Инна КАШЕЖЕВА
ВРЕМЯ ВСЛУХ
*
Рисунки Л. НАСЫРОВА
© Издательство ЦК КПСС «Правда».
Библиотека Крокодила, 1988 г.
Дружеский шарж Л. НАСЫРОВА
Так что же все же, боже, побудило
меня в мои-то сорок (с небольшим)
сменить перо на вилы «Крокодила»,
верней, всего на острый зуб один?
Я объясню, читатель, в чем здесь дело:
не все всегда диктуется судьбой,
поскольку и сама я зуб имела на все,
что нам мешает жить с тобой.
ВРЕМЯ ВСЛУХ
Вот оно настало, Время Вслух,
время откровений сокровенных.
В нас молчанье испустило дух.
Только вслух!
Ты слышишь, современник?
Время Вслух не значит сразу в крик.
Было: и молчали, и орали…
Голос человеческий возник
из открытой правды,
как из раны.
Тот, кто своей совести пастух,
скажет мне: «Газетно…»
Нет, конкретно!
Дай поддых сильнее,
Время Вслух,
даже если это не корректно.
Не латунной глупостью трубя,
получило свое право
Слово.
Время Вслух, чтоб слышали тебя,
Время Вслух, чтоб слышал ты другого.
Время недомолвок, шепотков,
барабанной лжи,
нечистых денег
кончилось навек, итог таков.
Только вслух!
Ты слышишь, современник?
Только вслух!
ИМЯ НОВОГО ГОДА
Новый Год наступил,
Новый Год.
Я смотрю на него, чуть дыша:
так доверчиво к нам он идет…
Как же мы назовем малыша?
«Купидоном»,—
влюбленный вздохнул.
«Аполлоном!» —
воскликнул поэт.
«Чемпионом!!!» —
спортсмен резанул.
«Просто внуком…» —
настаивал дед.
Мог кукленком для девочки стать
и в герои мультфильма попасть…
Всех ролей здесь не пересчитать —
каждый нафантазировал всласть.
Каждый мерил — не грех! —
по себе,
может, кто-то и перемудрил…
Но на снежном живом серебре
проступило отчетливо —
МИР.
Так и будешь ты зваться, малыш,
символ мира, добра и любви.
У тебя пара маленьких лыж…
Пусть проложат лыжню меж людьми!
Мир огромен, стоглаз и столик,
но сегодня, всеобщий кумир,
Мальчик-Мир на пороге стоит,
общий сын человечества —
МИР.
МОНОЛОГ ВПОПЫХАХ
Ну куда мы спешим?
Ну куда мы спешим?
И каких же вершин достигаем?..
Сумасшедший режим:
рассвело — и бежим,
на работе, в метро досыпаем.
Посторонняя радость,
посторонняя грусть,
словно вырванная страница…
— Как живешь?
— Ничего. Извини, тороплюсь!
А зачем, черт возьми,
торопиться?
Современник, собрат,
хоть минуту постой,
мне ответь, расспроси поподробней…
Мы кончаем беседовать на запятой —
так при скорости нашей удобней.
Ну куда мы спешим?
Оглянитесь вокруг:
карусель, свистопляска сплошная.
И урывками видятся муж с женой,
с другом друг…
Как рождаются дети, не знаю.
Ну куда мы спешим,
ну куда мы спешим
по бессмертному белому свету?
Реже в небо глядим,
даже меньше грешим —
просто некогда, времени нету.
Замечаю:
и я торопливо пишу,
недосуг в круговерти ошибки
проверить…
«Ну куда мы спешим?» —
я спросить вас спешу.
«Ну куда мы спешим?» —
поспешите ответить.
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
Вкусив запретного плода,
сатира — братца чёрта,
растить решила иногда
плоды такого сорта.
Не развратит моей среды
рептилия из рая.
Я предлагаю вам плоды,
играя, не карая.
А вдруг от них (мне каково?)
не остро и не сладко?
Я не Мичурин, я всего
не юная юннатка.
Здесь не о Юнне Мориц речь,
хотя о ней хотелось,
так как она сатиры меч
держать имела смелость.
Запретный плод…
Его с ветвей
мы сбрасывали дружно.
«Избавь, — молили, — суховей,
и унеси, и в прах развей!
Нам этого не нужно».
Боялись божьего суда
и высылки из рая.
А в нем с праправремен всегда —
лишь истина нагая.
Я думаю, меня поймет,
простит и не охает
тот,
перед кем запретный плод
сейчас благоухает.
СУПЕРПЕГАС
О, современность!
Ты прекрасна,
твой жуткий ритм меня взмесил.
Собрат завел себе Пегаса
в сто с лишним лошадиных сил.
Я говорю:
«Зачем так много?»
А он толкует мне о том,
Мол, вита-виа
(жизнь — дорога),
но не переводя притом.
Придуриваюсь:
«Что за «вита»?
Я знаю «пепси», «фанту», «квас»…
Он оглядел меня:
«Завидно?
Но это, братцы, не для вас».
Я говорю:
«Но виа, виа…
Раскрой мне тайну бытия.
Я ж помню, как, страдая, выла
однолошадная твоя».
Он отвечает:
«Это было,
но звук далеких дней погас.
А та, что выла,
та кобыла,
теперь «мустанг» —
«суперпегас».
Тут я познанья проявляю:
суперобложка, суперстар…
Я просто дурака валяю,
а он взбесился:
«Супер стар?!
А книги в твердом переплете?
О, темень окон избяных!
А сколько я истратил плоти
и времени (молчу о поте)
на выбиванье «избранных»?!»
Интересуюсь:
«Кем ты избран?»
Он мне надменно:
«Не тобой.
Я всюду издан, значит, избран
и государством, и судьбой».
«Дай бог! Всех благ!
А покатаешь?
А может, прокатиться дашь?»
«Я выбивать тираж, ты знаешь…»
«Смотри не вылети в…вираж!»
ЕЗДА В НЕЗНАЕМОЕ
Поэзия — вся! —
езда в незнаемое.
В. Маяковский
Во мне — и взялся-то откуда? —
сигнал опасности горит:
я всех работников ОРУДа
притягиваю,
как магнит.
Всегда,
куда я ни поеду,
маячит синее вдали…
Я помню каждую беседу
с любым сотрудником
ГАИ.
И если вспыльчивая муза
в соавторстве откажет мне,
ГАИ Советского Союза
ее заменит мне…
вполне.
Сказал сержант мне
на Рублевском,
тактично перейдя на «ты»,
что не согласен с Маяковским
он в отношении езды.
Автограф ставя в протоколе,
я вся была, как тетива…
Сержант спросил меня: «Доколе?!»,
но все-таки вернул права.
Из транса
(вместо реверанса),
клянясь сержанту — «никогда!»,
твердила я слова романса:
«ГАИ, ГАИ—
моя звезда».
На трассах
в повседневных кроссах
прозрели вдруг глаза мои:
Литература на колесах —
нет, не подарок для ГАИ.
Ах, мы еще немало сложим
строк о ГАИ…
когда-нибудь…
Но коль не знаешь правил,
сложен,
увы, в незнаемое путь.
Прошу, но только не у бога,
а у дорожной колеи:
«Не подведи меня,
дорога,
Не оборви контакт с ГАИ!»
Путь без нее неинтересен.
Я помню:
где-то у Филей
напел чуть-чуть моих
мне песен
один молоденький старлей.
Он не просил пройти за ним, но
нахмурил брови: «Не гони!»
Я поняла тогда —
взаимна
моя любовь
с моей ГАИ.
Но вдруг ее случайно сглазит
тот, в ком поэзия молчит?!
Поэтому пускай мой ЗАЗик
[1]пока
под тентом постоит.
РАЗГОВОР С ИНСПЕКТОРОМ ГАИ
О ПУТЯХ ТВОРЧЕСТВА
..А потом вдруг раздался
тревожный свисток,
в нем была усмирения сила.
— Чем разгневала вас,
о хранитель дорог?—
я его чуть смущенно спросила.
И в ответ было столько его «почему?»,
что свой слух я о них поломала.
«Почему, почему?» —
до сих пор не пойму,
как вопросы его понимала.
— Почему превышаете
скорость в пути?
— Я пытаюсь опять горизонт обойти.
(И сверкнуло в презрительном
блеске погон:
«Не могу разрешить этот
странный обгон».)
— Почему не пристегнут
в дороге ремень?
— Не догонишь на привязи завтрашний
день…
— Что вы ищете в несуществующем дне?
Нет проезда туда! —
просвистело, как бич.
Запрещающий знак…
Пресловутый кирпич,
пусть он свалится
прямо на голову мне!
Он спокойно воспринял
мой горестный крик,
лишь как два стоп-сигнала
мигали глаза,
в них не схему, а образ
обрели тормоза.
— Я налево сверну?
— Невозможно. Тупик.
— Значит, снова любовь —
затворенный сезам?
— Не положено,—
только он мне и сказал.
— Но ведь в книгах везде
отступленья почти.
— Преступление,
если водитель в пути.
— Не водитель, писатель я, кажется…
Ах!
Если б видели вы полосатый тот взмах.
И тогда я права отдала — просекут!
Он вернул мне и тихо добавил при том:
— Выбирая такой вот
безумный маршрут,
осторожней, прошу, и с рулем,
и с… пером!
ИГРА
Сколько скрытого коварства
в сложной простоте добра!
Повстречались два кавказца,
начинается игра.
Все понятия сместились,
комплиментам нет числа…
Два приветствия
скрестились,
каждое — на полчаса.
В этом восхищенном мире
все идет в иной цене:
ты — шашлык,
а я — четыре,
ты — коньяк,
а я — втройне!
На Кавказе очень развит
этот способ,
этот вид:
кто кого перекавказит,
кто кого перещедрит!
Каждый взгляд подобен солнцу,
речи музыкой звучат…
Незнакомец незнакомцу
верный друг и нежный брат.
Их широкая натура
потрясает всякий раз.
…Ну, почему Литература
не похожа на Кавказ?!
МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ
Коллега зарубежный,
застольный кончив кросс,
мне задал неизбежный
классический вопрос.
Спросил (все рты раскрыли),
забыв про политес:
«А почему в России
так много поэтесс?!
Ведь вас (а он, простите,
в сравненьях не слабак),
как снега в Антарктиде,
как в Лондоне собак».
Признаюсь откровенно,
задумалась и я.
Виной тому, наверно,
эмансипация,
когда нам дали право —
оправданно вполне!—
работать, мыслить здраво
с мужчиной наравне.
А наши антиподы
по полу и т. д.
острят: «Капризы моды
в писательской среде.
Венеры не Гомеры,
как не обет обед.
Все это просто нервы
и результат диет.
Их парикам и стрижкам
хватило б головы…
Досуга много слишком
у женщины, увы!»
И впрямь — после работы
шагаешь в магазин
и все слагаешь оды
про занятых мужчин.
На рынке помечтаем,
в химчистку завернем…
К тому ж, мы не читаем
«Футбол» и «За рулем».
А время, ну, хоть тресни
стремительно течет…
И жалобные песни
сама плита печет.
Костер самосожженья,
увы, не пьедестал.
Ну, а воображенья
магический кристалл
необходим нам втрое,
хотя бы для того,
чтобы создать героя
романа своего.
Ни славы, ни наживы —
сама свой воз вези! —
Но живы,
нами живы
поэты на Руси.
МОЙ ПРАЗДНЫЙ ДЕНЬ
Восьмое марта очень ждет
всегда весь слабый пол.
День праздности
один раз в год:
пестрит накрытый стол,
острит серьезный сильный пол,
дополнив натюрморт.
Блестит в любой квартире пол,
мужской ногой натерт.
И торт весенний принесен
сегодня не тобой…
Недолгий отдых,
краткий сон,
а завтра —
снова в бой.
Внимания мужского сень
растает на заре…
Мой праздный день —
прекрасный день —
один в календаре.
Как мало их в моей судьбе!
Жди от весны к весне…
Я завтра вновь —
«эмансипе»,
вся в джинсовой броне.
Я не хочу мутить воды,
здесь и дитя поймет:
доспехов рыцарских пуды
не по плечу весь год.
Неравенство восстанови,
ученый, формул брат,
чтобы удельный вес любви
стал легче во сто крат.
Сверши магический обряд,
продли мой праздный день:
в невидимость духовных лат
всех рыцарей одень!
Мужчина! Мой меньшой собрат,
пойми, мы не язвим,
но ты сильнее во сто крат,
когда ты уязвим.
«МАТРИ» и «ПАТРИ»
Древние женщины,
одетые в шкуры
(по-современному если — в меха),
древние женщины!
Дуры вы, дуры:
не сохранили матриархат.
Не покомандуешь, как бывало,
на поводу у мужчин иди…
Их, по статистике,
слишком мало,
нас, по статистике,
пруд пруди.
А сколько гонору,
сколько крику!
Мол, не шути:
нас — один к десяти.
Может быть, скоро
в «Красную книгу»
они пожелают себя занести?
Нет, бабоньки,
все же права Лисистрата:
нам нет цены,
а для них нет вины.
Они-то с работы идут, как с плаката,
а мы-то идем, как…
с Троянской войны.
То я не нравлюсь ему в халате,
то приготовь для него халат…
То: «Мы давно не бывали во МХАТе»,
то (эти ссоры при патриархате!),
мол, перестань мне устраивать МХАТ!
Ладно бы в слове полслова сменили:
«матри» на «патри» —
не в том соль земли.
Ладно бы кудри до плеч удлинили,
а то ведь, простите,
на убыль пошли!
Не раз и не два беспокоились
в прессе,
и, видно, для этого много причин.
Давайте же клятву дадим,
коль остаться хотим
при своем интересе:
беречь наших меньших братьев —
мужчин!
АДАМОВО РЕБРО
(Женская серенада)
Видно, устроен так белый свет,
это у нас в крови:
ищет мужчина в битвах побед,
женщина ждет любви.
Помним, создатель,
просьбу твою:
«Яблок не рвать в раю!»
Все-таки Ева с древа сорвет
сладкий запретный плод.
«Муж и жена —
одна сатана»,—
истина так гласит.
Как ни была бы Ева грешна,
Еву Адам простит.
Ищет мужчина Еву свою:
с ней он всегда в раю.
Женщина,
только повод ей дай,
сделает адом рай.
Спорят друг с другом
зло и добро
во все века.
Выйдет мужчине его ребро
боком наверняка!
КОММЕНТАРИЙ К МОДЕ
Нет пола слабого в помине.
Идем сквозь моду напролом.
Несладко стало жить мужчине…
Мы пережили: макси, мини,
теперь вот в брюках поживем.
Лет десять, как мужья угрюмы,
неравенству пришел конец,
поскольку брючные костюмы
нас побратали, наконец.
Кто их придумал —
молодец!
Хотя, как прежде,
трат немало.
Дороговато в «мужиках»…
Пусть вдвое больше матерьяла —
мы сэкономим на чулках.
Смеясь чему-то беспричинно,
своей жене помочь готов,
дает инструкцию мужчина
эксплуатации штанов.
Лет десять, как мрачны супруги,
грядет ненастье для семьи:
жена, как прежде, гладит брюки,
но не мужские,
а свои.
Гнев копят медленно супруги
для окостюмленной жены.
А жены?
Жены — руки в брюки:
«Эмансипация. Равны!!»
Что ж, их позиция надежна.
Но сильный пол придумал месть
и в транспорте любом нарочно
теперь не уступает мест.
А сердцеед —
тот процветает:
он раньше слышал от жены,
что юбок он не пропускает,
а так не скажешь про штаны!
Пусть выпускают ГУМы, ЦУМы,
идя за модой по пятам,
сплошные брючные костюмы —
спецовку современных дам.
Но надо одного бояться:
чтоб юбкам зря не пропадать,
мужья,
по опыту шотландцев,
начнут их скоро…
надевать!
ПРОБЛЕМЫ ДЕДА-МОРОЗА
С утра Дед-Мороз
красит свой нос:
Ура! У Снегурочки
помада, что надо…
Слушает нервно
январский прогноз,
и на лице его старом досада.
Он говорит — и это про нас:
«Что же вы, люди, с природою грубы?
Зимой надевай хоть «бананы» подчас,
но кто Дед-Мороза узнает без шубы?!
Нет ни почтенья у вас, ни стыда
(я ведь из сказки,
а сказка — прекрасна!):
куда ни посмотришь —
усы, борода,
как у меня, чуть не… с пятого класса.
Что ж, мода, ровесница нашей Земли,
не буду вязаться я с ней, оголтелой…
Только бы снег этот,
белый-пребелый,
в «Красную книгу» не занесли!»
В ЗАЩИТУ АКТРИС
Ах, сколько разговоров
о возрасте актрис!
У той — нарядов ворох,
у той — то грипп, то криз.
У той — поклонник новый,
у той — коварный муж.
Рецепт, на все готовый,
от платьев вплоть до…
ДУШ.
Вся заново, сначала
придумана судьба.
Любая б не узнала
в «подследственной» себя.
Сюжет любви запутан,
все в кучу имена…
И сплетня, как шпицрутен,
над ней занесена.
От стольких околесиц
как не попасть в беду,
«стреляясь» через месяц,
«венчаясь» раз в году?
Должно быть чувство меры
хотя бы оттого:
откуда револьверы
у членов ВТО?!
А может, все же хватит
липучих фраз и глаз?
Она на сцене тратит
себя для всех для нас.
Улыбкою сверкая,
когда сама в аду…
Что делать?
Жизнь такая:
до смерти — на виду.
Ее не обрекайте
ходить сквозь строй весь век.
Товарищ обыватель,
актриса —
человек!
Ревнивый постскриптум автора:
Чужими бедами пленясь
(о, не кляните),
я мыслю: «Это и про нас,
как на корриде».
Актрисы вечно на виду,
а мы — за кадром.
Быть на виду,
как жить в аду
с чертями рядом.
Ломал меня,
верша свой бег,
и ямб и дактиль…
И поэтесса — человек,
поверь, читатель!
СЛУХИ
Слухи, слухи, слухи,
распахнутые рты…
Мои же губы сухи,
от слухов заперты.
Им-то что за дело
до этого всего:
куда она глядела
и сын ее в кого?
Но, пряча губы в руку,
вновь кто-то шепчет вслух:
тот с кем-то выпил рюмку,
а тот влюбился в… двух!
О каждом новом слухе
я с гневом узнаю.
От скуки ведь,
от ску-ки
марают жизнь мою.
Прищур, как щуп,
да шепот
шипением змеи…
Дешевка все! Да что вам
дались грехи мои?
Кого люблю, целую,
куда хочу, иду,
когда могу, пирую,
а нету денег — жду.
Жалом только тронь-ка —
пожаром отплачу.
Я слышать шепот только
в часы любви хочу.
Но… слухи, слухи, слухи —
поток, потоп сплошной!
Как преданные суки,
плетутся за спиной.
Но: слухи, слухи, слухи —
бесплатные харчи…
Чьи все-таки вы слуги?
Шепните, слухачи!
ЕЩЕ РАЗ О ЛЕВШЕ
Однажды в позапрошлый век,
давно, как говорится,
на Тулу сделала набег
российская царица.
Прошла оружейные цеха
со свитою большою…
Не в честь ли нее была блоха
подкована Левшою?
Прославил Тулу наш земляк
талантливою шуткой:
вот это да!
Ведь знает всяк —
блоха была малюткой.
Долбя раскаленные стволы
изящным молоточком,
царица вдруг устала, увы,
и вытерлась платочком.
Потом — чего таить греха? —
опять под сень столицы…
А может быть, была блоха
живой портрет царицы?
В искусстве все замыслы благи,
Левше есть чем гордиться.
Но то, что он сделал для блохи,
не стал бы — для царицы!
Левша в историю попал
и навсегда, быть может:
без микроскопа подковал
невидимую лошадь.
И мне эта сказка по душе,
она — основа были.
В стране нашей помнят о Левше,
а про цариц забыли.
Тем эта сказка хороша
про золотые руки,
что в каждом из нас
живет Левша —
прадедушка науки!
И если бы воскрес он вдруг,
такого человека
на части б рвали для услуг
и Академия наук,
и руководство жэка!
* * *
Я стою, на ус мотаю,
что творится, боже мой:
жизнь холодному металлу
возвращает сверстник мой.
Он вполне обыкновенный…
Так, скажите, отчего
провод вдруг набухшей веной
стал под пальцами его?
И уже через мгновенье
повторил мой гулкий двор:
словно конь от нетерпенья,
радостно всхрапнул мотор.
Властный жест Пигмалиона
и — движок запел, дрожа…
Точно так во время оно
в камне ожила душа.
Ликования минута
разною для нас была:
для меня —
свершилось чудо!
Для него—…
«и все дела».
Он сказал, смеясь: «Да ладно!» —
мне в ответ на мой восторг.
Простодушие таланта
преподало вновь урок.
И тогда я разглядела
все в ровеснике своем:
это страсть,
призванье,
дело,
это все — зачем живем.
Снова мчит навстречу трасса,
снова даль глядит в глаза…
Скорость, время и пространство
он вернул мне в полчаса.
…Мы не знаем наши судьбы,
но, что в жизни ни случись,
мне успеть ему шепнуть бы:
«Мастер!
к сердцу…
прикоснись…»
САМОЕ ГЛАВНОЕ
Однажды я как-то в кафе захожу,
от голода очень подвижна,
и думаю: «Борщ я сейчас закажу…»
А мне говорят: «Непрестижно!
Не борщ, а бриошь,
ну, а к ней эскарго
и устрицы, если хотите».
«Простите,
но этого нету всего».
«Ах, нету?!
Тогда потерпите».
Я плащ надеваю и слышу опять:
«Конечно, у нас не Париж, но
меха бы пора бы
давно заказать —
носить ширпотреб непрестижно».
Надеясь,
что все же на что-то сгожусь,
еще расцвету где-то пышно,
решительно я в «Запорожец»
сажусь,
а мне говорят: «Непрестижно».
Нужны «Жигули» —
и восьмая модель! —
чтоб ездить, соседей смущая.
Машину закрыла, иду сквозь метель,
простуду, как борщ, поглощая.
Сиплю и хриплю… Ах, к врачу бы успеть,
в платках, как капуста почти что…
Но нынче «сосудисто»
модно болеть,
обычный бронхит — непрестижно.
Чтоб антипрестижностью не раздражать
скончаться бы скоропостижно!..
Но твердо должна я
заранее знать,
какая кончина престижна.
НАШИ СТЕНЫ
Люди! Как мы часто лжем
друг другу:
лжем в глаза
и жмем при этом руку.
Люди! От обманов
откровенных
мы спешим укрыться
в наших стенах.
Но они не спрячут
нас от жизни.
Тише! Стены слышат
наши мысли.
Слышат звук пощечин,
стук посуды,
стон любви и звон
монет Иуды.
Наши стены слышат
все на свете,
как поют сверчки,
как плачут дети.
Как смеется дождь,
как злится вьюга…
Если б мы так
слышали друг друга!
ПЕРЕШАГНУВ ОДЕЖД ХОЛМЫ…
Юноша бледный со взором горящим…
В. Брюсов
Поэт-пророк подметил тонко
страданья юного лица.
Не оттенит его дубленка,
она ведь все-таки —
овца.
Разденься, шкаф перед тобою,
побудем пять минут людьми.
А ты — хотя бы сам собою:
как дома, «лунники» сними.
Сияет твой пиджак, о боже,
как обручальное кольцо.
Сказать: «Ни кожи и ни рожи…» —
нельзя,
ведь кожа налицо.
Ну, вот, разделся до рубашки.
Приостановимся пока…
Твои заморские подтяжки,
как лямки…
Но без рюкзака.
Слова на иностранной майке
(перевела с большим трудом
чужого трафарета знаки),
они гласят:
«Родильный дом».
Любой из нас ему обязан.
Я радуюсь, ведь дело в том,
что мог здесь быть вполне указан
совсем иной, хотя и дом.
Иди на свет к окну,
всего лишь
перешагнув одежд холмы.
Мы подсчитаем, сколько стоишь
ты в чистом виде,
без «фирмы».
Что сделали вот эти руки
за двадцать весен на Земле?
Ни чувства, ни раздумий муки
не отразилось на челе.
Вот голову и поломай-ка
(молчу про душу и про дух):
а вдруг роддомовская майка —
намек, что не готов продукт?
Глаза бессмысленные кротки…
Дошло хоть что-нибудь?
Едва ль.
А ну-ка, пеленайся в шмотки,
катись в роддом и дозревай!
…Визжали «молнии»-застежки,
а я вздыхала, потому
что встретила-то по одежке,
а провожу не по уму.
Исход подобного стриптиза
меня потряс, само собой.
И если здесь нужна реприза,
она, читатель, за тобой:
«Одел спецмайку из роддома.
Не все, как говорится…»
ПОСЛЕ ДИСКОТЕКИ
(Разгневанно-печальный монолог)
Пляска Витта?
Встряска века,
словно все сошли с ума.
Что такое дискотека?
Это светокутерьма.
Как в тюрьме, ты под конвоем:
вспышка с вышки каждый миг…
Даже если все завоем,
мы не перекроем их —
эти группы.
Эти группы
от неона так бледны,
что вполне сойдут за трупы,
что объелись белены.
Может, я не объективна?
Может, рано жгу мосты?
Шмоток тина,
слов рутина,
децибелы глухоты.
У любого поколенья
есть особый метроном,
но до белого каленья
век впервые доведен.
Глядя, как он, изгибаясь,
в пустоту металлом бьет,
Моцарт, грустно улыбаясь,
флейту вечности берет.
ВОЗРАЖЕНИЕ ГОРАЦИЮ
Истина в вине…
Гораций
Мой древний друг!
Мы не ханжи:
мы тоже можем выпить.
Но если рюмки, как ножи,
не грех из рук их выбить.
Содом создал еще Адам,
наш общий прародитель,
За будущий Эдем отдам
Олимп под вытрезвитель.
Хлебнули мы всего сполна.
Вам говорю, как брату:
«Не истина в вине —
вина
перед детьми…
К набату!»
КОММЕНТАРИЙ
К ОДНОЙ БИОГРАФИИ
С краской щек уверенно-бордовой
от наплыва небывалых сил,
сорока что тридцатигодовый,
голову, как шапку, он носил.
Все мешал в одно:
бетон с Мадонной
в сладком честерфилдовском дыму,
холостой (три раза разведенный)…
Как не позавидовать ему?
Не любил задумчивых и хилых.
Собутыльникам,
глядящим в рот,
скромно говорил:
«Я — скромный химик».
Вот кто впрямь от скромности
умрет!
Ах, широкий у него характер!
Он швырял купюры наугад.
Мой читатель,
нам с тобой не хватит
гонораров,
премий и зарплат.
Он давал уроки в ресторане,
веря в звездный век свой,
а не в час:
«Дело в шляпе, если есть…
в кармане,
делай «мани»,
делай лучше нас!»
Как рубаха,
был всегда распахнут
для него везде «служебный вход»,
но…
ведь деньги пахнут,
ох, как пахнут:
нафталин, и тот не отобьет.
А была ведь и у вора служба,
коллектив, уютный кабинет…
Дружит он теперь с пилою
«Дружба»,
этой дружбе длиться много лет.
* * *
На пятом десятке впервые
я вижу в лицо подлеца.
Ухмылки беззубо-кривые,
конечно, не красят лица.
Пусть с внешностью носятся снобы,
но бьют, все живое гася,
бессонные гейзеры злобы
оттуда, где были глаза.
Замешан на лжи и на скотстве,
на почве обжорства плечист…
Поймавшись на внутреннем сходстве,
за сердце б схватился фашист.
Налжет, обворует, застрелит,
больных старушенций кумир.
А вдруг эта раса заселит
мой лучший,
мой страждущий мир?
Тревожат набат те, кто правы,
сжимающие кулаки.
Но нет на подонка управы:
ни шерсть не видна,
ни клыки.
А он и о труп не споткнется,
смердящий везде атавизм,
ходячий Освенцим всему,
что зовется
до ужаса коротко — жизнь.
УЗЕЛОК НА ПАМЯТЬ
Одна поэтесса сказала,
что свитер прекрасный связала
знакомой для мужа ее.
Другая — с таким интересом! —
(он редко присущ поэтессам)
спросила: «А после чего?»
Вязальщица грустно вздохнула
и так беззащитно взглянула,
ответив: «Не после, а для.
Он в курточке ходит…
Смекнула?
А в небе уже просверкнула
жестокая суть февраля».
«Ну, так для чего ж ты вязала?
Ты что-то мне недосказала…
Уж не доверяешь ли мне?!»
«Да просто связала я свитер,
чтоб парень отправился в Питер,
ведь там холоднее вдвойне».
«Аг-га, — согласилась другая,
от новости изнемогая,—
и что же, он свитер надел?»
«Конечно. А ты бы подруге
в такой отказала услуге?
Ведь вяжущий стан поредел».
«Ну, что ты, ну, что ты,
ну, что ты!
Я знаю твои все работы…»
«О чем ты?»
«Конечно, о вязке…
Ты только не бойся огласки:
неважно, кто строил нам «глазки»,
неважно, и кто в них глядел…»
И та поэтесса, поверьте,
что верила в снадобье шерсти,
так и не сумела понять:
друзья, что вязать заказали,
от дома ей вдруг отказали,
в буфете чураются, в зале…
За то я, чтобы завязали,
свои языки завязали
те, кто нам мешает…
вязать.
* * *
Быт командировочный не сладок.
У молодок в новеньких ларьках
и у старых
вековечных бабок
ищешь пищу.
Натощак — никак.
Что за наважденье?
Юг ли, север
(расстоянье голодом сотри),
предлагает привокзальный сервис
«камбалу в томате» и сырки.
А в стакане странное броженье,
боязно так сразу отпивать…
Требуется сверхвоображенье,
чтоб напиток
«кофе» называть.
Что же это, люди дорогие?
Где ж они
(ответ: ищи-свищи),
ведра яблок, огурцы тугие,
жареные куры и лещи?
Я против излишков и разгулов,
но изъят, как рифма из стиха,
прошлый
привокзальный
пир Лукуллов.
А взамен?
Демьянова уха.
Незнакомые перроны пахли
молодой картошкой из кулька…
Не хочу я киселя из пачки,
дайте мне парного молока!
Мы простые смертные, не боги.
И, наверно, все понятно здесь:
ведь Россия круглый год
в дороге.
Едущей России надо есть.
С ПОЗИЦИИ ЛЕВОЙ НОГИ
(Шуточные размышления в экстремальной ситуации)
I. ЭКСПОЗИЦИЯ
Ах, знать бы,
куда я иду!
А шла я по первому снегу,
как будто по пенному следу,
вернее, по белому льду.
Зачем
в облаках я парила?
Зачем
презирала перила?
Они бы на спуске спасли…
Конечности левой скольженье
напомнило о притяженьи
припудренной снегом земли.
II. ЭКЗЕКУЦИЯ
Конечно, в приемном покое
на ногу махнули рукою
и мне указали на дверь,
где сняли с ноги моей шину
и вызвали срочно мужчину,
в руках у которого дрель.
Дрель стала с восторгом визжать,
подобно бездарной солистке.
Не только уйти по-английски,
по-русски-то не убежать!
Мой дух от наркоза был весел,
когда он мне ногу подвесил,
мой рот пересохший изрек:
«За шею бы надо, браток…»
И вдруг, на глазах хорошея,
он шепоту внял моему:
«Еще пригодится вам шея,
а вот голова…ни к чему!»
III. АДАПТАЦИЯ
И вот я в палате. О, боги!
Не жжет никого мой глагол.
Здесь только про ноги, про ноги…
А я не играю в футбол.
Студенты с доцентом в обнимку
глазами приклеены к снимку.
Взглянула украдкой и я…
И что же? Вот честное слово:
не Гурченко, не Пугачева —
лишь голая голень моя.
Всем стало немного неловко,
спасла нас рентгенустановка—
царица больничных реклам.
Она погудела негромко,
и, только закончилась съемка,
вновь ноги пошли по рукам.
IV. РЕЗОЛЮЦИЯ
Судьба решает все за нас
и, как ни странно, без обмана:
для мрамора, наверно, рано,
для гипса, видно, в самый раз.
Но тешусь мыслью я благою,
что в Байрона пошла ногою,
иные образы гоня.
Печалюсь, что без интереса
читала я «Хромого беса»,
ведь это точно про меня.
Как странно все в жизни, ей-богу,
то радость приемлем, то муку.
Жила —
на широкую ногу.
Сломалась —
на скорую руку.
У нас армейский все-таки режим:
перед врачом на вытяжке лежим.
«Мне бы гипса свежего»,—
говорит Кашежева.
А палатный врач в ответ:
«Дефицит.
Физкульт-привет!»
Мы все здесь долго отлежали,
в окно повеяло зимой…
Я слышу голос Окуджавы:
«Бери костыль,
пошли домой!»
V. ПОСЛАНИЕ КОЛЛЕГАМ
«Гипс-гипс, ура!» —
кричу вам, други.
Ломайте ноги на досуге.
Тогда, как принято веками,
писать научимся…
руками.
Нога же, вопреки молве,
не даст покоя голове.
Чтобы в стихах не так ломаться,
полезно иногда сломаться.
Почувствовал застой — беги
по льду…
С моей легкой ноги!
ПОПЫТКА ЗАВЕЩАНИЯ
На пустой телеге с ярмарки
тихо еду старшим вслед.
Были змии,
были яблоки…
Рая не было и нет.
Я, долистывая дали,
думаю: а как жила?
Почитаема? Едва ли…
Но читаема была.
Главный выход из проблемы —
на прилавке не лежать,
а на лавку ляжем все мы,
как ложимся на кровать.
Хорошо в пустой телеге
подытожить не спеша:
высоко ль в крылатом веке
поднялась твоя душа?
Горевала и любила
эта самая душа.
Скорби
много накопила,
а вот скарба —
ни шиша.
Завещаний не ищите,
представители семьи,
как доеду, не взыщите,
помяните на свои.
* * *
Мы одеты не всегда по моде,
но в народе говорят про нас:
«Дармоеды все… Видать по морде!»
Будто вправду кормит нас Парнас.
Мне писать стихи не разучиться,
но одно покоя не дает:
неужели стрижка разночинца
так тебе мешает, мой народ?
Молодым везде у нас дорога.
Право, как-то странно спорить тут.
Молодых, наверно, издают
оттого так часто и так много.
Но тираж… Его весь автор скупит.
Только это вовсе не каприз:
просто так порой оформлен «супер»,
что уж лучше абстракционизм.
Детективам лучшие обложки.
Почему? Понятно, почему.
И пускай встречают по одежке,
лишь бы
провожали
по уму.
КОЕ-ЧТО О СЕБЕ
О себе писать трудно. Труднее, чем о других: ведь других и хвалить и ругать легче. К тому же нам приходится заполнять столько анкет, что невольно сбиваешься на канцелярскую конкретность.
Вот и я сбилась… на дату рождения. Правда, с нее обычно начинается жизнь всех нормальных людей.
Смею надеяться, что отношусь к последним и поэтому родилась в Москве под залпы салютов Победы.
Родители сразу же помогли мне влиться в нашу многонациональную литературу: отец мой кабардинец, а мать русская.
Я, так сказать, живое воплощение дружбы народов.
Это дает мне право и возможность издаваться и в Москве, и в Нальчике, где я даже получила республиканскую премию за книги «Белый тур» и «Кавказ надо мною».
А всего у меня 13 книг.
С удовольствием упоминаю эту цифру, так как первые якобы несерьезные стихи опубликовала в «Клубе 13 стульев».
Это было прологом к журналу «Крокодил», который, кстати, тоже меня премировал. Теперь, когда ханжество не в почете, можно смело заявить: премия — великий стимул.
А, как известно, от великого до смешного один шаг. Я его сделала и, честное слово, не жалею!
Автор
Более подробно о серии
В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.
В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.
Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).
Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.
Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.
Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.
У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.
Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).
INFO
Инна Иналовна КАШЕЖЕВА
ВРЕМЯ ВСЛУХ
Редактор А. С. Пьянов
Техн. редактор Л. И. Курлыкова
Сдано в набор 13.11.87. Подписано к печати 23.12.87. А 05187. Формат 70 х 108 1/32. Бумага типографская № 2. Гарнитура «Гарамонд». Офсетная печать. Усл. печ. л. 2,10.
Учетно-изд. л. 2,50. Усл. кр. отт. 2, 45. Тираж 75000. Заказ № 1608. Цена 30 коп.
Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции
типография имени В. И. Ленина издательства ЦК КПСС «Правда».
Москва, А-137, ГСП, ул. «Правды», 24.
Индекс 72996
…………………..
Сканирование и перевод в DJVu, Борис Ледин — 2013
www.cartoon-twins.ru
FB2 — mefysto, 2023
Примечания
1
ЗАЗик — фамильярное наименование автомобиля «Запорожец»
(авт.).
(обратно)
Оглавление
ВРЕМЯ ВСЛУХ
ИМЯ НОВОГО ГОДА
МОНОЛОГ ВПОПЫХАХ
ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД
СУПЕРПЕГАС
ЕЗДА В НЕЗНАЕМОЕ
РАЗГОВОР С ИНСПЕКТОРОМ ГАИ
О ПУТЯХ ТВОРЧЕСТВА
ИГРА
МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ
МОЙ ПРАЗДНЫЙ ДЕНЬ
«МАТРИ» и «ПАТРИ»
АДАМОВО РЕБРО
КОММЕНТАРИЙ К МОДЕ
ПРОБЛЕМЫ ДЕДА-МОРОЗА
В ЗАЩИТУ АКТРИС
СЛУХИ
ЕЩЕ РАЗ О ЛЕВШЕ
* * *
САМОЕ ГЛАВНОЕ
НАШИ СТЕНЫ
ПЕРЕШАГНУВ ОДЕЖД ХОЛМЫ…
ПОСЛЕ ДИСКОТЕКИ
ВОЗРАЖЕНИЕ ГОРАЦИЮ
КОММЕНТАРИЙ
К ОДНОЙ БИОГРАФИИ
* * *
УЗЕЛОК НА ПАМЯТЬ
* * *
С ПОЗИЦИИ ЛЕВОЙ НОГИ
ПОПЫТКА ЗАВЕЩАНИЯ
* * *
КОЕ-ЧТО О СЕБЕ
Более подробно о серии
INFO
*** Примечания ***
