: на мраморных плитах церковного зала не было заметно ни капли крови, все сияние золотого убранства слепило глаз. Даже намека на языческий культ Зоара здесь не осталось.

На помещенные в алтаре обломки Креста из круглого отверстия в потолке падал ослепительный свет. Кусочки дерева на инкрустированном драгоценными камнями постаменте выглядели так, словно казнь Сына состоялась только вчера. Ни следа разложения — архиепископ Урбан даже брал их в руки, но дерево не крошилось.

Стоящий вместе с Рудольфом в задних рядах Фриц гнал от себя нечестивую мысль о том, что церковники просто наломали деревяшек да засунули в алтарь, чтобы всякие фанатичные дураки захлебнулись слюнями от восторга. При виде чуда не возникало никакого благоговения, скорее брезгливое недоумение.

«И вот ради того, чтобы увидеть эти куски дерева, мы и проливали столько крови?»

В середине службы Урбан семь раз провел верующих вокруг Гроба Господня. Фриц ожидал увидеть пещеру, как это описывалось в Святой книге, однако в центре одного из залов храма стоял каменный прямоугольник высотой в несколько человеческих ростов. Серые стены покрывали искусно вырезанные барельефы, показывающие весь путь Сына от рождения до смерти на кресте и возрождения. Все фигуры были прямо как живые, но кроме отстраненного восхищения работой мастера, Фриц не ощущал ничего. Никакого трепета перед святыней.

Урбан торжественно показал крестоносцам камень с оплавленной дырой, то самое место, куда пролилась кровь Сына.

Однако экстатический восторг Фрица так и не посетил. Оставалось лишь недоуменно смотреть на рыцарей, распростершихся на полу и едва не бьющихся башкой о мрамор. Кое-кто даже бросился целовать оплавленный камень и церковники не мешали.

На одного рыцаря снизошла особая благодать — вроде бы уже взрослый солидный мужчина вдруг упал и задергался в припадке. Священники и те, кто стоял рядом, спешно схватили его за конечности, архиепископ же торжественно заговорил о снисхождении божественного огня.

Как Фриц ни подавлял крамольные мыслишки, одна все же просочилась и гаденько шепнула:

«Больно ловко мужик упал — ничего себе не расшиб. И это называется снисхождение божественного огня? Ну-ну».

Сам-то Фриц, несмотря на все старания, так и не смог пробудить в себе жар веры. Возможно, стоило радоваться, что, по крайней мере, на смену инфернальному ужасу пришло умиротворение. Забавно все-таки, как мало нужно его совести, чтобы успокоиться — спас одну девчонку и уже возомнил себя героем. Но ведь это лишь капля в море насилия и унижений, бушевавшем в Альмадинте.

Доставить Амиру в целости и сохранности в расположенный за несколько лиг от города оазис — вот настоящий подвиг.

И Фриц, глядя на нетронутый временем деревянный крест, по-настоящему горячо взмолился Господу о том, чтобы это благое дело удалось. А еще, чтобы вчерашняя бойня была последней. Пожалуйста, пусть не повторится подобная жестокость.

Но Фриц знал, что остановить человеческую злобу не под силу даже Всевышнему.

После службы архиепископ короновал Родриго Элизарского древним венцом альмадинтских царей, который крестоносцам удалось вывезти из города еще во время прошлого похода.

Родриго сохранял на лице подобающее случаю величавое выражение: все же он был настоящим королем, и мог придать своим чертам почти неземное благолепие. Позже его придворный менестрель обязательно воспоет лик короля, озаренный божьим светом. И все такое прочее.

Однако от Фрица не укрылось, как в тот самый миг, когда корона опустилась на голову Родриго, по благородному лицу скользнула тень самодовольства.

Вот бы подойти сейчас да спросить: «Ваше Величество, неужели золотой обруч с камешками стоил тысячи жизней?». И Фриц молчал вовсе не потому, что боялся королевской кары. Нет.

Он боялся услышать в ответ: «Конечно, все ваши жизни лишь пыль перед короной».

После службы король и архиепископ на помпезной церемонии одаривали крестоносцев милостями. Его Величество Родриго даже изволил узнать Фрица и Рудольфа, выдав с фальшивой отеческой улыбкой всякую чушь про защитников веры, в столь юном возрасте не побоявшихся поднять меч на язычников. Потом вручил «храбрецам» ожерелья, одно с сапфирами, другое с изумрудами. Фриц живо представил, как эти драгоценности украшали лебединую шею аласакхинской принцессы, над которой надругались вчера. Но подавил брезгливость и взял ожерелье, к тому же ткнул локтем замешкавшегося Рудольфа. Не стоит оскорблять властьимущих. Драгоценности можно и попозже куда-нибудь деть, да хоть выкинуть.

Фриц понимал, что на самом деле ничего не выкинет: засунет в сумку, как миленький, чтобы притащить в зубах Соле. Она с удовольствием наденет сапфиры, которые пойдут к ее синим глазам, и похвалит верного рыцаря.

Едва стало возможно удалиться, никого не оскорбив, друзья припустили к своей палатке. Уходя на службу, им пришлось оставить Амиру с Евстафием и Пульхерией, из которых защитники никакие. Сказаться больными опасно, все же на службу в Храм Креста каждый истинный клириканин приползет хоть на карачках. Рудольф все же порывался остаться, и Фриц утащил его едва ли не силой — нельзя рисковать получить обвинение в ереси. Архиепископу, который наверняка запомнил их как просителей за жизни язычников, уже должны были доложить историю о заступничестве за аласакхинку.

Фриц надеялся, что и остальные рыцари явятся на службу. Дидье, например, друзья увидели еще на пути в храм и, конечно же, тут же получили порцию шуточек.

— О, можете не охранять столь ревностно свою прелестную добычу, я уже нашел более сговорчивую даму, — со смешком заявил Дидье. — Посмотрю, как вы еще перессоритесь за взгляд черных глазок восточной прелестницы. Женщина — вот что ломает даже крепкую дружбу.

Фриц угрюмо промолчал, Рудольф же украдкой показал спине отвернувшегося Дидье средний палец — самое-самое ужасное оскорбление, на какое был способен.

Так что друзья возвращались в свою палатку с волнением, однако оказалось, что там все хорошо. После того, как они откинули полог, перед ними предстала почти домашняя сцена: тихонько переговариваясь, Амира и Пульхерия готовили лепешки — одна старательно месила тесто в плошке, другая шлепала кругляши на неизвестно откуда взявшиеся вокруг костра камни. За женщинами добродушно наблюдал Евстафий, вставив в зубы какую-то трубку, из кончика которой шел пахнущий хвоей дым. Собственно этот запах, смешанный с ароматом лепешек друзья и почувствовали при подходе к палатке, только решили, что он идет с другой стороны.

Едва в жилище появились хозяева, атмосфера изменилась. Все напрягались, Евстафий поспешил вытащить изо рта дымную палочку и принялся неловко тушить, Амира низко опустила голову над плошкой, пряча лицо. Только круглолицая Пульхерия выдавила улыбку, но ее губы едва заметно дрожали.

«Будто мы вот прямо сейчас на них бросимся», — сумрачно подумал Фриц.

Собственно, чего он ожидал?

— С возвращением, господа, как прошла служба? — зачастил Евстафий, пряча за пазуху палочку, которая все еще слегка дымилась. — Женщины вот решили вам завтрак приготовить. Вы ведь в походе-то, наверное, соскучились по домашней стряпне. Уж простите, они взяли посуду и муку из ваших мешков. Но больше ничего…

— Очень вкусно пахнет, — поспешил заверить его Фриц и для надежности изобразил зоарское приветствие. — Не терпится попробовать.

— Можете продолжать… со своей палочкой… — Рудольф неопределенно повел рукой, не зная, как назвать занятие Евстафия. — Вы нам совсем не мешаете.

— О, это всего лишь моя курительная трубка. — Евстафий расплылся в сладкой улыбке. — Кладу внутрь листики и поджигаю, получается приятный аромат. Очень расслабляет. Хотите попробовать?

— Давайте. — Любопытный Рудольф заинтересовался.

— Лучше сперва поедим, — быстро сказал Фриц, вспоминая рассказы Пауля о том, что в Аласакхине распространено вдыхание дыма неких очень опасных трав, приносящих прекрасные грезы и взывающих привыкание.

Евстафий что-то сказал Пульхерии и та поспешно начала накрывать «на стол». Расстелила чистую тряпицу, наличия которой в их вещах Фриц не помнил, расставила сверху кружки и тарелки. Два кубка и серебряное блюдо — дары короля — явно были извлечены из мешка Рудольфа, который совершенно не следил за вещами.

Последив за взглядом Фрица, Евстафий побелел, как полотно, и зашикал на жену. Та озадаченно захлопала глазами, помогавшая ей со столом Амира сгорбилась еще сильнее.

— Наконец-то этим железкам нашлось применение! — с наигранной веселостью воскликнул Рудольф. — Все лежали да лежали, спину моего коня отягощали.

— Ваших лошадок мы, кстати, покормили, — поспешил сообщить Евстафий. — Потом помоем.

— Не стоит, рыцарь должен сам следить за своим конем, — твердо сказал Фриц.

Все было готово к трапезе: женщины выложили на блюдо лепешки и нарезанный ломтиками сыр, в плошки налили что-то похожее на суп. Оказалось, что вся еда предназначена лишь для Рудольфа и Фрица. Дамы скромно уселись в уголке, Евстафий вообще собрался выйти на улицу.

— Так дело не пойдет, — решительно заявил Фриц. — Меня не учили жрать, пока женщины и старцы голодают. Герр Евстафий, передайте Амире, чтобы садилась вот сюда, на свернутое одеяло. Да, да, к красивому кубку. Ваша супруга пусть сидит вон там. Вы — сюда. А мы там, с краю.

После недолгих вежливых препирательств, все устроилось так, как и предложил Фриц.

Завтрак напоминал танец молодых людей, впервые присутствующих на приеме: очень осторожные движения, робкие взгляды исподтишка, тщательный выбор слов. Как будто Фриц и Рудольф — сосуды из тончайшего иллирийского стекла, готовые разбиться от слишком громкого звука. Оба чувствовали себя неловко, но еще хуже было бы, если бы они стали есть, пока остальные жмутся по углам и глотают слюни.

Лепешки получились отличными: тонкими, с хрустящей корочкой, прячущей нежное тесто. Суп оказался сварен из репы и Рудольф на все лады нахваливали старания дам, за что удостоились настоящей улыбки от Пульхерии. Амира же сидела, потупившись, почти не притрагивалась к еде, лишь отщипывала маленькие кусочки от своей лепешки.

С Евстафием удалось завязать разговор, начавшийся с обсуждения красоты Храма Креста. Маска угодливости, так раздражавшая Фрица, слегка истончилась: говоря более свободно, Евстафий поведал, что его предки жили в Альмадинте с давних пор. Какой-то пращур даже коснулся одежд Сына, когда тот въезжал в город на белом верблюде. Выяснилось, что под властью зоарских язычников единобожникам жилось не так уж плохо. Бывали, конечно, трудные времена, но многие аласакхинские халифы продвигали веротерпимость.

Перед началом Первого Крестового похода как раз был очередной период гонений. Дошло до запрета посещения Альмадинта паломникам-единобожникам, как клириканам, так и вернианцам. Это и послужило тогдашнему Повелителю формальным поводом для объявления Священной войны.

С тех пор, как начались Крестовые походы, зоарцы стали косо смотреть на всех единобожников и все чаще происходили то погромы, то ужесточения законов о вере.

Сказав последнее, Евстафий сообразил, что сболтнул лишнего, и вернулся к своим прежним манерам. Однако Фриц уже понял достаточно.

Освободить единобожников, страдающих под пятой язычников. Ха! Крестоносцы делали что угодно, только не это!

После трапезы Амира споро схватила грязную посуду и, встав, явно собралась пойти на улицу, помыть все в ведре. Фриц и Рудольф вскочили одновременно, наперегонки поспешили к Амире, стремясь выхватить утварь. Они громко стукнулись лбами («пустыми черепушкам» как сказал бы Пауль), а посуда, которую они пытались схватить, разлетелась в разные стороны. Одна плошка подпрыгнула вверх и упала точно на макушку Рудольфа, Фрица же изрядно приложило по ступне серебряное блюдо, оказавшееся тяжеленным. Прыгая на одной ноге, он зашипел сквозь зубы и проглотил готовые сорваться с губ непотребные слова. Рудольф, сняв с головы плошку, дернул себя за намокшую прядь волос.

Тут раздался странный звук, похожий на сдавленный стон. Фриц воззрился на Амиру, впервые за утро увидев ее лицо: прикрыв рот ладонью, она надула щеки, но скрыть веселый блеск в глазах не могла. Да она почти рассмеялась!

Ради такого Фриц был готов лупить себя серебряным блюдом хоть по голове, хоть по заднице.

А как уставился на веселящуюся Амиру Рудольф! Улыбнулся от уха до уха точно умалишенный, даром что слюни не пускал.

В итоге друзья помыли посуду сами, пихаясь локтями и переглядываясь, словно нашкодившие ребятишки.

— Все же хорошо, что она может смеяться, — с необычной нежностью сказал Рудольф и добавил уже грустно:

— Пусть даже злорадствуя над нашей глупостью.

«Похоже, пропал он, — с жалостью подумал Фриц. — Угораздило же влюбиться в обрученную девицу. Эх…».

Все же он вызвался сам проводить Евстафия с женой до дома, оставляя Рудольфа с Амирой наедине. Ничего «эдакого» произойти, конечно, не могло, но пусть хоть стихи ей почитает. Все порадует.

По дороге, при свете дня выглядевшей далеко не так зловеще, как ночью, Фриц уговорился с Евстафием, что тот будет наведываться в палатку друзей каждый день. Не столько для перевода речей Амиры, сколько для обучения их с Рудольфом хини.

— Кстати, господин, не стоит вам использовать зоарское приветствие, — сказал вдруг Евстафий, когда он были уже у ворот его дома. — Оно значит «Славься Зоар и пророк его!». Вряд ли вы захотите такое произносить.

— Спасибо, что предупредили, — ответил Фриц и сам подивился тому, что совершенно не усмотрел в своих предыдущих действиях предательства веры.

В саду Евстафия царил полный разгром: ветки у финиковых деревьев обломаны и, наверное, пошли на костры. Розовые кусты с прекрасными цветами выдраны. Везде лужи рвоты и кое-чего другого, пахучего.

Евстафий горестно воздел руки к небу, призывая Бога в свидетели варварства. Фриц прикрыл рот ладонью, а Пульхерия спрятала лицо за платком и, похоже, пустила слезу. Маленьким утешением для всех стал помятый вид рыцарей, развалившихся в гамаке и на одеялах под менее потрепанными деревьями.

У многих мужчин красовались фингалы под глазами, один щеголял перебритым носом, другой — сломанной рукой. Вчерашнее веселье явно закончилось «дружеской» потасовкой.

Мысленно Фриц без тени раскаяния позлорадствовал. Когда крестоносцы попытались пенять ему на гнусное пленение хозяев дома, заявил весьма холодно, что нанял Евстафия как слугу и учителя хини. Пульхерия же будет в хозяйстве Фрица и Рудольфа кухаркой.

— И заодно служанкой для твоей бабы, а? — развязно спросил один из рыцарей.

Как выяснилось «слава» о подвигах Фрица уже гремела по всему Альмадинту, наверняка не без помощи длинного языка Дидье. Пришлось вытерпеть новую порцию насмешек. Но в целом рыцари, обчистившие винный погреб Евстафия, были настроены благодушно. Даже предложили Фрицу несколько бутылок, от которых он, под полным щенячьей благодарности взглядом Евстафия, отказался.

Вернувшись к палатке, Фриц нашел, что там все обстоит благополучно. Рудольф, как и следовало ожидать, заливался соловьем. Амира, слушала, занимаясь починкой рубахи, той самой, кусок которой служил временной заменой головного платка.

Фриц собрался было сказать, используя несколько выученных по дороге слов на хини, что не стоит возиться, но передумал. Наверняка Рудольф уже пытался намекнуть Амире, и та просто настояла.

«Хочет чем-то занять руки и голову», — понял Фриц.

Он сам поступил так же, решив потренироваться и заставив сопротивляющегося Рудольфа тоже взяться за меч.

— Дай Амире отдохнуть, ей уже надоело слушать твои словоизлияния, — добродушно пожурил Фриц.

— Она в восторге, даже сделала вот такой жест и сказала «вах». — Рудольф поднял руку и слегка свернул кисть, загибая часть пальцев.

Спорил он шутки ради, понимая, что только удача спасала его в прошлых сражениях и следует больше упражняться.

Поклонившись Амире, уголки губ которой едва заметно приподнялись, друзья вышли из палатки.

Они как раз только разгорелись, когда вдалеке показалась ни много, ни мало сама сестра Доминика, руководившая прачками. Вскоре стало ясно, что направляется она к Фрицу и Рудольфу.

В свое время Фрица, ожидавшего, что рыцари в походе соблюдают строжайший целибат, поразила новость о наличии в обозе армии большого количества женщин. Многие знатные господа взяли с собой в Святую землю супружниц или дамы сами навязались, дабы проследить за тем, как мужья хранят верность. Но это еще ладно — за крестоносцами тащилась орава самых обычных шлюх, которые пользовались большим спросом, особенно после тяжелых битв.

А еще рыцарей обслуживал немалый отряд прачек. Как сказал Пауль, ради чистоты правого дела можно изгнать из армии проституток и даже законных жен рыцарей, но прачки — это святое. Кто будет стирать заляпанные кровью и гноем тряпки раненых? Кто — чистить одежду рыцарей, которая при пыльной и жаркой погоде пачкается молниеносно? Где грязь, там, как известно, обитают болезни. Не хватало только, что армию скосил под стенами Святого града недуг и поход бесславно закончился.

Сестра Доминика благодаря своему божьему дару вместе с другими священниками руководила лазаретом, и как дама взяла шефство над прачками. Считалось, что она следит за благонравием подопечных, на деле же поговаривали, что она сама весьма близко общается не с кем-нибудь, а Его Величеством Родриго. Прачки же всегда были не прочь строить глазки благородным рыцарям, правда Фриц и даже Рудольф у них не котировались. Слишком молодые, еще не добывшие богатства. И тряпье таких сосунков можно постирать в последнюю очередь. Иногда Фрицу приходилось самому полоскать шмотки, не дожидаясь милости прачек — благо дома привык все делать сам. Зато для лишившегося оруженосца Рудольфа стирка оказалась в новинку, он даже по неумению порвал одну рубаху. Пришлось еще и учить его штопать.

В общем, дамы всех мастей до молодых рыцарей не снисходили, тем удивительнее Фрицу было увидеть, как к палатке целеустремленно направляется Доминика и полы ее белого монашеского плата развеваются за спиной, точно знамя.

После поклонов и обмена приветствиями, Доминика осведомилась, даже не пытаясь скрывать своих намерений:

— Говорят, у вас появился симпатичный трофей. Но слегка поврежденный. Если позволите взглянуть на него, я попробую устранить поломку.

Таким людям, как святая сестра, не отказывают. Вот и Рудольф распахнул перед ней полог, за спиной Доминики обменявшись недоуменным взглядом с Фрицем. Тот заметил мельтешащую неподалеку от палатки стайку прачек, шушукавшихся и бросавших в сторону двух друзей заинтересованные взгляды.

Амира все еще занималась рубашкой: вышивала по краям рукавов узор, напевая какой-то мотив, заунывный, точно зимние метели в далеком Ауэрбахе. Появление гостьи она заметила далеко не сразу, только когда Доминика уже подошла вплотную. Амира засуетилась, собралась встать, но Доминика бесцеремонно схватила ее за подбородок и приподняла край платка, рассматривая ухо.

Рудольф дернулся, собираясь вмешаться, Фриц удержал его и молча покачал головой. Сам же пожалел, что еще не знает слова «лекарь» на хини.

Видимо потому, что Доминика была женщиной, Амира не сопротивлялась, позволяя осматривать свои уши. Как оказалось, лекарь тут в самом деле требовался: раны выглядели далеко не так хорошо, как уверяла Пульхерия. Мочка одного уха покраснела и разорванная плоть сочилась гноем.

— Хороши защитники, — ядовито заметила Доминика. — Спасать — спасли, а о здоровье подопечной позаботиться толком не можете.

Мысленно Фриц отвесил себе пинка за нерасторопность, пусть и мог бы сказать, что никто из сопровождавших крестоносцев священников и лекарей не стал бы помогать аласакхинке.

Доминика властно потребовала чистую ткань и то, что Амира использовала для промывания ран. Рудольф тут же все подал с почтительным поклоном. Доминика сама стерла весь гной с уха. Затем забормотала молитвы, и ее пальцы вспыхнули теплым золотистым светом. Покраснение с кожи быстро исчезло, рана начала медленно затягиваться. Всего через несколько минут порванная мочка срослась, осталось только отверстие, чуть большее, чем требовалось для ношения серег.

Другое ухо Доминика просто протерла и сказала довольно:

— Дальше само заживет.

Едва Доминика отошла, Амира осторожно коснулась подлеченного уха, словно боялась, что оно вообще исчезло. Выглядела она при этом вовсе не счастливой, нахмурилась больше обычного, будто осталась недовольна тем, что ее исцелила вражеская магия.

Все же Амира проявила похвальную разумность и распростерлась перед Доминикой в принятых у аласакхинцев раболепном поклоне. Однако Фриц успел отметить, как при этом исказилось лицо Амиры.

Фриц галантно проводил Доминику до выхода и рискнул спросить:

— Многоуважаемая сестра, могу ли я узнать, почему вы помогли язычнице? Если бы я знал, насколько широка ваша доброта, сразу бы обратился к вам.

— Считай это женской солидарностью. — Доминика прозрачно улыбнулась. — Но больше на меня не рассчитывайте.

Фриц, продолжая теряться в догадках, проводил ее взглядом до группы прачек. В итоге он решил, что даже святым сестрам ничто мирское не чуждо, например, любопытство.

Обступившие Доминику женщины явно получили полый отчет о внешности Амиры и поведении обоих «героев». Несколько прачек помахали Фрицу и, когда он вежливо кивнул в ответ, окинули такими откровенно плотоядными взглядами, что он зябко повел плечами. Сразу же захотелось натянуть рубашку, которую он снял перед тренировкой, а еще лучше — скрыться от жадных глаз. Что он и сделал, позорно отступив под защиту палатки.

Внутри Рудольф упражнялся в хини, пытаясь что-то сказать внимательно следившей за ним Амире.

— Куйюша иль айа ньяраму, — выдал он.

Фриц не понял ни слова, судя по тому, как Амира озадаченно склонила голову к плечу, для нее речи Рудольфа тоже остались загадкой.

— Что ты хочешь сказать? — осведомился Фриц.

— «Все в порядке», — понуро ответил Рудольф.

— Ну, так правильно будет «кулу шайя эллама ярамау».

Однако и эта фраза не произвела на Амиру должного впечатления. Переведя подозрительный взгляд с одного мужчины на другого, она вдруг криво улыбнулась и медленно произнесла с легким рокотанием:

— Кулу шай инялама мэй юраму.

Видимо, так следовало говорить «все в порядке», но ни Фрицу, ни Рудольфу не удалось воспроизвести предложение правильно.

— Хорошо хоть она поняла, — устало заметил Фриц.

— Зато она снова улыбается, — умильно проговорил Рудольф.

Амира вдруг повторила на хини:

— Все в порядке.

И залились неприятным каркающим смехом, явно имеющим мало общего с весельем. Будто потешалась над самим значением слов.

Фриц растерялся, не зная, как быть. Просто не лезть к ней, как всегда?

Рудольф же, присев рядом с Амирой, жестами и мимикой выразил свое восхищение ее вышивкой и тем самым отвлек внимание. Губы Амиры больше не кривились, лицо приняло обычное, серьезное и чуть печальное выражение.

— Спасибо, — сказала она.

Это было первым словом, сорвавшимся с ее уст, которое Рудольф и Фриц поняли.

Немного позже к друзьям заглянул сменивший гнев на милость Пауль и заметил шутливо:

— Смотрю, ваша слава растет. Ваше, точнее Фрица, героическое деяние уступает по частоте упоминания только темам веры да коронации. Все, конечно, кроме дам, думают, что вы — полные дураки. Не слишком задирайте нос, женщины просто любят всякие душещипательные истории. Еще больше бы им понравилось, если бы ты помер в том поединке, Фриц. Ах, такая трагедия, такой повод поплакать!

— Простите, что не прислушался к вам, — покаялся Фриц.

Пауль только отмахнулся.

— Какой смысл извиняться? Если подобное случится еще раз, ты ведь поступишь точно так же. Или Руди. Вы друг дружку стоите.

На это Фрицу возразить было нечего, потому что Пауль зрил в корень.

По крайней мере, их отношения наставника и подопечных вернулись в прежнее русло. С Амирой Пауль обращался вежливо, но сдержанно, а надежды Фрица получить в его лице нового учителя хини с треском провались. Как выяснилось, Пауль знал-то всего несколько слов, которые произносил с жутким акцентом. Так что должность сохранилась за велеречивым Евстафием.

Вопреки ожиданиям Фрица, которому языки давались легко, изучение хини шло трудно. В Срединных землях в основе всех языков лежали одинаковые принципы, и когда знаешь один, изучить другие нетрудно. Наречие аласакхинцев было совсем не похоже на то, как говорили в государствах единобожников. Для каждого звука имелись четыре тона, из-за их неправильного использования значение слова могло поменяться на полностью противоположное.

Один раз таким образом Рудольф сел в лужу, пытаясь сказать Амире, что ее глаза подобны бархатно-черному ночному небу, получилось же, будто он предложил ей пойти и почистить нужники. Благо к тому времени Амира уже немного обвыклась, перестала дичиться чужеземцев и над конфузом Рудольфа лишь похихикала в кулачок.

Глава 11

Постепенно Альмадинт забывал о пережитых ужасах — ведь жизнь не останавливается, надо продолжать что-то есть, где-то спать и справлять нужду.

Разграбив все, что возможно, и утолив жажду крови, рыцари успокоились. Уцелевшие манзилзоары превратили в церкви, освятив в том числе и в честь свежеиспеченных святых-убийц. Выживших зоарцев крестили на помпезной церемонии, от вида которой некоторые крестоносцы аж прослезились, а Фриц с трудом сохранял подобающее благолепное выражение лица. Обитавшие же в Святом граде единобожники всячески демонстрировали почтение к собратьям по вере и радовались своему «освобождению»: кто-то насквозь фальшиво, а некоторые будто бы искренне. Вокруг короля и прочих знатных вождей крестоносцев стали кружиться всякие советчики да доброжелатели из местных, наверняка, надеясь урвать кусочек от награбленного или расквитаться за старые обиды со своими бывшими аласакхинскими хозяевами.

Все как всегда.

Будни древнего города снова потекли мирно, на рынке даже появились купцы, для которых, в общем-то, барыши всегда были важнее веры и всяких там войн. Лишь почерневшие камни подожженного манзилзоара напоминали о случившемся.

Через некоторое время рыцари, захватившие жилище Евстафия, отбыли штурмовать ближайшую аласакхинскую крепость во главе с одним из руководителей похода — то ли герцогом, то ли принцем, запоминанием имени которого Фриц себя утруждать не стал. Теперь к Евстафию смогла переселиться вся честная компания: для каждого, в том числе для Амиры, нашлась отдельная комната. Обстановку рыцари растащили, но Фрицу с Рудольфом много не требовалось, к тому же хозяйственная Пульхерия успела кое-что припрятать и с радостью делались с «милыми юношами» вышитыми подушками да яркими ковриками.

Только Пауль отказался перебираться из своей палатки и заметил, что не стоит слишком доверять аласакхинцам. Конечно же, он просто ревновал к появившимся у юных подопечных новым знакомым. Однако Фриц не был дураком и старался не расслабляться: ел только то, что до него попробовали хозяева дома, на ночь придвигал к двери своей комнаты тяжелые мешки. Рудольф же чувствовал себя совершенно свободно, точно в родном замке. Фриц не дергал его, сомневаясь, что кто-то замыслит покушение: зачем убивать того, кто тебя защищает и обещал отвезти к жениху?

Приближался день, когда придется выполнить обещание, данное Амире. И для Рудольфа это будет тяжелым моментом.

Он все больше прикипал душой к Амире: мог подолгу сидеть рядом, наблюдая, как она рукодельничает, и слушая мелодичное пение. Рудольф расплывался в глупой улыбке, а синие глаза будто начинали таять, как лед на весеннем солнце.

«Интересно, у меня такая же дурацкая физиономия, когда я смотрю на Солу?» — задумывался Фриц.

Похоже, привычку петь за работой из Амиры не смогли вытравить даже произошедшие события. Правда, сперва мелодии ее были печальными, но потом, судя по мотивам, стали появляться романтические баллады. Евстафий не мог их перевести, говоря, что это сложный диалект одного из племен.

Возможно, Амира в песнях обращалась к жениху, пробирающемуся сейчас к любимой через пустыню.

Как-то раз Фриц решился заговорить на эту тему с Рудольфом.

— Понимаю, чувствами управлять сложно, но тебе стоит, пока не поздно, избавиться от привязанности к Амире.

Ответом стал насмешливый прищур.

— Помнится, когда тебе говорили то же самое про Солу, ты посылал советчиков куда подальше, — ледяным тоном заметил Рудольф.

— У Солы нет жениха, — возразил Фриц и добавил с усмешкой:

— Ну, кроме меня.

Рудольф насупился и выпятил нижнюю губу, точно маленький ребенок.

— Все равно — я не лезу в твои любовные дела, и ты в мои не лезь.

— Просто хочу предостеречь, — мягко заговорил Фриц. — Когда Амира вернется к жениху, тебе будет очень больно.

— С чего ты взял, что она любит жениха? — Рудольф не собирался сдаваться. — Наверняка это обычный брак по договоренности родителей.

— Судя по словам Амиры, она как минимум знакома с будущим мужем, — напомнил Фриц. — В любом случае, мы должны доставить ее в оазис. Ты ведь не собираешься…

— В отличие от некоторых наших товарищей, для меня слово рыцаря не пустой звук, — сумрачно ответил Рудольф. — Но если Амире на самом деле не нравится ее жених и она остается с ним лишь от безысходности, то я не буду стоять в стороне! Может, этот мужик сморщенный старикашка! Или кочевники вообще не прибудут в оазис, побоявшись войны.

Фриц только скептически поднял брови.

— Вряд ли стоит тешить себя подобными фантазиями.

— Что плохого в фантазиях? — Рудольф сложил губы в улыбке острой, словно осколки разбитого стеклянного кувшина — их уже нельзя склеить, восстановить разрушенное.

— Когда я смотрю на Амиру, то забываю, наконец-то забываю обо всем, что случилось. Ты ведь понимаешь, да?

Еще бы Фриц не понимал, ведь пока вокруг рушился мир, образ Солы оставался тем якорем, за который можно ухватиться. Обрести покой. Сколько раз ночами Фриц сжимал тонкий шнурок и уносился мыслями в шатер под ивовыми ветвями?

— Я снова могу сочинять, могу выплеснуть в строках то, что не дает покоя, — продолжал Рудольф, все больше возбуждаясь. — Поэма о падении Альмадинта почти готова. Теперь, когда я превратил воспоминания в поэтические строки, кажется, это случилось вовсе не со мной.

После таких слов Фриц оставил друга в покое.

Поэма действительно стала лучшим из всего, что создал талант Рудольфа. Вслушиваясь в строки, Фриц чувствовал, как его невысказанная боль облекается в слова. Звуки улетают к не голубому, а почему-то молочно-белому небу Аласакхины, растворяются там без остатка.

… Я видел растерзанные тела, разбитые кости и раскрытые провалы ртов. Я видел их отлетающие души, сами их души были раздроблены словно камни среди камней. Тогда взмолился я Всевышнему, чтобы превратил мечи в виноградные лозы, доспехи — в птичьи перья, и нас всех — в бесплотных созданий, которым не нужно богатство…

Кроме Фрица понять стихи на бруденландском мог только Пауль, но того поэзия не впечатлила.

— Хорошо, конечно, но лучше тебе держать такие вирши при себе. Того, кто жалеет врагов, вместо того, чтобы славить наших воинов, могут и еретиком обозвать.

— Но это ведь правда, — пылко ответил Рудольф.

— И ты ради нее пойдешь на костер? — дальше Пауль заговорил тем всезнающим тоном, какой иногда страшно бесил Фрица. — Завязывай лучше с рифмоплетством. Какой в нем толк? Денег не приносит, зато головы запросто можешь лишиться.

— Не все в жизни обязано приносить толк, — язвительно заметил Фриц.

— Тогда пускай хотя бы напишет полезные стихи, например, оду Его Величеству, не то вон уже слухи ходят, что вы двое слишком добры с язычниками.

— Нельзя написать стихи по заказу, — обронил Рудольф.

Пауль с преувеличенным удивлением выпучил глаза.

— Да ну? А миннезингеры только этим и занимаются.

— Значит, то не настоящие стихи, — настаивал Рудольф.

Каждый так и остался при своем мнении.

Естественно, Пауля совсем не обрадовало известие, что его молодые друзья собираются проводить Амиру на встречу с женихом.

— Еще чего удумали — переться не пойми куда, к племени, которое просто перестреляет вас, как зайцев, едва увидит. Достаточно вы уже рисковали ради этой девчонки.

— Вряд ли они настолько тупы, что будут стрелять, увидев с нами Амиру, — рассудительно заметил Фриц.

Тут Евстафий все испортил, вставив свои пять золотых.

— Вам стоит быть осторожнее, господа. Таргаи — племя жениха Амиры — суровые воины пустыни. Случайно оскорбишь их — уже труп.

Вот только и самому Евстафию предстояла встреча с этими кровожадными кочевниками. Узнав, что ему придется сопровождать господ рыцарей, он побелел и едва не хлопнулся в обморок.

Фриц жалел старика, но что еще оставалось делать, если только он мог говорить с Амирой о правильной дороге к оазису, да и сам знал путь.

— Не волнуйтесь, мы вас защитим, — попытался утешить перепуганного до полусмерти Евстафия Рудольф.

— Вас бы кто защитил, — проворчал Пауль.

На это у Фрица был готов ответ, который он выдал, показав рожки и приняв эффектную позу.

— Мы уже кое-что предприняли. Не держите нас за совсем уж глупых птенцов.

Деньги даже на Святой земле могут решить многие проблемы: золотом Фрица и Рудольфа соблазнились четыре рыцаря, готовых ради звонких монет отправиться хоть к черту на рога. Вшестером вполне можно противостоять всяких разбойникам.

Пауль скупо похвалил за предусмотрительность, однако заявил, что не может оставить молодежь без присмотра. Фриц на это и рассчитывал.

В назначенный день отряд выехал за ворота, не вызвав у караульных даже намека на интерес: мало ли, господа рыцари отправляются пограбить окрестности. Как будто в первый раз!

Впереди двигался Пауль, сразу за ним вдвоем на коне — Евстафий и Амира, причем поводья держала последняя, оказавшаяся хорошей наездницей. Дальше держались Фриц и Рудольф, замыкали процессию нанятые рыцари, которые зубоскалили да перешептывались, точно бабки-сплетницы на лавочке.

Отряд двинулся к холмам на юго-востоке от города, дальше начиналась самая настоящая пустыня.

Армия крестоносцев все время держалась близко к побережью, чтобы получать провиант и поддержку с курсировавших в Срединном море кораблей. Поэтому сейчас Фриц впервые видел место, о котором слышал лишь песнях миннезингеров да в рассказах Пауля.

Пустыня. Бескрайнее пространство, где есть лишь нестерпимо сверкающий на солнце песок да небо. Еще где-то среди барханов прячутся редкие оазисы, но лишь тот, кто привык к этому суровому краю, сможет найти островки жизни среди жаркого желтого моря. Дерзкие же пришельцы попадут в плен к миражам и сгинут навсегда.

Дюны, алые на рассвете, охряно-коричневые днем и черные ночью казались чем-то нереальным. Неестественным, особенно когда от ветра на ровной поверхности образовывались похожие на волны маленькие холмики. Они отбрасывали свою собственную тень, и в лучах заката пустыня выглядела полосатой шкурой неведомого зверя — огромного и страшного, пока что спящего в недрах земли, но готового проснуться в любой момент и проглотить жалких людишек.

Рудольф от необычных пейзажей был в восторге, успев всего за пару часов пути сочинить три сонета. Амира смотрела вокруг с затаенной тоской и нежностью, на ее губах чаще появлялась улыбка: то при виде прячущейся за кустом колючек блестящей ящерицы, то от узоров, оставленных ветром на песке. Не спускавший с Амиры глаз Рудольф подъехал к ней поближе и, помогая себе жестами, стал спрашивать о жизни в пустыне. Евстафий с несчастным видом переводил, далеко не всегда находя нужные слова на кеттнианском для привычных аласакхинцам понятий.

Остальные же оставались равнодушными к красотам природы. Пауль сказал, что на самом деле эти земли лишь кусочек Великой Пустыни, далеко не самый труднопроходимый.

Однако даже несмотря на позднюю осень днем здесь все равно правил смертельно опасный зной. Путешествовать приходилось утром или вечером, а также часть ночи, с приближением полудня же путники разбили шатры.

Фриц первым заступил на стражу, которая в основном состояла в том, чтобы прислушиваться. Изредка он приоткрывал полог, убеждался, что снаружи — раскаленное пекло, точно у чертей на сковородке — и быстро закрывал.

Тянуло вздремнуть, Фриц то и дело клевал носом, зато Рудольфу, похоже, не спалось.

— Я тут думаю про жениха Амиры, — вдруг заявил он. — Он ведь может вообще отказаться от нее, решив, что произошло… всякое.

— Тогда он дурак, — проворчал Фриц и широко, так что хрустнула челюсть, зевнул.

— А ты бы принял назад невесту, которая побывала в плену у чужаков? — осведомился Рудольф.

От подобного оскорбительного вопроса с Фрица сразу слетела дремота: он уже собрался ответить грубо, но, передумав, заговорил взвешенно и серьезно.

— В подобной ситуации принял бы. Во-первых, она не виновата, что попала в лапы врагов. Во-вторых, Амира расскажет о своей невинности Фархену. Или как там его?

— Фархану, — имя соперника Рудольф запомнил и всегда произносил четко, выделяя каждый звук. — Который может ей не поверить.

— Если не поверит, значит, он осел и ее не любит, — категорично заявил Фриц. — Раз не хочешь спать, вставай на дежурство вместо меня.

— Ты бы поверил? — продолжал допытываться Рудольф, не обратив внимания на предложение Фрица — какое уж тут дежурство, когда идет важный разговор.

— Ясень пень! — рыкнул Фриц. — Даже если бы мою невесту и… обесчестили, как можно после такого ее бросить? Она же не испорченная вещь! И все произошло против ее воли! Как ее жених, я должен постараться, чтобы она забыла случившееся надругательство! Если этот Фархен…

— Фархан.

— Если этот мужик посмеет отказаться от Амиры, я ему рожу начищу!

Заметив, какскривился Рудольф, Фриц недовольно зыркнул на него.

— Да, понимаю, ты бы только обрадовался, если бы Фархрен бросил Амиру. А представь, каково будет ей. Ты же не хочешь, чтобы она страдала?

— Я бы ее утешил… — пробормотал Рудольф, но было видно, что ему не по себе.

— Вообще очень легко убедиться, девственница девушка или нет, — немного рисуясь своим положением более опытного мужчины, сказал Фриц.

— Как? — Рудольф ожидаемо вытаращился на него, чем только подлил масло в пламя хвастовства.

— Как-как, сам что ли не знаешь? — небрежно осведомился Фриц. — У невинных дев идет кровь, когда они становятся женщинами.

У Рудольфа отвисла челюсть и будто бы даже зашевелилась собирающаяся встать дыбом челка.

— О, все святые и ангелы! Значит, девушкам настолько сильно больно?! Уж лучше тогда уйти в монахи!

Фриц собрался обозвать его болваном, но тут из угла, где все это время сладко посапывал Пауль, донеслось сдавленное хихиканье, быстро перешедшее в хохот.

Как оказалось, Пауль уже не спал и слышал последнюю часть разговора, а теперь от души ржал. Фриц почувствовал себя полнейшим идиотом, хотя это Рудольфу стоило стыдиться. Не знать самых простых вещей!

— Полно вам смеяться, герр, — промямлил покрасневший Рудольф.

— Как же тут не смеяться? — выдавил Пауль. — Один другого хлеще. Вам в балагане надо выступать, больше заработаете, чем мечом.

Разозленный Фриц заставил Рудольфа заступить на дежурство, сам демонстративно лег ко всем спиной. Но разве теперь уснешь? Он еще с минуту слушал, как фыркает Пауль, иногда не выдерживая и снова начиная хихикать. Все же грезы утащили в свои объятия утомленного дорогой Фрица, разбудил его только тычок под ребра.

— Пора, — безжалостно объявил Пауль.

Фрицу казалось, что прошло совсем немного времени, однако солнце уже клонилось к закату. Длинные тени барханов расчертили оранжевое полотно песка.

Перекусив вяленым мясом и галетами, рыцари стали сворачивать лагерь. Амира помогала, Евстафий скорее мешался.

Вдруг, когда Фриц закреплял мешок на спине лошади, тело, словно молнией, пронзило ощущение опасности. Вскинув голову, он осмотрелся осоловелым взглядом, не понимая, откуда могут явиться враги. Все вокруг казалось неподвижным, окутанным смертным сном — дувший утром ветер стих, на дюнах не шевелилось ни песчинки.

«Чудится от недосыпа», — твердо сказал сам себе Фриц.

В этот миг над одной из дюн совершенно бесшумно появилась темная фигура. Затем еще две. В воздухе засвистели стрелы.

Прыгнув, Фриц повалил в песок стоящего рядом Рудольфа, тот истошно заорал:

— Амира!

— Разбойники! — одновременно выкрикнул Пауль.

Несколько стрел вонзились в песок рядом с Фрицем, еще одна попала между звеньями кольчуги, но не пробила кожаную куртку. Откуда-то сбоку донесся приглушенный стон, затем послышались сбивчивые бормотания.

— Не вставай, — шикнул Фриц на Рудольфа. — За мной.

Он быстро пополз, огибая беспокойно топчущуюся лошадь, и выпрямился, едва оказался под защитой крупа. Схватил закрепленный у седла щит. Рядом вскочил Рудольф и устремился к тому месту, где лежала его поклажа. Фриц держался так, чтобы прикрыть друга — в щит тут же впилась стрела, потом свист возвестил о появлении еще одной, но с другой стороны.

Фриц принял и этот снаряд щитом, из-за края которого осторожно осмотрелся.

Один из нанятых рыцарей распростерся на земле, похоже, лучники умудрились попасть ему в глаз. Остальные трое держались возле своих скакунов и прикрывались щитами. Амира сидела на корточках так, чтобы между ней и разбойниками оказался Пауль со щитом. Евстафий лежал задницей кверху, пытаясь зарыться в песок, точно тушканчик, и безостановочно читал молитвы на древнеиллирийском.

Фриц подскочил к Паулю, к ним присоединился Рудольф и вместе они образовали стену, для которой стрелы были почти не страшны. Амира и Евстафий оказались за ними, и последний, наконец, изволил заткнуться.

С бархана, скользя по песку, к лагерю стремительно приближались десять закутанных в черное мужчин с кривыми аласакхинскими луками. На ходу они еще пытались стрелять, но рыцари ловко защищались щитами.

— Сюда! — крикнул Пауль остальным рыцарям. — Образуем защитный круг.

Те же вскочили в седла и дали коням шпоры. Золото — золотом, но разделить судьбу товарища они не хотели.

— Предатели! Сучьи дети! — заорал им вслед Фриц. — Погодите, вот вернемся и выбьем из вас задаток!

Он бы еще много чего сказал о трусливых рыцарях, если бы разбойники уже не оказались рядом. В лучах закатного солнца сверкнули ятаганы.

Фрицу пришлось отражать атаку сразу трех воинов: быстро мелькали клинки, он едва успевал принимать удары на щит или меч. Остальным приходилось не легче, хотя Пауль ранил одного из разбойников, круг врагов все равно сомкнулся. Они наседали на рыцарей, не давая передохнуть. Евстафий снова начал свое монотонное бухтение, и, отвлекшись на него, Фриц пропустил удар. Хорошо, спасла кольчуга — ятаган скользнул по звеньям, словно пальцы барда, перебирающие струны лиры. Зато следующий тычок лезвия проткнул щит — повезло, ятаган застрял и, пока разбойник вытаскивал оружие, Фриц рубанул его по горлу.

Все же противников было больше, вскоре строй распался и каждый из рыцарей оказался взят в кольцо. Фрицу приходилось кружиться, отражая сыплющиеся со всех сторон удары. Не хватало времени даже посмотреть, что случилось с Рудольфом и Паулем. Когда рядом раздался свист, Фриц прикрылся щитом наугад, потому что уже не мог определить направление атаки. Однако он не ощутил удара, зато сбоку стало посвободнее.

Выглянув из-за щита, чтобы парировать мечом ятаганы сразу двух разбойников, Фриц понял, что третий отскочил, прижимая ладонь к торчащей из плеча стреле. Свистнуло — и еще одна стрела впилась разбойнику в шею. Покачнувшись, тот упал.

Несколькими размашистыми ударами, Фриц заставил оставшихся двух противников отойти и смог быстро осмотреться. Он сразу увидел стоящую поодаль от сражающихся мужчин Амиру, которая держала кривой лук убитого разбойника.

Уверенно натянув тетиву, она спустила очередную стрелу, поразив в спину одного из наседавших на Рудольфа врагов. Третья атака вывела из строя другого. Амира действовала методично и спокойно, будто раньше только тем и занималась, что расстреливала людей из лука.

Но подставляться под атаки разбойники не собирались — один из них, оставив Рудольфа на товарища, бросился к Амире. Та выстрелила, воин уклонился, а вторую стрелу отбил ятаганом. Тогда Амира побежала.

Фриц бы помог ей, но натиск разбойников усилился — он едва успевал отражать сыплющиеся градом удары. Пауль тоже был занят. Зато Рудольф вдруг издал боевой клич, от которого заложило уши, и совершенно нехарактерным для себя мощным ударом разрубил противника от плеча до талии едва ли не пополам.

На песок полилась багровая кровь, но труп еще несколько мгновений сохранял вертикальное положение. За это время Рудольф, двигаясь с необычной быстротой, настиг преследователя Амиры и пронзил мечом так, что лезвие вышло из груди разбойника.

Потом с неожиданной яростью ударил лежащее на земле тело еще раз и еще. Он так увлекся, что не заметил врага за спиной. Фриц предупреждающе закричал и бросился к Рудольфу, но вставший на пути воин не дал пройти. Пауль вообще не видел, что происходит.

Зато Амира сориентировалась быстро: послала друг за другом сразу две стрелы. Обе пролетели точно над головой пригнувшегося для очередного удара Рудольфа и попали разбойнику в грудь.

Фриц прикончил своего противника, оставшиеся в живых двое разбойников, видя, что оказались в меньшинстве, предпочли дать деру. По песку они двигались на диво легко, словно по твердой земле. Пауль все же устремился в погоню, взбираясь на бархан следом за разбойниками.

Пожалуй, его не следовало оставлять в одиночестве, поэтому Фриц, переведя дух, поспешил в ту же сторону.

— Эй, с вами все в порядке? — на ходу спросил он у остальных.

Амира только кивнула, Евстафий же продолжал бубнить молитвы.

— Эм… да. — Рудольф выглядел так, будто пробудился от глубокого сна и не понимает, где находится.

Переведя взгляд на труп в кровавой луже у себя под ногами, Рудольф вздрогнул и отскочил, словно только сейчас осознав, что убил этого человека. Потом, аккуратно обойдя тело, заговорил с Амирой на жуткой смеси аласакхинского и языка жестов.

Больше не оборачиваясь, Фриц полез по дюне. Двигался он с трудом — здесь ноги вязли в песке сильнее, чем внизу. До вершины Фриц добрался минут за десять, не меньше, к тому времени Пауль, а тем более разбойники, скрылись из глаз.

Нашлись они с другой стороны бархана, там внизу стояли, терпеливо дожидаясь хозяев, десять лошадей. Выжившие разбойники уже забрались в седла, схватили поводья нескольких скакунов.

Чертыхаясь, Пауль, как мог, спешил по дюне вниз, на полпути просто сел и покатился на пятой точке. Но все равно не успел: разбойники поскакали прочь, уводя с собой всех лошадей, каких могли удержать.

Поднявшаяся туча пыли окутала все внизу, так что некоторое время Фриц вообще не мог ничего разглядеть. Когда же облако рассеялось, разбойников уже и след простыл, только за дальним барханом мелькнул черный хвост коня.

Пауль отнял руки от лица и в ярости ударил по дюне, подняв новое золотистое облачко.

На взгляд Фрица, расстраиваться не стоило, ведь они отбились от нападения. К тому же разбойники оставили одного скакуна.

Заметив стоящего на дюне Фрица, Пауль крикнул:

— Я заберу коня, ты возвращайся к остальным.

Как выяснилось в лагере, прощальный «подарочек» разбойников пришелся как нельзя кстати: лошадь Рудольфа ранили. Получившее по стреле в ногу и в бедро, бедное животное жалобно ржало, лежа на боку.

Амира заботливо гладила лошадь, шепча что-то ласковое. Рядом неловко топтался Рудольф, уже обзаведшийся перевязкой на ладони, куда пришелся скользящий удар ятагана. Целый и невредимый Евстафий суетился вокруг, предлагая всякие глупости. Но заткнулся, когда Амира наградила его полным убийственного презрения взглядом.

Увидев приближающегося Фрица, она приподняла брови, и тот без слов понял вопрос.

— Со мной все хорошо, — сказал он и повторил эту же фразу, с таким трудом выученную на хини.

Потом добавил:

— Ты здорово стреляла, лучше многих наших лучников. Если бы не ты, наше путешествие вполне возможно тут бы и закончилось.

Евстафий, горящий желанием угодить, без лишних напоминаний перевел слова Фрица и затем ответ Амиры.

— Она говорит, что раньше много охотилась с отцом и до сих пор не растеряла навыки. Если бы бандиты ее захватили, то сделали бы вещи похуже, чем могли бы случиться в Альмадинте, поэтому ей не жаль этих эм… плохих людей.

Амира явно использовала в последнем случае слово покрепче.

Помявшись, Евстафий добавил:

— Еще она хочет оставить лук себе. На всякий случай.

Амира натянуто улыбнулась, но рука, сжимавшая ремешок перекинутого через плечо колчана заметно напряглась. Яснее-ясного: оружие у нее получится забрать только силой.

«Жаль, что она до сих пор нам не доверяет», — печально подумал Фриц.

Или дело не в них, а в разбойниках, и с луком Амира будет чувствовать себя спокойнее? Да и не было ей смысла самой стрелять в спину спутникам: стоит ведь только намекнуть суровым таргаям на недостойное поведение рыцарей, и воины пустыни прикончат всю компанию гораздо быстрее самой Амиры.

Пока Фриц размышлял, Рудольф без колебаний ответил:

— Конечно, пусть оставляет. И еще передай, что я обязан ей жизнью и благодарен.

— Я вам обязана гораздо большим, и сегодня сделала слишком мало, чтобы вернуть долг, — ответила Амира.

Тут вернулся Пауль и погнал всех собираться.

— Уходим быстрее, разбойники могут вернуться с подкреплением.

Его, как и следовало ожидать, разозлило появление оружия у Амиры, но благо на споры не оставалось времени.

Раненную лошадь пришлось убить, и эта не особо приятная обязанность легла на плечи Фрица, потому что Рудольф не мог поднять оружие на животное. Даже если для того, чтобы милосердно прервать страдания. Амира следила за всем действом с искренней жалостью, которой не удостоила ни одного из бандитов.

Пауль занялся погребением павшего товарища, но сперва тщательно проверил тела разбойников и самого рыцаря, без зазрения совести забрав все ценное.

— Им уже не понадобится, а нам пригодится, — резко заявил он на осуждающий взгляд Рудольфа и заставил того помогать засыпать труп песком.

Покончив со всем, три рыцаря коротко помолились над могилой, и отряд тронулся в путь, быстро оставив позади место короткого боя. Пустыня сама укроет оставшиеся непогребенными тела песчаным саваном.

По словам Амиры до оазиса было уже совсем недалеко. Но из-за однообразных видов вокруг Фрицу начинало казаться, что время в пустыне остановилось: они движутся и в то же время стоят на месте.

Глава 12

Взошло солнце, прикасаясь мягкими золотыми пальцами-лучами к поверхности дюн, и Фриц вдруг увидел впереди нечто, отличающееся от уже набивших оскомину песчаных пространств.

Деревья.

Пальмы, точно стройные девушки в богатых головных уборах, водили хоровод. У края рощицы будто бы даже промелькнул какой-то зверь: то ли антилопа, то ли коза.

Фриц подумал, что перед ними предстал знаменитый мираж пустыни, когда Амира внезапно издала счастливый крик и погнала коня. Сидящий позади нее Евстафий истерично завизжал.

— Эй, остановите девку, в оазисе могут сидеть бандиты! — рявкнул Пауль.

Рудольф тут же пустил лошадь в галоп, без толку увещевая Амиру на кеттнианском. Однако она сама сообразила, что нестись, сломя голову, не стоит, и придержала скакуна.

В итоге Фриц и Пауль поехали по бокам от Амиры, готовые в случае чего, прикрыть ее щитами, однако старались держаться так, чтобы ее было хорошо видно. Недовольный Рудольф остался позади.

Фриц до рези в глазах всматривался в ряды пальм. Там ничего не двигалось, коза, если то была именно коза, исчезла. Не раздавалось ни единого звука, кроме шелеста ветра. Все же Фрицу казалось, что за отрядом наблюдают невидимые воины, сливающиеся с бурыми стволами деревьев и прячущиеся в тенях.

Именно сейчас, когда до цели было рукой подать, некстати вспомнились истории об убийствах чести. Члены семьи сами лишают жизни девушку, опозорившую, по их мнению, род. Заодно отправляют на тот свет и ее «любовника».

«Черт меня дернул сюда поехать, — билась в голове паническая мысль. — Прав Пауль, дебил я романтичный. Как есть дебил».

Фриц никогда не был трусом, во время сражений смело обнажал меч, сейчас же его заставляла дрожать гнетущая неизвестность. В лучшем случае, оазис пуст. В худшем же на маленький отряд уже нацелены сотни стрел. И помощи от Амиры не дождешься. Скорее — стрелу в спину.

Несколько теней появились среди деревьев внезапно и совершенно бесшумно. Первой заметившая их Амира замахала рукой и крикнула, оставалось надеяться что не «Убейте их всех быстрее!».

Словно прочтя мысли Фрица, Евстафий выдохнул:

— Она поприветствовала их на таргайском диалекте.

По знаку Пауля отряд остановился, а мужчины выступили из-за пальм и медленно пошли вперед. Один из них держал вытянутые руки ладонями вверх, как хотелось верить Фрицу, говоря о мирных намерениях.

Все таргаи оказались высокими, но гибкими и жилистыми. В широких темных штанах и рубахах, с синими накидками на плечах. Головы покрывали платки, позволявшие видеть лишь узкую полоску с глазами. Из украшений мужчины носили только две широкие ленты, перекрещенные на груди и сплетенные из разноцветных шнурков, на концах которых болтались кисти. Зато у каждого на поясе висел ятаган в богатых ножнах, за спиной виднелся лук и колчан.

Внимательно вглядывавшаяся в подходивших мужчин Амира вдруг издала тоненький вскрик и, птицей слетев с коня, бросилась вперед.

— Куда? Стой! — беспомощно закричал Рудольф, простирая руку, но его пальцы схватили пустоту там, где еще мгновение назад вилась девичья коса.

Амира бежала стремительно и легко, едва касаясь ступнями земли, словно быстроногая лань. Длинная коса хлестала ее по бокам, юбка короткого платья развевалась, показывая затянутые в вышитые штанишки стройные ноги.

Рудольф, ударив пятками по бокам лошади, бросился в погоню, Фриц поспешил за ним, не для того, чтобы помочь, а желая удержать. Потому что от группы воинов отделился один и побежал навстречу Амире.

Кто знает, как она различила жениха в толпе похожих, как две капли воды, мужчин. Но вот он поймал ее прямо в прыжке, прижал к груди. Потом, словно смутившись, отстранился и просто взял за руки. Они так и застыли, глядя друг на друга, яснее ясного было, что сейчас в мире для каждого из них существует лишь любимый человек.

Фриц обогнал Рудольфа, не давя все испортить. У того исказилось от боли лицо, из глаз едва не текли слезы.

— Я же предупреждал, что тебе будет плохо, — сочувственно произнес Фриц. — Теперь хотя бы не делай плохо ей. Если ты на самом деле любишь ее, то не будешь мешать ее счастью.

— Да… она заслуживает счастья, — глухо произнес Рудольф каким-то чужим, незнакомым голосом, который словно доносился со дна колодца.

И добавил так тихо, что Фриц едва расслышал.

— Но не у меня на глазах… только не у меня на глазах.

— Чего вы тут устроили? — прошипел подъехавший Пауль, ведший в поводу коня Амиры, в седле которого остался перепуганный Евстафий.

— Они ведь могли решить, что вы нападаете, остолопы! Стойте и не рыпайтесь!

Они и стояли, наблюдая, как Амира что-то взахлеб рассказывает своему Фархану, то и дело указывая рукой на маленький отряд.

— Небось, просит наши головы в качестве свадебного подарка, змея, — проворчал Пауль.

Воины пустыни, тем не менее, не спешили нападать, потом переговорили о чем-то между собой и Фархан двинулся к рыцарям один, только в сопровождении Амиры. Руки он все еще держал подальше от оружия, и Фриц позволил себе облегченный вздох.

Остановившись в нескольких шагах от отряда, Фархан сделал приветственный жест аласакхинцев, потом что-то сказал и чуть приспустил головной платок.

У него оказалось темное от загара лицо. Тонкое и острое, точно клинок восточной сабли. Слегка хищное, но не злое, скорее даже в чем-то благородное. Обведенные сурьмой глаза необычного для аласакхинцев ярко-голубого цвета смотрели сдержано, без враждебности.

— Фархан ибн Шекхар благодарит вас за спасение своей драгоценной невесты, которую уже оплакивал, — сообщил Евстафий, смахивая пот со лба. — Он оказывает вам честь, показав свое лицо. Мужчины-таргаи всегда скрываются за платками и обязаны убить всякого, кто увидит их лица. Однако раз он сам предстал перед вами, значит, объявляет вас друзьями.

Пауль принял каменно-невозмутимый вид, как делал всегда, когда пытался скрыть эмоции. Рудольф оставался мрачным и смотрел в сторону, так что переговоры пришлось вести Фрицу.

Для начала он повторил жест приветствия и даже сказал нужные слова, не побоявшись назвать имя Зоара, чем вызвал недовольную гримасу у Пауля.

— Передай, что помощь попавшей в беду женщине — долг любого мужчины. Обязательно скажи, как мы рады возвращению Амиры в семью.

Степенно выслушав ответ, Фархан кивнул и снова заговорил.

— Он уже наслышан от невесты о тебе, господин Фридрих, — перевел Евстафий с довольным видом. — Он особо благодарит тебя за то, что ты первым рискнул жизнью ради спасения чести Амиры. Теперь он твой должник и нарекает своим другом.

Величавым движением Фархан закатал рукав рубахи до локтя и поднял руку.

— Вы должны соприкоснуться предплечьями в знак дружбы, — пояснил Евстафий и снова заволновался. — Лучше это сделать всем… ну, вы понимаете, чтобы не обидеть.

С готовностью спрыгнув на песок, Фриц подошел к Фархану. Пришлось снять кольчугу, да и рукав кожаной куртки перемещался туго. Но вот Фриц обнажил предплечье и протянул руку. Фархан лишь на мгновение соприкоснулся с ним кожей, оказавшейся очень теплой, почти горячей.

Потом то же самое проделал Рудольф, сперва отводивший взгляд, но затем внимательно посмотревший прямо на Фархана, словно оценивая. Наверное, что-то решив для себя, Рудольф перестал корчить постную мину и даже выдавил улыбку.

Через тот же ритуал прошел даже Евстафий. Когда настал черед Пауля, тот неожиданно уперся, хотя из соображений практичности не стоило бы воротить нос.

— Скажи, что я ничем не помог Амире, все сделали мальчишки, — бросил Пауль Евстафию. — Значит, и нечего со мной брататься.

Фриц послал ему предостерегающий взгляд, но Фархан отнесся к отказу спокойно, просто пожал плечами и закатал рукав. Потом пригласил всех отобедать и отдохнуть у себя в шатре, ведь солнце уже начинало припекать.

— Лучше уехать сейчас. — Пауль опять заартачился.

— Отказываться от приглашения — большое оскорбление, — напомнил Евстафий. — К тому же не один таргай не покусится на гостя в своем доме — это будет нарушением древнейшего табу и навлечет позор на весь род.

Один из воинов отправился назад, чтобы предупредить племя о приходе гостей. Остальные, окружив чужеземцев, повели их к оазису. Фриц чувствовал себя неуютно, не видя лиц таргаев: кто знает, какие они там рожи корчат за своими платками? Вряд ли все разделяют дружелюбие Фархана.

Стоявшие плотной стеной пальмы вскоре расступились, открыв вид на большое пространство, поросшее низким кустарником. Здесь паслись козы и верблюды, стояло множество пестрых прямоугольных шатров.

Таргаи не сбежались посмотреть на чужеземцев, как это сделали бы в любом селении Срединной земли. Они продолжали заниматься своими делами, словно гостей вовсе не было, однако Фриц то и дело ловил на себе брошенные украдкой взгляды.

Все мужчины, кроме совсем маленьких мальчишек скрывали лица, что выглядело немного… пугающе. Зато женщины носили только широкие длинные платья и расшитые головные покрывала, не пряча свои черты. Таргайки мало походили на Амиру: их миндалевидные глаза были крупнее, губы — пухлее, носы наоборот меньше и тоньше.

Фриц получил возможность убедиться в правдивости рассказов Евстафия о том, что аласакхинцы вовсе не единый народ, как думают северяне. На самом деле на землях Востока жило множество племен, объединенных разве что верой да тем, что все когда-то подчинялись могучему халифату, от которого теперь осталось множество независимых государств. На деле крестоносцам противостояли вовсе не все аласакхинцы, а лишь несколько особо крупных народов, мечтающих не только победить чужеземцев, но и возродить древнюю империю.

Возможно, для свободолюбивых таргаев, не желающих возвращения времен халифата, крестоносцы были гораздо меньшим злом, что единоверцы…

Процессия остановилась возле одного из шатров и здесь сопровождающие, наконец-то, оставили гостей. Следуя совету Фархана, рыцари привязали своих скакунов к одной из деревянных опор. Лошади самих таргаев — изящные и длинноногие — свободно паслись рядом с верблюдами.

Амира и Фархан, сделавший гостям приглашающий жест, вошли в шатер. Внутри царил прохладный полумрак, сперва сложно было что-то рассмотреть, но Фархан зажег несколько масляных ламп. Они осветили большое, застланное коврами помещение с выложенным камнями очагом в центре. Амира быстро скрылась за занавесом в дальнем конце шатра, Рудольф проводил ее тоскливым взглядом, но было очевидно, что ей надо побыть одной.

«Думаю, ее уже тошнит от наших иноземных рож», — с печальной иронией подумал Фриц.

Фархан же присел возле очага и начал угощать гостей. Быстро разлил всем по кружкам белую густую жидкость, оказавшуюся напитком под названием чал, сделанным из верблюжьего молока. На вкус — весьма-а-а странным. Фриц мужественно выпил, Евстафий, похоже, даже получил удовольствие, зато Рудольф чуть не подавился и Паулю пришлось долго стучать его по спине.

Фархан не обиделся, только едва заметно, уголка губ, усмехнулся и предложил гостям тарелку с козьим сыром. Потом круглые лепешки, приторно-сладкий инжир и холодное мясо, извинившись, что нет возможности закатить настоящий пир.

Убедившись, что обязанности хорошего хозяина выполнены — гости жуют и пьют — Фархан откланялся. Скрылся за занавесом, сказав, что скоро вернется.

Фриц тут же наклонился к Рудольфу и шепнул:

— Похоже, он хороший мужик. По крайней мере, не бросается сразу с ятаганом.

Рудольф в ответ тяжко вздохнул, Пауль недоуменно взглянул на своих подопечных, однако спрашивать ничего не стал.

В шатер заглянуло несколько женщин со свертками в руках и, поприветствовав чужеземцев так, будто каждый день видели, скрылись за занавесом.

С полчаса гости насыщались молча, потом хозяева вышли к ним. Амира переоделась в чистое платье, сменила шелковый платок на богато вышитое покрывало и улыбалась так, что Фриц понял — все ее прошлые улыбки были лишь гримасами. Только сейчас Амира радовалась по-настоящему, ее глаза сверкали, на щеках появились ямочки.

Поочередно взяв Рудольфа, Фрица, Евстафия и даже Пауля за руки, она назвала всех своими дорогими братьями и горячо поблагодарила за спасение. Она ни на что не намекала, но было нетрудно догадаться: до последнего мига Амира не верила в возможность благополучного возвращения к дорогим ей людям.

Прекрасно, что иногда все же происходят чудеса. И ты сам можешь приложить к ним руку. С умилением и смутной грустью глядя на сияющее лицо Амиры, Фриц жалел, что нельзя обнять ее напоследок.

Она упрашивала «братьев» остаться на свадебную церемонию, и тут уж Пауль встал намертво, заявив, что им нужно быстрее возвращаться. Рудольф его поддержал, хотя Фриц бы не отказался посмотреть на обряд.

— Я вижу, что вы все очень достойные люди, — сказал Фархан со значением. — Будет печально, если война разделит нас. Святой город важен для всех, мы чтим его храмы, однако после возвращения моей дорогой невесты у таргаев больше нет причин для мести мударатунам.

«Закованные в железо» — так аласакхинцы звали всех пришедших из-за моря, не только рыцарей, но даже женщин и священников.

— Мамлеи так же враги таргаев, как и ваши, — продолжил Фархан. — Мы не будем сражаться на их стороне под стенами Альмадинта. Я буду молить Зоара, чтобы мы, братья, не столкнулись на поле брани. Если же это произойдет, обещаю не поднимать против вас оружия.

Фриц и Рудольф с готовностью пообещали то же самое, Пауль, резонно полагавший, что на него эта клятва не распространяется, промолчал.

Позже, когда все отправились спать, Пауль же настоял на дежурстве.

— Просто кто-то один будет лежать с открытыми глазами, так, чтобы этого не заметили. И не вздумайте говорить, что я перестраховываюсь!

Пришлось покориться.

Сославшийся на бессонницу Рудольф подежурил за двоих. Фриц бы не стал пользоваться предложением друга, если бы не понимал, что тот все равно будет без толку ворочаться и предаваться печальным размышлениям о несбывшемся. Муки неразделенной любви способно вылечить только время. Фриц сочувствовал Рудольфу, в то же время где-то в глубине души ощущая окрашенное самодовольством облегчение от осознания, что в Ауэрбахе ждет Сола.

После отдыха гостей ждала обильная трапеза, которую хозяева успели приготовить: истекающие жиром куски свежеобжаренного мяса, дымящиеся лепешки с пылу с жару и множество сушеных фруктов. Еще Амира набила дорожные мешки своих освободителей кучей провианта.

Застольная беседа легла на плечи Фрица и бессменного переводчика Евстафия, Пауль предпочитал молча налегать на еду. Рудольф сел рядом Амирой, которая расположилась в углу с каким-то музыкальным инструментом, похожим на лютню с уменьшенной декой и удлиненным грифом. Они о чем-то недолго поговорили, и Фриц задался вопросом, почему Рудольф, владевший хини не лучше него самого, не попросил Евстафия о помощи. Кто знает, но лучше не лезть с навязчивыми услугами.

Фриц тактично выразил радость по поводу возвращения Амиры и тонко намекнул на то, что восхищен силой ее с Фарханом любви. Зная угодливость Евстафия, тот еще больше завуалировал слова в переводе.

Фархан все прекрасно понял и заговорил без обиняков.

— Знаю, на моем месте многие мужчины, не разбираясь, а убили бы всех. Но мы с моей дорогой невестой знакомы с детства и, пусть многие меня осудят, я скажу: она дороже мне даже стада верблюдов. Если бы вы пришли позже всего на пару дней, то не нашли бы меня здесь — я бы уже отправился в Альмадит. Либо спасти ее, либо отомстить.

— Не представляешь, как я счастлив это слышать, — ответил Фриц с улыбкой и добавил от чистого сердца:

— Амира стала мне сестрой, которой когда-то не суждено было появиться на свет. Я хочу, чтобы она была счастлива.

Странно, но почему-то при упоминании имени Амиры, Фархан едва заметно напрягался, а сам всегда называл ее «моя невеста».

— Я позабочусь о ней, — твердо сказал он.

После трапезы несмотря на уговоры остаться отряд, не без нажима Пауля, начал собираться в путь. На прощание Фархан объявил, что если братьям понадобится его помощь, он — к их услугам. Но только в случае отсутствия вреда племени.

Фриц тепло простился с Амирой, Евстафий едва не плакал, уверяя, что они с Пульхерией будут очень скучать. Рудольф молчал — видимо, уже сказал все раньше.

Пауль первый направил лошадь к пальмам, взяв поводья коня, на которого с помощью Фрица взгромоздился Евстафий. Следом поскакали двое друзей.

Лагерь таргаев вскоре скрылся за деревьями, и Рудольф, обернувшись, последним тоскливым взглядом посмотрел назад.

— О чем вы с Амирой говорили? — осторожно поинтересовался Фриц, уже, впрочем, о многом догадываясь.

— Евстафий помог мне выучить фразу, и я спросил, любит ли она Фархана. — Губы Рудольфа тронула страдальческая улыбка. — Амира ответила «да». Еще сказала, что я очень хороший и обязательно найду прекрасную жену.

Его короткий смешок прозвучал резко, точно удар хлыста.

— Да, конечно, найду…

Фриц мог бы сказать всякое. Например, что это ненастоящая любовь, а лишь восхищение Рудольфа чем-то необычным, волшебным и далеким он навевавшего на него тоску привычного мира. Или заявить, что впереди ждут новые встречи со множеством женщин. Однако он вспомнил отца, для которого существовала лишь умершая жена. Вспомнил, каким взглядом Рудольф смотрел на Амиру.

И ничего не сказал.

Это Рудольф должен преодолеть сам.

Как тихо ни говорили друзья, Пауль их все-таки услышал.

— Я еще гадал, с чего у тебя такая мрачная мина, Руди. Так вот, оказывается, в чем дело!

Придержав лошадь, Пауль поехал рядом с юношами.

— Даже не вздумай изводить себя из-за какой-то аласакхинской девицы! Если из-за каждой убиваться, умрешь раньше отпущенного срока. Вот вернемся в Альмадинт и отправляйся прямиком к прачкам, они тебя приголубят.

Наградив непрошеного советчика холодно-высокомерным взглядом, которому бы позавидовал Фердинанд, Рудольф сказал:

— Прошу прощения, но я как-нибудь сам разберусь, что мне делать и куда идти.

— Раз ты такой умный, потом не приходи плакаться, — буркнул Пауль.

Фриц на фоне прикрыл лицо ладонью: при всех его достоинствах, тактичность явно не была сильной стороной Пауля.

— Жалко господина Рудольфа, — шепнул Евстафий, ехавший рядом с Фрицем. — Но как говорил один наш поэт «юношеская любовь ярко вспыхивает, но горит недолго».

— Хотелось бы верить. — Фриц хмыкнул.

— Все-таки как же замечательно, что бедная девочка вернулась к семье, — заметил Евстафий, украдкой утирая глаза. — Чувствую, что хоть и немножко, но помог большому и хорошему делу.

Тут Фриц осознал кое-что, на его взгляд, важное, и укорил себя, что не подумал об этом раньше.

— Господин, мы ведь и вас с супругой могли бы сопроводить к родным. Оставаться в Альмадинте опасно.

Евстафий ответил Фрицу взглядом, полным светлой печали, и, что бывало редко, заговорил без привычной льстивости — с подкупающей безыскусностью.

— Спасибо за щедрость, сынок. Твои слова греют сердце. Но нам с бабкой некуда идти. Наши сыновья в армии мамлеев, дочь же давно умерла и родные ее мужа не будут нам рады. Нет, Альмадинт — наш дом. Мои предки жили здесь веками, здесь погребены. И я тоже умру на этой земле, среди этих древних стен.

Фрицу не оставалось ничего, кроме как почтительно кивнуть.

— Уважаю ваш выбор.

В Альмадинт они вернулись без приключений, пустыня благополучно выпустила их из своих жарких объятий.

Но ненадолго.

Глава 13

На древние стены Альмадинта, повидавшие на своем веку многое, обрушился песчаный смерч. Церковники успели закрыть защитников города святым барьером, но кое-кто из воинов все же остался за пределами невидимого щита. Ветер легко подхватил их и закружил, как легких тряпичных кукол.

Фриц не мог оторвать взгляд от изгибавшихся под немыслимыми углами тел, когда ветер стих, то, что осталось от облаченных в доспехи воинов, рухнуло на землю кровавыми ошметками.

Клирики уже подготовили ответную атаку: на собравшихся у городских ворот колдунов в расшитых серебряными звездами мантиях обрушился поток сверкающего золотом пламени.

На пути огня встал столб воды, две стихии с ревом столкнулись, чтобы уничтожить друг друга, и на израненную землю пролился теплый дождь.

Еще несколько минут магическая дуэль продолжалась, как часто бывало, победа не досталась не одной из сторон.

Пришло время говорить мечам, копьям и стрелам.

Усилился обстрел города, продолжавшийся на разных участках стен даже пока владеющие даром мерились умениями у ворот. Теперь в древнюю кладку врезались огромные булыжники, через зубцы перелетали подожженные шары из смолы и пакли, которые тушили внизу, не давая начаться пожарам.

Стены Альмадинта стонали и крошились под градом ударов, но держались.

На приступ двинулись воины, на головы которым хлынули кипящая смола и кипяток. Защитники города, прячущиеся за каменными зубцами стен, поливали врагов градом стрел.

Спускать и снова натягивать тетиву с новой стрелой стало для Фрица настолько привычным делом, что он мог бы повторить его даже во сне. Он никогда не был хорошим лучником, однако даже слепец попал бы одну из моря голов, окружавших Альмадинт. Врагов было столько, что они едва не давили друг друга. Фриц уже не различал в этой толпе людей, аласакхинцы для него слились в темную неодушевленную массу. Как лавина или волна прибоя.

Вот только поток этот то и дело огрызался ответными залпами стрел. Одна впилась в грудь сражавшегося рядом с Фрицем крестоносца, нашла прореху между звеньями кольчуги, и воин осел грудой гремящего железа. Басарцы — союзники аласакхинцев смазывали наконечники стрел особым ядом, даже одна царапина приводила к мгновенному параличу и затем остановке сердца. Обычно кольчуга или даже просто толстая войлочная куртка защищали от подобных ран, но некоторым крестоносцам просто не везло. Или Господь за что-то их наказывал.

Фриц обратился в голема, подчиняющегося приказам невидимого алхимика: просто натягивал и отпускал тетиву, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Рядом Рудольф с таким же пустым лицом выпускал стрелу за стрелой.

Погрузившись в монотонное действо, Фриц пропустил, в какой момент между зубцов стены появилась приставная лестница. Но увидел кто-то другой, криком позвал на помощь и вместе с подоспевшим Рудольфом оттолкнул лестницу вместе со взбиравшимися по ней врагами.

Однако лестниц и впивающихся в каменную кладку крючьев становилось все больше. Облепив средства подъема как муравьи, нападающие лезли вверх. Сколько ни скидывай их, на место павших встают новые.

К участку стены, где находились Фриц и Рудольф, подкатила одна из осадных башен. Хотя крестоносцы обрушили на нее дождь из стрел, в том числе зажженных, врагам удалось-таки перекинуть доску, по которой тут же ринулся поток воинов.

Закипела рубка, места было мало, все толкали друг друга и не всегда удавалось понять, бьешь ты по врагу или по своим. Один раз Фриц едва не свалился со стены, когда опасно свесился между зубцами и противник продолжал давить на него своим круглым щитом. Однако потом кто-то ударил аласакхинца со спины, тот упал и Фриц, оттолкнув тело, смог выпрямиться.

Казалось, бой длился целую вечность, на самом же деле наверняка прошло несколько минут. Доску удалось убрать, и когда к врагам перестало поступать подкрепление, рыцари добили горстку прорвавшихся на стену.

Подожженная осадная башня пылала, оттуда выпрыгивали люди с огненными хвостами и гривами. Вскоре она упала, погребая под собой не вовремя оказавшихся рядом воинов.

На этом нападение не закончилось и еще некоторое время стену забрасывали камнями, потом начался новый приступ…

Руки Фрица налились свинцом, одежда липла к потному телу, звенья кольчуги как будто бы через куртку отпечатывались прямо на коже, словно жуткая чешуя, которую уже не соскрести. И человек превращался в странного железного зверя.

Он уже ничего не соображал, понимал только, что нужно бить, если рядом появляется кто-то в тюрбане.

Нанеси удар первым, не то убьют тебя — это принцип въелся в плоть и кровь.

Фриц все бил и бил, когда не хватало сил колоть, просто плашмя лупил клинком по всему, что двигалось вокруг.

Наконец, звонко пропели трубы, и поток нападавших отхлынул от стен, словно наступил отлив.

Услышав знакомый звук, означавший конец пытки, Фриц привалился к зубцу, из последних сил открыл забрало шлема. Рудольф присел рядом, с другого бока от Фрица лежал безголовый труп, но на это было уже совершенно плевать.

Солнце клонилось к закату, окрашивая в цвет крови стены древнего города. Вот и еще один день в Аду закончился, а впереди еще вереница таких. Пока не сдохнешь.

С тех пор, как друзья отвезли Амиру к жениху, минул год, и многое изменилось.

Крестоносцы захватили прибрежные территории Аласакхины от Сент-Иоанна до Арбьясты, на много лиг вокруг простиралось знамя с крестом. Родриго Элизарский возродил Альмадинтское королевство, куда тут же потянулись паломники и просто искатели удачи из Срединных земель.

В Святом городе теперь жили клирикане, ко многим рыцарям приехали супруги и дети, кое-кто обзавелся семьей уже здесь, в Аласакхине.

Видя, что Крестовый поход, по сути, закончился, Фриц подумывал о возвращении домой. Он уже добыл достаточно золота, получив много наград за проявленную при взятии крепостей и городов язычников отвагу. И да, он грабил. Пусть и не отбирал у жителей захваченных городов, но хватал все, что плохо лежало. Под осуждающим взглядом Рудольфа снимал украшения с трупов, обчищал покинутые дома.

Утешала лишь мысль, что скоро все это должно закончиться. Он вернется домой, к Соле. Навсегда забудет о том, что было под слепым солнцем, в стране песка и ветра.

Как же Фриц ошибался!

У загнанных в горы и пустыни аласакхинцев появился новый вождь из племени мамлеев, носивший имя Субха-аль-Зоар — Гнев Зоара. Он захватил власть, подавив распри между мелкими правителями и родами, так ослаблявшими силы аласакхинцев. Но, что еще опаснее, заключил договор с давними врагами на северо-востоке — Басарским каганатом, перед которым пал некогда могучий Вермилион.

Теперь крестоносцам противостояли два поклоняющихся Зоару народа.

Большая армия двинулась на Альмадинтское королевство, возвращая города под власть истинных хозяев.

Фриц не успел покинуть Святую землю — теперь всем рыцарям предстояло дать бой новому врагу.

Две армии встретились на холмистой равнине, где произошло ожесточенное сражение. Басарцы дрались отчаянно и жестко, их отравленные стрелы сеяли смерть.

Подобного ужаса Фриц не видел со дня взятия Альмадинта. Земля пропиталась кровью так, что вязли подошвы сапог и копыт коней. Трупы лежали грудами, создавая новые холмы.

Крестоносцы проиграли.

Потом говорили, мол, если бы один из лидеров, алиссенский герцог со своим отрядом не бежал с поля боя, ход сражения еще удалось бы переломить. Еще ходили слухи, что сиятельного господина соблазнило золото Субха-аль-Зоара. Так или иначе, покинув поле брани, герцог направился не в Альмадинт, а сразу в порт Сент-Иоанна, откуда спешно отбыл домой. Узнать правду теперь было не у кого.

Сам Фриц получил рану в бедро, но смог покинуть поле брани, забравшись на гарцевавшего без всадника коня. Заодно прихватил с собой и Рудольфа, который потерял сознание от удара боевым топором по шлему.

Опозоренные крестоносцы вернулись в Альмадинт, куда вскоре подоспели вражеские отряды. Началась осада.

Субха-аль-Зоар сразу же предложил чужеземцам сдаться, обещав отпустить с миром женщин, детей и стариков.

— Мое слово, в отличие от обещаний вашего короля, крепко, как булатный клинок, — передавал посланник его речи. — Достаточно Святую землю обагряла кровь невинных. Однако я не буду щадить рыцарей, а также служителей пророка, которого вы смеете звать Божьим сыном, ибо вы пришли в нашу страну с огнем и мечом.

Это предложение с гневом отвергли. Несколько особо горячих дам вышли на стены и громогласно объявили, что лучше умрут рядом со своими мужьями, чем позволят тем предать честь воинов Креста.

Началась осада, которая длилась уже месяц.

Фриц потерял счет тому, сколько раз враги ходили на приступ и сколько рыцари их отбрасывали. Пока Альмадинт держался, однако силы защитников города таяли день ото дня, а крестоносцы из других крепостей не спешили на выручку. Возможно, уже пали под ударами врага или склонились перед Субха-аль-Зоаром.

К аласакхинцам подходили свежие силы, поставлялось продовольствие, а перед сидевшими за стенами Святого города уже маячила бледная тень голода…

Похоже, Фриц впал в забытье, потому что очнулся от болезненного толчка в плечо. Рядом стояла одна из прачек, требовательно спросившая:

— Сами идти можете, господин?

На стену уже взобрались ее товарки: одни помогали рыцарям подняться, другие перевязывали тяжелораненых прямо здесь. Вдалеке белел платок сестры Доминики и вспышки показывали, что в ход пошла лечащая магия.

— Смогу, — выдавил Фриц, ухватившись за зубец и буквально вытягивая тело, чтобы то приняло вертикальное положение.

— Раны? — Прозвучал отрывистый вопрос.

Фриц помотал головой, Рудольфответил со слабой улыбкой:

— Ничего серьезного, фройляйн, не тратьте на нас время.

Прачка наградила обоих тяжелым взглядом.

— Не геройствуйте, господа, если вдруг что — приходите в лазарет.

— Всенепременно, — заверил ее Рудольф.

Тогда прачка занялась следующим рыцарем, проверяя жив ли тот.

Друзья, поддерживая друг друга, спустились по лестнице. Один раз они чуть не полетели кубарем вниз, потому что ступеньки оказались разбиты снарядом из вражеской катапульты. Благо Фриц успел ухватиться за один из выступающих камней. Как глупо было бы выжить в стольких сражениях, чтобы банально свернуть шеи на лестнице.

Друзья направлялись домой. Когда-то Фриц изрядно удивился, поняв, что начал воспринимать жилище Евстафия и Пульхерии как дом, но потом привык. Это и вправду было особое место: относительно безопасное, уютное. Там двух юношей всегда встречали с распростертыми объятиями.

Старики давно отбросили приторную угодливость, стали относиться к своим молодым постояльцам точно к родным сыновьям. Всегда радовались, когда Фриц и Рудольф возвращались живыми после сражений.

Пауль же, поселившийся отдельно, в пустующем доме, постепенно отдалялся от своих подопечных. Да и какие они были ему теперь подопечные? За прошедшее время двое друзей пообтерлись, многое узнали и теперь во многом разбирались даже лучше бывшего наставника. У их дуэта даже появилось прозвище среди рыцарей — В-каждой-бочке-затычка. Рудольф смущался, зато Фриц очень гордился, считая, что это правильно: не молчать, если видишь несправедливость.

Зато из Срединных земель прибывали новые крестоносцы, среди которых встречалось много желтоперых юнцов с открытым ртом внимавших жизненной мудрости Пауля и не лезших во всякие передряги ради какой-то там дурацкой чести.

По мнению Фрица, тот еще несколько расстроился, узнав, что оба его молодых приятеля собираются покинуть Святую землю. Сам Пауль, похоже, не мыслил жизни без войны, вовсе не планировал завести семью и осесть. На желание Фрица стать примерным мужем смотрел с иронией. Рудольфа же, который склонялся к мысли уйти в монастырь, вообще высмеивал. Сказать по правде, тут Фриц поддерживал Пауля, пытаясь уговорить друга отказаться от столь опрометчивого шага.

Однако теперь все планы полетели к чертям. Осталась лишь одна цель: выжить.

Увидев рыцарей в воротах, стоящие на коленях в молитве Евстафий и Пульхерия с кряхтением поднялись, поспешили обнять «молодых господ». От особого крепкого пожатия руки Фриц заскрипел зубами, поняв, что заработал болезненный ушиб.

Евстафий помог обоим юношам снять доспехи и куртки, смазал особым целебным составом Пульхерии синяки на спинах. Потом Фриц уже сам втирал лечебную, но ужасно пахучую массу, в кровоподтек на руке.

Ран не было, но тело казалось одним сплошным синяком. Мышцы ломило, любое движение причиняло боль.

Фриц с наслаждением растянулся на постели и, даже не поев, сразу провалился в сон.

Его разбудил надрывный зов горна. Перевернувшись на другой бок, Фриц заткнул ухо пальцем, однако звук не отставал, продолжая противно звенеть. Потом затих, но, когда Фриц уже снова погрузился в дрему, скрежещущий вой повторился.

Постепенно до Фрица дошло, что это сигнал тревоги. От осознания близкой опасности сон как рукой сняло.

Сев на постели, Фриц осмотрелся: за окном разливался тягучий, словно сладкая патока, мрак южной ночи. Над крышами блестели звезды, в отсутствие луны спеша показать себя во всей красе.

Нашарив куртку, Фриц начал одеваться, подгоняемый звоном горна. Странно, что из соседней комнаты, которую занимал Рудольф, не слышалось возни. Вдруг?..

Охваченный дурными предчувствиями, Фриц схватил меч и бросился к другу.

Рудольф дрых на животе, комкая подушку и бормоча:

— Ах, Амира… не уходи… дай коснуться руки… Душа моя… Стройная лань…

Безжалостно перевернув его, Фриц рыкнул:

— Позже будешь обнимать Амиру! Что-то стряслось!

Рудольф подскочил на постели и завертел головой, наверняка еще не понимая, где находится.

— Где?.. Как?..

— Одевайся быстрее, тревога. — Фриц бросил ему куртку, на которую наступил на полу.

Вскоре друзья уже выбежали во двор в полном боевом облачении. Вслед им несся взволнованный голос Евстафия:

— Будьте осторожны! В такие темные ночи всегда вершатся темные дела!

Обернувшись, Фриц собрался крикнуть, что все будет хорошо, как вдруг заметил на крыше дома черный силуэт. Моргнул — и гибкая фигура бесшумно пропала.

Раньше Фриц бы решил, что ему лишь почудилось, но в последнее время он привык доверять предчувствиям и проверять любые странности. Вот и сейчас без лишних слов снял с плеча лук и послал в сторону крыши стрелу. Раздался долгий свист — судя по звуку, стрела упала, ни во что не впившись. Вот и хорошо.

Рудольф уже был за воротами, где столкнулся к Паулем и еще несколькими рыцарями.

— Что случилось? — спросил подбежавший Фриц.

Свет от факела одного из воинов упал на лицо Рудольфа, выглядевшее белым как тщательно выстиранное прачками полотно.

— В городе враги, — быстро произнес Пауль.

— Его Величество… мертв, — выдохнул Рудольф.

Тогда Фриц понял, что тень ему вовсе не примерещилась.

Рыцари побежали к крепостной стене. Оттуда доносился шум, вспыхивало все больше огней. С других улиц тоже стекались небольшие группы крестоносцев. Кое-кто выкрикивал проклятия и поминал колдовство.

Горн не прекращал трубить.

Взлетев по ступеням, рыцари сразу же устремились к тому месту на стене, где быстро перемещались человеческие фигуры. В свете факелов блестели взлетающие и опускающиеся клинки, но невозможно было разобрать толком, что происходит.

В какой-то момент Фриц увидел тонкую фигуру на парапете. Воин ловко отбивался ятаганом сразу от трех рыцарей, двигаясь с поразительной быстротой. Его тело изгибалось так, как просто не мог гнуться нормальный человек.

— Еашуб, проклятая падаль! — крикнул на бегу Пауль.

Фриц похолодел. По Аласакхине гуляли страшные сказки о клане фанатиков-убийц, владеющих странной магией и уже мало похожих на людей. Считалось, что они из каких-то мутных религиозных соображений ненавидят Субха-аль-Зоара. Но все течет, все изменяется.

Теперь один из еашубов проник в город, добрался до короля и собирался удрать. Вот только один ли?

— Эй, с дорогие железные тупицы! — раздался раздраженный крик.

Через ряды воинов пыталась протолкаться наверх сестра Доминика. Фриц вжался в стену, уступая дорогу. Если в деле замешано колдовство, пусть им займутся церковники.

Доминика еще бежала по лестнице, а на ее пальцах уже змеились молнии. В этот момент еашуб как раз раскидал мешавших ему рыцарей. В полумраке трудно было понять, что происходит, но Фриц заметил мелькнувшие в воздухе черные брызги. Кровь?

В образовавшееся пустое пространство Доминика и метнула молнию, целясь в еашуба. Даже если бы тот успел отскочить, его бы задели выбитые разрядом каменные осколки зубцов. Однако убийца сделал нечто совершенно неожиданное. Развернувшись спиной, он бросился со стены вниз.

Предпочел умереть сам, лишь бы не дать врагам себя убить. Вот только какой в этом смысл, Фриц не понимал. Разве что попытка сохранить своеобразную честь?

— Утек, гад, — шепнул стоящий рядом Пауль.

Фриц уже собрался заметить, что вряд ли самоубийство можно назвать побегом, но не успел.

Разразившись совершенно не подобающей монашке бранью, Доминика устремилась к зубцу, за которым скрылся еашуб. Опасно свесившись со стены, стала зачем-то вглядываться в ночь.

Остальные рыцари побежали к ней, и Пауль, толкнув мешавшего пройти Фрица, бросил:

— Еашуб так просто не помрет, так что нечего стоять, разинув рот.

— Как можно выжить, упав с высоты в десять человеческих ростов? — скептически поинтересовался Рудольф.

— С помощью проклятой темной магии, как же еще, — огрызнулся Пауль.

На стене все еще царила суматоха, рыцари помогали раненным товарищам, кто-то все время кричал, спрашивая, что произошло. Доносились перемежаемые ругательствами ответы. Один воин, встав на колени, громко молился, призывая Бога защитить своих верных слуг от происков Лукавого. Лучше бы уж дрался, а не надеялся, что высшие силы все сделают за него.

— Смотрите на небо, остолопы, — прошипела Доминика, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Уже поздно, сестра, — заметил кто-то из рыцарей. — Еашуб успел…

— Просто найдите его!

Командный рык Доминики заставил многих прижаться к краю стены и уставиться в небо. Фриц тоже всмотрелся в ночь, чернильный мрак которой рассеивал лишь слабый свет звезд да гораздо более яркий — костров в лагере аласакхинцев.

В небе не было ничего особенного: обычная россыпь светящихся точек, среди которых можно различить Охотника, Корону и даже Ведьмин нос.

Кончик последнего созвездия, который в шутку называли Бородавкой, внезапно перекрыла тень и Фриц вздрогнул. Конечно, можно было бы решить, что это всего лишь облако. Но сегодня было многовато подозрительных теней.

— Нечто странное возле Ведьминого носа, — заметил Фриц, все еще не понимая, что конкретно нужно искать.

Повернув голову, Доминика посмотрела в указанном направлении и расплылась в жутковатой торжествующей улыбке.

— Попался, сученыш.

Она начала читать незнакомую Фрицу молитву, остальные собравшиеся у зубцов рыцари тоже заметили тень в небе.

— Вон там!

— У-у-у, дьявольское отродье!

— Сейчас сестра ему задаст!

Чем больше Фриц вглядывался, тем лучше различал мелькающий на фоне звезд силуэт с широкими крыльями. Да это же не крылья вовсе, а плащ! В небе летел человек!

Доминика сложила руки как для стрельбы из лука, и между ее ладоней действительно появилось светящееся древко с наложенной на золотую тетиву огненной стрелой.

Миг и пылающий росчерк прорезал небо, несясь в сторону еашуба. Среди звезд ненадолго вспыхнуло оранжевое солнце, и охваченное пламенем тело рухнуло на землю.

— Ты видишь, Родриго? — шепнула Доминика и, покачнувшись, упала бы, не подхвати ее оказавшийся рядом Рудольф.

Зазвучали новые крики с примыкавшей к сторожевой башне части стены. Похоже, заметили еще одного еашуба. Находившиеся там церковники тоже создали потоки огня, но судя по разочарованным проклятиям, не были столь точны, как Доминика, чью руку направляла жажда мести.

Второй убийца улетел, точно коршун, стремительно спикировавший на добычу и тут же умчавшийся в небеса. Оставалось лишь ужасаться магии востока: в Срединной земле ни темные колдуны, ни клирики летать не умели. Сотни лет назад сам Сын и его сильнейшие Ученики могли творить любые чудеса, но те времена давно прошли.

— Это все сила дурманной травы, — проворчал Пауль. — Проклятое зелье.

Он говорил об алмунашитат-еашуб — особом растении, чьей порошок дарил странные видения и давал прилив сил, но потом любители удовольствий расплачивались зависимостью. Этой дряни во всех городах Аласакхины водилось навалом, крестоносцы захватили несколько складов, и кое-кто из рыцарей даже подсел на дурман. Один из таких, фанатик, уверял, что разговаривает с помощью алмунашитат-еашуб со святыми, Матерью и даже самим Сыном. Конечно же, отказываться от такой возможности соприкоснуться с высшими силами он не хотел.

Но погружаться с помощью порошка в грезы — одно, а летать — совсем другое.

Оказалось ночью в город проникло не меньше трех убийц, их жертвой пал не только Родриго Элизарский, но и герцог Кройцбергер, и принц де Брайон, руководившие рыцарями из своих стран. К своему стыду, Фриц усмотрел в произошедшем руку провидения. Ведь Господь мог избрать для исполнения своего правосудия и безумных языческих воинов.

Самой же страшной потерей оказалась смерть архиепископа Урбана. Он не просто обладал самым могучим святым даром — пожилой церковный иерарх мирил вечно ссорящихся лидеров похода, которые без него давно бы передрались. И нанявший еашубов Субха-аль-Зоар наверняка это понимал.

Даже не удалось провести церемонию прощания с усопшими, потому что с рассветом начался штурм. Враги атаковали с особой яростью, в одном месте им даже удалось прорваться в город. Фриц был в отряде, который встретил нападавших на улице и жуткая рубка превратилась в сплошной кровавый кошмар.

Атаку удалось отбить, но количество нуждающихся в погребении мертвых возросло в десятки раз. И это только знатные рыцари. Простых ратников слуги сваливали в общую могилу.

Судьба любит злые шутки — прибывшие в Святую землю оставались навсегда в самом ее сердце — городе, по мостовым которого ступал Сын.

Церемонию прощания с королем, архиепископом и герцогами провели вечером, хотя многие присутствующие, в том числе Фриц, клевали носом. Доминика несмотря на осуждающие шепотки стояла прямо возле гроба Его Величества Родриго — бледная и мрачная она не пролила ни слезинки, но заглянув ей в лицо, Фриц зарекся когда-либо злить такую женщину.

После похорон прошел военный совет. На него позвали даже все еще считавшихся молокососами Фрица и Рудольфа — значит, дела действительно шли из рук вон плохо.

На самом деле пригласили скорее Рудольфа, как члена знатного и влиятельного рода, Фриц прилагался в довесок. Они оба сидели в дальнем углу большого дворцового зала, стены и потолок которого украшала тончайшая резьба в виде цветов и птиц.

Теперь, когда у крестоносцев не осталось явного лидера, начались споры.

Маркиз Веласко, вспыльчивый и неукротимый как все элизарцы, пылал жаждой мести за своего короля.

— Мы должны предпринять вылазку и показать язычникам силу благословенных Господом мечей!

Более осторожный граф Монферро возразил:

— Надо оставаться под защитой стен. У врагов скоро кончится продовольствие, в их стан придут болезни, нам же на подмогу уже спешат товарищи из других крепостей.

— Что-то они не торопятся, — едко процедил Веласко. — Эй, Заксенштойфе, вы почему молчите?

Видимо, он надеялся на поддержку рвущихся в бой юношей, но Рудольф и Фриц уже давно не были такими.

Они обменялись взглядами и Рудольф, встав, взвешенно заговорил:

— Момент для вылазки давно упущен. Мы ослабли, наши ряды тают — за стенами города мы станем легкой добычей.

— Золотые слова, — поддержал его Пауль и одобрительно хлопнул Рудольфа по плечу.

— Трусы, — бросил Веласко.

Однако те времена, когда Фрица или Рудольфа могло бы взбесить такое оскорбление, остались в прошлом.

В итоге с Веласко все же отправилось чуть больше сотни человек, если бы Дидье не валялся в лазарете с тяжелой раной, то наверняка занял бы свое место среди отчаянных храбрецов. Фриц даже пожалел об этом, за что тут же себя укорил.

Ночью отряд Веласко выбрался из города через один из тайных ходов.

На следующий же день, аккурат к утренней мессе к стенам Альмадинта явились вражеские копейщики. На длинных пиках каждый из них нес отрубленную голову.

Маркиз Веласко таращился на город широко открытыми глазами, в которых навсегда застыл ужас.

Глава 14

— Тетушка Пульхерия, вы совсем мало съели, — обронил Рудольф.

Та ласково ответила:

— Да старухе много и не надо, сынок. Лучше вы с Фридрихом побольше кушайте.

Фриц не обратил внимания на то, сколько съела Пульхерия. Получив в недавнем сражении на стенах рану, он потерял много крови, но восстановить силы было нечем. Трех лепешек, малюсенького кусочка вяленого мяса и горсти кураги, которые он буквально проглотил за обедом, было недостаточно. И раз Пульхерия не хочет есть, уступая часть своей порции Фрицу и Рудольфу, то зачем противиться? Старикам ведь действительно надо меньше пищи, да?

Схватив оставшийся на тарелке инжир, Фриц с наслаждением вонзил зубы в жесткую кожуру. Поколебавшись, Рудольф последовал примеру друга.

Наблюдавшие за ними Евстафий и Пульхерия заулыбались.

Подходил к концу второй месяц осады Альмадинта, и в городе наступил голод. Любой из идущих по улицам мог вдруг упасть и больше не вставал. Да что там, от изнеможения рыцари оседали на землю прямо во время сражения. И тогда их безжалостно закалывали враги.

Фрицу и Рудольфу повезло: хитрый Евстафий сделал запасы на черный день, которыми поделился со своими покровителями. В дальнем конце его сада в замаскированной яме, стены которой были выложены камнями, скрывались три мешка муки, корзина с вяленым мясом и сухофрукты.

Один мешок друзья отдали сестре Доминике, чтобы та распределила драгоценную муку среди женщин. Также долю провизии получил Пауль, который накормил своих юных подопечных. Однако больше Фриц и Рудольф запасами не делились, стараясь по возможности скрывать наличие еды.

Все же произошел один инцидент, едва не закончившийся кровопролитием. Возможно, проболталась одна из прачек, а то и сама сестра Доминика, но как-то раз к дому Евстафия явилась группа рыцарей. Заявив, что здесь прячут еду, они потребовали выдать провизию под учет.

Выглянув из-за забора, Фриц клятвенно заверил, что в доме хоть шаром покати. Рыцари не унимались и завязалась перебранка. Рудольф и находившийся в этом время в доме Пауль уже надели кольчуги, готовясь к драке, однако все обошлось.

Запел горн, созывающий воинов на стены. В схватке часть буйных рыцарей пала, другие же получили такие раны, что стало не до еды…

Осаждающие теперь штурмовали город едва ли не каждый день. Ряды рыцарей таяли, да и безумная вылазка Веласко стоила защитникам Альмадинта очень дорого. Во время одной из атак город бы наверняка взяли, если бы на стены не отправились все женщины от знатных дам до последних служанок. Они выливали на головы врагам чаны с кипятком, кидали камни, некоторые даже довольно метко стреляли.

Дрались женщины едва ли не отчаяннее мужчин. На глазах Фрица одна дама в расшитом золотом платье запрыгнула на спину потерявшего шлем аласакхинца и впилась зубами в его ухо, одновременно пытаясь свободной рукой выдавить глаз. Мужик так заорал, что Фриц даже на миг поколебался, кому из двоих спешить на помощь. Но потом все же зарубил аласакхинца, прерывая мучения бедолаги.

Как оказалось, ярость женщин была вполне объяснима. Священники только и делали, что запугивали дам описаниями возможных зверств, которые учинят над ними враги, как только ворвутся в город. И хотя большинство из этих страшных сказок наверняка были плодом распаленного долгим воздержанием воображения церковников, не стоило ожидать, что аласакхинцы пощадят единобожниц. Ведь крестоносцы в Нур-Эйаре, Альмадинте и других городах с женщинами не церемонились.

Так что вскоре на стенах уже сражалось все население кроме малолетних детей. Даже выжившие после захвата Альмадинта местные, кто еще держался на ногах, и те помогали, не пытаясь устраивать крестоносцам подлянки. Евстафий трясся как лист на ветру, но подносил сражающимся на стенах стрелы и вытаскивал их из мертвецов, чтобы снаряды опять пошли в дело.

Только один раз какая-то группа альмадинцев все же задумала открыть ворота, но их сдали свои же и расправа крестоносцев над «предателями» была быстрой.

Когда Фриц спросил Евстафия, почему городские аласакхинцы не помогают соплеменникам, тот криво улыбнулся и ответил с горечью:

— На самом деле неважно, кто возьмет город, все равно будет резня. Похоже, Субха-аль-Зоар благородный человек и еще сможет удержать своих воинов, но вот басарцы никого жалеть не будут. Нам всем так и так умирать. Уж лучше от голода, чем под ударами мечей и пытками.

— Ваши сыновья в армии Субха-аль-Зоара, — возразил Фриц. — Они вас защитят.

Евстафий безнадежно махнул рукой.

— Возможно, они уже мертвы. Мы давно не получали от них весточек, собственно с тех пор, как люди запада захватили Альмадинт.

Охваченный чувством острой жалости, Фриц протянул руки и заключил Евстафия в объятия.

— Если мы отстоим город, то наверняка начнутся переговоры с Субха-аль-Зоаром. Я отправлюсь с послами и постараюсь узнать все, что возможно, о твоих сыновьях.

— Ты очень хороший человек. И Рудольф тоже, — произнес Евстафий каким-то странным, совсем не радостным тоном.

Запасы еды таяли, а упорный Субха-аль-Зоар не торопился снимать осаду.

От постоянного сосущего чувства в животе не было покоя ни днем, ни ночью. Оно чем-то напоминало зуд чесотки, вот только почесать себя внутри можно было разве что засунув в рот меч, как это делали фокусники.

Голод не давал спать, Фриц забывался дремой только под утро, но его почти сразу же будил горн. Надо было спешить на стену, рубиться неподъемны мечом, натягивать тетиву лука.

Фриц и Рудольф настолько отощали, что кольчуги на них болтались. Да и выносить вес брони становилось тяжелее день ото дня.

Это еще что, некоторые из рыцарей уже не могли даже встать, чтобы выйти на битву. Один такой воин прямо посреди сражения уселся на камни крепостной стены, перекрестился дрожащей рукой и даже не поднял меч, позволяя аласакхинцу отрубить себе голову.

По Альмадинту ходили упорные слухи о случае людоедства, который пресекли церковники и теперь тщательно скрывают имена грешников. Ведь каждый воин на счету, сейчас не до разбирательств в вопросах морали.

Впервые услышав подобную историю, Фриц про себя твердо решил, что лучше умрет, чем станет кровожадным животным. Однако стоит ли зарекаться? Ведь впереди еще долгие дни осады…

Однажды утром Пульхерия не встала с постели. Напрасно Евстафий и Рудольф тормошили ее, звали по имени. Она оставалась неподвижной и чему-то улыбалась в своем вечном сне.

Глядя на нее сейчас, Фриц впервые заметил, насколько же Пульхерия отощала — широкое платье, обычно прятавшее фигуру, сейчас накрывало ее как простыня, обрисовывая выступающие кости ребер и ключиц.

— Она все говорила, что ей не надо много, — повторял Рудольф. — Не надо… И теперь… как же так…

Затуманенный голодом и усталостью разум Фрица вдруг озарился пониманием, вспыхнувшим, точно пожар.

Охваченный яростью пополам со стыдом, он схватил Евстафия за плечи и встряхнул так, что у того голова замоталась на тонкой шее — вот-вот оторвется.

— Совсем спятили?! Зачем вы отдавали нам свои порции?!

Голос Фрица зазвенел, оборвавшись лопнувшей струной, и по щекам потекли горячие слезы.

Евстафий посмотрел на него твердо, полностью сняв маску зашуганного труса и превратившись в умудренного опытом старца, повидавшего в жизни столько, сколько Фрицу и в страшном сне бы не привиделось.

— Потому что молодые должны жить, — вкладывая в слова все оставшиеся силы, произнес Евстафий. — Нам все равно немного осталось, но за вами будущее. Вы добры, благородны и милосердны. Если в мире будет больше таких людей, то, возможно, наша истерзанная земля, наконец-то, познает мир. Вы должны вернуться на родину и сказать, что клирикане не должны посылать своих людей на смерть под стены Альмадинта. Пусть пахари вернутся к плугу, кузнецы — к наковальне, короли — к своим пирам. Не надо больше войны. Вы ведь тоже страдаете от нее.

— Мы сделаем все, что хотите, просто ешьте! — взмолился Рудольф.

По губам Евстафия скользнула граничащая с безумием хитроватая ухмылка, и он с наслаждением, от которого по коже Фрица побежали ледяные мурашки, протянул:

— Есть-то уже совсем нечего.

Фриц и Рудольф пытались его уговаривать, но Евстафий проявил неожиданное упорство. Когда они попытались кормить его силой, он просто выплевывал еду. Друзья слишком ослабли сами, чтобы бороться с Евстафием.

— Черт с вами! — в сердцах крикнул Фриц. — Ваша жизнь — делайте с ней, что хотите!

Евстафий улыбнулся с таким блаженством, словно ему разом отпустили все грехи.

— Только обязательно вернитесь домой, — слабым голосом взмолился он.

— Всенепременно, — горячо пообещал Рудольф. — А вы скушайте кусочек лепешки за наше благополучное возвращение? Совсем малюсенький!

Таким макаром ему удалось скормить Евстафию половину лепешки, но пища не пошла впрок — измученное тело отказывалось ее принимать, выплескивая с рвотой наружу.

Слишком долго ограничивавший себя Евстафий не мог нормально есть, даже если бы захотел.

Он скончался через два дня, так же спокойно и тихо, как Пульхерия.

Друзья похоронили его в саду рядом с женой. Рытье могилы затянулось на долгие часы, Фриц и Рудольф копали по очереди не только потому, что лопата была лишь одна. Просто каждый быстро уставал, сделав всего десяток замахов. Простая лопата казалась тяжелее рыцарского меча. Или дело было в опустившемся на плечи грузе вины?

Фриц старался утешить себя мыслью, что если бы не они с Рудольфом, Евстафия и Пульхерию просто убили бы захватившие их дом крестоносцы. Сперва вдоволь поиздевавшись.

«Знаешь, мой старшенький тоже любит лепешки без масла, — однажды с необычайной лаской сказала Пульхерия Рудольфу. — Говорит, мол, так вкуснее, когда они хрустят».

Хотелось надеяться, что двое чужаков пусть ненадолго, но смогли заменить старикам сыновей.

Друзья закопали могилу и прочитали заупокойные молитвы, ведь Евстафий был единобожником, пусть, наверняка, и не клириканином.

— Когда выберемся отсюда, давай вернемся домой, — со странной смесью мольбы и упорства произнес Рудольф. — Сядем в Сент-Иоанне на первый же корабль и уплывем подальше.

Фриц, благодарный ему за «когда», а не «если», твердо сказал:

— Вернемся. И плевать, что будут говорить другие.

Забрать из награбленного все, что удастся унести, и покинуть Святую землю навсегда. Сола поймет, когда он расскажет ей о пережитом. Они все равно смогут неплохо устроиться. Пусть в Инеместе и Кальтонии холодно да живут одни варвары, зато нет Инквизиции. Еще можно затеряться в долинах Горной страны, разводить овечек.

Фриц поражался, что среди рыцарей остались желающие воевать до конца, но многие действительно не собирались бесславно завершать Крестовый поход. Они надеялись, что Сент-Иоанн не взят и там можно будет закрепиться, как это не раз происходило раньше. Скоро из Срединных земель наверняка прибудут новые силы, тогда можно снова ударить по аласакхинцам.

Все начнется сначала.

Иногда Фриц ловил себя на том, что желает лишь одного: пусть лучше все рыцари до единого погибнут, а Сент-Иоанн падет, чем разгорится новая война. Похоже, к тому и шло. По крайней мере, приближался день, когда все должно было решиться.

Среди рыцарей ходили разговоры о новой вылазке. Помощи ждать уже не имело смысла: крестоносцы в других крепостях либо погибли, либо сами в осаде. Или просто предали товарищей, столковавшись с Субха-аль-Зоаром.

— Не могут благородные рыцари подыхать, прячась за стенами, точно крысы, — вещал Дидье на одном из собраний. — Надо выйти и дать бой! Может быть, мы погибнем, но погибнем как мужчины!

Все с ним согласились — в кои-то веки крестоносцы были едины. Начались обсуждения плана, но особо говорить было не о чем. Стоило подкрепить силы, съев все запасы, оседлать оставшихся лошадей, открыть ворота и броситься на врага в последней самоубийственной атаке. Возможно, получится отвлечь внимание и хотя бы женщины с детьми убегут. Фриц надеялся, что и у местных хватит ума под шумок улизнуть с оставшимся добром, не дожидаясь, пока в городе появятся басарцы. Часть альмадинцев, те, кто особо близко общался с крестоносцами, вызвались уйти с ними.

Уже был назначен день последнего боя, когда после очередного совета произошло чудо.

Новый архиепископ, спешно выбранный на замену убитому Урбану, созвал всех, кто еще мог ходить, на площади возле Храма Креста и объявил:

— Возрадуйтесь, братья и сестры! Господь явил нам великую милость! Сегодня ночью верному слуге божьему, Диего Сальвадору герцогу Альбарадо, было откровение от самого святого Георгия!

Фриц едва удержался от того, чтобы не воскликнуть язвительно: «Да неужели?». Не верилось, что Бог стал бы посылать видение злобному ублюдку, вроде Альбарадо. Фриц отказывался признавать реальность, где Небеса благословляют убийц и фанатиков.

Сам Альбарадо, которого со встречи у горящего манзилзоара Фриц видел лишь мельком, встал рядом с архиепископом. Лицо герцога и раньше внушавшее трепет, теперь производило еще более сильное впечатление. Исхудавшее, с бледной, почти прозрачной кожей и блестящими как от лихорадки глазами. Лик святого мученика. Или безумца.

— Братья и сестры, Всевышний услышал наши молитвы! — восторженным и тонким голоском начал Альбарадо. — Сегодня ночью я стоял на коленях возле Гроба Господня, взывая ко всем святым! Клянусь, я не спал и видел наяву, как из отверстия в крыше возникла серебристая дорожка. По ней, точно по лестнице, ко мне спустился сияющий силуэт, столь прекрасный ликом, что мой жалкий язык не может его описать. Я сразу понял: это сам святой Георгий!

Толпа возбужденно загалдела, и архиепископу пришлось потратить время, чтобы призвать людей к порядку. Когда снова наступила тишина, Альбарадо продолжил:

— Святой похвалил нас за то, как мужественно мы переносим страдания. И в благодарность за наше ревностное служение Господу рассказал, где в Альмадинте спрятан священный меч!

Последовали новые крики: все сразу поняли, о каком мече идет речь. Утерянная давным-давно реликвия — клинок, которым святой Георгий в незапамятные времена крушил демонов, вурдалаков и даже драконов.

Неужто легендарный меч действительно в Альмадинте? И за столетья его никто не отыскал? Грех сомнения поселился в душе Фрица.

Стоящий рядом Рудольф закусил губу, изучая носки своих сапог — наверняка, как и Фриц, подавлял рвущиеся с губ едкие слова.

Даже Пауль и тот не проявлял особой радости: его лицо окаменело, взгляд совершенно ничего не выражал.

Успокоив толпу, архиепископ воскликнул:

— Узрите же великий клинок, который мы нашли в тайнике, скрытом от язычников!

Заиграли трубы, хор начал выводить гимн святому Георгию. Двое священников внесли подушку, на которой лежал длинный двуручный меч.

Следовало признать — он был красив. Сияющее лезвие отливало голубизной и казалось выкованным из самого солнечного света. Рукоять блестела драгоценными каменьями, которые складывались в изображение креста с ярким рубином по центру — символом крови, пролитой Сыном за грехи человечества.

— С этим божественным оружием мы уничтожим язычников! — звучно воскликнул Альбарадо, беря меч одной рукой и воздевая высоко над головой.

Удивительно, как человеку, давно не евшему сытно, удалось поднять такое тяжелое оружие. Вот уж чудо, так чудо.

В то же мгновение лезвие засияло так ярко, что стало больно глазам, и Фриц прикрыл их ладонью. Но все же за секунду до того, как зажмуриться, он успел кое-что заметить: как шевелятся губы одного из священников, стоящих позади Альбарадо.

Узрев воочию силу святого меча, толпа пришла в неистовство. Люди захлебывались криком, падали на колени, бились в экстазе.

Фрица это зрелище не вдохновило, а вызвало отвращение. Все вокруг будто враз потеряли человеческий облик: у женщины, стоявшей неподалеку от троицы товарищей, выступила на губах пена. Другая дама, разорвав на груди роскошное платье, стала бить себя кулаками и царапать ногтями кожу. Какой-то мужчина заливался противным визгливым смехом.

Архиепископ и Альбарадо еще что-то вещали о божьей силе и борьбе с язычниками, но Фриц уже не слушал. Он первый начал осторожно выбираться из беснующейся толпы, следом двинулись Рудольф и Пауль.

Оказавшись на одной из разбегающихся от площади улочек, они быстро пошли вперед и Фриц шепотом заговорил:

— Как-то не верится, что меч настоящий.

— А божественное сияние? — с ноткой иронии осведомился Рудольф.

— Мне кажется, кто-то из церковников просто наложил на лезвие заклинание, сработавшее в нужный момент. Или еще что.

— Настоящий или ненастоящий — без разницы. — Пауль пренебрежительно махнул рукой. — Главное, что людей вдохновили на подвиги, этого церковники и добивались. Теперь все будут сражаться яростно и упорно, возможно, мы прорвемся.

Сгорбившись, Пауль зашаркал дальше по улице. Фриц посмотрел на его сутулую спину: еще недавно рубаха была Паулю мала, обтягивая широкие плечи и мощные руки, но теперь висела мешком. За прошедшие два месяца в его темно-русых густых волосах появилось столько седины, что, казалось, они стали пепельными как у Фрица. Да собственно и шевелюру уже нельзя было назвать густой — она поредела, на макушке обнажилась лысина. Пауль в свои сорок с небольшим выглядел глубоким стариком.

Подстегнутый острым чувством сопереживания, Фриц осмелился спросить то, о чем давно хотел узнать.

— Пауль, почему ты отправился в Крестовый поход? Ты не религиозен, не стремишься к славе, да и богатство тебе, похоже, не слишком-то нужно.

Остановившись, Пауль медленно обернулся и посмотрел на бывших подопечных долгим, усталым взглядом, словно решал, говорить или нет.

— Это не пустое любопытство, — заметил Рудольф, поддерживая желание Фрица лучше узнать старого товарища.

Возможно, у них сейчас есть последний шанс побеседовать по душам. Пауль, похоже, тоже это понял, потому что заговорил, часто делая паузы, чтобы подобрать слова.

— Потому что мне больше некуда идти. Я отправился в прошлый поход таким же мальчишкой, как вы… ну ладно, чуть-чуть постарше. Провел в Аласакхине тринадцать лет, а когда вернулся домой после поражения крестоносцев, оказалось, что там я никому не нужен. Родители умерли. Старшие братья воюют за наши семейные владения. Невеста давно вышла замуж за другого — ко мне в Святую землю поехать отказалась и ждать столько лет тем более. Другой женщины, которую бы захотел назвать женой, я так и не встретил. Потом я служил в армиях разных правителей, участвовал в войнах и, едва появился шанс снова вернуться на восток, отправился сюда. Ты прав, Фриц, мне не нужны слава, богатства и уж тем более сожженные язычники. Но я умею лишь убивать и больше не могу жить без сражений. Без звона стали, запаха походного костра и опасности, которая подстерегает каждый день. Если я долго не беру в руки меч, то начинаю мучиться… Однако мне уже больше сорока, пора на покой. Даст Господь, выберусь отсюда живым — уйду в монастырь, доживать свой век в замаливании грехов.

Скривив обескровленные губы в болезненной улыбке, он закончил:

— Надеюсь, вас не постигнет моя судьба.

Почему-то Фрицу в этот миг стало страшно, возникло горькое как полынь дурное предчувствие будущей скорби.

«Меня ждет Сола, — повторил он привычную молитву. — И все у нас будет хорошо».

За прошедшее время Фриц передал несколько весточек домой, отцу и Соле, однако в ответ получил лишь короткое послание, написанное со слов Агаты деревенским грамотеем. Она сообщала, что в Ауэрбахе все живы и здоровы, но отец еще злится на Фрица, поэтому не хочет писать. Про Солу же Агата не обмолвилась ни словечком. Однако Фриц уверил себя, что это ничего не значит. В конце концов, Агата всегда терпеть не могла Солу, а то, что та не пишет сама, тоже вполне объяснимо — нет денег заплатить за послание. Она ведь неграмотная, и отказывалась всякий раз, когда Фриц предлагал ей научится читать и писать.

Да, Сола точно ждет его. Потому что если допустить хотя бы тень сомнения в этом, то легко сойти с ума окончательно…

Настал день, когда должна была решиться судьба крестоносцев.

Ранним утром, едва солнце позолотило верхушки холмов на востоке, рыцари собрались у главных ворот Альмадинта. Выступать ночью не имело смыла: враги все равно услышат шум и будут готовы.

Многие воины навьючили на истощенных голодом лошадей все награбленное добро, не желая расставаться хотя бы с одной золотой монетой. Фриц ограничился двумя мешочками с самыми дорогими украшениями, которые закрепил у себя на поясе. Пауль — одним. Рудольф вообще не взял ничего. Ну, а самые умные рыцари переправили часть добытых богатств в Сент-Иоанн задолго до начала осады, полагая, что на войне всякое может случиться и лучше держать сбережения в надежном месте.

Впереди строя рыцарей держался Альбарадо, высоко несший священный меч и, как казалось Фрицу, раздувавшийся от гордости, точно жаба. Позади крестоносцев улицы запрудили обозы, где сидели женщины, дети, старики и те из воинов, кто уже не мог забраться в седло. Несколько дам, облачившись в доспехи, заняли места в строю рыцарей. Раньше такие воительницы удостоились бы косых взглядов да насмешек, но сейчас каждый боец был на счету.

Запели трубы, и железная решетка ворот начала со скрипом подниматься. Затем часть пеших ратников, навалившись вдесятером, принялась толкать тяжелые створки. Едва появилась достаточно большая щель, как находившиеся рядом с Альбарадо священники метнули наружу несколько огненных шаров.

Когда проход стал еще шире, Альбарадо первым понесся вперед, выставив меч словно копье. За ним, выстроившись клином, устремились остальные рыцари, следом побежали пешие ратники.

Навстречу крестоносцам обрушился поток стрел и магических атак. Но святой клинок засиял и все снаряды без толку ударились о невидимую стену барьера. Фриц все же на краткий миг различил ее — точно блеснула радужная пленка на поверхности пузыря. Церковникам наверняка стоило немалых усилий создать такую большую защитную стену, но все затраты окупились сторицей.

При виде явленного им чуда, воины дружно взревели, погнали скакунов еще быстрее и наконечник клина врубился в ряды аласакхинцев. Замелькали мечи и копья, послышалось истошное ржание и крики.

Альбарадо повел клинком, от лезвия отделилась серебряная лента, разрезая бросившихся к герцогу врагов на части, что вызвало одобрительный вой у рыцарей.

Однако вскоре ни у кого не осталось времени, чтобы наблюдать за геройствами Альбарадо. Добравшись до аласакхинцев, Фриц и Рудольф схлестнулись с врагами.

Двое друзей рубились отчаянно, но не потому, что вдохновились силой святого меча. Просто они понимали: этот бой решающий, или все, или ничего. Если потеряешь сознание или не сможешь двигаться из-за раны, то товарищи уже не подберут тебя.

Только желание жить и вернуться домой позволяло Фрицу раз за разом поднимать меч и щит. Он смог загородиться от нескольких стрел и разогнать точными ударами столпившихся вокруг коня аласакхицнев. Главным было не убить врагов, а расчистить путь к свободе.

Все же одна из свистевших тут и там стрел попала в коня. Фриц едва успел соскочить с седла, чтобы круп падающего животного не придавил ноги.

Рядом тут же оказалось несколько аласакхинцев: загородившись от одного щитом, Фриц проткнул плечо другого. Затем занялся следующим противником и так бесконечно.

Хотя за последние дни Фриц съел гораздо больше, чем за прошедшую неделю, он все равно не чувствовал себя таким же сильным, как раньше. Минуло всего несколько минут схватки, но руки уже налились свинцовой тяжестью, разум заволакивало сизым туманом. Фигуры врагов сливались в сплошную черно-коричневую массу, из которой вылетали серебряные росчерки клинков.

«Не надо сопротивляться, — шептал предательский голос в глубине души. — Ты так устал. Сдайся и кошмар закончится».

Фриц призывал на помощь образ Солы и до крови закусывал губу, чтобы не потерять сознание.

На помощь пришел Рудольф, которому удалось не только остаться в седле, но и найти потерявшего всадника скакуна.

Вклинившись между Фрицем и аласакхинцами, Рудольф отогнал их несколькими ударами копья и затем протянул другу поводья коня.

Забраться в седло казалось настоящим подвигом: напрягая последние силы и подбадривая себя вовсе не молитвами, а забористой бранью, Фриц все же залез на коня. И тут же ударил мечом плашмя по шлему оказавшегося рядом врага.

Разрезая ряды аласакхинцев, точно нож — масло, друзья двинулись туда, где гремели взрывы от магических атак. Священники и Альбарадо расчищали крестоносцам путь.

Огненный шар врезался в землю, раскидывая в стороны воинов. В ответ звездочеты создали песчаный смерч, и клирики защитили сгрудившихся вокруг Альбарадо крестоносцев барьером. Потом земля вздыбилась, создавая несколько острых пиков, пронзивших и людей, и лошадей. В основном гибли аласакхинцы, но Фриц успел заметить, как упал и один из рыцарей.

Несмотря ни на что аласакхинцы не собирались отпускать добычу. Они набрасывались на медленно движущихся крестоносцев точно волны прибоя — на скалы.

Фриц все рубил и рубил, погружаясь в какой-то полубредовый транс. В созданной магами одной из сторон туче песка ему вдруг почудились очертания всадников. Призраки павших товарищей пришли рыцарям на помощь! Вот только почему у одного из них скорбное лицо Евстафия? Бледные губы будто бы снова произносили последний наказ:

«Вы должны вернуться на родину и сказать, что клириканам не надо больше посылать своих людей на смерть под стены Альмадинта».

С отчаянным воплем Фриц наотмашь ударил щитом по промелькнувшему внизу загорелому лицу. Отсек мечом кисть чьей-то руки, схватившийся за поводья коня. Рубанул кого-то по горлу.

Он выживет! Во что бы то ни стало выживет и вернется домой!

Возможно, святой клинок в самом деле обладал силой. Или измотанные рыцари в своем фанатичном безумии обрели второе дыхание, а враги устали от осады. Так или иначе, крестоносцы прорвали окружение, оставляя за собой дорогу из трупов своих товарищей и аласакхинцев, по которой проехали телеги обоза.

Несколько часов остатки некогда могучей армии крестоносцев двигались на северо-запад, пока не наткнулись на поселение.

Хвала всем святым, жители покинули свои дома, увидев на горизонте тучу пыли, поднятую всадниками. Или еще раньше, при появлении солдат Субха-аль-Зоара. В любом случае крестоносцам достались лишь опустевшие жилища, откуда хозяева утащили большую часть вещей.

Обшарив деревню, воины похватали все, что годилось в пищу: от трех заблудших куриц (которые отошли едва дышащим от перенапряжения сил священникам) до мешка с подозрительными семечками.

Фриц, Рудольф и Пауль смогли насладиться плодами разбросанных тут и там по деревне смоковниц, а также найденным в одном из домов дубовым сыром, об который едва не обломали зубы. Но даже такая пища была в радость.

Обобрав деревню, армия двинулась дальше, командиры решили обогнуть Нур-Эйар и сразу идти к Сент-Иоанну. На следующий день крестоносцам попалось еще одно селение, такое же пустое, как предыдущее. Тут нашлась хоть и тощая, но вполне живая коза. Замясо едва не разгорелась драка, но архиепископ и сестра Доминика, угрожая применить святую силу, заставили рыцарей честно разделить добычу между собой.

Фрицу досталась плошка мясного бульона с костью, которую он обглодал словно собака, а затем расколол мечом и высосал подчистую. Пожалуй, он бы даже размельчил ее в труху да и съел полностью, если бы мог. От вкуса настоящей свежей еды на глаза навернулись слезы, проглоченные вместе с наваристым бульоном. Многие же рыцари, не стесняясь, плакали.

Немного подкрепив силы, крестоносцы с надеждой поспешили дальше. Удача сопутствовала им. Фриц начинал верить, что Господь все же сжалился над грешниками и дает им шанс вернуться на родину.

На третий день пути армия Субха-аль-Зоара нагнала крестоносцев в одной окруженной каменистыми холмами долине. Другой отряд аласакхинцев подходил с северо-запада, захлопывая мышеловку.

Бог вовсе не собирался миловать убийц, насильников и грабителей. О нет.

В долине, словно в котле, закипело кровавое варево, щедро сдобренное отрубленными конечностями и выпущенными кишками.

Крестоносцы дрались отчаянно, сгрудившись вокруг телег обоза и зубами вгрызаясь в каждый клочок земли. Воздев святой меч, Альбарадо пробовал вести воинов на прорыв, но звездочеты забрасывали его магическими атаками. Воздух трещал от зарядов молний и разноцветных вспышек, земля вздыбливалась, точно норовистый конь, и люди разлетелись как щепки под порывами ветра.

Давно потеряв из вида и Альбарадо, Фриц с Рудольфом и Паулем пешими сражались спина к спине. Лошади убежали или пали, увеличив гору трупов возле хозяев, по которым лезли все новые враги. Казалось, где-то рядом открыты врата в Преисподнюю, откуда темнолицые аласакхинцы прут бесконечным потоком как черти.

Врагам не было конца.

Сперва аласакхинцы оттеснили Пауля, и он скрылся за темными фигурами. Потом в какой-то момент Фриц ощутил за спиной пустоту, и, скосив взгляд, увидел, что Рудольф медленно заваливается в бок, а из груди у него торчат сразу две стрелы. Затем с противным шелестом в плечо друга впилась еще одна.

«Хоть бы не отравленные», — только и успел подумать Фриц, прежде чем на него насел новый противник.

Надо было быстрее разобраться с аласакхинцем и помочь Рудольфу: Фриц успел ловким ударом лезвия попасть врагу прямо по глазам… И тут ощутил такой мощный удар в спину, что, не удержавшись на ногах, рухнул на колени.

Еще не чувствуя боли, Фриц увидел торчащий из правой части живота окровавленный наконечник копья. К сердцу подкатил леденящий ужас, смешанный с неверием. Такого просто не могло случиться! Не после всего, через что Фриц прошел!

Затем копье с силой потянули назад, словно пытаясь вытащить из Фрица все кишки. Боль была страшной, не выдержав, он заорал.

Все же враги сжалились. Последовал еще один удар, на сей раз по голове, больше не прикрытой потерянным в битве шлемом. Перед глазами у Фрица все поплыло, он начал заваливаться вперед, но почему-то вместо того, чтобы приближаться, мир на бешеной скорости понесся прочь, сжимаясь до размера одной маленькой точки.

«Нет, нет, пожалуйста! — билась в такт с колотящимся сердцем мысль. — Я не хочу умирать! Не сейчас! Прошу, Господи! Разве я заслужил?!»

Пред Фрицем вдруг предстала Сола, окутанная неземным серебристым светом. Он потянулся к ней в последнем усилии. Но она уходила все дальше и дальше, он лишь отчаянно хватал рукой подступающую тьму, которая утекала сквозь пальцы, оставляя леденящий холод.

Вскоре мрак сомкнулся над Фрицем, утягивая туда, где не было ничего.

Глава 15

Он словно вынырнул из глубокого омута, отчаянно потянувшись к слабому свечению, проникавшему сквозь толщу воды.

Сперва он ощутил тяжелый запах благовоний: сандал, мирт и мята — все это раздражало, и недовольство не давало снова погрузиться во мрак.

Потом удалось разглядеть что-то или вернее кого-то.

Старуха в черном балахоне бормотала непонятные слова себе под нос и водила туда-сюда чашей, из которой поднимался сизый дым.

Темная, покрытая сетью морщин кожа обтягивала лицо, казалось, что это вовсе и не лицо, а просто череп, покрытый краской. В провалах под тяжелыми надбровными дугами невозможно было различить глаза. От носа остались только две дырки. Губы практически исчезли.

То могла быть только сама Смерть.

Его снова утянуло в теплую воду, качавшую на волнах точно любимого ребенка в колыбели.

В следующий раз поднявшись на поверхность, он увидел молодую женщину, сперва принятую им за мать. Так же ласково, но с тенью тревоги она смотрела на него, когда он в детстве болел.

Но через миг он понял, что все же это не мама. У незнакомки были слишком темные глаза и загорелая кожа. По бокам от лица свисали тяжелые золотые серьги. Он уставился на них, точно младенец на впервые увиденную диковинку. Свет преломлялся в острых гранях, рождая сотни ярких радуг и веселых бликов. Они закружили его и унесли туда, где больше не было мыслей.

Он еще несколько раз приходил в сознание, воспринимая окружающее слишком остро и ярко, словно в лихорадочном бреду. Кажется, к его губам подносили чашу и он пил воду со странным горьким привкусом. Еще очень болела спина — хотелось прижаться к чему-нибудь твердому и чесаться, сдирая кожу до мяса. Тогда станет легче. Но он не мог пошевелиться, а потом с запахом трав приходила прохлада, уносящая боль.

Во время одного из таких пробуждений Фриц вдруг четко осознал себя, словно кто-то шепнул ему на ухо:

— Фридрих-Вильгельм, проснись!

Он изумленно заморгал, пытаясь понять, где находится и что вообще произошло.

Осмотреться не удалось: Фриц лежал на животе и смог разглядеть только подушку с причудливым, геометрическим узором, от вида которого закололо глаза.

Тогда он попробовал пошевелиться, но эта попытка тоже закончилась неудачей. Тело словно больше не принадлежало ему и не подчинялось командам. Фриц даже подумал, что все еще мучается морской болезнью в трюме. Но откуда там взяться таким роскошным подушкам? Да и лежал он, судя по ощущениям, на чем-то пусть не особо мягком, но длинном и широком, а в бок не упирались локти товарищей по несчастью.

Поняв, что оказался в незнакомом месте совершенно один, Фриц запаниковал и предпринял новую попытку пошевелиться. Шея ни в какую не желала поворачиваться, казалось, вся спина от затылка до задницы вообще окаменела. Словно туда положили что-то, мешающее двигаться. Зато рука после продолжительных усилий пошевелилась и даже согнулась в локте. Правда, раздался такой хруст, который наверняка услышали на другом конце земли люди с песьими головами и прочие чудовища, о которых рассказывали путешественники.

Раздалось шуршание, затем Фриц ощутил легкое прикосновение к плечу.

— Нет, нет, тебе нельзя двигаться, — прозвучал нежный женский голос, говоривший на одном из диалектов аласакхинского, так что Фриц скорее не перевел слова, а лишь уловил общий смысл.

— Что случилось? — спросил Фриц.

Вернее, попробовал спросить, но получился лишь свистящий хрип.

— Сейчас принесу воды, — пообещала женщина, убирая руку.

Вскоре вернувшись, незнакомка надавила на подушку, так что Фриц смог увидеть чашу и две узкие ладошки с длинными пальцами. Ему мягко приподняли голову за подбородок, поднесли сосуд к губам и чуть наклонили. Осознав, какая в горле раскинулась пустыня, Фриц жадно выпил все.

— Ай, молодец, — похвалила женщина. — Кто у нас тут такой хороший, всю воду выпил? Молодец!

Тогда Фриц узнал ее голос и даже сперва не поверил в подобное чудо. Но, присмотревшись к держащим кружку рукам, понял, что не ошибся.

Значит, добрые дела все-таки возвращаются сторицей!

Странно, но благоговейный восторг на грани слез у Фрица вызвало вовсе не осознание, что он выжил. Возможно, в душе он просто, как это свойственно молодым, верил в собственное бессмертие. Однако для того, чья вера в Бога не раз подвергалась испытанию, осознание того, что в мире все же есть справедливость, а людям действительно воздается по делам их, окрыляло.

— А… ми… ра, — выдавил он, сам себя почти не слыша.

— О, ты меня уже узнаешь, — обрадовалась она. — Хвала Зоару! Значит, пошел на поправку… Эх, жаль ты меня не понимаешь. Ну да ладно, тебе сейчас главное больше спать. Давай, закрывай глазки.

Фриц хотел сказать, что выучил язык. Хотел о многом спросить. Но отяжелевшие веки опустились сами собой, и Фриц снова растворился в потоках темной воды…

Проснувшись, Фриц сразу понял, где находится и вспомнил все, что произошло. В голове значительно прояснилось, да и тело больше не казалось таким неподъемным. Но попыток перевернуться он больше не предпринимал, справедливо рассудив, что раз лежит на животе, значит, рана — на спине, и она может открыться от любого неверного движения.

Во рту снова пересохло, так что Фриц, уловив движение рядом, слабо попросил:

— Пить.

Перед глазами почти сразу же появилась чаша, к которой он жадно припал.

— Замечательно, что ты выучил какие-то слова на нашем языке, — приговаривала Амира. — Хоть сможешь сказать, что тебе нужно. Двигаться тебе пока нельзя, так что даже жестами объясниться бы не смог. А ведь тяжко иметь дело с больным, которого совсем не понимаешь.

Похоже, она не прочь была поболтать и раньше молчала в обществе Фрица с Рудольфом только потому, что они бы все равно ее не поняли.

Напившись, Фриц чуть отодвинулся от чаши. Он проговорил с трудом, каждое слово выделяя отдельно, точно отточенный только что проглоченной водой камешек:

— Я. Говорю. На. Твоем. Языке.

И мысленно добавил, что в осажденном Альмадинте смог бы выучить любое наречие, лишь бы отвлечься от постоянных мыслей о пище.

— Ты теперь знаешь высокий хини! — Амира восхитилась совершено искренне и даже, судя по звуку, захлопала в ладоши.

Дальше она заговорила на том диалекте, который Фриц уже знал достаточно хорошо — официальном языке Аласакхины, бывшем в ходу у чиновников и военных.

— Ты в нашем с Фарханом шатре. То, что мы смогли тебя спасти поистине ниспосланное Зоаром чудо! В тот день Фархан отправился на охоту, но не собирался забираться далеко, потому что мы слышали про сражения. Мамлеи и басарцы ведь с нами цацкаться не будут, нападут и заберут все, что смогут. Так вот, Фархан уже собирался повернуть назад, когда увидел в небе ястреба. Да такого большого! Не знаю как у вас, а у нас все знают, что ястребы — посланцы Зоара. Как можно не подчиниться Его воле? Фархан пошел следом за птицей. Ястреб летел без остановок полдня, пока не стал кружить над определенным местом. Поднявшись на холм, Фархан увидел поле боя. Ястреб опустился на землю, Фархан прокрался к нему поближе и нашел тебя. Благо, басарцы не заметили, слишком заняты были, грабя павших да пирамиду из отрезанных голов сооружая. Ай, шакалы! Ничего им не ведомо о чести воинов! А мамлеи только рады им ручки лизать да благодарить за помощь в Священной войне.

Высказав свое возмущение враждебным племенем в парочке крепких фраз, Амира продолжила:

— Фархан тебя на закорки поднял и быстро убрался оттуда, пока никто не видит… Ты был так истощен! И потерял много крови. Иногда я думала, что уже конец, но бабушка Алия тебя буквально вернула из Счастливых садов. Она великая знахарка и сказала, что тебе еще рано умирать, пока ты не прошел свой путь до конца.

Смутно припомнив образ жуткой старухи, Фриц слегка смутился своих страхов. Какая только дичь не придет в голову человеку, которого лихорадит от раны. Стоит позже поблагодарить эту бабушку Алию.

— Ты у нас уже вторую неделю гостишь, — бодро продолжала Амира.

Фриц сумел вклиниться в ее монолог с вопросом:

— Как Руди? Он ведь был со мной, да?

Конечно же, Рудольф лежит где-то здесь, возможно, еще без сознания, поэтому Фриц его и не слышал.

Амира словно подавилась словами, и пусть Фриц не видел ее лица, гнетущая тишина сказала ему все.

— Фархан очень торопился, ведь его могли в любой момент заметить. Подняв тебя на закорки, он сразу же побежал. — Амира говорила виноватым тоном, словно сама была на месте битвы, но ничем не смогла помочь. — Он рассказывал, что больше не видел там никого знакомого. Обезображенные тела валялись повсюду, лица людей покрывала грязь и кровь. Фархан и тебя-то узнал только по выбившимся из-под капюшона белым волосам.

Она затихла, но Фриц мысленно продолжил:

«Если бы Руди и был там, даже благородному воину пустыни не утащить на себе двоих здоровых мужиков».

Возможно и лучше, что Фархану не пришлось выбирать, кого спасать.

Однако он не сообщил Амире, что второй ее благодетель мертв. Так может быть еще не все потеряно?

Фриц ясно помнил, как стрела вонзилась Рудольфу прямо в грудь, но… Всякое ведь случается, да? Рана могла быть неглубокой, или кольчуга приняла на себя удар, а Рудольф потом оклемался и покинул поле брани на своих двоих.

Вот только вряд ли бы он в таком случае бросил друга…

Ну ладно, наверное, его унесли свои. Все-таки сын влиятельного герцога, за спасение которого можно рассчитывать на милости и награды. А Фриц что? Так, один из многих нищих рыцарей.

Вдруг снова подала голос Амира.

— Вы оба — мои дорогие братья. Зоар свидетель, я каждый день молилась о твоем выздоровлении и благополучном возвращении Рудольфа с поля брани… Но наши мудрецы говорят: надежда лишь делает боль сильнее во стократ. Мы не знаем, что случилось с Рудольфом и лучше не придумывать ничего. Сейчас для тебя главное — забота о твоем здоровье, ведь ты остался в этом мире по воле Всевышнего и прогневишь Его, если будешь разбрасываться своей жизнью.

Фриц пожалел, что не может поднять голову и улыбнуться Амире.

— Ради того, чтобы говорить с тобой, стоило выучить этот тарабарский язык.

— Рада, что теперь могу понять тебя, брат, — мягко произнесла она.

— Спасибо, — выдохнул Фриц. — Тебе и Фархану.

Даже такой короткий разговор уже безмерно утомил, но следовало высказать самое главное.

— Никакими словами не описать, что вы для меня сделали.

Амира слегка сдвинула одеяло, и Фриц ощутил прикосновение теплых шершавых пальцев к тыльной стороне ладони.

— Мы всего лишь возвращали долг. Ведь ты много раз рисковал жизнью ради меня. И брат Рудольф… я не понимала ни слова из того, что он говорил, но все равно когда он читал стихи, все те ужасы, что я видела в Альмадинте, забывались. Он был… Он хороший. Я бы назвала сына в его или твою честь, но ты же понимаешь, как на ребенка с именем неверных будут смотреть другие люди?

— Понимаю и не требую ничего такого. — Глаза Фрица защипало, и он сглотнул вставший в горле ком.

Нет, не стоит пока думать о Рудольфе, как об ушедшем. Амира права — лучше вообще никак не думать, чтобы не привлекать злую судьбу.

— Просто иногда вспоминай о нем. Он ведь тебя…

— Знаю, — без тени кокетства сказала Амира. — Даже полная дура бы заметила. Если бы я уже не любила Фархана, то возможно… Хотя что теперь гадать?

— Руди будет рад услышать, что тебе нравились его стихи, — обронил после минутного молчания Фриц. — Кое-что он сочинил и о тебе.

— Остаться в строках поэта величайшая честь, — серьезно сказала Амира.

Больше они о Рудольфе не говорили: измотанный Фриц прикрыл глаза и вознес горячую молитву о благополучии друга. И постепенно, убаюканный привычными словами, погрузился в сон.

На следующий день Фриц бодрствовал значительно дольше, съел целую плошку мясного бульона и даже смог повернуть шею. Он наконец-то увидел Амиру, которая почти не изменилась с момента их расставания, только обзавелась несколькими новыми украшениями да стала убирать косу под платок, что, видимо, указывало на ее замужний статус. Хотя присмотревшись внимательнее, Фриц все же заметил кое-какие перемены, не сразу бросающиеся в глаза: появившуюся уверенность и даже некоторую властность в движениях Амиры, ставших более плавными. Исчезла некая угловатость фигуры, свойственная юности. И еще появилось в ней что-то неуловимое, по чему сразу можно отличить женщину от невинной девушки, еще не познавшей мужчину.

Навестившая больного бабка Алия сменила примочки, а также, судя по запаху и звукам, нанесла на спину Фрица какую-то грязь. Затем, воскурив уже знакомые ему терпкие благовония, начала бормотать заговоры.

Когда Алия закончила, Фриц попытался принести ей благодарность, но в ответ получил раздраженное ворчание, сводившееся к тому, что истинный лекарь обязан оказывать помощь любому раненому. И молодому дураку, который набивает шишки и доставляет беспокойство старшим, следует сейчас помалкивать да не мешать.

— Скажи, как дела у дядюшки Евстафия и тетушки Пульхерии? — спросила в этот день Амира. — Они много для меня сделали. Прости, но когда ты привел меня в ваш с Рудольфом шатер, я сперва очень боялась, что вы сделаете со мной всякие скверные вещи, и просто прикидываетесь хорошими. Сидела и думала, как отправиться к Зоару прежде, чем все случится. У меня даже шпильки завалящей с собой не было. Из-за незнания языка становилось только хуже. Когда пришел Евстафий и заговорил со мной на хини, я будто родного человека встретила. Потом-то я поняла, что ты и Рудольф очень хорошие, но тогда мне нужен был рядом кто-то не из чужеземцев. После всего, что произошло.

Фриц и хотел бы обрадовать Амиру, но врать ей не имело смысла — все равно правда раскроется.

— Евстафий и Пульхерия… умерли при осаде Альмадинта. — Он все же не стал рассказывать все в подробностях.

Амира и так через многое прошла, не стоит забивать ее голову новыми жуткими воспоминаниями.

Фриц ожидал, что она пустит слезу, однако Амира только нахмурилась и произнесла тяжело.

— Глупо было ожидать другого. Все же война… Мы с Фарханом хотели пригласить их жить с нами, ведь у дядюшки и тетушки не осталось родных, а сыновья неизвестно где. Что ж, пусть Зоар дарует им вечное блаженство в Счастливых садах. Прости, что пробудила печальные воспоминания.

— Пустое, — ответил Фриц. — То, что твои молитвы за них добавятся к моим — это главное.

Фриц быстро шел на поправку, много ел и хорошо спал. Вскоре он уже садился с помощью Амиры, сам брал в руки ложку и понемногу разминал затекшее от долго пребывания в одной позе тело.

Теперь Фриц как следует осмотрелся в своем лазарете: это была отгороженная занавесом часть большого шатра. Пол покрывали узорчатые красно-коричневые ковры, на которых лежали пестрые подушки. С одного из поддерживавших крышу шестов свисала лампа в форме бутона, сделанная из множества кусков цветного стекла. Когда в ней поджигали масло, на пол падали яркие радужные блики, которыми можно было любоваться бесконечно. Фриц привык смотреть на них каждый вечер, под доносящееся с другой стороны занавески пение Амиры или голос что-то рассказывающего Фархана. Уютная атмосфера успокаивала, помогала если не забыть, то хотя бы отодвинуть тяжелые воспоминания подальше. Позволить им улететь вместе с песней.

В Срединных землях считалось, что все аласакхинцы, в особенности племя джурдов, которые распяли Сына и жестоко преследовали первых единобожников — дикие варвары, вроде северных язычников. Но здесь, в стране зноя и пустынь, Фриц уже не раз видел такие произведения человеческих рук, каких было не создать даже знаменитым мастерам Нойсбрюкке, Тириена или Иллирии. Видел прекрасные здания, не уступающие знаменитому собору Сейнта.

Нет, аласакхинцы вовсе не варвары, но и не святые. Они просто… другие. И одновременно такие же люди, которые оплакивают любимых, защищают свою землю, умеют ценить сделанное для них добро.

В один из дней Амира вдруг сказала, потупившись:

— Прости, я тогда вас обманула, назвавшись не своим именем. Даже как-то привыкла быть «Амирой» и не сразу сообразила, что теперь ты имеешь право знать, как мой брат. На самом деле меня зовут Эсфирь.

Фриц уже достаточно оклемался и вернул ясность рассудка, поэтому сразу вспомнил, что подобное имя встречалось в Святой Книге. Одна из героинь древних легенд, чья мудрость помогла ей обвести вокруг пальца завоевателей и спасти родной город.

— Значит, ты из божьего народа, — произнес Фриц, поняв, почему Амира прибегла к обману, и тут же поспешил добавить:

— Ты все правильно сделала. Конечно, мы с Рудольфом не из тех умалишенных, кто убивает любого джурда, едва увидит, но тогда ты нас не знала.

Подняв на него взгляд, Амира улыбнулась.

— Зато теперь точно знаю, что ты не будешь судить меня лишь по происхождению, хотя почему-то вы, мударатуны, ненавидите мой народ. Да, джурды когда-то давно распяли одного из пророков, но разве можно за скверные дела кучки злодеев винить всех? Прошло больше тысячи лет, множество поколений сменилось! Так или иначе, мы, приняв истинную веру в Зоара, давно искупили все грехи.

На самом деле для большинства жителей Срединных земель переход божьего народа в зоарство едва ли не приравнивался к греху убийства Сына, однако Фриц не стал этого говорить.

— Я никогда не скажу о джурдах ничего плохого и другим не позволю, — пообещал Фриц и добавил, тщательно выговаривая слоги:

— Еще раз спасибо тебе за заботу… Эсфирь.

Она улыбнулась, но в глазах осталась печаль.

— Может быть, когда-нибудь все мударатуны поймут, что нет хороших и плохих народов, есть только злые и добрые люди.

Тут Фрицу оставалось с ней лишь согласиться.

Эсфирь (теперь стоило даже мысленно называть Амиру правильным именем) приходила к Фрицу каждый день: приносила пищу, меняла повязки или просто садилась рядом с рукоделием. Пользуясь тем, что он теперь знает язык, она рассказывала о своих повседневных заботах или об обычаях разных народов Аласакхины. Часто просила Фрица поведать о кажущихся ей далекими и загадочными странах Срединных земель.

Однако Фархан не заглянул к гостю ни разу, хотя его сильный голос каждый день доносился из-за занавески. Фриц воздержался от расспросов, предположив, что не стоит слишком навязываться, однако Эсфирь почувствовала его недоумение и все объяснила сама. Оказалось, у воинов считалось крайне невежливым видеть друг друга в состоянии болезни. Конечно, любой мог обработать товарищу раны, но если не было острой необходимости, то забота о пострадавшем воине становилась делом женщин и знахарей, которых слегка презирали за «грязную» работу.

В очередной раз убедившись, что чужие обычаи — сложная штука, Фриц воздержался от критических высказываний, пусть на его взгляд лекарей и следовало уважать. Но не зря говорят: в чужой монастырь со своим уставом не лезь.

Фархан навестил гостя, только когда Фриц уже мог принимать сидячее положение без посторонней помощи.

— Да благословит тебя Зоар, брат, — приветствовал Фархан, поднося ладонь к лицу.

— Счастлив видеть тебя, — так же церемонно ответил Фриц.

Ни словом не обмолвившись о ранах гостя, Фархан принял из рук Эсфирь продолговатый серебряный сосуд. Проведя им над маленьким очагом возле постели сперва отпил оттуда сам, затем передал Фрицу. Пригубив, тот ощутил во рту вкус верблюжьего молока, обильно сдобренного пряностями.

Фриц уже пил такое не раз по настоянию Эсфирь, но сказать честно, вкус напитка вызывал какие угодно чувства, кроме удовольствия.

«Зато ты быстрее встанешь на ноги», — повторяла Эсфирь.

«Уж точно встану, чтобы убежать от бадьи с этим чудесным напитком подальше», — шутил Фриц.

Надеясь, что ему не требуется выпивать все, он сделал лишь пару глотков и вернул сосуд Фархану. Тот одним махом допил остатки, и Эсфирь, забрав чашу, отсела в уголок со своим вышиванием. Фархан же повел «мужской» разговор.

— Мы провели обряд распития особого напитка нашего племени, подтверждающий, что ты являешься не только моим гостем, но членом семьи. Теперь мы можем всегда звать друг друга братьями.

— Я перед тобой в вечном долгу. — Фриц изобразил полупоклон.

Фархан только махнул рукой.

— Зачем удивляться тому, что брат помог брату?

— У меня есть еще один дорогой брат, который, смею надеяться, также вправе рассчитывать на твою помощь, — осторожно начал Фриц. — Я хочу узнать, что с ним случилось, поэтому собираюсь задать тебе несколько вопросов о том, как ты нашел меня на поле брани. Если тебе тяжело вспоминать, можешь, конечно, не отвечать.

Последнюю фразу Фриц добавил скорее из вежливости, все равно собираясь вытянуть из Фархана все, что тому известно.

— Увы, я и раньше не раз сталкивался со смертью. — Взгляд Фархана заледенел. — Постараюсь вспомнить все, что смогу, но предупреждаю: вряд ли тебе будет толк от моих слов.

— Не видел ли ты на поле брани где-то поблизости от меня человека со щитом, на котором изображен черный орел на желтом фоне?

Подумав с минуту, Фархан покачал головой.

— Там было несколько щитов, но все уже забрызганные кровью и покрытые грязью так, что не различить рисунков… Понимаю, почему ты спрашиваешь. Но если бы я увидел брата Рудольфа, то не бросил бы его. На твоем теле сверху лежали двое: мамлей и один из ваших, но уже немолодой, с усами.

«Пауль?» — Фриц похолодел и тут же постарался прогнать предательскую мысль, вспомнив наставления Эсфирь.

Он описал Фархану оружие и доспехи Рудольфа, однако это не помогло.

— Позже я отведу тебя туда, и ты все увидишь сам. Уж место-то я запомнил точно, — поставил точку в обсуждении Фархан и перевел беседу на последние новости.

Пока Фриц валялся под одеялом, войска Субха-аль-Зоара взяли Нур-Эйар и еще несколько городов крестоносцев. Произошло еще одно сражение, в котором рыцари были разбиты. У Альмадинтского королевства осталась только пара крепостей да Сент-Иоанн, из гавани которого, по слухам уходило по три десятка судов в день. Фриц немного забеспокоился, прикидывая, успеет ли покинуть Святую землю до падения последнего оплота крестоносцев. Как ни гостеприимны Фархан и Эсфирь, но оставаться у них на всю жизнь Фриц не собирался.

Пришедшая час назад Алия так и осталась сидеть в углу, так что Фриц решил спросить ее потом, когда же ему можно будет вставать.

Фархан с уважением говорил о полководческих талантах Субха-аль-Зоара, однако опасался возвышения мамлеев.

— Изгнав мадаратунов, Субха-аль-Зоар может возгордиться и попробовать восстановить старый халифат. И тогда нам придется или уйти далеко в пустыню, или сражаться за свою свободу.

— Разве твердая власть одного правителя не лучше, чем раздирающая страну вражда множества вождей разных племен? — спросил Фриц.

— С одной стороны да, — поглаживая бороду, произнес Фархан. — Но сложно управлять землей, где живут разные народы со своими обычаями и давними счетами. Старый халифат распался как раз потому, что его правители собрали под своей рукой слишком много племен, но выше всех ставили обычаи мамлеев да сакхеев.

Их разговор напомнил Фрицу те, которые происходили с отцом во время уроков истории, вызвав в душе щемящее чувство ностальгии.

Они вели отвлеченную беседу, угощаясь лепешками и сушеными фруктами, но внезапно со стороны другой половины шатра донесся слабый перезвон колокольчиков.

Вскочив, Эсфирь быстро скрылась за занавесом. Оттуда послышались голоса, но говорили слишком быстро, поэтому Фриц смог разобрать лишь отдельные слова, вроде «разговор», «дочка» и «Фархан».

Вскоре Эсфирь вернулась и что-то обеспокоенно зашептала Фархану. Тот, нахмурившись, обратился к Фрицу.

— Прости, брат, мне совсем не хочется прерывать нашу приятную беседу, но явились старейшины племени и желают меня видеть. Я обязан почтить их седины.

— О, ничего страшного, — заверил Фриц. — Спасибо, что рассказал последние новости.

Поклонившись, Фархан ушел в другую часть шатра, где раздались приветствия. Судя по голосам, в гости пожаловали трое стариков. Один обладал красивым звучным тенором, и Фриц про себя назвал его «Сладкоголосым». Второй разговаривал неприятным дребезжащим фальцетом, за что получил кличку «Дергун». Третий отделывался только короткими фразами и стал «Молчуном».

Фриц сразу же представил себе их внешность: три почтенных мужа с длинными седыми бородами и в здоровых пестрых тюрбанах. Сладкоголосый наверняка мог похвастаться обширными телесами, Дергун был маленьким, тощим и вертлявым, а Молчун — крепко сбитым, с суровым лицом.

После обмена дежурными любезностями, хозяин и гости, судя по звукам, сели за трапезу. Прислуживавшая им Эсфирь вернулась примерно через полчаса, когда сам Фриц тоже поел и просто лежал. Уснуть мешал разговор за занавеской: Фриц не собирался подслушивать, но перегородка была слишком тонкой, чтобы заглушать голоса, так что, хотел он того или нет, а знал, как идет беседа.

Едва Эсфирь покинула мужское общество, начался явно серьезный разговор.

— Скажи нам, Фархан ибн Шекхар, не умер ли уже неверный, которого ты принес в свой шатер? — осведомился Сладкоголосый.

— Мой гость идет на поправку, — ровно ответил Фархан.

— Все мы знаем о твоем великодушии, — проскрипел Дергун. — И понимаем, что лишь твоя безмерная доброта все еще сохраняла неверному жизнь. Однако долго так продолжаться не может. Ты должен убить северного варвара.

Фриц не поверил своим ушам и на краткий миг даже ощутил прилив паники. Но Эсфирь, поймав его взгляд, покачала головой, давая знать, что волноваться не о чем.

— Наверное, я ослышался, — с деланным изумлением произнес Фархан. — Многоуважаемый старейшина не мог предложить мне убить гостя, с которым я делил кров и пищу.

«Так вот зачем была нужна та серебряная чаша!» — догадался Фриц.

Обычай обычаем, но Фархан явно с умыслом провел ритуал именно сегодня. Наверное, знал о недовольстве старейшин.

— Речь идет о неверном, — веско сказал Молчун. — Наши законы его не касаются.

— В законе говорится: «да не поднимешь ты руку на человека, с которым разделил пищу и назвал своим гостем», — с апломбом процитировал Фархан. — У моего брата Фридриха голова, две руки и ноги. Вполне себе человек.

— Юнец еще смеет нас поучать! — завизжал Дергун.

Судя по последовавшей затем тишине, товарищи его урезонили. Дальше степенно заговорил Сладкоголосый.

— То, что ты чтишь закон, заслуживает безмерной похвалы. Безусловно, покушаться на гостя в своем доме — позор. Но разве достойно славного воина Зоара помогать мадаратуну? Одному из тех, кто пришел на нашу землю с огнем и мечом?

— Что же, по-вашему, должен сделать славный воин Зоара? — с едва заметной иронией спросил Фархан.

— Передай неверного нам, — обронил Молчун. — Мы переправим его мамлеям, для которых он вовсе не гость, а враг.

— Мамлеи сейчас сильны, как никогда, — продолжил Сладкоголосый. — Нам лучше поддерживать с ними хорошие отношения. Конечно, всего одна голова неверного малый дар. Но лучше, чем ничего.

Скорчив рожу, Эсфирь показала занавеске язык, затем подмигнула Фрицу. Однако он не был настроен веселиться: старейшины ведь от просьб могут перейти к применению силы. Самое последнее, чего он хотел — втягивать друзей в неприятности.

— И это слова старейшин народа, — с горечью произнес Фархан. — Тех, кто призван хранить закон и поучать молодых. Вы должны были знать мой ответ еще до того, как пришли сюда. Но я все же скажу: Фридрих мой брат, которому я обязан спасением чести жены. Если собираетесь забрать его, вам сначала придется переступить через мое бездыханное тело.

В повисшем напряженном молчании отчетливо прозвучал крик верблюда за стенами шатра.

Фриц почувствовал себя скверно, поняв, что навлек на тех, кому желал лишь добра, большие неприятности. Не хватало еще, чтобы Фархан и Эсфирь погибли, защищая гостя! Не для того Фриц и Рудольф рисковали жизнью, когда везли тогда еще Амиру к жениху.

— Все та джурдская девка! — Дергун опять распалился и наверняка начал брызгать слюной на свою точащую бороду. — Она околдовала тебя, Фархан ибн Шекхар! Я говорил, не следует тебе брать в жены опороченную женщину! Стыд, позор, бесчестье! Она провела столько времени с мужчинами, которые не приходятся ей родственниками. Более того, с неверными! Но ты все равно ввел ее в свой шатер! Такого срама не видывали наши предки.

Когда Дергун задохнулся от собственного крика, Фархан заговорил нарочито спокойно:

— Жена моя чиста перед Зоаром и людьми. Как и Махира, побывавшая в плену у Короля Дэвов, а потом доказавшая свою невинность перед свадьбой, пройдя через костер, так и Эсфирь дала нам доказательство. Все женщины племени видели кровь на простыне после первой ночи.

При упоминании столь интимных подробностей у Фрица заалели щеки. Эсфирь тоже покраснела до корней волос, но явно не от смущения.

— Зная, как ты одурманен ей, я готов поверить, что кровь на самом деле лилась из твоего тела, дабы скрыть позор падшей женщины! — выпалил Дергун.

Это был уже перебор.

— Советую тебе следить за тем, что говоришь, Джахан ибн Юсуф, — опасно мягко произнес Фархан, точно горный барс, прячущий в мягких лапах когти. — Иначе в моем шатре еще раз прольется кровь. Вот только вовсе не по радостному поводу.

Эсфирь оскалилась и едва не шипела рассерженной кошкой.

— Ах, подлые шакалы! Дети дэвов! Ядовитые гадюки!

Еще парочку использованных ей эпитетов Фриц не смог перевести, но не сомневался, что Эсфирь кроет стариков на чем свет стоит.

Фриц ожидал, что она вот-вот бросится к занавесу и приготовился вмешаться, правда, не представлял, как именно.

— Сейчас речь идет только о неверном, — весомо произнес Сладкоголосый. — Не позволяйте ему, даже не присутствуя, рассорить нас.

— Кто затевает ссору, так это почтенный Джахан ибн Юсуф, — бросил Фархан.

— Приношу свои извинения, — обронил Дергун через минуту, явно под давлением осуждающих взглядов своих приятелей.

— И ты прости меня, если был слишком резок. — По тону Фархана было яснее-ясного, что он не собирается ничего забывать и прощать.

Снова взял слово Сладкоголосый.

— Что ж, если ты настаиваешь на том, что неверный твой брат, мы не можем тебя переубедить. Но уже решено: послезавтра племя покидает оазис. Рядом бродят разбойники, недалеко — армия мамлеев. Оставаться здесь дальше опасно. Сможет ли неверный ехать на верблюде? Если нет, никто не будет его ждать. Это наше последнее слово.

— Последнее, последнее, — вторили ему остальные двое.

— Я понял и благодарю за предупреждение, — сухо произнес Фархан. — Но я воспользуюсь правом свободного человека и пока останусь со своим стадом здесь. Догоню племя позже.

Он холодно распрощался с гостями, прошел за занавеску, и, сразу же шагнув к Эсфирь, зашептал ей успокаивающие слова.

— Я вполне могу держаться в седле, — робко заговорил Фриц. — Если вы дадите мне в дорогу провизии и расскажите, как добраться до ближайшей крепости рыцарей, то…

— Когда ты сядешь в седло, решать мне, а не тебе! — раздался вдруг каркающий голос.

Алия так тихо и неподвижно сидела в своем углу, что Фриц о ней забыл, принимая за одну из многочисленных подушек. Теперь же бабка удивительно ловко для ее возраста вскочила и, подойдя вразвалочку к Эсфирь, ткнула кулачком в бок.

— Не слушай старых ворчунов, дочка. Им лишь бы перемыть кому-то кости — сплетничают почище старух!

Повернувшись к Фархану, добавила значительно:

— Мудрость старости надо уважать. Но если все время смотреть только назад, не сможешь идти вперед.

— Ты такая хорошая, бабушка Алия! — растроганно произнесла Эсфирь и украдкой протерла глаза краем платка.

— Поживешь с мое, тоже будешь очень хорошей, — буркнула та.

Фриц все же не сдавался:

— Я, правда, смогу ехать верхом. Не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня.

— Щас я тебе дам, верхом! — Взъярившись, Алия гаркнула:

— Ну-ка живо перевернулся, примочку будем менять, раз ты такой прыткий!

Фархан поспешил уйти и, уже подняв занавеску, сказал:

— Ничего страшного не случилось, брат. Любой из племени может откочевать, куда хочет, и потом вернуться. Ничего особенного.

— На вас с Эсфирь будут косо смотреть. — Фриц предпринял последнюю попытку убеждения.

Фархан только отмахнулся.

— Посудачат и успокоятся. Люди могут болтать разное, гораздо важнее сохранить свою честь не перед ними, а перед Зоаром.

Глава 16

Как и обещали старейшины, племя отбыло: Фриц понял все по шуму на улице и без дополнительных объяснений. Резко кричали верблюды, заливались лаем собаки, надрывно мекали козы и галдели люди.

Когда через пару дней Фриц впервые вышел из шатра, поддерживаемый с двух сторон Эсфирь и Алией, то перед ним предстал пустой оазис.

У озера, покоившегося как драгоценный сапфир на ладонях невысоких холмов, толпились верблюды и козы из стада Фархана. Животные шумно пили воду, то и дело оглашая воздух заунывными криками, которые бередили душу не меньше протяжных призывов к молитвам, доносившимся из зоарских храмов осажденных крестоносцами городов.

Садившееся солнце резко очерчивало силуэты пальм, кажущихся плоскими — точно вырезанными из черной древесины умелым мастером.

На небе развернулось буйство красок, многим из которых Фриц не мог дать названия. Бордовый плавно переходил в красный, дальше оранжевый, желтый и, наконец, блекло-голубой оттенок, предвестник грядущей ночи.

Такой прекрасный вид почти причинял боль. Фриц почувствовал то странное нетерпение и даже беспокойство, какое вызывает слишком сильная красота. Зато теперь он окончательно осознал, что избежал загребущих лап Смерти.

«Как все-таки хорошо быть живым», — подумал он и вознес благодарственную молитву.

Рядом стояли на коленях женщины, но их призывы к Зоару не вызвали отторжения, наоборот, Фриц ощутил какое-то непривычное единство. Будто они втроем и в самом деле молились одному Богу…

Однажды вернувшийся с длившейся несколько дней охоты Фархан принес добрые, по крайней мере, для Фрица, вести.

Повстречавшись с караванщиками, Фархан узнал, что осаждавшие Сент-Иоанн мамлеи рассорились со своими басарскими союзниками и на некоторое время оставили город в покое. Сейчас был лучший шанс добраться туда, ведь, понимая, что крестоносцев скоро окончательно изгонят, в Сент-Иоанн стекалось много беженцев-клирикан, желающих перебраться в Срединные земли.

Окрыленный новостями Фриц не без труда, но смог забраться в седло на спине самой смирной из верблюдиц Фархана, вызвавшей воспоминания о старой-доброй Марте.

Алия, поворчав, дала добро на отбытие.

— Не успела тебе шрам убрать, теперь останется. Шрамы они, вестимо, украшают мужчину, но мешаются и зудят.

— Я попрошу лекарей в Сент-Иоанне помочь, — заверил ее Фриц, который на самом деле собирался оставить шрам на спине как напоминание о собственном позоре и чудесном избавлении. — Спасибо тебе, что заботилась обо мне все это время.

— Мне твое «спасибо» без надобности, — в привычной желчной манере ответила Алия. — Главное, себя береги. Лучшая награда для лекаря, когда спасенный человек дорожит дарованной ему жизнью. Но вы же все одинаковые, штопаешь вас, штопаешь, а вы опять в самое пекло лезете и потом едва живые приползаете.

— Не волнуйтесь, бабушка, я собираюсь вернуться домой: женюсь и больше никогда не буду обнажать меч, разве что в защиту дорогих мне людей. — Фриц не покривил душой, именно так он и собирался поступить.

Пусть он не добыл богатства, но разве это так уж важно, пока они с Солой любят друг друга? Отец наверняка обрадуется возвращению сына и даст согласие на любой брак, лишь бы наследник больше не шлялся в чужих землях за морями.

Имея много времени на обдумывание своего положения, Фриц решил, что благодаря умению читать и писать найдет хорошую работу. В конце концов, можно переступить через гордость и попросить о помощи Заксенштойфе.

Фриц с наслаждением предавался мечтам о будущей жизни с Солой: скромной, но честной. Фантазии помогали забыть о пережитых ужасах и не гадать о судьбе товарищей.

В день отбытия Фриц сам приторочил к седлу верблюдицы сумку с немногочисленными пожитками — там, кроме запаса еды, лежала лишь кольчуга. Шлем, щит и меч остались на поле боя, наверняка уже давно перекочевав в руки мародеров. Фриц не особо печалился по потерянному оружию, желая, чтобы больше никогда не пришлось им пользоваться. Однако принял от Фархана легкий лук и старую саблю да самозащиты в случае чего.

Фриц тепло простился с Алией и Эсфирь, понимая, что будет скучать не только по своей бойкой названной сестрице, но даже по вечно брюзжащей старушенции.

— Желаю тебе всего самого лучшего, да благословит тебя Бог здоровыми детишками и долгой жизнью рядом с любимыми, — пожелал Фриц, пожав руки Эсфирь. — Пусть вас с Фарханом не коснется пламя войны.

— Я буду молиться о твоем благополучном возвращении на родину…

Сказав так, Эсфирь вдруг порывистым жестом сняла с запястья серебряный браслет с бирюзой и вложила украшение в ладонь Фрица.

— Вот передай своей невесте подарок в знак того, что пусть мы никогда не виделись и, скорее всего, не увидимся, она моя дорогая сестра.

— Спасибо, обязательно передам, — горячо поблагодарил Фриц, пряча браслет за пазуху.

Алия же вместо прощания просто что-то буркнула себе под нос.

Верблюдица плавно опустилась на землю и Фриц устроился на широком седле. Фархан же взлетел на своего верблюда легкой птицей, причмокнул губами и величавый корабль пустыни двинулся в сторону холмов. Верблюдица Фрица безо всякой команды потопала следом.

Иногда оборачиваясь, Фриц видел, как стоящая у шатра Эсфирь машет им вслед. Потом обзор закрыли деревья, и снова стало возможным разглядеть женщин, только когда верблюды забрались на холм. Алия как будто утирала глаза, или Фрицу только показалось? Подняв руку в последнем прощании, он от души пожелал своим друзьям никогда больше в своей жизни не столкнуться с крестоносцами…

Прежде, чем двинуться к Сент-Иоанну, Фархан, как они и договаривались, отвел Фрица к месту рокового сражения. Путь по каменистым осыпям и барханам с зыбучими песками длился больше суток, Фрицу оставалось лишь восхищаться Фарханом, который преодолел все это расстояние с грузом в виде едва живого, истекающего кровью человека.

Пусть Фриц готовил себя к тому, что увидит жуткое зрелище, все же, когда с очередного холма открылся вид на долину, по коже побежали ледяные мурашки.

Широкое пространство усеивали мертвые тела.

Конечно, никто не будет тратить время и силы, чтобы убрать трупы врагов. ОднакоФриц не ожидал, что все будет так… буднично? Словно до смерти тысяч людей никому нет дела. Даже Небесам.

Фархан без лишних слов направил верблюда к тому месту, где нашел раненного Фрица.

Вблизи мертвецы выглядели еще более жутко, чем издалека. С большинства тел были сняты не только доспехи, но и одежда. Да, не одни лишь северные варвары умели грабить трупы.

За прошедшие недели палящее солнце иссушило тела, но это еще сильнее подчеркнуло зияющие раны. Из почерневшей кожи торчали белые кости, и кое-где увечья оставило вовсе не человеческое оружие, а клыки животных. Всадники вспугнули неуклюже взлетевшего грифа и двух шакалов, которые, отпрянув от одного из тел, бросились бежать. В первый миг у Фрица возникло желание швырнуть что-нибудь им вслед, но потом пришла мысль: пусть падальщики лучше очистят это место, чем трупы продолжат валяться под солнцем.

Но самым жутким были вовсе не обглоданные кости.

Фриц не сразу сообразил, что у слишком многих мертвецов не хватает головы. В сражении очень редко удается перерубить противнику шею, обычно все ограничивается надрезанным горлом. Неужели головы убитым отсекли уже после смерти?

Видимо, прочитав что-то в глазах Фрица (кроме глаз из-за скрывавшего лицо платка он ничего больше и не видел), Фархан сказал:

— Басарцы дикий и жестокий народ. Ты не слышал об их обычае сооружать после битвы пирамиду из черепов павших врагов?

Вздрогнув, Фриц припомнил, как Эсфирь говорила нечто такое, но тогда он не придал этому значения. Зато теперь стало ясно, что за бугор посреди поля боя Фриц заметил с холма.

Хоть бы не пришлось туда ехать!

Через несколько минут Фархан остановил своего оставшегося совершенно невозмутимым верблюда, Фриц тоже слегка дернул поводья.

— Здесь. — Фархан указал на какой-то кустик с мелкими белыми цветами. — Вон алахан.

Как завороженный Фриц уставился на обезглавленные тела. Он словно выпал из реальности, и все вокруг — Фархан, верблюды, песчаные холмы — подернулось дымкой. Остались лишь эти обезображенные трупы.

У Пауля вся грудь и ноги заросли густыми светлыми волосами, увидев однажды, как он обливается водой во дворе, Фриц и Рудольф изрядно удивились.

«Да он прямо медведь!» — выдал тогда одну из своих нелогичных метафор Рудольф.

«Какой же медведь, если у них шкура коричневая?» — озадаченно спросил Фриц.

«Я читал, что далеко-далеко на севере живут белые медведи», — не сдавался Рудольф.

«А еще пишут, что на севере есть люди с песьими мордами вместо лиц». — Фриц рассмеялся.

Теперь он четко видел перед собой лежащее на спине тело: белые заросли на груди стали кирпично-красными от спекшейся крови. Из порванных штанов торчали волосатые ноги. Казалось, это не останки человека, а какая-то уродливая кукла. Марионетка для страшной пьесы в театре.

Пауль ведь не мог погибнуть. Такой практичный и рассудительный. Знающий все на свете. Выбравшийся живым из множества переделок.

Но вот его обезглавленное тело брошено здесь, на съедение грифам и шкалам.

— Ты узнал кого-то, брат? — Голос Фархана вывел Фрица из состояния транса.

— Да, вот этот крупный воин с раной на груди мой хороший товарищ. Я бы хотел найти его… голову. И похоронить, как подобает. — Фриц слышал свой голос словно со стороны.

— Хорошо, но нам не стоит задерживаться. У вас ведь предают мертвых земле? Тогда я начну рыть яму, а ты займись поисками головы.

Как ни странно, деловитый тон Фархана успокоил Фрица. Если бы полились сочувственные слова, Фриц вполне мог не выдержать и позорно разрыдаться.

— Вон у того камня подойдет? — Фархан махнул рукой в сторону лежащего на одном их холмов валуна.

— Да, вполне неплохой надгробный памятник, — согласился Фриц, и ему показалось, что за него все еще говорит кто-то другой, рот шевелился сам собой, горло извергало слова помимо воли разума.

Фархан посмотрел на Фрица долгим взглядом, но, видимо, из-за своеобразного кодекса воинской вежливости своего народа не стал спрашивать ничего вроде «Ты справишься?» или «Все хорошо?».

Слегка ткнув пятками бока жующего кустик алахана верблюда, Фархан поехал к указанному камню. Фриц, уже приноровившийся управляться с необычными скакунами, направил свою верблюдицу к темнеющей справа пирамиде.

По мере приближения к этому сооружению, порожденному людской жестокостью, Фриц различал все больше деталей: там, где раньше была лишь темная масса, появились очертания голов. Вскоре он увидел искаженные предсмертной мукой лица.

Выпученные глаза. Раскрытые в немом крике провалы ртов. Скалящиеся в последней попытке уцепиться за жизнь зубы.

Все вместе головы вызвали у Фрица мысли о груде фруктов, собранных какими-то чудовищными великанами-садовниками. Его начало подташнивать, хотя после первого сражения он навидался всякого и полагал: уже ничто не вызовет у него такое невыносимое отвращение, что телу захочется избавиться от самого засевшего в разуме образа. Выплюнуть появившуюся внутри отраву.

Пирамида, призванная устрашать врагов басарцев, скорее была символом ужасов, которые несет с собой война. Мрачный памятник разрушительному началу в человеческой природе напоминал остальным, что это вовсе не удалое развлечение для заскучавших мужчин.

По злой иронии холм устрашения почти полностью сохранил свою форму, животные откатили только несколько голов, но явно больше интересовались телами. Еще птицы выклевали нескольким покойникам глаза, приближение всадника как раз спугнуло еще одного грифа.

Остановившись у пирамиды, Фриц велел верблюдице присесть и слез на землю. Наступив на камень, едва не упал, потому что засмотрелся на синие глаза одного из убитых рыцарей. Такого же юного, как сами Фриц и Рудольф. Вернее, какими они были до того, как ступили на Святую землю.

Фриц заколебался, не зная, как лучше приняться за дело. Казалось, мертвые наблюдают за ним даже пустыми глазницами. Смотря с осуждением и злобой.

Нет, определенно надо что-то сделать с этим непотребством!

Фриц собрался уговорить Фархана помочь захоронить хотя бы все головы. Для этого ведь не понадобится большой ямы.

— Простите, братья, я вас потревожу, — покаянно проговорил Фриц и, сотворив молитву за упокой душ всех павших, принялся за мрачную работу.

Тяжелее всего оказалось преодолеть накативший вдруг суеверный страх и коснуться первой головы. Фриц ощущал и банальную брезгливость, но именно боязнь некой кары мертвецов удерживала его руки на месте.

Наконец, перекрестившись сам и перекрестив голову незнакомого бородача в верхней части сооружения, Фриц осторожно вытащил ее из пирамиды. Потом взялся за следующую — того самого синеглазого юноши.

Дальше Фрицу попалась голова герцога Альбарадо, которого не защитил фальшивый святой меч, зато настигла кара за настоящие прегрешения. Смерть лишила его черты благолепия и спеси, теперь он казался жалким, глядя на мир испуганным взглядом ребенка, который не понимает, почему его наказывают за жестокое избиение других детей.

Постепенно дело пошло быстрее и Фриц, втянувшись в монотонную работу, перестал что-либо чувствовать. В душе поселился спасительный холод. Руки просто поднимались и опускались на счет раз-два-три. В какой-то момент Фриц сообразил, что согласует движения с тактом молитв, которые шепчет, уже не понимая слов.

Взял. Всмотрелся в черты лица. Понял, что это не Пауль. Отложил.

И так бесконечно.

Вдруг слова застряли у Фрица в горле.

Он уставился на лицо очередного мертвеца, не веря. Не желая верить!

Найдя труп Пауля, Фриц перестал думать о Рудольфе. Возможно, с умыслом, которого сам не осознавал: если не искать тело, то друг как бы останется жив.

Но вот он, Рудольф, смотрит на Фрица своими васильковыми глазами, которые из-за высоко поднятых дуг бровей всегда будто спрашивали о чем-то. И теперь в них застыл вечный вопрос: «Почему я умер?»

— Как же так, друг, мы ведь собирались вернуться домой вместе, — прошептал Фриц одними губами.

Права была Эсфирь, говоря, что не стоит надеяться. Фриц вопреки ее совету все же воображал, как Рудольф спася. Выбрался из кровавой мясорубки и, доскакав до ближайшей крепости, лечится от ран как сам Фриц.

Теперь же разбившиеся надежды обрушились на Фрица градом острых камней.

И он оказался один под завалом, где нечем дышать и кругом лишь вязкая тьма. Вот бы навсегда остаться здесь, во мраке, рядом с мертвыми…

Наверное, Фриц бы просидел так, баюкая на руках голову Рудольфа, пока жаркое солнце не иссушило бы тело. Однако Фархан не позволил: долго и настойчиво тряс за плечи, пока Фриц не начал осознавать окружающее.

— Это брат Рудольф? — спросил Фархан, видимо, поняв, что Фриц уже способен говорить. — Надо похоронить и его, я сделаю яму побольше.

Да, нужно собраться и отдать другу последние почести, раз уж не смог защитить его при жизни.

С усилием Фриц выдавил:

— Надо предать земле хотя бы головы всех павших, негоже, если они будут гнить здесь…

— Нельзя, брат, — мягко, но твердо возразил Фархан. — Если басарцы прознают, что пирамиду разобрали, то покарают тех, кто живет поблизости.

— Они ни о чем не догадаются, — бросил Фриц, самому себе сейчас представляясь ребенком, который топает ногами и плачет, не желая верить, что кого-то из родных больше нет в этом мире. Не желая верить в Смерть.

Фархан медленно покачал головой.

— Догадаются. Одно дело, если головы растащат по всей долине дикие звери, другое — если останки будут погребены. Шакалы не закапывают свою добычу. Мне жаль, брат, но я не хочу подвергать опасности невинных людей. И тебе не дам. Мы похороним только двух твоих друзей. Я сказал.

Фриц сдался: конечно, большинству павших рыцарей было бы плевать, что из-за них пострадает кто-то, тем более аласакхинцы. Но… погребен человек или нет, его душа уже предстала перед Божьим судом и получила то, что причитается. Могилы они ведь скорее не для мертвых, а для живых.

Аккуратно завернув голову в край плаща, Фриц последовал за Фарханом к тому месту, где они нашли тело Пауля. Там они обнаружили то, что сразу следовало бы заметить, если бы Фрица не ослепила надежда.

Тело Рудольфа лежало совсем рядом с Паулем: кровь запеклась в трех ранах на груди словно причудливой формы рубины — сюда вроде бы попали стрелы. Фриц слишком смутно помнил ту битву, когда все крестоносцы уже были на пределе своих сил. Но он хотя бы расскажет Заксенштойфе, что его сын погиб как истинный рыцарь.

Солнце уже начинало припекать, близился полдень. Обычно жаркое время путешественники в Аласакхине проводили в палатке, предпочитая двигаться ночью, но Фархан ничего не говорил. Просто помог Фрицу оттащить тела к яме, затем спрыгнул вниз и продолжил копать маленькой лопаткой, которую предусмотрительно захватил с собой, явно догадываясь, что найдет на поле боя.

Фриц начал помогать, орудуя саблей, иногда отдирая пласты каменистой земли голыми руками: пот заливал глаза, от жары и сладковатого запаха разложения кружилась голова. Подчиняясь своим принципам вежливости, Фархан не предлагал прекратить или отдохнуть, и чем хуже становилось, тем с большим усердием трудился Фриц. Работа над могилой казалась ему своеобразным искуплением, пусть и жалкой, но попыткой попросить у товарищей прощения. Вот только за что? За то, что он остался жив, а они умерли? Но ведь это судьба, удача, злой рок. Божье провидение.

Почему тогда Господь не спас и Рудольфа? Славного и добросердечного парня. Если Фриц получил награду за спасение Эсфирь, то Рудольф также повел себя в том деле достойно. Или Бог прибрал его потому, что поэт и мечтатель как бы всегда был оторван от реальности?

Легче от мысли, что теперь Рудольфу, которого всегда мучила неидеальность земного мира, лучше в ином, не становилось.

Фриц ощутил себя ужасно одиноким, будто затерялся в безбрежной равнодушной пустыне. Все друзья покинули его. Почему же он не ушел следом?

«Для лекаря лучшая награда, когда спасенные берегут себя». — Произносившая это Алия словно возникла сейчас рядом с Фрицем.

Столько людей рисковали, пусть не жизнью, но репутацией ради него. А он тут сопли разводит!

Да, друзья ушли, но он, Фриц, остался, чтобы помнить о них и рассказать их родным. Пауль никогда не упоминал о семье, но вот Заксенштойфе точно имеет право знать, что случилось с сыном. Кто, как не Фриц прославит имя Рудольфа и сбережет его поэзию?

— Пей, брат, — властно велел Фархан, сунув Фрицу под нос флягу с водой и вкладывая в этот жест все свое недовольство тем, что тот перестарался с работой.

Благодарно кивнув, Фриц принял флягу и жадно припал к горлышку. Вода выходила с потом, так что, казалось, он пытается наполнить бутыль с отбитым дном. Но он продолжал пить, только сейчас поняв, что внутри у него такая же палящая пустыня, как и снаружи.

Выбравшись из ямы, Фархан установил походную палатку. У Фрица ныли мышцы на руках, поэтому когда он полез по стенке ямы, то соскользнул и скатился вниз. Попробовал еще раз с тем же результатом, и только третья попытка увенчалась успехом.

Оказавшись все же под защитой палатки, Фриц без сил растянулся на одеяле. Фархан продолжил работу, но, спустив тела в могилу, тоже спрятался от нестерпимой жары. Перекусив вяленым мясом и лепешками, он почти сразу же заснул, Фриц же лишь балансировал на грани яви и видений. Вокруг него бродили смутные тени, извивались призрачные руки и слышались голоса, но он не мог разобрать слов.

Ближе к вечеру, когда зной начал спадать, Фархан проснулся, будто почувствовал изменение погоды. Он быстро закончил их с Фрицем скорбное дело, забросал могилу землей и, разровняв холм, даже воткнул в карминную почву несколько кустиков, чтобы место погребения не так сильно бросалось в глаза.

Фриц прочитал молитву и некоторое время просто смотрел на могилу — какая-то часть его отказывалась верить, что товарищей больше нет. Разум все понимал, а вот сердце продолжало глупо надеяться на чудо.

— Знаешь, друг, — наконец, прошептал Фриц, ощущая, как саднит в горле. — Амира вспоминала о тебе. Точнее ее на самом деле зовут Эсфирь. Она понимала, что ты читал ей стихи, и очень уважала твой дар. Думаю, ты ей немного нравился…

Не найдя, что еще добавить, Фриц просто сказал:

— Я буду помнить тебя и Пауля, пока жив.

Встав на колени и упершись лбом в землю, Фархан тоже молился, возможно, прося Всевышнего даровать покой душам павших или просто совершал привычный зоарский ритуал на закате. Напевный речитатив убаюкивал, удивительно гармонично сочетаясь с пустынными холмами и пугающе огромным куполом небес.

Ближе к ночи они двинулись в путь. В сумерках пустыня преобразилась: луна посеребрила песок, сделала резче тени. Выступающие из мрака барханы казались сверкающими дворцами. В небе искрились крупные алмазы звезд, здесь как нигде близкие к земле. Протяни руку — и схватишь небесный огонь.

На Фрица нашло вдохновение, и он, как мог, перевел на аласакхинский стихи Рудольфа о пустыне. Фархан выслушал внимательно, потом сказал веско:

— Это очень хорошо.

И через минуту, когда Фриц уже решил, что тот говорил лишь из вежливости, добавил:

— Брат Рудольф понял душу пустыни как наши поэты.

Наверное, такое стоило счесть лучшей похвалой.

Дорога до Сент-Иоанна заняла больше недели. Фархан тщательно следил за окружающим, и по одному ему известным признакам понимал, если впереди или позади кто-то едет. Тогда товарищи прятались, выжидая, кто же покажется. Пару раз мимо их укрытия проходили караваны, но чаще они видели спешащих в Сент-Иоанн беженцев. Их сразу можно было узнать по отпечатавшемуся на лицах выражению безысходности и тюкам за плечами. Обычно подобные компании шли пешком и сами несли свою поклажу. Реже у них было по одной лошади или верблюду. Фриц порывался присоединиться к беженцам, чтобы Фархану больше не пришлось с ним возиться, но получал твердый отказ.

— Это отчаявшиеся люди. Они не посмотрят на то, что вы одной веры: заберут твою верблюдицу и пожитки. Лучше не рисковать.

Фриц решил положиться на его чутье, которое в итоге дважды спасло их от встречи с отрядами басарцев.

— Рыскают, чтобы пограбить, — зло бурчал Фархан.

И вот утром очередного дня перед товарищами открылся вид на крепостные стены Сент-Иоанна и голубеющее вдали море. Ворота города буквально распирало от вливающегося внутрь потока людей — клирикане, а может и другие единобожники, покидали Аласакхину. Рыцари не только потеряли Альмадинт, но и разрушили жизнь своих единоверцев в Святой земле.

«Сколько же народищу грузится на корабли!» — подумал Фриц.

В его отягощенный горем разум впервые пришла мысль, что судов может не хватить на всех. Да и моряки наверняка воспользуются возможностью, чтобы вздуть цены. А у Фрица в кармане — ни гроша.

— Удачи тебе, брат, — величаво проговорил Фархан. — И возьми верблюдицу — ты хорошо выручишь за нее на рынке.

Сперва Фриц хотел отказаться: семья Фархана и так слишком много сделала для него. Но по здравым размышлениям пришлось принять этот щедрый дар. Возможно, Фархан тоже подумал о плате за место на корабле, поэтому и предложил хоть как-то пополнить кошелек названного брата.

— За сколько бы ты сам ее продавал? — деловито спросил Фриц.

— Тридцать золотых, — мгновенно выдал Фархан, словно точно знал, сколько стоит каждый из его верблюдов или быстро оценивал возможную стоимость.

«Хорошо, если удастся толкнуть за пятнадцать», — уныло подумал Фриц.

Но это лучше, чем ничего.

— Еще раз спасибо за все, брат, — сердечно сказал он. — Если мы когда-нибудь встретимся, я отплачу сторицей.

Впервые на памяти Фрица Фархан улыбнулся: его суровые черты смягчились, в холодных, как лучшая аласакхинская сталь, глазах, зажглись теплые огни.

— Хотя и я, и Эсфирь будем рады видеть тебя, брат, лучше все же молить Зоара, чтобы нам никогда больше не пришлось встретиться.

Фриц грустно рассмеялся.

— Что верно, то верно.

Они в последний раз попрощались, как это было принято у племени Фархана: закатали рукава и соприкоснулись предплечьями. Потом Фриц направил верблюда вниз к воротам. Когда он обернулся, Фархана на холме уже не было.

Пришлось ждать несколько часов, чтобы попасть в город: стража у ворот тщательно проверяла всех, опасаясь, что с толпой просочатся вражеские шпионы. Люди возмущались, особо отчаянные даже полезли в драку со стражниками, что, естественно, не закончилось ничем хорошим. Смутьянов повязали, а выстроившаяся у ворот очередь существенно продвинулась вперед.

Улицы Сент-Иоанна запрудила не меньшая толпа, чем снаружи. Верблюдица медленно брела среди людского моря, и до Фрица долетали обрывки разговоров.

— Скоро басарцы будут у города…

— Ах, наш дом! Наш дом! Почему ты не дал мне взять ковер, дорогой?

— Слышал, место на корабле стоит не меньше сотни золотых.

— Да не, всю тысячу.

— Господа, никто не видел мальчика? Такого беленького, ну сущий херувимчик?

Фриц подсадил ищущую ребенка женщину к себе в седло, чтобы она осмотрелась вокруг. Это помогло: ребенок обнаружился на одной из крыш, где беззаботно играл с другими чумазыми ребятишками, которым было плевать на различия в вере. Он, сам измазав лицо, походил на кого угодно, только не на херувима. Рассыпавшись в благодарностях, мать убежала ловить непослушное чадо.

Наконец-то Фриц добрался до рынка на центральной площади: здесь люди сбились в кучу так плотно, что невозможно было дышать. Пытающиеся покинуть Святую землю люди продавали последнее ради мест на корабле, ушлые аласакхинцы покупали, безбожно сбивая цены. От висевшего в воздухе шума закладывало уши.

В подобной свалке нелегко было привлечь к себе внимание, но и тут Фрицу помогло высокое положение на спине верблюдицы. Набрав в грудь побольше воздуха, он заорал во всю мощь легких:

— Эй, не проходите мимо! Только сегодня! Молодая, сильная верблюдица всего за каких-то сорок золотых! Вы только посмотрите на ее белоснежную шерсть! На длинные ноги и гордую поступь! Сам пророк Саут-и-Зоар не побрезговал бы проехаться на такой красавице! И всего каких-то сорок золотых, сущий бесценок!

На самом деле Фриц не знал, за что ценятся верблюдицы, да и шкура у «красавицы» после долгого пути была вовсе не белой, а скорее серо-коричневой. Но он расхваливал товар на все лады, постепенно привлекая народ. Возможно, помогло и то, что Фриц хорошо говорил на хини, чем многие продавцы похвастаться не могли.

Фрицу оставалось лишь пустить в ход все свое красноречие: он заливался соловьем, придумывая все новые эпитеты для озадаченно косящейся на него верблюдицы. Даже спел хвалебную песнь кораблям пустыни, подслушанную у Эсфирь.

Спустившись к народу, он хватал каждого проходившего аласакхинца, предлагая проверить густоту шерсти и крепость зубов верблюдицы (раз эти звери близки к лошадям, то наверняка хорошие зубы у них должны цениться).

Его усилия все же привели к появлению первых ставок.

— Пятнадцать золотых, — предложил полный мужчина в красно-белом платке.

Фриц изобразил на лице праведный гнев.

— Господин, верно, шутит! Пятнадцать золотых за такую прекрасную верблюдицу! Люди, вы только послушайте!

— Да она старая, — буркнул мужик.

— Старая твоя жена, — съязвил Фриц. — А моя верблюдица в самом соку.

Зрители засмеялись, и один из них предложил двадцать золотых.

Постепенно торг пошел. И представление, которое устроил Фриц, принесло желаемые тридцать монет.

Довольный покупатель увел верблюдицу, пытающуюся жевать его головной платок. Фриц не сомневался, что о ней будут заботиться хорошо — как и в Срединных землях, в Аласакхине жизнь домашнего животного ценилась выше человеческой.

С рынка окрыленный Фриц направился прямиком в порт, но там его жестко опустили с небес на землю — видимо сказались проклятия менее удачливых и болтливых торговцев.

К какому бы судну Фриц ни подходил, оказывалось, что там или нет мест, или тридцати золотых ушлым морякам мало.

— В дополнение к деньгам я могу грести, драить палубу, делать любую работу, — повторял Фриц.

— Тут и без тебя полно желающих, — с глумливым смехом отвечали ему. — И они платят больше.

Похоже, придется продать и кольчугу. Хотя вряд ли за броню с несколькими дырками много дадут, а в предстоящем путешествии через Срединные земли в Ауэрбах кольчуга бы пригодилась.

Когда Фрицу отказали в очередной раз, из-за его спины вдруг раздался громоподобный рык:

— Я добавлю недостающую сумму, жадный ты ублюдок!

Выражение лица моряка, с которым говорил Фриц, в мгновение ока изменилось с насмешливого, на подобострастно-угодливое.

— Конечно, месье-де ла Бланшери, если бы я знал, что это ваш друг…

— С глаз долой, — бросил голос и моряка как ветром сдуло.

Обернувшись, Фриц увидел улыбающегося Дидье собственной персоной.

— Привет, щенок. Вот уж не думал, что ты тоже выбрался из той мясорубки живым. С таким удачливым парнем на борту мы точно не потонем.

И он залился своим раскатистым смехом.

Вот уж от кого Фриц ожидал получить помощь в последнюю очередь. Сказать по правде, он подозревал, что такой бравый рубака как Дидье, всегда сражающийся в первых рядах, погиб на роковом поле брани и его отрезанная голова лежит под грудой других.

— Спасибо, — выдавил Фриц, от удивления растеряв все слова.

— Да не боись, ничего я тебе не сделаю. — Дидье неожиданно посерьезнел. — Какой теперь смысл? Нас всего ничего осталось.

— Я и не боюсь, — более уверенно произнес Фриц. — Просто не ожидал вас здесь встретить.

— Что, похоронил уже старину Дидье, а? Жалким сабелькам язычников меня не взять! Я еще повоюю!

Приобняв за плечи, он повел Фрица по трапу на галеру.

— Пойдем, выпьем за павших товарищей. Кстати, не знаешь, может, кто еще выжил? Тот мечтательный паренек не с тобой? Как бишь там его…

— Руди погиб, — сумрачно ответил Фриц.

Всегда лучащееся весельем лицо Дидье окаменело, потом он тяжело обронил:

— Понятно.

Он привел Фрица в каюту, где устроили места для богатых рыцарей, и нашел свободную койку. Дидье жестом балаганного фокусника достал бутылку пряного аласакхинского вина и разлил по кружкам. Первые они с Фрицем выпили, не чокаясь.

Дидье поведал о том, как прорубился через ряды врагов и вырвался с поля страшного боя или скорее истребления. Фриц с радостью узнал, что отряду, собравшемуся вокруг Дидье, удалось вывести из мясорубки часть женщин и детей. Тех же дам, кого захватили аласакхинцы, Субха-аль-Зоар, будучи в чем-то гораздо большим рыцарем, чем некоторые крестоносцы, вернул без всякого выкупа. Всех, кроме сестры Доминики.

Ее казнили вместе со всеми плененными церковниками и воинами. Аласакхинцы не собирались щадить тех, кто пришел на их землю с мечом и убивал во имя своего Бога.

Дидье потом участвовал во всех сражениях, но даже его граничащая с сумасшествием храбрость не помогла крестоносцам, которые сдавали крепость за крепостью.

Фриц в свою очередь с особым удовольствием рассказал, как его спас Фархан и выходила Эсфирь. Но Дидье истолковал все в своей обычной похабной манере.

— Повезло, повезло. Значит, та девчонка все-таки втрескалась в тебя. Ну, ничего удивительного, если учесть как героически ты ломанул на ее защиту. Я уж подумал, что ты набрался и не понимаешь, на кого прешь. Признавайся, ты ведь с той милашкой того, а? Удивительно, как ее жених тебя не пришлепнул — у аласакхинцев ведь горячая кровь.

Фриц едва сдержался, чтобы не наговорить гадостей в ответ, и натянуто улыбнулся.

— Увы, восточные женщины совсем меня не привлекают. Мы с Рудольфом просто отвезли девушку жениху, за что нас… меня и отблагодарили.

Тут ему пришлось подробнее описать, что случилось с Рудольфом и Паулем — разговор перешел к вопросу погребения. Фриц благоразумно не стал сообщать настоящую причину, по которой не смог похоронить павших. Зная Дидье, тот разозлится, что товарищи не получили подобающего погребения из-за беспокойства Фрица об аласакхинцах. Можно было ясно представить слетающую с уст Дидье фразу вроде: «Как ты мог променять добрых клирикан на этих богомерзких язычников? Да хоть их всех перережут, плевать!»

Пусть ему и было противно, Фриц все же покривил душой, соврав, что погребение сорвало появление отряда басарцев, от которого они с Фарханом едва унесли ноги.

— Проклятые язычники! — с остервенением процедил Дидье. — Ничего, мы еще вернемся и покажем им!

Лишь слегка пригубивший вино Фриц терпеливо слушал гневные излияния Дидье, грозившего аласакхинцам страшными карами. Потом он перешел к воспоминаниям о том Крестовом походе, в котором участвовал вместе с Паулем, и беседа стала чуть более приятной.

Наконец-то Фриц встретил человека, с которым хотя бы отчасти мог разделить скорбь по погибшим. Дидье несмотря на свою грубость сказал много хороших слов и о Пауле, и даже о Рудольфе.

— Мальчишка витал в облаках, да, но в бою никогда не трусил! Помнишь то славное дельце на корабле? Пока все эти слабаки стонали в трюме, он все же вылез и помог нам!

Вдруг на середине предложения Дидье, вылакавший уже три бутылки вина, рухнул мордой прямо на столешницу. Пришлось Фрицу тащить его в постель да снимать сапоги, словно верный оруженосец. Настоящего оруженосца Дидье ведь давным-давно убили.

Благоразумное поведение Фрица было вознаграждено. В день отплытия Дидье снова его удивил, вручив мешочек со звенящими монетами.

— Держи. На свадьбу. Пауль рассказывал, что ты отправился в поход ради того, чтобы завоевать богатства для будущей женушки.

Фриц не стал отнекиваться: хоть не нищим домой вернется. И он считал, что заслужил эти деньги, терпя Дидье.

— Благодарю вас за все.

Дидье только ухмыльнулся.

— Легко пришло — легко ушло. Тебе они нужнее. Только вот не пожалей потом, бабы они вовсе не такие милые, какими предстают перед нами.

Фриц подумал, уж не вспоминает ли сейчас Дидье некую конкретную «бабу», но не стал спрашивать.

Расположившийся у мачты барабанщик сделал первый удар, и гребцы дружно подняли весла. Галера заскользила между других судов в сторону выхода из бухты, навсегда унося Фрица от Святой Земли, в которой он потерял очень многое. Но и кое-что приобрел: опыт.

Уже в море Фриц пожалел, что пришлось плыть на галере, а не на паруснике. Там, в темном трюме не было бы сил думать ни о чем, кроме тошноты, сон же превратился бы в тяжелое забытье без всяких образов.

На галере же, где за тех, кто внес достаточную плату, гребли члены команды, было совершенно нечего делать, и голова полнилась непрошеными мыслями.

Каждую ночь Фрицу снились кошмары. То гора голов, на все лады вопрошавших, почему он не предал их земле. То корчащиеся в пламени сгорающего манзилзоара тела стариков, женщин и детей. Иногда приходил Рудольф в кольчуге с тремя алыми цветками на груди. Просто молча садился рядом с койкой Фрица и смотрел своими нестерпимо яркими васильковыми глазами, не говоря ни слова. Уж лучше бы он обвинял и грозился, как непогребенные головы!

В такие моменты Фрица спасал лишь образ Солы. В отсутствие подаренного ею шнурка оставалось лишь доставать из мешка браслет Эсфирь и до боли в пальцах стискивать прохладный ребристый обруч.

Фриц представлял аромат цветов, отгонявший вонь горелой плоти. Видел вместо оскаленных зубов трупов улыбку Солы. И в награду он получал редкий счастливый сон, полный нежных прикосновений и поцелуев. Тогда Фриц просыпался в весьма неприглядном виде, и Дидье зубоскалил, сетуя на то, что «мальчишка не оценил прелесть аласакхинских женщин, вот теперь мучается». Другие рыцари тоже смеялись, но для Фрица слышать их насмешки вместо упреков мертвых было облегчением.

Сам-то Дидье спал без задних ног и храпел так, что наверняка распугал всех монстров, обитающих под водой.

По мере приближения к берегам Срединной земли, Фриц все больше ощущал тоску по дому. Сейчас прошлые мечты о Святой земле, дивном неизведанном крае, казались наивными и детскими. Фриц устал от палящего зноя, от желтого болезненного цвета, который был буквально везде, даже в небе. Ему хотелось увидеть сосновые леса Ауэрбаха, ощутить на лице свежий холодный воздух.

Осознавая, что возвращается домой, Фриц все больше успокаивался, обретая мир в душе с помощью фантазий о грядущем счастливом будущем. С деньгами Дидье удастся неплохо устроиться, может быть, открыть свое дело.

Фриц предпочитал не вспоминать о том, как Сола уговаривала его отправиться в Крестовый поход, чтобы добыть богатства. За два года на чужбине образ возлюбленной подернулся пеленой, сгладившей все резкие углы и придавшей идеальности. Сола теперь стала для Фрица путеводной звездой, единственным утешением, и он не допускал и мысли, что она может быть вовсе не такой, какой он представляет.

Ведь если он потеряет и эту последнюю надежду, то просто сломается.

Галеры и корабли уносили рыцарей все дальше и дальше от Аласакхины. Покидая Святую землю, Фриц всей душой надеялся, что этот Крестовый поход будет последним.

Его молитвы действительно были услышаны: через несколько лет северные варвары, которые обычно лишь грабили прибрежные области Кальтонии, Шляхетнески да Иниместы, вторглись вглубь материка. Дикая орда жгла деревни и брала города безо всяких осадных машин. Правителям и церковным иерархам стало не до Святой земли.

Свои бы защитить.

Глава 17

Если на юге еще было тепло, то в Ауэрбахе осень уже покрыла кроны деревьев золотой эмалью увядания.

Фриц пружинистым шагом двигался по дороге через деревню. Весь путь от Сан-Мартина он проделал пешком, решив не тратить деньги на лошадь. Стоило поберечь щедрый подарок Дидье, который Фриц собирался использовать, чтобы открыть переписную мастерскую. Книги — вещь дорогая, а магия, переносящая слова из головы волшебника на пергамент — слишком сложна. Вот до сих пор фолианты и переписывают в монастырях да особых мастерских. Если учесть, что в каждом зажиточном доме хотят иметь хотя бы Святую Книгу, то получится вполне доходное дело. Фриц не сомневался: Сола его поддержит, ведь принадлежать к ремесленному сословию весьма почетно. Уж всяко лучше крестьянской жизни.

Так что по большей части Фриц добирался до Ауэрбаха с караванами торговцев, куда нанимался в качестве одного из вооруженных охранников. При этом кривая аласакхинская сабля сразу выдавала в нем участника Крестового похода и придавала большую значительность.

В итоге после месяца пути Фриц не только сохранил мешочек с деньгами Дидье, но и немного заработал.

Долгая дорога домой сгладила душевные раны, воспоминания спрятались на задворках сердца, уступив место мечтам о встрече с Солой и отцом. Перед последним Фриц собирался честно повиниться, признавая, что был кругом неправ.

Вид родных мест вызывал приятное умиротворение от осознания — трудное путешествие наконец-то закончилось. Хотелось просто лечь прямо в дорожную пыль и прижаться всем телом к земле Ауэрбаха. Фриц бы так и сделал, если бы не любопытные взгляды сельчан, пялившихся на него из-за плетней. Люди перешептывались, кое-кто ехидно улыбался. Фриц предположил: они просто злорадствуют по поводу того, что сын бывшего барона вернулся из Святой Земли несолоно хлебавши. Без породистого скакуна в позолоченной сбруе и огромного обоза с добытыми богатствами. Что ж, Фриц заслужил подобное отношение, обижаться бессмысленно.

Его так и тянуло пойти к дому Солы: заключить ее в крепкие объятия, вдохнуть любимый аромат, уносящий прочь тревоги. Но Фриц заставил себя идти к замку, правильнее будет сначала увидеться с отцом.

Родовое гнездо Ауэрбахов выглядело как обычно, и Фриц облегченно вздохнул: значит, за время его отсутствия не было никаких конфликтов, вроде войны с соседом Заксенштойфе, которая случилась лет двенадцать назад — тогда замок даже осаждался. Но сейчас весь «цвет» рыцарства убрался в Святую землю, так что бузить было некому.

По тому, что на входе в замок его приветствовала стража, Фриц сразу понял: Заксенштойфе здесь. Жаль, не хотелось сразу же бередить душу и рассказывать о случившемся с Рудольфом. Возможно, удастся отвертеться? Быстро поприветствовать отца и потом сбежать к Соле.

Стражники задержали Фриц на несколько минут, забросав вопросами о Крестовом походе. Когда же он поинтересовался, как дела в Ауэрбахе, солдаты ответили, что все хорошо, однако обменялись хитрыми взглядами, будто знали какой-то неприличный секрет. Фриц подавил проклюнувшийся в душе росток беспокойства. Ну не хотят говорить и не надо! Может быть, отец по пьяной лавочке выкинул какую-нибудь штуку.

Отделавшись от чрезмерно любопытных стражников, Фриц направился к своему дому. На многолюдном дворе все его приветствовали и донимали вопросами, так что Фриц с трудом добрался до дома, под конец уже начав расталкивать народ локтями.

Дверь домика открылась прежде, чем Фриц постучал, и молодухой выскочившая на крыльцо Агата буквально задушила «молодого герра» в объятиях.

— Слава Всевышнему, вернулся! Живой! — Остальные слова потонули в рыданиях.

Фриц обнимал Агату в ответ, похлопывал по спине. Неужели она всегда была такой маленькой?

Поддерживая всхлипывающую Агату за плечи, Фриц ввел ее в дом, и оказалось, что в прихожей уже стоит отец.

С минуту они просто смотрели друг на друга, и Фриц изумлялся, отмечая, как постарел Генрих фон Ауэрбах. Если седина в пепельных волосах еще была не заметна, то прорезавшие лицо каналы глубоких морщин говорили о многом. За прошедшие два года отец будто съежился и одряхлел, окончательно растеряв былую стать и силу. Теперь рядом с отцом Фриц ощутил себя здоровенным бугаем и с горечью подумал:

«Сколько же он пил?»

Он отогнал накатившее чувство стыда: ничего бы не изменилось, если бы он остался дома. Ведь не останавливало же отца присутствие сына в прошедшие со смерти жены восемь лет.

Шагнув вперед, отец положил дрожащую руку Фрицу на плечо.

— Мой мальчик так возмужал. — Его глаза повлажнели, будто начали таять, а внутри зажегся огонек.

Сколько же тяжелых дней он провел, представляя, что могло приключиться с сыном на чужбине? Как жадно внимал рассказам путешественников о происходящем в Святой земле? Что почувствовал, когда на север дошли слухи о поражении крестоносцев?

— Я вернулся, батюшка, — сиплым от нахлынувших чувств голосом произнес Фриц. — И теперь уже никуда не уйду. Прости, что отправился за химерой в дальние края. Ты был прав, Крестовый поход это лишь красивое прикрытие для разбойного нападения.

Накрыв руку отца ладонью, Фриц крепко пожал узловатые старческие пальцы.

— Я знал, разум в тебе возобладает, — прошептал отец. — Все-таки ты ее сын…

И добавил уже бодрым голосом.

— Ну, пойдем, пропустим по стаканчику в честь твоего благополучного возвращения. Расскажешь, что ты видел в дальних краях, что пережил.

Упоминание о выпивке покоробило Фрица и подтолкнуло следовать решению, которое он изначально принял.

— Конечно, мы поболтаем за бутылочкой вина, батюшка, но сначала я хочу проведать Солу, узнать, все ли у нее хорошо.

Он сразу почувствовал, как изменилась атмосфера: напрягшись, Агата переводила обеспокоенный взгляд с одного мужчины на другого, отец же мрачно свел брови, а потом расплылся в неприятной хитроватой улыбке, напомнившей Фрицу ухмылочки сельчан и стражников.

— Значит, даже тяжелые испытания выбили из тебя не всю дурь.

— Я не изменяю своим чувствам, — холодно произнес Фриц и не сдержался, пустил ответную стрелу. — Как и ты.

Но отец продолжал гнуть свое, словно не расслышал или предпочел не слышать.

— Я-то, дурак, надеялся, что ты вправду все понял… А вот нету твоей Солы, была да сплыла.

— Герр Генрих! — с укором воскликнула Агата и сделала жест, будто хотела то ли заткнуть ему рот, то ли отгородить ладонью от Фрица.

— Пусть лучше сразу узнает, нечего тянуть…

Фриц похолодел, ожидая услышать худшее. Но правда оказалась еще страшнее, чем он вообразил.

— Тут у Заксенштойфе гостил герцог Сфорца из Алиссена, — с откровенным наслаждением смакуя каждое слово, заговорил отец. — Белобрысая шалава сразу Его Светлости в койку и запрыгнула. Бабы сказывают, Агата не даст соврать, что от стонов старого греховодника чуть крышу замка не сорвало. Увез он ее с собой в Грайсер. Еще и недели не прошло, как ты отбыл подвиги во имя своей Дамы совершать.

Сперва Фриц просто отказался поверить в такую чушь. Да Сола бы никогда!..

— Вино подсказывает тебе дурные шутки, батюшка.

— Не веришь мне, спроси Агату, — огрызнулся отец, его улыбка пропала, уступив место ярости. — Да кого хочешь в деревне! Сплетникам хватило пищи для болтовни: целый год обсуждали, как ушлая девица заставила баронского сынка плясать под свою дудку и настолько загнала под каблук, что он ради нее голову в походе сложил. Благодаря молитвам покойной матери ты хоть вернулся. Ведь мог бы помереть в Аласакхине во славу мелкой шлюхи!

Агата все же смогла перебить его бешеные излияния и зачастила:

— Мне так жаль, молодой герр. Забудьте о ней. Вы вернулись и слава Богу. Отдохните с дороги, покушайте…

Фриц ее уже не слушал: стрелой метнулся к двери и вылетел на крыльцо. В голове осталась только одна мысль: он должен увидеть Солу. Посмотреть ей в глаза, услышать из ее уст рассказ о том, что произошло. Наверняка они все ее оболгали! Отец и Агата ведь ненавидят Солу, а деревенским кумушкам дай только повод полить грязью красивую девушку.

Нет, он будет верить любимой. Ведь если не доверять ей, то кому вообще в этом проклятом мире можно верить?

Подспудно Фриц понимал, что держался прошедшие годы в Святой земле только благодаря образу Солы, и если она предала… то все было напрасно. Все лишения и жертвы. От одной подобной мысли внутренности сковывал леденящий холод.

Фриц ветром пронесся через двор, расталкивая встречных и получая в ответ отборные ругательства.

— Вот возомнил о себе, побывав в Святой земле!

— Да я всегда говорил, ауэрбахов сынок задирает нос!

Вбежав в конюшню, Фриц выбрал лошадь в первом же стойле и начал седлать, путаясь от спешки в стременах. Как же хорошо, что Заксенштойфе еще в замке и можно одолжить одного из его быстрых скакунов!

Конюх, возившийся с чем-то в дальнем конце помещения, спохватился, когда Фриц уже залезал в седло.

— Эй, куда?! Тебе не разре…

Окончание фразы Фриц не слышал: вдавил пятки в бока лошади, и та сразу перешла на быструю рысь…

Путь до Грайсера пролетел для Фрица точно мутный кошмар, напомнивший о бесконечных днях в трюме. Возможно, плаванье на самом деле еще продолжается и последующие события лишь сон? О, как хочется, чтобы так оно и было!

Фриц не мог поверить, что Сола, прекрасная нежная страстная Сола, обманывала его все это время. Невозможно! В ее поцелуях не было лжи!

Наверняка герцог Сфорца заставил Солу, увез силой, ведь у простой деревенской девушки не осталось защитников. Пьянчуга-папаша мог продать дочь за полбутылки самогона. Несомненно Сола томится в плену и может надеяться лишь на своего рыцаря.

Ну, ничего, Фриц покажет старому сластолюбцу герцогу, что бывает с теми, кто покушается на чужих невест.

Судьба, хранившая Фрица в Аласакхине, помогла и сейчас: он благополучно добрался до Грайсера, лишь один раз столкнувшись с бандитами, которые оказались сущими идиотами. Перегородили дорогу бревном и вчетвером напали на вооруженного всадника. Фриц даже не стал тратить на них время, долбанул пару раз саблей плашмя и дал пятками по бокам лошади, уносясь прочь. Таким слабакам только крестьян грабить.

Грайсер — большой богатый город — в любой другой ситуации вызвал бы у Фрица интерес, но теперь ему было плевать. Проскакав по улицам, он направил лошадь на холм, где возвышался замок. Сердце ухало в груди как кузнечный молот: еще чуть-чуть и можно будет заключить Солу в объятия. Теперь уже Фриц никому ее не отдаст, защитит хоть от всего мира…

У ворот его ждало неожиданное препятствие — стражники не собирались пускать запыленного всадника на взмыленной кобыле.

Фриц подбоченился и произнес со всей возможной спесью, умышлено говоря на кеттнианском, чтобы подчеркнуть свою образованность:

— Жалкие смерды, живо пропустите меня! Я — Фридрих-Вильгельм барон фон Ауэрбах и здесь держат вплену мою невесту фройляйн Соланж. Вам лучше не стоять у меня на пути, если дорога жизнь.

Не слишком впечатленные его речью стражники недоуменно переглянулись.

— Это он про мадам Соланж что ли? — спросил один, почесывая темечко под шлемом.

— В плену? Ха! Да кто ее тут держит! — Другой мерзко хохотнул. — Скорее герцога пленили и объезжают словно жеребца. Как бы наш старик дубу не дал от такой любви.

Третий зашикал на них.

— Эй, за языками следите! Вот донесут мадам и она, даром, что из простых, а жалеть вас, олухов, не будет. Прикажет выпороть, как следует, да выгонит.

Они говорили на алиссенском, видимо, считая, что Фриц не владеет языком, и каждое слово вонзалось в сердце точно отравленный восточный кинжал. Значит, Сола уже хозяйка и в Грайсере, и в постели герцога. Не было ни пленения, ни криков «отпустите, я принадлежу другому». Сола вовсе не ждет своего рыцаря. Теперь он ей не нужен, когда есть герцог.

Туман в голове Фрица начал рассеиваться, появлялось понимание, как обстоят дела на самом деле. Как обстояли с самого начала.

— Надо прогнать этого дебила, — заявил смешливый стражник.

— Нет, лучше доложить мадам, — возразил тот, что журил товарищей за излишнею болтливость. — Мало ли, может он просто с дороги плохо выглядит, а на деле — важная птица. Мадам нас по головке не погладит, коли выставим ее друга.

Потом он почтительно обратился к Фрицу на скверном кеттнианском.

— Прошу, подождите, месье, мы сообщим о вас мадам Соланж.

Один из стражей ушел, потянулись минуты ожидания.

Фриц как за соломинку схватился за отчаянную надежду. Достаточно увидеть Солу и все разрешится! Кошмар рассеется, подобно тучам под порывами ветра. Сейчас Фриц готов был поверить в любое оправдание Солы, даже самое бредовое. Наверняка он все не так понял, конечно же, она не могла предать их любовь.

Минуты тянулись бесконечно. Фриц едва сдерживался, чтобы не начать орать на стражников, которые как ни в чем не бывало болтали, то и дело бросая на странного посетителя любопытные взгляды. Наверняка ему и Соле кости перемывают, разгильдяи! Фриц наградил стражников долгим тяжелым взглядом, и те, сникнув, замолчали. То-то же!

Наконец, вернулся посыльный и уже по его ехидной роже Фриц начал догадываться, что дело — дрянь.

— Мадам велела гнать его в шею и больше сюда не пускать, — сообщил стражник товарищам, счастливый, точно ему повысили жалование.

«Умный» стражник, впечатлившись саблей Фрица, сказал более дипломатично:

— Прошу прощения, месье, но мадам не выказала желания увидеться с вами, похоже, она вас не помнит. Вам стоит уехать и не беспокоить ее, иначе герцог может разгневаться.

Ошеломленный Фриц застыл: его мир покрылся трещинами, точно цветной витраж, и разлетелся на острые, ранящие до крови осколки.

О да, конечно, Сола не хочет видеть бывшего любовника — уже ненужный запасной вариант. Зачем ей рыцарь без титулов, пусть и добывший золото в Святой земле, если есть герцог? Да к тому же старик, который не сегодня-завтра отдаст Богу душу и оставит молодой фаворитке целое состояние.

Деньги, деньги. Всегда деньги.

Теперь, оглядываясь назад, Фриц ясно вспомнил, как Сола любила рассуждать о богатстве и том, что купила бы, раздобыв звонкие золотые монеты. Платья из тончайшего шелка. Украшения с сапфирами, которые так пошли бы к ее глазам. Ароматные благовония с востока.

И еще власть.

«Они бы все преклонялись предо мной, называли бы «госпожа» и старались угодить».

Фриц не придавал особого значения тому, что ее волновало лишь это. Да и куда ему было заметить, если, болтая, Сола ласкала его в таких местах, о которых не говорят вслух. А теперь она так же ублажает старого герцога.

Пока он как дурак плавился на жаре, голодал, рисковал каждое мгновение своей жизнью. Пока он обагрял руки кровью и пятнал душу тем, что закрывал глаза на зверства других крестоносцев. Пока хоронил друга.

Пока он проходил через Ад ради нее, Сола уже давно жила в замке и купалась в богатстве, о котором мечтала.

Оглушенный и ослепший, Фриц поехал, сам не зная куда. Лошадь просто медленно трусила вперед, сама выбирая дорогу. Так они и двигались по городским улицам, сливавшимся для Фрица в одну беспросветную серую массу, где лишь изредка мелькали яркие пятна.

Вот васильки в корзине уличной торговки, которые попыталась жевать кобыла. Возмущенные крики ненадолго вывели Фрица из прострации, и он, двигаясь рывками, точно механическая игрушка нойсбрюккенских мастеров, потянул поводья.

Герб в виде орла на щите рыцаря, со скакуном которого лошадь Фрица едва не столкнулась. Послышались слова, звучащие как тарабарщина на незнакомом языке. Наверное, вызов. Но Фрицу было все равно, даже если его заклеймят трусом. Он равнодушно поехал дальше, так и не разобрав несущиеся вслед грубые насмешки.

Фрицу было плевать. Хотелось просто вечно ехать в никуда, ни о чем не думая. Ничего не чувствуя.

Так он бесцельно слонялся по городу до темноты.

Когда мрак окутал землю бархатным одеялом, в домах зажглись огни, пытающиеся спорить в яркости со звездами в небе, но всегда проигрывавшие.

Фриц вдруг пришел в себя, словно его толкнули, и обнаружил, что лошадь стоит в темном переулке, флегматично пощипывая траву.

Слезая с седла, Фриц подумал, что надо бы решить, как поступить дальше. И тут его накрыло. На смену апатии пришла резкая боль, словно в рану на спине вновь вонзили саблю и ковыряют там зазубренным лезвием.

Не в силах терпеть, Фриц заорал.

Пронзительно и горько, на одной протяжной ноте. Так, что разрывалось горло и лопались легкие.

Теперь он понял отца, который выл над телом матери. Ведь для Фрица любимая Соланж тоже была мертва.

Исчезла. Развеялась дымом.

Потому что ее никогда не существовало.

Да лучше бы он умер тогда на поле брани, сохранив в душе светлый образ любимой.

Фриц не знал, сколько просидел, скрючившись и держась за голову. Он то стонал, то снова начинал кричать, не зная, как еще выпустить боль, терзавшую изнутри. Ему никто не мешал, возможно, грайсерцы не хотели связываться с человеком, который так жутко воет. Или подобное здесь не было редкостью.

Однако, в конце концов, к Фрицу прорвался настойчивый голос:

— Эй ты! Да, ты, ублюдок! Как тебя там… Фрид… Фред… Черт бы побрал эти заковыристые имена пивохлебов.

Грубый рык звучал так настойчиво, что Фриц вскинул голову.

Проход в переулок загораживали две фигуры, резко очерченные светом, лившимся от фонаря возле какого-то трактира. Один высокий и широкоплечий, другой маленький, но крепкий, точно квадратный.

— Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах, тупица! — пропищал последний мерзким скрежещущим голоском, который окончательно привел Фрица в чувство — ну словно наждачкой по металлу провели.

— Не имею чести носить последний титул, а так да, это я, — холодно произнес он.

Пока лишь на уровне ощущений, но Фриц уже начал догадываться, что последует дальше.

Зашелестели извлекаемые из ножен мечи, и лошадь испуганно захрапела, подаваясь в сторону.

— Звиняй, приятель, ничего личного, просто приказ хозяйки, — с фальшивым раскаянием сказал здоровяк. — Спасибо, что подал голос, а то мы бы тебя еще долго искали.

— Заглохни, Жак, — бросил низенький.

Но Жак уже сказал достаточно, чтобы подписать себе смертный приговор.

«Значит, Сола решила подстраховаться, да?» — Фриц почувствовал, что скалится, словно зверь.

Ярость перековала боль в разящий клинок. Фрицем овладела лихая отвага, похожая на угар первой битвы.

Засвистели разрезающие воздух клинки, сталь ударилась о сталь. Фриц уклонялся, парировал и атаковал, точно коршун, пикирующий на добычу в пустыне.

Парочка убийц неплохо управлялись с оружием, но чтобы избавиться от Фрица, закаленного под палящим солнцем Святой Земли, мадам Соланж стоило послать десяток таких рубак. Кому-то из них все же удалось надрезать кожаную куртку на плече Фрица, но на этом успехи закончились.

Если бы на него напали обычные грабители, Фриц, пожалуй, сохранил бы им жизнь. Достаточно уже тех смертей, что пудовыми камнями легли на его совесть в Аласакхине.

Но сейчас им овладел гнев. Фриц не мог добраться до Солы, а даже если бы добрался, все равно знал, что не найдет в себе силы поднять на нее руку.

Поэтому он выплеснул всю свою ненависть на двух незадачливых бандитах. Рубил и колол без пощады, не слушая угрозы, перешедшие в мольбы.

Фриц убил обоих.

Потом успокоил лошадь, забрался в седло и направился домой.

* * *

Путь до Ауэрбаха казался бесконечным. Начались дожди и приходилось задерживаться на постоялых дворах или в домах сердобольных крестьян, переживая непогоду. Деньги Дидье Фриц оставил дома, в заплечном мешке, который походя бросил на пол, а тех монет, что у него были с собой в карманах, когда он отправился в бешеную скачку до Грайсера, надолго не хватило. По дороге он брался за любую работу: иногда писал за неграмотных письма к их родным, а иногда и банально таскал тяжелые ящики.

Но труд хотя бы помогал занять голову, когда же Фриц просто ехал по дороге, его то и дело накрывало. Теперь уже не получалось находить спасение в образе любимой, и Фриц раз за разом вспоминал искаженные до неузнаваемости лица врагов. Запах крови и горящей плоти. Душераздирающие стоны умирающих.

Образы прошлого не давали покоя ни днем, ни ночью, продолжая преследовать во снах.

Однажды на краткий позорный миг промелькнула мысль о самоубийстве, которую Фриц яростно прогнал. Ну нет, он никогда не совершит такой грех и будет жить. Несмотря ни на что. Назло Соле. И будет счастлив! А эта сука пускай дальше вылизывает дряблые чресла старика ради ожерелий и платьев.

Такие мысли стали своеобразным утешением. Богатая фантазия помогла в красках представить, как Сола возиться со сморщенным старым пердуном — Фриц злобно смеялся над этими картинками и ощущал хоть и краткое, но облегчение.

Да, в прошлом нечем городиться, но еще можно все исправить. Он начнет жизнь сначала. Вот только… что теперь делать?

Наверное, правильнее всего будет жить с отцом в Ауэрбахе, в конце концов, тот был кругом прав, а Фриц — упрямый осел — не послушал и в итоге влип в дерьмо.

Однако от мысли, что придется все время оставаться там, где каждое деревце, каждый камешек — все будет напоминать о Соле, становилось тошно. Получится ли это выносить? Представляя, как будет ежедневно проходить мимо ворот в сад, где произошла роковая (и наверняка тщательно спланированная Солой) встреча, Фриц ощущал такую тоску, что хоть вой.

Но если все же не оставаться дома, по крайней мере, все время, то что тогда делать?

У дворянина, пусть и бедного, есть два пути устроиться в жизни: военная или духовная стезя. Можно, конечно, все же заняться ремеслом, как он и планировал, но теперь, когда все мечты рухнули, Фриц не желал возвращаться даже к части разбитых витражей. Переписная мастерская была ради Солы и будет лишним напоминанием.

На службу рыцарем к какому-нибудь феодалу Фриц не пошел бы даже под страхом голодной смерти. Достаточно, навоевался уже. Теперь, в искупление грехов следовало помогать людям, а не множить реки пролитых матерями слез.

Тогда, может быть, стоит уйти в монастырь?

Фриц даже рассмеялся этой мысли.

Ха, монастырь! Что только в голову от отчаяния не взбредет. Вот уж кем-кем, а смиренным монахом Фриц себя представить не мог.

Однако во время пути не раз прокручивал в мозгу идею с уходом из мира. Уж лучше так, чем бесконечно вспоминать слова, жесты, взгляды. Прикосновения к белой коже и мягкий грудной голос, зовущий его «дорогой».

Дорогой, тьфу ты. Больше ни одной женщине не позволит так себя называть.

Если вообще будут эти самые женщины. Пока что Фрица начинало подташнивать и даже слегка трясти, когда он ловил на себе призывные взгляды трактирных служанок или симпатичных крестьянок. Хотя, возможно, лучше всего Солу удалось бы забыть в их объятиях.

А заодно набить новых шишек, ведь кто знает, что скрывается за сладкими улыбками всех этих женщин. Может, банальное желание поразвлечься. Или потренироваться перед охотой на крупную дичь, как Сола. Или наутро после горячей ночи незадачливый любовник проснется в одних подштанниках посреди грязной лужи.

Или вообще не проснется.

Заржав, как дебил, Фриц заставил вздрогнуть шедших вдоль дороги паломников, и те проводили его осуждающими взглядами.

Так прошел путь до дома, в смеси черной тоски, холодных рассуждений и смеха на грани слез. К родовому замку Фриц подъехал измученным до крайности и думал лишь о том, как бы упасть в постель, чтобы не вставать неделю.

Шел проливной дождь: одежда вымокла и липла к телу, копыта лошади скользили по грязи. Прежде, чем пойти домой, Фриц отвел уставшую кобылу в конюшню, и только увидев пустые стойла, вспомнил, что вообще-то украл собственность Заксенштойфе.

Удивительно, что не было погони. Или герцог, разгневанный еще и тем, что Фриц немедленно не явился с сообщением о Рудольфе, предпочел отыграться на Ауэрбахе-старшем? Все же Заксенштойфе казался не тем человеком, который будет опускаться до мелочной мести.

«Надо будет поехать в Заксбург, доставить кобылу и принести извинения, — думал Фриц, шлепая по грязи к крыльцу дома. — Еще… рассказать о Руди».

Последнее хотелось оттянуть, но бегать от неприятных разговоров — недостойно мужчины. К тому же Заксенштойфе может и не захотеть слушать о нелюбимом сыне.

В любом случае, прежде чем говорить с родителем друга, следовало решить дела с собственным отцом. Фриц собирался наступить на горло гордыне и покаяться. Предстоящая выволочка (то, что отец устроит ему выволочку, Фриц был уверен) не пугала, даже скорее радовала. После укоров отца, извинений и примирения должно стать легче. Хотя бы чуть-чуть.

Поднявшись на крыльцо, Фриц забарабанил в дверь, однако Агата и отец не спешили открывать. Ушли что ли куда-то? В такую-то непогодь!

Наконец послышались шаркающие шаги, и настороженный голос Агаты спросил:

— Кого еще принесла нелегкая?

— Это я! — крикнул Фриц, перекрывая шум дождя, и добавил, потому что Агата молчала слишком уж долго:

— Фридрих-Вильгельм. Неужели успела забыть мой голос, тетушка?

Послышался сдавленный полувздох-полувсхлип и звук отодвигаемых засовов. Странно, что Агата так старательно закрыла дверь, обычно в доме запирались только на щеколду — вся округа знала: у Ауэрбахов нечем поживиться даже мышам.

Едва приоткрылась дверь, Фриц сразу почувствовал неладное: на Агате было глухое черное платье и темный платок, на фоне которого ее лицо казалось мертвенно-бледным.

Кто же умер? Неужто сын Агаты? Он трудился в мастерской то ли сапожника, то ли кузнеца в Заксбурге, пару раз навещал мать, но в последние несколько лет совсем не появлялся. Вроде бы других родственников, кроме него да почившего давным-давно мужа, у Агаты не было.

Единственный, по ком она еще могла носить траур, это…

— Герр Фридрих! — Бросившись Фрицу на шею, она зашлась в таком отчаянном плаче, что слова стали не нужны.

Несколько минут Фриц просто стоял, как истукан, не в силах даже обнять Агату в ответ. Горя не было, или после пережитого в Грайсере потрясения он просто потерял способность скорбеть. Но осталось полынно-горькое сожаление.

Отец ушел, так и не узнав, что сын осознал ошибки и понял, как глупо поступил, не слушая наставлений старших. Ушел, не услышав «Прости» и не сказав в ответ.

— Как это случилось? — глухо произнес Фриц.

— Поскользнулся на лестнице… ударился головой… почти мгновенно… он не мучился, о нет, Господь сжалился, — выдавила Агата в промежутках между всхлипываниями. — В последнее время он часто терял сознание, когда выпивал. Я говорила, надо спать внизу, но вы же знаете, какой герр Генрих упрямец… был. Хотел находиться наверху, в их с фрау Дагмар комнате. Словно думал, что так станет ближе к покойнице…

Что ж, теперь отец действительно отправился к матери. Они вместе пребывают там, где нет места земным заботам.

Задрав голову, Фриц уставился в серое небо: капли воды стекали по лицу вместо слез, которые бы не удалось выдавить, даже если очень постараться. Он не мог оплакивать отца, внутри что-то сгорело, оставив пепел, такой же серый, как это небо.

Да, отцу будет лучше в ином мире, куда он всегда так хотел уйти, но держался ради сына. Возможно, если бы Фриц больше старался, боролся с пагубной привычкой отца, остался бы дома, они смогли бы вернуть утраченное счастье. Или уже ничего нельзя было изменить?

На следующей день дождь закончился и Агата отвела Фрица на деревенское кладбище. Там, на плите, под которой покоилась Дагмар фон Ауэрбах, появилось имя ее мужа, который так и не расстался с ней ни на миг.

Фрицу вспомнились слова одной из рассказанных мамой легенд. Или то была настоящая история?

«Соколы выбирают себе пару лишь один раз. И верны ей до самой смерти».

Сам Фриц сделал неправильный выбор.

— Прости, батюшка, я думал лишь о себе, — произнес он, когда Агата отошла чуть подальше, оставляя его наедине с родителями. — Не знаю, получится ли у меня что-то исправить, но я буду стараться. Тебе и матушке больше не придется стыдиться за меня.

В этот миг он решил, как будет жить дальше.

Уже когда они вернулись с кладбища, Агата сказала:

— Его Светлость герцог был очень добр: оплатил все расходы на похороны и работу камнетеса. Вас за то, что вязли лошадь без спросу, он простил, хотя герр Фердинанд требовал наказания. Но Его Светлость заявил, что верит в вашу честность и знает: вы вернете кобылу в целости. Он велел передать, чтобы вы ехали в Заксбург.

Такая щедрость удивляла, но Фриц проглотил готовое сорваться с губ язвительное замечание. Агата продолжала возбужденно щебетать, видимо, пытаясь отвлечь Фрица от мрачных мыслей, он не прислушивался к ее болтовне, пока не раздался вопрос:

— Герр, как та… девица? Встретились вы с ней?

Агата смотрела на Фрица робко и немного виновато, но в то же время с затаенным жадным любопытством. Все-таки сплетницу в ней не способны были убить никакие жизненные перипетии. Фриц желчно ухмыльнулся, представив, как деревенские кумушки перемывали ему кости все эти годы.

— Нет, мадам Соланж слишком занята, чтобы иметь дело со всяким отребьем.

— У-у-у, змея! — возмутилась Агата и даже вскинула кулак, однако мгновенно стушевавшись, через пару минут напряженного молчания сказала неловко:

— Не печальтесь так, герр, вам просто не повезло, бывает. Но есть много хороших девушек, вы обязательно встретите ту, кто на самом деле предназначена вам Всевышним. А та девка была лишь соблазном от Лукавого!

— Конечно, — рассеянно обронил Фриц.

Агата погрузилась в воспоминания о том, как в юности за ней ухлестывал один порочный, но дюже красивый парень. Она же стойко обороняла крепость своей девственности.

Эх, если бы на чужих ошибках и вправду можно было бы чему-то научиться! Но каждый стремиться набить свои шишки. Видимо, это и называется взрослением.

* * *

Один из стражников у ворот заксбургского замка узнал Фрица и сказал довольно дружелюбно, видимо памятуя о семейном горе:

— Вам лучше поспешить вернуть лошадку, герр, а то конюх уже рвет и мечет. Того гляди в припадке забьется.

Благодарно кивнув, Фриц направился в конюшню, где передал поводья кобылы с рук на руки конюху. Злой как черт, тот явно едва сдерживался, чтобы не вцепиться «вору» в глотку, но страх перед герцогским гневом был сильнее жажды мщения.

Избавившись от тяготившего совесть груза, Фриц со спокойной душой последовал за явившимся слугой в покои Заксенштойфе. Теперь хотелось побыстрее со всем покончить и приступить к выполнению своего замысла.

Дивное дело, по пути Фрицу даже не попался Фердинанд, который вроде бы должен прибежать, теряя портки, чтобы позлорадствовать. Ну хотя бы этого испытания удалось избежать.

Заксенштойфе ждал гостя не в помпезном зале, а в небольшой уютной гостинной, где возле камина стояли два кресла с подушками и горящие дрова приятно пахли сосновой смолой.

Отпустив слугу, Заксенштойфе махнул рукой на кресло напротив своего:

— Садись, мой мальчик, ты наверняка устал с дороги. Не стесняйся угощаться.

Последнее относилось к стоящему на небольшом резном столике серебряному кувшину с вином и вазе, заполненной фруктами. Фриц не стал отказываться и, плеснув рубиновой жидкости в кубок, с наслаждением вытянул ноги к огню. Отпив вина, он искоса посмотрел на Заксенштойфе, отметив, что тот сильно постарел — русые волосы подернулись инеем седины, лицо избороздили морщины.

Дождавшись, пока Фриц осушит кубок, Заксенштойфе заговорил:

— Пусть ты и можешь усомниться в моей искренности, я все же приношу свои соболезнования в связи с кончиной твоего отца. Мы с Генрихом дружили в юности и даже состязались за благосклонность прекрасной Дагмар.

Он слабо улыбнулся, потом вновь посуровел.

— Мне было больно видеть, как он разрушал себя выпивкой. Но пусть теперь он счастлив на Небесах подле любимой, я все равно скорблю.

— Благодарю, герр, — произнес несколько озадаченный подобной речью Фриц.

С минуту помолчав, глядя в огонь и рассеяно поглаживая тяжелый перстень с герцогским гербом, Заксенштойфе сказал будто бы нехотя:

— До меня дошли смутные слухи, что Рудольф якобы… погиб в Святой земле.

Вот теперь Фриц понял, вглядевшись в резко очерченные алым светом черты Заксенштойфе: морщины появились не от старости, их прорезал нож скорби и печали. Герцог не послал за «вором» погоню, не стал требовать немедленного возвращения породистой кобылы вовсе не по доброте душевной.

Заксенштойфе тянул время, не желая знать правду — так долго, как мог, сохранял иллюзию того, что младший сын может быть жив.

Фриц и хотел бы солгать, придумать какую-нибудь красивую историю о том, что Рудольф влюбился в аласакхинскую принцессу и поступил на службу ее отцу-халифу. Или просто остался в Святой земле удерживать последний оплот крестоносцев. Но потом правда все равно всплывет и Заксенштойфе будет только больнее.

— Он погиб с мечом в руках, как подобает сыну великого герцога, — наконец, произнес Фриц, силой воли не давая себе стыдливо отвести взгляд.

Сейчас он как никогда чувствовал вину за то, что не уберег друга. Не вытащил с поля боя, не заслонил собой.

Сгорбившись, точно правда легла тяжким грузом на его плечи, Заксенштойфе долго сидел и смотрел прямо перед собой пустым взглядом. Потом попросил безо всякого выражения:

— Расскажи о нем. Как он жил там, на чужбине? Что чувствовал… Какие стихи писал?

И Фриц рассказал: он говорил долго и смачивал горло вином, когда голос начинал хрипеть. Описывал только хорошее. Как храбро Рудольф сражался. Как не терял достоинства даже в той грязи, что творилась вокруг. Все же приврав, Фриц приписал другу свой поединок с Дидье за честь аласакхинской девушки.

Читал поэмы Рудольфа, как мог передавая красоту строф.

Заксенштойфе задавал вопросы, улыбался или мрачно хмурился. Один раз даже сильно зажмурился, словно подавлял слезы. Впервые на памяти Фрица в Заксенштойфе, всегда таком величавом и холодном, появилось столько человеческого.

Наверное, прошло не меньше двух часов, Фриц уже совсем охрип и жадно пил принесенную слугой простую воду.

— Наверное, он так и умер, считая, что я не люблю его, — неожиданно заявил Заксенштойфе и дальше слова в порыве странной откровенности полились из него потоком.

— Все не так. Рудольф был так похож на свою мать, как я мог не любить его? Нет, я любил его даже слишком сильно. О Господи, почему он не родился первым? Но я не мог явно показывать расположение к младшему сыну — это привело бы к смуте. Графы спят и видят, как бы скинуть твердую руку… Нужно было им показать, что четкая линия наследования не прервется. А Рудольфа убрать подальше. Ты думаешь, лучше было бы послать его в монастырь? Ха! Его бы достали и там, задурили бы голову, сделали марионеткой в своих играх, приз в которых — власть. Конечно, Крестовый поход опасное дело, но еще опаснее было оставлять мальчика здесь… И вот теперь его нет.

Прервавшись, Заксенштойфе залпом осушил кубок и добавил сумрачно:

— Знаешь, я плохо воспитал старшего сына. Боюсь, он разрушит все, что я и мой отец создавали долгие годы.

Фриц сидел молча, не зная, как ответить на такие речи. Да, Фердинанда он терпеть не мог, но понимал: мерзкий характер еще не делает человека плохим правителем. И даже если Фердинанд действительно такой, Фриц вряд ли чем-то сможет помочь герцогству. Но зато сейчас у него получилось найти нужные слова, чтобы утешить не владетельного герра, а просто скорбящего отца.

— Руди был очень чутким, наверняка прекрасно понимал, что вы чувствуйте, и давно простил. В любом случае, сейчас он слышит вас.

— Спасибо, — выдавил Заксенштойфе и, встрепенувшись, снова стал суровым герцогом, который жалел о минуте слабости. — Понимаю, что ты не из болтливых…

— Мои уста запечатаны, — уверил Фриц и решил, что сейчас подходящее время для просьбы.

Изначально он не собирался ни о чем просить герцога, но раз тот в милостивом настроении, почему бы и не воспользоваться последний раз его щедростью?

— Прошу прощения, герр, я хочу высказать одну небольшую просьбу.

Заксенштойфе величаво кивнул.

— Не могли бы вы помочь мне устроиться в хороший монастырь?

Ответом стали удивленно поднятые брови.

— Безусловно, я одобряю стремление посвятить жизнь служению Всевышнему, — медленно начал Заксенштойфе в своей обычной напыщенной манере. — Но… ты уверен? Не пожалеешь ли потом, приняв сейчас столь опрометчивое решение?

— Я уже все хорошо обдумал. — Фриц криво улыбнулся. — Вы легко найдете нового управляющего для Ауэрбаха. Мне же нужно искупить свои грехи.

Через две недели в аббатстве святого Йохана Фридриху символически отстригли челку и облачили в рясу.

Старая жизнь закончилась.

Глава 18

Собрание капитула — всех послушников и братьев во главе с высшим клиром было скучнейшим мероприятием в жизни монастыря, в целом оказавшейся далеко не такой занудной, как представлял себе Фриц.

Многие послушники, сидевшие в задних рядах, наловчились втихомолку резаться в кости. Некоторые даже умудрялись спать с открытыми глазами и умным выражением на физиономии. Фриц же предпочитал бодрствовать, с любопытством следя за монастырским серпентарием.

Вот важно выступает настоятель Бенедикт, облаченный в белоснежную рясу с черной пелериной. Плотный и краснощекий, он любил мирские удовольствия, не собираясь отказываться от них в монастыре. В добротном домике в предместьях обители жила вдовушка фрау Хильда Пфайцер, пожертвовавшая все свои земли и богатства монастырю, в обмен получив право поселиться рядышком. Ей доставляли блюда из монастырской трапезной, многочисленные слуги обители были готовы примчаться по первому зову. На самом деле обычная практика, некоторые миряне, не имевшие наследников, отдавали свое состояние монастырю, чтобы стать до конца жизни его гостями и приобщиться к святости братии, не принимая тем не менее пострига. Только поговаривали, что больших сбережений у фрау Хильды не было — все деньги за нее внес отец Бенедикт, с завидной частотой навещавший увитый виноградом домик явно не ради бесед о духовном.

Хотя когда Фриц увидел даму, то усомнился, что тут имеет место лишь простое сладострастие. Фрау Хильда оказалась вовсе не юной прелестницей, а женщиной средних лет, пусть и приятной, но далеко не красоткой.

Однако любовь любовью, а подобное поведение для настоятеля монастыря недопустимо.

Остальные монахи недалеко ушли от своего пастыря.

Попечитель странноприимного дома Конрад и другие братья хаживали в бордель ближайшего города Йоханштадта, выросшего рядом с обителью за столетия ее существования. Еще по слухам многоуважаемый монах проделал в стенах комнат управляемой им гостиницы для посетителей обители смотровые окошки, в которые любил в теплой компании поглазеть на дам или близкое общение супружеских пар. Совершенно невинное удовольствие. Кому от этого худо? А братьям — отдохновение от праведных трудов.

Брат-казначей запускал лапу в немалые монастырские богатства, шедшие от податей крепостных, сдачи земли в аренду, торговли рукописными книгами и потоком пожертвований.

Наставник послушников отличался желчным нравом и обожал унижать тех подопечных, кто не мог дать отпор. Конечно, Фриц над его потугами только посмеялся, но вот многих других вздорному старикашке удавалось довести едва ли не до слез.

Все знали о проделках собратьев, но молчали, потому что сами были не без греха. Или из страха перед родней высокопоставленных клириков — простолюдину попасть в монастырь было возможно разве что в роли слуги — слишком высок взнос.

Конечно, были в монастыре истинные ревнители веры. Но Фрицу иногда думалось, что лучше бы они развратничали, воровали и упражнялись в остроумии, как остальные.

Дитрих, например, являл собой образец благонравия, составляя яркий контраст с настоятелем, чьим заместителем являлся, нося титул «старшего брата». Дитрих, высокий и тощий, все время ходил с таким выражением лица, будто под его точеный нос сунули свежую кучу дерьма. Он не упускал случая подчеркнуть свою преданность вере, являясь на самом деле вовсе не святым аскетом, а обычным ханжой. Дитрих выступал за строгое соблюдение монастырских правил, но не мог ничего поделать с большинством грешащих монахов, за которыми стояла влиятельная родня, поэтому вцеплялся в тех, кто менее знатен. Малейший проступок вроде опоздания на службу Дитрих выносил на обсуждение капитула и требовал самого жесткого наказания, от суток коленопреклоненного стояния в храме без еды и воды до заключения в погребе.

Бенедикт, у которого самого было рыльце в пушку, сквозь пальцы смотрел на делишки подопечных и обычно осаживал излишне ретивого Дитриха. Которой только этого и ждал. Ведь на самом деле Дитриха не заботили вопросы морали и веры, он лишь желал подкопаться под настоятеля, используя любой предлог. Каждое собрание капитула полнилось пикировками, тщательно прикрытыми вуалью нравственности.

Так что жизнь монастыря полнилась интригами. Бенедикт, хвала Небу, пока держался, имея многочисленные связи. Однако окончательно избавиться от соперника не мог — старший брат избирался всеми монахами, среди которых у Дитриха, несмотря на скверный нрав, было много сторонников. Кто-то искренне поддерживал его желание вернуть в обитель граничащий с жестокостью аскетизм. Кого-то он просто подкупил.

К первым относился самый ревностный последователь Дитриха — заведующий лазаретом брат Манфред. Внешне он даже чем-то напоминал своего патрона: такая же вечно постная рожа и недовольный тон, только фигура все же помощнее. В молодости Манфред участвовал в предыдущем Крестовом походе, и Фриц содрогался от мысли, сколько зла успел натворить этот ревнитель веры в Святой земле.

Самое обидное заключалось в том, что и Бенедикт, и два его самых ярых врага были наделены божьим даром! Фриц не уставал поражаться тому, какой странный выбор делают Небеса. Почему практический каждый клирик с волшебной силой — если не полный ублюдок, то, по крайней мере, далек от звания святого? Неужели всеведущий Господь так часто ошибается? Или сила просто развращает слабых людей? А может быть… творимые священниками чудеса вовсе не от Бога?

Вот и сейчас собрание капитула началось с привычных дрязг. Дитрих прицепился к поведению троицы послушников, которых застукал за игрой в кости и требовал наложить суровую епитимью. Бенедикт вяло отбрыкивался, ссылаясь на юность да неопытность парней. Когда они сошлись на наказании в виде ночного бдения у мощей святого Йохана, выступил казначей с очередными жалобами на нехватку денег. Он предлагал в преддверии приближающегося праздника рождения Матери ввести дополнительный налог для монастырских крестьян.

«Лучше бы вы ввели налоги для самих себя», — насмешливо подумал Фриц.

Благо, Бенедикт был достаточно разумен и понимал: если драть с крестьян слишком много, те взбунтуются, поэтому отклонил предложение казначея, сославшись на возможность получить в день праздника много пожертвований от паломников.

Дальше выступил брат, руководящий монастырским хором, и попросил позволить двум послушникам, обладающим прекрасными голосами, вступить в ряды певчих. Однако неожиданно уперся наставник послушников, что показалось Фрицу странным. Конечно, хорист был неприятным типом — весь такой скользкий и жеманный, с высоким женским голосом, но все же вряд ли брат-наставник резко отказывает только из личной неприязни. Хотя, кто знает.

Просьбу хориста отклонили, и тогда, как обычно, попытался взять слово брат Вальтер. Когда-то сей одноглазый крепыш был монахом-воином, но из-за возраста и старых ран ушел на покой, теперь служа Богу, как учитель фехтования.

В старые времена мир наполняла нечисть, и монахам следовало быть готовыми в любой момент обнажить меч против созданий тьмы и даже драконов. С тех пор многое изменилось, волшебные существа вымерли или были перебиты, кое-кто попрятался в дальних закоулках материка. Должность наставника в военном деле при монастырях сохранилась, но теперь представляла собой лишь дань традиции.

Послушников и юных братьев никто не гнал на тренировочный плац, а сами они учиться у Вальтера не стремились. Он не считался со знатностью, матерился через слово и, похоже, после всего увиденного за годы борьбы со злом слегка повредился в уме.

Вальтер как всегда пытался жаловаться на нерадивость послушников и молодой братии, но его так же как всегда быстро заткнули, перейдя к вопросам более важным, чем никому не нужная боевая подготовка.

Собрание тянулось своим чередом. После того, как старшие клирики обсудили все вопросы, один из монахов начал читать жития святых. Была очередь брата Михаэля, вкладывавшего в заученные до дыр истории особое чувство — едва не разыгрывавшего маленькое представление. Обычно Фриц с удовольствием слушал вдохновенные спектакли Михаэля, однако сегодня выпал день поминовения святого Себастьяна, ставшего жертвой женского коварства.

Себастьян не поладил с юной женой одного древнего короля, осуждая ее баснословные траты на наряды, украшения и пиры. Сначала правитель не желал покушаться на уважаемого святого, но постепенно жена ласками сломила волю мужа. Однажды король преподнес красавице отрубленную голову Себастьяна на серебряном блюде во время пира. И вся свита коварной королевы долго издевалась над останками святого.

Слушая высокий голос Михаэля, описывавшего красоту злодейки, Фриц вдруг ясно, до мельчайших деталей вспомнил берег реки под шатром из ивовых веток и яблоки в руках девушки, казавшейся прекраснее всех на свете. Эх, если бы тогда он внял появившемуся в этом Раю шепоту тревоги. Но разве влюбленный пятнадцатилетний юноша обращает внимание на дурные предчувствия? Вот только если бы этот юнец подумал головой, а не другим местом, как бы все изменилось! Сколько людей остались бы живы!

Чтение истории святого пробудило в душе Фрица глухую тоску, которую он пытался изгнать, погружаясь в молитвы, работу в переписной мастерской, тренировки у Вальтера. Однако она не уходила, всегда поджидая удобного момента для нападения, точно притаившийся в засаде убийца-еашуб.

Говорят, время лечит. Фриц провел в монастыре уже полгода, но прошлое не отпускало, воспоминания оставались свежи, точно все произошло вчера, и вонзались в сердце острым ножом. Если не мучили кошмары, то появлялись сладострастные видения с обнаженной Солой, то извивавшейся в объятиях темного силуэта другого мужчины, то касавшейся самого Фрица так, что тело сводило судорогой.

Фриц посыпался в ледяном поту, иногда в совершенно непотребном виде. Повезло, что пока его позор не заметил никто из послушников, в большой келье которых он, все еще находясь в звании недавно постриженного, спал.

Скорее бы получить свою отдельную келью!

Брат, отвечавший за хозяйственные дела монастыря, затягивал с этим как мог, придумывая все новые отговорки. На самом же деле просто выполняя распоряжение Дитриха, невзлюбившего Фрица за то, что тот заступился за очередную жертву, приготовленную на алтарь получения перстня настоятеля.

Во время работы в лазарете один из послушников случайно разбил флакон с дорогим и сложным настоем. Оказавшийся рядом Фриц сразу заметил, как заблестели глаза Манфреда, коршуном пикирующего на добычу, и взял вину на себя.

Пусть и потерявший титул, но дворянин, да еще крестоносец и протеже самого герцога Заксенштойфе, это вам не младший сын зажиточного бюргера. Фриц отделался недельным постом и дополнительными часами работы в переписной мастерской, тогда как незнатного послушника братия-шатия разорвала бы на куски.

Лежа на койке и тяжело дыша после очередного сна, Фриц клял свое дурацкое благородство на чем свет стоит. И чего ему неймется? Надо быть как Дидье, плевать на всех, кроме себя.

Но Фриц прекрасно понимал, что когда возникнет похожая ситуация, все повторится. Ему оставалось лишь ждать отдельную келью, которую ему не могут не предоставить, да выматываться перед отходом ко сну так, чтобы проваливаться в черноту до самого утра.

Вот и сейчас после собрания капитула он решил пойти на тренировку к Вальтеру.

Сперва зал покинули старшие клирики, следом в порядке строгой иерархии потянулись остальные монахи. В дверях Фриц столкнулся с братом Людвигом, который прижал ко рту ладонь, скрывая зевок.

— Хорошо вздремнул? — шепотом спросил Фриц.

— А то. — Людвиг расплылся в улыбке, заполнившей все его большое круглое лицо. — Зря не хочешь найти такое же укромное местечко как я и спать, вместо того, чтобы слушать споры старых дураков.

— Их препирательства иногда бывают забавны, — обронил Фриц. — К тому ж я люблю быть в курсе новостей.

— Повезло мне с тобой. — Они уже вышли на улицу и Людвиг позволил себе гортанно рассмеяться. — Было сегодня что-то заслуживающее внимания?

Фриц кратко пересказал все, показавшееся мало-мальски важным. Ему нравился заведовавший переписной мастерской брат Людвиг, который был одним из немногих людей в монастыре, кто не гнался ни за деньгами, ни за славой праведника. Просто спокойно занимался своим делом, наставлял по мере сил молодежь и вел скромную жизнь не напоказ, а для себя. Фрицу повезло попасть под его начало.

— Все-то брату-казначею неймется, — посетовал Людвиг, выслушав Фрица. — Повезло нам с настоятелем…

Тут он понизил голос.

— Бенедикт, конечно, развратник и обжора, но знает, когда стоит давить на нижестоящих, а когда лучше остановиться. Эх, казначею бы такую разумность. Но ему ведь наука не впрок, а когда к власти придет Дитрих, то поборы с крепостных точно увеличатся.

— Думаешь, он все же подсидит Бенедикта? — озабоченно спросил Фриц. — Тогда придется собрать вещички и дать отсюда деру.

Людвиг пожал плечами.

— Кто знает. На все воля Господа. Настоятель уже немолод, а неумеренность в еде и питье до добра не доведут.

Тут он хитро сверкнул глазами.

— Да и перетруждаться на ложе в его возрасте опасно.

Фриц хохотнул.

— Будем надеяться, у фрау Хильды достанет ума хорошо заботиться о… друге. Ведь если его не станет, она отсюда первой вылетит, а уже потом — мы.

Людвиг грустно рассмеялся.

Они еще немного поболтали, потом Фриц заметил, что Вальтер бросил попытки изловить хоть кого-то из послушников и поплелся на тренировочную площадку.

— Пойду разомнусь немного с братом Вальтером. Увидимся в мастерской.

Людвиг внезапно пытливо вгляделся в лицо Фрица.

— Прости, что навязываюсь, Фридрих, но ты все-таки мой подопечный, поэтому я обязан спросить… С тобой все хорошо?

Фриц вздрогнул и тут же постарался принять беспечный вид.

— Почему ты решил, будто со мной что-то не так?

— Когда начиналось собрание, ты выглядел как обычно, но сейчас побледнел и часто хмуришься, наверное, сам того не сознавая, — объяснил Людвиг. — Я подумал, может, на собрании сказали нечто неприятное, но нет. Или ты от меня что-то скрыл?

— Нет, нет. — Фриц замотал головой, сетуя на проницательность Людвига. — Мне просто взгрустнулось после сегодняшнего чтения жития святого Себастьяна. Ты же знаешь, как читает брат Михаэль — тут любой слезами зальется.

— Твоя правда. — Людвиг покивал. — Михаэлю надо было не в монастырь идти, а на балаганные подмостки.

— Ну, тогда мы бы точно умерли от скуки на собраниях, — заметил Фриц.

— Тоже верно… Что ж, раз с тобой все в порядке, то я рад. Но помни, ты всегда можешь поговорить со мной, если понадобится слушатель. Я ведь понимаю, что на исповедь, тем более ко многим нашим братьям, идти совсем душа не лежит. И в этом нет ничего плохого — Господь слышит нас, даже когда мы говорим с ним в своем сердце. Но иногда нужен живой собеседник.

Людвиг подмигнул.

— Если приспичит выговориться, то я обязательно присяду тебе на уши, — пообещал Фриц.

Однако на самом деле он не был готов поведать свою историю никому, даже понимающему и умному Людвигу. Фриц уже давно не исповедовался по-настоящему — ему претила мысль поверять свои терзания человеку, которому на них плевать. Большинство священников, прикрываясь тем, что являются лишь представителями Бога, с которым на исповеди на самом деле говорит человек, пропускали слова прихожан мимо ушей. У Фрица еще были свежи детские воспоминания о том, как во время одной из исповедей ауэрбахский священник отец Герхард банально задремал.

Фрицу требовался совет, поддержка, однако в сердце жил потаенный страх, что даже понимающий брат Людвиг, узнав все перипетии жизни подопечного, лишь осудит и ужаснется. Поэтому Фриц из последних сил удерживал крышку на бурлящем котле переживаний и улыбался, уверяя, что все хорошо. Просто отлично.

Сегодня на тренировке, куда Фриц, как обычно, явился единственным из братии, он рубился с особой яростью. Словно видел перед собой не Вальтера, а Солу во плоти и вонзал клинок прямо в ее белое тело, которое так хотелось обнять. В такие моменты Фрицу казалось, что он мог бы легко убить ее, если бы она сейчас предстала перед ним.

Он бил бы ее и бил, пока прекрасное лицо не превратилось бы в кровавоемесиво. Пока пышная грудь не испустила бы последний вздох.

Вальтер, несмотря на возраст и старые раны, бывший великолепным бойцом, едва сдерживал натиск противника.

Фриц нападал, не думая о защите и в настоящем бою давно бы получил смертельные раны. С каждым взмахом меча выходила ярость, терзавшая нутро как голодный зверь. Вытекали ядовитой рекой ненависть и боль. Увы, только до следующего раза, когда скопятся опять в таком количестве, что станет невозможно терпеть.

— Ай, молодец, сучий сын, — заявил Вальтер после тренировки, в его устах это была величайшая похвала. — Все бы оболтусы были такими как ты.

«Вот уж не надо», — кисло подумал Фриц.

— Только, ебать твою налево, следить надо за жопой-то, — продолжил Вальтер. — Будь на моем месте вервольф, давно бы тебя сожрал нахуй.

Дальше он полчаса въедливо объяснял Фрицу все ошибки, и у того была слишком занята голова, чтобы думать о чем-то, кроме тренировки.

— Но вообще в походе ты закалился, даром что молодой пиздюк, — расщедрился на еще одну похвалу Вальтер. — Там ведь или научишься драться, или подохнешь, третьего не дано… Тебя хоть сейчас можно на север послать, варваров похуячить.

— Там все так плохо? — спросил Фриц, зная, что во всем, что касалось военных новостей, Вальтер осведомлен лучше всех в округе.

— Недавно с торговцами болтал, те бают — полный пиздец. По слухам эти ебанутые сваны или как их там даже захватили Кауфсбург.

Фриц удивленно вскинул брови: язычники ежегодно совершали набеги на прибрежные области разных стран, протянувшихся вдоль Серого моря, однако раньше северянам никогда не удавалось взять большой укрепленный замок и уж тем более целый город. Пограбив деревни и угнав пленных, они убирались восвояси.

— Торгаши пиздят, что у язычников есть какие-то воины, которые, нажравшись мухоморов, могут аж на стены запрыгивать, — поделился Вальтер. — Но по мне так это полная хуйня.

Фриц покачал головой, вспоминая парящих в небе еашубов.

— В мире полно разной магии, о существовании которой мы даже не подозреваем, так что я бы не стал сразу объявлять купцов врунами.

Вальтер фыркнул.

— Если у варваров всегда были такие разхуяреные воины, чего же они раньше города не брали?

— Потому что рыцари и священники, которые должны были защищать замки и города, навечно остались в Святой земле, — раздумчиво произнес Фриц. — Что бы мы о них ни думали, варвары тоже не дураки: они знали, когда напасть большими силами.

Подергав себя за густую черную бороду, Вальтер выдал:

— Черепушка у тебя варит, пиздюк.

— Такими темпами скоро объявят новый Крестовый поход, но уже против язычников севера, а не аласакхинцев, — иронично заметил Фриц.

Вальтер только махнул рукой.

— Дождешься от этих трусливых хуесосов из Сейнта, как же! Скорее уж мы сами со старыми товарищами соберемся и рванем на север. Хотя говорят вроде как варвары уже ушли. Они ведь быстрые: то тут появятся, то там.

Фриц вздохнул: его не радовала мысль, что, возможно, придется снова брать в руки оружие. Но и отсиживаться в стороне, когда людей убивали и угоняли в рабство, он не мог.

Словно прочитав его мысли, Вальтер саданул Фрица по спине так, что чуть душу не вышиб.

— Не ссы, варварам просто свезло. Если еще раз сунутся, им и без тебя наваляют.

Вылив на себя в монастырской купальне несколько ведер ледяной воды, Фриц одел под рясу чистую рубаху и пришел в переписную мастерскую с ощущением усталости во всем теле, которое, тем не менее, дарило странную легкость.

Мастерская представляла собой длинное, светлое помещение с высокими стрельчатыми окнами. Здесь в два ряда стояли деревянные столы с наклонными крышками, на которые было удобно класть книгу. Приятно пахло пергаментом из выделанной кожи и чернилами. Тишину нарушал лишь скрип перьев, да изредка звучащие негромкие голоса — Людвиг тщательно следил за порядком в своей вотчине и мог быть строгим, если потребуются. Однако трудящиеся под его началом братья и послушники могли рассчитывать на справедливость, а также на то, что их провинности не вытащат на собрание капитула ради общего порицания.

Пусть монахи происходили из дворянских и богатых купеческих семей, в монастыре каждый был обязан трудиться. Но уважаемые господа не опускались до работы в полях или на конюшне, для чего имелись крепостные, а занимались только благородными делами: садоводством, врачеванием, переписыванием Святой Книги и прочих богоугодных текстов.

На самом деле Фриц бы с удовольствием изучил лекарское ремесло, чтобы помогать людям. Он уже достаточно жизней отнял, пора было начинать спасть. Однако брат Манфред невзлюбил Фрица еще в бытность того послушником по непонятной причине, может быть просто учуял в новеньком непокорный нрав да критический ум. Случай с разбитой склянкой только все усугубил. Теперь Фрицу дорога в монастырскую больницу была заказана, наверняка даже в случае недомогания его бы приняли неохотно и с лечением не старались.

Зато в переписной мастерской Фриц пришелся ко двору, быстро подружился с Людвигом и даже получал удовольствие от далеко не самой занимательной работы.

Увы, до сих пор не удалось найти способ создать книгу без использования чернил. Давно существовала особая магия, позволявшая переносить слова на пергамент напрямую из разума волшебника, но она была еще сложнее, чем рисование картин, когда на холсте по воле мага появлялось лицо модели во всем схожее с оригиналом. Овладеть такими необычными чарами могли единицы, созданные таким образом книги выходили даже дороже рукописных.

В монастыре святого Йохана был один такой умелец, только он утомлялся уже после часа работы, успев сделать от силы десяток листов, и потом валялся до конца дня с головной болью.

Вот и приходилось братьям трудиться по старинке.

Следовало писать очень внимательно: малейшая помарка — и целый пергаментный лист загублен. Да и ошибки в тексте книги, которую монастырь будет продавать за немалые деньги, были недопустимы. Каждый лист после написания проверял или обладавший идеальной грамотностью Людвиг, или один из его старших помощников.

Поначалу Фриц попортил много пергамента, но ему и поручали нечто не особо важное, вроде собрания проповедей одного из Повелителей. Людвиг никогда не ругал за ошибки, просто советовал, как избежать похожих ляпов в будущем. Зато за успехи всегда нахваливал, и вскоре Фриц уже занимался переписыванием отрывков из Святой Книги, которую не читал полностью давным-давно и сейчас открывал заново. Фриц даже в свободное время переводил кое-какие особо понравившиеся отрывки с древнеиллирийского на родной язык. Пока еще лишь мечтая о том, что может быть когда-нибудь через много-много лет сможет издать Святую Книгу на бруденландском, чтобы все грамотные, но не владеющие мертвым наречием люди, познакомились с великим текстом.

К концу дня от такой работы ломило плечи, а перед глазами мелькали черные точки, так что тренировки с Вальтером были как нельзя кстати. Без них Фриц бы давно стал частым гостем лазарета, как другие братья, где слуги делали им ежевечерние растирания спины…

Красивые витые буквы ложились на лист ровными строками. Фриц сосредоточился так, что из головы вылетели все посторонние мысли. Он погружался в написанные тысячу с лишним лет назад слова, впитывал их, пропускал через себя.

Вот только сегодня высшие силы определенно пытались Фрицу на что-то намекнуть. Или просто издевались.

Уже после обеда, когда Фриц закончил один отрывок, оказалось, что следующий для переписывания будет часть Святой Книги, вызывавшая особые споры у церковников. Песни любви — собрание стихов, написанных императором Константином для своей супруги. Во все времена находились клирики, заявлявшие, что столь откровенным виршам не место на страницах духовной литературы. Однако в итоге никто так и не посмел изъять из Книги произведения чтимого святого, прекратившего гонения на последователей Сына и сделавшего истинное учение государственной религией Иллирийской империи.

Сейчас Фриц об этом горько пожалел.

— Че-е-ерт. — Он поспешно прикусил губу, проглатывая рвущиеся наружу еще более непотребные слова.

Только он успокоился после собрания капитула и утренних мучений! Проклятые любовные стишки и рифмоплет Константин! Чтоб им всем пусто было!

Людвиг поспешил к Фрицу, явно заметив, как тот скривился и оскалился. Забросал обеспокоенными вопросами, предполагая то, что считал самым ужасным:

— Что-то случилось? Чернила разлились?

Фриц постарался расслабиться, придать лицу если не спокойное, то хотя бы не такое зверское выражение.

Конечно, можно честно признаться в нежелании переписывать любовные стихи. Людвиг точно даст другую работу.

Но тогда придется объяснить причину, иначе создастся впечатление, что Фриц из тех монахов, которые носятся со своей девственностью почище иных девиц и падают в обморок от слова «грудь».

Рассказать правду он тоже был не готов, поэтому растянул губы в привычной улыбке, так, что, кажется, кожа вот-вот треснет, сползая с лица и обнажая правду.

— Нет, нет, просто утомился.

— Тогда иди разомнись, — заботливо предложил Людвиг. — Дописать можно и завтра. Пока что на складе достаточно готовых книг, мы никуда не торопимся.

Фриц бы воспользовался советом, если бы завтра не ждали бы все те же любовные стихи.

Уж лучше сразу отмучиться!

И Фриц принялся плести словеса лжи:

— Хочу дойти сегодня до логической точки. Если работа не завершена, это всегда свербит, точно заноза в пальце застряла.

— Понимаю, понимаю. — Людвиг кивнул и, наконец-то, отошел от Фрица, приметив, что одному послушнику, недавно начавшему работу в мастерской, требуется помощь.

Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей.

«Дерьмовое дерьмо, — повторял про себя Фриц, чтобы не пустить в разум волшебные строки, так и пропитанные страстью, точно ядом. — Проклятое мерзкое дерьмо».

О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! О, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!

Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию лилии!

«Черт, черт, когда это кончится?!»

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.

О да, он читал эти строки Соле, тогда впервые за много лет взяв Святую Книгу, чтобы выучить стихи. Она кивала, улыбалась, но пропускала все мимо ушей. Как и большую часть его глупых юношеских излияний.

Ха, да кому на самом деле нужна вся эта любовная чушь! Сплошное вранье и фантазии! Наверняка жена Константина, которой он пел оды, окрутила его лишь ради титула да власти. Он же, когда она увяла с возрастом, стал развлекаться с молоденькими дамами. Все же к услугам императора всегда толпы красоток.

Все ложь!

Когда на самом-то деле короткий, всего на два листа, кусочек со стихами закончился, Фриц ощущал себя так, словно его долго избивали, а потом бросили под копыта диких жеребцов. Хотелось лечь прямо на стол и погрузиться в сон без сновидений.

Солнце давно перевалило за полдень и двигалось в сторону черной линии леса на западе, издалека кажущейся пиками гор. Хвала Господу, впереди свободное время перед службой и вечерней трапезой. Можно будет в самом деле отправиться на боковую.

Мимо Фрица проходили спешащие на выход братья, кто-то потягивался, разминая затекшие плечи. Двое шепотом обсуждали планы на грядущий веселый вечер, который намеревались провести в борделе Йоханштадта.

Обычно Фрица не волновали развлечения братии: после первого изумления от осознания того, как на самом деле живут монахи, постепенно стало все равно. Чужие грехи Фрица не касались, да и не считал он желание полапать разбитных шлюх таким уж большим злодеянием.

Однако сегодня Фриц пребывал во взвинченном состоянии, и довольные рожи братьев взбесили его до крайности.

— Вот ведь похотливые кобели, — прошипел он себе под нос.

На беду рядом в этот миг оказался Людвиг, устремивший на Фрица недоумевающий, даже слегка осуждающий взгляд.

— У тебя плоховато получается изображать брата Дитриха, — заметил Людвиг с натянутой шутливостью.

Фриц с силой провел ладонями по лицу, пытаясь сбросить яростное наваждение.

— Прости, просто… раздражает, что они уже так в открытую обсуждают свои планы. Иногда кажется, что я не в монастыре, а в борделе.

Посмотрев на Фрица долгим, нечитаемым взглядом, Людвиг быстро осмотрелся, проверяя, что кроме них в мастерской никого не осталось. Братья, утомленные работой и жаждущие заняться своими делами, успели разбежаться — всего за несколько минут их точно ветром сдуло.

Присев на стол, стоящий позади места Фрица, Людвиг медленно проговорил:

— Это прозвучит странно в устах монаха, но я считаю, пусть лучше наши братья предаются похоти с женщинами, чем сжигают их на кострах. Увы, очень часто подавление плотских желаний приводит к ужасным последствиям, я видел множество клириков, как мужчин, так и женщин, которые получали сладострастное удовольствие, пытая и отправляя на казнь объекты своего загнанного в глубины естества влечения. Конечно, не все служители церкви таковы — многие ловят настоящих злых колдунов и ведьм. Но достаточно и тех, кто скрывает свои потаенные желания за маской благолепия, отправляя на костер невинных.

Фриц удивленно вскинул брови: соглашаясь мысленно с каждым словом, он пока не понимал, куда клонит Людвиг.

— Часто причины подобных трагедий можно найти в самом начале пути клирика или святой сестры, которые поступают в монастырь совсем юными. Я вот, например, стал монахом в сорок пять, успев овдоветь и оставив в миру сыновей. И считаю большой ошибкой, когда молодые люди принимают обеты во цвете лет, не узнав жизни во всей полноте. Не изведав плотской любви.

До Фрица дошло, в чем соль, и он залился горьким, режущим по нервам смехом. Людвиг, собравшийся продолжать свою речь, даже слегка спал с лица.

— О, мира я навидался по самое не хочу и сыт им по горло!

Фриц посмотрел на Людвига с ядовитой насмешкой, хотя и сознавал, что не стоит злиться на нравоучения товарища, который хотел как лучше. Однако Людвиг не дрогнул под этим взглядом и не пошел на попятный. Наоборот, протянув руку, он положил длинные тонкие пальцы на предплечье Фрица, сидевшего вполоборота и опиравшегося на столешницу.

Светло-серые глаза Людвига, окруженные лучиками морщинок, согревали мягким теплым светом.

— Так расскажи мне. Поведай, что тебя грызет. Не держи боль в себе — станет только хуже. Если тебе нужен совет — я помогу, если нет — просто выслушаю. Можешь вообще считать, что я лишь деревянная статуя святого, которому ты изливаешь свою боль.

Дело ли было в ласковом отеческом тоне. Или в этом добром взгляде. Но Фрица прорвало. Слова полились помимо его воли.

Он рассказал Людвигу все. Начиная со смерти матери до попытки встретиться с Солой в Грайсере и смерти отца. Фриц не скрывал ничего, как на исповеди. Поведал и о том, как убивал аласакхинцев ради золота. О казненных, за которых не смог заступиться. О людях, заживо сожженных в храме Зоара.

И о том, как укачивал на руках отрубленную голову Рудольфа.

По мере того, как Фриц говорил, из него словно гной из раны изливалась какая-то невидимая субстанция — вязкая и темная, мешавшая раньше дышать. Под конец рассказа он ощутил приятную опустошенность.

На лице Людвига не отражалось брезгливости, возмущения или ужаса. Он выслушал Фрица со спокойным вниманием, но не спешил ничего говорить.

— Осуждаете? — сам спросил Фриц, даже желая услышать порицание, как подтверждение приговора, который вынес себе сам.

— Нет. — Людвиг покачал головой.

— Потому что «мы вам не судьи»? — Фриц передразнил традиционную фразу священников на исповеди, за которой чаще всего крылась банальная лень и нежелание вникать в проблемы прихожан.

Людвиг едва заметно улыбнулся, но тут же снова стал серьезным и сказал с нажимом:

— Потому что я в свое время видел много крестоносцев: в Святую землю уходили благородные юноши, мечтающие сделать мир лучше, а возвращались поломанные мужчины, алчные, жестокие и уверенные, что им все дозволенно. То, что среди искушений Лукавого ты смог сохранить свои моральные принципы — большая победа. Мне не за что тебя осуждать.

Фриц скривился.

— Да какая к черт… — Он успел оборвать недопустимое слово. — Никакая это не победа. Скольких людей я убил! Даже Рудольф… Если бы я не отправился в поход. Если бы согласился вернуться домой пораньше… Он остался бы жив! И отец…

Людвиг поднял руку, прерывая сбивчивую речь Фрица.

— Почему бы тебе не посмотреть на произошедшее под другим углом? Если бы ты не отправился в Крестовый поход, ту девушку… Эсфирь, верно? Ту девушку бы изнасиловали и убили, но сейчас она вышла замуж и подарит жизнь нескольким детям, те родят внуков — появится целый новый род, все благодаря тебе и твоему другу. Рудольф же… как второго сына, его ждала бы незавидная судьба. В лучшем случае он пошел бы по духовной стезе и наверняка попал бы в не самое лучшее окружение. В худшем… мне тяжело это говорить, но среди братьев слишком много тех, кто ступает на путь легендарного Кая и ради жажды власти не колеблется перед убийством родного человека. Господь был ко мне милостив: мой старший брат не сомневался в моей преданности и сейчас мои сыновья верно служат его детям. Однако такое семейное единство случается редко. Судя по тому, что ты рассказал о Фердинанде фон Заксенштойфе, Рудольф всегда оставался бы для него угрозой, и старший брат достал бы его даже за стенами монастыря. Пусть это и прозвучит жестоко, но, возможно, смерть в Аласакхине спасла твоего друга от куда более страшной судьбы. В любом случае, на все воля Господа. И раз Он сохранил тебе жизнь, то с какой-то важной целью. Прошу, не разбрасывайся божьим даром, не изводи себя чувством вины.

Фриц задумался: не то, чтобы подобные идеи не приходили к нему раньше, но одно дело — уговаривать самого себя, а другое — услышать все от старшего, авторитетного друга.

— Что касается твоего батюшки, — продолжил Людвиг. — Ты же не хуже меня понимаешь, что не виноват в его смерти. Твой отец сам загнал себя в гроб, будучи слишком слабым, чтобы принять удар судьбы. Ибо крепка, как смерть, любовь. Она — величайшее счастье, но она же может принести величайшую боль.

— Да ты прав, брат, я и сам об этом думал. — Фриц приложил пальцы ко лбу. — Но одно дело понимать разумом, а другое — сердцем.

Людвиг мягко улыбнулся.

— Хорошо, что ты хотя бы согласился с моими доводами. Постарайся повторять себе эти мысли почаще, как молитву.

— Постараюсь. Спасибо, что выслушал, — с искренней благодарностью произнес Фриц.

Он ощущал себя так, будто чисто вымылся после долгой дороги через пустыню, когда к телу прилип песок и грязь.

— Не за что, ведь для этого я и здесь, — обронил Людвиг. — И теперь я понимаю, что ты пришел в монастырь вовсе не по глупости, вроде отказа девушки. Твое место действительно здесь. Вот только… Если примешь мой совет, я бы рекомендовал тебе посетить бордель.

— Чего-о-о? — У Фрица глаза на лоб полезли от такого заявления.

Людвиг хохотнул.

— Да, понимаю, звучит странно. Однако в твоем возрасте очень опасно подавлять желания тела. Тебе нужно куда-то сбрасывать избытки сил, но тренировок с оружием и работы в мастерской для этого недостаточно. Некоторым помогают ночные бдения в храме да молитвы, но это явно не твой случай. Прости, что прибегаю к низкой лексике, но… тебе надо просто перебеситься, прежде чем погрузиться в монашескую жизнь. Когда ты познаешь других женщин, то образ твоей возлюбленной, засевший в сознании и мучающий тебя, постепенно развеется. Конечно, по-хорошему такое надо делать до пострига, но назад уже не повернуть и придется разбираться с тем, что есть. Уверен, ты не погрузишься в пучину разврата и всегда будешь уважительно вести себя даже с падшими женщинами, поэтому даю тебе такой совет. Вижу, что тебе, в отличие от многих братьев, ласка дам на самом деле требуется. Но, конечно, решать тебе, я могу лишь высказать свое мнение.

— Я подумаю, — с расстановкой ответил Фриц.

— Вот и отлично. Тогда подумай еще вот над чем: что, по-твоему, лучше — делить ложе с женщиной, к которой ты относишься со всем почтением, или подавлять в себе влечение, выставляя женщину сосудом греха? Господь не зря создал Иво и Эву. Если бы Он желал, чтобы люди оставались девственными, то в мире обитали бы одни мужчины. Или одни женщины.

Фриц невольно улыбнулся.

— Если бы тебя услышал брат Дитрих, то сразу потащил бы на костер.

Людвиг хитро прищурился.

— Но ты ведь меня не выдашь.

Он потрепал Фрица по плечу, в этот миг до боли напомнив Пауля. Тот бы на излияния Фрица, наверное, тоже ответил бы советом, вроде «бабу себе найди». Только вложил бы в это совершенно другой смысл.

Глава 19

Простившись с Людвигом, Фриц отправился прямо в спальню послушников, где сейчас, в свободное время, никого не было: молодежь разбежалась кто куда. Он заглянул под свою узкую койку, где хранил в мешочке немногие пожитки. Там, тщательно завернутый в одежду, покоился серебряный браслет.

Фриц сам толком не понимал, почему сберег подарок Эсфирь, предназначенный для Солы. Сперва собирался продать его, прибавить вырученные деньги к тем, что получил от Дидье, и все это использовать для вступительного взноса в монастырь. Но в последний момент Фриц передумал, подчиняясь какому-то неясному предчувствию, что браслет еще пригодится. Хотя зачем? Ведь невесты, которой можно преподнести дар девушки из далекой Аласакхины, у Фрица уже никогда не будет.

В итоге он решил, что браслет станет этаким запасом на черный день: серебряную вещицу с полудрагоценными камнями всегда можно продать в случае нужды в деньгах. Пока же Фриц не только не бедствовал, но и умудрялся откладывать из денег, которые обитель выделяла каждому монаху для «раздачи милостыни». На деле, конечно же, эти монеты шли куда угодно, но только не нищим. Лучшее вино, деликатесы, одежда из тонкого сукна, которую можно носить под рясой. Куртизанки.

В пику прочей братии Фриц сначала щедро раздавал милостыню, пока не понял, что в толпе калек, точно стервятники слетающихся на сердобольного монаха, нет ни одного настоящего страдальца. Тогда Фриц стал тщательнее подходить к благотворительности: собирал в городе слухи, бродил по бедным окраинам и, найдя дома действительно нуждающихся, обычно ночью подкидывал им на порог завернутые в тряпицу монеты. В праздники раздавал всем встречным детишкам сладости. В Йоханштадте Фрица даже стали узнавать, не без злорадства обзывая «святошей Николасом». Не обошлось и без неприятностей: несколько раз любители легкой наживы пытались обчистить «монашка» на темной улочке — вот когда пригодились нещадные тренировки Вальтера. Фриц, носивший под рясой короткий меч, дал отпор и как следует проучил бандитов. Правда, в одной из потасовок ему здорово досталось и потом Дитрих битый час разорялся на собрании капитула, обличающе указывая на фингал под глазом Фрица. Дитриху даже удалось выбить из утомленного разбирательством настоятеля разрешение на суровую епитимью для «буяна». Фрица ждало страшное-престрашное наказание, которого монахи и послушники боялись даже больше заключения в монастырской темнице — неделя работы в больнице для прокаженных. Фриц, не раз бывавший там по собственной воле, воспринял кару спокойно, но для вида состроил испуганную мину — не стоило лишний раз дразнить Дитриха, пусть позлорадствует всласть.

В общем, деньги на крайний случай у Фрица водились, можно было бы прибавить к ним монеты, вырученные за браслет. Но что-то всегда удерживало Фрица, хотя пару раз он даже направлялся с украшением в ломбард.

Теперь Фриц лежал на койке, закинув одну руку за голову, а в другой вертя безделушку. Вид браслета как всегда причинил сладко-терпкую боль. Фриц представлял, как прохладный серебряный обруч обнимает тонкое запястье Солы. Синие с зелеными прожилками камни чудесно подошли бы под цвет ее глаз.

Интересно, как она? Стоило прислушаться к сплетням, узнать, может быть, герцог Сфорца таки помер от излишнего усердия в постели. И что тогда? Прибежать к Соле и снова пасть к ее ногам?

Вот уж нет!

Фриц сжал браслет так, что камни больно впились в кожу.

Стоит взять да и презентовать украшение какой-нибудь шлюхе. Получится эффектный жест. Правда, никто, кроме самого Фрица, не сможет оценить иронию. Ну и плевать.

В этот миг он окончательно решил, что последует совету Людвига и пойдет в бордель.

— Что это у тебя такое, братец-крестоносец, никак подарок Прекрасной Дамы? — раздался рядом издевательский голосок.

Задумавшись, Фриц не заметил, как в спальне появились другие послушники, тут же бросившиеся зубоскалить насчет «крестоносца».

Поступая в монастырь, Фриц предпочел не распространяться о прошлом. Однако один из послушников был при дворе Заксенштойфе в роковой день отбытия юных рыцарей, и, вспомнив Фрица, конечно же, растрезвонил на всю обитель. После бесславного окончания похода многие считали чуть ли не долгом посмеяться над бывшими героями, которых раньше приветствовали цветами. После начавшейся на севере войны бывших крестоносцев невзлюбили еще больше, обвиняя в участившихся нападениях язычников.

Другие послушники иногда пытались приставать к Фрицу, но его их насмешки не задевали, вызывая лишь брезгливое недоумение. Заняться нечем, что ли? Среди послушников, даже тех, что был старше на год, два или три, он ощущал себя глубоким стариком, окруженным шаловливыми и глупыми внуками.

Сейчас он тоже не обиделся на хихикающих мальчишек.

— Да, вы раскрыли мой секрет, — скучным тоном произнес Фриц, садясь.

Затем скорчил зверскую рожу.

— Теперь придется вас убить, чтобы вы унесли тайну с собой в могилу.

Дурачки приняли угрозу за чистую монету, побледнели, один пацан тонко пискнул:

— Не посмеешь, мой отец граф…

-… ничего не узнает, — невозмутимо закончил Фриц. — Расчленю ваши трупы да оставлю на съедение диким зверям.

Мальчишек как ветром сдуло: Фриц не опасался, что они пожалуются на угрозы, ведь тогда им придется признаться и в собственной трусости. Возможно, только про браслет кому-нибудь из старших настучат. Ну да хранить у себя память о бывшей возлюбленной — не преступление, тут даже Дитрих не сможет потребовать наказания.

Жаль, теперь надо будет носить украшение с собой в кошеле с деньгами, не то сопрут и глазом моргнуть не успеешь.

За окнами уже смеркалось, зазвенел колокол, созывая братию на вечернюю службу. Привычная до каждого слова в молитве церемония прошла для Фрица как в тумане.

Забавно: перед визитом в бордель он волновался, точно мальчишка-девственник. Собственно, он никогда раньше не бывал в подобных местах, даже издалека не видел. Наверняка, в Ауэрбахе имелись дома терпимости (где их нет!), но не вблизи замка.

Пока шла служба, Фриц десяток раз успел передумать идти, а потом опять поменять решение. Наконец, когда прозвучало последние песнопение, Фриц поспешно занял очередь на благословение, встав перед всеми другими послушниками, хотя обычно не лез вперед. Парни поворчали, однако спорить с Фрицем никто не решился.

Быстро получив благословение и поцеловав перстень Бенедикта, наверняка дремавшего и действовавшего чисто по привычке, Фриц устремился прочь из церкви.

Попечитель странноприимного дома брат Конрад, который был негласным лидером посещавшей бордель компании монахов, обнаружился во дворе. Фриц знал из подслушанных тут и там шепотков, что сегодня планируется очередная веселая прогулка. Конечно, он мог отправиться в город и сам, вот только не знал, где находится более-менее приличный дом терпимости. Не спрашивать же у каждого встречного «где тут у вас чистый бордель?». К тому же существовала вероятность забрести в какой-нибудь притон, откуда не помогут выбраться даже особые фехтовальные приемы Вальтера.

Вот и пришлось унижаться перед Конрадом. Нагнав его во дворе, Фриц тихо заговорил:

— Прошу прощения за беспокойство, брат. Слышал, ты сегодня с товарищами отправляешься в город.

Фриц так и не смог заставить себя сказать все прямо, надеясь, что Конрад поймет намек. Тот понял и еще как, сразу расплылся в противной улыбочке.

— Ну-ну, никак наш добродетельный брат заскучал? Мы всегда рады компании, не то, что некоторые, обитающие в высших сферах…

Несколько минут Фриц стоически выдерживал насмешки. Хотелось плюнуть на все, развернуться да уйти. Удерживало лишь осознание того, как глупо он будет выглядеть сейчас, поджав в хвост и убежав в кусты.

Наконец, Конрад изволил закончить свои упражнения в остроумии и повел Фрица к одной из монастырских калиток — обитой железом дверце в стене, ключи от которой имелись только у старших клириков. Там уже ждало несколько любителей запретных наслаждений, всего семь человек, в том числе двое послушников. Появление Фрица они встретили понимающими улыбочками и смешками. Благо воздержались от громогласного обсуждения, только шушукались как бабки-сплетницы.

Вскоре подтянулся еще один монах — старикашка за шестьдесят, в котором, тем не менее, не угас юношеский пыл. Конрад объявил, что больше никого ждать не будем, кто опоздал, пусть топает до города один, дорогу знает.

Конрад открыл заветную дверцу и отряд алчущих женского тепла гуськом двинулся по тропинке, вьющейся через монастырские предместья за лес, в сторону Йоханштадта.

Идти пришлось больше часа, в сумерках можно было запросто споткнуться, хорошо, Конрад прихватил масляную лампу и шел впереди, освещая дорогу.

Оказалось, бордель, как и весь злачный квартал, находился за стенами города — после первого удивления Фриц понял, что собственно в этом нет ничего странного. Люди из века в век стыдливо прятали свои грешки, а чужие старались не замечать. Но от этого пороки никуда не девались.

По словам одного из разговорившихся с Фрицем братьев, в квартале удовольствий располагались не только бордели на любой вкус и кошелек, но также игорные дома и просто питейные заведения, которые из-под полы торговали «порошком счастья». По описанию это зелье здорово смахивало на алмунашитат-еашуб с востока, и Фрица накрыло премерзкое ощущение повторяемости событий. Хорошо хоть никто из братии еще не увлекся дурью.

Неожиданным для Фрица стало и то, что жмущиеся к стене Йоханштадта улицы ярко освещены — у входа в каждое здание висел факел, иногда два и больше. Обычно с наступлением ночи все города погружались во тьму, только в самых больших сравнительно недавно стали появляться уличные фонари — железные клетки с маленькой горящей жаровней внутри. Но вся эта роскошь предназначалась только для мест, где обитала аристократия, любившая бузить ночами, словно нечисть. Или уподобляясь в своем веселье обитателям квартала удовольствий.

В месте сосредоточия порока воздух звенел от шума, у каждого крыльца топтались перекрикивавшие друг друга зазывалы.

— Самые лучшие девочки в «Сладком цветочке»! С ними вы отправитесь в Рай прямо на земле!

— Реки золотого магяьсогского! Напейся до встречи с зелеными чертями!

— Попытай свою удачу! На кону сотня золотых!

Улицы несмотря на поздний час запрудил народ, сплошь мужчины, некоторые вели под ручки шлюх. Кое-кто уже покачивался и горланил песни. Одного пьяницу громко выворачивало наизнанку в переулке.

Все эта пестрая толпа и режущие по ушам звуки производили на Фрица угнетающее впечатление. Скорее бы уже добраться до места!

Возле дома терпимости, куда Конрад вел братию, висели аж два красных фонаря, сделанных из иллирийского стекла. Четкое указание на то, какое заведение здесь самое лучшее. Так даже не умеющие прочитать название на табличке сразу найдут нужное здание. Назывался бордель, кстати, безо всякой выдумки «У веселой киски».

Фриц возвел очи горе, двое послушников, тоже первый раз посещавших злачное местечко, захихикали как дебилы.

Внутри бордель не соответствовал тому, что ожидаешь увидеть в здании, на входе которого висят стеклянные фонари. Просто большой шумный зал, с пропахшим потом и вином спертым воздухом.

Народу здесь было много несмотря на высокие цены (на что-то же хозяева дома терпимости купили дорогущее стекло). Фриц сразу отметил несколько особо богато одетых господ, наверняка из высшей знати. По большей же части в борделе веселились, как и положено в торговом городе, купцы, которых удавалось отличить по неким неуловимым манерам и особенностям речи — описать их Фриц бы не смог при всем желании.

Веселящиеся мужчины сидели за круглыми столиками, облепленные со всех сторон хохочущими размалеванными дамочками в платьях и блузках с таким глубоким декольте, что грудь едва не вываливалась. Еще несколько таких же женщин задирали ноги на помосте в дальнем конце зала под довольно скверную музыку, выжимаемую из истерзанных флейты и лютни.

Братию в доме терпимости встретили, как постоянных посетителей: сразу же отвели за «их» длинный стол в углу. Появились особые дамы, знавшие всех господ монахов по именам и отпускавшие явно дежурные, непонятные Фрицу, шуточки. Он скривился, увидев, что большая часть женщин — блондинки, иногда явно крашеные. Увы, представление о красавицах с золотыми локонами жило в Бруденланде веками, кочуя из баллад миннезингеров в мужские фантазии и обратно.

Женщины быстро облепили монахов, кому-то уселись на колени, кто-то сам упал лицом в пышную грудь. Шестидесятилетний старикашка обнимал сразу двоих хохочущих дам.

«Надеюсь, его не хватит удар от усердия, — кисло подумал Фриц. — Иначе станет совсем-совсем весело».

Все действо обильно заливалось красным вином и пивом.

От выпивки Фриц отказался: пусть во время мучительных ночей, полных сладострастных образов приходило желание утопить боль в алых струях, но… Достаточно было вспомнить, каким противным становился отец во хмелю, как пропадало всякое желание напиться.

Просьба принести воды ожидаемо вызвала волну насмешек со стороны шлюх. На это Фриц язвительно заметил, что дамочкам бы стоило вести себя повежливее с посетителем, который несет в их вонючую дыру звонкие моменты. Женщины заткнулись, но стали подозрительно коситься на Фрица и не спешили к нему подсаживаться.

Чему он был только рад. Пропало всякое желание иметь дело с ярко размалеванными помятыми тетками. Фрица подташнивало от всего: резких звуков, запаха перегара и самого вида шлюх. Очень хотелось удрать, и на месте его удерживала только гордость.

Так Фриц и сидел, уткнувшись в свою кружку с водой, пока не ощутил чье-то присутствие совсем рядом. Рука сама собой потянулась к поясу, и стоило большого труда, чтобы не развернуться резко к возможному противнику. Потому что рядом, судя по слабому запаху розовой воды, все же не враг, а женщина. Через несколько томительных секунд, Фриц почувствовал на плече мягкую руку.

— Похоже, сегодня мне везет, — произнес низкий грудной голос над самым ухом. — Такой симпатичный молодой посетитель.

Повернув голову, Фриц мысленно облегченно вздохнул: рядом стояла невысокая шатенка. Не писанная красавица, с мясистым носом и крупным ртом, но в целом достаточно симпатичная. Умело накрашенное лицо придавало ей моложавый вид, и все же глаза выдают истинный возраст человека — даже не тела, а души. По усталому, ироничному и даже слегка злому взгляду казалось, что куртизанке было под сорок. Она годилась Фрицу если не в матери, то уж точно в старшие сестры.

Мысленно все взвесив, Фриц не стал сбрасывать с плеча маленькую ладошку.

В конце концов, он ведь пришел сюда ради удовлетворения призывов плоти и будет глупо хотя бы не попробовать. Если все же не удастся себя пересилить, можно просто отдать шлюхе деньги, та только обрадуется, что не нужно притворно стонать, пока в нее долбится очередной мужик.

И секрет Фрица останется в ее комнате.

— Твое имя? — хмуро осведомился он.

Она изобразила улыбку, которую сама наверняка считала томной, на деле же получилась скорее кривая гримаса.

— Магда. Но вы можете звать меня, как пожелаете, герр. Как мне обращаться к вам?

Фриц назвал настоящее имя, не видя смысла в том, чтобы прятаться за вымышленным. Если уж собирался скрываться, стоило надеть маску. Но судя по тому, что братья ходили в бордель совершенно открыто, «киски» болтливостью не отличались.

— Надеюсь, у тебя есть отдельная комната? — на всякий случай поинтересовался Фриц.

Мало ли, может в домах терпимости все совсем не так, как он слышал.

— Еще бы! — Магда снова ухмыльнулась, теперь уже не пытаясь разыгрывать сладкую кошечку. — Хотите подняться туда прямо сейчас?

— Да, надоело здесь торчать.

Сообразив, что Фриц не хочет тратить время зря, Магда двинулась к лестнице, ловко лавируя между снующими по залу товарками и мягко отклоняя попытки других посетителей заигрывать. Фриц поплелся за ней.

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж, где вдоль галереи тянулись многочисленные двери комнат. Призывно виляя бедрами, Магда прошла к одной из них, расположенной к радости Фрица достаточно далеко от сцены с резавшей по ушам музыкой.

За дверью обнаружилась небольшая, но чистая комната с аккуратно застеленной кроватью, сундучком и маленьким столиком, видимо, для бутылок с горячительным. Фрицу понравилось, что пол покрывали пучки свежей травы, которая приятно пахла и перебивала мерзкую вонь, долетавшую из зала.

— Хорошее место. — Фриц счел нужным похвалить обстановку, на случай, если придет сюда снова — пусть знают, что предпочитают посетители.

— С травой я сама придумала, — похвасталась Магда. — Другие не жаловались, но вы первый, кто не поленился сказать, что нравится.

Фриц пожал плечами, как бы говоря, что лишь констатировал очевидное.

За неимением других мест, он присел на кровать — не топтаться же как сопливый юнец, впервые оставшийся наедине с женщиной, у двери. Магда тут же плюхнулась Фрицу на колени, и он, вздрогнув, едва удержался от того, чтобы не спихнуть ее. Вместе этого заставил себя обнять обширную талию. Все-таки здорово, что попалась женщина, совершенно не похожая на Солу — полная противоположность.

Погрузив пальцы в волосы Фрица и приятно массируя кожу головы, Магда игриво спросила:

— Как желаете развлечься, герр: по старинке, или мне сесть сверху? Может вам нравится сзади?

Если она надеялась смутить Фрица, то просчиталась, вот уж о чем, о чем, а о занятиях любовью он знал много и наверняка мог бы даже чему-нибудь научить Магду. Столько, блин, практиковался!

Все же поначалу получалось у Фрица не ахти, словно у неопытного юноши. Он с трудом заставлял себя прикасаться к другой женщине, но постепенно желания молодого тела, давно не знавшего ласки, взяли верх над разумом,

Фриц растворился в потоке чувств, и как бы Магда ни отличалась от Солы, все равно обнимал стройное тело и вдыхал цветочный аромат белой кожи. Видел на месте русых волос золотые локоны, которые опутывали его, точно водоросли и тянули на дно.

Он звал Солу по имени, грубо тряс за плечи, вопрошая раз за разом, почему она с ним так поступила, ведь он был готов умереть ради нее. Он то старался причинить ей боль, кусая и царапая кожу, то наоборот становился нежным и ласковым до щемящего чувства в груди. Он вырывал у нее стоны и мольбы не останавливаться. Кажется, в конце даже расплакался, спрятав лицо у нее на груди.

Вынырнул из этого водоворота Фриц полностью разбитым. Он растянулся на постели, не в силах даже руку поднять, не то что встать и начать одеваться. В разуме все еще расстилался молочно-белый туман, припомнить произошедшее удавалось лишь смутно и такие попытки вызывали боль в висках.

Сидевшая рядом на кровати Магда сноровисто натягивала платье, но Фриц успел заметить красный след у нее на плече и это его слегка отрезвило.

— Прости… — Слова выталкивались из пересохшего горла как колючие шарики, царапали гортань. — Я не сделал… тебе больно?

Чуть обернувшись, Магда насмешливо взглянула на него.

— Ты — больно? Мне? — Она гортанно рассмеялась. — Не дорос еще, чтобы меня заломить… Хотя не ожидала, что такой с виду скромный монашек столь умелый. В тихом омуте, как говорится… Хорошо тебя та девица Сола поднатаскала, не диво, что ты теперь по ней так тоскуешь.

Мысленно Фриц страдальчески застонал. Вот поэтому он и не хотел больше связываться с женщинами! Знал ведь, что сразу сорвется и натворит глупостей.

— И многое ерунды я наговорил? — хрипло спросил он.

Магда только махнула рукой.

— Не кипиши. Можешь называть меня как хочешь, именем твоей бывшей али сучкой драной. Мне-то похрену. А твои тайны у меня получше хранятся, чем у ростовщика золото в чугунном сундуке. И раз у меня есть твой секрет, раскрою тебе один наш женский. Большой пребольшой.

Склонившись к Фрицу, Магда произнесла таинственным шепотом:

— На самом деле все бабы между ног одинаковые. Таких как твоя Сола ты еще хуеву тучу сыщешь.

Фриц решил, что она над ним смеется, и первым порывом было сказать в ответ гадость. Но пока усталый разум придумывал достойную отповедь, до Фрица дошло, что так грубовато Магда пытается поддержать человека, который на ее взгляд мучается зря. И даже если нет, все же Фриц был ей должен за сегодня не только деньги.

— Я могу здесь поспать немного? — выдавил он. — Оплачу твое время, и ты пока сможешь отдохнуть.

— Да вы щедрый, герр! — Магда улыбнулась, вроде бы довольно, но с каким-то странным горьким оттенком, будто деньги ей были вовсе не в радость. — Спите сколько хотите, чем дольше, тем лучше.

Фриц растянул губы в ответной улыбке.

— Тогда последняя просьба: можешь принести попить? Только не вина.

Он получил целый кувшин с водой и еще чашку травяного настоя. Выпив все, Фриц почти сразу же провалился в черноту беспамятства. Так глубоко он спал только когда изматывал себя до предела на тренировках Вальтера.

Проснулся Фриц уже утром отдохнувшим и посвежевшим. Следовалопризнать, что Людвиг оказался прав: все время долгого воздержания внутри Фрица копилось напряжение, которое требовало выхода. Теперь же он чувствовал громадное облегчение, избавившись от этой тяжести. Но одновременно ему было противно. Все-таки он лишь похотливое животное, такое же, как Конрад и иже с ним. Воспользовался для удовлетворения своих низменных желаний безответной шлюхой. Просто молодец. Настоящий рыцарь, чего уж там.

Магда обнаружилась у маленького окошка: сидела на сундуке и штопала белье. Сейчас без слоя белил и румян она выглядела даже симпатичной и какой-то по-домашнему теплой, почти родной.

Фриц собрался было снова извиниться за свое поведение ночью, но решил, что получится глупо. Наверняка Магда за много лет, проведенных в борделе, навидалась всякого пострашнее дурака, потерявшего голову от неразделенной любви. Поэтому он просто встал и молча оделся. Аккуратно сложенные ряса, рубаха и штаны лежали тут же на кровати. Сверху раздувал бока нетронутый кошель, похожий на переевшего в трактире купца. Фриц не стал пересчитывать деньги, хотя судя по взгляду Магды, та этого ожидала. Но если она и взяла что-то, то пусть оставит себе. Заслужила.

— Сколько я должен? — осведомился Фриц, развязывая тесемки.

Магда назвала достаточно большую сумму, однако не настолько огромную, как опасался Фриц. Он быстро выложил монеты ей в протянутую ладонь и добавил еще от себя.

Магда расплылась в улыбке.

— Ух, какая я везучая. Заходите еще, добрый герр.

Фрицу снова почудилась в ее тоне скрытая насмешка и горечь.

— С тобой точно все в порядке? — Понимал, что ведет себя по-идиотски, но все же не удержался и спросил.

Магда задорно подмигнула.

— Я продрыхла тут рядышком с вами всю ночь. Это даже лучший дар, чем серебро!

На том они и простились.

Конечно же, Конрада и прочей компании давно уже и след простыл. В пустом зале борделя надраивала пол служанка, еще одна мыла барную стойку. За умеренную плату они выставили Фрицу скромный завтрак, состоящий из яиц и лепешек. Потом один из крепких охранников, получив пару монет, проводил Фрица через спящий квартал удовольствий за город.

Солнце уже начало свой путь по небосводу и в его золотистых лучах самый злачный район города больше не казался жутким входом в Преисподнюю. Теперь квартал напоминал помятого пьяницу, вяло плетущегося домой после бурной ночи. Так же шаркая ногами двигался по улицам Фриц.

Постепенно свежий утренний воздух взбодрил его, ветерок рассеял ночной дурман и по дороге, ведущей к обители, Фриц пошел уже быстрее.

Все-таки на утреннюю службу он опоздал, успев только к собранию капитула: тихонько проскользнул в зал и уселся среди послушников на свободное место в углу. Парни принялись глазеть на него и перешептываться, на том дело кончилось — старшим клирикам было не до проступков Фрица. Все были слишком заняты дележкой щедрого пожертвования, полученного недавно от графини Доннерготтской.

Зато Людвиг заметил появление Фрица, вопросительно приподнял бровь, а тот в ответ просто кивнул.

Уже позже, когда все выходили из зала, Конрад перехватил Фрица и счел своим долгом отпустить пару острот по поводу благонравного брата, задержавшегося в объятиях дамочек на всю ночь. Насилу от него отвязавшись, Фриц поспешил в переписную мастерскую, желая быстрее поведать Людвигу обо всем случившемся.

Тот, видя, что Фрицу очень нужно поговорить, сразу же отвел его в маленькую кладовую, где хранил пергамент и чернила.

— На тебе прямо лица нет, — обеспокоенно произнес Людвиг. — Неужели не помогло? Эх я, старый дурак, лезу куда не просят со своими советами…

— Нет, нет, твой совет очень даже помог. Я чувствую себя лучше. По крайней мере, телом. — Фриц скривился. — Но вот на душе после визита вы эту зловонную дыру паршиво. Я осуждал брата Конрада и его компанию, а на самом деле такой же как они — греховный сластолюбец. Не могу точно припомнить, все как в тумане, но мне кажется, я был… излишне напорист с той куртизанкой.

Сбивчиво Фриц поведал о произошедшем в квартале удовольствий, в душе жалея, что приходится вываливать все на Людвига. Но очень хотелось выговориться. И тот, между прочим, сам предлагал делиться наболевшим.

Едва Фриц замолчал, Людвиг строго посмотрел на него и сказал с нажимом:

— Ты сделал для фрау Магды все, что мог: дал возможность отдохнуть и хорошо заработать. Если бы ты не был с ней всю ночь, пришли бы другие мужчины, которые запросто сотворили бы с ней такие вещи, которые тебе и в страшном сне не представить. Я многое повидал до того, как покинул мир, и представляю, насколько мужчины могут быть жестоки с женщинами. И еще я точно знаю, что ты даже в помутненном сознании никогда не причинишь женщине боль, будь она хоть проституткой.

— Ты обо мне слишком хорошего мнения, — мрачно заметил Фриц.

— Вовсе нет, — отрезал Людвиг. — Я лишь говорю о том, что вижу и понимаю.

— Благодарю на добром слове, и все же мне не стоит больше посещать бордель, даже если сильно захочется… Это большой грех.

Фыркнув, Людвиг продолжил тем же резким тоном:

— Гораздо больший грех брать женщину силой! Или приставать к молодым послушникам, склоняя их к мужеложству.

Фрица передернуло.

— У нас в обители и такие уроды есть? Я уж думал, что братия перебрала все пороки.

— Увы, даже в монастырских стенах обитают далеко не святые. — Людвиг развел руками.

— Это-то я понимаю, но мужеложство да еще с молодыми парнями — просто за гранью. — Фриц нахмурился, невольно забывая о собственных заморочках. — И кто эта мразь?

— Прости, но не скажу, иначе ты по юношеской горячности наломаешь дров, — твердо проговорил Людвиг. — Мы с братьями разбираемся, нужно все точно выяснить и собрать доказательства. У нас ведь тут все сплошь герцоги, графы да бароны, просто так никого не обвинишь.

Фриц невольно задумался, кто мог быть самой паршивой овцой в стаде паршивых овец. Тут же припомнилась ничем не обоснованная вражда наставника послушников к руководителю хора. Да и странные манеры последнего. Сложить два и два оказалось несложно. Но озвучивать свою мысль Фриц не стал, лишь спросил:

— Помощь вам не нужна?

— Пока нет, но если что, мы обязательно тебя попросим. — Людвиг улыбнулся. — Я собственно поведал тебе об этом, только чтобы ты представлял размеры настоящих грехов. То, что ты перестанешь ходить в бордель, никак не изменит положение дел с продажной любовью, зато подпортит тебе здоровье, да и фрау Магде станет только хуже. Помни, вместо тебя у нее будут другие посетители не столь щедрые и благородные.

Людвиг как всегда говорил дельные вещи, и Фриц по здравым размышлениям понял: не стоит строить из себя кающегося грешника. Пока ему необходимо делить ложе с женщиной, требуется время, чтобы окончательно избавиться от нерастраченной страсти. Потом уже следует начать каяться и полностью погрузиться в монашескую жизнь. А если, решая свою проблему, Фриц еще и немного облегчит жизнь Магды, то так будет даже лучше.

Через несколько дней он снова присоединился к компании Конрада и в доме терпимости сразу же попросил позвать Магду.

С тех пор Фриц стал посещать ее несколько раз в месяц, иногда с другими монахами-развратниками, иногда один, запомнив дорогу к борделю. Он неизменно звал Магду, так было проще, чем привыкать к новым девицам, к тому же она уже знала его привычки и тайны.

Долго, очень долго во время жарких ночей Фрицу мерещилось, что сжимает он в объятиях вовсе не пышнотелую Магду. Но постепенно образ Солы стал размываться и таять. Фриц уже не мог точно припомнить черты ее лица, только общий портрет, а не отдельные детали. Прямой у нее был носик или чуть вздернутый? А родника, которую он любил целовать, находилась на левой груди или все же возле пупка? Да существовала ли вообще та родинка? И как звучал ее голос?

Однажды, лежа в постели, Фриц вдруг четко осознал, что перед ним именно Магда, и постарался доставить ей удовольствие. Оказалось, есть много приятного в том, чтобы заботиться о наслаждении партнера, а не своем собственном. Фриц привык получать, ведь Сола старательно тренировалась на нем в ублажении мужчин. Но и отдавать было чудесно! И Фриц впервые поймал себя на мысли о том, что хорошо бы когда-нибудь встретить женщину, с которой они могли бы обмениваться теплом, быть на равных. С Магдой это было невозможно, несмотря ни на что, она оставалась проституткой, выполняющей свою работу.

— Не стоит так ради меня стараться, — заметила она ворчливо, когда отдышалась после стонов.

— Я делаю лишь то, что хочу, — обронил Фриц.

— Ну, коли нравится, то поступай, как знаешь, — буркнула Магда. — Мое дело маленькое — чтобы посетитель ушел довольным.

Но Фриц видел: и она довольна сегодня — он уже научился различать то, что она скрывала за язвительностью и насмешками. Его устраивали резковатые манеры Магды, она не сюсюкала с ним и не пыталась подольститься, как другие куртизанки.

Конечно, Фриц не испытывал к Магде романтических чувств, он даже не мог назвать ее другом — слишком велика была их разница в положении. По-крестьянски сметливая Магда, однако, не отличалась тонкостью ума, не умела читать и писать. Фрицу, в общем-то, не о чем было с ней разговаривать, и все же он по-своему привязался к ней. Магда помогла ему не забыть Солу, забыть он не сможет до самой смерти, но прогнать навязчивый образ.

В честь этой победы Фриц сделал Магде подарок.

— Прошу, прими сей скромный дар, королева моего сердца. — Паясничая, Фриц с поклоном вручил ей браслет Эсфирь.

Магда внимательно осмотрела украшение, будто прикидывая, за сколько его можно продать. Даром, что на зуб не попробовала. Потом подозрительно зыркнула на Фрица и вдруг с силой сунула браслет обратно в его руку.

— Мне цацки твоей бывшей крали не нужны. Обидевшей тебя злобной сучке будет не жарко, не холодно с того, что я их таскаю.

— Она не… — начал было Фриц и тут же прикусил язык, поняв, что выдал себя с головой.

Обычно насмешливый взгляд Магды смягчился, став почти печальным.

— Она — да. Хорошие мальчики всегда влюбляются в стерв и потом мучаются. Вот и дурачье!

Фриц считал себя кем угодно, но уж точно не хорошим, однако зерно истины в словах Магды увидел. Возможно, если бы Сола не была хитрой стервочкой, он бы даже не обратил на нее внимания.

Словно разозлившись на собственную слабость, Магда сказала небрежно:

— Да и толку мне с этой побрякушки? За нее выручишь сущие гроши — серебро-то ненастоящее.

Фриц не особо хорошо разбирался в драгоценностях: на его взгляд металл был самым что ни на есть настоящим. Да и не стала бы Эсфирь дарить простую безделушку. Но спорить с Магдой не имело смысла. Не хочет брать браслет — ее дело. Хотя и возникло неприятное ощущение: раз от украшения отказалась даже шлюха, то оно теперь навсегда останется с Фрицем как напоминание о несбывшемся счастье.

— Если хочешь избавиться от цацки, отдай какой-нибудь деревенской девчонке в качестве приданого, — буркнула Магда и добавила чуть ласковее:

— А еще лучше побереги, пока не встретишь кого-то особенного… Только не будь таким хорошим, не то опять усядется на шею какая засранка.

Фриц рассмеялся.

— Уж постараюсь стать самым плохим!

Браслет так и остался у Фрица, но больше не тяготил, лишь будил в душе легкую грусть да ностальгию по минувшему.

Когда на Рождество в монастыре собралось много паломников, Фриц в одном из гудевших повсюду разговоров подслушал горячую сплетню: герцог Сфорца женился на своей молодой любовнице-простолюдинке, а вскоре преставился. Все были уверены, что мадам Соланж ускорила кончину супруга, однако доказать никто ничего не мог.

О чудо, Фрицу новость не принесла ни боли, ни разочарования, он только пожалел старика, скорее всего принявшего чашу с ядом из рук той, кому доверял. Ну да Бог Соле судья. Она получила то, что хотела, так пусть будет счастлива пока не придет ее час.

Глава 20

К празднику святого Йохана в монастырь поступил большой заказ от городского магистрата: десять экземпляров Святой Книги, собрания псалмов и жития. Фриц горбатился за письменным столом целыми днями, прерываясь только на тренировки. Даже монахам из аристократов иногда приходилось тяжело работать — все-таки жизнь в обители это вам не разудалое веселье в дворянском замке. Нужно и честь знать.

Фриц старался заработать побольше ради Магды, на посещение которой времени совсем не осталось. Он начал скапливать деньги, чтобы выкупить ее из борделя. Правда сама Магда, когда Фриц советовался с ней по поводу того, как лучше подойти с этим делом к хозяевам дома терпимости, особого восторга не выказала.

— Не нужно мне твое благодеяние, лучше сиротам деньги раздай али себе чего купи.

— Неужели ты не хочешь стать свободной? — Фриц, конечно, не ожидал от ворчливой Магды бурной радости и слез, но все равно удивился такому равнодушию.

— Свободной, — эхом отозвалась она. — Я уж и не помню, как это. Почитай всю жизнь в борделе провела… Нас у мамки с папкой десять было, не знали они про травки от беременности. Али думали, что грешно в божий промысел мешаться. Грешно не грешно, но в голодный год нас с сестрой в дом терпимости-то продали. Сестра почти сразу померла, я вот выжила, хотя часто думаю, что лучше бы тоже на тот свет с ней отправилась.

Обычная история. Однако Фриц не собирался без толку разводить сопли и жалеть Магду, вместо того, чтобы сделать что-то конкретное.

— Я понимаю, что ты пытаешься сказать, — медленно произнес он. — Но изменить свою жизнь никогда не поздно. Святая София была продажной женщиной, и все же Сын взял ее в ученицы…

— Ты мне тут проповеди не разводи, — буркнула Магда. — Скажи лучше, чего я буду делать, когда стану… хе… свободной? Чем на хлеб зарабатывать? Поселишь меня где-то и будешь содержать, как свою полюбовницу?

Фриц хохотнул.

— Прости, настолько моя щедрость не распространяется. Я придерживаюсь мнения, что люди должны сами стараться ради своего спасения, а не ждать помощи от Небес или других людей. Пожалуй, мне удастся купить для тебя небольшой домик и участок земли. Сможешь разводить овощи. Или как вариант — я устрою тебя на работу.

Магда в ответ злорадно осклабилась.

— Какое бы ты дело ни затеял, а оставаться вблизи Йоханштадта мне нельзя. Тут многие меня в лицо знают и проходу не дадут. Коли с тобой, не приведи Господь, чего случится али ты куда из наших мест уедешь, хозяйка меня тут же назад захапает. И плевать на твои денюжки. Да и разучилась я давно крестьянские дела делать. Одним только местом работать умею, сам, небось, знаешь.

Внутри Фрица поднялось глухое раздражение, и он поспешил подавить недостойное чувство. К тому же, появилась пока смутная идея о том, почему Магда противится своему счастью.

— Хорошо, тогда скажи мне, чего бы ты хотела? — спокойно произнес он.

Задумавшись, Магда по-детски трогательно стала кусать губы.

— Уже, наверное, лет тридцать никто не спрашивал, чего я хочу… Было бы здорово жить там, где всегда тепло. Бают, в Иллирии не выпадает снега даже зимой и кругом море. Я ни разу не видела моря.

Фриц улыбнулся ее простым мечтам, где не было места драгоценностям и шитым жемчугом платьям.

— Тогда я куплю тебе домик у моря и ты каждый день сможешь слушать шелест волн.

Магда печально вздохнула.

— Лучше просто навещай меня почаще.

Несмотря ни на что, Фриц продолжал скапливать деньги, уверяя себя — Магда просто, как это свойственно людям, привыкла к своей жизни и не хочет ничего менять. Даже в таком беспросветном существовании. Более того, в глубине души боится перемен. Ну ничего, Магда обязательно свыкнется с мыслью о возможности другой доли для себя и будет рада. Только нужно время.

За работу над книгами для магистрата Фрицу должна была перепасть неплохая сумма. Еще парочка таких заказов и можно будет осторожно прощупать почву насчет выкупа Магды. Главное, чтобы хозяева борделя не почуяли запах наживы и не попытались вытрясти из Фрица слишком много. Вообще в общении с людьми из злачного квартала следовало соблюдать осторожность: с них станется на встрече просто убить Фрица и забрать все деньги.

Фриц даже, договорившись с Магдой, провел несколько ночей с другими шлюхами, которых она рекомендовала как своих неболтливых подружек. Пусть управительница борделя видит, что клиент не зациклен на одной куртизанке.

Забавно, но его больше не пугала близость с женщинами, даже голубоглазые блондинки не будили в членах дрожь отвращения. Подумаешь. Просто приятные дамы, с которыми можно весело провести время и помочь им лишней монетой…

Фриц освободился только в день святого Йохана. Хотя как освободился? Работа над книгами закончилась и посланец магистрата забрал заказ, но в обители было много дел. Из-за подготовки к торжествам она гудела, как растревоженный улей. Странноприимный дом распух от паломников, прибывших почтить небесного покровителя графства.

У каждого встречного старшего монаха для Фрица находилось дело, так что когда, наконец-то, началась торжественная служба, он задремал на занудном чтении жития. Благо сидящий рядом Людвиг ткнул локтем в бок и не дал оконфузиться.

Выходил Фриц из церкви с чувством выполненного долга. В связи с праздником и визитом знатных гостей собрание капитула отменили, так что пока настоятель и старший брат развлекали графа со свитой, обычные монахи могли немного расслабиться.

Фриц протискивался сквозь толпу во дворе и, вдруг ощутив прикосновение к руке, резко обернулся. С момента возвращения из Святой Земли прошло уже больше двух лет, а внезапные появления в зоне удара кинжалом незнакомцев всегда заставляли Фрица напрягаться. Возможно, с этим уже ничего не поделать.

Рядом стояла невысокая женщина в коротком до плеч плаще с глубоким капюшоном, скрывавшем лицо. Был виден только круглый подбородок с ямочкой и крупный рот. Фриц мгновенно узнал губы, которые часто целовал. Почему-то они казались бледными, возможно, из-за отсутствия косметики.

— Магда! — вырвалось у Фрица. — Как ты здесь оказалась? Вам же нельзя…

Он прекрасно помнил, что строгая управительница борделя запрещала «девочкам» покидать пределы квартала удовольствий. Неужели Магда решилась на побег?

— Мне уже теперь все можно, — с горечью сказала она. — Хожу — где хочу! Все равно никуда не денусь.

Понимая, что Магда не пришла бы просто так поболтать, Фриц ожидал серьезного разговора. Он вывел ее из толпы к стене трапезной, по которой вился дикий виноград, сейчас весной еще сухой и ломкий. Несмотря на мешковатое платье и плащ, Фриц заметил, что Магда сильно похудела и забеспокоился сильнее.

— У тебя тут дел наверняка много, так что сразу скажу, — начала она с обычной прямотой. — Я предупредить пришла.

Глубоко вздохнув, выпалила скороговоркой:

— Срамная болезнь у меня. Лекарь бает, недели три тому какой-то засранец заразил. Мы с тобой почитай больше месяца не виделись, но все ж проверься. Мало ли.

До Фрица не сразу дошел смысл слов и Магда даже сделала движение, собираясь уйти. Тогда он смог собрать разбегающиеся как перепуганные цыплята мысли и схватил ее за плечи.

— Ты зачем сюда больная потащилась?! Послала бы кого-нибудь с весточкой!

— Те, кому я доверяю, боятся ходить в храм, по дурости считая, что Бог их накажет. — Магда насмешливо хмыкнула. — А те, кто ничего не боятся, раззвонят о тебе на весь город просто из зависти к тому, как ты ко мне благоволил, а на них, таких красивых — плевал с высокой колокольни.

— Все равно не стоило из-за меня так стараться, — настаивал Фриц. — Я не чувствую никакого недомогания, а было бы — быстро бы вылечился.

— Должок у меня перед тобой, — обронила Магда.

— Ты уже все выплатила!

Но она подняла руку, прося его замолчать, и только тогда он понял, что Магда намотала на ладони и пальцы тряпки, будто что-то скрывая. Кажется, при некоторых видах срамных болезней появляется сыпь?

— Мне ведь уже тридцать восемь, я не могу, как молодки, скакать на посетителе всю ночь. Никто меня не выбирал, а шлюха, которая мужикам не нужна, идет в утиль. Драить полы да сортиры вычищать. Подставлять зад охранникам. Тот день, когда ты пришел, был моим последним. Но ты выбрал меня. И потом всегда просил «Позовите Магду», хотя во мне совсем ничего особенного. Не знаю что ли — страшная я да старая. А ты добрый, за такую доброту иногда хотелось тебе врезать…

Ее голос сорвался и через миг она уже сказала с привычными ворчливыми нотками:

— В общем, я тебя предупредила.

Магда снова сделала движение, чтобы уйти, но Фриц ее удержал.

— Ни хрена я не добрый, просто ты меня устраивала. Вот и все.

Он лихорадочно соображал, что следует предпринять, как помочь. О себе он сейчас вообще не думал: болезни к нему, выросшему на свежем воздухе мальчишке, не липли. Фриц привык опасаться лишь боевых ран, а не всяких там сыпей.

— Лекарь дал тебе лекарства? — требовательно спросил он.

— Дал какой-то порошок, — нехотя ответила Магда.

Фриц сомневался, что у нее достаточно денег на хорошего лекаря. Если вообще есть хоть какие-то деньги, ведь у шлюх наверняка все обирает управительница борделя.

— Так. — Осмотревшись вокруг, Фриц прищелкнул пальцами, будто это могло помочь быстрее думать. — Подожди меня в холле странноприимного дома. Если будут доставать с расспросами, скажи, что принесла одному из братьев письмо от родни и ждешь, пока он напишет ответ.

Взяв Магду под руку, Фриц повел ее в сторону трехэтажного здания с черепичной крышей. Она не сопротивлялась, однако особого воодушевления не выказала. В самом деле, как будто он не ей тут помогал, а посторонней тетке!

За парадной дверью странноприимного дома раскинулся большой холл, протапливаемый камином. Здесь как всегда было много народа, так что на еще одну женщину в такой толпе никто не обратит внимания.

Оставив Магду греться, Фриц поспешил по левому коридору, затем поднялся по одной из лестниц и постучал в неприметную дверцу. Прошло несколько минут, и любой бы на месте Фрица решил, что в комнате никого нет, однако тот постучал снова. После третьего раза Конрад все-таки изволил открыть. А где еще быть этому развратнику, как не в келье смежной с банной комнатой покоев для знатных дам. Там сейчас наверняка плещется новая графиня Доннерготтская — молоденькая красотка.

— Чего надо? Не видишь что ли, я занят! — нелюбезно буркнул Конрад, оправляя подол рясы.

— Я быстро брат и по очень важному делу. — Фриц состроил жалобную физиономию.

Закатив глаза, Конрад посторонился и быстро захлопнул за вошедшим Фрицем дверь.

— Если хочешь посмотреть, то занимай очередь, ты тут не один. Вон сколько желающих.

В комнате действительно обнаружилось несколько послушников и братьев, в том числе шестидесятилетний козел-сластолюбец. Конрад еще и деньги с них брал за приятное зрелище, но прелести юной графини и раньше Фрица не особо занимали, а уж теперь подавно.

— Брат, у меня деликатная проблема, — заговорщическим шепотом начал он, склонившись к уху Конрада. — Похоже, я подхватил одну весьма неприятную болячку в борделе.

— Нашел из-за чего шум поднимать! — прошипел Конрад, которому явно не терпелось вернуться к смотровой щелке. — Сходи к кислятине Манфреду, он даст микстуру.

— Даст ли? — Фриц засомневался. — Зная Кислятину, он сначала велит долго каяться, потом еще в паломничество отправит. Да я так быстрее сдохну!

Конрад только отмахнулся.

— Все он даст, куда денется? Он обязан лечить братию, даже от таких болячек. Конечно, наябедничает Дитриху, но дальше выговора на капитуле дело не пойдет. Плавали, знаем. Не трясись.

Получив нужные сведения, Фриц уже собрался уйти и оставить братию наедине с их развлечением, но тут до Конрада, похоже, кое-что дошло.

— Эй, ты хоть помнишь, в какой дыре эту заразу подцепил? Ты ж вроде никуда, кроме «Киски» не ходил.

Не желая Магде новых проблем, Фриц ответил с наигранным возмущением:

— Ту дурищу, которая меня заразила, сразу выперли. Фрау управительница долго извинялась и даже вернула деньги, а потом наверняка всех своих девок проверила. Ей лишний шум не нужен.

— Хорошо. — Конрад удовлетворенно кивнул. — Не хочется терять отличное местечко, в других то сплошная грязища.

— Но вы с братьями все же проверьтесь, — напутствовал его перед уходом Фриц.

Конрад покивал, однако было видно, что за себя он особо не волнуется. Как все люди уверен: другие страдают, а я — заговоренный везунчик.

Проходя через холл, Фриц отметил, что Магда устроилась в уголке неподалеку от камина.

Дальше ждало самое мерзкое: унижение перед заведующим лазаретом Манфредом. Фриц бы предпочел мучиться от болезни, чем идти на поклон к этому святоше, строящему из себя сказочного Ледяного короля. Фрицу же предстояло сыграть незавидную роль мальчика, пытающегося выручить из плена злодея свою сестренку.

Манфред находился в лазарете за своим длинным столом, заставленном горшочками и стеклянными пузырьками, которые стоили столько, что хватило бы на выкуп всех шлюх «Веселой киски». Манфред трясся над своими склянками точно над любимыми детишками и наверняка мысленно давал им ласковые имена, собственно только лекарственные зелья и могли вызвать какие-то эмоции на его вырезанной из цельной глыбы льда физиономии.

Застыв неподалеку от стола, Фриц наблюдал, как тонкие похожие на червяков белые пальцы Манфреда перебирают флаконы, крутят пробки, гладят блестящие грани. Потом проглотил гордость и напомнил себе, что Магда ждет.

— Доброго тебе дня, брат, — заискивающим тоном начал Фриц.

Манфред выждал не меньше минуты, прежде чем ответить, хотя прекрасно все расслышал. Потом приподнял брови и посмотрел на Фрица снизу вверх так, как если бы взирал с трона. У Дитриха нахватался приемчиков.

— Не могу пожелать тебе того же брат, — прогнусавил Манфред, — ибо опасаюсь, что явился ты разбить то, что не успел в прошлый раз.

Фриц предпочел не отвечать на оскорбление, по крайней мере, прямо.

— О я всегда счастлив предложить свою помощь в лазарете, однако сейчас я пришел как смиренный проситель. Уже несколько дней меня мучает странное недомогание.

Вот тут Манфред подобрался и даже изволил отставить склянку, которую держал в руках. Как бы Фриц к нему ни относился, следовало признать, что дело свое глава лазарета знает.

Манфред попросил описать симптомы и Фриц, напрягая память, выдал все, что помнил о проявлениях срамной болезни. Нахмурившись, Манфред поднялся из-за стола, подошел к Фрицу и взял за руку. Ощущение от прикосновения было неожиданно теплым.

С минуту Манфред просто стоял, закрыв глаза, Фриц больше ничего особого не чувствовал, но понимал, что идет проверка. Потом Манфред скривился и резко отнял руку.

— Ты полностью здоров. Вот вечно придумаете себе всякое, а мне приходится тратить время и силы…

Далее он прочитал Фрицу краткую лекцию о том, как глупо воображать себе несуществующие симптомы и беспокоить занятых людей по пустякам. Терпеливо дождавшись окончания словесного поноса, Фриц изобразил на лице испуг и недоверие.

— Брат, ты точно уверен, что все хорошо? Я, правда, чувствую жжение в месте, название которого не должны произносить слова монаха. Ах, я знаю, Господь покарал меня за распутство! Точно-точно!

Манфред смерил его уничижительным взглядом.

— Безусловно, тебя бы следовало покарать, но Всевышний пока милостив. Считай, что пережитый испуг — первый урок для тебя и знак задуматься над своим поведением.

Теперь Фриц разыграл отчаяние и даже картинно заломил руки.

— О да, я осознал всю глубину своего падения. Брат, мне так страшно, может быть, ты все же даешь мне какую-нибудь микстуру? Если я ее попью, вреда ведь не будет…

— Еще как будет, — отрубил Манфред. — Средства от подобных болезней очень сильные и могут вызвать у здорового человека разные неприятные последствия, вроде желудочных колик. Иди лучше помолись как следует да испроси у Господа прощения.

Фриц еще пытался канючить, но Манфред остался неумолим. Настаивать дальше не имело смысла: можно было нарваться на серьезные неприятности. Манфред в любом случае донесет о проступке Фрица, однако под настроение может и «приукрасить» случившееся, так что лучше ему не досаждать.

У Фрица имелся запасной план, незамедлительно исполненный.

Заведовавший монастырским садом брат Гуго был добрейшей души маленьким человечком, похожим на милого седобородого гнома из сказок. Собственно, он готовил для лазарета все травяные лекарства. Конечно же, он с радостью дал бы Фрицу любую микстуру. Одна беда — Гуго полностью пребывал под властью Манфреда и совершенно не умел хранить секреты, особенно от своего патрона. Бесполезно было просить о соблюдении тайны, Гуго буквально распирало — пробалтывался он не со зла, а просто потому, что не мог молчать.

Поэтому Фриц с честными глазами заявил Гуго, что пришел от Манфреда за микстурой от деликатной проблемы. Да, да, конечно же, управляющий лазарета осведомлен. Как можно скрывать что-то от столь уважаемого брата?

Гуго проглотил ложь, не подавившись, и вручил Фрицу все имеющиеся запасы микстуры: два флакона. Объяснил, как нужно принимать. И, проникнувшись сочувствием, почти силком всучил мазь от сыпи. При виде искреннего участия на круглом личике Гуго Фриц почувствовал себя ребенком, затеявшим некую гадкую проказу. Но тут же напомнил, что старается не ради себя. А если бы Гуго узнал, кому на самом деле предназначаются лекарства, то все добродушие с него бы мгновенно слетело. Что бы там ни говорила Святая Книга о милости Сына к падшим женщинам, большинство церковников не могли проявить такое же великодушие.

Разжившись лекарствами, Фриц направился в свою келью, которую получил совсем недавно. Наконец-то можно было закрыть дверь на замок и не опасаться, что загребущие лапы послушников доберутся до нехитрого скарба, а главное — скопленных денег. Однако до конца Фриц замку все же не доверял, разжился еще и сундучком, где прятал деньги. А сам ларчик скрывал в ворохе старого грязного тряпья.

Фриц отсчитал от скопленной суммы треть, не из жадности, а просто на всякий случай решив не складывать все яйца в одну корзину.

Собрав, наконец, все, что нужно, он поспешил обратно в странноприимный дом. Магда успела задремать возле очага, и на нее в суете никто не обращал внимания, принимая за груду тряпок.

Пользуясь тем, что Магда спит, Фриц слегка приподнял капюшон и вгляделся в ее посеревшее осунувшееся лицо. Святые угодники, да лечится ли она вообще? Вряд ли бордель раскошелился на хорошего лекаря, Магду наверняка осматривал костоправ, умеющий только конечности резать.

Видимо, почувствовав присутствие Фрица, Магда распахнула глаза. Встряхнулась как нахохлившаяся ворона и зевнула.

— Сморило меня чегой-то.

— Вот и хорошо, что поспала, — заметил Фриц и, выложив ей на юбку пузырьки, начал объяснять, как применять лекарства.

Потом дал мешочек с деньгами.

Магда таращилась на все это со смесью благоговения и опаски, будто на манну, только что упавшую с неба. На слова Фрица кивала, но молчала.

— Думаю, тебе не стоит возвращаться в бордель, — сказал Фриц, так и не дождавшись никаких вопросов. — Тебя ведь не хватятся?

Магда махнула рукой — тряпица с ее указательного пальца чуть сползла, и Фриц увидел покрасневшую кожу.

— Да кому я нужна. Решат, что подохла где в канаве да порадуются. Пахала у них за жрачку и крышу над головой, но желающих побатрачить за гроши много, хоть и не так, как до походов в Святую землю.

Последнее замечание Фрица удивило, и мысленно он поставил зарубку обдумать это позже.

— Отлично. Тогда иди в деревню Хагендорф, тут совсем рядом. Это наши монастырские владения. Найдешь дом старосты и попросишься на постой. Скажешь, что бывшая служанка моей семьи, потеряла жилье и все такое. Сперва сама ему дай монеты три, остальное я принесу, как тебя навещу. Староста и его семья люди честные, приют дадут и не обкрадут. Да и побоятся кого из обители разгневать. Отдыхай там, принимай лекарства и никуда по холоду не бегай. Поняла?

С минуту Магда просто смотрела на Фрица долгим, тяжелым взглядом. На ее лице не было ни благодарности, ни облегчения. Фриц видел в ее чертах лишь усталость и печаль. Что ж, он делал добро не ради удовлетворения гордыни и вида облагодетельствованных, которые униженно славят его имя. Хотя Фриц и не мог понять, почему Магда хотя бы чуть-чуть не радуется. Возможно, не верит в исцеление. Или просто уже измотана болезнью.

Проворно спрятав мешочек с деньгами и пузырьки под плащ, Магда выпрямилась, повела плечами, будто стряхивая что-то. Даже выдавила кривую улыбку.

— Ты прости, что я такая хмурая… Просто когда пожрешь столько дерьма, забота чужая непривычной кажется. Даже дикой. Все ждешь подвоха. Али, думаешь, ну как сон? Вот сейчас хозяйка над ухом заорет, откроешь глаза, увидишь, что на самом деле ничего не поменялось, и совсем худо станет… Спасибо тебе, Фридрих. Правда, спасибо. Я буду молиться за тебя, если правду Святая Книга бает и даже призывы такой женщины как я Бог слышит.

— Лучше помолись о своем здравии, — ласково напутствовал ее Фриц.

Он проводил Магду до ворот и обещал завтра прийти проведать.

Вот только Фрица вынудили нарушить слово. Он ожидал, что Манфред сразу же настучит Дитриху, но думал — все обойдется словесным порицанием. Куда там! В бесконечной игре, которую вели партия настоятеля и старшего брата, положение сложилось такое, что Бенедикту следовало уступить в одном ради выигрыша в другом. И он без колебаний отдал Фрица на заклание.

Дитрих отвел на «нечестивце» душу. Месячный запрет покидать обитель. Двухнедельный строгий пост и еженощные бдения в храме. Работы на конюшне, в саду «нагло обманутого брата Гуго» и на кухне.

Напрасно Людвиг заявлял, что Фриц лишь добывал лекарства для «друга» и бескорыстная помощь ближнему не должна караться. Без поддержки настоятеля и других влиятельных братьев Людвиг не мог ничего сделать.

А Конрад, скотина этакая, молчал словно воды в рот набрал.

Зато на Людвига всегда можно было положиться: он сам вызвался проведать Магду.

— Если все вскроется, твоя репутация… — попытался возразить Фриц.

Людвиг только презрительно фыркнул.

— В моем возрасте репутация уж не имеет ровным счетом никакого значения. И даже если бы имела, я бы плюнул на нее да растер.

Побывав у Магды, Людвиг сообщил, что та устроилась хорошо. Староста, желая выслужиться перед монастырем, даже выделил для нее в единственной комнате своего дома уединенный уголок, закрывавшийся занавеской. Никто не узнал в ней шлюху. Да и где они могли ее встретить? Виданное ли дело, чтобы нищие крепостные, отдававшие последние деньги обители, шастали по самым дорогим домам терпимости.

— Передавала тебе благодарности.

Сделав паузу, Людвиг задумчиво добавил:

— Только больно уж она угрюмая.

— Она всегда такая. — Фриц усмехнулся.

— Да и когда болеешь, особо нечему радоваться, — добавил Людвиг.

Часто навещать Магду он не мог. Пусть каторжные предпраздничные работы закончились, у руководителя переписной мастерской всегда оставалось много дел: обучать самых юных послушников грамоте и чистописанию, следить за выполнением заказов, поток которых мог стать узким, точно горный ручеек, но никогда не останавливался насовсем. И Фриц был безмерно признателен Людвигу за то, что тот все же выкраивал время для визитов к Магде.

Она пошла на поправку, благодаря сытной еде и отдыху вернула прежние формы. Однако Людвиг с каждым новым посещением почему-то мрачнел и беспокоился.

— Не нравится мне, что она по-прежнему хмурая и неразговорчивая. Вижу, тяжесть у нее на сердце, не дают покоя воспоминания о пережитых унижениях. Мучается, а поделиться с кем-то не хочет. Не из гордыни, просто боится раскрыться. И, пожалуй, не умеет довериться. Разучилась в тот миг, когда те, кто должен был ее защищать, кто олицетворяет для ребенка Господа, предали. Бросили на растерзание голодным псам.

Постепенно и Фриц начал тревожиться: он надеялся, что Магде нужно время, чтобы исцелится душевно и физически. Достаточно просто вырвать ее из гнилой ямы квартала удовольствий. Поместить в теплое место, где не надо бояться и терпеть боль. Не надо трястись над каждой монетой, ожидая, что завтрашний день станет последним. Однако этого было недостаточно.

— Ты ведь поможешь ей? — спрашивал Фриц у Людвига.

— Сделаю, что смогу, — отвечал тот, наверняка понимая: Фриц жаждет четкого ответа, но не желая лгать подопечному.

Фриц хотел бы сам сейчас быть рядом с Магдой, поддержать, утешить. И понимал, что его присутствие тоже бы не помогло. Как ни гнал он от себя эту мысль, но она упорно шелестела в душе:

«Возможно, уже ничто не поможет».

— Надо заставить Манфреда ее осмотреть, — однажды решительно заявил Фриц.

— Даже не думай. — Людвиг замахал руками. — Сделаешь только хуже и себе, и Магде.

— Нельзя же просто ждать, когда подействуют лекарства!

Фриц принялся взволнованно мерить шагами келью Людвига.

— Может, обрядить ее, как бюргершу, да представить Манфреду в качестве богатой пациентки?

— Он раскусит ее в один миг. Присвоение себе чужого сословного статуса по закону карается бичеванием, забыл?

— Тогда просто похитим его, завяжем глаза и привезем к Магде. Он может и корчит из себя святого мученика, но на деле совсем не герой — под страхом смерти будет лечить, кого скажут…

Распаляясь все больше, Фриц предлагал планы один другого невероятнее. Людвиг его уже не перебивал, лишь качал головой. Наконец, Фриц выдохся и без сил опустился на стул, сам понимая, что нес полную чушь.

— Тебе не понравится то, что я скажу… — начал Людвиг. — Следует положиться на божью волю и саму Магду. Если человек не желает жить, то никакие лекарства и даже святая сила не помогут.

Да, Фрицу такие речи совсем не нравились.

— Что же нам теперь сложить руки и ждать, пока она умрет?

— Нет, мы будем поддерживать ее, помогать. Однако вести битву со Смертью в конечном итоге Магде придется один на один. Как и всем нам.

Фрицу оставалось только усердно молиться. Собственно этим были заняты практически все его свободные часы, за чем тщательно следили приставленные Дитрихом братья. От их бдительного надзора удавалось скрыться разве что в уборной да в келье Людвига. Первое время Фриц еще надеялся улизнуть из обители, чтобы навестить Магду, но после первой же неудачной попытки, закончившейся увеличением срока наказания, пришлось изображать смирение.

Чудное дело: молитвы остались для Фрица единственной возможностью протестовать. Он утешался, представляя, какие рожи скорчат Дитрих и Манфред, если узнают, что «неслух» просит Господа о здравии для гулящей девки…

Людвиг задерживался. Обычно он отправлялся навестить Магду через несколько часов после обеда и всегда возвращался задолго до вечерней службы. Но вот уже звонят колокола, созывая братию в храм, а Людвига все нет. Фриц ждал его на крыльце до последнего, рискуя нарваться на новое наказание, и зашел в церковь только тогда, когда хор уже пропел первые строки гимна.

До конца службы Людвиг так и не появился, что не осталось незамеченным. Фриц удостоился нескольких вопросительных и подозрительных взглядов.

«Ну да, я его убил и закопал труп в саду», — так и хотелось огрызнуться Фрицу, который не находился себе места от волнения, представляя ужасы один страшнее другого.

После службы пришлось идти в конюшню: часы нудной работы слились для Фрица в серовато-бурое месиво. Он плохо соображал, что делает, и даже довел обычно сдержанного конюха до крика. Потом тот, конечно, бросился извиняться — еще бы, как смеет простолюдин орать на пусть и лившегося титула, но дворянина! Фриц, пропустив и ругань, и вежливые фразы мимо ушей, покинул конюшню, как только позволили резавшиеся в кости надзиратели.

Теперь он был свободен и сразу же направился в келью Людвига. Тот все не появлялся, и Фриц уже начал подумывать, не предпринять ли еще одну попытку побега. Разбойников в окрестностях монастыря давно не водилось, но вдруг Людвиг банально подвернул ногу и теперь лежит где-то в канаве, нуждаясь в помощи?

Людвиг объявился, когда на небе зажигались первые колкие, словно прибитые гвозди, звезды: сгорбленной тенью скользнул в келью. В слабом свете лампы Фриц увидел его осунувшееся лицо и понял все до того, как Людвиг заговорил.

— Мужайся, брат. Она отправилась к Господу.

Оглушенный новостью Фриц на несколько мгновений лишился способности думать и осознавать окружающее. На самом деле несмотря ни на что в глубине души он надеялся, что Магда выкарабкается. Скоро подействует лекарство или случится еще какое чудо.

Не случилось.

— Я был с ней до самого конца, она почти не страдала, — мягко заговорил Людвиг, осторожно вытаскивая Фрица из черной раковины боли. — Просила передать тебе… привожу дословно… чтобы ты не распускал нюни. И еще, что она уходит туда, где тепло и шелестит море. В последний миг она… улыбалась.

Фриц закрыл лицо руками. Не было такого же всепоглощающего горя, как после гибели Рудольфа или предательства Солы. Он ощущал тяжелую вязкую печаль с привкусом беспомощности. То чувство, когда ты не сделал все, что мог.

От раздавшегося внезапно громкого хлопка Фриц аж подпрыгнул и отнял руки от лица.

— Ну-ка прекратить самобичевание, — велел Людвиг. — Магде бы это не понравилось. От того, что ты будешь предаваться отчаянию, она не воскреснет.

— Понимаю, — прошептал Фриц. — Сейчас… только приду в себя.

— Она оставила тебе последнее поручение. — Людвиг заговорил нарочито деловым тоном. — Точно ведь знала, что может тебя утешить…

Фриц подобрался: действительно ведь сейчас ему не терпелось сделать хоть что-то. Хорошее и доброе, чтобы немного развеять сгустившийся от присутствия Девы с Косой мрак. И организации достойного погребения для Магды будет недостаточно.

— В бордель недавно продали девочку и Магда просила тебя использовать скопленные деньги для ее выкупа. Совсем молоденькая, не отравленная ядом. Ее еще можно спасти. — Сделав паузу, Людвиг добавил:

— Я лишь передаю слова Магды, как ты понимаешь.

— Все сделаю, — пообещал Фриц.

— Мы сделаем, — с улыбкой поправил его Людвиг.

И Фриц смог заставить себя улыбнуться в ответ.

Выкупом десятилетней девочки, за которую просила Магда, занялся Людвиг. Его, в отличие от Фрица, никто за пропуск службы наказать не посмел, стоило заявить, что Людвиг провожал в последний путь умирающего.

К тому же Фриц слишком примелькался в доме терпимости, хозяева могли разгадать во внезапно появившемся у клиента желании купить девчонку благодеяние и взвинтить цену. Людвиг же убедительно сыграл старого сластолюбца, предпочитающего развлекаться с теми, кто годится ему во внучки. Фриц даже жалел, что не смог наблюдать это представление собственными глазами. Для Людвига, который «вообще-то может найти сотню таких девчонок в любой деревне», цену выставили вполне приемлемую.

Тощая и страшненькая девчонка со взглядом затравленного волчонка сперва дичилась всех, кроме Людвига. Потом постепенно оттаяла, живя в доме все того же старосты, получившего звонкую и блестящую награду за свою помощь.

Девочка была из деревни, так что отлично умела делать всю домашнюю работу, и Фриц смог пристроить ее в услужение к самой фрау Хильде. В своих оценках этой дамы ни он, ни Людвиг не ошиблись: Хильда с мокрыми глазами выслушала жалобную историю о проданной в бордель сиротке и без лишних расспросов приняла девочку.

Оставшиеся деньги из копилки Фрица ушли на оплату похорон Магды на святой земле, а не за оградой кладбища, как это делалось для всех грешных продажных женщин. Церковники оказались гораздо более ушлыми ребятами, чем содержатели борделя: Людвигу пришлось добавлять недостающую сумму из своих сбережений.

Но никакие деньги не стоили того глубокого удовлетворения, которое почувствовал Фриц, исправив пусть и малую, но все же несправедливость. Он все время пытался помочь Магде, но выходило, что она помогала ему. Даже с того света.

Людвигу удалось добиться того, чтобы ради похорон Фрица ненадолго выпустили из обители.

Бледное лицо лежащей в гробу Магды выглядело спокойным и умиротворенным. Не соврал Людвиг: она и вправду улыбалась. Такой нежной улыбки Фриц у нее никогда не видел. И уже не увидит.

— Прости, что не смог сделать тебя счастливой, — тихо произнес Фриц, зная, что она услышит. — Я выполнил твою последнюю просьбу: с девочкой все хорошо. Ну да тебе с Небес все видно, и я точно знаю, ты сейчас с ангелами любуешься Жемчужным морем… А я в качестве прощального подарка тебе могу лишь поклясться, что никогда не обижу ни одну куртизанку. Если, конечно, она не будет желать мне зла и пытаться убить.

С этими словами он накрыл лицо Магды краем савана, прощаясь с ней навсегда.

Глава 21

Осень в этом году выдалась промозглой, рано зарядили дожди. Хотя брат Ансельм, знавший сотню и одну примету, уверял, что скоро наступит бабье лето, пока с неба лилось как из дырявого ведра.

Вальтер вынуждено перенес тренировки под крышу одного из небольших залов, правда сперва пытался заставлять подопечных бегать под дождем. Фрицу с трудом удалось его уломать, напирая на то, что в таком случае два новых послушника, приходящих на тренировки исключительно из-за страха перед Вальтером, могут не выдержать и сбежать.

Сейчас Фриц и двое его товарищей быстро шли через двор, укрываясь от мелкой мороси в глубоких капюшонах ряс. Хотелось быстрее вернуться в тепло и перекусить чего-нибудь после утомительной тренировки.

Проходя мимо ворот, Фриц заметил там необычную суету. Привратник выговаривал что-то мужчине, прижимающему к груди сверток тряпья.

Послушники пошли дальше, однако Фриц подчинился возникшему внутри предчувствию и двинулся к воротам.

Вблизи стало видно, что короткий плащ посетителя весь в плохо пришитых заплатах. Ноги замотаны грязными тряпками и обуты в потемневшие от времени деревянные башмаки. Он хрипло говорил:

— Пожалуйста, я найду деньги…

— Говорю же, мест нет. — Привратник, крепкий мужик, схватил просителя за плечо и попытался вытолкать из ворот.

— Смилуйтесь! — Голос у того предательски зазвенел. — Я шел от самого Шварцхюне! Дайте хоть отогрею ее!

— Эй, что тут происходит? — властно осведомился Фриц, останавливаясь возле спорщиков.

Привратник, который был всего лишь служкой, при виде монаха тут же залебезил.

— Да вот, притащился голодранец, хочет дочку свою в монастырский лазарет пристроить. Но куда там, мест для уважаемых господ не хватает, а тут чумазая девчонка — полежит денек-другой да сама, чай, выздоровеет.

Только теперь Фриц заметил в ворохе лохмотьев детское личико, с кожей настолько бледной, что через нее просвечивали синие жилки. Девочка вдруг зашлась в жутком приступе кашля, от чего все ее маленькое тело заходило ходуном и отец едва не выронил ее.

«Наверное, подхватила воспаление легких от осенней сырости», — предположил Фриц.

Мужчина попытался обратиться за помощью к нему.

— Прошу вас, брат! Луиза совсем махонькая, много места не займет.

— Сколько раз повторять, неси ее в городскую больницу! — бросил привратник, снова пытаясь вытолкать мужчину, но тот встал намертво.

— Там тоже нет мест и лекарств, а деревенский знахарь предложил молиться.

— Вот и молись! Или ты не веришь в помощь Господа, еретик?!

— Довольно! — оборвал Фриц привратника, пока тот не стал обвинять несчастного отца во всех смертных грехах. — Идем, я отведу тебя в лазарет и посмотрим, что можно сделать.

— Брат Манфред… — начал было привратник, но под тяжелым взглядом Фрица подавился словами.

Фриц стремительно двинулся через двор, мужчина засеменил следом. Они прошли в здание обители, дальше по гулким коридорам к лазарету.

Привратник не врал: зал монастырской лечебницы был набит битком. Разделенные занавесками койки стояли вплотную друг к другу, так что помощники Манфреда с трудом протискивались через узкие щели проходов.

Большая часть братии старше пятидесяти подцепила из-за сырости сильную простуду, также в лазарете под неусыпным надзором пребывали те из недужных горожан, кто смог принести в дар обители значительные пожертвования. Вот тебе уже и все койки заняты.

Велев мужчине ждать с ребенком у входа, Фриц двинулся к Манфреду, возившемуся со склянками у стола в дальней части помещения.

— Прошу прощения, что отрываю от работы, брат, но срочно нужна твоя помощь.

Взглянув на Фрица, Манфред недовольно поджал губы, однако отложил флакон, в который наливал темно-коричневую, пахнущую травами жидкость, показывая, что готов слушать. Только теперь Фрицу пришло в голову, что стоило бы послать в качестве парламентера Людвига, а не идти самому, лишний раз раздражая Манфреда своей физиономией. Но отступать было уже поздно.

— Мирянин принес больного ребенка, девочку, — самым смиренным тоном заговорил Фриц, опустив очи долу. — Подозреваю, у нее воспаление легких. Прошу, разместите несчастное дитя в лазарете — ей срочно требуется помощь.

Краем глаза наблюдая за Манфредом, Фриц заметил, как тот быстро посмотрел на мужчину с ребенком, наверняка мысленно отметив скверную одежду и поняв — с такого много не сдерешь. Сохранив невозмутимость, Манфред заговорил, и еще до того, как он раскрыл рот, стало ясно, какие прозвучат слова.

— Удивлен, брат, что ты тратишь мое драгоценное время на подобные просьбы. Ты не хуже меня знаешь: из-за сырости многие хворают и даже странноприимный дом переполнен. В обители больше нет мест для больных, а мы с братьями сбились с ног, помогая страдающим.

Все же Фриц попытался воззвать к его милосердию, не веря, что сердце Манфреда настолько зачерствело.

— Это ведь ребенок. Ей не потребуется много места и я готов сам за ней ухаживать.

Но взгляд Манфреда остался холодным, как лед, сковывавший зимой реки даже здесь, на юге Бруденланда.

— Ты ничего не смыслишь во врачевании — будешь нам только мешаться. Повторяю еще раз: мест нет. И точка.

Оставалось лишь поражаться тому, насколько бесчувственным может быть человек, наделенный божьим даром. Да не просто маг, а целитель!

— Она побудет в моей келье, пока место не освободится, — твердо произнес Фриц.

Ледяная маска Манфреда дала трещину: он изволил возмущенно вскинуть брови.

— Женщина в келье монаха?! Кощунство!

Фриц едва удержался от того, чтобы не прикрыть лицо рукой.

— О Боже, это всего лишь невинное дитя! Не цепляйся за букву закона, точно какой-нибудь бюрократ из Сейнта!

Манфред вдруг нехорошо прищурился и протянул:

— Ты, значит, любишь детей, брат?

Фриц не сразу сообразил, к чему тот спрашивает, а когда распознал намек, сразу зачесались кулаки врезать по тощей харе. Конечно, в мире есть больные на голову извращенцы, которым Дьявол в душе нашептывает разные мерзости, но не меньшие извращенцы те, кто подозревает ближних в грехах на пустом месте.

— Я собираюсь помочь ребенку, независимо от того, что ты себе навыдумывал, — прорычал Фриц. — Изволь дать флакончик с микстурой от кашля и растирание для груди. И если считаешь, что я недостаточно добродетелен, чтобы остаться наедине с малолетней девчонкой, то забери ее в свою келью и вылечи сам.

На физиономии Манфреда появилось такое выражение, будто ему предложили справить нужду в храме. Потом он совладал с собой и устало потер переносицу.

— Брат Фридрих, выслушай мой совет, — заговорил Манфред тем особо отвратным тоном, каким люди, считающие себя умудренными опытом, учат молодых быть подлецами. — Не принимай чужие страдания близко к сердцу. Наш мир несовершенен, всем помочь нельзя, переживая за каждого, сам вскоре сойдешь с ума. Если дитя суждено умереть, то так решил Господь — не нам, жалким рабам, Ему мешать.

От ярости Фриц лишился дара речи. Да если бы Манфред понял, что папаша девочки достаточно богат, то спихнул бы с койки кого-то менее обеспеченного и живо окружил больную заботой. Еще смеет прикрывать свою алчность и равнодушие именем Бога. Какой наглый цинизм!

— Девочка останется в моей келье, — делая ударение на каждом слове, заговорил Фриц. — Можешь бежать и жаловаться старшему брату прямо сейчас, но сперва дай мне лекарства.

Манфред не спешил выполнять просьбу, о чем-то раздумывая. Тогда Фриц склонился к самому его лицу и прошептал:

— Живо давай лекарства или я оторву твою сраную башку.

Манфред сначала побелел, потом побагровел, но все же потянулся к заполнившим стол склянкам и горшочкам.

Фриц понимал, что теперь не отделается простым выговором на собрании капитула. Наверняка его упекут на несколько дней в монастырскую тюрьму. Посадят на хлеб и воду. Но это все мелочи. Главное — девочка Луиза выживет.

С видом мученика, отправляющегося на место проведения казни, Манфред вручил Фрицу маленький флакон и горшочек с мазью.

— По три капли два раза в день. Если не начнет отхаркиваться, увеличить частоту приема. Растирания делать утром и вечером.

— Благодарю, — сухо произнес Фриц и, круто развернувшись, широко зашагал прочь.

Отец девочки встретил возвращение своего благодетеля полным отчаянной надежды взглядом, Фриц сразу же сообщил ему худшее:

— В лазарете и странноприимном доме мест нет. Я помещу Луизу в своей келье и буду лечить.

На лице мужчины промелькнуло подозрительное выражение, и Фриц мысленно застонал.

Дерьмо! Что же у них у всех в головах творится?!

— Если хочешь, забирай лекарства и уноси дочь домой. Займешься лечением сам. Я расскажу, как и что делать.

Сообразив, что невольно задел Фрица, мужчина взволнованно зачастил:

— Простите, многоуважаемый брат! Я не хотел вас оскорбить! Просто недавно в нашей деревне похищали детей, Луизу едва не утащили. Потом стражники поймали работорговцев, но все же… Пожалуйста, не обращайте внимания на мою болтовню! Я — дурак и готов понести наказание! Только помогите Луизе!

Мужчина свободной рукой перехватил ладонь Фрица и попытался поцеловать, тот едва успел вырвать пальцы.

— Проехали. Значит, решено, девочка останется тут. Сам, если хочешь, тоже можешь остаться и поспать на конюшне. Возможно, я даже смогу найти для тебя тут какую-нибудь работенку…

— Благослови вас Господь, — залепетал мужчина.

Тут Луиза зашлась в новом приступе кашля, и Фриц с ужасом увидел упавшие на серую ткань лохмотьев, в которые она была завернута, алые капли крови.

Возможно, было уже слишком поздно что-то предпринимать.

Снедаемый изнутри горькой жалостью, он прижал ладонь ко лбу Луизы. Горячий. Слишком горячий.

«Если бы только я обладал святой силой!» — со смесью боли и ярости подумал Фриц.

В который раз он задался вопросом, почему Бог одаривает засранцев вроде Дитриха и Манфреда, но глух к мольбам тех, кто действительно хочет помочь людям.

Будь у Фрица святая сила, скольких бы он спас! Магду. Рудольфа и Пауля. Евстафия и Пульхерию. Отца. И даже… маму.

Но он мог лишь беспомощно наблюдать за чужими страданиями.

Интересно, у отца Андреаса было такое же как у Манфреда брезгливо-холодное выражение на морде, когда он прогонял отца Фрица, скакавшего через бурю несколько часов, чтобы просить о спасении умирающей жены?

Наверняка.

Продолжая прижимать руку ко лбу Луизы, Фриц в который раз в жизни горячо воззвал к равнодушным Небесам.

«Господи, прошу… Если ты даруешь мне силу, я никогда не буду использовать ее ради борьбы за власть и влияние. Лишь для помощи людям».

Он ни на что не надеялся, понимая, что высшие силы опять промолчат, оставляя его один на один с мучениями…

Внезапно из самой глубины его существа начало подниматься нечто огромное, светлое и прекрасное. Будто медленно распустился дивный бутон, расправив сияющие всеми цветами радуги лепестки.

Поток силы прошелся по всему телу Фрица, заставляя кровь вскипать, а сердце бешено колотиться, как пойманная в силки птица.

Перед глазами Фрица все поплыло, реальность исказились, предстала в ином виде. Луиза вдруг стала прозрачной, и в ее груди он увидел сгусток противного гнойно-желтого цвета. С его же пальцев сорвалось серебристое облако и окутало фигуру девочки. В этот миг Фриц ощутил себя так, словно из тела разом выкачали все силы. Он едва удержался на ногах, но не убрал руку со лба Луизы, заворожено наблюдая, как серебристые песчинки окружили сгусток болезни и начали давить. Медленно, но верно желтый сгусток уменьшался.

— О Боже, — раздался вдруг рядом шепот, полный благоговейного ужаса. — Святой…

Фриц словно вынырнул после долгого пребывания под водой и снова начал осознавать окружающее. Стоящий рядом мужчина, разинув рот, таращился на него во все глаза. Посмотрев вниз, Фриц и сам чуть не вскрикнул: вся рука — от запястья до кончиков пальцев — светилась. Серебристое сияние охватывало и фигурку Луизы. Сейчас Фриц как бы видел ее в двух ипостасях: человеком из полоти и крови, но одновременно — прозрачным сосудом болезни. От необходимости воспринимать мир в двух вариантах начало ломить виски.

Желтый сгусток продолжал сжиматься под напором частичек света, на лицо Луизы возвращался румянец. Когда недуг превратился в маленький шарик, она открыла глаза и одновременно со слышным только Фрицу чпоканьем шарик лопнул, исчезая навсегда.

— Па, — пискнула Луиза и прижалась к отцу, испуганно таращась на Фрица.

Тот смог выдавить слабую улыбку и едва не рухнул на пол, в последний миг ухватившись за плечо мужчины.

— Господь явил чудо, — зашептал тот голосом, опасно балансирующим на грани истеричного визга. — Вы — святой! Настоящий свя…

— Дьявол!

От этого крика у Фрица едва не взорвалась и так уже болевшая голова. С усилием повернувшись, он увидел размахивающего руками Манфреда, на лице которого впервые холодная брезгливость уступила место другим чувствам — страху и гневу.

— Хватайте его, братья! Вы все видели, как он колдовал!

Вымуштрованные помощники Манфреда уже спешили к Фрицу со всех сторон. У того же не осталось сил не то, что на драку, даже на произнесение слов.

— Как вы можете, это же святой! — попытался возразить отец Луизы, одной рукой прижимая к себе перепуганную дочь, другой удерживая Фрица, за которого уже уцепились двое послушников.

— Сваливай отсюда, — шепнул Фриц, понимая, что распалившаяся братия не будет разбираться, кто прав, кто виноват, и схватит всех.

— Но вы… — начал мужчина.

— Ты должен беречь дочь, — отрезал Фриц.

Это подействовало. Отец кое-как выбрался вместе с Луизой из образовавшейся кучи малы, и прежде, чем коричневые рясы братии закрыли обзор, Фриц успел увидеть, как мужчина скрывается в дверном проходе. Вот и слава Богу.

Для приличия Фриц немного подергался, даже пнул парочку особо ретивых братьев, метко угодив одному промеж ног. Если бы не опустошение после применения святого дара, Фриц бы задал этим привыкшим к сытой монастырской жизни лентяям хорошую трепку, но сейчас они быстро повалили его и скрутили руки за спиной, особо не церемонясь.

— Дурни, — просипел Фриц. — Какой я вам, нахрен, черный маг? Вы же видели, то был святой дар.

— Тогда почему ты скрывал его все эти годы? — раздался над головой голос Манфреда, в котором ледяной иглой скользнула колкая насмешка.

— Божья благодать снизошла на меня только что. — Мысли в голове ворочались с трудом, но Фриц все же сообразил кое-что и заметил:

— Ты ведь сам святой маг, должен был все почувствовать.

— Собранию капитула будешь доказывать свою невиновность, — отрезал Манфред. — В темницу его!

И Фриц четко понял: что бы там Манфред ни почувствовал, он скроет правду, лишь бы отомстить за оскорбление.

Монастырская темница представляла собой сырое подземелье с тремя узкими камерами, попадали сюда нечасто, все же Бенедикт был довольно мягок к чужим проступкам. Только если кто-то совершил нечто действительно вопиюще непотребное или просто насолил чем-то высшим клирикам, его, в самом деле, ждала холодная камера.

Фрица грубо запихали в одну из таких, Манфред лично притащил подавляющие магию наручники и, наверняка не без удовольствия, защелкнул на запястьях своего обидчика. Затем захлопнулась окованная железом дверь темницы, и Фриц, наконец-то, остался один на один со своим новообретенным даром.

До сих пор не верилось в происходящее. Нет, конечно, мстительность и жестокость человеческой натуры не стала для Фрица чем-то неожиданным, поражало другое — Небеса откликнулись на молитву и преподнесли свой дар.

Почему именно сейчас? Ведь Фриц и раньше взывал к Господу и не получал ничего. Неужели все это время Бог испытывал своего слугу? Фриц не думал, что как-то изменился за прошедшее время и совершил нечто выдающегося, чем можно гордиться. Да, он заступился за Эсфирь, но в глубине души считал такой поступок не подвигом, а чем-то само собой разумеющимся, что обязан был сделать любой добропорядочный человек. Других своих особых деяний Фриц припомнить не мог, как ни старался.

И все же вот он — святой дар.

До того, как на его руках защелкнулись оковы, отрезая от дара, Фриц ощущал внутри… нечто. Пожалуй, он мог бы описать это как светящееся озеро, откуда можно черпать руками не воду, а саму энергию мироздания. И где-то там, в неизведанной глубине присутствовал источник могущества — живое, дышащее, дающее Фрицу знать, что теперь он никогда не будет одинок.

Пусть теперь осталась лишь пустота, Фрица согревала удивительная уверенность, что сила все еще с ним и уже никуда не денется. Его могли отрезать от магии, но отнять дар способен только Господь. Фрица даже не особо тревожило грядущее разбирательство на капитуле и мелочная возня братии. Какое значение имеет мирская суета по сравнению с тем, что Всевышний здесь, рядом с тобой?

Вспомнив, как в самые черные дни смел сомневаться в Его существовании, Фриц покаянно преклонил колени, коснулся лбом холодного пола и совершил благодарственную молитву. На глаза навернулись слезы, которых он не стыдился…

Для погрузившегося в свои мысли Фрица время словно остановилось, на самом же деле прошло не меньше часа, прежде чем дверь камеры снова открылась. Вошли двое крепких служек и, не снимая с Фрица оков, повели в зал собраний.

Там уже находился весь высший клир: Бенедикт и Дитрих восседали на почетных местах, последний о чем-то (хотя ясно, о чем!) шептался с Манфредом.

При появлении Фрица и сопровождающих все разговоры тут же смолкли, а взгляды устремились на нарушителя.

Вскочив, Людвиг возмутился:

— Как можно держать в оковах нашего брата?! Мы все вкушали с ним пищу, молились и делили нехитрый быт. Его вина еще не доказана!

— Мы не должны позволять себе риск из-за жалости, — резко заметил Дитрих.

— Полагаю, здесь достаточно святых магов, чтобы справиться с возможными неприятностями, — с подчеркнутой небрежностью проговорил Бенедикт, недвусмысленно покосившись на Дитриха и все еще топтавшегося рядом Манфреда.

Затем дал знак стражникам, чтобы те сняли оковы. Фриц был признателен Бенедикту, пусть тот и поступил так исключительно ради того, чтобы досадить Дитриху. Наручники уже успели кое-где натереть кожу запястий, а пальцы начинали затекать. Но главное — без оков вернулось ощущение святого дара. В первые мгновения из головы Фрица вылетели все мысли: по телу разлилось тепло, принося приятное покалывание. Внутри будто забилось второе сердце, заставляя кровь быстрее бежать по жилам.

Разминая руки, Фриц уверенно прошел по проходу между скамей, спиной ощущая колючие взгляды. Остановился напротив кресел настоятеля и старшего брата. Услышал шаги и, скосив взгляд, увидел, что рядом встал нахмурившийся Людвиг.

Дитрих поспешил взять слово, начав с пафосом и праведным гневом:

— С прискорбием сообщаю вам братья, что зло проникло в стены нашей святой обители, прикрываясь маской добродетели! Не далее как два часа назад в присутствии множества свидетелей брат Фридрих-Вильгельм явил свою дьявольскую природу! Хотя как можно вообще после случившегося называть его братом?! О нет, этот лукавый змий нам не брат!

Прервав его обличительную речь взмахом руки, Бенедикт сказал с нажимом:

— Я бы хотел услышать нечто более конкретное. Пусть свидетели расскажут, что случилось.

Вперед выступил Манфред и поведал леденящую кровь историю о том, как Фриц сначала угрозами вытребовал лекарство для «какой-то чумазой деревенской девчонки», а затем… о бойтесь братья и молитесь!.. призвал к дьявольской силе якобы для исцеления ребенка. Но на самом-то деле наверняка наложил на дитя проклятие или сотворил что похуже.

— Видите, братья, что творится под крышей нашей мирной обители! — Дитрих снова начал нагнетать напряжение.

Монахи взволнованно зашушукались, Вальтер украдкой задорно подмигнул Фрицу единственным глазом.

Бенедикт заметил спокойно:

— Боюсь, что ты делаешь поспешные выводы, уважаемый старший брат. Свидетели видели лишь проявление магической силы, которая вполне вероятно может оказаться божьим даром, ведь больное дитя излечилось. Следует испытать брата Фридриха-Вильгельма, дабы убедиться…

— Лукавый коварен! — громовым голосом возвестил Дитрих, не побоявшись даже перебить настоятеля. — Разве вы не знаете, как часто даже лучшие знатоки особенностей святой магии оказывались обмануты хитрыми слугами Нечистого? Сейчас же все яснее ясного: божий дар проявляется в детстве, в крайнем случае — в отрочестве. Но я никогда не слышал, чтобы благодать снизошла на взрослого человека.

— Получается, ты не читал Святую Книгу, старший брат? — вступил Людвиг, добавив в тон самую толику насмешки. — Там множество примеров, когда Господь являл свою милость взрослым людям. Вспомни святого Павла, одаренного благодатью, когда ему было уже за тридцать.

— То святой, но я никогда не поверю в святость этого греховодника. — Дитрих указал на Фрица дрожащим перстом — вот так актер!

— Ты опять забываешь, — с мягким нажимом продолжил Людвиг, — что Павел долгое время был гонителем единобожников, но потом стал самым ревностным служителем веры. Пути Господни неисповедимы.

— Не ровняй сегодняшний день с древними временами! Даже если предположить, что сила сего смутьяна от Господа, невозможно, чтобы она проявилась только сейчас. Наверняка он скрывал свой дар от Матери-Церкви! Это большое прегрешение!

— Не говоря уж о том, что проклятый слуга Лукавого грозился меня убить! — вступил Манфред. — Сказал… простите, приходится приводить его грязные речи дословно… что оторвет мою… эм… сраную голову.

Вальтер совершенно неприлично заржал, несколько монахов тоже усмехнулись: на самом деле в обители нашлось бы немало народу, с удовольствием проделавших бы сие действо с Манфредом. И не один раз.

— Давно пора, выпендрежный ты мудила, — отсмеявшись, заявил Вальтер, всегда плевавший с высокой колокольни на сан и положение других, благо его собственное звание монаха-воина давало определенную свободу.

Манфред сжал зубы, подавляя готовый сорваться с губ язвительный ответ.

В зале начался шум, некоторые предлагали Вальтеру промыть рот с мылом, другие, в том числе Конрад, заявили, что грубость-грубостью, но в целом Манфред получил заслуженную отповедь. Бенедикту пришлось несколько раз хлопнуть в ладоши, чтобы братья угомонились.

Воспользовавшись наступившей тишиной, Фриц вкрадчиво спросил:

— Дозволено ли мне будет говорить?

Дитрих явно собрался запретить, но Бенедикт, остановив его взглядом, кивнул.

— Не мог бы уважаемый старший брат подробнее объяснить, как я сеял смуту? — все так же мягко продолжил Фриц, изображая невинность. — Разве не дать ворам отобрать предназначенную нищим милостыню это смута? Или добровольная помощь в лазарете для прокаженных? О, подождите, я, кажется, догадываюсь: нижайшая просьба позволить маленькой девочке лечиться в монастырской больнице — вот где смута!

Манфред скривился.

— Ты еще смеешь выставлять себя праведником?! После того как едва ли не каждый день посещал городской дом терпимости?!

— Каюсь, есть за мной такой грех. — Фриц придал лицу самое что ни на есть смиренное выражение. — Я готов принять любую, самую суровую епитимью и совершить паломничество для очищения… Но только если компанию мне составят те же братья, кто разделял веселье в борделе. Как говорится: и в печали, и в радости. Однако разве можно считать сладострастника смутьяном?

— Вот, сии дерзкие речи наглядно показывают, каков ты смутьян! — объявил Дитрих так, будто поймал Фрица за руку во время осквернения храмового алтаря.

Людвиг поспешил вмешаться.

— Дорогие братья, Фридрих-Вильгельм — мой подопечный и я со всей ответственностью заявляю: он — добродетельный юноша. Да, как и всем молодым ему свойственна горячность, подчас приводящая к не очень приятным ситуациям. Однако разве можно строго наказывать за юношеский пыл? Вспомните себя в его годы — разве вы не вспыхивали, точно искра, когда считали, что видите несправедливость?

— Фриц уж точно будет получше всех этих дохляков, которые даже не знают, с какой стороны браться за меч! — выкрикнул Вальтер.

Дитрих воздел руки, стараясь перехватить ускользающую инициативу.

— Похоже, обсуждение завело нас совсем не туда. Я все еще считаю, что поведение брата Фридриха-Вильгельма недопустимо, однако главное сейчас не посещение им веселого дома, не его неповиновение, и даже не оскорбление брата Манфреда… Главное: брат, а вернее бывший брат, ибо я не могу называть его так более, скрывал от Церкви свою силу. И мы до сих пор не знаем, от Господа она или от Лукавого. Хотя, на мой взгляд, все очевидно: лишь зло прячется в тени, истинные же служители Бога всегда выходят на свет.

— Полагаю, все решится, как только мы проверим брата, — с холодком заметил Бенедикт. — Я пока не чувствую в нем зла. Если не считать злом его дерзость.

Но Дитрих продолжал давить.

— Даже если он пройдет проверку, все равно его грех перед Церковью безмерен! Невозможно, чтобы дар пришел к нему только сейчас! Пока наши братья гибли в войне с северными варварами и темными колдунами, Фридрих-Вильгельм держал свои способности при себе… Я требую смертной казни для нечестивца!

Фриц похолодел: он ожидал, что Дитрих будет настаивать на суровой епитимье, паломничестве. Самое большее — изгнании из ордена святого Йохана. Но казнь… это уже перебор!

И тут Фриц ясно осознал: дело вовсе не в личной неприязни. Дитрих просто использовал подвернувшийся случай, чтобы подорвать авторитет настоятеля. Ради жажды власти он был готов не просто отправить на смерть невиновного человека, но и лишить Церковь святого мага, которых год от года появлялось все меньше.

— Мы не обладаем полномочиями принимать такие решения, — раздумчиво произнес Бенедикт. — Следует послать сообщение епископу графства.

— Тогда, раз мы выносим это дело за стены обители, почему бы не обратиться к тем, кто точно отличит темного мага? — елейным тоном, за которым прятался змеиный яд, вопросил Дитрих. — Я предлагаю вызвать инквизиторов. Понимаю, что тебе может быть тяжело это сделать, отче. Твое сердце скорбит о грешнике, и я осмелюсь взять на себя печальную обязанность…

На краткий миг в голубых глазах Бенедикта сверкнула сталь, однако голос остался таким же мягким:

— Безусловно, печаль моя безмерна, но все же отказаться от исполнения долга было бы ужасным грехом. Пока я настоятель обители, моя обязанность — заботится обо всех братьях.

— Уж не защищаешь ли ты так отчаянно нечестивца потому, что сочувствуешь его грехам и его тайные желания находят отклик и в твоем сердце?

Опасный намек. Дитрих едва ли не прямо заявил, что раз Бенедикт содержит любовницу, то покрывает такого же развратника, как он сам.

Конечно же, Бенедикту было глубоко плевать на Фрица, которого он, скорее всего, и в лицо-то не помнил. Но уступи Бенедикт Дитриху в таком важном вопросе, как казнь монаха, и можно самому снимать перстень настоятеля да уходить. Дитрих начнет забирать все больше власти, а потом приходской священник Йоханштадской области или кто из братии напишет епископу: так мол и так, в обители-то все дела решает старший брат, может быть, его и следует назначить настоятелем, коли нынешний не справляется?

— Я пекусь лишь о благе обители, — сухо сказал Бенедикт. — Ты не хуже меня знаешь, что братья-инквизиторы часто бывают излишне старательны в искоренении зла. Если они явятся в монастырь, то яко псы набросятся даже на самые мелкие грехи…

Дитрих принял торжествующий и одновременно высокомерный вид.

— Нечего бояться тем, кому нечего скрывать.

Бенедикт смерил его пристальным взглядом, в котором блеснула легкая насмешка.

— Безгрешных не бывает, дорогой брат.

С Дитриха тут же слетела вся бравада, и Фриц призадумался, что такого может знать Бенедикт о проступках непорочного старшего брата? Сам Фриц мог припомнить лишь чрезмерную любовь Дитриха к золотому магьясогскому вину, на которое уходили изрядные суммы из казны монастыря. Так себе грех, однако если инквизиторы окажутся истовыми фанатиками, то могут вцепиться и в подобное.

— Полагаю, брат Фридрих-Вильгельм не будет скрывать от Святой Инквизиции ничего и сможет многое порассказать, — сладким тоном произнес Бенедикт, однако на Фрица не смотрел, продолжая буравить взглядом Дитриха.

Остальные братья, даже Манфред, как-то сникли, наверняка припоминания собственные грешки. Ну как Инквизиция и за них возьмется? Фриц обвел присутствующих откровенно дерзким взглядом, которым сулил, что при встрече с представителями Трибунала запоет, как птичка, и безо всяких пыток.

— Дело будет разбирать епископ графства Доннерготт Его Преосвященство Филипп, — с нажимом произнес Бенедикт. — Это мое последнее слово, и, надеюсь, среди братьев не найдется тех, кто, впадая в грех гордыни, будет действовать в обход моей воли.

Все, даже Дитрих, покорно склонили головы.

Глава 22

Фриц с тоской уставился на серебряные наручники, испещренные текстами молитв на древнеиллирийском и непонятными символами. В том, что оковами, предназначенными для сдерживания силы темных колдунов и ведьм, можно было так же легко подавить святую магию, заключалась какая-то жестокая насмешка. Или Дитрих, сам того не подозревая, попал в яблочко и дар Фрица действительно от Лукавого?

Нет! Нельзя допускать подобные мысли, ведь так и спятить недолго.

Фриц еще помнил прекрасное ощущение покоя и радости, заполнившее все существо во время исцеления больной девочки. Разве может Враг рода человеческого пробудить в душе подобные чувства?

Ха, вот только для Дитриха и прочих ощущения — не доказательство. Да и не нужны никому доказательства: все прекрасно знают, что Фриц невиновен. Но какая разница? Главное: выцарапать кусок от пирога власти.

Фриц не собирался ждать, пока его зарежут, как жертвенную овцу. Вот только что делать? Довериться мудрости вышестоящих?

«Не волнуйся, — успел шепнуть Людвиг прежде, чем Фрица вывели из зала собраний. — Епископ во всем разберется и осадит Дитриха. Церковь не может разбрасываться святыми магами. Тем более сейчас, когда полыхает север».

Доннерготтский епископ Филипп, в чьем ведении находился монастырь, и правда слыл человеком разумным. Однако Дитрих костьми ляжет, чтобы доказать виновность Фрица, иначе рискует потерять лицо. И не факт, что Бенедикт будет рьяно защищать подопечного монаха: вполне возможно просто уйдет в сторону, свалив решение на епископа.

Можно попробовать сбежать. Пусть использовать магию не получится (даже без наручников — Фриц просто не знал, как это делается), но он сильнее и быстрее большинства монахов, привыкших к праздной жизни. Долбанет конвоиров оковами, отвесит пару пинков и зуботычин да задаст стрекоча. Вальтер наверняка прикроет.

Вот только податься в бега значило признать свою вину. За беглецом отправят в погоню уже не монахов, а настоящих солдат, от которых в оковах далеко не убежишь.

Что же остается отдать себя на милость епископского суда и постараться оправдаться.

Маловероятно, что Фрицу вынесут смертный приговор. Скорее всего, дело кончится долгим тюремным заключением и покаянием.

Сколько времени, которое Фриц посвятил бы спасению людей с помощью новообретенного дара, будет потрачено впустую! Все ради чьей-то алчности и гордыни!

Неужели он чудесным образом получил святую силу только для того, чтобы умереть или сидеть в заточении годами? Не может судьба быть столь жестокой и попросту глупой! Наверняка есть промысел Всевышнего в том, что на взрослого мужчину вопреки всем наблюдаемым столетиями особенностям проявления божьего дара снизошло благословение. Значит, у Небесного Владыки на Фрица какие-то планы, и Господь не оставит своего избранника в беде.

Оставалось отдать себя Его воле и молиться.

Встав на колени, Фриц возблагодарил Бога за дарованную милость и повторил свое давнее обещание:

«Я буду использовать святую силу ради помощи людям. Защити меня от врагов, позволь научиться управлять даром. Прости, если раньше не всегда верил в Твою мудрость. Я всего лишь человек, и Ты сам создал нас думающими существами, способными сомневаться. Но теперь я Тебя не подведу!»

Удивительно, сейчас он говорил со Всевышним почти как с товарищем, к которому можно обращаться по-простому и не стыдился этого. Возможно, обретение силы прибавило Фрицу дерзости и позволило ощутить себя ближе к Богу, понять, что тот прекрасно слышит направленные к Нему просьбы.

Фриц молился до конца дня, однако никакого озарения не случилось. Усталость брала свое, колени затекли и начали болеть.

Решив, что, возможно, видение от высших сил придет во сне, Фриц улегся на соломенный тюфяк в углу комнатушки и сразу же погрузился во мрак беспамятства…

Разбудил Фрица звук, похожий на волчий вой, но более грубый и резкий. Проскользнул в пребывающее на грани сна и яви сознание, вызвал прилив леденящего страха, заставляя резко сесть на тюфяке.

Однако вязкую тишину темницы не нарушало ничего кроме тяжелого дыхания самого Фрица. Наверное, просто отголоски кошмара. Немудрено, если учесть, о чем Фриц размышлял перед сном.

Жаль, ничего кроме странного звука припомнить из ночных видений не удалось. Похоже, рассчитывать, что Бог возьмет подопечного за ручку и поведет, куда надо — не стоит. Следует искать ответы самому.

Встав, Фриц немного размялся: после ночи в холодной камере тело окоченело, казалось, все хрящи превратились в лед. Затем снова погрузился в молитву, от которой его отвлек донесшийся из коридора звук торопливых шагов.

В зарешеченном окошке на двери появилась физиономия юного послушника — одного из любителей насмешничать. Сейчас он не зубоскалил: лицо выглядело даже не бледным, а зеленоватым, в глазах застыл ужас, и вряд ли мальчишка боялся Фрица.

— Случилось страшное, брат, — зачастил послушник. — Остальным нужна твоя помощь. Если поклянешься, что не набросишься на меня и не попытаешься сбежать, я отведу тебя к старшим.

Фриц поразился: что могло так напугать не только послушника, но и Дитриха, раз тот согласился обратиться за помощью к своей жертве?

— Клянусь Господом нашим, брат, что не причиню тебе вреда и не попытаюсь сбежать.

— Ну, ты бы и не смог, — с истеричным смешком заметил послушник. — Сейчас никто не может покинуть обитель, даже если захочет.

— Скажешь толком, что случилось? — Фриц добавил в голос повелительных ноток. — Кому-то из окрестных дворян вздумалось поиграть в войнушку? Монастырь в осаде?

Ответа не последовало, в замке заскрипел ключ. И только открыв дверь, послушник произнес свистящим шепотом, устремив на Фрица дикий взгляд:

— Хуже, брат. Это мертвяки. Они повсюду.

Если послушник ожидал вызвать у Фрица страх и припадок отчаяния, чтобы не чувствовать себя единственным трусом, то остался ни с чем.

Конечно, нападение зомби на обитель событие не из приятных, но Фриц предпочел лучше бы иметь дело с мертвецами, чем с живыми людьми. Вальтер любил предаваться воспоминаниям о своем воинственном прошлом и как-то раз поведал о столкновении с некромантом. Из истории выходило, что зомби берут количеством, а не качеством: они в отличие от людей тупы и не способны проявить инициативу. Прут напролом, едва не насаживаясь на мечи противников. Обычное оружие против них бесполезно, к тому же отсеченные части тела зомби продолжают двигаться сами по себе. Однако достаточно отрубить мертвяку голову освященным клинком — и марионетка некроманта становится неподвижным трупом.

Гораздо хуже было бы, напади на обитель войско какого-нибудь графа или барона: тут тебе и осадные орудия, и обученные рыцари. Фриц не желал снова лишать жизни людей.

Покосившись на невозмутимого Фрица с неприкрытой завистью, послушник развернулся, собираясь уйти.

— Эй, как насчет этих украшений? — осведомился Фриц, потрясая кандалами на руках.

Послушник посмотрел через плечо и сказал с нотками злорадства:

— От них мне ключей не дали, тут уж старшему брату решать, освобождать тебя полностью или нет.

Фриц закатил глаза. Кучка дебилов! Обитель атакуют зомби, каждый человек, способный держать оружие, на счету, но Дитрих все равно корчит из себя чуть ли не Повелителя.

Поднявшись, Фриц поспешил следом за удаляющимся послушником, решив по пути узнать подробности.

— Что вообще снаружи происходит? Как все началось?

— Первые беглецы появились в обители еще ночью, — с готовностью принялся рассказывать послушник. — Сперва никто не поверил их бредням про оживших покойников. Виданное ли дело некромант! Не в какой-то глуши, а здесь, в большом графстве, где на каждом шагу деревни да города. А поди же ты, где-то прятался, зараза… В общем люди все прибывали и стало понятно, что истории про зомби чистая правда. Не могло же столько народу помешаться! Началась суета, настоятель разослал гонцов в предместья, чтобы всех предупредить. Вот только кое-кто так и не вернулся. Зомбяки-то со всех сторон прут. К утру уже у стен столпились, полезли наверх. Мы ворота закрыли и почитай часа четыре уже отбиваемся. Настоятель и старший брат призывают небесный огонь, молнии да прочие чудеса. Только что толку? Мертвяков как будто даже больше становится. Ведь каждый погибший у нас — прибавление в их рядах. Помоги нам Господь! Говорил же я бате, что пора меня давно забирать отсюда.

Дальше он принялся бормотать что-то совсем бессвязное, пеняя родителям, упекшим его в монастырь. Фриц не стал слушать, прокручивая в голове полученные сведения. Четыре часа. Мда… Сколько же времени понадобилось, чтобы сломить гордыню Дитриха. Видать им совсем скверно приходится, раз за «возмутителем спокойствия» все же послали.

Фриц усмехнулся. Естественно, нападение некроманта произошло по воле Лукавого, однако следует извлечь максимум выгоды из сложившейся ситуации, чтобы потом послужить божьему делу.

Едва они вышли во двор монастыря, Фрицу сразу же припомнилась осада Альмадинта. Вокруг царила такая же суета, как за стенами Святого города в дни штурма.

Во все стороны бегали люди с носилками или оружием, воздух дрожал от криков, ругани. Но в эту какофонию вплетался еще один звук, которого не было в Святом городе. Тот, который Фрицу пригрезился во сне, хотя в темницу никакой шум снаружи не долетел.

Надрывное сипение тысячи зомби.

Даже у много повидавшего Фрица кровь застыла в жилах. Дело было даже не в пугающем звучании, а в чужеродности этого утробного хрипа, пришедшего из-за черты, отделявший мир живых от обители мертвых. Как ни в чем не бывало светило солнце, по голубому небу бежали легкие облачка — приметы брата Ансельма точно предсказали наступление хорошей погоды… И тут же, в ярких лучах божьего дня, а не глубокой ночью, бродили зомби, жаждавшие человеческой плоти.

Если уж даже Фрицу стало жутко, несложно представить, каково сейчас прочей братии, большая часть которой в своей жизни сталкивалась разве что с обычным штурмом замка.

Хотя возможно нападение людей гораздо страшнее атаки полчищ зомби, которых можно безжалостно искрошить в капусту безо всяких угрызений совести.

Послушник торопливо повел Фрица через двор, ловко отскакивая от суетящихся людей, особо стараясь не мешать тем, кто носит оружие. Они тащили мечи, топоры, копья — все, содержащие сталь, и сбегались к нескольким монахам, стоящим возле самой стены, у чана с водой. Там, видимо, и происходило освящение оружия. Вальтер рассказывал, что время действия молитвы, дающей предметублагодать, напрямую зависит от силы церковника, ее сотворившего. Раз оружием занимаются обычные братья, то и, как говорится, подзаряжать его приходится чаще.

В монастыре было всего трое обладателей святого дара: Манфред, владеющий лишь целительством, наверняка сейчас трудится в лазарете. Зато Бенедикт и Дитрих, к которым собственно и вел Фрица послушник, обнаружились неподалеку от чанов со святой водой.

Оба выглядели неважно — бледные, осунувшиеся, они явно потратили немало сил в сражении с зомби и теперь отдыхали. Но если Дитрих еще старался бодриться, раздавая направо и налево указания командирским тоном, то Бенедикт совсем сдал. Тучный и холеный, всегда такой жизнерадостный, сейчас он опал, словно проткнутый бурдюк.

Фриц припомнил, что говорил послушник о предместьях. Интересно, удалось ли фрау Хильде скрыться за стенами монастыря? Если она в безопасности, то вряд ли Бенедикт сейчас выглядел бы так потеряно и жалко.

Пока послушник и Фриц пробирались через толпу в сторону руководителей монастыря, к Бенедикту подбежал его писец и что-то зашептал на ухо. Известие, судя по изменившемуся лицу Бенедикта, было нерадостным.

Тут Дитрих заметил подходящего послушника с Фрицем и нетерпеливо взмахнул рукой.

— Наконец-то, тебя только за смертью посылать!

Послушник залепетал извинения, но Дитрих уже забыл о нем, сосредоточившись на Фрице.

— Полагаю, брат, ты уже знаешь, какое несчастье постигло нашу обитель и всю область. В такие трудные времена следует забыть о распрях и объединить силы. — Дитрих говорил с подчеркнутой душевностью, будто он вовсе не призывал несколько часов назад казнить Фрица, и между ними случилась лишь мелкая размолвка. — Сейчас я отомкну твои оковы, но прежде поклянись, что не попытаешься сбежать или причинить вред кому-то из нас.

— Клянусь именем Господа нашего, уважаемый старший брат, — степенно ответил Фриц. — Я прекрасно понимаю, что все равно не смогу отсюда сбежать, даже если улизну от вас.

— Рад слышать столь разумные речи, я всегда знал — ты умный молодой человек. — Дитрих счел нужным немного умаслить Фрица, однако ключ из поясного кошеля, расшитого жемчугом, достал весьма демонстративно.

Ой, зря, зря.

Хотя как бы себя Дитрих ни вел, даже если бы встал перед Фрицем на колени и покаялся, тот все равно не поменял бы уже продуманный план действий.

Фрицу самому было гадко от того, что он собирался сделать, но другого выхода не было. Глупо не воспользоваться предоставленным судьбой шансом. Может быть, в древности носители святой силы были истинными праведниками, готовыми умереть, не приступив даже на маленький шажок через правила нравственности.

Сейчас же времена изменились, Фриц не мог себе позволить быть доверчивым и прекраснодушным лопухом. Он собирался сберечь свой дар, даже если ради этого придется поступить немного… некрасиво.

Заскрипел ключ в замке и оковы со щелчком спали с запястий Фрица. Писец Бенедикта поспешил подхватить их, чтобы потом унести в хранилище.

Фриц снова окунулся в блаженные ощущения от восстановившейся связи с даром, но голос Дитриха, заговорившего без лишних проволочек, быстро вернул с небес на землю.

— Итак, времени обучать тебя нет. Пока будешь просто делиться своей силой…

Фриц поднял раскрытую ладонь, прерывая поток слов.

— Я готов помочь вам, братья, ведь борьба с нечистью долг любого единобожника, но сначала… Раз уж я буду сражаться с вами бок о бок, это означает, что вы признаете во мне святую силу. И, полагаю, для вас не составит труда подтвердить это документально. Всего лишь несколько строк о том, что с Фридриха-Вильгельма фон Ауэрбаха снимаются все обвинения. И подписи представителей высшего клира.

— Да как ты смеешь?! — Рев Дитриха сорвался на тонкий визг.

Отиравшиеся рядом послушник и писец побледнели, последний, пораженный наглостью Фрица, даже выронил кандалы.

— Увы, уважаемый старший брат, у меня нет иного выхода, — с показной скорбью, в которой Дитрих мог бы заметить пародию на самого себя, произнес Фриц. — Ведь других гарантий, что после сражения вы не упечете меня обратно в темницу, вы дать мне не сможете.

— Наглый юнец, ты ничего не получишь! — огрызнулся Дитрих.

Фриц демонстративно скрестил руки на груди.

— Тогда не рассчитывайте на мою святую силу в этой битве.

Вперив в него пылающий взгляд, Дитрих прошипел:

— Ставишь на кон жизни сотен людей, лишь бы спастись самому? Я всегда знал, что в тебе тлеет грех себялюбия, но не подозревал, сколь глубоко он пустил корни…

— Не надо патетики, уважаемый брат, — оборвал поток его красноречия Фриц. — Держались же вы как-то без моей помощи, полагаю, продержитесь еще. Пока разум не возобладает и ты не поймешь, что цепляться за старые обиды глупо.

Дитрих ткнул в него трясущимся перстом.

— Зря надеешься спастись! Когда обитель падет, ты умрешь мучительной смертью вместе со всеми нами!

— Знаешь ли, брат, между гибелью от клыков зомби и пытками Инквизиции с последующим сожжением, я предпочитаю первое, — насмешливо протянул Фриц.

Дитрих побагровел так, что, казалось, у него вот-вот случится сердечный приступ. Если бы не присутствие свидетелей, он бы наверняка вцепился Фрицу в глотку.

Неожиданно подал голос доселе сумрачно молчавший Бенедикт.

— Сейчас не время препираться! Дай ему то, что он хочет!

Повинуясь жесту господина, писец с отточенной годами практики ловкостью вытащил из-за пазухи лист пергамента, перо и чернильницу. Про брошенные кандалы он благополучно забыл и, обмакнув перо в чернила, застыл в ожидании.

Дитрих собрался что-то сказать, но Бенедикт опередил его, кивнул Фрицу и тот быстро продиктовал текст записки. Ничего особенного, всего парочка предложений: писец, держащий пергамент навесу, справился быстро.

Бенедикт без колебаний поставил закорючку в конце текста. Дитрих же выглядел так, будто его вынуждают подписать контракт с Дьяволом, однако под тяжелым взглядом Бенедикта все же взял перо.

— Благодарю, братья, — произнес Фриц, приняв подписанный документ и подув на него, чтобы чернила быстрее высохли.

— Господь тебя покарает, — прошептал Дитрих.

Фриц мог бы многое сказать в ответ, но предпочел смолчать.

Резко развернувшись, Дитрих двинулся к ведущей на стену лестнице так быстро, что полы его рясы развевались точно крылья. С кряхтением встав, Бенедикт поплелся следом. За ним потянулся Фриц и счел нужным мягко заметить:

— Не изводите себя раньше времени, отче. Фрау Хильда наверняка успела спрятаться. Ее дом ведь за лесом, так что зомби вполне могли обойти его стороной. Некроманту нужна обитель, у него нет времени отвлекаться на всякие там мелкие особнячки.

Обернувшись, Бенедикт печально улыбнулся.

— Надеюсь, твоими устами говорит сам Всевышний, мой мальчик. Да, мы грешны, но пусть лучше Он покарает меня, а не ее…

Бенедикт ускорил шаг, стараясь догнать Дитриха. Фриц побежал следом и едва успел выпалить:

— Отче, не знаете ли вы, где брат Людвиг?

Фриц не заметил наставника во дворе, да и в такой толчее немудрено было пропустить знакомое лицо. Оставалось надеяться, что с Людвигом все в порядке: в конце концов, пожилого монаха вряд ли отправят на стену, а за пределы монастыря он выбирался редко.

Сбавив шаг, Бенедикт посмотрел на Фрица с недоумением, будто впервые услышал о Людвиге, хотя знал по именам и в лицо всех братьев из высшего клира.

Фриц предпринял попытку освежить его память.

— Глава переписной мастерской. Выступал в мою защиту на устроенном братом Дитрихом судилище.

— А-а-а, — протянул Бенедикт, наконец-то поняв, о ком речь. — Он помогает в лазарете. Очень много раненых, к тому же приходится тщательно следить, чтобы все трупы сжигались. Родные так и норовят утащить покойника, чтобы, как они считают, устроить подобающее погребение. Вот только трупы для некроманта лакомый кусок.

Он скорбно вздохнул.

— Объясняешь им, объясняешь, что для мертвеца же спокойнее будет сгореть, а душа все равно попадет на Небеса. Так нет, тупоголовые крестьяне все уперлись в подобающее клириканину погребение.

Оставалось только дивиться глубине человеческих суеверий: у них тут покойники оживают, но люди все равно стремятся сберечь труп родича, являющийся лишь грудой костей да мяса. Рискуя, между прочим, не только своими жизнями. И все из-за веры, что покойник не попадет на Небеса, если не совершить правильные обряды.

Не понимают люди, что в Рай дорога закрыта лишь грешникам, положи их хоть в обитый бархатом гроб…

Чем выше поднимались монахи по лестнице, тем громче становился шум битвы. Вскоре стало можно различить среди сплошной серой массы спин отдельные фигуры.

Большинство зомби не сильно отличались от людей: скорее всего они погибли недавно от рук восставших из могил мертвецов и еще не начали разлагаться. Просто люди с сероватой кожей, оттенок которой вполне можно было принять за обычную бледность. Но только на первый взгляд.

Затем быстро становилась ясна иная природа толпящихся на стене существ: они двигались медленно, какими-то странными рывками и чуть раскачивались из стороны в сторону. Словно марионетки в кукольном театре. Эта неестественность движений вызвала странное отвращение, Фриц дернулся, подавляя желание почесаться или сбросить с плеча несуществующий кусок грязи. Пока страха он не чувствовал.

Но затем один из зомби обернулся.

Женщина с золотистыми локонами, явно раньше отличавшаяся завидной красотой. Нет, нежные черты ее лица не изменились. Даже рваная рана на горле не привлекала внимания, сливаясь с алой тканью бархатного платья.

Но вот глаза. Их вообще не было: ни зрачков, ни белков. Под веками разливалась сплошная желтая муть. Пустая и мертвая.

Душа давно покинула тело, однако некромант своей грязной магией сумел уцепиться за кусочек того, что когда-то было человеком. Взял самые темные чувства, наполнил ими сосуд и заставил двигаться.

Фриц ощутил почти физическую боль от осознания того, как сейчас страдает эта женщина и все мертвецы, которых выдернули из иного мира, Рая или Ада, неважно. Как им мучительно находиться под солнцем, но они вынуждены идти, подгоняемые волей некроманта и своей собственной жаждой. Жаждой вернуть жизнь. Высосать ее из тех, кто ходит по земле, наслаждается светом, воздухом и пищей.

Нет, Фриц не знал всего этого разумом, Вальтер никогда не рассказывал о мертвецах подобного. И все же осознание происходящего непотребства появилось в сердце само собой, будто подсказал кто невидимый. Или то с Фрицем заговорил его дар?

Так или иначе, прерывание нежизни зомби было милосердием в первую очередь по отношению к ним самим. Теперь Фриц точно это знал и не колебался.

Зомби двигались медленно и, казалось, разобраться с ними довольно легко. Женщине, которой Фриц заглянул в глаза, через миг после этого срубил голову топором какой-то мужик в рваной рубахе. Судя по тому, как на краткий миг вспыхнуло лезвие, оружие освятили, значит, несчастная упокоилась теперь уже навсегда.

Толпящиеся на стене монахи и миряне орудовали кто чем, кося зомби, точно крестьяне — траву в поле. Вот только количество мертвецов не уменьшалось: они все лезли и лезли, перебираясь через зубцы стены. Ползли на четвереньках словно пауки, карабкались по грудам тел своих собратьев по несчастью и тянули руки к людям, желая схватить недоступное тепло жизни.

— Лучше работайте клинками, сучьи дети! — Громогласный рев Вальтера перекрыл даже сипение зомби.

Орудуя двуручным мечом, точно мясник, он пробивался к поднявшимся на стену братьям-волшебникам. Физиономия Вальтера не сияла таким счастьем, даже когда ему в лапы случайно попадали неопытные послушники, и он гонял их по тренировочной площадке до седьмого пота.

— Я говорил! Я предупреждал! А вы не верили, засранцы! Вальтер пиздит, Вальтер ебанулся. Не может быть в нашем графстве злых колдунов. Сказки все это! Вот теперь следите, как бы эта сказка вас не сожрала нахуй!

И он расхохотался во всю мощь легких, снося башку очередному зомби.

Вот уж кто наслаждался происходящим на полную, оказавшись в своей стихии.

Фриц на миг задался вопросом, веселился бы Вальтер, если бы обладал магическим даром и мог чувствовать исходящее от зомби гнетущее отчаяние? Возможно, ржал бы еще громче, пытаясь заглушить рвущую сердце боль.

Однако времени на рассуждения о человеческой природе не оставалось. Даже придирчивый Дитрих не стал пенять добравшемуся до братьев Вальтеру на неподобающее поведение, только недовольно поджал губы.

Вальтер и пришедшие с ним четверо крепких молодчиков (наверняка стражников из Йоханштадта) окружили драгоценных обладателей святой силы, не давая зомби подобраться близко.

Сам Вальтер встал точно между братьями и зубцами стены, через которые лезли все новые мертвецы. С легкостью поднимая тяжелый клинок, он почти всегда умудрялся перерубить зомби шею с первого удара. Вальтер не колебался, обезглавливая мужчин, женщин, стариков и подростков. Один раз Фриц увидел даже ползущего по камням младенца: сипящий ребенок, тянущий ко взрослым скрюченные пальцы и пускающий слюну действительно производил жуткое впечатление. Вальтер быстро прервал страдания невинного дитя. Прежде, чем младенца затоптали другие мертвецы, Фриц успел заметить, что бледная кожа уже отслаивается, висит кое-где лоскутами. Хвала Господу, дитя умерло своей смертью до появления в Йоханштадте некроманта.

За зубцами стены и грузной фигурой Вальтера открывался вид на собравшееся у обители серое море. Сотни голов колыхались, точно мелкая рябь, бегущая по поверхности воды.

Зомби взбирались по стене, цепляясь руками за кладку: ломали пальцы, разбивали их до крови, которая однако не капала, а медленно сочилась, оставляя на камнях багровые разводы. Мертвецам было плевать на состояние своего тела, многие падали, так и не добравшись до зубцов, но их, точно девятый вал, подхватывала волна прущих следом собратьев по смерти.

Другие зомби как будто проявляли сообразительность и лезли наверх, используя своих как ступеньки. Если учесть, что умниками были сплошь крупные мужчины, то, наверное, некромант просто уделял им особое внимание, используя как основную ударную силу и направляя по безопасному пути.

Удивительно, как злому колдуну вообще удавалось контролировать такую огромную толпу. Фриц прикинул, что на двух кладбищах Йоханштадта за столетия существования города было погребено не меньше миллиона покойников. Если некромант умудрился поднять всех, кто еще не разложился, получалось несколько сотен тысяч. И это еще без учета тех бедолаг, кто погиб от рук зомби и сам влился в их ряды.

Фриц только теперь в полной мере осознал масштабы предстоящей битвы и ему как-то сразу поплохело.

«Спокойно, это просто тупая орава мертвяков. Не аласакхинцы и тем более не еашубы. С зомби легко драться — вон как Вальтер их косит. Небось, уже не одну сотню на свой счет записал. Думай об этом, как о тренировке и возможности доказать, что твой дар — от Господа».

— Итак, времени на твое обучение нет, — повернувшись к Фрицу начал давать наставления Дитрих. — Будешь просто делиться с нами своей силой. Мы возьмемся за руки и ты должен повторять за нами молитву, стараясь вкладывать в слова чувства, а не бубнить наизусть как обычно. Наша сила — в вере, которая в древние времена двигала горы. Только тот, кто всей душой полагается на помощь Господа, получит ее. Представь, что от твоего сердца по рукам к нам течет золотой поток. Это не так уж сложно, даже ты справишься.

От язвительного выпада он все же не удержался, но Фриц, ни слова не говоря, взял холеную ладонь Дитриха, а другой рукой сжал толстые как сардельки пальцы Бенедикта. Тут же возникло ощущение внутреннего трепета, будто Фрица ударило маленьким зарядом молнии. По коже побежали мурашки, волосы на затылке зашевелились.

Братья начали нараспев читать молитву к пророку Илии, повелевающему грозой. Фриц старательно повторял слова, выдавая каждое, точно тщательно отточенный водой камешек гальки. Перед мысленным взором он тщательно представил золотистый поток, текущий по венам к плечам и дальше по руке. От напряжения заломило виски, но Фриц чувствовал, как сила скапливается в самых кончиках пальцев — кожу жгло словно от прикосновения к раскаленному железу.

В безоблачном небе откуда ни возьмись появилось несколько серых туч, которые собрались точно над головами монахов, будто желая послушать молитву. С каждым словом они наливались синевой, как зреющие гроздья винограда, собирающиеся вот-вот прорваться потоком сока.

— Аминь, — дружно гаркнули братья, завершая молитву.

В тот же миг из туч прямо в копошащуюся толпу зомби ударило пять ветвистых молний.

Фриц ощутил себя так, словно от его тела отрезали кусок. Нет, боли не было, лишь отвратительное сосущее чувство пустоты, какое, наверное, возникает у тех, кто потерял конечность, но уверен, что там все еще на месте.

Ну, по крайней мере, часть его силы не ушла впустую.

В воздухе запахло паленым. Многие мертвецы сразу же превратились в пылающие факелы, некоторые загорелись частично. Но и те, и другие продолжали движение.

Не было слышно криков боли и ужаса, зомби лишь сипели, разваливаясь на обугленные куски и рассыпаясь кучками пепла.

Молнии навскидку уничтожили не меньше двадцати зомби, однако место павших тут же заняли новые, так что брешь в рядах затянулась, как если бы кто-то бросил в тину на озере камешек, и та быстро снова закрыла бы открывшуюся на миг гладь воды.

Покосившись на Фрица, Дитрих выдавил так, словно слова из него тянули клещами:

— Неплохо. Быстро схватываешь.

Бенедикт же остался равнодушен к происходящему: он внимательно вглядывался в ряды зомби, явно ища среди них Хильду и отчаянно надеясь, что не увидит ее.

— Теперь помолимся архангелу Гавриилу о призвании небесного огня, — объявил Дитрих. — Действуем точно также.

Фриц забормотал молитву следом за братьями, внутри от мысли, что скоро снова придется испытать неприятные ощущения, возникло сопротивление и представить золотой поток никак не удавалось. Когда прямо из воздуха появился огненный шквал, обрушившийся на лезущих по стене зомби, Фриц ничего не почувствовал.

Отдернув руку, Дитрих занес ее так, будто собрался отвесить Фрицу подзатыльник, но вовремя удержался и просто рявкнул:

— Внимательнее, болван! Важно, чтобы мы с отцом Бенедиктом сохранили силы!

— Уж извините, я впервые занимаюсь сжиганием зомби, — огрызнулся Фриц.

Пока они бранились, несколько пылающих факелами мертвяков все же добрались до зубцов стены, и Вальтеру пришлось их сбрасывать.

— Ух, пошла жаришка! — приговаривал он, плашмя ударяя лезвием меча по фигурам зомби.

Наказав Фрицу сосредоточиться, Дитрих организовал новую атаку.

На сей раз монахи сменили тактику: Бенедикт создал поток воды, читая молитву святого Мафусаила, с помощью которой тот заставил источник ударить из камня посреди пустыни. Дитрих освящал воду. Ну, а Фриц продолжал служить для братии источником силы. Теперь он постарался и все-таки сумел направить золотой поток в руки. Пришедшее ощущение потери не было столь оглушающим и мерзким, как в первый раз — вполне можно терпеть. Да и к исходящему от мертвецов ледяному голоду Фриц немного привык, особо не было времени сосредотачиваться на этом чувстве.

Святая вода смыла большую группу зомби: те корчились в сияющих струях, плавясь, точно восковые свечи. Фриц облегченно вздохнул, когда закончились мучения десятка порабощенных душ.

Дитрих уже призывал снова обращаться к пророку Илии. Улучив момент, Фриц спросил, зачем постоянно менять методы борьбы. Ведь проще использовать одно и тоже, чтобы не тратить время на перестройку.

На самом дел Фриц не ожидал, что кто-то из братьев удостоит его ответом.

— Если взываешь к одной и той же стихии, силы уходят быстрее, — неожиданно снизошел до объяснения Дитрих. — Мы ведь черпаем магию не только из внутренних ресурсов, часть своей мощи нам дает природа и святой, к которому мы обращаемся.

В его словах была логика: если все время черпать из одного и того же источника, он истощится. Да и святому не понравится бесконечный поток просьб.

Монахи продолжили уничтожать зомби: Фриц втянулся в процесс, уже не чувствуя страха или брезгливости. Постепенно он научился игнорировать настойчивое ощущение голода и боли, маячившее у края сознания и ожидающее, когда он ослабит бдительность.

В какой-то момент освящение меча Вальтера перестало действовать — пришлось рубить мертвецов по старинке. Но те не погибали, даже лишившись головы, тело продолжало двигаться. Отрубленные конечности ползли вперед словно змеи. Одна такая уцепилась за подол рясы Фрица, отвлекая от молитвы. Ловкая конечность быстро полезла в сторону шеи предполагаемой жертвы.

Содрогаясь от брезгливости, Фриц схватил проворную руку, оторвал от себя вместе с большим куском рясы и зашвырнул за стену.

Все же мертвец сделал свое черное дело: пока Фриц возился с ползучей конечностью, то не поддерживал братьев и в итоге поток огня получился значительно слабее, чем раньше.

Дитрих открыл рот, явно собираясь пропесочить Фрица. И тут Бенедикт, тоненько вскрикнув, рванулся вперед.

Фриц бросился следом по наитию, еще не понимая, что произошло, а когда увидел, куда устремился Бенедикт, то мысленно чертыхнулся.

Фрау Хильду Фриц узнал только по рубиновому ожерелью, в свое время давшему обители пищу для сплетен на целых две недели. Лицо женщины и шею покрывали следы зубов, один глаз вывалился, болтаясь на тонкой нитке плоти.

Толстяк Бенедикт проявил неожиданную прыть, Фрицу не удалось его поймать. Зато бдительный Вальтер успел перехватить Бенедикта прежде, чем тот угодил в смертельные объятия своей мертвой возлюбленной.

Схватив за пелерину рясы, Вальтер мощным рывком дернул Бенедикта назад и тот плюхнулся на Фрица. Пока они вставали, Вальтер отсек тому, что когда-то было Хильдой, голову. Затем отвел меч за спину и рубанул сверху вниз, рассекая тело пополам. Эти два жутких куска, слабо сочащиеся густой, словно патока, кровью, поскакали в разные стороны, пытаясь напасть на соратников Вальтера.

— Хильда, — простонал Бенедикт, простирая руки. — О Всевышний, сжалься…

Из его маленьких глазок потекли слезы, лицо исказилось страданием. Бенедикт бы наверняка снова попытался броситься к любимой, если бы Фриц не держал его за плечи.

— Хватит сопли разводить! — бросил Вальтер, отбиваясь от наседавших на него со всех сторон мертвецов. — Подсобите лучше!

— Пригнулись все! — рыкнул Дитрих.

Фриц едва успел присесть, увлекая за собой Бенедикта. У них над головами пронеслось нечто, обдавшее жаром и едва не подпалившее волосы.

Огненный шар, пролетев над сгорбившимся Вальтером, врезался в толпу зомби, которые загорелись точно сухие дрова. Поспешив воспользоваться моментом, Вальтер скинул их всех в теплую компанию приятелей-мертвяков, и там зомби подпалили еще нескольких из своей армии.

Глубоко вздохнув и выдохнув, Дитрих утер пот со лба. В этот момент Фриц при всей своей ненависти к старшему брату не мог не восхититься его выдержкой и быстротой реакции.

Бенедикт же так и остался сидеть на каменных плитах, раскачиваясь из стороны в сторону да повторяя на все лады «Хильда, Хильда». Подскочив к нему, Дитрих схватил его за грудки, безжалостно встряхнул, а для надежности еще и дал звонкую пощечину.

— Соберись, черт бы тебя подрал!

Пока Дитрих тряс и на все лады склонял Бенедикта, Фриц улучил мгновение, чтобы осмотреться. Выработавшееся за время боев в Святой земле чутье не подвело: воин, дравшийся слева от монахов, замешкался, когда его клинок лишился святой силы. Мертвецы тут же этим воспользовались, навалились на детину сразу втроем, один сумел вцепиться в плечо и, прежде чем Фриц подоспел на помощь, оттяпал целый кусок плоти вместе с кожаной курткой.

Подхватив выпавший из рук воина клинок, Фриц в несколько ударов порубил зомби, потом принялся измельчать дрыгающиеся куски тел. Магия магией, а на добрый меч всегда можно положиться. Когда в ладони оказалась шершавая рукоять, к Фрицу пришло спокойное удовлетворение: вот он, привычный мир, без всяких странных волшебных ощущений. Все просто — бей да коли. И он принялся старательно орудовать мечом, отгоняя зомби от братьев и раненного воина.

Внезапно все вокруг залило ярким светом, словно солнце приблизилось к земле, чтобы самолично сжечь зомби, одним своим присутствием оскорбляющих Небеса. Мертвецы, на которых попали сияющие лучи действительно тут же стали рассыпаться. Вокруг монахов и их защитников образовался круг из пустого пространства, усыпанного лишь серым пеплом да обрывками одежды.

За спиной Фриц чувствовал нечто, похожее на тяжесть, словно неведомое сияние вдруг обрело вес и давит на плечи. Стремительно обернувшись, он увидел, что свет исходит от фигуры Дитриха. Сосредоточенный и суровый, окутанный неземным сиянием, он выглядел как настоящий духовный пастырь, никто бы теперь не догадался, что Дитрих та еще сволочь. И все же сейчас этот высокомерный засранец сражается на стене, чтобы защитить других.

Свет погас и Дитрих устало оперся о сидящего на камнях, безучастного ко всему Бенедикта.

— Все, мне надо отдохнуть, — просипел Дитрих словно один из зомби.

Что ж он действительно здорово помог, расчистив участок стены от мертвецов и дав воинам краткую передышку.

Неутомимый Вальтер тут же поспешил на помощь другим сражающимся, взяв с собой одного из троицы молодчиков. Фриц же занялся раненым: оторвал от подола рясы кусок и перетянул мужчине руку повыше того места, откуда хлестала кровь. Краем глаза Фриц отметил, что по лестнице к ним, таща новые освященные мечи, спешит один из братьев. Жеманный хорист. Странно, что его вообще приставили к такой работе, ему бы в госпитале помогать. Фриц с глухой злобой предположил, что любителя приставать к молодым послушникам выпихнул на стену кто-то из старшей братии в надежде, что ублюдок сложит голову.

Стоило Фрицу так подумать, как из-за зубцов вылезли двое зомби, заступая дорогу хористу. По-женски взвизгнув, он попятился к лестнице, однако сзади появился еще один мертвец. Теперь хорист метался между ними как загнанный собаками заяц, и все сражающиеся на стене были слишком заняты, чтобы помочь.

Мысленно обозвав себя куском дерьма, Фриц бросился к хористу. Отсек голову одному зомби и толкнул оставшееся тело, которое вывалилось за зубцы. Другого просто опрокинул навзничь. Потом выхватил у дрожащего хориста один из мечей, которые тот судорожно прижимал к груди, и несколькими ударами покончил со всеми мертвецами.

— Ох, спасибо, — простонал хорист. — Спасибо, дорогой брат.

Фриц скривился, забрал у него остальные клинки и процедил:

— Господа благодари. За твои грехи тебе кара поболее полагается, но Он решил дать тебе шанс. Так воспользуйся и завязывай со своими… тьфу, игрищами.

Уставившийся на Фрица широко распахнутыми глазами хорист побледнел, наверняка поняв толстый намек. Потом быстро перекрестился, бормоча под нос покаянную молитву.

Может он еще не совсем пропал и возьмется за ум: потрясения часто меняют людей к лучшему.

Сам перекрестившись, Фриц шепотом попросил у Бога прощения за минутную слабость. Нельзя бросать человека на смерть в лапах зомби, даже того, кого подозреваешь в грехах. Для наказания есть суд. Не только божий, но и человеческий. Вот когда все закончится, пусть хорист перед ним предстанет. Ха, может быть, взять да и предложить брату Дитриху новую цель?

Подумав об этом вскользь, Фриц уже выкликал Вальтера и других воинов.

— Эй, кому здесь нужны добрые клинки!

Хорист семенил следом за бегущим Фрицем и тот передавал ему полученные от воинов мечи, безжалостно впихивая в белые пухлые ладошки. Хорист сгибался под тяжестью, но не жаловался.

Вальтер, отдавая свой двуручник, не преминул приложить «оруженосца» красным словцом.

— Ах ты сраный долбоеб! Мы тут, блять, загибаемся, а он прогуливается!

Хорист чуть не упал, когда ему в ладонь опустилась рукоять длинного клинка.

— Топай да побыстрее! — прикрикнул на него Вальтер и, радостно оскалившись, снес голову ближайшему зомби свежим, только что освященным клинком.

Едва переставляя ноги, хорист поплелся обратно, Фриц проводил его до лестницы, отбиваясь от неугомонных зомби.

Вымотавшийся Дитрих тоже ушел, таща за собой Бенедикта, которому что-то выговаривал, и неясно было, кто кого поддерживал.

Фриц еще некоторое время находился на стене, отбрасывая лезущих и лезущих через зубцы зомби. Он устал от использования магии не так сильно, как ожидал, все же сам-то он не колдовал, а лишь служил источником. И пусть его запасы волшебных сил высохли, точно ручей в жару, руки могли держать меч.

Работая словно дровосек, Фриц просто тупо махал оружием, не тратя время на сложные финты или увертки. Зачем, ведь зомби просто идут да идут вперед, иногда сами насаживаясь на лезвие, точно на шампур. Погрузившись в привычный транс битвы, Фриц, наверное, рубил бы головы, пока не упал сам, но Вальтер погнал его вниз.

— Отдохни, парень, ты и так много сделал.

Услышав нормальное обращение вместо привычного «сукина сына», Фриц так удивился, что даже не стал спорить.

Он осознал, как устал, только когда передал освященный меч одному из воинов. Такую же опустошенность Фриц чувствовал только в дни осады Альмадинта. Ломило руки, перед глазами все плыло. Единственное, что утешало: сейчас он дрался за правое дело и не отнимал жизни, а скорее дарил жизнь вечную.

Кое-как Фриц спустился вниз. Один раз он бы точно упал, не помоги проходивший мимо парень, умудрившийся подхватить Фрица одной рукой, а в другой удержать все оружие, что тащил наверх.

Во дворе Фриц без лишних церемоний присел на землю возле Дитриха и Бенедикта. Несколько служек вовсю суетились вокруг старших клириков, подносили воду и миски с наваристым бульоном, призванным помочь в восстановлении магических сил. Фрицу тоже перепали частички заботы, ведь теперь он вошел в круг избранных. Ему принесли раскладной стул, таз для омовения и дали миску супа, где плавали куски жирного мяса. Фриц набросился на еду так, словно голодал неделю — в желудке проснулся дикий зверь и раскрыл зубастую пасть, требуя больше пищи.

Съев две миски супа, Фриц наконец-то стал обращать внимание на окружающее и заметил во дворе Людвига, который перевязывал легко раненных. Помахал рукой, привлекая внимания товарища.

Широко улыбаясь, Людвиг направился к Фрицу.

— Хвала Господу, с тобой все в порядке, брат.

Воспользовавшись тем, что Дитрих разговаривал с Бенедиктом, Людвиг шепнул:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло. Хоть что-то хорошее в происходящей жути: теперь с тебя снимут все обвинения.

— Ой ли? — Фриц скептически выгнул бровь и также шепотом поведал о подписанном документе.

Людвиг похвалил подопечного за предусмотрительность, но предположил, что все же Дитрих не такой дурак, чтобы настаивать на казни человека, чью святую силу смог почувствовать лично. Фриц придерживался иного мнения, которое благоразумно не стал озвучивать — Дитрих как раз закончил распекать Бенедикта и вполне мог что-нибудь расслышать.

Они немного поговорили, в основном о происходящем в обители. Людвиг рассказал, что одной семье удалось воспользоваться царящей в лазарете суматохой и утащить труп погибшего родича. Закончилось все плачевно: оживший мертвец загрыз тещу и едва не закусил женой, прежде чем подоспели монахи с освященным оружием. Фриц, криво ухмыляясь, отпустил остроту насчет тещ и зятьев. Людвиг вяло посмеялся. Но что еще оставалось среди творящегося вокруг ужаса, как не подбадривать себя улыбкой, пусть ее и приходилось выдавливать как гной из раны?

После беседы с товарищем Фрицу стало значительно легче: он почувствовал себя отдохнувшим, будто подремал.

Через час передышки Дитрих снова погнал братьев на стену. Похоже, внушение на Бенедикта подействовало, по крайней мере, его не пришлось тащить силой. Однако выглядел он все равно неважно: смотрел невидящим взором в пространство и двигался будто по привычке, на самом деле мало думая о том, куда да зачем идет.

Фриц сочувствовал Бенедикту, отчасти понимал его горе. И все же был целиком на стороне Дитриха: если бы с тем вдруг что-то случилось, Фриц бы вместо него погнал Бенедикта на стену. Даже пинками. Потому что защита собравшихся в обители людей важнее любой личной драмы. Потом, после избавления от опасности можно будет горевать, лить слезы и рвать на себе волосы. Сейчас же каждый из монахов должен превратить сердце в камень, а тело — в острый меч.

Так думал Фриц, которому впервые в жизни выпал шанс по-настоящему встать на защиту других людей. Несмотря ни на что, он был счастлив возможности помочь другим и дарованному Богом шансу искупить грехи.

Снова монахи молились, сжигая зомби, расплавляя их святой водой, стирая из реальности божественным светом. Но на место павшего мертвеца вставало двое новых.

Изредка случались краткие, не больше десяти-пятнадцати минут, передышки. Даже некроманту требовалось подтянуть к обители новых бойцов и Фриц старался не думать о том, где колдун берет мертвецов на замену уничтоженным. Люди наверняка уже попрятались, если не в обители, то в разбросанных по округе замках. Некромант просто поднимает погосты. Да, да, именно.

Если бы не опыт войны в Аласакхине, Фриц бы давно уже упал от изнеможения, как это произошло с некоторыми защитниками обители. Все-таки они были обычными горожанами и крестьянами, сражавшимися разве что против войск какого-нибудь расшалившегося дворянина. Тут же на тебя без остановки прут и прут сипящие зомби, среди которых попадаются знакомые.

— Откуда у колдуна только силы берутся, чтобы поднять столько мертвяков? — проворчал Фриц, переводя дух после очередной атаки.

Это был риторический вопрос, но Дитрих, опершись о плечо Фрица, неожиданно сказал:

— Некромант получает жизненную энергию всех погибших, которых сумел обратить, вот и становится сильнее с каждым новым зомби.

— Ха, так он все графство в кладбище превратит, — с ехидным смешком обронил Фриц. — Что за радость править толпой зомби?

— О, вопреки представлениям обычных людей, темным колдунам и ведьмам вовсе не нужна власть над страной, материком или миром. — Дитрих впервые на памяти Фрица улыбнулся не высокомерно или зло, а с оттенком юмора. — На самом деле слугами Лукавого движет одно — страх смерти. Каждый новый зомби не только прибавляет некроманту магических сил: весь срок жизни погибшего человека переходит к злодею. Так колдун может обрести желанное бессмертие.

Как иронично! Некромант, повелевающий нежитью, сам боится смерти.

Пока Дитрих пребывал в хорошем настроении, Фриц бы с удовольствием еще порасспрашивал о магии. Но зомби усилили напор и пришлось сосредоточиться на бое.

Фриц поражался своим старшим товарищам, ладно он, молодой — и то ведь уже едва переставляет ноги. Им же обоим далеко за пятьдесят, однако ничего, держатся.

Правда Бенедикт после случившегося с Хильдой впал в прострацию, пусть и выполнял все, что приказывал Дитрих. А вот тот оставался бодрячком, по сути, руководя вместо настоятеля магической обороной обители. Фриц даже чуть-чуть зауважал Дитриха. Самую капельку.

Когда зомби взяли монастырь в плотное кольцо и стали атаковать по всем направлениям, трем монахам пришлось рассредоточиться и Дитрих с видимой неохотой объяснил Фрицу самый простой прием с созданием огненного шара. Выхода-то не было: Вальтер шел на северную стену с Бенедиктом, которому требовалась постоянная поддержка. Фриц же оставался один на один с мертвецами, если не считать обычных воинов.

Страха он не испытывал, скорее возбуждение от шанса попробовать наконец-то свои силы. Дитрих вскользь обронил, что чувствует по особенностям магии Фрица: тот сможет освоить как целительство, так и боевое чародейство. И вот эпохальный момент настал! Время показать свою силу!

Первый блин вышел комом. Фриц прочитал молитву, призывающую снисхождение божественного огня, однако с пальцев сорвались лишь жалкие искорки. Правда те подпалили одежду парочке зомби, и все же пришлось добивать мертвяков как обычно — ударом висящего на поясе клинка.

Следующие попытки тоже заканчивались неудачно. Дравшиеся рядом с Фрицем и прикрывавшие его при необходимости воины начали недовольно ворчать. Мол, бросили их с недоучкой, у которого и силенок-то нет.

Сжав зубы, Фриц терпел злые шепотки и старался сосредоточиться на молитве. Искренне просить Бога о помощи, как когда-то в Святой земле. Пропускать слова через себя. Вкладывать страсть в каждый звук.

И тогда у него получилось. Пусть не здоровенный огненный шар, как у Дитриха, но достаточно мощный поток огня, окутавшего по пояс фигуру одного из зомби.

Этот момент стал переломным: Фриц уяснил, как применять святую силу, скорее не головой, а сердцем. С каждой новой попыткой у него получалось все лучше и лучше, вскоре святое пламя обращало в пепел сразу несколько зомби за раз.

После очередного особо удачного костра, воины огласили воздух восторженными криками. Кто-то даже осмелел настолько, что хлопнул Фрица по плечу и заявил:

— Яйца-то у тебя есть, монашек.

До конца дня владеющие магией братья поднимались на стену еще пять раз. Под вечер Фриц ощущал себя не человеком, а какой-то рваной, пережеванной тряпкой, которую может унести даже слабый порыв ветра.

Бенедикт и Дитрих пребывали не в лучшем состоянии, последнего один из воинов буквально тащил на себе, перекинув слабую как плеть руку через плечо.

Вымотались не только обладатели святого дара: все защитники обители едва держались на ногах. Только бессмертный Вальтер продолжал носиться по стене, точно ему вставили в одно место горящий факел.

Теперь Фриц понял, в чем сила некроманта. Да зомби медлительны и тупы. Но их много. Им не нужно есть, спать, отдыхать. Им даже не важно, имеется ли освещение.

И главное: они совершенно не испытывают страха.

Мертвецы просто прут и прут вперед, и если монахи-воины во главе с епископом Филиппом не подоспеют в ближайшие сутки-двое, зомби сомнут защитников монастыря.

А будет ли подмога вообще?

Всех, прячущихся за стенами обители, уверяли, что отряды монахов из воинствующего Ордена святого Михаила вот-вот появятся. Их резиденция относительно недалеко, на северо-востоке графства. Вот только дойдет ли до них весть о происходящем под Йоханштадтом вовремя?

Дитрих и Вальтер надеялись на посланца, отправленного к епископу по делу Фрица. Но успел ли монах проскочить до того, как окрестности заполонили зомби? Если нет, то Филипп еще не скоро узнает об отчаянном сражении возле монастыря. Некромант наверняка не дурак — использует часть зомби в качестве патрулей, для отлавливания тех, кто пытается прорваться сквозь окружение. По крайней мере, Фриц бы на месте колдуна так и поступил.

Как же глупо будет погибнуть, только-только обретя святую силу! Фриц сжал зубы, прогоняя пораженческие мысли. Сдаться — значит проиграть. Он выжил в Аласакхине, выживет и теперь!

Когда стемнело, Вальтер едва не пинками погнал братьев-магов со стены.

— Вам нужно отдохнуть. Нахуй вы нам тут нужны едва живые?

Даже Дитрих был уже не в состоянии сделать Вальтеру замечание по поводу сквернословия и неуважительного отношения к старшим клирикам.

— Мне кажется, нам троим все же следует дежурить по очереди всю ночь. Колдун наверняка решил, что мы устали и усилит натиск, — предложил Фриц.

— Отличная мысль, пиздюк! — похвалил Вальтер.

— Верно, так и надо поступить, — добавил Дитрих.

Бенедикт вызвался дежурить первым, по его словам, в знак извинений за проявленную ранее слабость. Фриц мельком подумал, что на Бенедикта, все еще пребывающего в расстроенных чувствах, положиться нельзя, однако слишком устал, чтобы возражать. А предстоящий трехчасовой сон сладко манил.

Дитрих и Фриц не стали устраиваться на ночлег во дворе, где шагу было невозможно ступить, чтобы не наткнуться на чью-нибудь палатку или расстеленное одеяло. Однако в свои кельи они тоже не пошли: если придется быстро вскакивать и бежать на стену, лучше находиться поближе к выходу из здания монастыря. Братьям-магам постелили в трапезной, куда тоже набились люди: возможности спать под крышей добились те, кто был познатнее да побогаче. Зажиточные бюргеры лежали по лавкам, часть зала отгораживала занавеска, за которой скрывались дамы.

Возле стен стояло несколько жаровен: хотя днем было тепло, ночью стало подмораживать.

Фриц с Дитрихом устроились поближе к двери, чтобы удобнее было выбежать наружу в случае чего.

И тут Фрица ждала подлянка. Тело было готово растечься жидкой кашей от изнеможения, вот только когда голову перестали занимать мысли о сражении, на Фрица лавиной обрушился страх и ненависть мертвецов. Казалось, он даже может различить в этом потоке отчаяния отдельные мысли, часто весьма прозаические.

«Где мой малыш?»

«Любимая, не оставляй меня!»

«Чегунок в печи забыла, ох, сгорит теперь».

«Бросил меня и убежал, а еще друг называется. Ничего, я найду его здесь…»

«Я не хочу умирать! Только не я, Господи! Я ведь пожертвовал сто золотых на храм!»

Чужие желания и чувства погребли под собой Фрица, пытаясь вломиться к нему в душу, как варвары в захваченный город, уничтожить его личность. Выпить до дна тепло жизни и обратить в одного из себе подобных мертвецов.

— Старший брат, — с мольбой позвал Фриц. — Как вы защищаетесь от чувств мертвецов? Это ведь просто невыносимо! Неужели обладающие святой силой всегда ощущают отголоски страданий нечисти?

Оказалось, Дитрих уже дрых без задних ног! На краткий миг Фрица охватила инфернальная жуть: вдруг странная чувствительность — это особенность его дара, которой нет у других. Тогда, возможно, сила действительно пришла не с Небес, а от…

— Как-как, обыкновенно, — проворчал Дитрих, явно недовольный, что его разбудили из-за каких-то пустяков. — Всему вас, несмышленышей, учить.

Потом, он видимо сообразил, что от «несмышленыша» зависит безопасность обители, поэтому заговорил мягче:

— Необходимо мысленно выстроить стену из белогокирпича, только не представлять ее мгновенно, а именно создавать по частям, читая при этом молитву к Матери и святому Николасу о защите. Окружи себя стеной полностью. Будет трудновато, но постепенно привыкнешь и станешь ставить уже готовый барьер неосознанно.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Фриц, отгоняя раздраженные мысли о том, что Дитрих мог бы и без напоминания сообщить такие важные сведения.

Не стоило злиться, ведь тот наверняка поступил так не нарочно: когда на обитель, которую ты считал тихой гаванью, нападают орды мертвецов, тут не до помощи всяким младшим братьям.

— Если понял, то больше не тереби меня, — закончил Дитрих с вновь вернувшимся недовольным тоном и перевернулся на другой бок.

Сосредоточившись, Фриц тщательно представил первый белый кирпичик. Дело сперва и правда шло трудно: в мысли постоянно врывался хор голосов, ставший громче — мертвяки будто чуяли, что жертва ускользает. Фриц перебивал гомон словами молитвы, отмахиваясь ею как веером от назойливой мошкары. Постепенно вопли зомби стихали и, в конце концов, превратились в фоновый шум, какой бывает, например, при прогулке по городу. Вроде бы ты слышишь ржание лошадей, топот башмаков и разговоры, но не обращаешь на это особого внимания.

Кирпичик за кирпичиком Фриц возводил вокруг себя сияющую белизной только что выпавшего снега стену. Монотонное занятие и повторяющаяся молитва расслабляли, убаюкивая не хуже колыбельной. Едва успев сложить десять рядов кирпичей, Фриц соскользнул в сон…

Глава 23

Разбудил Фрица грубый тычок под ребра.

— Вставай, уебок! Мы в дерьме по самые уши! Они прорвались!

Еще не очнувшись от вязкого дурмана сна, Фриц вскочил на ноги и по давней привычке потянулся к ножнам на поясе, которых давно не носил. Только потом он открыл глаза и увидел царящее вокруг столпотворение.

Трапезная была запружена людьми, которые толкались и орали. В двери лезла толпа, давя всех, кто попадался на пути. Удивительно, что Фрица раньше не разбудил этот гам — вот что значит спал, как убитый.

Вальтер, работая локтями и безжалостно лупя встречных клинком в ножнах, уже проталкивался назад к двери. За ним семенил трущий глаза Дитрих, и Фриц проворно бросился следом.

Им стоило большого труда прорваться на улицу: если бы не Вальтер, который теперь изъяснялся исключительно матом, Дитриха с Фрицем затоптали бы, невзирая на монашеское звание и святую силу.

Снаружи творился такой же хаос, как в трапезной, только в больших масштабах. Все разбегались и надрывно вопили. Огни факелов метались по двору словно пьяные светлячки. В темноте сложно было что-то разглядеть, но Фриц, вспомнив слова Вальтера, сразу уставился на стену и вскоре увидел медленно движущиеся сгустки мрака. Прямо у него на глазах один такой комок тьмы сорвался со стены и упал вниз, мотаясь в воздухе, будто тряпичная кукла. Затем поднялся и поплелся дальше как ни в чем не бывало.

Зомби прорвали оборону людей.

Глупо было надеяться, что удастся продержаться дольше.

— Как все случилось?! — перекрикивая шум, спросил Фриц у Вальтера.

— Да какая нахер разница! — бросил тот. — Пиздец уже случился, ничего не исправишь. Но если хочешь дать кому-то люлей, то отпизди нашего батьку. Беня уши развесил, вот и не удержали дохляков.

Как раз в этот миг «развесивши уши» Бенедикт создал волну пламени, которое сожгло несколько бредущих в сторону убегающих людей зомби. Правда, его самого Фриц в темноте не видел, однако кто еще мог призвать магию — Дитрих пока едва успел отдышаться.

Вальтер повел братьев в ту сторону, откуда прилетел огонь: там обнаружилась группа воинов, вместе с Бенедиктами сдерживавших лезущих по лестнице мертвецов.

Фриц и Дитрих поспешили на помощь настоятелю, у которого одна рука беспомощно висела вдоль тела. Зомби успел цапнуть его в плечо, оторвав изрядный кусок плоти, и теперь каждое движение причиняло боль. Бенедикт мужественно терпел, возможно, пытаясь искупить ошибку. Но что толку сейчас было в его самоотверженности?

На стенах уже хозяйничали зомби.

Они брели по трем ведущим во двор лестницам, ползли по каменной кладке, спрыгивали вниз, не боясь разбиться.

Отбросить их назад выжатые до предела защитники монастыря уже не могли. Оставалось лишь держаться, прикрывая отступление людей со двора в здание обители.

Братья снова объединили свои силы, но отсутствие отдыха давало о себе знать. Фрицу его собственная магия представлялась этаким тоненьким ручейком, который едва-едва пробивается через землю и затем сливается с двумя другими не менее жалкими струйками серебристой воды. Вместе они смогли вызвать парочку молний да еще один поток огня. Потом Бенедикт потерял сознание и пришлось отрядить пару воинов, чтобы оттащить его в безопасное место.

Дитрих и Фриц теперь уже на пару уничтожили еще с пяток зомби, но погоды это не сделало. Похоже, некроманту удалось существенно пополнить ряды своей армии за счет очередного оскверненного кладбища. Многие мертвецы в свете факелов выглядели совсем уж неприглядно: вместо одежды — лохмотья, среди которых свисает не только ткань, но и куски кожи. Часто к воинам тянулись вовсе не руки, а зловеще клацающие кости без плоти.

По сравнению с дневными зомби, большинство из которых погибли недавно и еще не начали разлагаться, воняла вся эта толпа просто непередаваемо отвратно. Фрица бы давно вывернуло наизнанку, если бы снова не пришел на помощь прошлый опыт: война в Святой земле закалила его желудок, сделав крепче булатной стали и научив, что пищу надо удержать любой ценой. Ведь потом ее может и не быть долгое время.

Другие похвастаться подобной стойкостью не могли: прямо на глазах у Фрица одного молодого монаха стало выворачивать наизнанку. Хорошо хоть поток нечистот угодил аккурат на зомби, уже нацелившегося вцепиться в глотку бедолаге. Мертвяк, которому рвота попала прямо в остатки лица, замедлился и Фриц успел срубить ему голову. Собственно на этом сила в полученном от Вальтера освященном клинке закончилась. Дальше оставалось только кромсать зомби на части, которые не смогут двигаться. Ха, как же! Даже отрубленные пальцы и те ползли точно червяки, норовя схватить людей за ноги и лишить равновесия.

Теперь, когда сражение разворачивалось на ровном месте, невозможно было избавиться от зомби, просто столкнув за зубцы стены.

Защитники обители медленно отходили под напором мертвецов, и по мере того как в оружии заканчивалась святая сила, организованное отступление превращалось в бегство.

Первым к дверям трапезной, расталкивая товарищей, бросился монах со слабым желудком. Потом, бросив меч после неудачной попытки уничтожить зомби отсеканием головы, побежал следующий парень, по виду обычный горожанин, даже не стражник.

И вот уже в двери ломились все.

Напрасно Вальтер сквернословил и грозился ужасными карами. Описываемых им жутких пыток вроде выдирания мужского достоинства боялись гораздо меньше мертвецов.

Он забежал в трапезную последним вместе с Фрицем, перед ними топал Дитрих, к его чести до конца пытавшийся отгонять зомби маленькими огненными вспышками.

Перед «героями» едва не захлопнули двери: если бы Фриц в последний момент не влез между уже закрывающимися створками, его и Вальтера оставили бы снаружи на съедение мертвецам.

Фриц удержал двери открытыми, хотя с другой стороны давили так, что ему казалось — вот-вот расплющат в блин. Подоспевший Вальтер помог раскрыть створки пошире, и они оба ввалились в зал.

Тогда уж тяжелую дубовую дверь захлопнули с гулким эхом, разнесшимся, точно тревожный грохот набата.

Сутолока в трапезной немного поубавилась, видимо, часть людей перебралась через проход в основное здание монастыря. Однако все равно оставались те, кто метался туда-сюда испуганными мотыльками, ища родных или свои пожитки.

Фриц поискал глазами Бенедикта и нашел его распростертым на одной из лавок. Какой-то монах перевязывал ему плечо не слишком чистой тряпкой. Однако от дальней двери на помощь настоятелю уже спешил один из подручных Манфреда.

— Хватит прохлаждаться, сучьи дети! — взревел Вальтер. — Надо забаррикадировать дверь!

Фриц помог ему поднять одну из свободных лавок и приставить к створкам. Потом Вальтер собрал несколько воинов — все вместе они стали толкать к двери тяжелый обеденный стол.

Как раз вовремя: с другой стороны в дверь что-то глухо ударилось, потом еще раз и еще. Наверное, зомби бросались телом на створки. Конечно, сила удара была невелика, но вот если некромант сможет заставить мертвецов принести ствол дерева в качестве тарана…

Монастырь святого Йохана возводили в те далекие века, когда обители служили в первую очередь не местом ухода от мирской жизни, а крепостями. Причем прятались в них не только во время дворянских войн. Гораздо чаще стены монастырей штурмовали орды нечестии, жгли пламенем драконы, закидывали сгустками магической энергии темные колдуны.

Однако времена разгула тьмы на материке давно прошли: Церковь вырвала корни зла, по крайней мере, в обжитых людьми землях. Теперь случившееся буйство зомби было редчайшим событием.

Древние стены монастыря, хранившие в себе магию самого святого Йохана, могли выдержать даже жар драконьего пламени. Но вот многие двери, особенно в хозяйственных постройках, были далеко не такими старыми.

А ведь зомби неутомимы — будут долбиться и долбиться, пока не искрошат таран в щепки. Или не пробьют дверь.

И оставались еще окна!

В трапезной узкие бойницы располагались высоко под потолком, но их было много.

Зомби уже добрались до одной, наверняка встав друг на друга: в оконный проем протиснулась узкая девичья фигурка, тонкие руки принялись шарить по стене. Золотые глаза на когда-то миловидном лице словно вспыхнули ярче при виде скопища людей.

К опасному месту поспешили воины, один особо сообразительный пустил в красотку, за которой, будь она жива, увивался бы хвостом, три горящие стрелы. Вспыхнувшее как факел тело вытолкали наружу.

Под командованием Вальтера все, кто еще мог держаться на ногах, занялись окнами. Для начала захлопнули ставни, потом стали забивать их досками, отпиленными тут же от лавок. Но вряд ли стоило рассчитывать, что подобная защита продержится долго.

Фриц в этом не участвовал, руководя отходом людей из трапезной дальше в монастырь, следя, чтобы не началась давка. Оставаться в уязвимой трапезной не имело смысла.

Большинство народа набилось в зал монастырской церкви как селедки в бочку. Двое мужиков даже забрались на амвон и никто не спешил их прогонять, в том числе Фриц. Сейчас было не до соблюдения приличий. Хорошо, что толпа не снесла перегородку алтарной части.

В соседнем с храмом помещении для проведения капитулов собрались по большей части монахи и послушники. Фриц облегченно вздохнул, найдя взглядом Людвига, и пробрался ближе к другу. Они не успели перемолвиться и парой слов, когда Дитрих с помощью старших клириков начал перекличку подопечных.

В итоге недосчитались одиннадцати послушников и семи братьев, еще пятнадцать постоянных обитателей монастыря по словам помощника Манфреда находились в лазарете. Что ж, могло быть и хуже.

Дитрих произнес краткую речь, призывая братьев не падать духом, уповать на милость Господа и поддерживать мирян. Особо он упирал на то, что вот-вот появится епископ Филипп во главе отряда монахов-воинов.

Следовало отдать Дитриху должное: говорить красиво и убедительно он умел. Однако Фриц все же не мог до конца поверить в его слова. Как многие другие монахи и послушники, на лицах которых застыло затравленное выражение, слишком хорошо знакомое Фрицу по осаде Альмадинта.

Свою речь Дитрих закончил призывом помочь в заколачивании окон, чем братья и занялись.

Все монастырское здание было до отказа заполнено людьми. Церковь, залы для собраний и приемов, даже монашеские кельи — куда ни зайди, везде на кого-нибудь наткнешься. Дитрих заставил старших клириков уступить свои покои дамам и детям, первым подав пример и разместив в своей роскошной кровати под балдахином беременную крестьянку с тремя ребятишками.

В каменных коридорах звенел гвалт, раздавался надрывный детский плач и женские причитания. Но громче всего звучал стук многочисленных молотков. По прикидкам Фрица в главных помещениях обители имелось не меньше сотни окон и каждое требовалось не только заколотить, но и поставить рядом часового. Лучше двух, чтобы они не давали друг другу заснуть.

Работа кипела несколько часов, только когда в монастыре законопатили все щели, а раздававший указания Вальтер сорвал-таки голос, люди вздохнули с облечением.

Эх, если бы отгородиться от зомби и переждать до появления войск епископа было так легко!

Мертвецы добирались даже до окон третьего этажа: скреблись и стучали в забитые ставни, бились телами в забаррикадированные двери. Каменные стены не могли полностью заглушить утробные хрипы.

Тогда брат-хорист собрал своих оставшихся на ногах подопечных у алтаря и они запели гимн. Сперва робко, несмело, но постепенно юноши отдались привычному делу, прячась за музыкой от страха.

Голоса звенели под сводами храма переливами весеннего ручейка, то поднимаясь до громоподобного хорала, то опускаясь почти до нежного шепота. Хорист знал свое дело, вскоре многие миряне подхватили припев, который смогли бы исполнить даже те, кто не владел древнеиллирийским.

— Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!

Пение наконец-то заглушило сипение мертвецов, вернуло людям надежду — почувствовав себя частью единого целого, они обрели хотя бы крупицы сил. Даже отдыхавший у стены Фриц поймал себя на том, что невольно покачивается в такт мелодии.

Едва кончился один гимн, хор тут же начал следующий. Музыка укачивала Фрица в своих невидимых ладонях, точно мать в колыбели. Как он ни крепился, голова свешивалась на грудь, и вскоре он погрузился в глубокое забытье.

Проснулся Фриц сам: медленно открыл отяжелевшие веки, уставился затуманенным взглядом на проплывающие мимо серые кляксы и далеко не сразу сообразил, что не стоит, а лежит на боку. Да еще и на чем-то достаточно мягком, подозрительно похожем на соломенный тюфяк. Сверху на плечах ощущалось одеяло.

Удивленный такими переменами Фриц окончательно сбросил дремоту и выпрямился, озираясь по сторонам. Оказалось, он находится в зале для приемов. Здесь же вповалку спали другие монахи и послушники, в том числе похрапывающий Людвиг, прислонившийся к стене рядом с Фрицем да так и оставшийся в сидячем положении. Он-то, наверное, и принес погрузившегося едва ли не в летаргический сон Фрица сюда.

Зал освещали только факелы, так что невозможно было понять, день сейчас или ночь. По внутренним ощущениям Фриц проспал долго, однако все равно чувствовал себя разбитым и совершенно не отдохнувшим. Но нужно вставать и браться за дело. Например, подменить вон того клюющего носом паренька, который замер под окном, опираясь о копье так, что на щеке наверняка останется отпечаток древка.

Стараясь не разбудить прикорнувшего Людвига, Фриц осторожно поднялся и, лавируя между лежащими вповалку людьми, выбрался в проход между подстилками. Вышел в коридор и направился туда, где мог получить еду.

Кухню зомби захватили вместе с трапезной, но в монастыре на случай осады имелось несколько подвалов с запасами провизии, а также подземными колодцами. Возле входа в один из таких служки устроили место раздачи пищи, которое тщательно охранялось несколькими монахами покрепче, выбранными лично Вальтером. Не хватало еще, чтобы охваченные паникой люди устроили драку за еду.

Пришедший туда Фриц в порядке строгой очереди получил пять сухарей, кусок солонины и сыра, а также немного укрепляющего травяного настоя от заведовавшего монастырским садом брата Гуго. На бедняге до сих пор лица не было: еще бы — все его растения, выпестованные за годы трудов, остались на поругание зомби и теперь, скорее всего, будут безжалостно растоптаны.

Подкрепившись, Фриц почувствовал себя лучше и смог заступить на дежурство. Вальтер поставил его на проблемное место: у одного из больших витражных окон церкви. Конечно же, оставшееся за уродливыми досками цветное стекло зомби давно выбили и теперь ломились в проем с особым напором. Некромант видимо считал, что чем больше окно, тем проще в него попасть, и в чем-то был прав.

Потянулись унылые минуты ожидания, чтобы не заснуть и отвлечься от глухих ударов с другой стороны досок, Фриц затеял беседу с напарником — немолодым, но крепким мужиком из стражи Йоханштадта. Тот, желая выговориться, поведал о творившейся в городе после оживления мертвецов жути. Если он собирался еще и напугать «зеленого монашка», то просчитался. Зомби не могли совершить ничего страшнее деяний людей, которых Фриц навидался по самое горло.

Разговор постепенно сошел на нет, и тогда Фриц начал мысленно повторять молитвы для призыва боевой магии, подхваченные у Дитриха и Бенедикта. Он добрался уже до воззвания к святому Себастьяну, дарующему возможность создать лук с огненной стрелой, какой когда-то использовала Доминика.

И тут в зал с визгом вбежал молоденький послушник.

— Прорвались! Спасайтесь!

«Дебил! — мысленно простонал Фриц. — Ты бы вот еще похоронный марш для пущего эффекта пропел!»

Находившиеся в церкви люди тут же заволновались, некоторые повыскакивали с мест и в панике бросились кто куда — к выходу или наоборот к алтарю.

Под командованием Фрица сохранившие спокойствие часовые перекрыли главный вход и путь в заалтарную часть, где была маленькая дверца, тоже ведущая наружу. Перепуганных людей, начавших винить церковников во всех грехах («Вы хотите оставить нас на съедение мертвякам!»), загнали обратно в зал.

— Каждый, кто выйдет отсюда, обязательно погибнет! — объявил Фриц, подражая грозному тону Дитриха, каким тот стращал Страшным Судом прихожан монастырской церкви во время проповедей.

Потом Фриц оплеухой урезонил все еще причитающего послушника и добился от того внятного сообщения: зомби прорвались в одно из окон зала для приемов. Сейчас их сдерживают Дитрих и Вальтер, последний собственно велел привести Фрица, а вовсе не сеять панику.

Оставив за старшего своего напарника по дежурству, Фриц устремился в приемный зал, где вовсю кипел бой.

Зомби уже лезли не через одно, а через два окна, проломив доски. С десяток пробрались в помещение, Дитрих создал на их пути святой барьер, который Фриц скорее почувствовал, чем увидел. Когда зомби бросались телом на щит, тот едва заметно вспыхивал серебристым, но в остальное время казалось, что между людьми и мертвецами ничего нет.

Странное дело: зомби двигались гораздо проворнее, чем раньше — прямо как живые люди. Они бегали, прыгали, уворачивались от ударов клинков, которые обрушивали на них воины, на несколько мгновений выходившие за край барьера. Хорошо, зомби по тупости пока не поняли, что защитную стену можно обогнуть.

Неужто некромант уже обрел настолько много сил, что смог придать своим слугам подвижности? Или он пустил в ход резервы магии, потому что ситуация поменялась и надо во что бы то ни стало захватить обитель? Но что могло случиться снаружи?..

Последнюю мысль Фриц додумать не успел: Дитрих заметил его и пролаял приказ:

— Я буду держать барьер, ты используй атакующую магию. Достаточно уже тренировался, должен овладеть хоть парочкой приемов!

Фриц совсем не был уверен, что справится, но выбирать не приходилось: в этом сражении помощи от Бенедикта двое братьев-магов не получат.

Зубы мертвеца занесли в его рану нечистоты, та воспалилась, но вымотанный работой в лазарете Манфред не мог быстро справиться с лечением. Да и Бенедикт слишком много времени после укуса провел в битве, игнорируя рану, вот теперь мучился лихорадкой.

Фрицу предстояло заменить настоятеля.

Какие же чары лучше применить в помещении, где есть опасность задеть своих? Фриц быстро перебрал в уме всю атакующую магию церковников, которую видел и успел запомнить. От молний стоило отказаться, мало ли что произойдет, если они попадут в стену. Огонь тоже довольно опасная штука, могут загореться деревянные балки или висящие на стенах гобелены. С другой стороны пожар будет опаснее для зомби, чем для людей. Решив оставить пламя на крайний случай, Фриц призвал святую воду.

К тому времени трое зомби все же обогнули барьер и сцепились с Вальтером, ловко уклоняясь от ударов его двуручника. Именно на них и пролился вызванный Фрицем дождик — иначе эти мелкие капли, внезапно возникшие прямо из воздуха над головами мертвецов назвать не получалось. Все же они подействовали: забыв о противниках, мертвецы завертелись на месте, терли места, куда попала влага так, будто хотели содрать остатки кожи. Увы, ни один не расплавился, зато у Вальтера появилось время срубить зомби головы.

В следующий раз Фриц постарался как следует сосредоточиться, так что заломило виски, и на мертвецов, лупивших кулаками по барьеру, обрушился поток святой воды.

По ушам резанул надрывный вой, зомби дергались, изгибаясь под немыслимыми углами. Они даже не плавились, а распадались на куски, которые уже потом рассыпались пеплом, как догоревшие поленья в залитом водой костре.

Окрыленный успехом, Фриц забыл о наставлениях Дитриха и стал призывать только водную стихию. Сперва все получалось просто отлично: удалось уничтожить больше десятка зомби. Воины даже стали теснить мертвецов обратно к окнам, кое-кого послали за досками, чтобы снова заколотить проемы.

Но вот четвертый по счету призыв святой воды закончился ничем: Фриц почувствовал странное внутреннее сопротивление, будто жидкость, которую он до этого черпал ладонями, обратилась в твердый лед. При этом на зомби пролилось всего несколько капель, лишь слегка прожегших серую кожу да торчащие кости.

— Меняй стихию, дурак! — бросил Дитрих.

Фриц уже и сам сообразил, в чем дело, однако быстро перестроиться не получилось. Насколько же проще было махать мечом! Не надо подбирать молитву и следить, чтобы не использовать одинаковую стихию слишком долго — знай себе коли да руби.

Пока он думал, зомби начали контратаку. Дерево в третьем окне опасно заскрипело под мощными ударами, грозя вот-вот разлететься в щепки.

В голове вспыхнула ярким светом идея. Пока мертвецы были заняты дракой с воинами, Фриц подбежал к одной из стен и сорвал гобелен с искусно вытканным изображением въезда Сына в Альмадинт. Сейчас было не до расшаркиваний перед особыми символами и да вряд ли Бог обидится на такую мелочь.

Крутанувшись на месте, Фриц взмахнул тяжелой тканью так, чтобы она накрыла плотную группу зомби, только что выпрыгнувших из окон. Затем, не мешкая, призвал небесный огонь: полотно тут же вспыхнуло ярким пламенем.

Получился отличный большой костер, как те, через которые в День Середины Лета прыгали, взявшись за руки, парни и девушки. Фриц еще подбавил огоньку: пламя взметнулось ввысь, к проемам сломанных окон.

По тупости зомби не понимали, что происходит и еще несколько секунд продолжали сигать в костер, составляя компанию своим корчащимся в жаре товарищам. Потом они все же остановились, то ли сами осознали опасность, то ли некромант мог видеть их глазами и удержал слуг.

Воспользовавшись тем, что атака мертвецов захлебнулась, Дитрих поспешил изменить барьер, переместив его так, чтобы вплотную прижать к оконным проемам. На миг вспыхнул серебряный крест, надежно ограждая людей от новых толп зомби, снова попытавшихся залезть в помещение.

— Заколачивайте, блять! — скомандовал Вальтер.

Фриц поспешил создать воду, чтобы потушить еще горящий гобелен: остатки ткани и тел зомби рассыпались пеплом. Некоторые куски рук и ног продолжали слабо шевелиться — пробегавшие мимо воины пронзали неугомонные конечности мечами, заставляя замереть уже навсегда.

Присоединившись к остальным, Фриц занялся разламыванием уцелевших лавок и кресел на доски для окон. Кое-что пришлось тащить из соседних помещений — таким темпами в обители скоро не останется деревянной мебели.

Обороняющиеся снова заколотили два окна, через которые прорвались зомби. Добавили досок в третье, куда мертвецы продолжали упорно ломиться. Казалось, можно было вздохнуть с облегчением — атака благополучно отбита. Но расслабляться было еще ой как рано!

Едва воины закончили с окнами, в зал вбежал взъерошенный мальчишка с сообщением о новом прорыве, на сей раз в церкви. Вальтер отрядил туда Фрица и часть воинов, однако не успели они пробежать несколько шагов по коридору, как появился еще один посланец, вопя, что зомби уже захватили одну из келий и убили спавших там женщин.

Фриц отправил парня к Вальтеру с новым донесением, сам же поспешил в келью, решив, что сперва следует разобраться с мертвецами, уже успевшими проникнуть в здание. Наверняка келью придется закрыть, это самый лучший выход — на то, чтобы выгнать зомби, уйдет слишком много сил.

Положение оказалось еще хуже, чем описывал посланец: на втором этаже, где располагались покои высшего клира, перед Фрицем и его воинами предстала шеренга слажено топающих мертвецов.

Из пяти дверей, выходивших в коридор, две оказались закрыты, оставалось надеяться, что там спрятались еще живые люди. Из трех других выбирались новые зомби. Среди них сразу бросились в глаза хорошо одетые дамы, на коже которых не было заметно ни следа разложения. Фриц вспомнил одну из них — довольно вздорная жена какого-то купца, поселившаяся в спальне Бенедикта. Значит, как минимум покои настоятеля уже захвачены.

Воспользовавшись тем, что мертвецы находятся в замкнутом пространстве, Фриц велел воинам отступить себе за спину и вызвал мощный поток огня, прорезавший коридор, точно огромное копье. Большинство зомби мгновенно обратились в пепел, некоторые, проявив неожиданную смекалку, вжались в стены и все же сохранили неповрежденными части тела. Страшно и противно было смотреть, как после исчезновения пламени эти обугленные обрубки людей рывками двинулись к живым. Воины милосердно добили всех, но из комнат уже вылезали новые мертвецы.

— Когда же это кончится?! — отчаянно взвыл какой-то дюжий мужик и с воплем врезался в толпу зомби, круша черепа топором, которым раньше наверняка рубил деревья в лесу.

Увлеченные его порывом, остальные воины тоже бросились на мертвецов. Фриц поддержал товарищей магией, снова используя святую воду, которая точно причинит вред лишь созданиям зла. Он прекрасно понимал: весь этаж уже не вернуть, стоит попытаться спасти уцелевших. Как назло две закрытые двери находились в дальнем от защитников обители конце коридора, перекрытого толпой зомби. Даже если их удастся оттеснить, из трех оставшихся комнат вылезут новые.

Когда мертвецы под отчаянным натиском воинов стали отступать, Фриц вызвал нескольких рубак и поставил возле первого освободившегося прохода, а чтобы зомби жизнь мозговым веществом не казалась, швырнул внутрь комнаты огненный шар. Живых там все равно уже не осталось, даже если кто-то успел спрятаться при первой атаке, зомби, чуявшие людей то ли по запаху, то ли по теплу тел, давно его нашли.

Таким же образом удалось на время заблокировать вход во вторую и третью комнату. Охваченные яростью воины прижали остатки зомби к стене, изрубая их в капусту.

— Выходите живо! — взревел Фриц, надеясь, что хоть кто-то его услышит и добавил для придания выжившим скорости. — Мы не сможем удерживать их долго.

Одна из закрытых дверей тут же приоткрылась, в узкой щели показалось бледное личико. Уже через секунду створка распахнулась настежь, со стуком ударившись о стену: в коридор выбежал сначала мальчишка, грозно сжимавший столбик, отломанный от кровати с балдахином. За ним — шестеро женщин разных возрастов, держащие на руках детей. Последним проковылял, едва переставляя ноги, старик.

— Быстрее! — безжалостно подогнал их Фриц, сейчас было не до расшаркиваний, воины уже едва сдерживали лезущих из других комнат мертвецов.

А вторая дверь все не открывалась.

Больше ждать было нельзя, и Фриц заставил себя приказать воинам отступать. Они медленно двинулись к выходу из коридора, пока за их спинами семенили женщины, дети и старик. Зомби напирали, лезли из комнат, в том числе той, откуда выбрались выжившие. Только закрытая дверь так и не сдвинулась, вызывая у Фрица жуткие предчувствия.

Пока шел бой, он пытался разобраться, как создать барьер. Чертов Дитрих не показал, хотя стоило бы, но может быть получится догадаться самому. Святой дар, по сути, работал достаточно просто, читай подходящую молитву, сосредотачивайся, выбирай точку приложения силы. Ничего сложного. Вопрос в том, к какому именно святому стоит взывать? Фриц перебрал все, успев за это время обрушить на зомби часть камней с потолка и сдуть парочку мертвяков ветром. Однако защита не появлялась.

В итоге все оказалось на диво просто. Уже от отчаяния Фриц прочел псалом о добром пастыре.

-… Если пойду я долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…

Именно эти строки и создали перед Фрицем невидимую стену, которую он ощущал как рыцарский щит, тяжело повисший в руках.

Но кроме напряжения сил было и кое-что еще. Необычайное умиротворение и тепло в душе. Чувство, что Он — здесь, рядом. Положил ладоньтебе на плечо и готов поддержать в любой момент.

В этот миг Фриц окончательно понял, что его дар — от Всевышнего.

Таким образом вставший на лестничном пролете Фриц смог перекрыть выход из коридора и, сдерживая зомби, отправил посланцев за Дитрихом. Тот наверняка сможет обрушить свод, перекрывая дорогу мертвякам.

Только ничего не вышло.

С первого этажа прибежал один из спасенных детей, крича, что там тоже кругом зомби. Вскоре явились и остальные, дико вращая глазами и бессвязно бормоча. Дети плакали навзрыд, добавляя шуму.

С трудом воинам удалось узнать у полуглухого старика, что на первом этаже тоже идет сражение. Двое отправились на разведку, остальные встали за спиной Фрица, сжимая оружие и ожидая, когда падет барьер. Теперь отступать было некуда.

Женщины вжались в стену, охраняемые парнем, продолжавшим грозно размахивать столбиком от кровати.

Теперь можно было ясно различить доносящиеся снизу звуки боя и хрипы мертвецов. Другие зомби лупили кулаками по барьеру Фрица. В единственное заколоченное окно лестничного пролета тоже скреблись.

«Неужели это конец?» — промелькнула в голове полная безнадежной усталости мысль.

И кто-то в душе шепнул едва слышно: «Нет».

Фриц вздрогнул, тут же один из воинов, тот самый дровосек, воскликнул:

— Я слышу ангельские трубы! Господь послал нам на выручку свое воинство!

Вот и первый сумасшедший объявился, удивительно, что еще так поздно, казалось бы, от происходящего давно должна была бы поехать парочка плохо закрепленных крыш.

Несколько человек озадаченно покосились на дровосека, один бросил зло:

— Молчи уж лучше, Курт.

Однако мужик не унимался.

— Эй, у меня с черепушкой порядок. Ясно ведь слышно — трубят.

Фриц ничего кроме звуков ударов, скрежета да хрипов не слышал. Его гораздо больше шума занимал барьер: каждый удар в невидимую стену отдавался во всем существе Фрица, забирая крохотную частичку сил. Мысленное повторение псалма позволяло не дать барьеру рассеяться совсем, но прочнее стену не делало.

— Приготовьтесь, я скоро не смогу больше удерживать барьер, — сумрачно предупредил он воинов.

На лицах всех появилось сосредоточенное выражение, только Курт продолжал внимать пению труб, слышному лишь ему одному. Хорошо, может хоть помрет счастливым.

Тут давление на барьер ослабло: раньше зомби лежали на невидимой стене пластом, сзади на них напирала темная масса остальных мертвецов. Теперь же в сомкнутых рядах появились просветы. Фриц краем глаза заметил, как один высокий зомби, лупивший по барьеру над головами своих приятелей, вдруг развернулся и пошел обратно по коридору.

Вскоре перед барьером осталось только с десяток зомби, остальные бодро ковыляли прочь, скрываясь в дверях. И дальше наверняка выпрыгивали на улицу.

— Какого хрена они уходят? — осведомился один из воинов со странной, почти детской обидой.

Он, понимаешь, тут героически погибнуть собрался, а зомби — дали деру.

Фриц задавался тем же вопросом. Куда и зачем идут зомби? Нашли обходной путь?

Со второго этажа лестница вела на чердак под крышей, но там все двери завалили камнями или задвинули тяжелыми сундуками. Возможно, некромант усилит натиск своих слуг на единственное окно? Вдруг Фриц осознал, что со стороны досок вообще больше не доносится царапанья, как будто зомби бросили попытки прорваться в монастырь по этому пути

Не хотелось позволять надежде прорости — разочарование потом будет страшным ударом, и все же…

Неужели трубный глас Курту не померещился?

Появился более грозный противник и некромант отзывает свои войска из обители?

В любом случае представившейся возможностью следовало воспользоваться.

— Добьем оставшихся, — распорядился Фриц. — На счет три убираю барьер. Раз, два… три!

Воины с яростью набросились на мертвецов и, хотя мечи давно потеряли святую силу, порубили всех за считанные минуты. Дивное дело, куски тел не шевелились, как раньше, будто некромант перестал давать им силы.

На всякий случай Фриц все же облил их освященной водой, которой сбрызнул и клинки товарищей.

Воины прочесали весь этаж, но не нашли ни одного мертвеца: движущегося или застывшего. Удалось взломать и закрытую дверь: в помещении, состоящем из трех комнат, было пусто. Фриц припомнил, что вроде бы это покои казначея и мельком отметил отсутствие дорогих украшений, вроде золотых подсвечников.

В оконные проемы, где зомби выломали доски, заглядывало закатное солнце, окрашивая серые камни в живые золотые оттенки. Фрицу показалось, он не видел настоящего света уже целую вечность, а прикосновение к коже свежего холодного ветра было словно поцелуй возлюбленной.

Защитники обители набились в одно из окон с отломанными досками так же плотно, как до этого зомби и увидели мертвецов, целеустремленно шагающих через двор. Теперь все услышали звонкую мелодию боевых горнов, на звуки которой зомби шли, словно грызуны за дудочкой крысолова из старой сказки.

— Войска епископа… — восторженно прошептал кто-то.

Фрицу до сих пор не верилось: спасение действительно пришло в самый последний момент, точно в балладах миннезингеров.

Некоторые воины начали креститься, другие — молиться вслух, и Фриц присоединил к ним свой голос, благодаря Бога за чудо.

Следом за мертвецами, спешащими на бой с появившимся подкреплением, из монастыря выбежал небольшой отряд под предводительством неутомимого Вальтера. Воины добивали отстающих зомби, посылали им в спины огненные стрелы, но мертвецы продолжали идти к стенам, не обращая на людей внимания. Все события прошедших часов (или все же дней?) словно повторялись в обратном порядке: зомби поднимались на стены, перепрыгивали наружу и дальше брели по истоптанным полям в сторону монастырских предместий и леса. Он загораживал обзор с той стороны, куда смотрели Фриц с сотоварищами, так что они не видели войск епископа, лишь пение горна давало знать, что помощь близка.

Вальтер все же не стал выводить своих людей за стену, видимо, даже он устал или просто в кои-то веки пожалел воинов. Убедившись, что все зомби покинули обитель, Вальтер выставил часовых, к которым присоединился сам, а остальных мужчин отпустил.

От осознания того, что самое страшное позади, тело Фрица разом покинули все силы: конечности стали мягкими, как тесто, и в то же время неподъемно тяжелыми. Он осел на пол, словно марионетка с обрезанными веревочками, и едва успел опереться о подоконник, чтобы не упасть.

Остальные воины чувствовали себя не лучше. Рассевшись кто где, они вяло переговаривались да нахваливали чуткие уши Курта. Тот раздулся от важности и уже начал сочинять истории о том, как услышал слабый еще звук труб аж во время боя в коридоре. Теперь наверняка будет годами повествовать детям о своих героических деяниях.

Компания женщин устроилась на уцелевших креслах, дети наконец-то успокоились. Старик дребезжащим голоском беседовал с мужчинами, уверяя, что «при Его Святейшестве Пие такого непотребства не случилось бы».

Некоторые воины просто улеглись на кровать казначея прямо поверх парчового покрывала и вскоре уже вовсю храпели. Фриц бы с удовольствием последовал их примеру, упал бы лицом в пол и уснул до праздника Рождества. Но он все же считал, что следует сохранять бдительность: епископ Филипп обладает могущественным даром, однако и на старуху бывает проруха — некромант может и пересилить. Тогда следует быть готовыми к продолжению банкета.

Мальчишку, который не расставался со столбиком от кровати, точно тот прирос к его ладони, Фриц отправил вниз, узнать что там и как. Мужчинам велел пока отдыхать, однако заявил, что через час кто-то должен заступить на дежурство, те, поворчав, подчинились. Впечатляющая демонстрация магических способностей Фрица давно уже повысила его от звания «монашка» едва ли не до уровня Вальтера, которого даже тертые жизнью стражники Йоханштадта слушались беспрекословно.

Старательно выпучивая глаза и периодически щипая себя за кожу на предплечье, Фриц следил, как зомби двигаются через поля к лесу. Внезапно оттуда показались всадники: лучи закатного солнца сверкнули алым на кольчугах и шлемах. Белые плащи с крестами взметнулись за спинами воинов как боевые знамена. С такого расстояния Фриц еще не мог рассмотреть цвета, но не сомневался: божий символ синий — знак воинствующего монашеского Ордена Михаила Архангела.

Стальной клин врезался в толпу зомби, часть мертвяков прыснула в стороны, но кое-кого окованные железом копыта боевых коней безжалостно растоптали. Монахи сноровисто орудовали мечами и копьями, сшибая головы зомби, как садовники — перезрелые фрукты с дерева.

Те из защитников монастыря, кто не задремал, встретили появление монахов-воинов торжествующими криками и разбудили остальных. Вскоре все, кто находился в комнате собрались у окна, пытаясь получше рассмотреть происходящее. Двое мужиков затеяли делать ставки, как скоро рыцари расчистят дорогу к обители, неожиданно к ним присоединилась одна из дам, обещав поцеловать того, кто угадает.

От облегчения спасшиеся от верной гибели люди часто несут полную околесицу и дают страшные клятвы.

Вымученно улыбнувшись, Фриц поддержал шутку, высказав свое предположение, благо спорили не на деньги, а лишь на подзатыльники.

Сперва рыцари продвигались довольно быстро, но постепенно увязли в толпе мертвецов, которые сбежались со всех полей. Безоружные, они просто насаживались на клиники, хватали лошадей за ноги, пытались стащить воинов на землю.

Собравшиеся у окна обсуждали происходящее, но без настоящего волнения, будто наблюдали вовсе не за смертельным боем, а за увлекательным турниром. Они непоколебимо верили, что теперь все будет отлично, еще чуть-чуть и монахи перерубят всех мертвецов, а там и до некроманта доберутся.

Фриц прекрасно знал, что на самом деле все не так просто. Он напряжено подмечал происходящее на поле: каждый раз, когда кто-то из рыцарей падал с лошади, дыхание застревало в горле. Зомби набрасывались на упавшего, как стервятники на свежий труп. Воины потом поднимались, точно из морской пучины, расшвыривая мертвецов в разные стороны. И все же кое-кто так и оставался погребенный под грудами тел.

Тут из-за леса показалась еще одна группа зомби, быстро топавших в сторону сражения.

— Надо им помочь! — пискнул мальчишка со столбиком кровати.

— Парень дело говорит, — заметил один из мужчин.

Опасаясь, как бы они не наделали глупостей, Фриц подбавил в голос резкости:

— Мы устали и будем только мешаться под ногами. Вместо того, чтобы сражаться, рыцарям придется защищать нас.

Вроде бы эта отповедь подействовала. К тому же над кронами деревьев внезапно полыхнуло золотисто-оранжевое зарево, будто там на краткий миг вспыхнуло еще одно солнце. Через минуту снова появился свет, но на сей раз фиолетовый.

— Его Преосвященство сражается с мерзким колдуном! — в экстазе выдохнула одна из женщин.

Пожалуй, она была права, такие яркие всполохи не могли быть результатом обычных приемов, которую монахи с даром использовали для уничтожения зомби. За лесом шла настоящая магическая дуэль.

Прислушавшись к себе, Фриц заметил какое-то странное, тянущее чувство. Что-то влекло к лесу, но одновременно отталкивало. При каждой новой вспышке заклинания Фриц невольно вздрагивал, кожа покрывалась мурашками, которые точно покалывало маленькими разрядами молний.

Увлеченный своими ощущениями, Фриц не сразу заметил, что зомби стали двигаться медленнее, точно так, как в начале нападения на обитель. Видимо, некромант был слишком занят, чтобы контролировать их и вливать силу.

Рыцарям стало значительно легче, они продвинулись к монастырю настолько, что стало возможным различить, как выглядят отдельные шлемы. Один востроглазый парень даже гордо прочел девиз на одном из щитов.

Вспышки за лесом теперь полыхали, не прекращаясь. Каждая, имевшая неприятные глазу оттенки вроде серого, черного или грязно-лилового, холодом отдавалась во всем существе Фрица. Даже начало казаться, что во рту появился вкус протухшего мяса. Наверняка, то колдовал некромант.

Когда над лесом в очередной раз взошло черное зарево, голова Фрица едва не взорвалась от жуткого воя, раздавшегося прямо в черепе. Как будто кричали сразу тысячи глоток. Может быть, так оно и было? Потому что несмотря на хлынувшие из глаз слезы, Фриц увидел как разом все мертвецы задергались словно в припадке падучей.

Агония длилась всего несколько секунд. Затем наступил благодатный покой: вопли смолкли, исчезло и давление чужой боли. С плеч Фрица словно сняли тяжелый груз. От счастья хотелось кричать в голос и рыдать.

Зомби одновременно, как по команде, упали на землю. Теперь то были лишь обычные мертвые тела, безвредные для живых. Измученные души вернулись туда, где им следовало находиться.

Исковерканный противоестественной магией мир снова стал нормальным.

— Некромант побежден, — одними губами произнес Фриц.

Мгновение люди молчали,словно не веря. Затем разразились оглушительными криками радости. Мужчины и женщины, даже не знающие друг друга по имени, стали обниматься, обмениваясь горячими поцелуями. Старик залился каркающим смехом, паренек от радости принялся лупить самого себя столбиком кровати по темечку.

Слабо улыбнувшись, Фриц наконец-то позволил себе соскользнуть в блаженную тьму беспамятства.

Глава 24

Для епископа Филиппа в зал приемов притащили одно из немногих уцелевших в монастыре кресел. Рядом сели все еще бледный Бенедикт и Дитрих, нацепивший на физиономию самое отвратное из арсенала своих благолепных выражений.

Остальные монахи в том числе Фриц стояли. Они получили возможность отдохнуть, но все же большинство выглядели помято: одутловатые посеревшие лица, сгорбленные спины. Сам Фриц, хотя и проспал беспробудно почти сутки, ощущал себя таким же бесконечно усталым, как в последние дни осады Альмадинта.

Несмотря на то, что многие монахи не рвались сражаться в первых рядах, монастырская братия заметно поредела: когда зомби прут из всех щелей, укрыться весьма сложно.

Оказалось, казначей, прихватив все деньги и добро, какое мог унести, сбежал из обители через тайный ход. Правда, далеко не ушел: мертвецы нашли его, от них не удалось откупиться ни золотом, ни драгоценными каменьями. Монахи-воины обнаружили его голову, когда убирали трупы.

Во время последнего прорыва зомби погиб и хорист. Узнав об этом, Фриц ощутил непонятный укол вины, пусть Людвиг, нарушив правило говорить о мертвых только хорошее, и подтвердил подозрения насчет жеманного брата.

— Возможно, там ему будет лучше, — скорбно сказал Людвиг. — По крайней мере, его больше не будет терзать пагубная и греховная страсть.

Печальная судьба ждала и сластолюбца Конрада: он выжил, но мертвецы успели отглодать ему ногу ниже колена. Отращивать новые конечности были способны разве что святые древности, измотанный Манфред же только остановил заражение крови. Правда, Конрад уже оправился и даже сально шутил на тему «хорошо, что не оттяпали нечто поважнее».

Многим же не повезло гораздо больше — теперь они лежали в усыпальнице обители.

Зато выкупленная по просьбе Магды из борделя девчонка, похоже, родилась с серебряной ложкой во рту. Она единственная выжила из всех обитателей дома фару Хильды. Пошла по хозяйскому приказу в лес за грибами и пересидела все страшные события в чаще. Правда, подхватила холодной осенней ночью кашель, но Людвиг под шумок протолкнул ее в лазарет к Манфреду, который слишком устал, чтобы разбираться, кто богатый, кто знатный, а кто — нищая прислуга.

Какие бы ужасные события ни происходили, жизнь всегда возвращается в прежнюю колею. Монахи-воины с помощью жителей окрестностей хоронили мертвецов и проводили ритуалы, очищающие местность от остатков злой ауры. Люди, окропив тела родных и друзей слезами, постепенно потеряют свежесть воспоминаний о произошедшем в повседневной рутине.

Бог милостиво даровал человеку способность забывать.

Вот только если бы Филипп не прибыл так скоро на помощь обители, сейчас не нужно было бы ни о чем забывать. Потому что некому стало бы это делать.

Выяснилось, что посланец монастыря добрался до резиденции епископа без приключений и тот уже начал собираться в дорогу, когда пришли тревожные вести из Йоханштадта. Тогда Филипп срочно созвал отряд рыцарей михаэлитов, двинувшись к городу, и уже по пути к ним присоединились другие воины.

Забавно вышло: разбирательство дела о проступке Фрица отчасти спасло все графство. Интересно, понимает ли Дитрих, что если бы настоял на суде внутри монастыря, никакой посланец бы никуда не поехал и помощь от епископа вполне могла опоздать. Наверняка понимает. И бесится.

О Филиппе Фриц много слышал, но вблизи видел впервые. Тот произвел приятное впечатление: выглядит на свои сорок восемь лет — у ярко-синих глаз и губ уже собрались лучики морщинок. Лицо доброе, но не слабовольное. Держится с достоинством, без высокомерия, свойственного многим прелатам.

Хотелось верить, что все это не искусная маска.

Сперва Филипп произнес небольшую речь, хваля братьев за проявленную доблесть и поминая добрым словом павших.

— Хвала Всевышнему, ваш гонец успел ко мне вовремя, — сказал Филипп под конец. — Я бы хотел увидеть того юношу, о деле которого сообщил мне посланец. Слышал, сей брат, несмотря на связанную с его имением неприятную тяжбу, мужественно проявил себя в недавних событиях.

Фриц не ожидал, что его дело будет разбираться прямо сейчас, похоже, Филипп предпочитал брать быка за рога. Что ж, ничего не оставалось, Фриц, подчиняясь едва заметному кивку Дитриха, вышел на открытое пространство перед креслами и почтительно поцеловал перстень на протянутой руке Филиппа.

— Ваша похвала большая честь для меня, Ваше Преосвященство.

— Безусловно, брат Фридрих-Вильгельм показал себя смелым воином Сына и без его помощи мы бы не смогли продержаться так долго, — медленно заговорил Дитрих. — Сражаясь с ним бок о бок, я понял, что его сила — от Господа. Однако невзирая на его заслуги в обороне обители, я требую наказания за то, что брат долго скрывал свои способности. Невозможно, чтобы дар пришел к нему внезапно.

«Ах, спасибо, что больше не предлагаешь меня сжечь, уважаемый старший брат. Я та-а-ак признателен», — ядовито процедил Фриц про себя.

Бенедикт не пытался возражать, явно показывая, что скоро перстень настоятеля поменяет владельца. Дитрих же был только рад стараться продавить свое решение и продемонстрировать братии власть.

Опершись рукой на подлокотник и подперев подбородок, Филипп окинул Фрица острым взглядом, словно пытался прочесть мысли. Потом сказал раздумчиво:

— Полагаю, следует выслушать, что скажет сам брат Фридрих-Вильгельм. Прошу тебя, сын мой, не робей.

Фриц робеть точно не собирался и спокойно заговорил. В своей речи он всячески подчеркивал, что лишь смиренно просил Господа помочь страдающему дитя, а не желал прославления для себя. Смотрел Филиппу в глаза самым-пресамым честным взглядом, пытаясь прикинуться невинным простачком. Вряд ли это обманет Филиппа, дураки не добиваются таких высоких постов в столь молодом по меркам церковных иерархов возрасте. Однако Фриц надеялся, что Филипп все же достаточно разумен, чтобы понимать: для Церкви важен каждый обладатель дара, особенно сейчас, когда идет война на севере. И жертвовать святым магом ради амбиций Дитриха — не лучшая идея.

Под конец речи Фриц осторожно упомянул о полученной расписке, сетуя с приторной умильностью, что пришлось к ней прибегнуть.

Пожалуй, не стоило вытаскивать козырь раньше времени: Дитрих тут же взбеленился.

— Из уважения к твоим заслугам, брат, я собирался скрыть сей позорный документ, — начал он с видом оскорбленной невинности. — Но раз ты сам вспоминаешь о нем, я вынужден рассказать. Ваше Преосвященство, с прискорбием признаю, что был слишком добр к брату Фридриху-Вильгельму, в то время как он заставил меня и отца Бенедикта подписать себе нечто вроде индульгенции. И без той грамотки отказывался идти в бой!

— Как видите, грамотка мне действительно пригодилась. — Фриц не удержался от едкого замечания.

Задохнувшись от возмущения, Дитрих всем корпусом повернулся к Филиппу, как бы спрашивая: «Вы слышали сие непотребство?».

Тут вмешался Людвиг, выступив вперед и поклонившись епископу.

— Ваше Преосвященство, скоро минует два года как я наставляю брата Фридриха-Вильгельма, позвольте и мне высказаться.

Филипп махнул рукой, все еще не спеша открывать рот.

— Я достаточно пристально наблюдал за братом Фридрихом-Вильгельмом, — размеренно заговорил Людвиг. — Мы много времени проводили за работой и в беседах: у меня ни разу не возникло даже тени подозрения, что он скрывает владение святым даром. Безусловно, ему свойственна горячность юности да некоторая резкость суждений, но он достойный служитель Господа. Честный, искренний и бескорыстный… Собственно, почему Всевышний не может наградить силой своего верного слугу? Да, такое позднее обретение дара не случалось уже несколько веков, однако все меняется.

Пока Людвиг говорил, Дитрих сохранял на лице брезгливо-насмешливое выражение, как бы давая всем понять, что слышит полную чушь. Бенедикт выглядел отсутствующим и ушедшим в себя.

«Как его подкосила смерть Хильды, — с несвоевременной жалостью подумал Фриц. — Неужели он настолько сильно ее любил?»

По лицу Филиппа трудно было что-то прочесть, он казался все таким же сдержанно-доброжелательным.

— Как видите, брат Фридрих-Вильгельм еще и упорствует в своих заблуждениях, являя типичный для себя пример вопиющего неповиновения, — с апломбом заявил Дитрих. — Бедный брат Людвиг уже не молод, чтобы здраво судить…

— Попрошу без оскорблений, уважаемый старший брат, — с нажимом произнес Людвиг. — Или, по-твоему, я достаточно молод, чтобы заведовать переписной мастерской, но недостаточно для верной оценки своих подчиненных?

Дитрих собрался ответить, но одного движения брови Филиппа хватило, чтобы погасить ссору в зародыше.

— Я благодарен брату Дитриху за проявленную бдительность, безусловно, когда рядом с нами по земле ходят столь мерзкие существа, как некроманты, стоит внимательнее присматриваться к ближнему. Однако очень важно помнить о балансе и не перегибать палку. Полагаю, в данном случае вы были излишне суровы, дорогой брат.

У Дитриха, явно ожидавшего иного, вытянулось лицо. Фриц не поверил своим ушам.

— Вы ведь тоже благословлены Господом, брат, значит, не хуже меня знаете: скрывать святой дар очень трудно. — Вдруг взгляд Филиппа стал жестким. — Таят свои силы лишь посланцы тьмы. Надобно раз и навсегда убедиться в чистоте брата Фридриха-Вильгельма… Подойти, сын мой, и как только я возьму тебя за руку, используй святую силу. Любым способом. Конечно, молнию или огонь лучше не призывать, еще попадешь случайно по кому-то из нас.

Филипп тонко улыбнулся и все подобострастно рассмеялись высочайшей остроте.

Подойдя к нему, Фриц вложил свои мозолистые ладони в прохладные руки с бледной кожей и аккуратными ногтями. Ощутил привычное по взаимодействию с Дитрихом и Бенедиктом покалывание на коже, но в этот раз оно было более… резким что ли? Фриц бы не смог его описать.

— Начинай, — велел Филипп.

Сначала Фриц хотел создать барьер, потом решил пока не раскрывать, что овладел такой способностью — возможно, пригодится, если придется спешно драпать. Кто знает, что у Филиппа на уме. В итоге Фриц вызвал из пола небольшой ручеек воды, и уже во время чтения молитвы показалось, что в кишках кто-то копается ледяными пальцами: то еще удовольствие, но пришлось терпеть. Фриц сохранял невозмутимость, вдруг если проявишь недовольство, это истолкуют как твою принадлежность к темным силам?

Пытка длилась целую вечность, хотя на самом деле наверняка прошло не больше нескольких минут. Затем, когда ручеек воды исчез, разлетевшись серебристыми искрами, Филипп разомкнул руки и улыбнулся Фрицу.

— Понимаю, процедура не из приятных, молодец, что не жалуешься.

И добавил уже громко, для всех присутствующих:

— Нам следует не наказывать брата Фридриха-Вильгельма, а благословить. То, что божий дар снизошел на взрослого мужчину, чего не случалось уже много столетий, позволяет надеяться на возрождение святой магии во всем былом великолепии.

Фриц слышал много хорошего о епископе, но все же не ожидал, что тот окажется настолько здравомыслящим человеком. Значит, Церковь еще не прогнила до конца, если среди высших клириков есть умные люди.

Дитрих совладал с собой и лишь недовольно поджал губы. Стоящий в первых рядах Манфред удивленно распахнул глаза, а Людвиг не стал скрывать радости. Остальной же братии было, по сути, плевать на дело Фрица. Их самих не трогают, вот и хорошо. Раздалось несколько вялых хлопков да криков «Слава Его Преосвященству!», на том дело и кончилось.

Поняв, что не дождется более бурной реакции, Филипп невозмутимо продолжил:

— Брат Фридрих-Вильгельм отправится со мной, пусть он уже освоил азы святой магии, ему еще предстоит длительное обучение в монастыре святого Марка. Надеюсь, вы все проводите своего товарища с любовью в сердце и пожелаете ему дальнейших успехов.

В ответ раздался нестройный хор, уверявший, что Фрица ждут только добрые пожелания. На самом-то деле многие радовались возможности избавиться от такого проблемного парня, кое-кто наверняка исходил желчью от зависти. Разве что Людвиг да оравший как олень во время гона Вальтер искреннее желали Фрицу добра. Что ж, лучше иметь мало надежных друзей, чем много приятелей, готовых предать в любой момент.

Дальше Филипп сказал еще несколько слов, принял парочку прошений. Дитрих было завел разговор о состоянии здоровья Бенедикта и передачи должности настоятеля более деятельному человеку, однако Филипп предпочел пока уклониться от обсуждения столь щекотливой темы.

На том собрание и завершилось.

Через два дня Фриц покидал обитель, не испытывая особой тоски. Да, он будет скучать по беседам с Людвигом и даже по матюгам Вальтера, однако представившаяся возможность по-настоящему помогать людям затмевала печаль расставания, раскрывая за спиной крылья. Фриц с горькой иронией подумал, что несмотря на все пережитые испытания еще не растерял наивную юношескую веру в лучшее.

Незадолго до отбытия епископа в обитель, воспользовавшись царящей суматохой, пробрался отец Луизы. Мужчина нашел Фрица и долго рассыпался в благодарностях, радуясь, что «святой» выжил в прошедшей заварухе. Пытался всучить мешок медяков и очень старый крест из почерневшего от времени серебра — судя по всему, семейную реликвию. Фриц от всего наотрез отказался, попросив мужчину лучше беречь выздоровевшую дочь и спросив, как они сами пережили нападение зомби. Оказалось, до затерянной в холмах севернее города Шварцхюне мертвяки даже не добрались. Там узнали о случившемся несчастье от патруля монахов-воинов, выискивавших сбежавших зомби. Оставалось лишь подивиться удачливости местных селян, отделавшихся легким испугом. Вот и не верь после этого строкам Святой Книги о том, что именно бедняки обретут в конце мира спасение…

Вальтер на прощание подарил своему лучшему и большую часть времени единственному ученику короткий меч из настоящей аласакхинской стали, отливавшей лазурью.

— Возьми, пацан. Не стоит все время полагаться на магию. Его удобно прятать под рясой, и пока в нашем мире слишком много мудил, готовых напасть даже на служителя Церкви, добрый клинок всегда пригодится.

Потом Вальтер заключил Фрица в крепкие до удушения объятия, и тому даже показалось, что прозвучал слабый всхлип.

— Ты уж постарайся не слишком гонять послушников, брат, — мягко сказал Фриц, дружески похлопав Вальтера по спине.

Людвигу же, который провожал епископскую процессию до самых ворот монастыря, Фриц вручил браслет Эсфирь.

— Сохрани его для меня, брат.

— О, это тот самый? Хорошо, что ты его не выкинул. — Людвиг по-отечески тепло улыбнулся, пряча браслет в широком рукаве рясы. — Мне кажется, ты бы потом очень сильно жалел о подобном поступке и, укоряя себя, не смог бы отпустить прошлое.

— Наверное, ты прав. — Фриц все еще не был до конца уверен, что верно поступил, когда не зашвырнул украшение на дно омута или не расплавил к чертовой матери.

По крайней мере, теперь в шкатулке у Людвига, браслет не будет мозолить глаза, бередя старые раны.

— Пусть он пока побудет у тебя, подозреваю, впереди меня ждет немало приключений, в которых я запросто могу лишиться головы, не то что пожиток.

Лукаво прищурившись, Людвиг заметил.

— А я верю, что с тобой все будет в порядке. И предвижу: браслет тебе еще пригодится.

Фриц изумился, что Людвиг едва ли не в точности повторил слова Магды.

— Пути Господни неисповедимы. — Он криво улыбнулся.

Людвиг шутливо погрозил ему пальцем.

— Не зарекайся. У тебя вся жизнь впереди и многое может измениться.

— Еще скажи, что я — монах и будущий священник — женюсь! — Фриц расхохотался, но смех получился скорее едкий, чем веселый.

— Никогда не стоит отрекаться от настоящего, посланного Господом чувства, — серьезно сказал Людвиг. — Люди созданы, чтобы любить и растить детей, а не для прозябания в холодных кельях. На самом деле лишь малой части монахов предначертана подобная судьба, большинство же ломает свою природу, внушая себе, что так хочет Бог. Не становись таким. Я буду молиться о том, чтобы ты встретил хорошую женщину.

— А я буду молиться о том, чтобы в обители все было мирно. — Фриц пожал протянутую руку Людвига.

Тот покосился в сторону Дитриха, разговаривающего с уже сидящем в карете епископом.

— Ох, не знаю, не знаю. Чувствую, грядут большие перемены и вряд ли к лучшему.

Глядя на безучастного Бенедикта, стоящего возле кареты, точно фанерная декорация в рождественском вертепе, и Дитриха, который вел себя так, будто уже стал настоятелем, не надо было иметь пророческий дар, чтобы все понять. Фрицу было обидно за Бенедикта, который будет страдать только потому, что способен, в отличие от многих других, горевать по-настоящему. К тому же Дитрих бросал на Фрица такие красноречивые взгляды, что и дебил бы понял: они теперь враги до конца дней. Вот ведь упертый!

Искренне сочувствуя Бенедикту и желая его поддержать, Фриц улучил момент, когда Дитрих, Филипп и остальные отвлеклись, шепнул:

— Отче, вы можете не поверить, но я понимаю ваше горе. Однако фрау Хильда не хотела бы, чтобы вы убивались по ней всю жизнь и превратились бы в развалину, о которую братец Дитрих вытирает ноги.

Бенедикт вскинул голову и в его глазах впервые за прошедшие дни появилось осмысленное выражение.

— Да ничего ты не понимаешь, мальчишка.

Фриц решил — его личный пример сейчас подойдет как нельзя кстати: часто людям легче переносить невзгоды от осознания, что другим приходится еще хуже. Такова уж человеческая природа.

— Я тоже терял любимую. Та, ради которой я рисковал жизнью в Святой земле, вышла за другого ради власти и богатства. Для меня она словно умерла.

Вот теперь Бенедикт словно окончательно стряхнул с себя сонную одурь: посмотрел на Фрица цепко и внимательно, будто пытаясь понять, не врет ли тот.

Не особо хотелось раскрывать свою историю перед в общем-то малознакомым человеком, но желание насолить Дитриху пересилило. И Фриц был уверен, что под управлением чопорного святоши в монастыре начнется сущий ад, который может перекинуться на окрестности.

В глазах Бенедикта сверкнуло понимание, на краткий миг между ним и Фрицем установилась странная связь, как если бы они говорили без слов. Потом Бенедикт молча кивнул, одновременно благодаря и показывая, что больше не нуждается в сочувствии.

Расправив плечи и гордо вскинув голову, он подошел к карете Филиппа. Казалось, все рыхлое тело Бенедикта подобралось, а дряблые мышцы обрели твердость, когда он произнес:

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство, что во время вашего пребывания был излишне молчаливым. Увы, ужасные события поразили меня до глубины души.

Далее последовал обмен любезностями, за которым Дитрих наблюдал с таким изумлением, словно перед ним вдруг предстал и заговорил дух. Потом, правда, взял себя в руки и выразил горячую радость по поводу того, что настоятель оправился от горя. Когда, наконец, с разговорами было покончено и Фриц уже сел на коня, Бенедикт подчеркнуто доброжелательно произнес:

— Пусть с тобой прибудут мои благословения, брат Фридрих-Вильгельм. Уверен, ты прославишь нашу обитель своей добродетелью.

Неописуемое выражение, появившееся на секунду при этих словах на лице Дитриха, стало для Фрица лучшей наградой.

Кавалькада тронулась по идущей от главных ворот широкой дороге, и вскоре монастырь святого Йохана скрылся за темной громадой леса.

Глава 25

Юноша с подстриженными под горшок пепельными волосами неуверенно топтался у края пруда.

— Ну что же ты, Кнуд, смелее, — подбодрил его один из членов ученого совета, сидевших за длинным столом.

Тогда Кнуд, прошептав молитву, размашисто перекрестился и осторожно вытянул ногу. Его обутая в деревянную сандалию ступня коснулась воды, но не провалилась, а так и осталась стоять, словно поверхность пруда успела за секунду покрыться льдом.

Осмелев, Кнуд перенес весь вес на эту ногу и подтянул вторую. Он стоял на воде как, наверное, стоял тысячу с лишним лет назад сам Сын.

Некоторые господа из ученого совета одобрительно закивали, другие пока не спешили проявлять одобрение, ожидая, что будет дальше.

Кнуд медленно переставил ноги, потом сделал еще один шаг, другой…

Плюх!

С громким бульканьем Кнуд шлепнулся в пруд, упав прямо на задницу. С минуту он сидел по пояс в воде, глупо хлопая светло-голубыми глазами, а капли с дробным стуком падали с его плеч и волос.

Фриц, вместе с другими испытуемыми наблюдавший за провалом товарища, невольно вздрогнул и поморщился. Мальчишки зашушукались, обмениваясь язвительными комментариями. Пришлось их одернуть, не хватало еще, чтобы услышали наставники и снизили всем оценки.

На самом деле хождение по воде — один из самых сложных видов святой магии. Тут было важно не просто всей душой верить в Бога, но и уметь владеть собой. Следовало убедить разум, что под ногами твердая поверхность, а не жидкость. Если же зазеваешься, хоть на миг дашь слабину, мозг сразу сообразит — дело нечисто. И тело плюхнется в воду, как положено по законам природы.

Несмотря на падение Кнуду поставили довольно высокую оценку, «за старание». Немногие, кроме Фрица, понимали, что на самом деле принимающие испытание будут вытягивать всех на хороший результат. Послушникам обители святого Марка в этом году повезло — из-за неутихающей войны на севере материка Церкви требовалось много святых магов.

Был объявлен новый Крестовый поход против язычников Сванстадта и Холгалярла. И даже Фриц не собирался увиливать от необходимости снова отправляться на войну, потому что сейчас цель была не в грабеже, а в защите своих земель. Кровожадных северян, сжигавших деревни, угонявших сотни людей в рабство и даже сравнявших с землей несколько городов следовало остановить…

Настал черед Фрица показать свои умения. У него хождение по воде получалось неплохо, хотя раз на раз не приходится — случайности могут произойти с каждым, да и волнение давало о себе знать.

Не позволяя себе думать о том, что находится под ступнями, Фриц двинулся по воде. Секрет успеха крылся в том, чтобы расслабиться и одновременно сосредоточиться. Представить, что это вообще не испытание, а так, приятная прогулка солнечным днем. Он прошел от края до края пруда, как по суше, пусть это и стоило большой затраты сил. Зато Фриц лишний раз подтвердил звание одного из лучших учеников монастыря, которому не зря покровительствует сам епископ Филипп.

Фриц учился в обители всего год, но уже освоил все премудрости, впитывая знания, как губка. Завистники за глаза называли его выскочкой и строили всякие глупые теории о том, что на самом деле ему тайно помогают учителя. Если бы они знали, как Фрицу приходилось пахать! Он трудился изо всех сил, стараясь оправдать доверие. Не людей, что ему их мнение? Самого Господа, который счел Фрица достойным святой силы.

К итоговому испытанию Фрица допустили вместе с учениками, которые провели в монастыре много лет, осваивая не только святую магию, но и другие науки, начиная от чтения и письма, заканчивая астрономией.

Среди учеников обители, старшему из которых было пятнадцать, а младшему едва сравнялось семь, Фриц смотрелся дурак дураком. Тем не менее, никому и в голову не приходило его поддевать, мальчишки побивались его и восхищались, прослышав о его «подвигах» во время защиты обители святого Йохана от нашествия мертвецов. Ох уж эти слухи, иногда казалось, что они распространяются сами собой, без помощи людей.

Конечно кое-кто, особенно чопорные учителя, Фрица недолюбливал. Сегодня он собирался дать им повод вдоволь позлорадствовать.

Фриц нарочно допустил несколько ошибок в испытаниях на владение боевой магией, зато в день проверки лекарских навыков расстарался. Практически заживил язвы приглашенному на испытание больному — на такое лечение требовалось несколько дней, но у совета было немного времени, поэтому дожидаться полного результата никто не стал. Другой пациент получил рубящую рану от удара меча, и Фриц заставил края плоти срастись. Увы, найти пострадавших для экзамена было непросто, поэтому раны людям наносились заранее. Церковные крепостные, не имевшие права голоса, даже не получали награду за свою «работу». Им следовало радоваться, если их после возможного неудачного лечения хотя бы подлатают монахи-наставники. Поэтому Фриц бы в любом случае постарался провести лечение правильно.

Наградой за труды ему стали не только высокие оценки, но и полный благодарности взгляд крестьянина, у которого на руке осталась лишь маленькая царапина.

Как и следовало ожидать, испытания прошли все участвовавшие семнадцать учеников. Вытянули даже тех, кто не блистал талантом. Каждый получил возможность высказать присутствовавшему в совете посланцу от руководства Крестового похода свои пожелания — где бы хотелось проявить силы.

Когда Фриц заявил, что горит желанием трудиться в госпитале во славу Господню, посланец удивленно вскинул брови.

— Надо же, ты первый, кто сам захотел пойти в лекари, брат Фридрих-Вильгельм. Остальные, даже имея целительские способности, рвутся сражаться в первых рядах.

Фриц в этом даже не сомневался: юность всегда стремится к подвигам и славе, каждый уверен, что смерть — не про него. Другие умирают, а я — бессмертен и вернусь с войны, увенчанный лавровым венком героя.

Первое время Фриц еще пытался убеждать товарищей, что лучше не лезть вперед, особенно, когда плоховато владеешь боевой магией и не имеешь опыта настоящих сражений. Но все его слова разбивались о глухую стену, и, в конце концов, он махнул на все рукой. По сути, в шестнадцать он и сам был таким же упрямым, уверенный, что знает все лучше старших.

Возможно, в том и заключается мудрость мироздания: молодые люди набивают себе шишки, попутно узнавая жизнь. Ведь нет лучшего и непредвзятого учителя, чем собственный опыт.

Те же, кто в процессе гибнут… Что ж, таким образом отсеиваются слабые — улучшается человеческая природа. Да, жестоко. Но мир вообще жестокое место.

Посланник очень спешил и уже на следующий день повел всех бывших учеников, а теперь славных воинов святой рати на север. По мере продвижения небольшого отряда он пополнялся разными людьми: от представителей голубых кровей до всякого сброда. Безземельные рыцари, надеявшиеся добыть мечом богатства, но таившие это за внешним благолепием. Простые наемники даже не пытавшиеся скрыть алчность. Отряды мелких дворян, кое-как вооруживших крепостных и раздувавшихся от важности так, будто возглавляют целую армию.

За всей этой буйной оравой никто особо не следил, Фриц и посланник епископа Филиппа были единственными, кто удерживал разгоряченных вояк от того, чтобы не начать разорять встречные деревни да гоняться за девками. Вот уж когда удалось вдоволь потренировать святую магию!

Благо дураков, готовых противостоять церковникам нашлось немного: и парочка поджаренных задниц да угроза небесной кары заставили присмиреть даже особо ретивых.

Постепенно на дорогах стало появляться все больше беженцев, которые двигались вглубь Бруденланда с груженными скарбом телегами или налегке, успев унести с охваченного войной севера только то, что было на них.

Фриц принимал в таких беднягах живейшее участие, бесплатно лечил тех, кому требовалась помощь, утешал и советовал. Тем, кто лишился всего добра, давал немного денег. Но, увы, помочь каждому было невозможно.

Среди потерявших кров и землю было больше даже не бруденландцев, а выходцев из Шляхетнески, которые легко узнавались по характерному шипящему говору с легкой шепелявостью. В тамошних прибрежных областях северные варвары собирались укрепиться далеко и надолго, создать едва ли не новое государство, откуда можно наносить удары вглубь материка.

Когда до конечной цели пути — крепости Роттбаар, где собиралось войско крестоносцев, оставалось несколько дней ходу путникам стали попадаться мертвые деревни. Вместо домов — пепелища, из тех зданий, что уцелели, вынесено все подчистую, даже ночные горшки. На улицах валяются вперемешку кости людей и животных, кое-где воняют еще гниющие останки.

До этого момента Фриц еще сомневался в слухах, утверждавших: язычники уничтожают все, что не могут унести с собой и убивают всех, кого не получится продать, как рабов, оставляя после себя лишь выжженную землю. Но, видя своими глазами черные поля, где должна была колоситься пшеница и рожь, он понял — придется иметь дело с врагом гораздо более яростным и безжалостным, чем восточные народы с их пирамидами из отрубленных голов.

Единственным светлым пятном в этом мраке для Фрица оставалась недавно полученная весточка от Агаты из Ауэрбаха — отряды северян пограбили деревни на границе баронства, но дальше не пошли. Однако в любой момент все могло измениться.

По дороге посланник неоднократно рассказывал о варварах, предупреждая своих молодых подопечных.

— Следует всегда помнить, что язычники — могучие, бесстрашные воины. Они не берут пленных и сами не сдаются в плен, поэтому бесполезно проявлять к ним жалость. Тот, кого вы пощадили, не будет испытывать благодарности, а сочтет себя опозоренным и в следующий раз будет искать вас, чтобы отомстить.

— Расскажите про берсерков, герр, — упрашивали его парни и другие члены большого отряда, кто подходил послушать.

— Не так страшен черт, как его малюет глупый художник на фреске, — уверенно заявлял на такие просьбы посланник. — Да, берсерки превосходят обычных людей скоростью и силой, они не чувствуют боли. Но их вполне можно убить. Важно только помнить, что ни в коем случае не следует геройствовать и выходить против берсерка один на один. Тут надлежит отбросить всякую рыцарскую честь, они ведь не клирикане и даже в чем-то не люди, значит, обращаться с ними надо, как с нечистью. Даже выбравшегося и Ада демона можно победить силой веры, так и с берсерком. Лучшая тактика тут: один удерживает святой барьер, остальные лупят по врагу магией. Рекомендую молнии, они могут убить на месте, а вот на огненные ожоги берсерку плевать.

Пропуская все наставления мимо ушей, юноши погружались в фантазии о сражениях с жуткими берсерками — по лицам и горящим азартом глазам без труда можно было прочесть нехитрые мысли тех, кто еще ни разу не видел настоящей крови.

Зато Фриц слушал внимательно и мотал на воображаемый ус. Даже если не планируешь участие в сражениях, следует быть готовым ко всему.

Проведя в пути полторы недели, разросшийся отряд прибыл в Роттбаар — крепость на одноименной реке, за которой начинались полностью опустошенные северянами территории.

Здесь уже собралось множество воинов, причем не только из пострадавших от язычников земель. Среди алиссенской, бруденландской и шляхетнеской речи то и дело звучал мягкий говор элизарцев или переливчатые голоса иллирийцев. Уж без последних-то не могла обойтись никакая большая заварушка — наемники солнечного полуострова мотались по всему материку и участвовали во всех войнах. К тому же Повелитель отрядил на борьбу с северной угрозой и части своей личной гвардии.

В крепости места уже не осталось, и войско крестоносцев разбило вокруг большой шумный лагерь.

Посланник, будто хвастаясь богатым уловом, поспешил отвести своих подопечных к церковному чиновнику, распределявшему, куда отправить святых магов.

Тут Фрица поджидала неприятная неожиданность: чиновник, особо не разбираясь, определил всех новоприбывших в отряд боевых магов. Эх, надо было устроить себе на испытании настоящий провал, не заботясь о репутации. Довыпендривался!

Юноши ясное дело едва не прыгали от радости.

— Как здорово, что ты с нами, брат Фридрих! — заявил один из них, панибратски хлопая Фрица по плечу, но, тем не менее, используя уважительное обращение. — Отомстим поганым язычникам!

Изобразив подобающий боевой пыл, Фриц вскользь заметил, не слишком ли мало обладателей дара выделили для госпиталя. Как бы это ни привело к гибели раненых.

Разыграв борьбу между жаждой славы и чувством долга, Фриц заявил, что все же его обязанность — помогать пострадавшим братьям по вере. Юноши восхитились его самопожертвованием и наверняка мысленно порадовались, что талантливый товарищ не будет мешать им блистать в первых рядах. Чиновник же заявил, что все должны служить там, куда их направили старшие, и не отнимать у занятых людей время жалобами.

Пришлось пойти на крайние меры: Фриц сомневался, что удастся попасть к епископу Филиппу, но попробовать стоило. В конце концов, тот во время обучения Фрица в монастыре святого Марка интересовался делами «талантливого юноши».

В крепости народу было еще больше, чем снаружи — яблоку негде упасть. Фриц убил кучу времени, сначала толкаясь через толпу во дворе, затем ища покои Филиппа. Вопреки ожиданиям дежуривший у входа служка не попытался отделаться от посетителя обычной фразой, вроде «Его Преосвященство занят», а пошел докладывать господину.

Через несколько минут Фрица провели в кабинет Филиппа, который произнес с отеческой улыбкой:

— Рад видеть тебя, Фридрих-Вильгельм. Мне уже докладывали, что ты с успехом прошел испытание. Отрадно знать, что ряды преданных слуг Церкви пополняются юношами, крепкими в вере и одаренными Всевышним силой.

— То, что такой человек, как вы, помнит скромного монаха — большая часть, — ответил Фриц с церемонным поклоном.

Он сразу же отметил простую обстановку в комнате, только стол с многочисленными свитками и вощеными дощечками да пара кресел. Гобелены на стенах далеко не лучшей работы и явно висят ту уже давно. Наверняка все это принадлежало хозяину крепости, а не самому Филиппу, тот же, похоже, действительно путешествовал налегке, как утверждали слухи. Иные церковные иерархи, отправлялись в дорогу точно короли — в сопровождении нескольких возов добра: начиная от золоченых кресел и заканчивая сладкоголосыми канарейками в изящных клетках. Филипп был не из их числа — еще один повод его уважать.

Второй повод появился тут же, когда Филипп в качестве напитка предложил Фрицу выбрать между молоком и квасом, объяснив это тем, что не хочет переводить во время войны вино, которое используется в лекарских целях. Сам он, мол, вообще не берет в рот хмельного, но ни в коем случае не будет заставлять кого бы то ни было следовать своим привычкам.

Фриц с чувством сказал, что сам не одобряет излишней страсти к вину, и попросил молока. По звону колокольчика едва ли не мгновенно явился молчаливый слуга и вскоре вернулся с простыми деревянными кружками.

Филипп начал беседу с того, что спросил, как прошло путешествие. Фриц, подхватывая заданный неторопливый тон, поведал о дороге, разоренных деревнях и не самом благородном поведении части крестоносцев. Филипп посетовал на порядок в войсках, который трудно поддерживать. Постепенно разговор перешел к обсуждению положения дел на севере и грядущей войны. Филипп не преминул обронить пару слов о прошлом Фрица, предполагая, что полученный в Аласакхине опыт сражений пригодится и здесь, на севере.

Решив, что сейчас подходящий момент, Фриц со смирением проговорил:

— Боюсь, что воспоминания о сражениях в Святой земле пойдут мне скорее во вред, чем на пользу. Тогда произошло много страшного, что я предпочел бы забыть, но раны еще слишком свежи. Подозреваю, из меня выйдет скверный воин, поэтому я пришел к вам с нижайшей просьбой: позвольте мне служить во славу Господню не на поле брани, а в лазарете.

Прищурившись, Филипп пытливо взглянул на Фрица, и у того возникло ощущение, будто его взвешивают на невидимых весах.

— Признаюсь честно, ко мне впервые обращаются с подобной просьбой. По крайней мере, юноша. Иногда за молодого человека просят родители, надеясь, что, спрятавшись в лазарете, он сохранит жизнь…

Услышав в этих словах намек, Фриц поспешил заверить Филиппа:

— Прошу, не подумайте, что я трус. Если бы я знал, что моя жизнь остановит войну, то отдал бы ее, не задумываясь. Вовсе не гибель страшит меня, но грех убийства. Слишком много на моих руках осталось крови после похода в Аласакхину. Да, я убивал язычников, как предстоит сделать и сейчас, но все же их смерти висят на моей совести тяжелым грузом.

Фриц понимал, что ходит по тонкому льду: еще перед самым первым Крестовым походом собрание церковных иерархов во главе с тогдашним Повелителем постановило, что убийство язычников — не грех, а подвиг веры. После него воину не нужно исповедоваться и проходить очищающие обряды, как требовалось ранее после любого сражения. Своими словами Фриц ставил под сомнение утверждение наместника Бога на земле, поэтому старался больше упирать на собственные чувства, ничего не говоря о несогласии с новыми догматами. Хотя будь на месте Филиппа кто-то менее разумный и более фанатичный, Фриц бы уже получил клеймо еретика. Именно на здравомыслие Филиппа и была вся надежда.

Филипп же только молчал, постукивая кончиками ногтей по столешнице. Потом сказал раздумчиво:

— Я понял твою печаль, сын мой, и поддержу твое прошение. Стремление спасать жизни вместо того, чтобы отнимать их, заслуживает уважения. Однако…

Тут он подался вперед и пригвоздил Фрица к месту тяжелым взглядом.

— Ты должен понимать: война есть война. Может получиться так, что перед тобой встанет выбор: защищать ли с оружием в руках себя и товарищей, либо погибнуть, не нарушая принципов веры.

Фриц не дрогнул.

— Если не будет иного выхода, я готов сражаться. Вы всегда можете рассчитывать на мою святую силу и верный меч, Ваше Преосвященство.

Скорбные морщины, появившиеся на лице Филиппа, разгладились, он снова благодушно улыбнулся.

— Вот и замечательно. Сейчас же велю писцу с моей печатью сопроводить тебя к занимающему распределением чиновнику, и пусть тебя направят в тот из госпиталей, где не хватает людей.

Фриц рассыпался в благодарностях, и Филипп заверил его, что всегда готов помочь, ведь в радеющих о вере молодых людях сосредоточена вся надежда Церкви на будущее. И перемены к лучшему.

Расстались они вполне довольные друг другом.

Вернувшись в лагерь вместе с торопливым писцом, Фриц получил заветное назначение в лазарет: при виде человека епископа чиновник сразу стал сама предупредительность и выполнил все, что от него потребовали, несмотря на недавние жалобы на занятость.

Фриц поступил в лазарет, приписанный к одной из трех частей армии Крестоносцев. Раздавал приказы здесь пожилой иллириец из самого Сейнта — болтливый и вечно чем-то обеспокоенный. Фрица сразу же нагрузили работой по подготовке целебных отваров и порошков, так что время до выступления войска пролетело незаметно…

Не зря говорят восточные мудрецы, что все в нашей жизни повторяется, словно идет по кругу.

Глядя с холма, как по долине внизу растекается поток людей и нестерпимо сверкает на солнце оружие, Фриц переживал острое чувство дежавю. Он уже не раз видел такое в Аласакхине и надеялся, что больше не увидит никогда. Единственное, что утешало: теперь Фриц двигался не с воинами, а в обозе.

Сражение состоялось уже на следующий день. Из находящегося за рощей лагеря даже не видно было поля боя, только доносились крики, лязг оружия да грохот магических взрывов. В лазарете все чутко прислушивались к любым звукам и гадали, что же происходит на поле брани. Несколько молодых парней, которым не повезло попасть на службу в госпиталь, шумно возмущались и жаловались, мечтая блистать в сердце битвы.

Но вскоре каждому стало не до болтовни: начали приносить первых раненых.

И воцарился Ад.

Крики и стоны страдающих людей пронзали саму душу ржавыми гвоздями, распиная, словно Сына на кресте. От потока крови мир приобрел алые оттенки.

В какой-то момент Фриц поймал себя на том, что предпочел бы сейчас оказаться в самой гуще сражения. Все-таки на поле боя смерть воспринимается не так. Да кругом тоже кровь и надрывные вопли, но все происходит очень быстро: удар, парирование атаки, новый удар. Вот уже тело противника падает, а ты несешься дальше, лишь мельком отмечая гибель человека.

В лазарете же страдания длились словно бы целую вечность. Только Фриц успевал остановить кровотечение у одного воина, срастить поврежденные в распоротом животе внутренности, как слуги утаскивали раненого и клали на стол нового. И так без конца.

Могучие мужики, таскавшие на себе тяжеленные доспехи и поднимающие двуручные мечи в половину своего веса, сейчас смотрели на Фрица умоляющими взглядами щенков. В каждом — просьба о помощи.

«Спаси, святой отец!»

«Не отрезай руку, там ранка-то совсем небольшая».

«Как же больно! Больно, больно! Сделай что-нибудь с этой болью!»

Для каждого из раненых Фриц был последней надеждой, и самое страшное наступало, когда не получалось вырывать человека из лап Смерти. Когда стекленели глаза, в которых всего миг назад светились чувства. Когда прямо под руками Фрица переставало биться сердце. И было уже бесполезно призывать святую силу и бормотать молитвы. Бесполезно вливать в неподвижное тело собственную искру жизни.

Победить ту, кто равняет богача и бедняка, дано только Богу. Тем же, кто получает часть его силы, остается лишь утешение в мысли, что когда-нибудь все мертвые воскреснут. Не только праведники, но и грешники, искупившие свои проступки.

Да, когда-нибудь это случится. Пока же Фриц едва успевал закрыть глаза одному покойнику, как слуги уже несли пока еще живого воина.

Фриц устал так, как не уставал во время битв и осады обители святого Йохана мертвецами. Дело было даже не в том, что руки налились свинцом, а перед глазами все плыло. И не в магической силе, выливающейся их тела, как вода из дырявого корыта. В конце концов, дар восстанавливался во время перерывов, когда Фриц врачевал раны обычными методами. К тому же служки заботились о лекарях, поднося то кружку воды, то нюхательную соль, разминая плечи и обмахивая веерами.

Тяжелобыло от душевной усталости, от захлестывающего вала человеческой боли.

Молодые не выдерживали давления.

Какая-то юная монашка лишилась чувств при виде выпирающих из рваной раны костей. Другая просто застыла посреди палатки с горой бинтов в руках и несколько минут таращилась пустым взглядом в пространство, будто вдруг лишилась разума, пока ее не начал трясти, точно яблоню, проходивший мимо служка.

Некоторые бы сказали пренебрежительно «а, слабые женщины, сразу же шлепаются в обморок, чуть запахнет кровью». Однако мужчины тоже не выдерживали.

Один из рвавшихся на поле боя парней работал за столом рядом с Фрицем и внезапно отскочил от очередного воющего на одной ноте раненого. Забившись в угол палатки, стал верещать:

— Все, хватит! Больше не могу! Я хочу домой! Заберите меня отсюда!

И все в том же духе.

Сперва Фриц ощутил прилив раздражения: и так тяжело, а тут еще слушай истерику мальца, зовущего маменьку. Однако потом в сознании всплыл образ самого себя, позорно избавляющегося после первого боя от содержимого желудка. Фрицу тогда было столько же лет, сколько этому дрожащему юнцу.

Всем первый раз страшно, а мальчишек из монастыря швырнули в самое пекло.

Увы, пусть Фриц и понимал товарища, помочь никак не мог. Может быть, позже, если они оба выживут, удастся поговорить, как-то утешить. Сейчас же каждый лекарь был на счету.

Видя, что старшие слишком заняты, Фриц сам подошел к скулящему парню и без всякой жалости отвесил парочку хлестких пощечин. Боль — самый действенный способ быстро привести кого-то в чувство.

Прижав ладонь к пылающей щеке, парень испуганно уставился на Фрица, но хотя бы перестал орать.

— Нам всем сейчас хреново. Все хотят оказаться подальше отсюда. Вот только если мы разбежимся, помрет куча людей. Ты хочешь, чтобы их смерти были на твоей совести, а? Когда предстанешь перед высшим судом Господа так и скажешь: «Мне стало страшно, и я убежал, бросив людей умирать»?

Не дожидаясь ответа, Фриц схватил парня за плечо и рывком поставил на ноги.

— Живо займись раненым и надейся, что никто не донесет о твоем малодушии епископу.

Непонятно было, кого больше испугался юноша Бога или Филиппа, но двинулся к своему столу нетвердой походкой.

Больше Фриц на парня не отвлекался, своих дел по горло.

Многие раны выглядели так, будто их нанесло не человеческое оружие, а клыки и когти дикого зверя. Причем сделанные из материала прочнее стали, потому что Фрицу попадались порванные кольчуги, погнутые панцири и царапины на доспехах, от вида которых пробирала жуть. Нетрудно было догадаться — это следы ярости знаменитых берсерков и оставалось молиться, чтобы чудовища не добрались до лагеря.

Все же удача, дама капризная и переменчивая, на сей раз решила отвернуться от Фрица…

Нападение произошло неожиданно.

Закончив с раненым, Фриц воспользовался передышкой и вытирал пот, когда в палатку с криком ворвался растрепанный служка.

— Спасайтесь! Демон!

Он пронесся сквозь помещение и выбежал через противоположный вход. Все недоуменно переглянулись, некоторые раненые даже перестали стонать. Первое, что приходило на ум: служка просто сдурел от вида крови. Видимо, остальные так и подумали, потому что начали возвращаться к прерванным делам. Однако Фриц, обрабатывая рану нового пациента, прислушался к тому, что происходит снаружи. Вроде обычная смесь из криков, ругани и топота. Или нет?..

Было в звуках что-то странное. Фриц уже достаточно много времени провел в лазарете, чтобы научиться различать оттенки воплей раненых. Крики, раздававшиеся за тонкими стенками палатки, говорили вовсе не о боли, а о страхе.

Внезапно что-то снаружи разорвало одну из стен и в дыру проскочило… у Фрица не повернулся бы язык назвать это человеком, хотя выглядел берсерк вполне по-человечески.

Крупный мужчина со вздувающимися от напряжения горами мышц. Длинные светлые волосы, заплетенные в две косы у висков. Густая борода. Пожалуй, только набухшие на лбу вены указывали на его ненормальность. И еще глаза, налитые кровью, как у бешеного быка. В них не было никаких человеческих чувств, даже ярость — звериная жажда убивать просто так. Потому что могу.

Но страшнее всего оказалась не внешность берсерка, а то, как ощущалось его присутствие. Словно кто-то взял саму суть человеческого существа, швырнул в истекающую слюной пасть чудовища и то, прожевав, выплюнуло искореженный кусок.

Берсерк вызвал во Фрице чувство чего-то очень неправильного, надругательства над самим божьим промыслом. Будто нечисть, прячущаяся под человеческой личиной. Даже оборотень, за которым Фриц во время обучения гонялся вместе с товарищами под чутким надзором учителей, и то не казался таким омерзительным.

Мысли промелькнули в голове вспышкой молнии, губы же начали шептать молитву для призыва святого барьера.

Ворвавшийся в палатку берсерк не атаковал кого-то целенаправленно, а просто крушил все, что подворачивалось под руку. И если попадались люди, их разбивали так же, как вещи. Ударом кулака проломив пустовавший пока стол, берсерк затем отшвырнул служку и, судя по хрусту, переломал бедняге кости.

Дальше чудовище ждал сюрпризец: берсерк со всего разбегу налетел на невидимую стену. Врезался в нее на полном ходу, точно тупая муха в стекло. Принялся молотить кулаками и биться головой. Похоже, не такой уж он опасный: сильный, как медведь, это верно, но тупой, словно зомби.

Все случилось так быстро, что до некоторых только сейчас дошло: надо бы испугаться. Несколько монашек завизжали, кто-то бросился к выходу.

— Эй, позовите кто-нибудь боевого мага! — приказывал иллириец, одновременно зажимая рукой хлещущую кровью артерию своего пациента.

— Я владею боевой магией! — бросил Фриц. — Перехвати барьер, тогда я…

— Какой, нахрен, «перехвати»? — огрызнулся иллириец, кивая на своего раненого, который задергался, приходя в сознание после обезболивающей молитвы. — Эй, мальчишки, что встали, рты раззявив? Помогайте Фридриху!

Парень, который недавно еще орал, что хочет домой, поспешил к Фрицу.

И тут после очередного удара берсерка по барьеру раздался оглушительный треск: вспыхнув на прощание, невидимая стена лопнула точно переспелая дыня. То ли Фрица так измотало лечение, что защита вышла слабенькой, то ли монстр оказался сильнее. Что теперь гадать? Ведь барьер пал.

Наполненные силой осколки, прежде чем исчезнуть, превратили правую руку берсерка в кровавое месиво из торчащих костей и ошметков плоти. Но тому было начхать: он с утробным ревом кинулся на добычу, которая теперь была рядом.

Прежде чем Фриц начал читать новую молитву, да что там, еще до того, как он смог поверить в происходящее (ведь святой барьер можно пробить только сильной темной магией!) берсерк уже успел свернуть шею одному служке, сбросить со стола и втоптать в землю раненого. Затем наткнулся на крикливого парня, и тот навсегда лишился возможности вернуться домой, потому что ему пробили голову ударом лба о лоб.

Берсерк метался среди людей как волк, наконец-то пробравшийся в овчарню, двигаясь с немыслимой для человека скоростью. Фриц так и не смог закончить молитву святому Илии, получив удар по касательной в плечо. Этого хватило, чтобы, кувыркаясь, пролететь через всю палатку.

Фриц врезался головой в одну из опор, на краткий миг в глазах потемнело, когда же он пришел в себя, то обнаружил, что полог упал. Пока выпутывался из-под него, уши резали надрывные крики и рев.

Битва теперь переместилась в лагерь: берсерк крушил все на своем пути, стремясь наверняка сам не зная куда. К нему присоединились другие северяне, и пусть они были обычными людьми, но так же безжалостно резали без разбору тех, кто подворачивался под руку. Появились рыцари, часть их которых сразу же бросилась к берсерку, и завязалась потасовка. В мешанине рук, мечей и щитов Фриц не мог ничего разобрать, чтобы нанести удар магией.

«Да расступитесь же, идиоты!» — мысленно рыкнул он.

Его услышали, но не рыцари, а берсерк, раскидавший своих закованных в железо противников точно тряпичных кукол. Следовало воспользоваться моментом, и Фриц призвал на голову твари удар молнии.

Ветвистый заряд попал точно в цель. Фрицу показалось, что берсерк сделал движение, пытаясь уклониться, однако не успел и задергался точно в припадке.

— Добивай! — заорал Фриц тем из рыцарей, кто поднимался с земли. — Пока не очухался!

Печенкой чуял — недостаточно одной молнии, чтобы свалить такое чудовище, а на вторую сил уже не хватит.

Берсерк оправился раньше, чем рыцари успели до него добраться. Лицо его почернело, борода встала дыбом, но он еще держался на ногах. И уставился прямо на Фрица, будто, наконец-то, понимая, кто здесь самый опасный противник.

Фриц еще попытался создать барьер, но не успел. Рядом мелькнула тень, и в следующий миг удар в живот едва не разорвал тело пополам. Внутренности словно сплющило в один пульсирующий болью ком, и Фриц провалился в благословенную черноту беспамятства.

Очнувшись, он увидел над головой что-то серовато-белое и порядочно струхнул от мысли, что созерцает облака на Небесах. Потом до усталого разума дошло: в ином мире не может так сильно пахнуть лечебными эликсирами, а значит это серое нечто всего лишь крыша палатки лазарета.

Фрица подлатали, путем больших усилий, по словам того самого иллирийца из Сейнта, восстановив разорванные внутренние органы. Пришлось валяться в постели еще четыре дня, и в это время Фрица даже навестил сам Филипп, похвалив за храброе поведение.

Везде трубили о грандиозной победе, на самом же деле сражение закончилось ничем. Да, северяне отступили, однако на поле брани осталось много павших, а во время прорыва врагов в лагерь погибли лекари и слуги.

Война растянулась на два с лишним года, успех клонился то в одну, то в другую сторону. Клирикан как и во время Крестового похода в Аласакхину подводило отсутствие сплоченности. Каждый дворянин мнил себя пупом земли, пытаясь добиться больше добычи, привилегий, власти. После любой победы знатные господа вместо того, чтобы развивать успех, начинали грызться между собой и гораздо более сплоченные северяне наносили ответный удар. Война походила на перетягивание каната, в котором никто не мог выиграть.

Все же постепенно Филипп забирал бразды правления, призывая к порядку строптивых аристократов, где добрым словом, где хитростью, а где прямым нажимом. Фриц не мог не восхищаться его силой воли и умом, понимая теперь, почему о Филиппе отзываются либо с восторгом, либо с яростью, но никогда — равнодушно.

Под единым началом воинство Креста стало все чаще одерживать победы. Северяне отступали, однако цеплялись за каждый клочок земли зубами и выпускали из своих пастей лишь с пролитой кровью. Все же язычники были тяжелыми противниками — воинами, словно вышедшими из древних легенд, безжалостными и напрочь лишенными страха смерти.

Но клирикан было больше, они лучше снабжались провизией, оружием и всем необходимым. С юга часто поступало подкрепление. Северяне же мало что могли получить со своих скудных земель, да и это приходилось везти через Серое море…

Фриц постепенно привык к каторжному труду в лазарете, научился отвлекаться от чужих страданий и не выносить их с собой по выходу из госпитальной палатки. Он даже находил в работе своеобразное удовлетворение, ведь теперь появилась настоящая возможность помогать людям. Спасать жизни, а не убивать. Лечить, а не калечить.

В отличие от своих товарищей по целительскому делу Фриц старался не опускаться до полного пренебрежения, когда пациент на столе превращается в бездушное соломенное чучело. Очень сложно было пройти по тонкой грани между излишним сопереживанием, разрушающим тебя изнутри, и наплевательским, даже циничным отношением к раненым, как к кускам мяса на скотобойне.

Многие целители берегли силу, если видели, что раненый совсем плох, то предпочитали с ним не возиться — ведь на лечение может уйти вся магия, а человек так и так помрет. Зачем же расходовать драгоценный дар?

Фриц же всегда старался бороться за раненого до конца, даже если это приводило к полному истощению и угрозе собственной жизни. Пару раз после таких сражений со смертью он впадал в беспамятство и просыпался на койке в лазарете, а потом выслушивал брюзжания иллирийского начальника. Да как можно быть таким ослом, у занятых лекарей нет времени на то, чтобы вытаскивать всяких молодых болванов с того света, бла-бла-бла. Фриц поддакивал, а потом делал все то же самое. Один раз его даже попытались выпихнуть в армию, но помогло заступничество Филиппа. Собственно если бы не он, после очередного переутомления Фрица вполне могли бы бросить умирать. Но все слишком боялись гнева Филиппа, чтобы покуситься на его протеже.

У Фрица появились враги, но врагов нет лишь у того, кто ничего не делает. Что стоят мелкие пакости и шепотки за спиной по сравнению со счастьем спасенных людей, которые потом находили Фрица и благодарили со слезами на глазах.

— Спасибо, что не дал этим рукожопам отрезать мне ногу и сделать калекой на всю жизнь!

— Если бы не ты, я бы лишился последнего сына. Вся моя семья будет молиться о твоем здравии, пока жив род Каталино…

Ради таких слов стоило стараться. Да и Фриц был не единственным честным целителем, не перевелись еще среди них благородные люди, составлявшие костяк госпиталя, на котором все и держалось.

В целом же лекари не могли похвастаться даже попытками следовать долгу: кроме наплевательского отношения к раненым существовало еще и различие в методах лечения в зависимости от статуса. Чем меньше титул, тем меньше заботы. Ратников из народного ополчения даже в лазарет не несли, так и оставляли на поле боя подыхать.

Фриц старался не делать различий, по возможности, если после сражения не требовалось сразу же бежать и оставались еще силы, шел к месту битвы. Бродил среди тел, находил еще живых воинов и лечил, часто без магии — беднягам ведь даже раны перевязать никто не удосуживался. Простолюдины всегда больше ценили помощь, чем знатные господа, принимавшие заботу о своей персоне, как должное. Фрица назвали святым, пытались целовать руки, но он всегда отказывался от такой унизительной благодарности.

Святой? Он-то? Нет, Фриц был обычным человеком, получившим нежданный дар. И, говоря начистоту, в глубине души всегда жил страх, что если не использовать силу во благо, Небеса отберут ее так же внезапно, как дали…

Во время одного из таких походов на поле боя Фриц нашел его.

Берсерк лежал под грудой тел, заваленный так, что была видна лишь голова. Сложно было сказать, тот ли это самый, кто напал на лазарет, или другой. Для Фрица все бородатые светловолосые северяне с косами у висков были на одно лицо.

Самое удивительное, что в берсерке еще теплилась жизнь, пусть и ненадолго.

Фриц собрался пройти мимо: видел наметанным взглядом лекаря и чувствовал даром — павшим крестоносцам уже не помочь. Однако что-то удержало его на месте, заставило всмотреться в грубые черты берсерка. И Фриц обомлел.

Это существо с искореженной природой, зверь в человеческом облике… плакало.

По выдубленной солнцем и морскими ветрами коже катились блестящие слезы. Берсерк с щемящей сердце тоской смотрел сквозь Фрица и шептал что-то, едва шевеля губами.

Фриц не знал северного наречия и разобрал в бормотании берсерка только одно слово, которое повторялось чаще других: «Аймо».

Может быть, он перед смертью призывал возлюбленную? Хотя есть ли вообще у берсерков возлюбленные? Или это имя… матери? Уж мать была даже у такого монстра, ведь он не искусственной созданный голем или химера.

В душе затеплился огонек жалости, который Фриц тщетно пытался затоптать. Глупо сочувствовать чудовищу: да, сейчас берсерк льет горючие слезы, но если его подлатать, тут же примется убивать. Сколько жизней на счету этого монстра? Сотни, тысячи? Он получил справедливую кару.

Разум подсказывал, что стоит не просто бросить берсерка, а добить. Тело же вдруг начало двигаться само, точно подчиняясь чьей-то воле.

Фриц с изумлением наблюдал, как его руки чертят в воздухе над головой берсерка крест. И голос, показавшийся чужим, произнес:

— Аминь!

«Ясно как день, святая сила на него не подействует, — убеждал сам себя Фриц. — Берсерк ведь чем-то сродни нечисти. И если убивает, чтобы принести жертвы своему богу, то служит самому Лукавому… Божий дар убьет такое существо. Вот и хорошо».

Символ креста вспыхнул золотом, и Фриц ощутил, как частичка святой силы перешла в истерзанное тело берсерка.

Такое явное указание Фриц игнорировать не мог. Пришлось сесть на корточки и прижать ладонь ко лбу необычного пациента, чтобы провести осмотр. Повреждения оказались ужасны: перерублены ноги и права рука, сломан позвоночник, вместо внутренних органов — каша. На теле берсерка не осталось живого места. Странно, что ему не отрубили голову — но рана на шее имелась. Поразительно, что он еще дышал!

Фриц не мог вылечить все, даже если бы отдал жизненную силу без остатка. Но жертвовать собой ради берсерка он точно не собирался, к тому же вокруг полно нуждающихся в помощи раненых. Фриц лишь остановил кровь, немного подлатал легкие и печень, да направил часть силы в позвоночник. Дальше берсерк пускай справляется сам, если верить молве, его порода может едва ли не отрубленные конечности приращивать. И то, что берсерк все еще не помер, отчасти подтверждало слухи.

Он будто бы даже не заметил лечения, продолжая через силу шептать на своем языке и делая большие паузы. Может быть, разговаривал с предсмертным видением.

Уже выпрямившись, Фриц еще раз посмотрел берсерку в лицо, тот больше не плакал и словно бы даже слегка расслабился.

— Эх ты, сучий потрох, — устало произнес Фриц. — На кой-хрен я с тобой возился, а? Ведь ты оклемаешься и сразу же полезешь рвать людей на куски… Может быть, святая сила хоть немного поменяла что-то в твоей искореженной душе. Вот было бы хорошо, если бы, собравшись кого-то убить, ты вспомнил об оказанном тебе милосердии. Но что для тебя милосердие? Вы даже слова такого не знаете…

Досадливо махнув рукой, Фриц пошел прочь…

Язычников удалось выбить со всех завоеванных территорий, многие предлагали снарядить флот для атаки на исконные земли северян, но клирикан война слишком истощила. Филипп начал организацию мирных переговоров.

Как ни странно, сваны и холгалярлцы, раннее убивавшие всех послов, на сей раз вступили в диалог. Видимо, они уважали только язык силы и, поняв, что с клириканами следует считаться, снизошли до разговоров ртом, а не оружием.

Побежденных северян обязали выплатить большую дань, вернуть всех пленников и разрешить Церкви проповедовать на своих землях.

— Силой мы их не захватим, за родину они встанут до последнего человека, — как-то сказал в разговоре с Фрицем Филипп. — Но там, где не пройдет воин, открыта дорога священнику. Мы быстрее подчиним север не мечом, а словом.

Фриц сомневался в способности северян воспринимать божью мудрость, но порадовался, что в ближайшее время новой войны не будет.

Глава 26

— И помните, фрау Верена, принимать по десять капель утром и вечером натощак, — напутствовал Фриц, вручая худой скуластой женщине глиняный кувшинчик с микстурой.

Сам он так и не научился сносно готовить лекарства: руки не из того места росли, а при обучении святых магов на занятия травника особо не напирали, просто дав общие сведения. Раз в год Фриц на церковные пожертвования покупал долгохранящиеся микстуры и порошки в своей бывшей обители, благо был уверен в способностях брата Гуго к созданию лекарства. Все остальное добывалось у более-менее разумных лекарей, умевших лечить не только кровопусканием.

— Не пропускайте, — продолжал наставления Фриц. — Я ведь вас знаю, заработайтесь да забудете или того хуже, решите подольше растянуть, чтобы лишнего у меня не просить. Помните: кровавый кашель — коварный и если не пропивать лекарства, может вернуться. Если его запустить, даже святая сила не справится.

Верена медленно кивала, глядя на Фрица повлажневшими глазами, в которых восторг и благодарность мешались с опаской. Наверняка уже подсчитывает, во сколько обошлось лекарство и замирает от мысли, что получила такую драгоценность совершенно бесплатно. Теперь будет трястись над кувшинчиком, точно над поздним ребенком и не осмелится пить. Надо будет потом поговорить со старшим сыном Верены, мальчишка смышленый, за матерью проследит.

Бережно приняв кувшинчик, Верена завернула его в снятую шаль. Затем, удерживая одной рукой, другой достала из-за пазухи характерно звякнувший холщовый мешочек.

— П-п-прошу, отче, на храм… тут немного, но я как продам капусту, еще принесу.

Фриц накрыл мешочек ладонью и слегка сжал руку Верены.

— Лучше купите детям белого хлеба, Господа это обрадует гораздо больше, чем несколько новых свечей у алтаря.

Сзади раздалось громкое фырканье — Уве как всегда изволил выразить недовольство. Испуганный взгляд Верены тут же метнулся Фрицу за плечо. Пришлось надавить чуть сильнее, сгибая ее руку так, чтобы мешочек с медяками прижался к сердцу.

— Идите и позаботьтесь о своем здоровье. — Фриц ободряюще улыбнулся.

Верена мгновение смотрела на его, будто не веря, потом бросилась целовать пальцы. Фриц, которого всегда раздражал этот традиционный способ благодарить священника, насилу ее отодрал. Благословил и проводил до выхода из храма, отбиваясь от попыток Верены повторить ритуал с лобызаниями руки.

Едва с глухим стуком захлопнулась дверь, как из-за колонны раздалось недвусмысленное покашливание и выглянул сначала похожий на клюв, загнутый вниз нос, а затем вся грузная фигура Уве.

— Дозволено ли мне будет сказать, отче?

«Попробуй тебе, не дозволь», — ядовито ответил Фриц про себя, стараясь сохранить благостную мину.

— Конечно, сын мой, я слушаю.

При обращении «сын» из уст годившегося ему во внуки Фрица Уве как всегда скривился. Но проглотил кусок горькой редьки.

— — Не должно церкви отвергать пожертвования, предложенные от всей души, — принялся гнусавить Уве. — Особенно в то время, когда наша казна редеет день ото дня из-за трат на лекарства для бедняков. Если так продолжится, вы не только не сможете раздавать бесплатно микстуры, но и не соберете денег для украшения храма ко дню Возрождения. А это уже кощунство! Отец Виктор никогда не допустил бы подобного…

С тех пор как три месяца назад Фрица назначили священником в баронство Спанхейм, входившее в состав Доннерготтского графства, он только и слышал о своем предшественнике. Отец Виктор, если верить Уве, был образцовым клириком. Не то, что назначенный не пойми за какие заслуги молокосос. Виданное ли дело, двадцать с хвостиком, а уже получил такой приход да еще старшинство над другими священниками баронства. Подумаешь, в Крестовых походах отличился! Управлять храмом это вам не заклинания пулять. Уж Уве бы, тридцать лет занимавший должность хранителя креста, а, проще говоря, первого помощника священника, справился бы лучше. Вот только происхождением не вышел, образования не имел и даром Небеса его обделили, хвала всем святым.

Вот и оставалось Уве, пользуясь тем, что помощников священника назначают сверху, брюзжать да возносить хвалы своему почившему отцу Виктору.

Фриц бы с удовольствием его придушил. Уве, конечно. Хотя вызвать с того света дух Виктора и отвесить пару оплеух тоже казалось все более заманчивым планом. Но приходилось терпеть. Помня прошлый опыт, Фриц старался сохранять хорошие отношения со всеми, поэтому вместо того, чтобы осадить Уве язвительным ответом, растянул губы в улыбке.

— Спасибо за совет, сын мой. Твое беспокойство о казне похвально, однако не переживай: уверен, мне удастся уговорить герра Швайнера сделать нашему храму большое пожертвование.

Старый скряга Швайнер был самым зажиточным купцом главного города баронства, где и находился храм святой Ангелики. Бездетный вдовец сидел на своих деньгах, как сытая собака на куске мяса — сама не съем и другим не дам. Будто впрямь собирался, как древние языческие короли, забрать все золото с собой в погребальный курган.

Фриц начал понемногу обрабатывать Швайнера на исповедях, принимая скорбный вид и делая туманные намеки. Тут главное было действовать тонко, но судя по растущему беспокойству Швайнера скоро уже можно заводить речь о темной тени у него за спиной и возможности спастись лишь с помощью большого пожертвования святой Ангелике.

Пускай раскошеливается, старый засранец! Ему золото без надобности, зато едва сводящим концы с концами баронским крепостным вроде Верены нужны лекарства и одежда. А детям не помешали бы подарки к празднику Возрождения Сына.

Уве новость о готовом капитулировать Швайнере немного взбодрила, однако Фриц все же не смог избежать длинной нотации. Пришлось кивать и повторять «да-да, всенепременно, твоя мудрость — клад для столь юного священника, как я». Аж губы от улыбки сводило.

Хорошо не все служители храма святой Ангелики были такими же прилипалами. Прислуга, зашуганная отцом Виктором, держалась тише воды.

Второй помощник с титулом хранителя ризы — Ульрих оказался добродушным простачком. Фрица воспитывать не стремился и за глаза называл Уве трухлявой поганкой, однако вступаться за молодого священника не спешил, предпочитая держаться подальше от любых споров.

У Ульриха рыльце было в пушку: Фриц довольно быстро выяснил, что тот приятно проводит время в обществе одной веселой вдовушки. Осторожно проверил нет ли принуждения и, поняв, что каждый из пары вполне доволен, оставил все как есть.

У самого Фрица времени на интрижки не оставалось: он мотался по окружающим городок деревенькам и хуторам, писал проповеди, проводил службы.

Забавно, в пятнадцать лет, рисуя в фантазиях картины будущего, он никогда не представлял себя на духовном поприще. Такое даже в голову не приходило. И вот, поди ж ты, теперь Фриц не просто священник, но получает искреннее наслаждение от такого труда. Как переменчива судьба…

Занудствование Уве прервало появление сапожника, которому Фриц лечил язву желудка. Дальше заявилась старушенция Беата, чье единственное развлечение состояло в выдумывании себе новых недугов. Сегодня она жаловалась на прострелы в левом ухе. Фриц осмотрел ее и заверил, что все в порядке, однако назойливая старуха не унималась да еще принялась строить глазки. Насилу Фриц ее выпроводил, расточая игривые любезности, от которых Уве бы покраснел, если бы не сбежал, едва завидел Беату.

Затем Фриц оседлал одного из трех обитающих в храмовой конюшне мулов и отправился проверять больных на дому.

По возвращении Фрица у крыльца встретил Ульрих, на пухлом лице которого появилось необычное для него обеспокоенное выражение.

— Приезжал посыльный от Его Преосвященства. Тебя вызывают, отче.

В приглашении от Филиппа не было ничего пугающего или необычного. Конечно, Фриц не мог бы назвать столь высокую особу другом, однако Филипп не упускал из виду своего протеже. Они обменивались письмами, и в целом Фриц считал их отношения вполне доброжелательными. С чего бы Ульриху так волноваться, будто пришел вызов на судилище?

Фрицу не потребовалось спрашивать, Ульрих сам все объяснил. Наклонился вперед, насколько позволяло объемистое пузо, и, прикрыв рот ладонью, шепнул:

— Трухлявая поганка как услышал о вызове от епископа, такую довольную рожу скорчил, меня чуть не вырвало. Зуб даю, настучал мухомор вонючий на вас.

Фриц нахмурился: вот это уже скверно. Хотя Филипп бы вряд ли стал вызвать к себе лишь из-за какой-то кляузы. Разве что Уве выдумал действительно тяжелое, а главное, правдоподобное обвинение.

Не стоило сбрасывать со счетов и то, что Уве вообще ни при чем, а за всем стоит ведущий свою, пока непонятную игру, Ульрих.

Как же осточертели эти интриги! Фриц тяжко вздохнул: почему его не могут оставить в покое, позволив делать свое дело?

Пришлось отправляться в дорогу. Путь до резиденции епископа занимал три дня — сколько полезного можно было бы сделать за это время! Фриц пообещал себе, что, когда вернется, обязательно найдет стукача, и если это Уве, то выдворит его из храма, используя любые, даже нечестные методы.

По прибытии в резиденцию, Фрица накормили, дали время отдохнуть и только затем проводили в сад.

Разведение роз было единственной слабостью, которую позволял себе Филипп. Он сам копался в земле, подрезал кусты, обрабатывал от паразитов и поливал. Даже вывел несколько новых сортов, чем ужасно гордился.

Сад встретил Фрица сладким благоуханием и пестротой красок. Каких только роз здесь не было! Традиционные алые и белые. Желтые всех оттенков. Нежно розовые и бордовые, как терпкое вино. Центральную клумбу занимало главное детище Филиппа — розы «Дар Матери» необычного фиолетового цвета с синей кромкой на лепестках.

Сам Филипп стоял рядом, заложив руки за спину и любуясь.

— Добрый день, Ваше Преосвященство, — приветствовал Фриц.

— Рад тебя видеть, Фридрих-Вильгельм, мой мальчик. — Филипп улыбнулся.

Судя по его благостному настрою никакой выволочки не предвиделось, однако Фриц не расслаблялся. Вряд ли Филипп стал бы вызвать его сюда лишь ради приятной беседы.

Медленно прогуливаясь по дорожкам сада, они поговорили о розах, о делах спанхеймского прихода. Филипп пожаловался на проблемы с разбойниками в графстве.

— Представляешь, когда поймали одну из шаек, выяснилось, что ими командовал барон фон Эльхинген! До чего докатилась благородная аристократия — грабеж на дорогах!

Фриц мог бы сказать, что дворяне испокон веку промышляли разбоем, только называли это по-другому. Но смолчал — годы все-таки научили его держать язык за зубами.

— Он попытался откупиться от наказания, использовал связи, — с искренним возмущением говорил Филипп. — Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы барон получил по заслугам. Я добился того, чтобы его казнили не мечом, как дворянина, а вздернули вместе со всеми бандитами.

— Ого! — Фриц не смог сдержать восхищенного восклицания.

Не дать аристократу уйти от ответственности, да еще заменить отсечение головы позорной смертью в петле — большая победа.

— Как вам удалось?

— Если постараться, можно многого достичь, — скромно ответил Филипп. — Церковь — большая сила. Она объединяет вокруг себя людей разных сословий, дает им надежду на справедливость. Не позволяет феодалам передраться, выжигая землю и мучая народ в погоне за властью.

Похоже, наконец-то, начался серьезный разговор. Вот только пока не понятно, куда клонит Филипп.

— Церковь должны почитать и немного бояться, — продолжил он, размерено шагая вдоль благоухающих зарослей диких роз. — Человек устроен так, что не может уважать того, кто хотя бы чуть-чуть не внушает страх. Если сказать «не делайте так, люди, это неправильно, аморально», многие не послушаются, но если сказать «не делайте так, или вас ждет немедленное наказание», большинство будет соблюдать закон.

— Я все понимаю, Ваше Преосвященство, — осторожно заметил Фриц. — К чему вы это говорите?

Остановившись, Филипп провел самыми кончиками пальцев по нежному лепестку розы.

— К тому, что если Церковь будет помогать народу просто так, ее перестанут уважать. Люди мало ценят то, что досталось даром — такова человеческая природа. Постепенно они начнут требовать все больше и больше, я не хочу, чтобы однажды они сели тебе на шею.

— Вы же не верите всяким лживым доносам? — с тщательно выверенным возмущением спросил Фриц, воспользовавшись паузой в речи Филиппа.

Тот покачал головой.

— Конечно, меня не интересуют кляузы, которые строчат глупые завистники. Но я уже достаточно хорошо тебя изучил, мальчик мой, чтобы понять — в благородном стремлении помочь другим ты не щадишь себя и можешь стать жертвой собственной добродетели. А вместе с тобой пострадает репутация Церкви. Что будут делать прихожане, осознав — они всегда могут получить помощь от храма, не заплатив ничего? Я сейчас говорю не только о материальной плате, хотя она тоже важна. Например, представим, что у тебя в приходе имеется пьяница, страдающий от болезни печени. Ты безвозмездно излечиваешь его, и он понимает — можно снова прикладываться к бутылке, ведь в случае чего всегда получится обратиться к безотказному священнику. И не придется тратить ни копейки, а сбереженные деньги пойдут на самогон.

— Я бы все же не стал постоянно латать такого идиота, — буркнул Фриц.

Филипп небрежно отмахнулся от него.

— Это был лишь грубый пример, полагаю, ты понял суть. Наверняка у тебя в приходе уже появилось много людей, идущих к тебе с любыми, даже самыми простыми хворями, с которыми справится и деревенская знахарка.

Тут Филипп попал прямо в центр мишени: действительно, прослышав о доброте и отзывчивости нового главного священника Спанхейма, к Фрицу потянулись бесконечной вереницей больные не только со всей округи, но и из соседних баронств. У каждого был самый что ни на есть тяжелейший недуг, обычно оборачивавшийся простым несварением желудка или хроническим насморком. А богатые господа, узнав, что Фриц не берет платы с бедняков, придумали рядиться в лохмотья и выдавать душещипательные истории о голодающих детях. К своему стыду, несколько раз Фриц повелся на обман. С тех пор он стал осторожнее, старался проверить человека прежде, чем лечить. Всех легких больных отправлял к знахарям, за что не раз получал недовольные взгляды. И Ульрих потом доносил распространяемые обиженными просителями злые сплетни. Благо добрая молва их перекрывала.

Филипп усмехнулся.

— Вижу, что ты понимаешь, о чем речь. Безусловно, вера учит нас, подобно Сыну, бескорыстно помогать людям. Однако наш мир и человечество несовершенны — приходится это учитывать. Церковь сможет по-настоящему помогать людям лишь, когда ее уважают. Если они получат все, что захотят, просто так, пропадет уважение. Я не предлагаю тебе вытягивать из бедняков деньги, Боже упаси! Но каждый, даже нищий, может послужить храму. Почистить подсвечники. Помыть полы. Поработать на церковной земле. Конечно, заставлять недужного трудиться — жестокость за гранью моего понимания, но исцеленный человек, как мне кажется, будет только рад проявить в работе вернувшиеся силы. К тому же, для многих людей в радость наградить кого-то за помощь и, отвергая дар, преподнесенный от чистого сердца, ты их обижаешь… Собственно это я и хотел тебе сказать.

Фриц медленно кивнул.

— Благодарю за наставление, Ваше Преосвященство. Я принял ваши слова к сведению: буду честным, обещать следовать им не могу, но обдумаю и решу, как быть.

Тут он не лукавил, мысли Филиппа были далеки от обычной демагогии церковников вроде Уве. Он на самом деле заботился о благе Фрица, а через него — о благе жителей баронства. Речи Филиппа показались Фрицу очень разумными. Спокойные взвешенные слова. Размеренный голос. Честный взгляд. Все вызывало доверие и желание прислушаться.

— Вот и славно. — Филипп даже отечески потрепал Фрица по плечу, хотя раньше не позволял себе такие фамильярности. — Можешь не волноваться насчет всяких доносов. Кстати, жалобы на тебя приходят не только от священнослужителей, не решившихся подписаться, но и от некоторых богатых жителей баронства, которых не устраивает, что ты лечишь всех, невзирая на ранг. Да еще смеешь ставить крепостных на один уровень с купцами и уважаемыми мастеровыми. Ах, какой стыд!

Филипп иронично усмехнулся.

— Я поставлю на место этих возомнивших о себе невесть что господ. Пусть знают: Церковь не позволит клеветать на своих верных сынов.

— Спасибо, Ваше Преосвященство. — Несмотря на всю нелюбовь к этому ритуалу сейчас Фриц охотно поцеловал перстень на протянутой руке Филиппа.

Как же было хорошо, что в насквозь прогнившей Церкви, где каждый думает лишь о своей выгоде да продвижении по иерархии, еще остались такие клирики! Осознание того, что он в кои-то веки не один в своей борьбе с жадностью, властолюбием и жестокостью, согревало Фрица. С таким сильным союзником можно на самом деле многое изменить!

— Жаль, что тот любитель доносов не подписался, — с досадой сказал Фриц.

— Увы. — Филипп развел руками. — Мой секретарь покажет тебе послание, возможно, ты узнаешь подчерк.

— У меня имеется один подозреваемый, хранитель креста из моего прихода. Не поможете мне его заменить? — Фриц с надеждой воззрился на Филиппа.

Тот покачал головой.

— Без весомых доказательств избавиться от него будет довольно сложно. Если я просто так прикажу сместить человека, преданно служившего Церкви десятилетиями, пойдут слухи о моем самоуправстве и потворствовании любимчикам. А для успеха нашего общего дела моя репутация должна оставаться безупречной.

Что ж, вполне ожидаемый ответ, тогда придется самому провести расследование и добыть доказательства.

Глава 27

Вечер последнего месяца лета с грозой и ливнем самое то для того, чтобы сесть у растопленного камина и проверить храмовую казну.

Высыпав монеты на стол, Фриц начал раскладывать их в аккуратные стопки. Вот ведь старый скупердяй Швайнер, мог бы дать и больше! Видать недостаточно Фриц его запугал историями о насланном завистниками проклятии. Надо еще поднажать.

Было тут и несколько маленьких мешочков с медяками от благодарных за лечение простолюдинов. Фриц, следуя совету Филиппа, все же стал брать их подношения. На лицах людей, чей дар приняли, появлялась такая искренняя радость, что даже неловко становилось. Все-таки в чем-то Фриц еще не научился понимать человеческие души, пусть и считал себя бывалым парнем.

Фриц только начал пересчитывать «дар храму» и прикидывать, как сможет ловко вернуть самым бедным из жертвователей часть денег, когда от входной двери донесся громкий тревожный стук. Служанка, выполнившая свою работу, давным-давно ушла домой, так что открывать было некому.

Стук повторился еще настойчивее, казалось, поздний визитер пытается проломить дерево. Пришлось самому тащиться открывать. Пока Фриц шел, из-за двери послышалась возня и приглушенные голоса.

— Нечего беспокоить святого отца на ночь глядя!

— Моя сестра умирает, а ты о беспокойстве трындишь?!

— Все с ней будет в порядке, рожали же бабы до нее и живы.

Фриц распахнул дверь как раз тогда, когда крепкий парень в намокшем плаще схватил вцепившегося ему в руки Уве за грудки.

— Что тут происходит?

Мгновенно забыв об Уве, парень набросился на Фрица.

— Отче, помогите, на вас вся надежда! Сестрица с утра мучается, никак не может разрешиться от бремени. Повитуха говорит, без божьей помощи и мать, и дитя помрут.

— Вот и молитесь Господу, а святого отца в грозу гонять по оврагам нечего, — пробухтел Уве и через плечо парня виновато взглянул на Фрица. — Он ведь сперва в мой домик ломился, уж я его выпроваживал, но уперся, стервец.

Фриц едва ли понимал и пяток слов, будто наяву видя озаряемые вспышками молний стены замка Ауэрбах и слыша раскаты грома.

Сорвав с крючка у двери плащ, Фриц уже собрался выскочить на улицу. Но вовремя вспомнил об оставленных деньгах: быстро подбежал к столу, запихал монеты в мешочек и убрал все под замок в сундук, в спешке даже не притворив входную дверь, через которую ледяной ветер приносил брызги дождя.

Проделав все за несколько секунд, Фриц вылетел на крыльцо, едва не столкнув парня и Уве.

— Едем сейчас же! Нельзя медлить!

Парень жил у старшей сестры и ее мужа на дальнем хуторе, куда и при сухой солнечной погоде дорога занимала не меньше часа, а уж по грязи да в полутьме Фриц с сопровождающим добирались все два или даже три. Струи дождя хлестали кнутами, плащ быстро промок и необычный для августовской ночи холод пробирал до костей. Один раз мул, испугавшись молнии, едва не сбросил Фрица, поводьями ему расцарапало ладони. Но они успели.

Измученная роженица уже едва дышала, еще несколько минут и ее бы уже ничто не спасло. Чтобы поддержать жизнь, Фриц влил в нее святой силы, но даже так женщина слишком ослабла, чтобы тужиться. Пришлось вытаскивать ребенка магией, он уже задохнулся, и Фриц прокачивал ему легкие, пока маленькое сердечко вновь не забилось.

В итоге мать и ребенок были спасены, однако благодарностей счастливого отца и прочих домочадцев Фриц уже не слышал — от переутомления он потерял сознание…

Он очнулся, но одновременно будто бы и нет. Мир вокруг накрыла полупрозрачная вуаль, придав предметам странные очертания. Вон там, например, нечто на четырех лапах это стол или все же корова? Хе-хе-хе, забавно. Фриц бы рассмеялся, но почему-то в теле совсем не осталось сил на движения, даже дыхание давалось с трудом.

А еще было очень жарко. Неудивительно, в Аласакхине летом на солнце можно заживо зажариться. Он ведь в Аласакхине, да? Конечно! Где еще быть крестоносцу. Немного полежит и встанет, чтобы выпнуть лентяя-Рудольфа на утреннюю тренировку.

Из зыбкой мути внезапно выплыло бородатое лицо. Пауль? Однако голос прозвучал незнакомо и как-то глухо, будто доносился сквозь слой мешков с песком.

— Святой Годфрид, да он весь горит!

Больше Фриц ничего не услышал, полностью погружаясь в волны белого тумана, мягко качавшие его, как в колыбели.

Потом в приятный мир сладкой истомы вторгся резкий шепот, точно порыв холодного ветра.

— Сие божья кара за гордыню, коли вмешаемся, пойдем против Его замысла.

— Но как же… Фридрих-Вильгельм ведь наш пастырь… Я все же поеду к отцу Берту…

— Ха, ну попробуй, тот и пальцем не пошевелит ради этого высокомерного мальчишки…

Кто это говорит? Казалось очень важным вспомнить имена спорщиков. Фриц силился напрячь разум и получал лишь тупую боль в висках. Мысли растворились, а глаза закрылись сами собой.

Он смутно ощутил, что его тормошат, льют в пересохшее горло горячую влагу. Как же муторно. Просто не мешайте спокойно лежать. И дайте чего-нибудь холодного, а не это обжигающее дерьмо, которое щиплет нутро и вызывает новый прилив жара.

Вдруг явилась дева с золотыми локонами, опутавшими руки и ноги, не дававшими пошевелиться.

— Теперь мы всегда будем вместе, дорогой, — пропела она.

Черт, он ведь решил, что больше не позволит ни одной женщине называть себя «дорогой». Только она могла… кто «она»? Как ее звали? Он немог припомнить ее черты, и у златовласой женщины на месте лица зияла белая пустота, как у недоделанной снежной бабы. Ха-ха, вот ведь чушь! В такую жару точно не получится слепить крутобокую тетку…

В краткий миг просветления Фриц со всей ясностью осознал происходящее. Лихорадка от долгого пребывания на холоде и переутомления. Вот дерьмо! Так глупо влипнуть! Ведь святой силой самого себя не излечишь. Согласно древним книгам когда-то такая способность у божьих избранников была, но затем пропала, то ли в наказание за какие грехи, то ли просто для того, чтобы святые маги не слишком зазнавались.

И вот теперь Фриц не сможет даже сам себе сбить жар. Руки не поднимались. Вокруг — чернота. Пришла было страшная мысль: уж не отказывает ли зрение? Потом глаза привыкли к темноте, удалось различить очертания закрытого ставнями окна и передней стенки кровати.

Скосив глаза, Фриц посмотрел на стол. Никаких пузырьков. Нет и запаха микстур. Лечат ли его вообще? Или бросили подыхать?

Надо кого-то позвать. Показать, что он в сознании. Однако вместо громкого «Эгей!» из горла вырвалось лишь слабое сипение. На эту безуспешную попытку ушли все силы, глаза начали слипаться. Как Фриц ни старался пялиться в темноту, сознание снова уплыло в мир смутных грез…

В следующий раз Фрица разбудил шум: громко спорили несколько голосов, раздавался топот и удары кулаков.

— Угомонитесь! Святой отец отдыхает, вы ему мешаете! — заливался визгливый фальцет. — Мы и без вас знаем, как за ним ухаживать!

— Не чеши нам по ушам, Уве! — От скрипучего старушечьего голоса тут же начала болеть голова. — Ухаживают они, ха! Черти так в Аду грешников мучают, как вы за отцом Фридрихом-Вильгельмом ухаживаете!

Раздался гул голосов, похожий на далекий прибой.

— Нам все о твоих делишках известно, бесовское семя! Уморить нашего благодетеля вздумал! Сам, небось, о ризе мечтаешь!

— Да ты сдурела, старая ведьма! Как я могу… да на святого отца…

— Коли правду баешь, что невинен, аки младенец, так дай на него взглянуть!

— Вам тут не балаган, чтобы ходить и всей толпой смотреть!

— А-а-а, значит, скрытничаешь! Навались-ка, мужики!

Фриц не понимал, что происходит, от начавшегося грохота и криков стало совсем жутко. Вновь подступившая чернота беспамятства показалась благословением…

Он еще несколько раз приходил в себя ровно настолько, чтобы смутно осознавать окружающее. К его губам подносили новое питье, то просто воду, то что-то приятно пахнущее знакомым из детства сладким ароматом. На лбу ощущалась прохлада, приносившая хоть какое-то облегчение.

В какой-то момент сквозь дрему Фриц услышал мелодию, какую часто напевала у его постели мать. Колыбельная о том, что хорошим деткам, которые быстро засыпают, ангелы дарят с небес звездочки. Стало сразу так хорошо и уютно, словно он вернулся домой, лежит в морозную вьюжную ночь под теплым одеялом, а рядом — матушка с уже готовой сказкой о дальних странах и приключениях…

Во время очередного пробуждения Фриц несколько минут лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к своему телу. Он больше не ощущал себя сгустком жижи, мог, хоть и с трудом, пошевелить пальцами. Да и голова, пусть еще побаливала, оставалась ясной настолько, чтобы вспомнить произошедшее и сделать выводы. У Фрица в сознании отпечатались обрывки разговоров, из которых складывалась скверная картина. Похоже, старина Уве решил воспользоваться представившейся возможностью избавиться от «неправильного» священника. Конечно, это могло оказаться и бредом охваченного лихорадкой сознания. Стоит все выяснить.

Поток мыслей прервал звук шагов, затем раздались приглушенные голоса, в которых Фриц без труда распознал Верену и Беату.

— Устала, небось, давай я тебя сменю. Как он?

— Не просыпался. Ох, скорей бы герр Ульрих вернулся, что-то больно запаздывает.

— Знамо что, к Берту напервой поехал, а тот, старая жаба, не хочет помогать сопернику.

— Тетушка Беата!

— Что? Я уже семьдесят два года «тетушка Беата», могу говорить, как думаю, и не дрожать за свою задницу!

Фриц счел, что пришло время открывать глаза. И тут же зажмурился от яркого света, хотя у кровати горела всего одна свеча. Вторая попытка прошла легче: Фриц смог различить рядом две фигуры — одна высокая и худая, другая — низенькая и сгорбленная. Последняя, повернувшись, всплеснула руками.

— Очнулся, родненький! Да как смотрит! Будто понимать все начал…

Женщины тут же принялись суетиться, предлагая Фрицу воду и травяную настойку, от которой внутри разлилось приятное тепло. Он с готовностью глотал все, что предлагали, и произнес почти одними губами:

— Сколько?

Верена и Беата недоуменно переглянулись, затем последняя сообразила.

— Третьи сутки вы хвораете, отче. Уж мы как узнали о том, что Клаус вас домой в лихорадке привез, так явились проведать всем городом. Но Уве, окаянный, не пущал! С боем прорвались! Не гневайтесь, отче, этот прыщ смердящий за вами же совсем не ходил. Даже мокрую тряпку на лоб положить ленился!

«Значит, не привиделось», — сумрачно подумал Фриц.

Он провел в сознании достаточно времени, чтобы поблагодарить своих сиделок, а те, перебивая друг друга, поведали о своих «подвигах». Как оказалось, десяток прихожан, обеспокоенных состоянием здоровья своего пастыря, под предводительством Беаты взяли дом Фрица едва ли не приступом. Уве стоял насмерть и не зря, потому что выяснилось — после отбытия Ульриха за целителем Фрицу даже покрывшееся потом лицо не обтирали.

Прихожане сами взялись за лечение Фрица, посменно дежурили у его постели, отпаивали травяным отваром, водой с малиной и медом. Делали компрессы.

Верена и Беата дружно возмущались, склоняя Уве на всех лады. Их крики привлекли внимание самого объекта проклятий, у которого под глазом налился фиолетовым синяк. Красота да и только!

Бурно радуясь тому, что святой отец пошел на поправку, Уве заверил Фрица в своей неусыпной заботе и горячих молитвах о здоровье «нашего любимого пастыря». Беату он обозвал «лживой ведьмой», и они едва не подрались, если бы не вмешалась Верена, заметившая, что Фрицу нужен покой.

В болезни наступил переломный момент, и теперь Фрицу становилось только лучше. Он уже садился в постели и самостоятельно черпал ложкой куриный бульон, когда на пятые сутки вернулся измотанный Ульрих.

Несмотря на толстые намеки своих сиделок Фриц ожидал увидеть вместе с ним Берта — священника церкви одной из деревень баронства. Особыми магическими способностями тот не обладал, но был неплохим целителем. После появления в Спанхейме Фрица многие больные даже из дальних деревень предпочитали лучше идти к нему, чем обращаться к Берту, требовавшему за лечение слишком больших пожертвований «на дела церкви». Вполне понятно, тот злился, и все же Фриц не думал, что зависть и жадность окажутся сильнее чувства долга.

Однако Ульрих привез вовсе не Берта, а пожилого лысеющего мужчину, в котором Фриц далеко не сразу признал старшего священника аж из соседнего баронства. Далеко же Ульриху пришлось тащиться за помощью!

Священник осмотрел Фрица и убрал все невидные глазу последствия болезни. После лечения сразу появилось ощущение свежести, будто тело помыли изнутри.

— Недуг был серьезным, брат, — сообщил священник перед уходом. — Хвала Господу, о тебе хорошо заботились до моего приезда. Все-таки нельзя во всем полагаться на святую силу: нужные травы и ягоды тоже могут спасти человеку жизнь.

Осознав, что Фриц теперь полностью здоров, Уве занервничал. Постоянно старался оказаться рядом, чем-то помочь. Уверял в преданности, а также лживости Беаты и Ульриха.

— Вы же знаете, отче, я всегда в церкви строго слежу за прихожанами: чтобы никто не спал во время службы, не болтал. Поэтому меня многие не любят и теперь старательно возводят поклеп. Неужели, вы им поверите, отче? Я прекрасно заботился о вас до того, как появилась эта банда, и теперь они присваивают себе мои заслуги.

Фриц сделал вид, что верит ему. Принял благостный вид и заявил:

— Полагаю, вы все хотели мне добра и ты, и прихожане, просто произошло досадное недопонимание. Мне больно видеть, как мои дорогие дети ссорятся. Так что давайте больше не будем вспоминать о случившемся. Надеюсь на твою верную службу и мудрый совет в дальнейшем.

Усыпленный льстивыми словами Уве успокоился, решив, что опасность миновала.

На самом деле Фриц ничего не забыл и выжидал подходящего момента для удара…

Толпа чумазых ребятишек ворвалась на церковный двор как стая потрепанных воробьев. Взлетев на крылечко маленького домика хранителя креста, они принялись колотить в дверь.

— Герр Уве, беда! Ой, беда!

Высунув нос в щелку двери, Уве недовольно проворчал:

— Чего разорались, негодники?

Едва он появился, дети прыснули прочь с крыльца и, оказавшись на безопасном расстоянии, заголосили:

— Ой, жуть! Ой, ужас! Кто-то на могильном камне герра Виктора такого углем нарисовал… Та-а-акого! Всякие картинки непотребные! И даже ху…

Дослушивать Уве не стал, и так поняв, что имеют в виду ребятишки. Вывалился из дома и понесся с такой прытью, какой не ожидаешь от столь объемистого тела. Детвора, радостно вереща и улюлюкая, бежала следом.

Охваченный праведным гневом по поводу оскорбления памяти его драгоценного отца Виктора Уве забыл запереть дверь своего домика.

Это Фрицу, украдкой наблюдавшему за событиями из окна, и требовалось.

Городская детвора терпеть не могла Уве, который вечно цеплялся к ним с придирками и пытался воспитывать. Так что хватило нескольких намеков там и тут, чтобы ребятня устроила своему врагу злой розыгрыш.

Убедившись, что на церковном дворе никого нет, Фриц вышел из дома. Ульрих отправился с поручением, служки тоже были заранее разосланы кто куда. Осуществлению плана ничто не должно помешать.

Бесшумно поднявшись по крыльцу, Фриц осторожно отворил дверь домика Уве и скользнул внутрь.

Жилище состояло из одной комнаты, разделенной надвое занавесом. На первый взгляд оно выглядело скромно, но, присмотревшись, можно было увидеть указания на то, что хозяин довольно зажиточный.

Красиво расписанная глиняная посуда на полках. Тонкой работы изображение Матери с Сыном в святом углу. Окованный чугуном сундук. Да и камин могли себе позволить только люди с деньгами.

Конечно, прямым воровством из церковной казны Уве руки не пачкал, однако, когда приходом управлял отец Виктор, многие наверняка пытались задобрить хранителя креста, дабы попасть на лечение вне очереди. А теперь времена сытости и всеобщего подлизывания остались для Уве в прошлом. Как тут не разозлиться и не попытаться избавиться от источника проблем?

Фриц быстро обвел комнату взглядом, прикидывая, какой предмет мебели лучше использовать. Для плана идеально подошел бы сундук. Стоит ли сейчас сделать слепок с замка, а в следующий раз явиться уже с ключом? Но второй такой возможности пробраться в дом Уве незамеченным может и не представиться.

Тогда Фриц прошел за занавеску: там стояла большая крепкая кровать под балдахином, резной столик и кресло.

Присев на постель, Фриц проверил плотность матраса. Да, мягкий, но упругий. Вполне подойдет.

Быстро вытащив из широкого рукава рясы мешочек с монетами, Фриц приподнял матрас и положил деньги на деревянную раму кровати. Распределил монетки так, чтобы мешочек стал достаточно плоским. Вернул матрас на место и снова сел на постель, проверяя. Нет, ничего необычного не ощущается. Даже звона не слышно. Дело выгорит, если только Уве не окажется таким же чувствительным, как принцесса из сказки, получившая синяки от горошины под сотней матрасов. Сложно было представить толстяка Уве настолько чутким.

Подлая интрига, достойная «лучших» представителей церковной братии. Фриц был сам себе противен, однако не собирался отступать. Черт возьми, Уве пытался его убить! Да, не собственными руками, а лишь бездействием. И все же Фриц не желал вскорости обнаружить в своем супе яд или столкнуться на темной улице с наемниками.

Для надежности поворочавшись на постели, Фриц убедился, что монеты точно не звенят, и покинул дом.

Вовремя. Минут через десять вернулся рассерженный Уве и тут же поспешил к Фрицу с жалобами на «несносных маленьких паршивцев».

— Они посмели оскорбить память отца Виктора! И это после всего, что он сделал для баронства! Вы обязаны поговорить с их родителями! Засранцы напрашиваются на хорошую порку! И следует наложить на них церковное покаяние!

— Ну-ну, сын мой, дети всего лишь пошутили, — увещевал Фриц. — Ведь на самом деле они не оскверняли могилу. Признаю, розыгрыш получился злым, однако наказывать за такую шалость розгами чересчур. Я поговорю с каждым на исповеди и велю принести вам извинения.

Судя по бешеному взгляду, любым извинениям Уве предпочел бы рассеченные до крови спины. Однако настаивать он не решился, памятуя о своем недавнем проступке, который вполне мог всплыть снова.

На следующий день Фриц повел главную атаку.

Сперва он разыграл перед Уве и Ульрихом драматичное представление под названием «Пропавшие пожертвования».

— Я не говорил никому о щедром даре герра Швайнера, хотел всех удивить перед праздником Возрождения. И теперь часть денег исчезла! Тридцать золотых!

— На эту сумму можно было бы заказать краснодеревщику новую раку для мощей святой Ангелики! — Уве негодовал. — Наглый ворюга! Господь покарает его!

Ульрих просто глупо хлопал круглыми глазами, потом, сам того не зная, подыграл Фрицу вопросом:

— Кто же мог стащить деньги, если о пожертвовании знали только святой отец да сам Швайнер?

— Вот именно… — Фриц прищурился, изображая раздумья. — Даже служанка не видела мешочек. Я стал пересчитывать деньги, только когда Мария ушла… стойте! Это как раз было в тот дождливый вечер… Ко мне вломился парень из Вальдорфа, а ты пытался его удержать, Уве. Я убрал деньги в сундук и поехал к роженице, вы в это время стояли на крыльце. Дверь была открыта…

Фриц изобразил на лице изумление, потом подозрительно уставился на Уве.

— Прости, но я вынужден это сказать: только ты и тот парень могли видеть золото.

Охнув, Ульрих прижал руки к щекам. Уве же в первый миг даже не осознал прозвучавшего обвинения. Затем побагровел так, что, казалось, его голова вот-вот лопнет.

— Как вы можете, отче?! — Его голос дрожал от гнева и обиды. — Я верой и правдой служил церкви! И вы… да я…

Взмахнув рукой, Фриц холодно сказал:

— Я пока тебя ни в чем не обвиняю, лишь отмечаю факты. Не сомневаюсь, и ты, и тот юноша невиновны. Скорее всего, деньги украл какой-нибудь бродяга, услышавший о даре от слуг Швайнера. Однако ты ведь не будешь возражать, чтобы я, Ульрих и еще несколько свидетелей осмотрели твой дом? Это окончательно избавит тебя от любых подозрений, которые могут возникнуть у злых людей.

— Шарить в моих вещах! Еще чего не хватало! Какое оскорбление! — взревел Уве и стрельнул взглядом в Ульриха. — Почему бы не проверить сначала других? Кто угодно мог взять деньги из вашего сундука!

— Полагаю, справедливости ради, следует проверить также жилище Ульриха и потом пройтись по домам служек, — сухо произнес Фриц. — И все же, я считаю, следует начать с тебя, Уве. Тебе ведь нечего скрывать, верно?

— Нечего! Проверяйте, сколько пожелаете! Вы ничего не найдете! — Уве высокомерно вскинул голову. — Я буду вынужден написать об этом возмутительном случае епископу. А, может быть, и кое-кому рангом повыше.

— Сын мой, я забочусь от твоем же благе, — с видом усталой покорности произнес Фриц. — Мой долг, как вашего пастыря, сразу отвести подозрение от служителей Церкви. Ведь когда начнется расследование, на вас первых падет взгляд не знающих жалости чиновников… Чтобы ты не чувствовал себя оскорбленным, предлагаю тогда начать проверку с моего собственного дома.

Уве тут же спал с лица, а Ульрих воскликнул:

— Как можно, отче! Уж вы-то точно не брали денег!

Фриц пожал плечами.

— Но у присланных для расследования епископских чиновников и я буду в числе подозреваемых.

Широкий жест и мнимая покорность возымели действие. Уве решительно заявил:

— Мой долг оберегать вас, отче. Начнем с моего дома — пусть все видят, что в храме святой Ангелики не служат воры!

В качестве дополнительных свидетелей были вызваны трое церковных служек, пришедших в ужас от новости. Ульрих тоже пребывал в состоянии прострации, наверное, все еще не в силах был поверить, что такое преступление могло случиться в храме.

Уве уже успокоился, держался уверенно и с достоинством. Проведя всю компанию в свой дом, с ироничной усмешкой предложил поворошить «мое скромное имущество».

Извиняясь на каждом шагу, Фриц принялся за дело, постепенно вовлекая в осмотр остальных. Сперва попросил Уве открыть сундук и со скорбным видом порылся в одежде. Потом велел одному из служек заглянуть в камин, а другому — проверить горшки на полках.

Наконец, настал момент истины. Фриц сделал вид, что уже собирается закончить, но потом якобы для надежности решил проверить кровать. Чтобы окончательно снять с дорогого Уве все подозрения.

Мешочек лежал под матрасом на том же месте, где Фриц его оставил.

На минуту повисла тишина, звенящая, как натянутая струна арфы — тронешь легонько и раздастся противный дребезжащий звук.

— Это не мое! — ломким голоском выкрикнул Уве. — Подкинули! Враги! Завистники!

Остальные изумленно переглянулись. Фриц пока хранил молчание, лишь сокрушенно качал головой.

— Подумайте сами, настоящий вор не спрятал бы украденные деньги у себя дома, тем более под матрасом! — продолжал уверять Уве. — Он бы запер их в сундуке или зарыл за городом! Да и стал бы я предлагать проверить мое жилище первым, если у меня тут такое…

— Ты мог решить, что под матрас никто не полезет, — неосторожно вякнул один из служек, а может и нарочно — придирчивого Уве недолюбливали многие.

— Заткни пасть! — Уве налетел на служку разъяренным петухом. — Авось, ты мне и подсунул ворованные деньги!

Ульрих бросился их разнимать, пока не началась драка, и Фриц поспешил рявкнуть командирским тоном:

— Тихо!

Когда воцарилось молчание, Фриц подошел к Уве и, положив руку на плечо, сказал с притворным сочувствием:

— Мне жаль, но я не могу закрыть глаза на столь явное доказательство. Мне придется передать дело в епископский суд, а уж там будут разбираться, виноват ты или нет. Со своей стороны могу пообещать, что замолвлю за тебя словечко перед Его Преосвященством. Теперь прости, но я вынужден так сделать… Заприте герра Уве в чулане. Хайнц — ты первый дежуришь у двери, через два часа тебя сменит Бруно, затем Марк. И чтобы без вольностей! Уве пока не осужденный преступник, обращайтесь к нему со всем уважением… Ульрих, ты отправишься с посланием к епископу.

Уве не стал сопротивляться, когда служки взяли его под руки и повели прочь из дома. Только на пороге обернулся, прожигая взглядом Ульриха. Неужто, подозревает товарища в том, что тот возжелал место хранителя креста?

Суд состоялся в резиденции епископа через две недели. Уве имел кое-какие связи, которые попытался задействовать, но все его попытки оправдаться были тщетны. Фриц поведал Филиппу о случае со своей болезнью, и тот тонко намекнул судьям на желанный вердикт.

Филипп хотел обойтись с Уве по всей строгости, но Фриц, следуя своим словам, просил о снисхождении. Доводить дело до каторжных работ и тем более казни совсем не хотелось. Да, Уве заслужил кару, но не такую же! В итоге его отправили простым служкой в новый храм, открытый в столице Холгалярла.

Уве так и не распознал истинного виновника своих бед, продолжая подозревать Ульриха, которому досталась должность хранителя креста. Вторым помощником Фрица стал присланный Филиппом сдержанный и приятный церковник, не пытавшийся учить молодого священника, как управлять приходом.

Фриц с облегчением вздохнул, когда вся история закончилась. На душе осталось неприятное чувство, но если бы можно было вернуть время вспять, он поступил бы точно также. Только в легендах святые покорно принимают любые испытания, безропотно позволяя врагам втаптывать себя в грязь. Фриц же понимал: если хочешь выжить в этом мире и сохранить свой дар для помощи людям, нужно иногда показывать зубы.

Глава 28

Молодой крестьянин, родные которого обратились к Фрицу за помощью, выглядел поистине страшно. Будто только что вырвался из застенок Инквизиции — на теле не осталось живого места, странно, что он еще дышал. Присмотревшись внимательнее, Фриц понял: пытали мужчину умело, так, чтобы он мучился, но не испустил дух.

— Что произошло? — требовательно спросил Фриц у собравшихся вокруг постели страдальца родных: пожилых родителей, жены и пятерых ребятишек, которых никак не удавалось выставить за дверь.

— Кто обошелся с ним столь жестоко?

Семейство не спешило рассказывать, и Фриц не стал ждать ответа, сейчас было важнее заняться раненым. Расспросить как следует можно и потом.

Велев всем домочадцам ждать на улице, чтобы не мешались тревожными взглядами и не видели в чем-то пугающий процесс лечения, Фриц приступил к делу. Он уже использовал обезболивающую молитву, едва вошел и увидел изуродованное лицо крестьянина. Теперь добавил еще немного магии, чтобы мужчина точно не ощутил боли во время сращивания раздробленных костей ног.

У Фрица ушло на это много сил и не меньше часа времени, но придется повторить молитву еще не раз в течение недели, а то и двух, прежде чем мужчина снова сможет ходить. Кости тяжело поддаются лечению в отличие от мягких тканей, оно и понятно: одно дело — лепить из глины, а другое — из мрамора.

Дальше Фриц занялся ранами, нарастил немного плоти там, где это особо требовалось, однако все остальное оставил для обычных знахарей. И так уже умаялся — на мула наверняка не получится залезть без чужой помощи.

Во время лечения Фрица не покидало странное ощущение, будто крутилась на краю сознания навязчивая мысль, которую не удавалось ухватить. Жужжала, как раздражающая муха.

Было что-то с раненым не так. Но что?

Явных следов темной ворожбы Фриц не чувствовал, однако его учили некоторым методам, с помощью которых колдуны скрывают наложенные чары. Стоит проверить, пусть на это и уйдут оставшиеся силы.

Фриц вознес молитву святому Луке, который был слепым, однако видел лучше многих, о даровании истинного зрения, затем всмотрелся в неподвижно лежащую фигуру погруженного в забытье крестьянина.

И ничего необычного не увидел.

Значит, все-таки показалось. Фриц знал за собой дурную привычку искать скрытый смысл там, где на самом деле не было никаких тайн. Чутье или, как называли это ученые мужи, интуиция, часто давало ему полезные советы, но иногда и подводило. Видимо, сейчас как раз такой случай.

Прикрыв раненого простыней, Фриц напоследок перекрестил его и вышел на улицу.

Семейство ожидало во дворе: женщины копались на маленьком огороде, дети постарше им помогали, а младшие уныло пинали камешки. Глава семьи плел корзину, сидя на крыльце, и при появлении Фрица встал.

— Жить будет, — ответил тот на читавшийся в глазах мужчины немой вопрос. — И даже ходить. Вы вовремя меня позвали, еще немного и кости бы не удалось срастить даже с божьей помощью.

Подошли другие домочадцы, смотрящие со знакомой Фрицу смесью благоговейного восторга и недоверия: а ну как потребует непомерную плату? Слишком люди привыкли к жадности служителей Бога.

И на сей раз придется использовать пугающий ореол Церкви: напустив на себя строгий вид, Фриц осведомился:

— Так что же случилось? Если узнаю подробности, мне будет проще его лечить.

— Мы сами не знаем, отче, — пробасил глава семьи. — Он уже домой приполз в таком виде — на пороге утром нашли.

Врать он совсем не умел, как и остальные: прятали взгляд, взволнованно переплетали пальцы и переступали с ноги на ногу.

Следует надавить.

— Вы лжете и в моем лице обманываете самого Господа, — сурово произнес Фриц.

Женщины дружно вздрогнули и перекрестились, младшие дети схватились за материнскую юбку. Однако никто не спешил отвечать.

Фриц медленно обвел семейство тяжелым взглядом, подолгу задерживаясь на каждом. Все продолжали упорно играть в молчанку. Глава семьи хмуро смотрел себе под ноги, сжимая прутья корзины с такой силой, что те вот-вот сломаются. Один из старших детей ковырял босой ногой землю, другой застыл статуей. Младшая из женщин раскрыла было рот, но получила от другой предупреждающий взгляд и сжала губы в тонкую линию.

От них ничего не добьешься.

— Я приду для продолжения лечения послезавтра, — объявил Фриц и дал наставления по уходу за больным.

Глава семьи проводил его до калитки в покосившемся плетне и вручил мешочек с медяками. Фриц, видя бедность дома, отказался, и, помня о советах Филиппа, предложил мужчине сделать несколько корзин в дар церкви. Тот с облегчением пообещал выполнить работу как можно быстрее.

Забравшись с помощью крестьянина на дремлющего мула, Фриц неспешно двинулся по хлюпающей грязью деревенской дороге. За околицей лучше не стало — барон Спанхейм скверно следил за своими землями, и дождливой осенью вдали от города проехать было непросто. Хорошо мул отличался выносливостью да сообразительностью, находя более твердые участки дороги.

Медленную езду и чавкающие звуки от копыт скрашивало буйство осенних красок. За околицей чернели убранные поля, за которыми начинался нарядившийся в богатое платье лес. Золото парчи, алые рубины и оранжевые оттенки заката, все радовало глаз, и обычно Фриц с удовольствием впитывал в себя красоту природы, к которой люди в своих творениях могли лишь приблизиться.

Сегодня же он едва обращал внимание на окружающее, погрузившись в раздумья.

Семейство раненого явно напугано. Чего же они боятся больше божьего гнева? Или кого? Очевидно, что этот таинственный злодей либо группа могут быстро наказать за ослушание. Господня кара, с другой стороны, представлялась крестьянам чем-то далеким. Конечно, Фриц мог бы им пригрозить и даже осуществить кое-какие настоящие наказания, но не хотел доводить дело до крайности. И глава семейства наверняка это понимал. Или знал: что бы ни сделал с ним Фриц, кара от неведомого злодея будет в сотни раз мучительнее и жестче.

Возможно, семейство запуганно какой-то бандой. Такая идея сразу же приводила к двум вопросам. Зачем разбойникам пытать простого бедного крестьянина? И, что более странно, почему они не убили его? Нет человека — нет проблемы.

Боялись привлечь к себе внимание? Тогда спрятали бы труп понадежнее или вообще уничтожили бы.

Все равно что-то не сходится.

Стоит ли поискать решение в колдовском мире? Крестьянин мог пострадать от лап какой-то нечисти — множество подобных существ пряталось в темных уголках лесов и гор. Церковь за века борьбы с тварями до сих пор не изучила все их виды и особенности поведения, поэтому то, что Фриц не распознал по увечьям, какая нечисть могла их нанести, еще ни о чем не говорило.

Существует вариант и с происками злого колдуна.

Но остаются те же вопросы: почему крестьянин остался жив? Сбежал из логова злодеев? Ага, полз с перебитыми ногами и кровоточащими ранами несколько лиг по какому-нибудь дремучему лесу — вряд ли тайное убежище нечисти находится близко от людского жилья. Безусловно, иногда человеческое тело, выносливость и сила воли способны являть настоящие чудеса, но в данном случае Фриц порядочно в этом сомневался.

Если все же в деле замешано колдовство, то пострадавших должно быть больше — темным магам для своих ритуалов требуется много крови. Пусть имелась вероятность, что крестьянин стал первой жертвой, Фриц решил собрать слухи. И с лучше всех в таком деле поможет старуха Беата.

Фрицу предстоял настоящий подвиг, достойный древних святых: отправиться на обед, куда Беата давно и безуспешно зазывала. Обычно Фриц ловко отбивал приглашения, упирая на свою занятость (в чем почти не лукавил). Теперь же, когда Беата в очередной раз упомянула о скромном обеде, где будут присутствовать лишь несколько благонравных дам, которых осчастливит приход пастыря, Фриц как бы нехотя согласился. Радости Беаты не было предела, она бы, наверное, даже подпрыгивать начала, если бы не опасалась, что задерется юбка.

В назначенный день в ее доме Фрица кроме Беаты с нетерпением ждали еще пятеро старушенций, таких же прожженных сплетниц и жалобщиц на недуги. Он возлагал на них большие надежды.

Фрица тут же окружили заботой, наперебой предлагая попробовать то хрустящую квашеную капусту, то пирожки с малиной, то домашний квас. Первое время ему даже было приятно. Он рос без бабушек и дедушек: родители матери отправились в лучший мир еще до рождения Фрица, а родители отца — через пару лет после. Теперь же у Фрица появилось сразу шесть воркующих бабуль, правда, посматривали они на него не без дамского интереса. Фриц им немного подыграл, расточая улыбки и комплименты. Не только ради того, чтобы выудить нужные сведения, но и просто из жалости. Все-таки старость — печальное время, полное тоски по несбывшемуся и грусти об ошибках. Стоит подарить этим увядшим женщинам немного приятных минут, возвращающих на бледные щеки юный румянец.

Правда, обед довольно быстро перестал быть приятным, когда бабки расселись по любимым конькам: принялись жаловаться на выдуманные недуги да перемывать кости едва ли не всем жителям баронства.

Собственно, сейчас именно это Фрицу и требовалось.

Теперь было достаточно исподволь подтолкнуть беседу в нужное направление, как дамы начали сыпать полезными сведениями.

— Как же звали того беднягу, которого поломал медведь? Вроде он из Фогельдорфа…

— Медведь?

— Да ну тебя! Мужик, конечно, а не медведь!

— А мне казалось, это была девица и живет она здесь, в Спанфурте.

— Совсем у вас, что-то с памятью плохо, дорогуши. Точно был мужчина, из Вайсблюмена. Только его не медведь подрал, он с яблони упал.

— Вы все правы, милочки, только путаете слишком нашего святого отца, — объявила, наконец, одна из старушек, на вид — очаровательный одуванчик с пушком белых волос и розовым личиком. — Мужчина из Кройцдорфа упал с яблони в прошлом месяце, а девушка, живущая вовсе не в Спанфурте, а в Спандорфе на другом конце баронства, свалилась в овраг примерно в то же время. Молодой парень из Вайсблюмена попался в лапы медведю два месяца назад. Вот так-то!

Наклонившись к Фрицу через стол, она заговорщически прищурилась и шепнула:

— Но на самом деле все совсем не так…

Фриц изобразил на лице живейший интерес, и вдохновленная старушка возбужденно продолжила:

— На них на всех напал…

Она сделала эффектную паузу.

— Вурдалак!

Другие дамы заохали, а Беата презрительно фыркнула.

— Вот вечно ты, Симона, как выдумаешь, так выдумаешь.

Фриц мог бы поведать старушкам, что вурдалак — низший вид вампиров — никогда не стал бы рвать жертву, теряя драгоценную кровь. Однако предпочел состроить удивленную мину.

— Вурдалак? Ну, надо же!

— Вы ведь нас защитите, отче? — пискнула одна из бабулек, беря Фрица под локоток.

— Непременно, — заверил он.

Другие старушки, жаждущие внимания, загалдели наперебой, уверяя, как боятся вурдалака, который наверняка подкараулит их в темном переулке. Ну да, вурдалаку больше делать нечего, как нападать на малокровных, иссушенных бабок.

Следовало предпринять тактическое отступление, не то Фрица могли заставить сопровождать дам в церковь и обратно домой. Он заявил, что поставил своим молитвами барьер вокруг Спанфурта, через который нечисть не пройдет.

— Для охоты на вурдалака я вызову монахов-воинов, — заверил Фриц и прижал палец к губам. — Только т-с-с-с, никому об этом не говорите.

Старушки с самым честным видом поклялись, что будут молчать, как рыбы, однако Фриц не сомневался: уже к завтрашнему дню сплетни наполнят город. Так, пожалуй, даже лучше. Пусть неведомый враг думает, что церковники заняты бесплотными поисками несуществующего вурдалака.

Понимая, что большего от старушек не добиться, Фриц доел пирожки и откланялся.

Не до конца доверяя памяти старых сплетниц, он попытался проверить добытые сведения у Ульриха, однако тот смог вспомнить только о бедолаге, попавшемся в лапе медведя.

— Слышал что-то такое. Да, не повезло мужику. Вроде бы ему сильно досталось.

— Почему же ты не рассказал мне? — укорил Фриц. — Следовало как можно быстрее заняться лечением, а теперь время может быть упущено.

Ульрих заморгал кристально-честными глазами.

— Так Вайсблюмен ведь в области отца Берта. Зачем было вас беспокоить, отче?

Фриц едва не закатил глаза. Пусть логика в словах Ульриха была, но такое равнодушие к чужой боли все равно угнетало. Зная Берта, тот наверняка пальцем о палец не ударил, пока не получил горсть золотых монет. Чутье же подсказывало Фрицу, что пострадавший крестьянин так же беден, как его собрат по несчастью.

На следующий день Фриц сразу же после утренней службы залез на мула и, прихватив котомку с едой, отправился в путь. Тяжелых больных пока не было, так что вполне можно выкроить время для посещения всех трех предполагаемых жертв неведомого злодея.

До Вайсблюмена Фриц добирался почти целый день, изрядно намучившись на раскисших дорогах. Здесь он прежде никогда не бывал, однако селение ничем не отличалось от множества таких же деревенек по всему баронству. Несколько крепких домов и множество сложенных из торфа лачуг да землянок. К одной из таких Фрица направили, когда он спросил сидевших у забора детей, где найти пострадавшего от медведя мужчину.

— Вон там Томас живет!

— Только вы осторожнее, отче, он дюже злющий стал!

— Еще бы не злиться, коли ходить не можешь!

Поблагодарив детишек и кинув им несколько медяков в награду за предупреждение, Фриц подъехал к покосившейся лачуге. Калитка в плетне оказалась незапертой, и он, спешившись, привязал мула и вошел во двор, по которому расхаживало несколько потрепанных куриц. Другой живности видно не было и, судя по тому, что у сарая в дальнем конце двора провалилась крыша, там уже давно никто не обитал.

Пройдя к дому, Фриц постучал в дверь, отозвавшуюся противным скрежетом. Ответом стала лишь тишина, как будто в лачуге никого не было. Однако Фриц сомневался, что плохо передвигающийся калека мог куда-то уйти — наверняка просто не хочет видеть неожиданных посетителей. Ну, придется все же вылезти из раковины.

Еще раз постучав для приличия, Фриц толкнул дверь, которая, как и калитка, оказалась не заперта. Из помещения пахнуло затхлостью и запахом давно немытого тела.

Фрицу пришлось сильно пригнуться, чтобы войти в небольшую комнату, полумрак которой не мог разогнать проникающий сквозь единственное окошко слабый свет.

— Чего надо? — донеслось недовольное ворчание из дальнего угла.

Фриц различил фигуру сидящего на кровати у дальней стены мужчины, чьи ноги скрывало одеяло. Постепенно глаза привыкли к полумраку, и стало понятно, что старушки все же ошиблись, Томас был далеко не молодым парнем, а потрепанным мужиком за тридцать.

— Мир этому дому, — церемонно произнес Фриц и сделал несколько шагов по направлению к кровати, продолжая разглядывать Томаса и окружающую обстановку.

Все выглядело весьма уныло: холодный очаг, грубо сколоченный стол и табуреты, свернутые топчаны. Возле одной из стен возвышался гончарный круг, окруженный грубо сделанными горшками. Пол явно давно не подметали, везде виднелись засохшие пятна глины, по углам — паутина.

Под стать дому был и сам хозяин — помятый и заросший щетиной. Его лицо пересекало несколько шрамов, закатанные рукава открывали предплечья, тоже покрытые сетью белых полос. Заметив направление взгляда Фрица, Томас быстро опустил рукава.

— Здрасте, отче. — Любезности в голосе не прибавилось, и о традиционном благословении Томас тоже просить не стал. — Чем обязан?

— Я — Фридрих-Вильгельм, старший священник баронства, — представился Фриц, останавливаясь у постели. — До меня дошли слухи о вашем несчастье. Я занимаюсь врачеванием и хотел бы осмотреть ваши раны, возможно, у меня получится помочь.

Если человеку, страдающему от болезни, предложить исцеление, тот обрадуется или хотя бы проявит любопытство. Томас же только еще больше помрачнел и явно безотчетно ухватился за скрывающее ноги одеяло, словно боялся, что Фриц сорвет покров силой.

Во всем облике Томаса сквозил какой-то надлом, тщательно подавляемая боль и отчаяние. Фриц видел в глубоко запавших глазах за яростным блеском тупую покорность, смирение с выпавшей судьбой.

Ему вспомнилась Магда, так же не обрадовавшаяся предложению помощи. Здесь было нечто похожее: привычка терпеть, нежелание поверить в чудо и страх обрести надежду. Однако Фриц ощущал и что-то еще. Как у постели первого раненого крестьянина что-то постоянно щекотало мозг, точно божья коровка, ползущая по руке.

Вознеся молитву, Фриц взглянул на Томаса особым образом, однако снова ничего подозрительного не увидел.

— И сколько же будет стоить ваша помощь? — По губам Томаса скользнула ядовитая усмешка. — То есть я хотел сказать, какой дар нам следует преподнести Церкви за излечение несчастного страдальца?

— Если ваша семья терпит нужду, то вам ничего не надо платить, — спокойно произнес Фриц. — Полагаю, вы должны были слышать, что я не обираю бедняков.

Томас только фыркнул.

— Я много чего слышал, вот только уже не маленький, чтобы верить в сказки о бескорыстной помощи ближнему. Вы не туда зашли, отче, здесь вам нечем поживиться. — Его голос так и сочился желчью, Томас дошел до той степени отчаяния, когда не боялся оскорбить духовное лицо. — Без ног какой из меня работник? Жена с детьми на господском поле животы теперь надрывают, едва на нашем куске земли успевают покопаться. Я было за горшки взялся, на гончарный круг сколько деньжищ ухлопал! Дык никто не берет, вон стоят, никому не нужны.

Он замахнулся на армию горшков, будто собирался что-то кинуть, а потом пустой кулак безвольно опустился на одеяло.

— Когда я вас вылечу, вы вернетесь на работу в поле, и вашим домочадцам больше не придется надрываться. — Фриц говорил мягко и с расстановкой, будто успокаивал разгоряченного скакуна. — В любом случае, ничего страшного не случится, если я просто осмотрю ваши ноги. Или вы думаете, что я тут же начну требовать плату? В таком случае, что мешает мне взыскать ее прямо сейчас за, скажем, непочтительное отношение к моему сану?

Последняя фраза явно напомнила Томасу, с кем тот имеет дело, и слегка припугнула.

— Ну, смотрите, коли так хочется, — пробухтел он, демонстративным жестом откидывая одеяло.

На Томасе была только длинная рубаха, едва доходившая до колен, так что Фриц смог внимательно разглядеть худые искривленные ноги наметанным взором лекаря. Потрогал в нескольких местах, проверяя кости. От одного такого прикосновения Томас зашипел сквозь зубы, однако больше никаких звуков не издавал.

Фрицу не требовалось много времени, чтобы понять: переломанные кости срослись неправильно. Даже с помощью палки ходить Томас может лишь с трудом. И медведь точно не нанес бы подобные раны. Скорее уж пыточные инструменты, вроде элизарских сапог, которые Фриц однажды видел при посещении инквизиторской темницы, устроенном для послушников обители святого Марка в назидание.

Едва Фриц отстранился, Томас быстро накинул одеяло и проворчал:

— Ну что?

В его тоне не звучало даже капли надежды, скорее предложение заканчивать побыстрее и валить.

— Требуется сложная операция, — по-деловому заговорил Фриц, решив, что сочувствующий тон человека вроде Томаса только разозлит. — Нужно раздробить кости и срастить заново. На такое уйдет несколько недель, временами придется терпеть боль. В итоге вы сможете пусть и не бегать, но свободно передвигаться без палки.

Впервые с начала беседы в глазах Томаса вспыхнул слабый интерес, тут же исчезнувший при следующих словах Фрица.

— Сам я не смогу осуществить подобную тонкую операцию, но знаю талантливых целителей в обители святого Марка, которые примут вас на лечение.

Лицо Томаса снова стало замкнутым, и он присвистнул.

— Обитель святого Марка, ишь ты… Да хоть всю семью и себя в рабство продай — все равно не расплатишься с такими важными шишками.

Как же прочно в нем укоренилась мысль о жадности церковников! Хотя если учесть соседство с отцом Бертом — это не удивительно.

— Все расходы возьмет на себя приход святой Ангелики, — сдержанно произнес Фриц и цепко посмотрел на Томаса. — От вас мне нужна единственная плата: расскажите правду о случившемся.

Тот заметно напрягся и спросил дрогнувшим голосом:

— Вы о чем?

— О том, что вам не стоит неумело возводить напраслину на медведя, который уже наверняка мирно спит у себя в берлоге. Ваши раны получены от людей. Скажите мне, кто это сделал.

— Медведь, — тупо произнес Томас, отводя взгляд.

Опять двадцать пять!

— Понимаю, вы боитесь их, — с осторожным нажимом начал Фриц, — но Церковь заступится за вас и вашу семью. Неужели вы думаете, кто-то сможет противостоять служителям Господа?

Он ожидал, что обещание защиты подействует. К тому же Томас, уже давно живущий как калека и накопивший злобу на обидчика, ухватится за возможность отомстить, если это не повредит семье.

Надежды не оправдались.

Надтреснуто рассмеявшись, Томас бросил:

— Защита? Ага, как же… Только трепаться горазды, а так, мы, крепостные, для вас что дерьмо под ногами — потопчетесь и все. Иди ты со своим лечением знаешь, куда?..

От поливания грязью Фрица спасло появление супруги Томаса — изможденной женщины, с седыми прядями в некогда каштановых волосах.

Она сперва удивилась при виде священника, потом быстро разобравшись, в чем дело, вывела Фрица во двор и долго униженно извинялась за поведение мужа.

— От страданий он совсем лишился разума! Сам не понимает, что несет!

Заверив женщину, что не в обиде, Фриц вручил ей несколько серебряных монет и попытался выведать полезные сведения. Но она, похоже, сама не знала, что произошло с Томасом на самом деле, и, не подавившись, скушала сказку о медведе.

Зато сообщение о том, что мужа можно излечить женщину очень обрадовало. И Фриц нашел в ней союзницу, заверив: если ейудастся вытянуть из Томаса правду, семья не только вернет здоровье кормильцу, но и получит сверх того денежное вспоможение.

Окрыленная надеждой женщина настойчиво приглашала Фрица остаться на ночь, но тот не хотел лишний раз злить Томаса, да и сомневался, что сможет отдохнуть в гнетущей атмосфере дома.

Добравшись до соседнего с Вайсблюменом селения побольше, Фриц заночевал в доме у местного священника, где не преминул расспросить о Томасе. Увы, ничего необычного узнать не удалось.

Томас отправился на охоту и пропал на четыре дня. Его уже собирались искать, но он приполз домой сам, весь израненный, с переломанными ногами. Деревенская знахарка его подлатала, и пару дней проведя на грани смерти, Томас выкарабкался. Скупо поведал знакомым о встрече с медведем-шатуном — никому и в голову не пришло усомниться в этой истории.

Сам священник полагал, что Томас полез за дичью в господский лес, вот высшие силы и покарали преступника.

На следующий день Фриц продолжил путь по заранее намеченному маршруту.

Деревня Кройцдорф оказалась посимпатичнее Вайсблюмена, возможно, потому что принадлежала Церкви, а не барону. Здесь не пришлось задерживаться надолго: мужчина, о котором поведали Беата с компанией, и правда упал с яблони. Его сломанную руку хорошо подлечил местный знахарь, так что Фрицу даже не пришлось ничего исправлять.

Дальше в полудне пути ждало селение Спандорф, чей хозяин угадывался по названию. Деревня казалась близняшкой Вайсблюмена, те же лачуги да грязь на улицах. Картину спасала лишь протекавшая рядом живописная река.

Первый же встречный прохожий указал Фрицу, где живет Ута, которая некоторое время назад сильно поранилась, свалившись в овраг и проплутав по лесу два дня.

— Хотя мы-то все знаем, что это был за «овраг», — с сальной улыбочкой поведал мужчина, не став, однако, вдаваться в подробности.

Дом семейства Уты в отличие от большинства в Спандорфе оказался добротным: стены из кирпича, черепичная крыша, несколько окон с резными ставнями.

В сарае, судя по звукам, обитали свиньи. По двору топтались куры и гуси, встретившие появление Фрица угрожающим гоготом. Опасливо обогнув стаю, он поднялся на крыльцо и постучал в дверь болтающимся на веревке деревянным молоточком.

Из дома донеслась возня, резкие окрики и шаги. Потом дверь приоткрылась и на пороге появилась опрятная, круглолицая старушка, благообразный облик которой портил только злобный взгляд глубоко посаженых глазок.

При виде рясы Фрица она сразу смягчилась и поклонилась.

— Благословите, святой отец.

Перекрестив ее лоб, Фриц представился и спросил об Уте.

Старуха брезгливо поджала губы, вмиг растеряв все свое сладкое благолепие.

— Да ничего с ней не случилось. Прошлялась два дня невесть где и невесть с кем, да поцарапалась немного. Не стоит вам тратить на подобную женщину свое драгоценное время, отче.

Сочтя нужным сразу показать, кто есть кто, Фриц сухо сказал:

— На что и как тратить свое время, я решу сам. Пожалуйста, позовите Уту, я бы хотел поговорить с ней и, при необходимости, осмотреть раны.

Смерив Фрица откровенно подозрительным взглядом, старуха визгливо крикнула:

— Эй, Ута, иди сюда! Живее! Не копайся там, дурища!

Где-то через полминуты из-за сарая показалась молодая женщина, при виде которой Фрица сразу почувствовал ударивший под дых поток отчаяния.

Когда-то Ута явно была красавицей, пепельноволосой и со светло-серыми глазами с поволокой, но теперь в них отражалась пустота, словно у рыбы, а на нежном лице — тупая покорность. Сгорбившись, будто под невидимой тяжестью, она шаркающей походкой подошла к крыльцу.

— Чего тащишься, точно вот-вот помрешь? — Старуха тут же напустилась на Уту. — Не видишь, что ли, святой отец ждет? Тащился ради тебя, тупой пигалицы, в такую даль! И угораздило Тео жениться на полной дуре! Я говорила, предупреждала, но кто же слушает мать!

Фриц начал понимать отношения в этом доме. Сказки о жестоких свекровях, всячески издевающихся над невестками, появились не на пустом месте. Очень часто старые женщины вели себя именно так, не только из зависти к чужой молодости и красоте, но просто ревнуя сыновей, которых считали своей собственностью.

— Можем ли мы поговорить где-то в уединенном месте? — Фриц прервал поток упреков свекрови, которые уставившаяся в землю Ута сносила с молчаливым терпением. — Возможно, вашей невестке потребуется исповедь, не хочу, чтобы нам мешали.

Наградив его еще одним пренебрежительным взглядом, старуха проворчала:

— В саду за домом посидите.

Не дожидаясь нового брюзжания, Фриц взял Уту за локоть. Только тогда, она, казалось, заметила присутствие постороннего мужчины. Покосилась на Фрица и в ее остекленевших зрачках появилось выражение, которое он раньше уже не раз видел.

Ужас загнанного зверя.

Так на мужчин в Аласакхине смотрели обесчещенные женщины захваченных городов, а потом на разоренных войной северных землях материка.

Так на Фрица и Рудольфа сперва смотрела Эсфирь.

Мысленно он горько усмехнулся: уже в который раз пригождается старый опыт. Наверное, именно в такие моменты понимаешь, что, сам того не заметив, из восторженного юноши превратился в умудренного жизнью мужика.

— Все в порядке, дочь моя, — со всей возможной лаской, идущей от искреннего желания помочь, произнес Фриц. — Ты можешь доверить мне все, что тебя гнетет.

Впечатление от его слов испортило презрительное фырканье старухи. Стоило побыстрее избавиться от ее назойливого присутствия.

— Покажи мне, пожалуйста, дорогу в сад, — предложил Фриц Уте, на сей раз не пытаясь к ней прикасаться.

Все так же не говоря ни слова, Ута поплелась в обход дома, и Фриц двинулся следом, провожаемый колючим взглядом старухи.

За строением раскинулся ухоженный сад с грядками и фруктовыми деревьями. Под одной из наполовину облетевших яблонь стояла скамейка, туда Фриц и присел, похлопал по месту рядом с собой.

Усевшись так, чтобы случайно не соприкоснуться с Фрицем даже краем одежды, Ута уставилась на сложенные на коленях руки.

Фриц сразу подметил покрасневшую от частой работы с холодной водой кожу, мелкие царапины на пальцах и грязь под ногтями. Наверняка у старухи невестки вкалывают, как рабы на галерах басарских пиратов.

Лицо Уты осунулось, под глазами и у розовых губ залегли морщины. Шрамов видно не было, но Фриц не сомневался: под одеждой их достаточно. Ута явно побывала в лапах тех же, кто мучил Томаса и недавно пострадавшего крестьянина. Фриц ощущал рядом с ней тот же зуд от присутствия некоей опасной тайны.

— Дочь моя, тебе не следует меня бояться, — участливо заговорил Фриц. — Я — служитель Господа, а не мужчина. Я помогу тебе и покараю тех, кто надругался над тобой. Только поведай мне, кто это сделал, как поведала бы на исповеди.

Ута вздрогнула всем телом, словно от порыва ледяного ветра, и, наконец, раскрыла уста.

— Я просто упала в овраг, когда собирала хворост, отче. — Ее голос был едва слышен, наверняка она настолько редко им пользовалась, что скоро разучится говорить совсем.

— Прошу прощения, что вам пришлось беспокоиться из-за меня.

Глупо было надеяться что-то вытащить из такого запуганного существа. Тогда Фриц, быстро перекрестив так и не поднявшую голову Уту, прошептал молитву для успокоения души.

Здесь, в отличие от озлобленного на мир Томаса, могла помочь святая сила.

Символ Бога вспыхнул на секунду золотым светом, который растворился в теле Уты. Она сразу же вскинула голову, посмотрела на Фрица со смесью надежды и мольбы. Тот ободряюще улыбнулся.

— Что бы ни случилось, дочь моя, ты можешь доверить мне свою боль. Я здесь лишь как глаза и уши Господа, а Он милостив ко всем своим детям. Всегда готов принять их в объятия, утешить… Если же ты продолжишь хранить горе в сердце, однажды оно разорвет тебя изнутри.

Все лицо Уты вдруг как-то сморщилось, словно по гладкой поверхности омута вдруг побежали волны, поднимая то, что пряталось на дне. Издав сдавленный полувздох-полувсхлип, она бросилась к Фрицу, спрятала лицо у него на коленях и зарыдала.

Он принялся поглаживать ее по жестким волосам, продолжая вливать успокаивающий ручек святой силы. Даже божий дар не сможет стереть из памяти Уты страшные образы, но вселит в душу надежду на лучшее, позволит думать о случившемся лишь как о ночном кошмаре.

Заодно Фриц провел небольшую проверку тела Уты, найдя сперва несколько затянувшихся ран, в основном на спине и на внутренней стороне бедер. Похоже, ее мучили скорее унижениями, чем физической болью.

Дав Уте выплакаться, Фриц приподнял ее за плечи и протянул свой платок. Она выдавила благодарную улыбку, утерла лицо и собралась вернуть ткань, но Фриц покачал головой.

— Оставь себе, это хороший платок. И помни, дочь моя, все, что говорит твоя свекровь, на самом деле относится к ней, а не к тебе. Ее злоба — порождение ее греховных мыслей, ты же ни в чем не виновата.

— Спасибо, отче, — хриплым от плача шепотом проговорила Ута.

Осторожно взяв ее за руки, Фриц проникновенно произнес:

— А теперь поведай мне, кто причинил тебе боль, дабы я мог призвать на их головы божий гнев.

Однако и тут его ждала неудача.

Лицо Уты вдруг исказилось страхом, как будто и не было никакой целебной магии.

— Не могу… — выдохнула она, и в ее голосе опять зазвенели слезы. — Не могу… Молю, отче, не надо… Не просите…

Видя, что она опять готова сломаться, Фриц не стал давить. Вместо этого снова прошептал утешающую молитву и затем без особой надежды посмотрел на Уту особым зрением.

Конечно же, Фриц ничего не увидел.

Но ведь что-то есть! Иначе почему чутье в который раз бьется в конвульсиях, уверяя, что дело нечисто?

Сосредоточившись, Фриц продолжил всматриваться в недоуменно воззрившуюся на него Уту. До ломоты в висках, до рези в белках.

И всего на долю секунды, за один удар сердца, он увидел черную тень, мелькнувшую за острым плечиком Уты.

Затем на Фрица дохнуло жаром, в глазные яблоки будто воткнули раскаленные пруты. Голова загорелась изнутри, опаляя мозг нестерпимым жаром адского пламени.

Если бы не годы тренировок и опыт войны, приучившие терпеть боль, Фриц бы заорал. А так он просто крепко зажмурился, прикрыл лицо ладонями и затараторил молитву, отгоняющую зло, которую в учеников обители святого Марка вбивали так, чтобы от зубов отскакивала.

— Отче, что с вами? — обеспокоенно спрашивала Ута. — Отче, прошу, ответьте! О, святая Агнесса!

Жуткое наваждение исчезло так же быстро, как появилось. Возможно, помогла молитва.

И все же Фриц открывал глаза с осторожностью, в первый миг ощутив громадное облегчение: зрение не пропало! Он может видеть мир вокруг!

Успокоившись сам, Фриц поспешил успокоить и Уту.

— Все в порядке, я просто устал после долгого пути.

Но он столько лиг трясся в седле не зря: пусть не удалось узнать ничего конкретного, одно понятно точно — в деле замешана темная магия. Причем очень сильная, искусно скрытая. Будь на месте Фрица менее упорный и дотошный священник — так ничего бы и не заметил.

Он еще немного поговорил с Утой, стараясь вселить в нее уверенность и призвать давать отпор свекрови. Затем проводил до дома.

Старушенция дожидалась на пороге, в окна выглядывали любопытные детские мордашки, а в дверной щели Фриц заметил женские лица, видимо, другие невестки или дочери хозяйки.

Смерив пришедших полным ненависти взглядом, старуха выплюнула:

— Чего так долго, Ута? Или ты уже всю работу сделала? Ну, так у нас в хозяйстве всегда есть чем заняться, только тебе, паршивая лентяйка, все с мужиками бы таскаться. Вон, даже святого отца заболтала.

В глазах бабки так и читалось «а он совсем не прочь, кобель, даром, что в рясе».

— Мало тебе было деревенских хахалей, так еще на каждого встречного бросаешься! Она вам, отче, небось плела, что поранилась в овраге да потом в лесу плутала? Так не верьте! С полюбовниками она там своими на траве кувыркалась! То-то вернулась вся растрепанная да в порванной одежде.

Ута вжала голову в плечи, опять отмалчиваясь. Фриц был уже сыт по горло этими потоками грязи и тем, как она безропотно их принимала.

Изначально он не собирался вмешиваться в семейные дела, но старуха сама напросилась на трепку.

— Как тебе не стыдно, мать?! — загремел Фриц. — Ведь кто тебе невестка, если не названная дочь?! И вместо того, чтобы поддержать ее, утешить и приласкать, ты поносишь бедную женщину, словно последнюю потаскуху! Разве она виновата, что не смогла противостоять толпе надругавшихся над ней жестоких мужчин? Или, по-твоему, спасаясь от позора, Ута должна была совершить грех самоубийства? Кто тут грешен, так это ты! В тебе еще больше яда, чем в красной болотной лягушке!

Ошалело выпучив глаза, старуха приоткрыла было рот, но Фриц не дал ей возразить, наступая на нее и продолжая хлестать словами.

— Сам Сын позволил раскаявшимся блудницам сопровождать себя и назвал своими ученицами. Теперь мы почитаем их святыми! Ты ставишь себя выше Господа нашего, выше Церкви, женщина?! Сколь безмерна твоя гордыня!

Фриц уже имел дело с подобными вздорными старухами, да что там, некоторые подружки Беаты сперва пытались так себя вести. Но он знал, как поставить на место одуревших от безнаказанности злобных ведьм. Грубый окрик действовал на них не хуже пощечины. Привыкшие, что все смотрят им в рот и угождают из почтения к возрасту, они сразу терялись, встретив жесткий отпор.

— Мне придется обратиться к вашему пастырю, фрау, чтобы он назначил вам покаяние. — Фриц сменил гневный крик на ледяной, презрительный тон. — И помните, если вы продолжите упорствовать в своем грехе, вас ждет не только земной суд, но Небесный!

Все домочадцы, буквально вываливавшиеся в окна и выглядывавшие в дверь, слушали гневную отповедь Фрица с отвисшими челюстями.

Побледневшая старуха была не жива, не мертва от страха и унижения. Как бы не померла в самом деле. Хотя туда ей и дорога.

С чопорностью, сделавшей бы честь брату Дитриху, Фриц поклонился Уте.

— Благодарю за предоставленные сведения о бандитах, дочь моя.

Затем небрежно кивнул остальным.

— Мир этому дому.

И, развернувшись, горделиво пошел прочь.

Увы, выволочка, которую он устроил бабке, вряд ли заставит ту одуматься: чем старше человек, тем сложнее его перевоспитать. По крайней мере, несколько спокойных дней, а то и недель Уте да и остальным членам семьи обеспечены. Стоит позаботиться, чтобы период затишья продлился как можно дольше.

Фриц нагрянул к местному священнику, которому в беседе толсто намекнул на то, что нужно следить за вздорной старухой, тиранящей своих домочадцев, а также настоятельно рекомендовал провести с Утой душеспасительную беседу. Священник, изрядно перепуганный появлением столь высокого начальства, клятвенно обещал вплотную заняться всеми поручения и дать отчет.

Власть действительно доставляла удовольствие. Теперь Фрицу больше не приходилось молча терпеть несправедливость, он мог порицать и наказывать подлецов, злодеев. Пусть не всех, но хоть кого-то. За это следовало поблагодарить Филиппа, если бы не он, Фриц бы в лучшем случае сейчас скрывался от ищеек Инквизиции где-нибудь в Инеместе, а в худшем — сгорел бы на костре стараниями брата Дитриха.

Переночевав в доме священника, старавшегося всячески угодить высокому гостю, Фриц утром двинулся в обратную дорогу. Было о чем подумать в долгом пути назад в Спанфурт.

Первая эйфория от открытия схлынула, и Фриц понял, что узнал не так уж много. Только точно убедился — в деле замешана черная магия, но не нашел даже намека на возможного злодея.

Обнаруженные следы тьмы недостаточный повод для вызова отряда инквизиторов, которые могли бы провести полноценное расследование. Да и не хотелось бы лишний раз обращаться к Трибуналу. Все трое пострадавших как будто уже побывали в лапах тамошних палачей.

Фриц даже покрутил в голове эту мысль, но потом отбросил. Инквизиции незачем тайно пытать людей, а потом отпускать, скорее уж всех троих подвергли бы казни при большом стечении народа, сопровождая все речами об искоренении зла.

Разве в что в деле замешан какой-то влиятельный инквизитор, желающий скрыть свои делишки от остального Трибунала… Нет, опять не сходится. В этом случае людей после пыток убили бы.

Все раз за разом упирается в это. Почему никого из троицы не прикончили? Очевидный ответ: потому что они нужны злодею живыми. Но зачем? Зачем? Для какого рода колдовства…

Приказав себе некоторое время не думать ни о чем, Фриц сосредоточился на созерцании окружающего пейзажа, благо как раз проезжал через лес. Золотистые клены. Алые ягоды боярышника на фоне светло-розовых листочков. Вон по веткам дуба стремительно пробежала белка, только мелькнул кончик хвоста.

Прозрачный как слеза младенца осенний воздух отдавался хрустальным звоном от любого даже слабого дуновения ветерка. По голубому небу, которое, казалось, находится сейчас далеко-далеко, неспешно плыли облака…

Не верилось, что совсем рядом с этой красотой существуют жестокость и страдания. Как вообще можно творить зло, если перед глазами — нечто столь чудесное?

В таком состоянии, напоминающем молитвенный транс, Фриц провел час и, проветрив голову, вернулся к раздумьям. Теперь он взглянул на проблему под другим углом, пытаясь найти у жертв нечто общее. Ведь должны были они чем-то привлечь внимание злодея?

На первый взгляд троих ничего не связывало, кроме проживания в одном баронстве. Пол, возраст, достаток, внешность — ничего общего. Разве что с натяжкой можно было назвать их обобщенно крестьянами, хотя Томас уже не работал с землей, да и Ута вряд ли проводила много времени в поле.

Отчаявшись докопаться до истины, Фриц начал вспомнить все, что слышал за время своих расспросов. Вдруг кто-то все же проговорился, кинул какой-то намек, но не сразу удалось это заметить? Пусть Фриц не мог воспроизвести каждую фразу, но многое запомнил, а кое-что, скучая в пути, успел занести на восковую табличку.

Фрицу все больше казалось, что еще чуть-чуть, и обнаружится подсказка, ставящая на места все странности. Однако, мысленно прокручивая все разговоры, он не находил ничего особенного. Да и по большей части его собеседники отмалчивались, все, кроме старой грымзы и Томаса.

Вдруг в сознании ясно прозвучал горький голос последнего.

«Мы, крепостные, для вас, что дерьмо под ногами — потопчетесь и все».

Фриц едва не свалился с мула от изумления и осознания собственной слепоты. Вот же оно, что объединяет всех троих! Отличает от доброй половины жителей баронства.

Ута, Томас и последний пострадавший — все они крепостные Спанхейма.

Кого крестьяне могут бояться больше Церкви и Бога, а?

В тот же миг Фриц выехал из-под сени деревьев и с холма ему открылся вид на Спанфурт.

Над городом возвышался пронзающий небо острыми башнями замок, символ власти барона над своими землями и своими людьми.

Глава 29

Фриц не часто видел барона Альбрехта Леопольда Адольфа фон Спанхейма, предпочитающего молиться в своей домовой часовне. В главном храме Спанфурта тот появлялся лишь по большим праздникам и вел себя, как обычный дворянин — спесиво, но без перегибов. Он не производил впечатления злобного садиста, но вряд ли можно по нескольким встречам распознать в человеке монстра. И, пожалуй, подобные люди будут тщательно скрывать свою истинную природу.

Все же чутье подсказывало Фрицу — догадка верна.

По возвращении в Спанфурт он собрался больше узнать о бароне у своего ордена сплетниц, однако сперва пришлось погрузиться в дела, скопившиеся за время долгого отсутствия. Да и копать стоило осторожно. Если Спанхейм догадается о подозрениях Фрица, то всполошится и может просто избавиться от трех жертв. Кстати, вполне вероятно, что пострадавших больше, просто запуганные люди врут про нападения очередных медведей, которые только тем и занимаются, что выслеживают в лесах одиноких крестьян.

С другой стороны, раз от жертв до сих пор не избавились, значит, их жизни барону зачем-то нужны позарез. Все тот же вопрос: зачем, зачем? Вдруг Спанхейм просто необычный колдун-извращенец, получающий удовольствие от осознания, что жертва все еще страдает? Или даже наблюдающий за жалким существованием замученных людей со стороны. Вполне возможно о визитах Фрица Спанхейму уже известно от шпионов и трое жертв обречены. Защитить их практически невозможно — крепостные собственность хозяина и если тот захочет их убить, то может сделать это хоть на главной площади города. Фрицу останется лишь взывать к милосердию и грозить небесными карами. Или идти на открытое противостояние, которое закончится плохо для него самого.

Единственное, что было в его силах, Фриц сделал сразу по возвращении в Спанфурт — отправил Ульриха забрать последнего пострадавшего и перевести в городской госпиталь. Якобы чтобы удобнее было осуществлять лечение. Это не должно было никому показаться подозрительным.

Крестьянин шел на поправку очень медленно, хотя Фриц занимался его лечением через день. Будто бы что-то мешало, сопротивлялось святой магии, но очень слабо, едва ощутимо. Как если бы Фриц пытался пройти по грязи: вроде и не тяжело, но все же устаешь больше, чем когда топаешь по сухой дороге.

Фриц часто задумывался, не стоит ли просто отправиться к Филиппу, выложить свои подозрения, да и запросить церковную проверку. Но для подобного нужны хоть какие-то доказательства связи Спанхейма с темным колдовством. Конечно, Филипп наверняка поверит в подозрения Фрица, даже пришлет отряд инквизиторов… И вдруг окажется, что со случившимся Спанхейм никак не связан? За ложную наводку Фрицу здорово достанется и от Церкви, и от дворянства, тут даже покровительство епископа не спасет. Его точно выкинут с должности, и кто тогда будет бесплатно лечить спанхеймских бедняков?

Но просто отворачиваться и забывать о творимом с людьми изуверстве Фриц не собирался.

Он осторожно расспросил Беату, благо она при первом же намеке начинала выдавать гору сведений. На сей раз, однако, ничего особо любопытного она не поведала: обычный набор сплетен, какие рассказывают, наверное, о любом феодале.

Барон фон Спанхейм драл с крепостных ровно столько, чтобы не доводить до бунта, но и не давать легкой жизни. Поговаривали, что его младший брат, скончавшийся семь лет назад, умер не своей смертью. Так же как и почившая три года назад супруга, не сумевшая подарить Спанхейму наследников. Тот факт, что умерла она родами, а он после ее смерти не женился вновь, сплетников не смущал. Подумаешь, просто хочет развлекаться со служанками без бдительного надзора супружницы. Перебесится да женится, наследник-то нужен. А жену отправил на тот свет, потому что все слабеньких детишек рожала да мертвых. Знаем мы этих господ.

Конечно, не обошлось в жизни Спанхейма и без традиционных стычек с соседними баронами из-за очередного брода, леса, луга, грушевого дерева… Да просто так, чтобы размяться. Разок он даже участвовал в какой-то дворянской буче против графа Доннерготтского, закончившейся разгромом смутьянов и некоторыми казнями, которых Спанхейм смог благополучно избежать. Но это все по молодости, а с возрастом он остепенился и проявлял «доблесть» только на охоте, красиво протыкая копьем зверя, услужливо загнанного егерями.

Обычное бытие обычного дворянина средней руки без особых амбиций.

Не получив от Беаты никаких полезных сведений, Фриц решил отправиться на разведку в логово злодея. Безусловно напрашиваться в гости к самому Спанхейму не стоило, но почему бы главе клириков баронства не нанести визит священнику замковой церкви?

Там во славу Божью трудился сухонький старичок, глухой на одно ухо и уже подслеповатый. У него под носом хоть пентаграмму для призыва демона черти — не заметит.

Старый священник встретил Фрица радушно, принялся потчевать лучшими яствами с баронской кухни и настойчиво предлагать красное вино, к которому сам с удовольствием прикладывался. После второй кружки и так словоохотливый священник вообще залился соловьем: захочешь — не заткнешь. Увы, как и следовало ожидать, ничего стоящего он рассказать не смог. Да, Спанхейм достойный клириканин, ревностным соблюдением всех требований веры похвастаться не может, но службы посещает исправно и пост особо сильно не нарушает. Что еще требовать от дворянина? Бывает лютует, да. И провинившихся слуг кнутом бьет, и нерадивых крестьян в подвале запирает в компании палача. Так за дело же.

Собственно Фриц и не ждал, что замковый священник сходу поведает обо всех темных делишках Спанхейма. Даже если бы что-то и знал, наверняка бы не сказал, предпочитая сохранить голову на плечах.

Гораздо больше болтовни собрата Фрица занимала сама атмосфера в замке. То неуловимое, что иногда витает в воздухе возле мест, где творится злое колдовство.

Фриц как бы невзначай попросил священника показать обиталище рода Спанхейм, и тот с радостью согласился, не заметив подвоха.

Они как раз вышли во двор, когда туда вывели вороного жеребца в дорогой сбруе, явно предназначенного для высокой персоны.

На главном крыльце появился сам Спанхейм, мало соответствующий образу черного колдуна, какими их описывают миннезингеры.

Грузный человек, явно забросивший тренировки с мечом, едва достигнув совершеннолетия и выйдя из-под надзора учителей. На обрюзгшем лице с двойным подбородком выделялся тонкий длинный нос с крупными ноздрями и пухлый капризный рот. Рыжеватые волосы, подстриженные до плеч по последней моде, наверняка подкрашены. Таких дворянских физиономий Фриц повидал немало: в чертах — никаких явных проявлений ума или необычных душевных качеств.

Присмотревшись, Фриц все же увидел нечто, превращавшее Спанхейма из безликого болванчика, олицетворяющего обычного барона, в человека. Странную тоску в зеленовато-карих глазах под рыжими ресницами. Они будто бы все время что-то искали и не находили.

Потом Фриц заметил и еще кое-что: Спанхейм не улыбался. Совсем. Спускаясь по лестнице, садясь на коня, перебрасываясь фразами с придворными и слугами, Спанхейм ни разу не улыбнулся. Не смеялся, не кривил губы в ядовитой гримасе. Сложно было представить, что человек, пусть даже очень угрюмый, не будет смеяться хотя бы со злостью.

Спанхейма же словно одолевала какая-то внутренняя скорбь, не пропускавшая на лицо и тень радости.

Можно ли это счесть признаком безумия? Сложно сказать, но кое-что Фриц понял: Спанхейм далеко не обычный дворянчик.

Когда кавалькада охотников, сопровождаемых заливающихся лаем борзыми и пешими слугами, тронулась, Фриц рискнул посмотреть в спину Спанхейма святым зрением. Учителя в обители святого Марка уверяли, что тот, на кого смотрят подобным образом, будь он хоть адский демон, не почувствует слежки.

Фриц совершенно не удивился, не увидев ничего, однако, помня о случае с Утой, усердствовать не стал. Мало ли, что там наставники говорили.

Воспользовавшись отсутствием хозяина, Фриц прошелся в компании священника по всем доступным для посещения частям замка. Пусть в подвалы — самое интересное место — попасть не удалось, зато гостю показали сад, роскошно обставленную комнату для приемов, увешанный охотничьими трофеями холл, столовую с чудесными гобеленами на тему знаменитых пиров из легенд.

Фриц цепко присматривался ко всему, отметив, что замку определенно не хватает хозяйки. Отсутствие женской руки прослеживалось и в гобеленах, которые кое-где нуждались в починке, и в дурном запахе некоторых помещений. Да и в целом в замке было мало женщин-прислужниц, а уж придворных дам Фрицу не встретилось ни одной.

Попадавшихся на пути он по возможности спрашивал о житье-бытье, упирая на тему духовности, якобы для проверки. Слуги не выглядели запуганными, говорили открыто и вежливо, но без лишнего раболепия. Тут все казалось нормальным. И все же от Фрица не укрылись некоторые мелкие детали. Двери, ведущие в подвальные помещения, были закрыты на замок. Парочка слуг, когда Фриц вскользь спросил о том, как Спанхейм заботится о крепостных, отвели взгляд и стали говорить чуть быстрее, чем раньше — явные признаки лжи. Или Фрицу просто хотелось так думать?

Его не покидало опасение, что все мелкие наблюдения — всего лишь игра воспаленного воображения. Вдруг он принимает желаемое, за действительное? Стремясь помочь людям, видит угнетателя там, где на самом деле нет никакого зла.

В любом случае смутные подозрения и предчувствия нельзя использовать как повод для проверки Спанхейма.

Из замка Фриц вернулся в смятении и глубоких раздумьях. Поискать ли еще доказательств, рискуя спугнуть Спанхейма? Или отправиться к Филиппу с тем, что есть, и попытаться добиться помощи, используя его расположение?

К решению Фрица подтолкнуло посещение находящегося в госпитале крестьянина. Тот уже достаточно поправился, чтобы не держать его в бессознательном состоянии. Стал разговаривать, однако, как и следовало ожидать, поведал очередную байку. На сей раз о нападении разбойников.

Фриц видел в нем то же черное отчаяние, что в Томасе и Уте. Сломленный, страдающий человек, каждую минуту вспоминающий о пережитых истязаниях. Подчас образы, живущие в голове, причиняют гораздо большую боль, чем страдания тела. Уж Фриц понимал эту истину, как никто другой — испытал на себе.

Глядя в полные тоски глаза пострадавшего, Фриц твердо решил отправиться к Филиппу. Если не удастся добиться проверки Спанхейма, то есть надежда хотя бы получить от наставника дельный совет.

Потому что кроме Фрица некому было вступиться за крепостных, ценимых меньше породистых гончих или быстрых скакунов. Разве не для защиты сирых и убогих избрал его Господь?..

Почти все розы в саду Филиппа уже отцвели, лишь одни сорт еще сопротивлялся наступающей осени. Пышные бутоны с нежно-оранжевыми в крапинку лепестками напоминали Фрицу о сладких абрикосах, которые он впервые попробовал в Аласакхине. Они светили маленькими солнышками в полумраке осенних сумерек.

Когда Фриц вошел в кабинет, Филипп отвернулся от большого окна, выходящего в сад, и приветливо кивнул.

— Добро пожаловать, мой мальчик.

— Прошу прощения, что отнимаю у вас время, Ваше Преосвященство. — Фриц церемонно поклонился.

В присутствии Филиппа само собой возникало желание соблюдать этикет. Пусть Фриц и не воспринимал его как вышестоящего иерарха, а как более мудрого товарища, все же держаться панибратски даже в голову не приходило.

— Пустое. — Филипп небрежно отмахнулся от извинений и, опустившись в кресло за тяжелым дубовым столом, указал Фрицу на место напротив.

— Для моих протеже у меня всегда есть время. К тому же я не сомневаюсь, ты не стал бы беспокоить меня по пустякам.

— Возможно, после моего рассказа вы сочтете случившееся пустяком, — честно предупредил Фриц. — Однако для меня это очень важно.

Он обстоятельно поведал о пострадавших, переживших пытку и по непонятной причине скрывающих правду о случившемся, а также о своих подозрениях относительно Спанхейма. Филипп слушал внимательно, не перебивая, однако по его лицу невозможно было определить, счел ли он рассказ глупостью или насторожился.

— Понимаю, что никаких доказательств, кроме смутных подозрений и предчувствий, у меня нет, — закончил Фриц. — Даже увиденное святым зрением может оказаться лишь иллюзией. Нас учили в обители, что если не контролировать дар, он способен преподносить миражи, выдавая желаемое за действительное. Я хотел, чтобы в деле была замешана черная магия, и моя сила показала мне именно это. Все же, пусть мои слова прозвучат самонадеянно и дерзко, я прибыл посоветоваться с вами.

— Ты все правильно сделал, — ободряющим тоном произнес Филипп. — Когда в дело замешан высокородный дворянин, всегда следует действовать осторожно. Безусловно, существует вероятность, что ты просто ошибся, однако… Кое-что меня сильно смущает.

Он побарабанил тонкими пальцами по столешнице, видимо, неосознанно отбивая такт самого известного церковного гимна «Славься, о Сын!».

— То, что крестьян не замучили до смерти и не убили после пытки, очень странно. Здесь явно не тот случай, когда проводилось дознание и человека после допроса с пристрастием оправдали.

— Как будто кто-то хочет, чтобы их страдания продолжались, — поддакнул Фриц.

— Вот именно. И мне это о чем-то напоминает. Подожди немного, я постараюсь припомнить.

Сложив пальцы домиком, Филипп откинулся на спинку кресла и прикрыл веки. На его высоком лбу пролегли морщины, губы сжались в тонкую линию. Фриц затаил дыхание и старался даже не двигаться, чтобы не отвлекать Филиппа от блуждания по закоулкам памяти.

Прошло, наверное, минут пять-семь, прежде чем тот резко распахнул глаза.

— Вот оно! Только так можно объяснить все странности, как бы мне ни хотелось подобрать другую, менее пугающую возможность…

Фриц напрягся, зная, что зря Филипп стращать не будет.

— Некоторые виды демонов питаются человеческими страданиями, причем душевные муки им даже больше по вкусу. Поэтому так важно, чтобы жертвы пыток продолжали жить — по установленной с помощью магии связи от них к монстру в иной мир идет постоянный поток боли. Доставляющему еду колдуну обещается исполнение желания, но, конечно же, в итоге он ничего не получит. Набравшись таким образом сил, эти твари вырываются из Преисподней в наш мир, уничтожая все на своем пути, и в первую очередь своего «кормильца».

— Никогда о таком не слышал… — потрясенно выдохнул Фриц.

Филипп криво ухмыльнулся.

— В обители святого Марка подобному не учат, дабы защитить людей от соблазнов. Сам понимаешь, как опасно, если кто-то знает способ исполнения своего заветного желания. Тем более, для призыва демона не нужно иметь магических сил, достаточно пентаграммы и соответствующей формулы. Твари из Ада только и ждут, когда кто-то приоткроет дверцу в наш мир. Бесполезно уверять, что демоны всегда лгут, когда человек чего-то жаждет всей душой, его не остановить… Сам я почерпнул подобные сведения из книг древних колдунов, которые доступны только тем, кого готовят к борьбе с тьмой. Я ведь в юности был монахом-воином, пока не понял, что смогу приносить больше пользы людям на высоких постах и не начал пробиваться наверх. Вот теперь и ты обладаешь небольшой частичкой запретных знаний.

Фриц понял намек и без продолжения. Делать ему больше нечего, как разбалтывать везде сведения о демонах, и уж тем более вызывать их. Возможно, если бы он узнал о такой возможности лет пять назад… Нет, лучше не гадать.

Откровения Филиппа, безусловно, изрядно напугали Фрица, однако и принесли некоторое облегчение. Все-таки в Спанхейме действительно творятся черные делишки и раз такое дело, то можно надеяться на помощь Церкви.

— Нужно торопиться, — заявил Филипп, потянувшись к шнурку висевшего возле стола колокольчика. — Мы не знаем, сколько точно было жертв. Возможно, демон уже насытился и готов к воплощению в нашем мире. На счету каждый час.

«А ведь если бы тут не было замешано злое колдовство, и барон пытал бы крепостных просто ради садистского удовольствия, стали бы вы вмешиваться?» — с горечью вопросил про себя Фриц.

Ответ был очевиден…

Что всегда восхищало Фрица в Филиппе, так это умение заставить вертеться неповоротливые колеса мельницы церковной бюрократии. По звонку колокольчика явился секретарь, получивший несколько четких распоряжений, и вскоре в епископской резиденции закипела работа. Отправлялись гонцы, собирались монахи-воины гвардии.

Всего через час в сторону Спанхейма выдвинулся отряд, к которому присоединился сам Филипп, облаченный в рясу простого монаха.

— Мне лучше сохранить инкогнито, дабы не пугать барона появлением столь важной персоны. Но если демон вдруг вырвется, только я смогу загнать его обратно в Ад.

Филипп не рисовался, лишь констатировал очевидный факт.

По пути к отряду присоединилась группа инквизиторов во главе с братом Райнхардом, который по договоренности с Филиппом и взял на себя роль руководителя. Фриц с подозрением косился на служителей Трибунала, пусть и понимал, что не все они обязательно чокнутые фанатики. Новоприбывшие, по крайней мере, на первый взгляд казались нормальными людьми, по пути беседовали с остальными членами отряда не только о вере, но и о чем-то простом, вроде приготовления обеда или новых баллад придворного менестреля графа Доннерготтского. Райнхард же вообще оказался большим балагуром, а Фриц считал, что умение ценить юмор и тупой фанатизм вещи несовместимые. Несколько шуток, опасно балансирующих на грани приличий, он даже запомнил.

Отряд без приключений добрался до Спанфурта и, не заезжая никуда, прямо направился к замку. Только раньше, еще на границе баронства, по настойчивой просьбе Фрица несколько воинов, отделившись от основной группы, отправились в Вайсблюмен и Спандорф. Им предстояло приглядывать за Томасом и Утой, на случай если Спанхейм все-таки решит избавиться от свидетелей.

Стража у замковых ворот, проявив неожиданную храбрость перед слугами Трибунала (или наоборот трусость пред гневом своего господина), отказалась пускать отряд, пока инквизиторы не предоставят доказательств своей подлинности. Райнхард не стал запугивать служак, а спокойно продемонстрировал приказ о проверке замка с печатью епископа и затем начертал в воздухе особый святой символ, создать который могли лишь представители Инквизиции. Сложное изображение ангела с мечом, пронзающего чудовище с туловищем змея и отвратительной рогатой башкой.

Против таких доказательств стражники поспорить не могли и с видимой неохотой отворили ворота. Фриц надеялся, что за время этой заминки Спанхейм не успел спрятать все доказательства своей вины.

Пока отряд спешивался во внутреннем дворе, приветствовать их на крыльцо вышел лично Спанхейм в окружении свиты. Он не выглядел встревоженным, либо пока не подозревал, что инквизиторы явились по его душу, либо умело скрывал чувства. А, возможно, был совершенно уверен: проверка ничего не найдет, как бы ни старалась.

Безошибочно определив в Райнхарде главного, Спанхейм обратился к нему с приветствием:

— В моем доме всегда готовы принять славных защитников веры и борцов с нечистью. Позвольте узнать, что привело вас на земли баронства? Неужто у нас завелись какие-то богопротивные твари или, того хуже, еретики?

Представившись и назвав свой (немалый, между прочим) ранг, Райнхард сказал вежливо, но сухо:

— С прискорбием вынужден сообщить, что до нас дошли сведения о творящихся в вашем замке темных ритуалах.

Вот теперь на лице Спанхейма отразилось волнение, в общем-то, вполне естественное при подобном раскладе.

— Что за чушь! Как вы смеете заявляться сюда и произносить столь наглые обвинения?!

Он обвел быстрым взглядом присутствующих, не заметил держащегося позади воинов Филиппа, однако узнал Фрица. Тот изобразил на лице растерянность и легкую вину, как бы говоря: «Простите, сам удивлен столь внезапной проверкой». Хотя Фриц сомневался, что удастся обмануть Спанхейма. Была мысль вообще не появляться в замке, но ее Фриц быстро отверг. Раз сам заварил эту кашу, то сам и расхлебывай. Да и не настолько он доверял инквизиторам, чтобы оставить их без присмотра.

— Вас никто не обвиняет, многоуважаемый герр, — спокойно заметил Райнхард и со значением добавил:

— Пока. Наш долг — проверять каждое сообщение о случаях темного колдовства.

Тут он, конечно, лукавил, инквизиторы вовсе не бежали, теряя портки, по первому же испуганному воплю «А-а-а, чернокнижник! Спасите!». Как и любая часть Церкви, в первую очередь Трибунал руководствовался своей выгодой. Или фанатизмом. А светлые идеалы борьбы со злом стояли где-то дальше. Что ж, ради правого дела можно воспользоваться помощью и такой организации.

— Подлый навет! — рявкнул Спанхейм со всей возможной дворянской спесью и приближенные поддержали его слова нестройным гулом. — Беспокоить меня из-за какой-то кляузы завистников? Вы не имеете права. Возвращайтесь, когда получите разрешение моего сюзерена, Его Светлости графа.

И тут весельчак Райнхард показал, что при желании может вести себя, как истинный слуга Трибунала: властный, жесткий и уверенный в своей правоте.

— Мы лишь жалкие псы Господни и во имя Его имеем право бороться со злом любыми средствами, — с расстановкой произнес он. — Раз Инквизиция решила, что ваше владение будет подвергнуто тщательной проверке, нас ничто не остановит.

Спанхейм все же пытался сопротивляться.

— Я вам не какой-нибудь плебей, которого вы можете запугивать. Я обращусь к Его Светлости графу! К Его Преосвященству епископу!

Фриц мысленно усмехнулся, представляя, как эти угрозы повеселили Филиппа.

Райнхард с готовностью сунул под нос ошалевшему Спанхейму грамоту с печатью.

— Извольте — разрешение от Его Преосвященства. Гонца к графу Доннерготтскому можете отправлять прямо сейчас, мы же хотели бы побыстрее начать свою работу. И если будете препятствовать, нам придется применить силу.

Монахи-воины — все как на подбор дюжие крепыши с широкими плечами — при этих словах окинули свиту Спанхейма откровенно оценивающими взглядами.

— Ваша Милость, не понимаю столь сильного упорства, — с вкрадчивой мягкостью заговорил Райнхард. — Чем быстрее мы начнем, тем быстрее найдем истинного преступника. Либо полностью оправдаем как вас, так и ваших вассалов… Или вам есть, что скрывать?

Тут Спанхейму крыть было нечем. Отказаться от проверки Инквизиции было равносильно признанию вины.

— Можете обыскать мой замок сверху донизу, — высокомерно произнес Спанхейм. — Вы ничего не найдете. И не надейтесь, что граф об этом ничего не узнает. Гонец отправится сейчас же.

— Мудрое решение, — только и сказал Райнхард.

Инквизиторы действовали быстро и привычно: разбились на группы, состоящие из одного воина и одного святого мага. Затребовав себе проводников из баронской прислуги, разошлись по замку, который без лишних проволочек поделили между собой на сектора. Еще несколько монахов остались дежурить во дворе.

Райнхард, Фриц и держащийся тише воды ниже травы Филипп пошли втроем в самое злачное место — подвалы. Спанхейм, дав распоряжения гонцу, увязался следом и на каждом шагу возмущался«доносчиками». Тут-то Фрицу и пришла запоздалая разумная мысль, что вся сцена на крыльце могла предназначаться для оттягивания времени. Даже за пять минут можно многое спрятать. Ну да теперь уже ничего не изменишь.

Едва они зашли в замковый холл, Райнхард достал из заплечного мешка идеально круглую сферу, вырезанную из прозрачного кристалла, который Фриц не мог на глаз определить. Горный хрусталь? Алмаз? Сложно сказать. Внутри сферы блестел серебром треугольник, в котором помещался крест и уже внутри него — широко открытый глаз. Впервые видя артефакт для поиска темной ауры, Фриц залюбовался — до чего тонкая работа! Сам воздух вокруг сферы будто бы слегка дребезжал легким хрустальным перезвоном. Если рядом обнаружатся следы злого колдовства, символы внутри должны вспыхнуть красным. Однако пока ничего не происходило.

Шепча себе под нос молитву и сжимая в руках сферу, Райнхард двинулся за указывающим дорогу Спанхеймом, который, хвала Небу, наконец-то заткнулся. Смекнул, что угрозами да перечислением родовитых друзей инквизитора не проймешь. Как миленький открыл своим ключом ведущие в подвалы двери и сперва провел всю компанию по винному погребу, уставленному бочками и стеллажами с бутылками. Райнхард двигался медленно, стараясь держаться ближе к стенам и водя артефактом по сторонам, будто кадил помещение. Но, сколько бы Фриц ни пялил глаза, символы даже на краткий миг не зажглись алым.

Далее последовали помещения с пищей. В одном хранились головки сыров, пахнувшие просто умопомрачительно. В другом — вяленое мясо и рыба. В третьем — мешки с мукой. Все залы Райнхард обходил медленно и тщательно.

Каждый раз Фриц ожидал, что вот-вот и артефакт покажет присутствие тьмы. Еще немного. В этом зале точно… Но они все шли и шли по облицованным камнем подземным коридорам и комнатам, заставленными разнообразным добром, а хрустальный шар оставался девственно прозрачен. Ни искорки.

И сам Фриц тоже ничего не чувствовал, кроме холода, начавшего забираться ледяными пальцами под надетый поверх рясы шерстяной плащ.

Два раза к их группе в подземелье спускались посланцы от других отрядов, сообщая неутешительные для Фрица новости: пока что никаких следов тьмы не обнаружено. Он начинал волноваться. Неужели ошибся? Или Спанхейм настолько хорошо спрятал свое логово для темных делишек, что даже с артефактами не найти? Почему Фриц вообще решил, что ритуалы по кормлению демона проводятся в самом замке? С таким же успехом Спанхейм мог бы обустроить все в каком-нибудь охотничьем домике!

Пусть Фриц и сохранял внешнюю невозмутимость, на деле он понимал, что если инквизиторы ничего не найдут, ему достанется по полной. Даже заступничество Филиппа не спасет, если вообще будет. Спанхейм уж точно использует все свои связи, чтобы Фрица убрали из баронства. На должность то плевать, но что будет с людьми? Даже если предположить, что никакого демона на самом деле не существует, пытки были самые настоящие! Скольких крепостных еще замучают, когда больше некому будет вступиться? Сколько умрет от болезней, не имея средств на лечение, потому что вынуждены отдавать последние в уплату податей?

«Я должен найти здесь хоть какую-то зацепку», — билась в голове в такт стуку сердца единственная мысль.

Отряд попал в узкий коридор, куда выходили двери камер. Из двух донеслась возня, и Райнхард заглянул внутрь ближайшей через решетчатое окошечко.

— Провинившиеся холопы, — небрежно бросил Спанхейм.

Фриц тут же подошел к одной из занятых камер: внутри сгорбился на соломенном матрасе прикованный к стене цепью мужчина. Грязный и небритый, со следами ожогов на тех частях худого тела, которые не скрывали лохмотья. Очередная «пища» для демона? Вот только знакомого зуда при виде узника Фриц не ощутил. Да и вряд ли Спанхейм позволил бы инквизитору видеть настоящих жертв.

Тем не менее, Райнхард попросил открыть обе камеры и прошелся возле заключенных с артефактом. Который, к глубокому сожалению Фрица, опять ничего не показал.

— Кто эти бедолаги? — осведомился Райнхард как бы мимоходом.

Спанхейм фыркнул.

— Не стоит жалеть вороватую чернь. Один вздумал охотиться в моем лесу, другой — украл столовое серебро. Оба получат по заслугам. Или вы еще собираетесь оспаривать мое право судить и карать на моих же землях?

— Безусловно, на своих землях вы первый, — обронил Райнхард и добавил через паузу. — После Господа.

Пока он осматривал второго узника, Спанхейм воспользовался моментом и, не обращая внимания на скромно застывшего у стены Филиппа, подошел к Фрицу.

— Проклятый святоша, это ведь ты натравил на меня Трибунал? — Шипению Спанхейма позавидовала бы любая гадюка.

Фриц предпочел разыграть невинность.

— Как вы могли подумать, Ваша Милость? Для меня самого интерес Инквизиции к вам стал полной неожиданностью. Меня внезапно вызвали к Его Преосвященству, долго расспрашивали. Я описал вас как доброго клириканина, заслуживающего лишь похвалы, однако они все равно решили провести проверку. Вы же знаете, каков Трибунал. Если уж они в кого-то вцепятся, то так просто не отстанут. Однако я уверен, они вскоре убедятся, что навет на вас был полностью ложным.

Злобно зыркнув на Фрица, Спанхейм проговорил с неприкрытой злобой:

— Если узнаю, что донос наклепал ты, то ты вылетишь со своего места, как пробка из бутылки с перебродившим вином. Помяни мое слово.

Угроза в духе какого-нибудь уличного бандита. Ой, как страшно!

Взглянув на Спанхейма, едва достававшего макушкой до его плеча, сверху вниз, Фриц обронил:

— Мою должность я получил от Церкви и не вам меня смещать.

Он бы с удовольствием еще много чего сказал этому ублюдку, считающему, что ради своих желаний можно ломать чужие жизни, но сдержался. Существовал шанс, что Фриц все же ошибся. Да и вел себя Спанхейм как совершенно обычный аристократ — бесился, угрожал, задирал нос. Стал бы так поступать темный колдун, скрывающий опасный секрет? Или все это — лишь ловкая игра опытного притворщика?

Они двинулись дальше только после того, как Райнхард тщательно проверил все камеры, даже пустые. Увы, его старания опять не принесли плодов. Пришлось несолоно хлебавши идти дальше.

Коридор закончился большим помещением, от одного вида которого становилось не по себе. С закрепленных на потолке крючьев свешивались пыточные инструменты. У стены возвышался наполовину открытый ящик — из его темных глубин хищно посверкивали железные шипы. Посредине комнаты стояла дыба и нечто, что Фриц никогда раньше не видел, но мог предположить — это еще одно изобретение чьего-то больного мозга для причинения человеческому телу страданий.

Фриц переступил порог и в тот же миг по коже будто провели легким перышком, вызывая волну ледяных мурашек. Ощущение сразу пропало, однако оставило после себя след, как если бы что-то затаилось на самом краю восприятия.

Райнхард, похоже, тоже это почувствовал, потому что нахмурился и стал обходить комнату о-о-очень медленно. Зато Спанхейм сохранил невозмутимость. Да и чего ему бояться, ведь в артефакте по прежнему не появилось ни искры.

— Это последняя комната в подвалах, — объявил Спанхейм, когда Райнхард уже заканчивал обход, и добавил не без издевки:

— Желаете еще что-нибудь осмотреть, герр инквизитор?

Тут как назло из двери, противоположной той, через которую отряд вошел в пыточную, появилась другая группа, осматривавшая, насколько помнил Фриц, первый этаж. Один из инквизиторов шепотом сообщил что-то Райнхарду, вряд ли обнадеживающее. Затем тот, жестом подозвав к себе Фрица и Филиппа, шепнул:

— Боюсь, нам придется принести барону глубочайшие извинения и покинуть замок.

— Как же?! — выкрикнул было Фриц, но поспешил понизить голос. — Вы ведь тоже чувствуйте, в этой комнате что-то есть!

— Мало ли, что я чувствую, важнее — как ведет себя артефакт, — несколько резко сказал Райнхард. — Удивлю вас: далеко не все инквизиторы тащат на костер человека, руководствуясь одними чувствами. Поверите ли, но я знаю, что есть такое слово — «доказательства».

Похоже, он уже подозревал, что Фриц или все выдумал, или возводит на Спанхейма поклеп из каких-то своих, шкурных интересов.

— Ваше Преосвященство, а что скажите вы? — Фриц с мольбой взглянул на Филиппа, как за соломинку хватаясь за последнюю надежду.

Уж тот должен понимать: Фриц и донос ради личной выгоды — вещи несовместимые.

Задумчиво погладив подбородок, Филипп сказал мягко, но с настойчивыми нотками:

— Понимаю твои опасения, брат Райнхард, и все же… Ты не хуже меня знаешь, что артефакты далеко не всегда могут выявить темную магию, если колдун искусен в сокрытии следов. Я тоже ощущаю в этой комнате нечто странное. В любой другой ситуации, я бы не стал требовать от тебя положиться на смутные предчувствия, но сейчас речь идет о возможном появлении в нашем мире демона. Мы должны сделать все, дабы это предотвратить, даже если придется рассориться с влиятельным дворянином. Никакая аристократическая гордость не стоит уничтожения обширных земель и гибели тысяч людей. Поэтому прошу тебя… Не приказываю, а именно прошу… Проверь вместе с братьями комнату еще раз.

Тяжко вздохнув, Райнхард слабо улыбнулся.

— Вы ведь прекрасно осведомлены, что просьба подчас гораздо сильнее приказа, Ваше Преосвященство.

Филипп виновато развел руками, как бы говоря «Ну да, грешен».

Райнхард снова двинулся по комнате, стараясь ступать на каждый кирпичик пола, чтобы точно обойти все. Спанхейм, небрежно прислонившийся к дверному косяку, наблюдал за действом с видом превосходства. Его самоуверенная морда начинала вызвать у Фрица глухое раздражение.

Наверняка гад потешается в душе над без толку мечущимися церковниками и упивается своей вседозволенностью. Какое желание он хочет загадать демону? Наверняка вечную жизнь и юность, что еще может такой тип хотеть?

Понимая, что ничем не в силах помочь инквизиторам, Фриц тем не менее не мог просто стоять на месте. Смесь ярости, страха и ускользающей сквозь пальцы надежды побуждали к действию. Он начал обходить комнату по периметру, осматривая все предметы в тщетной попытке найти зацепку. Хоть какую-нибудь! Самую малость!

И вдруг взгляд за что-то зацепился. Еще не до конца осознавая увиденное несоответствие, Фриц тупо уставился на пол возле одной из стен. Мозг, наконец, выдал ответ: везде возле каменной кладки была заметна пыль да всякая мелкая грязь вроде щепок и даже пятен крови. Но в одном месте пол был чистым. Будто его постоянно протирали. Или по нему двигалось что-то, стряхивавшее грязь. Например, распахивалась тайная дверь.

Ошарашенный удачей (или то Божье провидение?) Фриц, наверное, не меньше минуты просто таращился на пол. Затем, подавляя желание броситься бегом, неспешно подошел к стене. Провел рукой по каменной кладке и скосил взгляд на Спанхейма. Показалось, или тот слегка напрягся?

Фриц стал методично надавливать на каждый камень в кладке, обычно тайные двери открывались подобным образом, но механизм мог быть и более замысловатым, а рычаг — вообще находиться в другой части комнаты. Вероятно, тут примешана еще и магия. Подумав так, Фриц прижал ладони к стене и прошептал «Отче наш». Невидимый поток святой силы вошел в камни, и пусть те не сдвинулись, Фриц снова почувствовал легчайшее прикосновение ледяного пера. Определенно, здесь что-то есть!

Словно подтверждая его подозрения, Спанхейм впервые за долгое время изволил заговорить.

— Господа, я не могу торчать здесь с вами весь день. По-моему очевидно, что вы ничего не нашли. Извольте покинуть мои владения!

Райнхард вступил с ним в вежливый спор, однако позиций пока не сдавал. А к Фрицу подошел Филипп.

— Что-то ты долго тут стоишь. Нашел зацепку?

Фриц быстро рассказал о своих наблюдениях, и Филипп, без лишних вопросов, приложил ладони к стене. Сверкнула ослепительная вспышка, Фриц даже покачнулся, когда почувствовал, насколько мощный поток святой силы ударил в древние камни. В следующую секунду на смену белому свету пришел фиолетовый, образовавший на стене странный символ, в котором угадывалось изображение рогов.

Раздался скрип, и каменная кладка поехала вперед и вбок, точно распахивалась дверь. Из образовавшейся щели, словно гнилостным смрадом из могилы, пахнуло такой тьмой, что сомнений в верности выбранного пути не осталось.

Дальнейшее произошло за несколько секунд.

Мимо Филиппа и Фрица пронеслась быстрая тень — Спанхейм с неожиданным для его комплекции проворством юркнул в открывшийся проход. Выкрикнул несколько гортанных, режущих слух слов, которые, казалось, не могла извергнуть человеческая глотка. Снова вспыхнули фиолетовый символ, и в тот же миг тайная дверь с грохотом захлопнулась, обдав напоследок церковников облаком пыли.

Разразившись совершенно не подобающей духовному лицу грязной бранью, Райнхард подскочил к стене.

— Ах, стервец! Упустили! Но каков мастер, артефакт вспыхнул лишь когда приоткрылась дверь…

— Еще не все потеряно, брат, — уверенно заявил Филипп. — Нужно ударить по кладке святой силой.

Фриц уже приложил руки к стене, собираясь повторить показанный Филиппом прием. Раньше удар чистой магией делать не приходилось, но это не должно быть сложно. Сосредоточившись, Фриц снова прочитал молитву и на сей раз не сдерживал силу, позволив свободно течь сквозь тело. Вспышка, фиолетовый символ, скрип… Дверь лишь дрогнула, но не сдвинулась с места. Спанхейм успел укрепить проход с той стороны?

Рядом с ладонями Фрица на каменную кладку опустились изящные руки Филиппа. Обменявшись понимающими взглядами, они воззвали к силе одновременно. На сей раз дверь не устояла и с неохотой поползла вперед, точно на давно несмазанных петлях. Перед церковниками открылся неширокий проход, ведущий в коридор. Здесь не было темно, как показалось Фрицу во время первого открытия двери — на стенах, разгоняя мрак, висели редкие факелы, а впереди что-то ярко полыхало. Только не привычным, живым оранжевым светом, а все тем же мертвенно-фиолетовым.

— Быстрее! — Райнхард первым бросился вперед.

Сфера в его руках сияла багрово-алым тревожным светом, хотя какой теперь от этого толк?

За ним поспешили Фриц, Филипп и остальные церковники. На самом деле заходить в коридор совсем не хотелось, сам вид прохода с факелами вызывал стойкое отвращение, граничащее с дурнотой — будто стены сверху донизу заляпали дерьмом или внутренностями забитого скота.

По мере движения сопротивление становилось все сильнее, тело не желало идти к источнику фиолетового света, от которого исходили удушающие волны зла. Чутье подсказывало: там ждет лишь смерть.

Церковники теперь уже не бежали, а просто поспешно шагали. Некоторые даже начали отставать. Впереди оказался Филипп, двигавшийся, несмотря на возраст, быстрее всех. Именно он первым шагнул в небольшое помещение, куда привел коридор.

На каменном полу светилась пентаграмма, в центре которой лежал кровавый ошметок, бывший когда-то человеком. На одном из лучшей звезды коленопреклоненно стоял Спанхейм, выкрикивая слова все на том же противном слуху языке. У дальней стены топтался коренастый человек — по красному колпаку с прорезями для глаз, скрывающему всю голову и плечи, без труда узнавался палач. В кресле рядом с ним сидела какая-то женщина в густой вуали и богатом, украшенном мехом платье.

Но это Фриц отметил лишь мельком: все внимание приковало черное пятно над центром пентаграммы. Оно стремительно разрасталось, вскоре стало видно, что реальность в этом месте горит, как лист пергамента. Края образующейся дыры скукоживались, опадали пеплом, и в проем лез клубок щупалец с багровыми прожилками и… глазами?

Множество глаз разной формы и размера трепетали на каждом щупальце. Бешено вращались белки, зрачки то сужались, то расширялись.

Это выглядело настолько жутко, что Фриц, навидавшийся всякого и уверенный — ничто не может его напугать — заледенел от страха.

Похожее ощущение было от берсерков, но здесь было в сотни, тысячи раз хуже. Все существо Фрица вопило об опасности, хотелось бежать без оглядки, забиться в первую подвернувшуюся щель и дрожать там в надежде, что не найдут.

Словно ночной кошмар ожил наяву.

Краем сознания, еще не захваченного паническим ужасом, Фриц отметил, что остальные церковники также замерли с исказившимися лицами. Только Филипп сохранил способность двигаться, подскочил к Спанхейму и без особых изысков треснул по башке выхваченным из рук Райнхарда артефактом. Голос, произносивший слова дьявольского наречения, наконец-то умолк.

Но было уже поздно — дверь открылась и демон пробирался в человеческий мир.

Щупальца уже заполонили пентаграмму, скрывая окровавленное тело жертвы.

Фриц услышал чей-то крик и не сразу узнал свой собственный голос…

Глава 30

— Дорогой! Дорогой, проснись!

Кто-то тряс Фрица за плечо, тревожно звенел женский голос, кажущийся очень знакомым.

Распахнув глаза, Фриц увидел в неярком свете лампы склонившуюся над собой… Солу.

Ее золотые локоны щекотали ему щеку. Простая ночная рубашка без кружев или вышивки сползла с одного плеча, обнажая белую кожу с темной родинкой, напоминающей цветок.

— Фух, наконец-то проснулся, — с облегчением проговорила Сола. — Ты так кричал, но ни в какую не желал открывать глаза. Насилу я тебя растолкала. Кошмар привиделся?

Фриц глупо уставился на нее, не находя слов. Что происходит? Морок демона?

Но все ощущается таким настоящим. Упругий матрас и льняная простыня под спиной. Одеяло, подушка. А главное — тепло тела прижимающейся Солы, которое Фриц чувствовал даже сквозь ткань ночной рубахи.

Сола…

Точно такая, какой он ее помнил. До последней черточки. Разве что стала чуть-чуть пухлее, утратив угловатость юности. Оно и понятно, ей уже больше двадцати пяти, да и роды…

Нет! Какие еще роды? Какая семья? Сола в Грайсере, где властвует после смерти герцога, которому и не подумала рожать ребенка.

Воспоминания ударили остро заточенным ножом, снова воскрешая уже пережитую боль, словно предательство повторилось.

Но в глубине души звучал настойчивый голос:

«То был всего лишь страшный сон… Забудь…»

— Дорогой, с тобой все хорошо? — ласково спросила Сола, нежно смахивая испарину со лба Фрица, затем приглаживая вспотевшие волосы. — Выглядишь напуганным.

— Что ты здесь делаешь? — прохрипел Фриц первый скользнувший на язык вопрос.

Сола сперва удивленно приподняла брови, потом игриво улыбнулась той своей особой, кошачьей улыбкой, от которой к некоторым частям тела Фрица всегда приливал жар. К ним как раз и потянулась маленькая ладошка, скользнув под рубаху и сперва погладив живот.

— Как это что? — проворковала Сола. — Сплю со своим мужем.

Фриц тут же размяк и отдался бы в ее власть, если бы не воспоминания, застрявшие в голове занозой. Они побудили перехватить тонкое запястье, оттолкнуть руку Солы и отодвинуться самому.

— Тебя не может здесь быть. — Фриц хотел произнести это четко и жестко, но голос предательски дрогнул. — Ты ведь вышла замуж за герцога…

Сола недовольно цокнула языком.

— Эка тебя с кошмара развезло, дорогой. Ты же меня спас от этого старого козла Сфорца. Освободил, как настоящий рыцарь свою даму. И мы сразу же поженились, хотя твой папенька и ворчал про порченый товар.

Нахмурившись, она капризно надула губки.

— Собираешься заставлять меня опять вспоминать весь тот ужас?

— Нет, — проблеял Фриц, невольно почувствовав себя виноватым — Сола такое пережила, а он ее еще и попрекать смеет.

Сола тут же сменила гнев на милость, принялась ластиться и сладко зашептала Фрицу на ухо, касаясь мочки шершавым язычком:

— Забудь дурной сон, ведь реальность гораздо лучше любой фантазии…

— Ты ведь не настоящая, — обронил Фриц в последней жалкой попытке ухватиться за воспоминания, которые казались все более расплывчатыми, будто и в самом деле были лишь сном, растворяющимся в небытии через час после пробуждения.

Сола выпрямилась и прищурилась, блики огня сверкнули в рассыпавшихся по плечам прядях, пробежали всполохами по блестящим губам. Да в этот миг она была как никогда прекрасна, воплощение всего того, о чем Фриц грезил ночами в обители… Да существовала ли та обитель вообще?

Взяв его руки, Сола с силой прижала ладони Фрица к своей груди и пропела:

— А теперь повтори, что я не настоящая.

Конечно же, он не смог.

Хмыкнув, Сола склонилась к губам Фрица.

— Сейчас сможешь убедиться — я настоящая… везде.

Он первый поцеловал ее, падая в омут наслаждения. Не обращая внимания на слабый голос в душе, уверявший, что дело нечисто. Плевать на все, ведь снова можно быть с Солой, которая теперь уже никуда не уйдет…

Громкий стук в дверь грубо прервал бурные любовные ласки.

Фриц безотчетно дернулся, собираясь встать, Сола его удержала, прижимая лицом к своей уже обнаженной груди.

— Не обращай внимания, подолбят и перестанут.

Однако неизвестный гость не унимался — с настойчивостью, достойной лучшего применения, лупил по двери. Неужели не понятно, что если хозяева не открывают, значит, их нет дома?!

В такой обстановке пропадало всякое желание и Фриц все же встал с постели, несмотря на уговоры Солы подождать, пока любитель ночных визитов угомонится.

Завязав штаны и накинув нашедшуюся на вешалке тунику, Фриц пошел открывать. Выйдя из спальни на лестничную галерею и начав спускаться, он, наконец-то, сообразил, что находится в семейном доме. А они с Солой лежали в спальне его родителей!

С момента, когда Фриц покинул дом, уезжая в Крестовый поход (в монастырь же, в монастырь!), здесь многое изменилось. На стенах появились гобелены, мебель стала лучше. Пусть и не роскошь, от которой мечтала Сола, но все же по обстановке становилось ясно: здесь живет зажиточный бюргер.

Память тут же услужливо подсказала Фрицу, что он сохранил должность смотрителя замка, но при этом открыл на добытые во время похода средства переписную мастерскую, которая и приносит основной доход. Они с Солой собираются купить новый дом, давно ведь пора — семья разрастается и на двоих детях останавливаться никак не следует. Фриц ведь всегда мечтал о трех малышах, а то и больше…

От радости смешанной с нотками светлой печали защемило сердце. Да, вот она, настоящая жизнь! Такая, какой Фриц всегда желал. А монастырь, обретение святого дара и война на севере — лишь причудливый сон. Надо же, привидится такое! Чтобы он — и монах! Надо будет рассказать Соле, пока не забыл подробности, то-то она посмеется.

К входной двери Фриц подошел в благостном настроении и уже не собирался надавать по шеям незваному гостю, который продолжал сотрясать дерево ударами. Мало ли, может у человека срочное дело? Распахивающему дверь Фрицу сейчас было так хорошо, что он мог бы расцеловать любого, даже придурка Дидье…

На пороге стоял Рудольф.

Облаченный в кольчугу, с мечом на поясе, он словно готовился идти в бой.

Фриц, едва начавший привыкать к новому восприятию мира, снова впал в ступор и не нашел ничего умнее, как ляпнуть:

— Руди… Ты же умер…

— Верно, — подтвердил Рудольф с поразительным спокойствием. — И ты тоже умрешь, если задержишься в этой иллюзии. Более того, демон поглотит твою душу — ты не просто погибнешь, а исчезнешь навсегда. Полностью.

Послышались шаги, обернувшись, Фриц увидел закутавшуюся в шаль Солу, которая спускалась по лестнице.

— О, Руди, привет. Мы, конечно, всегда рады тебя видеть, но ломиться ночью все же перебор. Неужели случилось что-то настолько важное?

Рудольф не удостоил ее даже взглядом, продолжая смотреть только на Фрица.

— Друг, ты ведь и сам понимаешь, что видишь навеянные демоном сладкие грезы. Настоящая Соланж сейчас далеко-далеко отсюда, в Сфорце. Ты наслаждаешься плодом своего воображения, той маской, которую Соланж надевала перед тобой.

— Ох, Руди, ты опять со своими бреднями, — со смесью досады и горечи произнесла Сола.

Она быстро подошла к Фрицу и шепнула:

— Ты же понимаешь, у бедолаги очередной приступ. Помнишь ведь, после удара по голове, полученного в Аласакхине, с ним такое случается. Начинает рваться в бой, везде видит врагов. И с особой охотой клевещет на меня.

Фриц смутно припомнил нечто подобное, а Сола продолжала говорить с мягким нажимом.

— Понимаю, он твой друг и боевой товарищ, но я устала терпеть этот поток незаслуженных оскорблений. Выстави его!

— Не слушай сладкий шепот демона, друг. — Голос Рудольфа звучал диссонансом с воркованием Солы. — Не беги от правды. Я не буду советовать тебе вспомнить о том, как жестоко твоя возлюбленная обошлась с тобой, ибо негативные эмоции дают демону силу. Лучше подумай о всех тех, кому ты помог, кого спас от смерти своей святой силой и даже без нее. О выкупленной из борделя девочке. Об излеченной Луизе. О тех несчастных, ради кого ты пришел в замок Спанхейма! Разве сытая жизнь обычного бюргера твоя истинная мечта? Нет! Вспомни: семья и дом лишь часть того, чего ты желал. Мой друг, Фридрих-Вильгельм, всегда без колебаний выступавший на защиту слабых, не позволит прожорливому демону утащить себя в мир грез!

Трудно сказать, что оказало большее воздействие: воскрешение ли Рудольфа из мертвых или поразительная осведомленность того о сне, где Фриц действительно лечил людей и противостоял бесчестным церковникам да дворянам. Так или иначе, уверенность Фрица в реальности происходящего снова пошатнулась.

Стала бы та Сола, которую он знал, довольствоваться жизнью с торговцем средней руки? Без титулов и всеобщего преклонения. О да, он вспомнил, чего она на самом деле хотела. Вовсе не романтичного юношу Фридриха-Вильгельма.

— Не слушай его! — В тоне Солы, до этого нежном и обволакивающем, точно пуховая перина, появились жесткие нотки. — Он всегда завидовал тебе! Нашему счастью! И сейчас опять пытается все разрушить! Разве тебе не хорошо со мной, дорогой? Ты ведь счастлив!

Она прильнула к Фрицу всем телом, используя те же старые, но очень действенные приемы. Тот же поводок чувственности, который Фриц никак не мог порвать. Сола притягивала к себе, вызывая в теле томление, граничащее с ломотой от лихорадки. Возможно, так себя чувствуют пристрастившиеся к дурманному зелью востока алманашитат-еашуб.

«Открою тебе большой секрет, — вдруг прозвучал в голове чей-то насмешливый голос. — Между ног все бабы одинаковые».

Как же звали ту, кто произнес это. Начинается на «М». Мария? Марта? Матильда? Нет… Магда!

Но ведь проститутка Магда только образ из сна. Тогда почему кажется более реальной, чем обнимающая Фрица Сола?

А она уже перестала вызывать такое острое желание. В конце концов, теперь Фриц познал и других женщин, ему было с чем сравнить… Или все-таки не было?

Он словно оказался между молотом и наковальней. С одной стороны прекрасная Сола с обещаниями счастья, с другой Рудольф, вернувшийся мрачной тенью с того света и напоминающий о жестокой правде. Они перетягивали Фрица туда-сюда, точно бравые парни канат на ярмарке.

И тут окружающий мир нанес подлый удар — наверху лестниц появились двое ребятишек в широких рубахах до пят. Светловолосый мальчик постарше держал за руку очаровательную девочку с золотыми, как у Солы, локонами.

— Батюшка, матушка, вы почему не спите? — серьезно спросил мальчик.

Девочка, взглянув вниз, вдруг взвизгнула и спрятала лицо в складках рубахи брата.

— Дядя Руди пришел! А-а-а, он страшный!

— Не волнуйтесь, мои ангелы, сейчас папочка его прогонит, — повернувшись к детям, пообещала Сола.

Фриц переводил беспомощный взгляд с нее на детей (у сына — фамильный нос Ауэрбахов, а девочка — ну прямо вылитая Сола), потом на сурового Рудольфа.

— Не становись покорной пищей демона, друг, — говорил он.

— Не позволяй этому безумцу разрушить нашу семью, дорогой, — горячо шептала Сола.

Огромным усилием воли Фриц буквально оторвал ее от себя, словно она была прилипшей пиявкой.

— Нет… ты… тебя не существует! И детей!

Сола посмотрела на него с болью и горечью, ребятишки вдруг оказались рядом, жались к юбке матери. В их глазах Фриц прочел немую мольбу, от которой заныло сердце.

— Даже если мы всего лишь мираж, разве не лучше тебе остаться с нами? — вкрадчиво произнесла Сола.

Ее голос через уши проскальзывал в голову облачками тумана, окутывал разум, лишал возможности связно мыслить.

— Разве тебе не хорошо здесь? Какая, в сущности, разница, иллюзия пред тобой или реальность, главное — ты счастлив.

— За счастье придется расплачиваться самым дорогим! — ворвался в поток дурманной сладости крик Рудольфа, точно ударом меча разрубивший наваждение. — Миг наслаждения закончится небытием! От Фридриха-Вильгельма не останется ничего!

— Он лжет, — змеей-искусительницей шипела Сола. — Просто завидует твоему чудесному посмертию, ведь сам-то торчит на унылых Небесах.

— Не позволяй прошлому тянуть себя назад! — отчаянно возопил Рудольф. — Жизнь прекрасна такой, какова есть — со всеми невзгодами, горестями и неудачами. Нельзя променять ее на краткий миг наслаждения!

— Батюшка, не бросай нас!

— Дорогой, мы любим тебя!

— Хочешь без остатка раствориться в объятиях той, кого никогда не существовало?! Опять попасть в ту же ловушку?!

После этих слов Рудольфа в голове Фрица будто что-то щелкнуло, вставая на свое место. Хватит! Довольно с него Солы!

Развернувшись, он отступил на шаг, сбрасывая с плеча цепкие пальчики.

— Тебе следовало получше покопаться в моей башке, демон, — насмешливо произнес Фриц. — У меня уже давным-давно другая мечта, нечего пытаться заманить меня траченной молью шубой.

Лицо Солы исказилось, мгновенно утратив всю красоту и сходство с оригиналом.

— Ты еще пожалеешь об этом, — низким голосом прорычала она. — Будешь страдать и молить меня вернуть тебе дар.

— Вряд ли, — бросил Фриц и размашисто перекрестил свою сладкую грезу.

Сола и дети тут же начали оплывать, точно воск. Их фигуры искажались, теряя человеческие черты и становясь жуткой смесью из конечностей, которые затем обращались отвратительной серо-бурой слизью. Мир вокруг подернулся рябью, распадаясь на мелкие кусочки, как разгоняемый ветром туман.

Фриц поспешно повернулся к Рудольфу, тот еще сохранял прежнюю форму, но стал полупрозрачным и светился изнутри.

— Счастлив, что ты сломал этот злобный морок, друг. — Рудольф улыбнулся.

— Я не справился бы без тебя, — возразил Фриц.

— Справился, справился. Ведь я смог прийти сюда только благодаря твоей силе духа.

Рудольф сверкал все ярче, из-за света уже с трудом удавалось рассмотреть его лицо. И тогда Фриц поспешно крикнул то, что всегда хотел сказать умершему другу.

— Прости меня! Если бы не моя глупость, ты не отправился бы в поход…

— Так сложилась моя судьба, в этом никто не виноват. — На миг свет слегка померк и Фриц увидел, как Рудольф улыбается.

Светло и радостно.

— Возможно, если бы я не увязался следом за тобой, моя жизнь сложилась бы еще хуже, ведь надо мной, как над вторым сыном, всегда висела тень рока. Так я смог повидать мир, а главное — встретил Эсфирь. Знаешь, у нее уже три сына, и одному из них она подобрала имя, похожее на мое… Ни о чем не жалей, друг!

Сияние затопило все вокруг, и Фриц, как бы ни хотел видеть Рудольфа до самого конца, невольно зажмурился.

Когда он открыл глаза, то снова увидел свечение, пусть и не такое нестерпимое. К тому же часть его загораживала темная фигура. Через миг Фриц сообразил, что это спина Филиппа.

Тот стоял, воздев руки и громко читая отгоняющую зло молитву. Именно с его ладоней лился белый свет, преградой вставая на пути извивающейся тьмы.

Фриц устал так, будто его впрягли в плуг вместо лошади и пахали сутки. Давление темной силы ощущалось и телом, и душой. У него, человека, прошедшего несколько войн, тряслись поджилки! На плечи давила тяжесть, сердце бешено колотилось в груди и требовало немедленно бежать, но Фриц не мог пошевелиться.

С трудом он все же повернул голову и увидел, что рядом стоят остальные церковники, а дальше замер Спанхейм. Все таращились прямо перед собой совершенно пустыми взглядами идиотов, у одного из инквизиторов с уголка губ даже стекала слюна.

На полу валялся треснувший артефакт, иногда мигающий красным.

Фриц еще плохо соображал после пробуждения от дурмана да и слабо представлял, как бороться с демонами. Такому в обители святого Марка не обучали, зато тщательно вбили в учеников кое-что другое. Одно простое правило святого мага: в любой непонятной ситуации ставь барьер. Сначала следует защититься от возможной опасности, а потом уже разбираться, что происходит.

Так Фриц и поступил. Дивное дело, накрепко заученные слова молитвы о призыве божьей защиты, вспомнились далеко не сразу. Что-то внутри сопротивлялось использованию святого дара. Слабый голос на самом краю сознания нашептывал обещания. Совсем рядом, только руку протяни, есть шанс исполнить любые мечты.

Но Фриц уже был сыт по горло посулами демона и мысленно отчеканил «Отче наш». Стало полегче, пришли на ум слова нужной молитвы. Вот уже Фриц создал защиту: времени да и сил на особые изыски не было, поэтому стена получилась самая простая, разделившая комнату на две части. В одной — беснующийся в пентаграмме демон, в другой — все остальные, в том числе Спанхейм, которого Фриц с удовольствием бы толкнул в самую гущу черных глазастых щупалец.

— Отлично, Фридрих-Вильгельм! — слегка обернувшись, воскликнул Филипп. — Продолжай удерживать барьер во что бы то ни стало!

Едва стена отделила их от демона, пялившиеся в пустоту церковники и Спанхейм внезапно упали на пол, словно из их мускулов разом ушла сила. Фрицу хотелось проверить состояние товарищей, но куда там! Все силы уходили на поддержание барьера. Никогда еще Фрицу не было так тяжело — с другой стороны прозрачной стены непрерывно давила чудовищная мощь. Словно огромная масса воды напирала на хрупкую плотину, служившую единственной преградой между селением людей и буйством первозданной стихии. Отвлечешься — и сметающий все на своем пути поток прорвется, перемалывая твои кости и плоть в труху.

У самого барьера, впрочем, не касаясь его, извивались щупальца. Мириады глаз впились во Фрица, словно могли видеть насквозь все его потаенные желания и слабости. Он поспешно отвернулся и предпочел смотреть на прямую спину Филиппа, являющегося единственной опорой в этом жутком мире.

Сияние на его руках стало ярче, и постепенно белый ореол расширялся, лучи точно клинки вонзались в щупальца, ослепляли глаза, которые жмурились или совсем растворялись во тьме.

Мрак и свет сталкивались в извечной борьбе. Иногда щупальца разлетались пеплом, иногда наоборот, им удавалось задушить лучи и подобраться ближе к Филиппу.

Вдруг демон заговорил. Это был неожиданно приятный баритон, который мог бы принадлежать велеречивому придворному, а никак не адской твари.

— Ты силен, человек, но я вижу, что сила твоя идет вовсе не от веры. Тобой движут гордыня и жажда власти. Ты стремишься изменить мир к лучшему, уверенный — лишь тебе самому точно известно, как должны жить люди. Грешник!

Раздался шелестящий смех, от которого было такое же ощущение, как от скрежета ржавого железа или когтей по стеклу.

— Скоро Небеса отринут тебя!

И так далее, в том же духе.

Фриц старался не вслушиваться — очевидно, что демон пытается сбить Филиппа. Заставит того прервать молитву и воспользуется шансом для атаки. Пусть ловит на эту удочку всяких доверчивых болванов, вроде Спанхейма!

Сосредоточившись на собственном деле, Фриц погрузился в поддержание барьера и только краем уха улавливал бормотание демона. Тот нес какую-то ерунду про пытки заключенных и преследование инакомыслящих священников. Нашел, чем сбивать с толку. Уж такой-то явной лжи Фриц верить не собирался.

Сам Филипп не обращал на болтовню демона ровным счетом никакого внимания, продолжая размеренно читать молитву, словно вколачивая каждое слово в колышущуюся на краю барьера тьму. От фигуры Филиппа исходила мощь, сравнимая с силой демона, однако не несшая и следа страха. Она ощущалась как свежий морозец в чистом, звенящем воздухе. Хотя, пожалуй, находиться рядом долго Фриц бы не смог — как и от пребывания на морозе, от присутствия Филиппа, использующего свой дар на полную катушку, постепенно возникали неприятные ощущения.

Становилось трудно дышать, в груди начинало покалывать. Еще сильнее наваливалась усталость.

«Быстрее, Ваше Преосвященство!» — мысленно взмолился Фриц, не позволяя себе отвлекать Филиппа нытьем.

Тот будто прочитал мысли подопечного. Хотя почему «будто»? Находясь сейчас на пределе своих возможностей, Филипп вполне мог провернуть и такое. Он широко раскинул руки, словно восходя на крест. Голос загремел, заглушая воркование демона. Из тела ударили потоки света, пронзая сгусток щупалец стрелами.

Всплеск силы был настолько огромным, что Фриц не удержался на ногах и бухнулся на колени, едва удержав барьер.

Мягкий баритон демона перешел в надрывный визг. Глазные яблоки на щупальцах бешено вращались и лопались, как перезрелые ягоды. Во все стороны брызгали темным липким соком струи слизи, которая, попадая на прозрачную стену, отвратительно шипела. От этой жижи даже материя барьера плавилась, и Фрицу приходилось прикладывать еще больше сил, чтобы удерживать защиту.

Потом щупальца стали стремительно втягиваться туда, откуда появились. Демон утробно выл, перемежая звуки проклятиями и угрозами. Но молитва Филиппа продолжала звучать небесным громом и свет, теперь лившийся отовсюду, давил на тьму. Она постепенно сжалась до размеров сначала тарелки, потом маленькой точки.

Хлопок!

И все исчезло.

Воцарилась тишина, которая после недавнего оглушительного шума казалась чем-то диковинным. Какое блаженство…

— Все… конец, — просипел Филипп, тяжело опираясь на плечо Фрица.

— Это было великолепно, Ваше Преосвященство. Вы загнали обратно в Ад настоящего демона…

— Без тебя я бы не справился, — скромно проговорил Филипп. — Пока ты не очнулся, мне приходилось тратить часть сил на то, чтобы хоть как-то защищать вас и себя от влияния демонической скверны. Но как только ты поставил барьер, я смог сосредоточиться на обряде изгнания. Ты тут главный герой — далеко не каждый сумеет вырваться из сладкой иллюзии демона.

— Мне помогли, — обронил Фриц. — Покойный друг… Я видел его, словно живого.

— Такое бывает. — Филипп серьезно кивнул. — Миражи демонов — это мир нашего подсознания, которое соединяется с духовным миром. Твое собственное желание спастись открыло дорогу душе твоего друга… В любом случае, я рад, что с тобой все хорошо. Теперь, если у тебя еще остались силы, давай проверим, как дела у наших товарищей.

Фриц с усилием поднялся на ноги, и, поддерживая друг друга, они с Филиппом подошли сначала к Райнхарду. Тот лежал неподвижно, и никак не ответил на похлопывания по плечу от Фрица.

Присев на корточки, Филипп приложил ладонь ко лбу Райнхард и нахмурился.

— Похоже, мы потеряли нашего надежного товарища.

Фриц недоуменно уставился на Филиппа, отказываясь верить в услышанное, хотя прозвучавшие слова не подразумевали двойного толкования.

— Демон успел поглотить его душу, — с искренней печалью проговорил Филипп. — Брат Райнхард слишком глубоко погрузился в мираж и не помогло даже то, что ты создал защитный барьер.

С беспомощной тоской Фриц всматривался бледное лицо Райнхарда, который всего пару часов назад рассказывал скабрезную шутку про пояс верности и сам же громогласно ржал. Тот как раз в этот миг распахнул глаза, и в душе Фрице ярко вспыхнула надежда. Но нет, в зрачках Райнхарда отражалась лишь жуткая пустота. Даже раскрашенные статуи святых в храме и то имели в себе больше жизни, чем месиво из костей и плоти, в котором не осталось души.

Фрица передернуло от мысли, что и он сам мог бы вот так же раствориться без остатка в прожорливой глотке демона.

— Как же так… Если бы я успел раньше…

— Не вздумай считать, что здесь есть твоя вина. — Филипп до боли сжал плечо Фрица, вырывая из тяжких раздумий. — В итоге каждый сам борется со своими демонами. У всех у нас есть желания, и адские твари мастера играть на струнах потаенных стремлений души.

— Что же демон показал вам? — Со стороны Фрица было величайшей дерзостью задавать подобные вопросы, но он был слишком расстроен, чтобы следить за приличиями.

— Ничего такого, с чем бы я не смог бороться, — с загадочной полуулыбкой ответил Филипп.

Для Райнхарда они больше ничего не могли сделать и продолжили осмотр.

Из находившихся в комнате еще один из монахов стал пустой оболочкой, остальные трое церковников отделались легко — только упадком сил. Палач тоже лишился души — так ублюдку и надо. От жертвы внутри пентаграммы не осталось даже кровавого пятна, демон поглотил все подчистую. Увы, спасти несчастного не удалось, но зато новых пыток больше не будет.

Занятые помощью товарищам, Филипп и Фриц забыли о Спанхейме. По крайней мере, Фриц точно не вспоминал о нем, пока не услышал сдавленные всхлипывания, похожие на скулеж побитой собаки.

Обернувшись, Фриц увидел Спанхейма, скорчившегося на полу возле кресла, где сидела дама. Выжил таки, гаденыш! Почему судьба так несправедлива: забирая хороших людей, позволяет всяким ублюдкам и дальше коптить небо? Или ей просто не нужны подонки?

Сама дама упала с кресла на пол и Спанхейм, хныкая, прижимал ее тело к груди. Фриц не сомневался, что она погибла — живые люди не принимают такие неестественные позы — и ни капельки не жалел. Дамочка наверняка участвовала во всех темных ритуалах, не зря ведь восседала в этой тайной комнате, как королева на троне.

В несколько широких шагов Фриц подошел к Спанхейму, собираясь очередным ударом по голове отправить отдохнуть. Тогда и стало понятно, что женщина вовсе не погибла. Вернее, умерла, но не сейчас, а довольно давно.

Спанхейм нежно обнимал и поливал слезами мумифицированный труп. Потемневшая кожа, оскаленные точно в последней насмешливой гримасе зубы, вместо глаз вставлены искусно сделанные копии, которые, если не присматриваться, кажутся до жути настоящими. Под сползшей вуалью блестят пшенично-желтыекудри, наверняка — парик.

Фрица передернуло от отвращения. Спанхейм же ласково баюкал это на руках и даже поцеловал пергаментную кожу щеки.

— Инесса, — разобрал Фриц слова в сдавленном бормотании. — Милая моя Инесса…

Теперь стало понятно, что желал Спанхейм вовсе не бессмертия или власти над миром.

* * *

Суд над Спанхеймом закончился быстро — доказательств было более чем достаточно.

Замковые слуги ощутили на себе весь ужас присутствия демона, а некоторые тоже стали для него пищей, так что выжившие запели без всяких пыток, наперегонки закладывая своего господина. Разомкнули уста и жертвы баронского произвола — дали о себе знать еще пятеро крепостных, превращенных в калек стараниями спанхеймовского палача. Правда, в эту компанию затесался один хитрец, получивший увечья много лет назад в пьяной драке, и теперь надеявшийся разжиться деньгами нахаляву. Когда обманщика разоблачили, Фриц заступился за него и предложил лечение. Однако не бесплатно, а в обмен на работы для церкви святой Ангелики.

Собственно и без показаний свидетелей (которые в случае, если в дело была замешана Инквизиция, всегда вызвали сомнения), всем было ясно, что в замке Спанхейма творились скверные дела. Едва демона выкинули обратно в Преисподнюю и надежно запечатали лазейку, со стен семейного гнезда Спанхеймов спала защитная магия. Жители окрестностей смогли во всей красе ощутить, какая убийственная аура исходит от места, где долго вершились темные ритуалы. А кое-кто даже клялся на суде, что видел, как над замком поднималось черное зарево, которое затем разбили лучи белого света.

Несколько книг о темной магии, найденных в закромах Спанхейма, стали просто еще одной каплей в море улик. Древние фолианты настолько пропитались злом, что взять их в руки без чтения очищающей молитвы было невозможно.

Безусловно, на судебный процесс мог повлиять кто-то из знатных родственников или друзей Спанхейма, но тот даже не пытался себя как-то защищать. Похоже, утратив последнюю надежду на воскрешение умершей супруги, Спанхейм лишился воли к жизни. На заседании суда он молчал, не сразу отвечал, когда к нему обращались, и смотрел прямо перед собой пустым взглядом. Словно демон все-таки успел забрать душу своего слуги.

На самом деле, если бы Спанхейм был настоящим черным магом, никто не стал бы устраивать показательное судилище. Опасного чародея Филипп прикончил бы на месте, уже постфактум сообщив во всеуслышание об очередной победе Церкви. Но в Спанхейме не было ни на унцию колдовского дара. Силу для магических трюков, так ловко скрывавших творившуюся прямо под носом у Церкви черную волшбу, давал демон. И это было самым пугающим. То, что обладая нужными знаниями, любой мог творить темное колдовство. Достаточно начертать пентаграмму и вызвать демона. Хотя Филипп в одной из бесед сообщил Фрицу, что для успешности ритуала нужно очень сильно возжелать исполнения своей заветной мечты. Настолько, чтобы в душе не осталось сомнений и родилась готовность пойти на все ради цели.

И Спанхейм поплатится за то, что отринул законы нравственности.

Обвинение в темном колдовстве уравнивало родовитого дворянина, который может проследить предков вплоть до языческих вождей древних брудов, и уличного нищего, не знающего своих родителей. Обоих ждало одинаковое наказание…

Очищающее пламя.

В любой другой ситуации Фриц предпочел бы не видеть зрелища пусть заслуженной, но все-таки жестокой кары. Однако сейчас он пришел бы на площадь возле резиденции Инквизиции, даже если бы не получил настойчивую просьбу от Филиппа. Фриц считал себя обязанным проследить за последними мгновениями человека, которого привел своими действиями на костер.

Спанхейм держался на удивление невозмутимо, не обращая внимания на доносящиеся из собравшейся толпы поношения. Видимо, мыслями он уже был в ином мире, где надеялся встретиться с женой. Вот только если баронесса Инесса была доброй натурой, у Спанхейма не оставалось ни шанса на возможность провести вечность с любимой. В Аду его ждет лишь компания демона.

Тогда Фриц, глядя, как огонь подбирается к ногам невозмутимого Спанхейма, поборол живущий в сердце гнев и вознес искреннюю молитву.

Если учения некоторых церковных философов правдивы и Господь иногда возвращает души грешников в мир, давая им второй шанс, то… Да, Спанхейм был жесток и полностью заслужил свою кару, но раз он не утратил способность любить, возможно, для него еще не все потеряно. Так или иначе, Бог решит, а Фриц мог лишь попросить за грешника…

После казни Филипп произнес перед собравшимися священнослужителями, аристократами и простолюдинами горячую речь.

— Сегодня, дети мои, мы должны не радоваться смерти злодея, но задуматься! Благородный дворянин столько времени успешно притворялся добрым клириканином! И если бы он был один. Вспомните, сколько непотребств творилось в графстве за последние годы, при чем не только связанных с темной магией. Нападение армии нежити на Йоханштадт. Банда разбойников на службе уважаемого барона. Появление монстров в лесах. Я уже не говорю о повсеместном воровстве, даже среди церковных служителей! Да, да, братья, и в наших рядах много грешников, забывающих о Боге ради наживы! Доколе мы будем это терпеть?! Доколе позволим злодеям безнаказанно разгуливать среди нас, учиняя мерзости?!

Из толпы раздались нестройные крики, сводившиеся к тому, что преступников следует сурово покарать.

Бог сполна наделил Филиппа даром красноречия. Его слова никого не оставляли равнодушным, хотя позже, вспоминая услышанное, Фриц понимал, что Филипп не использовал каких-то особых изысканных или поэтичных выражений. Говоря весьма просто, он, тем не менее, будил в душе отклик. Возможно, сила его речи крылась в чувствах, которые Филипп вкладывал в каждое слово.

Сейчас он перечислял многочисленные случаи преступлений в графстве Доннерготт и призывал к тому, что пришло время всерьез взяться за нравственность жителей. Причем исключений не должно быть ни для кого. Будь то простолюдин, дворянин или священник — все понесут одинаковое наказание.

— Мы создадим особые отряды, призванные следить за соблюдением законности и карать преступников. Яко псы будут они идти по следу грешников, впиваться в них зубами, не видя различий. Я сам встану во главе нового справедливого порядка!

Здесь Фриц был полностью на стороне Филиппа, понимая, что тот старается не ради себя, а ради людей. Давно пора проучить продажных и жадных церковников и аристократов, уверенных, что им все дозволено. Да и другие сословия… Купцы, обманывающие тех, кто доверил им свои деньги. Мастера, избивающие учеников просто ради удовольствия. Да даже исходящие ядом свекрови, вроде той, что изводит Уту.

На всех найдется управа, если за дело возьмется Церковь, имеющая настоящую силу.

Фриц был счастлив, что теперь в своих попытках восстановить справедливость сможет опереться на могучего союзника в лице Филиппа. Во время речи в памяти всплывали, будя отголоски жгучей беспомощности, все те разы, когда не удалось помочь людям. Казненные в Нур-Эйаре пленники. Сожженные заживо в своем храме зоарцы. Бедняки, которых не желали лечить в монастыре святого Йохана.

И мама.

Если бы отказавшийся приехать к ней священник знал, что получит строгое наказание за бездействие, то не побоялся бы промокнуть под ливнем.

Фриц собирался приложить все силы, чтобы поддержать начинание Филиппа. Да собственно каждый из собравшихся на площади встретил речь горячими криками одобрения, даже дворяне во главе с графом Доннерготтским.

Наступала новая эра…

Все состояние и земли Спанхейма отошли Церкви. Из полученных средств Фриц без труда получил деньги на лечение для Томаса и других пострадавших. Также удалось приобрести дом для Уты и ее мужа, чтобы они уехали подальше от вздорной старой ведьмы. А ведь раньше Фрицу пришлось бы выбивать из бюрократов каждую копейку. Но теперь, благодаря нововведения Филиппа, церковная казна распахнулась для благих дел, и Фриц знал, что из всего состояния Спанхейма и крупицы не будет потрачено на какую-нибудь роскошную ерунду.

Да, теперь жизнь определенно станет лучше для всех.

Глава 31

Вереница причащающихся неспешно двигалась к Фрицу, он крестил каждого и, зачерпывая ложечкой из кубка освященное вино, давал испить. Затем помогавший в обряде Ульрих вручал причащающемуся хлеб. Когда очередь дошла до вдовы Гертруды привычный ритуал на минуту застопорился.

Бывшие любовники слишком уж долго смотрели друг на друга, и Фрицу пришлось наступить Ульриху на ногу, дабы привести в чувство. Не хватало еще, чтобы печальные переглядки заметил пристально следящий за службой Вольфганг.

Вроде бы все обошлось — тот как раз в это время отмечал очередного человека, покидающего церковь, в своей вощеной табличке.

После службы Фриц немного поговорил с прихожанами, у которых были мелкие вопросы. Затем традиционно отбился от Беаты и ее очередной выдуманной хвори.

Только когда в храме остались лишь служители, Вольфганг мягкой кошачьей походкой скользнул к Фрицу и произнес со своей обычной подчеркнутой вежливостью:

— Изволите посмотреть список тех, кто пропустил службу без уважительной причины, отче?

— Всенепременно.

Фриц подозревал, что Вольфганг каждый раз надеется на ответ «Нет, разберись сам, я тебе доверяю». Не дождется! Пусть блюстители морали, которыми в Спанфурте руководил Вольфганг, бывший по совместительству хранителем ризы в храме, формально не подчинялись Фрицу, тот все же не собирался окончательно выпускать вожжи из рук и позволять лошади нестись, куда вздумается.

В вощеной табличке Вольфганга сверху шли даты, а в столбик были записаны имена всех горожан. Напротив тех, кто посетил сегодня службу, стоял крестик, те, кто отсутствовал по уважительной причине либо пропускал впервые, удостоились символа круга, а вот злостные прогульщики получили угрожающую черточку.

Спанфурт — небольшой городок, кроме главного храма святой Ангелики тут имелась только одна церковь на окраине, и большая часть жителей, не могущих похвастаться собственными домовыми часовнями, все же посещала первый. Но пусть даже Фриц не мог назвать поименно каждого из почти двухсот прихожан, вспомнить, почему десяток человек пропустили службу, он еще был в состоянии.

— Верене, дочери Гельмута, нужно работать. Кузнец Георг также недавно получил большой заказ и должен выполнить его в сжатые сроки, — начал перечислять Фриц. — Я лично дал им разрешение на двухнедельный пропуск службы. Далее…

Он назвал нескольких больных, которым велел пока оставаться дома. Вольфганг почтительно слушал, не прерывая, но по его взгляду Фриц уже понял — возражения будут. И точно.

— Отче, ваше милосердие не устает меня восхищать, — неспешно начал Вольфганг. — Но вы же знаете правила. А они едины для всех. Только тяжелая болезнь или необходимость путешествия могут быть причинами для пропуска службы.

Еще бы! Ползи в церковь хоть на карачках. И сиди три часа на службе, вместо того, чтобы делать работу, которая прокормит твоих детей.

Фрицу уже не раз приходилось обсуждать это с Вольфгангом и выходить из споров победителем, отстаивая право своих прихожан молиться дома по мере необходимости. Но каждый раз Вольфганг давил все сильнее.

— Какой пример мы подаем другим, делая части прихожан такие большие послабления? Фрау Верена уже не раз замечена в пропуске служб, также известно, что вы бесплатно лечили ее и ее детей. — Вольфганг виновато улыбнулся. — Понимаю, вы поступаете так лишь из достойного клириканина человеколюбия, однако другие прихожане могут счесть, что у вас появились любимчики. Нельзя подобное допустить.

— Злые мысли причиняют вред только тому, кто их лелеет в душе, однако никак не запятнают чужую добродетель. — Фриц добавил в голос пренебрежительных ноток, зная, что это произведет впечатление. — Я даю разрешение не посещать службы тем, кто истинно в этом нуждается. И пока я главный священник баронства так и будет.

Смиренно поклонившись, Вольфганг произнес:

— Не смею оспаривать вашу волю, отче, и все же, раз мы не можем договориться, я вынужден буду сообщить о вашем решении вышестоящим.

Это означало, что Вольфганг сделает подробный доклад своему начальнику. Увы, отряды блюстителей морали баронства подчинялись не Фрицу, а присланному Филиппом инквизитору. Вроде бы тот не производил впечатления фанатика, однако букву закона соблюдал точно и других заставлял.

— Выполняй свой долг, а я буду выполнять свой, — произнес Фриц и перевел тему, отчасти надеясь отвлечь Вольфганга от прихожан. — Пожалуй, нам стоит обсудить нечто гораздо более важное, чем пропуск служб.

Вольфганг приподнял брови, и на его лице без труда читался вопрос: «Что же может быть важнее?».

— Меня беспокоит увеличение налога, идущего на содержание блюстителей.

— Увы, мы не можем, как древние святые, питаться воздухом и солнечным светом. — Вольфганг развел руками. — К тому же нужно кормить и лошадей, обновлять снаряжение… Наш труд тяжел и опасен.

— Безусловно. — Фриц кивнул. — Однако раньше вас вполне устраивала возможность получать все необходимое непосредственно от горожан и поселян, а не деньгами. Что же изменилось?

— Думаю, вы не хуже меня знакомы с человеческой природой и сами догадываетесь, как вели себя люди. Нам, занимающимся праведными делами и часто рискующим жизнью, подсовывали худших лошадей, испорченные продукты и старую, траченную молью одежду. Просто сбагривали хлам. Если же мы будем получать вспоможение деньгами, то сами купим себе все, что нужно, и надлежащего качества.

— Для многих поселений новый налог станет слишком тяжелым, — возразил Фриц.

— Кому сейчас легко? И вы ведь не считаете, что я позволю своим подчиненным потратить хоть одну монетку не ради дела? — Негодование Вольфганга казалось искренним. — Мы берем ровно ту сумму, которая нам требуется. Когда на землях Спанхейма станет поспокойнее и необходимость держать много людей в отряде отпадет, то налог уменьшится. К тому же теперь, когда людям не нужно оплачивать услуги церковных судов, у них освободились лишние деньги, которые следует пустить на благое дело.

«Уж лучше бы суды и дальше оставались дорогим развлечением, — уныло подумал Фриц. — У любителей рассматривать соринки в чужих глазах было бы меньше поводов для доносов».

Минуло три месяца с тех пор, как Филипп объявил о новом положении дел в графстве и с тех пор произошли большие перемены.

Сперва Церковь провела чистку в своих рядах. Все клирики, уличенные в преступлениях, слетели со своих мест или лишились сана. А кое-кто даже распрощался с жизнью, как, например, старший священник соседнего со Спанхеймом баронства, заставивший одну даму стать своей любовницей, предварительно избавившись от мешавшего законного супруга.

Сильно досталось и менее грешным служителям Церкви, которые, например, просто состояли в связи с женщиной по любви. Ульрих бы тоже вполне мог лишиться места, не предупреди его Фриц заранее. Теперь влюбленным приходилось держаться друг от друга подальше и обмениваться томными взглядами, точно в душещипательной балладе миннезингера. Благо, никто на них не донес, даже Беата с подружками держали рты на замке, не в последнюю очередь благодаря настойчивой просьбе Фрица. Когда нужно, и старые сплетницы могли проявить тактичность.

В качестве простого служки отправился в числе прочих в монастырь и Берт, обдиравший больных прихожан, как липку. Наличие святого дара его не защитило. Вот только бесплатное лечение беднякам Церковь предоставлять все еще не собиралась. Следуя мыслям, которые Филипп когда-то высказывал Фрицу, за все следовало вносить мзду. Если не деньгами, то работой на благо храма.

Избавившись от сорняков в своем огороде, церковники взялись за мирские дела. Следовало признать, отряды блюстителей хорошо потрудились, вылавливая по лесам графства бандитов и затаившихся монстров. В Спанхейме в одной из глухих чащ даже обнаружили семейку оборотней. Ходили слухи, что питались твари только лесным зверьем, даже не пытаясь залезать в курятники или овчарни. Но ведь в любой момент могли передумать и начать нападать на людей. Оборотней уничтожили, привезя в Спанфурт в качестве доказательства окровавленные головы — искаженные гримасами полузвериные получеловеческие лица выглядели жутко. Фриц лично осмотрел их, удостоверившись, что монстры, в особенности их белые клыки, самые что ни на есть настоящие. Вот только мордочки трех детенышей выглядели скорее как у испуганных щенков, чем как у кровожадных чудовищ, будя в душе жалость и задавая вопрос «Неужели нельзя было решить дело миром?».

В отличие от уничтожаемой на месте нечисти, разбойников, собиравших дань с нескольких деревень в глухой части баронства, вздернули на центральной площади Спанфурта под свист и улюлюканье толпы. Некоторое время казни происходили каждый день, и если сначала Фриц радовался очищению баронства от лиходеев, то постепенно стал ощущать тревогу. Постоянный вид крови и смерти будил в людях жестокость. Лица наблюдающих за казнями искажались от дикого удовольствия, становясь похожими на морды убитых оборотней.

Или лица рыцарей, сжигавших манзилзоар вместе с запертыми внутри аласакхинцами.

В древней Иллирийской империи на потеху публике устраивали смертельные поединки рабов или травили захваченных в походах пленников дикими зверями. Эти жестокие зрелища запретил лишь первый принявший единобожие император как противные новой милосердной вере.

Но разве наблюдая за казнями, клирикане не уподоблялись жестоким древним язычникам?

Даже теперь, когда было объявлено, что Спанхейм очищен от бандитов и нечисти, наказания на площади продолжались. То кого-то приковывали к позорному столбу, то секли плетьми. Иногда и вешали.

Одного обвиненного в изнасиловании мужчину четвертовали, хотя тот даже под пытками отрицал свою вину. Фриц пытался вступиться, пусть и был всегда готов собственными руками карать тех, кто растаптывает женское достоинство. Но казнить человека без тщательного расследования, опираясь только на слова…

Слишком уж много появлялось этих самых слов. Теперь, когда не нужно стало платить церковному суду за ведение дела и расследование, сразу же объявилось много желающих рассказать о соседях и знакомых «истинную правду».

Тот работал в воскресенье. Та — изменяет мужу. А вон те мерзкие дети воруют груши.

Даже самые мелкие проступки разбирались и по ним выносилось наказание, часто сводившееся к церковному покаянию, но далеко не всегда.

У Фрица, и так занятого по горло, еще прибавилось работы: нужно было следить за кающимися и проводить воспитательные беседы. Даже если ему совсем не хотелось, например, ругать девушку за то, что та надела излишне яркий платок и накрасила губы. Обычно в таких случаях он ограничивался советами, как избежать столкновения с блюстителями в будущем, и просил провинившегося изобразить смирение, дабы не нарваться на большие неприятности.

И в соседних баронствах дела обстояли точно так же.

Фрицу, когда-то с восторгом приветствовавшему новые начинания Филиппа, они нравились все меньше и меньше…

Спор с Вольфгангом, как и многие предыдущие, ни к чему не привел. Фриц мог лишь пригрозить, что напишет Филиппу. Вольфганга, уверенного в поддержке сверху, это не особо напугало. Немудрено! Ведь на все прошлые жалобы Фрица на блюстителей, Филипп отвечал пространными и дружескими письмами, содержание которых, однако, сводилось к простой фразе «Так надо».

Как и обещал Вольфгангу, Фриц написал снова. Стоило бы съездить в резиденцию епископа лично, в беседе лицом к лицу всегда можно добиться большего. Пока у Фрица просто не было времени на путешествие — дела завалили его с головой, казалось, их становилось только больше.

Через два дня Фриц спешил к вечерней службе от лежачего больного, когда увидел возле церкви странное оживление. С чего бы прихожанам в такую холодную погоду толпиться на крыльце, вместо того, чтобы зайти в храм?

Подходя ближе, Фриц начал улавливать отдельные слова в разговорах.

— Да что же это делается-то? Насмерть ведь замерзнут!

— А нечего сачковать!

— Правильно! Мы, значит, к мессе два раза в день, а они дома развлекаются.

— Какое к ядреной фене развлечение?! Муж мой всю неделю от наковальни отходил только чтобы отлить и поесть!

Вместе с нестройным хором голосов звучало неразборчивое монотонное бухтение, словно слабый контрапункт.

При появлении Фрица прихожане стали почтительно расступаться, некоторые смущенно отводили взгляд, словно чувствовали себя перед ним виноватыми. Другие наоборот смотрели едва ли не дерзко.

Наконец, Фриц оказался на пустом пятачке возле крыльца и увидел, что же так привлекло внимание толпы.

Они стояли рядком. В одних серых рубищах на ледяном ветру.

Десять мужчин и женщин, пропускавших службы без уважительной, на взгляд Вольфганга, причины.

Каждый, глядя в землю у себя под ногами, бубнил одно и тоже, точно подчиняясь наложенному заклятью.

— Прости меня, Господи, ибо я согрешил. Каюсь в том, что не посещал мессу, вместо спасения души предаваясь мирским заботам.

Сгорбленные плечи, покорно сложенные перед собой руки — позы униженных людей, вынужденных прилюдно каяться. Фриц буквально кожей чувствовал исходящие от них волны страха и его замутило.

Черт подери, Вольфганг не постеснялся пригнать сюда даже больных. Верене с ее предрасположенностью к кровавому кашлю только не хватало торчать на холоде! Однако никто из недужных не посмел нарушить приказа блюстителей — все стояли как миленькие и терпели.

— Все живо в храм отогреваться! Там будем разбираться! — рявкнул Фриц, злясь одновременно и на себя, за то, что не углядел, и на толпу, которую хлебом не корми, дай посмотреть на чужие страдания.

И даже на кающихся, которые не смогли за себя постоять.

Ни зрители, ни сами провинившиеся не спешили, однако, подчиняться приказу Фрица. А один прихожанин, купец, мнивший себя великим праведником, даже осмелился возразить:

— Отче, возможно, вы не знаете, но эти люди пропускали службы и наказаны братом Вольфгангом…

— Пока я настоятель этого храма, — грубо прервал его Фриц. — И я решаю, кому, как и когда каяться. Или тебе есть, что возразить, Бернард?

Дальше спорить купец не решился и первый засеменил по ступенькам крыльца. За ним потянулись остальные.

А вот привести в чувство кающихся оказалось не так просто. Некоторые из них все еще продолжали бубнить, точно пребывали в трансе. Другие, хотя и замолчали, не двигались с места, бросая на Фрица испуганные взгляды. Особенно жутко страх смотрелся на грубом лице здоровяка-кузнеца, который однажды на летней ярмарке поднял лошадь-тяжеловоза вместе с всадником. Но каким бы сильным ты ни был, Церковь — всегда сильнее.

— Братья и сестры, — мягко, но со скрытым нажимом заговорил Фриц. — Властью, данной мне Господом и Повелителем, я отменяю ваше покаяние. Прошу, пройдите в храм.

Кузнец подал голос, хрипло произнеся:

— Герр Вольфганг сказал, что нас отлучат от Церкви, если мы не покаемся.

— Не волнуйтесь, я смогу вас защитить, — пообещал Фриц.

Судя по лицам, они ему не верили. Не удивительно, ведь один раз он уже не смог за них заступиться.

— Подумайте о своем здоровье! — Фриц попробовал зайти с другой стороны. — Верена, что будет с твоими детьми, когда ты сляжешь?

Продолжая в том же духе, он убедил всех войти в церковь. На уговоры ушло несколько минут, и за это время на крыльцо успел проскользнуть Вольфганг. Даже попытался что-то вякнуть, но Фриц взглядом заставил его подавиться словами и, пройдя мимо, шепнул:

— Все разговоры — внутри.

Церковь гудела от шума голосов, прихожане с жаром обсуждали происходящие, начисто забыв, в каком месте находятся. Ульрих безуспешно пытался их унять, но его никто не слушал.

— Тихо! — взревел Фриц, перекрывая шум.

Уж что-что, а вещать громовым голосом он наловчился.

Прихожане смолкли, и Фриц, приняв скорбный вид, прошествовал между рядами скамей к алтарю, где топтался Ульрих.

— Займись пострадавшими, — вполголоса велел ему Фриц. — Проследи, чтобы их обогрели, дали горячее вино с травами. В общем, сделай все, что нужно. Надеюсь, хоть с этим ты справишься?

— Я пытался остановить… — залепетал Ульрих, прекрасно поняв невысказанный упрек. — Но брат Вольфганг…

— Иди и займись делом, — резко оборвал его Фриц, не собираюсь тратить время на путаные извинения, все равно сделанного уже не изменить.

Жестом позвав двух служек, Ульрих юркнул в неф и скрылся между колонн.

Позаботившись о каявшихся, Фриц занялся прихожанами, которые молча буравили его взглядами, ожидая, что же будет. В воздухе сгустилось вязкое напряжение, как перед бурей, и голос заговорившего Фрица прозвучал под высокими сводами церкви, точно первые далекие раскаты грозы.

— Братья и сестры, мое сердце полнится скорбью при воспоминании о том, что сегодня случилось. Вместо того, чтобы посочувствовать братьям и сестрам, с которыми вы принимали причастие и возносили хвалы Господу, вы наблюдали за их покаянием, точно за выступлением балагана. Своими насмешками и взглядами усугубляли их страдания. В Святой Книге сказано: не судите, да не судимы будете. В первую очередь следует думать о своих прегрешениях, а к проступкам ближнего проявить снисхождение…

Фриц произнес проповедь о важности милосердия и сочувствия. Используя все свое красноречие, вкладывая в слова чувства, он надеялся пристыдить прихожан. Что ж, на лицах многих он действительно увидел смущение и даже искреннее раскаяние. Но кое-кто упрямо сжимал губы или принимал этакое раздражающее снисходительное выражение, мол «говори, говори, я-то знаю, что прав». Увы, некоторых людей невозможно переубедить никому. Даже если бы пред ними явился ангел, они бы и его речам не вняли, приняв за нечисть.

В конце проповеди Фриц сказал:

— Все мы лишь люди и нам свойственно ошибаться. Покаяние, выбранное для тех, кто пропускал службу, оказалось слишком тяжелым для многих из них и будет заменено на другое.

Фриц ожидал, что вот сейчас Вольфганг начнет возражать, однако тот молчал. Видимо, не желал портить репутацию Церкви прилюдным спором между клириками. Вот и хорошо. В ответ Фриц не стал упоминать его имя в проповеди, как виновника произошедшего. Все же Вольфганг сделал много хорошего для баронства и не заслужил, чтобы его очерняли перед паствой. Фриц еще надеялся, что им удастся договориться.

Далее месса пошла по привычной колее. Вольфганг молча прислуживал Фрицу, выполняя все свои обязанности. Прямо сама невинность, как же!

Едва последний прихожанин покинул церковь, Фриц тут же отправился проверить пострадавших, сделав вид, что не заметил попытку Вольфганга начать разговор.

Ульрих расстарался, пытаясь загладить вину за то, что не помешал Вольфгангу. Устроил кающихся на хорах, подальше от любопытных взглядов прихожан. Все десятеро кутались в одеяла и плащи, каждый уже получил по дымящейся кружке вина со специями. Люди оживились, в тусклые глаза покорного скота вернулся блеск.

При появлении Фрица кающиеся заговорили одновременно, благодаря и тревожно спрашивая, что будет дальше. Он поднял руку, призывая к тишине.

— Вам сейчас не следует волноваться. Главное: позаботьтесь о своем здоровье. Не могу обещать полную отмену покаяния, но точно могу сказать, что заменю его на более гуманное.

— Отче, мы ведь ни в чем не виноваты, — прогудел кузнец, в тепле и в отсутствие Вольфганга вернувший былую уверенность. — Вы дали нам разрешение…

Фриц обвел взглядом полные надежды лица и решил говорить правду.

— Скажу начистоту: блюстители морали пытаются принимать решения в обход меня, однако не волнуйтесь, я не позволю им вас тиранить и отстою свои права на руководство приходом.

Людей это, конечно же, не успокоило, скорее встревожило сильнее. Но Фриц не собирался им лгать, убаюкивая ложными надеждами.

— Вам следует вести себя осторожно, по крайней мере, пока я не пробью у епископа ограничения для блюстителей. И не пропускайте больше служб. Я подлечу вас всех так, чтобы вы смогли приходить в церковь. А насчет тех, кто работает, что ж, вам придется трудиться в неурочное время. Но в связи с пережитыми вами сегодня испытаниями я разрешаю не приходить к службе завтра. Это мой наказ как вашего пастыря.

Фриц понимал, что несмотря на все его распоряжения, если блюстители опять вздумают угрожать, то практически каждый им подчинится. Потому что в душах людей поселился страх, который уже не изгнать так просто.

Вздохнув, одна пожилая женщина подвела печальный итог:

— Слишком много власти эти блюстители взяли. Вестимо, их стараниями можно теперича на улицу хоть глухой ночью выйти, ничего с тобой не случится. Вот только, коли так сделаешь, сами блюстители тебя Бог весть в чем начнут подозревать.

Не убавишь, не прибавишь.

Фриц осмотрел всех недужных, выправляя вред, нанесенный пребыванием на холоде. Особо долго пришлось повозиться с Вереной, которая опять начала покашливать.

Те, кто отличался крепким здоровьем, уже отогрелись и, еще раз рассыпавшись в благодарностях, пошли домой, а Фриц все трудился. К сочувствию и негодованию в душе примешивалась и банальная обида: его многодневную работу по лечению свели на нет за какие-то полчаса. И ради чего? Ради того, чтобы внушить людям страх и преподать урок?

Фриц всегда ненавидел религиозных фанатиков и начал подозревать, что все больше увязает как раз среди таких.

Когда прихожане, получив свою порцию лечения, покинули церковь, на Фрица набросился Вольфганг. Хотя «набросился» слишком сильно сказано. Просто решительно заступил дорогу, давя понять, что разговора не избежать. А Фриц и не собирался.

— Отче, эти люди были осуждены на покаяние главой блюстителей морали, мне жаль, но вы не имели права вмешиваться, — начал обличительную речь Вольфганг, сохраняя, тем не менее, почтительный тон.

— Как руководитель прихода, я как раз таки имею право определять покаяние, — спокойно возразил Фриц и даже позволил себе улыбнуться, показывая уверенность. — Я заменяю этим людям позорное стояние у крыльца на ношение свечей во время крестного хода вокруг церкви.

Покаяние было одним из самых легких, Фриц мог бы вообще настоять на том, чтобы пострадавшие сегодня не каялись, а наоборот, получили извинения. Но решил не идти на открытое противостояние.

Вольфганг все равно недовольно поджал губы, ужасно напомнив Фрицу в этот миг Уве и его особую мину «Отец Виктор этого бы не одобрил».

— Вы же прекрасно помните, отче, что указ Его Преосвященства наделил блюстителей правом определять наказания.

— Верно. А мое право определять наказания прописано в церковном уставе, который не отменяется указом епископа. Мое решение о покаянии может отменить только воля вышестоящего, например, Его Преосвященства. Но я что-то не вижу у тебя документа, заверенного его печатью и подписью. — Фриц не удержался и демонстративно приложил ладонь козырьком ко лбу.

Тут Вольфгангу крыть было нечем и, помолчав, он сказал нехотя:

— Что ж, полагаю, придется побеспокоить Его Преосвященство и написать о нашей проблеме. Жаль, отвлекать столь занятого человека по пустякам.

— Раз мы не можем решить все между собой, то другого выхода я не вижу. — Фриц предпочел проигнорировать скрытый укор и сам намекнул, что если бы кое-кто пошел на мировую, то все разрешилось бы без привлечения высших инстанций. — Вот только зачем же писать, уж лучше сразу съездить, дабы наше дело рассмотрели побыстрее. Я готов посетить епископа лично, и если ты мне не доверяешь, можешь отправить со мной нескольких блюстителей.

— О недоверии не может идти и речи! — делано возмутился Вольфганг. — Я отправлю с вами своего человека исключительно для того, чтобы Его Преосвященство видел: обе стороны хотят разобраться в возникшей ситуации.

«И таким образом великодушно уберегу вас от подозрения в клевете», — прозвучала невысказанная, но вполне понятная шпилька.

Фрицу было, чем ответить.

— Договорились. И я хочу попросить тебя поклясться на кресте, что в мое отсутствие блюстители не буду выносить никаких приговоров жителям Спанфурта. Меня не будет самое большее — неделю. Сомневаюсь, что за такое время накопится много заслуживающих кары проступков.

— О-о-о, за неделю горожане нагрешат так, что вам по возвращении придется долго расхлебывать. — Вольфганг смягчил фразу улыбкой. — Конечно, я лишь шучу и дам вам любую клятву, если вас это успокоит.

На том они и порешили.

Не затягивая, Фриц отправил Филиппу письмо с голубиной почтой. На следующий день оставил Ульриху указания насчет службы, затем исповедовал и помазал глубоких стариков, которые могли отправиться в иной мир в любой момент. Завершив все дела еще до полудня, он отправился в путь вместе с немногословным хмурым блюстителем.

Дорога прошла благополучно, хотя еще недавно на тракте Фрицу попадались бандиты, не испытывавшие особой почтительности к рясе и по дурости считавшие, что у священника всегда есть, чем поживиться. Парочка поджаренных огненным шаром задниц быстро успокаивала любителей легкой наживы.

Однако сейчас Фрицу и его попутчику не встретилось даже самого завалящего разбойника. Следовало скрепя сердце признать, что за такую мирную идиллию следует поблагодарить отряды блюстителей.

В резиденции епископа Фрица ждало разочарование. Он уже успел привыкнуть к тому, что Филипп всегда готов к беседе. Теперь же секретарь не терпящим возражений тоном заявил, что Его Преосвященство чрезвычайно занят и не принимает просителей. Даже если это его протеже.

Фриц и блюститель проторчали в резиденции епископа трое суток, и на все просьбы о встрече непреклонный секретарь талдычил одно «Его Преосвященство занят, очень занят». Пару раз они мельком видели самого Филиппа, и тот даже дружески приветствовал Фрица, однако при попытке заговорить о деле быстро ушел, ссылаясь все на те же дела.

— На плечах Его Преосвященства лежат заботы обо всем графстве, он не обязан по первому зову бежать разбирать наше дело, — не без ехидства рассуждал блюститель. — Мы можем прождать и неделю, и даже месяц. Так и должно быть.

И ведь не поспоришь. На самом деле церковная бюрократия отличалась неповоротливостью, и стремительность Филиппа в принятии решений Фрица слишком разбаловала. Или, может быть, раньше просто везло попасться Филиппу с теми предложениями, которые тому требовались для каких-то своих целей?

В любом случае, Фриц не мог позволить себе долгое ожидание. Пусть Вольфганг и дал торжественную клятву, на душе скребли кошки. Нельзя бросать блюстителей морали без присмотра надолго, ой нельзя.

В итоге Фрицу пришлось оставить спутника в одиночестве дожидаться, когда освободиться Филипп. Это тоже было рискованно, человек Вольфганга мог воспользоваться возможностью представить дело в выгодном для своего начальства свете и даже оболгать Фрица. Тут оставалось полагаться на уже проверенную разумность Филиппа, который не купится на простые наветы, тем более на человека, которого хорошо знал и в чьей порядочности смог убедиться на деле.

Предчувствия Фрица не обманули, по возвращении в Спанфурт его ждали прескверные новости.

Ульриха с Гертрудой уличили в греховной связи и взяли под стражу.

Возможно, кто-то все-таки настучал на них или Вольфганг всегда знал о влюбленных, но приберег их нарочно до того момента, когда нужно будет нанести удар по Фрицу.

— Ты поклялся на кресте, — не преминул попенять тот, пусть это уже и не имело никакого значения.

На губах Вольфганга всего на краткий миг промелькнула самодовольная ухмылка, но потом на лицо вернулось обычное сдержанное выражение.

— Я поклялся, что не буду выносить приговоров, и слово сдержал. Мы лишь задержали преступников и проводили следствие, чтобы подготовить к вашему возвращению доклад.

Вольфганг продемонстрировал Фрицу протоколы допросов и показания свидетелей, среди которых была одна из подружек Беаты. Та в числе других достойных людей утверждала, что видела, как Ульрих поздно вечером заходил в дом к Гертруде и появился оттуда лишь утром. Почему все эти господа и дамы вместо того, чтобы молиться или заниматься другими приличествующими праведникам делами, торчали у окон, в докладе умалчивалось.

Сам Ульрих при встрече с Фрицем горячо заверял, что все показания свидетелей — наглый поклеп.

— Мы с Гертрудой виделись только в храме, готов поклясться на кресте и Святой Книге!

Вот только когда его схватили блюстители и сунули под нос «доказательства», Ульрих со страху говорил совсем другое.

Небеса, наделив его добродушием и покладистостью, не дали избытка ума и возлюбленную Ульрих подобрал по себе.

Эта парочка блаженных не придумала ничего лучше, как на допросах начать выгораживать друг друга. Ульрих заявил, что склонил Гертруду ко греху прелюбодеяния угрозами. А та по дурости ляпнула, что опоила его приворотным зельем. Бестолочь!

Всего несколько слов и вот же рядом замаячили тени инквизиторов, вставших в стойку гончих, которые взяли след медведя.

Вызванные Вольфгангом служители Трибунала прибыли всего через несколько часов после возвращения Фрица в Спанфурт и немедленно взялись за дело. Признание в колдовстве это вам не шутки.

Фрицу удалось добиться только смягчения пыточной процедуры, хотя Гертруда наверняка уже при виде разнообразных инструментов истязания была готова приписать себе грехи и пострашнее применения приворотного зелья.

На прошедшем через неделю суде, где Фриц выступил в качестве защитника, Гертруда выглядела истощенной, но сама держалась на ногах — уже хорошо. Значит, если придется бежать, она сможет передвигаться. На справедливость Фриц уже особо не надеялся.

За время, проведенное среди церковников, он пришел к выводу, что в нарушении целомудрия священниками и монахами действительно нет большого греха. Человеческая природа далека от идеала теологов, даже служителей Бога невозможно заставить полностью отказаться от простых человеческих радостей. И если уже так получилось, почему бы священникам вообще не разрешить брак, как это сделано у вернианцев Вермилиона, Инеместы и Кальтонии? Таким образом, клирики будут защищены от соблазнов, имея для удовлетворения позывов плоти законную супругу, и одновременно подадут прихожанам пример семейной верности.

Иногда Фрицу казалось, что клирикане настаивают на целомудрии церковников не столько из соображений веры, сколько из упорного нежелания хоть в чем-то походить на вернианцев, которых после случившегося триста лет назад раскола, ненавидят едва ли не больше всяких язычников. Дурость полнейшая, однако деваться некуда.

Обычно Церковь смотрела на отсутствие целомудрия у своих служителей сквозь плотно сомкнутые пальцы, теперь же в графстве Доннерготт сменились порядки. Вольфганг вцепился в дело, упирая на то, что Ульрих не просто совершил грех прелюбодеяния, но дерзко попрал все эдикты епископа, продолжая посещать любовницу даже после объявления строжайшего наказания за блуд.

— Пусть нашего брата обманула ведьма грех остается грехом. Следует пройти ритуалы очищения и покаяния, чтобы, избавившись от тьмы, снова вернуться в лоно Матери-Церкви. Для колдуньи же, именуемой Гертруда дочь Ганса, я настаиваю на смертной казни через сожжение.

Так закончил свою обвинительную речь Вольфганг.

Фриц ничего не мог противопоставить обвинениям, поэтому оставалось призывать к человеколюбию и упирать на то, что грех произошел не по злому умыслу, а по глупости. Наказания Ульриху и Гертруде было уже не избежать, оставалась надежда хотя бы смягчить приговор и не доводить дело до казни. Священники баронства, которые должны были в итоге вынести приговор, слушая Фрица, то и дело косились на Вольфганга. Будто ждали команды. Или опасались, что тот может в любой момент отрастить клыки и наброситься. Даже они уже боялись блюстителей и были готовы без споров проголосовать так, как укажут.

В конце концов, своим авторитетом Фрицу удалось добиться лишь того, что дальнейшее рассмотрение дела перенесли в епископский суд.

Выезжали на следующий день после службы, хотя Фриц пробовал настоять на том, чтобы покинуть город во время мессы, когда все жители будут в храме (теперь туда, изрядно запуганные блюстителями, ковыляли даже больные) и удастся избежать любопытных глаз. Вольфганг вроде бы соглашался, но то и дело происходили будто бы случайные проволочки.

— Раз уж мы все равно не успеваем, проведите службу сами, отче, — со всем почтением предложил, в конце концов, он.

Фриц резонно возразил, что со службой отлично справится и священник из второго спанфуртского храма, который, собственно, и будет замещать отправляющегося в путь главного пастыря. Им же следовало спешить. Вольфганг по своему обыкновению изображал покорность, но выезд в нужное время все же сорвался, и Фрицу пришлось провести мессу, потому что «вы ведь все равно здесь, отче».

После путешественники все же отправились в дорогу. Во главе отряда ехал Вольфганг, за ним несколько блюстителей охраняли сидящего на муле Ульриха. Рядом держался Фриц, а дальше лошади тянули телегу, на которой стояла деревянная клетка.

Внутри забилась в угол Гертруда, сжавшись в темный комок, в котором трудно было угадать не то, что черты лица, но даже фигуру. Просто безликая гора тряпок.

Ульрих то и дело оборачивался, с тоской поглядывая на клетку. Улучив момент, Фриц подъехал к нему ближе и шепнул:

— Не пялься так, только хуже делаешь. С Вольфганга станется объявить, что Гертруда все еще влияет на тебя темной магией.

Поспешно отвернувшись от клетки, Ульрих со смесью отчаяния и надежды уставился на Фрица.

— Отче, вы ведь нам поможете? Молю…

— Я сделаю все, что в моих силах. А ты постарайся мне не мешать и не испортить все еще больше, чем уже сделал, — жестко сказал Фриц.

Он, что греха таить, злился на Ульриха и его подружку, но говорил резким тоном не только из-за этого. Считая, что от сочувствия и разведения соплей толку не будет (Ульриха это лишь размягчит), Фриц намеренно держался сурово, чтобы тотвзбодрился. Если на твое нытье другие отвечают фразами вроде «и что, так и будешь разводить сырость?», это вызывает желание показать свою силу.

По мере того, как отряд двигался через город, на улицах собиралась толпа. Вот поэтому-то Фриц и хотел ехать во время мессы. К чему привлекать зевак? Похоже, Вольфганг наоборот собирался показать жителям Спанфурта, что бывает с нарушителями законов нравственности. Провести очередной акт устрашения.

Что ж, некоторые из присутствующих горожан действительно выглядели испуганно, но на большей части лиц отражалось мстительное торжество либо простое любопытство. Даже тени сочувствия Фриц не увидел, как ни вглядывался.

Особенно его поразило лицо старухи. Одной из тех, которые присутствовали на обедах у Баеты. Ее звали Симона и благодаря ее сведениям Фриц смог найти жертв барона Спанхейма. А еще она готовила вкуснейший капустный пирог, который буквально таял во рту.

Теперь Симона едва заметно улыбалась и прикрыла глаза, влажно поблескивавшие из-под дряблых век. Похожее выражение Фриц видел на лицах женщин в момент наивысшего наслаждения. Казалось, еще немного и Симона начнет протяжно стонать от сладострастного удовольствия.

Фрица передернуло и он поспешно отвернулся, только для того, чтобы натолкнуться на такое же довольство на лицах других горожан.

Все это были его прихожане, безусловно, вовсе не благолепные святые. Обычные люди со своими страстишками и мелкими пороками. Но не злые.

Как же легко разбудить в сердцах людей самые низменные чувства.

На прививание милосердия, благородства, честности уходят годы. Ненависть и злорадство появляются мгновенно, стоит только слегка подтолкнуть.

— Смерть ведьме! — выкрикнул кто-то из дальних рядов.

— Смерть блудливым священникам!

— Проклятая шлюха!

Фриц выехал вперед и осведомился у Вольфганга, даже не пытаясь скрывать иронию:

— Разве подобное поведение не является нарушением законов нравственности, за которыми должны следить блюстители морали?

Вольфганг даже бровью не повел.

— За что же здесь наказывать? Горожане вполне имеют право выразить свое недовольство по поводу распутного поведения земляков.

Другого ответа Фриц и не ожидал. Значит, надо опять брать происходящее в свои руки.

Перекрывая нарастающий гул бранных выкриков, Фриц зычно заговорил:

— Братья и сестры, не уподобляйтесь злым джурдам Альмадинта, в великой гордыне возомнившим себя праведниками. Ибо Сын рек, заступаясь за блудницу: «Кто сам без греха, пусть первым бросит в нее камень».

И камень прилетел.

Если бы не отработанная годами тренировок и битв ловкость, позволившая вовремя увернуться, объемистый булыжник пробил бы Фрицу голову.

Отряд остановился, и Вольфганг отправил двух блюстителей «поймать негодяя». Фриц не сомневался, что никого они не найдут. Его бы совершенно не удивило, если бы выяснилось, что кидавший был подослан самим Вольфгангом, как, возможно, и те, кто выкрикивал оскорбления.

Толпа заволновалась, в дальних рядах послышалась возня и женский визг. Некоторые стали вопить о покушении на великого святого (все-таки авторитет Фрица, поднявшего со смертного одра множество больных, пока оставался на недосягаемой для грязи высоте). К нему подбежало несколько прихожан во главе с взбешенным кузнецом, испуганно вопрошавших о самочувствии «отче» и уверявших, что уж они-то больше не допустят подобных покушений. Успокоив их, Фриц снова обратился к горожанам с нотками презрения в голосе:

— Вижу, среди нас имеется истинный праведник, уверенный, что имеет право судить других. Только почему же он или она не выходит, дабы явить свою добродетель, а предпочитает прятаться за спинами других? Я скажу вам, почему, дети мои! Даже если раньше сей человек и был праведником, то теперь таковым не является. Ибо покушение на жизнь ближнего, тем более священника, есть тяжкий грех! Вот к чему приводит гордыня! Но я прощаю сего человека, кто бы он ни был, ведь учение Сына велит нам прощать врагов своих. Запомните увиденное накрепко и оживляйте в сердце всякий раз, как начнете ставить себя выше согрешившего брата или сестры по вере. А также тогда, когда возжелаете отомстить за нанесенную обиду… Теперь именем Господа нашего приказываю всем разойтись по домам и не мешать мне с братьями выполнять свой скорбный долг.

Речь Фрица произвела на толпу впечатление, многие горожане действительно начали поспешно уходить. Те, кто наблюдал за процессией через окна, захлопывали ставни. Однако кое-кто был не в силах подавить любопытство и, отходя на боковые улочки, продолжал осторожно выглядывать из-за угла. Некоторые оставляли в ставнях маленькие щелочки, другие горожане прятались за кустами у заборов. Но, по крайней мере, больше никто не выкрикивал ругательства и не швырялся камнями.

Отряд снова мог двигаться вперед.

— Хвала всем святым, вы не пострадали, отче.

Действительно ли в этих словах Вольфганга прозвучала легкая досада или Фрицу только послышалось? Ведь когда подспудно настроен против человека, можно запросто увидеть и услышать то, чего нет.

И все же Фрица не покидала мысль, что все произошедшее сейчас было умело подстроено. Святая сила далеко не всегда может защитить даже самых могущественных церковных магов. Будь на месте Фрица кто-то чуть менее проворный, и, пожалуйста, вам — труп пастыря, который слишком много выступал да умничал. Преступник сбежал, блюстители, во главе с Вольфгангом, скорбят и рвут на себе волосы, умоляя о справедливой каре за недогляд. Но мертвеца-то этим уже не воскресить…

Глава 32

На сей раз по прибытии в епископскую резиденцию Филипп быстро ответил на прошение Фрица о личной встрече. Ха, может, значит, когда припечет, и отложить дела.

Филипп ждал, заложив руки за спину и отвернувшись к окну. В стекло барабанил зарядивший с самого утра дождь и капли ползали по полупрозрачной поверхности точно множество маленьких змей.

Он не спешил начинать разговор, и тогда Фриц произнес, чувствуя неловкость от того, что приходится обращаться к идеально прямой спине:

— Ваше Преосвященство, полагаю, вам уже сообщили все подробности дела и мне нет нужды утомлять вас очередным пересказом. Я пришел молить о снисхождении. Да, брат Ульрих и фрау Гертруда согрешили, однако их можно обвинить лишь в прелюбодеянии. Все, что касается колдовства, бедная женщина выдумала по глупости. Если бы Церковь карала за скудость ума, то на костер бы взошла половина населения Срединных земель.

Филипп медленно развернулся. На его лице появилось редкое холодное и замкнутое выражение, которое Фриц видел всего пару раз, когда Филипп пытался сдержать злость.

— И что же ты предлагаешь? Воздать прелюбодеям хвалу и отпустить на все четыре стороны?

Ледяной тон Филиппа, с острой, точно грани сосулек, насмешкой, ранил Фрица гораздо сильнее, чем тот ожидал. Совсем не так представлялся ему по пути в резиденцию этот разговор. Фриц ожидал, что Филипп, разобравшись в деле и поняв, что блюстители берут на себя слишком многое, уже готовится ограничить их всевластие.

Как бы не так.

— Конечно же, наказание должно быть, — спокойно проговорил Фриц. — Но карать смертью, тем более на костре, это слишком!

— Что же предлагаешь ты? — прищурившись, осведомился Филипп.

— Церковное покаяние для обоих. Затем лишение Ульриха сана…

— Чтобы он женился на своей вдове и жили они долго и счастливо? И потом все графство станет говорить, мол, Церковь требует соблюдения законов нравственности от мирян, а своим позволяет безнаказанно грешить.

Фрицу не понравилась улыбка, скользнувшая при этих словах по губам Филиппа.

— Даже если они и поженятся, что в этом плохого? Ведь брак — одобряемый самим Богом союз мужчины и женщины.

Вздохнув, Филипп, наконец, сел за стол и вяло махнул рукой Фрицу, предлагая занять кресло напротив.

— Я так надеялся, Фридрих-Вильгельм, что нашел в тебе верного последователя. Того, кто понимает и разделяет мои устремления. Ведь готовых идти за мной на подвиг преобразования Церкви на самом деле так мало…

Теперь Филипп говорил без желчи и гнева, с тенью печали. Только сейчас Фриц заметил, как тот постарел за то время, что они не виделись с глазу на глаз. Заботы прибавили Филиппу новых морщин, сгорбили плечи.

— Неужели, тебе не ясно, как важно то, что мы сейчас делаем? — продолжал Филипп с горечью и в некоторой степени требовательностью, будто удивлялся тугодумию Фрица, одновременно надеясь на прозрение.

— Благодаря поддержке графа и знати, благодаря моему авторитету, я… нет, мы можем, наконец-то, построить идеальное общество! То, о чем Церковь мечтала столетиями с момента воскрешения Сына и появления первых единобожников. Исправить людские пороки, избавиться от преступников, добиться справедливости для всех…

Фриц не удержался и вставил в момент паузы:

— Сжигать на костре женщину, которая по дурости сама себя оболгала, это справедливо?

Глаза Филиппа на миг полыхнули бешенством, но заговорил он спокойно.

— Да, сейчас нам, и в первую очередь блюстителям морали, приходится быть жесткими. Нельзя пожарить яичницу, не разбив яиц. Ты сам через многое прошел и смог убедиться, что, только используя страх, удается заставить людей следовать правилам. Никакие увещевания, никакие угрозы будущей кары в Аду не помогают. Чтобы создать для людей лучший мир, нам надлежит быть с ними суровыми ради их же блага. Ты ведь уже видишь плоды наших усилий. В графстве стало так безопасно, как никогда. Невинная девушка с сундуком золота может пройти его из конца в конец — ее никто пальцем не тронет…

Фриц иронично ухмыльнулся.

— Кроме блюстителей морали, которые тщательно следят, чтобы женщины не уходили далеко от дома без сопровождения мужчин.

— Не придирайся к словам. — Филипп раздраженно отмахнулся. — Ты прекрасно понял, что я имел в виду. Новые правила несут людям безопасность.

Естественно, Фриц понимал, что хочет донести Филипп, и даже отчасти разделял его мнение. Но…

— Нет, вы просто заменяете один страх на другой. Раньше боялись грабителей и насильников, теперь будут бояться блюстителей морали. Вы ведь хотите устроить показательное наказание для Ульриха и Гертруды, чтобы устрашить других?

— Да, — тяжело произнес Филипп. — Мое сердце обливается кровью, но я должен взять на себя ответственность и принять подобное решение. Таков мой крест.

«И ты еще смеешь представлять это как свой долг?!» — взревел Фриц.

Только лишь мысленно, годы все-таки научили его, когда нужно, держать язык за зубами. Вместо этого Фриц спросил:

— То есть пытаться вас переубедить — пустая трата времени и сил?

— Верно. — Филипп степенно кивнул. — Завтра женщина, уличенная в соблазнении священника и колдовстве, будет сожжена. А наш согрешивший брат отправится в покаянное паломничество. Теперь оставь меня, я буду молиться о спасении их душ и тебе советую сделать то же самое. Но сперва поразмысли над моими словами. Уверен, когда ты отбросишь затмевающие разум эмоции, то все поймешь.

Фриц действительно кое-что осознал, поэтому изобразил смиренный поклон и покинул кабинет.

Стремительно шагая по коридору, Фриц прокручивал в голове один из планов по спасению влюбленных, который составил по дороге. Надеясь на всегдашнее здравомыслие Филиппа, Фриц не думал, что до этого дойдет. Но раз другого выхода нет, то следует устроить побег.

На улице уже лило, как из ведра, вдали громыхало и сверкали серебряные вспышки. Фриц ненавидел грозу, которая напоминала об одном из худших дней в его жизни, но сейчас был готов благословлять буйство стихии. Такая погода поспособствует выполнению плана — словно сами Небеса поддерживали Фрица.

Скрывшись от ливня под плащом, Фриц пробежал через обширный двор резиденции, которая чем-то походила на монастырь с многочисленными хозяйственными постройками, домами для служек и клириков. А также роскошным храмом архангела Михаила, куда направлялся Фриц.

Внутри под присмотром двух блюстителей пребывал в покаянной молитве Ульрих. Он стоял на коленях перед алтарем, с каменных плит нарочно убрали ковер, дабы грешник ощущал всем телом холод наступающей зимы. Блюстители же удобно устроились на лавках, даром, что в кости не играли.

Оставив плащ на крючке у входной двери, Фриц неспешным шагом двинулся по проходу между скамей. Всем своим видом показывая, что имеет право здесь находиться. И вообще, почему бы священнику не прийти помолиться? Блюстители вежливо приветствовали Фрица, он тоже поздоровался и тихо бросил пару фраз о скверной погоде. Не заметив в глазах обоих ни следа подозрительности, он опустился на колени рядом с Ульрихом, но так, чтобы оказаться на ковре — не следовало показывать сочувствие к кающемуся.

Потом произнес громким шепотом:

— Молись усерднее, брат, ибо только так ты сможешь получить прощение.

Ульрих ошарашено уставился на Фрица, явно не понимая, с чего вдруг покровитель встал на сторону гонителей и начал давить.

Краем глаза посмотрев назад и убедившись, что надзиратели тоже погружены в молитву (вот они, истинные праведники!), Фриц подмигнул Ульриху. Наклонился чуть ближе и шепнул, едва двигая губами:

— Примерно через пятнадцать минут попросись сходить по нужде. Или еще куда-нибудь. Главное выйди из храма. Когда начнется суматоха, выбирайся за стены и спрячься в рощице, которую мы видели по пути сюда. Если понял, зажмурься.

Ульрих сперва выпучил глаза, но хорошо хоть глупые вопросы задавать не стал и просто зажмурился.

Оставшись стоять на коленях, Фриц устремил взгляд на красивое резное распятие, покрытое позолотой, которая блестела в свете лампад. Он тоже вознес молитву, призывая Бога и святых в помощники в своем сегодняшнем деле. Затем встал, простился с блюстителями, предварительно похвалив за труд, и снова вышел под дождь.

Далее Фриц отправился в тюрьму.

Трое стражников в караулке были вышколены так же, как и все обитатели резиденции: вместо того, чтобы травить сальные шутки, резаться в кости или хлестать пиво, они распевали псалмы. Фрица уже начинало воротить с этого благолепия.

— Доблестные воины, можно ли вас прервать? — с приторной вежливостью заговорил он, воспользовавшись паузой. — Привезенную сегодня узницу завтра казнят. Несчастная была моей прихожанкой, позвольте мне исповедовать ее и проводить в последний путь, как подобает.

Прекратив петь, стражники выслушали Фрица со сдержанным вниманием и старший произнес:

— Простите, отче. Мы бы уважили вашу просьбу, но к осужденной не велено никого пускать, кроме блюстителей морали. Перед казнью ее исповедует кто-нибудь из наших святых отцов, так что вам не стоит волноваться.

Фриц ожидал подобного ответа, так что не особо расстроился и сказал со сдержанным сожалением:

— Что ж, приказ есть приказ. Но моя скорбь о заблудшей душе безмерна, ведь это я недоглядел за ней… Разрешите хотя бы побеседовать с грешницей через дверь или почитать молитвы так, чтобы бедняжка услышала.

Стражники переглянулись: один пожал плечами, другой кивнул, и старший снова сказал за всех:

— Как истинные клирикане мы понимаем ваше горе, отче. Можете помолиться за осужденную у двери, однако беседовать вам все же не стоит.

Фриц рассыпался в благодарностях, один из стражников проводил его вниз по лестнице, оканчивающейся в освещенном факелами коридоре. Сюда выходили закрытые железные двери с маленькими окошечками, напомнившие Фрицу тюрьму в подвалах замка Спанхейм. Наверное, все казематы выглядят одинаково, но от узнавания стало не по себе.

Остановившись возле третьей справа двери, стражник коротко сказал «Здесь» и ушел.

Заглянув в камеру через окошечко, Фриц сперва увидел лишь густой мрак, но постепенно глаза привыкли и различили скорчившуюся на полу фигуру. Фриц не стал окликать Гертруду, с той станется вскрикнуть или еще как-то привлечь внимание стражи. Вместо этого он прикрыл глаза и начал шептать молитвы.

Но вовсе не те, какие следовало читать перед осужденным на казнь.

Обрушить магически удар на предмет или человека, которого не видишь — непростая задача. Такому в обители святого Марка тоже учили, но получалось у одного из десяти. Сам Фриц не мог похвастаться значительными успехами в подобной практике: иногда удавалось, иногда — нет. Сейчас же у него не было права на ошибку.

Перед мысленным взором Фриц старательно воспроизвел облик храма архангела Михаила. Массивные двери, над которыми красуется панно со сценами из жизни Сына и Матери. Еще выше окно в форме розы с цветным витражом. По бокам — статуи архангелов Михаила и Гавриила с воздетыми мечами. Две изящные башни, возносящиеся тонкими шпилями к самому небу.

Все это предстало перед Фрицем, словно он видел храм воочию. Кажется — протяни руку и ощутишь под ладонью холод камня.

«Господи, Ты ведь знаешь, что поступаю я так не по злому умыслу или ради своей корысти». — Фриц обращался к Богу интимно, не как к высшему пугающему существу, а просто как к старшему наставнику.

Доброму и понимающему, кому-то вроде Пауля или Людвига. Или отца.

«Я лишь хочу спасти жизни двух людей, которые ни в чем перед Тобой не виноваты. Да, другие зовут их грешниками, но Тебе ведомо все и Ты знаешь правду о том, что их чувства — искренни. Если бы существовал другой путь помочь им, я бы не осмелился покуситься на Твой дом. Я пытался и Ты видел, как все обернулось. Прошу, поделись же со мной Своей силой, дабы спасти хороших людей».

Сейчас станет окончательно ясно, кто же прав и на чьей стороне Бог.

Сконцентрировавшись на образе храма, Фриц перестал осознавать окружающее. Исчез шум дождя и глухо пение охранников, доносившиеся даже в подвал. Пропали запахи немытого тела и коптящих факелов.

Фриц произнес молитву, призывающую молнии на храм архангела Михаила.

Сразу же пришло ощущение уходящей силы: будто из тела потоком хлынула кровь. Покачнувшись, Фриц схватился ладонями за прутья решетки двери. Что ж, по крайней мере, магия подействовала. Или Бог, наказывая дерзкого слугу, просто отобрал силу, которая в итоге ушла впустую.

Только теперь Гертруда заметила присутствие Фрица, вскинула голову, и в темноте он увидел бледное пятно лица, похожее на погребальную маску с двумя темными провалами вместо глаз.

— Отче…

— Тихо, — шикнул Фриц.

Показалось, или сверху донесся какой-то шум?

Ага, вот прервалось порядком досаждавшее унылое пение. Затем прозвучали торопливые шаги и неразборчивые голоса.

И вдруг воздух ножом прорезал крик:

— Пожар!

— Святые угодники, храм горит!

— Это ж молния!

— Нет, две, клянусь кровью Сына!

Раздался топот и божба пополам с неподобающими «праведникам» ругательствами. Фриц так быстро, как мог, заковылял по лестнице вверх. Поднявшись, он еще успел увидеть последнего стражника, выбегающего из караулки.

В оставшуюся распахнутой дверь была видна часть двора, по которому метались люди, и громада храма. Из окон валил густой дым, точно внутри кто-то развел большой костер. В распахнутые двери подобно жадно хватающим невидимое золото пальцам вырывались языки пламени. Роза над входом расправила ало-золотые лепестки, и казалось, что они колышутся на ветру — то плясал внутри храма огонь.

Можно сказать, все вышло очень удачно: каменные стены и крыша не давали дождю помогать в тушении пожара, который пожирал деревянные перекрытия внутри храма. Людям во дворе оставалось только выплескивать ведра воды в зево входной двери. Таким макаром на тушение уйдет час, а то и больше.

Фриц сильно рисковал, но очень надеялся, что внутри храма никого не осталось. Если Ульрих все сделал правильно, то блюстители сопровождали его в уборную. Больше никто в подобное время, даже в полной образцовых клирикан резиденции Филиппа, в церковь не пойдет. Если кто-то и находился внутри, то ему хватило бы времени, чтобы выбежать. Двери ведь не заперты и не заложены засовом, как было в манзилзоаре.

Зато статуи святых, иконы и кресты… Произведения рук мастеров, на которые было потрачено множество усилий, теперь горели и плавились вместе с балками. Но это ведь всего лишь вещи из раскрашенного дерева, мрамора и бронзы, созданные в жалкой попытке подражания Творцу. А люди они…

Живые.

На вопрос, что ценнее — человек или богатое убранство храма, практический каждый бы ответил — конечно же, божий дом! Разве можно ставить церковь в один ряд с людьми? Какая разница, сколько их умрет, бабы еще нарожают.

Но Фриц думал по-другому. И то, что Небеса ответили на его призыв, даровав магию, говорило о многом. Поэтому на горящую церковь Фриц смотрел со странной смесью облегчения, благодарности и горечи. Если бы существовал другой способ надежно приковать внимание обитателей резиденции, Фриц бы его использовал. На самом деле, приходила мысль поджечь драгоценный розарий Филиппа, но все же Фриц пожалел цветы, которые тоже по-своему живые творения Бога. К тому же уничтожение роз, которые Филипп пестовал, точно родных детей, привело бы к такой вспышке его ярости, что сбежавших Ульриха и Гертурду упорно преследовали бы до края мира.

Проливать слезы по поводу разрушенного храма да каяться можно будет и позже. Сейчас следовало пользоваться моментом, иначе все жертвы будут зря.

Фриц подбежал к висящей на крючке связке ключей. Ее он заметил еще утром, когда сопровождал блюстителей, ведших Гертруду в тюрьму — якобы для того, чтобы проследить за их поведением по отношению к даме. С одной стороны вешать так ключи полная беспечность, с другой — своя логика в этом была. Если начальник стражи будет носить ключи при себе и куда-то отойдет, а они вдруг срочно понадобятся, придется искать его по всей резиденции. Да и Филипп наверняка полагался на личную преданность своих людей. И не зря. Если бы не вызванная пожаром в святом месте паника, стражи бы не оставили караулку без присмотра.

Заведенные в резиденции порядки с ключами сыграли Фрицу на руку, пробудив надежду, что все пройдет удачно.

Схватив жалобно звякнувшую связку, он сбежал вниз по ступеням и снова оказался у двери камеры Гертруды. Несколько минут ушло на то, чтобы подобрать нужный ключ. Удача пока что сопутствовала Фрицу — уже пятый из десятка щелкнул в замке.

Пока Фриц подбирал ключи, Гертруда поднялась с подстилки и подошла к двери настолько близко, как позволяла прикованная к стене цепь. Благо, не стала отвлекать испуганными вопросами, только, когда Фриц заскочил в камеру, осмелилась выдохнуть:

— Отче, что…

Сунув Гертруде в ладонь ключи, Фриц приказал:

— Подбирай нужный к оковам на ногах да поживее.

По-хорошему следовало ободрить ее, прошедшую через тяжкие испытания, ласковым словом, обнять и утешить. Но от подобного Гертруда могла совсем расклеиться, закатить истерику и тогда четкого следования плану будет не добиться.

Зато властный тон подействовал. Присев обратно на пол, Гертруда дрожащей рукой вставила первый ключ в замок на стальном браслете, заключившем в смертельное объятие лодыжку правой ноги.

Тут крылось самое узкое место замысла Фрица. Вполне могло оказаться так, что оковы открываются вовсе не ключами стражи. Тогда надо будет плавить металл цепи магией, на что уйдет время, а главное — участие самого Фрица в побеге влюбленных станет слишком уж явным.

Пока Гертруда занималась замком, Фриц принялся снимать плащ и рясу, попутно говоря:

— Сейчас ты должна сосредоточиться и сохранить холодный разум, иначе погибнешь не только сама, но и Ульриха за собой утянешь. Внимательно слушай мои наставления и четко им следуй. Когда снимем цепи, надевай мою рясу и плащ. Выходи во двор — там сейчас суматоха, так что у тебя получится проскользнуть незаметно. Главное, держись уверенно, будто идешь куда-то по важному делу. Ворота должны быть открыты, если нет — скажи низким голосом, что тебя послали с поручением в деревню или еще куда. Придумай по ходу, надеюсь, для этого тебе ума хватит. Как выберешься за ворота, сразу дуй к роще за рвом. Помнишь, мы проезжали ее по пути сюда?

— С кривой березой? — немного неуверенно переспросила Гертруда.

— Верно. Там тебя будет ждать Ульрих. К подкладке рясы пришит кошель, вам должно хватить на первое время. Выбирайтесь из Доннерготта так быстро, как сможете, за пределами графства вас будет труднее достать. Если Ульрих не появится через час, уходи одна. Ты все поняла?

— Д-д-да, но как же вы, отче?

— Это будет самым сложным заданием для тебя. — Фриц, бросив на пол верхнюю одежду, достал из-за пазухи камень. — Ударь меня вот этим по голове. Только осторожнее, не пробей черепушку, она мне еще пригодится.

Он улыбнулся, пытаясь свести все к шутке, но у Гертруды задрожали пухлые губки. Прекратив подбирать ключи, она прохныкала:

— Я не смогу, отче… ударить… вас!

Вложив камень в ее маленькую ладошку и сжав пальцы на холодных гранях, Фриц твердо сказал:

— Сможешь, ведь это ради Ульриха.

Вспомнив о любви Гертруды к романтическим балладам, он произнес вдохновенным голосом миннезингера:

— Ты станешь подобной Элизе, ранившей Зигрфирда его же мечом, дабы избежать подозрений своего мужа в неверности. Используя рану, я представлю все так, будто ты сбежала сама, останусь здесь и смогу тайно помогать вам с Ульрихом.

Говоря все это, Фриц забрал у Гертруды ключи и продолжил подбирать. Дерьмо, почему они не подходят к замку? Неужели придется использовать магию? Что ж, вечно везти не могло. Следовало радоваться, что блюстители не стали накладывать на Гертруду защитных заклинаний, прекрасная зная, какая из нее на самом деле «ведьма».

— Я постараюсь, — проблеяла Гертруда, утирая заблестевшие глаза той же рукой, в которой держала камень.

— Не постараешься, а сделаешь, — припечатал Фриц. — Думай об Ульрихе и все получится.

Последней в связке ключ скрипнул в замке — и мерзкий звук прозвучал сладчайшей музыкой. Оковы спали и Гертруда сама, без понукания, бросилась натягивать рясу Фрица. Сидела та не ахти, подметая пол и слишком сильно обтягивая бедра, но в полумраке будет не особо заметно. Да и всем во дворе пока не до разглядывания одного из многочисленных клириков.

— Ты себя нормально чувствуешь? — спохватившись, спросил напоследок Фриц. — Бежать сможешь?

Гертруда, проникнувшись своей важной ролью, отрывисто кивнула. Фриц все же провел рукой над ее головой, произнеся краткую молитву о даровании сил и бодрости духа.

Теперь настал решающий момент.

Встав перед Гертрудой на колени, Фриц скомандовал:

— Бей.

— Отче. — У нее уже опять глаза были на мокром месте.

И куда только подевалась недавняя решительность?

— Вы наш спаситель. Даже не знаю, как вас благодарить…

— Лучшей наградой для меня будет, если вы оба выберетесь из этой передряги, поженитесь и нарожаете кучу детишек. — Фриц выдавил улыбку — хотя у него у самого почему-то защипало в горле.

— Да хранит вас Господь, — со всхлипом выдохнула Гертруда.

Занеся руку, она тюкнула Фрица камнем по верхней части черепа.

«А-а-а, дурища, слишком сильно!» — успела промелькнуть в гаснущем сознании последняя мысль.

А затем Фриц погрузился во тьму.

* * *

— Вот так, теперь даже шрама не останется, — тоном человека, донельзя довольного проделанной работой, произнес Филипп, убирая ладонь с затылка Фрица.

Тупая боль, словно давившая на череп изнутри с момента возвращения сознания после рокового удара, действительно исчезла. Следовало признать, Гертруде от волнения почти удалось то, что не вышло у подручных Вольфганга — она едва не пробила Фрицу голову.

Зато побег удался.

Фриц очнулся, когда его вытаскивали из камеры стражники, костерящие на чем свет стоит «проклятую ведьму», посмевшую ударить священника. Раз они не волокли эту самую мерзавку за собой, значит, пока не изловили.

Судя по оброненным стражниками словам, большинство слуг еще занимались разгребанием завалов в только что потушенном храме. Пока новость дойдет до вышестоящих, пока соберется отряд. Хотелось надеяться, к тому времени Ульрих и Гертруда будут уже достаточно далеко.

Фрица, смыв кровь с волос и наскоро перевязав гудящую голову в лазарете, отвели к Филиппу. Тот очень хорошо владел собой, но по едва заметным складкам у губ Фриц догадался, что на самом деле Филипп с трудом подавляет бешенство. Значит, птички точно упорхнули!

Прежде, чем начать кричать или читать нотации, Филипп осмотрел рану на голове Фрица и быстро провел лечение. Потом уселся в свое кресло и, наверное, целую минуту барабанил пальцами по столу, словно нагнетая напряжение.

— Итак, не сомневаюсь, ты будешь очень рад узнать, что во время вызванной пожаром суматохи брат Ульрих ускользнул от своих надзирателей, — наконец, с расстановкой произнес Филипп. — Также из резиденции скрылась фрау Гертруда. Оба они наверняка сейчас направляются в сторону границы графства. Впрочем, тебе их место назначения должно быть известно лучше, чем мне.

Вот и пришло время допроса.

В который раз Фриц подумал, не лучше ли было сделать ноги вместе с Ульрихом и Гертрудой. Глупо ожидать, что Филипп не раскусит простенькую ложь с ударом камнем. Однако… Фриц не хотел терять приход, и дело было вовсе не в жажде власти или почета.

Прихожане нуждались в нем. И, по сути, Фриц ставил их благополучие под угрозу, затевая спасение парочки влюбленных. Если его покарают лишением должности, кто знает, какого нового священника пошлют в Спанхейм. Будет ли тот ограничивать своеволие блюстителей? Будет ли бежать в мороз и ливень на зов больных? Будет ли снисходителен к малым грехам? Вряд ли.

Да, Фриц понимал, что, возможно, рискует жизнями многих ради двоих. И что стоило бы, как часто советовал Пауль, не лезть, куда не следует. Но таким уж дураком Фриц уродился — не мог позволить кому-то умереть у себя на глазах.

Сейчас же ему предстояло призвать все свое искусство убеждения, вранья и красноречия, чтобы сохранить должность приходского священника.

Имелось кое-что еще, удержавшее Фрица от побега. Он все еще верил в Филиппа.

Это был первый высокопоставленный клирик, который не просто осуждал на словах существующее положение дел в Церкви, но начал что-то менять. Да, Филипп перегибал палку, но все еще можно исправить! Только бы достучаться до него.

— Не буду скрывать, Ваше Преосвященство, я действительно рад побегу Ульриха и Гертруды, — заговорил Фриц, осторожно подбирая слова, словно шел по тонкому льду и тщательно следил, куда ставит ногу.

— Я никогда и не притворялся, что одобряю ваше решение устроить для них суровую показательную кару.

Филипп улыбнулся печальной улыбкой отца, выслушивающего оправдания блудного сына.

— До сегодняшнего дня я всегда ценил твою честность. Как оказалось, зря.

— Неужели вы думаете, я помогал беглецам? — Фриц вложил в эти слова все возможное негодование. — Каюсь, я воспользовался суматохой, чтобы взять ключи и спуститься к осужденной. Но я собирался лишь побеседовать с ней, принеся последний привет от любимого человека, а также утешить перед грядущей казнью. Когда я присел рядом с фрау Гертрудой и наклонился, чтобы услышать ее шепот, она ударила меня чем-то по голове. Наверное, камнем, который нашла в камере. Я потерял сознание практически мгновенно. Видимо, потом она забрала у меня ключи, открыла оковы и сбежала…

— Да, да, так все и было, — ядовито произнес Филипп. — Даже не пытайся обмануть меня столь жалкой ложью.

— Что же, по-вашему, произошло на самом деле? — осведомился Фриц. — Вы ведь видели рану у меня на голове, лечили ее и можете подтвердить подлинность. Думаю и камень со следами моей крови уже нашли. Вы же не считаете, что я сам себя им ударил? Или, подобно спасителю влюбленных, святому Августину, побился головой о стену?

Фриц изобразил попытку врезаться лбом в столешницу, надеясь легкой шуткой уменьшить разлитое в воздухе напряжение. Филипп всегда ценил хороший юмор, но не в этот раз.

— Да ты просто жалкий шут, Фридрих-Вильгельм! — треснув по столу раскрытой ладонью, рявкнул он.

— Но ведь именно шуты всегда говорят властителям правду, — мягко произнес Фриц. — Позвольте же мне обратиться к вам не как к высшему духовному лицу, но как к другу. Я понимаю, что вы чувствуйте, столь долго созерцая худшие стороны человеческой натуры. Продажность церковных иерархов, жестокость земных владык, жадность богатых и озлобленность бедных. Бывали моменты, когда мне самому хотелось просто выжечь весь мир очищающим огнем, а затем сотворить заново — чище и прекраснее… Однако это не выход! Нельзя сделать людей лучше, используя только страх. Для воспитания всегда применяется метод кнута и пряника, вы же только хлещете плеткой-девятихвосткой, показывая весьма сомнительный пряник в виде спасения души. Люди — земные существа, им нужны и какие-то радости в бренном мире. Вера не должна нести с собой страх. Пусть прихожане идут в храм с радостью и охотой, а не из-под палки. Если вы продолжите на них давить, не давая ничего, кроме сомнительного удовольствия стучать друг на друга, то получите восстание.

Фриц давно не говорил с таким жаром, вкладывая в слова всю свою убежденность и веру. Однако он видел по невозмутимому лицу Филиппа, по его взгляду, спокойному, точно водная гладь, что для того идущая от сердца речь не важнее назойливого жужжания комара.

Выслушав Фрица, не перебивая, Филипп сказал уже без злости, с усталостью и легкой досадой:

— Ты считаешь себя умудренным опытом человеком, но на самом деле еще очень молод и видел не так уж много, чтобы столь уверенно судить о человеческой природе.

Фриц счел за лучшее не углубляться в спор, напоминая о своем военном опыте и прочем. Просто сказал:

— Безусловно, мне далеко до вас, однако молодость не лишает меня способности наблюдать, анализировать и делать выводы. Я могу взглянуть на проблему со стороны и, возможно, увидеть то, что вы за ворохом свалившихся на ваши плечи забот, не заметите.

— Я вижу достаточно, а вот ты дальше своего носа не заглядываешь и совершенно не желаешь слушать, что тебе говорят, — отчеканил Филипп. — Я ведь не раз повторял, что происходящее сейчас — лишь временные меры, чтобы призвать людей к порядку. Нужно собрать всю волю в кулак и проявить жесткость, как пастух, загоняя овец на дорогу, ведущую к теплому стойлу. В обход обрывов, куда они по глупости стремятся. Ты же, вместо того, чтобы помогать, несешься в пропасть вместе с ними. Как я вообще могу слушать советы от того, кто осмелился поджечь храм, чтобы дать возможность преступникам сбежать?!

Он словно переводил разговор с важного на копание в проступках и наказаниях. Или для Филиппа теперь сгоревшие деревяшки и были самым важным?

— К пожару я не имею никакого отношения, — с каменным лицом произнес Фриц. — Была гроза и молния угодила в церковь. Такое случается.

— Ты не хуже меня знаешь, что на храмы накладывается защита от подобных природных явлений, — прищурившись так, что его глаза почти исчезли за веками, обронил Филипп.

— Значит, то была десница Божья. — Сейчас Фриц даже не лукавил, искренне считая, что получил поддержку высших сил — Господь использовал его, как свое орудие.

— Или рука простого смертного, использовавшего магию.

— Даже если чисто теоретически предположить, что молнию мог вызвать я, разве Господь, дарующий мне силу, допустил бы подобное обращение со своим домом?

— Сила бывает не только от Господа, — протянул Филипп, все с тем же прищуром. — Особо искусные слуги Лукавого умеют маскировать свою темную магию под святой дар…

Фриц похолодел: неужели дойдет до подобного?! Вот же он влип! Остался, чтобы переубедить Филиппа, но в итоге лишится не только сана, но и жизни.

Впервые Фриц задумался о том, а не ошибся ли в Филиппе с самого начала. Что если тот гораздо более фанатичен и уперт, а раньше просто ловко скрывал это?

Мысли лихорадочно заметались в голове, ища пути к бегству. На руках нет подавляющих магию оков, уже хорошо. Филипп, конечно, сильнее по части святого дара, но в банальном умении драться у Фрица есть преимущество благодаря молодости. Следует не доводить дела до колдовского сражения, просто нанести удар под дых или в солнечное сплетение да задать стрекоча. Пока стражники очухаются, возможно, удастся добежать до конюшни…

И еще где-то в глубине души заворочался страх совсем иного рода: вдруг попадание молнии в церковь на самом деле вовсе не божья воля? Что если он, Фриц, сам того не подозревая, стал оружием темных сил?

Нет! Если погрузиться в подобные мысли, то можно и с ума сойти. Разве Фриц не смог бы отличить светлый дар Небес от адской тьмы? Сила Лукавого всегда помогает в эгоистичных делах, Фриц же старался ради других. Но вдруг он обманывает себя?

Все, хватит, об этом стоит подумать после — сейчас важнее выпутаться из сложившейся ситуации.

— Я мог бы легко обвинить тебя в службе Врагу рода человеческого, — опасно мягко произнес Филипп, заставляя Фрица напрячься для нанесения удара.

— Но, помня о твоих былых заслугах, проявлю снисхождение. Тебя спасает и то, что из церковной утвари почти ничего не пострадало. Истинное чудо — в таком огне уцелели даже деревянные статуи святых.

От внезапного облегчения, пришедшего на смену ожиданию драки, живот Фрица свернулся в тугой пульсирующий комок и подкатил к горлу, не давая дышать. Именно это уберегло Фрица от опрометчивой фразы о том, что поразительная сохранность статуй и прочего — лишнее доказательство божьего промысла.

Интересно, а сам Филипп как думает? Вряд ли верит, что Фриц обратился к темным силам, иначе никакой пощады бы не было. Однако судя по тому, что Филипп не отказывался от своих заблуждений, волю Бога он в произошедшем тоже не видел.

Или предпочитал не видеть.

В голове всплыло воспоминание о сражении с демоном и те обвинения, которые адская тварь бросала Филиппу. Властолюбие, готовность идти к цели по трупам, фанатизм. Неужели демон, всегда стремящийся ко лжи, сам того не подозревая, изрек правду?

— Все, что случилось с храмом архангела Михаила, спишем на стихию, а правда останется лишь между нами. На тебя я наложу вполне посильную епитимью за помощь в побеге преступников. — Филипп заговорил деловым тоном. — После ее выполнения ты сможешь вернуться в Спанхейм на прежнюю должность. Естественно при условии, что ты принесешь клятву не мешать действиям блюстителей морали и во всем подчиняться решениям их главы. Я не хочу терять такого умного и подающего надежды сторонника. Уверен, став старше и набравшись опыта, ты поймешь мою правоту и полностью разделишь убеждения.

Филипп снова улыбнулся той своей особой отеческой улыбкой, которая покоряла сердца. Однако на Фрица она больше не действовала.

Он сознавал, что снова сует голову в петлю, не принимая щедрое предложение Филиппа. И все же, какой прихожанам Спанфурта толк от пастыря, который не сможет защитить их от произвола блюстителей?

— Безмерно благодарен за вашу доброту. — Фриц заговорил смирено, пытаясь хоть так смягчить свои слова. — Однако подобной клятвы дать не могу, ибо не смогу ее сдержать и тем самым стану клятвопреступником.

Откинувшись на спинку кресла, Филипп с минуту изучал Фрица внимательным взглядом, словно пытался прочесть мысли. Проникнуть в душу и подчинить своей воле.

Наконец, тяжело спросил:

— Это твое окончательное решение? Не хочешь взять время на размышления?

— Нет, я уже достаточно размышлял и мои убеждения не поменялись. — Фриц улыбнулся. — На том стою, и не могу иначе.

Внутренне он снова приготовился к сражению. Вот сейчас Филипп объявит, что даст ход делу о поджоге храма и вызовет стражу…

На лице Филиппа отразилось искреннее сожаление, оно же прозвучало и в голосе:

— Раз ты не хочешь отказаться от своих заблуждений, то отправляйся к варварам. Возможно, пребывание среди язычников научит тебя смирению.

Ждавший худшего Фриц даже не стал протестовать против такого наказания, которое кому-то другому показалось бы весьма суровым. В конце концов, раз он остается в лоне Церкви, то еще может что-то изменить. И если Филипп надеется, что ледяной воздух и дикие нравы северян вправят Фрицу мозги, то глубоко ошибается. Зною и пустыне Аласакхины это в свое время не удалось.

Чтобы проветрить голову и подумать, Фрица послали на дальний север — служить в храме, недавно основанном в столице Сванстадта. Хорошо еще, что не в Холгалярл, где Фрица ждала бы теплая компания Уве. Возможно, Филипп пожалел бывшего протеже, или, что вероятнее, не вспомнил о давнем случае с воровством.

По собственному желанию к варварам ехали лишь мечтающие о подвигах во имя веры.

Остальных же отправляли в самую тяжелую из возможных ссылок.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32