«Я пригласить хочу на танец Вас…» [Галина Васильевна Воскресенская (Железнова)] (fb2) читать онлайн

Книга 1. Корень зла

Кармическая трилогия 

(Древний Египет. 27 век до н. э.)

Наверное, это трудно – не делать зла. Особенно, когда не знаешь, что это – зло и что оно наказуемо.

 (От автора)

Глава 1

Солнце блеснуло и скрылось. Как? Почему? Что – утро? Найфел открыла глаза. Тёмные проёмы для окон и за ними тени у хижины на фоне пуны провалились куда-то.

Да нет – ночь. Глубокая, чёрная. Откуда ж Солнце сверкнуло? Непонятно… Она снова сомкнула веки, и снова Солнце! Но только уже не просто блеск его: Оно живое! Глаза, нос, губы… Неописуемой красоты лик юноши мелькнул, чуть увеличился, чуть улыбнулся и… пропал. Найфел ждала, ждала его нового появления, но оно больше не случилось. Веки её сомкнулись, очарованные видением, и она заснула.

Её разбудил утренний свет. Она проснулась, вся в каком-то смятении. Что? Почему? Ах, да: она видела чудо! Прекрасный лик молодого человека – о-о!! Внезапная радость охватила юную египтянку. Она вскочила с матраца и побежала из хижины на волю. Там мать её чистила и отбивала шкуру небольшого кабана.

– Матушка Ме! – воскликнула Найфел. – Какой мне сейчас непонятно красивый сон приснился!

Мехатэ (так звали мать Найфел) подняла голову, недобрым взглядом окинула дочь, хриплым голосом бросила ей:

– Всё спишь, как младёшенька зарытая, на сны наглядеться не можешь. Горе моё нильское. Помогла бы лучше. Отец со товарищами вчера на охоте заколол дикого кабана – вот прибыль-то! Давай вместе чистить да выглаживать, пока не высохло!

Найфел подскочила к Мехатэ, взяла скребок и тоже занялась шкурой…

– Что снилось-то? – сквозь зубы спросила мать.

– Ой, матушка Ме, – защебетала Найфел, – сначала ночь, всё темно-темно, а вдруг как Солнце сверкнуло! Но тотчас исчезло, как ни бывало. А потом снова вышло…

– Солнце Ра два раза не выходит. Спаси нас, Бог Солнца Ра!

– Спаси нас, Бог Солнца Ра! – повторила покорно Найфел. – Но что было дальше, матушка Ме, ты послушай! На нём прямо лицо появилось! Юноша молодой, красивый, как сам Ра!

– Ты что?!– одёрнула её мать. – Красивых, как сам Ра и как Бог-фараон, не бывает! Никто не смеет быть похожим ни на какого Бога!

– Ну, не то, что похож, а просто очень красивый. У нас в деревне таких красивых нет.

– Ну и что, что приснился? Он тебе сказал что-нибудь?

– Нет, молчал, только немножко улыбнулся.

– Мало ли кто улыбается. Глупая ты, Найф. Стукнула бы его в нос.

– Ты что, матушка Ме! Как можно? Я теперь только и думаю о нём.

– Работать надо, слышь? А не о парнях думать! Дел полно!

– А если я его встречу НЕ ВО СНЕ?

– Не дай тебе Бог! Повернёшься и уйдёшь восвояси. Не нам, бедным, с красавцами якшаться богатыми.

– А если он бедный?

– Бедных красивых не бывает.

Глава 2

Семья Абд ат-Тавоаба – его жена Мехатэ и единственная дочь Найфел – жили в стране Египте, в Древнем Царстве, при  IV Династии, при грозном и жестоком фараоне Хеопсе, которого египтяне называли Хуфу, очень боялись и почитали. Абд ат-Тавоаб был земледельцем и охотником. Через каждые восемь плюс восемь дней уходил в Гизе (позже это место стали называть Гиза) на строительство пирамиды для фараона – это было всеобщей повинностью. Никто не мог от этого уйти.

Деревня, где жили эти люди, располагалась возле города Сокара, что был неподалёку от Мемфиса, столицы Древнего Царства, и находилась на очень высоком холме около Великого Нила, так как раз в четыре месяца Великий Нил разливался, как море, и затоплял всё, что было вокруг, в том числе и низкие деревни. А те, что располагались на холмах, так и оставались на месте, только вода заливала их почти до края, оставляя дома, двор, дорожки нетронутыми. Тропические ливни шли, резко кончаясь, с июля до начала ноября, заливая землю и растительность что было силы.

Семья Абд ат-Тавоаба жила в бедной лачуге, имела только одну кушетку для сна и матрацы. На кушетке спал Абд ат-Тавоаб: так ему было легче вставать с его больной спиной, которую мужчина надорвал на стройке пирамиды. Как только Абд ат-Тавоаба ни лечили, и шины не раз накладывали, но всё равно он еле вставал и с трудом ложился. А Мехатэ и Найфел спали на матрацах. Мехатэ помогала мужу, вела хозяйство в доме, прибиралась, обрабатывала диких уток и то, что муж приносил с охоты. Слава богам, у семьи Абд ат-Тавоаб была одна корова, которая их кормила.

Остальные жители деревни жили так же бедно. Выходили из дома лишь те мужчины, кто по окончании разлива Нила работал на орошённых полях, чернозёме, терракотовой земле. Женщины за пределы своего двора практически не выходили, занимаясь домашним хозяйством. Так и Найфел почти всё время проводила в доме, во всём помогая матери по хозяйству и лишь изредка общаясь с соседями.

Абд ат-Тавоаб и Мехатэ не однажды желали подарить своим богам ребенка ещё, кроме Найфел: два раза по мальчику и ещё раз девочку, но от плохого питания и болезней дети умирали, не дожив до года. Выжила одна Найфел, и теперь ей было шестнадцать.

Это была очень красивая девушка со светлой кожей и голубыми миндалевидными глазами. Ещё до рождения старшей (и единственной, как это оказалось) дочери Абд ат-Тавоаб с женой переселились в Египет из соседней Ливии, оттого у девушки и была более светлая кожа, чем у местных жителей. Соседские парни засматривались на юную красавицу, пытались ухаживать за нею, но сердечко девушки пока никто не тронул, и она никому не отвечала взаимностью. Да и отец её был строг, не подпускал к дочери ухажёров из таких же бедняков, как он сам, надеясь на выгодный брак Найфел.

Из двора лачужки Абд ат-Тавоаба были видны роскошные постройки Мемфиса: дворец фараона и богатые дома его вельмож.

– Отец мой, – часто спрашивала Найфел у Абд ат-Тавоаба, – почему мы не живём в Мемфисе или хотя бы в Сокаре?

– Мемфис – очень богатый и очень сытый город, – отвечал дочери Абд ат-Тавоаб. – У нас с матерью не было таких денег, чтобы купить даже самый скромный домик в столице. Более того – наших средств не хватило и на то, чтобы приобрести жилище в самом Сокаре.

– А почему мы бедные? – допытывалась девушка.

– Так боги велели, бог с небес и бог-фараон, – отвечал отец.

– А бедные бывают красивыми?

– Очень редко. И только с позволения богов, – отвечал Абд ат-Тавоаб. – Вот ты у меня красивая, доченька. Создали же боги такую! Страшно тебе, должно быть?

Найфел зарделась от похвалы отца. Но не всё ей было понятно, и девушка продолжала забрасывать родителя вопросами:

– Отец дорогой, а почему мне должно быть страшно?

– Потому что красота девушки – чистая вода. Ты, Найфел, с каждым днём расцветаешь всё ярче и краше, и всё парни только и мечтают, чтобы напиться тобою. Но не каждый же думает о том, чтобы жениться. Испортят тебя, жизнь искалечат…

Глава 3

Широко и полноводно течёт могучий Нил. Воды его блестящие, сверкающие искрами. А в начале июля он разливается ещё шире. И заливает всё, что вокруг: низкие берега и селения, которые расположены на них. А высокие берега становятся похожи на островки, но не к каждому легко добраться: крокодилы так и норовят полакомиться человечиной…

Но вот снова появляются очертания большой земли, и там чётко прослеживается дорога, ведущая к городу Сокара (ныне этот город именуется Саккара, а переводят его название как «город мёртвых», а от него всего километров тридцать до Мемфиса).

Сокара – богатый и красивый город, в котором немало и дворцов вельмож фараона. Есть там и дворец Осиристепа – ближайшего советника фараона Хуфу – и его жены Исизиды. Здание утопает в зелени и цветах. Десятки слуг в белых одеждах снуют вокруг, подрезая старые стебли и листья, поливая, ухаживая за садом. Надзирает за великолепием сада сама госпожа Исизида, строгая и властолюбивая женщина.

У вельможи Осиристепа и его жены Исизиды есть единственный сын – наследник Ленхатеп – удивительно, восхитительно красивый юноша девятнадцати лет, смуглолицый, с глазами цвета мокрой терракотовой земли. Будучи единственным ребенком в семье, Ленхатеп был очень любим своими родителями: ему позволяли практически всё, выполняли любую его прихоть. Тем более что юноша был умён, стремился к наукам, отличался добротой, не кичливостью.

Вот уже более четырёх лет Ленхатеп жил у своих родственников в Мемфисе, возле дворца Хуфу, обучаясь придворному этикету, готовясь стать одним из ближайших сановников фараона, – так хотели его родители. Однако юноша больше любил свой родной город, и особенно его окрестности, очарованный народной музыкой, и поэтому старался почаще приезжать в Сокару. Но это получалось не всегда. А Ленхатеп так скучал по своему другу!

Вот и сейчас, в этот чудесный майский день, Ленхатеп собрался повидать Али Шукри, юного ремесленника-лодочника, которого родители Ленхатепа не жаловали, так как юноша был из бедной семьи. Скоро начнутся дожди, Нил разольётся, и тогда своего друга Ленхатеп сможет навестить только на лодке, и займёт тогда встреча много времени. А Осиристеп строго-настрого запретил своему наследнику общаться с Али Шукри, этим «оборванцем», как называл лодочника вельможа. И сейчас Ленхатеп торопился, чтобы не попасться на глаза отцу и вернуться вовремя, к общему семейному ужину.

Лёгким шагом юноша сбежал по дороге с пригорка к месту, где сверкали на солнце зеркальные воды Нила, где блестел золотой песок. Ленхатеп перепрыгнул через канавку на пути, чуть споткнулся. Юноша нагнулся, чтобы поправить сандалии, а когда выпрямился, обомлел. Ленхатеп увидел восхитительное существо: прямо перед ним, широко раскрыв глаза, стояла юная прелестная девушка. Юношу поразили её чудесные голубые глаза – цвета лазоревого неба, тёмные длинные волосы, обвивавшие стройную девичью фигурку будто водоросли. Молодой человек не сомневался, что увидел речную нимфу: иначе почему она с таким ужасом смотрела на него?

– О великий Ра! – воскликнул Ленхатеп. – Откуда взялось тут такое юное дивное существо?!

То была Найфел. И она стояла, очарованная видом Ленхатепа: ведь это же был тот самый сказочный юноша, которого она видела во сне минувшей ночью! Всё было точь-в-точь, как во сне: и выразительные глаза с прищуром цвета мокрой терракотовой земли, и прямой длинный нос, и тонкие красивые губы, и даже одет и подстрижен он был так же!

Крайне изумлённая, Найфел не могла проронить ни слова – только стояла и смотрела на юношу округлившимися глазами, как зачарованная.

Не в силах сдержаться, Ленхатеп обнял Найфел и нежно поцеловал её в пылающую щёку.

– Пойдём, – сказал он, видя смущение девушки, – пойдём вдоль берега, и ты мне всё о себе расскажешь.

И молодые люди пошли вдоль Нила, возле его сверкающих тёмно-зелёных вяло текущих вод.

– Как тебя зовут?

– Найфел, – ответила девушка, а потом, уже немного отрезвев от чар молодого красавца, спросила в свою очередь и его:

– А как твоё имя?

– Я – Ленхатеп. Я тебя никогда не видел здесь. Где ты живёшь?

– Там, в деревне на холме, – и девушка протянула руку к ближнему холму. – Мой отец Абд ат-Тавоаб – земледелец и охотник. Я помогаю ему и матушке, а потому редко выхожу из деревни – много дел. Особенно сейчас, перед долгими дождями, от которых Нил разливается. Он затопит тогда все маленькие холмы и пригорки, и не будет возможности вообще выйти из деревни.

– Неужели я не увижу тебя до самого ноября, пока воды Великой Реки не вернуться в свои берега? – расстроился Ленхатеп. – И лодки у тебя нет?

Девушка засмеялась:

– Что ты?! Какая лодка? У нашей семьи нет средств, чтобы иметь лодку. Мы очень бедные люди, нам приходится много работать.

– А сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– А братья или сёстры у тебя есть?

– Нет. Я одна у родителей. А ты?

– И я один. Но мы живём очень богато. Видишь дворец, который находится близи дороги, что ведёт к Сокаре? Там я живу. И у нас есть много лодок. Но отец не позволяет мне их брать: говорит, что я молод ещё управлять лодкой.

– Сколько же тебе лет?

– Девятнадцать. Я учу разные науки, в том числе и хождение в лодках по воде. Но только по папирусам, а сам ещё не плавал.

– А как ты здесь оказался?

– Я иду к другу Али Шукри. Он, как и ты, из бедной семьи и на год моложе меня. Пойдём со мной, я познакомлю тебя с ним.

– Ой, нет-нет! – возразила Найфел. – Мне уже пора возвращаться к матушке. Ме отпустила меня ненадолго погулять. А теперь мне пора: в доме много работы.

– Когда же я увижу тебя в следующий раз? – спросил огорчённый Ленхатеп.

– Не знаю.

– А давай встретимся завтра, на том же месте, где я споткнулся? Я буду ждать тебя там весь день до заката солнца, в какой бы час ты ни пришла. – И Ленхатеп снова обнял Найфел, слегка откинул с щеки прядь её тёмных волос и нежно поцеловал в губы. Затем юноша повернулся и быстро пошёл в сторону дальнего холма, направляясь к деревне своего друга.

……………………………..

– Али!! – вскричал Ленхатеп, едва ступил на порог дома друга. – Али! Ты не сможешь даже себе представить, какую девушку я сейчас встретил! Она живёт во-о-он в той деревне! – и указал в сторону холма, где жила Найфел. – Я впервые в жизни её вижу, хотя довольно часто выхожу к берегу Нила. Правда, она сказала, что почти не выходит из своей деревни.

– Что же это за девушка? Из зажиточных или из совсем бедных?

– Из совсем бедных, – ответил, опустив голову, Ленхатеп. – Не понимаю только, как Великий бог Ра позволил ей родиться в такой семье! Этому цветку! А эта девушка поистине, как цветок! Тёмные длинные волосы, густые брови, сияющие лазурные, как небо, глаза, щёки – бутоны роз, а губы – их лепестки! Она такая юная, тонкая, как стебель. И голос журчит серебристым ручейком. Я таких ещё не видел. Я влюбился сразу же! До самой маковки! Я сделаю всё, чтобы она была со мной на всю жизнь!

– А как зовут твою красавицу? – спросил Али Шукри.

– Её зовут Найфел.

– И у неё голубые глаза? Она что, из ливийцев?

– Не знаю, – развёл руками влюблённый юноша.

– Ах, Ленхатеп, друг ты мой любезнейший, зачем мечтать и говорить о пустом? Ты же хорошо знаешь, что твой отец никогда не позволит тебе взять её в жёны. Да и матушка тоже. Твои родители презирают бедняков, считают, что бедные люди созданы богами только для работы.

– Я буду просить, умолять отца и мать, буду валяться у них в ногах! Они же любят меня и, конечно же, хотят мне счастья до конца жизни! Ну, а если всё же откажут, запретят нам с Найфел быть вместе, я уйду из дома насовсем, откажусь от наследства! Или брошусь в Нил! Мне нет жизни без Найфел!

Али Шукри обнял друга, пожелал ему счастья, и Ленхатеп отправился домой…

Глава 4

На следующий день, едва небо осветилось первыми лучами ещё не взошедшего на небеса Великого Солнца Ра, Ленхатеп, проснувшись, сразу же вспомнил про Найфел. Юноша был счастлив мыслью, что сегодня, возможно, он увидит девушку, так сильно поразившую его сердце. Молодой человек быстро вскочил с постели и побежал в сад любоваться на цветы, так, как только они могли успокоить взволнованную душу юноши и своим видом пробуждали образ Найфел.

Найфел тоже проснулась рано и точно так же, как Ленхатеп сразу вспомнил о девушке, так и юную красавицу охватили мысли о юноше-Солнце: «Ленхатеп, милый Ленхатеп»– постоянно повторяла она про себя. В груди её будто поднялась буря – буря любви и страсти.

Два влюблённых сердца, разделённые расстоянием и сословиями, словно соединились душами в этот чудный миг пробуждающегося рассвета.

И вот Великий Ра осветил египетскую землю своими яркими лучами. Богатый дворец Осириса пробудился, зазвенев множеством голосов, и наконец-то прошла утренняя церемония семейного принятия пищи, по окончании которой Ленхатеп стремглав помчался на то место, где вчера повстречал Найфел.

Её ещё не было там, но сердце влюблённого юноши так бешено стучало, что он не сомневался: она придёт!

И действительно, не прошло и получаса, как Ленхатеп увидел белую тунику и тёмные волосы любимой: Найфел бежала к нему. Юноша схватил её в объятия, сжал так крепко, что у девушки захрустели косточки и она застонала. Ленхатеп поцеловал Найфел в губы, взял её на руки и понёс вдоль реки…  Два сердца встретились, две души соединились…

– Теперь только смерть разлучит нас, – сказал Ленхатеп.

– Да, милый, только смерть, – повторила Найфел. – Но как же мы будем встречаться? Через три дня начнутся Великие Дожди, Нил разольётся, затопит дорогу, на которой мы встретились, любимый, а деревня наша станет островом среди Большой воды… Я целых четыре месяца не смогу покинуть деревню.

– Я приплыву к тебе сам, – ответил Ленхатеп. – У меня есть лодка, и не одна.

– Но ведь отец не разрешает тебе пользоваться ими, – напомнила Найфел.

– Да, запрещает, но разве его запрет может остановить меня, если я жить без тебя не могу?! Я обязательно буду к тебе, любимая моя, нимфа моя, приплывать! Мы будем видеться каждый день, пока я не увезу тебя. Мы уедем из этих мест и будем жить вместе и счастливо!

– Ах, Ленхатеп, сердце моё! За что Великий бог Ра послал мне такое счастье?!– радостно засмеялась Найфел.

Ещё три дня оставалось до разлива Великого Нила. Ленхатеп и Найфел не теряли времени: Найфел говорила отцу и матушке Ме, что хочет подышать благоухающими лилиями у берега реки перед тем, как впрягаться в работу до октября, а Ленхатеп убеждал родителей, что ему надо срочно плавать каждый день в Мемфис, т. к. там остались важные папирусы очень важных наук, а у него скоро экзамены.

Едва вырвавшись из своих домов, к назначенному часу они бежали друг к другу стремглав, как летят ветры, а встретившись, бросались в объятья друг друга бурно, страстно, губы их сливались в горячем нежном поцелуе.

– Скажи мне, милая солнцеподобная Найфел, – спрашивал девушку Ленхатеп, – а у тебя есть братья и сёстры?

– Нет, моя радость, и я тебе уже говорила об этом, – отвечала она. – Матушка Ме и мой отец не раз собирались подарить мне братика или сестричку, три раза у них появлялись малыши на белый свет: два мальчика и одна девочка. Но все они умерли, едва только родившись. У бедных всегда дети умирают. Так Великие Боги желают, как говорят. А у тебя свет очей моих, Ленхатеп, тоже ведь нет близкого брата или милой сестры?

– Тоже нет, роза моя, – печально ответил Ленхатеп, – мои родители не захотели больше иметь никого, кроме меня. Всю свою любовь, все заботы и помыслы отдали мне. Захотели, чтобы я обязательно учился разным наукам, чтобы стал самым умным и светлым, чтобы стал правой рукой Хуфу.

– Великого фараона Хуфу?!– всплеснула руками Найфел, и от радости, и от страха. Ты сможешь с ним сравниться?!! О-о, ненаглядный мой Ленхатеп! Я горжусь тобой! У тебя есть много сил, ума и красоты, я верю, что ты достигнешь всех высот! Как я люблю тебя, мой солнечный, как верю, что Великий Бог тебе обязательно поможет!

– Я тоже без конца и без края люблю тебя, Найфел, роза моя, невеста моя! И ради тебя я стану самым разумным и учёным, чтобы ты всегда мной гордилась!

С этими словами он, раскрасневшись, в порыве бурной страсти поднял на ней тунику так, что обнажилось её гладкое стройное тело. Голова его закружилась от такого зрелища, он нежно и порывисто прильнул к её груди, и начал целовать её, ласкать, его семя налилось…

Сильно возбудившись, он обнажился и, не помня себя, вошёл в лоно возлюбленной. Их тела слились воедино.

Найфел, которая не ожидала такого поворота, поначалу немного напугалась, но тотчас почувствовала какое-то новое для неё ощущение – дивно приятное, радостное, дурманящее. Она не стала, не захотела противиться действу, которое он творил над ней, даже не думая, хорошо это или дурно. Вся её душа, вся её плоть сильно желали этого, а его такая незнакомая, но пьянящая близость словно брали её в нежные тиски, и было так невообразимо хорошо!!! Она, забившись в его объятиях, даже не придала никакого значения в это мгновение неожиданной мимолётной странной боли. Она была в пленительном раю…

Так продолжалось сколько-то времени – счёт ему был потерян. Влюблённые почувствовали, как земля уплывает из-под ног, какой-то лёгкий туман окутал их очи, они словно поднялись на небеса, вспарили над землёй… и Ленхатеп вдруг услышал свой громкий протяжный голос! Слов было не разобрать, да их и не было, только что-то вроде крика. И в унисон ему более тонкий протяжный стон обезумевшей Найфел.

… Когда прошли какие-то минуты, неизвестно сколько, и оба обрели дар речи, то заметили, что обнажённый живот Найфел был влажным с остатками пены, а на земле где-то под ягодицами алело большое пятно крови. Найфел испугалась: «Ленхатеп, милый мой, почему около меня кровь? Разве ты чем-то поранил меня?»

Ленхатеп смущенно опустил голову. Самому ему ещё не приходилось иметь таких тесных отношений с девушками, а тем более с женщинами.

Родители держали Ленхатепа в строгости и непорочности, следили за этим, но некоторые друзья и приятели из Мемфиса (не слишком скромные и не очень почитающие родителей), не раз делились с юношей своими похождениями. Девушки из благочестивых семей не позволяли молодым людям иной раз прикасаться даже к своим рукам, тем более к губам – и вообще к лицу. А вот замужние женщины, любящие побалагурить с молодыми египтянами, порой заговорщически открывали красивым юношам, как приятно им было бы их ласкать потихоньку от мужа… И не просто ласкать, а трогать и возбуждать их молодое тело.

– Но это же великий грех! – отвечал какой-нибудь безусый юнец. – Великие Боги этого не простят!

 На что женщины смеялись:

– Глупенький, Великие Боги никогда ничего не узнают! Они от нас слишком далеко! А мы с тобой зайдём в тень деревьев, укроемся в листве и тихо-тихо поласкаем друг друга. Ни великие Боги, ни мой драгоценный муж и не догадаются, что мы с тобой там делали. А мы не скажем.

А когда любопытные юноши подробно интересовались, как всё происходит с девушками, впервые познавшими соитие, то эти женщины так же подробно им рассказывали всё до конца. И Ленхатеп знал, что девушка в первую ночь с мужем теряет так называемую девственность – тонкую плёнку, закрывающую девственный мир. Мужчина её разрывает, и выливается кровь….

 Вообще, таких женщин в кругу благочестивых богатых египтян называли распутными, женщинами лёгкого поведения, их не пускали в порядочное общество, не позволяли поминать имя Великого Бога Ра, но сыновья богатых знатных вельмож и рабовладельцев потихоньку навещали красивых распутниц, услаждали их нежностями и  знали все тайны. Они-то и поведали Ленхатепу, откуда у непорочных девушек после сближения с мужчиной появляется кровь.

–… Солнечная моя, луноподобная Найфел, – ласково осторожно ответил он девушке, – мы слишком сильно сблизились с тобой, я нечестивец, не удержался и поранил тебе то, что юную девушку бережёт от грубых, нехороших, неправедных действий…

Я поранил тебе… тонкую плёнку, которая есть у каждой девушки, и которую надо беречь……

– Как?!! – Найфел вскрикнула и закрыла лицо руками. – Ты посмел испортить девушкину плоть?!! Великий Бог разгневается… – она сильно заплакала, руки её дрожали. – Что я теперь скажу матушке Ме? Как я посмотрю в глаза отцу? Они же прогонят меня из дома! Где я буду жить?! Все соседи узнают об этом! Какой позор! Мне теперь на улицу стыдно будет выйти, и я утоплюсь в Ниле!

Найфел безудержно рыдала, плакала навзрыд, не переставая. Ленхатеп сам был вне себя от боли: жалости к ней, горестно рыдающей Найфел, и ненависти к себе, что не смог сдержаться и обидел любимую, расстроил. Он готов был убить себя. Пока она рыдала, он сидел, низко опустив голову, а на душе его была чернота.

 Наконец Найфел успокоилась немного, перестала рыдать, только слёзы ещё лились из её ясных глаз. Тогда Ленхатеп приподнял голову, повернулся к девушке и тихо осторожно произнёс:

– Найфел, любимая, дорогая моя! Прости меня…. Я так поступил, потому что не мог сдержаться, потому что безумно и страстно люблю тебя, люблю тебя больше всех на свете! Больше матушки и отца!  Как только я тебя увидел, то понял, что не могу жить без тебя. Не убивай меня, любимая, прошу тебя, гневными словами. Я всегда буду с тобой рядом, никогда тебя не оставлю, не брошу! Великие Боги пожалеют нас, видя нашу любовь. Если матушка Ме тебя прогонит из дома, я увезу тебя с собой хоть на край света! Мы всегда будем вместе до самой смерти. Верь мне, я не покину тебя… А пока мы матушке ничего не скажем, хорошо?

Найфел слушала его слова и постепенно успокаивалась. Она же любила Ленхатепа, любила искренне, всем сердцем и догадывалась, что всё, что произошло с ними, рано или поздно должно было произойти, ведь она сама, как оказалось, хотела этого……Что ж теперь обвинять его одного? Получается, что оба виноваты.

Она слегка исподлобья посмотрела на любимого и слегка улыбнулась, а он чуть не подпрыгнул от радости!

– Найфел, Найфел, роза моя благоухающая! Радость моя! Счастье моё!! Ты знаешь, ведь теперь, коли так случилось, ты стала не просто моей возлюбленной невестой, а моей женой!! Теперь мы до самой смерти вместе! И Великий Бог Ра нам весточку посылает, дарит нам счастье!!

Ленхатеп снова схватил её в объятия, крепко сжал и целовал, целовал, не переставая, много раз. Найфел счастливо рассмеялась, обняла его за шею, он поднял её на руки и закружил, закружил.

Влюблённые были безмерно счастливы, на сердце стало легко.

– Пойдём сейчас к моему другу, Али Шукри, – продолжал Ленхатеп, – я жажду познакомить тебя с ним, любовь моя, показать ему тебя!

– Нет-нет, суженый мой, мне пора возвращаться. Матушка Ме давно уже спохватилась меня, гневается. Слава Великим Богам, что она не знает, куда я ушла.

Найфел хотела сказать что-то ещё, но вдруг увидела вылезающую пасть огромного крокодила. Девушка неистово закричала и опрометью бросилась бежать в сторону своей деревни. Ленхатеп успел только прокричать ей, что завтра, как только поднимется Великое Солнце Ра, он будет её ждать на том же месте.

Глава 5

Огромное и роскошное жилище родителей Ленхатепа потрясало своим убранством, это был живительный оазис среди пустыни. Высокие стройные пальмы до неба, плодоносящие деревья, кусты и море цветов.

Ленхатеп пулей влетел в сад, распугав слуг, так же быстро взобрался по ступеням на самый верх своего дворца, устремился в палаты его и с размаху бросился на широкую лежанку, лицом вниз. Так он лежал неподвижно, пока в палаты не вошла мать его – строгая и надменная Исизида.

– О, Ленхатеп, сын мой, что с тобой? Где ты пропадаешь с самого восхода Солнца Ра? Скоро вернётся твой отец со службы, ты должен встретить его с почестями, омыть его правую руку благоухающей травой, поцеловать её, пасть на колени. А ты почему-то возлёг здесь, совсем не готовый к встрече отца… Может, это богиня мрака Каукет внушила тебе такое невежество? Отвечай же мне! Как ты смеешь молчать?

Ленхатеп встал с лежанки, подошёл к матери, встал на колени, поцеловал её правую руку:

– Простите, матушка, я просто устал на прогулке, и слегка болит голова…

– Приложи к вискам полотенце, смоченное живой водой.

– Да, матушка, я так и сделаю.

– Эй, раб! – позвала Исизида. (Мгновенно появился маленький, худой, черный раб.)– Тотчас же принеси молодому господину живую воду!

Раб исчез и через мгновение вновь возник с пушистым полотенцем.

– Тебя что-то гнетёт, сын мой? – продолжила допрос Исизида.

–Нет, нет матушка, что Вы? Успокойтесь.

Ленхатеп не посмел заикнуться грозной матушке о своих терзающих тело мыслях, о девушке по имени Найфел, которая захватила в плен всё его существо, образ которой стоял у него в глазах, не исчезая.

Но что же ему делать? Ведь рано или поздно, но надо открыть родителям истину! Ему казалось, что это будет просто, что они сразу же поймут и одобрят его. Но на деле это оказалось труднее, чем переплыть Средиземное море, – так Ленхатеп страшился гнева матушки.

– Его милость, визирь приехали! – раздались снизу громкие голоса, сразу много.

Ленхатеп молниеносно подскочил к дверям. Через несколько секунд в двери вошёл только что сошедший с носилок, поднятый рабами наверх могущественный вельможа, верховный сановник фараона Хуфу, Осиристеп. Перед ним низко склонился сын Ленхатеп, омыл его правую руку благоухающей травой, пал на колени и поцеловал её со словами: «Мир Вам во все века, отец мой!»

Осиристеп улыбнулся, обнял сына со словами:

– Устал я сегодня, дитя моё. Много дел: госучреждения, храмы, да ещё суд был после Восхода Солнца Ра! Еле на ногах стою… (Рабы господину принесли сочные фрукты.)

– Вы прилягте, отец, – заботливо произнёс Ленхатеп. – Эй, раб! Подушки!

Раб тут же внёс в палаты свежие подушки, и Осиристеп опустился в них. К нему подошла и присела рядом жена Исизида. Влиятельный вельможа улыбнулся супруге, взял её правую руку, приложил к своей ладони.

– О, Осиристеп, свет очей моих! – произнесла Исизида. – Пока Вы неустанно заботитесь о благах Царства, Ваш сын совсем отбился от рук. Он гуляет чуть ли не среди бедняков по нильскому песку до головной боли и не думает об учёбе! А ведь ему очень скоро отправляться в Мемфис! И надолго – постигать науки.

– Ах, матушка, я поистине помню об этом, – произнёс Ленхатеп, – и всё сделаю старательно, не волнуйтесь.

– Ну нет, сын мой, – возразил Осиристеп, – с сегодняшнего дня ты будешь повторять слова и мысли с изученных папирусов, а через два солнечных дня твоя дорога – в Мемфис.

 Ленхатеп вспыхнул, пал на колени, взмолился:

– Дорогой, мудрейший отец мой! Милая матушка! Позвольте мне, ради Великого Бога Ра и ради Бога Фараона, ещё только один единственный, солнечный день насладиться золотым сверкающим песком возле нашей реки! Вдохнуть свежего речного воздуха перед тем, как отправиться в столицу! Я же так долго не увижу родных моих мест. Обещаю, что не буду задерживаться и вернусь совсем рано!

Осиристеп и Исизида переглянулись, вельможа одобрительно кивнул головой.

– Хорошо, Ленхатеп, иди на песок, – милостиво разрешила Исизида, – но учти: чтобы до захода Солнца Ра был во дворце.

–

…. А юная Найфел в это время стояла, опустив голову перед матушкой Ме. Мехатэ была сердита на дочь, смотрела на неё исподлобья, спросила наконец:

– Где тебя носила скверная сила? Дел в доме – море, и вот-вот Нил разольётся, а ты, негодная, порхаешь где-то, не думаешь о доме! Отцу скоро идти на постройку пирамиды Хуфу. Помогла бы ему собраться……

– Я помогу.  Матушка Ме, я непременно помогу. Не гневайся на меня.

Найфел опрометью вылетела из хижины, начала лихорадочно доить корову, волосы её растрепались, она вся горела. Мехатэ почуяла что– то неладное, тоже вышла во двор.

– Найфел, а что это ты такая красная и растрёпанная? Ты одна была или с соседской девкой, да простят тебя боги?

– Да, что ты матушка Ме! Одна, конечно, одна!

– Ты обманываешь меня, Найфел, – Мехатэ не поверила дочери. – А ну рассказывай тотчас же! Что было?! Кого ты видела?

– Матушка Ме, я видела… Того юношу, что приснился мне лунной ночью… видела наяву.

–Что – о?  И он богатый?

– Да, очень. Но он очень добрый и хороший.

– Богатые добрыми и хорошими не бывают. Он подходил к тебе, говорил с тобой? Да простят нас боги!

– Нет-нет, матушка Ме, он только глянул и отвернулся, – соврала испуганная Найфел.

– Слава Великому Богу Ра, что отвернулся. Больше не ходи туда.

– Матушка Ме, но ведь Великий Нил разольётся, всё затопит, и тогда, через два дня из дома почти не выйти, нашу деревню почти всю затопит.

– Так и быть, – матушка Ме сжалилась, – сходи один раз. – Но, если увидишь того богатого и знатного – беги сразу же, чтобы не видел он тебя никогда. Слышишь?

– Да, – тихо ответила Найфел, спрятав глаза.

Глава 6

Ещё два дня оставалось до разлива Великого Нила. Как было условлено, лишь взошло Светлое Солнце Ра, влюблённые Найфел и Ленхатеп уже со всех ног, рискуя с размаха упасть, мчались друг к другу. Только ветер мог мчаться быстрее. И так же с размаха бросились к друг к другу в объятья. От разлуки длиною в целый день у каждого подкашивались ноги, и оба еле-еле держались на ногах, чтобы не упасть в обморок: в глазах было темно.

 Первым пришёл в себя Ленхатеп:

– Ах, голубка моя милая, радость глаз моих, Найфел, как я счастлив, что снова вижу тебя! Как я тосковал целый день!! А ты вспоминала меня?

Найфел ответила не сразу – она была ещё почти в полуобмороке:

– Зачем ты спрашиваешь, мой любимый? Матушка Ме, не хотела отпускать меня, я едва дождалась утра.

– Если бы ты не пришла – я бы умер…

 Губы их слились в страстном горячем поцелуе. И сразу же вслед за этим, уже не извиняясь и не спрашивая, Ленхатеп овладел юным телом своей любимой. Она уже не сопротивлялась, не плакала, а наслаждалась и блаженствовала, оба были на пике счастья.

– Найфел, радость очей моих, – сказал Ленхатеп, когда оба, как говорят, спустились с небес, – мы же хотели сегодня пойти к моему доброму другу Али Шукри, он ждёт нас.

– Конечно, пойдём, любимый.

И оба отправились в деревню, где жил Али Шукри.

– О-о! Кто пришёл! – обрадовался Али, увидев Ленхатепа с юной нимфой. – Я ожидал, что вы придёте. Через день Великий Нил разольётся, деревня станет островом, и сюда добраться можно будет только на лодке. Правда, я уже смастерил лодку и смогу добираться до берега, когда захочу.

– Ты просто чудо, Али, – похвалил друга Ленхатеп.

– А это и есть та юная нимфа, о которой ты мне говорил? – Али с восхищением смотрел на покрасневшую Найфел.

– Да, Али, да, это моя Найфел, моя жизнь, счастье, моя радость! Мы страстно полюбили друг друга. Великие Боги соединили нас, мы никогда не расстанемся!

– Я очень рад за тебя, Ленхатеп! Твоя Найфел так хороша, что на неё нельзя наглядеться, ты был прав, что она как утренняя заря.

  И Али Шукри обратился к Найфел:

– У тебя светлая кожа. Ты из ливийцев?

Найфел ещё сильнее зарделась, опустила голову, ответила:

– Да, мои предки были из Ливии, берберской ветви.

– Понятно, – ответил Али Шукри и обратился к другу. – Ленхатеп, а ты рассказал о Найфел своим родителям? Ты уже говорил с ними?

 Ленхатеп опустил голову и, замявшись, сказал:

– Да пока… пока нет. Пока не получилось… Но сегодня или завтра обязательно расскажу, и, конечно, они поймут меня, я знаю.

– Ну, удачи тебе, друг. – Али пожал Ленхатепу руку и пригласил гостей к столу:

– Садитесь, гости дорогие. Будем праздновать Вашу радость, знакомство и любовь. У меня есть пиво и лепёшки. Будете пиво и лепёшки?

 Гости согласились, хоть Найфел добавила:

– Только недолго! Иначе матушка Ме будет гневаться.

 Молодые люди начали весёлое застолье, говорили друг с другом, смеялись, делились своими думами, намерениями. Али Шукри не уставал нахваливать красоту и нежность Найфел. Девушка смущалась, а Ленхатеп был горд, что Боги послали ему такое чудо.

– Ну, Али, – закончив трапезу, поднявшись с пола, произнёс Ленхатеп, – от души благодарю тебя за угощение. Но нам пора. Когда закончишь делать лодку – мы, быть может, к тебе опять придем. Правда, я скоро должен уехать в Мемфис продолжать свою учёбу…  До встречи, друг.

 Друзья тепло распрощались. Обнялись, Али отметил, что Ленхатеп и Найфел очень подходят друг другу и даже внешне похожи, чем порадовал юную пару, а потом осторожно – по-дружески – поцеловал девушку в щёку, и гости ушли.

– Ленхатеп, любимый, ты в Мемфис уезжаешь? – встревоженно спросила Найфел.

– Да, роза моя, но ненадолго. Надо продолжать учёбу. Но я очень скоро вернусь. Мы с тобой поженимся и тогда всегда будем вместе, верь мне, моя любовь.

– А родители твои позволят тебе?

– Конечно. Они всё поймут, узнают, как сильно я люблю тебя, и обязательно согласятся. Ты можешь быть спокойна.

– Ну, я побегу. А то матушка Ме будет гневаться.

Ленхатеп нежно поцеловал Найфел в губы, крепко сжал в объятиях, и она побежала домой, окрылённая и счастливая, крикнув ему:

– Завтра после восхода Солнца Ра на том же месте!

Ленхатеп не ответил ей: он помнил, что завтра отец приказал ему уплывать в Мемфис. Специально не сказал ничего девушке, чтобы она раньше времени не расстроилась. Но он был твёрдо уверен, что как только расскажет отцу Осиристепу и грозной матушке о том, как сильно он полюбил и как теперь счастлив, – они сразу поймут его, одобрят и с радостью дадут своё согласие: они же желают только счастья своему единственному сыну! Как же иначе? А тем более. Когда они увидят, как нежна и красива его избранница – будут в восторге! А иначе… Нет– нет, иначе быть не могло!

Матушка гневается оттого, что беспокоится за его учёбу, и только. Но он отправится в Мемфис, а потом вернётся за Найфел, и они поедут вместе. Он увезёт её от матушки Ме, и та будет очень рада, что её дочь станет богатой, войдёт в очень богатую семью, станет знатной госпожой! У них будут дети, много детей! И какое же тогда будет всем великое счастье! Все будут счастливы!

Глава 7

С таким радостным настроением Ленхатеп побежал во дворец, как обычно ветром влетел по лестнице наверх, вбежал в палаты. Два раба стояли с полотенцем, смоченным в живой воде. Матушки не было.

–Эй, раб! А где госпожа? – крикнул Ленхатеп.

– Госпожа в саду, – с готовностью ответил раб.

Ленхатеп бросился вниз. Так же вихрем слетел по лестнице. В саду сновали рабы, работники, подстригая деревья, орошая водой землю. Пробежав по тенистым роскошным аллеям, молодой господин, наконец увидел матушку. Исизида сидела в широком кресле лежанке, доедая сладкий плод и громко говорила садовникам, как и где подстричь листья и ветки.

Заметив сына, она крикнула ему:

– Сын мой, ты опять пришел поздно. От тебя пахнет пивом! Ты опять забыл, что велел тебе отец? Завтра тебе ехать в Мемфис, а ты ещё весь разгорячённый, потный! До сих пор тебя не помыли, не побрызгали мускусом, не мешало бы и схенти сменить. А ну иди сюда!

 Ленхатеп бросился к матери, упал на колени:

– Матушка, дорогая, не гневайся! Я сейчас Вам всё расскажу! Вы всё-всё узнаете! Я вчера боялся Вам всё сказать, Вы были так расстроены моим поведением! Но сейчас всё иначе.

– Что иначе?

– Матушка, голубушка, свет очей моих… Я полюбил!

– Что за выдумки? Кого это ты там полюбил?..

– Я полюбил юную прекрасную девушку, она как нежная роза.

– Ленхатеп, сын мой, ясные твои очи. Никак ты бредишь? Как это ты полюбил? А кто позволил тебе полюбить?

– Матушка, да разве на эту благость спрашивают разрешения?

– Ну а как же, драгоценный мой? Ты сын важнейшей персоны, знатного вельможи, визиря Хуфу. Ты даже на то, чтобы испить воды должен спрашивать разрешения.

У Ленхатепа опустились руки.

– Но я не смог, матушка милая, я не устоял… она такая нежная и красивая роза!!!

Исизида посветлела в улыбке:

– Что, сама Хетеп-Херес, или её красавица дочь, или знатная сестра Эхнатон тебя покорила? – спросила она с надеждой.

– Да нет, матушка, она совсем незнатного рода.

– Не знатного? А какого? – Исизиду обуял саркастический смех:

– Так ты что, сын знатного вельможи, поволочился за прислугой Мечены Хирхуфа или Уны? (Исизида назвала крупных чиновников Древнего Царства.)  Да ты никак заболел, Ленхатеп? К тебе надо позвать медика Эверса?

– Мне не надо Эверса: я не болен. Я не поволочился за прислугой Мечены Хирхуфа. Я полюбил девушку из совсем бедной семьи.

Исизида изменилась в лице, страх обуял её, она решила, что Ленхатеп серьёзно сошёл с ума. Тронулся головой. И стала ждать мужа, чтобы поделиться этим.

 И тут же, как по заказу, у ворот дворца послышался стук колесницы – подъехал вельможа Осиристеп. Сойдя с колесницы, он вошёл в сад. Рабы с носилками тотчас же бросились к нему, но Осиристеп, подняв руку, остановил их:

– Уйдите пока. Я побуду в саду.

 Рабы мгновенно принесли второе кресло, поставили около Исизиды, подвели к нему визиря, тот сел рядом.

– Муж мой восхитительный, Вы не слушали, что только что молвил Ваш сын! Он заявил, что якобы, боюсь сказать это, полюбил! Какую-то чернавку из совсем бедной семьи! Душа моя, Осиристеп, он, я уверена: наш сын тронулся умом, голова его нездорова.

– Ах, жена моя драгоценная, – засмеялся вельможа, – да он просто шутит! Ха-ха-ха!

– Нет, почтенный отец, свет глаз моих! – вскричал Ленхатеп, – я вовсе не шучу! Я поистине влюбился в бедную девушку и хочу на ней жениться!

–Что-о-о?!! – в один голос грозно произнесли Исизида и Осиристеп. От одних таких слов, даже если бы он шутил, родители страшно изменились: кожа на лице и теле будто вздулась, приподнялась, глаза налились кровью.

– Да как ты посмел, хотя бы и шутя, произнести при мне такие слова?!!– в гневе крикнул отец на весь сад. – Ты что, негодник, забыл, какого ты звания?!! А ну-ка, забери свои слова обратно!!

Ленхатеп съёжился от громогласного шума, отец от ярости ревел, как зверь, и был разгневан сильнейше.

– Да, беру… – в испуге произнёс он.

– Повтори ещё раз громко! – всё ещё в ярости потребовал отец.

– Да, да, я беру обратно эти слова, – громко и уверенно повторил Ленхатеп. О том, что эти слова – правда, а не шутка, уже не могло быть и речи.

– То-то же, – немного оттаял визирь и сказал, обратившись к жене, – а ты говоришь, с головой у него… Он забылся совсем, с кем сидит, с кем говорит. Почтение потерял к родителям своим, отцу и матушке.

Исизида, такая всегда важная и принципиальная, чуть ни расплакалась:

– О муж мой, Осиристеп! Я уже думала, что у него что-то с мозгом. Решала лекаря скорее позвать…

– Какого лекаря, жена? Да если бы то, что он тут плёл в горячке непочтения своего, этот страшный вздор, хоть на сотую долю оказался подобием правды,– я бы тотчас же вышвырнул его из Дворца, лишил и помина наследства, а без наследства кто он есть? Нищий, бродяга хуже раба. Он не в Мемфис бы поехал на учёбу наукам, а пошёл бы с сумой к верховьям Нила, спал бы в песке, и уж тогда поистине нашёл бы себе чернавку из бедноты и трепал бы её жалкое тело, пока оно всё не износится, как вся она сама, босоногая, а потом их вместе в грязной луже нашли бы и сожрали крокодилы.

– Ах, муж мой, Луне подобный! – взмолилась гордая Исизида. – Ну, что уж Вы так? О своём сыне? Он же кровь от крови Вашей! Сжальтесь, не говорите больше, молю Вас! Он уже всё понял, и больше никогда не посмеет так дерзить Вам.

– Прости, жена моя, я погорячился. Но Ленхатеп тоже хорош! Такое придумать и мне сказать, т. е. значит оскорбить, опозорить. Он же отлично знает, как я ненавижу бедных, грязных, Богами забытых!..

Ленхатеп стоял как убитый молнией, поражённый громом. Слова отца словно отхлестали его по голому телу, он чувствовал себя разбитым, брошенным и растоптанным. Да ещё угроза о том, что он может потерять богатое наследство, пойти с сумой, попасть в грязную лужу и в пасть крокодилам! Даже представить себе такой ужас было страшно, жутко! А уж кабы наяву! … Как он мог?!!

 Всякие чувства к Найфел, этойчернавке из грязной деревни из него мигом выветрились, в угаре испуга, страха. Он представил себе, как они, полуголые, босые идут вдвоём вдоль Нила, из которого один за другим вылезают крокодилы, разинув свои страшные пасти, и она кричит, как тогда, день назад, когда убегала домой, представил её бедную, жалкую хижину с грубой неотёсанной матушкой Ме,– и стал себе противен. Как он мог попасть в такую грязь, в пропасть?!

Он вспомнил нежную кожу и плоть Найфел, её жаркие слова и слёзы, когда он её, по сути, изнасиловал, изнасиловал как жалкую рабыню! От этого кровь его не взыграла, а потухла… Ну и что, что он ей обещал? Разве можно приносить в жертву грязной чернавке богатство, золото, славу?! Нет, никто не имеет права этого требовать! Он – сын великого, всемогущего человека, сановника самого фараона Хуфу! И он должен держать честь и славу отца! Не зря же его отец так долго добивался такой благородной должности. И он её имеет! Другие не имеют, а отец имеет! Отец же Найфел (Ленхатеп почти забыл её имя) не добился такого, а его отец добился! Значит, его отец – умнее, могущественнее, мудрее всех! Он, Ленхатеп, должен гордиться им, а не позорить такого человека. И матушку обидел….

  Пронизанный этими мыслями, Ленхатеп пал перед отцом на колени и приложился к его руке:

– О, простите меня, Великодушный и мудрый Отец мой! Простите – ради Великого Бога Ра и Бога фараона – заблудшего, нечестивого сына своего! Я был совсем не прав, сказав Вам эти слова. Это неправда, конечно. Я просто перешёл грань. Простите меня, матушка, отец!

– Ну то-то же, сын мой Ленхатеп. Я прощаю тебя милостиво. Душа твоя заблудилась, но всё же нашла верный выход из тьмы. Я рад этому.

– И я прощаю тебя, добрый, хороший сын мой! Душа моя возрадовалась.

И, обращаясь к Осиристепу, Исизида произнесла:

– Муж мой мудрейший, носитель истины! А не пора ли нашему сыну обрести свой дом? Он, как мне подумалось, жаждет женитьбы, своей семьи. Может быть, нам подобрать ему достойную, богатую невесту, чистую и умную?..

– Да, да, жена моя драгоценная. Вы как всегда правы. И я даже знаю, кто будет она, это небесной чистоты девушка. Дочь моего сподвижника номарха Нехебу – ясноглазая Любият Эль Успехр!

– О, господин, мой муж драгоценный! Я, кажется, знаю эту девушку! Она чиста и скромна, как фиалка, и, говорят, у неё дивный голос! Ленхатеп будет счастлив!

 Ленхатеп услышал эти слова. Он, как Исизида, не знал девушку по имени Любият Эль Успехр, но хорошо представлял себе ясноглазую, скромную и очень богатую египтянку, которая даёт ему много счастья и прелестных деток…

  А юная счастливая Найфел тем временем вернулась домой. Её отец Абд ат-Тавоаб и матушка Мехатэ оба были в хижине и ждали её, оба были не в духе.

– Ты всё бегаешь по песку Нила, а матери не помогаешь, – грозно начал отец. – Мехатэ жалуется на тебя. Ей трудно одной держать всю хижину. Неужели тебе непонятно?

– Я только пива немного выпила…….

 -Ах ты, дрянь! Где ты посмела шляться больше полдня? – обрушалась на Найфел матушка Ме. – С кем ты была? Это тот богатый и знатный тебя напоил?! Я же запретила тебе, негодная, встречаться с ним! Ты меня ослушалась?

– Нет-нет, матушка Ме! Я его не видела. Я встретила девушку из соседней деревни, мы вместе шли по берегу. Там, на берегу, стоял незнакомый парень, из бедных, и угощал всех, кто шёл, пивом и лепёшками. Говорил, что все должны отметить последние дни перед разливом Великого Нила. Всех угощал, и все пили, и мы тоже. Разве это грех?

– Грех не грех, а к реке ты больше не пойдёшь, – отрезал Абд ат-Тавоаб. – Хватит, нагулялась. Мать говорит, что какой-то богатый и знатный там за тобой ходит. Хочешь, чтобы он тебя испортил? Негоже молодой девушке с богатыми якшаться!

Найфел покраснела:

– Да не ходит он за мной, я матушке Ме уже говорила. Просто однажды приснился и всё.

– Приснился, и ты ни разу не видела его в яви?

– Н-н … Ну видела. Просто видела и всё. Он не подошёл… ко мне.

– А откуда он? Где живёт? – спросила Мехатэ.

– Я не знаю.

– Путаешь, путаешь нас с отцом. Мы не верим тебе. Всё! Завтра никуда больше не пойдёшь! Хватит! Надо помочь матери и отцу.

– Но матушка…– из глаз Найфел брызнули слёзы.

– Всё!! – отрезала Мехатэ. – Я сказала. Смотрите-ка, а она ещё рыдать надумала!..

Найфел плакала навзрыд. Ведь завтра её у Нила будет ждать горячо любимый, дорогой Ленхатеп. А она не придёт. Обманет его надежды. Он не переживёт! Какая она нехорошая обманщица!

Найфел рыдала, а в её полных слёз глазах стоял дорогой, любимый образ, его ненаглядные очи…….

Глава 8

Последний день перед разливом Нила.

На рассвете Абд ат-Тавоаб ушёл на охоту. Мехатэ пошла его немного проводить. Найфел в ужасе металась по хижине, не зная, как сообщить Ленхатепу, что она не придёт. Выбегала во двор, высматривала идущих соседей, идущих в разные стороны, собирающих там и здесь огородные инструменты, готовящихся к разливу реки. Никто не смотрел на неё, каждый был занят своим делом.

 И вдруг она увидела Али Шукри. Он шёл за обещанным ему веслом и тростником для своей лодки. Найфел со всех ног бросилась к нему: «Али! Али, постой! Али удивлённо остановился. К нему, вся в слезах, бежала растрёпанная, распалённая Найфел.

– Найфел?! Что с тобой, голубоглазая Найфел? Чем ты так огорчена? На тебе лица нет!

– Ах, Али, дорогой друг, – быстро и тревожно, сбиваясь, заговорила Найфел, – я вся в угаре, не знаю, что мне делать! Сегодня последний день перед разливом Нила.

– Да, я знаю, милая.

– Я выскочила на чуть-чуть, боюсь, что матушка Ме вернётся. Она запретила мне выходить из дома, не пустила меня на золотой песок, а там меня будет ждать любимый мой Ленхатеп. Он подумает, что я обманула его, и будет страдать и мучиться. Ты увидишь его сегодня, Али?..

– Да-да, я вообще не собирался, но, если ты просишь, конечно же, я пойду к нему, расскажу о том, что ты мне сказала….

– Но завтра Нил разольётся. Мы не увидимся с ним. Он говорил, что приплывёт ко мне на лодке. Скажи, что я буду ждать его! Я каждый день, каждый час буду ждать его, пока не увижу!!

– Хорошо, милая Найфел, я найду его и обязательно всё передам, точь-в-точь, каждое твоё слово.

– Спасибо тебе, добрый друг наш!

Найфел повернулась и помчалась в свою хижину, быстро взобравшись на холм. А Али быстро побежал к дворцу Осиристепа.

Во дворец и даже близко к нему он не смел подойти. Они с Ленхатепом дружили тайно: ни отец Ленхатепа, ни мать его и на порог бы не пустили парня из бедной семьи, даже если бы он где-то утащил и надел на себя одежды сына Фараона. Глаза бедного и грязные его ноги (а бедняки всегда ходили босиком) не скроешь ни под какими одеждами.

Али стал высматривать близ забора, не появится ли его тайный друг где-то поблизости. А если долго не появится, тогда Али побежит на золотой песок, где Ленхатеп и Найфел всегда встречались после восхода солнца: может, он там ждёт её.

  Али прикидывал, где лучше поймать друга, как вдруг ворота сада широко распахнулись, и из них вышел Ленхатеп с семью или десятью рабами, которые несли папирусы, везли в салазках каменные глыбы, а также одежду юноши. Сам Ленхатеп шёл довольно быстро, чем– то озабоченный, хмурый. Вся эта процессия направлялась к Нилу. Осиристепа и Исизиды среди них не было.

 Воспользовавшись тем, что родители, а также какие – либо высокопоставленные лица и гости отсутствуют, Али Шукри бросился к другу. Ленхатеп, заметив его, почему – то болезненно поморщился вместо улыбки, приостановился.

– Ленхатеп, дорогой! – вскричал Али, – меня прислала Найфел!..

– Тихо! – остановил его друг, вышедший из сада дворца.

– Что?! Почему тихо?! Здесь же нет никого. Найфел просила тебе передать…

– Али, приятель мой, друг мой, я прошу тебя…. Не говори ничего о Найфел… Вообще ничего не говори.

 Потрясённый, Али на сколько–то мгновений лишился дара речи. Так и стоял с открытым ртом, пока Ленхатеп не продолжил:

– Я сейчас уезжаю в Мемфис. Быть может, надолго…

– Как в Мемфис?! Почему так срочно?! Найфел ничего не знает?!

– Я просил тебя не говорить о Найфел. Меня посылают родители. Я должен ехать учиться. Важные науки. Металлургия Египта – медь, бронза, привозная руда – всё очень медленно развивается, рудники, каменоломни около Мемфиса позволяют изучить технику горного дела. Не мешай мне, Али: мне нужно ехать!

Али решил, что его друг помешался: «Что он такое несёт? Какие рудники? Какие каменоломни?! Он, видимо, болен и теперь бредит. Почему важный Осиристеп не зовёт к нему срочно лекаря?»

– Прости, Али, – прервал его мысли Ленхатеп, – мне нужно ехать. Ладья с каютами уже ждёт меня на Ниле. Прости, друг.

С этими словами Ленхатеп быстро пошёл к реке, где у берега действительно стояла большая ладья. Рабы бросились за ним…

Али видел, как часть процессии погрузились на транспорт, и лодка отошла в сторону Мемфиса. Он так ничего и не понял. Что это с Ленхатепом? Почему он так срочно уехал? Почему не спросил, и даже не хотел слушать о Найфел? Что Али теперь ей скажет? Она же ждёт, плачет!

Али долго ещё стоял в полном недоумении, словно его внезапно ударили по голове. Потом повернулся и медленно, неуверенно побрёл к деревне Найфел.

Девушка уже ждала его у подножья пригорка деревни. Заметив Али, она тут же бросилась к нему:

– Ты видел его? Ты говорил с ним, Али? Ты сказал ему всё?! Что он тебе ответил?!

Али стоял перед Найфел с низко опущенной головой и молчал.

– Почему ты молчишь?! – Найфел была сильно встревожена. – Ты передал ему всё, что я просила? Он сильно обижен? Гневался на меня?! Но в чём же я виновата? Матушка Ме не пустила меня.

– Он уехал…– вместо ответа тихо промолвил Али.

– Уехал? Как уехал?! Куда уехал?! Почему?

– В Мемфис. Я не знаю почему. Сказал, что надо учиться.

Глава 9

На следующий день Великий могучий Нил начал разливаться…

Вода поднималась постепенно, но заметить было можно, особенно на островах. Они начали медленно уходить под воду, вместе со стоящими на них деревнями. Селения, раскинувшиеся на низких островах, были смыты, а те, что стояли на высоких, оставались целы, но теперь были совсем у воды – руку в воду можно было погрузить. А до берега можно было добраться только на лодке.

Все люди знали об этом (так было всегда), и большие низкие деревни за весь период с ноября по июль – всю зиму и весну, а особенно когда наступал Рекех-вер (самый дождливый месяц) – поднимали свои холмы (или  насыпали новые), укрепляли их как могли.

Деревня, где жила Найфел, никогда не уходила под воду, т. к. лежала на высоком холме. И Абд ат-Тавоаб, и Мехатэ, и все их соседи всегда были спокойны. Хотя Нил становился как целое море. Вода доходила даже до Гизы, а лодки проходили прямо около пирамид.

Найфел сидела на полу и смотрела в проём для окна на поднимающуюся стихию. Глаза её были в слезах, которые не высыхали.

«Ну вот, великий Нил разлился, – думала она. – Теперь четыре месяца нельзя будет просто выйти из хижины. И не пробежать по берегу, ни спросить у кого-нибудь про Ленхатепа. Он обещал приезжать к ней на лодке каждый день, но разве теперь можно поверить в это? Раз он вот так, не предупредив её, просто взял и уехал – кто скажет, что у него на уме? Неужели он в два дня взял и разлюбил меня?! Как так может быть? А я его так люблю: я не могу жить без него!»

И потекли дни. Найфел ждала и ждала Ленхатепа, а он не приезжал. Горе её становилось сильнее, и на сердце всё больнее; девушка уже едва выдерживала всю ту тяжесть, что её одолевала. Ко всему ещё её начало тошнить, всё больше и чаще.

Матушка Ме заметила это, почуяла неладное.

– Найфел, что случилось? – строго спросила она.

– Ты про что, матушка Ме? А-а, тошнит. Да что–то съела сегодня не то: рыбу что ли сушёную……

– Тебе меня не обмануть. Я знаю, отчего девушку тошнит, негодница, и глаза у тебя всегда мокрые… Отчего ты плачешь?

– Жаль, матушка Ме, что земли не видно… песка…. Одна вода кругом. – Не сдержавшись, Найфел снова зарыдала.

Вошёл Абд ат-Тавоаб:

– Что случилось, дочка? Что здесь, Мехатэ?

– Да ничего такого, Абд, просто дочь наша беременна от богатого и знатного, только скрывает от нас с тобой. Добегалась на берег, допрыгалась. А теперь берега нет, и богатого нет. Богам угодно было, чтобы бросил он её. Игры кончились.

– Это правда, дочка? – спросил заботливо отец…

Найфел, поняв, что матушка Ме обо всём догадалась, в ответ только ещё сильнее заплакала, и её снова затошнило.

– Что ж, придётся теперь, отец, – Мехатэ заломила руки,– терпеть до ноября, пока не схлынет вода. А у неё к тому времени живот будет виден. Все соседи узнают – стыд-то какой! Боги простите её! Сойдёт вода, и она уедет из дома.

 Мехатэ была жёсткой, беспощадной: всякое милосердие выгнала из неё тяжёлая жизнь в бедности, смерть малолетних детей.

– За что Великие Боги посылают такие муки? Я не вынесу этого!

– И тебе не жалко будет единственную дочь выгнать из дома? – вступился отец.

– Мне уже никого и ничего не жаль, – ответила Мехатэ, – раз Великие Боги от меня отказались……

Через несколько дней от соседей прилетела страшная весть:

– Вы слышали, Абд ат-Тавоаб, Мехатэ? Молодой господин из знатного дворца, сын вельможи Осиристепа женился!!

Найфел упала в обморок.

Глава 10

Приплыв в Мемфис, Ленхатеп отправился к старейшему учителю Абутакру.

На душе у юноши было очень тяжело, гадко и мерзко, словно черви точили. Сердце сильно болело и ныло, и всё его нутро словно было переполнено ядом. В голове постоянно стучало: «Грязный, подлый я человек. Как я мог?!»

Пока Ленхатеп плыл в ладье в город, ему постоянно, то и дело, мерещился образ Найфел. Она стояла перед ним вся в слезах, её светлые голубые глаза неизбывно излучали сильную щемящую тоску, страдание, скорбь, от которых Ленхатеп просто не знал куда деться. Юноша руками закрывал, сам от себя прятал лицо, словно стыдился показывать его миру, Солнцу, Небу – всему вокруг. И в мыслях повторял и повторял: «Как я мог?!  Как же я так мог?!»

Всю дорогу к Абутакру он еле шёл, почти падал, голова его была готова потерять сознание.

В таком виде Ленхатеп и появился перед очами учителя Абутакра. Увидев молодого человека, Абутакр застыл в крайнем изумлении, машинально встал и издал не звук, а быстрее стон:

– О, Ленхатеп, мой лучший ученик, свет очей моих, что с тобой?!! Ты ведь горишь!!! Ты болен?! Зачем же ты приехал такой хворый?  Тебе надо бы возлежать на подушках в своём дворце! Как наш великоуважаемый, светлейший визирь Осиристеп отпустил тебя?! Тебе немедленно надо вернуться!!

– Ах, учитель, – едва выдавил из себя Ленхатеп, – не думайте так. Мне просто надуло виски нильским ветром, пока я плыл сюда. Я забыл почти всё, что мы с Вами изучали. Я не достоин стоять перед Вами.

– Успокойся, сын мой. Если дело только в этом, мы всё повторим, я снова тебе всё расскажу. Пока ступай в залу покоя и отдохни с дороги. Там были сыновья Могена и Хирхуфа, но они уже ушли, ты будешь один.

Ленхатеп ушёл в предложенную залу, но мысли его были всё там же. И образ Найфел стоял перед глазами неустанно…

Так он мучился дни и недели. Особенно сильно, с того дня, когда Нил начал разливаться, т. к. знал, как Найфел ждёт его, страдает, плачет.

– Как же я, нечестивец, смел так поступить?! Почему Великие Боги не убили меня за это?! Подло, непристойно предал драгоценную мою Найфел, мою розу нежную! Обрёк её на страдания, на муки! И сам же тоже мучаюсь! Не уйти мне от возмездия, не уйти! Я предал свою любовь, Великие Боги накажут меня.

Очень сильно его душу терзало то, что его Великий отец и любимая матушка толкнули его на это!!! Как же так?! Он же всегда любил их и уважал! Они были примером для него с самого его явления в мир! И они же всегда так сильно его любили и больше не желали себе иных детей! Он один – свет в окошке! И они же знают, что такое любовь: сами любят друг друга…

Откуда им было понять родного сына? Он в 19 лет познал то, о чём оба не догадывались и в сорок пять. Но Ленхатеп не знал ничего этого, потому его так и мучило, почему родители хотели убить его любовь, его счастье.

Юноше не приходило в голову, что родители его всю свою сознательную жизнь посвятили обману. Ибо никогда не рождался сын сановника Осиристеп, а появился при дворе фараона Снорфу очень угодливый и вездесущий писец Чанини. Этот человек вскоре стал правой рукой фараона Снорфу (разве что туфли его не лизал!), а когда раз он упал ниц перед правителем, чтобы тот ног не замочил, ступая в ладью, то когда-то неизвестный писец Чанини стал первым вельможей. Угодливого чиновника привечал и фараон Снорфу, и его преемник – сын – новый фараон Хуфу. И особенной радостью для молодого фараона было сыграть придворную свадьбу, решив самостоятельно, кто будет женихом, а то – невестой.

Так дочь судьи Нобиатхар должна была стать женой Чанини. Конечно же, ни он, ни она, обречённые волей фараона друг другу в супруги, и не думали о любви. Но, вероятно, не зря наместник бога на земле соединил их судьбы: не любовь, а тщеславие и алчность, презрение к нищим и нищете, стремление к богатству и роскоши – вот что стало оплотом верного союза обручившихся.

Только одно попросила новая супружеская чета у фараона – право наречься иными именами. И это право было даровано придворному писцу Чанини и дочери судьи Нобиатхар – и появилась “священная пара” Верхнего и Нижнего Египта, Ливии, Синайского полуострова и Месопотамии: вельможа Осиристеп и его супруга Исизида.

О верности друг другу этой “священной пары” ходили легенды (которые сами супруги и распространяли, подкупая то торговцев, то судей, то других чиновников). А что у кого является “слабым местом”, на которое можно надавить, чтобы получить желаемое, об этом Осиристеп и Исизида знали досконально. Только вот настоящей верности между супругами не было, и наложницы у именитого сановника сменялись с завидной периодичностью. Правда, в скором времени и супруга его нашла себе разные утехи, о которых мы уже никогда не узнаем: лишь только начинала жена вельможи сомневаться в честности слуги, как тот или языка лишался, или зрения, или жизни…

Но верным прикрытием благонравия супругов был их единственный сын – Ленхатеп. Сначала тщеславные родители хотели наречь своего первенца Гором – продолжая мифологическую связь богов и царей, но потом пыл свой поумерили. С одной стороны, оба опасались зависти среди других придворных, поэтому более решили внимания к себе не притягивать, а с другой стороны (тогда оба они были молоды и, вероятно, в чём-то наивны) – считали, что уж у них-то детей будет не один мальчик…

Но судьба распорядилась по-своему. И вот сейчас Ленхатеп – их надежда и утеха – вдруг посмел пожелать жениться на нищенке!!! Разумеется, родители применили всё своё красноречие и негодование, чтобы столь низкие мысли не занимали Ленхатепа. Поэтому не прошло и трёх недель, как в мемфисский дом вельможи Осиристепа приехали посыльные от знатного номарха. Нехебу давал своё милостивое согласие на женитьбу Ленхатепа на его дочери Любият Эль Успехр.

Ленхатеп знал, что родители его хотят женить, но до последнего момента не мог и не хотел верить в это. Думал, что просто поговорили и забыли, что всё как–то вроде бы само рассосётся. Но не тут-то было…

 Вельможа Осиристеп распорядился, чтобы к Нехебу послали сватов, а просить согласия Любият Эль Успехр не пришлось: девушка хорошо знала Ленхатепа и давно в него была влюблена. Поэтому помолвка длилась недолго, молодых сразу обручили, и свадьбу сыграли очень скоро.

Любият поселилась сперва в резиденции Ленхатепа, пока им не выделили отдельные покои – более пышные и внушительные.

Глава 11

Закончился октябрь. Воды Великого Нила начали постепенно спадать, обнажая угодья терракотовой земли Египта, которые теперь стали очень благодатными, плодородными.

Народ веселился, ликовал. Все, кроме бедняжки Найфел, которую Мехатэ всё же выгнала из дома, когда отец её, Абд  ат-Тавоаб, ушёл на восемь дней в Гизэ отрабатывать повинность – строить пирамиду Хуфу.

Несчастная, бескровная Найфел, не видя дороги, бродила по тёмному берегу успокоившейся реки, то и дело проваливалась в ил. Народу скопилось много: готовились к посеву, но она никого не видела, не замечала. Слёз у неё уже не было: они были выплаканы, одна страдальческая маска на лице, единственная надежда теплилась в ней: девушка пыталась найти Али Шукри.

Народ навстречу шёл и шёл, все суетились. И только одна молодая женщина заметила искажённое страданиями лицо Найфел и её небольшой живот, подошла к ней и спросила:

– Ты кто, милая? Я тебя не знаю. Ты здешняя?

– Здешняя, – еле слышно ответила Найфел.

– А как зовут?

– Найфел, дочь Абд ат-Тавоаба.

– Вроде слышала о таком.  А почему ты одна? Ты беременна?

– Да, беременна, матушка Ме прогнала меня из дома.

– Ах-хе! – женщина ужаснулась. – А где отец твоего ребёнка?

Найфел снова заплакала, вспомнив Ленхатепа, и ответила:

– Его нет. Он бросил меня.

Лицо женщины потемнело:

– Ай – яй! О Боги! Матушка прогнала, муж бросил. Где же ты живёшь, бедняжка? Что у тебя за пища?

– Нигде не живу, ничего не ем. Пробую найти одного доброго человека.

– Знаешь что, милая Найфел? Пойдём ко мне…

– А как тебя зовут, добрая женщина?

– Я – Набият. Набият Мухаммед. Я живу недалеко от Ахетатона. Тебе знакомо такое место?

– Да, мне рассказывали про него. Это где-то к верховьям Нила?

– Да, верно. Я живу одна, тоже в хижине, как ты раньше. Пойдешь ко мне? И тебе, и мне будет повеселее. Так я говорю?

– Так, так, добрая Набият, – повеселела Найфел, – но я не буду тебе в тягость?

– Что ты? Мне так тоскливо одной!

– Но я ещё хотела найти названого друга. Правда, теперь можно потерпеть….

– Ну, раз можно, то и после найдёшь. Да помогут Боги.

Две названых подруги тотчас же пошли пешком в сторону Ахетатона, по дороге рассказывая друг дружке каждая о себе.

У Набият родителей не было. Но у неё был муж, Хусни, тоже из бедных. Он ходил строить пирамиду Хуфу и сорвал себе позвоночник. Очень долго лежал в болях, очень мучился, и мучился бы доселе, если бы его не укусила гремучая змея. Так ядовитая тварь оказалась спасительницей. Хусни ушёл в мир иной, возблагодарив Бога Осириса.

А у Набият от сильных страданий, только родившись, умер ребёнок, и она всё ещё была в скорби.

– Будем помогать друг дружке, – сказала Набият.

Шли они долго, и день, и ночь, пока не добрались до убогого жилища Набият. Лачуга была вся запущена, на полу валялись какие-то вещи, старый папирус, ещё что–то. Пыль лежала пластом.

Новые подруги на быструю руку как–то немного убрались в лачуге, и тут вдруг пришёл Упусер – друг Хусни, умершего мужа Набият.

Упусер принёс высушенную копчёную рыбу, лук, лепёшки и пиво. Набият и Найфел очень обрадовались такой трапезе: ведь обе были с прошлого утра голодными. Все как–то сразу подружились, повеселели после пива и вкусной еды, и на какое-то время женщины позабыли о своих печалях.

И потекли дни. Упусер часто навещал вдову своего друга, помогал ей. Он теперь, после возвращения Нила в своё русло, работал на орошённой земле, и какую-то часть урожая отдавал к подругам, а также приносил рыбу, сушил, подвешивая, мясо. Где-то он достал корову, и у подруг всегда было молоко. Мастерил в хижине.

  Молодой Упусер с первого же дня засмотрелся на юную Найфел, не мог оторвать глаз, почти сразу же предложил ей выйти за него замуж: умолял, уверял, что станет хорошим отцом её ребёнку. Но Найфел, всей душой приняв его чистую дружбу, – в этом ему отказала.

Она знала точно, что в сердце её всегда будет жить Ленхатеп, что никакими силами его оттуда ни за что не изгнать, пусть даже он её предал. Она верила, что после того, как уйдёт в другой мир, – всё равно его не забудет. (Египтяне очень верили в загробную жизнь, поклонялись Богу иного мира, все: и богатые, и бедные, что кто мог, брали с собой из жизни на земле в загробный мир, одежду и пищу, богатые – в гробницы, пирамиды, бедные – в свои скромные могилы.)

Глава 12

А в Мемфисе точно так же страдал и мучился Ленхатеп.

Не мог он, как ни старался, забыть свою Найфел. Каждую ночь любимая снилась ему, её образ постоянно стоял у него перед глазами…  Ленхатеп старался Найфел забыть. Это никак не получалось, и юноша злился – и на себя, и на своих родителей. Однако более он и не пытался родителей переубедить – так боялся их гнева и нищеты.

Ему привели дочь номарха Нехебу – ясноглазую Любият эль Успехр, давно влюблённую в Ленхатепа. Однако юноша, увидевший Любият после нескольких встреч с Найфел, испытал сильное разочарование.

Девушка не только не казалась ему красивой, она представлялась юноше чуть ли не уродливой! И никак Ленхатеп не мог понять, почему, чем восхищался в дочери номарха Нехебу его отец. И не раз задумываться стал Ленхатеп, почему его отец, знатный вельможа, так подобострастен с номархом, почему так угождает своему бывшему однокашнику…

Лицо её не было гладко: щёки и нос покрыты следами от какой-то болезни, всё в прыщах, рытвинах. Глаза – без цвета, какие-то мутные, оттенка грязного серо-зелёного песка – без блеска, без жизни. Губы толстые, широкие. А голос!! Кто говорил, что у неё дивный голос?! Она не пела – она просто говорила под звуки дудки и флейты, то съезжая на очень низкие регистры, как мужчина, то вдруг начиная пищать и визжать, как злая кошка или недорезанная овца. К тому же она картавила и шепелявила!! Слушать её было более, чем противно!

Ленхатеп же с юношества был одарён очень красивым бархатным голосом и пониманием музыки. С детских лет он увлекался игрой на разных музыкальных инструментах, и любая фальшивая нота вызывала в Ленхатепе раздражение. (А голос Любият оказался на редкость неприятным: будто она постоянно фальшивила.) Ленхатеп не мог выносить долго тех звуков, что издавала нареченная в суженые девушка, и убегал в другую комнату под любым предлогом.

  Кроме того, оказалось, что и воспитанием Любият не блещет, приличным манерам она, видимо, не была обучена. Эта юная дива хохотала в голос, никого не стесняясь, не обращая внимания на присутствующих, какого бы положения они ни были, хлопала в ладоши, задирала ноги, т. е. была крайне нескромна.

Любият всем и вся громко объявляла, что она дочь высокого вельможи, что она, вне всякого сомнения, очень красива и талантлива, и очень несладко приходилось тому, кто смел предположить иное… Словом, дочь номарха Нехебу, как говорится, все пороки собрала.

Но Любият была не единственным ребёнком номарха, у неё был младший брат – юный Мечен, однако он отличался от сестры своей так же сильно, как антилопа не сравнима с носорогом. Невозможно было поверить, что Любият и Мечен – дети одного отца и одной матери…

Безусловно, Ленхатеп почти сразу, как увидел и услышал Любият, пожалел, что согласился стать её мужем. Но что ему оставалось делать? Влияние на сына Осиристеп имел невероятное. Так, не смея оскорбить своего величественного и всеми уважаемого отца, подчиняясь закону преклонения пред родительской волей, боясь оскорбить Великих Богов, возлюбленный Найфел оказался заложником своего знатного происхождения.

Чтобы хоть немного отойти от своей грусти-печали, Ленхатеп усиленно занялся науками: математикой, геометрией, географией, астрономией, как и раньше. Давалось ему обучение легко, ведь Ленхатеп был юношей очень способным, даже талантливым. Также он увлекался музыкой и поэзией, особенно влекли его народные песни.

Но только влиятельный отец, разумеется, об этом увлечении сына и не догадывался: невозможно, считал вельможа Осиристеп, знатному юноше общаться с ремесленниками и рабами, тем более восхищаться их искусством. Но Ленхатеп, несмотря на запрет отца (и, конечно же, уверившись, что вельможный родитель этого не узнает), с отроческих лет не раз присоединялся к молотильщикам, носильщикам, рыбакам, распевавшим народные песни. Когда же Ленхатеп бывал в Мемфисе, то с вдохновением пел в храмах религиозные гимны, хвалебные песни.

И вот теперь науки и музыка стали для него своеобразным бегством-спасением от молодой жены, её невообразимой «красоты», характера, голоса, а также в своих занятиях Ленхатеп хотел забыться, отвлечься от раздирающих его сердце непрерывных мыслей о Найфел…

Так он и жил, разрываясь на части…

Глава 13

  Между тем прошло ещё четыре месяца. Наступил март. Пришло время для Найфел рожать. Девушка очень тревожилась, не знала, где и как всё будет происходить. Она уже четыре месяца ощущала, как в животе у неё ломалось и крутилось её милое дитя, и Найфел уже любила его, обожала, ждала, когда ребёночек появится на свет.

– Не тревожься, Найфел, – успокаивала её Набият, – я тебе помогу во всём. Боги сжалятся над нами, и ты спокойно и нетрудно родишь.

Ждать оставалось недолго. Очень скоро у Найфел начались схватки, отошли воды. Набият вместе с Упусером, позвав ещё одну соседскую женщину, хорошо приняли у Найфел роды. На радость Богам и Богу Ра на свет появился новый мальчик. Он (как странно!) родился с пальчиком во рту…

Никто не мог налюбоваться на дивного малыша, а особенно счастливая мать. Похоже, что радости её не было конца! К тому же её крошечное дитя было очень похоже на отца. Найфел казалось, что на руках у неё милый, дорогой, до слёз любимый Ленхатеп! Как жаль, что обожаемый ею Ленхатеп не видит своего чудного сына!!

– Гор! – внезапно воскликнула Найфел.

– О чём ты, Найфе?..– спросила Набият.

– Я хочу назвать сына Гором!

– Как? – растерялись Набият и Упусер. –  Разве можно земное дитя называть именем бога?

– Мне кажется, что он – Гор! – настаивала Найфел. – Я назову его так. Это, наверное, воля богов.

Так и стало. Мальчика назвали Гором. Это был очень красивый младенец. Кто ни видел его, не мог налюбоваться.

Минуло ещё два месяца. И пришла беда: малыш Гор – сердце и радость Найфел – заболел. Юная мать не знала, что делать, как помочь своему сыночку, её не покидала постоянная тревога за своё дитя, родное её чадо. Кто поможет её? Разве кто-то из лекарей будет возиться с ребёнком бедной женщины?

– Не печалься, Найфел, – успокаивала подругу Набият. – У меня есть хорошие знакомые – добрые люди. Я найду лекаря.

– Я пойду в свою деревню, к матушке Ме, – заплакала Найфел. – У неё и наших соседей было снадобье, которым старались лечить моих братишку и сестрёнку. Хотя снадобье их не спасло: они всё равно умерли… Может, лекарство Гору поможет?..

И Найфел отправилась в родной дом – на поклон к матушке Ме. Может, увидев чудное дитя, Мехатэ сжалится над дочерью, поможет ей вылечить младенца? До нового разлива Нила оставалось ещё два месяца, так что время вернуться к Набият, если матушка отвернётся от дочери, у Найфел было.

Далеко ушла от родимого дома в горе Найфел, поэтому и дорога назад оказалась неблизкой. День и ночь пришлось юной матери идти с горячим от жара ребёнком на руках, пока не увидела она высокий знакомый холм.

Найфел поднялась на холм, зашла в родимую лачугу. Но там было пусто, никто не встретил девушку, не вышел ей навстречу. Горестно опустилась Найфел на пол, крепко прижимая горячее тельце сына к груди, и снова заплакала.

Скрипнула дверь, вошёл отец. Он сильно постарел за эти месяцы. Спина его от работ на строительстве почти совсем не разгибалась. Найфел бросилась к нему:

– Отец, отец! Что случилось? Где матушка Ме?

Абд ат-Тавоаб заплакал:

– Доченька, солнце моё, милая моя жена и твоя мать Мехатэ ушла в царство мёртвых.

– Как? Почему?!– зарыдала Найфел.

– Мехатэ не выдержала разлуки с тобой. Прогнала тебя, потом долго плакала, изводила себя, ломала руки. Сохла, сохла, ругала себя, что отпустила тебя, беременную, тревожилась за дитя, слегла, а вскоре Великие Боги забрали её с нашей земли, и душа её успокоилась. Я похоронил её в пустыне.

Найфел слушала отца, беззвучно плача. Но теперь что поделаешь?..

Проснулся и заплакал Гор.

– О, доченька! Это твоё дитя?!– как бы очнувшись, промолвил отец. – Где же ты жила всё это время?

– Одна очень добрая женщина меня приютила. Она живет недалеко от Ахетатона, мы там вместе. Только вот малыш мой заболел…– Найфел снова прижала к груди сына, и опять лицо её залилось слезами:

– Всё время мальчик мой плачет, грудь не берёт. Голодный!

– Погоди, дочка, встрепенулся Абд ат-Тавоаб, – погоди! Меня ещё сегодня лечил Рифаат ас-Саид! Он ещё здесь! Пошёл к соседям. Я пойду скорее за ним!

С этими словами Абд ат-Тавоаб быстро, как только мог, встал и вышел из лачуги.

Через некоторое время вернулся. С ним вместе вошёл средних лет крепкий смуглый человек с добрыми глазами. Он тут же бросился к маленькому Гору, взял его на руки. Потом Рифаат ас-Саид вытащил деревянную трубочку, широким концом приложил её к груди младенца и стал слушать. Затем лекарь перевернул дитя, осмотрел его всего, с головы до ног. Пока врач осматривал ребёнка (а прошло немало времени!), Найфел и её отец с нетерпением ожидали его приговора.

Низко опустив голову, Рифаат ас-Саид встал и промолвил:

– Милая женщина, прости меня, но я ничего не смогу для тебя сделать. Волею Богов твой младенец очень сильно простудился. Везде, и здесь, в Египетском царстве, майский ветер очень коварный, непостоянный. Он несёт и жару, и холод. Коварство майского месяца не даёт жизни этому ребёнку, и сегодня ночью он перейдёт в царство благого царя Озириса. Не огорчайся, не гневи царя мёртвых: твоему младенцу там будет очень хорошо. Прости, милая женщина. Так хотят Боги.

С этими словами Рифаат ас-Саид повернулся и вышел из хижины.

Абд ат-Тавоаб и Найфел будто застыли на месте, услышав такой приговор. Слёз уже не было.

Абд ат-Тавоаб только тихо произнёс:

– У бедных всегда уходят дети в загробный мир. Так ушли твои брат и сестра…

Найфел легла на матрац, прижав к себе умирающее дитя. Она не смела плакать, подчиняясь воле Богов, но на душе у неё было тяжко: она же так хотела, чтобы её дорогое дитя, сын возлюбленного Ленхатепа остался в этом мире, в жизни, где царствует Великий Бог Солнца Ра, где она сама ещё живёт!

«О, великие Боги, смилуйтесь! Рано такому крошечному ребенку уходить в Царство мёртвых!»– неотступно думала юная мать, проведя ночь практически без сна, запоминая каждую чёрточку любимого мальчика.

Лишь перед рассветом она несколько забылась в горестной дремоте. А наутро Найфел почувствовала возле себя маленький холодный комочек… И не смогла сдержать слёз.

______________ ___________________

Утром Найфел взяла на руки холодное тельце своего сыночка, попрощалась с отцом и отправилась в пустыню.

Наконец взгляд её остановился на месте, которое, по мнению Найфел, было подходящим для её дорогого сына. Положила на песок свою ношу: маленький комочек, завёрнутый в кусок старой материи, две лепёшки, небольшой сосуд с водой, игрушку, что подарила ей Набият, когда ребёнок уже родился. Найфел взяла в руки скребок, похожий на железный совок, и начала рыть могилку. Песок поддавался легко (дождя не было очень давно), солнце уже поднялось, прогрев пустыню, и женщина довольно скоро закончила свою печальную работу – могилка была готова.

Осторожно, словно хрупкий и дорогой сосуд, опустила Найфел тельце малыша, завёрнутое в саван, и руки у неё задрожали: всем нутром она ощутила, что навеки укладывает здесь любимое, родное дитя, – и не смогла сдержать слёз. Затем Найфел положила в могилку лепёшки, воду, игрушку (так было принято провожать умершего в загробный мир) и засыпала всё это песком… Но не только тельце сына засыпала женщина – будто сердце своё она закопала там, в пустыне, в сыпучий и безликий песок…

Конечно, как все египтяне, Найфел очень верила своим богам, в загробный мир – всему, что говорили людям жрецы. Богобоязненная девушка, Найфел соблюдала все обычаи. Но смирение не было её чертой характера. Может, поэтому и отдалась Найфел радости общения и близости с Ленхатепом, так как внутренне не могла смириться с тем, что она – бедная, и нет никакого способа изменить такую судьбу? Это внутреннее сопротивление (в душе, в сердце) вдруг прорвалось истошным, отчаянным криком Найфел: «Ну почему?! Почему я так бедна, несчастна?! Почему Боги не смогли уберечь, сохранить моё дитя? Почему Боги отобрали у меня моего милого мальчика? Может, они вообще хотели лишить меня детей?! Почему Ленхатеп бросил меня?! Почему родители его так скоро отправили Ленхатепа в Мемфис? Он же обещал, что никогда не расстанется со мной, что мы ВСЕГДА будем вместе! Он же знал, как сильно я любила его!! Почему Боги, дав мне два дня величайшего счастья, отняли его у меня? За что мне столько горя?!»

Конечно, Найфел знала, что на всё великая воля Богов, что плакать и противиться этой воле – грех, и негоже гневаться – сердить высшие силы. А Найфел так надеялась, так желала увидеть, как дитя её вырастет и возмужает, станет так похож на отца!.. Боль от потери и младенца, и любимого была настолько велика, что на могиле своего ребёнка Найфел произнесла страшные слова: «Проклинаю!! Проклинаю вас, отец и мать Ленхатепа! Это вы, злой человек и злая женщина, не дали нам с Ленхатепом быть счастливыми! Вы закрыли нам дорогу! Теперь и он несчастен, и я! Вы заставили своего сына предать меня! Всё из-за вас! Ненавижу вас всех! ВСЕХ! ВСЕХ!!»

В отчаянье, в безмерном горе Найфел прокляла не только родителей своего неверного возлюбленного, но и остальных людей, и мужчин, и женщин и произнесла на могилке сына страшный обет, которому она решила посвятить свою жизнь: «Клянусь всю свою жизнь всегда жестоко мстить вам, гадкие, бессердечные, нечестивые богачи! Я отомщу вам всем за своё дитя, невинное, ни в чём не виновное перед Богами, кроме того, что рождено оно было женщиной бедной, не имеющей возможности защитить младенца от холода! От майского ветра!! Боги накажут вас! И накажут жестоко! А я помогу богам это сделать: я приготовлю всем вам отраву из мышей, крыс и ядовитых змей, и насекомых и заставлю всех вас съесть её! Я сделаю так, чтобы ваш путь привёл вас к крокодилам, чтобы ваши слуги набросились на вас и растерзали б живьем!..»

Глава 14

Прошло двадцать пять лет. По всему Египетскому царству, и в Ливии, и в Аравии, и по Синайскому полуострову, и по землям Месопотамии, и до Хеттского царства разнеслась молва о колдунье Иштар. Богатые люди трепетали, теряли дар речи и приходили в ужас только при упоминании имени её! Многие даже теряли сознание. Иштар держала в страхе всю Египетскую страну и прилегающие к ней земли.

Никто толком не видел её в лицо. Иногда лишь просачивалась коротенькая весть о какой-то очень красивой женщине, лет сорока, черноволосой, голубоглазой, с роскошной грудью. Кому и когда удавалось её узнать – великая тайна. Догадывались только, что она всегда меняет облик перед тем, как убить кого-то, отравить или задушить – верёвкой ли, удавом…

Как правило, к очередной жертве в гости приходила тихая, скромная, очень-очень добрая старушка, обещая больной госпоже исцелить её от боли: жара головы, горла, немощи рук и т.п. Старушка обещалась использовать своё снадобье, которое она готовила из давно всем известных растений, завёрнутых в приятную на ощупь ткань. Только снадобье нужно было приготовить уже в доме, чтобы сразу же его принять. Действо это секретное, чужих глаз не любит, поэтому старушка просила всех слуг и рабов, а также близких и родных болящего или болящей покинуть если не дом, то ту часть его, где были комнаты пациента. Ожидание было разным: иногда почти сразу же, иногда по прошествии долгого времени – близкие или слуги, приглашавшие пациента к очередной трапезе, входили в комнату, где уже осталось от человека лишь бренное тело, а КА-душа уже отошла в мир Озириса.  Порой домочадцы слышали крик жертвы, но, как бы скоро они ни оказывались в комнате, кроме умершего человека там уже никого не было. И смерть жертвы была страшной. В широко раскрытых глазах словно замер ужас, а по телу ползала ядовитая змея…

… Или приходил с палкой старый добрый лекарь. Жертва обычно сообщала родным, что посылала за этим человеком. И тоже слуги и домашние удалялись, чтобы не мешать врачевателю. Когда же домочадцы возвращались, господа их лежали, крепко связанные, истекавшие кровью, а из горла каждого из них торчали острые железные прутья, ножи или битые черепки сосудов. Лекаря же, конечно, не было и в помине. И никто из слуг и рабов не получал поручения привести этого человека в дом…

Подобные истории повторялись неоднократно. Иштар (так все называли колдунью, да и кто, кроме неё, мог творить подобное?) травила неугодных ей богачей зельем, убивала их засунутыми под туники ядовитейшими насекомыми, очень часто жертвы её погибали от укуса змеи-гадюки  или же бывали задушены удавом… Как приходивший (или приходившая) всё это проделывал – неизвестно, никто этого не ведал.

Но вдруг на какое-то время жуткие смерти прекращались, и душитель-отравитель пропадал. Здесь, в этих землях. Но тогда подобные слухи приходили либо из Ливии, либо из Месопотамии… От шумеров ветрами неслись слухи о том, как вдруг, без причины, тонули люди в Красном море, Тигре или Евфрате. Когда же удавалось достать тело утонувшего человека, то, как правило, в груди жертвы находили острое орудие… или к шее бывал привязан тяжёлый камень.

Люди уже знали, понимали, чьих рук эти деяния, и ещё больше боялись, и страшились. Они неистово молились всем богам, стояли на коленях по нескольку часов, лежали в мольбе на земле – просили защитить их от великой напасти. Но боги не отвечали… И тогда все диву давались, как жестокая колдунья не боится богов: может, это не человек, а Богиня Мести?..

Тела убитых богатеев и их жён, которых невозможно было похоронить, следуя обряду, слуги и рабы с радостью скармливали крокодилам и гиппопотамам, т. к. жертвы Иштар вряд ли могли сказать на суде Озириса, что благих деяний ими совершено больше, чем преступных. Скорее, всё было с точностью до наоборот. И становились жертвами Иштар только богатые люди: номархи, жрецы, судьи, сановники, писцы, купцы… а также их жёны, любовницы, наложницы, известные своим злобным и надменным нравом.

Безусловно, слухи о невероятной способности Иштар удаляться с места преступления незамеченной никем заставляли поверить, что эта женщина – богиня, но, может, ей помогали простые люди – рабы и обиженные?!

Долгое время египтяне потихоньку пересказывали друг другу, что случилось с визирем фараона Хуфу, как погиб он и его жена.

Священная пара жила в своём дворце, который был построен недалеко от Нила. Сын визиря Ленхатеп уже давно поселился в Мемфисе и в доме родителей практически не появлялся. Поговаривали, что сын визиря даже сильно поругался со своим великим отцом и пообещал более никогда не посещать родительский дом. Но правда это или выдумка – неизвестно.Сам же визирь уже редко покидал свой дворец: лет ему было немало, и фараон не очень часто призывал сановника к себе.

Иштар появилась во дворце, одетая как знатная женщина, держа в руках изящный мешочек. В этот час визирь обычно отпускал слуг, предпочитая в уединении предаться кальяну. Итак, Иштар без приглашения и сопровождения прошла в покои Осиристепа. Вельможа, услышав тихую поступь, открыл глаза и обомлел, увидев перед собой женщину невероятной красоты. Всегда падкий на женскую красоту, визирь готов был выполнить любую просьбу внезапно появившейся красавицы, поэтому он и крикнул слугам, чтобы не беспокоили господина, не смея появляться в покоях ранее, чем через два часа.

Незнакомка подошла к вельможе совсем близко, улыбнулась ему (но недобро, жестоко) и сказала, глядя ему прямо в глаза, словно гипнотизируя взглядом своих невероятно голубых очей:

– Ну что, попался, старый распутник? Ты заплатишь мне сейчас за всё: за выплаканные в юности слёзы, за горькую мою любовь, за разрушенное счастье, за умершего моего мальчика!

Изумлённый Осиристеп попытался оправдаться перед злостной красавицей, говоря, что, вероятно, она ошиблась, предъявляя ему, визирю фараона, такие нелепые, беспочвенные обвинения.

– Разве у тебя нет сына Ленхатепа, которого ты немедленно отослал в Мемфис, как только он сказал, что полюбил бедную девушку?

Эти слова незнакомки безмерно удивили вельможу: он отказывался даже помыслить, что та чернавка, отречься от которой он требовал Ленхатепа, и есть эта красавица. Когда же она сказала, что у неё был сын, рожденный от Ленхатепа, визирь испытал отчаяние от того, что он сотворил, ведь …

Но ни раскаяться, ни оправдаться у Осиристепа возможности не было.

– Получай! – крикнула Найфел (это была она) и, вытащив из мешочка самую ядовитую в египетском царстве змею, смеясь, сунула её вельможе за ворот. Тот дико вскрикнул, закатил глаза и рухнул наземь.

В этот момент в покои мужа вошла Исизида (слуги же, помня наказ визиря, не посмели даже приблизиться к покоям). Гостья переметнулась к ней:

– А, и ты здесь, проклятая госпожа! И ты хочешь ответить за то, что разлучила меня с любимым моим Ленхатепом, отняла у нас любовь и наше дитя, заставила нас страдать?! Ты знаешь, безбожница, кто я? Да-а. Я – та самая бедная юная девушка, которую твой сын любил и хотел взять в жёны! А ты и твой гадкий и уже мёртвый муж сломали, убили наше счастье! Умри и ты, ядовитая тварь!

Исизида ни слова не успела вымолвить, ни вскрикнуть, как Найфел вонзила острый прут ей в самое горло. И не смогла жертва произнести желанных слов: «Простите меня, боги…» Дыхание её перехватило, и как Исизида ни пыталась вновь вздохнуть, у неё это не получалось. Госпожа упала замертво…

Но пришедшая ни секунды не смотрела на свою жертву. Стремительно выхватив из своего мешочка плащ с капюшоном, Найфел накинула его на себя, укрывшись с головой, выскочила из покоев и бросилась вниз по лестнице. Потом слуги, рабы рассказывали, что мельком лишь видели очень красивую нарядную госпожу, выскочившую из дворца и почти мгновенно исчезнувшую. А в покоях хозяев они нашли заколотую жену визиря и его самого. Мёртвого. И по полу, брызжа слюной, ползала ядовитая змея…

Да, то была Найфел. Та самая нежная, любящая Найфел. За все свои страдания юности, за потерю дорогих её сердцу людей – Ленхатепа, младенца Гора, решила Найфел утешить своё истерзанное сердце жестокой местью, уничтожая женщин и мужчин, хоть немного похожих (не внешне, нет – своими деяниями!) на родителей своего возлюбленного.

Сегодня же Найфел расправилась и с теми, кто был непосредственным виновником её разбитой жизни. И наступил новый период мести, который женщина наметила себе уже давно. Поэтому теперь, не теряя ни одного мгновения, направилась она прямо к дворцу великого Хуфу. Чтобы скинуть его с трона. Ибо он – причина высокомерия власть имеющих, он – презрительно относящийся к черни, он – посылающий на смертельно тяжёлые работы землепашцев, ремесленников, рыбаков – стал теперь целью её возмездия.

… Она сделала это легко. Никто не помешал ей: десятки и сотни слуг до смерти перепугались, увидев воочию Иштар – лютую ведьму, не оставляющую после себя живых.

И Найфел взошла на престол. Она заняла место великого фараона Хеопса, или, как называли его ещё недавно, Хуфу. И правила два года.

Глава 15

Узнав о смерти родителей, Ленхатеп немедленно отправился во дворец, где родился и вырос.

Ленхатеп уже давно, по сути, не жил со своей женой. Любият эль Успехр оказалась не только некрасивой, бездарной и глупой женщиной, но и скверной женой, ибо похоть её не имела, кажется, никаких границ. Наверно, не было ни одного раба в её доме, которого бы она не использовала как любовника. Она спала чуть ли не с уличными бродягами… Вероятно, это была болезнь. Многие сановники знали о ней (давно, даже до свадьбы Любият с Ленхатепом) и старались не пересекаться с похотливой женщиной.

Не случайно визирь Осиристеп за мгновение до своей жуткой смерти погрузился в бездну отчаяния: Любият эль Успехр была бесплодна. Ни сына, ни дочери не могла она подарить своему мужу, чтобы продолжить его род. И вообще ничей род. Видно, покарали её боги ещё при жизни, не стали ожидать, пока её Ка предстанет на суд Царя мёртвых. И Любият, вероятно, это знала. Поэтому и стремилась всячески отдаться радостям плотской земной жизни… А также она пила. И в роскошных палатах, где суждено богами было ей родиться, вырасти, а затем и провести семейную жизнь, вина было великое множество…

Ленхатеп не только не любил навязанную ему отцом и номархом жену, но подчас и видеть её даже не мог, однако и не разводился. Хотя развод был, в принципе, возможен и даже, на первый взгляд, достаточно прост, но разделение семейных активов представляло реальную проблему. Бывшая жена имела право взять с собой личные вещи, которые она привезла из родительского дома: одежду, украшения, кухонную утварь и т. д., – и, конечно же, замужние женщины всегда сохраняли личную собственность на землю, здания, рабов, которыми они обладали до брака. И имущество Любият эль Успехр до брака было достаточно солидным, что Ленхатеп, бесспорно, оценил, когда стал посвящен во все тонкости собственного благосостояния. Ибо его имущество, как выяснилось, было неизмеримо меньшим, чем состояние его жены. Но не денежные вопросы стали решающими для Ленхотепа, ведь у него было не одно основание для развода. Во-первых, бесплодие Любият, а во-вторых, доказать неверность его супруги мог бы не один человек. Но…

Несмотря на нередкое число расторжений браков, разводы в случае неверности жены представляли исключение. Подразумевалось, что жёны должны быть верны своим мужьям, а те, кто не соблюдал этого условия, и это было доказано (достаточно было одного свидетельства), были казнены – либо методом забрасывания камнями, либо сожжением на костре. Решение о лишении жизни неверной не всегда исходило от мужа – суд, по показаниям единственного свидетеля, мог отменить снисходительное решение мужа, который хотел пощадить изменницу, и она всё равно должна была быть казнена. И Ленхатеп не сомневался: суд так и поступит. Поэтому он, обладая мягким сердцем и состраданием, терпел все выходки Любият, предпочитая, оставаясь её законным супругом, жить, по возможности, отдельно от жены. И, как всегда, Ленхатеп находил отдушину в своих любимых занятиях, посвятив свой досуг поэзии и музыке (Ленхатеп достаточно хорошо играл и на флейте, и на систре, и на арфе, и на лютне, а также часто пел в храме).

Любият же, как только видела в руках у мужа лютню или флейту, всякий раз саркастически смеялась, издеваясь:

– Опять ты со своей дудкой в обнимку, глупый, ничтожный человек! О боги, как же я ненавижу её звук, слышать его не могу!.. Не знаешь, чем заняться? То дудишь, то пиликаешь, то с папирусом не расстаёшься, то горло в храме дерёшь! От твоего пения в ушах звенит. Лучше бы подати сходил бы собрать или же новый калазирис мне купил, а то совсем надеть нечего!

Ленхатеп порой пробовал успокоить жену:

– Послушай, Любият, угомонись. У тебя каких только калазирисов нет! Не только почти всех цветов радуги, но и форм: и на бретелях, открытые, и закрытые калазирисы – и с круглым вырезом горловины, и с короткими и узкими рукавами, и с клиновидным вырезом и длинными рукавами… У тебя же их штук сорок!

– А мне нужно сто! – визжала Любият.

– О боги! Вы только послушайте, что говорит эта женщина! – выкрикивал в ответ Ленхатеп, стараясь покинуть свою жену, не медля боле ни минуты. А Любият, видя, что муж вновь старается удалиться от неё, полная горечи и ревности (не к женщинам – а к музыке и его «дурацким» папирусам!), ещё больше заводилась и уже не могла сдерживать своей обиды:

– Я говорю, как умная женщина и госпожа. А ты поёшь, как бык мычит, как мул, как козёл, как гориллы воют!.. Слушать противно!

– Вот и не слушай! – отрезал Ленхатеп, понимая, что Любият сейчас может вовсю разойтись и устроить очередной скандал, брал флейту, папирусы и уходил в дальние комнаты…

Всё это вспоминал Ленхатеп, сидя в ладье, которая несла его к родному дому. Горечь семейной жизни, избавиться от которой он не находил для себя возможности, постоянная боль об утраченном счастье (ну как не сравнивать чуть ли не обожествлявшую его нежную и ласковую Найфел с этой фурией Любият, что навязал ему в жёны отец!) не оставляли мысли мужчины.

Итак, Ленхатеп отправлялся к месту своей молодости, где он когда-то встретил девушку из своих грёз. Как он ей когда-то приснился (она сама рассказала ему об этом), так и она ему снилась раньше, до той встречи, и потом – много-много лет. Ленхатеп и теперь, как и прежде, как только увидел Найфел, сильно любил её. Как ни пытался он в те роковые дни, когда уехал в Мемфис и согласился на брак с Любият, забыть про бедную, недостойную его положения сына визиря, девушку, но память, чувства оказались намного сильнее доводов разума. Однако каждое воспоминание о Найфел несло с собой и огромную боль – от того предательства, которое он совершил по отношению к чистой, наивной, доверчивой душе. И каждый раз Ленхатеп снова начинал казнить себя. И это было мучительно, бесконечно тяжело!

Прибыв к своему дворцу, посмотрев оттуда на воды Нила, Ленхатеп снова вспомнил юную нимфу в простеньком калазирисе, босоногую и быстроногую, чьи голубые глаза вот уже несколько лет терзали его совесть… Сердце Ленхатепа сжалось. «О, а что, если она и теперь там, в той высокой деревне, по-прежнему живёт со своей матушкой Ме? – подумал он. – Матушка Ме, наверное, теперь очень-очень старенькая… Да нет, мою Найфел, вероятно, увлёк какой-нибудь приезжий – шумер или грек, или же богатый египтянин: не могла же такая красавица не быть замечена! Бедняк вряд ли посмел и подумать об обладании подобной женщиной! И теперь кто-то холит, лелеет, ласкает мою ненаглядную Найфел… А я… упустил…»

Мысли Ленхатепа опять вернулись в прошлое, в те дни, когда он любил и был любим. С каждым годом мысль о том, что он упустил своё счастье, терзала мужчину всё сильнее, ведь больше он любви не имел… Почти сразу наступило разочарование от совершённого брака, затем оно усилилось, благодаря «золотому» характеру его истеричной жёнушки, детей, на появление которых он так надеялся, Любият ему не подарила, да и ни одна наложница от него не понесла… И родители, как понял Ленхатеп с годами, не столько любили его – человека, находившего душевную гармонию в музыке, интерес – в науках, сколько холили его с детских лет в надежде, что ИХ сын станет великим сановником, правой рукой фараона, гордостью страны. То есть и они его, в принципе, не любили. А без любви жить немыслимо тяжело!

Да, думы о родителях были для Ленхатепа так же болезненны, как и об утраченной Найфел, которую он предал, подчинившись приказам вельможного отца и строгой матери. А теперь их больше нет. В один день свершилось какое-то страшное возмездие, и страшная смерть настигла и Осиристепа, и Изиду. Кто же совершил подобное? Кто посмел?! И Ленхатеп стал расспрашивать и слуг, и рабов о том, как погибли его родители, что именно произошло.

И ему рассказали о незнакомой красавице, которую лишь мельком кто-то видел во дворце. Едва она появилась, как Осиристеп приказал всем покинуть его часть дворца и не беспокоить его и гостью не менее двух часов, и никто не решился нарушить запрет господина. Только Исизида, которая НИКОГДА не принимала на свой счёт какие-либо запреты со стороны супруга, посмела войти в его покои. И тоже нашла там смерть. Жуткую, жестокую. А искать незнакомку, которая скрылась, будто накрытая волшебной пеленой, было недосуг: во дворце почти мгновенно все всполошились, как увидели в покоях Озириса ядовитую змею. Её же надо было уничтожить!

– Мы думаем, светлый господин, – сказали судьи, пришедшие разобраться в случившейся гибели престарелого вельможи и его жены, – что это ОНА.

– Кто ОНА? – не понял Ленхатеп.

– Та самая колдунья, Иштар, которая уничтожает сановников то в Египте, то в Шумере, то в соседних странах.

– Да-да, где её только ни пытались отыскать: и в Ашшуре, и в Двуречье, и в Вавилоне, и в Хеттском царстве…

– Может, это богиня Возмездия, – произнёс кто-то из судей.

– Да нет, – перебили его. – Это реальная женщина. Просто она очень хитрая, умная, сообразительная, мстительная. У неё каждый раз всё новые затеи, новые и страшные казни.

– Конечно, это интриганка! – сказал Петенэ, своячник фараона и близкий друг Осиристепа.

– Почему ты так решил? – спросил его Ахотеп, судья из Сокары.

– А как же? – ответил Петенэ. – Богиня не стала бы пронзать горло железной палкой!

– А какой смертный решится принести с собой гремучую змею? – возразили ему.

Так ничего Ленхатеп тогда и не узнал, кто же погубил его родителей. Но с тех пор стал всё чаще отмечать, что слухи о коварной красавице, уничтожающей богатых и далеко не честных сановников (то в Египте, то в соседнем государстве), не стихают, а наоборот, распространяются больше и больше. И Ленхатеп тоже стал думать, кто же это.

В тот день, когда Ленхатеп приехал в опустевший дворец и услышал о красивой незнакомке, которая в чём-то, похоже, обвиняла его родителей (слуги не посмели и близко подойти к покоям, раз им это было запрещено, но уши-то воском они не заливали и слышали женский голос, что-то говоривший на повышенных тонах), предположение, быть может, и мелькнуло в голове Ленхатепа, но мужчина сразу же его прогнал. «Нет-нет, какая глупость!» – мгновенно убедил себя Ленхатеп, что с Найфел эта коварная красавица не может иметь ничего общего.

На следующий день, превозмогая сердечную боль и истерзавшие его душу угрызения совести, Ленхатеп отправился в деревню, где жила Найфел. Тогда он узнал, что матушка Ме давно умерла, страдая от того, что выгнала из дома свою юную дочь. Но почему она так поступила, соседи не могли сказать: о своих проблемах никто из родителей Найфел никогда никому не рассказывал. Просто как-то заметили, что больше не видно юной красавицы, которая почему-то перестала смеяться, но утирала льющиеся потоком слёзы, не слышно её голоса… А вскоре вернулся со строительства Абд ат-Тавоаб, отец Найфел, и слышно было, как горько он упрекал свою жену. Но давно уже нет в живых и Абд ат-Тавоаба. После того, как он неистово искал по деревне лекаря Рифаата ас-Саида (а этого врача в деревне до сих пор помнили и уважали, как самого отзывчивого из лекарей!),  Абд ат-Тавоаб как-то быстро сгорел, будто изнутри его какая-то болезнь извела… Ленхатепу очень повезло, что ближайшая когда-то соседка Абд ат-Тавоаба была дружна с матушкой Ме и часто рассказывала о ней и её семье своим детям. А иначе бы Ленхатепу пришлось поверить, что Найфел – это грёза его юности, которой в реальности и не существовало… Ведь с Али связь была потеряна почти сразу же: молодой рыбак не захотел более общаться с другом, который ради богатства и престижа так внезапно, резко забыл о девушке, которой обещал вечную любовь, на которой собирался жениться, невзирая на то, что родители его будут против такого союза. И Ленхатеп не горел желанием вновь встретиться с человеком, который, конечно же, упрекнёт его в подлом предательстве (и будет прав!).

Многие годы потребовались Ленхатепу, чтобы набраться мужества и поинтересоваться, что же случилось с Найфел после его отъезда. Но так фактически ничего не узнал. Лишь ещё раз убедился, что его предательство погубило девушку, раз мать её выгнала из дому. «Но почему, почему она так поступила?»– эта мысль неотвязно мучила Ленхатепа. – «Неужели?..» – и он сам боялся предположить, что юная Найфел могла носить его ребёнка. И муки совести ещё больше стали терзать мужчину.

Иногда Ленхатеп просыпался в холодном поту, пытаясь избавиться от ночного кошмара. Ему снилось, что Найфел действительно была беременна от него, но младенец умер. И Ленхатеп вместе с любимой оплакивал смерть сына (Ленхатепу почему-то никогда не думалось о возможном ребёнке как о дочери). Но не слёзы потерявшей сына Найфел были ночным кошмаром мужчины. Он видел во сне, как боль от утраты превратила его нежную Найфел в женщину, проклинающую всех людей и богов, которые допустили смерть невинного малыша. И от этого образа, неистового, грозного, страшного и красивого, становилось жутко. И Ленхатеп просыпался, стремясь в реальности убедиться, что всё увиденное им – мираж, болезненная фантазия его больной совести.

Когда же до Ленхатепа дошли слухи, что Иштар (то ли колдунья, то ли богиня, то ли реальная какая-то очень хитрая и злая женщина) самого Хуфу светлого сместила и села на трон, его вновь на мгновенье пронзила мысль, что это Найфел. Та самая, что порой снилась ему в кошмарах. И, как всегда, он прогнал от себя это подозрение: «Нет-нет, не может быть! Не может!.. Боги, простите меня! Прости меня, Великий Ра!..»

Глава 16

Найфел сидела на троне два года. Она вошла в курс всех дел, назначила новых сановников: визиря, вельмож. Под неусыпным её контролем были и государственные учреждения, и храмы, и военная служба…

Правой рукой нового правителя (точнее, правительницы) Египта был визирь, которому подчинялась целая армия низших и высших сановников. И, как при Хуфу, для получения тех или иных должностей основным условием была грамотность, доступная далеко не всем. Любой писец мог рассчитывать сделать чиновничью карьеру, особенно если он умел гнуть спину перед верхами. То есть в управлении государством особых преобразований не было. Только жестокости стало много меньше, и народ смог вздохнуть при её власти. Однако теперь Найфел очень хорошо знала, чем занимался её несостоявшийся свёкор Осиристеп и как сделал себя и жену свою священной парой. Только Ленхатепу не могла ничего сказать.

Ленхатеп, будучи одним из самых образованных людей своего времени, не раз оказывался перед Найфел – правителем государства. И, когда он, стоя перед нею навытяжку, ласково и преданно смотрел на неё, она старалась как бы не замечать самого главного в её жизни человека. Никто, как ей казалось, из свиты её (жрецы, сановники и др.) не мог и в мыслях допустить, что у новой величайшей царицы Египта и сына убитого ею однажды важного вельможи в юности была огромная и сильная любовь…

Найфел смотрела на Ленхатепа сурово, не подавала и виду, какие страсти разрывали ныне её сердце. Речь шла о пирамиде, строительство которой, как будущей своей усыпальницы, было делом первоочередным для каждого нового фараона. И Найфел строительство своей усыпальницы решила поручить одному из славнейших египетских архитекторов (и человеку, забравшему навек её сердце) – Ленхатепу. Однако, узнав, какое колоссальное количество рабочих сил необходимо, чтобы возвести высокую пирамиду (не говоря уже и о денежных затратах), Найфел решила построить небольшое строение. Она прекрасно помнила, как её отец Абд ат-Тавоаб в своё время отдал всё здоровье великой стройке пирамиды, сломал себе спину и в страшных мучениях умер много раньше, чем Бог Загробного мира позвал бы его.

Но нет ничего вечного в этом мире. Боги даруют жизнь, дарят богатство и власть, но потом и сами же их отнимают.

Быстро прошли два благодатных года правления Найфел, и народ славил своего фараона. Однако в третий год на Египет обрушилась засуха. И, как в хорошие года люди безмерно возносили величие наместника Бога на земле – фараона, так и в это тягостное время весь гнев обрушился на него же. И жрецы, и номы, чьи богатства должны, как они считали, только преумножаться, решили сместить фараона – женщину, которая, видимо, Богам неугодна… Так состоялся заговор, который Найфел не сумела предотвратить, поэтому и была она смещена с трона.

Найфел едва спаслась, когда заговорщики ворвались в её покои и начали её избивать – палками, прутьями… Но, очевидно, Боги всё же были милостивы к ней, и женщина не умерла. Когда статуя Бога, находившаяся в покоях Найфел, грозно произнесла: «Хватит! Остановитесь!!», то началась такая паника, что заговорщики опрометью покинули комнату. И тогда верная Набият (та самая женщина, что много лет назад не дала беременной Найфел погибнуть от голода и отчаяния, а теперь стала подругой, верным советником нового фараона), вышла из своего убежища – статуи и бросилась к избитой Найфел. Многие рабы очень ценили свою правительницу, что и помогло Набият организовать избавление Найфел. Её, еле живую (или, скорее, полумёртвую) на ослах вывезли не только подальше от дворца фараона, но и вообще из Египта. Так Найфел оказалась в Месопотамии, скрываясь от бывших своих прихлебателей и от восстановившегося в своих правах прежнего фараона – жестокого и не знающего пощады Хуфу.

…Здесь и отыскал её Али Шукри.

Глава 17

Али, рассорившись с Ленхатепом, долго пытался найти Найфел, но у него ничего не получилось. Тогда юноша решил посвятить свою жизнь образованию, так оно давало немалые возможности в жизни. А также и потому, что жизнь в тех местах, где разыгралась на его глазах драма жизни, стала для него вдруг тягостной и чрезвычайно болезненной.

И теперь, по прошествии более двадцати лет с тех пор, как бедный рыбак впервые увидел Найфел, Али стал исследователем, изобретателем. Выйдя из бедной семьи, юноша приложил немало усилий, чтобы учиться. А так как он очень тянулся к знаниям и был терпелив в преодолении трудностей, учителя не отмахивались от настырного юноши, не заставляли платить выше положенного, и науки покорились Али Шукри.

Исколесив родной Египет от верховьев до дельты, от Эль-Файюма (Крокодилополиса, который ещё не так давно именовали «Сады Египта») и Луксора до Гебала и Бейрута, Тира и Сидона, проучившись и в Мемфисе, отправился Али в поисках новых знаний в Дамаск, потом в Халаб, посетил и Трою, и Сузу, и Киш, и Аккад. И везде продолжал учиться, постигая тайны философии и мироздания, пытаясь отыскать Истину, основу Справедливости и Добра. Конечно, на это потребовались годы…

С Найфел он встретился в Месопотамии, в Харране.

– О, Найфел! Душа моя, роза моя! – несказанно обрадовался Али.

– Как? Али? Это ты?!! – изумилась Найфел, а потом добавила с горечью, – от розы уже ничего не осталось…

Али Шукри было уже сорок шесть лет. Он пополнел, в чёрных волосах появилась седина. Но всё же он был, как и тогда, в годы юности, бодр, весел, улыбчив и очень добр. Как бы время ни старалось изменить его облик, Али всегда можно было узнать по его улыбке.

– Конечно, роза. Какой прекрасной ты была, Найфел, такой и осталась: нежная, красивая… Я никогда не забывал тебя – да подтвердят Боги, что истинно я говорю!

– Что ты, друг мой дорогой и верный! Я уже не та. Вся больная, измученная. Ох, и потрепала же меня судьба!.. Боги – свидетели!

– Да расскажи же поскорее, как ты, милая Найфел, попала сюда, в этот далёкий город? Какими путями вели тебя Боги? – спросил Али.

И Найфел всё старому другу рассказала. Как тогда, давным-давно, узнав от Али об отъезде Ленхатепа, поняла, что беременна. Как матушка Ме выгнала её из дома. Как Найфел, не зная, куда идти, что делать, уже отправилась было искать его, Али, но повстречалась с Набият Мухаммед – с тех пор верной своей подругой, которая приютила несчастную Найфел, помогла ей с родами.

– О боги, если б ты только видел его, моё дорогое дитя, Али! – прервала Найфел свой рассказ, и слёзы показались в её глазах, которые, как казалось женщине, уже выплаканы до последней капли. – Как же он был красив, мой Гор!..

– Он умер? – робко спросил Али.

– Да, умер, – горько ответила Найфел, а потом продолжила страстно, – О боги! За что?!! Я вернулась в родительский дом, чтобы хоть какую-то помощь найти для заболевшего сынишки. И узнала, что матушка Ме умерла, раскаиваясь в том, что выгнала дочь. А потом мой дорогой отец попытался помочь малышу. Но врач, которого он привёл, сказал, что уже всё поздно… О боги-боги! Я НИКОГДА не забуду ни ту злосчастную ночь, когда возле моего сердца умирал мой мальчик, ни его похороны…

И Найфел замолчала. Али, всем сердцем сочувствуя подруге юности, образ которой всегда был для него путеводной звездой, тоже не спешил спрашивать, что произошло с Найфел дальше. Наконец женщина собралась, как-то недобро усмехнулась, и Али удивился: неужели рядом с ним сидит Найфел? – Так сильно изменился вдруг её облик. Словно холодом повеяло на мужчину.

– Дорогой Али, ты в самом деле хочешь знать, что произошло потом? – спросила эта новая Найфел.

– Да, конечно, – ответил Али, но уже не с тем нетерпением, какое было у него всего несколько минут назад. Словно мужчина понял, что сейчас он услышит нечто страшное, даже жуткое, но ему очень хотелось всё узнать до конца. – Да, Найфел, рассказывай. Я всей душой с тобой.

И тогда Найфел рассказала, как она начала мстить, что стала извергом, грозой, ведьмой Египта и близлежащих земель, что это она убила родителей Ленхатепа – Осиристепа и жену его Исизиду.

– О, я слышал про Иштар! – воскликнул Али. – Оказывается, то была ты! Да-а, слава твоя чёрная облетела чуть ли не весь свет. Многие гадали, кто же такая грозная Иштар – смертная женщина или богиня…

– Богиня?! – усмехнулась Найфел. – Конечно, нет. Иштар – женщина, сердце которой вырвано с корнем, растоптано и разбито на такие мелкие кусочки, что никакая богиня Изида не сможет его собрать, как ни старалась бы!!

А затем Найфел рассказала старому другу о том, как она сместила с трона Хуфу, как потом заговорщики сместили её, едва оставив в живых. Если бы не преданная Набият, не увиделись бы никогда на этом свете познакомившиеся и подружившиеся когда-то молодой рыбак и дочь Абд ат-Тавоаба.

Али долго, внимательно слушал исповедь Найфел, раздумывая над её страшным рассказом. Потом сказал:

– Великие боги! Какая дикая, жуткая сложилась у тебя, Найфел, судьба! Сколько горя ты приняла на себя, сколько слёз выплакала! Сколько же страданий выпало на твою горючую долю!.. Однако же и ты миру принесла немало зла. Жестоко же ты отомстила родителям Ленхатепа! А жену его всё-таки пожалела?

– Нет, – ответила Найфел, – не пожалела, а просто не хотела с нею встречаться. Да к тому же она оказалась для Ленхатепа, я думаю, самой страшной казнью – за то, как он поступил со мной. Разве ты, Али, не слышал о вздорном характере этой женщины? Похоже, что её отец не человек, а свирепый гиппопотам Хесамут или же сам Себек. А ещё я много слышала, что эта женщина горько оплакивает свою жизнь и бесится оттого, что никак не завоюет сердце Ленхатепа. Значит, она страдает и жизнь ей не в радость – так пусть же живёт и мучается! – воскликнула Найфел. – А я наказывала тех, кто за свои преступления и крупицы горя не изведал! Хоть перед смертью им страшно становилось! Страшно и больно! Очень.

Али не знал, что ответить на это восклицание Найфел, а потому промолчал. Но через минуту, чтоб молчание не стало тягостным и разрывающим те нити понимания и сочувствия, что когда-то соединили этих людей, Али задал самый важный для себя вопрос.

– Скажи, Найфел, а как ты сейчас относишься к Ленхатепу?

– Я всегда любила его. И люблю…

– И даже после того, как он предал тебя, бросил так безбожно, послушавшись, как малое дитя, своих родителей? Ведь это ОН всему причина бед! Именно из-за Ленхатепа ты столько слёз пролила, столько зла причинила, столько бед на себя навлекла! Боги не простят тебя! В загробном мире не видать тебе покоя!

Но Найфел словно не услышала упрёков верного друга: не о будущем, не о прощении за свои злодеяния думала женщина. А только о НЁМ.

– Да, Али, люблю. Никто другой во всей моей жизни не был мне так мил.

– И, любя, ты совершала свои злодеяния, приговаривая людей к неминуемой и всегда страшной смерти?!

– Я поклялась на могиле своего сына Гора! – резко ответила Найфел. – И, если кто-то и живёт, нарушая данные клятвы, я – нет. Я сыну своему обещала, что отомщу богачам, ломающим жизни бедных! И, по-моему, клятву свою я сдержала. И не отрекаюсь от мщения! – Найфел повысила голос. – Я дала обет и буду следовать данному слову, пока Боги не призовут меня. Но я не обещалась мстить Ленхатепу, ведь он отец моего малыша. Ах, Али, если бы ты только видел, как похож был маленький Гор на своего отца!..

Али слушал и сокрушался сердцем: горе, видимо, помутило разум той прекрасной и наивной девушки, с которой его познакомил влюблённый Ленхатеп. Теперь перед Али сидела красивая в своей зрелости женщина. Ни трудная работа на земле, ни заботы о доме и очаге – ничто, кроме вечного времени, не испортили её лица и фигуры. Да и время, вероятно, было чрезмерно милостиво к Найфел: стан её стал плотнее, но и только, а на лице появившиеся морщинки были ничто по сравнению с тем, что делало Время с другими женщинами и помоложе Найфел. «Вероятно, – думал Али, – Боги и Время позабыли не только заменить Найфел красоту на старость, но и одарить жизненным опытом, смирением, покаянием… А может, наша встреча сегодня не случайна? Может, мне удастся направить бедную Найфел к свету Истины?..»

– Знаешь, милая Найфел, – сказал Али Шукри, – я ездил по многим странам, побывал во многих славных и древних городах: всё ищу Истину жизни.

– Не нашёл ещё разве? – спросила Найфел, несколько обрадованная тем, что её исповедь закончена.

– Нет, не нашёл. Меня всегда удивляло, что люди поклоняются Богам, молят их о богатстве, урожае, погоде, наконец, но изображают их как нечто страшное: не то человек, не то птица, не то зверь какой-то. Или же жутко боятся бога, но преклоняются ему, совершают страшные жертвы… Это я вспомнил Эль-Файюм – древний город, где поклоняются беспощадному Себеку-крокодилу. А ливийцы? Живут в пустыне и почитают Сета, который коварством своим и брата своего извёл, и племянника Гора хотел извести… Мечтаю я, Найфел, найти ответы на мучащие меня вопросы…

– Куда же ты пойдёшь? – спросила Найфел.

– Наверно, в Джеду.

– Где это?

– Это центр одного нижнеегипетского нома, который находится к западу от Саиса. Жрецы Саиса славятся своей учёностью, сегодня это один из центров науки. Но в Джеду собираются люди, почитающие не только Нейт, но и Анеджи.

– Нейт – это богиня, соткавшая мир? – спросила Найфел, обрадовав Али своими знаниями.

– Да, точно. А Анеджи – это Осирис, таково его древнее имя. Очень меня интересует, почему он не вернулся в мир света, а предпочёл стать владыкой загробного мира.

– А разве есть выбор: остаться в загробном царстве или же вернуться в мир живых вновь?

– Да, есть. Я безусловно верю в это, – сказал Али. – Я уверен, что душа наша БА бессмертна, а умирает лишь плоть – САХ. Но наступит время (не сейчас, а через очень много лун), когда наша БА вместе с АБ и КА найдёт новое тело. И необязательно в Египте. Быть может, в Месопотамии. Или ещё где: в царстве, которого пока не существует.

Найфел слушала, поражённая новыми знаниями. Слушала и в то же время сомневалась: так ли всё на самом деле, как рассказывает Али.

– Душа твоя, – продолжал Али, – от богов, всегда твоя, а внешняя оболочка – тело – не обязательно будет прежним или даже похожим на сегодняшнее. То есть выглядеть ты будешь совершенно по-другому. И звать тебя будут не так. И я буду другой…

– Ой, и ты придёшь в то новое царство? – обрадовалась Найфел. – И мы там встретимся?

– Обязательно, – проникновенно ответил Али. – Мне кажется, я все свои жизни буду искать тебя.

– Как же мы узнаем друг друга? Ведь мы будем совсем другими.

– Узнаем. Не по внешности – душой. Наши БА узнают друг друга…

– Но не факт, что судьба наша будет счастливой, – горестно заметила Найфел.

– Почему ты так решила? – поинтересовался Али Шукри.

И тогда Найфел рассказала, что не может не любить Ленхатепа, потому что они, вероятно, две половинки одной души – разве не поэтому он ей приснился до того, как она воочию увидела его?

– Да, ты права, – с некоторой печалью в голосе ответил Али. Но Найфел не услышала этого сожаления, как никогда не думала о том, что кто-то иной, кроме Ленхатепа, любит её, и она может, вероятно, ответить ему взаимностью…

– Значит, и Ленхатепа я вновь увижу? – с трепетом, надеждой и невероятной любовью в голосе спросила Найфел.

– Да, конечно, – подтвердил Али.

– Но мы вновь можем оказаться на разных берегах…– грустно добавила Найфел.

– Ты говоришь сейчас о своём и его происхождении? – уточнил бывший рыбак.

– И да, и нет, – ответила Найфел. – Ведь судьба давала нам второй шанс, а я не воспользовалась им.

– Как это? – воскликнул весьма поражённый Али. – Ты не рассказывала об этом.

– О, разве за одну беседу всю свою жизнь перескажешь?

А затем Найфел поведала другу о том, как почти ежедневно являлся к ней во дворец Ленхатеп, отчитываясь о строительстве новой пирамиды – для неё, царицы Иштар. Как не смела она и взглядом напомнить о себе прежней – дочери землепашца и охотника, чьё происхождение казалось недопустимым для жены сына визиря. Казалось, ещё не так давно (может, во времена бабушек-дедушек) сословное различие никак не влияло на брак, но теперь с каждым годом, когда главным вершителем брака стала не любовь, а брачный договор, всё становилось так сложно!.. И сама Найфел, будучи «наместником бога на земле» не решилась ничего изменить…

– Ты не решилась открыть себя Ленхатепу, чтобы не вершить над ним правосудия, – ответил Али Шукри.

– Да, наверно, – согласилась Найфел. – Но когда мы встретимся снова, в другой жизни, Ленхатеп повинится за то, что предал меня?

– Обязательно повинится. Он не сможет иначе. На нём же будет этот великий грех.

– Грех? – переспросила Найфел, удивившись этому слову.

– Да, вина, проступок, требующий своего искупления, – пояснил Али.

– Значит, я тоже не безгрешна? – спросила его Найфел.

– А разве не ты совершала убийства? – спросил её в ответ Али.

– Я не считаю ошибкой то, что сделала! – гордо заявила Найфел. – Я выполняла данное обещание! Я восстанавливала справедливость!

– Лишая жизни? – удивился Али.

– Да лучше умереть, чем жить в таких страданиях, что выпали на мою долю! – ответила гордая женщина.

– Но тогда и в следующей жизни тебя ожидают беды, – с горечью сказал Али.

– Как? Опять?! Здесь живу, страдая и потом – тоже?! Это несправедливо!

– Да нет, очень даже справедливо, милая моя роза. Так боги хотят.

– Какие боги? Быки, крокодилы и чибисы? Или Сетх, который брата родного сперва в гроб уложил, а когда тот оттуда живым выбрался, разрубил его тело и разбросал в разные стороны?..

Али попытался объяснить, что силы природы (засуха, ливень, огонь и прочее) лишь проявления одной силы, мир сотворившей, но ему не удалось ни за один вечер, ни за два убедить Найфел в том, к чему он сам шёл годы.

Да, настанет и такое время, когда весь Египет будет преклоняться единому богу Амону, но многобожие потом вновь на века вытеснит это верование. Позже появится и великая «Книга мёртвых»,  хотя правильнее её было бы назвать «Книгой Воскресения», так как её египетское название – «Рау ну пэрэт эм хэру» дословно переводится как «Главы о выходе к свету дня». Но всё это случится много позже…

А пока Найфел жаждала только нового воскресения, где не будет ни боли, ни страдания, ни разочарования от предательства, а только он – весёлый, любящий, ничего не боящийся и верный своему слову любимый Ленхатеп. И их дитя – милый, ласковый ребёнок, которому не страшны будут никакие болезни.

С верой в это светлое будущее уснула Найфел, а Али ещё долго смотрел на неё, молясь, чтобы все её чаяния оправдались, а пролитая её кровь не обернулась бы огромным наказанием в будущем. Но, видно, или недостаточно было только его молитвы против всех проклятий, что навлекла на себя, совершив немало жестоких убийств, Найфел, или Боги посчитали Али неудачным защитником этой женщины… Али прекрасно помнил, что совсем скоро сравняется полвека его жизни, но никак не мог поверить, что и Найфел уже сорок четыре года.

А он видел перед собой шестнадцатилетнюю нимфу, и казалось ему, что не в далёкой от родного дома Месопотамии находятся они, а в его рыбачьей лачуге. И через несколько минут вернётся Ленхатеп, отлучившийся по нужде, и все прошедшие годы умчатся прочь, будто их никогда и не было. – Но то был лишь сон, в который погрузился Али Шукри.

На третий день после встречи Али Шукри покинул Найфел, обещая вернуться и разыскать её во что бы то ни стало. А сейчас путь его лежал на родину, в Египет. Преданный друг надеялся встретиться с Ленхатепом, рассказать ему всё, что узнал от Найфел, что увидел сам – своим сердцем, не только глазами. Али надеялся, что судьба даст друзьям его юности возможность стать счастливыми…

Глава 18

Али Шукри покинул Найфел, желая разыскать Ленхатепа, и это ему удалось. Когда-то и Али, и Ленхатеп бежали из того места, где была предана Найфел: одного мучила совесть за совершённое предательство, другого – сердечная боль, которую он никак не мог погасить, вспоминая чуть ли не каждый день, какое потерянное лицо было у Найфел, когда он сказал ей, что Ленхатеп уехал. Но по прошествии долгих лет (двадцати восьми!) друзья сперва очень обрадовались встрече. А потом, конечно же, стали говорить о причине долгих лет разлуки.

– Я много знаю о тебе, Ленхатеп, – как всегда первым начал трудный разговор Али.

– Немудрено, – отозвался его друг. – Я достаточно известный в Египте человек, чего и хотели мои родители. Да, я не сановник, что смотрит в рот фараону, помогая решить те или иные – экономические ли, военные ли, социальные, наконец, – вопросы, но без архитектора, как ни крути, пирамиду не построить…

– Да, конечно, – согласился Али. – Тем более пирамиду для Найфел.

– О чём ты, друг мой? – удивился Ленхатеп.

– Видно, годы не очень тебя научили, – едко заметил Али. – И снова ты притворяешься! Как мне было больно тогда, много лет назад, когда ты сказал, что всё, что связано с Найфел, – это бред!! Неужели ты продолжаешь врать самому себе?

– Да, ты прав, мой честный друг, – покаянно признался Ленхатеп. – У меня такое чувство, будто я всю свою жизнь прожил, как страус, зарывшись в песок с головою. Буквально с первого же дня, как увидел Любият, я горько пожалел о решении стать её мужем. Только после страшной смерти своего отца, перебирая его бумаги, я узнал, как много махинаций он провернул, наполняя свою казну, а не фараона. И быть ему публично казнённым, если бы не молчание номарха Нехебу, который стал моим тестем. А уж как мечтал номарх пристроить свою строптивую дочь, я узнал, как говорится, на собственной шкуре.

– Я никогда не бывал при дворце фараона, долгие годы путешествовал, но всё знаю о твоих трудах по строительству пирамиды, – вновь напомнил Али про Найфел.

– Откуда?

– От Найфел. Она сама мне рассказала, как ты чуть ли не каждый день отчитывался перед фараоном-царицей Иштар.

– Неужели Иштар – это Найфел? – наконец-то задал потрясённый Ленхатеп вслух этот долгое время мучивший его вопрос.

– А ты не знал?! Неужели ты, так сильно любивший Найфел, не смог узнать её в костюме фараона? – безмерно удивился Али Шукри.

– Смеёшься? – спросил расстроенный Ленхатеп. – А ты хотя бы раз видел вблизи фараона? Во-первых, глаза держать надо долу, чтобы не осквернить своим взглядом наместника бога на земле. А во-вторых, каждый фараон столько косметики (красок и мазей) кладёт на своё лицо, что, возвращаясь в свои покои, наверно, и сам себя не узнаёт!

– Да ладно, кончай оправдываться! – сердито буркнул Али. – Вот руками таких молчунов, как ты, и совершаются заговоры, когда живого человека чуть ли не на смерть забивают палками!

– Да-да, я слышал об этом скандале, – продолжал оправдываться Ленхатеп. – Но я не знал, что царица Иштар – это на самом деле когда-то моя Найфел. И что я мог сделать, когда вечером все разошлись как ни в чём не бывало, а наутро сообщили, что царицы больше на троне нет, а правит нами вновь восстановленный в своих правах Великий Хуфу?

– О боги! – воскликнул Али. – И за что эта чудная женщина любила и любит его?!

– Повтори, любезный Али, что ты сказал, – торопливо произнёс Ленхатеп. – Это правда?! Найфел любит меня?!! Она простила меня?

– Да, тебя простила, – ответил Али. – Или не смогла возненавидеть, как сделала это по отношению ко многим богачам, а также и с твоими родителями.

– Так это тоже она?! – спросил ошарашенный Ленхатеп. – За что? Почему?!

– Точно такие же вопросы задавала когда-то Найфел, когда хоронила вашего сына.

Это сообщение оказалось для Ленхатепа ещё большим потрясением. Ещё бы! Столько лет жить с ненавистной женщиной, тоскуя о потерянной любви! Терзаться муками совести от свершенного предательства!  Горевать, что судьба лишила его потомства – и узнать, что он сам, своими руками (точнее неразумной головой и трусливым сердцем) погубил своего сына!

– Где она? – наконец-то спросил Ленхатеп. – Куда я должен ехать, чтобы увидеться с Найфел?

– Я виделся с нею в Харране, в Месопотамии. Это было около трёх назад, – ответил Али. – Найфел почти не двигалась: видимо, заговорщики ей немало костей сломали… Если уж решился увидеться с нею, поспеши: люди из этого мира очень быстро, как оказывается, уходят в царство Осириса… Да, очень быстро они возвращаются туда, – последнее предложение Али проговорил вполголоса и быстро утёр слезу, вспомнив, что и как рассказывала Найфел о своём сыне.

Эпилог

Но Ленхатеп опоздал. Да и не мог успеть. Когда Али Шукри рассказал возлюбленному Найфел о своей встрече с нею, женщина уже покинула земной мир, ушла в Царство мёртвых.

Найфел очень надеялась увидеть Ленхатепа, и Набият поражалась тому, как много сил и терпения приложила её подруга, чтобы продлить своё пребывание в мире живых!.. Найфел долго лечила свои телесные раны: больную спину, по которой прошлись не один раз тяжёлым скипетром и палками, руки и ноги, опухшие ипосиневшие, а также неутихающую боль в сердце. Месяц за месяцем несколько лет прошли в страшной и мучительной борьбе за жизнь. Но, вероятно, в этой жизни она испытала уже всё: и сладостный миг любви, и боль разлуки, и счастье материнства, и отчаяние, разрывающее сердце, когда родной человек умирает, и торжество мести, и радость встречи с другом, с которым уже и не чаяла встретиться, и тоску по любимому, изъевшую всю душу…

Только смирения не было в этой женщине. Ни о чём она не жалела: ни о том, что безрассудно любила, ни о том, какие жесткие клятвы дала на могиле сына, ни о том, как совершила своё возмездие, ни о том, что похоронят её не в пирамиде, положив в роскошный саркофаг, а просто завернут в саван и закопают в песке, как это она сделала с тельцем умершего Гора…

Так в сорок шесть лет (через два года после встречи с Али Шукри в Харране) покинула своё тело бессмертная душа Найфел – с тем, чтобы во вновь назначенный срок воплотились её БА (жизненные силы), КА (дыхание, астральное тело), АХ (дух воли и желаний) и Шу (непознанная грань человеческой субстанции – то ли разум его, то ли животное начало – тень человека) в новом ХАТ – физическом теле.

Али Шукри сдержал своё слово. Он вернулся в Харран, где после долгих лет разлуки встретил желанную Найфел, но не было её больше в царстве живых. Прибывший с Али Шукри Ленхатеп был сражен этой вестью.

– О боги, простите меня! Прости меня, любимая Найфел! Милая моя девочка! Я, я один виноват во всех твоих бедах!! Я – корень зла и виновник всех твоих преступлений!!

Пока друзья добирались из Египта в Харран, Али Шукри подробно, как запомнил, рассказал ему всю историю Найфел. Рассказал и о душе человека, которая не умирает вместе с телом. Может, потому что Ленхатеп был намного образованнее Найфел, или оттого, что годы семейной жизни научили его покаянию, мужчина искренне проникся словами исследователя истины – бывшего рыбака Али.

– Обещаю тебе, Найфел, любовь моя! – воскликнул Ленхатеп. – Я буду искать тебя вечно, везде: на земле, под землёй, на небе! Никогда не иссякнет во мне вечная любовь моя к тебе! Я буду искать тебя во всех жизнях! И обязательно, рано или поздно, но найду! И не потеряю, не упущу, как в этой жизни, клянусь!!

Али вновь вернулся в Египет, добрался до Джеду, где много занимался культом Осириса – бога, умирающего и воскресающего вновь и вновь, вершащего праведный суд в Царстве мертвых, где каждая душа, расставшаяся со своим бренным телом, отчитывается перед богиней справедливости Маат.

Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды.

Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту.

Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена 42 богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого.

Вот я пришел к тебе, владыка правды;

я принес правду, я отогнал ложь.

 Я не творил несправедливого относительно людей.

 Я не делал зла.

Не делал того, что для богов мерзость.

 Я не убивал.

Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников.

Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов.

 Я чист, я чист, я чист, я чист…

Конец первой книги

Оглавление

Книга 1. Корень зла