По эту сторону горизонта (несколько историй о вантузе, поэзии, бадминтоне, и кое о чём другом) [Юрий О.Ш.] (fb2) читать онлайн

Юрий О.Ш. По эту сторону горизонта (несколько историй о вантузе, поэзии, бадминтоне, и кое о чём другом)

История первая. Вантуз сантехника Городихина

<ремарка от автора

Совсем не творчеству, что «нео», это месть,

Хотя … к примеру, в свете вантуз есть –

А вантуз – он предмет беспафосный совсем,

Не выделяется особо он ничем,

Но то, когда в руках лишь говночиста,

А вот для модернового артиста

Способен вантуз быть удачным реквизитом

В спектакле современном, экстра-даровитом,

Он там не вантуз, а эффектный мем

И флейтой, и бокалом, и много кое-чем,

Регалией вновь испечённого магистра,

Да и карающим перстом министра.

P.S. Впрочем, рассказ ни на что не претендует, кроме как, на его прочтение (пафосно говоря, крик души не ради почестей и славы, а из эстетических, так сказать, побуждений, навеянных ныне песенно-популярным: «Она же некрасивая. / Сказал один мне гей … Но у неё такая жопа … В общем я её люблю! / Жопа! Жопа! Жопа! / В общем я её люблю! …¹» ).>

Эпиграф

Один по-всякому имел любые строфы,

(Но, правда, сальности отточьем заменял),

Другой те строфы фресками на стенах рисовал.

Стенную роспись восхваляли теософы,

На фресках всех прекрасных видов сеновал

(Ведь все отточия стог сена прикрывал).

Увы и ах, прошли века

и нет стыдливости в стихах,

владеет кистью вовсе похотливая рука,

художники, в своих модерновых холстах,

совсем не озабочены юдолью,

да и в поэмах ныне скверностям раздолье.

§ … / Уж ночь какую снится мне селянка, / Босой, бредёт что по тропинке горной, / И вот она, заветная в глуши делянка, / Где дева, в тайной неге беспризорной, / Она снимает одеяния свои простые …. / А я уж там, в густых кустах кизила: / О, эти локоны волос, воистину, златые / На голову копной их сабинянка водрузила, / Бесстыдно оголяя груди – дьявола холмы …. / Пуста округа, значит, мне ласкать их: / И мысленно, взасос, и взглядом неотрывно … / Я скопище пороков истинно мужских, / Мои душа и взгляд всё мечутся надрывно … / Уж скоро ночь, кизила запах сладкий, / Канун утех – покинуть трудно, и всегда – / Я на любовь неплотскую безмерно падкий, / Оно сидит во мне – рождение холста, / Где грунт – гипс, мел, белила, смолы – / То похотливость девы ожиданьем жениха … / И кисть моя – то есть зачатие крамолы, / То акт рождения Вселенского греха. / … Проснувшемуся сантехнику Городихину далее витать в облаках, припоминая до сладчайших деталей покинутый им мгновениями назад сон, было до одури тяжко. Проснувшийся сантехник Городихин тут же зашаркал к столу и заглянул в стоявшую на нём бутылку. Выпивки в стеклотаре не обозначалось. А значит и не будет вдохновения, а, равно, и творчества. Эх, пропал … бездарно пропал для пятидесятилетнего сантехника Городихина этот выходной осенний день – на холст не ляжет обнажённой женской натуры шедевр. Вернее, на картон или бумагу – холсты Городихин не жаловал по причине хронического безденежья. И сантехник обречённо присел на стул. Но, чу – глухо хлопнула входная дверь (когда хозяин был не при деньгах, дверь его квартиры на замок не закрывалась, а вдруг …). Мгновением спустя в комнату ворвался Рифмач – средних лет дворник Микола Иванович Лузга, а именно. А Рифмачём его прозвали за умение к любому слову выдать, не мешкая, с десяток рифм (лично он, Рифмач, считал это, правда, не «божьим» даром, а лишь словесным баловством (к тому же, в большинстве виршей дворника фривольность присутствовала сверх всякой меры, а потому в газетно-журнальные редакции Микола Иванович со своими опусами даже не совался.

§ … / Всё оспорено на свете, / Полемистов пруд пруди / О любви, деньгах, диете, / О войне и вишен цвете, / О рыбалке на рассвете, / Как над этим не шути, / Я и сам такой … почти. / … Общаться с Рифмачём Городихин очень даже любил – общение художника и поэта (при наличии литров трёх, хотя бы, разливного пива) – это … это, что внутренний раздрай самого искусства. Истина, правда, в тех спорах не рождалась, но сам процесс! – сам процесс свидетельствовал и об его, Городихина, ораторском искусстве, и об его глубинных познаний сути искусства, как такого, и в том числе, живописного. Споры случались часто, и он, Городихин, завсегда был на высоте (по его же, городихинскому мнению) …

<§ … / И повстречались два эстета, / И начался меж ними спор, / Один сторонник был багета, / Другой нахваливал рокфор². / Да, спор полезен, но темнело, / Пора бы ужинать начать, / Но, к огорченью, сыродела / Не удалось им повстречать. / Не удалось и хлебопёка / Им встретить в этот поздний час, / Без материального итога / Нет в споре истины подчас. / И натощак ушли эстеты, / И каждый в сторону свою, / Хоть что-то съесть, да хоть котлеты, / Коль спор окончился в ничью. / … Вот и накануне, кстати, случился подобный диспут:

– Фу, как не эстетично, рифмовать высокопарное существительное «грудь» с плебейским глаголом «пугануть»!

– А как надо рифмовать?

– … хм, ну не «пугануть» же!

– Например?

– Да хотя бы … да хотя бы: «давануть» … без изыска, конечно, но более гармонично … что-ли!

– Ты ещё «лизнуть» скажи. Тоже мне, фанат гармонии нашёлся … Гармонию искал дотошно, художник наш, и не найдя, вопил истошно, и кисть сломав, и карандаш!

– Ты мою живопись, своими руками сто лет немытыми, не лапай!

– И что?

– Да ничего, я, по крайне мере, в натюрмортах говнецо не рисую!

– Да уж, ты кроме жоп ничего больше не рисуешь!

– Не тебе, «кино – вино», о моих художественных способностях судить. Тело человека, чтоб ты знал, для изобразительного искусства – парадигма³ наивысшая!

– Чего-чего? Ты хоть сам понял, чего сказал?

– Да я-то понял, а вот ты … да тебе кисть-флейц дай, так ты что и сможешь, так это только батарею покрасить, и то, не факт!

– Ах так, да? Ладно, берём «батарея»: галерея – диарея – гонорея – ливрея – лотерея –дурея … хирея … хренея! Что, съел? А теперь-ка давай ты, навскидку, про кисть!

– … это ты уже сам давно со своими рифмами и одурел, и охренел. А мы, художники, мы .. мы … когда рисуешь ветвь, нужно слышать дыхание ветра⁴!

– Шибко умный, да? Художники – сапожники, Венер нагих безбожники!

– Поэты … стихоплёты, срамные … губошлёпы! Что, тоже съел! Смотри, бедолага, не подавись! …>

§ … / Когда ни славы, ни богатства – / не распускай в досаде нюни, / свершается, порою, меценатство / … пусть не зимой, но, вдруг … в июне. / …. В общем, Рифмач ворвался в комнату, а Городихин жалобно на него посмотрел. Но «поэт» тут же разочаровал, грустно помотав головой, мол, денег нет. Зато победоносно поднял вверх принесённую с собой банку с краской. Эту банку, кстати, Городихин тут же узнал – краска недавно пропала из его бытовки в тот самый момент, когда он уже намерился её продать. «Собирайся, – отчего-то радостно выкрикнул Рифмач. – Айда на улицу, член рисовать!» От чего Городихин чуть не хлопнулся со стула на пол, хотя и был с утра, что говорится: «и не нюхавшим пробки!»

§ … / Поэт, однажды, и художник, / Похмеляясь на досуге, / Занялись разгадкой сути, / Кто из них основ-положник / Арт-искусства всей округи. / На забор ссылались оба, / Из трёх букв там было слово, / Как начерчена и жопа … / Чёрт, не выделить особо / Чьё наследие – основа. / … В общем, Городихин со стула на пол не хлопнулся, но зато одномоментно впал в прострацию. Причём в прострацию человека, хоть и запойного, но на данный момент вполне трезвого. Предложение, последовавшее от Рифмача, в голове Городихина никакой логике никак не поддавалось: «Уж ладно, ежели томатовкой⁵ опиться до чёртиков, то на заборе всякую жопу нарисовать – то и не грех, даже! Но, вот так вот, не с того ни сего, на трезвую голову(!) и член рисовать в общественном месте… ????»

– И наш художник просто офигел, увидев не гондон – а с краской банку, едрёна стать, он даже покраснел, ведь краской на заборе нарисует он вакханку … а рядом бы себя … да хрен его давно уж захирел, – не узнавая натуры Городихина, попытался осмыслить сей конфуз своим фирменным стихотворным стилем Рифмач, ставя банку с краской на стол.

– Это ж моя краска, – очнулся Городихин. – А ты её, сволочь, спёр!

– Боже, какие незавидные слова: «сволочь», «спёр». И слышу я из уст сантехника шестого разряда, а шестой разряд – это почти что интеллигентный человек, – вразвалку плюхнувшись на стул, съязвил Рифмач. – И это слышу от Городихина вместо слов благодарности за не пропитую им же, интеллигентом недоделанным, банку с краской.

– С чего бы я в благодарностях рассыпался, – сурово глянул сантехник на собеседника. – Особенно, с похмелья.

– Вот, то-то и оно, – развалился Рифмач на стуле и вовсе, уж чуть-было, не сползая по его спинке на пол. – Как говорили древние: за бутылью красного вина, пьянь не видит дальше носа, руку протяни – а там казна, только жизнь – она хитра, глаз не видит – нет и спроса.

– Вот, именно! – в нос у меня сейчас кто-то и получит! – набычился Городихин, вставая. – Попроще изъяснятся можно?

– Можно, – кротко кивнул головой Рифмач. – Рисуешь огромный член – получаешь четыреста тысяч кусков, как минимум!

– Да, ну! – опешил Городихин. – Не может быть!

– В нашем самобытно-диковинном мире возможно всё, – подтянулся на стуле Рифмач, принимая нормальную позу. – Если не веришь, у Спинозы спроси.

§ … / Россия без мыслителей, / погост что без крестов, / от разных басилевсов до всяческих шутов, / и этики блюстителей, /и грозных просветителей, / сторонников кнутов. / … старик Спиноза – охранник продуктового магазина – Бенедикт Петрович Мозговой, был для Городихина авторитетом необсуждаемым: как двадцать восемь лет назад (под самый Новый год(!) девяносто второго года) объявил тот всей шаромыжной округе: «всё, больше не пью!», так и пребывал в завязке до сих пор. Прозвали же его Спинозой по случаю тезоименитства с древним философом, плюс неординарность фамилии, плюс тридцати томное издание Большой Советской Энциклопедии, которую охранник читал запоем (клин вышибся клином, по словам Рифмача) с тех самых пор, как завязал он с выпивкой. Заветные тома бережно хранил охранник в своей небольшой квартирке деревянного барака самого, что ни есть, захолустного района местного городка. Где только можно: на подоконнике, облупившихся от ветхости полках, двух табуретах и старом без ящиков комоде. Другой подходящей для книг мебели в квартире не было. Не было даже кровати или какого дивана. А потому хозяину, если он не пребывал на дежурстве, коротать время за прочтением очередного энциклопедического тома приходилось исключительно на раскладушке⁶. (Городихин же – дело другое – проживал в служебной квартире, выделенной жилуправлением в здании каменном и трёхэтажном. Состоянием, правда, «почти что развалюха», зато жилая площадь – двухкомнатная, поскольку сантехник на то время был человеком женатым и при детях (а вот о жилье Рифмача многого и не скажешь. Снимал он угол у одной бабки, а у той бабки память не то, что куриная, а и вовсе «беспамятная» какая-то, так что арендную плату бабка «получала» регулярно, хотя Рифмач заплатил ей лишь единожды – при заселении)).

– А что? – превозмогая похмельное состояние, засобирался Городихин. – И не только спрошу, но и доказательств потребую!

– Ну-ну! –улыбнулся Рифмач, поднимаясь со стула тоже. – И грозен во хмелю был батька, но протрезвел, и пылом он потух, а протрезвила его Катька, когда в супруга кинула утюг.

– Остри-остри, да …, – запирая дверь Городихин замялся, подбирая на манер Рифмача, какую-нибудь хлёсткую созвучность слов, да ничего путного так и не придумал. – Короче, имя Катерины попрошу не трогать, она баба хоть и сволочная, но женою мне была двенадцать лет законной!

На что Рифмач лишь махнул рукой, мол, если человек образность поэтическую сразу же на себя примеряет, то поэту говорить с ним смысла нет никакого.

§ … / «Гении искусства уж давным-давно, увы, почили, / Новых не надо, уж больно длинна дорога к славе, / Помнится, один том «Дон Кихота» аж пятнадцать лет строчили! / Всё дарование ныне – оно в арт-новом творящем составе: / Абстракционизм, кубизм, чучело козы, что запихали в автошину, / Кучка изрезанных презервативов и морда коровы в дерьмовой оправе, / И унитаз, что насажен на двухметровую ржавую пружину – / Нет гению места в безумно-модерном-дерьмовом анклаве, / Где сиська – Олимп, п…а⁷ же – есть нимб!» (Лузга М.И.) … старик Спиноза, к счастью, оказался дома. Даже стучать не пришлось, дощатая, ещё советских времён дверь с таким же единственным древним замком, была приоткрыта. На вошедших в квартиру просителей Бенедикт Петрович внимания не обратил ни малейшего. Ни сразу, ни потом. Городихин даже набрался смелости и достаточно громко кашлянул.

Ноль внимания. Хозяин, как всегда, лёжа на раскладушке, уткнулся напрочь в очередной энциклопедический том.

– Зови-не зови их, а ангелы где? Молись-не молись, а всё безответно, и пусть в небеса душу тянут заветно, но нету тропинки в пустотной среде! – не то чтобы уж совсем ни в склад и ни в лад подал голос Рифмач – намёк в его словах был, и даже не один: к тебе, падла, люди пришли, а у тебя к ним ноль внимания; люди к тебе пришли не просто так, а по зову своих, пусть сословием и невысоких, но всё же душ; пришли во стремлении к созидательному процессу, можно сказать, процессу эпохальному, и для большой ясности добавил исключительно прозой. – Мы, между прочим, в своих жизнях нетленные следы жаждем оставить … это к сведению некоего чванливого мудрилы!

Опус Рифмач заставил хозяина квартиры обратить на гостей самое пристальное внимание. Внимание, правда, весьма своеобразное. Полистав находивший в руках бордового цвета том и найдя соответствующую на своё разумение статью, Спиноза назидательно изрёк (сильно запинаясь, правда, читая непривычные научные термины): «Следы жизни, проявления жизнедеятельности вымерших организмов. Одни палеонтологи относят к Следы жизни только следы в узком смысле слова, оставленные животными при передвижении по земле или по дну водоёма, а также различные ходы и норы в рыхлом осадке, в скальном грунте и раковинах моллюсков. Другие распространяют понятие Следы жизни и на различные свидетельства физиологических функций организмов: размножения (яйца птиц, икра рыб), питания (остатки пищи в желудке, желудочные камни, экскременты) и т. д., а также на следы повреждений и болезней, постройки и т. п. Следы жизни встречаются в отложениях всех геологических систем начиная с докембрия. По Следы жизни можно узнать о существовании в геологическом прошлом организмов, от которых ничего, кроме Следы жизни, не сохранилось; Следы жизни дают также представление об образе жизни вымерших животных. Раздел биологии, изучающий Следы жизни в узком смысле слова, называется ихнологией (или палеоихнологией); комплексы Следы жизни, находимые в отложениях, называемых ихноценозам и (или палеоихноценозами)».

– Да мы, Бенедикт Петрович, в общем-то не о том, не о следах нетленных, – восприняв слова Спинозы на полном серьёзе, Городихин явно стушевался, но цель визита сумел всё же, краснея и покрываясь испариной, как-то пояснить. – Мы о главной сути теперешнего, современного, слышь, искусства пришли узнать … и расценках на него … искусства, то есть … модернового, стало быть, знать хотелось бы тоже …

Чего-чего? – удивленный Спиноза отложил энциклопедический фолиант и присел на раскладушку.

– Тут некоторые люди …, – Городихин с трудом ткнул пальцем в Рифмача. – Утверждают, что за нарисованный на мосту фаллос некая, по части современного искусства комиссия, отвалила премию аж в четыреста тысяч рублей.

– Да было, таки, в некоем селении Санкт-Петербург такое дело летом две тысяча десятого года, – к большому удовлетворению Рифмача подтвердил Бенедикт Петрович.

И к большому удивлению, Городихина, поскольку Большая Советская Энциклопедия была издана гораздо раньше, и заметка о данном случае в ней не могла иметься априори. А Спиноза, кроме «БСЭ», ничего другого принципиально не читал, радио давно не слушал, да и телевизор он последний раз смотрел двадцать пятого декабря девяносто первого года. Ровно в том момент, когда красный советский флаг на флагштоке кремля сменил бело-синий-красный российский стяг, отнёс Бенедикт Петрович телевизор и вовсе на свалку.

– А я что говорил, – гордо выпятил грудь Рифмач. – О, музы, мне скорее кисть вручайте, готов я фаллос начертать с Олимп, и на меня вы, боги, не серчайте – за сорок тысяч штук хоть из говна состряпаю я нимб.

– Ничего не выйдет! – махнул рукой Спиноза.

– Что, одной банки краски не хватит? – простодушно обеспокоился Городихин.

– Эпатажа уже не будет, как не старайся, – отрицательно качнул головой Бенедикт Петрович.

– Что, совсем? – поник Рифмач.

– Во-первых, – пояснил «Спиноза». – Некая арт-группа нарисовала фаллос именно на разводном мосту. Во-вторых, изображение рисовалось лишь в самом начале разъединении створ, на всё про всё двадцать три секунды, стало быть. И вот потом, когда мост развели, на одном из пролётов фаллос размером шестьдесят пять метров, что натурально встал прям напротив здания Управления ФСБ Санкт-Петербурга … Но это всё фигня, за фаллосы премии не дают – хоть член себе на лбу нарисуй, или хоть где!

– А за что же их, премии, тогда дают? – всё никак не мог успокоиться Рифмач.

– Определяющим нынче, в так называемом «искусстве,» является даже не текстура – фаллос, или ещё какая-нибудь хрень – а концепция, проще говоря идея.

– И какую же идею воплотили те питерские бесстыдники.

– Да очень, в общем-то, простую: «Член в плену у КГБ».

– Да я таких идей нарожаю тысячу, – обрадовался Рифмач. – «Пьяный фаллос забыл код подъездного домофона», например, или: «Похмельный член в шесть утра у закрытых дверей вино-водочного магазина».

– И опять промашка! – отчего-то радостно констатировал Спиноза.

– Да что такое? – возмутился Городихин. – Сейчас-то, почему?

– Согласно всеобщего закона социума, – от души рассмеялся Бенедикт Петрович (можно сказать, впервые с декабря девяносто первого года). – Кто первый с печи слез, того и валенки.

– Какие-такие ещё валенки? – набычился Городихин.

– А вот такие: обыкновенные войлочные катанки, – вновь улыбнулся Спиноза, но спустя секунду добавил уже на полном серьёзе. – «Чёрный квадрат» и обезьяну можно выучить намалевать, но шедевром это не будет. Шедевр, это картина Малевича – поскольку Казимир Северинович сотворил его первым.

– Пошли от сюда, – уже уставший стоять Городихин потянул Рифмача к выходу. – Прока всё равно никакого нет.

– Прок обязательно будет, если посвятить себя искусству, а не всяким бесстыдствам. – назидательно продолжил Спиноза, поднявшись со скрипучей раскладушки и раскрыв один из энциклопедических томов, лежащих на подоконнике: «Искусство, одна из форм общественного сознания, составная часть духовной культуры человечества, специфический род практически-духовного освоения мира. В этом плане к искусству относят группу разновидностей человеческой деятельности – живопись, музыку, театр, художественную литературу (которую иногда выделяют особо – сравни выражение "литература и искусство") и тому подобное, объединяемых потому, что они являются специфическими – художественно-образными – формами воспроизведения действительности. В более широком значении слово "Искусство" относят к любой форме практической деятельности, когда она совершается умело, мастерски, искусно не только в технологическом, но и в эстетическом смысле».

– Философу заоблачное, а сантехнику завсегда мирское, – теперь уже Рифмач подтолкнул друга к входной двери. – Зри в корень: двадцать три секунды и сорок тысяч штук в кармане: вот это я понимаю: и умело, и мастерски, и без всякого, на то, особого эстетичного смысла.

– Моё дело маленькое, – вновь растянулся на раскладушку Спиноза. – Меня спросили – я ответил, а если ответ мой кому не по нраву, то, брат, извини – пестуй всякую чушь, ежели ума своего уж совсем нет.

– Да, уж, – загрустил Городихин на выходе. – Что умело фаллос нарисуй, что член супер искусно, а номинантами на большие «бабки» в этой области «живописания» нам уже не быть. Опоздали мы, брат, опоздали. Некий новый эстетический смысл надо искать, в нечто другом.

– На свете задниц много очень, и в каждой пятой – геморрой, – как всегда, на свой лад озвучил проблему Рифмач. – А ведь шедевр – он одиночен … проктолог только врач, а не герой!

– Вот именно, – кивнул Городихин. – Такой Вселенский смысл найти, чтобы наша идея этих членов, жюри так называемого по части премий в современном искусстве, аж до самых задниц пробрала бы⁸.

С тем друзья наши и вернулись назад, в квартиру Городихина.

§ … / Дела поэта трудные: / все ожидают откровений, / а у натужных вдохновений / настолько рифмы скудные, / что строфы все беспутные. / … Перво-наперво Городихин обследовал прихожую, потом прошёл в комнату, заглядывая и под стол, и в сервант, а затем исследовал и шкаф на кухне – в шкафу, в серванте, как под столом, так и в прихожей ситуация была «патовой» – то есть, нигде никакой выпивки не было и вовсе. Рифмачу, с одной стороны было, легче – похмельем он в этот час не страдал, но со стороны другой, именно в себе он ожидал прихода той космической идеи, что проберёт неких-всяких членов комиссий «до самых задниц». А иначе, какой же из тебя поэт? Поэт, он на то и поэт: «чтоб всякий тайный всполох смысла, его в момент строфой изгрызла». Но не было, чёрт возьми, в Миколе Ивановиче уж боле получаса никаких великих строф, хоть тресни.

– Однако, без вдохновения никаких проблесков творческого сознания сегодня не будет … уж, точно! – печально констатировал Рифмач, присев за стол в комнате и задумчиво вперившись в окно. – Когда художник без холста, а наш поэт без музы, вот и случаются тогда в их жизнях вдруг конфузы.

Сентенция Рифмача безответно повисла в воздухе, Городихин её не услышал. Он самозабвенно «орудовал» в поисках, ну, хоть какой-то выпивки на кухне.

– Дано, что свыше, так тому и быть, мечты все разные – досужий небу спам, вот и суди, что в жизни остаётся нам – по фатуму течению только плыть, – «отстегал» себя за изрядно затянувшуюся креативную бездарность Рифмач: и, о чудо, боковым зрением он тут же узрел стоящую на столе банку с краской.

– Да нет же, тяжба с судьбой ещё не окончена, ведь в моих руках воистину «проходная пешка»! – обрадованный Микола, роняя стул, схватил банку и бросился к выходу.

– Ты это куда? – выглянул из кухни Городихин на шум в комнате.

– С небес придёт к нам вдохновение с тобой, – прокричал Рифмач, выскакивая на лестничную площадку. – Ведь колер не иначе, как ярко-голубой!

§ … / Быть ангелом – нелёгкая работа, / беду укараулить очень тяжело, / гораздо легче, коль твоя забота / смириться с тем, что уж произошло. /… Оставшись один Городихин вновь обошёл квартиру, ещё раз тщательно осматривая все углы – а вдруг?! «Вдруг» не случился, да и не мог он случится, поскольку сколько водки накануне не возьми, а на утро всё равно ничего не останется. Универсальный закон природы номер два, так сказать (закон номер «раз» – это о бутерброде, падающим маслом вниз (тот же закон, но с литером «А» – о падающей в самый неподходящий момент из рук любой еды: не поваляешь, как говорится, не поешь⁹!) А ведь похмельный синдром – явление жутко коварное. В очередь главную, для души – это когда душа с похмелья безумствует без всякой видимой на то причины. А от психоза души и до ипохондрии всего лишь один шаг. Когда костлявая рука тоски душу «за горло» берёт, любой творческой личности хуже этого ничего на свете нет. Вот и Городихин, поджидая Рифмача, не нашёл ничего лучшего, как в руки листок бумаги взять и карандаш. Решил воплотить космическую суть графического искусства без всякого там вдохновения, мол, не отходя от «кассы». Да не тут-то было, всё графитовые линии и штрихи, сведённые карандашом Городихина в единую композицию, образовали очередную нижнюю часть обнажённого женского тела. И перечёркнутый крест на крест лист, лист скомканный и порванный полетел на пол. От судьбы, падла, не уйти – ну, никак¹⁰. Поскольку, предначертано было Городихину лицезреть дамские седалища ещё сызмальства – рядом с деревянным бараком, где в одной их квартир имел «счастье» проживать Митя Городихин, общественная уборная стояла. А в задней стенке той уборной, если некий «заветный» сучок отколупать, то получалась небольшая дырочка. Небольшая, то, небольшая, но если какая баба свои панталоны снимет, то ягодицы дамские вот они – и полуслепой любую, даже самую тощую жопень, в полной мере разглядит. А мальчик Митя близорукостью сроду не страдал. Плюс мальчик Митя имел неплохие способности «порно-творчески» держать в руке карандаш (за что его собственный зад был, иной раз, почти весь от отцовского ремня лиловым). И как прав, всё ж таки, Спиноза (некоторые высокопарные энциклопедические об искусстве слова, правда, опуская¹¹): «Искусство, одна из форм сознания, составная часть культуры человечества, специфический род освоения мира. В этом плане к искусству относят группу разновидностей человеческой деятельности, объединяемых потому, что они являются специфическими – художественно-образными – формами воспроизведения действительности …»

§ … / Поэтов разных тьма, поэтому усердствуют иные, / К примеру, дворника сметает снег метла, / Поэты все душевно-нервно-«и по-всякому» больные, / И только дворник доброхотствует с утра. / … «Нам гениальность ныне даже не светила, ведь самый чёрный у Малевича квадрат, – громогласно ввалился Рифмач, остановившись посреди комнаты, аккурат, на мятых клочках недавнего творения Городихина. – Но, слава богу, что бутыль обычного этила любой из взоров очернит гораздо более, чем в сотни крат!

Городихин, уныло сидя возле стола, даже не повернул головы. Тяжёлая дума: «Вот именно, задница – есть специфический род моего освоения мира!», – сковала голову Городихина до полного отсутствия её в какую-либо сторону оборачиваемости. Вертлявая же голова Рифмач, в отличии от аналогичной части тела друга, обладала всевозможными свободами, в том числе и смекалисто-поэтическими, а потому только глянув на остатки городихинской «живописи» Микола Иванович всё понял (ведь, как Городихин не «буйствовал», а сюжетная линия на бумажных обрывках всё же угадывалась).

– Кризис творчества нелестен, он творцу, что та же клеть, – ободряюще продекламировал Рифмач, доставая из карманов две пол-литровые бутылки мутного самогона. – Но творец во клеть невместен, коль сумел он захмелеть.

Городихин встрепенулся … аж, весь.

– Где достал?

– Где, как не в преисподней, всего за полчаса можно надыбать литр самогона, – горделиво оскалился Рифмач, и тут же притворно опечалился. – Правда, банка с краской того … тю-тю она, в общем.

– Да и хрен с ней, – махнул рукой Городихин, и воодушевлённо схватился за обе бутылки сразу. – Ах, вы мои красавицы!

– Да уж намного пригляднее всяких там жопенций, – поддакнул Рифмач, подсаживаясь к столу.

§ … / Акстись, мой друг, / ведь для полёта в небеса должны быть крылья у тебя – / они не вырастаю вдруг, / должна взрастить их окрылённая душа, / на что порой и отведён всей жизни круг! / … Первая бутылка была выпита быстро, радостно, без закуски и почти молча. В моменты услаждения и плоти, и души всяческие разговоры – почти что, святотатство. Лишь самые краткие фразеологизмы витали в те минуты над столом: «Между первой и второй – перерывчик небольшой!», «Пить врастяжку – жить внатяжку!», «Третья стопка – лишь души растопка, а вот следующий заход – это к жизни переход!» ….

Вторая же бутылка разливалась по стаканам уже не спеша, по-прежнему, правда, без всякой закуски, но зато под всякие умные речи.

– «Песня» истинная наша всё же будет спета, – нетвердой рукой Городихин поднял стакан и икнул, и заставил влить всё его мутное содержимое в себя без малейшего остатка. – Три буквы некая сволота уже использовала на полную катушку, но тридцать букв в родные азбуке нам всё ж осталось.

– Не согласен, – Рифмач поднял указательный палец и поводил им из стороны в стороны. – Ежели вернуться к исконным русским корням, то букв для нас с тобой останется не тридцать, а тридцать одна.

– Это, как? – ещё более нетвёрдой рукой разлил Городихин из бутылки по стаканам очередные порции самогона.

– Ять, куда словесности былые реформаторы хреновы дели эту чудную для души человека русского букву «Ять», – грозно вопросил Рифмач.

– Вот то-то и оно, – кивнул головой Городихин. – Покой придёт лишь только с «Ять», наш долг её колоссом изваять.

– А я смотрю, ты у нас не только художник, но и поэт! – осоловевшим взором посмотрел Рифмач на друга с удивлением.

– И художник, и поэт, и ваятель, и.., – подбоченившись, Городихин глубоко вдохнул, а спустя секунд десять бесплодно выдохнул – рифмованная строка из него так и не вышла.

– В общем … всем искусствам … настоятель, – задумчиво пробормотал Рифмач, и тут же срифмовал возражение. – Нам с тобой колоссом «Ять» ни за что не обуять …

– Почему, – вдруг обиделся Городихин, и в знак протеста таким нелестным словам даже отодвинул от себя стакан, хотя вторая бутылка была выпита ими лишь наполовину.

– А кто ваять-то её будет, – Рифмач подпёр уж было падающую на грудь голову рукой. – И самое главное из чего, из того, прошу прощения, говна, что ты своим вантузом из унитазов по всему дому отсо … пардон, откачаешь.

Городихин, как на истинный творец, моментально впал в меланхолию.

– Ты чего захандрил? – даже находясь в заметном подпитии, Рифмач проявил себя заботливым другом. – Обелиска не будет для «Ять», что ж, будем дальше размышлять!

Городихин лишь саркастично ухмыльнулся:

– Ага! – особенно, когда вантузом дерьмо в унитазе пробиваешь мыслится даже очень хорошо!

– Да вы, батенька, просто гений! – хмельной Рифмач, едва не упав, соскочил со стула. – Ведь вантуз – он и есть искусства туз!

– Что, будем ваять? – наконец-то оживился Городихин.

– Будем «инасталилировать», – инсталлировать, то есть, хотел сказать Рифмач, да заплетающейся язык подвёл.

– Куда вантуз подвесим, что ли? На какой фонарный столб или ещё куда? – тоже встал, и тоже пошатываясь Городихин.

– «Инна …сталили…», – махнув рукой на мудрёное слово, Рифмач продолжил куда проще. – Ты вот, кто? – сантехник. А у сантехника смысл жизни какой? очистить мир от дерьма. Так тебе и карты в руки – покажи, что жизнь прожита не зря! А конпозицыю нашу назовём так: «Очищение внутренних органов от скверны».

– Я себе в задницу вантуз засовывать не буду! – решительно заявил Городихин, скрещивая на груди руки.

– Я сказал не про задницу, а про внутренние органы, – Рифмач подошёл к Городихину, расцепив тому руки.

– А какие тогда внутренние органы мы будем очищать? – заинтриговано поинтересовался Городихин.

– А те внутренние органы, что у нас в соседнем дворе обитают! – доверительно шепнул Рифмач на ухо Городихину, а потом долгим победоносным взглядом хмельных очей посмотрел на сотоварища.

Пока Городихин находился в замешательстве, Рифмач прошествовал в туалет, выходя из него с вантузом в руке.

– Хотя бы гуашь у нашего ваятеля найдётся? – поинтересовался Рифмач у Городихина, который всё ещё пребывал в сильном замешательстве.

Что бы хоть как-то взбодрится, Городихин вернулся к столу и плеснул себе в стакан немного самогона, на один глоток – не больше. Пить он долго не решался, внутри отчаянно мутило. Наконец, уловив момент некоего внутреннего «просветления» не без труда, но всё ж таки осилил уже ставшее для него почти непотребным пойло … и тут же ринулся в туалет, и понятное дело, совсем не за гуашью.

§ … / Судьба решается творца, / какие, к чёрту, сантименты, / наглее будь ты наглеца, / коль на кону аплодисменты. / … Пока Городихин терзался нутром над унитазом, Рифмач занялся поисками красок. Любых. Лишь бы два цвета должны быть в обязательном порядке – белый и чёрный – ведь именно такого окраса полицейский жезл¹². В квартире Городихина Рифмач нашел много чего к художественному промыслу относящегося. Особенно преобладали рисунки обнажённых женских натур: со всех ракурсов и во всех позах, весьма непристойных, порой. Впрочем, некая непристойность Рифмачу очень даже понравились. И Рифмач, отчего-то воровато оглянувшись по сторонам (а чего оглядываться – Городихин-то известно, где) в совсем интимной части рисунка кончиком ножа аккуратно небольшую прорезь сделал. И посмотрел рисунок на просвет, восхищённо цокнув языком – вот оно! – сопряжение искусства и мирского бытия. Но кто оценит, кто? истинное овеществление нарисованного на бумаге, пусть и всего лишь одной из многочисленных на ней графических частностей (хотя, что во всяком творении любого художника есть частность, а что есть суть – вопрос, можно сказать, метафизический) … Другое дело, что и рисунок этот, и другие городихинские творения обладали одним, но очень существенным недостатком – они были рисованы стандартным (читай, тёмно-серым) грифельным карандашом. А Рифмачу нужны были краски, но никакого «колера»: гуаши, акварели, фломастеров, мелков … да хотя бы пластилина, на худой конец, упорно не находилось. И Рифмач: «Чтоб ты не был куркулём, мол, гуашь – презрена, я б твой торс слепил углём, от «дупла» до хрена!», – даже психанул от такой в квартире Городихина цветовых ресурсов неблагополучия. Впрочем, голь на выдумка хитра, особенно, если «голь» – это два мотка изоленты: белая и чёрная. И когда Городихину, наконец-то, полегчало и он, покинув свою «вчувствоприводящую» обитель, заявился в комнату с отчаянным желанием завалиться спать, его шкирка была тут же ухвачена Рифмачом.

– Жили мы в Одессе, фраера известные – я, и Мойши тесть … а в Одессе-маме, ночью, при тумане, тёмных мест не счесть, – блатным дискантом пропел Рифмач, вручая Городихину некий «вантуз-жезл». – При таком раскладе, мы не на квадрате¹³, мы выходим смело, действуя умело, где дороги узкие, а витрины тусклые; кошельки и кольца отбираем сразу, барышень не щупаем – (тесть словил заразу) – со старух горбатых доли не берём; так вот мы и жили, жили и творили мрачные делишки, шо и сам Малевич, мастер кисти чёрной, нам бы отдал честь!»

– Я спать хочу, – жалобно простонал Городихин, артефакт Рифмача, что в чёрно-белую полоску, из рук, впрочем, не выпуская.

– Спать, в то время, когда на кону лежат наши законные четыреста кусков!? – вознегодовал Рифмач так, что даже свой дар поэтической речи на время потерял¹⁴.

§ … / Рука опустилась, и вырвался вздох, / И стало напрасным всё то, что он смог, / Ведь тело обмякло, исчез весь запал, / Он только из глины дерьмо изваял / Под дверью соседа, бумажки ж комок / Поверх положить не успел он чуток: / Желанье вершить развеял сапог, / Соседской ногой он ударился в бок, / И очень удачно по рёбрам попал, / Такой вот случился искусства финал. / … Стемнело. Самое время для воплощения в душевных муках выстраданного арт-шедевра. Поры бы уж идти, но даже малость протрезвевшего Городихина периодически всё ещё «штормило». Так что допивать остатки самогона, что говорится, на посошок Рифмачу пришлось одному. Ну, всё, в путь – с богом! … Но выйдя из подъезда Городихин завалился в кусты на первом же повороте. Да к тому же упав, он и «вантуз-жезл» потерял. А тот отлетел бог знает куда. А на небесах новолуние, а во дворе ни один фонарь даже самым тусклым светом не светит.

– …, – выругался Рифмач тирадой, состоящей из шестнадцати матерных слов подряд. опустившись на коленки, принялся искать средь кустов бездарно утерянный предмет искусства.

Ползать на коленках пришлось дворнику довольно долго. Но, к счастью, всё срослось. И «вантуз-жезл» нашёлся, и Городихин очухался. И до районного отдела полиции наши друзья добрались уже без всяких приключений.

– Легковушки, увы, не подойдут, – оценил обстановку Рифмач, осторожно заглядывая во двор полицейского участка. – У них проблесковые маячки блочного типа – поперёк всей крыши, и наш вантуз, значится, к ним не присобачить!

– Не судьба, выходит, – в голосе Городихина мелькнули радостные нотки; вся их затея уж давно грызла его дурным предчувствием, а если быть до конца откровенным, то и в кусты у дома он свалился не только из-за самогонного перепоя.

Но Рифмач был решителен и бескомпромиссен:

– Не дрейфь, герой, покой нам только снится, вон артефакт судьбы, там суть и коренится!

– В нашем случае каким образом? – просипел (явно, от испуга) Городихин.

– В образе старого доброго УАЗика, – подмигнул Рифмач. – Вон, сам можешь заценить щедрость фортуны – в самом дальнем углу двора, у забора.

Городихин глянул в дальний угол двора полицейского участка. Действительно, у забора стоял старенький УАЗик.

– Ну и что это нам даст? – своим вопросом Городихин был просто жалок.

– Ты на крышу машины, дурень, смотри. – В свой решимости Рифмач был готов пойти на оскорбление друга и похлеще.

Городихин посмотрел на крышу машины и сразу понял – не отвертеться ему сегодня, зараза ну, никак не отвертеться. На крыше УАЗика стоял синий маячок – ещё наверно тех, советских времён – цилиндрический.

– На него мы вантуз наш и натянем, – обрадованный Рифмач хлопнул друга по плечу.

– Ничего не выйдет, – ухватился Городихин за последнюю «соломинку». – В нашем случае вантуз, что хреновая присоска: чуть машина тронется, он тут же и отвалится … да и народ во дворе постоянно шараёбиться, попробуй-ка сунься!

– Ничего, – успокоил Рифмач. – Через час-другой угомонятся, безмятежный сон ещё нигде не отменили, даже в наших, слава богу, доблестных органах внутренних дел.

Но долго ждать, к счастью, не пришлось. Уж если фортуна прёт, то прёт наперекор всем несподручным обстоятельствам. Дождь вскоре пошёл, и дождик не слабый. И полицейский двор опустел. И герои наши – Городихин и Рифмач – пробрались к УАЗику уже почти не таясь. С непривычки, чтобы забраться на крышу машину пришлось, конечно, повозиться. Но с Рифмачом не пропадёшь. Руками подтолкнул под зад Городихина так, что тот на крышу машины чуть-ли не взлетел. Другое дело, что «вантуз-жезл» держался на синем полицейском маячке едва-едва (вот что значит глаз сантехника, не глаз, а алмаз).

– Я ж тебе сразу сказал, – бросил Городихин с крыши вниз. – Что вантуз – это вантуз, а не присоска тебе какая.

– Эхма, – раздалось снизу. – В этом мире без Рифмача хоть кто-то на что-то способен? Чтобы ты делал, если бы я ленту-скотч пророчески не захватил бы.

Сидя на крыше машины на корточках, Городихин, не глядя, потянул руку вниз. Но ничего в его руку оттуда, снизу, отчего-то не вложилось. Там, внизу, случилось лишь два кратких глухих удара (как потом выяснилось – полицейскими дубинками по спине Рифмача) и протяжный болезненный стон (а здесь и пояснять ничего не надо). Городихин глянул вниз и увидел присевшего на сырую землю Рифмача, и двух полицейских с резиновыми палками на перевес. Начисто забыв, что человек он явно немолодой, с автомобильной крыши Городихин спрыгнул весьма споро. Городихина, впрочем, от нескольких ударов резиновыми палками по его спине это не спасло. Да, вдобавок, и пинок под зад получил он очень крепкий. Кровоподтёк потом ещё долго сойти не мог.

§ … / Привычно грешнику терзаться в храме, / На то и церковь, чтоб замаливать грешки, / Трудней о собственном рассказывать о сраме, / Прилюдно порицая срама «корешки». / … Вот такой вот перформанс в одном далёком таёжном городке, ну, очень восточного края России однажды случился. Перформанс, который вопреки надеждам «творческой» группы, в полной мере «оценил» лишь ночной наряд местной полиции. А наследующий день и районного масштаба судья, который размер «премии», собственно, и огласил: пятнадцать суток административного ареста, а именно.

<Послесловие

Меня считают ретроградом:

Не восхищаюсь гей-парадом,

Срамные телешоу не смотрю,

Фривольных откровений не терплю.

Но слыть «не в теме» – фу, не модно! –

Писать о поварихе – недоходно,

Но если повариха потаскуха –

Читателя не одолеет скука.

Как скуки нет в издательском процессе,

Пусть литпроцесс уже давно в регрессе,

Дана поэтам полная свобода,

То всё для нас, бесстыдного народа.

P.S. И вот лежат они – листочки,

Не издаются мои строчки,

Давно пылятся уж на полке

Стихи о совести и долге.>

История вторая. Хмельные напевы

<необходимое уточнение

Как таковой, Кривень Авдей неведом,

но сама ситуация многим вполне знакома.>

Эпиграф

Вот на столе бутылка виски,

А рядом лобстер и сосиски,

А если пьёшь, но самогон,

То взять откуда нам бекон,

Закуска вся – пучок редиски.

<о насущном>

*ля, уж зима на дворе, и в селе, аж по пояс, усё замело,

За вином в магазин мне сходить – одна лишь морока,

Но упорно идёшь в магазин всем метелям назло,

Пусть и пьянке, что вдрызг, не прошло ещё время зарока.

<о природе>

*ля, весь запарился напрочь, а мне всё идти и идти,

Кто тот гад, что воздвиг магазин на отшибе,

Всё под снегом лежит, и полям уж не скоро цвести,

Быть закуской лишь летом грибам, как и рыбе.

<об извечном>

*ля, наконец-то дошёл, подхожу я к прилавку всё ближе,

Как приятен мужскому обзору весь ряд, что стеклянный,

Вижу я и хмельное вино, и пивные бутылки с ним иже,

В две холщовые сумки беру и прилавок уж пуст деревянный.

<о деньгах>

*ля, вот вернулся обратно, в свою хату, выходит,

И вернулся удачно, раз хмельного две сумки набравши,

А что деньги где взял? – так от зятя прибыток исходит:

Куш намедни сорвал он, стайку цыпок удачно продавши.

<о бизнесе>

*ля, правда, после долго он кровью из носа сморкался,

За пропажу курей с ним сосед мордобоем сквитался,

Да ещё зять под дых получил, чтобы меньше брыкался,

Но рубли не отдал, пусть вдобавок пинок и достался.

<о спорте>

*ля, за пинок как же мстить, не владея боксёрским спортом,

Да какой в его возрасте спорт – разве лишь один бадминтон,

Был он бадминтонистом отменным, в классе, поди, четвёртом,

И за это хранится где-то в хате доселе почётный жетон.

<о хозяйстве>

*ля, но вот только от приза такого нет прока, поди, никого …

Вот и печь всё коптит, коль труба неисправна на крыше,

Так что в хате и пол не метённый, и стол без какого жаркого,

А из всей кругом живности: зять и я, да в подполе мыши.

<о животине>

*ля, завести бы хоть что ли собаку, данечем её приманить –

Ведь ни мяса давно уж нема, как нема и филейных костей,

Да и зять Николай меня будет за эту затею бранить –

Без ружья и патронов, собака на что? – гонять голубей?

<о харчах>

*ля, прописался зятёк Николай в моей хате давно,

Но никто ни борща нам не сварит, как не сварит и каши,

Моя жёнушка раньше варила хотя бы к обеду пшено,

Да по осени прошлой ко своей она сбёгла мамаше.

<о молодёжи>

*ля, и была ещё дочь у меня, да и та без жеманства ушла,

Бросив всё: огород, и отца, и законного, значится, мужа,

Не сварив нам борща, и полы напоследок она не мела –

Чистый пол в нашей хате ей больше, уж видно, не нужен.

<о родственном>

*ля, так что зять мне теперя роднее всех прочих родных,

И с Николой мы толк в этой жизни давно уже знаем,

А ещё в развлечениях бражных и всяких пивных –

Вот и нынче в пивко всё солёный сухарь окунаем.

<о киноискусстве>

*ля, мы хмельные напитки вот пьём – и глазеем кино,

Правда, телик рябит, и экрана аж сильная сжатость,

Но, а что нам помехи, коль пиво в стаканах, и то же вино,

И любая трансляция нам, даже мультики, в радость.

<об эротике>

*ля, говорю я любимому зятю: «Смотри на экран!

Там под душем стоит Анжелина босая Джоли,

Эх, её бы в село, я б устроил с Джоли романтичный роман …»,

Но зятёк отмахнулся, на распутство и сам, мол, смотри.

<о сеновале>

*ля, но так зятя и можно, и должно прекрасно понять,

У Алёнки, жены, грудь размером четвёртым, не меньший,

Было что ему лунною ночью средь сена узреть и помять,

Да на тот сеновал, и у многих селян, ход был тоже прямейший.

<о ревности>

*ля, и за это присел Николай прямым ходом в таёжный острог,

Аж, три года валил он леса, что и в жар, что и в сырость, и в холод,

Да-а, и урок получил наш зятёк незавидный, за дело и впрок:

«Ой, негоже жердями лупить!» – вам любой подтвердит психолог.

<об опрометчивости>

*ля, и о том я в умных газетах, порою, коль трезвый, читал:

Ну, ты в морду дай раз, или хочешь пинком, но под зад,

Ну, а он и Алёнку, и ейного хахаля, в кровь исхлестал,

А при этом в греховных изменах жены он и сам виноват!

<о сексе>

*ля, ну, ещё бы, коль пить без конца натощак самогон,

Без закуски, и плотной, по пьяни на женщин и вовсе не тянет,

А всё лучше, пожалуй, и вовсе не пить, а … играть в бадминтон,

Поиграв в бадминтон, наш мужик, вот вам крест, не буянит.

<о жене>

*ля, вот и я, не познавший ракетку в тот день, с размаху и в глаз,

И фингал засветил, Катерине Петровне, жене моей бывшей,

Потому, что бросалась словами она, что совсем без прикрас,

А кулак же мой – во! – Катерину на землю зараз уложивший.

<о гордости>

*ля, а к чему бабский выдался вздор – до сих пор не пойму,

Пусть и шаток забор, да и пол в нашей хате занозо-щелистый,

Разве повод, в натуре, за это на матах вздымать кутерьму,

После чарки вина кто же стерпит навет сей речистый?

<о заветном>

*ля, ну и как же зазвать к нам в село Анжелину Джоли,

И чтоб босой ей быть, как и в смотренном мной сериале,

И бы только б Джоли показалась с ракеткой вдали,

Вот бы сразу тогда мужики в бадминтон на селе заиграли.

<о чувстве>

*ля, а вот зять Николай верит всякой печатной брехне,

По части, что женской, гуторят газеты, у бабы проблемы,

А я б Анжелину взлюбил, и взасос, и такой бы вполне,

И тулуп ей зимой подарил бы, а летом вручал хризантемы.

<о бадминтоне>

*ля, и водил бы её вечерами благими играть в бадминтон,

Это спорт, это вам не жердями, и насмерть, махаться,

И уж пить мне тогда, что вино, и что брагу, совсем моветон,

Будь мужским ты силён, коль решил, и всерьёз, женихаться!

<о судьбе>

*ля, а Джоли Анжелина, уж вышла из душа, помывшись сполна,

И экран телевизора стух, как назло, прямо в этот же час,

Николай же, хитрец, до краёв нацедил два стакана вина …

… не хватает, нещадно, в уделе моём бадминтона подчас!

<С почтениями ко всему, село Опустелово Затаёжного края, Авдей Емельянович Кривень>

История третья. Восемнадцать рифм из жизни поэта Благовеста-Серебрянского

<констатация некоего факта

Поэт, что некий сумасброженный чудак,

Досужей рифмой не натешится никак,

И всякий норовит ругнуть поэта всласть,

У нас к хулениям особенная страсть.>

Эпиграф

Он не нашёл себя во благе,

Как не сразился и со злом,

Ох, рифмачи вы, бедолаги,

Вершить лишь только на бумаге

Способны вы своим пером.

<17:07 (рифмы первая – третья) 17:13>

… и он прибавил шаг. Он прибавил шаг, а вскоре и попробовал бежать. Он – это сорокасемилетний поэт Николай Андреевич Благовест-Серебрянский. Впрочем, «Благовест дефис Серебрянский» – это всего лишь выдуманный псевдоним. А вот сорок семь – это реальный возраст. И это возраст вовсе не для прытких пробежек. Так что посеменил Николай Андреевич неуклюжей трусцой, как и подобает спешить грузному сорокасемилетнему мужчине, чей образ жизнь есть страсть к стихосложению, а отнюдь не напряжение икроножных мышц.

Спешил наш поэт к автобусной остановке, и торопился он, по возможности физических сил своих не резвых, наперекор своему же первому за всё сегодняшнее утро словесному созвучию: «суета – тщета».

Засела в нём эта рифма, и тут же принялась изводить Николая Андреевича сопутствующим (всякому поэту хорошо известным) словесным зудом: «суета, гм, где? – вокруг? в моей душе? в иных судьбах? на небе? … а тщета, чем? – словом? взглядом? делом? или же духом?» И унять этот зуд можно лишь одним – строками.

Строки не рождались. И может быть, к счастью. Ведь записывать их было некогда. Увы, четверостишья и гениальные, и целиком (а потому и легко удерживаемые в голове¹⁵) – они поэтов посещают нечасто. На первых минутах сочинительства в головах поэтов строф даже не каркас, а нечто … нечто из сумбурного скопища рифмованных фраз. И упорядочить это скопище без пера и бумаги под рукой (напрямую в голове, то есть) ну, просто, невозможно. А когда на автобус опаздываешь, какое же тут словописание? В общем, ни ручки, ни бумаги у Николая Андреевича под рукой не было. Но, оно и к лучшему. На то и его же строки: Как вдохновение некстати / Порой сливается с душой – / Умами не владеть цитате, / Пера коль нету под рукой.

Правда, пером уж давно никто ничего не пишет. Всякий нынешний поэт набивает свои вирши на компьютере. И благо, если это ноутбук, с ним негаданное воодушевление человека творческого врасплох не застанет. Но лично у Николая Андреевича имелся компьютер лишь настольный, а домашний «MidiTower»¹⁶ в дорогу, увы, не возьмёшь.

Впрочем, сейчас речь не о технике. Вернее, о технике, но другой: автобус от остановки тронулся не сразу, и двери его закрылись лишь после того, как запыхавшийся Николай Андреевич благополучно очутился в салоне. И сразу же удача! – в самом конце салона оказалось незанятым местечко, и где наш поэт с превеликим наслаждением плюхнулся на потёртую дерматиновую сидушку.

Правда, в автобус вошёл не только он один. В след за Николай Андреевичем в салон взобралась и некая, условно говоря, дама. Ну, совсем не молодая, и к тому же сгорбленная спиной от большой клетчатой сумки в руке.

Дама встала тут же, в проходе возле двери, устало уцепившись свободной рукой за поручень. И даме надобно было уступить место! Но делать это Николаю Андреевичу категорически не хотелось.

На что он и сподобился, так это вопрошающе посмотреть вглубь салона: «К немолодой женщине хотя бы один сострадающий здесь есть, в конце-то концов?» Сострадающих, из числа люда сидящего, а автобусе как-то не нашлось. Своего внимания на стоящую женщину никто не обращал. Всякий сидящий пассажир был при очень важном, по всей видимости, деле: будь то смартфон, будь то вид за окном, будь то с прикрытыми глазами раздумья.

Николай Андреевич со своего места не поднялся тоже, поскольку мягкое пассажирское кресло навеяло ему слово «удача», а вид немолодой и устало стоявшей пассажирки отозвался в его душе словом: «незадача». И эта новая рифма «удача – незадача» тут же потребовала, естественно, своего смыслового обоснованная. А мыслить сидя, что тоже естественно, гораздо удобнее, чем делать это стоя.

И всё же! и всё же несовершённый благородный поступок саднил легкоранимую душу Николая Андреевича (а иной души поэт иметь не может) неким болезненным укором. Отчего и срифмовалось: «успех – грех». И здесь Николаю Андреевичу стало совсем не до женщины, как и не стала волновать его больше тяжёлая, по всей видимости, женская ноша, что в клетчатой сумке. Его стало заботить лишь нарождающееся в нём многостишие.

Рождение многостишия происходило в муках. Происходящее в голове Николая Андреевича всё больше походило на один сплошной бедлам: строки постоянно путались, вдруг удачные слова норовили тут же забыться, смысл всякий раз искажался, а то и вовсе терялся. И тут поэта проняло. Нет, не нетленная рифма, что сродни пушкинской: «голубыми небесами – великолепными коврами», его посетила, но озарение случилось спасительное.

Он вспомнил про свой мобильный телефон. И спешно достав его из внутреннего кармана пиджака, Николай Андреевич споро набросал стихотворную эсэмэску, а перечитав её, удовлетворённо хмыкнул: не фурор, конечно, но для начала сойдёт, и с некой даже гордостью сохранил своё стихотворное творение в памяти телефона.

<17:14 (рифмы четвёртая – шестая) 17:20>

Но не тут-то стихотворной славе быть! Увы, оборотная сторона поэтического вдохновения – творческое бессилие. Что сочинить дальше Николая Андреевич решительно не понимал. Да плюс к умственной «слабости» ещё и душевное раздражение: молодая парочка влюблённых, что сидела впереди, досаждала поэта всё больше и больше.

Эти бесконечные приглушённые сюсюкания, эти чмоканья то в щёчку, то в носик; эти обжимашки у всех на виду … – тьфу, смотреть, ей-богу, противно. «И что, так называемая любовь? – едко подумал Николай Андреевич, наблюдая за очередным всплеском чувств у короткостриженого худосочного паренька к такой же субтильной девице. – Секундное влечение, недолгое счастье, свадьба … а потом долгие-долгие годы распрей и запоздалых досад. То-то и оно, что житие истинное – оно лишь только после свадьбы, без всякой оглядки на заумь поэтики!»

И Николай Андреевич представил себе сидящую впереди него влюблённую парочку вскоре после свадьбы. Из всех картинок перед глазами ни одной пасторальной, естественно, у него не возникло. Зато возникла в голове хорошая рифма. Хороша она была тем, что в связке со словом «любовь» удалось уйти от наиполнейших банальностей, как-то «кровь» и «морковь».

Да и далее Благовест-Серебрянский, к счастью, в сочинительстве не оплошал, поскольку «не плошали» и молодые влюблённые: каждый их к дружке знак внимания – и тут же живительный фонтан сарказма (в душе их позади сидящего резонёра, естественно). «Финал всякой страсти, – аж крякнул от удовольствия Николай Андреевич, беря в руки мобильный телефон. – Угольки есть лишь одни … и это действо всякий раз происходит без прикрас!»

Хотя и нельзя сказать, что был Благовест-Серебрянский уж таким закоренелым любви ненавистником. Вовсе нет, его цикл стихотворений «Чувства и … точки» – он многого стоит. А ну, как там, в одном из стихов: «Нелегко мне, слова не даются, / Не вложу свои чувства в стихи, / Только рифмы бесцветные вьются / И бесплодные мысли мои. / Не ложится упорно на строчки / Образ нежной твоей красоты, / На бумаге одни только точки / Вместо слов окрыленной души».

Но давно это было, давно. А нынче, что? А нынче лишь ворчливая повседневность в несвежем женском халате завсегда предстаёт пред его газами, а оттого и мужское равнодушие к располневшему исподволь женскому телу одолевает уж и снова, и вновь … уж после женитьбе на третий раз, между прочим!

<17:21 (рифмы седьмая – девятая) 17:27>

Но когда влюблённая парочка из автобуса вышла, на душе Николая Андрея вдруг стало во сто крат хуже. Уж-да, и некого больше осудить, и нечем, увы, возмутиться. Что и осталось, так это лишь пялиться в окно.

На небесную синеву … которая огорожена частоколом высотных домов, на белоснежные облака … из окна автобуса которых, почти что, и не видно, на птичьи стаи … которые затерялись средь городских кварталов где-то напрочь.

Эх-х, с матушкой-природой, источником вдохновения для всякой поэтической души, на конкретный момент творчества Благовест-Серебрянского, случилась, в общем, б-о-льшая проблема. Поначалу, вроде бы неплохо: «даль – печаль», но следом уже: «низина – … витрина», а затем и вовсе: «брусчатка – заплатка».

Вот именно(!), витрина – это вовсе не даль, у неё ни пророчества не вымолить, ни спасения! Витрина – она для поэта вещь даже не столько бестолковая, а сколько вредная. Ведь всякий блеск, всякая нарядность, всякий изыск (кроме блеска поднебесного и красивости заоблачной) от рифмы нетленной есть только праздное отвлечение. Но куда ж от расфуфыренных за автобусным окном витрин деться? … «разве, что глаза закрыть … разве, что наложить смеженными веками на мишуру тщеславную некий запрет … обмотать кичливый глянец очень плотной завесой несозерцания … покрыть всякий пустопорожний парадный лоск мраком вынужденного ослепления … во спасание, так сказать, нетленной поэтики души»¹⁷.

Но тем не менее, глаза Николай Андреевич не закрыл, и взгляда своего из окна не вынул. С каким-то маниакальном упорством он всё смотрел и смотрел на проезжающие мимо машины, зачастую красочные и дорогие, на тянущиеся вдоль дороги фасады зданий с призывно сверкающими на солнце витринами всякого рода магазинов и кафе. Смотрел зачем? – непонятно, ведь обладание тем, что было выставлено в тех витринах любому поэту вряд ли доступно.

Уж-да! – стихи могут завладеть многими душами. «Уж-но»! – если кто душой прекрасен, но карман его пуст, то стихотворцу есть от этого не гонорар, а одна лишь фига с маслом …

Тем не менее, не «фига с маслом», а ещё одно шестистишие всё же появилось вскоре на дисплее телефона.

<17:28 (рифмы десятая – двенадцатая) 17:31>

И тут автобус притормозил у перекрёстка, напротив красочного двухэтажного домика, о назначении которого можно было лишь гадать – большую часть вывески на фасаде, нечто на «…ка», загораживал уличный фонарь. Николай Андреевич напрягся. Слова с окончанием на «ка» – лучшие друзья поэта. «Брюнетка –кокетка – конфетка – нередко – беседка» …

<«Брюнетка –кокетка – конфетка – нередко – беседка» … О! – вот вам и целая поэма о коварном соблазнении неким ловеласом одной доверчивой «гризетки»!>

Тем временем автобус тронулся и вскоре повернул на перекрёстке на другую улицу. Уличный же фонарь, естественно, остался стоять на месте, а потому фасад уже не таинственного двухэтажного дома открылся взгляду Благовест-Серебряного во всей своей красе. И это не привнесло в его душу никакой, увы, поэтики. О наивной и невинной, и коварно соблазнённой «брюнетки-гризетки» следовало бы забыть. «Аптека» – вот что красовалось на фасаде здания. И это разочаровывало.

Ну, что это такое: «аптека – ипотека – библиотека». Какая уж тут порочная страсть? Скукота – да и только. Тем более всё уж было. Всё это: «улица, фонарь, аптека¹⁸» – когда-то у кого-то уже было. «А что же мне? – наморщил лоб Николай Андреевич, тыкая кнопки на телефоне. – А что же, чёрт возьми, достаётся мне? Какая-то фигня: «столб, витрина, дом … – стих мой лепиться с трудом!»

<17:32 <рифмы тринадцатая – пятнадцатая> 17:37>

«А самое, б…, обидное, – ругнулся Николай Андреевича. – Прочти кому-нибудь вот это: «О, не растите дерево печали… / Ищите мудрость в собственном начале. / Ласкайте милых и вино любите! / Ведь не навек нас с жизнью обвенчали», – и вся эта литературных критиканов свора тут же подобострастно взвоет: о, гениальный стиль; о, божественный ритм; о, вселенский смысл. А прочти я другое: «Коль плоть лечить, так есть микстуры, / Таблетки есть, и мазь, пилюли и отвар, / Но душу лечат не такие процедуры, / А хмель, любовь и пиршества угар» – и что в ответ? А в ответ лишь одни «хм» и «гм»: хм, что-то есть, но стиль слабоват, да и рифмы банальны, а суть, гм-м, так и вовсе вульгарна. А всё почему? А всё потому, что в первом случае – это есть Омар Хайям, а во втором – … вот именно, Благовест-Серебрянский.

«Нет, вовсе не рифма красит поэта, – что взвился Николай Андреевич. – А имя поэта делает любую, самую простую, самую захудалую рифму рифмой знаковой(!) … Но ИМЯ поэта – оно возникает, как? Какой-нибудь хрыч, может, и пишет одну лишь мутотень, да жена его в полюбовницах¹⁹ у редактора издательства. А вот у мня жена с богемой литературной ни каким макаром не связана. А я же в своём творчестве никакого подобострастия к издательским вкусам не терплю! Вот и результат: за двадцать три года лишь два стихотворных сборника, да отдельные стишки в некоторых журналах. Уж сколько прекрасного мною написано … да, взять хотя бы это: «Придворный этикет не для иного простеца, / Докладом чтоб царю не впасть не в милость / Имей приятное всё время выражение лица, / И заслони своей души улыбкой гнилость. / Но при дворе мне быть, увы, не суждено, / Ведь я поэт, я истинен и честен словом …»

Но до апогея кичливого пафоса в рассуждениях Благовест-Серебряного дело, так и не дошло. Во-первых, параллельно вспоминаемому стихотворению вошло в Николая Андреевича вдруг нечто нетленное: «Изящность – блеф, словесность – вздор, / Цена сонету – луидор …». А главное, отвлёк его шум и гам в автобусе. Некая перепалка, что возникла в передней части салона, становилась всё громче и громче. Как удалось уловить Николаю Андреевичу со своего места «на камчатке» речь шла о безбилетнике. Некто, зайдя в автобус, по-тихому пробрался за спиной кондуктора вглубь салона, и где взялся за подпотолочный поручень с абсолютным видом абсолютно безгрешного пассажира. Но чем-то его напускная непорочность всё ж таки не сработала, и вскоре этот мелкий пройдоха бдительным кондуктором был громогласно изобличён.

Тут Николай Андреевич и сам вспомнил о своём неоплаченном проезде, хотя несколько нужных на автобусный билет монет были давно им приготовлены в накладном кармашке рубашки.

Да, уж – ситуация! Впрочем, ситуация для поэта простительная. Они, поэты, когда им рифма в голову вступит – они живут в измерениях отнюдь не земных. Впрочем, своё реноме земное Благовест-Серебряный ревностно чтил, и уподобляться всяким мелким проходимцам было ему, ой, как не с руки.

Тем более, кто не пойман – тот не вор. Вот и остановка какая-то вовремя подвернулась. И Николай Андреевич, соскочив с нагретого места (и уж недосуг обсасывать удачную рифму: «сияет – сочиняет» (тут надо бочком-бочком, «бестелесно» просочиться мимо конфликтующих сторон (кондуктора и незадачливого безбилетного пассажира, то есть))) и туда, к дверям, на выход.

<17:38 (рифмы шестнадцатая – восемнадцатая) 17:44>

Николай Андреевич вышел из автобуса, но радость его была не долгой. Несколько монет благополучно сэкономлено, но путь домой предстоял всё ж таки не близкий. Путь поэта – он неблизкий завсегда, и завсегда нелёгкий.

Особенно, когда пустой. Без единой строфы, то есть. Что? – если идёшь ты по свежему мощённому тротуару мимо ухоженных фасадов не облупленных краской домов – что в этом милого для сердца русского поэта, извечного поборника сермяжного отеческого бытия? Ни окурка тебе нигде не валяется, ни помятой клумбы …. А нет, окурок, вон тот, с губной помадой на мундштуке, брошен всё ж таки мимо урны! Факт для такого поборника «немытой России», как поэт Благовест-Серебряный «гениальный – идеальный»²⁰.

Впрочем, факт, быть может, и гениальный, а прибытка с него нет никакого. «Уж давно перестала чествовать, – вздохнул Николай Андреевич. – Мои стихи вся эта рать … которая, издательская!» И это было печально. А каждая печаль требует своего увековечивания. Так что присев на скамейку Николай Андреевич споро набросал в сотовом телефоне несколько рифмованных строк. Пусть и незамысловатых, но, быть может, истинно нетленных … как знать … как знать …

… <КАК, ЗНАТЬ?!> …

… Придя домой, Николай Андреевич переписал из телефона своё сочинение на компьютер. И высветилось на большом плоском мониторе восемнадцатью рифмами тридцать шесть строк:

К чему вся эта суета,

Коль жизнь моя – одна тщета,

И даже если вдруг удача,

То и удача – незадача,

Поскольку всякий мой успех

Лишь только новый в жизни грех…

Вот, например, она – любовь,

Что досаждает вновь и вновь,

Но как друг друга не люби,

От страсти лишь одни угли

Уж остаются всякий раз,

И это жизнь, что без прикрас…

А вот ещё одна печаль,

Когда незрима взгляду даль,

Но лишь она приют мольбе,

И лишь она пророк судьбе,

Но в небе ныне лишь туман

А где туман – там и обман….

Нечестны рифмы, что вокруг,

Нетленными не стать им вдруг –

«Ночь, улица, фонарь, аптека²¹» –

Всё это Блока «фонотека»,

Мои же: «столб, витрина, дом»

С признаньем вяжутся с трудом…

Изящность – блеф, словесность – вздор,

Цена ж сонету – луидор …

И всяк уж оды сочиняет,

А уж в толпе строфа найдётся,

По вкусу князю что придётся,

В перстнях, что царственных сияет…

Увы, в искусстве правит бал

Лишь только чьих-то мнений балл,

Король воскликнул: «Гениально!»,

И вторит критик: «Идеально!»,

И вот дворцовая вся рать

Взялась безвкусье восхищать.

… <Post scriptum²²> …

Прочитав стихотворение на несколько раз, а потом просидев ещё немалое время в задумчивости возле монитора, удалил Николай Андреевич своё восемнадцатью рифмами тридцати шести строчное творение напрочь.

«Не шедевр, батенька, не шедевр … да и лирикой, честно говоря, здесь и не пахнет! Где масштабность? Где общечеловеческая значимость авторских переживаний? Где, чёрт возьми, поэтическое осмысление проблем бытия? Бытие – это не какие-то там ваши «угли», и «луидоры». Бытие – это … отринув плоть, он устремился в небеса, мечты и грёзы превращая в звёзды! А что касаемо «жизни без прикрас» … для жизни без прикрас не поэты нужны, а журналисты, да охочие до любого непотребства блогеры», – наверняка скажет Вера Степановна <вот так и слышится этих занудных поучений этот скрипучий старушечий голос>, главный редактор городского литературного журнала.

И будет она, пожалуй, права. И никакими букетно-конфетными к женщине знаками внимания сей стишок в журнал: «Из века серебряного в век двадцать первый», увы, не протолкнуть. «Что и остаётся мне, грешному, так это только каяться, и за «суету» мою, и за эту, как её, «тщету», – пробормотал Николай Андреевич, отстукивая на клавиатуре новое четверостишье:

И был я грешен, был я клят,

Где всё срамное – там мой взгляд,

И лишь одно спасенье мне –

Что в поднебесной вышине.

 «При полном отсутствии подобных душевных истоков, – ехидно прошипел Благовест-Серебрянский, – воплотим-ка эстетически значимые авторские переживания способом виртуальной, так сказать, проекции бытия:

И там, в заоблачной лазури

Печальной нет извечной хмури,

Там только сонм одних отрад,

Там всяк другому только брат.

Случившиеся в мозгу Николай Андреевича проекция бытия никаких струнок в его же душе не затронула. Зато эта проекция придётся, наверняка, по душе отдельно взятому главному редактору отдельно взятого литературного журнала:

И вознесусь я в небеса,

Мне где и брат, и где сестра,

А там я ангелов привечу,

И тем их плоть очеловечу.

Стихотворение складывалась на удивление легко. А от чего ж ему не складываться, ежели всяких разных онлайновых генераторов рифм ныне в интернете хоть пруд пруди:

Отчищусь от порока добротой,

Грехи отмою светлою мечтой,

И зло, и ложь гоню я прочь,

Живу, чтоб страждущим помочь …

И уж вскоре не восемнадцать риф у Николая Андреевича на мониторе было, а гораздо больше. Гораздо больше у его нового стихотворения было теперь шансов «оказаться на этой заманчивой для каждого поэта стезе «из века серебряного в век двадцать первый».

История четвёртая. И не в стихах, и не в прозе, а задачками по арифметике и математике

²³

<донёсшейся скепсис из прошлых времен:

«Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь»²⁴>

Эпиграф

Дважды два не есть четыре,

Дважды два есть только три,

Нас незримо приучили

Брать откат с чужой маржи.

<для класса первого> В коробке было 25 конфет. Ивану, заходя в класс, захотелось съесть две конфеты, Наташе – 3 конфеты, а Васе – 4 конфеты. Сколько конфет съели дети, и сколько конфет осталось в коробке, если родители ребят подарили её учительнице будущего 1-го «А» класса в честь предстоящего сентябрьского праздника «День знаний», и которую женщина тут же положила в сумочку, унося подарок домой?

<для класса второго> В магазин привезли 35 кг свеклы, помидоров – на 15 кг больше, чем свеклы, а лука на 5 кг меньше, чем свеклы и помидоров вместе. Сколько килограммов овощей стало в магазине, если грузчик тайком положил себе в сумку 2 килограмма свеклы, продавщица, вынесла, не стесняясь, вечером в пакете 3 кг лука, а директор магазина открыто и средь бела дня положил в багажник свой автомашины ящик помидоров весом 7 кг?

<для класса третьего> Мама купила в аптеке для больной девочки 4 упаковки лекарства по 20 таблеток в каждой упаковке. Медик скорой помощи велел принимать девочке по две таблетки каждые шесть часов в течении трёх дней. Девочка строго выполнила все указания врача. Хватило ли девочки таблеток для выздоровления, если лекарственных веществ в них было в два раза меньше, чем положено?

<для класса четвертого> Футбольная команда из провинциального городка провела три матча с одной из столичных команд, забив в ворота противника всего 4 мяча, но и пропустив при этом лишь 1 мяч. Сколько матчей команда выиграла, свела вничью и проиграла, если накануне судья получил крупную взятку, а потому не засчитал ни одного из мячей, забитых командой из провинциального городка в чужие ворота? С каким счётом закончился каждый матч?

      <для класса пятого> В городе решили построить швейную фабрику, состоящей из двух цехов. Планировалось, что на ней будут работать 1680 работников (поровну в каждом цехе) следующих профессий: швея, раскройщик, вышивальщица; при этом швей будет втрое, а раскройщиков вдвое больше, чем вышивальщиц. Сколько вышивальщиц потребуется, если на выделенные из областного бюджета необходимые (и вполне достаточные) для постройки фабрики деньги удалось возвести в итоге лишь один цех?

<для класса шестого> Автомобиль стоит 1 200 000 рублей. В рамках одной сугубо эксклюзивной акции некоего автосалона стоимость автомобиля снизили до 750 000 рублей. На сколько процентов снизилась цена автомобиля для начальника районного отделения полиции, который и участвовал в этой акции?

<для класса седьмого> Вычисли, какая сумма через полтора года будет лежать на банковских счетах доярки, механизатора и главы районной администрации, по которым выплачивается 4,7% годовых, если первоначальный вклад доярки составил – 1000 р, механизатора – 3000 р, а главы районной администрации – 75 000 р?

<для класса восьмого> Некий «хваткий» бизнесмен получил в 2016 году прибыль в размере 700 000 рублей, однако в налоговой декларации занизил её на 300 000 рублей. Каждый следующий год его прибыль увеличивалась на 7% по сравнению с предыдущим годом, и каждый раз он занижал её в отчётных документах на все те же 300 000 рублей. Какую реальную прибыль получил бизнесмен за 2019 год и какое количество прибыли он скрыл от налоговой инспекции?

<для класса девятого> На ладан дышащая, фабрика кондитерских изделий производит два вида шоколадных конфет: «Батончик» – с содержанием какао-бобов 25% и «Батончик элитный» – с содержанием какао-бобов 70%. В каком соотношении надо смешать ингредиенты этих двух видов конфет, чтобы «Батончик элитный» стал содержать 45% какао-бобов? Какой процент какао-бобов будет содержать «Батончик элитный», если в его первоначальный состав добавить 20% пальмового масла?

<для класса десятого> В кабинет к начальнику таможенного поста зашло 11 посетителей. Вероятность осуществления подкупа чиновника каждым из посетителей равна 0,6. Какова вероятность того, что пять из посетителей дадут чиновнику взятку?

<для класса одиннадцатого> Численность чиновников в двух соседних районных администрациях некоего Затаёжного края в 2020 году составляла 100 человек. Через год проверка активистами «Народного фронта» обнаружила, что в первой администрации численность чиновников возросла на 10%, а во второй – на 20%. В результате общая численность чиновников в двух администрациях составила 114 человек. Сколько чиновников было в первой администрации в 2020 году? Сколько чиновников будет в 2024 году во второй администрации, если результаты проверки активистами «Народного фронта» никак не повлияли на сохранившуюся тенденцию роста числа чиновников в Затаёжном крае.

История пятая. Аббревиатура «ЖЗЛ»

<увещевающего, увы и ах, поэта>

Души порыв – и новая на подступах эпоха,

Воспламененье чувств – и мир уже иной,

Для сотворения достаточно во что-то вдоха,

Но этот вдох свершил вновь дух не твой.>

Эпиграф

К вершинам вознестись пытаюсь,

К вершинам смысла бытия,

Но крыльев нет … вернее, каюсь:

На хлеб насущный обменял их я.

§ … {«Идём?» – она спросила / И посмотрела вдаль, / Судьбу давно манила / Серебряная даль, / А он спросил: «Зачем?», / Он, знамо, испугался, / Он был ещё никем, / Он только нарождался.} … Нет, это <всё ж таки> явная неосмотрительность – родиться весной одна тысяча девятьсот пятидесятого года. Ну, сколько ему будет через одиннадцать лет, двенадцатого апреля шестьдесят первого года? – вот именно, всего одиннадцать лет. А значит, быть первым в мире космонавтом ему, увы, не суждено. Как и не суждено написать «Евгения Онегина», ведь эта поэма уж давным-давно написана. Впрочем, поэзия – не его стихия. Все эти «ямбы» и «хореи» будут волновать его весьма недолго, всего три года – пока будет пылать внутри чувство первой любви. Тем более, и сама любовь – не его стихия, пожалуй, тоже. Быть любимым, спору нет, штука приятная, а вот любить всю жизнь – любить пламенно и страстно, но и безответно – нет, уж, увольте. Ведь не то, что орден, а даже самую захудалую медаль за неразделённость в любви отродясь не получишь. Другое дело, подвиг на поле брани. Удачным замахом меча снести супостату голову, ловким движением штыка проткнуть противника насквозь, выверенным броском гранаты подбить вражеский танк – слава, герою! и герою медаль. А ещё хочется орден. Хочется, чёрт возьми, не только орденов полную грудь, но и славы … всемирной славы. А это уже удел полководца. Но вот, досада: Куликово поле, переход через Альпы и Бородино – это не для него, ведь на дворе одна тысяча девять пятидесятый год от рождества Христова … выходит, и Спасителем ему тоже не быть никогда. Опоздал, паря, с рождением со своим, О-ПОЗ-ДАЛ!

§ … {И в свете участи иные / Не мне, пожалуй, повторять, / Дорожки–стёжки лишь прямые / Стараюсь я запоминать.} … Особых, по началу, к чему-нибудь склонностей в нём не отмечалось. Лялька, как лялька … карапуз, как карапуз … ребёнок, как ребёнок. Не отмечали другие, не отмечал и он сам <с моментов первых осмыслений себя, естественно>. Самые ранние стойкие о себе воспоминания – шестилетний возраст. До этого – лишь единичные проблески бытия, больше похожие на сон, чем на явь: огромное лиственно-зелёное пятно, колкая прохладность травы, что-то шепчущие ласковые женские губы. Или вот ещё одно видение <можно сказать, из небытия>: необъятная, почти да горизонта, гладь некой лужи и накренившийся набок бумажный в ней кораблик, из школьного листочка в клеточку. И именно вот это помнилось ему, отчего-то, особенно отчётливо: мерно разлинованная клеткой мокрая бумага и расплывшиеся на ней многими фиолетовыми пятнами чернила. А далее эти «всполохи из небытия» в нём не отметились ничем. Ни звуками, ни запахами, ни чувствами. Лишь только статичные пред глазами картинки, словно, иллюстрации из некой книги о некоем потустороннем(?) бытие.

§ … {Коль не спешит сбываться то, / О чём не ведает никто, / То в нашем сказе только так, / Сродни, что сказ вершит простак.} … Чувства стали запоминаться им где-то со школьного возраста. И первым чувством было ощущение своей несхожести в этом мире с любым прочим. Отличности «чем» абсолютно ему ещё непонятной. Ведь у него то же ватное пальтишко, как и у всех, зимой; те же стандартные шортики с лямкой через плечо летом. И те же традиционные «сокровища»: деревянный пистолет, солдатский значок, увеличительное стекло, кусок пластилина, спичечный коробок с этикеткой «про пионеров». Он очень дорожил этим коробком. Красные галстуки пионеров неизменное порождали в нём тягу к свершению чего-то важного, особенного, героического. В общем-то, тяга к свершению чего-то великого и была сутью этого мятежного чувства – ощущение своей несхожести в этом мире с любым прочим. И всякая его игра, особенно, игра наедине самим с собой – она неизменно заканчивалась грандиозным успехом: будь то морское или воздушное путешествие, будь то сражение с коварным зверем, будь то поиски волшебных сокровищ. А если в какой-нибудь игре ему приходилось быть не только, например, лётчиком, но и самим самолётом, то это был самый лучший самолёт на свете.

§ … {Меня в иной всё тянет мир, / Души там царствуют виденья, / О, этот благостный эфир, / Мои прекрасны здесь свершенья.} … Впрочем, наваждение исключительности находило на него не только во время игр. Оно могло посетить детскую душу в самый, казалось бы, прозаичный момент: когда сидишь на подоконнике <например> и смотришь сквозь окно на запустелый двор в слякотный осенний вечер. Смотришь и страстно желаешь этому миру безмерного света и тепла. И так непременно будет, ведь в этом мире есть он! Миру надо лишь немного потерпеть, подождать пока он не подрастёт … хотя бы до возраста пионера. Пока не подрастёт до того момента, когда его судьба не есть случай (ведь время и место своего рождения, как и своих родителей мы не выбираем … как и многое другое, впрочем, что лежит на жизненном отрезке «колыбель – ясли – детский сад – школа»). Так что пионерский возраст – это ещё не … быть пионером в советской школе – это, в общем-то, всё той же жизни предопределённость.

§ … {Мои все вздохи, что ж, печальны: / От прозы жизни не уйти, / А строки в прозе тривиальны – / В них рифму счастья не найти.} … Скрип-скрип … палочка, палочка, закорючка … скрип-скрип …закорючка, палочка, палочка. Скрипит перьевая ручка, детский ротик приоткрыт, а язычок аж высунут от усердия. Да уж, для первоклассника прописи – это, что Олимпийские игры для спортсмена. На кон поставлено очень многое. За спортсмена, правда, додумывать не будем, а вот про нашего первоклассника скажем: нельзя, ни в коем случае нельзя огорчить плохой отметкой ни маму, ни папу, ни бабушку. Ведь они так горячо его любят, так истово желают ему всяческого добра, так непреклонно верят в его успешность. Но главное, оно, всё ж таки, не на виду, оно в подспудности: в ощущении своей исключительности в этом мире от любого прочего <другое дело, что самоощущение исключительности – это не новь, это всего лишь производное от чувства непохожести (не самое лучшее, увы, производное: ведь от непохожести веет, зачастую, нездоровой оригинальностью; да и в основе исключительности пребывает, и очень часто, не оригинальность, а лишь кичливая безапелляционность)>. Но уже на следующий день чувства в детской душе иные. В детской душе и протест, и обида. Его палочки и закорючки не только не лучшие в классе, его, в добавок, ещё и журят. За две жирные кляксы в тетрадке. И кто?! – тот, кто ещё совсем недавно, отмечая его старания, всякий раз поглаживал по стриженной ученической голове своей нежной учительской рукой.

§ … {Первые уроки, первые стремления, / Первые попрёки, первые сомнения, / Детство непорочное унеслось, и прочь, / И взрослеть отныне мне уже невмочь.} … Увы, самые лучшие <по мнению всё той же учительницы> закорючки и палочки, поначалу, а затем буквы и цифры, а затем слова, предложения и «считалки» по арифметике в тетрадке у его соседки по парте – умом ординарной, способностями заурядными, но натурой своей до всяких там учительнице угождений весьма хваткой – отличнице Таньке. К тому ж у него родители кто? – бухгалтер на заводе и воспитательница в детском саду. А у Таньки … у-у, Танюшкина мама – начальница в магазине, а отец так и вовсе всюду только на служебной машине ездит, самой красивой в городе, между прочим. Так что на школьных праздниках Танечка наряднее всех, и подарки учителям на Восьмое марта она приносит самые лучшее, у-у … Сперва, правда, класса до четвёртого, на то, что кто-то в школу приходит зимой в меховых сапожках, а ты исключительно в валенках, внимания не обращаешь, а вот уже малость повзрослев … да уж, порой, со взрослением уж лучше не торопиться.

§ … {«Дозволь представится», – я бросился к судьбе, / Она смутилась: «Уж, не раз встречались!», / Но я, увы, не помню было это где, / На пару мы, как видно, обознались.}… А взрослеть надо. Хотя бы для того, чтобы стать пионером. Ведь он так мечтал в детстве стать пионером. А потому и распахнуто широко драповое пальтишко в холодный апрельский день: на шее повязан красный галстук, смотрите люди и завидуйте – я пионер! И день этот самый счастливый в его жизни. И пусть счастье это длится бесконечно. Но, увы, блаженство не может быть вечным. По определению … пионерских заповедей … некоторых: «Пионер прилежно учится, дисциплинирован и вежлив», например, или «Пионер – всем ребятам пример». А наш пострел, увы, таковым не считается. По крайне мере, не считает его таковым председатель совета пионерского отряда 4 «Б» проныра Танька. Надо ж, проку в любом пионерском деле от Таньки – ноль, что и может, так это только командовать. Что и может, так это красиво рапортовать на совете школьной дружины. Что и может, так это своих подлиз, Катьку и Любку, на всех мероприятиях старшими назначать. Что и может, так это только со своей «командирской» тетрадкой стоять и отметки в ней делать: кто и что на субботнике делал – не делал, кто и что во время пионерского собрания сказал – не сказал. Эх, была бы его воля, так он бы эту Таньку на пушечный бы выстрел к пионерии не допустил бы. Но, опять же, увы, его воля не правит не только миром, что вообще, совсем не правит она даже отдельно взятым «царством» отдельно взятого 4 «Б» класса.

§ … {Нигде не учат быть святым, / А грешным быть тебе не гоже, / И ты становишься чужим, / И что сакральностям любым, / И что обыденностям тоже.} … Зато у него есть много-много книжек. Про разных великих людей. Про учёных там и писателей, путешественниках и композиторах, полководцах, революционерах и всяких других героических личностях. Штук двадцать таких книг в книжном шкафу, целая серия, «ЖЗЛ» – Жизнь Замечательных Людей – называется. Почти все книги он прочитал. И почти все ему понравились. И почти всегда вызывали они и стремления великие, и мечты праведные. Но уж больно мечты и стремления те, потом, быстро таяли. День-два помечтал на Луну слетать, или какую горную вершину покорить – и всё. Как говорится, за праздником всегда следуют будни. А будни шестиклассника – это что? Это куча всяких нудных уроков: математические задачки, геометрия, контрольные диктанты, зоология, естествознание, английский язык – бр-р. Да и география тоже: «бр-р». «География частей света» для 6-7 классов – это вам не Южный полюс покорять в мечтах героических, это и скучно, и нудно: «1. Рассмотрите рисунок 1 и определите, как велика площадь Мирового океана … 2. Какие материки пересекаются экватором … 3. У каких материков Тихий океан омывает восточные берега …». Да и обязанности по дому никто не отменял. Пусть он и не девчонка, но и пол приходится мести, и посуду мыть, и за цветами ухаживать. В общем, жизнь обычного тринадцатилетнего паренька – то отнюдь не подвиг. Увы, тяга к чему-то великому есть, да воплотить себя, чем?!

§ … {Не всякое хотенье есть Божье устремленье.} … Но геройски проявить себя, где? И нет шестнадцатилетнему юноше иных «ристалищ», нежели двор, или соседская улица. Другое дело, что в шестнадцать лет один в поле не воин. Даже в собственном дворе. В абсолютном пустом дворе хвастаться ему новым ножиком глупо. Как и некому демонстрировать, что он уже можешь выкурить папиросу всего в шесть затяжек. Другое дело, свойская компания. Вот здесь-то всякой молодецкой удали полное раздолье. Вот здесь-то он герой. Правда, лишь только в одном – в умении красочно пересказать какую-нибудь книжную историю. Во всём остальном – он, увы, на задворках. Его место на лавочке – с краю. Его слушают, лишь когда молчат Колька и Сенька – главные дворовые заводилы. Его сразу же отшивают, когда в компании появляются девчонки. Впрочем, все эти тисканья с дворовыми девчонки ему и самому не в честь. Тощая Люська, да развратная Катька – больно надо с этими чувырлами связываться. Тем более, что ходят они под Колькой и Сенькой. Другое дело … Таня. Красавица Таня, комсорг ихнего 9 «Б» класса. Девушка, ради которой он, вопреки воли отца, не пошёл после восьмого класса поступать в экономический техникум, а остался учиться в школе. Хотя школьная учёба была ему уже невмоготу <тем более, в девятый класс и сами преподаватели его отнюдь не привечали>. Но зато какая же эта сладость – видеть Танечку почти каждый день. Иметь возможность иногда говорить с ней о чём-нибудь, и даже прикасаться к ней невзначай. А потом долго-долго держать эти прикосновения в себе, и мечтать о ней … о поцелуях в те пухлые губах, о созерцании оголённой и уже по-женски спелой груди, об овладении её гибким девичьим станом, а в ответ на всё это, поцелуи, созерцание и овладение, слышать сладострастный девичий стон и признания в любви. Но эти миражи – потаённые мечтания в одиночестве – единственное, что и было ему дано. Ведь для ненаглядной Танюши он был лишь школьной посредственностью, да уличным раздолбаем. И доказать обратное можно было способом только одним – гордостью: не смотреть на пухлые губы, не касаться гибкого стана, не засматриваться на девичью грудь. Быть настоящим мужчиной, то есть. Ведь «чем меньше женщину мы любим²⁵ …». По крайне мере, в одной из книжек, той, что из серии «ЖЗЛ», было написано именно так!

§ … {Из тысячи дорог, / И зряче и вслепую, / Он выбрать, что и смог, / Так только столбовую.} … «Эх,время-время, времечко – мгновенья и лета, минуло школы бремечко, да вновь шишкасто темечко, вновь буйствует тщета», – впрочем, стихоподобная строка эта, «сотворённая» его душой на выпускном вечере²⁶ судьбоносной не стала. Тщеты, в общем-то, не было. Потому что, на то и родители есть, чтобы счастье детей <в меру возможностей своих> должны образом обустраивать. И вовсе не он так посчитал. Посчитал так отец, а мать его безоговорочно поддержала. И родительский вердикт: «Не для того мы сына растили, чтобы ему простым работягой слыть» никаких возражений <как явных²⁷, так и подспудных²⁸> абсолютно не вызвал. А тут ещё и приёмную комиссию одного из городских вузов в тот год удачно возглавил давний отцовский приятель. Так что Волжский автомобильный завод построили без нашего юного героя, равно, как и нерушимость родной границы на острове Даманском героически защищал тоже не он. Его веха тех лет – это горделивая запись: настоящий диплом выдан <имярек> в том, что в 1967 году он поступил в Политехнический институт и в 1971 году окончил полный курс названного института по специальности «экономика предприятий пищевой промышленности» с присвоением <имярек> Государственной экзаменационной комиссией квалификации экономиста. И всё же … и всё же ничего героического, веха как веха. Типичная столбовая дорога во взрослую жизнь обычного юноши из интеллигентной семьи.

§ … {«Ты искушён, ты это понимаешь, / Но ты, мой друг, живи и не тужи, / Факт бытия лишь то, чем обладаешь, / Всё остальное грёзы лишь души» (из наставления Сатаны Адаму} … И действительно, всё, что ни делается – делается к лучше. Комбинат кондитерских изделий, куда его распределили по окончанию института, это вам не комбинат металлургический, где кроме железа и взять-то нечего <ушлый народ, правда, и в конверторном цехе найдёт, чем поживиться, и никакой ОБХСС его не остановит>. Другое дело, что в далёкие семидесятые годы, в годы его молодости, любая меркантильность ему претила. В рабочем кабинете на стену водружённый вымпел передовика социалистического соревнования был ему гораздо приятен, чем набитый нечистыми деньгами кошелёк. Хотя … хотя и он, увы, не всегда удерживался, малодушничал, кривил душой. Поддавался, всё ж таки, уговорам начальства и вписывал в отчёты иные, более благостные цифры, а потом … потом он получал за это не только вымпелы, но и денежные премии. «За активное участие в работе планово-экономического отдела и высокие личные достижения по итогам социалистического соревнования», – всякий раз формулировалось в приказе о его награждении, и всякий раз душа его этому не противилась. И от денег он всякий раз не отказывался. Тем более, что премиальные деньги всякий раз оказывались, как никогда, кстати. Ведь жизнь – она штука такая … весьма, шельма, затратная.

<… {Коль жизни смысл загадка, / То ищется отгадка, / И ищется в глубинах, / Своей души ложбинах. / Но как, порой, обманно / Смысл ищется спонтанно / Не там, где просветлело, / А там, где наболело.} … «Да-а, жизнь – она такая … она, в общем-то, и душу поэта с небес запросто сдёрнет, а что уж говорить об устремлениях людей, что натурой попроще. А чем выше витаешь, тем больнее падать. И чем быстрее ты это усвоишь, тем для здравия твоей же души это полезнее!» (Юрий О.Ш.)>

§ … {В глаголе «жить» есть множество значений, / От плотских радостей до высших увлечений, / И жизнь земная – то чреда сплетений / Из благ и зол, и наших предпочтений.} … Тем более, что в двадцать пять лет есть в жизни вещи куда более заманчивее, чем всеобъемлющая праведность. Та же греховная любовь, например. А уж если работаешь на кондитерской фабрике, где коллектив сплошь и рядом женский, то это, знаете ли, быть сродни самому Казанове. Уж кому такое воплощение не по нраву, так это лишь только камню гранитному. А наш герой гранитным не был. Да и время, к том ж, не дремлет. В пыль стирает время и гранитные скалы, и былые людские чувства. И его страсть к ненаглядной когда-то Татьяне истёрлась с годами на полное нет. Впрочем, девственности он лишился ещё в школьную пору. Вся та же Катька властной похотью его приголубила, когда остались они на дворовой скамейке поздним вечером наедине. И никак хулиганистый Сенька ему за это не отомстил. Сел к тому времени Сенька в тюрьму за разбой очень надолго. Впрочем, новых уединений с любвеобильной Катериной он и сам не искал. Так что мужские способности свои он начал проявлять по-настоящему лишь в институте. Но и распутным он не был тоже. Ни в институте, ни после. Шаловливой улыбкой ответить на озорной (равно, призывный) женский взгляд – это да, это можно, но не более того с теми, чей облик сердцу немил. А вот Клавдия, что из комбинатовской бухгалтерии, была его сердцу мила, и даже очень. Девушка и внешностью обладала приметной, и натуру имела ему почти родственную <«Комиссаржевская» (изд. «Молодая Гвардия», серия «ЖЗЛ», М.,1964) – её любимая книга, и нужны ли ещё хоть какие-нибудь комментарии!> Единственная досада – имя. Ну, что это за имя? – Клава. К счастью, всякое имя – свадьбе не помеха <и она, его с Клавдией свадьба, пела и плясала на славу>. К тому же, к имени: «Клавдия» прилагалось отчество: «Романовна». А зубопротезных дел мастера Романа Николаевича клиенты ценили, а как же иначе … а иначе, без должного почёта <и соответствующего подношения> золотых коронок на зубах не иметь им сроду.

§ … {С годами лучше остеречь / От неудачного расклада / Свои мечты, к чему бравада, / Силёнки лучше приберечь, / Ведь жизнь не танцы, до упада.}… А вот и первенец народился. Антошка, премилый малыш. А с ним народились и новые заботы. И здесь уже не до высоких материй, юношеские мечты о всемирном счастье – это лишь грёзы, а семейная жизнь всегда конкретика: пелёнки и распашонки, каши-малаши, поплакали – поспали, и вот уже вновь кашки хотим! Заботы, в общем-то, материнские, но и для мужских рук дела тоже найдутся. У детской кроватки болты-гайки подтянуть, коляску с ребёнком с пятого этажа на улицу вынести, помочь жене стиранное бельё на балконе развесить … да мало ли, что ещё. Впрочем, это всё так – по мелочам. Главная забота отныне мужская – достаток в семье. Но какой, к чёрту, достаток, если зарплата молодого по части экономики специалиста на кондитерском комбинате всего-то сто сорок два рубля. Плюс, правда, шестьдесят шесть копеек сверху, но ведь это стоимость всего одной бутылки молока в магазине и двух сдобных булочек. А цена ползунков уже рубль двадцать. А помимо ползунков, которых только на месяц и хватает, и куча другой одежонки нужно. А игрушка, что самая простая, пупсик резиновый – рубль шестьдесят пять, а если что посолиднее, игрушечный рояль, например, то семнадцать рублей вынь, да положи. Поневоле денежки полюбишь, поневоле! Это раньше на корыстные прегрешения своего тестя он свысока смотрел: мол, какой с человека спрос, если у него в роду интеллектуалов никогда не было, всё генологическое древо в ветвях сплошь мещанско-торгашеских – то ли дело «мы», интеллигенция(!), носители высоких духовных принципов. Да только принципами и сам не наешься, и дитя своего не накормишь. И будь ты хоть трижды с высшим образованием, а если нутро достатка не жаждет, то и хлебай тогда одни лишь пустые щи. Тем более, что жизни высшие смыслы – они на то и вечные, чтоб никуда не деваться!.. а раз так, то и спешить с геройствами всякими незачем.

§ … {Да, что мне небо, / небо – даль, / не корка хлеба, / не медаль. / Да, что мне звёзды – / крохи света, / не к трону вёрсты, / не монета.} … «А годы летят … Наши годы, как птицы, летят²⁹», – не просто песенные слова, а пророчество <да-да, именно, так – обыкновенными словами. Хотя многие тщатся, пророчества ищут там, где их нет. Ведь что катраны Нострадамуса? – больше тумана, чем сути. А истинному откровению никаких последующих домыслов не надо, и многослойная помпезная значимость – одежды пустопорожности и бессмыслия. Гениальное – это всегда просто, и незамысловатые житейские истины, как ни странно, именно в этом ряду: «какие труды, такие и плоды», «каков есть, такова и честь», «к чему охота – к тому и смысл» … но кому ж нужна сермяжная правда?> Да-уж, годы летят, уже тридцать пять стукнуло, и на вопрос трёхлетней дочурки: «Папа, а ты меня спасёшь, если вдруг дракон прилетит?» нетрудно и отшутиться, а вот героем в глазах девятилетнего Антошки быть ему абсолютно нечем. Экономист – он ни поднебесных гор не штурмует, ни космос не покоряет. Он сидит с утра и до вечера с кипой бумаг и высчитывает на куске железа под названием «арифмометр «Феликс М» уж давно опостылевшие цифры, и лишь только для того, чтобы вставить их меж давно набившими оскомину словесами: «… это показывает, что выручка от реализации мучных изделий продукции возросла с 44,145 тыс. руб. до 45,016 тыс. руб. в 1983 году, и с 45,016 тыс. руб. до 46,212 тыс. руб. в 1984 году. Росту объёма производства способствовала модернизация оборудования цеха по выпуску тортов и пирожных, и что привело к значительному снижению издержек и существенному повышение производительности труда». Вот так-то, и никак иначе, хотя на комбинате многие прекрасно знают, что в цехе лишь только сейчас установили оборудование, которое до этого пылилось на складах аж двенадцать лет, а рост выручки от реализации мучных кондитерских изделий случился за счёт совсем простого: из килограмма сырья вместо одного торта «Праздничный» ценой два рубля двадцать копеек стали выпускать два торта «К чаю» по цене один рубль сорок пять копеек за единицу товара. И он тоже об этом знает. Но к чему битва за правду с «ветряной мельницей», ведь дирекции нужны не Дон Кихоты, а покладистые экономисты. Тем более, что старого хрыча Даниловича наконец-то отправили на пенсию, и в планово-экономическом отделе образовалась вакантная должность главного экономиста с зарплатой в сто семьдесят девять рублей восемнадцать копеек.

§ … {Увы и ах, иссякла сила / На полпути, в подъём – никак, / Олимп не море, где ветрила / Уносят вдаль за просто так.} … Что ни говори, а всегда хочется большего. Большего и лучшего. Даже, если ты главный экономист кондитерского комбината, а в жизни у тебя и так всё хорошо … почти. Исключительно жильё лишь тесновато, трёхкомнатная квартира не помешала бы! Ключи же от квартиры же нынешней, двухкомнатной, вручили ему в горисполкоме уж давненько, после рождения первого ребёнка. Благо, для его семьи не только на небе звёзды удачно сошлись, но и тесть похлопотал, важному чиновнику <и жёнушке его тоже> шикарные золотые зубы, считай, забесплатно вставил. А вот дальше – ну, никак – ну, никак не продвигается наверх его пятая позиция в списках очередников на расширение жилплощади, и всё тут. И вины его абсолютно нет никакой <как и помощи тестя, заболел тесть, и заболел серьёзно>. И это на меркантильном Западе всё, что ни попадя, и продаётся, и покупается. Были бы деньги. А деньги там есть, поскольку капитализм – мир стяжательства и всяческого барышничества. А в планово-экономическом отделе кондитерского комбината страны Советов богатеи, трёхтомную квартиру себе что могут без труда прикупить, как-то не водятся. Тем более, что страна Советов – общество социалистическое, а потому жильё не продаётся, а выделяется государством. Нет, есть, конечно же, всякие там жилищные кооперативы. Но главному экономисту на нужную ему квартиру деньги до самой пенсии копить надо. Можно, конечно, по найму в родные северные края поддаться, за длинным, что говорится рублём, но там в цене мозолистые рабочие руки. А какой же изнеженный интеллигент, да ещё в сорок пять лет, будет осваивать бульдозер или отбойный молоток. Так что выбор ему лишь только один – надежда на … выбор, на удачный выбор членами Политбюро меж себя нового, а главное, глубоко озабоченного нуждами народа не старого и деятельного Генерального секретаря Центрального комитета Коммунистической Партии Советского Союза.

§ … {Застойна жизнь? – взбурли её влеченьем, / Своей души естественным стремленьем / К волшебным над заморьем миражам, / Молочным рекам и кисельным берегам.} … И выбор свершился, и свершился он в пользу моложавого деятельного генсека. «Через четырнадцать лет каждой семье – отдельную квартиру!» – сходу провозгласил новый советский лидер, и чем это плохо? А тем более, для главного экономиста кондитерского комбината у которого к двухтысячному году дочка уж на выданье будет. И уж теперь-то ждёт любимую дочку будущее исключительно светлое. И уж тогда не о чужих в судьбах обретениях скромные томики книг, что из серии «Жизнь замечательных людей», молодожёнам подарком станут, а своя отдельная квартира. Да и своё, до этого небогатое житие, ему украсить тоже чем найдётся. Поскольку одного из немногих в стране заводов легковых машин ждёт судьба законодателя мод мирового автомобилестроения. Ведь так сказал самый главный страны начальник. А начальникам он привык доверять <так уж нашего героя воспитали>, и пусть лично он сам больших высот в жизни не добился, но теперь-то, когда вся страна, единым порывом жаждет перестройку и гласность, то и он отсиживаться в стороне тоже не будет. И его стремление было твёрдым, и было оно обличительным: ежели гласность, то режь правду матку о жизни былой до самого полного её осуждения; коли перестройка, то всё вчерашнее под слом; если ускорение, то все недавние устои – лишь обуза. Так что, завсегда любимая «Докторская» колбаса уже таковой (колбасой, то есть) не считается. Да здравствуют импортные нейлоновые сорочки <взамен льняных, кстати, отечественных рубашек>, и баночное консервированное пиво тоже, и немнущиеся из полиэстера костюмы, и приятные глазу оранжерейные грибы, а также жевательная резинка, а также пластиковая мебель … да здравствует ещё многое что, главное, чтобы это «что» было непременно с лейблом «made in не наше» … и справедливость, в том числе, равенство и демократия.

§ … {Как много их на небесах: / амуров, ангелов, богов, / а в наших сумрачных лесах / лишь стаи царствуют волков.} … А потом, когда ликование по поводу провала августовского в столице путча потихоньку спало, нейлоновые сорочки и оранжерейные грибки вдруг стали показывать «зубки». Вернее, цены на них, да и не только на них, а на всё подряд. На всё подряд стали цены всё сильнее и сильнее кусаться. А потом вдруг выяснилось, что все места под солнцем, как на вершинах «олимпов» всех мастей, так и на их склонах уж заняты <и всяким там экономистам, а также всем иным личностям без капиталистической до бизнеса хватки, место лишь на отшибе жизни. В самых глухих, порой, уголках (без зарплаты по нескольку месяцев, то есть, и когда даже батон приснопамятной «Докторской» колбасы на столе есть настоящий праздник)>. И «вершина», и «склоны» некогда (по иронии судьбы) кондитерского комбината «Олимп», а теперь новоявленного закрытого акционерского общества с тем же названием, исключением не стали. На самой верхотуре генеральный, естественно, директор, а пониже, но в склонных ложбинах тоже злачных, всякие там <из ближней и дальней родни> директора: финансовый, коммерческий, экономический, исполнительный, маркетинговый, креативный … в общем, люд, не столько нужный, чтоб лучшие в свете торты делать, а сколько прибыльным бизнесом заниматься. А закон прибыльного для кондитерского дела бизнеса, он прост: взбей крем не на сливочном масле, а на сливочном-растительном – вот тебе и дополнительная копеечка, добавь в муку побольше разрыхлителя – и лишних копеечек стало две. И всем хорошо, и все в достатке, и директор генеральный, и его смышлёная команда. Не совсем хорошо, правда, покупателю, поскольку прежний крем на сливочном масле повкуснее нынешнего. Но когда зарплата и скудна, и от случая к случаю, то поневоле выбираешь не то что слаще, а то, что подешевле. И уж совсем плохо нашему экономисту, ведь на рост доходов цеха по выпуску тортов и пирожных отнюдь не анализ основных экономически показателей по предприятию способствует, а чьё-то уменье ладить с торговой сетью.

§ … {Виновен вечно кто-то в наших бедах, / О, кто ты, ворог наш и нам злодей? / И, как всегда, со всех сторон в ответах / Привычно покаянных мало о себе речей.} … Но, увы, если прибыль не в технологии вкладывается, а в особняк генерального директора, то никакой содиректор <ни финансовый, ни креативный тем более> никакое производство от банкротства не спасёт. А уж тем более не спасти акционерное, по изготовлению тортов и другой сладкой выпечки, общество «Олимп» ему, экономисту, пусть даже и главному. И пришлось нашему экономисту долгое время перебиваться случайными заработками. А когда продавцом возле хлебного прилавка стоишь, а потом, в день зарплаты, скудные свои рублики подсчитываешь, вот тогда-то все несправедливости на свете наиболее остро ощущаются. И все, несправедливостей тех, истоки тоже. Каждой клеточкой, так сказать, уязвлённой души. Тем более, если вся твоя вина – это «везение» оказаться в ненужном месте в ненужное время. Ведь разве он бездарно развалил страну? Разве он корыстью своей обанкротил «Олимп»? Разве он стремился быть в жизни человеком лишним? Конечно же, нет. Тем более, что и все стремление его былые ничего худого не подразумевали и вовсе: «… смотришь сквозь окно на запустелый двор в слякотный осенний вечер. Смотришь и страстно желаешь этому миру безмерного света и тепла. И так непременно будет, ведь в этом мире есть он!», или: «Штук двадцать таких книг в книжном шкафу, целая серия, «ЖЗЛ» – Жизнь Замечательных Людей – она называлась. Почти все книги он прочитал. И почти все ему понравились. И почти всегда вызывали они и стремления великие, и мечты праведные», или: «… любая меркантильность ему претила. В рабочем кабинете на стену водружённый вымпел передовика социалистического соревнования был ему гораздо приятен, чем набитый нечистыми деньгами кошелёк». Воистину, в неустроенности новой жизни виноваты многие, но только не он. Обманули, подло обманули его, да и не только его, а всю страну и тот, кто обещал каждой семье по отдельной квартире, и тот, правитель следующий, который твёрдо так заверил: «Если цены станут неуправляемы, превысят более чем в три-четыре раза, я сам лягу на рельсы». И многие-многие всяческих мастей «деятели» другие, от забугорных спекулянтов до отечественных во власти и бизнесе проходимцев … а что касаемо: «да здравствует ещё многое что, главное, чтобы это «что» было непременно с лейблом «made in не наше» … и справедливость, в том числе, равенство и демократия», – то и мысли, и чувства наши «факты» эмпирические, а потому их к делу, что говорится, не подошьёшь.

§ … {Он трону был не нужен, / И не был он купцом, / Удачно он был мужем, / А, значит, не глупцом.} … Но всё же есть, есть и обездоленному человеку верная от нужды защита. Не пропали его молитвы даром. Наладилась, всё ж таки, и его жизнь. Ведь «добрую жену взять – ни скуки, ни горя не знать», – народная мудрость, она хоть где: хоть в Африке мудрость, хоть на Руси – народная.

§ … {И оседлав, да и пришпорив, / И не коня, а жизни путь, / Осмелюсь, вкратце с ней поспорив, / Судьбе судьбы поведать суть.} … Клавдия – Клавдия … да, Клавдия – она хоть и обычная русская женщина, но отдельного рассказа о себе непременно заслуживает (как и во все былые времена, непременно заслуживает русская женщина отдельного о ней повествования). И уважение за непокорность житейским трудностям всяким и лишениям всё ж таки вызывает, пусть и предначертание судьбы своей она не исполнила … хотя, чёрт их разберёт, предначертание эти, где и в чём их проявления, чем и как они даны. Книгой ли «Комиссаржевская» или властным окриком отца: «Никаких актрисулек в нашей семье не будет, пойдёшь, Клава, учиться на бухгалтера!» И она покорно поступила в экономический институт на факультет бухгалтерского учёта. А потом работала в бухгалтерии кондитерского комбината. И работа ей, в общем-то, нравилась. Да к тому же, встретила она на комбинате своего суженного, и родила ему сына, а потом и дочку. И была от этого по-настоящему счастлива. А подалась бы она зову, что манил её с детства на сцену … кто знает, стала бы она примой или нет; быть может, провела бы в театре всю жизнь на вторых ролях, и уж точно бы, мужа своего нынешнего и единственного, никогда б не встретила. Поначалу, конечно же, сцена ей покоя не давала. Помнится, ходила она даже в драматический кружок, что при городском дворце культуры был. Но что такое тот кружок? – досужая самодеятельность, да и только, а после рождения Антошки так и вовсе – досужее баловство. А уж когда дочка родилась … а уж когда в стране всё наперекосяк пошло … а уж когда комбинат закрыли, и они с мужем безработными стали … в общем, душевная забота в её жизни стала и вовсе всего одна – семья! Пришлось и челночить, и на швейной машинке всякую незатейливую одежонку на продажу шить, и даже пирожками на рынке торговать. И вот на этих самых пирожках, кстати, поднялась она до владелицы целой сети уютных в городе закусочных. Одним словом, и сама себя в жизни нашла, и своего мужа по административным вопросам заместителем генерального директора сделала. И всё стало просто замечательно: в доме полный достаток, сын, умница, военным стал, нынче уж подполковник; дочка, красавица, заграничный университет закончила, внуки народились, друзей и знакомых – полгорода … И всё же … и всё же если приснится иной раз поднимающейся занавес с белой чайкой на нём, то такой вдруг радостный трепет в душе, что была бы воля – не проснулась бы вовек.

§ … {Ну вот, и крылья сложены, / Обмякло и перо, / Сомненья приумножены, / И вздохи заодно.} … Так что свой шестидесяти летний юбилей отпраздновал он очень даже по-человечески. При банкетном столе на 200 персон и кордебалете из артистов местного музыкального театра. И на следующий в очереди спозаранку для оформления законной пенсии в тамошней конторе не стоял. И подался он в неё лишь только через месяц, тринадцать тысяч двести семь рублей пенсионных денег суеты не стоили. И всё бы хорошо, живи и радуйся, если бы не болячки. А болячек на него нацеплялось столько … Ну, ладно б шахтёрский забой; ну, ладно доменная печь; у тех же чиновников работа вот дюже нервная, к инфарктам они склонны и инсультам, особенно, когда наворовано много … – но интеллигентному во всех отношениях человеку за что такое в жизни наказание?! Давеча вот новый мебельный гарнитур был куплен, и многое что из старого решили из гостиной выкинуть. В том числе и книги, уж очень непрезентабельные у совдеповских книжек корешки. И пока грузчики старую мебель из дома выносили, чёрт его дёрнул пару стопок этих самых «ЖЗЛ» с прохода в угол переставить. Всю ночь потом не спал, вздохами и кряхтеньем от боли в спине супругу, ну, просто извёл. Под утро не выдержала она, скорую помощь вызвала, но и после укола до конца ему так и не полегчало. Правда, уж не столько спиной он мучился, а сколько всякими «душегрызными» мыслями. Вот, например, в своё время в медики бы пошёл, глядишь, был бы сейчас и каким-нибудь медицинским светилой, и при здравии полном. На то, как говорится, ты и врач, чтобы излечиться в первую очередь самому. Или мог бы он в геологи податься. Вот и два блага тебе в одном «флаконе»: и таёжный лечебный воздух в походах, и имя твоё за открытие нефтеносных залежей на географической карте. А сейчас, что… эх, нет его имени до сих ни картах, ни даже на городской доске почёта. Заместителя Мэра, этого старого пенька, в своё время он специально на банкет пригласил, да вышло всё зря <и дело даже не в лебезениях пред гостем, а в зря потраченных деньгах на благотворительность: ста тысячах на благоустройство городских прудов, и двухстах тысячах, между прочим, на реконструкцию детского реабилитационного центра. Почётных жителей города, как суховато пояснил потом один чиновник, выбирает не Мэр, а специальная комиссия … Эх!! … Да теперь уж, что? …>

(P.S.) … {И уж не веришь в чудеса, / И уж душе не ждёшь спасенья, / И всё же смотришь в небеса, / Но там лишь тишь упокоенья.} …

– Нет аппетита, что-то, – едва притронувшись к завтраку, Дмитрий Алексеевич отодвинула тарелку. – Пойду, подремлю часок-другой лучше … ночью, что-то, совсем не спалось.

– Врачу бы тебе показаться, – обеспокоилась Клавдия, а вернее Клавдия Романовна, поди, шестьдесят седьмой годочек пошёл. – Уж какую ночь покоя от тебя нет.

Но Дмитрий Алексеевич, поднимаясь из-за стола, лишь досадливо махнул рукой.

– А смысл? – поморщился мужчина. – Таблетки от бессонницы в аптеке можно и так купить,

– А рецепт? – напомнила Клавдия Романовна, взяв в руки мужнину тарелку, но так и не решаясь убрать её в холодильник.

Дмитрий Алексеевич махнул рукой ещё раз, мол, это не проблема, были бы деньги.

– Может, всё ж таки, поешь? – бросила вдогонку выходящему с кухни мужу Клавдия Романовна.

– … уду, – неразборчиво буркнул Дмитрий Алексеевич, направляясь к выходу.

– Чего, чего? – переспросила женщина, продолжая стоять с тарелкой в руках.

Но Дмитрий Алексеевич уже был в гостиной, а откуда, не задерживаясь, вышел на балкон. Глубокого вдохнув бодрящего воздуха, мужчина, не смотря на прохладное осеннее утро, замер. Взгляд его устремился вослед уплывающим к горизонту облакам. «Вот так же, как и я, – невесело подумал Дмитрий Алексеевич. – Куда они, зачем? Словно заблудшие … эх, моя судьба, воистину, одна сплошная «Жэ-Зэ-эЛ» – жизнь заблудших людей. Людей, себя в достойном деле, увы, так и нашедших. Всё тужимся, из себя бог весть что строим, и себе и другим что-то доказываем, а в итоге всю жизнь плутаем меж трёх «сосен»: суета, мутота и безликость. И уже не вырваться мне из этого «лесочка», ни в жизнь не вырваться …»

– Ты чего там стоишь? – окликнул мужчину из комнаты женский голос. – Давно простудой не болел, что ли?

На что Дмитрий Алексеевич даже не обернулся, лишь отчего-то пожал он плечами и вздохнул.

– А ну-ка, заходи в комнату, – властно потребовала Клавдия Романовна. – Ишь, развлечение себе нашёл – по утрам на холоде облака считать.

И Дмитрий Алексеевич спорить не стал. Молча, бочком, с виноватым взглядом вернулся он в гостиную, где остановился посредине комнаты сильно сутулясь.

– Делом займись, Митя, делом, – назидательно посоветовала супруга, в упор глядя на мужа. – Кафешки наши уж вторые сутки без свежей зелени … поставщика поры бы и вздрючить! … хотя бы по телефону.

«И верно!», – подумал Дмитрий Алексеевич, расправляя плечи, доставая смартфон из кармана брюк …

Несотворённое, что по ночам приходит,

Упущенным покой и душу ворошит,

И кругом бродит всё, и кругом бродит,

И сердцем нестерпимо всякий раз болит.

А всё житейское, что торопливо будит,

Мирским вновь наполняет утром взор,

И очень здраво в нас мятежность судит

За весь нелепый ночью всякий вздор … <и лишь красивыми словами усердный автор, увы, тоже не исключение>

История шестая. Из искры, да возгорится пламя

 <неисключительный случай

Людей любить – святое дело,

Но только завтра, не сейчас,

Во мне желание созрело

Канальей быть хотя б на час.>

Эпиграф

«Тварь ли я дрожащая или право имею …»

(Ф.М. Достоевский «Преступление и наказание»)

Действующие лица:

Андрей Сергеевич Светов, телевизионный ведущий.

Иван Петрович Белый, сельский житель.

Татьяна Михайловна Забелина, его сожительница.

Дарья Драч, их односельчанка.

Светлана Лужная, подруга Дарьи.

Вера Семёновна Корза, тётя Дарьи.

Николай Игоревич Козицкий, директор сельского клуба.

Голос в наушнике ведущего – ремарки режиссёра ток-шоу Сергея Сергеевича Зудова.

Мужчина с лохматой бородой («Бородач»).

Флегматичный тучный мужчина («Философ»).

Женщина в красном с люрексом декольтированном платье («Щеголиха»).

Дама в двубортном жакете («Председательша»).

Девушка в больших зеркальных очках («Красотка»).

Высокий худосочный парень («Долговязый»).

Жители села Ново-Колхозное, а также

и другие гости

Место действия: телевизионная студия ток-шоу: «Без тайн и недомолвок».

СЦЕНКА ПЕРВАЯ

Светов. Добрый вечер всем зрителям телеканала «Раздолье». Вы смотрите ток-шоу «Без тайн и недомолвок». Мы не боимся правды, а потому нам и нечего скрывать. А в нашей студии обычный человек с незатейливой до недавних пор жизнью. Что может быть интересного в судьбе сельского жителя? Обыденная семейная жизнь, бесхитростные крестьянские будни, покосы и надои, пот и мозоли. Ещё недавно всё было просто и незамысловато … но как иногда меняет банальный уклад одно единственное утро! Что же случилось, когда Иван Петрович Белый вышел с удочками в то заурядное сельское утро на берег местной речушки? Иван Петрович, вам слово!

Белый (наклонив голову, смущённо кашляет).

Светов. Не стесняйтесь Иван Петрович, ведь все мы здесь собрались не для праздного любопытства, но чтоб доподлинно разобраться в вашей непростой житейской ситуации. Кто прав, и кто виноват, и что делать? – уверен, что сегодня будут даны все ответы.

Белый (не поднимая головы, вновь кашляет).

Светов (поправляет в ухе наушник).

Голос в наушнике. Андрей, пока клиент созревает, давай, сам начинай.

Светов. Я, вижу, Иван Петрович человек у нас не бойкий, но это, в общем-то, и понятно: жизнь в глубинке нечета городской непринуждённости. Это нам, городским – что скрывать свои чувства? Если кто твой душевный порыв не понял – ты тут же затерялся в толпе. В деревне же ты весь на виду, и, в случаи чего, и неважно, прав ли ты или виноват, то тут же на устах «праведных», так сказать, односельчан … я прав?

Белый (кивает головой).

Светов. Увы, сермяжная правда – она такова! А что нам скажет Татьяна Михайловна, семейная подруга нашего скромного сельчанина?

Забелина. Да, кобель, он, кобель! И рассусоливать тут нечего!

Голос в наушнике. Во-о, понеслось-поехало! Давай, Андрей, раскручивай тётку.

Светов. Ой-ли (качает головой), Татьяна Михайловна. Неужели и впрямь ещё вчерашний и косарь, и землепашец, как говориться, соль земли русской – и вдруг … кобель! Разве можно так, в один миг отбрасывать в сторону четыре года совместной жизни! Неплохой жизни, наверно, а?

Забелина. Нашли землепашца! Срамота одна, да и только. Уж, знаем мы, бабы, что ваш брат, мужик, плужить горазд … (наскоро крестится) прости мою душу грешную. Чужой огород плужить только и горазд, если не в запое!

Белый (удручённо кивает головой).

Светов. Какой неожиданный поворот в деле! И сколько в то утро Иван Петрович выпил?

Забелина. А вот вы у этого труженика в чужом огороде и спрашиваете. Мне спозаранку носом чуять некогда, мне корову доить надо!

«Бородач» (кричит с места). Да врёт она всё, стерва. Я Ваньку, почитай, с детства знаю. Уж не более других пьёт, в канавах никогда не валялся. Ты, Михайловна, на себя посмотри: в хате все углы в паутинах, а всё туда же … нашлась тут Варвара-краса, длинная коса!

«Щеголиха» (громко). Ну-ну, Гриша, защитничек, покрывай дружка-собутыльника, покрывай!

«Бородач» (поворачиваясь всем телом). А ты Марья не встревай, коли в дружбе мужской ни черта не разумеешь!

«Щеголиха» (хлестко). А чего её разуметь, кто сегодня самогонки нальёт – тот ныне и друг! Эх, нету, нынче, настоящего мужика на деревне, нету!

Белый (чуть ранее приободрившийся, понуро сутулится).

Забелина. Вот именно … а то знаешь ли, Гриша … в общем, ещё раз в хате своей увижу – пеняй на себя!

«Бородач» (насмешливо). В своей, видите ли. Да, когда у тебя хата своя-то была, всю жизнь по дармовым углам таскаешься!

Забелина (вставая и подбочениваясь). Когда, спрашиваешь? Шибко, как я погляжу, ты у нас правдалюбец, да?

«Бородач» (с вызовом). Да!

Забелина. А ты, правдолюбец хренов, расскажи-ка нам лучше, как давеча по-пьяни мотоциклом забор соседский завалил!

«Бородач» (брызжа слюной). А ты что, видела? Я спрашиваю, ты что, видела, щелкунья, ты наша, глазастая!?

Забелина (присаживаясь). Не видела … но знаю!

«Бородач» (садиться, утирая рукой рот и бубня под нос). Вот именно: не пойман – не вор … (слегка толкая соседа локтем в бок) … Как я её отбрил, а?

«Философ» (меланхолично). А на картошку в этом году, чую, урожая не будет. Как пить дать, не будет.

Голос в наушнике. Андрюха, ладно, сходняку колхозному пока отбой, давай к делу.

Светов. Да-а, жизнь в деревне – что омут в известной поговорке. Однако, доминанта сегодняшней передачи, всё ж таки, не соседский забор, а замысловатые перипетии человеческих судеб. Встречайте, в нашей студии Дарья Драч … невинная жертва неких обстоятельств или неких обстоятельств коварная затейница? … давайте же разбираться!

Забелина (во всеуслышание). Простипома!!!

В студию входит Дарья и, проходя мимо Забелиной, исподволь показывает средний палец руки. Потом усаживается на дальний край соседнего дивана.

Светов (подобострастно). Ну что, Даша, мы все, конечно же, сочувствуем твоему незавидному положению. Быть в деревне, опороченной – это, знаешь ли, и недругу не пожелаешь. И как ты, бедная, нашла в себе силы столько времени стойко сносить всю неприязнь к тебе многих односельчан. Воистину, заблудший ангел на Руси – он ангел лишь падший … Или, как всё было? Что случилось в то недоброе утро?

Белый (исподлобья смотрит по сторонам).

Забелина (расправляя плечи, скрещивает руки на груди).

«Бородач» (потирает руки)

«Философ» (с отрешённым лицом взирает куда-то вдаль).

«Щеголиха» (едва не вставая с места, подаётся телом вперёд).

«Председательша» (многозначительно кивает головой).

«Долговязый» (отчего-то тупит взор).

«Красотка» (приподнимает очки).

Драч. А что рассказывать, в деревне я живу. А в селе нашем джакузей всяких нету. Захотел помыться – топи баню, или ступай на речку. Да только на речке днём неудобняк мыться-то. Шибко народ у нас глазастый (приосанившись, выпячивает грудь), вот и приходится в сумерках ранних всякий раз хоронится.

Светов. Ну и, ну?

Драч (что по написанному). Пошла-то к речке я затемно, да по дороге хватилась – полотенце махровое оставила в хате. Пока ходила туда-сюда, уж расцвело вовсю. Подошла к месту нашему, где мы, девки, обычно плескаемся, а там этот (кивает в сторону Белого) удилища свои раскинул …

«Щеголиха» (громко, подняв руку). Да уж, где удилища свои раскинуть наши кобели знают!

Светов. Продолжай, Даша, продолжай.

Драч. А мне уж в поле скоро идти, картошку окучивать. Что ж теперь, подумала я, весь день не мывшись быть. Вот и разделась в кустах поодаль.

«Бородач» (шёпотом, толкая соседа локтем). Золушка, ити вашу мать. Да она в руки тяпку не брала уж лет как пять, наверно.

«Философ» (вздыхая). Да-а, не будет ныне картохи, как пить дать, не будет.

Председательша» (зычно). А вот на районную администрацию стрелки переводить не надо! С чего водопровод ремонтировать, если по налогам одни сплошные прочерки!!

Неодобрительный зрительский гул.

Светов (не обращая внимания на шум). То есть разделась совсем, догола?

Драч. Так ведь по-другому у нас не принято, деревня, чай.

Светов. И что же Иван Петрович? (поворачивается к Белому) Что подвигло его на столь необдуманный шаг?

Белый (понуро пожимает плечами).

Забелина (даёт сожителю лёгкий подзатыльник). Тоже мне Казанова сыскался!

Светов. Как же так, Иван Петрович, как же так?!

Голос в наушнике. Всё ясно – не мычит и не телится, больше на баб напирай.

Светов. А вот скажи, Даша, а раньше тебе Иван Петрович оказывал знаки внимания?

Драч. Раньше я с Сашкой-трактористом встречалась, мне этот дурила (тычет пальцем в сторону Белого) вообще по барабану.

Забелина (вскакивает с места). Ты рот-то свой поганый закрой. Вот вернётся Сашка из армии – он тебя уму разуму обучит … в парандже будешь купаться, стерва.

Драч. Да ты на себя посмотри, мымра колхозная.

Забелина (встаёт и делает несколько шагов в сторону Драч). А вот кто-то у меня сейчас получит!

Драч (приподнимается, сжимая руки в кулаки). Что, дюже смелая, да?!

«Бородач» (призывно). Бабы, вперёд!

Светов (становится между женщинами, разводя руки в стороны).

«Председательша» (зычно). А ну-ка успокоились обе, позорище!

«Щеголиха» (в тон «Председательше»). Стыдоба, нашли из-за чего драться … (и далее совсем тихо) из-за этого мухомора, что ли? – нашего мачо … с пестиком в пять сантиметров.

Забелина (возвращаясь на место). Скажи спасибо, что удержали, а то бы я тебе …

Драч (присаживаясь). От мудачки и слышу!

Забелина (всем грузным телом поворачиваясь к сожителю). А ты чего молчишь, бестолочь? У него жену чуть не убили, а он сидит тут руки в брюки!

Светов (возбуждённо). Да-а, запутанное дело, запутанное! Ну ничего, лучшая подруга Дарьи Драч внесёт нам, я уверен, полную ясность! Но это будет сразу же после рекламы.

СЦЕНКА ВТОРАЯ

Гостевые места.

«Бородач». Ха, ну ты видел? Цирк, да и только. Я эту Дашку с пелёнок знаю – девица ещё та! А чего хотеть-то, кто папашка её? – вот именно, бог его знает. А Зинка, мамаша этой оторвы, ох, и покуролесила. На славу! Так накуролесила, что Дашка в пятнадцать лет сиротой осталась.

«Философ» (равнодушно). Антиценденс – консекуете³⁰.

«Бородач». Семёныч, ты это чего?

«Философ» (невозмутимо). Я говорю, яблоко от яблони недалеко падает … к примеру, прошлым летом в соседней области картошку дожди залили, а ныне картошка сгниёт на полях у нас … закон парных случаев, однако.

«Бородач» (раздосадовано). Тфу ты, чёрт. Тут хоть ядерная война завтра, а Семёныч у нас всё про картошку!

«Философ». Вот именно: на войне разносолов нема, хлеб и картоха – вот она, солдатская пайка … как говорится, айн хунгригер баух хат кайне урен³¹.

«Бородач» (качает головой). Горбатого только могила исправит. Тут человеческая судьба на кону, а ему всё одно … сам ты хуйдригер и есть! Кстати, это ты сейчас на каком?

«Философ». Немецкий.

«Бородач». Ого, ты и по-фашистски можешь?

«Философ». А чего там уметь: дойчланд убер аллес³² – вот и вся недолга.

«Бородач» (вздыхая). А я вот в школе пять лет английский мусолил, и ничего кроме как «бай, бай – гуд бай»³³ так и не освоил … да и то, лишь благодаря «Слайду»³⁴.

«Философ». Пустая песенка: «Утри глаза и вытри сопли. Не видишь, мне нужно срочно собрать свои манатки. Пока-пока» – где-то так, если дословно.

«Бородач». А мне нравится … (напевает мелодию).

«Философ» (сокрушённо). Пустая песенка, пустая.

«Бородач» (отмахивается рукой). С тобой рядом сидеть – только настроение портить … (крутит головой, осматривая студию) … Эх (останавливая взгляд на женщине в красном платье), хороша Маша, да не наша! Впрочем, завтра вечерком можно рискнуть напроситься на … (подхихикивая) палку чая. А почему бы и нет?!

«Философ» (флегматично). Давеча мимо ейного огорода проходил, вся картошка лебедой заросла … кусит³⁵ она и в деревне кусит.

«Бородач». Ты, падла, опять за своё. Уж, задолбал … (встаёт и пересаживается на другое место).

«Философ» (не меняя позы). Вот именно … абиенс аби³⁶.

СЦЕНКА ТРЕТЬЯ

Светов (жизнерадостно). Вы смотрите ток-шоу «Без тайн и недомолвок». И действительно, чтобы начисто разобраться в этой неоднозначной истории, что случилась тем ранним деревенским утром, нужно, наконец-то, развеять эту пелену всяческих недомолвок и недосказанностей. Они буквально окутали нашу студию! И поможет нам в этом обычная сельская девушка. Встречайте, Светлана Лужная, лучшая подруга нашей сегодняшней героини.

Гордой походкой в студию входит смазливая шатенка, садиться возле Драч, обнимая её и что-то нашёптывая на ухо.

Белый (исподлобья смотрит на вошедшую).

Забелина (скрестив руки на груди, презрительно щурит глаза).

«Бородач» (трясёт рукой, показывая большим пальцем вниз)

«Философ» (с отрешённым лицом взирает куда-то вдаль).

«Председательша» (лениво аплодирует).

«Щеголиха» (радостно хлопает в ладоши).

«Долговязый» (отчего-то тупит взор).

«Красотка» (приподнимает очки).

Светов. Ну, что, Света. Уж мы все в нетерпении.

Лужная (отстраняясь от подруги). Много говорить не буду: и так всё ясно.

Забелина (не разнимая рук). Что тебя ясно … чума!

Лужная. А можно без оскорблений, а?

Забелина. Для таких как ты – не можно!

Лужная (с вызовом). Каких таких?

Лужная. Вот таких!

Драч (беря подругу за руку). А чего это мы всё не успокоимся? Чего мы всё время истерики устраиваем? Что мы муженька своего плешивого так яростно защищаем. Отчего его пакостные дела оправдываем? Может у самой-то рыльце-то в пушку? За какие такие красивые глазки в твоём дворе штабель дров вдруг очутился, а?

Забелина (сбавляя тон). Оправдываю? Ничего я не оправдываю. Виноват – отвечай, но и напраслину нечего возводить. А насчёт дров, так не твоего ума дела. Там, куда надо, туда всё уплачено … (в бок пихая локтем сожителя). А ты, рохля, что тут сидишь, как карась под корягой?

«Бородач» (громко, напевно). За всё уплачено и всё проплачено, и знаем мы платили чем!

«Философ» (бурча под нос). Некому в деревне картоху окучивать, у нас теперь одно блядство на кону.

Светов (поглядывая в сторону «Предеседательши»). Ух-ты, какой интересный у нас поворот вырисовывается! Не уж-то село нынче и вовсе без присмотра? И в плане соцобеспечения в том числе?

«Председательша» (недоумённо смотрит на ведущего).

Голос в наушнике (поспешно). По дровам отбой, у нас с муниципалами уговор – социалку не трогаем.

Светов. Впрочем, разговор у нас сегодня вовсе не о ценах на дрова (улыбается).

«Председательша» (назидательно). Именно так!

«Щеголиха» (притворно вздыхая). Ну, да, конечно.

Светов. А скажи нам Светлана, откуда ты знаешь, что произошло в то злополучное утро, ведь, насколько я знаю, тебе на берегу не было. Подруга тебе поведала о своём злосчастье, или кто другой?

Лужная. Да не, Дашка вовек сама некому о таком не скажет, она девушка скромная. Помню в десятом классе её один хмырь всё время доставал: то под окнами всю ночь свистит, то ещё что. Так Дарья молчок, даже мне. Всю муку в себе носила. Насилу того хахаля отвадила … это когда я его в кустах застукала … ну-ну, в общем, случайно.

Светов. Уж не Иван ли Петрович это был?

Лужная. Да не, нашей школы был пацан.

Светов. И кто он, если не секрет, конечно?

Лужная. А чего приблуду покрывать, вон он (показывает в сторону «Договязого»), сидит тут, кум кумом … да ещё и свою городскую кралю приволок.

«Красотка» (обращаясь к «Долговязому», приподнимет очки). Так вот оно как!?

«Долговязый» (нервно). Да врёт она всё, самая же меня в те кусты и затащила … да, только я не дался!

«Красотка»(демонстративно отстраняясь от «Долговязого»). Не деревня, а вертеп какой-то!

Лужная (махая рукой). Хм, не дался он … больно нужно!

«Долговязый» (ехидно). Ну ещё бы, я же не Сашка-тракторист!

Лужная (ёрзая). Ты что там плетёшь?

«Долговязый». А что это у нас глазки забегали? Напомнить, как эти глазки Сашку охмуряли на дискотеках, когда Дашка в больнице с воспалением лёгких лежала, а?

Драч (вскакивая). Ах, ты сучка!

Лужная (нервно пожимая плечами). Можно подумать, что ты у нас ангел.

Забелина (обращаясь к ведущему и потрясая рукой). А я что говорила! А вы всё туда даже: Иван, мол, Иван … (толкая плечом сожителя) … вот же она где, правда!

Белый (затравлено). А я чё? – я не чё.

Драч (размахивая руками). Вот пригрела-то змеюку у себя на груди!

«Бородач» (задорно). И верно, у тебя, Дашка, ого-го-го, грудь так грудь.

«Щеголиха» (обращаясь к «Предательше»). Уж нашёл, прости господи, секс-бомбу … верно?!

«Председательша» (подчёркнуто строго). Ну ничего, мы с этой школой ещё разберёмся. Завтра же в облобразование позвоню, чтоб инспекцию послали.

Голос в наушнике (ликующе). Так, понеслось, давай-ка тётку на сцену!

Светов. А в студии Вера Семёновна Корза, встречайте!

Нездорового вида женщина происходит в студию и садиться поодаль от племянницы.

Светов (напористо). Ну что, Вера Семенова, до совершеннолетия Даши опекуном ей были, всё видели, всё знаете, рассказывайте.

Корза (стеснительно). А что, в общем-то, рассказывать, как не стало на свете сестрицы моей, стало быть матери Даши, так и кукуем мы вдвоём. Живём не богато, но славу богу, хлеб есть … со здоровьицем, вот правда, беда. Ну ничего, справляемся. Опять же Василию Петровичу поклон (указывает на «Философа») и дров нарубит завсегда, и с тем же огородом поможет.

Светов. Ну, это понятно. А что, что Дарья … вот вы, что обо всё этом думаете?

Корза (стеснительно). Что думаю? … Вот, помнится, Дарьюшке лет восемь было, и прибегает она ко мне вся в слезах. Петух на неё накинулся. Был когда-то у сестрицы петух такой задиристый, «Басмачом» его помнится кликали, вот он Дашеньку-то и поклевал. Я, естественно, топор схватила и айда – петуху голову рубить. Так Дашенька в подол мой вцепилась, сама вся в слезах, а всё об одном: не руби, мол, тётя Вера, петушка нашего – он хороший.

Светов (нетерпеливо). Ну, это понятно. На берегу, всё ж таки, что … что произошло?

Корза. На берегу? … Да нет … Дашенька у нас девушка хорошая, и по хозяйству мне помощница … иной раз. Вот только …

Светов. Что, только?!

Корза. … Да нет, Дашенька у нас хорошая!

Светов. Ну, а Иван Белый, что о нём можете сказать?

Корза. А что Иван? … Иван как Иван. Ну, выпьете иногда … ну бывает … (далее утвердительно) Зато рыбак он отменный, вот и нам иногда нет-нет, да карасиков подкинет.

Светов (напаристо). Ну, это понятно. Другое дело, что в нашем случае карасями не откупишься, ведь так?

Корза (недоумённо). Так завсегда ж он их бесплатно носит.

«Бородач» (отчего-то радостно). У нашего Ваньки лучшая уха на селе!

«Щеголиха». Что да, то да.

«Бородач» (осекаясь). А ещё и браж<ка> …

«Председательша». Ну, с этим мы ещё разберемся!

«Щеголиха». А то не село, а кабак какой-то … (поправляя платье) и где нынче бабе хорошего мужика-то найти, а?

Забелина. Вот именно, я участковому нашему уж весь мозг на этот счёт вынесла, а у него ответ один: ясно, будем принимать меры. Да разогнать к чёртовой матери такую полицию надо!

«Бородач». И я тоже за: участковый у нас – хреновый! Ему бы только трудовой люд гнобить, а то, что богатеи городские все пахотные земли коттеджами застроили – это ему до лампочки. Эх, моя бы воля, я б с нашим участковым вмиг бы разобрался!

«Председательша». Мы ещё посмотрим с кем нужно разобраться: с участковым или с вами!

«Щеголиха». Если вас, мужиков, не гонять – толку от вас ноль!

Светов (нервно). Спокойно всем, спокойно. Всякие бытовые передряги – это, уж, оставьте на потом, пожалуйста.

«Философ» (глядя куда-то вдаль). Ага, как же, будешь тут спокойным, когда картоха в поле гниёт.

Голос в наушнике. Деревенщина стоеросовая, столько денег угробили, чтобы весь этот колхоз в студии собрать, а они такие вот фортеля выкидывают … давай на перекур.

Светов. А у нас рекламная пауза!

СЦЕНКА ЧЕТВЁРТАЯ

Гостевые места.

«Долговязый» (заискивающе). Ириша, ну ты же видишь, что у нас в селе за публика? Ириш, ну, не сердись, ну, я не в чём не виноват … тем более, это было-то, когда?!

«Красотка» (демонстративно смотрит в сторону).

«Долговязый» (берёт спутницу за руку). Ну если хочешь, то оставайся в городе, а я после съёмок в деревню лишь за вещами съежу и завтра тут же обратно?

«Красотка» (откидывая мужскую руку). Отстань!

«Долговязый». Договорились, а?

«Красотка». Можешь не суетится … а за моими шмотками потом брат заедет … а вообще, можешь раздать их своим потаскухам! … (язвительно) Уж за это они тебя отблагодарят, уж в кустах-то точно!

«Долговязый». Ну, зачем ты так?

«Красотка». Говорили же мне: городская прописка ему только нужна, а я, как дура, да нет – любовь, любовь!

«Долговязый» (заискивающе). Ну, хочешь, я денег достану и путёвку куда-нибудь в Европу возьму, благо, что наши отпуска только начались.

«Красотка» (поворачиваясь к спутнику и приподнимая очки). Вот с Европы и надо было отпуск начинать! А то, тоже мне, (опуская очки и вновь отворачиваясь) нашёлся патриот полей навозных на мою голову!

«Долговязый». Так ведь с деньгами у нас пока не очень, сама знаешь.

«Красотка». А завтра что, завтра будет очень?

«Долговязый». Так я думал, что месяц в деревне, на родительских пирожках, полный, так сказать, пансион … вот тебе и на новую к зиме шубу накопили!

«Красотка» (назидательно и снимая очки). А настоящему мужику думать не надо, ему надо уметь семью всем необходимым обеспечивать!

«Долговязый» (торопливо). Ириш, да сделаю я путёвку, слово даю!

«Красотка». Ну-ну!

«Долговязый». У родичей возьму … у главврача, в конце концов, займу.

«Красотка». После свадьбы уж год как телок, одно и тоже, ей, богу … (передразнивая) зай-му, му-му!

«Долговязый» (понуро). Ну, я ж не виноват, что у меня такая зарплата.

«Красотка» (истерично). Выходит, я виновата, да? Я виновата в том, что просто хочу жить нормальной жизнью!

«Долговязый» (испугано). Всё-всё-всё, как скажешь, так и будет!

«Красотка» (деловито). Короче, из Европы вернёмся и больше я тебе дурью заниматься не дам! Пойдёшь в свою шарашкину контору, под названием «Районная поликлиника» и напишешь заявление по собственному, а я тебя с Иван Степановичем сведу. Он мужик со связями, уж он на хлебное место пристроит.

«Долговязый» (обнимая спутницу и прижимая её к себе). Ах, ты моя кисуля ненаглядная!

«Красотка» (жеманно). А кто не будет с киской дружить, тот будет вечно ходить поцарапанным!

СЦЕНКА ПЯТАЯ

Светов (воодушевлённо). И вновь в прямом эфире ток-шоу «Без тайн и недомолвок». Итак, мы продолжаем своё расследование. В нашей истории где истина, а где ложь? На чашах Фемиды, так сказать, юная сельчанка Дарья Драч и уже не молодой, прямо сказать, Иван Петрович Белый, он же …гм-м …местный … (обращаясь к залу) А на чём у вас, кстати, село-то специализируется?

«Философ» (бурча под нос). На распутстве, на чём же ещё.

Забелина (кивая на сожителя). На простодырах! А ещё …

Бородач (перекрикивая Забелину) По части брехалова село наше, а также …

«Щеголиха» (отчего-то радостно). Бухалова!

Драч (морщась). Из мудаков оно сплошь, и мудачек!

Лужная (хихикая). А ещё кастратов недоделанных.

«Председательша» (вставая и сурово оглядывая зал). Село Ново-Колхозное Пусташевского района специализируются на выращивании картофеля раннего и среднего сроков вызревания!

Светов (делая успокаивающий жест). Понятно, овощевод, в общем … Ну, а зрителем, что только к нам подключились, поясню: эта, пока ещё не до конца прояснённая история, случилась летним деревенским утром на берегу местной речушки. С одной стороны, удящий рыбу зрелый мужчина, а с другой, пришедшая искупаться молодая девушка. Но был ли соблазн?! В этом-то нам и предстоит разобраться. А в студии директор сельского клуба Николай Игоревич Козицкий, встречайте!

Улыбаясь и приветливо махая рукой, в студию входит напомаженный Козицкий, затем он садиться, закинув ногу на ногу, деловито поглядывая на ведущего.

Белый (исподлобья смотрит на вошедшего).

Забелина (скрестив руки на груди, напряжённо щурит глаза).

Драч (зевает).

Лужная (напрягается телом).

«Бородач» (приветствует, вздымая руку, сжатую в кулак).

«Философ» (с отрешённым лицом взирает куда-то вдаль).

«Председательша» (лениво аплодирует).

«Щеголиха» (радостно хлопает в ладоши).

«Красотка» (отстраняется от спутника и надевает очки).

«Долговязый» (от чего-то вдруг ёрзает).

Голос в наушнике. Андрюха, и чтоб вывернул его наизнанку, даже самую малую деревенскую подноготную давай!

Светов. Николай Игоревич, вот вы заведуете клубом больше трёх лет. Вся деревня, особенно по праздникам, у вас, можно сказать, на виду. А потому, натуру каждого жителя знаете, по всей видимости, не понаслышке. Как вы думаете, что случилось в то утро: досадное стечение обстоятельств, или всё же был некий злой умысел?

Козицкий (оживленно). Что да, то да! Уж когда в деревне народ подопьёт – тут тебе и Шекспир, и Петросян, всё в одном флаконе!

Светов. То есть, все на виду.

Козицкий. Вот именно, всё чисто по-русски: к обеду в обнимку, к вечеру по мордасам!

Светов. А вот Иван Белый частенько чудит?

Белый (обречённо сутулится).

Козицкий (всматревшись) … Чего-то не помню … (оживившляясь) У нас в селе как-то всё больше Гришка зажигает … вон тот, (махнув рукой в сторону гостей студии) с бородой.

«Бородач» (ухмыляется, хлопая в ладоши). И ты, Колька, тоже не отставай, жги по полной! Чего уж тут, стучать, так стучать!

Козицкий (с вызовом). А что, правда глаза колет?

«Бородач» (потирая руки). Ну-ну, свои люди, сочтёмся!

Козицкий. Кишка тонка! Вот домой вернусь и к участковому я-то зайду, уж правду-матку таить не буду, нет!

Светов (торопливо). И в чём же, Николай Игоревич, ваша правда?

Козицкий. Да во всём … не село, а безысходность одна сплошная … вот так вот!

«Бородач». Понаедет иШтилигенция всякая, хреновая. Ты лопату-то последний раз, когда видел, а? Безисходство ему, видите ли. Лопату в зубы и пошёл поля окучивать, вот и будет тебе процветание!

«Философ» (кивая головой). Будинки зводять не язиком, сокирою³⁷ … це – так, це – так.

Козицкий. И, вообще, попрошу не тыкать! Растыкался тут …. Ни одной трезвой рожы на танцах не увидишь … только в клубе и герои.

«Щеголиха». Вот именно, и глаз не на кого положить, одна пьянь!

Голос в наушнике (раздражённо). Что за колхоз у тебя опять!? Тему, тему раскручивай!

Светов (нервно). Ну, а вот Даша в клубе часто бывает? Её-то вы, наверняка, знаете?

Козицкий (всматриваясь) … Её-то, знаю … вроде. На прошлой неделе, кажись, видал.

Драч (пожимая плечами). Ну, видал и видал … ну и чё?

Козицкий. Так это … ты ещё с этим, как его … с Пашкой-уголовником за клубом самогон пила.

Драч. Ну, пили и пили … и не самогон, а вино … ну и чё?

Забелина (радостно). Ага, попалась, курва!

Драч. Рот свой закрой, сама такая!

Забелина. Как таких земля носит!

Драч. У тебя не спросили!

«Щеголиха». Мужики только к таким и липнут, тьфу!

Драч. А чё, завидно?

«Щеголиха». Кому завидовать?

«Драч». Ну, а чё истеришь тогда?

«Бородач» (причмокнув и всплеснув руками). Ай, да бабы, ай, вы красавы!

Белый (что-то невнятно бормочет).

«Председательша». Ну, ничего-ничего, мы с этим клубом ещё разберёмся!

Светов. А что-то у нас Иван Петрович все молчит. Иван Петрович, ради вас мы собственно и собрались!

Белов (пожимает плечами, опуская голову).

Забелина (привставая и потрясая кулаком). А что сразу Иван! Чуть что, сразу же Иван! А у Ивана, между прочим, уже двадцать лет трудового стажа, сызмальства в полях!

Светов (отмахиваясь). Ну, это к делу не относится.

Забелина (надрывно). Ещё как относится! Сам попробуй-ка на полях двадцать лет по вкалывать, а потом посмотрим: потянет ли тебя на какую-нибудь дуру бесстыжую али нет?

Драч (ощерившись). То-то я и смотрю: как в селе у нас мужику под сорок, так и кастрат сразу же.

Бородач (потирая руки). Да шо в студии зря лясы точить? Ты лучше на сеновал ко мне завтра приходи, вот там про нас, мужиков, и погутарим!

«Щеголиха» (морщась). Да уймёт, наконец-то, кто-нибудь этого петуха облезлого или нет!

Бородач (ухмыляясь). Давай-давай, и ты приходи тоже, у меня сеновал большой!

Драч. Только языком молоть и мастера!

Лужная. Хм, сеновал, говоришь, большой … смотри, не осрамись!

Бородач (деловито). Покуда никто жаловался.

«Щеголиха» (хихикая). Поскоку и сам туда давно уже не ходок.

«Председательша» (жёстко). Так, а ну-ка все успокоились … я сказала!

«Философ» (бурча под нос). Устроили тут балаган, а что картоха гниёт, так никому и дела нет.

Светов. И всё же вернёмся к нашей истории.

Белый (сутулиться).

Забелина. Да, сколько уж можно?!

Драч. Стоко, скоко нужно!

«Бородач». И верно, даёшь правду-матку … бабы, держись!

«Щеголиха». Петух облезлый!

«Бородач». А за петуха ответишь!

Лужная (смеясь). Аккурат, на сеновале.

«Философ» (вполголоса, сокрушённо). Эх-ма, во поле манда.

Голос в наушнике. Твою мать, Андрюха, время!

Светов. Ну что ж, друзья, передача наша многое поведала, но и потаённого осталось не мало. А потому, не мешало бы нам всем встретиться вновь. И думаю я, уж в следующий раз всё, что пока так и осталось в тени, предстанет, наконец-то, пред нашими взорами. Всем удачи, а с вами был я, Андрей Светов, и ток-шоу «Без тайн и недомолвок»!

СЦЕНКА ШЕСТАЯ

Верхние софиты гаснут, участники ток- шоу постепенно покидают студию, в самой студии полумрак.

«Председательша» (степенно вставая). Я чего так и не поняла: журналюг-то кто в село накликал?

«Щеголиха» (торопливо поднимаясь). Да люди разное говорят.

«Председательша» (повернувшись к выходу). Например?

«Щеголиха» (теребя серёжку в ухе). Ну, вроде, письмо кто-то на телевидения написал.

«Председательша» (проходя меж кресел). Что Иван Дашку снасильначал?

«Щеголиха» (дыша в спину собеседницы). Да не, так, обо всё понемногу … о речке они уже в селе узнали, видно, ляпнул кто-то … случайно.

«Председательша» (останавливаясь и поворачивая голову). И кто эта гадюка?

«Щеголиха» (поднимая лицо вверх). Да люди разное говорят.

«Председательша» Ну, и?

«Щеголиха» (не опуская головы). Да, вроде, эта не Дашка.

«Председательша» А кто?

«Щеголиха» (напрягаясь). Да кто его знает … за передачу вон сколько денег отвалили … тут, и ангел не устоит.

«Председательша» (двигаясь с места). Ну, ничего мы со всем этим ещё разберемся!

«Щеголиха» (облегченно). Ну да, ну да …

ЗАНАВЕС

История седьмая. Nomen illis legio (номэн иллис легио)

³⁸

<извечное русское стенание

Ах, опять одна кочка,

Не проехать, не пройти,

На Руси ведь с кондачка

Все проложены пути.>

Эпиграф

Иной души букет –

Сорняк и пустоцвет.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ. ДИМОН

Эпизод первый: <Пробуждение: Настало утро … ну, и что? / Что есть моя судьба? / Увы, практически, ничто: / Лишь кое-где, лишь кое-что – / Удел казенного раба.> «Да заткёшься ты или нет, сволочь – едва размыкая глаза, я отключил на смартфоне надоедливую трель будильника. Да уж, пролетели два желанных выходных едва ощутимым мгновением. И вот опять понедельник. И опять, и снова, чёрт бы его побрал. Вновь целых долгих пять дней сплошной казённой рутины. Напиши то, настрочи это … составь схему, нарисуй график … тоска, короче.

Эпизод второй: <Завтрак: То, что было накануне – / Лишь простой житейский день, / Он прошёл, пожалуй, втуне, / То не день, а дребедень.> Впрочем, и на выходных особых радостях у меня не было. Всё как-то так, всё как-то по мелочам: сходил туда, сходил сюда, посидел там, полежал сям. Хотя нет, у Катьки я полежал на славу! На славу, но, увы, недолго. Ну, что это за вечный бабский зуд к замужеству. Конечно же, в итоге разругались. Нет уж, хватит, наженихался. Четверть зарплаты – это вам не хрен собачий. Повезло Аньке, что я в казённой конторе работаю. Бухгалтерия автоматом, суке этой, деньги отсылает. Был бы я коммерсом, или ещё в каком свободном полёте, хрен бы она алименты от меня б увидела … Нехотя поднявшись, я двинул прямиком на кухню. А куда ещё ранним утром себя направить. Ну, конечно же, к холодильнику. Другое дело, что холодильник, был практически пуст, как и обычно. Кусок колбасы и плавленый сырок – вот и весь завтрак.

Эпизод третий: <Лифт: Та же вновь опять частушка, / По утру иль вечерком: / Русь – не гарная подружка, / А извечная дурнушка / С распрекрасным женихом / В крае омском иль тверском.> Тщательно запер дверь квартиры, я подошёл к лифту. Но немного поразмыслив вернулся назад, подёргав для надёжности ручку двери ещё раз. Дверь не шелохнулась, три замка всё ж таки. Вот теперь можно ехать. Да только лифт не работал. Ёпрст, всё как всегда, всё не слава богу. Да, неужели порядок в стране навести нельзя. Небось в ЖЭУ, как и в любой другой конторе, в кабинетах друг у друга на головах сидят, а гаечный ключ в руках, как всегда, держать некому. На одного работягу два бухгалтера!

Эпизод четвёртый: <Незадача: Вот ещё досадный случай: / Все дороги заметает, / Больно снег с утра падучий, / Он зимой совсем не тает! – / Эту истину простую, / Наши дворники не знают, / Знать легли на боковую, / И о лете всё мечтают!> На работу я благополучно опоздал. Но на сей раз опоздал как?! – снегу с ночи навалило столько, что весь транспорт встал колом. Пешком пришлось идти. Благо, работа в трех квартал. Благо, шеф и сам опоздал. И моё к девяти часам отсутствие начальственному оку отметить не удалось.

Эпизод пятый: <Совещание: Начальство надо уважать, / Уйму ехидный взор … / Да, лицемерие … плевать, / По мне так не позор.> «Ну, ну!» – ехидно подумал я, вслушиваясь в негромкую речь Ангелины Петровны, директрисы департамента по развитию городского хозяйства. Стоит тут, разглагольствует, ярая сподвижница мэра, видите ли. Ещё одна патриотка нашего «славного» города. Ха, был бы у меня коттедж в три этаже и муж (жена, то есть) самым крутым местным олигархом, я бы тоже и начальство всех мастей, и родные просторы, и всё б на свете ну, просто бы, обожал. Впрочем, мысли – это одно, а взгляд – другое. С ехидным взглядом карьеры не сделать. Вон, посмотри вокруг. Весь департамент, как на подбор, не иначе, как сорок всерьёз озабоченных снежными заносами взоров.

Эпизод шестой: <Поручение: Нелёгкая моя судьбина: / Сидеть на стуле целый день, / Бумажная одна рутина, / Казённой службы дребедень.> « … А поэтому, Дмитрий! – нетерпящим возражения голосом резюмировал Гавриил Семёнович Семёнов, мой непосредственный шеф, да ещё, падла, и палец указательный вверх поднял. – Срок тебе: до обеда. В двенадцать ноль-ноль все текущие по очистке города от снега показатели всех подрядных организаций должны быть у меня на столе. Понятно?!» Да понятно, понятно, морда твоя похмельная, что мне сегодня весь день без всякого роздыха бумаготворчеством заниматься. Эх, хорошо быть боссом, даже самым мелким, на вроде нашего Гаври-иила, этакого предводителя отдела по учёту машущих по городу метёлок и скребущих там же лопат. Сиди себе целый день в кожаном кресле, да плюй в потолочек, периодически дрюкая таких же, как и я, мелких клерков. Впрочем, мысли – это одно, а взгляд – другое. С отрешённым взглядом карьеры не сделать. Так что, ежедневник в руки и айда, начальственное указание, то бишь, записывать.

Эпизод седьмой: <Житие мое: Мне душа моя не рада – / Я в заботах аж с утра, / Ну, какая ей отрада / Быть душой хлопот раба.> Запала, если таковой и был, мне хватила ровно на час. Через час, обзвонив не больше трети коммунальных служб и вбив на компьютере в сводную таблицу девять цифр из шестнадцати, я, подперев рукой голову, надолго уставился в заоконную заснеженность. Благо в кабинете я был один. Была ещё, правда, Ольга Васильевна. Вернее, должна была быть. Но, Ольга Васильевна привычно отсутствовала. То там лясы с утра поточит, то сям чай в каком-нибудь кабинете попьёт – в общем, раньше одиннадцати не жди. Должны были быть ещё Николай с Татьяной, но их, прямиком с совещания, отправили в какую-то коммунальную контору с проверкой. Так что, моему заоконному раздумью никто не мешал. Оно, раздумье, было традиционным: как тяжко жить мелкому клерку в этом долбанном мире, полнимому всякой роскошью и прочими соблазнами. Тридцать пять тысяч – тьфу, а не зарплата. А что касаемо квартальных и годовой премий – да платят, и что? На Канары на них всё равно не съездить, и «Бентли» не купить, априори! Опять же, алименты эти чёртовы. Короче, без подношений со стороны нашему чиновничьему люду на свете никак не прожить. Другое дело, что взяток я не беру … и не потому, что шибко честный, а потому, что мне их не никто даёт. Должностью своей пока ещё до «нужного человека», увы, не дорос.

Эпизод восьмой: <О любви: Поэты, право, дураки, / Вся их любовь – сонеты, / А мы, простые мужики, / Земною кармой – блудники, / Соития эстеты.> Скрипнула дверь. Наверняка, Ольга Васильевна. Точно, она. Гордо поднятая голова. Строгая походка. Невидящий взгляд. Вздымающаяся грудь … Стоп, кстати, о любви. Даром, что Васильевне сорок восемь лет. Молодым тёлкам ещё сто очков форы даст. Поговаривают, что в постели она очень даже ничего. Я, правда, однажды к ней уже подкатывал. Под Новый год, на корпоративной гулянке. Да, облом случился. Мол, я не такая. Ну, ничего, и не таких прельщал. К тому же, тётка она незамужняя. А значит? … а значит, нужен лишь подходящий случай!

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ. ОЛЬГАЯ ВАСИЛЬЕВНА

Эпизод первый: <Житие моё 2.0: Ни рассвет и ни закат / Не решат проблемы: / Если участь невпопад – / Жизнь – одни дилеммы.> Я вошла в кабинет, плотно притворив дверь. Кабинет был пуст, почти. Из всех сотрудников в отделе был лишь Димка, который услышав скрип двери, масленым взглядом тут же вперился в мою грудь. «О, господи, – подумала я, проходя к своему столу. – Послал же бог сослуживца. Казанова, хренов!» Впрочем, Казанова – не Казанова, а отец его чего-то стоит, и даже не чего-то, а очень даже многого. А у меня, кстати, сейчас не та история, чтоб из себя фифу строить. Может, и поможет чем его папаша … дай бог. «Эх, Катька – лахудра, чёртова, – присаживаясь за стол, я приветливо кивнула Диме головой. – Как она мне надоела со своими пьяными закидонами. Все жилы и деньги из меня высосала … Эх, за Игорька мне надо было после школы замуж выходить. Говорят, он сейчас важная в науке шишка. Так нет же, мне задохлый очкарик не нужен, мне Аполлона подавай. И было у меня тех Аполлонов целых два. С одним семь лет прожила, а с другим и вовсе два. Один плюс: от второго обалдуя родить не успела».

Эпизод второй: <Прелюдия: К чужой душе найти мне ключ / Мне верное поможет слово, / И многословием не мучь: / «Пожалуйста» – прошению основа.> «А где все?» – спросила я Диму, притворно встревоженным голосом.

– Начальство куда-то услало, и, пожалуй, надолго, – небрежно махнул рукой Дима и отвернулся к окну.

– Значит, мы сегодня до вечера лишь вдвоём? – с придыханием спросила я.

– Выходит так, – ответил парень, не вынимая взгляд из окна.

– Ну что ж, вдвоём так вдвоём, – задумчиво протянула я, включая компьютер, и подперев рукой подбородок, игриво добавив. – Оно и к лучшему. А то вечно какие-то препоны, досужие косые взгляды, всё у нас с тобой, тесный контакт никак не складывает … рабочий. Да, Дима?

– Пожалуй, да! – парень повернулся, с любопытством глянув на меня. – За контакт … рабочий … я завсегда за!

– Вот и ладушки, Димуля, вот и ладушки, – наигранно окатила я парня томным взглядом. – Ты кстати сейчас чем занят, может, помочь?

– Да, как всегда, всякая хрень!

– А ну как давай посмотрим твою хрень, – я встала я из-за стола и подвинула свое офисное кресло вплотную к креслу Дмитрия. – Давай посмотрим!

– Ну, что показывай, – кивнула я на экран компьютера «коллеги».

На что Дима стал тыкать пальцем левой рукой монитор, показывая и рассказывая о нескладывающихся у него цифрах, а другую руку, стервец, как бы случайно положил на мою коленку.

Похотливую мужскую руку со своей коленки я тут же убрала, демонстративно кладя её поверх стола (и была она до противности липкой и влажной), но при этом, как бы невзначай тоже, ощутимо проконсула её на миг к своей немаленькой груди.

Эпизод третий <Конфуз: Не надо буйствовать усердно, / Себе мостя житейский путь, / Нагроможденья – это вредно, / И их, порой, не обогнуть.> Как вести себя дальше я, к своему стыду, не знала. А Дима стал заводиться. Всё больше и больше. Сальные шуточки лились из него как из дырявого помойного ведра. Ещё немного, и мужской наглости не будет предела и вовсе. Но и дать со всего размаху по сладострастной морде рука моя не поднималась. Что говорится, назвалась груздём – полезай в кузов.

Эпизод четвёртый: <Житейское: Если правда не спасает, / То цена ей – медный грош, / И надежду возрождает, / Так привычно, только ложь.> «Руку» во спасения протянул телефон, что затренькал на моём столе. Я проворно метнулась к аппарату и сняла трубку.

– Алло, это аптека, – поинтересовался чей-то голос и не дождавшись моего ответа продолжил. – Алло, аптека: у вас «Анатрилин», это такие таблетки от давления, в продаже есть?

– Нет-нет, вы ошибаетесь, – удачно сообразив и убедившись, что на том конце провода положили трубку, я громко добавила. – Сейчас зайду и покажу те самые документы.

Так что парень охолонись, подумала я, кладя трубку.

– Будут спрашивать, пошла в статистическую группу, – озабоченно пробормотала я, наскоро собирая случайные со стола бумаги. – У них что-то наш недельный отчёт не бьётся.

Мой «Казанова» понимающе кивнул головой.

Эпизод пятый: <Житейское 1.1: Чтоб в обмане было складно / Ты детали не свети, / Суть сказал – оно и ладно, / И невинный взгляд блюди.> Пройдя несколько метров по коридору я – «ёпрст(!)» – напоролась на деловито вышагивающего с дорогой кожаной папкой в руке Семёнова.

– Ты это куда? – с ходу спросил начальник.

– В статгруппу, – коротко ответила я.

– И по какому поводу? – с нескрываемой подозрительностью поинтересовался шеф.

– Да я и сама толком не поняла, Гавриил Семёнович, – мой доклад был предельно филигранен <на мой взгляд>. – Что там путанное по поводу нашего недельного отчёта промямлила … вроде, Надька Смирнова … судя по голосу … вот иду разбираться.

– Ладно, после зайдёшь и доложишь! – подчеркнул свою начальственность шеф и зашагал дальше.

Ха, конечно же, после зайду и что захочу, то и доложу, поскольку та самая Надька моя лучшая подруга и есть. Так что свою подозрительность, хрен лысый, можешь засунуть себе в известное место!

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ. СЕМЁНОВ

Эпизод первый: <Житие моё 3.0: Даже можешь лбом ты биться / Об этапный жизни столп, / Но летам не отмениться – / Каждый год, что вёрстный столб.> Отпустив Ольгу Васильевну, я двинулся по коридору дальше. В самый его конец, где находилась приёмная начальника Департамента кадров. Настроения с самого утра-то не было никакого, а тут ещё и этот звонок из приёмной. Ничего хорошего ждать не приходилось. Наверняка, эта морда краснощёкая, начнёт опять меня к пенсии склонять. Им, молодым, разве нас, стариков, понять? Ещё б не так было бы обидно, если бы наш главный кадровик годков хотя бы сорок пять имел. Так нет, как говорится, у самого молоко на губах не обсохло, а всё туда же – о человеческих летах рассуждать. А что он в них понимает? Да, ни хрена! Поработал бы ты хотя бы с годик во времена те, советские, когда указание горкома партии – это, что вперенный перст на тебя божий. Не выполнишь – партбилет на стол положишь. А нет партбилета – пиши-пропало. Считай, что «младший помощник старшего дворника» – это и есть твой до самой пенсии удел. В таком душевном напряге поработаешь годик-другой, никакие потом санатории нервы не вылечат … а к пенсии будешь так и вовсе, что ходячее для тамошних студентов медицинское пособие.

Эпизод второй: <Почти песенное³⁹: Эти глаза напротив скопище тусклых огней, / Эти глаза напротив глуше и всё холодней, / Эти глаза напротив блёклого цвета, / Эти глаза напротив что это, что это? // В грусть я впадаю, в грусть, / Знаю я взгляд наизусть, / Воли моей супротив, эти глаза напротив …> Козлов (воистину, пророческая фамилия) смотрел на все мои попытки отшутиться холодным безучастным взором.

– … как говорится: «Молодость плечами покрепче, старость – головою», – ввернул я пословицу, казалось бы, удачную.

Но не тут-то было.

– Кстати, насчёт головы, – откинулся на спинку кресла Козлов, лениво почесывая ухо. – А мне вот тут докладывают о грубейших ляпах в последнем отчете вашего отдела по форме четырнадцать бэ!

По правде говоря, о чём шла речь я был ещё не в курсе, но виду, естественного, не подал.

– Да, Борис Борисович, увы, – тут же насупился я, прихлопнув лежащую под рукой на столе папку. – Но! виновные будут строго наказаны. Уже назначил служебную проверку.

– И потом, Гавриил Семёнович, там .., – ткнул Козлов пальцем в потолок, не меняя своей расслабленной, а разговоре с нижестоящим по рангу, считай, надменной позы. – Там к вашему отделу накопились уже бо-ольшие претензии. Вы что, хотите оттуда(!) серьёзных оргвыводов дождаться?

Крыть было нечем. Уж как-никак более тридцати лет и сам чиновник. Коль бюрократическая машина захочет, так и любого ангела мигом сожрёт, и потрохов не оставит!

– Ну, что ж, Борис Борисович, я вас понял, – всё ж таки оставил я себе некий шанс на будущее, мало ли какой изворот «судьбы» может вдруг случиться; за тридцать лет на всякое насмотрелся. – Я подумаю … подумаю.

– Ну, подумайте, подумайте, Гавриил Семёнович, – с ехидцей поспешил «обнадёжить» Козлов. – Как про пенсию надумаете, так и приходите … в ближайший понедельник, значится.

Эпизод третий: <Обеденный перерыв: Что в жизни полагается / Велят мне не цари, / Мне право излагается / Желаньем изнутри.> Да или нет? С одной стороны, принять в обед пятьдесят граммов коньячку – милое дело, тем более, что очередной стресс мне сегодня выпал. С другой – кто унюхает потом, а тем более эта гаишная братия, греха не оберёшься. Впрочем, за руль только вечером садиться. Да, и судя по погоде, до дому будет лучше на такси добраться, свою машину оставив на пару дней на служебной парковке. Поднявшись, я прошёл к двери и закрыл её на замок. А достав из сейфа початую бутылку коньяка, стопку и вазочку с орехами, сервировал ими стол и вожделенно потёр руками. «Км-х, хорошо, – крякнул я, закусывая коньяк орехами. – Можно и повторить! … А вообще, дикая мы всё-таки страна. Вон в Европе, пишут, за рулём пару бутылок пива выпить можно. А у нас что? – лишь бы только запреты вводить …Эх, Россия, мать наша!..»

Эпизод четвёртый: <Post factum⁴⁰: А я надеялся на радость, / А радость снова в стороне, / В округе есть лишь только пакость, / А с ней и дух мой наравне.> Впрочем, увы, коньяк особой радости моей душе не привнёс. Какая уж тут радость? Тут хоть две бутылки коньяка выпей, хоть три, а на душе всё одно: пыл и горечь. Да уж, Козлов сегодня постарался настроение мне испоганить … на славу … мать его так!.. Ну, ничего я этому оболтусу Димке за отчёт этот запоротый «сладкую» жизнь-то устрою!

Эпизод пятый: <Попятная: А, впрочем, стоит ли дерзить, / Особенно, имущим власть, / Не проще ли в покое жить, / Покой, ведь, это жизни сласть.> Да-уж, настроен я был решительно … какое-то время. Папаша-то у Димки нашего о-го-го, пребольшая в областной прокуратуре шишка. С этим семейством связываться – себе дороже!

Эпизод шестой: <Уныние: И в душе сплошной туман, / И во взгляде пустота, / Клерка день – сплошной роман / Под названьем: скукота>. Заняться было нечем. Вернее, заняться было есть чем, но как это уже всё надоело. Вся эта канцелярская возня: справки, отчеты, графики, шмафики … кому это, всё на хрен, нужно?! … «Кому это, всё на хрен, нужно, – ещё раз подумал я, тоскливо уставившись в пуржистое заоконье. – Не писульки мои там сейчас нужны, а лопата. Широкая лопата в крепких мужских руках …»

Эпизод седьмой: <Звонок: Никто не постучится, коль за окном пурга, / Дороги и тропинки окутали снега, / Идти остережётся и всякий сорванец, / Сподобится лишь только плохих вестей гонец. > Затренькал телефон. Разговаривать ни с кем не хотелось. Но трубку поднять всё же пришлось – а вдруг начальство названивает. Но оказалась, что трубу я взял, в общем-то, зря. Последующий разговор радости мне добавил … от слова, совсем.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЁРОЕ. УПРАВЛЯЮЩАЯ ЖИЛКОНТОРОЙ

Эпизод первый: <Post factum 2.0: Не внесла им встреча с богом, / Благоденствий всяких свод, / Коль живёшь в краю убогом / Раем жизнь им, лежебокам, / Даже бог не обернёт.> «Всё понятно», – чертыхнулась я, кладя трубку. Эх, наплодили бездельников, друг у друга в кабинетах, поди, на головах сидят, а толку – ноль. Резервов, знаете ли, больше нет. Все, видите ли, в городе силы уже задействованы. Ага, как же, задействованы. Особенно в самой администрации они задействованы, чтобы всякие там декреты беспонтовые сочинять … Впрочем, так-то оно так, да только спрос будут не с них, а с меня. Так что хошь – не хошь, а суетится как-то надо.

Эпизод второй: <Начальственное: Не ходите хлопцы к барам, / Не просите и копейки, / Лишь получите задаром / Плётки чувственным ударом / По холопской кацавейке.>

– Хозяйка, снега уж больно много сегодня, лопатами беду не осилить … ой, валит так, ой-ё-ё! – не успев зайти в кабинет, Алим, «надсмотрщик» наших конторских дворников, тут же закачал головой.

Можно подумать я тут сижу и ничего не знаю! – тоже мне восточный оракул нашёлся.

– Алим, во-первых, когда в кабинет входишь, надо сначала хотя бы обувь от снега отряхнуть. А то ввалился сюда, словно медведь в берлогу, – демонстративно поморщившись, я скрестила руки на груди. – А во-вторых, третьих, и четвёртых, от меня-то ты чего хочешь? Вам здесь, между прочим, деньги платят, и отнюдь, не за то, чтобы ты мне здесь сводку погоды озвучивал!

– Ой снегу, хозяйка, ой снегу, – словно моих слов не слыша, упёрся в своё Алим. –Лопатами не справляемся, уже их три сломали!

– Ну, что сказать: молодцы! – всплеснула я руками. – Продолжайте в том же духе, мы же не жилконтора, а «совхоз-миллионер», у нас в «амбарах» этих самых лопат по самые крыши!

– Ты, хозяйка, это … снегоуборщик нам дай, иначе не управимся, – требовательно вперился в меня Алим. – Всё по правде говорю!

– А может, вам ещё грейдер подогнать, а? – усмехнулась я, указывая на дверь. – Хм, нашёлся тут правдолюбец! Иди, родимый, и работай, и зарплату свою отрабатывай. А за лопаты я ещё с вас, охламонов, спрошу … а то ишь, понаехало, тут! разориться можно!

Последние мои слава, Алим, правда, уже не слышал, уже в закрывшуюся за ним дверь я их кинула.

Эпизод третий: <Природное(???): Коль тайга у нас большая / Под названьем житным «Русь», / То и наша волчья стая / Зайцев, косточки глотая, / Воет хором: «Не уймусь, / И от пуза обожрусь!»> … Кстати, о снегоуборщике: пора бы и списать его б с баланса жилконторы, чтобы всякий раз, когда инвентаризация или ещё какая проверка его со своей дачи не возить туда-сюда … да и пара новых лопат в дачном сарае лишними не будут, благо, эти самые лопаты жилконтора вот только что закупила.

Эпизод четвёртый: <И вновь начальственное: Как хорошо быть королевой, / Иль даже больше – божеством, / Или направо, иль налево, / В минуту алчности и гнева / Заслать иль пёхом, иль верхом, / Что хлопца всякого, что деву / Ты можешь крадучись туда, / Куда не ведаешь сама, / Но много всякого добра, / И с плеч поляжет голова, / Коль в краткий в срок, и задарма, / Не прирастёт твоя сума.> Не откладывая дело в долгий ящик, куй железо, как говорено в фильме, куй железо не отходя от кассы!⁴¹», я вызвала в кабинет Нинку, бухгалтершу.

– Ну, что, Нинель, как дела в «датском королевстве» по части дебета, и соответственно, кредита? – по-свойски встретила я Нинку.

А чего с ней церемониться-то? У Нинки муж её алкогольный в нашей конторе дворником числится … числится – это значит, что на работе он не появлялся от слова совсем. Но зарплата его начисляется в бухгалтерии исправно (треть суммы Нинка всякий раз заносит, естественно, мне).

– Да, ничего, Алла Ивановна, ничего, – туманно пояснила Нинка, разумно взяв паузу, чтоб понять к чему я клоню.

Да, и правильно, я иной раз и за мелкий огрех могу так отчебучить – мама не горюй.

– Ничего плохого, или ничего хорошего? – с суровым видом побарабанила я пальцами по столу.

– Ничего плохо, Алла Ивановна, ничего плохого, – замотала головой Нинка.

А у самой взгляд, как у затравленного волчонка … знать, сучка, толи краски себе домой на складе вымутила, то ли ещё что. Ну да ладно, хрен с этой краской, есть дело поважнее.

– Ты это, подруга, знаешь, что давай-ка, сделай …, – задумчиво протянула я, испытующе поглядывая на Нинку.

– Что, Алла Ивановна, что?

– Ты это … ты снегоуборочный агрегат, что у меня на даче, давай-ка списывай с баланса конторы к чёртовой матери, и нечего на меня так смотреть – у меня, знаешь ли, муж не извозчик какой, чтоб его туда-сюда возить!

– Так это, Алла Ивановна … у него ещё срок … на списание … не вышел, – замямлила Нинка, но завидев мой не терпящий возражения взгляд тут же кивнула головой. – Всё как-нибудь утрясу, Алла Ивановна, что-нибудь обязательно придумаю!

– Вот и хорошо, Нина – расслабилась я в кресле и махнула рукой – Вот иди и думай, и решай.

Нинка повернулась к двери.

– И слышь, не очень-то долго думай, – кинула я вдогонку. – Мне всякие там «мёртвые души» тоже не резон слишком долго в своём штате держать, вон, сама видишь, что сегодня на улицах делается!

Эпизод пятый: <Житие моё 4.0: Мне мой дьявол – это доля, / Мне мой бог – души юдоль, / Доля – корыстью неволя, / А юдоль – сплошная боль.> Вышла Нинка из кабинета, конечно же, паинькой, но притворяя за собой дверь зенками своими недовольными в мою сторону всё же сверкнула. За жлобство меня, значится, осудила. Мол, и когда же у тебя Ивановна, харя-то треснет, уж столько добра всякого казённого домой перетаскала. Эх, Нинка-Нинка, неплохая ты баба, кроткая, а потому и дура. Оттого и в хате у тебя лишь ухват, да сковородка, да больше ничего. Оттого и твой запойный муженёк помыкает тобой, как ему захочется. Эх, Нинка-Нинка, душа простецкая, я вот тоже в шестнадцать лет такая же, как ты, дурочкой была. Всякую тварь божью, что воробья, что собаку, жалела; всякий кусок колбасы с подругами вровень делила; никому слово поперёк сказать не могла; на всякое от парней «здрасьте» у меня, дуры, душа уже вся нараспашку. И толку-то, что? В двадцать лет техникум закончила, а из всего «приданного» лишь койка в общаге, чемодан с двумя кофтёнками дранными, да пузо беременности семимесячной. Ой, сколько слёз я тогда пролила. Подушку хоть на два раза за ночь выжимай. Нет, уж те времена я накрепко запомнила. Я жизнь ту, паскудную, из судьбы своей уж как двадцать пять лет начисто вычеркнула …

Эпизод шестой: <Привычное: Всего на миг наплыв сомнений, / И дух, что прежде – монолит, / В судьбе не будет разветвлений, / Душа уж больше не болит.> А это ещё что за мымра?

– Гражданка, вас что, стучаться нее учили? – моментально скинув расслабленность, напряглась я всем телом.

– Вы чем тут занимаетесь? – с порога гневно замахала руками какай-то запыхавшаяся тётка. – Вы, когда канализационный стояк в подвале наладите? Говном несёт, невозможно в подъезд зайти. Третий день звоню – ноль реакций!

– А чего так кричать-то, – тут же осадила я блондинистую визитёршу. – Тут вам не базарная площадь. Это, во-первых, а во-вторых, вы не видите, что на улицах делается. Вы что прикажите, нам побросать лопаты в сугробы и кинутся всей жилконторой ваш стояк чинить!? И, наконец, лично вас я вижу в первый раз и про ваш стояк слышу тоже!

Уничижительным взглядом вперилась я в сорокалетнюю нахалку. Хм, говнецом у неё в подъезде, видите-ли, попахивает. Тоже мне цаца нашлась! Бриллиантовые серёжки в уши воткнула и думает, что она теперь королевна, перед которой все стелиться должны … кстати, о серёжках: пожалуй, и мне из ювелирки чего-нибудь прикупить надо … вот именно, пусть и счастья в жизни особого нет, да уж лучше без счастья, но с «приданным», чем без того и другого. А счастье – оно что, его на хлеб не мажешь. Ну, поболит душа иной раз среди ночи, да и ладно, не смертельно, в общем.

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ. ВИЗИТЁРША

Эпизод первый: <Принципиальное: Коль я имею право / На радость, или сыть, / То уж найду управу / На всякую шалаву / Тому теснит чтоб быть!> Ничего толком не добившись, я выскочила из жил конторы на заснеженную улицу. «Ну, ничего, – внутри всё клокотало. – Я и до Роспотребнадзора дойду, и до прокуратуры¸ если надо. Я вам устрою «сладкую» жизнь!» Впрочем, худо-бедно, но одно дело на сегодня сделано. Осталось ещё два: устроить раздолбон в супермаркете, чтоб наперёд знали, как неликвид подсовывать, а ещё «повыдергать космы» этой сучке Людке, что из соседнего подъезда.

Эпизод второй: <Тропинка в сугробе: Внутри уж если непогода / Душа иного имярека / Сродни завьюженного брега, / И всякая другим угода / Погребена под слоем снега. /> Идти было трудно, ноги вязли в снегу. В конец запыхавшись я остановилась посреди погребённого под толстым снегом, так называемого, тротуара. И тут же меня кто-то ткнул плечо. «Чего стоишь, – грубо попросили сзади. – дай пройти!» Обернувшись, я пренебрежительно глянула на тщедушного мужичонка лет пятидесяти. «Раз стою – значит надо! – так же пренебрежительно бросила я, гордо оборачиваясь обратно. – Не цаца, обойдёшь».

Эпизод третий <И ещё раз о любви: Поэты, право, дураки, / Вся их любовь – сонеты, / А как на деле – мудаки / Все эти наши мужики, / Безбрачия «эстеты».> Что-то ещё буркнув себе под нос, неказистый мужичонка обошёл меня, стоящей на узкой тропинке¸ черпая снег старенькими полусапожками. Глядя в сутулую мужскую спину, я ехидно прошептала: «Так тебе и надо, Аполлон недоделанный! Тоже, небось, всю жизнь только и знал, как бабу непечатно и их же непечатно. Чтоб на старости лет тебе и кружку воды никто не подал, кобелина ты неженатая.

Эпизод четвёртый <Житие моё 5.0: Мне в жизни многое досталось: / И стать, и страсть, и красота, / Да без любви, увы, осталась, / Хоть замуж выйти и пыталась, / Стервозность, гнуснаячерта, / Во мне никак не изжита, / Вот и поныне холоста.> Силуэт уходящего мужичонка размылся в снежной пелене. Сзади вновь потревожили. Уступив на этот раз узкую тропинку какой-то обогнавшей меня тридцатилетней мымре с ребёнком лет восьми, я и сама потихоньку двинулась дальше. Идущие впереди фигуры, облачённые в скромную одежонку, сильно раздражали. Небось мамаша одиночка, приплод на стороне нагуляла! Нормальный мужик такую страхуилу разве замуж возьмёт? Теперь вот таскается с дитём в метель по разным магазинам нищебродским – где что подешевле купить. А-то, папаша-то ихний, небось, алиментов не платит, дело нехитрое мужское сделал и давным-давно уже тю-тю. Уж я этих мужиков знаю, им, бы кобелям, только одно подавай – постель. Ох, как я ненавижу всё это мужское отродье! По молодости такой же дурой была, каждому встречному кобелю в глазки заглядывала. А результат лишь один: пока тебя не трахнули ещё туда-сюда: улыбки там, комплименты, и прочая мура, лишь бы деньгами не тратиться, а как ноги раздвинула, то всё, ни здрасьте тебе потом, ни до свидания. Ух-х, кобелиное племя!

Эпизод пятый <Сатисфакция: И даже если ты не прав, / То прав ты, изначально, / На то и дан надменный нрав, / Других чтоб мнения поправ, / Быть правым моментально. /> Да мне твоё недовольство, знаешь, до лампочки – походя оттеснив какую-то молодую деваху, я швырнула на стойку администратора пакет со вчерашней покупкой.

– Ну, и как это называется?

– ???

– Как это называется … вы тут администратор, или что?

– Женщина, во-первых, пожалуйста, успокойтесь, а во-вторых …

– А во-вторых, я сейчас это, что вы мне вчера подсунули, на башку напялю!

– Женщина …

– А мне рот затыкать не надо!

– Да вы толком поясните, пожалуйста, в чём дело.

– В чём дело? Ну, я с вас дурею! Ещё хватает наглости после вчерашнего спрашивать: а в чём, собственно, дело?!

– Да вы не волнуйтесь, если в чём есть наша вина, мы тут же всё исправим.

– Так исправляйте! Я тут долго ещё торчать должна, в конце-то концов?!

– Сейчас, одну минуточку, я только старшему администратору позвоню.

– Ага, она ещё сейчас названивать полдня будут! Давай, оформляй возврат, иначе я тут всю вашу богадельню вдребезги разнесу!

– Женщина, так бы сразу и сказали., что у вас возврат. Не кричите, пожалуйста, сейчас всё оформлю.

Эпизод шестой <Горка: Бывают в жизни неудачи, / Что ни с того и ни с сего, / И дать кому не знаешь сдачи, / Обидчик – жизни естество.> В супермаркете промудохалась я, наверно, с час. Уж вторая половина дня, а я всё ещё не обедала. А до дома при такой погоде минут сорок переть. А Людка в это время обычно свою псину облезлую на прогулку выводит. Нет, Людку сегодня упускать нельзя. Так в душе накипело, что больше не удержать. Будет знать стерва, как к чужому подъезду своего кобеля ссать выводить. И что бы сократить путь я заторопилась пройти напрямки, через парк. В парке же было и вовсе всё заснеженным. Меж деревьев вилась лишь одна полузаснеженная тропка, непонятно кем в такую погоду проторенная. Чертыхаясь, я двинулась в глубину парка. И вскоре совсем выбилась из сил. Мало того, что само по себе идти трудно, так ещё и в горку всё время. Но подъём всё же одолела, а выйдя на возвышенность уткнулась в того самого, виденного мною несколько часов назад неказистого мужичка. Стоит себе и окрестности с бугра обозревает. Природой, знать, любуется (нашёл, падла, время; да и что обозревать-то: слева лес пустой, а справа крутой склон к институтской территории; вот и вся красота). Так что передышку пришлось отложить: мне стоять рядом с каким-то мужского рода заморышем? – много ему чести! И ни слова ни говоря я стала обходить препятствие, что было в куцом пальтишке. И оступилась, и ухватилась за суконный хлястик мужского пальто. Наваливаясь на мужика всем телом.

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ. СТУДЕНТ ГУМАНИТАРНОГО ВУЗА

Эпизод единый (но многолюдный) … <Делу час, потехе – время: / Быть ангелом, увы, накладно, / Ведь он вершит совсем бесплатно, / И как тогда задаром жить, / Им не хочу я, в общем, слыть. /> Боковым зрением удачно заметив, что какие-то тётка с мужиком того и гляди свалятся по заснеженному склону вниз, а тут же навёл на них объектив своего смартфона. Благо, что смартфон был у меня давно уже руках (декан, отменив последнюю лекцию, выгнал всю нашу прикладной социологии группу расчищать за зданием института снег; да больно нужно – это пусть первый курс у парадного подъезда вкалывает; а здесь, на задворках, кому это нужно? нам? – нет, мы тут не ходим; а потому тропинку в одну лопату прогрёб – сойдёт и так; а на это и трёх-четырёх лопат хватит, что в руках всяких там извечно шибко добросовестных; в семье, как говорится, не без лоха; к тому же, моя лопата быстро сломалась (не совсем случайно, конечно)). Так что кувыркавшихся по склону тётку с мужиком я заснял на видео удачно. А потому день сегодняшний пройдёт не зря – будет, что в Тик-Токе выложить. И, к счастью, только мне: пока все остальные под мой кличь: «Народ смотри, вон прикол!» судорожно за свои смартфоны хватались, случилась «фенита ля комедия⁴²». Опоздали, в общем.

История восьмая. Сон

<дума над книгой «Магия и экстрасенсы»:

«А может и во мне какое-то предзнаменование есть?>

Эпиграф

Есть всему своя причина,

В том знаток и дурачина,

И предвестья жития

Не изъять из бытия,

Всё что надо – то случится,

От судьбы не отлучиться,

А когда исход не должный –

Знать, посыл в основе ложный.

И приснился Олегу странный сон. Приснился он темной ноябрьской ночью. Настолько неприветливой, что даже снег, случившийся в ту ночь, наполнял округу не белизной, а лишь добавлял в неё серую сумрачность.

Ещё с раннего вечера пребывал Олег в хандре. Хандре пасмурной и «певуче-тягучей». Глянул во двор, и поздней осени безрадостность влилась в тебя неким щемящим напевом. Скрипнула за оконцем дерево, или на крыше от ветряного порыва что-то лязгнуло, а в душе отзвук всё тот же – щемящий.

Впрочем, душевная хандра – это ещё не вся беда. Вся беда – это когда накатывает на тебя помимо боли душевной, вдруг и хворь физическая.

Впрочем, почему вдруг?

Совсем не «вдруг» покрылся Олег к вечеру испариной, затошнило его и скрутило ему кости. Перемена погода – его верная бессердечная подружка. С тех пор, сильно покалечился он, упав на рыбалке с крутого обрыва в реку. Ах, как не хотелось ему в тот день этой рыбалки. Как тревожно он спал накануне. Как рассеяно собирал он утром рюкзак, всё время что-то забывая. Как ватными были его ноги. Не хотел, а всё ж таки поехал, хотя завсегда влекла его не рыбалка, а охота. Но друзьям отказать, как? Оба Сергея – ему что братья, и с детства.

С которыми не встретиться уже никогда. Погибли они, вскоре. Разбилась их машина на автостраде в дребезги. И Олег бы, наверняка, тоже б погиб. На утиную охоту в тот его друзья спешили. А какая ж охота без него, Олега. Больничная койка уберегла, на которой лежал Олег после той, злосчастной, рыбалки уж как месяц …

Эх, да что тут говорить, судьба – мрачная, порой, не радостная штука. Вот поэтому, может, и сон ему таковой приснился. Безысходный.

А приснилось ему вот что: будто одновременно он и какой-то путник в горах, и некий на горной тропинке пророк. И, будто бы, как только путник <Олег> и пророк <Олег> повстречались, то мгновенно зрит пророк <Олег> (как на экране телевизора) путника <Олега> гибель. Поскольку ночью грядёт гроза, и поскользнувшийся на скользких камнях путник <Олег> рухнул в глубокое ущелье.

И тогда говорит пророк <Олег>:

– Постой, странник, не спеши, отдохни денёк, иначе не миновать тебе беды!

И путник <Олег> устало прислонятся к скале, отчего-то пророку <Олегу> беспрекословно поверив. А пророк <Олег> единым мгновением зрит новую картинку: как радостно, уж давно заждавшись, встречает путника <Олега> прекрасная дева. А потому и вскрикивает он, пророк <Олег>, сердито:

– Что же ты расселся тут <такой-разэтакий>, дома тебя уж давно заждались!

И путник <Олег> тут же встал, и уж собрался продолжить свой путь, как новое, вернее, старое у пророка <Олега> вспыхивает искрой видение. Про погибельное, значит, ущелье.

И путник <Олег> вновь устало прислоняется к скале, а потом снова собирается в путь, после нового-старого пророчества. И это происходит потом много-много раз. Но как-то странно, одним мгновением эти «идти-не идти» случаются. Все «новые-старые» пророчества каким-то странным образом вдруг стали враз, что единственным мазком кисти, нарисованы на скале. И некое предчувствие при этом (не у путника <Олега> и не у пророка <Олега>, а у некоего в этом сне поднебесного существа, и, кстати, ещё одного Олега) появляется. Предчувствие безысходной вечности … что ли.

Правда, и вечность оказалась тоже не вечной, поскольку он, Олег, который уже самый, что ни есть сущий, то есть во плоти и крови, дёрнувшись всем телом, испугано проснулся.

История девятая. Рассказ из книги, которая никому не интересна

<заглавие это, к чему?

А он писал, а он страдал,

А он ни ел, ни пил, не спал,

Он всё кропал пустую блажь,

Любое слово где пассаж,

Ему редактор так сказал,

Редактор попросту зевал,

Когда поэт стихи читал,

Редактор, в общем-то, он прав -

Он не дурак, чтоб тренд поправ,

Взамен гламурности в словах

Печатать истины в стихах.>

Эпиграф

Он не рвал в заботах душу,

Не тягался и с судьбой,

Да, он бил, порой, баклуши,

Чтя здоровье и покой,

И поныне он живой.

«…Сорока пяти лет отроду, но уже изрядно раздавшийся «вширь» Геннадий Иванович Трудолюбов вопреки своей фамилии физический труд не жаловал, а потому работал охранником в бывшем заводском дворце культуры, а ныне, так называемом, доме народного творчества. «Так называемом» – потому что всё «народное творчество» умещалось в нескольких помещениях: курсы кройки и шитья, кружок вязания, изостудия, класс духовых и струнных инструментов, певческий группа – вот и весь народного творчества «объём». Остальное, и немалое, пространство первых сталинских пятилеток здания, как правило, пустовало. От полной финансовой безысходности штатную администрацию нашего культурного заведения в лице директора, бухгалтера и завхоза выручала лишь краткосрочная аренда. И как раз сегодняшний воскресный день такой палочкой-выручалочкой и являлся. Некогда театральный зал взяла до вечера в аренду некая <в части распространения биологически активных добавок> сетевая компания.

Подобные дни Геннадий Иванович, в общем-то, приветствовал, хотя и прибавляли они излишнюю заботу: парадные двери здания приходилось закрывать гораздо позднее обычного. И приветствовал он эти дни не потому, что аренда помещений сулила прибавки к его скудному жалованию, а потому что привносилось в монотонную службу охранника какое-никакое, а разнообразие. Иной раз, разнообразие высшей для души охранника «пробы». Ведь как себя не расписывай, но стоит лишь своё в жизни занятие помянуть, как в глазах докучливого собеседника тут же читалось: «Всё ясно, неудачник!» А Трудолюбов себя неудачником не считал. Он считал себя человеком высоких моральных принципов. Тех принципов, что не дозволяли Геннадию Ивановичу не только каким-нибудь бизнесом, или иным доходным делом заняться, но и даже помыслить об этом. А потому Трудолюбов, когда глазел с верхотуры последнего ряда на проходивший на сцене некий бизнес-семинар или тренинг, завсегда походил на благородного орла, гордо реющего в небесах над земной суетой. И чужие внизу о жизненной успешности повествования никаких недобрых в Геннадии Ивановиче чувств не вызывали. Высокие принципы помогали Трудолюбову <см. выше, про орла> воспарять ему и над завистью, и над злобой.

Другое дело, помогали принципы высокие, как могли, а потому и не всегда выручали абсолютно. И как раз на сегодняшнем «представлении» в зале духовно возвыситься Геннадию Ивановичу над завистью и недружелюбием, увы, не пришлось. Этому причиной, как ни странно, стал мужской натуры высоконравственной «пункт» самый первый: «Наживой благостен не будешь». А где категоричность, там и места вольностям быть не должно, а потому, именно умиротворение почиталось Геннадием Ивановичем за самую потребную в жизни добродетель.

А потому, желанным покоем начался у Геннадия Ивановича и этот день. Заступив ранним утром на дежурство, все последующие дела свои вершил он привычным размеренным порядком. В свято соблюдаемом охранником распорядке душевного упокоения пункт номер один – это чайник. Пятилитровый чайник вскипал на плите минут за десять, и это было очень удобно. Это было как раз то время, за которое можно аккуратно нарезать и хлеб, и сало, и колбасу, и огурцы с помидорами, и сыр (если таковой у Геннадия Ивановича вдруг имелся); а также разогреть в микроволновой печи пластмассовый контейнер с домашней кашей; а также включить старенький телевизор и настроить, покрутив комнатной антенной, изображение приглянувшегося канала – а главное, выпить собственного рецепта (столовая ложка настойки на полстакана кефира) лекарственное зелье. А заварив кружку крепкого чая, приступить к еде … но не раньше, чем через пять-семь минут, давая время усвоить организму кефирное снадобье. А вот после завтрака минимум телодвижений – вплоть до обеда многочасовая инерция души и косность чувств … и только так, и никак иначе <для состояния подобного в помещении охранника бывшего заводского дворца культуры, а ныне в так называемом доме народного творчества и достаточно мягкий диванчик имелся>.

Но в наше злополучное воскресное утро инерция души Трудолюбова и косность его чувств начисто испарились уже к полудню. Удружило любопытство, будь оно не ладно. А привело оно Геннадия Ивановича в зал, к любимому креслу в последнем ряду. В десять часов привело, буквально за пять минут до того, как зазвучал первый со сцены монолог:

– Вот я, кем я раньше была? – обратилась к залу худощавая блондинка средних лет … (кстати, о публике в зале: во-первых, зал был заполнен на две трети, а в нём, считай, шестьсот посадочных мест; во-вторых, большая часть присутствующих – женщины всё того же среднего возраста, но и мужчины тоже имелись; в-третьих, судя по женским нарядам и мужским костюмам миллионеров (как рублёвых, а, тем паче, долларовых) в партере (да и на сцене) не наблюдалось; в-четвёртых, внимание партера к сцене – и Шекспир позавидует; ну и так далее, вплоть до таких мелких подробностей, как приоткрытые рты, горящие взоры и дружные аплодисменты)… – В сущности, была я многие-многие годы в форменном рабстве. Неблагодарный, что Сизифа, труд учителя и скудный должностной оклад – вот те оковы, которые мною, наконец-то, сброшены …

На слове «рабство» Геннадий Иванович приоткрыл один глаз … честно говоря, как только Трудолюбов присел на своё «законное» в зале место его тут же потянуло ко сну <любопытство – любопытством, но и приятность дрёмы на сытый желудок ещё никто не отменял>.

– … и моя когда-то заблудшая судьба обрела, – выступавшая женщина театрально взметнула руку вверх. – Край обетованный, и я не стесняюсь этих слов!

Геннадий Иванович приоткрыл и глаз второй, и вперился взглядом в «селянку» стороны обетованной: неброский брючный костюм на райский наряд не тянул (ну, никак). Да и вообще: «Замордованная жизнью клушка, которая строит из себя, бог знает, что, – поёрзал в кресле Трудолюбов. – Или мужиком брошенная, или замужем и вовсе никогда не была … ишь, как бабе неймётся – раз не в постели, так хоть в чём-нибудь удовлетворится!»

Впрочем, ёрзанье Геннадия Ивановича в кресле было вызвано не чувством раздражения. После нескольких выпитых кружек чая одна совершенно естественная нужда досаждала мужчину всё больше и больше.

На то, чтобы сходить в туалет, у Трудолюбова ушло минут десять, не больше. Однако кресло его любимое, когда Геннадия Иванович вернулся, оказалось занятым неким лет сорока пяти хмурым, лицом и взглядом, субъектом.

«Мало того, что припёрся с опозданием, – вот теперь-то объяло Трудолюбова действительно раздражение. – Так ещё, морда козлиная, и место чужое занял!»

Однако повода, даже формального, согнать незваного гостя с кресла у охранника не было, а потому пришлось Геннадию Ивановичу приискать другое место уж самому. Тем временем, на сцене уже «зажигала» сетевого бизнеса молодая поросль.

– … схема продаж проста, но, воистину, доходна, – долговязый в очках молодец провёл зелёным фломастером от каких-то на пластиковой доске синих квадратиков стрелки к неким красным треугольникам, а потом прочертил их и дальше, к жёлтым кружкам. – Затрат, как вы видите, чуть, а потому вложения окупаются сторицей.

«Ну-ну, – взволновался Трудолюбов, то, видно, колыхнулись в нём его души возвышенные принципы. – Мы таких в своё дело «вложенцев» чужим добром знаем! Видали, и не раз! Мать родную оберут, и глазом не моргнут!»

Больше всего расстроили Геннадия Ивановича рисованные кружки, уж больно походили они на монеты из глубоко презираемого душой охранника жёлтого металла. «Всё хапают и хапают, и нахапаться никак не могут … эх, Русь-матушка многострадальная, ободрали тебя до липки все, кому ни лень, и, если беспорочная душа, где и найдётся, – приосанившись, Трудолюбов непроизвольно кивнул на сцену. – Так в стороне не вашей, якобы райской, а лишь здесь, от этого пиршества меркантильности в самой дальней сторонке!»

Геннадий Иванович горделиво повертел головой, и насупился – он и забыл, что в «дальней сторонке» пребывал не один. Незваный «напарник» всё ещё продолжал занимать в последнем ряду зала не своё место. Трудолюбов в упор посмотрел на мужчину, и сердце охранника чуть обмякло: «Что, друг, облом, – повеселел Геннадий Иванович, глядя на сумрачное лицо своего соседа. – А ты в бизнесе, как хотел – исключительно райские вершки и корешки собирать? А вот и нет, в жизни оно всё чаще так – не всё коту масленица!»

Трудолюбов сладостно потянулся. И встал с кресла, почесав живот – расправившись с завтраком первым, желудок лёгким урчанием поспешил напомнить и о завтраке втором.

На выходе из зала, охранник послал своему незадачливому соседу по верхнему ряду мысленное напутствие: «Пока, друг, сиди и не скучай. А лучше сиди и помни о том, что сторона обетованная, она только в сказках, и предавать свою жизнь былую ради лживой сказки – ой, как не надо. Ты сам-то, поди, тоже из этих – из былых «рабов» скудного должностного оклада».

На пути к своей полуподвальной каморке родилось у Трудолюбова несколько философских мыслей тоже. Одна мудрая мысль пришла к нему в холе первого этажа, другая на ступеньках небольшой вниз лестницы, третья, и последняя, на дверном охранного помещения пороге. В дальнейшем в мыслях Геннадия Ивановича присутствовала лишь исключительно бытовая конкретика. Приготовление еды, да и непосредственно процесс самого пищеварения – они, знаете ли, вольностей не любят. И случаев всяких, их немало: на кухне лишь на миг замечтался, и на тебе – либо чаем ошпарился, либо хлебом поперхнулся. Если организм свой на прочность испытывать, то не на кухне уж точно, и Трудолюбов следовал этой простой житейской истине неукоснительно.

После трапезы Геннадий Иванович прилёг на диванчик, но задремать ему всё никак не удавалось. И махнув на сон рукой, мужчина стал смотреть телевизор <благо, что антенну настроил он на свой любимый канал ещё с утра>.

Увы, на сей раз любимый канал никаких благостей в душу Геннадия Ивановича не привнёс. Сугубо наоборот, привнёс он в душу охранника лишь хмурь и раздражение. За рассказом о премудростях введения фермерского хозяйства, последовало интервью с успешным банкиром, а следом, как назло, случился предолгий репортаж о строительстве нового в пригороде коттеджного посёлка. А кому в наше время коттедж по карману? – всё правильно, хороший загородный дом трудами праведными ни в жизнь не поимеешь.

«Хоть охраняй здесь весь месяц безвылазно, – в сердцах чертыхнулся Трудолюбов. – А наработаешь лишь на несколько поддонов кирпичей, да и то ещё не факт. А уж чтоб того коттеджа фундамент заложить, то пахать мне придётся без еды и отдыха без малого целый год, пожалуй».

Настроение безнадёжно испортилось. И уж не в радость ни телевизор, ни пригретая лежанка, ни кружка крепкого под домашнее печенье чая. «Ладно, – поскрипел зубами Геннадий Иванович. – Раз такое дело, пойду, пройдусь до торгашеского шабаша».

Внешне в зале мало что изменилось: всё те же оды со сцены сетевому маркетингу, всё те же дружные в партере аплодисменты, всё тот же не на своём месте сумрачный мужик в последнем ряду. С приходом Трудолюбова добавилось немногое. Цепкий мужской взгляд, взирающий на сцену с искренним недоумением, а именно. Оно и понятно, чужой мир и чужая жизнь; воистину, далёкая галактика с совершенно иными координатами – Геннадию Ивановичу абсолютно чуждыми, ему абсолютно непонятными. Вроде бы, и взаправду всё вокруг, но и натуральный в то же время спектакль. Для всякой немеркантильной души, причём, спектакль совсем не увлекательный. И не то чтобы «артисты» играют плохо – дело, пожалуй, в ином. Каждому ведь своё, своя сторона обетованная и свой к ней путь. Одним, например, это расстояние от партера до сцены, у других же промежуток в направлении противоположном – до полуподвальной коморки охранники. И те, вторые, они ничем ни хуже первых. Они, как и первые, и не воры и не насильники, они просто не желают быть первыми, вот и всё. И это нежелание – быть первым, совсем не порок, а, скорее, наоборот – добродетель. Ведь нежелающий быть первым – он к лаврам не стремится, он козни на пути в свой край обетованный никому не строит. И не потому, что он, второй, вроде всепрощенца, а потому, что именно ему в дороге всякая суета не нужна и вовсе.

И всё бы ничего, кабы не худая о людях «не первых», а равно – второстепенных, молва. И, бог с ней, со славой «народной»: кто и какие поговорки, сидя у подъезда на лавочке, поминает … от этого таким, как Геннадия Иванович, не холодно <в общем-то> и не жарко – прошёл мимо, и всё. А вот когда тебе ещё и на работе с утра до вечера чужой успешностью мозги промывают …

«Почаще оглядывайтесь назад: сегодня я именно такой из-за выбора, сделанного вчера. Если у вас сегодня нет чего-то очень для вас желаемого, значит, что? … правильно, вчерашний день был прожит неправильно, – что по заказу, донёсся до Трудолюбова ещё один спич ещё одной средних лет блондинки. – Быть в нужном месте в нужное время – основа основ сетевого маркетинга. Но главное, чтобы убедить клиента надо и самому быть … убеждённым. В нашем бизнесе страх – фатальная ошибка. Когда не знаешь, как подступиться какому-то делу, то начинаешь этого дела бояться … не правда ли? А потому нужно всегда видеть перед собой цель, идти вперёд. Нет ничего страшнее в жизни, чем позднее раскаяние: я бы мог прожить богатую и счастливую жизнь, но заняться бизнесом, увы, так и не решился. Бизнес должен вызывать не страх, а страсть. Каждое утро надо просыпаться с мыслью: хочу – могу – сделаю, каждый вечер нужно засыпать с радостью: хотел – мог – сделал! И должен чаще быть у вас перед глазами список всех ваших самых заветных желаний. Над кроватью его повесьте, или на холодильник прикрепите – не неважно где, важно, чтобы это были конкретные желания с конкретными же сроками воплощения. В течение октября увеличить свой банковский вклад в два раза, например, или – купить загородный дом в апреле такого-то года …»

– А ничего у вас, «девушка», от натуги не лопнет, двойной-то в банке вклад и загородный дома зарабатывая? – злобно пробормотал Геннадий Иванович. – Нет, весь этот словесный онанизм слушать я уже не в силах!

Тем не менее, Трудолюбов, поёрзав в очередной раз в кресле, никуда не ушёл. Всё время что-то бормоча себе под нос, остался в зале. Чтобы излить без остатка, видно, всё накопившееся уже к полудню в его душе ожесточение к обычной, в общем-то, у прагматичных людей предприимчивости. И просидел он в кресле ещё какое-то время, до той самой минуты, когда был объявлен со сцены часовой перерыв.

Но ушёл Геннадий Иванович не сразу. Он обратил внимание на ту самую дамочку, что только что выступала. Немолодая блондинка сошла со сцены и неторопливым шагом прошествовала до последнего ряда, и присела рядом с тем самым мужиком, который вот уже какой час сидел в его <Трудолюбова> любимом кресле. Женщина о чём-то негромко, но очень страстно заговорила. Геннадий Иванович прислушивался, но уловил лишь некоторые разрозненные слова: «надеюсь», «дошло», «строить свой бизнес», «активно», «всё в твоих руках». Женщина всё говорила, а мужик лишь изредка кивал головой. И всё, и ни слова какого, и ни жеста. И не страсти на его лице не было написано, ни простой заинтересованности. И даже более того, чувствовалась в нём сильная от женских слов отстранённость.

«Вот, шалава, привязалась к мужику и всё тут, – осуждающе покачал Геннадий Иванович головой, и засобирался на выход. – Человек, может, жрать хочет, а она со своим бизнесом долбанным лезет!»

Пробираясь по узкому проходу меж кресел, Трудолюбов <вроде бы как невзначай> наступил на женскую ногу, и пробормотав нечленораздельное извинение, с подчёркнуто надменным видом (и даже с чувством некоторого удовлетворения) вышел из зала.

Другое дело, что удовлетворение было уж совсем малым. Трепыхалась душа Трудолюбов волнением недобрым не на шутку, хотя сегодняшнее «представление» и было ей <душе> давно уж не в диковинку. Вот и в прошлые выходные, кстати, некий <якобы> гуру … ну, облысевший такой, лет под пятьдесят, с фамилией ещё не русской … арендовал зал, аж, на два дня. Правда, он не столько по части бизнеса со сцены народ «зажигал», а сколько свою систему физического и духовного самовосстановления организма проталкивал, но какая, в принципе, разница. Какая разница меж этой блондинкой и тем лысым, коль «муштруют» они народ в зале отнюдь не забесплатно. Вот именно! – входной-то билет и сто, и двести, а иной раз и триста рублей вытягивает … А после они, наставники хреновы, за твои деньги со сцены тебе же и хамят: мол, жизни у вас у всех никчёмные, дела все ваши тщетные, а жизненные потуги, не иначе, как бездарные, а потому, если вы сейчас словом нашим не проникнитесь, то вскоре судьбам всем вашим будет полнейший кирдык!

Так что, у выходящего из зала Трудолюбова не было вопроса: «Куда?», как и не было вопроса: «Зачем?» – прочь, скорее прочь из срамного вертепа. Единственная заминка – это развязавшийся на ботинке шнурок. Единственное промедление – это обмен несколькими репликами с директором Дома творчества. Единственное проволочка – это заевший замок в двери охранной комнаты.

Увы, закрывшаяся за Геннадием Ивановичем дверь не огородила его от самого главного – от душевного негодования. Оттого и во всём дальнейшем всё было не так, всё сикось-накось: и завсегда обожаемые щи вдруг случились неаппетитными, и завсегда любимые блинчики с мясом оказались невкусными, и завсегда разлюбезная подушка сделалась неудобной, и завсегда желанный телевизор стал противен.

И прошёл час, а Геннадий Иванович всё никак не мог обрести покой.

И прошёл час другой, а Геннадию Ивановичу по-прежнему и не сиделось толком, и не лежалось.

И прошёл час третий, а Геннадием Ивановичем, как и встарь, правили мятежные чувства.

И мысли мятежные, кстати, овладели Геннадием Ивановичем тоже. И ближе к вечеру, не выдержав в себе тех мыслей напора, Трудолюбов отчаянно схватил ручку и листок бумаги, и старательно вывел на бумаге большими печатными буквами: «Обитель душевного покоя!!!» Затем он отыскал в тумбочке большую канцелярскую кнопку и пришпилил ею листок к стене над кроватью. И включил телевизор. И даже попробовал Геннадий Иванович умилиться перипетиями сюжета какого-то телесериала … Но перипетии на экране солдатской жизни душевного равновесия охраннику не добавили. Скорее, наоборот: сюжетные хлопоты героев фильма вызывали лишь раздражение. Да и кнопка в штукатурке держалась не долго, и вскоре листок со стены слетел, что убило всякие попытки Геннадия Ивановича обрести спокойствие окончательно. Размашисто махнув рукой, Трудолюбов выключил телевизор и вышел из комнаты.

На улице охранник засмотрелся на красоту вечеряющего неба, а потому некоторое время стоял, ничего вокруг больше не замечая. Геннадий Иванович обернулся лишь после глухого обо что-то удара, а обернувшись, опешил. И было от чего – недавний его сосед, мужик с последнего ряда, ударил ногой машину по бамперу ещё раз. По бамперу машины, несомненно, своей, поскольку после недолго разговора по мобильному телефону он тут же на ней и уехал.

«А ты, земляк, что? – иного в бизнесе хотел? – глядя вслед уезжающей машины, Трудолюбов с наслаждением ощутил в себе разливающуюся по жилам покойную благодать. – Это тебе не оладушки с мёдом лопать! Это, порой, и деньги, и силы, и нервы, а, главное, годы жизни, лишь зазря потраченные!.. И никуда он не стремился, / И плоть его бездельем млела,

И дух его совсем не тщился, / Его душа лишь только тлела.> »

Юрий О.Ш.⁴³ «Напрасные капли зеленых чернил»

История десятая. Тщетность

<реалия жизни

Как часто тем, кто альтруист,

Живётся, в общем-то, не сладко,

Другое дело эгоист,

А также плут и карьерист –

Их бытия проста раскладка:

Должна быть жизнь, как шоколадка.

Но в жизни всё, порой, не так,

Как размечталось на досуге,

И равен маетой простак,

Как и расчётливый мастак,

Что в поисках какой заслуги,

Так и в любой другой потуге.>

Эпиграф

Не все окажутся в раю,

Иным гореть навек в аду,

Былое чем же будет впрок

Когда иссякнет жизни срок,

Вот я уж тоже на краю

Той безызвестности стою,

И душу чем наполнит Бог

Когда грядёт финальный вдох?

Черед чего-то впереди,

И будет этим осознанье,

Но ты пока лишь посреди

Канонов прошлого изгнанья

И новой истины признанья: Ему становилось всё хуже и хуже. Он лежал и не мог пошевелиться. Совсем. Не мог напрячь не единый в себе мускул. Хотя сердце ещё билось, хотя воздух ещё вдыхался. Но ощущалось это как-то странно: словно он (читай: сознание) и его тело (то есть, плотская жизнь) существовали по отдельности. Но хуже того, это было ощущение не просто тяжести, а наползающего на него <и на сознание, то есть конкретного «Я», и на тело, как сущности некоего плотского существования) нечто свинцово-необъятного. Что, вскоре, и вберёт в себя его самого, а равно, и всё ему былое, и всё ему грядущее.

Все дороги осилит идущий –

Только бы было б куда пойти,

Мигом руку протянет берущий –

Лишь бы было бы что обрести: Но осознание себя именно таким: существующим, не имея возможности хоть как-то двигаться и хоть что-то делать, то есть существующим лишь только в своём воображении – эта мысль прожгла его отчаянием. «Неужто всё, каюк?» – эта мысль была ему невыносима. Эта мысль перечёркивала всё то, о чём он всю жизнь мечтал и к чему стремился. Что заботило его изо дня в день. И это было для него абсурдным. Как же так? – какая-то досужая мысль, какая-то абсолютно эфемерная субстанция, натуральный пшик человеческого ума и вдруг выходит, что все твои усилия в жизни были сделаны зазря. И плоды тех усилий уж не дано тебе больше увидеть, ни подержать в руках! Не мысль, а дурь несусветная. И в жизни, его жизни, так быть не должно. Истовая потребность усладить свою душу тем, чем услаждал он её многие-многие годы придала ему такие силы, что он всё же сумел не только открыть глаза, но и сподобился даже сделать глубокий вдох. Но грудь расправилась лишь чуть-чуть. Так что, алчущий взгляд – вот и всё, что было от него прежнего. Безвольное тело и в стальных тисках грудина – вот и всё, чем он оказался нынешним. И делать теперь, что?

Судьба нетленная всегда проста,

Ни фарса нет, ни лжи и клеветы,

Но схожесть в ней белённого листа,

Где свой удел напишешь только ты: Впрочем, именно ему ответ был очевиден. Ответ пребывал в нескольких метрах от него. Надо было только встать, сделать несколько шагов и протянуть руку. Но руки ему не повиновались. Поднять их не было никаких сил, лишь пальцами он мог шевелить едва-едва. Теми пальцами, что ещё вчера легко складывались что в кулак, что в щепотку. А главное, эти пальцы ещё вчера, да и не только вчера, а все его годы очень цепко удерживали в руках всё то, что ему и было от этой жизни нужным. А теперь … Господи, а теперь можно это всё можно было только поминать. Бессильно лежать и поминать, как шестилетним мальчонком купался он с ребятами из соседнего дома в речке, и как нашёл в песке блестящий металлический рубль. И рубль этот блестел своим белым металлом в тысячу раз ярче самого солнца. А потом они всей гурьбой шли домой, и всё внимание детворы было приковано к нему. К заветного для всех рубля счастливому обладателю. И он действительно был счастлив. И от своей находки, и от всеобщего к нему внимания. Всю дорогу он был счастлив, и когда поднималась ребятня по крутому склону берега, и когда шла по пыльной узкой тропинке. А потом оказались они возле магазина. Там, где продают мороженное. Но он прошел мимо, не окликаясь на умоляющие просьбы ребят. Он пошел дальше, а все другие остались стоять возле магазина и разочарованно смотрели ему в спину. Но это совершенно не мешало ему оставаться по-прежнему счастливым. «Каждому своё», – он ещё тогда не знал этой истины, но нутром почувствовал её именно в тот день.

Как много разных истин в свете,

Но нам познать не всё дано –

Их не свести в одном завете,

Как не объять в любом совете –

Хотя б постичь, что суждено …

Пожалуй, случай – это то,

О чём мечтается всерьёз,

Когда мечта нее баловство,

То и удача не курьёз …

Как судьбе не упираться,

А итог, порой, один:

Всё ж придётся посчитаться

С тем, что требует людин …

Потом было много ещё истин. Он постигал их по-разному. Но все они были исключительно ему в прок. Вот уж действительно, судьба. Всякая дурь, вроде «Сам погибай, а товарища выручай», или «Не имей сто рублей, а имей сто друзей» к нему не цеплялась. Ни каким боком. Раз за разом он оказывался лишь в том месте, где был прибыток, и лишь в то время, когда тот прибыток был именно его. Взять хотя бы всё то, что с связано с Танькой. Её на своём жизненном пути встретил, когда ему за тридцать было. К тому времени он, как и многие в стране, по части финансов крепко просел. В начале девяностых в родном городишке доходных занятий для обычного люда почти, считай, что не было. Весь бизнес, даже самый мелкий, люди в колчанных куртках и спортивных костюмах <и с битами в руках> под себя подмяли. Служба занятости, правда, была, но толку-то. Никакой специальности у него не было. Школу он бросил в пятнадцать лет, едва до восьмого класса дотянув. И никуда больше не пошёл: ни в техникум, ни в ПТУ. Пошёл он на вещевой рынок. На работу спекулянтом утроился, так сказать. Благо задел, в виде музыкальных пластинок импортных и той же жвачки у него имелся. Да и опыт «работы» имелся, ещё с младших классов в подобном бизнесе стал себя пробовать. В общем, не мудрено, что дела у него пошли сразу в гору. Через пару лет, так называемой, в стране перестройки имел он почти-что всё: и кубышку немалую, и шмотья всякого, и даже квартиру с машиной. Жилплощадь, правда, ему по завещанию от бабки досталась, а у машины была весьма потрёпанная судьба. Но какие его годы – будет, обязательно будет у него и вилла с видом на море, и белоснежная яхта. Но ни вилла увы, не случилась, не случилась и яхта. Случился ему двухлетний срок за спекуляцию. Вышел он в начале января девяносто первого, а уже в феврале за стремление к наживе сажать перестали. Вот уж где благое время для практичного человека. Да недолго то времечко было, недолго. К концу года социализм накрылся медным тазом⁴⁴. Смена экономической формации случилась, так сказать. И многое то, что раньше, в эпоху социализма и дефицита, можно было продать с лёгкость и в три дорога, теперь, при капитализме, сбывалось с большим (если продавать честно, без всякого развода) скрипом. Теперь лишнюю копейку приходилось выторговывать чуть-ли не полдня. И не успел свой жалкий барыш в карман положить, как тут же крепкие ребята суровым видом к тебе подходят – поневоле почти всю прибыль «дяде» отдашь. Спасибо, что хоть дочиста не обирали. Дойную корову, так сказать, на мясо режут лишь в случае, если она доиться не желает. Вот в ту пору он и повстречал Татьяну. Чем она его пленила – ну, совершенно, не понятно. Худесенькая, малэсенькая, да к тому же и библиотекарша. А какой навар с библиотеки? – лишь списанные потрёпанные книги, да и только. А книги к тому времени и на фиг стали никому не нужны. Ну, если только … кожаные переплёты на обед варить, зарплату-то по полгода не платили. Впрочем, тогда им обоим было не до шуток. И до сцен красивой жизни тоже. А какого-нибудь шику, когда он за Танькой стал ухаживать, ему очень настойчиво хотелось. Прям сам себя перестал узнавать. Дело дошло до того, порой целыми днями по улицам бродил и в каждую урну заглядывал – а вдруг какой-нибудь нувориш, по случайности, что-нибудь ценное выбросил. Глупость конечно, а что делать? – очень страстно ему мечталось Татьяне дорогие подарки дарить. А удача пришла оттуда, откуда он её совсем не звал. Хотя, действительно, нувориш его счастью посодействовал. Когда случайно воткнулся он своим (прям как из мечты) «Мерседесом» в багажник «Жигулей» незатейливого мечтателя. А расплатился виновник аварии за разбитые «Жигули» и на месте, и сполна. Отвалил, можно сказать, кучу денег, да ещё и валюте. И что там какой-то досужий презент, в пору было везти свою зазнобу хоть на Канары. И вот тут-то с прекрасными «чувствами» у него стало как-то разлаживаться. Мечты о Канарах, сменились поисками дешёвой ювелирки, а не найдя почему-то таковой он все деньги взял, да и положил под матрац. Так оно спокойней. И гораздо надёжней, чем палец с твоим кольцом на чужой руке, и тебе же которая однажды на прощанье помашет. Вот именно, поскольку распрощались они с Татьяной, не повстречавшись и полгода … И если на чистоту, то Таньку в его душе лакированный блеск именного того «Мерседеса». Судьба, однако!

Не укоряй меня ни в чём,

И умолять ни в чём не надо,

К твоим мечтам я ни причём,

Я ведь юдоль, а не отрада: Грудинная боль не отпускала, но он сумел-таки к ней приноровиться. Делая неглубокие бережные вдохи, испуская осторожные выдохи. Он лежал, безучастно глядя в сумрачный потолок, уже без всяких попыток пошевелиться. Сколько прошло времени? Час, два, или три – какая, в общем-то, уже разница. Ему, вдруг лишённому единственной радости бытия. И быть может, надолго. И быть может, навсегда. И всё что ему оставалось, так это только лежать и поминать. Нет, не молить, не взывать к пощаде садистскую хворь, а вспоминать былое. И себя прежнего. Редко пасовавшему перед случающимися на жизненному пути преградами. По большому счету, правда, на память приходил всего один случай, и было это в начале двухтысячных. К тому времени в предпринимательстве он уже заметно преуспел. Два пивных ларька, пункт по сбору металлолома и автостоянка. Плюс кое-что по мелочам: заброшенный склад в аренде и небольшая доля в одной транспортной компании. Всё началось именно с этого склада. Сам по себе склад никакой ценности не представлял. Проржавевший железный короб, да и только. А вот подъездные пути к нему – вот они-то и были ему перспективой на будущее. С прицелом на некое прибыльное будущее он и транспортным акционером стал. Правда, не главным, а так – лишь для уставного порядка. Знай, в разных организационно-финансовых документах подписи ставь, да получай пусть и не большие, но дивиденды. Он даже в тамошний офис почти не заглядывал. Красота: и то, и другое, то есть документы на подпись и причитающийся ему гешефт привозили на дом … Эх, развели его, как дитятку малолетнюю: «Ему сказали: бриллиант, / И он поверил, что богат, / Трёхлетний наш «негоциант» / Стекляшке был безмерно рад». Помнится, в кабинете следователя именно этот немудрённый стишок пришёл ему на ум (вычитал он его в каком-то дурацком стихотворном сборник, когда за библиотекаршей Танькой ухлёстывал; к поэтическому искусству, так сказать, приобщаясь). Ведь в том кабинете ему «радостно» поведали, что он уже он (скромный акционер, то есть), а не иначе, как генеральный директор транспортной компании «Транзит». И по бумагам, которые следователь «любезно» продемонстрировал новоявленному управленцу, выходило именно так. Нужные печати на новых уставных документах фирмы присутствовали, необходимые подписи имелись. В том числе и его росчерки. А на его слова: «Я этих бумаг не подписывал, предлагаю проехать в офис и там во всём разобраться», следователь насмешливо кивнул головой: «Обязательной разберёмся, но только в офисе другом, что на улице Степана Разина», где следственный изолятор, то есть. Поскольку, нагрел «Транзит» некую торговую компанию, подвизавшись поставлять какой-то груз, аж на миллионы рублей … Впрочем, тут же речь зашла и почерковедческой экспертизе. А почерковедческая экспертиза – дело весьма каверзное, можно, сказать субъективное. Тут и от квалификации эксперта многое зависит, и от его в своих выводах убеждённости. Поэтому, исследуя одну и ту же подпись, один эксперт категорично на подлог укажет, а вот выводы другого специалиста будут не столь однозначны … а то и вовсе следствие разочаруют: дескать, уж больно исследуемая роспись скудная – незатейливая закорюка, да и только – подлог иль не подлог сказать невозможно. А уж ему, следователю, нужного внутри правоохранительного ведомства к делу почерковеда подтянуть – не проблема. А что касаемо независимой экспертизы – так в родном крае все, так называемые, независимые эксперты, все они, по то или иной причине, выходцы из той же правоохранительной системы. А потому и выводы у них могут вполне совпасть с ожиданиями следствия. Поди потом, судись. Так что цена свободы для «некоего» нынешнего подследственного не такая уж, в сущности, и большая. Свой пай в Транзите уступить такому-то, а точку приёма металлом и автостоянку переписать на такого-то. И все дела. И живи себе дальше спокойно, пивком приторговывая по-тихому … В общем, пошёл он на «сделку со следствием» – тюрьму на подписку о невыезде заменить иначе чем? А чего рыпаться? Вот и адвокат ему намекнул, мол, в подобных случаях неприятности разные бывают. К примеру, на пьяных хулиганов можно «случайно» нарваться, или пивной киоск вдруг раз, да и сгорел. В общем, после того, как у подъездных путей, автостоянки и пункта приёма металлолома появились новые хозяева следователь уголовноепреследование в отношении Николая Степановича благополучно прикрыл.

«Momento mori⁴⁵» – вот девиз

Мирской всей жизни управленцев,

Ему б придать какой-нибудь абрис,

Нет, не на складках храмных риз –

На одеяниях младенцев: Сколько прошло времени? – час, два, три – какая, в общем-то, уже разница. Ему, вдруг лишённому его единственной радости бытия. И быть может, надолго. И быть может, навсегда. И всё что ему оставалось, так это только, поминать. Но все воспоминая приносили душевную боль ещё большую, чем едва терпимое стеснение груди. И избавиться от этой, надсадной душевной боли, можно было только одним – жизнью. Вот именно, не смертью, а лишь только жизнью можно домечтать то, что ещё не домечтал; сотворить то, что пока не сотворил; стать, в конце концов, тем, кем до сих не обернулся. К чёрту смерть, к чёрту и обездвиженность, и груди стальные оковы – надо жить. Не существовать, а именно жить –

желая, творя и обретая. Жить за тебя никому не дано – ни соседу, ни брату, ни свату. Жить за тебя не сможет даже Бог, тем более, когда в него не веришь. А потому и принудить себя жить можешь лишь только ты сам.

И своё не отдам

И чужое возьму,

Кого нужно – куплю,

Кто не нужен – продам: вдох-выдох, и ещё раз, вдох-выдох …Что там руки? – шевелиться не хотят? А вот если пальцы в кулак сжать. Что, слабо? А вот и не слабо! Вот они – кулачища мои – уже сжаты. Через не могу и не хочу, а всё-таки сжаты. Кулаки, дай бог, ещё не одну морду в кровь изобьют. Нет, врёшь, никому он своё не отдаст. Всего один раз его в жизни нагнули. Что ж, было дело. Только это дело давнее, а вот потом он лишь других в жизни нагибал. Сколько их было – не сосчитаешь. Взметнулся, так сказать, он над страждущей толпой эдаким барским перстом: этого вчистую разорить; этому, ладно, чтоб с голоду не сдох кой-какие крохи оставить; а этого, хрен с ним, и вовсе за долги его милую <правда, именно им прощённых особо-то и не припомнить>. И как-то оно, с ростовщичеством, само собой задалось. Сначала соседям в долг под немаленький процент в долг давать стал. Потом всяким мелким коммерсантам. Вот так и развернулся. Поначалу всякое бывало. Кто-то деньги возвратить не мог, кто-то не хотел. Пока его потаённым компаньоном не стал тот самый следователь. Зато дела сразу же пошли в гору. Да ещё в какую! Уж нынче их компании под названием «Доверие» займа не вернуть, что тяжкий приговор себе подписать. Уж нынче они под уздцы треть города держат.

Пока дышу я даже не надеюсь,

А истово уверен в том,

Что во Вселенной Я имеюсь,

И дух мой явь, а не фонтом: Потихонечку, полегонечку. Осторожный вдох, и такой же выдох. Сродни зверобою, что в засаде сидит. А что? – всякая хворь и есть в тебе зверь, а железный дух тому зверю цепкий капкан. А духу, чтобы он железным стал, надо вожделение вкусить … хоть бы чуть-чуть … и оно, вожделенное, вон там, только руку протяни …

У края находясь обрыва,

Держать далече путь куда,

Ведь коль взметнуться не порыва,

То, значит, прыгать череда: Вдох-выдох. Потихонечку, полегонечку. Осторожный вдох, и такой же выдох. Сродни шажкам мальца, что только на ноги встал. А теперь немного поглубже, вдох-выдох, и ещё раз, вдох- выдох. А что там ноги? – шевелятся не хотят? А вот если колени согнуть – что, Коля, слабо? Нет, не слабо! И колени, Коля, ты сейчас согнёшь, и с кровати встанешь, и к потаённой в стене створке непременно подойдёшь, и всё будет у тебя вновь хорошо! Главное, Коля, не боятся. Ведь не побоялся же ты в детстве с крутого обрыва в речку прыгнуть. На спор, помнишь? А ведь тогда на кону всего десять рублей было. Какая-то десятка, а такую силу твоему духу придала. Заставила на негнущихся ногах на заоблачную (по детским меркам, конечно) кручу взобраться и этот поразительный для тщедушной мальчонки поступок совершить. По нынешним временам такое и миллион, пожалуй, не сотворит … Нет, с нищебродом каким может и сотворит. А вот его миллион не вдохновит. Ему, чтобы вдохновиться, надо на порядок больше. Впрочем, лишний всего один рубль ничьей жизни ещё не был помехой. Помехой жизни может быть только его, рубля, отсутствие. Нет денежки и нет ничего: ни хлеба, ни воды, которая даже из-под крана, ведь за неё тоже надо платить … Ладно, да пополнится кубышка хотя бы ещё одним рублём. Лишь бы не спасовать, не перед чем, тот рубль обретая!

Вся жизнь – борьба,

Порой, и на не шутку,

Но в целом, кутерьма,

Похожа где судьба

Тщеты на прибаутку: Давай, милый, давай! Колени не гнутся, так ты хотя бы на бок повернись. Так, как и многое ты в этой жизни сделал – через не могу и не хочу. Делал, зачастую, с шутками и прибаутками, хотя вовсе не до смеха было, порой. Да, порой, достичь чего-то не удавалось. Не про твою судьбу эта прибаутка: «Сегодня праздник, жена мужа дразнит, на печь лезет, кукиш кажет: на тебе, муженек, сладенький пирожок, с лучком, с мачком, с перчиком!» – нет. Пусть чёрного лакированного «Мерседеса» ты себе так и не купил. Пусть и виллу на лазурном берегу так и не приобрёл. Да ничего, и старенькие «Жигули», хоть и днищем ржавые, ещё бегают, и квартира, пусть и в хрущёвке, для жилья вполне сносна. И потом, какие твои года? – пятьдесят три года не возраст. Ну, что? – на бок перевернулся, хорошо. А теперь локотком упирайся в диван и поднимай своё тело.

Воссияло солнце златом,

Только как его достать,

Будь хоть русским, хоть хорватом,

Не дано тебе летать: Поднимай, сука, своё грёбанное тело, иначе, падла, не видать тебе ни «Мерседеса» вовек, ни виллы … Эх, ты, слабак. Слабак, ты, Коля, и имя тебе не «Коля», а «Пердоля», то есть доля твоя быть отныне старым пердуном. Не согласен? – так какого же лешего ты бревном на диване разлёгся, словно, целка в первую брачную ночь. Сил, говоришь, нет. Не вздохнуть, ни пёрнуть. А ты всё ж таки поперди, Коля! Поперди, локотком в диван упираясь …

И больше не будет рассвета,

Мне силы дышать не даны,

И сгинет душа без ответа

За что её дни сочтены: Давай, родной, давай! Нет, Коля, ты не умрёшь, ты обязательно будешь жить … во имя лакированного «Мерседеса» … хотя бы … сука …

Охватила душу вечность, ввысь заставила взметнуться

Над могильной бездной праха,

И уж тлен воззрел на небо, в жажде вечности коснуться,

Да уж, видно, бесполезно, смерти ввысь не встрепенуться,

Знать, у смерти много страха: Николая Николаевича хватились не сразу. Неделю, наверное, пролежало разлагающие на полу тело, осыпанное деньгами (что из потаённого в стене сейфа), пока из квартиры на третьем этаже смрадный дух в подъезд не стал сочиться. Лишь тогда и вызвали наряд полиции. И в службу спасения позвонили, но лишь только для того, чтобы специалисты МЧС дверь вскрыли. А когда дверь вскрыли, то местный участковый сперва в квартиру пошёл … и тут же оттуда выскочил, на улицу. Там и стоял, пока не поднесли «намордник» – это так эмчеэсовцы на счёт противогаза пошутили.

* * *

Постскриптум, или история, которой всё ещё нет

<покаяние:

Поэтом быть – дурная блажь,

И жизнь моя – изыски рифмы,

Поэзии ищу я логарифмы,

Но строки все, увы, мираж,

И в них не жизнь, а антураж,

И как же прав иной читатель –

Я не вещун, а лишь мечтатель!>

Эпиграф

Отреченье неизбежно,

Лишь найди сподручный срок,

Чтоб отречься, и неспешно,

Без лирических морок

От всего, что стало лишним,

От всего, что сделал зря,

Пусть прописано Всевышним,

Но никак не для тебя.

Отреченье неизбежно

От тщеславной суеты,

Если хочешь ты, конечно,

В рай вступить из пустоты.

Если хочешь ты, конечно,

Ад низвергнуть прямо в ад,

Хоть насилие и грешно,

Без него небесных врат

Не найти, тому преграда

Твоя праздная душа,

Ну, и дух тому ограда,

Дух скупца иль торгаша.

Так что, многое, что надо

Из себя изрыгнуть прочь,

Путь наверх – не клоунада,

Небеса потребно возмочь.

<и станет тогда отречение неизбежным>

Небеса потребно зреть,

В том свершению начало,

А врата чтоб отпереть,

Распахнись душой сначала.

А в подмогу – звёзды в небе,

Коль их нет – так нет пути,

Но и помни о потребе

Лишь своей стезёй идти.

В небесах толпой не бродят,

В небеса доступен лёт

Только тем, кого уводит

Поднебесных дум полёт.

<и станет тогда отречение живительным>

Ну, и помни о заветном,

Путь нелёгкий ввысь верша,

В крае звёздном, заповедном

Крылья есть твоя душа

§ НАЧАЛО

… далеко и за лесами,

за морями и горами,

где схождение всех вех

край бытует – он для всех,

где и доля «вратная»,

и судьба возвратная …

НАЧАЛО было назначено на вечер 27 октября. Кем назначено? – какая кому разница, даже им – собравшимся в условленный срок. Некой молвой назначено, давным-давно, единожды и на все оставшиеся времена …. не очень удобно, правда – в заранее не объявляемом месте некоего необъятного таёжного края.

Никаких тебе небесных указов, никаких, тем паче, царских вердиктов – всё на уровне нутряного ВСЕЛЕНСКОГО ЗОВА: быть тебе не иначе там-то и во столько; и всё; и что перстом судьбы твоя душа припечатана.

Всё дело в неких МЕТАЗНАНИЯХ, наверно. МЕТАЗНАНИЯХ – они витают сами по себе, им писцы не нужны. МЕТАЗНАНИЯХ приходят неким нутряным ЗОВОМ, но лишь в надлежащий срок. И ни раньше, и ни позже, как и наставление нашим путникам о месте очередного ВЕЛИКОГО ОТРЕЧЕНИЯ накануне приспело. Пришло именно тем, кто в этом и нуждался. А таких собралось у подножья некой <всякий раз иной⁴⁶> горы на закате 27 октября не так уж и много – всего девять душ. Остальным этого мира страдальцам (а иных здесь и не бывает) никаких откровений накануне не случилось, видно, свои страдания до дна они ещё не испили.

§ ПРИЧАСТИЕ

… жизнь любого – сущий бред:

факт рождения случаен,

акт погибели – секрет,

то, что долей величаем

некой сути лишь отсвет …

ПРИЧАСТИЕ к таинству ВЕЛИКОГО ОТРЕЧЕНИЯ⁴⁷ было (для такого, казалась бы, эпохального случая) на редкость заурядным. Отрекающиеся стали вкруг, и, взявшись за руки, склонили головы. И долго-долго молчали. Сколько нужно было молчать, и о чём при этом думать – о том никто не знал. Лишь вняли они каким-то образом некий «принцип»: молчи и думай, безмолвствуй и вспоминай, прилепи язык к горлу (уж если совсем по-простому) и помышляй. И опять же, о чём помышлять – не единым ниоткуда намёком. Даже птица нигде не вскрикнула, даже никакой ветер кроны деревьев не тронул, даже солнышко из мглы поднебесной ни одного лучика вниз не проронило. Абсолютно мёртвый лес вокруг был, где на пожухлой траве небольшой полянки девять безмолвных странников вкруг стояли⁴⁸.

§ ЗАРОЖДЕНИЕ

… а вот и сразу некий казус:

судьба триаде нашей, как правило, одна:

у плоти низменный извечно статус,

что до рассудка – в чувствах слабина,

душа всесильна наша, но так, порой, глупа …

И тут случилось ЗАРОЖДЕНИЕ. И случилось оно неким нечто, сотканным из душ собравшихся на ВЕЛИКОЕ ОТРЕЧЕНИЕ соискателей, среди которых уж не было ни Семёнов или Иванов, ни Екатерин или Валентин. Не звались эти люди больше никаким земными именами. Их имена теперь – ихние же натуры. Вернее, так: суть натуры каждого из них – вот и титульное имя. Но и сами титулы были пока скрыты от всех, даже от их обладателей. Свои титулы они обретут лишь в пути на вершину горы. А поскольку путь ещё не начался, то над поляной витали лишь безымянные логосы:

… душой отринуть грех – / несложная задача, / но к ней дана придача: / не оттолкнуть бы тех, / кому сей грех – не грех, / да и тебе удача …

… нарёкся я «Антоном», / но был с рожденья – «Жан» /, и стал я моветоном / для сущих парижан. / Но славные пассажи / свершает сватовство, / с лихвой подхалимажа – / и … знатное родство …

… поверив «доброхоту», / судьбу свою нашла – / ту женскую заботу, / что я не родила …

… я жизни этой тленной отыскал подвох, / нам говорят: творящая душа себя терзает / бессмертно до неведомых эпох! – / а вот, и нет – душа творца, иссохнув, исчезает – / за всяким выдохом не факт, что будет вдох …

… быть «минусом» – легко совсем и просто, / вот «плюс» – он для судьбы есть тяжкий крест, / а «минус» – да, судьба обычного прохвоста: / интриг фаната, сладкой неги и фиест, / такая жизнь у «минуса» до самого погоста, / но и святому, право, крест нести до тех же самых мест …

… отринув лишь одно, / допустим, заблужденье, / соскочит и звено, / соседнее крепленье, / душой что ращено – / моих заслуг прельщенье …

… не вдруг, но понемногу, / я жизнь лишил причуд, / и вот ещё немного, /совсем ещё чуть-чуть / почти до эпилога / я обезгрешил путь: / от своего рожденья / до вздоха под конец, / да вот взяло сомненье – / а мой ли то венец?…

…. была баба статная, / да вот жизнь превратная – / бабой быть уже грешно, / стать никем мне суждено …

… куда бежать, кого дозваться, / грехи свои чтоб искупить, / ведь можно местом обознаться / и милость не у тех купить …

Вот, в общем-то, и всё … Хотя, стоп! – а этот откуда, логос десятый(!!):

… сегодня день чудесен снова, / Я вновь, как прежде, не зачат, / И тлен, что мрак для остального, / Мой дух и бытие не омрачат …

Впрочем, не успев возникнуть, он тут же стаял.

§ СМЯТЕНИЕ

… не знала оконечность голосов,

царила здесь лишь неизменность,

но тлел и тлел ещё какой-то зов, …

и всё же выжег он смиренность …

И даже трудно сказать сколько времени прошло. Словно, накрыло поляну безвременьем. И ни шороху какого не было, ни дуновения. Лишь что-то метнулось незримыми щупальцами вниз. И тут же наши паломники ожили. И ожили они удивлением всему тому, что было вокруг: жухлой траве, на которой стояли они кругом, неживому лесу у подножья какой-то горы; изумлялись они и друг другу, словно, свиделись все в первый раз; не домысливали они даже самих себя. «Кто Я? – и где, Я? и кто такие они? – те, что рядом со мной», – читалось в распахнутых удивлением глазах. В общем, СМЯТЕНИЕ полное. Читалось в тех глазах и нечто другое. Нечто не совсем земное … И некий день я чую, в первый раз, / Ничто отринуто зачатьем, / Что, может, и окончиться распятьем, / Ну, пусть уж так – под небесами враз … и едино-для-всех-утробное

§ ДЕВЯТЬ ПЛЮС ОДИН

… и он и первый, и конечный

приём зачатия для всех,

но в род откуда человечный

вдруг неземной упал посев …

Все недоумения были сугубо потаёнными, ведь уста у паломников были крепко сомкнуты. Быть может, из-за боязни сказать хоть что-то лишнее, и тем растревожить в округе некую о себе очень скверную Тайну. Тем более, не всё стёрлось в их головах до полного беспамятства. Определённые флюиды – о некоем несуразном былом, о каком-то отречении, о какой-то надежде на исключительно светлые впредь устремления – в мозговых глубинах всех этих людей всё же искрили. И может от этого восемь душ источали тревогу. И лишь только одна душа из всех, девятая, была подозрительно покойна. И то не было покоем мертвенным (сродни, безжизненности жухлой листвы на поляне и окаменелости леса, что вокруг). То был покой особый, на который в жизни нашей суетной теперешней внимание почти не обращаешь: как покойно море на рассвете, как покойны горы на закате, как покойны звёзды в ночи … в конце концов, как покойна душа в момент единения и с морем, и с горами, и со звёздами <где горы – это вчера, где море – это сегодня, где звёзды – это завтра … вчера, сегодня, завтра – ни извечность ли это?>.

§ ГЛАС

… и даже среди сотни душ,

что уж, казалось, занемели,

Найдётся несколько кликуш,

чьи голоса не потускнели …

Восемь паломников удивлённо смотрели друг на друга. А девятый, тот, который был без всяких там теней смущения, в пику безмятежности своей души вдруг с непререкаемой властностью в голосе сценически громогласно, можно сказать, по-царски изрёк: «ВРАТА, ВРАТА! К ним ПУТЬ пора уже давно начать!» И все остальные, тут же сбросили с себя недавние оцепенение, словно, вдруг отчётливо поняли – что такое ВРАТА, и кого, и за чем они ждут.

§ ПУТЬ

… другим не стоит, всё ж, желать пути,

стезю которого не ведаешь и сам,

не всякая стезя приводит к небесам,

сначала ты её из тысячи найди,

всего одну – к Господним чудесам …

ПУТЬ был не столько тяжек, а сколько тернист. Без всяких тропинок, всё время напрямки, сквозь бурелом и колючие заросли. И никуда не могли они свернуть. Вела их, словно, не иначе, как непреклонная ВОЛЯ?

§ ВОЛЯ – НЕВОЛЯ

… когда в глазах уже кроваво,

то есть в пути такое право:

вести чрез силу остальных,

иным вождями быть по нраву,

но этот нрав не для святых,

в своих стремлениях благих

им не нужна мессии слава …

Но, ВОЛЯ чья? Кто ОН и где? Может, воля «Неотвратного»? Так прозвали путники меж собой его, им ранее повелевшего: «ВРАТА, ВРАТА! К ним ПУТЬ пора уже давно начать!» Шёл он первым. Выбирая, как казалось всем остальным, самые трудные тропы горного склона. И шёл «Неотвратный» о других путниках не заботясь вовсе. Тропинки он особо не выбирал, острых каменьев, и шипастых ветвей сухостоя, словно, не замечал, а главное, шёл со взглядом, устремлённым сквозь высохшие стволы деревьев в какую-то, ему одну ведомую даль. И, порой, казалось, что не ногами он ступал, а будто над землёй парил – натуральный «Блаженный» … можно было бы подумать, если бы не одно «но»: чувствовалась в нём не блажь, но властность. Неопределимая, словно, неземная. И от этого выходила так, что ОТРЕЧЕНИЕ путников было, вроде бы, добровольным, но, и в то же время, их ОТРЕЧЕНИЕ есть НЕВОЛЯ.

§ НАРЕЧЕНИЕ

… других он о заветном не просил,

заветность он в себе приметил

и всей душой её приветил,

и тем мечту овеществил …

Так шли они и час, и два, и три. Продирались сквозь колючие заросли высохших кустарников, ступая на острые каменья. И всё время карабкаясь по очень крутому горному склону. Шли они по-разному: вот один из путников всё время то норовил вырваться вперёд, то, наоборот, замедляя шаг, приотставал; и всё для того, чтобы якобы кому-нибудь помочь – подняться на валун ли, или обойти густой валежник – но глазами, своими бесстыжими глазами он, что натуральный «Шаромыжник», так и стрелял по рюкзакам и карманам «товарищей» – уж ни есть ли там чего-нибудь ценного?

Другой всё время пытался остановиться, и даже повернуть назад. Что-то неведомое, словно, постоянно преграждало ему путь. Видать, «Отверженный», и «Неотвратный» сдерживал его с от шагов вниз с большим трудом.

Некто, так и норовил наступить на самые острые из всех каменьев. Цеплялся же руками он за самые шипастые ветви сухостоя, которые, больно обдирая кожу, тут же ломались, и наш «герой» несколько раз больно падал, скатываясь на десятки метров вниз – не иначе, как «Горемыка».

А вот одна из дам всё норовила не туда ступить, не там свернуть, а то и вовсе остановиться, некстати, или же не в лад поторопиться, а чаще всего шла она, сгорбившись, устремляя взгляд всё больше себе под ноги, словно, ища там что-то судьбоносное – «Обездоленная», одним словом, какая-то.

Кто-то всю дорогу молчал, карабкался и молчал, обдирал в кровь и руки, и ноги, и молчал, и всё как-то в сторонке, особнячком – «Неприкаянный», ей-богу.

Одно время рядом с «Неприкаянным» пробивала себе дорогу женщина ещё одна, и всё норовила обратить на себя внимание – то вскрикнет некстати, то вздохнёт многозначительно, а то и вовсе на спутника взглянет игриво. Да всё попусту. Пришлось девице приотстать. На камень она присела, пусть и хладный он был, тот камень, да топать по кривым тропинкам без посторонней помощи уж сил у неё не было. Правда, просидела она не долго, протянул ей вскоре руку очередной восходящий к вершине паломник. «Мерси, – жеманно поблагодарил приторный женский голосок, и тут же въедливо отметил. – Что не бордель здесь, так это точно – вы, мужики, только в борделях герои, а здесь внимания мужского хрен от кого дождёшься!» На что случайный спутник лишь поморщился, но женскую «лапку» из своей руки не выпустил, и даже упредительно подсказал: «Впереди глина вязкая, видно, ручей рядом, так что держись крепче». «Спасибочко ещё раз, – лукаво блеснули женские глаза. – Я, правда, женщина скромная, миллионов не имею, но отблагодарить за столь галантное ко мне отношение уж найду, чем!» На что он, «Сострадающий» – а иначе про него и не скажешь – хоть и испытал приятность в груди, но вида никакого не подал, лишь покрепче сжал женскую ладошку, когда пришлось небольшой ручеёк перепрыгивать, да сердобольно подумал: «Эх, что Шалава какая! В час судный они, шалавы, что на Руси, что в Африке … всё одно. Впрочем, и ангелов в нашей компании что-то тоже не видать!»

А вот мужчина, который был на склоне чуть ниже случайной парочки про ангелов не думал совсем, не до ангелов ему было. Мужской исподлобья взгляд так и норовил уткнуться в округлые формы женского зада. «Эх, – посетовал «преследователь». – И почему бабы джинсы на себе вечно пялят? Нашли себе моду – джинсы на себе пялить по поводу и без, а потом и удивляются ещё: мол, в наше время нас, баб, уж за женщин никто и не считает! А ты, детка, возьми, да платьице обтягивающие из джерси, какой, на себя надень – платьице-то надень, а вот лифчик надеть забудь! Вот и будешь ты тогда не просто женщиной, а исключительно Венерой Милосской!» И оглянулся по сторонам – может обладательницу округлых формы на соседнюю тропинку какую перетянуть, а уж там … Но вскоре снизу послышалось чьё-то громкое надсадное дыхание, а потому наш «поклонник» женской красоты тут же превратился, отчего-то, в человека нравов довольно суровых: «Я говорю, срамота, да и только, – бросил не иначе, как «Выгадывающий», в женскую сторону. – Это бабьё что и может, так это только задницей своей пред мужским носом крутить!»

Вместо ответа обладатель громкого надсадного дыхания довольно грубым движением локтя заставил «Выгадывающего» посторониться. Да и верно, припозднился «Шаромыжник» изрядно. А ведь ловкачом он в делах очень многих был отменным. А оно, вишь, как вышло – одним из последних к вершине поднимается.

§ ОКОНЕЧНОСТЬ

… и вот окончен путь,

а цели всё не видно,

и пусть в душе обидно,

затею подзабудь –

ошибка очевидна,

и дум не надо слёзных,

был путь не очень светел,

раз цель ты не приметил,

ищи дорог ты звёздных,

а, значит, судьбоносных …

Оконечность – это когда стоишь на вершине горы, где царствуют лишь две ипостаси: неохватная до горизонта даль и необъятная вечерней синевой поднебесная ширь. Вышли они на вершину, правда, не все сразу. Тянулись долго, а последним, тяжело дыша и прихрамывая на одну ногу, взошёл на неё «Выгадывающий» (и что странно, тронулись они в ПУТЬ ещё на закате, и был тот ПУТЬ долгим, но дорога их была СВЕТЛА, и светлостью она была, как и небесной, так и земной, хотя в омертвелые заросли они входили, порой, достаточно густые, и выйдя на вершину увидели они всё тот же закат … да, тропы к ОТРЕЧЕНИЮ время вспять не повернули, они его, время, словно, обнулили).

– Ну и где здесь нам счастье? – скривился «Выгадывающий», осматривая окрестности. – Неужто, это?

«Выгадывающий» ткнул пальцем в два трухлявых пня, что торчали на вершине горной ОКОНЧНОСТИ.

– Да уж, – съехидничала «Шалава». – Как в том анекдоте: вот проведут нам радио, радовались в глухой таёжной деревне и будет всем счастье – радио провели, но счастье в деревне так и не случилось.

– Зато, гляньте – мечтательно закатил глаза «Неприкаянный». – И ширь здесь какая, и высь … божественно!

– И не испить небеса и вовек до дна, – мрачно констатировала «Шаромыжник». – Тем и будем мы живучи … уж, мне-то к такой жизни не привыкать … голодный животом, но сытый очами …, впрочем, недолго нам осталось до тленной извечности!

– До извечности – это, как кому, – задумчиво поскрёб подбородок «Отверженный». – А уж мне эту ночь не пережить уж точно.

– Чёрт, – слезливо вырвалось у «Горемыки». – Что это обычное кидалово уж знал я с самого начала.

– Скажи хоть спасибо, что кидалово исключительно бесплатное, – откликнулась «Обездоленная», неспешно направившись к пням.

– Стоять! – «Неотвратный» был грозен не на шутку. – К ВРАТАМ до рассвета не подходить, всю миссию запорите!

Окрик «Неотвратного» оказался почище раската громового, и куда только вся растерянность в странниках тут же делись.

– Спать здесь будем, прямо на земле, – властно изрёк «Неотвратный». – И костра нам тоже не надо, вот-вот туман из низины поднимется. Особый туман – он и периной вам будет, и одеялами.

§ БЕЗДНА

… то ли сказка, то ли быль,

то ли явь, а то ли сны,

иль флюиды Сатаны,

иль Большого взрыва пыль,

что из хладной глубины,

ею звёзды взращены …

в общем, может, я лишь тень,

лишь проекция движений

неких Космоса стремлений,

а мой дух – одна ступень

из без счёта зарождений

Мирозданья уложений …

«ВРАТА трухлявые – это уж слишком, это до такой тошноты неуместно, что хоть поворачивай и шуруй обратно, – растерянно подумал: «Сострадающий», ложась на землю. – Но куда идти-то, уж стемнело. И уж я-то ладно, как-нибудь отсюда выберусь, а остальные … хотя, хотя чувство такое, что руку протяни и она упрётся(?) именно в бездну. Выходит, что назад пути нет. Путь назад – этот путь в бездну». И действительно, он протянул руку и ощутил не просто пустоту, но БЕЗДНУ. Всего лишь на миг, но ощутил. «Какой же это путь к Великому Отречению – ну, совершенно непонятно – разве, что себя самого растеряешь по дороге до самого последнего атома души, – констатировал «Сострадающий», ворочаясь на жёсткой земле. – И таких же, последних, молекул разума!»

§ НАПУТСТВИЕ

… стезя наверх не «быстронога»,

остановись, порой, хотя б на миг,

ещё спроси себя немного

исхода видишь ли ты лик …

К счастью, спустя минуты всё окуталось спасительным туманом. Туманом, действительно, особенным, что и периной мягкой каждому стал, и удобным для сна одеялом.

– Слушай меня и запоминай – повторений не будет! – громко напомнил о себе «Неотвратный». – Встаём спозаранку и с первыми лучами солнца каждый проходит сквозь ВРАТА, а пред глазами у каждого должно «висеть», так сказать, кино, увиденное во сне.

– А если «кина» не будет, – поинтересовался, зевая, «Горемыка».

– «Кино» будет всем, без всяких исключения, – твёрдо заверил «Неотвратный». – Даже таким … бедолагам … как некоторые.

§ Quid est VERITAS⁴⁹, или КТО ЕСТЬ, КТО?

… да, жизнь, увы, ловушка,

тем паче, смерть – капкан:

рождённый – бытия игрушка,

почивший – жития обман …

Предрассветный сон в канун ОТРЕЧЕНИЯ – ведение особое. Отдельное каждому и единое для всех. И не столько о том, что было или будет (хотя и этого предостаточно) , а сколько … и, пожалуй, даже не осознание, а именно СОТВОРЕНИЕ каждым из спящих своей частички некой всеобщей ИСТИНЫ⁵⁰ … Но, но как это всё описать! Предрассветный сон отнюдь не документальная журналистика (хотя, ведения, что реальность, в нём тоже есть). Как описать прошлое, которого не было, и будущее, которого может и не быть; поведать фантасмагорию, где слиты воедино девять параллельных людских миров, и сугубо персональный «арт-хаус»???

ТВОРЕНИЕ <ГОРЕМЫКА> … Был паровоз и три вагона, / где первой класс и класс второй, / и был вагон на вид притона, / махрой пропахший и хандрой. / Те господа, кто все во фраках, / кто крут расправой над слугой, / в чьих портмоне «мильон» дензнаков – / при них кондуктор гнут спиной. / А при вагонах, что попроще, / где не «мерси», а русский мат, / там и спина гораздо площе, / кондуктор, чай, не автомат. / Картина, в общем-то, знакома, / сценарий явно не с небес, / мирская фабула ведома / тугой мошной наперевес. / … Ему вдруг стало хорошо, он, словно, увидел сквозь слепленные веки удивительной красоты северное сияние. «Боже, какая чудь! – подумалось мужчине сквозь сон. – Это тебе не чаевые от пассажира плацкартного вагона, и даже вагона купейного подобострастно принимать. Этим неземным богатством можно обладать, лишь внимая его исключительно душой!»

ТВОРЕНИЕ <ОБЕЗДОЛЕННАЯ> … А вот и склянка бита третья, / и поезд «чухнул» и пошёл, / и пожелав всем долголетья / купец достал свой разносол. / Увы и ах, пир не случился, / хотя купец и выпил чарку, / его ж сосед лишь открестился – / священника держал он марку. / Ещё в купе сидела дама, / в душе у дамы лишь стихи, / и дама та была упряма – / с купцом пить водку не с руки. / …. «Пусть всё будет так, как будет, – горько подумала женщина сквозь сон, прикрыв за собой дверь гинеколога. – И вышла из поликлиники на улицу. И долго, очень долго шла по этой улице, но всё никак не могла найти то, что искала. Наконец-то, вот они! – палисад с кустами цветущей черёмухи и белые резные наличники окна. Дверь была открыты, и она зашла в горницу. И сразу, всем своим нутром, почувствовала запах родного очага. Не спутать его ни с чем, запах родного очага – во всей необъятной Вселенной – он один единственный. На встречу вышел мужчина, и был он её суженным – это понимается тоже вмиг, раз и навсегда. Говорить было трудно, душили слёзы. Тем не менее, прежде чем обморочно осесть она успела и любовно обнять будущего мужа, и печально шепнуть ему на ухо: «Только вот ребёночка у меня больше никогда не будет!» Подхватив осевшую женщину, мужчина мягко убрал павшие с её висков на женское лицо волосы: «Всё у нас с тобой, родная, в этой жизни ещё будет, всё – и дети если не свои, так приёмные!» >

ТВОРЕНИЕ <ШАЛАВА> … Купец дремал в вагоне спальном, / священник с Библией лежал, / а даму, в смысле фигуральном, / роман Декарта ублажал. / А вот в вагоне маргинальном / в вагоне, где никто не спал, / в вагоне полукриминальном / студент от холода дрожал. / Студента, правда, хоть и жалко, / а всё ж все взоры на девицу, / что по натуре пусть нахалка, / зато и гарная блудница: / и на студента тянет взор, / и грудь поправит напоказ, / и шепчет в ухо пьяный вздор / и вся в истоме для проказ. / Но наш священник далеко, / а блуд уж рядом, уж на полке, / и с виду вроде шутовство, / а уж в народе кривотолки: / «А ну-ка паря, не зевай, / ведь хрен мужской – не воробей!» – / «А ну, деваха, не робей, / под пах ему, да погрубей!» … И она уже было рванулась ему навстречу. Ну, ещё бы – пройтись по деревне под ручку с гармонистом – мечта каждой. Лишь под ручку? – нет, ей хотелось другого: чтобы, прижав к ближайшему клёну, исцеловал этот чубатый «чёрт» её губы до крови, измял её девичье тело до самой сладкой истомы … И она уже было рванулась ему навстречу, да в последний момент пробежала мимо, лишь своей переспелой грудью мужское плечо слегка задев. «Не время нам с тобой тешиться, ещё не время!» – крикнула она ходу и юркнула в хату. А в хате, лишь скинув обувку, присела за стол и включила старую, ещё дедовскую лампу под зелёным абажуром. «История арестантки Масловой была очень обыкновенная история. Маслова была дочь незамужней дворовой женщины, жившей при своей матери-скотнице в деревне у двух сестер-барышень помещиц. Незамужняя женщина эта рожала каждый год, и, как это обыкновенно делается по деревням, ребенка крестили, и потом мать не кормила нежеланно появившегося ненужного и мешавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода⁵¹», – прочитала она на случайной странице в книжке, что лежала на столе. Прочитала с некой непонятной дрожью в груди. И сама себе успокоила: «Эта история не моя, уж точно!» И от этого она даже прыснула во сне от радости в кулачок.

ТВОРЕНИЕ <НЕПРИКАЯННЫЙ> … И лишь один старик молчал, / греховной сцене он не рад, / он головою лишь качал, / он был давно уже кастрат … Путь его был и долог, и труден. Немало российских губерний он минул, где исправно заходил в каждую из деревень, что попадались ему на пути, но долго там не задерживался. Не тянуло его в них оставаться. Уходил почти сразу, порой, даже не просушив толком намокшую одежду. Водицы попьёт и хлеба горбушку отломит, если подадут, у печи с полчаса посидит, если предложат – и вновь под нудный осенний дождь, ступая дырявыми лаптями по раскисшему глинистому пути. А потом зашёл он в некую деревушку, где среди посеревших от времени бревенчатых изб всё ж таки узрел старообрядческую молельню. «Дошёл-таки, – впервые улыбнулся путник, да так, что даже во сне ощерился. – Вот и житие славное, и мне, и моим впредь братьям и сёстрам!» И осенив себя двуперстным крестным знамением в троекратном поклоне, споро, словно и не было долгого до изнеможения раскисшего пути, зашагал к ближайшему подворью.

ТВОРЕНИЕ <СОСТРАДАЮЩИЙ> … Вот судьба: один лишь поезд, / хотя и тройственный состав, / поезд ловок и напорист, / коль исправен всяк «сустав». / Ну, а коли неисправность – / даже в малом колесе, / почти полная бесправность / на путях «во всей красе». / И уж как не признавайся, / что исправен паровоз, / лучше сразу отрекайся: / баста, всё, почил извоз. / И я буду откровенен, / всё снаружи изнутри: / пассажир благословенен – / свят и добр купе в пути, / а вот если отрешённый / в поезде народ от дел, / то, считай, душой лишённый / каждый из вагонных тел. / Утверждаю достоверно: / всякий волен всяк желать, / не веди себя лишь скверно – / не пришлось чтоб зло познать. / Не спеши напиться в стельку, / стелька – это не билет, / не сдирай у дам бретельку – / коли дама просит: «нет!» / Не разыгрывай святошу, / для святых – ты лицедей / впредь неси свою лишь ношу, / той же ношей и владей! …. Отчаянно не спалось. Думы одолевали всякие, и не только о самом себе. Думы о других, ставших ему в дороге людьми не чужими, не давали ему покоя тоже. Вспомнилась фривольность «Шалавы», теперь уже показавшаяся ему напускной: «Пожалуй, нет: душа её другая, / кокетство – это лишь души игра, / не грешная она, своеобразная, иная, / с крупинками благого серебра», – вдруг отчего-то стихами представился ему образ души «Шалавы». И лежал он с отрытыми глазами ещё очень долго, пытаясь разглядеть на небе сквозь плотный туман хотя бы одну звёздочку. Пусть даже не ему предназначенную. Пусть даже предназначенную той же «Шалаве», или, в конце концов, «Обездоленной». О ней он, в сущности, ничего не знал. Зачем она здесь, от чего (кого) бежала таким непростым путём. Лишь только чувствовалось ему, и чувствовалось однозначно, что женская беда была тяжкой, а в борьбе с тяжкой бедой что и поможет, так это только чудо. И это чудо ей обязательно будет, потому, что сострадающие чувства (и даже переживания не его: «Сострадающего», а любого другого человека вообще) подводят очень редко. А потом он думал и о душах других паломников. И в каждой из душ пытался почувствовать что-то хорошее. И, действительно, много чего хорошего он почувствовал. Ничего доброго он не ощутил лишь в душе «Выгадывающего» … а душу «Неотвратного» не «вызрел» он и вовсе, и это было для «Сострадающего» очень странным. Настолько странным, что уснул он в полном о себе разочаровании … без всяких сновидений, кстати. Лишь нечто, перебором неких серебряных струн, шепнуло ему напоследок: «Твоя судьба не здесь, / её здесь приземлили, / туда стремись, и весь, / где б душу окрылили», – и всё, и провалился «Сострадающий» словно в бездну.

ТВОРЕНИЕ <ШАРОМЫЖНИК> … Вот вагон угомонился, / только храп стоит вокруг, / даже бюргер утомился, / коммерсантов наших «друг». / Только, что нам сны не наши, / в ихних снах лишь власть канона, / наши сны гораздо краше, / что вельможи, что чалдона. / В ихних снах одна лишь скука: / вексель, фьючерс, депозит, / ну, ещё приспит «подруга» – / если сильно не дерзит. / Русский сон – другое дело, / русский сон – сплошная блажь, / отреченье от удела / – что космический коллаж. / Засыпает сторож банка – / в сновидениях магнат, / кто женат – своя изнанка: / млад и падок до отрад. / А уж эти стражи права – / им поспать приятней всех, / и не слева, и не справа / для мздоимства нет помех … Он долго лежал, прикинувшись спящим. Всё то, что должно было «прилипнуть» к его рукам, примечено было заранее. Так что густой туман помехой не будет. На душе, конечно, было тревожно. К чему ж тогда эта затея с отречением от своей шаромыжной натуры? Не уж-то просто ради интереса? Уж нет, дудки. Уж если завязывать со своей прошлой жизнью мошенника и хвата – так завязывать всерьёз. Наскитался он с малолетства по притонам разным, насиделся в домах казённых, помыкался по разным дуркам, победствовал в трущобах – не на две, на десять жизней хватит. Так что, всё – баста. И свернувшись калачиком, пусть и не холодно было совсем, он заставил себя уснуть. Чтоб увидеть во сне … кошёлку. Какая-то бабка, раззява, свою кошёлку полную продуктов разных, да ещё и с кошельком на самом видном месте в магазине на прилавке оставила прям пред его носом. А сама, что в беспамятстве каком, прям к выходу и заковыляла. С виду, что божий одуванчик, а еле догнал он бабку, и кошёлку ей в руки прямо-таки силой всучил, мол, ты чего-это дура старая – самой жрать, поди, нечего, а едой разбрасываешься, где ни попадя! А сам потом он вышел из магазина, да песенку вдруг насвистывать стал. Откуда у него в голове мотив этой песни взялся, он и сам не понял. Раньше за душу, окромя: «Владимирский централ – ветер северный» ничего и не брало, а тут (корешам рассказать, так засмеют): «Ландыши, ландыши / Светлого мая привет. / Ландыши, ландыши – / Белый букет»⁵².

ТВОРЕНИЕ <ОТВЕРЖЕННЫЙ> … Сон – не сон, а меру знай, / об вкушённом, пусть во сне, / вслух потом не поминай, / чти приличье в болтовне. / Ты же знаешь, как у нас: / похвалил себя, и всё, / а молва уж скачет в пляс – / не по чину хвастовство. / Хоть крестись потом, иль плачь, / всяк твои слова итожит, / кривотолки – не палач, / да злословье изничтожит. / … «Было от чего опешить: те, кто ещё вчера его в упор не замечали, все подходили и чокались с ним бокалами шампанского, а некоторые даже предлагали выпить на брудершафт. И каждый из них, всё это множество главных журнальных редакторов и генеральных медийных директоров по-дружески непринуждённо и, в то же время, с искренним осуждением хлопали его по плечу: «Ну, что же вы, батенька, так долго скрывали от нас свои феноменальные вирши?!» И ему очень даже рассудительно во сне подумалось: «О, да! Ода в честь местного нувориша – это не нравоучительные басни в стол писать, это прибыток, да ещё какой! В принципе, через себя переступить не так-то уж и трудно!!»

ТВОРЕНИЕ <ВЫГАДЫВАЮЩИЙ> … В общем, что купе, и что плацкарту / у меня таков совет: / следуй ты тому стандарту, / что содержит твой билет. / А иначе не добраться / ни монаху, ни мадам, / уж сумей ты постараться / пассажиром быть без драм. / … Впрочем, если тайно подвернётся / очень страстная мне дама, / мне препятствием не будут / панталоны и пижама … Глаза разбегались, и этим хотелось проникнутся, и там вкусить успеть. Тут непорочные нимфы в белых одеяниях на серебряных арфах чудные песни играют, а там пир горой, разные вины рекой льются. Здесь златоустные речи звучат о чести, вечности и непорочности, а невдалеке одалиски красотой тела неописуемой всякого путника приваживают. В одном месте кущи райского покоя, а в другом возбуждающие до адской сладости похотливые соблазны … И сюда бы успеть, и туда б не опоздать … И здесь бы насладиться, да и там бы причаститься … Так и промаялся «Выгадывающий» во сне своём девственно-бесовском до самого утра, да так ничего и отведал: ни греха, ни святости.

ТВОРЕНИЕ <НЕОТВРАТНЫЙ> … Ведь палач – он безбилетник, / он билет не купит впрок / его дело – лишь штакетник, / что под поезд бросить в срок. / … Как лёг он на спину, скрестив руки на груди, так и пролежал всю ночь не шевельнувшись, истинно, каменный истукан. И ничего сей «камень» не тревожило, ни единое сновидение. Словно, не за отречением от души своей в обмен на светлость грядущего «Неотвратный» на гору поднялся, а затем, чтобы в душе своей нынешней чем-то утвердиться вновь, попутно причастив к этому хотя бы ещё одну стороннюю душу. Как ни говори, а в этом мире, что есть ещё более сущее, чем неотвратимость неотвратного

§ ОТРЕЧЕНИЕ БЫЛО НЕИЗБЕЖНЫМ – НЕПРЕМЕННО, НА РАССВЕТЕ 28 ОКТЯБРЯ

… отреченье неизбежно,

но не всем, и не всегда:

если думать неприлежно,

то и в жизни чехарда;

если хочешь быть героем,

а на деле явный трус,

то я тайну не открою –

ты шестёрка, а не туз;

если лавры мнят святого,

а кошель невмочь отречь,

про подобие Христово,

ну, какая, право, речь?

отреченье – не словесность,

а событий череда,

где нужна не Богу лестность,

а грехам души узда …

ОТРЕЧЕНИЕ было неизбежным – непременно, на рассвете 28 октября. Было неизбежным – да не стало. По крайне мере, для «Сострадающего» – не зарницы восходящего солнца его разбудили, а жаркие лучи, нисходящие с небесного зенита. «Эх, проспал, – ругнулся растяпистый паломник. – Эх, небеса эти, так их растак!» И действительно, проспал. Время – полуденное, и вершина горы, естественно, уже безлюдна. И поделать уж ничего нельзя. «Битте-дрите, фрау мадам», – вспомнил он свои вчерашние беспокойства о других, о «Шалаве», например. – Я и руку тебе в дороге подал, и душу твою потаскушную накануне «возвысил», а ты, стерва, не удосужилась меня на рассвете хотя в бок локтем ткнуть!» В раздражении побродив по вершине горы он не нашёл ничего лучшего, как садануть ногой один из пеньков, так называемых, ВРАТ. Саданул (а нога-то, не иначе, как в добротный туристический ботинок одета!) что есть силы по стопроцентной с виду трухлявости. И тут же заскрежетав зубами, схватился за носок ботинка. И что там нога, всё тело, как молнией пронзилось, аж искры из глаз посыпались. «Вот тебе, паря, и пень трухлявый, – сквозь зубы процедил пострадавший, прыгая на одной ноге. – Что тонна чугуна, а с виду и не скажешь!»

– Ты мне тут инвентарь не ломай, – послышался позади насмешливый голос «Неотвратного» – Не для того тут ВРАТА ставили, чтоб потом их всякие перегревшиеся на солнце психопаты пинали.

– А виноват-то, кто? – всё ещё прыгая на одной ноге, развернулся «Сострадающий» (в прямом смысле этого слова, кстати), гневно взирая на вышедшего из кустов «Неотвратного». – Почему не разбудил вовремя? – я тебя, зараза, спрашиваю?

– Судьба не разбудила тебя, друг мой, судьба – на редкость миролюбиво отреагировал на сторонний гнев «Неотвратный», опускаясь на небольшой холмик. – Давай присаживайся, вот и поговорим по-людски.

– Вот, именно, судьба в твоём поганом обличии меня и не разбудила! – продолжая брюзжать, «Сострадающий» несколько раз осторожно ступил на больнуюступню.

Немного походив, он примирительно кивнул головой. Видимо себе: ладно, мол, терпимо, поскольку негодования в сторону «Неотвратного» в нём ничуть не убавилось.

– Дать бы тебе по шее пару раз, да натура у меня не та …. хреновая у меня натура, беззлобная!

– Давай-давай, подсаживайся, – вновь махнул рукой «Неотвратный». – Разговор у нас с тобой будет весьма нелёгкий, так скажем.

– Да пошёл ты, – сплюнул «Сострадающий», и словно, выплеснув остатки желчи, похромал к бугру, подсаживаясь к «Неотвратному».

Присесть-то присел, да молчком – мол, говори первым, если позвал.

– Наши, слава Богу, без особых приключений ВРАТА прошли, сейчас уже далеко отсюда, каждый при судьбе своей чаянной, пожалуй, – кратко обрисовал для начала «Неотвратный» утреннее мероприятие. – «Выгадывающего» вот не пустили ВРАТА … с первого раза. Шибануло его током посильнее твоего, а уж второй раз он и сам пробовать не стал. Пришлось его по вчерашним тропкам вниз спускать … на пару с «Отверженным». Тому ОТРЕЧЕНИЕ не надо, он и до ВРАТ успел уже сам от себя откреститься … а когда возвратился я, значит – с твоей стороны вот такой вот здесь «дебош».

– А ты значит, на вроде, проводника получается, – смекнул «Сострадающий». – То-то я тебя ночью так и не прочувствовал, зашифровали тебя небеса, видать, на совесть!

– Ну, небеса там, или Кто? – никому не ведомо, – отчего-то вздохнул собеседник. – А потаённость положения своего должен чтить я в каждой из групп паломников до момента самого последнего.

– И сколько нас таких всякий раз в группу набирается, и это с учётом того, что ВРАТА лишь раз в год пройти можно, – поинтересовался «Сострадающий». – Десять, двадцать, тридцать?

– Достаточно одного найти за год, такого вот, как тебя ….

– Дурачка, да? – недослушав «Неотвратного», домыслил «Сострадающий».

– Главное, найти и «вытащить» на гору таких вот, как ты, – твёрдо молвил «Неотвратный», глядя на собеседника в упор. – Со способностями, так сказать, не от мира сего.

– А зачем же тогда тащить остальных? – осуждающе блеснул глазами «Сострадающий».

– Как говорится, два флакона – улыбнулся «Неотвратный». – По цене одного.

– Это, как?

– А ты ж у нас медиум, – уже не улыбнулся, а осклабился «Неотвратный». – Догадайся сам!

– Уж, хорош издеваться – говори.

– Что «Шалава», что «Шаромыжник», что и другие – они ведь не от хорошей жизни решили от себя отречься, поскольку выплеск вовне всей потаённой порочности ихних душ – это судьбой, собственно, и называется. А судьбы у них, как ты и сам почувствовал, настолько не сахар, что хоть в петлю лезь. Вот для таких-то ВРАТА и стоят.

– Ну, ладно, с остальными всё понятно, – набычился «Сострадающий». – А со мной-то дальше, что? Душа-то, насколько я понял, во мне прежняя осталась.

– Вот тут-то и вся проблема, – не таясь, сокрушился «Неотвратный». – Уж небеса там, повторюсь, или ещё Кто это дело с ВРАТАМИ замутили – то никому неведомо … да и не во ВРАТАХ вовсе дело!

– А в чём, или в ком? – сняв ботинок, «Сострадающий» принялся растирать ушибленные пальцы ног.

– Некие намёки бытуют, от людей в ПОТАЁННУЮ ДОЛИНУ ушедших. Телепат у них там есть, а второго оракула мы у себя уже какой год у себя стреножим. Но телепатия, увы, по коммуникационной части дело неустойчивое. Что и смогли понять – а отчебучка с той стороне очень даже невнятна – всё дело в эволюции. Эй, брат, останавливаться никак нельзя. Вот говорят: человек – венец Природы! А если так – ЭВОЛЮЦИИ конец, в дальше всему и вся лишь только деградация, вплоть до вселенских, так сказать, масштабов! Вот, так-то. Но нет, брат, шалишь: МИРОЗДАНИЕ таким макаром угробить? – вещь не допустимая! Выходит, СМЕРТНЫЙ ЧЕЛОВЕК лишь ЭВОЛЮЦИИ есть очередной виток. А ВИТОК следующий где, каким качеством будет? Биотехночеловек? – вряд ли, потому, как ЭВОЛЮЦИЯ – есть явление природное, и человеку, пусть и мозги у него будут все в чипах, на иную ВСЕЛЕНСКУЮ СТУПЕНЬ развития не перескочить, уж точно!

– А не проще ли в ту долину сходить, да всё доподлинно выяснить? – наивно поинтересовался «Сострадающий»

– Эх, как бы так …, – поскрёб затылок «Неотвратный». – Не пускает ПОТАЁННАЯ ДОЛИНА никого, кроме, как разного рода менталистов. Другой кто-то, кроме ИЗБРАННОГО, ТУДА пойдёт и метров через пятьсот, например, или в судорогах на землю свалится, или, чего доброго, умом тронется. Уж пробовали, да не раз.

– Значит, я в долину ту, ПОТАЁННУЮ вашу, в качестве лабораторной крысы пойду … ну, спасибо, брат! Ну, спасибо! – поблагодарил «Сострадающий», и даже притворно развеселился. – Буду спариваться с такими же ухарями не от мира сего, глядишь эвалюцию раскрутим так, что Земля наша станет центром новой Вселенной.

– Да не кипятись ты, – раздражённо тронул рукой собеседника «Неотвратный» – паранормальность душ таких, как у тебя, их … одна на сотни миллионов. Нечто неземное в этом что-то есть, понимаешь? – да ты и сам вспомни, когда в августе 2000 года атомоход «Курск» затонул, и было что? Ты больше недели жил, душой задыхаясь, словно, в тех полузатопленных отсеках в то время и сам находился. Или вот в сентябре одиннадцатого года сердце у тебя в тот же миг ёкнуло, когда самолёт с хоккейной командой «Локомотив» разбился, и ёкнуло оно за тысячи километров от Ярославля.

– Тебя послушать, – обхватил «Сострадающий» голову руками. – Так своей рожей мне впору на хоругвь «лезть»! Вот он, внимайте люди – образец сострадания души человеческой.

– Не ёрничай, попусту, – осадил «Неотвратный» собеседника. – Себя ведать надо, кто ты и что ты, и для чего рождён на свет белый – и это всё до мельчайших тонкостей, а если не ведаешь – так и не пори всякую чушь!»

– Не ёрничай, говоришь, – вставая, горько выдохнул «Сострадающий». – А ты вот сам возьми и попробуй прожить хотя бы неделю, душой беспрестанно страдая из-за всякой херни: что у кого-то к тебе любовь неразделённая; что у кого-то к тебе пожелания добрые, и настолько добрые, за которые и плотски возлюбить не грех; что у кого-то на тебя виды худые, настолько худые, что и покалечить его незазорно; что ты кому-то правду сказал, а он обиделся, а ты от этого сам же и страдаешь; что ты перед кем-то прихвастнул, и он поверил, а тебе от этого хмарь на душе; что ты кого-то обманул, а потом сам же всю ночь и не спишь, потому что совесть изгрызла тебя вконец! А самое главное – это когда, порой, стоишь с кем-то рядом и чувство у тебя такое, что мысли чужие читаешь ты чуть-ли не дословно … слава Богу, что хоть иногда такое бывает, а то уж давно бы твой подопечный «Сострадающий» в петле бы болтался … зато чувства многих своих собеседников «читаешь» ты чертовски регулярно, во всей их неприкрытой ничем наготе.

Но «Неотвратный» был неумолим.

– Это твой КРЕСТ, и понесёшь ты его вон туда: по тропинке восточного склона вниз, а потом направо, налево и в распадок, что багульником порос. Как раз к ночи к месту нужному и выйдешь.

– А твой? – колко спросил: «Сострадающий». – Крест в чём, «экскурсии» сюда водить? – да уж, достойная цель в жизни.

– Чего не понимаешь, – жёстко одёрнул «Неотвратный». – То не тронь!

– А тут и понимать нечего, – безжалостно бросил «Сострадающий», поворачиваясь к тропинке. – Всё понимание у меня здесь, в груди. И понимание очень простое: до вершины ты каждому из нас кем приходишься? – вот именно, «Неотвратным» – проще говоря, Судьбой. А к ВРАТАМ пришёл и всё, сдулся. ВРАТА – они сами по себе судьбоносные, им двойников, таких, как ты, и на дух не надо. Так что, если чрез ВРАТА ступишь – всю свою властность над людьми в них и оставишь! Уж так мне чувствуется. Увы, сон я твой не знаю, а ты, уверен, не расскажешь, но сдаётся мне, совсем не ангелом ты в нём пребывал. А потому и доля твоя – она одна единственная: от подножья горы до её вершины к ВРАТАМ паломников водить. И всё! Ведь, даже долина тебе заказана – сами собой назначенные вожди и боги, как я понимаю, и нафиг ЭВОЛЮЦИИ, пресловутой, не нужны. И это факт, от которого тебе уж никогда не отречься.

– Ты чего взбеленился-то, – несмотря ни на что, вполне миролюбиво поинтересовался «Неотвратимый». – Ни с того, вроде, ни с сего.

– Ну да, ладно, пошёл я, – бросил «Сострадающий» за спину … и всё же, и всё же обернулся. – Ты уж на меня не серчай, просто, душа у меня проклятущая, во все потаённые щели бытия, так и норовит свой «нос» сунуть. Порой, уж и сам не знаешь, что в этой жизни моей нескладной, а равно в иных душах, чувствуемых мною, явь, а что в них лишь только миражи. Надежда последняя в жизни была чрез ВРАТА эти клятые пройти, и хоть немного нормальным человеком пожить …Э-эх!

«Неотвратный» протянул было руку на прощание, да рука его повисла воздухе. «Сострадающий» ступил на тропинку восточного склона горы не прощаясь. Ступил, и сам до конца не осознавая зачем.

<§ ПОТАЁННОЁ⁵³

… иль направо, иль налево

повернуть не знаю, как –

где мне ода для напева,

ну, а где судьбины брак …

28 октября, 14:43 местного времени, спускаясь с вершины ВРАТНОЙ горы:

Благодать в безвольных думах,

Шелуха, а не зерно,

Пусть и сотни есть задумок,

Да в них «хронос» – не звено.

В думах время – это шалость

Что со злом, что и с судьбой,

Чересчур где запоздалость

Всё равно даст скверне бой,

Чтоб вернуть былое счастье,

Что заклято ворожбой,

Ну … а там и всё ненастье

Вдаль рванёт, наперебой …

28 октября, 16:30 местного времени на западном склоне ВРАТНОЙ горы:

Только жизнь – она не сказка,

Она сутью – двуедина,

Всё былое есть закваска,

Что с грядущим заедино …

28 октября, 19:45 местного времени на некой ухабистой тропинке некой же горной долины в пяти километрах от какого-то поселения

Нет, былое не вернуть

И на куцый даже миг,

Что направо повернуть,

Что ломиться напрямик.

Нет, былое не убрать,

Изловчись ты хоть опять

Былой грех не отыграть –

Ох, как поздно думать вспять …>

Каждому, кто отчаянно ищет СВОИ ВРАТА, рассказ этот с уважением посвящается.

2018-22гг.

Примечания

1

«Жопа», исп. С.Шнуров

(обратно)

2

Рокфо́р (фр. Roquefort) – сорт французского сыра, относящийся к голубым сырам.

(обратно)

3

Паради́гма (от греч. Παράδειγμα) – пример, модель, образец.

(обратно)

4

Японская пословица

(обратно)

5

Алкогольное (наподобие браги) из томатов пойло, накрывающее сознание не иначе, как беспросветной дурью.

(обратно)

6

Чтение – вещь, конечно, богоугодная, да вот только … как бы правильно выразиться? … в общем, по словам Рифмача: «Пил водку – и жизнелюб душой, и прост умом, хотя с утра уже хмельной, а главное: не перечесть, оттенки жизни все, воистину, которые любились, а бросил пить – и стала жизнь ему ярмом, на очень многое душа и ум его от знаний мудрых оскорбились.

(обратно)

7

Кстати, напрямую вписать в стихотворение это пятибуквенное нецензурное слово даже рука дворника не смогла, ну, никак; рука человека знающего, между прочим, матерную лексику в неоспоримом совершенстве – не далее, как вчера, с одним боцманом Лузга тягался, и заткнул излишне возомнившего из себя корабельного похабника так же легко, как побеждает первоклассник, по части знания таблицы умножения, опрометчиво дерзнувшего дошколёнка.

(обратно)

8

«Фондов ныне – пруд пруди, / что гран-при заводят, / только б им талант найти, / и, порой, находят.

/ Но, а делать, что другим, / творчества рачителям? / – Раздавать гран-при любым(!), / лишь бы выразителям:

/ хоть чего-то на холсте, / или на эстраде, / пусть и всякой срамоте, / но в резном окладе… / Словом, МАССА суеты / средь искусства ПУСТОТЫ» (правда, это Микола Иванович уже потом сочинил, после завершения всей этой истории).

(обратно)

9

… / Законы бытия – они просты, / тем паче, предначертаны навечно, / конечно, есть и в них нехватка правоты, / но непреложность – безупречна. / …

(обратно)

10

… / Я не хочу быть манекеном, / ведь манекен – он не герой, / но что мечты?! – единым хреном / есть манекен и дух, что мой. / …

(обратно)

11

Поскольку, теорию искусства пишут философы, а свои творческие умения на практике применяют, большей своей частью, такие вот, как Городихин.

(обратно)

12

ГОСТ Р 51567-2000 Жезл регулировщика. Общие технические условия; см. п.п. 4.3.4.

(обратно)

13

Квадрат – квартира (жарг.)

(обратно)

14

А потому и отсылка к одному из его высказываний в прошлом: «Тот не герой, кто млеет или блеет, герой фортуну нагло лапает за самую за суть, и у судьбы промежность вмиг желанием шалеет, и всё, планиде, обольщённой от героя, уж не увильнуть!»

(обратно)

15

Сродни тютчевского: «Умом Россию не понять …»

(обратно)

16

Вертикальный системный блок средних размеров.

(обратно)

17

Н.А. Благовест-Серебрянский <из SMS для самого себя>

(обратно)

18

«Ночь, улица, фонарь, аптека, / Бессмысленный и тусклый свет. / Живи еще хоть четверть века – / Всё будет так. Исхода нет…» А. Блок

(обратно)

19

«Как из некой деревушки / Где живут одни простушки, / Артистизмом засветиться / И на том озолотиться? / Уж, поверьте, очень просто – / Для карьерного прироста – / Сбацать жизни идеал, / Только знай весь ритуал: / Ну, во-первых, меценат, / Во-вторых, его пристрастья, / С протеже устрой разврат, / С превеликой в койке страстью. / Вот начальный капитал / Уж в кармане побывал, / Есть на что тебе одеться, / И ищи при ком раздеться. / Соблазняй смелее в баре / Своим плечиком в загаре / От искусства всякий люд, / Что в подпитьях пристают. / Раз пристанет нищеброд, / На второй – какой заглот, / Ты оторву не гони, / Но невинность береги! / Пусть и хочется им дать, / Но нельзя, блюди уж стать, / Чтоб молва в тиши кулис / Разошлась о гордой мисс. / И уверен, будет скоро / Флирт иного коленкора, / Сценарист к тебе подсядет, / На коленки «вдруг» усадит. / Тут промашки не давай, / Ему в рюмку подливай, / Чтобы утром этот туз / На душе почуял груз. / Ведь как было – он не помнит, / Но синяк ему напомнит / На плече твоём нежнейшем / О насилии грубейшем. / Правда, это всё притвора / Для суда и оговора, / Ведь плечо в момент экстаза / Ты сама ж сдавила сразу. / Ну, а дальше ультиматум / Выдвигай как некий фатум: / Что не смыть ему клейма, / И что ждёт его тюрьма. / Правда, в суд ты не спеши, / Лишь судом ты устраши, / А сама, что между делом, / Поделись другим уделом: / Чтобы грех его простить / Надо деву приютить, / Не простой в кино статисткой, / А известной впредь артисткой. / Год прошёл, и ты уж прима, / Режиссёр ведь тоже мимо / Проскочить тебя не смог, / Тож попался на подлог. / Ну, а дальше дело в малом, / Дело в критике бывалом. / И сложилась твоя песня, / Из нуля, а ну, воскресни: / И ковровая дорожка, / И гламурная обложка, / Плюс сверкающая брошка, / Да кокетливая ножка, / Что виднеется сквозь ткань / Платья в стиле «экстра-дрань» … / А уж дальше всё по плану, / Всё в угоду киноману: / Объявленье номинаций, / Предвкушенья комбинаций, / Зала тихое бурленье, / Номинанты, их томленье, / Вскрыт конверт, и вскрыт он чисто, / Девы личико лучисто, / Первый приз – не наважденье, / А всего лишь подтвержденье: / В творчестве успешность стала / В чистом виде капиталом, / Слава – вотчина артиста, / У искусства ж роль статиста.» Н.А. Благовест-Серебрянский (из неопубликованного).

(обратно)

20

А что вы хотели, это тогда, это в юности, когда кровь бурлит, когда душа на благое дело рвётся: «У друга ослабеют руки, / Но флагу коммунизма не упасть, / Повсюду мы, и мышцы те упруги, / Советскую, что созидают власть!». А потом всё иначе, потом «бац» и всё, что билось в твоём сердце в одночасье стало греховодным. Нет, даже не в одночасье, а ещё раньше, когда тринадцатилетний мальчик Коля Климов своё первое стихотворение написал, посвящённое подвигу Павла Корчагина. Талант в себе мальчик Коля такой почувствовал – выражать словами поэтические спазмы души и сердца. А повзрослев, в литературный институт поступил он, изучал всякие там ямбы и хореи. Да только, увы, никаким ямбом, а тем более хореем былую страну Советов со всеми её идеалами из небытия уж не вынуть. К зазря, получается, к сорока семи годам вся эта его литературная стезя привела, к зазря. Финансистом вот надо было становиться, или ещё каким нуворишей, и жизнь бы была прожита тогда не зря … эх! … / Щемит и сердце, и в глазах кручина, / Унылость духа – есть примета несудьбы, / Уж не узнать в каком краю закопана причина / Всех несведённых жизнью «если б» и «кабы».

(обратно)

21

А.С. Блок, «Ночь, улица, фонарь, аптека»

(обратно)

22

Рost scriptum (лат.) – после написанного.

(обратно)

23

Из учебника, который вряд ли будет хоть когда-нибудь утверждён Министерством образования и науки.

(обратно)

24

А.С. Пушкин «Евгений Онегин»

(обратно)

25

А.С. Пушкин «Евгений Онегин».

(обратно)

26

где Танька, стерва, даже не посмотрела в их строну, когда Любка, подружка её бывшая, млела с ним в танце.

(обратно)

27

двое на одного – перевес духа явно родительский.

(обратно)

28

чтоб всё той же Таньке нос утереть, мол, знай наших!

(обратно)

29

«А годы летят»; музыка М. Фрадкина, слова Е. Долматовского.

(обратно)

30

Antecēdens – consĕquens (латин.)  Предшествующее – последующее.

(обратно)

31

Ein hungriger Bauch hat keine Ohren (нем.) Голодный живот не имеет ушей.

(обратно)

32

Deutschland über alles (нем.) Германия превыше всего.

(обратно)

33

Bye-bye, goodbye (англ.) Пока-пока, до свидания.

(обратно)

34

Британская рок-группа 70-х годов «Slade» («Слейд»)

(обратно)

35

Еврейское ругательство.

(обратно)

36

Abiens abi! (латин.) Уходя, уходи!

(обратно)

37

Дома строят не языком, топором … это – да, это – да (перев. с украинского).

(обратно)

38

Имя им легион (лат.)

(обратно)

39

«Кавер-версия» песни: «Эти глаза напротив» (музыка Д. Тухманова, текст Т.Сашко) в исполнении Валерия Ободзинского.

(обратно)

40

После свершённого (лат.)

(обратно)

41

Х/ф «Бриллиантовая рукав», к\с Мосфильм, 1969, реж. Л. Гайддай

(обратно)

42

Finita la commedia (итал.) – комедия окончена.

(обратно)

43

И гнев, и злость не надо славить, / Ведь озлобление – провинность, / Но и покой, к чему лукавить / Есть духа праздная невинность … / Как и безмолвие поэта, / Что не рождает некий стих – / Оно безвинно, но при этом / И благ не дарит никаких.

(обратно)

44

К слову, накрылись и все его прежние сбережения: сначала из-за павловского обмена денег ему крупные купюры пришлось себе в убыток сплавлять, а через год, из-за гайдаровских экономических реформ, гиперинфляции его и вовсе обездолила.

(обратно)

45

Помни, что [придётся] умирать (лат.)

(обратно)

46

Всё, может, потому, что МЕСТО ОТРЕЧЕНИЯ – это тебе отнюдь не повод для паломничества сюда любого и каждого, а сторона для избранных исключительно тайная.

(обратно)

47

И не по чьей-то воле (доброй, или злой), а порождённое своим же отчаянно-нутряным желанием, и что выстрадано, зачастую, годами – годами безрадостного земного бытия.

(обратно)

48

В общем, стояли и всё … согласно неких неписанных заветов МЕТАЗНАНИЙ … видимо.

(обратно)

49

Quid est veritas (лат.) – Что есть истина?

(обратно)

50

И кто во сне душой просветлится – значит, ПУТЬ им накануне пройден не зря, поскольку без просветления души ВРАТА на рассвете не пройти (прим. автора)

(обратно)

51

Л.Н. Толстой, «Воскресение»

(обратно)

52

«Ландыши», сл. Ольги Фадеевой, муз. Оскара Фельцмана

(обратно)

53

Прочитал и забыл, кто-то сразу, кто попозже – нечего в том нет плохого, главное, не оказаться на закате жизни меж других гнилых пеньков с более прозаическим названием, «НУ, ВОТ И ВСЁ», например.

(обратно)

Оглавление

История первая. Вантуз сантехника Городихина

История вторая. Хмельные напевы

История третья. Восемнадцать рифм из жизни поэта Благовеста-Серебрянского

История четвёртая. И не в стихах, и не в прозе, а задачками по арифметике и математике

История пятая. Аббревиатура «ЖЗЛ»

История шестая. Из искры, да возгорится пламя

История седьмая. Nomen illis legio (номэн иллис легио)

История восьмая. Сон

История девятая. Рассказ из книги, которая никому не интересна

История десятая. Тщетность

Постскриптум, или история, которой всё ещё нет

*** Примечания ***