На голой ветке
Ворон сидит одиноко
Осенний вечер1.
На Токио опустились сумерки. День, наполненный суетой и мельтешением, уходил на запад, а над Японией наступала ночь. Синдзи выпрямил спину, едва не застонав от ноющей боли. Перед ним лежала законченная печатная форма для изготовления гравюры. Вишневая доска теперь несла на себе рельефное изображение осеннего сада, раздеваемого немилосердным порывом ветра. Синдзи улыбнулся – он проделал хорошую работу.
Резчик поднял взгляд чуть выше и посмотрел на высокую стопку завершенных печатных форм. Когда госпожа Асакава сказала ему, что для исполнения этой гравюры ей потребуется не менее сорока цветов и оттенков, Синзди даже не сразу осознал, что она не шутит.
Для каждого цвета нужна была своя печатная форма. Обычный художник определял цвета заранее, и резчику достаточно было нанести на каждую доску лишь те части рисунка, которые должны были быть окрашены в конкретный цвет. Но госпожа Асакава была необычным художником – цвета гравюры были для нее очень важны и, зачастую, определялись уже, когда мастер-печатник готовился наносить краску. Из-за такого подхода Синдзи был вынужден вырезать рисунок целиком на каждой печатной форме, зная лишь примерное количество цветов.
Теперь этот тяжелый и требующий великой аккуратности труд, отнявший у Синдзи целых десять дней, был завершен. Резчик определенно мог собой гордиться – это была его самая объемная и сложная работа. Оставалось лишь показать законченные формы госпоже Асакаве.
Синдзи задержался мыслями на художнице, с которой работал последние два года с самого своего приезда в Токио. Госпожа Асакава была более чем в два раза старше своего резчика и недавно преодолела сорокапятилетний рубеж. Ее резкий характер и некоторое высокомерие отпугивали, но Синзди сразу обратил внимание на глубокую, всепоглощающую страсть, с которой госпожа Асакава относилась к своей работе. Она могла десятки раз переписывать рисунок, прежде чем отдавала его Синдзи для создания самой первой печатной формы. Беспощадно требовательная по отношению и к Синдзи, и к печатнику мастеру Такэде, она вовсе не делала поблажек и самой себе.
Синзди отвлекся от мыслей о госпоже Асакаве и выглянул в окно. Было уже совсем темно – город готовился ко сну. Визит к художнице мог подождать. Не просто мог – визит в такое время был бы откровенно невежливым. И все же резчик хотел показать ей свою работу прямо сейчас. Сама госпожа Асакава порой вовсе не стеснялась приходить к Синдзи с новым рисунком в часы, когда на улицах пристало находиться лишь бездомным псам и призракам.
Резчик провел огрубелой ладонью по доске и принял окончательное решение. Он встал и широко потянулся, окончательно распрямляя натруженную спину. После этого Синдзи уложил доски в корзину, предварительно пересчитав – получилось сорок две печатных формы. Лямки тяжелой корзины больно врезались в плечи, но, к счастью для Синдзи, госпожа Асакава жила не очень далеко – всего лишь в получасе неспешного пешего пути.
На улице разыгрывалась непогода. Резкий ветер норовил сорвать с головы резчика шляпу, а полы кимоно хлопали, как крылья птицы. Луна была закрыта тучами и если бы не редкие фонари и тусклый свет в домах, Синдзи не увидел бы совсем ничего дальше пяти шагов.
Когда резчик уже подходил к дому госпожи Асакавы, луна неожиданно вышла из-за туч и показала свой болезненный лик. Тонкое облако пересекало ее серебристую поверхность подобно порезу, оставленному на бледной коже, только без крови. Синдзи поднял лицо к небу и засмотрелся на эту картину. Неожиданно ему на нос упала тяжелая и очень холодная дождевая капля. Через считанные минуты луна вновь укрылась за тучами, но Синдзи уже не видел этого – он спешил к дому госпожи Асакавы в наивном стремлении обогнать дождь, кляня себя за то, что уступил детскому желанию похвастаться своей поделкой перед старшими.
Наконец, Синдзи оказался на крыльце перед дверью художницы. Дождь преследовал его по пятам, а корзина тянула к земле. Резчик постучал. Где-то в доме раздался звук, будто что-то тяжелое упало, но после этого все стихло. Дверь перед Синдзи так и осталась закрыта.
В доме горел свет, а это значило, что хозяйка была у себя. Госпожа Асакава жила одна, кроме того, порой увлекалась настолько, что не слышала ничего, что происходит вокруг. Синдзи застыл в нерешительности – нарушать приличия и далее он не считал возможным, но и возвращаться домой под все-таки начавшимся дождем, еще и не достигнув цели своей вечерней прогулки, резчик тоже не хотел.
Он так и остался на крыльце под небольшим навесом, решив подождать пока дождь немного ослабнет. Ветер совершенно стих, оставив только дождь, и Синдзи осознал вдруг, что звук дождя это единственное, что осталось в мире. Не лаяли собаки, не смеялись люди, не звенели колокольчики у дверей. Внезапно на самой грани слуха резчик уловил один единственный женский всхлип. Он сразу понял, откуда произошел этот всхлип и, не успев, толком, подумать о своих действиях, отодвинул створку двери дома госпожи Асакавы в сторону.
Дверь поддалась. В ноздри Синдзи ударил до неприятного сильный запах благовоний. Он обернулся, чтобы закрыть за собой дверь. Над дверью по старой традиции висела нагината2, которую должно держать женщине, происходящей из семьи воинов, для защиты очага. Синдзи немного замешкался, любуясь изящным оружием. Император в своей великой мудрости изволил отменить самурайство, но отменить традиции, как видно, было не под силу даже Ему – отчего-то Синзди улыбнулся этой мысли.
В это мгновение всхлип повторился. Один негромкий женский всхлип, от которого волосы на спине резчика зашевелились. Синдзи снял корзину с немного подмокшими досками и поставил ее на пол. Всхлип раздался из спальни госпожи Асакавы. Резчик нарушал всяческие приличия, но теперь он совсем не сомневался, что с художницей случилось какое-то несчастье.
Ступая беззвучно, Синдзи подошел к двери в спальню и отодвинул ее. Госпожа Асакава сидела в центре комнаты совсем неаккуратно одетая и растрепанная. Ее лицо было обезображено следами горького, тяжелого, изнуряющего плача. Кулаком левой руки она зажимала себе рот, стараясь не выпустить ни единого стона или крика, а правую с зажатым в ней ножом неумолимо приближала к собственному горлу. В этот момент художница открыла глаза, желая увидеть мир в последний раз, но увидела совершенно ошарашенного Синдзи.
– Госпожа Асакава, что вы делаете?!
Художница оторвала прокусанный до крови кулак ото рта и произнесла с каким-то совершенно жутким спокойствием:
– Приветствую, Синдзи. Зачем ты в моем доме?
– Я… я принес вам печатные формы, госпожа.
– Ах да, я и позабыла о нашей работе. Прости меня, Синдзи, придется тебе самому закончить.
– Но я же не знаю, какие нужны цвета, госпожа, я не смогу без вас.
– Сможешь. Все смогут без меня, Синдзи.
– Не надо, госпожа…
Госпожа Асакава улыбнулась, а потом оглушительно громко крикнула: «Десять тысяч лет…»3 и резким движением перерезала себе горло.
Осеннюю мглу
Разбила и гонит прочь
Беседа друзей4.
Мастер Такэда опрокинул в себя еще один чашку саке и рассмеялся. Он был уже изрядно пьян и совершенно свободен от уныния, которое владело Синдзи. Резчик тоже был весьма нетрезв, но в веселость все никак не мог впасть. В отличие от известного выпивохи Такэды, который пил для расслабления и отдыха, Синдзи пил редко и обычно это было связано с тяжелыми жизненными переживаниями. Вот и в этот вечер резчик пытался с помощью саке смыть из своей души образ спальни госпожи Асакавы и упавшее вперед тело самоубившейся художницы, и кровь, пропитывающую татами…
Синдзи моргнул несколько раз, пытаясь прогнать вновь представшую перед ним картину, потом выпил саке и обратился к мастеру Такэде:
– Над чем вы смеетесь?
Такэда закинул в рот обжаренный кусочек мяса, заел рисом и только потом ответил:
– Я вспомнил варвара, которого видел сегодня в городе. Он был одет в то, что они считают воинским одеянием. Синдзи, это какая-то нелепость! Движения скованы, одежда облегает тело будто специально, чтобы попасть было проще и до ужаса некрасива! Ни росписи, ни изящного шитья – темно-синяя ткань и немного золотого. И что Государь в них нашел, ума не приложу!
– Ну, нам до Его мудрости очень далеко, так что Ему виднее, мастер Такэда.
– Это верно… А ты чего никак развеселиться не можешь – все думаешь о госпоже Асакаве?
– Да… Никак не могу понять, зачем она это сделала.
– Эх, Синдзи, поживешь под солнцем с мое – поймешь, что женская честь на мужскую совсем не похожа – мало ли что могло ее задеть. Может история с мастером Хираямой так сыграла, а может, картина не получилась – художники-то люди одержимые, а уж госпожа Асакава одержимее многих была…
– А что за история с мастером Хираямой?
– Ну, Синдзи, два года работал с госпожой Асакавой, а так ничего о ее жизни-то и не знал…
Резчик отчего-то очень смутился из-за этого упрека, поэтому поспешил заесть свое смущение и залить его саке. Такэда, между тем, продолжал:
– Мастер Хираяма ее учителем был, хотя он всего лет на пятнадцать ее постарше. Ну и слухи много лет ходили… А потом, когда жена мастера Хираямы умерла, это, в общем-то, секретом быть перестало. Да, они много лет ведь друг с другом прожили…
Такэда замолчал. Пьяная веселость испарилась из него, оставив лишь потерянного немолодого человека. Синдзи же перебирал в памяти людей, которые пришли проститься с художницей.
– А мастер Хираяма был на похоронах госпожи Асакавы?
– В том то и дело, что нет. Его где-то с месяц назад выслали из Токио… Я еще тогда удивился, что госпожа Асакава за ним не последовала.
– А за что выслали?
– Ну, мастеру Хираяме то, что происходит в Эдо5, давненько нравиться перестало. Засилье варваров многих раздражает. Мастер Хираяма написал пару картин с самурайскими добродетелями, сходил на пару собраний, покритиковал пару раз господина Сайго Такамори6 и получил настойчивую рекомендацию держаться от новой столицы подальше… Япония меняется, Синдзи. И я не знаю, найдется ли нам в ней место. Ты видел фот… фотогра… фо-то-гра-фии – чертовы варвары с их чертовыми словечками!
– Нет, мастер Такэда, а что это?
– Очередное изобретение варваров. Они научились делать картины, являющиеся точной копией того, что на них изображено. Мастерство художника не играет здесь никакой роли, Синдзи, на этих картинах люди и природа не просто похожи на себя настоящих, а являются собой настоящими… Я не знаю, как это у них получается, но, вроде, это делается с помощью специального механизма. Когда эти механизмы появятся у нас, наше с тобой ремесло станет никому не нужно.
– А эти фот… эти картины изображают только настоящее, мастер Такэда? Они не могут изображать прошлое или сны?
– Не знаю, Синдзи, все фо-то-гра-фии, которые я видел, изображали только причудливо одетых варваров и виды Японии. На них не было призраков или образов снов, хотя я не знаю, какие призраки существуют в странах варваров. Вдруг они неотличимы от самих варваров?
– Ну, тогда, мне кажется, что мы не останемся без работы. Рассвет над Фудзи, дождь над Киото, призраки и духи, великий Миямото Мусаси7, сражающий своего противника насмерть деревянным мечом – никакие механизмы варваров не способны создать образы подобные этим! Как не способны они передать изящество фигуры красавицы.
Синдзи замолчал и обернулся вокруг. Оказалось, что он немного вышел из себя и теперь на его скромную фигуру были обращены взгляды людей собравшихся в закусочной. Прячась от этих взглядов, резчик вновь выпил. Мастер Такэда смотрел на него с некоторым ехидством. Так прошло несколько минут.
Синдзи хоть и отбивался из всех сил, все же был вновь затянут мыслями в комнату госпожи Асакавы, поэтому появление хозяйки закусочной рядом с их столиком оказалось для него неожиданностью. Госпожа Торихама принесла две бутылки из прозрачного стекла, от которых мастер Такэда не мог оторвать взгляд.
– Вы достали их, госпожа Торихама! Как же вам удалось?
Немолодая уже женщина, госпожа Торихама умела улыбаться так, что сразу создавала у гостей своего заведения ощущение настоящего домашнего уюта. А мастер Такэда, печатная мастерская которого находилась совсем недалеко, был ее постоянным посетителем. Несмотря на теплую улыбку, последовавшую вслед за вопросом Такэды, от ответа госпожа Торихама уклонилась:
– Я предпочту оставить это в тайне, мастер Такэда, а то вдруг вы начнете покупать этот напиток не у меня.
– Справедливо!
Когда госпожа Торихама ушла, Такэда подвинул одну бутылку Синдзи и, заговорщицки наклонившись к резчику, произнес:
– Это пи-во – напиток варваров. Я уже один раз пробовал и до сих пор испытываю смешанные чувства.
Мастер Такэда взял бутылку и отпил прямо из нее, не наливая в чашку. Синзди списал такое бескультурье мастера на опьянение, но сам, разумеется, следовать дурному примеру не стал. Напиток был пенистым, как море в прилив, и имел цвет меда. Синдзи сделал небольшой глоток. Напиток не был ни на что похож. Сладкий и горький одновременно, освежающий, но тут же бросающий в жар. Синдзи допил из чашки, но больше наливать не стал. Вместо этого он посмотрел на надпись на бутылке. Та содержала какие-то странные символы. Резчику уже доводилось видеть подобные символы, и он знал, что так выглядят иероглифы варваров.
Такэда в несколько глотков выпил свою бутылку и взял ту, из которой наливал Синдзи. Мастер становился все пьянее, а вот резчик, как ему самому казалось, наоборот, начал трезветь.
– В молодости Асакава была очень красива.
Слова мастера Такэды не относились ни к чему и были сказаны, как будто он был один. Такэда не спрашивал, но Синдзи отчего-то не смог не ответить:
– Она и в поздние годы была красива, господин Такэда.
– Знаешь, она всю жизнь владела другой красотой, Синдзи. Не той, которой обладают обнаженные девицы на «весенних картинках»8, и не той, которую пытаются поймать, изображая красавиц в изящных кимоно. Если бы я был художником, я не писал бы Асакаву в этом жанре – она была другой.
Такэда замолчал столь же внезапно, как и начал говорить. Мастер совсем погрустнел, а Синдзи понял, что хочет уйти отсюда, уйти от старого пропойцы Такэды и от уютной закусочной госпожи Торихамы. Сейчас он был готов променять их даже на повторяющийся кошмар спальни госпожи Асакавы.
Желание Синдзи исполнилось через полчаса. Такэда отправился в объятия девиц из Ёсивары9, а Синдзи пошел к своему дому. На этот раз стояла тихая погода, хотя луны все равно не было видно из-за туч. Синдзи никуда не спешил, немного приходя в себя после попойки – оказавшись на ногах, он в полной мере осознал, что выпил многовато.
Мимо стремительно пробежал маленький человек, скорее всего ребенок. Синдзи смог увидеть только лысую голову, прежде чем мальчик нырнул в переулок. Резчик понял, что прилично мерзнет и посильнее запахнул одежду.
До его дома было уже недалеко. Из темного переулка пахнуло каким-то болотным запахом, которому неоткуда было взяться в Токио. Синдзи осознал, что обходит этот переулок по очень широкой дуге, стараясь не выходить на свет. Резчик уже видел свой дом в конце квартала и ускорил шаг, кляня себя за мнительность. Он слышал лишь стук своего сердца и свои шаги. Внезапно Синдзи услышал третий звук – цокот деревянных башмаков, который доносился сзади и был очень близко. Резчик мгновенно вспотел и захотел побежать, но поборол это желание и просто обернулся – сзади никого не оказалось.
Цокот больше не повторялся и Синдзи убедил себя, что ему померещилось. Вернувшись домой, резчик немного расслабился и понял, что безумно хочет спать. Он не стал бороться с этим чувством и уже совсем готовился уплыть в мир снов, когда услышал тихий шепоток. Кто-то говорил настолько тихо, что расслышать слов не получалось, но этот кто-то был совсем рядом с Синдзи – в одной комнате, не далее, чем в одном татами.
Резчик открыл глаза и увидел прямо над собой заплаканное женское лицо. Это было лицо госпожи Асакавы. Синдзи закричал.
Плачет кукушка.
Даже демоны – и те
Слушают ее.10
– Зачем ты беспокоишь покой святилища в такую рань, уважаемый?
Синдзи потратил некоторое время на то, чтобы понять вопрос, который ему задал смотритель святилища. Неразборчивый шепот госпожи Асакавы заполнял весь его разум, почти не оставляя места мыслям, ощущениям и эмоциям. Резчик страдал от недосыпа, тяжелой головной боли и ломоты по всему телу. Госпожа Асакава перелетела от одного его уха к другому и шепот продолжился. Синдзи случайно заглянул в ее глаза и увидел в них и в чертах белого, как первый снег, лица нечеловеческую агонию. Резчик поспешил отвернуться.
– Я навлек на себя гнев духа, господин! Помогите мне!
– Да что же ты так кричишь – я ведь всего в двух шагах от тебя.
– Что?! Я не слышу вас!
Смотритель, не говоря больше ни слова, указал Синдзи на ковш для умывания и ушел открывать лавку с амулетами.
Синдзи умыл руки, промыл рот, потом подумал и вылил целый ковш на свою разгоряченную голову. Несколько капель попали на госпожу Асакаву, от чего она отшатнулась в сторону, оскалилась звериной пастью, а шепот в голове Синдзи превратился в шипение смешанное с грязными ругательствами.
Резчик набрал еще воды и выплеснул ее на призрака, но на этот раз госпожа Асакава не отшатнулась, а вода просто прошла сквозь нее, хотя Синдзи видел на ее лице гримасу боли, а шепот вдруг прервался, чтобы через мгновение обернуться истошным, оглушительным криком. Резчик схватился за голову и упал на колени.
Так прошло некоторое время. Наконец, Синдзи почувствовал, что какая-то сила пытается поднять его на ноги. Он открыл глаза и увидел смотрителя. Синдзи поддался его усилиям, поднялся на ноги и дал увлечь себя в святилище. Госпожа Асакава продолжала лететь за резчиком, пока не остановилась резко, будто врезавшись в стену. Шепот чуть ослаб, но полностью не прекратился.
Синдзи начинал приходить в себя. Смотритель вложил ему в руки защитные амулеты, и сейчас спешно писал что-то кисточкой у него на лбу.
– Это начало «Сутры сердца»11. Должно помочь на некоторое время.
– Да, спасибо вам, господин!
– Пока не за что. Опиши, кто тебя преследует? Это демон?
– Нет, это дух умершего человека, женщины.
– Откуда ты знаешь?
– Я знал ее при жизни.
– Даже так? Души умерших людей часто беснуются, но это что-то другое… Ты виноват в смерти этой женщины?
Этот вопрос ударил резчика по голове. Он прекрасно знал, что не его рука была рукой, убившей художницу, он также твердо знал, что не его поступки толкнули ее к смерти. Он вообще был не при чем, но все же чувствовал вину, хотя и сам не мог ее до конца понять.
– Нет, я не виноват в ее смерти. Разве только в том, что не успел ее остановить.
– Она убила себя?
– Да. Она совершила дзигай12 по всем правилам.
– Ты что, был при этом?
– Я пришел прямо перед тем, как она перерезала горло.
Смотритель замолчал и в задумчивости положил руку на подбородок. Только теперь Синдзи заметил, что шепот совсем стих, но это отчего-то не принесло ему успокоения. Резчик оглянулся на дверь святилища и увидел что-то странное: прямо из двери исходили несколько черных натянутых нитей, похожих на струны. Синдзи потер глаза и моргнул несколько раз – черные струны исчезли. Смотритель заговорил, возвращая внимание резчика себе:
– Возможно, дух преследует тебя как раз из-за того, что ты был рядом в момент смерти этой женщины. Ты уверен, что у нее нет причин тебя ненавидеть?
Синдзи обратился к своей памяти. У них с госпожой Асакавой возникали споры относительно работы, но они никогда не превращались в ссоры и, тем более, не могли служить причиной мести.
– Да, я уверен в этом. Я просто вырезал формы по ее рисункам. Ничего более.
– А что именно делает дух?
– Он шепчет. Все время шепчет, понимаете, господин? Не переставая, без малейшей передышки. Госпожа Асакава следует за мной везде и все время шепчет.
– Давно это началось?
– Прошлым вечером.
– А сейчас она шепчет?
Синдзи прислушался к себе – шепота не было. Вообще ничего похожего. Резчик глубоко вдохнул, а когда начал выдыхать услышал явственный и очень близкий перебор струн сямисэна13. Воздух вместо того, чтобы плавно вытечь из его тела, вывалился оттуда испуганным комком с болезненным кашлем. Синдзи вскочил на ноги и, не обращая внимания на смотрителя, начал осматриваться в поисках неизвестного музыканта. Взгляд его упал на то место, рядом с которым ему померещились черные струны. Теперь черных нитей стало намного больше, сами они истончились и перестали казаться струнами – Синдзи с ужасом осознал, что это волосы госпожи Асакавы, которая пытается пробраться в святилище. Резчик почувствовал у себя на плече чью-то руку и чуть не закричал, но обернулся и увидел смотрителя.
– Она не тронет тебя здесь.
– Но она лезет, пытается пройти сквозь дверь!
– Где?
Синдзи показал рукой. Смотритель бросил туда взгляд, но ничего не увидел. Он подошел к двери и провел рукой по тому месту, где из двери росли волосы. Сначала ничего не произошло, но через несколько мгновений смотритель закричал и схватился за руку. Синдзи подбежал к нему и увидел, что рука смотрителя вся была в маленьких тонких порезах, как от бумаги. Сквозь боль смотритель спросил:
– Что она шепчет?! Это очень важно!
– Я не знаю, не могу разобрать! Она как будто говорит на выдуманном языке.
– Это недобрый дух и ему что-то от тебя нужно. Если ты неповинен в смерти этой женщины и не был ненавистен ей, значит, между вами есть незаконченное дело. Думай!
Синдзи пытался думать, но не мог сосредоточиться ни на чем, кроме того, что вслед за волосами из двери начали появляться руки с неестественно длинными ногтями, причем появлялись они намного быстрее, чем волосы.
– Думай!
– Мы не закончили гравюру!
– Закончи, иначе она не оставит тебя в покое.
– Но я же не художник. Только госпожа Асакава знала, какие цвета нужно использовать…
– Ну, тогда смерть тебе! И возможно не только тебе. Возьми все амулеты, которые сможешь унести, но даже не надейся, что они защитят тебя, раз уж даже эти стены не могут.
Из двери вылезла единым рывком голова и посмотрела на Синдзи все с тем же выражением боли и тоски. Шепот ворвался в его разум, вмиг заглушив весь мир. Резчик попытался закрыть уши руками, и в этот раз это ему помогло – шепот больше не оглушал. Синдзи понял, что дело было в защитных амулетах, которые он все это время продолжал держать в руках.
Смотритель говорил ему что-то, но резчик не стал отрывать руки от ушей. Вместо этого он поспешил к лавке с амулетами и, бросив на лавку все деньги, которые были у него с собой, схватил полную охапку амулетов.
Когда Синдзи уже собирался открыть дверь, сквозь которую госпожа Асакава просунулась уже более чем на половину, смотритель схватил его за рукав, оторвал руку резчика от уха и прокричал, заглушая шепот, прямо в лицо:
– Если она не уйдет после того, как ты закончишь гравюру, убей себя – не подвергай других опасности. Пообещай!
Синдзи попытался вырваться, но смотритель крепко держал его окровавленной рукой.
– Да, я обещаю!
Смотритель отпустил его руку, и резчик стремительно выбежал на улицу, преследуемый по пятам озлобленным духом.
Груши в цвету…
А от дома после битвы
Лишь руины.14
Синдзи требовательно постучал в дверь дома мастера Такэды. Резчик имел причудливый вид – он весь был увешан защитными амулетами, а за спиной была корзина с печатными формами для их последней с госпожой Асакавой работы. Вечерело. Весь день Синдзи потратил на то, чтобы выбрать цвета для гравюры. Он припомнил самый первый рисунок госпожи Асакавы и ее замыслы. Этот рисунок погиб под рукой резчика, когда он делал самую первую форму, поэтому свериться с ним не было возможности.
Синдзи очень слабо разбирался в красках, поэтому в итоге решил положиться на мастера Такэду, тем более, что, зачастую, именно печатники выбирали цвета, а не художники. Госпожа Асакава неотступно следовала за ним, но ее шепот был теперь на самой границе слышимости. Возможно, дело было в амулетах, а возможно, госпожа Асакава просто решила дать резчику передышку. Хотя задремать у Синдзи все равно не вышло ни на мгновение.
Господин Такэда открыл дверь и удивленно произнес:
– Синдзи, это ты? Что ты забыл здесь в такое время?.. И что с тобой такое?
– Мастер Такэда, помните, я говорил вам, что мы с госпожой Асакавой готовили новую гравюру? У меня готовы все печатные формы и можно печатать.
– Да, но я думал, что Асакава не успела разметить цвета…
– Я сделал это за нее.
Господин Такэда усмехнулся:
– Ты? Ну что же, посмотрим, насколько ты хорош в этом, Синдзи. Приходи завтра с утра.
– Нет, мастер Такэда, сейчас!
– Эй, ну к чему такая спешка?
– У меня нет времени до завтра, мастер Такэда. Я могу только сегодня!
– Это почему это?
– Просто поверьте мне. Все печатные формы останутся вам бесплатно. Мне важно лишь, чтобы эта гравюра была напечатана.
Мастер Такэда посмотрел на резчика и взял паузу. Наконец, он произнес:
– Покажи-ка мне форму, Синдзи.
Резчик снял корзину и передал одну из форм Такэде. Госпожа Асакава нависла над формой, с интересом вглядываясь в нее. С интересом смотрел и мастер-печатник.
– Говоришь, сегодня или никогда?
– Да, мастер Такэда! Сегодня или никогда.
Такэда долго рассматривал доску, водил по ней рукой, потом хлопнул себя по бедру и сказал:
– Ладно, Синдзи, сегодня так сегодня!
Такэда провел резчика в дальнюю комнату своего дома, которая служила ему мастерской. Здесь стояли запахи риса и краски.
– Сколько цветов?
– Сорок два.
Такэда поднял взгляд на Синдзи, ища на лице резчика тень улыбки, но не нашел ничего похожего.
– Это Асакава придумала?
– Да.
Мастер Такэда кивнул и устроился на рабочем месте, подвинув к себе корзину с досками.
– По-хорошему нужно проделать отверстия в досках для более надежного закрепления, но раз ты ограничен во времени… Я правильно понял, что печатные формы останутся у меня, а тебе нужна только первая гравюра?
– Да, мастер Такэда.
– Ну что же начнем. Так, у нас осень… Какой цвет для неба?
Синдзи задумался. Внезапно шепот стал громче, а потом прозвучал совершенно явственно голос госпожи Асакавы: «Осеннее небо – светло-серый с переходом к бледно-голубому».
– Согласен. Листья будет хорошо видно. Неплохо, Синдзи.
Резчик нашел в себе силы лишь кивнуть – он был в ужасе и замешательстве от осознания того, что призрак только что говорила через него. Такэда начал методично наносить краски на доску, потом взял лист бумаги и опытной рукой легко положил его на доску, попав точно в размер. После этого он взял в руку барэн15 и прошел им по листу, прижимая бумагу к доске. Закончив это, Такэда снял лист с печатной формы и оценил его. Удовлетворенно хмыкнув, мастер показал его Синдзи. Над еще не созданным садом теперь было пасмурное, неглубокое небо.
Следующие часы прошли в напряженной работе. На листе появлялось все больше цветов. Синдзи впал в отрешенность и не мог даже для себя решить, сам он определяет цвета или ему их подсказывает призрак. Мастер Такэда взял в руки последнюю доску. «Те подхваченные ветром листья справа – самый красный цвет, на который ты способен!»
– Ты же понимаешь, что листьев такого цвета не бывает?
– Оцените, как они будут смотреться, мастер Такэда. Очень уместно.
Такэда приблизил почти законченную гравюру к лицу и долго смотрел на нее. Была уже совсем глубокая ночь и света фонаря не хватало, чтобы разогнать тьму, поэтому мастер вынужден был щуриться. Наконец, он усмехнулся и произнес:
– А ведь действительно – ярко-красный здесь подойдет!
Мастер принялся в очередной уже раз наносить краску на печатную форму, но Синдзи не смотрел на него – он неотрывно следил за призраком, который свернулся калачиком на потолке и, казалось, уснул. Только распущенные волосы да пояс белого погребального наряда свисали почти до середины комнаты. Синдзи провел рукой сквозь волосы, а после этого поднес мозолистую ладонь к лицу. Порезов не появилось.
– Все! Вот это ночка, мастер-резчик! Давненько я так не работал.
Синдзи принял из рук мастера-печатника готовую гравюру и обомлел – это была лучшая работа госпожи Асакавы, это была его лучшая работа. Деревья в парке были готовы к смерти, а ветер был неумолим. Мир происходил. Резчик с трудом отвел взгляд от сада и посмотрел на потолок. Его надежды разбились – призрак был на месте и тоже смотрел на законченную работу.
– Спасибо вам, господин Такэда, за все. Как я и обещал, формы ваши. Позвольте только, я заберу гравюру.
– Конечно, как и договорились.
– Спокойной ночи, господин Такэда.
– Ага, спокойной… Синдзи, я увижу тебя еще?
Этот вопрос застал резчика уже в дверях. Он обернулся и ответил честно:
– Нет, господин Такэда, не увидите.
Когда Такэда подошел к двери, чтобы закрыть ее, на улице уже не было видно молодого резчика. Печатник хмыкнул и начал готовиться ко сну. У него болели глаза и ныла спина.
А Синдзи шел к морю. Он не особенно думал о своем маршруте, просто петлял по улочкам, медленно продвигаясь к берегу. Придя к ночному заливу, Синдзи устроился на камне. Нужно было исполнить одно простое дело. Резчику нужно было встать и войти в холодную воду, пойти, потом поплыть и уплыть настолько далеко, чтобы не вернуться.
Асакава устроилась на камне рядом с ним и наблюдала за Синдзи с некоторым интересом. Он снял с себя амулеты один за другим, и шепот навалился на него. Если бы Синдзи был самураем, он бы написал какое-нибудь стихотворение, но, к счастью, Синдзи самураем не был, поэтому мог обойтись без этого.
Резчик встал и направился к морю. Неожиданно из нечленораздельного шепота он смог выловить отчетливые слова: «Не надо, Синдзи…» Резчик обернулся на призрака и заглянул ему прямо в глаза. Госпожа Асакава тоже посмотрела на него, и в разуме Синдзи прозвучал вопрос: «Ты слышишь меня?»
– Да, госпожа, слышу…
Асакава бросилась к нему, широко раскинув руки для объятий, но пролетела сквозь резчика, подарив ему вместо тепла объятий лишь холодный порыв ветра в лицо. В разуме Синдзи же вновь прозвучали слова: «Слава Аматэрасу16, наконец-то ты меня услышал!..»
Я поднялся на холм,
Полон грусти – и что же:
Там шиповник в цвету!17
Синдзи с удивлением оглянулся вокруг – он успел позабыть, что в мире есть еще звуки, кроме шепота призрака. Теперь резчик наслаждался шумом моря и криком одинокой ночной птицы, звуками города, которые к ночи уменьшаются, но никогда не исчезают полностью. Резчик вернулся на камень и лег на его холодную поверхность. Госпожа Асакава зависла напротив его лица. Ее волосы проходили сквозь лицо и плечи Синдзи – только теперь он заметил, что это вызывает легкое покалывание.
Госпожа Асакава заговорила, и теперь это был не неразборчивый, невыносимый шепот, а вполне обыкновенный женский голос. Лишь небольшое эхо, которому здесь неоткуда было взяться, напоминало Синдзи о том, что на самом деле он очень далеко от призрака. Асакава произнесла:
– Спасибо, что услышал. Я уже несколько дней пытаюсь до тебя докричаться.
– Я заметил вас только прошлой ночью, госпожа.
– Да, я знаю. Я следую за тобой почти с самой кремации, но смогла обратить на себя внимание только вчера. Прости, что напугала.
Синдзи рывком сел. Госпожа Асакава перевернулась в воздухе вниз головой и снова оказалась лицом к лицу с резчиком.
– Почему вы преследуете меня, госпожа?
– Не знаю точно. Когда я только осознала себя духом, я испугалась и попыталась улететь высоко в небо. Я все поднималась и поднималась выше деревьев, выше храмов, потом выше холмов, наконец, я забралась так высоко, как не забираются никакие птицы и в этот момент почувствовала, что начинаю падать. Как будто кто-то притягивал меня за нитку, привязанную к руке. Что происходило потом, я плохо помню, но в итоге я оказалась на потолке твоей спальни. Я попыталась улететь вновь, но на этот раз нитка оказалась очень короткой и больно обожгла меня.
– Но почему я, госпожа?! Разве я разгневал вас чем-нибудь? Почему вы вернулись духом именно ко мне?
Призрак закрыла лицо руками, потом оторвала их от лица и, оскалившись клыками, подобными клыкам змеи, прошипела:
– Ты что думаешь, что я сама это решила?! Что я хотела этого? Я просто не успокоилась, и мне никто не объяснил правил этого существования!
Госпожа Асакава резко ушла вниз, войдя головой прямо в гальку – мелкие камушки разлетелись от этого в разные стороны. Через время она вновь заговорила, так и не достав голову из-под земли, тем не менее, Синдзи прекрасно ее слышал:
– Прости. После смерти я разучилась сдерживаться. Трудно воздерживаться от силы, когда тебя в ней никто не ограничивает… Я не испытываю к тебе ненависти или гнева, Синдзи. Если я – дух мести, то мести, совершенно точно, не тебе. Я не знаю, почему привязана к тебе. Возможно, дело в том, что ты был рядом, когда я…
– Госпожа, а почему вы?..
Асакава целиком ушла в землю, потом галька начала вздыматься, будто большой и быстрый червь копал прямо под ней. Червь достиг моря, и все стихло, но через несколько мгновений госпожа Асакава вылетела из воды, бешено вращаясь и поднимая за собой водяной столб. Неожиданно она резко остановилась прямо в воздухе и закричала так громко, что Синдзи пришлось зажимать уши:
– Хираяма!!!
Она тянула последний слог, пока у резчика не потемнело в глазах от головной боли. Потом все стихло. Синдзи немного пришел в себя и открыл глаза – госпожа Асакава вновь висела вниз головой прямо напротив его лица, из уголков ее рта на щеки и под глаза шли кровавые дорожки. Резчик отшатнулся при виде этой картины. Асакава улыбнулась:
– Я знаю, зачем я не успокоилась. Я убью его, Синдзи. Убью Хираяму за его предательство и черную неблагодарность! Это из-за него я совершила дзигай – он лишил меня чести.
– Это ваш учитель, госпожа?
– Ага, учитель житейских горестей и бесконечных разочарований. Я отдала ему свою жизнь, а он так и не сделал меня своей женой, столько лет пользовался мной, как наложницей, а потом выкинул, стоило лишь парочке морщин поселиться в уголках моих глаз! Дааа, Синдзи, именно за этим я здесь – я действительно мстительный дух!
Госпожа Асакава перевернулась и теперь смотрела на Синдзи сквозь свои растрепанные волосы. Ее голос забирался в самое нутро резчика:
– Ты нужен мне, Синдзи. Я привязана к тебе, но и ты привязан ко мне. Хочешь избавить и меня, и себя от этой связи – помоги мне найти Хираяму. Доставь меня к нему!
– Госпожа, но я не…
Асакава не дослушав, провела мгновенно удлинившимся ногтем по шее резчика. Синдзи почувствовал прикосновение ледяного лезвия, потом жуткую боль и ощущение чего-то горячего, что изливалось на его живот и руки. Синдзи поднес ладонь к лицу и не увидел на ней ничего, боль мгновенно ушла, не оставив следа. Резчик потрогал свою шею и не обнаружил на ней кровавой раны. Госпожа Асакава подняла руку, которой только что убила Синдзи, на уровень лица – это была обычная женская рука без длинных ногтей и следов крови.
– Вот, что я чувствовала, когда убила себя. Понял меня, Синдзи? Понял, каково это, чувствовать, как сталь выпускает твое нутро наружу? Я уничтожу того, кто заставил меня почувствовать это. Ты нужен мне для этого и ты мне поможешь.
Резчик кивнул, не произнеся ни слова.
– Спасибо тебе. Ты всегда был надежным.
– Госпожа, а если я сейчас убью себя, вы освободитесь от нашей связи?
На лице Асакавы возникло задумчивое выражение лица, а сам ее образ начал бледнеть, пока не стал совсем прозрачным, но, когда она ответила, очертания вновь стали определенными:
– Не знаю. Может быть да, может быть нет… Я не хочу рисковать. Что если нет, и я так и останусь привязана к месту, где успокоятся твои останки?..
Едва договорив, Асакава исчезла, но тут же появилась прямо рядом с левым ухом Синдзи.
– Даже не думай об этом, резчик. Если я останусь привязана к какому-нибудь местечку в глуши, где ты решишь закончить свою жизнь, то каждый, кто в этом местечке будет появляться, испытает на себе весь гнев озлобленного, запертого духа.
Синдзи повернул к ней лицо и кивнул. После этого он собрался с мыслями и начал:
– Госпожа…
– Не хочу! Хватит, всю жизнь была госпожой, всю жизнь была дочерью самурая – теперь хочу быть просто Айко Асакавой!
– Хорошо, Асакава, я помогу вам, но пообещайте мне – вы не будете никого убивать и причинять вред людям.
– Кроме Хираямы!
– Да, кроме мастера Хираямы. Я пообещал смотрителю святилища, что если не смогу упокоить вас, то, хотя бы, не дам вам причинить вред людям.
– Это я слышала. Я не могу пообещать, что не причиню – смотритель поранился о мои волосы без моей на то воли – но я могу пообещать, что постараюсь быть аккуратной.
– Спасибо… Так вы знаете, где искать мастера Хираяму?
– Нет, старик так и не открыл мне, куда направится из Эдо… Даже это скрыл…
Сказав это, Асакава сникла, замолчала, развернулась на камне спиной к Синдзи и сжалась в комок, паря невысоко над поверхностью камня. Резчик услышал, что она плачет. Ему вдруг пришло в голову, что ей должно быть очень холодно в своем легком кимоно. Синдзи снял свое хаори18 и накинул ей на плечи – хаори пролетело сквозь плечи и упало на камень. Госпожа Асакава всполошилась, взвилась в воздух и несколько мгновений смотрела на бесформенную ткань, потом подняла взгляд на Синдзи и беззлобно бросила: «Дурак».
Летом на реке –
Рядом мост, но мой конь
Переходит вброд.19
У Синдзи было превосходное настроение. Он смог уснуть впервые за два дня и воспользовался этой возможностью сполна. Когда он проснулся, то обнаружил, что госпожа Асакава лежит на потолке с закрытыми глазами. Резчик не знал, спят ли призраки, но все же постарался встать так, чтобы не потревожить ее. Приведя себя в порядок, Синдзи почувствовал странное желание рисовать. Он, как и любой резчик, знал некоторые азы этого мастерства, но никогда не был в нем хорош.
Синдзи просто подчинился собственному желанию и изобразил маленькую сойку, которая сидит на стволе дуба, зацепившись за него лапками. Когда он заканчивал рисунок и правил линию клюва, прямо из бумаги возникло лицо Асакавы, в которое Синдзи случайно ткнул кистью.
– Что ты рисуешь?
– Сойку на дубе.
– Не знала, что ты рисуешь.
– Очень редко. Разве только по работе… Я еще вчера хотел спросить, это вы говорили мастеру Такэде, какие цвета накладывать на доски?
– Да, это была я и даже не спрашивай, как у меня это получилось – сама не знаю… Покажи-ка свою сойку.
С этими словами Асакава вылетела из стола, сделала переворот в воздухе и зависла над рисунком.
– Линия клюва неаккуратна…
Асакава, не дожидаясь ответа, резко вылетела через потолок. Синдзи посмотрел на то место, через которое она прошла, потом вернулся к рисунку, позволив себе легкое ворчание:
– Я бы уже давно это исправил, если бы вы не выпрыгивали все время мне в лицо!
Закончив рисунок, Синдзи несколько минут смотрел на него, потом свернул в четыре раза и разорвал. Вернулась Асакава.
– У вас есть мысли по поводу того, где нам искать мастера Хираяму?
– Есть одна, хотя я и не уверена в ее верности, но я знаю, у кого мы можем узнать точно – у Хираямы есть сын, Акира, старик наверняка сказал ему, куда направится.
Акира Хираяма жил, как оказалось, на другом конце Токио. Синдзи изрядно вымотался, добираясь к нему по указаниям призрака, который, казалось, намеренно пытался запутать резчика своими противоречивыми советами. Добравшись до места, Синдзи остановился, оглянулся вокруг, чтобы проверить, что они одни, и обратился к Асакаве, которая сидела на крыше ближайшего дома и что-то остервенело выцарапывала на дереве:
– Помните, о чем мы говорили? Не причиняйте никому вреда,хорошо?
– А ты трать время побольше, вдруг у меня от этого терпения и добросердечия прибавится!
Синдзи кивнул, решив, что госпожа Асакава ответила утвердительно, а после этого постучал в дверь. Акира Хираяма был лет на десять старше Синдзи и работал поваром. Он очень спешил на работу, но согласился выслушать резчика в пути.
– Так ты резчик, который работает с моим отцом?
– Один из. На самом деле я работал с ним только пару раз…
– Ясно. И зачем же ты пришел?
– Мастера Хираяму выслали из Токио, а у меня остались штампы для нашей последней работы…
– И что?
– Будет жаль, если такая работа пропадет. Я хотел отвезти их ему, чтобы мы могли закончить работу.
– Закончи сам.
– Я ведь не художник, кроме того, так он останется без денег, а это неправильно…
– Деньги ему без надобности.
Синдзи был в тупике. Акира, очевидно, не собирался ему отвечать и у резчика не было ничего, что заставило бы того передумать. Синдзи вопросительно посмотрел на госпожу Асакаву. Та была в какой-то странной задумчивости, поэтому не сразу обратила внимание. Она спросила:
– И что ты хочешь, чтобы я сделала? Напугала его или, может, убила?
Синдзи помотал головой. Асакава приблизилась к нему и негромко произнесла:
– Скажи ему обо мне.
Резчик посмотрел на нее с изумлением, потом снова помотал головой. Неожиданно Синдзи почувствовал, как его схватили за шиворот хаори. Он обернулся и увидел искаженное злобой лицо Акиры Хираямы. Тот ударил резчика, потом прижал его к стене. В переулке кроме них была только пожилая женщина, которая поспешила удалиться, и госпожа Асакава, которую мог видеть только Синдзи.
– Что тебе нужно от моего отца, мерзавец?! Резчик – как же?! Тогда я мастер игры в го20! И что это ты озираешься все время – ты что, не один?
Акира внимательно осмотрелся вокруг, бросив взгляд и на то место, где была госпожа Асакава, которая отчего-то считала возникшую ситуацию забавной, но, разумеется, никого не увидел. Синдзи глотнул воздуха и ответил:
– Я действительно резчик, господин Акира, я не лгу вам и не преследую вашего отца.
– Ни капли не верю, мерзавец! Вы и так выгнали его из Эдо, что вам теперь-то от него нужно?
Синдзи посмотрел на Асакаву, зависшую за спиной Акиры, и прохрипел:
– Не хочешь помочь?
– Я же обещала, что никому не причиню вред…
Призрак начала проваливаться сквозь стену дома напротив, произнеся перед тем, как уйти в стену полностью:
– Скажи ему обо мне.
Акира же в это время оглядывался, продолжая удерживать Синдзи.
– Да ты что, сумасшедший что ли?
– Нет, господин Акира, но я действительно соврал вам. Я никогда не работал с вашим отцом, хотя я действительно резчик по дереву. Последние годы я работал с госпожой Асакавой и это я был последним, кто видел ее живой.
Акира обернулся к Синдзи и всмотрелся в его лицо:
– Ты! А я все никак не мог вспомнить, откуда я знаю твое лицо – ты был на похоронах тети Айко… но зачем тебе мой отец?
– Она просила сообщить ему о своем поступке и о том, что все равно любит его.
После этих слов Акира отпустил резчика и отступил на несколько шагов. Его лицо выражало глубокую печаль, а взгляд стал отрешенным. Наконец, повар вновь взглянул на резчика и произнес:
– Теперь я верю тебе. Отец уехал до того, как тетя Айко убила себя, он даже не знает о ее смерти – я не смог заставить себя написать ему. Это было бы небезопасно, кроме того… удар тетя Айко нанесла себе сама, но вот кинжал в ее руку вложил мой отец… Пообещай, что не сообщишь властям.
– Обещаю.
– Езжай в Сацуму, в Кагосиму – наша семья оттуда родом. Спроси в гостинице «Южный берег». Скажи отцу, что его упрямство разрушило не только его жизнь. Да, скажи еще, что он скоро станет дедушкой. Прости, мастер-резчик, мне на работу нужно. Удачи!
– Прощайте, господин Акира.
Повар скрылся из переулка и оставил Синдзи в одиночестве. Резчик постоял немного, приходя в себя. Вскоре он уже шел по направлению к своему дому. Асакава то ли парила, то ли все же шла рядом с ним. Она была молчалива и спокойна. Художница выглядела совсем живой, если не считать растрепанных волос и похоронного наряда.
– Ты воспитывала его?
– Нет. Акира был совсем ребенком, когда умерла его мать. Хираяма отправил его к своим родителям в Кагосиму. Потом, когда ему исполнилось двенадцать, Акира вернулся в Эдо. Он никогда меня не любил, я пыталась задобрить его, но никогда не умела расположить к себе людей… Он был на моих похоронах?
– Он организовал их…
Синдзи прошел чуть вперед, потом осознал, что Асакавы нет рядом, оглянулся, но не заметил нигде очертаний призрака. Его внимание привлекла только лужа, которой неоткуда было взяться в этот сухой день. Синдзи подошел к луже и увидел в ней отражение Асакавы. На ее лице была растерянность:
– Значит, это он меня похоронил?
– Да. И кости в урну после кремации тоже собирал он.
– Для этого нужны двое. Кто помогал ему?
– Молодая женщина, видимо его жена.
Лужа начала формировать женское тело. Как только у этой пока еще неопределенной массы появился рот, Асакава заговорила:
– Подумать только, оказывается, моими ближайшими родственниками были чужой сын и его жена, с которой я виделась-то всего пару раз.
С треском лопнул кувшин:
Вода в нем замерзла.
Я пробудился вдруг.21
На вокзале Токио народу было, как в святилище в праздник. Синдзи изрядно нервничал – он еще никогда не ездил на поезде – этом изобретении варваров, которое Император в своей мудрости внедрил для передвижения между новой столицей и Иокогамой. Дороги, сделанные из металла, строились из Токио во все концы Империи, но пока движение было налажено лишь до Иокогамы.
В действительности Синдзи с превеликим удовольствием избежал бы знакомства с шумной варварской повозкой, но Асакава чуть не разнесла дом, требуя, чтобы резчик преодолел часть пути именно таким образом. Синдзи не мог себе позволить дорогих билетов, поэтому занял место в общем вагоне. Призрака нигде не было видно. Резчик, чтобы немного успокоиться, принялся рисовать. Он не узнавал себя – последние дни он посвящал рисованию часы и часы времени, причем, постоянно возвращался к образу сойки, которая цепляется за дуб.
Паровоз дал гудок, к которому тут же присоединился истошный подражательный крик Асакавы. Синдзи сперва вздрогнул от неожиданности, но потом невольно улыбнулся. Через некоторое время поезд пришел в движение. Непрестанный и какой-то «мертвый» шум тут же вызвал у Синдзи чувство одиночества и усталости.
Асакава влетела в окно и устроилась на потолке вагона.
– Он такой большой и громкий! Я сидела на трубе и слышала, как он всех оповещал о том, что уезжает.
Синдзи легко кивнул, стараясь, чтобы этого никто не заметил. Призрак села на потолке и всмотрелась в рисунок, который Синдзи уже почти закончил.
– Хвост выписан неаккуратно.
Резчик снова кивнул, стараясь скрыть некоторое раздражение, которое в нем вызвали слова Асакавы. Он начал править хвост, но отвлекся от этого, посмотрел на всю работу целиком, аккуратно свернул ее в четыре раза и разрезал своим ножом. Рядом заплакал маленький ребенок, мимо прошел продавец лапши – жизнь шла своим обычным чередом, но Синдзи чувствовал себя в ней совсем лишним.
Взгляд резчика упал на мужчину, который сидел напротив. Небогатая, хотя и целая одежда, некоторая неухоженность лица и усталый вид сочетались в нем с какой-то нутряной уверенностью. Вскоре Синдзи разглядел и меч, который человек держал под тряпками, пытаясь не то чтобы спрятать, но сделать менее заметным. Самым же занимательным для резчика в этом человеке оказалось то, что самурай смотрел прямо на то место, где был в этот момент призрак. На его губах застыла легкая улыбка, которая стала шире в тот момент, когда Асакава попыталась сбить монаха, читающего мантру, крича ему прямо в ухо, вошедшее недавно в моду стихотворение «Если морем мы уйдем»22.
Самурай отвлекся от наблюдения за призраком и посмотрел на Синдзи. На лице резчика застыло вопросительное выражение, которое самурай заметил и произнес:
– Да, я тоже ее вижу.
– Но как?
– Скажем так, мы с ней похожи. Я – Минамото-но Ёсицунэ23.
История оживала прямо перед Синдзи – один из героев «Повести о доме Тайра» сидел напротив и улыбался, глядя на его растерянность. Резчик пришел в себя, вскочил на ноги и глубоко поклонился, не боясь привлечь внимание других пассажиров.
– Эндо Синдзи к вашим услугам, господин… Но неужели вы тоже мстительный дух?
– Я? Нет, я просто путешествую.
– Но вы… живы, господин?
– Мы разговариваем с тобой сейчас? Значит, я жив.
Асакава оставила, наконец, в покое монаха, у которого от напряжения даже лысина покраснела, и вернулась к Синдзи. Самурай поприветствовал ее, она ответила с достоинством женщины-букэ24. Асакава, казалось, вовсе не была удивлена тому, что ее видит кто-то еще кроме Синдзи. Столкновение с героем древней сказки тоже не привело ее в изумление.
– Как вам зверь, который везет нас, господин Ёсицунэ?
– Варвары принесут Японии много причудливых механизмов, этот лишь один из первых, госпожа.
– В ваши времена о таком и подумать было нельзя!
– А мои времена не закончились, госпожа. Юный Государь в своей великой мудрости стремится поставить Японию в один ряд с развитыми странами варваров, но забывает, что Ямато25 не может быть наравне – Ямато всегда превыше. Самураи всегда это знали, поэтому Император и пытается от нас избавиться – сейчас мы Ему мешаем.
– Вы так спокойно об этом говорите, господин Ёсицунэ, но ведь гибнут великие традиции, которые тысячелетия хранили мир и спокойствие Империи!
– Мир и спокойствие Империи хранили люди, госпожа, а люди никуда не денутся. Господин Сайго Такамори может облачиться в одежду варваров и оставить меч, как и Государь, но первый от этого не перестанет быть самураем, а второй Государем. В конце концов, самурай всегда следует за Солнцем…
– За солнцем, значит, в земли варваров, господин?
– Если Солнце направится в земли варваров, значит и самурай должен, госпожа.
Ёсицунэ замолчал и обратился к виду за окном. Асакава тоже, казалось, потеряла интерес к беседе и провалилась сквозь пол вагона.
– Почему она сопровождает тебя?
– Не знаю, господин. Возможно, дело в том, что я был последним, кто видел ее живой.
– А как она умерла?
– Она совершила дзигай из-за того, что мужчина, которого она любила, отказался жениться на ней… Господин, я не хочу спрашивать ее об этом, но… каково это, быть мертвым?
– Для всех по-разному. Мое имя часто вспоминают и оно окружено почетом, поэтому я почти все время нахожусь в мире. Ками26 быть не так уж легко – ты все время кому-то нужен. Но мстительные духи существуют совсем иначе – ты заметил, наверняка, что твоя спутница немного… заигрывается – это только начало. Мстительные духи охвачены своим единственным желанием и чем дольше оно остается неудовлетворенным, тем разгневаннее становится дух. Она уже убила кого-нибудь?
– Нет, насколько я знаю. Поранила руку смотрителя святилища, но она не специально!
Самурай неожиданно отвернулся от окна и посмотрел на Синдзи:
– Почему ты помогаешь ей?
– Она не может покинуть меня, а я, соответственно, не могу избавиться от нее, господин. Вы сами говорите, что духа нужно умиротворить, как можно быстрее.
– Но ты не просто следуешь за ней. Ты общаешься с ней без страха и, даже, пытаешься о ней заботиться. Почему?
Синдзи обратился с этим вопросом к самому себе и, только получив ответ, заговорил:
– Потому, что сочувствую ей. Потому, что… да, потому, что ну так же нельзя! Нельзя продолжать питаться чужой любовью и нежностью, если не способен на них ответить хоть чем-то сопоставимым. Отвергни чувство, которому не можешь ответить, но не принимай его так, будто это безвозмездный подарок! Разве достоин жалости тот, кто слишком безволен, чтобы принять, и слишком труслив, чтобы отвергнуть, тот, кто не способен ни начать, ни закончить? Поэтому я сопровождаю Асакаву в ее мести, пускай и без радости, но с искренней симпатией, господин Ёсицунэ.
– По твоим речам и не скажешь, что ты простолюдин.
Самурай подкрепил свои слова улыбкой, на которую резчик ответил:
– Я человек, господин Ёсицунэ, и, как и все люди, умею любить и чувствовать боль.
Поезд приближался к Иокогаме. Вернувшаяся Асакава и самурай разговаривали о го, в котором Синдзи совершенно ничего не понимал. Когда поезд прибыл, Ёсицунэ вышел вслед за резчиком (Синдзи так и не смог понять, видит ли самурая еще кто-нибудь). Иокогама встречала запахами и сумерками. Паровоз дал гудок, которому вновь подражал крик призрака. Синдзи обернулся на крик и увидел, что Асакава кричит, обхватив трубу руками, запрокинув голову и закрыв глаза.
Резчик вернулся к тому, что его окружало, и увидел в толпе чиновника, облаченного в варварский костюм. Рядом с чиновником было несколько городовых. Минамото-но Ёсицунэ смотрел на них с холодным презрением. Потом обернул свое искаженное лицо к резчику и произнес: «И все же мое время не закончилось!» После этих слов он скинул тряпье с ножен, выхватил меч и понесся на чиновника, желая Императору десять тысяч лет жизни. Люди бросились в стороны, началась паника, которой, однако, оказался не подвержен один из городовых чем-то неуловимо похожий на Ёсицунэ. Он выхватил маленькое огнестрельное оружие и выстрелил в самурая несколько раз. После попадания второй пули Ёсицунэ замедлил бег, после четвертой завалился на одно колено, продолжая тянуться мечом к врагу, пятая пуля оборвала его жизнь.
Все стихло, а возможно Синдзи просто так показалось. Городовые осторожно подошли к поверженному самураю. Некоторые люди в толпе застыли в почтительном поклоне. Неожиданно раздался душераздирающий крик, и все вновь пришло в движение. Лишь чиновник, которого так и не настиг меч Ёсицунэ, лежал неподвижно – вместо лица был кровавый огрызок, как будто лицо чиновника откусил тигр. Синдзи оглянулся вокруг в поисках знакомой фигуры в белом. Асакава возникла перед ним прямо из воздуха, заставив резчика инстинктивно отшатнуться назад и упасть на землю. Ее лицо было перепачкано в крови, но сама она улыбалась.
– Извини, не сдержалась.
Вишни и окуней
Нет у крестьян, но есть
Сегодня у них луна.27
От Иокогамы Синдзи направился на юг пешком. Ему предстояло путешествие через весь юг Хонсю, переправа на Кюсю и дорога на южный берег Империи. Холодало. Дни становились короче, а ветер злее. После инцидента на вокзале резчик старался избегать других людей, чтобы не провоцировать Асакаву лишний раз. Хотя призрак не давала поводов для беспокойства – обыкновенно она большую часть дня проводила в лесах и холмах, окружавших дорогу, по которой шел резчик, лишь утра и вечера проводя вместе с ним. Синдзи каждый день писал сойку и каждый день безжалостно уничтожал рисунок, находя в нем какой-нибудь очевидный недостаток.
В этот вечер над провинцией Аки, которая недавно стала префектурой Хиросима, шел проливной дождь. Асакава веселилась, как девочка, играя с ливнем и создавая из воды разнообразные узоры. Даже теперь она оставалась художницей. Синдзи же промок до нитки и сейчас немного завидовал призраку, который могла не бояться превратностей погоды.
Впереди блеснул свет фонаря. Асакава заметила его чуть позже, чем Синдзи, и тут же унеслась вперед посмотреть, вздымая под собой мокрую грязь так, что возникало ощущение, будто кто-то очень быстро бежит по раскисшей дороге. Резчик не мог себе позволить бег наперегонки с призраком, потому что боялся поскользнуться в сумерках.
Асакава вернулась через несколько минут:
– Там рикша. Что он забыл в этой глуши?
– Может, домой идет?
– Не похоже… Поехали с ним! Ты плетешься, как черепаха, а до Кагосимы еще далеко! Кроме того, там есть навес – хоть обсохнешь немного.
– Мы не можем себе этого позволить…
– Я могу себе позволить все! Кроме того, ты врешь – у тебя есть заначка в дне фляги.
Синдзи ругнулся шепотом, досадуя на внимательность призрака. Асакава услышала это и расхохоталась. Вскоре резчик смог разглядеть сухую фигуру рикши. Тот сидел на обочине дороги рядом со своей повозкой, надвинув шляпу на глаза. Он явно никуда не торопился, хотя ночь была уже не за горами, и шел сильный дождь. Каждые пару минут рикша бросал взгляд в обе стороны дороги, высматривая путников, которые захотят прокатиться. Синдзи, еще подходя, махнул ему рукой, но рикша, казалось, не заметил этого.
– Приветствую! Довезешь меня до ближайшего жилья?
Рикша переполошился и вскочил на ноги, на его лице мелькнул страх. Синдзи, предполагая очередную выходку Асакавы, оглянулся вокруг, но ее нигде не было видно. Рикша, между тем, заговорил:
– Можно ли добрых людей так пугать?! Или ты призрак?
– Никакой я не призрак, я просто сильно вымок. Так ты отвезешь меня туда, где можно переночевать?
– Десять сен… и деньги вперед.
– Не смешно. Пять сен и то только потому, что я слишком устал, чтобы торговаться.
Рикша сделал вид, что размышляет, но, разумеется, согласился. Синдзи отдал ему монеты и устроился в повозке. Обсохнуть под навесом у резчика не получилось – навес больше напоминал сито, а противный ветер гнал ливень с боку. Асакава вскоре присоединилась к нему.
– Он взял с меня за одного пассажира.
– Ничего, не надорвется… Ты больше не о том, сколько весит бесплотный призрак, думай, а о том, что мастер-рикша вооружен.
– Не заметил. А чем он вооружен?
– Я успела заметить короткий меч.
– Дороговато для простого рикши… ну, может, он из обедневших благородных?
– А может, он не простой рикша…
– В таком случае ты ведь меня защитишь, не так ли?
– Конечно, чего я точно не хочу, так это чтобы тебя убили в этой…
Асакава прервала себя, потом резко приблизила свое лицо к лицу резчика и оскалилась звериной пастью:
– …Ты что, смеешься надо мной, Синдзи?!
– Прости, не сдержался.
Так и не вернув своему рту человеческую форму, Асакава улыбнулась:
– Меня интересует сохранение твоей жизни, но сохранение твоего кошелька… зубов, носа или пальцев меня не очень волнует – помни об этом.
Неожиданно Асакава обернулась вправо от Синдзи и уставилась в ночную тьму, потом вылетела из повозки. В этот момент она была похожа на лисицу, которая учуяла добычу. Резчику оставалось только догадываться, что привлекло внимание призрака.
Дождь начинал ослабевать. Рикша что-то бормотал себе под нос, Синдзи начинал задремывать. Асакава появилась, как всегда, неожиданно и оглушительно свистнула прямо в ухо резчика, потом, так и не дав ему толком прийти в себя, затараторила:
– Там впереди поворот, шагах в ста. Пусть он повернет! Там есть замечательное место!
– А очаг там есть?
Асакава посмотрела на него непонимающе.
– Очаг?.. Там вообще людей нет! Давай, скажи ему повернуть.
– Я спать хочу и не ел со вчерашнего вечера.
Резчик надвинул на глаза шляпу, показывая, что разговор закончен. Перед этим он успел заметить, что рикша обернулся, заслышав, очевидно, как его пассажир разговаривает сам с собой. Некоторое время ничего не происходило. Потом в разуме Синдзи прозвучал голос Асакавы: «Поверни здесь!»
– Но в той стороне нет жилища.
Резчик тут же всполошился и попытался снова овладеть собственным языком, но тот оказался последним предателем и подчинялся теперь только призраку, чей голос продолжал звучать в голове Синдзи: «Я знаю. Поверни. Плачу еще пять сен сверху».
– Но до деревни уже совсем недалеко! Не нужно вам туда.
Синдзи не мог не отметить, что волнение рикши было совершенно странным и неуместным. «Я сама знаю, куда мне нужно! Поворачивай».
– Но когда же я домой попаду тогда? Уже недалеко, добрый господин…
Внезапно Синдзи осознал, что снова владеет своим языком. Асакава ехидно поглядывала на него, а рикша почти перешел на бег.
– Ну что, все еще хочешь остаться с этим совершенно безобидным и вовсе неподозрительным мастером-рикшей?
Синдзи помотал головой, собрался с духом и выпрыгнул из повозки. Он расшиб себе колено о камень при приземлении, но не стал обращать на это внимание, вскочил на ноги и побежал прочь от дороги. Синдзи ожидал, что рикша погонится за ним или хотя бы начнет кричать в спину, поэтому, когда ничего подобного не случилось, резчик обернулся на дорогу и увидел, что рикша тащит повозку с той же скоростью, будто не заметив, что в ней больше никого нет.
Когда повозка скрылась в ночи, Синдзи поднял взгляд на расчистившееся небо и залюбовался луной, освещавшей это глухое поле.
– Так что ты хотела мне показать?
– Идем!
Асакава протянула ему руку – он протянул в ответ, но не почувствовал ничего кроме легкого покалывания. Они шли уже некоторое время. Призрак легко плыл сквозь заросли, а вот Синдзи приходилось преодолевать их сопротивление, кроме того, ныла ушибленная нога, поэтому он все время отставал.
Неожиданно резчик почувствовал нежное прикосновение женской ладони к своему лицу. Он мгновенно отдался этому ощущению, закрыл глаза и погладил руку в ответ. Вторая рука зарылась в его волосы. Синдзи улыбнулся – ему показалось, что обе руки были правыми.
– Это ты?
– Нет, но я же обещала, что тебе понравится!
Голос Асакавы раздавался откуда-то спереди и с некоторого расстояния. Синдзи открыл глаза и увидел, что окружен руками со всех сторон. Они с Асакавой были в поле ласкающих рук. Дивные растения имели вполне обыкновенный вид, но вместо цветов на них росли разнообразные ладони. Асакава смеялась и кричала от переизбытка чувств – она впервые за много дней чувствовала прикосновения. Синдзи внезапно осознал, что тоже кричит и смеется, будучи не в силах удержать в себе чувство радости от нежного прикосновения к усталой, разгоряченной коже.
Асакава взлетела над полем, потом спикировала вниз подобно птице и понеслась прямо на Синдзи, получая сотни ударов и пощечин. Пролетев сквозь резчика, призрак зашел на второй круг, потом на третий… Каждый раз, когда она пролетала сквозь Синдзи, он чувствовал порыв зимнего ветра и заряд снега в лицо.
Резчик открыл глаза. Асакава стояла напротив и широко улыбалась. Ее лицо все было в красных следах от пощечин и в кровоподтеках, на лбу было четыре горизонтальных царапины.
– Покажи свои руки.
– Это руки человека, который работает с деревом.
– Это ничего. Посмотри на мои – это руки пожилой женщины, насквозь пропитанные тушью.
Сказав это, Асакава провела ладонью по его щеке – Синдзи не почувствовал ничего. Ему захотелось заплакать.
Два лишних года
В моей мимолетной жизни
Я любовался луной.28
Синдзи поежился – зима была все ближе и ее ледяные объятия ощущались даже на юге Хонсю. Небо над проливом Каммон было низким и пасмурным. Резчик сидел в небольшой закусочной, единственным достоинством которой был великолепный вид на пролив и северную оконечность Кюсю.
Переправиться он планировал завтрашним утром, вдрызг переругавшись из-за этого с Асакавой. Призрак подгоняла резчика в течение всего путешествия. Сама она усталости не испытывала, а усталость Синдзи казалась ей вздором. До города Симоносеки, расположенного на южной оконечности Хонсю, Синдзи добрался вымотанным до крайности. Теперь он сидел за кувшинчиком саке и отупело пялился на воду пролива.
Кюсю более всего подвергся влиянию варваров. Именно на этом острове в течение всех лет Сакоку29 находился торговый пост рыжеволосых варваров, а ныне Кагосима и Нагасаки вполне могли соперничать с Токио по количеству иностранцев. Влияние варваров было заметно даже здесь – через пролив курсировали корабли, исторгающие дым, а в городе было много людей в варварских костюмах.
Синдзи отвлекся от размышлений о переменах, которые случились с Японией за какие-то двадцать лет и которые он лично наблюдал все последние годы. Резчик обратился к нехитрой еде. Теплый рис, суп из водорослей, немного тунца и жизнь больше не казалась невыносимой. Синдзи осмотрелся по сторонам, Асакавы нигде не было видно. Резчик вернулся к еде, и тут призрак вынырнула из столешницы, постаравшись его напугать, однако Синдзи за время путешествия успел привыкнуть к этой манере своей спутницы, поэтому даже бровью не повел. Асакава зависла над столом и посмотрела на Синдзи с укоризной.
Ее волосы свисали прямо в еду, что, конечно, никак не могло повредить ни еде, ни волосам, но отчего-то заставило резчика немного отложить трапезу. Он налил себе саке и оглянулся по сторонам – в закусочной была только пара местных выпивох и один совсем древний старик, с лица которого не сходила широкая щербатая улыбка. Синдзи, подумав немного, решил, что вполне может вести с призраком негромкую беседу.
– Не дуйся, пожалуйста.
Асакава, не сказав ни слова, подняла в воздух палочки, которые Синдзи отложил, и воткнула их в рис. Резчик поспешил разрушить дурную примету, но Асакава повторила свою невежливую выходку30. Синдзи вновь вытащил палочки из риса, вытер их и убрал за пазуху.
– Ты же видишь – я иду, как могу.
– Этого недостаточно!
– Прости, но я, в отличие от тебя, не могу летать, мне нужен сон и еда. Причем, и то, и другое желательно в теплом доме, а не под проливным дождем.
Асакава дернула головой, оставляя своими волосами тонкие длинные царапины на столешнице.
– Ты что, считаешь, что мне нравится быть такой?! Что я хотела этого?
– Ну, насколько я помню, никто не заставлял тебя перерезать себе горло.
– Да я же не собиралась… хотя, что ты вообще можешь понять в этом, простолюдин?! Для тебя честь, это просто слово.
– Эй, я вообще-то пустился в это путешествие ради твоей чести.
– Ты пустился в это путешествие, чтобы меня умиротворить. На меня и на мою честь тебе плевать, ты просто хочешь избавиться от меня!
– Жаль, что ты так думаешь…
Синдзи решил не продолжать этот разговор. Вместо этого он закончил трапезу, попросил еще кувшинчик саке и принялся за сегодняшнюю сойку. Асакава уселась на стол спиной к нему и, обхватив колени руками, уставилась на остров, к которому так стремилась. Синдзи неожиданно поймал себя на том, что созерцает спину художницы. Резчик отогнал неуместные мысли и вернулся к сойке.
– Почему сойка?
Асакава развернулась на месте и теперь смотрела на Синдзи, а ее ноги уходили в стол почти у самого верхнего края листа бумаги.
– Не знаю. С того самого момента, как ты со мной, рисую эту птицу и все никак не могу сделать все правильно.
– Лапки кривые получились.
– Я вижу.
Синдзи аккуратно сложил лист в четыре раза и порвал.
– На самом деле для новичка не так и плохо. Знала бы, что у тебя есть задатки, взяла бы в ученики… А меня напишешь?
Неожиданное предложение заставило резчика поднять взгляд на лицо призрака.
– Я не настолько хорош.
– Разумеется, но ведь других художников здесь нет. Меня никогда не писали. Даже Хираяма…
Стоило Асакаве сказать это, как ее одеяние начало будто бы истончаться, пока совсем не исчезло. Взгляду Синдзи предстала достаточно свежая шея, немного перекошенные плечи, переходящие в тонкие руки, и небольшая грудь. Призрак взлетела над столом, и теперь резчик видел ее лоно и худые бедра. Синдзи задрал голову и посмотрел на ухмыляющееся лицо Асакавы.
– Ну что, сделаешь меня персонажем «весенних картинок»?
– Нет, не сделаю.
– Почему? Я что, недостаточно хороша?..
Асакава преобразилась. Ушли морщины с лица, уступив место румянцу юности, руки так и остались палочками, но стали теперь гладкими и мягкими, будто и не знавшими никогда мужских прикосновений, как и груди. Спина распрямилась и теперь осанка была безукоризненной. Даже волосы собрались в роскошную густую прическу, а проседь ушла, оставив за собой лишь неприятные воспоминания. Асакава все равно не стала красавицей, но теперь она дышала весной, которая преображает все.
– А теперь?
Синдзи заглянул прямо в ее глаза, под которыми больше не лежали смертные тени.
– Теперь тем более. Если я когда-нибудь и возьму смелость писать тебя, то ты будешь не красавицей в роскошном кимоно, полы которого треплет легкий ветерок, и не обнаженной девицей объятой страстью и похотью, я напишу тебя такой, какой запомнил лучше всего. Как в те бесчисленные разы, когда я приходил с негнущейся спиной и слезящимися глазами с печатными формами для тебя. Как ты, впустив меня в дом, тут же возвращалась к работе, попирая все правила гостеприимства, даже не предложив воды. Как я бросал доски у дверей, будто не ради них пришел, и смотрел, как ты работаешь. Ты забывалась все время и наклонялась прямо к листу бумаги, нагружая спину. Ты не обращала на меня внимания, и… я становился таким спокойным, глядя на тебя. Все было правильно, все вдруг выстраивалось в правильном порядке. Весь мир исчезал. Токио переставал быть, а равно и вся Япония, казалось, даже ветер в горах замирал, а прекрасная Фудзи была рядом с твоей увлеченной фигурой просто горой, а вовсе не образом Мира. Потом ты вспоминала обо мне, смотрела подслеповато и с каким-то забавным раздражением спрашивала меня, отчего же я не несу тебе печатные формы. Я приносил корзину тебе, и ты брала каждую доску и проводила по резьбе перепачканной тушью рукой. Ты скупо хвалила меня, а потом в очередной раз обговаривала мою давным-давно условленную часть с продаж будущей гравюры – для тебя почему-то это было очень важно. А после этого ты показывала мне, над чем работаешь сейчас, и говорила что-нибудь вроде: «Я закончу к вечеру и отдам рисунок тебе. Завтра с утра приноси готовую форму – подумаем над цветами…» А у меня руки отваливаются, спина отзывается болью при каждом движении и перед глазами плывет, я и так работал несколько дней подряд без устали, чтобы успеть к назначенному тобой сроку. Если бы на твоем месте был другой художник, я бы попросил отсрочку или другие деньги, но была ты, а для тебя я готов был работать за еду. Я весь принадлежал… хм… принадлежу тебе. Поначалу я даже пытался работать с другими художниками, но с тобой никто не мог стоять рядом, поэтому вскоре осталась только ты. А потом ты все оборвала…
Синдзи сморгнул несколько раз, прогоняя из глаз прекрасный образ, который соткала его память. Асакава вернула свой возраст и одежду, и теперь сидела перед ним на столе.
– И что ты прикажешь мне с этим делать?
– Ничего. Я всегда очень четко понимал разницу между нами и ни на что не претендовал, а сейчас говорить об этом и вовсе нелепо.
– Но ты все равно говоришь…
Синдзи, ничего не ответив, налил себе саке. Асакава легла на потолок и застыла, а резчик вновь посмотрел на изрезанный причалами и пирсами берег Кюсю.
Синдзи понемногу пьянел, призрак куда-то делась, пароходы непрестанно перемещались по узенькому проливу Каммон. Пошел дождь. Сейчас южный остров Японии казался Синдзи какой-то сокровенной, невероятной страной, где живут лишь призраки и варвары.
Зал для заморских гостей
Тушью благоухает…
Белые сливы в цвету.31
«Южный берег» был вполне традиционной гостиницей, чему Синдзи был изрядно рад. Кагосима даже в сравнении с Токио была полна варварами и их влиянием. Даже скорость жизни здесь, казалось, отличалась от остальной Японии. Резчика подобная суетливая круговерть смутила и вывела из состояния отрешенности, которое овладело им на Кюсю. Он, а точнее, призрак был все ближе к цели их путешествия, но Синдзи вовсе не был этому рад. Он не мог себе это объяснить. Дело совершенно точно было не в том, что Асакава готовила для своего бывшего любовника все возможные муки перед смертью.
С призраком в последние дни Синдзи почти не общался. Чем ближе они были к мастеру Хираяме, тем отстраненнее и будто бы напряженнее становилась Асакава. Резчик примерно понимал причину такой перемены и не пытался влезть в мысли призрака.
Синдзи постучал в дверь гостиницы. Вскоре ему открыла немолодая женщина с некрасивым, но дружелюбным лицом.
– Приветствую, уважаемый, зачем пожаловали?
– Здравствуйте, госпожа, меня зовут, Эндо Синдзи, и я прибыл из Токио, чтобы сообщить нечто важное мастеру-художнику Хираяме. Его сын, Акира, сказал, что я могу обратиться в «Южный берег» для этого.
Женщина ответила не сразу. Она несколько мгновений всматривалась в лицо Синдзи, ища неискренность, но ничего подобного не заметила, поэтому улыбнулась и ответила:
– Хираяма Рию, я хозяйка гостиницы. Акира все правильно тебе сказал, правда, боюсь, что моего брата сейчас нет. А какие вести у тебя для него?
– Простите, госпожа, я могу сообщить их только ему, скажу лишь, что это связано с человеком из Токио, которого мастер Хираяма оставил.
Госпожа Рию не обиделась на отказ Синдзи, лишь задумалась на мгновение, а потом проговорила, общаясь сама с собой: «Неужели дело опять в этой женщине?..» Синдзи услышал раздраженное фырканье и увидел, как Асакава вылетает из пола за спиной хозяйки. Он поспешил спросить:
– У вас есть комнаты, госпожа?
Хозяйка отвлеклась от своих мыслей, ответила утвердительно и отвела Синдзи в свободную комнату. После того, как госпожа Рию ушла, Синдзи выложил перед собой на татами все оставшиеся деньги. Заначка резчика подходила к концу, и он не имел ни малейшего представления о том, как будет добираться до Токио. Впрочем, Синдзи не имел ни малейшего представления ни о чем, что должно было случиться после умиротворения Асакавы – он не мог себя заставить даже думать об этом.
Резчик растянулся на татами и тут же чуть не задремал. Он чудовищно устал за время их путешествия. Причем, если усталость тела можно было смыть в бане и снять спокойным, достаточным сном, то усталость души сидела в нем намного глубже и от нее было не так просто избавиться.
Асакава проступила на потолке, как вырезанное изображение. Синдзи, не поднимаясь, заговорил:
– Так что ты будешь делать?
– О, чего я только не буду делать! Я всю дорогу сдерживала свою злобу, так что теперь Хираяме достанется сполна. Наверное, я начну с того, что вырву его лживый язык, потом я сломаю…
– Я не это имел в виду. Когда и где ты планируешь убить его?
Асакава помолчала некоторое время, потом ответила:
– Ночью. Эта или любая другая, но это должна быть ночь, чтобы он не ожидал удара, чтобы не был готов к смерти!.. Как ты думаешь, он живет здесь?
– Думаю, да. Госпожа Рию сказала, что мастера Хираямы сейчас нет, значит, обычно он есть.
– Тогда этой ночью, когда он заснет!
– А что потом?
Призрак вынырнула из потолка и теперь нависала над резчиком, на ее лице было написано непонимание:
– Что ты имеешь в виду?
– Ты убиваешь его, вершишь свою месть, а что потом? Ты просто исчезнешь?
– Не знаю. Наверное. Так было бы лучше всего…
– Почему?
– Ну, мы ведь здесь за этим. Я убиваю Хираяму и, наконец, могу успокоиться в мире, а ты избавляешься от моего назойливого и опасного общества.
Синдзи ничего не ответил, улыбнулся и отдался сну, в котором пребывал следующие несколько часов. Он проснулся, когда уже приближались сумерки. Небо было пасмурным и обещало скорый дождь. Резчик немного пришел в себя и прислушался к разговору, который, очевидно, и разбудил его. За стеной разговаривала госпожа Рию и какой-то молодой человек. Голос хозяйки гостиницы был довольно раздраженным. Синдзи приблизился к стене, чтобы лучше слышать:
– …но господин Оридридж уверен, что оставил свой моно… свое стекло в твоей гостинице.
– А я уверена, что тщательно прибрала его комнату, и ничего похожего на круглое стекло там не было. Я не виновата в том, что господин Оридридж не умеет следить за своими вещами.
– Послушай, госпожа, ну не с пустыми же руками мне к нему возвращаться! Проверь еще раз. Ты же не хочешь проблем с иностранцами…
– Это не у меня проблемы с иностранцами, а у этого варвара проблемы с умением себя вести!
– Не оскорбляй господина Оридриджа, госпожа, он богатый и уважаемый человек.
– Я тоже не девица из публичного дома! Если он не хочет, чтобы к нему относились, как к неотесанному варвару, пусть научится, хотя бы, разуваться при входе в дом!.. Слушай, у меня нет вещи, которую потерял иностранец. Если он мне не верит, пускай сам придет и убедится.
– Мне так ему и сказать?
– Да, так и скажи. За все годы, что я управляю гостиницей, у нас не было ни одной кражи и тут заявляется варвар и называет нас ворами! Если он хочет разговаривать, пусть приходит сам!..
Асакава влетела в комнату с широкой улыбкой на лице.
– А она мне нравится – стоит на своем! На этого паренька жалко смотреть!
– Твоя проделка?
– Ну, да. Не болтаться же без дела, пока ты дрыхнешь…
С этими словами Асакава достала невесть откуда небольшое круглое стекло в тонкой, но неизящной оправе и повесила его прямо в воздухе.
– Верни. И парню достанется, и госпоже Рию.
– Ты бы видел этого варвара – в обуви ходил по дому, представляешь?! А еще обедал с ножом и железным прибором похожим на вилы, но только маленьким – протыкал им еду и терся зубами об железо! Неужели человек может быть настолько глупым и невоспитанным?!
– Только почему-то у этих глупых и невоспитанных людей есть механизмы, о которых мы и мечтать не можем… Верни стекло.
– А как я тебе это сделаю? Я не знаю, где этот Оридридж сейчас.
– Подбрось его этому парню.
Асакава показала Синдзи язык, назвала его занудой, но вылетела сквозь стену в общую комнату к спорящим. Вскоре молодой человек ушел, а через час, за который Синдзи успел нарисовать сойку и порвать рисунок, пришла госпожа Рию и позвала его на ужин. Ужин был небогатым, но вполне достойным. За трапезой собрались все постояльцы гостиницы, госпожа Рию, ее сын и дочь. Мастера Хираямы здесь не было.
Синдзи справился об этом у госпожи Рию, но она ответила уклончиво, очевидно, она и сама не знала, ждать ли своего брата сегодня. Резчик вернулся в свою комнату и принялся наблюдать в окно, которое очень удачно для него выходило на улицу перед главным входом.
Сумерки перетекали в ночь, госпожа Рию заперла входную дверь и оставила гореть лишь один фонарь прямо над ней. Спать резчику не хотелось, однако ему было скучно. Свет Синдзи не зажигал, чтобы не привлекать к своему бодрствованию внимания. Луны тоже не было видно за густыми тучами, которые копили влагу весь день и только теперь, ближе к полуночи, начали изливать ее. Синдзи высунул руку в окно, подождал, пока она намокнет, и провел по своему лицу, потом повторил процедуру с шеей. Это освежило и немного взбодрило его. Резчик осмотрелся и увидел, что Асакава сидит в углу, обхватив колени, и неотрывно смотрит на него. Синдзи вновь обратился к окну и заметил какое-то движение в темноте. Он всмотрелся тщательнее и понял, что к двери кто-то приближается. Резчик, не отвлекаясь от движущейся тени, бросил призраку:
– Там кто-то идет.
В ловушке осьминог
Он видит сон – такой короткий! –
Под летнею луной.32
Человек под зонтом вышел в круг света перед дверью и постучал. Синдзи повернулся к Асакаве, чтобы позвать ее посмотреть на этого человека, но призрака уже не было в комнате. Резчик вновь обратился к окну. Дверь открылась, и человек юркнул внутрь. Синдзи успел услышать обрывки разговора, но большее от него скрыл дождь.
Минуты шли. Больше ничего не происходило. Резчик растянулся на матраце и задремал, рассудив, что если припозднившийся гость окажется мастером Хираямой, Асакава все сделает сама, а если нет, то, видимо, эту ночь мастер решил провести в другом месте.
Резчик проснулся резко, как от сквозняка. Вокруг была кромешная тьма, до утра было еще очень далеко. Неожиданно разум резчика пронзил шепот. Как туповатый нож, которым кровят едва начавшую затягиваться рану, шепот скреб душу Синдзи, возрождая успевшее немного забыться чувство абсолютного ужаса от встречи с непонятным. Синдзи осмотрелся вокруг – Асакава сидела наполовину погруженной в стену. Ее лицо было опухшим от слез, она зажимала рот кулаком, прокусывая его до крови, которая капала с руки и исчезала, не долетев до пола. Вторая рука с неестественно длинными и острыми ногтями медленно приближалась к шее мертвой художницы. Асакава сделала резкое движение и перерезала себе горло. Кровь сначала побежала струйками, потомнастоящим потоком, а потом замедлилась и, наконец, прекратила течь вовсе – шея призрака была чистой и белой.
Синдзи продрался сквозь шепот и сказал:
– Прекрати! Я же и так тебя слышу – перестань шептать.
Асакава подняла на него взгляд, в котором рядом с болью нашлось место искреннему удивлению. Шепот стих. Призрак вытащила кулак изо рта, задрала голову и завыла громче, чем когда-либо. Резчик подобрался поближе к ней и поднял свое лицо на уровень ее лица:
– Что случилось? Ты убила его?
– Нет! Нет! Нет! Чтоб демоны жрали его душу тысячу лет! Я не убила его!
– Но почему?
Асакава неожиданно обмякла и начала медленно утекать сквозь пол. Она опустила голову и зашептала. Это был не разъедающий разум шепот духа, а вполне обыкновенная тихая речь. Синдзи наклонился к ней, чтобы услышать.
– Это он. Совершенно уставший, грустный и немного пьяный. Мокрый еще до нитки. Его сестра накормила его ужином, спросила о том, почему он так задержался, где был, хорошо ли себя чувствует. Он на все отвечал односложно, только чтобы она отстала. Быстро проглотил рис, не чувствуя ни вкуса, ни насыщения. Рию болтала о том, что произошло за день, рассказала о странном постояльце из Эдо, который похож на сумасшедшего и хочет о чем-то рассказать ему. Рию думает, что это связано с «той женщиной» – как она меня называет. Он кивнул, но ничего не сказал.
Рию продолжала болтать, но в определенный момент он просто встал и тихо вышел. Я пошла за ним. Он постарел – шаркает сильно. Он живет в отдельной комнате, которая так же мастерская. Рисует актеров кабуки. Он быстро уснул. Я лежу на потолке, волосы свисают вниз. Я хочу протянуть руку и сдавить его горло так сильно, чтобы у него глаза выскочили из черепа. И не могу…
Асакава прервала себя, подняла взгляд на Синдзи и закричала:
– Не могу!!! Вот он, здесь, мне нужно просто убить его и я стану свободна! Но я просто не могу. Столько мыслей, столько воспоминаний – моя вечная судьба, быть его тенью. Он всю жизнь держал меня при себе наложницей, отказался жениться на мне, бросил меня, уезжая из Эдо, из-за того, что я постарела, но я все еще просто его тень. Я долго пыталась заставить себя, но просто не смогла. Ненавижу себя за это! Почему себя убить настолько проще, чем другого?! Чем того, кого любишь так долго!..
Асакава закрыла лицо руками и зарыдала. Синдзи хотелось облегчить ее страдания хоть чем-нибудь. Но он не мог подарить ей объятий, согреть ее, вытереть ее слезы. Он ничего не мог для нее сделать. Резчик заговорил:
– Ну, может, мы тогда оставим его? Он ведь уже немолод. Уедем, куда захочешь. Я готов и дальше сопровождать тебя. А потом он умрет, и ты освободишься.
– А если не освобожусь? Если я так и останусь духом, который никак не может отомстить? Мне мучительно не чувствовать запах цветов, мучительно не ощущать дуновение ветра и людские объятия! Я ни дня лишнего не хочу здесь проводить – мне здесь не место… помоги мне.
Асакава попыталась схватить его за рукав, но рука прошла насквозь. Синдзи посмотрел в пылающие глаза призрака:
– Но как я…
– …Помоги мне. Будь со мной там! Если ты будешь рядом, я решусь. У него не будет больше такой власти надо мной. Я проведу тебя в его комнату. В гостинице все уже спят. Просто будь там со мной.
Резчик изо всех сил хотел избежать этого. Еще в Токио он решил для себя, что не хочет видеть, как Асакава убьет этого человека, и за время путешествия он только укрепился в этом решении. Синдзи хотел сказать «нет», но еще раз оглядел фигуру призрака и не смог отказать. Сейчас Асакава не выглядела угрожающей или разгневанной – сейчас она выглядела несчастной.
Путешествие по ночному дому было медленным и осторожным. Спали не все. В одной комнате горел свет, несмотря на очень поздний час. Из другой слышалось учащенное дыхание и сдерживаемые стоны. Синдзи чувствовал самого себя призраком. Он следовал за Асакавой, то и дело останавливаясь и ожидая, пока она проверит путь. Ночная тьма казалась резчику живой, а он был ее малой частью. Лишь одно выделялось в этом черно-сером мире тьмы и теней – фигура призрака, источавшая бледный холодный свет. Единственный светильник для Синдзи.
Неожиданно Асакава остановилась у одной из дверей и, не говоря ни слова, юркнула сквозь нее. Синдзи остался ждать снаружи, испытывая по этому поводу большое волнение – это место было хорошо видно, как минимум, из четырех комнат и резчик не был уверен, что тьма скроет его от человека, который решит отлучиться по ночным делам. Через время из двери появилась рука и поманила Синдзи к себе. Резчик очень аккуратно и медленно отодвинул дверь и оказался в комнате наполненной запахом туши.
Мастер Хираяма спокойно спал, негромко похрапывая. Асакава легла на потолок в какую-то очень принужденную позу, как будто сверху на нее кто-то навалился. Синдзи наклонился к мастеру, чтобы рассмотреть его лицо. Хираяма был старым и уставшим, тяготы жизни нашли место на его лице и в седых волосах. А еще он чем-то неуловимо напоминал Асакаву.
Синдзи поднял взгляд на призрака и заставил себя ободряюще улыбнуться.
– Не думай об этом. Слишком много мыслей все время. Думаешь о способе, думаешь о времени, думаешь о боли. Просто убей.
– Когда это ты заделался синоби33? Дай мне время, а не свои дурацкие советы!
Несмотря на то, что Асакава отвергла его слова, Синдзи был рад, что она, похоже, снова стала собой. Он отошел к стене и прикрыл глаза. Минуты шли, но ничего не происходило. Резчик знал, что Асакава еще не сделала этого – храп Хираямы все еще звучал. Наконец, когда тянуть дальше стало невозможно, Синдзи открыл глаза и увидел, что призрак завис прямо напротив него и будто бы ждал этого момента.
– Давай ты.
– Что я?
– Убей его.
– Но это ведь твоя месть. Я не могу убить его.
– Я тоже! Я пыталась, правда. Я смотрела на него, на тебя, но я опять не смогла. Прости меня.
– Асакава, я не буду его убивать. Он мне ничего не сделал, я здесь только из-за тебя. Кроме того, разве это будет твоя месть, если я убью его вместо тебя? Ты же сама сказала, что боишься так и остаться мстительным духом, если он умрет не от твоей руки.
– Да не знаю я, будет ли это местью! Не знаю, освобожусь ли я! Я ничего не знаю! С чего ты взял, что я понимаю в посмертном существовании больше, чем ты? Я умерла только один раз и только раз стала призраком, и единственное, что я точно знаю о призраках, так это то, что они ничего не понимают из того что с ними происходит! Я не могу… У меня нет доводов, чтобы убедить тебя. Но, если я хоть кто-то для тебя, если ты уважаешь меня, если любишь или любил… я молю тебя о помощи.
Синдзи прошел сквозь Асакаву, пытаясь уйти от ее взгляда. Он вновь завис над спящим Хираямой. Нож, казалось, сам скользнул в руку резчика из-за пазухи. Мгновения утекали. Синдзи не мог решиться. Он поднял взгляд на потолок и, как и ожидал, обнаружил на нем призрака.
– А если все получится? Если месть исполнится, ты исчезнешь?
– Я же говорю, что не знаю. Надеюсь, что я успокоюсь и перестану быть здесь.
– Но я не хочу…
– Быстрее!
Синдзи посмотрел на Хираяму, потом на свою руку с ножом. После этого он медленно, но уверенно убрал нож за пазуху и обратился к призраку, почти перейдя с шепота на нормальную речь:
– Но я не хочу, чтобы ты исчезала.
Я в новогодний подарок
Напоследок оставлю себе
Вид горы Фудзи.34
Асакава не стала кричать или бесноваться. Ее лицо ничего не выражало, даже взгляд стал полностью равнодушным. Она начала проваливаться сквозь потолок. Синдзи позвал ее, но призрак не ответил. Вскоре резчик остался в комнате наедине со спящим мастером Хираямой. Он не знал, что Асакава устроит теперь, но понимал, что последствий будет много. Синдзи еще раз посмотрел на Хираяму, даже снова вытащил нож, но снова не смог заставить себя убить старика.
Аккуратно ступая по темноте, резчик вернулся к своей комнате, отодвинул дверь и тут же почувствовал чудовищную боль в животе. Он захотел закричать, но не смог. Синдзи опустил взгляд вниз и увидел руку с длинными острыми когтями, выходящую из его живота. Что-то толкнуло его вперед и Синдзи упал на татами, пачкая его своей кровью и внутренностями. В следующий момент резчик оказался на спине – Асакава сидела сверху и с совершенно непроницаемым лицом рвала его на части. Синдзи улыбнулся и умер.
Утро выдалось прохладным и влажным после ночного дождя. Резчик пришел в себя и резко вдохнул. Вдох причинил ему чудовищную боль. Немного отойдя от этой боли, Синдзи потрогал свой живот – никаких ран не было. Он не удержался и рассмеялся тому, что Асакава уже во второй раз заставила его почувствовать смерть. После этого Синдзи сел и огляделся. Асакава неподвижно висела на стене, разведя в стороны руки, как приколотая бабочка. Она даже не взглянула на резчика, когда заговорила:
– За что ты так ненавидишь меня? Что я тебе такого сделала?
– Я вовсе не ненавижу тебя, наоборот все мои действия наполнены сочувствием и заботой о тебе.
– Лжец! Самовлюбленный лжец, как и Хираяма! Вы оба заботитесь только о себе… Я ведь молила тебя, умоляла помочь мне. Как ты думаешь, простолюдин, сколько раз за свою жизнь я молила кого-нибудь?
– Ни разу.
– Нет, ты ошибаешься. Два раза. Второй раз вчера ночью, а первый, когда Хираяма отказался взять меня в изгнание из Эдо. Я думала, что ты не такой, как он…
– Я не такой, как он! Я никогда не предам и не брошу тебя, в отличие от него.
– Ты предал меня вчера ночью. О, могучая Аматэрасу! Ну что я тебе такого сделала, что ты решил в меня влюбиться? Причем именно в тот момент, когда это уже не имело смысла!
– Ты дала мне смысл и ощущение, что я не один.
– И ты решил сделать из меня свою собачонку на привязи за это?
– Да нет же, все не так! Я не хочу неволить тебя!
– И все же ты неволишь. Люто неволишь. Как и Хираяма, ты держишь меня при себе, не отпуская, не говоря ни «да», ни «нет»!
– Не обвиняй меня в том, в чем я не виноват – я, как раз, говорю «да»! Я для тебя всегда был «да»… А еще мне кажется, что ты запуталась в своей мести совершенно. Ты ненавидишь его за то, что он бросил тебя или за то, что он сделал это только сейчас?
– Тебе-то какая разница? От тебя требовалось только доставить меня к нему.
– А мне и не было разницы, пока это действительно было всем, что от меня требовалось. Но ты ведь не сумела убить его и попросила меня. Вспомни-ка, что ты сказала вчера: «Почему себя убить намного проще, чем другого? Чем того, кого любишь…» Я тоже не знаю ответа на этот вопрос. Я впервые смог понять твой шепот, когда собирался убить себя – я был готов к этому. А вчера я не смог, так же как и ты, просто не смог убить того, кого люблю.
– Да пойми ты, наконец, я уже мертва! Меня здесь нет! То, что ты видишь перед собой, это огрызок души, тяжелое проклятие, павшее на меня за беспутную, бессмысленную жизнь.
– Да не проклятие, а подарок! Удача, которую ты никак не можешь осознать. Ты здесь, ты сильна, как никто из живущих, ты свободна, как…
– Свободна?! Да я же плетусь за тобой на привязи и все из-за того, что ты, забыв приличия, вломился в дом женщины в сумерках, терзаемый какими-то там своими подозрениями.
– Я же предложил тебе вчера – давай мы уйдем туда, куда захочешь ты. Я готов следовать за тобой даже в варварские земли и на вершины самых высоких гор!
– Я не хочу ни в варварские земли, ни в продуваемые злобным ветром горы, я просто хочу перестать быть!
– Почему?
– Я же сказала тебе вчера – я ничего не чувствую.
– А мне еще вчера показалось это полной чушью. Когда ты подражала крику железной варварской повозки, ты смеялась, как девочка – ты была счастлива в тот момент, не смей это отрицать!
Асакава не стала отрицать, она просто ушла сквозь стену. Синдзи это разозлило:
– Конечно, ведь это так легко, просто уйти от неприятного разговора! Может, поэтому ты и пробыла всю жизнь в полусвете – потому, что боялась неприятных разговоров!
– И после этого ты смеешь говорить о том, что я буду свободна с тобой? Ты такой же собственник, как и Хираяма.
– Может быть… Может быть, ты и права. Но только это не отменяет того, что ты опять убегаешь. Ты опять уходишь от трудностей вместо того, чтобы их преодолевать. Тебя бросил мужчина, и ты наложила на себя руки – тысячи людей остаются без любимых каждый день. Они остаются вдовами, сиротами, ронинами35, просто ненужными никому одиночками, но продолжают жить, а ты решила, что это слишком сложно! Если твое нынешнее состояние и является наказанием, то наказанием за трусость, а не за любовь! И после смерти, осознав себя в новом виде, ты тут же ухватилась за первую же причину для бегства. С чего ты вообще решила, что осталась лишь для мести?
– А для чего еще? Я убила себя из-за него и естественно, что я жажду мщения.
– И почему это естественно? Ты ведь сомневалась, пока я не напомнил тебе о Хираяме. Зато услышав его имя, ты тут же решила, что ты здесь именно из-за мести! И вот мы уже идем через всю страну, хотя вообще ничего не знаем об истинных причинах появления твоего духа. Но самое замечательное: вот мы здесь, вот Хираяма и ты вновь бежишь… На этот раз от ответственности.
– А вот в этом не смей обвинять меня, предатель! Ты тоже не смог его убить.
– А я, в отличие от тебя, и не посвящал все свое бытие сведению счетов с одиноким, несчастным стариком. Я посвящал его тебе.
– Я не виновата, что ты влюбился в меня, как последний дурак!
– Да, не виновата. Но это произошло и теперь мне не все равно на тебя и на то, что с тобой станет. Неужели тебя не страшит мысль о том, чтобы полностью перестать существовать? Неужели не страшно тебе думать о том, что случится после убийства Хираямы?
– Нет, не страшно. Весь мой страх остался в одиноких ночах предшествовавших той, в которую я совершила дзигай. Я отдала все, что у меня есть, чтобы перестать существовать однажды, сделаю это и во второй раз. И ты мне не помешаешь.
– И что ты сделаешь? Убьешь меня? Тебе это не поможет. Убьешь Хираяму? Тебе не хватит на это сил.
– Я заставлю тебя убить его.
– Мы прошли это прошлой ночью. Я не стану этого делать, потому что не хочу, чтобы ты перестала существовать.
– Станешь. Ты ведь видел, что я могу сделать с человеком? Может быть, я не могу заставить себя причинить вред Хираяме, но вот другим… Я оторву голову госпоже Рию, выпущу кишки тем двоим ночным любовникам и выколю глаза детям Рию. И так будет везде, куда бы ты ни пошел. Смерть будет идти за тобой по пятам до тех самых пор, пока ты не упокоишь меня.
– Ну, попробуй.
– Ты что, не веришь мне, простолюдин?
– Верю. Ты способна на это. А я способен взять лодку, отплыть подальше в море и прыгнуть за борт – рыб можешь убивать в любом количестве.
– И как ты думаешь, сколько это продлится?
– Не знаю. Знаю только, что не хочу больше быть один. Никогда. Эти недели изнурительного путешествия были лучшим временем в моей жизни. Мне всегда тяжело давались решения, но сейчас я уверен полностью – я хочу, чтобы ты была со мной всегда. Куда бы ты ни направилась, какие бы разрушения ни причинила, сколько бы жизней ни уничтожила, я буду с тобой.
Асакава возникла прямо перед Синдзи совершенно внезапно, ее лицо было искажено злобой. Призрак замахнулась когтистой рукой – Синдзи закрыл глаза и широко улыбнулся. Смерть от ее руки была вполне удовлетворительным вариантом, кроме того, резчик почти не сомневался, что Асакава его не убьет, а просто помучает еще одной иллюзией смерти. Синдзи открыл глаза и увидел, как рука начинает свое движение. В этот момент в дверь постучали.
Ты остаешься,
Я ухожу – две разные
Осени для нас.36
За дверью оказался господин Хираяма. Он внимательно всмотрелся в лицо Синдзи так, будто узнал его.
– Приветствую, уважаемый, я, Хираяма Рюносуке. Моя сестра сказала, что вы прибыли из Эдо с какими-то вестями для меня.
– Приветствую, я, Эндо Синдзи. У меня действительно есть для вас новости, впрочем, не желаете прогуляться?
Асакава посмотрела на Синдзи с тревогой и спросила:
– Что ты задумал?
Резчик проигнорировал ее вопрос. Мастер Хираяма задумался на время, потом еще раз внимательно оглядел Синдзи и кивнул, соглашаясь на предложение.
Они небыстро брели в сторону моря. Синдзи доверил выбор направления мастеру Хираяме и теперь просто шел за стариком, ожидая пока того окончательно затерзает любопытство. Ветер приятно холодил отчего-то разгоряченное лицо резчика. Асакавы нигде не было видно, но Синдзи слышал отголосок раздраженного шепотка призрака в своей голове.
– Вы ведь здесь, чтобы убить меня?
Такого оборота Синдзи не ожидал. Он остановился на месте и посмотрел на фигуру мастера. Тот тоже остановился и встал к резчику в пол оборота. На лице Хираямы играла улыбка:
– Неужели мои карикатуры настолько разозлили власти, что они отправили убийцу по мою душу?
Синдзи облегченно выдохнул и даже улыбнулся.
– Про то я не знаю, господин Хираяма. Я здесь по другой причине. Госпожа Асакава мертва.
Улыбка сбежала с лица старика, как дождевая капля сбегает с лакированного дерева. Он оперся на свою трость всем весом и заметно покачнулся. Синдзи в первое мгновение захотел дернуться, чтобы подхватить старика, но остановил себя. Минута прошла. Хираяма стоял, закрыв глаза. Наконец, он, не открывая глаз, спросил:
– Что стало причиной ее смерти?
– Вы.
Хираяма бросил на Синдзи быстрый взгляд.
– Объясни!
– Асакава наложила на себя руки из-за вас. Из-за того, что вы бросили ее. Нож, которым она перерезала себе горло, был орудием убийцы, но самим убийцей были вы.
– Бедная птичка Айко… Но откуда тебе столько известно? Кто ты?
Синдзи подошел к Хираяме и приблизил к нему свое лицо.
– Я, резчик Асакавы. Я видел, как она убила себя. А для вас я – гонец совести.
Неожиданно для Синдзи старик схватил его за плечи и встряхнул
– Почему ты не остановил ее, мерзавец?!
Синдзи легко высвободился из рук Хираямы и увидел, как по его щекам текут слезы.
– Асакаву нельзя остановить – вам-то это должно быть известно… Скажите мне лишь одно, неужели вы правда настолько отвратительны, что бросили женщину, которая была с вами долгие годы, из-за того лишь, что она постарела? Неужели вы действительно настолько себялюбивы, что держали ее при себе, не желая сделать своей женой? Чем она заслужило такую жестокость?
– Да откуда ты знаешь об этом, демон?!
– Так это правда?
Старик неожиданно совершенно успокоился, вытер слезы и вновь прикрыл глаза. Синдзи же едва сдерживал радость от того, что этому человеку было больно. Он оглянулся в поисках Асакавы, но ее все еще не было нигде видно.
– Лучше бы ты был убийцей из Эдо… Все не так просто, демон. Пойдем, до моря недалеко.
Синдзи посмотрел в том направлении, куда показывал рукой старик. Ему, в общем, было все равно на то, где разговаривать, поэтому он последовал за Хираямой.
– Я встретил Айко, когда ей было десять. Она стала моей ученицей. Упорная, даже одержимая, сосредоточенная, похожа на кукушку…
– На сойку…
– Нет, демон, на кукушку. Я тогда только женился и не испытывал к Айко ничего, кроме наставнического участия. Она тогда жила у своей тетки – достойной женщины-букэ, которая воспитывала Айко в соответствии с традициями. Кто бы мог подумать, что через два-три десятка лет эти традиции станут никому не нужны?.. А Айко даром, что всегда была художницей больше, чем женщиной-букэ, все равно впитала в себя старые представления о чести и достоинстве, да и нагинату над дверью держала… Ты сказал, что она перерезала себе горло? Это было спонтанно или она исполнила дзигай?
– Она все сделала в традициях женщин-букэ.
– Так похоже на нее… Ей было шестнадцать, когда у нас впервые случилась близость. Не скажу, что она соблазнила меня, скорее просто была собой – увлеченной и неудержимой. Айко не была против, наоборот – она сразу открылась. Не хочу оправдываться, но это были очень тяжелые времена для меня, а Айко светила так ярко и грела так тепло! Саяко, моя жена, в те годы начала проявлять признаки слабоумия. Я любил ее, по-настоящему любил. И нашего сына, конечно. Но любить ее было невыносимо трудно – в припадке она говорила такие вещи, которые не выходят из памяти никогда. Дважды чуть не убила Акиру – это наш сын. Сама несколько раз пыталась убиться. Мне нужен был кто-то, на кого можно опереться, кому можно открыться. Мы с Айко все понимали, но мы любили друг друга, а потому в тайне продолжали наши отношения.
Так прошло несколько лет. Саяко переходила от жестокого, невыносимого помешательства к долгим месяцам полнейшего равнодушия и меланхолии. А Айко перестала быть ученицей и значительно превзошла меня в мастерстве. Мы продолжали делать вид, что между нами ничего нет, хотя многие догадывались. Но… люди знали, что Саяко тяжело больна, поэтому не сильно осуждали нас с Айко. Хотя Айко очень хотела стать моей женой, хотела иметь детей от меня, она прекрасно понимала, что я не брошу жену… Нужно было расстаться тогда! Айко была еще молодой, тетка умерла и оставила ей дом – она могла быть счастливой с достойным человеком, но мне не хватило сил, чтобы оставить ее, а она любила слишком сильно, чтобы оставить меня.
Саяко долго умирала. То приходила в себя, то снова пропадала в своем недуге. А в самом конце вдруг стала совершенно нормальной и попросила меня лишь об одном… даже не попросила, а заставила поклясться, что я никогда больше не женюсь. Не трать усилия, демон, я и без тебя знаю, что поступил с Айко несправедливо, что не должен был давать эту клятву умирающей помешанной. Но эта помешанная была моей женой, и я готов был на все, чтобы она хотя бы умереть могла счастливой.
А потом были тяжелые истерики Айко. Я дважды заставал ее с ножом у горла, пытался объяснить, что не могу нарушить клятву, но она говорила о Саяко совершенно безобразные вещи и убеждала меня, что эта клятва ничего не стоит. До сих пор не знаю, почему она не ушла от меня тогда. Я бы понял и не просто понял – это было бы правильно. Но она осталась, и жизнь понемногу вошла в обычное русло.
Через несколько лет Акира, которого я после смерти Саяко отвез к своей матери, вернулся ко мне, и я всего себя посвятил его воспитанию, вновь отодвинув Айко на задворки. Она не была против – у нее как раз пошли в гору дела – художником она всегда была лучшим, чем я. Огня между нами уже не было, но осталась крепкая привязанность и искренняя симпатия. Мы, по сути, и были супругами. Некоторое время она даже жила с нами, но ничего из этого не вышло – трудно привыкнуть к другим, если прожил большую часть жизни в одиночестве.
Где-то полгода назад я написал несколько карикатур на членов правительства. Это было не в первый раз – моя позиция относительно засилья варваров была давно известна всем желающим. Однако, похоже, что эти карикатуры дошли до кого-то из тех, кому были посвящены. Начались проблемы. Печатники отказывались со мной работать один за другим, кроме Такэды, которому всегда было плевать на все, кроме саке и девиц. Начались проблемы с работой у Акиры. А закончилось все предписанием покинуть Эдо под угрозой заключения.
Я не особенно раздумывал, куда направиться. Я родом из Кагосимы, здесь же живут все мои родственники, кроме сына. Айко, разумеется, заявила, что поедет со мной даже на самый север Хоккайдо, но… ей вовсе не нужно было увязываться за опальным стариком, который и так отнял у нее слишком много времени. У нее была отличная репутация в Эдо, гравюры хорошо продавались, и было много заказов. Она была уважаемой женщиной, единственным пятном в жизни которой была затянувшаяся внебрачная связь.
Но я знал, что она оставила бы все это без колебаний. Поэтому, не сумев убедить Айко, я сделал так, чтобы она больше не хотела быть со мной – я оскорбил ее, назвал старухой. И вновь не трать усилия, демон, я и сам ненавижу себя за эти слова. Разумеется, после этого она и видеть меня не желала, чего я и добивался.
– Но вы ведь знали ее, знали, что она может убить себя! Как же вы могли так ее унизить и рассчитывать, что она ничего не сделает для спасения своей поруганной чести?
– Я думал, что если она будет ненавидеть и презирать меня, то не станет убивать себя…
– Вы катастрофически ошиблись!
– Да, я знаю…
Они стояли на краю обрыва, откуда открывался отличный вид на океан. Это был край Японии – южнее была лишь Окинава, а далее начинались моря варваров. Синдзи уже некоторое время наблюдал, как Асакава перелетает с камня на камень. Ее лицо было задумчиво, а глаза неотрывно следили за старческой фигурой Хираямы. Синдзи не знал, все ли она слышала, но не сомневался в том, что большая часть слов мастера дошла до нее. Неожиданно Асакава улыбнулась, а из ее глаз потекли кровавые слезы.
– Принеси, пожалуйста, какой-нибудь камешек, демон.
– Зачем?
– Хочу кинуть его в океан с обрыва.
Синдзи захотел поймать взгляд старика, но тот неотрывно смотрел на горизонт. Как назло, скала, на которой они стояли, была монолитной и, будто специально, расчищенной от всего, поэтому резчик отошел от обрыва и направился в сторону группки камней, на одном из которых сидела Асакава. Стоило резчику приблизиться, как Асакава взвилась в воздух, потом приземлилась, уйдя в камень по грудь, бросила на Синдзи взгляд и сказала:
– Прощай.
После этого она понеслась, широко раскинув руки, прямо на стоявшего у края обрыва Хираяму. Ее лицо выражало полный покой и умиротворение, на губах играла нежная улыбка, а волосы развевались на ветру, который дул по ту сторону жизни. Она была уже совсем близко к Хираяме, когда старик, все так же глядя на горизонт, сделал широкий шаг вперед. Асакава пронеслась через место, где он стоял, всего через мгновение после этого и вылетела в открытое море. Синдзи не знал, увидела ли она, что Хираяма спрыгнул сам, но призрак не развернулся и не возвратился к обрыву. Асакава продолжала лететь все дальше к горизонту, пока не слилась с ним и не исчезла. Синдзи упал на колени, схватил себя за голову и закричал что есть сил, но никто не ответил ему.
Резчик сидел на краю обрыва и смотрел на горизонт. В его сердце не было надежды – он знал, что Асакава не вернется из этого полета. Все, что ему оставалось, это толкнуть себя вперед и отдаться пучине. Синдзи швырнул камень в море и наклонился вперед, чтобы посмотреть, как он падает.
Тихо-тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи
Вверх, до самых высот!37
– Улыбочку, господа! Все!
Синдзи выбрался из-под накидки своего фотоаппарата и посмотрел на группу молодых офицеров, которые перестали позировать и сразу стали теми, кем и являлись – обыкновенными молодыми людьми. Был уже вечер. Эти офицеры были последними клиентами на сегодня. Он взял предоплату и попросил зайти за фотографией завтра вечером. Когда офицеры ушли, Синдзи убрал со своего лица официальную улыбку и покрутил головой, разминая уставшую шею. Время брало свое – в молодости он мог целыми днями корпеть над печатными формами, не разгибая спины, но теперь даже работа с фотоаппаратом утомляла за несколько часов.
Синдзи перешел в ту часть дома, которая была жилой, и переоделся из костюма в домашнее кимоно. Юки еще не было и до того, как она вернется, Синдзи хотел сделать кое-что важное. Не то чтобы он стеснялся жены, просто чувствовал, что должен совершать этот ритуал в одиночестве.
Синдзи подошел к небольшому домашнему алтарю, протер и прибрал его. Заменил веточки сосны на алтаре, принес чашку саке и плошку с рисом. После этого он тщательно умыл руки, лицо и рот. Вернувшись к алтарю, Синдзи положил на него старую гравюру, на которой был запечатлен осенний сад, и рисунок сойки, который сделал сегодня утром. После этого он сделал пару шагов назад, закрыл глаза и застыл в поклоне. В доме было совершенно тихо. Настолько тихо, что тишина становилась звуком. Синдзи был спокоен и терпелив – он знал, что ками, к которому он обращается, не всегда спешит ответить. Через несколько минут в разуме Синдзи появился знакомый шепот. Синдзи широко улыбнулся, услышав его.
Вскоре пришла Юки, купившая по пути с работы лапши.
– Ты знал, что у иностранцев сегодня не только Новый год, но и Новый век наступает?
– Конечно. Как-никак уже почти тридцать лет по их календарю живем. А к чему ты об этом вспомнила?
– Не знаю даже. Странное чувство… это ведь большая редкость – смена веков. В жизни большинства людей этого не происходит. Нам с тобой очень повезло, Синдзи!
– И как мы жили до того, как варвары привезли нам свое летоисчисление?
Синдзи подкрепил свои слова улыбкой, чтобы Юки не решила, что он серьезно. Вскоре с ужином было покончено. Юки болтала о своей работе, Синдзи слушал – он любил слушать о том, как прошел ее день. Внезапно Синдзи вспомнил о чем-то важном, настолько важном, что позволил себе перебить жену:
– У меня же есть кое-что, что я хочу тебе показать!
Синдзи прошел к алтарю и, предварительно поклонившись, взял с него рисунок сойки. Юки была удивлена – она знала о странной привычке мужа, рисовать эту птицу едва ли не каждый день, но еще она знала, что каждый такой рисунок безжалостно уничтожался Синдзи еще до того, как был закончен. Юки долго смотрела на маленькую птичку, которая, сопротивляясь мощному ветру, изо всех сил цепляется за ветку дуба. Синдзи же смотрел на свою жену. Наконец, Юки оторвала взгляд от рисунка и тоже посмотрела на Синдзи.
– Тебе понравилось?
– Я, пожалуй, только сейчас узнала тебя по-настоящему. Это ведь для тебя самое главное в жизни – эта сойка. Ты рисуешь ее всю свою жизнь, по крайней мере, сколько я тебя знаю. Для тебя все не важно, кроме нее. Поэтому ты и рвал рисунки все время – они недостаточно хороши… А я для тебя тоже не важна?
– Нет, конечно – ты очень важна. Я счастлив, что встречаю Новый век с тобой и ни с кем другим во всем свете… Но все же, тебе понравилось?
Юки не посмотрела на рисунок, вместо этого погладив Синдзи по щеке.
– Ветер крепчает день ото дня, год от года. Он давно сорвал с деревьев последние листья. Но сойка все еще держится за ветку дуба. Так неуместно и до нелепого храбро. Да, Синдзи, мне понравилось. У тебя, наконец, получилось. Этот рисунок… совершенен.
