Открыв ключом входную дверь своей квартиры, я вошла в темноту прихожей.
И сразу же получила удар в нос. Мне показалось, что вся кровь моего организма взбунтовалась, перекочевала в носоглотку, где клокотала, отдаваясь в висках барабанной дробью.
Подумалось, что сошла с ума и ещё пришла в голову дурацкая мысль о внезапном бунте измученного диетами тела. Почему так подумала?
Да потому, что был светлый день. В квартире, залитой солнцем и заляпанной моей кровью, совершенно никого не было. На меня не падали предметы, как при полтергейсте. Боевик с гранатометом не прятался за шторами. А маньячелло с кривым кинжалом не притаился за высокой спинкой кресла. Обалдеть! А что бы я тогда смогла сделать?
Ясно, что без боя бы не сдалась. Как представила себе огромного громилу, жутко стало. Допустим, долбанула бы его по башке табуреткой и он бы сразу вырубился как в кино?
А маньяка ошпарила бы кипятком? Нет, нет. Пока до кухни добегу, он меня бы прирезал.
Хорошо, что я уже улыбалась над своими фантазиями и понемногу успокаивалась.
Однако, нос распухал и кровь из него реально капала на пол.
«Сумасшедший не осознает, что он сумасшедший». Замыленная фраза мне в утешение.
А я осознаю или нет? Нет, лучше бы не усугублять и не накручивать себя.
Опять застыла в тревожной стойке, оглядываясь вокруг.
Не понимаю, откуда в мой нос прилетел внезапный удар ? Из окна мяч? Так седьмой этаж.
Может быть ослепшая внезапно птица? Но стекла целы, и форточки наглухо закрыты.
Кое-как остановив кровотечение, я плюхнулась в кресло и запрокинула голову. Ошарашенно пялилась в потолок. И вдруг все потемнело. Неизвестные силы звезданули по лбу так, что вмиг, будто переродилась в футболиста. Надо иметь чугунную башку форварда, отбивающего головой мяч с такой силищей, что сотрясает мозг, наверно с похожей истязающей болью.
Тут же последовал удар в глаз и сильные шлепки по щекам. Лицо обдало жаром, загорелось.
Я визгливо затявкала не пойми каким зверьком, будто кого- то отпугивая, а потом взвыла, уносясь из кресла ввысь до самой люстры, сшибая хрустальные подвески.
Нет, я не дам себя калечить! Бешено крутилась, как собака за хвостом, оглядывая комнату. Забежала в спальню, ворвалась на кухню, заглянула в ванную комнату. Вышла на балкон и тупо смотрела с седьмого этажа на прохожих, выискивая замаскированных врагов.
Никто и ничто не зацепили моего пристального внимания, а уж до меня, торчащей из- за балконного ограждения и дела никому не было. Внизу перед моими глазами хаотично двигались головы, ноги, расстилались неровные пятна выцветших газонов. Виднелся серый асфальт в выбоинах, похожий на лунную поверхность. Крыши машин в тесном дворе, как темные гробы. Мрак, боль и грусть давили на меня.
Осторожно на носочках прокралась к дивану и тихо уселась, заморозив тело в надменной позе актрисы, будто гордая аристократка перед казнью. Все тело болело, колотилось сердце. Сильно бесило, что не могу себя защитить и дать сдачу тому, не понятно кому. Отомстить, отметелить как следует обидчика. Вот только найти бы эту невидимую сволочь.
Я уже достаточно накопила в себе звериной ярости и настраивалась на битву.
На мою гордо торчащую голову долго никто не покушался, и спина заныла от напряжения в ожидании неизвестно чего.
Постепенно сердце моё успокоилось. Кругом тишина , ни звука, только из подтекающего крана – кап, кап, кап.
У меня в квартире совсем мало укромных уголков, где мог бы спрятаться враг. Хотелось обмануть себя, что ничего страшного не произошло.
Помешательство. Минутное забытье, бред от усталости. Я только что с выезда и совсем мало спала в эту смену.
Подумаешь, горе какое! С каждым бывает. Про себя рассуждала я, одновременно обкладывая льдом лицо. Вот, уже хорошо. Ах, как хорошо! Только мой толстый распухший нос, заткнутый ватными тампонами, не дышал, а ныл и ныл, зараза, не давая передышки. Слишком ощутимый факт реальности. Рано расслабилась. Думай, Маринка, думай.
Растянулась на диване и судорожно начала вспоминать.
**
Живу в типовой двушке, доставшейся по наследству от бабушки маме, а после смерти мамы царствую одна.
Никогда мое уютное гнездо не выталкивало хозяйку и не обижало. Муж тоже не обижал. Даже тогда, когда вежливо прикрыл за собой дверь мило улыбаясь, и назвал меня диетической галетой. Это было давно, шестнадцать лет назад. Беременность ещё не влияла на мою гордость по простой причине незнания о ней. Молодость добавляла дерзкой уверенности в своей правоте, и я помахала ручкой вслед уходящей первой любви.
Ха! Галета. Так все же ради тебя, дорогой. А раньше, что было раньше?
Моя объемистая грудь, казалось, вылетит из платья к нему навстречу без всякого на то, моего согласия. В полузабытой юности мое сдобное пышное тело было ещё тот провокатор. Явно выделяясь телесными рельефами, напористо выступающими со всех флангов, нагло привлекая озабоченные мужские взгляды.
Хорошо, что всё осталось в сумеречном прошлом.
Бывало дома перед зеркалом дотошно примеряла к себе движения, на мой взгляд, подходящие томной загадочной леди.
А моя голова компрометировала, будто прыгая на короткой шее как вздумается. Что- то непристойно громкое, подобное лошадиному ржачу, вылетало из моей глотки, когда я слышала даже незатейливый анекдот. Патологическая смешливость искажала гримасой лицо и так, не слишком облагороженное природой. Не удержать в стойле резвую лошадку с крутым нравом. В компании сверстников за версту было слышно громкоголосую дурынду, засевшую во мне.
А рот! Что вытворял мой рот, дорвавшись до поцелуя! Это же атомная Фудзияма.
Тьфу ты, Боже мой. Фудзи – гора. Нет, наверно, не гора. Короче, атомная, которая взрывалась везде в глубине меня. От терпкого жара я изнемогала, еле удерживая распирающую энергию в себе. Как разрушительная радиация ядерного гриба, так страсть опаляла мое нутро.
От того, почему- то смех разбирал меня, наверно опасаясь обиды от посторонних и маскируя неуверенность. Тех, кто оказывался рядом, как бомбой шарахало от меня. От, пожирающей симпатию, моей словоохотливости. Бедные поклонники! Они, чуть опомнившись, уносили ноги от чувственной атаки полногрудой громкоголосой насмешницы.
Да, раньше хотела обнять весь мир и помочь всем и любить всех. Что со мной стало?
─ Маринка, ты когда-нибудь глаза закрываешь? ─ с укором спрашивала меня мама. ─ На твои горящие маяки подплывает много кораблей. А остаются только щепки.
Мама была главным философом в семье, любила поучать. Все мои промахи по жизни считала великим горем, что раздувала до космических масштабов. Говорила, что это космос хочет сделать нас несчастными, чтобы мы учились и не грешили.
Когда это было? Я уже тысячу обликов примерила на себя. И атомную страсть- Фудзияму давно раздробила на аккуратные стекляшки, отражающие мир как требуется, а не как хочется в розовых тонах и солнечных бликах.
Поставила тугие заглушки на все нежные точки своей некогда обширной обманутой души. Предательский взрывной темперамент надежно погребла под масками равнодушия. Девиз моей хладнокровной жизни теперь такой, – если я чего- то не знаю и не вижу, значит этого нету.
Так легче жить, так не больно.
Но довольно, хватит воспоминаний. Кому бы позвонить? Нет, нет. Что подумают? Да и слов-то не найти, как описать то, что со мной случилось и не прослыть душевнобольной.
Ну и ладно. Подожду до завтра. У меня лишь хрустел нос и заплыл глаз, а так – терпеть можно. Завтра, завтра. Подумаю об этом завтра. Где-то я это уже слышала.
**
На утро первым делом я подошла к зеркалу. На меня смотрела страдающая грешница, которую выгнали из ада за хорошее поведение. Да уж! Что-то я слишком покладистая. Меня отмутузили в своей же квартире, а я себя успокаивала и даже не хотела проводить расследование.
Полтергейст отметался. Упустить из виду полеты предметов, пусть и заплывшим глазом, надо сильно постараться. Тогда, как понимать нестерпимые удары по лицу, а заодно и самолюбию?
Они у меня одинаково беззащитны. От кого? За что?
Хотела позвонить Кате, чтобы завтра заменила. Я её раньше часто выручала.
Да хватит уже! Что я себя обманываю и боюсь произнести? Да. Боюсь, но надо.
Невидимка! У-у-ухх, произнесла. Невидимка – это кто-то невидимый? Сердце не соврет, вон как колотится, аж шелковая рубашка шуршит.
Спокойно, Маринка! Если такое предположить, то, по логике, невидимка должен или должна мне за что-то мстить. Так, кто может быть на меня в обиде?
Катя. Должна ей две тысячи, завтра отдам.
А может быть Павел? Точно, Пашка! Отказала ему на корпоративе, когда он полез целоваться. Так у него страшные кривые зубы, ему никто не дает, не только я. Тьфу, что это я? Как же он станет невидимым с кривыми- то зубами?
А может быть Борис Алексеевич?
Не всегда показывала чаевые, а уговор у всех проводниц – с ним делиться. Но это же за мою изворотливость и угождение пассажирам. Нет, за такое он не будет меня избивать.
Ууух, жуть какая, аж потряхивает от догадок.
Римма, Риммка – сучка такая! Я не донесла, что ее благоверный к нашему рыжему мальку – Оленьке в общежитие шатается. Так и никто не сказал, она сама выследила. Нет, Риммка не такая. Нет, не она. Она невидимкой по конституции не подходит. Мою двушку разнесла бы в прах. Габариты неманевренного дирижабля далеко не призрачные.
Ах, все-таки какая я безобидная! Нет, наверно, беззаботная и безалаберная, а мама сказала бы «черт заюшенный». Это неавторитетное определение я получила, когда бросила педагогический. Проводница, конечно, менее престижно, чем учительница русского и литературы, но теперь могу читать, сколько душе угодно на работе. Да и службишка хлебная, с наваром сверху.
Да, я, оказывается, просто святая! Как можно не вспомнить о грехах и пакостях?! Давай, Маринка! Кайся, кайся!
Нет, не припомню, ничего плохого никому не делала. Правда, вот те глаза девчухи на перроне. Опоздала она. Ну, как опоздала. Было еще время. Но я дверь закрыла перед ее носом. Когда она, запыхавшаяся, подбежала, я смотрела сквозь нее вдаль и наслаждалась могуществом.
А чего? Она такая красивая, ухоженная, да еще и опаздывала. Следующий поезд вечером, так что уехала бы как миленькая.
Да, что я тут исповедуюсь перед собой? Это мелочи, и никто не видел, как я изгалялась над красоткой.
А еще никто не заметил мальчишку на крыше поезда. Как их там называют? Погуглила – «зацепер».
Тогда я тоже сделала вид, что не заметила. Не знаю, попал он в сводки ежемесячных жертв смертельных игрищ или нет – не мое дело.
Эх, Маринка, совсем ты расклеилась, нос по ветру не держишь. А он, зараза, ноет и ноет, болит и болит.
Никому не скажу ни о чем. Все хорошо. Все хорошо.
Незнакомец.
***
─ Дура ты, Маринка.
─ Ты кто?
─ Я ангел-хранитель!
─ Ангелы не дерутся!
─ А я дерусь.
─ Ой, ой держите меня, голова закружилась, ой повелоооо…
***
Марина очнулась на полу в узком коридорчике возле открытой двери в ванную комнату. Медленно по стене поднялась и уставилась на гостя.
На краешке замызганной ванны толстым боком притулился коротконогий крепыш с двойным подбородком и тощими пуховками за спиной. Одной ногой он упирался в наружный бок ванны, а другой игриво помахивал, выкручивая ступней то влево, то вправо.
─ Ты похож на моего соседа Пыжика, ─ нервно хихикнула хозяйка, потирая ушибленный бок.
─ Этот краснорожий? Тот, что облизывался на тебя, когда приходил за солью и сахаром? Знаю, видел такого. Может быть, может быть, ─ задумчиво произнес коротышка и внезапно спрыгнул на кафельный пол.
Марина отпрянула от дверного проема, упреждающе выставила вперед руки. Незнакомец ловко пригнулся, ринулся к ней и уткнулся красным лицом в незащищенный живот дамы. Взахлеб зарыдал, преувеличенно театрально, волнообразно сотрясая свое тело:
─ Маринка! Дурында ты такая! Я ж тебя люблю, а ты не видишь, ─ просипел коротконогий.
Женщина почувствовала, что живот у нее мокрый, и с брезгливой осторожностью, обхватив голову плакальщика, еле оторвала от себя незнакомца.
Вдруг красномордый с недоразвитыми крыльями превратился в грязную дворнягу с лишайными проплешинами. Псина спиной забилась за стиральную машину и тоскливо уставилась мутными катарактовыми зрачками. Из распахнутой пасти животного с вываленным синюшным языком воняло так, что Марина задержала дыхание, а потом резко захлопнула дверь в ванную и приперла ее спиной. Заплакала и обреченно сползла вниз. С отрешенным видом тупо уставилась в пол, руки безвольно подрагивали на коленях, ноги уперлись в противоположную стену узкого коридора.
─ Ой, соринка. Надо бы пропылесосить, ─ прошептала, криво улыбаясь подбитой губой. ─ Да. Да… Дождалась: заводится всякая нечисть только от грязи.
Послышались пронзительно тревожные, будоражащие звуки, похожие на детские резиновые пищалки. Женщина медленно поднялась, продвигаясь с неуклюжестью заторможенного зомби,
приоткрыла дверь в ванную. На кафеле белоснежным комочком, задрав головенку снизу-вверх, доверчиво смотрело очаровательное существо. Невыносимо трогательная мордашка то ли котенка, то ли щенка пытала хозяйку квартиры истязающей нежностью. Притягивала и манила распахнутыми чисто-голубыми глазами. Женщина осмотрелась, с воинственной осторожностью змеи в прыжке заглянула за стиральную машину – никого.
Решительно наклонилась и взяла милашку на руки. С нежностью прижалась губами к ароматному пушистику, теплому и податливому, блаженно закрыла глаза. Вдохнула так глубоко, будто хотела впустить в себя побольше распирающей неги и покоя, исходящих от нежданной нежнятины, беззащитной, как она сейчас. Открыла глаза, высоко подняла над собой живое облако счастья и закружилась:
– Все хорошо, все прекрасно! Почудилось и забылось, ─ ей было не наглядеться на трепетное чудо.
Чудо выпустило острые когти, голубизна глаз остекленела, из умильно-влажной кнопки носа извергнулся ядовитый пар, как из придавленного гриба-вонючки. Осатаневшее существо с шипением набросилось на шею очарованной жертвы. Заодно исполосовав грудь и спрыгнув на пол, пробороздило левую ногу Марины. Она дико заверещала и обезумевшим зверем кинулась в погоню за оборотнем. Он юркнул под кровать. Женщина бросилась на кухню, притащила швабру и распласталась на полу, на ощупь елозя орудием мести в темном пространстве низкой лежанки.
─ Ах ты сученыш! Я тебя выковыряю отсюда! ─ задыхаясь вскакивала, прыгая раздраконенной мегерой, опять падала, прицельно вглядываясь под кровать и все настырнее орудуя длинной палкой. Шея блестела от застывших кровяных борозд. Пыль из-под кровати вихрем вылетала, оседая лохмотьями везде по квартире и на свежих ссадинах измученного тела Марины. Она чихала и отплевывалась, но не переставала упорно доставать маленького монстра.
─ Да ладно тебе. Успокойся, сядь рядом, страдалица моя.
Коротконогий вальяжно возлежал на подушках и с ехидной ухмылкой следил за бессмысленной возней у подножия кровати.
─ Нет, так неудобно. Крылья помнутся!
Гость приподнялся, встряхнул плечами, горбатой пирамидой угнездился посреди подушек и выжидающе уставился на Марину.
Та поднималась с угрожающей медлительностью и со свистящим сопением нависла над коротышкой.
─Все-о-о-о, обрубыш-ш-ш! Смерть твоя пришла. И твои чертовы замусоленные хвосты за спиной не похожи на крылья ангела. Не обманешь-ш-ш…
─ Не шипи так близко, ─ нагло щурился гость, опасливо подаваясь назад от разбитого лица Марины. ─ Мы теперь с тобой часто будем встречаться. Знаешь, как в гитлеровской Германии было? Родственникам повешенного выставляли счет за веревку, виселицу и палача. Я помню все это, как сейчас. Кое-чему научился. Штрафные санкции к тебе, Маринка, применю. Пока не поймешь, за что страдаешь.
Марина оторопело застыла и по-простецки выпалила:
─ Ангелы не такие, не такие.
─ А какие? Ты кого хотела увидеть? Что ожидала? В сияющем свечении под божественную музыку арф, я огненной дланью благословлю тебя и оставлю символы на двери: «Здесь живет святая». За свои действия и поступки надо отвечать!
─ Какие поступки? Ты, палач-насильник, суд решил учинить надо мной? Ты должен охранять людей, ограждать от бед и грехов, а не издеваться.
─ Каким я должен быть, не тебе решать. Я высшее существо, а ты смертная баба.
─ Как тебя зовут? ─ изменила тактику подсудимая, заискивающе-ласково взбила ангелу подушки и уселась рядом.
─ Я безымянное существо, ─ мирно подвинулся к ней гость. ─ Соединяю пространственные бреги в одно временное мгновение. Лишь бы не было лазеек в наши миры. Достаточно того, что здесь все изгадили.
─ А через какую щель сам-то просквозился?
─ Да не важно откуда. Хоть с проводов, хоть с колец Сатурна. Мириады миров бесконечны! Я тут с тобой и так правила нарушаю. За что, думаю, поплачусь по полной. Не можем мы влезать в человеческие отношения, предсказывать, понукать, поощрять. Помню одну подопечную в средневековье. Все орала: «Я буду жаловаться на тебя Богу, я дойду до всех архангелов».
Могу сказать только одно, что мутируем мы вместе с вами и страдаем от грехов ваших, но изменить ничего не можем. И подсказать вам что и как делать, не имеем таких полномочий. Доходите до всего сами, не уважаемые грешники.
Красномордый противно захихикал и продолжал разглагольствовать.
Чувства ваши противоречивые, не понятные нам по своей неоднозначности, проникают угаром смертельным и расползаются сладким дымом в нас, бестелесных. Как так? Непонятно. И чаще всего, как ни стараемся, не можем быть объективны к подопечным нашим. Такая вредная побочка от вас, землян, потихоньку разрушает наш бессмертный дух.
Ангел вдруг заелозил на кровати и обнял Марину. Наклонился к ее уху и, часто дыша, доверительно прошептал:
─ Разжалуют меня, ох, чувствую, разжалуют. По нисходящей в иерархии. Замечаю, что перерождаюсь от частого использования в миру тел земных. Выгонят из Собора воинства небесного. Не дотянуться мне до чинов Херувимов и Серафимов. И придется до конца службы своей разгребать мне чертоги зла.
Вот тебя я люблю и ненавижу. С коварной хитростью людской, зараженный чувствами и думами о тебе, исходящих от близких и родных твоих. Но не могу тебя не презирать за слепоту и черствость душевную.
Откровения мстительного ангела больше разозлили, чем успокоили жертву. Женщина уже спрыгнула с кровати и, сжимая швабру в руках, начала примериваться, куда бы ударить истязателя-философа.
─ Не размахивай давай тут этой… э-э-той палкой, ─ коротыш соскочил с кровати и покачиваясь засеменил на балкон в открытую дверь. Вскочил на перила и по-будничному, основательно оглядел себя.
─ Эх, не быть мне тут с вами шестикрылым, ─ вздохнул ангел.
Жидкоперые крылья встрепенулись, зашуршали и замельтешили суетливыми махами. Руки у летуна смиренно сложились на груди, а глаза уставились в небеса.
Но полетел он не ввысь, а вниз.
Марина ахнула и выбежала на балкон, долго всматривалась в туманное небо, задрав голову. Потом прицельно рассматривала что-то внизу, перевесившись через перила половиной тела.
И вдруг истерично засмеялась. Ринулась к входной двери, выскочила на лестничную площадку и не помня себя оказалась у двери нижней квартиры, расположенной ровно под ее жильем.
Сосед быстро открыл, шагнул через свой порог в общий коридор и еле оторвал побелевший палец женщины от звонка. Увидев ее разбитое лицо, резко отшатнулся. Удивленно таращился на Марину, а она ─ на ангела-черта, по ее мнению, скрывавшегося под личиной соседа.
Очнувшись, начала напористо тискать и ощупывать ошалевшего мужчину, нагло оглаживала его спину и бесцеремонно заглядывала под футболку.
─ Пыжик, ты, что ли? Ты сейчас надо мной изгалялся? ─ хамовато ухмылялась Маринка, не отпуская мучителя.
─ Соседка, что за фамильярность? У нас не такие уж и близкие отношения, ─ обиделся мужчина. Он тщетно изворачивался и в то же время не смел оттолкнуть спятившую женщину.
─ Кто тебя так? Ты не в себе, ой, щекотно, что ты! Зачем? Оставь, это не прилично! ─ смущенно шептал он, оглядываясь по сторонам.
─ Здравствуйте, Эдуард Филимонович. Здравствуй, Маринушка, ─ сверху спускалась щуплая бабуля с мусорным пакетом и застыла на лестнице, наблюдая подозрительную катавасию соседей снизу.
─ Давай, проходи уже, не до тебя, старая клюшка, ─ шикнула Марина на старушку.
─ Хамка, шалава невоспитанная, шлюха! И этот еще, коротколапый недоростыш, красномордая тварь! Туда же, слюни распустил, ─ орала бабка возмущенно, пока не скрылась за створками лифта.
Марина упорно продолжала допрос соседа.
─ Пыжик, ты сегодня у меня был?
─ Когда? Марина! У самого нежданные гости.
***
Сын
Я из последних сил держусь за перила балкона. Смотрите, у чувака руки мультяшной, сука, тянучкой сами по себе, а тело висит довеском. Как талдычит мамка: «Ты моя непосильная гиря».
Я уверен, что в морге ей будет стыдно только за мои носки с дырками, а обо мне стремно выть, всхлипнет немного. Хоть бы не увидела раньше времени. Вот палево, на виду у всех вишу. Такая вот у меня жиза. Квест, короче. Скоро шестнадцать долбанyых лет, а лохом помру. Не удалось мне прокачать свою боль и избавиться от нее. Ну ничего, мамка. Последний раз накосячит твой сын, не буду довеском. Я старался тебя беречь, видит, не видит мой ангел или черт. Кто там меня по жизни толкает косячить? Давай, ютюб, агритесь! Последний раз летите лойсы Сане-психу. В интернате нас много таких. Мало выходных, мама! Мало выходных было, когда ты меня забирала, а гиря тяжелела и росла. Бабуля пять лет тащила, родная моя, к тебе хочу. А ты вспомни, мамка! Синюшные мои пальцы, помнишь? Я ведь не пикнул, тебя боялся расстроить. Вот, признаюсь теперь. Думал, вдруг разозлишься и опять на выходные не возьмешь. Сколько мне было? Семь лет. Ты машину вела новую. Откуда мне знать, что стекла автоматически поднимаются. У нашего завхоза древние жигули были, вручную задвигались, когда нас катал. Ты прижала мою ручонку хилую, еле вытащил, а пальцы никак. Не ойкнул даже. Сердце запеклось, в глазах потемнело, но ни звука от меня ты не услышала. Выдернул руку, когда пальцы онемели, и спрятал в карман. Ты остановила машину у подъезда. Чо тогда сказала , а? Вспомни мамка.
«Выходи, шальной клоун. Чо там в карманах прячешь? Отвисли, как уши у слона. Опять какого-нибудь дохлика притащил? Вот и носит в дом всякую падаль. То котят блохастых, то собаку лишайную».
Повернулась и пошла в подъезд. Клоун, блин. Так, говоришь, клоун? Мамка, прощай! Люблю тебя!
***
Прыжок.
Долговязый парнишка в синей куртке несуразно раскинул ноги. Изломанные руки оказались согнуты под спиной. Парень широко открытыми глазами смотрел в небо. Из-под обритой головы расползалась черная кровяная лужа. Первым около него оказался лишайный пес с мутными зрачками и старательно обнюхивал распластанное тело. Потом заголосила тетка с сумкой картошки, и стали подбегать люди со всех сторон. Собака исчезла, и на груди мертвеца свернулся комочком белоснежный котенок. К пушистому животному потянулись руки, но существо зашипело и ощетинилось так, что руки мгновенно убрались.
─ Этого парня я где-то видела, ─ послышался голос из толпы.
─ Бедный, как же это он сорвался? ─ вторил мужской бас.
─ Вон их на крышах сколько носится. Чем там и занимаются?
─ Известно, чем ─ наркотой.
Шум сливался в едином потоке догадок и измышлений.
─ Да это, кажись, сын Маринки из сто двадцатой. Да-да, я помню его маленького. Все с бабушкой гулял.
─ Да нет. Что ты говоришь, Петровна. У этой шалавы и детей отродясь не было.
─ Да-да, подтверждаю, не было.
Подбежав, запыхалась кокетливая дама, моргая длинными метелками ресниц.
─ Я знаю Марину, мы с ней приятельствуем. Я не из этого дома, но часто разговаривала с ней. Ни разу она не обмолвилась о сыне. Такая приятная женщина, благовоспитанная и вежливая.
***
Сосед
Эдуард Филимонович пододвинул к Марине коробку с зефиром и лилейным взглядом оглаживал ее шелковую рубашку с закатанными рукавами, стараясь не глядеть на разбитое лицо женщины. А также, избегая замечать разодранные ссадины на руках и распухшие синяки.
Марина чинно восседала на кожаном диване, обхватив обеими руками большую чашку чая.
─ А где твои гости?
─ Что? ─ встрепенулся сосед. ─ Да послушай, Марина, неловкость какая. Постучался ко мне молодой парнишка. Сказал, что потерял ключ от смежной с моим балконом квартиры.
И попросил разрешения перелезть от меня на свой балкон. Но пока я с тобой на площадке возился, его уже и след простыл.
Я ведь недавно переехал. Не знаешь, кто тут живет на этаже с тобой?
─ Ну ты доверчивый! Глянь, не обнесли ли.
Эдуард Филимонович озабоченно огляделся и вышел на балкон.
─ Марина! Поди сюда. А парень-то, по всему видать, сорвался…
