прожитых разлук
взошла на грань гончарного искусства.
Казалось проще без таких оков,
опять в сезоне яркие одежды,
да только грустно ждать у берегов
сигналов угасающей надежды.
Дрожит ладонь, срывается в обман,
но вот, с благословенья джинов,
сплетают шрамы незаживших ран
в узоры неантичного кувшина.
Снимай, гончар, весь глиняный недуг!
Пришла пора пожить без кривотолков.
Уверовать в тепло гончарных рук
наперекор презрению осколков.
2002 г.
Дорога лжи
Детектор (отчим интуиций)
отторгнет раковины шкал,
когда стотысячные лица
поймут, что заново солгал.
Как срубы черных буреломов
совиный ранят перелет,
так перестуками изломов
судьбы нарушен переплет.
Мировоззрением кефира
отбелено ехидство верст,
А все кричали: "Вира, вира!",
глядя на судороги звезд.
И бесшабашно танцевали
обман и ложь в один дуэт,
быть может, так они спасали
сердец разбитых минарет.
Ликуй бесчестие рабыни,
шлифуя исповедь истца,
чтоб из-под полога святыни
На свет принять дитя лжеца!
2001 г.
Старые письма
Чужие письма. Пыльный разговор
с лицом чернильным на вершине судеб,
хоть ненавистен полуночный спор,
не буду сильным, память не осудит.
Чужие строки. Теплою рукой
в сугроб бумажный буквы, запятые.
В другие сроки и уже другой
покроет сажей линии святые.
Чужие судьбы. Синяя слеза.
Ночной постскриптум с жалостной мольбою
покой нарушит. И в твоих глазах
заплачет скрипка каплей голубою.
Чужие письма. Пыльный разговор
в пустые окна слышен и поныне,
Хоть ненавистен полуночный спор,
не дай им смолкнуть в стареньком камине.
2001 г.
Дамасская сталь
Расплавить б сталь дамасского кинжала,
Разбить бы солнцем поднебесный купол,
Чтоб только незабудками дышала
Твоя страна кочевников и кукол!
Сомкнуть в ладони пагубные знаки,
прослыть рабыней для бумажных ханов.
Сквозь мокрый снег алеющие маки
моей крови излечат твои раны.
На синих миллиметрах мироздания
В царицах – победителях не значась,
В твоей стране от скольких не признаний
Слепым дождем я за стеною плачу…
2000 г.
Дева на ветру
Печальный образ где – то слева,
в тревожном отстуке зари,
где неприкаянная дева
с погибшим ветром говорит.
Не прикоснешься, не догонишь,
не растворишься в небесах -
его слова – в ее ладонях,
его душа – в ее глазах.
Он не подарят ей объятий
из золотистых лепестков,
и ворох белокрылых платий
расшит на множество кусков.
Туманом брошенных наложниц
по неоплаканной росе,
стальной оскал холодных ножниц
скользнул по девичьей косе…
2001 г.
Прости
Прости, что я на этот холст -
осколком стали.
Там сердца грунт не так уж толст,
как ни мечтали.
Сомкнув из бархатной резьбы
двойные жальца,
на острие твоей судьбы
изрежу пальцы.
За абрикосовый закат
без продолженья,
за этот шелковый наряд
прошу прощенья.
Когда в сентябрьском огне,
спасая маски,
не разлила на полотне
той желтой краски.
Прости безмолвие бордо
и тихий дождик…
Прости меня, не знаю кто,
Чужой? Художник?
2002 г.
Всесвятское
. Урицкий. Сарыколь.
Всесвятское. Урицкий. Сарыколь.
Обрезки судеб по теченью века,
как вечной жизни колющая соль,
как дети на руках у человека.
Срослись мы плотью с кожею степей,
пером ковыльным устилая ложе,
полынь – вдова и преданный репей
заморской орхидеи стал дороже.
Гранитом гордости ликует гром
за силу человеческого сердца,
вознаграждая щедро серебром
из дождевых сокровищ громовержца!
Целует солнце черноземный грим,
забывший состояние покоя,
пусть кто-то открывает третий Рим,
А мы – первопроходцы Сарыколя!
1998 г.
Вор, или «Зимняя вишня»
Вот оно, ворованное счастье!
Жжет в руках и плещется в груди!
Грешной – это завтра, а сейчас ты
Белою голубкою лети!
Выше солнц, молвы звенящей, выше
Вер и сфер, и брошенной на дно
Той другой, с позолочённой крышей,
выше вместе, выше – не одной!
Семь ветров – небесное распутье,
семь дорог – запутанный клубок
наших жизней, в этом безминутьи
семь и я – распутная – у ног.
Отчего ворованное сладко?
Всюду шепот: не твоё, не тронь,
но лечу – неловко ли, украдкой -
в два крыла величиной с огонь!
Отчего – Сарыколь?
Отчего, Сарыколь, с желтой грустью на путника смотришь,
или это люцерна пролилась на озерное дно?
Мал отрезок пути – от столетья отрезанный год лишь -
и тебе сентябрями разлуку делить суждено.
Гонит что суховей, чью тоску по душе развевает
будто горькую пыль заметает под битый очаг?
Вот и слезы твои зализать ему сил не хватает,
Так и стынут на коже. Или это опять, солончак?
Письмена, дневники переклеены белой полоской,
нет страниц с заголовками старых побед и вождей,
сотый лист и одни лишь
