Моя Дилор [Мурад Тиллаев] (fb2) читать онлайн

Мурад ТИЛЛАЕВ
МОЯ ДИЛОР

*

Рисунки С. СПАССКОГО

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила, 1990

Дружеский шарж В. МОЧАЛОВА

Если Одесса является общепризнанной всесоюзной столицей юмора, то у нас в Узбекистане есть свой, республиканский центр смеха — Коканд. Каждый его житель, хочешь не хочешь. обязан быть аскиячи — острословом.

А я родом из Коканда.

*

Мурад Тиллаев родился в 1952 году в городе Коканде Ферганской области, в семье рабочего.

После школы и армии, перепробовав несколько профессий, Тиллаев становится на путь профессионального журналиста. Он работает корреспондентом в узбекских газетах «Коммунизм тонги», «Ленин учкуни», «Кишлок хакикати», в республиканском сатирическом журнале «Муштум», редактором Узгостелерадио.

Мурад Тиллаев — автор многих юмористических рассказов, фельетонов и очерков, член Союза журналистов СССР. В «Крокодиле» печатается с 1981 года.

1. ОТ ПЕРВОГО РАССКАЗА ДО ПОСЛЕДНЕГО…

КАК Я ПИСАЛ СВОЙ ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

Я начал писать его не с бухты-барахты. Я понимал, что нужно выдумывать завлекательный сюжет. Некоторые думают, что писатели берут сюжеты из жизни— это вранье. Пока вы будете дожидаться какого-нибудь интересного случая, чтобы его описать, жизнь пройдет, и напечататься вы просто не успеете.

Так вот: местом действия я избрал Каракумы. Там работает изыскательская партия. В партии работает задумчивый романтик Рустам. В той же партии работает резвушка-хохотушка Мухаббат. Рустам влюбился в ее черные косы.

Мухаббат работает таксатором (это я позже проверю, не забыть только — что это такое, таксатор, и бывают ли таксаторы в изыскательских партиях). И все бы хорошо, но на вертолете прилетает фотокорреспондент из областной газеты. Он снимает жизнь изыскателей. Он красивый, высокий. Вот Мухаббат и влюбилась в него.

Ему тоже очень нравится чернокосая Мухаббат, но долг зовет его в родную редакцию, да и вертолетчики торопят. Фотокорреспондент улетает, а Рустам терзается. Ведь зарождающееся чувство Мухаббат зародилось на его глазах, он свидетель.

Мухаббат тоже стала задумчивой, как и Рустам. Оба они задумчивы, но каждый о своем. И вот, задумавшись о фотокорреспонденте, Мухаббат наступает на гюрзу, и гюрза кусает ее в пятку.

Задумчивый Рустам бросается в палатку, где хранится антигюрзин (это условное название я потом уточню), но он очень волнуется, потому что любит Мухаббат, и от волнения разбивает склянку с антигюрзином. Тогда он самоотверженно высасывает змеиный яд из пятки любимой.

Так стресс начисто вышиб из Мухаббат мысли о красавце фотокорреспонденте, и она замечает самоотверженную любовь Рустама, его благородство и такт. В ней загорается ответное чувство.

Но — поздно! Оказывается, у Рустама была ранка на губе, яд гюрзы проник туда, и молодой романтик умирает на глазах возлюбленной. Она глядит на ужасно изменившееся лицо Рустама и в отчаянии рыдает над его телом.

Это я вкратце описал сюжет, а в рассказе все было подробнее и интереснее. А уж концовка получилась такая трагичная, что я даже заплакал, перечитывая напечатанный на машинке рассказ. Пришлось закапанную слезами страницу перепечатать.

А редактору журнала мой рассказ не понравился.

— Чушь! — сказал он. — Чушь и патология. Хотя в описании природы у вас есть находки. Вот то место, где вы описываете островки маков на песке. И жука-навозника.

— А патология — это что? — спросил я.

— Натурализм. Отвратительные описания физиологических подробностей. Это распухшее лицо у покойника — бр-р! Вы думаете, читателю это понравится? Учитесь у классиков — они никогда не позволяли себе такого.

— Но у Пушкина, помните? «И в распухнувшее тело раки черные впились»…

— Пушкина вы оставьте, — поморщился редактор. — Ну, подумайте: человек умирает от змеиного укуса. Приятно такое читать?

— Что ж такого? А «Из мертвой главы гробовая змея…»? Вещий Олег.

— Я уже просил вас не трогать Пушкина. Переделайте конец и приносите.

Ну, я переделал. Рустам высосал яд, но не умер. Мухаббат его все равно полюбила.

И это редактору не понравилось.

— Какая-то мелодрама. Не может девушка так просто полюбить, раз раньше даже внимания не обращала. И выкиньте эту несчастную змею, глупости все это.

Я в душе не был с ним согласен, но что толку спорить? Я ввел в рассказ дядю Мухаббат, который на верблюде приехал проведать племянницу. Дядя поссорился с Рустамом и увез Мухаббат в город.

Этот вариант снова был забракован. Тогда дядя простил Рустама, и Мухаббат осталась в партии, но тут появилась дочка начальника партии, которая отбила Рустама у Мухаббат…

В общем, я переделывал рассказ три года.

К началу третьего года как-то сама собой исчезла Мухаббат, я и не заметил. Дочка начальника партии почему-то вышла замуж за дядю Мухаббат, хотя он, по-моему, со своей основной женой не разводился, и вообще у него было уже девять внуков. Таким образом, Рустам оказался не у дел, и мне пришлось заменить его тремя футболистами из «Пахтакора». Что они делали в пустыне — было неясно, и редактор стойко боролся с каждым из них в отдельности. Но они объединились в кооператив по выделке дубленок, и редактору пришлось сдаться. Вернее, он избрал компромиссный путь — ушел на пенсию. Женщина, сменившая его, придерживалась крайне радикальных взглядов, и мой рассказ был отвергнут навсегда.

Благодаря ему я приобрел колоссальный писательский опыт, и меня взяли в молодежную газету младшим редактором. Я воюю с десятками Мухаббат и Рустамов, лезущими напролом из рукописей начинающих авторов. И пишу новый рассказ.

МОЯ ДИЛОР

Начну с того, что я ее люблю.

Это потому, что многие считают, что я попал под ее каблук, что я не мужчина, а размазня, растяпа, тряпка, что она крутит мной, как хочет. Я знаю, что об этом шепчутся за моей спиной и, похихикивая, показывают на меня пальцем. А некоторые друзья говорят мне прямо в глаза:

— Мурад, опомнись. Мужик ты или нет? Разве можно так подчиняться? Или у тебя характера не хватает?

Я обдумываю их слова. Нет, характер у меня есть. Я, например, решил бросить курить— и бросил в одночасье. Я никогда не молчу, если вижу, что человек не прав — будь он хоть самый важный начальник. Наконец, совсем недавно я выдворил двух хулиганов из троллейбуса. А парни были здоровые и сопротивлялись. Один мне успел фингал под глаз посадить. И весь троллейбус струсил, никто мне не помог. Ну и ладно, я и один справился.

Так что это — отсутствие характера?

А мою Дилор я просто люблю. Она же женщина. Женщинам свойственны капризы и прихоти, такими уж их создал аллах.

Впрочем, надо сказать, мы спокойно прожили вместе два года, а началось это потом.

Дело в том, что на нижнем этаже поселился новый сосед, и вот жена его, Кларахон, как-то быстро сошлась с моей.

И каждый вечер, когда я приходил с работы домой, я только и слышал от Дилор:

— Кларахон считает…

— Кларахон сказала…

— Кларахон надела…

— Кларахон купила…

Одним словом, Кларахон стала диктовать нам, как жить.

Кларахон купила умопомрачительную сумку, всю в таких тоненьких веревочках. Веревочки болтаются со всех сторон. В общем, как будто кот с очень прочными когтями разодрал мешковину, а потом, когда он заснул, эту мешковину еще кое-где погрызли мыши. Вот такая фактура у сумки.

Ей-богу, Дилор не сомкнула глаз этой ночью. Она жалостно вздыхала и постанывала, я даже испугался было:

— Ты не заболела, киска?

— Достань мне такую же сумку, Мурад. Ну, пожалуйста. Я на улицу не смогу выйти без нее. Это модно, понимаешь? Ты же не хочешь, чтобы надо мной смеялись?

Ну, конечно, я не хотел. И я достал ей такую сумку на следующий день. Как достал — уточнять не будем. Просто у меня есть кой-какие каналы и связи. О них сейчас открыто говорить не принято.

Вторым был японский зонтик. Его я не смог сразу достать. Пришлось звонить другу в Самарканд, друг помог.

Пока доставался зонтик, Кларахон купила импортный кухонный гарнитур. И, конечно, моя Дилор в тот же вечер замурлыкала:

— Мурадик, помнишь, тот парень, с которым вы вместе учились, он сейчас в мебельном магазине работает, что на Чорсу…

— Помню, конечно.

— Попроси его, Мурадик. По старой дружбе. Ну ведь правда же — у нас не кухня, а позор. Эти табуретки… Этот стол, который вечно качается… Мне стыдно людей в кухню позвать.

— Зачем же людей в кухню звать? Пусть проходят в комнаты, там вроде бы все обставлено нормально.

— Сейчас модно гостей на кухне принимать, я и светильники туда новые купила. А ты уж насчет гарнитура постарайся, хорошо?

Я постарался. Ну что, выходит, я размазня? Не знаю. Я просто люблю ее, мою Дилор, вот и все.

Гарнитур был действительно великолепный. Болгарский. И цвета такого неопределенного, туманного. Под грецкий орех. Восемь предметов, включая кресло-качалку. Это же здорово варишь себе кофе, покачиваясь в кресле туда-сюда. Это в Америке не у всех такое.

Потом были джинсы-варенки. Красивые, ничего не скажешь. В такую изумрудную искорку.

Тут у меня внутри завелись два червячка: моральный и материальный, так я их назвал.

Моральный: а не становимся ли мы рабами вещей? Не зря такой термин расхожий появился — вещизм. Люди заболевают вещизмом, гребут под себя, не зная покоя. Панасоники, тойоты, монтаны, адидасы… Тут ведь не остановишься.

Ну, а насчет материального червячка объяснять, я думаю, не надо. Я не Онассис и мясником в гастрономе тоже не работаю. Правда, есть у меня дядя по материной линии, он дынями торгует, но ведь это дядя, а не я. Все мои сбережения как половодьем смыло.

Тут Кларахон купила сверхпородистую собаку. Бассет называется. Такая ушастая уродина. Башка как сундук, а ноги короткие. Морда печальная-печальная. Это мне понравилось: соображает, значит, как она выглядит, не задается.

Понятно, моя Дилор жить без такой же собаки не может.

Я попытался с ней серьезно поговорить.

— Киска, — говорю, — ты заболела вещизмом. Лечись, пока не поздно.

— Ну уж неправда, — отвечает она. — Вещизм — это когда без смысла накупают чего ни попадя, а мне только самое необходимое требуется. И модное. Как у Кларахон.

— Собака бассет — это так уж необходимо?

— Собака не в счет. Ты же о вещах говоришь. Собака — какая же это вещь? Это друг человека.

— Друг-то друг, а ты знаешь, сколько этот друг стоит? Ты видела мою сберкнижку? Там осталась совсем небольшая цифра, хоть и двузначная, — восемьдесят семь копеек.

— Попроси у дяди. Он дынями торгует.

— Ты так говоришь, словно он спекулянт. Он торгует, да, но он их выращивает. А это большой труд. Ты вырастила хоть одну дыню?

— Ну, не всем же выращивать, кто-то и есть должен…

Ладно. Съездил я к дяде. Неловко, конечно, просить. Правда, дядя у меня — старик душевный.

— Понимаю, племянничек, — говорит. — У вас все так дорого в городе. А жена у тебя молодая, красивая. Одеться ей хочется. Да и тебе хорошо бы куртку сменить. Мы в кишлаке и то лучше одеваемся.

Я посмотрел на свою куртку — да, не новая. Я, правда, на это внимания не обращал — была бы теплая, и порядок. Но дяде поддакиваю.

— Да, — говорю, — пора куртку купить.

Ну, о том, что деньги — на собаку, конечно, молчу.

Дал он мне семьсот рублей.

— Держи. Будут — отдашь, нет — потерпим. Ты только к сердцу близко не принимай. Поцелуй свою красавицу.

Вернулся я домой, поцеловал свою красавицу и через неделю достал ей собаку. Правда, не бассета — не было бассетов, Кларахон последнего себе вырвала. Но и я не хуже приобрел — бультерьера. Он выглядит посвирепее, правда, башка тоже как казан для семейного плова, и разрисован полосами на манер кошки. В общем, добротный пес, ну, не пес еще — щенок двухмесячный. А по шкале моды стоит вровень с бассетом.

Не прошло и трех дней — бультерьер погрыз нам весь кухонный гарнитур, сжевал японский зонтик и сумку, ту, что из веревочек. Сумка ему особенно понравилась — все веревочки он растаскал, разложил по отдельности. Некоторые проглотил.

Дилор в отчаянии, а я молчу. Что я могу сказать? Не мои все это идеи, я ведь только исполнитель. Но, честно говоря, к бультерьеру у меня появилось некоторое товарищеское чувство, не зря говорят, что собака-друг человека.

Зато бассет измочалил джинсы-варенки Кларахон — это немножко успокоило мою Дилор. У женщин ведь своя логика, ее не всегда сразу поймешь.

Настаивать на новых зонтике, сумке и гарнитуре Дилор, очевидно, не решилась, да и просто знала, что не потяну я. Не поедешь же второй раз к дынному дяде.

Так и произошел у нас передых в погоне за модой, и даже Кларахон, по-моему, тоже приутихла. Серьги только навесила новые, треугольные, в красно-белую полоску. Ну, серьги — это ерунда, это мы моментально купили. А потом Дилор стала соображать — как бы не отстать от моды, но и не ввергать себя в финансовую пропасть.

— А почему мы с тобой никогда не ссоримся? — как-то спросила она меня.

— А чего нам ссориться, киска? Или ты меня решила разлюбить?

— При чем тут разлюбить? Просто сейчас модно ссориться и даже разводиться. Вон Кларахон даже муж побил.

— Чему ж тут завидовать? А если ты и взаправду решила развестись, так прямо и скажи.

У меня защемило сердце, я ждал ее ответа. Но она горячо обняла меня.

— Пойми, это очень скучно и старомодно выглядит, когда муж с женой все время в мире живут. Надо, чтобы соседи увидели, что у нас страсти кипят. Ты знаешь что, Мурадик, ты меня немножко побей — так, понарошку, — и я с тобой поссорюсь и уеду к маме. Понарошку, на две недели.

— Что за глупости!

Она нахмурила брови, мне показалось, что она готова расплакаться. И я согласился.

Мы открыли балконную дверь, вышли на балкон. И там я вроде бы ударил мою Дилор и она счастливо завизжала. Под балконом собралась толпа с осуждающими криками. Дилор схватила чемоданчик и, театрально рыдая, побежала на трамвайную остановку.

Мы с бультерьером смотрели на нее с балкона, а народ гневно смотрел на нас…

Через две недели Дилор вернулась и не откладывая в долгий ящик с порога заявила мне:

— Тебе надо отпустить бороду! Это модно во всем мире. Даже в Гренландии. И сэкономишь на парикмахерской.

Я так соскучился по моей Дилор, что, конечно, возражать не стал…

— Ты не думай, от внешнего вида очень много зависит, — внушала мне Дилор. — Борода придаст тебе строгость, мужественность, величие. Вспомни хотя бы Льва Толстого. Или Карла Маркса.

Ее уверенность тут же передалась мне, и я, довольный, усмехнулся в будущую бороду.

Когда на моем подбородке пробились дружные всходы, я почувствовал, что меняюсь. Я как-то выпрямился, подобрался, походка приобрела степенность.

Были, правда, и казусы.

При моем появлении в продмаге некоторые личности с подпухшими физиономиями заметно оживлялись. Боком, по-крабьи, они подбирались ко мне, спрятав за борт пальто два пальца и многозначительно шевеля третьим. Несколько атак я выдержал, но однажды мой недооформившийся характер дал трещину. А в нее, как водится, просочилась влага. Та самая. В общем, домой я шел далеко не так степенно…

— Бомж! Еще зарежет! — суетливо посторонились две женщины.

(«Бомж» — это, оказывается, человек без определенного места жительства, бродяга. Это я узнал позже.)

Борода росла клочьями. Вид у меня действительно был подозрительный. Однажды я встречал сестру. Поезд опаздывал, и я прохаживался вдоль рядов кресел, поглядывая на утомленных ожиданием людей. Встречаясь со мной глазами, они ежились. Когда я нес чемодан к такси, сестра, как это водится у женщин, «на минутку» скрылась в телефонной будке. Тут-то меня и настиг лейтенант милиции.

— Гражданин, ваш чемодан?

— Как вам сказать, — растерялся я.

— Что в чемодане?

— Не знаю.

— Я так и думал. Пройдемте…

Все, конечно, выяснилось, но борода меня стала удручать. Охотно бы побрился, но Дилор… Ведь я ее любил.

…Промозглой зимой я мчался на междугородный автобус. Проходящая машина обдала меня грязью. Грязный, мокрый, с всклокоченной бородой, в своей поношенной куртке, я в последний момент вскочил в автобус и стоял, отдуваясь, сняв шапку с головы.

И тут кто-то бросил мне в шапку пятак… Кто-то — двугривенный. Я попятился, совершенно оторопев, но дородная женщина позвала меня.

— Подойди, милок, на вот яблочка!

— Дышит-то как тяжко, бедняга, — посочувствовали рядом.

В шапке снова зазвенело…

Неожиданно для самого себя я открыл рот и запел из незабвенного Хайяма:

Эти строки были встречены с бурным одобрением. Моя шапка стала наполняться уже не только монетами, но и бумажками. Это был первый и единственный случай, когда погоня за модой принесла мне ощутимый доход.

Моя Дилор! Я шел по салону автобуса, и, казалось, Хайям шел вместе со мной, и мы вместе с ним распевали:

ДРАКОН НА ПЛОЩАДИ

— Юлдашали, — сказал профорг, — Это хорошо, что ты зашел, Юлдашали. Мы как раз решили сделать тебя Дедом Морозом. Разнесешь под Новый год подарки нашим ребятишкам.

— Какой же я дед? — удивился Юлдашали. — Что, никого постарше найти нельзя?

— Дед Мороз как раз должен быть молодым. Придется, может быть, сплясать, попрыгать у елочки. Настоящий дед не выдержит.

— Ну, взяли бы Суннатиллу… Он поздоровее меня.

— Э, нет уж! Он в позапрошлом году был Дедом. И что получилось? В каждом доме — дастархан, рюмку подносят. Рюмка за рюмкой — и заночевал он у Бойхураз-аки в курятнике. А кур на улицу выгнал, они и померзли. Скандал был. А ты непьющий. И комсомолец. Не упрямься.

Юлдашали пожал плечами.

— Не упрямлюсь я. Ладно, давайте адреса, давайте спецодежду.

— Ну, молодец! — обрадовался профорг. — Дильдар, где у нас дедовы причиндалы? Тулуп, борода… Выдай ему.

— Это в кладовке, — сказала Дильдар, — идем.

…Дома Юлдашали примерил «спецодежду» и взгрустнул: тулуп основательно продегустирован молью, шапка мала, борода того и гляди рассыплется, да и цвет какой-то пегий…

— Вам бы только мероприятие провести, — проворчал Юлдашали в адрес профкома. — А детям какая радость от такого Деда? Надо что-то придумать.

И вдруг он вспомнил: по восточному календарю наступает год Дракона.

— Точно! — воскликнул он, — Оденусь-ка я драконом. Хоть что-то новенькое будет. Деды эти надоели, глаза всем намозолили.

До Нового года оставалось еще четыре дня, и Юлдашали основательно потрудился: набрал консервных банок, крышки и донышки пришил к старому зеленому плащу — получилась великолепная чешуя дракона. Связал четыре авоськи, набил их сеном — вышел лохматый хвост. К шапке приделал две сапожные щетки — стало похоже на гребень дракона.

Подарки уложил в портфель.

— Дракон с портфелем! Такого еще не бывало! — с удовольствием сказал он сам себе. — А перед выходом наведу татуировку фломастерами.

Тридцать первого декабря, как только стемнело, Юлдашали загримировался под дракона: свирепые красные круги вокруг глаз, зеленый нос, от уха до уха — огромный черный рот. Взглянул в зеркало: лучше не придумаешь!

Он вышел из дома на «площадь.

Чешуя побрякивала, затейливо отражала свет фонарей. Хвост, извиваясь, шуршал по заснеженному асфальту.

Подошел автобус. Вывалилась толпа пассажиров, и Юлдашали оказался среди них.

— Ой! — завопила какая-то девушка. — Ой, что это? Кто это?

Многие остановились, с любопытством и тревогой разглядывая Юлдашали.

Ему стало смешно.

— Р-р-р! — сказал он и замахал руками. Плотный дядя поймал его за рукав.

— Ну-ка, живо, кто-нибудь, зовите милицию! — крикнул он.

— Зачем милицию? — возразил юноша в очках, студент, наверное. — Это же обычный неформал.

— Что еще за неформал?

— Неформальная молодежь. Их по телевизору показывали. Есть формалисты — это комсомольцы, значит. А есть неформалисты, вот как этот.

— Панк! — определила девушка. — Вон гребень на голове. И физиономию раскрасил.

Студент не согласился:

— Нет, металлист. Весь в железе.

— А может, хиппи? — засомневалась девушка. — Вон лохмотья какие-то привязаны.

— А вот милиция и разберется, — сказал плотный дядя. — Сюда, товарищ сержант. Получите экземпляр. Металлист, говорят. Или хиппи.

Сержант внимательно посмотрел на Юлдашали.

— Хулиганил? — спросил он.

— Да нет, не хулиганил, — сказала девушка. — Рычал только немножко.

— Рычал, — подтвердил дядя. — Они толкуют — неформальный.

А я думаю — ненормальный.

— Ну, а не хулиганил, так задерживать не за что, — сказал сержант. — Ты кто, парень?

— Дракон я! И комсомолец! — всхлипнул Юлдашали.

— Небось на маскарад? — догадался сержант.

— Да… вроде того, — подтвердил Юлдашали.

— Ну вот. За что же его забирать? — укоризненно сказал сержант. — Хоть и дракон, а все-таки комсомолец. Расходитесь, граждане. Новый год прозеваете.

… А детям дракон понравился, и настроение Юлдашали поднялось.

Правда, уже на обратном пути его укусила собака: видно, тоже за хиппи приняла.

Но это уже мелочь.

ДОПИНГ

Если, может, кому и не понравится, что этот рассказ битком набит знаками препинания, — заранее прошу прощения. Но войдите в мое положение. Никак вместо точек у меня слова не проставлялись. Мне и самому не очень-то нравится, а что поделаешь?

Итак, завод. Небольшой, впрочем, заводик по изготовлению определенных изделий. Каких — не важно. Не в изделиях суть, в людях.

На втором этаже административного корпуса — кабинет директора за строгой дерматиновой дверью.

Она распахивается. Седовласый и румяный бодрячок-директор, целеустремленно семеня короткими ножками, направляется в соседнюю комнату, где восседает главный инженер. Он средних лет, чернобровый, подтянутый, в кремовой сорочке с галстуком. Такие главные инженеры обычно нравятся дамам.

— Ха! Он тут рассиживает, видали вы этого……….! — беззлобно дивится директор. — Пришла машина с полуфабрикатами, разгрузить надо, какого……!..….!..….! Давай распорядись:……………..!

Инженер поправляет галстук и встает.

— Уже пришла? — возбужденно спрашивает он. — Молодцы, быстро сгоняли………………..!

Директор улыбается:

— Ну и здоров ты это самое…

Инженер тоже улыбается:

— Что — это самое?

— Да вот — вниз по матушке по Волге!

— А сам-то?

— Я — рабочая косточка, у меня это сызмальства.

— И у меня, собственно… Привыкаешь. Ну и народ тебя как-то лучше понимает.

Они скатываются по лестнице, мимоходом влетают в клетушку с табличкой «Начальник смены». Им навстречу поднимается старый мастер. Сухощавый, усатый, в очках. Очки — в круглой железной оправе. Такие мастера всегда бывают в художественных фильмах о революции. Непонятно, где они достают такие очки. В моем рассказе — такой мастер, киношный, поскольку образ обобщающий.

Инженер кричит:

— Иззатилла-джан………….! Полуфабрикат пришел, кончай загорать, как………. на мусорной куче!

— Полуфабрикаты? — Иззатилла натягивает кепку с изломанным козырьком, и лицо его добреет. — Ах…………, в печенку…………..в селезенку…………… в прямую кишку! Момент!

Они втроем выбегают на заводской двор, перебрасываясь фразами из отточий. Иззатилла, мастер, прокашлявшись, дребезжит старческим фальцетом:

— Бригадир……….! Куда ж ты к……….. подевался!

Директор и инженер хором принимают участие:

— Морозов! Бригадир!..………!..………!

Как лист перед травой вырастает молодой бригадир в синем выглаженном комбинезоне с блестящими пряжками и разводным гаечным ключом в нагрудном кармане. Он белозубо улыбается. Таких бригадиров вообще-то ни на одном заводе не встретишь, они появляются только перед посещением предприятия очень высоким лицом. Правда, бывают они на плакатах. Ну, и в моем рассказе, потому что это собирательный образ.

— Бригадир Морозов явился! — рапортует он по-ефрейторски.

— Не бригадир ты, — назидательно внушает мастер. — Ты не бригадир, а…………! Где ты там…………. это завод тебе или, может быть, ………….. с кошками на крыше?

Бригадир улыбается плакатной улыбкой, крутит головой: «Эк загнул аксакал!» Инженер тоже с одобрением смотрит на мастера, а директор даже записывает последнее выражение импортной двухцветной ручкой & голубую книжечку. Мастер, жуя редкий ус, продолжает:

— Живо двух рабочих полуфабрикат сгружать! И чтобы не…………… а моментально? Понял?

Вчетвером они бегут к стоящей автомашине. Бригадир со сноровистым лязгом откидывает борта, кричит:

— Данилин, Рахимов! Сюда……..! Давай, сгружай, шевелись, ……………… бабушку!

— Во! — вполголоса обращается директор к инженеру. — Молодой, а тоже… ранний! Талантом командира обладает. Сразу видать, наша, рабочая косточка!

К машине подходят два молодца с засученными рукавами. Оба здоровые, неторопливые, знающие себе цену. Взгляд с ухмылочкой: мол, нас на кривом верблюде не объедешь. Играя мускулами, примериваются к длинному ящику, лежащему в кузове. Окружающие помогают им словами.

Директор:

— ……..!

Инженер:

— ……….!

Мастер:

— ……….!

Бригадир:

— ………….! В господа бога!

Один из рабочих открывает рот, собираясь что-то сказать. Все умолкают, глядя на него в сладком ужасе: ну-ка, развернись, душа, выскажи свое рабочее мнение! Директор даже зажмуривается.

Рабочий говорит:

— Будь другом, Юсуф, подхвати, пожалуйста, с той стороны. Юсуф отвечает:

— Не беспокойся, Степаныч, держу его, голубчика! Ну-ка, на меня чуть-чуть. Вот так, отлично. Спасибо, хорошо. Раз-два! Взяли!

. . . . . . . . . .

А это у меня обычное многоточие, паузу обозначает.

Я — ПРОТИВ!

Я против праздника 8 Марта. Это, по-моему, самый лицемерный и ханжеский день.

Ну, посудите сами: 8 Марта мы уверяем всех женщин, что любим их и ценим, а на следующий же день, девятого, об этом забываем. Нагружаем наших дорогих и бесценных авоськами, пеленками и кастрюлями.

Вроде бы поавралили, годовой план по любви выполнили, ну и ладно…

Да и не могу я всех женщин любить. Я же не Дон Жуан, мне за глаза хватит штук пять-шесть.

А бывают такие особы, которых и один день-то в году любить невозможно. Зачем далеко ходить — возьмите мою соседку Нилюфар с ее змеиным языком. Ее на необитаемый остров сослать надо, а вы говорите — любить!

Потом — смотрю на красоток, что вечером порхают возле отеля «Узбекистан». Может, кто-то и согласен их любить, только не я. Даже восьмого марта. Восьмое марта пройдет, а СПИД останется…

Еще один аспект: коли уж праздновать, так и тосты произносить надо, верно же? То есть выпивать. Что не стыкуется с нашей всенародной антиалкогольной линией.

Да и все ли женщины прекрасны, все ли достойны любви? Внешне и внутренне. Та же Нилюфар: язык как у змеи, а формы как у бегемота. Килограммов двести потянет. Ну что это такое?

Моя Айгуль не такая. Она очень следит за собой, ест чуть-чуть, чтобы не испортить фигуру. Аэробикой занимается.

Я даже как-то, расчувствовавшись, поблагодарил ее.

— Спасибо тебе, — говорю, — Айгуль, козочка моя. Вижу я, как ты бережешь свою стройную фигурку. Ты мой кипарис, моя чинара, мой тополек пирамидальный. Ведь это ты для меня стараешься, чтобы я тебя не разлюбил?

Айгуль отвечает:

— Ну, конечно, милый. Ведь если я располнею, то мне уже не носить мои две пары импортных джинсов, да четыре летних платья, да три осенних. Да пальто. Разве ты в силах мне весь мой гардероб обновить?

— Не в силах, — признаюсь я. — Тем более спасибо тебе, ласточка моя.

Так что давайте любить женщин избирательно, но всегда. Всегда, но без шумовых эффектов.

ЛЕВ

В обычном грязноватом магазине «Овощи — фрукты», в самой середине зала, окруженный сетчатыми контейнерами с золотым луком и рыжей морковью, сидел лев. Настоящий живой лев, хотя магазин находился вовсе не в Кении или Эфиопии, а в обычном нашем районном городке.

В этот день выбросили бананы. Банановые любители живо объединились в толстую неспокойную очередь. Очередь ползла, огибая контейнеры и льва. Лев сидел тихо и спокойно, изредка помаргивая желтыми глазами и мотая гривастой башкой. Люди, поглядывая на льва, ощущали внутреннее беспокойство и дискомфорт, но молчали, пока дородная немолодая брюнетка не взорвалась:

— Теснотища, духотища, а тут еще и лев! Его что — с бананами вместе закупили? Ну, порядочки! Лучше бы кассу вторую открыли!

Очередь одобряюще заворчала. Действительно, нужно вторую кассу, а не льва.

— Сумку поставить места не найдешь! — откликнулась дама в светозащитных заграничных очках. — Жара, прямо плавишься. А тут и правда-лев!

Очередь воинственно загудела. В зал впорхнула Дилором Тешабаева, заместитель директора, сверкнула бриллиантовыми многокаратными серьгами, нахмурилась.

— Девочки! Чей лев?

Продавщицы — Кумыш и Марина — как сговорившись молча пожали плечами. Кто его знает, чей лев. Им было не до разговоров — надо было потрафить яростной очереди, решая нерешимую задачу — как обеспечить всех желтыми бананами, но и сбагрив при этом зеленые, с тем, однако, чтобы для себя и многочисленных знакомых придержать самые спелые и крупные.

— Может, он с вечерней смены остался? Кто вчера дежурил? — допытывалась Тешабаева.

— Шукур дежурил, — откликнулась Марина. — Только откуда у него лев? У него только кошка живет, да и та черная, с белой грудкой.

— Распустились до черт знает чего! — веско сказал отставной полковник в вельветовом пальто. — Дожили! Сегодня в магазин льва приведут, завтра попугаев какаду запустят, а послезавтра ценники подменят. И ничего. И как с гуся вода. И это называется — внедрили рабочий контроль. А подать мне жалобную книгу!

— Да возьмите, — дружелюбно сказала Тешабаева. — Вон лежит, на специальной полочке. И ручка к ней привязана, пишите на здоровье. Только правду пишите. Ценники мы не подменяли, попугаев не держим, а чей лев — пока не выяснили. Может, он ваш или вон той бабушки с рюкзаком.

— Чего-чего? — заволновалась бабушка с рюкзаком.

— Я ничего, бабушка, извините, — сказала Тешабаева. — Я к примеру только.

— Вы за состояние магазина отвечаете! — гаркнул полковник, играя желваками на плохо выбритых скулах. — Вы за всю эту редьку и морковку отвечаете, что у вас в зале. А значит, и за льва! Не вы ли сами его и привели, чтобы создать сумятицу и отвлекать внимание покупателей от весов?

Опытная Тешабаева проглотила оскорбление, зная, что возражения обойдутся себе дороже. Лев тем временем вздохнул и лег на бок, разметая хвостом разбросанную по полу морковную ботву. Очереди это не понравилось.

— Разлегся! — закричали. — Прямо хоть ходи по нему! А если он откусит чего-нибудь? Правильно, пишите, товарищ, прокурор разберется.

Тешабаева потерла виски, подумала. Потом быстро втиснулась в пустующее кассовое гнездо.

Полковник, оказавшийся первым у новой кассы, тут же забыл про льва и жалобную книгу, спрятал желваки.

— Другое дело! — сказал он, вытаскивая одутловатый бумажник. — Пятнадцать кило бананов. Или нет, шестнадцать.

Тешабаева безропотно выбила шестнадцать, сдачу отсчитала аккуратно.

Очередь успокоилась и отвлеклась от льва. Через него переступали, на него временно ставили авоськи с бананами.

Без десяти девять, когда обслуга магазина заметно занервничала— время закрываться! — в магазин вошел шестилетний Абдумалик с мамой.

Увидев льва, Абдумалик, не задумываясь, кинулся на него и зарылся лицом в пушистую гриву.

— Бананы, Абдумалик! — воскликнула мама. — Хочешь?

— Лев! — вдохновенно сказал Абдумалик, обнимая толстую печальную шею льва.

— Он грязный, наверное, бяка! — сказала мама. — Отойди от него, дай руку. Ну! Абдумалик!

— Лев же! — повторил мальчик, умоляюще глядя на маму.

— Все, товарищи, магазин закрывается, просим освободить помещение! — убедительно сказала Тешабаева.

— Жалко, — сказала мама, — что бы нам с тобой пораньше зайти, это все качели твои — покачай да покачай. Ну, ладно, завтра купим. Раз бананы начались, они теперь будут. Пойдем, малыш.

— Лев! — жалобно повторил Абдумалик.

— Ну что — лев, лев… Пойдем, бабушка ждет. Она нишалду, наверное, сделала. Любишь нишалду?

Оглядываясь на льва, Абдумалик нехотя поплелся за мамой.

— Все, товарищи, магазин закрывается! — повторила Тешабаева. — Прошу. И ты давай иди, нечего тут! — обратилась она ко льву, легко ткнув его изящной туфлей-лодочкой.

Лев покорно вышел. Переходя улицу, он посмотрел сначала налево, потом направо. Подумал и пошел в сквер — спать.

Стемнело. Загорелись первые равнодушные звезды.

СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

Эта непостижимая, мистическая история произошла со мной прошлым летом.

Я — заядлый турист, отпуск провожу только в турпоходах. Причем люблю ходить в одиночку. Спутники мне мешают. А один — иду куда хочу, ночую где хочу, любуюсь природой и сам как-то становлюсь частью этой природы. Чудесно!

Был я на Камчатке, на Сахалине, на Урале. Плавал по Енисею. Полазал по Кавказу. Но милее всего мне моя родная Средняя Азия — Памир, Тянь-Шань, Алайские горы.

Вот и бродил я в предгорьях Алая. Все было здорово — погода и природа. Трава, птицы, скалы. А только на ближайшем камне я увидел жирную надпись белой масляной краской: «Здесь был Щапов».

Эх, люди! Как же вы привыкли уродовать окружающую красоту! Эх, Щапов! Что же ты за особь такая?

Я подошел к камню, потрогал надпись пальцем. На пальце остался след — краска еще не успела просохнуть. Значит, Щапов был тут только что? Я вздохнул и пошел по тропе дальше. За поворотом увидел скалу с надписью: «Вова Щапов, 1988».

Он мне совсем испортил настроение, этот Вова Щапов. Я сбросил рюкзак и сел на старую придорожную скамью. Опустил голову и увидел на скамье свежевырезанную формулу: «Вова Щ. + Эля Г.».

Ярость закипела у меня в горле. Я схватил рюкзак и быстро пошел дальше. Ну, Вова! Ну, Щапов! Догнать бы тебя, поговорить по-мужски. А если твоя Эля с тобой, может быть, тебе хоть при ней стыдно станет?

Я вошел в ущелье. По обеим его сторонам симметрично расположились меморандумы: «Здесь был Щапов» и «Щапов был здесь».

В ярости я швырнул на землю свою широкополую туристскую шляпу и растоптал ее ногами. Потом пришел в себя, вспомнил притчу о Ходже Насреддине: когда коровы потравили его огород, он побил ишака, потому что без возмездия это дело оставлять нельзя, а если побить коров, они перестанут доиться. Бедная моя шляпа!

Я бросил рюкзак в кусты и понесся вперед, как джейран. Умру, а догоню писаку!

Неожиданно загремел гром, наползли тучи. Хлынул ливень. Я влез в небольшую пещеру рядом с дорогой. Зажег фонарик. И на сводах пещеры увидел свежую надпись: «Мне тут понравилось. Щапов».

Плевать на дождь! Выскочив из пещеры, я побежал дальше. Тучи уползли за горизонт. В лучах солнца величаво раскинулась горная цепь. На трех-четырех ближайших вершинах можно было без труда прочесть инициалы «В. Щ.»…

Дальше все было, как в приключенческом фильме. Не помню, как я преодолевал эти горы! Я прыгал через расщелины, подтягивался на утесы, балансируя, пробегал по шатким мосткам (а на деревянных настилах были вырезаны надписи: «Привет с Алая. Щапов». «Эля, навеки твой. Вова Щапов»)…

В изнеможении я добрался к самому высокому горному пику. И тут на склоне я увидел еще одну надпись: «Здесь был Щ…» Текст обрывался, а закорючка у буквы «щ» длинной вертикальной чертой указывала в бездну. Я молча заглянул вниз, потом медленно, не торопясь, стал спускаться. Чего торопиться? Я понял, что это последняя надпись бойкого Вовы Щапова.

У подножия горы рассыпалось стадо овец. Лохматые волкодавы бросились на меня. Я быстро наклонился и сделал вид, что что-то подбираю с земли. Этому научил меня мой туристский опыт: ни одна собака не бросится на человека в такой позе. Действительно, псы остановились и с любопытством наблюдали за мной. Тут подоспел старик чабан.

— Ассалому алейкум! — поздоровался я.

— Ваалайкум ассалом! — ответил старик.

— Уважаемый, — сказал я. — Ты не знаешь о человеке, который сделал вот эту надпись? Где он? Что с ним?

— Пойдем, уважаемый, — сказал старик. Опираясь на посох, он стал спускаться по каменистой тропке. Я пошел за ним, собаки, махая хвостами, сторожко следовали за нами.

Старик подвел меня к могиле. На могиле стоял большой черный камень. Сняв мятую шляпу, я подошел поближе и удивленно остановился. Могила, где был похоронен сорвавшийся любитель автографов, была пуста. А на камне вырезаны слова:

«И здесь побывал Щапов».

— Ва, аллах! — поразился старик и воздел руки к небу. А по чистому небу плыли два перистых облака. Я обратил внимание на их необычную конфигурацию. Одно облако образовало букву «В», второе «Щ».

КОРРИДА

Тринадцатилетний поджарый Хайрулла лениво шел с купания к своей даче по узкой тропинке между высоким забором и обрывистым берегом речки. Был Хайрулла в хорошем настроении и насвистывал, задумчиво глядя на дальние берега, заросшие зеленым густым кустарником.

Вдруг он вздрогнул от неожиданности и остановился. Из-за поворота дорожки навстречу ему показалась зверская черная морда, увенчанная блестящими рогами.

«Бык», — подумал Хайрулла. У него забегали по спине мурашки. Дело в том, что Хайрулла только что одолел двухтомник Хемингуэя, и перед его глазами вихрем пронеслись мастерски описанные сцены боя быков. Запахло горячей кровью. Хайрулла с отчаянием посмотрел на свою ярко-красную тенниску.

Но и бык остановился. Хайрулла видел его сверкающие маленькие глазки, полуприкрытые мохнатыми ресницами, и лихорадочно соображал: как быть? Разойтись мирно нельзя: тропинка слишком узкая, какой бык позволит это сделать? Повернуться и бежать? Он ясно представил себе, как топочет догоняющий его бык, как горячее его дыхание проникает сквозь тенниску и острые рога вонзаются Хайрулле под лопатки…

Остается одно: принять бой! Как это делается, Хайрулла хорошо знал по Хемингуэю.

«Сниму тенниску — это будет мул era. Бык кидается на меня, я делаю реболеру — надо описать мулетой полукруг, а самому грациозно изогнуться. Бык пролетает мимо… Рога должны пройти в трех сантиметрах от моего бедра. И тогда… И тогда он обязательно не удержится и по инерции скатится под обрыв. Другого выхода нет, смелей, тореро!»

Хайрулла снял тенниску, не спуская глаз с быка. Бык угрюмо покачивал черной мохнатой головой. Приземистый, но широкорогий — настоящий испанец.

— Торо! — хрипло сказал Хайрулла и шагнул вперед. И бык шагнул.

Вот тут-то Хайрулла не выдержал. Он швырнул тенниску в морду зверю и, всхлипывая, бросился с обрыва в кусты. Бык неуклюже пробежал по тропинке, жалобно мыча и потряхивая тяжелым выменем.

ДУЭЛЬ ВЕЖЛИВОСТИ

Из увольнения в часть рядовой Гулямов возвращался автобусом. Время было вечернее, народу в салоне мало. Гулямов даже задремал было, но вдруг встрепенулся: на очередной остановке в автобус вошел широкоплечий, стройный офицер в майорских погонах.

Гулямов, понятное дело, встал.

— Сидите, — разрешил майор.

Гулямов сел. Офицер остался стоять рядом, хотя свободных мест было достаточно.

Минуты через две солдат, уловив мимолетный взгляд майора, приподнялся с сиденья.

— Сидите, сидите! — В глазах майора поощряющая теплинка: хороший, видать, солдат, дисциплинированный.

Автобус, кренясь на поворотах, бойко катил по маршруту. На одном из крутых поворотов майор качнулся и крепче ухватился за поручень. Рядовой Гулямов вскакивает. Пассажиры оборачиваются и с любопытством следят за дуэлью вежливости. Майору неловко, ему не нравится всеобщее внимание. Он хмурится, теплинка в глазах пропадает, и уже сквозь зубы он цедит:

— Сидите!

Минуты через три Гулямов снова пытается встать. С задней площадки автобуса раздается чей-то смешок. Майор вскипает:

— Да сидите же вы, наконец!

Гулямов готов был снова плюхнуться на сиденье. Но пересилил себя, выпрямил полусогнутые было ноги. Лицо его залилось румянцем. Опустив голову, он еле слышно пролепетал:

— Разрешите не садиться, товарищ майор… Разрешите встать… Мне выходить… нужно было… Я уже четыре остановки лишних… проехал.

ЧУДЕСА ВОКРУГ НАС

По радио шла детскаяпередача. Приемник вещал умильным бабушкиным голосом:

— …А мышка и говорит Ивану-царевичу: «Отпусти меня, Иван-царевич, я тебе еще пригожусь!..»

Маматкулов тяжело поднялся с дивана и с треском выключил радио.

«Ну что за вредная передача, — с досадой подумал он, — расстраивают только. Этот Иван и так царевичем был — чего уж лучше! — а тут еще ему всякие мыши волшебные помогали. Нет бы — мне!»

«Мне бы того мыша, — продолжал размышлять Маматкулов, — я бы ему задал задачу. Я бы велел ему сотворить для меня такое штатное место, чтобы чем хуже работаешь, тем больше бы тебя чествовали и уважали, и премия шла бы аккуратно каждый месяц».

Он зевнул, лениво обвел взглядом комнату и вдруг замер. Посреди комнаты сидел мышонок, неторопливо умываясь передними лапками.

— Что за наваждение, — хрипло прошептал Маматкулов. Секунду поколебавшись, он осторожно взял пижамную куртку и в ястребином прыжке накрыл ею зверька. Затем просунул под куртку руку и ухватил мышонка.

— Вот так, — удовлетворенно сказал он, — а теперь повторяй за мной: «Отпусти меня, Уткир Тимурович, я тебе еще пригожусь!»

Мышонок молчал, испуганно глядя черными блестящими глазками на Маматкулова.

— Не получается чудо, — сказал Маматкулов. — Ну, ладно, иди уж, пока я добрый.

Он раскрыл ладонь. Мышонок укатился под диван.

Маматкулов долго сидел в тупой задумчивости, пока его не вывела из этого состояния резкая настойчивая трель телефона.

Звонил давний школьный приятель Маматкулова, Сол их Хашимов. В школе они вместе бездельничали и хватали двойки, а потом Хашимов незаметно выбился в люди и был назначен директором кожгалантерейной фабрики.

— Привет, Уткир! Как дела-то? Неважно? С работы сняли? Да-да, я слышал об этом, потому и звоню тебе. Давай ко мне, у меня хорошее местечко есть, начальником ОТК. Оклад вполне приличный, а премия от тебя зависит.

— Ясно, — сказал Маматкулов. — Будешь до седьмого пота вкалывать, и премия набежит.

— Не совсем так, — возразил Хашимов. — В твоей работе своя специфика имеется. Понимаешь, если будешь за качеством продукции строго следить, возвращать в цеха — фабрика план не выполнит, ну и премия всем накроется. В том числе и тебе. А коли не будешь замечать кой-каких огрехов, дашь нам план выполнить — тут тебе и премия, и благодарность, и Почетная грамота. Почему я тебя и вспомнил, мы ж с тобой старые друзья, договоримся. Выработаем общую линию.

— Эх ты! Это как же выходит: хуже работаю — больше получаю?

— Да так уж получается. Да ты не думай об этом. Говори прямо — согласен?

— Значит, мышка все-таки волшебная была! — захохотал в трубку Маматкулов.

— А со здоровьем у тебя как? — встревоженно спросил директор.

— Со здоровьем порядок, — сказал Маматкулов. — Мчусь к тебе.

ДОЛГ ЧЕСТИ

В этой истории вы не найдете ничего веселого и смешного. История скорее грустная. И тем не менее я хочу ее вам рассказать, потому что она поразила мое воображение, — а все это было на самом деле, я только изменил имена — тем, что раскрыла такие извивы человеческой души, о которых я раньше и не подозревал.

Начну с того, что в большом индустриальном городе умер директор крупного производственного объединения Тура Тураевич Тураев. Не завидуйте директорам: жизнь их в основном состоит из стрессов, работают они по двенадцать — четырнадцать часов, прихватывая часто и выходные. Ходить они почти разучились, как правило, они сидят— в руководящих креслах либо в черных «Волгах». Свое здоровье они продают за высокий оклад и потому редко доживают до шестидесяти лет.

Вот и Тура Тураевича инфаркт прикончил в пятьдесят четыре года.

Прошли скорбные дни прощания, похорон и поминок. Жизнь продолжается, место директора занял его бывший заместитель Вахаб Ибрагимович Дустов.

Однажды утром секретарь директора Таннозхон подала шефу конверт:

— Что с этим письмом делать, Вахаб Ибрагимович?

Дустов повертел письмо в руках. На конверте размашистым почерком было написано:

«Тураеву Тура Тураевичу. Сугубо лично».

На марке стоял ташкентский штемпель.

Слово «сугубо» повергло Дустова в сомнение. Было бы просто лично, он, не колеблясь, вскрыл бы конверт. Как правило, в таких письмах содержались личные просьбы работников объединения — а их было около трех тысяч — об улучшении бытовых условий, и, естественно, новый директор просто осязан был вникать в эти просьбы. Но вот «сугубо» намекало на какую-то тайну, на которую он, Дустов, вряд ли имел право.

— Да-а, — в замешательстве сказал он. — Сугубо. Как же мы поступим, Таннозхон? Нехорошо, наверное, читать-то?

— Нехорошо, — подтвердила Таннозхон, опустив длинные черные ресницы.

— Но не прочитать-то тоже нельзя. Вдруг там что-то важное.

— Нельзя, — подтвердила Таннозхон, подняв длинные черные ресницы.

— А давайте, Таннозхон, передадим Саломат Абдурахмановне.

(Саломат Абдурахмановна Тураева была вдовой Тура Тураевича.)

— Давайте, — сказала Таннозхон, опустив длинные ресницы. Дустов задумался.

— Понимаете, а вдруг там что-то такое, что огорчит Саломат Абдурахмановну. Я ничего не хочу сказать, но всякое бывает… А если это интимное? От женщины, может быть?

— Да, тогда не надо, — сказала Таннозхон, подняв длинные ресницы. — Очень нехорошо может получиться.

— А если сыну отдать? — предложил Дустов. — Сыну, Фаруху Тураевичу.

— Правда, сыну, — обрадовалась Таннозхон, опустив ресницы.

— Все равно рискованно, — вздохнул Дустов. — Память об отце должна быть светлой и чистой. А кто его знает, что в этом письме?

— Рискованно, — согласилась Таннозхон, подняв ресницы.

— Зовите сюда Закирова и Артыкову, — решил Дустов.

(Закиров и Артыкова были соответственно парторгом и профоргом объединения.)

— Будем решать треугольником, — заключил Вахаб Ибрагимович.

Треугольник препирался полчаса. Артыкова стояла за то, чтобы письмо уничтожить, не читая. Мужчины считали, что письмо все-таки надо вскрыть: мало ли…

Большинством голосов решили: вскрыть. И вскрыли.

Ничего особенного там не было: просто какой-то ташкентский знакомый Тура Тураевича напоминал ему о небольшом долге, в сорок пять рублей. Тон письма не был требовательным, скорее, наоборот, деликатным. Впрочем, приведу его целиком — оно короткое.

«Уважаемый Тура Тураевич!

Пишет Вам Ваш коллега, Ибрагим Закирович Бердиев. Помните, в Ваш последний приезд в Ташкент мы сидели вместе на совещании, там и познакомились. Вместе пообедали, ходили по магазинам. Вам не хватило на покупки пятьдесят рублей, и Вы одолжили у меня, обещая назавтра отдать. У меня при себе пятидесяти рублей не было, было только сорок пять.

Так получилось, что мы больше не встретились — меня срочно отправили в командировку, а я Вам адреса не оставил.

Поймите меня правильно, уважаемый Тура Тураевич, я бы Вам и напоминать не стал — сумма, в сущности, пустяковая, — но в связи с обменом квартиры я чуть-чуть ущемлен финансово. Только поэтому я решил к Вам обратиться. Если Вас не затруднит, пришлите, пожалуйста, долг.

Возможно, квартиру к тому времени уже поменяю, поэтому прошу перевести до востребования, на 212-е отделение связи.

Извините. Заранее Вам благодарен.

Ваш И. Бердиев».

— Ну, слава богу, ничего порочащего Тура Тураевича, — облегченно сказал Закиров. — Надо передать Саломат Абдурахмановне.

— А может быть, не надо? — неуверенно произнес Дустов. — Может, сами отошлем? А? Скинемся по пятнадцать рублей, мелочь ведь.

— Это не мелочь, — решительно сказала Артыкова. — Мне кажется, поступить так — значит, некоторым образом унизить Тура Тураевича. Что он, нищий, что ли? Да разве бы ему понравилось такое решение, будь он жив?

— Но ведь его нет, — возразил Дустов.

— Его нет, но есть семья, — сказала Артыкова. — Если Саломат Абдурахмановна узнает об этом, она вам просто скандал устроит. Да. Какое право мы имеем решать без нее ее денежные дела?

— Уговорили, Рисолат Гуламовна, — согласился Дустов, — сам вечером заеду к ней и отдам письмо.

…У Саломат Абдурахмановны был гость — друг Тура Тураевича еще со студенческой скамьи, известный ученый-металлург Юнус Абдуллаевич Абдуллаев. Только на третий день узнав о смерти друга, он примчался из Ферганы, но на похороны уже не смог попасть.

Познакомились. Дустов передал письмо Саломат Абдурахмановне.

Ну что ж, — прочитав, спокойно сказала Саломат-апа, — завтра же отправлю долг этому Бердиеву, о чем говорить. Спасибо Вам, Вахаб Ибрагимович.

— Позвольте, какому Бердиеву? — неожиданно заинтересовался Абдуллаев.

— Да вот, муж задолжал ему немного… Сорок пять рублей. Из Ташкента этот Бердиев. Как его, да… Ибрагим Закирович.

— Ну-ка, ну-ка, разрешите письмо.

Саломат Абдурахмановна, недоумевая, протянула письмо Юнусу Абдуллаевичу. Тот пробежал его глазами, повертел в руках, задумался. Потом громко произнес:

— Ах, сволочь! Ну, какая же подлая, циничная сволочь!

— Что с вами, Юнус Абдуллаевич? Вы о ком это? — встревожилась вдова.

— О ком? О Бердиеве этом! Ну, прохиндей! Это надо же! — продолжал кипеть Абдуллаев.

— Да в чем дело, расскажите толком.

— А дело в том, что месяца три назад мы хоронили профессора Мухитдинова. И дней пять спустя в институт на его имя пришло вот точно такое же письмо. Буква в букву. От Бердиева. И родственники профессора, конечно же, отослали ему немедленно эти сорок пять рублей.

— Что-то я не понимаю, — сказал Дустов. — Такое же письмо? Это что же, совпадение? И вашему профессору этот Бердиев тоже дал в долг?

— Жулик этот Бердиев, неужели вам не ясно? — взорвался Абдуллаев. — Вы поймите его махинацию. Он читает в газете сообщение о смерти какого-либо известного деятеля. И тут же шлет вот такое письмо. Ну, как же не отдать деньги — долг памяти покойного! Отдают… Тем более что просит он не пятьсот рублей и не тысячу, а так, ерунду — полсотни. Даже, обратите внимание, не пол сотни, а сорок пять — это убедительнее, верно? А посчитайте, если по всей республике таких писем разослать? Очень даже безбедно можно прожить.

— Какой мерзавец! — тихо произнесла Саломат Абдурахмановна.

— Откуда же он собирает эти сведения? — спросил Дустов.

— Ну, откуда! Из областных, республиканских газет. У него, безусловно, абонемент в библиотеке. А может быть, он вхож в редакцию какой-нибудь центральной газеты. Там ведь тоже получают прессу со всего Союза. Это уже детали… И, замечаете, просит выслать до востребования. Конечно, на разные почтовые отделения — чтобы ни у кого не возникло подозрения. Что ж, как говорится, сколько веревочке ни виться…

…Найти Бердиева для компетентных лиц было делом несложным. Когда ему предъявили обвинение, он ни минуты не запирался. Наоборот, признался даже с некоторой гордостью: мол, никому до этого такая идея в голову не пришла, только ему, Бердиеву.

— Фамилия подвела меня, гражданин следователь, — грустно сказал он. — Необычная фамилия, запоминающаяся. Был бы я Суннатов или там Кабулов какой-нибудь, тот ученый — ну, из Ферганы, он бы и внимания не обратил. Хотел ведь, дурак, сменить фамилию, да посчитал больно хлопотным делом, лень было заняться. Вот и доигрался, — он вяло хохотнул.

— Вы, стало быть, не раскаиваетесь в содеянном? — спросил следователь.

— Да что я, убивал, поджигал, насиловал? Какую-то крупицу брал. У них, у известных-то, про которых в газетах некрологи пишут, хватало деньжат, думаю. Нет, это просто гонорар мне за мою выдумку. Неплохо ведь изобрел, а? А разве сравнишь с теми, кто на кладбище обирает родственничков покойника? Вот где грабиловка-то настоящая, вот кого ловить да сажать нужно. Наглые, грубые бандюги. Терпеть таких не могу!

Следователь с интересом посмотрел на Бердиева.

НОВЫЕ ИСТОРИИ О ХОДЖЕ НАСРЕДДИНЕ

Восьмого марта мужчины собрались в чайхане. Один говорит:

— Я сегодня заходил к Авазу. Вот это муж! Жена в половине одиннадцатого утра еще в постели. И он ей приносит завтрак!

— Знаю, — сказал Ходжа Насреддин. — Она накануне бегала по магазинам, закупала все для праздничного плова. Поскользнулась и сломала ногу.

— У меня сегодня счастливый день, — сказал друзьям Ходжа Насреддин. — Угнали мои «Жигули».

Все удивились. Что же здесь хорошего?

— Я могу как следует выпить вместе с вами. И не беспокоиться, как я поведу машину.

* * *

Распределяли дачи. Все волнуются. Ходжа Насреддин спокойно говорит:

— Чтобы взять дачу, необходима дача взятки.

* * *

На день рождения Ходжа пригласил гостей. Когда они расселись, каждый с удивлением увидел у своего прибора пять рублей.

— Дорогие гости! — сказал Ходжа Насреддин. — Закуска на столе, а выпивку я компенсирую деньгами. Я не хочу вступать в единоборство с антиалкогольным Указом.

* * *

— У меня сегодня разгрузочный день, — с гордостью сказала дама Ходже Насреддину. — Я ем только яблоки.

— Странно, — сказал Ходжа. — Когда я работал докером в порту, у нас вся неделя была разгрузочной, кроме выходных. Но мы ели все: и мясо, и рис, и хлеб.

* * *

Футболисты «Пахтакора» пригласили Ходжу Насреддина на банкет по случаю окончания футбольного сезона.

Когда настала пора расплачиваться за ужин, Ходжа сказал:

— Вы проиграли. Счет в пользу официанта.

* * *

В чайхане посетители возмущались:

— У вас в меню написано: «Большой выбор блюд». А на самом деле ничего, кроме чая, нет.

— Вы не правы, — сказал Ходжа Насреддин. — Блюд у них действительно много. Другое дело, что они — пустые.

* * *

Ходжа Насреддин подал в суд на соседа по даче.

— Каждый вечер он жарит шашлыки на своем участке, — объяснил Ходжа суду. — А ветер дует в мою сторону. От запаха я схожу с ума. Если вы не пресечете его действия, я буду вынужден съехать.

2. ИЗ НЕВЫДУМАННОГО

ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ СО СЧАСТЛИВЫМ КОНЦОМ

История эта нетороплива, как ишак.

В областном городе Гюльбахор проживала миловидная женщина, вдова, по имени Суйма.

Ее полюбил Суяркул Мугурманов, мужчина в расцвете. Волшебным зимним вечером он робко предложил ей руку и сердце. И, трепеща, выслушал заветное «да» из милых уст.

Бракосочетание было назначено на конец марта.

Но с приближением сияющей даты все чаще ловила Суйма печаль в глазах возлюбленного.

— Что с тобой, милый?

Он молчал, молчал… Но однажды, не выдержав, признался:

— Тени предков не дают мне покоя, родная. По обычаю жена должна переступить порог мужниного дома. А у нас наоборот получается. Я войду в твой дом, а это недостойно настоящего мужчины, главы семьи.

— Как же быть, милый?

— А ты перепиши домовладение на мое имя.

Только-то! Счастливая невеста выполнила желание жениха. Тени предков замолкли, и молодые расписались.

Но снова закручинился Суяркул. Суеверная тревога поселилась в его душе: прекрасный дом, любящая жена… Не слишком ли много выпало ему счастья? Выдержит ли сердце?

«Не выдержит, пожалуй», — решил он. И в июне подал заявление в суд: расторгнуть брак и выписать бывшую жену из его дома.

Тут, пока суд да дело, в Суяркуле заговорила совесть. А может, это вновь назойливо бубнили тени предков:

— Мужчина, бескрайнюю, как хлопковое поле, любовь ты променял на паршивый домишко?

— Продешевил я, — согласился Суяркул. — Вот если бы к дому да прибавить автомобиль василькового цвета…

Дело в том, что Суйма приобрела «Волгу» на паях со своим родственником Оралом Завировым. Договорились так: машина будет числиться за Оралом, пока вдова не выплатит ему всю ее стоимость.

Вот и мучился Суяркул, нутром чувствуя, что грех такую ценность оставлять в нежных и слабых женских руках.

Тут подвернулся Низам Мугурманов, родной брат.

— Оформим пока машину на мое имя, а там сочтемся, — предложил он Суяркулу.

— А разве это можно?

— Мне все можно. Зря, что ли, я в милиции работаю?

Призвали на помощь друга и коллегу — капитана милиции Бахтияра Ахмедова и втроем увлеченно принялись за дело.

Тут очень помогло то, что юридический хозяин «Волги» василькового цвета Орал Завиров был неграмотным. Вот компаньоны и написали заявление от его имени: хочу, мол, продать машину.

— Орал-джан, очень нужна твоя подпись, — подкатились они к Зави-рову.

— Несилен я в грамоте, дети мои. Что говорит эта бумага?

— Уж такая мелочь, просто стыдно утруждать твои уши, Орал-джан, — вились компаньоны. — Тут сказано, что машина нуждается в ремонте после крохотной, крохотулечкой аварии.

— Ремонт — дело нужное, — закивал Завиров. И подписал.

Остались пустяковые формальности. Капитан Ахмедов велел заведующему комиссионным магазином Ачилову оформить «покупку» через его магазин. Не посмел ослушаться Ачилов, состряпал полагающуюся документацию. Еще раз обращаться к пожилому неграмотному Завирову коммерсанты постеснялись, и поэтому везде за него расписался Суяркул.

Так, в результате недолгих манипуляций Суйма Мугурманова лишилась мужа, дома и машины. Но понадобилось два года, чтобы свершилось возмездие: к семи годам лишения свободы был приговорен Суяркул Мугурманов, и к одному году — заведующий комиссионным магазином.

И еще год прошел, пока городской суд не признал злополучный дом собственностью Суймы.

А что же основные организаторы аферы, Низам Мугурманов и Бахтияр Ахмедов? Их приговор не коснулся. Машина правосудия осторожно объехала их, как неразумных дошкольников, балующихся на проезжей части. Правда, суд вынес частное определение: «Необходимо провести дорасследование действий Б. Ахмедова и Н. Мугурманова».

Только какое может быть дорасследование, если следователь межрайонной прокуратуры И. Мурадов еще за полтора месяца до суда прекратил уголовное дело на любопытнейшем основании: дескать, преступники в данное время не являются общественно опасными и совершенное ими преступление потеряло значение!

То есть преступления как бы и не было. Значит, и уголовников нет, а есть славные работники милиции, правофланговые армии закона и порядка.

И скажите, бога ради, что еще нужно этой настырной Суйме? Дом ей вернули, как и машину. Какой такой справедливости она добивается?

В приватном разговоре с Суймой капитан Ахмедов, усмехаясь, сказал:

— Нет в Узбекистане такого человека, который смог бы привлечь меня, капитана Ахмедова, к ответственности.

— Докажите, что я это говорил! Свидетели есть? — может возразить Ахмедов. Нет свидетелей. Но ход событий невольно заставляет поверить в особую неприкосновенность вышеупомянутых правофланговых.

Добрый десяток громов прогремел в результате множественных заявлений Суймы Мугурмановой. Это громыхали крайне уважаемые и весомые организации и учреждения.

— Разобраться! Тщательно проверить! Принять меры! — Одна за другой следовали гневные вспышки директивных молний.

Но здесь, на месте, в прокуратуре, после очередного удара молнии даже запаха гари не обонялось и невозмутимо и с некоторой даже ленцой отвечалось инстанциям:

— Пересмотр считаем необоснованным.

На том и стоят.

Автор предвидит, что читатель задаст им недоуменный вопрос: а как же с заголовком? Заголовок-то обещал счастливый конец?

Автор поясняет:

— А разве нет? Правда же, история закончилась вполне счастливо. Во всяком случае, для Низама Мугурманова и Бахтияра Ахмедова.

НАУЧНЫЙ ПОДБАННИК

И вдруг баня № 15 стала ощущать недостаток клиентуры. Пустующие помывочные площади зримо подтачивали банно-финансовый план. Коммунальное хозяйство города залихорадило.

Выяснились странные явления: мирному обмыванию и пропариванию граждан стали мешать потусторонние шумы и гулкий хохот, доносившиеся как бы из преисподней. Наблюдалась вибрация стен, вызывавшая у моющегося контингента неприятные сейсмические ассоциации. Из-за этой непонятной чертовщины аксакалы бани и подвергли ее бойкоту.

Сама собой образовалась общественная исследовательская бригада, в основном из атеистов. Поиск привел в банные подвалы.

Там, в подвалах, были обнаружены люди. В непринужденных позах, за столами и на столах, они пили черный байховый чай из расписных чашек, внимая белозубому, пышущему здоровьем оратору. Вошедшие атеисты уловили лишь конец его выступления:

— … а бородатый говорит: «Нет, я, прежде чем купить, всегда галоши примеряю…»

Шквал хохота обрушился на мрачные подвальные своды. Задребезжали стекла, закачались на шнурах стоваттные лампы.

Визави белозубого ревниво вскричал:

— А как шофер в командировку собирался, слышали? Значит, вызывают шофера на автобазу…

Атеисты с удивлением разглядывали компанию. Надо сказать, что не все группировались вокруг рассказчиков. Обособленная секция в углу с ожесточением терзала магический кубик Рубика. Но чай пила тоже.

Бригадир поисковиков осмелился вклиниться в беседу.

— Граждане! — сказал бригадир. — Почему же, граждане, вы избрали для чаепитий это душное мрачноватое помещение? Ведь недалеко чудная чайхана с обслуживанием по первому разряду!

Из-за стола поднялся человек с цепким взглядом.

— Вам что, товарищ? — спросил он. — На каком основании дезорганизуете коллектив? Зачем склоняете его к злостному нарушению производственной дисциплины? Или вы не видели на двери вывеску: «НИИ мясной промышленности»? Здесь протекает плановая научная работа. А кто вы?

— Я атеист от банной общественности, — смешался бригадир. — Можно последний вопрос: как совмещается с наукой этот чай? И анекдоты? И Рубик?

— Стимуляторы умственных процессов, — сурово разъяснил собеседник. — Только вам этого не понять. И идите вы в баню.

Удостоверившись в отсутствии чертовщины, общественники освободили подбанник и пошли к аксакалам — заверять, что пятнадцатая баня стоит на вполне твердой научной основе.

С их уходом научный коллектив зашумел:

— Слесаря! Пусть в момент сообразит внутреннюю задвижку! Работать невозможно! Ходят тут кто ни попадя, всякие необлеченные…

И в момент слесарь сконструировал щеколду. Стало уютно и надежно, как в трехнакатном блиндаже. Установили справедливую очередь на заваривание чая и кручение кубика.

Щеколду отодвинули, только когда удостоверились, что новые посетители — компетентные и властью вполне облеченные люди, а интересуются они состоянием научной работы в институте и дисциплиной труда, а побочно — кадровыми и финансовыми вопросами.

Подбанный блиндаж стойко оборонялся от каверзных вопросов посетителей. Главным козырем был тот факт, что институт — сугубо новый, молодой, формирующийся, а также в стадии организации. Тем не менее он разработал массу научных тем, практическое решение которых хотя и откладывается из года в год, но это как раз потому, что институт молодой, формирующийся. Всего-то восьми лет от роду.

Впрочем, вот пример: установка по охлаждению жидким азотом колбасного сырья была все-таки смонтирована на Лангарском мясокомбинате. Потом, правда, размонтирована, зато установлена на Молобъединении. Потом, правда, установили, что ее там не устанавливали. Тем более что затерялись рабочие чертежи, возможно, что их найдут в головном, московском учреждении. А и не найдут — тоже не беда. Важно, что на эту тему средства все-таки израсходовали. Шестьдесят тысяч.

Взялись было еще за одно дело — механизировать очистку мяса от костей. Закончить тему по плану полагалось еще в позапрошлом году, но до сих пор не отскребается от костей мясо, хоть плачь! Зато легко отскреблись от госбюджета тысячи рублей, не предусмотренные сметой.

Все это мелочи, а большим достижением следует считать то, что институт почти сам себя содержит. Смотрите: условный эффект, выгода от придуманных институтом научных усовершенствований, если они когда-нибудь внедрятся, — миллион рублей. А затратили на придумывание только миллион сто тысяч. Это ли не успех!

По вопросам же дисциплины, самокритично покаялся научный коллектив, да, были огрехи. Но отдадим должное руководителю института товарищу Пороговскому. Вывез он дисциплину на собственном горбу, вознес на должный уровень согласно требованиям времени.

Ведь что творилось раньше? Запланирована была Пороговским кандидатура в местком подходящего ему товарища Реденковой. А вконец разболтавшийся коллектив прокатил Реденкову, забаллотировал. Тут заведующий завинтил дисциплинарную гайку до конца нарезки, подраспустившихся критиканов заставил уволиться, а Реденкову провел уже в секретари партгруппы. Емкостью для тайного голосования послужила коробка из-под обуви, и внимательно следил Пороговский за процессом опускания бюллетеней в обувную урну. Реденкова же по ее избрании осталась верной, не зазналась. На всех закрытых партсобраниях усаживала заведующего на почетное место в президиуме, а также правил он решения партсобраний и самолично намечал очередную повестку дня. Нет, не смущала парторга беспартийность Пороговского. Был бы активен, вот что главное.

Активность его подтвердилась и продуманной премиальной акцией. По случаю очередного невыполнения плана лишен был заведующий премии. Однако, не растерявшись, он премировал полуторной суммой сотрудников одной из лабораторий. А потом еще одна верная женщина, Ситчикова (она же старший инженер, она же секретарь, она же инспектор по кадрам), изымала у награжденных излишек в пользу обойденного заведующего.

И в свете вышеизложенного разве можно упрекнуть заведующего в том, что он премировал Ситчикову как бы за ударную работу на уборке хлопка, хотя на деле-то она и не мыслила выезжать на поля? Разве ж не достойны награды преданные подчиненные?

И еще неплохими суммами была одарена Ситчикова уже не как хлопкороб, а как кадровый деятель, достигший и на этом поприще завидных высот, о чем следует сказать поподробнее.

Дело в том, что, воюя с критиканами и правдолюбцами, добился Пороговский небывалой цифры кадротекучести — сорока процентов. Как тут быть? Не одного руководителя повергла бы такая цифра в смятение, но легко справился с ней тандем Пороговский — Ситчикова, взяв на работу тридцать шесть совместителей без трудовых книжек. Почти девять незаконных тысяч было им выплачено, но лес-то рубят — щепки летят!

…В раздумье удалились компетентные посетители. И правда, какие славные, интеллигентные люди трудятся на почве мясного усовершенствования, с какой отвагой защищают родное учреждение! Так ли уж виновны они в том, что ни одна их тема по механизации работ в мясной промышленности республики не внедрена, что тем самым внесли они нулевой вклад в Продовольственную программу?

Да постойте, почему же нулевой? А разве то, что создана прочная кормовая база для семидесяти сотрудников института, не достижение?!

РАСПРАВА

Эта история произошла в одном из городов Ташкентской области. Впрочем, почему «произошла»? Тянется она до сих пор, а начало ей было положено шесть лет назад.

…Входя в дом, снимай обувь — таков старинный узбекский обычай.

Этот обычай очень неудобен для бандитов, которые хотят проникнуть в дом под видом добропорядочных электриков, озабоченных показаниями счетчика. Действительно, если придется бежать, не всегда выкроишь время для обувания.

Так получилось и в нашем случае.

Двое бандитов, представившись электриками, зашли в дом Рахимы Джабаевой. Сняли обувь и показания счетчика. Потом, угрожая ножом и пистолетом, они стали бить Джабаеву, требуя денег. На крики Рахимы прибежала ее невестка, Рано Джабаева, и тоже закричала. Поняв, что дело сорвалось, грабители пустились наутек. Впопыхах один оставил свои ботинки — черные, сорок второго размера, с резинками вместо шнурков.

Дочка Рахимы вызвала милицию. Оперативный дежурный капитан Суннатов передал по телефону о разбойном нападении. На место происшествия срочно выехали участковый инспектор Г. Ханджаров и начальник отделения уголовного розыска М. Нардажиев. Позже прибыла оперативная группа, в составе которой были следователь Булатов и заместитель начальника отделения уголовного розыска Алимов.

…Суд состоялся. Преступник был осужден на два года лишения свободы. Им оказался бывший начальник угрозыска капитан Нардажиев.

— Ну и ну! — скажет читатель. — Бандит под личиной милиционера! Оборотень! Страшное дело…

Успокоим читателя — нет, не бил Нардажиев женщину в область живота, не совал ей под нос дуло пистолета. В течение пяти дней он вел поиск преступников, пока заместитель начальника ОВД Махмудов не приказал прекратить дело.

Бандитов — Анатолия Юна и Сергея Яковенко — поймали на другом деле, и в ходе допроса они признались в нападении на Рахиму Джаба-еву. И вот тогда капитан Нардажиев был обвинен в укрытии преступления— так как не было о нем записи в книгах учета сообщений и преступлений. Не было составлено протокола на месте происшествия. Собственно, не оказалось никакой документации.

Позвольте, а разве можно заниматься поиском преступников и одновременно укрывать преступление? И что же это за «укрытие», если капитан Алимов забрал с места происшествия те самые черные ботинки сорок второго размера и в тот же день на разводе-инструктаже информировал личный состав, показав ботинки и описав приметы преступников? И это в присутствии начальника ГОВД Муратова и его заместителя Махмудова!

Потерпевшая Рахима Джабаева отказалась подавать заявление в милицию.

Из показаний Анатолия Юна: «В указанном доме мы с Яковенко Сергеем ничего не взяли, но там — знаю со слов Рустама, одного из «наводчиков», — были деньги в большом количестве, более ста тысяч, плюс ко всему в большом количестве бриллиантовые кольца и серьги… Со слов Рустама мне также известно, что в том доме продавали опий не менее 20 рублей за один грамм».

Нет никаких оснований не верить бандитам. Возможно, боясь их мести, Рахима наотрез отказалась писать заявление в милицию. Ее поддержал муж, Джабаев. Мало того, они отругали дочь за звонок по «02».

Итак: звонок в милицию не зарегистрирован, преступники ничего не взяли, поймать их не удалось, и потерпевшая не желает выносить сор из избы. Заведи дело — оно и «повиснет». И Махмудов устно приказывает прекратить розыск. А спустя два года уверенно говорит о том, что ему ничего не было известно о преступлении. Значит, спрос с начальника угрозыска. И ответственность только его. Все складывается очень удачно.

Из объяснения Махмудова: «Нардажиев и Ханджаров о данном случае руководству ГОВД не доложили».

Из объяснения Алимова: «Я с Нардажиевым и следователем Булатовым на месте происшествия не был».

Из объяснения Суннатова (чьей прямой обязанностью было зафиксировать вызов милиции): «Сообщение о преступлении я не принимал».

Вот такие дружные объяснения так называемых свидетелей. Но ведь ишаку ясно (да не примет уважаемый суд обращение к этому непарнокопытному за оскорбление), что, скажи свидетели иное, они тут же перескочили бы на скамью подсудимых. Тем не менее суд принимает их свидетельства за непреложную истину.

А коли истина установлена, кому же захочется заново разбираться в этом деле? И поэтому гласом вопиющего в пустыне оказались свидетельства некоторых других лиц.

Из объяснения Рано Джабаевой: «Через несколько минут приехала милиция, себя представил он Алимовым… Он посадил меня на зеленые «Жигули», чтобы опознать преступников… Мы с ним объездили вокзал и поселок. Но преступников не нашли… Когда я садилась в машину, подъехали «Жигули» бежевого цвета, и Алимов спросил, будем ли составлять протокол. Тот человек был высокого роста с фотоаппаратом. Он ответил: «Махмудов в Ташкенте, когда приедет, решим…»

Из объяснения капитана Усманова: «В 17 часов был развод… Начальник ГОВД полковник милиции Муратов А. X. информировал нас о случившемся преступлении. При этом зам. начальника ОУР капитан милиции Алимов Аскар показал сапожки мужские…»

И еще из одного объяснения: «В 17 часов, перед заступлением в наряд, была ориентировка… Ориентировал зам. нач. ОУР Алимов, он показал туфли черного цвета и описывал предметы преступников… Я точно помню, что начальник ГОВД Муратов буквально три-четыре дня подряд спрашивал Нардажиева, какую он провел работу по установлению и задержанию преступников… О всех фактах, случаях, сообщениях мы, оперативные работники, в обязательном порядке докладываем устно руководству, а руководство ГОВД ругает, обзывает фиксаторами, и отдельные преступления остаются незарегистрированными и без принятия по ним надлежащих мер. В исходе работник остается виновником вплоть до увольнения или привлечения к уголовной ответственности, как это было с Нардажиевым… Только прошу мое это объяснение без моего ведома не разглашать. Написанное мною все правильно, в чем и подписываюсь»… (подпись).

Из письма горкома партии:

«… Бюро горкома партии утвердило решение парторганизации об исключении Нардажиева М. из рядов КПСС в соответствии с § 12 Устава КПСС за безответственное отношение к служебным обязанностям, непринятие действенных мер к задержанию преступников, совершивших разбойное нападение на гражданку Джабаеву Р., и привлечение к уголовной ответственности».

Бюро состоялось в начале августа. А суд — в середине. Стало быть, еще до суда была предопределена судьба капитана Нардажиева.

Из справки:

«Капитан милиции Нардажиев награжден…

… орденом Красной Звезды за проявленное мужество и отвагу при задержании особо опасного преступника,

… медалью «За безупречную службу» III степени,

… медалью «За безупречную службу» II степени…».

НУ ПРЯМО КАК В КИНО

Да, в ужасной растерянности пребывает автор: сюжет его фельетона один к одному совпадает с сюжетом кинокомедии «Прохиндиада, или Бег на месте». Боязно мне: ну, как притянут к ответу за плагиат? Но что поделать — все в жизни было, как в кино.

Даже внешне наш герой — генеральный директор производственно-мебельного объединения «Кукдала» Е. Л. Круплянский похож на героя «Прохиндиады» Сан Саныча, так блистательно играемого Калягиным. Такой же в меру упитанный, с уютной, кругленькой физиономией, только что без усов. Несущественных различий можно наковырять и еще: Сан Санычу, к примеру, вот-вот стукнет пятьдесят, а Круплянскому ждать юбилея еще три года.

Без особого рвения относился Сан Саныч к своим непосредственным обязанностям. На рабочем месте для видимости оставлял пиджак, сам же ускользал для организации посторонних дел, которыми воздвигал здание своего благополучия.

Подобным же строительством был занят и Круплянский. Фундамент его здания был замешен на связях с высокими людьми, на взаимовыручке согласно известному девизу «Ты — мне, я — тебе». Потому и стенания потребителя о качестве мебели, выпускаемой объединением, умело и вовремя заглушались. Отчеты и рапорты о выполнении плана подвергались должной косметике. Только, отскоблив с них пудру и румяна, выявили компетентные люди знатные приписки к выполнению годового плана, выразившиеся в сумме 657 тысяч рублей.

Командир производства Круплянский, располагая такими суммами, щедро раздавал премии. За год — миллион семьдесят девять тысяч. На каждого работника фирмы по пятьсот семьдесят рублей. Это если всем поровну. Но поровну, конечно же, не получалось.

Не надо думать, что примитивной совковой лопатой Круплянский загребал себе сверхплановый куш из премиального мешка. Тоньше был его расчет. Главное — одарить соратников. И, застимулированные материально, помалкивали замы и главбух, отводили взгляд партийный и профсоюзный лидеры, заталкивая в карман незаконные отчисления.

(А помните бескорыстие героя «Прохиндиады»? Отказываясь от наличных, он брал лишь ответными услугами: спокойнее так и выгоднее.)

— Позвольте-ка, — вправе встрепенуться читатель, — ну, хорошо, прекраснодушный директор замазывал премиями глаза подчиненным, но разве же объединение «Кукдала» — независимая островная держава с императором Круплянским Первым? Полагается же, наверное, быть хоть какому-то там главку или министерству, блюдущему государственные интересы?

Ах, конечно. Но вновь уставимся на экран. Что там?

Там — сауна. Микромир блаженства и умиротворения. В саунных парах разрешает Сан Саныч всевозможные проблемы с сильными мира сего. Чем же хуже Круплянский? Выросло на задах мебельного комбината неказистое снаружи сооружение, зато внутри — помывочный рай, проходивший по документам как «спецобъект».

Это потом генеральный директор будет утверждать, что сауна воздвигалась исключительно для омовения рядовых рабочих и служащих, и даже представит фальшивые графики посещения бани рабочими. На самом-то деле посещал объект сам министр с заместителем, и всегда сопровождал их генеральный директор Круплянский.

Не исключено, что именно в сауне регулировались жгучие вопросы не только о премиях, но и о жилищных условиях самого Круплянского. Продав собственный дом, он исхитрился получить от государства квартиру, которую быстро обменял на особняк, правда, затратив на его ремонт восемь тысяч семьсот рублей.

— Да, пожалуйста, — говорит директор. — Проверьте счета и накладные на стройматериалы и оборудование. Убедитесь: все закуплено в госторговле, включая биде…

(Кинозритель, припомним Сан Саныча, его папку с аккуратно подшитыми накладными на строительство дачи.)

Круплянский забывает рассказать о том, как, почуяв беду, посылал он своего зама по хозмагазинам города срочно организовать подложные документы на закупку стройматериалов.

И все-таки давайте не впадать в ханжество, описывая сверххудожественные паркеты и мебель отремонтированного директорского особняка. Или не имеет права мебельный король обставить гнездо своими же изделиями? Ведь не запретишь же сатирику оклеить комнату вместо обоев своими лучшими фельетонами.

Снова кадры из фильма: Сан Саныч проворачивает аферу с покупкой автомобиля чужому дяде на свое имя. Может, хоть здесь-то сюжеты не совпадут, уповал автор. Совпали — и Круплянский занимался тем же. Различие углядел ось лишь в марках автомашин. В кино был «мерседес», у нас же попроще — «Жигули»…

Персонаж «Прохиндиады», директор НИИ, спрашивает Сан Саныча:

— А что у вас с образованием? Тут написано «незаконченное высшее», как это понимать?

— Это сложно… — мнется Сан Саныч.

Спросим и мы Круплянского:

— А у вас как по этой линии?

— Сложно… — так же односложно ответит генеральный директор.

И правда, сложно: вроде бы налицо два высших образования (закончил Ташкентский политехнический, а еще юрфак госуниверситета). Но полагая, что смешно равнять босса республиканской мебельной промышленности с заурядным очкариком-студентом, услужливые вузовские администраторы обрушили на Круплянского ворох незаконных послаблений: разрешили переход в другой институт с академической задолженностью, для сдачи экзаменов предоставили ему индивидуальный график, по которому, например, он припеваючи «сдал» за два дня то, что очкариками с трудом осваивалось за три семестра. Практические занятия он выполнял теоретически. А такая мелочь, как зачетная книжка, была выдана ему лишь спустя четырнадцать месяцев после зачисления.

Вот и пришлось специальной коллегии аннулировать дипломы директора как недействительные.

Итак, у Сан Саныча незаконченное высшее. У Круплянского незаконченное высшее.

Так постепенно рассыпалось здание благополучия, воздвигнутое Круплянским. Рухнули два диплома, подпиравшие крышу, рухнул и билет члена КПСС.

Финал «Прохиндиады»: так же рухнуло фальшивое счастье Сан Саныча. Трепеща в ожидании правосудия, он как бы дематериализуется, исчезает. Как личность и как махинатор.

Что же с Круплянским? С поста директора он снят. Но остались удивительные явления, до сих пор не объясненные.

Действовал на мебельном комбинате специальный цех № 5 — «хитрый цех», как прозвали его в коллективе. Работал он особую мебель особого качества по особым чертежам для особого заказчика по особому указанию генерального директора. А вот наделенные особыми полномочиями лица не нашли пока что путей, по которым расходились изделия «хитрого цеха». Разведя руками, зафиксировали лишь «отсутствие учета готовой продукции».

Была обнаружена незаконная передача оборудования другим организациям, а на свалке нашли совсем новые станки. На складе же, наоборот, не нашли заприходованного сырья более чем на четверть миллиона целковых — сгинул лес, дематериализовался… Рьяно закатала рукава мундира районная прокуратура, чтобы жестоко спросить с виновных — ан раскатались рукава обратно как бы сами собой, а у прокуратуры, надо думать, объявилась масса других неотложных дел. Заскрипели невидимые тормоза.

* * *

… Дружно защелкали сиденья кресел. Отсмотрев кино, зритель весело сбрасывает с себя паутину иллюзий.

Он понимает, что конкретного Сан Саныча в природе не существует.

Это всего лишь обобщенный художественный образ, вылепленный замечательным Калягиным.

А Круплянский реален. Он есть. Как есть и занимательные факты, изложенные мной. Эти факты трепетно ждут внимательного прокурорского расследования.

И поэтому экранное слово «конец» нам не подходит.

ПУТЬ К ПОБЕДЕ: ТРИ СУДЬБЫ

Солнечный Узбекистан. Сапог оккупанта не впечатался в этот край, сыны которого тем не менее грудью встали на защиту Родины.

После войны в республику вернулось сто двадцать тысяч непосредственных участников боев. К сожалению, сейчасих осталось только восемнадцать тысяч.

О трех из этих оставшихся сегодняшний рассказ.

1. Байс ИРГАШЕВ

(Боевой путь: Россия, Украина, Молдавия.)

Восемнадцать бойцов удерживали маленький плацдарм на днепровском острове Хортица, у Днепрогэса. Патроны кончились, завязалась рукопашная. В погоне за фашистом Байс Иргашев несколько увлекся. Не рассчитал, что слишком оторвался от товарищей. Что делать? Упал, притворился мертвым. Сквозь прикрытые веки увидел рядом гитлеровца, расположившегося с пулеметом. Выждав минуту, когда наши бойцы поднялись в очередную атаку, Байс быстро вскочил и уложил немца из автомата. Захватив пулемет, открыл огонь по врагу.

Это решило исход боя.

— И вот, — вспоминает Иргашев, — мы на правом берегу Днепра. А пушек с нами нет — не успели еще переправить. Нашли мы брошенную немцами 105-миллиметровку, и снарядов к ней полно, только замок поломан, нет ни пружины, ни боевого ударника. Подошел я к командиру взвода Шилину: «Дайте людей, товарищ командир, пушку перевернуть, пострелять хочу из нее». Усмехнулся Шилин: «Вечно ты что-то выдумываешь», — но бойцов дал. Развернули мы орудие на 180 градусов, зарядили. Через дырочку в казенной части вставил шомпол — и молотком по шомполу! Сработало! Двадцать восемь выстрелов таким манером сделал по противнику. Опять Шилин усмехнулся: «Неугомонный ты, Иргашев! Только что тебя за Хортицу к герою представили, а теперь придется еще к ордену Славы…» Так и получилось, что орден обогнал мою звездочку…

— А почему же вы не носите ее, звездочку-то? — поинтересовался я.

Он рассмеялся:

— Так ведь костюмов несколько, а звездочка одна. Что же ее все время перевешивать?

— Байс Хамидович, — спросил я, — понятно, что на войне не до смеха было. А все-таки не припомните какой-нибудь забавный случай?

— Вы правы, война и смех — понятия вроде бы несовместимые. А, с другой стороны, жизнь продолжалась и на войне. Все бывало. Ну вот, кстати, там же, после форсирования Днепра, выскочил я на берег мокрый. Холодище! Не июль ведь, октябрь. А тут немецкий склад с обмундированием. Лязгая зубами, быстренько переоделся в сухое, надел куртку и шапку. Вышел, как заорут наши: «Хальт! Хенде хох!» И уже автоматы вскинули. Вам смешно? Мне-то не особенно было. Тут же немецкую форму ко всем чертям скинул, ну ее…

Бесстрашие, беззаветная преданность Отчизне. Эти черты Байс Хамидович унаследовал скорее всего от отца — председателя ревкома, чекиста…

— А уж герой-то я по маминой линии, — снова рассмеялся Иргашев. — Мама у меня была удостоена звания «Мать-героиня». Десятерых нас воспитала…

2. Алим АРТЫКОВ

(Боевой путь: Россия, Украина, Молдавия, Румыния, Венгрия.)

Он был студентом Среднеазиатского университета в Ташкенте.

А в 1942 году попал в Воронежский сельскохозяйственный институт. Правда, не в качестве студента. На территории института располагалась 206-я стрелковая дивизия 27-й армии. Отсюда началась длинная военная дорога старшего сержанта Артыкова.

И уже в 1943 году «Огонек» сообщил: «219 истребленных гитлеровцев на боевом счету у смелого разведчика-узбека Алима Артыкова». А война продолжалась, и счет увеличивался…

Касаясь пальцем старой фотографии, где он запечатлен веселым, задорным, с боевыми регалиями: орденом Красной Звезды (тогда еще его носили на левой стороне груди), медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги», — Алим Расулович чуть смущенно признается:

— Молодой был, ничего не боялся…

А немцы его боялись. Вражеские репродукторы за линией фронта захлебывались: «Узбек Арал! Подожди, попадешь ты к нам!»

Он не ждал, сам шел к ним. За «языками». Трех лейтенантов привел, майора. «Арал» — это было его фронтовое прозвище, аббревиатура от «Артыков Алим».

Бойцы шутили:

— Снова фрицы об Арале оборались…

В районе Курской дуги в селе Серебрянка ночью впятером пробрались в немецкий штаб, тихо сняли охрану…

В доме на столе — следы буйной попойки, недопитые бутылки шнапса. Храпит здоровенный фашист. На вешалке — полковничье обмундирование.

Навалились на оберега, одолели.

— Потом его смерили, — смеется Артыков. — Хотите верьте, хотите нет — двести одиннадцать сантиметров. Помогло нам, конечно, что пьяный был. Пьянство к добру не приводит. Это он, наверное, запомнил на всю оставшуюся жизнь.

Впрочем, повод для пьянства был уважительный. Когда приволокли полковника на нашу сторону, в его планшете обнаружили свеженький приказ о присвоении ему генеральского чина. Так и не пришлось вояке пофорсить в генеральских погонах.

… А в тридцатилетие Победы приехал Алим Расулович на Киевщину, на встречу с однополчанами. В селе Володарки подошли к памятнику, где на мраморе высечены имена 157 павших героев. Прочел Арал двадцать седьмую строку сверху: «Алим Артыков». Заплакал.

— Заплакал, — подтверждает Алим Расулович. — Хотя вроде бы радоваться надо, что ошибка вышла. И то сказать: четыре раза на меня мать получала похоронки…

Тут же разыскали мастера. Выбил мастер против фамилии Артыкова слово «жив».

3. Гулям КАРИМОВ

(Боевой путь: Украина, Молдавия, Румыния.)

— Кахрамон Каримов? — Профессор Ташкентского университета Туган Эрназаров раскрыл зачетку студента. — Интересно, почему у вас такое необычное имя?

(«Кахрамон» по-узбекски — «герой».)

Юноша смутился.

— Меня так в честь отца назвали. Это он герой…

…Гвардии лейтенант Гулям Каримов участвовал в Ясско-Кишиневской операции. С 800 бойцами штурмовал крайне важную, имевшую стратегическое значение высоту в районе городка Пашканы. Высоту взяли.

— И осталось нас тридцать пять человек, — с болью вспоминает Гулям Каримов. — Командир дивизии приказал мне держать высоту до последнего. Мы держали. Пять суток без воды, без пищи. А контратаки фашистов одна за другой… Держались до прихода наших.

Командующий фронтом позвонил во фронтовую газету «Суворовский натиск»: шлите корреспондента, пусть напишет очерк о новом герое. Корреспондент прибыл, да увидеться с Гулямом не смог: высота в окружении немцев. Пришлось писать заочно…

Вернувшись с высоты, прочел Гулям очерк в газете. Назывался очерк «Офицер Каримов».

Под очерком стояла фамилия автора: Т. Эрназаров.

— Так и не довелось мне тогда встретиться с твоим отцом, — сказал профессор студенту. — Приглашай. Лучше поздно, чем никогда.

Встреча фронтовиков состоялась через тридцать один год.

— Там еще такое дело вышло, — вспоминает Каримов. — Сразу после той высоты командир полка дает мне новое задание: подобрать роту — человек двести, форсировать речку Молдавку, разведать населенный пункт на том берегу. А я как сроднился с теми тридцатью пятью: не надо, говорю, роты, одни справимся.

Форсировали реку, ну, скажем проще, не форсировали — перешли вброд: мелкая речка, хоть и широкая. Уничтожили три огневые точки, заняли населенный пункт. Осталось нас семнадцать. Вокруг кукуруза, она там вместо хлопка растет. В кукурузе противник: румыны, немцы. Стреляем. Вдруг видим, выходят двое с белыми флажками, парламентеры, значит. Я их принял, говорю: вам бы сдаться, вы окружены батальоном. Сдались ведь, представляете? Триста пятьдесят человек из кукурузы вышли. Обер-лейтенант после, увидев мое «войско», речи на время лишился. Потом спрашивает: «Это и есть ваш батальон?» «Это и есть», — подтверждаю.

Вот такое стадо и пригнали. Потом комполка объявляет мне: мы тебя, Каримов, представили к званию Героя.

— Служу Советскому Союзу! — отвечаю. Думал, вот за это пленение. А оказывается, нет, за высоту…

* * *

Три человека, о которых я рассказал, вовсе не чересчур особенные, не исключение. Полковник Байс Хамидович Иргашев, председатель Ташкентской секции Советского комитета ветеранов войны, дал нам убедительные доказательства: тридцать два полных кавалера ордена Славы, двести восемьдесят Героев Советского Союза вернулись в сорок пятом в Узбекистан…

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

INFO

ТИЛЛАЕВ Мурад

МОЯ ДИЛОР

Редактор Э. И. Полянский

Техн. редактор Л. И. Курлыкова

Сдано в набор 20.12.89. Подписано к печати 02.02.90. А 00227. Формат 70х108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура «Гарамонд». Офсетная печать. Усл. печ. л. 2,10. Усл. кр. отт. 2, 45. Уч. изд. л. 3,14. Тираж 75000. Заказ № 1696. Цена 20 коп.

Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции

типография имени В. И. Ленина издательства ЦК КПСС «Правда».

125865, ГСП, Москва, А-137, ул. «Правды», 24.

Индекс 72996

…………………..

FB2 — mefysto, 2023

Оглавление

*

1. ОТ ПЕРВОГО РАССКАЗА ДО ПОСЛЕДНЕГО…

  КАК Я ПИСАЛ СВОЙ ПЕРВЫЙ РАССКАЗ

  МОЯ ДИЛОР

  ДРАКОН НА ПЛОЩАДИ

  ДОПИНГ

  Я — ПРОТИВ!

  ЛЕВ

  СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

  КОРРИДА

  ДУЭЛЬ ВЕЖЛИВОСТИ

  ЧУДЕСА ВОКРУГ НАС

  ДОЛГ ЧЕСТИ

  НОВЫЕ ИСТОРИИ О ХОДЖЕ НАСРЕДДИНЕ

2. ИЗ НЕВЫДУМАННОГО

  ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ СО СЧАСТЛИВЫМ КОНЦОМ

  НАУЧНЫЙ ПОДБАННИК

  РАСПРАВА

  НУ ПРЯМО КАК В КИНО

  ПУТЬ К ПОБЕДЕ: ТРИ СУДЬБЫ

Более подробно о серии

INFO