Когда вариантов становится всё меньше, дорога сужается
и превращается в тропинку, по которой можно идти к концу,который известен.
Но что там, за концом?Какие варианты?
Даже пустынные лошади к вечеру расслабляются и купаются в пыли. Всем хочется отдохновения, освобождения от напряжения. Хотя бы на мгновение, на краткий миг…
Я и есть та самая пыль, в которую ложатся лошади после жары, перед наступлением холода.
Чувствую ли я что-либо при этом? Только тяжесть.
Женщина знает всё о мужчине, но мужчина не знает всего о женщине, и женщина сама не знает себя.
Я смотрю в зеркало и понимаю, что это лишь малая часть картинки, и, вообще, человеческое тело – это вершина айсберга. Основная часть айсберга не видна. Эпизоды нашей жизни складываются благодаря или вопреки тому, что является нашей невидимой частью. Что-то, что мы не знаем, явно сильнее нас и руководит нашими поступками, чувствами, желаниями…
Возможно, моя жизнь закончится так же внезапно, как оборвалась жизнь собаки, заснувшей в жаркий воскресный полдень на стройке нового отеля и разбуженной пулей сторожа. В это самое мгновение на шелковице доспела ягода и, пролетев два метра, окрасила землю в чёрный цвет. В это самое мгновение старуха рисовала губы алой помадой перед выходом на прогулку. Платок она уже надела, и когда нижняя губа начала наливаться красным, на стройке раздался выстрел и визг. Она немного обождала, пока визг стих, и прошептала: «Ещё одну суку,проклятый, застрелил!» Потом она поправила ситцевую юбку-колокол, набрала в бутылку воды и вышла на балкон, видимо, там у неё росли цветы. В это мгновение жёлтый воланчик застрял в ветвях старой акации на большой высоте, и два подростка пытались сбить его досками, которые оставалисьв ветвях. Там же, в ветвях поселились увечье и смерть. Поселились и стихли. До времени.
В мире всё связано! Маленький паучок, который ползёт по подоконнику, и звезда, только что родившаяся нарождественской ёлке в космическом родильном доме. Можем ли мы что-либо изменить, если даже преступник и жертва встречаются гораздо раньше реальной физической встречи, встречаются и назначают свидание? Кому-то дают шанс. Кому-то нет. И тогда, отчего зависит этот шанс, эта возможность?
Я смотрю в зеркало и замечаю, что что-то изменилось. Я смотрю на себя без страха и отвращения. Сегодня впервые.
Вы знаете, что такое постоянная душевная боль, которая не знает перерывов и сна? Вы рождаетесь с ней и живёте у неё в услужении. Она никогда не проходит. Ночью она посыпает вашу кровать пеплом. Днём держит в постоянном напряжении и готовности прыгнуть в пропасть. У меня не было детства. Была борьба за выживание. Как сейчас. Вижу себя маленькой девочкой. У меня в руке печенье,в другой – деньги. Я в жёлтом платье. Светлые волосы стянуты в узел на голове. Лето. Я иду за молоком. Непонятное сокрушающее несчастье настигает меня прямо на дороге. Я сажусь на асфальт и закрываю голову руками. На меня падают жёлтые листья, потому что осень проникает в лето гораздо раньше календарного срока.Деревья гудят от пчёл, усыпаны цветами. Огромный чёрный жук переходит дорогу, но не может преодолеть бордюр, а я так и остаюсь сидеть на дороге с деньгами в одной руке и печеньем в другой…
Ночью мне снились только кошмары. Я убегала от них в ванную комнату, закрывалась и сидела в темноте. Ночные кошмары бывали настолько сильными, что прямо во сне меня начинало тошнить от страха. «Опять она чем-то отравилась!» – говорила бабушка и вздыхала.
Если собирать факты, то они изящно сложатся в бусы, где каждая бусина источает зловоние. Наша семья – последняя ветвь, по моим подсчётам, вымирающего рода. Моя родная сестра сошла с ума в подростковом возрасте. Её держали взаперти, как зверя, и она действительно стала похожа на зверя, огромного, одутловатого и неповоротливого. Иногда она выходила на улицу, и дети сбегались на неё посмотреть, а взрослые быстро проходили мимо, опуская глаза. Она была не агрессивна, и, наверное, не стоило её прятать. Однажды зимой, перед Новым годом, она вышла на морозную улицу, заблудилась и замёрзла, опираясь на старую яблоню, когда куранты били двенадцать. Мой двоюродный брат перестал ходить и стал инвалидом, будучи ещё ребёнком. Что это было? Небесная кара или благодать, посланная сверху? Мой второй двоюродный брат был поражён инсультом в возрасте двадцати лет. Сейчас он еле ходит, помогая себе палкой, и лепит из пластилина иконы. Мы – дети Божьи.
Если встать напротив факта, он не покажется вамстрашным,противоестественным, или, наоборот, волшебным и приятным. Факт есть факт. Он не окрашен эмоцией.
Я не хотела жить не потому, что жизнь лишена смысла.
Я не хотела жить, потому что это было невыносимо.
Я не видела красоты, не слышала музыки, не чувствовала вкуса сока или вина.
Мне не хватало воздуха. Отдышаться можно было только одним способом – голодая и доводя себя до изнеможения физическими упражнениями, и тогда на мгновение наступало блаженное умиротворение, но во сне ко мне опять возвращался страх. За мной гнались, и я не могла открыть тяжёлую дверь, якаталась на коньках и проваливалась под лёд, кто-то просовывал руку прямо сквозь стекло над моей кроватью и тряс ею над моим лицом… Я просыпалась в сон и видела, как на улице стоят мужчины и обсуждают способы моего убийства. Рядом что-то жгли и бросали золу мне на простыни. Возможно, это горело моё счастье.
Факт есть факт. С отрочества меня сопровождали голодные взгляды мужчин. Я приближалась к зеркалу, пытаясь понять, что именно их так привлекает. У меня довольно заурядная внешность, значит, дело было не во внешности. Попытки моего изнасилования были бесчисленны. Меня пыталась изнасиловать даже собственная мать. Мне подмигивали, пытались до меня дотронуться, открыто предлагали уединиться, но мои собственные страхи были страшнее внешнего мира. Я смотрела на всё и на всех из-за крепких железных решёток с именем Судьба. Я рано потеряла родителей. Остальных моих родных разбросало по свету…
Наверное, я недостаточно взбивала масло, и, может быть, потрудись быпобольше, я бы сшилалестницу на большую землю, где меня ждут…
Я не целуюсь в губы. Это условие.
Я делаю всё, что попросит мужчина. Я изображаю страсть и оргазм. Янаблюдаю. Я ни к кому не чувствую любви и никогда не чувствовала. Может, потому что моя мать занималась онанизмом вплоть до самой смерти, вся моя чувственность умерла вместе с ней. Ушла из жизни и моя любовь, так и не родившись.
У меня был выбор: самоубийство или проституция. Я выбрала. Как ни странно, на душе стало легче. Я даже иногда улыбаюсь.
Думаю, что эта древняя профессия спасла жизнь многим женщинам, выбор которых сократился донельзя. Женщинам, которые опускались на самое дно и понимали, что они на дне. Они – пустынная пыль, в которой купаются лошади после утомительного дня перед надвигающейся опасностью ночи.
Почему мужчины так нуждаются в проститутках? Женщинам гораздо меньше требуются мужчины по вызову. Судя по всему, мужчины больше нуждаются в женщинах. Это не вывод, это только наблюдение. Я могу наблюдать без реакции, потому что у меня нет ничего своего. Тело тоже не является моим – оно постоянно сдается в аренду.
Я точно знаю, что нужно мужчине, тому или другому. Это понятно сразу. Я исполняю роль любовницы, но я не любовница. Я осторожна. Каждый половой акт – это смертельный риск. Ты ходишь по грани жизни и водишь туда мужчин посмотреть на смерть, и они платят за это деньги. Если однажды меня охватит страсть, я прекращу заниматься проституцией. Но меня не охватит страсть. Состояние внимания на время освобождает меня из собственной тюрьмы.
Некоторым мужчинам нужны только объятия, и они уже плачут. Но мне нельзя сочувствовать, мне надо только смотреть, а они думают, что я сочувствую. Иногда они приглашают меня в кафе или ресторан, пытаясь рассмотреть. Но рассмотреть меня невозможно, потому что я безупречна и следую абсолютной форме. Я знаю, как сесть и положить ногу на ногу или соединить ноги так, чтобы возникло ощущение. Не во мне. В нем. Я кладу руку на стол, провожу ладонью по плоскости, мой палец встречает препятствие. Это вилка или нож. Я подношу еду к губам. Я ем. Я изображаю, что чувствую вкус. Я улыбаюсь, киваю, иногда даже смеюсь, когда нужно смеяться, когда мужчина шутит или заигрывает. Кто я? Я знаю, что мне необходим риск. Риск и унижение. Другое не может оживить меня. Очень часто мужчина пьян, но когда я показываю ему смерть, он трезвеет. Пьяные мужчины часто засыпают рядом, не пройдя и половину дороги. Более опасны трезвые, и с ними интересно. Это игра, в которой нельзя показать ни на мгновение свою холодность. Холоден и он. Холоден и похотлив. Со зверем надо обращаться уважительно, поощряя и держа его на определенной дистанции.
Мужчины разные, но из многих деталей складывается один. По сути, я занимаюсь любовью с одним, если можно так сказать. Странная фраза. То, чем мы занимаемся, не имеет отношения к любви и одновременно является квинтэссенцией любви и ее завершением. Мы отделяем от любви ее конечную часть, связанную с максимальным удовольствием. Мы не проходим огромный путь до соединения тел и не идем дальше после соединения.
Мне нельзя открываться мужчинам, но мужчины иногда открываются и долго говорят. Как ни странно, их жалобы и стоны, иногда признания понятны, но все они лежат в сфере жизни. Жизнь дает им эмоции, обиды, ревность, нервозность, жестокость. Они не играют в жизнь, они живут. Я только играю. Самые опасные мужчины те, кто играет и не живет. От них веет смертью так же, как и от меня. Я вычисляю их заранее и стараюсь с ними не встречаться. Это интуитивное знание: прикосновение к тому, что еще не произошло, но произойдет вскоре. В такие дни я не выхожу из дома, но иногда интуиция подводит меня…
Внешне я ничем не отличаюсь от других женщин, я уже говорила. Ничего неординарного: средний рост, русые волосы, не худая и не полная. У меня нет особенного макияжа и вызывающей одежды, но где бы я ни появилась, происходит одно и тоже: мне оставляют визитки. Судя по всему, весть о моем предназначении распространяется по воздуху, как болезнь, и этой болезнью пропитана моя кровь.
Однажды все пойдет не так, как обычно, и моя жизнь оборвется, как жизнь собаки, заснувшей на стройке в воскресный полдень. Наш век недолог. Мы не намного переживаем собак.
Остальные благополучно доживают до вечера. Они не умирают и быстро засыпают. Кого-то, как и меня, мучают кошмары. Кто-то встречается с умершими. У кого-то выпадают все зубы. Кто-то ворует. Кто-то ждет расстрела. Кто-то не возвращается из сна, потому что тот оказывается сильнее жизни. Во сне я никогда не была проституткой, но и хорошие сны мне не снились никогда.
То было жаркое лето с ожиданием дождей.
Ему было семьдесят пять. Мы встретились на пляже. Он играл сам с собой в шахматы.
Пляж, особенно с песком, напоминает пустыню, и люди, сами того не подозревая, играют в пустыню. Мы думаем, что это удовольствие, но это – игра в дозированную смерть. Всё равно что змеиный яд. Он лечит.
Ему было семьдесят пять. Судя по всему. В прошлом он был гимнастом, потому что был очень сутул, почти горбат. Большие сильные руки передвигали фигуры по шахматной доске. Голова повязана полотенцем и сверху надета кепка. Красивое лицо без мимических морщин. Умные глаза. В целом, фигура олицетворяла полную самодостаточность. Он ни в ком не нуждался. Он играл.
– Почему женщины живут в среднем дольше, чем мужчины? – спросила я.
– Потому что они не шляются по барам, – ответил он.
– Я шляюсь.
– Я знаю. Но ты и не проживёшь долго.
– Это сильно заметно?
– Ты мне мешаешь.
– Извините.
Он впервые оторвал голову от шахматной доски:
– У тебя есть любимое занятие?
– Нет.
– А у меня есть, – он опять уткнулся в игру.
– Когда я умру, меня некому будет хоронить.
– Хочешь, чтоб я это сделал?
– И на моей могиле не будет даже имени. Мужчины иногда даже не спрашивают моё имя.
– Это всё, что у тебя есть?
– Будет написано «Проститутка».
– Почему ты не носишь тёмные очки?
– У меня карие глаза. А вы?
– Что?
– Почему не носите?
– А мне не мешает солнце. Интересно… очень интересная партия. Я решил эту проблему,– он холодно посмотрел на меня,– с сексом. Я не сплю с проститутками. И вообще… Не подумай ничего такого. Не хочу проблем. Я этого, извини, наелся. Как ты думаешь, что будет, если, скажем, убийцы начнут сдерживаться? – он улыбнулся.
– Наверное, это всё равно, что истребить волков.
– А что будет, если проститутка со стажем… Сколько тебе лет?
– Тридцать три.
– Прекрасный возраст. Что будет, если проститутка с многолетним профессиональным стажем вдруг станет, скажем, страховым агентом или… решит поработать в маркетинге…Я ничего не предлагаю, я просто размышляю.
– Я не могу.
– Почему?
– Я не очень хочу жить.
– Тогда не проще ли заболеть раком и помучиться? Извини. Это тоже нужно заслужить.Ты думаешь, если ты не решишь эту проблему здесь, тебе проще будет решить её там?
– Самая большая моя проблема – сама жизнь.
– Хорошо, надумаешь умирать, позвони, – он достал из кармана чёрных шорт клочок бумаги, на котором написал: «Игорь». И номер телефона.
Потом я долго стояла под пляжным душем и смотрела на солнце. Голуби ухитрялись находить что-то в песке и есть. Ветра не было. Неподалёку раздавалсяразмеренный стук. Маленький дятел долбил кору большого раскидистого ореха. Мне предложили выпить пива. На моей сумке уже лежала визитка, и какой-то загорелый лысоватый мужчина ослепительно улыбался и кивал мне.
Я не умею плакать. У меня иногда першит в горле, но слёзы никогда не выступают. Я не знаю, зачем родилась женщиной и зачем вообще родилась. Мне иногда хочется, чтобы кто-нибудь меня понял, но понять себя саму у меня не хватает сил.
Кажется, я уже говорила, что есть определённый образили сущность, которая играет через мужчину, когда он общается с проституткой. Интонации, жесты, слова, паузы, прикосновения – я могу точно определить, что пойдёт за чем, но иногда бывают исключения. Да… мужчин влечёт к проституткам не сам половой акт, а возможность на один день, ночь или несколько часов стать актёром. Чтобы выжить, надо играть.
Чтобы выжить, надо играть. Мы знаем это с первых шагов в профессии. Неумелые и неопытные не изображают страсть, а действительно страстны и платят за это. Калькировать чувство, не чувствуя, может не каждый, так, чтобы партнёр не ощутил разницы. Но и здесь бывают исключения. Порой самые опытные из нас влюбляются, и их стремительно вовлекает в водоворот река жизни. Я быстро уходила с пляжа и размышляла. Навстречу по тенистой парковой аллее шла старуха с ярко накрашенными губами, в цветастом платке и юбке колоколом…
Серафима Степановна была очень чистоплотной женщиной, но всёравно не могла избавиться от насекомых. Их было больше. В открытые окна ползли муравьи, в воздухе то и дело возникали мухи и комары, прямо над головой зависали и прятались под шкаф большие и маленькие паучки. На завтрак она отбила и вымочила в соевом соусе кусок куриной грудки. Потом она дождалась, пока масло в сковороде разогреется, и аккуратно выложила туда грудку, причмокнув языком. Прилетевших на запах курицы и мгновенно обжаренных ос, Серафима Степановна выбросила в форточку, позавтракала и облизала тарелку. Она облизывала тарелку, когда было вкусно, а вкусно было почти всегда. Потом она вымыла тарелку, руки и намазала их кремом. Тонкий слой тонального крема и яркая помада – выходной макияж Серафимы наносился быстро, знакомыми выученными движениями, потом повязывался платок. Он дополнял широкую ситцевую блузу с длинным рукавом, плавно переходящую в многоуровневую юбку, похожую на юбки финских цыган. Если бы можно было носить перчатки летом! Беззащитность рук и лица сильно беспокоили женщину,точно также, как и обилие насекомых. Беспокоила соседка Вика, которая велабеспутный образ жизни. Если бы можно было, Серафима Степановна ночью вырезала бы однокомнатную квартиру Вики и вывезла её за пределы города. Беспокоил брат Михаил, который потерял работу, сел на велосипед и стал объезжать помойки. Особенное беспокойство вызывали старые серые брюки, которые он носил, не снимая ни зимой, ни летом, ненавистная клетчатая рубашка и ужасная теплая кепка, из-под которой текли капли пота. Михаил курил всё время. Он перешёл на папиросы, которые покупал на вырученные от сданных бутылок деньги. Одновременно он умудрялся насвистывать и напевать что-то себе под нос. Вика, конечно, раздражала больше, и хотя Серафима Степановна перед сном вкладывала ватные тампоны в уши, всё равно она всё слышала! А она была уже не в том возрасте, чтобы слышать такое! «Хоть бы её кто-нибудь пристрелил!» – надеялась женщина, улыбаясь и шагая на балкон. Ещё беспокоили мальчики, которые шумели под окном, играли в мяч, смеялись и устраивали в её беспорядочном дворе ещё больший беспорядок. Беспокоили бездомные собаки и кошки, которые распространяли инфекции, глисты и другие болезни. Иногда Серафима Степановна прогуливалась по безлюдным дорожкам городского парка и всё равно встречала тех, кого встречать совсем не хотела. Живая, невредимая Вика пронеслась мимо старухи и впервые не поздоровалась!
Всё когда-нибудь происходит впервые, и мы боимся этого «впервые» и отодвигаем время встречи.
Серафима Степановна оглянулась и долго смотрела вслед Вике, как будто мимо неё прошла и не заметилаеё собственная дочь или сама смерть.
Я шла с пляжа и не замечала жары.
Почему я ношу имя Виктория? Это победа. Чего и над чем? Победа бессмысленной жизни над честной ранней смертью? Если бы меня назвали Вера или Надежда, было бы ещё смешней. Ну, а если Любовь? Чёрный юмор или циничное высказывание. Интересно, а какими были святые? Как они жили на самом деле? О чём думали, что говорили, каковы были их истинные чувства? Да, ещё… почему все сказки заканчиваются свадьбой? А что потом? Да, ещё…
На мгновение Серафиме Степановне показалось, что всё вокруг покрыто золотой пылью: фигуры на пляже, деревья, листва, скамейки и дорожки. Даже белки мерцали и пульсировали светом, отражённым от пыли. Серафима Степановна посмотрела на свою руку. Она не мерцала и не была ничем покрыта. Видение исчезло.
Его звали Юрий. Я приходила к нему в дом, где постоянно шёл ремонт. Он бросал меня на бетонные плиты кухни, бил по голове точечными проверенными ударами так, чтобы не осталось шрамов, но было много крови. Он душил меня, но не до смерти. Он выкручивал руки и оставлял на них круглые разноцветные синяки. Иногда он уродовал лицо, но тоже мастерски: ни один зуб не был выбит, скулы не повреждены, нос не сломан. Однажды он раздел меня и выставил на лестничную клетку на обозрение соседям, которые возвращались с работы. Он много платил. После одного посещения хватало на месяц на еду и одежду. После визитов к Юрию хотелось только одного – никого не видеть. Хотелось очень малого – крепкого чаю, закутаться в плед и всё забыть. Ночные кошмары прекращались. Не снилось ничего. Если была зима, можно было долго смотреть на снег, так, что он постепенно темнел и становился чёрным.
Серафима Степановна любила свет, но огромный тополь, росший прямо перед подъездом, мешал проникновению света на её балкон, а с балкона – на кухню. Тополь рос очень быстро и полумрак кухни всё больше раздражал бабушку. Она призывала всех жильцов дома обратить внимание на тополь. Его корневая система опутала канализационную систему, как спрут, и скоро наше говно пойдёт обратно, к нам в унитазы! А сколько пуха он даёт весной, того и гляди, дети устроят пожар! А аллергия, от которой страдают десятки жителей окрестных домов! На каждом собрании жильцов в повестке дня стоял тополь, но жители дома голосовали в процентном соотношении пятьдесят на пятьдесят, и тополь чудом был жив. Но кто сможет долго выдерживать одержимую бабушку? Тополем пришлось пожертвовать для восстановления тишины. Его огромный пень напоминал о том, что на этом месте некогда била и цвела жизнь.
Серафима Степановна часто сидела на пне, напоминая скульптуру современного арт-реализма где-нибудь в элитном районе города Москвы. Она не только сидела на пне. Она изучала кольца и структуру древесины срубленного тополя. Годы роста, время покоя и набора сил.
Даже если Бог есть, он так далеко от меня! А что, если за смертью он останется также далеко? Почему люди всё время говорят о счастье? Что это такое? И почему меня не научили этому слову? Почему во мне нет стыда? Почему я так остро чувствую себя гостьей на этой земле и в этом мире? Почему для меня даже фундаментальные вещи невесомы и относительны? Почему для меня нет главного и второстепенного, но всё – второстепенно вместе со мной? И если я привязана к проституциикак к допингу или горькому лекарству, что будет, если я поменяю допинг или откажусь от него? Найду ли дополнительные силы, чтобы осознать все процессы, происходящие во мне? Те самые, благодаря которым я ищу мужчин как средство избавления от паники и смертной тоски.
После прогулки Серафима Степановна, как обычно, долго сидела на пне, больше напоминавшем большой круглый стол. Что-то изменилось, но она не могла понять что. Земля, испещрённая маленькими трещинками из-за отсутствия дождей, шевелилась и кишела муравьями, красными солдатиками и другими причудливыми тварями, похожими на тлей. Всё это было так знакомо ей, но она не помнила откуда. Пятеро муравьишек с остановками несли куда-то чёрную виноградину… Она вспомнила! Улицы старого города, где она жила в детстве. Толпу мальчишек и девчонок. Они несут подаренный им арбуз. Арбуз огромный, но много детских ручонок поддерживают его со всех сторон, и среди них – руки Симочки.
Они делили арбуз на месте, негласно бывшим для них штабом и домом, на задворках двора рядом с сараями, где всегда было прохладно, таинственно и пахло мокрыми досками. Они делили друг с другом вишнёвый клей, воблу, бутерброды с овощной икрой, и вот теперь настоящий трофей – медовый арбуз! И играя во взрослых, даже не предполагали, во что превратит их взрослая жизнь.
Его звали Марат. Он беседовал со мной и оставлял деньги. Он больше спрашивал, чем говорил о себе. Он приносил продукты и покупал лекарства, которые мне были необходимы. Мы могли долго находиться вместе. Он сделал мне предложение, и я согласилась. Был безоблачный день. Мы заполнили заявление в ЗАГСе, и нам дали месяц на размышление. Я позвонила ему перед днём бракосочетания. Я не пришла.
Серафима Степановна встала с пня и не поверила своим глазам! Все кольца, обозначающие годы жизни, стерлись и превратились в одно кольцо!
Многие мужчины не называют своих имён. Многие придумывают о себе то, чего с ними не случалось. Многие напиваются до полусмерти. Многим нужен только изощрённый секс. Некоторые хотят убить, но я до сих пор жива.
Ночью Серафима Степановна вышла на балкон и увидела глаза голодных собак. Собаки были крупные и чем-то напоминали коров. И глаза у них были влажные, большие, с разным разрезом, широко и узко посаженные. Они что-то делали с ней и делали невозможное. Они были сильнее её. «Кормить!» – быстро решила бабушка и направилась к холодильнику. То, что нельзя было выбросить с балкона, она налила в большой оранжевый пластмассовый тазик. Там были остатки супа с хорошими мозговыми костями, и туда же она побросала ломтики сыра, в пакет положила творог и шагнула в темноту. В темноте подъезда она разгляделабледное лицо итело лежащей Вики. «Потом», – сказала себе Серафима Степановнаи прошла дальше, во двор, к собакам, где её долговязая фигура возвышалась, как сухоедерево, залитое светом звёзд. Собаки любовно виляли хвостами и чавкали. Серафима Степановна ждала, пока миска не опустеет и не станет чистой, и вдругобнаружила, что по её обработанным ночным кремом щекам текут слёзы. «Вика!» – старуха взяла в руки миску и засеменила в подъезд.
Я жива, но какой ценой! Мамочка, почему ты не научила меня быть счастливой? Почему мне так холодно и нечем дышать? Почему я так быстро устаю и всё время нахожусь в поисках того, за что бы ухватиться?
Я бродила весь деньи не заметила, как на дорожках парка потемнело. Фигура мужчины возникла внезапно и адресно. Я узнала его сразу и побежала. Мне надо бежать быстро и экономить силы. Добежать до людной улицы! А надо ли? И может быть, всё это сон, а когда я умру, наконец-то проснусь? И если всё предопределено, зачем бежать? Если всё известно наперёд? Смерть дышала мне в затылок. Вот они! Дивные, высокие тополя и маленький пивной бар. Он почему-то закрыт… Ветер уверенно дует мне в спину. Как же это напоминает сон! Ещё раз – ветер, огни, крик какой-то птицы, пустая пивная… Однажды всё пойдёт не так… Я закричала и встала в свет фонаря. И потеряла сознание.
Серафима Степановна осмотрела Вику со всех сторон и обнаружила, что она жива. Вика спала прямо на лестничной клетке. Попытки разбудить женщину не далирезультата. Предположительный диагноз – пьяная – не подтвердился, так как от Вики не пахло спиртным. Серафима Степановна поднатужилась, подхватила девушку под мышки и втянула в свет своей квартиры.
«Очнулась? Слава Богу!» – перед глазами алели губы Серафимы Степановны, обрамлённые малиновым платком с красными розами и зелёными листьями. Весь платок навылет был прошит золотой ниткой. Маленькие светлые глаза внимательно смотрели на Вику, не мигая. На кухне пахло оладьями и свежим персиковым вареньем.
– Хорошо. Иди к себе, умойся и приходи завтракать.
– Можно не умываться?
– Можно.
– Можно есть?
– Ешь.
– Можно ещё?
Серафима Степановна никогда не видела так близко Вику, а разглядев пристально, поняла, что та хуже голодной собаки, стоявшей в полночь под балконом среди своих. Поразила неухоженность, неразглаженность, усталость её лица, и… как бы это сказать, замученность и даже обречённость. Почему-то захотелось до неё дотронуться, может быть, что-то передать от своего внутреннего благополучия… Она не знала, как это сделать: «Вот крем. Бери сейчас же и мажь лицо… Чёрт те что. Молодая женщина, а за собой не следит», – Серафима Степановна решительно открыла банку и стала намазывать крем на лоб, напряжённые виски, провела руками вокруг глаз… Под глазами она увидела глубокие фиолетовые озёра, а в глазах – что-то такое, от чего ей, старухе, стало страшно. Всё однажды происходит впервые, и впервые ей стало страшно не за себя. Такого она ещё не видела. «Значит так, не раскисать», – пожалуй, эту фразу она сказала себе самой. Она подумала, что если сейчас Вика ещё немного поест, то сегодня она не умрёт, но Вика свернулась калачиком у неё на тахте и тяжело задышала.
– Тебе, может, скорую? У тебя что болит?
– Всё болит. Скорую не надо.
Всё однажды происходит впервые. Я впервые проснулась в комнате соседки, которая меня ненавидит и сплёвывает мне под ноги, и она оказалась милой женщиной! Возможно… если бы… то мы, возможно, были бы друзьями. Я так давно не была окружена рукотворным уютом, и теплотой, и какой-тонеземной свежестью, исходящей от старухи. Я не могла назвать свою квартиру домом, так же как и тело своё – домом для души. И как я оказалась здесь? Почему кадр сна – свет от фонаря, если это был сон, остался в сознаниикак последний? Почему я хочу подольше остаться в этой светлой комнате, обо всём забыть, почувствовать себя маленькой девочкой, у которой всё впереди.
– У тебя всё впереди, – сказала Серафима Степановна, не очень веря в то, что говорит, – только надо взяться за ум.
Как это так, взяться, Серафима Степановна не совсем понимала да и не знала, как это делается.
А я пыталась. Пыталась взяться, но у меня ничего не получалось, только подкатывала тоска волна за волной, и следующая была больше предыдущей. Она гнала меня к себе, в свой угол, в свой лес, как кошку перед смертью зовут духи, и она следует за ними. Я вошла, нет, не вошла, вползла, проникла к себе в квартиру, и у меня осталось сил ровно на один звонок.
– Игорь, здравствуйте, кажется, я умираю.
– Я понял. Еду. Диктуй адрес.
Неожиданно стало легко, как будто произошло чудо. Как будто всю вину и тяжесть души я переложила на маленького горбатого человека, который откликнулся на зов о помощи. Игорь приехал быстро. Быстро взял меня под руки, помог сесть в машину, быстро повёз куда-то за пределы города, быстро остановился: «Приехали. Выходи». И я вышла.
Серафима Степановна встретилась с доской, падающей со старой акации. Доска предназначалась не для неё, но последнее время с Серафимой Степановной происходили странные вещи, и, вероятно, к остальным странностям ангелы или демоны присовокупили и доску. Встреча состоялась на высоте роста Серафимы Степановны в районе головы, после чего та потеряла сознание.
И услышала Бога.
Земля ушла из-под ног, и она осталась висеть в воздухе. Кругом, как цветы на старых вишнёвых деревьях, сияли звёзды.
– Симочка!!! Ты любишь меня? – раздался чей-то тихий голос.
И от него по телу побежали горячие огненные ручейки и встретились в сердце. И тут же Симе захотелось всё отдать, в том числе и жизнь, отдать, чтобы не захлебнуться от счастья. Счастье било из неё фонтаном и не давало сказать, а она хотела говорить, хотела ответить! Ответить!
Михаил не совсем понимал, что происходит. В последние сутки женщины падали, как картофель из дырявого мешка. Ночью он подобрал знакомую девушку, кажется, её зовут Вика. Он не разобрался, жива она или мертва, но всё равно отнёс в подъезд по месту жительства, и вот на тебе – Сима. Она лежала под старой акацией, и красная помада на губах в темноте вечера казалась чёрной. И опять Михаил поставил под сомнение наличие жизни в теле женщины, но вдруг чёрные губы прошептали очень невнятно: «Люблю». И Михаил понял –жива! И улыбнулся доброй улыбкой, почти наполовину наполненной зубами.
– Сейчас, сейчас, – Михаил закурил и потихоньку потащил Серафиму Степановну к её подъезду.
А Сима сидела под огромным светлым тополем. Он звенел листьями и излучал доброту. Прямо через лес по дороге шла молодая женщина. Она шла неторопливым, размеренным шагом. Она была спокойная и счастливая. Она сняла с руки полную корзинку грибов и сказала:
– Смотри, Серафимочка, одни белые.
– Мама, мамочка! – шептала Серафима. –Где же ты была раньше?
–Так ты не звала. Вот позвала, я и приехала. Хорошо тут у вас! Лес, храмы, река, как будто и не город вовсе. Что за дерево чудное! – она подошла и прислонилась к белому стволу.– Как ты, Симочка?
– Я не знаю. Не знаю, куда мне дальше…
Откуда-то доносились отдалённые голоса играющих детей и лай собак.
– Вот, прожила жизнь и ничего после себя не оставила. И не понимаю, зачем жила. Не любила, не страдала, даже не болела ничем.
– А не тебе судить, деточка моя! Бывает, что человек живёт ради вдоха и выдоха. Иногда из чрева выходит не рождённым, а выкинутым, но получает всё, что нужно ему. Иногда живёт, и кажется ему, что зря, мучается, не знает зачем, а потом вдруг, за одно мгновение решается его судьба. Как заново созданный предстаёт он перед Богом. Не бывает случайной жизни. Не бывает случайной любви. Давай обниму тебя покрепче…
– Давайобниму тебя покрепче. Долго же ты ко мне шла…
Мгновение. И я упала в объятия сухонькой, почти бесплотной старушки и оказалась на небе.
Я знала точно. Это было небо. Потому что я потеряла вес тела,превратилась в воздухи почувствовала свою душу. Впервые…
–…Долго шла. Я уже решила, не придёшь.
Крохотнаяневзрачная комната, где меня обнимала женщина, была переполнена старой ветхой утварью и свежими цветами. Свет в комнату проникал из маленьких окошек, почти у потолка, и лился вниз, пересекаясь лучами. Игорь сидел на раскачивающейся табуретке,с удовольствием уминал гречневую кашу с изюмом и смотрел себе под нос, разбирая и изучая очередную партию в шахматы, которую он выписывал на длинных бумажках. Пахло лавандой, сухой травой и чем-то неописуемо тонким, не похожим на аромат духов.
– Этот запах приходит вместе с другими, – говорила женщина, – но если ты узнаешь его, то научишься различать. Ты не думай. Можно жить в абсолютной вони и различать его. Ничего сложного. Можно жить, как живётся. Живётся, моя хорошая… Это уже дар и подвиг. Но тебе пора не бояться больше. Поживёшь – хорошо. Оставишь это тело – тоже хорошо. Смотри! – и она передвинула ко мне по столу кукурузные зёрна, – собери сейчас из зёрен себя, попробуй… Разобрала, разбросала, раздала, а теперь собери. Давай, води, води рукой. Вот, собирай голову, тело, руки, ноги. Видишь, как сложно? А теперь ты должна себя собрать наяву. А это ещё сложней. Ничего, Бог тебе в помощь, только во всём видь его, благодатного: в болезни, в умирании, в приходе нового, в счастье. И негоже тебе так часто замуж выходить! Женщина с мужчиной соединяются, чтобы посеять семя, а не бросить его в пустынную землю. Выживешь – хорошо, учись молиться, но не учись клянчить. Молитва – это благодарность за всё. Это путь. Так, потихоньку всё одолеешь, сокровище моё.
– Кто вы?
– А ты кто? Знаешь себя хоть немножечко? Если верить глазам, то я – нищая. Живу в землянке. Старьём окружена. Даже среди нищих я нищая, а среди богатых я не человек.
– Скажите, возраст и имя имеет значение?
– Имеют, но всё относительно. То, что является нашей сутью, не имеет имени да и возраста тоже не имеет.
– А ошибки? Если их было очень много?
– Все ошибки являются одной большой ошибкой – отсутствием того, что должно быть.
– Что? Что должно быть?
–Экая ты нетерпеливая. Не сразу. Потихоньку поймёшь.
– А святые? Кто они?
– Те, кто в тишине живут и простоте. Но к простоте их привела жизнь, полная мучений и бед, а жизнь счастливая дана нам как условие задачи или игры. Всю жизнь мы ищем то, что дано намизначально, и ничего больше. Тебе пора. Игорёк, забирай своё сокровище.
– Я не хочу возвращаться. Можно мне остаться с вами? – плакала Вика.
– Я не хочу возвращаться. Можно мне остаться с вами? – Сима плакала. Она любила. Любовью было всё: существа и люди, деревья и трава, камни и животные, и она сама, Сима.
Хоронили Серафиму Степановну, как и положено, на третий день три человека. Михаил, Игорь и я, Вика. В день похорон пошёл дождь, но к полудню вышло ослепительное промытое солнце над городом, над кладбищем, над подсолнечным полем. Стая ворон сидела на созревших подсолнухах и ела семечки. Кто-то долбил соцветия, кто-то собирал и ел семечки с земли. Впереди процессии бежала большая дворняга с глазами священной коровы. Когда первый ком земли упал на крышку гроба, она куда-то исчезла. Серафиму Степановну отпел отец Алексий прямо в поле. Поминали, сидя на Симиной кухне, купленными по дороге пирогами и вином. Михаил рассказывал свою нехитрую историю жизни, о том, как они с Серафимой рано остались без отца и не помнили его. Мать ушла из жизни, когда Симе было пятнадцать, и она рано стала взрослой, сама стала матерью ему, Михаилу, а он так и остался ребёнком. Михаил женился рано, по великой любви. С годами любовь росла, но слабая здоровьем жена Михаила так и не родила ребёночка, и чем больше Михаил любил Асю, тем быстрей она чахла, а недавно и вовсе умерла, оставив ему свой бизнес – аренду и продажу свадебных платьев. Михаил так и не смог освоить дело. И скоро перевёз все свадебные платья в пустой гараж, где некогда красовалась белоснежная «Волга», а теперь висели в несколько рядов наряды, созданные ангелами и для ангелов. Так считал Михаил. Летом, в жару, он выносил свадебные платья на солнышко и развешивал их на деревьях просушить.
Вид платьев привлекал соседей и остальных прохожих, привлекал птиц, а кого-то отпугивал.
Серафиму Степановну поминали всю ночь до утра, поминали добрым словом, и к утру вся наша кровь – моя, Игоря и Михаила – превратилась в вино. И приснилось мне, что мы летим с Серафимой высоко над землёй и смотрим, как резко обрывается ночь, превращаясь в день. Если смотреть сверху, сумерек не существовало, существовали только тьма и свет.
Утром я поняла, что моя жизнь неотвратимо меняется, потому что я заболела. В моём теле возникли вдруг разом пустота и холод, а потом пришла боль. У врачей я была всего один раз, и у меня диагностировали рак. Перерождение начинается, подумала я и устроилась на работу.
Я мою два офиса и нотариальную контору. Офисы я мою ранним утром, нотариальную контору перед сном. Остальное время суток я учусь, вернее, болезнь учит меня выживанию, и я уже многое поняла и многому научилась. Я выстраиваю схему или график моих отношений с собой и с воздухом вокруг. Это кардиограмма. Размеры раковой опухоли, которая бороздами ползёт по моему телу, зависит от этого эмоционального графика плюс время на адаптацию чувства телом. Получается, что чувство возникает гораздо раньше, а потом уже усваивается телом. Интересно, что телесных сил мне требуется очень мало, скорее, требуется бессилие. И в бессилии рождается истинное чувство, и его можно сравнить с запахом в землянке бабушки Александры. Я не знаю, выживу ли. И мне бывает очень больно. И это вынуждает меня готовиться к смерти, но надеяться на выздоровление. Я жду чуда. Но не дармового чуда, за которым следует заклание, но чуда упорных попыток ощутить, что же такое милость Божья. Иногда мне трудно поднимать ведро с водой, трудно нагибаться, у меня вечная слабость и головокружение, но убираю я чисто, и ко мне нет претензий. Я учусь молиться, но пока научилась только плакать от бессилия, но я уже плачу, и это победа, потому что мне стало жалко себя. Ночью боль усиливается, и тогда нужно сильно абстрагироваться и принимать себя. Это два противоположных процесса, которые, работая в противофазе, усиливают друг друга. Чем больше я абстрагируюсь, тем больше прощаю и принимаю. Ночью я смотрю на свет яркой звезды за окном. После приступа, в тишине, я понимаю, что любовь – это то, что существует после жизни, но пока я не могу сказать это слово вслух, но я знаю, что этот момент очень близок, это как порвать папиросную бумагу, за которой – яркий свет.
Да, забыла рассказать… Мужчины больше не звонят мне и не останавливают на улицах и не приглашают в ресторан, по-другому на меня смотрят и по-другому общаются. И не потому, что моё тело обезображено, у меня такое ощущение, что моя воздушная болезнь перекинулась на тело и пожирает его, но вокруг меня зарождается что-то новое, пока не могу назватьточно, что это, может, судьба? Сама себе я напоминаю героинюблокбастера, внутри которой живёт чудовище, только есть разница. Это самое чудовище является моей частью. Таким образом, моя жизнь сейчас – это разрушение себя, но неполное. Я назвала это занятие – психосоматическая хирургия. В этой борьбе побеждает не сила, а наличие связи, не придуманной связи с Богом… Если на кону ваша жизнь, сомневаться не приходится. Иногда опухоль прячется, и я начинаю верить, что она ушла, но вдруг одно неосторожное движение – и всё возвращается к началу, и опять надо делать самый первый шаг, но не так, как ты делала его вчера. И я уже не помню, с чего всё началось, и не знаю, чем всё закончится.
Я смотрю в зеркало, но замечаю, что что-то изменилось. Я смотрю на себя без страха и отвращения. Скоро я скажу слово «Любовь», и папиросная бумага, отделяющая меня от яркого света, прорвётся. Всё остальное не имеет значения. Я только учусь. Я делаю первые шаги. Иногда приходит Игорь и молча сидит у окна с чаем и своими листочками. Мы можем долго молчать, и в этом молчании нам не тесно. В его присутствии мне всегда становится легче, но мне стыдно за эту дарованную просто так лёгкость, наверное, я ещё не понимаю слова «Милость», не разобралась в нём. Миша тоже навещает меня, да он и живёт теперь совсем рядом, в квартире Серафимы Степановны. Я помогаю ему с уборкой. Мне почему-то хочется, чтобы в её доме всё оставалось по-прежнему, идеально светло и чисто, и чтобы на балконе росли цветы. Миша периодически расплачивается со мной свадебными платьями. У меня их уже три. Зачем мне столько свадебных платьев? Срезанный тополь не унимается и уже в некоторых местах поднял асфальт на дороге, ирядом с пнём в земле появились крепкие ростки. И, кажется, я начинаю понимать, что такое счастье, вернее, я знаю его в лицо, уже знаю и ощущаю в себе иногда. Знаете, это невозможно ни с чем спутать.
Если я выживу, может быть, мне будет дарован шанс родить ребёнка. Это будет девочка.
Однажды я увидела её во сне, и таммоей душе показали, что такое материнская любовь. Показали и сокрыли, но я живу с этой памятью, как с закладкой в книге, и эта книга – я сама. Жизнь становится всё интересней. Если я рожу девочку, назову её Серафимой. Да, да, именно… Серафимой.
2014г.
