Укрощение дьявола [Колин Голл] (fb2) читать онлайн

Колин Голл Укрощение дьявола

1. Однажды в канун Рождества и не где-нибудь, а в Бруклине, красивый, изящно сложенный молодой мужчина обратил внимание на женщину, такую на вид одинокую. Она сидела на скамье и казалась потерянной. Он остановился в двух шагах от нее и, обращенный лицом к океану, минуту-другую смотрел вперед, как если бы было что-то там достойное его внимания, потом обернулся, их глаза встретились, он улыбнулся и сказал:

— Уже так поздно, а вы еще на улице.

— Я ушла из дому, — не сразу ответила женщина.

— Правда?

— Хорошо бы и неправда, — не поднимая глаз, ответила она.

Мужчина приблизился и глядя на нее с большим любопытством, сказал:

— Не вижу большой беды в том, что вы ушли из дома.

— Тут не в том беда, что ушла, а в том, что я недовольна.

— Так значит, вы недовольны?

— О каком довольстве тут вообще можно говорить. Я в собственном доме больше не хозяйка.

— Не расскажите, что и как?

— Даже не знаю, почему я должна откровенничать с вами, — глядя во все глаза на незнакомца, ответила женщина. В первую минуту она даже смешалась от такой прямой манеры вести разговор.

— Ну а все же. Что случилось?

— Я не умею о себе рассказывать. Ну, хорошо, наберусь храбрости при вашем любопытстве и буду говорить. Я берусь за трудное дело, потому что не привыкла искать знакомства на улице, а тут приходится быть откровенной, да еще с человеком, который близко наблюдает меня. Последние годы я спокойно жила в родительском доме… Сначала умер отец, а потом, четыре года спустя, умерла мама. Я до сих пор живу под впечатлением этой трагедии. Конечно, я уже успокоилась, пришла в себя и жить бы мне дальше в свое удовольствие. Но полгода назад вернулся мой брат со второй женой. Он на четыре года меня младше, а жена старше его на девять лет. Она жадная, мелочная, нудная женщина. Самонадеянность, с которой она демонстрирует ущербное сознание своего достоинства, не имеет себе равных. Вместо того что бы оговорить домашние обязанности — что ей, а что мне или хотя бы ограничить круг ее обязанностей, мы все дела стали делать вместе. Но чтобы я ни делала, все получалось не то. Совсем недавно она прямо заявила, что в доме не может быть две хозяйки и посмотрела на меня так, будто лишней была я. Представляете себе! Я не чувствую себя виновной в том, что между нами нет согласия. А сегодня у нее разлилась желчь, и мы снова поссорились, вернее, ссору затеяла она, на этот раз из-за забродившего яблочного сока. Видели бы вы какую она устроила сцену. Меня обуревало желание сказать ей в лицо, что она жадная дура, я с трудом сдержалась. Подумать только! А ведь всего то надо было отделить ее дела от моих. Пусть скажут другие: виновата я или нет. Это что-то невообразимое! Словом, я ушла и возвращаться не намерена. Вот рассказала историю своей жизни.

— Собирай розы, пока они есть.

— Что это значит?

— Если не придавать большого значения, то это ничего не будет значить.

— Хороший совет. Вот только как его применить к моей проблеме. Вижу, вы меня не поняли.

— Я понял, что у вас проблема с братом и его женой.

— Проблема в их отношении ко мне. Обидно то, что брат сразу же взял сторону жены и во всем с ней согласен. Вот так и получилось, что я здесь.

— Я обратил внимание, что вы легко одеты и без макияжа.

— Я ношу однотонные платья, а косметикой я вообще не пользуюсь. Я уже вышла из того возраста, чтобы кому-то нравиться.

— Я позабочусь о вас.

— Я не хочу, чтобы обо мне заботились. Я позабочусь о себе сама.

Спустя немного, незнакомец спросил:

— А вы не хотели бы отомстить брату и его жене?

— Что? Вы понимаете, что говорите!

Выражение лица у нее сделалось какое-то странное. Незнакомец со всей учтивостью, на какую был способен, объяснил следующим образом:

— Мне просто нравится мысль, что плохих людей надо наказывать.

— Ой, да все об этом говорят, — махнула рукой женщина.

— Прежде чем сделать вам очень необычное предложение, я хотел бы узнать, насколько вы несчастны, даже если из ваших слов выходит, что вы в отчаянном положении, я все-таки хочу понять, опять-таки из ваших слов, меру вашего одиночества.

— Ах, мои разочарования достигли такой крайности, что я перестала искать себя. В душе пустота, я потеряла волю к жизни. Было отчего прийти в отчаяние. Мне сорок пять, и я ничего не представляю собой. У меня были мать, отец, брат и каждый был какой-то частью меня. Было сознание своего долга. А теперь мне хочется выть от сознания сколь ограниченны мои возможности. Знаете, для меня определяющим условием в творчестве и повседневной работе был и остается смысл… Сейчас смысла нет.

— Вы больше не видите пути к избавлению?

— Все напрасно, — был ответ. — Мне лично будущее не сулит ничего хорошего. Господи! Вокруг столько глупых женщин. Они ничему не учатся. Но есть женщины особенные. Мне нравится считать себя особенной.

— Не объясняйте. Я понимаю. Вы хотите изменить свою жизнь?

— Хочу, но…

— Когда вы сказали, что будущее вам ничего не сулит, я преисполнился решимости повернуть все к лучшему. Как ваше имя?

— Сара- чуть слышно произнесла женщина. Она никак не могла взять в толк, зачем такой благородный и обаятельный молодой человек тратит время на разговоры с женщиной вроде нее. Но при всем том уже при одном взгляде на него нельзя было не почувствовать, что-то необычное в нем.

— Тогда спроси себя Сара, неужели затем ты живешь чтобы влачить дни свои в унижении и терпеть притеснения?

— Господи! Что все это значит? Кто вы?

Можно представить себе, как Сара была поражена, когда услышала:

— Я Вельзевул. Князь тьмы.

— Что!? Вы даже отдаленно на него не похожи! Мне самой по скромности не следует говорить, что вы красивы, но раз уж сказала, то добавлю, что такой мужчина опасен для женщины.

— Для вас тоже?

— Ой, да нет же! Я где-то читала, что дьявол появляется в ударах грома.

— Будет тебе гром, — усмехнулся мужчина. И в ту же минуту небо осветилось вспышкой молнии и воздух сотряс удар грома.

— Не понимаю я. Не понимаю, как это может быть, — растерянно промолвила женщина. — Хорошо. В этом мире я повсюду ощущаю присутствие Бога, а где следы твоего?

Незнакомец, пленивший Сару своей внешностью, на этот раз поразил ее блеском своего ума.

— Конечно, взглянув на землю ты не увидишь след моего раздвоенного копыта, но это вовсе не означает, что меня нет. Тот, кто говорит, что чистилища не существует будет потом смотреть на меня глазами полными слез, когда окажется там. Понятно, что я вхожу в человеческое тело и принимаю его облик. Последний раз, незадолго до того, как началась первая мировая война, я был Йозефом Месшартом, знаменитым пианистом, евреем по происхождению, ему не было тридцати, когда он безупречно исполнял Бетховена, си-бемоль-мажор Шуберта, блистал в музыкальной интерпретации. Я не люблю Вагнера, но в его “Gotterdammerung” есть волнующие темы. Тот юноша был немцем. И вот что удивительно: до него двадцать четыре раза я был молодым человеком в разных странах, естественно, каждый из них являл собой полную противоположность другому, естественно и то, что им вместе было куда меньше, чем — мне одному. Правду сказать, я бессмертен.

Эти слова произвели на Сару глубокое впечатление. Она поняла, что перед ней большой оригинал, с которым у нее было много общего. Однако она не совсем понимала, что происходит.

— Я смотрю в твои красивые глаза и не могу увидеть в них дьявола, — сказала она.

— А между тем я дьявол в облике человека. Собственно, во мне две сущности и отделить одну от другой невозможно. Смотри, твоя фигура бросает тень, а моя нет. Я так же не отражаюсь в зеркале.

Сара посмотрела на свою тень, потом на землю под Вельзевулом и увидела, что его тело не отбрасывает тень.

— Боже, такого быть не может!

— Теперь, веришь?

— Он имеет отдаленное сходство с тобой. Но ты не он.

— Чудо будет доказательством?

Сара смотрела на него во все глаза.

— Ты можешь исполнить мое желание? — спросила она.

— Любое.

— Хорошо. Я хочу увидеть Барбру Стрейзанд.

— Позвать Барбру сюда?

— Ну, нет. Я просто хочу быть на ее концерте.

— Такой несчастной и обездоленной женщине, как ты, я не могу отказать.

— Это чудо! — воскликнула Сара в упоении. — Но как ты это сделал? Волшебный концерт состоялся в 1994 году. Какой она была красивой! Она излучала свет. В ней бездна шарма!

— Ее великолепие от Бога! Голос ее такой чистый и сильный в особенности отмечен поразительным богатством вокальных оттенков и в этом отношении она останется величайшей певицей всех времен и всех народов.

— Я не верю, что ты дьявол. Ты Христос в образе человека.

— Что ты! О чем ты говоришь?

— Я всю жизнь мечтала увидеть перед собой Барбру Стрейзанд. Она мой идол. И наконец, увидела! То, что ты сделал для меня, никакой дьявол никогда не сделает. Это так?

— Тут решай сама.

— Ты Христос, сошедший на Землю. Я хочу помолиться в тишине.

— Подожди! Подожди. Не надо молиться. Ты ошибаешься. Я дьявол с головы до ног.

— Докажи это.

— Ты что мало доказательств получила? Какое еще тебе нужно?

— Ты знаешь, какое меня ждет будущее?

— Нет, но знаю, что каждому человеку назначена его судьба.

— Страх перед старостью, вещь очевидная для женщины в моем возрасте. Ты можешь сделать так, чтобы я снова стала молодой?

— Если это будет твоим вторым желанием.

— А сколько желаний ты можешь исполнить?

— Только три.

— Я благодарна тебе за то, что ты выбрал меня.

— Особой заслуги с моей стороны тут нет. Ты тому причиной, а не я. Я сразу увидел, что ты особенная.

— Правда! Спасибо. Я могу так много. Нет ничего такого с чем я не справлюсь. Для меня жизнь — это мое служение красоте.

— Тебя это, наверное, удивит, но о себе я могу сказать тоже самое.

— Не уверена, что могу удивить тебя, но все же скажу: я чувствую дьявола не только в окружающем мире, но и в самой себе. Он какая-то часть меня.

— Чему здесь удивляться, ведь я в каждом человеке с момента его рождения.

— Ну да. Почему-то об этом я не подумала. Знаешь, я бы могла.

— Что?

— Жить против совести. Честная жизнь далась мне дорогой ценою. Вот так! Что ты делаешь в Нью-Йорке?

— Я не знаю в мире другого города, который вселял бы в душу такой восторг и вдохновение. Я живу во всех столицах Европы и для меня нет большей радости, чем возвращаться в Нью-Йорк. Здесь такая насыщенность духовной жизнью. И потом в этом городе я всегда хорошо себя чувствую.

— Я думала, что только Бог любит Америку.

— Представь себе, и дьявол тоже. Мощь, великолепие, изобилие, величие, трудолюбие, порядок, красота, все это наличествует в Америке. А природа здесь какая! В 1901 году в Америку приехал на гастроли великий испанский виолончелист Пабло Казальс. Я вошел в тело Раймона Дункана, который подготовил поездку. Он, кстати, был братом сумасбродной Айседоры Дункан, она уже при жизни стала легендой. С нами тогда была жившая в Париже американская певица Эмма Невада, она, между прочим, познакомила меня с Верди. Пабло был переполнен восторгом, Америка произвела на него огромное впечатление: как-то мы пили кофе в гостинице, кажется Филадельфии, и он сказал: «Никогда еще не был я так потрясен величием и разнообразием природы, никогда с такой силой не чувствовал неукротимость духа тех, кто покорял и обживал эти пространства. Меня здесь охватывает уверенность, что человек может осуществить свою мечту, ведь все, чего ему не достает для счастья, возможно на этой земле». Я не поручусь, что это были в точности те слова, которые в тот вечер сказал Казальс, посему будем считать, что они прозвучали в исправленной редакции, которая очень близка к оригиналу.

— Слушать тебя — наслаждение, — проговорила Сара. После этих слов она вздохнула всей грудью.

Наступило недолгое молчание. Вельзевул первым нарушил его. Он спросил:

— Домой ты, конечно, не пойдешь?

— У меня нет больше дома. Сколько раз тебе говорить.

— Хочешь пойти ко мне? Я живу в двух кварталах отсюда.

Сара пожала плечами и стала смотреть в сторону.

— Ты можешь остаться здесь, на этой скамье или пойти со мной.

С тем же отстраненным видом она продолжала смотреть куда-то вдаль. Ее обуревали сомнения. А тут еще предстояло принять приглашение. Сара смутно понимала, что произошло событие, которому суждено как-то повлиять на ход всей ее жизни. Неужели встреча с дьяволом была поворотной в ее судьбе?

— Уже поздно, а я ничего не ела, — только и сказала она.

— Рядом с моим домом есть ресторан.

Кода они были в ресторане Вельзевул сказал то, что должен был сказать.

— Послушай, Сара. Мало кто из смертных входил в мой дом, а тем, кого я принимал я предлагал, как водится, заключить со мной договор.

— И не было случая, чтобы кто-то не соглашался?

— Соглашались все, без исключения.

С минуту Сара молчала. Наконец, с трепетом душевным, она отозвалась:

— Вот знать бы только, что я теряю?

— Ничего. Сделка со мной — скорее награда, чем обещание счастья. Давай не будем отвлекаться.

— Ладно. Какие условия?

— Собственно, это и условием не назовешь. Давай так. Ты будешь жить в моем доме до тех пор, пока я не исполню твое последнее желание. После этого тебе нельзя будет больше оставаться со мной.

— Но соглашение должно быть двусторонним, — возразила Сара.

— Справедливо, — согласился Вельзевул.

— Итак, я уйду от тебя сама, когда захочу и только после того, как узнаю твою тайну?

— Сара, то плохое, что во мне есть я не скрываю. В этом разница между человеком и мною. У меня нет тайны, можешь мне поверить.

— Понимаешь, у каждого есть своя тайна и у тебя тоже, — настаивала Сара на своем. — То, что я узнаю, будет ни на что не похоже.

— Меня томит недоброе предчувствие, — лукаво улыбаясь произнес Вельзевул. Он был немного удивлен тем, что ходом беседы сразу и полностью завладела Сара. Удивительное дело!

А между тем эти слова и тон, которым он их произнес ободрили ее. Более всего Сару радовало сознание, что Вельзевулу очень дорого его дьявольское достоинство.

— Не знаю почему, но я почти уверена, что тайна эта сокрушит тебя.

На полминуты Вельзевул даже растерялся. Он не мог ничего возразить — столь решительным было утверждение.

— Я — дьявол. Меня сокрушить нельзя. Со дня сотворения мира так было и так будет.

— Да бог с тобой! Отчего же? Уже, вижу, как все твои доводы разлетаются на куски под напором доказательств — в лучшем случае. Между нами говоря, ты не тот, кого называют Царь мира.

— Кажется, возникло дело, которое требует твоего присутствия в моем доме. Что ж, закрепим договор простым рукопожатием.

И они пожали друг другу руки.

С минуту Сара сидела молча, уставясь в темноту. Затем вздохнула, устремила на Вельзевула пристальный взгляд и бросила как бы в сторону:

— Странная вещь.

— Что? — с легкой улыбкой спросил Вельзевул.

— Я как будто всю жизнь тебя знаю.

— Прошу тебя, не думай об этом. Я прежде всего дьявол и лишь затем уже человек.

— До встречи с тобой жизнь у меня была совсем беспросветная! Вот о чем я думаю.

— Увидев тебя одну на скамье я понял, что ты в трудном положении…

— Да, горько было мне в те минуты. Знаешь, я верю в тебя, как верили в Моисея те, кто шли за ним.

— Разве Моисей, когда разбил скрижали, не сказал своим левитам: «Ну-ка, перебейте всю эту сволочь!»

— Он так сказал? — проговорила Сара, смущенная шуткой Вельзевула.

— Терция и квинта не создадут гармонию, если из безупречного аккорда убрать октаву, — сказал он, смеясь.

— Я ничего не поняла.

— А что тут понимать, противоположности могут иногда гармонично сочетаться. С мужчиной и женщиной дело обстоит точно так же.

— И что с того? — удивилась Сара.

— Чтобы хорошему делу сложиться, не обязательно нужна пара. Это как трио теноров в оперном пении.

— Все это загадки!

— И эклектика.

— Но при чем тут трио и оперное пение?

— Трио — это ты, я и дьявол, а мы оба любим оперу.

— Будь очень добрым и скажи, что ты пытаешься сказать.

Тут блуждающий взгляд Вельзевула остановился на Саре с искренним дружелюбием.

— Мне все время приходиться что-то тебе объяснять. Я всего лишь хочу сказать, что ты женщина, которая может и умеет быть счастливой без мужчины.

— Если бы ты знал сколько раз я поднимала свой голос против них! Я их не выношу! Тебе этого не понять, ты ведь тоже мужчина. С тех пор как меня бросил Клинт, я больше не верю, что у мужчин есть сердце.

Вельзевул рассмеялся и сказал:

— Прежде всего, я подарю тебе новое платье.

— Мне нравится это.

— Но из этого ты, Сара, уже выросла.

Примерно так весело и непринужденно протекала их беседа. В этом настроении они покинули ресторан и направились по ночной улице в сторону дома Вельзевула. По пути туда Сару больше всего занимала мысль, как быть с достоинством, чтобы Вельзевул ни в коем случае не догадался, что она добровольно принимает любовь дьявола, ведь доводы, найденные ею, казались недостаточными и в особенности мало убедительными. И в самом деле, идти к одинокому незнакомому мужчине домой весьма неосмотрительно. Что это — опрометчивость? Очень уж она хотела, чтобы у него сложилось возвышенное представление о ней. Пусть бы он увидел в ней исключительную женщину, причем такую, о которой даже дьявол имел бы лишь слабое представление. Вельзевул произвел на нее столь благоприятное впечатление, что причина его интереса к ней, оставшаяся невыясненной, мало волновала ее.

2. У Вельзевула был лофт на Атлантик-авеню в старинном здании, на третьем этаже. Пять просторных комнат были обставлены роскошной антикварной мебелью. Самой красивой была гостиная, здесь высокий потолок и большие окна давали обилие воздуха и света. Преобладающие светлые оттенки в интерьере гармонично сочетались с кирпичной стеной и деревянными балками. Не смотря на потертые дубовые полы и облезлые оконные рамы квартира впечатляла своей изысканностью и уютом. Все в его доме свидетельствовало, что хозяин обладает глубоким восприятием красоты. Каждый предмет обстановки, как будто говорил об этом, а все вместе, утверждали за ним не только умение выделять благородное, но и способность елико возможно находить средства самовыражения. Какая бездна вкуса! И все это, позволю себе заметить, у существа, силы которого были обращены на то, чтобы сеять смерть и разрушение.

— Ты пока посмотри все тут, а я переоденусь и сделаю чай. У меня есть зеленый с жасмином от Харни и сыновья. Самый лучший. Красный «Золотая обезьяна» от Тивана и травяной от Целестиал Сиасонс с мандариновой корочкой. Какой для тебя?

— С жасмином.

— Хороший выбор.

Оставив Сару одну, Вельзевул удалился. Сара осмотрела все комнаты и вернулась в гостиную. С того места, где стояла, невольно посмотрела она на себя в узкое венецианское зеркало. В тяжелой резной раме со следами позолоты оно стояло с небольшим наклоном к стене и имело на поверхности мутные разводы. Искаженное отражение наполнило женщину безысходной тоской, но как ни терзал ее сердце мучительный вопрос, неотвязно преследовавший ее: «Что я делаю здесь?» она была положительна неспособна к действию. Ею владело странное чувство, в нем смешались грусть и страх. Не только оттого, что она не понимала себя, но оттого также, что она была склонна воспринимать любое неожиданное событие как угрозу своему благополучию. Неужели так оно и случилось! Кто она такая, в конце концов? Обычная женщина, да к тому же еще и не молодая. Шли годы, все планы ее рушились один за другим, денег не хватало, она больше не верила в себя, родители умерли — как тяжело было жить без них, а тут еще, кроме всего прочего, одиночество и разочарования угнетали своей безысходностью. Она была уже близка к нервному истощению. И надо же было такому случиться, чтобы вернулся домой брат со второй женой: их появление доставило ей радость, она хотела быть им нужной, но почти всегда встречала сопротивление, словом, все складывалось против нее и постепенно она перестала верить, что у нее все будет иначе. И вот когда наконец появился проблеск света, она, уже устав добиваться своего в таких условиях, вдруг ощутила безотчетный порыв уйти, убежать отсюда. Но бежать куда? От кого? Вельзевул покорил ее. С ним она в безопасности. В нем воплотились для нее величие и красота всего мира. Он был так многосторонен, что, казалось, он объединяет в себе одновременно несколько личностей, каждая из которых была исключительной. Да он просто явление! А сколько доброты он проявил по отношению к ней, осуществил ее мечту, принял участие в ее судьбе, не иначе, чтобы способствовать счастью, пожелал отомстить, дабы восстановить ее в правах, привел в свой дом, сейчас готовит чай. Да, что он за дьявол такой! Эти мысли в уютном полумраке богатой квартиры стоили ей такого напряжения, что она была не в силах стоять на ногах. Она села в кресло, обитое пурпурным бархатом, не только ради удовольствия быть в нем. Потом переместилась на диван и уже сидя в удобной позе подняла глаза и увидела на потолке, обрамленным позолоченным карнизом, какие-то слова, написанные готическим шрифтом. Коричневые слова были украшены завитками. Она прочла первые два слова Qui vera и тут услышала из кухни:

— Зажги свечи Сара и садись за стол.

Прошло несколько минут и в полутемную комнату вошел хозяин. Он переоделся в удобную домашнюю одежду, на нем были белая рубашка с кружевами, кашемировый кардиган цвета коралла, серые брюки в тонкую голубую полоску из тончайшей шерсти и тапочки из лилового бархата. Вельзевул поставил на стол серебряный поднос с бутылкой лимонного ликера и шоколадными пирожными и, улыбаясь, поставил перед Сарой старинную фарфоровую чашечку с блюдцем. Он стоял рядом, и она с наслаждением вдохнула густой и насыщенный аромат его духов. Это был запах богатства, царственной роскоши и вместе с тем утонченного великолепия. У нее сердце упало от какого-то смутного, беспокойного, но приятного чувства. Это неясное чувство не давало ей покоя. Не нравилось Саре, что она зависима от Вельзевула, слишком развито у нее чувство собственного достоинства. В молчании прошла минута-другая. Избегая смотреть на Вельзевула, Сара подняла глаза к потолку и едва слышно сказала:

— Там что-то написано. Кажется, по-латыни.

— По-французски.

— Да. А что?

— Мой девиз: «Кто увидит дьявола, тот полюбит его».

Слова эти, так поразившие слух, лишили женщину самообладания, она устремила на Вельзевула проникновенный взгляд и, глядя на его ухоженное, красивое лицо, на его лилейные пальцы, утопавшие в волнах батиста, почувствовала, что готова к самопожертвованию. Сколько нежности и притязательности в этом девизе, полном благоговения перед жизнью и человеком и в то же время пронизанном ощущением силы! Эти слова так много говорили сердцу. Неужели только дьявол оценивает человека, исходя из того, какие заложены в нем возможности? В том, что Вельзевул выбрал ее, нет ничего удивительного. Да, она станет его женщиной, она принесет ему дары, достойные ее природы. Ее любовь будет гимном во славу дьявола! Он вдохнет в нее жизнь. Она обожествит силы, присущие бессмертным. Вместе они достигнут вершин прекрасного. Такое проникновение в сущность красоты — это значит полностью понимать ее содержание, невозможно без возвышенного наставника и руководителя. А кто постиг душу красоты лучше, чем дьявол? Кто лучше расскажет о ней, не убеждая в достоинстве своих суждений? Опять-таки он! Невозможно представить себе мир без него! Сара вспомнила своего первого мужа Джулиуса, с ним она прожила пять лет и все эти годы не переставала удивляться его рабской готовности ей подчиняться. Ленивый и женоподобный он имел обыкновение читать в постели и есть пиццу перед телевизором. Он любил триллеры и комедии, но страстью его были вестерны. У него не было никаких талантов, кроме одного, довольно необычного, требующего усердия: он умел вышивать по канве, поэтому стены дома были увешаны его однообразными шелковыми вышивками. Он был своего рода чудо, очень добродушный, считал всех своими друзьями, удивительно тихий, робкий — кроткий как кролик и такой же мягкий, словом, диванный муж: Сара терпела его до тех пор, пока могла глумиться над его слабостями. Когда Сара возвращалась с работы, обычно она с порога кричала: «Ты дома, солнышко?» и слышала с дивана: «Да, мамочка». Конечно, с Вельзевулом все будет иначе. Придется ей ему подчиняться. Что ж, пусть он будет дирижером, хоть ни разу в жизни не взял ни одного урока музыки, а она станет его симфонией, как-никак повелитель тьмы он. Так рассуждала увлеченная своими фантазиями женщина, которая любила лишь ту музыку, какую исполняют в кино, и которая не только ее изумляет мелодической насыщенностью. А Вельзевула, как я не мог не заметить, вдохновляла классическая музыка, в особенности великие творения Бетховена, Моцарта, Чайковского. Из современных композиторов Вельзевул выше всех ставил Леонарда Бернстайна, он даже финансировал Тэнглвудский музыкальный центр, где великий композитор преподавал до самой своей смерти в 1990 году. Мюзикл «Вестсайдская история» бриллиант среди мюзиклов, это совершенная музыка высочайшего порядка. Вельзевул даже написал небольшое эссе: «Бернстайну, слово признания». Это небольшое по объему сочинение заканчивалось такими словами: «Американская культура не только общечеловечна и грандиозна, она, скажу больше, изумляет своим многообразием, и это далеко не все. Этот культурный океан воплощает высокий дух великого народа, для которого справедливость и свобода не пустые слова. Такая мощная, яркая, жизнеутверждающая культура могла возникнуть только в стране, где процветание и накопление материальных благ и всеобщая тяга к музыке неразделимы. А за всем этим стоит очень многое».

3. Могу только сказать, не имея возможности знать все обстоятельства, что Вельзевул уходил из дома обычно вечером, а возвращался утром, поэтому он просыпался поздно. Ну, как поздно? В полдень. Из спальни он не выходил раньше этого времени. Хуже всего было то, что Сара завтракала почти всегда одна.

Его не было два последних дня, но в Сочельник она ждала его возвращения и была к нему подготовлена. Любимым цветом Вельзевула был серый: желая угодить его вкусу Сара купила в магазине Лорд и Тейлор на Пятой авеню вечернее платье с пайетками от Донны Каран. Розовой помадой накрасила губы, нанесла на лицо тональную основу и консилер, сверху которого положила сухую пудру. Чтобы подчеркнуть цвет глаз пальцами нанесла на веки лиловые тени. Волосы она заплела в косу, скрутила и собрала в пучок, закрепив шпильками. Преображение было удачным и Сара, любуясь собой, не отходила от зеркала, вставала перед ним в разные позы. Шикарному виду соответствовал роскошный парфюм Private Collection от Эсти Лаудер. Образно говоря, Сара купалась в божественном аромате этих духов, с наслаждением вдыхая травяные ноты, в которых угадывала или хотела угадать ноты гиацинта, липового цвета, резеды, жимолости и дубового мха. Впервые за долгие годы она была довольна своим видом и это вскружило ей голову. Что и говорить. В ожидании Вельзевула она не могла найти себе места; бродила по комнатам, бросая взгляды на часы, то и дело подходила к столу, сервированному к ужину, долго рассматривала офорт с видом виллы Фоскари в Ла Мира, потом, прислонившись плечом к стеклу, смотрела из окна на улицу. Было тихо и безветренно. Она смотрела на снежинки и подумала, что она может сказать о них лишь то, что они появляются в небе только затем, чтобы упасть на землю. А между тем в круглых подсвечниках из гладкого стекла горели свечи, а мягкие, задушевные голоса Дж. Гарленд, Ф. Синатры, Б. Кросби, Ната К. Кула и чарующие звуки музыки из таких песен как Single Beels, Silent Night, The First Noel, White Christmas наполняли комнату гармонией и светлой радостью великого праздника.

Было за восемь вечера, когда пришел Вельзевул в хорошем расположении духа. Он с порога метнул на Сару удивленный взгляд и потом еще продолжал разглядывать ее с тем же чувством. Он даже представить не мог, что Сара может перевоплотиться в себя элегантную и сексуальную. Это казалось ему фантастическим и…. безрассудным. Ценя телесную красоту, он никогда не видел ее в одряхлевшем теле. Но отчего бы не дать Саре сделаться красивой, если ей так этого хочется? Саре польстило его замешательство, она сделала вид, что ее не заботит ни ее внешность, ни изумление Вельзевула, но про себя подумала: «Подожди, я тебя еще не так удивлю». Надо отметить, что в ее радости при виде Вельзевула было нечто эротическое. Он переоделся в домашнюю одежду, умылся розовой водой и бодрый сел за стол, продолжая удивляться всему, что видел. Перед ним были салат Цезарь, стейки под брусничным соусом, фрукты, апельсиновый сок и бруклинский Чизкейк. Мог ли он думать, что женщиной движет намерение основательно водвориться в доме? По случаю праздника на столе было меритажное вино Dominus Napa Valley. Вельзевул наполнил бокалы, взял свой и подняв его, вдохнул аромат.

— Вино это достойно королей, — отметил он.

Затем устремил на Сару пристальный взгляд и сказал:

— За тебя, Сара. Я приятно удивлен всем, особенно тобой!

— Мне хочется видеть тебя довольным. Чего там! Я готова сделать все, что зависит от меня. Ты знаешь, как много я могу!

— О, уж мне ли этого не знать, — спокойно сказал он ей.

Они выпили и поставили бокалы перед собой.

— Начнем с салата. Цезарь — отличное блюдо. Я сделала его по классическому рецепту, но немного по-своему, добавила чуть больше пармезана, чем полагается.

— Этот вкус — дар эпикурейству. Ты не говорила, что умеешь готовить.

— Я многое о себе не сказала, дорогой. Тебе надо узнать меня лучше.

Сара впервые употребила слово «дорогой» в отношении Вельзевула, и он не мог оставить это без внимания. Его доброжелательность разрешила все трудности положения: исчезло чувство принужденности: как все женщины Сара имела склонность отдаваться первому впечатлению, она все еще робела перед ним, немного терялась, плененная его значительностью, однако сейчас, она осмелела настолько, что совсем забыла муки скромности и свою зависимость от него.

— Не могу привыкнуть к тебе такой.

— Стало лучше или хуже? Я тебя спрашиваю, макияж мне совсем не идет?

— А я говорю тебе, что ты просто стала другой. Вот и все. Зачем тебе понадобилось красить лицо?

— Если ты не понял, зачем объяснять.

Сказав это, Сара вдруг сделалась серьезной, прикрыла лицо рукой, с минуту сидела молча, потом положила салфетку на стол, встала и направилась на кухню. На Вельзевула нашло какое-то оцепенение. Я мог бы сказать, что он был в глубоком раздумье. Вот только никаких мыслей у него в голове не было. Он просто перестал понимать, что происходит. Да и что тут понимать? У женщин много глупых причуд — не считая того, что каждая любит на свой необузданный манер. Это уж несомненно! Наконец, он повернулся на месте, положил локоть на верх стула и стал смотреть в сторону кухни. Сара не возвращалась. «Что она там делает? — подумал он и вслед за ней пошел на кухню. Сара сидела в слезах склонив голову на руку. Он сел рядом, совсем не зная, как ее утешить.

— В чем дело, — спрашивает.

Не поднимая голову, Сара сказала:

— Дело вот в чем. Я дура, хотела быть красивой для тебя.

— Прости. У меня нет чувства происходящего.

— Ты тут ни при чем.

— Но как же так?

— Я наказана за свою самонадеянность.

— Сара, я хочу, чтобы ты была красивой для меня.

— Правда, хочешь?

— Да, — ответил Вельзевул. Хотя на самом деле, он чувствовал, что принужден отдать должное ее усилиям.

— Ах, — смахнув слезу, проговорила Сара с глубоким вдохом. — Я не очень привлекательна и уж тем более не так молода, как ты.

— Сара, я старше египетских пирамид.

— Очень смешно, — улыбнулась сквозь слезы она. — Все время забываю это.

— Да и я тоже. Я не осознаю свой возраст.

— У тебя доброе сердце. Ты изыскан, умен. Ты безупречен. Человеческое и дьявольское в тебе дополняют друг друга.

Сказав это, Сара умолкла. Она по-прежнему была уныла и расстроена.

— Знаешь, иногда я отвратителен самому себе. Как сейчас.

Говоря так, Вельзевул потянул ее за руку и увлек за собой. Когда они вошли в гостиную, в полумраке которой мерцали огни свечей, откуда-то взялась музыка. Вельзевул заключил Сару в объятия и под нежную, полную проникновенных обертонов песню For the good times в исполнении Perry Como, они стали вальсировать. Сара была до такой степени взволнованна, что совсем потеряла голову и заплакала без причины; по крайней мере осмысленной и серьезной.

В сущности, что могло расстроить ее больше, чем жалость к себе самой. Она теснее прижалась к Вельзевулу, не чувствуя, что он обессилен морально и физически.

Слезы. Женщины. Этими мокрыми уловками начинаются и кончаются все их сцены. Они тогда еще жили в согласии, и такая сцена не могла быть ей или ему в ущерб. Сара вздохнула на груди Вельзевула не без мысли, что слезы сведут его с ума. Тем лучше. В эту волнующую минуту ей всего больше хотелось, чтобы Вельзевул проникся мыслью, что она — самая удивительная женщина, какую он когда-либо встречал. А между тем в этих слезах не было ничего особенно трогательного, и Вельзевул лишь вздрогнул от какого-то смутного ощущения. Он не мог не чувствовать уязвимость своего положения. Может показаться, что Вельзевул избегает женщин, а в тех случаях, когда это невозможно, он играл стоика перед ними. Судите о нем, как хотите, не забывайте только, что он дьявол. В интересах истины я должен сказать, что его склонность к женщинам была сомнительной, а восхищение ими — умеренным, чем видимо исключается полигамия.

После танца, который Сару сделал несчастной от избытка счастья, она пронзила Вельзевула сладострастным взглядом и взяла с каминной доски коробочку, упакованную в золотую бумагу с теснением.

— С Рождеством, дорогой.

Вельзевул покорно принял поцелуй в щеку. Подарком ему были духи Марк Джекобс.

— Твой подарок в спальне, — сказал он.

— Что там?

— Иди и посмотри.

Через две минуты Сара вернулась с букетом полевых цветов.

— Господи! Как это возможно? Ромашки, ирис, люпин, аквилегия, василек синий, гвоздика и все в одном букете! Откуда ты знаешь, что я обожаю полевые цветы?

— Я же дьявол, забыла?

— Я без ума от тебя!

Сказав это, Сара с наслаждением вдохнула густой аромат цветов и опять издала протяжный стон на выдохе. Вельзевул стоял рядом, и она сжала его руку выше запястья.

— О, Вельзевул, я знаю, ты, конечно, будешь все отрицать, но признайся, что ты любишь меня. Ну, хотя бы восхищаешься мной! Да, да. Я видела знаки твоей увлеченности. Пусть даже чувство утопало в каком-то смешении лукавства, притворства, показного безразличия, которое тебе нравится напускать на себя. Это странная, неожиданная любовь тебе вдохновила — ты принес мне зимой полевые цветы! Не скрывай свои чувства, не дай угаснуть в себе этой любви ко мне!

Едва опомнившись от столь поразительного монолога, он спросил:

— Скажи, по дороге сюда ты нигде головой не ударилась?

— Ах, сама не знаю, что говорю. Я благодарна тебе за ту радость, которую ты доставил мне. Чтобы ты ни говорил, мы могли бы жить вместе…

— В Аду, — присовокупил Вельзевул. — Там места хватит всем.

Он усмехнулся и двинулся к дивану, положил подушку под голову, лег на спину и вытянул ноги со словами:

— Было много дел. Я как выжатая губка.

Сара присела у его ног и положила букет на колени.

— Устал? — спросила она.

— Да. Если бы ты знала, как трудно быть дьяволом.

— Ах, Вельзевул, бедный ты мой!

После этих слов, в которых сквозила чуть ли не материнская жалость, Сара погрузила лицо в цветы. Потом запрокинула голову и не открывая глаз воскликнула:

— Боже! Когда же я была счастливее, чем теперь! Это какое-то волшебство!

— Тебе во всем видится волшебство.

Сара опустила руки вдоль тела, повернула голову к плечу и внимательно посмотрела на такого ей родного и близкого по духу мужчину.

— Ты не находишь, что мы похожи друг на друга? — спросила она.

— Как это? — не открывая глаз спросил Вельзувел.

— В тебе живут две разные личности. Одна — пессимист, для которого жизнь мрачная неизбежность, другая — артистическая натура, утонченная, благородная, а я — проекция тебя второго.

Тут он открыл глаза и не зная, как отнестись к этим словам, воскликнул:

— Только этого еще не хватало! Жизнь, которую я веду, принадлежит только мне. Мой опыт является суммой дьявольского предназначения. Я доволен своей жизнью, и мне не нужна родственная душа, которая разделила бы ее значительность и красоту.

Слова эти возмутили Сару, и вполне справедливо.

— Что ты знаешь обо мне?

— Тождественность человеческих существ ведет к тому, что изучение страстей и слабостей одного человека позволяет прояснить особенности всех остальных.

— Неужели ты никогда не испытывал желание сблизиться с женщиной?

— В любви люди взаимно подавляют друг друга. В дружбе больше положительного. Движущая сила дружбы — преданность. Но это чувство всегда обязывает к чему-нибудь.

— Эти цветы. Ты сделал то, что доставило мне удовольствие.

Растроганные интонации, однако, не оказали на Вельзевула никакого впечатления.

— Не могу сказать, почему, — бросил он.

— Я тебя знаю. Ты никогда не выскажешь полностью, то, что хочется. Ты прожил тысячи лет и никогда не чувствовал себя любимым. Это ужасно!

— Любовь — слабость, она делает мужчину зависимым, ревнивым, подозрительным…

— Любовь делает всех счастливыми!

— Как подумаю про поцелуи, слюни, похоть, так сразу плеваться хочется. Моя природа исключат все это.

— Почему ты выбрал меня?

— В оценке людей, как и человек, я руководствуюсь личными пристрастиями, будь то симпатия, отвращение, любопытство.

— Ты презираешь людей, особенно женщин за их противоречивость. Но в тебе самом немало противоречий. Я удивлена, как до сих пор ты не потерял терпение от своей многоликости.

— Это мнение — плод ложного представления обо мне. Выкинь все это из головы.

— Ты боишься быть откровенным со мной. Вот и все.

— Я вел откровенные разговоры со многими женщинами. Мало кто помнит теперь Сафо с острова Лесбос, Клеопатру, Екатерину II, Элеонору Рузвельт, Маргрет Тэтчер, Мадлен Олбрайт. Но никому из них я не сказал всей правды. И тебе не скажу.

— Ты хоть раз, один единственный раз испытывал влечение к женщине?

— Я меньше всего создан для роли любовника. При все том должен сказать, что мужчина не может любить женщину больше, чем себя самого. Насколько я сейчас еще могу вспомнить, Роберт Сауди как-то сказал Шелли, который в то время разрывался между женой и любовницей: «Мужчина должен уметь ладить с любой женщиной. Я ведь не расстаюсь со своей женой. По-моему, в конечном счете, семейная жизнь у всех одинаковая. Выбор женщины ограничен, да и разницы между ними, признаться, тоже нет никакой».

— Может быть, он прав, — согласилась Сара. — Но это никак не общее правило.

4. Сара даже не знала, что подумать, когда в гостиную вошел Вельзевул в довольно-таки странной одежде. Так одевались, следуя моде в прошлом веке. На нем был темно-коричневый шерстяной пиджак, кроем и фасоном изобличавший его чикагское происхождение, белый воротник, непомерно широкие полы, чулки, словом, нечто причудливое и свободное в обшлагах. Он встал перед ней и скрестил на животе руки: глаза его икрились лукавством, в уголках губ пряталась улыбка. Он веселым видом своим хотел показать, что сейчас он в образе.

— В некоторых отношениях мне нравится быть квакером, — пояснил Вельзевул.

— Смею вас спросить, сэр, — сказала Сара в манере того времени. — Что тому причиной?

— Обратитесь к лидеру нашей общины, он объяснит, — в той же учтивой манере отвечал Вельзевул. — Квакеры, как никто другой, умели жить в полном соответствии со всеми законами природы.

— У тебя есть талант к подражанию. Фантазия твоя неистощима!

— Тут не в фантазии дело, а в выборе. Если бы я мог жить человеческой жизнью, мне бы не пришлось искать себя. Есть община, которая мне очень близка по духу, я говорю о мормонах. Все у них мне нравится.

— Иногда мне кажется, что ты являешь собою тип вечного юноши.

— Хорошо сказано.

— Послушай, раз ты можешь возвращаться в прошлое, почему бы тебе не прожить жизнь какого-нибудь квакера, себе в удовольствие.

— Прошлое неизменно. Я не могу втереться в уже завершенное событие. Но я могу присутствовать наблюдателем: возможности самостоятельно участвовать в судьбе какого-либо человека у меня нет. Сейчас ХХI век, я соответствую своему времени, поэтому я могу вмешиваться в ход любого события мирового значения, могу вредить, мешать, направлять, влиять, определять, что-то завершать.

— Одна особенность, характеризующая тебя как романтика, возможно, больше, чем что-либо другое, проявляется в твоей отчужденности. Тебе неуютно в наше время, ведь так.

— Да. Я нахожу современный мир пошлым, стремительным, много всего искусственного, фальшивого, сейчас время жирных паразитов, так я называю политиканов. Поэтому я так часто убегаю в прошлое.

— Каким образом?

— Через музыку. У меня есть ложа в Метрополитен-опера. Я был на всех премьерах, включая величайший концерт всех времен и народов, который состоялся в 1983 году в честь столетия первого театра мира.

— А что ты играл вчера?

— Сонату си минор Листа.

— Спасибо, что ты со мной делишься не только своими знаниями, но и духовным богатством. Скажи, а прошлом есть твое любимое время?

— Само собой. Поскольку я люблю музыку, а самым насыщенным музыкой периодом был 19 век, — время полное красоты, да еще и литературу, то мне не приходиться раздумывать над тем в какое именно время мне хочется вернуться. С трепетом и нетерпением я возвращаюсь в Париж. Время между 1830 и 1840 годами. Только представь себе сколько великих людей жили в одно время и встречались друг с другом в этом прекрасном городе: Паганини, Фр. Шопен, Ф. Лист, Г. Берлиоз, Р. Вагнер, Мендельсон, Шуман, Эжен Делакруа, О. де Бальзак, Ж. Санд, В. Гюго, А. Дюма, Г. Гейне, Вебер, Шатобриан, А. де Мюссе, Проспер Мериме, Сент-Бев, Ламартин, Дженни Линд — шведская певица, она обладала голосом огромного диапазона, отличавшимся красивым тембром и кристальной чистотой. Иоганнес Брамс, Антон Рубинштейн, великий тенор Рубини, Жозефина Фодор и многие другие. Париж был тогда центром духовной жизни Европы.

— А ты был в Мулен Руж?

— Разумеется. Причем в золотое время, когда там блистала Ла Гулю, танцовщица незаурядная, у нее было свое, ей одной присущее обаяние. Ну, и, конечно, Лотрек. Он приходил по два-три раза в неделю. Кажется, он жил в доме на рю Пигаль. До сих пор помню,громыхает оркестр в большом зале, горят все лампы, большинство присутствующих — иностранцы, они полностью отдаются волшебству музыкального водоворота, Ла Гулю как вихрь, кружится в бешенном ритме, потом в прыжке вскидывает ногу и с визгом садится на шпагат. Какими словами можно охарактеризовать ее стиль? И был ли у нее стиль. Куда более важно другое: — она умела создать нужное настроение. Эта вздорная, надменная и безнравственная манера вести себя доставляла ей шумный успех у грубых душ, наводнявших залы подобных домов. Им нравилась ее наглая и нелепая претензия на исключительность. Лично я видел в ее попытках олицетворять нескромность некую артистическую одержимость. Что до Лотрека, он был необщительным, сидел всегда один, много пил, но он видел, понимал, чувствовал все, что творилось вокруг. Тогда он был малоизвестен и возбуждал внимание лишь тех, кто слышал о его уродстве. К чести американцев, они раньше других оценили гений Лотрека и стали покупать его работы. Позднее состоялась выставка его картин и один проницательный финансист с Уолл-стрита сказал: «Я не нахожу, что его картины мало пригодны для моего дома, Фанни. В гримасах его женщин есть боль, а сами работы дышат возвышенной печалью». «Но художник груб, он рисует распутных женщин», — возразила ему молодая спутница в соломенной шляпе. «Давно ли вы стали безразличны к страдающей душе, обездоленной судьбою? Да, манера груба, но ее оправдание — в гениальности художника. Другие художники видят назначение в том, чтобы вознести свой талант на те высоты, откуда он будет виден всем, но Лотреку не нужна слава, он не думает о бессмертии, не испытывает страха перед величием божьим, он честно рисует то, что чувствует. Его сердце, пронзенное сотней стрел, истекает кровью. Не забывайте, что творчество — единственное утешение великих людей склонных к уединению. Там их счастье. Может быть, позже вы полюбите его, но не за то, что он аристократ, вы просто обнаружите, что природное благородство Лотрека сообщает прелесть любой детали в его картинах». Это объяснение отнюдь не обескуражило Фанни и она, выражая наивную веру в гений художника, сказала с воодушевлением: «Теперь я его понимаю!» Я был и в тот вечер, когда за столиком сидел принц Уэльский, будущий король Эдуард VII. Забавная вышла сцена — Ла Гулю, как обычно ярко накрашенная, замечательно вульгарная, одетая без вкуса, неизменно в своих рваных чулках кружится в танце, не всегда попадает в ритм, она часто позволяет себе вольности, но ей все простительно, она звезда Мулен Ружа, так вот, она знает, что в зале высокородный принц, и как бы непроизвольно движется во время танца к его столику, а когда оказывается рядом, бросает в него озорной горящий взгляд, который мог озарить светом самый темный подвал, и кричит: «Эй, Гэльский, с тебя шампанское!» Если учесть, что слова обращены к английскому принцу, это довольно вызывающий жест. Но Ла Гулю великолепна, эффектна и может себе позволить быть дерзкой со всем блеском своего жеманства. Она часто попадала в скандальную хронику. Я видел, что принц был приятно обезоружен ее непристойностью. На другой день за обедом он одному барону сказал весьма изысканно: «Желал бы видеть я снова Ла Гулю, а там уже манит меня причудливый Мулен Руж. Эта женщина непристойна, больше, чем допустимо. Но именно в этом ее очарование». Однажды какой-то журналист, чей посредственный ум находил ее чересчур распутной, возмутил Ла Гулю своим порицанием. Она быстро нашла блистательные слова для ответа: «Что за вопрос?! Черт бы побрал всех этих газетчиков! Мне все можно. Я глуха к голосу рассудка, это у меня от матери. О отце своем, не знаю, что и сказать. Он был заклинателем змей. И вообще, я дивный цветок ночи — да что там! — я прекрасное творение господа бога».

Вельзевул умолк опечаленный. Через минуту, он поднял глаза на Сару, покачал головой и произнес:

— Время, время!.. Все самое хорошее ушло в прошлое.

— Поверить не могу, что ты видел самого Тулуз Лотрека!

— Не только видел, но и пил с ним. Я купил у Лотрека рисунок Валентино, он был сделан на салфетке сангином.

— Ты видел гениальный фильм Хюстона «Мулен Руж?»

— Еще бы! Он в моей коллекции шедевров. Для меня величайшее удовольствие смотреть этот фильм и дышать воздухом Парижа тех лет. Голливуд создал много шедевров, но магия есть только в избранных фильмах.

— В «Касабланке» есть магия! И в «Мальтийском соколе».

— Еще «Жилец» р. Джона Брама. «Мускусная роза» р. Гр. Ратов, «Принц лисиц» р. Генри Кинг, «Частная жизнь Елизаветы и Эссекса» р. М. Кертиц, «Асфальтовые джунгли» Джона Хьюстона, «Дом о семи фронтонах» р. Джо Май и другие.

— Давай вспомним «Газовый свет», тоже магический фильм. Такое полное погружение в викторианские времена. А по-твоему, какая поэзия магическая?

— Из поэтов я выше всех ставлю Э. По. Его «Ворон» меня не только очаровал, но и потряс. Даже если в этом стихотворении нет никакой идеи, оно абсолютно гениальное и пока никто не доказал обратное. Поэзия бывает разной; сентиментальной, скучной, грустной, пафосной, патриотической, напыщенной, тщательно отшлифованной и бессмысленной. Примечательно то, что ни одно стихотворение, написанное поэтом, не имеет той естественности и душевности, которые свойственны народной песне. Возьмем русскую культуру, она вторична и в целом лишена стиля, но величие русского духа в их романсах, в народных песнях. Только в них можно понять неприкаянную русскую душу. Шотландские народные песни превосходят немецкие или французские, но в душевности и романтичности они уступают американскому фольклору, в который так ненавязчиво вплетены африканские и индейские мотивы. Кантри — величайший из всех известных стилей. Он как ковер, красота которого в тончайших оттенках, их сочетание в рисунке создает гармонию. Как я тебе сказал, «Ворон» произвел на меня незабываемое впечатление, я читал его много раз и до сих пор не могу сказать, что я вынес из его мистического содержания. Неважна суть, гораздо большее значение имеет впечатление. Художественная выразительность и музыкальность отличают этот шедевр. Поэма уникальна несмотря даже на то, что стихотворная форма позаимствована у викторианской поэтессы Элизабет Барретт. Опубликована поэма 29 января 1845 года в нью-йоркской газете “Evening Mirror”. Поразительно, что величайшая поэма в истории человечества принесла автору всего пять долларов. Именно такую сумму составил авторский гонорар. Но если размер заимствован, то особенность строфы является оригинальной. Поэма состоит из восемнадцати строф, каждая строфа содержит по шесть строк, последняя из них — рефрен. Здесь любопытна система рифмовки: с заключительным стихом рифмуются вторая, четвертая и пятая строка. По намеренно отсылает читателя к балладной традиции, а именно — к балладе Г. Бюргера «Ленора». В «Вороне», образ которого является предвестником смерти, возлюбленную героя зовут Ленор. В тексте есть мотив древнегреческой мифологии и библейские аллюзии: упоминается Эдем, а также бальзам из Глаады, который мог бы залечить душевные раны убитого горем героя. На место героя По ставит себя. Предполагается, что поэма была написана в 1844 году, когда смерть его жены Вирджинии Клемм была неизбежной, она уже два года болела чахоткой и умерла в 1847 году. Отсюда становится понятным то, что поэма пронизана меланхолическим настроением, время действия — ночь в декабре, состояние — тревога, тема — смерть. По использует прием аллитерации, с помощью которого он создает атмосферу безысходности, бессилия человека перед лицом рока. Образ ворона сам по себе метафора — символ страха. Некоторые литературоведы согласны с тем, что источником вдохновения По стал роман Ч. Диккенса «Барнеби Радж», главный герой которого имел говорящего ворона. Почти уверен, что они ошибаются в этом. Я был в музее Эдгара По в Ричмонде и видел иллюстрации Джеймса Карлинга и мне показалось, что он точнее передал образ мыслей и общее настроение героя, чем Гюстав Доре, известный своими работами на библейскую тематику. Я читал исследование Томаса Маббота, американского профессора и литературоведа, еще раньше меня впечатлила его исследовательская работа в отношении Джона Мильтона. Так вот, Маббот предлагает две версии как наиболее правдоподобные. Согласно первой, По сочинил «Ворона» в момент посещения им Бархатайского пруда в 1843 году. Там он обсуждал стихотворение с поэтессой Энн Бархайт. Вторая версия говорит о том, что По написал «Ворона» в 1844 году, во время проживания на ферме семьи Бреннан. Старшая дочь в семье, Марта и ее муж утверждают, что По читал им свое стихотворение еще до публикации. Как бы там ни было, нет причины думать, что По написал своего «Ворона» в порыве вдохновения и что все эффекты поэмы являются результатом всплеска фантазии, а не сознательным выбором. По свидетельству Сьюзен Вайс стихотворение пролежало на столе По более десяти лет неоконченным, он работал над ним с большими перерывами, что-то добавляя, изменяя и исключая. Через год после публикации «Ворона», который имел огромный успех, По пишет эссе «Философия творчества», в котором на примере «Ворона» подробно излагает свои взгляды на принципы работы, он отмечает, что ни один элемент поэмы не был случайным, он писал с той последовательностью, с какой решают математические задачи. И в самом деле, в поэме нет ничего случайного, лишнего, в ней строгая система, которая исключает любые несоответствия. В поэме не случайно наличествует 108 строк. Автор сознательно стремился к такому объему, он полагал, что идеальный объем стихотворения не должен превышать сто строк. Другой задачей было создать подходящую атмосферу, которая могла бы вызвать у читателя сильное душевное волнение. Здесь По всех превзошел — печальная интонация погружала читателей в бездну меланхолии. Следующая мысль была о предмете грусти и По решает, что смерть любимой женщины является наиболее эмоционально сильным предметом переживаний героя, — так родилась основная тема «Ворона». Скорее всего выбор был продиктован самой жизнью Эдгара По, в раннем детстве он потерял свою мать, а потом умерла его жена. Теперь, художественный эффект. По использовал такой универсальный прием, как рефрен — одно слово. Он допускал, что этот прием может сделать поэму монотонной и однообразной. Поэтому, сделав неизменным его звучание, он постоянно меняет его смысл. По пошел дальше и усилил рефрен долгой гласной о, которая часто употребляется с согласной r. Так родилось знаменитое слово «nevermore». Композиция поэмы проста и естественная, она строится на привычной структуре «вопрос — ответ». Так родились магические строки: “Prophet!” said I, “thing of evil! — prophet still, if bird or devil! By that Heaven that bends above us-by that God we both adore — Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn, it shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore — Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore” Quoth the Raven “Nevermore”. По словам По он начал писать стихотворение с кульминационной строфы, он искал один единственный вопрос, в ответ на который слово “nevermore” вызвало бы наиболее сильное впечатление. Таким образом в работе он двигался назад. Сочинив развязку, он в нарастающей последовательности строил вопросы героя. Примечательно, что этой строфой поэт определил стихотворную форму, так как заранее установил не только общее расположение строк, но и метр, ритм и длину. В работах, посвященных анализу «Ворона», встречаются разные версии идеи поэмы. Мне лично импонирует версия об самоистязании. Ведь герой, в котором мы угадываем юношу студента, ведь он над книгами склонялся в полусне, предполагает, что слово “nevermore” является единственным, которое знает ворон, но продолжает задавать ему вопросы, зная, что услышит в ответ. Это осознанный акт самобичевания, лишь обостряющий чувство беспросветной скорби. В поэме упоминается галаадский бальзам, что отсылает нас к Книге пророка Иеремии: «Разве нет бальзама в Гилиде? Разве нет там врача? Отчего нет исцеления сынам народа моего?» Эдем — еще одна библейская отсылка. Герой спрашивает у ворона, встретится ли он со своей любимой в Раю. В другом месте герою кажется, что в комнату вошел серафим и Бог послал его, чтобы он принес ему непенф, своего рода антидепрессант. К славе «Ворона» многие хотели приобщиться и среди тех, кто сеял зерна сомнения в уникальности «Ворона» были, только вообрази себе Сара, китайцы.

— Черт бы взял этих китайцев! Они и сюда залезли!

— Я тебя обрадую, они сели в лужу. В 1901 году ректор Пекинского университета обнаружил сходство между фабулой «Ворона» и произведения «Ода сове» китайского поэта Цзя, творившего во II веке до нашей эры. В том же году одна из лондонских газет язвительно писала: «Похоже, что «Ворон», подобно пороху и очкам, был изобретен в Китае тысячи лет назад».

— Я не верю, что По вообще что-либо китайское читал! Или он все-таки читал этого Цзя И?

— Это в принципе было невозможно, поскольку «Ода сове» была переведена на английский язык в 1892 году, а китайского По не знал. Я лично считаю, что никакого источника у По при написании этого стихотворения не было вообще.

— Почему По в качестве птицы выбрал именно ворона?

— Причины очевидны: эта птица вписывается в меланхолическую тональность поэмы. Потом, вороны обладают печальной репутацией кладбищенских птиц. Их черное оперение символизирует траур. Кроме этого, в отдельных легендах им отведена роль медиатора между этим и загробным миром.

— Все свидетельствует против этой умной и хитрой птицы. Ворон магическая птица и в том, что он черный есть символический смысл.

— Когда-то эта птица была белой. В еврейском фольклоре говорится о том, что Бог наказал ворона за то, что он не вернулся к Ною, выпустившему его с ковчега, чтобы узнать сошла ли вода с земли. Так белое оперение ворона стало черным. Эту идею подхватил Овидий в своих «Метаморфозах». У него ворон тоже был белым, пока Аполлон не наказал его за то, что тот сообщил ему о неверности его возлюбленной. Но меня больше всего увлекает идея расшифровки рефрена. В музыке — это главная тема, которая неоднократно повторяется. Присутствие рефрена определяет форму произведения. Наиболее распространенная музыкальная форма, имеющая рефрен — рондо. Но вернемся к поэме. В ней 11 строф из 18 заканчиваются рефреном. Это крайне удачная находка По, ведь “nevermore” производит более сильное впечатление, чем поэтические рассуждения о необратимости времени. Во французской аллегорической поэме «Роман о розе», написанной в XIII веке, пространные рассуждения на эту тему утомляют своим скучным однообразием. Прообразом этого слова могла стать фраза “no more”, которую По не раз использовал в своих стихотворениях «Той, что в раю», «К Занте», «Линор». Слово “nevermore” неоднократно употреблялось в литературе, обычно в связи со смертью и до По, поэтому его нельзя назвать единоличным изобретателем. Однако только после «Ворона» и благодаря ему слово это стало таким выразительным. Это сложное слово, состоит из двух наречий, одно из них отрицательное: “never” и “more”, что составляет «никогда больше». В стихотворении ворон шесть раз отвечает “nevermore”, но эти повторения не являются тождественными друг другу, каждый раз слово приобретает новый смысловой оттенок. Теперь, пожалуй, стоит коснуться формы стиха. Вот где магия! Система, которую использовал По называется силлабо-тонической. Основной размер — восьмистопный хорей, стопа двухсложная с ударением на первом слоге. В строфе размер представляет собой комбинацию восьмистопного акаталектического, восьмистопного каталектического и четырехстопного хорея. В стихотворении есть внутренняя рифма, маркером которой выступает цезура, разделяющая первую и третью строки каждой строфы пополам. Стихотворение богато на такой стилистический прием, как аллитерация — использование одних и тех же звуков в неожиданных местах. «Ворон» музыкален прежде всего потому, что он насыщен звуковыми эффектами. По использовал и такой прием, как парономазия. В этом случае употребляются похожие по звучанию, но разные по значению слова. Теперь проблема заимствования. Литературоведы считают, что По заимствовал ритмику «Ворона» у стихотворения британской поэтессы Элизабет Барретт «Сватовство Леди Джеральдины». В бродвейском журнале он опубликовал критическую статью на стихотворение Барретт, в которой он писал, что не может представить что-то более возвышенное и прекрасное. Однако он указал и на ее недостатки, По писал, что ее поэзии страдает однообразием и ей не хватает оригинальности. Сразу после публикации «Ворона» Эдгар По стал общенациональной знаменитостью. Биограф автора писал: «Никогда еще на долю написанного американцем стихотворения не выпадало столь стремительного и широкого успеха. «Ворон» и в самом деле может прогнать орла с национального герба». Но слава не принесла По денег, в которых он отчаянно нуждался. В одном из писем, в свойственной ему манере он писал: «Денег у меня не прибавилось. Сейчас я не богаче, чем был в самые скудные времена, — разве что надеждами, но их в оборот не пустишь». Успех сопутствовал «Ворону» и в Европе. Элизабет Барретт писала По: «Здесь, в Англии, ваш «Ворон» произвел сенсацию, вызвал настоящую «волну ужаса». На каком-то светском вечере, где По был гостем, его попросили прочесть свое стихотворение. По просьбе поэта погасили лампы, и комната погрузилась в темноту, По стал читать таким проникновенным и мелодичным голосом, что потрясенные слушатели боялись дышать, чтобы не разрушить действие пленительных чар поэта. Когда зажгли лампы снова, какой-то молодой человек встал и сказал: «Услышать, как По читает «Ворона» — это настоящее событие в жизни любого человека». Наконец, любопытна история публикации. По попытался продать стихотворение своему бывшему работодателю Грему в Филадельфии, но тот отказался приобрести и напечатать стихотворение, но выплатил ему 15 долларов в качестве помощи. Вторая попытка была успешной: за 9 долларов «Ворона» приобрел владелец Американ ревю, он опубликовал его в февральском выпуске журнала за 1845 год. Не уверенный в себе, По опубликовал свой шедевр под псевдонимом «Куорлс». Хотя первая предварительная публикация стихотворения с именем автора состоялась месяцем раньше в нью-йоркской газете “Evening Mirror”. Публикацию предваряла восторженная оценка Натаниэля Уиллиса. В моих архивах имеется этот выпуск, а слова Уиллиса я помню дословно: «По нашему мнению, оно являет собой единственный пример «мимолетной поэзии», известный американской литературе; а тонкостью замысла, изумительным искусством стихосложения, поразительно высоким полетом фантазии и своим «зловещим очарованием» не имеет ничего равного и в английской поэзии. Это один из «подлинных деликатесов», что питают наше воображение. Его строки навсегда останутся в памяти тех, кто их прочтет». Всего было 18 прижизненных публикаций и еще две сразу после смерти По. «Аннабель Ли» последнее из написанных По стихотворений. По и здесь развивает тему смерти молодой женщины. На мой взгляд прототип не имел место. Впрочем, в образе Аннабель могла быть воплощена жена писателя, Вирджиния Клемм. Стихотворение было написано в 1849 году, но опубликовано лишь после смерти писателя в том же году. Обстоятельства смерти величайшего писателя мира до сих пор остаются невыясненными, так же нет и единого мнения по поводу причины смерти По. В начале октября Эдгара По нашли в бредовом состоянии, лежащим на уличной скамейке в Балтиморе. Его доставили в больницу, где он и умер в 5утра в воскресенье, 7 октября. После скромной службы По был похоронен на кладбище в Балтиморе. Спустя двадцать пять лет его останки были перезахоронены под более внушительным надгробным памятником. На памятнике указано, что под ним также похоронены жена писателя и теща. Существуют несколько теорий относительно причины смерти По: самоубийство, вследствие возникшей депрессии, убийство, холера, грипп, сифилис, менингит, диабет, рак и алкогольное отравление. В действительности По страдал от сильных головных болей, не мог двигаться, читать и писать. Чтобы избавиться от мучительных болей он пил, принимал морфий и опий. За год до смерти он едва не умер от передозировки лауданума, который в те времена широко применялся в качестве болеутоляющего. В 2006 году учеными был изучен образец волос, результаты которого опровергли возможность отравления свинцом, ртутью или другими токсичными испарениями тяжелых металлов. Наиболее правдоподобной среди причин называлась и холера. По был проездом в Филадельфии в начале 1849 года, как раз когда там была эпидемия холеры. Он заболел, находясь в городе, и написал своей теще Марии Клемм, что «возможно заразился холерой, или это приступ чего-то не менее ужасного». Заупокойная служба была очень простой, состоялась в 4 часа дня, в понедельник 8 октября 1849 года. Пришло всего восемь человек. Дядя писателя, Генри приобрел дешевый гроб, а кузен Нельсон заплатил за катафалк, а жена доктора пошила саван. Вся церемония длилась всего три минуты по причине холодной погоды. Обошлись без проповеди, так как пришло мало людей. Теперь расскажу то, что особенно тронуло меня. Это то, что делает американцев американцами. 10 октября 2009 года состоялась хорошо подготовленная заупокойная служба по великому писателю в Балтиморе. Актеры в платьях того времени изображали современников. По и других давно умерших писателей и артистов. Они все, по очереди прочитали надгробную речь, переделанную из отрывков произведений об Эдгаре По. На похоронах использовалась точная копия гроба писателя с восковой фигурой его тела. На следующий день карета с гробом проехала по главным улицам города до музея По на Эмити стрит до Вестминстерского кладбища. Изначально на могиле По не было установлено никакого надгробия, он был похоронен в дальнем углу рядом с могилой деда По-старшего. Надгробие из белого итальянского мрамора, заказанное кузеном Эдгара, Нельсоном По, было разрушено, когда сошедший с рельсов поезд протаранил кладбищенский склад, где хранился памятник. Вместо него на могиле установили каменную плиту, на которой было написано № 80. В 1873 году поэт Поль Гейне посетил могилу По и потрясенный ее бедственным состоянием, написал статью в газету. Сара Райс, учительница из Балтимора, развернула деятельность по сбору средств на новый памятник. Пожертвования поступали от многих людей и из других городов США. Автором проекта нового памятника стал архитектор Джордж Фредерик, возведением занимался полковник Сиссон. Общая стоимость памятника составила чуть больше 1500 долларов. Перезахоронение останков имело место 1 октября 1875 года на новом месте, рядом с фасадом церкви. Прежнее место могилы было накрыто камнем, пожертвованным жителем города. Три могильщика, которые занимались эксгумацией останков По, сначала выкопали юного солдата. Под ним они нашли гроб По. Несколькими годами позже в новую могилу По были перенесены останки его жены Вирджинии, так как кладбище, на котором она была похоронена, было разрушено, а потомков, которые могли забрать ее останки, у нее не было. Один из первых биографов По, забрал ее останки и хранил их в коробке у себя под кроватью пока они не были, наконец, перезахоронены с останками мужа. Это произошло в 76-ю годовщину со дня рождения Эдгара По. Библиография Эдгара Аллана По включает две повести, две поэмы, одну пьесу, около 70 рассказов, 50 стихотворений и 10 эссе. При жизни писателя вышло 7 сборников его произведений: 4 поэтических и 3 прозаических. Литературная карьера По началась в 1827 году с выходом поэтического сборника «Тамерлан» и другие стихотворения», изданного под псевдонимом «бостонец». Критика не обратила внимания на неизвестного автора. Следующий его сборник тоже остался незамеченным. Самым успешным произведением при жизни писателя стал «Золотой жук», победивший на конкурсе рассказов. За него По получил самый большой единовременный гонорар в своей карьере — 100 долларов. В «Необыкновенных приключениях некого Ганса Пфааля» По заложил основы жанра научной фантастики. Затем последовали «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» и оставшийся незаконченным «Дневник Джулиуса Родмена». Вышедший в 1841 году рассказ «Убийство на улице Морг» принес ему мировую славу родоначальника детективного жанра. Вершиной творчества писателя стал «Ворон».

— Поразительно, какой объем информации ты держишь в своей голове, — проговорила ошеломленная Сара.

— Но я и половины не сказал от того, что знаю про По, — ответил польщенный Вельзевул.

5. Они играли в шашки и Вельзевул, разумеется, оказывался победителем за какой-нибудь час гораздо чаще, чем Сара. Это не удивительно, ибо он был широко и глубоко мыслящим существом. Он мог сразу выполнять несколько трудных задач, тогда как Сара мыслила в узких пределах натурализма, что свойственно всем тем, кто, как говорится, блуждает во тьме. Пока взгляд Вельзевула был сосредоточен на шахматной доске, Сара не отрывала глаз от него, она вытянула ногу под столом и коснулась его ноги. Не глядя, она чувствовала, что он немного напрягся, но вида не показал. Он не отстранился от влюбленной женщины. Его сдержанность питала ее надежду. Ее надежда была посягательством на его стоицизм. Их медлительность объяснялась тем, что каждый в своих действиях был достаточно осторожен. Она не торопилась идти в наступление хотя и умирала от желания тесно прижаться к нему. Он не отвлекался от игры, понимая, что малейшее поощрение с его стороны даст чувствам Сары стремительный взлет. Сейчас она действует неуверенно, боится возбудить против себя Вельзевула, а тот понимает, что плетется амурная сеть.

Сара обратила внимание, что он часто смотрит на часы. Был уже поздний вечер, когда она спросила:

— Опять куда-то собираешься?

— Да. Ты знаешь, сколько неотложных дел у меня.

— А откуда мне их знать, эти твои дела!

— Ну, так что же? — спросил Вельзевул, заметив в тоне раздражение.

— Я все вечера провожу одна.

— У тебя есть все, что хочется; дом, деньги, красивые вещи. Чего же тебе еще?

— Я боюсь чего-то.

— К чему эти страхи? — удивился Вельзевул. — Я же обещал тебе свое покровительство.

— Что будет со мной?

— Ничего. Судьба твоя не зависит от меня.

— Вот это действительно новость! Стала ли я от этого спокойнее? Не знаю. Послушай меня. Дому нужна хозяйка, которая взяла бы на себя все заботы. Разве ты не тоскуешь о семейной жизни?

— Не с тобой же! Пойми наконец я обречен на вечные скитания. Жениться?! Уж лучше в омут головой! Я не могу быть предметом любви. Так и знай. И потом, полюбить женщину — это значит отдать ей себя. И это не только постоянная тирания, это еще и анархия!

— Ты хоть раз влюблялся?

Этот вопрос она задала ему не зря. Хоть и дьявол он сделался ей мил и как мужчина. К тому же Сара пребывала в убеждении, что она однажды получит доказательство, что Вельзевул воспринимает ее благосклонней, чем остальных женщин, а пока за отсутствием таковых она, отчасти под воздействием его очарования, отчасти из-за неуемной жажды быть любимой, отчасти из-за своей нерешительности, которую испытывают склонные к полноте женщины в возрасте, когда им приходится прибегать к разным уловкам, чтобы быть привлекательными, вдохновлялась надеждой, что скоро Вельзевул сам раздвинет границы их отношений.

— Не помню, когда я мог себе это позволить. Какое, впрочем, это имеет значение?

— Мог бы пожертвовать своей исключительностью! Так мало надо, чтобы соблазнить женщину!

— Женщины не стоят жертв.

От этих слов чувства Сары пришли в смятение.

— Не принимай это так близко к сердцу, — сказал Вельзевул, видя ее расстроенной.

— Глупо было… Я льстила себя надеждой, что небезразлична тебе.

— Ты не понимаешь ценность осознанного, но еще не осуществленного стремления. Фауст это понимал, понимаю я, а ты нет.

— Мне нужна полнота жизни, а не любование остановившимся мгновением. Вспомнил Фауста и себя тоже! Вы оба мужчины, а я женщина!

— Но это уже твое дело, а не мое, — отмахнулся Вельзевул.

— Твоя нетерпимость к женщинам просто возмутительна! Знаешь, кто ты?

— Скажи.

— Ты сексуальный расист!

Во время этой тирады Вельзевул, против обыкновения, развеселился.

— Ого. Никто еще не говорил мне, что я погряз в сексуальном расизме. А что! Это мне до известной степени льстит. Почему объясню позже. Женщина — первопричина всех бед. Даже ураганы называют женскими именами.

— Значит, тебе плевать на меня? Пусть я не молода, но у меня есть здоровье и идеалы. Я могу бороться.

— Если ты мне позволишь выразиться образно, то я скажу так: тут ты в заблуждении. Еще немного терпения, прошу тебя. Таких дел, о которых приходится думать очень много. И с каждым днем прибавляется все больше. Я выполняю свою работу, из сил выбиваюсь, полагаюсь только на себя самого. Я все вижу, все знаю…

— И руки у тебя длинные, — прибавила Сара.

— Отсюда выходит, что я могу одновременно интриговать тут, путать следы там. Словом, я всегда чем-то занят. Лет сорок тому назад я позвал Господа чтобы решить дилемму. Он отказался от участия в моем деле. Помню, он, как пророк Неемия, когда его, когда он уже взобрался на лестницу, позвали вниз, сказал: «Не могу спуститься. Делаю великое дело».

— Ты действительно могущественный?

— Я уже говорил тебе, что могу раздуть такой пожар, что его не погасить всей водой океана. Я шлю болезни, голод, разорения, раздоры, катастрофы, внушаю ненависть, зависть, что еще? Я олицетворяю деструктивную крайность этого мира. Но так уж я и жесток. Зло есть в ничтожном малом. Возьми кишечную бактерию. Это невидимое глазу существо вызвало эпидемию холеры, которая унесла миллионы жизней.

— Ты гордишься тем, что распространяешь зло, людей мучаешь.

Этот упрек, в котором эмоций было больше, чем логики, понравился Вельзевулу.

— Полагаю, ты найдешь вполне понятным то обстоятельство, что одна лишь боль заставляет человека думать. Боль смиряет его, обуздывает, поглощает самодовольство. Люди не знают всего, чем они мне обязаны. Никто не ценит мою игру. На время человек испытывает чувство бессилия, он потрясен, беда всегда обрушивается внезапно. Он не освободится от него пока не исчерпает свою боль до дна. Потом только к нему приходит простое и ясное понимание каких-то вещей. Страдание одухотворяет его, чувства становятся ярче и вот он уже более чувствителен, чем был раньше. Вот почему, когда я вижу страдания людей, я мало о том беспокоюсь.

— Что бы ты там не говорил, людей ты все равно не любишь!

— А есть за что их любить? В мире нет ни одного безупречного человека. Богатые погрязли в сытом благополучии и деградируют. В одной лишь России двести семей имеют состояния, приобретенные без труда. Бедные заняты только тем, что обманывают друг друга. Современный человек утратил способность рассуждать, делать выводы и доказывать с помощью силлогизмов и индукции. Он спутал все свои представления о добре и зле. Он знает свои права, придает большое значение своей персоне: самоуважение сочетается в нем с сомнительными и ничем не оправданными личными притязаниями. Смотреть противно, как он носится со своим достоинством. Большое зло в том, что материальные блага стали многочисленны и доступны, а человек всегда хочет больше, чем у него есть. Там, где был человек труда сейчас потребитель, никчемный бездельник, паразит, биржевой маклер. Они составляют девять десятых человечества. Раньше человек видел смысл в труде, вере, его вдохновлял поиск истины. Чтобы обеспечить жизнь, нужно работать, как работали раньше; пахать, сеять, убирать урожай, строить, ткать, прясть, плотничать. Сейчас же труд обесценен, а истину повсеместно искажают. Для здоровья телу нужны движения, но люди пассивны, ленивы. Не в наркотиках, развлечениях и алкоголе находил человек прошлого удовольствие, а в отдыхе от дневного труда, но коль скоро физический труд упрощен, нет уже и радости от отдыха. На смену работникам, ремесленникам, творцам и людям непоколебимых убеждений пришли воры и паразиты. Они ничего не производят, но присвоили себе право пользоваться плодами чужих трудов. Вот в чем главная проблема! Я привел эти рассуждения не как свидетельство того, что мне чужда всякая мизантропия, а как доказательство того, что я достаточно разбираюсь не только в людях, но и в оценке времени. И вообще, наблюдая тысячи лет, трудно не испытывать презрения к роду людскому, алчность и нетерпимость которого уводит их за пределы всяких естественных границ.

— Ты говоришь об основной массе людей, которые ничего собой не представляют, но ведь есть люди сильные умом и волей?

— Да, отдельные личности, которые постоянно учатся. Это интеллектуальное меньшинство создает прогресс. Только у творческих людей, да и то не у всех, есть представление о совершенстве и только им дано к нему приблизиться. Возьми старинную шотландскую поэму. Кто сейчас может сочинить поэму равную ей по силе? Можешь сказать почему в наше время с его высокими технологическими достижениями невозможно построить готический собор, который превзошел бы в красоте, соразмерности всех его частей, в величественности, в безупречности стиля, в изощренном мастерстве деталей украшений любой из тех, что были построены в феодальные времена. Никто сейчас не соткет гобелен равный по искусству сочетания тонов и оттенков тем старым гобеленам, которые в музеях вызывают у нас восхищение? Как могли люди в те отдаленные, мрачные и суеверные времена, отмеченные главенством духа, делать поразительно точные математические вычисления — и это действительно говорит о многом. Какое вообще нужно иметь воображение, чтобы последовательно вводить декоративные детали в завершение, допустим, фронтона; знать систему контрфорсов и аркбутанов; представлять все элементы вертикального членения церковных и монастырских фасадов, находить подходящие фигуры для оформления стоков, желобов, фиалов, наружных и внутренних лестниц, ворот. Те, кто проектировал замки, дворцы и церкви должны были держать в голове массу информации состоящую из ступенчатых фронтонов, аркад, арочных фризов, кровельного, венчающего, междуэтажного карниза, проемов окон, колонн, карниза апсиды и пояса карниза, цоколя, галерей, башен, конусообразных, ромбовидных крыш, куполов, нефа, лоджий, пилястр, скульптурных композиций, ажурных решеток, вимпергов, медальонов, столбов, венков, капелл. И наконец, изумляет то, как размеры и контуры пролетов, связанные один с другим, и все вместе, сочетаются с общим рельефом! Конечно, мотивы античности и римские архитектурные формы служили для архитекторов романского периода источником вдохновения, но это не делает объяснение полным и исчерпывающим, ведь так? На этот вопрос нет однозначного ответа.

— По-моему совершенство архитектурных форм более естественно гармонирует с феодальными обычаями и нравами, нежели с нашим информационным веком, который согласуется с простыми и плоскими формами.

— Ты права. Если исходить из того, что все великое рождается из противодействия, становится понятным… ты упустила, что ваши предки могли работать до изнеможения в крайне тяжелых условиях, так вот, становится понятным, что мрачный дух средних веков более согласуется с величием олицетворяющих его пластических форм.

— Я вижу у тебя есть литературные способности. Мог бы написать книгу…

— Очень давно я был увлечен космологией, — оживился Вельзевул. — В большом воодушевлении я начал писать книгу под названием «Преадамиты».

— Что это такое?

— Она о первых людях Земли, которые обитали на ныне затопленном острове в Северном полушарии, но мне не хватало антропологических, этнографических и других свидетельств в доказательство того, что колыбель человечества изначально находилась в пределах Арктического круга.

— Возможно ли, чтобы там было место зарождения человеческой расы?

— Я только хотел показать возможность приемлемости существующей гипотезы.

— А почему тот остров оказался под водой?

— Первые люди жили очень обособленно. Что-то должно было послужить причиной их эмиграции в сторону юга. Этой причиной был потоп. Разрушение естественной среды способствовало повышению активности антропоида, которому для его развития необходимо было потрясение, в данном случае, геологическое. Условия в Рае были идеальными и люди, жившие там, не знали вины, ибо не было разниц между добром и злом. Их тело не подвергалось дифференции, а сознание было вялым и ограниченным, ведь в Эдеме удовлетворялись все его потребности.

— Они оставили Рай по собственной воле?

— Были вынуждены. Вместе с людьми в сторону Юга мигрировали животные и растения. Предоставленный себе самому человек сразу же увидел вокруг себя большие возможности и все свои силы направил на борьбу за власть над другими людьми и природой.

— Расскажи о Рае.

— О Рае я ничего не могу сказать — я там не был.

— А где он находится на Земле или на Небесах?

— Не найдя Рая на Земле люди предположили, что он на небесах. Карта мира Херфорда созданная в 18 веке доказывает, что земной Рай расположен на острове к востоку от Индии. В том же веке появилась поэма Готье де Метца, в которой он описывает земной рай, как уединенное место в Азии. Он окружен огнем и его ворота охраняет вооруженный ангел. Самое подробное описание путешествия в сторону Рая дал сэр Джон де Мондевиль. Он отправился в паломничество на Восток в 1322 году. Если верить его словам, то Земной Рай есть высочайшая точка Земли, такая высокая, что почти касается Луны. Колумб также искал Эдем, он считал местом его расположения остров к Востоку от Индии. В его время было принято бездоказательное мнение, что Рай находится в Венесуэле, а еще раньше некоторые помещали его в Эфиопии, на истоках Нила. Христианские легенды долго указывали на Цейлон, как на место Земли Бессмертия, описанной в книге Бытия. Скандинавская сага XIV в. Повествует о принце Эйрике, который вместе с другом принял обет исследовать Землю с тем, чтобы найти Рай. Их путь лежал на остров Цейлон. Буддисты Цейлона считали священной центральную гору острова Дэва-куту, что значит вершина Богов, а четыре потока стекающие с нее, соответствовали рекам Рая. В древности верили, что Бог создал земной Рай и посадил в нем дерево Жизни и оттуда бьет фонтан, из которого проистекают все четыре великих реки: Ганг, Тигр, Ефрат и Нил. В древней повести Плутарха говорится о каком-то благословенном острове, но она лишена указаний о его географическом месте. Теперь вспомним кельтов, для них остров Авалон, который они никогда не видели, был земным Раем. Дэвид Ливингстон искал Рай в Центральной Африке. За пятьсот лет до Христа, древнегреческий поэт Пиндер сказал: «Ни при помощи корабля, ни ночами идя, не найдете вы волшебного пути». Христианские теологи и иудеи расходились во мнениях не только по вопросу о местонахождении Эдема, они высказывали много противоречивых мнений по разным поводам. Те, кто не верил в Рай следовали за аллегориями Филона, они полагали, что повествование в книге Бытия не имеет исторической ценности, поскольку сама книга излагает духовные мотивы.

Сара рассудила, что именно поэтому они не далеко ушли. И к тому, что сказала, прибавила:

— Даже не имея точных сведений о Рае, я могу сказать одно — Рай не может находиться на Земле. Жизнь здесь так стремительна!

5. Был десятый день их знакомства. Притягательная личность Вельзевула будоражила сознание Сары, она тянулась к нему, желала его, в сладких мечтах ему отдавалась и, как это обычно бывает, боготворила мужчину, которому хотела принадлежать. Для самого Вельзевула она была всего лишь любопытным экземпляром, стало быть, наблюдать за ней доставляло ему удовольствие. В этом свете их отношения были еще чистыми, не замутненными похотью и уловками. За редким исключением они проводили вечера дома за беседой, которая тем была романтична, что проходила у камина. Вот и в этот раз она состоялась после ужина: перед камином были так расставлены два удобных кресла, что между ними помещался низкий столик, на котором, если они не пили чай, были бутылка виски, Вельзевул отдавал предпочтение “Single Barel”, два стакана, лед и кола. Полная впечатлений от вчерашней беседы Сара невольно дала ей продолжение.

— Что ты еще можешь рассказать о Рае? — спросила она, отпив виски с колой из круглого гладкого стакана с тяжелым дном. Сара старалась держать стакан так, чтобы постоянно видеть бренд: Palph Lauren.

— Ты полагаешь, что представление о нем сложилось у меня в памяти? Нет. Скажи, почему человека манит дорога?

— Наверное, потому что он надеется увидеть что-то новое и интересное для себя.

— Но как бы долго не шел человек дальше видимого, он никогда не приблизиться к месту, которое остановит его. Для тебя лично, подлинный Рай — это мир, который ты потеряла. Волшебный мир детства.

— А тот, другой Рай, он существует?

— Ты узнаешь это в день Суда. Этот день откровения я называю исходом.

— Как это?

— Это не событие в твоем понимании, а следствие работы смерти. Каждый миг она приводит в движение великое множество неприкаянных душ. Однажды и ты разделишь их страх!

— Перед чем?

— Перед Судом. Кто знает, что тебя ждет — зеленые поля Рая или смоляные и серные круги Ада.

— Но все же есть разница между земным раем и небесным?

— Разница только в средствах и предметах обстановки.

— Хорошо. Чем больше я задаю вопросов, тем меньше понимаю, что и как. Знаешь, если не можешь сказать прямо, моргни хотя бы, а вопрос такой: я увижу после смерти свою маму? И вообще, я хочу знать, жизнь состоит из случайностей или в ней все заранее определено.

— Есть ли случайность в том, что в родовом гербе Россини был изображен соловей, сидящий на розе. Мало того великий композитор родился в семье музыкантов, которая вела бродячую театральную жизнь: его отец был трубач, а мать хорошо пела. Незаурядные люди, как правило, знают о событиях, которые еще только должны произойти. Давай я расскажу тебе одну чрезвычайно странную, но правдивую историю, а вывод ты сделаешь сама. Началом своим эта история уходит в 1951 год и напрямую связана со вторым Прадским фестивалем памяти Баха. Он проходил в Перпиньяке, в старинном дворце королей Майорки. Вдохновителем, а позднее и руководителем этого фестиваля был американский скрипач А. Шнейдер. Он не только распоряжался всеми приготовлениями, но и взял на себя обязанности концертмейстера, однако официальным лицом ежегодного прадского фестиваля был выдающийся виолончелист Пабло Казальс. И вот ему сообщают, что с Пуэрто-Рико приехал в Прад какой-то писатель с племянницей, юной виолончелисткой, он хочет встретиться с ним. Но Казальс был слишком занят и попытался уклониться от встречи, он отказывался до тех пор, пока не узнал, что этот писатель близкий друг родных его матери — семейства Дефильо сПуэрто-Рико, только после этого он согласился принять их. Когда писатель и его племянница вошли, Казальс с большим любопытством посмотрел на девочку, ей было всего 14 лет в то время и сказал себе: «Это не чужая ко мне пришла». У него возникло ощущение, словно он с ней в родстве. Очаровательная девочка с темными глазами и длинными черными волосами пленила его — глядя на нее, он вспомнил свою мать и подумал, что она точно так же выглядела в ее возрасте. Мартита с дядей пришли к нему под вечер. Он пригласил их остаться поужинать. Когда они уходили была уже ночь. Они провели за разговором почти семь часов. Все это время Казальс томился чувством, которому не мог найти объяснения. Прошло три года. Зимой 1954 года дядя Мартиты написал ему, что девочка учится в нью-йоркской школе Манса у профессора Льва Розанова и спрашивал, нельзя ли ей приехать в Прад и брать уроки у него. Казальс согласился взять ее к себе в ученики. С первых уроков его поразило в ней редкая восприимчивость — она усваивала материал легко и быстро. К тому же у нее были необыкновенные способности к языкам. Со временем она научилась говорить по-французски, по-итальянски, по-испански и выучила кастильский, благодаря последнему она стала помогать ему писать письма. Шли месяцы, они привязались друг к другу. Казалсьс не скрывал, что любит ее, но его смущала большая разница в возрасте — Мартите было 18, а ему 76. Несмотря ни на что, Мартита согласилась стать его женой. Следует сказать, что Казальс боготворил ее, прежде всего потому, что видел в ней свою мать. Зимой 1955 года они с Мартитой приехали в г. Маячус на Пуэрто-Рико, где родилась мать Казальса. Там они сделали невероятное открытие. Оказалось, что в том самом доме, где в 1856 году родилась его мать, через шестьдесят лет родилась мать Мартиты. Мало того, ее мать и мать Казальса родились в один и тот же день и месяц — 13 ноября.

До камина каких-нибудь два метра, Сара кожей лица чувствует жар огня, в легком и приятном контрасте с ним холодный стакан, она держит его в правой руке, которую положила поверх левой, дно стакана краем касается бедра, так как между ними мизинец: ее пятки упираются в мягкий бархат шерстяного ковра, за спиной подушка — это кресло теплое и удобное гнездо. Сара умиротворена, это чувство не просто сентиментальная привязанность к домашнему уюту — это еще и заключающий ее в свои объятия теплый покой в зимнюю ночь. Из головы не выходят последние слова, в них не мистические переживания другого человека, а ее собственная, личная правда и Сара, в эти минуты такая вялая и отстраненная от всего, молчит. Что ей еще остается делать? Жизнь и смерть — две крайности, как оказалось теперь, между ними есть не только страх, но и надежда, которая примиряет нас с неизбежностью. Она посмотрела на притихшего Вельзевула, который черпал свое вдохновение из глубочайших источников и сказала про себя: «Совершенно спокойно поручаю свою жизнь твоим заботам».

6. Однажды они беседовали в полумраке, при свечах, Сара слушала Вельзевула и невольно подумала, что, когда разговор ведется в темноте, слова воспринимаются совсем не так, как при свете. Об этом она сказала ему.

— Замечательно! Вот это мысль! По мне нет ничего лучше, чем чтение в уютном полумраке вечером. Да знаешь ли ты, что влияние тьмы на силу воображения было не раз доказано уже тем, что творческие способности проявляются как раз тогда, когда они менее очевидны. Темнота делает и музыку более выразительной.

— Даже ты обретаешься в темноте.

— Ну и что такого?

— А то, что ты человек с большими странностями. Притом в голове не укладывается, что ты имеешь душу, которая чернее египетской ночи. Сколько же в тебе противоречий!

— В человеке их мало?

— Что мне до людей, когда ты — моя забота, — заявила она, довольная тем, что назвавшись покровителем, Вельзевул принял ее у себя и позволил ей войти в его интересы. Но коль скоро поведение ее было молчаливо одобрено, она вознамерилась взять все домашние дела в свои руки. Вообще же она не боялась трудностей, справедливо полагая, что они неодолимы для слабодушных.

— Я лишь хочу сказать, что дьявол менее склонен впадать в крайности. Все очень обычно: в злобе человек сжигает себя, а в радости наполняется энергией.

— В чем твое величие?

— В моем уме и красоте, — ответил Вельзевул и воздел руки к потолку, где коричневым по белому был написан его девиз.

— Еще бы! Умен, красив, благороден. Выходит, что зря тебя ругают. Разве ты того заслуживаешь? — сказала Сара, готовая ради него взойти на костер мученичества.

— О, да, — сказал Вельзевул. — Все поносят, чернят, ругают меня сверх всякой меры, даже не пытаясь найти причину для оправдания, — не без возмущения говорил он. — Вот плоды моих стараний! Я вхожу в человеческое тело не потому, что в человеке только и может дьявол обрести свое величие, а для того, чтобы пережить все его чувства. Не в последнюю очередь я хочу возвести в добродетель соблазн.

— Зачем тебе это? — спросила Сара, удивляясь оригинальности его ума.

— Что есть невинность, как не воплощение добродетели! Но как нельзя отвратить дождь зонтом, так и нельзя лишить невинность соблазна.

— Дорогой мой, скажи, а ты можешь сделать так, чтобы Китай исчез с карты мира?

— Вопрос сводится к следующему, угодно ли тебе, чтобы китайцы исчезли с лица Земли?

— Да. Терпеть их не могу. Там, где они все меняется к худшему. Стоит одному из них увидеть щель, как эти тараканы тут же расползаются во все стороны. Это ужас что такое! Почему русские допускают их в свою страну?

— Там никто не думает о стране.

— Почему Бог не благословил Россию? Хотя бы ты ее защитил от китайцев!

— Русские сами себя разоряют. Воровство для них отправная точка. Власть там крепко держится за испытанные способы мошенничества. Единственный надежный источник обогащения русские видят в воровстве. Знаешь, в прошлый раз я жил неподалеку от Колумбийского университета, в красивом доме, построенным в неоклассическом стиле. Однажды я увидел из окна, что мой сосед- китайский профессор косит свой газон. Тогда я смотрел на него и подумал, что никогда не приглашу его к себе.

— Вот видишь, а я что тебе говорю! Ты должен положить конец их убогим и жалким притязаниям! Они воруют наши технологии, — ненавижу их за это, они многим нам обязаны, но признать этого не хотят.

— Что же ты предлагаешь?

— Уничтожь их! Я так хочу!

Вельзевул удивленно посмотрел на нее.

— Сара, как ты кровожадна, я думал, что ты добрее, — сказал он в заключение.

6. Это был уже второй музыкальный вечер. Сара любила музыку, но сама играть не умела, предпочтение она отдавала пианино, брала даже уроки, но бросила занятия по какой-то маловажной причине. Выслушав ее, Вельзевул сказал:

— Я музыке учился для того, чтобы ее наслаждаться. Я пианист, развлекаю себя игрой. Раньше я хотел превзойти Шопена, Тальберга, учился у Адольфа Гензельта, подражая его манере, преодолел технические и музыкальные трудности, но затмить его не смог. Буду тебе благодарен, если ты найдешь для меня учителя или школу, где бы я мог научиться танцевать свинг. Это самый прекрасный танец из всех.

— Это парный танец. Я буду твоей партнершей и тоже пойду с тобой учиться.

— Но сейчас мы пойдем гулять. Давай в Тайм-сквер, а оттуда по 42 улице. Жаль, что Рождество прошло. Меня всегда манит и увлекает вся эта возня вокруг праздника. Нет в мире другого города, сказочное великолепие которого в Рождество пробуждало бы такой отклик в душе людей. Сколько я себя помню, на Рождество я всегда приезжал в Нью-Йорк. Американцы с большим искусством и мастерством украшают свои города. Повсюду звучит музыка, горят свечи, висят на дверях рождественские венки.

— Помнишь потрясающую рекламу Кока-колы: мальчик слышит знакомую мелодию, подходит к окну и видит светящийся трейлер, который едет мимо его дома? Сколько в ней волшебства и магии! Каждый раз, когда я вижу это, меня охватывает трепет. Ну, разве не лучше было бы чаще показывать эту рекламу, чтобы в душах царила радость!

— Мне нравится в Рождество не торопливо гулять по красиво украшенным улицам, видеть с какой изобретательностью оформлены магазины, уже просто идти в толпе и чувствовать возбуждение доставляет мне эстетическое удовольствие. В это время и в самом деле поток человеческого восторга остановить невозможно: люди опьянены своими чувствами, они забывают об окружающем мире и о том, каким жестоким он может быть.

— А я обожаю Сочельник — это время активной деятельности, приятные приготовления к празднику выступают на первый план: подарки, украшение дома, гости, друзья, дети, которые изнывают от нетерпения… Что и говорить, все проникаются атмосферой праздника, все ходят в церковь, готовят разную еду и все такое. Не знаю, как еще объяснить мое восхищение этим праздником?

— В Европе тоже стараются красивыми композициями украшать города. Но пытаться подражать американцам, не обладая их духом, — это значит, подражать внешним приемам без поэтизации того, к чему они относятся.

6. В разговоре, который Сара направила в сторону их взаимоотношений, она не без упрека сказала, что между ними нет искренности. И Вельзевул на это так ответил:

— Я живу вне времени в этом и в том мире и я, пожалуй, единственный там и здесь, кто отказывается обманывать себя самого. Моя роль, роль дьявола в том, чтобы обманывать других.

— Твоя злоба и презрение выродились в садизм. Даже одно маленькое доброе дело облегчит бремя твоей совести.

— А разве этим делом не стала ты? И вообще, совесть это что-то вроде монгольской филологии.

— Ты легкомыслен? Нет. Жестокий? Да. Подозрительный? Очень может быть. Упрямый? Очевидно.

— Твоей мишенью для анализа я быть не хочу, — сказал Вельзевул, собираясь уйти.

— Анализ имеет характер свидетельства, — бросила ему Сара.

— Люди, люди… Тысячи лет я извожу их ревностью, завистью, алчностью. Я презираю их не столько из-за того, что сделаться лучше они не могут, сколько из-за того, что устал от них сверх всякой меры, — сказал он на середине комнаты.

— Ты не знаешь боли, поэтому не можешь сострадать — да и откуда ей взяться! Я могу показать тебе путь. В сущности, твоему бесконечному сердцу не хватает потрясения.

— Ты так стремительна, что я не успеваю следить за всеми извивами твоего ума. Говоришь слова, которые мне не понятны. Какой путь? Куда ты меня ведешь?

— Я веду тебя за собой!

— Да, ну! А куда?

— К чистому источнику. Там ты утолишь жажду нежности.

Эти слова Сара говорила уже тогда, когда сидела на диване, причем сидела так близко, что локтем упиралась в бок Вельзевула.

— Пей из него сама, — бросил он и встал, чтобы подойти к окну.

Сара глубоко вздохнула, внимательно посмотрела на Вельзевула и сказала:

— Займись разбором своей души.

— Ага, значит ты допускаешь наличие души у меня.

— Нет. Просто, к слову, пришлось. Душа у тебя? Глупость. Какая же может быть у тебя душа!

— Я может быть терплю тебя, прощаю твои выходки от величия души, — ответил он ей на это.

— Ты плохо ко мне относишься.

— Что! Я заставляю тебя работать? Разве в плохую погоду я гнал тебя на улицу?

— Ты так много говоришь о каких-то людях, которых ты пожалел, что сочувствие заставляет тебя быть непоследовательным, бла-бла-бла. И каждый раз это исключительный случай! Людей он пожалел! Не говори мне о них больше ни слова! Ты не обязан считаться с ними. Твой долг — относится ко мне с уважением!

— Чем ты недовольна? Что за беда?

— А неужели я не должна проявлять раздражение, когда вижу, что с другими ты считаешься больше, чем со мной. Это становится невозможным. Как ты платишь мне за привязанность! Скажи, чего ты хочешь от меня.

— Могу сказать тебе только одно — что я хочу, чтобы ты служила мне с тем видом скромности и неуверенности в себе, какой был у тебя раньше, — сказал Вельзевул, оставив без внимания другие слова. — Тогда на скамье у тебя было все, из чего складывается несчастная душа, — одиночество, бедность, уязвимость, беспомощность.

— Что же во мне тебе не нравится теперь? За что я заслужила твои нападки?

— Ты установила в моем доме свои порядки.

— Я лишь стараюсь угодить тебе. И ты это ставишь мне в вину! Боже мой!

— Да что ты! Пусть все будет так, как мне хочется.

— Так и будет.

— Я не хочу изменений, — сказал Вельзевул, сопроводив эти слова жестом отрицания.

— Понимаю.

Сара согласилась с мнением Вельзевула без всякого сомнения в своей правоте и не задумываясь: она считала его соображения и доводы обоснованными, но исходить из них в своем поведении не была расположена. К тому же не представилась возможность ему противодействовать пока, но, когда такая возможность наконец представится, а в тот момент Вельзевул перестанет следить за ее маневрами, Сара осмелится, конечно же из добрых побуждений, руководить его жизнью и тем самым, не желая того, обратится против него. Но, по сути дела, она вознамерилась спасти дьявола от него самого. Эгоизм, очевидно, говорил в ней громче, чем добрая воля. Зная его как дьявола, она не могла перенести свое восхищение красивым мужчиной на его деструктивную силу. Впрочем, могущество его никак не вязалось с элегантностью и мягкой спокойной натурой Вельзевула — так она по крайней мере думала. В остальных отношениях у нее не было о нем сложившегося мнения. Так вот: Вельзевул сказал, что не хочет никаких изменений и это он сказал ей так настоятельно и в таком резком тоне как раз тогда, когда, сделав мало, она воодушевилась мыслью, что может сделать больше. По мере своих сил она старалась наполнить жизнь его довольством и уютом, но Вельзевул лишил ее полномочий. Вот что ее удручало. Очевидно, его раздражали, собственно, не сами изменения, а их последствия в его жизни.

— О, я не устаю удивляться тебе, — произнесла Сара, думая о себе.

— Пощади меня, сестра, — не без иронии взмолился Вельзевул. — Я хочу тишины и покоя. Не лезь ко мне. Эти твои выпады, а я и без того в дурном расположении духа, действуют мне на нервы. Не до того теперь, не до того.

— Мне скучно.

Тогда снова впадая в свой ироничный тон, Вельзевул сказал:

— Иди на кухню и что-нибудь приготовь.

— Хочешь на обед макароны с фрикадельками под томатным соусом.

— Ты целый день жаришь, варишь, тушишь, печешь. Зачем столько еды? Я ем мало. Ты же знаешь.

— Да, совсем как воробышек. Это мне в тебе нравится. Позволь в этой связи сделать одно замечание…

— Иди уже на кухню, — умоляющим голосом сказал Вельзевул. — Никакого терпения не хватит с тобой. Ты меня бесишь!

Лицо его снова стало серьезным.

— Мужчина, чтобы быть безупречным, должен обладать хорошими манерами. У тебя их нет, — недовольным тоном сказала Сара.

После этой сцены Сара утешилась тем, что разбила тарелку, а Вельзевул остаток дня вздыхал и молчал уныло.

Так проходили день за днем. Сара старалась не показывать виду, что увлечена Вельзевулом, она сразу поняла, что не может открыться ему в своих чувствах. В свою очередь Вельзевул вел себя по отношению к Саре весьма непринужденно. Он, разумеется, видел пока еще слабые попытки Сары вызвать его, так, между прочим, на откровенность, и, как и она, не показывал виду, что связывает эти попытки с тем, что у нее навязчивая идея. Почти все время, которое они проводили вместе, было занято разговорами. Мне показалось, что у Вельзевула был талант собеседника. Темы, которых они касались в часы доверительных бесед были разнообразны, а сами беседы весьма содержательны, стало быть, они не говорили о ничего не значащих вещах, которые обычно низводят разговор до банальности. Однако каким бы спокойным не был характер их отношений, нельзя было не заметить нарастающую напряженность чувств каждого.

7. Они шли в толпе по Бродвею, в теплых сумерках зимнего вечера. Странно, но большое количество людей на улице совсем не раздражало Вельзевула.

— Нью-Йорк — величайший город Земли, — говорил он, с тем только ему присущим воодушевлением, которое делало его возвышенным и в высшей степени оригинальным. — Лучшие в мире газеты и журналы, представляющие собой не только общественные трибуны, но и глубоко интеллектуальную позицию, высокая мода, превосходящая европейскую, непревзойденные по мастерству исполнительного искусства музыканты, первая в мире опера, лучший в мире балет, прославленные театры, музеи, включая самый значительный из всех — музей Метрополитен, легендарные концертные залы, из которых я больше всего люблю Карнеги-холл, грандиозный железнодорожный вокзал, лучший в мире городской парк, престижный университет, одна из лучших в мире библиотек, шедевры архитектуры, словом, все, что связано с красотой, успехом и богатством сосредоточено здесь. Этот монументальный город стал местом слияния истинного искусства и величия. За исключением Лос-Анжелеса ни один другой город в мире не оказал такого определяющего влияния на судьбы талантливых людей. Здесь торжествует талант, а бездарность умаляется в его тени. Нью-Йорк — средоточие многих значительных существований. В мире нет ничего более грандиозного, чем панорама ночного города, когда весь в огнях он отражается на воде. Я готов разрушить полмира, дабы сохранить в неприкосновенности этот поразительный вид. Помнишь рекламу Мальборо? Трое ковбоев сидят полукругом у костра в летней ночи, где-то в прериях. Один сидит, облокотившись на седло, другой, ворошит поленья и искры взлетая вверх, мерцают как звезды, третий, в задумчивости. Позади них видны силуэты лошадей. Вроде ничего особенного, но сколько магии во всем этом! Каким волшебством это достигнуто! Я люблю историю Америки времен Дикого Запада. Тогда людям все время приходилось что-то для себе открывать. Магия — это все. Мне жаль Оскара Уайльда и Пруста, у них не было того, что есть у меня.

— О чем ты?

— Я о том, что романтизм и его выразительность в современном искусстве движутся в сторону все большей пошлости, обобщений и упрощения. Во всех частях, составляющих цикл романов под общим названием «В поисках утраченного времени», каждая из которых по сути является самостоятельным произведением, говорится о поисках абсолюта. Пруст искал истину, чтобы возвыситься до служения совершенству. Но нашел ли он ее? Вот вопрос. Зачем искать доказательство того, что красота необходимость людей одиноких, которые хотят, но не могут отмыться от всякой скверны! Красота губит того, кто служит ей, но боится ответственности, кто не имея преимущества, боится быть запятнанным позором. Красота обладает могуществом, которое может быть повержено другой красотой. Но да будет известно тебе, что в мире торжествует посредственность! Есть три вида ничтожных людей; безобидное ничтожество, природу которого определяет слабость, полу-дурак, то есть, еще кое-что понимающий, но не способный понять очевидное и, наконец, упрямое ничтожество — безнадежный тип, ничего не желающий ни понимать, ни принимать. Вообще большинство людей имеют предрасположение к тому, чтобы быть неудачниками. Человек посредственный высмеивает того, кто лучше его, свои слабости он считает простительными, все его обидчики — негодяи, он хочет, чтобы ему верили, а все, что ему не по нраву, он требует считать неправильным, он благосклонен лишь к тем, кто потакает его собственным слабостям и заблуждениям, он настроен против всех, кто с ним не согласен, он всегда возражает и жалуется, чудесно приспособлен ко лжи и притворству, он всегда невиновен. Этот народ изгоняет из своей среды талант. Талантливые люди обычно созерцатели и мечтатели, голодные и нищие, они истинные ценители прекрасного. Чем ярче и уникальнее талант, тем требовательнее становится посредственность. Она ликует, взяв верх над талантом, она не ленится анатомировать его, она расточает свои силы в спекуляциях и расчетах, чтобы его унизить, доводит его до слез, злая из зависти, она исполнена честолюбия, она пьет и ест, не думая о том, что и она идет по скользкому пути, ведущему в бездну. И только дьявол может воздать должное желанию посредственности восторжествовать над благородством и великим талантом, который только ему и кажется совершенным. В красоте и молодости есть что-то от мота, который торопиться промотать свои сокровища. Какая радость любить такого мота!

Вельзевул умолк и только тогда Сара взглянула на него. Она поразилась тому, что в его сверхчеловеческой красоте было оправдание жестокости, превосходящую все, что в чувственности, воспламенившей его душу, которая при последних словах была в упоении, имелось столько изысканности и почти детской душевной чистоты, не требующей одобрения. Она поняла, что любит его, но не может быть счастлива самой любовью.

— Что с тобой? — спросил Вельзевул.

— Ничего, — отвечала она, лаская его взглядом.

— Я не думаю, что ты потрясена.

— А что же ты думаешь? — спросила она насмешливым тоном. Она смотрела на существо, которое ей покровительствовало и могло блистать в артистическом мире и была готова ради него душу отдать.

— Думаю, что нам надо пообедать.

— У меня нет ни одного слова для защиты посредственности, я и не собираюсь ее оправдывать. Слушая тебя, начинаешь понимать, что ты ненавидишь людей?

— Святой Бернард говорил, что человек всего лишь ничтожные испарения, мешок испражнений, пища червей и что его значение и жизнь без Христа — подобна облакам — развеивается. Вряд ли я могу ненавидеть людей, только за то, что они, игнорируя недоступную пониманию связь событий, живут мелкими заботами и бессмысленной суетой.

— А откуда твое богатство?

— Одних я разоряю, других заставляю платить, прибегнув к шантажу. Раньше я внушал старым женщинам указывать меня в завещании. Мне это приносило много денег. Недавно, Каддафи перевел на мой счет внушительную сумму.

— Почему?

— Я что-то сделал за него.

— Почему ты не выходишь на улицу днем?

— Мои глаза не выносят яркого света.

— Почему?

— Есть вещи, которые не могут служить темой для разговора. Тем более с тобой.

— Как ты, зная меня, можешь так говорить?

— Мои разочарования показали мне, как глупо доверять женщине. Ты не разочарована во мне?

— Что ты! Ты проявил великодушие, а это уже что-то! Я в большом долгу перед тобой с тех пор, как мы встретились. Помнишь, как это было? Ты пригласил меня к себе. Я хочу знать была ли тут причиной жалость?

— Скорее всего симпатия.

— Трудно поверить, что тебе симпатична женщина моего возраста.

— Иногда я приближаю к себе таких как ты, чтобы избавится от обвинения в том, что я растлеваю молодых.

— Но кто вообще может тебя обвинить в этом?

— Подумай хорошо.

— Ты Бога видел?

— Я с ним лично знаком. Если бы ты вдруг предстала перед ним, чтобы ты сказала в свое оправдание?

— Ну, я бы сказала, что я женщина с грустным прошлым, которая снискала себе в этой жизни расположение дьявола. В молодости я хотела всем нравится, быть кому-то нужной. Сейчас мне сорок пять, и я думаю только о себе.

— А чтобы ты сказала Богу про меня?

— Ну, что знаю в тебе хорошее и плохое, что ты прячешь за своим цинизмом доброе сердце.

— По-твоему я циник?

— Когда человек слишком много говорит о себе и мало о Боге, он начинает подвергать сомнению традиционные ценности и нравственные принципы. Это превращает его в циника.

— Но я не человек!

— Ты незабываемый, вот ты кто! Я не понимаю, как может Бог существовать вечно!

— Единственный путь понимания это — молитва.

— Ты способствовал распространению коммунизма?

— Должен признать, в том немалая моя заслуга.

— Ты симпатизировал коммунистам?

— Не больше, чем Рональд Рейган. А! Люди возвеличили Добро, но добро имеет разрушительные последствия. Зло — это все. Советы повсюду нагнетали напряжение, в отсталых странах они насаждали коммунистический режим, они спровоцировали много региональных войн. Люди против войн. Они не понимают, что война несет обновление миру.

— Но как же массовые смерти?

— А что об этом сказать? Я не буду тратить время на пустые разговоры.

— У тебя нет определенной политической позиции.

— Я далек от того, чтобы занять сторону одних с целью выступить против других. Политические партии, профсоюзы рабочих, братства, лиги, союзы создаются для защиты и власти. Это своего рода закрытые клубы, где решения принимаются узким кругом посвященных. В действительности они безразличны к жизни общества и озабочены только тем, чтобы сохранить свои привилегии. Простые люди презирают тех, кого считают избранными, но мало кто из их числа откажется стать членом закрытого клуба. Какова бы ни была суть и форма власти, могущество ее непостоянно, ценности относительны, а средства к ее упрочению всегда неизменны.

— У меня много вопросов. Теперь ты мне все разъяснишь.

— Я немного устал. Давай где-нибудь поедим и отдохнем.

Тут как раз они свернули за угол и пошли по менее оживленной улице. Шли молча, глядя вперед и по сторонам. Иногда их тела касались друг друга. С внутренним трепетом Сара смотрела на Вельзевула и видела, что только для него это не имело никакого значения. Он казался задумчивым, рассеянным.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— О том, что по этой улице идут два разных человека. Мужчина, еще молодой, очень привлекательный. И я, влюбленная в дьявола. Ах, Вельзевул! Сказать не можешь, но хоть бы раз показал, что нуждаешься во мне. Не можешь поцеловать, обнять, приласкать, скажи хоть доброе слово! — воскликнула Сара, едва владея собой.

Но как ему было не удивиться!

— Почему женщины легко соглашаются быть обманутыми.

8. Только исполненное страсти влечение могло экзальтировать Сару. Волшебной была встреча с Вельзевулом. Она черпала силу из романтических источников, главным образом из старых фильмов, поэтому ярко выраженный субъективизм имел именно эту направленность. Сама того не замечая, она стала кокетничать с дьяволом, которого считала непревзойденным интеллектуалом в теле красивого молодого мужчины. Каждая вещь в его доме свидетельствовала, что он довел свой изысканный вкус до самой высокой степени. Глубокие и яркие впечатления, полученные Сарой от встречи с ним, вдохновляли ее на служение культу дьявола и это при том, что она имела религиозное чувство. Она так этим увлеклась, что смотрела на себя, как на первую избранную смертную женщину, а такое проявление личного самоутверждения питалось мнимой симпатией Вельзевула. Она возомнила, что сделалась богиней темных сил и эта позиция, которую она себе сама определила, не казалась ей безумной в своей чрезмерности. Еще недавно она была несчастной и несвободной и тяготилась теми последствиями, которые возникали у нее в семье брата, особенно из-за его жены и которые привели к тому, что она стала испытывать раздражение и неприязнь к ним обоим и к отношениям внутри дома. Теперь же она жила с дьяволом. От него она взяла склонность к вечернему чаепитию и вкус к красивой жизни, а в доме Вельзевула красота репродуцировалась в материальных формах. Само собой Вельзевул ощущал физическое и духовное превосходство перед Сарой и этим частично объясняется та снисходительность, которую он проявлял по отношению к ней. К этому времени все попытки Сары вызвать его на откровенность были безуспешными: кое-что о нем она уже знала, причем с его же слов. Как и у всех у нее было самое общее представление о дьяволе, и как все, она считала его воплощением темных сил. Попутно замечу, что я сам никогда так не воспринимал его. Собственно говоря, давая оценку его оригинальности, следует сказать, что его не так уж просто понять — я все еще открываю в нем нечто новое и мне многое в нем нравится, даже при том, что наблюдая за его делами, у меня не сложилось впечатление, что их исполнитель — добрая душа. Удивляясь всему, Сара понимала, что не она первая обнаружила что он привержен к романтизму, а поскольку великая культура Америки пронизана романтикой, Вельзевул боготворил Голливуд, в фильмах которого люди часто изображались красивыми и благородными. И потом, красота в американских фильмах была в избытке, а это и на него производило сильное впечатление.

Разговор, который я привожу ниже имел место в конце января и требовал от обоих душевных излияний. Он как бы показывает, что Сара цеплялась за любую возможность, чтобы продлить свое пребывание в доме Вельзевула. Очень уж она не хотела возвращаться туда, откуда пришла.

— Ах, Вельзевул, будь добр ко мне, — с мягким упреком сказала Сара.

— Ты живешь, как сама того желаешь. Сколько раз тебе говорить! Чего тебе не хватает? — спокойным голосом сказал он, и с последней фразой стал смотреть в окно.

— Мне кажется, в отношении некоторых вещей мы понимаем друг друга очень хорошо.

— Я дам тебе время, и ты увидишь, что я почти во всем с тобой не согласен.

— Помнишь, ты обещал, что будешь снисходителен ко мне.

— Помню.

— Но ты как раз этого и не делаешь.

— О чем ты?

— Не заставляй меня думать, что месяц, который мы провели вместе, был для меня потерянным временем.

— Очередная сцена! Это так по-женски добиваться своего с помощью упреков и слез.

— Но ты не воспринимаешь меня как женщину. Хорошо. Я хочу уподобиться пчелке, которая собирает свой мед.

— Для пчелки ты слишком ленива.

— Ты находишь столько удовольствия в насмешках!

— Да потому, что ты больше походишь на корову, чем на пчелку.

— Удивляюсь, что ты не поставил меня на место старой коровы.

— Это один из тех редких случаев, когда я сознательно проявил учтивость.

— Я устала от нелепой серьезности твоего показного равнодушия! Твоя игра меня утомила. Не любовница, не подруга, не сообщница… Кто я тебе? А хочешь я буду твоей сестрой по духу? У меня много общего с тобой.

— Если бы ты родилась с хвостом и копытами, тогда бы ты состояла в свойстве со мной.

— Почему ты такой непримиримый?

— Именно! Я раб злой силы, для которой полагаю создан.

— Но твой тонкий вкус, врожденное понимание красоты, универсальный ум, меланхолический пессимизм. В тебе масса обаяния, ты умен, занятен, оригинален. Знаешь, кажется мне, что своей мнимой фригидностью ты дразнишь меня.

— Я женоненавистник. Я бесчувственный, бездушный, упрямый.

— Да, конечно, но также великодушный, изысканный, взыскательный. Тут есть противоречие. Я тебе еще не все сказала. Ты боишься любви, потому что она поглотит всю ту злобу, на которую ты способен, а без нее ты ничто. Сделай над собой усилие и признайся, что ты томишься по женской ласке, что тебе не достает ее участия и руководства.

— Ого. Даже в минуту полнейшего умопомешательства я не мог бы представить себе ничего ужаснее женской власти. Говоря, между нами, Сара, живя с тобой в одном доме мне приходится многое терпеть.

— У меня опускаются руки, когда ты такой! Я обиделась.

— Вот как! Что же мне остается раз я не могу избавиться от тебя, и выносить тебя я тоже не могу.

— Говори, что хочешь, унижай, смейся надо мной, только этим ты ничего не добьешься. Ты принял мальчишеское решение сделать вид, будто не увлечен мною.

— Это никак не проявляется.

— Ах, Вельзевул, я схожу с ума!

— Сейчас и я близок к этому, — промолвил Вельзевул и умолк.

— Вот что… пойду-ка я принесу тебе и себе кофе.

Вот уже и месяц прошел, как Вельзевул и Сара стали жить вместе. Но что, собственно, представляет собой союз двух людей, когда в их отношениях нет ничего определенного? Что тут сказать. А то еще можно сказать, что все это время они держались особняком и до сих пор об этом они не обмолвились и словом. Следует отметить, что во взглядах Вельзевула особенного благочестия не было; независимый, своенравный он полагал, что их отношения носят самый невинных характер и ни к чему не обязывают. Со стороны Сары были робкие уловки сблизиться (несмотря на все препятствия, она тратила силы и время в тщетных попытках добиться его благосклонности), но Вельзевул, всегда занятый своими делами, не замечал, а может и не придавал большого значения стремлению Сары должным образом осуществить своеобразную женскую опеку над ним. Если подумать немного, в этом нет ничего удивительного. Вообще он мало и неохотно говорил о себе, тем не менее мы уже получили исчерпывающее представление о нем, чего, однако не скажешь о Саре, которая, как вы знаете, была влюблена в красивого и умного мужчину. В нем она видела больше благородства, чем в любом человеке, которого она знала лично. Она восхищалась Вельзевулом и старалась думать, что встречи с дьяволом, как бы вообще не было. Хотя для нее было много лестного в том, что ей покровительствует сам дьявол.

9. Как-то вечером они вышли на террасу подышать свежим воздухом. Обычно они выходили ночью, однако на этот раз вышли до того, как стемнело. У Вельзевула было еще много что рассказать про себя, а у Сары к нему было немало вопросов. Больше других ее занимал один, противный ее здравому смыслу он раздирал душу.

— Тебя возраст не угнетает? — спросила она, кутаясь в меховую накидку.

— Почему ты спрашиваешь? — осведомился он с таким видом, будто любопытство Сары не возымело на него ни малейшего действия.

— Только не подумай, что я посягаю на твою тайну.

Вся эта показная сторона, впрочем, мало ей помогла. Последовал вопросительный взгляд в сторону Сары. Тот, кто хочет обмануть дьявола будет сам обманут — замечание это в пояснениях не нуждается. И пусть это послужит введением к дальнейшему.

— Как-то так получилось, что я не могу спокойно спать, зная о физической невозможности моей причастности к бессмертию, — не без упрека сказала Сара. Понимая, что эти слова не объемлют всех ее чувств, к тому, что было сказано, она добавила:

— А все из-за того, что ты так бессовестно молод!

Вельзевул вдохнул глубоко и выдохнул холодный воздух, при этом взгляд его терялся где-то в ночи. Он был серьезен и неподвижен, опять вздохнул, перед тем как ответить, потом перевел взгляд на Сару и спокойно сказал:

— Пять тысяч лет назад я рожден был в шторм на дне моря.

Как нетрудно себе представить, сей поэтический пассаж впечатлил Сару, я бы сказал даже — поверг ее в изумление. Слова были волшебными. Их стоит цитировать. Бывает, что от полноты чувств мы теряемся и не знаем, что ответить. Именно это и случилось с Сарой. Она помолчала немного, потом махнула рукой и бросила:

— Все равно я тебе не верю.

Тут наш пиитический дьявол, удивлявший Сару не только отменным чувством юмора, но и, ей-богу, своей человечностью, которая время от времени доводила ее до раздражения, предался размышлениям самозабвенно, как если бы величайшей заботой его было распространение безошибочных суждений.

— Существует общепринятая точка зрения, что понятие стремительности жизни более соотносится с возрастом человека, нежели с его темпераментом, а единственным чувством, которое воодушевляет его душу является увлеченность. Мое чувство жизни связано с возрастающим числом впечатлений, я воспоминания черпаю как будто из бездны. Оттуда и возникает то, что Гейне назвал «усталостью духа». Вот так. Ну, а теперь разойдемся по своим комнатам. Хочу немного почитать.

— Что читаешь?

— «Два года простым матросом», — ответил он.

— О море?

— Да. Это великая книга, лучшая среди книг, написанных о море. Ее написал американский юрист Ричард Дана в 1840 году. Он описал свое плавание из Бостона в Калифорнию и обратно.

Вельзевул ушел к себе, а Сара какое-то время еще оставалась на террасе. Она смотрела на звезды и думала о нем. Есть ряд соображений, с убеждающей силой раскрывающих его индивидуальность, дьявольская природа которой почти не наблюдалась, и, хотя Сара была пристрастна, она правильно думала о Вельзевуле, как о человеке мечтательного склада, не любящего стеснять себя условностями. Более того, здесь он был не один, — Сара тоже с условностями не считалась. С момента их встречи, а вместе они были уже скоро месяц, личность Вельзевула не утратила для нее ни капли своего очарования — поражало, как много в нем необычного. Даже в теле человека он выделялся среди смертных, чрезвычайное большинство которых даже не считает нужным скрывать свое ничтожество или как-то оправдывать бездарность, которая оставалась в силе до их последнего дня. Слушая его, она понимала какие он обнаруживает незаурядные способности в кознях и лукавстве, и как много дел ждут его в грядущие годы — времени на жизнь у нее оставалось мало, тогда как у него впереди — целая вечность. Там, где у людей что-то кончалось, у него как раз обычно все и начиналось. Ко всему прочему внимательно наблюдая за Вельзевулом она все больше хотела узнать, где находится неиссякаемый источник обновления, из которого черпает он силу. Надежда, что источник вечной молодости находится где-то рядом приятно будоражила сознание Сары. Подумать только! Вот какие мысли бродили в голове у нее. Опять же искушение вернуть себе молодость стало уже больше, чем просто желание, это уже навязчивая идея, а побудительной силой было увлечь собой дьявола. Вельзевул искал общения с ней, был изыскан в обхождении и это доставляло ей радость. При всем том одно только беспокоило Сару — за все время он так и не дал повода с ним сблизиться. Из всего этого явствует, что она стара для него. Дело не в том, что он бесчувственный, а в том, что у нее нет тонкой талии и чистой кожи. За их отсутствием, все что она может, это бросать на Вельзевула томные взгляды, в чем она и успела. Нельзя сказать, что она носит грузное и бесформенное тело, однако, ей все-таки сорок пять, а в таком возрасте тело уже не свежее потеряло свои округлости и совсем мало надежды, что кто-то пленится им. Да, старость смеется ей прямо в лицо. И впрямь, если она помолодеет хотя бы на двадцать лет, тогда возраст уже не будет для нее препятствием, а пока она стара и непривлекательна, соблазнить дьявола не было никакой возможности. Неужели она может перевоплотиться в себя молодую? Такие вещи еще не случались, во всяком случае, до нее. И потом, не она ли Сара Гуд, истинная американка, ведь уже одного этого достаточно, чтобы она обрекла себя на то, чтобы всегда и везде гордо защищать честь своего флага. Так! Тут она обратила взор небу и проговорила: «Господи, вмешайся ты в это дело».

9. Днем позже беседуя за чаем, Сара вдруг сказала:

— Дай мне почувствовать себя снова молодой.

— Что?

— Я уже говорила, что, задумываясь о будущей жизни, я не вижу себя в ней старой женщиной. Меня тошнит от ограниченности и бессмысленности своего возраста. Скажи, как произойдет мое преображение?

— Совсем недолго ты будешь пребывать в каком-то трансе. Но это не погружение в прошлое, что-то вроде сна, с той лишь разницей, что отдых будет замещен биологической метаморфозой.

— Что ты знаешь о жизни?

— Жизнь — это неиссякаемый поток чувственных проявлений.

— «Бога ради, говори по-человечески».

— А, Фальстафа цитируешь.

— Я вспоминаю какой счастливой была и мне очень, очень грустно оттого, что я такой уже не буду. Жизнь имеет цену лишь тогда, когда ты молод, здоров и полон собой. Мне сорок пять, и я не могу освободиться от мысли, что жизнь моя с каждым днем убывает. Вот бы вернуть молодость! Я хочу знать, можно или нет сделать это.

— Ты находишься в доме дьявола, где стоит только пожелать — и все исполнится.

— Я отчаянно хочу быть молодой.

— Что же ты мне раньше этого не сказала?

— Не решалась начать этот разговор. И вот теперь, устав вертеться вокруг да около, я наконец обрела смелость и говорю. Эй, скажи, а молодой, я тебе понравлюсь больше?

— Сара, ты скромная и умная женщина. Именно эти два достоинства побудили меня взять тебя к себе. Ты не перестанешь мне нравиться пока будешь оставаться такой.

— Но если я буду молодой и привлекательной, какой раньше была с густыми вьющимися локонами и пламенным сердцем, то, быть может, ты проявишь свое хорошее отношение ко мне и в другом направлении.

— Надо тебе сказать, что я немного противлюсь этому твоему желанию.

— А почему? — Сара была в полном недоумении.

— Да потому что это убьет тебя.

— Какого черта! Ничего не понимаю. Решил меня отговорить? Не ты ли обещал исполнить любое желание? Есть кто-нибудь, кому я могла бы пожаловаться на тебя? — не отступала Сара.

— О, ты можешь жаловаться мне на меня самого.

— А-а. Это тоже самое, что лить воду в море.

Вельзевул оценил ее остроумие коротким смехом — разговор принял теперь комический оборот. Устремив на Сару пристальный взгляд и заметно повеселев, он не мог удержаться от мысли, что она обладает изрядным умом, способностью рассуждать и большой самостоятельностью. Сам он был в этот вечер сдержанным и замечательно спокойным, хотя в другое время проявлял бурную жизнедеятельность. Иной раз он был таким стремительным и в высшей степени непоследовательным, что Саре, уже готовой к такому впечатлению, приходилось думать, что у него гуляет ветер в голове.

— Есть о чем беспокоиться? — спросил Вельзевул, видя, что впечатлительная Сара не только обескуражена, но и подавлена. Тем не менее она упиралась локтями в стол и была готова начать нападение.

— Нет, так дело не пойдет. Ты забыл все, что мы обещали друг другу? У меня есть еще два желания, второе ты уже знаешь.

— Пойми меня, я ведь не только о тебе беспокоюсь.

— Совести, что ли, у тебя нет над старой женщиной измываться? — отпарировала Сара.

— Не делай этого, прошу тебя, поверь мне, не к добру это, — сказал Вельзевул, сбитый с толку ее настойчивостью. — Посмотри на себя в зеркало. Ты очень обаятельная женщина для своего возраста.

— Ты сам на себя лучше погляди, юноша, — возмутилась Сара. — Твоя молодость — мне упрек. Тебе так лучше?

— А ты себе представь, Сара, что случится, если ты это сделаешь. Как, по-твоему, будет ли рад этой непостижимой перемене твой брат, а стоит жене его увидеть тебя такой молодой, как она сразу согласится с ним, что ты у них в родне не числишься. Тяжело тебе будет.

— К черту их! Сделай меня моложе на двадцать лет и сам увидишь, какое ты доставил мне счастье. Я иду на это, говорю тебе, ради того только, чтобы с ними разделаться. Не долго им спокойно спать осталось. Когда вернусь, то выброшу их чемоданы в окно.

— А я так думаю, что они выгонят тебя из дома. И скоро.

— Это меня-то выгонят? — взвизгнула Сара. — Будь уверен, они за все получат. Сделай меня молодой, чего в этом плохого?

— Хорошо. Только я не собираюсь жить и стареть вместе с тобой. А другие желания есть? Я из любопытства спрашиваю.

— Конечно. Еще я хочу увидеть Космос.

— У вас есть НАСА и «Нэшнл Джиографик». Смотри сколько хочешь.

— Ты знаешь все тайны мироздания?

— Никто не знает. Но мне известно кое-что сверх того, что знают люди.

— Я хотела бы увидеть Вселенную своими глазами.

— Иувидишь только бесконечную пустоту. Вселенную нельзя увидеть, но можно услышать.

— Как это?

— Барбра Стрейзанд, Л. Прайс, Д. Дурбин, М. Джексон, Эдит Пиаф, М. Ланца, Андреа Бочелли — это голоса Вселенной. Слушая их, ты как-бы открываешь портал гиперпространства.

— Знаешь, что я думаю. Ты любишь красивые вещи, герань, фиалки, музыку не потому только, что обладаешь тонкостью чувств, кроме этого, мне так кажется, ты ощущаешь свою сверхъестественную природу. Ты цветок Небытия.

— Давай сделаем это сейчас.

— Прямо сейчас? Я очень волнуюсь.

Вельзевул налил немного мятной водки в стакан, добавил лед и передал его Саре.

— Выпей. Это сразу тебя успокоит.

Сара выпила водку до последней капли, минуту-другую сидела, приложив указательный палец к губам, затем посмотрела на Вельзевула и спросила:

— Ты не устал жить?

— Для меня в жизни есть много хорошего. И потом, это, наверное, самое главное, я не ощущаю бремя плоти, поэтому мне незнакомо чувство безысходности. Жизнь есть медленное умирание. Лекарства от смерти нет. Дряхлеющий человек упрямо цепляется за жизнь, он хочет, чтобы она продолжалась, хотя обессиленное тело старых людей не способно к новым наслаждениям. Почему? Отвратительная прелесть их упрямства заключается в сладострастном упоении земными благами и, конечно же, их привязанности к земным воспоминаниям.

— Что ты говоришь тому, кого собираешься увести за собой в чистилище?

— Обычно я говорю: смирись, насмешник несчастный. Пришел черед расплачиваться за все.

— Ну, мне ты этого не скажешь.

— Это еще почему?

— Да потому, что в этой жизни я за все заплатила. Не веришь?

— Кто бы поверил! — усмехнулся Вельзевул.

— Хочу быть молодой! Чтоб ни одной морщинки на лице не было! Так будь другом, исполни мое втрое желание. Но у меня есть один вопрос: я буду спать, пока мое тело будет меняться?

— Да. Но в состоянии твоем наступит такое ухудшение, что мне придется дежурить у тебя ночью. Нужно следить за твоим дыханием, щупать пульс, остальное уже тебя не касается.

— Только ты не сиди возле меня больше трех минут.

— Так и будет. А ты крещеная?

— Я американская еврейка.

— Это мне ничего не говорит.

— Дорогой Вилли, нужно ли тебе беспокоиться, что я крест ношу?

— И ты еще спрашиваешь? Крест сними обязательно и унеси его в другую комнату, как можно дальше от своей.

Сара смотрела на Вельзевула некоторое время в нерешительности, горящая рядом свеча отбрасывала теплый отблеск на ее бледное лицо: она то и дело сжимала губы и это сообщало ей печальное выражение. Ничем непримечательная женщина, с которой собственный брат обходился весьма бесцеремонно, что только усугубляло нервное напряжение и одинокая душа которой искала утешение в философии фатализма думала о тех двадцати годах, от которых столь неожиданным образом собиралась отказаться раз и навсегда. Куда они исчезнут, кто-нибудь да должен был знать. Она чувствовала себя совершенно обессиленной как раз в тот момент, когда требовалось принять важнейшее решение — и все из-за каких-то последствий, которые она и представить себе не могла. Волшебное превращение, обновление плоти она считала абсолютно невозможным. До сего дня не было таких случаев. Взбрело же ей в голову стать молодой! Но как отказаться от шанса помолодеть, когда вам неможется. Если превращение будет удачным, девиз дьявола на своем потолке она напишет золотыми буквами.

— Скажи, ты дашь мне своей крови? — спросила она, не предаваясь слишком бурно радости.

— Я своей кровью не разбрасываюсь, Сара.

— А я бы нож в тебя воткнула, чтобы нацедить хоть ложку дьявольской крови!

— Ты готова?

— Где там! Еще глоток водки и буду готова добраться до своей кровати.

Тем самым Сара уверилась в могуществе Вельзевула, однако ожидание чудесного перевоплощения наполняло ее тревогой и нетерпением.

Наступила пауза. За истекшую минуту никто не вымолвил ни звука.

— О чем думаешь, — подняв глаза, осведомился Вельзевул.

— О брате и его жене, — произнесла Сара. — За многое им придется ответить! Раньше я избегала столкновений, но больше не буду. Отныне они увидят меня торжествующую!

— Оставь их в покое, Сара. Они невоспитанные, эгоистичные и грубые люди.

— Мне-то от этого какое утешение? Я из сил выбивалась, чтобы угодить им, держала дом в чистоте. А-а! Они поставили меня в положение, при котором я могла только защищаться.

— Что ты ждешь от людей, которые впали в ничтожество?

— Но как трудно отказаться от мести! Как забыть, что они причинили мне много огорчений?

— Ты их прости.

— Чего ради ты о них беспокоишься?

— Не знаю, — ответил Вельзевул.

— Эх, нелегкое это дело. Да пропади они пропадом, уроды несчастные!

Уступая настоянию Вельзевула, хотя их чувства не совпадали, кое-что вызывало возражение, Сара согласилась не мстить. Вот так.

10. Утро следующего дня выдалось солнечным и теплым. Несравненный Вельзевул во всем блеске своей молодости, в которой магнетизм и свежесть брали верх над экстравагантностью, стоял возле кровати и смотрел на Сару восхищенными глазами. Не зная, что привело его в самое радостное расположение духа и по какой причине он удостоил ее своим присутствием, Сара села на кровати и стала натягивать на себя покрывало — что было тому причиной, она понять не могла. Но тут Сара обратила внимание на свои руки и ахнула. Нервно рассматривая то одну руку, то другую, то в изумлении обе сразу она стонала не переставая. Возбуждение принимало психопатический характер. С кровати Сара устремилась к зеркалу, затем лишь, бросив взгляд на Вельзевула, стала произвольно кружиться по комнате. Стоны и взрывы восторга раздавались теперь со всех сторон. Неизвестно, чем бы все это кончилось, не вмешайся Вельзевул в непривычное зрелище умопомешательства от радости даже при том, что избыток радости праздника не испортит. Он взял Сару за плечи и хорошо встряхнул, силясь привести ее в чувства. Ничего похожего до сих пор он не видел. Однако она никак не могла успокоиться.

— Опомнись, что с тобой?

— А что такое, Вилли? — очарованная своей внешностью, спросила Сара, продолжая любоваться собой в зеркале. — На себя душа радуется смотреть! Мне снова двадцать лет! Я молода и привлекательна. От всего этого просто дух захватывает. Что был бы мир без дьявола? День без ночи.

Сара подошла к окну, раскинула руки и крикнула:

— Эй, мир, вот и я!

После этого она коснулась пальцами лица, вздохнула, так, от избытка чувств, обернулась к Вельзевулу, показавшему себя добрым волшебником, и глядя на него с нежностью воскликнула:

— Я свежа, как розовый бутон!

— Какой замечательный дивертисмент, — хлопая в ладони, сказал Вельзевул, счастливый ее радостью. — Занавес опускается. Ты заслужила громкие неудержимые аплодисменты.

Волнение улеглось, и тогда Сара, исполненная важности, выступила вперед и поклонилась, как если бы была на сцене, которую закидали букетами. В течение минуты она вглядывалась в ту часть комнаты, которая представлялась шумным залом, затем обернулась в сторону Вельзевула и спросила:

— Что делать? Люди кричат: играй дальше!

— Умоляю, уйди со сцены, — с веселым блеском в глазах, сказал Вельзевул.

— Что скажешь, теперь? — спросила Сара, она встала в позу соблазнительницы и бросила на Вельзевула испытующий взгляд. — Уж не влюблен ли ты в меня?

Сказав это, она подумала, что не пройдет и двух недель, как Вельзевул женится на ней и она обретет его величие. Она была без ума от него, разделяла его вкус к искусству и моде, видела в нем существо высшего порядка и только о нем и думала.

— Послушай, Сара, в любом деле я всегда ценю результат, — ответил Вельзевул, приняв выразительный взгляд за жеманство. Какой женщине чуждо кокетство! — На этот раз результат меня впечатлил, хоть я не сомневался в благополучном исходе.

— Значит, я тебе понравилась! Ах, на долю мне выпал счастливый случай. Я имею полное право на это.

— Будь счастлива, моя Олимпия и знай, что молодость твоя не будет долговечным свидетельством моего могущества, — с притворной любезностью сказал Вельзевул. — Скажу тебе также, что молодость требует свежих мыслей и большой естественности.

— Рассчитывай всегда на мою преданность и знай, что я вся твоя, — воскликнула Сара, сама не своя от волнения.

Тут-то Вельзевул и решил напомнить о том, о чем часто она вздыхала:

— Как раз здесь уместно сказать тебе, что спокойствие души, которого ты желала, станет отныне невозможным.

— К черту его! Я наверху блаженства и не собираюсь отказываться от славы и денег! Я доверила себя умному руководству дьявола и хочу получить от жизни все, чтобы обеспечить себе блестящее будущее.

— Еще раз поздравляю тебя с переменой, — сказал он, бросая на нее взгляд, исполненный проницательности и насмешки.

— Ах, Вилли! Я переполнена радостью и слова благодарности, а также мои чувства к тебе, могу выразить только вздохом. Ты протянул руку помощи тому, кто, терзая душу, жаждал вырваться из тьмы — это акт высшего милосердия!

— Здесь слово милосердие кажется неуместным. Не забывай, что я сделал это не только ради твоего благополучия, но и ради себя самого. Вот что мне хотелось тебе еще сказать.

— Спешу заявить, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы приспособить все блага этого мира на радость себе одной! Я поставлю это своим третьим желанием и…

— Ты употребила фразу «приспособить все блага мира», — сказал он, прерывая ее. — Это вопит в тебе женское тщеславие. Ты ранила мое сердце.

— Почему? — спросила Сара чересчур взволнованная, чтобы говорить спокойно.

— Я сентиментален, а эти довольно нескромные претензии лишают тебя той простоты выразительности, которой ты должна обладать в двадцать лет.

— Да что с тобой? Разве ты не желал видеть меня такой? Дай мне шанс сделать новую попытку завоевать мир.

— Этот мир, так любимый тобой, уже завоеван мною — подхватив ее мысль, ответствовал Вельзевул.

Это был тот случай, когда из немногих слов понимаешь многое. Что же поняла Сара? А то, что имея покровителем дьявола она все равно будет предоставлена собственной судьбе. «Он обо мне не думает. Он ничем не пожертвует ради меня» — сказала она себе. Что же внушило ей уверенность, что она любима? Что было тому причиной? Увлеченность или самообман? Эти два чувства почти раны по силе, я могу утверждать это решительно, но душа женщины, а я недостаточно хорошо их знаю, для меня непостижима. Что бы там ни было, уверенность эта имела свои причины, вполне определяющие ее характер. Притом совершенно очевидно, что Сара была мало привлекательна, непростая женщиной с беспокойным умом, которая уже после встречи с дьяволом, возымела лестную мысль, что ее ждет блестящее будущее — потому она и поставила себе цель — выйти за Вельзевула. Что до него касается, он понимал, что движет женщиной, видел ее уловки и, обласканный ее вниманием, вел себя соответственно. Притом его учтивость и тонкая игра облекала собой всю эту пустоту и если бы игра не возбуждала любопытства его изощренного ума, наверное он бы не вынес ее общества. Глухой к ее чувствам, вечно погруженный в свои дела, и вообще слабо понимая женскую природу, он, при всем своем жизнелюбии, все же не искал случая войти в интимные отношения с Сарой, он не стал бы волочиться даже от скуки: с ней он держал себя вежливо, признавал в ней достоинства, отсутствующие у женщин ее типа и возраста, но не больше того. Его истинная сущность и безразличие к чувствам Сары как бы возводили его на условную высоту, с которой он смотрел на нее с известным снисхождением. Сара хоть и приуныла, — очень удивляла его медлительность, все же продолжала верить, что рано или поздно она возьмет свое, стало быть, сделает все, чтобы удержать его при себе. Вельзевул не единственный сколько-нибудь интересный мужчина в Нью Йорке, таких красивых, умных, образованных как он в стране немало, но вряд ли найдется еще один достойный того, чтобы его возвеличила женская восторженность. Она нашла его скорее благородным, нежели воспитанным, он выделялся значительностью своей особы, он обладал всем и никому не принадлежал и как таковой тронул воображение интеллектуальной женщины, а Сара, это видно по всему, и являла собой тот редкий тип умных и несчастных женщин, которых поэтизировали в прошлом не только за то что они выказывали себя независимыми от условностей света, но и за то, что они никогда не видели в красивой женщине свою соперницу и несмотря ни на что держатся своей позиции, к тому же Сара была чужда женского вероломства и, как подобает своенравной натуре, позволяла себе безрассудные выходки. Каждому понятно, как трудно любить противоречивого, сильного духом, лукавого, чтобы не сказать коварного, мужчину, который шел по жизни стремительным шагом и который судил людей тем более неумолимо, что сам он стоял выше всех смертных: как человек, он обретал себя во всем благородном, никогда не сомневался в себе и избегал всех тех заблуждений, в которые те впадали по своей несовершенной природе. Сара была очарована той стороной его личности, которая обнаруживает себя во всем романтическом и возвышенном, она восхищалась им, при всем том сознание уже зрелой женщины будоражила скрытая темная сторона, которая находилась в странном соответствии со светлой изысканной душой и легкими формами всего его тела. Эта темная, невидимая сторона, по которой она вздыхала, жила внутренней жизнью, не истощая неисчерпаемых сил его вечной молодости и была предназначена для великих дел. Рядом с ней горел неугасимый огонь вечной жизни и Сара жадным взглядом, способным видеть за горизонт, искала свет в бесконечном мраке. Путь к нему она должна найти сама. Как женщина, притязательная во всем, она не могла довольствоваться любовью посредственного или обыкновенного мужчины. Сколько их невежественных в искусстве и моде, убогих духом, не обладающих никакими талантами, вся отрада которых в еде и пиве, которые знают все и не знают ничего, а потому несут всякий вздор и чьи плоские взгляды заменяют мысль, она встречала в своей жизни. Было в ней что-то от мадам де Баржетон, которую Бальзак охарактеризовал так: «Будучи вынужденной выбирать между ничтожеством окружающих мужчин и отречением от любви, женщина, столь выдающаяся, должна была предпочесть последнее».

11. Наконец дело дошло до того, что однажды вечером Сара первая обняла Вельзевула и сделала это без всяких ухищрений. Он был в полной растерянности. Не дав ему времени опомниться, Сара приняла такую позу, что очевидность соблазнения стала угрожающе ясной. Смущение Вельзевула возросло до крайности, когда Сара уткнулась лицом в его шею и что-то прошептала ему на ухо. Затем она замерла у него на плече, видимо, утешенная мыслью, что любить — значить страдать.

— Ты называешь меня так, как никто не называет, — сказал Вельзевул, немного противясь нежным порывам Сары, которая была готова обхаживать его дальше.

Он высвободился из ее объятий, как только Сара подняла голову, и, с чувством, недоступным ее пониманию, улыбнулся. Безмерным должно быть его терпение к женщине, несчастной в жизни.

— Но твое настоящее имя такое старомодное и тяжеловесное. Как ты, такой изысканный, можешь носить его? — спросила Сара. Она положила руку на голову Вельзевула и погрузила пальцы в его густые волосы. Взор ее затуманился, душа витала в оссиановских небесах, озаренных золотым сиянием прекрасной любви, против которой зло бессильно.

— Хорошо. Пусть будет Вилли, — согласился он, сопроводив слова драматическим жестом, который свидетельствовал, что ему пришлось подчиниться из угождения ей. Затем он усмехнулся и добавил: — Вилли! Куда я гожусь с таким именем?

— Вот и не скажешь сразу…

— Я дьявол, я не Вилли! В этом все дело! Поглядим еще, годится ли оно.

— То-то! Не надо отрекаться от себя, чтобы принять американское имя Вилли. Конечно, ты не будешь в литературном равенстве с Уильямом Стайроном, но у тебя с ним теперь одно и тоже имя.

— Э! Так и быть, принимаю, но, словом сказать, это вовсе не значит, что я желаю быть милым мальчиком, который держится за твою юбку.

Сказав это, он принужден был принять усталый вид человека, которого ничто не удивляет, и встал с дивана, как раз тогда, когда Сара взяла его ухоженную руку и стала разглядывать тонкие, длинные пальцы. Она упивалась нежностью и осмелела от глупости настолько, что была готова долго целовать их, взглядом моля о снисхождении. Являясь дьяволом, не позволяющим себя любить, к тому же неискушенный в любви, а такие души обычно мстят за блаженную радость, он не мог допустить, чтобы его обласкала похотливая женщина. В ту минуту, когда Сара теснее прижалась к нему, в ее алкающей близости, дыхании, голосе он усмотрел выражение нарастающей страсти. Сразу же пришлось собраться: противник всякой ласки, перед которой бледнели все его чувства, он не собирался ни потакать ей в этом, ни поощрять ее в самообольщении. Между тем в смутном беспокойстве он отлично помнил, что стоит женщине увлечься, так она сразу теряет голову. Вот что его тревожило! Какой бы замечательной Сара не казалась, она была недостойна любви дьявола. Было ли это причиной того, что он не мог относиться к ней так, как она относилась к нему? Кто знает! И потом, наблюдая за женщинами и избирательно прощая им приличествующие слабости, он пришел к определенной мысли, что ни одна из них, любя мужчину, не может обойтись без того, чтобы не внести в отношения с ним свой расчет. Я позволю себе другое объяснение: не то чтобы Вельзевул опасался поставить себя в зависимое положение от женщины, ведь нет таких отношений, которые отличались бы длительным постоянством: он видел, как часто женщины впадали в безрассудство, как часто играли чувствами влюбленных в них мужчин, так вот, Вельзевул, единственно из удовольствия возразить, как-то сказал, что существует два типа мужчин: первый составляют те, кто слишком упрощают природу женщины, считая, что они виноваты лишь в легкомыслии, второй тип самый многочисленный и состоит он из числа тех, кому они отравили жизнь. Стало быть, вряд ли он боялся Сару, дерзнувшую возомнить себя ему равной, просто являясь мыслящим существом он был склонен обдумывать свои поступки, стало быть, он не считал правильным доверять ей, и сейчас, в минуту озарения, он сказал себе, что между ними установились отношения в русском духе, когда каждый тщательно скрывает свои мысли, вместо того, чтобы их высказать. Вообразите теперь, какие чувства будоражили Сару после того, как она помолодела. Скромная с виду, она была хороша собою. При таких-то обстоятельствах в ней ничего не осталось от той уставшей, несчастной женщины, которая свыкнулась с одиночеством и от жизни больше ничего не ждала. Вступая в жизнь снова, она была исполнена радости и надежд. В запасе у нее еще одно желание. Ничто так не обольщает молодость, как уверенность в собственных силах, а у нее ко всему прочему в покровителях был сам дьявол. Отныне войдя в комнату, Сара искала глазами зеркало, а найдя его, смотрела на себя глазами счастливой женщины. Если раньше она оживлялась, только лишь говоря о кино и литературе, то теперь, дозволяя себе томную вольность в поведении, она, утомляя Вельзевула своей навязчивой прихотливостью и пренебрегая скромностью, все чаще бросала на него откровенные взгляды, словно спросить хотела: «Уж не вздумал ли ты жениться?» Постепенно преследование обратилось для нее в сексуальную одержимость. Вельзевул ломал голову и не мог понять, как сказать, не обидев ее, что он прежде всего дьявол, а она — женщина, живущая при нем в компаньонках, как дать понять, что их отношения исключают близость. Тем временем Сара, проникнутая сознанием своих женских обязанностей, старательно выполняла все работы по дому с той добросовестностью, которая, обычно, не требует одобрения. Как и прежде она читала книги и смотрела старые голливудские фильмы по каналу Тернера. Однако большую часть свободного времени поглощали заботы о своей внешности. Она стала покупать, вдруг возымев интерес, а может и по причине сомнения в себе, самые дорогие средства по уходу за кожей и волосами. Словом сказать, у нее была нежная, увлажненная кожа, свойственная двадцатилетней девушке и даже притом, что Сара чувствовала себя такой, она не смогла устоять против дорогой косметики, покупать которую раньше не было возможности по очень простой причине — не хватало денег. Ситуация изменилась, когда денег стало в избытке: Сара бросилась покупать самые лучшие питательные крема, лосьоны, тоники, сыворотку, помаду, тушь, тональные крема. При этом предпочтение отдавалось Estee Lauder и La Mer, а также органической продукции калифорнийских компаний. Очень она хотела нравиться Вельзевулу. Перевоплотившись в себя молодую, Сара еще усерднее, чем прежде искала его внимания; тонкотелая, цветущая, с густыми волосами и ярким взглядом она погрузилась с головой в состояние полного упоения жизнью: с деньгами, которыми ее обеспечил Вельзевул, она могла позволить себе покупать самую дорогую одежду, обувь, сумки, модные аксессуары и все это придавало ей новые силы. Самолюбие Сары так возросло в доме Вельзевула, что она стала испытывать презрение к скромной жизни. Однажды, теплым зимним днем, счастливая и гордая она шла по улице в черном пальто из викуньи с воротником из шиншиллы от Oscar de la Renta, пальто было надето на белое платье от Marc Jacobs, на ногах почти до колен сапоги от Manolo Blahnik, глаза закрывали солнцезащитные очки Ray Ban, в руке была бежевая сумка от Tiffany, которая стоила чуть меньше, чем пальто и в довершении всего на шее была повязана шелковая косынка от Guess by Marciano. Она вдыхала божественный запах духов Белый Лен и чувствовала себя королевой. Путь озаряли лучи ее собственного великолепия. Бывают в жизни минуты, когда восторженность ослепляет человека настолько, что он теряет чувство реальности и погружается в совершенные мечты, которые затмевают ее своим блеском. Надо сказать, что честолюбие Сары страдало от того, что ее не принимали ни в одном знатном доме Нью-Йорка. Будучи из низких слоев общества и тяготясь своей несостоятельностью, она при этом испытывала благоговейное уважение к тем, кому даны исключительные возможности. Мало того, она чувствовала к ним доверие и была несвободна от влияния их нравов. Стало быть, к тем образованным, богатым и чрезвычайно успешным людям, которые вращаются в высших сферах она относилась с двойным чувством восхищения и зависти. В лице знаменитой аристократки Глории Вандербильд она создала образ благородного существования. «И что я теперь? Молода и привлекательна. Конечно, счастью быть молодой я обязана дьяволу, он все может. Какой же он замечательный! Кто может сравниться с ним? Стоит ему захотеть и я войду в избранный круг богатых людей», — с воодушевлением сказала она себе и рассудила, что если ей удастся втереться в их закрытый клуб, она сделает все, чтобы стать там своей, и может даже без помощи дьявола легко упрочит свое положение в высшем обществе. Когда она вышла на Мэдисон-авеню, ведущую к роскошному беломраморному магазину Ральфа Лорена, там она собиралась что-нибудь купить, она увидела девушку лет восемнадцати, она была так очаровательна, что сердце Сары сжалось от невыразимой тоски по той природной чистоте и нежности, которой она сама была лишена. Лучи Сары померкли. От лица той девушки веяло теплом и свежестью, словом, вся прелесть ее юного очарования затмевала бедность одежды. Внешность говорила за нее. Равно чистая душой и простодушная, она была олицетворением девственности и непосредственности и как все непорочные создания, надо полагать, думала и чувствовала от полноты сердца. Внутренняя красота всегда проявляется и во внешности, а внешность таких людей всегда обаятельна. Сара смотрела на нее в совершенном замешательстве и в этом состоянии была готова пожертвовать третьим желанием, ее ум изнемогал, она задыхалась от желания стать такой, как это юное прекрасное существо. Не сумев подавить стон, исторгнутый у нее отчаянием, она подняла глаза к небу и прошептала: «Господи! Разве ты не видишь, чего я хочу». Но тут вспомнила о дьяволе и мысленно обращаясь к нему, сказала: «Вилли, займись этим». Покуда Сара умоляла Бога и просила дьявола, слева показался роскошный, сияющий изнутри светом, белый особняк, в котором помещался магазин великого Ральфа Лорена и она, забыв все, устремилась к нему, охваченная жадным желанием купить там все, что ей понравиться.

12. После обеда усталость овладела Вельзевулом, тяготясь чувством, ему не подвластным, он в изнеможении упал на диван. Оттуда он смотрел на Сару, она собирала со стола посуду и относила все на кухню и вскоре задремал, укрывшись шерстяным пледом, который Сара, полная предупредительности, положила на подушки. Сара полагала провести вечер за беседой, поэтому она не стала мыть посуду и пришла из кухни с тем, чтобы, как водиться, поговорить вечером. На столе горели свечи, роскошь обстановки была погружена в уютный полумрак. Сара села в кресло, обтянутое пурпурным бархатом с подлокотниками красного дерева, вытянула ноги и со вздохом откинулась назад, склонив голову к левому плечу. Она решила его не трогать, пусть спит. Минуту-другую, она смотрела на ровное, спокойное пламя свечей, потом перевела взгляд на буфет из палисандрового дерева, стекла которого отражали их мерцающий свет, как и поверхность буфета, украшенного резьбой. Она понимала, что расставшись с Вельзевулом она лишится возможности находиться в этом красивом и великолепном доме, а значит и вести богатую и размеренную жизнь и содрогнувшись, снова почувствовала умопомрачительное желание продлить теперешний образ жизни и не только потому, что рядом с ним она наполнялась ощущением своей значительности. Она сидела в оцепенении неопределенное время, глаз не отрывая от картины, затем опустила голову на руку и, погрузившись в мысли, подумала: «кто, владея богатством, желает с ним расстаться?» До встречи с дьяволом она жила скромно, чтобы не сказать бедно, не притязая на руководство томилась однообразием и тихо увядала в родном доме, где брат и его жена дали ей понять, что она ничто. Больше всего возмущало то, что своей пассивностью он одобрял ее поведение. Эта женщина с дряблыми щеками, которые она имела глупость ярко румянить и маленькими глазами без ресниц, под складками обвисших век, являла образец еврейской мелочности, словом, она блистала жадностью и глупостью. Таким образом Саре не по душе было сознавать, что жизнь ее лишена развития и такой она и останется. «Вот она, жизнь» — думала она не раз, уныло глядя в окно, и не способная утешиться от отчаяния. Эти мысли и чувства вносили столько терзаний в жизнь самую посредственную, а Сара, как и все люди, хотела того, чего у нее нет. Какая женщина в ее возрасте не мечтает о молодости, красоте, богатстве, любовной страсти. Теперь круг жизни ее расширился, появились новые возможности, она полюбила не кого-нибудь, а самого дьявола, ослепившего ее своим великолепием. Однако, как бы не была она очарована им, отдавать себя в его полное распоряжение она не собиралась. Хотя Сара старалась как могла угодить Вельзевулу, ведь всем, что у нее есть она обязана ему, старалась она не столько ради него, сколько ради себя. Тут вздох, исторгнутый из глубин уставшей души, заставил Сару обратить внимание на Вельзевула.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она с покорным видом.

— В последнее время неважно, — ответил он. — Плохо сплю, весь день чувствую себя разбитым и несчастным, на жизнь смотрю с тупым равнодушием, как Жан-Жак Руссо.

— Вот как! — проговорила она, крайне удивленная, и тут вспомнила, что несколько дней назад она положила под матрас Вельзевула Библию. Зачем, спросите вы? Прежде всего для того, чтобы его образумить. В этом вся задача. Значит, святое писание действует на грешную душу. Это не только превосходно само по себе, но и внушает надежду, что вялому Вельзевулу будет чуждо его величие, наконец он раскроет свои объятия для нее, они сблизятся и Вилли будет принадлежать ей одной. Они станут жить вместе: она, он и дьявол. Очень она хотела играть первую роль в этом трио. Она молода, привлекательна и уже пришла в себя от потрясения, вызванного столь ошеломляющей переменой в ее судьбе. Могла ли она позволить, чтобы ее чувства чахли в тени красивого мужчины. Мысль о том, что она добилась своего, вызвала у нее улыбку. Не для того, чтобы выяснить причину веселья, а просто из любопытства, Вельзевул спросил:

— Чему ты улыбаешься?

Сара онемела от неожиданности: прежде всего она подумала, на чем он хочет ее поймать: затем в голову пришла мысль, что она зашла чересчур далеко с Библией. Что ни говори, а Библия поразила его в самое сердце.

— Ах, завтра день рождения жены брата. Я подумала, что будет с ними, если я появлюсь в своем теперешнем виде, оттого-то я и улыбнулась.

— Хочешь их разозлить, как я понимаю, — спросил он, не зная, что думать.

— На что они мне! Ради чего мне мучать себя?

— Они знают, что ты здесь?

— Откуда же им знать! — ответила Сара, счастливая самой мыслью.

— Что со мной, не понимаю, — проговорил Вельзевул, он сел, опустив ноги на пол и сложил руки на коленях. — Сны вижу какие-то странные.

Вместо ответа Сара подумала, что величие злого гения и слабость несовместимы, а раз Вилли ослаб, он теперь в ее власти. Но чего ей это стоило! Затем она обратила к нему свое озабоченное лицо и сказала:

— Ах, Вилли! Дорогой мой, ты мало бываешь на воздухе. Вот и все.

Вельзевул внимательно посмотрел на Сару и, принимая всерьез ее притворство, сказал уныло:

— Ты права, последнее время я почти не выходил на улицу. Усталость моя свыше всякой меры.

Его бледное лицо и в целом несчастный вид едва не понудил Сару открыться ему, а она без слез не могла видеть его таким, но вместо этого, опасаясь последствий, она нашла слова утешения. Впрочем, эти слова мало что значили, поскольку исходили от человека, которого ничто не могло побудить к откровенности. Когда они вдвоем обедали, Сара внимательно посмотрела на Вельзевула, который всем своим видом выражал недовольство, в ту минуту, возвысив тон, он сказал: «Ты сама не понимаешь своего счастья». У Сары было возражение, но сказать: «Все зависит от тебя» она не смогла оттого, что внезапно ощутила присутствие дьявола и этим встревоженная, она помрачнела и задумалась. У нее было какое-то предчувствие, что отдавшись Вельзевулу она сблизиться с дьяволом, а ведь он, скажем прямо, женоненавистник. Эта мысль, как булавочный укол, причинила ей острую, ноющую боль.

13. На другой день после того, как Вельзевул пожаловался на изматывающую его усталость, Сара удвоила свои заботы, в них нежность истекала медом. После позднего завтрака, за которым он то и дело кашлял, Вельзевул сказал, что чувствует слабость в теле и лег на удобном старинном диване, обитом серым миткалем в мелкий узор. Сара укрыла его шерстяным пледом и села в кресло напротив него. Она спросила, не хочет ли он послушать прекрасные стихи, умолчав, что все они о любви. Прочтя избирательно пять или шесть стихотворений, она направила разговор на тему, ее волновавшую, говорила неуверенно, путано, пока не спросила прямо:

— Скажи, любишь ли ты меня хоть немного?

Вельзевул избавил себя от труда отвечать на этот вопрос. Он кивнул и минутой позже сказал:

— Дай мне таблетку Адвила, голова болит.

— Может быть, позже ты полюбишь меня, когда поймешь какая я хорошая и увидишь, как я стараюсь сделать тебя довольным, — сказала Сара, обращаясь к Вельзевулу, но не глядя на него.

Прошло уже больше месяца, но любовь его по-прежнему оставалась платонической. Сара предпочла бы созерцанию действие. Если раньше она оправдывала медлительность Вельзевула тем, что он в любви неопытный мужчина, то со временем устав ждать, когда он снизойдет до нее, Сара, возомнив себя равной ему, стала требовать любви. С непреклонностью властной женщины, которая знает, чего она хочет, Сара питала себя надеждой, которая была не более, чем любовным заблуждением, что Вилли пленился ею, но из гордости скрывает свои чувства. Любовь говорит сама за себя: сомнения омрачают ее, уверенность ей не свойственна, и к бессмертию души равнодушна она. Редко случается, чтобы чувства были равной силы. Розы дарят свой прелестный запах во время цветения, но красотой они обязаны форме и цвету одновременно. Ромео и Джульетта недолго были счастливы друг с другом. Вполне вероятно, что за нашим побуждением лелеять свою любовь скрывается неосознанный страх исчерпать ее раньше времени, что несомненно, тогда из того факта, что дьявол воплотился в человеке и носит христианское имя Вилли, следует, что любопытствующий дьявол уподобился ему, чтобы преисполниться любви, которая была ему незнакома, думала Сара, впадая в долгие размышления. В отношениях между мужчиной и женщиной, когда общение больше не доставляет им радости, нет вины того, кто строит свои расчеты на доброжелательности другого. Тщеславие мучило Сару, она понимала, что обладание дьяволом, значит обладание всем. Ну, оставим ее в стороне пока и немного поразмышляем на тему, которая уже задана как бы непроизвольно. И вот что я хочу сказать о любви. В конце концов в этой истории все к ней сводится. Пусть бы речь шла о самой обычной любви, не отмеченной печатью большой духовности, я не стал бы о ней писать, я вообще не способен написать и трех слов в похвалу такой любви, но здесь исключительный случай. Так вот, в литературе вся суть правды в образе, который вмещает факт и идею, а чтобы выразить мысль в образе следует сказать, что любовь — прекрасный плод, мало пригодный для торговли, плод этот, требующий живого чувства и всех оттенков страсти, созревает только тогда, когда мы вкладываем в это чувство всего себя и немного интриги, короче говоря, любовь наполняет сердце поэзией романтики, а благоговейный трепет, всегда безрассудный в своей восторженности, преображает не только дух впечатлительного человека, но и его внешность, особенно в случае, когда человек чувствует себя избранным для возвышенной любви. В таком состоянии истовый влюбленный готов умереть не за свою, а за чужую идею. Это свидетельствует о благородстве души, способной проявлять мягкость в одном случае и нетерпимость в другом. Отсюда тому, кто увлечен парадоксом, становится понятным почему такая женщина как Сара, а она была в высшей степени своенравна, бросалась из одной крайности в другую. И вот тому свидетельство. Понадобилось немного времени, чтобы Сара возомнила, что по уму она родная сестра дьявола, но без его глубокого знания жизни, метафизики и дара наблюдательности, столь свойственного меланхоликам, склонным к умственной деятельности. Быть может, здесь нет ничего особенного, если взять во внимание, что Сара, как, впрочем, и любой другой человек, ощущала в себе дьявола. Но вот что самое важное, она чувствовала в себе еще и силу, враждебную его величию. Следует сказать, взяв на анализ всю совокупность обстоятельств, что их взаимоотношения несмотря на то, что они тянулись друг к другу, не были искренними: каждый был занят своей игрой. Сара начинала внушать ему беспокойство, постепенно она погружалась в болото интриг и тянула его за собой. Недавно Вельзевул, понимая, что обманулся в женщине, сказал ей:

— Я стал зависеть от тебя.

На лице Сары изобразилась надменная усмешка.

— Именно такой мужчина мне нужен, — весьма дерзко сказала она.

Хоть Вельзевул был недоволен, он улыбнулся.

Когда Сара с самой сладкой улыбкой и взглядом, который как бы вопрошал: «Что такое?» подошла к нему близко, он и говорит:

— Ты власть мою признаешь?

— Да.

— Желаешь ли искупить свою вину?

— Нет, — ответила она тихим голосом.

Вельзевул понял все, он бросил на Сару пронизывающий взгляд, ожидая продолжения. Но Сара молчала.

— Все может быть сказано в одном слове, — произнес он.

— Ты боишься, что я могу навредить тебе? — поинтересовалась Сара.

— Думай, что говоришь! Мне навредить нельзя, — был ответ.

— Какой вздор! — последовало восклицание. Насладившись замешательством Вельзевула, Сара добавила, — Ты наивен, мой милый.

— Что за люди женщины! — вздохнул Вельзевул.

— Признайся, я твоя первая любовь, — спросила довольная Сара, тщеславие ее было польщено.

— Твое присутствие здесь меня ни к чему не обязывает.

— Думаешь я смирюсь с тем, что ты меня терпишь и позволяешь любить себя!

Тогда, выведенный из терпения, не уставший от своего пуританства и не познавший в любви наслаждения, Вельзевул сказал ей:

— Ты всем обязана только мне. Хотела жить красивой жизнью, я дал тебе деньги. Затем, ты захотела помолодеть, я сделал тебя молодой. Тебе и этого мало!

— Много мне надо, чтобы быть счастливой!

— Можно ли требовать большего? — вскричал Вельзевул.

— Вот они, мужчины! Всегда торгуются, когда открывают женщине кредит!

— Я не торгуюсь! — подхватил Вельзевул.

— Ты находишь? А мне кажется, ты это только что доказал.

— Что тебе еще нужно от меня?

— Ах, Вельзевул, дьявол души моей! Люби меня.

— Это, что за глупость? Согласись с этим! Ты меня совсем смутила, — проговорил он, после недолгого молчания. — Пойми, наконец, мы с тобой оба не годимся в любовники.

— Ты сам не веришь тому, что говоришь. Нам ведь хорошо вдвоем: я себя посвятила тебе, — возразила Сара, пытаясь отстоять свое право быть возлюбленной дьявола.

— Э! Ты, я вижу, хочешь жить моей жизнью, — язвительным тоном бросил Вельзевул.

В воодушевлении Сара воскликнула:

— Хочу! Это мучит меня.

— Тогда твоя жизнь утратит чистоту и реальность.

— Я готова к любым испытаниям! Начало мною уже положено.

Вельзевул пришел в замешательство. Он опустил глаза, встревоженный тем, что Сара так настойчива, покачал головой и в манере Мольера, вполголоса сказал в сторону:

— Вот до чего может довести одержимость. Что ж, паясничай ради удовольствия и будь счастлива. Кстати, я тебе признателен за развлечение.

Сказав это, Вельзевул удостоил ее поклоном.

14. Кашель не прекращался уже три дня. И надо же было случиться, что на четвертый у Вельзевула поднялась температура. Он не жаловался на слабость, но вид у него был бледный и вялый. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что он болен.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Сара. Она остановилась на середине комнаты и внимательно посмотрела на Вельзевула, сидевшего тихо и неподвижно в глубоком кресле в самой отдаленной части гостиной. Его обессиленное тело требовало отдыха. Он устал, а день был долгий и трудный. Видеть обычно бодрого Вельзевула несчастным не большая радость, тем не менее она ликовала оттого, что ему не хватает ума, чтобы понять, что виной всему Библия под его матрасом. Святое писание довело дьявола до такого изнеможения! Но смелое решение таило в себе опасность. Если Вельзевул узнает о том, что именно на него плохо действует, могут получиться большие неприятности.

— Чувствую себя разбитым, — отозвался он, глядя на Сару своим непроницаемым взглядом, который придавал его унылому лицу почти апатичное выражение. Под влиянием этого разговора он почувствовал, что его привязанность к Саре стала еще нежнее. Она добрая женщина, так искренне сочувствовала ему, что это не могло не усилить его симпатию к ней.

— Ты простудился. Ложись в постель.

Вельзевул медленно перевел на нее уставший взгляд, как человек, которому трудно собраться с мыслями, и с тем же чувством грубо сказал:

— Я не хочу, мне в кресле удобно, — и отрицательно мотнул головой, так как это не отвечало его желанию.

— Я тебя не спрашиваю. Быстро в постель!

С этими словами Сара потянула его за руку, он подчинился требованию, и как всегда, метнул в нее недовольный взгляд: он был против того, чтобы она давала ему прямые советы. На этот раз он встал с таким трудом, что Сара сопроводила его в спальню. Там он сел на кровать с грустью убедившись в том, что его сильный организм не устоял перед обычной простудой. Сара стояла перед ним, сложив на животе руки, при том, что она была неспособна облечь в слова те нежные чувства, которые ее томили, она с жалостью смотрела на любимого мужчину, теперь такого слабого по нездоровью и испытывала непреодолимое желание раздеть его и уложить в постель, а потом, как оно и полагается, лечь самой и прижать его к себе.

— Если тебя немного смущает мое присутствие, разденься под простынею.

— Зачем мне раздеваться? — спросил Вельзевул, мало что понимая.

— Я натру твою грудь горчицей.

— Не надо, — как-то неуверенно сказал Вельзевул, отирая вспотевший лоб.

— Это успокоит кашель.

— Он скоро пройдет, — вполголоса произнес он.

— Ты всю ночь кашлял, — напомнила Сара, она с жалостью смотрела на Вельзевула, в душу которого пыталась проникнуть, и отгоняла от себя мысль, что болезнь, расточившая все его силы, была творением ее рук. На душе у нее было неспокойно. А все потому, что она боялась обнаружить перед его лицом свое вероломство. Суть в том, что уже второй месяц она красиво жила, как говориться на широкую ногу, жила жизнью, полной наслаждений, за счет доброты и доверия Вельзевула. Чем была бы она теперь, не встретив его в парке.

— Ну и что, — возразил он.

— Да ты схватил простуду!

— Думаешь?

— А что тут думать! Я буду лечить твою простуду. Иначе ты заболеешь и будешь винить в этом меня. Снимай рубашку, ты весь мокрый. Давай, снимай. Будь смелее. Ты как ребенок. Без меня ты ничего не можешь!

— Я не заболел.

— Вы мужчины такие упрямые, должно быть сам черт вам помогает, поэтому вы ничему не учитесь.

Вельзевул не торопился с ответом.

— Это всего лишь простуда, — сказал он минутой спустя.

— А если дело дойдет до астмы. У тебя есть насморк? Чувствуешь, как пахнут мои духи? Раздевайся или я сама тебя раздену.

Вельзевул посмотрел на Сару с каким-то сложным, трудно выразимым чувством. Он уже свыкся с мыслью, что ей лучше не возражать. Итак, Вельзевул был вынужден лечь в постель. Когда Сара принимала такую позу и говорила таким тоном, да еще в такую минуту, он чувствовал себя беззащитным: мнимое могущество женщины при подобных обстоятельствах забавляло его, хотя и являло собой всего лишь игру воображения. Легко можно предположить, что он позволил ей войти в роль и быть носителем власти, превышающей власть дьявола.

— Тебе лучше выйти, пока я буду раздеваться, — сказал Вельзевул, недовольный ее расчетом.

— О! Я, конечно, не останусь с тобой, — раздраженно бросила Сара.

— Ну, чего ты ждешь?

Вельзевул понимал, что Сара не может устоять против соблазна увидеть его голым, а тут нашелся подходящий случай. Сара усмехнулась и с вымученным безразличием ответила:

— Только не думай, что я ищу причину покинутьтебя!

С этими словами она удалилась. Чувствительный Вельзевул стал снимать одежду, понимая, что лишил Сару удовольствия присутствовать при этом и, радуясь тому, что он остался один, подумал снова, что лишь посредством какой-то таинственной силы она приобрела над ним такую власть.

Через пять-шесть минут Сара вернулась с высокой керамической кружкой. Вельзевул, ощущая себя мужчиной без воли, которому приходится влачить жалкую жизнь, лежал голым под простынею, которую он натянул до самой шеи. Положение было серьезным, как человек умный и гордый, он решил подшутить над собой.

— Женщина моя, я твой! — сказал он, несколько театрально, разводя руками.

— Мой бедный, дорогой Вилли, — воскликнула Сара и протянула ему кружку. — Пей.

— Что это?

— Отвар чертополоха. Я буду лечить тебя по методу доктора Мейербера.

— Карла Мейербера?

— Да.

— С ума сошла! — вскричал Вельзевул, в глазах у него потемнело. — Я лично сварил его в смоле.

В тот самый день суждено было им поругаться. Сара любила спокойную домашнюю жизнь, которую отождествляла прежде всего с уютом. В полночь, как обычно, она погасила верхний свет, зажгла лампу с оранжевым торшером в углу и забралась с ногами на диван, собираясь полистать журнал. И как сидела, так и задремала. Было поздно, усталость брала свое — ей хотелось спать. Какое-то время спустя из соседней комнаты, дверь в которую была открыта, послышался шум, Сара открыла глаза, таким неожиданным и непонятным был этот шум, она не успела прийти в себя, как увидела перед собой Вельзевула.

— Ты коварная женщина, Сара, — говорит он ей, в крайнем возбуждении.

— Да что ты! — удивилась она, заметив, что руки он держит за спиной.

— Очень коварная, — повторил Вельзевул.

— Ну, раз ты об этом говоришь, может объяснишь в чем дело, — в полной растерянности и тревоге проговорила Сара и вдруг видит — у Вельзевула в руке Библия.

— Что это? — вскричал он, потрясая книгой.

— Библия, — тихо говорит Сара. Лицо у нее было бледное и смотрела она как-то странно.

— Я и сам знаю не хуже твоего! — негодовал Вельзевул.

— Дорогой мой, откуда она у тебя? — с беспокойством спрашивает Сара.

— Что? Кому, как не тебе, это знать! Постыдилась бы хоть притворяться!

Сара откинула плед, встала с дивана и опустила голову к рукам, сложенным на груди. В этой сокрушенной позе была мольба о прощении.

— Ну, хорошо, — произнес Вельзевул. Не мог он кричать на женщину в таком виде. И потом было ему любопытно, как она выпутается из этой истории. — Даю тебе шанс оправдаться, хотя, сказать по правде, мне хочется тебя убить.

Тут Сара в слезы: смотрит в сторону и говорит:

— Надо закрыть шторы, кто-нибудь увидит в окно, что мы ругаемся.

— К черту соседей. Я жду от тебя вразумительного объяснения.

— Только, ради бога, Вилли, не принимай все это близко к сердцу, — всхлипнула Сара.

— Но как ты решилась принести в мой дом Библию!

— Как решилась? — вторит ему Сара. — Да их тут у меня две.

Вельзевул так и ахнул.

— Ты во что бы то ни стало хочешь навредить мне, — сказал он, после долгого молчания. — Я плохо сплю, меня мучит бессонница, в голову лезут разные мысли, а все потому, что тебе вздумалось сунуть под мой матрас эту….

— Книгу Бытия, — подсказала Сара.

— Разрази тебя громом! — воскликнул Вельзевул. — Бог создал женщину, чтобы соединить в ней все недостатки другого пола, а в тебе они обострены до крайности. Ты безумна! Твое присутствие я нахожу обременительным для своего спокойствия. Один твой вид приводит меня в содрогание. Ты безнадежно глупа, если надеешься подчинить меня своей воле. Человек не может противостоять мне, ибо я рожден властвовать над ним…

— Да замолчи же ты, наконец. Ты что слепой, не видишь, что я стараюсь ради тебя. Из кожи лезу, чтобы ты достиг чистоты мысли и ясности в собственной жизни. И тут без Библии не обойтись.

— А зачем, прости Господи, тебе это нужно.

— Я хочу, чтобы ты стал лучше. Ты живешь с какой-то отрешенностью в этом мире и в том и ничего не делаешь, чтобы повысить ценность личного опыта.

— Куда там, мне. Весь сдулся, — усмехнулся Вельзевул. — Надеялась, что я попаду под твое влияние, не устою перед женскими интригами и еврейской изворотливостью, сдамся, не увижу опасность своего положения, упаду к твоему мутному источнику! Нечего и думать о том, чтобы я простил тебя, даже если ты — язва моя, раскаешься в своем предательстве. Ты понудила меня спать на Библии! Я никогда не забуду этого. На все есть свои наказания. Как же это безнравственно! Как это по-женски любить и ненавидеть, жить этими чувствами, иметь какой-то личный интерес…

— О, Вилли! Не будь таким… американцем.

— Ты осквернила себя, злоупотребив моим доверием, — вскричал он.

— Не заходи чересчур далеко.

— Как так?

— А так вот… Вопрос не в способе осуществления, а в намерении. Признаюсь, что ошиблась в выборе. Вот и все. В конце концов я ведь о тебе думала.

— Почему краткость жизни не внушает тебе беспокойство за себя, а?

— О, я много думаю о себе. Я словно поток чувств, мыслей, идей, впечатлений.

— Кажется мне, этот поток угрожает размыть мой берег.

— Ты становишься желчным, а когда ты такой, ты втягиваешь меня в конфликт.

— Ты сама, провалиться тебе в преисподнюю на вечные муки, провоцируешь ссоры.

— Все ссоры из-за тебя, — возразила Сара. Несмотря на страстную тираду, обрушенную на ее бедную голову, она продолжала стоять на своем.

— Только когда ты сама меня к этому побуждаешь.

— Издеваться надо мной доставляет тебе удовольствие.

— Мне доставляет удовольствие искренность наших отношений.

— Это ты говоришь мне, которая знает тебя? Искренности в наших отношениях не больше, чем правды в коммунистической пропаганде.

— Мне тебя жаль. Хотя ты осмелилась сделать то, о чем я кричу, как человек раненый в сердце, я не буду тебя наказывать. И не говори мне больше, что старалась ради меня, я не слепой и вижу, что ты обольщаешь меня в надежде привязать к себе.

— Ты прощаешь меня?

— Но не добродушие побуждает меня быть терпимым.

— Тогда, что же?

— Так знай же, — надменным тоном продолжал Вельзевул, — я вынесу все твои неистовые вопли, наглость и вероломство ради надежды написать хорошую книгу. Прежде всего мне надо насмотреться любопытных сцен. Да, моя дорогая, мы не живем с тобой безупречной жизнью, но кое-что хорошее в ней есть.

— Да, а что? — воспрянув духом, спросила Сара. Она была тронута суровыми и обнадеживающими словами его.

— Твои пироги с капустой.

15. После этого злосчастного случая Вельзевул как бы отстранился от Сары. Он за весь день не сказал ни слова. Он даже обедать предпочел вне дома. Эта демонстрация пренебрежения подавляла Сару. «Какое право имею я сблизиться с существом столь совершенным», твердила она, тяготясь тем, что, живя в его доме, она решительно ничем себя не проявила. Она чуть не упала духом в пропасть, такую глубокую и безмерную, ужасную во всей своей неотвратимости нравственных страданий, но вдруг — яркие идеи и глубокие мысли в их истинном значении, как мы знаем, приходят к нам неожиданно, она подумала о том, что легко получила то, что не требовало приложения больших усилий. И как было тут не подумать, что она принадлежит дьяволу. Она всегда искала покровителя, для которого предназначались ее высокие творческие способности и вот нашла и его самого, — из всех талантливых людей он единственный действительно великий, и среду, красота которой даже ей показалась крайностью. Все вместе взятое привело ее к мысли, что она особенная женщина, не какая-нибудь потаскушка, живущая бесцветной жизнью, а особенная, таким женщинам, разумеется, требуются усилия, чтобы быть простыми. В этих видах она перестала терзать себя обвинениями и ближе к вечеру, ограничившись простым отрицанием личной вины, решительно обратила свое недовольство против Вельзевула. Сара накрыла стол к ужину, но он не пришел. Она так и не смогла поговорить с ним. И совсем не из желания быть прощеной она искала этой встречи. Сара понимала, что их привязанность исчерпала себя, мужчина, которого она боготворила все чаще углублялся (Ах, простите, мне этот цветистый оборот,) в пещеру своего одиночества. Вельзевул уже не казался слишком возвышенным, человеческое в нем умаляло присущую великим исключительность, да и сама она все чаще уходила от него с расстроенным видом или со смятением в душе из-за того, что он, не прибегая к двусмысленным оговоркам, давал понять, что горит желанием избавиться от нее. Упреки, разоблачение и утверждения пришли в коротком письме, которое она написала, видимо, в состоянии умопомрачения от избытка тех чувств, которые мучили ее. Это письмо она вложила в конверт с маркой, в адресе написала: «Ему», там же, где следует отметить отправителя, обозначила себя: «От той, которую единственной зовут». Этот конверт со странным по содержанию вложением, она положила ему на кровать. Было поздно, когда Вельзевул вернулся домой, в одиннадцать или где-то около этого, Сара уже лежала в постели. Утром, даже и не думая о том письме, Сара спокойно завтракала болонской колбасой, тостами и сыром Филадельфия. Вельзевул вошел на кухню, раньше, чем Сара услышала его приближение. Молнии метали его глаза, он остановился перед круглым столом, за которым Сара пила свой кофе, и потрясая запиской воскликнул:

— Что это такое?

Голос его звучал громко.

— Я сделала признание, — бросила Сара и с видимым безразличием опустила глаза в чашку. При одном только взгляде на Вельзевула ей стало не по себе. Этот всплеск гнева напугал ею.

— Твоя глупость выводит меня из себя.

— Признание такое глупое?

— Все это — вздорные измышления не совсем здорового ума!

Сара пожала плечами и поджав губы изобразила растерянность.

— Я тебе прочту, суди сама: «Ты можешь сколько угодно говорить о своем равнодушие и полном отсутствии пылких чувств или уныло демонстрировать их отсутствие. Но все твои уловки ни к чему не ведут и меня не могут ввести в заблуждение, ибо в твоих глазах я вижу отблеск того, что ты чувствуешь ко мне. Буду ждать, даже если ждать придется до тех пор, когда вырастет твоя борода, и слезы текут у меня при мысли, что однажды ты унесешь меня на вершину восторга. Ты был роковым мужчиной для многих женщин, будь единственным для меня, и этого достаточно. Так будет лучше для нас обоих. И еще, мой милый, хоть ты и обладаешь сверхчеловеческими способностями и проницателен, как дьявол, все-таки ты не можешь видеть себя со стороны, а потому даже и не догадываешься, что уже раскрыл себя всего целиком. Я не сдамся, буду бороться за спасение неприкаянной души твоей. Ничто не избавит меня от обязательства, взятого мною в отношении тебя. Нельзя допустить, чтобы укрощение дьявола обернулось печальным поражением». А теперь объясни мне все это. Как это понять? Ты что пьяная была? Молчишь! Ведь сказать совсем нечего. Тогда я скажу: я смертельно устал от тебя. Если ты еще не поняла, скажу прямо, чтобы избавить тебя от этого обязательства — я тебя ненавижу.

Самолюбию Сары был нанесен удар. Однако, она быстро пришла в себя.

— Люди тоже ненавидят того, кого любят, — бросила она.

— Это не сумасбродство. Это безумие!

— Ах, вот как! Ну, так посмотри, до чего я дошла! И все из-за любви к тебе! — вырвалось у Сары.

— Прекрасное оправдание!

Сара внимательно посмотрела на Вельзевула. И говорит:

— Когда ты привел меня сюда, ты думал о последствиях?

— Да, и я их уже испытываю, — тоном смирившегося человека ответил он. — Кто мог подумать, что в мой дом придет женщина и водворится надолго! Мало того, ты оказалась строптивой.

— Я не обещала тебе полную покорность. Валяться у тебя в ногах я точно не буду.

— Я принял тебя в своем доме, полагая, что нашел родственную душу. Тогда ты казалась такой отчаянно одинокой.

— Я и сейчас одинока, чувствую себя пчелкой, которая забралась в осиное гнездо. О, Вельзевул ты видишь только половину меня, ту половину, которая боится тебя. Другая половина страдает.

— Я друг им обеим.

— Сейчас со мной говоришь ты или Он?

— Я.

Тут Сара сообразила, что Вельзевул больше не злиться на нее. Не лишенная проницательности она видела, что он играет с ней.

— Будь таким, каким я тебя люблю! — воскликнула она, подавляя все нарастающее в себе волнение.

— Ты идеализируешь меня, Сара.

— Но ты сам хочешь этого. Ты замечательный человек!

— Не знаю, какой уж я там человек!

— Ты мизантроп. Сколько же злобы в такой богатой душе! Без сочувствия нельзя понять другого. Что ты знаешь о страдании? Ты никогда не страдал сам. Никогда не играл подчиненную роль. Что ты вообще знаешь о любви?

— Любовь — это излияние нежности. Страсть — состояние необузданное.

Сара теряется, некоторое время молчит, затем поднимает глаза и не сделав никакого вступления, взволнованно спрашивает:

— Ты можешь забыть, что ты дьявол?

И все же нельзя утверждать, что Вельзевул был серьезен во всем. Иногда он позволял себе быть озорным и легкомысленным. Вот и сейчас, уступая своему веселому нраву, он спросил:

— Но зачем? Чтобы поставить свои интересы в зависимость от твоей воли? Это просто смешно — просить меня не быть дьяволом! Я привык получать больше, чем отдаю. В голове не укладывается, как случилось, что, живя с тобой я стал невротиком. Между тем я не Иова и не собираюсь уподобляться ему, так что не испытывай мое терпение. Вознамерилась укротить меня!

— Вознамерилась или не вознамерилась, какая разница! — отмахнулась Сара, испытывая неуемное желание выказать полное безразличие. Вельзевул негодовал. Он понимал, что дьявол в нем, доведенный до изнеможения ее тиранией, был уязвлен в своем могуществе.

— Кто ты такая, чтобы бросить тень сомнения на мою силу!

Вельзевул, проницательный и тем опасный, был непреклонен в вопросах нравственных: он мог простить глупость и жадность, и много чего еще, кроме предательства.

— Думай, что хочешь. Одно только имеет значение — я восхищаюсь тобой. Еще скажу: каковы бы ни были мои интересы, они мало противоречат твоим собственным.

— Сейчас подходящий случай. Пусть это будет минута откровения, скажи, каковы твои намерения.

Сара была взволнована и смущена. Насколько тщеславие превосходит в ее чувствах все остальное, знала только она.

— В нашей стране так много выдающихся женщин, которые создали себе громкое имя. Я бы тоже хотела немного славы.

— У тебя большой талант?

— У меня есть страсть сочинять истории, всякие драмы. Представь только, какого развития достигнет мой талант, когда такой умный, широко образованный человек, как ты со всеми своими воспоминаниями, возьмется составить драматическое содержание моих романов! Это всех впечатлит! Я хочу быть самой великой из американских писательниц нашего времени!

— О, Сара, а где же скромность?

— К черту ее! Скромность, конечно, имеет значение. Но далеко не первое.

— Тут ты права, скромность действительно мало кому помогла.

— О да! Еще я хочу петь в опере.

— Я понял, — говорит Вельзевул. — Забавно.

— А ты не смейся!

— Я только улыбнулся. Ты собираешься книгу написать с моей помощью?

— Да. Никто не умеет так как ты выражать красивыми словами свои чувства и мысли.

— Ты, я вижу, усвоила один урок. Человек может быть велик, но не настолько, чтобы обрести свое величие без дьявола.

— Можешь не верить, но я так стараюсь учиться у тебя!

— И что, получается?

— Пока нет, мой бесценный. Не достает твоего дьявольского опыта. Только ты не думай, будто я сравниваю себя с тобой!

— Ну, дай тебе волю… Признаюсь, ты меня удивляешь!

— А что? Как бы это сказать? Если бы мы жили в восемнадцатом веке я бы захотела, чтобы ты возвел меня в дворянство. Я не отказалась бы от титула герцогини. Как же это замечательно жить в замке или дворце…

— … в тени моего трона, — прибавил Вельзевул. — Однако как далеко уводит тебя воображение! Значит, собираешься стать знаменитой.

— Я достигну этого любыми средствами. Сейчас, когда великие книги уже написаны, современным писателям трудно не быть тривиальными. Даже самый сильный писатель не может писать с таким изяществом и с таким остроумием, с каким написаны лучшие книги.

— А ты и в самом деле талантлива, — ободряет ее Вельзевул. — Как это у тебя…буду ждать, когда вырастет у тебя борода, — малопоэтичное слово, но забавное. Дальше лучше, такая фраза дается легко только женщине — унесешь меня на вершину восторга. Я мозг иссушу, но не придумаю ничего лучше. Чувствуется своеобразие твоей личности. Хорошо, очень необычно, богатое воображение, яркая комедийность, блеск. Между прочим, я обнаружил три погрешности против английского языка. Но это неважно. При такой фантазии тебе нужно писать романы.

— Ты просто золото, Вилли дорогой! Я так рада слышать это!

— У тебя есть опора. Это я. Скажи, нет ли у тебя намерения сочинить роман на сюжет «Фауста»?

— Я читала трагедию Гете, кое-что в ней поняла. А, что! Прекрасная идея! — оживилась Сара. — Я могу, это в моих силах, у меня есть свой отдельный пленительный Мефистофель.

— И большая заслуга твоя в том, что ты сумела приспособить его хроматический образ к своим амбициям.

— Гетевскую идею я положу на новый текст.

— Как же ты с этим справишься? — остановил ее Вельзевул. Ему не нравился «Фауст», но он понимал, что любая попытка создать аналогичное произведение в ином жанре обернется для писателя насилием над самим собой. Работа трудная — не для женщины.

Сара на мгновение растерялась, потом заявила:

— Гете писал своего «Фауста» как попало, мало заботясь о стиле и выразительности. Собственно говоря, единственная вещь, которая меня там раздражала, это необходимость читать длинные, запутанные и монотонные рассуждения. Ох, и нудная же эта трагедия! Мой роман получит иронический характер. Знаешь, мне даже кажется, что ты вдохновлял Гете в работе над этой трагедией?

— За его спиной я один только раз присутствовал в качестве спокойного наблюдателя, но в его голове — никогда. Гете был свободен от моего влияния.

— Это странно!

— Совсем не странно. Я, признаться, не очень высоко ценил философствующего Гете, он скучен, как фуги Баха. Я до сих пор испытываю желание выразить протест по поводу принятой писателем манеры уснащать диалоги многословными непоследовательными рассуждениями. Эта трагедия, заставляющая читателя блуждать в джунглях путаной фразеологии, получилась не тем, чем она должна была быть. К сожалению, успех его произведения расположил в мою пользу мало немцев. Так много было позеров и педантов, которые не зная, чем занять себя в своем безделье, делали вид, что они восторгаются великим творением Гете, в котором они ничего не понимали: все они насмехались надо мной, но я сумел их пережить и не состариться. Но были в Нюрнберге те, кто поклонялись мне, для них я был опорой и все же не довелось мне часто бывать в Германии, даже во времена больших странствий по Европе, когда я вел бродячую жизнь.

— Ты потому избегал эту страну, что она не увлекала тебя?

— Может потому, что меня там не любили. Нигде не поносили меня так, как в Германии, поэтому я не испытывал ни малейшей склонности часто бывать там. Впрочем, в отношении меня Гете не сказал ничего такого, что не было бы повторением того, что достаточно распространяли в своих книгах другие авторы. Хотя Гете человек высокого интеллекта, он проявил гораздо меньше понимания моей сущности, чем я от него ожидал. Из меня он сделал не очень умного циничного притворщика, не больше ни меньше. Все это поставило меня в ложное положение. Не подумай только, что я был одержим желанием отомстить всем, кто письменно выставил меня в незавидном свете и больше мне ничего не нужно было. Признаюсь, не ко всем насмешникам я был снисходителен. Двоих литературных критиков я собирался прикончить, как только они попали мне в руки. Представь себе, уже в аду они пытались доказать свою полную непричастность к измышлениям прессы. Оба были немцы. Один из них даже убеждал меня в том, что он скорее признает музыку Вагнера классической, чем согласится с обвинением против него и, не дав мне опомниться, начал восторженно петь хвалу достоинствам дьявола. Тогда я сказал этому любителю музыки, что избавлю его от мучений и позволю ему отправиться в рай, если он объяснит в чем очарование немецкой музыки и какова особенность итальянской. Он дал правильный ответ и тем самым спас себя от костра, сказав, что в немецкой музыке преобладает гармония, а итальянцы — непревзойденные мелодисты. И в этом я полностью разделяю его мнение.

— Только одного я не могу понять и все еще не понимаю — ты вообще читал «Фауста»?

— Я плохо знаю язык оригинала, по-немецки говорю довольно плохо, а читать это произведение в английском переводе, где приняты другие обороты речи, значит лишить себя удовольствия почувствовать энергию немецкого языка. Сделать идеальный, адекватный, чисто интонирующий перевод с немецкого на английский так же трудно, как играть с листа на фортепьяно сложные полифонические отрывки из «Тангейзера».

— Вилли, ты возвышаешься над всеми людьми превосходством своего ума, — сказала Сара, отметив про себя, что лихорадочное состояние, в которое она повергла его своим нелепым письмом, несколько успокоилось.

— Однако далеко не перед каждым я появляюсь таким, каким ты видишь меня.

— Я счастлива, что познакомилась с тобой. Беда в том, что наши отношения постепенно лишаются новизны и романтики. Ты стал избегать меня. Ты изменил свое отношение ко мне. Мне кажется, что мы можем столько сказать друг другу.

Тут Вельзевул не мог удержаться от упрека:

— Все, что ты не сказала, ты сделала!

— Я жалею о том, что сунула под тебя Библию.

— Это не прибавило тебе ни ума, ни выгоды. Весь Ад признал бы за тобой вину. Когда я обнаружил под матрасом Библию, я вскричал: «Женщина бойся моей мести»!

— Моя ли вина во всем этом? Ты ведешь себя так, будто виновата только я одна.

— В чем же я виноват перед тобою, а? — изумился Вельзевул.

— Ты возмутил соблазнами тихую робкую душу, — сказала она с той непринужденностью обращения, которая придает особую прелесть словам и чувствам не всегда в них выраженным.

— Ты уж молчи насчет этого! Тут я ни при чем! В любом случае, имей в виду, что я дьявол и буду оставаться им пока не высохнут моря.

— Сколько же лет тебе сейчас?

— Несколько тысячелетий. В сущности, я всегда молодой. Признаюсь, я был героем многих шумных и забавных историй. Стоит вспомнить события давних лет, лица женщин, которых я любил, возникают передо мной снова и меня охватывает чувство нежности. Всех их я могу вспомнить сейчас. Время, проведенное во Франции. Я снова вижу себя Наполеоном. Я облагородил его ум, этого человека воли и огненного темперамента я привел к невероятным высотам! Но слава длится недолго — у успеха есть своя цена.

— Его женщины были твоими любовницами?

— Ничего подобного! Давай его и их оставим в покое. Раз уж ты проявляешь любопытство к моим делам, скажу тебе, что я до сих пор не утратил интереса к умным и красивым женщинам.

— Я думала, что ты на это не способен.

— В Америке как нигде еще много очень красивых женщин, меня к ним влечет…

— Все такой же сердцеед! Когда же ты обратишь на меня внимание?

— Дай мне время…

— Пока я высохну от старости, — усмехнулась Сара, вздохнула и с какой-то обреченностью произнесла: — Еще долго придется ждать.

— Мне ли не знать, что женщины ненасытны, сварливы, распутны, вероломны и капризны, — проворчал Вельзевул, недовольный тем, что позволил ей эту остроумную реплику.

— Не преувеличивай! Подумай как следует и согласись со мной, что мужчины — грубы, лживы, жестоки, у них необузданный нрав.

— В это никто не верит. Добродетель вообще противна грубой природе, несовместима с ней. Те, кто не признают силу, падут жертвами ею раньше тех, кого обольстил дьявол. И пока это остается так, будет длиться мое торжество!

— Ах, Вельзевул! Давай вспомним, что мы начали с того, что хотели понравится друг другу! К чему мы пришли сейчас? Ты думаешь, наверное, что пора уже отделаться от меня.

— О чем еще думать!

— Понимаю. Встреча со мной не была случайной, ведь так?

— Хотя я вне того, что составляет жизнь обыкновенного человека, любопытство заставляет меня искать кого-то, кто был бы равен мне по духу.

— И нашел меня!

— Уже горько жалею об этом. Ты меня просто подавляешь. Твои требования лишь возрастают со временем. И вот ты дошла до того, что стала пытаться манипулировать мною.

— Ты что так и будешь злиться на меня! Я ведь хорошая, ты не зря всем предпочел меня!

— Какое там! Одна женщина расчетлива, другая строптива, третья ленива и изобретательна на обман. Ты обладаешь всем этим вместе, что делает тебя…

— Опасной, — подсказала Сара.

— Нет, не опасной, а скорее своенравной женщиной, которая взяла за систему делать все наоборот.

— Это комплимент или что?

— Решай сама.

— Ты не выгоняешь меня? — спросила Сара, глядя на озабоченное лицо Вельзевула.

— Нет. Буду терпеть. Женщине, которая желает посвятить свою жизнь мне, следует быть покорной и безучастной. Следи за тем, что ты делаешь и как.

— Меня уже обуревает стремление быть такой!

— Ну, изменишься, а потом что? Поразительно! Ты совсем не боишься связать себя обязательством служить дьяволу.

— Я привязалась к тебе, Вилли. Я не мыслю себя отдельно от тебя. Да и как может быть иначе! Ты мое счастье! Сделай меня бессмертной, и я буду доказывать тебе постоянно, что люблю тебя. Вот увидишь!

— О, боже! — вырвалось у Вельзевула.

— Ты сказал: «О боже»! Очень хорошо! — не своим голосом сказала Сара, с трудом сдерживая волнение.

— Нет, — стал оправдываться он. — Я сказал: «О боже! Не люблю я тебя»!

— Вот это мило! Ты просто меня не знаешь. Я веселая, нежная, преданная, люблю музыку, не могу жить без роскоши. О-ля-ля! Я хочу жить только тобой!

— У меня есть сомнения. Взять хотя бы одно то, что женщина существо непредсказуемое.

К Саре вернулась прежняя решительность.

— Обещаю, мутить воду не буду.

— Ладно. Но если я узнаю, что в доме моем ты плетешь интриги…

— Что ты!

— …ты провалишься к своей еврейской родне, — закончил Вельзевул.

Остается лишь сказать, что ни одна умная женщина не заслуживает призрения, даже в том случае, когда, допустив ошибку, она ставит себя в унизительное положение. Что там ни говори, а Сара умная женщина, но без большой уверенности в себе она была нерешительна и все ее претензии затемнялись сомнениями, что, впрочем, сковывало ее шаги, но не мешало двигаться к намеченной цели. Ну, а цель была одна — соблазнить Вельзевула. Она и дальше будет досаждать ему и даже тогда, когда он перестанет скрывать, что утомлен ее навязчивостью, она не оставит свои попытки. Перевоплотившись в себя молодую, Сара еще усерднее, чем прежде, искала его внимания: стройная, цветущая, с густыми волосами и ярким взглядом, неспособная выйти из состояния полного упоения жизнью, она едва ли не преследовала Вельзевула.

Кто-то из великих сказал, что только надежда воодушевляет нас на победу. А вот что сказал Вельзевул, он это сказал безотносительно к Саре уже после того, как они оба посмотрели прекрасный французский фильм «Опасная дружба», там рассказывалось об одном подростке, который в первый год своего пребывания в закрытой школе для мальчиков, влюбился в младшего мальчика и был умилен тем, что тот отвечал ему взаимностью. Вельзевул находился под большим впечатлением от этого фильма, он пришел в комнату, в то время как Сара, не лишенная таланта, упражнялась на рояле, имея в своем репертуаре пять малоизвестных пьес, сел рядом и глядя как она играет гаммы указательным пальцем, сказал: «Я вообще ненавижу ложь — она убивает все. Однако я прощаю молодым неискренность и обман, мне нравится наивная ложь юных душ». Следует сказать, что Вельзевул видел себя обреченным на одиночество Чайльдом Гарольдом. Он своим существованием как бы говорит всем: вы умрете, после вас придут другие, они тоже умрут — так выражает себя постоянство.

16. У Вельзевула не было ни времени, ни желания анализировать их отношения. Зато у Сары было и то и другое: она правильно рассудила, что доверие к человеку растет вместе с уважением к нему. Вот и сегодня, испытывая потребность в самоутверждении, она едва сдержала себя от порыва сказать, как высоко она его ценит. Но что может ответить мужчина женщине, которая втерлась к нему в дружбу? Тщетно пытаясь внушить ему нежные чувства, она прибегала к разным уловкам, но ни одна из них ни к чему не привела — Вилли был все так же холоден и безучастен. Что тому причиной? Прошло два месяца, а Сара так и не добилась его благосклонности. Она была оскорблена пренебрежением, которое Вельзевул выказывал ее женской природе. Иногда он позволял себя обнять, редко обнимал сам, еще реже целовал ее, разумеется, когда был вынужден обстоятельствами. Тем не менее, женская настойчивость, представавшая неоспоримые доводы в яркой форме, поколебала предубежденность Вельзевула в отношении Сары. Он уже не сопротивлялся мысли, что она может увлечь его. Тому два месяца Сара проклинала свою жизнь и была накануне того, чтобы утопиться, но ей повезло, она встретила дьявола. Благодарность ее была безмерной, в ее готовности принадлежать ему он видел знаки рабской преданности, и в ответном чувстве к ней, которое он тщательно вуалировал, таилась некая побудительная сила. Одно только раздражало Вельзевула — ее навязчивость. Он думал, что привел в свой дом добродетельную женщину, которая покажет себя настоящим другом. Но вместо этого, всякий раз, когда Сара пыталась соблазнить его, он задавался вопросом: «Как могла скромная фригидная женщина стать такой навязчивой?» Надо отдать ему должное, он по возможности щадил ее самолюбие. Со своей стороны Сара полагала, что гостя в доме Вельзевула, она, в виду своего особого положения, может составить лучшее общество. Эта мысль оставалась в силе и тогда, когда она стала волочиться за ним. Своим поведением Вельзевул, сам того не желая, давал ей надежду, ведь в его бесконечной жизни были женщины, которым удалось тронуть его сердце. Есть ли шанс у молодой, умой и привлекательной женщины, какой была Сара? Ах, если бы она знала, что он чувствует к ней! Не мог он поставить платоническую любовь выше чувственной любви! Существо, которое все познало, вряд ли будет идеалистом, испытывающим отвращение к распутству. Трудно поверить, что человек во плоти ищет счастья вне любовных утех. Разве восторг любви менее способен одухотворить жизнь изысканного человека, чем, допустим, великая музыка? Разве большая река несет воду только по одному руслу? Самое замечательное, что история с Библией не имела серьезных последствий, во всяком случае, для Сары, но показала на что она способна. Какой совет можно дать женщине, которая сама того не желая довела дело до того, что у мужчины, за которым она волочилась, возникло предубеждение против нее? И вообще, что можно сказать женщине одержимой дьяволом? Или лучше сказать преследование обратилось для нее в сексуальную одержимость.

Как-то вечером, убрав со стола, Сара пришла в гостиную, где Вельзевул, удобно расположившись на диване, лежал в роскошном полумраке богато обставленной комнаты. Она села рядом в глубокое кресло, так чтобы видеть его и минуту-другую делила с ним молчание в большой грусти. Наконец, чтобы привлечь к себе внимание, она шумно вздохнула, закинула руки за голову и устремила на Вельзевула многозначительный взгляд. Он краем глаза взглянул на нее и отвернулся.

— Ты что так и будешь молчать? — сказала она, обеспокоенная тем, что он с ней больше не разговаривает.

— Ты же знаешь, когда я смотрю в потолок, я думаю.

— Я знаю о чем, — проговорила Сара тоном, который, как и взгляд, выражал недовольство. — Ты как паук, сидишь и ждешь, когда в недобрый для себя час я объявлю о своем последнем желании.

На этот раз Вельзевул благоразумно воздержался от возражения. Спорить с обиженной женщиной все равно, что бить себя по голове.

— Удивительно хорошо мы проводим время вместе, — только и сказал он.

— Ты находишь? Почему ты можешь исполнить только три желания?

— Такова традиция.

— В твоей власти изменить ее. Сделай для меня исключение, пусть в запасе у меня будет не одно, а два желания. Я медлю с последним только потому, что оно последнее.

— Хорошо. Но я поставлю тебе условие. Если угадаешь на какой руке не хватало пальца у Джека Чейса, к последнему желанию прибавиться еще одно.

— Кто такой Джек Чейси?

— Это тебе предстоит узнать самой.

— А нельзя обойтись без условия? Давай лучше бросим кости. Избавь меня от этого Чейси!

— Ты торгуешься с дьяволом?

— Почему нет.

— Как мог я сомневаться в женщине! Чего ради ты тянешь время? Рано или поздно, но тебе придется вернуться домой.

— Я знаю. Подумать только! Я молодой вернусь домой, туда, где я готовила себе печальную старость!

— Ты помолодела раньше, чем состарилась, — улыбаясь сказал Вельзевул.

— Решила, когда вернусь, ни во что не буду вмешиваться. Я заведу такие порядки, которые сочту нужными. Они это не одобрят. Чем больше я думаю о брате и его жене, тем сильнее становится моя уверенность в том, что отныне я им ничего не прощу. Рассказывать тебе какие они не буду, ты и так уже знаешь, на что они способны.

— Может ты зря ополчилась против них. Как-никак они заставили тебя чувствовать, переживать, дали пищу для обиды и насмешки.

— Зачем мне все это?

— Чтобы ты, которая тяготилась жизнью пустой и тусклой, могла обрести себя в борьбе.

— Бороться ради чего?

— Разве ты не понимаешь? Ради возможности вести новую жизнь! Я изощрил свой ум в бесплодных размышлениях, поэтому скажу литературными словами: «Я завидую вашим страданиям, вы, по крайней мере, живете». Моя душа — вместилище многих существований. Я устал от вечной жизни.

— А знаешь, что я говорю, когда молюсь? Часто я говорю: «храни меня Боже от жизни бедной и короткой!» Думаешь я могу утешиться мыслью, что моя жизнь будет длиться каких-нибудь семьдесят лет!

Вельзевул не нашелся, что сказать. Он слушал рассеяно, внимая лишь звуку ее голоса. В молчании прошла минута, другая. Затем, не глядя на Вельзевула, Сара сказала:

— Человек делает много ошибок, часто заблуждается, но не потому, что он глуп и безнадежен, а потому, что жизнь его слишком коротка, чтобы он мог запастись большим жизненным опытом.

— Слушай Бетховена. Его музыка помогает постичь бесконечное.

— Ты бессердечная сволочь!

— Именно это прежде всего и делает меня достойным своей славы.

— Как можно — жить и не любить!

— Я все время занят делами, мне не хватает время на себя.

— Может, ты чересчур велик, чтобы унизиться до какой-то женщины? Мы вроде бы живем вместе в добром согласии, но я чувствую себя одинокой с тобой. Я только и думаю, чтобы такое еще для тебя сделать. Ради тебя я себя тут утруждаю!

— А, вот как? Поверь, я ценю твое старание.

— Ты уязвил меня в моих лучших чувствах! Мне двадцать пять, я молодая женщина. Ты помнишь себя в двадцать пять?

— Не могу вспомнить, каким я был тогда. Мне никогда не было двадцать пять. Я, как сама видишь, чувствую себя тоже очень одиноким.

— О, Вилли! Мы можем так много дать друг другу! Откройся мне, будь нежен со мной. Я еще не готова принести себя в жертву твоему величаю, пока я наслаждаюсь счастьем быть с тобой и ломаю голову над тем, каким волшебством это достигнуто.

Оторопев, Вельзевул поднял на нее глаза.

— Может я не такой, каким ты меня представляешь, — не сразу проговорил он.

— Ты для меня не какой-то собирательный образ. Ты живой, теплый, одушевленный и очень, очень умный человек.

— Другие люди считают меня мрачным, злобным и жестоким существом. Меня удручает их ограниченность. Меня поняли лучше в Голливуде. Там я плод тонкого эстетического восприятия.

— Ты безответственен и инфантилен. И это в таком-то возрасте! Сколько еще веков ты будешь оставаться ребенком?

— Это никак не влияет на мое отношение к делам.

— Если тебе не нравятся женщины, почему ты до сих пор не подружился с юношей?

— Мужчины не лучше женщин. Я предпочитаю никогда их тут не видеть: никому нельзя довериться. Я люблю одиночество и вполне бы им довольствовался, если бы не ты. Люди, которых я близко к себе допускал, своим вмешательством отравляли мне существование. Я не раз говорил, но похоже, до тебя не доходит, что я испытываю отвращение к жизни. Это чувство настолько укоренилось во мне, что против него бессильны все соблазны этого мира. Все что было прекрасным в нем кануло в прошлое. Сара, я обезумел от тебя!

— Ты от большого ума спятил.

Немного помолчав, Сара сказала:

— Подумай только…человек плачет над чужим несчастьем не потому, что он чувствительный, проявляет сострадание, — он жалеет себя. Вот и ты, пожалей себя. Забудь, что ты бессмертный и живи жизнью человеческой ради тех мгновений, которые делают ее яркой и безумной, нескромно желая себе богатства среди нищеты.

Говоря это, Сара заметила, что он слушает ее с глубоким и сосредоточенным интересом.

— Я не похож на людей. Я не алчный, не мстительный, я не влюбляюсь, не возмущаюсь, никогда не зависел от внешних влияний, не плююсь, как они.

— А кто тот человек, который от тебя не страдал? — не без иронии, просто и добродушно спросила Сара.

Вельзевул ничего не ответил, а лишь посмотрел на Сару с большой непринужденностью. Иногда взгляды бывают выразительнее слов. Слова Сары удивили его и тут ему пришло в голову, что особенно она становится невыносимой, когда дело касается его природы. Он изменил позу, теперь он сидел, откинувшись на подушки и вряд ли чувствовал себя уязвленным женской язвительностью, которая уже как два месяца действует против него в его собственном доме. Скорее он был удивлен, что Сара нашла точное выражение своей мысли, которую изложила в литературной форме и долго не думая, решил подобрать этот комический оборот, предназначенный для сценического воплощения.

— Во мне гораздо больше от дьявола, которым я не перестаю быть, чем от человека, которым стал, — сказал он.

— Если ты дьявол, почему тебе приходит в голову стать кем-то другим?

Этот вопрос заставил его улыбнуться.

— Потому что у человека есть определенный возраст, который определяет его скромные возможности, и я знаю им цену. Могущество дьявола в том, что он может вмешиваться в политику. Мне суждено жить вечно. Я не знаю, сколько мне лет, больше трех тысяч, наверное, и должен сказать, что с годами я все больше тяготею к человеческой жизни. Я от нее в восторге. Я был в теле мужчин и женщин, и каждая жизнь затрагивала меня по-разному. В этом отношении у меня огромный опыт. Пережил и увидел я, конечно, очень много. Меня ненавидят, меня боятся и презирают, ведь я воплощенное Зло. Тогда как Бог милосерден, справедлив. Бог любит людей. Но покажи мне бога, понимающего их? Есть другой способ любить человека, тебе он покажется изощренным, а может, кто знает, и возвышенным. Он состоит в том, чтобы дать ему пережить горе, мучительный нравственный выбор, дать ему терпение выносить унижение и нищету, несправедливость, не обвиняя его, не призирая, а скорее извиняя его недостатки, прощая слабости, ибо вижу я в них суть его оригинальности. Помню, как сейчас чердак, где жил уже глухой Бетховен. У него не было дров, чтобы согреть комнату, он лежал в постели и дрожал, от холода мерзли ноги. Я вошел в тело аббата Карпани, чтобы положить под них грелку.

— Неужели величайший в мире композитор жил в крайней нужде? — удивилась Сара.

— Да. При одном только взгляде на его жилище становилось не по себе. Потом я еще раз приходил к нему в теле аббата, когда сопровождал Россини.

— Расскажи об этом.

— Как уже я сказал, на этой встрече я присутствовал в теле аббата и помню встречу двух великих композиторов в мельчайших подробностях до сих пор. Значительно позже, Арнальдо Фраккороли взялся написать биографию Россини, там есть место, где он описывает их встречу, разумеется, он не знал доподлинно содержание их беседы. Так вот, чтобы ему не пришлось утруждать себя домыслами, я передал ему свои воспоминания, просто я вложил их ему в голову и Фраккороли, охваченный вдохновением, которое было на деле дьявольским, подробно изложил это событие не уклоняясь в сторону вымысла. Итак, в неопрятной, грязной комнате, где жил Бетховен, царили беспорядок и сырость. К стене был придвинут старый черный лакированный рояль, повсюду были разбросаны страницы печатных и рукописных нот. Свет в эту убогую комнату проникал из запыленного окна, выходившего на темный двор. Над ним потолок был в глубоких трещинах. Между кроватью и роялем стоял грубо сколоченный стол в чернильных пятнах и на нем валялись перья и стояли тарелки с остатками еды. Какие-то одежды и не очень чистое белье было брошено на стулья и на скамейку. Среди всего этого запустения сияли только лучистые глаза маэстро, глубоко посаженные под густыми бровями. Спутанные пряди седых волос нависали над широким лбом. От небольшого носа глубокая складка шла к бледным, всегда плотно сжатым губам. Он выглядел гораздо старше своих пятидесяти двух лет. На его обескровленном лице были заметны следы болезни. Больно было на него смотреть. Когда мы с Россини вошли, он лежал на кровати, под навесом лестницы, закутавшись в старый поношенный халат. Он держал в руках нотные листы и время от времени посматривал в открытую дверцу в стене возле кровати, которая вела в кладовку. Он следил за старой служанкой, чтобы она не стащила у него яйца и сыр. Россини был ошеломлен. Он почти устыдился собственного благополучия, ведь он вел обеспеченную и приятную жизнь. Бетховен отложил в сторону нотную корректуру, опустил ноги на пол и протянул руку, имея вид самый плачевный.

— А, Россини! — проговорил он чуть слышно. Это вы автор «Севильского цирюльника»? Примите мои поздравления!

— Что вы скажите о ней? — спросил Россини и посмотрел на аббата, который был переводчиком.

Все, что он говорил, я записывал в тетрадь и давал читать Бетховену.

— Это превосходная комическая опера, я прочел ее с большим удовольствием. Ее будут ставить до тех пор, пока будет существовать итальянская опера. Не пишите ничего, кроме опер-буффа.

— Маэстро, — остановил его Карпани, он записывал слова в тетрадь, которую всегда держал при себе, — наш Россини уже сочинил много опер-сериа — «Танкред», «Отелло», «Моисей». Я посылал их вам.

— Я видел их, но, поверьте мне, этот жанр не для итальянцев.

— Что вы! — воскликнул Россини. — И оракулы могут ошибаться!

Бетховен внимательно посмотрел на него и невозмутимо продолжил:

— Для того чтобы создать настоящую драму нужна серьезная музыкальная теория, а у вас итальянцев ее нет. Вы до сего дня не разработали ее у себя в Италии. Никто не может сравниться с вами в опере-буффа. Ваш мелодичный язык, живой и яркий темперамент позволяют вам утвердиться именно в этом жанре. Посмотрите на Чимарозу. Комические элементы превосходят в его операх все остальное. То же самое можно сказать о Перголези. Но есть и кое-что общее, что роднит вашу и нашу музыку — вы, как и мы много значения придаем своей церковной музыке. И в самом деле, в Stabat mater Перголези есть и волнение, и чувство, но и форма… ей не хватает разнообразия, конструкция монотонна, а вот «Служанка-госпожа» …

Бетховен не закончил предложение, он умолк и стал сжимать в ладони пальцы левой руки. Затем эту руку он положил на кровать и глухим голосом произнес:

— Ich bin zufrieden*.

Я доволен (нем.)

Тут Россини попросил Карпани передать Бетховену, как глубоко он восхищается автором «Героической симфонии». Абсолютно глухой композитор понимал, что в словах, которые он не слышал, было признание, полное восторженных и лесных для его самолюбия чувств. Карпани что-то говорил в обычной ему спокойной манере, неотрывно глядя в лицо Бетховена, но тот, слушая его, а точнее меня, который уподобился духовному лицу, никак не выразил своих чувств, он только вздохнул и сказал по-итальянски: «О, я несчастный». Потом он задал Россини несколько вопросов об итальянских театрах, о самых известных певцах, часто ли ставятся в Италии оперы Моцарта, спросил, доволен ли Россини итальянской труппой, выступающей в Каринтийском театре, в довершение всего он пожелал большого успеха итальянскому сезону. Затем встал и проводил нас к выходу. Уже на пороге он сказал Россини:

— Помните, вы должны писать много такой музыки, как «Цирюльник».

Когда мы спускались по лестнице, я видел, что Россини настолько угнетен увиденным, что был готов рвать на себе волосы. Конечно, я не мог позволить ему умереть от огорчения. Перед тем как выйти на улицу, Россини утер слезы, обернулся ко мне и сказал:

— Я подавлен тем, в какой ужасающей нищете живет этот великий человек.

Я ему объяснил:

— Поверьте, он сам хочет этого.

— Он примет мою помощь?

— Даже не пытайтесь, облегчить ему жизнь. Я не говорю, что это трудно, это невозможно! Объясню свою мысль…

— Я не могу допустить, чтобы Бетховен мучился, — прервал меня Россини. — Если бы вы знали, как мне хотелось обнять его!

— Дорогой маэстро, успокойтесь.

— Я в отчаянии: ma cosi v ail mondo *. Вы любите его?

— С полной откровенностью заявляю вам, что готов умереть за него, но не видя возможности сделать это при подходящих для этого обстоятельствах, готов и дальше служить ему с единственной целью — хоть как то облегчить его бренное существование.

*Но такова жизнь (ит.).

— Я видел его и с горечью чувствую, в каком ужасном состоянии он пребывает.

— Поверьте, утром, когда я просыпаюсь, моя первая мысль относится к нему.

— Имею честь считать себя вашим признательным другом, — сказал Россини и протянул мне руку.

— До какой степени нелепа судьба гения! — воскликнул я. — Никто не может найти выход из положения. Бедный Бетховен!

— Пусть вам будет отрадно знать, что я хочу вернуться и упасть к его ногам.

— Сегодня он чувствовал себя лучше. Но вам не нужно падать к его ногам, чтобы угодить мне. Позвольте мне разъяснить вам что к чему, дабы избавить вас от укоров совести. Бетховен нелюдим, у него нет друзей, человек со странностями. Хотите ему помочь, чтобы успокоить свои нервы? Надо чтобы вы послали кого-нибудь к Унгеру, известному колбаснику, попросите его отправить Бетховену три колбасы и копченую грудинку.

— Синьор Карпани, не подумайте, что я этого не сделаю. Но прошу вас, в следующий раз, а когда, собственно, вы соберетесь навестить Бетховена?

— Завтра после того, как получу его пенсию.

— Поклонитесь от меня ему, потом соблаговолите написать в своей тетради и дайте ему прочесть, что его великий талант я ценю, как никто другой, — сказал Россини.

Он все еще не мог успокоиться.

— Сочувствие, выказанное вами к Бетховену и сострадание, достойны вашей благородной души и чистого сердца, — сказал я, прощаясь с ним.

Ничто не могло доставить мне больше удовольствия, чем знакомство с этим великим композитором. Я поклонник его чарующих мелодий, его увертюр с большим крешендо, но душе моей ближе Бетховен. Он в совершенстве владел гармонией. Мне до сих пор приятно вспоминать нашу встречу.

В тот же день Россини присутствовал на торжественном обеде у князя Меттерниха. Там собрались самые известные представители всех слоев избранного общества. Я, само собой, его туда не сопровождал. Он так и не смог освободиться от сильного впечатления, бедность и безысходность гения мучили его чувствительную душу, он сидел потерянным среди оживленных и веселых людей, славивших его собственный гений.

Ему было стыдно, что его окружают здесь таким вниманием в то время, как о Бетховене даже не вспомнили. Он не удержался и сказал сидевшему рядом маркизу Агуадо, его «Музыкальные вечера», как и приемы имели успех в Вене, что возмущен отношением двора и венской аристократии к величайшему музыкальному гению всех времен. В ответ он услышал то же, что сказал ему я. Россини на мгновение растерялся, потом возразил, он прямо сказал тем, кто считает Бетховена мизантропом, что упреками в его адрес они оправдывают свое нежелание ему помочь. Заметив, что многие за столом слушают его, Россини предложил собрать по подписке необходимую сумму, чтобы можно было обеспечить Бетховена рентой, достаточной, чтобы избавить его от нужды. Однако его предложение ни у кого не вызвало поддержки.

— Почему Россини сам не помог Бетховену?

— Он пытался собрать необходимые средства, на которые можно было купить Бетховену хотя бы скромный домик. Кое-кто его поддержал, но кончилось это ничем. Музыкальный издатель Артарий, которому композитор предложил участие в проекте, сказал: «Вы плохо знаете маэстро. На другой же день, как только он станет хозяином дома, он продаст его. Он не может долго оставаться на одном месте. Вот и все. Что ты на это скажешь?

— Почему Бог, давая человеку великий талант, благословляет его на страдания?

— Послушай как-нибудь католическую мессу “De Profundis”, может сама поймешь. Обязательным условием будет, чтобы песня исполнялась на латинском, мальчиками от 8 до 12 лет. Их чистые сопрано восхитительны. Достаточно два красивых голоса. Мне не нравится, когда мессу исполняют большим хором и с современной оркестровкой.

— Что я пойму, слушая мессу на латинском?

— Если будет угодно небу, поймешь! Человек понимает то, что трогает его душу.

— Я уже кое-что поняла. Дьявол не будет отвечать перед Богом за страдания великих мучеников.

— Моя дорогая Сара, тебе будет приятно знать, что возможно ты права.

Вельзевул поднялся с дивана и приблизившись к Саре положил руку на ее плечо.

— Я признателен тебе за эти слова. Теперь я не удивляюсь, что ты здесь.

Сказав это, он направился к выходу, в дверях остановился и пальцем поманил Сару.

— Пойдем со мной.

В спальне Вельзевул достал из бюро шкатулку из слоновой кости и открытую поставил на стол, покрытый камчатой скатертью. Сара ахнула, увидев так много драгоценностей. Дав ей насладиться зрелищем, Вельзевул протянул ей рубиновую брошь в золотой оправе.

— Вещь времен французской Империи, сделана в духе того времени. Это тебе, — сказал он.

— О, Вилли! — дрожащим голосом простонала Сара. — Ты мой отравленный бургер, ты моя неспетая песня, ты мой снотворный порошок. Ты смотришь с достоинством, снисходишь милостиво, все объясняешь, — шутя умаляешь свое величие.

— Не плохо. Достойно Бержерака.

С этими словами Вельзевул протягивает Саре кольцо с бриллиантом.

— Дорогой мой! Как же так? — проговорила Сара, любуясь бриллиантом, отражавшим мерцающий свет, преломлявшийся в камне.

— Да вот так! Ты заслуживаешь поощрения. Бери.

С минуту Сара меланхолически кусала губы, глядя в сторону. Продолжила тем, что исторгла очередной дифирамб.

— О, Вилли! Я пленилась тобою так же, как я пленилась маленькой ночной серенадой, которую я слушаю на балконе своего одиночества. У тебя столько неотразимых доводов, но их не принимает женщина, сердце которой ты истерзал своими насмешками.

— Прекрасно! Сколько невинности в этом томном сладострастии! — вскричал Вельзевул. — Еще! Что-нибудь в таком духе.

— Ты мой соловей, сидящий на розовом кусте, дивное пение твое так отрадно душе моей, неповторимой в своей прелести, что я забываю себя и свои выгоды. Весна — время влюбляться друг в друга!

— Великолепно! Все овеяно духом Мольера! Возьми за это, — и Вельзевул протягивает Саре платиновый браслет.

— О, Вилли! Ты как февральские сумерки полон унылой тоски, но, когда ты не такой, взгляд твой способен зажечь огонь в моем костре и растопить полярные льды. Любовь в сердце, крест на груди, муки мои так глубоки!

— Восхитительно! Ничего не ясно, но все понятно. Твои чудные слова разрывают у меня сердце. Возьми за них нефритовые бусы. Но в этом посвящении ты пустила шпильку!

Сара вся в волнении, она поражена изысканной роскошью драгоценностей, которые держит в руках. По счастью, они ей ничего не стоили. И какой изумительный цвет у нефритовых бус!

— Говори. Твои слова ласкают мой слух, — требует Вельзевул. — Но скажи стихами.

— Хорошо. Праздный кутила, тонкий гурман, силы свои ты расточаешь в разгуле, обещания твои — горькие пилюли.

— Остроумно! Это злословие можно ли назвать правдой? Сара, фантазия твоя выходит за все пределы, она живая, полна плодоносных соков. К черту оперу! Ты должна прежде всего стать поэтессой. Будь добра, теперь, что-нибудь слишком романтическое.

— Я исчерпала себя.

— Что с тобой? Иссякло вдохновение?

— Вилли, ради чего тебе мучить меня?

— А ну покажи, что ты получила.

— Я не могу все это взять. Это целое состояние! И все за какие-то слова?

— За красивые слова. Я ценю хорошую фразу. Она радость моей души. Такая фраза плод тонкого ума. Вот за что ты получила подарки.

— О, что за подарки, просто королевские. О-о, я пьяная счастьем!

— А ведь можно сказать и так: я испытываю опьяняющую радость. Отчего бы не сказать так: радость обуяла мою душу. Хотя и поэтично, даже изящно, но так сегодня не говорят. В любом случае, хорошая фраза стоит того, чтобы за нее платили. Согласишься с этим?

— Я соглашусь с этим и тем. Спасибо дорогой! Я перед тобою в долгу. Теперь ты понимаешь, почему я стараюсь продлить этот образ жизни. Ах, боже мой! Я многое готовы вынести, чтобы хорошо устроить свою жизнь. Ты обо всем этом подумай.

— Что ж, буду иметь удовольствие видеть тебя…э-э, короче, приглашаю тебя к себе на завтрак. Завтра мы продолжим говорить о литературе. Ты поняла, что я ценю в женщине ум больше, чем красоту.

— О, если бы твои слова, дорогой, были правдой!

17. За два минувших месяца они завтракали вместе уже пятый раз. Из кухни они переместились в библиотеку и там продолжили разговор, начало которому было положено за чашкой кофе. На стене висела литография с видом старого кладбища.

— Это итонское кладбище, где у Грея возникла идея «Элегии», о ней я потом скажу, — объяснил Вельзевул и направил свой взгляд на дагерротип, в овале помещался старый мужчина с лицом квакера. — Это Адам Вейсхаупт, немецкий религиозный лидер, основатель тайного общества иллюминатов. Они существовали главным образом в Германии и оставались в силе после его смерти в 1830 году. Рядом портрет Пол Джонса. Он был американским пиратом. Шотландец по происхождению. Он грабил английские суда вблизи побережья Великобритании во время войны за Независимость. В Голливуде сняли замечательный фильм о нем.

После этого Вельзевул выдвинул ящик стола и извлек две изрядно потрепанные книги.

— Мои реликвии. Словарь Джонсона. Первое издание «Словаря английского языка». Он составлен писателем и лексикографом Сэмюэлом Джонсоном в 1775 году. А это так называемый «Королевский календарь», 1812 год. В нем перечислены фамилии видных государственных деятелей Англии. А это первая кантата Россини. Я стащил ее из архивов болонского филармонического лицея, оставив там копию. У меня есть еще очень ценное письмо, написанное в Греции лордом Байроном. Пребывание там было очень грустной элегией. В другой раз я тебе расскажу почему. Все-таки я должен признаться, что до сего дня жалею, что не успел помешать Муру предать огню его письма. С Байроном я был знаком лично, благородный, честный, неуемный: дважды я был в Ньюстедском аббатстве. Насколько я помню, в первый раз у него за столом вино подавали в черепе. Я не нашел это романтичным, чего не могу сказать о Шелли, который тоже пил вино из черепа, чтобы вызвать дух. Не берусь сказать, кого именно, но помню, что дело было поминальным и человек тот уже вошел в историю. Вообще, если бы не ранняя смерть, а Байрон… я могу ошибиться и за давностью лет что-то напутать, умер в возрасте тридцати шести лет, то великий поэт стал бы и великим писателем. Мне импонирует его пессимизм и умение быть безжалостно честным. Он нападал не только на своих врагов, но и на людей, которых он недостаточно высоко ценил. При всей твердости своего характера, он был очень раним и зависим от настроения. Жизнь ему отравляли три вещи: недостаток денег, лень и физические страдания. Он не был самонадеян, но ощущал свою значительность. До сих пор не могу объяснить склонность великих людей верить в бессмертие, вероятно творчество давало талантливому человеку выйти за пределы самого себя. Кто знает, может судьба избавила Байрона от мучительной старческой агонии, в которую был погружен Свифт и которая с каждым днем делалась для него все чувствительнее. Болезни его были неизлечимы, так что ничто не могло улучшить его состояние. Свифту оставалось лишь примириться с тем, что он больше уже не встанет. Помню, как содрогался я при виде его мучений. Есть даже такое понятие — сарказм позднего Свифта. Одно не может состояться без другого. Это многое объясняет. Даже не могу представить, чтобы в таком безутешном положении оказался поэт, а состояние здоровья Свифта было таково, что тело отказывалось ему служить. Впрочем, все многозначно и поэтому были придуманы термины для точного именования понятий. Слова входят в лексическую систему языка и в идеале должны быть однозначными, но подчиняясь грамматическим и фонетическим правилам, термины и слова, которые не являются таковыми, могут переходить друг в друга. Обычно термины определяют кого-то или что-то. Искусство 18–19 веков в тех формах, в каких они тогда мыслились, никогда больше не осуществляться, ибо опосредованная эстетическим духом связь со временем и средой осталась в прошлом, а прошлое отчуждает от нас все, что им полнится. Конечно, термины — относительное определение, хотя они выражены несколько односторонне, все же они помогают понять каким были характер и творчество писателя, не упрощая манеру, направление или склонность, но объясняя их. Вот почему говорят: дендизм Бодлера, Браммела, мнимый аристократизм Бальзака, романтическая тональность романов Вальтера Скотта, реализм Драйзера, шовинизм Вагнера, мистицизм Эдгара По, мистическая символика франкмасонов, идеализм Лейбница, Беркли, абсолютизм Гегеля, провинциализм Ш. Бронте, эротизм Бердслея, сентиментализм Диккенса, символизм Малларме, лаконизм Вальтера, демонизм де Сада, словесная насыщенность Пруста, антиклерикальный риторизм Дидро, пуританство Уилларда, универсальность Бомарше, декадентство Кафки, П. Варлена, Ш. Бодлера, эстетизм Паттера, Уйальда, метафоричность Шекспира, пафос…., он разный бывает.

— У тебя так много старых вещей.

— Я живу прошлым. Знаешь, я уподобил тебя женщине Вальтера Скота.

— Правда?

— Да. Его женщины все одинаковы. Они не знают пламенной страсти, они благородны и сдержаны. Вообще для него женщина — воплощенный долг.

— Вилли, мы хорошо начинаем сегодняшний день.

Сара была очарована голосом Вельзевула и захвачена тем, о чем он говорил. Следует сказать, что он превосходно владел своим голосом — всегда спокойным, мягким и чистым. Часом позже Сара пришла из кухни, где готовила обед, Вельзевул сидел на диване, вытянув ноги: на колени он, как обычно положил подушку, на которой для удобства держал книгу, поэтому руки его были свободны.

— Ты только послушай, ведь как будто про меня написано, — оживился он. — «…чарующая мизантропия и мрачность доказывают, сколь ничтожны деятельность и добродетель, и окончательно примиряют меня с самим собою и моим диваном».

— Лучше включи телевизор. Там показывают массовые волнения в Хабаровске. Десятки тысяч людей вышли на улицы с протестом против Кремля.

— Я не люблю Россию. Там все ложь и обман, — порывисто сказал он.

— Когда ты в последний раз был там?

— Я был там…дай подумать, …когда же это я там был? Вспомнил, в тот день, когда власть перешла от Ельцина к Путину.

— Что бы там ни говорили о нем, никто не станет отрицать, что в тот день к русским сошел дьявол лукавый.

— Чтобы ты там не думала, но я не покровительствую Путину. У него своя судьба и его падение произойдет без моего участия.

— Из всех диктаторов только Кастро избежал справедливого возмездия. Саддам Хусейн, Чаушеску, Каддафи, кто следующий? В каких мучениях они закончили свою жизнь! Каддафи просто растерзала толпа, он валялся на земле, а его били прикладами автоматов. Как ужасен этот мир!

— Ад еще ужаснее, — усмехнулся Вельзевул. — Что ты приготовила на обед?

— Цветную капусту, вареную свеклу и тушеную в сливках спаржу. Можно уже садиться за стол.

— Знаешь, от растительной пищи я слабею, становлюсь раздражительным. Мне нужно мясо.

— Ты мог бы есть рыбу, вместо мяса.

— Мог бы, но не хочу.

— Не говорила ли я тебе только вчера, что после простуды прошло всего два дня. Ты еще не восстановил утраченные силы, не пришел в свое прежнее состояние и мясо есть вредно для тебя.

— Но овощная диета довела меня до полного изнурения. Сжалься надо мной! У меня кружится голова, я чувствую себя слабым. Ты отдаешь себе отчет в том, что происходит со мной? Ты сделала меня своей марионеткой!

— Молчи и слушай! Тебе вообще требуется лечение голодом. Твоя кровь отравлена ядами и только голодание может очистить ее.

— Эти твои старания угодить моему вкусу, все твои заботы поначалу умиляли меня, но затем стали утомительными. Ты мне осточертела! Если не остановишься, я поражу тебя молнией!

— Не получится. Молния обязательно ударит в громоотвод.

— Ты так обнаглела в этой своей самонадеянности. О, клянусь… я до тебя доберусь!

В ответ Сара лишь усмехнулась.

— Ты сварливая, упрямая, своенравная… Ты невыносима. Видеть тебя наказание!

— Какая несправедливость! Я лишь делаю то, что считаю необходимым.

— Ну, хорошо. Раз уж ты думаешь так, я все сделаю как тебе хочется. Только заткнись!

— Ну вот, сам видишь, мы опять соримся.

18. Вельзевул стоял перед зеркалом, в котором он отражался в полный рост и тер подбородок. Взгляд его был задумчивым, без глубокого погружения в себя, очень тихим голосом он напевал известный мотив из какой-то итальянской оперы и в позе его была senza rigore* (Непринужденность (ит.). Тем временем в гостиную вошла Сара и он с некоторым раздражением посмотрел на нее, она потревожила его покой. Глядя на нее в зеркало, он подумал, что она уже в нем не возбуждает прежнего интереса.

— Я купила тебе галстук, — говорит она и протягивает ему галстук темно-синий в крапинку. — К твоей голубой рубашке он подойдет лучше всего.

От нее он отшатнулся.

— Я не ношу галстуки. Разве ты этого не знаешь?

Сара решила не настаивать, зная, насколько хорошо обоснованы его возражения.

— Хорошо. Подарю брату. Хотя я его от всего сердца ненавижу. Вернешься к обеду?

— Вряд ли. Сегодня хорошая погода. Я потрачу все время на себя.

— А как же я?

— Сара, я с тех пор, как ты водворилась в моем доме, я уделяю себе мало внимания.

— Значит, я отвлекаю тебя от самого себя?

— Мне просто кое-что не нравится.

— Что же?

— Во-первых, меня раздражает то, что ты наблюдаешь как я ем. У меня плохо переваривается пища, когда ты пялишься на меня. Во-вторых, ты помешана на сумасбродной идее и вносишь ее во все. Прошу избавь меня от нее.

— Это уж слишком! — вскричала Сара, метнув на него пылающий взгляд. — А что, если все это игра воображения?

— Неужели? Так я вот что скажу: у тебя навязчивая идея, чтобы мы поженились.

— Ну и что тут плохого? Приобретешь семейный опыт.

— Мой опыт является суммой дьявольского предназначения.

— Какой из тебя дьявол! Ты шут балаганный! В том, что ты делаешь нет размаха!

— Как это нет. А цунами в Японии?

— Почему ты это не сделал с китайцами?

— Я думал, что ты добрая, непритязательная…

— К черту доброту! Знал бы ты сколько я из-за нее претерпела! Ты можешь называться Вельзевулом, Люцифером. Я же была и остаюсь Сарой, простой женщиной, которая хочет жить твоей жизнью. Ты слушаешь Бетховена, а я музыку своего сердца.

— Ты, видно, возомнила себя особенной женщиной, но особенность твоя в чрезмерном эгоизме. Ты не упускала случая сделать все по-своему.

— Себя я не считаю эгоисткой. Я женщина и как таковая не умею жить без оглядки на собственные интересы. Ты привык поведением своим отравлять другим существование. Со мной у тебя ничего не вышло. Оттого ты и бесишься. Ходишь, как рыкающий лев. («…ходишь, как рыкающий лев». Библия. Первое послание Петра, 5,8) Извращенец! Садист! Я тебя разоблачила. Вокруг тебя пустота, ты устал от одиночества, но и с людьми ты жить не можешь.

— Ты никогда не будешь достойна меня.

— Ты беспощаден к человеческим порокам, но сам ты не идеален.

— Я обрушу на тебя проклятия, нашлю наваждение, превращу тебя в жабу.

— За что? Ты не можешь мстить женщине, которая, заботясь о мужчине, покупает свое счастье! Вини себя самого в том, что переоценил меня, впал в заблуждение, полагая, что я поставлю твои интересы выше своих. Так что я ничем себя не опорочила.

Вельзевул был обезоружен ее доводами и не мог возразить, но его возмущение было так глубоко, что он, едва оправившись от потрясения, вызванного лавиной упреков и оправданий, впал в не свойственное ему ворчание:

— Не опорочила себя? Как же! Трудно предположить, что я не увидел тех козней, которые были направлены против меня. Ты измыслила не один способ, чтобы привязать меня к себе. А, я что? Все-таки это неправильно. Все хорошо на своем месте. Ну, там посмотрим. Я дам тебе много денег, если ты уйдешь по своему желанию.

— Я знала, что у тебя духа не достанет выгнать меня. Деньги предлагаешь…

— Да, я не могу выгнать тебя. Пусть так. Я согласился с твоим условием. И я выполню обязательства, принятые мною в отношении тебя. Тут уж будь спокойна!

— Ты сам веришь, тому, что говоришь?

— Ты мне надоела. Я только и делаю, что оправдываюсь!

19. То была ссора. А всякая ссора между ними была прелюдией к череде подобных ссор. Два дня они вообще не разговаривали, что вело к некоторой натянутости отношений. Каждый замкнулся в себе. Когда Вельзевул шел на кухню, Сара провожала его глазами, когда же она заходила в комнату, он из нее выходил. Как могло случиться, что этот великолепный дом вдруг стал для нее зоной отчуждения. Мыслимо ли это, спрашивала она себя и с горечью думала, что пришла к дьяволу, чтобы служить ему и нажила себе врага. Себя она, конечно, жалела и оправдывала, в упрек себе ничего не ставила, а лишь повторяла: «Да, я упрямая, бываю несносной, но я стараюсь угодить ему». Она почти весь день проводила в спальне, выходила в туалет или на кухню, только убедившись, что не столкнется с Вельзевулом. Неожиданно он сам пришел к ней. Войдя в открытую дверь, он вскричал негодующим тоном:

— Где, черт возьми, моя шляпа?

— Я почистила ее, края лоснились…

— Принеси мне шляпу. Мне надо идти.

— Куда ты собрался?

— Не твое дело. Шляпу дай.

— Она мокрая.

— Сара, ты хочешь, чтобы я сошел с ума? Я не могу выйти из дому без шляпы.

— А ты не уходи. Ты вчера не разговаривал со мной, и сегодня тоже. Побудь со мною. Я напомню тебе то, что ты забыл.

— Забыл я что?

— Помнишь, ты как-то сказал, что я луч твоей надежды.

— Сара, ты не луч надежды, ты камень, упавший мне на голову! С той самой минуты, как ты появилась здесь, я потерял покой. Мне стыдно в этом признаться, только это правда. Ты не женщина, а ведьма.

— Заткнись! — вскричала Сара. От гнева у нее тряслись губы.

— Заткнись сама. Я на себе испытал твой деспотизм.

— Пусть я ведьма. А ты жалкое подобие самого себя!

— Ты больная на голову.

— Маньяк!

— Чокнутая! — изрыгнул Вельзевул, тяжело дыша.

— Садист! Псих!

— Вот комната, в которой есть кровать и камин, а это шизофреничка! Я знаю, что ты держись при себе какой-то талисман. Он тебе не поможет. С ним и без него ты одинаково беззащитна перед моим гневом!

— Ты хоть раз самому себе казался чудовищем?

— Я же дьявол.

— Господи! Я унизилась до того, что ищу любви нечеловека! Влюблена! И в кого! Я подумать не могла, что дойдет до этого!

— Что мне делать с тобой?

Вельзевул ушел без шляпы, а Сара, оставшись снова одна, не могла найти себе места. Неожиданно она вспомнила, что на Брайтон-бич, в обшарпанном доме, на первом этаже которого располагается аптека, жили две одинокие очень старые сестры. Одну из них, ту, которой было за восемьдесят, звали Зоя и она слыла потомственной колдуньей. Долго не раздумывая, Сара оделась, вышла на улицу и взяла такси.

Все, что будет сейчас рассказано в этой главе о надувательстве в любовном деле произошло в действительности на Брайтон-бич, в том самом доме, куда пришла Сара и никто не знает до сих пор как могло случиться, чтобы она, избрав жертвой дьявола, сама стала жертвой старой мошенницы, речи которой были так убедительны, что она легко дурачила людей, торгуя чем только можно. Но вот что особенно важно для нашей истории: я сам видел и слушал ее. А посему могу сказать, что любое дело, которое ей доводилось разбирать, она ухитрялась истолковать по-своему с выгодой для себя, а кого не могла обмануть, тех оставляла в недоумении — так действовали на них ее чары. Итак, наша Сара нуждалась в наставлении и как все люди, она имела обыкновение искать совета у того, кто обладал способностями, которых она не имела, и вот что из этого вышло.

Едва только Сара очутилась на Санора-стрит, она довольно быстро нашла этот дом. С минуту она всматривалась в свое лицо, отраженное затемненным стеклом аптеки, подумала, что она осталась прежней Сарой, лишь на двадцать лет моложе, на тридцать фунтов легче, потом вошла в подъезд и по деревянной лестнице поднялась на второй этаж. Искать, где проживала русская колдунья, даже не пришлось. Она сразу увидела волчьи челюсти на дверной притолоке и позвонила в ту дверь. Из передней она вошла на кухню, слева был дверной проем с занавесками и оттуда доносилась очень выразительная музыка, судя по всему, архивная запись, особенно проникновенным был женский голос, как раз в это время певица начала очередной куплет такими словами: «Я бабочку видел с разбитым крылом. Бедняжка… дальше слова были неразборчивыми, их перекрывала музыка. Это была великая русская певица Лидия Русланова. Сара вошла в тот момент, когда она пела: «…пока не настала холодная ночь». В полутемной комнате, заставленной старой мебелью, с ковром на стене и большим количеством светильников, фарфоровых ваз всех видов и всевозможных предметов на полках царил невообразимый хаос. Ширма, расписанная китайскими цветами, бутонами, листьями, оплетавшими стебли бамбука, отгораживала постель с положенными одна на другую подушками от общего помещения, которое и без того имело небольшой размер. Вдоль окна, как это принято у русских, тянулась скамья. На нее были свалены разные вещи, книги, коробки, пустые бутылки, лекарства и много чего еще. На подоконниках пышно цвела герань. Ближе к отдаленному углу стояли напротив друг друга два видавших виды глубоких кресла, между ними помещался стол, покрытый бархатной скатертью с розочками и шелковой бахромой по краю. На столе горели свечи, одна из них почти сгорела, превратившись в бесформенную массу растопленного воска, фитиль дымил и казалось, вот-вот угаснет. Рядом с пепельницей, полной окурков, стояла банка с водой, в ней рдели розовым силиконовые десна вставных зубов. Среди всего прочего на столе лежало зеркало в овале из розовой пластмассы с ручкой, украшенной дешевыми камнями, под ней были карты, а сверху всего этого покоились бусы из фальшивого жемчуга с медным замком. Они, как и зеркало, какой-то частью своей поверхности отражали теплый свет свечей и это придавало всему волшебный вид. Но не буду об этом говорить, лишь добавлю к тому, что сказал, что обстановка комнаты была столь жалкой и ветхой, что Сару привела в уныние. Она вспомнила слова Вельзевула: «Я люблю старые голливудские черно-белые фильмы. Они возвращают меня в прошлое». Обстановка в этом доме напоминала лавку старьевщика, где каждая вещь имела свою собственную связь с прошлым. Тут она увидела, что на поверхности высокого стакана, стоявшего перед бутылкой виски, мелькнул желтый свет и вслед за ним она услышала шелест платья. Сара приблизилась к креслу и увидела в нем маленькую сморщенную женщину, которая куталась в пропахшую табаком, застиранную шерстную шаль. Старуха обернулась и с живым блеском в глазах посмотрела на Сару беззвучно шевеля бледными губами. Волосы на затылке были редкими, по обе стороны морщинистого лба спускались спутанные седые волосы и сальными локонами лежали на плечах. В свою очередь Сара была глубоко потрясена, вдруг увидев это безжизненное тело с тонкими, усохшими ногами, мышиным взглядом и дряблыми нарумяненными щеками. Хотя старая женщина была в ужасном состоянии, вид у нее был мало страдальческий. А все оттого, что глаза ее блестели лукавством. Умственно она не так слаба, пронеслось в голове у Сары.

— Дорогая! Я не надеялась, что сегодня у тебя еще будет время увидеться со мной. Только что у меня была Гуцкова и она сказала, что ты уезжаешь в Майами. Гуцкова звала меня с собой куда-то на юг, но я отказалась — эти ужасные дорожные мытарства. Я ведь в любой момент могу умереть от паралича или кровоизлияния, но что-то говорит мне, что я протяну еще года три или четыре.

— Боюсь, вы ошибаетесь, принимая меня за свою знакомую.

Но старуха, казалось, не слышала ее. Она подняла костлявую руку, унизанную кольцами из дешевого золота с зелеными и красными камнями, сложила пальцы в кулак, потом повела кистью руки и выбросив указательный палец, направила его назад от себя. Все ее движения были театральны и произвольны, а сама она была наделена редким магнетическим обаянием.

— Принеси поскорее с кухни чистый стакан, я налью тебе виски, и мы поговорим, — благожелательным тоном, сказала она.

Сара была растеряна. Вряд ли в своей жизни она встречала более странный прием, а между тем в том, что с ней происходило не ощущалось недостатка в смысле. Она опустилась в кресло напротив, положила сумку на колени и брезгливо осмотревшись, вяло улыбнулась старухе, которая тем временем наливала себе виски в залапанный жирными пальцами стакан. И что всего замечательнее, в другой руке она держала завернутую в помятую бумажную салфетку куриную кость, уже почти обглоданную. Одежду ее составляли грязное платье и выцветшая от частых стирок шерстяная кофта. Из всех людей, с которыми Саре довелось встречаться, эта русская была самой удивительной уже тем, что в таком преклонном возрасте она сохранила духовную энергию, которая, несомненно, в ней дремлет.

— Неужели ты забыла, что должна мне денег? — спросила старуха, сделав глоток виски.

— Простите, но я вам ничего не должна. Я вижу вас в первый раз, и мы вообще не знакомы, — сказала Сара, поражаясь тому, что эта женщина за каких-нибудь пять минут внесла столько путаницы в ее голову.

— Часто также и с моими долгами, — продолжала старуха. — Все время забываю кому и сколько должна.

Тут Сара решила, что пора расстаться с ней, опасаясь, как бы эти сетования не были отголосками старческого безумия. Только она собралась встать, уже и сумку взяла, как услышала:

— Ты принесла деньги, милая? Вот взгляни! Там лежат мои счета, и бог знает, сколько их накопилось.

— Да, да! Вы получите деньги, но за совет. Вас ведь Зоя зовут?

— Вспомнила об этом спустя пятьдесят с лишним лет после моего отъезда из России.

— Так вы Зоя или ее сестра?

— Да будет здесь сказано, что моя бедная сестра уже год как покоится на кладбище. У тебя есть моя визитная карточка? Многие знают меня как Адольфу и хоть я ухитрилась дожить до восьмидесяти двух лет, никто не скажет, что я тронулась головой от старости. Я меня нет сил, чтобы взобраться на второй этаж, но до сих пор умом я здорова. Мне даровано от природы долголетие.

Тут старуха умолкла и устремила прямой взгляд на Сару, не заботясь о том, какое она произвела на нее впечатление. Надо заметить, что в отношениях с людьми ей была присуща безобидная язвительность.

— Вы меня тронули. Очень удивительно, что ваше воображение успокаивает мое собственное, — сказала Сара, отметив, что внешность старухи, ее непосредственная манера говорить и, собственно, сами слова обладали редким очарованием. Она посмотрела на проигрыватель с пластинкой, Русланова пела колхозную трудовую песню на высоких нотах и поморщилась от громкой музыки и сильного голоса. — Можно я выключу…

— Поет как малиновка, люблю Русланову, — только и сказала старуха. Помолчала немного, глядя в пустоту, вздохнула и уставившись на гостью добавила. — В России мы называли ее Зорянка, хотя бабушка моя Антонина Кондратьевна говорила, что в Белорусии их называют Ольшанка. Эта маленькая птица, размером с воробья, начинает петь рано утром. Обычно концерт открывает черный дрозд, малиновка вступает вторым голосом, но потом ее звенящий и красивый голос заглушает все другие птичьи голоса.

Сара убавила силу звука и собралась была сказать о своем, но тут услышала кашель. В эту минуту на старом лице еврейской наружности играла довольная улыбка. Старуха смотрела на Сару маленькими плутовскими глазами. Она пребывала в веселом расположении духа. Чему, надо полагать, способствовали добрые американские виски.

— Вера Петровна сказала, что читала обо мне в газете. Уже и не знаю, какие она там нашла сведения обо мне, только пришла крайне взволнованная престранным сном. Говорит без всяких подробностей, что видела во сне осла. Хоть мне и нездоровилось в тот день, я выслушала ее и спрашиваю, хилый он был или здоровый. Она говорит неуверенно, что осел едва мог стоять на ногах и спрашивает, что бы этот сон мог значить. Я знала, что у нее болеет муж и, надежды не осталось, поэтому, долго не думая, взяла и сказала: «твой муж скоро умрет». Она даже не заплакала, ушла совершенно не в себе. Утром следующего дня ее муж умер. Это было в пятницу. Хороший был человек, до болезни часто приходил ко мне, у него не было выше счастья, чем сидеть в этом кресле и пить мои виски, он меня называл «моя Адольфи» и заверял, что я для него сладкая отрада. Я бы с ним говорила по-русски, не будь его русский так плох. О, Сергей! Дорогой мой друг. Смерть его оставила меня безутешной. Перед смертью он трижды прошептал слово «что», потом промолвил: «Все! Я смирился!» Это были его последние слова.

Сара, позволив увлечь себя забавной историей, едва сдерживала смех. У нее не укладывалось в голове, что у этой почти выжившей из ума и дряхлой женщины есть известные способности. Она была так наивна и мила. Сару удивляло при этом, что ее рассказ, нелепый от и до, который она изложила в грустно-насмешливом тоне, не был лишен правдоподобия. Вместо колдуньи, которую она себе вообразила, она видела перед собой немощную, впавшую в старческое слабоумие женщину, которая была пародией колдуньи. Да и по своим особенностям суждения ее никак нельзя было назвать серьезными. И, однако же, что-то удерживало ее здесь, она не хотела уходить и время от времени бросала взгляд на бутылку виски, не видя особых причин для беспокойства. Старая Адольфи была в полном сознании и излучала внутренний свет. Она захватывала всякого, кто ее наблюдал.

— Мне нужен ваш совет, — сказала Сара.

— Я так и знала! — махнула двумя руками старушка и тут, что было совершенно неожиданно, она развела руки в стороны и пропела: — Она невеста, он жених. Медовый месяц, — постель на двоих.

Сказав это, старуха стала смеяться, широко открыв свой беззубый рот. А когда перестала, то спросила:

— Ты заботишься о нем?

— Обязанность эту я вменяю себе в удовольствие, — сказала Сара и испугалась, ей почудилось, что она разом потеряла рассудок. Находясь в обществе сумасшедшего, мы иногда и сами уподобляемся ему. Ей сделалось так страшно при виде этого обезображенного старостью лица. У нее не хватило духу посмотреть на нее. Она подумала, не без того, чтобы успокоить себя, что эта выходка вызвана большой дозой виски, которые славная старушка не переставала пить.

— Мне восемьдесят два года, можно сказать, я уже умерла.

Сара вняла ее словам, сказав:

— Мне двадцать пять, и я боюсь, что перестану быть кем-то.

— Я помогу найти тебе выход из положения и облегчу тебе жизнь в чем только можно. Милая моя. Меня донимает сильная сердечная боль. Будь добра, возьми с того стола настойку пустырника и добавь в мой стакан десять капель.

— Мне смешать их с водой?

— Не надо воды. Просто добавь в виски десять капель. Вот и все. Просто диву даюсь, как быстро действует этот коктейль.

Получив свой коктейль, старуха стала пить, а когда выпила, то утерла нижнюю губу и не отнимая пальца от подбородка, улыбнулась Саре и спросила:

— Видишь, судьба свела нас здесь. Сдается мне, что ты особенная женщина, во всем значении этого слова.

— Вы действительно так думаете? — встрепенулась Сара.

— Вчера приходила Гуцкова, мы с ней о тебе говорили.

— Невозможно! — простонала Сара. Слова колдуньи потрясли ее. — Я не знаю вас и вообще не имею никакого касательства к этой вашей Гуцковой.

— Ты пришла не иначе, как с моего одобрения, а я принимаю у себя только тех, кто мне по душе.

Сара не знала, что думать. Трудно было поверить, что эта старая женщина, явно семитского вида, обладает способностью читать мысли других людей и ей дано видеть будущее. Разум на одно мгновение покинул Сару, в глазах у нее потемнело. Внезапное потрясение лишило ее сил, и можно понять, что она не могла встать и уйти. В полутемной комнате, освещенной слабым светом тусклых ламп и догоравших свечей, она сидела в продавленном старом кресле неподвижная, удрученная, потрясенная. У нее было предчувствие новой беды. Чтоб прийти в себя она стала тереть лоб и кусать губы.

— Сядь ближе, чтобы я лучше тебя видела, — сказала старуха.

Тут Сара голосом уже надломленным, тихо спросила:

— Ваши глаза не привыкли к полутьме?

— У меня в глазах мухи летают. Чтобы избавиться от них я моргаю и тру глаза. Но они возвращаются. Дружное семейство мух я вижу перед собой.

Сара грустно смотрела на нее. Теперь несчастная поняла, что находится в доме душевнобольной. Встать бы ей и уйти, но она медлила.

— Утешься, дочь моя. Ты не зря пришла, получишь и помощь, и наставление как вести себя. Послушай, а сколько ему лет?

— Не знаю.

— Тридцать?

— Ему можно дать меньше.

— Он одевается с особой тщательностью, как старомодный щеголь.

— Да. Откуда вы это знаете?

— Знаю и все. Он красив и изыскан.

— Представьте себе он сморкается в обшитые кружевами платки и льет духи «Сафари» в свою ванну.

— Объяснись точнее: что он за человек.

— Не могу сказать.

— Но кто бы он ни был, ты в опасности (одно из ее любимых выражений.)

— Вы верите в существование дьявола? Верите, что он может войти в тело человека и быть с нами?

— Мне ли, милая, не верить в него!

— Так вот: я пытаюсь вам сказать, что встретила дьявола.

— В Америке! — воскликнула старуха.

— Где же еще!

— Удивляюсь, что наши газеты молчат об этом. Он предстал перед тобой злодеем, который сыплет искры из огненных глаз?

— Вообразите красивого мужчину, которого вы могли бы полюбить при первой встречи, но такого, который не позволяет себя любить.

— Алек Болдуин. Я поражена его красотой.

— Нет.

— Тогда, Ричард Гир в счастливом возрасте. Меня всегда к нему влекло!

— Еще красивее, он более утонченный. Он сексуален, умен, талантлив.

— Так же, как Пирс Бронсон? Я от него без ума.

— То же не он.

— Может Джордж Клуни в молодости? Ну, очень он обольстительный! Принадлежать ему честь для любой женщины. Ах, дай мне помечтать.

— Что-то общего у него есть с Марлоном Брандо.

— О, я трепещу при одном его имени.

— Он в высшей степени обаятельный и талантливый.

— Что, он красивее Элвиса Престли?

— Да. Он подавляет меня значительностью своей личности.

— Тогда, моя дорогая, ты встретила дьявола!

— Вот именно! Он и есть дьявол. Самый настоящий! Я не знаю о нем ничего, кроме разве имени. Его зовут Вельзевул.

— В чем же твоя проблема?

— Как-то так сложилось, что между нами близкие отношения не установились. Я и сама не знаю, в чем тут причина. Он покровительствует мне, но не более.

— Покажи мне женщину, которая имеет право на него?

— Я докажу, что стою его! С этой целью я пришла сюда.

— История твоя настолько необычна, что я на этот раз расскажу о тебе Гуцковой. Продолжай.

— В последнее время почти все наши разговоры приводят к ссорам.

— Хоть он и дьявол, а я найду средство против него.

— Так я в этом деле на вас полагаюсь.

— Меня больше всего занимает вопрос, откуда взялся этот дьявол и когда он доберется до жизненных центров нашей страны. Он умышлял против правительства?

— Что вы! Он патриот Америки.

— Не верь ему. У нас в России часто говорят «да», чтобы сказать «нет». Все поголовно лгут, чтобы не говорить правды. Возьми с полки книгу в коричневой обложке. Это руководство по изгнанию дьявола. Будет стоить тебе десять долларов.

Сара берет с полки книгу и с удивлением смотрит на нее. Она просто не способна постигнуть смысла того, что написано.

А старушка спрашивает:

— Что там у тебя?

— «Следуя за Дьяволом». Как мне может помочь эта книга?

— Ты хочешь, чтобы он испытывал к тебе влечение?

— Вы еще спрашиваете!

— В этой книге есть формула заклинания. Всего десять долларов.

Сара покорно достала кошелек и протянула колдуньеденьги.

— Дьявол коварен, надо полагать, от него все беды и мыслимые страдания, — говорила старуха, пряча деньги в карман растянутой кофты. — Тебе понадобиться талисман для защиты. Еще десять долларов.

— Какой талисман?

— Я дам тебе растертые в порошок свиной хвост, сушеную жабу, дубовый мох. Ты только добавь свои волосы. Помести все это в льняной мешочек и носи на шее. Он защитит тебя, а чтобы с его помощью усилить действие своих чар, на мешочке напиши своей кровью начальные буквы своего имени и его. Ты крещеная? Хорошо. Тогда ему будет труднее насылать на тебя проклятия.

— Я всего лишь хочу сбить с него спесь! Пыталась не раз с помощью маленьких импровизаций. Не получилось.

— Дорогая моя! Ты стала наперсницей самого дьявола! Я бы все отдала, чтобы он покорился мне!

Сара расхохоталась, услышав это.

— Но вряд ли вы можете составить его счастье.

Старуха, разумеется, поняла над чем она так весело смеется, поскольку нелепость ее желания была очевидна.

— Он и к тебе не испытывает никакой склонности.

На удивление достойный ответ. В самом деле, старуха умела с блеском излагать свои мысли. Саре было любопытно, какое впечатление она произвела на нее. За короткое время ее пребывания у старухи, она прониклась к ней симпатией.

— Я не представляю себе жизни без него! Я хочу целиком отдаться радости обладания. Во власти своих чувств, я иногда забываю его дьявольское происхождение.

— А разве он сам, живя в человеческом теле, не хочет забыть об этом?

— Что вы! Это невозможно. Но ему очень нравится быть человеком. Когда он уходит, чтобы перевоплотиться в дьявола, у него такое выражение лица, словно он расстается с чем-то очень для себя дорогим.

— Кровь господня! Чему тут удивляться! Мы лишены того, что есть у него, но зато у нас в избытке все то, чего у него нет. Как долго ты живешь совместно с ним?

— Немного больше двух месяцев. Все это время я потратила на то, чтобы внушить ему страсть к себе. Я не только из любви к роскоши живу с ним.

Добрая старушка с этим согласилась. Она взяла карты, перемешала их, потом разложила в три ряда по пять в каждом, две убрала, три поменяла местами, потом приложила пальцы к дряблым щекам и с минуту читала карты издавая гортанные звуки в которых, как казалось Саре, были ноты изумления, сомнения и одобрения. Только после этого она уперлась в Сару взглядом и сказала:

— Ну вот, милая моя, сама теперь видишь, ты предназначена сделаться невестой дьявола.

— О, Боже! — простонала Сара.

— Бог тут не причем или ты полагаешь, что лучше и нельзя сделать, как совратить дьявола и сам Господь тебя к этому делу сподобил?

Тут старушка перекрестилась и стала бормотать:

— Да пребудет господь бог в доме моем, а дьявола к чертям пошлем. Вот так. Налей мне виски из этой бутылки, выпью за твой успех — я тебе услужу в день твоей свадьбы. Да будет на то воля божья, чтобы от тебя пошло дьявольское потомство. Пусть дьявольский род умножается.

Сара как оглушенная смотрела на нее во все глаза, а старушка, нацелившись на куриное крылышко и говорит:

— Пододвинь-ка мне тарелку. Неужто я оставлю этот аппетитный кусочек, он сам просится в рот. Еще горчицы положи, много, как себе. Следующий раз, когда придешь принеси мне гуся. Понеже цыплята малы и худосочны, то и у меня есть к гусям предпочтение.

К Саре, наблюдавшей все это, вернулся, наконец, здравый смысл и она, пронзив старушку насмешливым взглядом, говорит:

— Да вы совсем спятили, если собираетесь пить за то, чтобы я родила от дьявола!

— Ты здесь будешь мне возражать!

— Дайте мне карты, и я такое расскажу о вас!

— Клянусь богом! Ты понесешь от дьявола. Послушай, у меня есть корень амброзии, первое средство против беременности. Я продам всего за тридцать долларов, и поверь, что я отдаю это чудодейственное и целебное средство себе в убыток.

— Вы спятили окончательно. Что вы несете? Лучше ешьте курицу к своей радости.

— А ты не кричи на меня. Я тебя не звала, сама пришла.

Глупее всего было то, что вздорная старушка врала, как могла, а Сара ее слушала. При этом она имела такой благочестивый вид, что нельзя было даже подумать, что всех мошенниц, которые вообще существуют на этой земле, она оставила позади себя. У Сары пропала всякая охота ее слушать, но уходить она не торопилась.

И вот какое-то время они сидят и смотрят друг на друга, а старушка между тем ест куриное крылышко и запивает виски, она тоже молчит, понимая, что Саре нужно время чтобы немного успокоиться. Разделавшись с курицей, старушка вытерла бумажной салфеткой руки, взяла левой рукой сигарету, правой зажигалку, поднесла сигарету ко рту и через плечо бросив на Сару благодушный взгляд, говорит:

— Я слышала, что в Пенсильвании есть монастырь какой-то божьей матери, говорят, что нужно ехать до Питтсбурга, а оттуда на автобусе до университета Ла Рош, он основан Сестрами Божественного Провидения, ей-богу, не знаю, как они попали туда. Хочу до гроба увидеть эту святую обитель… Ну, а у тебя, милая моя, как дела?

Услышав эти слова, Сара сначала удивилась, но так как ей уже не раз приходило в голову, что бедная старушка тронулась умом и принадлежит к числу тех счастливых людей, которые не осознают ужаса своего положения, она пожала плечами.

А старушка, весьма недовольная, спрашивает:

— Зачем ты кричала на меня?

— Я просто не вытерпела… — начала оправдываться Сара. Она стала думать про себя, какие слова ей следует сказать, но взглянув на старушку, умолкла — черт с ней!

— А тебе еще я не все сказала, — говорит она.

— Есть еще что-то, о чем я должна волноваться?

— Да, это так, — невозмутимо ответила старушка. — Тебя ждет испытание, ведь дьявол сам любить не склонен. Его любви тебе придется домогаться семь лет.

Глупость эта поразила Сару.

— Устала я от вас, — произнесла она, потеряв терпение.

— А чего ж, пришла? — удивленно посмотрела на нее старушка.

Сара улыбнулась.

— Этого я и сама не знаю.

— Ты мне не веришь?

— Я нисколько не сомневаюсь, что вы говорите правду. Но скажите лучше по совести, может ли дьявол, не любя сам, хотеть, чтобы его любили?

— Поверь, что правды ради я не стала бы щадить тебя, но правда, которую я расскажу тебе не слишком грустная. Каким бы не был он бесстыдным и сумасбродным, не может он жить без любви. Открою тебе глаза — ты ему нравишься.

— Тогда почему…

— А потому, что ему свои чувства приходится скрывать, он знает, что чувства человека порабощают и даже люди сильные лишаются рассудка. Ему приходиться считаться с этим, ибо ему пристало больше, чем кому бы то ни было быть осмотрительным. Что до меня, то я своего Соломона, а он в силу возраста чуждался любовных забав, преследовала ласками и вздохами и что же ты думаешь? Он так увлекся, что остановить его было невозможно. Словом, я была вынуждена умолять его сжалиться надо мной, хотя это развлечение было столь же приятно мне, как и ему. Колени мои были ему мягче подушки.

— Но Вельзевул молодой, сильный…

— Дочь, ты тоже еще молода и ничего не знаешь о мужчинах. А посему, скажу тебе о них вот что: самыми жалкими в делах любви оказываются именно те, у кого больше всего ума.

— У него бездна ума!

— Не думай только, что среди людей умных не бывает олухов.

— Он столько для меня сделал, творил чудеса! Такой добрый, обходительный.

— Но откуда у него такая забота о тебе?

— Какая там забота! Я в нем нажила себе врага.

Старуха только руками всплеснула.

— Сегодня опять случилась размолвка, — вздохнула Сара.

— Он потерял не только всякий стыд, но и благоразумие!

— И снова свалил вину на меня. Капризный, как ребенок! Дело мое безнадежно — не нужна я ему.

Тут старуха испустила этот понятный вздох и промолвила:

— Когда женщины поумнеют!

— Но кто же откажется его любить! Такой блистательный мужчина! Такие нежные линии тела, а глаза какие! Я влюбилась в свой идеал. Ах, … Упрям и непреклонен. У него неистощимая фантазия и весьма пессимистическое мировоззрение. Чего он хочет? Раз вы такая умная, скажите, что мне делать?

— Изволь. Зло зиждется на прочной основе. Выходит, что пока этот мир существует, дьявол останется таким, каков он сейчас.

— Неужели вы думаете, что он осмелиться причинить мне зло?

— Не только думаю, но я уверена, что он не с чистой душой живет. Ты знаешь его дела. А ведь по яблокам судят и о яблоне. Кто знает лучше, чем дьявол, что в голове у женщины нет ума, а в сердце много жалости. Ой-ля! Непременно надо обуздать его! Этот вертопрах очень изобретателен, оглянуться не успеешь, как он положит конец твоему разгулу. Но ты не бойся. Есть у меня кое-что для тебя. Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Я продам тебе всего за пятьдесят долларов философский камень. Он обладает великой чудодейственной силой. У него есть сила дающая власть над демоном. А это стоит денег. Один только бог знает сколько демонов от больших до малых предали анафеме с помощью этого камня. Что хочешь делай со своим дьяволом! На эти деньги ты можешь его пытать, заморозить, раздуть, уменьшить, обессилеть, проклясть, истребить, развеять в прах, поразить язвой, бичевать и не знаю, что еще.

— А камень может ему внушить покорность?

— Конечно может, милая.

— Есть ли более невыносимая мука, чем любить и не быть любимой! Сердце сжимается от мысли, что он меня не хочет?

— Это просто какое-то непотребство! Послушай, дорогая, а ты была с ним настойчива?

— Вы еще спрашиваете!

— Тогда слушай, за час до полуночи тебе нужно произнести особые слова. Но заклинание не прилагается к письменному руководству. Скажу по совести, оно продается отдельно, ей-богу! Если ты сразу заплатишь, я продам его тебе… за… Ах. Что за счастливая жизнь для тебя наступит. Он каждую ночь тебя ублажать будет…

— С упоением и любовной страстью?

— А как же еще! Уже никогда тебе не придется жаловаться. Начало всему положит камень. Ты мне напомнила об одной истории. Не так давно я употребила заклинание против соседа. Уже умер. Его звали Соломон. У него было красное лицо и большой нос. Я заставила его постричь бороду, готовить мне обед, он ленился вставать рано, так я, взявшись за его исправление, отучила его лежать в постели, когда надо варить мне яйца и делать кофе. И что ты думаешь?

— Мне думается, что бедный Саломон вас боялся.

— Скажи уж лучше, что он валялся у моих ног. Но перед смертью раскаялся. Так, за камень я прошу всего пятьдесят долларов, заклинание будет стоить двадцать, если ты возьмешь камень, они продаются вместе, но если тебе нужно только заклинание, тогда тридцать. Это еще не так много! Выбирай, милая!

— Откуда у вас философский камень?

— Из Египта привезли. Самый злой черт станет кротким, как овца. Вот что может сделать камень! Знаешь, у него такая большая сила, даже тесто лучше поднимается…. Что возьмешь?

— Я уже не знаю, что и взять!

— Недавно ко мне приходила старая шлюха. Она спрашивала, как заставить молодого парня влюбиться. Тьфу ты, бесстыдница! Я сказала ей про заклинание. Сколько стоит, спрашивает она. Я говорю, что заклинание продается вместе с камнем, а она мне: «Зачем мне твой камень»? Я ей поясняю, что к камню прилагается руководство, оно не продается отдельно от камня, поэтому ты должна купить камень и руководство, если тебе нужно заклинание. Тогда она не вытерпела и спрашивает: «Да сколько же, наконец, тебе за него дать»?

— Вот я вас слушала и все думала, к чему вы это рассказываете?

— Я готова продать тебе все за сто долларов!

— Я все же предпочту милость божью. За нее не надо платить. Мы все грешны перед богом!

— Только дьявольские грехи не приходиться сравнивать с твоими.

— Что за бред опять?

— Не видишь ты ничего дальше своего носа.

— И что?

— Вы оба в самом деле согрешили в мыслях.

— Ну вот еще! Он избежал греха. Ведь сказано в Библии: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, прелюбодействует в сердце своем». Он не вожделеет меня. И мои поцелуи его не трогают. Не нужна я ему!

— В его сердце нет места Богу. Не надо думать о том, как сделать, чтобы он начал приставать к тебе. Купи камень, а заклинание я тебе подарю. Сама понимаешь, нет ничего странного в том, что он хитрее тебя. Ты вбила в голову, что недостойна его. Пусть он думает, что это он тебя не достоин. Ты веришь в его целомудрие?

— Я не верю, что за всю свою жизнь он ни разу не ложился с женщиной в постель.

— Этот сумасбродный извращенец заключил с тобой контракт?

— Нет. Э-э, мы обошлись без этой формальности, просто заключили договор на словах.

— Вот уж поистине крайняя степень глупости. Впредь, будь очень осторожна. Ты играешь с огнем! А что ты мне дашь, чтобы я научила тебя?

— Я куплю у вас книгу, камня никакого не надо и еще талисман.

— Дорогая моя, чтобы уберечь себя от проклятий завязывай узлы. Везде, где можно. В углы, на свою постель накапай лавандовое масло. Это запах нечистая сила не выносит. Не помешает принести из церкви святой воды. То, что для тебя только благо, для него — смерть. Давай ему пить святую воду, только смотри, чтоб он не знал.

Тут старуха возвела глаза к потолку, смотрит вверх и спрашивает:

— Что там такое?

Она открыла рот, не в силах оторвать взгляд от потолка. Наконец после долгого молчания старуха заговорила:

— Я бы послала Гуцкову сказать… Будь добра, возьми мою палку и постучи в потолок — не могу переносить шаги у себя над головой.

Сара подняла глаза к потолку и стала слушать.

— По-моему, нет никаких шагов.

— Там ее комната. Она уехала. Кто-то спит в комнате Гуцковой.

Сара лишь посмотрела на нее взглядом, который говорил: «Я не слышу того, что слышите вы». Очевидно, по отношению к посторонним звукам слух старухи отличался чрезмерной чувствительностью, позволявший ей вникать в ничтожные шумы. Сара перевела глаза на старуху, которая, видя ее растерянной не преминула сунуть ей палку. Саре ничего не оставалось как постучать концом палки в потолок, робко на нее поглядывая. Тем временем старуха приложила руки к вискам и закрыв глаза, простонала: «Неббех». Это был еврейский возглас страдания. Когда Сара вернула ей палку, она положила ее на край стола, считая необходимым держать ее при себе, посмотрела на полупустую бутылку виски довольно сомнительного качества. Затем она прижала руки к впалым щекам, встрепенулась и улыбнулась Саре.

— Давай поскорее обсудим деловые вопросы, сильная усталость заставляет меня лечь в постель. Итак, десять долларов за книгу, десять за магический порошок, за прием двадцать. Всего-навсего сорок долларов.

Сказав это славная Адольфи умолкла, устремив взгляд перед собой.

Сара понимала, что у нее мало денег. Хуже всего при этом, что жизнь ее плохо организована, она одинока и у нее с внешним миром нет ничего общего.

У двери она сказала Саре:

— Приходи еще! Там посмотрим, чем я смогу тебе помочь. У меня есть….

От старой колдуньи, много возомнившей о своих способностях, Сара ушла с более тяжелым сердцем, чем от Вельзувела, который был опасен только как дьявол. Она не подозревала о том, что над ней витала прозрачная тень, созданная из тончайших эфиров, имя ей — дух дьявола.

Позднее, обращаясь к своим воспоминаниям, Сара не раз будет осмысливать этот забавный и внимания достойный урок надувательства, не без того чтобы понять почему ее трогает и не оставляет в покое эта старая женщина, уже одной ногой стоящая в могиле, разумеется, она вела свою игру спрашивая что и как, Сара догадывалась что ее обманывают и тем не менее легко позволила себя обмануть да еще и самым избитым способом, но вместо возмущения, обычного в таких случаях, Сара приходила в умиление оттого, что столь старая женщина, впадавшая в глубокое созерцание потолка и часто повторявшая, что говорит по правде и чистой совести, так мило лукавит и лицемерит: любой, наблюдавший их не подумав скажет, что они стоят друг друга, но это заключение с оговоркой, что умом и силой Сара превосходит старушку, тогда тому, кто сделал это заключение и тому, кто с ним соглашается, следует ответить на вопрос почему Сара сдалась ей. Что тут долго рассуждать! Самый очевидный ответ состоит в том, что добрая старушка была более подготовлена к встрече, а потому все произошло так, как ей хотелось. Как бы то ни было, Сара позволила себя одурачить: затем ли, чтоб взять реванш, ведь слава тому, кто сумеет обмануть тех, кто привык обманывать других, или же она просто сделала вид, что довольна. На самом деле Сара радовалась своей зависимости от удачи славной старушки и понять не могла почему, да так оно и было. Интерес вызывал ее образ жизни, о котором Сара имела только общие сведения, а поскольку интерес этот был односторонним Сара ушла от ответа, тогда как ответ лежал на поверхности, — она просто не дала себе труда понять, что нас увлекает все то, что далеко выходит за пределы обычного. Вот такое из этого случая я сделал для себя извлечение.

18. Вельзевул терпеливо ждал когда наконец Сара отчается в своих тщетных усилиях тем или иным путем добиться его согласия: сердило его то, что она положила надеяться на силу своего чувства, — это в глазах его было сущей глупостью, вследствие чего он с некоторым удивлением смотрел на то, как превозмогая сомнения и изводя себя томлением она стала улучать всякую возможность для осуществления своего замысла и это чувство сочеталось с мыслью, как дорого обходится ему чрезмерная доброта. Сара не могла прийти к нему и спросить, почему он так упрямится, хотя понимала, что он склонен к уединенной жизни и делить ее с кем-то, тем более с женщиной намерения не имеет. А посему он любил одиночество и никогда этим не тяготился. Не обращая никакого внимания на нее, он оставался непреклонным. Кроме поцелуев, между ними ничего не было. Чем больше думала она о его богатстве и тех возможностях, которые проистекали из его могущества, тем сильнее было желание сделаться его любовницей. Вельзевул редко ее обнимал, а целовал и того реже. Раз, другой он прикасался к ней. Тем самым, он как бы поощрял ее авансами. Сама же она только и думала о том, чтобы найти какой-нибудь способ его соблазнить и трепетала при мысли, что однажды он скажет ей именно то, что ей самой хочется сказать ему. Воображение Сары питали романтические фильмы, в которых сильные мужчины предпочитали женщин, по положению не равных им. Не каждую женщину можно взять силой, но всем им приятно быть любимыми. Сара соглашалась с этим, зная, что недостаток чувства, как и его избыток одинаково вреден, но к себе это правило не относила. Постепенно, забыв всякий страх, она закоснела в своем вожделении и до того обнаглела, что любовь превратила в преследование. Если бы Вельзевул ее грубо оттолкнул, коль скоро она сама напрашивалась, она бы сама поняла, что ему ничего от нее не надо. Вместо этого вооружившись чем попало, каждый из них вел свою оппозиционную войну имея в одном случае оборонительное, а в другом наступательное оружие. И вот, по причине этого, Сара, хорошо все взвесив, сообразила, что рано или поздно Вельзевул устанет от своего упрямства, и, видя, какую любовь она к нему испытывает, обязательно упадет к ее ногам. Ну и расчет у нее, скажет кто-то. А я скажу вот что: человек теряет чувство меры не столько потому, что берет от жизни все без разбора, сколько по тому, что долго живет жизнью, в которой все служит к его алчности.

Сара вняла совету русской колдуньи и концы штор в своей спальне завязала в узлы. И полотенце тоже. Кроме этого, она купила масло ладана и накапала его на простыни, домашнее руководство по изгнанию дьявола держала под подушкой. Из женщины, очарованной дьяволом и им выделенной, она превратилась в неврастеничку, которая поглощена мыслями о своей безопасности. Так возникла необходимость в собственной системе защиты. Постепенно у нее созрел план действий. Из нее не получилась любовница. Отныне она старается навязать Вельзевулу свою дружбу. Сара не могла жить без надежды. Жизнь, которой она жила раньше напоминала болото. Последнее время она жила яркой, красивой и стремительной жизнью, будто попала в водоворот. Вместе с возможностями к ней пришла и уверенность, что жить стоит ради того, чтобы искать в мире что-то совершенно новое. Это тем более удивительно, что каких-нибудь три месяца назад она была самой простой, самой непритязательной из женщин Америки. За завтраком она спросила:

— А что ты собираешься делать сегодня?

— Я, наверное, останусь дома. Чувствую себя неспособным работать.

— Чем ты сейчас занят?

— Кое-какие дела в Ливии. Потом надо разобраться с братьями Кастро.

— Почему ты позволяешь этим кубинским вшам пить кровь собственного народа?

— Я наблюдаю со стороны, слушаю, смотрю, замечаю. Для меня это развлечение.

— Хочешь я разберусь с Фиделем. Ненавижу его. Он во всех отношениях ублюдок. Я знаю, как ему навредить. Скажи каким способом, и я отниму у него все деньги. Пошли меня на Кубу. Уже одним своим присутствием я отравлю настроение и жизнь этим подлым братьям.

— Я хвалю твой организаторский талант и при этом настоятельно прошу — не лезь в мои дела. Свою работу я сделаю сам.

— Ну, если ты этого хочешь, так тому и быть. Гулять пойдем?

— Мне не хочется.

— Что-то у тебя сегодня совсем настроения нет.

— Пойду к себе, почитаю, подумаю.

Он весь день провел дома. Вошел в свою спальню и закрыл за собой дверь. Тем временем Сара складывала вещи в гардеробной, то и дело посматривая на себя в зеркало и любуясь нежным цветом лица. Там она снова стала думать о любви, которая даже умных женщин лишает рассудка, и счастливая тем уже, что может служить мужчине, которым увлечена, взяла кашемировый свитер Вельзевула и приложила его к щеке. От свитера исходил запах его любимых духов «Сафари». В этом пленительно роскошном и поразительно красивом запахе, достойном принцев и королей, была вся его суть. Странно, что Сара цеплялась за любовь, которая лишила ее покоя и сделала несчастной. Она не была глупой, просто до ее сознания не доходило, что погружаясь с головой в заботу о человеке, который терпит ее, она, собственно говоря, бесцельно тратит время. И как бы ни было велико его упрямство, оно не могло умерить ее любви к нему. Перед тем как уйти на кухню, она подошла близко к двери его спальни и, с тоской во взгляде уставившись на нее, подумала, что всю жизнь ей только и приходится ждать и терпеть. Удивительно, как с такой тоски она не обратилась к Богу. И вот что еще того важнее, впервые ее сознания коснулась мысль, что игра, которую она ведет с дьяволом, ей может стоить жизни. Само собой, что все ее женские козни ничто в сравнении с дьявольскими. Тут Сара сняла с пальца кольцо, которое получала в награду за свой блестящий дифирамб: любуясь бриллиантом, она стала вспоминать какие еще были драгоценности в шкатулке Вельзевула. Уж очень хотелось ей получить еще что-нибудь. И, не успев еще ничего вспомнить, прошептала: «дорогой мой, скажи мне, зачем таишь в себе чувства, о которых можно легко догадаться?» Но тот, кто удалил ее от себя, в эту минуту, сам не свой от боли в желудке, корчился за дверями своей спальни. Он вообще никогда не звал ее к себе в комнату. Сара в подобных случаях не трогала его, понимая как дорого ему уединение. Когда пришло время обеда, она переоделась и пошла в библиотеку. Оттуда доносилась прекрасная и мощная музыка и Сара, войдя в комнату села на стул и стала слушать. Вельзевул лежал на диване положив под голову две подушки. Музыку он слушал с закрытыми глазами, лежа на спине. Иногда взбудораженный он вскидывал руки и начинал дирижировать воображаемыми инструментами. Когда симфония закончилась, минуту-другую он пребывал в каком-то музыкальном исступлении, не обращая никакого внимания на Сару. Потом встал и устремил на нее свои темные выразительные глаза, сиявшие изнутри волшебным светом. На Сару такие взгляды действовали возбуждающе.

— Вот уже почти триста лет я слушаю финал симфонии и не перестаю восхищаться совершенством аккорда. Быть человеком мне нравится еще и потому, что я могу заходить в церковь. Однажды я был в храме Святого Патрика и слушал псалмы, мне приятно вспомнить об этом сейчас, знаешь, меня поразили слова в одной песне: «Господи, тесно мне, спаси меня!» Я тогда подумал, что завидую человеку, который соблюдает посты, усердно молится богу и верит, что может избежать зла. Однажды я был в Гранд-каньоне, стоял на плоской вершине высокого утеса, смотрел в бездну, зиявшую внизу, и не чувствовал страха, но люди вокруг меня, были потрясены, они испытывали страх. Собственно говоря, в обличие человека, я не был человеком. Да, церковь враждебна природе дьявола, но я человек и не могу быть равнодушным к великолепию церквей и красоте религиозных церемоний. Я чувствую эту красоту! Меня завораживают органная музыка. Орган — это сложное устройство, состоящее из труб, клавишей, педалей и регистров, но только талантливый музыкант, сможет извлечь из них сложную, обстоятельную музыку, которая может звучать, как громовые раскаты. Она дар небес! Нельзя на богослужении исполнять торопливо, отрывисто песнопения, сколько величественной торжественности в хоралах. Я не могу не думать о том, что они были сочинены в те далекие времена, когда люди к своей работе относились крайне серьезно, ценили красоту слова и хороший вкус. О современных людях уже так не скажешь. И потом, тогда грубая и простая пища давала людям энергию, а не отнимала ее, как сейчас. Великая музыка, — оперная, академическая, классическая, можно сказать, умерла, никто уже не напишет что-то соответствующее даже фуги из «Хорошо темперированного клавира» Баха, впрочем, есть замечательные мелодии в голливудских фильмах, они радуют душу красотой и чувственностью, в них есть сила и глубина чувств. То же самое и с современной литературой. Действующие лица всех романов, написанных после «Унесенных ветром» и «Лезвие бритвы» Моэма представляют собой скорее типы, нежели индивидуальные характеры…

Он продолжал рассуждать, а Сара любуясь им и слушая его думала, что предназначенный к умственной деятельности и одаренный талантами, Вельзевул, с его вкусом, глубоким умом и склонностью к высокому стилю, не мог в силу упомянутых качеств, не испытывать влечение к литературе. Такие тонкие впечатлительные натуры предрасположены к искусству. Воодушевление, с которым он говорил передалось и Саре, но ее больше заботили собственные интересы, поэтому, пронзив Вельзевула влюбленным взглядом, она воскликнула:

— О, Вилли! Что говорит твоя душа моей душе?

Он внимательно посмотрел на нее, вдруг стал серьезным и спрашивает:

— Долго придется мне ждать, когда ты узнаешь мою тайну?

— Ах, вот оно что! — вскричала Сара. — Тебе не терпится избавиться от меня! Этого ты хочешь?

— Я хочу только покоя.

— А я хочу заботиться о тебе!

— Успокойся, давай не будем ссориться!

— Ты, значит, терпишь меня. Получается, что я зря потратила время.

— Было же ясно сказано, что я хочу покоя. Что ж, раз ты угадала мое намерение, я готов признаться тебе, что сначала мне не нравилось видеть себя предметом забот какой-то странной женщины, которую я привел в свой дом…

— Можешь поразить меня молнией, можешь распять на снегу, но я уйду от тебя только тогда, когда сама этого захочу!

— Подожди! Дай мне объясниться. Я не успел сказать, что быстро привязался к тебе. Из этого чувства возникает доверие и… словом, в ослеплении своем я даже наделил тебя своими достоинствами. Как мне было не почувствовать прилива благодарности к тебе, видя, что ты стараешься изо всех сил улучшить мою жизнь. Твоя преданность пробудила в моей дьявольской душе мысль, что до конца времен я буду в долгу перед человеком. Однако я забыл о свойственном ему себялюбии, а потому не видел, что все то время, что мы провели вместе, ты думала только о себе.

— А о чем еще я могу думать?

— Дорогая моя, дьявол никогда не будет соблазнен никакой уловкой, идущей от женщины. Хуже всего было то, что мы не могли обойтись без вожделения, непотребства. Пойми, наконец, что женщина, которая навязывает себя мужчине, отвратительна. Меня это нервирует.

— Ах, ты сукин сын! Так ты обо мне думаешь?

— Я думаю о тебе только хорошее. Беда не в том, что я красивый мужчина, а в том, что ты все-таки женщина и при том сумасбродная.

— Если бы не было женщин сумасбродных — кто бы вас мужчин изобличал во лжи!

— Ты сделала из меня воображаемого героя, внушила себе то, чего нет.

— Я достаточно волочилась за тобой, чтобы убедиться, что ты никогда не будешь любить никого, кроме самого себя.

— А вспомни, как ты была скромна и кротка со мной, когда я привел тебя сюда.

— Ответь мне, что все это значит?

— Найди себе на земле мужчину и люби его.

— В земных мужчинах нет ничего оригинального.

— Назови последнее желание, наконец. Неужели ты не хочешь избавиться от меня?

— Скорее ты хочешь избавиться от меня! Разве нет?

— Да, это то, что называется нетерпение дьявола.

— Ведь нужно же было тебе встать на моем пути! — простонала Сара. — Мне просто смешно, как легко ты умеешь найти за мной какую-нибудь вину.

— Ты издеваешься надо мной!

— Я всего лишь хотела жить твоей жизнью, — сокрушенно произнесла Сара.

— Зачем? Дьявольская жизнь не может быть полнее человеческой!

— Признайся, ты влюблен в меня?

— Влюблен?! Это тебе так кажется. Я не могу любить, у меня ни для кого не осталось любви.

— Почему мужчины бояться тех, кто их любит?

— Но часто всего сильнее любят именно тех мужчин, которые сами не хотят, чтобы их любили.

— Как я несчастна! — воскликнула Сара.

— Почему?

— И ты еще спрашиваешь? Я несчастна из-за тебя!

— Я дал тебе все, что ты хотела. Уж будь добра не сердись на это. Послушай, Сара, ты живешь яркой жизнью, стала молодой… Вот уже больше двух месяцев мы живем с тобой в большой дружбе. Так это тянется долго… но я правильно сделал, что… Как странно, что ты чувствуешь себя несчастной. Я не имею обыкновения приближать к себе смертных, для тебя сделал исключение. Жалость к тебе была во мне сильнее предубеждения и заставила меня стать исполнителем твоих желаний.

— И чем все это кончилось! — с усмешкой воскликнула Сара. — Ты не обращаешь внимания на мои слезы.

— Если бы не твое глупое желание обуздать меня! Я многое могу понять. Но чтобы мне, в моем собственном доме, проповедала покаяние женщина! Хотя, чему тут удивляться! Женское коварство страшнее мужского.

— Это становится невыносимым! — запротестовала Сара. — Вечером ты всегда уставший, днем — занят, а утром тебя хватает только на то, чтобы спросить какая погода. Ты очаровал меня ровно настолько, насколько я сама того хотела. Еще скажи, что ты не находил удовольствия в моем обществе!

— Допусти только эту возможность, и ты сразу поймешь, что сама поспособствовала мне поработить твой ум.

— Какое самообольщение!

— Я играл с тобой, как кот с мышью.

— Сравнение указывает на контраст между ними и тут предполагается, что мышь, устав от игры, стала вялой и покорилась коту. Если бы ты не был ослеплен своей силой, ты бы обязательно увидел, что был сам ты мышью с самого начала и до конца.

— Для женщины естественно быть упрямой настолько, чтобы отрицать очевидное и все сводить к своей выгоде.

— Чтобы ты о себе не думал, я спутала все твои расчеты. Часто кажется, что ум человеческий не обладает гибкостью, присущей дьявольскому, сильно уступает ему в изощренности и проницательности. Видимо это так. Радуйся успеху. Ты его заслужил. Но будь беспристрастным и позволь себе признать, что успех, которым ты сейчас упиваешься, был поощрен мною.

Полный своими чувствами Вельзевул даже вздрогнул, столь наглым и бессмысленным было утверждение.

— Что! Ты не в своем уме! — воскликнул он. — Эта нелепая мысль порождена больным воображением.

— Хоть и больная, я понимаю, что меня обманом заставили переживать чувства, которые, как обнаружилось теперь, сводятся к игре, затеянной дьяволом для его развлечения. Ты вбил себе в голову, что неотразим, красив и благороден. Напрасно ты ждешь от женщины, которая очень к тебе привязалась, что она склонит голову и преисполнится страха дьявольского. Я буду каяться до конца жизни, что добровольно наложила на себя обязанность заботиться о фигляре, который щеголяет в костюмах, взятых на прокат в костюмерной на Бродвее. По началу я относила все несуразности на счет случайностей, я не сразу увидела твою склонность к театральным эффектам. Ты убедительно изображал из себя джентльмена, место тебе на сцене. Ты талантливый актер, умеешь оказывать давление на чувства, поставил целый спектакль с роскошными декорациями. Великий актер, был им и останешься. Вот только режиссером всей этой фантасмагории все-таки была я!

— Поразительно, как легко ты все перевернула. Я ценю твое умение находить блестящее оправдание своим чувствам и поступкам. Но позволь напомнить тебе, что всякая самоуверенность отдаляет человека от бога.

— В тебе много человеческого, дорогой мой. Это делает тебя слабым и заставляет сочувствовать мне.

— С чего ты взяла, что я сочувствую тебе. В моем сердце нет для тебя жалости.

— У тебя нет сердца. А если бы было, то ты обязательно полюбил бы меня!

В комнату стремительным шагом вошел Вельзевул не в меру возбужденный.

— Черт возьми, что это такое? — воскликнул он, показывая Саре окурок.

— Где ты его нашел?

— Где?! Я тебе скажу, где. В горшке с фиалкой! Вот где!

— Прости, Вилли. Я стояла у окна, немного покурила и погасила окурок в горшке.

— С фиалкой! — восклицает Вельзевул, впадая в отчаяние. — О Сара! Я тоскую по той жизни, где нет тебя.

— Почему? Я такая хорошая.

— Такая хорошая женщина на весь мир только одна и есть. Почему я должен повсюду видеть следы твоего присутствия! Ты можешь не разбрасывать свои вещи? Меня это бесит! Я не треплю беспорядок. Уют и порядок дают мне чувство моей защищенности. Но как я могу обрести это более чем просто человеческое чувство, если постоянно натыкаюсь на твои вещи, слышу твой голос и запах, и что вообще за привычка такая вешать одежду на стулья? Где мои сигареты?

— Мальборо? Но ты же не куришь?

— Мне нравиться нюхать Мальборо. Поэтому они лежат у меня на каминной доске. Но их там нет. Еще я не нашел свою ручку Паркер.

— Сигареты я унесла на кухню, а ручку убрала в ящик стола.

— Кто тебя обо всем этом просил? Не трогай мои вещи!

— Прости, что делаю что-то по-своему, Вилли.

19. Вельзевул сидел за столом, усталость одолела его настолько, что он стал засыпать над книгой. Он посмотрел в окно на серое небо, потом на часы. Была четверть седьмого и тут вспомнил, что сел за стол утром. Тогда с улицы доносился детский смех, было много снега, и дети катались на санках. Он вышел из библиотеки и не раздумывая пошел в гостиную. Там он обнаружил Сару: свет от желтого торшера теплым полукругом ложился на диван и очерчивал глубокими тенями складки вишневого пледа, в них легко угадывались очертания женского тела. Она дремала в уютном полумраке. Вельзевул приблизился и стал смотреть на нее. Внезапно, ему пришло в голову, что он может воспользоваться случаем и понудить Сару назвать последнее желание, с которым она тянула уже два месяца. Всего то надо ввести ее в состояние транса. Не колеблясь, он простер над ней руки, ладонями вниз и мысленно посылая свою энергию через них, негромко спросил:

— Кто ты такая?

Сара, не пробуждаясь, едва слышно произнесла: «Сара».

— Могу я поговорить с Сарой? Она знает, что я хочу ей добра.

— Очень трудно так жить, — говорит она с выражением муки на лице.

— Не печалься, все проходит. Скажи, Сара, ты сделалась молодой или такой пришла ко мне? — спрашивает, устремив взгляд перед собой.

— Мне уже было столько лет, — как-то с трудом отвечает она ему.

— Почему Сара нынешняя против прежней несчастной кажется?

— Не нужна я здесь, — проговорила она.

— Что ты имеешь в виду?

Ответа не последовало.

— У тебя есть желание? — спрашивает Вельзевул, довольный тем, что Сара в его власти. Произошло слияние разума спящей женщины и воли дьявола.

— Да.

— Так назови его!

— Я хочу… хочу, э-э…

— Да, да! Чего ты хочешь? Говори.

— Мне бы очень хотелось, чтобы дьявол загнал себя злобой в могилу.

— Невозможно! Я бессмертный! — возразил он, сильно разочарованный.

— Это мое желание, — чуть слышно проговорила Сара.

— Хорошо, хорошо. Собственно говоря, это не желание, а проклятье! Ты знаешь дьявола?

— Я-то, вообще знакома с ним.

— Вот ты говоришь сейчас о том, что знаешь его. Может, тебе явился ангел-спаситель в образе дьявола?

— Но это всего лишь уловка. За мной не придет ангел.

Наступила пауза. Сара лежит неподвижно, лицо спокойное, редкая частота дыхания, она делает вдох…

— Сара? — позвал Вельзевул. Он одновременно нетерпелив и увлечен. Но тут Сара обезоруживает его единственной фразой:

— Ужин — в семь. После ужина — обязательно пойдем гулять.

— К черту ужин! Продолжай! Ты спишь?

— Я думаю, — отозвалась она. — Снег идет?

— Да, я по сугробам шел домой. Что за вопрос?!

— Что случилось?

— Ничего.

— А ты кто?

— Я? Ну, я всего лишь красивый молодой человек.

— В самом деле?

— Да.

— Если ты очень хочешь, можешь меня поцеловать!

Эти слова повергли Вельзевула в замешательство.

— Честно говоря, не хочу.

— Почему?

— Женщин не люблю.

— Таких, как я?

— Не будем говорить обо мне. Сейчас нужно, чтобы ты сосредоточилась на себе.

— Мне надо навести порядок в своей жизни. Не представляю себе, как? За что он обидел меня вчера? О-о, два месяца прошло, а я все еще не понимаю куда он исчезает, не сказав ни слова. Я по-настоящему влюбилась. Забавно. Мой строптивый друг на три тысячи лет старше меня. Нет никакой надежды. У меня столько сомнений, — бескрайнее море, больше, чем у других, я уже знаю, что дьявол приходит именно ради сомнений. Но только тогда, когда человек достоин своих слез. — тут Сара умолкает, Вельзевул смотрит на ее почти бескровное лицо, она морщинит лоб, шевелит губами. Общее впечатление: погружена в себя. Вельзевул увлечен, собирается спросить, но Сара добавляет: — Никто не знает секретов его волшебства. Он смотрит грустно, красиво говорит, обречен на одиночество, все знает, мастер интриг, неутомим, прекрасный цветок ночи, он сильнее всех.

— И это правильно. Как же его зовут?

— Вилли. Его имя складывалось из огненных букв: Вельзевул. Я уменьшила его. Я хочу оказаться на вершине, на которую он поднялся… Власть, богатство, жажда прекрасного, он втянул меня в игру. Единственный закон — полная свобода!

— У тебя буйная фантазия! Сара, ты свою собственную жизнь превратила в какой-то нелепый мистический роман. Это имитация жизни. И потом. Дьявол рожден в огне адских мук.

— Я не знаю, чего он хочет от меня.

— Лучше скажи, чего ты хочешь? Чудо еще только предстоит. Только скажи, любое твое желание будет исполнено. Все можно! Сейчас, на твою мельницу воду льет дьявол. Ну, говори…

— Я хочу, чтобы Вилли страдал. Пусть он свое получит сполна.

— А разве мало я страдаю! — воскликнул он. — Вечная жизнь — сплошное страдание! Что это за желание такое!

— Я хочу, чтобы он страдал от недостатка моей любви.

— Что? Даже и не думай! Это желание я никогда не исполню! Ради бога, скажи наконец, что ты хочешь больше всего в жизни?

— Пусть он повалит меня на кровать, а уж там дело само пойдет.

— Черт тебя возьми, — вспылил Вельзевул, меняясь в лице. — Ты даже во сне одержимая!

— Я-то? — отозвалась Сара. — Отчего ж, и такая бываю.

— Ну, это меня не удивляет.

Вельзевул, раздосадованный тем, что своего не добился, решил бросить эту затею и удалился из комнаты.

Прошло два дня. Вельзевул положил себе за правило каждую пятницу уезжать из города. Ему была свойственна большая любовь к природе. На этот раз он отправился в Нью-Рошелл, маленький и удивительно красивый городок на северо-востоке от Нью-Йорка. Что до Сары, то она направилась в Публичную библиотеку. Там она быстро узнала, кто такой Чейс. Теперь у нее было два желания, вместо одного. В кафе на углу 34 улицы она стала обдумывать, на что употребить третье желание, имея в запасе еще одно. Однако ни к какому конкретному решению не пришла. Что-то мешало ей сосредоточиться на своем желании. Быть может, причиной было отсутствие уверенности в том, что оно будет осуществлено. В любом случае, только Вельзевул мог убедить ее в том, что к ее последнему желанию добавилось в виде приза еще одно. Горя нетерпением Сара устремилась домой, предполагая, что Вельзевул уже вернулся. Так оно и было. Сара встала в позу победительницы перед ним и сказала:

— Это было совсем нетрудно. Не скажу как, но я узнала, что на левой руке не хватало пальца у Джека Чейси. Он — реальное лицо. Плавал вместе с Германом Мелвилом на фрегате «Юнайтед Стейтс» в 1843 г. Джеку посвящен последний роман писателя «Билли Бад». В романе «Белая куртка» Мелвил называл его «милый Джек» и благословлял его во всех своих начинаниях. Вот так!

— Поздравляю. Ты получаешь в награду желание. Что ты хочешь?

— Дай подумать. Я завтра тебе скажу. Как провел время?

— Прекрасно. Я перестал мучаться желудком. Хорошо спал.

— Это оттого, что ты был на свежем воздухе, — пояснила Сара, довольная тем, что попала ему в тон.

20. На следующий день Вельзевул опять стал жаловаться на расстройство желудка. Сара даже не сразу нашлась, что сказать. Он заметил сколько беспокойства отразилось на ее лице при его словах. Вода, которую он пил была не простой водой, а святой. Сара принесла ее из церкви и налила в бутылки, подменив воду из подземных источников. Действие святой воды на организм дьявола не имело никакого объяснения, однако Сара заметила, что в последнее время Вельзевул часто был в плохом настроении, больше времени проводил дома, а чтобы избавить себя от объяснений, дал понять, что его обязывает к этому и то, что она тяготиться своим одиночеством.

— Вчера ты сказал мне, что мы пойдем в кино, — сказала Сара на пороге гостиной.

— Что-то нет у меня настроения, прости.

— Мне скучно. Я готовлю обед и больше ничего не делаю. Ты все время проводишь в своей комнате, я сижу у себя.

— И что?

— Может начнем ходить друг к другу в гости?

— Не сейчас.

— Ты опять исчезнешь куда-то на целый день.

— Я вернусь не очень поздно, но буду ли я завтра дома, я еще не знаю.

— Я себе представляю с какими красивыми женщинами ты проводишь время.

— Я должен сделать выписку из старинных хроник Салема.

— Ага. Ты не знаешь за кого тебе следует меня считать?

— К тебе это не относится, — улыбнулся Вельзевул. — Просто мне нужен материал для книги, над которой я сейчас работаю.

— Расскажешь, чтопишешь.

— Сара, не видишь разве? Я занят. Мы договорились по взаимному согласию не мешать друг другу. Давай поэтому никогда не будем об этом говорить!

— Ты живешь без всяких ограничений. А я ограничена стенами этого дома.

— Пойди, купи себе что-нибудь.

Тут Сара оживилась.

— А сколько можно денег взять?

— Бери сколько хочешь.

— Я уже потратила на себя около сорока тысяч долларов.

— Не надо экономить. Ты можешь расходовать больше денег.

Улыбкой он дал понять, что его мало трогает предмет их разговора. Сара встрепенулась, ее лицо просияло.

— Спасибо. Ты такой щедрый, когда слишком занят собой.

На другой день. Сара готовила завтрак, когда на кухню зашел Вельзевул.

— Милый, что тебе приготовить? — спросила она.

— Ничего. Мне что-то не по себе.

С этими словами он вышел. Обедала Сара тоже одна, Вельзевул страдал желудком. Ближе к вечеру она заглянула на кухню, где он пил чай.

— Может, пойдем погуляем? — робко спросила она.

— Я устал и не в настроении.

Сара понимающе кивнула, перед тем как уйти она обвела взглядом комнату. Взгляд задержался на бутылке с водой, которая стояла на столе. Закрыв дверь, она прошла несколько шагов, остановилась и стала смотреть в окно в полном рассеянии. В темном воздухе медленно падали, отражая свет, крупные снежинки. Бедный Вилли! Больше она не будет его мучить, заставляя пить святую воду! Выглядит очень плохо. До такой степени бледный!

21. Был вечер. Ничто как будто не предвещало ссору, а между тем готовился большой скандал, имевший свой резонанс в потустороннем мире: Вельзевул весь день провел в библиотеке, Сара ходила за покупками, а когда вернулась, приготовила обед и позвала его. Она вышла из кухни и крикнула:

— Вилли, дорогой!

— Что горе мое? — отозвался он.

— Ты идешь или нет?

Ответа не последовало и, подождав две минуты, Сара пошла за ним в спальню. Вельзевул стоял перед зеркалом и, трогая лицо, рассматривал себя. Зная, что Сара стоит в дверях и смотрит на него, он сказал:

— Я похудел, лицо осунулось, кожа бледная… Чем это объяснить?

— Ты много работаешь.

— Возможно ли это?

— Все возможно, когда ты себя не жалеешь!

— А ты меня жалеешь?

— Что за идиотский вопрос?

— Так все же?

— Только меня не обвиняй в том, что у тебя расстроены нервы. В этом уже нет ничего нового.

— Выходит, я убиваю себя работой.

— При чем тут я?

— А кто же тут при чем?

— Ужас, просто ужас! Я тебя люблю, и ты знаешь как.

Вельзевул посмотрел на ее отражение и усмехнулся. Они пошли в гостиную. Вельзевул сел, бросил взгляд на стол, сервированный дорогой посудой и столовым серебром и опустил руки на колени.

— Что с тобой? — спросила Сара, взяв в руку вилку.

— Ничего.

— Как это ничего! У тебя такой усталый вид.

— И это ты говоришь мне?

— Ну, что такое? Когда ты не называешь меня Сара, дорогая, я знаю, что ты сердишься.

— Ты не чтишь меня, не боишься и что никуда не годиться — ты ни во что не ставишь мои чувства.

— Выпей воды и успокойся, — сказала встревоженная Сара и стала наливать ему в стакан воду из бутылки.

Все это время он не отрывал взгляда от стакана, а когда он наполнился водой, Вельзевул поднял глаза на Сару и сказал:

— Что это за вода?

— Из бутылки, — раздраженно ответила она.

Вельзевул изменился в лице и одним взмахом швырнул стакан на пол, расплескав воду стакан мягко упал на ковер. Сара остолбенела и во все глаза смотрела на него. А когда пришла в себя стала креститься. Губы Вельзевула искривились в злой улыбке.

— Ты хитрая. Сразу начинаешь молиться, когда я гневаюсь. Молящихся трогать нельзя.

— У тебя действительно паранойя!

— Заткнись! Ни слова больше, — проговорил Вельзевул. Он был готов накинуться на нее и задушить. — Сколько было слов о любви, признательности, уважении! Ложь и притворство! Твоя любовь утомительна, я устал слушать монотонные до назойливости повторы вроде тех, что слышал: «Дорогой мой, я люблю тебя и ты знаешь как, ты знаешь, как я люблю тебя, м-о-о-о-ой, до-ро-гой!» Ты уже не просишь любви, а требуешь моих обещаний, не даешь, а берешь. Ты создаешь напряжение, у тебя в каждом слове упрек, а фантазии твои все за гранью моего понимания! Ты хочешь быть частью меня, готова раствориться во мне. Ты ощутила себя мне равной! В твоих глазах я всегда вижу похоть! А это твое глупое и самонадеянное желание взять меня за руку и повести за собой! Последнее время я донимаю себя вопросом: почему я должен терпеть тебя, да еще в собственном доме!

Сара была ошеломлена, но она быстро собралась, так как кипела возмущением, а это чувство всегда находит самые нужные слова.

— Ты не представляешь себе, как это мне больно! Тебе бы только заставить меня мучаться. Я все надеялась, что ты полюбишь меня, что увидишь во мне если не идеал, то хотя бы луч надежды. Я женщина в возрасте, я чувствую свой возраст, хотя выгляжу молодой. Я не очень привлекательна, красота мне не свойственна. Но я умная, талантливая, ответственная и честная. Тот, кто отдаст предпочтение мне, не пожалеет.

— Ты не луч надежды, твоя душа — не весенний сад, а любовь твоя — как полынь горькая.

— Ты клевещешь на меня!

— Ты сделала из меня тряпку, а я, между прочим, Дьявол и должен соответствовать сложившемуся обо мне представлению. Ты чересчур хитра и изобретательна — заставила меня пить святую воду! Какое вероломство! Я не ждал этого от тебя, ты ешь мой хлеб! Подумать только! До чего дошла — принесла в мой дом руководство по изгнанию дьявола. Ты хочешь изгнать меня из моего собственного дома?

— Нет.

— О, женщина! Ты оказалась коварной и хитрой. Я глазам своим не мог поверить, когда нашел «Домашнее руководство. Как изгнать дьявола». Где ты это взяла?

— Купила.

— Зачем?

— Мне нужен Вилли, а не дьявол! Я хотела, я всего лишь хотела освободить тебя от него.

— Это что-то немыслимое, — проговорил Вельзевул.

— Я сильная женщина! Можешь пускать в ход свои проклятия. Я их обращу против тебя!

Хотя в этих словах был вызов, Сара была сломлена, но защищалась из последних сил. Вся в слезах она вышла из-за стола и пошла к себе. Оставшись один, Вельзевул с унылым видом направился к двери, которая вела на террасу. Через стекло он видел, как в густом воздухе медленно падали снежинки, в темноте терялись четкие очертания, стоявший напротив многоэтажный дом светился окнами, но свет был рассеянный и тусклый. Вельзевул опустил дверную ручку, открыл дверь и вышел на террасу. Мраморный пол покрывал тонкий слой снега, он прошел до середины, обернулся, посмотрел назад, увидел, что ветер с улицы поднимает занавески в дверном проеме, свои следы на снегу, после этого он поднял к небу глаза и, немного помедлив, воскликнул:

— Господи! Ты слышишь меня?

Прошло меньше минуты и до него донеслось:

— Говори. Что с тобой?

— Буду жаловаться. Я разбит. Давно не думал о себе с такой горечью. Эта женщина… У нее двойное имя Сара-Далия. Второе имя от ее еврейской бабушки. Я по глупости привел ее в свой дом, надеясь на то, что она как-нибудь развлечет меня. Теперь вижу, что возможное стало невозможным. Впервые в истории женщина противостоит Дьяволу! Она не совсем нормальная — объявила мне войну. Однако гораздо хуже другое — исход боя под сомнением. Боюсь, из этой войны я выйду побежденным. Я захвачен вихрем какого-то невероятного безумия! Эта женщина с характером. Какая ослепительная экспрессия! Я в панике. Она знает чего хочет, и знает, что делает.

— Сам виноват, раз привел ее в свой дом.

— Как и человек, я страдал от того, чего у меня нет — привязанности. Я считал себе неуязвимым для женской тирании. Но сам не знаю как, оказался под ее каблуком. Мучительно сознавать это! Чтобы избежать ссор, я подчиняюсь ей, иногда с протестом, а она смеется и говорит, что это мой первый семейный опыт.

— Бедный Вельзевул, нелегко тебе приспособиться к новой жизни.

— Да это не жизнь, а наказание!

— Значит, тебе так плохо?

— Так плохо, что я умоляю тебя: помоги мне избавиться от этой женщины. Я хочу жить по-прежнему.

— Прояви терпение.

— Не могу! Пусть она провалиться к своей еврейской родне! Не видишь, что ли, что я страдаю от избытка ее вулканической чувственности и рефлексии. Я хочу торжества над самим собой!

— Как это?!

— Пусть она на коленях умоляет меня о прощении!

— Но она все равно добьется своего.

— А еще говорят, будто женщины слабые создания! Она открыто выражает мне свое презрение! Я хочу независимости от женщины. Ты ведь знаешь мои трудности?

— Знаю, знаю. Только независимость эта с большим трудом завоевывается.

— Но все это бред! На до мной все черти смеются. Как будто мне мало ее насмешек. Я не собираюсь это терпеть! Она навязывает мне тот образ жизни, который нравится ей, что можно объяснить только моей слабостью. Постепенно, шаг за шагом, она осуществляет свой план.

— Славная женщина эта Сара, обо все заботиться! Она по-своему любит тебя.

— Мне осточертела вся эта возня в моем доме. Я хочу спокойствия!

— Присутствие женщины всегда предполагает ее тиранию или анархию.

— Не знаю, анархия или нет, только я считаю, что не должно быть так. Вот поэтому я и пришел к тебе за советом.

— Дорогой Вельзевул, твоя затея провалилась.

— Благодарю за информацию, но мне это уже известно. Я вышел на балкон по другой причине. Я не хочу больше видеть ее. Я стал легко возбудимым, нервным, я нахожусь в состоянии умственного бессилия! Другой на моем месте покончил бы с собой, а я… Я бессмертный.

— Но бессмертными становятся, как известно, только после смерти.

— Тогда о своей долгой жизни я буду думать как о курьезном факте. Мне три тысячи лет, но я не чувствую себя старым, хотя и начал уже лысеть.

— Я вижу, как проходит твоя жизнь. Советую тебе после легкого завтрака выходить на прогулку. У тебя неврастения. Все очень просто — слушай музыку, ешь больше овощей и фруктов.

— Очень странно слышать твой совет в насмешке.

— Вот это, я считаю ошибочным мнением.

Вельзевул не теряется. Он возражает:

— Я жалуюсь тебе на женщину, которая превратила мою жизнь в ад, а ты советуешь мне есть больше фруктов! Как избавиться от нее? Мне так надоело видеть ее. Она здесь, она там, она везде.

— Ты злишься, негодуешь против нее, ворчишь, преувеличиваешь ее недостатки. А ты пытался понять Сару, не по внутреннему побуждению, а в силу полемической необходимости? Ты дал ей шанс проявить себя? Нет. Ты любишь себя и собственную красивую жизнь.

— Не могу поверить, что ты занял сторону Сары!

— Я люблю человека, в котором вижу кипение творческой энергии. И потом, я не могу не испытывать жалость, ведь времени в распоряжении у людей до ужаса мало. Тебе не нравится считать себя жертвой женских интриг, поэтому, позволь вежливо заметить, — ты и осуждаешь ее намерения.

— О! — простонал Вельзевул. — Похоже на правду. Выходит, я сам не знаю, что мог бы извлечь из ее головы.

— Ты рожден очень давно…

— И все еще живу. Не будь я так стар, все бы начал с начала.

— Забудь. Сейчас ты принадлежишь своему времени. Ты все никак не можешь понять, что нельзя путать свою душу с душой человеческой, ибо она полна глубокого уныния. Твоя усталость сделалась невыносимой. Ты слепой. Я имею ввиду, твою склонность к прошлой жизни, если будешь цепляться за прошлое, тогда горе твоему настоящему.

Вельзевул слушал его потрясенный.

— Это серьезно? — воскликнул он. — Какое странное представление обо мне!

— Говорю тебе, живи современной жизнью.

— Я бы мог, если бы принадлежал к этому миру. Что есть мое существование, как не имитация жизни!

— Но ты участвуешь в ней.

— Еще бы! Меня тошнит от современной нравственной распущенности.

— Ты прикрываешься идеализмом как щитом, чтобы мучить людей.

— Всегда рад! Я мучаю только посредственностей — они уродуют красоту в искусстве. Я дьявол, могу себе это позволить.

— Ты дьявол со старомодными понятиями в этом веке.

— Ненавижу педантов от искусства и бездарностей, которые утверждают свой вкус.

— А как же Сара? Ты заставишь ее страдать?

— А почему бы и нет!

— Ты предложил ей контракт на предстоящие испытания?

— Не было никакого контракта. Мы закрепили договор простым рукопожатием. Я не могу ее выгнать, пока в силе остается ее условие.

— Ты очень терпелив. Терпение — это искусство выглядеть благородно. Поверь мне, Сара свое не отдаст.

— Я тоже в этом не сомневаюсь. Прошу тебя, успокой ее. Иначе, ее успокою я сам. Помнишь, ты говорил: «Пожалеешь человека — себя накажешь». Так и вышло.

22. Весь день Сара утруждала себя гастрономическими поисками, а начала с того, что отправилась в магазин «Dean & Deluka» в Сохо, оттуда в знаменитый «Whole Foods Market». Она привезла домой много исключительно качественных и редких продуктов с оттенком изысканности в выборе и стала готовить обед. После вчерашней ссоры с Вельзевулом она хотела дать ему новое доказательство своей симпатии и преданности, приобщив себя к высокой кухне. Она знала, что запеченные баклажаны с сыром «Мюнстер» и помидорами, твердый Капризный сыр, сделанный в Петалуме, Калифорния, стейк из мраморной говядины, Флербургер, Фриттата с лобстером, сандей «Золотое изобилие», пицца «Luxury», бруклинский чизкейк, мороженное «Blue Bell» и «Haagen Dazs» и шоколад «The Fishermens Wharf» были и будут предметом его восхищения, доставляющем ему наслаждение. Когда Вельзевул бывает в Лондоне, он всегда обедает в ресторане Honky Tonk, который специализируется на американской кухне. Сара приготовила самые необыкновенные и изысканные блюда, которые могли бы восхитить любого гурмана, но старания ее были напрасны: Вельзевул ушел из дома и не возвращался до середины следующего дня. Спрашивать, где он был, она не стала. Она просто посмотрела на него взглядом, который говорил: «Никто не любит тебя сильнее». До вечера она искала с ним встречи, но он был все время занят. Длительное молчание вызвало у нее потерю способности что-либо делать. И действительно, она просто упала духом. Тогда она нашла повод, вполне пристойный и естественный — она сделала чай и принесла ему в библиотеку. Вельзевул не только не улыбнулся, но чуть было не поцеловал Сару из благодарности, — он был растроган, видя, как старается она ему угодить. В результате они оба стали пить травяной чай с мандариновой корочкой. Во время чая они молчали, может показаться странным, но Вельзевул слушал ораторию Гайдна «Сотворение мира» в совершенно неповторимом исполнении Бостонского симфонического оркестра: она так взволновала его, что он не мог говорить, Сара, чтобы не нарушить тишину и видя, как расчувствовался он, тоже молчала: она не могла упасть ему на грудь и ждать, что он ее обнимет, поэтому устремляла на него такие задушевные и содержательные по смыслу взгляды, что Вельзевул не раз терялся от той сердечной пылкости, которыми они были полны. Первый взгляд просто кричал: «Вилли мой»! Второй вызвал у него смущение, он был долгим, смелым и пронизывающим, в нем были стихотворные слова, которые можно было положить на музыку: «Храни меня в сердце своем во имя моей любви к тебе». Третий, его не удивил: «Я твой самый лучший друг». Четвертый поверг его в ужас: «Я безумно хочу тебя». В ее пятом взгляде, который она вперила в него под конец, а он был в пасторальном духе, более эмоционально бедный, строгий, как церковная музыка, короче, в нем были исполненные приятной простоты слова: «Дорогой Вилли, успокойся». Продолжением взгляда была выразительная улыбка. Если бы он мог читать мысли, он дал бы им развитие. Кто как не он искушен в этом искусстве! Итак, улыбка эта при известных условиях была равноценна таким фривольным словам: «Твоя поза — выдуманная условность. Приготовься выдержать борьбу за независимость». Вельзевул понимал, что нет поведения, которое по своему характеру может называться «нравственным» или «безнравственным», ибо в каждом обществе, в каждой социальной группе приняты свои представления о хорошем и плохом. Отсюда, однако, не следует, что человек имеет право нарушать моральные нормы, но найдите хоть одного человека, который формирует свое отношение к другому человеку исходя из моральных норм. Не найдете! То, что Сара так настоятельно от него требует, никогда не будет исполнено, хотя бы потому, что Дьявол всегда был и будет господином, а не рабом чувств. Сара не раз говорила ему: «Будь здоров, друг людей и покровитель искусств»! А Вельзевул с его философским складом ума и с его широким художественным вкусом достаточно разбирался в музыке, живописи, литературе, архитектуре, и поэзии. В теле человека ему огромное удовольствие доставляло нарушать законы и все правила: с непринужденностью и отчаянной решительностью он творил беспорядки. Но то, что он позволял себе, было запрещено людям. О них он говорил: «Мораль — это отличная цепь, которой люди должны быть скованы». Именно поэтому он сдерживал Сару, готовую вырваться за пределы всяких человеческих границ.

— Что ты ищешь на карте? — спросила Сара, довольная тем, что Вилли больше не сердиться на нее.

— Я смотрел на маленькую точку в Тихом океане, знаешь, эта точка обозначает остров Питсарн. Я не чувствую себя в состоянии выразить свой восторг. Это вовсе не потому, что я устал, хотя мысли требуют свежих чувств. Время, которое я провел там, было волшебным.

— Расскажи об этом острове, пожалуйста.

— Природа как на бермудских островах. Питсарн находится на расстоянии 7000 км. от Южной Америки. Это маленький остров, три километра в длину. В 1789 году британский корабль «Баунти» плыл в этих водах, чтобы забрать хлебные деревья с Таити. Вспыхнул бунт, мятежники отправили в море на лодке капитана Блая и его сторонников. Руководителем мятежа был Флетчер Кристиан. Ты, наверное, видела замечательный фильм с Марлоном Брандо в роли Флетчера? Брандо самый великий актер!

— О! В этом я полностью разделяю твое мнение.

— Есть еще более ранний фильм с Кларком Гейблом. Давай как-нибудь посмотрим этот фильм вместе с тобой. Так вот, Кристиан искал подходящее место, где бы он и его матросы могли укрыться от британского правосудия. Они выбрали остров Питсарн. Представь себе, я видел и разговаривал с прямыми потомками мятежников. Их там человек сорок будет. Все как один толстые и некрасивые.

— Когда ты был на этом острове?

— Уже больше десяти лет прошло.

— Присутствие людей нанесло ущерб природе?

— Ты еще спрашиваешь! Те, кто там живут истощили ресурсы острова, кое-где земля бесплодна, но главные виновники — козы. Чтобы понять каким он был нужно отправиться на остров Хэндерсон. Он расположен в двухсот километрах. Когда-то Хэндерсон населяли полинезийцы, но они покинули этот остров до того, как пришли европейцы. Там и по сей день сохранился первозданный вид.

— Он самый красивый?

— Возможно, но, по-моему, самая девственная коралловая экосистема на земле — это архипелаг Чагос. Он расположен посреди индийского океана. Это семь коралловых атоллов, на каждом есть потухший вулкан. Здесь обитают во много раз больше коралловых рифов, чем где-либо.

— Что представляют собой коралловые рифы?

— Это огромные колонии мелких животных — полипов. Они вступают в особые отношения с водорослями, растущими на их тканях. Под воздействием солнечного света водоросли создают пищу, они делятся едой и кислородом с кораллами, а взамен получают углекислый газ и другие питательные вещества. Такие отношения позволяют кораллам расти и образовывать формы, которые мы называем рифами. Именно водоросли создают красочную картину рифов, а те в свою очередь привлекают рыб.

— Значит, этот архипелаг в настоящее время является единственным местом, где можно увидеть нетронутое прошлое?

— Да, но не единственным. Еще есть остров Док Айленд.

— И там ты тоже был?

— Да. У меня врожденная любовь к бродяжничеству. Я был на самых удаленных островах, разбросанных по всем семи морям. И все они по сей день являются Британскими заморскими территориями.

— Какой остров из них самый мрачный?

— Его называют Адом. Остров Вознесения. С геологической точки зрения это молодой остров. Он поднялся из глубин моря около одного миллиона лет назад. Расположен между Африкой и Южной Америкой, немного южнее экватора. Во все стороны простирается на тысячи км. открытый океан. Там очень жарко. И постоянно сильные волны бьются о скалы из застывшей лавы. В 1815 году здесь разместился британский гарнизон. Остров примечателен тем, что на его берегах откладывают в песок яйца гигантские зеленые черепахи, их средний вес 160 кг. Живут люди. В горах селятся белые крачки, белохвостый фаэтон, фрегаты и олуши. Остров выигрывает в живописности, но теряет столько же в исторической патетичности. Остров Святой Елены дает нам доказательство своей исключительности. Он тоже вулканического происхождения. Добраться туда можно только на корабле британской королевской почты. Столица — Джеймстаун. Город основан Ост-индской компанией в 1659 году. Здесь обитают виды, которые не встречаются больше нигде. Зеленый остров. Как и все острова, где живут люди, Св. Елена пострадала от их деятельности. Когда-то там обитали уникальные разновидности кукушки, удода, буревестника.

— Как же приятно путешествовать! А где тебе понравилось больше всего?

— На острове Тристан де Кунья. Это самый удаленный архипелаг в мире. Почти 2,5 тысячи км. до ближайшего континента. Если другие острова стали гробницей птиц, животных и рыб, то в этой изолированной экосистеме обитает множество удивительных и редких существ. Действует вулкан. Последнее извержение было в 1961 году. Земля вокруг вулкана очень плодородная. Местные жители выращивают овощи и ловят рыбу. Держат коров и овец. В единственном городе живут примерно триста человек. На острове гнездятся дрозды, альбатросы, вьюрки. Там большая колония морских котиков и пингвинов. Выше находится плато, покрытое карликовыми папоротниками. Когда я думаю о людях порта Ла Крой мой ум не может оправдать принятое ими решение поселиться в этом ледяном аде. После второй мировой войны там построена британская военная база. Собственно, это антарктический полуостров, он является продолжением южноамериканских Анд. Хорошо себя чувствуют там только пингвины и тюлени. Вообрази себе полуостров с острыми пиками гор, айсбергами, ледниками. На этой холодной земле ютится скудная флора: мхи и лишайники. Когда-то полуостров был соединен с Южной Америкой, но сорок миллионов лет назад два континента разделил пролив Дрейка. Это изменило течение в океане. Водные массы свободно циркулируют вокруг Антарктиды, отрезав ее от теплых течений с севера. Антарктида покрылась людом. При этом ее воды чрезвычайно обильны рыбой, здесь горбатые киты производят потомство. Когда Антарктида отделилась от Южной Америки в земной коре между ними образовался разлом. Так появился новый остров Южная Георгия. Я видел, как ледники сходят в океан. Это одно из самых живописных мест на Планете. На берегу толпятся папуанские пингвины и морские котики. На открытых всем ветрам холмах гнездятся странствующие альбатросы. У них самый большой размах крыльев. Они совершают перелеты вокруг Земли. Впечатляет колония королевских пингвинов — самое большое скопление пингвинов на Планете, их миллионы. По соседству живут гигантские морские слоны, вес их достигает четырех тонн, а длина около пяти метров. Интересно посмотреть на развалины промысловых баз. В начале XX века Новая Георгия была центром мирового китобойного промысла. Китов убивали тысячами ради их жира, из него делали маргарин и мыло. На Патагонском континентальном шельфе, который является частью южноамериканского континента лежат Фолклендские острова, они расположены на расстоянии около двух тысяч км. от Новой Георгии. В Фолклендский архипелаг входят два больших острова и семьсот маленьких. Пустынные бухты и пляжи похожи на тропики. На остров претендует так же Аргентина, в 1982 году это привело к войне. До сих пор на большом острове остались минные поля. Живет там примерно 3000 человек. Столица Стенли. Маленькие острова еще не тронуты человеком. Более половины британских территорий лежав в тропиках. Есть изолированные острова, где эволюция рождает новые виды. Труднодоступные и окруженные океаном. В Карибском море расположены пять отдельных территорий. Первооткрыватель Христофор Колумб высадился на этих островах в 1492 г. Его три испанских корабля встали на якорь у неизвестного тропического берега в ожидании рассвета. Он открыл новый мир, где росли странные растения и были животные, которых нельзя представить. У Каймановых островов находится еще одна карибская территория, здесь рифы впечатляют, а само место справедливо называют тропический Рай. В местных водах обитает гигантский медлительный стромбус, мясо этого моллюска очень высоко ценится. Удручающее впечатление на меня произвел остров Монсерат, он входит в малую антильскую островную цепь. В 1995 г. Произошло извержение вулкана. Столица Плимут лежала на пути падающего пепла, он полностью засыпал город. Сегодня он выглядит как современные Помпеи, безжизненные улицы лежат в печальной летаргии.

Этот рассказ произвел на Сару столь сильное впечатление, что она на минуту-другую потеряла себя. А когда пришла в чувства, то уперлась подбородком в сжатые в кулак руки, мечтательно вздохнула и не отрывая глаз от карты произнесла:

— Тут и думать нечего. Я хочу на остров Святой Елены. Это мое третье желание. Я соберу чемодан за один вечер. А ты не хочешь?

— Хочу, но не могу.

— Тогда поеду одна. Я сгораю от нетерпения. Вот видишь, как хорошо ты сделал, что послал меня в библиотеку, чтобы я узнала на какой руке нет пальца у какого-то там Чейса. Не могу поверить, что окажусь на этом удивительном острове. Это путешествие принесет мне душевное отдохновение. Я уже счастлива.

— И я тоже.

— Я напишу большую книгу о днях, проведенных на острове Святой Елены. Слава богу, все увижу своими глазами. Вдали от всего мира я буду спокойно жить там. Я знала на что потрачу третье желание, но не думала, что зайду так далеко. Это феноменальный случай! Когда я могу отправиться в это невероятное путешествие?

— Когда угодно. Хоть завтра!

Сказав это, Вельзевул внимательно посмотрел на возбужденную Сару. Эта женщина большого самомнения вошла в его жизнь с твердым намерением больше не расставаться с ним. Она дала ему много поводов считать себя разочарованным в ней. И потом, он тоже любил спокойствие.

— Тебе будут нужны деньги на расходы, на отель, питание, развлечения, покупки и все такое. Можешь тратить сколько хочешь.

23. Еще не чувствуя себя обманутой, Сара шла весь день вперед, она хотела прийти к людям. Ее окружала девственная природа, но голодная и измотанная, она была равнодушна к красоте целого мира. Спала на пляже, укутавшись во все одежды, которые достала из чемодана. Проснулась рано, до восхода солнца: лежала на боку, вдыхая соленый воздух смотрела на серый океан и серое небо и боялась думать, что она на безлюдном острове. Какие-то второстепенные признаки указывали на то, что это действительно так. В таком случае она должна сделать только одно: приготовиться к смерти. Нет. Нет! — рвалось изнутри. Она не примет смерть покорно. В полдень другого дня, устав тащить чемодан, Сара села отдохнуть в тени. Она все еще не хочет даже думать о том, что остров, на котором она оказалась по злой воле Вилли, всего лишь место ее ссылки, а может быть и последнее место на Земле, очень к тому же подходящее для медленной смерти, где она, … очень тяжело, больно об этом думать, скоро умрет от голода. Надежды нет ни на что. Сара в волнении прослезилась. Еще три дня назад она ходила по комнатам, обдумывала дальнейшую их судьбу с Вилли. А теперь она здесь, в этом богом забытом месте! Для нее унизительно быть отвергнутой и таким образом за все грехи наказанной. По совести говоря, она всеми силами старалась при всяком подходящем случае навязать себя мужчине. В тех любовных излияниях не было ничего достойного, учитывая, что Вельзевул действительно был в шоке от желания Сары переспать с ним. И все-таки! Что она сделала ужасного, чтобы заслужить такое отношение к себе. Какой вероломный способ мести! Уже второй день она идет вдоль берега, когда ее путь упирался в скалы, которые уходили в море, она обходила их, с другой стороны, для этого ей приходилось углубляться в поросшие лесом склоны, она поднималась наверх и тащила за собой чемодан, проклиная все на свете. Но что происходит? Обычно раздражение, как и любое другое негативное чувство ищет выход, логика не повинуется нам, мы чувствуем, что больше не можем терпеть и тогда прямо-таки поднимается буря. Несчастная жертва в растерянности и мало что может возразить. Тут надо просто понимать, что это случается с теми, кто выводит нас из себя. Что в результате? Да всякое бывает. Вот Сара, например, чтобы облегчить вес взяла и выбросила некоторые вещи — вниз полетели серебристые туфли, духи, средство от выпадения волос и книга. Это случилось уже после того, как она взобралась на вершину и убедилась, что идти дальше этим путем невозможно, так как сплошное нагромождение скал исключало малейшую надежду на проход между ними. До этого она выбросила зеркало с ручкой из слоновой кости и кожаный ремень. Немного отдохнув на камне, она пнула ногой чемодан и встала, полная решимости спуститься вниз и уже по плоской земле двигаться вдоль берега. С того места, где она стояла, открывался необъятный простор, во все стороны, куда ни посмотри, простирался океан, в эти минуты такой тихий, что его поверхность казалась зеркалом, в котором отражалось безоблачное небо. Здесь ей стало ясно по спокойному размышлению, что, собственно Святая Елена так далеко отстоит от этого острова, что ее надо искать за горизонтом. Что предпринять? Начинало темнеть, а Сара все еще брела по лесу. Хотя идти по земле было намного легче, здесь тоже встречались препятствия в виде поваленных деревьев или глубоких оврагов. Вот и получалось, что их приходилось обходить. Наконец, когда уже совсем стемнело, она спустилась в обширную долину, за отсутствием лиственных деревьев склоны были покрыты кустарниками, преимущественно шиповником и терном, часто попадались папоротники. Открытый простор как бы говорил: если ты находишься здесь, то это означает конец всех надежд. Добравшись до берега, Сара села на камне отдохнуть, пока сидела, смотрела по сторонам, а когда она уже хотела уходить, то увидела кокосовую пальму, отнесла чемодан и стала устраиваться на ночлег: она надергала травы, чтобы приспособить ее под матрас, сверху расстелила платье, из одежды, которая попалась под руку сделала подушку, две шерстяные кофты оставила, чтобы укрыться. Когда с этими приготовлениями было закончено, она уселась на то, что служило ей постелью, уперлась спиной о ствол дерева, сняла туфли и отбросив их в сторону, вытянула ноги. Вдали блестела жемчугом под луной поверхность океана, над ним раскинулось действительно черное и, надо вам сказать, бесконечное небо, звезд было мало, да и те тускло мерцали. Сара накинула на плечи кашемировую кофту. Под ней сразу стало тепло и было бы все хорошо, вот только мучил пустой желудок. Это невыносимое чувство заставило ее жевать кору ветвей с того дерева, под которым она устроила себе ночлег. Вкус был горький и вяжущий, вызывал обилие слюны. Но Сара продолжала жевать, засовывая в рот и листья. Недовольная тем и этим, она подумала о Вилли, который злонамеренно так усложнил ее жизнь и у нее вырвалось: «Позер, щегол, безродный выродок!» Куда делась полная слез любовь к Вилли? Едва умолкли эти слова, как Сара, уже жалобным голосом, воскликнула: «О Вилли! Разреши мне поговорить с тобой!» Минуту- другую она ждала ответа, склонив голову перед воображаемым Вилли. Затем, исполнившись негодования, вся во власти мстительных чувств, Сара подняла свой голос до крика. Внутри нее — бунт. И безмятежный покой ночи сотрясли гневные слова: «Скотина! Ты понимаешь теперь: я тебя ненавижу! Предатель! Я объявляю тебе войну!» По-прежнему было очень тихо и очень, очень темно. Это был не шепот, не ворчание, исходила тоской и отчаянием несчастная душа примерно в таких словах: «Я хочу только одного: продолжить свою собственную жизнь. Без тебя! Хорошо? Если вернешь меня в Нью-Йорк немедленно — я не скажу ни слова в упрек. Пусть будет так! Ну, что решил? Молчишь? Молчи и дальше. Эй, Вилли, где ты? Прячешься, как мальчишка. А ну-ка дай мне на тебя посмотреть! Сидишь сейчас, наверное, в шелковом халате за столом и ешь хорошо прожаренный стейк. Эй, нельзя ли мне крохотный кусочек мяса? Голод сводит меня с ума!» Среди этих внятных фраз было еще что-то не очень понятное.

Оставшись один, Вельзевул, не имея больше источника раздражения, как-то неожиданно для себя ощутил пустоту в своей упорядоченной и богатой жизни. Он знал, что никто не был ему более предан, чем Сара. Знал он и упрямство ее и изворотливость и лишь удивлялся, что эти качества он не мог увидеть в ней в день их встречи. Хотя Сара не посягала на его уединение и почти не вмешивалась в его дела, уже одним своим присутствием она лишила его покоя. Размышляя о ней, он не мог не признать, что она предана ему и что более важно, она заставила его испытать чувства, которые он не знал раньше. Ему приходилось притворяться, быть терпеливым, обходительным, он льстил, лукавил, умилялся и все ради того, чтобы не обидеть женщину, которая привязалась к нему. Он знал, как тяжело ей приходится на острове, какой беспомощной она чувствует себя перед неумолимым величием природы. Однако, он твердо решил избавиться от нее, а значит муки голода, которые она терпела и отчаяние, которым была полна, всего лишь неизбежное следствие известных обстоятельств, и как таковое оно не может считаться жестоким уже потому, что таким должен быть результат.

В ночь уходил вечер третьего дня. С беспокойством и тревогой смотрела Сара как темнело небо, как за горизонт заходило солнце. Целый день, изнемогая от усталости, она шла по берегу, прихватив с собой палку, на которую она повесила чемодан и таким образом несла его на плече, конечно, большим облегчением было то, что она избавилась от жажды. На пути ей встретилась впадавшая в океан маловодная река. Она вдоволь напилась. Чтобы запастись водой, Сара вылила из пластмассовой бутылки свой самый любимый шампунь «Даллас», тщательно прополоскала ее и наполнила водой. Между тем, пока несчастная женщина, разбитая своей мукой, слонялась по пляжу, прилив вынес на берег небольшую рыбу. К радости своей, Сара съела ее сырой, разумеется, не без отвращения и стонов. Эту ночь она провела на берегу. Принесла из леса хворост и соорудила из него что-то вроде крыши. Работа не требовала больших усилий, палки легко входили в песок. При других обстоятельствах Сара нашла бы эту теплую спокойную ночь вполне романтической, а ее душа к ней восприимчивая, наполнилась бы вдохновением. Но Сара была сама не своя от переживаний и словно ничего не слышала. Какая-то отрешенная, на все смотрела отсутствующим взглядом. Понадобился бы удар грома, чтобы ее встряхнуть. Мысли Сары были спутаны, но чувства текли уже потоком. Гнев, страх, надежда, отчаяние, протест смешались между собой и сделали ее невменяемой. К тому же от голода мутился ум. Она смотрела на волны, медленно набегавшие на берег, блестевший в лунном свете, и ничего не видела. Все чем она дорожила было далеко от нее. Теперь уже ничто в ее жизни не имеет смысла. Всего одна такая мысль может сокрушить дух и сделать нас неспособными. Когда мы больше не можем жить ради кого-то, мы теряем интерес и к собственной жизни. Это настоящее, жестокое испытание, причем самое жестокое, какое только выпадает на долю человека. Но постепенно она пришла в себя, да и то лишь тогда, когда вспомнила о своих драгоценностях. Они стоили целое состояние. И у нее были большие планы. От ругательств и проклятий никакого толку не было, и Сара решила умилостивить дьявола. Она разговаривала сама с собой и в то же время с Вилли, который, как она надеялась, мог и скорее всего слышал ее. Ведь нельзя допустить, что все это время он не наблюдает за ней.

— С тобой я провела золотые дни моей жизни, — говорила она, вперяя взгляд в темноту. — Ты пленил мое воображение. Я тебя очень, очень люблю и не могу без тебя жить. Ты великий, непревзойденный, единственный. Богом клянусь, что я никогда не хотела причинить тебе вред. Я благодарна тебе за то, что ты сделал мою жизнь красивой и новой! Не понимаю как ты, любящий тех, кто трудится, терпит и побеждает, можешь быть таким деспотичным с умной женщиной, которая жаждет новых впечатлений, которая готова на все ради достижения своих целей! Я американка, в моей стране много работают и добиваются успеха только те, кто достоин своей победы. За что ты, презирая, бросил меня? Я честная и добрая. Сам знаешь. Почему хочешь сделать наше прощание таким ужасным! Мог бы просто сказать, что я уже больше не нужна тебе. (После непродолжительного молчания) Об одном прошу: спаси меня! Я здесь! (Сара огляделась вокруг и разводит руками). Не знаю, где. Нет вообще никого. Все остальное очень хорошо. Одно только плохо — нет еды. Я обезумела от голода. Почему ты пренебрегал мною, я догадываюсь, понять не могу почему бросил меня. Прямо какое-то безумие! Умоляю, милость дьявольскую окажи — спаси меня, молю из последних сил. Я невиновна! Вилли, ты не зря пел дантовские строфы: «Тот страдает высшей мукой, кто радостные помнит времена в несчастьи…» Не отрицаю, что была несносна и навязчива. Послушать тебя, так выходит, что я от нервного возбуждения стала чокнутой. Ты же понимаешь, что я от любви сошла с ума — и все. Вот именно поэтому и пожалей меня. Неужели ты еще не понял, что я хорошая. Ты вообще видел женщину, которая была безупречной? Не будем забывать, что я много старалась для тебя! Я люблю только тебя! Что ж, теперь ты будешь делать без меня? Ты поступил плохо. Очень глупо с твоей стороны. Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы я умерла здесь в муках? Мне кажется, это уже слишком! Прости за все. Ах да, конечно, я же еще не признала себя виновной. Вот, смотри я стою на коленях перед тобой. Доволен? (Пауза, длительностью в минуту с четвертью) Садист! Думаешь, я поверю, что ты забыл меня на этом острове! Ты совсем сошел с ума, не знаешь, что делаешь. Верни меня домой! Сейчас же! Слышишь меня? Даю тебе полчаса — прими решение. Потом будет поздно. Я прокляну тебя. Вот увидишь, какой устрою скандал! (Теперь следует долгая пауза. Уже другой тон, в голосе вина и сожаление) В конце концов я и сама начинаю понимать, что достала тебя. Дорогой, не злись. Ведь сказала же я, что очень жалею…. А ты разве не виноват? Ты знаешь это не хуже меня, потому что все время провоцировал и злил меня. Это правда. Послушать тебя, так выходит, будто я прямо-таки стерва какая-то. Это ты так считаешь. Давай серьезно поговорим.

После этих возгласов, Сара ползет по песку до самого края приливной волны, юбка ее намокла, но она этого не замечает, стоит на коленях в воде и сложив перед собой руки устремляет умоляющий взор вдаль. Стон и одновременно выдох, за которым разбитое сердце исторгает страстные слова:

— О, дьявол души моей! Я верю в твое величие!

Минуту-другую, она стоит застывшая в позе просительницы. Потом отползает назад, валится на песок и уже лежа на спине и глядя на звезды, говорит:

— Если на земле имеется еще более отдаленное место, отправь меня туда, но пусть там будет какая-нибудь еда!

Следует опять продолжительное молчание. Сара в мокром платье дрожит от холода и что-то бормочет. Надо подойти к ней очень близко, чтобы разобраться в том, что она несет в состоянии настоящего умопомрачения.

— Я хочу есть, хочу домой… Мне нужна постель. Я устала. У меня нет больше сил ни на что! С меня достаточно того, что было вчера. Бог не оставит меня, я верю в него…. А-а, как же тяжело выносить этот голод.

Вы, наверное, очень удивитесь, но несколько минут спустя, Сара взобралась на огромный камень, бывший обломком скалы. Из жалкой, униженной и отверженной женщины она преобразилась в себя спесивую. Ее героическая поза олицетворяет несокрушимое достоинство. И решительность, с какой лезут на баррикады. Она поднимает руку и голос ее, в котором звучит протест и возмущение, возносится к небесам:

— Я обвиняю тебя, Вельзевул, князь тьмы во всех… (как-то неуверенно) бессмертных грехах!

Сара оглядывается, но зрителей нет, на сцене она одна, а значит, успех не очевиден, но это не останавливает ее, она кипит негодованием. Она полна этим чувством, возникшем по случаю. Молчание Вилли вызывает еще большее озлобление. И она продолжает, тем же голосом, в той же непреклонной позе:

— Ты не властен над духом моим! Я так сильна, что могу гору обрушить на тебя! И это еще не самое трудное. Ты бессовестный, безответственный… Как ты мог! Это недостойно твоего имени! А, ну тебя! Иди к черту! Я пошла спать.

А потом внезапно происходит нечто такое, чего никто не ожидал. После фразы: «Я пошла спать!» следует душераздирающий монолог, своего рода откровение. Это какой-то взрыв фанатизма! Сколько борьбы с самой собою! Боль и возмущение, которым была проникнута ее тирада и нагромождение этих чувств одного на другое, вполне годится для наивной театральной трагедии, где нет ничего нового, но уже один счастливый исход, предваряет мелодраму. Это была Жанна д Арк на костре. Не сломленная, гордая, бросающая вызов своим мучителям, невозмутимо спокойная. Если, конечно, можно быть такой, горя в огне. Странный способ выражать свои взгляды. Вместе с тем, было в ней и что-то от Фальстафа, который в совершенстве владел артистизмом комедианта.

— Ах, дьявол всемогущий! Но чего стоит твоя власть, если ты не можешь заставить меня тебя бояться! Напрасно стараешься, я не сдамся! Во мне божий дух, моя плоть полна соков, я молода и здорова. Можешь прийти на меня посмотреть. А ты, мой дорогой, мой сиятельный дьявол, сделан из дерьма! Я смеюсь над тобой. Думала, что ты дьявол-маньяк, а ты всего лишь дьявол-дилетант, поверь мне. Да, я получила раны и нанесла их тебе! Вот так! Ты сам боишься, но не меня, конечно, ты боишься спасителя нашего Христа! Твои возможности ограничены. Решил меня наказать! Это, по-твоему, наказание? Я же умираю от голода. Это ты видишь? За свои муки я тебя заставлю дорого заплатить. Негодяй. Рассказывал воодушевленно мне про острова, а сам плел интригу! Я почти три месяца трудилась на тебя. Мог бы и поощрить меня. Почему ты не сделал этого? Я дура в библиотеку ходила, чтобы узнать про твоего Чейса. У него нет пальца, а у тебя мозгов. Где бы ты не прятался в заоблачной башне или на дне бездны, мои слова долетят до тебя и потрясут твою убогую душу. Я вот что хочу тебе сказать: твоя власть — дым. Способен ли ты признать, упиваясь своим величием, что тот, другой царь, создал то, что превосходит тебя и все когда-либо тобойсделанное. Я плюю на тебя. Обойдусь без твоих фокусов. И это уже понял ты. Мне совсем не страшно. Я верю в самое главное чудо — спасение души.

С этими словами Сара снимает с шеи крест, целует его, поднимает над собой и, повышая голос до крика, вопит:

— Я люблю Бога! И это для меня — защита против тебя! На всю жизнь!

Неожиданность на сцене. Сара темпераментная, талантливая артистка, которая в трагикомическом амплуа не имеет себе равных. Это признал бы даже Вельзевул, хотя он и смотрит снисходительно на неофитов.

Была уже глубокая ночь. Луна куда-то исчезла, черное небо было усыпано мерцавшими звездами, воздух стал более влажным и пронизывающим. Сара куталась во все одежды, которые остались и уныло смотрела на океан. У нее снова несчастный вид. Она так много кричала, что потеряла голос. Она понимает, что должна освободиться от своей привязанности к Вилли. Тем, что такая мысль возникла — она обязана Вилли, только ему, но об этом Сара даже не подумала. Не давало покоя только одно: ее прислал сюда с недобрыми намерениями, тот кого она боготворила. И что еще хуже, он не стремился к примирению, а значит на него не действуют уговоры. Внутри нее еще тлела искра протеста и тут, совершенно неожиданно для нее самой, эта искра вспыхнула и как горящий факел осветила тьму, ее окружавшую гробовой тишиной.

— Можешь быть уверен: все что я могла сделать против тебя, я сделала. И сделаю еще!

Не успела ночь поглотить эти полные ненависти и бессилия слова, как в лицо Сары ударил ветер и поднял со лба пряди спутанных волос. Но Сара была слишком поглощена собой, чтобы обратить внимание на то, что внезапный порыв ветра взялся из ниоткуда. Тяжелый и влажный воздух ночи был неподвижен, а тишина казалась полной оттого, что в ней потонули все внешние звуки.

Представление Сары приятно удивило Вельзевула и еще больше расположило его к ней. Почему прощая грехи другим, к Саре он не знает снисхождения и так жестоко обошелся с ней? Расставание длилось уже три дня и на четвертый, в субботу, бродя по комнатам, которые она заполняла собой, Вельзевул почувствовал, что скучает по ней, ему не хватает общества умной, беспокойной и в то же время заботливой женщины, он тоскует по тем вечерам, которые они проводили вместе. И вот как он поступил. Он позвал черта по имени Протей и обязал его невидимым появиться на острове и посмотреть в каком состоянии находиться Сара. В тот же день маленькое сомнительное существо с темным прошлым и с громким именем Протей явилось с докладом.

— Видел я твою-то! Ну, это, я тебе скажу, босс, отчаянная женщина!

Вельзевул с минуту смотрел на него и молчал, потом покачал головой, видимо, в знак согласия, и спросил:

— Она жива и здорова?

— Да, слава дьяволу, жива!

— Где же она?

— Как где? Там. Только она теперь без туфлей и косметики, бродит в рваном платье похожем на тряпку. Непостижимо, что в тряпке ходит. Но она научилась ее носить с сознанием своего достоинства. Если не умрет, далеко пойдет. Сидит в тени и читает «Полный курс бухгалтерии в двенадцати уроках». Потом, обедает.

— Что там у нее? — Вельзевул глубоко озабочен.

— Весь ее обед — водоросли.

— Наказание голодом не слишком-то действует! Ну, во всяком случае, не тогда, когда дело доверено не одному, а сразу трем чертям. Человек готов к смерти, когда теряет веру в себя. Пока у нее есть еда, даже такая, вряд ли она отчается и покорится судьбе.

— Все случай — как видишь. Она время от времени в лес ходит. Нет ли там еще чего-нибудь. Короче, вид имеет неприглядный, потеряла половину своей привлекательности. Похудела. Днем бродит под зонтом, ночью спит где придется. Только заснет, так сразу храпеть начинает. Но это еще не все, босс. Она громогласно обвиняет тебя в предательстве.

Вельзевул расхохотался.

— Ругается? — спрашивает.

— Смотря по обстоятельствам. Вчера много и долго. Я так думаю, что она ругается в утешение своей скорби. Вообрази себе, зашла она в воду по колени, приставила руки к бокам и давай всматриваться в небо, будто ты там в облаках прячешься, потом усмехнулась и говорит: «Ну что ты там придумал, глупый дьявол?» В общем, целый день слоняется по берегу, если скалы, обходит их стороной, сидит в тени, иногда ходит к источнику набрать воды. А сегодня созрела для отдыха — ходила купаться в одних трусиках, а потом улеглась спать на песке, я ближе подошел, вижу у нее родинка на правом плече, как у Дженни и колени угловатые, тоже как у нее — отчего почувствовал к ней еще большее расположение.

— Как это понять?

— Как я понимаю. Помнишь служанку Дженни Поулк. Ее казнили в Лондоне за то, что она отравила одного старого дипломата, он был послом при португальском дворе в Париже. Его отозвали назад и в ожидании лучшего он писал для газеты: «Размышления о французской революции».

Вельзевул удивленно посмотрел на него.

— Что за вздор!

— Так я про Дженни. Ведь вот несчастная! Ты был вершителем ее судьбы. Помнишь ее?

— Как не помнить! Гроб ночью стоял у меня под лестницей. С тех пор прошло уже много лет.

— Так вот, Дженни и Сара, как две капли воды похожи между собой.

— Вот как, и что же, мне думать?

— Об этом я еще не думал, — проговорил черт, теребя свою бороду. — Наверное, вы с Сарой поссорились. Если ты не против, босс, я бы за ней побегал. Она мне нравится.

— Даже и не думай.

— А что я не имею права попытать счастья, как другие?

— Кто, другие?

— Я про Огбола и Флоп-оверкиля. Они ходили посмотреть на нее. Флоп, ты его помнишь? Он сказал, надо же и нам иметь свою женщину. Он ночью следил за Сарой, спрятавшись в траве, а Огбол, он… ты не будешь меня ругать, когда я все расскажу?

— Нет. Я утратил всякий интерес к судьбе этой женщины и отрекаюсь от нее. Что Огбол?

— Он почувствовал к ней жалость, это он сам говорит, но я думаю, он надеялся на то, что она позволит себя поцеловать. Не мог он видеть, как она мучается от голода, сказал, что ты довел ее до этого и послал ей рыбу. Маленькую.

— Я его накажу. Значит, Огбол в отношении женщины проявил большое сочувствие. Хорошо, что у меня есть свидетель!

— Я даже не знаю, кто у нас будет свидетелем!

— Ты, кто же еще, болван!

— Ни за что! Мне нельзя, — в отчаянии, вскричал черт. — Ты не понимаешь мое положение.

— А ты подумай о моем!

— Все равно не могу, — чуть не плача, взмолился Протей. — Ты хочешь отнять его у меня! В свидетели не пойду. Огбол мой единственный друг. Мы ночью с ним ходим на кладбище.

— Что же мне теперь делать? — воскликнул пораженный Вельзевул.

— Заставь Флопа. Он что-то такое говорил…

— Не буду.

— Представляешь, у него большие виды на твою женщину.

— Представляю! Но мне нужен ты.

— Меня не обязывай. Пойми, если я выдам Огбола, ведь он тогда поругается со мной, а не с тобой! Я его тебе не отдам, хоть режь меня на куски, — сказал черт, бледный и взволнованный.

— От тебя и целого нет никакой пользы. Выходит, Огбол похотливо настроен и грезит о Саре, как о своей женщине.

— У него уже была какая-то история с женой маклера, который спекулировал акциями, но Огбол говорит, что ничего не было.

— Идиоты! Черти, безмозглые. Вы не должны себя обнаруживать, тем более быть у всех на виду. Пора знать такие вещи. Определенно мечтательные фанатики — им только скажи, они и рады стараться. Хорошо, продолжай. Расскажи мне все — обстоятельно и подробно.

— Даже не знаю, с чего начать.

— Перестань чесаться!

— Не могу. Я больной. У меня нервный зуд по всему телу.

— Ладно, рассказывай, подлая твоя душа, что ты видел.

— Ах, как мне все это нравится. Она сняла кольцо с пальца, и бросила его в океан, а перед этим сказала: «В Нью-Йорке я заплатила двадцать тысяч долларов, а здесь кольцо ничего не стоит». Знаешь, она целый день кричит, что это ты виноват в ее страданиях. Кулаком тебе грозила. Надо тебе рассказать, что она выкинула.

— Вот ты и расскажи.

— Да, да. Побольше бы таких женщин, как Сара!

— Протей, ты тревожишь мою совесть, я полагал, что любая беда, если она заставит ее мучиться, будет мне по душе.

— Ты к ней приходил?

— Только по ночам.

— Признаюсь тебе кое в чем. То кольцо с бриллиантом, я достал. Надену это кольцо ей на палец, когда она будет мертвой.

Вельзевул был изумлен. Эта откровение стало для него неожиданностью.

— Зачем? — в волнении спросил он.

— Надо думать, от голода эта язва твоя умрет через неделю. А может через две. Кто знает! Я похороню ее на пляже. Вот тогда и ты приходи ночью на ее могилу. Там я тебе все расскажу. Достанет ли у тебя терпения ждать того дня?

Вельзевул не мог удержаться от смеха.

— Я не собираюсь так долго ждать. Приказываю тебе, изложи свой план сейчас.

— Ну, хорошо, — доверительно продолжил черт. — Видишь ли, босс, поразмыслив, я решил, раз Сара обречена на смерть, — а это твое дело, а не мое, то почему бы мне не извлечь отсюда выгоду. Я ведь не могу жениться на Саре. Если при жизни она моей не может быть, то она может стать моей после смерти. Ой, что это?

— Это зубы у меня стучат от злости! — прогремел Вельзевул. — А ну-ка, пошел вон отсюда, пока я тебя не убил. Дурак!

— Я?

— А кто ж, как не ты!

Повинуясь этому приказанию и дрожа от страха, Протей пустился бежать.

В эту ночь Сара спала глубоким сном, накопилась усталость. К тому же давали знать о себе две минувшие ночи, которые она провела почти без сна. Вместе с темнотой все живое в природе замирает в каком-то тревожном оцепенении. Представьте себе, что вы один в лесу, между тем ночь погружает все в безмолвный мрак, следовательно наступает момент, когда вы перестаете что-либо видеть. Вряд ли вы будете испытывать спокойное удовлетворение при мысли, что раз вы один, то ничто вам не угрожает. Вот доказательство того, что так не бывает. Времени для размышлений было много и Сара, чувствуя себя равно беззащитной и беспомощной, стала впадать в наивное заблуждение, будто она может спастись молитвой. Только теперь уяснила себе несчастная Сара весь печальный ход событий, однако она жила надеждой, что судьба не допустит, чтобы с ней случилась беда. «И поднялся ветер и перенес меня туда, где я хочу быть» бормотала она в исступлении. Тут где-то в стороне послышался легкий шорох, и Сара сразу же напрягла слух, чтобы определить его источник. Видеть она ничего не могла, природа при свете дня изумляла своей живописной красотой, но сейчас все утонуло в сплошном мраке. Снова тот же шорох, но теперь в нем угадывалось присутствие живого существа. Сара оцепенела — все в ней перевернулось от мысли, что совсем рядом прячется зверь. Какое-то существо из травы наблюдает за ней, издавая беспомощные, слабые звуки. Они были короткими, едва слышными, но была в них тихая жалоба, сдавленная от страха и голодного безумия. И при всем при том, услышав эти стоны или вообразив их, Сара с ужасом ждала появление животного, которое в своих обстоятельствах было так же несчастно и одиноко, как и она сама. Стараясь проникнуть взглядом в темноту, Сара могла видеть впереди себя лишь призрачные контуры деревьев, тогда как справа от нее отчетливо обозначались очертания гор, тянувших цепью на юго-запад. С высоты, на которой она находилась видна была темная линия горизонта, ближе к берегу скользили по воде блики лунного света, а ветер доносил до нее легкий бриз. И снова, все больше беспокоясь, ждала Сара появление дикого зверя мрачного вида, ведь могло быть, что он набросится на нее и растерзает. Но животное не спешило нападать, видимо, оно почувствовало в женщине родственную душу, а поскольку чувство это было взаимным, можно предположить, что самой инстинкт выживания заставляет его быть сдержанным, а в таком положении и животному не свойственно действовать решительно. Враждебного тут ничего не могло быть. Просто они сознательно тянули время, чтобы несколько лишних минут побыть друг с другом. На этом как будто все и кончилось, и усталая Сара забылась сном.

Утро четвертого дня, ничем не отличалось от дней минувших. Погода замечательная. Природа вокруг поражает сознание своей девственной красотой, она богаче, красочнее, разнообразнее. Изумляет своей свежестью воздух. Он такой чистый и прозрачный. Царит покой, чарующий волшебной определенностью. Такое возможно лишь на краю мира. Высказав все, что накопилось за эти мятежные дни у нее в душе, Сара стала несколько спокойнее и заметно сдержаннее. Воображение и действительность редко совпадают, в случае с Сарой следует сказать, они мало соответствовали друг другу. Дикая природа острова удивляла гармонией, царившей в изумрудной зелени лесов, волшебной была идиллия безлюдного пляжа с белым песком, цепь гор возносилась к небесам двумя высокими вершинами, за которые цеплялись облака, а тишина и безмятежный покой здесь будоражили ум абсолютной безопасностью, какую не встретишь в мире, населенном людьми. Но эта чистая гармония не раскрывала всей правды: видимость обманчива, красота коварна и требует жертв. Абсолютная красота, как и истина, поглощают того, кто не может им противостоять хотя бы из безразличия. Восхищение — только цена за предстоящие муки, ибо страдание, будь оно чувственным или духовным, не просто преходящее переживание момента, а сама жизнь. Вчера она натолкнулась на стаю крачек, но при ее приближении птицы поднялись в воздух. Сара спряталась в зарослях высокой травы и, дождавшись их возвращения, принялась бросать в них камни, надеясь убить одну. Без еды и крыши над головой, Сара бродила с унылым лицом и красивые виды, которые она не могла воспринимать непосредственно, перестали ее трогать: куда больше ее заботили жизненные потребности, материальная сторона возобладала над духовной, и Сара испытывала острую нужду в вещах, которым в привычной жизни она не придавала большого значения. Золото и бриллианты, которыми она владела, упали в цене так низко, что она готова была отдать все свои драгоценности за кусок хлеба. Сара не находила себе места от голода, который усиливался ночью. Он терзал ее изнутри и заставлял мучиться. В летний сезон на деревьях нет плодов, поэтому она не могла утолить свой голод какой-нибудь растительной пищей. Как же так, на острове, где изобилие живой флоры поражает воображение совершенно нет никакой еды. Размышляя о себе и Вельзевуле, а без него обстоятельства, в которых хотела она разобраться мало что значили, Сара, как ни старалась, не могла соблюдать ту последовательность, с которой мысли следуют одна за другой. Была она слишком измучена нуждой. К тому же страх, что Вельзевул бросил ее на безлюдном острове вносил в душу смятение. Сара принялась переставлять в обратном порядке события не без того, чтобы разобраться в их следствиях и понять, как случилось то, что случилось. Не укладывалось в сознании, что голодная смерть на острове венчает ее судьбу. Исчерпав весь запас ругательств, Сара ударилась в иную крайность — стала жаловаться и просить. «Верни меня назад, хотя бы ради того, чтобы увидеть, как я приползу к твоим ногам и буду молить о прощении» — твердила она. Каких-нибудь пять дней назад Сара допускала, что она женщина с большим будущим. Но как осуществить намеченные ей цели, когда обстоятельства, в которые она была ввергнута вероломством Вельзевула, лишили ее всех возможностей. Блестящее будущее утонуло в бирюзовых водах, омывающих берега этого райского острова. Переживая муки предательства, Сара все больше убеждалась в том, что Вельзевул с самого начала был настроен против нее. Вместо того, чтобы винить себя, она кипела возмущением и ненавистью. За что обрек он ее на страдания? Она бесилась от своего бессилия и здесь была похожа на упрямую женщину, которая не сказала еще последнего слова. Не могла новая жизнь, едва начавшись, закончиться так бессмысленно на этом богом забытом острове! Неужели здесь ей предстоит умереть от голода? С высоты смотрела она на океан, зиявший у ног бесконечным простором. Но это была всего лишь иллюзия, простор заключала тонкая линия горизонта, днем она была едва заметна и потому происходило слияние воды и неба. Ни монотонный шум приливных волн, ни блики солнца на их поверхности, ни чистый прозрачный воздух, ни абсолютная тишина, ни сочная зелень деревьев, густо покрывавших землю, ни белый песок пляжа не радовали больше Сару. То, что еще недавно заставляло душу ее ликовать, теперь вызывало в ней отвращение. Природа острова во всех его видах олицетворяла собой идиллию. Но эта отрешенная от цивилизованного мира красота сеяла зерна страха в уме Сары, она отказывалась быть ее жертвой. С каким-то тупым унынием смотрела Сара на белую птицу. Широко раскинув крылья, она парила в воздухе. Потеряв к ней интерес, Сара стала смотреть вдаль, а когда снова устремила глаза к небу, то увидела эту птицу над своей головой — она в когтях держала рыбу. Где-то на камне или в гнезде она будет терзать еще живую рыбу, но агония будет недолгой, рыба умрет раньше, чем птица ее съест, пронеслось в голове у Сары. Вот и ее жизнь на своем исходе! В природе каждый миг завершается чьей-то смертью. Одна жизнь приносится в жертву, чтобы продолжалась другая, и никто в этом не повинен! Эта жестокость, отмеченная печатью неизбежности, обеспечивает процветание. Не судьбе своей она обязана знакомству с Дьяволом. Жизнь — игра случая.

Наступила четвертая ночь изгнания. Днем она мало двигалась, и куда вообще идти, когда находишься на диком острове, где нет ни людей, ни следов их древнего присутствия. Сара нашла идеальное место для существования — обрыв берега, с края вниз опускались длинные корни усохшего дерева, они расходились в противоположные стороны и своим расположением удачно подходили для того, чтобы привязать к ним концы платьев и тем самым обеспечить себе крышу и тень от солнца. Беря одну вещь за другой и связывая их между собой, она думала: «Какой бренд! Какой покрой!» На землю бросила темно-синий пиджак с золотыми пуговицами от Шанель. Она ненавидела этот вульгарный бренд, но пиджак все же купила, он был приталенный и хорошо на ней сидел. Внизу обрыва имелось углубление, достаточно вместительное, чтобы можно было спрятаться от дождя. Как обычно она бродила по лесу в поисках пищи, не уходя слишком далеко от берега. В середине дня она поймала странное существо, это был рак-отшельник, она размозжила его камнем, но проглотить не смогла, ее чуть не вырвало, таким сильным был приступ тошноты. Не все было так плохо, вчера она пообедала рыбой. Вкус у нее был отвратительный, поэтому Сара глотала куски, не пережевывая. На десерт были водоросли. Вполне даже съедобные. Сара собрала этих водорослей достаточное количество, женщина сообразительная, она разложила их все на камнях, предполагая, что высушенные они будут более пригодны для еды. И теперь она питалась исключительно одними водорослями. Она ругала себя за то, что выбросила зеркало. В нем не было нужды, пока она не насытилась рыбой. Замещением чувства голода, который изнуряет наши силы и укрощает дух, была потребность увидеть свое лицо. Не в нашей власти превозмочь природу. А пока это остается так, наше настроение всегда будет находиться в прямой зависимости от того, что мы съели. Она знала, что у рыбаков и их жен как правило грубые и обветренные лица. После обеда рыбой она возымела неуемное желание узнать, как она вообще выглядит и стала щупать свое лицо. Кожа показалась ей грубой и обветренной. Недолго думая, она решила, что завтра сделает на лицо маску из водорослей. Волосы! Черт с ними! Расческу она потеряла. Весьма аккуратная во всем, что касается ухода за телом, она превратилась в опустившуюся, неряшливую женщину с растрепанными волосами, ставшими тяжелыми от пыли и влажного соленого воздуха. То, что Вельзевул в идиллическом тоне говорил ей о райской природе далеких островов, подошло бы при известных условиях. Она так старалась быть привлекательной и вот здесь обрела свой окончательный вид. С чего это вдруг ее стала заботить собственная внешность? Может внутри нее зрела надежда? Очень может быть, что это и так. Как бы там ни было Сара приободрилась настолько, что пропела мелодию «рисовой арии» Россини. “Di tanti palpiti…” начиналась она, а в речитативе была такой: «После тревожных дней, полных страданий, жду я милого моего». Но это, между прочим. Итак, в воде недостатка не было, рядом из-под камней проистекал ручей. Из своего горького опыта Сара сделала вывод, что чувство голода притупляется, если пить много воды. Сара пошла еще дальше, она принесла из леса желтые цветы и стала употреблять их в пищу, запивая водой. Получалось, что она ела и пила одновременно, не принуждая себя ни к тому, ни к другому. От цветов было мало пользы, есть она все равно хотела постоянно. С этим неприятным чувством она прожила и этот, напомню, четвертый день. Опять ночь. Лунная, тихая, сказочная в своей отрешенной красоте. Сара находилась на берегу красивой лагуны. Вдаль тянулся белой лентой берег, над ним там и тут склонились на длинных тонких стволах пальмы. Их длинные похожие на веер ветви шелестели на ветру, а прозрачные тени от них так хорошо ложились на мягкий песок. В лунную ночь этот вид изумлял своей выразительностью, да и вообще было в нем что-то волшебное, так всегда это чувствуешь, особенно когда вокруг все дышит покоем. Только здесь безмятежность была исполнена постоянства, которое имело свои истоки и только здесь, где легко забываешь о времени, было так много ее проявлений. Сара смотрит на необъятное небо и немного удивляется тому, что раньше не обращала на него особого внимания; она выбилась из сил, но не спешит ложиться спать, — она не устает смотреть на открытое море, на блики лунного света, которые скользят и сливаются на поверхности волн, а когда не видит их, — взгляд ее погружен в темноту — она слышит, как с мерным, нарастающим шумом они накатываются на берег. Одна оставшаяся была растеряна, — да мало сказать растеряна, она просто ошеломлена, — когда, проникнув мыслью в бесконечность, ощутила страх перед бездной. Вся ее жизнь была всего лишь отражением на воде, она не нужна никому, даже собственному брату, чью жизнь она старалась улучшить, она в себе не уверена, еще того менее — что Вилли встретит ее радостно, когда она вернется к нему. Ее родители, единственные люди на земле, которых она любила, умерли раньше времени, мысль о том, что ее ждет вечная разлука с ними была невыносимой, нет никаких доказательств того, что смерть уничтожает только тело, а душу не трогает. Сара содрогнулась от ужаса, что ее жизни скоро придет конец. Нет, это невозможно! Ее мытарства не предусмотрены соглашением. Она никак не может стать фигурой трагической, так как все истории, которые начинаются в рождество, имеют счастливый конец. Все, что окружает ее и все, что она угадывает вдали, объединяется на этом острове в гармонию. Гармония эта чистая и всеобъемлющая, но какая злая сила обретается в ней!

Тем временем в Нью-Йорке. Каждый раз думая о Саре, которая в это время терпит муки голода и полна отчаяния, Вельзевул проникался мыслью, что он несправедлив к ней. Он уже был не уверен, что хочет ее наказывать — в этом нет никакой необходимости. Его цель была простой и ясной: было бы хорошо, если бы Сара отреклась от своих претензий, которых он чуждался, он надеялся, что, оказавшись совсем одна, она начнет думать и размышляя о себе, она наконец поймет его озабоченность ее сумасбродствами. При том, что Вельзевул следовал своему назначению и как таковой сеял повсюду зло, он ничего не мог сделать против чувства такта, которое запрещало ему мучать женщину к нему расположенную и которую он привел в свой дом. Привести ее в свой дом, значило дать обязательство на покровительство и защиту. С другой стороны, он устал от Сары, он отправил ее на дикий остров потому, что хотел избавиться от нее. Но это вовсе не означает, что он ей смерти желает. И даже понимая какие Сара терпит муки, он, не зная, как быть просто тянул время. Прошли пять дней ее полной изоляции. После завтрака Вельзевул полил фиалки, стоявшие в керамических горшках на его окне, потом пошел в гостиную, сел за рояль и непроизвольно стал играть «Траурный марш» из сонаты Шопена. Играя, он то и дело отвлекался и подолгу смотрел в окно. Что с ним твориться в это холодное зимнее утро? Он этого не понимает. Неожиданно он осознал, что мешает ему играть. Желание увидеть Сару было таким сильным, что он путался в нотах, мысли его ускользали к ней. Он встал и стал бродить по комнате в сомнениях. Он хотел увидеть Сару. В сущности, его взбудоражило чувство вины, на которое, казалось, он не способен. Однако себя он сдерживал в порывах. Ведь стоит ему оказаться с Сарой лицом к лицу, он, недолго думая, простит ее. Девять против одного, что так и будет! Тогда Вельзевул принял самое простое и единственно возможное решение: невидимым он появится на острове и собственными глазами увидит в каком состоянии находится Сара. Зная в каком часовом поясе, находится остров он легко определил, что в данный момент там полдень. Хорошо. И вот он невидимый на острове. Он сразу же увидел Сару. Она сидела под зонтом, на плоской поверхности высокого камня, опустив ноги на нижний камень, среди нагромождения больших и гладких камней. Справа от нее стоял белый чемодан, на его поверхности красной помадой были написаны какие-то слова. Любопытство заставило Вельзевула приблизиться, оставаясь при этом невидимым. Каково же было его изумление, когда он прочел следующие слова: «Бессмертные слывут милосердными». Это ведь обращение к нему!

В тот самый день на пляже — что бы вы думали? — появился Вельзевул. Лицо бледное и смотрит как-то странно. Саре даже не по себе стало, ведь в глазах его была вина.

— Прости, Сара. Я забыл про тебя. Поверишь, до того я заработался, — не заметил, как дни прошли.

Сара возмутилась, но ответила спокойно:

— Да что ты! Неужто и вправду забыл! Подлец! Все произошло оттого, что ты чересчур увлекся своей игрой.

— Для меня жизнь — игра!

— Стоишь тут передо мной с виновным видом и рассказываешь, что забыл меня на этом проклятом острове. Вили, врать ты не умеешь.

— Ты не устала бороться сама с собой?

— Я никогда не устану от жизни и пока живу буду бороться за все, что хочу получить.

— Ты уже много чего получила за свои труды и старания.

— Господи, до чего же мне хочется задушить тебя — будет счастье мне.

— Почему ты так смотришь на меня? Я дал тебе добрый совет, но ты им пренебрегла и была наказана за свою строптивость. Я предупреждал тебя серьезно, по-настоящему серьезно, чтобы ты не трогала меня. Я тебе поверил, забыв, что женщина способна изобретать самые вероломные козни — она мать всех сумасбродств и подлостей! Ты обещала, что воду мутить не будешь. И что? А то, что ты продолжила плести свою сеть, но сама угодила в нее.

— Дорогой, просить женщину не играть с чувствами, все равно что просить контрабандиста отказаться от торговли контрабандой! Ты все-таки пришел за мной. Значит, ты беспокоился обо мне.

— Я здесь по другой причине. Просто, кое-что разозлило меня. Да что там! Меня взбесили твои слова. Помнишь, что ты сказала?

— Я много чего говорила…

— Ты назвала меня дилетантом.

— А-а, забудь. Это я от злости.

— Ты слишком многого требовала от дилетанта.

— Вилли, ты как ребенок — надулся от глупой обиды. Хотя, если подумать, в некоторых вопросах ты самый настоящий дилетант.

— Даже не буду ничего спрашивать. Послушай, Сара в том, что случилось есть немного моей вины. Я искал способ заставить тебя смириться. Но не нашел его. Недавно я ходил в парк. Помнишь то место, где мы встретились?

— Зачем ты ходил туда? Тебя совесть замучила? — флегматичным тоном спросила Сара.

Вельзевул отрицательно мотнул головой. Он поколебался, бросил взгляд на Сару, чьи губы разошлись в улыбке и ответил:

— Скажу, если уберешь с лица улыбку.

— Я и не думаю улыбаться.

— Я вспомнил тот вечер и тебя на скамье, а настроение было грустное и тоскливое, — проговорил он негромко.

— Да, я иногда думаю о той скамье в парке.

Вельзевул сразу стал серьезным и сказал с чувством:

— Именно там начались мои проблемы.

— Ты поступил великодушно.

— Ну, не знаю. Как все это странно — то, что у нас получилось, не правда ли.

— Ты жалеешь о нашей встрече?

— Нет, я бы так не сказал. Нет. Прости за то, что отправил тебя сюда.

Сара взглянула на Вельзевула полными слез глазами.

— Ты дал мне возможность по-новому увидеть себя, — сказала она, волнуясь.

— Я не очень понимаю тебя, — пробормотал Вельзевул, смущенный ее слезами.

— Было о чем подумать, когда я осталась совсем одна. Как легко можно потерять всякое удовольствие от жизни!

— Ну, так скажи, что времени у тебя было мало.

— О нет! Эти четыре дня станут самым ужасным событием в моем прошлом.

— Я могу сделать так, что ты навсегда о них забудешь.

Тут Сара вздрогнула и возразила решительным тоном:

— О чем ты говоришь? Нет, Вилли, этого мне не надо. И вообще мне все равно забуду или нет, дело в том, что я изменилась, я уже не та, какой была прежде. Не зря ты послал меня сюда. Видишь ли, если говорить откровенно, то именно здесь, на этом острове, я получила широкое представление о жизни.

— Значит, причина была хорошей. Теперь я знаю, почему люди становятся проповедниками. Скажи, а тебе не казалось будто тобою движет какая-то сила, которая находится вне тебя, а ты только позволяла вести тебя?

— Да, я чувствовала чудесное вмешательство своего ангела-хранителя. Он мне рыбу послал.

Вельзевул улыбнулся.

— У твоего ангела очень странное имя: Флоп-оверкиль.

— Как мило! Ты пока ничего не понял!

— Ну вот, теперь ты скажи, что я должен понимать.

— Мне было страшно и больно: может я и получила то, что заслужила, но я все-таки второсортная жертва в этой истории твоего падения. Я верила в тебя, хотя никто во всем мире в тебя не верит. Ты не имел права оставить меня здесь одну. Надеюсь, эти мои страдания заставили тебя понять, что надо быть негодяем, чтобы отправить меня в наказание на остров, где я плакала из-за тебя и была в отчаянии, что умру голодной смертью. Ты знал, как я тебя люблю: я все готова была для тебя сделать.

— Ради бога, не заставляй меня оправдываться. Тебе мало того, что я себя виновным чувствую! Черт тебя возьми, Сара! Впервые в жизни мне стыдно. И перед кем? Женщиной!

— Я не позволю, чтобы ты отмахнулся от меня, как от какой-то уличной девки!

— Пойдем домой.

— Проклятый мизантроп! Ты всех гонишь от себя. А недавно убить меня хотел. Я соберу свои вещи и уйду. Я не могу жить с мужчиной, который ненавидит меня так сильно, что хочет моей смерти.

— Ну, раз ты уж сама об этом сказала, не будем говорить о том, почему мы должны расстаться.

Сара ничего не ответила, и больше они об этом не говорили.

24. Сара действительно изменилась. Душевное потрясение оставило след в душе и повлияло на ее отношение к Вилли. В этом свете возвращение в Нью-Йорк ничего не значило для них обоих. Говорят, что все истории, в которых торжествуют темные силы, свидетельствуют о том, что какой бы вид не принимал дьявол, он всегда притворяется, а осуществив коварный замысел заставляет жертву дорого заплатить за свое посягательство. Но наш дьявол чувствителен ко всему великому и красивому. К тому же у него отменное чувство юмора. Вышеупомянутое предположение содержит в себе два утверждения, с последним согласиться трудно, так как все в нашей истории противоречит ему. Изгнание Сары на дикий остров обошлось без серьезных последствий, мучительные состояние, которое она испытывала на протяжении четырех дней, все-таки имело положительный результат — она избавилась от иллюзий в отношении Вельзевула. Страдания исцелили ее от любовной лихорадки. Сара так и не узнала, что своим спасением обязана только уму и находчивости, которые она проявила самым блестящим образом. Помните, что она написала губной помадой на чемодане? Это изречение, если не образумило Вельзевула, то хотя бы создала нужное настроение.

Какой бы роскошной не была его квартира, притягательная сила ее общего великолепия иссякла, Сара больше не хотела ни находиться в ней, ни быть хозяйкой этих королевских апартаментов. Она хотела только одного — вернуться к себе домой, в родительский дом, ставший таким дорогим после всех переживаний. И это желание не было омрачено неизбежной встречей с братом и его женой. Сара не испытывала больше к ним злобы и презрения, наконец она поняла, что именно мешало ей принять их такими, какие они есть. Она и дальше готова мириться с их присутствием, лишь бы они не мешали ей обрести полное уединение в доме, который она любила. И все-таки какое это было прекрасное время, когда она жила с Вилли! Она всеми силами старалась понравиться ему и наслаждалась красивой жизнью в доме его, располагающая обстановка которого удовлетворяла ее тонкий художественный вкус. Вернувшись с острова, Сара не без горечи поняла: как снег весной ее надежды растаяли в воздухе. За три месяца она ничего не добилась, домогательства пошли прахом в безнадежном для нее деле. Но поражение не было сокрушительным, ведь она может поставить себе в заслугу, что вела игру, в которую вовлекла самого дьявола. И все-таки какое-то смутное, не осознанное чувство тяготило ее и не давало покоя. Не было ничего противоестественного в том, что она пленилась Вельзевулом и пыталась его соблазнить. Она исполнилась сего рвения — не только потому, что была увлечена мужчиной, которого считала лучшим, но и потому, что внушила себе самой, что достойна его. Сара почти требовала исключительности. Она одна, единственная достойна любви Вельзевула. Никаких соперниц! Они оба любили Голливуд, музыку, литературу, оперу, путешествия и Сара полагала, что взаимный интерес ко всему этому и будет той силой, которая бросит их друг другу в объятия. Весной Вельзевул собирался поехать в Португалию и предложил Саре поехать с ним, на что она, не раздумывая, дала свое согласие. Говоря о великолепной архитектуре Лиссабона, он сказал справедливые слова: «Мало кто, путешествуя по миру, задумывался о том, что лучшая часть человечества, которую составляли аристократы, дворяне, духовенство, увенчали свое процветание строительством красивейших зданий, будь то дворцы, замки или церкви».

— До сих пор я не могу понять откуда архитекторы, художники, композиторы, поэты черпают свои идеи и как приходит к ним вдохновение. В этом есть тайна?

— Несомненно. Я тоже задавался вопросом, почему получается так, что один-единственный человек становится выразителем идеи, которую в разных странах, независимо друг от друга, вынашивали сотни людей. Такими людьми в науке были Тесла и Т. Эдиссон, в литературе Э. По, Байрон, в музыке Моцарт, Бах, Бетховен, в живописи Элвгрен, Н. Рокуэлл и многие другие. Эти выдающиеся люди рождались, чтобы подвести великий итог и часто за это они платили собственной жизнью.

Разумеется, по возвращении Сара не допускала вероятия того, что они с Вельзевулом поедут в Португалию. Все шло к тому, чтобы они расстались. Но за Сарой было еще одно желание и обещание разоблачить Вельзевула, открыв его тайну. Но все это мало трогало Сару, она трепетала от радости, когда вернулась в Нью-Йорк. Никакие воспоминания прошлого не могли омрачить радости настоящего! Она была взволнована до слез. Сколько замечательных мест было в этом великом городе. Сара была охвачена нетерпением увидеть их снова.

— О, Вилли, что ты наделал!

— Что я сделал?

— Ты плюнул мне в душу!

Вельзевул даже растерялся от такой по-женски бессмысленной жалобы.

— Когда я с тобой, я не вижу в тебе дьявола и люблю человека, — сказала она.

— Я ограничен своей природой и следую ей, потому что иначе не могу.

— Ты ужаснее Сталина и безумнее Гитлера.

— Гитлера и Сталина считают большими злодеями. Я воздержусь от того, чтобы дать каждому характеристику, но скажу, что у обоих были хорошие идеи.

— Как тебе только в голову пришло отправить меня на муки! Тебе что заняться было не чем? Лучше писал бы стихи. У тебя есть чувство ритма и богатое воображение.

— Этого мало бывает. Шлегель в совершенстве владел метрикой, но большим поэтом не стал.

— Нет, не могу больше, — простонала Сара. — Твоя эрудиция меня подавляет.

— Тогда не спорь со мной.

— Ты уже большой мальчик. Пора меняться! Есть много вещей, чему ты мог бы научиться.

— А ты научилась держать в узде свои чувства?

— Вот, опять. Опять ты заставляешь меня оправдываться! Совести у тебя нету, а еще человеком притворяешься!

— А ты много знаешь людей с совестью? У тебя самой ее нет! Ты спокойно смотрела на меня измотанного бессонницей и ничего не делала.

— А почему ты не спал?

— Мог ли я спать, когда у меня под матрасом Библия? На твоем месте я бы не упустил случая помолчать. Ты совсем не та женщина, которую я привел в свой дом.

— Мне это уже надоело, как многое другое, что я терплю.

— Я тебя не держу, уходи.

— Что ж, мое решение будет вынужденным.

— Ты когда-нибудь тяготилась самой собою?

Сара ничего не ответила.

— Я хотел бы, чтобы мы расстались по обоюдному согласию.

— Я голову ломала над вопросом, почему ты хотел моей смерти и только теперь поняла, что ты мстил мне за то, что я хотела тебя. А чего ты хотел от женщины, которую к себе приблизил?

— Многие женщины старались увлечь меня, но мало кому это удалось. Ты бесишься от того, что не смогла соблазнить меня. Вот и все. Я думаю о том, что часто, без всякой к тому необходимости, угождаю тебе и не могу себе представить, что ты имеешь основания для предположения будто я ищу твоей любви. Неужели ты предполагала у меня иные намерения, кроме простого желания избавиться от одиночества.

— Ты слишком горд, чтобы признаться в своих чувствах. Только и всего. Я не раз чувствовала, что ты хочешь меня, но не осмеливаешься. Сейчас, я тебе разрешаю! Возьми меня!

— Что?! Дай мне перевести дух! — взмолился Вельзевул. — Лучше давай ругаться.

— Я уже исчерпала весь свой запас.

— Да, на острове ты выплеснула на меня весь свой гнев.

— Это была очень плохая идея, Вилли. Я четыре дня умирала.

— И при этом занималась визуализацией. Я надеялся, что ты в чрезвычайных условиях обуздаешь свое сладострастие.

— Я мола бы использовать это время лучше. Ты не торопился прийти за мной.

— Я думал, может отдохнешь там.

— Какое-то время я бушевала, протестовала, но потом успокоилась. Если отнять у человека надежду, от него ничего не останется. А я верила в то, что ты спасешь меня. Но все это было так неожиданно, как будто гора на меня обрушилась.

— Дьявол ответил тебе вероломством на вероломство.

— Ты демонстрируешь уверенность в собственном дьявольском превосходстве, ко всему роду человеческому относишься с презрением, а на самом деле ты озабочен лишь ненасытным желанием получать больше и больше материальных благ и удовольствий. С рвением и неуемным желанием насытиться, ты покупаешь красивые вещи, восхищаешься красотой и величием церквей, наслаждаешься музыкой, ценишь картины и искусство. Но все это создают люди! Ты всего лишь потребитель. Три месяца я наблюдала за тобой, за твоей насыщенной жизнью. Я слушала тебя и старалась понять, где в ней место для меня?

— Тебе хоть раз приходило в голову, что мое холодное сердце не всегда чуждалось мысли о добром поступке?

— Ты ожесточен против людей, меня не ценил по-настоящему. А я старалась все сделать лучше. В одном я ошиблась — я внушила себе, что ты нуждаешься в нежности.

— Ты все сводила к этому. Я не знаю и не хочу знать, что есть любовь, долг, совесть, стыд, привязанность…

— Боюсь подумать, сколько людей ты сделал несчастными!

— Я дьявол, не знающий жалости и обречен быть таким вечность! Но с тобой я был прежде всего человеком, который хочет чувствовать и развиваться.

— Я этого хочу тоже! Неужели ты не видел во мне перемены?

— Видел. Но каждая из них была прелюдией к новым осложнениям. Я устал от тебя. Мы сейчас говорим откровенно, и я признаюсь тебе, что мое самолюбие было уязвлено тем, что ты не доверяла мне. Ты не доверяла тому, кто дал тебе все! Ты употребила во зло мою привязанность к тебе. Этот твой талисман, узлы, святая вода и все такое.

— Я лишь хотела иметь средство защиты от твоего неистовства.

— Значит, я внушил тебе страх, был причиной его.

— Одного я понять не могу, почему ты такой вездесущий не смог увидеть всего, что я делала против тебя?

— Клянусь своей бессмертной душой, я преднамеренно помогал осуществлению твоих дерзких планов.

— Зачем?

— Мне нравилось распутывать твои козни. Просто я начал не с того и в какой-то момент перестал понимать тебя.

— Вилли, ты исполнил мои желания, много говорил обо мне, мало о себе, как о человеке. Ты мучишь себя, быть может, понимая, что внутри тебя есть потребность, смысл которой пугает тебя и ты боишься уяснить себе ее содержание. Я обнаружила в тебе противоречивость твоих порывов. Я увидела в тебе мучительное желание быть человеком. Это твоя тайна.

— Ну, раз ты знаешь тайну дьявола, нас больше ничто не держит.

— Кроме моего последнего желания. Я определилась: хочу миллион долларов наличными.

Финал.

Вельзевул оставил Кадиллак Эскалейд на парковке и оттуда они пошли в парк к тому месту где встретились.

— В тот злополучный день, когда я встретил тебя у меня было плохое настроение, я бродил по улицам без всякого интереса, одним словом, я не искал повода с кем-нибудь познакомиться. Теперь ты знаешь, как я оказался в парке. Твой несчастный вид тронул меня, я чувствовал себя очень одиноким и каким-то потерянным, а тут ты, тоже очень одинокая, неприкаянная. Я слушал твою историю, удивило меня не то, что ты говорила, а как: твоя манера была отмечена печатью большой оригинальности, тогда я начал понимать, что любая дискуссия с тобой будет соревнованием умов. Мне показалось, что мы с тобой жертвы нетерпимости: твой брат и его жена настроены против тебя, не будем говорить об обстоятельствах, они тут ни при чем, в то же время все были против меня. Твое самолюбие было уязвлено. Мое тоже. Вдруг ты стала предметом моих симпатий. Встреча с тобой дала мне случай сделать новую попытку установить дружеские отношения с человеком близким мне по духу. Кроме того, из твоего рассказа я вынес мысль, что ты, терпя несправедливость от тех, кто тебя не любит, стараешься скромно утвердить свое право на место в собственном доме. Искренность твоих чувств, глубина твоей обиды и бессознательное желание обратить против себя накопившуюся в душе горечь, потрясли меня. Ты желала зла самой себе, а не тем, кто заставлял тебя страдать. Отсюда понятно какое сильное желание я возымел помочь тебе. Тогда я не понимал, что твоя оригинальность принадлежит к явлениям патологии. Ничто еще не указывало на то, что ты психопатична, похотлива, навязчива, строптива…

— Слушая тебя не могуудержаться от двух возражений.

— Какие еще возражения? Ты заставила меня спать на Библии, принесла в мой дом руководство по изгнанию дьявола, поила меня святой водой, защищалась от меня талисманом, крестом, узлами и лавандовым маслом. А эти твои уловки, с помощью которых ты старалась возбудить к себе мое внимание?

— Ответить легко.

— Мне не нужны твои оправдания.

— Как ты жесток!

— Я жертвую чувства истине! Ты хорошая женщина Сара, и Бог бы с тобой, если бы ты не обладала темпераментом истерички. Разрываясь между влечением, которое ты испытывала ко мне и отвращением, которое вызывала у тебя природа Зверя, ты стала учить меня милосердию и терпимости! Но и тогда твоя ненормальность была еще не очевидна. Постепенно прошли месяцы…

— и ты не переставал жаловаться, — вставила Сара.

— За этот период времени, — невозмутимо продолжил Вельзевул — заметные изменения в тебе были предположительны, твою аффектацию я принимал за обычные сумасбродства и только удивлялся тому, как легко ты ухитрялась вносить юмор в серьезные отношения, как забавно ты играла моими чувствами и как умело подавляла свои.

— Вилли, жизнь тебя ничему не учит. Я не та женщина, которая отдается без любви. Да, я домогалась тебя, не раз хотела наброситься на тебя, обрушив всю свою страсть. Но не говори, что ты не простишь мне этого.

— Ты надоела мне своей чрезмерной любовью!

— Любовь — божественный дар!

— Гениальность — это дар бога, а любовь всего лишь плотский инстинкт. Откровенно говоря, меня тошнит от тех женщин, которым мало того, что они чувствуют, что их любят и они говорят: «Дорогой, докажи мне, что любишь меня».

— Ах, вот как! — восклицает Сара. — Кому из женщин, начиная с Евы не приходилось бороться за свою счастье? Женщина пытается соблазнить мужчину — мужчина преследует женщину… Это старая история, которая повторяется не одну тысячу лет и будет повторяться до тех пор, пока существует мир — сплошная игра, и никакой любви!

— Сара, я старался понять твои импровизации, но не понял.

— Это оттого, что ты на ногах стоял.

— Что ты пытаешься сказать?

— Когда вернешься домой, прими положение голова вниз, на акробатический манер.

— Как это?

— Нужно поднять ноги вверх, руками упереться в пол. В таком положении побудь хотя бы минуту. Может быть, так сможешь понять.

Вельзевул улыбнулся на шутку Сары и сказал:

— Просто мое стремление к идеалу натолкнулось на логику.

— Скажи мне, пожалуйста, как ты думаешь сочетать любовь с логикой, когда сама жизнь восстает против нее?

Говоря это, Сара акцентировала каждое слово.

— Это верно. Чтобы далеко не ходить за примером, ты сама, Сара, разве не поступала так, как говоришь? Твои любовные арии были для меня кошмаром.

— Женщина, охваченная страстью, выглядит так же непристойно, как «Хабанера» на китайском языке.

— Мир охвачен каким-то безумием! Я не удивлюсь, если либретто Кармен переложат на китайский текст.

— И все же, почему ты отказался от меня?

— Признаюсь, я не ожидал встретить такую страстную женщину, какой ты оказалась.

— Я все еще такая!

— Пойми, я нахожусь в возрасте, когда чувства уже не воспламеняют душу, а скорее ее разлагают. Мне три тысячи лет, время берет свое, так что я готовлюсь к тому, чтобы самому разложиться. Ты не зря упрекала меня в старомодности. Я действительно тяготею к добрым старым временам своей молодости. О, не подумай только, что я устал от жизни. У меня есть красивый дом, музыка, фиалки, а больше мне ничего не нужно.

— В тебе больше человеческого, чем дьявольского. Ты благороден.

— Выходит, что мое благородство дает тебе возможность говорить о «изысканном дьяволе».

— О, что я сказала! О тебе я думаю, как о «покаянном дьяволе», великодушие которого превышает все его злые дела. Я буду отстаивать именно такой взгляд на тебя. Я оцениваю тебя как дьявола, с глубоким умом и сознанием своей силы, который боится обнаружить то прекрасное, за что я ему благодарна.

— Я ценю все исключительное. Это большое дело. Но ты ошибаешься во мне. Я чудовище, которое распространяет зло.

— Вилли, перестань быть чудовищем!

— Я должен им быть! Я не могу подняться до звезд, но я смогу возвыситься над миром.

— Ты никогда не возвысишься над моей страной. Мы великая нация возвышаемся над всем миром, и Бог благословляет наше процветание!

— Я хочу о тебе говорить.

— К чему? — спросила Сара. — Лучше признайся, у тебя были другие женщины? Ну, до меня.

— По правде говоря, мало.

— Сколько, мало? Ты ведь не тридцать лет живешь.

— Не больше пятидесяти, может даже меньше…

— А что с ними было?

— Я обеспечил всем им будущее.

— Мне тоже, — вырвалось у Сары. Она держала в руке чемодан, в котором был миллион долларов и чувствовала их приятную тяжесть.

— Современные женщины мне не нравятся, — проговорил Вельзевул, продолжая оправдываться с таким видом, словно ему было стыдно.

— Ответ простой и наивный, — сказала Сара. — Ты бы хотел влюбиться?

— Да. Но не в женщину.

— Я от всего сердца желаю тебе в этом удачи.

— Пойми, я не… Я… женщину тоже могу любить… Пусть тебе не кажется, что влечение к юношам и восхищение женской красотой никак не согласуются.

— О, что ты! Когда мне было тринадцать лет я была увлечена одной девочкой из школы. Мы скрывали наши чувства от всех, но все равно нас пытались поссорить. Мы гуляли по улице держась за руки, а оставшись одни обнимались и целовались. Помню, как у меня кружилась голова от счастья. Дай тебе бог дожить до пяти тысяч лет, чтобы ты смог понять это упоительное чувство! О, милый, не надо так волноваться! Ты плохо чувствуешь себя?

— Даже сам я не понимаю, что со мной…

— Какая я дура! Ну, что такое любовь? Немного фантазий, немного обид, вот и все, что в ней есть.

— Я не болен. Просто, мне как-то не по себе.

— Милый, иди скорее домой! Тебе нужен покой!

— Мне хочется с тобой поговорить.

— А меня беспокоит твое здоровье! — сказала Сара, она не знала, как утешить Вельзевула, хотя сама нуждалась в утешении.

— Дай мне объяснить. Я не уверен, что после нашего прощания ты сама найдешь всему объяснение. Лучше я сделаю это сам. Тебя, наверное, очень беспокоит один вопрос. Давно собирался это сказать, но не было случая.

— Неважно, — непроизвольно бросила Сара, — будет.

— Сейчас такой случай. Ты была в недоумении, я в растерянности, словом, тебе ничего не надо было делать, чтобы понравиться мне. Сначала я тянулся к тебе, потом уже стал избегать, понимаешь, этот твой сексуальный напор немного беспокоил меня. С тревогой смотрел я, как меняя маски, как размывая границы реальности, ты превращаешься в монстра. Разве могу я забыть, как ты угрожала мне на острове: «Все, что я могла сделать против тебя, я сделала. И сделаю еще!»

— Это был крик души!

— Да, на очень высокой ноте. Поверь, я не хотел твоей смерти.

— Знаю, Вилли. Ты на это не способен.

Вельзевул кивнул головой. Ему трудно было говорить дальше. Он понимал, какой у него несчастный вид и это его порядком бесило.

— Но ты хотела проникнуть в мою душу, ты была одержима желанием превзойти меня! Встреча с тобой была роковой. Я нашел семя. Со временем оно выросло в сорняк, пустивший корни. Так маленькое сделалось большим! Жизнь я всегда вел самую респектабельную, я гедонист и не отказываю себе в утонченных удовольствиях, но ты, жалкая смертная женщина, чья душа полна диссонансов, заставила меня понять, что ты счастлива, а я, нет. Из-за тебя я стал невротиком, потерял интерес к микологии, позволил тебе осквернить мои фиалки. А Библия! Просто невероятно! Ты исчерпала мое терпение, когда заставила меня пить святую воду! Я тогда, фигурально выражаясь, получил удар в голову. Итак, игра закончена. Моя дорогая фурия, ты добралась до самого дна моего дьявольского терпения. Долг чести требует, чтобы я тебя не наказывал — ты больная, ты страдаешь манией навязчивых представлений, и я тебя с этим поздравляю.

— Очень хорошо, что ты говоришь об этом как раз сейчас. Я рада расстаться с тобой!

— А как я рад!

— Ты от меня не отделаешься. Когда я умру я буду тебе являться приведением. Даже в Аду я буду тебя преследовать!

— Не обольщайся! Там тебя будут держать в цепях.

— Вилли, я буду жить долго. У меня отчаянная любовь к жизни! Можешь не сомневаться в том, что я лет на двадцать переживу тебя. Так что ты уже можешь ложиться в свой источенный червями гроб.

— Тело умирает, а душа продолжает жить. Ты не совсем исчезнешь, где-то будет блуждать маленькая, сморщенная душа потаскушки. Это будет единственное, что после тебя останется.

— От тебя останется столько же!

— Сара, пойми, лучшее из того, что ты можешь сделать, это заткнуться.

— Ты так и не понял, что я женщина достойная любви! Несмотря ни на что, время, проведенное с тобой, было хорошим: я была тебе другом, помощницей, кухаркой, утешительницей, служанкой, потом стала ненужной…

— Да, было на что посмотреть.

Наступила пауза. Оба чувствовали себя неловко. Никто из них не хотел признаться, что дружба привела их к чувству взаимного уважения, вместо этого они глумились друг над другом, дабы рассеять царившую между ними напряженность. Сара упивалась внушениями собственного экзальтированного ума, всегда бодрый Вельзевул был язвителен и полон грусти.

— Ну вот и все! — сказал он, понимая, что в этом кульминационном месте подобное восклицание уместно всего более.

Сара стойко выдержала этот прощальный вздох, ей самой хотелось закричать во всю силу легких. Ей казалось, что она сходит с ума.

— Ничего не поделаешь, мы должны расстаться, — проговорил Вельзевул, глядя в пустоту.

— Что ты будешь делать без меня?

— Постараюсь забыть.

— Не сможешь! — ответила Сара. В ее насмешливом тоне была ирония, а в глазах сверкало лукавство.

Она достала из кармана маленький сверток, перевязанный голубой лентой, и протянула Вельзевулу.

— Это может тебе пригодиться, — сказала она.

— Что это?

— Милый подарок. Открой, когда я уйду. Вилли, можно тебя попросить, ради твоего же блага?

— Ну, разумеется.

— Перестань обманывать себя!

— В каком смысле?

— Только не думай, что ты нашел меня.

Сказав это, Сара повернулась и пошла по улице, а дьявол с мыслью, которая его пугала и завораживала, смотрел ей вслед, пока Сара, за неимением толпы, не растворилась в темноте.

Конец.