Штудирует книги, журналы. Смотрит телепередачи и кинофильмы.
И вот она сегодня как-то особенно усердно трёт линолеум в коридоре возле моего кабинета: в дверном проёме так и снуёт её сухонькая старческая фигурка в форменном халате.
Я сижу за столом – зарылась в бумаги, страстно орудую ручкой, подгоняя ненавистные отчёты.
И вот Ольга Николаевна не выдерживает, замирает в дверях и, чтобы как-то обозначить своё желание поговорить, стучит по дверному косяку, мол, «можно войти».
Я поднимаю голову и спрашиваю: «Ольга Николаевна, вы что-то хотели?»
Она, обрадовавшись, шагает в кабинет:
– Я собственно, вот что хотела у вас узнать. Вот вы дама образованная…
– Допустим, – улыбаюсь я.
– Так вот, – продолжает она. – Вы как относитесь к искусству?
– Опосредованно, Ольга Николаевна, опосредованно.
– Ну, это вы бросьте. Вы же филологисса.
– Вот тут что правда – то правда, филологисса.
– Так… значит в искусстве разбираетесь. А я вот о чём. Вчера вечером в передаче одна актриса. Актриса, понимаете, – и она переходит на почти заговорщический тон (я киваю, что мол понимаю), – Так вот эта актриса говорит, что если что-то случится: ну, там катаклизм какой – пожар, наводнение, небеса разверзнутся… то она будет спасать «Чёрный квадрат» Малевича, а не полотна Леонардо Да Винчи. Как вы к этому относитесь? Я вот, например, возмущена. Как же это можно сравнивать! Да Винчи и Малевич. Что там в том квадрате?!
– Я вам вот что скажу. Малевич или Да Винчи – это вопрос моды и вкуса. А вот на счёт коллапса скажу так. Что если грянет катастрофа и разверзнутся небеса, то последнее, о чём вспомнят люди будут полотна Да Винчи, Ван Гога или Босха. Я думаю, что всё, что ценно сейчас, что воруется и приобретается за миллионы, не станут выносить и хранить, если человечество будет накрывать цунами. Люди просто начнут хватать друг друга за руки в надежде уцелеть и спастись, и спасти. А если это будет не так – то тогда мы просто не люди.
14. Человек мира
Много лет назад мне нравилось это словосочетание «человек мир». В моём уме оно звучало как-то особенно, торжественно и возвышенно, словно органная музыка.
Мне представлялся человек, который едет куда хочет, живёт где вздумается. Его везде ждут и ценят. Он везде свой.
И вот уезжая в Москву из Углича и обнимая Олю, которая тоже обнимает меня чуть не плача, провожая как родную, я поняла, что способна чувствовать только этих людей, что я часть этого народа и больше никакого на земле.
Понимаю, что глобализация лишает нас национальной идентичности, когда «человек мира», взглянув в окно, не может различить это небоскребы Нью-Йорка, Пекина или Москвы-Сити.
Глобализация лишает нас Родины.
15. Без названия
Если представить, что Вселенная есть один большой живой организм, на подобие человеческого, то сами люди ведут себя зачастую как раковые клетки, убивающие орган под названием Земля. И достигнув пердела, она смахнет нас, освобождаясь от боли и страдания, как глупцов, упражняющихся в науке самоуничтожения. Как глупцов, не понимающих, что мир стоит на нравственных законах, которые непреложны, не смотря на всё наше желание обойти их или нарушить, не смотря на иллюзию того, что человек дурной может преуспевать с точки зрения нашего предметного мира. Нарушение нравственных законов преумножает в мире зло, поднимает человека против человека, искажает моральные принципы и, как следствие, ведёт к одичанию и вырождению человечества, где человек становится лишь бездушной оболочкой для низменных желаний.
16. Наденька
– О! Не успели у мужа ноги остыть – она уже с Мишей, – злые языки родственников проникновенно беспощадны.
И некуда деться от этого злословия. День ли день рождения, Новый год или 8 марта, – они всё так же, как и месяц и год назад осуждают жену их покойного брата. Даже несмотря на то, что у нее и с Мишей-то не заладилось… Всё равно. Судят. Считают, что поняли чужую жизнь до донышка, что точно знают любила ли она покойного и в какой мере. Взвесили на одних им ведомых весах, отмерили и запротоколировали раз и навсегда. Но в глаза ничего не говорят. Молчат. И даже любезно приветливы: «Садись, Надюша, ну, как дела? Что нового!»
И чаю подливают, и тортик на тарелочке подают и, провожая, кланяются и зовут опять в гости.
Неужели забыли, как тяжело было этой самой Надюше с вечно нетрезвым их братцем? Неужели канули в лету их размолвки с драками и дрожанием в халатике на стылом ночном балконе? И опущенные глаза, когда после буйной ночи Надюша здоровалась с соседями, боясь, что спросят отчего шумели весь вечер.
И она должна хранить верность ему? Удивительно. Или нет? Всё у нас на верности, на женской преданности, граничащей с
