у котенка, языком. СИКРЕТ !!! – было написано разноцветными карандашами на конверте. Когда Кире было девять лет, она аккуратно вклеила школьную фотографию Глеба в раскладной животик конверта. А рядом вывела куриным почерком :
Твои глаза как звезды
Горят в ночи моей
И больше уж не будет
Таких хороших дней…
Муся, которая за лето набралась ума от подруг старшей сестры, посоветовала ей дописать что–то вроде :
Мы с тобой как наяву
В лунном плаваем в пруду
Ты прижми меня покрепче
Страстью бешеной к утру
– Что это «страстью бешеной»? – спросила Кира
Муся прижалась губами к уху подруги. Ее дыхание горячо щекотало шею.
– Ну помнишь, я тебе говорила, как они это…, – зашептала она.
Кира отодвинулась. Какое–то время они молча смотрели друг на друга. В глазах у обеих бегали веселые черти.
– Фу! – наконец сказала Кира.
Смеясь, они повалились друг на друга. От этого пруда веяло гадостью. Так пахла взрослая, омерзительная тайна. Ее же любовь к Глебу была совсем другой. Там не было «страстью бешенной». Просто двое в лодке, ее голова на его плече, они плывут далеко–далеко, где будут бесконечно счастливы.
Нужно потянуть конвертик за углы и оттуда, как дюймовочка из волшебного цветка, выглянет Глеб. Уголки конвертика стерлись от частых прикасаний. Ему здесь пятнадцать. На фотографии он в анфас, но Кира прекрасно помнит его профиль юного, римского императора. Надменный и прекрасный. Чудесные, холодноватые глаза, насмешливые губы. Вера Петровна как–то заметила, что у него рахманиновские кисти. Длинные, музыкальные пальцы. Отец Глеба – начальник литейного цеха, тогда усмехнулся: Кисти может быть и рахманиновские, но растут они из одного места. ВОТ ЭТО БЫЛА НЕПРАВДА! Глеб, например, мастерски играет в теннис, и однажды даже занял третье место в городском, юношеском турнире. В квартире родителей, его комната до сих пор увешана грамотами и вымпелами, а на крыше шкафа сверкают два спортивных кубка. Мать Глеба натирает их каждую неделю. Видимо сильно скучает по нему. Ну что же, Кира ее понимает.
Кира всегда была влюблена только в него. Сколько себя помнит. Глеб, Глеб, Глебушка….
Лето. Горный пансионат в Чимгане. Она на отлично закончила второй класс хореографического училища. Глебу пятнадцать. На завтраке в столовой, пока не видела мать, Кира сваливала очищенное яйцо в тарелку Глеба и делала умоляющие глаза. Яйца были противные, с потемневшим желтком, похожим на солнечное затмение. Кира вообще ела очень плохо. Она долго, с отвращением, жевала хлеб с маслом, вернее просто держала кусок во рту, под пристальным взглядом матери.
Целыми днями Глеб был неразлучен с девицей Анечкой. Они вместе лупили в теннис, лазали по горам и сидели на скамейке до полуночи. Глеб много говорил, а Анечка много молчала. Она все время носила белую майку с тремя котятами на груди. Котята прехорошенькие, а вот саму девицу Кира ненавидела. В летнем кинотеатре Глеб садился с Анечкой на самую последнюю скамейку и возвращался в коттедж почти под утро. Алина Евгеньевна многозначительно переглядывалась с матерью Киры – Верой Петровной.
В августе солнце вовсю сушило горы, трава выгорела и пожелтела. Абрикосы и чернослив наливались сладкими соками, спелые плоды мягко шлепались о землю. Ежевика была усыпана темными ягодами, которые навсегда синили пятнами майки Киры, отстирать было невозможно. После ежевики язык у нее был фиолетовый как у татарской собаки. И Глеб смеялся над ней, но она не сдавалась и все лезла в шипастые заросли, возвращаясь с полным пакетом ягод и в кровь исцарапанными плечами и коленями. Лезла бесстрашно, потому что хотела доказать ему, что ничего не боится. Вообще.
Как обычно перед обедом, все валялись под раскидистыми платанами у бассейна. Пахло свеженарезанным арбузом, солнцем и рубашкой Глеба, потому что Кира подобралась к нему совсем близко. Развалившись прямо на траве он читал Иллиаду Гомера. Анечку с котятами погнали в поход родители. Глеба не позвали, потому что у Анечкиного папы выработалась на него стойкая аллергия. Он презрительно и вместе с тем тревожно поглядывал на дружка своей дочери. Все две недели у него был вид человека, готовящегося к страшному удару судьбы.
Кира вырвала колосок на тонкой ножке и осторожно пощекотала ухо Глеба.
– Отстань… И отодвинься, у тебя трусы мокрые, – сказал он не отрываясь от книги.
Она не сдвинулась с места. Тело у Глеба жаркое и сильное, а она после бассейна замерзла. Ей очень хорошо рядом с ним.
– Глеб, а вот интересно, ты женишься на Анечке?
– Отстань, озабоченная, – отмахнулся он.
– Женишься, да?
Он повернулся к ней и снял солнечные очки, которые делали его похожим на шпиона. Чудесные его глаза, с голубыми огнями по серому, сейчас были холодными и презрительными. Зрачки сузились и превратились в бисеринки. Очень обидно, потому, что на Анечку он смотрел совсем по другому. Бисеринки наоборот расширялись и от серо–голубого фона оставался только узенький обруч. Кира
