Соринки. Сборник юмористических новелл [Андрей Анатольевич Антоневич] (fb2) читать онлайн

Неприятность

Алексей Удотов проснулся утром с нехорошим предчувствием…

Несмотря на ясное июньское солнышко, ощущение неотвратимой беды, а, возможно, и скоропостижной смерти неприятно давило на мозг и сердце. То, что это состояние вызвано чрезмерным возлиянием в организм спиртного, в результате случайной встречи на лестничной площадке с соседом, Алексей в расчет не брал. Он был твердо уверен, что сегодня геомагнитная буря из-за вспышек на солнце, поэтому ему немного муторно.

После того, как он влил в себя два стакана молока, ему немного полегчало, однако чувство неотвратимой беды его не покидало. Но чувство чувством, а на работу как-то нужно было добираться.

Первая неприятность его настигла на остановке общественного транспорта, когда в переполненную маршрутку перед ним втиснулась дородная женщина, заполонив своим телом оставшееся свободное пространство. Он попытался впихнуться за ней, однако оказалось, что симбиоз внушительной пятой точки женщины и его обвисший пресс не позволяют закрыть пассажирскую дверь.

После того, как его обложили матом и водитель, и женщина, Удотову пришлось выйти и в одиночестве дожидаться рейсового автобуса.

Пока Алексей размышлял о том, что если бы вчера они с соседом съели только одну бутылку вкусняшки, а не две, то можно было бы с утра рискнуть сесть за руль самому, на остановке появился подозрительный тип…

Долговязый мужчина с давно нестрижеными рыжими волосами на голове и под носом, в спортивных штанах, туфлях и клетчатой хозяйственной сумкой в руке, не спеша выбрался из кустов сквера, располагавшегося на противоположной стороне дороги, и, быстро перебежав проезжую часть, занял выжидательную позицию возле Алексея.

Рыжий сначала смотрел грустными глазами на расписание движения, затем на галстук Удотова, а потом занялся личной гигиеной. Интеллигентно зажав одно ноздрю ладонью, он отрывисто сморкнулся, отправив в воздушное пространство желто-зеленый сгусток вязкой жидкости. То, что во время старта, по объективным причинам осталось висеть у него на ладони, подозрительный тип вытер сзади о свои засаленные волосы, убив двух зайцев сразу – и руку почистил, и растрепанные волосы приложил.

– Зачем, же я пил? Ладно еще бы перед выходным, а так среди недели… Во всем Лаканин виноват. Вечно ему мало, – думал в расстроенных чувствах Алексей, сдерживая приступ тошноты, после того, как он проследил за траекторией полета сопли Рыжего.

Наконец появился долгожданный автобус…

Рыжий зашел через заднюю, а Алексей через переднюю дверь. Ни тот, ни другой оплачивать проезд не собирались, сделав вид, что у них проездной.

Пассажиров было немного, но почти все сиденья были заняты. Оставались свободными только два места на спаренных, обращенных друг к другу, сиденьях предназначенных для детей и инвалидов.

Удотов, оценив свое физическое состояние, как болезнь, решил, что он имеет полное право приравнять себя к инвалиду и занял одно из свободных мест. По левую руку у него оказалась лет семнадцати от роду растрепанная темноволосая девушка, в помятом цветастом платье, а наискосок молодая, до тридцати лет, женщина в строгом брючном костюме, с ярко накрашенными губами.

Пока Алексей рассматривал свежие ссадины на коленях, разговаривающей по мобильному телефону, брюнетки, на свободное напротив кресло, шлепнулся Рыжий, обдав на выдохе Удотова свежим плодово-ягодным перегаром, смешанным с миазмами загнивающей в кишечнике и на зубах пищей. Затем он повернул лицо к строгой женщине и приветливо ей улыбнулся. Та в ответ презрительно хмыкнула и демонстративно отвернулась к окну.

– А там потом приехал Вадик и Юра, – рассказывала что-то на весь салон девушка с подранными коленями: – а та овца психанула и домой пошла. Они втроем, а я одна… А что делать… Я же пива уже попила… Ну да… Я осталась… Нет, не со всеми сразу… По очереди… Ну какая разница, кто первый, а кто последний…

– Ни стыда, ни совести, – подумал про себя Алексей о девушке, уразумев, отчего у нее ссадины на коленях.

Строгая женщина отвлеклась от созерцания, происходящего за стеклом, и заинтересованно прислушалась к рассказу Бесстыжей.

– Ой, хорошо ночью отдохнула, только попа болит, – продолжала разговором со своим собеседником брюнетка. – Потому что за мной потом заехал Мишка на своей машине, и мы поехали на природу… Нет, я там нигде не падала… И не бил он меня… Я сегодня первый раз попробовала с ним в зад… Больно… Ему понравилось, а мне не очень… Еду в школу…

Глаза Рыжего похотливо засветились, и его усы расползлись в плотоядной улыбке, обнажив во рту нестройный ряд гнилых пеньков

– Э…э…ге… – непроизвольно вырвалось из него, вместе с капнувшей ему на колени желтой слюной.

В это время автобус остановился на следующей остановке, и в салон набилось людей под завязку. После непродолжительной толкотни между новыми пассажирами, возле Удотова оказалась женщина бальзаковского возраста и молодой, гламурного вида, мужчина.

Алексей считал себя интеллигентным человеком, а это обязывало его уступить место женщине, но ехать стоя, да еще и в такой давке, ему очень не хотелось, поэтому он закрыл глаза и притворился спящим.

Рыжий себя интеллигентным человеком не считал, поэтому он равнодушно обвел взглядом спрессованных друг с другом людей и наклонился ближе к Бесстыжей, потому что она прикрыла ладонью рот, но разговаривать тише не стала.

– Я не знаю, кто мне больше нравится, – продолжала обсуждать насущные вопросы, видимо со своей подругой, девушка. – У Вадика он огромный, Юра может несколько раз подряд, а у Мишки есть деньги.

Строгая женщина скривила губы в презрительной улыбке и через свой гаджет углубилась в мониторинг социальных сетей.

Имитируя сон, Удотов внезапно почувствовал, что в брюках гламурного пассажира, упиравшегося своими причиндалами в его правое плечо, происходит пугающий процесс…

То, что пряталось за ширинкой, набухло и увеличилось в размерах…

Поначалу Алексей посчитал, что это реакция на рассказ о своих мытарствах в поисках парня Бесстыжей, но после того, как он заметил, что гламурный пассажир делает поступательные движения в его плечо не только на ухабах дороги, когда автобус подкидывало и качало в разные стороны, он занервничал.

– Сделать замечание или промолчать? – мучался вопросом про себя Удотов. – Может, вообще, в морду ему дать? – промелькнула у него шальная мысль, но после того, как он приоткрыл слегка правый глаз и оценил мускулатуру гламурного пассажира, она сразу же исчезла в небытии.

– Мужчина, осторожней. Что вы меня толкаете, – отвлеклась от разговора по телефону Бесстыжая на Алексея, потому что толчки в его плечо со стороны Гламурного усилились.

– Извините, – не открывая глаз, ответил Удотов и сжался в комок.

Поглощенная мониторингом просторов глобальной сети, строгая женщина не обращала внимания на происходящее. Она отрешено смотрела в гаджет, а по ее лицу мелькали тени эмоций.

Гримасы удивления, зависти, любви и ненависть меняли друг друга поочередно…

– Где же остановка? – мучался Алексей, пытаясь рассмотреть левым глазом пейзаж за окном. Его терпение было уже на исходе. Он хотел, уже было, уступить место женщине бальзаковского возраста, но он представил, что если гламурный пассажир такое вытворяет, когда он сидит, то, что будет, когда он встанет и окажется прижатым толпой к нему.

– «Интернациональная», – объявила автоматическая система оповещения, приближающий остановочный пункт, и Алексей, уже не таясь, облегчено выдохнул, открыв глаза.

Гламурный пассажир упирался в него с каменным лицом и делал вид, что ничего не происходит.

Пока Удотов размышлял, как ему лучше пробраться к выходу, из воспоминаний вернулась строгая женщина, при этом вернулась именно в тот момент, когда любовь еще не сменила ненависть. Она встала с кресла и выжидательно уставилась на Рыжего, который, не обращая внимания на то, что та собирается выходить, увлеченно вникал в суть телефонного разговора Бесстыжей.

Несколько секунд строгая женщина, не считая необходимым открыть рот и обозначить то, что ей необходимо покинуть салон автобуса, терпеливо ждала, что ее сосед сообразит и освободит ей проход, но тот ни как на нее не реагировал.

– Козел, – презрительно процедила она сквозь зубы и нанесла удар правым коленом Рыжему в висок.

– Ой, – успел отреагировать на удар бедолага и завалился на женщину бальзаковского возраста.

– Фу, – брезгливо дернулась та и инстинктивно отодвинулась в сторону, освободив тем самым проход строгой женщине, которая, высоко задрав ногу, переступила через Рыжего и, агрессивно работая локтями, растолкав школьников с рюкзаками, мигом добралась к выходу.

Медлить было нельзя…

Алексей слегка отодвинулся от Гламурного в сторону, а затем резко встал, ударив того «изнасилованным» плечом между ног.

Гламурный громко охнул и согнулся пополам.

– Извращенец поганый, – кинул ему Удотов и поспешил на выход за строгой женщиной, которая к этому времени выталкивала из остановившегося автобуса, зазевавшегося на выходе старика.

– Молодой человек, – остановила Алексея сгорбленная старушка, когда он выскочил из автобуса и полной грудью вдохнул в себя, переполненный углекислым газом, воздух: – помогите бабушке подняться.

– Конечно, конечно, – оправив галстук и пиджак, вспомнил про то, что он интеллигент, Удотов.

Он взял старушку под локоток и, как только она стала на ступеньку, с силой впихнул ее между крайними пассажирами, которые оказались более ловкие и первыми запрыгнули в автобус.

– Одни неприятности, – думал про себя Алексей, двигаясь в сторону своего офиса. – Никогда больше пить не буду… Тем более с соседом… Посреди недели точно…

Через десять минут сгорбленная старушка, которой Удотов помог попасть в автобус, стояла за остановкой и увлеченно потрошила его портмоне.

– Нищета, – презрительно сплюнула на землю, недавно освободившаяся карманница по кличке Танька Криворучка, и, отправив в мусорное ведро пустое портмоне и мобильный телефон Удотова, замахала руками, приближающейся к остановке маршрутке.

– С утра одни неприятности. Ни одного нормального «гуся» не попалось, – думала та, оценивая материальное положение, прижатых друг к другу, как шпроты в банке, пассажиров маршрутного такси.

Корпоратив

Игорь Викторович Лаканин с самого утра решал очень сложный вопрос – с кем рядом сесть за столом на предстоящем новогоднем корпоративе.

Изначально, когда о вечеринке объявили всему номенклатурному составу еще за месяц до «Нового года» и огласили, что она будет для ее участников бесплатной, Игорь Викторович даже не задумывался над выбором места за столом. Однако когда представители профсоюза заявили, что всем тем, кто записался на праздник необходимо оплатить половину суммы от обязательного заказа, Лаканин попробовал отказаться, но ему, как и многим другим, пригрозили лишением премиальных доплат, чуть ли не до следующего года.

Узнав сумму, которую ему предстояло оплатить за удовольствие посетить весьма сомнительный караоке-бар под названием «Горлопан», Игорь Викторович сильно расстроился. Еще больше он расстроился, когда подсчитал в уме, сколько бы он смог устроить таких вечеринок у себя дома с участием своего соседа Алешки Удотова, которого у них во дворе все знатоки спиртных напитков называли Водяным. Звали его так за то, что тот имел слабую печень, барахлящие почки и небольшой мочевой пузырь. Пьянел он быстро, но вливал в себя алкоголь до тех пор, пока не падал без сознания под стол и не обмачивался с ног до головы, как малое дите.

Деваться было некуда, но Игорь Викторович до последнего не сдавал деньги, потому что надеялся на то, что резко заболеет или на город упадет метеорит, или начнется война, или, на крайний случай, он умрет. Однако ничего не произошло и после угроз секретарши Аллы Николаевны Сосиной, а по совместительству еще и любовницы генерального директора их секретного оборонного завода, Лаканину пришлось проститься со своими кровными.

Теперь он прогнозировал возможный ход событий и пытался просчитать варианты рассадки своих коллег так, чтобы заплаченные им деньги не пропали впустую.

– С Хитреевым садиться рядом не буду, – размышлял Лаканин. – Все время хватает бутылку и всем наливает до краев. У него рука тяжелая… Всем льет по полной, а себе четвертинку. Потом, когда все нажрутся, сидит трезвый, всех фотографирует на телефон и ехидно смеется.

– Маргушов, тоже не самый лучший вариант, – перебирал в уме Игорь Викторович.

Инженер по безопасности труда Степан Маргушов имел одну не очень хорошую особенность организма – как только алкоголь у него всасывался в кровь, он начинал громко орать и смеяться так, что его слюна летела не только на закуски, но и на закусывающих. Учитывая то, что Степан по причине своей хозяйственности не закусывал, а прятал еду в специально припасенные пакетики, то начинал орать он после пятой рюмки и делал это до тех пор, пока его не уводила жена. Она же его уводила только тогда, когда наполняла до отказа пакетиками свою сумку. Поэтому она всегда терпеливо ждала, когда через стол пройдут все блюда указанные в меню.

– Обязательно нужно сесть подальше от Гошкевича, – вспомнил Игорь Викторович.

Гошкевич был инспектором по кадрам и профессиональным лгуном. Он имел в запасе истории на все случаи жизни. При этом без зазрения совести придумывал их прямо на ходу. Любая тема разговора была для него поводом вмешаться и рассказать свой случай из жизни, в котором обязательно принимал участие его или брат, или сват, или кум.

Однажды ребята с их цеха попытались подсчитать, сколько у него братьев, сватов и кумовьев и вышло так, что Гошкевич оказался внуком какого-то шейха с очень большим гаремом.

Принявшего на грудь Гошкевича, заткнуть было практически уже невозможно. Его истории становились более красочными и неправдоподобными. Убедительно выкатывая глаза, в перерывах между тостами, он перебивал всякого, кто сидел напротив или возле него и имел неосторожность начать что-то рассказывать. Когда он видел, что на него никто не обращает внимания, инспектор по кадрам поднимался со стула и отправлялся вдоль стола, чтобы найти свободные уши. В это время жена Гошкевича, которая была на две головы выше его, скучала и загадочно подмигивала холостым мужчинам.

– Казмерчик тоже не вариант, – прогнозировал Игорь Викторович. – Напьется, как свинья, и будет потом ходить, размахивая вилкой и крича, что он потомок польских шляхтичей и всех «москалей» к ногтю прижмет.

– И самое главное – надо сесть подальше от Гудковского, – отметил про себя важный аспект Лаканин. – А то напьюсь еще раньше времени.

Андрей Моисеевич Гудковский, заведующий складом готовой продукции, имел корни откуда-то из «Земли обетованной». Поэтому он очень трепетно относился к финансам. Если ему приходилось платить за угощение, то он считал своим долгом влить и впихнуть в себя продуктов не только на затраченную сумму, но и по возможности сверх нее.

На последнем корпоративе, за который, кстати, платить было не надо, потому что тогда держатель «черной» кассы профсоюза Иван Аркадьевич Аферин еще не раскодировался, Лаканин имел неосторожность зазеваться и в общей толкотне упустить возможность занять выгодное место возле стола руководства завода, с которого потом можно было доесть какой-нибудь деликатес. В итоге он попал на стул рядом с Андреем Моисеевичем…

За несколько минут очистив их стол от холодных закусок и салатов, Гудковский уже просил передать ему тарелки с нарезкой у соседей. В ожидании горячего, Андрей Моисеевич методично закидывал в свою «мясорубку» все, что оставалось на столе, за исключением хлеба, и нетерпеливо постреливал глазами по сторонам. Во время танцев, проведя ревизию по столам и убедившись, что ничего такого, что бы он не попробовал, не осталось, Гудковский подобрался к директорскому столу и под шумок увел остатки краба…

В итоге, в тот раз Игорь Викторович пришел домой не только пьяный, но и голодный.

– Хорошо, что у меня жены нет, а то пришлось бы и за нее еще платить, – разработав тактику и план действий при рассадке за столами, довольно радовался Лаканин и уже решал другой вопрос – какой одеть галстук…

Через два часа, после того как дали отмашку, Игорь Викторович, активно расталкивая коллег локтями, стремился попасть на места расположенные поближе к руководству, однако более молодые и активные лизоблюды не дремали и обставили его в два счета. В итоге, после короткой перебранки с представителями планового отдела, Лаканин, исполнив несколько акробатических этюдов в виде прыжков через стулья, пролез на противоположную сторону под составленными буквой «П» столами и оказался между молоденькой бухгалтершей Викой Окрысиной и начальником смены охраны завода флегматичным Виталием Ивановичем Побочко.

Решив, что он выбрал себе отличное место, Игорь Викторович уже было расслабился, однако уже через несколько минут, когда в зале появился припозднившийся Гудковский, снова напрягся. К этому времени свободными оставались только два места – одно с самого края на левом фланге при выходе к гардеробу, а второе напротив него.

Лаканин закрыл глаза и про себя прочитал несколько молитв, которые только смог вспомнить, но его никто не услышал и когда он разомкнул веки… Андрей Моисеевич уже сидел напротив него, жадно рассматривая стол.

Решив, что лучше раньше, чем никогда, Игорь Викторович схватил вилку и, не дождавшись официального начала мероприятия, принялся накладывать себе в тарелку разную нарезку и салаты.

Андрей Моисеевич оценил не только сообразительность Игоря Викторовича, но и стоимость, находившихся на столе, салатов. Поэтому он демонстративно облизал свою ложку и, несколько раз натужно кашлянув, перемешал ей салат из кальмаров с креветками, обозначив тем самым, что это кушанье теперь в пищу другим не пригодно.

Лаканин поспешил захватить несколько ложек других салатов, потому что прекрасно знал, что, в ближайшее время, и они исчезнут в «жерновах» Гудковского.

Вика Окрысина присутствовала на корпоративе первый раз и, не понимая в чем дело, нетерпеливо вертела головой по сторонам, в ожидании развлекательной программы. Виталий Иванович Побочко безразлично взирал на раздел провизии и с интересом разглядывал этикетки бутылок с крепким алкоголем.

Наконец руководство завода расселось по своим местам, и корпоратив начался…

Первые пять тостов прошли, как обычно в штатном режиме. Все начиналось чинно и интеллигентно. Слушали витиеватые тосты, скромно звенели рюмками и столовыми приборами, степенно разговаривали.

Потом подали горячее…

Вернее холодное…

Отвратительно приготовленное подгнившее мясо, не смотря на то, что было обильно сдобрено черным перцем и, почему-то, анисом, напоминало по вкусу рыхлые полусырые шампиньоны, которыми и было сверху накрыто.

Андрей Моисеевич по запаху определил, что это блюдо не достойно его внимания и, пока не поздно, принялся за оставшиеся салаты.

– А когда же будет развлекательная программа? – переживала Вика.

Виталий Иванович Побочко не ответил, а лишь деловито налил себе водки в рюмку и выпил, а Игорь Викторович с набитым ртом ответить не мог, потому что участвовал в неофициальном конкурсе на пару с Гудковским – кто больше успеет съесть «Оливье».

Как выяснилось, отдельная развлекательная программа предусмотрена не была. Именно поэтому корпоратив и был организован в караоке-баре.

После того, как во время своего уже третьего тоста генеральный директор стал кричать, что скоро, благодаря секретным разработкам их завода, враги познают «Радость» и его сразу же увели два специальных человека в черных костюмах с загадочными лицами, не числившихся в штате завода, официальная часть вечеринки закончилась…

Песенный конкурс открыл Побочко, который считал, что чем громче, тем лучше…

Обычно молчаливый Виталий Иванович, успел прогорлопанить всего несколько куплетов старой душевной песни, пока слегка поношенная молодая бэк-вокалистка бара не выдержала его отвратительного воя и не забрала у него микрофон.

С этого момента начались танцы…

Через полчаса хаотичного опрокидывания содержимого стаканов вовнутрь своего организма, Игорь Викторович сидел возле Маргушова и периодически вытирал правое ухо, потому что тот ему жаловался на отвратительную кухню бара. В это время его жена ходила с пакетиками и собирала в них то, что не успел умолотить Гудковский.

Сам же Гудковский в это время крутился в танце возле, оставшейся без своего покровителя, Аллы Николаевны и недвусмысленно намекал ей жестами, что не прочь «узнать ее поближе»…

Еще через полчаса Лаканин попал на глаза Гошкевичу и, погорячившись, с ним выпил…

Через двадцать минут, отбившись от Гошкевича, с распухшей головой от его рассказов, Игорь Викторович танцевал медленный танец с Викой Окрысиной, в ходе которого приглашал ее посетить его скромное жилище. Однако та отказалась, сославшись на то, что у нее скоро свадьба…

Еще через полчаса все, кто был еще на ногах, с остервенением били этими ногами Казмерчика, потому что он, вместо того, что бы петь, начал кричать в микрофон, что скоро поляки всем им покажут…

Последнее, что осталось в памяти у Игоря Викторовича, это то, как он пытался попасть в засцанный до безобразия туалет бара, но там было занято, потому что Андрей Моисеевич, воспользовавшись тем, что Алла Николаевна Сосина, находясь в подпитии, уже не могла контролировать желания своего организма, «знакомился с ней поближе». Поэтому он пошел на улицу, а у двери туалета остался с телефоном в руках, злорадно хихикающий, Хитреев.

Утром, к своему облегчению, Лаканин проснулся не в подъезде, а у себя в квартире. Куртки, а вместе с ней и портмоне, почему-то не было. Надеясь на то, что он забыл одежду в баре, Игорь Викторович пришел к мысли, что было бы неплохо похмелиться.

– В жизни больше не пойду на корпоратив, – твердо решил про себя Лаканин и пошел за своим соседом.

Вечером, когда Водяной уже лежал у него под столом в привычной для себя «среде обитания», пьяненький Игорь Викторович обзванивал своих коллег женского пола и приглашал их себе домой на корпоратив…

Невеста

У Вики сегодня был особенный день, потому что следующим утром ей предстояло бракосочетаться с Михаилом Кармановым – начинающим, но весьма перспективным, со слов ее отца, бизнесменом.

Высокая угловатая девочка двадцати семи лет отроду рассматривала свою голую грудь в зеркале и размышляла о том, почему она столько лет потратила в бесплодных поисках своего счастья…

К слову, искать счастье она начала с четырнадцати лет. В итоге, в пятнадцать Вика забеременела. Благодаря тому, что ее отец к тому времени был еще высокопоставленным медицинским чиновником в их городе, аборт ей сделали без официальной огласки. Дабы исключить подобных инцидентов в дальнейшем, папа договорился, чтобы ей установили спираль. С тех пор, благо город был немаленький, она искала своего мужа долго и упорно…

Сначала она подбирала себе мужа такого, чтобы он был красивый и богатый…

Затем просто красивый…

Затем просто богатый…

Затем просто хоть кто-нибудь…

Затем просто…

По причине того, что красотой и умом она совсем не блистала, на улицу ходила без трусов и любила эпатировать людей придурковатыми выходками, в постели была холодна и безынициативна, что пыталась прикрыть отвратительной актерской игрой, мужчины ей брезговали и после первого секса больше на связь с ней не выходили.

Так продолжалось до тех пор, пока у них в городе не появился Карманов Миша, который сразу же развил бурную деятельность и принялся втираться в доверие к богатым людям. Набрав изрядную сумму в долг, Михаил всю ее промотал в подпольном казино. Когда его периодически начали бить, требуя вернуть долги, Карманов пришел к единственно правильному решению – жениться на богатой невесте.

Этой невестой оказалась Вика, отец которой в свою бытность прилично нахапал…

Она радовалась своему счастью, что наконец-то она хоть кому-то понадобилась, и закрывала глаза на то, что ее жених при виде ее немного кривится и всегда слегка подшофе.

– Викуля, – прервала ее воспоминания мать, – зайди ко мне в комнату.

Невеста спрятала грудь под «маленькое черное платье» и поспешила на третий этаж их особняка, где располагалась комната матери.

Анна Павловна была когда-то очень красивой женщиной, однако в последние двадцать лет, с тех пор, как она познала сытую жизнь, значительно сдала и теперь мучалась от сахарного диабета. В молодости она была весьма любвеобильна и, даже выйдя замуж, не изменяла своей привычке – отдаваться первому встречному, что и передала на генном уровне своей дочери.

– Слушай меня внимательно, – наставляла ее мать. – Я прожила с твоим отцом двадцать семь лет и ни разу с ним не была счастлива. Если бы я не забеременела от него, то и вряд ли с ним связала свою жизнь. Тогда, когда я его встретила в первый раз на осмотре у своего гинеколога, он был безграмотным интерном. Это потом, когда твоя бабушка подключила свои старые связи, и он пошел вверх по административной лестнице, он стал из себя что-то представлять. Теперь, когда он никому не нужен, я не сдаю его в Дом инвалидов только потому, что мне его жалко и за это время я к нему уже привыкла.

– Мама, как же ты его туда отправишь? А как же бизнес?

– Все активы и имущество на мне и на нашей бабушке еще с тех пор, пока он был у «кормушки». Поэтому своему женишку об этом не говори. Пускай обхаживает старого дурака в надежде, что тот ему даст денег, – потирая опухшие руки, хитро улыбалась Анна Павловна.

– Он меня любит! – возмутилась дочь.

– Знаю я таких любовников… Из-за одного такого я больше не могу иметь детей… Ты у меня единственная, поэтому слушай внимательно, – превозмогая отдышку, продолжила мать. – Вижу я, что ты его не любишь, но времени у тебя уже мало. К сожалению, вобрала ты в себя черты отца, отчего желающих на тебе жениться, больше нет. Этот прохиндей не лучшая пара для тебя, но других вариантов уже не будет. Живи с ним… Заимей детей… Жрать ему не готовь… Его капризам не потакай, иначе сядет тебе на шею и будет тобой пользоваться. Держи его в узде, а если начнет бузить, перекрывай ему финансирование, тогда он будет у тебя как шелковый.

– Вика, ты где? – послышался с первого этажа голос ее отца.

– О, проснулся, – сплюнула на пол Анна Павловна: – сейчас начнется. Иди, а то опять от злости слюной изойдется.

– Вика, стерва, где ты? – орал на весь особняк Олег Семенович Окрысин. – Вырастил на свою голову. Неблагодарная.

Невеста стремглав бросилась вниз.

Олег Семенович, сидя в инвалидном кресле, с покрасневшим от злости лицом, сучил обрубленными выше колен ногами и раскатывал по огромному холлу их дома.

– Что, папочка? – бросилась к нему Вика и поцеловала в лоб.

– Я хочу с тобой поговорить, – сразу же спустив пар, оттаял папа.

С тех пор, как он лишился ног, им стали пренебрегать все…

Многочисленные друзья и товарищи пропали, как будто их никогда у него и не было. Две, уже бывшие, молоденькие содержанки перестали его привечать. Бывшие коллеги не отвечали ни на звонки, ни на его электронные письма. Жена перестала с ним разговаривать. Теща делала вид, что его не замечает и даже их гувернантка Лидия, в обязанности которой входил уход за ним, периодически била его по лысине, когда у него не получалось самому сходить в туалет. Только дочка еще с ним общалась и делала то, что он ей говорил.

– Конечно, папочка, – потупила взор дочка.

– Завтра ты выйдешь замуж. И я не хочу, чтобы ты повторила ошибки своей матери.

– О чем ты, папа?

– Жили мы с ней плохо. Женился я на ней по залету и еще несколько лет после твоего рождения сомневался моя ли ты дочь…

– Что? – грубым голосом перебила отца Вика и схватила его за ворот рубашки руками, слегка приподняв Олега Семеновича от коляски.

– Всякое в жизни бывает, – оторвав от себя руки доченьки, продолжил папа. – Поэтому я тебя и хочу предупредить, чтобы ты не виляла «хвостом», как твоя бестолковая мамаша. Я уже стар и хочу увидеть внуков. Поэтому люби своего мужа, готовь ему еду, будь ласкова с ним в постели и выполняй все его фантазии…

– Папа…

– Не перебивай меня. Будешь его кормить и ублажать в кровати – будет у вас все хорошо. Я, все для того, чтобы у тебя все было, в свое время сделал. Миша хороший и грамотный парень. Уважай его и будь с ним мила. Тогда он будет тебе хорошим мужем, и не будет ходить «налево».

– Папа…

– Я жизнь прожил… Я знаю, – сложив на брюшке руки в замок, важно продолжил Олег Семенович. – Если бы твоя мать не шлялась по дешевым барам и не давала каждому ободранному кобелю нюхать свой зад, я бы тоже не обращал внимания на других женщин.

– Ах ты, потаскун проклятый! – раздался рядом голос, подслушивающей Анны Павловны.

Она выскочила из-за лестницы и с остервенением принялась шлепать ему голому затылку руками.

– То есть, если я тебе отказывалась делать минет, ты шел к потаскухам? – кричала мама.

– Ты его делала всем кроме меня! – взвился с коляски папа.

– Шлеп, шлеп, – звенела лысина Олега Семеновича.

– Да если бы не я, – продолжала кричать Анна Павловна: – ты был бы никто.

– А если бы не я, ты сейчас бы жила в нищете вместе со своей мамой, – отбивался от нее папа.

Дальше Вика слушать не стала и поспешила на выход. Она уже опаздывала на девичник.

– Виктория Олеговна, немедленно подойди ко мне. Мне нужно наставить тебя на путь истинный, – окрикнула ее бабушка, когда она бежала через сад к калитке.

Слегка свихнувшаяся на вере Гертруда Видленовна, вылезла из когда-то бывшей собачей будки, а теперь аскетической кельи на время великого поста, и бросилась вдогонку за внучкой.

Обнаружив за собой погоню, Вика сделала вид, что не слышит бабушку и, на ходу обтягивая на заднем месте «маленькое черное платье», ускорила шаг, через несколько мгновений скрывшись за высоким бетонным забором.

– Не поддавайся бесам, – кричала ей вдогонку Гертруда Видленовна, осознав, что ей с ее артритом внучку уже не догнать.

Этим вечером Миша Карманов, предварительно продав золотую печатку с бриллиантом, подаренную ему будущим тестем, веселился на природе со своими собутыльниками и дешевыми проститутками.

– Скоро, очень скоро этот город будет моим, – кричал в пьяном угаре Миша, засовывая мятые купюры проституткам в трусы.

Сама же Вика, в отличие от проституток, трусы, как обычно, не одевала. Во время девичника со своими, якобы, подругами в караоке-баре «Горлопан», она вовсю танцевала и изящно изгибалась, демонстрируя всем присутствующим, что у нее под «маленьким черным платьем».

Поздно ночью, когда бар уже закрылся, невеста, пренебрегая мерами предосторожности, бездумно отдалась во внутреннем дворике вертепа на мусорном контейнере официанту Никите, который знал о том, что он ВИЧ-инфицирован, но об этом всегда молчал…

– Я так счастлива, – думала про себя невеста, лежа в груде мусора, когда Никита, сделав «дело», по-джентельменски оставил ее одну…

Благодать

Гертруда Видленовна после «перестройки», когда ее спрашивали о ее происхождении, отвечала, что у нее в роду скандинавские корни. В «лихие девяностые» конца двадцатого века было уже не модно иметь имя производное от словосочетания «Герой труда», которое ей при рождении дал ее отец, получивший в свою очередь имя производное от: «Великие идеи Ленина».

Это до сорока лет помогало ей продвигаться по партийной лестнице, благодаря чему, ну и заслугам ее покойного отца, она имела неплохую должность в местном исполнительном комитете.

В девяностые она чудом попала в налоговую, где без зазрения совести, поправ заветы Ильича, гармонично интегрировалась с криминалом.

Со временем, когда силовики постепенно заменили организованные преступные группы, она из-за своей спеси была отодвинута от «золотой жилы», не доработав до необходимого для получения пенсии возраста.

Она попыталась всунуться в бизнес, однако, после того как у нее однажды в темную зимнюю ночь сгорело несколько торговых киосков в разных частях города одновременно, а правоохранители дали заключение о том, что причиной возгорания послужила шаровая молния, Гертруда Видленовна от этой затеи отказалась.

Не зная чем себя занять, она примкнула к одной очень популярной у них в городе закрытой секте. Благо, ее зять к этому времени имел неплохой «левый» доход и она без проблем внесла необходимые взносы. Она бы их вносила и дальше, пока, не обеспокоившийся сохранностью своего имущества, зять не отправил ее на лечение от наркотической зависимости.

Через год, когда Гертруда Видленовна покинула клинику, а секта уже перестала существовать, она обнаружила, что стала местной знаменитостей – видеоролик в социальных сетях с ее участием в очищающем соитии со всеми мужчинами секты, побил все рекорды по просмотрам среди любителей «клубнички».

С тех пор она, как смогла, изменила внешность и обратилась к Богу. Причем так истово, что зять иногда жалел, что в свое время вытащил ее из секты – денег исчезать меньше не стало, а вот причуд у нее появилось больше.

В этом году она на время «Великого поста» решила, что одного воздержания от пищи ей будет недостаточно, чтобы получить благодать, поэтому она выгнала из конуры их волкодава Тимошу и обустроила в ней себе келью. К слову, конура была с подогревом пола и по размерам не уступала комнатам в общежитии местного оборонного завода.

Наконец, наступило время освещения пасхальных куличей и яиц…

Прихватив с собой свою тросточку из слоновьей кости и корзинку с провизией, на которую сойдет благодать, радостная Гертруда Видленовна спешила с утра в церковь. Ее немного расстраивал тот факт, что она по причине болезни ног не могла отстоять всю утреннюю службу, а также то, что ее внучка, которая уже несколько дней жила с мужем в отдельном коттедже, записанном на ее имя, отказалась идти с ней в церковь, но все-таки ее распирала радость.

Радовалась и ее дочь, потому что на время мать перестанет у нее клянчить на нужды церкви деньги.

Радовался и ее зять, потому что она хоть и временно, но избавила его от попыток «повернуться лицом к Богу».

Радовалась и их гувернантка Лидия, потому что она уже устала придумывать для нее каждый день новые скоромные блюда.

Но особенно радовался волкодав Тимоша – теперь он мог вернуться в свою конуру.

Достигнув ограды церкви, Гертруда Видленовна застыла в нерешительности…

Еще летом прошлого года отец Никодим затеял поменять трубы канализации, ведущие к подсобным помещениям, расположенным на территории церкви. В результате, двор перекопали, но трубы почему-то до сих пор не поменяли. В итоге, свободного пространства для столов оказалось ничтожно мало, хотя желающих осветить пищу было больше чем достаточно. Большая часть людей стояла хаотичной, волнующейся толпой на газонах за оградой церкви.

Дети, от безделья, гроздьями висели на ограде, таращившись на счастливчиков, занявших свободные места за столами, женщины поминутно поправляли платки, мужчины курили и тихонько матерились. Кто-то из инициативных верующих предложил упорядочить процесс получения благодати путем создания очереди и вопрошал у женщин у кого есть помада или хотя бы тушь, чтобы рисовать номер очереди на руках у страждущих.

Гертруда Видленовна наметанным глазом определила брешь среди людей, расположившихся во втором ряду столов, как раз примыкавших к яме с оголенными трубами.

Бочком, потупив взор, она пропихнулась между спинами толкавшихся в воротах людей и, энергично осеняя себя крестным знамениям, второй рукой закинув подмышку тросточку, кинулась к свободному месту за столами.

Она впихнулась между строгого вида молодой женщиной с ярко накрашенными губами и угрюмым скалоподобным мужиком с опухшим лицом.

– Здесь занято, – строгим тоном заявила женщина.

– Так ведь нет никого, – удивилась Гертруда Видленовна.

– Сейчас будет, – зло ответила соседка.

– Надо вовремя приходить, – взвилась Гертруда Видленовна.

– Когда надо – тогда и придет.

– Придет – подождет.

– Я специально место держала.

– Лучше бы ты своего мужика за одно место держала, а то ходишь с рожей кислой, – съязвила Гертруда Видленовна.

– Ах… Да… Как… – побагровела от возмущения строгая молодая женщина. – Старая тварь.

– Проститутка, – отозвалась Гертруда Видленовна и неприступной монолитной глыбой стала у стола.

После того, как строгая женщина несколько минут безрезультатно пыталась сдвинуть с места «монолитную глыбу», угрюмому мужику пришлось пододвинуть к себе ближе корзинку и стать боком.

Егорка давно бы плюнул и ушел бы домой, где сказал бы жене, что все сделал по правилам, но два весомых аргумента не позволяли ему воплотить свои идеи в жизнь…

Первым аргументом было то, что вчера он пропил аванс, а вторым, не менее весомым, было то, что жили они недалеко от церкви и он хоть и не видел, но точно знал, что Ириша пристально наблюдает за ним с балкона.

В это время люди за столами радостно загомонили…

На крыльце появились хоругвеносцы, свеченосцы, диаконы, несколько подростков из приходской школы и два «обратившихся к Богу за спасением от лукавого» бывших алкоголика – Петр и Григорий. Первый нес большое ведро для яиц, а второй жестяную урну с прорезью на крышке. За ними в сопровождении людей, отстоявших утреннее богослужение, появился хмурый отец Никодим.

Невеселые мысли роились в голове у Никодима. Он сам на себя негодовал и не мог понять, какого беса он затеял менять канализационные трубы.

Пытаясь сэкономить, в том числе и в собственный карман, он самолично занялся поиском подрядчика для проведения ремонтных работ. Мониторя просторы глобальной сети, он нашел весьма привлекательное объявление, обещавшее за небольшие деньги и в самые короткие сроки произвести у заказчика любого вида строительные и ремонтные работы.

Хлопнув по исписанным татуировками рукам подозрительным представителем подрядчика, отец Никодим с легкой душой заплатил ему аванс. Через несколько дней во дворе церкви появилось несколько десятков потрепанных алкоголем мужиков, которые за три дня вручную раскопали старые трубы. Затем подрядчик заявил, что, ввиду изменившегося экономического положения в стране, сумма оплаты увеличилась втрое, и потребовал выплату дополнительного аванса.

Получив вместо аванса фигуристую дулю под нос, подрядчик с гордо поднятой головой из церкви удалился и с тех пор отец Никодим о нем не слышал. Казалось бы, что это трагедия, но у отца Никодима голова была не только для того, чтобы в нее есть…

Используя ежедневные порции горячего супа, он переманил к себе в добровольные помощники пожизненно двух работников бывшего подрядчика – Петра и Гришу, которые периодически вручную закапывали старые трубы обратно под землю. Ели они много, а работали мало, поэтому процесс облагораживания территории церкви был длительным и болезненным. В итоге, к празднику посреди двора еще красовалась, достаточно огромная, канава и еще более огромные горы слежавшегося песка.

Обойдя крестным ходом вокруг церкви, отец Никодим направился к столам…

Его сердце радостно билось, когда он слышал, как звенели о жестяные стенки ящика для пожертвований монеты, но еще радостней ему было, когда он слышал хруст купюр. Петр, которому в ведро клали яйца, уже два раза поменял тару, а вот по поведению Григория определить насколько потяжелел ящик с пожертвованиями, было невозможно.

Отца Никодима начал мучать вопрос – кряхтел ли Григорий от натуги от того, что щедро жертвовали или от того, что его дистрофичный организм уже устал?

Решив, что лучше этот процесс контролировать самому, отец Никодим снизил скорость движения по рядам и принялся пристально наблюдать за тем, как, кто и сколько жертвует.

Не спеша, кропя святой водой налево и направо, он заметил, что приближается к одной ревностной прихожанке, имя которой он никак запомнить не мог. Лицо отца Никодима расплылось в улыбке, но его взор омрачил здоровый мужик, который бросил в ведро яичко, а к ящику поднес руку, но мятую купюру туда не положил, а едва заметным движением спрятал себе в рукав рубашки.

От негодования у отца Никодима побагровело лицо…

Неслышно матернувшись себе в бороду, отец Никодим кропилом собрал побольше воды в кропильнице и с силой направил поток «благодати» в голову хитрому мужику.

Получив полтора литра холодной воды в лицо, Егорка благодарно кивнул головой и, облизав пересохшие с перепоя губы, быстро сложив свою провизию, семимильными шагами, рассекая толпу страждущих, словно ледокол мелкие льдины, направился к выходу.

Негодуя, отец Никодим забыл окропить снедь Гертруды Видленовны и плюнул себе через левое плечо, случайно попав на куличи строгой женщины. Та, решив, что так и надо, потому что в церкви была первый раз в жизни, собрала провизию и поспешила вместе с другими людьми, получившими благодать, на выход.

От расстройства у Гертруды Видленовны выступили на глазах слезы…

– За что же мне такое наказание? Чем я согрешила? – думала она про себя. – Этому столько благодати дал… Этой собственной жидкостью осветил… А я?

Решив не сдаваться, Гертруда Видленовна от стола не отошла, а решила подождать второй заход. Денег у нее больше не было, но оставалась пластиковая карточка с правом на бесплатный проезд в общественном транспорте, как инвалиду, которую она и решила пожертвовать церкви.

Однако не довелось…

Толпа людей, отстоявших службу в церкви и терпеливо дожидавшихся освобождения столов, хлынула неудержимой лавиной с песчаных гор на вакантные места, схлестнувшись со страждущими, ожидавших в уже в пронумерованной помадой очереди у ворот.

– Имейте совесть…

– Кто бы говорил…

– Подвиньте задницу…

– Мы службу отстояли…

– Еще постоите…

– Что вы делаете? Это святой праздник…

– Ага… Рожу уже залил…

– Я вообще не пью…

– Что бы ты так не ел…

– Сам говно…

– Как вам не стыдно…

– Стыдно – когда видно…

– Так у вас видно…

– А мне не стыдно… – неслись отрывистые фразы из толпы противостоящих сторон.

Оттесняемая от стола Гертруда Видленовна, перешла от глухой обороны к активному наступлению…

Размахивая тростью, словно рапирой, она точными хлесткими ударами по различным частям тела страждущих уже почти заняла прежнюю позицию, но…

Танька Криворучка отстояла всю утреннюю службу от начала и до конца, но нормально поработать ей не представилось возможным – людей было столько, что она не могла пошевелить руками. К тому же когда ее толпой вынесло из церкви и понесло в крестном ходу, она пришла к выводу, что ее кто-то уже«обчистил» саму.

Во время давки за места она заприметила «жирного гуся» с оттопыренным карманом брюк и массивной золотой цепочкой, с еще более массивным крестом, на шее.

Достигнув объекта, Танька Криворучка запустила свои искореженные артритом пальцы ему в карман и почти выудила лопатник, как тут кто-то ее толкнул…

«Золотой верующий» недоуменно опустил свой взор и обнаружил свое портмоне в руке и незнакомой ему старушки.

– Не понял… – возмутился «гусь», но закончить не успел.

– Люди добрые, смотрите! – закричала дурным голосом профессиональная карманница. – Буржуи совсем уже совесть потеряли. Кровососы проклятые уже в церкви людей обижают. Православные, защитите от произвола старуху. Некому за меня заступиться. Все мои пятеро сыновей на войне погибли.

Толпа на мгновение затихла, а затем все те, кто имел достаток ниже среднего, объединились и кинулись защищать старушку…

Истощенный «Великим постом» организм Гертруды Видленовны, отнесло толпой к краю канавы, и она шлепнулась спиной на ржавые трубы, сочно ударившись затылком.

– Вот она – благодать, – думала старушка, вглядываясь в солнечный свет, пробивающийся сквозь кровавую пелену ее глаз до тех пор, пока ее не засыпало, взрыхленным ногами дерущихся, песком.

Через полчаса отец Никодим продолжал таинство освещения снеди и радовался, что канава почти уже засыпана, Танька Криворучка бежала к «барыге» сдать «рыжье», а «гусь», уже без цепочки и портмоне, сидел с окровавленным лицом в полицейском участке напротив старшего участкового уполномоченного Долбина Ивана Аркадьевича и расписывался в протоколе, признавая свою вину в хулиганских действиях, совершенных в общественном месте.

Домовенок

Степан Иосифович Маргушов, несмотря на то, что в личной собственности имел только кредит на квартиру по ипотеке, пятеро детей, старую немецкую машину, такую же, только отечественного производства, старую и порядком уже надоевшую, жену, а также и вторую, неофициальную, жену, был крепким хозяйственником.

Всех его детей родила ему его первая, официальная, супруга. Со второй он познакомился еще тогда, когда она двадцатилетней девушкой приехала из провинции в город. Несмотря на то, что между ними была разница в пятнадцать лет, Купидон их свел в первый же вечер знакомства.

Ее прельщало, что у нее такой солидный и взрослый мужчина, а его привлекало ее молодое тело. С тех пор, в связи с тем, что девушкам, которые нравились ему – не нравился он, а его сверстницы, которым нравился он – не нравились ему, Степан Иосифович не отпускал от себя свою вторую жену. Тем более она была ему весьма удобна: денег приносить не требовала, дарила ему на День рождения и другие мужские праздники подарки, готовила вкусную еду и всегда его любила так, как будто это было в последний раз. При этом он считал, что она ему любовница, а она считала, что у них, немного своеобразный, на шведский манер, гражданский брак.

Когда, спустя пятнадцать лет, она поняла, что потратила время впустую, было уже поздно – в этом возрасте она уже не прельщала к себе внимания со стороны свободных, перспективных и даже неперспективных мужчин. Все эти годы она надеялась от него забеременеть, но Степан Иосифович был крепким хозяйственником и не мог себе позволить такой роскоши, поэтому целенаправленно принимал медицинские препараты, исключающие возможность оплодотворения.

Лишние рты ему были не нужны…

Несмотря на свою солидную зарплату и на то, что его первая жена, работая медсестрой в детской больнице, с каждого дежурства приносила два больших пакета продуктов, денег в семье катастрофически не хватало.

Так как детей в больнице, в основном, кормили рыбой и овощами, а его дети любили мясо, и тем более им нужно было во что-то одеваться, Маргушов экономил на всем.

Вернее на всем чужом…

Работая в должности инженера по безопасности труда на секретном оборонном заводе, он часто с коллегами выезжал в другие города их огромной страны для инспектирования предприятий-придатков, производивших второстепенные элементы к главной продукции их завода. Естественно, после плодотворной работы, они иногда по вечерам снимали напряжение путем воздействия алкоголя на их нервную систему.

Степан Иосифович всегда был «за» и никогда не платил в магазине, обещая, что: «Позже разберемся». Когда заканчивалась командировка, и неотвратимо наступало «позже», Маргушов загадочно молчал и рассматривал то потолок, то свою обувь попеременно. Если ему выставляли определенную сумму, он, брызгая слюной, весьма убедительно уверял, что он требуемую сумму отдал уже вчера, но об этом, по причине чрезмерного воздействия алкоголя на организм, никто не помнит. Когда же коллеги ему приводили неопровержимые доводы, Степан Иосифович моментально абстрагировался от действительности и делал вид, что это не он, а затем еще долго на всех обижался.

Спустя некоторое время, его коллегам это порядком поднадоело, и они перестали его приглашать на вечерние ужины, однако Степана Иосифовича это не смутило. Он, как бы невзначай, приходил на пару минут в номер, где происходила трапеза и, сидя в сторонке у телевизора, терпеливо ждал, когда алкоголь начнет действовать.

Известно – выпившие люди более радушные.

Когда наступало время релаксации, Маргушов в ходе увлекательной беседы подбирался к столу и с невозмутимым видом, как будто он сбрасывался, ужинал.

Возвращаясь из командировки, Степан Иосифович несколько дней проводил за калькуляцией своих расходов и доходов и, если его лицо было довольно – значит, командировка удалась, а если он становился угрюм и малообщителен – значит, тоже удалась, но не очень.

Находясь на рабочем месте в постоянных мыслях о возможности дополнительного дохода, Маргушов очень любил, в перерывах между мыслительными процессами, пить чай или кофе. Естественно, он любил это делать за чужой счет в общей комнате отдыха. Когда коллеги просили его сброситься на чай или кофе, то Степан Иосифович опять абстрагировался и, делая загадочный вид, уходил в коридор пить воду из кулера.

При появлении Степана Иосифовича его коллеги становились сразу собранными и все прятали в металлические сейфы, потому что после него загадочным образом пропадали ручки, карандаши, клей, бумага, скрепки, линейки и прочие канцелярские принадлежности.

Маргушов считал, что в хозяйстве все может пригодиться и без зазрения совести тихонечко пригребал все, что плохо лежит к своим рукам. Даже полиэтиленовые пакеты он никогда не покупал, потому что не считал это обоснованной тратой – ведь пакет можно всегда взять у своего коллеги. Если лежит пустой – значит, не нужен.

За свою хозяйственность и рачительность, среди коллег Степан Иосифович получил прозвище Домовенок.

Однако ни канцелярские принадлежности, ни слитый со служебного автомобиля государственный бензин, ни строгий режим экономии, ни отобранные у больных детей продукты питания не могли до конца решить его финансовые проблемы.

Однажды, один его знакомый взял его с собой на охоту и с тех пор Степан Иосифович загорелся новым хобби…

Оформив все необходимые документы, Маргушов стал счастливым обладателем старенького охотничьего ружья. Сначала он ездил на охоту вместе со своими знакомыми, а затем, познав все премудрости охотничьего дела, начал ходить на охоту один. Так было намного дешевле – ведь платить за документы и за добытую дичь необходимости не было.

Обладая невероятным чутьем на дармовое мясо, Степан Иосифович за несколько лет выбил всю крупную дичь в примыкавших к городу лесах. Часть мяса он использовал сам, а львиную долю сбывал в самые дорогие рестораны.

Еще бы несколько лет и он бы полностью погасил ипотеку, но…

После того как его хорошего знакомого из комитета по охране окружающей среды посадили, его прихватили в лесу с добычей более порядочные люди.

– Что с вами? Вам плохо? Что случилось? – спрашивали сердобольные коллеги у Степана Иосифовича, ходившего уже несколько дней темнее тучи.

Таким его видели до этого только десять лет назад, когда он сам разобрал двигатель своего совсем старого, еще французского, автомобиля и не смог его собрать обратно. Вернее собрал, но «французик» не поехал. Тогда он несколько недель был сам не свой и даже халявный кофе его не радовал, пока он не нашел какого-то «психбольного, дурного и слепого», который приобрел его машину.

– Трагедия… Страшная трагедия, – отвечал Маргушов и сразу же, преданно заглядывая в глаза сопереживающему, спрашивал: – а у вас в суде знакомых нету?

Несколько месяцев подряд Степан Иосифович выплачивал штраф определенный ему судом за занятие браконьерством.

Теперь у него на работе стали исчезать даже одноразовые стаканчики из кулера. Служебная машина из гаража не выезжала вообще, потому что у нее на месяц вперед был домотан пробег, а топливо давно уже продано.

Домовенок мучался и физически и психологически до тех пор, пока случайно, находясь в хандре, не нашел в социальных сетях ролик, где бывалые браконьеры рассказывали о преимуществах охоты с луком…

Степан Иосифович внимательно проштудировал все возможные источники, описывающие технические характеристики охотничьих луков и… наконец, решился.

В тот день, когда ему контрабандисты привезли охотничий лук с максимально возможными тактико-техническими характеристиками, он был также счастлив, как и в тот день, когда продал «психбольному, дурному и слепому» своего «французика».

Потихоньку, день за днем, Степан Иосифович изучал и обкатывал своего нового бесшумного «кормильца». Тренируясь у себя в квартире, а затем, после того, как он случайно промазав, пробил насквозь бетонную стену, на даче по ночам в темноте, Домовенок радовался, что теперь его никто в лесу не услышит.

Через два месяца тренировок, потеряв безвозвратно несколько десятков дорогих стрел, Маргушов решил выйти в люди и записался в секцию по стрельбе из лука.

После нескольких визитов на лукодром, тренера, оценив его меткость, предложили ему участвовать в соревнованиях, но после того, как ему начали задавать неудобные вопросы по поводу того зарегистрирован ли его лук, Степан Иосифович пришел к выводу, что браконьерство и спорт вещи не совместимые.

Испытав своего «кормильца» на зайцах, утках, лисах, волках и кабанах, Домовенок пришел к выводу, что пора бы уже завалить сохатого.

Несколько дней подряд он в нескольких десятках километрах от города, где еще водился зверь, проверял обустроенные им соляные кормушки для приманки лосей, косуль и прочей вкусной парнокопытной живности.

Наконец, погожим июньским ранним субботним утром, Маргушов в очередной раз отправился в засидку возле своих кормушек.

В этот раз его ждал сюрприз…

Соль из кормушек пропала вся.

Обрадованный Домовенок, решив, что к кормушке приходило несколько будущих жертв, принялся изучать следы на примятой траве.

Присмотревшись внимательней, Степан Иосифович немного опешил – таких следов животных он еще не встречал…

Пока он раздумывал, что ему делать – пойти по следу или ретироваться, у него за спиной затрещали деревья и на поляну с кормушками вышел… слон.

Маргушов протер глаза, но зверь никуда не исчез. Это был по-прежнему обычный, как на картинке в книжке, слон.

Огромная туша замахала ушами и, приветливо покачивая хоботом, двинулась в сторону Степана Иосифовича…

От испуга он пустил струйку в штаны, но, мгновенно справившись с замешательством, Домовенок вскинул лук и, прицелившись, выстрелил с десяти метров слону прямо в его добрый и умный глаз…

До самого вечера Степан Иосифович разделывал тушу своей жертвы бензопилой и возил в багажнике мясо к себе на дачу…

На месте трагедии остались только кости и хобот…

Печень и язык, он завез второй жене. Из ушей и хвоста Маргушов с первой женой наварили холодца, из мяса наставили тушенки на два года вперед и, около, пятьсот килограммов мяса засолили. Что делать с, почему-то, подпиленными бивнями он не знал, поэтому закопал их в землю на даче.

На следующий день в местных средствах информации появилось следующее объявление:

«Внимание! Из прибывшего вчера в наш город цирка-шапито, сбежал африканский слон. Мальчик. Пять лет. Вес четыре тонны. Откликается на имя «Вася». Просьба всем кто его обнаружит сообщить в цирк. Вознаграждение гарантируется».

Прочитав это объявление, Степан Иосифович немного напрягся, но, посчитав на бумажке в столбик, что сумма вознаграждения в десять раз меньше суммы стоимости полученного мяса, довольно потер руки и заулыбался.

В понедельник Маргушов пришел на работу в приподнятом настроении и страшно удивил коллег…

Впервые за всю свою карьеру, он принес в комнату отдыха пачку кофе.

– Машину свою, что ли продал? – поинтересовался у Маргушова Гошкевич.

– Нет, – довольно ответил Степан Иосифович и направился к выходу.

– Может, на охоту бесплатную съездим в следующие выходные с серьезными людьми? – кинулся за ним вдогонку Гошкевич.

– Нет. Я занят.

– Что? Тебе мяса не надо?

– В магазине куплю, – кинул через плечо Домовенок и скрылся от настырного преследователя в туалете.

– Странно… Очень странно, – подумал про себя Гошкевич и понес по заводу новость о том, что, наверное, что-то в лесу сдохло, потому что Маргушов кофе принес…

Охота

Из города выехали около четырех утра…

Два внедорожника отечественного производства уверенно держали слегка влажную дорогу и через час пути съехали с асфальта в лес. В себе они несли восемь, вооруженных охотничьими ружьями и карабинами, человек, облаченных в камуфляжные костюмы.

Генеральный директор секретного оборонного завода Иван Васильевич Разгуляев был не только грамотным руководителем, но и человеком «широкой души». Он очень любил свою Родину, водку, красивых женщин, только своих детей, охоту, баню и подхалимов.

Отчитавшись перед правительством о выполненном досрочно оборонном заказе, Иван Васильевич выполнил свой долг перед Родиной. Теперь он считал, что Родина, на полном обеспечении которой находился он и члены его семьи, должна выполнить долг перед ним и ему необходимо заняться своими другими любимыми делами.

С детьми, двумя остолопами мужского рода восемнадцати и двадцати лет, постоянно требующих деньги, он встречался в четверг. В пятницу, в тайне, от своей законной супруги и любовницы, а по совместительству и секретарши Аллочки Сосиной, он проводил время в бане с водкой и красивыми, но беспринципными, а за одно и дорогими, женщинами…

На субботу и воскресенье, еще неделю назад, была намечена охота…

Через полчаса плутаний по лесным дорожкам автомобили остановились и из них высыпались на поляну, где толпилось десятка два загонщиков из числа охотоведов, пассажиры.

Это были: опухший от воздействия алкоголя и высоких температур на мозг, а также беспринципных женщин на его рыхлое тело – Иван Васильевич, его заместитель по кадровым вопросам – Андрей Янисович Кох, два его постоянных охранника из очень засекреченного ведомства – Саша и Паша, секретарша-любовница Аллочка, начальник организационного отдела – Семен Абрамович Хитреев, инспектор по кадрам Давид Гошкевич и главный егерь охотхозяйства – Егорка Добрин.

Саша и Паша помимо охотничьих карабинов имели при себе еще и несколько пистолетов-автоматов. Носили они их при себе всегда и везде, потому что охраняли не только тело Разгуляева, но и государственные секреты.

Аллочка с изящным, цвета слоновой кости, карабинчиком, заряженным холостыми патронами, о чем она, конечно, не подозревала, приехала сюда только потому, что беспринципные женщины, заявив о своих правах трудящихся и выработанных интим-часах, в лес ехать отказались.

Семен Абрамович Хитреев охотником никогда не был, но, будучи любимым подхалимом Ивана Васильевича, присутствовать, был обязан. Поэтому он всегда для таких случаев одалживал у своего соседа старое советское ружье и несколько патронов.

Андрей Янисович считался среди профессионалов знатным охотником. Это дело он не только любил, но и знал. Именно поэтому, он не пользовался убойными карабинами с современной оптикой, а стрелял из обычной отечественной вертикальной двустволки.

Главный егерь охотхозяйства – Егорка Добрин все знал о животных, обитающих в их лесах, но стрелять в них не любил. Делал он это изредка и то, только тогда, когда высокопоставленные охотники-неудачники не могли ничего подстрелить, а удовольствие им доставить было необходимо. Каждый раз во время таких вылазок с высокими чиновниками, когда ему приходилось самому убивать животных, он испытывал сильные страдания души, потому что жалел невинных зверушек. Свои стенания он заглушал единственным известным ему универсальным лекарством – водкой, уходя при этом на несколько дней в запой.

Давид Гошкевич являлся официальным охотником на протяжении последних семи лет. Однако до настоящего времени он так и не научился сам качественно чистить свою двустволку и снаряжать патроны. При этом он ни разу за все это время, самолично, не убил ни одно животное. Дело было не в том, что он любил природу, как Егорка, а в том, что он был трусоват и слеповат. Когда потенциальная добыча во время загонки выходила прямо на Давида, он сначала выпускал газы и лишь потом, когда уже было поздно, стрелял. Ну, а если животное пробегало или пролетало вдалеке, Гошкевич обязательно мазал, а затем еще несколько дней кому-нибудь выносил мозг своими рассказами о том, какой ему попался хитрый, умный и коварный зверь, умудрившийся на ходу увернуться от пули или от дроби.

На охоте с высокопоставленными лицами он ни разу не был и в этот раз он сюда попал только потому, что был личным лизоблюдом Андрея Янисовича.

– Какая красота, – восхитилась Аллочка, первой выпрыгнув из машины в высокую траву.

Плотно облегающий камуфляж на ее теле не совсем уместно гармонировал с туфельками на высокой шпильке, но все равно она смотрелась эффектно. Сняв кепку и распустив у себя на затылке плотно уложенный пучок волос, она превратилась из строгой женщины в обворожительную брюнетку. Ее, обычно строго заостренный, подбородок и нос поменяли очертания и приобрели некоторую приятную округлость. Когда же она расстегнула курточку и обнажила свою упругую грудь, покрытую лишь тоненькой беленькой маечкой, все охотоведы, за исключением деда Тимофея, который уже лет двадцать как был абсолютно безразличен к женским прелестям, пустили слюну и плотоядно заулыбались.

– Елки-палки, что же так голова трещит? – сетовал Иван Васильевич, усиленно массируя виски ладонями.

– Клин клином вышибают, – залебезил возле генерального директора Хитреев, очень любивший, особенно дармовой, «клин».

– Ты думаешь? – больше обращаясь сам к себе, спросил Иван Семенович.

– Знаю, что полезно.

– Доставай, – согласился Разгуляев.

Семен Абрамович пулей кинулся к одной из машин и уже через мгновение извлекал оттуда сумки-холодильники с припасами и выпивкой.

– Иван Васильевич, ну что же вы. Может попозже? У нас еще целый день впереди, – попробовал остановить начало культурного досуга Андрей Янисович.

– Чуток можно, – отмахнулся от своего заместителя Разгуляев и нетерпеливо схватил рюмку с водкой.

Выпили все, кроме охотоведов и Саши с Пашей. Им было не положено, а охотоведам не полагалось.

– Огурчиком закусите, пожалуйста, Иван Васильевич, – лебезя, подскочил к генеральному директору Гошкевич.

Хитреев от такой наглости сначала побагровел, затем посинел, а потом, когда попытка испепелить Гошкевича взглядом закончилась неудачей, побелел.

– После первой не закусываю, – отказался Разгуляев, и Семен Абрамович сразу же налил ему вторую рюмку.

Выпили по второму разу…

Потом еще по третьему…

Ну и по четвертому…

А так как четное число – это на смерть, то и по пятому.

– Пора уже, – наконец подал голос, слегка посоловевший, Егорка. – Мы сейчас на озеро съездим – уточек постреляем, а потом вернемся сюда обратно, и мужики начнут загонку.

Саша и Паша мигом рассадили всех по местам и тронулись в путь.

Как только машины скрылись за поворотом, голодные мужики-охотоведы бросились к скатерти с закусками и доели бутерброды с икрой и вкусной колбасой.

Через полчаса автомобили подъехали к большой заводи вялотекущей речушки.

Егорка рассадил своих гостей в две, заранее уже приготовленные, надувные лодки и, определив им позиции, выпустил на воду дорогой на дистанционном управлении автоматический манок. В одной лодке расположились Андрей Янисович, Хитреев и Гошкевич, а во второй Разгуляев с Сашей и Пашей. Егорка и Аллочка остались на берегу. Он управлял с пульта манком, а она наблюдала за спариванием лягушек.

Полчаса ничего не происходило…

Манок усердно крякал и не спеша плавал по заводи, но птица почему-то лететь не хотела.

– Может, слегка выпьем? – наконец подал голос, успевший уже дремануть и слегка протрезветь, Семен Абрамович.

– Сядь и сиди, – грубо осадил его Кох.

– Мой кум, как-то был на охоте на утку, – желая привлечь к себе внимание, начал придумывать очередную небылицу Гошкевич, но тут его прервал Иван Семенович:

– А что… Можно… Давай греби к берегу, раз предложил.

Хитреев и Давид схватились за весла одновременно и принялись молча пытаться вырвать их друг друга, как в это время с манком стало происходить, что-то невероятное. Механическое изделие усилило темп подачи звуков и волчком закрутилось на месте.

Оказалась, что познав превратности лягушачьей любви, Аллочка попросила у Егорушки пульт управления манком.

Пока все охотники наблюдали за тем, как Добрин пытается забрать у Сосиной пульт, на воду опустилась стая уток.

Первым уток заметил Гошкевич и на радостях, не целясь, пренебрегая субординацией, открыл огонь. За ним подхватился и Иван Семенович. Хитреев тоже для проформы поднял ружье и выстрелил куда-то в сторону.

Невредимая стая спешно поднялась в воздух и, когда казалось, что добыча ушла безвозвратно, Андрей Янисович деловито вскинул ружье и, почти не целясь, сделал два выстрела…

Четыре утки упали в воду.

Через десять минут охотники стояли и рассматривали, выловленные Егоркой из воды, тушки. В это время Гошкевич всем уже в третий раз объяснял, что он промазал, потому что у него под ногами резко качнулась лодка. Все остальные, кроме апатичных Саши и Паши, хвалили Коха.

Когда буря эмоций и поздравлений утихла, Давид тихонечко попросил у Андрея Янисовича сфотографироваться с его трофеями. Получив согласие, он еще несколько минут бегал, упрашивая кого-нибудь его запечатлеть на его телефон. Все от него отмахивались до тех пор, пока над ним не сжалился Добрин.

По предложению Семена Абрамовича трофеи было решено обмыть…

Пока мужчины, за исключение Саши и Паши, выпивали «по чуть-чуть», а Гошкевич рассказывал историю о том, как его брат, однажды, одним выстрелом убил сразу восемь уток, Аллочка заскучала и, переодевшись в неприлично маленький купальник, полезла в воду в сравнительно чистое от камышей место. Постояв две минуты по пояс в воде и, убедившись, что в данный момент мужчинам, не считая, Саши и Паши, которые всегда смотрели на нее, как на неодушевленный предмет, водка намного интересней, чем она, Сосина выбралась на берег и огласила заводь истошным криком…

Несколько жирных пиявок присосалось к ее икрам и бедрам.

Пока Егорушка ее спасал, поливая кровопийц водкой, время приблизилось к десяти часам.

Пора было приступать к загонке.

Собрав пожитки и раненную Аллочку, кампания отправилась к месту охоты на более крупную дичь.

Загонщики уже давно были на исходной позиции. Егорушка расставил стрелков по номерам и подал сигнал своим товарищам.

Охота началась…

Первой на позиции, где находились Иван Васильевич с Сашей и Пашей, а недалеко в кустах Хитреев, выскочила косуля.

– Бах, бах, – выстрелил, изрядно окосевший, Разгуляев мимо.

Саша и Паша лишь безразличным взглядом проводили животное, а Хитреев не выстрелил вообще, потому что уже успел под кустом уснуть.

Затем, прямо на Гошкевича из леса выскочил кабан, но тот, пока соображал, что ему делать – стрельнуть или убегать, успел в итоге только поднять ружье.

Сразу же за кабаном из-за деревьев выскочил здоровенный лось, который, посмотрев в упор в испуганные глаза Давида, преспокойно ушел в непролазные заросли кустов. Гошкевич осознал свою ошибку и бросился вдогонку за сохатым, став тем самым на линии огня у Андрея Янисовича, который уже считал, что лось у него в трофеях.

– Дебил, – выругался вслух Кох и выхватил из рук, палившей холостыми патронами чуть ли не автоматными очередями в сторону скрывшегося лося, Аллочки карабин.

Рассерженный Андрей Янисович увел Гошкевича с позиций в поле ржи и вернулся на номер, однако больше из леса никто уже не появился. Лишь через полчаса ожидания со стороны ржаного поля послышался двойной выстрел.

– Волк, волк, – кричал возбужденный Гошкевич, размахивая на бегу руками. – Дал с семидесяти метров в него из двух стволов, а он матерый такой… Только перевернулся в воздухе и ушел. Крепкий… Даже крови не оставил… Настоящий волчара…

Егорушка отправился к месту сражения Гошкевича с волком и через десять минут по следам обнаружил матерого…

Им оказался Тузик – небольшой дворняга деда Тимофея, который, завидев Давида, испуганно жался к ногам своего хозяина, когда он и остальные загонщики вышли из леса.

На этом, было решено охоту временно прервать и возобновить ее только вечером, отправившись на другую позицию в засидку на вышки.

Пока уставшие мужики-охотоведы сидели в сторонке и, слегка перекусывая, ждали свой служебный автобус, который должен был доставить их в город, охотники выпивали.

Заскучавшая Аллочка решила вылечить свои «страшные» раны на ногах ультрафиолетом и, расстелив себе покрывало на солнышке в высокой траве, оголившись до неглиже, принялась загорать.

Через два часа, когда все охотники, за исключением Саши и Паши, уже изрядно налакались, поляну огласил истошный крик Сосиной…

Теперь уже Егорушка с помощью оливкового масла, водки и своих грязных ногтей, выковыривал у Аллочки с внутренней стороны бедер клещей.

На этом инцидент был исчерпан, и Аллочка присоединилась к мужчинам.

Светская беседа между мужчинами протекала в плавном русле, пока нажравшийся Гошкевич не стал затыкать каждому рот и рассказывать свою точку видения того или иного вопроса.

Через час, когда Хитреев уже в очередной раз спал в кустах, а Гошкевич уже два раза вывернул содержимое желудка недалеко от импровизированного стола, расщедрившийся Разгуляев, позвал к столу, так и не дождавшихся автобуса, охотоведов.

Их водитель Степка Балбес, по телефону каждый раз, когда ему звонили разъяренные мужики, отвечал, что он уже подъезжает, но куда именно он подъезжает не уточнял.

Мужики скромно выпили по рюмке водки и на этом спиртное закончилось…

Иван Васильевич немного расстроился и приказал Саше и Паше сгонять за водкой город. Когда те молчаливо отказались, Разгуляев пришел в ярость и, вспоминая их мам, и мам их мам и так далее до пятого колена, пришел к выводу, что они вражеские шпионы.

– Скоро, вражины, будет вам «Радость»… Будете радоваться, – кричал Иван Васильевич, когда Саша и Паша запихнули его в одну из машин и уехали.

Хитреев расстроено плакал и грозил кулаками вслед скрывшемуся автомобилю. Гошкевич назойливо рассказывал одному из мужиков заплетающимся языком очередную историю, Аллочка сиротливо жалась к огромному телу Егорушки, а Андрей Янисович, слабо державшийся на ногах, пришел к трезвому решению, что надо выспаться, еще поохотиться, а затем отправиться на второй машине в город.

В это время выяснилось, что автобус за мужиками не приедет, потому что Степка Балбес за день успел два раза «полевачить» на похоронах и, нажравшись, по дороге к ним упал с автобусом с моста в реку.

Мужики решили заночевать в лесу.

Через полчаса и нескольких звонков по мобильному телефону, к месту их стоянки приехал на велосипеде из леса мужичок с хитрыми глазами и привез бидон самогона. Охотоведы страшно этому факту обрадовались и, разведя несколько костров, принялись устраиваться на ночевку.

Вокруг пяти небольших костерков под закуску из ягод и жаренных на огне грибов велись душевные разговоры, и слышался душевный смех до тех пор, пока ночной лес не огласил дикий визг…

Все бросились спасать Аллочку, но оказалось, что это Тузик отомстил Гошкевичу за то, что тот в него стрелял и укусил его за филейное место, когда тот отошел в кусты, что бы справить свое «тяжелое» дело.

Сама же Аллочка в это время пыталась отблагодарить в других кустах Егорушку своим телом, но тот никак на ее ласки не реагировал и преспокойно храпел, всасывая в себя десятки комаров.

Через час, когда Аллочка лежала в машине с Андреем Янисовичем, а Хитреев был рядом, но под машиной, Гошкевич сидел у последнего костра вокруг которого мужики еще не спали.

Они обсуждали аварию со Степкой Балбесом и рассказывали похожие истории.

Гошкевич открыл, было, рот, чтобы рассказывать единственный правдивый случай, имевший место в его жизни, но во время опомнился и замолчал.

Эту историю никому рассказывать было нельзя…

Судьба

Олег Окрысин своего отца никогда не знал. Фамилия и отчество перешли к нему от отца его матери, а о том кто его зачал и при каких обстоятельствах мать ему никогда не рассказывала.

Щуплый мальчонка в обносках с чужого плеча, существуя в огромном дворе, где располагалась их малосемейка, не мог дать сдачи своим обидчикам, поэтому с младых лет он научился приспосабливаться.

Преданно глядя в глаза, он беспрекословно выполнял все прихоти своего атамана, не брезгуя самыми обидными для любого дворового мальчишки поручениями. Он не стеснялся снять исподтишка трико кому-нибудь из мальчишек в присутствии девочек или наоборот задрать девочке платье, отобрать яблоко или конфету у малыша, выпрашивать копейки возле магазина, чтобы купить потом сигареты, «наложить кучу» на коврик под дверь ветерану войны деду Леше или поджечь бытовку дворничихи бабы Маняши, пронести в трусах мимо кассы мороженое и совершал другие, не очень благородные, поступки.

Мальчик это все делал не по собственному желанию, а только для того, чтобы заслужить благосклонность сильнейшего, а значит обеспечить себе защиту.

За свои подвиги Олежку прозвали во дворе Крысой.

Время шло…

Олежка становился все наглее и более дерзким. Его выходки носили уже не такой невинный характер, как в детстве, и пришлось бы ему в итоге мотать срок в колонии для несовершеннолетних преступников, если бы не один случай.

На стыке периодов, когда бывшая «Великая держава» еще не развалилась, но агония уже наступила, однажды в сумрачный ноябрьский вечер, он со своими дружками отправился на стройку, расположенную недалеко от их двора. Там, в каркасе пятиэтажного здания будущего профилактория, любила собираться местная молодежь, чтобы покурить, попить портвейна и поиграть на гитаре.

Выпив спиртного, Олег и еще несколько пацанов четырнадцати –шестнадцати лет горланили на всю округу матерные частушки, сидя на крыше строящегося объекта и бросались яблоками в мимо проходящих пешеходов. Когда сторож – дядя Тимофей поднялся на крышу и сделал им замечание, их вожак приказал Олегу с ним разобраться, чтобы он не мешал.

Крыса, который к этому времени физически окреп и возмужал, подбежал сзади к дяде Тимофею и со всей силы ударил его под зад. Вся компания весело заржала. Сторож схватил Олега за ухо и повел к лестничному маршу, но тот выхватил перочинный нож и нанес несколько ударов ему в бок.

– Убью, – зло прошипел подросток, когда невредимый, благодаря своей телогрейке, дядя Тимофей отпустил его ухо.

Сторож ничего не сказал. Он, молча, ушел, и больше подросткам отдыхать не мешал.

Когда спиртное закончилось, ребята начали расходиться по домам. Слегка уже подмораживало, но никто из дружков не помог Крысе подняться с бетонного пола, потому что к этому времени он, из-за лишнего выпитого портвейна, передвигать ногами почти не мог.

Пролежав на холоде в одиночестве с полчаса, Олег немножко протрезвел и поднялся, опираясь на стенку, чтобы идти домой, но голова предательски закружилась, и его понесло к краю крыши…

Чудом он успел схватиться одной рукой за металлическую скобу, торчащую из бетонной плиты, а вторая в это время уперлась в саму плиту.

– Помогите… Люди помогите, – кричал изо всех сил, моментально протрезвевший Олег.

Так он кричал на протяжении нескольких минут, но было уже поздно и редкие прохожие давно уже были дома, а холодные ноябрьские ночи не располагали людей открывать форточки для проветривания.

Нашли бы его переломанное тело уже утром, если бы не случайное стечение обстоятельств…

Дядя Тимофей в этот вечер не пил, потому что еще не оправился после гипертонического криза. Вместо этого, он по расписанию принимал мочегонные таблетки. Когда ему в очередной раз наперло по-маленькому, он вышел из хорошо протопленной бытовки и услышал крики болтавшегося на самом верху здания Олега.

Когда Крыса уже думал, что его жизнь закончилась, а он так и не познал женского тела и его пальцы предательски разжались, внезапно сверху перед ним появилась голова дяди Тимофея и тот, в последний момент, схватил его за руки…

Через несколько минут они сидели у него в бытовке и пили чай с малиной.

– То, что я тебя услышал это не случайно, – рассуждал дядя Тимофей, растирая себе мышцы на руках и поясницу – втащить обратно на вверх восьмидесятикилограммового подростка оказалось задачей не из легких. – Парень ты неплохой, только идешь ты не той дорогой. Это было тебе предупреждение, потому что кто-то или что-то дало тебе шанс.

– Никто мне ничего не давал, – угрюмо буркнул Олег. – Мне просто повезло, что вы меня услышали.

– Может и так… Но я думаю, что Бог тебя предупредил.

– Нету никакого Бога, – взвился Крыса. – Человек сам творит свою судьбу.

– Может быть и так, – философски согласился дядя Тимофей, подливая чай в жестяную кружку Олегу: – но поступки человека определяют его будущую судьбу… Я это точно знаю…

На несколько минут в бытовке повисла тишина.

– Вы это…. Вы меня простите за то, что я вас на крыше ударил, – наконец смущенным голосом заговорил подросток.

– Ладно… Это по дурости твоей малолетней. Главное что бы ты осознавал свои поступки и понимал, что делать можно, а что нельзя. Ведь, главное в жизни что?

– Главное прожить жизнь по человечески, – не задумываясь, ответил Крыса.

– Главное по жизни пройти человеком, – наставительным тоном сказал дядя Тимофей.

Олег ничего не возразил…

Он потупил взор и несколько минут просидел молча. Затем резко поднялся и вышел из бытовки.

С тех пор его как будто подменили…

Он перестал водиться со своими дружками-хулиганами и с головой ушел в учебу, что сразу же отразилось на его успеваемости. Мать не могла на него нарадоваться. Учителя пророчили ему большое будущее. Сам же он грыз гранит науки через силу, потому что твердо помнил, что он хотел стать человеком… и не просто, а большим…

В выпускном классе, когда страна уже развалилась, к ним перевелась, бежавшая от войны со своей семьей из Приднестровья, девочка по имени Кристина.

Между бывшим хулиганом, а теперь одним из лучших отличников и жгучей брюнеткой с длинными косами сразу возникли чувства. Через полгода обниманий и страстных поцелуев в подъездах, после того как они сходили на платный сеанс просмотра по «видику» порнографического немецкого фильма, Кристина ему отдалась, когда его мама ушла на ночное дежурство…

Первый секс между ними вышел скомканным и не совсем удачным, но, со временем, они кое-чему научились, регулярно посещая сеансы с фильмами для взрослых.

Выпускной приближался…

Ему казалось, что жизнь налаживается и вот-вот он выйдет на свою дорогу, тем более страна очень быстро менялась и наступали новые времена, пока, однажды, Кристина не сообщила ему, что она беременна…

Это был для него удар…

Это означало, что речи о поступлении в медицинский институт, а именно это могло его спасти от призыва на срочную службу в вооруженные силы новой страны, быть не могло.

После долгих размышлений, Крыса решил поговорить с Кристиной по душам и уговорить ее сделать аборт.

На следующий день, теплым майским вечером, он позвал ее все на туже стройку, которая к этому времени уже была законсервирована.

На крыше он сначала с ней выпил красного вина, а потом заговорил. Он говорил долго и, как ему казалось, убедительно, пока Кристина, ожидавшая, что он позвал ее сюда и купил на последние деньги бутылку вина, чтобы сделать ей предложение, не подбежала в слезах к краю крыши.

– Зачем? Зачем ты так говоришь? – рыдала она. – Ты же говорил, что любишь меня? Зачем ты заставляешь меня убить нашего ребенка?

– Мы не готовы, – приводил свои доводы Крыса. – Мы с тобой еще дети… Этот ребенок нам не нужен, сейчас…

– Я его не убью… Я буду рожать, – твердо сказала Кристина, стоя у края плиты.

Больше не раздумывая, Крыса на цыпочках подошел к ней сзади и слегка толкнул…

Решив свою проблему, Олег полностью ушел с головой в подготовку к предстоящим вступительным экзаменам в медицинский институт.

В армию идти ему очень не хотелось.

Поступив и, кое-как отучившись на гинеколога, Олег интерном попал на стажировку в городскую поликлинику, где однажды встретил свою будущую жену Аню. Он ее никогда не любил, но она могла для него стать мостиком в новую жизнь, потому что ее мать занимала не плохое чиновничье кресло

Так оно и произошло…

После свадьбы его карьера быстро пошла в гору. По профессии он не проработал ни дня. Сначала он был назначен в городскую поликлинику заместителем главного врача по хозяйственной части, а когда его перевели в областной отдел здравоохранения, то он уверенно зашагал по карьерной лестнице, и скоро от него зависела вся система здравоохранения области.

Познав всю прелесть «откатов», начиная с вопросов по закупке медпрепаратов и заканчивая строительством объектов здравоохранения, Олег Семенович быстро раздался в размерах и увешался дорогими побрякушками.

Шли годы…

Олег Семенович Крысин брал взятки уже, не стесняясь, и с удивительным упорством откладывал на сытую старость, вкладывая «легкие деньги» в недвижимость, которую оформлял на жену и тещу.

В один из дней к нему в кабинет пришел его заместитель по кадровым вопросам.

– Олег Семенович, нам надо ваше согласование, – начал с порога тот, как только вошел в огромный, проветриваемый кондиционером кабинет.

– Что там?

– Необходимо согласовать распределение по рабочим местам.

– Сами не можете разобраться?

– У нас на распределение после интернатуры два человека по специальности хирурги-травматологи. Место по их специальности есть только в областной больнице.

– И что?

– Надо, что бы вы согласовали кандидатуру.

– Рассказывай кто там.

– Первый Иван Смирнов – окончил институт с отличием, стажировался в районной больнице, характеризуется как весьма талантливый и перспективный врач. Второй Павел Цанаев – учился удовлетворительно, характеристика удовлетворительная, стажировался в Германии, отзывы о нем не очень хорошие.

– А как отчество у Цанаева? – насторожился Олег Семенович.

– Вазгенович. Он сын заместителя губернатора, – ответил помощник.

– А, у того кто родители?

– Отец погиб во Вторую чеченскую, мать учительница.

– Цанаева в областную, а этого куда-нибудь приткните на периферии, – вынес вердикт Олег Семенович, который прекрасно знал Вазгена Цанаева еще с тех времен, когда тот в «лихие девяностые» был еще просто бандитом и бегал с пистолетом за поясом.

– Олег Семенович, – подал голос помощник. – Про Цанаева говорят, что он вообще дурак и с хирургией не совместим. Может лучше этого парнишку поставить?

– Много чего можно говорить. Ничего страшного. Научится. А этот оглоед пускай на периферии людей лечит. Он же талант… Не пропадет.

– Это же, сколько он людей зарежет, пока научится? – возразил помощник.

– Пошел вон, – рявкнул во все горло Крыса и замахнулся в сторону помощника массивной пепельницей.

Прошел год…

После очередной «удачной сделки» по закупке медицинской техники в одну из районных больниц области, Олег Семенович решил приобрести себе участок земли в лесу, чтобы поставить там небольшой, в три этажа, охотничий домик.

В охотничьем хозяйстве, где он хотел прикупить землю, его ждал сюрприз…

В человеке, которого ему дали в провожатые, чтобы он показал ему участок в лесу, он узнал, спасшего когда-то ему жизнь, дядю Тимофея. Вернее он был уже дед. Время его не пожалело и слегка скрутило в бараний рог, но он весь седой еще браво вышагивал на своих двоих.

– Ну, здравствуй… Помнишь меня? – начал Олег Семенович, как только дед Тимофей умостился на переднее сиденье в его машине.

Дед Тимофей подслеповато уставился на него и ответил:

– Нет.

– Когда-то ты меня пытался жизни научить. Ты тогда на стройке профилактория сторожем работал. Помнишь?

– Старый я уже. Всех не упомнишь.

– А-а-а, – крякнул Крысин и, запустив двигатель автомобиля, выехал на трассу. – Дорогу, хоть, помнишь?

– Помню, – ответил дед Тимофей.

Заграничный внедорожник, тихо шурша шинами, уверенно держал дорогу.

– Ты у меня еще спрашивал: «Что главное в жизни», – не оставлял надежд восстановить память у старика, Олег Семенович.

– Не помню, – отвечал тот.

– А еще говорил, что наши поступки определяют наше будущее, – продолжал Крысин. – И что теперь? Смотри кто я, а кто ты. Я сам определил свою судьбу и стал человеком. А кем стал ты?

– Не помню, – отвечал старик.

В это время уже смеркалось. Багровое солнце садилось за ряды деревьев, кидая отблески на асфальт зигзагообразной дороги, бегущей посреди леса.

Давид Гошкевич в это время ехал на своем, недавно купленном абсолютно новеньком автомобиле, им навстречу. Мотор приятно рычал и требовал от водителя, чтобы он нажал акселератор и выпустил на волю все лошадиные силы. Давиду хотелось это сделать уже давно, но он был слегка подслеповат, а тут дорога постоянно виляла, да еще и закатывающееся солнце слепило глаза.

Через несколько километров Давид догнал, нещадно чадящий выхлопными газами, старый французский автомобиль. «Психбольной, дурной и слепой» человек за рулем автомобиля, уже который раз проклинал себя за то, что так опрометчиво купил эту машину у одного мужика с завидущими глазами. Он был бы рад прибавить газа, но от этого его колымага вообще могла остановиться и больше никогда не завестись.

Гошкевич долго матерился и сигналил водителю чадящего автомобиля, чтобы он прибавил газу или сдал в сторону, пока, наконец, не решился на обгон. Запрещающие знаки и разметка на дороге ему ни о чем не говорили, потому чтоправила дорожного движения он знал поверхностно. Слеповато щурясь, Давид прибавил газу и пошел на очередном изгибе дороги на обгон.

– Так что, старик, ты был не прав, – тыкал пухлым пальцем в грудь деду Тимофею Олег Семенович в тот момент, когда неожиданно из-за поворота, закрытого ему для обзора деревьями, выскочил навстречу автомобиль.

Последнее, что он успел рассмотреть, перед тем как резко вывернул руль в сторону – это выпученные глаза водителя встречного автомобиля и стремительно приближающиеся деревья…

Очнулся Олег Семенович в просторной больничной палате. К нему спиной стоял мужчина в белом халате. Крысин застонал и мужчина обернулся.

– Поздравляю. Вы живой, – заговорил смуглый мужчина. – Я уж думал вам хана. А вы выкарабкались. Это хорошо.

– Где я? Кто вы?

– Вы в областной больнице, а я ваш лечащий врач Павел Вазгенович Цанаев. Вы попали в дорожно-транспортное происшествие. Виновный водитель с места скрылся. Вам повезло, что вы попали ко мне, и я вас оперировал.

– Спасибо, что я остался жив, – просипел спекшимися губами Олег Семенович и обомлел…

Он не обнаружил своих ног…

Вместо них он нащупал два перемотанных обрубка.

– Где мои ноги? – простонал Крысин.

– У вас были сложные оскольчатые переломы бедра в нижней трети. Причем, на обеих ногах. Проще их было ампутировать, чем попытаться собрать ваши кости обратно, – улыбнулся врач. – Поэтому я принял решение их ампутировать, чтобы спасти вам жизнь.

Спустя год, Крысин, сидя в автоматической инвалидной коляске, разъезжал по гипермаркету, куда он приехал за покупками вместе со своей женой. Там, у прилавка с ликероводочной продукцией, он встретил деда Тимофея.

– Привет старик, – поздоровался он с человеком, судьбой которого он после аварии даже не поинтересовался. – Я думал, ты умер.

– Умереть не умер, – ответил вместо приветствия дед Тимофей: – а вот поломало меня изрядно. Было у меня два сложных оскольчатых перелома бедер, и я уж думал, что мне в моем возрасте не выжить, но мне повезло, и я попал в районной больнице в «золотые руки» врача, который меня за девять месяцев на ноги поставил.

– Как? У меня такие же переломы были и я без ног остался. Что-то ты дед, наверное, путаешь. Не мог ты с такими травмами ноги свои сохранить.

– Может кто другой и не смог, а Иван Дмитриевич Смирнов, дай Бог ему здоровья на долгие годы, смог.

– Как же так, – захлебнулся слюной от возмущения Крысин. – Ты… А я… Как же? Почему?

– Потому что у тебя судьба такая… Ты же сам мне говорил… Видно суждено было тебе попасть к какому-то знахарю, у которого мозгов хватило тебе только ноги отрезать… Ну, бывай. Пойду своей дорогой, – попрощался дед Тимофей и, слегка прихрамывая, пошел прочь…

Знахарка

Уже несколько месяцев подряд по городу ползли слухи о том, что у них появилась очень сильная знахарка, которая может вылечить любую болезнь. Лечила она на основании медицинских анализов, не только святым словом, но и использовала тайные знания древних гиперборейцев.

Слухи ходили один другого невероятней…

Кто-то рассказывал, что кого-то она вылечила от алкоголизма, кого-то избавила от геморроя, сняла венец безбрачия, восстановила потенцию, устранила причины бесплодия, вернула кому-то зрение и даже вылечила кого-то от рака, но исцеленных ей людей воочию никто не встречал. Все было основано на рассказах каких-то очевидцев, которых тоже в лицо никто не знал, потому что говорили, что она вернулась недавно из скитаний по святым местам и не хотела огласки своей чудесной силы.

Андрей Моисеевич Гудковский последнее время себя чувствовал неважно. Депрессия упорно его преследовала на протяжении уже года, а это неприятно сказывалось на его давлении. Неоднократные походы в поликлинику ему никак, кроме как облегчить кошелек, не помогали. Каждый врач ему советовал что-то свое, но дорогостоящие препараты ему никак не помогали. Конечно, ему становилось легче, когда он вступал в словесную перепалку с вечными пенсионерами, сидящими в очереди под дверями, так как ждать своего времени приема Андрей Моисеевич не считал нужным, и каждый раз говорил, что он на минуту. Однако в последний раз он был жестоко избит клюками тремя весьма задиристыми старухами. Поэтому, решив больше не рисковать, Гудковский упорно принялся искать адрес загадочной знахарки, чтобы обратиться к народной медицине.

Наконец, его поиски увенчались успехом и уже на следующий день, предварительно созвонившись с секретарем знахарки, сообщившим глухим пропитым голосом, что он может приходить после одиннадцати утра, Андрей Моисеевич искал обозначенный адрес в частном секторе, расположенном в самом старом районе города.

Отыскав нужный ему небольшой, с покосившейся от старости крышей, невзрачный домишко, Гудковский неуверенно прошел в веранду и спросил у, теснившихся на тщедушной лавочке, людей:

– Знахарка, тут будет?

– Тут, – ответила за всех молодая, еще совсем зелененькая, симпатичная темноволосая девочка лет семнадцати.

– Я только на минуту, – решил применить свою обычную тактику Андрей Моисеевич и пройти без очереди: – я спросить.

– Сядь и жди своей очереди, грешник. Тебе позовут, – гаркнул кто-то за спиной у Гудковского так, что у него с перепугу слегка подкосились ноги.

Он обернулся, чтобы увидеть обладателя пропитого голоса и узрел здорового мужика лет сорока в какой-то хламиде, заросшего неопрятной бородой по самые глаза, в свою очередь скрытыми под модными темными очками.

Мужик, задрав голову в очках к верху, на ощупь вдоль стены проследовал в дом и плотно затворил за собой деревянную дверь.

– Это старец Семен?

– Да, это он ее помощник, – зашептались люди в веранде.

Андрей Моисеевич, немного оправившись от испуга, приткнулся стоя в уголочке веранды возле засиженного мухами маленького оконца и решил осмотреть страждущих чуда.

Тут сидели: «зелененькая» девочка, жирный дядя с перстнями на всех пальцах рук, пухленькая женщина на вид лет тридцати с хвостиком и молодой мужчина с опухшим после водки лицом.

Пока Гудковский рассматривал жаждущих чуда, из-за двери доносились два, о чем-то тихонько совещавшихся, голоса. Один принадлежал бородачу в очках, а второй был тоненький – видимо знахарки.

– Нет, – пищал женский голос.

– Тогда уговору конец, – сипел бородач.

– Нет…

– Сама разбирайся…

– Имей совесть…

– Хрен тебе, а не… – долетали до Андрея Моисеевича обрывки фраз, но разобрать суть разговора ему никак не удавалось.

Наконец дверь широко распахнулась, и в веранду вывалился бородач. Он уверенно сделал два шага к замусоленному окошку, возле которого жался Гудковский и поставил на подоконник трехлитровую прозрачную банку закрытую пластмассовой крышкой с широкой прорезью посередине. Наполовину банка была заполнена купюрами весьма крупного достоинства.

– Для подаяний, – громко объявил бородач и слепо пошел по стене, прощупав по дороге грудь пухленькой женщины.

Та тихонечко ойкнула и залилась румянцем.

Когда бородач скрылся за дверью, оттуда донесся голос знахарки:

– Наденька, душа моя, опять ты ко мне пришла? Заходи.

Сидевшая у входа в комнату девочка подпрыгнула молодой игривой козочкой и шмыгнула за дверь.

Андрей Моисеевич молнией метнулся к свободному месту и, усевшись, прилип глазом к щелке между косяком и дверью.

Посреди небольшой темной комнатки освещенной лишь несколькими свечами, за небольшим круглым столиком сидела сухонькая сгорбленная старушка в темном платье и такой же косынке. Все стены в комнате были увешаны иконами самых различных размеров. Мужские и женские лики святых сурово взирали на девочку, усевшуюся на маленькую табуреточку возле стола напротив знахарки.

– Опять? – строго спросила знахарка.

– Опять, – грустно ответила Наденька и заплакала.

– Перестань, перестань. Все образумится. Опять мои советы все позабыла? – утешая девочку, спросила знахарка.

– Бабушка Таня, я все делала, как вы говорили, – стала жаловаться сквозь слезы девочка. – Мы познакомились в баре… Я с ним не кокетничала и ни на что не намекала… Даже поцеловать себя не дала… Он меня, потом пригласил на свидание, но я сказала, что я подумаю… Думала два дня, как вы меня учили… А он все не звонил… Я не выдержала и сама ему позвонила.

– Ну, ничего страшного, что сама позвонила. Главное что бы ты пообещала, а потом не пришла. Ты ведь так сделала? – ласково спросила знахарка.

– Не…ет, – опять зашлась слезами Наденька. – Я пришла… И с ним в кафе пошла… А потом… Потом я не удержалась, и у нас два раза было в его машине… И с тех пор он больше мне не звонит, – ревела коровьими слезами девочка. – Бабушка Таня, почему меня все парни бросают.

– И, который тебя уже бросает? – участливо спросила знахарка.

– Вос… Восьм… Восемьдесят девятый, – заикаясь, ответила Наденька.

– Ничего страшного, – увещевала бесстыжую девочку старушка. – Успокойся, оставь подаяние и завтра приходи ко мне со спокойной душой. Я тебе прошепчу нужную молитву, и совет дельный дам.

– У меня денег больше нет, – успокаиваясь, прошептала Наденька.

– Ну, что ты. Деньги не главное, – шептала тихо старушка. – Я же к тебе по-человечески и ты от меня не отворачивайся… Одолжи и приходи завтра.

Опустив лицо, Наденька вышла в веранду и, прикрывая потекшие на глазах тени, кинула несколько помятых купюр в банку для пожертвований.

Пока Гудковский провожал взглядом развратную нимфетку и мысленно представлял себе, как бы она гармонично смотрелась на его белом кожаном диване в голом виде, из-за двери опять донесся голос знахарки:

– Удотов Алексей, проходи.

Мужчинка с испитым лицом приподнялся и, виновато улыбаясь, Гудковскому и пухленькой женщине, боком пропихнулся в дверной проем.

Андрей Моисеевич опять прильнул к проему и продолжил наблюдать за тем, как творятся чудеса.

– В чем беда твоя? – всматриваясь в лицо Удотова и зачем-то потушив пальцами две горящие свечи, спросила знахарка.

– Беда у меня, – ответил тихонько тот.

– Что за беда?

– Слаб я организмом.

– И в чем же слабость? – вопрошала целительница.

– Слаб мочевым пузырем, – шепотом ответил Алексей.

– Сам по себе сцышься или когда выпьешь?

– Когда выпью, бабушка.

– До усрачки пьешь?

– Можно сказать и так. Только мне до этого состояния совсем мало надо.

– Не велика беда. Помогу я тебе. Только следуй моим советам.

Старушка встала со стула и застыла на несколько секунд в нерешительности, перед висящими на стенах образами. Затем сняла чей-то мужской лик и несколько раз дотронулась им до головы Удотова. После этого она несколько раз обошла с иконой вокруг Алексея, что-то тихо бормоча…

– Перестань водку жрать, а то сдохнешь! – неожиданно громко, резко гаркнула мужским голосом в ухо Удотову знахарка.

От неожиданности Андрей Моисеевич и пухленькая женщина дернулись, как от удара током.

– Иди домой и через неделю придешь обратно, – послышался голос знахарки. – Будет хотеться водки – держись. Пей молоко… Все иди.

Дверь отворилась, и оттуда появился в мокрых штанах сконфуженный Удотов. Он быстренько кинул в трехлитровую банку несколько железных денег и выбежал на улицу.

– Прохор Аферин, – крикнула знахарка.

Жирный дядя оторвал тело от лавочки и грузно ввалился в дверной проем.

Знахарка почему-то резко подскочила, как ужаленная, и потушила почти все, кроме одной, свечи.

Аферин впотьмах неуверенно пошел к табуретке.

– Ничего не вижу бабушка, – пожаловался он.

– Мой помощник старец Семен с детства ничего не видит, однако лучше тебя передвигается, – отчего-то заговорила низким сопрано знахарка.

– С чем пришел?

– Беда… Украли у меня крест золотой с цепочкой недавно в церкви на Пасху, – сообщил Прохор.

– Я вещи не ищу… А, если пропало что-то, так и надо тебе, потому что на тебе грехов, как на собаке клещей.

– Не в кресте дело, а в бумажнике моем, который тоже пропал в тот день.

– А что там? – насторожилась старушка.

– Карта там пластиковая с привязкой к одному зашифрованному счету за границей с очень большими деньгами, – пояснил бедолага.

– Так это же не проблема.

– В этом то и проблема… Карта на чужого человека оформлена, а он уже давно в тюрьме. Я без этой карты не могу деньги вывести на другой счет.

– Грешная душа у тебя, потому что… Людей обманывал и ты, и папаша твой Прохор, тоже… Вот за это и поплатился. Надо тебе очиститься. Сейчас я молитвы почитаю, а ты приходи ко мне через день. Мне надо сосредоточиться и попробовать поискать твою карту, – быстро заговорила знахарка и схватила со стены ближайшую икону. Затем, что-то тихонько бормоча, обошла с ней вокруг Прохора и потрогала его руки.

– Много на тебе железа лишнего… Оно и притягивает к тебе беду. Избавься от него немедленно… А потом уже ко мне и приходи… Вижу я уже кое что, – зашептала она ему в ухо.

Толстяк поднялся и поспешил на выход.

– Мя…у…у…у, – истошно заорал кот, которому в темноте наступил на хвост Прохор.

Весь мокрый от пота он выполз на карачках в веранду и, поднявшись с колен, принялся судорожно снимать у себя с толстых, как немецкие сосиски, пальцев перстни и бросать их в банку.

– Иринка Добрина, – послышался, опять спокойный, голос знахарки: – заходи.

Пухленькая женщина мигом шмыгнула за дверь, притворив ее специально так, чтобы Гудковскому ничего не было видно. Он, конечно, немного расстроился, но сразу же плотно прильнул к двери ухом.

– Ну что? Получилось у тебя? – спросила знахарка.

– Нет, – ответила Иришка.

– Травку мою в еду ему подсыпала?

– Да.

– И что?

– Ничего… Пришел пьяный, и спать лег.

– Голая танцевала?

– Танцевала.

– Губами его везде целовала.

– Целовала.

– А Егор что твой?

– Ничего. Оттолкнул меня и к стене повернулся, – заплакала Иришка.

– Совсем дело плохо, – сказала знахарка и замолчала.

В это время кто-то несколько раз стукнул в стену.

– Приведи ко мне своего Егора, – заговорила целительница. – Я его отшепчу и тогда будут у вас уже дети.

Удары в стену повторились.

– А теперь, голубушка, – поспешила повысить голос знахарка: – поди-ка ты в соседнюю комнату и попроси у старца Семена почистить тебя от скверны.

– Как это? – испуганно спросила Иришка Добрина.

– Старый это ритуал… Тайный очень… Делай все как он скажет… Не перечь… Если хочешь иметь детей, то делай, как он велит. Почистит он тебя и будет тебе с твоим Егором счастье. Через тебя заберет старец Семен на себя хворобу Егора твоего… Иди… Не робей.

Скрипнула какая-то дверь и за стенкой наступила могильная тишина…

Неожиданно дверь из комнаты целительницы резко распахнулась, больно ударив Андрея Моисеевича по уху.

– Следующий, – кинула целительница и, быстро глянув на банку с пожертвованиями, ушла вглубь комнаты.

До того как она отвернулась, Гудковский успел рассмотреть на ее лице огромный шрам, протянувшийся наискосок через все ее лицо от правого уха до подбородка.

На негнущихся от страха ногах, Андрей Моисеевич несмело зашел в комнату. Знахарка в это время опять зажгла потушенные свечи и Гудковский рассмотрел, что на стенах висят вперемешку не только православные иконы с католическими, но и изображения индийских божеств.

– Что у тебя? – громко спросила старушка.

– Болит голова и тело без причины. Сердце давит тяжесть какая-то, – ответил Гудковский.

– К врачам ходил?

– Ходил… Говорят депрессия меня душит… Никакие лекарства мне не помогают.

Знахарка сняла со стены самую большую икону и придвинула ее к лицу Андрея Моисеевича.

– Целуй…

Гудковский брезгливо дотронулся до образа губами, и хотел уже, было, подскочить с табуретки и выбежать на улицу, но тут целительница заговорила:

– Завтра принесешь мне свою медицинскую карточку с анализами, но я и так вижу, что душит тебя не депрессия, а жаба. Вижу я, что живешь ты в огромном доме один. Ни деревца, ни кустика у тебя не растет во дворе.

– Откуда она знает? – мысленно ужаснулся Андрей Моисеевич.

– Пятеро детей у тебя, – продолжала знахарка. – Алименты никому не платишь. Только обещаешь… В дом к себе никого не прописал из детей… Жрешь только на халяву… За каждую копейку задушишься… Правду я говорю?

– Ну, не совсем, – замялся пораженный осведомленностью бабушки Татьяны, которую он принял за аферистку, Гудковский.

Сомнений в том, что она не обычный человек, у него не осталось.

В это время из-за хлипкой стенки донеслись голоса:

– Ой, не надо, – испуганно шептала Иришка Добрина.

– Надо, надо, – убеждал ее разгоряченный старец Семен.

– Мне больно…

– Терпи, если хочешь детей иметь…

– А…а…а… Ой мамочки, ой мамочки, – повторяла Иришка под равномерный стук чего-то железного в деревянную стену.

– Слушай меня внимательно, – как можно громче заговорила знахарка и руками повернула к себе лицо Андрея Моисеевича, который похабно улыбался. – У тебя и так детей куча, которых ты не кормишь.

Вздохи и стоны Иришки Добриной участились вместе с нарастающим темпом стука в стену…

Прошло еще несколько секунд и… все резко закончилось.

– На, читай молитву вслух, – сказала знахарка и всунула в руку Гудковскому какую-то мятую бумажку.

Андрей Моисеевич сглотнул пересохшим горлом слюну, представив себя на месте старца, и попытался рассмотреть буквы на бумажке.

Пока он рассматривал чьи-то каракули, дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась и оттуда, подтягивая на ходу трусы, выскочила вся пунцовая Иришка.

– Завтра что бы пришла обязательно, – крикнула ей вдогонку знахарка. – А ты, – повернулась к Гудковскому целительница: – завтра тоже придешь и распечатку с анализами принесешь… И про подаяние не забудь… Излечу я твою болезнь, да и порчу сниму бесплатно.

– Какую порчу? – испуганно спросил на выходе из комнаты приема Андрей Моисеевич.

– Обычную… Сглазили тебя… Думаешь чего у тебя абрикос не растет? – ошарашила старушка Гудковского еще больше.

Андрей Моисеевич попятился на выход и в веранде подошел к окошечку с банкой для пожертвований, однако туда ничего не положил, а только сделал вид.

– И вправду, стало легче, – подумал про себя Гудковский, когда выбрался из темного домишки на свежий воздух. – Даже дышать легче стало. Да… Есть в ней сила… Завтра обязательно приду, – размышлял он про себя, не чувствуя, как за ним пристально наблюдают две пары глаз.

Через два часа в дом к целительнице нагрянул участковый уполномоченный Долбин Иван Аркадьевич и бабушке Татьяне, именовавшейся в преступном мире Танькой Криворучкой, а так же резко прозревшему старцу Семену, которого пьяницы под магазином, расположенном напротив дома Гудковского, знали как Семку Халявщика, пришлось срочно эвакуироваться через огороды подальше от своей импровизированной клиники…

Встреча

Капитан полиции Иван Аркадьевич Долбин прыгал в летних туфлях по сугробам и матерился…

Ему очень не хотелось идти на вечер встречи выпускников, но Иришка, которая всегда была у них самой инициативной в классе, достала его уже телефонными звонками и требованиями, чтобы он обязательно пришел на вечер встречи. Сначала он соглашался, но за две недели до намеченного мероприятия передумал и перестал отвечать на ее телефонные звонки. Тогда она решила позвонить ему на работу…

Оперативный дежурный их отдела в шутку дал ей номер его начальника. Тот тоже был с чувством юмора и, внимательно выслушав жалобу гражданки Добриной, вызвал к себе «на ковер» участкового уполномоченного Долбина и в приказном порядке отправил его на встречу с бывшими одноклассниками.

– Может, бабу себе найдешь наконец-то нормальную, – прервал доводы Ивана о том, что ему нет необходимости посещать данное мероприятие, начальник.

В итоге ему пришлось срочно искать себе гражданскую одежду, потому что на протяжении двадцати лет с момента выпускного, он почти всегда ходил в форме, которой его исправно снабжало государство. Разумно решив, что спортивный костюм и старые, заношенные до ужаса, джинсы для такого торжественного мероприятия не подойдут, Иван Аркадьевич впихнул свой, прилично потолстевший организм, в брюки от свадебного костюма.

Стоя перед зеркалом, Долбин критично рассматривал на себе, севшие в облипку не только на заднем месте, но и на ногах, штанцы и в который раз себе обещал, что с понедельника начнет худеть.

Застегивалась только ширинка, а ткань на пятой точке была натянута так сильно, что любое неосторожное движение жировыми отложениями на ягодицах могло привести к фатальному исходу. Немного потренировавшись в медленных приседаниях и наклонах перед зеркалом, Иван Аркадьевич нашел в своих брюках один единственный плюс – его причинное место, которое он последние несколько лет из-за своего живота мог наблюдать только в зеркале, солидно выделялось. Благо рубашка с длинным рукавом у него была почти новая – всего лишь пятилетней давности. Еще с тех пор, когда у него еще была семья…

Жена, не выдержав его постоянных пропаданий на работе, а в свободное от работы время – запоев, ушла от него, прихватив с собой их сына, на содержание которого он теперь исправно выплачивал алименты. С тех пор, в его служебной квартире всегда царил «легкий творческий беспорядок», который его мама называла свинарником. Так как квартира была государственная, а его должность не большая, то жилплощадь ему выделили на обслуживаемом административном участке в самом неблагополучном доме времен «победы индустриализации» на первом этаже, где через одну квартиру располагался притон на притоне.

Домашних животных он не имел, потому что их надо было чем-то кормить. Тем более живности у него в квартире и так хватало…

Из подвала через вентиляционную шахту к нему постоянно лезли пауки, муравьи, маленькие мошки, блохи, ящерицы, коты и даже иногда… бомжи. С биологическими формами жизни посещавших его жилье, Иван Аркадьевич боролся по-разному: с насекомыми и животными с помощью освежителя воздуха для туалета, а с иными формами жизни – матом и резиновой дубинкой.

И вот теперь Иван Аркадьевич мерз в летних туфлях, потому что в зимних служебных ботинках, именовавшихся у него на работе «говнодавами», появиться на встрече было бы не прилично.

Перед его родной, отреставрированной до неузнаваемости, школой вся парковка, детская площадка и даже стадион были заставлены различным автотранспортом. Огромная растяжка над крыльцом школы гласила: «Добро пожаловать выпускникам первой пятилетки школы №751». В фойе, разглядев наряды щеголявших туда-сюда выпускников, Добрин немного опешил и, втянув живот, сделал солидное лицо. Он сдал свою подгулявшую засаленную курточку в гардероб и, зажав в руке жетон, несмело пошел в актовый зал.

По пути он не встретил ни одного знакомого лица…

У входа в зал его встретил какой-то низкорослый мужичок и противным фальцетом потребовал сдать наличными небольшую сумму денег, предназначенную на частичное возмещение затрат школы на организацию праздничного фуршета. Долбин сначала возмутился, а потом обрадовался – теперь у него была весомая причина, чтобы не выполнить приказ руководства.

У них в отделе, за участие в массовых мероприятиях, платить из своего кармана, было не принято…

Только он облегченно выдохнул и расслабил «однокубовый пресс», как у него за спиной раздалось:

– Ванечка, куда ты?

Уже идентифицировав голос, Иван Аркадьевич не спеша повернулся и чуть не упал от прыгнувшей на него, слегка располневшей, Иришки. Она радостно вжалась ему в губы своими пухлыми влажными устами, и… он почувствовал себя мужчиной.

Это давно забытое чувство, которое рядом не стояло с похотью, с которой он пользовал в отстойнике пьяных задержанных проституток, уличных торговок и просто бомжих, взбудоражило его организм настолько, что он решил остаться.

– Быстренько сдай деньги и проходи в зал, – радостно щебетала Иришка, любовно ощупывая его глазами. – Наши стоят недалеко от сцены. Там будет вывеска. Увидишь.

Вернувшись в гардероб и выудив из драных карманов куртки необходимую сумму железками, Долбин в предвкушении чувственного секса поспешил обратно. Там ему поставили на запястье руки вместо контрамарки синюю печать школы и пропустили в зал.

В огромном актовом зале плотно забитым человеческими телами, рассчитанном на пятьсот сидячих мест, кресла отсутствовали, а вместо них правильным прямоугольником вдоль стен стояли столы с различными угощениями и, что самое главное, со спиртным.

Сердце Ивана Аркадьевича радостно застучало…

Присмотревшись повнимательней, Иван обнаружил возле сцены небольшую группку людей, над которой возвышался плакат с годом выпуска и номером его класса. Он поспешил в ту сторону, однако по мере приближения он все больше замедлял шаг…

Кроме Иришки, там он никого не знал.

– Иди, иди к нам, – кричала ему сквозь гомон толпы Добрина и призывно жестикулировала.

Пробившись сквозь плотные ряды выпускников, Иван Аркадьевич несмело подошел к плакату и только теперь узнал: в тощей женщине с издерганным лицом – Светку Панкратову, в потрепанной блондинке с неприлично большими губами – Аньку Сванидзе, в маленькой сгорбленной женщинке – Алису Квасевич, в элегантной стройной брюнетке – Наташку Лабуто, а в дородной рыжей тетке – Сонечку Прокофьеву.

– Да, обнимитесь же вы. Что вы как не родные, – подтолкнула его Иришка к, изменившимся до неузнаваемости, одноклассницам.

Тщательно контролируя процессы натяжения ткани своих брюк у себя на заднем месте, Иван Аркадьевич обнялся со всеми девочками из своего класса.

– Что ты как паралит? – спросила после обнимашек густым басом Сонечка Прокофьева. – Болеешь?

– Нет… Так, спину немного застудил, – приврал Долбин. – А где ребята наши?

– Если бы ты регистрировался в социальных сетях, – наставительным тоном начала Иришка: – ты бы знал, что Лешка Самойлов сейчас в командировке за границей, Мишка Соплин воюет в Африке, а Сашка Тулов за полярным кругом… Ты уже здесь, а Давид Гошкевич скоро подойдет.

– Мне нельзя регистрироваться в соцсетях. Я оперативный работник. Меня не должны знать в лицо, – врал напропалую Ванька, хотя он прекрасно знал, кто и чем занимается из его бывших одноклассников.

Он регистрировался под чужими данными и тайно подсматривал за жизнью своих школьных друзей и завидовал. Хотя выложенные ими фотографии совсем не соответствовали тому, что он увидел воочию.

– А где остальные наши девочки? – поинтересовался он, чтобы сменить тему разговора.

– Скоро подтянется еще пару, а остальные не смогли, – ответила Иришка.

– Привет, – услышал у себя за спиной Иван Аркадьевич и почувствовал хлопок по спине.

Долбин повернулся и никого не увидел. Только опустив голову вниз, он рассмотрел низкорослого Давида Гошкевича, который радостно пучеглазил глаза.

– Привет…

– Здрасьте…

– Приветули…

– Здорово, – стали приветствовать его одноклассницы.

Иван промолчал и протянул в знак приветствия ему руку. Гошкевич ее схватил и как можно сильнее попытался сжать. Пока тот пытался произвести впечатление на Долбина и обозначить, кто здесь альфа-самец, Иван Аркадьевич присмотрелся к его рукам и спросил:

– А как ты прошел без печати на руке?

Гошкевич прекратил давить ладонь Долбина и спрятал свои руки в карманы:

– А это… У меня тут кум работает… Я с ним договорился.

Иван Аркадьевич промолчал, но по обтянутой грязной паутиной спине его светло-серого пиджака и замызганным коленкам брюк, определил, что тот попал в актовый зал через окно туалета.

В это время началась торжественная часть…

К микрофону подошел гламурный мужчина и протяжным густым женским голосом сообщил о себе, что он преподаватель музыки, а в данный момент выступает в качестве конферансье. Затем он объявил, что слово предоставляется директору школы Елене Петровне.

На сцену вышла дебелая женщина и заговорила о том, как она рада всех видеть и сколько замечательных людей выпустила их школа…

Говорила она что-то еще, но Иван ее уже не слышал. В ней, замученном школьными перипетиями педагоге, он узнал свою учительницу английского языка Алену Жур. Тогда она была старше его всего на пять лет, и он был в нее влюблен. Именно это послужило причиной того, что на выпускном он оставил Иришку одну, а сам танцевал все время с ней.

– Огромное спасибо Ивану Васильевичу Разгуляеву – почетному выпускнику первого выпуска нашей школы, – вещала в микрофон дебелая Елена Петровна: – который частично проспонсировал наше сегодняшнее мероприятие и помог нам встретиться.

Под бурные овации на сцену вышел обрюзгший мужчина в дорогом иностранном костюме и, слегка заплетаясь в словах, заговорил:

– Рад… Что все… Вы… Собрались… Сегодня… Этот день… Знаковый… Мы все… Любили очень… А теперь… фуршет.

Все еще радостней захлопали и шумной толпой бросились к столам.

– Подождите, подождите. Дорогие выпускники, остановитесь. Еще выступление художественных коллективов нашей школы, – кричала в микрофон директриса.

Однако людей было уже не остановить…

Следующие полчаса школьники пели и танцевали под громкое чавканье и звон бокалов.

Немного насытившись и захмелев, выпускники перешли, под чтение стихов великих русских поэтов, к светским разговорам.

– Я вообще-то на диете, – грызя бутерброд с колбасой, рассказывала дородная Сонечка: – и уже скинула сорок килограмм.

– Сколько же она весила до диеты? – подумал про себя Долбин. – Если она сейчас весит килограмм сто сорок.

– А, вот я, давно уже вегетарианка, – сообщила про себя Светка, впихивая в себя уже пятый бутерброд с красной рыбой.

– Фу… Как вы это все едите? Это какие-то помои подпорченные, – кривила силиконовые губы Анька.

Дальше девчонки перешли к рассказам о своей личной жизни, а затем принялись обсуждать и зубоскалить над мужами девочек, которые на встречу не пришли.

– А я на оборонке работаю, – важно сообщил Гошкевич Ивану Аркадьевичу, после того как его несколько попыток вклиниться в разговор к девочкам, закончились неудачей. – Заместитель генерального… Это он только что выступал… Золотой мужик… Мы с ним дружим уже давно, – принялся развивать свою историю Давид, приняв молчание Долбина за искреннюю заинтересованность.

Иван Аркадьевич молчал не оттого, что ему было интересно слушать сказку Гошкевича – он прекрасно знал, кем тот работает, а потому что ему рассказать было нечего…

Он правильно считал, что его одноклассникам вряд ли будет интересно знать, как он разбирается по заявлениям граждан о том, что на соседнем балконе орут коты или чью-то породистую собаку изнасиловал бесхозный пес. Не интересно им было бы знать и сколько у него состоит на учете семей, где мужья периодически отрабатывают свои коронные удары на своих женах или сколько он выявил фактов самогоноварения…

Гошкевич уже дошел до того, что его представили к правительственной награде, когда, наконец-то, культурная программа закончилась и началась развлекательная…

Под хиты их молодости Ирка схватила его за руку и потащила в центр зала, где уже формировались танцевальные круги по классам. Аккуратно двигая телом, чтобы не порвались штаны, Иван паралитически двигал руками одновременно с ногами, имитируя танец.

Постепенно, по мере всасывания алкоголя в мозг, его движения становились более пластичными, и вот он уже танцевал в окружении девчонок из своего класса, чувствуя себя королем танцполя. Гошкевич в это время ходил с важным видом возле столов и выискивал свободные уши.

Активно работая руками в такт музыки, Иван Аркадьевич неожиданно почувствовал, что кто-то трется своим телом о его организм с тыла. Он решил, что это Иришка, которая недвусмысленными взглядами целый вечер давала ему понять, что она сегодня будет его, но когда Иван обнаружил, что она танцует в соседнем круге, то приятно удивился.

– Я сегодня пользуюсь небывалым успехом, – радостно отметил про себя Иван Аркадьевич и развернулся…

Об него терся «гламурный мужчина» и призывно улыбался.

Испуганный Долбин быстро ретировался в соседний круг и пристроился к Иришке, которая заливисто хохотала и зачем-то в такт музыке руками приподнимала свою грудь.

Учитель музыки не растерялся и плавно внедрился среди пляшущих теток из параллельного класса. Он весьма уверенно двигался в танце, не забывая подмигивать Ивану Аркадьевичу. Тот в свою очередь решил передохнуть и направился к столам. Девочки из его класса шампанское уже выпили и потихонечку подбирались к водке.

– Ну что? Может по водке? – спросил он разрумянившихся девчонок.

Те согласно закивали, и Долбин принялся лить крепкое спиртное им в бокалы из-под шампанского. Благо водки на столах было очень много.

– Слушай, Ванька, ты женат? – спросила у него, закусывая шоколадкой, Наташка.

– Нет.

– А женщина у тебя есть? – подключилась к расспросам Алиса, которая после водки расцвела, похорошела и даже немного выпрямилась.

– Ну, как бы постоянной… – закончить он не успел, потому что к их столу подошел учитель музыки и, кинув презрительный взгляд на дам, вплотную подошел к Ивану.

– Привет, красавчик… Я Павлик.

Девочки захохотали и вернулись на танцплощадку.

Иван Аркадьевич схватил начатую бутылку водки и всадил в себя, не отрываясь, прямо с горла половину.

– Пошел вон, – сказал он прямо в лицо Павлику и поспешил за девочками.

На танцполе уже все перемешались и строгой иерархии по классам никто не соблюдал.

– Пошли со мной в туалет, – шепнула ему на ухо, невесть откуда взявшаяся Иришка. – Я тебя хочу.

Иван Аркадьевич сразу перевоплотился в томного мачо и подобрал живот.

– Пойдем, я сделаю то, что не сделал двадцать лет назад, – бравируя дряблыми грудными мышцами, как можно сексуальней ответил он ей, но в это время в поле его зрения попал Лешка Насос из параллельного класса.

Тот, вместе с каким-то пузатым мужиком, выжрав все спиртное на своем столе, перегруппировались к их столу и, как ни в чем не бывало, лакали их водку.

Этот произвол пришелся Долбину не по душе.

– Иришка, подожди я сейчас, – сказал он ей.

– Если ты меня еще любишь, то пойдем, – потащила она его за руку. – Ведь, любишь?

Иван на несколько мгновений задумался…

– Конечно, – ответил он и направился к столам, оставив Ирку на танцполе.

Водку он любил сильней, чем женщин…

Долбин сразу хотел дать Лешке Насосу в морду, но тот искренне кинулся с ним обниматься, что Иван так растрогался, что уже через несколько мгновений пил с ним брудершафт…

Последнее, что помнил Иван Аркадьевич – это как Иван Васильевич Рузгуляев бил в лицо кулаками Гошкевича, а затем, когда его охранники повели на выход из зала, кричал:

– Скоро, очень скоро вражина познает радость…

Повальный стриптиз в исполнении старых теток, все-таки лопнувшие с оглушительным треском на его пятой точке штаны, и тот момент, когда, встречавший свою жену возле школы, Егор Добрин крошил черепа навязчивым Иришкиным ухажерам, его мозг услужливо стер из памяти, предоставив ему возможность наслаждаться нирваной…

Он проснулся с тяжелой головой в чужой, очень просторной розовой спальне.

– Где это я? – подумал Иван Аркадьевич, осматриваясь вокруг.

Обнаружив, что он абсолютно голый, Долбин сделал вывод, что Иришка его вчера притащила к себе домой и, втянув в себя в живот, направился на доносящиеся, по-видимому, из кухни звуки.

Браво улыбаясь, Иван Аркадьевич зашел на кухню и… заплакал.

Только теперь он почувствовал, что кроме головы ему болит кое-что еще…

Стоя за плитой, в просвечивающемся насквозь халатике, варил кофе… Павлик.

Радость

В этот день на секретном оборонном заводе № 92567 царило радостное оживление…

Как следовало из шифрограммы Генерального штаба, продукция их завода положительно зарекомендовала себя во время применения в реальных боевых условиях по уничтожению террористических баз расположенных на территории Северной Африки.

Несколько гиперзвуковых ракет «Радость», оснащенных термоядерным двигателем, запущенных с территории Крайнего Севера, успешно вышли за пределы орбиты Земли и через несколько минут поразили намеченные цели. Современные системы уничтожения воздушных и космических целей наших «партнеров», непонятно как появившихся на вооружении у террористической коалиции, оказались беспомощными перед обрушившейся на них «Радостью».

Слегка выпивший Иван Семенович Разгуляев, бегал по цехам завода и кричал:

– Я представляю, как они там обрадовались, когда наши ракеты обрушились на них из ниоткуда. Вот теперь у них там радостно… А нам радостно, от того, что у них случилась радость…

О том, что они производят сверхсовременное оружие с неограниченным запасом хода и дальностью полета, для абсолютного большинства работников завода, оказалось новостью. То, что они выпускают не просто корпусы космических носителей гражданского назначения, а уникальные неуязвимые ракеты, знало всего лишь несколько десятков человек.

На радостях Иван Васильевич объявил сокращенный рабочий день и с нетерпением ждал, когда ему сообщат о том, что ему объявлена правительственная благодарность.

Правительство с ними связалось, однако сообщило о том, что в ходе дальнейшего применения их продукции, было осуществлено еще несколько пусков ракет, однако, в связи с утечкой информации о персональных кодах доступа к их бортовым системам, контроль над двумя ракетами перехвачен неизвестным источником, который пытается вывести их на цель с координатами месторасположения их завода. Специалисты работают над восстановлением связи с ракетами, которые уже в пятый раз облетают в космическом пространстве планету, однако, прогнозы о восстановлении полного контроля весьма сомнительные. В связи с чем, им рекомендовано спуститься в убежище и ждать дальнейших указаний.

Наступил хаос…

Под протяжный вой сирен и металлический голос диктора, призывавшего жителей покинуть свои дома и спуститься в убежища, которыми была прошита вся подземная часть огромного города, началась паника.

Работники завода срочно эвакуировали свои семьи из близлежащих домов, расположенных недалеко от предприятия, и спускались с ними в огромный подземный бункер. Многотысячная толпа пестрой лавиной хлынула в железобетонную утробу убежища и рассредоточилась на нескольких подземных ярусах.

Два часа, пока инженеры по связи настраивали канал с Генеральным штабом, прошло в томительном ожидании…

За это время представители очень засекреченного ведомства Саша и Паша, с горем пополам, собрали почти всю администрацию завода в отдельной огромной комнате управления, в которой был установлен огромный экран и пульт управления системами бункера. Все без исключения номенклатурщики сидели на деревянных стульчиках вдоль стен и испуганно посматривали друг на друга.

Наконец цифровая панель ожила и на экране появилось раскрасневшееся лицо одного из заместителей министра обороны:

– Перехватить управление над ракетами «Радость» в данный момент не представляется возможным. Контроль над ними захватили наши «партнеры» благодаря утечке информации с вашего завода. Наш источник в скором времени сообщит нам данные лица, передавшего несколько шифросигналов вражеской разведке. Пока мы пытаемся урегулировать ситуацию, наш старший офицер под кодовым псевдонимом «Комарик» проведет внутреннее расследование. Все полномочия переходят к нему. Он…

Неожиданно сигнал стал прерываться и лицо генерала застыло с испуганным выражением, однако звук, хоть и кусками, но еще доходил:

– Ракета… Идет к вам… Ожидайте дальнейших указаний… «Комарик»… Расстрел… Война… Переходите к плану «Черный вход»… Должно хватить…

Динамики страшно захрипели и тут…

Наверху грохнуло с такой силой, что затряслись железобетонные опоры убежища. Свет заморгал и потух.

На несколько мгновений убежище погрузилось в темноту…

Затем, как по команде, в один голос заплакали женщины, дети и некоторые мужчины…

Плач перешел в вой и припадочные крики о том, что это конец света. Неизвестно чем бы все это закончилось, если бы Иван Васильевич в рыданиях не упал лицом на пульт управления системами жизнеобеспечения убежища и случайно не запустил аварийные генераторы.

Свет появился, и истошные крики прекратились…

Пока Разгуляев, радостно улыбаясь, размазывал по лицу сопли и слезы, в комнате появилась, как никогда строгая, Аллочка Сосина, одетая в такой же строгий темный брючный костюм. Расталкивая подскочивших со стульчиков от возбуждения номенклатурщиков, она быстро направилась к Ивану Васильевичу.

– Встал, – резко крикнула она, остановившись в метре от пульта управления.

– Ты, что себе позволяешь, дура? – удивился Иван Васильевич.

Еще больше он удивился, когда Аллочка схватила его руками за лацканы пиджака и броском через бедро шмякнула об бетонный пол.

Саша и Паша бросились на обезумевшую женщину, но она двумя изящными ударами стройных ног по их лицам, положила обоих рядышком возле Разгуляев.

Пока они втроем приходили в себя, Аллочка задрала рукав левой руки и что-то нажала на своих миниатюрных часиках. Гаджет вывел на стену проекцию удостоверения, на котором Сосина была изображена в военной форме с погонами подполковника.

– Старший офицер военной контрразведки под оперативным псевдонимом «Комарик», – ошарашила всех без исключения женщина, считавшаяся до этого момента безмозглой «подстилкой» Ивана Васильевича. – Все полномочия переходят ко мне. Действуем по плану «Черный вход».

Саша и Паша подскочили с пола как ошпаренные и вытянулись во фрунт, преданно выкатив глаза.

Разгуляев, узнав, что женщина, которую он на протяжении трех лет использовал в служебных и неслужебных целях, представитель военной контрразведки, решил притвориться мертвым.

– Извините, – заговорил слегка смущенным тоном, заместитель Разгуляева по кадровым вопросам Андрей Янисович Кох: – но Иван Васильевич без сознания, а кроме него никто не посвящен в эти планы. Мы даже не знаем, что это означает и что собой это предусматривает.

– «Черный вход» означает то, что мы в полной заднице, при чем… негритянской, – сдержанно пояснила Аллочка, а вернее подполковник контрразведки.

– Извините, пожалуйста, как нам вас называть? – немного смущаясь того обстоятельства, что он иногда предлагал Аллочке интим, спросил Кох.

– Товарищ подполковник, – ответила старший офицер контрразведки и забегала пальцами по клавиатуре пульта управления.

– Извините, товарищ подполковник, но нам не вполне ясна ваша терминология, касаемая филейных частей негритянской женщины. Вы бы не могли нас посвятить в подробности плана «Черный вход», – заискивающе улыбаясь, попросил начальник организационного отдела – Семен Абрамович Хитреев.

«Комарик» отвлеклась отцифровой панели, по которой в это время скользили какие-то данные, и строго посмотрела на Хитреева. Тот испуганно сжался в комок и на всякий случай спрятался за спинами своих товарищей по несчастью, присутствовавших здесь в количестве пятидесяти человек.

– План означает то, что по городу нанесен ядерный удар и нам будет необходимо находиться внутри убежища до прибытия сюда эвакуационной команды, которая в первую очередь эвакуирует оставшееся в наличии оборудование и только затем выживший персонал, – наконец разомкнула уста подполковник.

– Это трагедия…

– А как же?

– Это невозможно…

– Ужас, – понеслись возгласы номенклатурщиков.

Больше всех убивался инженер по безопасности труда – Степан Маргушов:

– У меня там машина новая… Только из салона… Всю жизнь копил, – плакал он.

– И сколько это займет времени? – поинтересовался Андрей Янисович.

– Судя по тому, что я не могу наладить связь с центром, – заговорила, не отрываясь от экрана «Комарик»: – можно предположить, что по территории нашей страны нанесено несколько ядерных ударов, а это означает, что нам предстоит пробыть в изоляции от нескольких недель до года. А может…

– Что может? – занервничал заведующий складом готовой продукции – Андрей Моисеевич Гудковский.

– Неважно, – строго отрезала подполковник. – Разгуляев, сколько в убежище находится запасов провизии и питьевой воды?

Иван Васильевич сразу ожил и подскочил с пола:

– Я не знаю. Это входило в компетенцию моего заместителя по техническому снабжению.

– А где он? Я его не вижу, – строго спросила «Комарик».

– Он лечится за границей, – ответил о местонахождении своего непосредственного начальника Гудковский.

– Как давно и где? – продолжила расспросы подполковник.

– Ну… – немного замялся Андрей Моисеевич.

– Где?! – строго рявкнула «Комарик» так громко, что инспектор по кадрам Гошкевич слегка обгадился.

– Со вчерашнего вечера в Тайланде, товарищ подполковник, – сразу ответил Гудковский.

– Слушайте мой приказ! – встав со стула у пульта управления, заговорила строгая женщина. – Разбиваетесь по десять человек и распределяетесь по ярусам, пересчитывая количество людей. Гудковский и вы, – показала она пальцем на Сашу и Пашу: – следуете в хранилище и выясняете количество запасов продовольствия. Доклад через полчаса.

Номенклатурщики бросились выполнять приказ и комната управления через несколько секунд опустела. Остался лишь Андрей Моисеевич, который криво улыбаясь, подошел к подполковнику и виноватым тоном заговорил:

– Аллочка, прости меня за то, что я тогда после корпоратива тебе не звонил, но ты пойми сама я многодетный отец… У меня были обязательства… Но это был лучший секс в моей жизни… И теперь, учитывая сложившиеся обстоятельства, я готов тебя поддержать и стать твоей опорой…

– Ха…ха…ха, – строго засмеялась «Комарик». – Идиот, я глубоко законспирированный сотрудник военной контрразведки. То, что тогда произошло, являлось лишь частью легенды, под прикрытием которой я пыталась просчитать предателя на заводе, который дал согласие на сотрудничество с разведкой «партнеров». Пошел вон. За неисполнение приказа – расстрел.

Гудковский хотел еще что-то сказать, но после того, как подполковник извлекла у себя откуда-то сзади небольшой блестящий пистолет, еще раз виновато улыбнулся и кинулся вон догонять Сашу и Пашу…

Через полчаса стало ясно, что в убежище находится почти шесть тысяч человек, а запасов провизии хватит всего лишь на несколько дней.

Известие о том, что запасы продовольствия и питьевой воды ограничены, моментально разнеслось среди спасшихся людей. Чтобы предотвратить волнение, подполковник контрразведки тычками заставила Разгуляева сообщить по каналу внутренней связи о том, что с ним связались военные и помощь уже в пути.

Когда людей покормили и устроили на ночлег, «Комарик» отправила Сашу и Пашу, чтобы они опять собрали всех номенклатурщиков вместе.

– Хочу вам сообщить, – злорадно усмехаясь, начала строгая женщина, когда администрация завода была в полном сборе: – что я обязана выполнить приказ и до прибытия эвакуационной команды провести внутреннее расследование, чтобы установить источник утечки информации.

– Каким же это образом? – поинтересовался Кох.

– Нам известна дата присвоения уникальных идентификационных кодов ракетам «Радость» перехваченных нашими «партнерами». Код вводится через специальный носитель информации в шифровальный компьютер, установленный в кабинете Разгуляева, где он обрабатывается и после кодировки записывается на новый носитель информации, который затем специальным курьером доставляется в Генеральный штаб. Похитить уникальный код возможно только вовремя обработки информации компьютером Разгуляева. Зная дату обработки кодов и, имея в наличии видеозаписи со скрытых камер видеонаблюдения, установленных по всему заводу, мы можем установить предателя.

– А если коды похитили у курьера? – вытянул руку вверх, как в школе, Хитреев.

– Даже если бы носитель информации был бы похищен, что маловероятно, то расшифровать его бы не смогли, потому что на это способен только второй шифровальный компьютер, установленный в Генеральном штабе, – пояснила подполковник.

– Да, да… Она говорит правду, – закивал головой, как китайский болванчик, Иван Васильевич.

– Если так… Значит он и предатель, – выскочил из толпы Гошкевич и тыкнул пальцем в ребра Разгуляеву.

Иван Васильевич от возмущения втянул в себя до упора пузо и закричал:

– Да я… Да ты… Да я даже понятия не имею, что я там нажимаю… Мне только показали, что нужно глаз к хреновинке какой-то приставить и на пластинку плюнуть, чтобы компьютер заработал, а затем ввести несколько любых цифр и букв.

– Генеральный директор свинья и пьяница, но не предатель, – заступилась за Ивана Васильевича «Комарик». – Сейчас мы все выясним. Я вас всех собрала, что бы вы лично засвидетельствовали обработанную информацию.

Подполковник военной контрразведки, что-то нажала на пульте управления, и на консоли появилось изображение коридора, ведущего в кабинет генерального директора. Время в углу экрана показывало шестнадцать часов и десять минут.

Сначала ничего не происходило, но вот в коридоре появилась Аллочка Сосина, она же «Комарик» и подполковник военной контрразведки. Она зашла в кабинет Разгуляева и через три минуты оттуда вышла.

– Раз скрытые камеры стоят везде, почему мы не видим, что происходит в кабинете директора? – задал резонный вопрос Андрей Янисович Кох.

– Та камера давно уже отключена, – ответила «Комарик» и, спустя несколько секунд, добавила: – чтобы не допустить случайной утечки о кодах доступа.

Никто из присутствующих не подал виду, что они догадываются о том, кто отключил эту камеру. У некоторых из них промелькнула мысль, что она, все-таки, проститутка, хоть и отдавала свое тело в интересах государства, единицы из них подумали, что она молодец и настоящий патриот, а большинство ничего не подумало, потому что их мысли были заняты решением вопроса о том, как постараться урвать тушенку со склада про запас.

– А что вы там делали? – выпучил глаза Гошкевич.

– Я проверяла помещение, – ответила она таким тоном, что другие вопросы ей задавать больше никто не стал.

В это время на записи появились Саша и Паша, тащившие под руки невменяемого Ивана Васильевича. Они втянули его в кабинет, но уже через несколько секунд Паша выскочил оттуда обратно в коридор в облеванном костюме. Он снял с себя испорченный пиджак и его встряхнул. Блевотина с пиджака полетела во все стороны, и часть ее заляпала замаскированную на стенде «Передовики производства» скрытую камеру. Обзор немного ухудшился, но рассмотреть происходящие события было можно. За Пашей выскочил Саша и, судя по жестам, принялся его успокаивать. Затем Саша прижался к Паше и они… страстно поцеловались.

В помещении повисла звенящая тишина…

Саша и Паша сделали вид, что это были не они и, как ни в чем не бывало, продолжили таращиться в экран.

Все остальные, кроме прыснувшей от смеха в кулак подполковника, сделали вид, что ничего не заметили.

Когда Саша и Паша скрылись из обзора камеры, оставив входную дверь в кабинет Разгуляева открытой, на экране появился Андрей Янисович Кох. Он зашел на несколько минут в кабинет, а затем быстро оттуда вышел и удалился в обратную сторону по коридору.

– Опаньки… Приехали, – радостно захлопал в ладоши Гошкевич. – Попался, гнида.

– Я приходил к нему по служебным вопросам, а он сидел у себя за компьютером и спал, – испуганным тоном, начал оправдываться Кох.

– Поставьте его к той стенке, – ледяным тоном приказала подполковник Саше и Паше.

Те без лишних слов схватили Андрея Янисовича под руки и подтащили к стенке, приставив к его голове каждый по пистолету.

– Давайте до конца досмотрим, – запротестовал Кох.

– Досмотрим, – спокойно согласилась «Комарик» и обратно запустила просмотр, только вдвое ускоренном темпе.

Дальше началось интересное…

Через несколько минут после того, как Кох удалился, в коридоре появился Хитреев, который воровато заглянул в кабинет генерального, осмотрелся по сторонам, а затем шмыганул вовнутрь. Пробыв там около минуты, он с загадочно-довольным видом последовал в ту же сторону, куда ушел и его непосредственный руководитель.

– Вот кто гнида, – опять взвился Гошкевич. – А я знал… Я подозревал…

– Да вы что? Люди… Это не я, – испугано заблеял старым козлом Семен Абрамович. – Я даже компьютером пользоваться не умею… Только пультом от телевизора.

– Его тоже к стенке, – скомандовала «Комарик».

– Пожалуйста, Андрей Янисович, скажите им, – плакал Хитреев, пока его волокли к расстрельной стенке.

– Смотрите! Смотрите! – закричал в это время Кох, указывая пальцем на экран.

Все присутствующие повернули головы обратно.

В поле зрения камеры появился Гошкевич. Он подошел к двери и не смело постучал о дверной косяк. Затем заглянул в кабинет и, немного поколебавшись, зашел. Через полторы минуты он вышел, довольно улыбаясь, и скрылся из зоны видимости.

– Вот это кто, – довольно зашипел Хитреев. – На вору и шапка горит. Кто громче всех горлопанит, тот и гнида.

– Что вы там делали? – повернула лицо к Гошкевичу подполковник.

– Это не я, – выпучил глаза Давид и порозовел лицом.

– Его тоже к стенке, – махнула она пальцем Саше и Паше.

– Я приходил согласовывать графики отпусков, – завопил обмочившийся Гошкевич.

– Что-то у тебя их в руках не видно, – захохотал Хитреев.

– А этот что там делал? – удивилась вслух подполковник.

Номенклатурщики забыли про Гошкевича и опять переключились на экран.

В коридоре появился инженер по безопасности труда Степан Иосифович Маргушов. Он сначала прошел мимо открытого настежь кабинета Разгуляева, затем резко развернулся и вернулся к дверям. Осмотревшись по сторонам, Маргушов проскользнул вовнутрь и появился обратно только через три минуты.

– Вот он… Вот он… – заверещал радостно Гошкевич. – Теперь понятно, за какие ты шиши купил себе машину из салона.

Степан Иосифович в это время загадочно смотрел то себе на ноги, то в потолок, делая вид, что происходящее, его совершено не касается.

– Объясните, пожалуйста, что вы там делали, – строго потребовала подполковник.

Маргушов еще секунд двадцать делал вид, что не понимает, что от него хотят, а затем, брызгая на всех слюной, заорал:

– Я всю жизнь вкалывал честно… Я здоровье все свое потратил… Как вы могли подумать, что я предатель… Я приходил прибавку просить к зарплате, а он спал пьяный… Да я… Я ни за что в жизни… Я за Родину душу продам… Последнюю рубашку отдам…

В доказательство своей искренности Степан Иосифович разорвал у себя на груди сначала рубашку, затем заношенную майку. Потом он пытался еще расстегнуть на себе штаны, что бы порвать еще и трусы, но его уже скрутили под руки Саша и Паша и приволокли к стенке.

– Извините, что я вас прерываю, но пока вы здесь дурью маетесь, там у нас среди людей начинается брожение, – неожиданно послышался чей-то голос.

В дверном проеме стоял участковый уполномоченный Иван Долбин, случайно попавший в поток людей, стремившихся укрыться в убежище завода. Один его капитанский погон был сорван, а под левым глазом красовался огромный, наливающийся баклажанным цветом, синяк.

– О чем вы? – спросила строгая женщина.

– Там один мужик с вашего завода с наглой рожей толкает тушенку в обмен на золотые изделия, вторая объявила себя мессией, а третий, вообще, революцию устраивает.

Подполковник военной контрразведки, обнаружив, что Андрей Моисеевич Гудковский, исчез из помещения, уже знала, кто спекулирует тушенкой, поэтому задала короткий вопрос:

– Кто вторая и кто третий?

– Мессией себя объявила моя старая знакомая рецидивистка Танька Криворучка, но с ней я сам разберусь, а вот с революционером вряд ли. Он уже много народа взбаламутил.

– Про кого вы говорите? – начала злиться «Комарик».

– Да вот… Про него, – показал пальцем за спины номенклатурщиков капитан полиции.

Все синхронно уставились на экран.

На видеозаписи отчетливо было видно, как по коридору стрелой пробежал какой-то чернявый, верткий мужчина и без стука влетел в кабинет генерального директора.

– Сука… – закричал Маргушов. – Это же Казмерчик – активист наш из профсоюза. Он всегда нам угрожал, что скоро поляки нас к ногтю прижмут.

– Ловите гниду, – обрадованно завопил Гошкевич и первым бросился на выход.

За ним вдогонку устремились и остальные номенклатурщики.

В это время зашипели микрофоны громкой связи убежища и люди услышали мужской голос:

– Внимание! С вами говорит командир части радиационной защиты. Одна из ракета типа «Радость» упала на ваш завод, но детонации ядерной боеголовки и двигателя-носителя не последовало. Мы обследовали радиационный фон и никакой угрозы не обнаружили. В настоящее время заряд ракеты деактивирован и уже транспортирован в безопасное место. Сейчас мы откроем все выходы убежища. Прошу соблюдать дисциплину и порядок при выходе наружу.

Люди радостно закричали и неорганизованной толпой ринулись к гермоворотам.

Начался хаос…

Подполковник контрразведки нахмурилась и поспешила на выход из комнаты управления, чтобы организовать эвакуацию из убежища.

В помещении остался лишь один начальник смены охраны завода Виталий Иванович Побочко. Он подошел к пульту управления и заскользил курсором по открывшимся на дисплее файлам и каталогам.

Виталий Иванович не знал, что производят у них на заводе, но знал, где установлены скрытые видеокамеры. Одну из них, после того как ее выключили из общей сети, он подключил к другой локальной системе, благодаря чему периодически просматривал порнофильмы с участием генерального директора и его секретарши, подсмотренные у него в кабинете.

Побочко открыл известный ему одному каталог в нужную дату и запустил видео на просмотр…

После того, как пьяный Разгуляев вывернул содержимое своего желудка на Пашу и тот вместе с Сашей ушли, оставив директора в своем кресле перед мерцающим экраном монитора, в кабинете появился Андрей Янисович Кох. Он что-то ему говорил, но Иван Васильевич уже спал. Кох помахал ему пальцем, схватил со стола стакан с виски и презрительного в него плюнул, поставив его затем на место перед директором. Развернулся и вышел.

За ним появился Хитреев. Тот, убедившись, что Иван Васильевич спит, схватил стакан с виски и залпом выпил его содержимое. Довольно зажмурившись, Семен Абрамович постоял немного в раздумье, а затем схватил начатую бутылку с тем же виски и сделал несколько больших глотков прямо через горлышко. Выдохнув, довольный Хитреев поспешил на выход.

После появился Гошкевич.

Сообразив, что директор контакту не доступен, Давид деловито осмотрелся в кабинете и залез на полку с правительственными и другими наградами, которые Иван Васильевич очень любил выставлять напоказ. Умыкнув с полки какую-то медаль прямо с коробочкой, Гошкевич засунул ее себе в трусы и удалился.

Через некоторое время в поле зрения видеокамеры попал Маргушов. Он быстро осмотрелся по сторонам, скользнул к мерцающему монитору и извлек у себя из пряжки ремня какое-то миниатюрное устройство. Он поднес руку с ним к монитору, а второй нажал клавишу ввода. В таком положении он простоял до тех пор, пока экран монитора не погас. Только после этого он спрятал устройство обратно в пряжку ремня и, прихватив со стола портмоне Разгуляева, спешно удалился.

Как в кабинете появился Казмерчик и, судя по активной жестикуляции, требовал у генерального директора организовать спортивный праздник, Виталий Иванович уже не видел, потому что он уже бежал на выход, чтобы обрадовать подполковника контрразведки…

Оглавление

Неприятность

Корпоратив

Невеста

Благодать

Домовенок

Охота

Судьба

Знахарка

Встреча

Радость