Мой первый опыт в нерикоми (СИ) [Владимир Михайлович Титов] (fb2) читать онлайн

Мой первый опыт в нерикоми

Пролог

Приговор соседа Иннокентьича был окончательным и обжалованию не подлежал:

— Сгнил твой вяз, Лидуша. Насквозь. Может, год-другой простоит. А дунет посильнее, так он и завалится.

— К-как? — спросила Лидия.

— Это уж как Бог даст. Или чёрт. От ветра зависит. Может, на провода — тогда половина Слободки без света останется. А может, на твой дом.

— Что же делать? — спросила Лидия.

— А что тут сделаешь? Вызывай рубщиков. Они на дерево влезут, аккуратно его, по кусочку, разделают и сами вывезут. Только уж ты, Лидуш, не скупись, зови профессионалов, а не алкашей поселковых. Мой свояк в позапрошлом году хотел старую берёзу срубить, она ему пол-участка затеняла, и нанял какого-то ёжика чуть не за бутылку, так этот дятел косорукий ему берёзу на соседский сарай уронил. А там газовый баллон стоял, его расхе… разгерматизация, в общем, произошла, проводка коротнула — и полыхнул сарайчик. Там ещё техника дорогая, пила, газонокосилка, мотоблок — всё погорело… Фёдор год расплачивался.

— Да, да, — Лидия покивала. — Я знаю, дядь Саш. Просто этот вяз… он же прадедушкин. Прадедушка его посадил, когда на войну уходил…

Иннокентьич развёл руками и вздохнул.

— Лидуш, ты, конечно, решай сама. Просто, если он на провода завалится, он полдеревни без света оставит.

Лидия вздохнула. Сосед был несомненно прав. Огромный сук, отколовшийся от фамильного вяза, обнажил страшную для всякого садовода картину: по всей длине отщепа внутри ствола шла чёрная полоса. Крепкий с виду вяз был обречён. И, наверное, если не срубить его сейчас, он упадёт и наделает беды.

Но… сколько Лидия помнила себя, она помнила этот вяз. Когда она была совсем крошкой, летом мама ставила коляску под его ветви, и первое воспоминание Лидии были зелёные листья, пронизанные солнцем. Одним из первых слов, которые она подхватила, было слово «вяз», и она долго называла «вязами» все деревья. А сколько было радости, когда она научилась забираться на него, и залезала всё выше и выше (много позже она поняла, что её древолазные упражнения немало попортили крови маме и бабушке). Когда им было по десять-двенадцать лет, они с подругами на летних каникулах часами сидели в его ветвях, как птицы, и так же щебетали. К ветке, которая теперь обломилась, в незапамятные времена были прикреплены «вечные» качели — покрышка от КамАЗа на цепях: на них качалась ещё мама

Осенью она каждый год следила за тем, как желтеют и облетают его листья, а весной — как пробуждаются почки, как голые ветки покрываются нежно-зелёной дымкой.

Она помнила два десятка семейных баек и легенд, так или иначе связанных с вязом: главная, конечно, была история прадедушки, который посадил вяз перед уходом на фронт, а вернувшись, вкопал у корней вяза трофеи: «Железный крест» и кинжал гитлерюгенда.

Вяз сотни раз провожал её и встречал — когда она отправлялась в школу, когда она бегала на гулянки, когда она уезжала и возвращалась… и в тот раз тоже.

Срубить вяз — всё равно что срубить часть себя.

Дед и бабушка в отъезде — на той неделе она отправила старых в санаторий. Вернутся — как бы их кондратий не хватил при виде порожнего места…

Но ведь он же всё равно умирает, так?

…Когда она оставила заявку на сайте арбористов-рубщиков, она очень надеялась, что Дашка не видит её слёз.

* * *

— Это они? — спросила Дашка.

— Ага. Да… вон, у них на машине Винни-Пух с бензопилой. Точно они.

— Прощай, старый вяз, — с комичной торжественностью произнесла дочка. — Ты был верным талисманом нашей семьи, но ныне пробил твой час.

— Дашка, заткнись, а то я сейчас разревусь, — сказала Лидия.

Конечно, вслух она этого не сказала.

Возле ворот стоял грузовик-пикап, на дверце которого был изображён мультипликационный Винни-Пух, летящий на шарике перед деревом. Правда, шарик был закреплён на страховочных ремнях, перепоясывающих тело мёдолюбивого рифмотворца, а обеими лапами Винни держал бензопилу. Возле грузовика стояли два господина, похожих на Винни-Пуха и Пятачка: волосатый бородатый здоровяк и карманный паренёк полтора метра с кепкой. Оба были одеты в рабочие комбинезоны и перетянуты страховочными ремнями; Дашка, выпуча глаза, таращилась на представителей опасной профессии, представших перед ней в боевой амуниции.

— Вот это деревце рубить? — спросил волосатый и бородатый здоровяк.

— Да, — кивнула Лидия.

— М-да. Когда увидел заявку, глазам своим не поверил, — непонятно сказал бородач. — А тебе его не жалко, Ли? — неожиданно спросил он.

Теперь пришёл черёд Лидии вытаращить глаза.

— Ты???

Овцы и бабуины

(Десять лет назад)

Она скользила глазами по строчкам, каждое слово, каждая буква в которых падали ей на сердце расплавленным оловом…

Ну… должны были падать. Она читала приговор своей любви, своей будущей жизни, но не чувствовала… ничего.

Умом она понимала, что случилось худшее, но при этом внутренне оставалась совершенно спокойна.

«Это шок», — подумала она. Она вспомнила, как два года назад у неё на глазах умер отец. Он долго болел, онкология пожирала его, как змея лягушку — не спеша и размеренно. Все знали, что он не выздоровеет, но в глубине души надеялись, что вот ещё, чуть-чуть, попробовать новое лекарство — и болезнь отступит… И, когда она вышла на десять минут из комнаты, где лежал отец, забывшийся тяжёлым сном, а вернулась к его бездыханному телу, она поняла, что это — всё. Но с ней не случилось ничего из того, о чём она читала в книгах: сердце не защемило, слёзы не хлынули из глаз, она не забилась в рыданиях — хотя она любила отца и горевала о потере.

Вот и сейчас.

Ей не хотелось бить кулачками по клаве ноута, заходясь в рыдающем хохоте, не хотелось выть, напиться и побиться головой об стенку.

Она ещё раз просмотрела скриншоты, улыбнулась и нажала кнопку «Отправить»..

Он позвонил через полчаса.

— И что это значит? — заорал он вместо приветствия.

— Это я хотела бы у тебя спросить, — сказала она. — Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Это фотошоп, ты что, не видишь?

Лидия нервно хохотнула.

— А по-моему, это не фотошоп, а скрины твоей переписки из вконтактика с этой овцой Милкой Барановой. И я точно знаю, что это не фотошоп, потому что я лично их скриншотила.

— Я…

— Клюв от воробья. Сашок, я ведь не тупая, к сожалению для тебя, я догадывалась, что она у тебя не «просто коллега по работе». Ладно, мы современные люди… не перебивай!.. если свербит — можешь её потрахивать, но ты ж там такие сопли в сахаре развёл! Тебе самому не стыдно? «Хочу слизывать мёдик с твоих милых малюсеньких титечек»!. — пропищала она голосом вредного малютки-гнома. — А кто у нас «королева римминга»?

— Я такое не писал! — заорал уличённый изменщик так, что трубка завибрировал.

— Писал, Сашок, писал. И поставил там тридцать три смайлика, как влюблённая школота. А хочешь, — она зловеще улыбнулась, хотя собеседник не видел её, — я ваше воркование выложу в паблик, а? Про римминг, пеггинг и прочее… Ты у нас, оказывается, продвинутый чел!

Следующие пять минут Лидия с тонкой улыбкой на губах слушала угрозы, которые расточал её неверный возлюбленный.

— Сашок… — устало проговорила она, — я тебя понимаю. Со мной тебе скучно. А с ней — весело и прикольно. Я — унылая и правильная, а она вся такая крутая панкушка, девчушка-попрыгушка… татушки на бёдрах, чёлочка зелёная. Ну только зачем надо было всё это?

— Что «всё»?

— Ты же в любви мне клялся, в Италию хотели съездить, отпуск подобрали так, чтобы вместе… Зачем?

Сашок пыхтел. Лидия не стала ждать, когда он соберётся с мыслями, отключила вызов и поспешно добавила номер бывшего возлюбленного в игнор-лист.

* * *

— Дура, — припечатала Светка, выслушав историю со скриншотами.

— Я?

— Ты.

— Вот это поворот! Я поймала этого козла на измене и я же дура?

Светка кивнула.

Девушки сидели на дощатом лодочном пирсе, уходившем в озеро на пять метров, и болтали босыми ногами над зеленоватой водой. Рядом на нагретых досках лежали смартфоны, стояли сандалии и пивные банки: две пустые и четыре непочатые.

— Дура. Трижды дура. И я это тебе счас докажу. Вот ты его решила соследить, так? Целую спецоперацию закрутила…

— Да никакой операции! — фыркнула Лидия. — Подсмотрела однажды, как он на ноуте пароль от вконтактика набирает… «Прозерпина666» по-русски с латинской раскладкой.

— А-а, ну-ну. Знаю этот способ.

— Тоже мне, кулхацкер… Подсмотрела, а потом, когда заметила, что он слишком часто лайкает её посты и фотки, залезла в его акк и нашла это…

— Угу, угу. Понятно. Знаешь, подруга, если ты за парнем следишь — значит, ты ему по определению не доверяешь. Ты с ним спишь, но вы остаётесь чужими. А если так, то может ну его на?..

— А что ты предлагаешь? Этот козёл будет мне в открытую изменять, вешать лапшу на уши, а я буду этими ушами хлопать?

— Лидуш, ты как маленькая… Если ещё не поняла это к своим двадцати трём годикам, послушай старую мудрую женщину, которая скоро разменяет четвертак: все мужчины полигамны. Ещё раз: все, абсолютно все мужики изменяют своим девушкам. Не изменяют только те, у кого не стоит или кому не дают.

— Бред!

— Биология, а не бред. Матушку-природу на кривой не обскачешь. Каждая женщина, даже самая безбашенная, стремится к упорядоченности и постоянным отношениям, но самый паршивенький мужчинка стремится осеменить как можно больше самочек.

— И что?

— А вот тут самое интересное. Вот ты наперёд знаешь, что твой «му» будет тебе изменять. Во всяком случае, хочет изменить. Так ты не истери, как малолетка, а ведисебя, как мудрая взрослая женщина. Поставь себя так, чтобы он всегда возвращался к тебе и свои ресурсы тоже нёс тебе, а не сторонним шлюхам. То есть, им — конфеты, букеты и красивые слова, а тебе — красенькую маффынку и брачный договор…

— Свет, у меня такое чувство, как будто я читаю женский глянец девяностых. Как доярке из Хацапетовки охомутать нового русского.

— Кстати, зря так бухтят на девяностые. Мой папаша их по инерции ругает, а мама и дядя говорят, что нормальное было время. Злое, бедное, грубое, но честное. Кто хотел — поднялся. Просто большинство не хочет шевелиться. Ждут, что к ним сами придут и сами всё дадут. Не люблю, кстати, этот момент в «Мастере и Маргарите». Пафосная глупость. очень пафосная и очень глупая.

— Ну ладно. Вот ты такая вся мудрая, посоветуй: как мне стать любимой женой у альфача, который бегает с пипиркой наперевес и хочет присунуть в каждую дырку, от очка в сельском нужнике до замочной скважины? Как его зацепить? Встречать его в розовом пеньюаре, подавать кровавый стейк и, пока он жрёт, делать ему минет с горловым пением? Просто интересно.

Света поджала губы, что означало напряжённую мыслительную работу.

— У всех по-разному, Лидос. Но главное одно: мужику должно быть с тобой комфортно. Комфортнее, чем со всеми остальными тёлками. И дело тут не в котлетах и минетах, ты же понимаешь, ты же умная, хотя и дура.

Лидия фыркнула.

— Не, ну правда. Вот, ты узнала, что твой козёл тебе изменил. Так? Надо было не выводить конфликт на точку невозврата, а аккуратно привить ему чувство вины. Чтобы он сам понял, как накосячил, и кинулся бы исправляться.

— И как это сделать?

— Ну-у-у… — Выпитое под палящим солнцем крепкое пиво ударило в голову Свете. Это выражалось в том, что обычные слова звучали чуть дольше, во фразах возникали паузы, которые Света заполняла неприличными мантрами. — Можно симулировать… скажем-м-м… сердечный приступ… или самоубийство…

— Или оргазм, — ляпнула Лидия, которую тоже накрывало. Света хихикнула, а Лидия продолжала. — Прикинь, мне один козёл… не этот, другой — как-то раз после этого дела заявляет: «Ты что, не кончила? Ну могла бы хотя бы симулировать»…

— А ты?

— А я сказала, что я бы симулировала оргазм, если бы он был в со-стоянии с-симулировать сто-яние.

Света расхохоталась, и к ней присоединилась Лидия. Девушки принялись толкать друг дружку с пирса, и в итоге полетели в воду вместе.

* * *

— Ты, Светуля, конечно, права, — говорила Лидия через полтора часа. — Но ты не вдупляешь главного. Я женщина, а не розовая безмозглая овечка Долли. И мне нужен мужчина, а не бабуин…

Химик против гомсомола

Увидев шагающих по аллее Жеку, Алину и Пашку-Грача, Виктор вскочил со скамейки и поспешил навстречу.

Следующие несколько минут заняли объятия, поцелуи (в исполнении Алины), хлопки по плечам и спине и поздравления.

— Дело в шляпе, диплом в кармане, — говорил Виктор. — Теперь я — официально признанный химик. Дед на том свете может вздохнуть спокойно и хлопнуть амброзии с Бутлеровым.

— И что собираешься делать? — спросил Грач, которого так прозвали со школьных лет за яркую внешность — смоляно-чёрные кудри и выдающийся нос.

— Бухать на радостях, что же ещё!

Друзья усмехнулись. Скорее Дунай потечёт вспять, чем Железный Вик выпьет что-то крепче кваса. Он с тинейджерства занимался лёгкой атлетикой и делал успехи, но однажды на дне рождения однокурсницы поддался на провокацию друзей и в одно лицо выдул поллитровую бутылку водки. Итогом стало тошное похмелье, позорно проигранное соревнование, разнос от тренера и, что самое главное, потеря реноме в глазах именинницы, которая ему нравилась. Виктор не обиделся. Он понимал, что парень, который звучно рыгает мимо унитаза, выглядит не очень секси. После того случая он, как выражаются бумеры, «завязал»: прекратил пить раз и навсегда. Он не изображал отвращение при виде поддавших обывателей и не доставал друзей лекциями о вреде пьянства. Он не выглядел белой вороной, когда в весёлых компаниях брал сок и воду без газа. Просто алкоголь и он отныне существовали в непересекающихся плоскостях.

— Отдохну, конечно, недельки две-три. Всё-таки диплом — это не контроша по алгебре в седьмом классе. Надо релакснуться. Грач обещал за время моего отсутствия не пропить «Слоббо»…

— Всё будет нормально, не переживай, — сказал Грач. — Договорились же.

Ещё учась на первом курсе, Виктор и Жека (Алина и Грач подтянулись попозже) запустили информационно-развлекательный портал. Вначале это была простенькая домашняя страничка на бесплатном хостинге, заполненная короткими статейками с претензией на остроту. Репортаж о пожаре городского троллейбуса, который автор наблюдал изнутри, расследование о догхантерах (выдуманное по меньшей мере наполовину), разгромная рецензия на фильм «Волкодав», рассказ об обезлюдевших за последние четверть века сёлах и хуторах Слобожанской области… Поначалу юные медиамагнаты действовали наобум, ощупью искали формат, пытались подражать всем подряд и выдумать что-то уникально-своё. Много шишек было набито (особенно, когда отцы-основатели подрались из-за одного несогласованного материала), немало денег, добытых тяжёлым неквалифицированным трудом, сгинули в пасти рекламщиков, однако сайт рос.

Хотя идея его принадлежала Жеке, Виктор быстро выдвинулся вперёд и стал сперва неформальным лидером, а потом и официальным гендиректором фирмы, в собственность которой был оформлен портал. Это он настоял перенести сайт на нормальный платный хостинг, он убедил соратников, что всплывающие баннеры — прошлый век: доход от них мизерный, а пользователя раздражают. Он вовлёк в дело Грача, которому по силам было бы разговорить гипсового Ильича, и Алину, оказавшуюся экспертом по соцсетям. Он и определил концепцию портала: не влезать в политику и бизнес-разборки, не ванговать крах Америки и восстановление потенции одной ложкой простой советской соды. Материалам о Слобожанске и области отдавать не меньше трети, но не больше половины пространства. За эксклюзив и годные лонгриды платить хорошие деньги, а отрерайтить статью из Вики мы и сами сумеем.

За четыре года «Слоббо» набрал вес и популярность, оброс пулом авторов и спикеров, его статьи растаскивали по соцсетям и цитировали на местном телеканале. Подростковая забава стала доходным бизнесом.

— А как отдыхать будешь? В другом полушарии? — спросил Жека.

— Наверное.

— Ещё не придумал, с кем? — Алина обвила рукой шею дипломанта.

— Пока не решил, — улыбнулся Виктор и улыбнулся в ответ.

На лица Жеки и Грача упала лёгкая тень. Их компания была вместе без малого десять лет, у парней бывали девушки, а Алина… Алина была в их четвёрке «своим парнем», но успела побывать близкой подругой всех троих. Бывало, что в одно и то же время она встречалась со всеми тремя, особенно это не афишируя, но и не скрывая. По молчаливому, но никем не оспариваемому договору, Алина не отдавала предпочтение никому, и никто из троих не претендовал на неё безраздельно… до сего дня. Совместное путешествие было чем-то большим, чем секс по дружбе.

Вик решил разрядить обстановку.

— Ну что, едем в «Лимассол»? Я себе к диплому «камри» подарил. — Он не стал уточнять, что купил машину в кредит. — Ядовито-зелёную, как сперма дракона.

— А разве у драконов есть сперма? — живо поинтересовалась Алина.

— А разве нет?

— Они же рептилии. У них же клоака…

— Алик, — мягко заметил Жека, — сперма есть у всех, даже у насекомых. Просто у рептилий нет половых органов, как у нас. Но сперма есть. Правда, я не уверен, что у драконов она зелёная.

— Надо поймать дракона и подоить, — предложил Грач.

Через несколько минут они ехали в «Лимассол» — не самое пафосное, но, по единодушному мнению всех четверых, лучшее заведение Слобожанска. В колонках неистовствовали «The Dubliners».

— Стой, стой! — закричала вдруг Алина.

Виктор лихо сманеврировал к обочине.

— Забыла что?

— «Метросад» проезжаем. Заскочим?

— Алик, давай потом, — попросил Жека. — Мои ноздри уже обоняют лимассольские кальяны.

— «Потом» будет не раньше трёх ночи, — возразила Алина. — Тут никого не останется, кроме парочки бухих брёвен. Да и мы будем уже никакие.

— Алина права, — поддержал подругу Грач. — Я с марта на «Метросаде» не был.

— Вот-вот. А я — с Нового года! — обрадовалась поддержке Алина. — Вик, сделай крюк к «Фиалке», возьмём «Виноградный день», посидим часок с народом.

— А что, я за, — согласился дипломант. — Давай, Жека, гламурные клубешники от нас не уйдут, а «Метросад» — это же наше всё! Это же легенда! И мы — её часть!

Жека для приличия покочевряжился, но подчинился воле большинства.

Они припарковались возле магазина, который с начала девяностых делал кассу на тусовочной молодёжи, купили двухлитровый снаряд с боевым отравляющим веществом класса «коктейль», бутылку минералки, по пакетику фисташек, и потопали в «Метросад».

В двухсоттысячном Слобожанске метро не было и не предвиделось, однако легендарное тусовочное место называлось не как-то ещё, а именно «Метросадом». До начала царствования Николая II здесь было митрополичье подворье, потом подворье перенесли, а две десятины земли, усаженные яблонями, акацией и сиренью, отошли городу и стали называться «Митрополичьим садом». Городская дума распорядилась прорубить дополнительные аллеи, сделать в центре площадку с фонтаном, поставить киоски и скамейки. Так, за несколько лет до Первой мировой, «Митрополичий сад» стал светским парком. Потом он стал парком советским, со статуями красноармейца и грудастой комсомолки на месте сломанного фонтана, и за недолгое время сменил несколько наименований. Он побывал сквером Парижской коммуны, потом парком имени Троцкого, потом — ожидаемо — сквером, но уже Сталинским, а после развенчания культа личности ему вернули имя Парижской коммуны и обратно произвели в парк.

В конце восьмидесятых он был средоточием общественных страстей Слобожанска, здесь каждый месяц гремели митинги, на эстраде в центре глаголом жгли сердца зевак самопальные поэты и барды. А по вечерам аллеи парка, вытеснив цивильных гуляющих, заполняли неформалы — от малолеток в проклёпанных школьных курточках с обрезанными рукавами до седеющих волосатиков.

В девяностые парку Парижской коммуны вернули имя Митрополичий сад, а неформальная молодёжь, облюбовавшая это место, перекрестила его в «Метросад». Тусовки начинали собираться с обеда, когда заканчивались занятия в школах, ПТУ и местных вузах, а расползались глубоко за полночь. В «Метросаде», как на выставке, можно было увидеть субкультурщиков всех мастей: там кучковались худосочные крикливые панки, обильно-волосатые металлисты, брейкеры в штанах шире труб ТЭЦ, толкинисты с деревянными мечами, алисоманы в красно-чёрном, скинхеды, да и просто тинейджеры без конкретных костюмно-музыкальных предпочтений, которым тесно в родительских квартирах, а клубы — не по карману.

Хотя в небольшом сквере тусили бок о бок номинально враждебные субкультуры, стычки случались нечасто, не говоря уж о массовых побоищах толпа на толпу. У безбашенной молодёжи, даже подогретой дешёвым алкоголем и травкой, работал групповой инстинкт самосохранения: стоит один раз поддаться искушению — и место мирной тусы превратится в территорию войны. Так что клановые счёты лучше сводить за два-три квартала подальше, а тут каждый волен найти своих и общаться с ними.

Шли годы, первые завсегдатаи «Метросада» выросли, остпенились, обзавелись детьми и взрослыми заморочками, повзрослевшие хиппи и алисоманы отошли от своих субкультур и не воспитали продолжателей, а избежавшие посадок скины ушли на глубокий шифр, зато появились хипстеры, эмо, винишко-тян и отаку-анимешники, которые тоже тянулись на легендарные аллеи. Мир менялся с бешеной скоростью, интернет из малопонятного заморского дива для яйцеголовых стал привычной и неотъемлемой частью жизни, перестали быть роскошью мобильные телефоны, компьютеры, иномарки и отдых за границей, но «Метросад» оставался культовым тусовочным местом. Именно там старшеклассники Вик и Жека познакомились с Алиной, а через полгода к ним прибился Грач. Теперь они выросли и могли позволить себе отдых в более пафосных местах, но время от времени собирались в старом Митрополичьем саде.

Вот и теперь они сидели на спинке скамейки, потягивали «виноградное» пойло — Вик был верен своей минералке и не изменял ей — и смотрели, как неподалёку крутят огненные шары фаерщики. Со стороны огненных жонглёров лёгкий ветерок доносил резкий запах керосина.

С другой стороны слышался говорок африканских барабанов, юноша и девушка — почти неотличимые друг от друга, тощие, в афганских шальварах, мешковатых рубашках и дредами — выбивали ритм, кукольно-красивая юная красноволосая девушка извивалась перед ними прямо на брусчатке, а ещё с десяток парней и девушек стояли вокруг. Поодаль гуртовались ещё несколько стаек молодёжи.

Виктор смотрел на «афробарабанщиков» и скептически ухмылялся. Жека заметил его взгляд.

— Что, Вик, нравится тяночка? Тыбвдул?

— Опомнись, родной. Она ещё в школу ходит, старый ты павиан, — ответил Виктор. — И вообще, не в моём вкусе.

— Девчонка?

— Да нет, вот эти барабаны, дреды, гарлемская гимнастика.

— Неарийская музыка, да? — ухмыльнулся Грач.

— Да не в том дело. Пусть играют хоть марсианское, но и своё не забывают. А мы забываем. Ты видел, чтобы малолетки вот так сидели в вышитых рубахах, играли на рылеях и калюках?

— На чём? — переспросил Грач.

— Грачина, не позорься, — усмехнулась Алина, — в «Слоббо» полгода назад было интервью с тем парнем, который делает на продажу харди-гарди.

— Ну а…

— Так их в южной России и называли рылеями..

— Вот! — Виктор поднял палец. — Лишнее подтверждение. Не знать своего — не стыдно. Если какой-то кадр сидит в косоворотке и бренчит на гуслях или скрипит на рылее, все понимают, что это просто фольклорист повёрнутый. Не то чтобы городской сумасшедший, но вроде того. То есть послушать можно, но делать, как он — да ну, я что, клоун… А в панталонах султанской одалиски и в тибетской ночнушке, с тентаклями на бошках, стучать в негритянские барабаны — нормально.

— Вот я и говорю, что ты хренов нацик.

— Грачидзе, иди на хутор бабочек ловить. Просто мне не нравится, что мы у себя дома стесняемся быть собой.

Сбоку послышался звон бьющихся бутылок, девичий визг «Не трогайте его!» и что-то нарочито-гневно бубнящий низкий голос.

— Вот и твои братья-фашисты, — сказал Грач. — Легки на помине

— Кто? — удивился Виктор.

— Гомсомол, мать их. Защитники морального здоровья нации.

— Какой гомсомол? — Виктор удивился ещё больше.

— Вик, ты со своим дипломом совсем оторвался от земли, — заговорил Жека, который до того, посмеиваясь, слушал шутейные препирательства друзей. — А это дерьмо у нас с мая. Не гомсомол — это их так прозвали — а горсомол, «Городское сообщество молодёжи». Стайка бычков в двадцать рыл, может, чуть больше. Типа независимое общественное движение, молодёжь за всё хорошее против всего плохого, вот только все знают, что их крышует губер, без его разрешения они бы пикнуть не смели.

— И что этот… гомсомол делает? — спросил Виктор.

— Ходят по улицам, докапываются до людей, кто курит или пьёт в неположенном месте. Если их не слушают, могут сигарету залить из опрыскивателя, а бутылку отнимают и в помойку. Снимают это на видео и выкладывают на ютуб.

Виктор хмыкнул.

— И вправду, я отстал от жизни, за молодёжной модой не слежу. С апреля у меня диплом, диплом и больше ничего. А что же «Слоббо» о них не писал?

— Х-ха! — фыркнул Грач. — Орион Плахота хотел внедриться к ним, сделать расследование. Говорил, мне даже гонорар не нужен, напишу за идею, хочу этих уродов раскатать по полной. Но ты же сам завещал, чтобы никакой политоты, так? А мы чтим заветы отца-основателя…

— Ещё могут подойти к парню с серьгой или цветными волосами, к девушке в короткой юбке и сделать замечание. Мол, вы позорите наш славный город, — продолжал Жека. — И не отвяжутся, пока человек на камеру не пообещает «исправиться».

— Их часто бьют? — осведомился Виктор.

— Они дебилы, но не совсем, — сказал Жека. — Ходят по пять-шесть особей и цепляются обычно к тем, кто не может вломить. К тому же они формально правы, сейчас запрещено пить-курить где попало. Хотя всем понятно, если взрослый человек после работы выпьет на улице ноль-три пива и выкурит сигаретку, мир не рухнет. Но это…

— Ребят, ну их! — Алина стала дёргать за рукава Жеку и Виктора. — Хотели же в клуб. Посидели — и пойдём…

Виктор усмехнулся.

— Побежим, роняя тапки, от каких-то недоносков?

Тем временем трое «недоносков» затормозили возле афробарабанщиков, а ещё пять-семь неторопливо приблизились к четверым друзьям.

«Гомсомольцы» были все, как на подбор, коротко стрижеными плотными парнями немного за двадцать. На всех были чёрные футболки с гербом города (на малиновом поле каменная баба, а над ней — рука, охватывающая сноп колосьев), на головах — кубанки, за поясами — нагайки.

— Мир вам! — с натужной радушностью произнёс приземистый, бокастый парень с ваххабитской бородкой. — Вот так, как вы, нехорошо сидеть. Люди захотят сесть, как полагается, на сидение, а вы его испачкали…

Алина дёрнула Виктора за рукав. Он похлопал её по руке.: всё в порядке.

— Что ещё? — спокойно, так что издёвка почти не слышалась, спросил Виктор.

— Вы, я вижу, употребляете, — продолжал бородач. — Это запрещено.

— В Российской Федерации нет сухого закона, — в том же тоне ответил Виктор.

— Вы употребляете алкоголь в общественном месте, — не унимался ревнитель нравственности. — Это — административное правонарушение. Покиньте общественное место или уничтожьте алкогольный напиток.

— Да чтоб тебя! — неожиданно рассмеялся Виктор. — Чмоня, это ведь точно ты! — Он ткнул пальцем бородатого в грудь. — А я сразу и не узнал! Богатым будешь!

— Молодой человек, не надо махать руками, иначе мы будем вынуждены вас успокоить! — спокойно, но с угрозой сказал бородач.

— О, посмотрите на него! — продолжал Виктор. — Меня не узнаёт! Ты же Чмоня-второгод! Первый алкаш класса. Ты в седьмом классе в школу с похмелюги заваливался! А помнишь, как ты не мог сесть, потому что отчим тебя выпорол?

Алина, хотя и была напугана, расхохоталась.

— Ты его знаешь? — удивился Жека.

— Вместе в школе учились. Знакомьтесь: Сашка Иванов, олсо ноун эз Чмоня. Все в школе его так звали, даже учителя между собой. Общий шут был — придурок, дрыщ и потомственный почётный зюзя. А сейчас и не узнать… Ладно, Чмоня, послушай старого однокашника, я тебе кое-что объясню. Вы, парни, не понимаете, где находитесь. Это «Метросад». Здесь с лохматых времён такое правило: живи и давай жить другим. Мой вам совет: или не мешайте людям, или топайте отсюда по-хорошему. Ваши морды не вписываются в здешний пейзаж.

— Молодые люди, вы ведёте себя неадекватно, мы будем вынуждены применить к вам…

Что именно бородатый Чмоня хотел применить, осталось тайной, его пафосная речь завершилась сдавленным визгливым воплем. Он попытался заломить Виктору руку, но медиамагнат и дипломированный химик ловко освободился из захвата, а в следующую секунду борец за нравственность получил в глаз.

Виктор не занимался боевыми искусствами и дрался нечасто, но, когда требовалось, его крепкие сухие мышцы легкоатлета работали, как пружины, и он бил резко и результативно. Так случилось и в этот раз.

Не дав врагам времени опомниться, Виктор выдернул из-за пояса Чмони нагайку и крест-накрест хлестнул ближайшего к нему «гомсомольца» по толстым ляжкам, обтянутым камуфляжными штанами.

Опоясанный нагайкой заверещал и неуклюже шарахнулся в сторону, прочие «гомсомольцы» тоже подались назад. Ситуация была явно нештатная. Кто-то, поспешно отступая, сбил с ног оператора, и тот с ругательствами опрокинулся на землю.

— Запорю, быдло! — рявкнул Виктор голосом гневного барина, у которого псарь Савоська обкормил лучшего гончака несвежим мясом и сорвал охоту, на которую был зван сам предводитель дворянства.

— Вик, Вик, пошли! Ну их! — Друзья в шесть рук ухватились за него.

Четвёрка покинула «Метросад» довольно быстро, но позорное бегство их манёвр никак не напоминал. «Гомсомольцы» не преследовали своих обидчиков. Судя по звукам, доносившимся из полутёмного сквера, неформальная молодёжь не прониклась ценностями моральной чистоты и принялась втолковывать незваным гостям правила поведения в «Метросаде».

…Было полпятого утра. Виктор, Грач и Алина, похохатывая, выходили из «Жестяного Крокодила». Жека потерялся где-то в «Лимассоле», пытаясь склеить пьяненькую молодую чиновницу из мэрии и её страшную подружку. Алина откровенно висла на Викторе и всем видом являла готовность поехать к нему на афтепати.

Возле зелёного «камри» их поджидали трое крепких молодых парней в штатском.

— Ветров, Виктор Сергеич? — один из троицы шагнул навстречу Виктору.

— Это я, — сказал Виктор. — В чём дело?

Незнакомец отработанным движением вытащил из кармана красную книжечку, раскрыл перед лицом Виктора.

— Старший лейтенант Морозов. Ты арестован.

— Чё за х-ня? Старлей? — развязно поинтересовался Грач.

— Ты и ты! — офицер ткнул в Алину и Грача. — Отошли! Отошли, а то упакуем, алкашня сраная! Ветров, стать к машине, руки на крышу! Дёрнешься — считай, статья за нападение на сотрудника у тебя в кармане.

— Всё в порядке, ребята, — спокойно сказал Виктор.

— Колюще-режущие предметы, огнестрельное оружие, наркотики?

— Только то, что ты подкинул.

— Шутничок? — Старлей незаметно, но сильно ткнул Виктора пальцем в правый бок. — Дошутишься. Ты при свидетелях обвинил сотрудника милиции в должностном преступлении. Счас впишем это в протокол, и считай, что на двуху уехал… Стой смирно, тварь, а то…

Что «а то», старлей не придумал.

Чужие руки сильно и умело, притом не слишком усердно, а как-то брезгливо, охлопали Виктора.

— Так. Встаём. Руки за спину!

Виктор почувствовал холод стальных браслетов на запястьях, отсекающий его от диплома, клубов, «Слобо», Алины, новенького «камри» и всего мира свободных людей.

Он понял это, но не почувствовал ни страха, ни горечи.

— За что вы его? Что он сделал? — донёсся с другой стороны отчаянный крик Алины.

Старлей не соизволил ответить, а двое в штатском уже усаживали Виктора в полицейскую легковушку. Один из двоих пересел на водительское сиденье, рядом разместился старлей, над головой ревнула мигалка, и Виктор поехал в самое длинное приключение.

* * *

— …имеются основания полагать, что обвиняемый может скрыться, уничтожить улики, оказать давление на потерпевших и свидетелей, а также иным способом воспрепятствовать объективному расследованию уголовного дела, на основании чего суд не усматривает оснований согласиться с доводами обвиняемого и его защитника о возможности избрания обвиняемому меры пресечения, не связанной с лишением свободы…

Виктор слушал судейское бормотание вполуха. Он знал, что его ждёт. Адвокат (ребята молодцы: не выходя из похмелья, подсуетились и наняли ему хорошего адвоката — не эффектного краснобая из голливудских фильмов, а старого, совковой выделки, бывшего следака, имеющего выходы на других следаков, экспертов, прокуроров, судей и прочие винтики карательной системы) откровенно сказал: закроют до суда. Статья двести тринадцатая, часть вторая, «хулиганство группой лиц» — считается тяжкой. Виктор недоумевал, откуда взялась группа: его друзья в стычке с «гомсомольцами» участвовали только в качестве зрителей. Но потом он узнал, что борцов за нравственность побили фаерщики — кулаками и палками-стаффами, из которых они делали факелы для жонглировки. Самый зрелый фаерщик был моложе самого юного нагаечника, однако на стороне неформалов был численный перевес. «Гомсомольцы» в беспорядке отступили, но тут явилась кавалерия из-за холмов — полицейский патруль. Они схватили двух поддатых фаерщиков, а найти Виктора, который засветился на камере у оператора, не составило труда.

Он равнодушно смотрел перед собой, думая о том, что прежняя жизнь закончилась. Родительский дом — старинная крестовая изба на перекрёстке Автопромышленной и Щорса, с огуречным парником и портретом прапрадеда Аристарха Платонова в гостиной, который материнская родня берегла весь бурный двадцатый век. Пот и азарт тренировок, лекции в гулких аудиториях и уксусный запах институтских лабораторий, детский восторг при виде шестизначной цифры недельного дохода в админке. Девушки — их было немало, можно сказать — много. Большинство он помнил отрывочно. Смазливые юные личики, европейские или с монголинкой, пепельные, блондинистые, чёрные с кудрями, крашеные (на рыжих ему не везло, о чём он очень жалел: говорят, рыжие страстные и прикольные), груди, ноги, попы… Алина, конечно, была на особом счету, но она — свой парень. Всё это осталось там, позади, отсечёное холодными наручниками и равнодушным бормотанием судьихи, для которой Виктор и его мир был очередным делом в папке. Начинается новая жизнь, и в ней следовало разобраться…

Покорной и вязкой глины ком

— Кого-нибудь ещё ждём? — спросил длинноволосый усатый парень неопределённого возраста — между четвертаком и сорокетом.

— Да нет, наверное, — ответила Лидия. — Давайте начнём. Для начала познакомимся. Если кто-то забыл, меня зовут Лидия Энгельгардт, мы с вами будем заниматься керамикой. Я научу вас всему, что знаю и умею сама. Все необходимые материалы — керамические массы, инструменты, формы, глазури, ангобы, пигменты — обеспечу я. Обжигать буду здесь, у меня тут в подвале установлена муфельная печь. Если у кого-то возникнет желание посмотреть, как она работает — милости прошу. От вас же ничего не требуется, кроме хорошего настроения и желания создавать. Оплачивается каждое занятие в отдельности, хотя, если кому-то удобно, можно оплатить сразу несколько занятий. И ещё… Если кто-то после нашего курса решит заняться керамикой всерьёз — это будет для меня лучшим подарком.

Будущие керамисты — пять дам от пятнадцати до пятидесяти с лишним лет и волосатый парень — слушали её и рассматривали расставленные на полке вазы, кружки, свистульки и скульптуры, которые когда-то обрели форму под её руками.

«Расслабься, — в сотый раз напомнила она себе. — Ты не училка, не лектор, не тренер, и не студентка на защите диплома. Люди пришли, чтобы посидеть, пообщаться и полепить всякие безделушки в своё удовольствие. Ты не обязана рвать задницу, чтобы они действительно чему-то научились. Учатся в школах, в институтах и на всяких дурацких курсах, а у тебя — гончарные посиделки»…

— Здесь, в клубе, мы будем лепить вручную и с помощью некоторых инструментов. Желающие попрактиковаться на гончарном круге могут записаться на индивидуальное занятие у меня дома.

— Сколько это стоит? — спросила коротко стриженая блондинка.

— Полторы тысячи за два часа. Чуть больше, чем групповое занятие. Дело в том, что гончарный круг у меня только один, а нас уже шестеро…

— Уже семеро, — перебил её хрипловатый баритон от двери. — Здравствуйте. Простите за опоздание…

При появлении опоздавшего две девицы непроизвольно поправили причёски и загадочно улыбнулись, а лектор судорожно сглотнула.

Это был мужчина лет тридцати, роста достаточно высокого, чтобы не производить впечатление дылды, с широкими плечами, размах которых зрительно подчёркивал синий пиджак — вновь прибывший носил его с белой рубашкой и модно потёртыми голубыми джинсами. У него были густые тёмно-русые волосы, уложенные на прямой пробор, а глаза скрывали очки с дымчатыми стёклами.

Лидия усилием воли отвела взгляд от ямочки на подбородке вновь прибывшего и вернула себе управление.

— Здравствуйте, — сказала она. — Не беспокойтесь, мы пока ещё ничего не делали. Я — Лидия.

— Дмитрий, — представился синий пиджак.

— Очень приятно. Простите, Дмитрий, в следующий раз советую вам одеться попроще.

— ???

— Будет жаль, если вы запачкаете свой костюм. У нас, керамистов, грязная работа.

— Да-да, конечно. Я просто прямо с работы. Должен был заехать домой и переодеться, а тут нас сорвали на срочное заседание. Два часа переливания из пустого в порожнее…

— Ну, наверное, не совсем их пустого в порожнее…

— Увы, — Дмитрий развёл руками. — Именно так.

— Ничего. Берите стул, подсаживайтесь, вливайтесь в наш маленький союз.

Она рассказывала и показывала, как разминать керамическую массу, как раскатывать её на столе скалкой, как вылеплять из бесформенного комка чашечку, и ловила себя на том, что постоянно смотрит на Дмитрия. Да не просто смотрит, а пялится. Дмитрий тоже замечал её взгляды, но, кажется, относил внимание преподавательницы на счёт своей неловкости. Глина в его руках то и дело пересыхала от усердного катания и трескалась, он добавлял воды, но единственное, чего добился — это изгваздал рукава, хотя предусмотрительно засучил их по локоть. Лидия усилием воли заставляла себя не уделять внимание Дмитрию больше, чем остальным.

В группе быстро выделились лидеры: длинноволосый и коротко стриженая полноватая блондинка, чуть старше преподавательницы. У них довольно быстро получились кружечки с претензией на изящество. Лидия показала, как скатать колбаску из керамической массы, которая станет ручкой будущей кружки, как сделать шликер, как нанести его на место, где ручка примыкает к кружке, где нужно сделать деревянной спицей тонкую насечку.

— Йес-с! Готово! — воскликнула блондинка, любуясь своим творением.

— Отлично! — похвалила Лидия. — Хотите что-то ещё попробовать?

— Конечно. Время ещё есть?

— Ещё час, — сказала Лидия. — Можно попробовать лепку из шнурков. Друзья, если кто-то хочет кушать — там, в коридоре, кулер и пакетики с чаем, а я прихватила коробочку рханого печенья.

— Ржаного? — удивился волосатый усач.

— Да. Я сама пеку, — с тонкой ноткой гордости отметила преподавательница.

— Хм. Забавное совпадение. Я тоже, — сказал длинноволосый.

— О, ещё один домашний кондитер? Приветствую, коллега! — откликнулась стриженая блондинка.

Дмитрий, отчаявшись вылепить что-то вменяемое, тоже решил перекинуться в «шнуровую керамику», но и здесь ему не повезло. Тонкие шнурки пересыхали и рассыпались на катышки напоминавшие известное вещество кишечного происхождения. Немолодая дама, которая освоила лепку из «шнурков» быстрее всех, вызвалась помочь ему, но духи кремнезёма были неумолимы к неофиту: за два с половиной часа он кое-как вылепил кособокую пиалу.

— Что, Данило-мастер, не выходит каменный цветок! — усмехнулся незадачливый керамист.

— Дмитрий, не расстраивайтесь! — воскликнула Лидия. — У вас сильные старательные руки, вам просто нужно чуть менее усердно катать. Вы пересушиваете массу.

— Друзья! — сказала она, когда занятие подошло к концу. — .Все прекрасно поработали, все молодцы. Если вам кажется, что у вас что-то не получается, не переживайте: ваши руки овладевают новым навыком, и скоро вы увидите, что глина стала вам послушной, как в поговорке. К следующей среде я высушу ваши работы, и мы будем раскрашивать их ангобами и покрывать глазурью. Всем спасибо, всех жду через неделю! Мужчины, если вы поможете мне отнести всё в подвал, я буду очень, очень благодарна!..

Через двадцать минут она выходила из дверей городского ДК, прокручивая в уме цифры. По пятьсот рублей с семерых — итого три с полтиной. Тысячу двести отдать за месячную аренду подвального закутка, триста — за класс на сегодняшний вечер. Билет на электричку до дома — шестьдесят четыре в один конец, итого сто двадцать восемь. Неплохо. Если удастся довести поголовье учеников до десятка, будет ещё лучше Можно и дюжину а вот больше — вряд ли: и тесно будет, и забегаешься между ними, а вот сейчас в её кружке тёплая приятельская атмосфера. Оказывается, вести настоящий мастер-класс совсем нетрудно, хотя с непривычки голова кружится, и от волнения неприлично хочется есть. Нет, не есть, а жрать: звучит, конечно, некрасиво, но точно отображает суть явления. Электричка через полчаса, а следующая — через час двадцать пять. Может, зайти в кафе, отметить наедине с собой любимой преподский дебют?

— Лидия! — окликнул её знакомый баритон, и она едва не подпрыгнула от неожиданности.

В нескольких шагах стоялДмитрий. Несмотря на прохладный сентябрьский вечер, он был в одной рубашке, а пиджак держал за петельку через плечо. Ну да, он же извозил рубашку в глине…

— А, Дмитрий! Кого-то ждёте?

— Вас, — спокойной сказал ученик. — Я на колёсах, вас подвезти?

«Подкат на отличненько, — подумала Лидия. — А нужно ли мне это?»

— Я еду в Лихогородск, — сказала она.

— Ну и что? Бешеной собаке сто вёрст не крюк. К тому же тут не сто, а самое большое тридцать…

— Нет, спасибо. У меня уже куплен обратный билет на электричку. Зато я сейчас собиралась зайти куда-нибудь перекусить, если хотите, составьте мне компанию

— С удовольствием! — сказал неспособный ученик.

— Только вот мои условия: никаких ресторанов. Там нужно полчаса ждать, когда принесут заказ, а я хочу успеть на поезд. Тут через два дома есть приличная пирожковая, зайдём?

Через несколько минут Лидия с аппетитом поглощала мясной пирог, купленный её внезапным кавалером: тот решил оплатить перекус для двоих, а она не стала ломаться.

(Почему бы нет? Если у него лишние деньги, она не против спонсорской помощи, а чай с пирожками ни к чему не обязывает!)

— Отличные пирожки. Я перед вами в долги, Лидия, — с улыбкой сказал Дмитрий.

— За что? Вы заплатили за урок и даже за ужин.

— Вы открыли мне отличное заведение. Буду знать, куда заглянуть, если окажусь поблизости и захочется перекусить.

— У них можно заказать доставку! — заметила Лидия — с гордостью, будто пирожковая была её предприятием.

— Да? Отлично! Надо будет взять у них контакты.

— Вот, на столе пачка визиток.

— А ведь я вас помню, Лидия! — снова заговорил Дмитрий. — Вы были пять лет назад в Москве на «Ладье». — Он достал из кошелька малость потрёпанную визитку с надписью «Лидия Энгельгардт. Авторская и традиционная керамика».

— Вау! Какой раритет! — воскликнула Лидия.

— Я, как только увидел вашу рекламу, сразу вас вспомнил. У нас дома до сих пор стоит ваша пирамидка.

— Йольский светильник, — поправила Лидия.

— Что, простите?

— Йольский светильник. Обрядовый. Его ставят на праздничный стол на Рождество и на летнее солнцестояние, зажигают в нём свечу. Это германский обычай, но у нас тоже появились любители… Я привезла тогда квасники, кружки и три чайных сервиза, а ещё скульптуры и несколько таких, как вы говорите, пирамидок..

Она улыбнулась, вспоминая эту авантюру. Малявка, только-только расторговавшаяся и вышедшая в плюс по доходам, она решила во что бы то ни стало засветить свои глиняшки в первопрестольной. Перевозка контейнера с изделиями стоила ей немало нервов — и денег. В первый день она чуть не плакала от досады — у неё купили всего-навсего пару обливных кружек, а во второй день как прорвало плотину: расхватали почти всё, остался только огромный квасник, она «отбила» все затраты и вернулась с небольшой выручкой.

— Я в этом пока слабо разбираюсь, — с улыбкой, которую называют обезоруживающей, признался Дмитрий. — Но надеюсь, вы меня просветите.

— Обязательно! — улыбнулась Лидия.

Она попивала каркаде, рассказывала своему собеседнику об исторических разновидностях кувшинов, и уже без стеснения рассматривала его. Она разбиралась в особях противоположного пола не хуже, чем в керамике, и понимала, что перед ней сейчас находился роскошный образец мужчины. Именно мужчины, а не мужика, парня или мальчика. Уже переросший щенячество, но ещё не успевший отвратительно заматереть. Рослый и широкоплечий, но не гигант, в меру мускулистый, но не перекачанный бройлер. Ухоженный, но не из «метросексуалов», которые торчат перед зеркалом едва ли не больше, чем девицы. Размеренные движения, уверенная речь, то и дело взблёскивающие в летучей улыбке крепкие белые зубы…

И кольца на безымянном пальце нет, машинально отметила она и тотчас одёрнула себя. Так нельзя. Даже если парень тебя заинтересовал, это смешно — сходу примеривать на него роль спутника жизни.

— Лидия, можно ли задать вам странный вопрос?

«Началось в колхозе утро…», — подумала она, но вслух сказала:

— Хм, прямо заинтриговали! Задавайте!

— У вас такая фамилия… Вы не из тех самых Энгельгардтов?

Лидия рассмеялась.

— Не знаю, Дмитрий, про каких «тех самых Энгельгардтов» вы говорите. Мой папа в молодости был уверен, что мы «из блаародных», всё искал у себя баронские корни, но не нашёл. Насколько удалось выяснить за несколько лет ковыряния архивов, его предки — курские, харьковские и слобожанские мещане. Ну, а мамина бабушка до смерти балакала на слобожанском суржике. Так что я — простушка, чёрная кость. Разочарованы?

— Ничуть. Я и сам из плебеев. Мы друг дружки стоим.

Он улыбнулся — и в этот момент Лидию пронзило острое чувство тревоги. Как будто треснувший при обжиге кувшин на щелчок по боку отозвался дребезжанием. Что-то в нём было надломлено, надорвано; казалось, за успешным внешним обликом он скрывает какую-то мучительную тайну. Эти объединяющие «мы» и «друг друга» прозвучали до жалости фальшиво. Как будто он и хочет завлечь симпатичную девушку (а в том, что ученичок запал на учительницу, сомнений не было), и что-то его останавливает.

«Побаивается женщин. И в первую очередь — тех, которые ему нравятся. Наверное, был травматичный опыт. Тяжёлое расставание, или даже развод».

Лидия решила прийти на помощь:

— Дмитрий, а который час?

— Двадцать два семнадцать, — машинально отчеканил Дмитрий.

— Ой… мне пора. У меня электричка. Как раз успею добежать до вокзала…

— Вас подвезти? — без особой надежды спросил ученик.

— Нет, Дмитрий, благодарю, я лучше сама. Приходите на следующее занятие.

— Обязательно!

Письмо первое

«Привет!

Не напрягай память — мы прежде не встречались, ты меня не знаешь. И я тебя, честно говоря, тоже. Но я давно читаю твой сайт, а недавно узнала из новостей (да, ты знаменитость, обо мне вот так в новостях не скажут!), что тебя арестовали.

Можно, не буду писать, будто я ужаснулась и всё такое? Хотя, наверное, это нелегко: нормальному человеку, который далёк от криминала, оказаться в тюрьме.

В общем, я зашла на твой сайт (как бы его не прихлопнули под горячую руку), нашла там твой адрес и решила написать.

А почему бы и нет? Ты прикольный, а — молодая интересная мадемуазель (женщин о годах не спрашивают, но тебе, так и быть, скажу: мы одного возраста). Поможем друг другу. Мои письма помогут тебе скоротать дни за решёткой (надеюсь, их будет не очень много), а я пообщаюсь с интересным человеком, героем нашего времени и выпусков новостей. А потом, если не успеем надоесть друг дружке, можем и встретиться.

Наверное, много расписывать не буду. Пока. Будь здоров и не тоскуй. Тебя на воле ждёт прекрасная незнакомка».

Самоубийство луковицей

Продольный грохнул ключом по железной двери.

— Гуляем?

— Да, да! — в два голоса закричали Виктор и Славян.

Когда зовут на прогулку — надо реагировать быстро. Менты ленивы, чем меньше зеков предстоит выводить из камер и распределять по прогулочным дворикам на крыше — таким же камерам, только без мебели, без окон и без потолка, отделённых от неба решёткой — тем им проще. Если моментального ответа не будет, продольный просто пойдёт дальше.

— Готовность минута, — отозвался мент и потопал к следующей двери.

— Потом доиграем, — сказал Виктор, кивая на картонку с кустарными шахматами, которые их неизвестный предшественник выплавил из пластиковых коробок.

— Лучше заново, эту партию я вчистую слил, — ухмыльнулся Славян.

— Ну, я бы так не стал говорить… с потерей ферзя не потеряна партия. Ладно, как скажешь. Этих, ночных телезрителей, будем будить?

— Пускай дрыхнут, — скривился Славян. — А то один встанет, второго не добудимся, а менты заведут шарманку: «одного не ведём, одного не оставляем».

— Пускай, — согласился Виктор.

Они успели переобуться и взять бутылки с водой, когда дверь распахнулась, и здоровенный конвоир с обманчиво-добродушным лицом гаркнул:

— Сто шестая, на выход!

Через минуту за ними захлопнулась дверь прогулочного дворика.

— Нормально, — сказал Виктор. — Сегодня хоть не будем носами сталкиваться. Но вспрыснуть надо, а то пыли наглотаемся

Он свинтил крышку с бутылки и стал поливать бетонный пол, Славян последовал его примеру.

По соседству грохало железо — дворики заполнялись гуляющей публикой.

— Какая хата гуляет? — гортанно крикнули по соседству.

— Сто шестая, — отозвался Виктор. Гортанный сосед продолжать общение не захотел: наверное, ждал других.

Гуляющие перекликались, над двориками погромыхивали железные трапы под ботинками конвоиров, китаец из камеры для иностранцев распевал песню собственного сочинения на мотив «Восточные сказки»:

— Россия закон надо изнасиловати,

А судия, прокурору, следователь убити!

Под эту музыку Виктор и Славян скакали на месте, вращали кулаками и махали руками, как мельницы. После разминки они натянули рабочие нитяные перчатки, подпрыгнули, ухватились за решётку потолка и стали подтягиваться, то подгибая голову к груди, то притягиваясь всем корпусом к решётке.

— Что, спортсмены, в побег собрались? — окликнул их конвоир.

— Готовимся к пляжному сезону, — ровным голосом ответил Виктор.

Оба подтянулись по двадцать раз, но ни один не хотел спускаться первым. Наконец, они переглянулись, Славян прохрипел «Хорош!..», и они спрыгнули на пол.

— Бёрпи? — полувопросительно сказал Славян.

Виктор покачал головой.

— Давай две минуты перекур.

— Ну, ладно.

Через полчаса они закончили зарядку, вылили на обритые головы остатки воды из бутылок и уселись на скамейке.

— …И заметь, — говорил Славян, продолжая начатый в «хате» разговор. — В былинах — ни слова о войнах с Западом. Богатыри ходят на Царьград, воюют со кочевниками, и бьются со Степью реально насмерть — «руби старого и малого, не оставь поганых на семена». А про войны с европейцами — ни слова. Хотя в истории славяне воевали и с франками, и с саксами, и с норманнами, и с балтами, и между собой резались только в путь…

— Ну так почему? — спросил Виктор.

— А подумай. Ты ведь не станешь гордо рассказывать направо-налево, как вы с братом нажрались водки и друг другу морды квасили?

— Хмм…

— Не станешь. И ни один нормальный человек не станет этим хвастаться. Другое дело, если набил морду пьяному уроду, который до твоей девушки домогался. Так и в былинах… У Руси был враг, сильный и опасный — Степь. Со Степью воевали веками и поколениями. Проигрыш в войне со Степью — это конец всему, истребление или плен, который ещё хуже смерти. А на Западе — там пусть дальняя, но родня. И, если с ней были какие-то распри, то лучше это забыть.

— «Налетели ветры злые, да с восточной стороны…» — вполголоса речитативом напел Виктор.

— Вот! — с жаром подхватил Славян. — С восточной, а не с западной! То есть смотри… спустя тыщу лет после того, как были сложены былины, помнили, что самый злой враг — там, на Востоке. — он усмехнулся. — Об этой стороне былин у нас не распространяются, и при совке, и сейчас. Нетолерантно, панимаиш. А Прозоров об этом прямо пишет…

…Вот уже третью неделю они соседствовали: Виктор и странный юнец, который только-только дорос до «взрослого» СИЗО. Однажды поздним вечером их завели в маломестную камеру, где сидели двое мелких магазинных воришек, или, как принято было говорить в этой среде, «крадунов». Сперва они сошлись на почве увлечения спортом: оба фанатично тренировались во время прогулок и не пропускали ни одной. В остальное время Славян — так звали молодого Викторова сокамерника — если не спал, то читал что-то из своей обширной библиотеки. Он притащил с полпуда книг, мало похожих на затрёпанное тюремное чтиво. В его мешке соседствовали русские былины и «Старшая Эдда», «Стратагемы» и Сунь-цзы, Ницше, Алексей Толстой и Николай Гумилёв, из современных — Алексей Широпаев, Александр Асов, Лев Прозоров и Сергей Алексеев. Виктор, снедаемый тюремной скукой, попросил что-нибудь почитать, и с того дня они проводили долгие часы в беседах.

Славяна можно было бы принять за мальчика-ботаника, увлечённого историей, философией и тому подобными непрактичными глупостями, если бы не уголовное дело, где мелькали цифры «105», «111», «162», «282» и тому подобное. О своей «делюге» Славян, по понятным причинам, не распространялся, а Виктор, просвещённый в тюремном этикете, не расспрашивал. Тут бы со своими проблемами разобраться, а в чужие дела влезать — только лишнюю головную боль наживать…

…За спортом и беседами время, отведённое на прогулку, пролетело незаметно. Виктор и Славян вернулись в камеру, где в ноздри привычно ударил многолетний тюремный смрад, особенно ощутимый после свежего воздуха, который они глотнули на крыше.

Сокамерники уже проснулись и пребывали в привычном агрегатном состоянии, то есть курили и смотрели телевизор.

— Борь! — окликнул Славян за обедом одного из крадунцов — парнишку лет двадцати, слегка приторможенного из-за родовой травмы.

— А?

— У тебя ведь послезавтра срок кончается, так?

— Ага! А чё?

— Завидую, чё! Мне бы так! Слушай… — он заговорщически подмигнул, — надо тебе, как говорят в армии, дембельский аккорд…

— Это как? — насторожился любитель чужой колбасы.

— Счас расскажу. Доведём мусора продольного до инфаркта… Тебе ничего не сделают, ты ж почти свободный гражданин…

Злодейский план Славяна обсуждали шёпотом, давясь от смеха. «Почти свободный гражданин», которому в розыгрыше отводилась главная роль, согласился удивительно легко. Виктор и Славян, видя в великовозрастном дурачке существо низшего порядка, не гнобили его, но покровительствовали ему и стремились приохотить к литературе: двадцатилетний мужчина до сих пор читал по складам. Второй «крадунец» — пожилой бомж — заметно трусил, но, задавленный совместным интеллектуальным превосходством Виктора и Славяна, возражать не стал.

Утренней поверки ждали, как дети ждут первого январского утра, когда под ёлкой материализуются подарки от Дедушки Мороза.

В полседьмого на этаже одна за другой загремели двери: сидельцев выгоняли в коридор, один из конвоиров заходил в камеру, стучал деревянной кувалдой по оконной решётке и по стенам, заглядывал под шконки, сбрасывал на пол пару матрасов, распахивал шкафчик, вытряхивал содержимое одного-двух баулов на выбор и выходил. Утреннему осмотру не придавали серьёзного значения: конвойные знали, что зеки успели надёжно попрятать все «запреты». Добычей утренних осмотров становился самодельный кипятильник из обрывка провода, бритвенных лезвий и спичек, или моток верёвки, сплетённой из ниток, добытых из свитера и мешка из-под сахара — «дорога» для нелегальной арестантской почты.

Позёвывая, Виктор, Славян и пожилой бомж вышли в коридор — «на продол», как говорили в этих кругах. Молодой «крадунец» Боря лежал неподвижно, с головой укрытый одеялом.

— А четвёртый где? Ему особое приглашение? — спросил немолодой капитан с залысинами над морщинистым лбом.

— Не знаю, с утра не вставал, — постным голосом отозвался Виктор.

Капитан зашёл в камеру и сдёрнул одеяло с Бори.

В следующий момент он вылетел «на продол» с матерным воплем.

— Сука! Тварь! — отдельные человеческие слова прорывались сквозь нескончаемый поток матерщины, как сквозь помехи при радиосвязи. — В моё дежурство, козлина, зарезался! — Капитан схватил рацию. — В сто шестой труп! Носилки и усиление сюда!

— На пол! Все трое на пол! — рявкнул другой конвойный, замахиваясь деревянной кувалдой. — Не дёргаться!

— В чём дело, старшой? — сощурился Славян.

— На пол, уроды, башку раскрою! — заорал конвойный.

Трое арестантов полегли на пол: от обозлённых конвойных можно было ожидать всего.

Гремели железные ступени лестницы — к сто шестой бежало «усиление» и двое зеков из хозбригады с носилками. В соседних камерах колотили в дверь и орали, спрашивая, что произошло. Продольный грохнул кувалдой в ближайшую дверь и попросил заткнуться.

Носильщики в тёмно-серых родах переложили на носилки тело с торчащим из окровавленной кофты заточенным черенком ложки.

— Шевелись! — покрикивал капитан. — Может, ещё живой! Врач где? Где врач? — рыкнул он в рацию

— Счас будет, — проквакала рация.

— Выносите! Этих троих в браслеты!

Прибывшее усиление с усердием, точно на состязании на первенство УФСИН, завернуло лежащим на полу узникам руки за спины и скрепило их запястья наручниками.

— На допросе, уроды, костями срать будете, — не унимался капитан.

— Старшой, эт-та… — промычал не на шутку напуганный бомж. — Он, по ходу, наложил себе на руки…

— И кончил с собой, — постным голосом проговорил Славян.

Виктор подавил неуместный смешок.

Капитан наклонился к молодому бандиту:

— Пюо ходу, ты его и грохнул, а?

Хозбригадные тем времене протопали с носилками в коридор. В этот момент лежащее на них «тело» потянулось и поднялось, как гоголевская панночка в гробу. Прямо с торчащей из груди заточкой.

От неожиданности зеки выронили носилки; «тело» упало и с проклятиями поднялось.

— Эт-то что? — заорал капитан. Он подскочил к «восставшему из мёртвых», рванул кофту и футболку

На пол со звоном упал обломок ложки и половинка луковицы, в которую «самоубийца» воткнул её. На коже, конечно, не было никаких следов «смертельного ранения».

Капитан машинально понюхал свои пальцы, испачканные бутафорской «кровью».

— Кепчук это, старшой! — счёл своим долгом пояснить артист самоубийственного жанра.

Лицо капитана пошло камуфляжными пятнами. Он схватил молодого дурачка за шиворот и тщательно обтёр пальцы об его жёсткие рыжеватые кудри, на мгновение уподобив коридор централа пиршественному залу, где утончённые патриции вытирали руки об волосы красивых мальчиков, а потом швырнул «самоубийцу» в стену.

— Всех в карцер, клоуны! — рявкнул он. — Хату перетряхнуть! Найду полметра верёвки или ещё какую херню — всем срок добавят за подготовку к побегу, твари!

— Этого завтра на волю, — сказал один из продольных, кивая на Борю.

— С карцера откинется. Всё! Поднялись, уроды!..

* * *

Через несколько часов Виктор, переодетый в застиранную робу, мерял шагами карцер.

Розыгрыш удался. Целевая аудитория получила массу впечатлений и отблагодарила потешников, как сумела. Их не стали даже заводить обратно в камеру, сразу после проверки повели куда-то и рассадили по ячейкам, напоминавшим вертикальные каменные гробы. Потом, отобрав всё, кроме трусов и носков, выдали бледно-серое тряпьё и отправили отбывать трёхдневный срок.

«Что ж, я, по крайней мере, знаю, когда кончится этот срок», — решил Виктор. Следствие по его делу шло неторопливо. Самого Виктора не допрашивали: в день, когда его арестовали, он отказался говорить без адвоката, а потом, по его совету, взял «пятьдесят первую». Он был готов к тому, что на него начнут давить, но следователь только пожал плечами. «Зря упираешься, — сказал он. — Себе хуже делаешь. Нормально бы всё рассказал — я бы тебя отпустил на подписку. А так полгода просидишь только до суда».

«Не верь улыбке прокурора», — вспомнил Виктор советскую народную мудрость. Вслух он, конечно, этого не сказал.

…Сейчас в ожидании скромного карцерного ужина он мерял шагами камеру и сочинял письмо «прекрасной незнакомке».

«Привет! Спасибо за письмо. Оно пришлось очень кстати. Не поверишь, но самое паршивое в этом месте — скука и однообразие. Здесь неделями ничего не происходит…»

Он усмехнулся. Не стоит писать про сегодняшний розыгрыш. Лучше рассказать об этом при встрече — если, конечно, она состоится…

«А письмо от прекрасной незнакомки — это как кружка эля в жаркий июльский полдень…»

…Чеховым повеяло. «Женщина с точки зрения пьяницы». «Письмо в тюрьму от прекрасной незнакомки — кружка эля жарким полднем». Наверное, она не обидится за сравнение с кружкой эля. Вроде бы девица не из обидчивых.

«Надеюсь на скорую встречу, но понимаю, что будет она нескоро. Я могу тут задержаться на пару лет. Или подольше».

Интересно, кто она? Дама печального образа, о которых жлобки говорят «столько не выпью»? Мать-одноночка с двумя прицепами, готовая несколько лет таскать баулы в зону ради статуса замужней дамы? Или экзальтированная юная революционерка? Виктор не жаловал ни «оппов», ни «охранителей». Впрочем, какая разница, какие речи произносит прелестный ротик, если ты надеешься найти ему более приятное употребление…

«Расскажи о себе, что сама захочешь»…

Да, пусть расскажет о себе.

Снегири в пиале

На второе занятие народу пришло меньше. Из старой гвардии явились долговязая пятнадцатилетка, пожилая дама, а ещё усатый-волосатый и стриженая блондинка, которые, кажется, нашли друг друга; Лидия поймала себя на том, что по-матерински порадовалась за них, и посмеялась сама над собой: тоже мне, сваха Акулина Гавриловна!

Дмитрия не было.

«Прекрати думать об этом! — шикнула она на себя. — Ты должна заряжать людей, чтобы им тут весело и прикольно было, а у тебя в глазах — коровья тоска сорокалетней разведёнки!.. В конце концов, он…»

— Вот ваши изделия, — говорила она, а сама невольно прислушивалась к шагам за дверью. — Поздравляю: все они благополучно прошли утильный обжиг. Это значит, вы всё размяли и вылепили правильно.

— А что может случиться? — спросила пожилая дама.

— Если в керамическую массу попадёт пузырёк воздуха, при обжиге изделие треснет, — сказала Лидия.

— Господи, как обидно! Вот так лепишь-лепишь, а оно возьми и… И часто такое бывает?

— Если всё делать добросовестно — нет. Поэтому массу нужно тщательно проминать и не давать ей пересыхать. ‘Этому мы ещё научимся, а сегодня нам с вами предстоит работа с ангобами и глазурями. Если коротко, ангоб — это смесь белой жирной глины и пигмента, а глазурь — тонкий силикатный порошок. Глазури бывают прозрачные и цветные…

Она рассказывала, как разводить водой густой ангоб, как готовить глазурную суспензию и наносить её, и силилась сосредоточиться на деле, а не крутить в голове их разговор недельной давности, отыскивая знаки, указывающие на… на что?

«Хватит себя накручивать! Если он и вправду на тебя запал, он сам напомнит о себе. Но прошла неделя, а он как в воду канул…»

— Когда глазуруете, не надо махать кистью, как будто вы — Том Сойер и красите тётушкин забор, — говорила она. — Подцепите небольшую капельку, капните на изделие и тяните. Потом ещё. Следите, чтобы не было проплешин…

— Те же и злостный опоздун, — донеслось от двери. — Лидия, можно присоединиться?

— Нужно! Я как раз рассказываю о том, как расписывать ангобами и глазуровать. Вот ваша пиала, Дмитрий.

— Пиала — это громко сказано, — сказал Дмитрий, усаживаясь и вертя в руках своё кривоватое творение.

— Дмитрий! — Лидия вспомнила, что она — наставница, и добавила в голос строгости. — Это — ручная работа, а всякое рукоделие тем и ценно, что отражает душу мастера.

— И его кривые руки, — «продолжил» упрямый ученик.

Лидия подошла к нему и взяла в руки пиалу.

— Если вас беспокоит, что тут покосился бочок, возможно, причина в том, что вы не достигли душевного равновесия во время работы. Вас что-то тревожило, и это проявилось в изделии.

— И что делать? — хмуро поинтересовался Дмитрий.

Лидия улыбнулась:

— Принять своё изделие, как принимаете себя. Со всеми тревогами, сомнениями и скрытыми помыслами. Или постарайтесь избавиться от того, что вам мешает, и тогда изделие будет послушно вам…

— О, я такое вспомнила… Про тайные помыслы… Можно я расскажу? — Юная девица приподнялась на стуле. — Мы на майские летали в Турцию, были в Измире, и нас там водили в гончарные мастерские. И там предлагали попробовать полепить на круге. Одна тётка из нашей группы села, и у неё вместо кувшина получился член! — девица торжествующе улыбнулась: видно, рассказывая это «страшное непотребство» взрослым, она испытывала guilty pleasure. — Вот такой! — она развела руки, как рыбак, рассказывающий об удачном улове.

Стриженая блондинка сатанински расхохоталась, её спутник усмехнулся в усы, пожилая дама осуждающе покачала головой, но не смогла сдержать улыбки. Дмитрий тоже рассмеялся.

— А это были не вы, юная леди? — неожиданно спросил он.

«Ого! А наш сбивчивый стесняша не прост!»

— Дурак озабоченный! — фыркнула девчонка.

— Я пошутил! — примирительно улыбнулся Дмитрий.

— За такие шутки, дядя, в зубах бывают промежутки.

— Друзья, не ссорьтесь! — вступила Лидия. Скандал между учениками ей был совсем не нужен.

— Никто не ссорится, — ворчливо ответила девчонка. — Лидия, посмотри, я нормально заглазуровала?

— Отлично! — Лидия повертела в руках розетку с зубчатым краем, покрытую белёсым налётом подсыхающей глазури. — Только, Маш — вспомни, что я говорила — на донце надо оставить пятачок для подставки, чтобы глазурованное изделие поставить в печь. А можно и вообще не глазуровать донце.

— Вот блин! — рассердилась девчонка. — Забыла. Пять минут на это чёртово донце потратила…

— Ничего, Маш. Практика лишней не бывает. Напоминаю всем: на донце оставляем свободное пятно…

— Ну, я, короче, закончила, — сказала девчонка, выскоблив плешину на донце своей розетки. — А что ещё сегодня будем делать?

— Сегодня мы займёмся лепкой из пласта, — сказала Лидия. — Кто закончил обработку своих изделий с прошлого занятия, берите глину, скалки и линейки: будем делать кружки.

Лидия рассказывала, как превратить размятый ком глины в ровный пласт, прокатывая скалку по «рельсам» из линеек. Дмитрий, посвистывая сквозь зубы, увлечённо расписывал дно своей пиалы.

— Вот как-то так, — задумчиво произнёс он. — Лидия, вы говорили, что дно изнутри можно покрыть, если не размазывать глазурь кисточкой, а просто залить глазурью. Так?

— Конечно. Это несложно. Наливаете суспензию и вот так поворачиваете, чтобы она покрыла ровным слоем всё дно.

— Не очень-то ровно у меня получается, — заметил Дмитрий.

— Не беда. Главное, чтобы не было пузырей, а мелкие неровности заплавятся при обжиге. А что вы изобразили, если не секрет?

— Да так, — улыбнулся Дмитрий. — Мазня. Абстрактная фантазия. Как думаете, я ещё успею слепить кружку из пластов?

* * *

— И это вы называете мазнёй?

Лидия держала в руках Дмитриево творение. После того, как глазурь прошла обжиг и стала прозрачной, на дне кособокой пиалы стал виден рисунок: на припорошённой снегом ветке ели сидели два снегиря. Незамысловатый рисунок поражал своей лёгкостью и живостью. Кажется, вот-вот встрепенутся красногрудые, запрыгают по веткам, а подойди ближе — вспорхнут, и только осыплется снег с хвои…

— Знаете, Дмитрий, говорят, учеников хвалить нельзя, но ваше творение превосходно. Думаю, не вам у меня, а мне у вас надо поучиться!

— Это вряд ли! — улыбнулся шифрующийся гений. — На самом деле я рисую как пьяная курица лапой. Но изредка случается, и у меня выходит что-то, чему я сам удивляюсь: будто и не я рисовал…

— Это одержимость. Я читала, — с серьезнейшей миной изрекла Маша; сегодня она затащила на занятие двух подружек. — Сходите, дяденька, к причастию, и вас попустит.

— Я подумаю над этим, — в тон ей сказал Дмитрий.

Лилия отметила, что Маша откровенно дерзит ему и при этом обращается подчёркнуто на «вы»: с юной беспощадностью намекает на пропасть, которую проложило между ними время. Хотя участники посиделок как-то быстро перешли между собой на «ты».

Все, кроме Дмитрия. Вот он со всеми, включая наставницу, сохраняет речевую дистанцию.

Нет, он точно какой-то шуганый…

Когда занятие закончилось и керамисты разошлись, унося новый опыт и свои творения, он подошёл к Лидии, прерывисто вздохнул и прокашлялся.

— Да, Дмитрий? Вы что-то хотели?

— Пригласить вас на частный урок. Это возможно?

* * *

— Ну конечно, — сказала Лидия. — Во вторник и четверг в любое время, а стоят частные занятия…

— Деньги не проблема, — прервал её Дмитрий. — Я готов заплатить столько, сколько вы потребуете, если только вы согласитесь.

— Вы меня прямо заинтриговали!

— Никакой интриги, ничего аморального и криминального. Нужно заниматься с больным ребёнком.

— Так… Простите, а этот ребёнок…

— Мой племянник. Алёша. Ему двенадцать лет, и у него аутизм.

— Очень жаль…

— Он не лает, не кусается, не кидается дерьмом и не принимается онанировать при появлении красивой женщины, — с раздражением продолжал Дмитрий. — Он просто живёт в своём мире и не горит желанием вылезать из своего мира в наш. Но так — он не опасен…

Лидия мягко взяла его за руку.

— Дмитрий, вы не поняли, — сказала она. — Я… я ничего такого не думала. Я просто сказала, что мне очень жаль, что с вашим племянником такое, и, конечно, я с ним позанимаюсь!

— Правда? Извините…

— Нет, всё нормально. Извиняться не за что. Когда нам удобнее встретиться?..

— Завтра в три часа дня… Я могу заехать за вами.

— Не нужно. Давайте лучше в два пятнадцать на вокзале.

— Хорошо. — Дмитрий достал из внутреннего кармана пиджака кошелёк и протянул Лидии пятитысячную бумажку. — Вот задаток. Не отказывайтесь, пожалуйста. Я буду платить по три тысячи за каждый урок, хорошо? А если придётся задержаться или будут ещё какие-то трудности, то и больше. Только не отказывайтесь!..

— Хорошо-хорошо, Дмитрий, я же сказала…

— Огромное вам спасибо! Вас подвезти? Хотя бы до вокзала…

— С удовольствием!

* * *

— Вот здесь мы обитаем, — сказал Дмитрий, открывая перед Лидией дверь квартиры. — Галина Алексеевна, это я!

— Слышу, слышу! — Из комнаты в коридор выплыла полноватая старушка. — Здравствуйте!

— Здравствуйте! — сказала Лидия.

— Как Алёша? — просил хозяин.

— Нормально всё, — сказала старушка. — Нормально.

— Ну и славно. На сегодня вы свободны, вот ваш гонорар, — он протянул ей две пятиcотенные купюры. Старушка приняла «гонорар», поблагодарила и ушла.

— Туда, — шепнул Дмитрий и кивком указал на комнату. — Я зайду первым.

Лидия кивнула.

…На первый взгляд Алёша был обычным мальчишкой двенадцати лет, разве что чуть полноватым. Он сидел на ручке кресла и вертел «кубик Рубика». Он стремительно перемешивал цветные грани так, что восстановить прежнее единообразие, казалось, уже невозможно, и потом с быстротой и точностью, вызывающей восхищение пополам с суеверным ужасом, восстанавливал его. Лидия поймала себя на том, что зачарованно смотрит, как разноцветные квадратики мелькают под бледными тонким пальцами.

— Привет! — сказала она.

— Алёша, поздоровайся! — напомнил Дмитрий.

Мальчишка покосился на новое действующее лицо и ничего не сказал.

— Он говорит вообще? — шёпотом спросила Лидия.

— Говорит. Раз в день, если не реже.

— Меня зовут Лидия. Можно Лида. А тебя — Алёша, верно?

Мальчишка по-прежнему безмолвствовал.

— Хм. Дмитрий, у вас есть лёгкий стол, который можно перенести? И стул? Отлично, поставьте сюда. И воды принесите.

— У тебя ловкие пальцы, — говорила Лидия через пару минут. Она сидела напротив юного молчальника за столом, на котором была постелена тонкая холстина, стояла миска с керамической массой, кувшин с водой и миска для смачивания рук, и лежали деревянные пики и ножички разных форм. — Давай мы с тобой что-нибудь слепим! Для начала… вылепим птичку-свистульку!

Пальцы делали привычное волшебство. Лидия сформовала из раскатанной в пласт глины пустотелую фигурку птички, сделала хвостик-свисток, проткнула его деревянной палочкой, аккуратно зачистила квадратное отверстие, за которое будет «цепляться» воздух, создавая звук, присоединила свисток к телу и загладила швы.

— Ну, а теперь дунь вот сюда!

Алёша без выражения посмотрел на неё.

— Давай! У нас получится!

Мальчишка нерешительно взял в руки ещё влажную свистульку, повертел её и…

Лидия боялась, что он с безразличной жестокостью «особенного» дитяти сомнёт игрушку и с сатанинским хохотом швырнёт в стену.

Или — что она где-то ошиблась, и звука не получится. Она сделала и продала сотни простых свистулек и пару десятков окарин, которые ещё надо было настраивать с тюнером, она знала, как заставить глину запеть. Но поговорка shit happens не зря сложена…

Но все страхи рассеялись в одно мгновение. Алёша дунул в птичкин хвост, и непросохшая ещё глина родила глухой, тихий, но чистый низкий звук.

— Круто, правда?

Алёша чуть заметно кивнул и осторожно положил птичку на стол.

— Мы её закалим в специальной печи, а потом ты её, если захочешь, распишешь яркими красками. А сейчас, если хочешь, сделаем ещё одну такую. Хочешь?

— Хочу, — сказал Алёша. Голос у него был похож на пение только что слепленной глиняной птички.

— А что это у нас дядя без дела?

— Да я лучше посмотрю, — отозвался Дмитрий.

— Нечего смотреть. Подсаживайтесь, и сотворим птиц небесных.

Творение птиц, с перерывами на чай и туалет, заняло три с половиной часа, и в итоге дядя с племянником стали обладателями собственноручно вылепленных свистулек. Птички вышли непропорциональны и немного кособоки, но они пели!

Выяснилось, что Алёша вовсе не такой молчун, каким аттестовал его дядя. Он не расщебетался жаворонком, но во время работы несколько раз односложно спрашивал учительницу, правильно ли он делает («Так?», «Правильно?» «Хорошо?»). Лидия поправляла и объясняла.

— Славно поработали. Думаю, на сегодня достаточно.

— Да, пожалуй! Алёша, ты пока посиди, почитай, а мы с тё… мы с Лидой поговорим о своём. Хорошо.

— Хорошо, — ответил Алёша голосом глиняной птички.

* * *

— Я, конечно, в этом мало что понимаю, но, по-моему, Лёша никакой не аутист. Он просто замкнутый.

— Ваши бы слова да Богу в уши, — вздохнул Дмитрий. — Я тоже надеюсь, что он просто необщительный, но врачи… им проще поставить клеймо… и теперь перед нами закрыты все двери. Садик, школа, кружки-секции… А ведь Алёшка по-своему талантлив. Самые навороченные головоломки щёлкает как орешки. Вы видели картины на стене его комнаты? Это не картины. Это пазлы. Я покупаю ему взрослые пазлы, и он их собирает, как… Ну, как будто все кусочки пронумерованы, и ему нужно только их разложить.

Они сидели на кухне и пили чай с ржаным печеньем, которое Лидия насыпала в пиалу со снегирями. Подступал вечер, сгущались сумерки, но свет они не включали.

— Один врач недавно посоветовал развивать мелкую моторику и пространственное мышление. Он сказал, что лепка — лучшее, что можно предложить в этом случае. Я стал искать… и тут увидел рекламу ваших курсов. После первого занятия я понял, что лучшей учительницы для Алёшки не найти.

— Спасибо. Но я — полный профан в педагогике.

(«Особенно коррекционной», — подумала, но не сказала она).

— А мне не нужен диплом. У вас есть свет. И Алёшка к нему тянется. Он замкнут, не любит общаться, и в то же время страдает от одиночества. А стоило вам появиться… он как будто стал просыпаться.

— Дмитрий, можно вопрос… А родители Алёши?

Ответом было молчание, тяжесть которого ощущалась физически — будто на голову положили полцентнера сырой глины..

— Простите. Наверное, не следовало говорить об этом.

— Уже заговорили. Так вот… родителей у Алёши нет. Его биологический отец — ублюдок, которому незачем жить. Существует ли он сейчас, я не знаю и не интересуюсь этим. А мать — моя сестра. Старшая, — зачем-то прибавил он.

Снова вязкой сырой тушей навалилось молчание.

— Ксюша была умной девушкой…

(«Была…»)

— … но тут повела себя как полная дура. Она поверила, что этот ублюдок её любит, а если потрахивает в свободное время и не спешит жениться, и вообще избегает разговоров о будущем — это ничего… В один прекрасный день она залетела, а когда её любимый решил, что беременный живот сестрёнки мешает постельным упражнениям, сбежал. Ксюша до последнего ждала, что он вернётся, встретит её в роддоме с букетом цветов, прибежит к нам домой и упадёт на колени перед колыбелькой, но… — он выразительно вздохнул. — Крушение идеала, который она сама себе накрутила, убило её. Не физически… Она начала пить и в считанные полгода стала алкоголичкой, а однажды просто ушла из дома. Я пытался её найти, но сами понимаете… — снова всхлипывающий вздох. — Через полгода она позвонила матери, сказала «Не ищите меня», и бросила трубку. Я до сих пор не знаю, где она, что с ней и жива ли она вообще. Мать эта история просто уничтожила. Она… — тут Дмитрий, как показалось Лидии, задумался, — получила серию инсультов и сейчас в больнице. Физически она ещё жива, но… это уже не она. Полный распад личности.

— Осуждаете меня? — спросил он после новой паузы.

— За что? — спросила Лидия.

— За то, что не спас сестру… что сдал мать подыхать в больницу…

Лидия подумала.

— Нет, — сказала она. — Во-первых, это не моё дело, — это она подумала, но говорить не стала. — Вы же не могли следить за сестрой двадцать четыре часа в сутки…

Дмитрий усмехнулся.

— Она старше меня на десять лет. Я — старшеклассник, мальчик-колокольчик, ещё ни разу не целовавший девчонок по-настоящему. А она… — снова пауза, как будто он собирался с мыслями, — взрослая женщина, важная персона в городской администрации… как мне казалось. А на самом-то деле — глупая наивная девочка, которая сломалась после первой серьёзной оплеухи от жизни. Вот с матерью вышло плохо. Но у меня был выбор — или ухаживать за парализованной старухой, или попробовать вытянуть племянника, который, может, ещё выздоровеет и станет нормальным человеком.

— Непременно выздоровеет! — искренне воскликнула Лидия. — Не сомневайтесь! С таким-то любящим дядей…

— Шутите? — криво усмехнулся Дмитрий.

— Ни в коем случае. Шутить над такими вещами — да за кого вы меня принимаете?

— Извините. Для меня это очень тяжёлая тема.

— Тебе не за что извиняться. — Лидия положила ладошку поверх его руки. — Всё. Мир.

«Тебе?» — светилось в его глазах.

«Ну да. Только не говори, будто ты против», — ответила её улыбка. — «Ты хороший, но, прости, шуганый».

— Мир, — улыбнулся Дмитрий. — Лидия, давно хотел… тебя спросить, — он на мгновение запнулся перед словом «тебя». — А сложно научиться керамике?

Лидия пожала плечами.

— Да как любому ремеслу. Основные приёмы можно освоить за месяц плотных занятий, и сможешь делать кружки, чашки, миски, вазы — простые, но товарного качества. Ну, а дальше — нет предела совершенству. Просто, когда выйдешь на некий уровень, освоишь в совершенстве набор форм и приёмов, однажды захочется попробовать что-то новое. А этому новому надо учиться. И в итоге твой уровень определяется тем — есть ли у тебя силы, время и желание развиваться, или тебе это не нужно. Поэтому любителей много, мастеров, которые этим зарабатывают, меньше, а великих художников, на которых мы все смотрим снизу, по пальцам перечесть.

— Ну, понятно. Как везде. А вот, ты говоришь «зарабатывать»… Реально этим заработать на жизнь?

— Я же зарабатываю! — улыбнулась Лидия. — Но я, наверное, не показательный пример. И это затратное ремесло. Нужно закупать керамические массы, пигменты, глазури, формы для отливки и отминки, если хочешь гончарить — нужно купить или смастерить гончарный круг, нужна муфельная печь для обжига.

— То есть это — довольно рискованный бизнес, — определил Дмитрий.

— Если бизнес, а не хобби — то да. Надо знать, что нужно людям и что ты можешь им предложить, надо рассчитать, сколько придётся вложить денег и когда окупишь вложения…

— Я почему спрашиваю… Не хочу Алёшке судьбы инвалида на господачках. Потому что я сам к этой системе имею отношение.

— К господачкам?

— Я работаю в областном правительстве. Замначальника управления социальной политики, глава комитета по борьбе с молодёжью.

Лидия прыснула.

— Ну, это мы так называем, в шутку. Комитет по делам молодёжной политики, культуры и спорта… или физкультуры и спирта… названия каждый квартал меняются, я сам запутался.

— Это там вы по полдня заседаете?

— Бывает, и дольше. По правде сказать, бестолковщины и ИБД много…

— Много чего?

— Имитации бурной деятельности. Но это беда всех крупных контор, хоть частных, хоть государственных. А вообще дело нужное. По себе знаю: нельзя государству оставлять молодых без присмотра. А то за ними присмотрит кто-то другой. И будут по подворотням грабить и телефоны на героин менять, либо получится, как у соседей, — он профессионально усмехнулся, как полагается даже при намёке на Страну-Которую-Нельзя-Называть.

— Но молодёжные дела сами по себе, а собес — это собес. Это у нас традиционно — тушите свет. Нищета, унижение и весёлый попил бюджетов. Не хочу, что Алексей зависел от этой системы.

— Дима… — она запнулась, но собеседник поощряющие улыбнулся, — по одному занятию трудно судить. Но мне кажется, у Алёши есть потенциал.

— Я надеюсь. Очень надеюсь…

Они болтали о том о сём, перескакивая с дровяного обжига на продвижения воркаута, пока взгляд Лидии не упал на настенные часы.

— Божечки-кошечки! Полночь без пяти!

— Ч-чёрт! Прости… те… прости, Лида, я вызову вам… тебе такси.

— Только до вокзала! Там ещё три электрички…

— Нет. От двери до двери.

Они некоторое время препирались, пока дверь кухни не отворилась, и на пороге не встал Алёша в трусах и майке.

— Алексей! Я же тебе велел ложиться! — с напускной строгостью сказал дядя.

— Не хочу, — был ответ.

Дмитрий длинно вздохнул.

— Так. Лидия, я тебе вызову такси до дома, и не спорь. Мне и так предстоит бессонная ночь.

Лидия коротко задумалась.

— Такси отменяется.

— Почему?

— Надо вам помочь.

Принцессы и драконы

— …Не хочу сказку, — без выражения говорил Алёша. — Не маленький.

Он согласился лечь на кровать, Лидия сидела на стуле у его изголовья. Слабо теплился ночник с оранжево-розовым пластиковымабажуром.

— Никаких сказок. Я расскажу тебе легенду о бессмертных героях, о любви и колдовстве. Ты ведь любишь фэнтези?

Дмитрий обмолвился, что Алёша обожает кинотрилогию о Кольце, и она решила, это поможет.

Алёша кивнул.

— Тогда слушай…

Лидия вздохнула и начала нараспев импровизировать:

— Это случилось много тысяч лет назад, когда очертания морей и гор были совсем не похожи на нынешние, когда в небесах ещё правило старое поколение Богов, когда по земле бродили чудовища, а в лесу и на реке, в поле или в пещере можно было встретить весёлых и озорных духов. В королевстве Даария тогда правил добрый и могущественный король Свендимир, его любили подданные, а враги уважали за храбрость и честность. Король рано овдовел, и на память о жене у него осталась дочь, прекрасная принцесса Меральда. Не было в королевстве ни одной живой души, кто бы не любил принцессу, не восхищался её красотой, умом и добрым сердцем. Даже самые злые собаки виляли хвостом, едва завидев её, даже комары не смели её кусать.

Но однажды случилась беда. Юная принцесса гуляла вечером в саду при дворце. Вдруг послышался страшный крик принцессы, а из сада взлетел огромный дракон, который унёсся куда-то на север. От принцессы же не осталось и следа. Куда она пропала и откуда появилось чудовище — никто не знал.

Бедный король Свендимир решил, что дракон пожрал его дитя, и едва сам не умер от горя. Но вскоре пронёсся слух, что принцессу видели на высокой скале, что возвышается посреди бушующего моря. Она плачет и зовёт на помощь, но никто не смеет к ней приблизиться. Скала высока и неприступна, а на скале той живёт дракон, который каждую ночь отправляется на добычу и пожирает людей.

Тогда король велел объявить по всей земле: кто убьёт чудовище и освободит принцессу — за того он отдаст её. Тысячи удальцов отправились испытать удачу, но все нашли только смерть. Кто не потонул в море — разбился, упав со скалы, кто сумел взобраться наверх — того растерзал дракон.

С каждым днём прибавлялось горя в стране, с каждым днём всё больше печалился король, оттого что его верные подданные гибнут, а любимая дочь томится в логове чудовища. Но однажды явился к нему юноша по имени Богдан. Ему было всего пятнадцать лет, он даже не был рыцарем, а был лишь младшим сыном крестьянина, у него не было ни меча, ни доспехов — только нож, топор да лук со стрелами, с которыми охотятся на оленей. У него не было даже шапки и сапогов — он пришёл босиком и с непокрытой головой.

Он сказал королю:

«Хочу послужить тебе и спасти принцессу. Вели, король, дать мне двух добрых коней, отпусти золота из казны да меч из оружейной палаты».

Король, услышав его, не знал, плакать ему или смеяться. Он сказал:

«Могучие воины, которые могли бы прибить тебя, как муху, сгинули в этом деле. Куда тебе, сопляку? Ты и сам это знаешь. Не поедешь ты за принцессой, а удерёшь с моим золотом, продашь меч и коней».

Но Богдан был упорен. Он сказал, что всё равно спасёт принцессу, и придёт у короля просить её руки. Король рассердился и велел стражникам выбросить наглого мальчишку из дворца.

Но Богдан всё равно отправился к морю, где дракон держит принцессу в заточении на острове. Долгим и трудным был его путь. Не было у него ничего, кроме ножа, топора, охотничьего лука, крепких рук и умной головы. Он свил прочный канат из крапивного волокна, а на берегу моря построил плот из сосен, и на нём добрался до скалистого острова, вскарабкался по отвесной скале и вместе с принцессой спустился вниз, а потом вернулся на берег.

«Спасибо тебе, храбрый юноша, — сказала принцесса. — Сто дней я провела на этой скале, не ела и не пила, сама не знаю, как осталась жива».

Удивился Богдан:

«Разве дракон, который тебя похитил и принёс сюда, не кормил тебя?»

Теперь удивилась принцесса:

«О каком драконе ты говоришь? В жизни не видела ни одного. А как я здесь очутилась — не помню».

Решил Богдан, что дракон навёл чары на пленницу, и сказал:

«Надо нам, прекрасная принцесса, поскорее возвращаться домой. Твой батюшка-король глаза выплакал от горя, тоскуя по тебе».

Они пришли в ближайшее селение, и Богдан сказал, что везёт к королю чудесно спасённую дочь. Крестьяне дали им лучших коней и повозку, дали припасов в дорогу.

Долго ехали Богдан и принцесса Меральда, и в пути их застал вечер. Распряг Богдан коней и стал устраивать лагерь. И, как только закатилось солнце, раздался страшный крик, и Богдан увидел, как огромный дракон терзает коней. Испугался юноша, но ещё страшнее было ждать смерти от зубов чудовища: ударил он дракона топором по морде и выбил левый глаз. С рёвом отпрянул дракон, захлопал крыльями и улетел. Богдан швврнул ему вслед топор и разрубил ему правую заднюю лапу. А принцессы Меральды нигде не было: наверное, решил юноше, унесло её чудовище.

Опечалился Богдан и пошёл искать принцессу. Искал её всю ночь, бродил по лесам да болотам, и с рассветом нашёл Меральду в лесном овраге. Принцесса плакала навзрыд от боли и горя: у неё не было левого глаза, а правая ступня словно побывала в зубах медведя. Она ужасно страдала, но не могла объяснить, что с ней произошло, и как она очутилась в лесной чаще.

Тут-то понял Богдан, почему похищенная драконом принцесса ни разу не видела своего похитителя, почему она не помнила, как оказалась на острове, и сто дней провела без пищи и воды, но нисколько не отощала. В страхе бежал он от оборотня, потому что боялся, как бы на следующую ночь принцесса не надумала полакомиться его мясом.

Он снова пришёл к королю и рассказал, что случилось с принцессой.

«Казни меня, государь, — добавил он, — но знай, что принцесса заколдована: если найдёшь сильного чародея, который одолеет злую ворожбу, вернёшь дочь и избавишь страну от напасти».

Король рпзгневался.

«Мало того, что я лишился любимой дочери, а мою страну разоряет чудовище, — закричал он. — ещё и худородные мальчишки будут меня оскорблять, хулить мою несчастную Меральду! Эй, стража, бросьте этого сопляка в яму с ядовитыми змеями!»

Слуги бросили юношу в змеиную яму. Зашипели змеи иихищные ящерицы, стпли сползаться из всех углов.

«Ешьте меня, змеи, — сказал Богдан. — Вам просто хочется набить животы, вы не станете убивать без надобности, как это делают люди».

Тут змеи подались в стороны, и к Богдану подполз огромный ящер. Он был ростом с человека, если бы встал на задние лапы, на спине у него были крылья, а на голове — золотая корона.

«Я — Великий Полоз, король всех гадов, — прошипел он. — За что тебя бросили сюда?»

Богдан рассказал всё, как было.

«Брат мой, король Свендимир, не рассказал, что я привёл в его страну золото и подарил ей процветанин. За это он обещал отдать мне в жёны свою дочь, когда она вырастет. Но он изменил клятве и просватал принцессу за заморского королевича. Тогда я подстерёг Меральду в саду и укусил её. С тех пор, как только зайдёт солнце, она оборачивается драконом, летает ночами, пожирает людей и скот, а утром снова становится девушкой, и не помнит ничего, что творила. Это проклятие никто не может снять, даже я. Но я могу заставить бывшую Меральду улететь на далёкие острова, где не никогда бывает людей. Пусть она летает под хмурым небом, пожирает китов и тюленей, а твоя страна будет избавлена от беды».

«Сделай так, о великий король! — попросил Богдан. Избавь невинных людей от страданий!»

«С радостью сделаю так, если ты возьмёшь в жёны мою дочь, прекрасную Медяницу. Она давно вошла в возраст невесты, но отказывает всем женихам, считая, что они недостаточно храбры для неё. Но храбрее тебя, мальчик, я не встречал никого. Ты взялся за безнадёжное дело, на котором сложили головы могучие воины. Ты вступил в бой с могучим чудовищем и вышел победителем. Ты не побоялся сказать страшную правду в лицо своемукоролю. И ты спокойно смотрел в глаза тысячехвостой смерти. Лучшего жениха моей привереде не сыскать. Я тебя укушу, и ты станешь одним из наших…».

Богдан подумал и согласился. Не лучше ли стать зятем королю гадов, который уважает твою храбрость, чем терпеть несправедливость от собратьев-людей. Стал он ящером, и Великий Полоз вывел его их змеиной ямы. Обвенчались они, ящер Богдан и принцесса Медяница, и жили в змеином королевстве долго и счастливо…

Лидия перевела дух. Вдохновение сказительницы отступало, как отступает лёгкое опьянение. В горле першило от непрерывной речи.

— А дальше?.. — сонным голосом спросил Алёша.

— Дальше у них было много приключений, но это — уже другая история. Возможно, ты увидишь её во сне. Расскажешь мне, когда проснёшься… — сказительница почувствовала, что сама вот-вот свалится.

Алёша не ответил — он спал.

* * *

— Фантастика… — прошептал Дмитрий, когда они вместе на цыпочках вышли из комнаты.

— Что?

— Всё. Он уснул под твою сказку. Слушай, откуда это всё?.. Принцесса-дракон и прочее…

— Не знаю. Само пришло. Наваждение какое-то. Иногда приходит, и я начинаю импровизировать сказки. Или стихи. Выходит забавно. А что?.

— Мне понравилось. И Алёшке тоже. Слушай, а ты не пробовала это записывать?

Лидия задумчиво улыбнулась.

— Ты не первый, кто мне это говорит. А зачем? Кто это напечатает? Я не Джей Кей роулинг и не Мария Семёнова. Разве что твой комитет по борьбе с молодёжью проспонсирует издание диких сказок и чепушиных стишков……

— А что, это мысль! Слушай, запиши эти сказки, стишки, а я попробую протолкнуть!..

— Можно… Всё можно… — Лидия зевнула. — Час ночи.

— Тебя дома не потеряли?

— Я перед тем, как пошла баюкать Алёшку, отправила SMS, что могу задержаться.

Дмитрий задумчиво потёр подбородок.

— А может, переночуешь у меня? — и, не делая паузы, продолжил: — Я поставлю раскладушку на кухне, а тебе постелю в зале.

— Заманчивое предложение, — честно призналась керамистка, коррекционная педагогиня и вдохновенная сказительница. От мысли, что через несколько минут, край — через четверть часа её тело примет горизонтальное положение, она испытала порочное чувственное наслаждение. — Честно. Только мне не в чем спать.

Дома у неё не возникло бы вопроса, в чём спать, потому что она ложилась спать голой. Но вот так непринуждённо обнажаться перед сном в чужой квартире, даже если это квартира парня, которому ты нравишься и который нравится тебе — это перебор. Между «кажется, мы друг другу нравимся» и «трахаемся» — дистанция огромного размера…

— Дай подумать… Так. Кажется, эту проблему мы сейчас решим.

Через минуту Дмитрий протягивал ей целлофановый пакет с футболкой.

— Держи.

Лидия распаковала и приложила к себе футболку.

— Сойдёт. А что на ней? Герб Слобожанска?

— Ага. Её мне подарили мои подопечные из «горсомола».

— Откуда?

— «Городское сообщество молодёжи». Вон, на спине написано.

Лидия покачала головой.

— Впервые слышу.

— Мои подопечные. Интересные ребята: спортом занимаются, продвигают среди молодёжи патриотизм и здоровый образ жизни, проводят военно-исторические занятия для школьников… И, кстати, всё за свой счёт. Я помог им получить подвал под штаб-квартиру и зал для тренировок, старшего устроил своим помощником на полставки, но вообще они работают на энтузиазме…

— Дмитрий… — Лидия устало улыбнулась, — это всё очень круто, но я хотела бы поспать.

— Да, конечно, — спохватился Дмитрий. — Конечно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи!

Она приобняла его и поцеловала в щёку.

— Сладких снов!

* * *

Через пять минут она, облачённая в одну только ГСМовскую футболку, крутилась в зале перед зеркалом трюмо. То, что отражалось в зеркале, ей чертовски нравилось. Фуболка аккуратно обозначала все выпуклости и закрывала ноги до середины бёдер. В общем, было damn cute, и, если ей придётся случайно мелькнуть перед хозяином квартиры, она будет выглядеть откровенно, но не слишком.

— Если хо-очешь остаться… останься просто так… пусть тебе присня-тся сны о тёплых берегах! — пропела она. — Всё только начинается!

Злостный хулиган-одиночка

— Новости, Виктор, хорошие, — Матвей Иванович понадёжнее устроился на стуле. — Те ребята, фаерщики, тебя не знают и в тот вечер тебя даже не заметили. Ты бил этих гээсэмовцев сам, по своей инициативе, ни с кем не сговариваясь.

— То есть я — злостный хулиган-одиночка?

Адвокат повёл бровями — он не любил, когда его перебивают, особенно когда это делают его подзащитные, которые годятся ему в младшие сыновья. Но за десятки лет общения с лиходеями он привык к их выходкам.

— Да, — сказал он. — Получается часть первая. Это уже полегче. Но это не всё. Я пообщался со следователем, с потерпевшими… Есть договорённость — негласная, сам понимаешь, но абсолютно надёжная — тебе изменят статью на совсем лёгкую. Сто пятнадцатая, «лёгкий вред здоровью», или сто шестнадцатая, «побои». А это — частное обвинение. И в этом случае, если потерпевшие откажутся от обвинения, тебя освободят вчистую, без судимости.

— Заманчиво. И что мне нужно сделать, чтобы соскочить вчистую?

— Надо будет официально принести извинения, оплатить лечение — там пустяки… Можно закрыть дело до суда и, как ты говоришь, соскочить вчистую.

— Но есть нюанс. Я угадал?

— Ты умный парень, — сказал адвокат едва ли не с сожалением. — Да. Есть одно условие. Для того, чтобы тебе изменили обвинение, ты должен отдать сайт «Слоббо» организации Саши Иванова.

Виктор насмешливо ухмыльнулся. В сочетании с наголо обритой головой улыбка выглядела особенно мерзко.

— Матвей Иваныч, это, надеюсь, шутка?

— Нет. Всё серьёзно. У «Горсомола», конечно, есть свой сайт, канал в YouTube, группы в Твиттере, Фейсбуке и ВКонтакте, но эти ресурсы, как бы сказать, слишком откровенно, топорно агитационные и слишком ассоциируются с ними. Аудитория там окукленная, как говорится, чужие здесь не ходят. А им нужен охват свежей публики. А твой «Слоббо» — это в хорошем смысле независимый портал, с аудиторией и репутацией. Через него можно ненавязчиво продвигать свою повестку. У Саши, знаешь ли, амбиции, он хочет на следующих выборах пойти в облдуму, причём как независимый кандидат. — Адвокат усмехнулся при этих словах: мол, мы все знаем цену этой «независимости».

— И как он собирается «продвигать повестку»? — спросил Виктор.

— Меня, Витя, в это не посвящали. Но я думаю, они не станут перепахивать весь сайт и всё менять. Скажем, раз в неделю будут выходить материалы в консервативном духе, что-нибудь про нравственность, благотворительность, церковь, молодёжный патриотизм, спорт, армию… Раз в неделю, но не чаще. И без фанатизма. «Слоббо» сохранит лицо. Единственное условие — ты отдаёшь юрлицо, и с сайта убирают все упоминания о тебе и особенно о твоём деле.

Виктор хмыкнул. Он знал, что на главной странице «Слоббо» висит баннер со ссылкой на рубрику, посвящённую его «подвигу» — всё, включая последние официальные новости по делу и адрес в СИЗО для писем. Писем, правда, кроме как от матери с отцом и от Алины, пока не было. А, ещё написала одна девчонка из Лихогородска. Прикольная, судя по письмам. Надо будет навестить её — потом, когда всё закончится… Он знал, что на его родню и друзей давят менты, уговаривают закрыть этот раздел на сайте и вообще «не нагнетать». Адвокат каждую встречу понимающе пыхтел, что, мол, сейчас не те времена, власть огласки не боится, что это их только злит, а вот порешать дело кулуарно — очень даже можно, главное, не дразнить и не огрызаться…

Значит, пришло время порешания вопросиков.

— Матвей Иваныч, правильно ли я понимаю, что от меня ждут ответа?

— Вик, погоди, не горячись, — заговорил адвокат. — Я понимаю, это твой проект, дело жизни, но тут на кону…

— Да не в сайте дело, Матвей Иваныч, — перебил адвоката Виктор. — Не в нём. И ни хрена он не «дело жизни». Папаша мне говорит, что это — подростковое баловство, и он прав. Павла Дурова из меня не получилось. Когда закончится эта канитель, я официально сдам дело Грачу — то есть Паше Новицкому. Пускай развлекается. Но под этих уродов я не прогнусь. Ясно?

Он ждал, что адвокат рассердится, но тот только вздохнул.

— Виктор, это решать тебе и только тебе. Ты до сих пор — официальный хозяин сайта. Могу по-отечески посоветовать: не спеши, не говори сейчас ни «нет», ни «да», не делай опрометчивых шагов, переспи с этим вопросом, а я зайду через недельку. Думаю, будут ещё интересные новости…

* * *

…Он пришёл через три дня. И в ответ на приветствие подзащитного шмякнул на стол листы с распечаткой.

— Эт-то что? Что, я тебя спрашиваю?

Виктор с тонкой улыбкой взял лист и пробежал глазами знакомые строчки. Он уже видел это на экране контрабандного телефона:

«По неофициальной информации, поротые бараны из гомсомола делали через посредника подходы к нашему главному редактору, который в настоящее время находится в СИЗО, и предлагали пойти на мировую, полностью отказаться от обвинений, если он согласится отдать им наш горячо любимый сайт. Ответ нашего босса был таков: "Повторяю для особо одарённых. СЛОББО — независимый ресурс, им он был и останется, и никогда не станет пропагандистской помойкой". Добавить, как говорится, нечего. Но мы добавим: любые попытки "отжать" СЛОББО, кто бы их не предпринимал, не встретят ничего, кроме насмешек. Оставайтесь с нами. Веселье только начинается».

— Это — мой ответ, Матвей Иваныч. Наш ответ, — сказал Виктор.

— Ты понимаешь, что они теперь в тебя зубами вцепятся? Господи, ребята, что же вы за дети такие, пороть вас некому… Они теперь будут землю жрать, чтобы тебя закрыть лет на пять. Пять лет! Твоей жизни, Витя! Понимаешь? И не думай, что УДО получить так просто, как тебе уголовнички напели. Люди за кражу курицы сидят от звонка до звонка… И мне тоже звиздец.

— Почему? — искренне удивился Виктор.

— Потому что адвокат не должен выносить наружу такие договорённости, понимаешь ты? Ты знаешь, как работает адвокатура в этой стране? Законы все вот на этом вертели, — он постучал левой рукой по локтевому сгибу правой. — Всё на договорняках. Ты мне, я тебе, только так! И никаких… Ты знаешь, чего мне стоило выйти на тех людей, кто крышует «горсомол»? Связаться со следователем, со всеми, кто может повлиять?

— Я оплачу издержки, — сказал Виктор.

— Дурак, — спокойно сказал адвокат. — Не в бабках дело, сопляк. Бабки тут вообще не при чём. Это, Витюш, связи, которые нарабатываются годами и десятилетиями. А со мной, получается, нельзя иметь дело…

— Иваныч, ну, ты как ребёнок, — расслабленно сказал Виктор, с гадкой улыбкой наблюдая, как лицо адвоката покрывается страшным нежным румянцем. — Ты, старый матёрый законник, поверил, что эти твари захватят мой сайт и скажут — зэт-с олл, фолкс, выпускайте Витю, он хороший и больше не будет? Да ни хрена. Им проще меня кинуть — и тебя заодно. Возни меньше. Заодно и припугнуть на моём примере всех, кто на это стадо косо посмотрит.

— Ты ничего не понимаешь… — заговорил адвокат.

— Да всё я понимаю. А кое-кто не понимает, что я — не собачка Павлова, и не управляюсь кнутом и пряником. Надеюсь, теперь поймут.

* * *

Виктора завели в камеру без окон, размером напоминавшую грузовой лифт. Там уже толпились сидельцы, закончившие общение со следователями и адвокатами и дожидающиеся возвращения в родные «хаты». Появление Виктора предшественники встретили без энтузиазма. Не потому, что лично он производил особо неприятное впечатление, а потому, что доступный объём прокуренного воздуха ещё сократился

— Э, старшой, сколко можна! Люды как сэлды в бочъке! — заворчал плотный армянин

— Умолкни, — отозвался конвоир.

Через минуту дверь залязгала снова. Народ подобрался, ожидая вожделенного развода, но вместо этого в «лифт» завели ещё троих: Славяна и двух парней постарше. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что эти трое — вместе.

Славян, увидев старого сокамерника, просиял:

— О, Виктор! Здорово! Как оно?

— Нормально, — Виктор с искренним радушием встряхнул его руку Славяна. — От адвоката иду.

— Мы тоже. Парни, знакомьтесь, это Вик. Тот самый медиамагнат, я рассказывал…

— Здорово! — к Виктору сквозь густую толпу просочились два господина лет на десять постарше Славяна. Один — крепкий и приземистый, бритый наголо, с глубоко посаженными бледно-синими глазами, с рыжеватой эспаньолкой и свёрнутым на сторону носом. Второй — сухопарый, обладатель редкой для тюрьмы гривы тёмных волос, которая делала его похожим на Оцеолу с иллюстраций Ивана Кускова.

— Я — Штырь. А это — Волына, — сказал сухопарый Оцеола.

— Отойдём в уголок, — быстро проговорил бритоголовый Волына. — Чтоб никто уши не грел.

Виктор кивнул. Вчетвером они продвинулись в угол и образовали тесный кружок.

— Слушай, магнат, — продолжал хриплым шёпотом бритоголовый. — Славян за твою делюгу курсанул… ты, конечно, всё правильно сделал, но стыдно за такую шляпу сидеть.

— Ну, вот сижу, — криво усмехнулся Виктор.

— Да вижу, — спокойно сказал бритоголовый. — Короче. Я твой сайт не читал, но парни с воли говорят — достойный. Давай ты нам поможешь, а мы — тебе.

— Что надо? — спросил Виктор.

— У тебя связь есть?

— Бывает.

— Сегодня же отшуми своим, что к ним на днях подойдут друзья Волыны, Штыря и Славяна. Запомнил?

— Ну да. — Виктор представил выражение лица Грача, когда тот услышит по телефону бандитский пароль. — И что…

— Не перебивай. Нам нужна позитивная пиар-кампания, — словосочетание «позитивная пиар-компания» в устах патентованного живореза из палаты мер и весов прозвучало диковато, но Виктор уже привык, что в тюрьме не приходится удивляться ничему. — Подментованные журнашлюшки про нас всякую срань пишут, надо это отбивать.

Виктор вспомнил слова Иваныча, что эпоха Кони и Плевако миновала, в наше время огласка по уголовным делам едва ли полезна, следствие и суд — части карательной машины, которые меньше всего хотят угодить «общественности»: наоорот, если. на них пытаются «давить» — звереют. Впрочем, эти парни могут рассчитывать на суд присяжных, а там расклады другие.

— Можно, — подумав самую малость, сказал Виктор.

— Вот и ладушки. Помоги нам и жди хороших новостей.

С лязгом распахнулась дверь.

— Кутепов, Гаспарян, Гаджикурбанбеков, на выход! — крикнул конвойный.

— Ну, будь здоров! — Собеседник Виктора, оказавшийся однофамильцем белого генерала, стал протискиваться к выходу.

— Ветров! Давай тоже.

— Ты где сейчас? — быстро спросил Славян.

— Три-один-ноль.

— А я в шесть-четыре. Спишемся…

.* * *

— Грач, я не понял. Ты что, не хочешь, чтобы твой босс вышел на свободу?

Виктор лежал на шконке и, как показалось бы непосвящённому наблюдателю, забылся тяжёлым арестантским сном. Но под левой щекой у него лежал телефон, десять минут назад затянутый по «дороге» через два десятка камер. Шла конференция редколлегии «Слоббо».

— Хочу, Вик. Очень хочу, братан!..

— Не ори, тебя на продоле слышно.

— А? Говорю, хочу, чтобы ты вышел, но при чём тут эти нацисты? На хрена их отмазывать, ты скажи? Я читал о них, сели и правильно, надеюсь, надолго…

— Это не нацисты, а нормальные русские парни, внуки победителей Гитлера. Их оговорили, чтобы прикрыть чужие преступления. И мы не будем никого отмазывать, мы опубликуем честный объективный материал. Серию материалов.

— Да хоть внуки Януша Корчака и матери Терезы! Вик, мы же не даём заказуху! Ты сам говорил — это болото…

— Грач, завязывай митинговать, — вклинился Жека. — Вик знает, что делает. Сейчас нам надо помочь ему, а не трясти белыми польтами.

— А как ему поможет то, что на «Слоббо» выйдет статья про…

— Грач, хватит. Жека всё сказал, — вступила Алина. — Вик, не волнуйся, всё сделаем. Тебе больше ничего не нужно?

— Счёт мне пополните, на десять-пятнадцать. Ну, и магазин как обычно.

— Лекарства никакие не нужны?

— Да не, ненадо. Здоров, как стадо быков. Всё, ребята. Обнял, — он нажал «отбой» и стёр номера из истории вызовов. — Пацаны, кто будет звонить?

Следующим взял трубку узбек Нуриман: по жизни мирный работяга, которому недавно суд выписал восемнадцать лет строгого режима за наркоту. Как рассказывал он сам, его попросили перевезти и передать из рук в руки сумку, о содержимом которой он не имел ни малейшего понятия. Дальше события развивались стандартно: рутинная проверка на автовокзале, лай ментовской овчарки, «сумочку открываем быстренько», двадцать бумажных брикетов с гашишем и статья два-два-восемь со страшными подпунктами… Виктор подозревал, что в горестной истории маленького человека, попавшего в жернова системы, многовато белых пятен; он замечал, что Нурик, неплохо балакающий по-русски, становится трогательно косноязычен, когда рассказывал о своей «беде», и явно многое не договаривал. Но это его проблемы…

В новой камере как будто нарочно подобрали интернациональный состав. Помимо русского Виктора и узбека Нурика, там сидел таджик Абдулло, попавшийся на разбое, и мошенник молдаванин Ион. Иона не доставили после выезда на суд, а Абдулло редко просил телефон. Он мог молчать сутками, и Виктор всерьёз подозревал, что их сосед либо не дружит с головой, либо, как говорят здесь, «отрабатывает диагноз», то есть изображает помешательство.

Нурик то и дело переспрашивал собеседника «Nima? Nima?» и, наконец, закончил разговор. Виктор лично упаковал телефон в холщовый мешок, который тут носил название «кишка» или «кэшэ», привязал к канату, протянутому сквозь решётку, и три раза постучал в стену.

Канат пришёл в движение, мешок с телефоном утянулись за окно, и через полминуты в стену глухо стукнули дважды: груз был принят.

Спровадив ценный «запрет», Виктор снова улёгся: этой ночью «дорогой» занимался Нурик, а он намеревался выспаться. Он уже привык спать под непрерывно работающий телевизор и ломано-русскую болтовню соседей. Сквозь дрёму он слышал, как лязгнула дверь, и в камеру завели молдаванина, и вскоре заснул окончательно.

…Чтобы проснуться от того, как его трясут за плечо и суют в лицо телефон.

— Там проблема… проблема… — испуганно бормотал Ион.

Выругавшись про себя, Виктор взял телефон.

— Слушаю!

— Витя, ты? Ты позавчера на дороге стоял?

— Я, потом Ион.

— Кто «он»? Чё блеешь?

— Ты базарь попроще. Чё за проблема?

— У тебя проблема! Через вашу хату груз шёл. Голосом. Было?

— Много чего шло. Чё случилось?

— Запрет просрали, уроды! Восстанавливать будешь или тебя фуфлом объявить?

— У нас всё заточковано. Груз прошёл в три-один-один, там приняли.

— Да мне срать! Ты груз продолбал — восстанови!

…Спустя пять минут ругани удалось выяснить, что на «дороге» пропала партия наркоты («лекарства», как её тут называли). Получатель провёл расследование и решил, что «груз», ценность которого росла с каждой минутой разговора, пропал по вине Виктора. Обездоленный наркоша грозил «разбираться через смотрящего за централом», но, как только Виктор сказал, что он не против, моментально сменил пластинку и вернулся к обвинениям и угрозам. Понятие «культура речи» собеседнику было незнакомо; Виктор пропустил мимо ушей пару матерных конструкций, но вскоре его терпение лопнуло.

— Стой, родной! Тормозни. Ты хоть обзовись. С кем я разговариваю?

— Э-э, да ты чорт…

— Ты один в хате, или тебя люди слушают? Ты как разговариваешь? Ты мне какой-то груз предъявляешь? Это я тебе могу предъявить за такой базар…

Собеседника взорвало, и Виктор пообещал, что опишет ситуацию смотрящему, и отключился, не обращая внимания на шквал проклятий.

Отправив драгоценную трубку, Виктор немедленно сел сочинять письмо смотрящему. Со ним он несколько дней сидел в одной камере и знал его. «Федот Рыжий» — не главарь, но серьёзный человек в «афганской» ОПГ, пережившей девяностые — «пиковых» недолюбливал за необоснованные понты, а наркоманов откровенно не считал за людей. А это значит, что при разборе он не встанет на сторону того визгливого наркоши.

Так. А случайно ли возникла «предъява» на ровном месте? В том, что «предъявить» ему нечего, Виктор готов был поклясться. Значит, с ним ведут игру. Либо кто-то из «порядочных арестантов» решил развести на бабки медиамагната, жирного коммерса, припугнув вымышленной «предъявой» — либо с ним сводят счёты за издевательство над «гомсомольцами». Интересно, это кто-то из «ГСМ», или розыгрыш заказал следователь, а исполняет оперчасть? Вопросы, вопросы…

— Я подумаю об этом завтра.

Он положил на лицо свёрнутое полотенце и быстро уснул.

Глава, в которой ничего не происходит. Ну, почти…

«Привет!

Читала новость на твоём сайте — ту, про баранов. Круто! Ржала как безумная. Ты всё-таки поосторожнее там.

Пишешь, что у вас время течёт однообразно. Наверное, всё познаётся в сравнении. Мне вот моя жизнь видится однообразной. Кажется, это называется — “стабильная и предсказуемая”. Внутренняя взрослая тётка кивает с мудрым видом, но, знаешь, иногда хочется послать эту стабильность и отчудить что-то такое, чтобы на старости было не стыдно вспомнить. В общем, на днях взяла отпуск за свой счёт и сгоняла на “Пустые холмы” — это неформальский фест, ты, наверное, знаешь. А если не знаешь, то мы съездим на него, когда ты выйдешь — думаю, это скоро. Перед самым фестом шли дожди и все подъездные пути развезло, я лично видела наполовину утонувший трактор. А потом, как по заказу, вышло солнце, было самую малость прохладнее, чем в Экваториальной Гвинее, купались по пятнадцать раз на дню, и я немного расслабилась и забыла, что всюду шныряют фотографы. Так что, когда я вернулась, увидела свою личность в этих ваших интернетах в самом привлекательном ракурсе. Когда увидела первое фото, испытала острое желание убежать куда-нибудь в Королевство Бутан, где меня никто не знает. Но потом поняла, что это скорее повод для гордости. А кому что-то не нравится — пусть завидуют молча!

Ты в письме спрашивал, умею ли я плавать. Хм, решил поиграть со мной в Герасима и Муму, или приглашаешь в путешествие на “Кон-Тики”? Умею, и неплохо. И не только в бассейне. Ещё со средней школы обожаю ролики и велосипед. Кстати, на ПХ я доехала из Лиха на роликах (шучу, на велике, конечно). Шашки-шахматы как-то не очень, хотя у меня был момент, когда я влюбилась в шахматы, под влиянием Набокова и его “Защиты Лужина”, но это прошло. Зато я обожаю фэнтезийные настолки, и вообще фэнтези. Только не наше, а настоящее — с эльфами, гномами, орками, кендерами и прочей фауной. Если спросишь, не толкинистка ли я — вряд ли. Я ведь даже книги Профессора просмотрела по диагонали, так, чтобы уж совсем тёмной не быть.

Пишу тебе письмо, сидя на туристском коврике под грушей в нашем саду, отрываюсь от ноутбука и считаю завязи. Мой пёсель бегает вдоль ограды и думает, не перепрыгнуть ли её, потому что по улице бродит какой-то наглый дворняг, и мой пушистик думает, не стоит ли сломать ему шею. Солнце затягивают облака, кажется, быть дождю. Всё, меня оставило вдохновение, пойду в дом распечатывать тебе письмо. Забавно: раньше “распечатать письмо” значило совсем не то, что сейчас. Пока! Не забывай свою прекрасную незнакомку. Целую!

PS В слове “целую” ударение на У, а то ты чёрт знает что подумаешь))))))»

* * *

— Ты хочешь сказать, что просто баюкала сказками его аутичного племяша, а потом просто спала? И он — хм? Ничего? Не пытался…

— Лёшка — не аутист, — сердито, будто речь шла о её родственнике, возразила Лидия. — Он просто очень замкнутый.

— Судя по тому, что ты рассказываешь, в этой семье все мужики очень, кхм, замкнутые, — сказала Светка. — Ты уверена, что эта «замкнутость» не передаётся по наследству?

— Ну, я пока не собираюсь делать с Димоном наследников, — улыбнулась Лидия. — А то, что он не играет альфа-самца, так это плюс. Ему, наверное, вообще не до флирта, если он один растит сироту-племянника и много работает. Кстати, он на хорошей должности.

— Да ну?

— В областном правительстве, глава Комитета по борьбе с молодёжью.

— Какого, хи-хи-хи, комитета?

— Блин! Ха-ха-ха! Привязалось же! Комитет по делам молодёжи и чему-то ещё.

— Хм. Уже неплохо. Лучше, чем очередной старый хиппи, сумасшедший поэт-растаман или режиссёр погорелого театра.

— Свет, тебя послушать, так все мои мужчины — какие-то лузеры.

— Ну, не знаю, чем-то ты их привлекаешь. Слушай, а этот твой комитетчик, он как, не — хм? Не того? Может, не той ориентации?

— Глупости. Я же вижу, как он на меня смотрит.

— Это ничего не значит, — авторитетно заявила Светка. — Многие латентные гомы считают себя нормальными мужиками и пытаются ухаживать за барышнями, но их постоянно что-то обламывает. Внутреннее сопротивление, понимаешь? Он умом понимает, что должен залипать на каждую пару сисек, но натуру-то не обманешь!

— Светуля, тебе вредно читать книги по популярной сексологии.

— Это ты у нас — книжная душа, а я знаю эту тему. Сталкивалась. Правда, не лично. У моей подруги был случай.

— Ну да, ну да. «У моей подруги с её парнем»…

— Намекаешь, что у меня? Да думай, как хочешь. Суть в том, что за девчонкой ухаживал весь такой обаятельный и обходительный джентльмен, впервые поцеловались после двух месяцев знакомства, все были уверены, что дело идёт к свадьбе, она отказала двум нормальным парням, а потом однажды услышала, как её женихтрындит по телефону со своей девкой.

— Ну вот, а ты говоришь…

— С девкой — в смысле, с «девкой». С гомиком, которого он драл.

Лидия покачала головой.

— Нет. Дмитрий — нормальный парень. Просто, наверное, боится меня спугнуть. — Он усмехнулась. — Наверное, правильно. Если бы он в ту ночь стал меня домогаться, я бы дала ему оплеуху.

— Я всегда говорила, что в отношениях ты — полная дура, — сказала Светка. — Смотри, твой стесняша из правительства наткнётся на какую-нибудь сучку, которая затащит его на себя, а потом предъявит тест с двумя полосками. И ты, такая правильная — в пролёте, как всегда.

— А ты меня, как всегда, утешишь, и объяснишь, что я была дура.

— А что же мне делать? Ладно. Пошли, зарубимся в Pathfinder!

— Что-то не хочется…

— Да ты шо? Ты же сама фанатка и меня подсадила.

Лидия вздохнула.

— Ну… Просто я теперь сама думаю — а вдруг… в общем, он из тех, которые ждут, чтобы девушка послала чёткий сигнал?

Светка фыркнкла.

— Кпжется, ты уже послала ему столько сигналов, что дебил догадается. Смотри, Лидос, как бы не оказалось, что твой недотрожка прочно женат на дочке полковника ФСБ, а ты ему — так, от скуки. Всё, хорош, пошли играть!

Пляски лиходеев

Виктор читал затрёпанный том УК с комментариями, но юридическая казуистика не лезла в голову. Последнюю неделю чёртов наркоша всерьёз портил ему настроение. Он то слал угрожающие «малявы», то пригонял телефон и подолгу рассыпался в угрозах, вымогая всё большие и большие суммы, как будто в мифическом пропавшем мешке гнали не разбодяженный героин, а необработанные алмазы… Смотрящий, на которого Виктор поначалу надеялся, вёл себя странно. Сперва прислал записку, что разберётся, потом начал менжеваться: разбирайтесь, мол, сами, а вот если не сможете договориться — тогда уж… Из чего Виктор сделал вывод, что на смотрягу давит «зеленая братва», как на зековском жаргоне обозначали тюремную администрацию. А то значит, что его решили прессануть за отказ — демонстративный — «договориться по-хорошему». Следователь замолвил словечко оперчасти, опера подговорили нарколыгу, а заодно поднадавили на смотрящего: мол, будешь лезть в это дело — поедешь в «красную» зону, где с тебя будут долго и умело сбивать блатную пыль…

Лязгнули двери.

— Гуляем?

— Да! — гаркнул Виктор.

— А эти что, спят? Одного не ведём, одного не оставляем… — привычно задолдонил продольный.

— Да ладно, — вмешался его напарник. — Я его знаю, это спортсмен, ему тренироваться надо. Он нормальный пацан. Пускай. Выходи, подышишь воздухом.

«Хмм… Странно… С чего бы они такие гуманные?..»

Виктор вышел из камеры, «гуманный» конвоир велел поднять руки и охлопал по бокам, изображая обыск, после чего они втроём потопали в сторону лестницы на крышу.

— Заходи.

Виктор вошёл в камеру-дворик и с удивлением обнаружил там ещё троих зеков.

— О! К нам гости! Витюша! Ну захожь, крысёныш! — К нему развинченной походкой подошёл малый лет тридцати, с круглой толстой харей, приплюснутым носом и узкими глазками. Голос был подозрительно знакомым.

Двое других стояли поодаль.

— Это у тебя наркота пропала? — нарочито громко спросил Виктор.

— Ты рот свой поганый завали, крыса! — Наркоша дохнул в лицо Виктору запахом больного желудка. — Ты бабло верни, фуфломёт, а то…

— За наркоту свою спрашивай с кого другого, — ответил Виктор. — Я твой мешок не потрошил. Я смотрящего курсанул за твою предъяву, давай нормально разбираться…

— Да ты чё меня смотрящим пугаешь, сука! — визгнул наркоша. — Сам ссышь ответить?..

И тут он допустил ошибку. Он попытался схватить Виктора за футболку.

Давным-давно один вояка, забредший в «Метросад» со своей младшей сестрёнкой, показывал компании первокурсников захваты и освобождения. Большая часть уроков старого солдата стёрлась из памяти, но кое-что осталось.

Виктор прижал руку наркота к груди и резко присел.

Пойманное запястье приятно щёлкнуло. Наркоша взвыл и заматерился от боли. Виктор распрямился и добавил вдохновенный пинок в область мужского достоинства собеседника.

Наркоша скорчился, Виктор проворно развернул его, поставил на колени (суставы стукнули по бетонному полу) и зажал шею согнутой в локте рукой.

— Э! Урод! Ты чё беспределишь? — заорали наперебой двое.

— Отошли! — рявкнул Виктор. — Отошли, а то я ему шею сломаю!

— Ты знаешь, кого ногами бьют?

— Таких, как вы. — Виктор был дьявольски напуган. Ещё точнее его состояние описывалось малопристойным термином «пересрал». Вот только страх заставлял его быть агрессивным и жестоким.

Неизвестно, чем закончилась бы светская беседа, но дверь с лязгом отворилась, и во дворик вбежали несколько представителей «зелёной братвы». Заключённых с матом и тумаками растащили. Через несколько минут Виктор сидел в уже знакомом «каменном мешке» и слушал завывания оскорблённого наркомана, который сидел где-то поблизости. Стены и потолок отражали угрозы, выдержанные в традициях хардкорного гейского порно. Через пятнадцать минут наркоман охрип, ещё через полчаса его увели.

Виктор торчал там до конца дня. Когда его подняли в «родную хату», было уже темно, и сокамерники налаживали «дорогу»..

* * *

(Неделю спустя)

Виктор сидел за столом и занимался ювелирной работой. Перед ним горел кустарный масляный светильник, который сейчас исполнял роль жаровни, а Виктор наплавлял прозрачные полоски из размягчённых обломков гелевой ручки на розу из фольги.

Работа требовала точности движений и сосредоточения: размягчённый пластик должен был крепко охватить, но не смять серебристые лепестки. Нужно было держать изделие на таком расстоянии, чтобы обломки были пластичными, но не подгорали.

Обломки ручки и фольговая роза должны были превратиться в заколку для «прекрасной незнакомки». Рядом лежал уже полупрозрачный пластиковый двузубец.

Сокамерники зачарованно смотрели телевизор, который в это время показывал криминальные новости.

— …В центре громкого криминального скандала оказались представители «Городского сообщества молодёжи», — говорил диктор. — Его лидер Александр Иванов задержан с крупной партией героина, в офисе движения также обнаружен тайник с наркотиками.

Диктора сменили кадры оперативной съёмки. Чмоня сидел с блаженно-отсутствующим лицом на фоне казённой зелёной стены.

— Иванов был задержан вчера на улице Кржижановского. Прохожие обратили внимание на молодого человека в футболке с нацистской символикой, который пребывал в неадекватном состоянии. Вызванный наряд полиции задержал поклонника Третьего Рейха. Им оказался Александр Иванов, лидер общественной организации «Городское сообщество молодёжи». При личном досмотре у него была обнаружена крупная партия героина, расфасованная по «чекам» для реализации. Сам задержанный пребывал в состоянии наркотического опьянения…

— Назовите ваши фамилия, имя, отчество, — говорил протокольный голос.

Чмоня медленно разверз рот, пустил нитку слюны на бороду.

— Да ты ж гомосек… — восторженно проговорил он. — Я сейчас губеру позвоню, он всю вашу мусарку (окончание речи перекрыл громкий писк).

— Виктор! Эй! А это не твой терпила? — радостно воскликнул Ион.

— Похож, — кивнул Виктор. Почему-то вспомнилась фраза из дурацкого фильма — «не обманул фашист!».

— Иванов находится в ИВС, на днях будет решаться вопрос о мере пресечения, — вернулся голос диктора. — На следующий день были проведены оперативно-розыскные мероприятия по месту жительства Иванова и в офисе возглавляемой им организации. В штаб-квартире «Горсомола» обнаружен тайник с наркотиками, половина была в крупных брикетах, половина расфасована для продажи, — камера скользила по аккуратным бумажным брикетикам, обмотанным скотчем.

Новый кадр: у стены стоят двое ГСМовцев, один в камуфлированных штанах и фирменной футболке, второй «по гражданке» — в адидасовских шортах и чёрной майке.

— Что это? — спрашивает протокольный голос за кадром.

— Не знаю… — отвечает тот, что в униформе.

— Это провокация! Все знают, что мы боремся с наркоманией! — тот, что по гражданеке, более агрессивен.

— Интересный улов достался оперативникам и по месту проживания Иванова, — в кадр снова вернулся диктор. — Лидер правильной молодёжи не хранил дома компрометирующие вещества, но любил расслабиться по-другому. Не совсем традиционно, но, как известно, о вкусах не спорят…

В кадре мелькали журналы для молодых людей, которые предпочитают в любви себе подобных, и некий заблюренный предмет, в котором легко угадывался фаллоимитатор.

Сокамерники громко осудили «нетрадиционные» наклонности лидера ГСМ и обменялись мнениями о том, что ждёт его за решёткой.

«Ну, это они зря, — подумал Виктор. — Так можно пересолить.Хотя… наш губернатор помешан на “традиционных ценностях”, если всё это хорошо подать, Чмоне и его гоп-компании конец…»

Он стал приплавлять шарик с розой внутри к двузубой заколке.

* * *

На следующий день Виктор, удобно устроившись на шконке и попивая чаёк, смотрел специальный репортаж, посвящённый «Горсомолу». Журналисты, услышав команду «фас», с удовольствием пинали недавних неприкосновенных.

— Они — крепкие, здоровые, подготовленные ребята. — напряжённо, точно он тужился в туалете, вещал диктор, а на экране мелькали рекламные кадры с сайта «горсомольцев»: крепкие парни в чёрных футболках с городским гербом бегут гуськом по лесопарку, подтягиваются на турниках, умело молотят друг друга, надев боксёрские перчатки и шлемы. Мелькнул Чмоня, который весомо произнёс: «Мы — сила добра, а добро должно быть с кулаками». — Они говорят, что очищают улицы от грязи, а души от скверны. — Снова Чмоня: «Мы — авангард морального большинства. Нечисть, которая стремится развратить нашу молодёжь, надеется, что моральное большинство будет оставаться молчаливым. У меня для вас плохие новости: мы больше не собираемся молчать». — Но под видом борьбы за моральную чистоту они принесли на наши улицы террор и унижение. Вот видео, снятое самими «горсомольцами». Они не только фиксировали свои подвиги, но и выкладывали в интернет на всеобщее обозрение, уверенные в полной безнаказанности…

На видео пятеро «горсомольцев» окружили парочку анимешников.

«Пацан, что за морда у тебя на футболке?» — сурово вопрошает кто-то.

«Это Наруто», — отвечает синеволосый кун. Большеглазая тян в шортах и топике, с бело-розовой причёской, испуганно жмётся к нему.

«Наруто? Кто этот Наруто? Святой угодник? Герой Великой отечественной войны?»

«Это из аниме, — отвечает кун. — Вам какое дело?»

«Аниме — это культура педерастов и врагов России. Почему ты, русский пацан, носишь на себе эту морду? А если завтра скажут, что Гитлер — это круто, ты оденешь майку с Гитлером?»

«Слушайте, при чём тут Гитлер?» — пищит тян.

«А ты помолчи. Почему ты, руская девушка, одета как дешёвая проститутка? Ты понимаешь, что нас за это не уважают?»

«Слушайте, идите своей дорогой!» — храбрится кун.

«Мы пойдём. После того, как ты докажешь, что ты — русский пацан, а не анимешное чмо. Любой из нас отожмётся пятьдесят раз. Ты можешь?»

Кун что-то бормочет.

«Упор лёжа принять!»

«Я не хочу!»

«Никто не спрашивает, чё ты хочешь…»

Часть разговора вырезана. На следующем кадре кун с отстутствующим лицом стягивает футболку с Наруто, бросает на асфальт и становится на неё ногами. Всхлипывающая тян принимает от кого-то ножницы и состригает синие лохмы с его головы.

На следующем кадре голый по торсу кун с кое-как обхватанными волосами и заплаканная тян кричат: «Мы — русские! Аниме — говно!»

— Так происходили наиболее безобидные развлечения наших «борцов за нравственность». — В голосе ведущего звучит холодный гнев и презрение. — Несколько раз граждане, подвергшиеся избиениям и унижениям со стороны так называемого «городского сообщества молодёжи», обращались в правоохранительные органы, но в итоге не было заведено ни одного уголовного дела. Зато был отправлен в СИЗО редактор популярного информационно-развлекательного портала «Слоббо» Виктор Ветров, который вместе с друзьями подвергся нападению «горсомольцев».

— О! Витя наш! — заорал Нурик.

— Точно! — поддержал Ион.

На экране появилась Алина: непринуждённо но аккуратно причёсанная, в деловом костюме, она рассказывала о злополучном вечере:

«…Подошли, стали оскорблять, угрожать… Да, мы выпили немного коктейля. Это не преступление. Витя не пил, он вообще не пьёт. Их главный попытался Витю схватить или ударить, завязалась потасовка, мы убежали…»

Алину сменил Иваныч. Он спокойно, взвешенно, точно в суде, ронял слова:

«В действиях моего подзащитного нет состава преступления, квалифицируемого как “хулиганство”. Ему угрожали, применили физическую силу…»

На экране — запись с «горсомольской» видеокамеры. Хорошо видно, как Чмоня быкует на Виктора, а потом хватает за руку. Кадр замирает.

«Поставьте себя на место Ветрова. Крепкий мужчина, агрессивно настроенный, с группой поддержки за спиной, хватает вас за руку. Чего вам ждать в следующий момент?..»

— Ветров находится в СИЗО. Сегодня на два месяца водворили за решётку и лидера «Горсомола». Его соратники и единомышленники, которых правильнее называть сообщниками и подельниками — либо на подписке о невыезде, либо в статусе свидетелей по нескольким уголовным делам. Меру вины каждого в скором времени решит суд. Но у нас, у общественности, всё равно остаются вопросы. Как получилось, что на улицах нашего города комфортно и уверенно чувствовала себя группировка, провозглашавшая откровенно нацистские лозунги и практиковавшая бандитские методы? Правда ли, что у «Горсомола» были покровители в коридорах областной власти?

На экране появился Дмитрий. По всей видимости, это было недавнее интервью: он сидел в своём кабинете под двумя флагами — федеральным и областным.

«Если убрать с наших улиц таких ребят, как Саша Иванов, мы очень скоро увидим молодчиков со свастиками, как случилось в соседней стране, или гей-парады с участием младших школьников. Вам этого хочется?» — напористо вопрошал он кого-то — то ли зрителей, то ли закадрового интервьюера.

— Нам хочется услышать ваш ответ, Дмитрий Алексеевич, — язвительно сказал диктор. — Ведь Саша Иванов официально оформлен как ваш заместитель и до сих пор получает зарплату из областного бюджета…

— Витя, тебя теперь нагонят? — спросил Ион. — Ты же, по ходу, не виноват.

«Нагонят» означало «освободят».

Виктор усмехнулся.

— Вряд ли. Скорее статью перебьют. «Побои» или ещё что-то ещё. Чтобы вчистую освободили — это Дунай должен потечь вспять.

* * *

— Ну что, лиходей, пляши! Закрываем твоё дело.

По выражению лица следователя трудно было понять: то ли он сочувствует подследственному, который оказался чист перед законом, то ли зол, что челюсти Системы щёлкнули вхолостую.

— Виктор, поздравляю! Нечастый случай в моей практике! — А вот Иваныч просто лучился от счастья.

Виктор, опустившись на стул, внимательно прочитал шапку документа.

«Постановление о прекращении уголовного дела».

Он чувствовал, как с каждой буквой в него вливается подзабытое мироощущение свободного человека.

Как ни крути, зек ощущает мир и себя в мире не так, как человек свободный. Чтобы понять это, надо почувствовать мертвящий холод наручников на запястьях, оказаться в камере, среди таких же, как ты, напуганных, озлобленных и тайно надеющихся, и наблюдать, как дни твоей жизни проваливаются сквозь решётку и тают в яме по имени Невозвратное. И пусть заключённые в наше время не сидят на хлебе и воде, их не заковывают в кандалы и не обряжают в полосатые пижамы — зек есть зек. И он это знает сам. Сколько бы он ни тешил себя рассуждениями про внутреннюю свободу и прочее бла-бла-бла.

Он пробегал глазами буквы, которые складывались в слова и строки, означавшие для него одно: свободу.

«Иванов А. А. (далее следовал перечень “гомсомольцев”, бывших в тот вечер в “Метросаде”), не имея полномочий сотрудника органов внутренних дел или народного дружинника, потребовал (фамилии, И.О. четвёрки) прекратить распитие алкогольных напитков. На заммечание Ветрова В. В. об отсутствии у него соответствующих полномочий Иванов А. А. Реагировал агрессивно и угрожал, что он и связанные с ним предварительным сговором лица применят к (фамилии, и. о.) физическую силу. Ветров В. В. Предложил Иванову А. А. И лицам, сопровождавшим его, покинуть сквер “Митрополичий сад” или прекратить выдвигать незаконные требования и угрожать гражданам. После этого Ивановым А. А. Была применена к Ветрову В. В. Физическая сила в виде попытки провести захват руки. Сопротивляясь действиям Иванова А. А., Ветров В. В. толкнул Иванова А. А. В область лица и нанёс ушибленную травму глаза, не повлекшую длительного расстройства здоровья.

С цель пресечь дальнейшие агрессивные действия граждан, находившихся с Ивановым А. А. В сговоре, Ветров В. В. Совершил угрожающие движения отобранной у Иванова А. А. нагайкой. В результате незначительные гематомы верхней части нижних конечностей получил Севастьянов Д. К., находившийся в сговоре с Ивановым А. А.

Данный факт подтверждается показаниями подследственного Ветрова В. В., потерпевшего Иванова А. А., свидетелей (много ФИО), а также видеозаписью, сделанной гражданином Грушко С. А..»

«Кажется, они решили крепануть “гомсомольцев” вместо меня», — подумал Виктор.

Он несколько раз перечитал абзац об «отсутствии в действиях Ветрова В. В. признаков деяний, квалифицируемых согласно ст 213 УК РФ как хулиганство».

И вот оно — «Уголовное дело по части 2 статьи 213 УК РФ в отношение Ветрова В. В. Прекратить за отсутствием состава преступления».

— Хорошо, — сказал Виктор, стараясь, чтобы его голос звучал буднично. — Где расписаться?

Под чёртом

— Да чтоб тебя! Что за день такой уродский?

Лидия с трудом сдерживала слёзы. Получалось плохо.

День, и в самом деле, не задался. У неё было запланирована встреча с директором ДК в Слобожанске, куда её приглашали вести детский кружок. Встреча была спродюсирована Дмитрием. Но в последний момент пришлось всё отменять: позвонили из областной налоговой и потребовали явиться для разговора. Якобы кто-то оформил на её имя пять подозрительных ООО. После нескольких часов малоприятного разбирательства она вышла с больной головой, и, уже дождавшись автобуса и отъехав на две остановки, обнаружила, что забыла в налоговой сумочку. Она выскочила и сломя голову помчалась обратно. Сумочка была на месте, и из неё даже ничего не пропало. Зато на телефоне было несколько вызовов от директора ДК, который ждал её сегодня. Лидия вспомнила, что запаниковала из-за вызова в налоговую и забыла предупредить, а телефон поставила на беззвучный режим, поспешила набрать — и услышала холодную отповедь, что её ждали три часа, что так дела не делаются, что Дмитрий Алексеевич аттестовал её как деловую и ответственную девушку, но, видимо, ошибался. Лидия рассердилась и с холодной ядовитой вежливостью заметила собеседнику, что, судя по его манере обения, он из тех мужчин, кто по капризу природы или из-за возраста не любит девушек — и повесила трубку. Она хотела поплакаться Дмитрию, но у того был отключён телефон. Она вспомнила: на днях он говорил, что оказался замешан в какой-то криминально-политический скандал. «Ничего страшного, но нервы помотать могут».

Чтобы успокоиться, Лидия решила пройтись немного пешком — и влетела в мазутную лужу. Новенькие балетки мгновенно пропитались вонючей жижей.

Ругаясь не подобающими леди словами, Лидия стащила их с ног и швырнула в помойку.

День определённо не задался.

Она побрела в сторону вокзала, надеясь, что по пути ей попадётся обувной магазин или прилавок с мелочью, среди которой найдутся резиновые вьетнамки — но, как назло, ни того, ни другого ей не попалось.

«Чёрт с вами всеми, — решила она. — Вернусь домой, обложусь глиной, и меня для вас нет!»

С давних пор она привыкла топить обиду, усталость и раздражение в творчестве.

Она тряхнула головой, поддёрнула сумочку и зашагала увереннее. Даже заметив, что какой-то юнец снимает её на телефон, она не стушевалась, а обернулась и одарила его лучезарной улыбкой, от которой смутился уже малолетний папарацци.

«Вот то-то же!»

На лихогородскую платформу она сходила уже совершенно успокоившейся. Дилемма — ехать домой на автобусе или топать пешком — была решена в пользу прогулки.

Она шлёпала по тротуару, уже привычно и непринуждённо переступая через острые камушки или изредка попадавшиеся осколки стекла.

— …Знаешь ли ты-ы, вдоль ночных дорог шла босиком, не жалея ног!.. Лидос, какими судьбами?

Светка. При полном параде: цветастый сарафан, который облекает её, точно облако из роз, сандалики с эротичными тонкими ремешками, рыжеватые кудри взбиты в непринуждённую причёску… Вот кто сейчас нужен! Ей можно поплакаться в жилетку, и она, может быть, назовёт дурой, но утешит так, как только она умеет, и похоронит самые опасные тайны. А можно и не плакаться, можно просто поболтать о том о сём…

— Я живу в этом городке. Представляешь?

— Ага. Я тоже, вот совпадение! А чё босая? Ножки наколоть не боишься?

— Не-а. Зато я иду, одета по нынешним временам вполне пуритански, а мужики на меня головы сворачивают. Приятно, наешь, побыть искусительницей.

— Понятно… Лидо-ос, прикинь, у меня праздник! Искала, с кем поделиться радостью, а тут ты!

— Что за праздник?

— Встреча с прекрасным незнакомцем.

— С каким?

— О, я тебе не рассказывала? У меня же тут случился роман в письмах. Как в ископаемых книгах с ятями. Слышала про дело Ветрова? Ну, редактора «Слоббо»?

— Краем уха, — призналась Лидия. — Его, кажется, подставили и посадилиза какую-то статью на его сайте…

— Ничего подобного. Его действительно посадили, только не за статью, а за то, что он отстегал нагайкой «гомсомольцев». Этих придурков, которые шарахались по улицам и доматывались до нормальных людей со своей сраной моралью. Их сейчас вс пресса полощет, а он их выпорол до того, как это стало мейнстримом. Ну вот, я зашла на его сайт, увидела его адрес в тюрьме и решила написать. Так, по приколу. А он ответил. Представляешь? Классный чувак оказался, и я ему, похоже, понравилась. Хотя он меня в глаза не видел.

Светка трещала, перескакивая с пятого на десятое; в её изложении зек-редактор получался чем-то вроде графа Монте-Кристо, Рэмбо и симпатичного новенького мальчика из параллельного класса, который смотрит только на неё.

— …И тут, представляешь, этих придурков ловят с наркотой, губернатор в ярости, потому что он их раньше крышевал, а они его так подставили, Виктору быстренько закрывают дело и выпускают!

— Повезло!

— Да не то слово! Вот, он сразу, как вышел, связался со мной и сегодня приезжает. И у нас с ним свидание вслепую.

— Это как?

— Он меня не видел. Он даже не знает, как меня зовут. Я подписывалась «прекрасная незнакомка».

— Так как же он тебя найдёт?

— Элементарно, Ватсон. Мы встретимся под «чёртовым тополем»..

«Чёртовым тополем», или коротко «чёртом», лихогородцы прозвали тополь удивительной формы. Его ствол обрезали в десяти метрах над землёй, и там образовался комковатый нарост, из которого пробились ветки: казалось, у изогнутого древесного тела появилась косматая уродливая голова. Вдобавок две боковых ветви после серии обрезок стали напоминать уродливые руки, распростёртые над землёй и готовые схватить зазевавшегося прохожего. Весной и летом, покрытый листвой, «чёртов тополь» напоминал подгулявшего энта, но зимой, а особенно поздней осенью в потёмках, производил кошмарное впечатление.

Среди лихогородцев он, как ни странно, снискал любовь. Город был небогат и не избалован достопримечательностями: к таковым можно было с натяжкой отнести развалины сторожевой башни на крутом берегу реки Камянки — остатки засечной черты шестнадцатого века. А древесный уродец придавал ему шарм, колорит и уникальность. Молодёжь вот уже второй десяток лет назначала свидания «под чёртом». Считалось, что паре, первое свидание которой произошло под знаменитым тополем, суждена горячая любовь. На две недели или на всю жизнь, но это будет настоящая страсть.

— …Вот здесь! — Светка плюхнулась на истёртую тысячами влюблённых скамейку в тени «чёрта». — Садись, Лидос.

— Он примет нас за лесбиянок и пройдёт мимо, — сказала Лидия, присаживаясь на краешек скамейки.

— Значит, он дурак, и я ничего не потеряю, — легкомысленно ответила Светка. — Ой, а вот и он звонит. Алло. Да, я на месте. Куда свернул? Ну, мои поздравления. Ты на другой край города укатил. Кто подсказал? А-а, ну ясно. В тебе сразу просекли чужака и решили постебаться. Все местные знают «чёрта», а залётные не могут его найти. Ага, аномалия. Ну всё, жду. Люблю, целую.

— Едет. Будет с минуты на минуты. Блин, Лидос, я реально трепещу, как лань. Может, это любовь?

— Ты же говоришь, вы друг друга в глаза не видели…

— Ну, его фотки я видела — симпатичный. И умный. И не трус. Так, опять звонит. Ну… Нет, блин, только не это! Алло!

Со стороны разговор выглядел так: Светка молча слушала, взрывалась матерными комментариями и снова молча слушала, сжав зубы. Из трубки доносилось приглушённое басовитое бормотание, в котором даже на расстоянии ощущалось глубокое осознание вины.

— Козлина! Приеду — убью! — Светка отключилась и гневно развернулась к Лидии.

— Ты представляешь?.. мелкий ушлёпок (имелся в виду Светин младший брат Андрейка, который в свои семнадцать был выше старшей сестры на две головы, а обширные плечи и обильная растительность на лице зримо прибавляла ему лет пять-семь к природному возрасту) утащился гулять с Ляликом (Ляликом звали огромного мастино неаполитано, собственность Светы), конечно, тот у него удрал и загрыз чужую козу. И хозяина козы…

— Загрыз? — поразилась Лидия.

— Вроде нет, только штаны порвал, тот успел на забор прыгнуть. За свою рогатую с вилами выскочил, козёл вонючий… Теперь ментов вызвал.

— И что?

— Еду разбираться. Вот же ж подстава, мать твою…

— А как же…

— Лидуш… этот Виктор классный чувак, но мне эти двое дороже, хотя один дурак лохматый, а второй просто отморозок, которого нельзя без поводка отпускать…

Кого она приласкала лохматым дураком, а кого отморозком, осталось не вполне ясно, потому что Светин младшенький носил кудри до плеч и дрался, в среднем, чуть меньше трёхсот раз за год. Ссадины, фингалы и швы были таким же естественным украшением его добродушной физиономии, как у других — веснушки и родинки.

Света унеслась, бормоча под нос угрозы, а Лидия осталась сидеть под «чёртом». Полминуты, в течение которых она раздумывала, что теперь делать, определили всё.

Напротив «чёрта» затормозил скутер, с него спрыгнул незнакомый парень, снял шлем и направился к ней.

— Привет, прекрасная незнакомка! Классно выглядишь! Прости, опоздал. Еле нашёл твой «чёртов тополь». Зато теперь знаю Лихогородск как свою ладонь, могу экскурсии водить, — сказал он.

Лидия проглотила комок в горле. Словоохотливый незнакомец вызывал одновременно жгучее любопытство и страх. Он был одет в гавайскую рубаху, шорты цвета хаки и кроссовки; ростом был пониже Дмитрия, но казался склёпанным из тросов и швеллеров (это металлургическое словечко пришло на ум Лидии при виде костистых рук, перевитых сухими мускулами). Обритая голова дополняла облик, одновременно забавный и пугающий.

— Виктор? — спросила она и мысленно дала себе тумака. А кто же ещё?

— Да, это я, — кивнул он. — Запрыгивай и поедем. Вот твой шлем.

— Подожди… извини, пожалуйста, но я — не та, кого ты ждал встретить. Так получилось, тебя пригласила Света, только ей пришлось бежать по делам, а я тут оказалась случайно. И у меня есть мужчина… он мне нравится, и я ему тоже, только мы, как глупые смешные дети, боимся сделать окончательный шаг навстречу друг другу. Ты погоди, сейчас я позвоню Свете, скажу, что ты уже здесь…

Лидия выпалила это на одном дыхании, глядя (с лёгким разочарованием), как брови незнакомца ползут на лоб, а губы кривятся в усмешке…

…Вернее, она хотела это сказать. Честно.

Но не сказала.

«Ведь это — настоящее Приключение! Которое ждут годами и потом вспоминают до конца жизни! Опасно? Плевать! Я за сегодня уже выбрала долю неудач на неделю вперёд! Теперь мне должно повезти!»

Она ничего не сказала. Она улыбнулась, элегантно прошлёпала к скутеру и уселась позади водителя.

— Слушай. Кхмм. А почему ты…

— Босая? — она вытянула ножку, давая возможность бритоголовому гавайцу полюбоваться изящной тонкой лодыжкой и запылённым педикюром. — Наверное, я — хоббит. В душЕ.

— В дУше?

Она расхохоталась и стукнула его кулачком по спине.

— Поехали! Ты хоть знаешь, куда?

— Знаю. — Виктор протянул ей шлем и надел сам. — К Засечной башне. Я же говорил, что немного изучил город.

Скутер деликатно взревел и понёсся по улице.

* * *

Когда-то Засечная башня вздымалась над яром Камянки на пять саженей, и на ней денно и нощно несли службу городовые казаки, следившие, не идут ли с юга крымцы или черкасы. Во время набега Сагайдачного башню взорвали запорожцы, но уже через десять лет она снова стояла на прежнем месте.

Однако её героическая юность миновала, и никому не нужная башня разрушалась без войны. В середине восьмидесятых, когда от неё остались неряшливые руины высотой в человеческий рост, её объявили памятником архитектуры областного значения. Луга и перелески между Камянкой и окраинами Лихогородска назвали Засечным парком.

К ней по луговой тропе и подъехали на скутере Лидия и Виктор.

— Ты бывал здесь? — спросила девушка.

Виктор покачал головой.

— Только в воображении, когда путешествовал по карте. Но мне тут понравилось, и я выбрал эту башню, чтобы сделать тебе сюрприз. Прошу, мадемуазель! — он с потешной галантностью протянул ей руку.

Возле башни стали попадаться острые обломки известняка, в разное время отставшие от стен. Заметив, как босоногая Лидия выискивает место для следующего шага, Виктор легко подхватил весело ойкнувшую девушку на руки.

— Я тяжёлая! — кокетливо заметила Лидия.

— Глупости, — сказал Виктор. Под его ногами захрустели камни кладки, и девушка с ужасом и поняла, что её внезапный кавалер поднимается по руинам на стену.

— Не вздумай! Разобьёмся!

— Если не будешь верещать и брыкаться — не разобьёмся.

Через несколько ужасных секунд они стояли на стене. Лидия ощущала ступнями шероховатую горячую поверхность камня и старалась не стискивать Викторову руку, даже в те моменты, когда ей казалось, что стена пошатывается.

— А тут красиво! — заметил Виктор.

С кургузого обломка башни было видно, как Камянко, лениво поворачиваясь, плывёт на восток, чтобы у самого горизонта круто повернуть к северу. К ней прижимались тёмно-зелёные пятна лесов и «площади» кустов. На юг была реки на несколько километров расстилалась луговая степь с редкими деревьями, а дальше начинались аккуратные прямоугольники полей бывшего совхоза, а ныне — АО «Лихогородский». Поля разделяли жидкие лесополосы. Через степь тянулась серая лента шоссе, у границы полей её под прямым углом пересекал тёмно-серый просёлок.

— «Красиво!» Не заговаривай мне зубы! Где обещанный сюрприз?

Виктор улыбнулся, сунул руку в карман шорт и достал крошеную тёмно-бордовую коробочку. Глядя в глаза девушке, он ловко откинул крышечку и извлёк крошечный кулон: винно-красный рубин, огранённый в форме сердечка, в золотой окантовке.

— Нравится? — просто спросил он.

Лидия вздохнула и грустно улыбнулась. Нет, надо. Надо всё-таки сказать.

— Круто! Спасибо. Но… это не моё.

— ?

— Ну… я — не та. Это не я писала тебе письма в тюрьму. И ждала тебя у «чёртова тополя» не я. Я там случайно оказалась и встретила подругу. Светку. Это с ней ты переписывался. Она ждала тебя, а тут ей позвонил её младший брат, у него случились какие-то проблемы, Светка унеслась, а я…

— Всё. Довольно. — сказал Виктор. Он протянул руки, аккуратно приподнял волосы Лидии и застегнул цепочку кулона на её шее. — Это — твоё.

— Ты уверен? — серьёзно спросила Лидия.

Виктор кивнул.

В следующую секунду их губы слились в поцелуе. Солнечные лучи золотили волосы Лидии и играли с рубиновым сердечком, ветер нёс одуряющий запах цветов с луга, в небе заливался жаворонок… а Лидия самозабвенно целовалась с едва знакомым парнем, стоя на руинах старинной башни.

Прошла минута, когда они, наконец, отпрянули друг от друга, тяжело дыша.

— Я сразу заподозрил, что… — заговорил Викто.

— Что я — не она, — продолжила Лидия.

— Именно. Света — так ведь её зовут? — не слала мне своих фото, ни пока я сидел, ни потом. Я даже не знал, как её зовут…

— …И поэтому ты назвал меня «прекрасная незнакомка»?

— Да. Она так подписывалась. Вот… она назначила мне свидание вслепую: мы условились о месте и времени встречи

— Да, это на неё похоже! — усмехнулась Лидия.

— Я не сразу нашёл «чёртов тополь», пару раз ошибся поворотами. А потом, когда подъехал и увидел тебя, подумал…

— Что?

— Что-то вроде «жаль, что это не она».

— Жаль, что это не она? Почему?

— Это видно, когда девушка пришла на свидание, а парень запаздывает. Она предвкушает встречу и одновременно недовольна, что он заставляет её ждать. А по тебе было видно, что ты никого не ждала. Ты… — он призадумался, — была немного озадачена и чем-то расстроена.

— Ну… может быть. — Лидии не понравилось, что первый встречный может вот так запросто считать её чувства и настроения. — А почему всё-таки «жаль, что не она»?

— Почему «жаль»?

— Да. — Она смотрела ему в глаза.

— Потому что ты мне понравилась.

— Хмм-хмм-хммм. Любовь с первого взгляда?

— А это и есть настоящая любовь, прекрасная незнакомка. Вспышка. Flash. Смотришь и чувствуешь: это — твоё. Если любовь приходится вымучивать — это уже не то…

— Интересно.

— А у тебя не так?

— А это, прекрасный незнакомец, — Лидия положила «прекрасному незнакомцу» руки на шею и покачалась, точно они танцевали «медляк» на школьной дискотеке, — не твоё дело. И вообще, — она уставила руки в боки, — У меня сегодня действительно был тяжёлый день, я голодна, как стая волков.

(«И тебе не обязательно знать, что я готова наброситься на тебя прямо здесь, на этой стене. Хотя мы знакомы меньше часа, и ты даже не знаешь, как меня зовут. Так что лучше нам убраться в более людное место… до поры до времени…»)

— Намёк понят, — кивнул Виктор. — Я тут разведал один ресторан, кстати, недалеко отсю…

— Нет! Никаких ресторанов. Иначе я в тебе разочаруюсь. Едем в «Блин-дом» на Дыбенковской.

— Воля прекрасной дамы — закон для странствующего рыцаря. А как зовут прекрасную даму?

Лидия рассмеялась и назвала своё имя.

Вяз и нагайка

— …Просто для меня это — сакральное место, — говорила Лидия. Она, по-прежнему босая, сидела нога на ногу и уписывала тыквенные оладьи, макая их в сырный соус. — Я отметила здесь первую в жизни крупную победу. Мне было двенадцать, и я выиграла областную олимпиаду по географии…

— Круто! — искренне сказал Виктор.

— Ещё бы! Единственная из всей школы заняла первое место. Там ещё в десятом классе был какой-то призёр, но он взял третье место. И всё. Меня даже упомянули в нашей местной газетке. Вот, и я получила от школы премию.

— Большую?

— Копейки, конечно. Но, понимаешь, когда тебе двенадцать, и ты получаешь конверт, а в нём шуршат купюры, твои собственные деньги, лично тобой заработанные — это восторг, которого словами не передать.

— Воображаю! И ты пришла сюда отметить успех?

— Да. Взяла Светку — мы уже тогда дружили — и мы на двоих объелись блинчиками с айвовым вареньем.

— И спустила всю премию?

— Нет, что ты? Я сперва вообще хотела всё отдать матери, но та взяла половину, а вторую велела оставить себе.

— Правильно.

— Ага. В общем, для меня «Блин-дом» — место силы, как говаривал дон Хуан. Жаль будет, если его всё-таки снесут.

— А что, собираются?

— У них плохо идут дела, уже не первый год, — с ноткой грусти сказала Лидия. — Посмотри вокруг. Мы — одни на всей веранде.

— Может, неподходящее время?

— Нет, — покачала головой Лидия. — Тут никогда не бывает много народа. Лихогородск пустеет. Старички умирают, молодые разъезжаются. Я посмотрела в Википедии — с того года, как я пришла сюда со своим первым заработком, нас стало меньше на две тысячи. Было семнадцать с чем-то, стало пятнадцать. И это без учёта тех, кто девять месяцев в году пропадает на вахтах..

Для Виктора это не было новостью. «Слоббо» писал о том, как пустеет земля. С хуторов уезжают в ПГТ, из сёл бегут в райцентры, «уездные городки», как их называли в позапрошлом веке, оттуда — в областной центр, в Москву или за рубеж. Одни обманывали себя, пытались жить на два дома, другие рвали корни раз и навсегда. Вывозили упрямых дедов и бабок, продавали за бесценок дома и сваливали. Статья так и называлась — «Воронка запустения». Там были реальные истории людей, которые «свалили». Кто-то преуспел на новом месте, кто-то обманулся в своих ожиданиях, но все чувствовали, как потеряли что-то неосязаемое, но очень важное…

— А ты? Не собираешься уезжать?

Лидия улыбнулась, точно услышала наивный вопрос ребёнка.

— Здесь мой дом. А около дома — вяз, который посадил мой прадед. На кладбище — могила папы, я помню, как бросала землю на его гроб. Если я уеду, всего этого у меня не будет.

— Даже если я куда-то уеду… надолго, — добавила она, — я обязательно вернусь.

— А ты познакомишь меня со своими? — спросил Виктор.

— С кем?

— С домом. С семьёй. С вашим фамильным вязом.

— С вязом? Непременно!

* * *

Время близилось к девяти вечера, когда Виктор остановил скутер возле вяза.

Лидия спрыгнула в росистую траву.

— Сейчас, я открою ворота, загонишь туда.

— Что, прямо так…

— Я ж не дура! Я предупредила. Нас ждут.

Через несколько минут они входили в гостиную.

— Семья, это Виктор, — торопливо прощебетала Лидия.

«Только не спрашивайте "А где же Дима?", не спрашивайте!» — кричали её глаза.

— Здравствуйте! — сказал Виктор.

Началась церемония приветствий, представлений и водружения на стол пирога, изготовление которого Виктор заказал в лучшей лихогородской пекарне.

— Мы уже с зимы переписываемся в интернете, встречались в Слобожанске, и вот я наконец вытянула Виктора в наши пенаты, — вдохновенно врала Лидия.

— Моя вина! — улыбнулся Виктор. — Когда говорят, что фрилансеры свободнее, чем офисные сидельцы — не верьте. Я сколько раз уже обещал Лидии, что приеду в гости, и никак не мог вырваться.

— Виктор — журналист. Владелец сайта «Слоббо», — ввернула Лидия.

Момент был рискованный. Семья Лидии была достаточно продвинутой, даже дед и бабка уже лет пять как освоили интернет. А скандал вокруг проштрафившегося «Горсомола» не утихал, Виктора упоминали едва ли не в каждой статье. Конечно, триумфально освобождённый «узник совести» — это не старый пересидок из соликамских лагерей, проведший за колючей проволокой полжизни, но — зек есть зек… Впрочем, домочадцы встретили замечание Лидии спокойно — по крайней мере, внешне, и у девушки отлегло от сердца.

Мало-помалу завелась непринуждённая светская беседа обо всём подряд. Говорили о достопримечательностях Лихогородска и окрестностей, Виктор вспоминал забавные случаи из практики независимых журналистов, дед рассказывал о молодости, проведённой на морском рыболовном флоте (и, как полагается моряку и рыбаку, в меру подвирал), мать и бабушка расхваливали Лидино керамическое дело. Когда закончили ужин и доели пирог, время близилось к полуночи.

— Мы, пожалуй, прогуляемся под звёздами, — сказала, поднимаясь, Лидия. — Виктор, оторви задницу от стула, а то тебя запрягут лепить пельмени. Ты ведь уже почти член семьи. Ты ведь тоже слышал историю, как деда поймал голыми руками пингвина…

— Смейся, смейся, — проворчал дед. — Виктор, не поленитесь, зайдите в наш краеведческий музей. Там стоит чучело хохлатого пингвина. Так там написано, что это — дар Антона Даниловича Тучко. То есть меня…

— Дедуля, я была бы свинья, а не внучка, если бы усомнилась в твоём подвиге! — сказала Лидия.

— Если вы собираетесь лепить пельмени, то у вас есть пара ловких рабочих рук… — заговорил Виктор.

— Виктор, успокойтесь, она так шутит, — сказала мать. — Лида, а не поздновато для прогулок?

— Ань, успокойся, девочке уже давно не двенадцать, — сказал дед. — Пусть погуляют.

— Мы недолго, — пообещала Лидия. — А если будет покушение на мою честь… — она призадумалась, — я напою кровью свою наваху.

* * *

— Насчёт навахи — это была шутка или?..

— Не шутка, — сказала Лидия. — У меня действительно есть наваха. Настоящая андалузская кровопийца. Купила, когда была в Испании. Правда, она лежит в моём флигельке. Показать?

«Флигельком» было полутораэтажное строение на задах участка. Лидия ввела Виктора внутрь, непринуждённо усадила на кушетку, а сама открыла ящик стола и извлекла оттуда складной нож с рукояткой прихотливой формы.

— Вот она, Сеньорита, — сказала она.

— Сеньорита?

— Я её так зову. Нравится?

Виктор повертел в руках наваху, разложил, сложил и протянул владелице.

— Симпатичная. Надеюсь, она не окажется в моих кишках.

— Если ты будешь себя хорошо вести! — Лидия приняла наваху и уселась на столе.

— И ты тут живёшь?

— С тринадцати выпросила себе этот особняк. Тут — моя спальня, кабинет и мастерская. Склад глины и готовых изделий, печь для обжига, гончарный круг — всё в подвале.

— Миленько ты расположилась.

— Ага. Иногда сама себе завидую.

Она коротко посмеялась.

— Что-то вспомнила?

— Ага. Когда мне было тринадцать, я выпросила разрешение спать летом в этом флигельке, А там, за околицей, через полкилометра — Камянка. Я вставала в полпятого утра — специально заводила будильник — и бегала на Камянку купаться… голая! — она хихикнула.

— Прямо от дома? — удивился Виктор.

— Ага! Я во флигельке была одна, спала без ничего, вскакивала с постели и сразу — бегом на реку. Переплыву туда-сюда, побегаю по отмели и обратно. Знаешь, так было круто! Я как будто вбирала в себя всю свежесть утра, и сама природа дарила мне бодрость и лёгкость на весь день. Ну… это словами не передать!

— Я б посмотрел, как ты набиралась природной бодрости!

— Извращенец! Я ж девчонка была!

— Так и мне в то время было… ну да, четырнадцать-пятнадцать. Как раз…

— Значит, ты уже тогда был мерзкий, испорченный, развращённый до мозга костей гадкий противный мальчишка. Нафига я тебе это рассказала?

(«Мы оба отлично знаем — "нафига"!..»)

— Это была моя тайна, — сказала она, помолчав. — Первая настоящая тайна. Если бы кто-то из моих случайно подсмотрел — был бы страшный скандал и семейная драма. Я ж утонуть могла! Или нарваться на какого-нибудь урода…

— Уроды в это время обычно спят.

— Да, пожалуй, это меня спасло. Ну что? Мы пойдём гулять под звёздами?

— Наваху возьми, — напомнил Виктор.

— Само собой.

* * *

Прогулка под звёздами по пустым улицам быстро наскучила, и через полтора часа они снова стояли у старого вяза.

— Когда была девчонкой, — мечтательно проговорила Лидия, — лазала по нему, как обезьяна. Летом по полдня не слезала.

— Ты и сейчас девчонка, — заметил Виктор.

— Девчонка, говоришь? Тогда догоняй!

Она сбросила кеды, подпрыгнула, ухватилась за ветку, подтянулась, помогая себе ногами, и стремительно покарабкалась вверх.

— Забирайся! Если, конечно, не боишься высоты!

Высоты Виктор не боялся. Он повторил манёвр Лидии, подтянулся на ветке (ветка опасно прогнулась под ним, но выдержала), закинул ногу в ближайшую развилку, подтянулся ещё.

— Где ты? — сдавленным шёпотом окликнул он её.

— Здесь! — донеслось откуда-то, как показалось, чуть ниже звёздного неба.

Через пять минут они устроились в развилке в кроне вяза. До земли было метров двадцать пять — тридцать, но из утлого гнезда казалось, что они висят на недосягаемой высоте, в ветвях волшебного дерева, карабкаясь по которому, вполне можно добраться до небесного чертога.

— Ну как тебе моя небесная беседка? — спросила Лидия.

— Чудесно! — честно ответил Викторк. — Ли, ты вообще — чудо…

— Как ты меня назвал? — нахмурилась девушка.

— Ли. А что, тебе не нравится?

— Нет, наоборот, круто. Ли и Вик. Вик и Ли, — она покатала языком, пощёлкала их хулигански усечённые имена. — Не Бонни и Клайд, но тоже ничего. Круто. Можешь звать меня Ли, больше никому не разрешу.

— Договорились.

— Слу-ушай, Вик, я всё хотела спросить… А откуда у тебя такой чудной пояс? Нет, это твоё дело, просто интересно.

— А-а… Это не простой пояс. Это нагайка. Та самая, — Виктор ухмыльнулся.

— Я думала, вещдоки по уголовному делу отбирают…

— Верно. Изымают, а потом «уничтожают». — Он сказал так, что в его словах прозвучали кавычки. — У меня так «уничтожили» айфон, хотя он был не новый. А вот нагайку не нашли. Я её бросил в машине, а друзья припрятали. Потом, когда вышел, подносят «Узнаёшь? Та самая!».

— Хм. Можно взглянуть?

— Да пожалуйста.

Лидия взвесила нагайку в руках, повертела, погнула упругую плеть, втянула ноздрями запах дублёной кожи, несколько раз рассекла воздух с тихим «ххуфф».

— Прикольно. — Она протянула нагайку Виктору. — А что, правда, что казаки и калмыки убивали нагайками волков?

— Не пробовал, — сказал Виктор. — Я бил нагайкой только шавок, и ни одну не убил.

— Собак? — нахмурилась Лидия. От мысли, что такой интересный и крутой парень мучает животных, точно малолетний дегенерат, дитя пьяного зачатия, ей стало нехорошо.

— Двуногих шавок, — улыбнулся Виктор.

— А-а… Поняла! Слушай! — прошептала она. — А стегни-ка меня!

— Ты что?

— Хочу попробовать, каково это. Ты легонько…

— Ваше желание, мадемуазель — закон!.. — Виктор усмехнулся и осторожно шлёпнул девушку по белеющим в полумраке бёдрам.

— Уфф! Больно, блин! — хихикнула та. — А ещё?

— Что?

— Стегни ещё. Чуть-чуть посильнее. Чуть-чуть-чуть… Ещё! Аййй! Ещё! Нет, не так сильно… Ещё! Давай!

Удары нагайки обжигали бёдра и рождали незнакомое прежде ощущение — боли и наслаждения. Лидия с ужасом, стыдом и восторгом чувствовала, как с каждым ударом в ней поднимается волна возбуждения, и скоро она не сможет себя контролировать.

Она не была ханжой и не считала себя фригидной. Она рано научилась получать удовольствие, лаская собственное тело — задолго до того, как впервые переспала с парнем. Вот только первый настоящий секс принёс разочарование. Второй, третий и триста тридцать третий опыты оказались немногим лучше. Нет, было приятно, иногда даже очень, но улететь к звёздам она так ни разу и не смогла. Ни алкоголь, ни — пару раз — «травка» не помогали ей расслабиться в чужих объятиях так, как ей удавалось наедине с собой (и — по настроению — с парой-тройкой игрушек).

Но сейчас с ней творилось небывалое…

— Подожди… — хрипло прошептала она.

— Что?

— Остановись! Немедленно! Я…

«Я сейчас кончу от твоих шлепков, и это будет такой позор, что я спикирую с дерева головой вниз…»

«Ведь хотела же утром надеть стринги, а натянула эти дебильные девчачьи трусы в горошек, овца!..»

Две мысли зарницами промелькнули в её мозгу, в следующий момент она, держась правой рукой за сук, запустила левую под юбку и стянула предательские трусы в горошек.

Она подняла их двумя пальцами, посмотрела, словно прощаясь, и отпустила вниз.

Несчастная тряпица скользнула между ветвями и где-то затерялась.

Лидия ухмыльнулась, приподняла юбку и повернулась спиной к своему бичевателю.

— Ещё… — прошептала она — и тихо вскрикнула, когда тугая кожаная плеть ожгла ей ягодицы.

…Виктор полосовал прекрасную незнакомку, и чувствовал, как при каждом ударе дикое возбуждение передаётся ему.

«Ещё немного, и я кончу в штаны», — подумал он.

Она была совсем рядом: полуголая, распалённаяя, готовая на всё. Ощупью находя ветки для опоры, он придвинулся к ней, схватил её за бедро и моментально вошёл в неё — увлажнённую, горячую, упругую.

— Ты… нет… не сей…час … — пролепетала Лидия. Она подалась вперёд, словно хотела сняться с члена, как птица с ветки, но он покрепче обхватил её рукой и навязал простой, примитивный, звериный ритм. И она подчинилась, прерывисто всхлипывая от внезапно затопившей её волны наслаждения.

…Они разъединились через пятнадцать минут. Лидия, обняв толстый сук, смотрела, как Виктор поправляет штаны. Ногам было прохладно, оттого что по ним текло, и она вспомнила, что он дважды кончил в неё— первый раз буквально через десять секунд. Исстёганная кожа горела и чесалась

Она посмотрела ему в глаза.

— У меня во флигеле будет поуютнее, — сказала она.

Вик и Ли

— Чиррр. чр-чр-чр-чр-чр-чвииу!

Зяблик оглушительно запел у самой форточки и разбудил Лидию.

Несколько минут она колебалась на границе пробуждения о возвращения в тёплую мягкую страну сновидений, но зяблик был неумолим. Он устроился в ветвях сирени и распевал во всё горло, приветствуя восход солнца.

«Радуйся, что баб-Маринин Мавр стар, как сама древность!» — подумала она. Кот соседки через дом, величиной чуть меньше среднего пуделя и чёрный, как сажа, в молодые годы был завзятым охотником, но в этом году разменял третий десяток. Его прыти хватало на то, чтобы в погожий день выйти подремать на крылечке.

Зяблик заливался у форточки, Лидия наконец открыла глаза и потянулась.

Тело отозвалось приятной ломотой в мышцах. Она вспомнила вчерашнюю ночь и засмеялась.

— Привет, Ли! Как спалось?

Она не спеша повернулась к нему, ткнула указательным пальцем в лоб, провела вниз вдоль носа, коснулась губ, подбородка, провела по груди и животу.

— Хорошо, но мало.

— Значит, надо продолжить.

— Вик, я…

Он приник к её губам.

— Я не то имела в виду!

Он ласкал кончиком языка её шею и плечи, заставляя обладательницу шеи и плеч ежиться и хихикать, потому что щекотка перерастала в нешуточное возбуждение.

— Я хотела сказать, что… а-ах!

Он поочерёдно целовал ей груди, и выводил кончиком языка вензеля вокруг напряжённых сосков, отчего внутри проходили тёплые волны.

— Я… не надо так… ещё… я просто…

Он нежно, но настойчиво раздвинул её бёдра, ещё хранившие тепло одеяла…

— …Я просто хотела сказать, что поспала бы ещё, — сказала она через двадцать минут.

— Что ж, поспи.

— Нет. Ты меня так расшевелил, что теперь я точно не усну. Есть хочешь?

— Хорошая идея.

— Тогда вставай, одевайся и пойдём. Только в кухне ничем не грохни, все спят ещё.

ПокаВиктор облачался в карго-шорты и гавайку, Лидия подошла к шкафчику, покопалась в нём и извлекла винтажного вида сарафан, который тут же и натянула через голову, не утруждая себя надеванием белья.

— Знаешь, на кого ты сейчас похожа?

— На кого?

— На правильную комсомолку из фильмов шестидесятых.

— Что, правда?

— Ага. Просто готовый плакат «Айда на целину, девчата!»

Лидия хохотнула и присела на краешек стола.

— Ты не представляешь, как угадал. Это бабушкин сарафан, он действительно советский, я его как-то выпросила для косплейной вечеринки «Back to USSR», а потом он так и прижился у меня.

— Вот не знал, что ты фанатка СССР!

— Я не фанатка. Но у меня это единственная летняя одежда с длинной юбкой. Понимаешь? Надо же чем-то прикрыть ляхи в полосочку.

Оба засмеялись. «Ляхи» и в самом деле несли на себе следы ночной забавы с нагайкой.

— Кто-то вчера открыл в себе наклонности «нижней»! — сказал Виктор.

— Сам ты нижний!

— «Нижняя», чтобы ты знала…

— Ой, да знаю я, кто такие «нижние». На всякий случай запомни, я — не БДСМщица.

— Вчера мне так не показалось. И нечего тут стесн…

— Я ТЕБЯ ЩАС ЗАГРЫЗУ! — Лидия щукой бросилась на Виктора, повалила на кровать и укусила за шею. На кровати закипела борьба с предсказуемым результатом, но тут со стороны стола послышались фанфары.

— Вик… а не твой ли там телефон?

— Мой. — Виктор вытащил руку из-под подола винтажного сарафана и нехотя встал. — Забыл отключить. Сейчас…

— А вдруг что-то важное?

…Надпись «номер неопределён» сразу не понравилась Виктору. Секунду он колебался, не смахнуть ли таинственного собеседника, но всё-таки решил принять вызов.

— Слушаю! — бодро рявкнул он.

— Салам алейкум, Витюня, — расслабленно проворковало в трубке. — Как оно на воле? Водку пьёшь, баб дерёшь, да?

— Говори, чего надо, — оборвал Виктор, надев добрую улыбку, чтобы не испугать Лидию. Он закрыл трубку рукой, прошипел «Я сейчас!» и выскользнул во двор.

— Надо совесть иметь, Витюня, дорогой. Ты груз на дороге потерял и решил в несознанку уйти. Человека ударил, который с тобой поговорить хотел. Из тюрьмы ушёл, думал, всё, не достанут, да? Думал кинуть людей как лохов, да? Ответить надо, дорогой мой человек. Пока с тебя спрос как с понимающего, а не как с гада…

«Шакалы! — усмехнулся он про себя. — Уже цифры надыбали. Хотя… что тут трудное? На сайте есть телефон редакции, трубка сейчас у Грача. Зарядили какую-то свою шмару, она позвонила, представилась журналисткой, попросила мой номер»

— Ты сам-то кто, чтобы мне предъявлять?

— Кто я? Рафик Беспалый, слышал? Тебе люди предъявляют. За груз две сотни. Потому что проценты, понял? А за то, что порядочного человека огорчил, ногами пинал, как опущенного, с тебя ещё лимон. Отдашь…

— Конечно, — спокойно сказал Виктор.

— Конечно отдашь, Витюня. Слушай…

Виктор дослушал рокот Рафика, спокойно распрощался и отключил связь. После этого он достал из кармана простенький телефон, вставил туда симку и аккумулятор и дождался, пока телефон прогрузится, а потом набрал номер, записанный на клочке бумаги.

— Алло, Ярга? Здорово. Это Магнат…

…— Прости, Ли, деловой разговор, — с улыбкой сообщил Виктор, входя в комнату. — Привожу в порядок бизнес после отпуска.

— Деловой разговор из тех, которые нельзя вести при мне?

Виктор усмехнулся.

— Ничего страшного. Просто мы обсуждали темы, где надо сосредоточиться. А когда я вижу тебя…

— Понимаю! — улыбнулась Лидия.

«Да, я всё понимаю. Догадываюсь, что этот “бизнес” пахнет кровью. Я же видела, как ты переменился в лице…»

— …Ну что, идём завтракать?

— Конечно!

* * *

— У меня такое чувство, будто мы знакомы сто лет. Представляешь?

Виктор кивнул.

— Представляю. У меня — тоже. Не верится, что мы ещё вчера утром не знали друг друга.

— Ты сейчас не врёшь, — серьёзно сказала Лидия. — Я чувствую, когда люди врут, когда хотят показать то, чего нет на самом деле, или когда что-то скрывают. И ещё я чувствую себя с тобой совершенно свободно, как ни с кем и никогда.

Виктор положил ладонь поверх её руки и аккуратно коснулся губами её губ.

— Ли, мне надо будет отъехать дней на пять… или на неделю, — сказал Виктор, стараясь говорить непринуждённо.

— Привести бизнес в порядок? — Лидия тоже умела светски лицемерить, хотя внутри у неё всё сжалось.

— Ага.

— Поезжай, конечно!

«Поезжай. Поезжай и не оглядывайся. Мы больше не встретимся. Это было настоящее волшебство, крутейшее приключение, и лучше, если оно закончится. Потому что потом начнётся рутина, которая раздавит, сотрёт, уничтожит всю остроту изначального восторга. Лучше десять лет спустя вспоминать эти часы и минуты со слезами, чем наскучить друг другу через год…»

Она непринуждённо улыбнулась и посмотрела ему в глаза. Прежде, чем он успел надеть маску непринуждённости, она прочитала в его глазах ту же неотвратимость разлуки.

— Слу-ушай, Вик, — сказала она. — Ты подарил мне кулон, а я тоже хочу тебе кое-что подарить.

— Не надо, Ли…

— И слушать не хочу. Подожди здесь…

Она выскочила из кухни, и через несколько минут вернулась, неся округлую чашу без ручки.

В чаше не было ничего примечательного, не считая удивительной расцветки. Белые, кофейные, красные и бурые полосы и пятна бежали по её поверхности, свивались и переплетались. Казалось, песня ветра и волн обрела зримое воплощение и замерла в один чарующий момент.

— Что это? — спросил Виктор.

— Мой первый опыт в нерикоми, — ответила Лидия. — Старая японская техника. Соединяются глины разного оттенка и получается вот такое.

— Фантастика! — признался Виктор.

— Нравится?

— Не то слово. Я не знаю, как после такого дарить тебе свою поделку…

— … Симпатично! — Лидия воткнула заколку в волосы и повертелась перед зеркалом. мЯ бы сказала, что у тебя золотые руки, но ты ведь вообразишь о себе невесть что!..

— Да ладно! Обычная поделка класса «очумелые ручки», — усмехнулся Виктор.

— Это ты зря, — серьёзно сказала Лидия. — У тебя действительно талант. И, наешь, если бы ты мне там, на башне, подарил не кулон, а эту заколку…

— Мне было стыдно дарить тебе такую дешёвку.

— Ну и глупо. В этой, как ты говоришь, дешёвке есть любовь и мастерство. А здесь — она коснулась кулона, — только дорогой камень. Не ты его нашёл, не ты его огранил. А я буду носить и то, и другое.

— Вик… — прошептала она. — Ты очень торопишься?

— Полдня в запасе у меня есть, — сказал Виктор.

— Отлично. Значит, мы ещё многое успеем.

* * *

Они успели много. Столько, сколько могут успеть люди, знающие, что впереди — разлука навсегда. Солнце было в зените, когда они, утомлённые, расслабленные и пресыщенные, забылись коротким сном.

Время близилось к вечеру, когда Вик и Ли, держась за руки, точно влюблённые подростки, приплелись на вокзал. Скутер остался во дворе Лидии.

— После бессонной ночки могу в столб въехать, — признался Виктор. — Пусть пока у тебя постоит. Пользуйся.

— Ага, спасибки, — сказала Лидия, изображая беззаботность. Оба понимали цену этому «пока».

Виктор взглянул на расписание.

— Семнадцать минут до электрички. Чем займёмся?

— Это намёк или непристойное предложение?

Оба прыснули. Ближайшие сутки о «непристойностях» не хотелось и думать.

— Связал нас «чёрт» верёвочкой одной, — изрёк Виктор после непродолжительного молчания.

— Угу.

«Связал. И пусть даже этой верёвочкой будет память…»

Они снова замолчали. Руки сами собой переплелись пальцами.

— О! Голубки! Какая прелесть!

Это была Светка собственной персоной.

Уже не такая сияющая, как вчера. Но и не потухшая. Сейчас её глаза, точно присыпанные золой угли, излучали тихую ярость.

— Привет… — пробормотала Лидия.

— Здравствуй, Лидуша. И ты здравствуй, — она ядовитейше улыбнулась Виктору.

— Это Света, — машинально представила подругу Лидия. — А это…

— Я знаю, кто это, — сказала Светка. — Я писала ему письма в тюрьму несколько месяцев. Если бы я знала, что ты, — местоимение второго лица единственного числа прозвучало как изощрённое ругательство, — готов прыгнуть на первую попавшуюся, я бы привязала под «чёртом» козу. Жаль животину, но зато прикольно… Мать твою, я же тебе звонила потом! Какого хрена…

— Свет, успокойся, — заговорил Виктор.

— Я тебе не Света, урод лысый!

— Света, мне Лидия всё рассказала.

— Что?

— Послушай.

— И слушать не хочу!

— Нет, всё-таки послушая. Я подъехал к «чёрту» и увидел девушку, которая сидела на скамейке. Больше там никого не было. Тебя я в глаза не видел. Что я должен был подумать? Я предложил ей сесть ко мне…

— И я села, — сказала Лидия.

— Села??? Ты же знала, что он приехал ко мне!

— Да.

— Так какого х…

— Хочешь знать? А надоело быть умненькой благоразумненькой девочкой, хорошенькой и всем удобненькой. Захотелось оторваться. Захотелось. прыгнуть в седло к парню, которого вижу первый раз в жизни, о котором знаю, что о журналист, кому-то надрал задницу, в прямом смысле, и только что освободился из тюрьмы. И он мне понравился, да. Впервые в жизни встретила парня, которого захотела сразу, как только увидела…

Образ Дмитрия помаячил и померк.

— Так вот, — заговорил Виктор. — Лида действительно села ко мне. Мы поехали на Засечную башню. Там она рассказала, что… в общем, она — не ты. Но… кгм… Понимаешь, она мне тоже понравилась с первого взгляда. Света, прости, ты прекрасная девушка, в другой реальности мы бы стали отличной парой…

— Знаешь, что?! — взвилась «прекрасная девушка».

— Погоди! — Лидия прихватила её за оба запястья. Светка попыталась вырваться, но ручки хорошенькой благоразумненькой девочки были сильными. — Света, я виновата. Прости, если сможешь. Или не прощай, твоё дело. И вот ещё… — Она закинула руки за голову и стала расстёгивать цепочку.

— Ты что? — крикнул Виктор.

— Ничего. Это подарок, значит, моя собственность. Погодите… Вот.

На ладони лежало рубиновое сердце на золотой цепочке.

— Виктор подарил это мне. Но это он привёз для тебя. И это принадлежит тебе. Возьми.

Светка взяла кулон дрожащими пальцами и диковато взглянула на подругу.

— Ты что… Хочешь от меня откупиться стекляшкой?.

— Это не стекляшка! — обиделась Лидия. — Это рубин.

— Это всё равно стекляшка, — сказала Светка. — А ты — дешёвочка. Да чтоб вы сдохли!

Она схватила кулон, размахнулась и швырнула его прочь.

— Не будет тебе счастья подруженька. А на тебя, урод, мне плевать. Ты ещё не раз сядешь, и тебя все забудут.

Она развернулась и размашисто зашагала прочь.

* * *

— Зря ты ей отдала сердечко, — сказал Виктор. — Я всё-таки подарил его тебе. Не забыла?

— Какая теперь разница? — поморщилась Лидия. — Она меня ненавидит.

— За что? Мы с ней даже…

— Не виделись. Но она тебе писала. Поддерживала тебя там. Ждала тебя. А вместо этого… — Она вздохнула. — Ладно. Счастливо добраться. А я пойду, Вик.

— Куда?

— В аптеку. Постинор куплю.

* * *

Девушка-провизор равнодушно протянула ей белую коробочку с отпечатанной на ней болезненно-алой розой.

Лидия вышла на крыльцо, торопливо распаковала коробку, выщелкнула таблетку и проглотила.

* * *

Она сидела в полупустом автобусе и равнодушно смотрела на мелькающие за окном домики и палисадники. Вдруг её лицо исказилось гримасой плача.

Она вскочила и подбежала к кабине водителя.

— Останови! Останови, немедленно!

— Ты чо, охренела? — отозвался водитель.

— Останови, а то обблюю тут всё! — крикнула Лидия.

Водитель матернулся и остановил автобус.

Лидия выскочила на обочину упала на колени над канавой и сунула пальцы в глотку.

Через несколько секунд её тело сотрясли рвотные спазмы.

— Пьяненькая… — донёсся до неё стариковский голос. — А молоденькая совсем…

Лидия поднялась, попеременно рыдая и хохоча.

Раз-два-три — и в дамках!

— Раз-два-три — и в дамках!

Лидия лежала на кушетке в своём флигельке и день-деньской играла в шашки онлайн.

Сказать, что она не любила шашки — значит не сказать ничего. Она поняла это пятнадцать лет назад, когда дед объяснил ей незамысловатые правила этой игры. Пешки виделись ей живыми и осмысленными, но напрочь лишёнными воли созданиями. Этакие бравые и бестолковые солдатики под руководством генерала-мясника, безропотно идущие на верную смерть, которая в большинстве случаев окажется бессмысленной.

Но сейчас ей было всё равно.

В дверь без стука заглянула мать.

— Лидуш, обедать будешь?

— Не хочется.

— Ты уже со вчерашнего дня ничего…

— Мам, я не маленькая девочка. Я знаю, что мне нужно. Так вот. У меня просто нет потребности в пище.

— Так не бывает. Если ты здорова…

— О майн готт… — Лидия захлопнула ноутбук и поднялась с кушетки. — Бывает, не бывает… Пойду жрать, пока вы действительно психиатров на мою голову не вызвали…

— Чувствую себя эмо-тёлкой тринадцати годиков, — продолжала она ворчать за обеденным столом.

Мать и дед с бабушкой о чём-то говорили, но Лидия не вслушивалась.

— …Ну вот, — услышала она голос бабушки. — Нехочунебуду, а тарелку борща убрала. И правильно.

— С Виктором разругалась? — явил ненужную проницательность дед. — Не беда. Первый мириться прибежит. А нет — ну, и чёрт с ним. Вроде современная взрослая девушка, действительно…

Лидия вздохнула.

— Благодарю за поддержку. А теперь, можно я пойду?

Во флигельке она легла на кушетку, раскрыла ноутбук — и захлопнула. От шашек её тошнило. Смотреть фильмы или читать книги не хотелось. Взяться, что ли, за лепку? А это мысль.

Шамот не устроит тебе истерику, если ты отложила его и работаешь с фаянсом. А если ты создала шедевр нерикоми, ты можешь попробовать повторить его — и не станешь горевать, если второй опыт окажется бледной копией первого.

Она поднялась и сладко потянулась. В этот момент заиграл планшет.

Звонил Дмитрий.

Лидия тряхнула головой. Это был звонок из другого мира. Там прекрасные и опасные всадники не подхватывали в седло очарованных девиц, не стегали нагайкой между небом и землёй, там не приходилось качаться на эмоциональных качелях между ужасом и восторгом, между экстазом и отчаянием. Это был совсем другой мир: спокойный, уверенный, деловой. Не без проблем, но после столкновения с ним не хотелось сутками валяться на кушетке и тупо щёлкать виртуальные шашки.

— Алло!

— Лида, привет!

(«А он звал мен Ли… это было возмутительно, стыдно и прекрасно… как незаметные непристойные ласки на улице…»)

— Рада тебя слышать! У тебя всё в порядке?

— В полном! Абсолютно! — донеслось из трубки, и Лидия поняла, что её собеседник врёт. — А у тебя?

— Лежу а кушетке и депрессую. Как малолетняя эмо-тян, ха-ха-ха! Прикинь?

— Что-то случилось?

— Верните мне мой две тыщи седьмой!

— Что?

— Да всё нормально. Просто работы много, устала.

— Извини…

— Да нет, нормально всё…

Они проболтали в таком духе несколько минут, а потом Лидия спросила:

— Как дела у Алёши?

Дмитрий вздохнул.

— Слушай… Только не смейся, х-хе…

— Обещаю, не буду.

— Проиграешь. Он спрашивает: «А когда вы с тётей Лидой поженитесь?» Что? Ну вот, обещала не смеяться.

— Я не смеюсь… — прошептала Лидия, стирая обильно хлынувшие слёзы. — Скажи, что… — она сглотнула комок в горле, — через месяц…

* * *

— До сих пор в голове не укладывается!

Они сидели на кухне у Дмитрия. Он сперва хотел вытащить Лидию в ресторан, но та была непреклонна: «Такие темы не для рестика! Закажи что хочешь, но говорить будем у тебя».

Алёша спал, убаюканный Лидиной импровизацией — спал мирно и невинно, слово и не он внёс смятение в души дяди и дядиной подруги.

— Только не говори, что ты сам не задумывался об этом!

— Задумывался. Ведь я влюбился, как мальчишка, с первой же встречи…

— Действительно, как мальчишка! — рассмеялась Лидия. — Как ботан-старшеклассник, который невинно обожает сексапильную училку английского. А я… ты ведь мне тоже понравился… с первой встречи, — добавила она. — Но я не знала, как тебе об этом сказать. Не хвачку же предлагать!

— Почему именно жвачку?

— У моей подруги в юности был случай: как-то на квартирном концерте она встретила мальчика, который ей ужасно понравился. Она долго посылала ему лучистые взгляды, а потом просто подошла и сказала: «Хочешь жвачку?»

— И что?

— На следующее утро они проснулись в одной постели, — сказала Лидия и выдала себя застенчиво-пошлой улыбкой.

— Да уж, — усмехнулся Дмитрий. — Хотел бы и я быть юным и беззаботным. Да… — он тяжело вздохнул, — я видел, как ты на меня смотришь — боялся подойти к тебе…

— Почему?

— Нам не по семнадцать лет, чтобы сбежать с квартирника на хату к друзьям и весело провести ночь. Я действительно хотел, чтобы мы были вместе навсегда. Но я отдавал себе отчёт, что я — не самый желанный спутник жизни для молодой, красивой и ничем не обременённой девушки. Я не богат, хоромы у меня невелики. Замгубернатора я вряд ли стану в ближайшие пять-десять лет. И что я тебе предложу? Выйти замуж за очень среднего чиновника и нянчить неродного аутичного племянника? Так себе персп…

— За умного и целеустремлённого чиновника, — ласково поправила его Лидия. — И Алёша — милый и талантливый ребёнок, из которого любящая тётя сделает великого керамиста. И ещё я думаю, что тебе пора устроить в зале постель на двоих, а я пока зайду в душ.

…Она вошла в зал в «горсомольской» футболке, в которую уже привычно переодевалась, если оставалась ночевать у Дмитрия, и давно забыла о каком-то значении принта на ней. Поэтому она не смогла сдержать хихиканье, когда жених просто перекосился при её появлении.

— Что с тобой, милый? У меня кривые ноги?

— Не могу видеть… это! — сказал Дмитрий. — Если бы ты знала, сколько у меня было проблем из-за этих козлов.

Лидия посмотрела на майку и рассмеялась. Воистину, причудливо тасуется колода! Один её мужчина попал в тюрьму за драку с «горсомольцами», а второй был их куратором и тоже, видимо, пострадал, когда недавние любимчики власти впали в немилость.

Ну что ж…

— Как скажешь, милый! — пропела Лидия. Она медленно стащила футболку, отбросила в сторону и предстала перед Дмитрием во всей красе. — Так лучше?

Скелеты выходят из шкафов

Миновало два месяца. Осталось позади скромное бракосочетание (Дмитрию было некого звать из родни — она была слишком дальней, по крови и географически, и Лидия, чтобы не расстраивать жениха, не стала собирать толпу). Новобрачные жили в квартире Дмитрия: у обоих работа была в Слобожанске, и лишь по выходным они навещали Лидину семью. Алёшка словно оттаял с появлением в их жизни «тёти Лиды», а та всё больше укреплялась в мысли, что её новый юный родственник просто молчун и бука от природы, но клеймо аутизма на нём поставили несправедливо. Жизнь текла ладно и равномерно; единственное, что омрачало мысли Лидии — это размолвка с подругой. Наверное, стоило нормально поговорить со Светкой — но после той сцены на вокзале подходить к ней первой не хотелось.

Да и не хотелось вспоминать предшествующий день.

Ей было хорошо с мужем. Умный, добрый, приятный собеседник и хороший любовник, пусть не богач — но и далеко не бедняк. Лидия чувствовала себя с ним спокойно и уверенно.

И ей не хотелось отравлять своё существование воспоминанием о зверском восторге той волшебной ночи…

* * *

В то утро она заспалась и проснулась от раздражённых голосов.

Один голос принадлежал Дмитрию, второй — незнакомой женщине.

— Слушай… сейчас не самое подходящее время.

— Да? А когда будет подходящее?

— Думаю, уже никогда. Послушай… там, в зале, спит моя жена

При этих словах Лидия покраснела — не от удовольствия. Знал бы он, что будущая жена приехала к нему, едва успев смыть с бёдер семя «прекрасного незнакомца»…

Она понимала, что вспышка скандала — вопрос нескольких минут, но любопытство взяло верх. Натянув платье на голое тело, она тихонько прокралась к двери и стала напряжённо вслушиваться в разговор.

— О, не беспокойся, мой мальчик, я вам не помешаю. Я ненадолго.

— Мы же всё обговорили, всё решили, — бубнил Дмитрий. — Давным-давно. Что мы не будем друг другу мозолить глаза и мотать нервы. Так?

— Так, — отвечал женский голос.

— Так зачем ты приехала?

— Хочу полюбоваться на своих сыновей.

— Мама!

(«Сыновей? Мама? Так Лёшка ему не племянник, а брат?»)

— Как ты думаешь, долго ли ты сможешь рассказывать всем сказки о несчастной сестре, которая умерла родами — Господи, как в старом романе, честное слово! Как ты додумался до такой глупости?!. На дворе двадцать первый век, а не девятнадцатый! Правда всплывёт, как говно в проруби. И Лёшка узнает правду. Узнает, что я ему — не только бабушка, но и…

— Лида?!.

Дмитрий вскрикнул так, словно сел на иголку. Лидия невольно отшатнулась от этого вопля. Она поняла, что задела дверь и невольно выдала себя.

Ладно. Прятаться теперь глупо.

Она одёрнула платье и вышла в прихожую.

— Доброе утро! — сказала она с доброжелательной великосветской улыбкой.

— Лидия, познакомься, это мама, — глухо сказал Дмитрий.

— Здравствуйте! — полная пожилая дама, с фиолетовыми кудрями и в очках, растянула лиловые губы в неправдоподобно доброжелательной улыбке. — Я вижу, вы уже тут за хозяйку, так, может, предложите гостье с дороги кофейку?

— С удовольствием… но я не знаю, где у вас кофе. Я его, знаете ли, не пью.

— Отлично, просто отлично! — незваная гостья улыбнулась ещё шире, но глаза под стёклами очков не улыбались. — Дмитрий, тогда, может быть, ты сваришь кофе, а мы с моей невесткой по-женски пошушукаемся?

Дмитрий удалился на кухню, облив маму тяжёлым взглядом.

— Ксения Леонидовна, — спокойно представилась дама, усаживаясь на кровать.

— Очень приятно. Лидия Антоновна. — С такими надо сразу обозначить границы. Сбить со сценария «солидная тётя vs. малолетка».

— И мне очень приятно. Скажите, милейшая Лидия Антоновна, много ли вам удалось подслушать из нашей беседы?

— Всё, — сказала Лидия. — Но я не подслушивала. Вы с Димой так громко препирались, что соседи за стеной тоже, наверное, всё знают в подробностях.

— Ну, значит, вы осведомлены, как перепуталось наше генеалогическое древо. Вы уже слышали от Димы байку о его сестре, которую какой-то негодяй соблазнил и бросил, а она, бедняжка, умерла при неблагополучных родах?

— Нет, — покачала головой Лидия.

— Вот как? Неужели он рассказал правду?

— Он говорил, что после рождения Алёши Ксюша ушла из дома и пропала. А мать получила инсульт и умерла в больнице, и Дмитрий растит племянника один.

— Да-да. Почтенная матушка не вынесла горя и скончалась от удара. Опять как в старинном романе. Очень трогательная история, не имеющая ничего общего с тем, как всё было на самом деле. Никакой сестры Ксюши у Дмитрия нет и никогда не было. Он был у меня единственным ребёнком… говорю «у меня», потому что его отец пропал с радаров ещё до того, как узнал, что я беременна. Я растила его одна. Одна, деточка, это значит буквально — одна. Никто из родни и пальцем не пошевелил, чтобы мне помочь. Только один мужчина на свете делал всё, чтобы облегчить моё существование, и это — он. Если ангелы воплощаются на земле, то Дмитрий — из их числа. Абсолютно беспроблемный ребёнок. Уникум. Сказать, что я его любила без памяти — значит, не сказать ничего. Он был для меня половиной мира, большей и лучшей половиной.

— Вас, наверное, интересует, как всё случилось? — продолжала Ксения Леонидовна. — А я, честно говоря, не помню. Мы с ним были настолько близки, что не различали, где заканчивается он и где начинаюсь я. Если бы Диме начали внушать эти новомодные глупости про сепарацию, разрыв психологической пуповины и личные границы, он бы просто не понял, о чём речь. Ему не были нужны никакие сепарации-сегрегации!.. И мне трудно выделить момент, когда мой мальчик стал моим мужчиной, скажем так, технически. Кажется, к тому моменту он уже был достаточно взрослым, по-моему, уже поступил в университет в Ленинграде. Вот… а в один прекрасный день мы узнали, что во мне зреет его сын и брат.

Лидия слушала разглагольствования «будущей свекрови» (какой, к чёрту, свекрови после таких откровений!..) с удивлявшим её саму отрешённым спокойствием. То, что она услышала, было чересчур ужасно и невероятно, чтобы вызывать душевный отклик.

(«А ведь признайся, ты с самого начала подозревала что-то подобное!»)

— И вы… вы сразу решили…

— Рожать? Признаюсь, первой мыслью у меня было — открыть газ и сунуть голову в духовку. Рожать от собственного сына, вы подумайте, ужас! Но я решила, что не могу оставить сиротой своего старшего мальчика. Аборт? Это было бы немногим лучше, чем самоубийство. Понимаете, существо внутри меня было мне более родным, чем большинство детей для своих матерей. В нём было три четверти моей крови. Не половина, а три четверти, вы понимаете?

Лидия тупо кивнула.

— Мы жили в Ревде — не под Свердловском, а под Мурманском. После того, как я родила, мы продали свой дом и переехали в Ленинград…

Лидию царапнуло, что «свекровь» употребляет древнесоветские топонимы. Нафига? Ведь не бабка девяноста лет, которая «так привыкла»…

— …было нелегко, но у меня были кое-какие сбережения, а Дима вскоре нашёл хорошую работу. Но около двух лет у Алёши обнаружился аутизм, ну, и у нас начались ссоры… В общем, однажды Дима уехал, забрал с собой Алёшу и дал понять, что не хочет меня видеть. Несколько раз я пыталась восстановить отношения, но безуспешно. А потом я узнала, что он рассказывает всем, и в первую очередь Алёше, эту сказку про сестру. Не стану спорить, это менее травматичная версия, чем реальность, вот только правда, рано или поздно…

— …Какая же ты сука, мать, — прозвучал голос Дмитрия. Он стоял в дверях и со спокойным отвращением смотрел на Ксению Леонидовну.

— Дима, где кофе? — поинтересовалась та.

— В Караганде. Лучше расскажи, как ты превратила меня в живую куколку. Как ты меня совращала, начиная со школы. Я был ребёнком, несчастным одиноким ребёнком, у которого не было друзей, потому что ты не давала мне ни с кем подружиться! Я ничего не знал и не понимал, но ты, мать, должна была сесть!..

— И ты бы отправился в детский дом, где тебя бы каждый день насиловали такие же несчастные зверёныши.

— Это было бы вряд ли хуже, чем… — Дмитрий хоркнул носом. — Короче. Собирайся и уматывай.

— Но я хочу увидеть своего сына и внуке. Я имею право!

— Ты его не увидишь.

— Почему, родной?

— Потому что, если ты не уберёшься сей же час, я выколю тебе глаза.

Он шатнулся к ней. Должно быть, Ксения Леонидовна разглядела в лице старшего сына нездоровую решимость, потому что она с молодым проворством подскочила и, бормоча «Господипомилуй», шмыгнула в прихожую.

Загремели колёсики чемодана, перекатываемого через порог, хлопнула дверь, и Ксения Леонидовна исчезла. Остался лишь кисловатый запах, которые издают пожилые люди, страдающие хроническими заболеваниями пищеварительной системы.

Лидия расхохоталась.

— Кла-асс! А ведь я почти поверила!

— Во что? — просипел Дмитрий.

— В это… Это ведь пранк, да? Ты меня разыграл? Ну, знаешь, это было жёстко! Надо же додуматься!

— Ага… пранк, — глухо сказал, присаживаясь на кровать, и тотчас вскочил, точно сел на шершня.

— Это правда! Правда, слышишь? Я урод! Извращенец! Эдип сраный! Я спал со своей матерью, и Алёшку она родила от меня! Довольна? Тварь! Тварь! Тварь! — выкрикивал он, стуча кулаком в стену.

Лидия вскочила и обхватила его сильными руками керамистки, натренированными в борьбе с вязкой глиной на гончарном круге.

— Не надо, Дима! Пожалуйста, не надо! Успокойся!

Она силой усадила его на кровать и сама села рядом.

— Ты не виноват! Ты был ребёнком, она тебя использовала, ты не мог ей противостоять. Но всё позади. Ты справился. Ты освободился от неё, освободил Алёшку. Теперь всё будет хорошо. И я с тобой.

Она хотела добавить «я тебя люблю», но поняла, что это будет чересчур.

— Я от тебя никуда теперь не денусь, — сказала она.

— Почему7

— Приз за самый глупый вопрос века. Во-первых, я — твоя жена. Во-вторых, я беременна.

* * *

Известие о её беременности муж принял на удивление хладнокровно. Лидии это поначалу показалось оскорбительным, но потом она решила: после стресса вроде того, который обеспечила Дмитрию мамочка, можно простить ему некоторые необременительные странности в поведении. К тому же нигде не написано, что муж, узнав о беременности супруги, должен кричать ура, напиться на радостях и скакать по потолку. К тому же Дмитрий в остальном повёл себя в высшей степени благородно. Он приглашал в дом легионы врачей, оградил Лидию от всех хозяйственных забот — нанял двух домработниц и кухарку, порывался даже запретить ей гончарить, но здесь натолкнулся на сопротивление.

— Милый, наш малыш пока — вот такусенький комочек, больше похожий на рыбку, чем на человека! — смеялась Лидия. — Посмотри на мой живот. Он пока плоский, хоть сейчас на подиум. А если ты запретишь мне лепить, я сойду с ума.

Дмитрий повздыхал и согласился. Правда, через пару месяцев он огорошил жену известием: они переезжают в Москву. Лидия затосковала. Уехать из Лихогородска в облцентр — это ещё куда ни шло. Но укатить в Москву — значит, покинуть Слобожанину. Навсегда — это она тоже понимала. Но тут уже Дмитрий, обычно готовый уступить жене, настоял на своём: он получил должность в федеральном министерстве, и лет через пять-десять может стать членом правительства. Или отправится в какую-нибудь область на позицию заместителя губернатора, не меньше.

Лидия понимала, что муж прав. Поэтому, попалкав пару ночей, она не стала упираться.

Через неделю семья — Лидия, Дмитрий, Алёша и загадочное существо в Лидином чреве — вошли в трёхкомнатную квартиру в одном из престижных московских ЖК.

Лидия быстро привыкла к столичной жизни, и порой ей казалось, что она жила тут всегда. Слобожанщина в её памяти стала затягиваться дымкой.

Между тем девочка внутри Лидии росла и созревала, и настало время, когда Дмитрий, преисполненный гордости и страха, отвёз самую малость бледноватую супругу в роддом. Рядом с Лидией сидел Алёша, который время от времени клал руку на тётин живот и что-то успокаивающе шептал.

Пришло время оставить Лидию на попечение врачей, но им было трудно расстаться. Они сидели рядышком на банкетке и ничего говорили, только Лидия крепко сжимала руку мужа.

— Ну всё, иди, — сказала она. — И мне пора в палату, а то уже вон тётя дохтур косится. — Она вымученно улыбнулась и поёжилась. — Блин, боюсь ужасно. Вот бы уснуть и проснуться с уже готовой мелкой…

— Не бойся, — ободряюще улыбнулся Дмитрий. — Ты абсолютно здорова. Ребёнок в норме…

— Вам, мужикам, легко рассуждать. Ты и не заметишь, как станешь дважды папой…

— Это вряд ли, — ответил, помолчав, Дмитрий.

— В… смысле?

— Не стану я дважды папой.

— Как? Что?

Дмитрий улыбнулся — грустно и задумчиво.

— Я не могу иметь детей, милая. Вообще.

— Почему?

— Когда мне было двадцать четыре или двадцать пять, я переболел свинкой. То есть, сначала заболел Алёша, а я заразился от него. Эта дрянь опаснее для взрослых, чем для детей. Убивает репродуктивную функцию к чертям свинячьим. Не у всех. Большинству удаётся отделаться лёгким испугом. А мне не повезло.

— Ты…

— Уверен. Я проверялся. Я могу заниматься сексом, но я — абсолютно стерилен.

— Зачем ты мне это рассказал… — прошептала Лидия. Слёзы градом лились из её глаз и звучно капали на линолеум.

— Прости… Я и вправду подобрал не самое удачное время. Просто… что-то перемкнуло в голове, и вырвалось. Нет, милая. Не подумай чего… Я люблю тебя, и люблю нашего ребёнка…

Услышав «нашего ребёнка», Лидия уже не смогла сдерживаться. Она разревелась и торопливо заковыляла в палату.

— Милая, прости!.. — донёсся голос мужа словно сквозь ватную стену..

— Так, папаша! — строго окликнула Дмитрия медсестра. — Довёл жену до истерики, доволен? Быстро домой!

— Да-да, — закивал Дмитрий. Он медленно и неловко поднялся с банкетки, точно девяностолетний дед, и пошёл по коридору.

Алёша стоял у окна и смотрел на улицу.

— Пойдём, Алексей, — тихо сказал он.

— Почему она заплакала? — прошептал Алёша.

— Просто нервничает. Переживает за твою сестрёнку. Идём.

Кладбищенская колыбельная

— Это ошибка! Ошибка! Этого не может быть! — Лидию не покидало ощущение, что происходящее — не то жестокий розыгрыш, не то сон.

— Девушка, я вас понимаю и сочувствую, но тут никакой ошибки нет. Ваш супруг, Воронцов Дмитрий Сергеевич, и его младший брат, Воронцов Алексей Алексеевич, погибли в автокатастрофе.

Она смотрела на профессионально-скучное лицо полицейского, который пытался натянуть маску сочувствия, слушала его слова про катастрофу, занос, грузовик, а в голове у неё перекатывались, сталкиваясь с сухим костяным звуком, последние слова мужа: «Я не могу иметь детей… Я люблю тебя и нашего ребёнка…»

— Зачем? — прошептала она.

— Простите? — официальный голос вернул её к реальности.

— Куда же я теперь?..

— Вы не москвичка? А супруг? У вас есть родственники? Знакомые? Свяжитесь с ними, не затягивайте. Одна вы не справитесь…

* * *

Она справилась.

И вот, три года спустя, она стоит над двойной могилой. С чёрной плиты на неё смотрят два лица в овальных рамках: сдержанно улыбающийся Дмитрий и отрешённо-серьёзный Алёшка. Связанные противоестественным родством, они окончили земной путь одновременно. Была ли забравшая их катастрофа несчастливой случайностью, или Дмитрий, устав от переполняющих его жизнь позорных секретов, решил покончить со всем разом — этого уже никто никогда не узнает. Земля безралично приняла в себя стыдную семейную тайну.

Подножье памятника залито бетоном, и в него по просьбе Лидии вставлено блюдо со снегирями: то самое, которое Дмитрий сделал на её керамических посиделках. Каждый раз, навещая могилу, Лидия кладёт туда ржаное печенье. И сейчас в блюде лежала аккуратная горка серо-коричневых квадратиков.

— Ты — прекрасный человек, Дима, — шептала она. — Умный, добрый, сильный… ты был бы отличным мужем и отцом… И Алёшка — умный малый, мы бы победили его болезнь… Просто… не повезло. Покойтесь с миром… Я к вам теперь приду нескоро… или никогда…

Она промокнула платком покрасневшие глаза, встала со скамейки, вышла и аккуратно закрыла калитку.

Она уходила, не оглядываясь. Ей казалось, что если обернётся — увидит, как Дмитрий и Алёшка стоят в своём загончике и смотрят на неё, и у них на лицах написан вопрос, на который она не может ответить.

Услышав заунывное монотонное пение поблизости, она подпрыгнула. Мгновенный страх опалил её ледяным огнём. В голове промелькнули калейдоскопом образы из фильмов ужасов.

В следующую секунду страх исчез, уступив место любопытству: голос показался знакомым.

Она пошла на голос и вскоре увидела женщину, которая сидела на скамеечке в могильной оградке и напевала колыбельную. «Ненормальная, — подумала она. — С младенцем сюда тащиться…» Но она тотчас себя одёрнула: может, ребёнка не с кем оставить, а мёртвые, пусть и в меньшей степени, чем живые, нуждаются во внимании…

Она подошла поближе и снова передёрнулась от жути. У незнакомки со странно знакомым голосом не было младенца на руках. Она просто сидела на скамейке, покачивалась в ритм колыбельной и мурлыкала:

Уж как я тебе, коту,

За работу заплачу:

Дам кувшин молока

И кусок пирога!

«Точно чокнутая…» — подумала Лидия и осторожно, стараясь не привлекать внимания кладбищенской певуньи и не терять её из виду, попятилась. Но та, услышав шорох, обернулась сама — и Лидия замерла, точно настоящая героиня фильмов ужасов.

— Светка, ты?

— Лидос?

— Как ты здесь! — вырвалось у обеих разом.

— Навещала своих, — сказала Лидия. Она уже освободилась от печального очарования двойной могилы, и говорила об этом спокойно, без слёз в голосе.

— Каких своих?

— Мужа и его… — она запнулась, — племянника.

— А-а… Да, я слышала. Они у тебя… в автокатастрофе, да?

Лидия кивнула.

— А я приехала Валерика навестить. Сыночка своего.

— У тебя сын… был? — бестактно ляпнула Лидия, но Светка не обиделась.

— Был. Два с половиной годика только прожил, лопотать уже начал…

— А… давно?

— Давно, Лидуша, давненько. Ты не знаешь. Ни одна живая душа в Лихогородске не знает. Даже отец с братишкой. Только мать да я.

Видя, что Лидия не уходит и недоумевающе смотрит на неё, Светка вздохнула и заговорила.

— Помнишь, я в десятом классе в московский колледж поступила? Ага. Не было никакого колледжа. Была великая любовь на целых две недели и подростковая беременность на таком сроке, что за аборт ни один коновал не возьмётся. А мамочка была повёрнута на семейной морали. Она пуще огня боялась, что городские кумушки начнут её честное имя трепать, что, мол, дочка-малолетка с пузом… Вот поехавшая, прости Господи, ну кому какое дело, в наше-то время? Но мамочка договорилась со своей московской двоюродной сестрой, что та приютит меня и моё дитятко. Вот так я «поступила в колледж». Родился Валерик, рос, как все… мамочка, которая стала ранней бабушкой, несколько раз нас навещала…

— А что случилось?

— Дерьмо случилось, — сухо сказала Светка. — Как-то раз мы с ним гуляли, играли, бегали… Валерик побежал, упал… и всё. Виском об кирпич.

— Господи, какой ужас…

— Ужас был потом. Мне потом рассказали, я неделю была не в себе, то рыдала, то хохотала, то рвалась его разыскивала по дворам, то над кроваткой сижу ночь напролёт и колыбельную пою, тётка сама со мной едва не помешалась… Не бойся, я уже пришла в себя. Очнулась, проревелась, поплакала на могилке, потом домой уехала. Мать меня увезла. Она всё себя корила, мол, не спровадила бы меня в эту Москву треклятую, внучек был бы жив… А что толку теперь волосы рвать? Всё равно… Теперь два-три раза в год приезжаю. Сижу здесь, песенки ему пою, сказки рассказываю…

— Ох, Светик!.. Бедная ты моя…

— Только давай без этого… Не люблю. Особенно…

— Ладно-ладно… — Лидия села на скамейку и обняла её.

Через несколько минут Светка положила ей руку на плечо..

— Свет, прости, пожалуйста… — прошептала Лидия.

— За что? — удивилась Светка. — Не ты же этот кирпич подложила.

— За другое. За Виктора.

— А-а!.. — Светка неприятно усмехнулась. — Честно скажу, я на тебя тогда здорово озлилась. То есть на вас обоих. Лучшая подруга увела парня буквально из-под носа, стоило только отвернуться… Как это тебе удалось?

— Сама не знаю, — честно призналась змея-разлучница. — Увидела его и пропала. И он — тоже. Нас просто повело друг к другу какой-то неведомой силой.

— А потом развело, — спокойно сказала Светка.

— Да.

— Ладно. У нас тут пошли такие взрослые разговоры… Пока, маленький. Мама к тебе ещё завтра придёт. Идём, Лидос.

— Ну вы с ним хоть трахнулись? И как? — спросила Светка, когда они шагали по тропинке между оградками.

— Свет, скажу тебе честно — было супер! Но дело не в одном сексе. Мне с ним было легко, спокойно и уверенно. Представляешь? Как ни с кем и никогда. Не хмыкай, я тебя не дразню! Я видела, что он не рисуется, не пытается меня обаять, очаровать и завлечь. Не хамил, чтобы показаться крутым. Не угождал, не мурчал. Он сказал, что я классно выгляжу — потому что я действительно ему тогда понравилась. Знаешь, как бывает на первом свидании — мучительно ищут тему для разговора. А мы болтали, как старые друзья.

— И сколько вы с ним…

— Сутки. Или даже меньше, если вычесть несколько часов на сон.

— М-да…

— Я сама не захотела продолжать. Это было слишком хорошо, чтобы длилось вечно.

— Ага, ага. Типичная расейская бабонька-негативистка. Мужик должен пить, бить, изменять и раз в неделю присовывать вялую сосисочку на полминуты. А если всё хорошо — значит, на самом деле всё плохо. Лидос, я тебе всегда говорила, что ты дура, но не знала, что настолько. Помолчи! Ты у нас вся такая талантливая, великая керамистка, по телевизору тебя показывали… А в отношениях ты дурой была, дурой и осталась! Как все эти овцы, которые тащат на горбу своих недоделков, рожают от них таких же недоделков, изменяют с такими же недоделками и дрочат на книжных принцев…

— Я не дрочу на п…

— Помолчи, говорю! Тебе выпал шанс. Случайно, дуриком, но это шанс. Парень, о котором большинство только мечтает. Молодой, красивый, умный, с деньгами, да ещё и запал на тебя. А что ты сделала? «Слишком хорошо, чтобы длиться вечно!..» Дура! Негативистка, как большинство наших баб!..

— Слушай, хватит меня оскорблять! Это вообще-то моё дело.

— Извини. — Светка, которая только что гневно сверкала глазами, вздохнула и осунулась. — Извини, Лидос, наорала, а орать мне надо на себя. Я-то сама… сапожник без сапог.

— Ты…

— Я одна, — спокойно сказала специалистка по отношениям. — Бывают романчики, но обычно через полмесяца уже не знаешь, куда от этого счастья деваться. Положение постоянной гёрлфренд, знаешь, не лучше положения жены. Только без гарантий. А так приходится принимать «му» со всеми его косяками и тараканами. А оно, понимаешь, с пузом семимесячным в двадцать пять лет, или неделями на диване лежит, ждёт, когда позовут в «Газпром» бабло грузить вилами, или двухлитровую сиську пива за вечер высасывает, или матюкается через слово… Поначалу ещё сдерживаются, хотят казаться лучше, чем есть, а потом, как почуют, что тёлочка на кукане, расслабляются и идут вразнос. А ты сперва терпишь его выходки, чего-то ждёшь, наступаешь себе на горло, а потом думаешь — да пошёл ты!.. Есть, есть нормальные мужики, но за них, как понимаешь, идёт нехилая драчка. Так что я, Лидос, незамужем, детей нет… и оно пока что к лучшему. У меня сейчас пылкий роман с «Почтой России». И наша любовь взаимна. Знаешь, кто сейчас рулит всей почтой Лихогородского района?

— Кто?

— Я.

— Да ты что? Круто! Поздравляю!

— Пока не с чем, Лидос. Хлопот много, зарплата… не будем о грустном. Но я не я буду, если к тридцати не пробьюсь в федеральное Минсвязи, или хотя бы в область. Вот буду при нормальных бабках — тогда сделаю ЭКО спермой настоящего канадского лесоруба, найму суррогатку, чтобы выносила мне бэби под ключ. И буду я матерью-одноночкой, только уже не сопливой, бедной и глупой, а взрослой, умной и богатой. Лучше, знаешь, быть богатой и здоровой, чем бедной, но больной. Буду растить инкубаторскую детку и снимать мальчиков по вызову.

— Так себе план, — честно сказала Лидия.

— Ну, Лидос, руководителю такого уровня не по статусу брать в мужья простого рабочего пацана. А дерзкого качка-миллионера я вряд ли встречу, если только про меня не напишут лыр.

— Что?

— Любовный роман. Эл эр. Так что — карьера, ЭКО, суррогатка, няньки и ребята-жиголята для мамки. Будешь крёстной моего будущего малыша?

— Ну конечно!

— Я в тебе не сомневалась. Ну, а ты? У тебя вроде дочка?

— Ага. Даша. Ей три года.

— Круто! Как время летит… В сад ходит?

— Нет.

— Хм…

— Просто мы скоро уедем из Москвы.

— Куда, если не секрет?

— Не секрет. Домой. В Лихогородск.

— М-да… Умеет наш Лидос удивить. Все ломятся в Москву, задницу рвут, чтобы тут зацепиться, а ты…

Лидия вздохнула.

— А я — не все. Меня сны замучили. Каждую ночь вижу свой дом, вяз прадедов, Камянку, часовню на развилке, Засечную башню… «Блин-дом» вижу и реву во сне, представляешь? Дашка просыпается, ко мне лезет — «мама, не плачь!»

— «Блин-дом», кстати, закрылся.

— Вот! Значит, пора домой, а то лет через пять там всё снесут.

— Лидос, я понимаю, тебя долбает ностальгия, но, знаешь, малую родинку лучше любить на расстоянии, из Нерезиновска. У нас, конечно, голода нет, но народ либо на вахту гоняет, либо радуется, если дома нашёл зэпэ в тыщ пятнадцать-двадцать.

— Свет, я тебя умоляю… Я — свободный художник, известный к тому же. Где лепить — мне всё равно, торгую я по интернету, и где-то половина моих работ уходит за рубеж. И, знаешь, для меня пятнадцать-двадцать тыщ — доход за очень, очень, очень неудачную неделю. Обычно я еженедельно выкатываю из глины полтинник.

— Ну что ж… Дело хозяйское. Матушка-столица после Лиха, конечно, шумновата и грязновата…

Под разговоры воссоединившиеся подруги добрались до выхода с кладбища, а оттуда вызвали такси — каждая в свою сторону.

Такси для Светки приехало первым.

— Слушай, — понизив голос, спросила она, уже приоткрыв дверь, — а ты с этим… с Виктором больше не общалась?

— Нет, — покачала головой Лидия. — И ничего о нём не знаю. Он просто исчез. Иногда я думаю, а не приснился ли он мне…

Эпилог

…Лидия объявила, что рубить вяз она раздумала.

— Сколько я должна за ложный вызов?

— Нисколько, — сказал Виктор. Он ловко выпутался из ременной сбруи и отдал её напарнику. — Вован, езжай на базу. На сегодня вызовов больше нет, отвезёшь и свободен. Оплачу как обычно.

— Классно выглядишь, прекрасная незнакомка! — сказал он, когда маломерный оруженосец уехал.

И, прежде чем Лидия успела ответить, обнял её и поцеловал — бережно и жадно. Так, будто их сумасшедшая ночь случилась позавчера, а не девять лет назад.

Она хотела его отстранить. В конце концов, у них это было так давно, что кажется прочитанным в полузабытой книге…

Но в последний момент обвила руками шею и приникла к его губам.

— Даша, иди в дом, — сказала она через минуту. — Помоги бабушке.

Мать сказала, что не может смотреть на последние минуты жизни семейного вяза (будто Лидия получает от этого удовольствие), и занималась какими-то делами в доме. — Почитай, кино посмотри, делай, что хочешь.

— Мам, а кто это?

— Иди и не болтай. Поняла?

— Ну, поняла, — обиженно прогундела дочь и удалилась.

— Вот блин… Не могу поверить. Аж сердце выскакивает… — призналась Лидия.

Виктор ничего не сказал, он просто привлёк её к себе. Несколько минут они стояли, не произнося ни слова.

— Нам надо много сказать друг другу, — проговорила Лидия.

— Да, пожалуй, — согласился Виктор.

— Только не здесь…

— Понятно!

— Нет. Нет-нет-нет! — она обхватила его лицо ладонями. — Ты не понял. Мы поедем на Засечную башню. Как в тот раз. Потом сюда… наверное. Твой скутер стоит в сарае.

— Если он стоял с того дня…

— Он в отличном состоянии и на ходу. Я его обкатала. Но, может быть, сейчас ты сядешь за руль? Как в тот раз?

* * *

Они сидели у стены Засечной башни. Мотороллер стоял поодаль.

— …Понимаешь, я решила: это было приключение, дикое и прекрасное, оно случилось и закончилось, мы испытали демоническую страсть, а продолжение, семья, быт и всё такое только всё испортит. Дура, правда?

— Как и я, — ухмыльнулся в бороду Виктор.

— В смысле?

— Я думал так же. Почти в таких же высокопарных выражениях.

— Значит, ты меня понимаешь. Я уехала с Дмитрием. Сейчас, после всего, мне трудно сказать, любила ли я его. Он мне нравился с первой встречи, и я ему тоже, но он боялся сделать лишний шаг в мою сторону… теперь я понимаю, почему. С такой жизнью, как у него. немудрено стать невротиком и психопатом.

Она рассказала историю своего злосчастного супружества, до того момента, как ледяной ветер выдул из этого мира Дмитрия с Алёшкой, а её бросил в негреющие объятия патронатной службы.

— Как только оклемалась — закопалась в глину по уши. Работала по двенадцать-четырнадцать часов, за год расплатилась с долгами, стала известной, пошли заказы со всего глобуса… Но, понимаешь, с того момента, как только я узнала, что Дмитрий не мог быть Дашиным отцом… я решила найти тебя. У меня подступали схватки, а я открыла на смартфоне «Слоббо». Вернее, хотела открыть, но не нашла. Ни тогда, ни потом. Я искала тебя по всем соцсетям — всё впустую.

— К тому времени, как тебе пришла пора рожать, старина «Слоббо» уже полгода как был запрещён, его блочили все российские провайдеры, — сказал Виктор.

— За что?

— За тёмные делишки, за то, о чём молчок, за разные мыслишки, что нам пошли не впрок… — нараспев продекламировал Виктор. — В тюрьме я познакомился с парнями, которые, зная, что я — медиамагнат, — при слове «медиамагнат» он усмехнулся, — попросили меня об одолжении. И помогли мне, в свой черёд. Своеобразно помогли, конечно. «Гомсомольцы» были те ещё уроды, но, думаю, склад наркоты в штабе был для них приятной неожиданностью. Но дарёному коню в зубы не смотрят: «гомсомольцы» потеряли благосклонность губера, а мне это было только на руку. Моё дело закрыли до суда — а это, как говорил мой адвокат, случай экстраординарный. Но потом мне пришлось попросить моих новых друзей помочь в одном деле.

— Я помню, — сказала Лидия.

— Что ты помнишь?

— Один разговор. Когда ты выскочил с телефоном…

— Забудь, — жёстко сказал Виктор.

— Хорошо. Уже забыла.

— Умница. Не стану тебя перегружать подробностями, но скажу так: довелось погулять по тёмной стороне. Я сумел вовремя отскочить, а мои новые друзья — либо на той стороне, — он махнул рукой на закат, где пролегала недалёкая граница, — либо здесь, — он указал вниз. А я занялся рубкой деревьев.

— А меня ты не искал? — с нотками обиды в голосе спросила Лидия.

— Искал. Только не нашёл.

— Ну да, — кивнула Лидия. — Я уехала, вышла замуж, сменила фамилию. А ВКонтакте я «Белая Ворона».

Оба замолчали.

— А помнишь чашу, которую ты мне подарила? — спросил Виктор.

— Ну конечно! Это ведь мой первый опыт в нерикоми!

— Да. Я её сберёг.

— Круто! А у меня до сих пор хранится твоя заколка. Я её надеваю по особым дням. Слушай, а нагайку ты не сохранил?

— Не знаю, как ты это воспримешь… — Виктор выдержал мхатовскую паузу, — сохранил. И она с той ночи не коснулась больше ни одной девицы.

Лидия усмехнулась. Оба снова умолкли.

Должны были прозвучать главные слова — но ни тот, ни другая долшо не решались их сказать.

— Слуша, Ли, — заговорил наконец Виктор; было видно, что слова даются ему с трудом. — Только скажи — я уйду и больше тебя не побеспокою. Я понимаю, прошло столько времени, но, может, нам ещё не поздно… кхмм… кое-что наверстать?

Лидия не ответила, но крепко сжала его руку.

* * *

Прошло несколько дней.

Рана на теле старого вяза была надёжно замазана. Возле больного собрался консилиум в лице Лидии, её матери, Даши и Виктора.

— Ни в коем случае не рубить! — горячился Виктор. — Поверьте старому арбористу, этот старичок простоит ещё лет тридцать. А если повезёт, то встретит двадцать второе столетие.

— Он же гниёт… — горестно вздохнула Лидина мать.

— Алла Алексеевна, в наше время это не проблема. Я, прежде чем замазывать, срезал пробу с гнили и отправил в лабораторию. Это грибок. Мерзкая тварь, но с ним можно справиться.

— Как?

— Инъекции.

— Инъекции? — изумились три поколения женщин из рода Энгельгардтов.

— Да. Ну, не шприцом, конечно. Дерево сверлят, вставляют капсулы, закрывают, и грибку капут.

— Я думаю, надо… Надо попробовать, — сказала Лидина мать. — Он же дедушкин…

— Дедушка может не волноваться. Мы его спасём.

— …А ты заметила? — спросила мать Лидию, когда они остались на улице одни — Виктор и Даша потащили лестницу в сарай. Вернее, тащил Виктор, а Даша шла за ним и о чём-то его расспрашивала.

— Что?

— Они похожи. Дашка и Виктор. Просто одно лицо. Если заставить его сбрить бороду…

— Ну да! — сказала Лидия. — Конечно, похожи. А ты как думала?

* * *

«Наша жизнь похожа на чашу нерикоми. Светлые и тёмные слои разных цветов сминаются, свиваются и перемешиваются, рождая неповторимый узор. По несчастливой случайности, или если при лепке была допущена ошибка, чаша выйдет с трещиной. Но, если вложить душу в дело — из огня явится маленькое чудо, которым ты не устанешь любоваться…»

К О Н Е Ц

Оглавление

Пролог

Овцы и бабуины

Химик против гомсомола

Покорной и вязкой глины ком

Письмо первое

Самоубийство луковицей

Снегири в пиале

Принцессы и драконы

Злостный хулиган-одиночка

Глава, в которой ничего не происходит. Ну, почти…

Пляски лиходеев

Под чёртом

Вяз и нагайка

Вик и Ли

Раз-два-три — и в дамках!

Скелеты выходят из шкафов

Кладбищенская колыбельная

Эпилог