Охота на мудрецов. Неизданное [Дэлия Мор] (fb2) читать онлайн

Предыстория

Глава 1. Знакомство

Дэлия

С утра все санитары бегают, запинаясь об дронов-уборщиков. Наверное, что-то случилось, но нас не посвящают в подробности. Режим дня сломан, и вместо того, чтобы смотреть утренние новости в общей комнате, мы с Поэтессой сидим в плате и скучаем. Тяжело находить новые темы для разговоров, когда каждый день братом-близнецом похож на предыдущий. Одни и те же стены, одна и та же больничная форма. Поэтесса рассказывает старую легенду об эдельвейсе. Хрупком цветке, растущем высоко в горах. Гордая красавица сказала, что подарит свое сердце только тому, кто принесет ей эдельвейс. Много было поклонников, бросились они карабкаться по скалам и прыгать через пропасти. Одни разбились, другие повернули обратно. Циклы сменяли друг друга, а девушка оставалась одинокой.

– Все звезды такие, – вздыхаю я. – Если любить, то генерала. И чтобы не сразу отдаться, а вдоволь помучить. Так ценить станет выше. Дорогие подарки, красивые платья, балы, приемы, торжественные вечера.

– В этом их счастье, Мотылек, – сдержанно улыбается Поэтесса, – их способ реализовать себя и свою красоту.

– Продать себя подороже, – ворчу я сквозь зубы, – когда мужчину выбираешь по званию, чем выше, тем лучше, то о какой любви может идти речь?

– Ты несправедлива к ним. Они тоже растут и тянутся вверх…

– Только идеалы у меня с ними не совпадают, – обрываю разговор и встаю с кровати. Меряю шагами крошечную палату на двоих. Два шага к окну и три к двери. У изголовья кроватей тумбочки, где хранятся личные вещи по списку разрешенных. Зубная щетка, расческа, заколка для волос, бальзам для губ, влажные салфетки. Список номер два специально для женщин. В закрытом медицинском центре на секретном военном объекте нас всего две. Неизвестно почему, но большинство мудрецов мужчины, а среди военных женщин нет в принципе. Мы с Поэтессой девятый месяц живем в одной палате, ходим в туалет для персонала и моемся в душе главного врача. Старший санитар проявляет заботу, изобретая раздельные бытовые условия. Можно подумать кого-то здесь волнуют наши с Поэтессой обнаженные тела.

Я младше своей соседки на двадцать циклов, но суммарно за стенами психиатрических клиник провела больше времени. Здесь почему-то принято этим гордиться. Создатель считает, что чем дольше длится переходный кризис, тем сильнее потом становится мудрец. Плевала я на мудрецов, способности и прочую ерунду из теории Создателя. Мы все обыкновенные сумасшедшие с соответствующими диагнозами. Длинными и по-своему поэтичными, но свой я называю коротко – шизофрения.

– Не мельтеши по палате, пожалуйста, – ласково просит Поэтесса.

– Раздражаю?

Мудрец вздыхает и опускает кудрявую голову. Смотрю на упругие завитки и завидую. Мои патлы сколько не накручивай – распускаются. Висят безжизненными сосульками, хоть налысо голову брей. А Поэтесса, когда расчесывает меня, восхищается, что ровные и гладкие, чем злит еще больше. Раздражаюсь так, что пальцы начинают дрожать. Плохо. Увидит кто-нибудь из персонала, пожалуется лечащему врачу, и будет мне очередная задушевная беседа. Не хочу! Зло стучу кулаком по кнопке замка на двери, и он неожиданно открывается.

– Стой, не ходи! – шипит в спину соседка, но я переступаю порог.

Плевать на нежданных гостей, правила и запреты! Карцер, так карцер. Там хотя бы успокоиться можно в тишине и одиночестве. Делаю два шага по коридору и замираю. Цзы’дариец в черном военном комбинезоне стоит, прислонившись плечом к стене, и водит пальцами по планшету. Хмурый, сосредоточенный и застывший, как на плакате. Том самом, что висел у меня в детской комнате с одиннадцатого цикла. Без имен и лозунгов, просто фотография генерала пятой армии. Я четыре цикла просыпалась и видела его лицо. Строгий взгляд голубых глаз, веснушки, длинную челку, зачесанную на бок, и тонкий шрам под левой бровью. Невероятно. Это не может быть он! Картинка смазывается и уплывает, а я качаюсь, хватаясь за стену. Надо успокоиться и потерпеть. Подождать, пока туман в глазах рассеется, и морок исчезнет. Дожила до зрительных галлюцинаций! Дыши, Мотылек, все хорошо.

Но видение не пропадает. Мужчина поднимает взгляд и снова застывает. Серый силуэт в тусклом освещении коридора. Молчаливый и безжизненный. Призрак или дух, явившийся прямо из ночных кошмаров. Я сплю? Бывают же такие яркие сны. Поэтесса с разговорами, суета санитаров. Кстати, где они? Почему так тихо? Вот и доказательство. Нужно проснуться.

Я щипаю кожу на руке через ткань рубашки до острой боли. Уже тяжело терпеть, но ничего не происходит. Галлюцинация с лицом генерала хмурится еще сильнее. Издевается? Потеряв терпение и остатки выдержки, я решительно иду к нему и выбрасываю вперед руку. Сейчас пальцы пройдут сквозь ткань форменного комбинезона и упрутся в стену. Никакого генерала здесь нет!

И ведь почти получилось. Когда ладонь легла ему на плечо, мне показалось, что я поймала пустоту, но нет. Цзы’дариец передо мной вполне живой и настоящий.

– Мотылек!

Старший санитар выходит из полумрака коридора. Пыхтит от злости так, что скоро взорвется. На меня пыхтит. Перед офицером он вытягивает спину и глухо бормочет, что виноват. Сейчас все исправит. «Ваше Превосходство?» Почему старший санитар обращается к офицеру именно так?

– Я приказал всем оставаться в палатах! – шипит Децим, грубо схватив меня за локоть и оттаскивая обратно к двери. – Почему ты в коридоре?

А мне не до разгневанного надзирателя, я смотрю на генерала и не могу взгляд отвести. Сознание разваливается на части, не в силах принять увиденное. Может быть, не он, просто сильно похож, а я перепутала? Забыла за столько циклов. Но ведь шрам! И веснушки. Децим заталкивает меня обратно в палату прямо к испуганной Поэтессе.

– Мотылек, ты в карцер захотела?

Старший надзиратель не кричит, он «громко говорит сквозь стиснутые зубы».

– Зачем в карцер, лейтенант Вар? – спокойно спрашивает Поэтесса, пряча меня за спину. – Что такого ужасного она натворила?

– Она тыкала пальцем в генерала!

– Какого еще генерала? – фыркает мудрец.

– Нашего! Наилия Орхитуса Лара! С утра весь центр на ногах. Генерал приехал! Смотры, построения, экскурсии. У меня мозоль на языке от бесконечных рассказов. Доказываю Его Превосходству, что никакие мудрецы не психи, что у вас способности, и вы только немного странные. Пока врачи речи с трибуны толкали, генерал вышел из зала поговорить по телефону. Долго его не было, я пошел проверить, не случилось ли чего, и что увидел? Стоит наш распрекрасный Мотылек и генерала по плечу гладит!

– Вы уж определитель, лейтенант Вар, пальцем тыкает или по плечу гладит, – строго выговаривает Поэтесса.

– Да какая разница?!

– Децим.

Старший санитар замолкает и, втянув голову в плечи, оборачивается на тихий голос от двери палаты:

– Ваше Превосходство…

Генерал стоит в проеме двери и рукой показывает на считыватель:

– У тебя замок не исправен, смотри, срабатывает на меня, хотя не должен в палату пропускать. Разберись.

– Есть, – коротко отвечает лейтенант Вар и уходит из палаты. За техником, разумеется, сам он в электронных замках не разбирается. Генерал провожает его взглядом и поворачивается к нам. От стыда мне хочется прямо сейчас провалиться на первый этаж к мудрецам-единичкам. Там мне самое место. В общей плате на койке в ремнях и под препаратами. Какой же дурой я себя выставила! Настоящей сумасшедшей.

– Ваше Превосходство, – с достоинством произносит Поэтесса и слегка улыбается. Повторяю за мудрецом слабо и пискляво. Опустив взгляд, вижу только наши с ней ноги и больше ничего, а в нескольких шагах от меня стоит генерал. Один из двенадцати правителей планеты. Командующий легионами, летающий к звездам на огромных космических кораблях. Между нами не просто пропасть, а целая бездна. И я тыкала пальцами в его плечо, чтобы проверить, не померещился ли мне Его Превосходство. Трижды дура.

– Дарисса, прошу меня простить, – тихо говорит генерал, – за столь странное знакомство в коридоре.

Ощущение нереальности накрывает с головой. В углах комнаты собирается белесая дымка, а очертания предметов теряют четкость. Понимаю, что до боли вцепилась в плечи Поэтессы, только когда она с силой дергает меня за руку.

– Это вы… меня простите, – с трудом выталкиваю первое, что приходит в голову. Слабость в ногах и шага не позволяет сделать, но Поэтесса бедром выталкивает меня из-за своей спины вперед. Еще и рукой между лопаток давит для ускорения. Взгляд я по-прежнему не поднимаю, поэтому приближение генерала угадываю по звуку шагов.

– Предлагаю начать сначала, – голос у полководца красивый. Мягкий и обволакивающий. – Зовите меня без обращения. Просто Наилий. А я могу узнать ваше имя?

Рассматриваю черные носы его военных ботинок. Чистые, без единой царапины. Потом штанины форменного комбинезона, расшитые карманами по всей длине, белый ремень, складной боевой посох, бластер. Генерал вооружен всегда. Говорят, что даже дома так ходит. Поднимаю глаза до уровня груди и замираю.

– М-мотылек.

Мычу, мямлю и краснею, как переволновавшаяся на экзамене курсистка. Руки складываю за спиной в замок и борюсь с желанием уйти назад, вглубь палаты. Наверное, виновата харизма генерала, яркая и мощная, как у всех правителей, но я не могу посмотреть ему в глаза.

– Ваше имя дарисса, – терпеливо повторяет он.

Втягиваю голову в плечи, болезненно сглатываю слюну и молчу.

– У нас нет имен, Ваше Превосходство, – приходит на помощь соседка. – Мы называем друг друга по способностям. Конспиролог, Маятник, Создатель, Поэтесса, Мотылек.

– Вы пишите стихи? – спрашивает генерал.

Поэтесса выдыхает. Чувствую волну тепла от нее и знаю, что улыбается сейчас.

– Сочиняю иногда. То прошлое вижу, то будущее.

– Да, я уже знаю. Редкий дар, берегите его. А почему Мотылек?

Соседка ободряюще гладит меня по плечу и отвечает:

– Легкая, светлая, юная. Ищет себя, как мотылек ищет свет.

– Насколько юная?

– Двадцать первый цикл, Ваше Превосходство.

Неприятно, когда вот так обсуждают, даже если не говорят ничего плохого. Будто я манекен в витрине магазина. Хотя сама виновата. Стою, молчу. Пока собираюсь с духом, чтобы ответить, дверь в палате снова открывается:

– Ваше Превосходство, коллегию можно отпускать? – вежливо интересуется главный врач.

– Нет, я сейчас приду, – отвечает генерал и я, наконец, решаюсь посмотреть на него. Строгий и отстраненный, но взгляд цепкий. Настолько, что теперь я, наоборот, не могу от него оторваться. И удивительно, что чем больше смотрю, тем слабее становится страх. Я половину жизни любила придуманный образ, и теперь он стоит передо мной. Живой и настоящий. Такой, каким и вообразить не решалась. Силой от него веет, решимостью, злостью. А внутри, будто тьма клубится. Холодная и бездушная. Эталонный правитель. Очень правильный.

– Рад был познакомиться, – сухо говорит генерал и прощается, слегка наклонив голову.

Дверь за ним закрывается со щелчком, а у меня за спиной вздыхает Поэтесса:

– Ох, какой мужчина.

– Да уж.

Сажусь на кровать и поджимаю под себя ноги. От нервов озноб разбирает. Если не успокоюсь, ночью снова увижу кошмары. Не глотать же транквилизатор из-за того, что неожиданно столкнулась в коридоре с генералом?

– Это на него похож твой дух-паразит? – не унимается Поэтесса.

Тоже садится на кровать и достает расческу.

– Да.

«Разве похож?» – немедленно раздается голос в моей голове. Вспомнили про него, явился.

«Точная копия».

«У меня нос короче и уши не так торчат».

Причина моего диагноза. Воображаемый друг, которого вижу и слышу только я. В истории болезни упомянут под своим именем – Юрао. Когда я впервые осознала, что часть моих мыслей – вовсе не мысли, а чужой голос. То, чтобы не сойти с ума, как могла облекла его в форму. Представила живым цзы’дарийцем. Таким, как единственный образ, что был в тот момент перед глазами. Плакат с портретом генерала висел на стене в моей комнате. Я влюбилась в него совсем маленькой девочкой и вот мы все встретились. Настоящий генерал, вымышленный и я, влюбленная в того, кто остался на плакате. Беда.

– А ведь он смотрел только на тебя, Мотылек, – с тоской говорит Поэтесса, расчесывая кудри.

– Смешно ему было, вот и разглядывал, – огрызаюсь я. – Какой глупый маленький зверек.

– Нет, я согласна, что ты молодая и глупая, но смотрел он на тебя, как на женщину.

Громко фыркаю и закатываю глаза.

– Зря не поднимала взгляд, – добавляет Поэтесса. – Тоже бы заметила.

– Бред, – качаю головой. – И давай больше не возвращаться к этой теме. Я узница психбольницы. Вся моя жизнь – кровать, тумбочка и туалет. Здесь нет места влюбленности, отношениям, семье. Это невозможно. Так зачем мучиться, мечтая о том, чего никогда не будет?

Говорю спокойно, но соседка поджимает губы и отводит взгляд. Задела ее. Напомнила еще раз, что смерть бывает и с открытыми глазами. Тихая, однообразная, когда каждый день похож на предыдущий.

– Рано тебя забрали, Мотылек, – вздыхает Поэтесса. – Что такое пятнадцать циклов? Ничего. Вся жизнь была впереди. Полюбила бы, узнала, каково это быть с мужчиной. Ненадолго, конечно, но хоть было бы, что вспоминать.

– Мне и так есть, что вспомнить, – пожимаю плечами. – Например, как в Центр приезжал генерал, и я приняла его за галлюцинацию. А прожить можно и без любви. И уж тем более без близости с мужчиной.

– Ты не права, но я спорить не буду, – ворчит мудрец. – Главное, Его Превосходству так не скажи при следующей встрече.

Дергаюсь и пристально смотрю на Поэтессу. Когда пророк, стихами записывающий предсказания, говорит нечто подобное, то отмахиваться и пропускать мимо ушей уже не получается.

– Ты что-то написала? Когда? Покажи.

– Нет, – качает головой мудрец. – Тут не нужен дар, достаточно женской интуиции. Говорю же, смотрел он на тебя по-особенному. С интересом.

Хочется зло сплюнуть прямо на пол. Из мудрецов в звезд превращаемся с такими разговорами. Тем тоже страсть как интересно, кто на кого посмотрел и будет ли что-нибудь между ними.

– Генералы любят чистых и невинных, – продолжает Поэтесса.

– Ты поэтому про мой возраст сказала? – цежу сквозь зубы и раздражаюсь все сильнее. – Знаю, почему любят. Глупая телегония, утверждающая, что потомство женщины будет похоже на ее первого мужчину. Давно опровергли, но генералам отчего-то нравится. Дай им волю – всю планету заселили бы своими детьми. Сколько нилотов у каждого? Интересно, прошение о праве зачать нилота действительно существует? Всех претенденток внимательно проверяют и требуют, чтобы девственницей была? Как в недоразвитых цивилизациях скот выбирают для спаривания.

– Не заводись, Мотылек, – примирительно улыбается соседка, – твое прошение о праве зачать от генерала все равно отклонят. Диагноз.

Проклятый психиатрический диагноз, превращающий меня в генетический отброс. Медленно выдыхаю и считаю про себя. Невроз скоро пройдет, я справлюсь сама. Лишь бы ночью не вернулся, я устала просыпаться от крика. И Поэтессу мучаю, хотя она не пожаловалась ни разу.

– Мотылек, – зовет старший санитар, просунув голову в открывшуюся дверь, – на выход.

– Куда?

Могла не спрашивать. Весь о моем отвратительном поведении дошла до главного врача, и меня ждет устное порицание. Надеюсь, карцер не заслужила, но это на усмотрение лечащего врача. Могут и как рецидив записать в рапорте. Одергиваю рубашку и подхожу к двери.

– Генерал зовет, – хмуро сообщает Децим Вар, а у меня пропадает дар речи.

– Быстро, – усмехается Поэтесса. – Иди, Мотылек.

– Только без глупостей, – предупреждает старший санитар, выпуская меня в коридор.

Да куда уж теперь. Буду тише больного в кататоническом ступоре. Вот у кого нет проблем с дисциплиной.

Глава 2. Наши маски

Наилий

Кабинет главного врача объекта ди два лямбда пять обставлен роскошнее, чем хозяину полагается по званию и должности. Нужно дать задание Рэму проверить финансовую отчетность капитана Дара. Копать всегда есть куда, а тут такой повод.

– Ваше Превосходство, – капитан нервничает, покручивая костяшки пальцев, – давайте учитывать специфику. Это все же пациенты, а не ученые с лабораториями и ассистентами. Мудрецы все знания держат в голове и очень неохотно делятся наработками.

– Психиатры вам на что?

Главный врач опускает плечи. Знает все свои недоработки, но не может найти достойное оправдание. Хорошо хоть не пытается спихнуть вину на личный состав.

– Персонал делает все возможное…

– А результатов нет.

То есть их нет вообще. Деньги и время тратятся впустую. Летум Дар должен отвечать за это, но он уходит в глухую оборону. Сидит нога на ногу и не отрывает взгляд от планшета на столе. Экран неактивный, что он там пытается рассмотреть? Свое отражение?

– Ваше Превосходство…

Когда собеседнику нечего сказать, я всегда слышу обращение ко мне. Оно достаточно длинное, чтобы потянуть время и собраться с мыслями. Летум сглатывает слюну и продолжает:

– …выкладки Маятника идут под запись, Создатель недавно сформулировал тезисы теории, стихи Поэтессы тщательно изучаются, Конспиролог регулярно составляет обзоры.

Да, я в курсе способностей мудрецов. Маятник и Создатель – две надежды на прорыв за пределы традиционной науки. Но я не могу выпустить их теории из-под грифа «совершенно секретно», потому что они недоказуемы. Слишком сильно напоминают бред сумасшедших. Все термины, определения, предположения без перспектив практического применения. Нет поля для экспериментов, нет методик, формул, расчетов. Голые фантазии. Философские трактаты, в плен их к гнарошам.

– Мотылек что-нибудь пишет? – уточняю про еще одного мудреца на этаже, и Летум пальцем оттягивает ворот рубашки. Вспотел? Из-за чего?

– Иногда, но больше рисует. Схемы, графики…

– Подробнее.

У главного врача краснеет шея от скачка артериального давления. Любопытно. Чувствую, что не зря я зацепился за юную дариссу. Еще и старший санитар отговаривал от встречи с ней. «Единичка, ничего интересного, Ваше Превосходство». Сейчас приведут, и посмотрим, отчего нервничает главный врач.

– Она видит эмоциональные связи между цзы’дарийцами, – нехотя поясняет Летум. – Дружба, соперничество, симпатию, преданность. Может определить интенсивность и даже проследить динамику.

– Это как?

Выдержка капитана Дара слабеет от внутренней борьбы. Все больше и больше внешних признаков тихой истерики прорывается наружу. Теперь голос вздрагивает и взгляд мечется.

– Мотылек может рассказать, кто с кем дружил, как часто общались и когда виделись в последний раз. Но пусть лучше сама пояснит. Ваше Превосходство, мудрец Мотылек…

– Мы знакомы.

Поднимаюсь из кресла навстречу худенькой и хрупкой дариссе. Больничная форма свободно болтается на ней, и я на мгновение забываю, зачем я здесь. Представляю тонкий стан под грубой материей, плавный изгиб бедер. Легкая, невесомая. Действительно, мотылек. Стоит посреди кабинета каплей белой краски. Руки сжимает в кулаки, а взгляд не поднимает. Так сильно меня боится? Или я ей неприятен?

– Мотылек, – обращается к ней главный врач, – покажи Его Превосходству, что ты умеешь.

Она резко оборачивается на звук голоса и молчит. Преображается прямо на глазах. Распрямляются худые плечи, вытягивается струной спина. Мудрец смотрит на меня и ощущения меняют цвет, белое превращается в красный. Я не вижу, но чувствую, как в ней поднимается жар от живота до груди. Еще немного и вырвется наружу ярким пламенем, но Мотылек закрывает глаза и гаснет.

– Слишком… много, – шепчет она и качается вперед.

Ко мне качается, а я вместо того, чтобы подхватить, стою на месте, как дурак. Жду чего-то. Летум бросается к ней через весь кабинет, но мудрецу уже не нужна помощь.

– Я справлюсь, – отмахивается она. – Нужен физический контакт. Ваше Превосходство, вы позволите?

Смутно догадываюсь, зачем ей это. У других мудрецов так способности проявляются ярче. Интересно. Она поэтому трогала меня в коридоре за плечо? В тот момент, словно током ударило. Разрядом статического электричества от одежды. Во второй раз будет так же?

– Исключено, – хмурится главный врач, – прикасаться к Его Превосходству нежелательно.

Глупость. Будто я болен чем-то заразным.

– Почему нет? – спрашиваю и понимаю, что голос вздрагивает. Странно. – Можно, если это нужно для дела.

– Нужно, – эхом повторяет Мотылек и смущается.

Никогда не считал скромность главной женской добродетелью. Слишком легко ее подделать. Но тут, кажется, другое. Мудрец всерьез меня боится. Жаль. Не настолько я стар и злобен, чтобы пугать юных дарисс.

Подхожу ближе и беру Мотылька за руку. Пока раздумываю, уместен ли поцелуй вежливости, мудрец закрывает глаза и замирает. В кабинете становится так тихо, что я слышу биение сердца. Снова ощущаю жар и понимаю, что в первый раз мне не показалось. Есть у нее что-то внутри. А холодность и скромность – просто футляр, куда она, живая и настоящая, спряталась. Женщины часто так делают. Иногда я ненавижу их за это.

Вокруг меня слишком много масок. Особенно на лицах женщин. Они носят их, чтобы казаться неприступнее ледяных вершин гор. Доказать, что чем-то отличаются от других, намекнуть на тайну внутри. Но стоит снять с такой красавицы платье, и обнажается пустота. Голодная до внимания, подарков, выходов в свет. И сколько не отдавай, никогда не будет достаточно. Женщина-богиня, жадная до поклонения. Черная дыра, засасывающая в себя все, что попадается на пути. И я рядом с ней не больше, чем слуга, обязанный исполнять капризы.

Раздражился, надо же. Задело одно, а вывод получился совсем о другом. И обдумывал я его так долго, что выпал на мгновение из реальности. Хорошо, наверное, смотрелся рядом с мудрецом. Два одинаково пустых и отрешенных выражений лица. Пациент психиатра и генерал.

– Вы недавно поругались с лучшим другом, – говорит Мотылек, открывая глаза. – Агрессия выплеснулась. Долго дружите и часто дрались, но теперь все как-то по-другому. Потому и неприятно. Хотя буря улеглась, насколько я вижу. Наладились отношения. У друга высокий лоб, заостренный нос и волосы растут вот здесь.

Мудрец ведет пальцем от виска вниз до подбородка, а я вспоминаю размолвку с Марком. Не схватились за посохи только потому, что на разных материках в тот момент были. Все она верно сказала и Сципиона описала, как смогла.

– Такие волосы, растущие от висков по щекам, называются бакенбардами, – поясняю ей, – друг старомоден.

Мотылек улыбается, довольная, что у нее получилось, а главный врач украдкой вытирает испарину со лба. Если мудрец видит такие подробности, то и про Летума могла что-то рассказать, но не стала. Либо умная и благородная, либо у них свои игры.

– Благодарю, впечатляет, – киваю главному врачу, давая понять, что разговор окончен, и дариссу можно отпускать. Она исчезает из кабинета с поспешностью помилованного.

– Необычные способности, – говорю, возвращаясь обратно в кресло для посетителей.

– Жаль только, что практической пользы от них мало, – улыбается Летум и разводит руками.

Усмехаюсь, думая о том, что не бывает бесполезных солдат, а бывают неумелые командиры. Своевременная мысль, на самом деле. К чему делать крайним капитана Дара, когда я сам за полцикла впервые приехал сюда? Однако за свои злоупотребления и разгильдяйство личного состава он должен ответить.

– Почему женщины живут в тесноте?

Обычный вопрос, а капитан Дар снова нервничает сильнее, чем положено.

– В-ваше Превосходство, – произносит он с запинкой и переводит дух, – помещений недостаточно.

– В самом деле? – выразительно обвожу взглядом огромный кабинет Летума. – Где план здания?

Главврач бледнеет, а я чувствую себя рыбаком. Улов еще не видно под гладью воды, но леска уже натянута так, что скоро лопнет. Интересно, Летуму хватит на строгий выговор с занесением в личное дело или нет? Главврач выводит план здания на экран планшета и отдает девайс мне. Не помню наизусть нормы по площади, но вижу, что была перепланировка. Палаты у пациентов уменьшились, а кабинеты врачей и служебные помещения увеличились. Так мелочно. Зачем?

– Карцером на этаже двоек часто пользуетесь? – спрашиваю, увеличивая фрагмент плана, и возвращаю планшет капитану.

– Нам по Инструкции положено два карцера на такое количество пациентов, – Летум хватается за привычный якорь и в голос возвращается уверенность.

– Я спросил, как часто вы им пользуетесь.

Сбиваю оправдательный порыв на излете. Капитан замолкает, а потом выдает:

– На этаже не все двойки. Мотылек – единичка. Молодая, нестабильная пока, бывают срывы.

Упоминание о срывах юной дариссы отзывается неприятным холодом. Я с трудом верю в психиатрические диагнозы мудрецов, а безумие Мотылька выглядит совсем неправдоподобно. Она умна, собрана и адекватна. Всерьез относится к тому, что делает. Нет в ней пустоты и отстраненности ушедшего в свои фантазии психа. И маниакальной жажды деятельности с навязчивыми идеями тоже. А тут вдруг срывы, карцер…

– Вот и поселите ее в карцер, – холодно отвечаю я, а капитан Дар шокировано оседает в кресле, – только ремонт там сделайте, чтобы не ходила в один душ с мужчинами на этаже. И Поэтессе свободнее станет.

– Есть, Ваше Превосходство, – чеканит главврач и смотрит на меня выжидательно. Да сиди уже в своем кабинете, не трону, пока ведомство Рэма финотчетность не посмотрит.

– На этом все, капитан. Вопросы?

– Никак нет, – бодро отвечает Летум, и мы прощаемся. На парковку к катеру иду, почти не глядя под ноги. Открываю крышу кабины и ныряю в кресло с облегчением. Прохлада кожаной обивки успокаивает, ладони сами ложатся на полусферы управления. Плевать, что летаю один и без охраны, пусть Рэм подавится своей паранойей. Покушение, предательство. Устал я, издергался, могу хотя бы в воздухе побыть без надзора? Завожу двигатель и вращаю правую полусферу, набирая высоту. Из динамиков механический голос робота сообщает, что я покидаю объект ди два лямбда пять, а слышится совсем другой голос. Певучий и мелодичный. Даже дрожь испуга его не портит. Мотылек.

***

Легкая, невесомая. Такая тоненькая, что в руки брать страшно. Сломаю. Выгибается подо мной и стонет так сладко. Кожа бархатная, пахнет яблоком. Не сдержусь. Уже нет. Слишком сильно завелся. Снимаю с нее разодранную на лоскуты больничную рубашку. Ножом резал? Зубами рвал? Не помню. Тело чистое: ни синяков, ни ран. Значит я – это все еще я. Надолго ли? Шепчет мое имя, зовет. Обнимает крепко. Волосы ее шелком сквозь пальцы. Наматываю на кулак и дергаю. Не больно, не надо крика. Только чтобы рот открылся за глотком воздуха или поцелуем. Укусы вместо ласки. Так как умею без крови и следов. Бьется в моих руках. Не пущу. Моя. Ремень на шее затягиваю. Не бойся… Не бойся меня…

Из сна выбрасывает в черноту ночи. Стекла наглухо затемнены, и, кажется, что ослеп. Ладонями тру лицо, пытаясь взбодриться. Кхантор бэй, давно не мальчишка, чтобы снами о близости мучиться! Окаменел в паху, трогать страшно. Интересно, если патрульный катер на горный материк послать, к утру вернется? Тьер, долго. И Юлия не полетит. Обижается, характер показывает. Морова порода. Вся в отца. Начнет грызть – не успокоится, пока не доест. Таблетки у меня в комбинезоне или в тумбочке? Тьер, в бездну таблетки! Сам успокоюсь. Буду лежать тихо, и все пройдет.

Куда там. Перед глазами тонкая фигура в белой одежде. Мотылек. Легкая, невесомая. Проклятье, я уже сочиняю повод еще раз прилететь к мудрецам. Скорей бы Рэм нарыл что-нибудь на главврача, хотя зачем мне присутствовать на повторной проверке? Служба финансовой безопасности сама разберется. Поехать за теориями мудрецов? Все в файлах есть, прочитать с планшета можно. Ин дев ма тоссант, просто так полечу, имею право! Но тогда каждому санитару станет понятно зачем. «С жиру бесится генерал, всех нормальных женщин перебрал, на сумасшедших потянуло. Придумал же, где искать себе любовницу».

Сам не заметил, как гарнитуру на ухо повесил. Спит Публий или дежурит? Плевать, разбужу!

– Публий.

– Наилий? Что случилось?

Заспанный голос. Зевает капитан и меня провоцирует. Закрываю рот рукой и отворачиваюсь в подушку от камер. Охрана ночью бдит. Генерал проснулся! Целое событие. От любопытства уже все глаза проглядели. Не зевнуть, не почесаться.

– Узнать для меня можешь кое-что по твоей медицинской части?

– Прямо сейчас? Ты на часы смотрел?

Ворчит капитан, но матом еще не ругается, значит, успею просьбой озадачить.

– Пациентка одна есть. По бумагам вроде бы шизофреник, но я сомневаюсь.

– Раз диагноз стоит, значит, шизофреник, – твердо говорит Публий.

– И все-таки. Мне шумиха и коллегия ваша с расследованием не нужна. Но если лечащий врач ошибся, просто скажи мне об этом.

Думает Публий. Про врачебную тайну вспоминает, Инструкцию в уме перелистывает. Так заковыристо сейчас в бездну пошлет, что и правда идти придется.

– Зачем тебе это?

Тьер, хороший вопрос. Зачем? Мало ли женщин обнаженных снилось. Сколько их было и сколько еще будет, но не идет девчонка из головы. Несуществующие боги, она – мудрец. Сумасшедшая! Всех насквозь видит и меня в том числе. Про ссору с Марком из-за его дочери узнала, значит, остальное видела. И не жалости, ни брезгливости. Ничего в ней не изменилось, только глаза в пол и «Ваше Превосходство». Умом понимаю, что безразличен, но как же хочется, чтобы было иначе.

– Узнай, пожалуйста. Мудрец Мотылек. История болезни…

– Не нужна мне история, – обрывает Публий, – ровно там все и красиво. Как ее лечащего зовут?

– Луций Квинт.

– Хорошо, я поговорю с ним, а ты спи, Наилий.

– Спасибо.

– Не за что пока. Отбой.

Снимаю с уха гарнитуру и откладываю на тумбочку. Спать. И пусть уж лучше гнароши снятся, в боевом порядке марширующие по плацу.

Глава 3. Лучше, чем реальность

Дэлия

Три дня как в тумане. Бесконечный марафон по коридорам, даже санитары не трогают, косятся, но не трогают. Не до меня. В карцере ремонт затеяли. Поэтесса спрашивала, что там делают, раз уж я мимо хожу и могу посмотреть, но мне не интересно. Пусть делают, что хотят. Пусть со мной делают, что хотят, все равно. На кризис не похоже – плакать не хочется, просто плохо. Луций допытывается, что случилось, а я не знаю. Лучше бы генерал никогда не приезжал. Так и остался лицом на плакате, духом-паразитом у меня в голове. Я думала, что понимаю правителей. Рассматривала привязки главного врача и старшего санитара. Окуналась в их жизнь, насыщенную встречами и контактами. Друзья, родственники, любовницы, подчиненные, сюзерены, знакомые, малознакомые, любимые, родные, незаменимые. Столько лиц и связей. В десятки и сотни раз больше, чем у мудрецов. В сотни, но не в тысячи, как у генерала. Он – звездное небо по сравнению с одним единственным светилом. Океан рядом со стаканом воды. Песчаная буря. Он везде и от нее невозможно скрыться. Первый после всех несуществующих богов. Сам, как бог.

Дохожу до палаты и сажусь на кровать, обнимая себя руками. Замок так и не починили, можно пользоваться нежданной свободой. Поэтесса старается не гулять в неположенное время и меня отговаривает, но я упряма. Скоро замок закроется, и мой мир вернется в прежние границы. Я, как приговоренный, хочу вдоволь надышаться последним воздухом.

– На тебя больно смотреть, Мотылек, – с грустью говорит Поэтесса.

– Не смотри.

– Ну, давай поиграем немного.

– Давай. Я знаю хорошую игру. «Стань нормальным цзы’дарийцем». Только нужно выбраться отсюда и найти обычную одежду. Но главное, перестать видеть привязки и слышать шепот в голове.

Поэтесса опускает голову и горько усмехается. Тишина тянется густым сахарным сиропом, еще немного и застынет острыми кристаллами. Если я буду сидеть тихо, то не поцарапаюсь.

– Мотылек, на выход.

Вздрагиваю от голоса старшего санитара, а в сознании теплится надежда. Генерал приехал! Пожалуйста, Вселенная, ты уже сотворила для меня чудо, подари еще одно.

– Стой! – хватает за рукав Поэтесса. – Дай я тебя причешу. И губы бальзамом намажь, а то высохли и потрескались.

– Некогда, – зло шипит Децим, – на выход!

Не хочу строить догадки. Новый осмотр, очередной офицер с вопросами о личной жизни или службе? Не смогу сегодня работать, пустая. Один раз заглянула в генерала и выпила Юрао досуха. Молчит паразит, а без него совсем тоскливо. Коридор лентой тянется под ногами, стены ползут мимо. Я стараюсь не отставать от старшего санитара и меньше думать. Дышать. Так легче вытерпеть пытку ожиданием. Наконец, Децим останавливается возле двери на балкон и касается ладонью считывателя замка. Странно. Балкон для мудрецов закрыт категорически. Хоть и второй этаж, а спрыгнуть с него можно. Дверь распахивается, впуская в стерильный воздух медицинского центра запах впервые подстриженного в этом цикле газона. Травяной аромат мешается с вонью медикаментов, когда я прохожу мимо старшего санитара. Он выпускает меня на балкон, а сам остается за спиной. Прохладный ветер забирается под рубашку, но я вздрагиваю совсем не от него.

У перил ограждения стоит Наилий Орхитус Лар. Узнаю его даже не по нашивкам на погонах, а по прямой, как боевой посох, спине. Знаменитая генеральская осанка. В животе противно разливается тяжесть, а рубашка вмиг прилипает к вспотевшему телу. Сбежала бы, но Децим запер дверь. Я слышала характерный щелчок. Точно так же екнуло у меня в груди.

– Ваше Превосходство, – едва слышно приветствую я.

– Дарисса, – отвечает он и оборачивается.

Только сейчас замечаю, что глаза у полководца голубые. Искрящиеся, как мороз. – И все-таки я прошу вас обходиться без обращения. Здесь не перед кем соблюдать официоз.

Даже без обращения имя у него длинное, с прозвищем и фамилией. На всю планету таких двенадцать – по одному на каждого генерала.

– Как же мне называть вас?

– Наилий.

Сомневаюсь, что смогу называть Его Превосходство по имени. Это как забраться с грязными ногами в чужую кровать. Обращение создает дистанцию, комфортную, прежде всего, для генерала. Нас миллионы вокруг, а он один. Но я попробую, раз уж Наилий этого хочет. Говорю и пугаюсь собственного писклявого голоса. До чего же ужасно звучит.

– Наилий… я могу для вас что-нибудь сделать?

Не просто так он приехал к мудрецу. Не для того, чтобы посмотреть на бледную моль. Дело у генерала, так же, как у всех остальных, кто приходил до него и придет после. Мудрецы нужны правителям только, как инструменты. Ради уникальной информации генералы, майоры, капитаны готовы закрыть глаза на наши диагнозы. И держать возле себя, обеспечивая минимальными условиями жизни. Как молоток в ящике.

Наилий приглашает сесть вместе с ним на скамейку. Места хватит для двоих, но я остаюсь на ногах. Страшно. И глупо. Не съест же он меня, в самом деле, и даже не покусает. Наверное. Генерал недовольно хмурится, но не настаивает.

– Насколько далеко простираются ваши способности? – спрашивает он, подтверждая догадку. – Вы сможете увидеть привязки по фотографии?

– Нет. Услышав голос по телефону, тоже не смогу. Я должна стоять рядом. Вот как сейчас с вами. Желательно касаться рукой или как-то иначе. Физический контакт.

Наилий хмурится еще сильнее. Молчит. Думает или подбирает слова? Личные вопросы нелегко озвучивать. Нужна открытость и уверенность, что я никому не разболтаю. Он из-за этого сейчас переживает? Неприятно становится. Будто я легкомысленная звезда с языком, как полотно на флагштоке. Понимаю, что такое личное пространство и чужие тайны.

– Как долго вы можете работать? – снова спрашивает генерал. Я недоуменно хлопаю ресницами, и он уточняет: – Сколько цзы’дарийцев сможете посмотреть за день?

Никогда не вела статистику и не проверяла своих пределов. Облако привязок я могу почувствовать всегда, но вот разглядывать лица по ту сторону нитей мне помогает Юрао. А он всегда голоден и быстро слабеет.

– Отделение больницы, я думаю, – неуверенно отвечаю, – а сколько нужно?

– Всех офицеров пятой армии начиная с капитанов и заканчивая полковниками, – сощурив глаза, выдает Наилий.

Чувствую, как балкон уходит из-под ног. Хватаюсь за стену и оседаю на скамейку. Генерал умеет ставить задачи. По тому, как собран и напряжен, понимаю – не шутит. Несуществующие боги!

– Н-но зачем? – испуганно лепечу я, уставившись на полководца, неожиданно оказавшегося совсем близко.

– Я думаю, что среди них предатель, – тихо отвечает Наилий.

Ставлю локти на колени и кладу подбородок на сцепленные пальцы. Беру паузу на то, чтобы подумать. Никогда не интересовалась политикой, не вникала в игры правителей и слушала Конспиролога вполуха. Но если генерал пришел к мудрецу, значит, все остальное уже перепробовал. Я и так опозорила нас всех тем неловким знакомством в коридоре, если сейчас откажусь, то в голове Наилия появится вопрос: «А зачем вообще нужны мудрецы?»

Теоретически это возможно. Привязки всегда обоюдные и я могу смотреть только на генерала. Цеплять каждую нить и просить Юрао показать, кто привязан на другом конце. Однако привязок тысячи, работа растянется на несколько недель. Мы не успеем найти предателя до покушения. Нужно извернуться так, чтобы обойтись без паразита. Вживую увидеть всех, кто привязан к Его Превосходству. Тогда мне хватит нитей, протянутых между ними.

– Я должна взять за руку каждого офицера и заглянуть ему в глаза, – говорю Наилию и кусаю сжатый кулак. Что я делаю? Зачем соглашаюсь? Это безумие! Мне никогда не осилить такой масштабной работы!

– То есть их нужно собрать в одном помещении, – рассуждает вслух генерал, – и устроить масштабную проверку?

– Получается слишком подозрительно? – смущаюсь я.

– Да, можно спугнуть предателя.

Генерал отклоняется на спинку скамейки и закрывает глаза. Чувствую, как гаснет, замирает. Нет, он не спит. Наилий телом здесь, а мыслями нет. У мудрецов так часто бывает, но генерал – правитель. Что с ним происходит? Загадка мучает неизвестностью. Я тяну носом воздух, успокаиваюсь и ныряю в генерала. Проклятье! Это было опрометчиво. Ураган сметает меня, как пушинку с ладони. Подхватывает и уносит, едва не вытащив душу из тела. Падаю бесконечно долго в ледяную воду океана, и она смыкается над головой. Удушье давит до кашля. Пальцами раздираю горло и прихожу в себя. Тихо. Светило показывается из-за туч, ветер качает ветки деревьев. Наилий не двигается и не дышит, даже сердце стучит медленнее обычного. Больше никогда не буду работать с генералом, пока он думает!

– Я приглашаю вас осенний бал, дарисса, – говорит полководец, открывая глаза. – Там соберутся все офицеры, явка для них обязательна. Мы будем встречать их в главном зале. Я представлю вас, как свою женщину, и каждый мужчина согласно этикету коснется вашей руки поцелуем вежливости.

Выдыхаю и улыбаюсь. Ловко придумано, изящно. Вот только…

– Осенний бал через полцикла.

– Ради того, чтобы найти предателя, я перенесу его на весну, – твердо говорит генерал. – Надеюсь, двух недель хватит на подготовку.

Наилий оборачивается ко мне и берет за руку. Ладонь генерала грубая, с жесткими буграми мозолей. Представляю, за сколько часов тренировок с оружием они появились. Каждый день, цикл за циклом. Настоящий воин, а не политик, рассказывающий сказки с трибуны. Потому и молчит так часто. Не дышу и боюсь пошевелиться, пока Его Превосходство большим пальцем гладит меня по тыльной стороне ладони. Время замедляется, исчезают шорохи и звуки. Я согласна вечность сидеть вот так рядом с ним.

– Спасибо, дарисса, – шепчет генерал.

– Я еще ничего не сделала.

– Вы согласились. Догадываюсь, как нелегко вам придется, но прошу еще об одной мелочи.

Поднимаю глаза и любуюсь россыпью веснушек, длинной челкой, по-мальчишечьи зачесанной на бок.

– Имя Мотылек, бесспорно, вам подходит, – продолжает генерал, – но я не могу назвать его офицерам. Нужно что-то другое, обыкновенное, понимаете?

Нормальное, как у всех. Да, я понимаю и снова опускаю взгляд. Нужно как-то назвать себя. Ливия? Корнелия? Цецилия? Ужасно!

– Дэлия, – говорит Наилий, и я оборачиваюсь.

Он терпеливо ждет мою реакцию, не торопит, а я перекатываю имя на языке, пробуя на вкус. Дэ-ли-я. Не так кошмарно, как другие.

– Хорошо,– улыбаюсь в ответ, – пусть будет Дэлия.

Генерал тоже улыбается и тянет мою руку вверх, чтобы коснуться губами. Тот самый поцелуй вежливости.

– До встречи, Дэлия.

Так говорит, что у меня волна дрожи прокатывается по телу. Прячу глаза и забираю руку. Покраснела, наверное, как девчонка. Испуганно бормочу: «До встречи», и бросаюсь к двери. Успеваю трижды стукнуть кулаком прежде, чем Децим открывает. Проклятье, долго. Молча ныряю ему под локоть и почти бегу обратно в палату.

– Мотылек, что случилось?

Поэтесса вскакивает с кровати, едва меня увидев. Меньше всего сейчас хочется отвечать на вопросы. Слов не найду. Забираюсь в кровать с ногами и натягиваю одеяло до подбородка. Соседка садится рядом, придавливая край одеяла и мешая мне отодвинуться дальше.

– Я уже поняла, что генерал приезжал, можешь не рассказывать с самого начала.

Похвальная догадливость даже для пророка.

– У меня на лице написано? – не дергаюсь, мне, правда, интересно.

– Ты словно предсказание о завтрашнем конце света сделала, – выражается Поэтесса в понятных для нее терминах, – я не знаю, то ли водой тебя отпаивать, то ли Луция звать.

– Генерал ищет предателя среди офицеров, переносит бал с осени на весну и хочет, чтобы я за один вечер посмотрела всех военных в звании капитана и выше, – выпаливаю на одном дыхании.

– А я думала, вы там целовались, – разочарованно тянет соседка.

Собираюсь громко и возмущенно фыркнуть, но не получается. Вспоминается совсем не поцелуй вежливости, а момент, когда Наилий держал меня за руку. Так тихо было и уютно, что глаза сами собой опускаются, а от стыда становится жарко.

– Скажешь тоже, целовались, – шепчу я.

– А что-то было, да? – нетерпеливо ерзает Поэтесса. – Рассказывай!

– Вот теперь мы точно, как звезды, – выговариваю ей. – Готовится покушение на генерала, а тебя волнует, целовался ли он на балконе.

Мудрец прищуривает большие зеленые глаза и хитро улыбается:

– Допустим, на жизнь Его Превосходства регулярно покушаются. Черных привязок на смерть, как ты говоришь, больше чем достаточно. А вот на женщин, подобных нам с тобой, генералы крайне редко обращают внимание. Если вообще обращают.

Неприятно колет под грудью. Обидное, но правильное замечание. Кто я рядом с ним?

– Ему нужна только информация, – отвечаю резко и даже зло. – Быстро найду предателя и свободна. Один вечер и все.

Поэтесса кивает и улыбается, но не отстает:

– Так целовались или нет?

Закатываю глаза и шумно выдыхаю сквозь сжатые зубы:

– Нет. За руку держал…

Мудрец расстроенно вздыхает, а я непонимаю, чего она ждала? Балкон секретного военного центра не самое подходящее место для романтики, а я не самая подходящая женщина. В конце концов, личная симпатия работает, как мощная мотивация. Влюбленная в генерала дурочка сделает гораздо больше, чем просто мимо проходящий мудрец. Гарантия лучшего результата. Но Поэтесса, кажется, слишком долго оторвана от нормальной жизни и теперь ей нужно верить в сказку. Она обнимает меня за плечи, заглядывает в глаза и спрашивает:

– Тебе хоть понравилось?

Не хочется ее расстраивать и врать нет смысла:

– Да.

– Ох, Ваше Превосходство, помогите мне, и так сводней себя чувствую, – стонет соседка. – Знаешь, Мотылек, у меня нет взрослой дочери, я понятия не имею, что нужно говорить в такие моменты и нужно ли вообще говорить, но ты уж не шарахайся от генерала, когда до дела дойдет.

Не очень понимаю, о каком деле идет речь, но раз уж говорим о поцелуях, то киваю и соглашаюсь. Несуществующие боги, сейчас нафантазирую себе невесть что, поверю, потом плакать буду в подушку. Только нового витка кризиса мне не хватало. Чтобы ни спать, ни есть, ни дышать не хотелось. Почему-то кажется, что боль от абстрактной несправедливости жизни все же лучше, чем тоска безответного чувства. Да еще и к генералу с веснушками и льдистым взглядом голубых глаз.

– А в чем ты на бал собралась? – хмурится Поэтесса.

Да, раз уж сказка, то до конца. Чтобы невзрачное чучело непременно превратилось в красавицу и укатило с блистательным офицером на блестящем черном автомобиле прямо из серых будней в яркую новую жизнь.

– А у меня много вариантов? – спрашиваю, оттягивая ворот больничной рубашки.

Мудрец кривится и качает головой:

– Кудри тебе нужно накрутить. Нарежем полосок из бумаги, намотаем на них пряди, как мы в детстве делали. Глаза черной ручкой подведем, а губы свежей свеклой накрасим. Ненадолго, но хватит. А когда бал?

Слушаю и смеюсь. Бумага, свекла, ручка – чего только не придумает женщина, чтобы казаться привлекательнее, чем она есть.

– Свекла! Ты серьезно? – тыкаю мудреца локтем в бок. – Все-таки бал у генерала.

– Вот пусть тогда Его Превосходство сам беспокоится о твоем внешнем виде, – улыбается Поэтесса, – но кудри я тебе все-таки накручу.

Потом встает и кружится в проходе между кроватями. Легкая и счастливая. Я, наверное, никогда ее такой не видела. Поэтесса еще напевает что-то грустное и красивое одновременно:

– Тадам, тадам, тадам, пам-пам. Тада-дада-да-дам, пам-пам. Бал, Мотылек, а там вальс. Ты умеешь танцевать вальс?

– Училась когда-то на курсах, но сейчас в ногах запутаюсь.

– Вставай, – Поэтесса требовательно тянет меня за руку и почти сбрасывает с кровати.

Смеюсь и послушно поднимаюсь. Ей не окажешь. Обнимаю мудреца за плечи и отклоняюсь назад. Соседка ведет, считая вслух шаги, а у меня в голове звучит музыка. Тихая и торжественная. Журчат весенними ручьями арфы, тонкими льдинками переливаются голоса скрипок, теплым ветром дуют медные трубы. Забываюсь, и мы спотыкаемся обе, налетая на кровать.

– Не упади, – радостно восклицает Поэтесса, – места нет. И глаза закрой.

Потираю ушибленную ногу и возвращаюсь туда, где в темноте загадочно горят золотые огни, кружатся пары, скрипит натертый до блеска паркет, а рядом лучший мужчина на планете. Тадам-тадам-тадам, пам-пам.

В сумасшествии есть один отличный момент – можно жить в придуманном мире, не стесняясь, не оглядываться на мнение окружающих и не чувствовать горечи от возврата в реальность. Ее просто нет. Я танцую с генералом на балу и слушаю прекрасную музыку.

Глава 4. Диагноз

Наилий

Подготовка к балу украла у меня либрария. Флавий утонул в звонках, списках, согласованиях и размещении приезжих офицеров в столице. Жалел, наверное, что нельзя провести бал, как Совет генералов – удаленно по видеосвязи. Но молчал и не жаловался. Он никогда не жаловался, чем невероятно злил временами. Хотелось найти хоть что-нибудь, способное вывести лейтенанта Прима из его уверенности и привычки все всегда знать.

Ночь за окном гасила уличные фонари, а я сидел в штабе. Не думал, что так тяжело станет без помощника. Половина задач на мне замкнулась. В бездну длительные переписки ни о чем! В командировку нужно, давно не был. Нагло влезу руководителем в любую запланированную операцию, и нет меня на неделю. Проклятье. Глупо и совершенно зря. Многого жду от осеннего бала, значит, буду терпеть.

Прячу планшет в карман и выхожу в приемную. На столе, положив голову на руки, спит Флавий. Сопит тихо и умиротворенно, как кадет-второгодка после тренировки. Умаялся.

– Лейтенант Прим.

Зову тихо, но либрарий распрямляется пружиной:

– Ваше Превосходство, виноват!

– Отставить, – морщусь я от неуместно бодрого для ночи приветствия, – домой собирайся.

Флавий четко, как по списку, раскладывает вещи по карманам и размеренно чеканит слова:

– Разрешите остаться в штабе. Все машины в особняк давно ушли.

– Со мной поедешь.

Не вижу проблем, но лейтенант опускает взгляд и замирает у стола. Думает всего мгновение, и я слышу самую нелепую причину для отказа:

– Неудобно, Ваше Превосходство.

– Неудобно комбинезон зубами расстегивать, – выговариваю я, разворачиваясь на выход, – поехали.

Флавий давится усмешкой и уходит вслед за мной. В коридорах генштаба осталось только дежурное освещение. Охрана и его бы потушила, не будь я здесь. Нарушаю им режим. Давно могли дремать в подсобке, но приходится ждать на посту, пока генерал мимо пройдет. Водитель тоже сгорает от нетерпения. Так сильно домой хочет, что заводит двигатель, едва мы с либрарием выходим из лифта на парковку нижнего уровня. Мне главное самому не уснуть по дороге, вот тогда точно будет неудобно.

Флавий усаживается на край сидения. Отодвинься он еще дальше, и я бы оскорбился. Статус генерала мало чем отличается от статуса прокаженного – ни смотреть, ни трогать нельзя. Двадцать циклов Флавий у меня либрарием, а оказавшись в одной машине, чувствует себя неуютно. Растормошить его хочется так, что я забываю о приличиях, погонах, внимательном взгляде шофера через зеркало заднего вида и вспоминаю про зевоту. Наука доказала почти все, а на рефлекторном дыхательном акте споткнулась. Невозможно объяснить, почему стоит одному бойцу зевнуть, как вся звезда за ним повторяет. Даже сейчас, когда я думаю о зевоте – не могу удержаться. Прикрываю рот рукой, но не отворачиваюсь. Знаю, что либрарий за мной следит, и феномен срабатывает. Флавий зевает широко и очень смачно. До слез, выступивших в уголках глаз. Оборачивается на меня и тихо смеется. Так-то лучше.

– Тяжело идет подготовка к балу? – спрашиваю я.

– Я бы не сказал, – пожимает плечами лейтенант, – сроки сжатые, но схемы отработанные. Успеваем, Ваше Превосходство.

Даже не сомневаюсь. Редкий момент, когда что-то можно полностью доверить другому и не переживать. Но в отработанных схемах намечалась одна проблема. Дэлия – мудрец. Официально мертва, засекречена и заперта в медицинском центре, откуда ее даже мне будет не просто достать.

– Флавий, мою спутницу нужно одеть на бал, – говорю тихо, но твердо, будто приказ зачитываю, – выбрать платье, туфли и все, что полагается в таких случаях.

Либрарий застывает, глядя в пустоту. В первый раз нечто подобное от меня слышит. Прежде все мои женщины справлялись с задачей самостоятельно, но у Дэлии такой возможности нет.

– А что полагается? – растерянно переспрашивает лейтенант Прим и вздрагивает, выходя из оцепенения. – Виноват. Сделаю.

Утешить его мне нечем. Я на платья обращаю внимание ровно в тот момент, когда их нужно снимать. Причем интересуют только застежки, завязки, крючки и пуговицы. За несколько циклов тренировок мастером стал по раздеванию женщин. Даже в полной темноте.

– Ваше Превосходство, разрешите вопрос, – подает голос Флавий. Киваю, и он продолжает: – А какой размер у дариссы?

Понимаю, что конкретные цифры от меня ждет, но я не знаю.

– Маленькая, худая, весит, как два осколочно-фугасных снаряда для танка.

– Снаряды в платье не нарядить, – деликатно замечает либрарий, и теперь смеюсь я.

– Жди, сейчас узнаю, – обещаю ему и вешаю гарнитуру на ухо.

С планшета набираю номер Рэма. Данные истории болезни мне не светят, но мудрецы не только пациенты, а еще и засекреченные объекты, значит, на них есть досье, а там биометрические данные.

– Рэм, отправь Флавию досье на мудреца Мотылька, – говорю, услышав приветствие от главы службы безопасности.

Майор раздумывает, как обычно. Я готов поклясться, что вспоминает пункты Инструкции и мечтает аргументированно мне отказать, но не выйдет. Допуск у либрария почти максимальный. Он ограничен в информации только соображениями целесообразности.

– Сделаю, Ваше Превосходство, – нехотя скрежещет Рэм травмированным горлом.

И раз уж мы на связи, то стоит разобраться с еще одним вопросом:

– Мне нужен мастер-ключ от всех дверей объекта ди два лямбда пять.

Слышу, как майор давится и возмущенно булькает. Не ожидал? Да, я тоже в какой-то мере схожу с ума. И у меня даже есть оправдание. Чувствую, что предатель есть, и очень хочу найти. А для этого нужно выпустить мотылька из клетки.

– Не положено, – хрипит майор.

– А ты достань.

Рэм зажимает микрофон гарнитуры рукой и ругается, вспоминая устойчивые выражения и всех несуществующих богов. Терпеливо жду, пока мысленно вернет меня оттуда, куда послал.

– Есть, – наконец, отвечает майор.

– Не позже завтрашнего утра принесешь в мой кабинет, – распоряжаюсь я. – Отбой.

Убираю гарнитуру в карман и откидываюсь на сидение. Сколько часов осталось на отдых? Не так уж и много. Но лучше провалится в забытье, чем снова видеть яркие сны о близости. Тем более, им пока не суждено сбыться. Боится меня Дэлия и я не знаю, что с этим делать.

***

С задачей поиска платья либрарий справляется за сутки. Утром докладывает, что готов, и я выхожу в приемную, чтобы взглянуть на результат. Наряд уже упакован в коробку, но я прошу достать. Действительно, бальное платье. Плечи открытые, юбка длинная, вульгарным не кажется.

– А почему бирюзовое? – спрашиваю я, чтобы хоть что-то сказать.

Лейтенант Прим подбирается, как перед докладом, и начинает объяснять:

– У дариссы холодный цветотип, белое или черное платье ей подошли бы лучше всего. Но чтобы наряд не сливался с парадным кителем Вашего Превосходства…

Слушаю и понимаю, что в больничной форме я Дэлию видеть больше не хочу. Что угодно, но только не бесформенные тряпки, пропахшие медикаментами и отчаяньем. Она тусклая в них, будто пламя в старом фонаре с мутными стеклами. Спрятали огонь, как могли, а он все равно горит.

– Не знаю, какая у дариссы будет прическа, – продолжает либрарий, вынимая из коробки замысловатое украшение, – но решил остановиться на диадеме. Платье закрытое, со стойкой, колье уже не подобрать. Разве что серьги, но я прочитал все досье и не нашел упоминаний о том, проколоты ли у дариссы уши. Раз она в стационаре с шестнадцатого цикла, то могла не успеть. А делать это специально под бал не стоит. Речь не о боли, а о дискомфорте. Привыкнуть к серьгам нужно, а мне не хочется портить дариссе праздник.

Флавий настолько увлечен, что я в шоке. Контейнер с диадемой поглаживает, как настоящее сокровище, трещит без умолку. Слово не знаю, где вставить.

– Уму непостижимо, – вздыхаю я, – когда успел так много узнать?

Либрарий смущается, и бурный поток рассуждений стихает. Переминается лейтенант с ноги на ногу и сознается:

– С разведчиками созвонился, Ваше Превосходство. Они меня к специалисту и отправили. Оказывается, есть у нас внедренцы – знатоки моды. И мужской, и женской в том числе. Легенды разрабатывают, аналитические справки готовят. В общем, я сначала лекцию послушал, а потом почитал материалы и вот.

Хочется присвистнуть, цокнуть языком или еще как-то выразить восхищение обстоятельностью либрария. Основательно подошел к вопросу, хотя мог схватить первое попавшееся платье, и я бы промолчал. Но ему, кажется, самому понравилось. И шутки тут неуместны. Если бы все так относились к поручениям генерала, то на мне шрамов бы осталось вполовину меньше.

– Спасибо, Флавий, – благодарю и забираю упакованный наряд.

До объекта ди два лямбда пять лечу на катере. Охрана узнает генерала, и, пока я паркуюсь, главный врач выходит встречать. Нервный тик, наверное, заработал за неделю. Командир полцикла не интересовался делами, а теперь прилетает в третий раз. Дроны-уборщики на износ работают, санитаров Летум каждый день муштрует. Ничего. Его сонному болоту встряска только на пользу пойдет. Все небоевые подразделения нужно регулярно бодрить проверками.

– Ваше Превосходство, – приветствует главврач, с удивлением уставившись на коробку в моих руках.

– Капитан Дар, я могу поговорить с одним из ваших мудрецов?

– Конечно, – расплывается в улыбке Летум, – в моем кабинете будет удобно?

– Вполне.

Не спросил с кем именно, но приведет Дэлию. Будет деликатно молчать и оставит нас вдвоем без лишних просьб. Дело не в мужской солидарности. Пока капитан уверен, что я приезжаю ради женщины, он не ждет подвоха со стороны службы безопасности. А зря. Прикрою к дарлибовой бабушке это заведение, повод только придумаю. Задачу ставили вынуть из мудрецов как можно больше полезного, а психиатры увлеклись терапией. Лечат всех подряд. Даже тех, кого не нужно.

Из кабинета главного врача исчезла часть мебели. Испугался Летум, засуетился. Хорошо, но поздно, и пока не до этого. Я прошу отодвинуть столы для совещаний к стене и освободить центр кабинета. Пока санитары шоркают ножками мебели о паркет, капитан Дар приводит Дэлию.

– Ваше Превосходство, – холодно и отстраненно говорит мудрец, а меня дергает. Дэлия уже звала меня по имени, почему снова обращается официально? Понимаю, что вокруг слишком много посторонних, но все равно неприятно. Санитары исчезают бессловесными тенями, Летум закрывает за собой дверь и я делаю шаг к хрупкой и трепетной, как стебель травы, дариссе:

– Дэлия.

Она складывает руки за спиной и вытягивает спину. Уже не отступает назад, но и не подходит ближе.

– Наилий, я могу быть вам полезной?

Ах, вот почему. Думает, что я снова буду спрашивать о предателе, и только ради него приехал. Достаю из кармана планшет и ставлю на всю его громкость мелодию вальса. Редкая композиция, даже не с нашей планеты. Был в командировке на Эридане, играл один музыкант на арфе так, что я улететь оттуда никак не мог. Его самого забрать с собой нельзя, но музыку можно.

– Мы с вами открываем бал, и от вальса никуда не деться, – тихо говорю под звенящие горными ручьями ноты арфы, – я не самый лучший танцор, поэтому желательно отрепетировать.

Переливы звучат чаще и сочнее. Как поток, разбившийся о камни на отдельные струи. Каждая со своим голосом и характером, но все одинаково холодные. Дэлия будто не слышит. Стоит и не решается подойти ближе. Терпение тает, я боюсь сорваться. Камера в кабинете одна, собью выстрелом из бластера, дверь стулом подопру, не войдет никто. А кричать мудрец не будет, я поцелуем ей не позволю.

Нет, нельзя так! Тьер, что происходит? Я качаюсь из стороны в сторону и прижимаю безымянный палец к ладони, пережидая вспышку. Голову потерял от желания, давно со мной такого не было.

– Я танцую совсем плохо, – Дэлия вздыхает и идет ко мне. – извините, если буду наступать на ноги.

Мудрец смотрит куда-то на пятый карман комбинезона, но руку мне на плечо кладет уверенно. Обнимаю и прижимаю к себе, чувствуя, как вздрагивает от смущения. Совсем юная, чистая, невинная. Не нужна история болезни, я и так знаю, что никто из мужчин не прикасался прежде. Я первым буду. Сознание снова плывет, кровь по венам бежит, гоняя волны жара, как от глотка Шуи. Я забываюсь и ладонь со спины Дэлии кладу на бедра.

– Наилий, – шепчет мудрец, – вы неправильно руки держите. Для вальса нужно вот так.

Смелеет и поправляет меня, а я прячу улыбку и бормочу извинения. Музыка вокруг плещется волнами степного ковыля, дышит и поет. Делаю шаг, увлекая за собой легкую, как пушинка, Дэлию. Кружу по кабинету, скорее чувствуя, чем замечая стулья, столы. Светило выходит из-за туч, проливаясь светом через высокие окна. Воздух чистый и прозрачный, а я как в тумане. Не вижу ее, нельзя смотреть в вальсе на партнершу, только нести бережно по паркету под мелодию арфы. Круг за кругом, шаг за шагом. Не боится, теперь знаю. Доверчиво прижимается и подстраивается под мои широкие движения. Словно не первый бал предстоит, а сотый. Так долго вместе, что ни слов, ни взглядов не нужно. Вечность на двоих, в которой мне осталось так мало. Я буду пить ее маленькими глотками, пока еще хожу по планетам. Десятки миров, тысячи лиц, а смотреть хочется на одно единственное. Запись кончается, планшет шипит тишиной. Замираю, все так же держа в объятия Дэлию. Нужно отпустить. Сейчас.

– Спасибо, прекрасный танец, – тихо говорю ей и отступаю на шаг назад.

– Вы строги к себе, как к танцору, – улыбается мудрец, – но я рада этой репетиции.

Мелодия еще тянется внутри, а на руках тепло девичьего тела. Теперь я пропах медикаментами и отчаяньем. Что мне сделать, чтобы забрать ее навсегда? Никакой больничной формы, врачей, санитаров. В бездну инструкции, коллегию, историю болезни. Но реальность держит крепко. Танец с бумагами и разрешениями нужно исполнить до конца. Хотя я могу позволить себе несколько лишних па:

– Я привез вам платье, Дэлия, – протягиваю ей пакет с подарком, – и мастер-ключ. Он открывает все двери в центре. Завтра после ужина собирайтесь и выходите на территорию. Оттуда вас заберут на бал.

Мудрец принимает пакет и удивленно смотрит на пластиковую карту ключа. Думает, наверное, что наглым генералам можно все. Увы, нет. Иначе не было бы осеннего бала весной, истории с поиском предателя и репетиций. Женщину можно взять, но очень тяжело завоевать.

– Я приду, – кивает мудрец, – до встречи, Ваше Превосходство.

– До встречи.

Я дарю ей поцелуй вежливости и ухожу. Скорее в холод коридоров, чтобы тонкий аромат девичьего тела не мучал так сильно. Нелегко прийти в себя. На парковку я добираюсь, не помня дороги. Падаю на кожаный ложемент катера и опускаю крышу. Гарнитура пищит. Всегда не вовремя.

– Слушаю.

– Наилий? Я узнал, что ты просил, – Публий всегда начинает без лишних вступлений. – Психиатрический диагноз Мотылька можно оспорить. Тем более симптомов мало и они слабо выраженные. Нет их почти.

Не спешу радоваться, хотя очень хочется. Если диагноз снять, то все проблемы исчезнут, но военврач продолжает.

– Однако голос в голове она слышит на самом деле. Вступает с ним в диалог и считает помощником. Даже имя ему дала. Юрао.

Рубашка прилипает к телу под комбинезоном. Индикаторы в салоне катера сливаются в цветное месиво и закручиваются каруселью.

– Я бы хотел сказать, что она здорова, но не могу, – припечатывает Публий. – Понимаешь, нельзя быть немножко беременной. Шизофрения либо есть, либо нет. У Мотылька есть.

Я понимаю, что это значит. Приступы, рецидивы, обострения, ремиссии. Зависимость от препаратов, настроения, погодных условий. Бесконечная пытка для себя и окружающих, а итог всегда один – полное разрушение личности. Смерть с открытыми глазами.

– Мне жаль, Наилий.

Уже не слышу, смотрю на тонкие контуры карты города на стекле. Линии сплетаются и расходятся. Целое распадается на части. Я разваливаюсь на куски.

– Наилий, мне не нравится, как ты молчишь…

– Сорок циклов разницы, Публий, – отвечаю ему, чувствуя как меня прорывает, – когда я под выстрелы лез от одиночества, она еще даже не родилась. Представляешь? Плевал я на диагноз, катитесь все в бездну! Отбой!

Швыряю гарнитуру в стекло. От ранений не кричу, а сейчас не сдержаться. Долго, протяжно, выливая боль. Чтобы не осталось ничего кроме видения хрупкой девушки в белой больничной форме.

Глава 5 . Побег

Дэлия

С утра хожу в платке, пряча накрученные на бумагу волосы. Поэтесса настаивает, что чем дольше ждать, тем крепче кудри. Не спорю. Раздражают уже приготовления, но я терплю. Не хочется выглядеть на балу чучелом рядом с генералом. Я поняла, насколько все серьезно, когда увидела платье из бирюзового шелка и туфли на высоком каблуке. На них стоять невозможно, не то что танцевать. Три раза обувала и ходила по карцеру, чуть не подвернула ногу и всерьез испугалась, что хромая на бал не дойду, а ведь еще работать нужно.

«Я бы помог, но ты решила обойтись без меня», – дуется паразит.

«С тобой тяжелее будет, я сама. Хорошо?»

Главное ничего не забыть. Несколько сотен офицеров с именами, званиями и привязками. Несуществующие боги, на что я согласилась? Но отступать поздно. Не могу я подвести генерала.

– Мотылек, – скребется в дверь карцера Поэтесса.

Его отремонтировали и нас с соседкой расселили. Места, конечно, стало больше, но и скучнее в разы. Кому я теперь буду изливать душу?

– Рано собираться, – ворчу я, открывая Поэтессе дверь. – Децим еще бродит где-то здесь.

– Занят твой надзиратель, – лукаво улыбается мудрец. – Я натравила на него Конспиролога. Не за просто так, разумеется. Обменяла страшную тайну на три часа беседы со старшим санитаром.

– Знаешь, чем его взять.

Соседка продолжает, но уже не так уверенно:

– Про твой побег на бал пришлось рассказать.

Проклятье! А вот на это я не рассчитывала!

– Конспиролог поклялся молчать, – частит Поэтесса, забивая мои возмущенные вздохи и слова не давая вставить, – а хранить секреты он умеет лучше, чем их взламывать.

На такое слепое доверие я не знаю, что сказать. Наши на то и наши, чтобы держаться друг за друга, но паника все равно разгорается. Если санитары схватят меня с мастер-ключом у дверей служебного выхода, то не будет ни бала, ни генерала, ни поиска предателя. Себя накажу и Наилия подставлю.

– Не переживай, Мотылек, – гладит по плечу Поэтесса, – все будет хорошо. Сейчас нарядим, причешем, накрасим, и сбежишь к своему генералу.

Уходить придется в платке и припрятанном заранее халате. Хорошо, что платье не слишком длинное, можно спрятать. Главное, по коридору мимо камер проскочить. Соседка шуршит прямо над ухом, разматывая бумажки и поправляя кудри. Мелкими получились. Оттягиваю пружинку и придирчиво рассматриваю.

– Да ровная она, аккуратная будет прическа, – шепчет Поэтесса, – понравишься генералу.

Еще неделю назад фыркнула бы возмущенно, а сейчас молчу. Бесстыдно прижималась к Наилию во время репетиции, до сих пор помню тонкий аромат парфюма. Что-то цветочное и свежее одновременно. Никак не угадаю. Думала, вспоминала, а перед глазами только белый горный цветок. Эдельвейс из легенды. Но Наилий не похож на безрассудного юношу. Он никогда не прыгнет в пропасть, чтобы завоевать чье-то сердце. Зачем? Любая женщина и так упадет в объятия, стоит поманить. Он сам, как горный пик. Одинокий и скованный льдом. Меня даже к подножию не подпустят. Не его уровня, не его круга. К тому же со страшным и позорным диагнозом. Зря размечталась, дурочка. Наслушалась переливов арфы и вообразила невесть что. Показалось на миг, что не безразлична хозяину сектора.

Он кружил меня в вальсе так легко, и с ним не страшно было сбиваться с шага. Знала, что не отпустит и не даст упасть. Я обнимала генерала и слушала, как бьется сердце. Ровно и размеренно. Музыка увлекала все дальше, вместо кабинета главврача чудилась поляна на холме, где пахло травами и луговыми цветами. Птицы клевали росу, а я вынимала сухие травинки из волос Наилия. Он смотрел в небо, я смотрела на него и тихо рассказывала про маленький дом у реки, сад, апельсины в зеленой листве. Было так легко и спокойно, будто не мы танцевали вальс, а кто-то другой, чью судьбу я просила у Вселенной.

– Ну, вот и готово, – радостно говорит Поэтесса, выдергивая меня из фантазий. Кудри падают на лицо, и я прячу улыбку с привкусом горечи.

– Спасибо, дорогая.

– Не за что, – отвечает мудрец и целует меня в макушку, – а теперь одевайся.

В застежках и лямках платья еле-еле разбираемся вдвоем. До чего же замысловатая конструкция! Инженер шил платье, а не портной. Спина голая, а ткань на груди держится цепко.

Когда разворачиваем юбку, из складок ткани выпадает стыдливо припрятанное кружевное белье. Только низ, верха меня лишили. Я вспыхиваю от смущения и пресекаю все попытки Поэтессы пошутить над тем, кто его покупал. Точно не Наилий. поручил, наверное, какой-нибудь женщине. Она все предусмотрела. Над диадемой с крупными камнями мы с соседкой замираем с открытыми ртами, а потом находим в пакете пенал с косметикой.

– Феноменальная организация бала, – восхищенно шепчу я, – даже женщину генерала одели на высшем уровне.

– Так и должно быть, Мотылек, – приходит в себя Поэтесса, – офицеры собираются на праздник один раз в цикле. Могут себе позволить все самое лучшее.

Проглатываю замечание, что не праздновать туда иду, а предателя искать. Не хочется расстраивать взволнованную соседку. Больше меня грезила балом.

Прощаюсь с Поэтессой и, запахнув халат, выхожу в коридор. Голову не наклоняю, держусь, как можно свободнее, и не спешу. Охранники привыкли к праздно шатающимся фигурам, а вот на бегущего пациента обязательно обратят внимание. Наконец, слепая для камер зона. Я так быстро прикладываю мастер-ключ к считывателю замка, что не успеваю понервничать, сработает или нет. Лампочка загорается зеленым – доступ разрешен. Моя сказка начинается с торопливого спуска по ступеням служебной лестницы. С прохладного вечернего воздуха из открытой двери запасного выхода. С осторожных шагов по газону до темнеющих вдали зарослей кустов.

– Дарисса, – окликают меня оттуда. Ныряю в листву и по силуэту в сумерках угадываю военного, – меня зовут Гелиус. Поторопимся, забор далеко, а идти до него пешком.

Гелиус тянет за руку. В темноте я запинаюсь обо все, что можно. Какое счастье, что не надела туфли. Осталась бы без бальной обуви. Побег заканчивается у забора военного центра, и я с ужасом вспоминаю, что сетка под напряжением.

«Спокойно, – ворчит Юрао. – Это не твои проблемы».

Паразит прав. Гелиус – не единственный похититель. За забором ждет машина, а рядом еще трое военных. Все сосредоточенные и сердитые.

– Долго ходишь, – возмущается один из них, – мы торчим тут, как пятно на комбинезоне.

– Виноват, лейтенант Род, а что с забором?

Военный достает из-за спины обрезок арматуры, и вполголоса объясняет:

– Забор стандартный, без наворотов. Замыкание сделаю, автоматика вырубит напряжение. Подсаживаешь дариссу, мы ловим. Две минуты у тебя будет, не больше, потом напряжение снова подадут и вышлют наряд охраны. Не успеешь, привезем генералу поджаренный труп. Все ясно?

– Так точно.

Пока они разговаривают, я от шока кусаю согнутый палец. Знала, что у военных все лихо, но не думала, что настолько. Пугают ведь. Несуществующие боги, пусть это будет злая и глупая шутка! Но по тому, как рядовой примеривается к забору, как просчитывает, с какого места толкать меня вверх, уже ясно, что всерьез все. С другой стороны тоже готовятся. Двое приседают, а третий забирается им на спины.

– Вам нужно сделать так же, дарисса, – говорит Гелиус, – ждите команды и держитесь за меня.

Встает на одно колено спиной ко мне и подает руку. На акробатический номер я не подписывалась, но деваться некуда. По команде прут летит в забор и вспыхивает в сумерках ослепительными искрами. Когда шипение стихает, звучит еще одна команда, и Гелиус подбрасывает меня вверх прямо в руки к лейтенанту. Визжу от ужаса недостойным для мудреца образом. Кажется, что подол халата касается забора, но все благополучно. Меня ставят на землю, и я еще несколько ударов сердца не могу отпустить своего похитителя.

– Теперь ты, Гелиус, – строго говорит лейтенант, – лови второй прут и делай еще одно замыкание. Оно будет длиться вдвое дольше, успеешь спокойно перелезть.

Снова «есть» от рядового, а меня уже настойчиво приглашают сесть в машину. Даже посмотреть не дают, сработала ли автоматика еще раз. Все ли благополучно? Похититель жив? Я слышу шипение и треск, но водитель заводит мотор и перекрывает звук. Живой и невредимый Гелиус запрыгивает в машину почти на ходу.

Ох и наделал мой побег шума. Искать будут, скандала не избежать. А значит, утро после бала я встречу в настоящем карцере на первом этаже. Где стены обиты искусственной кожей с мягким наполнителем внутри. Сколько ни бейся головой – вреда себе не причинишь. Наверное, там меня и оставят в наказание, а других мудрецов со второго этажа я больше не увижу. Печально, конечно, но у сказок только в книгах счастливый финал.

Внедорожник везет нас в город, военные лениво переговариваются на непонятном жаргоне, а я украдкой разглядываю через окно вечернюю Равэнну. Столица пятого сектора, несколько миллионов жителей, высотки, царапающие шпилями небо. Столько шума, что я теряюсь. Музыка льется из открытых дверей баров и магазинов, трубят гудки автомобилей, и едва слышный поет ветер. Синоптики утром не обещали холод, но деревья тревожно качают ветвями, а прохожие кутаются в воротники пальто.

– На парковку заезжаем? – спрашивает водитель.

– Да, должны запустить, я договорился, – отвечает лейтенант.

Внедорожник спускается на подземную парковку под монументальным зданием генерального штаба. Часто вижу главное здание Равэнны в выпусках новостей и Наилия на трибуне, а раз в год генеральных штаб принимает осенний бал. Запоздало вспоминаю о видеосъемке. Проклятье! Камеры, репортеры, прямые включения. Грандиозное событие и я где-то в толпе с пустым от рабочего процесса взглядом. А если меня узнают тетки, родственницы, родная мать? Для них я – самоубийца. Давным-давно сожженная и оплаканная. Зачем обо мне вспоминать?

Нервно комкаю край халата и надеюсь, что статус военной тайны не пропустит меня в эфир. Но что тогда будут показывать вместо первого танца? Или на монтаже потом лицо спутнице генерала замажут?

«Не твои проблемы, – повторяет паразит. – Генерал втянул тебя в авантюру, так пусть его служба безопасности расхлебывает последствия».

«Они расхлебают», – морщусь я и от волнения едва дышу. Раздеваться нужно, снимать маскировку. Халат, платок и тапочки забирает Гелиус, прошептав, что так нужно. Я надеваю туфли и торопливо поправляю диадему в прическе. Сказка начинается. Простая девушка с рабочей окраины идет на бал.

Рядовые вежливо прощаются и остаются в машине, до лифта по парковке меня ведет лейтенант. Пахнет отработанным топливом, тускло горят лампы дежурного освещения и паразит вылезает с комментариями:

«Ну и дыра»

«Обычный служебный вход. Ты ожидал отделку золотом и лепнину у потолочных балок?»

Он сам не знает, чего ждал. Коридоры нижних уровней генштаба так сильно напоминают служебные глубины медицинского центра, что я себе чувствую почти дома. Наконец, расправляю печи и улыбаюсь. Впервые верю, что все получится.

Перед дверью с электронным замком лейтенант переводит дух, поправляет воротник рубашки и наглухо застегивает комбинезон. Идеальнее некуда, но он еще и волосы аккуратно приглаживает. Генерал ждет за дверью, сомнений нет. Замок тихо пикает, подмигивая зеленой лампочкой, и сквозь дверной проем льется яркий свет.

– Проходите, дарисса, – вежливо просит лейтенант.

Шагаю через порог и замираю. Небольшая комната напоминает рабочий кабинет. Стол, стулья, шкафы. Ощущение ломают вешалки с одеждой и огромное зеркало с подсветкой. На вращающемся стуле сидит Наилий в черных брюках от парадной формы и рубашке. Рядом, опираясь о стену, стоит капитан в парадном кителе. Погоны и эмблемы расшиты золотом, воротник и манжеты с изумрудными вставками. Разведчик.

– …местность сильно пересеченная, ни дронов, ни бойцов далеко не пошлешь, – говорит он и оборачивается.

Мгновение трое военных смотрят только на меня и в кои то веки не стыдно за то, как выгляжу. Поднимаю подбородок и улыбаюсь:

– Ваше Превосходство.

– …объект доставлен, – подхватывает лейтенант из-за спины, но генерал не обращает на него внимания.

Хмурая складка на переносице разглаживается. Наилий замирает, не застегнув манжеты рубашки и не обернувшись ко мне до конца. Только вечно ледяные глаза горят открытым пламенем.

– Свободен, лейтенант, – в полголоса командует капитан разведки.

За моей спиной слышен скрип ботинок и щелчок закрывшегося замка. Капитан, уже не таясь, следит за реакцией генерала.

– Тьер, – наконец выдыхает Наилий.

– Согласен, Ваше Превосходство, – широко улыбается разведчик, – ослепительная красота дариссы затмевает разум, и слов никак не подобрать.

Капитан идет ко мне и берет за руку, даря поцелуй вежливости:

– Позвольте представиться, Гней Ром.

– Дэлия.

Собственный голос будто издалека, а я уже в облаке привязок. Много на разведчике зеленых ниток, и почти все реализованные. Черные тоже есть, но не к Наилию. Фиолетовая «сюзерен – вассал» крепкая и без перевитий. Чист помыслами и в предательстве не замешан.

– Я свободен, Ваше Превосходство?

– Да, – отвечает генерал, – можешь идти в зал, я буду вовремя. Позже закончим.

Капитан прощается сначала с Наилием, а потом со мной кивком головы. Отвечаю тем же жестом и чувствую, как съезжает диадема.

– Ее можно снять, если мешает, – предлагает генерал.

– Там шпильки… я поправлю, – бормочу и путаюсь пальцами в кудрях.

Не замечаю, как Наилий оказывается рядом, но тону в аромате эдельвейса. Без формы он совсем другой. Мягче и ближе, как тогда на репетиции. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты, а мне хочется вынуть из петель остальные. Коснуться подбородка, шеи, скользнуть ладонью по груди. Неловко так, что глаз не поднять. Давно знаю о своем влечение к генералу, как к мужчине, и мучаюсь. Страсть ярка, скоротечна и приходит первой. Лишь потом в зеленый жгут вплетается розовая нить. Свою я заметила вчера, когда уходила из кабинета главного врача пьяная от музыки и мужских объятий. Влюбилась в первый раз в жизни. Не в образ на плакате, не в далекий идеал, а в живого и настоящего Наилия. Теперь намного тяжелее. Бал закончится, а я буду помнить каждый жест и каждое слово любимого мужчины даже через несколько циклов.

– Давай помогу, – он тянется к диадеме и ловко фиксирует украшение шпильками.

А потом опускает руки и задерживает их на моих плечах. Молчит, будто с духом собирается. Генерал волнуется?

– Дэлия, когда мы появимся в зале вместе, все будут уверены, что ты – моя любовница. Даже если я официально это опровергну – не поможет.

Поздно страдать по репутации, стоя в бальном платье рядом с Его Превосходством. Слухи будут тянуться шлейфом за моими воспоминаниями, но угаснут гораздо раньше.

– Так нужно для дела, – уверенно отвечаю генералу, – я не возражаю.

– А если забыть о предателе? – тихо спрашивает Наилий. – Если представить, что я пригласил тебя на бал и назвал своей, ты бы согласилась прийти?

Пол уходит из-под ног, комната шатается и уплывает туманом сквозь пальцы. Я словно в нигде, и мир мой нереален. Должна сказать нет, но я схожу с ума. На это раз всерьез, потому что падаю в бездну и не могу очнуться. Сквозь сон, который не должен сбыться, отвечаю:

– Да.

Глава 6. Осенний бал весной

Наилий

Воротник у парадного кителя жестче браслетов заключенного. Голову опустить невозможно, да мне и нельзя. Взгляд только вперед, спину прямо, подбородок выше. Иду сквозь полумрак коридоров, слушая стук каблуков притихшей Дэлии. Вдалеке играет музыка. Еще не такая торжественная и помпезная, но скоро все изменится. Минуты до открытия бала тают. Все офицеры в зале и ждут нас. Скоро на их и наши головы обрушатся киловатты света и децибелы звука. Ярмарка тщеславия в блеске наград и золоте погон. Высший командный состав пятой армии, а где-то среди них предатель и, скорее всего, не один. Я привык к паранойе, почти перестал обращать внимание, но мудрец рядом со мной кусает губы и нервно сжимает кулаки. Безумие, знаю, и уже стыдно за то, что втянул ее в это. Я беру Делию за руку и говорю, наклонившись ближе:

– Не бойся, я буду рядом.

Она поднимает на меня огромные голубые глаза и задумчиво кивает, а я считаю секунды по ударам сердца и слышу, как в зале произносят в микрофон мое имя:

– Наилий Орхитус Лар!

Помогайте, несуществующие боги. Еще один бал. Рядовые открывают тяжелые двери, и на нас волной цунами обрушиваются аплодисменты. Воздух вздрагивает от первых нот вальса, а потом волна стихает и откатывается назад в толпу. Меня они видят постоянно, а мудреца впервые. Дэлия плывет по залу, встречая удивленные взгляды. Подает мне руки, как на репетиции, и отворачивается с изящным наклоном головы. Ни испуга, ни скованности, а пламя в ней разгорается ярче с каждым новым поворотом и кругом.

Блики от хрустальных капель на люстрах переливаются рябью на зеркальном паркете, лица сливаются в бушующее море, а я думаю только о том, как удержать в руках и не отпустить. Украсть, спрятать и никому не отдать. Оркестр играет кульминацию на верхних нотах с сильной долей такта. Звучит каждая скрипка, труба и виолончель. Музыка прибоем разбивается о скалы и опадает вниз, постепенно затихая к последней ноте. Отпускаю Дэлию из объятий с сожалением, но держу за руку, поклоном завершая танец.

Без паузы и передышки звучит следующий вальс, в центр зала выходят пары, а я аккуратно увожу мудреца. Камер здесь – необходимый минимум, и операторы получили приказ снимать меня как можно меньше, а мою спутницу только со спины. Если понадобится, то в эфир пойдет картинка с прошлого бала. Тот же зал, лица в толпе и китель мой парадный – тот же самый. Нелегко держать у всех на виду военную тайну, Рэм коршуном летает в режиссерской будке, зорко следя, чтобы ни одна улыбка Дэлии не попала в прямую трансляцию. А записи мы, как обычно, изымем и смонтируем.

– Ваше Превосходство, – окликает меня Клавдий Тит.

Майор авиации со своей женщиной. Десятый цикл одна и та же. Скромная, но держится с большим достоинством.

– Майор Тит, – приветствую я офицера и касаюсь поцелуем вежливости руки его спутницы, – дарисса.

Она в перчатках, как большинство дам, но в наряд Дэлии они не входит. Мудрецу нужен физический контакт. Клавдий тоже касается поцелуем узкой ладошки и замирает, глядя в глаза моей женщины. Она улыбается, но смотрит даже не мимо, а куда-то вглубь себя. Работает. Проклятье, не думал, что со стороны будет так заметно.

– Вы разобрались с аварийной посадкой новых патрульных катеров? – оттягиваю на себя внимание вопросом, и пока майор докладывает, Дэлия возвращается в реальность.

Долгие разговоры о службе на балу под запретом, поэтому мы с Клавдием прощаемся быстро. Мимо проносят поднос с бокалами Шуи, и я отказываюсь. Без ягоды сегодня голова кругом.

– Успешно? – шепотом спрашиваю мудреца.

– Вполне. Майор Тит чист.

– Как ты это понимаешь?

Пользуюсь тем, что совсем рядом танцующие пары и поддерживаю Дэлию за талию, закрывая спиной от неловких ударов локтями.

– У предателя должна быть черная привязка на смерть к вам…

– К тебе, – поправляю я, и мудрец не возражает.

– …к тебе, а когда в заговоре не один, то еще и посторонняя фиолетовая нитка к организатору.

Музыка скрывает слова, но даже если к нам кто-то прислушивается, то все равно ничего не понимает. Умеют мудрецы выражаться так, что рядом с ними себя чувствуешь психом.

– Ваше Превосходство, – раздается за спиной голос Летума Дара, главного врача центра.

Оборачиваюсь, отвечая на приветствие и чувствую, как Дэлия нервничает, но сбежать не пытается и за меня не прячется. Оказалось, легче бал перенести, чем согласовать увольнительную для Мотылька на один вечер. Каких я только отговорок не прочел в официальных отказах. Пациент с диагнозом шизофрения, находящийся на лечении в стационаре, опасен для себя и окружающих. И Публий ничего не смог сделать. Пришлось организовывать похищение и теперь Летум сдерживает мучительные стоны, разглядывая свою пациентку. Сколько времени прошло с момента объявления тревоги? Пациент сбежал и тишина. Мне никто не доложил, значит, наверх сообщение не пустили. Бардак с дисциплиной на объекте ди два лямбда пять. Точно расформирую.

– Дарисса, – главврач целует руку Мотылька и широко улыбается.

– Капитан Дар, рада встрече.

Дэлия выдыхает и успокаивается. Взгляд не меняется. Верно, зачем ей смотреть того, кто и так постоянно рядом? Поспешно прощаюсь и увожу ее в сторону, замечая, как Летум вешает на ухо гарнитуру. Да, отбой тревоги.

Следующие встречи не такие нервные. Мудрец привыкает и тратит меньше времени. Уже не удивительно, что уверенно держится и даже иногда участвует в разговорах на отвлеченные темы. Но устает действительно быстро. Спасает все тот же бал и вальс. Чувствую себя предателем. Давно не интересно, найдет ли Дэлия что-нибудь, а мысли крутятся вокруг хрупкой девичьей фигурки. Лучшего момента не придумаешь, но бездна, как ее соблазнять? Касаюсь голой спины в вырезе платья и теряюсь. Пока здесь в толпе еще держусь, а что будет, когда останемся вдвоем? Демоны не так страшны, как лишающее рассудка желание. Тягучее, сладкое, как патока. Увязну, не смогу себя контролировать. Груб буду, а с ней так нельзя.

– Наилий, можно мне воды?

Голос робкий и в огромных голубых глазах искрами отражается свет. Забываю, что обнимаю на глазах у всех. Чистая до прозрачности горного ручья, и я рядом со всей своей изнанкой.

– Да, конечно. Пойдем к столу с напитками.

Мальчишкой себя чувствую, руки дрожат от волнения. Давно не пил Шуи для храбрости, стоит попробовать.

Дэлия

Тону в море цветного шифона, атласа, кружева, слабею от работы и боюсь забыть что-то из увиденного. Бал кружится вокруг, ослепляет огнями, я теряю ощущение времени и пространства. Кажется, что офицеры не закончатся никогда, а я иду по второму кругу. Паразит давно выдохся и молчит. Иссякли колкие замечания и едкие шутки. То ему наряд дариссы не по вкусу, то семейные отношения вызывают недоумение. Разборчивый какой. Возле стола с напитками все та же суета, с тревогой жду очередного разговора, почти слышу: «Ваше Превосходство», но Наилий берет два фужера, умудрившись остаться незамеченным. В одном вода, а в другом алый напиток из Шуи.

– Я не спросил, может быть, – генерал показывает фужер с Шуи.

– Нет, – качаю головой, – я сейчас, как стакан, переполненный образами, боюсь пошевелиться, чтобы не расплескать.

На самом деле я боюсь ночных кошмаров после глотка напитка из наркотической ягоды, но Его Превосходству о таких особенностях знать нельзя. Хватит диагноза.

Наилий хмурится, но уговаривать не спешит. Забираю фужер с водой и жадно выпиваю залпом, даря блаженство пересохшему горлу. От духоты спасает климат-система, а от усталости ничего.

– А пробовала когда-нибудь? – спрашивает Наилий и делает глоток напитка. Представляю, как сейчас перваяволна жара от Шуи течет по его венам, разливаясь приятным туманом в голове, и успокаивает расшатанные нервы. Завидую, ощущая фантомный привкус. Терпкий с легкой кислинкой.

– Да, конечно, – отвечаю, не подумав и сразу жалею, что проговорилась.

– Уже неплохо, – улыбается генерал, и я не могу понять почему.

Женщине не к лицу признаваться в подобном. Опьянение нас не красит. Я мудрец, мне плевать на некоторые условности, а генерал старого воспитания. Должен был возмутиться, покривиться или промолчать, но не радоваться.

– Вторую волну мне лучше переждать на открытом воздухе, – говорит Наилий, – здесь есть балкон, пойдешь со мной?

Голос звучит уверенно, мимика не меняется, а в глазах генерала нет тумана. Все то же холодное и сосредоточенное выражение. Хотела бы я так выглядеть после глотка Шуи. Но на счет второй волны он совершенно прав. Жарко будет в наглухо застегнутом парадном кителе.

– Пойдем, – беспечно отвечаю я и беру полководца под руку.

Так вжилась в роль, что иду сквозь толпу и не замечаю любопытных взглядов. Усердствуют в основном женщины, намеренно не уходя с дороги, чтобы задеть плечом и заглянуть мне в лицо. Чувствую аромат парфюма, цепляю шлейф эмоций от сдержанного интереса до острого возмущения. Ныряю в таких любопытных и вижу зеленые привязки к Наилию. Женская ревность опаснее бритвы, но мне все равно.

Наилий толкает рукой дверь, выпуская в зал воздух вечерней Равэнны с ароматом цветущей яблони. Я выхожу на балкон и замираю в нерешительности. Под украшенным звездами небом в мягком золотом свете из окон генерального штаба, забыв про смущение, целуются пары.

– Что-то не так? – невозмутимо спрашивает полководец.

Опускаю глаза и понимаю, что покраснела. Глупо и наивно. Не целоваться же он сюда позвал.

– Нет, все в порядке.

Минуты до второй волны проходят, Наилий облокачивается на каменные перила балкона и смотрит вперед на вырастающую в небо из-за деревьев городского парка Равэнну. Уставший и, как мне кажется, безразличный. Зябко на балконе, закутаться не во что и я обнимаю руками голые плечи. Парочки перешептываются, я краснею сильнее и мысленно подгоняю жар от Шуи. Быстрее, пожалуйста, и мы уйдем отсюда.

– Ты когда-нибудь прыгала со скалы?

Настороженно качаю головой, пытаясь угадать настроение генерала. Серьезен, собран, будто гнетет что-то.

– Когда внизу ровная гладь озера, черная, как бездна, – продолжает он, не заметив, что я промолчала, – остался последний шаг, а ты медлишь. Смотришь на озеро и представляешь его покрытым коркой льда. Рухнешь с головой и разобьешь вдребезги.

О предателе так сильно переживает? Неприятно, понимаю, и хочу помочь, но не увидела сегодня ничего похожего на заговор. Старалась изо всех сил и не смогла. Логике не поддается, я в собственные способности перестаю верить и стыдно так, что озноб пробирает.

– Может быть, я не всех посмотрела? – осторожно спрашиваю. Наилий оборачивается, и хмурая складка на переносице становится жестче. – Сколько еще офицеров?

– Мы закончили, – сухо отвечает он, – я поздоровался с каждым.

Кусаю губы и опускаю руки. Столько усилий и все впустую. Мудрец? В самом деле? Моль бесполезная. Наклоняю голову, и завитые локоны падают на лицо, пряча меня от внимательного взгляда генерала. Тону в отчаянье и презрении к себе, а он подходит ближе. Хочет что-то сказать, но закрывает глаза и тянется к воротнику кителя, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу. Догадываюсь про вторую волну и чувствую жар от его тела. Кажется, будто Наилий качается вперед. Бросаюсь ловить, не думая, как удержу. Порывисто обнимаю, а он слабеет и замирает, ища во мне опору. Ледяная гладь озера разбивается вдребезги, а под ней вместо черной бездны утонувшее светило, пульсирующее ударами сердца. Жар передается мне, обволакивает теплом, и я бесстыдно обнимаю еще крепче. Мысли уходят вместе с тревогой, дышу ароматом эдельвейса. Тонким, ускользающим, невероятным. Как счастливый финал красивой легенды, в который так хочется верить.

– Дэлия, – шепчет генерал мое имя, а я слышу, как изменился его голос. Вместо перезвона кристаллов льда легкий весенний ветер. Он касается моей щеки, ласково скользит дыханием, задерживаясь на губах. Поцелуй генерала терпкий на вкус, с легкой ноткой Шуи на кончике языка. Забываю о прохладном ночном воздухе, ледяных каменных перилах и обнимаю Наилия за шею, вздрагивая в его руках. Теперь я знаю, что есть что-то ярче звезд и выше этого неба.

Публий и Поэтесса

Глава 1. Сбывшееся пророчество

Поэтесса

Дозволено ли мне менять реальность? Вмешиваться предсказаниями в череду событий, ломать чьи-то судьбы и стряхивать жизни, как соринки с рукава? Замахнулась, правда? Мои стихи – мое личное безумие. Ни рифмы, ни слога, ни стиля, ни глубокой мысли, а только описание грядущего. Иногда настолько примитивное, что стыдно показывать. Краснею, видя, как лечащий врач вчитывается в строки. От напряженной работы мысли на его гладком лбу собираются складками морщины. Я считаю их. Ровно три. Забавно, Мотылек сделала бы точно так же, а потом долго рассуждала, почему их три, а не две иди четыре. У каждого цзы’дарийца не зависимо от пола и возраста. Не важно, что одинаково, интересно, почему именно три?

– Значит, на центр нападут, – хмыкает Луций Квинт, – когда?

– Не знаю, там не указано.

Глупый вопрос и слышу я его не в первый раз. Предсказания составлены так, что сбывается ровно то, что в них написано. А время, место и другие подробности могут меняться. Вселенная, приоткрывая тайны, всегда оставляет для себя лазейку.

– Вооруженное нападение на Дарии невозможно, – вздыхает психиатр, – ты ведь понимаешь, верно? Мы дома, здесь нет войн и конфликтов, наши солдаты не воюют друг с другом. Кто будет в них стрелять? Целых десять погибших, немыслимо! Ладно бы падение метеорита, землетрясение, хотя откуда ему взяться на равнине, но атака? Нет.

Будет атака, я уверена. Стих, не просто стих, а предсказание. Когда информация идет из-за потенциального барьера, превращаясь в рифмованные строчки, у меня всегда немеют пальцы ног, будто я ходила в легких тапочках по морозу. Странный симптом и очень глупо звучит в качестве оправдания. «Ты уверена, что десять цзы’дарийцев умрут?» Да, конечно, у меня пальцы ног онемели.

– Поэтесса, – ласково говорит Луций, – возвращайся в общую комнату, а я схожу к капитану Дару и покажу ему предсказание, хорошо?

– Хорошо.

А что мне остается делать? Не доказывать же с фанатичным блеском в глазах, что охрану нужно усилить прямо сейчас, и ждать нападения в любой момент. Вся боль предсказаний в том, что они сбываются. Всегда. Как бы громко я не кричала и не пыталась их предотвратить.

Выхожу из ординаторской и плотно притворяю за собой дверь. Никуда Луций не пошел, конечно же. Убрал листок в стол и занялся другими делами. Знаю, что желает добра и не хочет выставлять меня идиоткой. Потому и прячет такие невозможные предсказания. Горько и солоно.

Иду по коридору закрытого военного центра и ловлю взглядом каждого проходящего мимо. Встревоженный санитар, пасмурный врач, кто из них? Чью жизнь я посчитала среди тех десяти? Не отгадаю никогда и уже не предскажу. Не умею задавать вопросы о будущем, только слушать и записывать, то, что мне сообщают. Как телефон, настроенный на мир за потенциальным барьером. Кто диктует мне предсказания? С какой целью? Марионеткой себя чувствую в ловких руках высших сил. Слишком часто записав предсказание, думаю, а что было бы если… не расскажу, не покажу, порву лист и забуду? Тогда вмешательство станет минимальным, и? Ничего. Все равно сбудется.

В общей комнате только Маятник с Конспирологом. Выпуск новостей давно закончен, телевизионная панель выключена, а мудрецы вяло переговариваются, перебирая варианты конца света. Замучили меня спрашивать, не предсказалось ли что-нибудь эдакое? Нет. Обещала предупредить. Всем обещала рассказать. Каждый хочет знать, что его ждет и когда. А потом, услышав, кусают губы и чуть не плачут. Надоело!

– А где Создатель? – спрашиваю, усаживаясь за стол.

– Не вернулся еще, – отвечает Конспиролог, на всякий случай, оглядывая комнату. Странно. С Мотыльком остался? Довело ее до слез мое дурное предсказание, не иначе. Жив генерал, но как объяснить это насмерть перепуганной влюбленной? Виновата я опять и не знаю, как оправдываться. Кто меня заставлял показывать стих? Зачем? Но сходить к ней надо, доведет себя до карцера.

Над выключателями гаснут красные индикаторы, и раздается пронзительный писк источника бесперебойного питания.

– Опять электричество отключили? – крутит головой Конспиролог.

– Да, это заговор, чтобы ты пропустил следующий выпуск новостей, – едко отвечает Маятник.

– Катись в бездну, – отзывается увечный мудрец, но вяло и без злобы.

Поднимается на ноги, прислушиваясь к тишине. Закрываю глаза и стараюсь не слышать выстрелов бластера из пророчества, не считать в уме падающие тела с прожженными в них дырами, не чувствовать запаха обугленной плоти. И тогда, может быть, война не придет в мой дом.

– Что это? – спрашивает Маятник, услышав первый оглушительный хлопок.

– Огнестрел, – чеканит Конспиролог и делает шаг в сторону от закрытой двери.

Сбылось. Слишком быстро на этот раз. Сдаюсь, покоряюсь и в уме отсчитываю «один». Не успела подумать, есть ли в списке я? Обреченно смотрю на мужчин. Бывшие военные должны знать, что делать, но они только переглядываются и молчат. Раздаются еще два выстрела. Три. В коридоре топот ног и отрывистые команды.

– Так и будем сидеть? – спрашиваю я.

– Хочешь под пули броситься?

Конспиролог растерян и зол. Что мы можем без оружия?

– Спрятаться хочу.

– Где? И так спрятаны дальше некуда.

Четыре, пять, шесть. Крики все громче и ближе.

– Поздно уже, – тихо говорит Маятник. – За нами пришли, разве не понятно?

– Ликвидация? – мрачно спрашивает Конспиролог. – Но почему стреляют? Зачем? Вкололи бы яд и все. Спокойно, организовано, без лишней суеты.

Маятник молчит. Мы давно покорны судьбе и столько раз рассуждали о смерти, что ждем ее в гости, как старую знакомую. Наша не-жизнь все равно когда-нибудь оборвется. Почему не сейчас?

Семь, восемь. Каждый ли выстрел попадает в цель? Может быть, зря считаю? Снова тихо, да так, что дышать страшно. Будто унесло комнату в открытый космос, и за стенами ничего нет. А воздуха один глоток. Плотно сжимаю губы, чтобы не потерять его. Уже в легких больно, а я упрямо сижу и не двигаюсь.

Дверь распахивается от пинка, вздрагиваю, судорожно вдыхая, но на пороге Децим.

– По палатам все, – грозно приказывает старший санитар. – Поэтесса, за мной.

Без освещения по коридору можно идти только держась за стену. Узкий луч от фонарика старшего санитара мечется в панике, но на пути чисто. Жду, что каждая тень обернется мертвым телом и рада, что никого нет. Кажется, что пахнет гарью, но у меня бывают обонятельные галлюцинации. Мотылек зовет их фантомными запахами и пытается объяснить, что это нормально и полезно. Жаль ее. Вроде бы лучше других приняла свое безумие, но, на самом деле, как никто мечтает быть нормальной.

– Лейтенант Вар, – тихо зову Децима, – а где Мотылек с Создателем?

– Выясняем, – зло шипит старший санитар и отмахивается от меня.

Уговариваю себя, что «выясняем» лучше, чем «убиты», но помогает плохо. От страха озноб и слабость в ногах. Каждый шаг, как подвиг, или ступенька к нему. Впотьмах лейтенант нащупывает ручку двери и тянет на себя. Свет из кабинета главного врача черно-белым снимком высвечивает профиль Децима. Глубокие тени под глазами, заостренный нос, кожа белая и грубая, как смятая бумага. Пятно черной туши, размазанное кистью.

– Капитан Дар, разрешите?

Внутри целый консилиум. Три психиатра чинно сидят на стульях, за столом нервно водит пальцем по планшету главный врач, а рядом с ним встает старший санитар.

– Поэтесса, проходи, – доброжелательно улыбается мой лечащий врач, – садись, рассказывай.

Теперь просит рассказать, а полчаса назад слушать не хотел, но я привыкла. Сбывшиеся предсказания должны терять ценность, но вместо этого только их и берут в расчет.

– Мне нечего добавить к тому, что зарифмовано.

Мой голос, будто не мой вовсе, а диктора из телевизионной панели. Холодный и строгий. Главный врач поджимает губы и сутулится, остальные смотрят в упор, не моргая. Впервые вижу нервных психиатров, того и гляди сорвутся. Вот бы кого-нибудь посадили в карцер хотя бы на день за банальную истерику. Но что можно здоровым, нам категорически запрещено, поэтому я разжимаю кулаки и переношу вес на другую ногу. Так поза выглядит расслабленной.

– Капитан Дар, тогда я прочитаю предсказание, – заявляет Луций и цитирует меня с листа:

В спину нож больней от друга, от соседа за границей

Сталь дождем и выстрел громом

Десять жизней оборвутся, улетят бескрылой птицей

Черных, белых рядом с домом

Луций замолкает, а я не дышу. Короткое предсказание и слишком размытое. Я истолковала, как смогла, но что произошло на самом деле? Не скажут, пока сама не повторю. Проверка такая.

– Мой дом здесь, – начинаю с конца, – поэтому я указала на центр. Выстрелы слышала с мудрецами в общей комнате. Сколько жертв? Ровно десять, так ведь? Среди погибших есть те, кто носит черный военный комбинезон и белую больничную форму?

– Один носил белую, – перебивает главврач, – санитар погиб. Застрелен. Кто напал, ты можешь сказать?

Выдыхаю, услышав про санитара. Стыдно, некрасиво, но я так боялась, что речь о мудрецах. На втором этаже нас пятеро, могли погибнуть все.

– Не могу. Друзья, соседи. Пророчества должны касаться меня хотя бы косвенно, поэтому я и решила, что речь о цзы’дарийцах. Никаких других планет. Здесь. Дома.

Шепот психиатров прибоем разбивается о мое молчание. Обсуждают, прикидывают, строят гипотезы. Столько слов и сплошь медицинские термины. Я понимаю, наслушалась за то время, что здесь. Догадываюсь, что мое пророчество – единственная зацепка, иначе я бы сидела в палате, как другие. Слишком велика честь озвучивать свой бред во всеуслышание.

У Летума Дара пищит планшет, а потом гарнитура:

– Слушаю, да. Кто? Пропусти. Не осматривай его, так пусть идет. Стоп. Тулий, проводи его до моего кабинета, мы все здесь.

Тихо становится, как после гневного окрика. Теперь все ждут пояснений от главного врача, а он читает планшет. Луций не выдерживает первым:

– Генерал приехал?

– Нет, – дергается Летум, – капитан Назо.

Психиатры хмыкают, кивают и ерзают на стульях, а я не понимаю, кто это? Никогда не слышала прежде, даже в случайно подслушанных разговорах персонала центра. Но раз все его знают и не переспрашивают, значит, крупная фигура. У медиков почти нет майоров. Капитан – уже очень много. Отхожу к стене и стараюсь стать незаметной. Забыли меня отпустить и вопросов больше не задают. Специально оставили, чтобы второй раз не звать, а донести информацию этому Назо из первоисточника?

Ходит он быстро, особенно, если вспомнить, что электричества до сих пор нет. Дверь открывает резко и без предупреждения. Высок, зол и внушителен. Комбинезон черный, военный, значит, не медик.

– Капитан Назо, – приветствуют его собравшиеся, и я тоже делаю шаг от стены. Напрасно. Мажет по мне взглядом с безразличием зеваки в зверинце. Правильно, кто я такая? Женщина, да еще и пациентка психиатра. Но все равно очень и очень обидно. Будто походя букашку раздавил и не заметил.

– Капитан Дар, – гость кивком головы приветствует старшего по званию среди присутствующих.

Голос звенящий, напитанный раздражением. Еще бы, такое происшествие. Дернули его, важного и занятого, от других срочных дел, сюда заставили ехать, да через посты охраны проходить.

Чувствую, как закипаю и отвлекаюсь на иронию. Весь страх яростью выходит. Словно только и ждал появления сердитого капитана со странной фамилией Назо. Придумают же.

– Раненым оказывают первую помощь, – скороговоркой докладывает главврач. Точно очень важный гость, – убитых идентифицировали, отправили запрос…

– Знаю, – обрывает Назо, – подтвердил уже. Жди спецбригаду, я здесь по другому поводу. Приказ генерала видел?

На холеном лице Летума расцветает недоумение, увеличивая глаза и оттягивая нижнюю челюсть. Насладиться бы зрелищем, но мешает спазм в животе. Капитан Назо оборачивается ко мне и склоняет голову на бок. В серых глазах нет ничего, кроме отражения напряженного мыслительного процесса. А мне кажется, что насквозь видит. И холодно от него, как от дождливого дня.

– Нет, пока, – неуверенно тянет Летум.

– Я подожду.

Гость уверенно садится на стул и кладет ногу на ногу. Психиатры переглядываются с главным врачом, но тот пожимает плечами. И мне непонятно, чего он ждать собрался? Да еще и молча. Заговорить при нем никто не решается, про меня забывают окончательно, а Летум демонстративно утыкается в планшет. Срастаюсь со стеной. Впечатываюсь лопатками и задеваю пятками плинтус. Одежда у меня под цвет штукатурки, еще бы кудри прикрыть платком и точно никто не разглядит. Тянет развернуться и тихо уйти, но такой наглости мне не простят. Приходится стоять и, вместо переживаний о состоявшейся бойне, забивать голову образом капитана Назо. На военном комбинезоне ничего примечательного, разве что эмблема на плече. Все-таки медицинская служба, надо же. Одно из высоких должностных лиц, которые из кабинета выбираются только по особым случаям или чтобы доехать на служебной машине домой. Прическа тоже слишком свободная. Крупные волны оттенка светила в зените, а должен быть подстрижен коротко. Редко офицеры позволяют себе подобные вольности. Обычно стригутся молча, не зацикливаясь на внешнем виде, но у капитана Назо привилегия или протест.

Планшет Летума дважды издает протяжный вопль, и все мужчины вздрагивают. Главврач изучает сообщение под ритмичный стук ботинка Луция об пол. Мне бы тоже куда-нибудь деть руки и не скрипеть зубами.

– Пришел приказ о распределении мудрецов-двоек, – медленно выговаривает Летум.

– Да, он, – кивает Назо, – я один из сопровождающих, мне нужна Поэтесса.

Бездну ему на блюде под огненным соусом, а не Поэтессу! Бессмысленно шарю рукой по стене и не свожу глаз с Летума. Спросить должна:

– Какое распределение?

Слова вырываются жалобным писком, Луций ерзает на стуле и делает мне знаки, чтобы успокоилась. Как бы ни так!

– Для твоей безопасности, – уверенно заявляет главный врач, – это временно, не беспокойся. Как только все уляжется, ты вернешься к нам, а пока поедешь с капитаном Назо.

– А как же остальные?

Сопротивляюсь. Не хочу никуда ехать! Я привыкла к центру, к мудрецам…

– Их тоже распределят, – вставляет реплику Назо, – дарисса, нужно спешить. Собирайте личные вещи.

– Мне нечего собирать.

– Тогда на выход, – жестко говорит капитан.

Бездна, снова психбольница. Не хочу! Не будет там доброго и внимательного Луция, который три рапорта сочинил, чтобы снять меня с медикаментов. Чужим психиатрам плевать на предсказания. В овощ превратят, к койке прикрутят, и время для меня снова остановится. Кончится сказка вместе с иллюзией свободы. Пора обратно в реальность. Разворачиваюсь и выхожу в темный коридор. После дневного света глаза привыкают долго. Слышу шаги за спиной и чувствую, как Назо берет за локоть. Неожиданно мягко и деликатно тянет за собой. В темноте он видит, что ли?

– Капитан Назо, куда мы идем?

– Военная тайна. Терпение, дарисса, скоро узнаете.

Глава 2. Приказ генерала

Публий

Ин дэв ма тоссант, это же надо так меня подставить. Наилия с его безумными идеями самого бы в карцере держать периодически. Что я теперь буду делать с Поэтессой? Психиатрию еще в академии изучал, и справочник последний раз открывал десяток циклов назад. Скажу что-нибудь не то или сделаю, и станет хуже. Вижу, что сдержанная и адекватная, но как будет завтра или через день?

Тела убитых охранников из коридора и от главного выхода убрать не успели. Воздух пропитывается запахом крови, и я, как зверь, раздуваю ноздри. Перестрелка на родной планете в сознании не укладывается. Много чего было, на учениях ранения получали, но чтобы вот так целенаправленно расстреливать – это перебор.

– Не смотрите, дарисса, – предупреждаю Поэтессу, аккуратно обходя тела в черных комбинезонах и стараясь не наступать в лужи крови. Жду от женщины паники, обморока, визга, но она только поджимает пухлые губы и отводит глаза. Не бледнеет, не зеленеет и не давится рвотными позывами. Странно. Все, кто впервые видит мертвое тело, реагируют одинаково. Нужно будет заглянуть в ее личные данные. Откуда такая стойкость?

Охрану на контрольно-пропускном пункте перебили, шлагбаум снесли, всю дорогу от ворот до крыльца никто меня не останавливал и не спрашивал, кто такой и зачем пожаловал. Объект ди два лябда пять будто вымер. Десять погибших – серьезные потери.

Веду Поэтессу к припаркованному автомобилю, смотрю на тонкую фигуру в белой больничной форме и думаю, как повезу через всю Равэнну до медцентра в таком виде. Первый же патруль остановит, и красный цвет служебной машины не спасет. Пока документы проверять будут, пока запросы сделают, подтверждение получат, столько времени пройдет. А потом будет второй патруль.

– Поэтесса, куртку мою возьмите.

Она оборачивается и молча смотрит, как я открываю багажник и достаю запасную куртку без знаков различия. Не по плечу ей будет, утонет в ней, как в скафандре. Но это лучше, чем белая форма пациента.

– Спасибо, капитан Назо.

– Не за что, – сквозь зубы отвечаю я, – меня Публий зовут, и привыкайте сразу к общению на «ты».

Она запахивает на груди куртку и смотрит с подозрением. Даже делает шаг назад и спрашивает:

– Зачем?

– Я катастрофически неучтив с женщинами, – признаюсь ей и усаживаюсь за руль, – а от обращения «дарисса» меня тошнит.

Она выдыхает, расслабляется и обходит машину. Дергает за ручку двери, пока я не вспоминаю о блокировке. «Заметно», – едва слышно говорит Поэтесса сквозь зубы и усаживается рядом. Всю дорогу молчит, и уже за это я ей благодарен. Подъезжая к зданию медцентра, отметаю идею спрятать ее в стационаре. Появление там женщины, даже в закрытом инфекционном боксе, не останется незамеченным. Как бы я не доверял своим бойцам, но в катер генерала кто-то выпустил ракету. Пока предателя не найдут, прятать то, за чем охотились напавшие на ди два лямбда пять, следует очень тщательно. На парковке Поэтессу тоже не оставишь. Проклятье, придется вести к себе в кабинет. Выходим из машины, и женщина замирает, запрокинув голову. Смотрит на крышу главного медицинского центра, а, точнее, на шпиль, иглой протыкающий облака.

– Мы не на экскурсии, – беру ее за локоть и тащу к дверям.

– А я не под конвоем, отпустите, – шипит она, вырывая руку.

Разжимаю пальцы и натыкаюсь на сердитый взгляд. Глаза зеленые, а лицо настолько густо обсыпано веснушками, что наводит на мысли о кожном заболевании.

– Тогда идите в холл прямо до лифта и не крутите головой по сторонам.

– Это запрещено Инструкцией? – женщина строптиво вздергивает нос.

Вздумалось ей спорить, а мне некогда объяснять, что ее форма в медцентре вызовет еще больше вопросов. Довести бы до кабинета и ни с кем не столкнуться, хотя напрасно я так смело мечтаю.

– Сейчас это запрещено мною, – отрезаю я. – Вперед.

– Есть, капитан Назо, – отвечает она и поворачивается спиной.

В лифте нажимаю кнопку шестнадцатого этажа и прикладываю ладонь к сканеру отпечатков пальцев. Ограничен доступ. Только для персонала. А я тащу туда постороннюю женщину.

– Здесь меня жди, – говорю, оставляя в своем кабинете.

Поэтесса вместо того, чтобы спокойно сесть в кресло, подходит к панорамному окну. Разглядывает город так внимательно, словно эскиз собралась рисовать. Плевать, пусть делает, что хочет.

– Не трогай здесь ничего, – предупреждаю я и закрываю дверь.

Ставлю блокировку на замок, чтобы никто кроме меня не вошел. Надеюсь, Поэтесса не разгромит мне кабинет за это время и не выбросится из окна. Стекло обычное, не бронированное. Зря, ох зря, я притащил психически нездорового пациента на шестнадцатый этаж. Несуществующие боги, что я буду с ней делать? А вот сейчас и спрошу идейного вдохновителя, если он очнулся.

Холодно сегодня в капсульной, климат-система барахлит. Как бы не застудить Его Превосходство до воспаления легких. Толкаю дверь и ругаюсь с порога:

– Тьер, Наилий! Как ты из капсулы выбрался?

Закрывал ведь створки, а голый генерал вылез из саркофага и уселся на пол. Может быть, и не самый худший пациент во Вселенной, но уж точно самый упрямый.

– Голова болит, – слабо отвечает Наилий.

Достаю из шкафа одеяло и стелю на пол:

– Ложись. Я сейчас добавлю анальгетика.

– Мне лететь нужно, – говорит еще тише.

Силы даже у него не бесконечны.

– Никаких полетов. Три дня стационара. Минимум.

Заставляю генерала лечь и сворачиваю одеяло под шеей, чтобы было удобнее.

– Марк катер за мной отправил, – шепчет генерал, пока я заряжаю пистолет и беру салфетку с антисептиком, – пилот уже на аэродроме должен быть, а я здесь. Куда комбинезон мой спрятал?

– В бездну, Наилий! – срываюсь голосом, но укол ставлю спокойно. – Пока я данные с капсулы не посмотрю, ты не куда не полетишь.

– Так смотри быстрее, – выцеживает генерал.

Порывается встать, но кладет голову обратно на одеяло. Скакать ему по комнате с сотрясением вздумалось, кхантор бэй! Пока анальгетик растекается по венам, прогоняя боль из ушибленной головы Наилия, я снимаю диагностические данные с капсулы. Сотрясение часто маскирует более серьезные травмы, но сейчас ничего нет.

– Все показатели в норме, – рассказываю ему, – покой, продолжительный сон и все пройдет.

– Одежду верни.

Молчу, чтобы снова не сорваться. Если Наилий что-то решил – не свернешь. Не дойдет сам, так доползет. Снимаю со шкафа контейнер с формой, личными вещами, оружием и отдаю ему.

– Таблеток я тебе насыпал. В пятом кармане, как обычно. Схему приема на планшет отправил. Дай хоть гематому обработаю еще раз.

– Обойдусь, – ворчит генерал и со второй попытки садится на полу.

Шатает Его Превосходство, но он терпит. Дурость родом из горных интернатов изрядно действует на нервы. Клещами иной раз приходится тянуть, что болит и где? Сам не спешит рассказывать.

– Забрал Поэтессу? – спрашивает он, надевая рубашку.

Теперь меня дергает всерьез. Такой вопрос равносилен тому, чтобы ткнуть пальцем в свежую рану.

– Где я ее должен прятать? – взвиваюсь, не замечая, что генерал морщится от моего громкого голоса.

Встает на ноги и застегивает молнию комбинезона до горла. Качается, хватаясь за стеклянный борт медкапсулы, но отвечает твердо:

– У себя.

Раздражение выливается в скачок артериального давления. Жарко становится, и лицо вспыхивает. Не обязательно смотреть в зеркало и так знаю, что красный сейчас, как собственный автомобиль, и несет меня с бешеной скоростью мимо запрещающих знаков:

– Мой дом не гостиница для психов!

Наилий берет из контейнера посох и не доносит до крепления на ремне. Так и стоит с ним, положив большой палец на кнопку активации боевого положения. Снова качается, наклонив голову и свирепо уставившись на меня:

– С каких пор тебя пугают диагнозы? – выцеживает он. – Поживешь с мудрецом несколько дней, ничего страшного с тобой не случится.

Наилий заканчивает тихо, борясь со слабостью, и мой запал проходит. Сажусь на стул рядом с капсулой и тру большим пальцем висок. Столько раз обсуждали и опять говорить? Не хочу, надоело, но попытаться объяснить нужно.

– Да пойми ты, Наилий, ни одна женщина меня не выдержит. Я или на дежурстве или сплю после дежурства уставший и предельно злой. А женщины внимания хотят. Разговоров, прогулок…

– Вот и не дежурь так часто, – спокойно отвечает генерал. – Тебе помощников прислать? Так я позвоню Марку, организуем обмен опытом.

– Нет, – качаю головой, – сам разберусь.

Камень на шею вешаю, знаю. Страшно даже не пустить к себе, а отпустить потом, когда предателя найдут, и мудрецы вернутся в центр.

– Хватит уже одному, – мягко говорит Наилий. Когда успел подойти так близко, что руку на плечо положил? – Столько циклов прошло, а ты до сих пор от каждой шарахаешься.

Воспоминание режет на живую по натянутым нервам, снова взвиваюсь:

– А ты мою личную жизнь решил устроить? Вот истинная причина, да?

– Нет, – холодно возражает генерал, – мне нужно спрятать мудреца. Если ты не забыл, на твоего командира совершено покушение. Где-то среди моих офицеров предатель и, возможно, не один. Так уж вышло, что без вопросов и подозрений я верю очень не многим цзы’дарийцам. Поможешь мне?

Что еще я могу ответить? Не раздумывая и не ставя условий, забывая свои вопросы и проблемы:

– Да.

– Спасибо, Публий.

Наилий кивает на прощание и уходит из капсульной. Уже твердой походкой с прямой спиной и высоко поднятой головой. Генерал не имеет права болеть. Понимаю, не спорю, но лечить его как-то нужно. Открываю планшет и ставлю напоминание позвонить ему и проконтролировать прием таблеток. Медкапсулу возвращаю в спящий режим, инъекционный пистолет и одеяло на место. Смотрю на часы и срываюсь на выход. Поэтесса, должно быть, уже извелась ожиданием. Привез и бросил, ничего не объяснив. Действительно, категорически неучтив с женщинами.

Глава 3. Под крышей медицинского центра

Поэтесса

Аскетичный у Публия Назо кабинет. Лишенный излишеств настолько, насколько вообще возможно при высокой должности. У Летума Дара кабинет в три раза больше, а здесь полупустая комната с окном от пола до потолка, мебель квадратная, простая и, как мне думается, недорогая. Единственное кресло не обито тончайшей кожей красного оттенка, пол не застелен шкурами диких животных, а стены не увешаны многочисленными наградами и письменными эквивалентами признания заслуг. Будто не капитан вовсе, а санитар обычный.

Осторожно сажусь на край стула для посетителей и расслабляюсь, закрыв глаза. Мудрецов-двоек сейчас всех надежно спрячут. Волнительно за каждого, но особенно за Мотылька с Создателем. Первую генерал закроет так, что никто не найдет, а второй сам в какую-нибудь историю влезет. Слишком долго сидел взаперти и копил злобу на весь мир. Должно это во что-то вылиться. Не верю я аскетам. Они только внешне сдержанны и строги, а внутрь заглядывать страшно. И не важно, что сверху вместо оболочки: белая больничная форма или черный военный комбинезон.

Какие демоны терзают капитана Назо? Не учтив он с женщинами, от обращения дарисса его тошнит. Кто же его так сильно обидел, что теперь каждая в чем-то да виновата? Портрет обидчицы легко можно составить из маленьких деталей, раздражающих в других женщинах сильнее всего. Мне запретил головой вертеть – первая черта. Любопытна была злодейка и по-детски восторженна. Циклов двадцать, не больше. Тянет всех мужчин после пятидесятого цикла на молоденьких, чистых и не испорченных. А в том, что капитану больше сорока, я не сомневаюсь. Всегда чувствую возраст по тому, как держится и разговаривает. Не мальчишка с гонором, знает себе цену.

Ну вот, разложила уже, препарировала, нафантазировала, а заодно определениями наградила. Плохо, стыдно, нужно прекращать.

Долго сижу, уже спина затекает, в голове туман вместо мыслей и противно тянет затылок. Шепчу про себя, уговариваю, чтобы потерпело: «Только не сейчас, не здесь, капитан скоро вернется, а я окаменевшая с пустым взглядом и приоткрытым ртом». Но когда с моим мнением считались? Предсказание накатывает волной прибоя, принося с собой удары боли. Они вонзаются длинными спицами в затылок, и волна уходит, оставляя онемевшие пальцы. Тошнит сильно, в глазах мельтешат обрывки картинок, будто ворох журнальных вырезок. От оглушительного шелеста хочется выть. Слепну и глохну, растворяясь в хаосе. Ищу там себя и собираю по частям. Прижимаю к груди полные руки слов и вскакиваю скорее записать, пока не потерялись.

Беспорядочно шарю по сидению, а в пальцы никак не попадают листы. С трудом понимаю, что не в палате, где все рядом, в чужом кабинете нужно искать. Затылок взрывается болью. Если не выплесну предсказание в стих, доконает до обморока. Сквозь красные и черные пятна в глазах нащупываю ящик стола. Нет. И во втором нет. Третий и наконец-то бумага. Где карандаш? Быстрее, быстрее!

Он – художник, чертит ласку на холсте нагого тела,

Пальцы-кисти окуная в капли пота как в палитру.

Стоны плачем под мужчиной, этого ведь ты хотела?

Так не прячь лицо в подушку, вспоминая ночь под утро.

Карандаш продавливает последние буквы, а я комкаю лист. Уши краснеют, обожжешься. Какой еще художник? Как я его встречу, сидя взаперти? Вселенная придумала новую шутку и дразнит несбыточным. Всему свое время, знаю, но проще поверить в атаку на центр, чем в это. Вранье, что санитары засматриваются на пациенток. Не нужны мы психи, когда вокруг полно нормальных. А психиатры и за женщин не считают. Набор рефлексов, реакций и сбитых поведенческих шаблонов. Чем глубже заглядывают, тем дальше хотят быть, и дело не в профессионализме. Кто тогда? Еще и художник. Бред.

Замок пищит, запуская в кабинет капитана Назо.

– Пойдем, провожу тебя, – начинает говорить он и останавливается в двух шагах от порога.

Теперь, очнувшись, я тоже вижу вывернутые ящики стола, ворох бумажных листов, разбросанные скрепки и мятый ком у себя в руках. Просил ничего не трогать, помню.

– Я… у меня, – заикаюсь, не зная, как оправдаться.

– Что там? – строго спрашивает капитан и тянется к мятому предсказанию. – Отдай.

– Нет!

Кричу слишком громко, и он инстинктивно отдергивает руку, словно я взбесившаяся собака. Опускаю глаза и повторяю тише:

– Нет, можно я оставлю листок себе? Пожалуйста.

– Как хочешь.

От тяжкого вздоха медика мне больно. Он молча прибирает устроенный мною бардак, раскладывая по ящикам бумагу, упаковки с чем-то медицинским и медленно поднимает с ковролина скрепки. Опускаюсь рядом на колени и пытаюсь помочь, но он забирает канцелярию из моих рук:

– Хватит, дрон-уборщик есть, пойдем.

Прячу мятый комок за спиной, в мыслях нет выбросить в урну. Найдет кто-нибудь и прочтет, я знаю. А потом подумает плохо о капитане. Неприличные стихи на работе читает. Или сам пишет, что намного хуже.

Снова лифт и самый последний этаж под крышей. Кнопка на панели держится отдельно, как наказанный за шалости ребенок. Его в угол поставили, а он смотрит украдкой оттуда, как играют и смеются другие дети. В какой угол сейчас поставят меня?

Двери кабины открываются, и на меня обрушивается поток летнего зноя. Прозрачные стекла с легкостью пропускают весь жар светила на полукруглую площадку перед лифтом. Совершенно пустую, если не считать единственной двери в стене. Что может быть в медицинском центре так высоко? Под самым шпилем.

– Проходи, – тихо говорит капитан, касаясь ладонью считывателя замка, – я здесь живу.

Комок бумаги в кулаке становится влажным от пота. Все еще не верю. Надеюсь, что шутка, но нет. Обычная прихожая обычной квартиры. Форменная куртка на вешалке, высокие армейские ботинки на подставке и зеркало с моим бледным лицом. Внутри так же жарко, а стоит мне переступить через порог, с потолка тянет холодным воздухом.

– Я выключаю климат-систему, когда ухожу на дежурство, – рассказывает капитан, – не зачем ей впустую молотить. Я один здесь, гостей почти не бывает, никто тебя не найдет и не потревожит. Сухпаек на кухне где-то в шкафах, в холодильнике тоже что-то есть. Располагайся, а я на работу опаздываю. Я закрою тебя, надеюсь, охрана у дверей не понадобится? Сбегать собираешься?

– Некуда мне бежать, – оборачиваюсь к нему и нахожу в себе силы посмотреть в глаза. – Обещаю не устраивать погром. На этот раз честно.

Мимика на лице капитана играет, как у хорошего актера. Сначала он недовольно хмурит брови, потом скептически кривит губы, а в завершении морщится, как от горького лекарства.

– Погром я выдержу, лишь бы не пожар или потоп. В котором часу ты принимаешь препараты?

Вот оно. Списал все на буйство умалишенной. Логично для медика, но мне неприятно.

– Я не сижу на препаратах.

– Почему?

В глазах Публия вспыхивает удивление пополам с настороженностью. Как теперь объяснять, что они не нужны? Не поверит же.

– Стойкая ремиссия. Только витамины, анальгетики от головной боли и снотворное иногда.

– Хорошо, – отвечает капитан, а я по тону догадываюсь, что плохо.

Важный очень, раз живет в главном медицинском центре. Перед таким врачебная тайна – не тайна. Залезет в историю болезни, а там вся моя красота с обмороками, припадками и тремя попытками суицида.

– Вечером вернусь, – обещает Назо, разворачивается и уходит, закрывая за собой дверь.

Что за приказ такой сочинил генерал, раз мудрецов по квартирам офицеров прячут? Понимаю, хотел забрать себе Мотылька на законных основаниях, но при чем тут я? Хорошо, что в предсказании художник, а не медик, это успокаивает. Но вторгаться в чужую жизнь страшно даже по принуждению.

Пока я нерешительно мнусь в прихожей, рассматривая через коридор очертания квадратных диванов в гостиной, из-под вешалки с противным попискиванием выкатывается дрон-уборщик. Маленький домашний робот, убирающий пыль, подметающий грязь и протирающий пол влажным валиком. В центре такие выкатывались на работу утром и вечером, а у капитана автоматически настроены под его график. Уборщик тычется в ноги и бесшумно сканирует меня, определяя параметры препятствия. Ухожу с дороги, чтобы не мешать. Сначала нужно найти бумагу и карандаш, а то снова что-нибудь разобью или сломаю.

Глава 4. Лимонный пирог

Публий

Тьер, у меня в квартире женщина! Думать не хочется, в какой шкаф она может залезть и что там найти. Нет, расчлененные тела я в холодильнике не прячу, дневников не веду и секретных записей дома не храню, но все равно неуютно. Теперь не раздеться до домашних штанов и не расслабиться, комментируя действия коллег и пациентов. Не принято у офицеров материться при женщинах. Спать ей опять же нужно где-то, продовольственный паек на нее брать, одеть во что-то. Не в больничной же форме она будет сутками. Разделить быт на двоих сложнее, чем посох сломать. Женщина в квартире сразу окажется везде. Я уверен, что как бы чисто не убирались дроны, вернувшись, застану Поэтессу с тряпкой в руках. Словно я грязное животное, а не капитан пятой армии. Кхантор бэй!

– Летум, – сдерживая раздражение, бормочу в гарнитуру, – перешли мне историю болезни мудреца Поэтессы.

– На сколько дней открывать допуск? – деловито интересуется главный врач объекта ди два лямбда пять.

Только вопрос не ко мне и даже не к генералу, а к начальнику его службы безопасности. Как долго майор Рэм будет искать организатора покушения? Мне каждые сутки покажутся вечностью.

– На три дня, дальше посмотрим, – отвечаю и через паузу слышу, как капитан Дар подтверждает отправку.

Благодарю его и прощаюсь, открывая на планшете увесистый файл с историей болезни. Обследования разворачиваются длинным списком. Не с потолка гражданские психиатры взяли диагноз, а военные потом еще раз перепроверили. Видел я уже подобное, когда читал для Наилия историю другого мудреца. Шизофрению никому за обыкновенную истерику не ставят, и здоровых цзы’дарийцев в психбольницах не держат. Что бы ни сочиняли любители теории заговоров. От неугодных действующему режиму избавляются куда проще и быстрее. Мы – наемники, и в искусстве убивать весьма преуспели.

Удручающая картина заболевания у Поэтессы. Увольнение с работы, разрыв связей с друзьями и родственниками. Месяц лежала дома и не выходила из квартиры. С таким дефицитом веса в стационар доставили, что не понятно, как вообще выжила. Три попытки суицида в анамнезе, срывы, обострения, обонятельные и слуховые галлюцинации, навязчивые идеи о пророчествах и высших сущностях из потустороннего мира. Однако последние месяцы отмечены, как стойкая ремиссия. Видел я сегодня эту ремиссию. Что Поэтесса написала, а потом в руках комкала? Ничего не украла из кабинета, только листы разбросала. Не понимаю, как Луций Квинт решился снять ее с препаратов. Без лекарственной поддержки любая мелочь может спровоцировать обострение: внезапный яркий свет, слишком громкий звук, межсезонье и с его сменой ритма жизни и, конечно, стресс. Такой сильный, как сегодня с нападением на центр. Седативные у меня дома есть, нужно будет еще снотворного с собой взять. Тьер! Я хирург, а не психиатр! Мое дело резать и шить, а не вести задушевные беседы с пациентами психиатрии.

Прячу планшет с гарнитурой в карман и встаю из-за стола. Рабочий день закончился, пора домой. Не думал, что стану нервничать по этому поводу. Хотя, какая в бездну психиатрия? В моем доме женщина, и я не вызывался ее лечить, мне жить с ней придется.

Ухожу, как всегда, последним, выключая свет и сдавая этаж охране. Лифт уносит вверх и выпуская на свет огней ночного города. Помню, согласился на переезд только ради вида из окон. Последний этаж медицинского центра, панорамное остекление и вся Равэнна, как на ладони. Яркие огни в темноте ночи напоминают космос. Холодный и равнодушный ко всем и ко мне лично, но не сегодня. Бездна, как же не хватает одиночества! Тоже, что ли, закрыться в квартире на месяц и лежать на диване?

Замок на двери цел, дымом не тянет, спасательная служба не приезжала, кажется, все в порядке. Толкаю дверь и замираю, почувствовав аромат свежей выпечки. Последний раз в квартире так пахло, когда я слег с пневмонией и Наилий приезжал навестить. У генерала много тайн и одна из них – любовь к кулинарии. Печеным пахнет. Булочки или пирог?

– Поэтесса?

Пока закрываю дверь и разуваюсь, она прибегает с кухни. Стоит передо мной вся румяная от жара плиты и счастливая. Буйные кудри завязала на затылке шнурком. Черным. Из ботинок моих вытащила? Вместо фартука обмоталась полотенцем.

– Капитан Назо, вы вовремя!

– Меня Публий зовут, – устало повторяю и тяну вниз молнию комбинезона. Тьер, забыл! Ужинать придется в форме.

– Я запомнила, – улыбается Поэтесса, – но привыкнуть за один день сложно. Жду вас на кухне.

Разворачивается и уходит, напевая что-то под нос и дирижируя в воздухе лопаткой для горячего. Бегло осматриваю прихожую и отмечаю, что вроде бы все на месте. Но на кухню, судя по запахам, заходить нужно с осторожностью. Рискую не узнать помещение. В ванной долго мою руки, раздумывая, куда повесить второй комплект полотенец, и в ужасе представляю будущее столпотворение тюбиков женской косметики.

– Говорят, медика можно отличить не по эмблеме на форме, а по тому, как часто и долго он моет руки, – звучит с кухни ее голос в насмешливом тоне.

Имеет право. Знает, о чем говорит.

– Почему ты бросила работу в больнице?

Появляюсь с вопросомна кухне и вижу стол, накрытый на двоих. Пирог стоит в центре. От выпечки поднимается белый пар и на дольках лимона аппетитно блестит карамель. Грамотный заход, но путь к сердцу мужчины лежит через торакотомию, а вовсе не через желудок.

– Какая разница, где тарелки мыть? В больнице или в ресторане? – пожимает плечами мудрец, разрезая круглый пирог на треугольники.

Откуда ингредиенты для теста? У меня только сухпайки. Неужели Наилий после себя так много оставил?

– Отстранение от практики было временным, ты могла подать прошение на восстановление.

Сажусь за стол и тяну к себе золотистый пирог на белой фарфоровой тарелке. Посуда шумно скользит по ударопрочному стеклу.

– Могла, – бесцветно отвечает Поэтесса, – но не захотела. Знаю, что пациенты иногда умирают. Но на хирургическом столе в критическом состоянии, а не у отоларинголога под наблюдением.

Вот зачем влез с расспросами? Удивился, пока читал документы, что много случайностей и обстоятельств привели ее в психиатрический стационар. Однако таких подробностей в истории болезни не было. Их умышленно скрыли? Зачем? Она не стала рассказывать, а я не захотел спрашивать. Сделал вид, что занят ужином, но эмоциональную реакцию заметил. Градация между радостью и грустью весьма четкая. Нет у Поэтессы апатии и других негативных симптомов шизофрении. И это не может не радовать. А еще пирог очень неплох.

– Лимоны свежие, – нахожу еще одну странность, – где взяла?

– В гостиной.

Следующим куском давлюсь, кашляю и запиваю водой.

– Это декоративный лимон!

Возмущаюсь зло и резко, забыв, что нужно сдерживаться, а в зеленых глазах мудреца вместо испуга, паники или другой защитной реакции только озорство.

– Дерево маленькое, а плоды на нем настоящие. И два почти перезрели. Лучше их съесть, чем выбросить.

Не поспоришь, но кусок все равно в горло не лезет. Я почти сдружился с лимоном, поливал его по графику и подрезал, как положено. А теперь сижу и ем. Странное чувство.

– Ладно, но больше его не трогай.

– Хорошо, не буду, – вздыхает Поэтесса, – подумала, что сухпайками всегда успеем наесться, хотелось чего-нибудь другого.

«Из нормальной жизни» – приходит мне мысль и колет укоризной. Питание у пациентов сбалансированное, четко выверенное и такое же однообразное, как состав сухпайка. А здесь настоящее чудо. Горячее, ароматное. Из той… другой жизни.

– Я редко здесь ем, – пытаюсь оправдаться, – потому и не храню ничего скоропортящегося. Если хочешь, я достану продуктов. Молоко, яйца, кефир…

– Муку и сахар, – расцветает она улыбкой, – а еще сливочное масло, крупу и овощей с фруктами.

– Подожди, уже нужно записывать, – прошу я и тянусь за планшетом.

Красиво она улыбается, заразительно. Открываю заметки и быстро составляю список. Хочет готовить – пусть. Сидеть без дела в четырех стенах та еще пытка. Прячу планшет и доедаю пирог.

– Спасибо за ужин, Поэтесса.

– Не за что, – она делает паузу, а потом пробует мое имя на вкус, привыкая, – Публий.

Меня царапает эта разница. Все равно, что обращаясь ко мне, говорить «медик» или «офицер».

– Кто придумал вам прозвища? Зачем?

– Создатель так решил, – отвечает мудрец. – И мне Поэтесса больше нравится, чем пациент тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят.

Теперь понимаю, и картина складывается. Тау три эпсилон ноль двадцать семьдесят – номер, позволяющий шифровать в системе истории болезни. Помню, что Поэтесса объявлена мертвой, и личные данные стерты. А персонал военного центра, видимо, не придумал ничего лучше, как вместо имен дать всем номера. В итоге мудрецы создали свою систему, стараясь одним словом выразить суть своих способностей. О видениях Поэтессы в истории болезни больше всего информации, но я просматривал бегло, не вдаваясь в подробности навязчивых идей.

– А почему не Провидица?

Мудрец снова улыбается легко и открыто:

– Потому что иногда я пишу стихи просто так, ради собственного удовольствия. Не вкладывая в них предсказание будущего. Моя личная терапия. Очень эффективная.

Поэтесса расслабленно сидит на стуле и не боится встречаться со мной взглядом. Легкая, воздушная. Верю, что пишет стихи, и не верю в диагноз. Ошибки бывают даже у дотошных психиатров. Так же, как нервные срывы, апатия и необдуманные поступки у любых цзы’дарийцев. Сломать жизнь слишком просто. Настолько, что потом ее невозможно вернуть.

Глава 5. Тихий семейный вечер

Поэтесса

Обмываю тарелку и ставлю в шкаф на решетчатый держатель. Посуда белая, без рисунка, рельефа и другого декора. По-военному простая и лаконичная. Тарелки четко рассортированы по размеру и стоят, как солдаты в строю. В доме все так. Порядок идеальный, если не сказать педантичный. В плательном шкафу длинный ряд одинаковых белых рубашек и черных комбинезонов. Увлечение монохромом сводит с ума. У Публия все или белое, или черное. Я бы взвыла, не будь на диване бирюзовых подушек, бледно-голубого ковролина в спальне и столешниц из бледно-зеленого стекла. Да, я слонялась по квартире, не зная, чем заняться. Совала любопытный нос в шкафы и тут же закрывала дверцы, стыдясь порыва. Ничего необычного или скандального не нашла. Однако создалось ощущение, что здесь живут только дроны-уборщики. Пусто, стерильно и холодно.

Пирог затеяла только для того, чтобы согреться, а потом втянулась. Давно не готовила, соскучилась. Продуктов мало, тесто вышло не таким, как хотела, завтра попробую по-другому. Приятно, что капитан не возмутился и не запретил. Значит, вкусно получилось. И бездна с ним, с этим лимоном. Молчаливый член семьи с жесткими зелеными листьями. Я бы поняла рыб в аквариуме, кота, хотя бы механического, но дерево? Кажется, воображаемая обидчица перестаралась. Разбила сердце капитану основательно. Никого там нет.

Насухо вытираю стол, раковину и выхожу в гостиную. Спать уже хочется, непростой был день, а голод информационный покоя не дает. Как бы расспросить у Публия про мудрецов? Сидит капитан в кресле и читает с планшета. До сих пор не переоделся в домашнее, меня стесняется. Расстегнул воротник рубашки, молнию комбинезона до пояса и успокоился. За окном ночь, умные стекла затемнились, стрелки на часах приближаются к полуночи, а я снова не знаю, куда себя деть. В палате можно было поболтать с Мотыльком, а здесь только чинно присесть на край белого дивана, как положено воспитанной женщине.

Капитан читает, не обращая на меня внимания. Жду, жду и теряю терпение:

– Публий, можно вопрос?

– Да.

– В шкатулке лежат пуговицы. Они от форменных рубашек оторвались?

Военврач поднимает на меня взгляд, и я наслаждаюсь искренним удивлением. Но потом он хмурится. Бездна, я выдала себя с головой! Сейчас решит, что залезла в каждую щель, а это не так!

– Да.

Емко и лаконично, зато спокойно. Наглею дальше:

– А рубашки без пуговиц в шкафу висят?

Публий кладет планшет на колени и так внимательно меня изучает, словно хламидии под микроскопом в мазке ищет.

– Да, в шкафу. Нет, времени самому пришить нет. И желания тоже.

Догадливый какой, упреждает ответом мои вопросы. Проматываю вступительную часть и перехожу к сути:

– Можно я пришью?

Жду еще один тяжелый вздох, ворчания сквозь зубы, молчания, наконец, но Публий достает из кармана плоский контейнер и протягивает мне. Пересаживаюсь на диване ближе, чтобы забрать. Внутри швейная игла и две катушки ниток. Какого цвета? Черные и белые, разумеется.

– Неожиданно, – улыбаюсь, отматывая нить и думаю, что придется рвать зубами или просить ножницы, но нить отрезана. И следующая тоже. До чего же все продумано.

– После ранения кровь с формы отстирывается, а прорехи остаются, – рассказывает капитан, – не выбрасывать же годный комплект из-за нескольких дыр. Вот и шьем, как умеем, белыми нитками рубашки и черными комбинезоны.

Логично. А хирург постоянно зашивает раны и сил на одежду уже не остается. Благодарю и достаю из шкафа рубашки без пуговиц. Занятие на вечер нашла, уже не плохо.

Шитье успокаивает. Размеренные уколы иглой и протягивание нити поглощают внимание. Голова освобождается от мыслей и проблем, уходит нервная дрожь и снова тянет в сон.

– Наилий, – говорит капитан, и я вздрагиваю от неожиданности. Растерянно кручу головой по сторонам, не сразу заметив гарнитуру на ухе медика, – Таблетки выпил? Почему? Сейчас выпей! Тьер, ты хотя бы лежишь? Да, конечно, так я и поверил. Нравится мучиться с сотрясением? Катись в бездну!

Публий нервно срывает гарнитуру с уха и прячет в карман. Вспоминаю одного единственного Наилия в секторе. Если кто-то знает о Мотыльке, то только он.

– Рада, что Его Превосходство жив и здоров, – говорю я, и капитан резко оборачивается:

– Жив? Ты знаешь про покушение?

Да что за демоны меня сегодня за язык дергают? Не иначе дух-паразит завелся, как у Мотылька. Но отступать поздно:

– Я сделала предсказание, а потом мудрецы увидели ракету из окон центра.

Публий думает, кусая нижнюю губу. Не хочется мне рассказывать о способностях, скучно. Но военврач либо не любопытен, либо читал мою историю болезни. Так ничего и не сказав, снова опускает глаза в планшет.

– А Мотылек? Она жива и здорова?

– Извини, не знаю. И про других мудрецов из центра тоже. Я прячу тебя и все.

От расстройства прокалываю палец иглой. Придется ждать предсказания. Если оно будет, конечно. Капитан ерзает на диване. Устраивается удобнее на высокой и прямой спинке. Подлокотников нет, развалиться при мне ему воспитание мешает, а мне уже стыдно, что я здесь.

– Ты куда? – спрашивает Публий, когда встаю с кресла вместе с рубашками.

– На кухню.

Наверное, у меня обиженный вид. Не справилась с мимикой.

– Я, правда, не знаю, что с остальными, – говорит капитан, – привык не задавать лишних вопросов. Мудрецы строго засекречены, чихнуть нельзя, чтобы в разглашении не заподозрили. Потерпи пару дней, я выясню.

Не ожидала от него. Хочется объяснить, как близки все наши. Друг за друга держимся, потому что больше не за кого. Слова подбираю, не знаю с чего начать, а потом просто говорю:

– Спасибо, Публий.

– Не за что пока.

Он снова ерзает на диване и через силу выталкивает слова:

– Посиди со мной… пожалуйста.

От слабости в ногах падаю обратно на диван. Капитан умолкает и прячет взгляд. Я словно заново с ним знакомлюсь. Куда делся строгий и вечно раздраженный военный? Генералу тыкает и в бездну его посылает, а меня просит.

Сижу, пришиваю пуговицы. Не клеится у нас разговор, но иногда и не нужно. Публий достает из кармана стилус и пишет на экране планшета. Графики, наверное, чертит или пометки на полях рисует. Только почему на меня поглядывает? Нет, не показалось, сейчас снова. Мимоходом, но все же. Рисует?

В памяти ярко вспыхивает пророчество о художнике. Каждая строчка до последнего слова. Рубашки падают с колен, когда иду к Публию. На миг кажется, что вижу испуг в глазах, и капитан кладет планшет экраном вниз:

– Что?

Замираю в шаге него. Тянет выпалить: «Меня рисуешь?», но такой бестактности даже мудрецу не простят.

– Палец уколола, кровь не останавливается.

Кошмарный бред. Разве можно обмануть медика детской отговоркой? Но Публий берет за руку и рассматривает ранку. Ладони у него сухие и теплые, а прикосновения осторожные. Как у хирурга на операции.

– Вижу прокол, но кровь не идет.

Проводит по едва заметной точке на указательном пальце, и меня будто током дергает. Забываю, зачем бросилась к нему. В бездну идут рисунок на планшете и пророчество. Тепло и спокойно становится в стерильной комнате, выстуженной, как операционная. Мгновение останавливается, впечатываясь в память фотографией. Буду потом перелистывать альбом, лежа на койке в палате.

– Поздно уже, пора спать, – тихо говорит Публий, – я себе на диване постелю. А ты иди в спальню.

– Нет, – решительно мотаю головой, – ты у себя дома, а я в гостях. Буду спать на диване. Не обсуждается. Где постельное?

Капитан поджимает губы и сдается. Уходит в спальню, а я переворачиваю планшет. Бездна, экран погас. Снимаю блокировку и вижу сканер отпечатков пальцев. Беда. Не узнаю теперь, что рисовал и, главное, как. Может, там абстрактные волны и круги, а я его к художникам причисляю. Дома на стенах ни одной картины, даже распечатанной репродукции. Не он все-таки. Мне бы радоваться, а я расстраиваюсь. Из-за чего? Мимолетное, ничего не значащее прикосновение. Проклятое пророчество. Опять угодила в водоворот фантазий и теряю связь с реальностью. Готова сочинить симпатию там, где ее нет. Ни с моей, ни с его стороны. Пройдет несколько дней, и я вернусь в центр. Унесу с собой аромат лимонного пирога, огни ночной Равэнну и теплоту мужских рук.

Публий возвращается из спальни с подушкой, покрывалом и белой стопкой ткани. Отдает все мне и желает легких сновидений.

Глава 6. Как сложно подарить букет

Публий

Яркий свет будит строго по расписанию. Это, конечно, не окрик: «Встать, кадет!», но пробуждение все равно жесткое. Рывком сажусь на кровати, вытягивая себя вверх. Одеяло падает, выгоняя меня из теплоты постели в прохладу комнаты. Перестаралась климат-система, нужно отрегулировать. Но сначала умыться и побриться. Кхантор бэй, и куда я в одном исподнем? Поэтесса спит в гостиной, увидит меня. Стоять!

Трачу время на то, чтобы прошел туман в голове. Утренний ритуал сбит, и теперь я тычусь в шкафы, как слепой. Ногами ищу штанину комбинезона и негнущимися пальцами толкаю пуговицы рубашки в петли. Давно стоило поменять на рубашки с липучками, но мне некогда. Иногда даже бриться. Под маской щетины все равно не видно.

Поправляю воротник, приглаживаю волосы рукой и толкаю дверь. Гостиная дышит жаром в лицо. Кровавые гнароши! Я забыл, что на ночь климат-система отключается во всех комнатах, кроме спальни. Сколько же здесь градусов тепла? Окна глухие, не открываются, воздух насыщен паром. Тяжело спать в таком помещении. Голова сейчас будет у Поэтессы болеть, а виноват я. Идиот!

Мудрец лежит на диване в одном белье. Куцем лоскуте ткани, едва прикрывающем ягодицы. На голой спине влажные от жары кудри. Поэтесса отвернулась от меня и тихо спит. Мне бы разбудить, измерить давление, принести воды, но я стою, как дурак, и любуюсь изгибами стройного тела. Бархатистой кожей и золотом волос. Спящая женщина особенно прекрасна. Чиста, хрупка и беззащитна. Есть в ней что-то от каждой из несуществующих богинь.

Тянет меня на лирику и так рисовать хочется, что спазм простреливает правую ладонь. Сам себе приказываю опомниться, пока голова не поплыла от жары. На стене контрольная панель управления климат-системой. Нажимаю на кнопку и слушаю тихий шепот вентиляторов. Поток холодного воздуха падает с потолка и стелется по полу, сквозняком прокатываясь по голой спине Поэтессы. Она вздрагивает и поворачивается ко мне, закидывая руки за голову. Полная, красивая грудь соблазнительно покачивается, а холод окутывает разомлевшее от тепла женское тело, заставляя соски превратиться в тугие темные горошины.

Это выше моих сил. Вздрагиваю, чувствуя, как наливаюсь тяжестью до устойчивой эрекции. Рубашка прилипает к спине, верхняя пуговица впивается в горло. В комбинезоне тесно до сладкой боли в паху. Ничего не имею против, но не здесь и не сейчас. Заставляю себя вспомнить, что обязан прятать мудреца по приказу генерала, а Поэтесса открывает глаза. Мгновение, чтобы прийти себя и разгадать ситуацию. Она лежит обнаженная, а я подглядываю за ней, как подросток на гормонах. Отступаю назад, ожидая оглушительный женский визг, но мудрец молча натягивает одеяло до подбородка.

– Прости, – шепчу я и быстрым шагом пересекаю гостиную.

Уши горят от стыда, в полумраке еле-еле нахожу ручку двери и бью ладонью по считывателю на замке. Хуже не придумаешь. Так опозорился, что в зеркальную стену лифта не могу на себя смотреть. А эрекция и не думает пропадать. Тьер, почему возбуждающие таблетки есть, а успокоительных не придумали? Они куда полезнее иногда. Как я теперь буду работать? У меня две операции в первой половине дня. Похотливый эриданин, а не военный врач!

На этаже пусто и темно. Бреду по коридору, перешагивая через пятна света от «дежурных» светильников. Давно не приходил на рабочее место так рано. Дал повод лейтенантам шептаться, что, наконец, начал выслуживаться. А то странно. Самого генерала лечу и до сих пор капитан. Тьер, плевать!

Вламываюсь в собственный кабинет и падаю в кресло. Срабатывает пассивный датчик объема, подавая сигнал электронике, что хозяин прибыл. Электрохроматическое стекло в окне становится прозрачным, включается информационная панель на стене, дует холодом кондиционер, и только у меня нет кнопки перевода в рабочий режим. Перед глазами нагое тело, а на языке привкус лимонного пирога. Хоть в туалет иди снимать напряжение. Можно в кабинке закрыться… Кхантор бэй, о чем я думаю! В лучшем случае голову засуну под струю холодной воды.

А еще можно поработать. Это всегда помогало. Снимаю блокировку с экрана планшета и открываю график закупки медикаментов. Экономисты, как обычно, просят ужаться. Послал бы в бездну, но ведь не отстанут. Цифры отвлекают, но ненадолго. Вместе со спокойствием приходят бытовые проблемы. Список продуктов для нового пирога Поэтесса надиктовала длинный. Допустим, я озадачу пищеблок, они соберут все необходимое, деньги высчитают с моего довольствия, и проблема решится. Но мудреца нужно не только накормить, но и одеть. Где я достану платья, туфли, сумочки, браслеты, шарфики, чулки, белье, наконец? Будь Поэтесса, обычной женщиной, я бы отдал ей платежную карту и отправил в магазин. Но военные тайны по городу не гуляют, не встречают закат на набережной Тарса и не сидят в кафе с креманкой мороженного.

Вешаю на ухо гарнитуру и набираю номер Гнея Рома. От мыслей о дисциплинарном взыскании за разглашение секретного приказа генерала удерживает только уверенность в молчаливости разведчика.

– Слушаю, – сонно бормочет капитан.

Разбудил я его, конечно, на часы нужно смотреть!

– Гней, это Публий, – заикаюсь уже на приветствии, не зная, как сформулировать странную просьбу. – Извини, что так рано.

– Ерунда, я уже встал. Говори.

Глубоко вдыхаю, как перед прыжком со скалы в океан:

– Где можно тихо и незаметно достать женское платье?

Гней молчит, переваривает, а потом усмехается:

– У меня. Назови размер, цвет, фасон, и я заряжу бойца. Мигом притащит хоть два, хоть десять.

– Да я сам, – говорю твердо, но разведчик перебивает:

– Сам ты будешь резать и шить, а бойцам моим развеяться нужно. Окосели уже от учений, скоро нервно начнут чесаться, как потные дарлибы. Пожалей мужиков, дай по городу помотаться. Фасон, цвет, размер?

Если бы я знал. Открываю биометрические данные в истории болезни и перевожу в уме на размер формы:

– Первый размер, даже меньше.

– Это понятно, – смеется Гней, – редкая дарисса шире плечами, чем выпускник училища. А ты мне цифры все-таки пришли. Мне твои секреты врачебные без надобности. Обхват груди, талии, бедер и рост.

Прошу подождать и набиваю цифры письмом. Там же коротко пишу, что два остальных параметра не важны, и жму на отправку.

– Даже так, – тянет разведчик, – скажи хоть, кто она тебе? И по какому случаю нужен наряд?

– Никто, – отвечаю после паузы. – Она осталась без крыши над головой. Помочь хочу. Обеспечить самым необходимым.

– Ясно, – смеется капитан Ром, – если без крыши над головой, то полный боевой комплект. Туфли, сумочка, шляпка, косметика. Жди посыльного, Назо.

– Спасибо, Гней.

– Не за что. Отбой, – бормочет он и связь прерывается.

С пищеблоком еще быстрее. Отправляю повару список продуктов, и он обещает к вечеру все собрать. Уже снимаю гарнитуру и вспоминаю, что не уточнил количество. Надеюсь, положит не на дивизию. Не съедим ведь столько, жалко будет, если продукты пропадут.

До середины дня работаю спокойно. Плановое удаление кавернозной ангиомы и удаление внутреннего фиксатора после сращивания перелома. Потом переодеваюсь из медицинской формы обратно в военный комбинезон. Больше операций сегодня не будет, а экономисты ждут график закупок.

Тону в цифрах без надежды на спасение, когда в дверь деликатно стучат. Кого еще демоны из бездны послали? Снимаю блокировку замка с планшета, не вставая из кресла. Правлю еще два пункта и только тогда поднимаю голову. Цзы’дариец в гражданке стоит передо мной с пакетами наперевес. Не по-военному гладкая челка аккуратно зачесана назад, руки ухоженные, рожа смазливая. А родинка над губой, наверное, всех женщин с ума сводит. Сами на шею вешаются.

– Капитан Назо, – приветствует меня гость и представляется сам: – Лейтенант разведки Тезон Тур.

Даже так. Забываю постоянно, что в город с неслужебными заданиями по негласному правилу только в гражданке ходят. Быстро же он управился. Однако. Я думал, что Гней рядового отправит, а тут целый лейтенант. Встаю из-за стола и коротко киваю:

– Лейтенант Тур.

Он ставит пакеты на пол возле кресла и жестом фокусника достает из-за спины букет цветов. Мысленно пересчитываю одиннадцать аккуратных венчиков роз и психую. Тьер, Гней! Сделал-таки неверные выводы! Сказал же, что она мне никто. Ухаживать я не собираюсь! Проживу с Поэтессой положенный срок и верну в центр к другим мудрецам! Так будет лучше для всех. Не вышло у генерала устроить мою личную жизнь, не осталось внутри ничего, выжжено каленым железом. Нет, я не помешен на воздержании. Женщины в моей постели бывают регулярно. Но сравнивать случайных дарисс из бара с Поэтессой недопустимо. У меня язык не повернется предложить ей близость, а потом холодно объяснить, что никаких чувств нет, и не будет. Вот и не стоит начинать флирт. А здесь букет.

– Зачем это?

Тезон Тур недоуменно то на меня, то на букет:

– Капитан Назо. Подарок для женщины и без цветов? Никак нельзя.

Настроение у разведчика отличное, улыбка играет и светится, а в голосе за бравым тоном проскальзывают смешливые нотки. И это раздражает еще больше.

– Мои благодарности за труд, но букет забери с собой, лейтенант.

Разведчик мрачнеет и вытягивает спину, как перед командиром:

– У меня приказ, капитан Назо, и устное внушение от капитана Рома ни в коем случае не уносить цветы обратно.

Наглеет разведка. Дерзко смотрит мне в глаза и не двигается с места. Кхантор бэй! Двадцать напастей и одно проклятье на голову Гнея! Мало мне Наилия, и он туда же! В бездну!

Решительно шагаю к разведчику, но паршивец даже не моргает. Так и смотрит мне в глаза, даром, что ростом ниже.

– Капитан Назо, букет – всего лишь знак внимания. Он ни к чему не обязывает ни вас, ни дариссу. Обыкновенный жест вежливости, чтобы поддержать женщину в сложной жизненной ситуации.

Закрываю рот, так и не сказав то, что собирался. В порыве гнева забыл, откуда выдернул мудреца. Что ей пришлось пережить во время атаки на центр. Цветами этого не исправить, но еще одну мелочь из нормальной жизни подарить можно. Как платье вместо больничной формы, как лимонный пирог вместо сухпайка.

– Ладно, оставляй, – сдаюсь я, и разведчик снова расцветает улыбкой. А потом молча и осторожно кладет букет на кресло, словно боится, что я передумаю.

– Спасибо, лейтенант, – еще тише говорю я.

– Рад стараться, Капитан Назо, – отвечает разведчик, вкладывая в стандартную фразу столько искренности, что мне неловко за приступ злости. Мы с ним киваем друг другу на прощание, он идет к двери, а я вспоминаю одну странность. Заметил, еще, когда Тезон только перетупил порог кабинета.

– Лейтенант Тур, – окликаю его уже в дверях. – На этаже ограниченный доступ, а ты в гражданке и с пакетами в руках. Как ты вообще попал сюда?

Разведчик оборачивается и пожимает плечами:

– Я же внедренец. Вот и внедрился.

Глава 7. Я тебя рисую

Поэтесса

В пустой квартире хуже, чем в пустой палате психиатрической клиники. Там я хотя бы знала, что за дверью ходят санитары, за стеной страдают такие же пациенты, и психиатр ни за что не оставит в покое. А здесь только квадратная мебель, холод климат-системы и попискивание дронов-уборщиков. Даже у них своя жизнь. Все комнаты я давно измерила шагами, пересчитала трещины на стенах и потолке, снова срезала и пришила пуговицы на двух рубашках, и все равно тоскливо. Теперь понимаю, отчего Публий на цзы’дарийцев бросается. Столько одиночества просто не выдержать.

Часы в гостиной старомодные, со стрелками и циферблатом. Еще вчера заметила, во сколько обычно возвращается военврач, и он уже задерживался. Не приведи несуществующие боги, экстренная операция или ночное дежурство. Он не придет, а у меня истерика случится. Ненавижу ждать. Так сильно, что дрожат пальцы, и неприятно шебаршит страхом в животе. Сворачиваюсь на диване эмбрионом и закрываю глаза. Если не смотреть на часы, то время пойдет быстрее. Можно даже уснуть, и тогда оно точно пролетит незаметно. Как один глубокий вдох, второй, десятый, тридцатый… Длинная стрелка заканчивает полный оборот, и я слышу писк электронного замка.

Пришел!

Сваливаюсь с дивана и нелепо хромаю на затекшую ногу. Она отходит покалыванием сотен иголок. Сдуваю с лица упавшую прядь волос и замираю в коридоре, не дойдя до двери несколько шагов. На пороге появляется капитан Публий Назо с тяжелыми пакетами наперевес и букетом цветов подмышкой. Пурпурные розы, стыдливо прячущие едва распустившиеся бутоны за зеленью листы. Военврач ставит пакеты на пол, опускает букет цветами вниз и молчит. Мрачный, злой и несчастный одновременно. Так вот почему его так долго не было. Продукты, наверное, искал.

– Ой, а это все мне? – копирую повадки звезд, потому что подаренные цветы давно не вызывают ответных чувств. Мудрецы – эмоциональные трупы. Разве что Мотылек еще умеет испытывать настоящие эмоции, а я слышу только отголоски прежней бури. Забираю букет из рук Публия и прячу лицо в пурпурных лепестках. Дурманящий аромат сложно с чем-то сравнить. Розы пахнут, как розы.

– Спасибо, капитан Назо.

Медик хмуро смотрит исподлобья. Пока его глухая оборона не включила режим агрессии, подхватываю ближайший пакет и убегаю на кухню. Глупо искать вазу, нет ее здесь. А в стакане, тарелке или кастрюле букет не удержится. В графин хотя бы поставить, жалко цветы. Красивые, нежные и не виноватые в том, что для нас с Публием ничего не значат. Ох, нет вазы, придется беспокоить хозяина. Он уже в гостиной, вижу из коридора, как сидит на диване, уткнувшись в планшет. Голодный, уставший, злой, а я бегаю с цветами и ничего кроме разогретых консервов на стол поставить не могу. Горько и солоно.

Бумага громко шуршит, сопровождая каждый вынутый из пакета продукт. Молоко, десяток куриных яиц, масло, мука – все, как просила. Пир сегодня мог бы быть, но я уже ничего не успею приготовить. Все-таки поужинаем мясными консервами и свежими фруктами на десерт. Спешу слишком, роняю сетку с яблоками, и она опрокидывает на пол другой пакет. Из него выпадают две коробочки, перевязанные атласными лентами. Конфеты? Давлюсь слюной, вспоминая вкус сладостей и как давно их не ела. Радость поднимается волной тепла от живота к груди. Обняла бы Публия и расцеловала, но такой порыв он точно не оценит. Распускаю ленту, скидываю крышку и открываю рот, увидев уложенное спиралью золотое колье. Догадка стреляет болью в затылок. Не церемонясь, переворачиваю пакет, роняя на пол облако голубого шифона и туфли на высоком каблуке. Вот так продукты из списка! Несуществующие боги, да это же платье!

В шоке опускаюсь на стул, чуть не промахнувшись мимо него. К радости щедро примешивается удивление. То, что я положила в холодильник, мы потом оба съедим, а платье только для меня. Любимого голубого цвета. И туфли, и колье, и букет цветов. Сказка настолько прекрасная, что я в нее верю. И не важно, что говорил или не говорил Публий все это время. Думать он умеет не только о себе.

Вспоминаю утреннюю встречу и улыбаюсь. Сбежал в такой спешке, словно обнаженной груди никогда не видел. Странная реакция для врача, хотя моя не лучше. Устыдиться обязана, а мне приятно. Смотрел на меня, как на женщину, а не на пациента. Теперь я снова в белой больничной форме. Может быть, поэтому платье принес? Ну, пусть смотрит, мне не жалко. Еще бы решить, за что хвататься в первую очередь. Я мечусь между необходимостью накрывать на стол и переодеваться в платье. Решаю, что первое важнее и разогреваю ужин. Если переложить еду из контейнеров и пакетиков в тарелки, то родится иллюзия домашней пищи. На аромат еды приходит капитан, а я растерянно прижимаю к груди букет:

– У тебя есть ваза? Нужно поставить цветы в воду.

Военврач шумно вздыхает и закатывает глаза. Прячу розы за спину, пока он не посоветовал их выбросить. В стакан поставлю, если больше ничего не найду!

– Есть большая колба где-то на шкафу в гостиной.

Сообщает радостную новость и уходит. Я закрываю в тумбу пакеты с одеждой и слышу грохот. Бездна! Упал?

В самой большой комнате квартиры хаос. Публий стоит на стуле, держась за верх высокого шкафа, а на полу рассыпаны листы бумаги. Вместо графиков, цифр и рабочего текста – рисунки. Цветные и черно-белые, карандашом и пастелью, маленькие наброски и большие плакаты. Опускаюсь на колени, не в силах оторваться. На вершине кучи – реалистичные рисунки костей и мышц. Настолько талантливые и совершенные, что пророчество сбывается.

– Публий, ты художник?

– Я – хирург, – мрачно отвечает капитан, спускаясь со стула, – в академии рисовал, чтобы развить мелкую моторику.

– Конечно, в академии, – улыбаюсь, перебирая листы, – скелет в полный рост, отдельно череп, мускулатура шеи. Невероятно!

Уровень исполнения такой, что мастерство давно вышло за пределы полезного развлечения. Мышцы, как на макете, прорисованы с филигранной точностью. Публий наклоняется, чтобы забрать у меня стопку.

– Нет, пожалуйста, – прошу его, заглядывая в глаза, – можно я посмотрю?

Капитан зло поджимает губы, но потом кивает, уступая. Садится рядом на пол, пока я раскладываю листы. Анатомия заканчивается и теперь у меня в руках прозрачные акварели пейзажей, легкая пастель высоких зданий Равэнны. Узнаю генеральный штаб, обласканный лучами светила и утопающий в летней зелени. С высокой точки рисовал, но ракурс другой, не из квартиры.

Достаю из вороха листов карандашные наброски. Горожане в теплых куртках прячут от ветра лица в воротники. Сутулые, будто сломанные фигуры, зачерненные углем, и пятна рыжей сангины на ветвях деревьев. Поздняя осень с изорванной непогодой листвой. Пикаранта прячет под снегом алые гроздья. Публий снова пытается забрать рисунки, но я не даю, поворачиваясь к нему спиной.

Дальше совсем чернота. Злые резкие полосы сто раз прочерченного силуэта. Кромсал углем бумагу, рисунок до сих пор пачкает пальцы. Поспешно вытираю руки об штаны и достаю с самого низа портреты. Их много, а дарисса одна. Улыбка повторяется в каждом рисунке, озорной блеск голубых глаз и длинные белые волосы. Не назвала бы ее красавицей, но нарисована с большой нежностью. Застывшее мгновение, когда обернулась на художника. Не нужно быть пророком, телепатом, видеть привязки и читать прошлое. Любил ее Публий, а сейчас в квартире пусто и холодно. Поднимаю глаза на капитана и замечаю судорогу боли на лице. Это хотел спрятать. От себя. А я отмотала время назад и достала из бездны сожженное. Сколько циклов на этих листах?

– Публий…

– Убери! – дергается он. – И больше никогда не суй свою нос, куда не просят! Не будет колбы! Ничего не будет!

Толкает рисунки, и они взлетают вверх, пряча от меня его спину. Обидно очень. Что я сделала? Если смотреть на рисунки невыносимо, нужно было их сжечь! И тогда никто не влез бы в тайну даже случайно. Публий уходит в спальню и хлопает дверью со звуком пощечины. Ладно, я тоже умею срываться. Долблю кулаком в закрытую дверь и выговариваю:

– Прошлое должно оставаться в прошлом! Нельзя бесконечно страдать из-за женщины, разбившей твое сердце.

Последний удар проваливается в пустоту. Публий стоит на пороге. Губы в нитку, в глазах пламя.

– Это ее сердце разбилось о перила моста! Грузовик тащил по ограждению, в саркофаг еле нашли, что положить! Никого время не лечит!

Меня сметает его криком, как ураганом. Закрываю лицо руками и наклоняюсь вперед, чтобы пережидают сильный порыв, но громовые раскаты голоса Публия затихают. Слышу, как тяжело дышит над моей головой, а потом разворачивается и снова уходит. Хуже и представить невозможно. Он прав, ничего больше не будет. Ни ужинов, ни пришивания пуговиц, ни тихого молчания на двоих. Мне сейчас нужно развернуться и уйти спать на диван. Так поступил бы понимающий ремесленник. Звезда, закатив истерику, выскочила бы из квартиры. Правитель устроил допрос, расковырял душу и внушил, что проблемы не существует. А я мудрец.

– Жаль, что нет Шуи, – тихо говорю сидящему на кровати Публию.

– У меня есть, – вздыхает он. – Свежая. Могу заварить напиток. Будешь?

– Буду.

Глава 8. Шуи развязывает язык

Публий

Флора, тебя нет, а светило все так же поднимается над горизонтом, Тарс несет воды в океан и Равэнна царапает шпилями раненое небо.

Тебя нет, а я жив. Дышу пустым воздухом и пью безвкусную воду. Каждое утро застегиваю комбинезон на молнию под горло и считаю шаги до лифта. Каждый вечер стою на галерее за стеклом и смотрю вниз. Бесконечно долго смотрю на чужие жизни, мелькающие огнями города. Зачем нужны миллионы, если среди них больше нет тебя?

Синяя ягода падает в кипяток, распускаясь алым цветком. Придавливаю лопаткой ко дну колбы, разрывая кожуру. Сколько не пей, а легче не становится. Не зашить эти раны ни одной иглой.

На столе разрезанный на дольки апельсин. Неприлично оранжевый и жизнерадостный на моей кухне. Наилий приносил апельсины и долго чистил, закручивая кожуру серпантином. Запах цитрусовых для меня навсегда – запах утраты.

– Ее звали Флора, – говорю Поэтессе, усаживаясь за стол, – легкая была, звонкая. В кафе работала официанткой и разносила гостям цветные шарики мороженого. Ты любишь мороженое?

Мудрец трогает вилкой кусочки мяса и отвечает, не поднимая на меня взгляд:

– Любила когда-то сливочное с кусочками мармелада и печеньем.

– А я фисташковое. Жаркое было лето, на улицу выходил согреться после ледяной операционной. Садился за столик кафе и просил порцию мороженного. А Флора улыбалась и спрашивала, не заболит ли у меня горло.

Мудрец тоже улыбается и прячет сочувствие в молчании. Шуи остывает в мерных емкостях, но мне и без нее рассказывается.

– Не знаю, сколько съел мороженого, пока решился пригласить Флору на прогулку в парк. Она отказалась. Боялась, что нас увидят вместе. Мать запрещала встречаться с мужчинами, потому что от нас одни беды.

– И дети, – шепчет Поэтесса, – моя также говорила.

Мудрец поднимает стаканчик Шуи, и мы пьем одновременно. Первый глоток растекается пламенем по телу. Злым, болезненным. Туман застилает кухню, размазывая очертания мебели, как пастель пальцами. На языке терпкий привкус с кислинкой, не доложил сахара. Глаза Поэтессы блестят, от жара над губой выступают капельки пота. Кудри пружинят на плечах, прикрытых белой тканью.

– О фотографиях не было и речи, – продолжаю рассказ, – мать утверждала, что раз я военный, то обязательно буду хвастаться сослуживцам и трепать честное имя ее дочери. Тогда я решил нарисовать Флору. Столько бумаги извел, пока не поймал тот самый взгляд. Все стены комнаты в офицерском общежитии были, как картинная галерея с портретами. И каждый – мое признание в любви.

Флора, я так хотел, чтобы ты их увидела. Пришла в мой дом. Осталась. Они жгут, как неотправленные письма, не сказанные слова. Зачем теперь кричать, если никто не слышит?

Молчу так долго, что приходит вторая волна. А вместе с ней воспоминания из бездны. Они пахнут луговыми травами и кровью. Все залито нестерпимо алой кровью. Покореженные перила, тротуар, белая простынь и тонкая рука. Уже холодная. Мне не дали поднять ткань, оттащили в сторону. Не помню кто. Втроем еле удержали. Дальше укол в шею и темнота, как бездна. Я хотел упасть в ней вслед за Флорой. Три дня умирал и выжил. Потом только Шуи и Наилий. Бесконечные разговоры и такое же молчание. Тишина как сейчас, когда встаю, а Поэтесса поднимается следом. Так следят за буйными пациентами, стоит им затихнуть на мгновение.

– Еще глоток, – тихо говорю мудрецу и тянусь за колбой.

Шуи льется по языку в глотку, но эйфории нет, только опустошение и слабость. Отдаю емкость Поэтессе, и она пьет так же, как я, прямо из горлышка.

– Все-таки пересилил себя, взял цветы и пошел к матери Флоры просить разрешения встречаться с ее дочерью. В дом меня не пустили, оставили на крыльце. Из-за спины дариссы Цецелии выглядывали ее сестры. А она все выспрашивала меня, где служу, велико ли довольствие, когда стану капитаном? Что я мог ответить? Лейтенантом был, полевым хирургом. В капитанских погонах сидят в кабинетах, а на меня рапорты, доклады, сметы, планы всегда тоску нагоняли. Со скальпелем в руках я больше пользы приношу. Дарисса выслушала и заявила, что не позволит дочери тратить жизнь на оборванца без перспектив.

Последнее слово еле выговариваю заплетающимся языком. Нужно или остановиться, или пить еще, чтобы стало все равно, как говорю.

– Публий, – мудрец хватает за руку, не давая поднести горлышко колбы к губам, – второй волны еще не было…

– Боишься, что упаду?

– Боюсь, – кивает Поэтесса и толкает к столу обратно, – лучше сядь.

Права мудрец. Шуи уже много, но все еще не достаточно. Сквозь туман снова проступают воспоминания. Никогда ничего не просил для себя, а здесь был особый случай. Я сидел и бледнел в кабинете у Наилия, долго не мог заговорить. Генерал клещами вытянул и про Флору, и про погоны, а потом провалился в раздумья. «Будешь капитаном», – сказал мне, – «главой медицинской службы моего легиона. Давно стоило придумать эту должность».

– Я стал капитаном, хотел обрадовать Флору, но не успел, – говорю, перетерпев вторую волну, и делаю еще глоток, – ждал ее в кафе. Мороженое растаяло в приторную лужицу, дневной перерыв давно закончился, а она не пришла. Мне с диспетчерской позвонили и сказали, что на мосту серьезная авария. У грузовика тормоза отказали, и он пробил ограждение пешеходной зоны. Гражданские медики помощи просили. Я подтвердил наше участие и сказал, что рядом, сам туда пойду.

Не знаю, произнес ли все вслух или замолчал на середине. Жар бьет в голову, вышибая сознание. Тьма обнимает и не отпускает, пока сквозь черноту не чувствую холодное прикосновение ко лбу. Поэтесса обтирает мокрым платком и зовет по имени.

Вот теперь точно все. Остаток сил трачу, чтобы подняться на ноги. Пол качается, и стену отпустить страшно.

– Пойдем спать, капитан Назо, – шепчет мудрец над ухом.

А я упрямо не хочу принимать ее помощь. Все равно не дотащит, если сам не дойду. Тоже ведь под Шуи, вон и глаза блестят, и губы пересохшие облизывает. Плыву по квартире, тяжело огибая углы мебели и выбирая место, чтобы упасть не на стекло. Меня болтает из стороны в сторону и, добравшись до кровати в спальне, я почти счастлив. Но лежа только хуже. Потолок закручивается спиралью, тошнота подступает к горлу. От второй волны точно отключусь, осталось совсем чуть-чуть. Ловлю Поэтессу за руку, когда тянет молнию на комбинезоне вниз.

– Тебя как… зовут?

– Поэтесса, – ласково отвечает мудрец.

– Зовут… как?

Вместо языка сплошной отек, не выскажу мысль, но моя соседка по квартире понимает:

– Диана.

– Хорошее… имя.

Закрываю глаза и слушаю шорох ткани. Догадываюсь, что раздевает за мгновение до того, как жар топит меня и уносит в беспамятство.

Глава 9. Нельзя терпеть боль

Поэтесса

Уснула все-таки в его кровати. Боялась, что Публию станет плохо ночью, а я не услышу из гостиной. Бегала проверить дыхание и пульс. Не помню, как осталась.

Огромная кровать, а капитан лежит на мне, положив голову на плечо, и обнимает. Несуществующие боги, проснется, не о том подумает. Осторожно выбираюсь из-под него, подкладывая вместо себя подушку. Снова трогаю за запястье и считаю удары. Нормально. Пережили эту ночь.

Помню все, словно ни одного глотка Шуи не сделала. Лучше бы я оказалась права, и Флора просто ушла, сказав что-нибудь злое на прощание, но не так. Была любовь, была жизнь впереди, остались только рисунки и не нужное теперь звание. Публий в работе похоронил свое горе. Сделал то, что я не смогла когда-то. Но сейчас стыдно за свою трагедию. Мелочь, ерунда, разрушившая жизнь.

Раздираю пальцами спутанные кудри и поправляю мятую больничную форму. Позже переоденусь, спрятала вчера все подарки, не до них сейчас. Только цветы поставила в стакане с водой. На завтрак яичница, молоко и все те же разогретые консервы. Ставлю тарелки на стол и слышу плеск воды из ванной комнаты. Проснулся. Еще пара минут и Публий приходит в форме, гладко выбритый и с зачесанными назад мокрыми волосами. Только тени под глазами, и поджатые губы выдают, как ему после вчерашнего.

– Диана, я забыл сказать, что узнал о мудрецах.

Вздрагиваю от собственного имени. Если его помнит, то и остальное тоже. Как раздевала, как поила водой и уснула под боком. Краснеть я не умею, но взгляд не поднимаю. Публий садится за стол и берет вилку:

– Мотылек с генералом. Они даже не в нашем секторе.

Прячу улыбку за глотком молока. Не сомневалась, что Его Превосходство из рук Мотылька не выпустит. Значит и у нее маленькая сказка о нормальной жизни. А еще о любви. Это хорошо. Юные и трепетные должны любить. И не так важно, что будет потом, нужно наслаждаться своим «сейчас».

– Конспиролог снова в армии, – продолжает рассказывать Публий, – а Маятник и Создатель пропали.

Плохие новости, сказанные сухим и будничным тоном, все равно бьют по нервам. Теряю аппетит и утешаю себя только тем, что «пропали» не значит «убиты». Ценные фигуры, без присмотра их не оставят.

– Спасибо, Публий. Представляю, как сложно было это узнать.

Военный врач морщится и дергает плечом:

– На мудрецах сейчас больше грифов «совершенно секретно», чем на космическом вооружении планетарного поражения. Придется тебе потерпеть меня еще несколько дней, пока не решат, что с вами делать.

Замечаю, что и он в глаза мне не смотрит. Торопливо ест яичницу и залпом выпивает молоко.

– Прости, я не должен был выплескивать на тебя…

Замолкает, глядя в пустую тарелку. Мужчины не плачут и не делятся болью с первым попавшимся мудрецом. Это так же стыдно, как раздеться догола в центральном парке. Даже друг с другом, даже под Шуи они редко откровенны. Закрыты своими правилами, как молнией на комбинезоне. Наглухо. Под горло.

– Все правильно, – говорю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, – хуже, если бы дальше молчал…

Останавливаюсь, не идут слова. Мне проще обнять, как ночью, когда понимала, что крепко спит. Слетела броня из резких слов и напряжение сжатой пружины. Ближе и роднееникого не было. А сейчас я не знаю, кто передо мной: Публий или капитан Назо?

– Нельзя терпеть боль, я знаю, – глухо отвечает он и прощается кивком головы.

Уходит, оставляя меня одну на еще один долгий день. Предсказания почти не мучают и рифмуют о чем-то далеком и туманном. О полноводном Тарсе под ногами и закате на набережной. Правда, вчерашнее бытовое вот-вот должно исполниться. Предвиделось мне, что буду по колено в крови. Испугалась сначала, а потом почувствовала, как тянет поясницу. Период каждый месяц смещается на три дня, но сейчас, кажется, придет еще раньше. Перенервничала, бывает. Плохо то, что я больше не в палате медицинского центра, где в тумбочке лежал запас всего необходимого. У Публия точно нет, можно не искать, а попросить все время было некогда или не вовремя. Особенно вчера. Буду надеяться, что дотерплю до завтра.

Но к середине дня становится ясно, что мои обстоятельства мое собственное тело не интересуют. Спазмом сводит низ живота, и я спешно бегу в ванную комнату искать хоть что-нибудь. Здесь только полотенца, даже салфеток нет. Выбираю самое маленькое и стараюсь хоть как-то приспособить. Хорошо, что больничная форма свободного кроя, и рубашка закрывает бедра.

Пока готовлю ужин, боль усиливается. От мыслей о потери крови во рту становится сухо, голова плывет и накатывает слабость. Не привыкла жаловаться на женскую физиологию, но иногда очень хочется свернуться клубком на кровати под одеялом, и чтоб никто не трогал. Публий снова опаздывает. Накрываю на стол, со вздохом смотрю на часы и ухожу в гостиную на диван. Полотенцами закрываю обивку и ложусь. Ноет и болит не только живот и спина. Кажется, что внутри кто-то завязал все органы в узел и продолжает его затягивать. Ворочаюсь с боку на бок, проклиная тот миг, когда родилась женщиной. Я мудрец с психиатрическим диагнозом, трубы перевязаны, регулярный период давно не нужен, а мучиться продолжаю. На мгновение прикрываю глаза, пережидая очередной спазм, и слышу:

– Тьер, Диана!

Давно меня так не будили. Моргаю, привыкая к свету, и вижу склонившегося надо мной капитана. Злой и взъерошенный, как всегда. Только что с работы, так и не переодевается при мне в домашнее, а сейчас расстегивает рукава комбинезона и подкатывает их вверх.

– Ложись ровно, ноги вытяни, – командует Публий, – уже понял, что болит сильно, дай посмотреть.

А я думаю только о том, не видно ли пятен крови на полотенцах и как там мои штаны? Все время кажется, что пахнет кровью. Вдыхаю выстуженный климат-системой воздух и шепчу:

– Нормально все. Пройдет.

Протест слабый и пресекается на корню. Публий молча тянет меня за ноги, чтобы выпрямила, и усаживается рядом. Хирург. Сразу подозревает худшее. Пока острую хирургию не исключит, не успокоится. Осмотр начинается. Военврач задирает мою рубашку вверх и спускает резинку штанов ниже, чтобы освободить живот. А у меня внизу полотенце, пропитанное кровью, и стыдно даже перед врачом. Взрослая женщина, а так бездарно пропустила начало периода. Разлеглась со страданием на лице, будто смертельно ранена. Позор.

– Ничего страшного, правда, – пытаюсь сбежать, но, намучившись за день, только падаю от слабости обратно под строгим взглядом Публия.

– Мне решать, страшно или нет.

Военврач хмуро и сосредоточенно пальпирует живот. Стоило скрутиться в узел на диване, как я тут же из соседки по квартире превратилась в пациентку. Отрицательно качаю головой в ответ на каждое: «Больно?», пока он не добирается до подвздошной области. После первого же стона вопросов становится много. Уже понимаю, что подозревает, и стараюсь опровергнуть. Обычное женское недомогание, ничего больше. Глупо это все: опрос, осмотр, беспокойство в глазах капитана. Словно я на самом деле больна.

– Спазмолитик поставлю, – морщится он, – и продолжу.

Пока ходит к сейфу за инъекционным пистолетом, я поправляю под собой полотенца и вешаю на спинку дивана одеяло. Много будет стирки. Сбылось предсказание про море крови.

– Почему не сказала? – недовольно выговаривает Публий, протирая салфеткой с антисептиком место укола. – Я врач, меня не нужно стесняться. Сейчас в ночь уже ничего не достану, но завтра утром принесу.

Вздыхаю и отворачиваюсь. Должна сказать, но не знаю как. Язык не повернется предупредить, что тампоны мне нельзя. Когда-то в центре Мотылек пошла к старшему санитару отстаивать наше с ней право пережить период без дискомфорта. Молодая совсем девчонка, ей невинность мешала, а мне мышечные спазмы. Те самые непроизвольные и неконтролируемые, превращающие каждый гинекологический осмотр в пытку. От испуга это случилось или от разочарования, но близость для меня теперь крайне болезненна и неприятна, а вместе с ней вообще все, что связано с женской физиологией. Не представляю, с какими словами Мотылек вернула Дециму упаковку тампонов, но на следующий день он принес прокладки.

– Кровотечение сильное, – пытаюсь найти логичную причину и не рассказывать подробности своей интимной жизни, – понадобится много…

– Хорошо, я понял, – кивает он и, с щелчком делает укол, – а про кровотечение позже поговорим.

Молчу, свой лимит откровений на эту тему я исчерпала. Спазмолитик действует неожиданно быстро, и я расслабляюсь, прикрывая глаза.

– Полегчало, – довольно сообщает Публий и снова освобождает мой живот от одежды.

Давит пальцами легко и осторожно, будто боится навредить, а я думаю, что легенды о невероятной нежности рук хирургов правдивы. Словно на музыкальном инструменте играет, перебирая струны. Согреваюсь теплом прикосновений и забываю о неловкости момента. Хочется, чтобы не отпускал, до утра вот так гладил и постукивал, прислушиваясь к ощущениям.

– Нет ничего такого, ты права, – выносит вердикт военврач, – я тебе оставлю таблетки на столе, если снова станет больно, примешь одну, но не больше трех за сутки. И давай без: «Потерплю, и само пройдет», договорились?

Смотрит внимательно, будто страшную клятву с меня требует. Не удержу ведь любопытство при себе.

– Публий, а, правда, что офицеры отказываются от обезболивающих и даже серьезные ранения переносят молча?

– В академии сказок наслушалась? – смеется военврач.

Впервые с того момента, как я его увидела, свободно и легко улыбается. Сидит на краю дивана, положив ногу на ногу и рассказывает:

– Когда я учился, сочиняли, что даже операции переносят без наркоза. Настолько натренированы терпеть боль. Можно не мучиться с анестезией, только связать покрепче.

Фыркаю, представив себе это.

– Бред, конечно, – продолжает Публий, – но есть в нем доля правды. Меня всегда эта глупость возмущала. Особый шик переносить боль молча. Два ножевых ранения, проникающих в брюшную полость, лужа крови, лицо белое, будто уже в саркофаге лежит, а молчит и только зубами скрипит. Терпимо ему.

Капитан замолкает, вспоминая того цзы’дарийца. На мгновение снова становится мрачным, а я вздрагиваю от сквозняка, кутаясь в одеяло.

– Он выжил?

– Да, – вздыхает капитан, – хотя я до сих пор не понимаю, как ему удалось. Наверное, характер настолько скверный, что в бездне никто не ждет.

Шутит, надо же. До чего же приятно видеть Публия таким. Ему идут улыбка и блеск в глазах. Больше не нужно пить Шуи, чтобы исчезла броня. Надеюсь, дальше будет еще легче. Неважно, сколько мне предстоит пробыть здесь. Неправильно, что он не чувствует себя дома.

– Публий, знаю, переход резкий, но почему ты по квартире ходишь в форме?

И без того большие глаза капитана округляются. Он сглатывает слюну и взволнованно ерошит рукой волосы. Настолько неожиданный вопрос?

– Я переоденусь, – сдается он, – ты ужинала? Уверен, что нет. Лежи, я принесу. Тихо! Без возражений. По крайней мере до завтра у тебя постельный режим. А дальше на динамику посмотрим. Сама врач, не хуже меня знаешь, когда стоит волноваться.

Меня дергает, как Публия на рисунки. Давно не врач и простилась с прошлым. У каждого есть рана, которую не хочется бередить.

– Я – мудрец, – поправляю его, – военная тайна, живущая под присмотром у психиатров.

– Больше не тайна, – сухо отвечает медик и достает из кармана планшет. – Создатель всех вас сдал. Здесь запись вечернего выпуска новостей, смотри, а я пошел за ужином.

Девайс ложится мне в руки, вспыхивает экран, и Публий запускает с главного виджета файл с роликом. Играет до зубовного скрежета знакомая заставка, диктор поставленным голосом приветствует аудиторию, а рядом с ним в студии сидят два пропавших мудреца. Маятник и Создатель. Мой мир в очередной раз переворачивается.

Глава 10. Призвание лечить

Публий

Захожу на кухню и вижу накрытый стол. Сам бы никогда не достал столько посуды и не приготовил мясо с овощами. Пахнет вкусно, выглядит красиво. Тьер, так и привыкнуть можно. Еда не тронута, не стала Диана одна ужинать. Я не расстроился, когда сегодня не вышла встречать к дверям. Не обязана ждать меня со службы, готовить, прибираться, делить со мной постель. Не моя женщина. Не моя.

Разжимаю кулак только, когда чувствую спазм. Смятая салфетка падает на стол. Повторяю про себя снова и снова: «Глупо. Не обязана», а на ладонях воспоминанием тепло женского тела, доверчиво прижавшегося ко мне ночью. Запах мыла от тугих кудрей, тонкие пальцы на запястье. Боялась, что умру? Еще одна глупость. Такая же, как выслушать чужого тебе цзы’дарица. Или привести к себе в дом женщину, а потом раздражаться, что она не твоя.

Ставлю тарелку на поднос и несу в гостиную. Диана сидит, цепляясь за спинку дивана, и слушает запись. Уже знаю, что там. Разоблачений такого масштаба давно не было. Представляю, что творится сейчас у Рэма в службе безопасности. Такие, как Создатель, всегда всплывают эффектно. Слушаю прощальные слова ведущего и забираю планшет.

– Ешь, остыло уже все.

– А ты?

– Я не голоден, потом.

Сажусь на край дивана и жду, но мудрец не притрагивается к мясу. Шокирована? Пропал аппетит? Или слабость мешает? Да, женщины намного выносливее мужчин и способны долго терпеть боль, но жалеть их и беспокоиться мне это никогда не мешало.

– Переживаешь, что теперь с вами будет? – под тяжестью молчания сдаюсь первым.

– Да, Создатель, может быть, и докажет, что нормальный, а остальные? А единички? Их всех обратно по клиникам отправят?

Говорит тихо, будто выдавливает из себя слова. Не представляю, только пытаюсь понять, как сильно не хочет обратно. В измененном состоянии сознания все равно, где и как, а она вполне здорова психически. Насколько я могу судить. Мне еще у Мотылька диагноз показался надуманным, но там хотя бы слуховые и зрительные галлюцинации, а у Дианы ничего кроме стихов, депрессии и попыток суицида.

– Может быть, не отправят, – так же тихо отвечаю я, – скоро Совет генералов, там будут решать, как поступить.

Вилка со звоном падает на тарелку, а с нее на диван и на пол. Диана наклоняется за ней, и я едва успеваю выхватить поднос с едой.

– Извини, – бормочет она, – сама не своя. И предсказаний нет, когда они так нужны.

Нервничает мудрец, разглаживая руками складки одеяла, и не смотрит на меня:

– Генералы нарешают. Правители. С них станется тихо нас удавить. Нет мудрецов – нет проблем.

Как же нужно было ее запугать, чтобы появились такие мысли? Хотя ответ простой. Закрытый военный центр на пустыре, забор под напряжением, санитары с военной выправкой, камеры на каждом шагу. Тотальный контроль угнетает психику не хуже препаратов. Паранойя и мания преследования развиваются сами собой. А здесь нападение, похищение, откровения эти с экрана телевизионной панели. Хочу успокоить, но не знаю как. Наилий прислал запись с единственной просьбой показать Поэтессе. Хотел бы удавить, по-другому себя повел.

– Не будет такого, – начинаю твердо и замолкаю на середине мысли.

Скрываю свою дружбу с генералом, как могу. В голову не придет обсуждать его личную жизнь или рассказывать то, чем делится со мной вопреки всем Инструкциям. Но смотрю на белую, как одеяло, Диану и понимаю, что иначе никак. Накрутит себя завтра мыслями до истерики, а меня рядом не будет.

– Не причинят вам вреда, поверь мне, – гаснет уверенность, слишком хорошо знаю Наилия, на многое способен генерал. – Его Превосходство сам с мудрецом живет, разве захочет…

Бледный аргумент. Жизнь Мотылька – не гарантия жизни всех остальных, но Диана верит. Вижу, как расслабляется и поднимает голову. Зеленые глаза светятся теплом, а на бледных губах расцветает улыбка.

– Ты больше не тайна, понимаешь? – стараюсь отвлечь ее, сбить с тяжелых мыслей. – Режим ослабят, многое станет можно. Чем бы ты хотела заняться? Где побывать?

Мудрец боится мечтать. Зябко пожимает плечами и молчит. Сколько циклов просидела взаперти? Как давно решила, что жизнь закончилась?

– Представь хотя бы сейчас, что ты свободна и можешь делать все. Куда пойдешь?

Диана послушно закрывает глаза и представляет. Улыбка пропадает, на переносице появляется хмурая складка.

– В больницу, – выдыхает мудрец, – обратно в белую форму и к пациентам. Назови призванием или помешательством, но я жила только там. А сейчас сил нет болтаться без дела от стены до стены. Терять счет дням и ждать, когда все закончится. Смерть с открытыми глазами, как говорит Мотылек.

Часы тикают на стене, сонно толкая стрелки по кругу, сквозняком дует от климат-системы. Тишина настолько тяжелая, что хочется завыть. Непросто будет снять диагноз и получить допуск до практики. Потом выдержать квалификационный экзамен и цикл стажировки. Эмоциональные нагрузки, с которыми не каждый мужчина справится без стресса, а Диана сейчас от одних воспоминаний дрожит.

– И не такие вершины штурмом брали, – говорю ей. – Дождемся Совета генералов…

– Что ты, – вдруг улыбается мудрец, – я пошутила. Размечталась. Какой из меня теперь врач? Накатит предсказание во время приема, как в глаза пациенту потом смотреть буду? Фантазии иногда слишком далеки от реальности.

Голос вздрагивает, Диана губы кусает, но держится, не плачет.

– Ты обещал переодеться, – напоминает она, – а я пока доем.

Разговор окончен, я понял. Она вправе не верить, а мне нельзя сейчас что-то обещать. Подарить напрасную надежду хуже, чем ее забрать. Киваю и ухожу в спальню. Раз в домашнее, значит, надену легкие брюки и хватит. После вчерашней ночи моим голым торсом Диану не удивить.

***

Беспокойное получается утро. Тот еще забег на длинную дистанцию в училище. Кругами и с дополнительной нагрузкой. Уходил из квартиры, Диана еще спала, а теперь встречает на пороге. Спутанные кудри падают на полуприкрытые глаза, на щеке мятый отпечаток от подушки. Знаю, что теплая и разомлевшая ото сна. Не хочется торопить, но протягиваю ей пакеты и выговариваю:

– Я принес медицинский халат, одевайся. Пойдем в процедурный кабинет, кровь сдашь на анализ. Не нравятся мне твои боли, воспаление может быть.

Не спорит, не задает вопросов, только разворачивается и хлопает дверью перед моим носом. Так и стою на пороге квартиры и тихо смеюсь. Снова касаюсь считывателя замка, а Диана распахивает дверь.

– Ой, извини, не проснулась, я сейчас, я быстро.

Не умеют женщины быстро одеваться. Не стояли над ними в училище инструкторы с таймерами и не засекали норматив, а жаль. Усаживаюсь на диван и настраиваюсь на долгое ожидание. Планшет достать почту почитать или телевизионную панель включить? Не успеваю решить, как мудрец выскакивает из ванной комнаты, на бегу набрасывая халат на голубое платье. Свежая, умытая, глаза сверкают, как блики светила на воде.

– Я готова, а зачем маска?

– Секретность с тебя пока никто не снял, – объясняю ей, – чем меньше санитаров в стационаре тебя увидит и запомнит, тем лучше.

– А еще под маской можно зевать, не стесняясь, – улыбается Диана.

Пока спускаемся в лифте, украдкой рассматриваю ее отражение в зеркале. Нет, не показалось в прошлый раз, красивая женщина. Не такая, как хрупкие худышки. Строгая, ладная, округлая там, где нужно. Вздыхаю глубоко и отворачиваюсь. Гормонально мне далеко до поколения генералов. Наилий, Марк, Друз всю жизнь, как озабоченные подростки, застрявшие в семнадцатом цикле. Генетики хоть и сжалились надо мной, разрешив повзрослеть сильнее, но с собственной физиологией по-прежнему тяжело спорить. Нуждаюсь я в женской ласке, хоть и не чувствую романтической влюбленности. Разумом понимаю, что Диана зрелая женщина и цветы с конфетами ей уже не интересны. С каждым прожитым циклом ритуал ухаживания все проще и короче, а все равно не могу прижать Поэтессу к стене лифта и настойчиво поцеловать. Не боюсь пощечины за наглость, разочарование в ее глазах не хочу видеть.

Кабина останавливается, и мудрец надевает маску, заправляя за уши резинки. Кудри на затылке в пучок, халат застегнут на все пуговицы, кроме верхней. Небрежность, позволительная женщинам-медикам. Рефлекс, оставшийся еще с академии. Смотрю ей вслед и мысленно составляю запрос в медицинскую коллегию, чтобы опротестовать диагноз. Плевать, сколько это займет времени, все резервы и связи подтяну. Зря, что ли, обрастал ими, как старый пень мхом. Никто не должен жить мертвецом.

– Сюда, Диана, – зову, открывая дверь в процедурный кабинет, пропахший медикаментами насквозь. Никогда не понимал, как препараты, запертые под стеклом, умудряются источать вонь. Да что там стекло, даже сейф им не помеха. Нужно самому переодеться, хотя бы халат поверх комбинезона надеть.

– Кровь венозную или капиллярную будешь брать?

Вопрос неожиданно ставит в тупик. Стою, держась за дверцы шкафа, и мысленно считаю показатели анализа.

– Венозную, рукав закатывай.

Резкая трель гарнитуры раздражает, заставляя путаться в рукавах халата. Пальцы срываются с липучек, а противный звук не умолкает. Тройной звонок, высокий приоритет, обязан ответить немедленно:

– Слушаю.

– Капитан Назо, это Сервий, – представляется старший санитар стационара, – пациент из десятого бокса пропал.

Ин дэв ма тоссант! Проглатываю идиотский вопрос, как мог пропасть прооперированный вчера раненый, и вспоминаю о подозрении на вирус. Тьер, камеры везде, а он пропал!

– Сервий, бегом в комнату охраны, пусть ищут, где он.

– Есть, капитан Назо, карантин объявлять?

Оглядываюсь на взволнованную Диану. Мудрец молчит и внимательно на меня смотрит. Не знаю, слышит ли через гарнитуру Сервия. И как отнесется к тому, что сейчас сделаю?

– Нет пока, иди в комнату охраны.

– Есть, – через паузу отвечает санитар.

Знаю, что рискую выпустить опасный вирус за пределы стационара, но симптомы могут подходить под десяток диагнозов, не требующих карантина. А если я закрою этаж, то потом долго придется отписываться, что у меня здесь делала посторонняя женщина, да еще и психически нездоровая.

– Отбой, – выдыхаю в гарнитуру, отпуская Сервия, и набираю с планшета номер лаборатории. На месте еще должна быть ночная смена.

– Слушаю, – бодро отвечает лаборант.

– Публий Назо, – представляюсь и надеюсь, что узнал голос рядового, – Кассий, анализы пациента из десятого инфекционного готовы?

– В процессе, капитан Назо, – смущенно отвечает он.

– Ясно, сейчас приду. Отбой, – прячу гарнитуру в карман халата и оборачиваюсь к мудрецу: – Диана, я уйду ненадолго, побудь пока здесь, хорошо?

– Да, конечно, – кивает она, – дверь не открывать, на провокации не отвечать, сидеть тихо.

– Именно, – подтверждаю я и срываюсь в лабораторию.

Глава 11. Воспоминания о прошлом

Поэтесса

Процедурный кабинет пахнет прошлым. Той жизнью, где я была врачом, а не пациентом. Надевала каждый день белый халат, брала в руки отоскоп и вела прием. Закончила Академию с отличием, три цикла стажировалась, пытаясь параллельно заниматься наукой. Всерьез искала новые методы диагностики и лечения, засыпала и просыпалась с мыслями о работе. А по завершению стажировки меня распределили в клинику маленького города на границе с шестым сектором. Никто там не ждал молодого и амбициозного специалиста, зато лаборатория остро нуждалась в лаборанте. Я не жаловалась, ничего не требовала, а нашла сильную сторону. Теперь времени на науку стало больше.

Я публиковала статьи на медицинских порталах и по крупицам собирала материал для монографии. А потом наша отоларинголог переехала в столицу и мне предложили ее место. От счастья я вальсировала по лаборатории, стараясь не опрокинуть мебель и забыв, что дверь не заперта, и вот-вот придут пациенты сдавать анализы. Следующие циклы меня вне работы просто не стало. Выходя утром из дома, я здоровалась с соседями, не помня как кого зовут, накопила триста дней отпуска и пережила два коротких романа. Забавно, но лиц тех мужчин я давно не помню, зато могу рассказать о каждом своем пациенте.

Особенно о Сильвии. Одонтогенный гайморит. Я бесконечно чистила ей пазухи от гноя и так же бесконечно уговаривала удалить больной зуб, но снова и снова получала один и тот же ответ: «Я боюсь стоматологов». Сильвия умерла от менингита. Зуб так и остался на месте. Медицинская коллегия по результатам расследования отстранила меня от практики. И все. Помню, как вернулась домой, поставила в угол туфли и легла на диван. Сильная, взрослая, дееспособная, могла бы найти другую работу, получить иную профессию, но зачем? Положить жизнь в кабинет отоларинголога и начать все сначала? Кем? Продавцом? Швеей? Еще цикл я мыла посуду в столовой клиники, а потом и это потеряло смысл. Прав Публий, могла дождаться окончания срока наказания и добиться разрешения на практику, но каждым пациентом могла оказаться другая Сильвия.

Меня накрыл кризис. Тот самый, о котором вспоминают все мудрецы, но никогда не рассказывают. Не важно, насколько было плохо, дна у той бездны нет. Имеет значение лишь продолжительность. Чем дольше терпишь, тем сильнее становишься. Предсказания пришли позже, когда срывы прекратились, уничтожив последнюю надежду на нормальную жизнь. Потом был центр, другие двойки, ощущение, что не одна такая, а теперь и этого нет. Сижу на шее у капитана Назо и, как приговоренная, жду день, когда услышу, что прятаться больше не нужно и я возвращаюсь в психиатрическую клинику. Не верю я, что мои предсказания о близости с художником и крови на полотенцах нужны больше, чем теория Создателя и способности Маятника. Они давали интервью в студии, рассказывая о мудрецах. А меня снова спрятали. Сижу тихо, двери не открываю.

Только вздрагиваю от грохота за стеной. Реальность возвращается ярким светом и запахом медикаментов. Не выстрелы, не взрыв, но я все равно сжимаюсь от страха. Гоню прочь манию величия с мыслями о том, что похитители Создателя теперь и за мной пришли. Проще все. Сбежавшего пациента ищут, могут и сюда ворваться. Оглядываюсь, куда бы спрятаться? Кроме стеллажей под стеклом есть еще шкаф для одежды. Не раздумывая, забираюсь внутрь и аккуратно закрываю дверцы изнутри.

Грохот повторяется, теперь уже совсем близко. Из укрытия не видно, но, кажется, дверь в процедурный кабинет открыли пинком. Замираю и не дышу, отсчитывая мгновения, пока охрана осматривает пустой кабинет. Уже должны уйти дальше, но я слышу шаги. Медленные, шаркающие. И натужное дыхание со свистом. Вспоминаю, как дышат в противогазах. Нет, не так.

В процедурном кто-то стонет, грохочет стулом, протаскивая его ножками по керамической плитке. Раненый? Пациенту стало хуже и он ищет кого-нибудь из персонала? Понимаю, что должна оставаться в шкафу, но не могу. Вздрагиваю, чувствуя, как с ознобом приходит холод. Тот самый стылый ужас, крадущийся по рукам белым кружевом погребального платья. «Диана, твоя пациентка Сильвия скончалась дома, бригада на вызов приехала слишком поздно. Менингит». Плевать, что написано в заключении коллегии. Я знаю, что виновата. Не смогла убедить, настоять, объяснить. Знала, чем может закончиться, могла силой потащить к стоматологу и уложить в кресло под общий наркоз. Не сделала ни-че-го. Врач. Какой я после этого врач?

Осторожно толкаю дверцу пальцем и выглядываю в щель. Мужчина в больничной одежде скрючился на стуле и держится за горло. Носогубная складка синяя, сам бледный, на вдохе и выдохе свист. Удушье, как оно есть. Я должна позвать на помощь, но планшета у меня уже несколько циклов нет. Кричать в коридор? Если бы там кто-то проходил, мужчину бы заметили, а он здесь. Один. И если я не вылезу из шкафа и не помогу, он задохнется.

Решение похоже на щелчок тумблера. Раз! И я выхожу из шкафа.

– Дариссс..а, – давит из себя мужчина и заходится лающим кашлем.

Знаю, что испугала и усугубила удушье, но извиняться нет времени. Причин задыхаться не так уж и много. Инородное тело, паническая атака, аллергический отек горла. Вспоминаю про сбежавшего из карантинного бокса пациента и радуюсь, что в маске. Перчатки нужно найти. Слабая защита, конечно, но хотя бы она.

– Что случилось? – спрашиваю его и подхожу к столу. Процедурный кабинет. Перчатки на видном месте.

– Проссс..нулся, зады..хаюсь, темно..было, пошел.

Говорит с трудом, хрипит. Отек? Одноразовые шпатели тоже на месте. Срываю упаковку и подношу инструмент к губам пациента:

– Рот откройте.

Он подчиняется и сам поднимает голову, разворачиваясь к светильнику. Отек. Просвет зева уже существенно сужен. Бросаю шпатель в контейнер для отходов и разворачиваюсь к стеллажу с медикаментами. Вторая секция на уровне глаз, нужный мне препарат на месте. Замок на стеклянной двери тоже. Думаю о том, чтобы разбить стеллаж стулом, но вместо этого выдвигаю нижний ящик. Военные, гражданские – никто не прячет ключи так, чтобы их нельзя было найти. Один из инъекционных пистолетов там же. Заправляю его ампулой и прошу пациента закатать рукав.

Я словно дрон с активированной программой. Мне не нужно думать и вспоминать, что и как делать. Руки помнят. Считаю мгновения, пока кровь разносит препарат, и слушаю дыхание мужчины.

– Сейчас станет легче, – говорю ему, – у вас аллергия? На что?

– Нет..аллергии, – отвечает он после паузы уже гораздо легче.

Держу его за руку и чувствую, какой горячий. Лихорадка. Но сидит прямо, голову держит уверенно и только покачивается из стороны в сторону. Дыхание успокаивается, свист и хрипы пропадают. Кладу пистолет на стол и дверь снова распахивается.

– Торос? – спрашивает с порога Публий.

– Капитан Назо, – слабо отвечает мужчина и пытается встать.

– Сиди. Что случилось?

На меня будто не обращает внимания. Отхожу в сторону, пропуская Публия к пациенту.

– Проснулся, света нет, задыхаюсь, пошел на пост, – рассказывает, а, вернее, докладывает мужчина. От слабости получается не очень четко, но я понимаю, что именно его все искали.

– Сейчас не задыхаешься? – останавливает его Публий.

– Дарисса укол поставила, – кивает на меня Торос. Не дожидаясь вопроса, протягиваю капитану ампулу с названием. Он читает и тоже берет шпатель.

– Рот открой.

Мужчина послушно вываливает язык.

– Не дошел ты до поста, – ворчит Публий, выбрасывая использованный инструмент.

– Малая нужда приспичила, – оправдывается Торос, смущенно отворачиваясь от меня. Лихорадка у него, только что чуть не задохнулся, а женщину стесняется, хоть я и в белом халате. Все военные врачи и санитары – мужчины.

– Сейчас на кресле в бокс поедешь, – говорит капитан и вешает гарнитуру на ухо, – Сервий? Нашел я пропажу. В процедурном. Да, забирайте. Отбой.

Торос вяло возражает, что сам дойдет, но под взглядом Публия сникает и молчит.

– ОРВИ у тебя, – сообщает капитан, – а не тот вирус, что я подозревал. Легче все и безобиднее. Правда, в боксе будешь до самого выздоровления. Посиди здесь, скоро Сервий придет. И у меня к тебе просьба. Будешь рассказывать дежурному врачу, что с тобой приключилось, умолчи о дариссе, хорошо?

– Есть, капитан Назо, – со всей серьезностью отвечает Торос, а Публий уже тянет меня за руку на выход, прощаясь кивком.

– Дарисса, – окликает со спины пациент, – спасибо вам!

– Не стоит, – улыбаюсь я, забыв, что под маской мимики не видно. Только в коридоре у лифта чувствую, как отпускает нервное напряжение. Теперь руки дрожат, и голова кружится, а до этого нет. Тумблер выключен, я снова перепуганный мудрец.

– Правильно все сделала, – тихо говорит Публий, нажимая на кнопку вызова, – не растерялась. Спасибо.

Смущенно опускаю глаза и захожу за ним в кабину лифта. Молча слушаю, как диктует в гарнитуру указания. Четко, ровно и спокойно, будто не переживал только что о вырвавшемся на свободу опасном вирусе, а меня ноги едва держат. Может быть, виноваты халат, маска и перчатки, но иллюзия слишком яркая. Правдоподобная до зубовного скрежета. Но вместо радости бросает то в жар, то в холод. Как свежая Шуи для того, кто крепко на ней сидел и завязал. Стоит уйти эйфории, и холодным душем окатывает отчаянье. Зачем я это сделала? Вскрыла старую рану, достала из бездны прошлое. Теперь снова буду мечтать все вернуть. Не надо было. Нет!

– Диана? – трогает за плечо Публий. – Переволновалась? Тебя трясет.

– Все хорошо, – вру ему, и зубы не вовремя клацают.

От достающего до кишок внимательного взгляда меня спасает открывшаяся дверь лифта. На этом этаже я уже была.

– Пятая дверь направо мой кабинет, – говорит в спину капитан.

Глава 12. Равэнна

Публий

Секретность всегда мешает, но иногда еще и раздражает до мыслей и слов, за которые дисциплинарное взыскание дают. Кровь у Дианы я мог и в квартире взять, прогулку хотел ей устроить, вытащить из четырех стен, не получилось. Переживал, что разволнуется из-за событий вокруг мудрецов, отвлечь собирался, а ее теперь колотит нервной дрожью. Прав Наилий, категорически не умею обращаться с женщинами! «Все, на что способен – до кровати довести». Хотя, если вспомнить, кто мне это выговаривает…

– Не волнуйся, – прошу бледного мудреца, – ты привита от вируса, обнаруженного у Тороса. Так что острое респираторное тебе не грозит.

– Даже если грозит, ничего страшного.

Диана сутулится в кресле для посетителей, зажав ладони коленями. Проклятая маска скрывает лицо, а по глазам я истерику определять не умею. Что же ее так сильно расстроило?

– Торос напугал тебя? Сказал что-то грубое?

Не похоже не него. Торос замкнут, тих и всегда подчеркнуто вежлив. Даже когда он в бреду метался и разговаривал с пустотой, я себя чувствовал, как на ужине в честь Совета генералов.

– Нет, совсем нет, – поспешно отвечает Диана, – все хорошо.

Я по ней вижу, что как угодно, но только не хорошо. Тьер. Транквилизатор бы поставить, но я во второй раз за день плевать хотел на Инструкции. Раз задумал прогулку, то нужно довести начатое до конца. У меня по-прежнему отгул, анализы можно и завтра сделать, разгон охрана за утреннее происшествие получила, техники работают.

Хорошее оборудование, резервные источники питания, а короткое замыкание случилось, и перезапуститься система видеонаблюдения не смогла. Без электричества все замки открылись, пациенты разбрелись по коридорам. Пока дежурный санитар их успокаивал и возвращал обратно, охрана бегала вокруг оборудования. В итоге упустили задыхающегося Тороса. Не знал он, куда идти и тыкался во все кабинеты подряд. Молчал, дурак, и мужественно терпел. К дарлибам его на базар в смрад и шум! Вот, где нужно мужественно терпеть, а не ждать, пока отек закроет просвет зева.

Диана тоже мучается. На лбу от напряжения появляются глубокие морщины, на висках проступают капли пота, хотя у меня в кабинете холодно, как в операционной. В последний раз обдумываю принятое решение и вешаю гарнитуру на ухо:

– Ваше Превосходство?

– Слушаю.

Даже по короткому ответу понятно, что раздражен Наилий. Значит, буду краток.

– Если мудрецы больше не военная тайна, то хотя бы в город нам можно выйти?

Судя по молчанию, генерал явно занят чем-то более важным. Сейчас брякнет «нет», чтобы отвязаться, и мне придется вести Диану обратно в квартиру.

– Можно, только в камеры на улицах не улыбайтесь, обходите издалека, – неожиданно ровно отвечает Наилий. – У тебя все?

– Да, спасибо.

– Отбой, – заканчивает разговор генерал.

Бледная Диана перестает дрожать и смотрит на меня круглыми глазами. Сам удивлен ничуть не меньше. Придумать прогулку успел, хорошо. Осталось решить, куда можно отвести мудреца, чтобы ей не было скучно.

– Я хоть и не заперт, а Равэнну не видел давно, – говорю Диане, – пойдешь со мной?

Она обескуражено хлопает ресницами и склоняет голову на бок. А мне не покорность в этом жесте видится, а уязвимость. Почти чувствую, как играют гормоны и просыпаются древние инстинкты. С бластером хочется броситься на всех ее обидчиков. На тех, кто ставил неверный диагноз, кто накачивал препаратами и доказывал, что она опасна для себя и окружающих. Когда мы перестали видеть за Инструкциями и предписаниями живых цзы’дарийцев? Психиатры – знатоки душ? Куда они смотрели?

– Мне кажется, я не узнаю Равэнну. Она вот здесь, в воспоминаниях, – мудрец кладет руку на грудь, – совсем другая. Знаешь, когда ты молод, воздух слаще и светило ярче. Пусть такой и остается.

Замысловатый отказ, но я профессионально возражаю на любые отговорки. Особенно, когда уверен, что сделаю лучше.

– Даже Тарс меняет русло, но все равно несет свои воды в океан, – говорю и понимаю, куда ее отведу, – новая Равэнна может оказаться лучше прежней, а ты не узнаешь, сидя здесь. Дай городу шанс.

И мне заодно. Не только Диана с головой нырнула в прошлое, я тоже надышался пылью времени. Боялся ходить по парку, чтобы не видеть в каждой женщине Флору. Что увижу сейчас? Наверное, правильно, что Диана на нее не похожа. За легкостью скрывается мудрость, за молчанием – умение слушать. А в улыбке столько теплоты, что хватит на два светила.

– Хорошо, пойдем, – кивает она и снимает маску.

Халат оставляет в кабинете, и я украдкой любуюсь точеной фигурой в голубом платье, пока мудрец идет до лифта. Прятать такую красоту под уродливой больничной формой – преступление. Стоит нам выйти на улицу, как весенний ветер подхватывает россыпь пшеничных кудрей Дианы. Она подставляет лицо потокам воздуха и жмурится от ярких лучей светила, а я переживаю за Равэнну. Понравится ли? Город пахнет цветущей акацией, кутается в брызги от фонтанов и слепит яркими бликами от стеклянных фасадов. В нем столько детского восторга и озорства, что хочется рисовать синеву неба и пышную зелень клумб акварельными пятнами, а контрастом выводить черной тушью строгие линии домов и улиц. И посреди праздника красок хрупкую и невесомую Диану, парящую над мостовой, раскинув руки.

– Ты прав, сейчас намного лучше, – улыбается она и подходит ближе.

Весенняя листва отражается в зелени глаз, светило путается лучами в тугих кудрях. Я смотрю на нежные, красиво очерченные губы и забываю о времени, толпе прохожих, гудках автомобилей. Мир за пределами ее улыбки исчезает, а я преодолеваю последний шаг, разделяющий нас. Тонкий стан в моих руках и дурманящая сладость поцелуя. Будто мы вечность вместе, и не расставались никогда даже на мгновение. Она тянется ко мне и обнимает за шею. Теплая, доверчивая. Забываюсь и прижимаю к себе сильнее, настойчиво проникая языком сквозь сжатые губы. Чувствую, как раскрывается навстречу, пылко отвечает на ласку. Нужно остановиться. Мы посреди городской площади, у дверей главного медицинского центра, и я целую у всех на глазах самую прекрасную женщину. Диана отстраняется и смущенно прячет лицо у меня на плече, а я оглядываюсь. Толпа прохожих течет мимо спокойной равнинной рекой, и никому нет до нас дела. Замечательно.

– Куда пойдем гулять? – шепчет мудрец и поднимает на меня глаза.

– Поедем, – поправляю ее, – на набережную. Садись в машину.

Служебный автомобиль для меня почти бесполезен. Утром на службу спускаюсь в лифте и в нем же вечером поднимаюсь домой. До генерального штаба пешком, по городу на автобусе и только на космодром на машине. Я бы вовсе от нее отказался, но капитан. Положено.

До набережной добираемся быстро, в полдень движения по улицам почти нет. Рабочий день, все трудолюбивые цзы’дарицы на службе, значит, речной трамвай будет полупустым. Оставляю машину на подземной парковке у речного вокзала. Когда десять циклов назад построили это здание, оно казалось мне слишком вычурным. Две наклонные полусферы, касающиеся друг друга вершинами. На фоне простой застройки пригорода они смотрелись неуместно. Но со стороны реки, стоящий на возвышении вокзал, первым притягивал взгляд.

– Жемчужина Равэнны, – восхищенно выдыхает Диана и тянет меня за руку к входу. – Интересно, а трамвай еще ходит?

– Да, – смеюсь я, – догадалась?

– Мой курс в академии пропадал на Тарсе, – вспоминает мудрец, – билет такой дешевый, что хоть весь день катайся. С собой фляжка Шуи, корзина яблок из сада у главного корпуса и разговоры, разговоры. Как мозоли на языках не натирались?

То время мне тоже казалось счастливым, хоть я среди однокурсников и был переростком. Поздно пошел учиться, не думал после училища, что врачом стану, на другом поприще себя искал.

Отдаю дариссе-регистратору платежную карту и прошу два билета. Биометрические терминалы оплаты на речном вокзале так и не установили, поэтому я могу провести Диану вместе с собой, не раскрывая факта, что ее нет ни в одной базе данных.

– Прошу вас, – вежливо улыбается дарисса, возвращая карту и жестом приглашая пройти через шлюз в зал ожидания.

Стеклянная кабинка шлюза рассчитана на одного, но я, ничуть не смущаясь, приглашаю в нее Диану, снова прижимая к себе. Плевать, что думают окружающие, главное для меня сейчас я держу в своих объятиях. Стенки вращаются, закрывая путь назад и выпуская в зал. Трамвай еще не вернулся из предыдущего рейса, поэтому мы устраиваемся ждать на жестких сидениях под куполом левой полусферы здания. Лучи светила падают с неба через ажурную вязь рам фасада, рисуя на мраморном полу сложный геометрический узор. Кроме длинных рядов кресел в зале только автоматы с водой и камеры видеонаблюдения, свисающие черными пауками с прозрачного потолка.

– А маяк на острове еще открыт? – спрашивает мудрец, перестав крутить головой по сторонам.

– Конечно, – беру Диану за руку и сажусь так, чтобы закрыть спиной от камер, – обзорную площадку отремонтировали, теперь по лестнице можно подниматься, не боясь переломать ноги.

– Мы ведь сходим туда?

Когда она так смотрит, отказать невозможно. Киваю в ответ и касаюсь руки поцелуем, а в кармане тревожно пищит гарнитура. Кхантор бэй, нет меня! В отгуле! Пропал, исчез, умер!

– Слушаю.

– Публий, я распорядился, – сухо говорит генерал, – вечером к тебе приедет боец и заберет Поэтессу. Я нашел для нее клинику на севере. Договорился с главным врачом об особом режиме. Пока я не разберусь с покушениями, лучше держать мудрецов порознь.

Как удар в грудь, выбивающий из легких воздух. Накрываю девайс ладонью, чтобы Диана не слышала, как ее жизнью распоряжаются без ее ведома. Да, теперь о мудрецах все знают, но Наилий выпускать их из-под контроля не собирается. А я ни званием, ни должностью не вышел, чтобы с ним спорить.

– Спасибо еще раз, – продолжает генерал, – пришлось тебе терпеть неудобства…

– Нет, – выдыхаю в гарнитуру и отворачиваюсь от мудреца.

Невыносимо думать, что она вернется обратно в психиатрическую клинику. Огонь зеленых глаз снова потухнет, улыбка померкнет, а на плечи ляжет ненавистная мне больничная рубашка. Должен отговорить Наилия, но не знаю как.

– Что, нет? – переспрашивает генерал. – Публий?

Придумать Диане болезнь и оставить в стационаре? Тот же вирус, как у Тороса, оставит мудреца в боксе на семь положенных дней, а потом карантин можно продлить. Или положить мудреца в капсулу на полное обследование? Не бывает абсолютно здоровых цзы’дарийцев, всегда есть, что полечить. От лихорадочных раздумий затылок пульсирует болью, меня дергает, когда Диана трогает за колено. Оборачиваюсь и понимаю, что ничем не лучше генерала. Тоже хочу запереть, не спросив, чего хочет она.

– Я перезвоню, – бормочу в гарнитуру и разрываю связь, не дождавшись от Наилия команды «отбой».

– Что-то случилось? – хмурится мудрец. – Нам нужно вернуться?

Холодом тянет по спине, облизываю пересохшие губы. Лучше сказать правду.

– Тебя переводят в другую клинику. Вечером приедет рядовой и заберет тебя из моей квартиры.

Глава 13. «Останься со мной»

Поэтесса

Публий снимает гарнитуру с уха и опускает взгляд. Впервые вижу, как медлит и не решается что-то сказать. Все еще держит меня за руку и вдруг выговаривает по-военному четко:

– Тебя переводят в другую клинику. Вечером приедет рядовой и заберет тебя из моей квартиры.

Волна жара прокатывается по телу и вспыхивает на щеках. Так долго ждала эту фразу и все равно не могу принять. Моя сказка заканчивается слишком быстро, и совсем не словами о долгой и счастливой жизни. Не думала, что будет настолько жаль.

– Наверное, так даже лучше, – вздыхаю и глажу капитана по руке, – все хорошо, правда, я знала, что это не навсегда.

Чувствую, как сжимает мою ладонь сильнее, боюсь поднять голову и увидеть жалость в его глазах. Другой момент я хочу унести с собой в палату психиатрической клиники. Пусть не сбылось пророчество о художнике, но у меня останется поцелуй посреди Равэнны. С запахом цветущей акации и медовой сладостью на губах.

– Когда придет рядовой? Сколько у нас времени? – спрашиваю и все же решаюсь посмотреть на Публия.

Он вытягивает спину и вырастает надо мной. Выше на полголовы, сильнее в несколько раз, а, главное, свободнее. Но если мудрецов держат замки, то военных приказы. И нет поцелуя, способного это изменить.

– Вечером, – эхом повторяет военврач и замолкает.

Я снова глажу его по руке и пытаюсь успокоить:

– Не переживай, пожалуйста. Давай просто сядем на речной трамвай и поплывем на остров. Там маяк и берег, усыпанный галькой. Мы успеем увидеть, как светило ложится на воду Тарса и…

Не могу больше говорить. Глотаю окончания слов вместе со слезами. Хороша утешительница. Будто на церемонию похорон зову, а не на прогулку. Дышать все сложнее, спазмом грудь давит, а Публий крепко меня обнимает. Всхлипываю, уткнувшись носом в пропахший медикаментами военный комбинезон. Не так хотела прощаться. Надеялась, что хватит сил, если не улыбаться, то хотя бы спину держать прямо, а готова разреветься. Поверила глупая в другую жизнь. Ту, где мужчину встречают вечером со службы, накрывают стол красивой скатертью и режут только что вынутый из печи пирог. Другие, а мне нельзя. Сама обрекла себя на такой диагноз. В моей голове рождаются болезненные видения и на запястьях когда-то темнели глубокие порезы. Психически неуравновешенна. Опасна для себя и окружающих.

– Диана, – зовет Публий и гладит по волосам, – почему ты не хочешь остаться со мной?

Озноб ползет по коже, заставляя вздрогнуть. Голос ломается, когда говорю:

– Разве я могу?

Тяну Публия за рукав и заглядываю в самую глубину дымчатыхглаз. Светило вспыхивает над головой, заливая светом. Он течет по венам и дурманит, как Шуи. Иллюзии всегда слаще реальности. Ярче, живучее. Не хватит сил, чтобы сдержаться. Замираю и не дышу, касаясь пальцами щеки капитана:

– Я бы все за это отдала…

Тону в его объятиях, он обрушивается на меня лавиной, заполняя собой всю мою реальность.

– Не надо все, – шепчет над ухом, – просто останься.

Проводит пальцем по моим губам и отстраняется. У меня столько вопросов. Что придумать? Как соврать? А он вешает на ухо гарнитуру и жмет на кнопку вызова:

– Наилий, – тихо говорит в микрофон, – тебе ведь все равно, где прятать Поэтессу, почему не у меня?

Ответ генерала слышу из динамика гарнитуры неясным бормотанием. Слов не разобрать, но тон кажется спокойным. Хорошо ли это? Не угадаю и просто жду, что скажет Публий.

– Нет, меня все устраивает. Предсказания? Конечно, так же буду передавать, куда скажешь.

Страшно поверить, но я смотрю на довольного капитана, и чувствую, как расправляются плечи, а губы растягиваются в самой счастливой и невероятно глупой улыбке. Как девчонка, сжимаю руки на коленях и подпрыгиваю на месте.

– Спасибо, Наилий, – выдыхает капитан и прячет гарнитуру в карман.

Обнимаю Публия за шею и прижимаюсь щекой к щеке. Рада так, будто он из бездны меня достал. Вырвал из цепких когтей хищного и безжалостного врага.

– Тебе спасибо, – говорю и задыхаюсь от нежности, когда снова гладит по спине и легко целует в губы.

Больше слов сейчас не найду, как бы не хотелось. Только жмурюсь от удовольствия и согреваюсь в его руках.

– Гудок. Слышишь? – шепчет он. – Трамвай близко, идем.

Нужно вставать, а мне кажется, мы приросли друг к другу, как близнецы в утробе матери. Стыдно в моем возрасте быть настолько влюбленной. Первое чувство к сокурснику в академии меркнет и бледнеет, будто не было его. Краснею и смущаюсь, стоит капитану взять за руку и повести за собой через весь зал. Пола под ногами не чувствую, до сих пор боюсь, что это сон.

На пристани дует ветер с реки, над водой кружат белые птицы и, разрезая килем волны, в курчавых барашках пены плывет речной трамвай. Блики от воды рисуют мраморный узор на белом корпусе, длинные стекла крытой палубы тонированы черным. И только на корме небольшая площадка с сидениями у высоких перил ограждения.

– Никогда не была под навесом, – говорю Публию, – дальше кормы не уходила.

– Под навесом столы и диваны, – усмехается капитан, – там скучно.

Проходим через турникет, поднимаемся по трапу, и военврач уверенно тянет меня вдоль борта на корму. Посадка заканчивается, палуба вздрагивает, и я смотрю, как винты взбивают воду в белую пену. У Тарса особенный цвет – сине-зеленый. Говорят, на севере у истока изо льда нарезают кубы такого же оттенка, а потом строят ледяные города и крепости. А я нигде не была кроме столицы и того маленького городка, где работала отоларингологом.

Катер идет вниз по течению легко и весело, жемчужина речного вокзала уплывает от нас к линии горизонта. Публий обнимает меня за талию и говорит.

– Ты хорошо смотришься в маске и белом халате.

Смеюсь от неожиданности и смущения. Давно не слышала комплиментов, но от капитана почему-то особенно приятно.

– Спасибо, жаль я тебя не видела в белом. Всегда казалось, что форма больше идет мужчинам.

– Военная – да, – кивает он и становится серьезным. Чувствую, как напрягается, словно собираясь сообщить неприятную новость. – Ты помогла Торосу. Осмотрела, поставила диагноз, нашла нужный препарат и сделала укол. Быстро, я едва успел заметить его на камерах, входящим в процедурный кабинет, и добежать до вас. Не понимаю, почему поставила на себе крест, как на медике. Это твое призвание.

Не спорю, но и не соглашаюсь. Во мне поднимается жар от воспоминаний о том, кем была когда-то. Даже не наркотик, а часть меня, которую так и не смогла уничтожить.

– На мне крест поставили, – отвечаю капитану, – жирной чертой из строчек психиатрического диагноза…

– Его можно оспорить, – с нажимом говорит Публий, – вынести на медицинскую коллегию, потом подтвердить квалификацию…

Перечисляет все этапы, знаю их наизусть. Еще одна иллюзия, рассыпавшаяся прахом. Закрываю глаза и думаю, как умеют мудрецы. Отключившись от мира, не слыша и не реагируя ни на что вокруг. С холодом рассудка спорит желание жить и впервые его голос звучит громче.

– Давай попробуем, – замираю и не верю, что произношу это вслух, – я реализованная двойка вне кризиса. Все синдромы теперь неактуальны.

– Конечно, – улыбается капитан и снова крепко обнимает.

Палуба качается, катер набирает скорость, а мне кажется, это я лечу, закрыв глаза и слушая только ветер. Но вся моя сила и свобода стоит рядом в черном военном комбинезоне. Публий. Теперь он – моя жизнь.

В печали

Глава 1. Ярость

Наилий

Адреналин долбит по нервам и щекочет ознобом от затылка до поясницы. Холодно у ворот особняка, не смотря на раннее лето. Флавий не поднимает глаз от стриженного газона. Помог моей женщине сбежать. Друг ей позвонил, давно не виделись. Вот либрарий и рассказал ей про калитку в ограде.

– Рэм, чтобы больше ни одной дыры по периметру! – рычу на майора службы безопасности.

– Виноват, Ваше Превосходство, – он тоже опускает взгляд, – исправим.

Поздно уже исправлять, упорхнул Мотылек. В дом привел, все для нее сделал, а позвонил лысый мозгокрут – и нет у меня женщины. Глупо ревновать, не было ничего между ними, невинной Дэлию взял, но легче от этой мысли не становится. Никогда до конца не понимал мудрецов. Дэлия настолько другая, что не знал, с какого бока подходить. Радовался, что ей плевать на звание, статус, и оказалось, что зря. Какими бреднями ее сманил Создатель? Ради чего она уехала в четвертый сектор?

К Агриппе.

От одного имени выброс адреналина становится запредельным. Скоро руки задрожат, и через пелену перед глазами буду видеть одних врагов. Безжалостно долбить их посохом в кровавую пену, пока не упаду от усталости. А резерв сил у меня огромный.

– Флавий, за мной.

Думаю, что говорю тихо, но охрана напрягается. Бесшумный конвой тенью скользит шаг в шаг по ступеням крыльца через атриум на лестницу. Следят и ждут, что буду делать, чем злят еще сильнее. Бурлит коктейль из гормонов, лишая остатков выдержки. Еще успею дойти до спальни и отдать пару приказов.

– Рэм, – говорю, не оборачиваясь, знаю, что идет следом, – машину сопровождения за ней до границы сектора. Доклад по форме.

– Есть, – летит мне в спину.

– Флавий, меня нет на сутки. Ни для кого. Все вопросы в заморозку или главам служб. Тебе ясно?

– Так точно, Ваше Превосходство, – чеканит либрарий, а мне кажется, зубами стучит. Заставляю себя отвернуться от побледневшего помощника. Даже если нос сломаю, не успокоюсь. Дергаю дверь и ныряю внутрь, отсекая громким хлопком десяток любопытных взглядов. Тишина пустой спальни давит на плечи, гнет тяжестью и выворачивает от боли на изнанку. На простынях остался запах, в шкафу висят платья, а в холодильнике мясо, которое хотел сегодня приготовить. Для кого теперь? Что пошло не так?

На один день оставил! На один проклятый всеми несуществующими богами день!

Судорога катится волной и бьет в затылок. Зажимаю крик стиснутыми зубами. Кулаки давлю до спазма. Нельзя орать! За дверью еще толпа любопытных, пусть уйдут. Катятся в бездну все! Жалостливый дурак Флавий, упрямый баран Рэм и психованный ублюдок, возомнивший себя создателем! Светоч Великой Идеи, последняя надежда системы на обновление. Рухнет без него все! Как же! Нужно было его из окна выбросить, а не Телепата!

Закат гаснет за окном, и включается автоматика. Стекла темнеют, зажигается свет, а климат-система добавляет тепла. Дэлия мерзла ночью, для нее изменил настройки. Под руку попадается стул и летит во внутренний блок климат-системы. Грохот, как выстрел, как спущенный курок. Мою защиту пробивает, и открывается бездна. Ну что, демоны, соскучились?

Посох ложится в руку и с шипением раскладывается. Адреналин достигает черты, за которой только смерть, я один выдерживаю такую концентрацию. За волной жара сразу лед. Кристальная чистота в голове с одной единственной мыслью – крушить.

Тело становится послушным, текучим, гибким. Спальня заполняется грохотом разносимой в щепки мебели. Качается на проводе сбитый светильник, заставляя тени плясать по белым стенам. Они толпой обступают меня со всех сторон, вынуждая отбиваться. Боль можно заглушить только другой болью. До звона в забитых мышцах. Пока в руках еще можно удержать посох.

Флавий

– Он там все разнесет, – вздыхает Рэм и качает головой, – Флавий, вот объясни мне, какого лысого гнароша ты полез, куда не просили? Девочку пожалел? Нашел кого. Эта хитровышморганная дарисса мне тут и про таблетки, и про прокладки, и чего только не рассказывала, чтобы улизнуть, а ты ей дверь открыл.

Еще меня безопасность не отчитывала за решения. Но тут возражения застревают где-то в глотке и даже не просятся на язык. Виноват. Представить не мог, что этим закончится. Сестру вспомнил с ее тираном-любовником и пожалел. Не нужно было?

Грохот за дверью спальни генерала становится громче. Звона не слышу. Если хозяин добрался до окон, то пробить бронированное стекло не смог. Уже неплохо. Не посечет осколками. Но Публию Назо все равно придется звонить. Военный хирург не только раны зашивать умеет, но и с душевными страданиями знает, что делать.

Вдвоем мы с Рэмом остались на этаже. Своих бойцов майор выгнал сразу же. Да, они надежны и проверены по десять раз, но не каждый день генерал выходит из себя. Не знаю теперь, когда вернется.

– Кто ж знал…

– Я знал, – обрывает Рэм, – я бы сам ее выгнал. Чем думал командир, когда тащил в особняк шизофреничку?

– Это не нам обсуждать, – цежу сквозь зубы и смотрю на начальника службы безопасности.

Давно у него голова кружится от вседозволенности. Чуть ли не в туалете камеры повесил, и глаз с генерала не спускает. Я всегда держал при себе мнение о ненормальности такого служебного рвения, но сейчас майор действительно не видит границ.

– От женщины его в постели защищать собрались?

Майор раздувает ноздри и наклоняет голову, отчего его длинный нос напоминает клюв хищной птицы.

– Ты забываешься, лейтенант.

Говорит тихо и недобро сверкает на меня глазами. Спина против воли вытягивается еще сильнее. Я тоже вырос в горах, меня просто так не продавишь. Да Рэм и не собирается. Любовь к Его Превосходству болезненная, но она есть и выходит в авангард.

– Звони капитану Назо, – говорит безопасник, – и топай в кабинет. В ближайшие сутки там твоя линия фронта, а я здесь побуду. Может, дождусь доклада от сопровождения, что машина Создателя повернула назад.

Боюсь, что машина вернется ни с чем. Женщины склонны менять решения, но, кажется, мудрец Мотылек не совсем женщина.

Публий

Давно должен был привыкнуть к звонкам среди ночи, но каждый раз дергаюсь. Вот и сейчас, еще не открыв глаза, шарю по крышке тумбочки, цепляю гарнитуру и кое-как вешаю на ухо:

– Слушаю.

А хотел сказать совсем другое. Послать далеко и грубо, но рядом спит Диана, свернувшись клубком у меня под боком.

– Капитан Назо, – голос либрария доводит до изжоги.

Я понимаю, что у Флавия рабочий день никогда не заканчивается, но мне утром на смену, а я не спал сутки. Тьер! На этой планете вообще знают, что такое здоровый сон?

– Лейтенант Прим, давай быстрее и короче, – грубо обрываю его.

Флавий сопит в динамик гарнитуры, а у меня глаза закрываются. Нет, с такой реакцией ему в ПВО нельзя! Все самолеты и ракеты зубами прощелкает.

– Вы можете приехать в особняк прямо сейчас? – наконец, спрашивает он.

Кхантор бэй! То-то не Наилий сам звонит.

– Что случилось?

– Пока ничего, но может, если не поспешить…

Юлит и изворачивается, как глист в прямой кишке.

– Я просил короче, – не выдерживаю я.

– Его Превосходство разгромил комнату, уже час не отвечает на звонки и не открывает дверь.

– Ясно. Жди.

Ничего мне не ясно, но из Флавия даже клещами лишнего слова не вытянуть. Тем более по телефону. Последние реплики будят Диану, и мудрец разворачивается ко мне, укладывая кудрявую голову на плечо:

– Ты куда?

Ловлю пальцами прядь-пружину и целую. Разве не глупость сбегать ночью из постели от женщины и менять тепло ее тела на холод обивки сидения машины?

– К генералу нужно ехать. Я утром позвоню.

Она сонно урчит и закрывает глаза. Серебристый свет ночного спутника превращает кожу Дианы в мрамор, делая совершенной и без того прекрасную фигуру. Вернусь, нарисую вот так, лежащую поверх белых простыней. Жаль, не хватит таланта остановить мгновение во всей его чистоте и нежности, но я попытаюсь.

Одеваюсь быстро, как по тревоге, на ходу застегивая липучки рубашки, и забираюсь в комбинезон. Может быть, зря, нужно было в гражданке или сразу в медицинской форме, но гадать некогда. Если Наилий воюет против собственного дома, то стоит спешить.

Уже в машине, отъезжая с парковки, вспоминаю про Мотылька в особняке. Не попала ли ненароком под горячую руку, и не к ней ли на самом деле меня зовет Флавий? Мудрецы не самые простые в общении цзы’дарийцы, а у генерала бывают срывы, но верить все равно не хочется.

Выезжаю на трассу, перевожу управление в автоматический режим и набираю номер либрария:

– Лейтенант Прим, – давлю, не давая опомниться, – а теперь четко и правдиво, что случилось?

Флавий выдыхает, как мне кажется с отчаянием, а потом шепчет в гарнитуру:

– Дарисса Дэлия ушла.

Бью по тормозам, падая грудью на руль, слышу, как визжат тормозные колодки, и вспоминаю такой же визг из ночных кошмаров. Авария на мосту, отнявшая у меня Флору, заснятая со всех камер и ракурсов. Мотылек ушла. Наилий разнес комнату.

– Как? – хрипло спрашиваю и прочищаю горло. – Как она могла умереть?

– Нет, нет, – частит либрарий, – она жива. Уехала в другой сектор вместе с мудрецом Создателем.

Кладу голову на скрещенные руки и жду, когда выровняется давление и пройдет шум в ушах. А рычу в гарнитуру очень зло:

– Ин дэв ма тоссант, Флавий, выражайся яснее!

– Виноват, капитан Назо.

Срываю девайс и бросаю на пассажирское сидение. Мимо проносится, сигналя и ослепляя фарами, поздняя попутка. Переработал, нервы шалят. Скоро буду, как Наилий, слышать одно, а думать только так, как хочется. Но с чего ему психовать? Не первая женщина сама уходит от генерала. И все, чем он раньше ограничивался – три глотка Шуи и другая женщина. Странно. Или я чего-то не понимаю, или либрарий не то говорит.

К особняку подъезжаю прямо к воротам и молча киваю охране, чтобы пропустили на территорию. Частый гость здесь, узнают и не задают вопросов. Основное освещение по периметру уже погасили, оставив только красное дежурное. Особняк подслеповато щурится на меня редкими неспящими окнами. Для рядовых и офицеров, живущих на втором этаже, команда «отбой» давно прозвучала. Свет горит в спальне Наилия, гостиной на третьем этаже и каморке майора Рэма на первом. Если официальная тень Его Превосходства не спит, значит, с генералом и правда не все в порядке. Забираю из багажника медицинский кейс и поднимаюсь по ступеням крыльца к застывшему в дверях либрарию.

– Где он? – без приветствий и предисловий, общались уже сегодня.

– В спальне, – докладывает Флавий, – замок мастер-ключом открывается, но сама дверь заблокирована.

Если мебель разнес, то и баррикаду мог соорудить, с него станется. Соваться сейчас к Наилию все равно, что добровольно сдаваться в плен к гнарошам. Лучше сдохнуть.

– Понял тебя, Флавий. Стакан и кипяток, как обычно, на кухне?

– Я уже приготовил напиток, – признается либрарий и опускает глаза, – только предложить не решился.

Всем бы таких догадливых помощников, а Флавию чуть больше смелости.

– Ну, пойдем, – вздыхаю я, – попробую с ним поговорить.

Глава 2. Разгром

Наилий

Разрушения – так себе. То ли мебель крепкая, то ли я быстро выдохся. Старею? Размяк, потерял хватку, поверил, что генетическое чудовище вроде меня тоже может жить обычной жизнью. Возвращаться вечером домой и обнимать любимую женщину. Теперь в моей спальне только обломки. Царство хаоса с крутыми пиками мебельных гор и застывшими морями простыней. Ее шкаф не тронул, а своим заблокировал дверь. Слышал уже попискивания открытого замка, но мое желание остаться одному ближний круг понял верно.

Руки привычно гудят с отдачи от ударов, голова плывет после отката от адреналина. Нет, не устал, надоело. Проще посохом расколотить матрас, чем вырвать часть себя.

«Наилий, прости меня, если сможешь».

Почему ты решила, что я смогу?

«Я уезжаю с Создателем в сектор четвертой армии».

Уезжай, раз решила.

«Мне никогда не стать тройкой, сидя взаперти в особняке».

Ты молодец, Дэлия, все приоритеты расставила верно. Сначала ваша знаменитая Великая Идея, а уже потом все остальное. Даже генерал может подождать. Только я ждать не собираюсь.

Новый приступ боли гнет к полу. Адреналин закипает, ярость рвется наружу. Хватит!

– Хватит! – кричу ей в пустоту и вижу, как поворачивается спиной. Не оглянулась даже на прощание, машина не затормозила ни на мгновение. Один пост на трассе за другим все дальше и дальше от меня. Разгибаюсь и бьюсь затылком об стену. Снова и снова, пока удары не дублирует стук в дверь.

– Наилий? – кто-то тихо зовет из коридора. Тьер, я непонятно выражаюсь? Так тяжело оставить в покое хотя бы на ночь? Кхантор бэй, в бездну! В самую глубокую и черную бездну!

– Я с тобой и через дверь могу поговорить.

Узнаю бубнеж Публия. Его послать язык не поворачивается, но видеть не хочу.

– Сегодня была не смена, а дерьмо, – начинает он. – Два критических по очереди в клиническую уходили, две бригады метались между ними. Одного потеряли. С проникающим в брюшную полость еще на планете дарлибов прооперировали, а у него каждый день внутреннее кровотечение. Не вытянули мы его. Я Шуи принес, выпить хочу, а не с кем. Поздно уже, спят все. Откроешь дверь?

От напоминания о Шуи жар прокатывается по телу, оставляя терпкий привкус на языке. Не усну на адреналине ни сегодня, ни завтра. Единственный способ отдохнуть – напиться до отключки, но даже этого не хочется. Два часа сижу на полу, не двигаясь, и буду сидеть дальше, пока не заменю все воспоминания ненавистью. Она сама ушла! Что я мог сделать? Привязать ее к кровати?

– Наилий, – снова стучит Публий, – напиток почти остыл. Хочешь помолчать? Хорошо, давай помолчим, но выпить нужно.

Врач. Знает, как лечить. Только я не выпью столько, чтобы забыть, а жаль. Утром проснусь, и все вернется. А наверняка только два пути – безумие или беспамятство, и я знаю, как пройти оба. Озарение вспышкой проносится по сознанию. Зародившаяся идея прочно пускает корни. Шуи бывает не только сушеной! Поднимаюсь на ноги и плечом отодвигаю тяжелый шкаф от двери, громким шорохом мебели по паркету озвучивая согласие на пьянку. В коридоре не выспавшийся и взъерошенный Публий, вдалеке исчезает фигура Флавия. Успел сбежать и не попасться мне на глаза.

– Заходи, – тихо говорю капитану и отступаю назад.

Обломки стула хрустят под подошвами ботинок, как валежник в лесу. Публий осматривает комнату, но молчит, губы поджимает и закрывает за собой дверь.

– Как ты?

– Как видишь, – киваю за спину на разгром.

Военврач шумно вздыхает, а я, не отрываясь, смотрю на кейс в его руках. Глава медицинской службы. Особая Инструкция разрешает ему носить с собой и готовить лекарства из свежей Шуи. Единственный наркотик достаточно сильный, чтобы выключить меня.

– Публий, у тебя ведь есть свежак. Отдай мне кейс.

Нужны мгновения, чтобы он понял, а пока я облизываю губы и жду. Не растерял капитан военную выправку, стоя у стола в операционной, но сейчас вытягивает спину еще сильнее. Раздражает выражением крайнего упрямства на лице до неимоверности.

– Отдай, – цежу я сквозь зубы и делаю шаг к нему.

Чувствую прохладный металл посоха под ладонью и раздумываю, сколько ударов понадобится, чтобы вырубить медика и забрать ягоду? Капитан отступает, вжимаясь в закрытую дверь. Наклоняет голову, свирепо уставившись на меня, как хищник, загнанный в угол, но готовый разодрать на куски.

– Тебе нельзя, Наилий! Я уже дважды колол тебе чистый экстракт. Хоть одна капля свежего сока, и ты станешь наркоманом!

Бессмысленная угроза. Сейчас все кажется пустым и бесполезным. Есть только будущее облегчение, накатывающее волнами жара. Я хочу утонуть в этом тумане и не выныривать никогда. Старею. Надоело. Устал.

– Кейс.

Не нападаю, просто кладу ладонь на кейс, а Публий упрямо прячет мою добычу за спину. Двумя руками держит и не может обороняться. Сдастся, если надавить сильнее. Вытягиваюсь вверх и замираю. Ярость концентрируется в нервном сплетении, провоцируя спазм. Кажется, будто воздух между нами колышется, как марево летнего зноя. Капитан отчаянно мотает головой, голос звучит хрипло, слова доносятся искаженными:

– Наилий, остановись! Любая боль проходит, а зависимость навсегда! – Теперь Публий наступает на меня и почти кричит: – Да что случилось, что ты сдохнуть готов? Все живы, никто не умер! Как уехала так вернется!

Бросается на мен,я будто стену проламывает, сметает ураганом. Тоже сильный, знаю.

– Я не вернусь, – отвечаю ему и отворачиваюсь.

Узел в груди распускается и накрывает второй откат от адреналина. Теперь слабость выматывает окончательно. Не дохожу до матраса и сажусь на пол. Мыслей нет, одни рефлексы. Спину ровно, голову прямо, ноги скрестить и ладони на колени. Не хватает только запаха жженого сандала и тихих шагов мастера. Давно никто меня не наказывает за срывы. Я сам.

Публий

Наилий в черном комбинезоне сидит на полу среди перевернутой и разбитой мебели, как забытый санитарной командой обгоревший труп на поле боя. Мне кажется, я чувствую запах гари, а на языке оседает мыльными хлопьями пепел. Безвкусный и тошнотворный. Собственный комбинезон липнет к вспотевшей спине. Тьер, схватись генерал за посох, и я бы уже валялся на паркете с черепно-мозговой! Не так уж часто мы дрались. Без толку. Адреналин в бою превращает Наилия из цзы’дарийца в боевого механоида. В такие моменты понимаешь, ради чего старались генетики. Высочайшая скорость реакции, бесстрашие, феноменальная выносливость. Он похож на жидкий металл, текучий и смертоносный. Ни одного шанса у меня не было отстоять кейс, так какого вшивого дарлиба я стою с ним посреди спальни генерала целый и невредимый?

Наилий молчит, закрыв глаза, только вздымающаяся от дыхания грудь дает понять, что жив, хоть и пытается казаться мертвым. Проклятые горные привычки! Двадцать с лишним циклов на равнине, а чуть что – садится, выворачивая и укладывая ноги пятками к костям таза, и ни слова. Статуя во дворе горного интерната, памятник самому себе спокойному и выдержанному. Все под контролем. Как бы ни так!

Оглядываюсь, соображая, куда спрятать медицинский кейс. Тащил его сюда, не думая про контейнер с двумя свежими ягодами Шуи, надеялся на транквилизаторы, допускал, что понадобится перевязочный материал и помнил про сыворотку Нор-Ди-Три-Лот, блокирующую действие Шуи на клетки мозга. Лучше бы Наилий напился без меня и уже спал! Я бы простил вызов посреди ночи и спокойно дождался утра на диване в гостиной, а что теперь? Это каменное изваяние только тронь, и новая вспышка агрессии обеспечена. Это ж надо было так взъяриться из-за женщины!

Открываю кейс и мучаюсь выбором между флягой с остывающей Шуи и инъекционным пистолетом с ампулой успокоительного. Тихо все равно не подкрадусь, чтобы укол поставить. Голова целая осталась, так руку сломает. Забираю флягу с мерными емкостями и маскирую хранилище медикаментов бывшим изголовьем кровати. Раздумываю, вертя в пальцах отмеренный глоток и выпиваю. Щедро Флавий сахара положил, почти на зубах скрипит, а развел слабо. Первая волна бьет до темноты в глазах. Мало же мне нужно после бессонной смены. Как бы не уснуть раньше времени рядом с готовым взорваться генералом. Шуи отрабатывает честно, принося вместе с эйфорией нужную степень бесстрашия. Сажусь на пол перед Его Превосходством и тихо зову, протягивая емкость с напитком:

– Наилий, ты меня слышишь? Выпей. Давай, надо.

Слова отскакивают от его молчания, как резиновые пули от стены. Если сейчас не очнется, не знаю, что делать. Сам посохом огрею по хребту.

– В бездну, – вдруг шепчет генерал и открывает глаза, – надо, значит надо.

Забирает емкость и начинает напиваться.

Флавий

Умом понимаю, что обвинять себя не за что, а спокойной спать все равно не могу. Дырку провертел на койке, подушка вывалилась из наволочки на пол, а одеяло сбилось в комок в ногах. Нет, Дэлия все равно бы ушла не сегодня, так завтра, не через калитку, так через окно! Хотя, кто знает, что творится в голове у бывшей пациентки психиатрической клиники? Разговаривает, как любая женщина, а потом вдруг делает то, чего никак не должна. Не уходят любовницы от генералов. Не сбегают от сытой, обеспеченной и счастливой жизни. Или нет? Не правильно это все равно. Уж если таких, как Его Превосходство бросают, то, что говорить обо мне? Другие в моем возрасте давно капитанами ходят, а я до сих пор на письма отвечаю в приемной и живу вместе с мальчишками-лейтенантами в чужом доме. Нет, я не жалуюсь, служба, как служба. Тепло, светло и сытно. Мне хватает, а больше стараться не для кого. Аврелия не выныривает из-за спины своего тирана, я ей больше не нужен. На сносях уже, скоро будет у меня племянник. Приеду в увольнительную с цветами и детскими вещами, подержу на руках и все. Спасибо, брат, что приехал, но мне ребенка кормить надо и Квинт не обрадуется, что ты здесь. Не обижайся, пожалуйста.

Куда уж мне? Я все знаю и понимаю. Теперь у Аврелии есть мужчина, а я вроде запасной обоймы с патронами другого калибра. Выбросить жалко и не пригодится больше.

Встаю с кровати и одеваюсь. Светает уже, сколько поспал урывками, больше не получится. Нужно умываться, бриться и в штаб – прикрывать генеральский тыл. Встречи я еще вчера отменил, но с незапланированными визитами и звонками так не получится. Легенда на такой случай стандартная и почти всегда одна и та же. Совещание у Его Превосходства. Затянулось, может быть, к вечеру освободится. Нет, ждать не стоит, скажите мне, я передам. Почту можно отправить, да, как освободится, все посмотрит.

Не успеваю выйти из комнаты, как звенит гарнитура. На планшете высвечивается незнакомый номер. Судя по первым цифрам девятый сектор.

– Слушаю.

– Лейтенант Прим? – звучит высокий голос, – генерал Марк Сципион Мор, у вас в секторе все в порядке? Почему номер Его Превосходства заблокирован?

Морщусь и прикусываю язык. День не задался с самого утра. Генерала Мора совещаниями не обманешь. Для него это тоже стандартное прикрытие запоев. Что ему отвечать? Скажу, что командир болен, а он сам перезвонит, едва я закончу разговор. Хватило вчерашних ночных посиделок с Публием или нет? Хоть беги на третий этаж и подслушивай под дверью, но времени нет, генерал Мор ответа от меня ждет.

– Возможно, это техническая неисправность, что-нибудь передать Его Превосходству?

Марк думает, а, может быть, прогнал мой голос через анализатор и теперь смотрит на результат. Вру или нет?

– Нет, не нужно, – медленно отвечает хозяин девятого сектора, – я наберу номер еще раз. Отбой.

Что-то в его тоне мне не нравится. Не поверил. Точно. Не стоит списывать мерзкое ощущение провала на паранойю. Но, кажется, я опять лезу туда, куда не следует. Хватит с меня! Мое место в приемной и только! Завтракать и на службу. Все!

Глава 3. Утро

Наилий

Проспаться и протрезветь не успеваю. Открываю глаза и вижу, как потолок то прыгает, то закручивается спиралью. Климат-система не включилась, и теперь в воздухе висит пар и кислый запах Шуи. Темно в спальне, рядом кто-то сопит и дышит, а я пытаюсь вспомнить, не напились ли мы вчера с Публием настолько, чтобы я приволок в особняк женщину? Вроде разговоры были не о том. Раздеться до домашних штанов я успел, а что было дальше? Храпит. Вряд ли это женщина. Поворачиваюсь на матрасе, давая объемному датчику повод сработать и выкрутить прозрачность окон на максимум. Лучи светила освещают комнату и спящего рядом со мной Публия. Отлично! Утренние объяснения с капризной красоткой не состоятся.

От Шуи мучает жажда, и я бреду в ванную глотать холодную воду из крана. Долго потом держу голову под струей, но трезвее не становлюсь. Надо было больше пить! Провалялся бы в отключке до вечера, а так, промаявшись кошмарами, буду слоняться по этажу и вздрагивать каждый раз, когда почудится стук женских каблуков по паркету. Не вернется она. Я устал думать, что я сделал не так, в чем виноват. В живых должен был оставить убийц, чуть не задушивших во сне мою любимую женщину? Или что? Если так хотела в город съездить, почему мне не сказала? И Рэм промолчал, что просилась. Когда не нужно лысого соглядатая не заткнешь, а тут поразительная сдержанность. Выключаю воду и вываливаюсь через открытую дверь обратно в спальню. Назо спит, и будить его почти зверство, пусть отдохнет. Телефон я еще вчера отключил, Флавия предупредил, никто не должен беспокоить. Виликусов сегодня тоже не будет, а потому иду на кухню и встаю к плите.

Можно, конечно, достать все, что есть в холодильнике и съесть, но это скучно. Тесто на лепешки я и с закрытыми глазами заведу, а пожарить их много ума не нужно. Смешиваю, как положено, сначала жидкие ингредиенты, а потом засыпаю муку. Солю всегда на глаз, но на белую горку вместо прозрачных кристаллов соли падают три щепотки смеси перцев, красной пылью разлетаясь по чашке. Тьер, надо же было перепутать. Верно говорят, что нет ничего опаснее для пищеварения, чем злой повар. Или пьяный, как в моем случае. Размешиваю тесто ложкой, рисуя цветные узоры. Плевать, пока не пожарю, не узнаю, съедобно или нет. Масло скворчит в сковородке, и от аромата жареной лепешки сводит пустой желудок. Цепляю пальцами раскаленный кругляш прямо из пузырящегося жира и откусываю. Нормально, даже интересно. Дэлии бы понравилось.

Думал, что готовка успокоит, но нет. Адреналин снова подскакивает, жара от плиты не чувствую, озноб бьет. В моем пустом доме теперь всегда будет зима. Инеем ляжет пыль на кожаные диваны, и паутиной, как изморозью, пауки заплетут углы. Так долго искал свою женщину и остался один. Головой в стену буду биться, не поможет. Позову назад – не вернется. Отомстила мне Вселенная за всех, кого в бездну отправил. Теперь сам рад там оказаться.

Публий

Запах жареных лепешек на весь особняк. Понятно, куда делся Наилий. Тру опухшие глаза и щурюсь на циферблат на стене. Первая половина дня, мало мы спали. От слабости шатает даже лежа, а от привкуса Шуи тошнит. Обещал Диане позвонить утром и проспал. Извелась там уже, наверное, сидит с листами в руках и ждет страшных предсказаний о моей смерти. Вешаю гибкую дужку гарнитуры на ухо и набираю номер с планшета.

– Публий! – выкрикивает она в трубку, а я морщусь от громкого голоса.

– Диана, я задержусь, – сравниваю в уме степень опьянения и оставшийся во фляге напиток, – до вечера. Не скучай, сходи в город погулять, карточка в кармане…

Но мудрец взволнованно перебивает:

– С тобой все в порядке? У тебя странный голос.

– Я пьян, милая, – говорю и чувствую, как улыбка растягивает губы, а голос становится ласковым, – мне чуть хуже, чем отлично. Я тоже соскучился с этими сменами, дежурствами бесконечными. Потерпи, я скоро вернусь.

Мудрец вздыхает, и я представляю, как запускает пальцы в кудри, пытаясь разделить тугие пружинки.

– Делай, что должен, – шепчет она, – а я буду ждать. Я люблю тебя, Публий.

– Я тоже тебя люблю, – эхом повторяю и молча слушаю короткие гудки.

Аромат жареного становится резче, оборачиваюсь и вижу Наилия с тарелкой в руках. Губы плотно сжаты, в глазах лихорадочный блеск, а вместо генеральской осанки – понуро опущенные плечи.

– Наилий?

– Уезжай домой, – глухо говорит он, – к любимой женщине. Не надо здесь со мной. Я давно не кадет, стреляться не буду.

Значит, все слышал, и гадай теперь, о чем подумал. Помню, как невыносимо было после трагедии с Флорой смотреть на влюбленные пары в парке, слышать их воркование, видеть, как целуются украдкой. Каждая чужая улыбка ножом резала по незаживающей ране. Напоминание о том, чего у тебя нет, и никогда больше не будет. Это не зависть, а боль.

– Куда я пьяный поеду? – пытаюсь отговориться, но генерал включает «полководца»:

– Я распоряжусь, тебя отвезут и машину к медцентру пригонят.

А он тут остальные комнаты разнесет? По дрожащим пальцам понятно, что ничего не прошло, и внутри по-прежнему клокочет, каким бы спокойным не выглядел. Проклятое интернатское воспитание. Мертвецы разговорчивее. Всю ночь из него слова тянул, как мог, а он о службе, да о службе.

– Наилий, я никуда не поеду, – отвечаю твердо, насколько позволяет заплетающийся от Шуи язык, – ты пить будешь? Садись, сейчас налью. Один собрался все эти лепешки есть?

Упрямее генерала разве что я и Рэм. Наилий наклоняет голову, а я, наоборот, сажусь и вытягиваю спину. Если решит силой вытолкать, будет ему несостоявшаяся драка. Для поединка мы оба слишком пьяны. Но с генералом и, правда, что-то не так. Никогда бы не узнал в этом тихом и раздавленном цзы’дарийце того майора Лара, что прилетел на равнину с горного материка. Зубами выгрызал свое генеральское звание. В спину летело издевательское «горный мальчик», а он всегда держал ее прямо. Неужели сейчас из-за женщины вот так? На самом деле влюбился?

– Уезжай, – тихо повторяет он, – я сам.

– Катись в бездну! Сам он, – дергаюсь и вскакиваю на ноги, едва удержав равновесие. В глазах темнеет, но я успеваю схватиться за тарелку с горячими лепешками. Боль от ожога разгоняет темноту в глазах.

– Садись! – приказываю, окончательно обнаглев. – Поедим и будем убираться. Давно мусор выносил и тряпкой махал, Ваше Превосходство?

Наилий подчиняется, усаживаясь на матрас. Шарюсь в обломках, выискивая, что можно положить на колени вместо стола. По деревянным останкам уже не угадаешь, тумба была или изголовье кровати, но сойдет. В полях есть удобнее, чем в разгромленной спальне генерала. Зато лепешки обязаны быть вкусными. Откусываю первую и чувствую, как от перца на глаза наворачиваются слезы. Икаю и давлюсь, бессмысленно высматривая, чем можно запить, а Его Превосходство вдруг широко улыбается:

– Переперчил немного.

Точно влюбился.

Флавий

Здание генштаба очень старое, сейчас так уже не строят. Высокие потолки, огромные комнаты. Снаружи сплошное архитектурное излишество с лепниной, стрельчатыми арками окон и витражами, а внутри после реконструкции все тот же безжизненный металл и стекло. По мне, от него комнаты, похожие на залы для бальных танцев, стали еще больше и холоднее. В западном и восточном крыле поставили перегородки, и там теперь уютно, но генералу Инструкцией не положено иметь маленькую приемную. А моим мнением в принципе никто не интересовался.

Дверь в кабинет Его Превосходства закрыта, в приемной на стульях для посетителей пусто. В помещении только тихий гул работающей климат-системы и нервный стук моего сердца. Сижу за столом, как одинокий астероид на задворках галактики, и угрюмо разглядываю электронные письма на планшете.

Стоит генералу исчезнуть на день, как тут же появляются вопросы, которые без него не решаются. Я давно копирую старые ответы и вставляю их в новые письма, но поток не уменьшается. Тоже, что ли, Шуи себе сварить и впасть в беспамятство на сутки, чтобы никто не смог разбудить? Вздыхаю тяжко и опускаю голову, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. Нельзя мне. Несколько мгновений отдохну и дальше буду почту читать. Не успеваю даже глаза закрыть, как загорается планшет и пищит гарнитура.

– Слушаю.

– Лейтенант Прим, это охрана. Тут генерал девятой армии приехал, рвется к вам мимо всех постов.

Замечательно. Доблестные бойцы боятся под генеральский гнев лезть, а мне не привыкать подставляться.

– Оставьте, не препятствуйте, – прошу охрану и встаю из-за стола, – я встречу.

Иду к двери через всю приемную нарочито медленно, печатая шаг по дорогому паркету из палисандра. Во всех остальных помещениях на полу ковролин, но Его Превосходство предпочитает натуральные материалы. Дождавшись, когда распахнется дверь, вытягиваю спину и приветствую Марка Сципиона Мора:

– Ваше Превосходство.

Хозяин девятого сектора ожидаемо зол. Глаза горят, извечные бакенбарды топорщатся и сам весь взъерошенный.

– Где он?

Если бы командир захотел рассказать о своем горе, он бы сам позвонил. Поэтому я ничего кроме стандартного ответа произносить не имею права:

– Его Превосходство на совещании, освободится к вечеру…

– Врешь, – шипит Марк Сципион Мор, – в зале для совещаний пусто, я был там. Технических сбоев в секторе нет, телефон просто выключен. Лейтенант Прим, я повторяю вопрос. Где он?

Поторопился я надеть летний комбинезон, холодно еще. Или это под взглядом полководца ознобом пробирает? От горных всегда веет особой стужей. Ветром с вечных ледников на вершинах гор. Зубы ноют, как не хочется неприятностей, но я упрямо повторяю:

– Его Превосходство на совещании, ему что-нибудь передать?

Генерал девятой армии делает ко мне ровно два шага, а мне кажется, что дышит в лицо и вот-вот укусит.

– Я не знаю, кто приказал тебе молчать, лейтенант, но я выясню, что здесь происходит.

Кожей ощущаю угрозу, привкусом крови от прокушенной губы. Сочиняю ответ, а Марк Сципион Мор замирает и сверлит меня взглядом, будто только что вошел и увидел. Вспоминает? Едва ли. Слишком я мелкая рыбешка. Разве что случайно два дня назад прошел мимо меня в коридоре собственного особняка перед Советом генералов.

– А не тот ли ты Флавий Прим, которого подозревали в предательстве?

От напряжения превращаюсь в камень. От озноба вот-вот застучат зубы, но пока выдержка еще при мне, отвечаю как можно спокойнее:

– Так точно, Ваше Превосходство, но все подозрения сняты.

Краем глаза слежу за генералом и готовлю аргументы, чтобы отбиваться от подозрений. Нет здесь никакого заговора, не в этот раз, но хозяину девятого сектора не до меня.

– Демоны знают, что такое, – тяжело выдыхает генерал и отворачивается.

Бормочет под нос тихо, но я все равно слышу про бесконечные покушения и проклятых мудрецов. Понимаю, как такое отсутствие выглядит после взрыва горной резиденции и погони на катерах, но ничего не могу сделать. Если Марк Сципион Мор узнает о запое командира, то только не от меня.

– Кивни хоть, он жив? – с тоской в голосе спрашивает генерал.

Хотел бы, но сам не знаю и беспокоюсь ничуть не меньше. Виноватым себя чувствую и не могу понять: Дэлия хотела сбежать, а я ей только помог? Или, наоборот, своими словами о калитке и тиране подтолкнул к решению? Лучше бы командир меня обратно в клетку посадил, там молчать проще.

– Жив, – киваю я, надеясь, что не совершил чего-то непоправимое.

– Хорошо, – расслабляется генерал, – большего мне от тебя и не нужно. Прощается, наклонив голову, и уходит из приемной, а я возвращаюсь за стол с чувством, что возненавижу этот день и долго потом буду помнить.

Глава 4. Воспоминания

Публий

Воду не удержать в рамках. Она разливается по коридору, затекает под шкафы и вот-вот испортит дорогой паркет. Плохая вода, стоячая, с запахом водорослей. Собираю ее тряпкой и выжимаю в ведро, поглядывая на изрезанную шрамами спину Наилия. Босой генерал, закатав штанины, ловит руками трепыхающуюся рыбу и бросает в другое ведро. Убрались два пьяных дурака. Еще больший разгром учинили.

– Чтоб мне всю жизнь холостыми стрелять, это что такое?

Голова от Шуи гудит, а тут еще раздраженный голос. Узнаю по ругательствам и честно пытаюсь встать прямо.

– Ваше…Превосход…ство, – неприличное икание безнадежно портит приветствие. Марк Сципион Мор обращает на меня внимание не больше, чем больной под общим наркозом на уколы санитара.

– Наилий, ты решил бассейн сделать на третьем этаже? Прямо на полу?

Генерал Лар тоже распрямляется, не выпуская из рук ведро с рыбой. Мокрый, с прилипшей к животу веткой водорослей, растрепанный и сонный от Шуи сейчас он больше похож на деревенского мальчишку, чем на полководца.

– Решили вынести сломанный каркас кровати и сбили аквариум.

Медленно зеленею от зависти. Пили одинаково, а Наилий говорит, как с трибуны после долгих репетиций.

– Кадеты криворукие, – вздыхает Марк, разглядывая устроенный потоп в коридоре, – что творите, демоны?

– Еще одно ведро и тряпка в подсобке через три двери от тебя, – невозмутимо отвечает генерал Лар.

– Да знаю я, – отмахивается Марк и уходит, а я наклоняюсь обратно вытирать лужу с выскобленного до блеска палисандра.

Через несколько мгновений дальше по коридору уже два полуголых генерала на коленях собирают воду. Молча и быстро, как в наряде под суровым взглядом инструктора. Будто не было никогда больших звезд и широких полосок на погонах.

– Куда виликусов разогнал? – ворчит генерал Мор, шумно выжимая капли воды из тряпки на дно ведра.

– Нечего им тут.

– На твою пьяную рожу смотреть? Правильно. Я на малом десантном рванул через океан, думал, тебя уже Агриппа на ломти нарезает, а ты пьешь.

– Пью. Иногда еще и ем.

Марк вздрагивает и в упор смотрит на Наилия, а я вспоминаю про перепрятанный впопыхах кейс со свежей ягодой Шуи.

– Лепешки, – уточняет генерал Лар, – только остыли уже. Будешь?

– Нет, – отвечает генерал Мор и заталкивает тряпку под тумбу на низких ножках, – видела бы твоя женщина…

– Не увидит! – дергается Наилий и я вместе с ним. Новый приступ ярости сейчас совсем не нужен! Столько усилий и все зря? За кейсом бежать? Транквилизаторы с Шуи несовместимы. Но генерал успокаивается сам, медленно выдыхая и разжимая кулаки: – Уехала она.

Марк морщится и замолкает, вытирая пол. Скоро хозяин девятого сектора тоже пропахнет водой из аквариума, ароматом жареных лепешек и отчаянием. Оно, как инфекция, передается воздушно-капельным путем, и даже убойные дозы Шуи не способны вылечить. Молчит Наилий, чем дальше, тем упрямей загоняя боль глубоко в себя. Всегда так делал, но сейчас, кажется, подавится и надорвется. Не по силам тяжесть.

– Дэлия ведь мудрец, – осторожно начинает Марк, – Агриппа их всех к себе звал, Создатель с Маятником уже сбежали и она поехала?

Наилий коротко кивает и облизывает высохшие от напитка губы.

– Бессмертие им там, что ли, бесплатно выдают? – пожимает плечами генерал Мор. – Летят как…

– Мотыльки на свет, – перебивает Наилий и уходит выливать ведро.

Марк провожает его взглядом и цедит сквозь зубы:

– Нашел, кого в любовницыбрать. Мудреца. Других нормальных женщин не осталось?

Я не выдерживаю и, забыв, кто передо мной, выговариваю:

– Они такие же психи, как мы, и вам это известно, Ваше Превосходство!

Хозяин девятого сектора скашивает на меня взгляд, но вместо раздражения одно холодное безразличие:

– Конечно, только бредят наяву и выпрыгивают из окон. А потом во сне промывают мозги моим бойцам и душат свою же. Совершенно нормальные, адекватные цзы’дарийцы.

Затыкаюсь, не найдя слов. Ходили дикие слухи по общему чату, не думал, что окажутся правдой. Вспоминаю улыбку Дианы, спокойную задумчивость Дэлии, выдержанную холодность Конспиролога и не верю, что мудрецы способны причинить серьезный вред. А тут целый заговор с покушениями на жизни генералов. Но не на пьяную голову обдумывать такие вопросы.

Наилий

Жалко аквариум. Хоть и замечал я его не чаще одного раза в неделю, но смотреть на трепыхающихся рыб, в безмолвном крике открывающими рты, оказалось невыносимым. Теперь все пострадавшие плавают в стеклянной банке, а я сушу волосы полотенцем после душа. Холодного, чтобы опьянение от Шуи, если не ушло, то хотя бы уменьшилось. Тяжело не ощущать собственного тела, как раньше. Мы втроем устроились в гостиной на диванах. Взамен опустевшей фляги Публия сварили новую порцию напитка из сушеной ягоды Марка. Рубиновый дурман остывает в мерных емкостях, а молчание затягивается.

– Ты бы отпустил капитана домой спать, – предлагает Марк, – смотри, он носом уже клюет. Давно пьете?

Военврач сонно щурит глаза и держится на одном упрямстве. Сутки дежурства в операционной, а потом возле меня. Еще немного и провалится в сон, скатившись по скользкой кожаной обивке дивана.

– Со вчерашней ночи пьем. Публий, тебе бы, правда, поспать.

Медик в ответ только головой мотает. Тяжело капитану, неуютно рядом с Марком. Вбитая еще в училище дисциплина заставляет держать спину, обращаться Ваше Превосходство и не открывать лишний раз рот в присутствии генерала. Сципион тоже привык к другой компании.

– Назо, ты не равняйся на Наилия, – говорит Марк, а я спьяну не могу угадать, чего добивается. Выгнать или уговорить? – Он на адреналине двое суток может не спать. Вообще крайне мало спит. Мастер рассказывал, что когда нас привезли новорожденных из лаборатории в кюветах, он не знал, что делать с орущим выводком. Тридцать голых, беспомощных младенцев в малом зале для тренировок. Лаборанты, перед тем, как уйти, раздали кадетам бутылки со смесью, и сытое воинство уснуло. И только один хмуро и молча смотрел в потолок.

Нетрудно догадаться, кто был нарушителем дисциплины. Мастер за все время один раз упрекнул меня своими бессонными ночами, а потом наказал за побег из интерната.

– Представляешь, капитан, – продолжает Марк, – ночь в горах, тихо, а мастер качает на руках твоего командира и бубнит ему про искусство войны.

Публий улыбается. Не знаю, что вообразил, а я сразу вспомнил, как висит на небе серебристый диск Ария в россыпи звезд и заглядывает украдкой в окна спальни кадетов. Эту историю нам с Марком рассказывала матушка. Надолго терпения начальника интерната не хватило, и он единственный раз в жизни сам нарушил правило «никаких женщин в интернате». Позвал из деревни Аттию помочь ему управляться с детьми.

Среди тех тридцати генетических чудовищ были не только мы с Марком, но и Друз Агриппа Гор. Драться мы начали сразу, как только впервые доползли друг до друга. И позже соревновались везде, где могли. Увлеклись, устроили пожар в терме и после долгого сидения в клетке мастер устроил нам испытание. Я вернулся в спальню кадетов отдыхать, а Друз завязал смену белья в узелок и ушел. Признали негодным для обучения и выгнали.

– Я когда подрос начал понимать, что мне достается больше, чем другим, – рассказываю Публию. Он почти не реагирует, прикрыв глаза и качнувшись вперед. Еще немного и уснет. – Был уверен, что мастер меня ненавидит. Десять циклов жил с этой мыслью, а потом упал в пропасть. Не допрыгнул до противоположного края. Сотрясение получил и перелом ноги. Думаешь, меня оставили в лазарете выздоравливать? Нет. На костылях в наряды ходил. Сидел как-то на кухне и резал овощи, когда пришел мастер и спросил, долго ли я буду притворяться? На тренировку пора. Нервы у меня сдали, и я пообещал вызвать его на поединок и убить. Наставник рассмеялся и ответил, что будет ждать с нетерпением. Помолчал немного и добавил: «Я ведь не зря тебя Наилием назвал. Редкое имя, нездешнее. Вот и добейся успеха».

Заканчиваю фразу и прислушиваюсь к дыханию Публия. Размеренное, неглубокое. Уснул.

– Здесь его оставим? – спрашивает Сципион.

– Да, пойдем на кухню.

Укладываю капитана на диван и накрываю пледом. Если к ночи не проснется, нужно будет позвонить Поэтессе и предупредить, что у меня останется. Не повезу я такого к ней, перепугаю еще до ночных кошмаров.

Забираю Шуи и несу на кухню. Трезвый Марк уже раздражает своей серьезностью. Понимаю, что не просто так с материка на материк летел.

– Рассказывай, что случилось.

Муть в голове никак не рассеется, мешая думать. Мысли стелятся густым белым туманом по низине. Сажусь на высокий стул у рабочего стола, спиной к плите и слежу за тем, как хозяин девятого сектора выпивает глоток Шуи. А потом прикрывает глаза, пережидаю первую волну.

– Я утром предписание получил от Совета, – выдыхает жаром Марк и устраивается на стуле рядом со мной, – в кратчайший срок доставить мудреца Сновидца в медицинскую коллегию для проверки установленного психиатрического диагноза.

От сухих канцелярских оборотов официального запроса першит в горле. Наливаю из-под крана стакан воды и осушаю залпом.

– Так, когда, говоришь, твой Мотылек упорхнул? – прищурившись, спрашивает Сципион.

Без наводящих вопросов могу связать воедино причину и следствие. Дэлия одна из немногих, кто знает историю полукоматозной пары целиком и во всех подробностях. Медицинская коллегия заседает в первом секторе, а оттуда признанного вменяемым Сновидца ничего не стоит отправить в четвертый к остальным мудрецам. Агриппе достаточно написать еще один запрос в Совет.

До затуманенного хмелем разума мысли доходят медленно. Или просто я отчаянно сопротивляюсь и пытаюсь найти оправдания? Нет их. Предательство, как оно есть. Любимая женщина сдала меня врагу, едва выйдя из моего особняка, встав из моей постели. Думал, что потратил на ярость все силы, но спазм сдавливает грудь, мешая дышать. Чем я это заслужил? Любил ее? Хотел быть рядом? Мечтал, чтобы родила мне ребенка? Поэтому она ушла и от обиды решила забрать с собой всех мудрецов?

– Ненавижу, – тихо шепчу и чувствую, как впивается в сжатую ладонь край столешницы.

Кухня качается и расплывается в глазах цветными пятнами. Дурак. Несуществующие боги, какой же я дурак! Мудрецы – пустышки, эмоциональные трупы. Ни любви, ни жалости, один разум и Великая Идея. А я был просто трамплином. Точкой, от которой можно оттолкнуться. Такая удача заполучить в постель генерала! Вытянуть из него все, что можно и, услышав первое нет, просто уйти к другому. К Агриппе.

– Ненавижу! – кричу и вздрагиваю от звонкого эха в пустой кухне.

Соскальзываю во тьму, а, может, прямо в бездну, из который достает Марк, встряхивая за плечи.

– Тихо, тихо, Наилий, капитана разбудишь. Остынь и забудь. Хочешь, выпьем? Много, чтобы ничего не болело, но потом, а сейчас нужно что-то со Сновидцем делать. Заберут его, перетянут Телепата, и нас с тобой точно убьют свои. Ты видел тех фанатиков, связиста и наводчика? Как роботы с одной программой. «Генералы не должны жить!» Соображаешь, на что это тянет? А ты сопли распустил из-за какой-то бабы!

Вырываюсь из хватки и падаю обратно на стул. Ненависть сменяется стыдом. Забыл о том, что генерал. Все забыл! В бездну такую любовь! Жил без нее столько циклов и еще проживу.

– Хватит об этом, Марк, давай думать.

Зажмурившись, тру подбородок с колкой щетиной. Переключаться невероятно тяжело. Агрессия долбит, внушая логичное и правильное решение тихо удавить Сновидца, но что-то меня останавливает. Ценность мудреца сводит к нулю его неуправляемость. Оружие, которое в любой момент может выстрелить в хозяина. Но кто из мудрецов вообще поддается контролю? Создатель? Маятник?

– Ты куда Эмпата спрятал? – открываю глаза и смотрю на сосредоточенного Сципиона.

– К Аттии, больше пока некуда. Каждой тени в собственной секторе боюсь. Полукоматозных разделили, но обычный подкуп и вербовку еще никто не отменял.

– Может, и Сновидца к ней?

– Нет, – тянет Марк и мотает головой, – больше я мудрецов парами собирать не буду и тебе не советую.

– Зря, Аттия могла бы свернуть Сновидца с его идеи…

– Нет! – рычит генерал Мор. – Не впутывай сюда матушку!

Гневная отповедь прерывается второй волной жара от Шуи. Марк низко наклоняет голову и медленно выдыхает. Застряли мы с ним, как бронетехника в болоте. Чем больше дергаемся, тем глубже вязнем.

– Может, Сновидцу самоубийство подстроить? – искушает простым выходом Сципион. – Пусть еще раз отравится.

Мысль камнем падает с горы и толкает другой валун, тот летит и цепляет следующий, рождая цепочку идей от видения корчащегося в судорогах мудреца до стерильного бокса с прозрачными стенками.

– Ка-ра-нтин, – произношу по слогам, а Марк понимающе улыбается:

– Гранату Агриппе в зубы и чеку в руку, а не Сновидца!

Вешает на ухо гарнитуру и, дождавшись ответа, частит в микрофон приказ медицинской службе срочно найти у мудреца крайне опасную и заразную болезнь. Упрятать в бокс и не выпускать оттуда до особого распоряжения. Больше ничего своего я Друзу просто так не отдам.

Глава 5. Страх

Публий

Флавий увез меня из особняка на моей же машине. Я порывался сесть за руль, но упертый либрарий бубнил, что у него приказ генерала доставить капитана Назо целым и невредимым до дома. Возражать я не стал. И без этого ощущение полного поражения песком хрустело на зубах. Не знаю, о чем говорили генералы, но Наилий взъярился еще сильнее, чем в тот момент, когда громил спальню. Весь терапевтический эффект от пьянки снесло ураганом. Я уезжал и боялся, что после того, как буря утихнет, взамен друга получу пустого механоида с Инструкцией вместо сердца.

Флавий паркуется у главного входа медцентра и, коротко попрощавшись, бежит к штабу. Последняя машина обратно в особняк генерала должна вот-вот уехать. Если либрарий опоздает, то останется ночевать в штабе. Смотрю ему вслед и впервые жалею, что съехал со второго этажа особняка. Вспыльчивый и категоричный Марк Сципион Мор не лучший утешитель для Наилия, балансирующего на грани срыва.

Лифт уносит меня в небо, но останавливается на полпути, выпуская на обзорную площадку под крышей. Город за окнами горит огням уличных фонарей и вывесок баров чуть ярче, чем звезды в открытом космосе, а я иду по тонкой нитке запаха свежей выпечки. Мой пророк не знает, когда наступит конец мира, не предсказывает землетрясений и наводнений, зато всегда появляется на пороге раньше, чем я дотрагиваюсь до пластины электронного замка.

– Публий!

Ловлю, когда бросается в объятия и несу в квартиру. Диана болтает в воздухе ногами, щекочет мне шею кудрями и радостно щебечет:

– Ты вовремя, у меня такие пирожные получились с кремом, аж самой понравилось. Впервые заварное тесто хорошо поднялось. Умывайся, переодевайся и на кухню.

Выпускаю ее из рук, провожаю взглядом, и с горечью от чужой утраты приходит свой страх. Диана тоже мудрец. Реализованная двойка, как они говорят. Вдруг ей позвонит Создатель и расскажет, что Великую Идею без пророка никак не найти? Улетит тогда мое светило вслед за Мотыльком в четвертый сектор? Все время, пока мою руки и переодеваюсь в домашнее, думаю об этом. Не отдам! Дома запру или в стационаре. Если не поможет, брошу все и уеду на север. В отдаленные поселения, где связи нет с внешним миром целыми циклами. Врачи везде нужны, не пропадем, вместе будем. Не хочу, как Наилий, пить Шуи и крушить все вокруг себя. Было со мной уже так. Больше не хочу.

– Милый? – Диана осторожно трогает за руку.

Смотрю на пирожное, раздавленное в кулаке, и тянусь за салфеткой.

– Когда уже найдут вашу Великую Идею и успокоятся? – спрашиваю невпопад.

Мудрец мрачнеет и складывает руки на груди.

– Лучше бы ее никогда не нашли. Идея нужна, чтобы построить новый мир на обломках предыдущего. Создатель верит, что она возникнет в момент наивысшего напряжения, когда грянет планетарная война, больше половины населения погибнет, а оставшихся объединит и поведет за собой новый лидер. Создаст учение или религию и на много тысяч циклов установит новый порядок.

Звучит, как бред сумасшедшего, и, по сути, им является. Я не верю в диагноз Дианы, но в болезни Создателя не сомневаюсь. Таких, как он, нельзя выпускать из психиатрического стационара. И обязательно нужно запретить общаться со всеми, кроме медицинского персонала. Его слова, как заразная болезнь, от которой нет лекарства.

– И ты в это веришь? – зло спрашиваю любимую женщину.

Диана вздрагивает и поднимает на меня глаза. Золотыми искрами в них отражаются блики от ламп освещения, а мне кажется, бушует пламя. То самое, что выманило Мотылька из дома Наилия. Теряю выдержку, сам близок к срыву. Ремней нет, привязывать Диану не буду, а в спальне закрою. Жду ответ, покрываясь холодным потом.

– Нет, – качает головой она, – пока не прочитаю стихи с предсказанием, ни во что не поверю. У Создателя жизнь не удалась, он мечтает начать заново, а мне есть, что терять. Пусть ищет свою Идею, если ему так хочется, но только без меня.

Оседаю на спинку стула и опускаю плечи. Тьер, так и до паранойи недалеко. Сам скоро буду, как мудрец, с навязчивыми идеями и необъяснимыми страхами.

– Публий, ты сам не свой, – вздыхает Диана и гладит меня по руке, – что-то случилось? Из-за чего вы напились с Его Превосходством? Можешь про него не рассказывать, но там рядом Мотылек, и мне за нее тревожно.

Отпустившее было напряжение снова возвращается. Крепко сжимаю пальцы Дианы и спрашиваю:

– Это женская интуиция или ты что-то предсказала? Дэлия все бросила и сбежала в четвертый сектор к Создателю. Сказала, что здесь ей никогда не стать тройкой.

– Бездна, – шепчет Диана и закрывает глаза, – это ужасно. Несуществующие боги, как такое могло произойти? Бедная девочка.

Меня передергивает. Женщина всегда поймет другую женщину и примет ее сторону, чтобы она не натворила.

– Эта бедная девочка разболтала врагу своего бывшего любовника военную тайну, – цежу сквозь зубы, едва сдерживая ярость.

– Ее обманули, она запуталась, – причитает Диана, забрав у меня руку и вскочив со стула. – Мотылек не тройка! Я записала предсказание, это не она!

Ин дэв ма тоссант, вот это новость! Поднимаюсь следом, пытаясь успокоить взволнованную Диану:

– Что там сказано? Прочитай.

– Не могу, – стонет мудрец и прикусывает согнутый указательный палец, – я порвала бумагу. Мудрец-тройка появится, когда исчезнет Мотылек, понимаешь? Она умрет, ее не станет!

– Тише, тише, – обнимаю за плечи и пытаюсь усадить обратно, – исчезнет – не обязательно умрет…

– А как? – взвивается Диана. – Растворится в Небытие? Притворится кем-то другим?

Она всегда болезненно относилась к дурным предсказаниям и больше всего боялась, что когда-нибудь напишет ненавистное слово «смерть» рядом с именем близкого цзы’дарийца. Хочу сказать, что мы все когда-нибудь умрем, но язык не поворачивается. Вижу, как бледнеет моя женщина, и молча глажу ее по голове.

– Я еще вчера его написала, – всхлипывает она, – надеялась, что история с тройкой затянется, и Мотылек спокойно проживет жизнь. В предсказании не сказано когда, это может быть и через сто циклов. А теперь она уехала и как? Любовь предала, себя сломала, и все впустую. Исчезнет. Публий, это ужасно!

Еще три дня назад предсказание стало бы подарком. Наилий вздохнул бы с облегчением, и Дэлия успокоилась. А что будет теперь, когда она в четвертом секторе? Агриппа не умеет достойно проигрывать, узнав, что объявленная на всю планету тройка фальшивая, свою злость он выместит на Мотыльке. И сбудется предсказание Дианы. Сомневаюсь, что потом хотя бы труп отыщут.

– Что нам делать, Публий? – шепчет Диана и тянет меня за рукав. Цепляется, как за последнюю надежду. Верит, что я способен решить любую проблему.

– До Мотылька не дозвониться, – отвечаю и будто слышу свой голос со стороны. Чужой, холодный и бесстрастный, – планшета с гарнитурой у нее никогда не было, да и спрятал Дэлию генерал четвертой армии основательно. Если заманил к себе, то обратно не выпустит. Наилий сейчас к Мотыльку ничего кроме ненависти не чувствует. Не поедет за ней даже из-за пророчества о смерти, а один я ее не вытащу. Документов у нее нет, первый же патруль остановит мою машину и заберет Дэлию до выяснения личности.

– Какой ужас, какой ужас, – беспомощно шепчет Диана, – ну, зачем она туда поехала?

– Не знаю, – морщусь в ответ я, – за идеей за вашей, за другими мудрецами. Что могло взбрести ей в голову?

Как не стараюсь убедить себя, что не мое это дело, а не получается. Наилий не чужой мне, но рассказывать ему о предсказании смерти Дэлии я не стану. Психику генерала жалко. Пусть успокоится хоть немного. Надеюсь, Марк не станет его специально накручивать. Иначе доставать Наилия из дурмана со вкусом Шуи придется только специальной сывороткой.

Глава 6. Либрарий

Флавий

Сутки, отпущенные генералом себе на отгул, истекли, а у меня по-прежнему нет уверенности, что он поедет в штаб. Брожу по коридорам второго этажа и не знаю, что делать. Пересылал командиру вчера почту, на что-то он ответил, а большую часть даже не открыл. В совещание, растянувшееся на два дня, никто не поверит. Толпа офицеров с нерешенными вопросами меня сегодня просто растерзает. Удивительно, но за двадцать лет службы я впервые в такой ситуации. Звонить Его Превосходству бесполезно, телефон отключен. Писать тоже, он не смотрит почту. Обнаглеть и подняться на третий этаж? Нет, до такой степени отчаянья я еще не дошел. Останавливаюсь возле двери в комнату майора Рэма и осторожно стучу.

– Входи, Прим, – раздается голос из комнаты.

Через стены он, что ли, видит? Или мониторы системы видеонаблюдения себе в комнату поставил? Глаза и уши всего особняка.

– Майор Рэм, – приветствую с порога и плотно притворяю за собой дверь. Начальник службы безопасности личного легиона генерала сидит на стуле и зашивает прореху в комбинезоне. На кровати наглаженная рубашка, мониторов в комнате нет. – Как вы узнали, что это я?

– Еще команды подъем не было, а ты уже топтался в коридоре, – усмехается Рэм, – видел тебя, когда в умывальник ходил, ты даже головы не поднял.

Пролетел мимо старшего по званию и не поприветствовал. Вытягиваю спину и опускаю взгляд:

– Виноват, майор Рэм

– Забудь, – отмахивается он, – что случилось?

– Завал по службе. Может быть, есть какой-нибудь дополнительный канал связи с Его Превосходством?

Главный соглядатай откладывает в сторону шитье и задумчиво трет подбородок. Догадываюсь, что кроме планшета и гарнитуры генерал с собой ничего не носит. Не через стенку же с ним перестукиваться. Уже жалею, что пришел и отвлек, нужно перестать страдать и ехать в штаб.

– Совсем плохо, да? – переспрашивает майор и в его усмешке мне видится издевка. Я – дурак, мальчишка, решил повесить свои проблемы на других. Толкаюсь спиной в дверь и на ощупь нахожу кнопку открывания замка:

– Извините за беспокойство…

– Погоди, – морщится Рэм, – пойдем со мной.

Отрезает нитку, убирает шитье и надевает комбинезон. Выхожу в коридор первым и послушно иду за безопасником, пока не понимаю, что мы пришли к лестнице на третий этаж.

– Нет, не надо, – испуганно выпаливаю, и, забыв о субординации, хватаю майора за плечо, – Его Превосходство спит…

– Да не спит он, – улыбается Рэм тепло и как-то по-домашнему, – выдыхай, Прим, боль-тоска для генерала не повод забывать о службе. Иди, задавай свои вопросы.

Отпускаю майора и нервно поправляю воротник рубашки. Осматриваюсь, не прилип ли случайно на комбинезон мусор и хорошо ли начищены ботинки?

– Красавец, хоть сейчас на бал, – шутит Рэм и показывает глазами на лестницу, – иди уже. В гостиной он, на диване сидит. Один.

Работают, значит, камеры на этаже, а охрана докладывает начальнику о перемещениях объекта. В такие моменты мне жаль Его Превосходство. По-настоящему один он, даже если захочет, не останется. Всем нужен и всем должен. Сектору, Совету генералов, каждому бойцу в легионе и собственному либрарию, который никак не может справиться с делами.

Не умею ходить бесшумно, а в тишине опустевшего третьего этажа каждый шаг звучит неуместно громко. Генерал оборачивается, когда захожу в гостиную.

– Флавий?

В горле пересыхает, а планшет вот-вот выскользнет из потных пальцев. Неважно выглядит командир. Волосы растрепаны, мятая рубашка расстегнута до пояса, под глазами черные тени, сколько не спал? А тут я со своими отчетами, планами и запросами.

– Ваше Превосходство, разведка просит утвердить дополнительное финансирование. Без вашего подтверждения средства не выделяют, а у них поставщик грозится продать партию другому заказчику.

– Давай планшет, – тихо говорит генерал и показывает на диван рядом с собой, – садись.

Протягиваю девайс и переживаю, не остались ли на нем влажные следы от моих рук? На диван сажусь с прямой спиной и стараюсь не сверлить взглядом макушку склонившегося над планшетом командира.

– Бездна с ними, – бормочет Наилий и щелкает пальцами по экрану, – еще что-то срочное?

Вспоминаю два вопроса и осекаюсь на третьем. И так злоупотребил вниманием, но генерал сам открывает почту и пролистывает сообщения. Устало трет глаза и расчесывает волосы пальцами.

– Вот что, лейтенант Прим, оформи нам с тобой внутреннюю командировку в девятый сектор. Будем перенимать опыт делопроизводства у генерала Мора. Не поеду я сегодня в штаб и тебе не стоит там всем глаза мозолить.

Почти расстраиваюсь, услышав о фиктивной командировке. Так бывает, когда настраиваешься на битву, а ее отменяют. Короткая отсрочка проблем не решает, завтра к сегодняшним вопросам добавятся новые, но мне не поэтому тяжело сейчас. Не позвони я Создателю и Дэлия осталась бы дома. Вина подтачивает изнутри, как ржавчина металл. Не могу больше засыпать и просыпаться с этим.

– Ваше Превосходство, – начинаю и тут же запинаюсь, когда поднимает воспаленные глаза от планшета, – это я виноват в случившемся. Готов понести любое наказание.

– Ты о чем, лейтенант Прим? – хмурится генерал, а у меня ноги становятся ватными.

– Об уходе дариссы Дэлии. Это я созванивался с Создателем, отправил ему координаты заброшенной фермы за оградой особняка и рассказал дариссе про калитку.

Выдал на одном дыхании и меня потом прошибло. На запястьях холодом воспоминания о браслетах, четвертый день, как из клетки выпустили, и я снова туда прошусь. Не важно, какую официальную причину придумают, отсижу, сколько назначат.

Генерал шумно выдыхает и закрывает глаза.

– Успокойся, Флавий, – голос звучит глухо и безжизненно, – в том, что от меня ушла женщина, твоей вины нет. Совсем. И забудь уже об этом.

Напряжение рождает озноб, а рубашка противно липнет к телу. Нервно тру ладони и отворачиваюсь от командира. Сегодня день отсрочек и помилований.

– Все у тебя? – спрашивает генерал.

Киваю и встаю с дивана, чтобы попрощаться, но он останавливает другим вопросом:

– Ты ведь служил у Друза Агриппы Гора. Скажи, как он относится к своим подчиненным?

Опускаюсь обратно и от неожиданности цепенею. Успел рассказать на допросах все, что мог. Служили вместе в одной звезде дозорных на горном материке, куда меня распределили сразу после училища. Давно это было, но Друз вспомнил и нашел мой телефон через сослуживцев. Позвонил и предложил встретиться. Я тогда обижен был невесть на что. Столько циклов либрарием без надежды на повышение, а тут еще поручения одно страннее другого. Переживал, что из помощника превращусь в няньку для любовниц генерала. Дернулся, хотел уйти, а тут Друз капитана предложил. Начальником охраны промышленных объектов сектора обещал сделать. Жилье, довольствие, а, главное, никаких смешков за спиной, что такой старик, как я, до сих пор в приемной торчит.

– По-разному относится, Ваше Превосходство, – отвечаю и с трудом поднимаю взгляд, – заманивает красиво, обещает много, а потом начинает выжимать все соки. И как бы ты не старался, стоит один раз оступиться, и Друз вышвырнет без сожаления. Мы все для него ресурс. Отработали – списал.

Наилий кивает и молчит, а я решаюсь:

– Вы переживаете за мудрецов?

– Да, – нехотя отвечает он, – не самые простые цзы’дарийцы. Со своими нюансами.

– Из всех мудрецов я общался только с дариссой Дэлией и Создателем, – говорю и чувствую себя сапером на минном поле. Одно неверное слово и фиктивная командировка затянется надолго. Не прошла боль у генерала, по живому все.

– Их способности уникальны, мысли интересны, но в остальном они вполне обычны. Даже особый подход искать не нужно. Вы же не меняете строевой шаг, когда идет дождь? Вот нюансы мудрецов, как погода. Привыкнешь, научишься учитывать заранее, а потом перестанешь обращать внимание.

Рассеянный взгляд командира фокусируется на мне, пробирая ознобом от копчика до затылка. Уже не знаю, чего бояться, поэтому просто жду, а Наилий едва заметно выдыхает и расслабляется. Если и была какая-то мысль или вопрос, то момент прошел.

– Спасибо, Флавий, можешь идти. Я включу свой планшет и посмотрю почту. Позже.

Забираю девайс из рук генерала и прощаюсь наклоном головы. Вымок так, будто побывал в терме. Хоть меня и освободили от поездки в штаб, но планшет всегда с собой, а там планы, графики, запросы согласования. И день только начинается.

Глава 7. Ревность

Наилий

Ящерица уползает из-под ног. Юркая, быстрая. Мелькает черно-желтой спиной в зеленой листве, не поймать. Джунгли растут вокруг особняка, тянутся лианами по фасаду и, выдавив стекла, забираются внутрь. Паутиной затягивают пустое и мертвое здание, и где-то рядом должен дремать паук. Карабкаюсь на балкон третьего этажа, цепляясь за ветви. Скользко, не то, что в горах. Почти срываюсь, но на руках подтягиваюсь вверх. Под ногами хрустит осыпавшаяся штукатура, выдавая меня. Снова ящерица сидит на полу и таращится. Делаю шаг – срывается с места и убегает, подметая пыль длинный хвостом.

– Наилий?

Оборачиваюсь на голос и вижу, как Дэлия вжимается в стену от страха. От черного платья остались лохмотья, колени исцарапаны, а на руках темные разводы крови и грязи. Сбежала от меня, но больше некуда. Пусто вокруг, только джунгли и особняк.

– Иди сюда! – не кричу, но отдаю приказ, а она мотает головой и все дальше уходит.

– Не убивай, пожалуйста, – шепчет растрескавшимися губами, – я все для тебя сделаю. Будет, как ты хочешь, только не трогай.

Причитает, закрыв лицо руками, худые плечи вздрагивают. Шагаю к ней под хруст штукатурки, а она с визгом бросается в сторону. Запинается о поваленную мебель и падает. Юбка задирается, оголяя ноги. На бедрах свежие разводы крови. Алые, влажные, тяну носом воздух, чтобы почувствовать запах с тонкой ноткой меди.

– Успокойся, – хрипло говорю ей, – я отозвал собак.

Она верит и выглядывает из-под ладоней затравленным зверьком. Глупая, с кем решила потягаться?

– Иди сюда, – настойчиво повторяю. Она перебирает руками и ползет ко мне сломленная и пустая, прикрывая лохмотьями по-девичьи острую грудь. Глаза мокрые, ревет дуреха.

– Иди, иди, – приманиваю ее пустой щепотью, как пугливого щенка мясом. Убираю с пути сломанный ящик от тумбы, сдвигаю в сторону поваленное кресло, а Мотылек ползет, роняя на пол и размазывая коленями капли крови. Слишком медленно, я терпение теряю. В паху сладко ноет, и кажется, что от напряжения лопнет ткань брюк, но я не должен подходить первым. Научить нужно, чтобы больше не сбегала от хозяина.

Хватаю за волосы и тяну вверх, она скулит и вырывается, а потом замирает, касаясь носом моей щеки.

– Еще раз дернешься от меня, ноги переломаю, – цежу сквозь зубы холодно и зло.

– Не надо, – лепечет она, – я буду послушной, я больше никогда…

Отпускаю волосы, и она, шатаясь, хватается за мои плечи. Дышит часто и жарко где-то над ухом, а я уже держусь на одном упрямстве. Медленно расстегиваю ремень, чтобы слышала звон пряжки. Отшлепать нужно до красных отпечатков на заднице, но мне сейчас не до игр. Слежу за ней: действительно все поняла или врет мне? Дэлия прикусывает губу и тянется к пуговицам на рубашке. Расстегивает одну за другой и вдруг проводит языком по моим губам. Медленно, возбуждающе. Обнимаю за бедра и привлекаю к себе. Знаю, что пряжка расстегнутого ремня больно впивается в живот, и давлю еще сильнее.

– Ты ведь останешься со мной сегодня? – выдыхает она и дергает за полы рубашки.

Странная ткань, желтая в коричневую клетку, никогда такой не было. Дэлия раздевает меня и скользит горячими ладонями по гладкой коже без единого шрама. Чувствую влажное прикосновение языка к шее. Играет со мной томительно и сладко, заводит до головокружения. В паху начинает пульсировать.

– Я умею быть благодарной за свою жизнь, – стонет Дэлия, – ты покажешь мне своих птиц, Друз?

Из сна выбрасывает с бешено колотящимся сердцем. Сажусь на диване, хватаю ртом ледяной воздух и кашляю. Хрипло, надсадно. Климат-система гудит, как взлетающий катер, работая на износ. Много воды разлили на этаже, до сих пор не может восстановить нормальную влажность. Вздрагиваю от озноба и жалею, что остался в одной рубашке и домашних штанах. Замерз без комбинезона? От кошмара так колотит?

Раненая и перепуганная насмерть Дэлия и я, будто совсем не я, а Агриппа. Тьер, куда я ее отпустил? К кому? Знаю ведь, как обращается с женщинами. Первую изнасиловал еще, когда в интернате жили. Нашли потом деревенские полуживую на берегу реки. Друз бросил ее в воду, и течение протащило несчастную через пороги. К мастеру делегация приходила, долго орали за закрытыми дверями, что это кто-то из наших. Наставник не поверил, выгнал, а потом нашел дырку в стене на территории интерната. Построил нас и держал во дворе весь день, но так и не добился признания. Мы волками смотрели друг на друга и бросались с криками: «Ты? Это был ты?». За два дня страсти улеглись, а Друза тихо на неделю посадили в клетку.

Застегиваю рубашку на все пуговицы под горло и складываю руки на груди, чтобы согреться. В сознании эхом: «Иди сюда, иди». Агриппа любит девственниц, зачем ему Дэлия? Разве что…

Дергаюсь, чувствуя, как холод разливается в животе. Тройку в сектор выманил. Непонятную, неуправляемую, сложную. Его и так раздражает, что главный мудрец оказался женщиной, так она еще и не ведет себя, как нормальная женщина. Что будет, когда Друз устанет разгадывать этот ребус?

– Наилий, – окликает меня Марк от дверей в коридор, – твоя бывшая только что звонила. Предложила Сновидца в анабиоз уложить.

Спросонок долго соображаю. Пока тру глаза и фокусирую взгляд на бледном и не выспавшимся Марке, он садится рядом.

– Где она услышала про такую древность? – недовольно бурчит генерал девятой армии. – У тебя остались специалисты?

Мысли сбиваются и мечутся между Дэлией и Агриппой, Сновидцем и Дэлией, анабиозом и Публием.

– Да, подожди, узнаю, – бормочу в ответ и тянусь за гарнитурой на столе.

Не много сегодня наработал, но стопка невыполненных дел уменьшилась.

– Публий? – спрашиваю в гарнитуру и представляю, как ненавидит мой голос. Крепко я его достал звонками.

– Что случилось?

Кажется, Назо еще долго будет так меня приветствовать. От обычного недовольства всем миром осталась бледная тень раздражения в голосе. Взволнован и напуган военврач. Чем? Моим состоянием? Бред, тут другое, но выясню позже.

– Сновидца нужно в анабиоз уложить, это возможно?

Публий замолкает. Где я его застал звонком? Дома за столом во время обеда, в кабинете у планшета, за два шага до операционной?

– Замороженного можно в капсулу положить, – рассуждает вслух медик, – перенастроить только систему на поддержание более низкой температуры, я дам задание техникам. С раствором проблема. Если даже я найду формулу, не смогу гарантировать, что все ингредиенты сейчас доступны. Это такая древность, что почти фантастика, ты знаешь почему.

Эпоха межпланетных перелетов в анабиозе закончилась быстро, новая технология перемещения не требовала погружать экипаж в длительный сон. Передовые по тем временам разработки так и остались смесью научной фантастики и смелых экспериментов, не дойдя до серийного производства. Все установки разобраны, рецепты осели в мемуарах ученых, и нет никого, кто бы помнил, как это делается.

– Публий, поищи, пожалуйста, – тихо прошу я.

– Хорошо, я посмотрю, – выдыхает медик без энтузиазма.

– Отбой, – прощаюсь и откладываю гарнитуру на стол, цепляюсь взглядом за девайс и тяну следом мысл:

– А как Дэлия позвонила, у нее же нет планшета?

Марк кривится и отворачивается от меня. Тупой вопрос, знаю, но других ждать сложно после третьего дня под Шуи. Значит, уже есть планшет, если не военный, то гражданский. Представляю, что сейчас Дэлия думает обо мне. Запер, всего лишил и даже позвонить никому не давал. Тиран, как есть.

– С телефона Агриппы, – цедит Марк и встает с дивана, поворачиваясь ко мне спиной.

Вспоминаю сон так, будто еще там. Поцелуй, стон Дэлии, не мои руки на ее бедрах. Каким же нужно быть дураком? Любой ребус с женщиной Друз решает одним способом.

– С его телефона, из его постели, – выдавливаю слова и слышу, как хрипит голос, – из-под него хоть успела вылезти или так звонила?

Адреналин вскипает, окутывая тьмой сознание, распространяется покалыванием от кончиков пальцев по всем нервам. Усидеть на месте невозможно. Выбрасываю тело вверх и натыкаюсь на преграду. Не успеваю подумать, как ухожу из захвата низом, подныривая под локоть Марка. Ушел бы, окажись на месте генерала девятой армии кто-то другой. Крутит он меня мастерски и подножкой сбивает на пол, доводя до исступления. Никакого поединка, кулачная схватка двух злых кадетов. Не боец я сегодня, слишком много пил. Сквозь дурман Шуи пропускаю удары, почти не чувствуя. Только обжигает болью челюсть и скулу.

– Остынь, – рычит генерал, – или я тебя вырублю.

Есть силы бороться, гордыня толкает под руку, но Марк вырубит, как обещал, и у меня еще остался разум, чтобы понять это.

– Все, все, – сдавленно хриплю и разжимаю хватку.

Сципион поднимается, освобождая меня от захвата. В тишине только тяжелое дыхание и низкий гул климат-системы. Холодом тянет по полу, приводя в сознание.

– Дерганый ты, Наилий, – вздыхает Марк, потирая ушибленные костяшки, – ревнуешь Дэлию? Так собирайся и езжай за ней.

Ревную, до сих пор считаю своей, и убить готов любого, кто к ней прикоснется, но отвечаю по-другому:

– Зачем? Это ее выбор, ее решение. Устроилась, поладила с новым генералом, а я ее силой потащу обратно?

– Да уж, – морщится Сципион, – несчастной она не кажется. Но все равно…

– Нет.

– Дослушай, – грубо перебивает меня Марк и садится рядом на пол, – ты никогда не жил с женщинами. Все, на что тебя хватало – довести до кровати и утром выпроводить. Ты не знаешь, что такое семья. Сыновей по училищам распихал, а дочерей матерям оставил. Но вот тебе захотелось попробовать. По-настоящему. Если не сразу в молодости, то хотя бы теперь, когда другие внуков нянчат, и что? Сдался на первой же ссоре? Знаешь, сколько раз я слышал: «Все, я уезжаю к матери, забираю детей и больше не вернусь»? А Северина до сих пор со мной.

Мне нечего возразить. Жизнь Марка не моя, а Северина – не Дэлия. Мы ведь даже не ругались, она просто развернулась и ушла. В чем я виноват? В сотый раз задаю себе этот вопрос и не знаю ответа.

– Давай выпьем, Сципион.

– Давай, – пожимает плечами он, – только пойдем в спальню. Стар я уже таскать тебя, здорового бугая. Отъелся на генеральском пайке, а какой легкий был кадетом. Казалось, дунь – улетишь. Скелет ходячий, недомерок.

– Горный мальчик, – с усмешкой отвечаю я и, шатаясь, поднимаюсь на ноги, чтобы дойти до фляги с Шуи, а потом упасть в спальне на матрас и ничего не помнить.

Глава 8. В дорогу!

Публий

До первой плановой операции еще успеваю посмотреть почту. Разродилась медицинская коллегия разрешением на использование новых протезов или нет? В кабинете фоном идут новости с телевизионной панели, шумит Равэнна за открытым окном, и светило припекает, как никогда. Жаркая выдалась в этом цикле весна. Тьер, нет разрешения. Опять отложили? Кому можно позвонить, чтобы ускориться? Или плюнуть на субординацию и лично написать майору Красту? Прыгаю через голову куратора, а что делать? Пока документы ходят по инстанциям, у меня бойцы маются в стационаре без конечностей.

Гарнитура противно попискивает с посторонними переливами. Звонок с гражданской сети, но кто может знать мой рабочий номер? Странно. Вешаю девайс на ухо и с опаской принимаю вызов:

– Слушаю.

– Капи…тан Назо, это Дэлия.

Бывшая любовница Наилия кашляет на середине фразы, и голос у нее не то замученный, не то несчастный. Ловлю ощущение, обдумываю и догадываюсь, что пьяна. Кхантор бэй, не выношу женского нытья. Сейчас начнет рассказывать, какой была дурой и как сильно ошиблась, а теперь мечтает вернуться. Мне звонит, а не генералу, значит, или духу не хватило набрать его номер, или он ее уже отшил. Через меня зайти решила? Несуществующие боги, за что мне это? Молчит, ждет, бездна с ней, хотя бы узнаю, что хотела.

– Я тебе нужен, как врач? – спрашиваю так, чтобы сразу сбить со слезных излияний. Ответит, что нет, и закончу разговор.

– Да, – безжизненно звучит в гарнитуре.

Сбиваюсь сам и растерянно тру лоб пальцами. Тьер, зачем дергался? Предположения летят в бездну вместе с раздражением. Ругаю себя за вспышку паранойи и за то, что подумал о Мотыльке. Сам же дал ей карточку с телефоном и запретил обращаться к кому-то еще.

– Что-то серьезное? Травма? Ранение?

– Когти филина, – слабо отвечает она, переводит дух и добавляет, – затылок, спина, предплечье.

Где же она филина нашла? Да еще и в когти ему попалась. Глубокие рваные раны, такие шить обычно нужно. Ночной хищник, а сейчас давно утро, сколько крови успела потерять? Потому и голос такой. От слабости, а не от Шуи, как мне показалось.

– Понял, – обрываю ее и делаю логичный вывод: – ходить сама не можешь. Где ты? Я приеду.

Дэлия молчит, и я переживаю, как бы не потеряла сознание, тогда я ее просто не найду. Если она у мудрецов, то без помощи, конечно, не оставят, медики и в четвертом секторе есть, но Мотылек без документов и стерта из всех баз данных, кроме военных с особым допуском. Ее зашьют, а пока будут выяснять личность, положат в капсулу на полное обследование. А там барьер и трубы не перетянуты. Прилетит мне взыскание с вопросом о служебном несоответствии. Прилетело бы, не вспомни Дэлия о данном мне обещании.

– Не знаю, где я, – наконец отвечает она.

Пугающее заявление. Филин, подравший когтями, фоновый шум, напоминающий ветер. Бездна, она где-то на открытом воздухе. Вот как угораздило? Мудрец, за Великой Идеей поехала. Глупая девчонка, вляпавшаяся в неприятности!

– Дэлия, открой основной виджет планшета и найди значок искусственного спутника. Щелкни по нему, откроется программа…

– У меня нет такого, – шепчет Мотылек и снова замолкает. Паузы в речи все длиннее, скоро отключится. Не может значок найти? Тьер, я дурак.

– Дэлия, планшет гражданский? – слышу тихое «да» и объясняю по-другому: – Тогда открой настройки и на второй странице выбери «связь». Пятый пункт сверху «отправить координаты». Выпадет меню, найди там пункт «собеседнику», поняла?

Вместо ответа угасающее дыхание, только бы сил хватило по экрану пальцами поводить. Поднимаюсь из кресла, ищу глазами планшет и вспоминаю, все ли у меня есть в кейсе в машине? Нет, антисептика для полевых условий не хватит, на склад бежать долго, нужно домой зайти.

– Дэлия, слушай меня, не отключайся, – торопливо говорю в гарнитуру, выходя из кабинета в коридор, – постарайся не спать и, если есть силы, не лежи на земле.

– Я… в лодке.

Что ни фраза, то сюрприз. Подозреваю, что присланные координаты меня сильно удивят. Расспрашивать сейчас, что случилось – только зря издеваться над раненой, успеется. Надеюсь, в рваные раны от когтей филина не попала земля или речной ил. Только заражения крови мне не хватало. Но даже это сейчас не самое главное.

– Лодка плывет? Быстро? Выберись из нее на берег, Дэлия, иначе я даже с координатами тебя не найду.

Она мычит в ответ что-то, и связь прерывается. Захожу в лифт и жму на кнопку последнего этажа. Сколько часов буду ехать до четвертого сектора? Успею ли вообще? Болезненно вспоминается пророчество Дианы про исчезновение Мотылька. Повторяю мудрецу раз за разом, что судьбы нет и все, что мы делаем со своей жизнью, мы делаем сами, а потом грузовик теряет управление и врезается в пешеходов, размазывая их тела по перилам моста. Или посреди равнины четвертого сектора в лодке на реке умирает от потери крови любимая женщина лучшего друга. И все, что можно ответить на вопрос почему и за что – это судьба. Нет! Не хочу я такой судьбы.

Лифт останавливается под крышей медицинского центра, а я дважды жму на кнопку гарнитуры, вызывая намертво вшитый в память номер генерала. Гудки из гарнитуры слушаю под писк электронного замка. Диана срывается из кресла в гостиной, роняя шитье. В глазах испуг и мне нечем ее успокоить.

– Давай же, Наилий, – шепчу в микрофон, но вместо ответа протяжный стон гудков. Не хочет генерал со мной разговаривать. Обрываю связь и рывком распахиваю дверцы шкафа в коридоре. Хорошо, что две канистры с антисептиком все еще здесь.

– Публий, зачем тебе это? – причитает Диана. – Куда ты собрался с антисептиком?

Достаю из кармана планшет и снимаю блокировку с экрана. Сообщение с координатами моргает, давая повод выдохнуть с облегчением. Собралась девчонка, сделала, что нужно.

– Мотылек ранена, – произношу, пряча неуместную улыбку, – я поехал в четвертый сектор…

Диана всхлипывает и тянет носом воздух. Замечаю, как бледнеет и прикрывает глаза. Тьер, понимаю, что расстроена, но успокаивать нет времени. Ставлю на пол канистры и порывисто обнимаю ее:

– Милая, тише, приеду к ней, зашью, все будет в порядке. Не спрашивай, что случилось, сам не знаю.

– Мотылек исчезнет, исчезнет, – причитает Диана, нервно разглаживая ткань домашнего платья. Глаза стекленеют, и моя женщина проваливается в клетку собственных страхов. Слов уже не нахожу, чтоб ругаться. До чего не вовремя. Как я ее такую оставлю?

– Вот что, –крепко беру мудреца за плечи и говорю, – Дэлия приедет слабая, ее нужно будет накормить, приготовишь что-нибудь?

Взгляд Дианы снова становится осмысленным, она торопливо кивает:

– Да, конечно, суп ей можно будет. Я сделаю.

– Хорошо, все я убежал.

Подхватываю канистры, и уже в дверях мудрец меня окликает:

– Публий, а ты один поедешь?

Знаю, что не банальное любопытство. Напрямую спрашивать Диане воспитание не позволяет, а вот так исподволь узнать про отношение подруги с генералом необходимо. Женская солидарность, чтоб ее дарлибы взяли!

– Не знаю пока, – отрицательно мотаю головой и снова отворачиваюсь.

Как дозвонюсь до Наилия, будет ясно, одному придется прорываться с бесчувственной Дэлией обратно в пятый сектор или нет. Не хочется думать, будто когти филина – ее расплата за то, что не тройка. Соврал на всю планету Создатель, а кровью истекает Мотылек.

– Если генерал не примет ее обратно, – тихо говорит Диана, – вези Мотылька к нам. Здесь будет жить. Ты же позволишь?

Замираю и боюсь повернуться, чтобы не увидеть мольбу в зеленых глазах, не услышать, как бешено колотится сердце любимой женщины. Стоит ведь сейчас, мнет в руках край подола платья и смотрит мне в спину так, будто я не глава медицинской службы генерала, а сказочный герой. Спаситель. Я могу оставить Дэлию жить у нас, места хватит. И Диане не так скучно будет ждать меня со службы, но как отреагирует Наилий? До каких глубин обиды и ненависти успел дойти? Просто вычеркнет бывшую любовницу из жизни или потребует буквально выгнать ее из сектора? Будь Дэлия настоящей тройкой, еще смирился бы с ее присутствием, возможно, через несколько циклов научился разговаривать не через стиснутые зубы, а теперь что? Выдворит обратно к Агриппе? Мудреца с диагнозом шизофрения снова отправят в психиатрическую клинику, и тогда о Дэлии точно больше никто и ничего не услышит. В голову лезут неуместные мысли о гуманности. Те же гнароши с их культом силы предпочли бы смерть такой жизни взаперти. Быть может, спасая Мотылька, я делаю ей только хуже?

Бред. Какой бред лезет в голову от недосыпа и бесконечного аврала. Нужно дозвониться до Наилия и все ему рассказать, а там видно будет, один я поеду к Агриппе или нет.

– Конечно, приютим, – отвечаю Диане, – но ты все же не думай о Его Превосходстве так плохо.

– Попробую, – вздыхает она.

Глава 9. Спасение

Наилий

Шуи не действует так, как я хочу, спать не получается. Брожу по краю забытья, как по краю пропасти, и никак в него не упаду. Стекла затемнил, Марка выгнал в гостиную и ворочаюсь на матрасе. Вместо снов не то видения, не то галлюцинации. Дэлия в больничной форме, Агриппа в белом, как выпускник интерната, Сципион, Публий. Не разговаривают со мной, молча сидят в стороне и смотрят черными провалами глазниц. Пустые, стеклянные, безжизненные. И я такой же, только дышу еще.

Шум на третьем этаже будит, прогоняя остатки дремоты, как светило утренний туман. Слышу, что в гостиной жужжит планшет, но сил нет за ним идти.

– А я тебе говорю, спит он, – раздраженно бормочет Марк за дверью, – оставь командира в покое.

– Это срочно, – упрямо заявляет Публий и пинком открывает дверь. Яркий свет бьет по глазам до слез, закрываюсь рукой от черного силуэта, качнувшегося ко мне.

– Наилий, – зовет военврач, присаживаясь у матраса на корточки, – тебе еще нужна твоя женщина?

Сквозь дурман не понять, чего хочет. Может быть, я, наконец, сплю? Хотелось бы, но запахов во сне нет, а от Публия разит антисептиком. Моя женщина?

– Дэлия?

– Она ранена, – припечатывает капитан, – вставай или я поеду за ней без тебя.

Поднимаюсь на ноги раньше, чем просыпаюсь окончательно. Тела не чувствую и каким-то чудом стою. Упасть не дает военврач, ныряя под руку.

– Вот и куда он такой? – возмущенно спрашивает Марк.

«Ранена», как приказ, толкает вперед. Страх окатывает холодом. Почему ранена? Насколько серьезно? Галлюцинации возвращаются, доставая из темных углов разгромленной спальни призраков. Они подбираются ближе и оседают к ногам бесформенными кучами, от которых смердит кровью и гарью. Тянут ко мне черные обрубки пальцев и хватают за штанины. Где-то там, в копошащейся куче, белеет тело любимой женщины, такое же обожженное и растерзанное.

– Где… машина? – со стороны слышу свой голос и не узнаю. – Я поеду.

– Не раньше, чем протрезвеешь, – рычит Марк, – капитан, укладывай его обратно.

– Не командуй…в моем доме.

Дохожу до стены и упираюсь в нее лбом. Холод не отрезвляет, а только добавляет тошноты. Давно не ел, но голода нет. Одна мысль долбит и долбит: «Ранена, ранена».

– И куда ты его тащить собрался? – бушует Сципион.

– Она на берегу реки в четвертом секторе, – отвечает капитан, и я теряю опору. Ныряю вниз и останавливаюсь, упираясь рукой в пол.

– Я не проеду через посты с мудрецом на заднем сидении без документов, – Публий ворчит, а я слышу щелчок замка медицинского кейса.

– Сыворотка, – шепчу и снова падаю в чьи-то руки.

Отключаюсь на мгновение, теряясь в пространстве. Барахтаюсь в открытом космосе без скафандра, покрываясь льдом и теряя остатки воздуха.

– Его держать нужно, Ваше Превосходство, – голос Публия сквозь вату в ушах, – он плохо переносит сыворотку.

Нор-Ди-Три-Лот блокирует действие Шуи на мозг. Укол ставит на ноги, но я теряю сознание и бьюсь в судорогах. Никто не знает почему. Во мне столько генетических аномалий, что демоны не разберутся.

Вместо пламени Шуи жидкий холод течет по венам, озноб накатывает волнами и мне кажется, что хрустят зубы. Боль выворачивает одним мощным спазмом, и прежде, чем заорать, я успеваю отключиться. Ненадолго. Все та же боль вворачивается раскаленным шурупом в затылок, заставляя открыть глаза.

– Наилий, посмотри на меня, – просит Публий. Размытый силуэт медика обретает очертания, голос громкость, а слова доходят до сознания.

– Лежи пока, я скажу, когда можно будет встать.

Призраки превращаются в тени и стыдливо прячутся за шкафы. Комнату за долгое время впервые вижу так четко. После сыворотки будто просыпаешься утром, стыдясь, того, что натворил пьяный, медленно вспоминая вчерашний день. А там было что-то очень важное. Дэлия ранена! Дергаюсь встать и падаю обратно головой на колени Марка.

– Тихо, тихо, – успокаивает Сципион, – доктор сказал лежать.

Достаточно уже сидел, лежал и стоял без дела, пока Друз издевался над моей женщиной. Не верю, что кто-то другой виноват в ее ранении. В четвертом секторе один по-настоящему больной ублюдок. Перечислять его подвиги терпения не хватит. Только изнасилованных и убитых женщин на облако пепла из крематория. Мудрецов в психушках держим, а генерал Гор легионами командует. Плевал я на предписания Совета и правила вызова на поединок! Найду и голыми руками в узел завяжу.

– Где мой планшет и гарнитура?

Снова дергаюсь, а Марк обнимает за шею, придавливая вниз.

– Какой резвый, полномасштабного вторжения захотелось? Поднять в воздух тяжелый крейсер с группой поддержки и жахнуть по особняку? Я знаю, тебе свербит после потерь в центре, но голову включи, раз уж сыворотку поставили.

Вспоминаю о лицемерии действующей системы. Если Друз лез ко мне в сектор тихо и без лишних глаз, то нападение доказывать нужно, а если я сунусь к нему в открытую и с большой толпой, то сразу стану не прав. Тьер, в саркофаге на огне я видел всех, кто сочинял наши Инструкции!

– Я, как медик, могу пересечь границу сектора без досмотра, – встревает в разговор Публий, – только от поста до поста никто не помешает генералу Гору отправить бойцов на захват.

– Ему в собственном секторе ничего и никогда не мешало, – отвечаю капитану и, до боли надавливая, тру глаза.

Кроме постов контроля на всех трассах есть еще система спутникового слежения и соответствующий чип в каждом автомобиле. Едва военврач пересечет границу, как Друз будет знать о незваном госте, а для него не секрет, кто такой капитан Публий Назо.

– Это верно, – говорит Марк, – я бы с воздуха зашел, выдернул Мотылька, и пусть догоняют.

– Собьют, – мотаю головой, – мы с тобой одну ракету чуть не поймали.

– Тогда разведчиков послать, чтобы сделали, как они умеют: тихо пришли…

– Посмотрели и тихо ушли? – заканчиваю за Сципиона девиз разведки. – Агриппе не вчера погоны генеральские на плечи упали, уверен, что за Дэлией следят.

Замолкаю, не закончив мысль. Притихшая было ревность и обида за побег снова выворачивают ситуацию наизнанку. Слишком быстро будущая тройка поссорилась с новым покровителем. Ранена, помощь нужна, и я, как дурак, забыв обо всем, полезу туда без охраны и с одним посохом на поясе. Идеальная ловушка. Марк закрыл Сновидца в карантин, нас отвлекли идеей с анабиозом, и решили завершить начатое. Убрать меня без лишних свидетелей, а еще лучше взять в плен и попробовать выманить с горного материка Марка, чтобы расправиться с обоими. Полукоматозная пара разлучена, но продолжает осуществлять свой план?

Не замечаю, как в комнате становится тихо. Не слышно даже моего тяжелого дыхания, только сердце с надсадой гоняет кровь по венам, ускоряясь от очередного выброса адреналина. В который раз белое становится черным? Сколько я еще могу наступать на эти грабли? Если уже предала, зачем я снова поверил?

Сейчас больнее. По едва зажившим ранам всегда так. Хоть снова посох бери и на мебель бросайся. Прав мастер, я всегда должен быть один. Никаких уязвимых мест. Ни любви, ни счастья. Только разум.

– Мне нужен Рэм, – твердо говорю и рывком поднимаюсь на ноги, отшвырнув руку Марка.

До планшета в гостиной добираюсь за три длинных шага, не обращая внимания на разговоры за спиной. На любую паранойю всегда есть ответы, а у Рэма глаза и уши не только в моем особняке.

Жду начальника службы безопасности, опираясь на спинку дивана. По телу судорогой проходит боль, а в голове снова туман. Никогда меня больше не будет целого, так и останусь с дырой в груди.

– Наилий, ну чем разведка-то плоха? – не унимается Марк, выходя следом за мной из спальни. – Самим можно и не светиться, чтобы не будоражить Друза лишний раз. Есть у тебя толковые внедренцы?

– Есть, но это долго.

Пока операцию придумают, легенду разработают, я сам успею дважды съездить и вернуться. Нет, или в одиночку или толпой, третьего не дано.

– Ваше Превосходство, – подает голос Публий, снова переходя на официоз, – я могу выписать фальшивое направление на госпитализацию…

Есть в этой мысли что-то интересное, но я не успеваю понять. Оборачиваюсь на звук шагов и смотрю в проем двери гостиной. Рэм идет по этажу, нарочито громко стуча ботинками, чтобы не застать меня врасплох. Появляется на пороге, сверкая начищенной обувью, и привычным жестом приглаживает утраченные волосы на затылке. Нас с Марком безопасник приветствует одной фразой на двоих:

– Ваше Превосходство.

Майор всегда свеж и гладко выбрит, будто только что готовился участвовать в параде. И я, генерал, всклокоченный, заросший щетиной и в мятой рубашке. Три дня пью в тоске по женщине, которой на меня наплевать.

– Рэм, ты ведь следишь за дариссой Дэлией, – выдаю предположение как известный факт, наблюдая за реакцией майора. – Где она сейчас и что делает?

Лицо главного соглядатая, как маска без мимики. Одним несуществующим богам известно, сколько эмоций он сейчас подавил и как много не произнес вслух. Выдержка, до которой мне с моим адреналином и вспышками агрессии еще расти и расти. Рэм отмирает через несколько мгновений и косится на офицеров у меня за спиной. Публия еще может попросить выйти, а Марку приказывать права не имеет.

– Хорошо, пойдем в кабинет, – соглашаюсь я и слышу, как скрипит зубами Публий. Нет, капитан, извини, пока не выясню ситуацию до конца, никто никуда не поедет.

Кабинет не тронут разгромом и не пропах стоячей водой из аквариума. Здесь чисто до стерильности и пусто, как во мне. Сажусь в кожаное кресло за столом и откидываюсь на спинку. Рэм аккуратно притворяет за собой дверь и выходит на центр ковра перед столом.

– Есть у меня свой боец в охране Друза Агриппы Гора, – медленно и хрипло начинает рассказывать, напрягая больные связки, – сидит тихо, интересного сообщает мало, а вчера доложил, что видел женщину, похожую на мудреца Мотылька рядом с Его Превосходством.

Еще одна вспышка ревности бледным эхом от предыдущей. Сжимаю кулаки и складываю рукина груди, пряча дрожащие пальцы. Дослушать должен до конца, хотя начинаю догадываться, почему майор не хотел докладывать при всех. Измена Дэлии никого кроме меня не касается.

– Они вместе на охоте были, и, когда все гости в резиденцию поехали, боец подменился с дежурством, чтобы не упустить мудреца из виду.

Сомневаюсь, что сам. Скорее уж Рэм приказал, но молчу и жду продолжения.

– С ужина дарисса ушла рано, к напитку из Шуи не притронулась, выглядела бледной и уставшей. Мой боец на посту стоял, когда по громкой связи объявили тревогу. Охрану подняли приказом догнать дариссу и вернуть живой. Собак за ней спустили.

Морщусь и низко наклоняю голову, не заботясь о своей реакции на слова, а Рэм бьет по мне, с ледяным спокойствием выдавая информацию. Четко и размеренно, как бездушный дрон-разведчик:

– Псы быстро взяли след, она через забор перелезла и в лес ушла. Пока группа собиралась, дарисса Мотылек оторвалась немного. Боец из кожи вон лез, чтобы сбить погоню, то кричал, что видит ее, то на месте топтался, рассматривая померещившиеся следы, но собак не обманешь. А через некоторое время они кровь на траве учуяли. У охраны был четкий приказ не стрелять, боец считает, дариссу зверь подрал. Места там дикие.

Ранена. По-настоящему. А я снова поддался паранойе. Не поверил Публию, нагородил выводов на пустом месте, дурак. От злости на себя хоть головой об стол бейся. Закрываю глаза и отворачиваюсь, пережидая нарастающую бурю. Паника шумит раскатами грома, страх сверкает вспышками молний. Так долго твердил, что ненавижу, не прощу и не приму обратно, что почти превратил фантазию в реальность. Мертвые не возвращаются и не нуждаются в прощении.

– Насколько серьезно она ранена? – не спрашиваю, выкрикиваю так, что Рэм вздрагивает. Подбирается еще сильнее и отвечает:

– Не могу знать, Ваше Превосходство, крови от нее много оставалось. Группа до реки дошла, и собаки след потеряли. Бойцы доложили на базу и получили приказ прочесывать местность квадратами. До сих пор ищут.

А когда найдут, то вернут к Агриппе, и я, на самом деле, потеряю любимую женщину. Теперь уже навсегда. Решение принимается за два удара сердца:

– Рэм, я еду в четвертый сектор на машине Публия Назо. Организуй прикрытие в один тяжелый транспортник и группу сопровождения. Прикажи им сидеть на границе секторов и ждать команды. А сам будь готов к приказу открыть огонь.

– Есть, – коротко кивает майор Рэм.

Глава 10. В лодке на реке

Наилий

Равнина кажется бесконечной. Когда я впервые увидел огромные пространства, едва тронутые темно-зелеными мазками леса на бледном полотне травы, никак не мог привыкнуть. Потеряться здесь еще легче, чем в горах. Один квадрат прочешешь, второй, третий, а словно не уходил никуда. Та же трава, то же синее небо и редкие крики птиц. А еще ветер, умудряющийся дуть тебе в лицо, куда бы ты ни повернул. Я ходил кругами и резко менял направление, а ветер подстраивался и снова дул в лицо. Холодный, колючий, злой. Как там Дэлия одна в лодке посреди реки на ледяном ветру?

– Быстрее, Публий, – зло прошу капитана в который раз, и он снова отмахивается:

– И так выжимаю из мотора максимум.

– Это ты так думаешь, пусти меня за руль.

– Даже не надейся, – рычит медик, – сыворотка уже отработала, сейчас тебя снова накроет, вон уже язык заплетается, разве не слышишь? Диагноз свой назови.

– Транс…грессивная энцело…

– Да-да, – усмехается военврач, – сиди ровно и в окно смотри, сам довезу.

Хорошие у медиков машины. Удобные, комфортные, универсальные, но медленные, как черепахи. До границы секторов мы в брюхе транспортника долетели, а потом спустились на грунтовую дорогу и уже по ней выбрались на трассу. Легенду в машине сочиняли, все болезни перебрали. Публий, словно издеваясь, выбрал самую непроизносимую. На границе остался Рэм, ждать прибытия патрульных. Дергать катера с дежурств не стали, из резерва взяли. Расчетное время готовности маленькое, а реально, пока пилот из казармы до аэродрома доберется, пока предполетную подготовку пройдет… Марк ругался и говорил, что быстрее с горного материка еще два тяжелых транспортника перебросить, но я отказался. Если нам с Друзом суждено сцепиться, то это будет без Марка Сципиона Мора. Не хочу его под разборки на Совете генералов подставлять.

Руки чесались настучать Агриппе посохом по хребту лично. Оружие я с собой взял. Посох с бластером лежали под пассажирским сидением в надежде, что патруль при обыске не будет слишком дотошным.

Пропустили нас в четвертый сектор без проблем. Я спрятал лицо под медицинской маской и старательно изображал спящего, пока Публий показывал документы. Может справиться со своей медицинской бюрократией, когда захочет. Ко мне бойцы даже не подошли с вопросами. Впечатлила их крайне заразная болезнь, передающаяся воздушно-капельным путем. Поверили, что капитан Назо лично везет тяжелого пациента в инфекционный центр. Как обратно прорываться будем, если Друз поймет, что я приехал за Дэлией? Женщин никогда с ним не делили, но тройку он из сектора просто так не выпустит. Слишком высоки ставки в будущей большой игре. Я ехал и гадал, как нужно было напугать Дэлию, чтобы она рванула бежать. Что Агриппа сделал?

Экран навигатора пульсирует бирюзовыми кругами, сообщая о приближении к цели. Публий тормозит и аккуратно съезжает с трассы прямо на поле. Колеса начинают стонать, проворачиваясь в напитанном влагой грунте.

– Дожди были, – сообщаю очевидный факт, – завязнем?

– Не исключено, – морщится капитан, – если сядем всеми колесами, пешком пойдем, тут недалеко.

Машина катится медленно, и я напряженно слежу за показаниями тахометра. Обороты двигателя не падают, ползем, загребая вязкую черную жижу и выбрасывая ее комками грязи из-под колес. Стрелка текущего положения на экране навигатора достигает точки заданных координат, а я ничего не вижу, кроме травы и узкой полоски леса на горизонте.

– Дэлия сказала, что она в лодке, – вспоминает Публий, – ручей на карте есть, должен быть рядом.

– Какая погрешность у прибора?

– Маленькая, не могли серьезно промахнуться. Навигационная система у меня свежая, это машина старая.

Забираемся на возвышенность, и я, наконец, вижу ручей. Темную ленту грязной воды, покрытую от ветра барашками волн. Берега, заросшие высокой травой, и серый треугольник носа лодки.

– Публий, там, – показываю рукой и выхожу из машины.

От горизонта на небо наползает синева грозовых туч. На пригорке суше, чем в низине, под ногами не чавкает, но мне каждый шаг дается с трудом. Старая лодка закрыта брезентом, чувствую, что Дэлия там внутри, и останавливаюсь в зарослях, не дойдя совсем чуть-чуть.

Ветер свистит в ушах, сердце колотится, захлебываясь моим страхом. Что буду делать, если умерла? Откину брезент, а там окоченевшее от холода тело любимой женщины. Смерть для меня всегда пахнет гарью, вязнет за зубах привкусом пепла. Столько раз видел резаных, битых, разорванных на части, а на нее смотреть не смогу. Есть потери, которые нельзя пережить. Обниму и стану кричать: «Вернись!», но мертвые не слышат, а богам наплевать. Была и нет. Остекленеет взгляд, высохнут губы, почернеют кончики пальцев. Больше не Дэлия, сколько не целуй и не умоляй остаться. Хоть все свое тепло отдай, а в ней не вспыхнет жизнь. Не обнимет за шею, не прижмется доверчиво, шепча мое имя. Никогда больше не услышу звонкого смеха и не почувствую аромата волос. Время не лечит, воспоминания не заменяют собой утраченной радости, только мучают бесконечно одним и тем же вопросом: «Зачем отпустил?» Раз за разом прокручивая запись той проклятой ночи, когда поворачивается спиной и уходит в темноту, как в бездну. Родная, любимая, прости, это я виноват. Вернись ко мне. Живи.

Брезента в руках не чувствую, ладони соскальзывают, а пальцы хватают пустоту. Со второго раза отбрасываю тяжелое укрытие и в нос ударяет тошнотворный запах свернувшейся крови. На дне лодки, скрючившись и обнимая себя руками, спит Дэлия. Вижу, как медленно поднимается и опадает живот. Блузка разодрана и пропитана потемневшей кровью, сквозь прорехи угадываются глубокие борозды, влажные от сукровицы. Ноги мудреца по колено в грязи, а вместо волос на голове слежавшийся бурый комок. Нужно вынуть ее из лодки, а я боюсь прикоснуться, чтобы не сделать больно.

Дэлия вздрагивает и открывает глаза, а у меня равнина под ногами превращается в болото, затягивая вниз и не давая пошевелиться. Тянусь к ней, касаясь пальцами лица и чувствую, как жар волной прокатывается по телу, вышибая сознание. Там вдалеке маячит уже не срыв, а безумие. Мне до него последний шаг, один вздох, но теперь есть, ради чего остаться по эту сторону.

– Публий, она здесь.

Собственный голос выдергивает в реальность, туман уходит, и сквозь него проступают знакомые черты, только Дэлия смотрит и, кажется, не узнает.

– Наилий, не бледней, – совсем рядом говорит капитан, – рваных ран никогда не видел?

Военврач осторожно тянет руку Дэлии к себе, рассматривая порезы. А меня не отпускает, повторяю себе, как приказ: «Жива, все хорошо», но поверить не могу.

– Брезент на землю стели, – командует Публий, и я подчиняюсь на автомате, как робот с заданной программой.

Звуки сливаются в один фон: шорох тяжелой ткани в руках, голоса за спиной, щелчок замка на багажнике машины, шелест пневмоприпода, открывающего крышку. Достаю из машины канистры с антисептиком и большой медицинский кейс с хирургическими инструментами. Ставлю все на землю и понимаю:

– Шить будешь?

– Разумеется, – отвечает военврач и опускает на брезент израненную Дэлию, – через край, как я люблю. Руки мой, ассистировать будешь.

Запущенная программа прерывается тихим шепотом в спину:

– Наилий?

Оборачиваюсь и склоняюсь над ней, всматриваясь в искаженное мукой лицо. Она облизывает пересохшие губы и спрашивает:

– Почему…ты приехал?

Замираю на вдохе, и осознание ложится тяжестью на плечи. Звонила ведь не мне, а Публию, его просила о помощи, не меня. Не звала и не ждала, а я приехал.

Почему? Потому что люблю. Простил, как только услышал, что ранена, а потом метался, как кадет, и не мог разобраться в себе. Ревновал, ненавидел, подозревал в предательстве.

Почему? Я так и не научился жить без тебя за эти три дня, Дэлия. Мой дом пуст, на щеках щетина, а в планшете сотни неоткрытых писем. И знаешь, мне плевать, насколько ты рада меня видеть. Заберу и увезу обратно.

– Потому что захотел, – нервно дергается Публий и подносит инъекционный пистолет к сгибу локтя мудреца, – сел ко мне в машину и поехал. Потом поговорите. Дэлия, я рад, что ты в сознании, но шить лучше под наркозом. Считай.

Она послушно начинает:

– Один.

Ее взгляд мутнеет, а у меня неожиданно появляются силы.

– Два.

Бардак в голове приходит в идеальный порядок.

– Три…

Голос затихает, а я тянусь за канистрой с антисептиком, уже зная на десять ходов вперед, что буду делать. Не важно, сколько бронетехники и личного состава Агриппа пригонит на границу. Это моя женщина и я увезу ее с собой.

Глава 11. Поединок

Публий

Только в полях начинаешь осознавать, какая роскошь операционная. Удобный стол, внятное освещение, молчаливые и расторопные санитары, понимающие тебя с полувзгляда. Чистота, стерильность, контрольные приборы, анестезиолог, в конце концов. Все это, увы, сказка, оставшаяся далеко за границей секторов, а здесь грязь под ногами, насекомые и Мотылек с рваными ранами лежит на брезенте. В который раз гоню прочь воспоминание о пророчестве Дианы. Не умрет Мотылек. Не сегодня. Обмываем раны вдвоем с Наилием. Хватило бы воды, антисептик есть с запасом. Я мысленно считаю будущие стежки швов и думаю, как бы не превратить Дэлию в лоскутное одеяло. Генерал молча льет воду на бурые от крови волосы Мотылька. Кожа на голове тонкая, а сосудов там, мое почтение. Выбривать нужно волосы, чтоб добраться до раны на затылке. Собираюсь об этом сказать, но Наилий заговаривает первым:

– Столько крови потеряла.

– При таких ранах нормально, – пытаюсь успокоить, но слова сложно подобрать, – крупные сосуды не задеты, остальное я зашью.

Генерал кивает и промакивает волосы Дэлии полотенцем. Молча и сосредоточенно, как механоид на марше в режиме автодвижения.

– Наилий, ты сам как?

– Нормально.

По мутному и пустому взгляду понимаю, что ушел в себя. Не первый раз мне ассистирует, но никогда прежде на брезенте посреди равнины не лежала любимая женщина. У любого руки затрясутся и выдержка тут не при чем.

– Ты можешь подождать в машине, я один справлюсь, – осторожно предлагаю ему, а Наилий резко мотает головой.

Не знаю, какая буря у него сейчас внутри, но могу представить. Помню, как я впервые вынимал пули из майора Лара, зная только в теории, как это делается. Его трое держали, чтобы не дергался и не мешал. Молчал Наилий, только со свистом тянул воздух носом и скрипел стиснутыми зубами. Наркоз? Не было его тогда. Из инструментов пинцет и швейная игла. Я тащил пулю и думал, что лучше бы он орал и проклинал меня, может быть, тогда сделалось легче. Комбинезон на мне насквозь промок, пот заливал глаза, хотя в заброшенном амбаре на краю полей Эридана гулял ледяной ветер. Пальцы скользили по крови, пинцет срывался в ране с куска металла, а я думал, что причиняю больше боли, чем самый безжалостный враг.

– Держись, Ваше Превосходство, – шепотом говорю ему, – страшно только в первый раз. К этому нельзя привыкнуть и перестать думать, что ранен кто-то из близких, но ты сейчас и Дэлии, и мне нужен спокойный.

– Знаю, – медленно кивает генерал, – и спасибо, что ты здесь.

Я не мог иначе. Никогда не умел.

– Приступаем, – бормочу под нос и беру инструменты.

Всегда завидовал четырехруким гнарошам, вот у кого проблем у операционного стола нет. Иглодержатель в одну, пинцет в другую, ножницы в третью и зажим с томпоном в четвертую.

Забываю в такие моменты, где я и что творится вокруг. Звучат ли выстрелы или надрывно гудят двигатели техники. Мир сжимается до маленького участка тела пациента и нитки с иглой. Четыре узла на каждый стежок.

– Режь, – говорю Наилию и вижу, как он щелкает ножницами.

Едва убирает, как я снова оттягиваю край раны пинцетом, чтобы уколоть хирургической иглой четко под углом в девяносто градусов. Руки давно работают отдельно от головы, наматывая два витка на иглодержатель и захватывая короткий конец нити. Так быстро, что не уследить.

– Режь.

Нельзя не ускоряться, не замедляться, иначе собьешься с отработанных движений, и нить запутается. Четко, как робот-манипулятор, думая только о том, где сделать следующий стежок.

– Режь.

Филин рвал когтями руки Дэлии, не заботясь об аккуратности и красоте. Нападал несколько раз, где-то цепляя поверхностно, а на правом предплечье глубоко вонзившись в мышцу. Чудом ничего важного не задел.

– Режь.

Добираемся до затылка, убрав несколько прядей волос. Длинный порез нужно стежком прихватить. Заканчиваю и убираю инструменты обратно в медицинский кейс, пока Наилий кутает свою женщину в одеяло. Теперь желательно сбежать из сектора, чем быстрее, тем лучше.

Наилий

Подготовился Агриппа к встрече. Мост перекрыл, снайперов по вышкам рассадил, и, наверняка, с тыла заходят другие броневики, чтобы зажать нас в тиски. Качает хозяин сектора мускулами, демонстрирует огневую мощь. Команду стрелять по нам до сих пор не отдал, значит, Дэлия нужна живой, иначе взорвали бы ракетой с катера, не устраивая ловушку на мосту.

Сам-то где? Не верю, что в штабе отсиживается, слишком крупного зверя загоняют его охотники, как такое пропустить?

– А вот и Его Превосходство, – сообщает Публий, так же как я, замечая выходящего из машины Друза. – Лично явился. Почетно.

– Более чем.

Вешаю гарнитуру на ухо и вызываю с планшета Рэма:

– Майор, тебе сейчас Публий координаты пришлет. Снимайся с места. Отбой.

Патрульные катера давно в воздухе и доберутся до нас быстро, группу будет тормозить тяжелый транспортник, загруженный техникой и личным составом, как на полноценную зачистку небольшого поселения. Бойцы уверены, что идут внеплановые учения, и мне по-прежнему не хочется открывать огонь на собственной планете. Сотни циклов берегли внутренний покой, чтобы развязать войну из-за нашей с Друзом ненависти?

Из-за тройки, нужно быть честным. Ради будущего господства и слома системы под себя. Друз мечтает стать императором, всегда этого хотел, а я снова рискую оказаться в положении, когда чтобы выжить самому, придется расправляться с ним.

И чем дольше мы будем оттягивать момент, тем больше соберется вокруг невинных и непричастных. Система пойдет в разнос, закручиваясь вокруг нас, как возле полярных полюсов. Напряжение достигнет пика и грянет взрыв, погребая под обломками большую часть населения планеты. Но это все далеко и маловероятно, а пока есть машина в ловушке посреди трассы четвертого сектора, испуганная Дэлия, прижавшаяся ко мне, и Агриппа, запутавшийся, чего он хочет сильнее: сломать и подмять под себя тройку или уничтожить меня. Зато я четко знаю, чего хочу.

Достаю из-под сидения посох и открываю дверь машины, а Дэлия хватает за рукав:

– Ты куда?

В глазах столько страха, будто я шагаю в бездну. Вопросы у меня к Агриппе, которые можно решить только поединком. Нельзя безнаказанно насиловать чужих женщин, даже когда это спектакль. Если не успею до прилета моей группы отбить Друза в кровавый фарш, то хотя бы шипами достану.

– Тянуть время, – улыбаюсь я в ответ и, аккуратно убрав с рубашки пальцы Дэлии, выхожу из машины.

Дождь усиливается. Тяжелые капли бьют по плечам и голове, вода затекает за шиворот, прокатываясь ледяным прикосновением по позвоночнику. Я в гражданке, но бойцы из охраны Агриппы узнают чужого генерала и бросаются к своему командиру. Друз тормозит их жестом, и я снова улыбаюсь. Верно, это наш разговор.

– Наилий, какая встреча, – приветствует Агриппа, перекрикивая ураганный ветер, – разве я приглашал тебя в свой сектор?

Нет, конечно. Инструкция не ограничивает мои передвижения по материкам, но негласные правила хорошего тона запрещают генералам появляться в секторе без приглашения хозяина. Такая наглость равносильна тому, что я бы ночью вломился в чужой дом, да еще и привел с собой вооруженную толпу.

– Я приехал забрать то, что принадлежит мне, – кричу в ответ под отблеск молнии, и последнее слово тонет в раскатах грома.

Друз спускается с моста, открывая на ходу посох в боевое положение. Бойцы замирают в предвкушении интересного зрелища, а кто-то украдкой достает планшет с видеофиксацией, чтобы было, чем потом похвастаться перед сослуживцами. Не каждый день генералы сходятся в поединке посреди дороги под дождем без церемоний и ритуалов. В кровь и насмерть.

Открываю свой посох, с тихим, неслышном на ветру шорохом, выдвигая шипы, и завожу оружие за спину. Друз смотрит не на меня, а в машину Публия, где на заднем сидении сжалась в комочек от страха Дэлия. Во взгляде Степного ястреба столько похоти, что я вскипаю от выброса адреналина. Друз облизывается, как хищник на добычу, и заявляет:

– Уже не принадлежит.

Вспышка ревности превращается в ярость, волна дрожи катится по телу. Агриппа такое же генетическое чудовище, как я, идеальный солдат и хитрый полководец. Я на его территории один в поле, надеясь, что патрульный катер успеет подцепить лебедкой и унести отсюда машину с Публием и Дэлией. И я обязан не просто выстоять, а победить. Три дня пил Шуи, пока Друз жил нормальной жизнью и тренировался. Сам на себя бы не поставил, но мое адреналиновое проклятие весьма полезно в бою. Не только генерала Гора сейчас можно назвать больным ублюдком.

Последние мысли исчезают под первые взмахи посохов. Рефлексы не подводят, адреналин поднимает скорость реакции к привычным вершинам. Металл в полете разбивает капли воды, швыряя их в противника. Звон ударов отдается эхом в голове, и я перестаю ощущать холод. Это не посох в моих руках – оружие, а я. Безжалостное и бездушное. Правила поединка, разрешенные приемы и расшаркивание с противником важны только сопливым кадетам после училища. Чем выше цена проигрыша, тем меньше морали в голове.

Друз давно не помнит приемов мастера и, так же, как я, не стесняется делать подножки, бить в пах, горло и по глазам. Первый удар пропускаю в спину на противоходе, чувствуя обжигающее касание острых шипов. Мокрая от дождя рубашка пропитывается кровью, и я достаю Агриппу ударом в грудь. Он резко выдыхает и делает шаг назад, на мгновение теряя инициативу. Мне хватает этого, чтобы развить атаку, но увлекаюсь цепочкой и пропускаю хитрый контрудар. Друз рисует на мне полосы, разрывая ткань рубашки. Отступаю, успев заметить, что красный автомобиль Публия еще тут. Не успел, не получилось. Теперь ничто не мешает бойцам Агриппы выкрасть Дэлию из машины. Рассыпаюсь от мыслей, теряю концентрацию, и Друз сбивает мне дыхание еще двумя ударами. Тело звенит от напряжения, мой предел далек, но времени мало. Не закончу сейчас, не за что станет сражаться.

Теряю инстинкт самосохранения и бросаюсь в атаку. Простую, бесхитростную, но неожиданную. Посохи звенят, я впечатываюсь в Друза и бью локтем в переносицу. Чувствую, как слабеет хватка противника. Агриппа теряет сознание и падает на дорогу. Под выдохи и шепот своих бойцов, вспышки молний и раскаты грома. А я поднимаю глаза и вижу, как небо закрывает крылья тяжелого транспортного катера. Патрульных рядом семь, а не пять, успел Рэм подтянуть резервы. Охрана Друза дергается и нервничает, но подойти не решается. Мы оба живы, поединок продолжается.

Агриппа открывает глаза и с трудом приходит в себя. Хороший удар, качественный. Генерал не может подняться, усугубляя позор от своего падения. Нет удовольствия в том, чтобы добивать лежачего, а нашу схватку нельзя закончить здесь и сейчас.

– Мне не нужна твоя смерть, – говорю ему и протягиваю конец посоха, – только моя женщина.

Друз изучает меня мутным взглядом, струи воды стекают по лицу с мокрых волос. Я жду нападения вместо ответа, но он умудряется думать, не смотря на сотрясение.

– Ты упрямый засранец, Наилий, – говорит генерал Гор и хватается за посох, поднимаясь на ноги, – настолько, что готов был сдохнуть из-за женщины, а теперь решил поиграть в благородство? Может, разрубим Мотылька пополам? Тебе ведь нижняя часть нужна вместе с тем, что между ног, а мне верхняя.

Друз крепко держит оружие, а я игнорирую провокацию. Над нашими головами зависает транспортник, обдувая горячим ветром. Мой весомый аргумент.

– Я сейчас сяду в машину, и мои бойцы лебедкой втянут её в брюхо транспортника. Иначе оттуда спустится десант, и ты, как минимум, лишишься охраны, а, как максимум, у четвертого сектора будет новый хозяин. Решай, стоит ли этого одна женщина.

Друз давно решил, но не мог сдаться быстро. Даю ему еще несколько мгновений и вижу, как молча кивает, отпуская посох. Нажимаю на кнопку, складывая оружие.

– Мудрец-тройка стоит многих жизней, но не моей, ты прав, – усмехается генерал Гор, – она уже один раз сбежала от тебя, и повторит этот трюк. Мотыльки летят не только на свет лампы, но и в открытое пламя.

Подходит вплотную так, что между нами остается тонкая завеса дождя и шепчет:

– Прямо в бездну, как принято у мудрецов. Ты все равно проиграешь, Наилий.

– Посмотрим, – выдыхаю ему в лицо и отворачиваюсь.

Откат от адреналина накрывает с головой до шума в ушах, я будто снова напился Шуи, и ноги скоро начнут заплетаться. Дождь стихает, выливая остатки воды и успокаивая разгоряченное тело. Дергаю за ручку двери автомобиля и ныряю внутрь, где тепло и пахнет моей женщиной.

Она встречает широко распахнутыми глазами и несмело тянет руки.

– Почему не уехал, Публий? – хмуро спрашиваю капитана, устраиваясь на сидении, и захлопываю дверь.

– Виноват, Ваше Превосходство.

– План тот же, ждем лебедку и в катер.

– Ты ранен?

– Царапины, – отмахиваюсь от него и стаскиваю рубашку. Вода капает с волос на плечи, попадает в порезы и окрашивается алым. Обожание во взгляде Дэлии окутывает теплом. Она забирает мокрую ткань и аккуратно вытирает с меня кровь. Нежная, заботливая, родная. Сотню раз простил и возненавидел, а отпустить больше не смогу. Из когтей бездны вырву, всем демонам там крылья оборву, лишь бы видеть каждый день любимую женщину рядом.

– Летим домой, – шепчу ей и целую, упиваясь почти забытым вкусом губ. Сжимая в объятиях так, чтобы не осталось воздуха, кроме моего дыхания. Мир исчезает и рождается заново. Я давно твой Дэлия, стань моей.

Глава 12. «Прости меня»

Дэлия

Из грузового отсека транспортного катера рядовые спускают тросы лебедки, и Публий с Наилием цепляют их на автомобиль. Путешествие вверх напоминает аттракцион в парке. Дух захватывает от высоты, и я никак не могу отлипнуть от стекла, разглядывая, как равнина четвертого сектора остается внизу вместе с застывшими на месте охранниками Друза. В спасение до сих пор не верится, а воспоминание о поцелуе Наилия я украдкой облизываю с губ. Рубашку с прорехами генерал надевает обратно, ворча, что на красной ткани пятна крови не так заметны. Мокрые от дождя волосы еще не высохли, а Наилий уже успевает переговариваться с офицерами по гарнитуре. Я с ужасом жду момента, когда он достанет планшет и откроет почту. Видео легко может перечеркнуть мое признание и перевернуть все с ног на голову. С ревнивым параноиком живу и знаю об этом.

Машина плавно покачивается из-за ураганного ветра и, втянув внутрь, нас еще какое-то время ловят крючьями на длинных палках. Возле люка катера собирается пугающе много военных, а я кутаюсь в одеяло, переживая, как пройду мимо них в таком виде. Да еще и босая.

– Публий, а у тебя запасной обуви нет? – спрашивает Наилий, и я с надеждой смотрю на медика.

– Только бахилы в кейсе, найдешь сам?

Генерал опускает спинку сидения, открывая доступ из салона к багажному отделению. В медицинском кейсе действительно есть бахилы и операционная накидка. Легкая и почти прозрачная, нет смысла ее надевать, лучше уж в одеяле.

– Придется в бахилах, – морщится Наилий, – потерпи, все равно, как прилетим, в капсулу ляжешь, снова раздеваться придется.

Киваю, соглашаясь, и быстро обуваю синтетические мешки на резинках. Смешно в них выгляжу до икоты. Но мне с психиатрическим диагнозом можно. Жаль, что военные таких нюансов не знают и будут смотреть не на мудреца, а на любовницу генерала. Бездна, я опозорю любимого мужчину!

В гигантском грузовом отсеке тяжелого транспортного катера остро пахнет машинным маслом и отработанным топливом. Полукруглые ребра жесткости корпуса напоминают скелет огромного морского млекопитающего. Меня словно проглотили вместе с красной машиной Публия, черными внедорожниками, двумя легкими катерами и толпой вооруженных цзы’дарийцев. Мужчины вполголоса переговариваются, но стоит Наилию выйти из машины, замолкают и выстраиваются живым коридором. Из люка в потолке по узкому трапу спускается капитан. От неловкости мне кажется, что все смотрят не на генерала, а на меня. И одеяло постоянно норовит упасть.

– Ваше Превосходство, – приветствует офицер.

– Капитан Крон.

Наилий держится уверенно и с достоинством, не смотря на рваную рубашку и трехдневную щетину. А я краснею и бледнею под взглядом офицера. Догадываюсь, о чем может подумать, увидев мои голые ноги и растрепанные волосы. Улыбку на тонких губах капитан старательно прячет.

– К обеду будем на месте, – докладывает он и, посомневавшись мгновение, добавляет, – прекрасный бой, Ваше Превосходство.

– Все видели? – мрачнеет генерал, и я чувствую, как напрягается, вытягивая спину еще сильнее. – Заснять успели?

– Никак нет, Ваше Превосходство, никаких записей! – капитан округляет глаза и сразу становится ясно, что притворно, а потом оборачивается ко мне.

– Дарисса Дэлия, – подсказывает Наилий.

Офицер протягивает руку, ожидая, что я вложу в ладонь свою для поцелуя вежливости. Игнорировать жест нельзя, поэтому я долго выпутываю из складок одеяла перебинтованную руку под очень пристальным и крайне внимательным взглядом.

– Вас можно поздравить со спасением, дарисса Дэлия? – улыбается капитан и легко касается поцелуем моей ладони там, где нет пластыря.

Молчу не от смущения, а потому что не знаю, как можно ответить. За то время, пока была военной тайной, я привыкла, что у военных любая мелочь может сойти за разглашение информации. Насколько капитан посвящен в детали?

– Можно, – отвечает вместо меня генерал и обнимает за талию. – Кабина сопровождающих свободна?

– Конечно.

– Капитан Назо? – зовет Наилий медика, но он качает головой, не вставая с водительского сидения:

– Я здесь останусь, Ваше Превосходство.

Наилий кивает и разворачивается вместе со мной к хвостовой части транспортника. Теперь точно все смотрят на меня, и я, пунцовея от стыда, пытаюсь сбросить руку генерала. Но на удивление в глазах рядовых нет насмешки или осуждения. Только интерес и радость.

– Здесь еще ни разу не было женщин, – шепотом рассказывает Наилий, провожая к трапу. – Просто привести любовницу дурной тон, но спасти ее из беды – поступок. Поэтому можешь не краснеть.

Стараюсь, хотя рука генерала на талии весьма однозначный жест. Так хищники метят территорию, а мужчины обозначают свою собственность. Сейчас это приятно, и я расправляю плечи, поднимая взгляд. Тяжелый разговор о моем бегстве из особняка Наилия еще только предстоит, и не менее сложный о произошедшем с Агриппой. Не знаю, как буду оправдываться, найду ли слова, чтобы вымолить прощение. Отношение генерала дарит надежду на лучшее, но это на глазах у посторонних, а между нами был единственный поцелуй в машине. Чувствую себя нашкодившим ребенком и жду, когда поставят в угол. Наилий обязан меня наказать. Запрет в особняке? Надолго? Навсегда?

Рядом с любимым мужчиной бросает то в жар, то в холод. Хочу забраться к нему на колени и обнять, положив голову на плечо. Приехал за мной, с боем увез обратно, поцеловал, ни одного упрека я так и не услышала. Не заслужила такой доброты. От раскаяния муторно и страшно. Во рту привкус горечи, а на глазах собираются слезы. Трап в кабину сопровождающих расплывается до нечетких пятен, промахиваюсь ногой мимо перекладины и чуть не падаю, но генерал ловит.

– Осторожнее, держись руками за перекладины, чтобы легче стало забраться.

Вздыхаю, торопливо утирая не выступившие слезы, и медленно карабкаюсь наверх.Потолок в кабине полукруглый и низкий. Почти касаюсь макушкой ламп освещения и, не глядя, усаживаюсь на ближайшее кресло. Здесь явно отдыхают между вахтами. На столах деревянные доски для игры в Шу-Арлит и пахнет печеньем. Но от аромата сладости меня тошнит, и живот скручивает спазмом.

– Наилий, – зову генерала, не в силах больше откладывать разговор, – прости, пожалуйста, я глупо поступила. Ни одна Великая Идея не стоит того, чтобы потерять тебя.

Он садится в кресло напротив и складывает руки на столе в замок. Внимательный, сосредоточенный, будто знает, что хочу сказать, ждет, а мне каждое слово дается с трудом. Через прорехи в генеральской рубашке видно белый пластырь. Царапины на теле заживут, а другие раны? Те, что причиняют боль и жгут обидой, стоит вспомнить, как я отвернулась, наплевав на обещание не уходить никогда.

– Я бесконечно виновата, что бросилась неизвестно куда, не поговорив, не объяснив и не выслушав тебя. Дала волю придуманной обиде и незаслуженно сделала тебя врагом. Прости, пожалуйста. – Теперь глотаю настоящие слезы и держусь изо всех сил, но признание само рвется с языка. – Я люблю тебя, Наилий, хоть и не имею больше на это права. Ты можешь выставить меня за дверь, едва доберемся до особняка, я заслужила…

Он встает с кресла, как мне кажется, чтобы уйти, и это словно ударом выбивает слезы. В рыданиях невозможно говорить, мысли рассыпаются. Я все испортила! Не жалости к себе хотела совсем. Не выношу шантажа слезами, а они все катятся и катятся по щекам.

– Тише, – шепчет генерал, садясь на подлокотник кресла и водя рукой по моей спине, – никуда я тебя не отпущу.

Убираю руки от лица и пальцами стираю с ладоней соленую воду, а Наилий обнимает, целуя в макушку, а потом в висок.

– Родная, я давно простил, только больше так не делай, пожалуйста.

Трусь щекой о его колкую щетину и болезненно всхлипываю, прогоняя остатки истерики. Жар накатывает волнами, а слабость вот-вот утянет в черноту обморока. Цепляюсь за генерала с отчаянием спасенного, целую, не видя, куда попадают губы. Я искала тайну Вселенной, не зная, что она уже со мной. Ароматом апельсинов и хрупкостью эдельвейсов, жаром утонувшего в океане светила и звенящим холодом вечных ледников. Никогда мне не будет нужен никто другой. Мое чудо, моя жизнь и любовь. Наилий.

Глава 13. Доверие

Наилий

Вожу пальцами по стеклянным створкам медицинской капсулы, рисую Дэлии глифами просьбу отдохнуть, а она кивает и улыбается. Связана по рукам и ногам, перетянута ремнями и стыдливо прикрыта салфетками. На ней столько белого, что мне кажется, одета в погребальное платье. Ассоциация идет холодом по спине, и я заставляю себя смотреть не на перебинтованное тело, а в глаза и на улыбку. Несуществующий ветер с равнины четвертого сектора приносит эхом воспоминания о лодке, укрытой брезентом. Мой страх потерять Дэлию настолько велик, что я верю любой фантазии. Слишком много монет положил на лбы мертвых друзей в дар несуществующим богам. Себя в саркофаге представляю реже, чем Марка, Аттию, Публия, мастера. Болью, как ножом, вырезаю шрамы от будущих ран. Мечтаю уйти первым и не видеть смертей близких. Никто не вечен, но впервые я прошу Вселенную отложить этот миг, чтобы, как можно дольше смотреть в глаза любимой женщине.

– Спи, – говорю ей, а сам кладу голову на руки, вдыхая запах свежевыглаженного комбинезона.

По дороге сюда заезжали в генеральный штаб, я побрился, переоделся и забрал у Флавия одежду для Дэлии. Либрарий все пытался напомнить о службе, но не решался, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Я промолчал и теперь совесть грызла за это. Планшет в кармане комбинезона, там сотни неоткрытых писем в почте, а я взгляд не могу оторвать от Дэлии. За дверью раздаются тихие шаги. Поднимаюсь на ноги, убирая локти с капсулы. Публий увидит, будет, как всегда, ворчать.

– Наилий, пойдем, ты мне нужен, – заявляет военврач с порога, а я прикладываю палец к губам, требуя тишины.

Привычка и только, Дэлия не слышит нас. Публий реагирует на жест и переходит на шепот, тоже забыв про звукоизоляцию медкапсулы:

– Тебе поесть нужно, а то самого придется в капсулу рядом укладывать.

Пытаюсь отказаться, мотая головой, но осмелевший медик, наплевав на уважение к званию, берет меня за локоть и тянет.

– Стоп, – осаживаю его, выдергивая руку из хватки, – я никуда не пойду. Дэлия столько вытерпела сегодня, от меньшего кошмары мучали до удушья. Я рядом должен быть.

Публий замирает, задумчиво постукивая планшетом по бедру. Знаю, что проблема слишком реалистичных снов не решается быстро. Нет от нее лекарств, и тот факт, что полукоматозная пара разлучена и более не опасна, утешает слабо. Дэлия и без них кричала и металась в бреду.

– Во-первых, автоматика капсулы не даст ей задохнуться, – отвечает военврач, – а, во-вторых, можно еще кое-что попробовать. У сна пять стадий. От дремоты со сноподобными галлюцинациями до быстрого сна с самыми яркими и запоминающимися кошмарами. Снотворное не спасет, но есть другое средство.

Склоняю голову на бок и терпеливо жду разъяснений, но Публий, ни слова не говоря, уходит. Тьер, иногда медики со своим странностями слишком сильно напоминают мудрецов. Оснастил ему здесь несколько лабораторий, так теперь Назо не только в операционной пропадает, но и с лаборантами в ночные ходит. Не отвлекает никто, думается лучше. Рассказывал уже, что подняли старые записи об анабиозе, состав главного препарата воспроизвели, и сейчас медики Сципиона перенастраивают медкапсулу на новые параметры. Я не люблю отложенные на потом проблемы, но если иначе не получается, то стоит ввязаться в авантюру.

Публий возвращается с инъекционным пистолетом в руках и решительно подходит к медкапсуле с Дэлией.

– Это что? – с подозрением спрашиваю, пока он открывает шлюз для подачи лекарств.

– Экспериментальное снотворное. Побочная ветвь от разработки технологии анабиоза. Стадию клинических испытаний прошли, а в серию не запустили. Разбудить от этого снотворного невозможно. Тихо, не нервничай, его опробовали на добровольцах. Спят крепко и никаких снов не видят. Вообще.

Манера Публия экспериментировать на всех подряд раздражает, но такая наглость дает плоды. Разжимаю кулаки, глядя на то, как военврач заряжает лекарство для внутривенного введения и говорит:

– Спать будет три, а может быть, пять дней, я пока не знаю точную дозировку, не волнуйся, Наилий, в капсуле твое сокровище отдохнет, восстановится. Пойдем, ужин остывает.

На этот раз позволяю себя увести. По переходам для персонала добираемся до кабинета Публия. На рабочем столе вместо планшета стоит одноразовая посуда. С порога ощущаю аромат наваристого мясного бульона, щедро приправленного зеленью, и в желудке громко урчит. Глотаю слюну, замечаю еще и пирог с красной ягодой, посыпанный сахарной пудрой.

– Накрыто на одного, ты не будешь? – спрашиваю Публия.

– Это для Дэлии, но она уже спит, так что ешь, тебе тоже нужно.

Голод не дает спорить и отказываться. Выкладываю планшет на стол и устраиваюсь в кресле Публия, пододвигая тарелку. Бульон получился, как со страниц книг о кулинарных шедеврах. Не хватает только лепешки с кунжутом и чесноком. Мысленно уничтожаю в себе перфекциониста и опускаю ложку в золотистое чудо с рыжими кругляшами моркови. Замечаю взгляд Назо только к середине тарелки. Взволнованный и любопытный.

– Ты готовил?

– Нет, – улыбается он, – Диана. То есть Поэтесса.

Доедаю бульон и промакиваю губы салфеткой. Комплимент перекатывается на языке, а я раздумываю, не запустит ли в меня за него Публий чем-нибудь тяжелым.

– Не будь у меня Дэлии, отбил бы у тебя Диану.

– А тебе зачем? – щурится капитан. – Сам готовишь.

– Вот так не умею, – смеюсь в ответ и добавляю уже серьезно: – Моя благодарность хозяйке. Очень вкусно.

Публий кивает с гордостью, а я беру в руки планшет. От ощущения сытости уютно и спокойно, даже в сон тянет. Вывожу на экран список непрочитанных сообщений и понимаю, что спать лягу под утро. Фильтрую по степени важности и первым делом открываю злобно моргающие красным согласования. То, что Флавий не смог ни на кого перевести. Одобряю две экспедиции и задумываюсь над третьей. Дарлибы утопили в болоте торговый корабль на «серой» планете без определенного статуса опасности. Самый край моего сектора галактики, из разведанных полезных ископаемых интересных нам нет. Население поделено на мелкие национальные государства и выход в космос имеет на уровне запуска спутников связи. Данных мало, полноценной разведки еще не было, а дарлибы за эвакуацию корабля предлагают по-наглому мало. Ставлю отказ и пересылаю дипломатам с пометкой «оплата не соответствует затратам», а потом дублирую разведчикам, чтобы поставили в план на исследование. Думал, на карте уже не осталось «серых планет», а зря.

Публий молчит, почти синхронно со мной водя пальцами по планшету, рядом с ним надкушенный кусок пирога и полстакана воды. Промолчать так можно весь вечер, занимаясь каждый своими делами. Зеваю, прикрывая рот рукой, и пролистываю список писем вниз. Приоритет ставится по Инструкции и не всегда совпадает с реальной срочностью вопроса. Цепляюсь взглядом за фиолетовый флаг возле сообщения Друза Агриппы Гора. Заголовок: «Посмотри, не пожалеешь». Замираю, не нажав на кнопку «открыть видео», тревога гложет, как кадета перед контрольными стрельбами. Что там может быть кроме записи поединка? И почему я чувствую самодовольство Друза даже в этих нескольких словах?

Не открою, не узнаю. Кошусь на молчаливого Публия и убираю у планшета звук. Видео открывается в маленьком окне, показывая обычную спальню и двух любовников на кровати. Друза узнаю даже слишком быстро и, не увеличивая изображение знаю, что под ним Дэлия. Без звука слышу стоны и влажные шлепки тел, вижу, как Агриппа обнимает мою женщину за бедра, чтобы войти еще глубже. Она выгибается и закрывает глаза. От боли или от наслаждения? Так пыталась сбежать? Духа подселила?

Роняю планшет на стол и рывком отодвигаюсь на кресле, вцепившись в подлокотники до скрипа обивки. Выброс адреналина рождает мелкую дрожь, ознобом пробегающую вдоль позвоночника. Всю мою силу принимают подлокотники, с хрустом отламываясь от кресла.

– Наилий, тише.

Публий уже на ногах, склоняется надо мной и жестами простит успокоиться. Дышу глубже, разгоняя туман в голове, но мысли не остановить. События искажаются, поворачиваясь другим боком и выстраиваясь в новую логическую цепочку. Ту, в которой Дэлия изменила и придумала ложь, чтобы оправдаться. Безумную, невозможную ложь о призраках в чужих телах. Не было пробуждения способностей тройки! Меня выставили идиотом. Я подобрал то, что выбросил Друз за ненадобностью. У него все женщины одноразовые и Дэлия тоже.

Публий поднимает со стола планшет, смотрит на экран и выключает девайс. А мне хочется пойти в комнату с медкапсулами, достать Дэлию и хорошенько встряхнуть, требуя правды. Но она под снотворным, будто специально назло мне. Мало метался по особняку и разносил в щепки мебель? Сколько теперь буду гадать: изменила или нет?

– Тише, – повторяет капитан, пряча мой планшет в карман, – она привязана к кровати. Ты увидел это?

– Значит, сама попросила, – огрызаюсь и зло тру пальцами глаза.

Бесполезно, видео не стереть из памяти. Я все еще слышу стоны и мерный стук спинки кровати о стену. Ритмично, сильно, жестко.

– Друз хороший актер, – тихо говорит Публий, – а ты сначала веришь, а потом думаешь.

Правильно, не нужно верить и сомневаться, должен знать наверняка, только тогда успокоюсь.

– Публий, я знаю, медкапсула собирает вообще все данные. Уровень гормонов, изменившийся после близости, наружные повреждения, если было насилие, мазок…

Военврач медленно кивает, пока я перечисляю, и с каждым словом становится мрачнее.

– Я должен знать, было между ними что-то или нет.

Теперь капитан закатывает глаза и с резким выдохом ерошит волосы. Медлит, подбирая слова, и я уже готов настаивать, если станет возражать.

– На слово поверить своей женщине ты не можешь, – цедит Публий, нависая надо мной, – а врагу, приславшему подделку – с легкостью. Не проверив подлинность записи, не рассмотрев деталей, просто потому что ревность взыграла в который раз. Знаешь, что? Катись в бездну, Наилий. Я близко не подойду к капсуле, чтобы проверить Дэлию, и тебя оттуда вытолкаю.

Выбрасываю тело вверх из кресла и на инстинкте хватаюсь за посох. Ревность и боль усугубляются яростью. Но Публий отодвигается от меня и расправляет плечи, готовясь защищаться без оружия.

– Ты успокоишься, – продолжает капитан, сбавив тон, – поймешь, что был не прав. Любая обида проходит, а доверие не возвращается.

Ярость клокочет, но медленно сходит на нет. Отворачиваюсь и закрываю глаза. Не так страшно выйти из себя, как вовремя не остановиться. Не важно, узнала бы Дэлия о проверке или нет, я чуть снова ее не потерял. Нужно закрыть вопрос раз и навсегда:

– Верни планшет, – прошу Публия, протягивая руку, – я удалю запись.

Капитан кивает и позволяет себе легкую улыбку. Файл с планшета я удаляю безвозвратно. Думаю несколько мгновений и создаю новое сообщение для Друза:

«Ты прав, мне понравилось. Особенно то, что ты так и не научился добиваться внимания женщин без насилия. Дэлия выбрала меня. А ты теперь сдохнешь, а не найдешь новую тройку. Спасибо, что поделился записью с твоим провалом. Крайне неудачная была попытка что-то кому-то доказать. Впрочем, у тебя так всегда. До встречи, «рожденный вперед ногами».

Обмен любезностями – наше с Друзом общее развлечение с момента, как поругались пятнадцать циклов назад. Я думал, что обида давно забыта, но ошибся. Агриппа копил злобу и ждал удобный момент. Чтож, текущий раунд за мной, но что будет дальше?

Я убираю планшет в карман и поднимаюсь из-за стола.

– Ты куда? – строго спрашивает военврач.

– Еще раз пожелать Дэлии спокойных снов, – улыбаюсь в ответ. – А потом в генеральных штаб. Флавий так долго страдал без командира, что нужно обрадовать либрария. Впереди у нас тяжелый день и бессонная ночь. Триста сорок восемь писем сами на себя не ответят.

– Удачи, – желает Публий и тоже улыбается.

Оглавление

Предыстория

  Глава 1. Знакомство

    Дэлия

  Глава 2. Наши маски

    Наилий

  Глава 3. Лучше, чем реальность

    Дэлия

  Глава 4. Диагноз

    Наилий

  Глава 5 . Побег

    Дэлия

  Глава 6. Осенний бал весной

    Наилий

    Дэлия

Публий и Поэтесса

  Глава 1. Сбывшееся пророчество

    Поэтесса

  Глава 2. Приказ генерала

  Глава 3. Под крышей медицинского центра

    Поэтесса

  Глава 4. Лимонный пирог

    Публий

  Глава 5. Тихий семейный вечер

    Поэтесса

  Глава 6. Как сложно подарить букет

    Публий

  Глава 7. Я тебя рисую

    Поэтесса

  Глава 8. Шуи развязывает язык

    Публий

  Глава 9. Нельзя терпеть боль

    Поэтесса

  Глава 10. Призвание лечить

    Публий

  Глава 11. Воспоминания о прошлом

    Поэтесса

  Глава 12. Равэнна

    Публий

  Глава 13. «Останься со мной»

    Поэтесса

В печали

  Глава 1. Ярость

    Наилий

    Флавий

    Публий

  Глава 2. Разгром

    Наилий

    Публий

    Флавий

  Глава 3. Утро

    Наилий

    Публий

    Флавий

  Глава 4. Воспоминания

    Публий

    Наилий

  Глава 5. Страх

    Публий

  Глава 6. Либрарий

    Флавий

  Глава 7. Ревность

    Наилий

  Глава 8. В дорогу!

    Публий

  Глава 9. Спасение

    Наилий

  Глава 10. В лодке на реке

    Наилий

  Глава 11. Поединок

    Публий

    Наилий

  Глава 12. «Прости меня»

    Дэлия

  Глава 13. Доверие

    Наилий