Прости грехи наши… Книга первая [Елена Дмитриевна Фетисова] (fb2) читать онлайн

Елена Фетисова Прости грехи наши… Книга первая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Анну в роддом привел Василий. Конец марта, срок ее родов настал, и она, задыхаясь, сдавленная то ли страхом, то ли дитем, сделала последние шаги в открытую перед ней дверь и, не имея уже сил раздеться, опустилась на гладкую кушетку, запрокинув назад вспотевшее и багровое лицо.

– Скорее! – услышала она низкий женский голос и больше ничего не могла разобрать в суете, образовавшейся вокруг нее. Боль, то, оставляя ее ослабшее тело, то с новой силой изнемогая его, заставила забыть обо всем, а когда светлый промежуток вновь появлялся, она, вдруг, вспоминала про мужа, и звала громко:

– Вася! – словно он мог помочь ей.

Никто не откликался, и Анна опять, и опять кричала:

– Вася! Вася! – то отчаянно, до хрипоты, то облегченным полушепотом.

Мысли ее были спутаны и сознание, казалось, вот-вот оставит женщину. Только, он, ее Вася, по-прежнему, был рядом, хмурил брови и улыбался, наклоняясь над ней. Она хватала руками его рыжие кудри, и сердце ее замирало, когда в онемевших пальцах оказывалась пустота. Кто-то больно давил ее пылающее тело, Анна не понимала зачем, не понимала, что ей приказывал все тот же настырный голос, она лишь стонала, ловила раскаленным ртом воздух и держала его в себе насколько хватало сил.

– Капризная, о ребенке подумай!

Но Анна опять кричала, звала Василия, и не о ком не хотела думать, даже о себе. «Лишь бы скорее закончилось…». Ее сердце колотилось, и какая-то горячая волна катилась по телу, подступала к самому горлу, останавливала дыхание. Это, казалось, бесконечным. Но, вот женщина, закусив синие губы, натужилась в очередной раз, и позвала ту, о которой, ни на минуту не переставала думать, лишь боялась произнести вслух:

– Мама! – звонкий, чистый голос Анны прокатился эхом по отделению, – Мама!

Закружилась голова, захотелось пить, какой-то грязно серый туман застелил глаза. Она растворилась в зыбком, но особенно сладком полусне, как, вдруг, слабый и надрывный крик разорвал эту серую завесу. Вздрогнув, Анна приоткрыла измученные глаза, приподняла тяжелую, будто свинцовую голову. Среди белых рукавов халатов она ясно и отчетливо различила темную крохотную головку с красным личиком.

– Сын!

Внутри ее стало тепло и щекотно от радости. Она жива, она теперь мать, и, наконец, она родила Васе сына! Запекшиеся губы треснули, и Анна ощутила солоноватый привкус крови во рту от своей слабой, но счастливой улыбки. Вася тоже ей улыбался. Анна хотела коснуться его лица, приподняла руку, но раздумала, понимая, что это впустую. Его здесь нет. Она вздохнула и положила руку на место. Проснулась уже в палате.

Василий, отправив жену в роддом, не знал, что ему делать дальше. Он-то в этом городишке был совсем чужой. Приехал с женой в гости к ее тетке, а Анна вздумала рожать. И вот, теперь, топтался под окнами роддома в луже талого снега и думал: "Может еще раз попробовать, а вдруг, впустят".

Он обошел облупившееся здание больницы, и неуверенно стукнул в дверь. Открыла нянька, все та же маленькая, сморщенная старушка, с чистыми и бледными руками. Недовольное личико ее, а в особенности острый подбородок, нервно дернулись, когда она проговорила раздраженным голосом:

– Ну, чего тебе, жди. Сюда не положено посторонним! – и снова заперлась изнутри.

Раздосадованный Василий вернулся к родственникам жены. Те уже ушли на работу, и квартира была пуста. Он еще раз окинул взглядом однокомнатный скворечник, так называл мужчина городское жилье, и необыкновенный беспорядок, в который раз, удивил и разозлил его. Губная помада, краска для глаз, маленькое, отколотое зеркальце лежали прямо на неприбранной кровати.

"Баба – дура", – подумал Василий про тетку Анны, – «В шею такую жену!».

Он еще побродил по комнатам, вышел на балкон, заставленный банками и прочей мешавшейся под ногами рухлядью, и вдруг, мысль, о том, что Анна уже родила, горячо ударила в виски. Как полоумный, Василий помчался вниз по лестнице, забыв в впопыхах закрыть квартиру.

Он опять стоял у той запретной двери и сверлил глазами занавешенное окно. Неизвестно, сколько бы так продолжалось, но тут подъехал красный лаковый "Москвич». Старушка-нянька первая выбежала навстречу. Из машины вышли две женщины: совсем молодая, заплаканная, громко и назойливо кричащая, вторая – уже в возрасте, в зеленой маленькой шляпке, вела ее под руки и успокаивала:

– Доченька, Кларочка… Ну, доченька…, – ее щеки тоже были мокрыми, не понятно от слез или пота.

Нянька подхватила роженицу.

– Ступай, Настя, ступай! – крикнула она женщине в шляпке.

Кларочка вдруг завизжала:

– Нет, не уходи! Я боюсь!

Нянька еще больше сморщила лицо:

– А ну, не ори, стерва! Любишь кататься – люби и саночки возить!

Кларка стихла и лишь подвывала, как пнутая ногой собачонка. Настя, ее мать теперь, Василий видел ясно: тихо и устало плакала.

Наблюдая за этой сценой, мужчина подошел поближе, его волнение за жену усилилось. "А, может, моя Анька, вот, так же…", – подумал он.

– Мамаш, узнай про Крушинину, – вытянул он шею, боясь остаться незамеченным в образовавшейся суматохе.

Нянька, молча, слазила в свой карман и сунула ему что-то в ладонь. Василий растеряно поморгал ресницами и лишь, потом понял, что она дала ему телефон отделения.

– Зинаида Прокопьевна! – молоденькая студентка постучала в родзал. Доктор недовольная, что ей мешают, повернула вспотевшее лицо и сверкнула глазами на девушку:

– Что случилось?

– Там муж Крушининой звонит, спрашивает, родила ли? – и студентка бросила вопросительный взгляд на розовое тельце, около которого хлопотали врачи.

– Милочка! – грозно выкрикнула Зинаида Прокопьевна, не зная, куда деть свою досаду, но сдержалась, – Уйдите! Все звонки после двух!

Девчонка, чуть не плача подошла к аппарату:

– Позвоните позже!

Василий бросил трубку так, что та зазвенела.

– Порядочки!

Напротив больницы, зеленея шторами, стояло небольшое кафе. Василий крепко выругался и направился к нему, решив обождать там. Только, он переступил через порог, как хрипатый голос громыхнул на весь зал:

– Васька! Бес рыжий!

Дядька Прохор и его сосед Колька стояли за столом, распивая бутылку

”Жигулевского”.

– Здорово! – подошел к ним Василий.

– Привет! Что это ты тут околачиваешься?

– Да, Анька рожает, – тряхнул Василий головой в сторону роддома.

– Ну, молодцы! Быстро у вас получилось, – хлопнул Прохор его по плечу.

Колька поставил стакан на стол и скосил глаза, поблескивая черными злыми зрачками.

Василий, усталый не заметил этого взгляда, брякнул громадные, жилистые руки на стол.

– Тюрьма какая-то, а не больница. Дознаться, и то нельзя…

– Ничего, – потягивая пиво, – успокаивал Прохор, – Анна – баба крепкая, сдюжит.

Колька, тем временем молчал, настороженно ловя взгляды Василия.

– А мы с Николкой картошку возили. Враз продали. Вот бабам подарки, – стукнул он ногой по рюкзаку, стоявшему около стола.

– Не пыли тряпьем, – оборвал его пьянеющий приятель, – Тут тебе не деревня…

– О-о-о, шибко культурный выискался, – нахохлился, передразнивая его, мужчина, и обращаясь уже к Ваське, спросил, – Налить?– заговорчески заглядывая при этом в голубые, устремленные мимо него глаза.

– Нет, не буду…, – отмахнулся тот.

– А, может, покрепче чего, нервишки успокоить? – не отступал Прохор, и склонился к самым рыжим усам Василия, обдавая их трепетно-ароматным запахом пива.

– Нет, дядька Прохор, знаешь же, я эту дрянь не употребляю, – и Васька отодвинулся, глубоко и озадаченно вздохнув.

– Ты смотри, – удивился Прохор, – Трезвенник.… А, мы еще бутылочку осадим, правда, Николка? – подмигнул он угрюмому, все больше пьянеющему Николаю.

Последний, согласно кивнул головой, взял Прохоров трешник и не спеша, зашагал к прилавку. Василий проводил неуклюжую фигуру Кольки взглядом и снова перевел глаза на белые окна роддома.

– Ну, что ты маешься, словно сам сейчас рожать начнешь…

– Да, боюсь я, дядька Прохор, – ответил Василий.

– Чего бояться-то, не первая она и не последняя…

– А, вдруг, у нее это…, – замешкался и приподнял свой тяжелый кулак Васька.

– Что это? – не понял Прохор и выкатил красные, как у рыбы глаза.

– Ну…, не получится, – нашел, наконец, подходящее слово мужчина.

Прохор и подошедший Колька, разом захохотали.

– На то она и баба, что б получилось! – сказал, прослезившийся от смеха Прохор, и откупорил еще одну бутылку.

Вечером Василию, наконец, сообщили, что у него родился сын. Вне себя от радости, он подбросил перепуганную старушку к потолку.

– Матушки! – вскричала та, – Убьешь же, ирод рыжий!

Но Василий на этот раз не разозлился и даже чмокнул ее в скомканную щеку. Утопая в грязно-сером снегу, он побежал в еще открытое кафе. Купив, там шоколадку «Аленка», мужчина больше ни чего не добился в этот день. Усталый, но счастливый он вернулся на квартиру к родственникам Анны.

Наступившая ночь, показалась ему нескончаемо длинной, мучительной пыткой. В маленькой комнате было душно, и, будто тесно его томящемуся ожиданием телу. Липкий пот, то и дело, покрывавший его загрубелую мужицкую кожу, не давал покоя, и Василий никак не мог разобрать снится ему все это или грезится.

Анна в нежно-голубом платье, как в день их свадьбы смеялась и висла у него на шее. Он, так явственно ощущал ее влажные, и почему-то холодные поцелуи, что каждый раз вздрагивал и испуганно окидывал взглядом притихшее жилище, натыкаясь лишь на немые ночные тени. Убедившись, что ее здесь быть не может, мужчина закрывал глаза, и снова окунался в эту сладкую, изнемождающую полудрему.

Наконец, Василий поборол навязчивое сновидение, и что бы как-то справиться с головной болью, вышел на балкон и закурил. На душе было не спокойно. Неожиданно погасли фонари, их блеклый свет бесследно растворился в густой темноте, и беспричинная тревога стала еще ощутимее. Слева в груди несколько раз кольнуло. Мужчина глубоко вздохнул, прислушиваясь, как внутри его бушевали разноо6разаные чувства, накатывая, словно волны и заслоняя друг друга. Он ощутил почти реальную теплоту, когда представил себя с малышом на руках.

«Теперь, он отец, глава семейства!» – радостно защекотало внутри Василия. “Одним словом мужик, что надо!” – с гордостью подумал он, и все сомнения сразу улетучились. Мужчина улыбнулся во влажную темноту весенней ночи, так ему стало хорошо от этих мыслей, и все же, время от времени, Васька снова хватался за папиросы, непонятное волнение, как незримое подводное течение, навивало не осознанную опасность и беспокойство.

“Чего я боюсь?”, – рассердился на себя Василий, – “Все уже позади. Анна – жива, здорова, а о сыне она позаботиться”.

– Сын! – в который раз дрогнула мощь его сильного, крепкого тела перед нежным, дорогим сердцу словом. Его отцовская любовь, прораставшая сквозь столько дней сомнений и ожиданий, неудержимо рвалась наружу. Василий, вдруг, устал бояться неизвестно чего, ему захотелось закричать во всеуслышание и разбудить примолкший, уставший город, чтобы всем поведать о ней.

Приближающийся рассвет обнадеживающе забрезжил, колыхаясь в еще прохладном воздухе весны, как алые знамена на демонстрациях. Василий не спеша, собрался, на этот раз, запер дверь и даже дернул ее за ручку для контроля. Бросив ключик под коврик, он вышел из мрачного подъезда на улицу.

День был свежий. Влажный воздух ударил в лицо, и Василий втянул его широкими ноздрями в себя, причмокнув от удовольствия. Пахло весной! Времени в запасе было много, в больницу он не спешил. Перейдя широкую, почти пустынную дорогу, он решил побродить по маленькому и грязному городку, приютившего его с Анной мечту. Он начинал уже нравиться Василию, несмотря на его неприятие к неуравновешенной и наигранной, как, казалось, мужчине жизни провинциальной столицы.

В центре его, выкрашенные желтой, неприглядной краской, стояли торговые ряды, набитые множеством торговок, которые наперебой предлагали прохожим свои снадобья: варенье, сушеные грибы, всевозможные травы, кисло пахнущие огурцы. Товары были разложены на скамейках, пестрых фартуках женщин или же стояли прямо на земле.

Бойкая розовощекая хохлушка окликнула Василия:

– Тебе чего, сыночка, треба? Купи семечко, гляди какие гарные! – она запустила руку в мешок, и черные, глянцевые, они просочились меж ее шершавых пальцев.

– Сколько, мамаш? – спросил Василий.

– Цэ двадцать грошей всего, – и хохлушка высыпала ему стакан в засаленный карман тулупа.

Лузгая купленные семечки, Василий свысока поглядывал на словоохотливых, с надеждой заглядывавших на него продавщиц, и проходил мимо, не уделяя их товарам большого внимания. И, вдруг… Он даже закрыл глаза на мгновение.

На еще холодном воздухе, вызывающе и пронзительно горел яркий, весенний букет. Озябшие цветы, как подневольницы в гареме, ютились в двухлитровой банке, и слегка вздрагивали от торопливых шагов спешащих людей. Рядом пританцовывал черноусый продавец.

– Почем? – обратился к нему с вопросом притормозивший мужчина, кивком указав на тюльпаны.

– Руб, – ответил грузин, перебирая ногами на одном месте.

– Все, – не унимался подошедший и показал на три унылых от холода цветка.

– Зачем обижаешь! Штюка, – возмутился торговец, отчего его акцент стал еще выразительнее.

– Штюка…, – передразнил прохожий, – Христа на вашей братии торгашей нет. Тоже мне садовод-любитель… Да, таких, как ты, в горячий цех надо, к печам!

Василий не раздумывая долго, подошел и с ходу спросил:

– Сколько еще у тебя их, дядь?

Черноусый поднял пленку: ведро алых, едва раскрывшихся тюльпанов, полыхали нежными с тонкими, светящимися прожилками, лепестками.

– Какая цена всех?

Грузин с подозрением глянул на Василия, тот выложил остатки своей получки.

– Ну, чего глаза таращишь, с ведрами продашь?

– Бери, – пролепетал черноусый и выдвинул товар вперед.

– Ну, тогда бывай! – забрав все цветы, сказал Василий.

Недоуменный продавец растерянно посмотрел ему в след. Не сдержавшись, он крикнул:

– Слюшай, почем торганешь, друг?

– Ох, дорого, дядька! – засмеялся Васька.

Николай вернулся домой угрюмый, злой. Бросив рюкзак у порога, он сел, упершись кулаками в виски. На душе его было неслаженно и муторно.

В сенцах послышались шаги, дверь распахнулась и Вера – его жена, обрадовано взвизгнула:

– Коля! Приехал!

Николай глянул на нее.

Полнотелая Вера, с розовыми пухлыми щеками, расценила этот взгляд по-своему.

– Соскучился, Коля? – она подсела к мужу и прильнула к нему своим холодным и гладким лицом, – Ну, в порядке все?

– Нормально…

Колька встал, запустил мозолистые, непромытые пальцы в рюкзак, и бросил в ожидающие руки жены красиво расписанный платок и яркое, цветастое платье. Вера опять вскрикнула, и вдобавок всплеснула руками.

– Что ты визжишь, как резанная! – не сдержался мужчина и выплеснул всю свою досаду на ничего не понимающую супругу.

Однако та не обиделась, скинула на ходу рабочую фуфайку, и тут же, обнажая белое, пышное тело, стала примерять платье. Оно пришлось, как раз, только, на бедрах обтягивало уж слишком.

– А, то ничего, Коля…, – не унималась Верка, и счастливая обновой, подбежала к Николаю, повисла у него на шее, – С теплом хлопот прибавится, как раз в пору будет…

– Да, не липни ты! – сорвав ее пухленькие пальцы, окончательно разозлился Николай, – Расплылась, как тумба, на лошади не объедешь…

Вера побагровела, отступила назад.

– Да уж, не хуже твоей дохлой Нюрки! – прикусила она от досады губу.

– Цыц, стерва! – развернул Николай плечо.

Испуганная женщина попятилась, но не смолкла:

– Думал, не знала, не знала! А, я все про тебя, кобеля косолапого знаю!

– Что?!! – взревел Николай.

Верка мгновенно скрылась за некрашеной дверью.

Колька, между тем, достал бутылку "Портвейна" и распечатал. Жена в трещинку наблюдала за ним: пить не стал, опять задумался, облокотясь на загрубелые красные кулаки.

"Нюрка, неужели она и впрямь счастлива с ним, с Василием" – думал он. Ее гибкое, упрямое тело Колька помнил хорошо. Ни в какое сравнение не шло оно с рыхлой неуклюжестью Веры. Он знал каждую складку на ее коже, а вот, глаз Анны… Никола ни как не мог вспомнить: "Зеленые или серые, а может быть, голубые?". И это, почему-то очень мучило его, не давало покоя. Даже среди ночи мужчина просыпался от ее пристального взгляда, запомнившегося на всю жизнь, видел ее четкие, изогнутые вечным вопросом брови, высокий лоб, безупречно прямой нос, а глаз, глаз Анны различить не мог. «Неужели он потерял ее навсегда? Насовсем? Тонкостанную Нюрашку с черной длинной косой, и лишь, строгая Анна, с крутым завитком волос и холодным, неприступным для него взором, будет жить по соседству, ненавидеть его и презирать?!».

Колька выпил залпом стакан вина. Вспотевшие волосы прилипли ко лбу. Он протер лицо ладонью и со всей силы стукнул по столу.

– Врешь! Не быть тебе счастливой!

Верка вздрогнула за дверью, ядовито скривила губы.

– Змея, всю жизнь загубила!

Теперь, Колька пил много и без разбора. В голове его образовалась такая путаница, что он порой завывал протяжно и хрипло: “Почему, почему она, теперь, не его?! Чем он, рыжий Васька лучше? Почему, наконец, Василий все простил ей? ”.

Василий неуверенно постучал. Появилась молоденькая чернобровая девчонка, с тоненькими, почти детскими пальчиками.

– Ух! – облегченно выдохнул Василий. – Слава Богу, не вчерашняя карга…

– Что вы хотели? – спросила девушка, с любопытством разглядывая его рыжие ресницы.

– Передачку жене, – и Василий сунул шоколадку вперед.

– Шоколад родильницам нельзя, – отрезала девчонка.

Василий на мгновение замешкался, и опять протянул запретный гостинец.

– Ну, тогда вы возьмите, не назад же нести…

– Ой! – всплеснула молоденькая сестричка тонкими пальчиками, – Спасибо большое…, – и запнулась, наблюдая, как Василий переставляет через порог ведро, накрытое тканью.

– А, это еще что? – нахмурила она брови.

Вместо ответа, мужчина смахнул покрывало, обнажив алые, казалось дышащие букеты.

– Ой, мамочка! – опять всплеснула руками медсестра, и, забыв про презент, открыто, с нескрываем интересом начала рассматривать Василия, как уникальнейший, чудом сохранившийся экспонат.

Васька смущенно заулыбался, покусывая рыжие усы.

– Жене сюрприз. Сына мне родила…, – он наклонился и, взяв несколько цветков, преподнес восхищенной девчонке.

– Спасибо, – воскликнула она снова, – Прямо, как в заграничной картине! – но тут, же осеклась, – Нельзя к нам и цветы тоже…

Василий склонил голову и затоптался на месте, не находя слов.

Девушка поморщила несколько секунд свой гладкий лобик, и, видимо найдя решение, радостно воскликнула:

– Порядки у нас строгие, но, кажется, я придумала, – махнула она по привычке своими миниатюрными пальчиками, – Мы не будем передавать вашей супруге эти замечательные тюльпаны, но она их увидит!

– То есть, как? – не понял ее мужчина и заморгал от удивления своими необыкновенного цвета ресницами.

Девчонка засмеялась, видя, как Василий растерялся. «Такой великан», – подумала она, – «А расстроился, прямо как ребенок…».

– Не волнуйтесь, – успокоила его медичка, – Я же сказала, что помогу… Поверьте, это будет настоящий сюрприз для вашей жены! Правда, придется пожертвовать цветами.… Жаль, конечно, но это стоит того. Подождите одну минуточку, – и она убежала, захлопнув за собой дверь.

Вскоре, Василий снова услышал ее верещащий голосок и многочисленные возгласы подруг.

Ситцевая штора на окошке раздвинулась. На мужчину с любопытством смотрело несколько сотрудниц в белых халатах, совсем молодых и тех, чьи лица уже были тронуты неумолимыми морщинками.

Василий улыбнулся женщинам, и так ему стало легко от встречи с этой хрупкой городской девушкой, с ее ясно-серыми глазами, будто не просто с хорошим человеком, с самой удачей соприкоснулся он в этот день.

Анна сидела на кровати, опустив тонкие смуглые руки на короткий, давно выцветший больничный халат. Белая косынка, низко повязанная над самыми смоляными бровями, придавала ей вид примерной богомольцы.

– С тебя, в пору картины писать, Нюра, – глядя на нее, улыбаясь, сказала Зина, соседка по палате.

– В таких нарядах только и создаются великие полотна! – съязвила Кларочка, щуплая, по сравнению с последней, и самая молодая среди них, – Не понимаю, почему не разрешают принести из дома нормальную одежду? Можно подумать здесь у них в больнице стирают чище… Ни у кого, булавочки нет? А, то у меня двух пуговиц не хватает.

– Если, только, пуговиц это не беда…, – упитанные щеки Зины в улыбке, казались, еще полнее, – Да, и кому ты здесь нужна, – женщина подняла грузное тело с кровати, та пропищала.

– Терпеть не могу этих дореволюционных коек! – сморщила носик Клара, – И плоских шуточек, – добавила она.

– Ты смотри, Нюр, какая интеллигентка у нас завелась, – обратилась женщина снова к Анне.

– Заводятся, только, тараканы. А я, между прочим, на новеньком "Москвиче" приехала! – вызывающе прозвучал ответ.

– Вот, он, легок на помине, – не дослушала ее Зинка.

– Кто? – непонимающе порхнула рыжими ресницами Клара, и тут же завизжала, махая обезображенным маникюром, не умело обрезанным нянькой в приемной.

Анна, между тем, подняла на женщин удивленные глаза, и неожиданно для всех, даже для себя, заплакала.

Зина заметила первой.

– Не ори! – крикнула она Кларке, – Ты что, Нюра? – подбежала женщина к соседке, и погладила пухлыми руками Анну по голове.

Хлюпая носом, та проговорила сквозь обильно текущие слезы:

– Девочки, я сына родила… Сына! – и упала, в скомканную подушку.

– Ну, и чего же ты ревешь, тогда? – успокоилась Зинка, – И так, чуть ли не каждый день дождь со снегом…

– Я не буду, не буду… Это от радости…, – виновато заулыбалась смущенная Анна, – Все-таки и мой заветный день настал, – засветились сквозь слезы искорки счастья в ее глазах.

– Теперь, они у тебя все такими будут, – скривила губы в насмешке Клара, – Пеленочки-распошеночки, кашка-малашка и вопли целыми днями…

– Это все что тебе известно о детях? – насупила брови Зина, ставшая матерью во второй раз.

Не заметив ни Кларкиной иронии, ни возмущенного возгласа Зинки, Анна устремила на родильниц свои серые глаза:

– А, у вас кто, девочки?

– У меня тоже пацан, – бесцеремонно бросила Кларка.

– Ну, Клара, – покачала головой Зина. – Ты же, теперь, мать…, – попыталась наставить она неразумную женщину на путь истинный.

– Это еще, не значит, что я и сама заново родилась. И, кстати, находясь в подобных условиях, вообще, озвереть можно, а ты к словам цепляешься!

– Я добра тебе желаю, глупенькая. Не понимаю, вообще, как такая фифа в нашу дыру попала? – уставилась на молоденькую соседку Зина.

Кларка, не ожидавшая подобного вопроса, споткнулась на полуслове:

– Я.. я…, – ее красивые, с золотым отливом ресницы растеряно захлопали.

– Ой, девочки, а мы с Васей на юбилей к тетке приехали, а у меня схватки начались! – лихорадочно сверкая влажными глазами, воскликнула вместо нее Анна,– Представляете?!

– Я тоже у родственников была…, – отвела взгляд в сторону Кларочка, – Еще вопросы будут?

– Клара, тебя, так кажется, зовут? – обратилась к ней повеселевшая Анна, – Зря ты злишься на всех подряд, материнство – это же великое счастье!

– Хватит меня учить! – рассердилась на них молодая капризная мамочка, – С утра эта калоша старая… Зинаида Прокопьевна мозги компостировала, теперь вы… Вашей теске, Зинаида, в пору кавалерией командовать, а не роддомом заведовать. Сама-то здесь не лежала ни разу, вот, и измываться над бедными женщинами, – выпустила всю желчь Кларка.

– Замолчи! – топнула ногой Зинка, ее тапок звонко шлепнулся о дощатый пол, – Зинаида Прокопьевна – замечательный доктор и человек, – сделала она многозначительную паузу. – А что судьба, так сложилась, не ее вина, – и уже более мягко добавила, – Дурочка ты, несовершеннолетняя…, – Зина хотела потрепать Клару, которой еще не исполнилось восемнадцати, по рыжей шевелюре, торчащей из-под косынки, но непутевая соседка отпрянула и заносчиво выкрикнула:

– Да, будет тебе известно, дурочек в институты не берут!

– Матерей одиночек в ваши институты принимают, что ли?

– Что ты имеешь в виду? – Кларкино лицо сделалось почти одного цвета с ее волосами.

– А, то, что твой суженый глаз не кажет на женушку поглядеть! – потеряла над собой контроль Зинка.

– Зина! – одернула женщину Анна, – Перестань….

– А, он… он у меня…, – все больше пылая румянцем, возмущенно взвизгнула Кларка, – Летчик.… На испытаниях!

– Высшего пилотажа. Знаем мы таких летчиков-вертолетчиков! Приземлился где-нибудь в столичном кабаке… Извиняюсь, в ресторане, – никак не могла остановиться Зинка и простить дерзость заносчивой юной особе.

– Что вы тут понимаете, провинция…, – Клара подыскивала пообиднее слово, – Аграрная!

– Девочки, девочки! Вы, что очумели, что ли! – испугалась Анна, что они окончательно поссорятся.

Было заметно, как молодая Клара задрожала от негодования. По ее багровому лицу, начали выступать бледные пятна. Она отвернулась к стене и замолкла.

С улицы кого-то позвали.

– Клара! – окликнула ее, выглянувшая в окно Анна.

Женщина не обернулась.

– Да, хватит тебе дуться! Мама твоя пришла.

Кларочка медленно поднялась и, закутавшись в одеяло, приоткрыла раму:

– Привет! – раздраженно кивнула она матери.

Женщина в шляпке, такая же щуплая, как и дочь, молчала. По морщинистому лицу ее тихо текли слезы, а дрожащие губы долго не могли совладать с собой. Наконец, она спросила:

– Кларочка, у тебя все хорошо?

Клара обернулась на соседок.

– Отлично!

– В палате тепло, не замерзаешь?

– Как в Крыму! – съязвила взбалмошная дочь.

– Клара, зачем же ты так… Я-то не виновата, – и мать закрыла ладонями лицо.

– Хватит, слышишь…, – раздраженным голосом попросила Кларка, – У меня ничего не болит, я не похудела, не простудилась, только, не плачь… Ну, слышишь, ма, перестань!

Анна задыхалась от негодования. Она вспомнила свою мать: в пестром платьице и белом, с каемочкой платочке… Сердце ее защемило.

– Ты злая, Клара…

Кларка резко обернулась:

– Не всем быть добренькими, – глаза молодой женщины гневно блеснули, а может быть, прослезились. Она шумно улеглась на кровать, нарочно громко скрипнув сеткой: "Вот, мол, какая она непреклонная!".

Но соседки не расслышали этого вызывающего скрипа, погрузившись в собственные мысли.

Анна рожала в один день с Кларочкой и помнила, как та истошно кричала, ругалась, и даже грозилась каким-то большим начальством. Глядя на нее, женщина чувствовала, как молода и заносчива она по сравнению с ней, Анной, которой недавно исполнилось тридцать три, и которой не хотелось ни с кем ссориться, а только ждать, тихо ждать своего заветного часа, своей звездной минуты. Она устало вздохнула: «Одно испытание позади, а, сколько их еще будет!».

Неожиданно для всех дверь распахнулась и женщины, как по команде оглянувшись, увидели бабу Настю, добрую и уже совсем старенькую санитарочку. Лицо ее, излинованное морщинами, светилось.

Заметив хорошее настроение старушки, Зинка пошутила:

– Вы сегодня прекрасно выглядите, Настасья Петровна! – и уже серьезно спросила, – Передачу принесли, баба Насть?

– Да, я уж и не знаю, как сказать…, – загадочно улыбаясь, пожала сухонькими плечами санитарка, – Говорят, лучше один раз увидеть… Так, что посмотрите лучше в окошко, барышни!

Заинтригованные женщины, забыв про недавнюю размолвку, дружно выглянули на улицу. То, что они увидели там, было настолько неожиданно и прекрасно, что в первую минуту показалось не реальным. Молодые мамаши переглянулись, словно спрашивая друг друга: " Не сон ли это?". И тут же, вместо ответа с пересохших губ каждой, сорвалось, краткое, на одном дыхании: "Ух, ты!", – полное искреннего восхищения и изумления.

Напротив роддома, на подтаявшем, но все еще обильном снегу, как на белом листе, раскаленными угольками, горели алые, чуть подмерзшие бутончики тюльпанов. Принесенные в жертву, они выводили те единственно-неповторимые слова, о которых извечно мечтает любая женщина: "Я люблю тебя!" Колкие снежинки сердито впивались в их шелковистую, тонкую кожицу, раня, и местами разрывая ее совсем, они будто выживали их безвременное появление здесь. Казалось, еще немного, и цветы начнут кровоточить от боли, пропитав рыхлый снег своим красным цветом до самой земли. И уже сам этот контраст, последнего холодного дыхания зимы, и без времени разбушевавшейся, будто дразнящей красоты, потрясал до глубины души.

"Я люблю тебя!", – уносилась в бледно-голубое мартовское небо, отчаянно кричащая надпись, отражаясь в десятках оконных стекол и прожигая своими огненными лепестками светлые проталины добра в настрадавшихся сердцах рожениц.

Образовавшаяся удивительная тишина в палате, еще больше взбудоражила и без того растревоженные чувства. Даже младенцев не было слышно, будто вся больница на мгновение замерла, преклоняясь перед благородством и нежностью, на которую способна человеческая любовь.

– Боже мой! – нарушала молчание Зина, качая головой, – Прямо восьмое чудо света. Но для кого? – она переглянулась с Анной, и обе они почувствовали себя бесконечно виноватыми перед Кларкой в своем недоверии к этой несговорчивой особе, и каждая уже готова была просить прощение у нее.

Кларочку же грызла нестерпимая досада, и она думала, только, об одном: "Кому: толстухе Зинке или деревенской Нюрке?"

– Кому? – обращаясь к санитарке, дрожащим от волнения голосом, вымолвила Зина, пряча маленькую надежду, далеко в глубине души.

– Крушининой Анне, от супруга! – торжественно произнесла Настасья Петровна и с лукавой улыбкой добавила, – Богатый у тебя мужик, Анна…

Женщина растерянно уронила руки вниз. Влажные глаза ее сверкнули, переполненные навалившимся, вдруг, счастьем, она была готова снова расплакаться. «Конечно, конечно…», – заколотилось сердце Анны, как у пойманной птахи, – «Она чувствовала – это ей!».

– Вася! – произнесла она вслух имя мужа, будто он мог откликнуться.

Клара, прямо таки пожирала ее глазами. «Везет же людям!», – думала взбалмошная молодая мамаша, – «Как в кино, расскажи своим в институте, не поверят», – она крепко сжала губы, ей тоже хотелось разрыдаться.

– Ну, надо же, мой бы никогда не додумался.., – все еще восторженно и чуть разочаровано проговорила Зинка. Ее беззлобная зависть, как и вся она, была на виду, а открытый взгляд Зины, по-прежнему, излучал безграничную, почти родительскую ласку. Она заботливо накинула на больную соседку одеяло.

– Температуришь же, дуреха…

Но Анна ничего не слышала. Бледная от недавней боли и нечаянной радости, она стояла, закутанная в синее шерстяное покрывало, растерянная и смешная, как неуклюжий младенец. Василий глядел на нее снизу и улыбался, тоже счастливый и смущенный. Как нарочно, он забрался в самую глубокую лужу, застенчиво перебирая, там своими великанскими ногами и, может быть, от этого, так неугомонно хохотали за больничным окном студентки-первокурсницы, проходившие медицинскую практику, а заодно, наверное, и житейскую.

Анна шептала мужу:

– Все хорошо…, – не имея сил сказать громче.

– Я люблю тебя…, – шевелил рыжими усами Василий.

И они понимали друг друга.

А, девчонки, все такие одинаковые в белых халатах, смеялись и не замечали, что рядом вершится чудо – ЛЮБОВЬ.

Клара откусывала нитку.

– В больнице не шьют – снова попадешь, – наблюдая, как старательно приглаживает женщина пуговицу на фланелевом халате, заметила Зинаида, – Примета такая есть, – она не сдержалась и, как обычно съязвила, – Я, конечно, сильно сомневаюсь, что ты вернешься сюда и станешь матерью-героиней…

– А я бы вернулась за девочкой! – то ли в шутку, то ли серьезно, воскликнула Анна.

– Ты от первого сначала очухайся, – улыбнулась ей Зинка.

Клара, между тем, укололась и отбросила нитки.

– Какое вам дело, кем я стану!

Зина еще хотела поиграть на ребячьей вспыльчивости Кларки, но Анна показала ей со спины кулак. Пока женщины переглядывались, Клара уткнулась в подушку, пытаясь сдержать громкие и какие-то пустые слезы.

– Кларочка, вот, глупышка, – обняла ее за остренькие плечи Зинка, – Ты что, обиделась на меня? На бабу деревенскую или как это… аграрную? Я ж без умысла, сказала и забыла.

– Невезучая я…, – отстранилась Клара от пухлого плеча Зинаиды.

– Вот, глупости, – пытаясь ее успокоить, проговорила добродушная соседка, – Даже поговорка есть такая: «Рыжим всегда везет!». Тебя солнышко, вон, как щедро отметило, а ты говоришь невезучая…, – проскользили толстые Зинкины пальцы по мокрым щекам женщины, – Молодая еще, неопытная, но…, – Зина сделала многозначительную паузу, – Зато красивая, – она ласково поглядела на Клару и кивнула на вечернее окошко, – Особенно сейчас…

При последних словах родильницы дружно рассмеялись. Клара была взъерошенной, как задиристый воробушек, из ее полурастегнутого халата торчала сорочка с прилипшими цветастыми нитками, последние умудрились прицепиться даже на кончики рыжих, роскошных локонов. С натертыми глазами и распухшим, по-детски веснушчатым носом, она больше походила на капризную, непослушную девчонку, разбившую себе коленку, чем на молодую маму, и только, ее маленький ротик, оставался, по-прежнему, симпатичным. Кларочка поглядела на свое отражение в стекле, и тоже расхохоталась.

– Мамаши! Как же, вам не стыдно! – приоткрыла дверь медсестра Верочка, сердито сдвинув свои брови-ниточки, – Одни неприятности с вашей палатой, а еще взрослые люди, – и она решительно нажала на выключатель.

– Вечерняя психразминка. Все, девочки, спим!

Анна проснулась от стука и вскочила на кровати. Она приложила ладонь ко лбу. Пряди слиплись от пота, кожа ее пылала. В палате было темно, соседки давно спали. Что-то опять хлестнуло по стеклу. Женщина обернулась.

Мелкие дождинки конопатили окно, подвывал тоскливо ветер. Серые, словно огромные птичьи лапы, бились кленовые ветки о раму.

– Холодно, потерпи, дружок… Весна, весна уже…, – она прикрыла глаза, кутаясь в колючее одеяло. Ее существо охватила неудержимая дрожь. Анна чувствовала ее даже сквозь сон, но ничего не могла поделать. Скоро озноб сменился жаром, и сознание женщины начало путаться. В охватившем бреду, Анне грезилось, как, задыхаясь от страха, она куда-то бежит. Страшные чудовища ползли на нее со всех сторон. Женщина напрасно пыталась спастись от жутких призраков, преследовавших ее больной разум, они настигали ее в последний момент и душили…

Анна в беспамятстве забилась на больничной койке, будто пытаясь стряхнуть с себя адово пламя разгорающейся болезни. Срываясь на крик, она громко позвала пылающим ртом:

– Вася! Вася! – и тут же, захлебываясь слезами, отчаянно просила мужа, – Не уходи! Не бросай!

Клара заворочалась первой и в ужасе обнаружила мечущуюся в агонии женщину. Разбуженная Зинка, сообразив, в чем дело, шлепнула свои икристые ноги в тапки и выбежала в коридор.

– Вера Геннадьевна! – позвала она медсестру. – Крушининой плохо!

Верочка устало протерла глаза, выключила настольную лампу.

– Досмеялись, – недовольно пробурчала она сонным голосом, – Сейчас Зинаиде Прокопьевне позвоню.

Врач пришла через час. Анна лежала тихо, смирно: подействовал укол, сделанный медсестрой и мокрое полотенце, наложенное перепуганными женщинами. Зинаида Прокопьевна смахнула его, приложила взамен свои холодные пальцы.

– Температура, Вера Геннадьевна?

Верочка засуетилась, и еще раз обо всем по порядку доложила.

– Вчера-то, все было хорошо…, – бросая робкие взгляды на медсестру, виновато бубнила Зинка.

Клара также была напугана. Запрокинув рыжие ресницы, из-под которых блестела стеклянная голубизна, она вертела градусник между пальцами.

Не обращая на них внимания, врач не спеша закончила осмотр.

– Так, – наконец, приняла она решение и, обращаясь к медсестре, сделала несколько назначений. Она уже хрустнула своим крахмальным халатом, чтобы уйти, как, вдруг, неожиданно сильно рассердилась, – Безобразие! Почему в палате посторонние вещи!?

Верочка съежилась и покосилась на окошко. В самом его уголке, за белой ситцевой шторой, прятались три безобидных, и казалось, тоже напуганных цветка. Это женщины уговорили добродушную старушку, Настасью Петровну, контрабандой пронести их в палату.

– Не знаю…, – пролепетала ни о чем не подозревавшая Верочка.

– Немедленно убрать цветы! – Зинаида Прокопьевна пыталась говорить тише обычного, но ее могучий голос громыхал и действовал магически, – Вы, Вера Геннадьевна, будете наказаны за нарушение больничного режима!

– Но я-то здесь причем? Я понятия не имела об этих тюльпанах! – пыталась оправдаться расстроенная Верочка.

– Вот, за это, за то, что не имели, и будете наказаны. Да, если каждый, милочка…, – неожиданно перешла Зинаида Прокопьевна на фамильярный тон, – Будет носить, что ему вздумается…, – хотела она прочитать нотацию, но раздумала, махнув костлявой рукой, – Вот, пример на лицо! И еще неизвестно нет ли на них, какой другой инфекции и палочек! Я вас тогда под суд отдам! – заведующая окончательно рассердилась, бледное лицо ее, скомкалось в беспросветные морщины, – Нет, это все-таки безобразие…, – сказала она напоследок и вышла, оставив после себя прохладный воздушный след.

Щеки Веры покраснели, стали похожи на спелый пепин, пухлые губки задрожали, она почти, что выбежала из палаты. Было стыдно и обидно.

– Зимой опять повеяло, – передернула плечами Клара.

– Да, – призадумалась Зинка, – Серьезная женщина....

– Да, какая она женщина! Эта старуха просто завидует! Ее то, наверное, никогда никто не любил, – Клара от досады карябала свою коленку. Ей, вдруг, стало жалко медсестру, Анну и цветы, на которых она была уверена, не было никакой заразы.

Зинка вздохнула:

– Ой, какая ты еще глупая, девочка. Любят всех.

– Тогда откуда старые девы берутся? – искренне удивилась Клара.

– Да, видно этой грамоте тебя учили плохо, – Зинка посмотрела на нее лучисто-серыми глазами, по-матерински добрыми, – Потому, что чувство это должно быть взаимным! Ну, вот даже взять тебя…

Клара насторожилась.

– Ты уверенна, что тебя любят? Ну, хотя бы муж?

– Не удачный пример… Я могу хоть завтра замену найти! – вздернула курносый нос Кларка.

– Это ты, – так же спокойно рассуждала Зина, – А вот, докторша еще из-за парты со своим другом простилась, его в первом же бою… Но за все эти годы не нашла она видно замены, хотя желающих было много…

– На что же она надеялась? – уже с жалостью спросила Кларка. В этот день это чувство в ней доминировало.

– Ни на что, просто любила, наверное…

Кларочке принесли сына. Рыженький, в маму, он посапывал курносым носиком, и даже пару раз чихнул.

– Ой, ты, Боже мой, – тоненьким голоском пропела детская сестра, – Скажи, еще, что мы тебя простудили. На-ка, мамань, держи свое сокровище! Ну, вылитый мамка! – улыбнулась сестричка, – Счастливым будет!

Клара подпрыгнула на кровати и замерла. Ей опять протянули ребенка, она отчаянно замотала головой, пятясь назад.

– Не дури, Кларка! – прикрикнула Зина.

Женщина немного успокоилась, протянула дрожащие, растопыренные по паучьи пальцы.

– Смелей, смелей, – подбадривала медсестра, – Ты меня не бойся, я маленький, крохотуленька, кушать хочу, – не понятно кого, малыша или мамашу уговаривала она, – Вот, так, – поправила сестричка Кларины руки и усмехнулась, – Зачем же ты их, как клешни раздвигаешь?! Ой, тут мама еще сама ребенок… Ну, ничего, дело наживное, привыкнешь… А, вот, ваша красавица, – обратилась она следом к Зине, и подала той кряхтящий сверток.

Зинка, распахнула ладони, как крылья. Девочка сразу же зачмокала грудь, переняв все-то спокойствие, каким отличалась сама женщина. Ребенок же Клары ворочался, морщил розовое личико и, в конце концов, закашлялся.

– Клара, руку, руку повыше…, – качнула своей круглой головой Зинка.

Анна приоткрыла глаза:

– А, мой? – был первый ее вопрос.

– Слава Богу, очнулась, – обрадовались женщины, – Куда тебе еще…

– Голова кружиться и в глазах темно…

– Спи, спи, не смотри на нас.

Клару выписывали первой. День был солнечным, веселым. Запоздалые сосульки глухо падали в снег. Две из них разломившись, запутались в кленовых ветках, сверкали, ослепляя своим блеском. Однако пленницы быстро таяли, словно выплакивали освобождение, тяжелые капли стекали по коричневой коже дерева или же отчаянно бросались вниз на головы ожидавших родственников. Нестерпимо хотелось на улицу.

– Девочки! – заломила за голову руки и потянулась Зинка, – Погода-то, какая! Везет тебе, Кларка.

Но, Кларку не радовал весенний день, не ее завтрашняя выписка. Веснушчатое лицо ее было бледным, она то и дело покусывала губы, а руки, мелко и часто дрожали, стоило ей взяться за что-то.

– Что с тобой сегодня? – спросила Анна.

Клара ей не ответила. Женщина поджидала Зинаиду Прокопьевну, и как, только, та появилась, ринулась в ординаторскую. От врача она возвратилась еще более растерянной и злой, ни на кого стараясь не смотреть.

– Ну, что не отпускает? – вкрадчиво тихим голосом спросила Зина, оттопырив нижнюю губу в знак сочувствия.

– На все четыре стороны! – неожиданно громко, с нескрываемой досадой, выкрикнула Кларка и смолкла. Затем, вскинув одну бровь, добавила с наигранной усмешкой, – На прощание в журнал отзывов я внесу предложение: "Переименовать этот ваш роддом в дурдом!» – она снова безрадостно улыбнулась, – Так больше соответствует действительности. Все всё понимают, но прикидываются слабоумными… И ты первая! – ткнула она пальцем в онемевшую Зинку.

Было заметно, как оскорбленная женщина попятилась к окну. Анна приподняла еще тяжелую от болезни голову и замерла. Слова Кларки обрушились на них чем-то большим и грязным, и сразу же придавили все солнце, которое пробилось к ним в палату. Глаза обидчицы заблестели, она еще кривила рот, пытаясь изобразить веселье, но не сдержалась: две крупные слезинки, одна за другой, поползли по ее скомканным веснушкам.

Клара кинулась и уткнулась в мягкую грудь Зинки.

– Прости, я не хотела…

Единственная, но глубокая морщина на Зинкином лбу разгладилась.

– Ну, что ты, – погладила она ее по колючим рыжим кучеряшкам, – Только, зря ты на людей злишься, Клара… Муж-то он, как и хозяйство, дело наживное.

Горькая улыбка отпечаталась на Кларкиных губах.

– Как мальчонку назовешь? – неожиданно донеслось до ее слуха.

Клара растерянно порхнула своими золотыми ресницами.

– Борисом, – ответила неуверенно женщина, и тихо добавила, – Может быть…, – она встретилась взглядом с Анной. Выскользнув из теплых, заботливых рук Зины, она склонилась над кроватью другой соседки, –Прости и ты!

– А я-то за что? – удивилась Анна. Серые глаза ее были настолько ясными и чистыми, как безоблачное похожее небо.

Кларка не хотела думать, но мысль сама, как тень мелькнула в душе: «А, все-таки, они отсталые какие-то, эти деревенские… Ничего не понимают в жизни…».

Анна проснулась от стука швабры, обычно тихого, осторожного. Сегодня же, нянечка грубо ударяла ею о железные ножки кроватей.

– Как, только, белый свет таких носит…, – бубнила она громко, – Подлюка этакая!

Проснулась и Зинка. Первое, что обеим роженицам бросилось в глаза аккуратно заправленная кровать Кларки.

– Ты, что это не в духе сегодня, Петровна? – спросила сонная Зина, не придав последнему большого значения.

– А то, не знаете? – нянька окончательно уронила свое орудие труда на пол, – Подруженька-то ваша зафитилила.

– Уже? – удивилась наивно Анна, – Не попрощавшись даже…

– Как же, будет она прощаться… Глаза бесстыжие! – нянька подозрительно сморщила лоб, – А, то, небось, не знаете? – глаза старушки были похожи на замерзшую прорубь, такие же бесцветные и холодные.

– Ты, Петровна, что-то сегодня все конспирируешь, скажи толком, что произошло-то?

– Ничего я не кон… сервирую, – запуталась женщина в длинном слове и от этого еще больше рассердилась, – Молодайка-то ваша, тоже больно грамотная, сбежала… А мальчишечку, хороший мальчик-то, здоровенький, – запричитала старуха, – Бросила, змея подколодная! – нянька еще раз посмотрела на них своими блеклыми глазами. – Прикидываются тоже мне, не знают они,– взяла она ведро, подняла швабру и, ворча, вышла в коридор.

Анна и Зина молчали. Наконец, Зинка сказала:

– А я эту змеюку еще жалела…

После ухода Кларки стало тоскливо и не уютно. Словно потакая людям, испортилась погода. Свинцовые, серые тучи медленно тянулись с утра тяжелыми стаями.

Зинка в который раз глянула на пустеющую кровать и не выдержала:

– Выкинуть бы и ее, чтоб духа не осталось даже…

Анна промолчала, упершись глазами в потолок. Она лежала и сосредоточенно думала о чем-то своем. Сильно похудевшая за последние дни, бледная, даже какая-то синяя, с острыми, торчащими, как колючки, из-под рукавов халата локтями, женщина хоть и пошла на поправку, но душевного покоя не обрела. Она никак не могла успокоиться. Тревожные чувства, как тени скользили по ее лицу.

– Почему не несут моего ребенка? – проговорила Анна вслух.

– Какая ты шустрая, – пыталась приободрить ее Зинка, – Сама, только, вчера очухалась…

– Хоть бы показали…, – прикрыла уставшие от побелки глаза Анна.

– Соскучилась? – улыбнулась ей добросердечная соседка.

– Боюсь я, – тяжелый вздох вырвался из наболевшей груди женщины, – Сон плохой видела…

– Ну, ты прямо, как дите, Нюра. Кто в эту чепуху, теперь, верит? Во что надо-то веру потеряли…

Анна ничего не ответила, притихла, казалось, уснула. Но вскоре голос, какой-то глухой, будто из-под земли, повторил, как заклинание несколько раз:

– Почему, почему не несут моего ребенка?

Зинаида Прокопьевна пришла позже обычного. Задержалась в дверях, осматривая палату, и словно руку от огня, отдернула взгляд от кровати Клары.

– Здравствуйте! – заполнила сразу она все пространство своим властным голосом, и подошла первой к Зине, – Вера Геннадьевна, – позвала она медсестру, – К выписке.

Радостная Зинка заулыбалась во все свое широкое, доброе лицо.

– Спасибо, вам доктор!

– Не стоит благодарности. Это наша работа, – как то, чересчур, сухо ответила ей Зинаида Прокопьевна, устраиваясь около Анны.

Зина попросила разрешения позвонить и вышла из палаты, оставив соседку наедине с врачом. Анне стало страшно.

– Как вы себя чувствуете? – спросила ее Зинаида Прокопьевна.

– Хорошо, – покорно дрогнул голос женщины.

– Расслабьтесь, – попросила врач, – Так, еще… – Ее сухие руки скользили безболезненно, но неприятно.

«Почему они у нее всегда холодные?», – подумала Анна и, как в детстве загадала: «Посмотрю на нее в упор…».

– Родственники вас навещают? – окликнула ее Зинаида Прокопьевна.

– Да, муж…, – слабеющим голосом ответила женщина. Василий являлся к ней каждый день, как на работу, – С утра приходил…

Анна подняла свои усталые от болезни глаза. Она вызывающе глянула прямо в маленькие непроницаемые зрачки врача. Зинаида Прокопьевна смотрела спокойно, холодно. Кроме бездонной пропасти Анна там ничего не увидела. Ей стало жутко.

– Что-нибудь случилось? – шепотом спросила она.

– Случилось. Беда…, – на маскообразном лице докторши мелькнули какие-то чувства. Анна успела уловить лишь одно – сочувствие, и почти сразу покатилась по какому-то темному, беспросветному кругу от услышанных слов.

Вернулась радостная, ничего не подозревающая Зинка. Женщина слышала ее вздрагивающий смех, он нарастал, давил, оглушал…

–А-а-а!!! – зажала Анна голову кулаками и провалилась в ту самую пропасть, где пыталась, найди надежду.

Несмотря, на принятое успокоительное, уснуть Анна не могла. Лицо ее сделалось старым, не высказанная боль прикипела к нему. Большие впалые глаза стали похожие на опустошенные колодцы. В них больше не осталось слез, и женщина, уже не плакала, а только, думала, думала… Мысли ее путались, образовавшаяся пустота давила, распирала изнутри.

«Ваня, Ванечка… Сынок…», – морщила Анна лоб, кусала бесчувственные губы, сжимала впалые щеки своими, постоянно, что-то ищущими пальцами. Она видела его, только, раз, один единственный раз! Очумевшая от боли, а потом от счастья, и все равно, забыть, выношенного внутри себя, рожденного в муках, свою кровиночку, частицу Васи, она не могла, не умела воспротивиться, как Кларка природному закону материнства.

Анна, уткнулась серым от горя и ночи лицом в подушку и задрожала всем телом, нервно и глухо. Она не представляла, как сообщить страшную весть мужу. Василий, как обычно, пришел к ней в этот страшный день, женщина избежала его взгляда и промолчала, будто в чем-то была виновата…

Нет! – вскрикнула Анна, – Это не правда…

Глухие стены, молча, поглотили ее крик. Не кому было разогнать серые мысли, как ворон камнем, вспугнуть их убеждающим словом. Не было большой, все приемлющей Зинкиной груди, чтобы выплакать засохшие изнутри слезы. Одна, она, теперь, одна владычица своей судьбы. Муж не простит ее, Анна знала это, наверняка. Припомнит старые грехи, и уже не здесь в палате, а в жизни, женщина слишком хорошо помнила это по прошлому, похожему на тесный, душный туннель, с маленьким кружочком света впереди, останется одна, никому не нужная. Отверстие, из которого лился спасительный свет, перекрыто и, задыхаясь, она медленно будет гибнуть от сознания своей бесполезности и беспомощности.

– Господи! – Анна, вдруг, вскочила с железной койки и упала на голые колени. Содрогаясь от обиды и страха, она, повторила несколько раз подряд, – Господи, за что?! В чем я провинилась перед тобой, перед Васей? Неужели это конец? Прости меня, Господи! – сухие, потрескавшиеся губы ее начали отчаянно целовать гладкий крашеный пол.

Желтым глазом из проема окна за ней равнодушно наблюдала луна. Лужица ее холодного света застыла на полу. Анна подняла голову и замерла в ужасе. Там, где светился желтый шар, стояла покойная мать Анны и манила ее к себе.

Горло перехватило, чем-то жарким, похожим на кипяток. Задыхаясь, женщина вскрикнула несколько раз:

– Мама, мамочка!

На стене дрогнула тень от клена.

Между тем, лунная дорожка, по-прежнему, ярко освещала ядовитый мрак. Анна, будто загипнотизированная, поднялась на ноги и ступила на нее.

– Я иду к тебе, мамочка…, – сделала шаг вперед женщина, не в силах отвести взгляда от горящего диска, и чем ближе она подходила, тем яснее видела мать.

Анна дошла до окна и, почуяв преграду, начала сначала громко стучаться, а потом безудержно ломиться в стекла, пока те не поддались, и, звеня, не полетели в мокрый снег.

Воздух, наполненный влагой, ударил в открытую грудь. Анна окунула босую ногу в холодную весеннюю ночь…

Верочка отдыхала в ординаторской. Хозяйка на все отделение, управившись со своими делами, она, как и народившиеся младенцы, быстро и сладко уснула. Ее разбудил странный звук, будто кто-то ломился в окна. Сонная девушка, соображая, что на четвертом этаже, это невозможно по понятным причинам, нехотя поднялась с кушетки, и, вдруг, сообразив что-то, побежала на шум. Она растворила дверь в соседнюю палату.

Прохладный ветер от сквозняка хлестнул по лицу медсестры. Сон, как рукой сняло. Вера глянула на разбитое стекло и онемела от страха.

В темноте, трепеща, белой рубахой, на подоконнике стояла Анна. Ее нога зависла по ту сторону окна, готовая в любой момент, сделать шаг в бесконечность.

Медсестра с трудом подавила, рвущийся наружу крик. Она сжала ладонями собственный рот и подбежала к Анне. Перепуганная девушка рванула ее на себя за край больничной сорочки. Последняя противно затрещала, и ополоумевшая родильница с размаха рухнула на Верочку, сверкнув в темноте лихорадочным, безрассудным взглядом. Сбитая с ног Вера, ударилась о спинку кровати, и, не сдержавшись на этот раз, громко закричала от боли. Что случилось дальше, она уже не помнила. Ночь с ее шорохами и огоньками звезд, растворилась в сознании девушки, как акварель в воде…

Когда Анна открыла глаза, то увидела белое, казалось бесконечное полотно, и решила, что ослепла. Только, и подумала: «Почему белое?». Женщина была уверена, что слепоту сопровождает беспросветная тьма. И, лишь потом поняла: зрение здесь не причем, просто она не в силах оторвать своего взгляда от выкрашенного мелом потолка, пустого, как она сама, но чересчур, светлого для нее, у которой, внутри мрак, бездонная тартарара.

– Как странно, – вслух сказала Анна, – Глаза видят свет, а в душе потемки…, – «И, зачем они, только, открылись эти глаза?».

Дремавшая рядом нянька вздрогнула, перекрестилась.

– Слава Богу, очнулась! Девонька, – легонько она тронула Анну за плечо, – Зря ты изводишь себя.… Сколько наблюдаю за тобой – не слезиночки.… Поплачь, милая. Бог слезы людям в облегчение дал. Слышишь, Аннушка? – сиделка встала, поправила упавшую на лоб Анны прядь, и посмотрела в ее серые, бессмысленно устремленные вверх глаза. Они и впрямь блестели, только, не слезами, что-то не живое сквозило в ее взгляде. Отчего старухе стало жутко. Она покачала головой, – Горемычная…

К удивлению няньки, Анна, вдруг, заговорила:

– Я живу? – спросила она.

– Слава Богу! – обрадовалась та и, что-то было затараторила, но женщина перебила ее.

– А, почему же я, тогда ничего не чувствую, – бесцветным голосом сказала она, – Ты, наверное, обманываешь меня, бабка…

– Господи, – уронила руки на колени сиделка, – В рассудке ли?

Не понятно, дошли ли, наконец, ее слова до встревоженного сознания женщины, но брови Анны надломились, и первая крупная слеза, рожденная в муках, как и ее погибший ребенок, медленно скатилась со щеки на подушку.

– Вот, и славно, милая, – облегченно вздохнула нянька.

Вскоре лицо Анны стало мокрым и чуть ожившим, как после дождя земля.

– А плакать, оказывается, тоже бывает больно…, – проговорила она и тихо прикрыла уставшие веки.

Остальное произошло неожиданно и быстро. Женщина решила – это судьба, хотя еще и не понимала до конца, какая она не легкая.

Сквозь сон, серый и плотный, как старый мужнин костюм, Анна, вдруг, ясно различила крик. В роддоме это было привычным делом, но женщина сердцем почувствовала, именно его – единственный среди многих и отчаянный, как зов о помощи. Кричал сирота, брошенный волею судьбы и собственной матерью, ее бывшей соседкой по койке – Кларкой.

Анна проснулась сразу и, казалось, навсегда. Ничто больше не могло сомкнуть ее темных красивых ресниц, будто сама истина открылась ей в этот момент. Совсем рядом в этой огромной, суровой действительности существовал человек, которому жизненно необходима была ее невостребованная материнская любовь. Он был такой маленький и беззащитный, как ее не уцелевший Ванька.… Все эти дни он, надрываясь, звал ее, как она раньше могла не слышать? Как могла?!

Теперь, женщина твердо знала: ей не придется нести тяжкий крест одиночества. Она разделит с ним всю радость и боль, она отдаст ему все самое лучшее в жизни, самое доброе, светлое… Она будет любить его искренне и беззаветно, как ни одна мать на свете!

«Конечно, – закрутилось в ее воспаленном мозгу, – Это сама судьба распорядилась. Бог услышал меня! Значит, все не напрасно, значит, можно жить, надо жить дальше!».

Нянька, старая верующая старуха, замерла с открытым ртом, даже забыла перекреститься, когда увидела улыбку на измученных губах Анны, да такую ясную, полную откровенной радости и глаза…. Глаза-то оттаяли, неужели от слез?

– В церкву тебе надо, деточка, в церкву…, – сказала удивленная старушка, не понимая, что к чему.

Между тем, Анна, окончательно перепугав свою сиделку, вскочила с кровати и побежала в короткой, исписанной тушью, больничной сорочке, прямо в кабинет врача.

«Теперь, все зависит от нее, только, от нее!» – колотилось нетерпеливое сердце, как провинившийся воробей в амбаре.

После всего пережитого ноги держали слабо, казалось, и не держали совсем, и, только, одна мысль придавала ей силы: «Она должна понять, ведь я…», – твердила Анна, – « Люблю Василия!», – и, конечно же, она пойдет в церковь, будет просить, всю жизнь будет просить простить ей этот грех. – «Она, Зинаида Прокопьевна, должна понять: Васе нельзя говорить правды, он не должен ничего знать…».

Бедная старуха, спотыкаясь на своих больных, измученных ревматизмом ногах, пустилась вдогонку. Она так перепугалась, что, только, и сумела выкрикнуть:

– Матушки мои, помешалась совсем баба-то!

Анна распахнула дверь ординаторской и замерла. За столом, все так же неприступно сидела строгая Зинаида Прокопьевна. В то время, когда душа Анны разрывалась от одной лишь мысли о предстоящем разговоре, врач была, как всегда уравновешенна и невозмутима. Женщина во второй раз почувствовала, как бесконечно она несчастлива и, что ее заветному желанию не суждено исполниться.

– Вам уже лучше? – спросила докторша первой, даже не пошевельнувшись, и лишь одни ее глаза, взволновано блеснули сквозь стекла очков.

– Да, – почти прошептала Анна и, вдруг, вскрикнула, – Зинаида Прокопьевна, помогите мне! – боль и отчаяние выплеснулись вместе со словами женщины наружу.

– Я это пытаюсь сделать с самого начала, Анна Григорьевна, – врач не спеша, вышла из-за стола, взяла ее за руку и усадила в кресло, – Присядьте и успокойтесь, – коснулась она плеча пациентки своими, как всегда прохладными пальцами.

Женщина вздрогнула, когда докторша склонила к ней свое пахнущее свежестью, хотя уже и не молодое лицо.

– Так в чем же дело?

Анна растерялась, мысли ее спутались. Она, будто о камень споткнулась в очередной раз о голос врача, такой спокойный, лишенный всяких чувств и эмоций.

«Снежная королева!», – с ужасом подумала женщина, – «Она ничего не поймет, эта снежная королева!».

Видя ее замешательство, доктор подбодрила.

– Смелее, вы о чем-то хотели, меня попросить?

«Конечно, попросить…», – опять часто-часто забилось сердце Анны, – «Попросить отдать брошенного непутевой, безжалостной Кларкой ребенка. Но, только, ничего, ничего не говорить Василию.… Пусть он думает, что это их сын… Его сын. Ну, разве от этого будет кому-то плохо?!», – словно в ожидании ответа на свой еще не прозвучавший вопрос, задрожали одновременно руки и губы Анны. «Она-то мальчику станет матерью по-настоящему родной, а вот, он… Муж… Ему лучше не знать… Он не простит ей, не простит того, что не сберегла их Ваньку. Только, в чем она была виновата? В том, что так сильно любит его, Василия, благодарна за все…. Отчего же судьба обошлась с нею так жестоко?», – судорожно думала Анна, натыкаясь израненной душой на осколки собственных мыслей.

– Я хочу забрать мальчика Клары! – набралась, наконец, сил выговорить Анна.

Снежная королева, казалась, начала таять. Улыбка потекла по ее маскообразному лицу, смывая остатки напыщенности.

– Так это же замечательно! Чего же вы так волнуетесь, Анна Григорьевна? – воскликнула Зинаида Прокопьевна и обняла женщину.

– Но это не все…, – замялась та, – Я хотела попросить вас о самом главном, доктор, – отстранилась Анна, – Не надо говорить мужу, что ребенок чужой. Пусть это будет наш с ним сын! Я хочу все сохранить втайне от людей!

Врач замерла.

– Но это невозможно! Я не могу поменять детей. Это преступление… Все зафиксировано в бумагах и…

Анна не дала ей договорить.

– Бумаги можно переписать, доктор, а жизнь – нет! – вскочила она, – Я вас очень прошу, сделайте так! Разве сберечь собственное счастье – преступление?

Докторша растерялась, не зная, как ей поступить. Видя ее замешательство, женщина жалобно настаивала:

– Прошу вас, не только, как доктора, но и, как человека, помогите мне, пожалуйста…

– Мне вас искренне жаль, но вы требуете от меня невозможного, милая…

Не отдавая себе отчета, Анна упала на колени перед Зинаидой Прокопьевной и отчаянно запричитала:

– Я вас умоляю!!!

– Немедленно встаньте, немедленно… Я очень вам сочувствую, как человек, как женщина, но не могу, не имею права, как лицо официальное, пойти, портив закона. Поверьте, все тайное, однажды, становится явным…, – ее очки задрожали на взволнованном лице. – Мне очень жаль вас, Анна Григорьевна, но ваш муж должен будет узнать правду! – ее слова прогремели, как приговор для Анны. – Встаньте же, ради Бога…, – очки докторши вспотели. Она сняла и торопливо протерла их.

Анна глухо зарыдала, бесконечно повторяя:

– Все кончено, все кончено…

– Успокойтесь, голубушка, – погладила Зинаида Прокопьевна ее по голове, – Я уверена, ваш муж все поймет. Не растрачивайте понапрасну силы, они вам еще пригодятся для малыша, коль вы уже приняли такое решение. А я, со своей стороны, обещаю поговорить с вашим строгим супругом и все объяснить ему. В конце концов, вашей-то вины здесь нет.…

Анна подняла красное от слез лицо на врача.

– Никто не сможет ему объяснить, понимаете, никто…, – слезы душили ей горло. Она еще раз глянула на Зинаиду Прокопьевну и горько простонала, – Нет, вы ничего не понимаете…, – голова Анны безвольно упала вниз. У нее больше не осталось сил сопротивляться злосчастной судьбе.

Не имея других убеждений, врач опустилась рядом с ней на колени.

– Миленькая, голубушка, моя, – взяла она ее мокрое лицо в свои морщинистые ладони, – Но поймите, иначе не получится…

Анна все-таки подняла заплаканные глаза на врачиху. Она увидела перед собой обыкновенную женщину, уставшую и замученную, с не легким прошлым, которое нельзя было забыть и невозможно помнить. На мгновение ей показалось, что это она сама спустя годы…

Василий пришел позже обычного. Вчера Анна показалась ему какой-то странной. Она не улыбнулась ни разу и избегала взгляда, будто скрывала что-то… Обильно сочившееся солнце с небес, торжествуя пришествие долгожданной весны, било своими яркими лучами в окна и он не мог, как следует разглядеть лица жены, но внутреннее предчувствие подсказывало: глаза ее были полны слез.

Сегодня, он опоздал. Василий устал от городской жизни, постоянной спешки, иногда совсем не оправданной, разговоров о погоде и еще больше – родственников Анны. Этот маленький городишко, неумело подражавший промышленным и культурным центрам, начинал все сильнее раздражал его, будто какая-то скрытая опасность поджидала здесь мужчину, и ему хотелось поскорее забрать жену с ребенком и уехать в свое село, живущее совсем другой жизнью – тихой и размеренной и, наверное, более естественной.

– Ты к Крушининой, милок?

Василий вздрогнул и обернулся на дверь, в которую столько раз пытался напрасно войти.

Маленькое личико старушки по всей вероятности было обращено к нему.

– Да, – настороженно ответил мужчина.

– Поди-ка сюда, – ласково позвала старуха, будто баба-яга, готовящая ловушку для своей новой жертвы.

– Что случилось? – сдвинул густые и, казалось совсем неуместно рыжие брови Василий.

– Докторша, милый, с тобой переговорить хочет. Обожди ее маленько, вот, тут, – и показала на распахнутую дверь.

– Что произошло? Что-нибудь с женой? – перепугался Васька.

– Я человек маленький, – жалобно простонала бабка, – Откуда мне знать, сынок. Сейчас, доктор, Зинаида Прокопьевна, придет и все расскажет по порядку.

– Тогда, я лучше здесь постою на улице, – отказался от приглашения Васька.

– Как, знаешь, сынок, – не противилась старуха, – Она, вот-вот, должна подойти…

Зинаида Прокопьевна шагала мелким, но уверенным шагом. Тридцать лет она шагала так и, казалось, никакая сила не могла изменить этот маршрут. Маршрут, ставший ее судьбой.

Поначалу она допоздна засиживалась на дежурствах, чтобы отвлечься от черных мыслей, не дать заполонить свою осиротевшую душу завистью и злобой. Она боялась зависти.

«Почему, именно ее счастье должно было быть принесено в жертву?», – часто думала женщина длинными, молчаливыми вечерами. Она, так была молода. Ей тоже хотелось любить и быть любимой!

Война… Ее горечь растворилась в стольких человеческих судьбах! И Зинаида Прокопьевна чувствовала нестерпимую обиду, почему люди находили в себе силы радоваться дальше, устраивать свою жизнь, снова любить, пусть и других уже… могли, а она – нет.

Их прощальный поцелуй был торопливым и горьким. В нем не было трепета и предчувствия скорых встреч, потому, что они уже тогда знали, что могут больше никогда не увидеться… Однако она упрямо ждала.

Спустя годы, Зинаида Прокопьевна, заглядывая в зеркало, мысленно представляла его рядом с собой, юного, с едва пробившимися усами.… Представляла и улыбалась, вспоминая, как он дергал ее за косички, дразнил, а потом, вдруг, подрался с дворовыми мальчишками из-за нее и признался в любви. Как женщина плакала после! Это истязание длилось всю жизнь.

А, когда в очередной раз, Зинаида Прокопьевна возобновила в памяти дорогой образ, то поняла, что рядом с ним она просто старуха! Она не могла его нафантазировать, таким же, как сама, она просто не знала, какой он был бы, сейчас!

Я слишком стара для тебя…, – сказала как-то она и первый раз не заплакала. У женщины появилась другая страсть – работа.

«Поздняя любовь…», – горько шутила сама с собой Зинаида Прокопьевна. Все эти годы она боролась за чужое счастье, изведать которое самой не пришлось. Почти каждый день она держала в своих уже не молодых руках крохотные созданьица, и она гордилась, чтобы, там не сплетничали про нее, что именно ее руки, первыми приняли маленьких человечков в этом мире.

Женщине, любившей самой до отречения, были не понятны опасения Анны. «Настоящая любовь», – считала она, – «Победит все!».

Сухонький кулачок ее заерзал по карману давно вышедшего из моды, но все еще аккуратного пальто, когда около приемной врач заметила большую фигуру.

Золотистые волосы, выбившиеся из-под сдвинутой на бок шапки, сразу выдавали ожидавшего – муж Анны. Женщине, почему-то вспомнилась история с тюльпанами. С первого взгляда было видно, супруг ее пациентки меньше всего походил на чувствительную натуру.

Зинаида Прокопьевна была уверена: «Этот человек любит Анну. Иначе, как можно объяснить сантименты с цветами? И как, после всего она, Анна, может не доверять ему?», – размышляла сама с собой, Зинаида Прокопьевна и одновременно злилась на неграмотность своих подчиненных. Доктор точно знала: в произошедшем, не было ничьей вины, но виноватой, как всегда считала себя.

«Ах, Господи, может, все из-за этих дурацких цветов?», – злилась на себя докторша, – «Или из-за того, что не сумела выполнить просьбу Анны…».

– Здравствуйте! – разом разогнала она свои навязчивые мысли, – Если не ошибаюсь, Крушинин Василий Ильич?

– Да, – растерялся Василий. Эту по-старомодному интеллигентную старуху он видел впервые.

– Меня зовут Зинаида Прокопьевна. Я врач вашей жены.

– Да, да, конечно, – спохватился Василий, – Как она? Мне сказали, вы хотели поговорить…

– У нас получилось уличное знакомство, однако разговор предстоит серьезный, поэтому я попрошу вас пройти вместе со мной.

Василий насторожился и молча, зашагал за докторшей, готовясь услышать что-то не хорошее.

Она привела его в маленькую комнатку. Такую маленькую, что разместиться его могучему телу было почти негде. Он прижался к полуразрушенному бумагами шкафу.

Врач отлучилась ненадолго и появилась вновь, уже в халате, строгая, совсем не похожая на ту уличную дореволюционную старушку. Белая и какая-то прохладная, она будто бы принесла с собой снова зиму.

– Ну, что ж, – сказала она, – Разговор у нас с вами будет не из легких…, – голос у Зинаиды Прокопьевны был сильным и повелительным.

«Прямо хозяйка медной горы», – подумал Василий.

– Так, что же все-таки произошло? – не выдержал мужчина и не узнал собственного голоса, который показался ему серым и невзрачным. Он шумно сглотнул слюну, выдавая одолевавшее его волнение.

– Всю свою жизнь, – начала доктор, – Я посвятила работе. И, как у всех, каждый день приносил мне свои радости и огорчения. Сколько счастливых глаз я видела в этих стенах! Но признаюсь вам откровенно, я не запомнила их. Однако, до сих пор, поверьте в искренность моих слов, Василий Ильич, – врач глянула на него сквозь стекла очков, маленькими острыми глазками, – Мне не забыть лица отчаявшихся, подавленных горем людей…, – она умолкла на мгновение, и в это мгновение, Василий понял, что случилось что-то страшное и не поправимое. – Я помню их всех, – продолжила Зинаида Прокопьевна, – И вовсе не потому, что их было не много. Я хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Людское горе не безразлично мне, для меня – это тоже трагедия, потому, что я оказалась бессильна помочь им…, – врач опустила глаза, – И вам тоже…

– Что с Анной? – заорал, как полоумный Василий, – Что с ней?! – вскочил он с места и задел какие-то бумаги. Несколько листков прокружились в воздухе и медленно осели на полу.

– С вашей женой уже все в порядке, – поспешила успокоить его врач, Но вот ребенок…, – она снова умолкла, – Ребенка спасти не удалось…. Я уверяю: мы сделали все возможное, – сказала Зинаида Прокопьевна.

Василий даже не мог предположить, до конца поверить в происходящее. Он, как рыба хватанул ртом воздух и, только, это, казалось, спасло его.

– Но…, – подался мужчина вперед, – Должно быть здесь ошибка, мне сказали, что у меня родился сын. Еще недавно…

Врач перебила его.

– Мальчик прожил пять суток. Мы надеялись…, – попыталась объяснить она, – Но ребенок оказался слишком слаб. Врожденная патология не давала почти никаких шансов. К тому же, роды протекали тяжело. У вашей жены лишь недавно нормализовалась температура, – Зинаида Прокопьевна осмелилась посмотреть на Василия, – Я повторяю: мы сделали все, что было в наших силах…

– Как же так! – закричал тот, – Но ведь мой сын погиб…

– Это большое горе, понимаю…, – вздохнула докторша, – Но все могло быть гораздо хуже.

Ничего не понимающий Василий, ошарашено уставился на белый призрак в очках.

– Известие о смерти ребенка для вашей жены, чуть не обернулось новой трагедией, – добивала остатки его самообладания врач, – Если бы наша акушерка не успела вовремя, Анна выпрыгнула бы от отчаяния из окна. В моей практике такие случаи не встречались раньше, но в акушерстве есть такой термин, как «послеродовый психоз»…

– Что? – грубо перебил ее Василий. Он начал задыхаться в этой тесной душной комнатенке, – Да, что у вас тут творится?! – заорал он во всю мощь своего горла, – И тогда бы, – сверкнул мужчина красными от горя и слез глазами, – Вы тоже бы мне доложили, что сделали все возможное?!

Самое странное, что, несмотря на страшную вероятность потерять Анну, он совсем забыл о жене в эти роковые минуты, когда услышал, что мечта его жизни, долгожданный наследник, сын умер…. Через какую пропасть перешагнула она, Анна?!

Судьба нанесла неожиданный удар по самому больному ранимому участку его души. Василий уронил свою рыжую кудлатую голову между колен и зарыдал, как дитя:

– Я даже не видел его ни разу…

Зинаида Прокопьевна дотронулась до его плеча, такого могучего и крепкого, что на мгновение испугалась этой силы.

– Мне искренне жаль, – тихо произнесла женщина.

– Это вы, вы во всем виноваты! – стряхнул он ее руку. Обильные слезы потекли по его щекам.

– Можете ругать меня, кричать, если вам от этого легче, – согласилась докторша, – Но умоляю вас, Василий Ильич, будьте сдержаннее при жене. Пощадите ее чувства! Анна еще не до конца окрепла, – с какой-то излишней заботливостью попросила врач, – Видимо ребенок для нее был особенно желанным…

– А для меня разве нет?! – рассердился, вдруг, мужчина, – Почему вы все время говорите о ней?

Врач удивленно посмотрела на мужчину. Его слова оказались неожиданными.

– Ваша жена могла погибнуть! Неужели вам, до сих пор, не ясно? – возмущенно прозвенел голос Зинаиды Прокопьевны, – Поэтому, я прошу, если вы действительно дорожите Анной, будьте терпимы к ее страданиям, даже, если для этого вам приодеться забыть о собственной боли…

Василий ее не слышал. Он устремил свои голубые глаза в безликую белую стену.

«В жизни, – подумал он, – Все уравновешенно, и столько счастья одному ему, видимо пришлось по какой-то глупой, ужасной ошибке. И, теперь, приходиться расплачиваться за все сразу, возвращать то, что ему не должно принадлежать…».

Чувство, что он потерял, не только, сына, но и жену преследовало его расстроенный несчастьем разум. Докторша, так заботилась о душевном покое жены, но ему все больше, казалось, что именно она, Анна, была виновата во всем случившемся, хотя и не представлял как. «Виновата и все», – грызла мужчину, будто червь яблоко, изнутри досада, оттого, что жизнь его надломилась, воздушные замки рассеялись, мечты никогда не сбудутся…. В один миг и навсегда.

Прикрыв заплаканные глаза ладонью, он встал и, пошатываясь, направился к двери.

– Я еще не все вам сказала, – остановила его врач.

– Что еще? – не отрывая рук от лица, с трудом выдавил из себя Василий.

Понимая всю важность продолжения разговора, Зинаида Прокопьевна собралась с духом.

– Видите ли, – волнуясь, начала она, – Возраст вашей жены…

Освободив лицо, мужчина, в который раз придавил врачиху взглядом.

– Я хотела сказать, просто, что возраст вашей жены уже не юный, – закашлялась та, что-то сжало ей горло, – Поймите правильно, в акушерстве есть свои понятия, – торопливо объяснила женщина, – В силу медицинских причин, возможности родить у Анны, к сожалению больше не будет…

Повисла долгая пауза. Зинаида Прокопьевна ждала реакции Василия, но мужчина молчал.

– Я считаю, вы должны об этом знать, – сказала она, – Так, как скоро вам предстоит принять важное решение.

Жилка на щеке Василия задергалась. Он напрасно пытался стряхнуть не существующую соринку. Слушать приговор о собственном уничтожении было ужасно.

– Теперь, все? – злобным шепотом спросил он, едва сдерживая нарастающую ярость.

Врач, вдруг, поняла, насколько Анна оказалась права: этот человек не пощадит никого и себя, в том числе, но в тоже время она осознавала, что иначе поступить не могла.

– Нет, не все, – стальным тоном произнесла Зинаида Прокопьевна, и в свою очередь спросила Василия, – Вы спешите? Я не задержу вас надолго, – она окинула мужчину взглядом снизу вверх, хотя была гораздо ниже ростом, словно княгиня холопа.

Василий невольно вздрогнул.

– Ваша жена решила усыновить брошенного ребенка.

Усыновить? – переспросил бесконечно удивленный Васька. Мир вокруг него, казалось, перевернулся.

– Да, мальчика. Он родился в тот же день, что и ваш погибший сын. Так уж, вышло, что его мать оказалась легкомысленной особой, однако ребенок абсолютно здоров, и решение Анны лично я одобряю. Она необыкновенно добрая женщина.

– Усыновить?! – снова повторил свистящим голосом Василий, – Так вот, значит, как ей был дорого наш родной сын, – начал размышлять он вслух, – Вот, как она заботилась о нем…

– Вы несете абсолютную чушь! – не сдержалась и закричала Зинаида Прокопьевна, но тут, же взяла себя в руки, – Уж кто-кто, но Анна, ни в чем не может быть виновата. Она пострадавшая сторона… И на вашем месте надо радоваться, что Бог посылает вам этого сироту!

Захлестнувшее Василия отчаяние в первый миг, отступило, он сник, припал разгоряченным телом к стене: «Сына нет, Анна тоже, казалась, далекой и чужой.… Почему все это случилось именно с ним?», – бесконечно вертелось в его воспаленном мозгу.

Зинаида Прокопьевна разочарованно вздохнула. Алые тюльпаны, теперь, казались, ей каким-то кощунством на фоне этой бесчувственности и жестокости. Она ошиблась: любовь не смогла перебороть необузданный характер Василия, его первобытный мужской эгоизм, звериный инстинкт, жаждущий продолжения себя неповторимого…

Она продолжала.

– Вы согласны с решением жены забрать малыша?

Василий молчал.

– Вы слышите меня, Василий Ильич? Понимаете, о чем я говорю? – посмотрела она на подавленного горем мужчину.

Мне… мне…, – пытаясь совладать с пересохшим языком, – Надо подумать, – выдохнул Василий.

– Конечно, – согласилась Зинаида Прокопьевна, – Но завтра в два часа дня я выписываю Крушинину. Будьте добры к этому времени принять решение! – она встала, – Вы, кажется, торопились, я вас больше не задерживаю. Но все-таки позвольте дать вам совет на прощание. Смиритесь – это единственно правильное решение! – не дожидаясь пока он, уйдет, врач первая направилась к выходу. Туфли на высоких каблуках, не вязавшиеся с ее возрастом, звонко застучали, отдаваясь где-то внутри мужчины.

После разговора с врачом он не спал всю ночь, да и остаток дня для Василия показался сплошным сумраком. Темные мысли, как вороны, беспрерывно кружились в голове. Он не знал, что делать, как поступить.

Анна ничего не обещала ему, но надежда вместе с этой женщиной сама пришла в его дом. И вот, теперь, она, его ненаглядная, дорогая Аннушка отняла у него мечту всей жизни. Василий грезил малышом. Он являлся залогом их поздней любви. Ради ребенка мужчина готов был забыть все плохое, перечеркнуть прошлое жены и никогда не вспоминать о нем.

Бродя по городу, Василий натыкался взглядом на детские лица, и сердце начинала жечь нестерпимая боль: «Их счастье – мираж. Без детей оно – невозможно! А врач сказала, что Анна стать матерью больше не способна…».

Стиснув веки, боясь расплакаться прямо на улице, Василий плюхнулся на мокрую, еще местами, покрытую снегом скамью: «Анна, что ты натворила с нами!».

Некстати вспомнился Николай, их сосед по дому и бывший возлюбленный жены. Его колючие глазки смеялись над Василием: «Зря ты все ей прощаешь, Васька!», – будто услышал он его голос, – «Она, она виновата во всем…».

Василий вздрогнул от собственных мыслей. И тут же представил, как они вернуться с Анной в село. Одинокие с опустошенными, выжженными горем душами… Сплетни, как паутина опутают их жизнь. Змеиный шепот сударушек будет слышаться в след: «Анька-пустышка обрубила Крушининский род…».

Васька замотал неприкрытой лохматой головой: «Нет, нет, только, не это!». Такого позора Василий пережить не мог, и еще одна мысль не давала покоя Василию: несмотря на глупые подозрения, он боялся потерять Анну – единственно любимую им женщину. Жизнь без нее теряла смысл.

«Пусть будет, как она желает!» – наконец, решил он.

– Счастливый ты, Васька! Наследника домой везешь, смеялся водитель, умело управляясь с баранкой.

Василий скосил глаза на маленькое тельце, закутанное в одеяло, и тут же, будто обжегся, хотел отдернуть взгляд, однако заметив счастливое выражение лица жены, удивился и рассердился в который раз.

Анна с неподдельной любовью и нежностью, склонилась над ребенком. Чувства захлестнули мужчину. Не желая мириться с произошедшим, он ревностно не возлюбил этот сверток, мирно лежащий на коленях жены.

«Как она может, так вести себя после всего? Да, как смеет!», – думал Василий, сдерживая закипающую внутри себя злость. Ощущение, что во всем виновата именно Анна, укреплялось в нем все сильнее.

Словно почувствовав не доброе отношение к себе, малыш закашлялся. Женщина подняла кружевной уголок и шофер, не унимаясь, воскликнул:

–Ну, вылитый ты, Василий! Такой же рыжий!

Будто в знак согласия младенец чихнул, а Анна, улыбаясь, проговорила:

– Он и, правда, похож на тебя, Вася…

Василий, едва скрывая, свой клокочущий гнев, криво усмехнулся.

– Еще бы…

– Гостей принимаете?! – распахнув настежь дверь, с порога спросил Прохор.

Дарья, суховатая женщина – мать Василия, стирала, склонившись над тазом. Заметив его, она вытерла руки о фартук и крикнула:

– Заходи, раз пришел. Да, дверь-то прикрой, чай не лето еще…

Прохор неуверенно шагнул в комнату.

– Здорово, Дарья, – прокашлявшись, поприветствовал он, – Бог в помощь!

– Спасибо, Прохор, – ответила женщина, – С чем пожаловал?

– Так это…, – замялся тот, и, что-то сообразив, полез за пазуху. Дрожащими руками он бережно достал оттуда запотевшую бутылку.

– Кликни-ка Василия, хозяйка, – сказал после всего он.

– И охота тебе, Прохор, по дворам шастать, – покачала головой Дарья, – Ведь, знаешь же, не пьет он…

– Зря ворчишь, хозяюшка. Такое дело не обмыть грешно. Первенец, да еще сын! Говорю тебе точно, зови своего золотого!

– Вася! – крикнула Дарья, чтобы скорее закончить пустой разговор, – Поди-ка сюда!

Василий неохотно вышел из горницы.

– А, это ты, дядька Прохор, – проговорил сонным голосом мужчина, и заметил в руках пришедшего поллитровку.

– Ты, что дрыгнешь что ли, рыжий бес?! Сына обмывать думаешь?

Васька к удивлению матери промолчал.

Видя, такое дело, Прохор взял инициативу в свои руки и скомандовал:

– Ну-ка, Дарья, сообрази нам что-нибудь на стол! Да, виновницу, Анну, кликни.

– Нельзя ей! – замахала руками женщина.

– Молоко, что ли прокиснет, – засмеялся Прохор, оголяя свои желтые от курева и возраста зубы.

– Ну, тебя, баламут, – отмахнулась от него Дарья, как от навязчивой мухи, – Не молоденький, пора бы уже и за ум браться.

Мужчина сел за стол с Василием.

– А ты, что ж, Дарья, как не своя…, – пригласил ее Прохор.

– Поздно мне уже начинать пить-то, – отозвалась женщина и глянула на сына. Подавленное настроение Василия тревожило ее.

– Неужели? – захохотал, ни о чем не подозревающий гость, – А мы вроде ровесники с тобой! Да, ну, ладно…, – угомонился он, наконец, – Нам больше достанется. Правда, Васька? – подмигнул он тому, но тоже заметив не веселый взгляд последнего, спросил, – Какой-то ты смурной, Василий. Ай, чем не угодила жена?

Василий ничего не ответил. Он отвернулся, глядя на улицу, будто, там был ответ.

По размытой, талой тропинке шагал Никола. Он тоже покосился на Крушининские окна и столкнулся взглядом с Василием. Глаза мужчины вспыхнули не добрым огнем: «Ну, Анька», – шевельнулось запоздалая ревность внутри, – «Не жди пощады…».

– Кого ты там увидел? – снова спросил Прохор, и, зная, что ответа не будет, сам потянулся к окну.

– О, Никола! Стукни в стекло, Василий, – предложил мужчина нахмурившемуся хозяину, – Пусть присоединяется.

– Нечего ему здесь делать! – грубо оборвал гостя Васька, – Пусть дальше топает…

Заподозрив не ладное, Прохор сказал:

– Не о том ты думаешь, Васька, не о том…, – покачал он головой, – На, выпей лучше, – и налил ему полный стакан самогона.

Василий заглянул в мутное содержимое стакана и увидел, там свое искаженное отражение. Мысль о том, что это выплаканные им слезы за последние два дня, окончательно добила мужчину.

За стеной пронзительно крикнул ребенок. Василий вздрогнул от неожиданности, с которой должен был, теперь, мириться. Он поднял граненое стекло непослушными пальцами и залпом выпил. Горечь, обжигая внутренности, не спеша растекалась по организму, не сумев, однако затушить и успокоить его душевную боль. Присохшие слезы, вдруг, прорвались наружу, и быстро пьянеющий Василий сам взялся неуверенной рукой за бутылку, и, не слушая уговоров матери, налил себе еще. Смутно представляя, что делает, он хотел отгородиться от окружающего мира, от непоправимой действительности.

Ощущая текущую по щекам влагу, Василий неожиданно почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Развернув свое богатырское тело, он вскрикнул от ужаса. До безобразия некрасивая, хищная старуха смеялась над ним.

– Ты кто? Кто ты? – пытался схватить он ее.

– Судьба твоя, Василий Ильич! – хохотала ведьма, – Судьба, судьба…, – отдавались эхом в пьяном мозгу ее слова.

Василий толкнул ее, но тут, сквозь плотный туман, его сознание уловило голос матери.

– Вася, вставай, сынок…. Пойдем, приляжешь, Вася…, – звала она его. Ее родной голос был тихим и ласковым…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Июль выдался ярким, спокойным, с высоким, пронзительно голубым небом и воздухом, пропахши травами и теплой дорожной пылью.

Анна вышла на крыльцо и окунулась в жгучий полдень. Запрокинув подбородок, она зажмурила от удовольствия глаза, глубоко и восхищенно вздохнула: «Хорошо-то, как, Господи!».

Женщина смахнула с головы косынку. Выбившиеся на свободу пряди беспорядочно рассыпались по смуглой шее. Анна тряхнула головой и, так ей захотелось расплести всю косу и закружиться, как, когда-то девчонкой, чтобы трепетал надутый ветром подол платья… Но она лишь улыбнулась и опять вздохнула, только, теперь, совсем иначе: на минуту вспомнилась прожитая жизнь и тихая жалость к себе царапнула внутри, сжавшейся где-то у самого сердца, дикой кошкой… Анна медленно подняла руку и на ощупь определила, какие уже не поправимые морщины легли на лбу, а сколько невидимых рубцов было на ее измученной душе, один лишь Бог и знал!

– Дурачишься, соседка? – неожиданно услышала Анна у себя за спиной. Она оглянулась и увидела Верку – крепкую, полнотелую жену Николая, с нескрываемой завистью смотрела она на нее.

«Чему ж ты завидуешь?», – мелькнуло невольно в голове Анны, – «Моей разбитой жизни?», – и, словно ища ответ, заглянула в бледные, не выразительные глаза Веры.

Последняя не разгадала мыслей Анны и не по-доброму съязвила:

– Смотри, как бы плакать не пришлось от большого веселья-то…

– Да, мне не привыкать, – спокойно ответила ей Анна, подняла платок, подобрала выбившиеся на ветру волосы.

Верка, тем временем, не сводя своих, казалось, выгоревших от солнца или зла, глаз с Анны, подумала: «Красивая, змеюка…». Так ей хотелось, чтобы у Анны все было плохо. Не могла она простить женщине природной красоты, ее беспричинного веселья. «При такой-то жизни», – скрипнула зубами Вера, – «Она еще и забавляется. Вот, стерва…».

Громкие возгласы и визги оборвали размышления этих двух таких разных женщин.

Вдалеке, на пыльной сельской дороге показалась ватага ребятишек, с перекинутыми через плечо удочками. Юные рыболовы громко спорили, тыркали друг дружкулоктями и заливисто смеялись на всю округу.

Шумная стайка приблизилась и стали слышны отдельные выкрики:

– Вот, такая клюнула! Честное слово…, – срывающимся голосом бойко доказывал один из мальчишек.

– Ладно, трепаться-то…, – вопили в ответ товарищи, – Не верим твоим вракам!

Вера обернулась в сторону детей.

– Вот, окаянные, вымазались, как шуты…, – покачала она гладко причесанной, словно прилизанной головой.

Анна сразу же узнала среди растрепанных вихров свои родные. Огненно-рыжие, они издалека сияли, как золото высшей пробы.

«Сынок…», – ласково подумала женщина.

– Ах ты, паразит, – не переставала причитать, тем временем, Вера, когда ребячья команда поравнялась с женщинами, – Новую майку уделал! Петька! – кликнула она, и мальчишка мигом очутился у калитки, – Где тебя все утро носит, идол чумазый!

Мальчишка подбежал к матери и прохныкал:

– Ну, чего ты, ма… Я с ребятами был на ручье…

– Марш домой немедля! – своей тенью нависла над ним Верка, – Ну, погоди, вот отцу-то скажу…, – женщина занесла свою добротную фигуру в проем двери и оглянулась на соседку, – Зови и ты своего, Ань. Хватит дурью торговать. Удерет, ведь маленькая рыжая бестия, не сыщешь потом…

Анна не успела окликнуть сына. Смешная золотистая голова, сверкая под солнцем, мчалась прямо в ее объятья. Прилипшая к пяткам грязь, отлетала на бегу и крошилась во все стороны.

Старательно придерживая маленькое жестяное ведерко, мальчик первым позвал, чистым, звонким голосом:

– Мамка! – и порхнул под ее раскрытые ладони, как под крылья.

– Ванюша, выпачкался-то, сынок…

Возбужденный мальчишка поднял оберегаемое ведерко вверх.

– Это я сам поймал, сам! – на одном дыхании выпалил он, – Гляди-ко, мамка, они по-настоящему живые! – он важно шмыгнул носом, вытер последний кулаком, отчего стал еще чумазее и смешливее.

Анна потрепала сына по колючим вихрам и заглянула в мутноватую воду: перепуганные серые пискаришки неугомонно скользили по дну ведерка и совсем не понимали Ванькиного счастья.

– Ловкий, какой ты у меня оказывается, сынок, – склонилась Анна к выпачканному лицу мальчишки и поцеловала, – Нашему Барсику понравится, – улыбнулась она.

Ванька засветился от похвалы и заегозил в материнских объятьях.

– Мама, а пускай они живут у нас в большой банке. Ты же ведь разрешишь? – щурясь от солнышка, заискивающе посмотрел мальчик на мать.

– Зачем же ты ловил их тогда, в речке-то им лучше было…

– Ну, мама…, – порхнул нарядными ресницами Ванька, – Тогда они были общими, а теперь, мои!

– Не понравится им в банке-то, сынок, перемрут все…

– Да, нет, мамка, ты не понимаешь! – оживился снова мальчишка, – Я их червяками кормить буду, хлебом…, – небесного цвета глаза с надеждой обратились к Анне.

– Ну, ладно, уговорил, – наконец согласилась она, – Корми их червяками, но, чур, я тебя накормлю борщом. Согласен? – спросила Анна, едва сдерживая улыбку.

– Согласен, согласен! – закричал и подпрыгнул от счастья Ванька, – Мамочка, ты у меня такая, такая…, – не нашел мальчик подходящего слова, чтобы выразить всю свою большую любовь к матери, и вместо этого прижался к ее теплой, ласковой щеке.

Одинокая слеза прокатилась по ней.

– Что б я без тебя делала, Ваня, – тихо проговорила Анна.

– Но, я ведь у тебя есть, – заюлила его рыжая голова по лицу женщины, – Чего, же ты плачешь, родная?

Ванька торопливо ел, поглядывая в окошко.

– Не спеши, Ваня, – сказала ему Анна, – И молоко обязательно выпей, – она поставила стакан на стол.

Мальчик пододвинул его к себе и откусив большой кусок хлеба, не пережевав, как следует, спросил мать:

– Мам, а когда поем, ты меня опять к ребятам отпустишь, они там крепость строить собираются на пруду…, – и, не дожидаясь ответа, вдруг, громко крикнул, – Мам, глянь-ко на улицу! Отец наш опять напился…. Ой, мама, он сейчас упадет! – вскочил мальчик со стула.

Анна подошла к окну. Глаза ее сделались тревожными. Стрелки бровей сомкнулись у самой переносицы. Она обняла сына за плечи, будто приготовилась, зарядилась невидимой силой.

– Иди, сынок, – ее глаза блеснули невыплаканной обидой.

– А ты как же, мама? – спросил у нее мальчик.

– Ступай, Ваня, ступай…

– Я тебя одну не оставлю!– вцепился Ванька в ее руку.

Грохот падающих ведер послышался в сенцах. Отборная брань оглушила еще больше. Появившийся в проеме двери Василий выглядел одновременно жалко и устрашающе. Его пьяная фигура пошатнулась, но он каким-то образом устоял на ногах, и блеклым взглядом окинул комнату.

Анна подтолкнула сына.

– Уходи, прошу тебя, родной мой…

Но Василий, соображая что-то своими пьяными мозгами, заметил собравшегося убежать мальчика.

– А ну, стой! – заорал он так, что ребенок вздрогнул, – Стой, стервец, тебе отец приказывает! – икнул пьяный Васька, пытаясь удержать равновесие, но снова покачнулся, задев плечом шкаф с посудой, тот загремел, окончательно перепугав мальчишку.

Ванька замер и напрягся, как пружина.

Неуверенными шагами Василий подошел к нему, обдав винным перегаром.

– Сынок…, – его прокопченная огромная ладонь прикрыла всю рыжую голову Ваньки. Глупые слезы обидно потекли по щекам мужчины.

Мальчик съежился под грубой лаской отца и отшатнулся, всхлипнув носом.

– Ну, чего тебе пап… Я пойду, ладно?

Встревоженная Анна кинулась к мужу.

– Отпусти ребенка, Вася. Поди, лучше приляг…

Василий повернул к ней обезображенное алкоголем лицо.

– Это ты мне говоришь? – переспросил он и, вдруг, захохотал, как сумасшедший. Его почти прозрачные глаза медленно наливались кровью. Он махнул засаленным рукавом пиджака по лицу и угрожающе занес свой тяжелый кулак над женой, – Не терпится спровадить меня?! Коле-то, теперь, головку напекло, заждался, поди…, – прошипел он, делая шаг навстречу к Анне.

Анна прикусила губу, чтобы удержаться от слез.

– Опомнись, Василий, о чем ты? – пыталась воззвать она к его разуму.

– О чем?! – взревел Васька, как раненый зверь, – О дружке твоем, соседская сучка! – с размаху ударил он ее по щеке.

Ванька вскрикнул, завертелся маленький беззащитный в ногах отца.

– Папа, папочка, не надо, – тянул он его за штанину, – Не бей мамку!

Донесшийся до пьяного сознания Василия плач сына еще больше взбесил его.

– Ах ты, проклятый подкидыш, – схватил он его рыжие пряди, – Перечить мне вздумал, – Раз-да-влю! – заорал он.

Ванька завизжал в испуге, Анна, забыв о собственной боли, бросилась на мужа, толкнула эту безжалостную громадину, что было силы, и вырвала мальчика из его огромных лап.

Ванька, дрожа всем своим слабеньким тельцем, выбежал в сенцы.

Между тем, Василий упал на этот раз, задев ведро с рыбами. Мальчик слышал, как хрустнули они под его трактористскими сапожищами. Ребенок заплакал еще сильнее: ему было жалко мать, себя и раздавленных пескарей.

Анна была, уже у двери, когда ополоумевший Василий схватил недопитый Ванькою стакан с молоком и кинул в жену. От неожиданности и чересчур сильной боли женщина не закричала. Она медленно осела на пол, алая кровь брызнула на ее черные блестящие волосы. Васька что-то невнятно пробубнил, покосившись на притихшую жену и махнув рукой, скрылся, пошатываясь в горнице.

Ванька кинулся к матери. Глаза ее были полуприкрыты, слегка дрожал рот.

– Мама! – рыдая, тряс он мать за плечо, – Вставай, мамка, он ушел!

Анна безразлично глянула на сына.

– Тише, сынок, тише… Мне больно…

– Ты что ж творишь, Васька?! – качала головой Дария, – Показал тебе нехорошую дорожку Прохор. Сам почти уже пять лет как в земле лежит, и тебя она к добру не приведет. Опомнись, пока не поздно, сынок…, – надломленным голосом простонала бабка.

Василий, угрюмый, склонившись над миской, не поднимал глаз.

– Над кем издеваешься? – причитала мать, – Дите свое пожалел бы…

При последних словах Василий, казалось, вздрогнул. Он перестал жевать, отодвинул в сторону еду, и, вытерев ладонью губы, еще больше насупился, молча уставившись в засыпанный крошками стол.

– А Анну почто изводишь? – не унималась старуха.

– Где она? – наконец отозвался его хриплый голос.

– Где, где…. На покосе, где ж ей быть, – затараторила снова Дарья, – Разукрашенная пошла. Людей бы постыдился. Ох, Василий…, – тяжело вздохнула женщина, – К чему же все это приведет?..

– Сама виновата. Пусть под горячую руку не лезет…, – прервал он ее стенания.

Солнце пекло нещадно.

– Ох, и июль выдался, бабоньки! – заломив руки за голову, томным голосом проговорила одна из женщин. Она смачно потянулась и плюхнулась разомлевшим телом в, только, что прибранное сено.

– Да, небо к нам благосклонно в этом году. Дает время с делами управится, – согласилась с нею другая, – Помнишь, что творилось прошлым летом? – спросила она притихшую соседку, – Эй, Дусь, ты что, заснула?

Дуся, прикрыв глаза, подняла повыше подол платья и, распластавшись в ароматном стогу, подставила себя солнцу.

– Ох, и устала я, бабоньки, – вместо ответа сказала она, – Мочи моей нет…

– Мужичка б сюда хорошего, – пошутил кто-то из женщин, – Глядишь, сразу б и ожила! – засмеялись дружно колхозницы.

– А я, может, и не прочь, с хорошеньким-то…, – махнула загорелой ножкой Дуся. Ее разрумянившееся лицо расплылось в широкой улыбке. Звонкий хохот снова разлился над лугом.

И, только, Анна, пристроившись в сторонке, на скошенную колючую траву, молчала. Казалось, она не слышала и не видела одновременно.

– Нюр, ты чего? – толкнула ее в локоть одна из женщин.

Анна вздрогнула и повернула голову.

– Ох, твою душу…, – выругалась обозвавшая ее, – Изверг, а не мужик у тебя, Анна. Сколько синяков ты от него сносила, а я все привыкнуть не могу,– скрипнула женщина от досады зубами, выплюнув смятую травинку на землю, – Да, он ногтя твоего не стоит, подлец!

– Это уж точно, – подхватили, закивав головами другие, – Ни ребенка, ни собственную мать не щадит. И как ты живешь с ним, Анна?

Несколько пар любопытных глаз устремились на нее в ожидании ответа. Но Анна упрямо молчала, да и что она могла сказать? Что когда-то без памяти любила его, да и он, наверное, тоже…

Когда-то… «Боже мой!», – подумала она, – «Как же это было давно…». Этой весной ее Ванечке исполнилось семь.

«Ее Ванечке…», – нет, она не оговорилась, сын был, только, ее. Хоть ласковый, ничего еще не понимающий мальчик звал его отцом, любил, несмотря ни на что, Василий, до сих пор, не смирился с судьбою. Воевал с нею первобытно, жестоко. Он не мог не понимать, что следы его бессмысленной борьбы ложатся непосильной ношей на плечи близких ему людей, но и отказаться от нее не мог видно тоже… «Какая нелепость»,! – содрогнулась Анна от собственных мыслей.

– Разве это жизнь, – судачили между тем женщины, – Распустила его окаянного, вот, он и катается на тебе. Ушла бы, Анна, от него, проучила бы стервеца…

Анна будто очнулась от сна, вяло спросила:

– Куда? Куда я пойду, бабы?

– К председателю, в сельсовет, – не унималась Дуська, – Глядишь, и помогли бы чем.

– Да, кому нужна чужая беда? – горько проговорила Анна, – Председателю? Ой, не смешите меня. У него плана на алкоголиков нет…

– Может, ты и права, Анька, но, только, и это не дело. Да, ты хоть попробовала бы…, – уже не так настойчиво советовала женщина.

Смуглая, уже немолодая крестьянка посмотрела на Анну сощуренными от солнца глазами.

– Не сочти меня злой, Нюра, только, не любит он дитя ваше, не любит…. В чем уж у вас там секрет не знаю, – женщина покачала головой, окинула ее испытывающим взглядом.

Анна устала от всего и не отвела глаз.

– Да, какой там секрет! – вспыхнула Дуська, – Не наводи тень на плетень, тетка Клава. Ванька, вылитый Василий, такой же рыжий и курносый. Просто хамло твой мужик, Анна, и никаких секретов!

– О чем спорите, бабоньки?

За разговором не заметили подошедшего Николая. Мужчина, важно надвинув картуз на глаза, выпятил вперед, торчащий из-под расстегнутой рубахи живот.

– Ни рановато ли загорать собрались? – шлепнул по коленкам он Дусю.

– А ты нам что, расписание принес? – смахнула брезгливо она его руки.

– Топай, Никола, дальше, ты нам не указ! – зажужжали женщины как встревоженный улей, и, только, одной было все равно. Он заметил это и подошел ближе.

– А вот, Анна, со мною, наверно, согласная, – не скрывая ехидства, сказал он, – О-о, – протянул Никола, заметив радужные разводы на ее лице. – Красивая-то, какая ты, сегодня, Ань!

Женщина потупила от стыда глаза в скошенную траву, на кустик привядшей земляники.

– Налюбезничалась вчера с муженьком-то, – зло пошутил он.

– А ну, пошел отсель, ирод косолапый! – взяла воинственно грабли Дуся, – Ишь, явился зубоскалить над чужой бедой!

– Поддай, поддай ему, Дуська! – наперебой зашумели колхозницы, – Пускай неповадно будет, над женской долей потешаться!

Пока бабы горланили, седая тетка Клава, приметила валявшуюся неподалеку жирную крапиву. Она подняла не спеша свое добротное, килограммов в сто, тело, и одернув широкую юбку, со всего маху осадила жгучим хлыстом по оголенной пояснице Николу.

–У-у-у, стерва старая…, – не ожидавший подвоха, процедил сквозь зубы Николай и ухватился за спину.

– Для профилактики радикулита, Николай Петрович…, – невозмутимым тоном проговорила женщина.

Над скошенным лугом раскатился отчаянный хохот. Даже Анна и, та улыбнулась.

– По языку его надо было, тетка Клава! – выкрикнула, сквозь смех, одна из колхозниц.

– Я тебе, конопатая! – пригрозил ей замусоленным пальцем Николай, – Ишь, ополчилось, бабье отродье… Но я на вас управу найду! – утирая, бегущий по лицу пот, провопил раскрасневшийся Николай, – Вы у меня, сегодня, эту деляночку добьете!

– А ты, почто тут раскомандовался-то? – не приняли всерьез женщины его угрозы, – профилактика, что ли подействовала! – засмеялись снова они.

– Я вам такую профилактику устрою…, – злорадно усмехнулся Никола, – Ведь, наряды-то, теперь, у вас я буду закрывать, дуры…

Притихшие женщины недружелюбно посмотрели на нового бригадира.

– Вот, так, вот… Глупый вы народ, бабы…, – подвел он итог их беседе, – и зашагал, важно переставляя свои косолапые ноги.

– Ух, и стервецы, эти мужики, – бросила грабли на землю Дуся, – Была б моя воля, я бы их всех, паразитов, с постов-то поскидывала! Тоже мне начальник нашелся, – передразнила она походку Николая, – Ноги колесом…. Конечно, свою-то Верку приберегает, скоро в дверь проходить не будет, оплыла от безделья. А чужие, значит, пускай ишачат…

Солнце уже садилось за березовый лесок, посеребрив небосклон на западе, но домой Анне идти не хотелось. Она медленно шла по притихшему лугу, теребя в руках смятую косынку. Внутри ее все болело. От побоев или чего-то другого, ей было, сейчас, не понять. Слишком душно пахла луговая трава, засохшей на солнце клубникой, ароматными букетиками кашки, такими родными с детства, до боли знакомыми! И, казалось, нелепостью этим теплым, летним вечером, ее теперешнее состояние, вся ее жизнь – бесцветная и безрадостная, когда кругом все было, так красиво и полно сил.

«Где ж их взять-то!», – горько подумала Анна. Она, так устала от всего. Женщина, не выдержав, упала в один из стогов и захлебнулась от горя обильными слезами. Анна была уверена, что здесь ее никто не услышит, но ошиблась.

Николай, проходящий той же дорогой, увидел распластанное светлое пятно в копне сена, и, забыв всякий стыд, пошел прямо к нему.

– Анна? – удивился он.

Женщина узнала его, но не отозвалась. Ей уже не было совестно, она просто не могла остановить поток слез, прорвавшийся через плотину приличий и гордости.

Николай понял это. Некоторое время он молчал, сверлил глазками ее смуглые, обгорелые плечи, и в нем, в который раз при встрече с этой женщиной, начинала нарастать похоть. Он не знал любви, но желание обладать Анной было всегда сильным и много лет, уже невостребованным. И, теперь, оставшись один на один с нею, Николай растерялся, не зная с чего начать.

– Говорил тебе, Анна, – задрожал его голос в вечернем воздухе, – Не послушалась, Васькиных кулаков испробовать захотела. А я бы, все для тебя, все.… На руках бы носил, дурочку!

Но Анна, не переставала плакать, толи не слышала, толи не хотела.

Он осторожно взял ее за острое плечо.

– Ну, и сейчас, еще не поздно, Ань…, – тихим, хлюпающим от нахлынувшей слюны голосом, проговорил Николай. Он сглотнул последнюю и неуклюже попытался обнять женщину.

Анна резко развернулась, почти закричала.

– Не смей!

Николай, ожидавший другого, испугался и зло сплюнул.

– Ну, и дура… Мало тебя Васька бил!

Анна открыла калитку.

Дарья, копошившаяся в огороде, разогнула свою больную, натруженную спину.

– Аннушка, слава Богу! Пришла, а я уж волноваться начала.

– Задержалась сегодня, – глухо ответила Анна, и прошла в дом.

– Где ты была? – неожиданно придавил ее голос мужа.

Анне, вдруг, стало смешно, она слабо улыбнулась.

– Где же еще, на свиданье, конечно, бегала. Ты же меня принарядил хорошенько, разве можно было дома усидеть…

– А ты уже и нажаловалась бабам, – стараясь казаться обиженным, уже тише прохрипел Василий.

– У них и свои глаза есть, уж больно красиво получилось у тебя на этот раз, оторваться не могли, все глядели…

– Ну, ты это.… Прости, Ань, сгоряча…, – пробубнил Васька.

Анна глянула на него. Рыжие нечесаные космы смешно торчали в стороны, и хотя ей сейчас было не до смеха, женщина в который раз подумала: совершенно чужой ему Ванька невероятно походил на Василия. Только, в рыжих усах последнего, словно жухлая трава, торчала уже непоправимая седина.

Пока Анна, молча, разглядывала мужа, он подошел и обнял ее.

– Где Ваня? – устало, спросила она.

– Спит давно, нагонялся за день.

Но Ванька не спал. Чутко прислушиваясь к каждому звуку в надвигающихся потемках, мальчик ждал возвращения матери. Услышав ее голос, сердце мальчишки радостно забилось. «Хорошо бы со мной легла…», – подумал он, но дослушав родительский разговор, понял, что его желанию не суждено сбыться.

– Ты есть будешь? – спросил Василий.

– Нет, не хочу, – все так же безразлично ответила Анна.

Василий как-то засуетился, полез в карманы брюк.

– Вот, – протянул он деньги, – Получку давали вчера. Он подержал их и неуверенно положил на стол, – Ань, пойдем спать, – умоляюще посмотрел он на жену, – Весь вечер тебя жду…

– А Ваня спит? – снова спросила женщина.

– Да, спит этот пострел, спит.… Говорю тебе, давно бабка его уложила, – колючие усы Василия защекотали губы Анны. Ей не хотелось, чтоб он целовал ее сейчас, но она промолчала.

– Аннушка, я не могу без тебя…, – тихо признался мужчина. – Прости меня, дурака. Ну, почему, почему ты такая красивая?! – в порыве страсти прошептал он.

Василий что-то говорил еще, обдавая ее своим горячим дыханием, и, только, Анна молчала.

Ванька, навострив уши, замер. Мать с отцом прошли мимо него к кровати.

«Почему мамка молчит?», – лежал и думал мальчик.

Василий душно обнимал Анну. Ей не хватало воздуха. Он жал ее до боли в своих огромных руках и злых и добрых одновременно. Он поистине любил эту женщину до безумия, до той последней точки отсчета, где трезвая мысль мешается в хаосе безрассудных эмоций. И Василий, осознавая это, пытался в такие минуты возвратить ей хотя бы частичку того счастья, которым был обязан ей, но Анна давно уже все в своей жизни принимала, как обязанность.

Женщина лежала с закрытыми глазами. Василий решил, что она спит. Он неловко погладил ее кровоподтеки своей большой шершавой ладонью. Если бы не влага в глазах самого Василия, он заметил бы, как вздрогнули ее ресницы, то ли от боли, то ли от обиды.

А, Ванька в это время засыпал с одной мыслью: «Пусть он никогда не бьет мамку, раз говорит, что любит ее…», и немые слезы катились по его бледным худеньким щекам.

– Петька! – позвал Ванька, сидя на подоконнике, и побалтывая ногами, соседского мальчишку.

– Чего? – нехотя поднял голову тот.

– А я жука поймал, – щурясь от солнца и морща нос, сказал мальчик.

– Ну, и что? – безразлично ответил сосед.

– Глянь, какой красивый. Зелененький…

– Сам и гляди, если тебе хочется, а мне некогда. Папка велосипед из города привез, надо вот, теперь, кататься на нем, учиться, – важно пояснил мальчишка.

Ваня, тут же спрыгнул с окошка, и подскочил к Пете.

– Вот, это, да! – восхищенно проговорил он, – «Орленок»?! – потом обмяк, без зависти сказал, – Везет тебе, Петька, и велосипед у тебя есть, и батя не пьет…

– А то, как же, – загордился мальчик, – У меня отец передовик, его все уважают, – поднял он подбородок, при этом забыв вынуть палец из носа, – Не то, что твой пьяница.

Ванька знал, что Петька не врет, но последние слова воспринял как оскорбление.

– И не пьяница он совсем!!! Это он просто…, – мальчик замялся, переступая с ноги на ногу.

– Ну, и что, что просто? – скорчил рожицу дружок.

– С горя! – выпалил раскрасневшийся от досады Ванька, услышанное как-то от отца слово.

Петька громко засмеялся и, тыча пальцем в Ваньку, не унимаясь, закричал:

– И не правда, все это! Он у вас пьяница! И мамка моя говорит, и папка, и все-все знают, что пьяница! Пьяница! Пьяница! Рыжий!

Ванька не выдержал. Лицо его окончательно слилось с огненно-красными волосами. Он сжал свои маленькие кулаченки и бросился на Петьку, который был годом младше, но гораздо больше ростом и плотнее. Его слабый удар пришелся прямо в нос обидчику. Тот не ожидал, и кровь, хлынувшая по лицу, привела его в отчаяние.

– Мамочка! – заорал он, что было духу.

Толстуха Верка, казалось, с трудом преодолев порог, увидела разыгравшееся сражение и закричала во все свое горло:

– Ах ты, папочкин сынок! Ах, гаденыш! Что ж это творится средь бела дня, чуть ребенка не убил.

Мальчики затихли.

Ванька широко раскрытыми глазами смотрел на Петькину мать.

– Он первый начал…, – еле слышно пролепетал напуганный мальчишка.

Верка, схватив хворостину, завизжала в ярости:

– Я тебе покажу первый! Разбойничье отродье, ишь научился у папаши-алкоголика кулаками махать! Ну, вот я тебе задам!

Ванька заметался по двору, смешно сигая, как озорной козленок. Он попытался перепрыгнуть через изгородь, но к несчастью, зацепился штаниной за острый кол, и словно рыба, попавшая на крючок, повис в воздухе, напрасно болтая голыми пятками.

Пока мальчик прикидывал, как ему поступить, длинная ивовая ветка мелькнула сзади, почти рядом. Не теряя больше времени, Ваня рванулся из всех оставшихся сил. Штанина неприятно треснула, резанув по слуху, и мальчик свалился наземь, содрав в придачу коленку. «Ох, и попадет же мне от мамки!» – мелькнуло в его рыжей голове. Сверкая белым, хиленьким телом сквозь образовавшуюся дыру, он помчался вдоль деревни под лай соседских собак.

– Убью змееныша! – кричала вдогонку тетка Вера, но он был уже далеко.

Дарья ползла по пригорку медленно, едва разгибая свое старое тело, издали похожая на улитку.

– Ах ты, старая карга! – набросилась, завидев ее, Веерка, – Ты, только, полюбуйся, что твой внук натворил! – она, словно неопровержимый факт, выставила вперед себя сына с распухшим носом.

Старуха тяжело вздохнула,

– Чего ж ты орешь, непутевая баба, ведь тут одно дело, дети ж…

– Ваш не ребенок, – расходилась оскорбленная Верка, – Разбойник! И, пусть все знают, какая замена папочке растет! – энергично размахивала она руками, – И ты, бабка Дарья, напоследок еще наплачешься от него, – подошла к ней вплотную Вера, тыча толстым пальцем в грудь старухе, – Попомнишь, тогда мои слова! – уже тише провизжала женщина.

– А ну, отойди! – ткнула Дарья ее палкой, на которую опиралась во время ходьбы, – Ты сама атаманша, набросилась на дите. У них свои дела, мальчишеские.… Вон, Петька-то на полголовы выше.… Раскудахталась…

Отступая за изгородь, Верка крикнула напоследок:

– Да ты ведьма старая, оказывается, не лучше своего сыночка! Вот, Бог соседей дал…, – доносилось уже из распахнутых окон дома.

Ванька возвращался домой через огороды. Как солнечный зайчик мелькала среди разросшихся большущих лопухов его яркая голова. Он полз на коленках, иногда приподнимаясь, чтобы посмотреть, что же творится за околицей, но все было тихо. Только, неумолимо жгла крапива, через которую недавно ему пришлось прыгать. Волдыри высыпали на ногах, отчего те казались толще, и старые синяки разноцветной радугой полыхали на вздувшейся коже. Ванька скреб обгрызенными ногтями места ожогов и думал: «Обидно, когда, вот, так.… Зато Петьку проучил, как надо, лягушонок толстопузый…» – и вслух добавил:

– Папка хороший…

Ваня осторожно приоткрыл дверь, и заглянул в горницу. Мать сидела за столом, что-то штопала, и не замечала его. Но тут половица предательски скрипнула, и Анна подняла голову.

– А, это ты, Ваня, – услышал мальчик ее ласковый голос, доходивший, казалось, до самого сердца, – Что же ты, там прячешься, проходи.

Ванька, придерживая разодранную штанину, понуро проковылял к матери.

– Мам, глянь-ко…, – виновато опустил он свою рыжую голову и убрал руку.

Разорванная брючина отвисла одновременно с губой мальчика. Слезы, стоявшие в голубых глазах, вот-вот, готовы были прорваться наружу.

– Так, так…, – вздохнула Анна, качая головой, – А мы тебя хотели в город, на карусели взять…

– Ой, правда, мамка! – подпрыгнули его золотистые вихры, но Ванька тут, же сник, – Это все из-за Петьки. Он папку нашего алкоголиком называет, а еще говорит, что он нас не любит с тобой…, – сын замолчал, глядя на мать, ждал, что она скажет.

Анна снова вздохнула, прижала к себе ершистую голову Ваньки.

– Не верь никому, сынок, и не держи зла на отца.

Притихший ребенок задумался о чем-то и, вдруг, неожиданно спросил:

– Мам, а почему, когда папка напьется, подкидышем меня называет?

Анна побледнела, сердце у нее дрогнуло.

– Он и меня всяко зовет, – стараясь говорить спокойно, ответила она, – Спьяну-то чего не выдумает.

– А ребята говорят, подкидыш – значит, чужой…, – никак не могла успокоиться наивная детская душа мальчонки.

– Да, какой же ты чужой, Ваня! Да, ты у нас самый, что ни на есть родной, сынок!!! – обняла женщина мальчика, едва управляя своими чувствами, – Никогда, слышишь, никогда больше не говори так…, – задыхаясь от волнения, прошептала она.

Анна взяла бледное лицо сына в свои ладони.

– А мы, вот, возьмем и все вместе поедем в выходной в город. Хочешь?!

– И папка с нами! – закричал обрадованный мальчишка.

Анна, боясь, что расплачется, кивнула в ответ. Грустная улыбка, как заходящее солнце, озарила ее лицо.

– А велосипед он мне купит как у Петьки?!

– Обязательно, сынок…, – прижалась она щекой к мальчику.

Этот день навсегда останется в памяти Ваньки, как самый счастливый. И даже спустя много лет, он будет вспоминать его с трепетом и нежностью. Наступившее, тогда утро разбудило его своими солнечными, ласковыми лучами, озорно щекоча по веснушкам. В распахнутое окно доносился веселый щебет птиц и ночная прохлада, еще не до конца вытесненная дневным светилом, приятно касалась его обнаженного тельца.

Ванька, не раздумывая, выпрыгнул из своей теплой, уютной постели и, шлепая босыми ногами по полу, закричал:

– Мамка, папка, а мы не опоздаем?!

Анна одевала Ваньке новый костюм. Он был такого пронзительно голубого цвета, как безоблачное небо, раскинувшееся над этим тихим июльским утром. Мальчик подбежал к зеркалу, и, посмотревшись в него, не узнал собственного отражения. Чтобы рассеять сомнения он потрогал непривычную для его вихров панаму, которая красовалась посреди его золотистой головы.

Василий тоже принарядился. Безупречно чистая, отутюженная рубашка плотно облегала его могучее тело. Ванька с восхищением глядел на отца и гордость, что он у него такой большой и сильный, охватывала все его маленькое существо.

Соседский Петька, выйдя за калитку и, как обычно, ковыряясь в носу, не без зависти провожал взглядом Крушининых.

– В город? – спросил он важно шагавшего Ваньку.

– А то, как же, на карусели! – ответил мальчик, крепче сжимая отцовскую руку: «Смотри мол, а ты говорил алкоголик, не любит…»

Автобус пришел быстро и Ванька первым запрыгнул в него. Свободных мест пустовало много, но мальчик нарочно сел рядом с Василием. Ему приятно было чувствовать себя под надежной защитой отца. А еще, Ваньке хотелось доказать ему свою преданность, что не смотря, ни на что, он верит в него, в его непростую, но существующую любовь.

Так, чужие по крови, Василий и Ванька сидели рядом, невероятно похожие друг на друга, и трогательно было со стороны смотреть на две совершенно одинаковые огненные головы отца и сына, ибо иначе, никто и не мог подумать. И это необъяснимое сходство все еще вселяло надежду в душу Анны, что когда-нибудь Василий откажется от своей бесполезной, не несущей ничего кроме горя борьбы, и примет мальчишку, как родного.

Сквозь пелену горечи и лет Анна на мгновение вспомнила темную младенческую головку их, не выжившего с Василием ребенка, но как не старалась, не могла уже представить, что-то ближе и дороже золотого шара Ванькиных волос.

Ванька же, побалтывая ногами и не понимая всех сложностей жизненных перипетий, был абсолютно счастлив, уже от того, что они все вместе едут в этом пропахшем бензином автобусе, словно последний должен был отвести их в страну Ос, где исполняются все желания.

Однако скоро мальчику надоело разглядывать в окно проносившиеся мимо деревенские пейзажи. Они все были очень похожими друг на друга – буйно зеленные и бесконечные, словно повторяющиеся репродукции, случайно оказавшиеся в картинной галерее. Да, и пассажиров он уже всех изучил.

Дядьку, в нахлобученной на глаза фуражке, дремавшего на заднем сиденье, старушку с корзинкой, нескольких женщин, стрекотавших, как сороки скороговорками, и щуплого деда, который уронив голову на плечо, сидевшему рядом пареньку, отчаянно храпел. Последний отстранялся, как мог, но дед притеснял его все больше и больше, при этом жиденькая, непонятного цвета бороденка старика, забавно прыгала по лацкану соседского пиджака. Это выглядело забавно, и Ванька хихикнул пару раз, но под строгим взглядом отца быстро примолк. Несколько минут мальчик сидел спокойно, пока на одной из остановок, в автобус не вошла новая пассажирка.

Представительного вида дама, облаченная в модное кримпленовое платье, была ярко накрашена. Ароматная, как куст цветущей сирени, она явно выделялась среди других. Замысловатая прическа, возвышавшаяся на ее голове, напоминала падающую Эльфилеву башню. Поверх последней лежала легкомысленная кепочка в клетку. В руках вошедшая держала что-то белое и пушистое.

Дама важно прошествовала по салону и села впереди Анны. Она поправила сооружение из крашеных волос, разгладила платье на высоком бюсте и поудобнее уложила на свой наряд маленькое кучерявое существо.

Мальчишка, как загипнотизированный уставился на ее колени. В первую минуту Ванька подумал, что это игрушка, но вот белоснежные кучеряшки зашевелились и он увидел черный блестящий носик. Пудель зевнул, обнажив, розовый язычок и негромко тявкнул.

Ребенок, недолго думая, сошмыгнул со своего места и не дожидаясь разрешения родителей, подошел к незнакомке с собачкой.

– Мой мальчик, умница…, – ворковала в это время дама с пушистым комочком.

– Тетя, а как зовут вашу собачку? – спросил неожиданно появившийся Ваня и уже протянул руку, чтобы погладить животное по шелковистым завиткам.

– Нас зовут Генрих, – проговорила женщина, обращаясь скорее к своему любимцу, а не к ребенку, – Нет, нет, – торопливо отодвинула она руку мальчишки, – Мы не любим, когда нас трогают посторонние.

Но Ванька, не поняв значения заумных слов, попытался погладить собачку еще раз.

– А я не вас, тетя, я песика погладить хочу.

– Я же объясняю, – раздраженно повторила тетка, – Он не любит посторонних.

Ванька, хлопнув ресницами, снова спросил:

– А, посторонние, значит, чужие?

– Да, Ваня, – обозвала его Анна, – Не беспокой тетю, – потянула она сына назад на сиденье, усаживая рядом с собой.

– Чужие…, – задумчиво повторил Ванька. – Значит, если я для собачки посторонний, то она мне получается подкидышем приходиться?

Василий вздрогнул и ошарашено посмотрел на сына.

Дама же, сидевшая впереди, не понимая ход мысли ребенка, возмущенно проговорила:

– Какой подкидыш?! У нас три поколения родословной! Мы даже на диете сидим, – качнула она головой в сторону собаки, – Чтобы форму держать.

Будто понимая, о чем идет речь, пудель тоскливо заскулил.

Дама снова, обращаясь к нему, прошепелявила:

– Генриха обижают, моего хорошего.… Какой чудной мальчик, какой он еще маленький и глупенький, – поглядывая на Ваньку, просюсюкала она.

– Я не маленький, – обиделся Ванька, – Я осенью в школу пойду. Вы сами тетя чудная, а собачка у вас хорошая, наверно дрессированная…

– Фу, пренебрежительно хмыкнула женщина и оглянулась на Анну, – Ну, и воспитание.

Вблизи ее лицо оказалось совсем некрасивым. Среди усеянных рыжими конопушками щек, ярким алым пятном горели губы. Еще более неестественно выглядели глаза. С густо наложенными тенями они делали похожей ее на удивленного попугая какаду.

– Тетя, а вы, наверное, артистка? – неожиданно предположил Ванька.

Польщенная пассажирка что-то хотела возразить, но передумала, лишь жеманно передернула плечами.

– Вы, должно быть, в цирке работаете? – не унимался мальчик.

– Ваня! – одернула Анна сына, предчувствуя еще одну неловкость.

– Почему в цирке? – насторожилась дама и раздвинула до отказа глаза, окруженные толстым слоем краски.

– У вас есть собачка, – снова посмотрел Ванька на пуделя, – Клетчатая кепка, как у Олега Попова, и намалёваны вы, как настоящий клоун!

Василий поперхнулся от неожиданности воздухом, его уши ярко зарделись. Сквозь кашель мужчина проговорил хрипло:

– Не обращайте внимания, гражданочка, несмышленый он еще…

Пассажирка на переднем сиденье нервно заерзала.

Анна поймала ее сердитый взгляд и прошептала:

– Красятся не только клоуны, сынок, женщины делают это, чтобы быть красивыми…

Между тем Ванька, со всей присущей ему детской непринужденностью, громко прохныкал:

– Ну, мама, женщина с собачкой совсем некрасивая, она смешная!

Василий, исчерпав все свои педагогические возможности, грозно сдвинул густые брови. Дама не выдержала больше критики:

– Ну, знаете, это уже слишком! – процедила она сквозь зубы, едва сдерживая ярость, – Нарожают шантрапы всякой…, – и непроизвольно потрогала копну взбитых, неестественно цвета волос.

Анна густо покраснела.

– Прекрати, Ваня! – прозвенел ее строгий голос, – Ты ставишь нас с отцом в неловкое положение…. Вы уж нас извините, – пытаясь загладить вину перед соседкой, заискивающе проговорила она, – Ребенок просто капризничает.

Но оскорбленная женщина молчала, нахохлившись, она беспокойно теребила белые кучеряшки своего питомца.

Ванька, получив взбучку, тоже обиженно надул губы. Он что-то хотел спросить у матери, но та, отвернувшись, смотрела в окно и не замечала его.

Мальчик вздохнул. Не найдя другого занятия, он запустил руку в карман и извлек оттуда шуршащий пакетик с конфетами. Ванька развернул одну и кинул в рот.

Генрих заволновался, заворочался на коленях высокомерной особы. Собака выглянула из-за сиденья и тоскливыми глазами посмотрела на Ваньку.

– Ты посторонний, – пробурчал мальчик, убирая конфеты подальше.

Но животное, видно, как и он сам в первый раз, не поняло значение хитроумного слова. Повизгивая, пудель начал карабкаться по хозяйке вверх.

– Генрих, что это еще за безобразие! В чем дело, мой мальчик? – раздраженно спросила та, но, когда пудель уткнулся мокрым носом в ее щеку, снисходительно произнесла, – Ах, ты проказник, подлизываешься…

Однако голодной собачке было не до любезностей, выстраданная фигура требовала компенсации. Встав на задние лапки и выглядывая из-за плеча хозяйки, она неотступно бегала маленькими черными глазками за Ванькиными руками.

Мальчик не торопился делиться, вместо этого он показал собаке язык. Генрих покрутил лохматой головой в знак протеста, и тоже высунув свой нежно-розовый язычок, облизнулся пару раз. Ваньке сделалось смешно. Зажав конфету в пальцах, он махнул фантиком перед носом собаки.

Пудель, не выдержав соблазна, затявкал на весь автобус и, неожиданно для своей покровительницы, рванулся вперед. Его лапка угодила в мудреную прическу последней. Волосы на голове женщины, вдруг, зашевелились и соскочили, как скорлупа с вареного яйца, обнажив жиденький блеклый пушок с проплешинами. Дама запаниковала, пытаясь снова нацепить парик, но злосчастный, тот отлетел в сторону, угодив на сонного деда.

Старче испуганно подскочил, таращась вокруг.

– Что, что?! – не переставая повторять, рассеянно спрашивал он.

С задних сидений послышалось громкое хихиканье.

Пассажирка неистово схватила собаку, зажав подмышкой и, не обращая внимания на ее отчаянный визг, бросилась к выходу.

– Остановите, остановите немедленно! – истошно закричала она. В ее другой руке, цепляясь за сиденья, была зажата связка искусственных волос.

Обалдевший от увиденного Ванька спросил:

– Собачка-то у нее хоть настоящая?

– А я-то не пойму спросонок, – рассуждал окончательно проснувшийся дед, – Что это за зверь-то мелькнул? Кошка, не кошка.… Откуда ей в автобусе-то взяться.

Молодой сосед, слушал его, давясь приступами смеха.

– Да, точно говорю тебе, паре. Я одно время на лисиц охотился, и все зверье это наперечет знаю. А тут…, – поднял кверху брови в недоумении старик, – Загвоздка. Ведь, кабы не в автобусе, а то в автобусе.… Пригляделся, – изобразил он прищуренные глаза, – Тьфу ты! Космы бабьи. Чуть не стошнило. Мне эта мамзель сразу не понравилась! Где это видано, прижимает свою тварь, будто мужичонка, – дед покачал сухонькой головой, – Сама ей, что-то гуторит, гуторит.… Вроде, как живот заговаривает. Ну, того гляди, кабеля целовать начнет. Тьфу! Пакость, какая…, – сморщился старый, – Вот, ведь бесстыдство до чего доводит! – возмущено дернулась его бороденка.

Анна, с Василием не обращая внимания на стариковы байки, переглянулись, им было не до веселья.

– А ну, марш на свое место! – прикрикнул Василий на Ваньку.

Мальчик, почесав затылок, перебрался к отцу.

Но и здесь ему не сиделось спокойно. Дотянувшись до Васькиного уха, сын прошептал:

– А я знаю, папка, кто здесь, взаправду, красивый.

– Опять?! – рявкнул отец.

– Да, нет…, – разочарованно протянул мальчишка. – Ты меня не понимаешь. А я про нашу мамку говорю. Сам погляди, она лучше всех у нас!

Василий посмотрел на жену и не стал спорить на этот раз с сыном.

Анна, гладко причесанная, с аккуратным завитком на затылке, погруженная в неведомые раздумья, сидела впереди. Волан ее легкого летнего платья порхал под ветерком, врывающимся в открытое окно, то прикрывая, то снова обнажая ее смуглую длинную шею, будто дразня. Как лебедушка, она поворачивала ею время от времени, подставляя солнцу свое точеное лицо. Истинная красота женщины была ни с чем несравнима, словно редкостный драгоценный камень, она светилась под яркими лучами дневного светила, наполнялась его теплом, чтобы потом поделиться им с близкими людьми.

Василий вздохнул.

Анна… Жена была для него живительным источником доброты и нежности. Это имя, как эхо, все эти годы блуждало внутри него. Он по-настоящему любил ее, но ядовитая обида и подозрения, часто заглушали светлые чувства. Василий напрасно пытался залечить свою душевную смуту алкоголем. Боль не утихала, наоборот, нарывала еще сильнее. Он до смерти боялся потерять Анну. И, тогда мужчина готов был разрушить весь мир. Любовь превращалась в ненависть. В такие минуты Василию хотелось зажать жену в своих кулачищах, чтоб она никогда никому не досталась, чтобы всегда оставалась, только, его, его…

Анна вздрогнула, будто услышала мысли мужа.

В этот день солнце белое, жгучее занимало, казалось, все небо. Пот крупными каплями катился по лбу и шее Василия.

– А ну-ка, сынок, – подхватил он Ваньку в свои сильные жилистые руки.

– Большой он уже, Вася, – сказала наблюдавшая за ними Анна.

Но Василий уже взгромоздил мальчика на свои богатырские плечи.

– Ничего, – ответил мужчина, оглянувшись на сына и улыбка, запуталась в его рыжих, с проседью усах.

Музыка гремела у Ваньки над самым ухом, и раскаленное небо было таким близким, что, казалось, потянись еще чуть-чуть и дотронешься до него рукой. Его детская всепрощающая душа, переполненная, как никогда радостью, ликовала. Зажатый в крепких, с надутыми венами, отцовских руках, мальчик чувствовал себя невероятно счастливым, потому что снова поверил в их добрую силу.

– Смотри, папка, мороженое! – закричал Ванька, протягивая вперед палец и направляя отца, как большой корабль.

– Сын? – спросила продавщица у Василия, расплываясь в широкой улыбке, – Сразу видно, не ошибешься, – протягивая эскимо, добавила она.

Василий подмигнул мальчику, и Ванька, так громко вздохнул, будто раз и навсегда, избавился от последних сомнений, одолевавших его детский разум. И совсем позабылись обиды, когда пестрые деревянные лошадки помчали ребенка по кругу. В быстро мелькавших лицах, ожидающих за оградой, мальчишка высматривал свои, родные. Анна и Василий махали ему руками. Ванька сдержанно улыбнулся им, и крепче ухватившись за гладкую шею деревянного скакуна, кружась среди света, любви и счастья. Его голова, ярко светилось на солнце, будто золото самой высшей пробы…

Василий и Ванька сидели в парке на лавочке, дожидаясь Анну. Отец потягивал из бутылки пиво, мальчик же от нечего делать, наблюдал за вороной, прогуливавшейся неподалеку.

Птица нашла оброненный кем-то кусок булки и полностью поглощенная обедом не заметила, как к ней подкралась большая полосатая кошка. Последняя цапнула растрепу за хвост. Глупая ворона истошно каркнула, беря на испуг зверя, но тот, видно, был не из робкого десятка.

– Папка, папка, гляди! – закричал возбужденный мальчик, дергая отца за рукав, – Она ее сейчас съест!

Василий подобрал лежавший неподалеку камень и бросил в кошку.

Та, вздыбив шерсть, гневно сверкнула глазами в их сторону и скрылась в кустах. Изрядно же пострадавшая крикунья взобралась на ветку. Обиженная, она стала прихорашиваться наверху. Перья торчали из ее потрепанного хвоста, похожего на сломанный веер. Птица выглядела одновременно жалко и смешно.

– Папка, а, правда, она похожа на ту тетку из автобуса? – вспомнил некстати Ванька, но тут, же притих под отцовским взглядом.

Василий строго посмотрел на сына, потом на птицу и, вдруг, отчаянно захохотал на всю округу.

Ванька, расслабившись, тоже начал заливисто смеяться, по-детски заразительно и звонко.

Подошедшая Анна растерялась. Ничего не понимая, она спросила:

– Что у вас тут за веселье такое?

Универмаг Ваньке показался таким огромным, что мальчик побоялся заблудиться в нем. Онкрепче сжал руку матери, при этом, не упуская из вида широкой отцовской спины, мелькавшей впереди.

– Мам, – спросил он Анну, – А папка не потеряется?

Мать улыбнулась ему.

– Такого большого мы его быстро отыщем, сынок.

Детский отдел напоминал сказочную страну. Ванька на мгновение прикрыл глаза. Игрушек было так много, что у него закружилось голова. Справившись с обилием красок, мальчик быстрым взглядом окинул, расставленных по полкам машин и кукол и, не найдя нужного, спросил растерянно:

– А, где же велосипеды?

– Это должно быть в спортивном отделе. Я сейчас, – сказал Василий, – Ждите меня здесь, – и скрылся в шумном потоке покупателей.

Анна отвела Ваньку в сторонку. Мальчик, рассматривая многочисленные игрушки, наткнулся глазами на плюшевого заводного медвежонка с глазами-бусинками, лежащего неподалеку на полке. Одна лапка у него была оторвана.

– Смотри, мама! – воскликнул мальчик, – Горемыка какой.… Купишь мне его? – попросил мальчишка, – У него такие грустные глаза.…Он, наверное, подкидыш и думает, что никому не нужен…

Мать рассердилась.

– Дался тебе этот подкидыш! – Анна полезла в сумку, отыскивая кошелек. Когда она подняла голову снова, сердце ее остановилось. Среди бесконечно мелькавших лиц, женщина увидела одно, давно знакомое.

Нарядная дама с золотыми кудряшками, рассыпавшимися по плечам будто лучи солнца, шагала навстречу. Их взгляды столкнулись. Кларочка вздрогнула. На какую-то долю секунды она окинула тревожным взглядом мальчика, затем ее пронзительные голубые глаза снова уперлись в Анну. Обе женщины испугались. Ванька, стоявший рядом с двумя матерями сразу, родной и той, которая вырастила его, беззаботно моргал рыжими ресницами, теребил приглянувшуюся игрушку и совсем не подозревал, какую бурю чувств он поднял в душе каждой из них.

Анна почти инстинктивно прижала мальчика к себе. Ей, вдруг, сделалось нестерпимо страшно. Она не могла не видеть, как похожи они были: Ваня и Кларка. Женщине показалось, что все вокруг замечают это сходство, и Василий тоже увидит, стоит ему, только, появиться здесь. Душа Анны затрепетала, как осенний лист. Ей почему-то пригрезилось, что Кларка отнимет у нее сына, заявит о своих правах. Серые глаза ее отчаянно кричали: «Нет!».

Но Кларочка, как раз боялась другого. Рыжеволосый мальчишка, которого много лет назад она прикладывала к своей груди, остался не узнанным. Ее материнские чувства ничего не подсказали ей. Только, обида от этой непредвиденной встречи, всколыхнула прошлое. Словно брошенный камень, она подняла муть в ее налаженной жизни. Для сына, оставленного в то далекое время, по-прежнему места в благоустроенной жизни Кларочки не было. И сейчас, женщине хотелось одного: поскорее убежать отсюда, чтобы тени тех дней не задели своим крылом ее безоблачного существования. Женщина панически боялась разоблачения, боялась, что Анна поднимет шум, начнет упрекать ее и разрушит тот беззаботный мирок, в котором она так уютно жила уже немало лет. «Не губи!», – светилось в красивых, цвета неба, глазах.

– Кларочка! – позвали ее. Кларка снова вздрогнула, в последний раз глянула на Анну, и, стуча каблучками, начала быстро удаляться.

Сердце отпустило Анну, облегченный вздох вырвался из ее груди.

– Дорогая, почему ты так долго, мы тебя заждались. Правда, дочка? – услышала она все тот же голос.

– Мамочка, а ты купила мне куклу? – спросил уже тоненький детский голосок.

Анна не выдержала и посмотрела Кларе вслед. Молодой красивый мужчина в военной форме, держал на руках девочку лет пяти.

«Сволочь!», – подумала женщина в спину удаляющейся Кларке, и еще сильнее прижала Ваньку.

– Мам, мне больно! – захныкал тот.

Анна разжала дрожащие руки.

– Зачем ты меня так крепко обняла? Боялась потерять меня, да, мама? – спросил наивный мальчишка.

Женщина подняла на него взволнованные глаза.

– Если бы, только, кто знал, как боялась…

– Нет велосипедов для нашего пострела, – вернулся, ничего не подозревающий Василий, – На следующей неделе обещали завести.

Женщина непроизвольно дернулась, услышав голос мужа.

– Ты, что Ань? – уставился на нее тот, – Побледнела-то как.… С тобой все хорошо?

Анна посмотрела в многолюдную толпу. Кларка, как призрак, бесследно растворилась в ней.

– Все хорошо. Голова просто закружилась. От жары, наверное…, – ответила обессиленным голосом она.

Новости на селе разлетелись, как всегда быстро. В школу, где предстояло учиться Ваньке, был назначен новый директор, и поэтому в деревне, только, что и говорили про приехавшего из города учителя.

Анна старательно приглаживала Ванькины рыжие колючки, но они упрямо не хотели ложиться под гребенкой.

– Не вертись, сынок, – сказала она уставшему прихорашиваться Ваньке.

– А, то меня в школу не возьмут? – ковыряя ботинком тканый половик, спросил мальчик.

– Конечно, – наставительно ответила мать, – На уроках придется подолгу сидеть, привыкай Ваня.

– Мам, а, правда, записывать в школу нас будет новый директор? – никак не могло успокоиться детское любопытство мальчишки.

– Правда, – хлопотала Анна вокруг сына, как неугомонная наседка, – Дайка я тебе воротничок поправлю…

– Мам, а он сердитый? – снова спросил мальчик.

– Кто, Ваня? – не поняла Анна

– Ну, этот, школьный начальник, – пояснил Ванька.

– Должно быть, – неуверенно пожала мать плечами, – Я и сама-то его не видела ни разу.

– Мам, – заулыбался мальчик, показывая свои щербатые, как у старичка, зубы, – Значит, ты у меня тоже первоклашка?

– Это, еще почему? – удивленно подняла Анна брови.

– Ну, ты же тоже первый раз нового директора увидишь, – посмотрел на нее сын.

Анна засмеялась.

– Несмышленый ты у меня еще, – погладила она его непокорный вихры, – И смешной, Ванюшка… Первоклашками зовут тех, кто первый раз идет учиться в школу, в первый класс.… Понял, сынок? – окинула она ласковым взглядом мальчика.

– Угу, – кивнул тот золотистой головой. Он встал, наконец, с табурета и потянул мать за руку, – А, ну-ка наклонись, мама. Я тебе тоже воротничок разглажу. Директор растреп не любит. Ты ведь так говорила?

Вместо ответа Анна поцеловала сына и улыбнулась.

– Так-так, молодой человек, – проговорил дядька в галстуке.

Ванька заволновался после его слов. Он схватился за ворот рубашки, желая разгладить последний, но от испуга забылся, и зажал его в кулачке.

– Как говоришь твоя фамилия?

– Ваня Крушинин, – поспешила ответить за сына Анна.

– А это мамка твоя, значит? – спросил опять непонятливый директор.

– Да, да…. Это мой сын, – снова за мальчика сказала женщина.

– А ты хоть сам-то разговаривать умеешь, Крушинин Ваня, – подошел к нему строгий дядька поближе и хлопнул мальчика по плечу, – А, мужичок? У нас ведь такое дело тут, немых-то мы в школу не принимаем…

– Еще, как! – закричал Ванька прямо ему в ухо, – У меня и папка есть, Васькой зовут. Он мне велосипед купить обещался, как у Петьки.

– Это кто ж Петька, друг твой? – серьезно спросил учитель.

– Да, не то чтобы…, – махнул рукой Ванька. – Сосед…

– И он, что же, тоже пришел записываться в первый класс?

– Да, нет, у него, только, велосипед большой, а годов ему еще мало. Шесть по осени исполнилось, и букву «эр» не выговаривает… Куда ему в школу…

– Ну, тогда конечно, – согласился с мальчиком учитель и, улыбаясь, посмотрел на Анну, – Сын-то у вас какой сообразительный, придется принять.

Ванька чуть не подпрыгнул от радости. «А, он ничего, этот директор…», – подумал мальчишка, и, глядя на мать, тоже заулыбался.

– Я и буквы знаю, дяденька, правда, мам?

– Надо же, – казалось, и впрямь удивился мужчина, – И все-то ты знаешь. Ну, а про то, что мамка у тебя очень красивая, тебе известно, Рыжик?

– Еще бы! Но вы, только, не говорите никому, – доверительно тихо сказал мальчик.

– Это почему же? – уже искренне удивился учитель.

– Папка ругаться начнет, подумает еще, что вы в нее влюбились!

– Ваня! – одернула Ваньку Анна, – Да, что ты такое говоришь, сынок.

– Ничего, ничего, – успокоил ее директор, – В такую женщину, как вы, грех не влюбиться. Извините, мы заговорились с вашим Иваном и даже не представились, – Алексей Петрович, – протянул он руку.

– Анна Григорьевна, – застенчиво подала Анна свою ладонь.

На мгновение он сжал ее пальцы.

– Очень приятно, – и снова, обращаясь к мальчику, спросил, – Ну, что, Иван Васильевич, первого сентября придешь в школу?

– А то, как же, – деловито ответил Ванька.

– Ну, тогда держи, – взял он из стопки книг, стоявшей на столе, букварь.

Мальчик с любопытством начал разглядывать учебник.

– Ну, а сейчас извини, Рыжик, меня другие ребята ждут.

– До свидания, – потягивая за руку, увлекшегося книгой сына, сказала Анна.

– Всего хорошего, – провожая их взглядом, ответил Алексей Петрович.

Анна наливала из колонки воду, как, вдруг, ее окликнули.

– Здравствуйте, Анна Григорьевна!

Женщина вздрогнула от неожиданности и обернулась. Она забыла убрать руку с рычага и вода, переливаясь через края, ледяными струями окатила ее. Анна спохватилась, и сняла ведро.

– Здравствуйте, – растерянно проговорила она, – Простите, я не заметила вас сразу.

Алексей Петрович, школьный директор, стоял рядом, смотрел на нее и улыбался. Он был, как и в первый день, их знакомства в сером отутюженном костюме и при галстуке.

– Напугал я вас?

– Ну, что вы, – женщина засмущалась своего вида, она торопливо махнула рукой по голове, пытаясь поправить косынку, но та, как назло, совсем сползла набок, и Анна, недолго думая, окончательно смахнула ее, – Простите, – снова сказала рассеянно она, – Эти волосы…. Не знаешь, как с ними быть…

– Да, вы не волнуйтесь, – услышала женщина спокойный голос Алексея Петровича, – Настоящую красоту ничем не испортишь, и волосы у вас просто чудесные! – директор сказал это, так просто и искренне, что хотелось верить в его слова. При этом его серые умные глаза открыто разглядывали Анну.

– Как сын? Не надоела еще школа? – спросил Алексей Петрович.

– Да, что вы! – воскликнула Анна, – Вчера такой радостный прибежал. Все мне про черепаху рассказывал, и еще про всяких зверушек, что вы из города привезли, – зажурчал ее голос, как, только, что пролившаяся, чистая вода. Она говорила и улыбалась одновременно, и мужчина, восхищенный ее обаянием, не мог отвести глаз от движения ее по-особому нежных, бледно-розовых губ.

– Да, вот знаете, – поделился он, – Решил начать свою деятельность, таким необычным образом… Дети любят животных, а сельские ребятишки в особенности.

Анна поймала его взгляд и отвела свой в сторону. На мгновение наступило молчание. Чтобы прервать его, женщина спросила:

– А вы сами в наши края приехали или начальство назначило?

– Не поверите, сам, – огляделся вокруг Алексей Петрович, – Почему-то люблю деревню, хоть всю жизнь и прожил в городе. Наверное, хочется быть поближе к истокам жизни…, – сделал он философский вывод, и, глянув на женщину, улыбнувшись, добавил, – Опять же, люди симпатичные здесь…

Анна покраснела.

– Вы, так часто говорите об этом, что мне делается неловко…

Мужчина позволил себе подойти поближе и прошептал:

– Так я же по секрету, как советовал Ванька.

Они оба рассмеялись.

– И все-таки разрешите, еще один комплимент и совет сразу, Анна Григорьевна? – будто ожидая одобрения, заглянул он в ее лучистые, серые глаза. Последние сияли вопреки воле женщины.

– Улыбка у вас, как у кинозвезды. Вам необходимо улыбаться как можно чаще, Анна.

Вконец смущенная женщина ничего не ответила, она беспокойно затеребила в руках косынку. Тут, как нарочно, налетел откуда-то ветер и озорно выхватил платок из рук Анны. Как большая бабочка, тот упал на траву, к ногам хозяйки. Анна наклонилась, чтобы поднять его, но Алексей Петрович опередил и протянул хлопковую косынку женщине.

– Спасибо, – потупив глаза в землю, проговорила Анна, – Вы так внимательны. Только…, – она хлопотливо склонилась к наполненной посуде, – Мне пора, извините.

– Нет, нет! – запротестовало, вдруг, школьное руководство, – Женщинам нельзя носить такие тяжести. Я помогу! – Алексей Петрович решительно перехватил ведра с водой.

Анна удивленно посмотрела на него. Ей непривычно было видеть такие ухоженные мужские руки. Длинные пальцы, гладкие и бледные, будто фарфоровые, напоминали ей пальцы артиста или музыканта. Должно быть, они у него очень нежные, некстати подумалось ей, и женщина тут же рассердилась на себя за эти мысли.

– Да, вы же обрызгаетесь! – сказала она вслух, пытаясь отговорить директора от его затеи, – Вы напрасно волнуетесь, Алексей Петрович, мне не привыкать, я же сельская женщина.

– Женщина – она везде есть женщина, – не слушал ее, Алексей Петрович, – И потом, облиться водой в такую жарищу, по-моему, одно удовольствие! – он по-хозяйски сжал в своих необыкновенных пальцах жестяные ручки, – Показывайте, где ваш дом.

– Тот с зеленым палисадником, – сдалась Анна.

Ванька шумно распахнул дверь и замер, как вкопанный. Он чуть было не столкнулся со своим школьным начальником.

– Ну, чего глядишь?! – сказал Алексей Петрович, – Не помогаешь своей мамке, приходится мне за тебя это делать.

– Я еще маленький…, – протянул виновато мальчик.

– Еще раз, спасибо большое, – не обращая внимания на сына, проговорила Анна.

– Да, чего уж там…

Примолкший Ванька, с любопытством посмотрел на мать и на директора по очереди. Он заметил, что последний уходить не торопился, и мамка вела себя тоже как-то странно.

– А, может, вы чаю выпьете с нами? – предложила, вдруг, она Алексею Петровичу.

Мужчина пожал плечами

– Если это вас не затруднит…, – не отказался он, – Я люблю чай!

Просторный дом понравился Алексею Петровичу. Он был чистым и уютным, как и сама хозяйка. Анна расстелила на стол белоснежную скатерть, с вышивкой «ришелье» по краю, и рядом с пряниками и конфетами, поставила вазочку с клубничным вареньем.

– Это мы вдвоем с мамкой ягоды собирали! – похвастался Ванька, когда они все вместе сели за стол.

– Очень вкусно! – похвалил мужчина, – Ты, Рыжик, и твоя мамка просто молодцы! – он прикоснулся к чашке с горячим напитком и, поглядел на Анну.

Женщина привела себя в порядок. Причесала волосы, сменила мокрое платье.

«Какая она необыкновенная!», – в который раз подумал Алексей Петрович. Его внимательный взгляд уловил, что за ним тоже наблюдаю. Директор обратился к мальчику.

– Ну, что, Иван, нравится учиться?

– Нравится, – как всегда нараспев ответил Ванька, – Только, перемену долго ждать приходится…

– Ваня…, – пристыдила его Анна.

Но в этот момент дверь в горницу приоткрылась и из-за нее выглянула Дарья.

– Здравствуйте, бабушка, – поприветствовал ее Алексей Петрович.

Но старушка вместо ответа опасливо посмотрела на мужчину, и снова спряталась в соседней комнате, бесшумно, как приведение.

– Бабушка у нас слышит хорошо, – некстати сказал Ванька.

Анна покраснела.

– А, может, еще чайку? – спросила она первое, что пришло ей в голову.

– Нет, нет, спасибо, – засуетился мужчина. Он глянул на маленькие ходики, висящие на стене, и воскликнул, – О, времени-то уже сколько! Засиделся я у вас.

– Эти часы у нас еще зимой сломались! – снова вмешался без спроса мальчик.

– И, правда…, – заметив безвольно повисшие стрелки, смутился мужчина, – Но мне все равно пора, у меня еще урок. Спасибо за угощение, Анна Григорьевна, – встал он из-за стола, – До встречи в школе, Рыжик, – хлопнул он мальчика по плечу, – Мамке не забывай помогать!

Как, только, за директором захлопнулась дверь, Ванька кинулся к матери.

– Мама, а зачем он к нам приходил? – голубые глаза мальчишки глядели, казалось, в самую душу.

– Просто помог мне, сынок, – справившись с его взглядом, ответила она.

– А почему? – не отступал мальчик, чувствуя, что мать чего-то не договаривает, – Он влюбился в тебя все-таки?

– Ну, что ты придумал, Ваня, – заругалась на него Анна, – С чего ты взял? Он и с любой женщиной так же поступил бы.

– А, почему же он Славкиной маме не помогал, когда та утром воду носила? – задал он вопрос на засыпку.

Анна растеряно пожала плечами.

– Ну, наверное, просто не знаком с ней.

– Ты врешь! – закричал, вдруг, мальчишка, – Когда Славка окно разбил, она даже плакала у него в кабинете!

Понимая, что Ванька в чем-то прав, Анна не стала спорить и попыталась успокоить сына.

– Ваня, – прижала она его рыжую голову к себе, – Ты же знаешь, что больше всех на свете я люблю тебя! – и поцеловала в золотую макушку.

Насупившийся мальчик громко вздохнул.

– И папку тоже? – строго спросил он.

– И папку…, – задумчиво проговорила женщина.

Скрипя половицами, подошла Дарья. Казалось, это скрипели не доски, а ее высохшее тело. – Из сельсовета, что ли приходили? – тревожно спросила она.

– Да, нет, мама. Директор это, из школы…

– Из школы? – еще больше заволновалась старуха, – А, почто ж он приходил-то? Ай, наш пострел натворил чего? – шлепнула она легонько по затылку Ваньку.

– Это я его позвал, бабушка, – встрял в разговор мальчик.

– Не обманывай, сынок, – строго приказала мать, – Человек он городской, интеллигентный.… Помог мне ведра с водой донести. Я его и угостила чаем, неудобно было не пригласить.

– Ах, вот оно что…., – смекнула бабка, покачивая головой, – Василий бы не узнал, дочка. Не понравится это ему…

– Коля, Коля! – крикнула Верка мужу, приплясывая у окна.

– Ну чего? – нехотя отозвался Николай, начинавший уже задремывать, растянувшись на диване, в обеденную жару.

– Да, ты глянь-ко в окошко, что творится-то! Ах, бесстыжая, – запричитала Вера.

– Опять бабьи сплетни мне пересказывать будешь. Ну, тебя, только, сон перебила, – перевернувшись на другой бок, огрызнулся Николай.

– Тут и пересказывать нечего, и так все как на картинке, – не унималась жена, – Иди-ка, полюбуйся на соседку нашу! Анька-то ухажера себе нового завела. Интеллигентного, при галстуке…

– Ну, да! – сразу вскочил Николай и подбежал к окну.

– Нет, ты, только, погляди, – ехидничала Верка, – Платочек ей поднял. Умора прямо-таки, ломается, как девчонка. Не успел человек приехать, она его и окрутила. Вот подлюка…

Николай, не веря своим глазам, зло плюнул на пол.

– Сучка!

– Я ж, только, помыла, – обиженно проговорила Вера, и тут же вскрикнула, – Ой, батюшки! Ведра понес, прямо в дом…. Все-таки не зря ее Рыжий лупит, не зря…. Стоит ей вертихвостке!

– Я, вот, Ваське-то докажу, пускай покрепче дурь из нее вышибает! – едва скрывая от жены закипающую в нем ревность, прошипел Николай.

– Докажи, докажи, Коля, – согласно закивала Верка головой, а про себя подумала: «Получше любуйся, кабель косолапый, на свою красотку, как она тебе нос утерла…. Будет тебе впредь наука, дураку!».

Василий вернулся домой трезвый и угрюмый. Он прошел мимо накрытого стола, сопровождаемый удивленным взглядом супруги.

– А, как же ужин, Вася? – спросила непонимающая его грозного молчания Анна.

Васька, вдруг, замер на полпути, развернулся, и, подойдя вплотную к жене, прошипел злым шепотом:

– Ужин, говоришь?! – и его огромный кулак, тут же с грохотом ударился об стол, – Да, я вот, так уже сыт! – показал Василий на горло, и трясущейся рукой схватил подбородок Анны.

– Кто же тебя успел накормить, чьи сплетни ты перевариваешь на этот раз? – не испугавшись и глядя ему прямо в глаза, спросила Анна.

– Добрые люди всегда найдутся, – одолеваемый желанием растерзать проснувшуюся в Анне смелость, ответил Василий.

– Добрые ли, Вася? – пытаясь остудить его гнев, сказала она.

Но Василий не слушал.

– Замолчи!!! – как безумный закричал он, и его широкая ладонь горячо хлестнула Анну по щеке, – На глазах всего села… Бессовестная! Да, как ты могла…

Впервые в жизни он ударил ее трезвый, и впервые в жизни Анне не было обидно. Василий, слепо ревновавший ее ко всем подряд, не подозревал, насколько был близок к истине в этот раз. Алексей Петрович запал в настрадавшуюся душу Анны. И хотя она понимала всю несбыточность этой взаимной симпатии, ей все равно было приятно почувствовать себя женщиной достойной восхищения. За годы своей безрадостной жизни, душа ее истосковалась по доброму слову, по настоящей мужской ласке. Ей надоело быть рабой чужой любви, пускай и чрезмерно пылкой, но такой несправедливой, неблагодарной…

Василий заметил перемену в ее взгляде. Что-то новое, бунтарское засквозило в ее серых, всегда ясных глазах. Он испугался. Опустил руку, и рыжая голова его тоже безвольно упала вниз. Тяжело дыша, он попятился к спальне, будто отступая перед этим взглядом.

Василий беспокойно ворочался в душной темноте комнаты и, не выдержав тягостного молчания, первым нарушил его.

– Ань, – умоляюще прозвучал его голос в шуршащей тишине ночи, – Скажи, что все это неправда. Ну, скажи! – тряся жену за плечо, требовал он.

Анна отозвалась не сразу, хотя и не спала. Она как-то обречено вздохнула, и устало проговорила:

– Даже, если и скажу, разве ты мне поверишь?..

Василий, ожидавший другого ответа, разозлился еще больше. Грозя окончательно сломать кровать, он резко развернул свое дрожащее негодованием тело, и громко засопел. Сердце его громыхало, готовое, вот-вот, выскочить наружу, будто там, в намученной груди, ему было невыносимо тесно.

Мужчина не мог не осознавать, какую обиду наносил своими разборками жене, и все-таки такой он видел Анну впервые. Это бесконечно тревожило его и не давало покоя. Он, вдруг, наяву ощутил, что теряет ее. Василий закрыл глаза, пытаясь успокоиться и восстановить привычный образ женщины, которую любил, по памяти. Но и здесь, у него ничего не получилось. Анна дробилась, как разбитое зеркало на множество осколков, до которых больно было дотрагиваться и страшно заглядывать. Глаза ее прогоняли, руки отталкивали, а голос звучал холодно и надменно. В приснившемся ему сне он все-таки потерял ее…

Анна шагала утром, по еще росистой тропинке к правлению. В рабочем халате, с засученными рукавами и косынке, низко покрывавшей лоб, она издали походила на закоренелую крестьянку. Впрочем, так оно и было на самом деле. Однако живые серые глаза, ее благородные черты лица и снежная белизна хлопка, защищавшая от жары голову, перечеркивали ее деревенское происхождение. Какая-то необычайная грация ее души и тела делали эту женщину и колхозницей и белоснежкой одновременно.

– Анна Григорьевна, – прозвучал вдогонку уже знакомый голос.

Прежде чем обернуться, женщина сделала несколько глубоких вдохов. Сердце Анны заколотилось часто-часто, как у школьницы на первом свидании. Ей, вдруг, стало нестерпимо стыдно за свои чувства. Краска залила ее щеки, и если бы не загар, прикрывший прорывавшийся наружу стыд, она бы, наверное, убежала. Но Анна все-таки повернула голову.

Алексей Петрович, улыбаясь, поздоровался.

– Это опять я. Вы уж извините мою назойливость, – ветерок легонько трепал его русый чуб, и мужчина изредка приглаживал его своими музыкантскими пальцами, – Я, только, хотел спросить, мой вчерашний визит в ваш дом не привел ни к каким осложнениям?

Его умные, казалось, понимающие все глаза изучали Анну.

«Какой он милый!», – подумала женщина, и, одарив своего искусителя благодарной улыбкой, воскликнула:

– Да, что вы, Алексей Петрович!

– Ну, слава Богу, – искренне обрадовался он, – А, то я уже волноваться начал, сразу не подумал…. Вы уж простите меня.

– За что? – сделала Анна непонимающий вид.

– Да, вы не стесняйтесь, Анна Григорьевна, это житейское дело. Я бы и сам ревновал такую красивую жену.

Анна сделала вид, что не расслышала последних слов.

– В школу? – спросила она вместо этого.

Алексей Петрович все понял, и тоже сменив тему разговора.

– А у вас, какая работа?

– Моя работа разная: куда пошлют по наряду, то и буду делать.

– Значит разнорабочая, – сформулировал он ее специальность.

– Вот, именно, – засмеялась женщина, – Раз-но-ра-бо-чая, – повторила она по слогам.

– А вы никогда не мечтали стать кем-нибудь? Учителем, например, или врачом? Последнее вам бы очень подошло.

Анна задумалась.

– Учителем нет, а врачом, мне действительно хотелось быть одно время, когда мама лежала больная. Она все повторяла, что хочет умереть, чтобы освободить меня от такой обузы. Вот, тогда-то, у меня и появилось желание лечить людей, – на мгновенье женщина умолкла. Встревоженная память вернула ей те дни, – Но, к сожалению, эта мечта не могла осуществиться…, – вздохнула Анна.

– Я совсем не хочу вас огорчать, но получается так, что из-за меня вы страдаете, – Алексей Петрович положил ей руку на плечо, и, вдруг, вспомнив что-то, торопливо убрал последнюю, – Прошу вас, улыбнитесь, у вас ведь волшебная улыбка…

Анна, как послушная ученица, последовала его совету. Ямочка на щеке придала ее выражению еще большую мягкость, и ту особую нежность, которая бывает обычно у спящих детей.

Завороженный мужчина сделал над собой усилие, чтобы отвести взгляд от овеянного незримым, казалось, божественным светом лица Анны. Он даже качнул головой.

– Я атеист и ничего не смыслю в религии, – сказал он, – Но мне кажется, что вы святая. Анна…

Женщина рассмеялась.

– Вам должно быть напекло голову, потому как говорить, так большой грех. Я и не знала, что директора могут быть смешными!

– Вообще-то, я говорил серьезно, – осознав всю нелепость сказанного, признался Алексей Петрович, смущаясь, – Но, пожалуй, мне пора откланяться, пока моя очередная глупость не пошатнула строгую репутацию школьного начальника.

– Надеюсь, вы на меня не обиделись? – спросила его Анна.

– Ну, что вы, мне просто действительно нужно идти, – он улыбнулся ей, – Очень рад, что сумел хоть раз развеселить вас, Анна Григорьевна.

Анна вздохнула, ямочка исчезла, она посмотрела вслед удаляющемуся учителю и подумала, что сошла с ума.

Женщины в ожидании наряда пристроились около правленческого палисадника на пустых ящиках из-под яблок.

– Тару попортите! – крикнул им кудлатый мужик – агроном.

– Да, мы ж все такие стройные, Александр Михайлович! – отозвалась тетка Клава, самая толстая из них, и дощечки под ней жалобно затрещали.

– Оно и видно, – недовольно пробурчал мужчина, – Особенно ты, Клавдия…

– Хорошего человека должно быть много, Александр Михайлович, – растеклась улыбка по ее широкообразному лицу.

– Да, ну вас, дуры…, – махнул агроном рукой, и, сердитый на весь женский люд, не поздоровался с Анной, которая подошла к тому времени.

Она пристроилась тут же, и непонимающе спросила:

– Что это, Михайлович сегодня не с той ноги встал?

Вместо ответа Дуська, тщательно расправляя платье на своей стройной, высокой груди, проговорила со скрипом в голосе:

– А ты, оказывается, хитрая, Анна…

– О чем ты, Евдокия? – удивилась женщина.

– А, то сама не знаешь? – не глядя на нее, ответила колхозница.

– Пока мы тут тебя к председателю рядили, ты втихомолочку себе защиту получше нашла…

– На что это ты намекаешь? – начинала сердиться Анна, – Насобиралась сплетен с утра пораньше.

– У меня и свои глаза есть, – поджала и без того тонкие губы Дуська.

– Что ж, теперь, и поговорить с человеком нельзя…. Уж от тебя-то не ожидала я, Дуся…, – сказала с обидой в голосе женщина.

– С каких, это пор, ты такой разговорчивой стала? – посмотрела, наконец, на нее собеседница.

– Нет, – покачала круглой головой Клавка, – Родной отец, какой бы он плохой не был, все одно, лучше дядьки со стороны…

– Да, вы что, бабы, белены объелись! – вскочила Анна, обводя односельчанок взглядом, но те молчали и поддерживать ее никто не собирался.

– Конечно, человек он представительный, Алексей Петрович…, – мечтательно произнесла конопатая, совсем еще молодая колхозница, – У моей двоюродной сестры, что в городе, муж прапорщик, такой же…, – вздохнула она и тут же спросила, – А, правда, что он в наше село приехал из-за тебя, Анька?

Анна схватилась за голову, – Да, где же ваша совесть, бабы! – в отчаянье крикнула она.

– Наша-то всегда при нас, – зло ответила Дуська, – А, вот ты, и перед Богом, и перед людьми стыд потеряла!

– При вас, говорите…, – от бессилия перешла на шепот женщина, – Куда ж вы ее задевали, по карманам, что ли запрятали?

Ей не дали договорить.

– Ничего, отыщем, когда понадобится…

– Да, вы вспомните, что недавно мне говорили! – чуть не плача крикнула снова Анна, – Эх, бабы…, – отвернулась она, смахивая слезу.

Этим тихим осенним утром Колька, отправив жену с сыном к теще, уселся у себя во дворе под яблоней, и уже собрался было чинить свою рыболовную сеть, но в этот момент дверь у Крушининых хлопнула и на пороге появилась Анна. Босая, в забрызганном водой халате, она вышла на крыльцо, держа в руках полный таз настиранного белья.

Никола отбросил нитки и подошел ближе, облокотившись о частокол локтями. Его маленькие черные глазки, как буравчики, начали сверлить женщину. «Хороша, зараза, хороша!», – вспыхнуло в нем снова желание.

– Все по хозяйству хлопочешь, Анна? – обозвал он ее.

Женщина вздрогнула и обернулась. Анна одернула влажный подол.

– А, это ты, Николай… Здравствуй, не приметила сразу, – сказала она.

– Конечно, мы не такие видные, как некоторые. Опять же, нам образованности не хватает…, – съязвил сосед.

Анна, не обращая внимания на его слова, молча, склонилась к тазу. Она взяла мокрую Васькину рубаху и почти вплотную подошла к Николаю. Неожиданно женщина тряхнула ею так, что рукав последней хлестнул Кольку прямо по лицу.

– Извини, сосед, – сказала женщина, – Нечаянно…, – и будто не замечая клокочущую в нем злость, стала не спеша развешивать остальные вещи.

– Я все твои веревки когда-нибудь поперережу, стерва! – держась за щеку, прохрипел он.

– А ты думал, – приблизилась к нему снова Анна, и Николай невольно попятился, – Я позволю тебе оскорблять меня?

– Ха, – ухмыльнулся Никола, – Какие мы гордые! А были и другие времена…, – он судорожно схватил ее за руку, – Забыла? – нагло посмотрел он в ее глаза, но кроме презрения ничего не увидел там.

Анна рванула руку назад.

– Почему же! – гневно просвистел ее голос в обеденном душном воздухе, – Я помню, все помню…. Как ты, не дав найти покой душе моей умершей матушки, ворвался в осиротевший дом, и как зверь напал на меня… Разве забудет женщина, как ее насиловали, даже если, с тех пор, и прошло двенадцать лет!

– Да, я жениться на тебе, дуре, хотел! – пытался оправдаться Николай.

– Жениться…, – засмеялась горько Анна, – Поэтому и бегал каждый вечер к Верке на свидания. Как же, у нее приданного, как навоза на колхозной конюшне… Небось, до сих пор, сундуки разгребаешь, – женщина криво усмехнулась, – А ночью ко мне…. Знал, подлец, что некому сироте жаловаться, негде защиты искать…. Только, не вышло, по-твоему, – глядя в беспросветную темноту его глаз, как прорвавшийся нарыв выпалила свою прикипевшую боль Анна, – Расстроил все твои планы Василий… Не посчитался с моей бедностью, взял вместе с полуразвалившимся домом, в котором щеколда и та была сломана… И ты… ты, – целясь пальцем ему в грудь, и все сильнее охватываемая волнением, прокричала Анна, – Негодяй, этим пользовался! – она не выдержала и заплакала.

Николай торопливо, с жаром заговорил:

– А, хоть бы и так. Ну, женился бы на другой… Так ведь, и тебя бы не обидел, Анька!

– Ночами бы проведывал…, – смахнула женщина ладонью слезы и огляделась вокруг.

На улице было тепло и солнечно, в траве стрекотали кузнечики, доносился гогот гусей с пруда, буренки мычали на лугу, зазывая своих хозяек на дойку… Но Анне на какое-то мгновение показалась, что по умиротворенному деревенскому полдню проскользнули тени прошлого.

– Сама и виновата, – рассердился незадачливый любовник, – Не обзавелась вовремя мужиком. Просидела у постели своей парализованной старухи семь лет… Лучшие годы, красоту принесла в жертву, на кой ляд…

Анна не дала ему договорить, набросилась с кулаками.

– Она мне мать! Ты, животное…

Никола отскочил вглубь двора.

– Ладно, это дело прошлое, Ань. Чего уж, теперь, ворошить…, – предлагая все решить мирным путем, проговорил он, – Но ты, – прозвучало его пошлое признание, – До сих пор, мне по ночам снишься, такая горячая, близкая…

Анна устало опустила руки, прикрыла глаза.

– Даже, если бы ты и позвал меня, тогда замуж, я ведь все равно бы не пошла, – услышал он ее тихий голос.

– Это почему же? – удивился Никола.

– Не люблю я косолапых-то, – слабо улыбнулась женщина.

– И еще, я хотел бы обратить ваше внимание, товарищи родители, – отчетливо произнося каждое слово, говорил Алексей Петрович, – На отношение детей к своим сверстникам… Случаи избиения в школах не такая уж редкость, а точнее сказать, это стало почти нормой жизни любой школы, хотя мы и твердим им с раннего возраста о чувстве уважения к ближнему, готовности придти на помощь в трудную минуту.… И уж поверьте мне, педагогу с немалым стажем работы, что страшно не то, что ребенок разбил стекло, неумело бросивши мяч, а как раз другое… Когда один или группа мальчишек избивают своего товарища, а все остальные спокойно наблюдают за происходящим, при этом луцкая семечки! Вот, чего нужно бояться – равнодушия.

Как сказал болгарский революционер Ю. Фучик: «Именно с их молчаливого согласия, совершаются все злодеяния на земле…». В моей школьной практике…

Анна слушала его, как зачарованная. Алексей Петрович рассказывал спокойно, уверенно, ей был приятен сам его голос, проникновенный, добрый… Здесь женщина могла позволить себе глядеть на этого человека без смущения.

Высокий, стройный мужчина с волнистыми волосами и руками пианиста… Мысль о его руках преследовала Анну с их первого знакомства.

Директор поймал взгляд Крушининой, но не задержался на лице, как обычно. Сегодня он разговаривал со всеми. Родители изредка покашливали и шептались, но в целом сидели тихо, будто, то было не собрание, а запоздалый на много лет урок.

– ....На этом я, пожалуй, закончу, уважаемые взрослые, – обращаясь к присутствующим, завершил свое выступление директор, – Надеюсь, сказанное мною сегодня поможет в воспитании ваших сыновей и дочерей.

Скрежет переставляемых стульев заглушил его последние слова. В гомоне, наполнившем зал, Анна расслышала позади себя:

– Надо же, – говорила одна женщина другой, – Не назвал моего шалопута…

– А, может, просто забыл? – засомневалась та.

– Да, где уж… Он как про разбитое стекло заговорил, у меня, так сердце и екнуло. Ну, Славка, ну сорванец…, – заворчала слабонервная мамаша.

Анна окунулась в холодный осенний вечер. Ранние сумерки плотной темной завесой упали на желтые, еще светящиеся квадратики окон. На улице было неуютно, задувал сильный, порывистый ветер. Женщина зябко передернула плечами и ухватилась снова за ручку школьной двери, будто боялась потеряться в этом завывающем сумраке.

– Как быстро стало темнеть, – настигли ее слова Алексея Петровича.

Анна обрадовалась его появлению.

– Вы так, хорошо говорили, Алексей Петрович, – сходу похвалила она директора.

– А вы, так внимательно слушали, Анна Григорьевна!

Они оба рассмеялись.

– Неужели вы заметили? – спросила женщина, – Мне, казалось, вы и не смотрите в мою сторону…

– Не забывайте, я – учитель, и глаз у меня наметан. Прилежных учеников я вижу сразу.

– Да, вы просто смеетесь надо мной! – разочарованно проговорила Анна.

– Нисколько. На красивых женщин я готов смотреть до бесконечности!

Темная вуаль осеннего сумрака надежно скрывала ее лицо, однако Анне сделалось неловко, когда она почувствовала, как в очередной раз загораются ее щеки.

– Мне, к сожалению, пора…, – грустно сказала женщина и сама удивилась собственному голосу.

– Вы разрешите мне вас проводить? – неожиданно для нее прозвучал вопрос.

– Но ваш дом почти рядом, – нерешительно запротестовала Анна.

– В такое ненастье…, – начал говорить мужчина, но в этот момент порыв ветра чуть было не сорвал с его головы шляпу, – Вот, видите, – вовремя придержал он ее, – Я хочу быть уверен, Анна…, Анна Григорьевна, – поправился мужчина.

– Что меня тоже не сдует?– закончила за него фразу Анна.

Они опять рассмеялись.

– И в этом тоже…, – непонятно сказал директор.

Следующие несколько шагов они прошли молча. Но, вот, в притихшем воздухе раздалось, наводящее ужас, тоскливое завывание, и налетевший ветер с новой силой ударил по их одиноким фигурам.

– Ой! – вскрикнула женщина и закрыла ладонями лицо.

– Что такое случилось?! – вплотную приблизился к ней Алексей Петрович и развернул Анну к себе.

– Кажется, мне что-то попало в глаз, – сказала она, очутившись в кольце его рук, – Этого еще не хватало…

Они подошли к подслеповато мигавшему на ветру фонарю.

Алексей Петрович взял Анну за подбородок. Она почувствовала тепло его пальцев, и лицо его было так близко…

– Кажется, соринку смыло слезой…, – тихо проговорила она.

Может быть, из-за бури Алексей Петрович не расслышал ее слов. С какой-то особой осторожностью он провел ладонью по щеке женщины, будто прикасался к чему-то очень хрупкому и вечному.… Вопреки возмущенному разуму Анны, глаза ее сияли, как две заблудшие в ночи звезды. Мужчина, теряя всякий контроль над собой, попав во власть этого неудержимого света, склонился к ее полуоткрытым губам…

«Этого нельзя делать», – мелькнула в голове Анны последняя разумная мысль. Но было поздно. Горячее дыхание Алексея Петровича обожгло ей рот, и она ощутила его нежное прикосновение.

И в этот самый момент, будто кара Божия, Анна наяву ощутила, как земля уходит из-под ее ног. Серый туман, расстроивший сознание, скрыл даже непроглядную темноту вечера. Женщина, медленно оседая, начала падать вниз.

Алексей Петрович, не понимая, в чем дело, подхватил ее расслабленное тело.

– Анна! – позвал он, – Что с тобой, Анна?!

Женщина молчала.

– Помогите же, кто-нибудь, помогите! – старался перекричать он шум непогоды, но кроме зловещего воя ветра, никто не откликнулся.

С трудом справляясь, он поднял Анну. Директору давно не приходилось носить женщин на руках. Он благодарил, теперь, свою забывчивость, когда толкнув дверь своего дома, та покорно распахнулась. Положив женщину на диван, Алексей Петрович кинулся к выключателю. Свет обнадеживающе вспыхнул, он расстегнул Анне пальто и приложил ухо к ее сердцу: тихо, но оно стучало.

– Слава Богу! – сказал он вслух, и, роняя все в поисках нашатыря, струсил, когда комната, вдруг, опять погрузилась в темноту, – Только, этого не хватало…, – ругаясь в потемках и громыхая, с трудом отыскал свечку Алексей Петрович и дрожащими пальцами зажег ее. Наконец, нашлась и аптечка.

Анна, приоткрыв глаза, увидела слабый отблеск огня и испугалась. Ей почудилось, что время повернулось вспять и она снова одна в пустом ненадежном доме.

Алексей Петрович, заметив, что женщина очнулась, протянул к ней руку с лекарством еще раз. Но Анна неожиданно пронзительно закричала, нарушив тишину учительской комнаты. Она решила, что это Никола явился надругаться над ней, как много лет назад, и со всей силой, на которую была способна, оттолкнула ненавистный образ.

– Анна, это же я, Алексей Петрович. Не волнуйтесь, все хорошо, – как успокаивающая таблетка проник его голос в сознание женщины. Она не сразу, но стихла.

– Где, где я нахожусь? – спросила Анна, – Это церковь, откуда свечи?

– Вы у меня дома, Анна Григорьевна, так уж получилось.… Если бы вы, только, знали, как меня напугали.… А свечи, потому что отключили электричество. Видимо, где-то провода порвало…

– Простите…, – слабым голосом сказала женщина.

– Вы больны, Анна Григорьевна? – спросил учитель.

– Да, нет, не думаю… Это, должно быть, просто усталость.

– Не похоже…, – обеспокоенно проговорил Алексей Петрович, – Вы слишком долго не приходили в себя. Вам необходимо, Анна, показаться врачу.

– Нет, нет! Это совсем уже ни к чему, – запротестовала женщина и попыталась встать.

– Мне нужно идти. Дома, теперь, волнуются.

– О чем вы говорите, я никуда не отпущу вас в таком состоянии. Вам просто необходимо отдохнуть, хотя бы немного…, – укладывая ее на место, скомандовал мужчина, – Не волнуйтесь, – заверил он, – Я ни сделаю ничего такого вам, чего бы вы не пожелали…

Но Анну пугало, как раз другое: вспомнив про несостоявшийся поцелуй, женщина боялась, что Алексей Петрович поступит, именно, так, как она хочет.

– У меня есть кофе, я сейчас приготовлю, – не догадываясь о ее мыслях, между тем, суетился директор, – Наверное, у вас упало давление.

– Не беспокойтесь, – крикнула Анна, но он уже ушел.

Оставшись одна, женщина огляделась. Комната, где Анна находилась, была небольшой, и в полумраке ее всюду проглядывали книги, то аккуратно разложенные на полках, а то раскрытые, оставленные хозяином на время в разных местах: столе, подоконнике и даже полу…

Здесь было тепло и уютно, между тем, как за окном бушевало ненастье. И Анна, поправив одеяло, заботливо брошенное ей на ноги, может быть, впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой, и даже стоны ветра ей показались, теперь, музыкой. На столе слабо колыхалось пламя свечи, отбрасывая на стену причудливые тени, которые дрожали, как ее искушенная душа.

– У меня, тут беспорядок, вы уж извините, – сказал подошедший хозяин. Он протянул ей чашку, – Я сделал вам покрепче.

…Анна глотала горячий напиток, будто любовный бальзам, и чувства, переполнявшие ее существо, готовы были, вот-вот, прорваться наружу.

– Вы еще что-нибудь хотите? – спросил, не сводя с нее своих серых глаз, Алексей Петрович. Лицо его при этом было напряженным и бледным. Лишь жилка на синеватой щеке непослушно дрогнула несколько раз.

– Да…, – шепотом ответила женщина, – Поцелуйте меня еще…

Он медленно, будто боясь спугнуть что-то незримое, дорогое, склонился над ней. Нежный, и в то же время страстный поцелуй, соединил их в этом бушующем непогодой и несправедливостью мире. Когда, наконец, учитель оторвал губы от ее пахнувшего ветром и осенней свежестью лица, он признался:

– Я люблю вас, Анна… Люблю с первой нашей встречи…, – бережно взял он ее руки, покрывая их тоже поцелуями, – Я, так благодарен вам за это чувство…, – и все сильнее охватываемый страстью, снова припал к ее телу, шее, волосам…

От недавнего обморока или же от услышанных слов, голова Анны кружилась так, будто она была пьяна. Чтобы хоть как-то остановить это стремительное падение или взлет, женщина и сама не могла разобрать, она попросила:

– Принесите еще, пожалуйста, кофе…

Неожиданно зазвенело упавшее блюдце. Алексей Петрович, не обращая внимания, улыбаясь, сказал:

– Когда вы, Анна, заговорили о поцелуе, я, признаться, испугался.

– Моего мужа? – догадалась женщина.

– Конечно же, нет. Просто я боялся, что вы снова потеряете сознание.

Анна тоже улыбнулась.

– Не знаю, что уж со мной произошло…, – и, задумавшись,проговорила, – Выходит, не зря все эти годы бил меня Василий…

Алексей Петрович взял ее за не по-женски хрупкие плечи.

– Не смей себя корить! Ты ни в чем не виновата, он больше ни разу не ударит тебя, Аннушка…, – бережно прикоснулся мужчина к ее лицу и поправил упавшие на лоб прядки волос, – Я увезу тебя от твоего тяжкого прошлого…

– Но как же…, – хотела спросить Анна, но Алексей Петрович не дал ей договорить.

– Я все знаю, люди разговорчивы на селе. Ты достойна, быть счастливой, Анна.

Однако женщина нерешительно отстранилась.

– Но как, же мой сын? – все-таки закончила она свой вопрос.

Алексей Петрович ласково погладил ее по голове.

– Я буду любить его, как родного…

Анна вздрогнула.

– Не знаю…, – робко сказала она. Одно дело сказать, другое – сделать. Василий за семь лет не смог до конца принять Ваньку, а тут… Женщина не хотела испытывать судьбу еще раз, – Наверное, мне лучше сейчас уйти, – засобиралась она.

Алексей Петрович, поникший, проговорил печально:

– Я не стану тебя удерживать, если ты действительно этого хочешь…. Право выбора остается за тобой, Анна, – он встал, подобрал кусочки блюдца и горько усмехнулся, – Народная мудрость подвела: посуда разбилась не к счастью…

– Нет! – вскрикнула Анна и протянула к нему руки.

Он снова рассыпал осколки на пол и бросился на ее измученную грудь.

– Анна…, – чуть не плача прошептал он.

Женщина взяла в свои ладони его лицо, покрытое капельками пота.

– Я не могу уйти…, – призналась она, – Не могу…

Задыхаясь в атласе ее рассыпавшихся волос, Алексей Петрович на ощупь отыскал маленькие скользкие пуговки на кофте…. Вдруг, отчаянный стук в окна нахально ворвался в притихшее жилище. Бешено колотившееся сердце директора замерло.

Алексей Петрович уронил голову, провел рукой по мокрому лбу.

– Дьявольщина какая-то…

В глазах Анны вспыхнул нескрываемый испуг: «Василий!», – была ее первая мысль.

Справившись с головокружением, мужчина встал и направился к выходу.

– Кто там? – недовольно спросил он.

– Извиняйте, Алексей Петрович, что потревожила…, – послышался снаружи напуганный голос.

Директор щелкнул замком и вышел на крыльцо.

Школьная сторожиха, без передышки затараторила:

– Там в школе провода прорвало! Искры во все стороны, то и дело сыплются. Боюсь, как бы чего не вышло…, – и тут бабка замолчала на полуслове, будто подавилась чем-то. Прищурясь, старая уставилась на цветной лоскут, прищемленный дощатой дверью. Уголок платка Анны предательски трепыхался на ветру, словно конфетный фантик, – Батюшки мои! – забывшись, проговорила вслух женщина.

– Что вы сказали? – переспросил директор и тоже посмотрел вниз.

– Да, я говорю, не вышло как бы чего…, – растерянно повторилась сторожиха, и с любопытством глядя на директора, спросила, – Так, вы идете, Алексей Петрович или у вас дела какие?

– Какие дела! – сердито ответил мужчина, обнаружив компрометирующую Анну вещь, – Не хватало нам еще пожара! Я, только, плащ возьму…, – он на минуту вошел в дом, – Дверь не прикрывай, – шепнул он Анне и поцеловал ее в затылок, – Я, вероятно, не скоро вернусь…

Василий ворвался в кабинет, как ветер. Его мутные от алкоголя глаза быстро бегали по комнате, делая его похожим на сумасшедшего.

– Что вам нужно? – поднял голову от тетрадок Алексей Петрович, догадываясь, кто это посетитель.

Васька подошел к столу и, схватив за лацкан пиджака директора, прохрипел:

– Сейчас я тебе объясню, что мне нужно…

Оторванная пуговица громко зазвенела по полу и закатилась под шкаф.

– Советскую семью разбиваешь, сволочь ученая! Городских тебе мало.., – все сильнее сжимал Василий кулаки.

– Ты сам все эти годы разбивал ее, – глядя прямо в красное лицо алкоголика, спокойно ответил мужчина.

– Ах ты, бумажная тварь…, – замахнулся Васька, но не успел ударить, сельский слесарь вовремя подоспел и схватил сзади Василия.

– Ты, это… дома, Василий, разборки устраивай со своей женой, – сказал ему он. Васька, было, рванулся, но парень предупредил, – Не буянь, Рыжий, а то Афанасьевича, участкового, позову.

Василий, задыхаясь от ненависти и досады, крикнул уже у дверей:

– Не оставишь Аньку, убью!

Паренек, подождав, пока пьяный тракторист уйдет, доверительно поведал:

– Он такой, он может.… А у меня тут сын учится, – улыбаясь, добавил он, – Славка Пронин, может, помните.… Я, как увидел, что Васька в школу побежал, сразу догадался зачем…

Не слушавший его, Алексей Петрович начал торопливо собираться. Он даже забыл поблагодарить своего спасителя.

«Анна…», – не давали покоя тревожные мысли, – «Он же не пощадит ее, это пьяный дикарь…».

Женщина устало шагала по деревне, усыпанной опавшей листвой. С каждым днем ее становилось все больше, и Анна невольно подумала, что, вот, так же осыпаются и дни ее жизни. И кто-то, более молодой и крепкий равнодушно ступит и по ним.

Анна удивилась и одновременно испугалась, когда увидела напротив дома знакомую фигуру Алексея Петровича.

– Что-нибудь случилось? – обеспокоенно спросила она вместо приветствия.

Он обернулся и облегченно вздохнул.

– Наконец-то, я дождался тебя, Аннушка…, – он взял ее руку, – Мы должны уйти отсюда, немедленно!

Женщина заволновалась еще больше.

– Да, что же стряслось?!

– Он способен убить, это чудовище! Тебе нельзя возвращаться домой, – сбивчиво начал объяснять директор, – Час назад он набросился на меня, как безумный, с кулаками. Пойдем скорее! – потянул он за собой Анну.

– Подожди, – высвободила она свою руку, – Не обижайся, Алексей, но я никуда не пойду с тобой…

– Я, что-то сделал не так…., – растерянно проговорил мужчина, ощутив пустоту в ладонях.

– Нет, – печально улыбнулась Анна, – Это я все делаю неправильно. Ты иди, не волнуйся за меня…

– Но я не могу оставить тебя одну с этим пьяным монстром!– хотел он снова дотронуться до женщины.

– Не надо, Алексей, – чувствуя себя неловко, сказала Анна, – Люди смотрят…

Алексей Петрович остался один. «Неужели, это и есть твой выбор, Анна», – горько подумал он. Березовые ветки хлестнули директора по плечу, будто рука верного друга: «Ничего, мол, бывает и так…».

Умный мужчина понимал: затравленная нелегкой жизнью Анна не хотела причинять боль другим, даже если они и не умели этого ценить, и, тем не менее, душа Алексея Петровича стонала от обиды и досады.

– Кружить голову мужикам дело нехитрое, – подошла к нему тихо Верка, и мужчина вздрогнул от недоброго голоса, – Расхлебывать куда труднее…

Алексей Петрович поднял голову и посмотрел на сельчанку. Ее глаза не понравились ему: зависть, как сквозняки, разгуливала в них.

– Не скажите, – отозвался учитель, – Мужчина не на всякую женщину посмотрит, – слово камень бросил он в ее сторону обидные слова и, развернувшись, зашагал прочь.

Верка глянула на свое новое платье, торчавшее из-под фуфайки, которое специально одела ради него и чуть не расплакалась.

– А еще директор называется…, – шмыгнув носом, просипела она вслед, – Такой же кабелюга, только, при галстуке…

Не успела Анна захлопнуть дверь, как Дарья кинулась ей навстречу.

– Как милиционер, более часу уже караулит…. Чего он Василия-то дразнит… Ты бы сказала ему, дочка…

– Уйдет он сейчас, мама…, – устало проговорила женщина и, смахнув платок, села, закрыв глаза, на табурет.

Старуха подошла к невестке, костлявой ладонью провела по волосам.

– Я не осуждаю тебя, дочка, – вздохнула она. – Не сладко тебе живется с моим Васькой, но Христом Богом тебя заклинаю, не бросай его! Пропадет он без тебя, – захныкала старуха, – Ведь любит же, окаянный…. Почто, только, кровь портит…

Глаза Дарьи, похожие на нераскрывшиеся бутоны после дождя, набухли слезами. Она, вдруг, вспомнила, как бежала много лет назад по засеянному рожью полю, спотыкаясь на комья, грубо вспаханной земли, обезумевшая от страха и горя. Совсем рядом проходила утрамбованная дорога, но так было ближе. Ее, тогда молодые, ноги несли, как крылья, и материнское сердце готово было выпрыгнуть из груди тут, же на чернозем, покрытый зелеными ростками. Весть о том, что ее Васька и мальчишка, живущий через три двора, подорвались в лесу, настигла ее, как безжалостный смерч. И она, Дарья, потерявшая уже мужа, и едва не лишившись рассудка от этого известия, мчалась по зеленому морю колосьев, и палящее солнце не успевало обсушивать ее нескончаемые слезы.

Когда же слабый запах дыма ударил ей в голову, и женщина увидела сломанную обгоревшую березку, она, готовая, вот-вот, лишиться чувств, сделала над собой последнее усилие и, раздвинув людскую стену, увидела зияющую воронку посреди зеленой солнечной поляны. Широко раскрытыми глазами искала она там останки сына, как, вдруг, трясущиеся маленькие пальцы обхватили ее сзади.

– Мама…, – услышала женщина, но не смогла повернуть голову, ужасающее зрелище сковало тело. Васька, перепуганный, с подпаленными ресницами и чубом, размазывая слезы по грязным щекам, прохлюпал, – Я больше никогда, так не буду, мама…

Дарья, израсходовав все свое мужество, упала без памяти на пахнущую смерть землю.

Старуха, дрогнув острым подбородком, очнулась от воспоминаний и вслух сказала, непонятно для кого:

– А ведь Тонькин-то мальчонка, сколько лет уже лежит…, – и прижала голову невестки к пыльному фартуку, – Ох, Аннушка… Жизнь-то, какая не простая…

Анна помыла Ваньку и уложила в хрустящую накрахмаленную постель. Мальчику не хотелось спать. Дурачась, он забрался с головой под одеяло, и хитро выглядывая оттуда, наблюдал за матерью, которая хлопотала рядом. Занятая Анна взбивала подушки. Несколько перышек выпорхнуло наружу. Ванька поймал их и, когда мать наклонилась, незаметно прицепил их ей на волосы.

– Ты, теперь, тоже чудо в перьях, мамочка! – захихикал сын.

Однако мать не отреагировала. Казалось, она не замечала Ванькиных проделок, но вот, ее рука незаметно подкралась сзади и, поймав Ваньку за нежную розовую пяточку, легонько пощекотала по ней. Мальчишка, отбрыкиваясь, зашелся отчаянным смехом и запутался в постельном белье.

– Попался, маленький проказник! – словно мышонка из норы, вытащила его мать наружу.

Хохочущий ребенок крепко обхватил ручонками шею матери.

– Я, так люблю тебя, мамочка! – и, глядя в ее ясные добрые глаза, спросил, – Ты ведь всегда будешь со мной, правда?

Анна поцеловала и пригладила его всклоченные рыжие волоски, – А, как же иначе, сынок?

Мальчик перестал смеяться и по-взрослому озабоченно вздохнул.

– Значит, ты и меня возьмешь с собой в город жить?

– В город? – переспросила удивленная Анна, – С чего ты это взял, сынок?

– Так в деревне все, только, и говорят, когда твоя мамка с учителем поженятся, они в город уедут, – дрожащими от обиды губами вымолвил мальчик.

– Ванюшка…, – прижала она лохматую поникшую голову мальчишки к груди, – Не верь им, это неправда, сынок!

– А чего же, тогда он под нашими окнами целый день простоял. Я его совсем не люблю, мама, и уезжать никуда не хочу! – громко захныкал Ванька и, еще крепче прижался к Анне, – Я папку нашего люблю и тебя!

Анна растерялась. Крупные детские слезы, прожгли грудь женщине до самого сердца. Она почувствовала себя бесконечно виноватой перед этим, дорогим ее сердцу, рыжим созданием.

– Ну, что ты, милый…, – начала вытирать она Ванькино мокрое лицо, – Я никогда тебя не брошу….

– А папку?– строго спросил, насупившийся сын.

Анна поцеловала мальчика и тихо добавила, – И папку тоже…

Из детской груди вырвался облегченный вздох, ведь Анна никогда не обманывала, прежде, Ваньку, но засыпая, тот беспокойно повторил несколько раз:

– Мамочка… не уходи… мамочка…

Василий пришел домой к полуночи. Он не заметил Анны и, как сомнамбула, прошел мимо, на какую-то долю секунды задержался у кровати сына и, не раздеваясь, рухнул на диван. Женщина тихо подкралась к нему, сняла сапоги, и чувство жалости, неожиданно охватило ее, будто она увидела незримую прежде сторону их неудавшейся с мужем жизни.

Лохматая Васькина голова неуклюже лежала, свесившись с края подушки. Анна поправила ее, и муж пробурчал что-то спросонок, но вскоре снова стих, лишь его припухший, чуть приоткрытый рот, беззвучно шевелился. Ей показалось, на какое-то мгновение, что губы Василия выводят ее имя. Слеза невольно сползла на щеку женщине. Ей вспомнилось, как Василий первый раз обнял ее. Сила его рук покоряла тогда не только тело, но и душу тоже… Он без сомнения любил ее, тогда… Ведь это он, Василий, избавил Анну от ненавистных притязаний Николы, от тяготящей обреченности на одиночество. И, вдруг, память Анны, как фотопленку прокрутила назад время, и она снова увидела, как муж раскладывал, улыбаясь, детские ползунки и чепчики… Они выглядели игрушечными в его чересчур больших руках. Что-то горячее перехватило женщине горло. «Ведь Василий тоже страдает», прониклась она его болью, – «Все эти годы…».

Анна решительно распахнула дверь кабинета, но там никого не было. Ее уверенность дрогнула, когда женщина увидела книги в беспорядке разложенные на столе. Сразу всплыл в памяти тот ненастный вечер, тишина внутри дома, поддерживаемая пламенем одинокой свечи… Сердце защемило.

– Анна!

Женщина не расслышала, как он вошел. Вся в смятении, она рванула голову на звук его голоса. Алексей Петрович прижал ее к своему наболевшему телу.

– Ты что-то хотела мне сказать? – погладил он ее блестящие темные волосы.

Нет, ей ничего не хотелось говорить в этот момент! Душа ее стонала так, будто она прощалась с самой жизнью, однако, преодолев собственную слабость, женщина бесцветным голосом произнесла:

– Я вела себя не порядочно, нам надо забыть все скорее.

Алексей Петрович, в который раз, теряя надежду на счастье, замотал головой.

– Не может быть…. Я не верю…, – и, заглянув в ее потухшие глаза, спросил, – Ты чувствуешь то же, что и говоришь, Анна? – посетительница опустила голову и растерянно промолчала. Мужчина взял ее поникшее лицо в свои ладони, – Если это действительно так, я не смогу здесь больше оставаться и в ближайшее время уеду!

Анна вздрогнула.

– Уедешь?! – не прилично громко выкрикнула она и тут же стихла. Если бы кто-нибудь знал, как ей было больно! Будто вместе с этим человеком она теряла часть себя.

– Уеду, Анна, – повторил он, – Я больше не могу так…

Голова женщины снова рухнула вниз, как надломленный, нераскрывшийся цвет.

– Да, так будет лучше для нас обоих…, – сказала она еле слышно и, освободившись от его рук, первой сделала шаг назад.

Первый снег без устали падал всю ночь. Алексей Петрович видел это сам, сидя у окна. Он прикрыл белым, искрящимся саваном к утру всю деревню. Он и сейчас, еще кружился в морозном воздухе, меленный, тихий…

Автобус запаздывал. Учитель нервно посматривал на часы, то и дело, оглядываясь на тропинку, ведущую к дому с зеленым палисадником. Последняя была не тронутой и ослепительно белой, как невеста под венцом. Ни единый след еще не потревожил ее.

Рядом, за спиной директора, шумно разговаривали женщины. Как сороки стрекотали они на местном наречии, изредка притихая и косясь в его сторону. Одна из них, школьная сторожиха, осмелилась и, подойдя, спросила:

– Уезжаете, значит, Алексей Петрович, насовсем?

– Уезжаю, – кивнул директор.

– Конечно, – согласилась с ним бабка, – Такому видному человеку, как вы наше захолустье не подходит.

Алексей Петрович промолчал, снова оглянулся.

– Ждете кого? – поинтересовалась собеседница, заранее зная ответ.

– Мне некого ждать. Я в здешних краях чужой, – как можно равнодушнее отозвался мужчина.

Видя, что разговор не клеится, старуха развернулась, чтобы уйти.

– Ну, что же, счастливо вам устроиться на новом месте.

– Спасибо на добром слове, – вежливо поблагодарил учитель, а про себя подумал: «Карга старая!». Алексей Петрович вспомнил, как полоумно она глядела той ночью на оброненный Анной платок.

Наконец, подъехал автобус. Он зашипел, открывая двери, как неприрученный зверь, отняв последнюю надежду у мужчины. Немногочисленные пассажиры поспешили занять места. Алексей Петрович последним вошел в него, задержался на подножке и, не выдержав, обернулся, еще раз. Запорошенная снегом дорожка была, по-прежнему, пуста, но чьи-то огромные следы, будто, то был великан, уже искорежили ее невинную белизну.

Загудел мотор. Все еще на что-то надеясь, директор неотрывно глядел в окошко, готовый выскочить в любую минуту. Но Анна не пришла…. Деревня оставалась позади. Не отрываясь от стекла, он прощался с нею. Слезы, нахлынувшие на глаза, размыли окрестный пейзаж, и вскоре село, как и его несостоявшаяся любовь, растаяло, будто зимний мираж…

Анна, не выдержав взглядов сына и Дарьи, они будто обжигали ее, накинула платок и выбежала в хлев. Прислонясь, там к морозной, покрытой инеем стене, женщина заплакала, как девчонка.

Притихшие животные мирно отдыхали и не обращали на нее внимания. Лишь рябая корова, повернула в ее сторону голову и, удивленно поглядев своими большущими глазами на хозяйку, протяжно замычала. Анна кинулась к ней, будто расслышала в издаваемых скотиной звуках сочувствие. Обняла за пеструю шею буренку и навзрыд проголосила:

– Он уезжает, уезжает…

Ощущение потери любимого человека было настолько велико, что Анна невольно приравнивала его отъезд со смертью матери. В жизни женщины было не много людей, которые что-то значили для нее, но получалось так, что всех их она теряла, по-разному, но с одинаково нестерпимой болью в душе.

Заскрежетала несмазанная дверь, и ввалившийся Василий, уже навеселе, заметив жену, заорал во все горло:

– Ах, зачем эта ночь, так была хороша,

– Не болела бы грудь, не страдала б душа!

– Вот, ты где, рассказываешь корове про свою несчастную любовь! – загоготал он прямо Анне в лицо.

Женщина, широко раскрытыми глазами посмотрела в безобразно искаженный злорадством рот мужа, и презрение в одночасье пришло к ней.

Между тем, Василий продолжал издеваться:

– Ухажер-то твой сбежал… Своими глазами видел, как в автобус садился, поджав хвост, любовничек! – и опять дико засмеялся.

Анну чуть не стошнило от его звериного оскала. «И это…», – судорожно подумала женщина, – «То, ради чего я отказалась от собственного счастья? Это…. Это чудовище!», – эхом прокатилась ужасающая мысль внутри ее расстроенного горем рассудка, какую страшную ошибку она совершила!

Не говоря ни слова, Анна оттолкнула Василия и, освободив себе дорогу, бросилась, что есть силы бежать. «Я должна успеть!» – колотилось внутри ее сердце, выпавшим из гнезда птенцом, – «Должна!».

Платок упал наземь, раздетая, женщина выскочила на улицу и, засыпая в туфли снег, побежала уже по селу, забыв про холод и стыд, но… она опоздала.

Маленький ПАЗик желтым пятнышком маячил по занесенному снегом полю. Опустошенность, наполнившая существо несчастной, была сравнима разве с этим белым безбрежным пространством, которое поглотило мечту ее жизни, быть может, последнюю. Анна еще долго глядела вдаль, забыв про скорую на руку молву, и жить ей не хотелось.… Все, казалось, бесполезным и никчемным. И в эти роковые минуты женщина почувствовала чей-то неотступный взгляд, она обернулась.

Ярко-золотистая голова, как маленькое солнышко, виднелась из окна ее дома – единственное и последнее, что у нее осталось в этой жизни…

Анна сорвала несколько жухлых травинок и осторожно оглянулась на мужа.

Он сидел, сгорбившись, недвижимый и молчаливый, похожий на каменную глыбу. Стеклянные глаза его были устремлены в табличку с надписью: «Новорожденный Крушинин…».

Каждый год приезжали они с Василием на городское кладбище, чтобы оправить могилу и почтить память не задержавшегося в этом мире единственного их родного ребенка. И с каждым годом Василий все острее переживал случившуюся, однажды, трагедию. Здесь был похоронен, не только, его сын, но и мечта всей его жизни. Искореженная судьба, привидевшаяся как-то Василию в пьяном бреду, без разбора несла его по жизненным буеракам, не оставляя уже никакой надежды на лучшее.

– Вася, – тихо позвала его Анна, – мужнино плечо дрогнуло, казалось, вместе с ним зашевелилась и присохшая боль в душе Анны. Ей нелегко было видеть его страдания, когда собственные забирали все силы, – Давай помянем…

Василий опрокинул стопку и, глотнув воздуха, обнял жену, все так же молча.

Анна глянула на голубое небо в кружеве облаков, тяжело вздохнула:

– Вот, и весна пришла…, – сказала она бесцветным голосом и призналась, скорее самой себе, – У меня такое чувство, будто я в последний раз сюда приезжаю…

Васька круто развернул ее лицом к себе. Чересчур громкими показались его слова после долгого молчания:

– Да, ты что, Ань, такое говоришь-то! Да, мы еще с тобой! Да, мы…. мы…, – пытался придать он им уверенности, но последние прозвучали горько и обреченно. Сознавая, что фарс не удался, Василий обмяк, голова его снова поникла, и, вдруг, мужчина зарыдал как ребенок.

Анна встала. Ощущение, что будущего у нее нет, как ни странно не пугало ее больше.

– Пойдем, Вася. На автобус опоздаем…, – тихо, будто покоряясь судьбе, сказала женщина.

Весна в том году выдалась ранней и дружной. Соскучившаяся по теплу земля, подставляла солнцу свои промерзшие за зиму бока. Ее глыбы, перекорчеванные могучим железом тракторов, впитывали, теперь, благодатный свет, обильно лившийся с небес. Приласканная яркими жгучими лучами, она опять готова была цвести и плодотворить. И сады, тянувшие из ее недр живительные соки, вновь заблагоухали и белым кружевом раскинулись на темном теле своей кормилицы.

Зацвели и вишни под Крушининскими окнами, дружно, все сразу. Ванька запомнил этот день. Их лепестки кружились в воздухе, и стекали по розовому закату, как слезы по материнскому лицу.

Бабка Дарья, как обычно, копошилась в огороде, приводя в порядок грядки, когда Ванька босой выскочил на улицу и закричал, срывающимся на плач голосом:

– Мамка упала и не откликается!

Дарья, забыв про боль в спине, скачками ринулась в избу. Задыхаясь, она вбежала в распахнутую горницу.

Анна, бледная, неподвижно лежала посреди комнаты. Глаза ее были прикрыты, синие жилки, просвечивающиеся сквозь кожу, делали ее похожей на мрамор, холодный и не живой…

– Воды, Ванька! Воды, сынок, скорееча…, – завопила испуганно бабка, – Фельдшерицу позвать надо, где же этого окаянного носит! – причитала она, без толку размахивая своими костлявыми пальцами.

Ванька, охваченный неудержимой паникой, зачерпнул дрожащими ручонками полный ковш студеной воды и ринулся со всех ног к матери. Он, так торопился, но как назло споткнулся на пороге, ударившись с разбега о деревянный выступ. Корец со звоном отскочил в сторону, и слезы мальчика смешались с растекающимися по полу лужицами.

– Ах ты, батюшки…, – не унимаясь, стонала бабка, хлопая невестку по щекам, – Поторопись, Иван, да, под ноги-то гляди…

От страха и боли, мальчик громко зарыдал. Неудержимо стуча зубами, он наполнил ковш снова. И, хотя сердце его непослушно рвалось вперед, Ванька ступал, теперь, осторожно, бережно прижимая холодную посудину к своему тельцу, будто то была не простая вода, а волшебная влага из живительного источника. Морщинистая рука бабки замшелым камнем упала в нее, и спасительные капли оросили бескровное лицо Анны. Дарья брызгала женщину и, одновременно шевеля высохшим ртом, отчаянно читала молитвы.

Мальчик следил в надежде за ее неслышно двигающимися губами и, не выдержав, упал рядом на коленки, твердя свое заклинание: «Мамочка, вставай, мамочка…».

Анна с трудом приподняла отяжелевшие веки, до ее сознания донесся неразборчивый шепот и долгий детский плач. Сквозь рассеивающийся дым женщина увидела заплаканное лицо сына и, плохо соображая, что произошло, не без усилия выговорила:

– Ванечка, сынок, что ты…

– Мамка! – кинулся мальчик к ней на шею, снова разлив воду, – Мамочка, родная моя…, – дрожащие губы ребенка прильнули к мокрому лицу матери, – Вставай скорее, ты простудишься, – его слабые ручонки пытались приподнять мать.

Вдруг, неожиданный грохот сотряс дом. Хлестнувшие по напряженным нервам звуки безжалостно растоптали гармонию самых добрых и нежных чувств, проснувшихся вместе с Анной. Заплетающимися ногами в комнату вошел Василий.

– Во! – загоготал он с порога, огромный и беспощадный, как монстр, – Анька, и ты тоже того…, – пьяный отвратительно икнул, и только, потом закончил фразу, – Перебрала…

Смех его был неуместным и, потому кощунственным. И, именно, в этот момент мальчик понял: он ненавидит этого человека, ненавидит своего отца!

Анна, вышла из автобуса и оказалась на замусоренной площадке автовокзала. Разбросанные всюду бумажки порхали под ветерком отъезжающих машин, словно разноцветные бабочки. Не успела женщина сделать несколько шагов, как ее тут же окружила пестрая толпа цыганят.

– Теть, позолоти ручку, дай пять копеек, тетя…

Но тут, потряхивая смуглым и, похоже, немытым телом, к Анне подошла зрелая цыганка. Ребятню, будто сдуло веером ее многочисленных юбок, торчавших одна из-под другой. И, только, совсем маленький мальчик, видимо сын, держался за одну из них, грызя замусоленный кусок сухаря.

– Красавица, – ухватила смуглянка грязными пальцами руку Анны, – Все скажу, всю правду…, – ее сверкающие глаза при этом, будто угольки, прожгли женщину насквозь. – Лицо твое белое, сердце – доброе, – не давая возможности опомниться, затараторила черноглазая, – Скоро ждут тебя любовь большая, богатство нечаянное.... Вспомнишь, тогда меня, милая…

Анна, не слушая ее пустой болтовни, смотрела, тем временем на чумазое личико ребенка. Его карие глазки, похожие на перезрелые вишни, окидывали окружающих голодным взглядом.

«Боже мой!», – подумала женщина и молча, полезла в сумочку. Достав, оттуда пять рублей, она протянула беззаботной мамаше.

– Накорми ребенка, – сказала ей Анна.

– Да, благословит тебя Господь, добрая женщина! – выхватила деньги вымогательница. Анна уже развернулась, чтобы уйти, но та снова окликнула ее, – Покажи мне все-таки свою ладонь, красавица, – решила отблагодарить ее гадалка.

Поколебавшись, Анна разжала руку.

Цыганка заглянула в нее, будто в книгу, и тут, же отпрянула прочь. Глаза ее, и без того беспокойные, испуганно забегали по сторонам. Быстро проговорив что-то на своем языке, она подхватила ребенка на руки и поспешила удалиться.

Встревоженная женщина растерянно посмотрела вслед цветному каскаду ее одежды и, ничего не понимая, взволновано крикнула:

– Что, что ты там такое увидела?

– Да, кому вы верите, гражданочка, – обозвал Анну прохожий мужчина, – Обирают честных людей, сами работать не хотят…. В следующий раз, держитесь от них подальше.

– Так вы говорите, это у вас уже не в первый раз? – допытывался бородатый, но совсем не старый мужчина-врач у Анны.

– Да, доктор, – ответила она не совсем уверенно и пожала плечами, – Может, мне и не стоило беспокоить вас по таким пустякам …

– Пустякам? – приподнял брови тот, – Я бы так не сказал, наоборот, посоветовал бы вам, как следует обследоваться в стационаре.

– Вы предлагаете мне лечь в больницу?

– Да, да, не просто предлагаю, а настоятельно рекомендую!

– Но…, – запротестовала Анна, – У меня дома семилетний сын, как, же я оставлю его?

– А если ваша болезнь окажется серьезнее, чем вы думаете, – пророчески заметил врач, – Что тогда будет с вашим ребенком?

Прежде чем, ответить, Анна вздохнула.

– Но ведь это не так, доктор, – глядя на его рыжеватую по краям бороду, то ли спрашивала, то ли убеждала самою себя, она, – У меня всего-то кружится голова, разве это может быть серьезно?

– Как сказать, как сказать…, – не торопился согласиться тот, – Не будем спорить без толку, – и, обращаясь уже к медсестре, спросил, – Анализы Крушининой пришли?

Молодая особа в белом накрахмаленном колпачке оторвалась от писанины и нехотя ответила:

– Утром еще не было…

– Обождите, пожалуйста, – посмотрел бородач снова на Анну и встал из-за стола, – Я отлучусь в лабораторию на пару минут.

– Здравствуйте, Любочка! – поздоровался доктор с девушкой за микроскопом, – Вы, как всегда, очаровательны.

– Здравствуйте, Геннадий Павлович, – получил в ответ мужчина благодарную улыбку, – Вы что-нибудь хотели?

– Да, мне бы вашего шефа, Любок.

– Зачем это я тебе понадобился к концу рабочего дня? – спросил неожиданно появившийся заведующий.

– Уж и зайти нельзя…, – пошутил приятель.

Мужчины скрепили приветствие рукопожатием.

– Честно говоря, – признался Геннадий Павлович, – Пришел к тебе по делу. Меня интересуют анализы некой Крушининой.

– Подожди, подожди, – лукаво посмотрел на него заведующий, – Что-то я не пойму, а почему медсестру не прислал? – и, хитро прищурясь, спросил, – Небось, хорошенькая? Признавайся, – начал тормошить он его за плечо.

– Не то слово, Юрок, русская красавица, – улыбаясь, признался приятель.

Заведующий лабораторией развел руками.

– Вот, так всегда… Кому вершки, а кому корешки. Так, что у нее было? – уже серьезно спросил друг.

– Полное обследование, особенно меня интересует кровь. Представляешь, красивая, но странная…, – начал, было, Геннадий Павлович.

Друг перебил его.

– Красивые, они все такие, разве ты, еще не заметил, – и тут же дал распоряжение лаборантке, – Люба, поищи Крушинину. И, что же случилось с твоей красавицей? – обратился он снова к коллеге.

– Да, я толком сам еще не знаю, – пожал плечами тот, – Но ведь ни с того, ни с сего люди не теряют сознание. А с ней это случалось уже не раз. Должна быть причина.

– У женщин, я тебе скажу, обморочные состояния могут вызывать обыкновенные мыши.

– Моя пациентка менее всего похожа на истеричку, – не принял очередной шутки друг.

Люба к тому времени отыскала нужные бумаги.

– Вот, то, что вы просили, – протянула она их шефу.

– Спасибо, Любочка. Посмотрим, что там…, – пробежал он глазами несколько листков, и, покачивая головой, начал просматривать снова результаты анализов, будто засомневался в их подлинности, – Ты прав, моя шутка, мягко говоря, оказалось неудачной, – гармошкой сморщился лоб заведующего, – Ее необходимо срочно госпитализировать!

– Что там, не томи, – не дождался и протянул руку Геннадий Павлович.

– Ты же знаешь, Гена, я в прошлом клиницист… Мне очень жаль, но я на девяносто процентов уверен, эта женщина обречена, ей осталось жить несколько месяцев....

– Да, ты с ума сошел, вместе со своей электроникой! – неожиданно вспылил Геннадий Павлович, – Это невозможно, она же совсем молодая!

– Суди сам…, – пожал друг плечами, за которыми были многолетний опыт и стаж.

Геннадий Павлович, отказываясь верить, глядел на цифры, прыгавшие от волнения перед его глазами, как маленькие, злые бесики. Он протер ладонью абсолютно сухой лоб и тоже замотал головой.

– Не может быть…

– Может, Гена. От болезней крови умирают даже дети. Впрочем, не мне тебя учить…, – хлопнул по плечу его приятель, – Извини, что огорчил…

Геннадий Павлович вошел в кабинет, глянул с порога на Анну, и сознание его вновь воспротивилось поверить в то, что этой привлекательной, с тонкими, будто отточенными, чертами лица женщины скоро не станет. «Какая нелепость!», – подумал он.

Анна, заметив его странный взгляд, приподнялась со стула и спросила:

– У меня плохие анализы?

Врач взял себя в руки.

– Да, нет, – как можно спокойнее сказал он, – Обычные, я бы сказал…. Если не считать небольшие отклонения.

– Спасибо, доктор, – облегченно выдохнула женщина и, обратив к нему свои ясные глаза, предложила, – Вы мне лучше пропишите какие-нибудь лекарства. Я их буду принимать дома. Это же возможно? – прозвучал ее вопрос в наступившей тишине.

– Да, да, – натянуто улыбнулся врач, – Так мы и сделаем с вами, только, чуть позже. А пока… Мне бы хотелось поговорить с вашими родственниками. Когда я могу с ними встретиться?

Тревога пробежала внутри Анны, обволакивая сердце неприятным холодком.

– Что со мною, скажите мне правду, доктор?! – женщина посмотрела в глаза человека, от которого зависела, теперь, ее жизнь. «Так было уже, однажды…», – обреченно подумала Анна, вспомнив безжалостную бездну темных зрачков Зинаиды Прокопьевны, – Правду…, – шепотом повторила она.

– Я уверен, все будет хорошо, но вам все-таки придется лечь в больницу…, – не глядя на нее, ответил врач.

В начале июля – любимую пору Анны, когда лето щедро рассыпало по лугам бисер пропитанных солнцем ягод, женщину привезли домой. Василий нес жену от машины на руках. Выбежавший навстречу Ванька, ничего еще не понимая, и лишь обрадованный встречей с матерью, громко закричал:

– Мамочка! – его звонкий голос птицей ушел в голубую высь летнего утра.

Слабая улыбка тронула губы женщины.

– Ваня, сынок, как ты тут…

Вместо ответа мальчик взял ее безвольные, исхудалые пальцы и, прижимая их к колотящемуся сердечку, едва выговорил, чтобы не расплакаться:

– Я, так ждал тебя, мама…

Василий поглядел влажными глазами на сына и, хотя был абсолютно трезв, сказал, запинаясь:

– Ступай, Иван. Устала мамка с дороги…

Ванька нехотя отпустил материнскую руку и поплелся, маленький, жалкий, уткнувшись глазами в землю, которая плыла под его ногами от прибывающих слез: он все понял.

– Аннушка, голубка ты наша, вернулась! – встретила невестку радостным возгласом Дарья.

Василий, между тем, опустил Анну в белую, заранее приготовленную свекровью постель.

– Да, мама, вот, умирать домой приехала…, – виновато сказала она.

Василий, не имея сил больше сдерживать слезы, вышел из комнаты, прикрыв лицо рукой.

– Да, что ты такое говоришь, дочка!– заблестели вылинявшие за долгие годы глаза старухи, – Тебе жить надо, ведь дитя у вас, Анна!

Губы женщины дрогнули, невидимая боль исказила их.

– Не смогла я ничего ему дать. Может, без меня и лучше ему было бы на этом свете....

– Что ты, что ты! – замахала руками бабка, – Уж не бредишь ли?!

Но женщина, теребя уголок подушки, будто не расслышала ее слов. Устремив свой затухающий взгляд мимо Дарьи, она, казалось, уже отыскивала дорогу в неведомое.

Мир сузился в ее поблекших зрачках… Увядающее, хотя и молодое тело, ничего уже не хотело, и лишь одна мысль заставляла ее еще задержаться в этом мире: «Ваня, сынок…». Тревога за сына не давала Анне найти желанный покой. Обратив к старухе изнеможенное лицо, она, задыхаясь от страха и болезни, проговорила:

– Признаться, хочу вам, мама…

– Да, что ты, Анна, в самом деле, – дотронулась та до нее дрожащими пальцами, – Хоронишь себя заживо…

– Нет! – вдруг разволновалась женщина, – Прошу вас, выслушайте меня!

Дарья, желая ее успокоить, покорно кивнула головой.

– Ладно, ладно, милая, говори, что тебя мучит…

Анна перевела дух, пытаясь собраться с силами. Ей предстояло открыть тайну, хранимую много лет.

– Наш Ванечка, – начала она решительно, однако, слова застряли у нее где-то внутри, – Наш с Василием сын…, – будто выкорчевывала Анна их из собственного сердца, – Приемный ребенок…

Старуха крякнула, решив, что женщина окончательно спятила, но Анна, не обращая внимания на ее изумление, договорила:

– Родной умер на пятый день после родов. Простите, если сможете…

Обрушившаяся правда, казалось, придавила еще больше и без того сгорбленную спину Дарьи.

– Зачем, теперь-то, ты мне все это рассказываешь, Анна? – с горечью в голосе спросила бабка.

– Я никогда бы не сделала этого, – прошептала умирающая невестка, – Никогда.… Но у меня осталось слишком мало времени и я хочу быть уверена, что после моей смерти вы так, же будете заботиться о мальчике…

Дарья, качнула сухонькой головой, будто отказывалась верить, и снова спросила:

– Теперь-то, зачем?

Слабый румянец зажег догорающее лицо женщины.

– Боялась, Василий когда-нибудь это сделает…, – призналась тихо Анна и, вдруг, рванулась вперед, будто раненая птица в предсмертном крике, – А для меня Ванечка, – зазвенел ее возбужденный голос в притихшей комнате, – Родней родного! – сверкнувший было в глазах огонь, так же быстро погас, как и вспыхнул, и обессиленная Анна снова упала в подушки.

Дарья поправила голову невестки и, вздохнув, уткнулась лицом в натруженную ладонь. Все последние их годы она пыталась осознать произошедшую в своем сыне перемену, будто расколовшую его на два человека: доброго и злого. То, что причина кроется в Анне, старуха знала всегда. «Но, почему они молчали?! Почему не открылись матери, столько времени!», – больно кольнула обида в сердце.

Анна, между тем, ждала ответа, она смотрела на перетянутую синими жгутами руку свекрови и начинала волноваться все больше.

Но, вот, старуха, наконец, освободила жманное лицо, и женщина увидела покрасневшие от слез глаза.

– Напрасно ты тратила силы, каясь передо мной, – глухо отозвалась бабка, и Анна в ужасе вздрогнула от ее слов, – Старая я стала, Аннушка, глухая.… Не расслышала ничего.… А за мальчонкой, как ходила, так и буду ходить, пока ноги держат…

Женщина облегченно выдохнула, подтянула ее изъеденную морщинами руку к своим губам.

– Спасибо…, – прошептала она благодарно.

Дарья не хотела больше ничего говорить, но язык, казалось, сам заворочался.

– Что же вы скрывали от меня правду, до сих пор, глупые…? – задрожал ее подбородок.

Рано утром Ванька, осторожно, чтобы не разбудить мать, выбрался из кровати. Он прошел на цыпочках в сенцы и незаметно проскользнул мимо Дарьи, возившейся у кухонной плиты, на улицу.

Державшаяся в воздухе прохлада пробежала по его облупившейся, загорелой коже, покрывая последнюю крупными мурашками. Мальчик передернул плечами и отважно ступил в мокрую, будто заплаканную кем-то траву. Капельки росы, и, вправду, похожие на слезинки, торопливо покатились по зеленым листочками, когда босые Ванькины ноги шустро зашагали по ней.

Вскоре мальчик вышел на задворки и окинул взглядом далеко простирающуюся зелень огородов. Прямо за ними виднелась желтая кромка пшеничного поля, упирающего своими колосьями в пронзительную высь июльского утра. Утопая в высоких кустах отцветающей картошки, мальчишка двинулся к его солнечно окрашенным волнам, бившихся о небосклон.

Добравшись, наконец, до цели, Ванька отдышался и огляделся по сторонам. Широко раскинувшиеся, раньше срока потревоженные хлеба глазели на него десятками синих цветов.

– И почему их называют сорняками? – вслух подумал Ванька и начал собирать васильки, которые будто кусочки неба, проглядывали отовсюду.

Ванька встал, так рано, чтобы подарить Анне ее любимый букет, но неожиданно, ребенку открылась простая, но очень важная истина, которая должна была придти к нему спустя годы: «Не обязательно нравится всем, главное, чтобы ты был нужен кому-то одному в этом огромном мире…». Своим, еще не загрубевшим сердцем Ванька чувствовал, как много значит он для матери, так обожавшей эти цветы прежде, и которые сейчас, казалось, мальчику были ей просто необходимы, как и он сам…

Ванька подошел к кровати Анны очень тихо. Когда женщина открыла глаза, сначала не поверила: рядом, прямо на ее подушке лежали васильки, на некоторых из них еще не высохли капельки росы. Будто дневные звезды, упавшие с неба, горели они неповторимой синевой.

Улыбка дрогнула на губах женщины.

– Сынок…, – почти ощутимым теплом ударилось в сердце мальчика ласковое слово.

Ванька, ждавший ее пробуждения, тут же подскочил к материнской постели.

– Ты ведь любишь их, мама? – простодушно улыбнулся мальчишка, глядя на мать своими ясными чистыми глазами, заменивший ей, теперь, небо.

– Спасибо, Ваня…, – попыталась дотронуться до сына рукой Анна, но нечаянно задела цветы, и те синими брызгами посыпались на пол.

– Я сейчас, мамка, сейчас! – взволнованно крикнул мальчик, словно почувствовав недобрый знак. Он упал на колени, его маленькие пальцы начали торопливо подбирать упавшие васильки, будто и впрямь, от этого зависело что-то очень важное.

– Вот, видишь, все уже хорошо…, – успокаивая больше самого себя, протянул ей сынишка букет.

– Какой же ты славный, Ванюша, – тихо вымолвила Анна и прижала руку сына с зажатыми цветами к сердцу.

– Родная, ты только поправляйся. Хочешь, я тебе молока принесу? Доктор говорит, тебе полезно, – хотел было выпорхнуть Ванька из ее слабых объятий, но мать его удержала.

– Погоди, сынок, – ослабевшим голосом попросила она, – Мне надо сказать тебе что-то важное…

– Я слушаю тебя, – замер мальчик, как вкопанный и осветил своим голубым взглядом мрак в душе больной матери, которая подыскивала нужные слова, – Ну, что же ты молчишь, мама!? – не выдержал Ванька.

– Ванюша… Ваня…, – сильнее сжала она его руку, – Ты ведь знаешь, как я тебя люблю…

Мальчик, было, хотел крикнуть: «Я тоже тебя!», но не посмел перебивать, видя, как трудно даются матери слова.

– Но…, – пытаясь подготовить сына к предстоящей разлуке, выдавила из себя Анна, – Скоро, сынок, нам придется расстаться…

– Тебя снова увезут в больницу? – наивно спросил Ванька.

– Нет…, – покачала грустно головой мать, – Я уйду далеко, далеко, – Анна сглотнула немую слезу, – Насовсем…, – глаза Ваньки расширились от страха, – Сначала тебе будет скучно, сынок, но скоро ты привыкнешь, ведь душа моя все равно останется здесь, рядом с тобою…

– Уйдешь – это значит, умрешь? – запинаясь, спросил напуганный Ванька. И, хотя из-за слез он не видел лица матери, Ванька чувствовал, что она тоже плачет, – Я не хочу, не хочу, чтобы ты умирала! – закричал, громко рыдая, мальчик, и бросился на грудь к Анне, – Не хочу…

Василий с болезнью жены спился окончательно. Неухоженный, опустившийся, он садился вечерами рядом с постелью Анны, заполняя комнату перегаром, от чего та начинала подолгу и мучительно кашлять.

Надеясь, что сегодня он пройдет мимо, женщина прикрыла глаза, притворившись спящей. Однако Василий, вытирая пропитанной мазутом рукой бегущие, казалось, такие же грязные слезы, прогремел табуретом, и неприятно высморкавшись в кулак, проговорил невнятно:

– Анька, почто же все случилось так? – не переставая жаловаться на судьбу, ухватился он за лохматую, давно нечесаную голову, – Ведь любил же я тебя, дурочка, понимаешь, любил! – как всегда в моменты отчаяния, уронил он ее между колен.

Анна ничего не ответила ему.

Всхлипывая, он поднял к ней свое красное от слез и водки лицо.

– Что ж ты молчишь?! – вопрошая пьяным голосом, прогнусавил он, – Все-таки решила бросить меня одного? Надоел, знать, я тебе…, – Васька поднял свою медвежью ладонь, грубо и как-то неумело, погладил бледную щеку жены. Появившийся в дверях Ванька, увидев занесенную над Анной отцовскую руку, понял все по-другому.

Задыхаясь от ненависти к Василию, он подскочил к материнской постели.

– Не тронь ее! Не тронь мою мамку!

Мужчина, как котенка, отшвырнул мальчика в сторону.

– Цыц, гаденыш! Это ты, ты во всем виноват! – мутным взглядомуставился он на ребенка.

Дрожащий Ванька выскочил в сенцы.

– Вася! – закричала Анна и вскочила в кровати, боясь, что злые слова сорвутся с пьяного языка мужа, – Я умоляю…, – шепотом закончила она и упала без сил назад.

Василий сник и замолчал. Он встал, махнул рукой, и ничего не говоря, покачиваясь, вышел из комнаты.

В дверях снова показался Ванька. В руках у него был зажата здоровенная финка.

– Мамка! – кинулся он к Анне, – Я убью его, убью…

– Тише, тише, сынок…, – взяла она в ладони его вихрастую голову и начала осыпать слабыми, едва уловимыми поцелуями.

Слабенькие пальчики мальчика разжались. Нож упал на пол. Ванька зарыдал.

– Ванечка, родной мой, успокойся… Не плачь, не надо…

В этот день с утра пошел дождь. Его капли блестели на спелых, будто рубины, светящихся вишнях. Прислонившись к оконному стеклу, они неотрывно глядели на Анну, как глаза любопытных детей. Между тем, когда плоды в садах наливались соком, ей становилось с каждым таким днем все хуже.

– Ваня, сынок…, – позвала она мальчика.

Ванька стремглав подбежал к кровати матери.

– Ты что-то хочешь, мамочка?

– Сорви мне, детка, – женщине было тяжело говорить, она останавливалась почти после каждого сказанного слова, – … Ягод… уж больно красивые висят…

– Я сейчас же! – крикнул мальчишка и побежал, чуть не сбив с ног Дарью, которая тоже подошла к Анне. Непослушная слезинка выкатилась на ее впалую щеку.

– Не плачьте, мама, – еле слышно сказала Анна, – Ваньку, главное, берегите…, – и, сраженная усталостью, прикрыла глаза. – Сама-то я, вот, не сумела…, – виновато договорила она.

– Что ты, Аннушка, – тоскливо пропела старуха. – Глядишь осенью, и вставать начнешь.

Анна улыбнулась невесело.

– Нет, мама… Осенью в гости ко мне ходить будете за реку.

Бабка догадалась: за рекой было сельское кладбище.

– Да, что ты, милая! – заплакала Дарья в открытую, – Не бросай уж нас, горемычных…

Женщина зашевелилась, тяжело вздохнула, Дарья кинулась поправлять ей подушки.

– Воздуха не хватает будто, – тихо сказала она.

– Я сейчас окошко распахну! – неуклюже засуетилась старуха.

Анна услышала, как зашуршали вишневые ветки по раскрытой раме, и тут же свежий ветер, наполненный влагою, ворвался в комнату.

Женщина облизала сухие губы, и свекровь, поймав ее тусклый взгляд, спросила:

– Может тебе чего принести, милая? Может, водички свеженькой?

– Ваня…, – едва различила бабка.

Сердце у старухи почуяло недоброе. Торопливо волоча свои больные ноги, Дарья на ходу крикнула:

– Прости меня, Анна… Прости старую, что помешала уехать тебе с учителем…, – и, упав на колени перед кроватью невестки, отчаянно зарыдала.

– Не виноваты вы передо мною ни в чем, – нашла в себе силы успокоить ее душу Анна, – Это я загубила жизнь вашему сыну…

Свекровь хотела было возразить, но женщина, с трудом произнося слова, повторила:

– Сынок…. Прозовите его…

– Ванька! – закричала что есть духу старуха, – Мамка зовет!

Мальчик запрыгнул прямо через окно, в руках его была кружка полная темных спелых ягод.

– Подойди скорее! – волнуясь, велела бабка.

Ванька подбежал к постели. Восковое лицо матери угасало, она лежала, прикрыв глаза.

– Мамка! – осторожно дотронулся он до ее плеча, – Я принес тебе ягод, – мальчик взял ее вялые руки, – Вот, держи…

Веки Анны медленно приоткрылись. Она увидела его в последний раз, не родного, но самого дорогого человека, улыбнулась на прощание, и слезы покатились по ее серому, съеденному болезнью лицу.

Ванька, не понимая, что мать умирает, начал сыпать ягоды в ее слабо сжатые ладони. Но, вот, руки Анны безвольно упали и вишни раскатились по белой постели, часть из них глухо посыпалась на пол.

– Мама, мамка! – испуганно закричал мальчик.

Дарья громко заголосила, причитая: «Меня, Господи, меня забери, старую!».

Оглушенный ее воплями, Ванька с ужасом смотрел на притихшую мать.

– Почему ты молчишь, мама?! – и, вдруг, осознав, что происходит, сорвался с места и что есть силы, кинулся бежать.

– Куда же ты, глупый? – крикнула ему бабка вслед.

Но мальчик, не разбирая дороги, уже мчался по улице. «Потерпи, мамка», – шептал он. «Я сейчас, я мигом…».

Не просохшая после дождя земля, скользила под его необутыми ногами. Из-за слез, застилавших глаза, он ничего не видел вокруг, только, лицо матери застыло в их затуманенной голубизне. Его босые пальцы ударились обо что-то твердое, и Ванька упал навзничь. Слабое тельце мальчонки затряслось от жгучей боли, по содранным коленкам и локтям спешно побежали алые ручейки – капельки чужой, не Крушининской крови. Преодолев подступившую к горлу тошноту, мальчик смахнул с лица слезы и побежал снова.

«Успеть!», – выскакивая из груди, стучало его маленькое сердечко. Глупенькое, оно не понимало, что уже давно все поздно.

Когда Ванька, наконец, очутился на деревянном колечке медпункта, дверь его оказалась запертой. Белый уголок записки, приколотый к ней, нервно трепыхался на ветру. Мальчик, забыв про боль, в отчаянье начал биться в нее ногами.

– Ты что буянишь?! – заругался на него какой-то дядька, – Видишь, нет никого, на вызове доктор.

Силы оставили Ваньку, он упал на крыльцо, судорожно давясь воздухом.

– Мамка…, – шептал он, – Родная…

Еще не заходя в дом, мальчик услышал громкий плач, от которого мурашки побежали по коже. Он распахнул дверь и застыл на пороге: в комнате было много народу.

Отец, трезвый, стоял, склонив голову, крупные слезы катились по его рыжим усам.

– Докторши нет! – громко сказал Ванька, и все оглянулись на него.

Знакомая тетка Дуся подошла к мальчику и прижала его голову к пыльному подолу своей юбки.

– Не кричи, Ваня…

Ванька недоверчиво посмотрел на нее.

– Мамка заснула? – спросил он.

Дуся хлюпнула носом:

– Надолго, сынок…

Мальчишка вырвался из ее рук и подбежал к кровати.

– Мама! Мама! Проснись! – изо всех сил закричал он и начал трясти неживое тело Анны. Холодная слезинка, укрывавшаяся в уголке ее глаза, скатилась на подушку.

– Она живая!– обводя грустные лица мокрым взглядом, радостно сообщил Ванька, – Мамка плачет… Она живая!

Чьи-то крепкие руки схватили его сзади, оттаскивая от кровати.

– Пустите! – отбиваясь ногами, пытался вырваться мальчик, – Вы не понимаете, она живая! – кричал охрипший ребенок.

– Фельдшерицу надо разыскать скорее, – сказал кто-то, – У ребенка нервный припадок.

Василий с трудом удерживал сына. Мужчины, стоявшие рядом, подоспели ему на помощь. К тому времени голос мальчика сорвался, и он одними губами шептал: «Живая, живая…», но вот, лицо мальчонки побелело и он, наконец, притих, обмякши на боровшихся с ним руках.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Студенты, все в одинаковых, зеленых костюмах, как горох, высыпали из автобуса. Молодость и веселье царило среди их неугомонной компании.

– Да, здравствуют ударники сельского хозяйства! – закричал задержавшийся на его подножке худощавый белобрысый паренек, – Слава! – завопил он во все горло, будто на первомайской демонстрации.

– Эй, ты, ударник, слезай, а то получишь пинком под зад, – оборвал его пламенную речь шофер из окошечка.

Парень послушно спрыгнул на землю, но не угомонился.

– И, так, товарищи студенты, мы прибыли к месту назначения. Попрошу обратить ваши ученые взоры направо и налево тоже, – поднял он бледную, худую руку в сторону простиравшихся колхозных полей с насаждениями.

– Вот, пугало огородное, – бросила в его сторону одна из девчонок.

Не приняв к сведению ее замечание, стройотрядовец продолжил:

– Перед вами открываются необозримые просторы предстоящих действий. Особого внимания заслуживают размеры грядок. Да…, – всматриваясь вдаль, почесал паренек затылок, – Чтобы увидеть их окончание, я предложил бы пройти вам снова в автобус, но…, – он оглянулся на последний. Белый с голубыми полосами «ЛАЗ», гудя мотором, уже разворачивался, – Но… Но по сравнению с романтикой это ничто! – закончил студент свой монолог.

– Хватит трепаться, оратор недоделанный, – прервал его болтовню командир отряда, – Кто со мной в правление?

Несколько человек, включая веселого стройотрядовца, отправились к председателю.

– Добро пожаловать, молодые люди! – радушно встретил их глава хозяйства и протянул, чересчур, загрубелую для начальства руку, – Очень, очень ждем и надеемся на вас, – масляным голосом проговорил он, но тут, же предупредил, – Сразу скажу – пора у нас горячая, терять время на пустые разговоры некогда, так что извиняйте глубочайше, но все вопросы будете решать с Николаем Петровичем.

Ребята, молча, переглянулись. Между тем, председатель громко крикнул:

– Никола!

В дверях появился полнеющий мужчина лет сорока.

– Бригадир полеводческой бригады, – представил он его, – Николай Петрович Кочетков. Прошу любить и жаловать. Все вопросы к нему. Он, так сказать, капитан вашего корабля, – улыбнулся на прощание председатель, – Дела, дела, молодые люди…, – были его последние слова.

– Ну, и ну, – протянул один из активистов, – Нужны мы им тут, я понимаю, как колорадский жук картошке....

– Скажи лучше, – встряла полноватая девчонка и подкатила глаза к потолку, – Кто и когда по достоинству оценил нашего брата – студента, – она глубоко вздохнула, – История таких фактов не упоминает…

Стоящая рядом с нею хорошо сложенная сокурсница, возмущенно воскликнула:

– Что же они предлагают нам отправиться сразу на грядки?!

– А ты, конечно, мечтала, Натали, что тебя отвезут в гранд-отель, кофе с дороги предложат, ванную…, – передразнил ее остряк-Алексей.

Девушка развернулась в его сторону и, сокрушая балабола взглядом, вонзила в него свои наманикюренные пальчики.

– Вампирша! – завопил тот, – Да, тебе, вообще, не нужно никакое жилье: с волками на лесной поляне ты чувствовала бы себя превосходно!

– И своей первой жертвой я изберу тебя, Леша, – довольная своими способностями парировала ему девушка.

– Угомонитесь уже, – оборвал их командир, заметив подошедшего Николу.

Бригадир кашлянул в кулак.

– Ну, что ребятишки, будем знакомы, Николай Петрович!

– Очень приятно, – без воодушевления сказала стройная Наташа, – Но нам это уже известно, – поглядывая на его намечающуюся лысину, она спросила, едва скрывая разочарование, – Хорошо бы еще узнать, где нас поселят?

– Девчата, – с заискивающей улыбкой поглядел на них Николай и пригладил свои жиденькие волоски, – Номеров «Люкс» не обещаю, но жилье будет вполне пригодное.

– Верится с трудом…, – вздохнули девчонки.

Они пришли почти на окраину села.

Стоящий в сторонке, с заколоченными дверьми дом предполагался стать пристанищем девичьей части отряда.

– У-у-у, – разочарованно протянули девушки в один голос, – Развалюха…

– Зато какой пейзаж, девчонки! – не сдавался Николай. Сразу же за брошенными огородами начинался березовый лес. Он тянулся длинной ровной полосой, врезаясь в горизонт. Белые стволы его деревьев, как клавиши пианино, виднелись издалека.

Николай неуклюже подбежал к двери и наподдал доски какой-то железякой. Те неприятно затрещали, словно вырываемый зуб, но не поддались.

– А вы говорите развалюха, – пыхтя, проговорил бригадир, – Еще век простоит…

– Каменные пещеры миллионы лет существуют… Хорошо еще, что у вас гор нет, – невесело пошутили студентки.

Наконец, Николаю удалось освободить проход.

– Дамы! – распахнул он заскрежетавшую дверь, – Прошу…

– Только, после вас, товарищ капитан, – ответили дружно девчонки, – Если эта хижина не свалится на вашу командирскую голову, мы тоже совершим этот самоотверженный поступок.

– Девочки, – с укоризной произнес мужчина, – Не посмеет, перед вашей юной прелестью даже избушка на курьих ножках будет держать крышу с трубой, лишь удостоиться чести иметь у себя таких жильцов!

– Вот, это, да! Да вы, товарищ капитан капустных грядок, еще и галантный кавалер, оказывается, – хихикая, переглянулась молодежь.

Никола, играя под дурачка, развел руками.

– Стараюсь… Я же все-таки мужчина, если вы заметили.

– Ну, то, что на вас брюки, а не юбка, мы увидели сразу, – засмеялись студентки и вошли вслед за Николаем в дом.

Представшая перед их взорами картина выглядела куда плачевнее, чем снаружи. Многоярусная паутина покрывала разбросанную по углам рухлядь, а спертый воздух так пах мышатиной, что одна из девчонок тут же выскочила на улицу, приложив ладонь ко рту. Кто-то чихнул.

– Да, здесь увязнуть в пыли можно! – воскликнула Наташа.

– А, вот, здесь позвольте с вами не согласиться, – щелкнул пальцами Николай, – Вы же все будущие хозяйки, – заговорчески подмигнул он девчонкам, – Ведра, и ветошь, заберете в правлении, а водонапорная башня рядом.

– А спать мы будем на чисто вымытом полу?! – не отступала она.

Но для бригадира, казалось, не существовало никаких проблем.

– Матрасы, барышни, вам выдадут, не волнуйтесь, я распоряжусь.

– Хорошо, что не сено…, – съязвила снова Наташка.

– За кого вы меня принимаете, девочки? – казалось, искренне удивился Никола, – Я вас, можно сказать, устроил со всеми удобствами, – он развернулся, чтобы уйти.

– А вы нас? – в один голос воскликнули студентки, – Похоже, для вас нет никакой разницы, что люди, что коровы… Где кровати? – негодуя, закричали они и, подбежав к двери, перекрыли выход.

– Веселый вы народ, студенты…, – качнул головой, попавшийся в ловушку Николай. Вытирая выступившую на лбу испарину и глуповато улыбаясь, он проговорил, – Не шумите, девчата, пришлю вам сегодня плотника. Соорудит вам спальные места.

– А, как же мыши?

– И кота…, – расщедрился окончательно бригадир.

– Вот, тебе и романтика…, – вздохнула одна из девчонок, когда тот ушел, – Спать мы сегодня, видно, будем действительно на полу, шутки бригадира очень мягкие…

– Какая здесь, может быть, романтика? – чуть не плача, начала вторить ей другая, – Старший курс в Молдавию отправили, вот, это я понимаю! А нас в помощь соседям… Даже черту области не пересекли… И, зачем я, только, согласилась?

– Не сгущай краски, местная природа очень даже красивая, – одернула девушку Наташа, – Надеюсь, молодые люди, здесь тоже ничего…

Наутро ребята собрались все вместе. Разместившись на солнечной полянке, недалеко от правления, они бурно обменивались впечатлениями от проведенного ночлега. Девчонки наперебой жаловались на свою участь и на всякие лады ругали Николу. Однако, жилье их было более-менее сносным по сравнению с домом, предназначавшимся их сильной половине, последний оказался, и того хуже. Особенно страдали, те из мальчишек, кто был повыше ростом. Низенькая хатенка с крохотными оконцами выглядела настолько дряхло, что больше походила на декорацию к какому-нибудь историческому фильму в духе времен царя Гороха. А ее соломенная, прогнившая местами крыша обещала в непогоду много неприятностей.

– Так, что в дождь ночевать, девчонки, ходить будем к вам, – шутили представители противоположного пола.

Один из них, вскинув глаза в безоблачную высь, мечтательно произнес:

– И, почему сегодня небо такое ясное?

– Да, – задумчиво проговорил Лешка, – Непогода дорого обойдется колхозу. К концу года председатель соберет двойной урожай, если, конечно, родители не обманули нас в детстве и детей, до сих пор, находят в капусте.

– Бедные детишки, – спаясничал в тон ему длинноногий верзила, смахивая наигранную слезу, – Придется тебе, тогда, Леха, как активисту и человеку, которому мы доверяем, стать распространителем марок, в помощь брошенным малюткам.

– Что? Еще одна общественная нагрузка! – казалось, по-настоящему возмутился тот, – Нет, уж, увольте, лучше я переночую под соломенной крышей!

Он подвинулся поближе к сидевшей неподалеку Наташке и, пытаясь обнять девушку, спросил, – А что думает на тот счет, мадмуазель Натали?

Наташка окинула уничтожающим, как она умела это делать, взглядом щуплую фигуру парня и с ухмылкой ответила.

– Относительно того, что некоторых нашли в капустных грядках и, причем сильно заброшенных, то я вполне согласна. Ты, наверное, там слишком долго пролежал, Леша. Руки, ноги нормальные, а вместо головы – кочан!

Лешка изобразил на лице недоумение, потрогал свою белобрысую голову и, обращаясь к девчонке, тоже съязвил.

– Вы хотите сказать, мадмуазель, что вас принес аист? То-то мне всегда казалось, что вас уронили в детстве.

– Говорят, травмы в более зрелом возрасте переносятся тяжелее, – по-кошачьи накинулась Наташка на шутника и повалила его на землю.

Новость о приезде студентов разлетелась по селу мгновенно. Деревенская ребятня сбежалась к правлению, с любопытством разглядывая размалеванные спины будущих представителей советской интеллигенции. Сельские старушки тоже притормаживали по пути в магазин и, как нерасторопные гусыни, топчась на одном месте, тянули шеи в сторону стройотрядовцев и негромко шипели между собой, перемывая последним косточки.

– Похоже, мы напоминаем приезд зоопарка, – сказала, оглядываясь на местных Наташа.

– Но, в том, что ты хищница я никогда не сомневался, – спаясничал, как обычно Алексей, – Ближе, чем на десять шагов к тебе приближаться опасно, – он повернулся в сторону малышей и состроил рожицу.

Девушка многозначительно поглядела на него.

– А ты вундерлог… Тебя, вообще детям до шестнадцати лет показывать нельзя!

– Съел! – похлопала по спине паренька закадычная Наташкина подруга – Ольга. Ее смех раскатился над пронизанной солнцем поляной, распугав вьющихся рядом мошек.

Парень снова сгримасничал, пошевелил оттопыренными ушами…

– Думаю, Киплинг преувеличил, обезьяны, в отличие от некоторых, безобидные существа…

– Уйди уже! – толкнула его Наташка в худую спину.

– Где, тут моя клетка? – войдя в роль, проговорил Лешка, – Я не виноват, что забыли запереть дверь…

– Идиот…, – глядя ему вслед, проговорила Наташка, – Он меня просто выводит своими дурацкими шутками…

– А, по-моему, у вас двоих хорошо, получается! – засмеялась снова Ольга и следом крикнула:

– Смотри, Наташ, с нами, кажется, хотят познакомиться!

Маленький серый камешек плюхнулся рядом с ногой девушки.

– Так, так, – проворчала подруга, – Начинаем адаптироваться на местности. Это который же карапуз? Вон, тот рыжий, что ли?

– Ну, да, – заулыбалась Ольга, – Пойдем, поговорим с ним, Наташа.

– Тебе голову напекло местное солнышко?! – откровенно удивилась подружка, – Оставь свои педагогические заскоки, Ольга, и успокойся уже. Скоро у тебя таких сорванцов будет человек тридцать.

– Не бурчи, Наталья, – улыбнулась ей Оля, – Надо же когда-то начинать налаживать контакты с местным населением…

Наташка неохотно поднялась с земли.

– Вообще-то, чтоб ты знала на будущее, я предпочитаю другую возрастную категорию мужчин, – предупредила она.

Девчонки подошли к Ваньке, одиноко сидевшему в сторонке. Он посмотрел на них исподлобья, как затравленный зверек.

– Привет! – улыбнулась мальчику Ольга.

Однако мальчишка не торопился проявлять дружелюбие.

– Тебя как зовут? – спросила Оля, наклонившись к нему почти вплотную. Запах трав, исходивший от Ваньки, понравился девушке.

Наташка в отличие от подруги, желая поскорее закончить бестолковый разговор, грубовато спросила:

– Ты что, говорить не умеешь?! Или у тебя языка нет?

Ванька вместо ответа высунул длинный разовый язычок и, вскочив на ноги, задал стрекоча.

Девушки рассмеялись.

– Ну, и забавный же он, – глядя вслед мальчишке, сказала Ольга.

– Рыжие все такие…, – уверенно заключила подруга.

Дарья повесила жариться на солнце вымытые банки и, вытерев свои костлявые руки о фартук, уже собралась уходить, но тут за ее спиной послышалось:

– Здорово, бабка Дарья!

Старуха оглянулась.

– А, это ты, Вера… Здравствуй, здравствуй, соседка…

Верка, положив свои пухленькие локотки на забор, заговорила:

– Смотрю я вот на тебя, Дарья, и диву даюсь. И зачем это в твои годы такой груз тащишь?

– Ты это о чем, Вера? – прикинулась бабка непонимающей.

– Да, о мужиках твоих, Дарья. Один другого лучше… Ведь загонят они тебя в могилу, как Анну!

– Ох, – вздохнула бабка, – В мои ли годы смерти бояться, – смахнула она фартуком набежавшие слезы, – Аннушка – вот, кому надо было жить… Царство ей Небесное, – старуха быстро перекрестилась.

Верка тоже приложила свои пальцы ко лбу.

– Без срока Анна покинула землю, – согласилась она, – Но и это не дело, Дарья, – наставительно проговорила соседка, – Мальчишка без присмотра растет, как ковыль в поле. Что ж из него выйдет?! – уставилась на бабку женщина своими зелеными глазами, – Определять его в детский дом надо, пока не поздно. Вон, она молодежь, нынче какая: сегодня проглядишь, завтра поздно будет!

– Да, что ты говоришь, Верка! При живом-то отце…

– Ой, Дарья, – взмахнула руками собеседница, – Да, разве ж это отец?! Название одно. Ты уж извиняй меня, но Анна через него, через Ваську твоего пошла на тот свет…

Старуха горестно вздохнула, ей нечего было возразить.

– А я-то еще жива…, – сквозь слезы простонала она.

– Тебя самую содержать надо, девятый десяток, поди, разменяла… Верно, тебе говорю, председатель с делами управится, вопрос о твоем Ваньке на правлении поставит. Никола сам слышал, – поведала по секрету Верка.

– Ой, Вера, не вынимай душу, – закачала старуха головой, – Как же я без него, без Ваньки-то буду…

– А, что, бабка, они глянь сегодня какие, ранние, да спелые. Не слыхала? Понаехали к нам в колхоз из города… Ты б посмотрела на них, городских-то…, – уперлась в бока Верка руками, – У ребят волосы до плеч, сзади и не поймешь сразу, малый это или девка. А девицы-то! Все до одной легкого поведения, сами липнут к мужикам на шею. В наше-то время…, – запричитала женщина, – Пройтись по улице с парнем стыдились. Я со своим Николаем первый раз на свадьбе и поцеловалась…. А эти бесстыжие, принародно тискаются днем! – поджала она от досады губы.

Дарья снова вздохнула, хоть и не до конца она верила в девичью честность Верки, однако во многом женщина была права: для Ваньки она указ слабый, да, и надолго ли хватит ее? Бабка вспомнила разговор с Анной, состоявшийся незадолго до ее смерти, и блеклые, выцветшие от возраста и горя глаза старухи, снова заслезились. Ничего уже, кроме несчастий, от остатка своей нелегкой жизни она не ожидала.

Между тем, Вера все тараторила:

– А Николу моего над ними старшим поставили. Сам председатель велел, – важно поведала она, и озабоченно закачала головой, – Как с ними, с этими оболтусами, управляться. Ведь они окромя сигареты в руках ничего не держали…

– Сдюжит твой Никола, не переживай шибко, – не приняла близко к сердцу ее слова Дарья, – Он у тебя хитрый, подход найдет…

Ванька, поглазевши на городских, мчался вдоль деревни, сверкая голыми пятками. Ему совсем не хотелось возвращаться домой. За тот год, что прошел после смерти Анны, мальчик сильно изменился. Он стал замкнутым и не по-детски молчаливым, будто, что-то надломилось в его потревоженной горем душе. Мальчишка не выносил, когда его ершистые рыжинки пытались потрогать чужие руки и, потому отчаянно вырывался из толстых объятий соседок. Ванька сторонился людей, словно не мог простить им того, что они не поверили ему в тот страшный день, не поверили, в чем сам он сомневаться не хотел до последнего мгновения: «Мамка была жива!». Теперь, она приходила к нему лишь ночами в тревожных снах и, беззвучно плача, гладила его по голове. Мальчик вскакивал после таких видений весь в поту и, вглядываясь в сумрачную пустоту комнаты, тоже начинал подолгу рыдать: «Лучше б ты меня забрала с собой…», – думал он в такие минуты. Вот, и сейчас, Ваньке расхотелось жить, когда, пробравшись по заросшему сорняками огороду к задней калитке, мальчик услышал разговор Дарьи и Петькиной матери. Мальчишка замер, вцепившись в щеколду, побелевшими от напряжения пальцами. Женщины говорили про него. Он понимал и почти привык, что после смерти матери, односельчане стали глядеть на него, как на что-то пропащее, но обида захлестнула его маленькое существо, когда тетка Вера настойчиво стала твердить бабке, сдать Ваньку в детский дом. Ребенок плохо представлял себе, что это такое, и лишь смутно догадывался: «Туда берут тех, кому негде жить и еще, наверное, рыжих…», – наивно думал он. Жизнь с отцом-пьяницей была нелегкой, но украсть у него последнюю капельку родительского тепла! Перенести такое мальчику, казалось, превыше его сил. Дрожа от злости, охватившей, вдруг, его простодушное сердце, Ванька выдернул плеть незрелой картошки и, пнув ее необутой ногой, помчался без оглядки, так и не побывав дома. Будто, таким образом, он хотел убежать от людского равнодушия и черствости.

Задыхаясь обильными слезами, мальчишка рухнул с разбега в высокую траву. Тишина, приютившего его леса, покачнулась от громких стонов, вырвавшихся из наболевшей груди ребенка. Невидимая, опадая с березовых листочков, она растворилась в легком ветерке, который проскользил по мокрым щекам мальчика, будто жалеючи. Казалось, сама природа приняла в свои объятия осиротевшую детскую душу. И шорох тонких веток в вышине, так походил на тяжкий вздох, что Ванька невольно приподнял голову и огляделся по сторонам. Однако здесь не было никого и, только, березки, как многочисленные друзья, окружили его молчаливой толпой.

Мальчик всхлипнул еще несколько раз и, подставив ладонь, устремил свой печальный взгляд вдаль, на проходящее рядом поле. Там, на просторе, открытые всем непогодам и ветрам, росли, навечно переплетясь стволами, два белоствольных деревца.

Словно злые силы оторвали их от своих братьев и сестер, обрекая на погибель, но березки, крепко обнявшись, поддерживали друг друга в дни ненастья и каждую весну их почки снова выбрасывали в небо зеленые брызги молодых листков. Много неудобств чинили они трактористам, однако никто не смел, закинуть топор над их белыми телами. Выдуманная кем-то байка про несчастье, грозившее тому, кто посмеет уничтожить эти деревья, пока что была единственной их защитой. Так, перемешав свои корни и листья, будто душу и плоть, мокли они вместе под холодными дождями, гнулись под натиском ветров, однажды, неразлучные, все-таки умрут, распластав по темной пахоте тонкие, беззащитные ветки…

Ванька любил это место и верил в волшебную силу берез-отшельниц. Мальчику даже, казалось, что когда его не станет на свете и он повстречается с мамой в другой, пока неведомой ему жизни, они снова явятся в этот небесно-голубой мир, вот, так же, крепко обнявшись и, тогда уже, ничто не сможет разлучить их. Всякий раз, когда Ванька думал об этом, слезы буйно катились из его глаз-незабудок. И сейчас, он опять расплакался и не заметил, как к нему на ладонь свалился толстый усатый жук.

Щекотно перебирая своими крохотными лапками, бедолага пытался взобраться на травинку, с которой, только, что упал. Ванька увидел, наконец, усача, растер грязными кулачонками слезы и с детским любопытством стал наблюдать за попытками неуклюжего горемыки. Это было забавно, и вскоре на лице мальчишки проступила улыбка. Однако ей не суждено было долго длиться. Ванька, знавший лес, как лучшего друга, насторожился, вслушиваясь в его шорохи. Где-то совсем рядом послышались голоса, на этот раз мальчик не ошибся: в роще кто-то был. Иван, не раздумывая, шмыгнул в заросли шиповника, служившего ему в такие моменты надежным укрытием и, затаился.

– Ой, куда ты завел меня, Ромка! – как колокольчик зазвенел чей-то голос. Последний показался Ваньке знакомым, мальчишка осторожно раздвинул колючие ветки.

Хохочущая девчонка, из приезжих, появилась между березок.

– А ты думаешь, я знаю, Оль? – ответил ей длинный верзила, похожий на афишный столб. Он был изрисован с ног до головы, включая панаму. Парень начал крутить головой по сторонам в своей смешной шляпе.

– Ну, ты даешь! – воскликнула снова девушка. И Ванька узнал ее. Она была одна из тех, кто разговаривал с ним на пригорке, – А, вдруг, здесь волки водятся? – пошутила веселая спутница афишного столба и, начала кружиться по полянке.

– Тогда, я выбрал верное место. Вряд ли кто рискнет пойти за нами.

– Ребята нас потеряют, – серьезно сказала девушка, зацепившись за ствол березки, которая росла рядом с шиповником. Ванька замер, почувствовав запах ее духов. Сердечко его бешено заколотилось.

– Сомневаюсь, – не разделил ее опасений друг, – Они настолько поглощены проблемами очередного ночлега, что даже если нас съедят настоящие хищники, они вряд ли заметят это.

Оля, в очередной раз, звонко рассмеялась, отчего Ванька вздрогнул, и тут же вскрикнула. Рукав ее куртки зацепился за колючую ветку.

– Откуда здесь, в березовой роще, шиповник? – удивилась девушка, пытаясь стряхнуть колючки.

– Пьяный лесник перепутал саженцы, – спокойно констатировал Роман, и помог ей освободиться.

– Да, – сказала Ольга, – Тогда этот лесник должен быть очень пьяным, – помахивая пальцем, и дуя на ранку, улыбнулась она.

– Значит, тебе здесь не нравится? – с наигранной обидой, спросил Ромка, – Или ты предпочитаешь хвойные леса?

Оля снисходительно посмотрела на друга, оглянулась на местные достопримечательности, и уверено проговорила, – Вообще-то, здесь здорово! А, если бы, этот куст еще и цвел…, – мечтательно покачала она головой.

– Потерпи до следующей весны, и я снова назначу тебе здесь свидание, – отшутился парень и в знак компенсации сорвал ей несколько веточек кашки, – А пока что, вот…, – протянул он цветы.

Девчонка взяла ароматные соцветия, поднесла их к своему сияющему лицу и понюхала. Она повторила, – Точно, здесь здорово!

Белая пенка кашек на фоне темных стриженых волос Ольги выглядела просто фантастически!

Ромка, загипнотизированный простодушной красотой девушки и щедростью июньской природы, вплотную приблизился к Ольге и, молча, обнял ее за плечи.

– Оля…, – прошептал он, касаясь губами вздрагивающей шеи девушки и пытаясь, освободить ее от одежды.

Оля пороняла цветы.

– Не надо, Ром…, – попыталась освободиться она.

– Почему? – снова шепотом спросил парень, – Последний курс… Чтобы распределения совпали… Мы же уже решили, что будем вместе…

Ольга вырвалась из его объятий. Спрятавшись за белый гладкий ствол и поддразнивая его оттуда, она сказала, – Решили… Только, пусть это будет после стройотряда…

Ромка обнял девушку вместе с березкой.

– Тогда, я тебя точно не отпущу, берегись, Олька! – он все-таки поймал Олины губы.

Листок, слетевший с березы, упал на их сблизившиеся лица. Ребята одновременно вздрогнули и, осмотревшись по сторонам, громко рассмеялись.

Ромка примял траву и расстелил свою изрисованную куртку на землю. Они сели.

– Знаешь, Оля, – тихо признался он, – Я никогда еще не встречал такой доброй и чистой девушки как ты…

– А моя подружка Наташа, разве не такая?! – лукаво спросила его Ольга, – Мне, кажется, она нравится всем мужчинам без исключения…

– Ну, – разочарованно протянул Роман, – Мне не дотянуться до ее профессорских ставок, я всего лишь бедный студент…

– Бедный?! – начала снова дурачиться Оля, – Это при таком-то богатстве, как я! – она отчаянно заколотила кулачками его по груди и они снова расхохотались, – Смотри, – воскликнула девушка, указывая на пламенеющее в сумерках небо, – Как солнце садится! Красотища, какая! Здорово, все-таки, что мы сюда приехали!

– Здорово…, – не так восторженно поддержал ее Ромка и, глянув на вдохновленное лицо своей возлюбленной, сказал, – Только, я хочу назад, поскорее, в город…

– Ну, хватит уже…, – надвинула панамку ему на глаза Ольга и вскочила на ноги, – Пойдем, а то нас и в самом деле искать начнут…

В деревню Ванька возвратился поздно. Корова уже мирно посапывала в стойле. Примолкший дом, несколько раз моргнул в темноту проемами светящихся окон, будто сонными глазами, и погас окончательно. Только, один квадратик на его бревенчатых складках все еще вздрагивал в сумерках слабым свечением шестидесятивольтной лампочки.

Кругом было тихо и спокойно. Погожая летняя ночь с множеством звезд, рассыпанных в вышине, умиротворенно отдыхала, вместе с жителями села.

Мальчик вздохнул разлившийся повсюду в этот час аромат вечерних трав и, запрокинув подбородок, начал всматриваться в холодное мерцание далеких светил. Однажды, Ванька увидел в деревне заезжего моряка. Отчищенная медь сверкала под солнцем на его черном парадном кителе. Нарядная форма вызвала такое восхищение у ребенка, что с тех пор, звезды мальчику, казались, такими же блестящими пуговицами, только, их было гораздо больше, и горели они не на солдатском сукне, а на одеянии более загадочном и роскошном, сотканном из воздуха, тайны и тьмы. Ванька замер в ожидании. Он надеялся, что одна из них, нет, да оторвется от темного небесного бархата и упадет со звоном прямо на землю. Мальчишка был почти уверен, что звезды звенят.

Но чудо не произошло. Аксессуары ночи надежно крепились в вышине непонятными пока, что Ваньке законами физики и астрономии. Он опустил уставшую голову и осторожно отворил калитку. Едва успел мальчик ступить во двор, как тут же к нему навстречу, обдавая брызгами холодной росы, кинулся соскучившийся, неугомонный пес. Радостно повизгивая, он завертелся между ног хозяина, но Ваньке, сейчас, было не до него. Юркнув на крыльцо, малец подтянулся, встав на пальчики, и заглянул в освещенное окно.

Там за сломом, повалив голову на черный вздрагивающий кулак, сидел его отец. Похоже, было на то, что он дремал, однако его припухший рот открывался временами, выводя какие-то слова. Рядом стояла опорожненная бутылка водки и, только, в стакане, окруженном сонными мухами, поплескивались остатки. Все, казалось, складывалось удачно для мальчика, но тут беспривязный пес дернул Ваньку за штанину. Мальчишка не упал, а лишь пошатнулся, но стоявшее рядом ведро с предательским грохотом покатилось вниз по ступенькам. Не успев понять, чего он больше испугался, звона этого треклятого ведра или же злого пьяного вопля отца, но Ванька рванулся, что было сил назад, к калитке. Однако, пробежав пару метров, он резко затормозил, едва удерживаясь от крика. В темноте не было видно, но ребенок чувствовал, как теплая струйка крови сочится по его не обутой подошве. Осколок бутылки, зловеще поблескивая в темноте, валялся рядом. Не столько от боли, как от обиды, Ванька навзрыд заплакал. Он запульнул со злости остаток стекла в сторону дома и попал в окно. Последнее, оглушающе зазвенело, и следом послышались тяжелые, не точные шаги, окончательно растоптавшие беззащитную ночную тишину.

– Убью, щенок, запорю!!! – неслась вдогонку мальчишке непристойная отцовская брань.

Стиснув зубы, Ванька выбежал со двора. Всю ночь, заикаясь, он прорыдал в густых зарослях лопухов на задворках.

Наутро, когда Василий ушел на работу, а бабка Дарья погнала буренку на пастбище, мальчик, наконец, вошел в дом. Продрогший и изнеможенный, он, не раздеваясь, рухнул на койку и сразу же уснул. Ваньке снилась мать, как пришли они в магазин выбирать ему костюм. Он долго мерил какие-то вещи, но они, так ничего и не купили… Мухи облепили его грязные ноги и, напрасно, спящий мальчишка пытался их разогнать. Но тут, среди их назойливого жужжания и сон, Ванька расслышал тихие, почти беззвучные всхлипывания.

Бабка Дарья, взобравшись на скамейку, затыкала аляповато разрисованной тряпкой дырку в разбитом окне. На синие губы старухи стекали тихие слезы, она покусывала ими от досады уголок ситцевого платочка.

Увиденная картина потрясла мальчика до глубины души, перевернув в нем все внутренности… Жалость, безысходность застыли в детской груди непосильной болью. Ванька почувствовал, как ладошки у него покрылись холодной, липкой влагой. Он еще больше возненавидел отца и весь этот несправедливый мир!

Дыхание ребенка стало шумным и беспорядочным. Ванька стоял посреди комнаты худой, дрожащий… Он устал, он не мог больше, так жить!

Бабка, заметив мальчишку, перестала плакать. Ее разночулковые ноги съехали на пол, она подошла к внуку, взяла его за плечи.

– Ваня, милый…. Да, что ты… Успокойся, дитятко, мое горемычное…, – прижала рыжую горящую голову Ваньки она к своему шершавому фартуку.

Ванька сухим ртом глотал пыльный дух бабкиного платья и, так ему хотелось выстрадать у нее на груди всю свою горечь, так хотелось поцеловать ее белую кудель, трепавшую по колючей макушке, так хотелось рассказать про мамку, так хотелось…. Но мальчик, только, заикаясь, выговорил:

– Ба-буш-ка….

Девушки, одетые в шорты и короткие майки, шагали вдоль деревни, отыскивая дом Николая.

Увидев, сидящих на лавке женщин, Ольга вежливо спросила:

– Здравствуйте, бабушки! Не подскажите, где находится дом Николая Петровича Кочеткова?

– Задницу бы сначала прикрыли, прежде, чем разговоры заводить! Тьфу!– плюнула одна из старух себе под ноги.

Ольга от неожиданности застыла на месте.

– Спасибо, бабули! – дернула за руку ошарашенную подругу Наташа, – Кукуйте дальше!

– Срамницы бесстыжие! – зашамкали им вслед беззубыми ртами окончательно разгневанные бабки.

– Ну, и ну, – выдохнула девчонка, – Судя по возрасту, вроде мудрыми должны быть…

– Древними, – поправила Наташка, – Не обращай внимания, отсталые элементы…, – А все наши злоключения, подруга, оттого, что нам не повезло с начальством! – начала рассуждать она.

– Да, – согласилась с ней Ольга, – Таких скупердяев еще поискать надо… Будто из своего кармана тратится....

– И, не только, поэтому, – загадочно добавила подружка.

– А, почему, же еще?! – откровенно удивилась собеседница.

– Староват, Оленька…, – разъяснила непонятливой подруге Наташка.

На что Ольга рассмеялась:

– Опять не тот возрастной контингент?!

– К сожалению…, – вздохнула Наташа.

– А, как же профессор? Научный потенциал тебя уже не интересует? А, укротительница мужских сердец? – решила поиздеваться над ней Ольга.

– Что делать, подружка, как говориться: «Любовь зла – полюбишь и козла», а наш «капитан капустных грядок», очень смахивает на последнего. Бросил нас в эту крысиную дыру, а сам спокойно спит со своей бабой на перине…, – Наташка снова вздохнула и сказала, – Кажется, пришли. По рассказам вроде его дом, с лебедями… Душа бородатая, а на хату символ любви и верности нацепил… Тоже мне, ценитель прекрасного…

Ольга согласно кивнула и спросила в свою очередь:

– А если наш «капитан» не заплывет сегодня домой на обед?

– Баржи обычно не меняют курса, – невозмутимым тоном ответила подружка, – А привычки Николай Петровича, как речной буксир, можешь не сомневаться, притащат его к родным берегам в этот час.

– Гляди-ка, – перебила ее разглагольствования Ольга, – Постреленок вчерашний, уж не его ли сынок?

Прижавшись к соседнему забору, стоял, ковыряя палкой землю, Ванька.

– Эй, Рыжик, – обозвала его Наташка, – Бригадир, случайно, не твой отец?

Но, как и, в первый раз, мальчик убежал без ответа.

Тут дверь дома с птицами на фронтоне, шумно распахнулась, и на пороге появился толстощекий мальчуган.

– Вот, еще…, – послышались недовольные нотки в его голосе, – Да, его отец – пропойца, дебошир. Это мой батя, – торжественно произнес он, – Ваш начальник! Только, его пока нет.

На лице Наташки трудно было не заметить изумления. Ее тоненькие бровки подпрыгнули вверх, она шепнула Ольге:

– Он тебе никого не напоминает?

Оля пожала плечами.

– Наверное, папашу в детстве, – неуверенно ответила она.

– Ромка занял все твое воображение, – сочувственным тоном, каким обычно врачи сообщают серьезный диагноз, произнесла Наташка, – Приглядись получше, ведь это же живой персонаж из «Мальчиша-кибальчиша». Кстати, Гайдар входит в учебную программу, – и, обращаясь уже к мальчику, спросила масляным голосом, – Мальчик, а ты сладкое любишь?

Петька, весь важный, по-деловому ответил:

– А то, как же…

– Ну, вылитый буржуенок! – не переставала удивляться девушка, – При твоей специальности, Оленька, нужно быть понаблюдательней, – тоном опытного педагога заключила она.

– А я-то думаю, откуда у тебя такой интерес к мужчинам, так это, оказывается, профессиональное, – съязвила подружка и приложила ладонь ко рту, чтобы не расхохотаться.

Наташка что-то хотела ей ответить, но тут вмешался Петька. Наблюдая, как девчонки между собой перешептываются, он не выдержал и спросил громко:

– О чем вы, там шушукаетесь? Вы мне, что, конфет принесли?

– Пока нет, голубок, – подала голос Наташа, – Но когда-нибудь, возможно, и принесем, если ты убедишь своего папашу, что студенты – это люди.

Мальчик непонимающе захлопал ресницами.

Не пускаясь в долгие объяснения, Наташка задала новый вопрос:

– А как зовут того Рыжика?

Все еще не теряя надежду на поощрение, Петька был словоохотлив:

– Да, это Ванька Крушинин, из соседнего дома. Бабки Дарьи внук.

– Внук? – переспросила изумленная Ольга, – А, как зовут его маму?

– Так, нет у него матери, – засунув по-привычке, палец в нос, ответил Петька, – Померла, тем летом… С бабкой и живет, да, своим отцом- пьяницей…

Ольга вздрогнула и посмотрела на подругу.

– Ты, пообщайся с папенькиным сынком, а я пойду с другим мальчиком познакомлюсь.

– Ольга…, – вздохнула ей вслед Наташка и, покачав головой, снова обратилась к Петьке, – А папашка твой скоро вернется?

Ванька сидел на мягкой, не вытоптанной траве неподалеку от дома, подставив солнцу свои золотистые веснушки. Его длинные, слегка выгоревшие ресницы, мирно лежали на раскрасневшихся щеках. Мальчик не слышал, как подошла Ольга.

– Загораешь? – окликнула она его, и Ванька вздрогнул, – А я знаю, как тебя зовут, – не дожидаясь ответа, снова сказала девушка.

– Чего надо? – недовольный, что его потревожили, пробурчал мальчишка, – Уходи! – и уже сам был готов вскочить на ноги, но Оля остановила его.

– Подожди, поговори со мной, пожалуйста…

– Ты чужая, – отодвинулся подальше мальчик, – Не буду я с тобой разговаривать!

– А ты не боишься солнышка? – будто не слыша его последних слов, снова спросила девчонка, – Голову ведь напечет, – она хотела потрепать его непокорно торчащие, рыжие вихры.

– Не тронь! – истошно закричал Ванька и отскочил в сторону, как мячик.

– Извини, я не хотела тебя обидеть…, – растерялась Ольга.

Ванька сгорбился, как старичок, и отвернулся.

– Вон, – сказал он, – Дядька Коля идет…

Ольга встала, посмотрела, еще раз на рыжего недотрогу и пошла навстречу бригадиру.

Наташка заметила Николу первой. Выписывая бедрами зигзаги извилистой тропинки, загорелая и соблазнительная, она пошла навстречу бригадиру. Взгляд Николая беспокойно забегал по смуглой полуобнаженной плоти девушки.

Наташка, подойдя вплотную, взяла начальство под локоток и, развернув мужчину на сто восемьдесят градусов, проговорила томным голоском:

– Я…, то есть мы, товарищ капитан, – поправилась она, –Решили пригласить вас на студенческий обед… Отказы не принимается. У нас сегодня восточная кухня: суп из членистоногих, а на второе, как обычно, дробь шестнадцать…

Мужчина, багровея, уперся стершимися носками ботинок в землю. Глазки его при этом взволнованно блеснули на окна дома с лебедями.

– Какая дробь? Что вы себе позволяете?! – взлетел его нервный фальцет в раскаленное зноем небо.

– Вы тоже не любите ячневую кашу? – казалось, по-настоящему, не заметила девушка его гнева, – А повариха, говорит, что мы одни такие привередливые. Дескать, за границей лягушек чуть ли не живьем едят, а мы вареного червяка проглотить не можем и комбикормиком закусить…

Никола изо всех сил пытался смахнуть, покрытую золотистым загаром руку девушки, будто та была прокаженная.

– Хватит мне басни рассказывать! – краснея все сильнее, проревел Николай, – Что, вообще, вы здесь делаете, когда уже, как с полчаса, должны находиться в поле?! – тыркая толстым, засаленным пальцем в часы, прокричал бригадир.

– Да, не волнуйтесь вы так, Николай Петрович, – сжалилась Наташка и выпустила рукав его спецовки.

Мужчина облегченно вздохнул.

– Господи, откуда вы свалились на мою голову…, – смахивая пот со лба, устало проговорил Николай.

– Мы гарантируем сохранность вашей голове, – воскликнула следом Наташка, – При условии, что вы обеспечите нормальную еду для наших желудков! – предложила девушка сделку.

Никола не то кашлянул, не то крякнул, и угрожающе засопел, как колхозный бык, бросая кровожадные взгляды на свою мучительницу.

– Бастуете, значит?

– Так, точно! – приложив пальцы к соломенной шляпке, спаясничала студентка, – Бунт на вашем корабле, товарищ капитан колхозных полей!

– На моем, говорите…, – теряя терпение, злым шепотом просипел Николай, – Вы, думаете, я на вас управу не найду, мамзелечки? – злорадно усмехнулся он, – Я, вот вашему главному-то в институт позвоню, расскажу про вашу забастовку…

Наташка оглянулась на подругу, ожидавшую в сторонке, и высокомерно, как она это умела делать, без намека на нервы, спокойно проговорила:

– Дяденька, – при этом, ее по-кошачьи зеленоватые глаза, прямо-таки вцепились в красное, лоснящееся от жары лицо Николая. Последний не выдержал взгляда девчонки и опустил свои, маленькие и злобные, – Неужели, вы считаете, что наш декан – профессор, член научного общества РФССР, – сделала она многозначительную паузу, – Будет забивать свою и без того занятую голову какой-то… капустой!

– Я считаю, – растратив последнее самообладание, провопил Никола, – Нужно работать, если, уж вы приехали сюда, и не искать поводов для безделья! – он протер, в который раз, вспотевшие волоски, и уже спокойнее добавил, – Я вот, например, не смотря на камни в почках и отложения солей, с пяти часов утра на ногах. Между тем, как вы, молодые, здоровые люди кочевряжитесь здесь…

Наташка не дала ему договорить.

– Ой! – всплеснула она руками, – Да, вы просто кладезь полезных ископаемых, Николай Петрович!

Никола сморщился от ее слов, как от оскомины.

– Я поговорю с поваром…, – почти сквозь сомкнутые губы процедил он.

Девчонки возвращались в лагерь.

– Ты просто прирожденная артистка, Наташка! – восхищаясь находчивостью подруги, проговорила хохочущая Ольга, – Не понимаю, что ты делаешь на физико-математическом?

– Зато ты на своем педфаке, как в собственной тарелке…

– Полезные ископаемые его добили! – прослезилась от смеха Оля, – Я думала, наш «капитан» треснет от злости, как перезрелый кочан! У Николая Петровича было такое лицо, будто ему вырвали зуб.

– Какие, там полезные, – невозмутимым тоном произнесла Наташа и сморщила свой аккуратный носик, – Сплошной шлак…. Так, что пусть считает, что ему сделали комплимент, – добавила она, и сдержанно улыбнулась.

– И, как, только, это у тебя, получается, – обратила на подругу свой веселый взгляд Ольга, – Вести себя так, будто ничего особенного не произошло?

– А у тебя, как? – в свою очередь спросила ее Наташка.

– А, причем, здесь я? – не поняла ее намека Оля, широко распахнув свои большие, ясные глаза.

– На окошке два цветочка, – вдруг, запела едким голоском подруга, – …Голубой, да синенький. Никто любви нашей не знает…

– Я не понимаю, на что ты намекаешь? – оборвала ее песнопения Ольга и перестала смеяться, – Мы давно с Ромкой встречаемся… Или ты завидуешь?

– Чему завидовать-то? – закашлялась Наташа, – Его повышенной стипендии, – Я, если и соберусь замуж, то не меньше, как за научного сотрудника!

– Зачем же дело стало? В вашем институте не хватает докторов наук? – выпалила вгорячах Ольга.

– Ты за своего Ромео прямо глаза готова выцарапать… Признайся, между вами что-то было?

– Я не для того вырвалась из дома на свободу, чтобы меня снова контролировали!

– Смотри, подружка, – по-приятельски предупредила Наташа, – Как бы свобода тебе голову не вскружила… Ты вчера вернулась в половине двенадцатого ночи…

– Да, не было у нас с ним ничего! – вспыхнула обиженная Оля и сникла, – Зачем ты так обо мне, о нем… Он же хороший…

– Зря ты губы надула, Олька. Я тебе добра желаю, глупая, – вздохнула девушка, – Поверь, уж мне, даже «хорошие», могут временами вести себя не очень хорошо…, – Наташка по-привычке полезла в карман за сигаретами.

Старушки, на скамейках зажужжали, словно осы и своими острыми взглядами-жалами, впились в Наташку.

– Ротозейки, – пустила девчонка колечко дыма в их сторону и снова обратилась к Ольге, – Ромка действительно парень ничего… Я тебя сама с ним познакомила, – сказала она, – Но у мужчины, как и у собаки, никогда не знаешь, что на уме… Так, что приходи в отряд пораньше… А то, как бы мне не пришлось спеть тебе другую частушку: «Под окном моим висит желтая пеленочка, вся любовь была вранье, окромя ребеночка!».

– Где ты, только, набралась этого фольклора! – огрызнулась рассерженная Ольга, – Ты же ничего не знаешь, он мне предложение сделал!

Наташка не выдержала и рассмеялась, правда, не очень весело.

– Руки и сердца? Какая же ты наивная, Олька… Вот, если бы он тебе свою жилплощадь предложил, это было бы более весомо…

– С тобой невозможно разговаривать… Меня тошнит от твоей расчетливости! – отвернулась Оля, – А Ромке я доверяю!

Наташка усмехнулась.

– Вот, он легок на помине, твой шекспировский герой…

Ольга тоже увидела шагавших им навстречу Ромео и Лешку.

– И этот хиппи тут как тут…, – пренебрежительно отозвалась Наташка о последнем, – Терпеть не могу пустомель и щуплых мужиков…

Именно такой, худой, не высокого роста, Лешка ковылял позади Романа, словно тень.

– Куда это вы запропали?! – на ходу крикнул Ромео, глядя на девчонок, а главным образом, на Ольгу. Последняя, растревоженная словами подруги, ничего не ответила и растерянно отвела глаза в сторону.

– Что случилось, Оля? У тебя такой странный вид, – спросил он девушку.

Ольга натянуто улыбнулась.

– Тебе показалось, все нормально…, – она все-таки не удержалась и посмотрела на Ромку.

Лицо его было, как обычно приветливым и добрым. Русые прямые волосы смешным шалашиком ниспадали на еще гладкий лоб, придавая знакомому облику выражение застенчивого проказника. Стоило ему пошевелить головой, начинало, казаться, что они посыплются, вдруг, как трава в сенокос, и упадут прямо на конопушки, которые редкими рыжими звездочками светились на лице паренька. И, вообще, весь он был похож на большого, удивленного ребенка, от которого невозможно ожидать ничего дурного. Это первое впечатление с момента их встречи, так укоренилось в девушке, что и, сейчас, Ольга не могла ему противиться. Каждый раз, глядя на Ромео, она словно лишний раз убеждалась в его искренности.

– А, какой бывает вид у солдата после боя?! – пришла, как обычно на выручку Наташка, – Наш «капитан» совсем озверел – возмущенным жестом рассекли горячий воздух ее руки, – Меня, так он, вообще, чуть ли не проглотил!

Молчавший, до сих пор, Лешка язвительно заметил:

– Не нахожу в его поступке ничего странного, – он обнял девушку медленным, обволакивающим взглядом, словно красивую картинку, – Ты ведь у нас, Натали, такая аппетитная, загорелая, как… как…

– Да, да…, – передразнила его же тоном Наташка и скривила рожицу, – Я уже догадалась, что ты хотел сказать. Как ваша любимая килька в томате, которой вы обжираетесь по ночам, так что утром от вас воняет, как от уличных котов…

– Кстати, – встрял в их перепалку Ромка, – Ребята, там магазин атакуют, провиантами запасаются. Заведующая грозится, что следующий завоз будет через месяц. Так, я не понял из разговора, на вашу долю консервы брать или вы рыбу не едите?

Алексей дернул друга за плечо.

– Не видишь, у них аллергия на морепродукты. Пойдем, а то запасы здоровой пищи закончатся…

– На самом деле, я способна переварить все, кроме твоих дурацких шуток! – вцепилась взглядом Наташка в лицо Алексею и следом возмущенно выкрикнула, – Нет, ты слышала, Ольга, пока мы тут грудью стоим за благополучие отряда, они там обжираются деликатесами из сельмага.

Лешка посмотрел на туго обтянутый белой футболкой бюст девушки и, хихикнув, сказал:

– Да, защищать есть чем!

– Ты идиот, – стукнул его по макушке Роман, – Заткнись! – он был гораздо выше ростом своего бестолкового дружка, и потому выглядело это забавно.

Вместо того, чтобы рассердится, девчонки рассмеялись.

– Ты настоящий рыцарь, Ромео, – благодарно титуловала его Наташка своей белозубой улыбкой, но Ромка ждал похвалы другой дамы.

Ольга же опять отмолчалась.

– Да, что тут у вас было на самом деле? – спросил он снова, – Тебя кто-то обидел, Оля?

Мастерица на разные уловки, Наташа, встав на пальчики, дотянулась до Ромкиного уха и громким шепотом, чтобы всем было слышно, доложила:

– Считаю, долгом своей чести, многоуважаемый, сообщить, что ваша возлюбленная интересуется незнакомыми молодыми людьми, я бы сказала, слишком молодыми, – кивнула она в сторону сидевшего на полянке маленького Ваньки, – И ведет с ними беседы на неизвестные темы. Берегись, Ромео, кажется, у тебя появился соперник…

Ромка, настроившись на что-то серьезное, облегченно выдохнул и тоже пошутил:

– Ну, надо же, а я, как назло свою шпагу забыл…

– Смейся, смейся…, – опустилась на ступни Наташка, – По секрету тебе скажу: нынче в моде рыжеволосые! – она сделала реверанс и сошла на соседнюю тропинку, толкнув в худую спину Лешку.

Тот, придерживая ушибленное место, поплелся вслед за девушкой, рассматривая сзади ее точеную фигуру.

– Должен тебе чистосердечно признаться, Натали, – забубнил паренек по-привычке, – Ты была бы само совершенство, но в твоем теле есть один серьезный изъян…

Наташка даже остановилась.

– Ну, и…

– Язык. Он портит тебя, как пятая нога собаку или третий горб верблюда…

– Здравствуйте, бабушка!

Дарья, скрючивши свое сухое тело, полола грядки.

– Кто там? – кряхтя, разогнула старуха спину.

– Извините, – волнуясь, как можно вежливее, сказала Ольга. Она стояла за калиткой в шелковой блузке и голубых шортах, не решаясь повернуть щеколду. Недавний опыт общения с местными жительницами был не очень удачным.

Бабка прищурила глаза, пытаясь узнать незнакомку.

– Я из города, – поторопилась объяснить девушка, теребя бумажный пакет, который держала в руках.

– Вижу, милая, – прошамкала ртом старуха, – Ищешь кого-нибудь?

– Здесь живет мальчик Ваня? – спросила Оля, поглядывая на облупившиеся окна дома.

– Ванька? – насторожилась Дарья, – Здесь. А, что он натворил-то?– заволновалась старушка и на ее жманых, загорелых, словно прелые яблоки, щеках, проступил румянец.

– Да, вы не пугайтесь, бабушка, просто я хочу с ним повидаться. Можно? – Ольга засуетилась, выставляя вперед кулек, – Я вот, тут ему конфет купила…

– Конфет, говоришь…, – еще больше удивилась бабка. Но, однако, согласно кивнула седой головой, – Дома он, проходи…

– Спасибо, бабушка! – радостно воскликнула девушка и решительно распахнула калитку.

– Не за что, милая… Осторожно, там одной ступеньки не хватает, – предупредила старушка, непонимающе глядя вслед девчонке.

– А ты кто, такая будешь-то? – спохватившись, спросила она Ольгу уже у двери.

– Ольгой меня зовут, – торопливо, будто опасаясь, что бабка передумает, ответила девушка и вошла в сенцы.

Оля, очутилась в пыльном полумраке, пропахшем старыми вещами, которые изо всех углов недовольно таращились на нее. Девушка невольно съежилась и ухватилась глазами за узкие полоски света, исходившие от двух маленьких перекошенных оконец. Пылинки, пронизанные солнечными лучами, шустро перемещались в замшелом воздухе комнаты и, казались, живыми. Странные чувства, как щупальца какого-то невидимого, устрашающего существа, охватили студентку. Окружившая обстановка угнетающе давила после свободного, чистого воздуха улицы, а проступившие в темноте чугунки и ведра, наставленные вдоль стен, напомнили ей уроки истории о дореволюционном периоде.

Ольга вошла в сам дом.

Все та же запущенность и почти осязаемая осиротелость чувствовались повсюду.

Цветная тряпка, заменившая стекло, билась под натиском ветра со стороны улицы о раму, как раненая птица крылом. Ольгу не оставляло чувство, что за ней наблюдают. Она вытерла ноги о коврик и прошла в горницу.

Мальчик не ожидал ее. Он лежал в несвежей постели, куски грязи валялись тут же, рядом, прямо на простыни. Ольга вздрогнула от увиденной картины, сердце ее сжало безграничное сострадание и жалость.

– Здравствуй, Ванюша, – ласково сказала она.

Заметив гостью, мальчик, как беспомощный звереныш, забился в угол и зарылся в колючее одеяло, лишь рыжие вихры, да необыкновенной голубизны глаза торчали наружу.

– Зачем ты опять пришла! – зло выкрикнул он.

– Просто я хочу подружиться с тобой, – как залог их предстоящей дружбы, она выложила на стол конфеты, – Это тебе.

– Забирай свои подарки и уходи! – все так же грубо ответил ребенок, – Я не буду дружить с тобой!

Только, сейчас, Ольга заметила фотографию молодой женщины, стоявшую на столе в маленькой железной рамочке.

– Какая красивая! – искренне произнесла девушка и протянула руку, чтобы поближе разглядеть портрет.

– Не тронь!!! – истошно завизжал мальчишка и, рванувшись к столу, выхватил фотографию матери. Он бережно прижал ее к груди, к колотящемуся сердечку, – Это моя мама…

– Прости, я не знала…, – виновато сказала Ольга. Расстроенная, она опустила глаза и, вдруг, заметила перевязанную, все той же цветастой тряпкой, раненую ногу мальчика, которую он успел спрятать под одеяло.

– Боже мой! – воскликнула девушка.

Пропотевшая сквозь ткань кровь коричневыми пятнами засохла сверху, а кожа вокруг раны была опасно грязной.

Не раздумывая, Ольга кинулась к ребенку.

– Ванька, что у тебя с ногой? Тебя необходимо срочно показать фельдшеру. Это опасно, ты понимаешь?!

Но мальчик ничего не хотел понимать.

– Я отведу тебя в медпункт, – настаивала девушка. Она попыталась приблизиться.

– Никуда я не пойду, и ты уходи вместе со своими конфетами! – закричал, близкий к истерике мальчишка.

– Ваня, – пыталась, как-то выправить ситуацию, Ольга, – Хорошо, если ты не хочешь идти – не пройдем. Но прошу, разреши, мне самой обработать твою рану? Я, только, принесу йод и бинты.

– Уходи!!! – завопил ребенок еще громче.

Его упрямство рассердило девчонку.

– Да, ты просто рыжий, маленький трусишка! Боишься, что будет больно…

– Ничего я не боюсь! – снова закричал отчаявшийся Ванька, – Просто оставь меня! Поняла? – мальчик громко зарыдал.

Его худенькое тельце, скомкавшись в маленький клубок, задрожало выступающими сквозь кожу, острыми ребрышками и позвонками.

Сама, чуть не плача от жалости, Оля пересела к ребенку на кровать и прижала его колючую, маленькую голову к груди.

– Не плачь, малыш… Я обещаю, все будет хорошо…

Ваньке, на удивление, оказалось уютно на гладком, прохладном шелке Олиной блузки, на мгновение, ему, даже показалось, что вернулось прошлое и это мама жалеет его.

Ольга обработала рану и, потрепав мальчишку по рыжим колючкам, сказала, улыбаясь:

– Ну, вот и все. Только, теперь, тебе придется ходить обутым.

– Я не буду…, – насупившись, отозвался мальчик.

– Опять упрямишься? – вздохнула девушка.

– Нет, просто ботинки жмут…, – последовал неожиданный ответ.

– Что? – не сразу поняла Оля, – У тебя совсем нет никакой обуви?

– Были сандалии, но они порвались…. Еще весной…

– Ольга растерялась, не зная, как поступить. Ванька, тем временем, молча, и безнадежно смотрел на нее своими голубыми глазами. Ей было больно от этого взгляда. Пришедшее на ум решение показалось, сначала глупым, но вот, Оля, еще раз глянула на свои кроссовки, что-то прикинула и принялась развязывать шнурки.

– Кажется, я придумала… Они тебе будут великоваты, но пока подживет рана, вполне сгодятся.

– А, как же ты? – спросил, бесконечно удивленный ее щедростью, Ванька. Он был не в силах отвести глаз от белой, почти новенькой кожи туфель, с нарядными красными полосами. Мальчик не мог до конца поверить, что Ольга и, правда, дарит их ему.

– Держи, – протянула, улыбаясь, девушка обувь, – У меня еще босоножки есть.

– Насовсем? – вымолвил ошарашенный Ванька.

– Насовсем, – подбодрила снова его улыбкой Ольга и погладила по необыкновенного цвета волосам. На этот раз он не оттолкнул ее руку.

Воодушевленная Ольга распахнула дверь студенческой хибары и занесла босую ногу на порог. Что-то вонзилось ей под кожу.

– Ой, – простонала девушка, – У вас, что тут иголки раскиданы? – она ухватилась за подошву.

– Это, наверное, рыбья кость, – предположил кто-то из ребят, – От вчерашней кильки…

Ромка подскочил к Оле.

– Выбросить трудно было! – набросился он на товарищей.

– А, чего она босая-то разгуливает? – заворчали парни, – Тебя что, грабанули по дороге, Олька?

– Мимо! – воскликнула возбужденная девчонка, заноза, похоже, не очень сильно огорчила ее. Довольная собой, она поведала, – Это первый шаг подружиться с маленьким упрямцем, которого зовут Ванька Крушинин.

– Если ваша дружба будет продолжаться в том же духе, однажды, ты явишься в отряд голой, – спаясничал кто-то из Ромкиных дружков.

– Не искушай Ромео, – предусмотрительно предупредил шутника Лешка, – В гневе он страшен… И, вообще, учитывая аварийное состояние нашего жилища и слабую нервную систему отдельных членов отряда, – начал выступать, как обычно, парень, – У которых при виде женских пяток давление поднимается до потолка, что, кстати, небезопасно для окружающих, – сделал он многозначительную пауз и глянул на угрюмое лицо Ромки, – Предлагаю немедленно провести инструктаж…

– Отвянь, Леха, – послышалось откуда-то из угла, – Твоя брехология уже в печенках сидит…

Не придав, внимания последнему замечанию, Лешка разглагольствовал дальше:

– Итак, пункт «А». Лицам женского пола разрешается входить в данное помещение, только, одетыми, обутыми, исключение составляют головные уборы…

– Да, заткнись ты со своими умозаключениями! – огрызнулся на него Ромка и, обращаясь к Оле, сказал:

– Ты и, впрямь, спятила, Ольга?

Студенты ударно трудились на полях колхоза уже почти неделю.

Алексей, вяло постукивая тяпкой по пересохшей земле, остановился, подождал плетущегося сзади Романа и спросил:

– Как ты думаешь, если вместо сорняков я порубаю капусту, что произойдет?

Ромка посмотрел на палящее солнце, прищурил глаз и, надвинув кепку пониже, сказал:

– Бедным младенцам станет негде прятаться…

Лешка почесал затылок.

– Ты хочешь сказать, это отразится на демографической обстановке в нашей стране?

– Именно это, – согласно кивнул Ромка.

– Не-е, – протянул Леха, – Тогда не буду…, – и снова, без воодушевления забарабанил по земляным колчам.

Обдав облаком пыли, мимо парней на большой скорости промчался грузовик.

– Не мог притормозить, идиот! – сплюнул похрустывающие на зубах пылинки Лешка.

Шофер, будто услышал их. К удивлению ребят, машина резко замедлила ход и совсем затормозила на окраине поля.

– Ты посмотри, Ромео! – выкрикнул возмущенный Леха, – Лазутчики в нашем лагере. Они же оккупируют наших девчонок. Ну, гады, берегитесь! – перекинув тяпку через плечо, зашагал к машине, решительно настроенный Леха, – Если я не вернусь, скажи, что я погиб, отстаивая честь отряда! – произнес он душещипательную речь напоследок. И добавил, между прочим, – А, до тех пор, дружище, гони и мою борозду…

Ромка напутственную речь не сказал, он проводил приятеля неоднозначным взглядом. Застыв в нерешительности над двумя рядами капусты, тянувшихся километра на полтора, и, не зная, с которого начать, он посмотрел на палящее небо и, вполне логично решив, что у него может двоиться в глазах от жары, погнал междурядье, пока сзади не послышались дикие вопли бригадира…

Ветер со свистом влетал в кабину машины, вырываясь наружу через второе открытое окно.

– Подними стекло, Сашок, в ушах звенит, – сказал водителю его напарник.

– Боишься простудиться, что ли! – посмеялся над ним Сашка,– Ты погляди, только, где мы сейчас проезжать будем, сам закрывать не захочешь.

– Студенточки, что ль?– расплылся в улыбке дружок. В ожидании хорошенькой фигурки он высунулся наружу, но взгляд его уткнулся в плоский зад, обряженный в отрезанные джинсы. Тощие бледные ноги торчали из-под обтрепанных шорт, – Тьфу ты! – сплюнул Витек, так звали напарника шофера, – Думал, девчонка, а там мужик…

Сашка рассмеялся от души.

– А мы их, сейчас, окурим, Витя! – и наподдал газку.

Витек заерзал на сиденье.

– А, вот здесь помедленнее…

Сашка резко убавил скорость.

– Ба! – воскликнули друзья, – Вот это картинка!

Их взорам предстали молоденькие девушки в разноцветных купальниках, нещадно подставлявшие свои тела солнцу.

– Вот, дурехи, спалят всю кожу, потом ведь дотронуться ни до чего не дадут…

– А потрогать-то есть за что! – прицокнул языком Витька и, чуть ли не наполовину высунувшись из машины, закричал:

– Девчата, как успехи?!

– Зеленые, как капуста! – крикнул кто-то с поля.

– Может помощь требуется?

– Может и требуется, а ты что, предлагаешь свою кандидатуру?! – выставила вперед стройную ножку Наташка.

– Саш, Саш, ты глянько, какая лапочка в горошек ! – не унимался Виктор.

– А мне, вот, та, чернявенькая, больше нравится… Попка, что надо! – узрел взгляд мужчины ладненькую фигурку Ольги среди хохочущих подруг.

– Эх, тормози, Сашок! – махнул рукой Виктор, – Будь, что будет!

Машина, едва передвигающаяся последних несколько метров, остановилась совсем.

– Девочки! – бросила тяпку и вскинула руки вверх Наташка, – Женихи приехали!

Девушки живо последовали ее примеру и покидали свои орудия труда на землю. Словно мухи, студентки слетелись к «ЗИЛку» и облепили его.

– Устали, девчата? – выпрыгнул из грузовика Сашка и, важной, как у петуха, походкой подошел к Ольге. – Небось, уже и мозоли есть? – поднял вверх он ее натертые ладошки, – Ай, ай, ай, – сочувственно покачал непутевой головой водитель, – Какая жалость… Такие нежные пальчики…, – подул он на свежие ранки и опалил девчонку своим дыханием, – Так легче? – не сводя горящих глаз с девушки, спросил искуситель.

Ольга на секунду смутилась.

– Легче будет, вот, так! – запрыгнула в кузов безшабашная Наташка.

Александр, недолго думая, взмахнул рукой и крикнул:

– Карета подана! Куда прикажете, барышни?

– В столовую!!! – в один голос прозвучал дружный ответ.

Не дожидаясь Олиного согласия, Сашка подхватил девчонку на руки и, как настольную статуэтку, водрузил ее в кабину.

Видевший это Леха обалдел. Запыхавшись, он вприпрыжку бежал по грядкам, напрасно размахивая тяпкой. К его великой обиде, его никто не заметил.

До грузовика оставались считанные метры, но студентки, устроившись в кузове, скомандовали: «Поехали!», – и машина, в очередной раз, обдала бедолагу дорожной пылью.

– Видите себя прилично! – во все горло заорал Леха им вслед, но девушки смеялись и не слышали его наставлений.

Вечером в студенческом лагере поднялась невообразимая суматоха. Девчонки перерывали свои чемоданы, выхватывали друг у друга лак, губную краску и прочие косметические принадлежности, будто это был не лагерь совсем, а гримерка какого-нибудь выехавшего на гастроли, театра. В девять часов вечера в местном клубе должны были состояться танцы. Их новые, бойкие знакомые, Сашка и Виктор пригласили девушек и обещали весело провести время.

– Оль, ты не видела мою тушь?

Ольга, о чем-то задумавшись, не сразу расслышала вопроса. Вместо этого она сказала:

– Как ты думаешь, Наташ, может мне, вообще, не ходить?

Наталья поставила на подругу изумленные глаза.

– Нет, ты, конечно, можешь обриться, принять постриг, чтобы доказать свою преданность Ромке… Но зачем, тогда надо было уезжать из дома, от городских удобств, если не познать всей прелести стройотрядовской жизни? Ты же любишь танцевать, Олька!

– Он так смотрел на меня… Этот Сашка… Мне, кажется, у меня даже след на коже от его взгляда остался…

– Именно, так и смотрят настоящие мужчины!

– А тебя не смущает, что наши новые знакомые, совсем взрослые, Наташ?

– Я не отрицаю, – пожала плечами подруга, – Молоко у них на губах давно обсохло, не то, что у твоего Ромео… Но мне такие парни нравятся, понимаешь?! А тебе, вообще, нечего заморачиваться, у тебя Ромка есть… Просто развеешься вместе со всеми за компанию… Короче, ты, как хочешь, а я не собираюсь одна, тут сидеть в этой мышиной дыре!

Ольга вздохнула.

– Ты, наверное, права, надо доверять друг другу… Я же не затворница какая-нибудь…

– Вот-вот, – закивала головой Наташка, – Ой, тушь нашлась! – радостно воскликнула она следом.

– И ты позволишь, Ромео? – валяясь на жесткой постели и задрав к потолку волосатые ноги, вопрошал Леха, – Если ты сделаешь это, ты ей Богу, дурак! Стукни кулаком и скажи: «Нет!». Я же собственными глазами видел, как он цапал Ольку за энные места.

Ромка, надувшись, молчал.

– Да, где твоя ревность?! – не выдержав, закричал Лешка.

– Увязла в пыли прошедших веков, – глухо отозвался Ромка.

Леха плюнул и отвернулся к стенке. Но молчать он, по-прежнему, не мог.

– Отдать овечек на растерзание волкам…, – бубнил он сам с собой.

– А, что это ты так переживаешь? – усмехнулся Ромео, – За Наташку боишься?

– Что?! Нужна мне была эта язва…

– Думаешь, я не замечаю, что ты при ней неровно дышишь?

– Придумал тоже…, – сделал приятель безразличный вид, – Разве я не всенародный обличитель пороков в нашем отряде, – выкрутился он.

– Ну, ну, – не настаивал Ромка, – Тебе видней…

Музыка звенела далеко за пределами клуба, отдаваясь в вечернем воздухе эхом за рекой.

На улице совсем уже стемнело, и Ольга шла почти наугад.

– Оля, Оля…. Ну, остановись уже… Постой, – неслись вдогонку Сашкины слова сквозь песенный рев. Он настиг ее и, схватив за руку, попытался удержать, – Еще же, рано…

– Мы, так не договаривались, Александр, – вырвала она свою руку и зашагала дальше, – Ты пьян!

– Можно, хотя бы я провожу тебя? – спросил незадачливый ухажер.

– Не стоит, – быстро удалялась девушка в темноту.

– Это не город, такси здесь нет и фонарей тоже…

Он снова поймал ее руку. Ольга хотела освободиться, но, наткнулась в потемках на что-то, и неуклюже свалилась наземь. Девушка скорчилась от боли, обхватив руками ушибленную коленку.

– Вот, видишь, дуреха, я же говорю…

– Помоги, если ты такой джентльмен, – сдавленным голосом попросила Оля.

– Я – Донжуан, – усмехнулся Сашка. Он наклонился к ней, обдав винным перегаром, – А, знаешь, чем эти два парня отличаются друг от друга? – заплетающимся языком спросил Александр, – Первый подает руку девушке, когда та падает, а второй – приземлятся рядом! – неожиданно плюхнулся мужчина на мокрую от росы траву рядом с Ольгой.

Оля услышала его клокочущее дыхание и в ужасе шарахнулась в сторону..

– Не приближайся! – закричала она, пытаясь встать.

– Извини, такая бешеная музыка, я ничего не слышу…, – горячим шепотом проговорил Сашка ей на ухо и коснулся последнего губами..

Ольга хотела вырваться, но руки у него, казалось, были железными.

– Отпусти меня, немедленно! – потонули слова девушки в звуках веселой мелодии, распеваемой Пугачевой.

– Я балдею от твоего тела, Оля…, – не замечая ее сопротивления, начал всюду лапать девчонку Сашка.

– Не смей, подонок! – все еще надеясь взять его на испуг, закричала в отчаянье Ольга.

– Ты как, заноса засела у меня в сердце, Олька… С первого взгляда…, – признался, вдруг, пьяный знакомый, – Не поверишь, захомутаться ради тебя готов… Хоть, завтра в сельсовет… Такую свадьбу закатим, ты в городе, таких не видела…

– Саша, ну, пожалуйста…, – взмолилась Оля, – Отпусти… У меня жених есть!

– Жених не стенка, подвинется…, – с натугой в голосе проговорил мужчина, – Сама виновата, весь вечер задом вертела… А, теперь, недотрогу из себя корчишь…, – глаза его сверкнули в темноте, как отточенные ножи.

– Я просто танцевала! – сквозь бегущие слезы, выкрикнула Оля и, все-таки вскочила на ноги.

Сашка уцепился за подол ее платья.

– Не отпущу! – ткань звучно затрещала в вечернем воздухе. Девушку охватил неудержимый страх, она снова упала, – Ты – моя!

Ольгу замутило от звериных прикосновений пьяного насильника. Обнаженные руки и грудь саднили, она забилась в агонии, словно зверь, попавшийся в капкан. Теряя, последнее самообладание, девчонка изо всех сил, пыталась дать отпор, но Сашка был сильнее…

– Хватит уже ломаться! – придавил он ее своим крепким телом к вечерней влажной земле и зажал рот грубым поцелуем.

Сознание готово было оставить Олю в любую минуту. Она сделала еще несколько попыток освободиться и, отчаявшись, уронила голову, угодив затылком на камень.

Сашке было приятно бороться с ее упругим молодым телом, когда же Ольга стихла, Александр решил, что она сдалась. Это даже немного разочаровало мужчину, но его взбесившаяся страсть не утихла.

С того дня, как Ольга прижала колючую голову Ваньки к своей груди, мальчишка, казалось, оттаял. Незамысловатый подарок девушки, всколыхнул застывшие от горя чувства ребенка и, впервые, за долгое время, мальчик обрел, если не душевный покой, то хотя бы, спокойный сон. Кроссовки, хлобыставшие на его худеньких ногах, мальчишка носил с нескрываемой гордостью. То, что они были, далеко не по размеру, Ваньку ни сколько не беспокоило.

Даже соседский Петька, впервые в жизни, позавидовал ему:

– Классная обувка!

Однако Иван своей детской, настороженной душой не спешил подружиться со студенткой и доверял ей не до конца. Оля оставалась для него чужой и непонятной. Поэтому со дня их знакомства, мальчишка неотступно, как тень, стал следовать за девушкой, словно лишний раз хотел убедиться в ее искренности.

В тот злосчастный вечер Ванька тоже ждал окончания танцев, чтобы вновь невидимым спутником пройтись по ее следам.

Ольга вышла из клуба раньше других. Мальчик приготовился, как обычно пойти за ней, но тут заметил Сашку – колхозного шофера. Ванька недолюбливал этого самоуверенного, шабутного дядьку, особенно, теперь, когда тот хотел отобрать у него девушку, как понравившуюся игрушку. Мальчишка разозлился на мужчину, да, и на Ольгу тоже: «Нашла с кем водиться!».

Наблюдая издалека, как Сашка берет ее за руку, мальчик совсем разочаровался. Провожать Олю в этот вечер не было смысла, да, и не хотел он, уже этого. Восьмилетний Ванька знал, когда, мужчина и женщина остаются наедине, как раньше отец с мамой, детям делать нечего. Он понимал: подсматривать чужие тайны нехорошо.

Понурив голову, Ванька не спеша поплелся домой под оглушающие песенные ритмы «БОНИЭМ». Растревоженный музыкой вечер, показался, ему неуютным и не настоящим. Естественные природные звуки ушли на второй план. Почти не было слышно кваканья лягушек, стрекотания сверчков, которые, так любил мальчишка. Раздающийся смех из распахнутых дверей клуба делали его одиночество еще ощутимее, а судьбу – несчастнее. На глазах ребенка выступили слезы. То немногое, на что он надеялся – дружба с Ольгой и, та не состоялась…

Непонятно, слухом или самим сердцем, Ванька услышал среди сумасшедшей музыки слабые крики. Не разбирая пути, мальчик ринулся на едва уловимые звуки. Он видел: «Ольга пошла в этом направлении!». Когда, в темноте проступило светлое пятно знакомого платья, сомнений не осталось.

Девушка лежала распластанная по траве, сквозь порванную одежду светилась кожа. Сашка крепко прижимал ее к земле, словно хотел вогнать в нее Ольгу заживо. По всему было видно: она боролась, но, вдруг, Оля смолкла. Ванька в ужасе подумал, что она умерла. Ненависть, всплывшая еще из того далекого времени, когда отец избивал маму, придала мальчику сил. Он схватил первый попавшийся камень и со всей злостью, накопившейся в его маленькой душе, ударил насильника сзади по голове.

Сашка от боли и неожиданности вскрикнул пару раз и притих.

– Оля! – начал трясти Ванька пострадавшую за плечо.

Девушка застонала и открыла глаза. Потеряв всякую надежду на спасение, а потом еще и сознание, она встала не сразу. Не без помощи Ваньки, Оля стряхнула с себя корчащееся от боли Сашкино тело. Он, так и не увидел, кто помешал ему.

Ольга и Ванька сидели на берегу реки. Девушка беспрерывно плакала, уткнувшись мокрым лицом в острое плечо мальчика. Ей было, так нестерпимо плохо, что не хотелось жить.

– Ну, почему, почему? – бесконечно повторяла она, – Люди, такие звери!

Ванька молчал, не зная ответа. Какие, именно, требовались слова для утешения, ребенок еще не понимал и, только, гладил ее по голове своей щупленькой ладошкой.

– Оля, – наконец, тихо проговорил омальчик, – У тебя все платье испачкано и порвано, хочешь, я мамкино принесу?

От его слов девушка разрыдалась еще сильнее. «Если б, ты, только, знал, малыш…», – горько подумала она, – «Не платье, а душа изгажена и смята, как самая дрянная тряпка…».

К горлу снова подступил тошнотворный комок и, закрыв рукою рот, Оля кинулась в заросли кустов, давясь недавними воспоминаниями.

Ванька искренне пытался прочувствовать ее боль, но на ум шли лишь собственные переживания, которые он перенес за последний год. Мальчик в тысячный раз, вспомнил слова матери, о том, что время излечит их расставание.

«Должно быть, она ошибалась, родная…», – готовый тоже расплакаться, размышлял про себя маленький Ванька. Тепло материнских рук ему было не забыть никогда. Казалось, что он и, сейчас, ощущает его…

Крупные слезы покатились по многочисленным веснушкам, как капли того прошлогоднего дождя по карим глазам перезревших вишен.

Ольга вернулась, присела рядом и сжала дрожащие плечики ребенка. Им было обоим больно, и поэтому, не стыдясь друг друга, они хлюпали носом, не скрывали бегущие слезы, словно деля свои несчастья напополам. Ольга – почти взрослая женщина и мальчик, без времени возмужавший от испытаний, посланных судьбой.

Розовая полоса рассвета озарило утреннее небо.

– Ваня, – спохватилась Ольга, – Тебя же, теперь, потеряли дома!

– Мне не впервой…, – протер красные от слез и бессонницы глаза мальчик, – А, помнишь, ты хотела подружиться со мной? – спросил он.

– Конечно, – впервые за всю ночь улыбнулась Ольга.

– Так вот, я согласен быть тебе другом! – Ванька тоже улыбнулся и прижался к ее прохладному телу.

– Спасибо, тебе за все…, – прошептала Оля, и ее глаза снова заблестели. Она поцеловала Ваньку в необычного цвета макушку.

Ромка прождал Ольгу до рассвета. Прокрадываясь, среди спящих ребят, он к своему удивлению обнаружил, что Лешка тоже бодрствует.

– Наташка пришла давно, еще с вечера…, – сказал ему Роман.

– Я знаю, – отозвался Алексей, – Я слышал ее смех.

Ромео, не раздеваясь, повалился лицом вниз. Слез не было слышно, но плечи его судорожно вздрагивали.

– Ром, может, ты просто не заметил, как она прошла? – попытался, хоть, как-то успокоить его друг.

Роман резко повернул мокрое лицо к Алексею.

– Мы же заявление через месяц подать собирались, понимаешь? – сказал он сквозь тихо бегущие слезы.

Ольга пришла в барак и первым делом сняла грязное платье. Вместе с ним ей хотелось стянуть и кожу, к которой прикасался Сашка. Синяки от его взбесившихся рук были повсюду: на груди, плечах, даже на икрах… Девушка задела ссадины и, те начали отчаянно жечь, напоминая о случившемся.

– Что стряслось? – шепотом спросила Наташка, боясь разбудить остальных, – Куда ты пропала. Я искала тебя всюду, не спала всю ночь, и Ромка тоже, только, что ушел…

– Подойди поближе, – глухо сказала Оля.

– Ой! – вскрикнула, забыв про осторожность, Наташка, увидев разрисованное кровоподтеками, тело подруги, – Олька! – и прикрыла спешно рот ладошкой.

– Не бойся, со мной все в порядке. Это, только, снаружи…, – горько усмехнулась девушка.

– Сашка…, – сразу, же догадалась Наташа, – Конечно, он…, – покачала она растрепанной головой, – Я здешнего кавалера сразу отшила… Ты заметила, они же, там все пьяные были?

– Еще бы…, – вздохнула Ольга.

– Ну, ты ушла из клуба раньше всех?

– Он нагнал меня, и…, – Ольга подавилась на полуслове и смолкла. По ее лицу снова потекли слезы.

– Боже мой! – притянула Наташка к себе плачущую подругу, – Как, же тебе удалось убежать от него, Олька?

Оля задумчиво улыбнулась.

– Друг помог…

– Какой, еще друг? – удивилась Наташка, – Так, значит, с вами еще кто-то был?

– Ваня… Тот мальчик рыжеволосый…, – залезла под одеяло с головой Ольга, словно пытаясь укрыться, там от позора. Она не представляла, как завтра скинет его с себя и посмотрит в глаза людям…

Новость не заставила себя долго ждать, ребята бессовестно пялились на Ольгу и шушукались за ее спиной, некоторые, даже отпускали пошлые колкости в ее адрес.

Ромео скрепя сердцем, терпеливо сносил сплетни. Он не хотел верить до последнего, и боялся встречаться с Ольгой. Девушка пропустила завтрак, обед, не вышла на поле, но когда следующим утром, они столкнулись в столовой, у парня похолодело все внутри.

На Оле не было живого места! Безобразные синяки, царапины красовались по всему ее телу.

Комок подкатил к горлу Романа. Ему было, не столько стыдно, как обидно за свои обманутые чувства.

«Я верил тебе!» – кричали его глаза, – «Верил… Как ты могла…?».

Ольга, чувствуя свою вину и безнадежность, не стала даже пытаться объясниться с ним. Она опустила взгляд и прошла мимо с тарелкой к своему столику.

– Но почему?! – бросила тяпку на землю Наташка.

– Ты сломала несколько капустин…, – безразличным тоном сказала Оля.

– Да, Аллах с ними, с капустинами… Их здесь целое поле! – все больше горячась, воскликнула подруга, – А ты у него одна, и он любит тебя! И все поймет! Если, Олька, ты не поговоришь с Ромео, – настаивала подружка, – Я сама сделаю это…

– Не надо! – разволновалась Ольга, – Прошу тебя, мне и, так плохо…, – она спрятала лицо в ладони и присела на землю.

– Нет, это я тебя прошу, подруга, – тихо, но отчетливо проговорила Наташка, – Спустись с облаков. Жизнь одна, и ты хочешь загубить ее, как эту капусту! Так, знай, я не позволю! – не слушая, больше Ольгиных протестов, она решительно направилась к парню.

Однако, когда Наташка, увидела выражение Ромкиного лица, решительности у нее поубавилось.

– Ромео…, – с не большой заминки, начала разговор Наташа, – Надо поговорить…

– У меня есть имя, – обиженно заметил юноша.

– Да, конечно, извини… Привычка…, – девчонка поняла, что дружеской беседы не получится, но отступать было поздно и не в ее правилах.

– Роман, ты, наверное, думаешь…, – она снова замялась, ища подходящие слова.

– Иногда, – согласился Ромка, сбив ее с мысли, – Я же будущий ученый…

– Да, что мы вокруг, да около! – разозлилась Наташка на собственную не решительность, – Не виновата она, ни в чем!

– А разве я кого-то обвиняю? – сузив глаза, пристально посмотрел на девушку Роман.

– Не слушай своих дружков-идиотов, Ромео! – опять назвала она его по прозвищу и посмотрела в сторону Лешки, застывшего с тяпкой, как изваяние, – Этот подонок, чуть не изнасиловал Ольгу, но, кроме синяков он ничего ей не сделал! Понимаешь, о чем я говорю?!

Ромка шумно сглотнул слюну.

– Меня эти подробности не интересуют, – отчеканил, чуть ли, не по буквам он.

– Ах, тебя не интересуют, – начинала проступать наружу клокочущая в Наташке злость. Шипя от негодования, она проговорила, – Вчера, значит, интересовали, а, сегодня, интерес закончился! – ей до слез было обидно за собственное бессилие. Чтобы не разрыдаться, она закатила парню звонкую пощечину.

Студенты, наблюдавшие за ними из-за плеча, как по команде, развернулись.

Ромка замер, будто вкопанный. Жилы на его руках надулись и побелели.

– Вот, именно, – кивнула на его кулаки девушка, – Это бы, я и сделала на твоем месте. Набила морду тому гаду, – Наташка еще раз глянула на Ромку и, закусив дрожащую губу, смолкла.

Роман бросил тяпку и быстро зашагал с поля.

Лешка посмотрел другу вслед и вздохнул.

– Алексей! – окликнула его Наташка. Впервые, за долгое время она отнеслась к нему серьезно.

– Что тебе? – грубо отозвался парень.

– Поговори с ним, пожалуйста… Может, хоть тебя он послушает, – с мольбой в глазах попросила девушка.

– Все вы одинаковые, – вместо ответа сказал Лешка, – И ты такая же…

– Да, я-то, тут причем?– непонимающе посмотрела на него Наташа.

– Теперь, это уже не имеет значения! – отрезал Лешка, – И, говорить нам больше, не о чем....

Ромка зашел в густые заросли орешника. Слезы душили его. Согнувшись и обхватив колени руками, он зарыдал, как ребенок.

«Может, Наташка права, врезать этому гаду! Но, только, что, это изменит? Если, Ольга сама сделала выбор между его чистыми, не запятнанными чувствами и этой пошлой ночью.

Ольга сидела на пригорке, бездумно, вертя в руках, травинку. По ярким волосам, она приметила, бежавшего вдалеке Ваньку и помахала ему рукой. Мальчишка тоже увидел ее. И, скоро золотистый шар его головы, похожий на маленькое солнышко, оказался рядом. Именно он, согревал последние дни, опустошенную душу девушки.

– А, почему ты одна, – спросил Ванька, – Не пошла в столовую? Все ваши, уже там…

– Мне не хочется, есть…, – мысль о том, что она снова может встретиться взглядом с Ромео, угнетала Олю.

– Тебе еще больно? – наивно поинтересовался мальчик, трогая ее за плечо.

– Да, Ваня… Только, немножко не так, как ты думаешь, – вяло улыбнулась девушка.

Ванька неожиданно подскочил, заметив, на тропике Ромео, идущего в их сторону.

– Ну, я пойду, наверное…, – сказал мальчишка, хотя уходить ему совсем не хотелось.

– Он не подойдет к нам, не бойся, Ваня, – остановил его грустный голос Оли.

– Это все из-за вчерашнего? – догадался малец.

– Да, – ответила девушка, и опустила ресницы.

– Он думает, ты предала его? – на удивлениеточное слово подобрал Ванька.

– Да…, – Оля не удержалась и заплакала.

Иван вздохнул.

– Хочешь, я расскажу ему, как все было?

– Нет, нет, Ванюша, не надо… Это все равно, ничего не изменит…

Стройотрядовцы гоняли мяч по примятой траве, оборудовав просторную лужайку под футбольное поле. Ваньке было смешно наблюдать за лохматыми верзилами, прыгавшими, как кузнечики, на своих бледных длинных ногах.

– Ты, что тут околачиваешься, шантрапа? – обозвали мальчишку сзади, – Значок хочешь получить? – спросил снова у него подошедший Леха. Весь взмыленный, он, казалось, не мог спокойно стоять на месте. Алексей торопливо поднял куртку с земли и уже отколол одну из побрякушек, как мальчик неожиданно серьезно заявил.

– Мне сказать, что-то надо… Вон, тому длинному, в красных трусах…

– Ромео, что ли? – догадался Лешка и крикнул, – Ромка, к тебе, кажется, парламентеры!

Роман, нехотя переставляя ноги, подошел к Ваньке.

– Ну, чего тебе, малец?

– Я все видел, – волнуясь, начал объяснять мальчик, – Он повалил ее на землю и начал бить… Ольга не предавала тебя!

Ромка скорчил гримасу отвращения.

– Послушай, пацан, – сказал он свистящим голосом, – Передай своей опекунше, чтоб она больше не присылала ко мне истеричек и сопляков, вроде тебя. Все понял?

Мальчик растерялся.

– Но я сам пришел, она не знает! – пытался втолковать он Ромке, но тот его уже не слушал. Дав легкий подзатыльник, он быстро удалялся в сторону поля.

– Солнце такое горячее…, – сказал Ванька, лишь бы, что-то сказать, и приложил руку к своей раскаленной макушке. Вдруг, мальчишка радостно подпрыгнул, – Придумал! – закричал он.

Ольга подняла печально лицо.

– Все равно не поможет, Ваня…, – грустно проговорила она.

– Еще, как поможет! – не поняли они друг друга, – Вода, сейчас, в реке такая теплая, как парное молоко, но от жары – самое верное средство. Айда купаться, Оля! Я знаю, такое местечко…, – загорелись, словно дневные звезды, Ванькины глаза.

– Куда ты меня завел, Ваня? – воскликнула Ольга, – Это же лягушатник какой-то!

Весь берег заполнили ивы. Их ветки касались самой воды, покрытой густой зеленой тиной. Стоило им подойти ближе, как лягушки загорланили во все горло, трусливо пятясь и прыгая в грязную заводь.

Оля брезгливо сморщилась.

– Здесь здорово! – не унимался мальчик, – Смотри!

Скинув куцые штанишки, Ванька вскарабкался на одно из деревьев, которое нависало над мутной водой и доходило, чуть ли не до середины речки. Он быстро пробежал по нему, хватаясь цепкими пальцами за кору, как кошка коготками и, присев на самом краешке, начал раскачиваться.

– Иди ко мне, не бойся! – крикнул, бултыхая ногами в воде, счастливый смеющийся мальчуган.

Девушка посмотрела на речку, больше походившую на болото и передернулась.

– Ванька, знаешь, как бороться с собственной трусостью и малодушием?

Мальчишка притих и покачал головой.

– Просто надо начать считать. Раз, два…, – словно перед стартом проговорила вслух Ольга, – Семь…

– Иди, уже, – скорчил рожицу Ванька, – Ты уже до десяти досчитала!

– Чтобы привести нервы в порядок до десяти мало…

– До двацати надо? – спросил наивный мальчишка.

– Пятнадцать, двадцать шесть…, – вместо ответа, продолжила Ольга, – Тридцать! – закрыла она глаза и ступила, наконец, на скользкий ствол. Осторожно, словно канатоходец, Оля пошла. В какой-то момент, она потеряла равновесие и с шумом свалилась, прямо в закисшую воду, – Мамочки! – завизжала девчонка, барахтаясь и стаскивая с себя тину.

Мальчишка, обнажив свои крупные, выросшие недавно зубы, захохотал.

– Ванька! – отчаянно звала девушка, – Дай, скорее руку, если в этом болоте покажется аллигатор, будет поздно!

– Здесь, кроме лягушек никто не водится! – ухватившись за впалый живот и надрываясь от смеха, крикнул ей мальчик.

– Но, я их тоже боюсь! – не переставала вопить Ольга.

Они обсыхали под знойным небом, устроившись прямо на мягкой, пушистой траве.

Темные стриженые волосы Ольги смешно скомкались в сосульки, и Ванька расчесывал их пальцами. Оля лежала, прикрыв глаза, давая возможность солнышку подрумянить ей щеки. В это время, мальчик, пользуясь моментом, жадно разглядывал ее лицо.

Маленькая родинка у глаза показалась ему давно знакомой, он не удержался и дотронулся до нее.

Девушка моргнула и открыла глаза. Щурясь от обилия света, она спросила:

– Ты чего?

– Муха, – соврал Ванька.

– А-а, – успокоилась Оля и снова опустила свои шелковистые реснички. Пухлые губы ее остались, чуть приоткрыты, а курносый носик, хитро выглядывал из-под зеленого листа подорожника, нарочно брошенного Ванькой для профилактики ожога.

– А ты красивая, – неожиданно сказал мальчик, – Как мамка…

Оля приподняла голову. Посмотрела на Ваньку и улыбнулась. Она хотела ответить ему что-то ласковое, но в этот момент в раскаленном воздухе прогремели пьяные вопли.

– Ванька, стервец! Ты, где спрятался, зараза!

Ольга и мальчик вскочили, всматриваясь в зеленую полосу берега.

Василий шагал по пляжу, раскачиваясь из стороны в сторону, как марионетка. Казалось, что его кто-то дергает за ниточки. Голопузая ребятня с визгом разбегалась от Васьки. Пьяный наступил на чье-то полотенце, и комок грязи полетел ему в спину. От поднявшегося хохота Ваньку передернуло: смеялись над его отцом. Между тем, ребятишки нашли это забавным и начали лепить из ила шарики, бросая их в Василия, как снежки.

Ваня сжал зубы, щеки его задрожали. Ему было нестерпимо стыдно за родителя!

Василий, в конце концов, поскользнулся на мокрой траве и под радостные вопли детворы свалился в воду. От его пропитанной соляркой и мазутом одежды, начали расходиться масляные круги.

– Всю воду изгадил, паразит! – набросилась на него какая-то женщина с кулаками.

– Ваня, уйдем отсюда, – взяла мальчика за руку Ольга.

– А он не потонет? – хлюпая носом, спросил Ванька.

– Не дадут, – успокоила его Оля.

Ребенок прижался к ее влажному телу.

– Ты мне, правда, друг? – сквозь слезы с трудом выговаривал он.

– А ты, как думаешь? – посмотрела в его заплаканные глаза девушка.

– Думаю, что да… Я хочу открыть тебе один секрет. Только, ты никому не скажешь?

– Будь уверен, – твердо ответила Оля.

– Тогда, пойдем со мной, – потянул ее за руку мальчишка.

Березовая роща, куда они пришли, встретила их веселым стрекотом кузнечиков, чириканьем пташек, шелестом веток. Лесных звуков было много, но здесь, казалось, спокойно и умиротворенно.

Солнечная полянка с высокой густой травой показалась знакомой Ольге. Запах кашки, витавший в воздухе, тоже напомнил ей что-то.

– Мне кажется, – неуверенно сказала девушка, – Я уже здесь была…, – осмотревшись внимательнее, она крикнула, – Ну, да! Вот, и шиповник, я еще куртку зацепила за его колючки…

Ванька, насупившись, пробурчал:

– Ты была здесь с тем длинным парнем, в смешной панамке.

– Да, с Ромкой, – согласилась Ольга, – Но тебе-то, откуда это известно? – удивилась она. – Ты, что шпионил за мной, уже тогда?!

– Я не нарочно, – промямлил Ванька, – Так получилось…, – покраснел мальчик, как рак.

– Ну, ладно, – простила его Ольга, – Это дело прошлое… А, где же твой секрет?

– Вот, смотри! – радостный, что девушка больше не сердится, сказал воодушевленный мальчишка и приподнял колючие ветки.

Ольга, пригнувшись, шагнула в заросли шиповника.

– Ого, – присвистнула она, – А ты неплохо здесь устроился! – внутри было прохладно и достаточно свободно.

– Тебе, правда, нравится?! – воскликнул счастливый малыш, – Это мой штаб! – гордо поведал он.

Ольга присела на корточки и проговорила негромко, с ощутимой в голосе колкостью.

– А обзор из твоего штаба хоть куда…. И, что же мы делали с Ромкой? – начала она допытываться.

– Разговаривали, – закусив губу, ответил мальчик.

– А потом? – настаивала девушка.

– Целовались…, – выдохнул Ванька.

На этот раз покраснела Оля.

– И ты не отвернулся? – с укором спросила она.

Мальчишка молчал.

– А, еще друг называется! – обиженно отвернулась девушка.

– Но я, же тогда еще не знал! – отчаянно пытался оправдаться Ванька.

Наступило напряженное молчание.

– Так и быть, – наконец, нарушила его Ольга, – На первый раз, прощаю, – она еще раз осмотрелась вокруг и, чтобы подбодрить мальчика, повторила, – А у тебя здесь действительно здорово!

– Сюда и дождь почти, что не попадает! – опять начал хвастаться Ванька. Исколов себе руки, он раздвинул еще несколько веток, и Оля увидела выложенный камешками тайничок, – А сюда, – уверенно сказал мальчик, – Вода нипочем не протечет!

Дрожащими пальцами мальчишка вынул свои сокровища и бережно развернул пожелтевшую от времени газету. Ольга увидела, почти новую книгу со сказками.

– Мама читала мне их по вечерам, – объяснил Ванька и, торопливо пролистав странички, достал портрет Анны, точно такой же, как дома на столе, только, без рамки. Он прикоснулся губами к прохладному глянцу.

– Мама говорила, что и после смерти любить меня не перестанет, – ничуть не сомневаясь в сказанных, однажды, Анной словах, проговорил Ванька.

– И, что же ты здесь делаешь один? – спросила мальчика Ольга.

– Разговариваю с мамкой, я долго могу с ней говорить…

Ольга покачала головой.

– Ты славный, Ваня…, – она прижала его к себе, – Я верю, ты обязательно будешь счастливым в этом мире!

Они снова вышли на солнце, Ванька улыбался. Переполненный нежными, добрыми чувствами, будто заново рожденный, мальчишка радостно закричал:

– Я буду звать эту березку твоим именем, – ухватился он за молоденькое белоствольное деревце, – Оля, Оля, Оля! – несколько раз повторил мальчик.

Девушка засмеялась, взяла его за щупленькие плечики, и неожиданно спросила:

– А ты любишь смотреть кино?

– Кино? Какое кино? – встрепенулся мальчишка.

– Ну, например, про войну…

– Когда-то мы ходили с мамкой в клуб, – хлопнул пушистыми ресницами Ванька и вздохнул.

– Значит, завтра я зайду за тобой вечером?

Ванькины глаза вспыхнули посреди солнечного дня голубым пламенем.

– А ты не обманешь? – тихо, словно боясь спугнуть забрезжившую надежду, спросил мальчик.

Оля подошла к своей березке, обняла ее за тоненький ствол и проговорила:

– Ну, надо же мне как-то отблагодарить тебя. Теперь, в этом лесу, у меня есть зеленая подружка!

Оля надевала свое новое платье в горошек, ей хотелось, чтобы Ванька заметил, какая она красивая.

– Куда это ты собираешься? – отбросив в сторону книгу, спросила Наташка.

– На свидание, – улыбнулась девушка.

– Я серьезно спрашиваю, – обиделась подруга.

– А я серьезно и отвечаю, – загадочно ответила Ольга, – Иду кое с кем в клуб.

– Ты что, совсем рехнулась, Олька?! – подскочила Наташка с лежака и начала читать ей нравоучительную лекцию, – Я, тут распинаюсь перед Ромкой, орошаю слезами колхозные поля вместо поливочных машин, а получается, что твой ревнивец Ромео прав и все мои старания коту под хвост?!

– Не преувеличивай, слез у тебя действительно, как у кошки, – съязвила Ольга.

– Ну, спасибо, подруга, отблагодарила, – вспылила эмоциональная Наташа. – Значит, во все тяжкие решила пуститься, подружка?

– Это всего лишь, значит, – остудила Оля ее пыл, – Что я пригласила Ваньку Крушинина в кино.

– Фу, ты…, – шлепнулась Наташка снова на импровизированную кровать и стукнулась о косяк нетёсаный доски, – Ну, Николай Петрович! – провопила она и выместила всю свою досаду на бригадире.

Не успела Ольга выйти из дома, как ветер, тут же рванул назад, ее короткие волосы, будто приказывая: «Вернись немедленно!».

Оля взглянула на небо.

Еще голубое, оно быстро затягивалось наползающими тучами. Однако, солнце, по-прежнему светило приветливо и ярко. Оно, словно успокаивало: «Не волнуйся, все будет в порядке!».

В тревожной вышине послышались глухие раскаты. Казалось, там наверху кто-то ругается на девушку.

«Успеть бы до грозы в клуб добраться…», – подумала Ольга и шагнула вперед.

Ромка, копавшийся со своим транзистором, сидел на улице, около барака. Он собрался уже уходить, услышав звуки приближающегося дождя, но тут слух его уловил шаги и парень поднял голову. Не ожидая встретиться с Ольгой, Ромео вздрогнул и оторопел, увидев нарядную девушку, уверенно удаляющуюся от него.

Ольга почувствовала его взгляд и обернулась.

Последнюю надежду Ромки развеял ветер. Юноша, почти физически ощутил, как земля уходит из-под его ног. В глазах Ольги, какими он их увидел, не было покаяния, наоборот, она глядела на него, с вызовом, будто говоря: «Ты, же этого сам хотел!».

Странно, но именно, теперь, когда Роман окончательно убедился в ее пороке и должен был навсегда похоронить свою мечту, ему нестерпимо захотелось побежать и остановить Ольгу.

Девушка заметила, как растерялся Ромео, но ей надоело оправдываться перед ним, доказывать свою невиновность.

«Пусть думает, как хочет!», – решила она.

Налетевший ветер, в который раз, пытаясь оттолкнуть Олю назад, бессовестно натянул платье на ее теле, и, казалось, хотел совсем обнажить перед Ромео, но Ольга, преодолев его и свой порыв, гордо запрокинув голову, решительно зашагала вперед.

Ольга открыла калитку и, войдя во двор, огляделась. К большому удивлению девушки, Ванька не ждал ее.

«Не может быть, чтобы мальчик забыл!», – мелькнула тревожная мысль и, тут Ольга увидела: два окошка дома Крушининых крест-накрест были забиты досками. Волнение еще сильнее охватило девушку.

Заметив цветастый фартук Дарьи, Оля громко поздоровалась, сквозь раскаты грома.

Старушка испуганно трепыхнулась, как пойманная в сети утка и странно поглядела на студентку, будто видела ту впервые.

– Вы меня не узнаете? – спросила Оля.

– Шла бы ты, милая, от греха подальше…, – жалобно простонала бабка.

– Что случилось? – воскликнула, ничего не понимающая Ольга.

Ответа ждать пришлось недолго.

– Ты с кем, там сплетничаешь, карга старая?! – заорал под шум, покатившейся с крыльца посуды Василий.

– Нет тут никого, Вася, то ветер шумит… Отдыхай, сынок…, – попыталась обмануть его старуха.

Но пьяный Василий, почуяв подвох, вышел на улицу. Он прошагал, прямо по аккуратно разбитым, старухой-матерью грядкам, оставляя в последних глубокие вмятины от сапог.

Его вид потряс девушку.

Огромный и грозный, в засаленной спецовке, не уверенными шагами он приближался к ней. В правой руке его была зажата бутылка спиртного.

– Я спрашиваю, кто это еще?! – ткнул он грязным пальцем в Ольгу.

Девушка пошатнулась, на светлом ее платье осталось пятно.

Бабка Дарья поспешила на выручку:

– По случайности она оказалась здесь, сынок, – заслонила старуха немощным телом девчонку.

Ольгу затрясло не столько от страха, как от возмущения. Она готова была, уже сказать этому пьяному чудовищу, что думает о нем, но тут увидела в окошке, заколоченном досками, рыжую голову.

Ванька за стеклом вытирал кулачонками впалые щеки, испуг читался на его худеньком лице.

Ольга махнула мальчику рукой и подмигнула, чтоб, тот выходил, но Ваня, лишь печально покачал своей яркой головой. Хотя не было слышно, но девушка видела – он рыдал.

– Что вы сделали с ребенком?! – вне себя, срываясь на визг, закричала Оля.

– Тише, милая, тише…, – попыталась закрыть своей костлявой ладонью ей рот Дарья.

Но было поздно. Василий угрожающе сдвинул брови и протянул к девчонке лохматую рыжую ручищу.

– Раздавлю! – прошипел он.

– Сынок, – прокряхтела мать Василия, – но он оттолкнул ее. Бабка отлетела в сторону, как бумажный фантик и упала лицом в землю, за которой, так старательно ухаживала всю жизнь.

Ольга глотнула воздух горящим ртом. Она по-прежнему не боялась, но обида перехватила ей горло. Не раздумывая долго, девушка ловко прошмыгнула мимо пьяного злодея, и предусмотрительно перепрыгнув недостающую ступеньку, оказалась внутри дома.

Оля задвинула изнутри щеколду и огляделась. Теперь, она поняла, почему мальчик не смог выйти. Дверь в горницу была забаррикадирована добротным деревянным шкафом, заполненным наполовину уничтоженной посудой. Девчонка не сразу повалила его на пол. Раздавшийся грохот совпал с громовым раскатом и оглушил Ольгу. Брызги битых тарелок и чашек разлетелись по комнате сумасшедшим фейерверком, поранив девушке обнаженные руки. Она, наконец, оттащила полегчавший буфет от двери.

Ванька протиснулся в образовавшуюся щель и благодарно прижался к Ольге.

Между тем, Василий с бешеным ревом дикого животного ломился в дом. На какое-то мгновение его крик смолк, но тут послышался треск отдираемых досок и звон оконного стекла.

Немедля ни секунды, Ольга схватила мальчика за руку, и они выбежали с ним на улицу. Настигший Василий, как коршун, вырвал ребенка у Ольги. Его здоровенная ладонь хлестнула девушку по лицу. В горячке она даже не разобрала, что сверкнуло перед глазами – молния или это боль ослепила ее.

Прежде, чем Ольга пришла в себя, она услышала истошный крик Ваньки, звавшего на помощь. Василий приподнял сына одной рукой за ухо над землей.

– Оторву, гаденыш! – полоумно кричал он, – Супротив отца пошел!

– Отпустите его! – стараясь пересилить грохот небес, отчаянно зазвенел Олин голос.

– Милая…, – слабо позвала ее Дарья, беспомощно копошившаяся по земле. Она не в состоянии была подняться, – Держи, вот, – дрожащими руками подтолкнула ей бабка грабли.

Из-за нахлынувших слез, девушка почти ничего не видела, она со злостью смахнула их кровоточащей рукой и со всей силы и злости ударила деревянным орудием труда по ногам распоясавшегося хозяина дома.

Пьяный Василий устоял. Однако он потерял равновесие и выпустил из своих лап мальца.

– Беги, Ваня! – крикнула Ольга, отступая к калитке.

Но мальчик вместо этого кинулся к стонущей старухе.

– Вставай, бабушка! – тряс он ее дряхлую руку.

– Не поспеть мне, родимый… Сам, спасайся, сынок…, – давясь слезами, вымолвила бабка.

Однако Ванька настырно тянул ее за фартук.

– Я помогу тебе…

Василий сгорбился, как разъяренный бык. Поставив красные, налитые кровью глаза на девушку, пьяный захрипел и угрожающе двинулся вперед.

– Убью, сука! – проревел он, и перед тем, как растерзать свою жертву, поднес к пенящемуся рту, крепко зажатую в кулаке поллитровку. Запрокинув последнюю, он сделал несколько жадных, шумных глотков. Следующий его нечеткий шаг угодил на валявшиеся неподалеку грабли. В наступившей тишине, дерево хрустнуло сухо и неприятно, – Убью! – повторил Васька снова.

В затуманенном сознании алкоголика не осталось места разумным поступкам. Он занес руку с опустошенной бутылкой вверх.

Ольга, тем временем, трясущимися пальцами пыталась открыть щеколду, но та прокручивала и выскальзывала, словно, была заодно с хозяином, и нарочно, не хотела выпускать. Бешено колотившееся сердце и обуявший девушку страх, мешали сосредоточиться. В суматохе она не видела нависшей над ней смерти.

– Оля!!! – прокатилось эхо по вечерней улице.

Прежде, чем девушка оглянулась, Ванька прыгнул, заслонив ее своим маленьким тельцем. Она, так ничего и не поняла, пока зеленое, в алых брызгах стекло не раскололось рядом о жесткую, потрескавшуюся землю. Одновременно небо ожесточенно громыхнуло, словно проклиная весь людской род.

– Убил!!! – завизжала Верка, возвращавшаяся домой. Испуганно таращась и прячась в проеме дверей своего дома, она не переставала дико вопить.

Ванька рухнул к ногам Ольги, как верный слуга. Кровяное пятно на его рыжей голове было почти незаметно.

Дарья крякнула, ее белесые глаза неестественно широко распахнулись, будто хотели напоследок объять весь мир, и старуха снова осела на землю, с тем, чтобы, уже никогда не подняться.

Протрезвевший Василий замер.

– Ва… Ва-нька, – заикаясь, прошептал он, – Сы-нок…

С ужасом осознавая, что он натворил, Васька схватил свои рыжие космы и начал трясти изо всех сил. Сверкнувшая молния осветила его перекорёженное лицо. Оно было схоже с отражением дьявола.

– Сынок!!! – заревел Василий, как зверь в предсмертной агонии, и рухнул, пытаясь раскрыть сведенной судорогой рот. Белки его глаз, вывалившись наружу, светились огнем близкого сумасшествия. Вцепившись окостеневшими ногтями в чернозем, он стал скрести его, словно изгоняя злой дух, засевший в его телесной оболочке. Вырывавшиеся стоны при этом из груди мужчины были похожи на вой.

Оглушенная криками и непогодой Ольга сдавила голову руками. Она склонилась над мальчиком и тихо позвала:

– Ваня…

Ребенок молчал. Оторвав дрожащую руку от своего лица, девушка осторожно коснулась раненого виска Ваньки. Липкое тепло обожгло ей пальцы. Она медленно поднесла их почти к самым глазам. Кровь мальчишки тоненькими ручейками стеклась в середину ладони.

Оля поняла: случилось непоправимое и оцепенела.

– Как, же так? – вслух, словно надеясь, что Ванька услышит ее, сказала Оля.

Краем своего расстроенного сознания она уловила звук подъезжающей машины. Вскочив, девчонка ошалело бросилась под колеса.

Ехавший грузовик едва успел затормозить.

– Ты что, очумела! – заорал шофер.

Это был Сашка. Но Ольга, не обращая внимания, кинулась к двери, пытаясь открыть последнюю.

– В больницу, скорее! – охрипшим от горя голосом выкрикнула она.

– Но, я…, – хотел было возразить Александр, однако, увидев отпечатки крови на кабине, кратко спросил, – Кого везти?

Оля бережно прижимала Ванькину голову к своей груди. Алое пятно все сильнее расползалось по горохам ее платья.

Сашка не переносил кровь, ему делалось дурно. Он отвернулся и сказал:

– Перевязать бы мальчонку… Да, аптечку, как назло, в гараже забыл. Много крови потеряет малец…

Девушка, едва сдерживая дрожь в теле, приказала:

– Рви платье, оно ситцевое.

Парень недоверчиво посмотрел на нее и в нерешительности замер.

– Рви, я сказала! – крикнула Ольга хрипло.

Треск раздираемой материи на мгновение напомнил что-то. Сашка, справляясь с дурнотой, неумело перевязал голову ребенка.

По железной крыше машины застучали первые капли дождя. Как слезы невидимых страдальцев, потекли они по лобовому стеклу. Сашка включил дворники.

– Только б, дороги не размыло…, – озадаченно проговорил он и, схватившись за руль, со всей силы нажал на газ.

Машина помчалась под потоком воды, обрушившейся с небес.

– Эх, твою…, – выругался Александр, – Всемирный потоп начался, что ли…. Пригни голову! – приказал он Ольге.

Но, та не поняла его и еще крепче прижала голову Ваньки. Слабое тепло, исходящее из его затухающего тельца, вселяло крохотную надежду в сердце девушки.

– Быстрее, пожалуйста! – умоляюще просила она.

Сашка решил срезать путь и свернул на соседнее поле. Грузовик начало бросать по раскисшей пахоте, словно игрушечный. В какой-то момент их занесло, так сильно, что Ольге показалось, они, сейчас, перевернутся. Однако, парень, кусая губы и матерясь во всю, забыв про приличия, вырулил на твердый грунт.

Молнии ослепляли, разрезая сырой воздух огненными вспышками, громовая канонада почти не смолкала. Казалось, сама природа ополчилась против них. Оля закрыла глаза и подумала, что им суждено всем погибнуть под этим сумасшедшим дождем. Будто, читая ее мысли, Сашка, впервые за всю дорогу, поглядел на нее и спросил:

– Ольга, ты могла бы меня простить?

Ответа не последовало.

Некрасивая, с синим, отекшим лицом, девушка сидела, устремив свой отрешенный взгляд в водяную стену, бережно прижимая к себе ребенка. Мокрые волосы прилипли к выпачканному кровью лбу, а распухший рот непроизвольно дрожал, в такт острым, голым коленкам, подпрыгивающим от холода и страха.

Сашка повторил свой вопрос.

Ольга недоуменно посмотрела на него и, пытаясь совладать с непослушным языком, прошептала:

– Да! Только, успей, Саша…

Василий, как раненный медведь, большой и неуклюжий, шатаясь под проливным дождем, доковылял до кладбища. Он упал на могилу Анны и рыдая, обнял мокрую землю над ней.

– Прости, Анька… Прости…, – пытался выговорить он, но очередная конвульсия перекосила ему рот и, мужчина сумел, только, издать не членораздельные звуки, словно свершилась кара свыше и он потерял право быть человеком.

Березовая рощица рядом, молодая и приветливая, насупорилась, окутанная темными грозовыми тучами. Ее гибкие ветки отчаянно забились под ливнем на ветру, словно открещиваясь от этого рыжего человека-чудовища.

Василий, так больше и не поднялся. Он остался лежать рядом с Анной, любовью и болью всей его жизни, расплоставши свое бездыханное тело над ее последним пристанищем… Видно, даже и после смерти, Васька не мог существовать без этой женщины…

Его похоронили рядом с женой.

– Да о чем мы говорим?! – начинал сердиться врач, – Вы, только, посмотрите на себя, – он махнул рукой в сторону девушки, – Вы такая молодая, интеллигентная, красивая, наконец! Зачем Вам это, голубушка? Оглянитесь кругом – жизнь прекрасна! Наслаждайтесь ею и не мешайте мне работать…, – осторожно подталкивая Ольгу к двери, попытался он выпроводить ее из кабинета.

Оля смахнула его руку с плеча и повторила свой вопрос:

– Но ведь по закону я имею право усыновить мальчика!

– Конечно, – ответил мужчина, ослабив галстук, – Если вы, сама не сумасшедшая…

– Не смейте, так говорить! – повысила голос Ольга, – Я не верю вам!

– А я повторяю, – затряс психиатр лысеющей головой, – Ребенок душевно не здоров. Кроме всего прочего у него наступила артрозия… После травмы он не произнес ни слова!

– Я не верю…, – уже не так настойчиво повторила девушка.

Заметив это, врач снова начал пытаться переубедить ее.

– Вы, говорите, педагог по специальности? Так, вот, когда вы приступите к своей работе, то поймете, как трудно с детьми такого возраста, да, еще в придачу с расстроенной психикой!

Оля молчала. Считая это прогрессом, доктор продолжил:

– Вы же сами были свидетелем этой трагедии. Человеческий организм, голубушка, такое деликатное дело, а мальчик перенес тяжелую травму. Вероятно, произошедшее что-то разладило в его мозгу. Кроме того, сельчане утверждают, что за мальчиком и раньше замечались странности. Не исключаю, что это генетическое, учитывая, что его отец – алкоголик, а травма лишь дала толчок.

– Мальчик был абсолютно здоров! – перебила его обвинительную речь Ольга.

– Даже, если это и так, что это меняет в настоящий момент? – теперь, он спрашивал ее, – Я уверен, вы сами же раскаетесь потом, будете вспоминать мои слова, но будет поздно!

– Вы не понимаете! – снова не сдержалась и выкрикнула Оля, – Он спас мне жизнь!

Врач вздохнул и покачал головой.

– Угрызения совести? Но вы могли бы в любое время навещать его в интернате…

Чтобы прекратить этот бесполезный спор, Ольга вынула из сумочки документы и положила их на стол.

– Хорошо, – сдался заведующий, – В конце концов, это не в моей компетенции, окончательное решение примет суд, я же вверяю вам ребенка лишь на время… А, позвольте узнать, – оторвался он свой взгляд от бумаг, – Будущий отец… Кстати, Вы замужем? – задал он попутно деликатный вопрос.

– Мы расписались вчера, – холодно ответила Ольга.

– И, что же, ваш новоиспеченный муж пылает такой же бескорыстной любовью к чужому ребенку? – язвительным тоном спросил психиатр.

– Боюсь, он не пылает ею даже ко мне…

– Вот, как?! – изумленно поднял брови доктор.

– Это фиктивный брак, – объяснила девушка.

– И, где же, сейчас, ваш супруг? – незамедлительно последовал следующий вопрос.

Ольга кивком головы указала на окно. Заинтригованный мужчина быстро встал и поглядел на улицу. Там, по влажному снегу неочищенных дорожек, прогуливался Сашка.

Ольга решительно постучала в дверь.

– Открыто! – ответил ей мужской голос.

– Здравствуй! – сказала девушка, войдя в комнату.

Лешка сидел за столом и грыз яблоко, просматривая какой-то журнал.

– Привет! – подпрыгнул он, – А я слышал, ты к северным оленям в гости уехала!

– Я хотела бы поговорить с Романом.

– Ромео! – крикнул парень своему соседу по койке, – К нам гости…

Ромка, растянувшись на постели во весь свой рост, спал, уткнувшись лицом в подушку. Он нехотя заворочался, повернулся и, увидев Ольгу, вскочил с кровати.

Девушка, одетая в синий, облегающий костюм, выглядела стильно и, как всегда, красиво.

– Это ты, Ольга? – спросил бесконечно удивленный Ромео. Все еще не веря, он протер свои припухшие глаза.

– Я пришла к тебе с просьбой, Роман. Это не сон.

Леха торопливо встал и взял со спинки стула куртку.

– Извините, но у меня, сейчас, по расписанию прогулка, – как обычно, спаясничал он.

– Не уходи! – приказал ему Ромка, – У меня нет от тебя секретов.

Леха замялся и сел на место.

Ольга прикусила губу. Бывший возлюбленный явно хотел задеть ее самолюбие. Напрасно, она надеялась, что Ромео простил ее. Однако выбора у Оли не было, она сделала вид, что ничего не заметила и, волнуясь, начала разговор.

– Роман, когда-то мы были друзьями…, – осмелилась взглянуть девушка на свою единственную любовь, – Мне нужна твоя помощь.

– Я внимательно слушаю, – прохладным голосом отозвался Ромка.

– Прежде всего…, – запнулась Ольга и покраснела, – Я обещаю тебе, что не буду навязывать свои чувства, преследовать и досаждать. Даже встречаться мы не будем…, – слова давались ей нелегко. Оля понимала, что отказывается, сейчас, от собственного счастья, – Не сочти это корытным расчетом и постарайся понять меня правильно. Я обращаюсь к тебе, потому что мне больше не к кому обратиться! – воскликнула она.

– Что-то я плохо понимаю, в чем, именно, будет заключаться моя помощь? – задал резонный вопрос Ромео.

– Давай распишемся, Рома! – умоляюще посмотрела на него Ольга.

Ромка от неожиданности открыл рот.

Леха снова встал.

– Ну, ребят, вы тут, пока определяйтесь между собой, а мне все-таки лучше воздухом подышать. Заодно, может, и костюмчик присмотрю, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостями…, – не удержался он от язвительной шутки и вышел.

– Не пугайся, – поторопилась успокоить Ромку девушка, – Это был бы фиктивный брак! – но в глубине души Оля не оставляла надежду, что когда-нибудь он мог перерасти и в настоящий…

– Зачем тебе нужен этот цирк? – холодно спросил парень.

– Помнишь деревенского мальчишку, Ваньку? – заговорила снова Ольга, вглядываясь в непроницаемое лицо Романа. Она пыталась отыскать на нем проблески чувств. Однако последнее было, будто заморожено, – Он жив! – радостно сообщила девушка, – Но у него, теперь, никого не осталось из близких…, – на мгновение Оля вспомнила, как карабкалась их машина под раскатами грома и проливным дождем.… Ощутила липкую кровь на руках… Девушка тряхнула головой, отгоняя жуткие воспоминания.

– Ну, и что из того? – тоном человека, уставшего слушать бредни, спросил Роман.

– Я хочу усыновить его! – заявила, вдруг, Ольга.

– Что?!! – переспросил ошарашенный парень, – Я не ослышался, Ольга?

Она ожидала, какой эффект произведут ее слова, и была готова к Ромкиному негодованию.

– По закону, – продолжила Оля, – Только, полная семья имеет право на усыновление. Помоги мне! – прозвучали ее заключительные слова, как призывной клич.

Парень покачал головой. Он всего ожидал от нее, но такого…

– Ольга, – снисходительно обратился Роман к девушке, словно к тяжело больному, – Я думаю, ты скоро сама поймешь, что сказала, сейчас, неимоверную глупость. Во всяком случае, я еще надеюсь на твое благоразумие…, – добавил он.

– Да, – ответила девушка, проталкивая комок в горле, – Я уже поняла, все поняла…, – Ольга отвернулась, она не хотела, чтоб Ромка видел ее слезы.

Уже у двери Роман окликнул ее:

– Оля!

Ольга повернулась, надежда вспыхнула в обращенных к нему глазах.

– Оля, – повторил Ромка, – Скажи, той ночью, между вами было что-то?

Девушка сникла.

– Ничего… Абсолютно ничего…, – она подождала, что он скажет еще, но Ромео предательски молчал.

Оля ушла, не прикрыв за собой дверь…

Ольга стояла, прислонившись к холодной стене, устремив взгляд в окошко на серое небо приближавшейся весны.

Врач, в надежде, заглянул в ее напряженное лицо.

– Простите, – очнулась девушка, – Я задумалась…

– Может, вам, еще раз, следует посоветоваться с мужем? – предложил мужчина.

Ольга устало покачала головой.

– Не понимаю, зачем вы усложняете себе жизнь…, – пожал плечами доктор, – Ну, хорошо, – встал он из-за стола, – Только, сначала вы должны посмотреть на него. Предупреждаю, к мальчику приезжали односельчане, кажется, соседка, и какое-то колхозное руководство… Он никого не узнал, – и, тут, врач осекся. – А позвольте, вас спросить, уважаемая, почему вы ни разу не навестили ребенка, если он вам, действительно, так дорог? Да, откуда вы, вообще, свалились на мою голову! – он замолчал и посмотрел на Ольгу, как на мошенницу.

Девушку разозлил этот взгляд.

– С северных широт, – грубо ответила она.

– И вы, еще смеете паясничать?! – возмутился мужчина.

– Я, только, на днях вернулась из Новосибирска, – уточнила Оля.

Однако заведующий не дал ей объясниться до конца.

– Хорошенькое дельце, – думая, что уличает девушку во лжи, проговорил психиатр, – Сначала вы совершаете экскурсию на северный полюс, а затем являетесь ко мне…

– На Черном море, к сожалению, у нас нет родственников, – невесело пошутила Ольга, – А родители после всего случившегося отправили меня подальше от дома. Они обманули меня…, – задрожали губы Оли, – Сказали, что Ванька умер…

Доктор уже в возрасте, вздохнул.

– Они хотели уберечь вас…. Я их очень понимаю…, – и сердито добавил, – На месте ваших родных, я бы снова отослал вас к белым медведям на перевоспитание, упрямая девчонка!

Ольга не узнала Ваньки, хотя там, в холодном городе, где ночи намного длиннее, он снился ей почти каждый день. То хмурый и неприступный, то хохочущий, забавно рыжий….

Сквозь окошечко бокса девушка увидела небольшую, скудно обставленную палату: тумбочка и кровать, на которой сидел худой, бледный мальчик.

Казенная полосатая пижама висела на его хиленьком тельце, как на вешалке. Маленькая коротко стриженая голова мальчонки была покрыта рыжим ежиком отрастающих волос. Это был он.

К Ваньке подошла медсестра и, что-то сказала. Вероятно, сообщила, что его забирают отсюда. Мальчик безразлично выслушал ее и отвернулся к окну.

Сердце Ольги сжалось. Она не верила, надеясь на лучшее. По ее щекам потекли немые слезы.

– Я вас предупреждал, голубушка, – съехидничал врач.

– Здесь одежда для него, – передала женщина сумку, – Я подожду на улице. Не хочу встречаться с ним в больничной обстановке…

– Вы думаете, это что-то изменит?

Ольга не ответила, она направилась к выходу.

Удивленные глазам мужчины, кажущиеся из-за очков, и без того неуместно большими, сделались просто огромными, как блюдца.

– Ненормальная…, – прошептал он вслед Ольге.

Ольга вышла из больницы и жадно хватанула ртом свежего воздуха.

– Ну, что? – спросил Сашка.

– Они, сейчас, приведут его, – едва слышно ответила девушка.

Александр обнял ее за плечи.

– Не волнуйся….

Ольга резко смахнула его руки.

– Не забывай, – рассердилась, вдруг, она, – Женаты мы, только, на бумаге!

– Я совсем не это имел в виду, – обиделся мужчина, – Просто беспокоюсь за тебя…

– Извини, Александр, – дрогнувшим голосом попросила Оля, – Но я хотела бы встретить его одна…

Ее трясущаяся рука съежилась в маленький кулачок, и вся она, казалось, замерзла.

– Хорошо, я буду ждать у машины, – развернулся Сашка, готовясь уйти. – Оля…, – замялся он на полуслове, – Ты, только, не переживай. Я не брошу вас, как бы, там не обстояли дела с мальцом…

Девушка в ответ лишь качнула головой. Чтобы успокоиться, она начала прохаживаться по талым тропинкам прибольничного парка.

Крупная, полнотелая женщина, сбивчиво объясняла врачу на ходу.

– Я ему говорю: «На улице, еще снег, холодно. Да, и зачем, они тебе, эти Гулливерские башмаки? Ты их все равно потеряешь по дороге…», – нянька и, теперь, недоумевающее пожала плечами, – И, ведь показала, какую красивую обувку ему принесли. Новенькие ботиночки на натуральном меху… Двести рубликов на базаре…, – покачала женщина головой, – Но он, прямо, вцепился в свое старье! – оправдываясь, воскликнула она.

– У мальчика расстроен рассудок, Нина Васильевна, – не сомневаясь в выставленном диагнозе, сказал психиатр, – Поэтому ожидать от него можно, чего угодно. Вашей вины здесь нет, – успокоил он ее

– А, поглядеть, такой тихенький, – вздохнула Нина Васильевна, – И глаза у него красивые… Я ни у кого, еще таких не встречала. Как же, только, эта Григорьева набралась смелости взять его? – прозвучало в голосе сердобольной сотрудницы неподдельно изумление.

– По крайней мере, – раздраженно ответил заведующий, – Мы ее предупредили, на что она идет.

– Да, – растерянно согласилась нянька, – Но такая обуза для молодой женщины! – никак она не могла взять в толк поступок Ольги.

Оля, погруженная в собственные мысли, не слышала, как хлопнула дверь.

– А, вот, и ваш мальчик! – обозвала ее медсестра.

Ольга обернулась и снова увидела незнакомого ей Ваньку. Хотя сама на днях покупала ему одежду в универмаге, все в нем было чуждо и неузнаваемо. Девушке стало страшно.

– Иди, – подтолкнула мальчишку медичка, – Ты будешь, теперь, жить с этой тетей! – но мальчик, устремив бездумный взгляд в серое безбрежье весеннего неба, не сдвинулся с места.

Пытаясь справиться с волнением, Ольга посмотрела на Ваньку еще раз. Она заметила, как подтянулся он за зиму: рукава куртки были впритык, брюки доходили, только, до щиколоток, а ведь Оля старалась брать все на вырост. И, вдруг, девушка вздрогнула, подавившись прохладным, влажным воздухом.

Ноги Ваньки были обуты в те самые кроссовки, что, однажды, она подарила ему. Едва сдерживая нахлынувшие чувства, Ольга осмелилась заглянуть ему в глаза. Когда же она сделала это, холодок пробежал по спине. Оля увидела, там пустоту.

Мальчик равнодушно глядел вдаль парка, не узнавая ее.

– Ваня, – позвала Ольга его слабым голосом.

Ребенок встрепенулся, по его лицу пробежала тень сомнений. Он начал пристально всматриваться в незнакомку. Молодая, красиво одетая женщина показалась ему чужой, никогда прежде не встречавшейся. Но, вот, лоб мальчика сморился, было заметно, как Ванька судорожно пытался, что-то вспомнить. Рот его дрогнул, и крик, вырвавшийся, казалось, из самой души, потряс сырой воздух.

– Мама!

Шурша крыльями, с деревьев слетели встревоженные грачи.

Медсестра тоже вскрикнула.

– Заговорил, Борис Петрович! Он заговорил! – обращаясь к врачу, и забыв про приличия, затеребила она воротник его накрахмаленного халата.

– Ну, и что с того? – скептически заметил психиатр и убрал ее взволнованную руку, – Это лишнее доказательство, что рассудок у ребенка расстроен. Она же, – указал он на Ольгу, – Не мать ему, а чужая тетка, хоть и знакомая…

Улыбка на лице женщины потускнела, но не погасла.

Тем временем, Ванька и Ольга бежали навстречу друг другу по серому, обманчиво рыхлому снегу, отчего, казалось, что земля уходит из-под ног. Тех нескольких шагов, разделявших их, хватило, чтобы понять, как необходимы они друг другу в этом мире. Когда, наконец, они встретились, мальчик взмахнул руками, как крыльями, и обнял склонившуюся к нему шею Ольги.

– Ты жива! Жива! – повторял он, прижавшись к ней всем своим слабеньким тельцем.

«Я не твоя мама…», – хотела сказать девушка, но язык ее не слушался. Словно читая ее мысли, мальчик замолчал на мгновение и шепотом спросил:

– Можно, я буду называть тебя так, Оля….

Она заплакала и засмеялась, одновременно, прислонив рыжую колючую голову к мокрой щеке.

– У нас все будет хорошо, родной мой….

На пасмурном мартовском небе впервые за долгое время сверкнул солнечный луч, словно благословляя эту встречу и освещая путь в новую, нелегкую, но счастливую жизнь…

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ