Обещай себе жить без драм [Анна Беляева] (fb2) читать онлайн

Анна Беляева Обещай себе жить без драм

лучше йогурта по утрам только водка и гренадин

все слова переврутся сплошь,

а тебе за них отвечать.

постарайся не множить ложь

и учись молчать.

В. Полозкова

– С каких это пор кривоногая баба-гренадер преклонных лет с переделанной физиономией и вечно презрительным выражением лица стала “мечтой всех мужчин”?– миленькое личико девушки, сидящей, закинув ноги на колени блондина среднего роста, исказила презрительная гримаска.

– А?– непонимающие ответил на тираду мужчина.– Ты опять какую-то псевдо-“звезду” в неудачном ракурсе увидела на фото и возмущаешься? Ну, ты же серьезный журналист! Что за любовь к светским сплетням?!

Главный оператор молодежного реалити-шоу “Точка взросления” Даниил Шмелев лениво потянулся на диване и пощекотал миловидную брюнетку за бедро.

Даниил Андреевич и сам бы посплетничал, но лучше про спорт, футбол там. О том, как колченогие идиоты зарабатывают так, как никогда не научатся работать. Это было бы интересно. Он вообще пришел домой, чтобы расслабиться. И обсуждение кривизны ног посторонней тетки ему не улыбалось совершенно.

Его легонько лягнули по бедру и возмущенно ответили:

– Да какие там “звезды”. Это про твою начальницу тут панегирики пишут!

– Марину Сергеевну? Она-то тут при чем?– Дане, конечно, только и не хватало в их тесном кругу на двоих высокой шатенки, с которой он распрощался всего каких-то пару часов назад.

– Боже! “Марину Сергеевну”! Ты еще сделай “ку” и присядь!– ехидненько подколола девушка.– Даньк, расслабься, нет здесь ее, не обязательно демонстрировать поклонение двадцать четыре часа в сутки. А то реально временами складывается ощущение, что ты в нее влюблен страстно и безответно!

– Не неси бред!– огрызнулся мужчина.

И это точно был бред. Потому что она отвечала. Целый год, почти год. И он не помнит никаких кривых ног. Зато отлично помнит, что от внутренней части колена, если прокладывать поцелуи от косточки на щиколотке, задержаться в этой точке сбоку от коленной чашечки, а потом неспешно и подробно выстилать влажный след до смыкания бедер, получишь горячую женщину в предоргазменном состоянии, которой хватит пары прикосновений к пульсирующему узелку нервов внутри, чтобы услышать призывный стон-вскрик и поймать конвульсивные спазмы радости освобождения тонкого тела.

– Ну, так и ты прекрати отсыпать ей заочные поклоны! Надоело!

Право слово, Даня решил бы, что девушка ревнует его к режиссеру их многострадального в самом начале и такого невозможно популярного сегодня проекта. Казалось бы, ну с чего? Знать ничего про закончившийся в прошлом роман она не могла. Об этом знать точно не мог никто. Для Дани то, что закончилось, было настоящим романом, для Марины, мать ее, Сергеевны, как она хладнокровно пояснила – “восстановление после тяжелого года”. Хрен ли, Данечка, об тебя “восстановились”. Живи и будь здоров, не кашляй.

Все началось пять лет назад, началось внешне внезапно, как и бывает с великими деяниями. Марина Сергеевна Исаченко, ранее прекрасно себя чувствовавшая в области режиссуры детских сериалов, с превеликой радостью закупаемых разными каналами, доносила и родила собственный проект реалити-шоу. И, решив, что тридцать лет для женщины – самое время что-то радикально изменить, изменила вектор приложения своих сил.

Уволилась со студии, побродила по каналам в поисках тех безумцев, которые решат купить совершенно непонятный по отдаче проект с вроде бы воспитательным смыслом, но кто его знает на самом деле. Сейчас даже представить трудно, чего стоило молодой женщине протолкнуть свою идею, но вот три года назад “Точку взросления” стартовали. Тогда-то все что-то начинающий, но никак не начавший оператор Шмелев, безуспешно искавший какую-нибудь работу после двух лет иллюзий о собственном бизнесе после ВГИКА и наконец осознавший, что это была лишь иллюзия, и прибился к малоперспективному проекту. Думал просто перекантоваться, да так и завис, залип, прикипел. К темным глазам, медным кудрям, в холодную нитку сжатым губам и низкому бархатному голосу женщины-режиссера.

Влюбился по-детски, по-дурацки. А ей было хоть бы что, пока не произошла беда, иначе и не скажешь: один из мальчишек получил травму. Недосмотр, конечно, осветителей. Не должны приборы разлетаться в горячую крошку стекла от взрыва. Обошлось, что все живы и почти здоровы. Ничего вроде серьезного, но Маринка сожрала себя с потрохами – обожгло ребенка, а что не доела в себе режиссёр, за нее доели в ней ненавистники в интернете, да коллеги-завистники. Представить состояние бедной начальницы Даня не мог, а подхватить, поддержать и на безумно короткое время сблизиться с той, по кому вздрагивало сердце, смог. Но через год с ним распрощались. В общем, уважительно, он правильно понял пожелание быть здоровым, счастливым и не кашлять по пустякам на чистый образ Марины Сергеевны своими притязаниями.

И не кашлял. Нашел нормальную девчонку, нормально живет. Вот только девушке почему-то никак не живется. Все-то она бродит в интернете и ищет компромат на его начальницу. Престарелую (а как иначе, ведь на 12 лет Марина старше девчонки), кривоногую, полностью искусственную (исправившую прикус и форму носа) дылду, которую хотеть нельзя нормальному мужчине. Ну и пусть он будет ненормальным. Но как она догадалась только, что Даня ненормальный и никак не забудет свою короткую историю с той, чье присутствие портило ему тихий вечер с новой женщиной.

– Слушай, дорогая, ты чего раскипятилась?– Шмелев попытался как-то свести тему на нет.– Марина Сергеевна нормальная женщина, неплохой руководитель. А я – благодарный человек. Зачем я буду гадости говорить о той, кто дает мне работать и прилично зарабатывать с перспективами? Не усложняй.

– Ты – подчиненный-мечта! Временами, когда смотришь на свою начальницу, так и кажется, что вы сейчас за угол отойдете и сольетесь в страстном поцелуе!– ворчит все еще недовольная девушка.

– Не бывало такого никогда!– уверенно отвечает мужчина.

Такого и правда не бывало. Все только и исключительно на частной территории и за закрытой на ключ дверью. В публичном пространстве ему позволено придерживать ее под локоть, приобнимать вежливо за талию или взять за руку, если ситуация располагает. На их съемочных площадках в глубоком захолустье, к счастью, ситуация нередко подходящая.

Но как только они прятались в его или ее квартире, в гостиничном номере, закрывались на замок, мир падал к ногам и рассыпался как брызги того самого рванувшего на площадке софита, ставшего источником травмы участника и подбившим сдержанную Марину под коленки. И сменялись холод публичной презентации на жар страсти нежной женщины. Он стаскивал ее строгое пальто, швырял, куда придется, а она никогда не переживала по этому поводу. Забиралась в ответ тонкими пальчиками под пояс его потрепанных джинсов и сжимала ягодицы. И первым поцелуем мужчина утверждал свои права, а женщина сдавалась на его власть и силу.

Все менялось, как только щелкал дверной замок, пряча их от внешнего мира. Главным был он. Она стекала живой водой по его звенящим нервам, напряженному, зовущему ее телу, утекала в душу через зрачки его глаз. И нет никакого гренадерского роста тоже не замечал. Наоборот – удобно. Удобно заглядывать в ее глаза, входя в нее. Нужно было только дождаться, когда несфокусированный взгляд сверкнет из-под постоянно желающих закрыться век. Зацепиться за него и наблюдать ее погружение в общий ритм по дрожанию ресниц и расширяющимся зрачкам.

Звякает сообщение в мессенджере.

“Слушай, мне вообще тот проход в середине не нравится!” – ну что же – значит, не убедил.

“Ну, давай, завтра попробуем другие варианты”– ждать ответа.

“Давай сегодня”– в своем репертуаре.

“Выезжаю”– он никогда не откажется от еще одного раунда борьбы за заставку.

– Ты куда?– удивляется девушка, когда ее ноги снимают с коленей.

– Ночная смена,– озабоченно собирается на выход Даня.

– Ты же понимаешь, что это звучит пошло?– задает вопрос журналистка.

– Да?– мужчина уже в дверях.

Дверь хлопает. В подъезде он невольно поправляет: “Эротично, а вовсе не пошло”

****

Темно везде. Какая-никакая, а экономия. Андрей Михайлович, продюсер проекта, слезно просит не зажигать лишний свет в “ночные” смены. Они и не зажигают. Ругаются посреди площадки, на ней светло. Даня, если и соглашается делать “ку”, как утверждает брошенная в ночи девушка, то только публично. В приватном общении он тоже умеет возмущаться и отстаивать свое мнение.

– Ну, вот иди сюда! Вставай за камеру! Как ты предлагаешь мне снимать этот кусок?– настаивает оператор.– Как мне извернуть камеру и закрутить ведущую?

– Вставай ты! В конце концов, я тут главная. Я тебя за тем и брала, чтобы ты помогал!– сопротивляется режиссер, сверкая ночами взбудораженных глаз.

– Нет уж! Это ты считаешь, что так можно вывернуться, а не я! У меня только один копчик!– упорствует Даниил.

– Шмелев, я тебя поймаю и не дам испортить единственный копчик! Вставай!– приказывает Марина.

И он встает. Уж если она умудрялась их тренера по физподготовке ребят на проекте запрягать в разные непотребства для демонстрации своих творческих желаний, то ему и вовсе не стыдно! Если уж на то пошло, его хотя бы налысо не побрили, физруку не повезло.

Ну, конечно, они летят на землю. Вместе. Счастье, что камера прочно закреплена со штативом. Он же предупреждал! И где она престарелая. Вон как глазищи сверкают! Того и гляди пожар натворят. Уже творят! И губы. Губы… Губы целовательные.

Сгребает в охапку весь этот квадратно-гнездовой, деловой панцирь одежды, под которым где-то прячется тело, умеющее поддаваться так томно и страстно его прикосновениям. И утопает своими губами в ее.

Каждый удар сердца делает его ближе к смерти. Каждый удар его сердца, пока ее губы молчат в ответ, приближает конец его жизни. Он почти похоронил себя к тому моменту, когда услышал тихий стон и молчаливое согласие с его предложением. Может, и проход отстоит в итоге?

Старая, страшная, кривоногая дылда! Отлично! Даниил Андреевич берет весь набор. Заверните и несите к автомобилю.

– Я думаю, нам надо закончить обсуждение этой связки?!– выдыхает шатенка.

– Поехали к тебе! У меня есть интересные мысли,– он даже не собирается разжимать объятия.

****

А еще, если на ее расслабленной спине писать свое имя, она хихикает и требует прекратить. Но как только мужчина прикасается губами к позвонку между лопатками, замирает и выдыхает длинно и блаженно.

И это все он тоже берет оптом. С ростом, весом, ногами, руками, всеми ямочками, впадинками, трещинками. Достоинствами и недостатками. И ни с кем делиться своим приобретением Шмелев не планирует, так что и нечего тут обсуждать!

– И все-таки, милая,– из того положения так, как придумала, ты нас не выкрутишь!– он нависает над обнаженной спиной и легонько трется о вытянувшееся тело.

– Выкручу,– нежно вздыхает в ответ на его движения женщина.

Твое имя за мною гонится повтореньями

Все топлюсь вроде в перспективах каких-то муторных —

Но всегда упираюсь лбом в тебя, как слепыш.

Я во сне даже роюсь в папках твоих компьютерных,

Озверело пытаясь выяснить, с кем ты спишь.

В. Полозкова

Домой Даня возвращается только под утро. И радуется, что девушка спит. Радуется, идя в душ. Радуется, забираясь в постель. И даже не успевает подумать, о том, что утром его спросят, когда вернулся и что делал. Засыпает пьяный таким острым и неожиданным счастьем.

И не знает, что водой нельзя смыть запах этого счастья от близости с другой женщиной. Духи ее можно. Аромат шампуня – тоже. А счастье – нет. Этот запах обязательно почувствует та, что будет смотреть на него безысходными глазами и ждать, когда он скажет правду.

А он не может смотреть в ее слишком понимающие глаза и не готов ни к чему. Там внутри – надежда, что хорошо соврет. Или не очень хорошо, но она поверит. Врать, чтобы не разоблачили, он не умеет, а говорить правду, глядя в зрачки, где живет надежда – тем более, поэтому все утро мужчина старательно делает вид, что ничего не случилось. Все как обычно. Вчера просто пришел с работы и лег спать. И это не он принес запах счастья со вкусом измены.

– Во сколько ты вчера вернулся, Дань?– и все же, стоит признать, его женщины решительны и не любят недомолвок.

– Слушай, даже не знаю. То ли поздно, то ли рано!– он закатывает глаза, театральничает, сам чувствует, что переигрывает.

– И что же вы столько времени делали?– упорная, но в лоб все же вопросов не задает.

Даня слышит страх в женском вопросе. В том, как напряженно ждет ответа и боится услышать тот, который подтвердит ее подозрения.

– Сначала ругались, потом падали!– снова хохочет и снова переигрывает.

Но падали они и правда долго. В общую бездну. Когда он держал ее бедра и смотрел, как под ним вздрагивает тело, обнимающее его длинными ногами, а музыкальные пальцы сплетены над головой в крепкий замок, словно у пленницы, связанной невидимой веревкой. И видно, как они сжимаются и разжимаются в одном ритме с внутренними мышцами. Вся открытая его взору, белая, изящная, царственная. Он летел за ней через пропасть отстранения и не знал, сможет ли его хоть что-то вернуть.

– Успешно?– интересно, что его девушка хочет услышать в ответ? Ну, если не ложь, которую, конечно, услышит.

– Да как сказать?..

Сказать стоило бы правду: успешно и даже дважды успешно. И не выгони Марина его со смехом словами: “Дай мне хоть сколько-то поспать, а то завтра вы потеряете меня на съемках”,– на цифре два они бы вряд ли остановились. И нет, он не помнил, что дома его ждут. Это измена. Предательство. Гадость. И ему есть за что каяться. Он трус. Он не хочет каяться. Он не хочет сложных разговоров. Было бы хорошо, если бы как-то все само собой разрешилось. Так же бывает?

В конце концов, сбегает от недоверчивых, полных мольбы глаз, в которых знание про его предательство замешано на надежде, что ей достаточно хорошо будут врать и достаточно упорно отрицать очевидное.

А на работе его встречает другой взгляд. Сначала искристый тем же счастьем, что плещется в нем, а потом понимающий. И губы, кривящиеся в улыбке всезнания. Что ж – другая женщина, другой опыт жизни, другой характер. И боль в ней другая. И безразличие, выращенное на этой боли.

И тут уже он чувствует себя тем, кому не дают правдивых ответов. И не задают важных вопросов. И не настаивают, хотя ему бы хотелось, чтобы настаивали! Если бы она требовала, спрашивала и настаивала, Даня бы понял, что он что-то значит, что ей тоже важно. И, наверное, набрался бы сил сказать в надежду другой, что все закончилось. Но никто ни о чем его спрашивать не собирается. В конце концов, а вдруг эти темные волосы в рыжину сегодня вечером пропустит через пальцы совсем другой мужчина и утонет в ее губах ощущением полного права? А вдруг она давно не одна, как и сам Даня? Почему он не спросил об этом ночью? Дурак!

Вот ведь странно, столько времени прошло с их расставания. Молодая и красивая женщина так и не представила коллективу кого-то, кем заменила Даниила, хотя он почему-то ждал, что место перестанет быть вакантным очень быстро. Если не из своих, с площадки, то были же спонсоры, руководители каналов, с которыми то и дело пересекалась Марина по работе, да и просто различные денежные люди при должностях.

Не знай он свою начальницу так близко, как имел удовольствие и несчастье познакомиться, Шмелев еще бы допустил, что ей никто не нужен, но ей, страстной, нежной, горячей женщине, конечно, был необходим мужчина, оберегающий и любящий, умеющий оценить такой подарок судьбы. И он должен был быть. Как иначе-то?

– Даниил Андреевич, вы нам нужны,– голос строгий и совершенно спокойный. Ни на полтона не выше, чем обычно. Можно подумать, что ему эта ночь приснилась.

Ну, хоть рукой задень! Схватись за него, как иногда бывает! Ничего такого! Ты же можешь! Нет, работа и только. “Даниил Андреевич – тут, Даниил Андреевич – там!” Чисто Фигаро!

– Привет!– ловит ее за локоть в коридоре телестудии.

– Дань, да не суетись ты так!– снимает его ладонь с предплечья.– Чего в жизни не бывает. Мы перегрелись вчера и оступились. Взрослые люди. Переживем.

Серьезно? Вот она это сейчас в здравом уме и твердой памяти несет? Боже, дай мне выездных съемок полной мерой! Мне нужно понять эту сумасшедшую и доказать, что произошедшее – не “случайность взрослых людей”. Какой дебил научил тебя, Мариночка, этой фразе?!

Безусловно, в их работе есть масса плюсов. Да, кормят каждое лето комаров, вывозя детей в лесной лагерь, но зато – полная изоляция от всего мира. От проблем, что кажутся здесь такими важными, а там не стоят ровно ничего. Под шум сосен и шебуршание живности все воспринимается куда как тоньше и точнее. В том числе и правда жизни и любви.

– Маринк, это не случайность! Мы – не случайность!– шепчет он ей, стоя близко, близко, словно желая, чтобы в этом коридоре их увидел каждый вот так, в совместности.

А еще он дышит ее ароматом. Духами. Цитрусовым гелем для тела, запах которого смывал под утро в душе собственной ванной комнаты.

– Дань, ну ты еще скажи, что это любовь!– в голосе что-то похожее на презрение или насмешку над его романтизмом.

– И чем же тебя, солнышко, не устраивает любовь ко мне?– еще ближе – так, что дыхание становится общим.

– Всем,– выдыхает в общий воздух женщина.– Всем она меня не устраивает, Даниил Андреевич.

А в глазах пелена его близости. И он это видит. И не верит ей. Нужно полдвижения, чтобы прижаться к ее телу своим, а она не пытается отойти. Врет. Лучше него врет, но тоже врет. И что звучит перспективно – не отрицает свою любовь. Она королеве всего лишь не походит. Не такую любовь себе планировала железная леди их проекта.

– Ты передумаешь!– добавляет он в общее дыхание еще слов. Пусть кружат вместе с другими.

Что же, лес их рассудит. Лес им покажет. И да пребудет с ними полтора месяца лесной жизни в почти цивилизованных условиях (холодный душ и кровати в отремонтированном корпусе полуразрушенного некогда пансионата, а сейчас одной из стационарных площадок “Точки взросления” точно гарантируются), чтоб объясниться, притереться к новым обстоятельствам и доказать друг другу, что они вовремя и по делу рядом. А любовь самая правильная. Он так решил. И он не ошибется больше.

Она отступает назад. Воздух уже не общий. Чьи-то чужие шаги по коридору:

– Андрей Михайлович, я хочу обсудить с вами вопросы по организации выезда на точку “Лес” для съемок.

Подхватывает продюсера под руку. Проводит пальцами по его запястью. Улыбается светло и нежно. И этот гад светится начищенным медным тазом. А у самого семья! Две дочери, пацан младшего школьного возраста и жена заколебавшаяся караулить отца семейства. И при всем этом богатстве он пускает слюни на свободную женщину. Что ты ей предложишь? Стать любовницей? В свободное от семьи время скрашивать досуг? Скотина! И Мариночка хороша! Нашла кому глазки строить!

Кстати, а может, это именно он сегодня вечером придет обнимать одно высокое стройное тело и целовать губы, которые нельзя целовать никому, кроме Дани? Слухи-то бродят. Вдруг дым да не без огня?

Хорошо, что с дуру не разоткровенничался с собственной девушкой. А то вернулся бы в середине июля к разбитому корыту. Идиот!

Нет уж! Сначала надо выяснить все с любовью, а потом, может, рубить с плеча неплохие в целом отношения с вполне приличным человеком.

Только я не из тех, что сидят по углам

Ты же хочешь заставить меня

Стать одним из твоих эпизодов.

Кадром фильма. Мгновением дня.

Камнем гулких готических сводов

Твоих замков. Ключами звеня,

Запереть меня в дальней из комнат

Своей памяти и, не браня,

Не виня, позабыть и не вспомнить.

В. Полозкова

И вот какого дьявола он сидит третий час в машине на парковке телецентра и ждет неведомо чего? А кстати, чего? Что Маринка вывалится из дверей в обнимку с Андреем? Ну, допустим вывалится. Нет, ну, допустим – в порядке бреда. И что дальше? Изображать ревнивого Отелло и блюстителя семейных ценностей и чести продюсеровой жены?

Да и вообще, Андрей может быть совершенно ни при чем. Мало ли у кого какие фантазии на разные темы. Этот драк вот тоже тот еще фантазер, взял и придумал для прессы, будто одна из участниц прошлого сезона по уши втрескалась в Шмелева. Нормальный ли он? Втравить взрослого мужика в историю с малолеткой. Как ему Марина череп не пробила, когда слух пополз – отдельный вопрос. Вряд ли после этого она, кстати, будет что-то общее с Михалычем иметь. Не любит их дама подобных спекуляций с привкусом скандала. Или будет?

Итак, какого ж хрена он тут высиживает не весть что? Может, ее любовник и вовсе не имеет никакого отношения к телевидению. По Москве ходят куда как более интересные мужчины. Вот выстаивает тут Данечка на своем обожаемом “мерсе” и занимается полной ерундой. В кои-то веки удалось выбраться с работы в человеческое время. И как выбраться, королева сама всех сослала отдыхать. Завтра у группы выезд на объект. Никто не стал задерживаться, унеслись птицами вольными. Один Даниил Андреич высиживает думку под дверьми работы.

Очнулся от чехарды мыслей Шмелев тогда, когда почувствовал характерный звук пинка по машине. Рядом стояла темноволосая “дылда” и злилась. Это даже к бабке не ходи. Сердится уважаемая Марина Сергеевна. На него сердится.

Опустил стекло и получил по полной:

– Какого черта ты все еще здесь? Я вас всех распустила отдыхать. Время с семьями провести перед отъездом. Марш домой!

– Не хочу я домой,– вяло отмахнулся от ценного предложения и указания Даня.

– Открой мне дверь!– приказ есть приказ, Шмелев взялся за ручку двери и попытался выйти,– Да не свою, балбес, пассажирскую!

Что-то дама сегодня особенно нетерпелива и нервна.

Острые коленки под тканью выгоревших бледно-голубых джинсов. На ноги, наверное, смотреть невежливо. А в глаза невозможно – потеряет остатки разума.

– Дань, у тебя дома все хорошо?

– Ага.

Да у него все просто зашибись дома! У него дома женщина, которой он вчера изменил, и не абы с кем, а вот с этим… этим… чудом в джинсах, что так бережно и участливо интересуется его домашними делами.

– Маринк, что за фарс ты тут разыгрываешь?– не выдерживает Шмелев.

– Мне нужны взрослые люди в адекватном состоянии на натуре, Даниил Андреевич! Если у вас проблемы, которые вы оставите здесь и будете постоянно думать, как бы их решить из подмосковных лесов, то пользы от вас будет мало. А у нас напряженный график!

Интересно, как ей это удается? Вот так вот меняться? Быть такой горячей и отзывчивой ночью и такой бездушной днем? В психиатрии есть этому какое-нибудь название? Классификация? Код в справочнике психических отклонений?

– Не переживай! Никаких проблем здесь у меня не останется, когда я уеду с детьми на точку. Все будет хорошо.

Действительно, какие тут могут быть проблемы, когда единственная проблема тоже будет на природе ЦУ выдавать, в том числе и ему?

– Хорошо, Дань. И еще,– короткая пауза,– я надеюсь, что это излишнее пояснение, но все же… Когда я приеду, пожалуйста, помни, что у нас с тобой исключительно рабочие отношения. Я проясняю ситуацию на всякий случай. Да?

Склоняется к ней ближе и тихонько насмешничает:

– Дважды за ночь, солнышко… Отлично поработали, не так ли?

Удар ниже пояса. Он в курсе. И взгляд обжигающе-злой в ответ на свои слова заслужил. И все же. Это вот можно говорить про “исключительно рабочие отношения”, когда еще и суток не прошло, как он целовал ее шею, прикусывал грудь и, уверен, оставил пару засосов на теле? Он бы вместо задушевных бесед лучше повторил вчерашнюю “работу”.

– Вот! Я про это, Шмелев! Ни намека! Мы на работе!– злая, словно ведьма.

– Солнышко, на работе я всегда отлично выполняю свои профессиональные обязанности. И ничем, никогда тебя не скомпрометировал!

Он берет ее руку в свою и подносит к губам. Держит на всякий случай покрепче. Во-первых, не хочет, чтобы она вырывалась. А во-вторых, что важнее, совсем не желает, чтобы этой рукой ему заехали по обнаглевшей физиономии. Дама, кажется, дозрела до физической расправы. И поделом же ему будет!

И все же губами прикасается к венке бьющейся на запястье. Чуть перемещается выше. Чувствует, как слабеет сопротивление. Слишком нежная, чтобы быть такой жестокой.

– Не переживай,– отрывается от ее руки,– я никогда ничем тебя не скомпрометирую. Тем более перед детьми.

Теплая рука все так же удерживается в его ладони, уже исключительно ради удовольствия. Просто чувствовать ее рядом. Себя – ее поддержкой.

– Между прочим, к тебе вопрос, почему ты все еще не дома, тоже относится,– вдруг улыбнулся Даня.

– Моя семья в Америке, так что мне прощаться не с кем.

У Марины сестра-подросток, на десяток лет младше, цветущая мама и отец-сердечник. Все трое теперь на иждивении старшей сестры и дочери, на них уходят ее гонорары. Получается, что ничего не изменилось: только мама, папа, сестра, проводящие каникулы с языковым уклоном.

Между ними воцаряется тишина. И его успокоение. Никого у нее нет. Можно спать спокойно и ждать ее в Подмосковье.

– У тебя неделя на площадке в Сочи?

Это новый эксперимент: после приключений в лесах вывезти детей в курортное место, дать им возможность устроиться на работу и посмотреть на жизнь с точки зрения официантов, уборщиков, консьержей и прочих людей на должностях обслуживающего персонала. Еще одна интеграция в серьезную взрослую жизнь. Бешена ответственность, безумное количество договоренностей.

– Я до 12. Андрей и прочие ответственные лица задержатся еще на два дня. Так что две недели я надеюсь на вас с Сережей.

На Сережу, вообще, можно надеяться в чем угодно. Помрежа – тихая монолитная стена их команды. Про себя Шмелёв не стал бы такого говорить, но подводить он никого не собирался, подставлять – тем более.

Жалко отпускать ладошку, что перестала рваться и успокоенно замерла в его пальцах, но пока расставание, к сожалению, лучшее, что может быть.

****

– Никогда-то вас ваша начальница не отпускает в нормальное время!– дом, милый дом!

– Ну, что тут сделаешь, лето, новые идеи, стартуем сочинскую точку, детка! Привыкай,– одной рукой обнимает за шею. Губами целует куда-то в висок и идет мыть руки.

И спать. Больше спать. Меньше разговаривать. Тема этого дня – избегание!

разве мы не знаем пустынь отчаянья лучше гидов

кто вписал это все, пока ангел спал над своей тетрадкой?

боль будет чудовищной.

будет правильной.

будет краткой.

пока нас укладывают в пакеты, гляди украдкой,

и реви, и реви, реви над своей утраткой.

а потом возвращайся назад

к гостям.

В. Полозкова

День рождения – действительно грустный праздник. Юбилей почему-то особенно невеселым вышел. Он ловит себя на мысли, что хочется домой. И понимает, что под домом имеет в виду все, что угодно, но только не свою квартиру, которую делит со своей же девушкой. Вокруг пьяный загул, а он пытается не пить. Совсем не пить, конечно, невозможно: в конце-то концов, вся эта вечеринка устроена не просто так, а ради его дня рождения. Юбилея, мать его так!

О чем он думает? О том, что у детей их проекта сегодня утром получалось лучше его поздравлять. Это было мило. От души что ли? Или просто в его вкусе. В поздравлении была честность. А здесь? Здесь пахнет публичным домом, хотя вокруг друзья. Или приятели? Или просто ситуативные компаньоны по пьянкам? Непонятно.

Хочется удрать, но обижать девушку не хочется. Он вроде и так перед ней виноват. И все виноватее с каждым днем, потом что ждет двенадцатого. Ждет приезда той, которая точно не мечтает о встрече с ним так, как ему блазнится эта встреча.

В тот год на одной из первых подмосковных сессий они маскировались и играли в игру “встреча Штирлица с женой”. А Шурочка их расколола. Ничего не сказала, но расколола. Призналась позже. Намного. Когда все уже закончилось. И Даня сразу вспомнил ее загадочные улыбки и опущенные ресницы, когда она попадала случайно в пересечение двух карих взглядов режиссера и оператора. Нечеловеческая понятливость для ребенка.

Сашка была удивительной, камертоном настроенной на людей, их беды и желания. Сейчас уже поступила в мед. Спокойно учится. Изменилась, растеряв подростковую застенчивость и приобретя задор красивой девушки. С Даней они по-прежнему общаются накоротке, спелись. И он ею все так же восхищается.

Полгода назад, когда его новые отношения стали совершенно очевидными даже самым отсталым слоям населения, хотя он, право слово, делал все, чтоб это особенно не просачивалось, Шурочка задумчиво сказала:

– Это, конечно, правильно… Но это неправильно.

И пояснять ничего не захотела. Много ли эта юная барышня понимала в отношениях тридцатилетних людей, но сегодня Даниил Андреевич, мотаясь вокруг созданного руками и силами девушки дебильного празднества и никак не желая в него до конца погрузиться, думал, что малышка была опять права. Кожей чувствовала, что он занимается ерундой.

В этот момент Шмелев и понял: он хочет на в студию, в телецентр. Самое идиотичное желание дня. Умчаться с праздника в честь тебя на работу, где никого нет.

Следующее, что он смог зафиксировать четко – как выходит в коридор уже в обычной одежде, а не дурацком костюме для вечеринки и трусливо избегает взгляда следующей за ним девушки.

– Ты куда?– как наждачкой по коже с силой.

– Слушай, я на съемки! Переживаю! Нас там двое ответственных же, а мелких вагон и маленькая тележка. Завтра с утра надо всех собрать, все проверить. Меры эти ненормальные с детскими проектами и выездами,– несет бред. Лютый бред.

– Тебе не понравилась вечеринка?– да, сука, как же с этими женщинами все непросто!

– Маленькая, да ты что? Отличная вечеринка!– то-то он так бежит от этого безудержного веселья, что пятки сверкают.– Прости, догуляем вдвоем, как вернусь из командировки!

– А выходные?– ну, правильно все. Не так просто сбежать от счастья семейного человека, тем более сейчас, когда счастье уже уверилось, что без него – никуда.

Выходные ему и вправду положены, каждую неделю один день. В прошлом год он вырывался, когда только ухаживал, в этом – сам бог велел. Дома ждут

– Дурочка ты моя!– чмокает, куда придется.– Расширение локаций. Сейчас Исаченко вернется, спать будет некогда, а ты про выходные.

Нда, когда язык несет вперед головы, что только не наговоришь. Но, да, он все же верит, что сон будет не главное в их ночах. И не только из-за работы. Однако ж надо думать, что из мыслей озвучиваешь!

За двери линяет, благословляя гостей, при которых никто не хочет скандалов и сцен. Надо, конечно, вызвать такси, потому что он нетрезв, но вместо этого садится за руль и верит в ночной город, который спрячет еще один его грешок.

В телецентр забегает, чуть не перепугав охрану. Объясняет путано, что ему нужно проверить новые ракурсы. Наверное, от него все-таки прилично попахивает спиртным, потому что косятся охранники подозрительно. Но задерживать опасаются. Кто его знает, что у этих творческих дегенератов в головах. НЕ согласишься сегодня, завтра придет директор и навтыкает всем.

И вот сидит в темноте и пялится на площадку. Вспоминает. Ностальгирует даже. Отмечает юбилей.

Мама его привела в кружок “Юный фотограф” в пять лет. Что уж там разглядела в ребенке – непонятно. Она бы его лучше в художественную школу пристроила, но все мало-мальски подходящие кружки рисования на его возраст оказались далеко от дома, а фотографии учили в соседнем дворе. Думала, со временем перестроятся, вырастет у мамы-искусствоведа сын-живописец. Будет оценивать его мастерство профессионально. Живопись оказалась не про Данечку, он упорно вбирал фотографию. В общем, никуда матушка увести и не смогла сыночка. Особенно, когда при кружке появился преподаватель видеосъемки. Мечта у Даниила Андреевича была: снимать природу, животных, закаты и рассвет. А снимает всю жизнь социальщину и человеческие лица. Он ненавидел толпы людей, которые никогда не делали то, что ему было нужно, все эти постановки света, места, работу с лицами! А оно в него въедалась между тем, неотступно и постепенно, вместе с навыками прочей операторской работы. И вот только на “Точке взросления” он понял, как же интересно снимать людей, точнее – детей.

У детей было что-то волшебное, как у животных и природы. Органика, наверное? Даже когда они что-то пытались изображать, их не покидала искренность. Лица всегда были яркими, выразительными, эмоции чистыми. И накал этих эмоций – предельным. Даниил старался не свалиться в детский “Дом-2”, но при этом показывать попытки рождения “Повелителя мух”, когда к тому были поводы. Марина любила его работу, и непосредственно операторскую, и руководящую штатом таких же, как сам камераменов, набранных за время роста популярности проекта. Некоторые были ненамного старше детей-участников. И в этом, Маринка видела еще одну часть ее “Точки взросления”: выращивать не только тех, кто перед камерой, но и всех, кто за ней. И себя. В первую очередь – себя.

Настойчивый вызов с ФэйсТайм. Сейчас, похоже, Мариночка начнет взращивать его. Вот она, прямо из смартфона в душу.

– Какого лешего ты делаешь на студии, Шмелев?– у нее там волшебное зеркало, блюдущее его, или ему на телефон поставили геооперделитель, а у нее приложение, чтобы отслеживать перемещения? Ну, как с детьми.

– А ты откуда?..

Закончить вопрос он не успевает:

– Мне с поста охраны звонят, спрашивают, ждать ли меня на ночную смену, потому что ты уже здесь? Дань, какого хрена?!– голос у шатенки бешеный и озабоченный, кажется.

– Мариш, поздравь меня с днем рождения!– не отвечать на ее вопросы. Ответить-то все равно нечего.

– Ты пьяный что ли? Ну-ка включи видео!– нет, точно мамашка с непослушным подростком.

Он переводит звонок в режим видео.

– Не пьяный я,– недовольно отвечает на ее подозрение.

– Ну, и не трезвый,– констатирует женщина,– Вызывай такси и поезжай домой!

– Я к ребятам поеду,– упрямо заявляет Даня.

– Все равно на такси! Понял?

Темная медь волос завивается кольцами вокруг лица, строгие глаза смотрят на него неотрывно. Разреши в тебе утонуть, нырнув в самый зрачок? И вынырнуть через тысячу лет из другого?

– Такая красивая,– вздыхает мужчина,– а с днем рождения меня поздравить не хочешь!

– Едрить твою,– тихо ругается начальница.– Оставила детей на взрослых и ответственных людей! А хрен-то там! С днем рождения, Данечка, чтоб тебе пусто было!

Вызов завершен. А он продолжает смотреть на экран, где кажется, до конца еще не пропал ее образ. Хорошее пожелание про пусто… Ему уже пусто! Сбывается вперед ее слов!

Растягивается на скамье за камерами и, завернувшись в штормовку, закрывает глаза. У него тоже есть пожелание: пусть ему приснятся темные кудри, карие глаза, чудесная улыбка. И пусть ему будет тепло. Даже если потом будет пусто.

Но она дугой выгибает бровь и смеется, как сорванец

Этот свет никак не дает уснуть,

Не дает себя оправдать ни в чем,

Но зато он целится прямо в суть

Кареглазым своим лучом.

В. Полозкова

В три ночи его растолкал охранник. Выполз со студии, сел в машину и поехал в их Подмосковный лагерь. В пять утра лежал на кровати в собственной комнате и смотрел в потолок. А надо было бы спать. И хотелось спать, но он лежал, лениво следя за первыми рассветными лучами на стенах комнаты.

Ему тридцать. Он успешен. Счастлив. Женщинам нравится. Молодым и интересным. Что ж тошно-то так? Усталость скапливается как росинки на листьях и медленно повисает на кончиках к рассвету. Вот у него сейчас ощущение, что вся его усталость стеклась в одну огромную каплю и тянет, как тот лист или травинку вниз. И усталость не от бессонной ночи и даже не от работы, а просто от жизни. От того, что его окружает и как окружает.

Неудачно накрыло, в прошлом году. В общем-то, на пике успеха. Они получили премию за лучшее шоу на ТВ, лучший детский проект, какие-то президентские награды. И все это пролетало мимо Шмелева. Не радовало. Лучше б сразу после, хотя бы как у людей. Всех накрывает после. Он соригинальничал и тут. Солнечный зайчик замер ярким пятнышком у самого перекрестья стены и потолка. Вспомнилось.

Свет софитов рассыпался над сценой “Олимпийского”. Вся их веселая разношерстная толпа медленно скрывается в полумрак. Оставалась только Маринка, которая, убегая следом за ними, развернулась и последний раз поклонилась публике, пришедшей на встречу с участниками закончившегося сезона, а потом заспешила в общий бодрый гвалт. Он, не глядя, словно в прошлом, протянул за спину руку, а она так же, как тогда, доверилась ему, вложив свою.

Поворот головы – и у самого зрачка, как солнечный зайчик, зацепился в кофейной радужке свет блика от софита. Тогда он был счастлив. Тем, что все прошло хорошо. Тем, что публика принимала и отдавала свой восторг. Тем, что она смеялась, держась за его ладонь.

У Маринки была зажигательная радость и совершенно заразительная улыбка. От нее, как от искры огнива радостью и энергией наполнялись все в радиусе нескольких метров. Но, если она сердилась, то точно так же ее энергия наполняла людей чем-то темным и тяжелым: кого страхом, кого обидой, кого разочарованием.

Хотелось счастливой женщины, которая принесет с собой радости всем, а ему в первую очередь. Может, тогда он перестанет чувствовать, как тяжелым маслянистым весом тянет вниз усталость и тоска.

Вот ведь удивительно. В безумном позапрошлом году, когда ему сказали: все, их история закончилась, было обидно и жалко, но не тоскливо, а зло что ли. Хотелось доказать, что он обойдется. И было же еще счастливо: на съемках, на репетициях, в общих празднованиях и сабантуях. Она смеялась. Танцевала. Обнимала его аккуратно, но нежно. Ругалась с ним. Было – нормально.

Было неплохо, когда девушка появилась. Приятно. Удобно. И все еще не тоскливо. Прижало, кажется, только после той встречи со зрителями, когда держал за руку победителя сезона и радостно улыбался, а Маринка с Серегой были внизу, под сценой, ближе к толпе, присоединяясь к общей радости. Он вдруг посмотрел на знакомую кудрявую макушку и понял, что они теперь совсем врозь. Неважно, кто выше и кто ниже. Просто – врозь. Она – отдельно. Он – отдельно. Вот разъедутся на каникулы. И у каждого совсем своя жизнь. Личная.

И ведь хорошая у него личная жизнь. Покладистая. Удобная. Но в Индии, куда рвался с семнадцати лет, стало тяжко. Не от кого было зажечься радостью. Не с кем было посетовать на трудности и услышать слова поддержки. Даже можно нецензурной поддержки со вкусом ругани и наказания. Вот тут почему-то и захотелось завыть от тоски и усталости.

И то, что их накрыло в этот раз. Хорошо, пусть не их – его, а она как всегда просто “восстанавливалась”. Интересно от чего она восстанавливается после отпуска? От счастливой личной жизни, про которую никто не знает и которая не ждет ее вечерами домой? В общем, не имеет значения. Его накрыло. Полной мерой.

Пока она была в его объятиях. Губы искали губы. Пальцы путались в ее кудрях. Тела танцевали общий горизонтальный танец. Было и легко, и счастливо. Оказывается после такого безысходностью и усталостью накрывает еще больше.

Короткий стук в дверь и голос Сергея:

– Ты встал или не в форме сегодня?

Заботливый и понятливый у них помрежа. Он встал. Определенно, Серый, твой коллега сегодня не в форме. Ждать чуть больше недели. Работать и ждать. Дети не виноваты, что у него кризис счастья на квадратный сантиметр души.

****

Собирать банду и настраивать на начало работы – непростая задача. Вот вроде им и делать ничего не надо, быть собой, выполнять задания. Готовиться к съемке, прокатывая в полноги диалоги и разборы отснятых вчера конкурсов, а все равно трудно.

Минут через тридцать все озадачены работой, записывают мысли, решают, как лучше объяснить свои чувства. Это совсем непросто понять, что же ты чувствуешь, когда вокруг столько отвлекающего..

Мужчины стоят в углу за камерами, наблюдая труд души и разума в своих подопечных. Кто-то пытается самостоятельно придумать идею, а кто-то, как обычно, надеется списать. Как в том фильме: “Списывает, чужое счастье ворует”. Вот и сейчас Иришка, самая непоседливая и бесхитростная во многом из этого набора пытается списать у старшенькой и умной Аленки.

– Как отпраздновали?– Серега не отрывает глаз от Алены, настойчиво прикрывающей свои записи от соседки.

– Нормально,– Даня ровно так же не отрывается от Иришки взглядом, думая, что сейчас бы ее снимать, но Марина против наблюдений в тот момент, когда дети создают мысль.

– Хотелось бы подробностей, но меня ими не побалуют, да?– Сергей Борисович переключился взглядом мальчишек, которые и вовсе устроили коллективное совещание.

– Скажи-ка мне, счастливый именинник, что ты вчера делал, что мне в ночи звонила Маринка и велела тебя ждать. Да еще и из телецентра?

– Ждал?– Шмелев все так же следит за Ирой.

– Не очень! Кто-то ж и спать должен был этой ночью, чтобы сегодня работать,– Сергей Борисович идет к парням, а Даня продолжает наблюдать за тандемом Иры и Алены. Того и гляди там начнется ругань. Время пресекать.

****

– Серег, а ты счастлив в браке?– и чего он решил с коллегой на такие темы разговаривать?

В их детском лагере уже вечер. Ребята еще скачут после всех дублей. Казалось бы, весь день то съемки, то подготовка, то собрания и планирование. Ляг и умри к вечеру, а они бегают по этажам и верещат счастливые, как молодые обезьянки.

– Да не жалуюсь, Дань. Не без нюансов, но уживаемся как-то. Не деремся.

– Ну, это не про счастье,– хореограф наливает себе чай на кухне их временного пристанища.

– Шмелев, ты о чем поговорить-то хочешь?– улыбается Сергей Борисович.– Понятно, что я не прыгаю счастливым козлом, когда она меня целует, так у нас прикинь сколько лет брака уже! Но я до сих пор иду домой с радостью, а это, знаешь ли, дорогого стоит.

– Вот в том и дело. А я с радостью из дома ухожу, Серег.– Даниил Андреевич морщится,– И это все, что нужно знать о моем вчерашнем праздновании.

– Ну, нехорошо,– обтекаемо соглашается помреж.– А на студию-то чего побежал? Ехал бы прямо сюда.

– Поверишь, если скажу, что потянуло?– Даня грустно хохотнул.

– Интересные у тебя фетиши!– насмешливо отвечает Сергей.– Охрана, похоже, тоже не разделила твою любовь. Маринка-то хоть поняла? Эта ненормальная сама жить там готова!

– А что, похоже, что она поняла и полностью одобрила, а тебе звонила, чтобы ты меня поощрил за рвение?– ложка в стакане с чаем бздынькнув передвигается на другую сторону.

Мужчины пьют медленно темную до цвета чифиря почти заварку. Каждый думает о своем.

Шмелев, побалтывая ложкой, вдруг спрашивает:

– Интересно, а у нее кто-нибудь есть?– замечает удивленно-вопросительный взгляд Сергея.– Я про Марину. В смысле, ну… друг, мужчина, любовник.

Взгляд коллеги становится ещеболее удивленным. Он, кажется, никак не думал, что придется обсуждать личную жизнь руководительницы.

– Да, вроде, никого,– наконец пожимает плечами помреж.

– Почему, как думаешь?– прячется за горлышком кружки, из которой отпивает глоток чая.

– Блин, Шмелев, последний вопрос, который меня интересует – почему у Маринки нет мужика!– повышает голос от изумления Сергей.

Вот так выглядит реакция здорового человека на вопросы о личной жизни Марины Сергеевны. Запоминайте, Даниил Андреевич. Репетируйте перед зеркалом. И оставьте несчастного Серегу со своими дурацкими вопросами в покое! Блин! Звонко и кратко, как учила сама Марина… И здесь она! Блин!

Мне с тобой во сто крат отчаяннее и чище

Ты становишься будто с дом: чуешь каждый атом,

Дышишь тысячью легких; в поры пускаешь свет.

И когда я привыкну, черт? Но к ручным гранатам –

Почему-то не возникает иммунитет.

В. Плозкова

Оказалось, что спокойнее всего, когда обе они где-то там. Когда обязательное общение с обязательной женщиной сведено до отписок в стиле “привет”, “пока”, “как дела”, “ты ж моя умница”, а общение с желательной “все в порядке”, “мы справляемся”, “рабочий процесс без сбоев”, и все то, что можно написать в общее пространство, где вас читают еще минимум пятеро совершенно посторонних людей.

Когда утром тринадцатого автомобиль встал у дверей их лесной базы, душа рванулась в двух противоположных направлениях: одна бежать и стоять, вдыхая, как воздух после удушения, ее присутствие; а вторая – нестись прочь, чтобы не завязнуть еще глубже. А как тут не завязнуть, если теперь и дальше, она будет рядом? Каждый день. Каждый вечер. Каждую ночь. Так рядом, что почти внутри.

Как сейчас, когда что-то объясняет самой прямой из их подопечных, пацанке с нежным именем Лина, а сама стоит к нему чуть ли не вплотную. И совершенно не обеспокоена этой близостью тел. А в нем звенит музыка, и эту близость он видит покадрово и в динамике. Все проходы, паузы, наезды, крупные планы, которые он придумывал, чтобы шоу сверкало, отражало внутренний мир каждого из их ребят. Почему он не видел этого так, когда ее рядом не было?

Он снимает внутри себя с ней фильм, то быстрый и легкий, то плавный и медленный, как сама жизнь – нелинейный. В этом фильме можно следить долго за ресничкой лежащей на скуле и промчаться через весь съемочный день в минуты.

И душа, приняв как карму неизбежность, объединяется в восторге тысяч картинок и нежных запахов той, что так близко. Мятная женщина с тоном цитрусов и летних цветов.

– Даниил Андреевич, я хочу, чтобы вот в том месте, когда будет оглашение результатов, вы не просто сделали раскадровку с двумя лидерами, а дали наезды на глаза или руки, что будет волнение выдавать..

Очнулся. Кивнул. Он готов работать. Только далеко не уходи, а то может и заглохнуть мотор без источника питания.

Как ни странно, но на общей эйфории даже отписки обязательной женщине стали более искристыми. Она, похоже, несколько удивилась такому порыву, так и написала:

– Да ты сегодня в ударе!

Они правда был в ударе. Особенно, когда острый и как бритва взгляд горячо проскользил по нему в конце отсмотра материала предыдущего дня, а голос накапал в душу освежающе:

– Хорошо поработали, Даниил Андреевич, в мое отсутствие.

Если бы ему было 12, он бы помчался по их стадиону и кувыркался на бегу, а так пришлось сдержанно и солидно гонять с детьми в мячик. И энергии было столько, что даже молодняк умотал, включая штатных операторов, заслуживших свой отдых после трудового дня.

– Вот это тебя штырит,– уважительно сказал самый молодой и самый свеженький и не обстрелянный пока в боевых условиях многих локаций Макар, отправляясь на дневной отдых после первой сегодняшней смены.

В тишине обеденного перерыва маленьких звезд их шоу обсуждали подготовку к грядущему сезону. Обсудить у них было что. Хорошее и такое, чему сразу положительного определения не найти.

– И где успела поломаться Свиридова?– вздохнув, спросила Марина.

– Мы опытным путем выяснили, что мизинцы отлично ломаются о тумбочки в комнатах,– недовольно отозвался Сергей.

– Класс!– снова голос, по которому Даня скучал, как по живой воде в пустыне Гоби.– У нас завтра отчетная съемка. Представляю себе вакханалию, когда появится ролик без Лики. Нас в мозг вытрахают виртуально. Каждый год – не понос, так золотуха

– Ну, снимем с Ликой, в стартах она участвовать не может, но обычную жизнь – запишем. Живенько будет,– вполне разумно предложил помрежа.

– Отличная мысль! Когда обнаружится, что она в гипсе, нас высношают дважды за травмы будущей звезды эстрады. И Исаченко слила очередную девочку!– Марина ругается уже в полный голос.– А Исаченко даже не было, когда эта девочка нашла обо что сломаться! Везучая я!

Это точно было нечаянно. Рефлекторно и не планировалось совершенно. Но она же переживала. А он хотел поддержать. Рука легла на тонкую ладонь лежащую на столе. И повисла внутренняя немая пауза для двоих. Женский голос еще что-то говорит, а глаза уже немо и остерегающе смотрят на его кисть, прикрывающую ее пальцы.

Нет, не мог отпустить ее ладошку. Не мог сделать вид, что чужой. Не сейчас.

Марина очень тяжело переживала травмы их детей и невозможность идти в общем ритме по любой причине. В этом были и отголоски той истории с рванувшим софитом, и последующие мелкие неурядицы, но более всего – прошлый год, когда в середине проекта от них ушла самая талантливая без всяких оговорок участницы, давшая впоследствии интервью везде, куда могла дойти, о том, как в “Точке взросления” самых талантливых участников специально подвергают испытаниям выше их возможностей, чтобы слить. В результате, кто травмируется, кто перегорает психологически.

С тех пор и пошло: Исаченко сливает таланты ради управляемых бездарностей, на которых потом наживается за счет процентов от участия в других шоу (по большей части разговорного жанра) и рекламы.

Контракт у них действительно были, потому что победителям еще год оказывалась медиа-поддержка непосредственно от канала, где шла трансляция. В обмен участник обязался участвовать в промо-мероприятиях канала и их студии, создающей шоу.

На их взгляд все было честно: дети весьма неплохо раскручивались за год свечения лицом и постоянного формирования образов юных дарований в своих профилях. Так почему бы и не получать свое с победителя?

По мнению некоторых участников их проекта, было не так однозначно. Точнее, однозначно, все было не так.

Марина руку не убрала. И сказать ему ничего не сказала. И даже не посмотрела никуда дальше их соединенных ладоней. Просто продолжила говорить. Даниил слушал голос и свою пустоту внутри, через которую бежал ток тепла ее запястья.

– Сколько она у нас пробует в гипсе?– наконец дошло до слуха Дани.

– Сказали – пару недель,– отвечает он.

– Ну, значит, успеем еще ей здесь сделать эпизоды с центральным участием. Хорошо,– Марина немного расслабляется.

Вытягивает свою ладонь из-под мужской, складывает руки замком под подбородком и упирается в них.

– Понадеемся, что это все, что нам отпущено из преодолений на новый сезон, а то, ей-богу, ощущение, что ни дня без подвига, что у нас, что у девчонки.

Мужчины сочувственно улыбаются. Вот уж, воистину, Лика Свиридова умеет поддать драмы в их и без того насыщенное шоу. Сначала перед самым стартом сезона она попала аппендицитом на операцию, потом какой-то непонятный таксист ее чуть не увез бог знает куда в один из дней московской съемки, теперь вот сломанный палец. Не девочка – чума. Но одаренная и целеустремленная, как танк. Лика пела, создавала музыку, играла на скрипке, пианино и гитаре. Лику хотелось обожать. И публика обожала.

– Ладно. Поехали дальше. Даня, сделай мне проходы с Мещеряковой, утренний и вечерний, и не слушай, когда она будет ныть, что хочет спать. Нужен рассвет и закат. Над ее блоком еще работать и работать. Сереж, мы с Сашкой. В первую очередь ты. Надо собрать с парнем задушевный диалог. Ты это можешь. Ну и я буду смотреть, что с вопросами. Остальное на эту неделю по скользящему графику. Младшим, как обычно, предпочтение. Они у нас уже в августе представляются, чтобы отправить всех в школу первого сентября по возможности на полный день, и мы все об этом активно помним. Что я забыла?– Марина поднимает глаза и переводит их с помрежа на Даню.

Даниил Андреевич улыбается. Он, вообще, улыбается с того момента, как услышал ее автомобиль, подъехавший ко входу. Того и гляди всю улыбку, запасенную на сезон, растратит на в этой локации. Зеркальный эффект в действии. Она тоже улыбается, окунувшись в его блаженство на миг сердцем.

– Как там дела у нашей пары?– голос Сергея плюхается в общую улыбку и кругами доносится до сознаний.

– А?– непонимающе смотрит на него женщина.

– Ленка с Ицковым как там, в Сочи?– медленно и внятно повторяет единственный, сохранивший разум в их трио.

У них в команде молодожены в ожидании потомства. Все переживают, справится ли ассистент Лена и инженер по декорациям Вова Ицков с круговертью подготовки сочинских объектов в такое непростое время.

– Не гениально, но нормально,– отвечает Марина.– Не вовремя они решили плодиться. Вовка не умеет отделять жизнь от работы. Дань, ты б его поучил, не смешивать любовь и дело?

Это вот она о чем сейчас? Что хотела сказать? Что он прекрасно справляется с ее указаниями? Или что он отлично недоговаривает дома, когда так смотрит на нее здесь? Или? Все! Закоротило.

– Я не умею разделять любовь и работу. У меня все вместе,– огрызается Шмелев.

– Даниил Андреевич, вы профи или где? Можете объяснить Вове Ицкову, как организовывать режим дня и график работ, чтобы все успевать? На правах хорошего друга и коллеги, так сказать!– в голосе металл, во взгляде арктические льды.

– Могу, если нужно.

Как бы научиться молчать и делать вид, что ничего не происходит? Ну, хотя бы не так активно палиться. Ну, хотя бы не перед Серегой. Хотя… Какая разница-то?

Помрежа потягивается как медвежонок, которого долго не отпускали бегать, а после говорит:

– Пойду-ка и я подремлю, если больше вопросов нет.– невольно пожимает плечами.– Представляете, стал уставать от такой активности!

Они синхронно в две пары глаз провожают мужчину. И, как только тот теряется из виду, взгляды сцепляются.

– Прекрати постоянно улыбаться и так себя вести!– видимо, женщина не может понять, каким тоном произносить эту фразу, поэтому начинает резко, а заканчивает с жалостью что ли?

– Не могу,– продолжает улыбаться.

Кажется, еще немного и ее воздетые к небу глаза узрят бога, так много в них всего, но прежде всего просьбы пощадить ее нервную систему.

– Мы же договорились вести себя как взрослые люди!

– Если бы ты знала, солнышко, насколько у меня все по-взрослому: и мысли, и желания, и все остальное,– откуда только в нем этот тролль-развратник, когда она рядом?

Марина с грохотом двигает стул, поднимается и припечатывает:

– Твою ж мать, Шмелев!..

Он тоже встает и направляется на нее. Ничего такого не планируется. И не будет, но ему нравится смотреть, как она пытается восстановить расстояние, отступая к стене за спиной. Скоро отходить станет некуда. И тогда, подойдя вплотную, окутав ее своей расплавленной одним присутствием этой женщины, энергией, склониться к ее уху и произнесет:

– Все очень по-взрослому, Марина Сергеевна. Так, что даже страшно.

И шаг назад, чтобы заглянуть в ее глаза. Убегающие, прячущиеся от него.

А вот теперь можно и отдохнуть. Дать даме поразмыслить над свершившимся и случающимся с ними.

****

В своей комнате вынимает телефон и читает: “Милый, я так по тебе скучаю!”

“Не больше меня”,– он-то, правда, вовсе не скучает, но было бы неплохо, если бы и на той стороне так же “скучали”.

“Тогда скоро встретимся!”– задорные смайлики

В ответ тоже смайлик, а в голове – “слава богу, не скоро”. Скоро ему совсем не хотелось!

…послушать благовест, что грохочет в моей груди

В этой мгле ничего кромешного нет –

Лишь подлей в нее молока.

В чашке неба Господь размешивает

Капучинные облака.

В этом мае у женщин вечером

Поиск: чье ж это я ребро?

В. Полозкова

Скоро. Встреча и правда случилась слишком скоро. Так не должно было быть. Не ждалось. Не думалось. Не предвиделось. А главное – не хотелось. Хотелось исчезнуть, как стереть ластиком девушку, оставить ее где-то в параллельной жизни, которая не доберется сюда, в жизнь настоящую, полную. Бьющую по нервам и разгоняющую кровь.

И этот приезд телевидения и спонсоров, инвесторов, рекламодателей. И знакомая улыбка между камерами, операторами, звуковиками, режиссерами, менеджерами и директорам. Подстава как она есть. Две жизни не должны смешиваться, хотя бы сейчас и здесь. Не предусмотрено его ТЗ к богу и небу. Неужели им, и небу, и богу, так трудно было учесть его пожелания к устройству мира?

– Прииивет! Не ожидал?!– ему на шею запрыгивает счастливое и юное, а он потерянно смотрит в насмешливое и взрослое.

И никакой поддержки или хотя бы сочувствия. Лишь характерный изгиб губ в циничной улыбке. И все. Она уходит. Темная медь волос покачивается в такт шагам, а шаг приспосабливается к ритму продюсера их проклятого шоу, который и притащил всю эту жизнь из другого измерения в их мир. И себя приволок. И висящую на Данииле Андреевиче девушку. И телевидение, чтоб им всем и по полной порции…

***

Для кого это она так старается, обсуждая со съемочной группой и ребятами грядущий эпизод?! Ну да, конечно, еще сильнее изогнись! Нет, от любви до ненависти не один шаг! Сейчас он ненавидит ее. И в ненависть из любви и вины за внезапно образовавшуюся девушку Даня вылетел пулей снайперской винтовки. И пуля мечется, кого бы убить: огненную стерву, которая зажигает на площадке, как в последний раз, или дебила, который приперся с кучей проблем на Данину голову, а сейчас следит за “работой” подчиненной и плотоядно лыбится. Интересно, часто ли одной пулей удавалось уложить сразу двоих.

Никогда оператор Шмелев не думал, что ревновать можно так осязаемо, жестоко, зверски и первобытно. Но вот же, нате вам, ревновал. Ревновал к каждой улыбке не ему, а другому, к каждому слову, даже к тому, как, отвечая на вопросы спонсоров, она чуть склоняет голову в сторону продюсера, ища поддержки и одобрения.

– Потрясающе! Она ему правда так нравится или у него от неизбывной любви к деньгам – перенос?– за спиной обнаруживается нежданная девушка, которая тоже следит за двумя по другую сторону его камеры и камеры собственного оператора, снимающего репортаж.

– Не говори ерунду!– отмахивается Даня.

При чем тут деньги? Этот идиот им сейчас всю съемочную площадку слюной закапает. На него даже не смотрят! Ну что за фантазии на физиономии?! Хотя на Даню тоже не смотрят, а он тут прицеливается, как бы эту дрянь развратную пристрелить силой желания.

Ну не совсем же она дура, чтобы спать с начальником, да еще женатым и многодетным? Или совсем? Или совсем не дура?! Кто ж не любит деньги! И на что только люди ради них ни готовы пойти! Дожился! Уже и мысли с девушкой одни на двоих. Главные герои только разные!

Пока Шмелев, погруженный в свои ревнивые метания, решал, в какой мере меркантильна его начальница, та материализовалась в полуметре от главного оператора и сладким голосом пропела:

– Даниил Андреевич, я, конечно, понимаю, что оторваться от любимого человека трудно, но все же работу никто не отменял.

Кивнула его девушке и ушагала от них, как и не было.

– Ладно! Потом договорим,– Даня рванул следом, наполненный чувством вины и облегчения, что не самому пришлось придумывать отмазки для побега.

Сбегать было приятно, словно грешник от покаяния. Чем дальше была девушка, тем становилось легче, голова прояснилась. Даже ревность как-то притихла, став фоновой.

Догнал Марину. И все, что услышал:

– Общайтесь, пожалуйста, после работы, Дань. Я все понимаю, но времени мало. Дел много.

И ничего более. Даже в тоне нет никаких эмоций. Только дело. Дело без конца. И лучше уж так, чем стоять и, ненавидя, обожать ее, не имея ни прав, ни оснований.

****

После первого блока съемок все расползаются кто куда. Дети готовиться к спортивным стартам и творческим конкурсам, Андрей Михайлович, спонсоры и телевидение –отсматривать материалы. Помрежа – к тем, кто отрабатывает спорт, Марина – по творческой составляющей. Дане бы тоже можно посмотреть, как лучше будет снять ребят, хоть на “веселых стартах”, хоть на “сцене”, но с собой никто из коллег не позвал и, кажется, никто не ждет его особенно. Пока Шмелев решает, податься ли ему в на стадион и успокоиться о Сережу, или же домучить себя до полной невменяемости, вдыхая на раскладном стуле вплотную притертые коленями к его ногам мяту и цитрус желанной кожи по правую руку от себя, обнаруживает, что девушка опять рядом.

– Я думал, ты ушла снятое просматривать со всеми?– удивляется Шмелев, глядя на корреспондента.

– Не нужна я там сейчас,– пожимает плечами его личная обуза.

“Ты и здесь ни к чему”,– мысленно гонит ее от себя Даня.

– Ну, сходи тогда на стадион. Вдруг повезет, Серега тебе интервью даст. Должен же он когда-то разговориться, может, красивая девушка простимулирует?– мужчина улыбается лукаво и легонько поворачивает журналистку в сторону спортплощадки.

Сергей Борисович был совершенно бесценным приобретением их команды, но один недостаток, по мнению пишущей и снимающей братии, у него был неисправимо ужасным: Серега не давал интервью. Никому, никогда, ни при каких условиях. А еще не завел соцсетей, не светил семью, не пиарил детей. В общем, был очень непростым персонажем, из которого инсайда не вытянешь, сколько не кружи. Тем и желанен был для каждого первого журналиста.

– Да уж конечно!– смех задорный, горячий, высыпается бусинками по воздуху.– Ваш Сережа – тот еще говорун. С него дождешься интервью, как же!

– Прояви мастерство! Первый, кому Серый даст интервью, получит премию от гильдии репортеров. Или что там у вас есть профессиональное?– хочется подтолкнуть девчонку в сторону стадиона и избавить себя от нее.

– Журналист года,– девушка оборачивается.– А ты тоже на стадион?

– А я, золотко, пойду слушать, как шипит на ребят недовольная их идеями Мариночка Сергеевна,– приобнимает хрупкое плечо и движет в буквальном смысле все упрямое маленькое тело в сторону стадиона.

– Это даже интересно. А можно мне тоже послушать, как шипит твоя начальница?

– Поверь! Это для очень сильных духом. С Серегой проще и спокойнее!– разворачивает и практически вталкивает журналистку на тропинку, ведущую к спортивной площадке.

Выдыхает. А зря.

– Ну, пошли что ли слушать, как я шиплю, и воспитывать силу духа!– сзади медовым голосом, который обдирает новые раны на душе.

Медленно оборачивается. Стоит. Красивая. Насмешливая. Злая. Недопускающая к себе и от этого особенно желанная. Хоть на край света, если позовет.

– Ты зачем девочку обижаешь, Дань?– до площадки со сценой метров двести. Можно бы и не отвечать. Не ее дело.

– Разве я обижаю?– ну, конечно, он обижает и понимает это.

– Не хуже прочих девушка. И к тебе привязана,– спокойно констатирует Марина.

– Не хуже… Но мне не нравится,– недовольно отвечает мужчина.

– И чего ж тебе для счастья не хватает?– он знает. И не “чего”, а ”кого”.

– Даниил Андреевич, не мне тебе объяснять: у нас сложный сезон. Давай не усугублять его трудностями в личной жизни любого плана,– Марина делает последние десять шагов, входя на площадку, где же во всю идет подготовка.

Шмелев молча следует за ней. Может, в конце концов она в чем-то права. Много ли той девушки будет на квадрат его жизни в этом году, чтобы так уж от нее шарахаться? Лучшего ему все равно не предложено. Маринка ясно дала понять, что в ее планы разборки с личной жизнью однозначно не входят минимум до финала этого года, а то и до окончания всех распланированных постпрограммных разъездов и шоу, а то и до весны.

А, может, с учетом того, что ему вряд ли будет до личной жизни в этом сезоне – освободить девушку от себя? Себя от девушки? Только тогда ведь совсем выморочит этой безразличной мятой и цитрусом, которая плечом в его плечо сидит сейчас на стуле вплотную к нему и жует очередную жвачку.

– У тебя есть жевательная резинка?– не отвлекаясь от просмотра подготовки ребят, женщина лезет в карман и вынимает упаковку.

При попытке возврата отмахивается: не до того.

– Оставь у себя… Ирочке нужно найти интересные ракурсы и планы. Не можем никак м ее в кадре получить заметной, все время мышонок. Понять бы как?

– Давай ночную смену сообразим?– смотрят детей уже вместе. Синхронно переплавляют увиденное в возможную композицию на экране.

– Давай,– соглашается режиссер.

Взрослые межполовые игры взрослыми играми, а работа работой. Съемки с зажимающейся, как только камера наводится на нее, Ирой действительно не “ах”. Марина такого не любит. Говорит, что этим они подставляют детей. Это их задача найти подход к человеку, который не привык к камерам, не умеет и не должен уметь играть на них. Перфекционистка с синдромом отличницы. Так что сегодня-то ночью они точно будут работать. Но даже работать с ней лучше, чем не работать, но не с ней. Да будет ночной затихшие безветрием темные деревья над головой, звезды. Все для него! Для них!

Сижу, говорю, и глаз с тебя не свожу

У сердца внутри боксер.

Молотит в ребро, толкает.

Изводит меня, костяшки до мяса стер.

А ты поглядишь – а взор у тебя остер,

Прищурен, глумлив – и там у него нокаут.

В. Полозкова

Съемочная площадка на “натуре”, окруженная летней ночной темнотой и шепотом полусонной природы – это красиво. Без всяких намеков. Это просто красиво. Яркий свет в объятиях сонной живой пустоты ночи. Они просто работают. Нет. Никогда и ничего у них не бывает “просто”. Они творят. Она-то точно, а Даня – на подхвате.

Сколько Шмелеву не трудился на одном "поле" с этой удивительной женщиной, но так и не получилось понять, как же она "видит". Не только и не столько кадр, а всю картину, весь комплекс эмоции, которую они создадут, и эмоции, которая появится в ответ. Иногда, бывало, говорила что-то совершенно непонятное для него, но, когда это непонятное реализовывалось картинкой, становилось очевидно – да, только так и надо. Только так и есть хорошо. Оттого Даниил Шмелев и не хотел никогда быть режиссером, хотя среди его сокурсников таких было не так мало. Ему не дано было видеть кадры за пределами картинки: одновременно, как создателю и как наблюдателю, как художнику и как писателю, снаружи и изнутри. Марина так могла, а он мог, почти без указаний, довести ее видение до идеального воплощения. И больше было не надо. Другого и не ждал от себя.

Когда-то давно, в одну из таких вот работ в дуэте, во время которой, ему показалось, что он не делал совершенно ничего, кроме как повторял за камерой ей ее же задумки, уверенный, что она и сама бы правилась, Шмелев посетовал, де нет от него никакой пользы. А в ответ получил:

– Ты стимулируешь правильные мысли. Без тебя трудно.

Так бывало и теперь: он оставался стабильно для нее хорошим катализатором. А уж она-то для него и вовсе была источником питания. Вместе им зажигалось. И все остальное, даже секс, было вторичным. Хотя кто ж откажется от хорошего секса? А у них он был хорошим. И все равно – не главное это.

Вот кружат они третий час по небольшому пятачку под светом незаконно горящих софитов (ага, режим экономии, ночью надо спать), то соглашаясь, то ругаясь, то пробуя новое, то отвергая идеи друг друга. И никакой усталости и желания прекратить. А перед отъездом он пил чай с девушкой. И через сорок минут понял, что надо или в постель, но не тут же, не среди съемочного рабочего дня, не рядом с совсем другой женщиной, или срочно придумать себе дело и отправить девушку “подождать” до отъезда.

Веселая журналистка норовила остаться. Можно бы было и оставить. Завтра выходной, но как представил, что после ночной смены придет в комнату, а там – она. Ну уж – нет! Не так он грешит, чтобы настолько мучиться!

– Марин, не отпускай ты меня завтра на выходной!– в одну из размышлятельных пауз говорит Даня.

– В смысле? Отдыхать надо, Даниил Андреевич, сезон длинный, силы еще понадобятся,– не отрываясь от собственных мыслей произносит шатенка.

– Не отпускай, если я тебе в силах нужен!– почти умоляет Шмелев.

– Дань, в свой выходной ты можешь делать что угодно и где угодно. Хоть здесь, хоть в другом месте. Что мне труд дисциплину нарушать из-за тебя? Положено отдыхать – отдыхай!– женщина снова медленно обводит взглядом площадку.

С минуту она стоит у камеры, присматриваясь, заглядывая в монитор, потом поворачивается, вглядывается в оператора и спрашивает:

– Дань, а ты ее совсем не любишь?

И вопрос этот такой хрупкий, что небрежным ответом можно сломать все, что за ним прячется.

– Совсем!– вздыхает мужчина.

– Тогда поезжай-ка ты завтра домой и поговори с ней. Что ты себя мучаешь и ее время зря тратишь?!– строгие глаза прячутся за темные ресницы.– Нет хуже для женщины, чем ждать безразличного мужчину и верить, что он однажды придет и захочет разделить жизнь.

– Осуждаешь меня?– Даня смотрит на эту нежную картину: сбившаяся на лицо прядь темных волос, опущенные вниз глаза, какое-то удивительное выражение лица, застывшее в складке губ, положении бровей, мышцах скул.

Было в его собеседницы что-то ностальгическое, юное, потерянное навсегда. И все же незабытое.

Марина медленно покачивает головой:

– Не тебя, положение дел, которое ты складываешь,– негромко отвечает женщина. – Честность – лучше, если ты хочешь как-то решать вопрос.

– Мне ее жалко, Марин,– невольно защищается Шмелев, оправдывая свое молчание.

– Ее?– горькая улыбка пробегает по губам и исчезает.– Ее ли, Данечка?

Женщина возвращается в центр площадки и неспешно поворачивается, обегая взглядом периметр, наполняя себя ощущением и пониманием картины завтрашней съемки, места Иришки, положение камеры.

Еще час работы. Ритм теперь другой. И общее настроение иное. Даниил Андреевич чувствует, что услышал больше, чем ему были готовы рассказать, хотя – что ему сказали-то? Прописную истину: живи и дай жить другим.

А еще он понимает, как на удивление мало знает о женщине, по которой не надышится. Почему она такая? Откуда то и дело проскальзывает неожиданная, то грусть, то жесткость, доходящая в иные моменты до жестокости. А то вдруг она будто сдается в своей внутренней борьбе с собой же, перестает сопротивляться, превращается в плавную, податливую женственность от кончиков ресниц до складок строгих костюмов.

Уже на выходе с площадки Даня сознается:

– Я думаю, а вдруг она меня сама бросит? Может же так быть?

– Она не бросит, Дань,– спокойно отвечает Марина.

– Почему? Ты же бросила,– словно повесил в воздухе бомбардировщик, наполненный смертью. Здесь шлюзы откроют или пролетит дальше.

– Она ведь не я, Данечка,– еще одна едва заметная улыбка с горьким тоном.

– Почему ты меня бросила, Мариш?– в жизни каждого человека бывают вопросы, которые однажды необходимо задать и повторять, пока не услышишь правдивый ответ.

– Дань, да какая разница?– пытается соскользнуть женщина.

– Разница есть,– настаивает оператор.

Он берет ее за предплечье, чтобы не пыталась бежать, ни телом, ни мыслью, ни словом. В ответ получает длинный взгляд-ад: горячий и безысходный, как у пойманного дикого зверя. Хочется отпустить из жалости, но он продолжает удерживать ее руку. Сам не знает – зачем ему и эта близость, и ожидание ответов. Может быть, между ними слишком затянулась пауза недоговоренности о прошлом.

– Даниил Андреевич, сколько твоей барышне годиков? Двадцать четыре или пять вроде? И выходит, что ты вон с молодой, веселой, свободной от любых обязательств, готовой построить свою жизнь от твоей, заскучал и готов сбежать, и пары лет не прошло. Что бы происходило со мной? Я давно не молодая, не наивная, неготовая приспосабливаться своей жизнью к чужой. Не люблю мучительных расставаний!

– Хорошо, что ты с потенциальной головной болью так не борешься! Ампутация головы, говорят, не очень улучшает жизнь!– фыркнул Шмелев.

А потом приподнял ее руку, перехватив пониже за запястье, и легко поцеловал костяшки пальцев:

– С тобой я бы не заскучал. Никогда!

– Это тебе так кажется,– усмехнулась Марина.– Пошли спать. А то у тебя-то выходной, а мне завтра работать.

Темнота проглатывает их, как только они заворачивают по тропинке в сторону жилого корпуса. Она впереди. Он следом. Как за путеводной нитью Ариадны идет Даня за знакомым ароматом духов. Почти дошли наощупь. Где-то тут совсем близко входная дверь, коридор и свет. Догоняет. Ловит за талию и бормочет на ухо:

– Никогда, никогда и ни за что не смогу заскучать с тобой.– Лицо щекочут пушистые кончики распущенных волос.

– Значит еще поработаем с пользой,– доносится в ответ.

В холле, вход в который открыт ее рукой, сочится тусклый свет ночников, оставленных в целях безопасности.

Мальчик, держись за поручень, мир не прочен

Как бы ты ни был точен и безупречен –

Вечности не оставят тебе на чай.

И не мечтай, что Бог на тебя набычен,

Выпучен, как на чучело, на чуму.

Как бы ты ни был штучен – а ты обычен.

А остальное знать тебе ни к чему.

В. Полозкова

Лежит и смотрит в потолок. “Счастливый” супруг после десятка лет брака. Что ж он натворил-то опять? За стенкой на кухне весело шуршит девушка. Теперь Даниил Андреевич чувствует себя и изменником, и предателем. Сначала изменил одной с другой, а потом предал вторую, не сделав то, что собирался и о чем она его попросила.

Смотрел на смыкание стены и потолочной плиты и представлял: вот вернется в их общий лес, на базу, встретит настороженно-пристальный взгляд. И заметит, как улыбка приветствия в нем сменится недоверием, потом пониманием, потом… презрением. Почему-то воображала именно такая последовательность. Она вряд ли ему что-то скажет. А он? Ну, а что ему останется? Будет работать. Улыбаться. Ловить ее близость. И теперь уже ни на что не рассчитывать и ни на что не претендовать.

Он же просил ее: не отпускать. Что ей стоило? Отправить молодого мужика к женщине, которая всегда готова и ждет? Железобетонный он что ли? Между прочим последний секс у него был с той, которая его сюда и сослала. Что она от него хочет?!

Тошно. Тошно, что он – бесхребетная скотина, ищущая себе оправданий и не имеющая силы сказать то, ради чего и ехал сюда. А теперь-то уже как скажешь? “Слушай, милая, мы тут так классно потрахались, а сейчас собирай манатки, отвезу тебя, куда скажешь, и не возвращайся! И да, все твои подозрения в отношении моей начальницы и меня – чистая правда, не знаю уж, с чего ты себе это надумала, но надумала правильно.”

– Дань, я подумала, что нужно новую когтеточку нашей кисе купить,– девушка легко проскользнула в комнату.

Совсем другая походка. Ему больше нравится широкий размеренный шаг. Придирка. Но тут уж кому что. Высокая женщина с напористым шагом интереснее тоненькой и милой летящепоходочной девушки.

– Да плевать ей на эти когтеточки,– переводит Даня взгляд на лениво развалившуюся у него между ногами кошку, которая совершенно безразлично и даже несколько надменно вылизывается.– Она все равно пытается драть стены и кресла. Лучше уж на ремонт оставить деньги, чем на очередную бесполезную приблуду.

– Кстати, про ремонт,– тут же подхватывает девушка,– у меня помрежа знакомый нашел отличного дизайнера интерьеров. Во вполне приемлемые деньги дизайн-проект делает. Может, пусть нам тоже что-нибудь придумает?

– Ну, пусть придумает. Узнай что почем,– только ремонта ему и не хватает в этом году!

Снова хочется сбежать куда-нибудь из дома. Кто бы ему сказал год назад, что он будет сбегать из собственной квартиры при полном внешнем благополучии, поднял бы на смех того шутника.

Они как-то так просто сошлись, что поверилось – все получится: и забыть о прошлой зависимости, и устроить хорошую личную жизнь наконец-то. Ну, как минимум понятную, без лишних сложностей. Такую, где тебя не осекают взглядом, стоит только руку протянуть не вовремя. Тогда еще подумал, что вот она – прекрасная будущая жена: мозг не канифолит, всегда рада ему, слушает так, будто он откровения божественной истины несет в мир, и сама не дура. Как там было: “Когда слушают, открыв рот, это приятно. Два дня. Потом хочется сказать: “Закрой, дура, рот, я все сказал!” Его два дня наслаждения собственной неповторимостью в глазах очаровательной женщины закончились. И раздражение сдерживать было все труднее. А конкретно сейчас Даню бесила и женщина, которая крутится по квартире, и женщина, которая осталась на работе. Обе ничего не понимали в его проблемах и трудностях.

Может же что-нибудь произойти на площадке, что ему позвонят и попросят срочно приехать? Пусть Маринка все точки съемок решит изменить, облажается его сменщик непоправимо и нужна будет срочная пересъемка или еще что-нибудь? Нет! Пусть ей срочно надо будет уехать, чтобы Сереге понадобился помощник. Прямо сейчас. На неделю. А он на смену! Господи, какой бред! О чем только думает? Взрослый мужик, а как дошколенок ищет какие-то предлоги, чтобы сбежать от злой училки… Да и куда бежать? Там, куда душа зовет, его встретит точно такая же недобрая… кто-то. Любимая, но недобрая. Нежалеющая. Зачем он вообще любит эту безжалостную женщину?

Шмелев понял, что сейчас по новому кругу зайдет на очередной виток одних и тех же мыслей. Выбрался из постели и пошел в душ. Из душа напрямую к шкафу с одеждой. И на выход. Вот уже и дом – не дом, а место, откуда бежишь. Права. Во всем права Маринка. Нельзя так жить. Нужно сказать все. Объясниться. Но не сегодня. Не по-человечески это: трахаться, а потом рвать отношения.

– А ты куда собрался на ночь глядя?– теперь без отчета и не уйти из дома!

– Поехал на точку,– чувствует, что глаза бегают, как у двоечника, которому велели показать дневник.

Девушка так молчит в спину, что он сейчас оглохнет. И начинает оправдываться, хотя его пока никто ни о чем не спросил.

– Смена умудрилась запороть завтрашний эфир! Марина рвет и мечет. Того и гляди, убивать начнет!

– И что ночью можно исправить по дневному эфиру?– логично. Поймала!

– Откуда мне знать? Она режиссер. Придумает что-нибудь,– натягивает свежую футболку и идет обуваться.

– Чувствую себя любовницей чужого мужа: ко мне приходят перепихнуться и бегут домой, к законной!– девушка читает монолог ему в спину.– Только я раньше думала, что законная – я!

– Ну, конечно, ты! Самая законная!– И вот на что он злится? Она права!

Сейчас вернется в локацию, а там – “законная”. Даже при том, что той “законной” совсем не надо этой законности. И тоже придется избегать вопросов, пусть и немых. Еще хуже. Теперь вот и туда не очень хочется.

До базы меньше часа дороги. Если повезет с пробками – часа два, но ему не очень везет сегодня. С самого утра. Сначала не мог придумать себе никакого дела в Подмосковье, чтобы не уезжать. Бродил бессмысленно по коридорам, пока в полдень не наткнулся на Марину.

Она лишь обожгла его коротким взглядом и дернула то ли в улыбке, то ли в сдерживаемом слове уголком губ. Ему послышалось в этом движении: “трус”. Он и был трусом. И тут же решил не быть. Поехал домой. Разговаривать по завету главной женщины своей жизни. И что в итоге?

Зашел в квартиру, а девушка вся в ожидании. Молнию на брюках ему расстегнула быстрее, чем двери закрыла. Ну и… Все произошло так, как и происходит у молодых мужиков после чуть ли не месячного воздержания.

Не задался день, в общем. Совсем не задался. Ничего не сделал, ничего не прояснил, ни для себя, ни для других, а вымотался так, будто мир спасал. Спать хочется.

По правую руку мелькнула вывеска какого-то придорожного отеля, читай, перевалочный пункт для дальнобоев и проституток. Но сил не осталось совсем, хоть между шлюхами и их клиентами, а только больше ничего не делать, ни с кем не говорить, ни в чьи глаза не смотреть.

Снял номер и упал на кровать. Где-то между домом и работой. Между любимой и любящей. Между безразличной и заинтересованной. Между той, которая пресмыкается, и той, которая презирает. Ну, или будет презирать, как только увидит его и все поймет. Соврать что ли? Временная передышка. В общем, завис между Содомом и Гоморрой. И ни туда, ни сюда нет характера двинуться.

В конце концов, кто она ему? Какое вообще у его начальницы есть право ждать от него разговоров с девушкой и как-то определяться? Что теперь ради этого сезона все положить на гильотину и терпеть? Их девчонки временами морят себя голодом и истязают всяческими экзерсисами, но то хоть ради победы и славы, да и будущего. А он-то ради чего прыгает выше собственной головы? Ради прекрасных глаз? Дала бы ему хоть какую-нибудь надежду!

Ну вот.. И что толку? Потолок поменял, а мысли под новой крышей те же! Кругами. Без выхода. Каково это любить тихих, нежных, податливых и все понимающих женщин? Он бы попробовал.

Даня с тяжелым вздохом накрыл голову подушкой и попытался заснуть, но именно сейчас, когда все приглашало в царство Морфея, спать расхотелось начисто. Мысли мотались по несчастным полушариям, не давая расслабиться и забыться.

А как только закрывал глаза, видел, как смеется Марина, щурится от его шуток или собственных слов, тонкими пальцами обхватывает стакан с чаем, когда вечером они разбирают прошедший день, внимательно вглядывается в него или Сережу. Своих единственных друзей в этом мире, как она сама говорит. Свою команду. И зачем только он в нее влюбился? Насколько спокойно было бы быть в положении их Борисыча. Хорошим друзьям прощают гораздо больше, чем любящим.

Мысль, достоин ли он быть другом такой, как Марина, почему-то в голову не приходила. Слишком Данечка любил себя, чтобы размышлять в ключе – не золотой червонец. С этой иллюзией своей бесценности в качестве друга оператор Шмелев и погрузился наконец в сон.

И когда вдруг ему казалось, что ей стало больше лет

Он любил ее пальцы своими переплести

И укрыть их другой ладонью.

Он не мог себе объяснить, что его влечет

В этой безлюдной женщине; километром

Раньше она клала ему голову на плечо,

Он не удерживался, торопливо и горячо

Целовал ее в темя.

Волосы пахли ветром.

В. Полозкова

Выскочил из сна, как из ледяной проруби. Ровно сорок минут, что младенец трехмесячный. В итоге понял: не уснет, и еще через сорок минут черный “Мерседес” подъехал к воротам подмосковной базы, спрятанной вместе со съемочными площадками между светлым березовым лесом. Мир спал. Тренеры, врачи, тем более дети давно уже видели десятый сон. Даня прокрался в свою комнату и только тут успокоился и выключился, как из розетки выдернули электроприбор. Очнулся в девятом часу утра от шума в коридоре. Выглянул, толком неразбуженный, за двери, чтобы угомонить разбушевавшихся ребятишек. И тут же увидел через проход такое же полусонное лицо Марины.

Она его, кажется, не ждала. И это правильно, он же после выходного. Обычно у них из “увольнений” приезжают прямо к началу подготовительных работ перед съемками. Улыбнулась. Коротко кивнула и исчезла в своей комнате.

Он был со всех сторон неправ. Зол на себя и на нее. И все же, когда эта женщина улыбалась, невольно заражался и отражался, начиная тоже улыбаться. В душе перетекало счастье, качая края. Того и гляди – сплеснется. Зашел в душ, подставил тело под колючие струи. Вода текла по лицу, смывая Москву и то, что осталось в ней. Хотелось петь и смеяться. Прижиматься плечом к острому плечу. Кружить с камерой наперевес вокруг ребят, делая что-то новое и интересное. Для нее. Для себя. Для всех. Держать за руку и смотреть, как свет софитов рассыпается мелкими искрами в кофейных горьких глазах.

Впрочем, за завтраком Даня решил, что глаза не кофейные, а цвета горького шоколада: темные, с горчинкой, но и сахаром внутри. К началу первого блока съемок уже был горячий шоколад. Марина вообще сегодня внезапно казалась такой, как была в те времена, когда он имел право говорить о себе и о ней – “мы”. Когда она после всех бюрократических кругов документирования их работы в новом месте или, смонтировав очередной цикл программ, обычно глубокой ночью, раздав остальных сотрудников их семьям, хватала его за запястье и тянула за собой к машине. Было смешно, сладко, а потом до забвения нежно или быстро и жарко. А дальше оставались только чувства: рук на теплой женской коже, кончиков темных волос в рыжину, лезущих в лицо, когда женская голова умиротворялась на его плече; ночи, прячущей обоих; тонкого аромата цитруса и какой-то травы, которой пахнут луга в Альпах.

Сегодня было почти так же счастливо от нее, как тогда. И хотелось ровно того же: прикасаться губами к макушке, перехватывать талию ладонями и шептать ей в самое ухо, шевеля локоны дыханием, что это пояс верности. И потом губами открывать замки ее тела, спускаясь все ниже и добираясь до самого нежного и чувствительного места. И снова тонуть в возбуждающем запахе естества, от которого дрожат поджилки и хочется одновременно кусаться, втягивать в себя, вталкивать себя все глубже, чтобы дотянуться до истока. Быть хищником.

Сегодня она была такой, что ни Москва, ни девушка, ни отложенный на далекое “потом” разговор не помнились. А брошенный в комнате телефон окончательно порвал всякие связи с домом. Даня не ждал ничего важного и ниоткуда. Он работал здесь. Охотился сейчас и на ту, на кого хотел в данный момент. А для этой добычи в нем была одна приманка – его труд. Так что трудился он, не жалея оборотов всех моторов.

– Ну, слушайте, Даниил Андреевич, сегодня как никогда хорошо. Почти гениально,– улыбка довольная и голос за его плечом, через которое она смотрит в монитор, звенит.– Какие же мы молодцы с тобой, Дань!

Раскидывает длинные руки-крылья и кружится, запрокинув голову. Ах, какая жалость, что на площадке столько народу, так хочется ее схватить и докружить уже полноценно, чтобы не чувствовала земли, летела над землей. А потом соскальзывала вдоль его тела, и останавливалась, когда губы совсем рядом с его губами. Вокруг в ответ на кружение главной женщины, смеются девчонки и парни их проекта. Марина заражает и заряжает, когда находится в духоподъемном настроении.

– Сними на мобильник бэкстейдж, скинем в соцсети,– просит Марина, направляясь к детям.

– Давай на твой. Я без телефона сегодня. Цифровой детокс,– любопытный взгляд аккуратно подведенных глаз, внимательных и всегда настороженных.

– Что так?– протягивает свой телефон, разблокированный, переключенный в режим видео.

– А кто меня может по каким важным делам искать? Все здесь, рядом. Когда-то же надо и без интернета пожить,– резонный ответ.

– Тоже правильно,– соглашается Марина.

Он с удовольствием снимает закадровую суету. Мельком видит, как на телефон начальницы безостановочно падают сообщения иуведомления отовсюду. Вот что-то от продюсера. Напрягается, но, кажется, и тут только работа.

Разворачивает камеру и переводит с гомонящих ребят на хозяйку телефона, стоящую к нему спиной и активно жестикулирующую в объяснениях чего-то важного одному из операторов. Кто-то из ребят тут же замечает самоуправство Шмелева, но его “страшные” глаза понимают правильно и тут же переводят взгляды на взрослых, которые не в курсе, что за ними следят и фиксируют.

За безобразием “охоты на “звезду” наблюдают уже все участники. Это-то его и губит. Марина понимает, что даже ее собеседник глядит не на нее, а куда-то мимо, резко разворачивается, замечает папарацци и… смущается:

– Ну, вот что ты делаешь?!..

И все равно, даже ругаясь, она светится. Отбирает телефон и легонько в наказание шлепает его ладошкой в лоб:

– Хуже детей, честное слово!

Быстро кладет смартфон на стол у мониторов, где отсматривают видео со всех камер параллельно, туда же отправляется снятое с руки кольцо с крупными выпуклыми украшениями. Означать этот жест может только одно: Марина исчерпала слова и пошла показывать то, что не могла донести. Даня еще помнит, что раньше на этих руках кольца появлялись только на презентациях и публичных встречах. В остальное время Маринка их не носила. А если надевала, то оставляла в кабинете или у себя в комнате. Все течет, все меняется. Прирастают аксессуары, нагружая образ. Делают изящную женщину корифеем.

Прежде она носила на съемках курточки-дутики, а в помещениях футболки, как любой из них. Теперь их сменили дорогие пальто и изящные костюмы. Словно добавляет себе массивности, стабильности и прочности нарядами и побрякушками. Возраста, что уж. Соответствие грузу популярности и авторитету. Эта маска все массивнее и менее живая.

Но на съемках Маринка – только Маринка. Все такая же подвижная, яркая, резкая. Увлеченная и вдохновляющая.

Оператор, с которым только что воевала женщина, бухается на стул рядом Даней.

– Все нормально?– интересуется хореограф.

– Точняк,– отвечает оператор и устремляет взгляд в монитор.

Парень совершенно без комплексов и почтения к чужим опыту и иерархии. Но Марина Сергеевна и для него авторитет. Сказала: “Иди и смотри”,– вот он и пришел.

Следующее, что видит Даня и даже крякает от сочувствия – это профессиональное и привычное движение, которым Исаченко подхватывает тяжелую камеру со стабилизатором и плавно движется, беря кадр, так, как хотела сама и не могла донести словами до сотрудника. Шмелев и без того знает, что Маринка идеально видит картинку и понимает кадр, но каждый раз удивляется, как точно, без подготовки она может пройти эпизод ни разу не допустив осечки.

Чуть больше, чем через три минуты, отсняв одним куском желаемый фрагмент, женщина так же привычно и профессионально сбрасывает оборудование на место, где взяла и неспешно движется к режиссерскому месту.

– Уяснил, что мне нужно?– интересуется у оператора.

Легкий кивок в ответ дает понять, что до парня доведена суть ее пожелания.

По окончанию съемки все довольные собой и проделанной работой наконец-то выходят с площадки. Марина, не глядя, берет смартфон и тут же углубляется в чтение сообщений. Даня по привычке кидает взгляд на стол и замечает откатившееся к самому краю кольцо.

– Марин…– озирается по сторонам, вокруг еще куча народу.– Сергеевна, вы забыли!

Подходит, берет женскую руку в свою и аккуратно надевает кольцо на палец. Долгое соприкосновение взглядами. Увидь же в этом знак! Пожалуйста!

– Спасибо, Даниил Андреевич.

Ресницы, как занавес прячут все то, о чем говорят глаза. Слишком много людей в их команде. И они слишком долго уходят, копуши ленивые!

– Нам нужна ночная смена!– негромко, но уверенно.

За волшебным веером ресниц все так же не разглядеть ответов на его предложение. Рука все еще в руке. Не стоит так долго думать, Мариш! Можешь раздумать! А нужно – надумать!

– Хорошо! – мир ты все еще вращаешься в ту же сторону? Продолжай движение! И только вперед. В ночь!

Серенады одной струной

Но в любви не как на войне,

А скорее всего как в тайной

Агентуре: предатель не

Осуждается, а случайной

Пулей потчуется во сне;

Ты рискуешь собой вдвойне.

В. Полозкова

Они все давно уже профессионалы. Каждый в случае чего сможет заменить другого на небольшой период времени. Даже Даня поиграет в режиссера. Маринка тягает неподъемные камеры. Сергей организует процессы. И все же они достаточно узкие специалисты. Все. Разве что вот… Марина. Марина в случае чего без любого из них обойдется. Лучше всего она умеет отходить в тень и показывать миру их, ее команду. Кто бы знал малоизвестного оператора Даню, если бы на любой церемонии и премии эта непосредственная женщина не тащила на сцену всех. По сто раз не повторяла имена. Настаивала и требовала, чтобы запомнили каждого. Утверждала раз за разом, что это они, именно они, все ее люди в тени, создают продукт, а не она. Мир, правда, не слишком-то верит в это, и все равно делает ставку на Исаченко. И правильно вообще-то. Любого можно заменить, а Марина останется: лицом, брендом, силой этой команды. Лидер – призвание, такое же, как любая другая гениальность. И тем удивительнее, что сейчас она никак не проясняет Данину ситуацию, хотя отправила его решать вполне конкретный вопрос и должна бы интересоваться тем, что произошло.

Шмелев пытается не думать о грядущем обязательно, от этого не деться, разговоре. И, когда удается совсем задушить червяка совести, становится особенно легко и безбашенно. Идеи сыплются как из рога изобилия. Даже их главная женщина дивится такой плодовитости хореографа:

– Даниил Андреевич, ты сегодня неудержим!– улыбается она.– Это свобода с вами, профессор Плейшнер, играет такую злую шутку?

– Именно!– сначала соврал и только потом понял, как легко ему далась ложь. Легче правды. Намного.

– А говорят, лучшие работники – семейные люди! Опять статистика нам врет,– еще одна фирменная усмешка от Маринки.

– Врет,– соглашается мужчина. И сам он врет. И плевать! Зато спокойно.

– Я бы попросил!– возмещается помреж.

У кого бы стоило занять правильных семейных установок, так у третьего в их неделимом тандеме. Двадцать пять лет брака. Трое умненьких и красивых детей. И ни одного не привлек мир шоу-бизнеса. Вот что значит хорошо прожить все то, что тебе отпущено. У Дани так не получается. наверное, и не получится. Он мечется внутренне, он занимается ерундой, он попросту нерешителен даже для того, чтобы стать счастливым, хотя мечтает лишь об этом.

– Сереж, кто-то и в нашем тандеме должен вписываться в статистику. Пусть это будешь ты!– с лица Марины все так же не сходит улыбка.

И зачем эта правда нужна? Чтобы она перестала улыбаться и начала смотреть холодно и давяще? Пусть здесь будет хорошо и счастливо. Всем. Ей. Ему. Отмахивается от сверчка-совести, который было начал зудеть над душой. Здесь он свободен. А там… Он освободится, в конце концов. Как-нибудь.

Если бы Даня всерьез поинтересовался законами физики и психологии, спросил у кого-то умного и взрослого про потенциальные возможности организма и среды, то узнал бы, что еще никому не удавалось зависать в прыжках надолго. Это возможно только на стоп-кадрах. Красивый, конечно, эффект в процессе демонстрации. публика замирает, ожидая продолжения. Сотни камер ведут съемку, чтобы показать, как ничего не происходит, но вот-вот случится. Да только лишь потому это возможно, что это миллионы раз повторенный один миг. Как только время сдвигается, все зримо начинает лететь еще быстрее, чем до остановки. Кино догоняет жизнь, иллюзия стремится стать истиной. Но об этом Даниил Андреевич не думает. Сейчас он взлетает только: не чувствует ни неправильного отталкивания, ни слишком низкой высоты. Боль – потом. У него стоп-кадр. Когда еще запустят движение дальше. Статичные кадры перещелкиваются и не дают свалиться и переломать душу. Себе. ей. Им.

База молчит предночью. Двое на площадке неспешно осознают свои возможности и невозможности. Все то, что они сейчас делают – не про творчество. Рутина. Бег от момента до момента. Вписаться в хронометраж так, чтобы у зрителя замерло сердце, он поверил происходящему до конца, проникся каждым, кто окажется в кадре на короткие мгновения или станет центром сюжета.

– Нет, Дань! У нас зритель заснет от этого долгого прохода! Ну, ты что?! Давай как-то попроще и в лоб. И не забывай, что у нас в кадре должны появиться еще логотипы спонсоров в этом месте. А ты собираешься три минуты показывать подход к герою. Нет, вообще – нет.

Резко махнула рукой, чуть не заехав по какой-то декорации. Разрушительная женщина! Единственное, чего нет и никогда не было в Марине – плавности. Задор был, энергия, искра, но вот та манкая прелесть женщины, которая проявляется в кошачьей пластике – нет. От этого внешне гладкая режиссер кажется сложенной исключительно из углов и ломаных линий в каждом движении. Всегда неорганична в движущемся кадре со своей тяжелой походкой, взмахами длинных рук, короткими птичьими поворотами головы. И в жизни она, подобна своему телу, вся из углов, изломов, прямых. Если б не улыбка и мягкий каскад волос в прическе, вовсе казалась бы неприступной ледяной глыбой.

Но глыбой-то она как раз и не была. Внутри всех этих линий и углов плескалась горячая до обжигания каждым вдохом лава. И, попав в ее эпицентр, нельзя уже остаться самим собой. Прожжет тебя насквозь. Изменит. Научит терпеть самый большой пожар и любить его. Так и прикипаешь к ней, обжигаясь, то внешним льдом, то внутренним пламенем. Некоторые не выдерживают количества ожогов и уходят. А потом все время вспоминают, как прикасались и болели в ее ледяном пожаре.

Вот и Даню окончательно приперло слишком ровным теплом и слишком приятной прохладой. Хотелось обжигаться и обдираться. Только так почему-то получалось творить. В сытости и покое было тоскливо и нетворчески. И сколько себе не говори, что профессионализм не требует прикуривания от энергии этого самого творчества, а не выходило. Серел мир. опрощался до ровной застиранной тряпки неразличимых эмоций. Хотелось гореть. Если раз зажегся, потом всегда хочется только так. Этого и ищешь.

Сейчас он обжигался о ее движения. Взгляды. Случайное прикосновение пальцев к его рукам. И понимал, что слишком давно не обжигался губами о губы. Пальцами о позвонки под матовой кожей. Языком о дорожку от шеи до пупка, протекая между грудями. Слишком давно. От этого мотор фантазии работал на повышенных оборотах, создавая то, что даже сама Марина называла “почти гениальным”. А вся “гениальность” прочно опиралась на недоступность при близости.

– С тобой и правда сегодня работается особенно здорово. Неужели настолько все было плохо дома, Дань?– Женщина неспешно направляется к выходу, огибая съемочную площадку по периметру.

– Неплохо,– Шмелев идет сзади и взглядом медленно чертит невидимую линию вдоль такого же невидимого под кожаной курткой позвоночника, останавливаясь на ягодицах круглых ягодицах, обтянутых денимом джинсовой ткани.,– Просто она – не та.

– Удивительные вы, мужчины, создания,– покачивает головой Исаченко.– Понимаете, что “не та”, но продолжаете встречаться, жить, строить планы. Зачем?

“Ремонт”,– промелькнуло в голове у Даниила и угасло, чтобы не портить настроение.

– Какие интересные вопросы сегодня тебя занимают,– резче, чем сам думал, отвечает Даня.

– Наверное, потому что я сама всю жизнь была вечно “не той” для всех,– она не поворачивается к нему, а по голосу не очень понятно, с каким чувством произносятся эти слова.

– Это все были не теми,– ответ возникает сам собой, как всякая искренность всегда убийственно точный.

Марина резко оборачивается:

– Комплименты тебе сегодня тоже удаются, Данечка.

Вот зачем женщине нужен рост! Чтоб резко повернуться и обжечь мятным дыханием губы того, кто рядом. И за этой мятой потянутся, словно магнитом, навстречу, в соединение. Он ее целует так, как никогда бы не смог целовать “не ту”, потому что эта женщина “та” и даже “та самая”. Ладонь, забирающаяся под тяжелым каскадом волос через щеку на затылок и шею. Держать рядом, не отпускать. И особенный  – ее руки, проскальзывающие под его куртку и обнимающие за талию.

Справа свет от прожектора, слева мрак ночи. Они – между. Ничего не видно, но слышен хруст распускаемых молний: куртка, жилет под ней, дальше не подобраться, плотно облегающая тело майка. Забирается под тканью через горячий вздрагивающий живот вверх, ощущая непознаваемое так давно тело. Тоже – “то самое”. Маленькая грудь, прижатая спортивным топом. Вздернуть вверх кусок ткани и утопить в руке. Чувствовать, как о центр ладони трется возбужденный сосок.

Как пытается сбежать от его поцелуев мятное дыхание:

– Дань, мне надо подумать!– тихий шепот ему в шею.

– Солнышко, разве об этом думают?– подталкивает к утонувшей во тьме переборке посадочных мест для участников, прижимает бедрами. Через два слоя джинсовой ткани, которые плотно притираются друг к другу в области бедер чувствуется, что ей предлагают в комплексе ощущений.

Грудь уже обнажена полностью и накрыта обеими руками мужчины. Пальцы перебирают соски. Глаза сами собой закрываются, чтобы отдаться коротким разрядам, бегущим из кончиков груди в низ живота, где плотно прижато мужское тело.

– Я не хочу ошибиться, пожалуйста!– это мольба о пощаде, о возможности дать ей шанс сделать иной выбор. С учетом всех рисков, о которых сейчас думать просто нечем, так как мысли стекли к точкам, где движутся мужские пальцы и ощущается тяжесть чужой плоти.

– Хорошо,– сбивчивый от такого же неровного дыхания, как и у нее, ответ.– Только, пожалуйста, Мариш, не ошибись!

Он сам опускает плотный топ, майку, стягивая так, чтобы была видна ложбинка между грудями и на прощание ныряет туда взглядом. От напряжения, не получившего разрядки, в теле все звенит, и каждый шаг отдается дискомфортом. И все-таки он отпускает ее. Может быть, в том числе и потому, что понимает, надави чуть сильнее, и эта женщина начнет биться за свою свободу, в первую очередь за свободу от собственных желаний, порождающих страхи.

По комнатам расходятся молча, даже не пожелав друг другу спокойной ночи. Какой уж тут покой, если он знает, что она за противоположной дверью? Ледяной душ на ночь чертовски бодрит. Уже в постели берет телефон. И Москва возвращается пропущенными вызовами и отправленными сообщениями. Ну как же! Нужно же обсудить дизайнера и ремонт! Эротические мысли убивает лучше брома, и сама тема, и та, кто ее принесла. Скидывает с экрана все сообщения, не открывая ни мессенджер, ни соцсети. Пусть считает, что сегодня ему было не до интернета. Ему и впрямь не до того. Откладывает телефон. Надеется забыть про московскую жизнь в мыслях о той, что бурлит здесь и сейчас.

Странно, что Марина могла быть для кого-то “не той”. И чего только не хватило мужчинам в такой как она? Уж в такой-то? Ну, и хорошо, что все были дураками. Ему больше достанется!

Я зайду к тебе выпить кофе. И умру у твоих подошв

Вот поэтому взгляд твой жаден

И дыхание – как прибой.

Ты же знаешь, Он беспощаден.

Он расплавит меня тобой.

В. Полозкова

Ее второй день нет на съемочной площадке. И все не так. Но ничего не поделать. Большое начальство возжелало плотного общения с начальством поменьше. Им, ее команде, достанется только выжимка этого общения, без эмоций лишних и точно без всех особенностей коммуникации, которые выматывают душу. У каждого своя работа. Зачем рассказывать всем подряд о том, что тебе было трудно. Она не любит жалобщиков, и сама лишний раз не жалуется.

Даня временами представлял себе лицо Маринки, спорящей с кем-нибудь в очередном аскетично-дорогом кабинете или же наоборот – в безразлично роскошных интерьерах. Маломимичное внешне, но при этом все тонко пронизанное мелкими штрихами эмоций, и фирменное “ну, слушайте…”, с которого она начинает оспаривать чуть ли не каждое утверждение, что ей не по нутру. Шмелев улыбнулся. Как же сложно быть холодной, когда ты такая горячая!

Они с Мариной спорили мало, но когда и если спорили, то Даня понимал, что в ее аргументы он вплющивается словно в кирпичную стену толщиною в метр. Этакое не сдвинешь. Максимум – разобрать по кирпичику. А это время, усилия. И не факт, что раствор, на котором держится стена, позволит оторвать кирпичи по одному. Наверное, эта умная женщина много в чем сомневалась, но сомнения находились за пределами профессиональной деятельности. Тут она всегда была на своем месте и в своих силах.

– Марина, почему сейчас мы видим такой расцвет подростковых реалити-шоу на нашем ТВ?

– Потому что я открыла “ящик Пандоры”?.

Она, конечно, подшутила над незадачливым журналистом, который закладывал примерно такой ответ в свой вопрос. И объяснила, и про психологию юношества, и про удобный формат, и даже про то, что все мы любим смотреть в замочную скважину. Грех лишать людей такого удовольствия, тем более оно затягивает. Но так ли шутила? Ведь, что ни скажи, а кто-то должен был рискнуть, начать это движение, зацепить публику: и не только детей, что относительно всеядны, но и их родителей. Сделать шоу не тем, что было раньше, не столь крикливо-одиозным, а тонким, капающим в сердца светом. Потому никому и не удается повторить их успех. И им без нее не удастся. Большой проект маленькой женщины.

Насколько нелегко давалось движение вперед в неостанавливающейся медиа-среде неостановимой женщине можно только догадываться. Но на старых фото и редких видео заметно, что даже всем теперь знакомая “улыбка от Марины” порой становилась вымученной и усталой. Можно было не любить их “главного по финансам”, но он дал то незаменимое и важное, чего никто другой не смог бы дать – покой. Маринка перестала метаться между спонсорами и жить в состоянии подвешенного на тонкой ниточке груза: одним движением отрежут, и лети вниз, на дно.

Вот вопрос: достаточно ли в Марине благодарности, чтобы оплачивать ее ролью любовницы? Даню затрясло от одной мысли. Представить, что их директор целует те же губы, что и сам Даниил Андреевич предпочитал любым другим, обнимает за талию, проводит пальцами по внутреннему краю голых лопаток, прижимает к себе за бедра… Как вообще можно низвести такую женщину до пошлой роли любовницы несвободного мужика? Как ни странно, тот факт, что и сам он сейчас предлагал ей примерно ту же роль, в голову не приходил. У них все иначе. И вообще – другое дело. Это же любовь!

Вернулась их королева раскадровки к полуночи. Заострившаяся от того, чем ее встретила Москва. Проходя по кухне, автоматически положила Дане на плечо руку и потрепала коротким движением. Он успел поймать ее ладонь на взлете и, заглянув в глаза, спросил:

– Все нормально?

– Более или менее!– улыбнулась остатками внутреннего света женщина.– Кофе хочу.

– Ночь на дворе, а ты кофе пить,– Даниил не отпускает ее запястье, счастливый, как щенок, в дом которого вернулась любимая хозяйка.

– Все равно бессонница,– отмахивается Марина,– хоть нормальной работой займусь.

Звякает посудой, ищет кофе. Случайная “семейная сцена”. Так успокоительно и хорошо, что в этом состоянии жаждется потонуть. В мяте, цитрусе, цветах, запахе кофе.

– Иди-ка ты к себе. Отдыхай!– Даня, вынимает из рук женщины ложку и пакет с кофе.– Я тебе принесу твой кофе в комнату.

В ответ еще раз его потрепали по плечу, одарили утомленной улыбкой и негромко обрадовали:

– Ты мое счастье!

– Сама ты… счастье,– пошутил оператор и занялся ночным кофе.

Душа пела, танцевала что-то томное и страстное. И нежное. И любящее. Танец был красивым, сложным, "почти гениальным". Наполненным кофейным ароматом.

За то время, что он возился с кофе она успела сходить в душ и переодеться в мягкое-домашнее, так что “семейственность” ночной встречи стала еще осязаемее.

От вкуса кофе женщина чуть заметно скривилась:

– Вкусный, но у меня кофе уже в затылке плещется,– пояснила свою реакцию Дане.– Боже, прими за лекарство.

– Тебе бы все же поспать, а?– снова предлагает мужчина.

– Неплохо бы, конечно,– соглашается Исаченко.– Но меня пока штормит нашим руководством. Буду направлять шторм в созидательное русло. Если повезет, часа через два успокоюсь. Еще успею поспать.

Сильная слабая женщина. Даня тихонько поправляет падающую ей на глаза прядку густых медовых волос. Забирает чашку с кофе, отставляет в сторону и прижимается к губам поцелуем.

Она неожиданно сразу сдается и приникает к нему. То ли успела что-то решить про них, то ли просто от усталости поддалась единственному простому и созидательному порыву.

В комнате горел яркий свет, тела в нем отливали легкой белизной дневной лампы. Мужчина вел танцевальную партию любви, женщина следовала, добавляя красок в простые движения жизни. Когда замирала пальцами на его груди, обхватывала ладонями бицепсы на сильных плечах. Притормаживала бедрами, прижавшись к направляющему ее телу. Чувствовала губами соль и горечь. Кружила языком. Скользила сначала вниз вдоль, потом руками от колен до ягодиц вверх. И все это время губы ее дразнили и баловали. И мстил он ей так же безостановочно и требовательно, радуясь ярком свету, при котором ничего нельзя было скрыть, ни физически, ни душевно. Ни нервно сжимающихся пальцев, когда он входил, ни приоткрытых губ, закусываемых в такт нарастающему желанию, ни широко раскрывшихся глаз с полностью потерявшейся в зрачке радужкой за секунду до того, как она вздрогнула и низко застонала в освобождающем наслаждении. Он спешил за ней в собственный финал, чтобы уткнуться носом в шею и добирать любви, приходящей следом за страстью.

На прощание, покидая ее тело, оставляет влажную дорожку поцелуев от ключицы до вершинки груди. И идет выключать свет. Во-первых, чтобы она все-таки уснула; а во-вторых, чтобы не смотреть в ее честные глаза своими глазами предателя.

Вернувшись, прижимает крепко расслабленную теплую женщину и приказывает:

– Спи!

Долгий вздох. Ответные объятия. И тишина, в его половине ночи разъедаемая ржавчиной лжи.

Фатума план утрачен

С новыми – не забыться,

Новых – не полюбить.

Мне без тебя не сбыться.

Мне без тебя не быть.

В. Полозкова

Второе утро он выбирается перед рассветом из теплой постели, где оставляет теплую женщину досыпать. И все прошлый день внутри плескался покой, то накатывая прибойной волной, то откатывая. Все было правильно. Он это чувствовал. Здесь. С ней все было правильно.

Именно поэтому Даниил сегодня с утра пораньше собирается ехать в Москву. Все-таки закончить неправильное, чтобы осталось лишь верное. Он, конечно, скотина, но не полная. Еще можно все исправить так, чтобы звезд встали верно для них с Маришкой и не мутилось будущее ошибками.

Хватает телефон, в который уже больше суток не заглядывал даже. Сбегает к автомобилю. И отъезжает по направлению столицы. Всего через час, час с небольшим он окажется дома, а через три часа, пусть – четыре, будет решено и определено будущее. Девушки в нем нет.

Ее, конечно, жалко. Жалко, что он ввязался в эти отношения, зная, что привязан совершенно к другой. Его, само собой, не украшает. Ну, так тем более, отлично, что придет и отпустит неплохую девушку искать свое счастье.

Паркуется возле дома и полубегом поднимается на этаж, игнорируя лифт. Не такая уж у него плохая форма, почти не задохнулся, забегая на двенадцатый. Ключ в замок. Ну вот, родная прихожая, которую еще мама с папой делали. И зачем этому ремонт? Ладно, да, дерет кошка обои. Обои-то, наверное, и стоит поменять, а больше – зачем?

Дома тихо. Оно и понятно. Семь утра всего. Нормальные люди спят, максимум начинают просыпаться. Заглянул в комнату. Никого. В спальню – аналогично. Даже в душ – и там пустота. Неужели молитвы могут сбываться вот прямо так: ррраз – и девушка исчезла, как и не было. Он, конечно, романтик и много во что верит, но не в такое.

Открывает наконец-то сообщения в мобильном. Сколько же всякого насыпалось-то за пару дней. Листает чат с девушкой. В основном ее изумление, что Шмелев пропал куда-то, возмущение, что ей нужно посоветоваться по дизайн-проекту, а в конце предупреждение – ее не будет дома до послезавтрашнего утра, то есть до завтрашнего уже. Работа. Выездной репортаж. Вот и поговорил! Да что ж за судьба-то такая?! Ну, не смской же ее бросать?!

Быстро пишет в чат:

– Надо поговорить. Как вернешься, приеду!

В ответ тишина. Либо еще спит, либо уже на работе. Мужчина тут же переключается с чата с девушкой на совершенно другой. И слова туда отправляет совершенно другие. И настроение. И обещает вернуться и привезти того, чего она хочет.

Второй чат еще тоже спит. Пусть отсыпается. Ей полезно.

Спокойно забирается в собственную ванну, расслабляется, чуть не засыпая. Впереди день покоя и домашней тишины. Может, с друзьями куда-нибудь завалиться? Не хочется. Он бы пошел к школьной подружке Даше, но слушать о ее очередной попытке избыть сто лет как почившую в бозе любовь к очередному идиоту не хочется. А у Дашки другой любви вообще не бывает. находит себе какого-нибудь Иванушку-дурачка и, как у женщин это полагается, начинает активно любить. Завела б нормального парня… Нда… Он вот завел. Нормальную. Теперь не может встретить, чтобы вывести из своей жизни. Можно к двоюродной сестре завалиться. Любил малявку, на руках, можно сказать, таскал, пока сама бегать не начала. Сначала за ним, теперь – от него. Ну, так казалось. У Варьки куча дел всегда. А когда все же находит время на незадачливого кузена, смотрит пристально и всегда все понимает. Вот и сейчас внутренним сканером что-нибудь сканирует, лишние выводы сделает. Будет про себя осуждать. Или что она там внутри делает, когда не понимает его поведения?

Выбрался из горячей воды, прошлепал на кухню, сварил кофе. Почесал кошку за ухом.

Девушка на его сообщение ответила вопросом, не случилось ли чего. Успокоил, хотя случилось ого-го сколько. И все это ей не понравится. Но опять же, не для мессенджеров разговор.

Неожиданно для самого себя полез разбирать семейную медиатеку: пластинки, бобины, кассеты, диски, флешки, карты. До чего дошел прогресс. Надо бы все оцифровать, лишнее выкинуть. Раритетное и любимое оставить. В конце концов, зарылся в звуки, как библиоманы в тексты и пропал. Музыка потащила за собой в новую вселенную, создаваемую ежедневно и ежеминутно, каждым тактом и нотой.

Родители, люди творческие, с музыкой дружившие плотно, практически жившие в ней, создали потрясающий мир, который с детства наполнил жизнь Дани. В нем играл джаз, стенал блюз, силой разливалась опера, насмешничала оперетта, и кружил мюзикл. Музыка – это особенный мир. И если ты хоть раз туда попал полностью, уже не выбраться.

Отсыпающийся чат проснулся на Дженис Джоплин. Спросил: как дела. В ответ получил аудиодорожку записи. Поделился кусочком своей аудиовселенной. Одобрили. Пожалели, что сейчас не в этом море звуков. Пожелали хорошего выходного и вернуться бодрым. До вечера сидел в мире нот и гармоний. Сколько разобрал – непонятно. Больше навел бардака, но было хорошо. Беззаботно.

Беззаботно перед сном пожелал спокойной ночи в оба чата. Получил ответы. В важный признался в любви. Ответили улыбающимся смайликом. В обязательный больше ничего не писал. Спать – так спать.

Утром мурлыча что-то из вчерашнего и, поглаживая кошку, неспешно собрался и выехал на работу. В душе ничего не скребло. Все, что мог для правильного решения, он сделал. Можно сказать уже внутренне расстался с девушкой. Вопрос технических деталей.

Утренняя съемка пролетела на междучувствах: вчерашняя звуковая шрапнель, сыпалась из души в кадры и образы, движение камеры и ракурс; мята и цитрус наполняли воздух рядом, Мир кружился волшебно и ярко, как в раннем детстве или при первой любви. Всем было хорошо. А ему-то и вовсе лучше всех.

Убежал отсмотреть, что наснимали в тишине. Вернулся вниз… И умер.

Никогда, никогда не входите в картину, где две женщины, считающие, что вы с ними, встречаются. Они ничего не скажут, а вас разорвет. Даню именно что разорвало и прибило к месту одним резким движением кувалды.

Марина улыбалась и что-то уточняла у его девушки. Потом развернулась. Увидела оператора и так же, улыбаясь, произнесла:

– Поздравляю с началом ремонта! Ты, я смотрю, трудностей не боишься.

И ушла. Даже не злая. Просто сразу чужая. Одним мигом.

В голове пронеслось: “Не успел”. И теперь уже, кажется, навсегда.

Пусто. Ни противостоянья, ни истерик, ни кастаньет

Жаль. Безжизненно, безнадежно.

Сжато, сожрано рыжей ржой.

Жутко женско и односложно:

Был так нужен,

А стал

Чужой.

В. Полозкова

Даниил Андреевич стоит на пороге собственной квартиры и истерически ржет. От любимого жилья остались стены и то, кажется, не все. Полторы недели между коротким “исчезни” одной с попыткой догнать вторую и этим возвращением девушка времени зря не тратила. Шмелев по-настоящему зауважал свою оставленную личную жизнь. Вот это характер! Какому-то счастливцу обязательно достанется такая огонь-женщина. И это все-таки по-человечески: он врал и портил жизнь ей, она ему отомстила, разбомбив при помощи строительной бригады, жилище! По крайней мере, это точно лучше, чем полное безразличие Марины. Хоть бы по физиономии врезала. Он бы знал, что ей не все равно!

Мадам Исаченко просто построила китайскую стену между ним и собой. Из-за этой стены периодически прилетала информация исключительно делового характера. Ни словом, ни взглядом ему не было сказано, что он свинья, мерзавец, гад и просто мудак. Ну что-то же человеческое она должна испытывать?

От вида порушенного жилья стало легче, потому что это хотя бы говорило, что он был и все было. Глядя на Марину, складывалось ощущение, что ему привиделось в кошмарном сне все, включая поцелуи ночью на площадке и страстный секс в день ее возвращения с деловых баталий. Да любой страстный секс, в любой вечер. Другого у них и не было.

Догнав ее в тот день, он попытался что-то объяснить. В ответ получил:

– Дань, все это, безусловно, интересно, но у нас работа, которая не терпит отлагательств. Давай вместо этого отложим все беседы частного характера на более свободное время.

Вечерами ее двери были закрыты на замок. На стук ответа не следовало. Ночные смены? Даже не смешно. “Спасибо, у нас все хорошо, ночью нужно спать”.

Утерев истерические слезы, набрал бывшую с рабочего. Понадеемся на профессионализм, что не позволили ей забанить номер оператора группы, к которой команда светских сплетников-журналистов приставлена на контрактной основе. Во всех соцсетях, мессенджерах и по личным номерам его, естественно, заблочили. Вызов прошел. А через долгие десять гудков он и голос услышал:

– Если это не по работе, то я кладу трубку, Даниил Андреевич!

– Это не по работе, но погоди!– торопится Даня.– Хоть скажи, кому кошку отдала и где мебель?

– Записка на столе. Все найдешь.

Голос тоже холодный, но хоть человеческий, то есть сердитый.

– Спасибо тебе,– он умоляет ее и слышит эту мольбу.– Прости меня. Ты правда классная!

– Я рада, что ты так высоко меня ценил. Жаль, что демонстрировал прямо противоположное!– что-то дрогнуло в интонациях

– Прости, я козел! Я знаю! Ты во всем права!– ну, неужели совсем не договорится с ней?

– Отлично! Меня это утешит!

И дальше гудки. Шмелев глубоко вздыхает и идет на кухню, читать, куда изобретательная девица распихала его мебель и домашних питомцев. Смотрит на ободранные до бетона стены. Понимает, что как никогда органичен внешний и внутренний мир.

В итоге спит он на надувном матрасе, купленном в первом же интернет-магазине, где согласились организовать доставку день в день. Умывается в единственной оставшейся раковине. В квартире нет ни кухни, ни ванной комнаты. Слава богу, его пожалели и оставили унитаз и рукомойник в туалете. Там теперь и приводит утром себя в божеский вид. Завтракает в машине взятым на вынос из Макдачни. И даже не пытается решить проблему с ремонтом. Ему плевать. Вот кошку бы надо забрать, хоть какая-то родная душа.

Уже четвертый день как они в Москве. И ничего для него не поменялось. Работа. Дом. Марина исчезает, как только он пытается перевести темы с рабочих на личные. А с завтрашнего дня и вовсе ее не будет. Улетает к семье. Он пытается ей сказать, что так нельзя, а на него смотрят пустым взглядом с полным непониманием и говорят лишь про работу. Вот так и выясняешь, что безразличие – самое жестокое наказание. В отличие от бывшей девушки, она его нигде не забанила и не заблочила. Хоть испишись и изизвиняйся. В ответ – тишина!

Сегодня все по кругу. Съемка, отсмотр, монтажерка. Работа. Работа. Летучка после в ее кабинете. Всем спасибо. Все свободны. Шмелев пытается задержаться. У Даниила Андреевича еще есть вопросы? Подождите, ребят, не уходите, обсудим вместе. Ах, ничего важного? Ну хорошо, до встречи через час.

Но если что-то выяснять, то сейчас. Отпуск – еще десять дней молчания. А молчание полностью невыносимо. И все невыносимее с каждым часом. С полпути в монтажную студию возвращается, бросив коллег. Входит без стука. Требует ожить и хоть что-то ему сказать. Напарывается, как на нож, на ледяной взгляд.

– Даниил Андреевич, я же ясно сказала, что все сложности с личной жизнью должны быть отложен до конца этого сезона!– лед, металл, пыль далеких планет и метеоритов. В общем, ничего даже отдаленно напоминающего жизнь в голосе.

– Ты планируешь до мая делать вид, что ничего не случилось? С ума сошла?– его трясет от злости и возбуждения.

– Я планирую попросту не вспоминать об ошибке, которую допустила, и не обсуждать ее с тобой,– вот так вот просто. И говорить не о чем.

– Я полагаю, что ошибку совершил я!– настойчиво утверждает Даня.

– Нет. Ты совершил подлог. Соврал и придерживался своей лжи,– все так же безразлично констатирует начальница.– Я поверила и ошиблась. В тебе. В своем понимании того, что видела. В наших отношениях. Я учла этот факт. Приняла его к сведению и в дальнейшем обсуждении смысла не вижу.

Ну что же, она жестока, но при этом права. Он и впрямь не ошибался, а сознательно врал и недоговаривал, чтобы получить то, чего так хотелось. И этим его сейчас избивают. По делу.

– Марин, это нечестно!– а что еще он может сказать? Она права во всем, но это же тупик. Рабочий тоже. Как работать при таком недоверии и пустоте между ними?

– Как ты будешь со мной работать при таком отношении?– он надеется ее увещевать ее же методом – через работу.

– Печально, Дань, что об этом ты не подумал, затевая все то, что устроил,– вздыхает женщина за письменным столом.– Иди, работай. Как-то же две недели справляемся. Так и дальше пойдем. Другого пути все равно нет.

Шмелев выходит. Аккуратно закрывает дверь. Делает два шага в сторону рабочего места и от всей злости на себя и происходящее пинает кроссовком стену. Тихо скулит от жуткой боли в отбитом пальце. Лишь бы не перелом! И, хромая, продолжает путь к себе. Ждать ужаса вечерней съемки.

Теплым ветром, из-за угла, целовать тебя нежно в челку

Мне бы только не ляпнуть в шутку —

Удержаться и промолчать,

Не сказав никому, как жутко

И смешно по тебе скучать.

В. Полозкова

Работает уже пятый день без нее. Как сумасшедший. Как сама она работает постоянно и безостановочно. Раньше всех приходит на съемочную площадку. Уходит последним. В выходной в конце концов тоже оказывается на работе. Если уж он не смог подарить и разделить с ней счастье, то разделить общие победы, успехи и подарить лучшие из них ей – он может.

Непроходящее, а все более нарастающее ощущение пустоты. В воздухе не чувствуется знакомых духов, не слышен голос, в котором, как на глади зеркала, висящего сотни лет на одном месте, появились тоненькие ниточки-трещинки, делающие всякое отражение немного нереальным, виньеточным.

Старший и опытный помощник режиссера молча наблюдает его деловую истерику. Ничем не выдает своего отношения почти неделю. Просто следит. И Даня это чувствует. К концу пятого дня, когда после вечерней съемки Шмелев в очередной раз закрывается в монтажерке в какие-то наброски и правки, не выдерживает даже Сергей.

– Трудолюбие, Даньк, конечно, похвально. И это точно лучше, чем пить водку и шляться по бабам, но все-таки не забывай, что вокруг тоже люди, а не машины. Впереди целый сезон, а ты их выматываешь так, словно финальное шоу через месяц. Поломаешь детей.

– Хочется идеала,– нервно озвучивает Даниил свои мысли, даже не о программах.

– Всегда хочется. Не всегда возможно,– спокойно парирует очевидным тезисом товарищ.

– Но стремиться-то нужно!– недовольно ворчит Даня, словно пытаясь навязать единственно верную позицию.

– Не знаю,– потирая бровь, садиться за стол, рядом с оператором коллега. – Бывает так, что и не нужно стремиться к идеалу. Нужно найти компромисс между возможным и желаемым. И понять, с чего начинается дорога к возможному из желаемого.

– А ты философ, Серег,– невольно улыбается Шмелев.

Помреж смущенно ерошит короткие волосы и продолжает:

– Да какой я философ! Я как раз практик. Ты же это тоже видишь. Они вот приходят иногда. Даже вроде где-то уже пробовались, даже, бывает, снимались, да. Ну, к нам такие обычно приходят, либо с опытом съемок, либо других выступлений, олимпиад, конкурсов. А ты смотришь и понимаешь – не будет тут ничего интересного.

– Почему?– Даня такого, конечно, не видит. Для него все дети, могущие что-то неожиданное и выше среднего – таланты и победители.

– Так тоже у всех по-разному! Не всегда поправимо,– улыбается Сергей.– Вот Лена, помнишь?

Даня отлично помнил прозрачную и легкую девочку пятнадцати лет с потрясающими аналитическими способностями.

– Она тогда головой могла все, но молчала, ничего не говорила, никому. Стеснялась. Спрячется в себе и, ну, думать! И что? Надумает и дальше в углу сидит. В итоге никто и знать не знает, что там она насчитала и напланировала.

– Но Лена теперь аналитик в ОйлТранс, самый юный,– возражает Даня.

– Да, только сколько у нас ушло сил, чтобы она поверила в себя и начала показывать миру свои успехи! Господи, я с ней в "дурака" играл, хорошо, что хоть кубики не складывал и таблицу умножения не вспоминал!– снова улыбнулся, на мгновение погрузившись в прошлое, товарищ.– И все равно она любит спрятаться в скорлупу и не вылазит, если хоть шаг в сторону от знакомой сферы!

– Ну, и к чему все эти аллегории, Серег?– насупился Даня.

– А все это к тому, что довольно часто, чтобы поправить косяки в одном месте, надо перекроить всю базу начисто и попросту начать сначала. И так в чем угодно.

Помреж поднялся со стула, взял рюкзак и отправился в сторону двери. Уже у выхода обернулся и неожиданно для Дани сказал:

– И даже это не гарантирует в конце концов идеала. Она все еще стесняется своих возможностей, Дань!

Иногда Шмелев хотел бы залезть под череп своему коллеге и узнать, настолько ли проницателен Сережа, насколько иной раз это кажется по его словам? Они вот сейчас о чем говорили? О Ленкиной закрытости? Или совсем не о них? У их товарища был бесценный талант – не устраивать на работе обсуждение личной жизни коллег, поэтому можно было питать иллюзии, что Серега слепоглухонемой по части отношений, пока он что-нибудь не делал такое, что сразу становилось ясно – знает все.

В прошлый раз это была история с перчатками. Марина уехала после утренних съемок по начальствам и в тот день ее больше на работе не ждали. Они с Серегой отвели все занятия, вечерний лед и, уже собираясь на выход, заметили перчатки Исаченко в монтажерке. Старший из мужчин повертел их в руках и протянул Дане:

– А то утром рванет новые такие же покупать! Любит она их. Отдай.

И все. Ни одного комментария больше.

Так что сегодня у Даниила Андреевича были резоны подозревать, что речь не про Ленку. Это ему надо исправлять все с азов, чтобы получилось что-то дельное. И даже при этом гарантии никто не давал. Вот в чем беда-то. Без этого, правда говоря, можно было дать гарантию лишь в том, что глубина жопы будет только расти.

Даня подхватил сумку и рванул к выходу. Время, конечно, позднее, но, может, ему повезет прямо сегодня начать править базу. “Мерседес” вырулил с парковки небольшой студии, где созидали они, и направился в сторону конгламерата всея телевещания, где трудилась его несчастная бывшая девушка.

Что ни говори, а накосячил он не только и, будем честны, не столько перед Мариной, та хотя бы знала, что впутывается в чужие отношения. Гораздо серьезнее он нагрешил перед бывшей, которая ни сном, ни духом не ведала, что за дикие страсти бушевали в душе ее мужчины в начале их отношений, а уж что творилось к окончанию – лучше ей никогда и не узнавать!

Усталый охранник при входе было послал взъерошенного мужика, которому зачем-то нужно знать, на рабочем ли месте одна из корреспондентов, но что-то разглядел в его глазах, помялся и ответил:

– Вообще, у них запарка, они тут днюют и ночуют, так что, наверное, еще на месте. Подождите немного. Должны к полуночи разбрестись.

Редакция светских новостей появилась на выходе ближе к часу ночи. Шумные и до сих пор не закончившие обсуждения и споры. Окликать девушку по имени в этом гвалте было бессмысленно, так что Шмелев попытался затесаться в толпу журналистов и подхватить ее за руку. Вместо этого нарвался на какого-то крепкого парня, в котором узнал одного из помощников операторов, приезжавших в Новогорск. Парень Даниила тоже узнал. И не был рад встрече с ним.

– Вали нахрен, козел!– руки людей, которые держат часами камеру, очень сильные, так что, когда ими тебя толкают, это удивительно неприятно!

На шум потасовки девушка и обернулась. Заметила Даню. И вот хорошо же, что Маринка уникальна, нормальные девчонки себя так не ведут. Не делают из тебя пустоту, если что-то было. Жалеют что ли? Вот и его пожалел кто-то. Подошла и успокоила коллегу с готовыми по Данину душу тумаками.

– Выпей со мной кофе или вина… или чего захочешь!– произнес Шмелев.– Мне нужно поговорить с тобой!

– Мне НЕ нужно!– дергается девушка.

– Я постараюсь сделать так, чтобы ты не пожалела о своей щедрости. Пожалуйста!

Все-таки она его любит и очень, наверное, рассчитывала, что у них все может сложиться, иначе, конечно, никакого разговора не было бы. А так вздохнула, поколебалась и пошла к машине Даниила.

Теперь главное не сказать, что он тут тоже из-за Марины. Хотя, а при чем тут Марина? Отношения нужно завершать по-человечески в любом случае. Так что это для него, для этой девочки, для космоса. И, черт возьми, Маринк, для тебя тоже, куда ж без тебя в этом мире?!

Горсть забвения – до рассвета…

Души холодом зашивая,

Город бледен и мутно-бежев.

– Счастье.

– Слушай, но ведь тебе же

Больно!

– Этим и выживаю.

В. Полозкова

Девушка смотрит на него мутными от трех коктейлей и недосыпа глазами и зло иобиженно выговаривает:

– Слушай, я многое понимаю. Разное бывает, но – почему она?! Она же ледяная железяка. И старше тебя, да и просто? Чем я была так плоха, а она так хороша?!

– Да ничем ты не плоха,– в очередной раз оправдывается Даниил.– Просто так бывает. Ну, совпадает так вот!

– Что у вас вообще может совпадать, кроме этого вашего вечного шоу? Ты весёлый парень, летящий по жизни, душа компании, она – набор нудных правил и целей, кроме своего семейства вообще никого не замечающая и не привечающая!– всерьез не понимает, не может понять, что дело не в поведении, возрасте или публичных реакциях.

И Даня не знает, что ответить! Что Маринка не такая? Но это и неправда. Много ли в ней того, что так нравится самому оператору? И впрямь – закрытая, холодная, с чужими до надменности. Вся в себе и работе. Никогда и никуда в его тусовки Маришка не ходила и не пойдет. Устает. Не любит. А все же – никак ему без нее.

– Я не знаю,– соглашается со всеми доводами девушки Даня.– Ты не думай, я, правда, не знаю. Вообще-то, с тобой было проще и спокойнее, чем с ней. Хорошо с тобой было. А получилось вот так. По-свински.

– Слушай, Дань! А, может, она тебя приворожила?!– женская рука пьяненько хватается за его запястье.– Пойдем к бабке или экстрасенсу, или там – шаману, не знаю! Мало ли, что твоя ведьма может сделать?

Шмелев заливается нервным смехом. Марина и приворот. А ведь и правда, что бы так ни подумать. Чего его приковало к совершенно неподходящей да еще и безразличной к его страданиям женщине? Тут с горя и не такое напридумываешь. Невольно представил полутемную комнатушку, тетку шепчущую заговоры и пристальные глаза Маришки, смотрящие сквозь ведьму, точнее рассматривающие насквозь. не менее ведьминские, а то и более. Завораживающе глупо.

– Ну а что?! Сейчас вот сидит, смотрит на тебя и злорадно радуется, что ты никуда деться не можешь!– последний коктейль точно был в девушке лишний. И предпоследний, возможно, тоже.

– Не смотрит она на меня, успокойся ты!– и, помедлив, добавил.– И не держит. Даже внимания не обращает.

– Я тебя не пожалею, Шмелев,– отвечает на его откровение бывшая.

– Я и не претендую,– кивает мужчина.

– Ни черта я в мужиках не понимаю,– наконец делает глобальный вывод подвыпившая женщина.

– Да и вы, женщины, та еще загадка,– невесело ухмыляется Даниил.

– Так выпьем же за загадки, которые не находят отгадок!– хихикает совсем по-девчачьи брошенная подруга.

Они чокаются: она еще одной порцией алкоголя, он яблочным соком. Ему вести машину, да и душа не принимает “градусы”.

После дополнительной пары коктейлей и взаимных признаний друг другу в том, что они оба офигенно классные люди, девушка вдруг заявляет:

– Шмелев, уволься!

Молодое и очень нетрезвое тело вальяжно откидывается на спинку диванчика. Грудь в вырезе блузки колеблется от широких раскоординированных движений. Будь в Дане столько же крепкого, сколько в девице рядом, уже бы точно на ощупь оценивал эти колебания. Ну да, он нормальный молодой и совершенно здоровый мужчина. И засыпать ему иной раз хочется с разными женщинами. Просыпаться вот мечтается только с одной. От идеи с увольнением его даже немного перекашивает.

– Тебе квартиры мало?! Ты еще и карьеру мою под откос хочешь пустить?– возмущается оператор.

– Не, ну а что?! Сам же страдаешь, что она внимания не обращает. Тут-то точно обратит,– девушка смотрит в потолок ночного клуба, где он ее поит алкоголем.– А если ты еще сделаешь громкое заявление об уходе, то не только обратит внимание, но и никогда не забудет тебе, и всем расскажет, что не забыла. Я подсуечусь, как надумаешь. Будет бомба!

После этой фразы в потолок улетает долгий и очень грустный смех.

– Это уже повтор!– невольно улыбается Даня. Все-таки девушка его бывшая та еще сучка, умеющая по живому пройтись людям.

Был у них эпизод. Уволился один перспективный кадр. И почти год потом бегал по интервью, рассказывая о маленьком мордоре большого шоу. Шмелев подозревал, что идиоту попросту не дали. Вот и повел он себя как последняя мразь. Марина тогда упорно молчала. Только раз позволила себе высказаться о наболевшем. Это и таскают по интернету до сих пор.

И ничего ведь не сказала, кроме того, что подобное поведение после ухода мужчину не красит. Чем неправда? Даня все же претендовал на то, что он мужчина.

– Я так-то серьезно,– отрывается от потолка взглядом собеседница.– Чтобы получать другую реакцию, надо сделать что-то не так, как ты делаешь обычно. Ты за ней бежишь, она убегает. Ну, попробуй сам убежать. Вдруг у нее сработает инстинкт охотничьей собаки? Да и в любом случае, если не сработает, начнешь новую жизнь. Не будешь постоянно с прошлым сталкиваться. Так что ты в любом случае в выигрыше. Увольняйся!

До дома девчонку пришлось практически донести на себе и сдать на руки родственникам, которые были сильно не рады его видеть – и вообще, и с дочерью и сестрой на плече в невменяемом состоянии, в частности.

Утром поинтересовался состоянием все по тому же рабочему номеру, услышал, что он – гад, напоивший приличную девушку до похмелья, и нет ему прощения. И вообще, не надо звонить, пиши. Так ему дали шанс стать человеком – на одной стороне оси абсцисс. На второй было все то же вежливое и холодное безразличие издалека.

Каждое утро приходилось себя поднимать и вести на работу лишь потому, что без работы Марина становилась еще дальше. Ну как он уволится? Чтобы потерять даже призрачную связь? Азарт бесконечного идеала и улучшайзинга схлынул. Медленно и неотвратимо душа вкатывалась в депресняк, из которого и до полноценной депрессии – не больше шага. И все же, он стремился сделать все правильно. Не для себя. Для нее. Пусть приедет и увидит, что работа шла. Жизнь двигалась в заданном направлении.

В мысль об увольнении он упал, как с девятого этажа в бетон, за день до возвращения Марины. И чем ближе был час ее прилета, тем острее хотелось бежать и не показываться больше на глаза.

Они сделали это вместе: она приземлилась в Шереметьево, а он приземлил листок текстом “Прошу уволить меня по собственному желанию…” на стол секретарши в приемной дирекции их студии.

– Даниил Андреевич?..– девушка широко раскрыла глаза, читая текст, написанный им на бумаге.– Это шутка?

– Нет!– как же все непросто-то?! С кем, с кем, а секретарем он точно не собирался объясняться.– Это необходимость сейчас, к сожалению.

– Вы заболели?– бедная девочка сама не знает, насколько только что помогла Шмелеву.

– Да!– тут же цепляется он за ниточку.– Не смогу больше работать в ближайшее время. Нужен полный покой.

Разворачивается и покидает сначала административные помещения, потом здание, которое стало родным, выезжает с парковки, куда ровно через 10 минут въедет машина Исаченко.

Внутри ворочается какой-то большой зверь, ерзает, раздирает душу своим огромным телом, натягивая ее во всех направлениях. Даня даже не осознает, что по щекам текут слезы.

Он стал не лучше того идиота, что мотался по эфирам. И даже понял его полностью. Да, убегать в надежде, что за тобой рванутся, доказывая, насколько ты неправ. Знает ведь, что никто не рванет. Но пусть хоть как-то отреагировала бы и дала возможность увидеть себя и услышать его.

Засовывает при входе в квартиру ключи в карман, потому что их даже положить все еще некуда. И замирает в пустой до бетона квартире и такой же пустой до бетона жизни. Внутри все так же ворочается и болит, теперь еще и мыслью, что вот она читает его заявление, еще больше убеждается в том, насколько ошиблась в Шмелеве, а потом отпускает с мыслью: “Помер Ефим, да и хрен с ним!”. И идет к кому-то из его помощников, чтобы не останавливать процесс. Передает задачи и полномочия. Наверное, матерится про себя, но делает дело. Все должно жить и кружить.

Вторая часть души при этом настороженно слушает звук мобильного. И ждет, что тот вот-вот оживет матом и приказным тоном. Телефон молчит. Даня бродит по пустой квартире. Телефон молчит. После двух часов кружения в бетонной клетке сползает по стенке на пол и утыкается взглядом в одну стену, а затылком – в другую. Вот и все. Можно спокойно ждать расчета и звонка из отдела кадров. Королева решила, что обойдется без оператора-предателя.

Он для нее и впрямь никто с той минуты, как начал лгать и изворачиваться. И ни черта ему не перепадет. Выползает из квартиры до ближайшего магазина. Выходит с бутылкой водки и лимоном. Более странное сочетание закуски и выпивки даже представить трудно.

Дома наливает в кружку, из которой раньше, по возвращении с работы, пил чай, первую порцию жгучей жидкости. Опрокидывает в себя. Снова сползает по стене и ждет, хотя ждать уже нечего. Прошло 7 часов с той минуты, как он положил заявление на стол. Его, наверное, даже подписали уже. В час ночи бредет спать. Открытая бутылка водки стоит у стены, пустая кружка – там же. Может, завтра захочется уйти в запой? Сегодня был явно не тот день.

Внутри больше ничего не ворочается. Просто болит по растяжкам и разрывам. Телефон молчит. Даня Шмелев никому не нужен. Тем более не нужен ей. Просчитался.

У меня к нему, знаешь, память – Очень древняя, нутряная

– Значит, к черту, что тут карьера? Шансы выбиться к небожителям? – У меня в него, знаешь, вера; Он мне – ангелом-утешителем. – Завяжи с этим, есть же средства; Совершенно не тот мужчина. – У меня к нему, знаешь, – детство, Детство – это неизлечимо. В. Полозкова

Марина застает своего оператора все у той же стены, по которой он сполз три дня назад. Рядом все та же початая бутылка водки, теперь в ней осталось меньше четверти. Не то чтобы господин Шмелев и застыл соляным столпом жены Лота: каждый вечер он поднимался и перекочевывал на надувной матрас, каждое утро вставал и шел в туалет умываться и чистить зубы, а потом приходил к этой стене, садился и молча смотрел в одну точку безотрывно. И так до ночи, когда снова поднимался и шел спать на матрас. Такой насыщенной и содержательной жизни шел четвертый день. Спроси его, о чем он думал в это время между пробуждением и отходом ко сну, он бы не нашел ответа. Он не думал. Думать было слишком больно, потому что приходили воспоминания. Он просто смотрел в бетонную рытвину на стене. Вероятно, до разгрома там был дюбель, но его зачем-то тоже выкорчевали, оставив черную пустоту. Вот на эту пустоту Даня и смотрел изо дня в день.

Такой картина предстала Марине: неподвижный мужчина, глядящий в одну точку, в окружении бетона. Даже табуретки ни одной не было, или там скамьи, или лесов. Хоть каких-то признаков деятельности и движения. Все было необитаемым. А незапертая входная дверь только усугубляла необитаемость интерьера внутри квартиры. Женщина даже испугалась, что Даня успел съехать, и поди его теперь отыщи. Но если куда Шмелев и скрылся, то исключительно в себя. Заросший многодневной щетиной, осунувшийся и, безусловно, неживой он графически вписывался в монохром помещения, обострившимся профилем, резкими краями короткой челки, такими же коленями, костяшками пальцев рук и всем телом, превратившимся в бесконечное количество ломаных линий и углов.

Единственным желанием было – вторгнуться в этот монохром и серость своими рыжими ботинками, блузой с индийскими огурцами, розовой помадой, сесть рядом с ним, прижавшись плечом к плечу, у той же стены, уткнуться носом в висок и сказать: “Ой, дурак!”. Но женщина просто стояла и смотрела, удивленная, что Даня до сих пор не заметил движения в своей вселенной и не обернулся.

– Шмелев, мать твою, что за неизлечимое заболевание тебя скосило в начале съемочного цикла?– могло бы быть даже заботливо, но вышло ехидно и обиженно.

Только тогда глаза медленно переползли от стены к дверному проему, где стояла она, но выражения в них так и не появилось.

– Ты мне ответишь?– Марина перекатила мятную жвачку языком справа налево во рту и замерла в ожидании.

– Ты реальная?– наконец раздался надтреснутый от многих дней молчания голос.

– Это голограмма,– насмешливо ответила Исаченко.– Реальная я живу на съемках, потому что мой старший оператор симулирует психическое расстройство и сбежал с работы!

Вынимает жвачку изо рта, приклеивает к стене и с размаху припечатывает к ней лист бумаги с его заявлением, который повисает на липкой “резинке” примерно в полутора метрах от пола.

– Какого хрена, Дань?!– наконец с нее слетает всякая сдержанность.– Ты что творишь?! Работы непочатый край! Что за заболевание ты придумал, чтобы сбежать? И зачем?! Я же сказала, что на работе никак не отразится все, что было! Я же стараюсь!

Какая же она красивая, когда не прикидывается бесчувственной. Стоило уволиться, чтобы увидеть хотя бы это! Даня слушает рычание рассерженной львицы и улыбается. Женщина, заметив его неадекватное блаженство, останавливается и теперь уже и впрямь тревожно вглядывается в похудевшее, утомленное лицо Даниила.

– Ты что – правда, болен?– негромко спрашивает она.

Даня молча кивает головой:

– У меня мариноз…

– Это что еще за фигня?– недоверчиво приближается к нему начальница.

– Острая нехватка в жизни Маринки,– в комнате пахнет мятой, цитрусом, цветами далеких гор и тем неповторимым, что делает эти запахи на коже именно этой женщины уникальными.

– Дебил!– резко отворачивается Исаченко.– Кто такими вещами шутит?! Я испугалась!

Когда она стоит спиной, то снова чужая и непонятная. Лучше, если рычит.

– Мариш, прости меня!– тихо и мягко стукает в голые стены его просьба.

Она молчит. И через некоторое время раздается:

– Вы все-таки решили делать ремонт? С твоей занятостью будет трудновато.

– Это прощальный подарок,– чуть улыбается Даня.

– Ремонт?– наверное, удивилась, хотя, что там по голосу поймешь, а по спине и подавно.

– Погром!– Шмелеву с каждым словом становится легче.

Плечи под яркой блузой вздрагивают, кажется, ей смешно.

– Не затягивай с ремонтом, а то привыкнешь,– коротко и рублено произносит спина.

Даня поднимается и аккуратно обходит натянутую струной женщину, просто потому что разговаривать со спинами не обучен. Марина нервно кусает губы. Руки, сложенные на груди до белых костяшек вцепились в плечи, того и гляди сама на себе синяки составляет. Если еще не наоставляла.

– Мариш, как же я хочу понимать, что у тебя на душе?– снимая стиснутые пальцы с рукавов блузы, спрашивает мужчина.

Она передергивает плечами, обводит взглядом квартиру и негромко отмечает:

– На душе?.. Примерно вот так,– подбородком очерчивает голый бетон.– Говорю же. Не привыкай. Затягивает.

– Так и ты не привыкай,– держит ее ладони, пытаясь услышать душу.

– Поздно,– аккуратно вынимает свои пальцы из его рук и отходит к окну, снова отворачиваясь спиной к собеседнику. Разглядывает мир с высоты двенадцатого этажа и молчит.

– Знаешь, Дань,– она начинает говорить, когда пауза кажется совершенно законченной и невыносимой.– Я уже лет десять так живу. Это в чем-то даже удобно, меньше рюшек, завитушек, пылесборников, без которых не обойтись. Все просто и понятно. Меня устраивает. Никто не имеет возможности вытереть грязные руки о твои светлые занавески. Уверенно. Спокойно.

Даниил внимательно вслушивается в слова, пытаясь точно уловить образы, которые никакого отношения к квартирным устройствам не имеют.

– Обидно, когда внезапно возникает мысль, что можно было бы и повесить шторку, а потом оказывается, что ее грубо ободрали с люверсов, испортив и штору, и порыв к благоустройству.

Женщина резко оборачивается. Коротко, но зажигательно сверкает улыбкой и произносит:

– Так что, не привыкай, Данечка. Обустраивайся потихоньку. Вот это вот все – не жизнь для нормального человека, тем более мужчины, который так много работает,– она направляется к выходу.– Твое заявления можешь смыть в унитаз. Я не принимаю этого увольнения. Менять тебя мне некем и не хочется. Завтра жду на работе.

Он перехватывает ее сзади за талию, зажимая в объятии обе длинные крылатые руки. Притягивает как можно плотнее и в светлые кудри, зарываясь лицом, бормочет:

– Маришк, давай купим занавески. Вместе. И стены обобьем тканью, и паркет постелим настоящий, как сто лет назад был в домах. И мебель пусть будет самая мягкая и удобная. И никого не пустим, кто начнет обрывать шторы и пачкать грязными руками обивку. Давай! А?!

– Отпустим меня, пожалуйста, Дань!– негромко умоляет она.

Мужчина разнимает кольцо рук и выпускает из него свою жар-птицу. Хлопает входная дверь. Можно возвращаться к начатому и продолжать сосредоточенно искать смысл бытия в дырке от дюбеля. Оторвавшись от стены, заявление медленно планирует на пол.

Ну, вот и выходит, что в конце концов все опять свелось к работе. С одной стороны – хорошо, что хоть так. С другой – все на круги своя.

Даня поднимает с пола водочную бутылку и уносит в туалет, чтобы вылить остатки алкоголя в раковину. Моет чашку. Оглядывает квартиру и понимает – пора искать ремонтную бригаду, однако.

Именно в эти размышления влетает хлопок входной двери и раздается:

– Хорошо! Я хочу занавески, диван, паркет и обивку стен самой лучшей портьерной тканью! Но если тем, кто испоганит это, будешь ты, я никогда не прощу! И найду способ сделать с твоей жизнью то, что сделали с этой квартирой!

“Ох, уж эти женщины!”

Шмелев кружит по пустой бетонной коробке яркую как восточная шкатулка женщину в пестрой блузе и смеется. А она пытается отбиваться и ворчит:

– Вот, нельзя тебе без работы, идиот! Ты не знаешь, куда силы девать!

– Знаю!– губы так легко находят места для поцелуев, от которых она тает и превращается изо льда в пламень, что невольно верится в наличие идеальных половинок.

– Но вообще,– шепчет женщина ему в ухо,– у тебя испытательный срок!

– Какой ужас! Мне не доверяют! Это с моим-то опытом!– пальцы расстегивают пуговицу на джинсах и забираются под ткань белья.

– Именно!– в головах у обоих уже мутно наползающим как грозовая туча желанием, но у Марины еще хватает разума отодвинуть от себя мужское тело и задыхаясь сказать.– Нет, здесь не раньше, чем появится ванная комната! Я приглашаю тебя вечером в гости.

– Будем доказывать мою профессиональную состоятельность?– улыбается сквозь поволоку страсти Даня.

– Ага. Ее родимую,– соглашается его личное счастье, поправляя одежду.

А за окном лето. Ясно. День звенит победными шумами города. И да, ремонт стоит начать с ванной комнаты.

Оглавление

лучше йогурта по утрам только водка и гренадин

Твое имя за мною гонится повтореньями

Только я не из тех, что сидят по углам

разве мы не знаем пустынь отчаянья лучше гидов

Но она дугой выгибает бровь и смеется, как сорванец

Мне с тобой во сто крат отчаяннее и чище

…послушать благовест, что грохочет в моей груди

Сижу, говорю, и глаз с тебя не свожу

Мальчик, держись за поручень, мир не прочен

И когда вдруг ему казалось, что ей стало больше лет

Серенады одной струной

Я зайду к тебе выпить кофе. И умру у твоих подошв

Фатума план утрачен

Пусто. Ни противостоянья, ни истерик, ни кастаньет

Теплым ветром, из-за угла, целовать тебя нежно в челку

Горсть забвения – до рассвета…

У меня к нему, знаешь, память – Очень древняя, нутряная