***
Старенький Бьюик, выкрашенный в ярко-желтый цвет, не спеша проехал по узкой, укрытой зеленью, улице и остановился у его нового дома. Знакомый семьи, в которую он прибыл, любезно согласился помочь с переездом. И вот, спустя недолгих тридцать минут пути, его первые маленькие шаги усыпали незнакомую землю. Он аккуратно вошёл во двор, стараясь всем своим худощавым, хрупким телом не выдать весь страх и переживания. Покрутив черной, словно уголь, головой, он принялся вдыхать свежесть, которой ему так не хватало в приюте. И вот теперь Джон почувствовал свободу. А ещё через секунду – дом. Навстречу ему вышла женщина лет тридцати. Ее худощавое тело обтягивало сверху и давало свободу движениям снизу белое платье с красными маками и шелковой лентой на талии; на лице не было ни одной видимой морщины, а губы расплывались в широкой улыбке.
– Джон! – она ринулась к нему навстречу, – Джон.
В этот миг он испытал два чувства, о совместимости которых раньше и не догадывался. Настоящий страх он впервые испытал оставшись без матери. Это было солнечное летнее утро. Его небольшое тельце нежно щекотала насыщенная цветом и жизнью трава, в карих глазах отблескивало солнце. В нескольких метрах от него расслаблено лежала мать с братом. Близился вечер и вот его красивая, такая молодая мать бережно, заботливо, но и со строгостью во взгляде, приводила в опрятный вид, как две капли похожего на Джона, Стюарта. Пестрые бабочки летали над готовящимися ко сну цветами, трудолюбивые пчёлы суетились около ульев, усердные муравьи тоже куда-то торопились. Эту музыку природы дополняло журчание холодного ручья, из которого они так любили пить взахлеб после салок. Но вдруг эту идиллию, момент единения с природой прервал несносный шум. Вокруг стемнело и землю начали атаковать снаряды ледяного, не щадящего ни одно живое существо, града. Поднялся сильный ветер. Ему некуда было бежать, а мать с братом потерялись из виду. Несколько секунд Джон метался со стороны в сторону, но безжалостный лёд всё же попал по его крохотной голове, и он разразился плачем. Казалось, еще один удар и не сможет больше извиваться замерзшее тельце, упадет и останется здесь, один на один с произволом природы. Но на его всхлипывания откликнулась мать. Она так же громко рыдала от страха и боли внутри. Её силуэт мелькнул в нескольких метрах от него, в нескольких шагах и вот она уже совсем рядом, дергает его за шиворот, давая знак держаться рядом. От дерева к дереву, перебежками, они старались добраться до ближайшего городского киоска. Недалеко от поля, где они отдыхали от духоты, расположилась небольшая пекарня с ароматными и сочными булочками. Джон со Стюартом любили там, жадно вдыхая аромат, поедать свежую выпечку с вишней, яблоком и абрикосом. Получая свою порцию, каждый из них походил на дикого зверя; не оставляя и крошки, они могли потом подолгу спокойно сидеть, наблюдая за проезжающими мимо машинами и пешими туристами, которые стремительно шли покорять местные горы.
До этого самого киоска оставалось около десяти метров, когда стена града ослепила Джона и тому, сбившись с пути, пришлось бежать, пока ноги его не подвели. Он упал. Он не слышал больше ни матери, ни брата, ни злобный шум ветра и барабанную музыку льда. Ничего. Его спину, голову, ноги больше не старались загнать, как можно глубже в землю, настроения природы. Он со страхом открыл глаза. Дорога. Вокруг высоченные дома, в которых в разброс загораются окна. И вот он – под навесом одного из них. Тогда Джон ощущал каждой клеточкой тела, необъятный страх. Но он был спасен. Хотя легче от этого не становилось. Где мать, с которой они еще никогда не расставались? Где вечно озорной и неусидчивый Стюарт?
С того времени он больше не испытывал столько страха; в его мыслях не было столько растерянности и непонимания. Всю его сущность охватило это жуткое происшествие, поэтому ему трудно вспоминались неравнодушные люди, которые спасли его от беспризорности, все документы, объявления и бумаги, которые могли бы его вернуть домой. Он не знает, но около трёх недель его жизнь решалась и развивалась без него и его близких людей. Джон только спал и отъедался, неохотно купался и терпел походы к врачу, чтобы залечить все раны, которые оставил летний град. Приходить в себя он начал уже в приюте. Страх ослаб, и Джон снова начал замечать все происходящее вокруг.
И вот теперь его страх смешался с облегчением. Второе чувство он испытывал чаще. Каждый раз, когда на пороге приюта, в котором он очутился, появлялись красивые молодые пары, серьезные женщины-трудоголики, мужчины, состоящие в однополом браке или одинокие дамы в возрасте, Джон молился, чтобы они не увидели его. К счастью, там были те, чьи милые лица и жизнерадостность привлекала людей больше, чем его задумчивость, молчаливость и еще сочащиеся раны. Поэтому после того, как посетители скрывались в сером коридоре, его душу наполняла легкость. Ведь он верил,
