Тео
Тео не любил север Англии. Не любил климат, не любил природу и уж тем более не любил продуваемое всеми ветрами аббатство. Оно было слишком серым и мрачным для него, рождённого на солнечной Мальте и привыкшего к абсолютно другому воздуху и иным нравам. Впрочем, какая разница, что любит и что не любит какой-то там монах! Его дело — переписывать книги, рассуждать о высоком, молиться, мыть полы и развлекать разговорами отца Сайласа, если у него на то будет соответствующее настроение.
Со временем, при удачном стечении обстоятельств, Тео надеялся прослыть хорошим адиутором, то есть помощником для аристократии, и заслужить перевод в менее прохладное и более солнечное графство. А может быть даже колонию.
Воли Творца пока что не наблюдалось — на прошлом месте брат Теобальд не продержался и трёх недель.
Перо противно скрипнуло по бумаге, оставляя похожую на червя кляксу. Золотая магическая искорка вспыхнула, монах поспешил затушить её прямо пальцем. Лист придётся начать сначала — вязь святых слов безнадёжно испорчена. Тео потянулся было за новым, как вдруг дверь в его келью бесцеремонно распахнулась. Пришлось прижать ладонью стопку аккуратно разрезанных пергаментов, чтобы не разлетелись.
— Брат Кастор, научись, наконец, стучать! — Тео постарался напустить на себя грозный вид, что никогда ему хорошо не удавалось, даже перед сражением, — или повесь на ноги колокольчики.
Вошедший тряхнул рыжими кудрями и улыбнулся, демонстрируя внушительные щели между зубами. Если бы перед монахами стояла задача составить атлас магических существ Британской империи, брат Кастор сгодился бы в качестве модели для иллюстрации лепрекона.
— Так ты встречаешь гонца с хорошими вестями, дорогой брат Теобальд?
Тео хмыкнул себе под нос, опустился за стол и с деланным безразличием на лице положил перед собой новый лист пергамента. В конце-то концов, «Учение благочинного Селестия Испанского» должно быть закончено ко Дню всех святых.
— Достаточно ли хороши те вести?
— Судя по всему, отец Сайлас хочет отправить тебя на работу.
Глубоко вздохнув, Теобальд медленно отложил перо, так и не выведя ни единой буквы. Неужели настоятель решил сжалиться над ним или собирается дать возможность искупить «проступок», который Тео совершил на прошлом своём месте?
— С чего взял? — недоверчиво спросил Тео.
— На столе письмо на гербовой бумаге, значит — заказ от аристократии. Все аудиуторы кроме тебя и Петера при деле. Так что либо наш Петер внезапно понадобился своей графине-матушке, либо ты скоро поедешь отсюда подальше.
Или сенатор всё ещё строчит на него кляузы. Теобальд вздохнул и заткнул чернильницу пробкой, стараясь усмирить радостную дрожь в пальцах.
— Я советую тебе поторопиться, а то вдруг он передумает, — Кастор уже одной ногой стоял в коридоре, — давай, как в армии, оп-оп.
Монах подхватил края рясы и энергично задёргал коленями, имитируя бодрый бег трусцой. Тео улыбнулся. Его радовало, что после войны и нескольких лет монашествования друг сохранил свою незамутнённую весёлость. Сам он таким похвастаться не мог.
Уже в коридоре Кастор играючи подхватил падающий из окна солнечный лучик, слепил из него яркий, как новая монетка, блик, и бросил Тео прямо в лицо. Аудиутор поймал его и с коротким смешком швырнул обратно.
— Как тебе не стыдно, брат Кастор, ты же мало того, что монах, ты ещё и бывший офицер!
Улыбка ирландца стала шире.
— И это говорит мне герой битвы на Марне, который сам не далее как две недели назад перекрасил рясу отца Оттиса в розовый?
— Малиновый! — возразил Тео, — очень благородный цвет.
Впрочем, упоминание того сражения свело на нет весёлость товарищей. Несколько минут они шли молча, погружённый каждый в свои мысли. Теобальд против воли вспомнил плоский берег Марны, вытоптанные кусты, кровь и крики. Войну он прошёл ещё светским человеком, но после увиденного и сделанного оставаться в мире обычных людей уже не мог. С таким прошлым либо в лечебницу, либо к Творцу, решил он для себя. И выбрал орден святого Варанаса, подальше от мест, в которых прославился как успешный военный.
— Ну, надеюсь, в этот раз получится, — из мрачных раздумий Тео вывел дружеский хлопок по плечу.
— А я надеюсь, что однажды ты приедешь служить уже в мой монастырь.
— Тебе говорили, что гордыня — это смертный грех?
Теобальд широко улыбнулся, пригладил сутану и привычным движением пятерни собрал упавшие на лоб светлые волосы.
— Ну, я пошёл.
Кастор, оглянувшись по сторонам со скоростью бывшего снайпера, быстро приложил руку ко лбу, отдавая честь.
— Удачи, брат.
Тео хмыкнул и коротко постучал в массивную деревянную дверь кабинета настоятеля. Несколько мгновений та безмолвствовала, позволяя монаху детально изучить старинную резьбу и сосчитать шаги стремительно удаляющегося армейского товарища. Наконец вполне