«Школа Бродаты…» Так обычно говорили о художниках, работавших (и работающих!) в «его манере». Таких художников было много, художников, которые, в прямом смысле этого слова, не учились у Бродаты, но его великолепное мастерство оставило след на их работах, на манере рисования, на подходе к решению темы или иллюстрации.
Это А. Ливанов, А. Васин, это художники-карикатуристы, на которых влияние Льва Григорьевича Бродаты в ранней стадии их творчества особо сильно повлияло, Леонид Сойфертис и Виталий Горяев.
Виталий Николаевич Горяев рисовал в разной манере (впрочем, как и Бродаты!): это и тонкий перьевой рисунок, и черно-белый, исполненный кистью, и цветной — в две, четыре и более красок.
Горяев, кроме рисунков для журнала, много занимался иллюстрациями (впрочем, как и Бродаты!).
Он мог сделать срочный рисунок в номер газеты, менее срочный — в журнал и уже совсем не спеша (впрочем, как и Бродаты!) — для книги.
Лев Григорьевич как-то сказал: «Я знаю, у меня имелись и имеются подражатели… Между тем я сам стою сейчас перед такой задачей, что вынужден буду и стараюсь от многого отказаться, даже от самого метода подхода к трактовке карикатуры. Поэтому очень опасно будет, если мои последователи не сделают того же самого».
Виталий Горяев сделал, видимо, из этих слов правильные выводы. Он во многом изменил свою манеру (не изменив при этом Бродаты!). Особенно в книжной иллюстрации. А последнее время появились последователи и у него и довольно неплохие.
…Где-то в конце шестидесятых годов многие мастера искусств (в том числе и художники!) стали увлекаться «бородоношением». Бородачи наводнили редакции. Не избежал этого и Виталий Николаевич. Он отрастил очень красивую, седую короткую бороду «а-ля Хемингуэй», которая была ему очень к лицу.
В это время Горяев редко бывал в редакции «Крокодила», много сил и времени отдавая иллюстрации. И когда после небольшого перерыва Виталий Николаевич появился в новом своем облике, присутствующие были озадачены, приятно удивлены и, естественно, по-своему, по-крокодильски, отреагировали.
Так, Аминадав Моисеевич Каневский сказал:
— Ну, Витя, я смотрю, ты теперь усат и бродат!
ВСЕ МОГУТ КОРОЛИ…
Одно время попасть в театр «Современник» было ох как не просто. Театр набирал силу: что ни постановка, то явление. И каждому москвичу. да и не только москвичу, но и, как теперь говорят, «гостям столицы» хотелось попасть на это «явление».
Надо было своими глазами убедиться, что это не «одни разговоры», а действительно что-то новое, современное. Ломали головы и мы, крокодильцы, как все-таки попасть в театр, и не просто попасть, а на любой спектакль, о выборе уже и речи не было.
И тут выяснилось, что наши художники-крокодильцы Анатолий Елисеев и Михаил Скобелев имеют к театру непосредственное отношение: они поставили там, как художники-оформители, несколько спектаклей.
…В театр прошли задолго до начала спектакля, и. чтобы как-то скоротать время, направились в буфет. Там мы встретились и познакомились с актером Евгением Евстигнеевым, который в спектакле играл главную роль и коротал время за чашкой кофе. За разговором не заметили, как пролетело время и наступила пора готовиться актеру к выходу на сцену. Кто-то сказал:
— Женя, вам пора одеваться!
— Раздеваться, — поправил Евстигнеев.
…Он играл роль Голого короля.
ЧЕЛОВЕК С ПОРТФЕЛЕМ
Поэт-сатирик Михаил Яковлевич Пустынин был большой мастер и любитель эпиграмм. В его знаменитом огромном портфеле всегда можно было отыскать десяток различных эпиграмм, как он говорил, сделанных «впрок». Писал он их везде и всегда: добрые, злые, острые и не очень, но всегда веселые. Было время, когда на очередную летучку по очередным номерам журнала «Крокодил» он приходил с пухлой тетрадкой, которую, вытаскивая из своего бездонного портфеля, где (в тетрадке!) все критические замечания автора были изложены… в стихах. И, надо сказать, неплохих. Жаль, конечно, что тетрадка эта не сохранилась. Жаль, что не сохранилось множество его эпиграмм, так сказать, «для внутреннего употребления».
Это был удивительный и очень отзывчивый человек; стоило ему только намекнуть, что у кого-то юбилей или какая-либо другая торжественная дата, как тут же из-под пера появлялись две — четыре, а то и все восемь строк. Михаил Яковлевич подписывал свои (увы, малочисленные!) книжки стихами. Он любил этот жанр и всегда был готов пустить его в ход. Так, автору этих строк он написал на своей книге «Сучки и задоринки» (1955 г.)
