Им. Генеральной Линии [К. А. Никульшин] (fb2) читать онлайн

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

К. Никульшин Им. Генеральной Линии

Действующие лица

1. Вощев – 30 лет, слабосильный рабочий, склонный к задумчивости;

2. Товарищ Пашкин – председатель окрпрофсовета, пожилой бюрократ с унылыми глазами;

3. Супруга Пашкина – женщина с красными губами и «невозможным телом»;

4. Физрук – жилистая сравнительно молодая женщина в короткой̆ юбке и гимнастических туфлях;

5. Жачев – уродливый калека (на коляске или с костылями);

5. Активист – 27 лет, энергичный организатор общественных работ по выполнению государственных постановлений и любых кампаний;

4. Сафронов – старше 30 лет, артельщик-землекоп, следит за исполнением генеральной линии;

5. Инженер Прушевский – старше 40 лет, проектировщик общепролетарского дома;

6. Чиклин – старше 30 лет, артельщик-землекоп; угрюмый и сильный;

7. Козлов – старше 30 лет, артельщик-землекоп; слаб здоровьем, кляузник;

8. Голос 1; Голос 2 – молодые артельщики-землекопы;

9. Настя – 12 лет, беспризорная девочка;

10. Елисей – старше 40 лет, середняк колхоза им. Генеральной Линии, «громадный, опухший от ветра и горя»;

11. Мужик с желтыми глазами – старше 40 лет, односельчанин Елисея;

12. Главный – «Большой Брат»;

13. Тамбовский по лицу человек – старше 40 лет, ушлый крестьянин;

14. Попутный старичок – тщедушный старичок;

15. Женское население колхоза им. Генеральной Линии: Макаровна и другие;

16. Поп-фокстрот – старше 40 лет, бывший поп, коротко острижен;

17. Мужское население колхоза им. Генеральной Линии: Мальчик, Убежденный мужик, Ближний середняк, Пожилой бедняк, Забвенный мужик, Гость и другие.

Акт 1

Сцена 1

Импровизация на тему «Время, вперед» Свиридова Г. В.

Активист

Шагай, страна, быстрей, моя,

коммуна – у ворот!

Впе —

ред, вре- мя!

Вре —

мя, вперед!…

Наляг, страна, скорей, моя,

на непрерывный ход!

Впе —

ред, вре- мя!

Вре —

мя,

вперед!…

Действующие лица (по очереди):

– Ну, мужики, и выпало ж времечко на нашу долю… да разве это честно? Одним кровь и пот, а другим – «чего изволите?» Вот родиться бы сразу при коммунизме!

– Не канючь, оно всегда так: что ни век, то век железный.

– Времена не выбирают,

В них живут и умирают.

– Время – это испытанье.

Не завидуй никому.

Активист. Кто еще кому завидовать будет, ведь мы с вами живем в самое разгеройское время – факт. Эх, хорошо в стране советской жить!

– Хорошо!

Активист. Хорошо, что нет Царя! А, братцы?

– Хорошо!

– Хорошо, что нет России!

– Как нет России?! Это что ж, Антанта победила?

– Ты кому продался, вражина?

– Да вы что, мужики! Я ж про ту, про царскую Россию с попами и буржуями.

– А, ну если так, то – хорошо.

– Хорошо!

Активист. Хорошо, что Бога нет!

– Хорошо!

– Ой, хорошо!

– Только желтая заря,

Только звезды ледяные,

Только миллионы лет.

– Хорошо – что никого,

Хорошо – что ничего,

Так черно и так мертво,

Что мертвее быть не может

И чернее не бывать!

Вощев.

Что никто нам не поможет

И не надо помогать.

Сцена 2

Кабинет профсоюзного начальника.

Товарищ Пашкин (к Вощеву). То-есть, как не надо помогать? Ты мне тут, товарищ, генеральную линию не саботируй: в стране торжествующего пролетариата рабочий человек завсегда найдет поддержку в советских органах!

(читает) … устраняется с производства вследствие роста слабосильности и задумчивости среди общего темпа труда… (к Вощеву) Администрация говорит, что ты стоял и думал среди производства. О чем ты думал, товарищ Вощев?

Вощев. О плане жизни.

Товарищ Пашкин. Завод работает по готовому плану треста. А план личной жизни ты мог бы прорабатывать в клубе или в красном уголке.

Вощев. Я думал о плане общей жизни. Своей жизни я не боюсь, она мне не загадка.

Товарищ Пашкин. Ну и что ж ты бы мог сделать?

Вощев. Я мог выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность.

Товарищ Пашкин. Счастье произойдет от материализма, товарищ Вощев, а не от смысла. Мы тебя отстоять не можем, ты человек несознательный, а мы не желаем очутиться в хвосте масс.

Вощев. А вы боитесь быть в хвосте и потому уселись на шею!?

Товарищ Пашкин. Тебе, Вощев, государство дало лишний час на твою задумчивость – работал восемь, теперь семь, ты бы жил – и молчал! Если все мы сразу задумаемся, то кто действовать будет?

Вощев. Без думы люди действуют бессмысленно!

Товарищ Пашкин. Ты у нас, Вощев, один такой среди пролетариата: не можешь найти слов для изъяснения коммунизма в собственном уме и не знаешь, для чего жить.

Вощев. А для чего, скажите, товарищ Пашкин? Я хочу истину для производительности труда.

Активист. Истину говоришь? А не есть ли истина лишь классовый враг? Ведь он теперь даже в форме сна и воображенья может предстать!

Товарищ Пашкин (изображает рукой жест нравоучения). Пролетариат, товарищ Вощев, живет для энтузиазма труда. Пора бы тебе получить эту тенденцию. У каждого члена профсоюза от этого лозунга должно тело гореть!

Так что же нам с тобой делать…

Пашкин что-то быстро пишет, потом вручает документ Вощеву.

С завода тебе придется уйти, но своего брата-пролетария мы в нужде не бросим… направим тебя в артель копателей …

Держи, товарищ Вощев, лопату в помощь – добывай истину из земного праха!

Активист. Да, только ты учти, что польза твоя для социализма на текущем этапе развития ничтожна, потому как сущность твоя состоит из сахара, разведенного в моче, а настоящий пролетарский человек должен иметь в своем составе серную кислоту, дабы он мог сжечь всю капиталистическую стерву, занимающую землю!

Энергично входит Физрук с репродуктором. С первыми звуками Вощев в ужасе сбегает с лопатой и документом, Активист тоже уходит.

Физрук (пронзительно лает в репродуктор). Группа за сорок до пятидесяти! Группа за сорок до пятидесяти! Займите исходное положение.

(Пашкин встает по стойке смирно).

А теперь посмотрим, кто у нас сумеет достать до носков! Прямо с бедер, товарищи. Р-раз-два! Р-раз-два!

(Пашкин с трудом наклоняется).

Товарищ, Пашкин! Глубже наклон! Вы ведь можете. Вы не стараетесь. Ниже! Так уже лучше, товарищ. А теперь, вся группа вольно – следите за мной̆ и повторяйте.

Физрук исполняет каскад образцово-показательных гимнастических упражнений; Пашкин неуклюже пытается повторять.

Физрук. Группа за сорок до пятидесяти стой, смирно. Переходим к водным процедурам, до свидания, товарищи!

Группа от тридцати до сорока! Группа от тридцати до сорока! Займите исходное положение …

Физрук удаляется, Пашкин обессилено рушится в кресло. Появляется Жачев.

Жачев. Долго я тебя буду дожидаться? Опять хочешь от меня кой-чего заработать?

Товарищ Пашкин. Ты что, товарищ Жачев: чем не обеспечен, чего возбуждаешься?

Жачев. Отвечаю прямо по факту: ты что ж, буржуй, иль забыл, за что я тебя терплю? Тяжесть хочешь получить в слепую кишку? Имей в виду – любой кодекс для меня слаб!

Жачев вырывает ряд роз и бросает их прочь.

Товарищ Пашкин. Товарищ Жачев, я тебя вовсе не понимаю, ведь тебе идет пенсия по первой категории, как же так? Я уж и так чем мог всегда тебе шел навстречу.

Жачев. Врешь ты, классовый излишек, это я тебе навстречу попадался, а не ты шел!

В кабинет Пашкина входит его супруга.

Супруга Пашкина. Левочка, ты опять волнуешься? Я ему сейчас сверток вынесу; это прямо стало невыносимым, с этими людьми какие угодно нервы испортишь! (грациозно уходит).

Жачев. Ишь, как жену, стервец, расхарчевал! На холостом ходу всеми клапанами работает, значит, ты можешь заведовать такой с…!

Товарищ Пашкин. Ты бы и сам, товарищ Жачев, вполне мог содержать для себя подругу: в пенсии учитываются все минимальные потребности.

Жачев. Ого, гадина тактичная какая! Моей пенсии и на пшено не хватает – на просо только. А я хочу жиру и что-нибудь молочного. Скажи своей мерзавке, чтоб она мне в бутылку сливок погуще налила!

Жена Пашкина входит в кабинет со свертком.

Товарищ Пашкин. Оля, он еще сливок требует.

Жена Пашкина. Ну вот еще! Может, ему крепдешину еще купить на штаны? Ты ведь выдумаешь!

Жачев. Она хочет, чтоб я ей юбку на улице разрезал. Иль окно спальной прошиб до самого пудренного столика, где она свою рожу уснащивает, она от меня хочет заработать!..

Товарищ Пашкин (жене). Неси, неси ему все, что просит. Разве не помнишь, как меня по кабинетам целый месяц таскали после его доноса? Даже к имени придирались: почему сразу и Лев, и Ильич, а не что-нибудь одно!?

Жена Пашкина. Ладно, ладно, Левочка, только не нервничай!

Выносит инвалиду бутылку кооперативных сливок и сверток.

Жачев (принимая дань). И качество продуктов я дома проверю. Если опять порченый кусок говядины или просто объедок попадется – надейтесь на кирпич в живот: по человечеству я лучше вас – мне нужна достойная пища (удаляется).

Жена Пашкина. Знаешь, что, Левочка?.. Ты бы организовал как-нибудь этого Жачева, а потом взял и продвинул его на должность – пусть бы хоть увечными он руководил! Ведь каждому человеку нужно иметь хоть маленькое господствующее значение, тогда он спокоен и приличен… Какой ты все-таки, Левочка, доверчивый и нелепый!

Товарищ Пашкин. Ольгуша, лягушечка, ведь ты гигантски чуешь массы! Дай я к тебе за это приорганизуюсь!

Сцена 3

Массовый митинг для артели копателей. Духовой ансамбль исполняет импровизацию на тему «Время, вперед» Свиридова Г. В.; агитационные плакаты, растяжки, знамена и т. п.

Активист.

В этот город – сто железных дорог…

Мы высадимся сразу.

На дома, на заводы, на колонны,

Все соединим, вместе…

Гудок.

Товарищ Пашкин (к рабочим). Товарищи-артельщики, сегодня мы начинаем постройку единого здания, куда войдет на поселение весь местный класс пролетариата, – и этот общий дом возвысится над всем усадебным, дворовым городом.

Так ударим же маршем строителей по единоличным домам! Ура!

Сафронов. Это что еще за игрушку придумали? Куда это мы пойдем – чего мы не видали!

Товарищ Пашкин (смущаясь) Товарищ Сафронов! Это окрпрофбюро хотело показать вашей первой образцовой артели жалость старой жизни, разные бедные жилища и скучные условия, а также кладбище, где хоронились пролетарии, которые скончались до революции без счастья, – тогда бы вы увидели, какой это погибший город стоит среди равнины нашей страны, тогда бы вы сразу узнали, зачем нам нужен общий дом пролетариату, который вы начнете строить вслед за тем…

Сафронов (возражающее). Ты нам не переугождай! Что мы – или не видели мелочных домов, где живут разные авторитеты? Отведи музыку в детскую организацию, а мы справимся с домом по одному своему сознанию.

Товарищ Пашкин (все более догадываясь и пугаясь). Значит, я переугожденец? У нас есть в профбюро один какой-то аллилуйщик, а я, значит, переугожденец? Ну знаете ли…, продолжайте, товарищ Прушевский …

Пашкин уходит, ансамбль за ним.

Инженер Прушевский. Ну что вы товарищи, здесь какое-то недоразумение. Этот единственный общепролетарский дом заменит весь старый город, где и посейчас живут люди дворовым огороженным способом; через год весь местный пролетариат выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом.

А через десять или двадцать лет мы построим в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли…

Активист.

Будет дом в три миллиона жителей.

Наверху зажжем неистовый жертвенник:

Факела,

Урагано-печи,

Прожекторо-пожары.

П-пах. Сразу потушим.

Ослепим материки…

На экране хроника тяжелого труда копателей. Гудок.

Сцена 4

Артельщики на обеденном перерыве.

Козлов (с радостью от сытости). Всему свету, как говорится, хозяева, а жрать любят, Хозяин бы себе враз дом построил, а вы помрете на порожней земле.

Сафронов. Козлов, ты скот! На что тебе пролетариат в доме, когда ты одним своим телом радуешься?

Козлов. Пускай радуюсь! А кто меня любил хоть раз? Терпи, говорят, пока старик капитализм помрет, теперь он кончился, а я опять живу один под одеялом, и мне ведь грустно!

Вощев. Грусть – это ничего, товарищ Козлов, это значит, наш класс весь мир чувствует, а счастье все равно далекое дело… От счастья только стыд начнется!

Подходит инженер Прушевский.

Вощев (Прушевскому). Товарищ инженер, а я вот что подумал, овраг – это более чем пополам готовый котлован и посредством оврага можно сберечь слабых людей для будущего.

Инженер Прушевский. Вот оно, раскрепощенное творчество масс! Спасибо, товарищ! Немедля распоряжусь взять пробы с грунта.

Сафронов (сморщившись). А во мне пошевельнулось научное сомнение. (торжествующе всех оглядывает) Откуда это у товарища Вощева мировое представление получилось? Иль он особое лобзание в малолетстве имел, что лучше ученого предпочитает овраг!

Отчего ты, товарищ Вощев, думаешь, а я с товарищем Прушевским хожу, как мелочь между классов, и не вижу себе улучшенья!

Вощев. Некуда жить, вот и думаешь в голову.

Пашкин выходит на край сцены к зрителям.

Товарищ Пашкин (глядя вдаль, к залу). Эх, Россия, равнины и овраги; где-нибудь там ветры начинаются, происходят холодные тучи, разводится разная комариная мелочь и болезни, размышляют кулаки и спит сельская отсталость, а пролетариат живет один, в этой скучной пустоте, и обязан за всех все выдумать и сделать вручную вещество долгой жизни, и никто-то его не пожалеет…

(к артельщикам)

Я вам, товарищи, определю по профсоюзной линии какие-нибудь льготы.

Сафронов. А откуда же ты льготы возьмешь? Мы их вперед должны сделать и тебе передать, а ты нам. Ты бы лучше вот что: крыс помоги извести, товарищ Профсоюз. Они мне сердце, как говорится, злобно грызут.

Товарищ Пашкин. Где крысы? Зачем они придут сюда? Ведь у вас женщин нету – грязи заводить некому! Ты, наверно, спишь с надбавкой, и тебе снятся животные. Тут же был санврач!

А если крысы – организуйте кружок Осоавиахима и травите любую тварь, практикуйтесь против буржуазии на мелочи! Это даже хорошо, что хоть крыса будет, как вы не понимаете?!

Сафронов (с уважением). Мы понимаем, нам деваться некуда, приходится все понимать.

Пашкин отходит о него ближе к зрителям. За ним вслед устремляется Козлов.

Козлов (Пашкину). Товарищ Пашкин, вон у нас Вощев зачислился, а у него путевки с биржи труда нет. Вы его, как говорится, должны отчислить назад.

Товарищ Пашкин. Не вижу здесь никакого конфликта интересов – в пролетариате сейчас убыток.

Козлов (к залу). Так и упасть можно верой пролетарской. Я этого так не оставлю – завтра же возьму отгул и уйду внутрь города писать опорочивающие заявления с целью организационных достижений.

Козлов убегает со сцены.

Товарищ Пашкин (к рабочим). Темп тих, зачем вы жалеете подымать производительность? Социализм обойдется и без вас, а вы без него проживете зря и помрете без счастья.

Сафронов. Мы, как говорится, стараемся, а счастье, оно ведь все равно наступит… исторически.

Инженер Прушевский. Где ж стараетесь?! Одну кучу только и выкопали!

Угрюмый ропот. Выскакивает Активист.

Активист. А ведь верно говорит человек – скорей надо рыть землю и ставить дом, а то умрешь и не поспеешь.

Пусть сейчас жизнь уходит, как теченье дыханья, но зато посредством устройства дома ее можно организовать впрок для будущего неподвижного счастья и для детства!

Гудок к работе. Энергично-хаотичная музыка, короткий танец с лопатами и кирками.

Активист

Мы убьем машинами вселенную,

Под железом умерла земля,

В наших топках бьется солнце пленное,

И в бессмертной стали нет добра и зла…

Акт 2

Сцена 5

Звуки тяжелого ручного труда многих людей: лопаты, ломы, тачки…

Сафронов (Козлову). Что, Козлов, совсем расстроился? Тебе для прочности надо бы в физкультуру записаться, а ты уважаешь конфликт: ты мыслишь отстало.

(Чиклину) Гляди-ка, Козлов-то опять ослаб! Не переживет он социализма: какой-то функции в нем не хватает!

Чиклин. Ничего, пускай поболеет. Согласились же овраг в котлован зачесть. Теперь, считай, вдвое кубы сократились. Так что, все успеют дожить.

Гудок. Все останавливаются на отдых. Козлов падает. Подходит Пашкин.

Товарищ Пашкин. А что, товарищи, не поставить ли нам радио для заслушанья достижений и директив! У нас есть здесь отсталые массы, которым полезна была бы культурная революция и всякий музыкальный звук, чтоб они не скопляли в себе темное настроение! Во время отдыха каждый должен приобретать смысл классовой жизни.

Жачев. Лучше девочку-сиротку привести за ручку, чем твое радио …

Товарищ Пашкин. Правильно! Нам, товарищи, необходимо здесь иметь в форме детства лидера будущего пролетарского света: в этом товарищ Жачев оправдал свое положение!

(громко распоряжается в зал) Срочно снабдить жилище землекопов радиорупором!

Пашкин убегает, начинается суета с установкой репродуктора.

Сафронов. А какие, товарищ Жачев, заслуги или поученье в твоей девочке? чем она мучится для возведения всего строительства?

Жачев. Она сейчас сахару не ест для твоего строительства, вот чем она служит, единогласная душа из тебя вон!

Сафронов. Ага, тогда ты, товарищ Жачев, и доставь нам эту жалобную девочку, мы от ее мелодичного вида начнем более согласованно жить.

Жачев. Стихни, темная мелочь! Твое дело – целым остаться в этой жизни, а мое – погибнуть, чтоб очистить место!

Сцена 6

Барак артели; шум дождя, большая лампа горит под потолком.

Репродуктор. Товарищи, мы должны мобилизовать крапиву на фронт социалистического строительства! Крапива есть не что иное, как предмет нужды заграницы… Даешь крапиву на фронт социалистического строительства!

Голос 1. Эка, крапива… и на что она энтой загранице понадобилась?

Голос 2. Эх, ты темнота дремучая! Знамо, для чего: вопрос стоит о крапивочной порке капиталистов руками заграничных, маловооруженных товарищей.

Репродуктор. Товарищи, мы должны, обрезать хвосты и гривы у лошадей! Каждые восемьдесят тысяч лошадей дадут нам тридцать тракторов!.. Даёшь встречный промфинплан! …

Жачев (отчаянно кричит). Остановите этот звук! Дайте мне ответить на него!..

Сафронов (выступает вперед изящной походкой). Вам, товарищ Жачев, я полагаю, уже достаточно бросать свои выраженья, и пора всецело подчиниться производству руководства.

Чиклин. Оставь, Сафронов, в покое человека, мы все живем на пустом свете, разве у тебя спокойно на душе?

Сафронов (верховным голосом могущества). Ты, товарищ Чиклин, пока воздержись от своей декларации. Вопрос встал принципиально, и надо его класть обратно по всей теории чувств и массового психоза.

У кого в штанах лежит билет партии, тому надо беспрерывно заботиться, чтоб в теле был энтузиазм труда. Вызываю вас, товарищ Чиклин, соревноваться на высшее счастье настроенья!

Репродуктор. … каждый трудящийся должен помочь скоплению снега на коллективных полях… пашите снег … и нам не будут страшны тысячи Кронштадтов …

Скрипучие помехи, и, внезапно, все стихает.

Голос 1. Эх, лопнула сила науки.

Общий хохот. Активист бросается к репродуктору – стучит, трясет, но все тщетно.

Козлов. Вот вы ржете, а того не знаете, что наука эта может всей буржуазии дать обратный поворот: любой капиталист станет ученым и будет порошком организмы солить, а ты считайся с ним! И потом наука только развивается, а чем кончится – неизвестно…

Голос 2. И нечего тогда, об ней думать стараться. Наше дело – строить коммунизм.

Козлов. Во-во. А то я боюсь, что ум такое же имущество, как и дом, а стало быть, он будет угнетать ненаучных и ослабелых…

Голос 1. Тогда ты вооружи дураков. Пускай тогда умный попробует сунуться к нему с порошком! Вот я – ты думаешь, что? – я тоже, брат, дурак, однако живу вполне свободно.

Вощев. А вот тут в газете писали: коммунизм настанет в конце концов! Стало быть, на самом коротке – где близко конец, там коротко! Но раз вся долгота жизни будет проходить без коммунизма, а зачем тогда нам хотеть его всем туловищем? Получается простому-то человеку лучше жить на ошибке, раз она длинная, а правда короткая!?

Активист (к залу, в слезах). Ну, вот, поперла контрреволюция из всех щелей …

(к артели, старательно подражая голосу диктора и характерным шумам репродуктора)

Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи! Он бы и еще откуда-нибудь родился, да больше места не было.

А потому мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтоб с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошел бы энтузиазм!

Все заснули, храпят. Активист оглядывает лежащих людей.

Активист (с горечью). Эх ты, масса, масса. Трудно организовать из тебя скелет коммунизма! И что тебе надо? Стерве такой? Ты весь авангард, гадина, замучила!

Колокола играют Интернационал.

Сцена 7

Артель отдыхает в бараке. Чиклин приводит девочку.

Чиклин. Вот, доставил вам элемент будущего, приветствуйте! Пригляди-ка за ней, Вощев, а я сейчас…

Чиклин уходит. Общее оживление. Девочка, осматривается, видит среди стенных лозунгов карту СССР, заскакивает на скамью.

Вощев (к залу под лирическую музыку). Так вот оно что … Глупцы!

Они думают, что коммунизм – это ум и польза, а тела в нем нету, – просто себе пустяк и завоевание! Они торопятся – надо поскорей коммунизм делать, а то ему исторический момент пройдет. Они надеются успеть, а ведь ни в книгах, ни в сказках, нигде коммунизм не записан понятной песней, которой можно было бы утешиться… Какие же они глупцы!

Если уж и суждено сбыться коммунизму на свете, то сначала – в детском чувстве и в убежденном впечатлении! Смысл жизни, он потому и нужен, что есть маленький, верный человек, в котором истина станет радостью и движеньем!

Настя (к Вощеву, про черты меридианов). Дядя, что это такое – загородки от буржуев?

Вощев. Загородки, дочка, чтоб они к нам не перелезали

Настя. А моя мама через загородку не перелезала, а все равно умерла!

Вощев. Ну так что ж. Буржуйки все теперь умирают.

Настя. Пускай умирают. Ведь все равно я ее помню и во сне буду видеть. Только живота ее нету, мне спать не на чем головой.

Вощев. Ничего, ты будешь спать на моем животе.

Настя. А что лучше – ледокол «Красин» или Кремль?

Вощев. Я этого, маленькая, не знаю: я же – ничто!

Девочка обходит новое место своей жизни, пересчитывает все предметы и всех людей, желая сразу же распределить, кого она любит и кого не любит, с кем водится и с кем нет.

Настя. А кушать! Сидят все какие-то, а мне есть нечего!!

Жачев (предлагает фруктовой пастилы). Ешь, бедная! Из тебя еще неизвестно что будет, а из нас – уже известно.

Настя жадно ест.

Жачев (к залу). Немало еще в нашей местности прячется эгоистов и ехидн будущего света. Но ничего, пока эта девочка подрастет, я убью всю эту массу сплошных врагов социализма, чтоб остались жить лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство.

Сафронов. Ты кто ж такая будешь, девочка? Чем у тебя папаша-мамаша занимались?

Настя. Я никто.

Сафронов. Отчего же ты никто? Какой-нибудь принцип женского рода угодил тебе, что ты родилась при советской власти?

Настя. А я сама не хотела рожаться, я боялась – мать буржуйкой будет.

Сафронов. Так как же ты организовалась?

Настя. А я знаю, кто главный.

Сафронов. Кто же?

Настя. Главный – Ленин, а второй – Буденный. Когда их не было, а жили одни буржуи, то я и не рожалась, потому что не хотела. А как стал Ленин, так и я стала!

Сафронов. Ну, девка. Сознательная женщина – твоя мать! И глубока наша советская власть, раз даже дети, не помня матери, уже чуют товарища Ленина!

Чиклин втаскивает два маленьких гроба.

Чиклин. Эй, Настена, принимай обнову: здесь устроим тебе постель, а это для игрушек и разных разностей – будешь иметь свой собственный красный уголок!

Поднимается суета: несут подушку, одеяло, игрушки. Девочка потягивается, зевает и укладывается спать. Все с умилением за ней наблюдают.

Активист. Товарищи! Перед нами лежит без сознанья фактический житель социализма. Из радио и прочего культурного материала мы слышим лишь линию, а щупать нечего. А тут покоится вещество создания и целевая установка партии – маленький человек, предназначенный состоять всемирным элементом!

Ради того нам необходимо как можно внезапней закончить котлован, чтобы скорей произошел дом и детский персонал огражден был от ветра и простуды каменной стеной!

Даешь встречное обязательство! С завтрева начинаем рыть землю на час раньше, дабы приблизить срок бутовой кладки и остального зодчества!

Одобрительный гул.

Жачев. Как урод я только приветствую ваше мнение, а помочь не могу. Вам ведь так и так все равно погибать – у вас же в сердце не лежит ничто, лучше любите что-нибудь маленькое живое и отравливайте себя трудом. Существуйте пока что!

Жачев со скрипом удаляется.

Сцена 8

В контору заходит Чиклин с Елисеем.

Чиклин. Вот к тебе, Прушевский. Он просит отдать гробы ихней деревне.

Инженер Прушевский. Какие гробы?

Елисей (горячим, шерстяным голосом). Гробы! Гробы тесовые мы в пещеру сложили впрок, а вы копаете всю балку. Отдайте гробы!

Чиклин. На прошлой неделе близ северного пикета на самом деле было отрыто сто пустых гробов; два из них я забрал для девочки – один в кровать переделали, а другой для всякого детского хозяйства.

Инженер Прушевский. Отдайте мужику остальные гробы.

Елисей. Все отдавай. Нам не хватает мертвого инвентаря, народ свое имущество ждет. Мы те гробы по самообложению заготовили, не отымай нажитого!

Чиклин. Нет. Два гроба ты оставь нашему ребенку, они для вас все равно маломерные.

Елисей. Нельзя! Куда ж мы своих ребят класть будем! Мы по росту готовили гробы: на них метины есть – кому куда влезать. У нас каждый и живет оттого, что гроб свой имеет: он нам теперь цельное хозяйство! Мы те гробы облеживали, как в пещеру зарыть.

Мужик с желтыми глазами. Елисей, я их тесемками в один обоз связал, пойдем волоком тащить, пока сушь стоит!

Елисей впрягается в связанные гробы и уволакивает их.

Настя (держится за Вощева). Дядя, это буржуи были?

Вощев. Нет, дочка. Они живут в соломенных избушках, сеют хлеб и едят с нами пополам.

Настя. А зачем им тогда гробы? Умирать должны одни буржуи, а бедные нет!

Сафронов (с досадой). Ты права, дочка, на все сто процентов. Два кулака от нас сейчас удалились.

Настя. Убей их пойди!

Сафронов. Не разрешается, дочка: две личности – это не класс…

Настя. Это один, да еще один.

Сафронов (сожалея). А в целости их было мало. Мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс, чтобы весь пролетариат и батрачье сословие осиротели от врагов!

Настя. А с кем останетесь?

Сафронов. С задачами, с твердой линией дальнейших мероприятий, понимаешь что?

Настя. Да. Это значит плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало.

Сафронов (обрадовано). Ты вполне классовое поколение, ты с четкостью сознаешь все отношения, хотя сама еще малолеток. Это монархизму люди без разбору требовались для войны, а нам только один класс дорог, да мы и свой класс будем скоро чистить от несознательного элемента.

Настя. От сволочи. Тогда будут только самые-самые главные люди! Моя мама себя тоже сволочью называла, что жила, а теперь умерла и хорошая стала, правда ведь?

Вощев. Правда.

Девочка капризно отталкивает Вощева.

Вощев. Ты что?

Девочка (капризно и зло). Так. Мне у вас стало скучно, вы меня не любите, как ночью заснете, так я вас изобью.

Артельщики довольно гогочут.

Сцена 9

Стол, сытные бутерброды, стакан чая в подстаканнике, телефоны. За столом сидит Главный, перед ним в полу-изгибе стоит Пашкин.

Главный. Докладывайте, товарищ Пашкин, не задерживайте.

Товарищ Пашкин (поспешно, заикаясь). Маточное место для дома будущей жизни досрочно готово; в котловане уже можно укладывать бут… Но вот какое дело – масштаб дома слишком узок: социалистические женщины будут исполнены свежести и полнокровия и вся поверхность земли покроется семенящим детством; неужели же детям придется жить снаружи, среди неорганизованной погоды?

Главный (сталкивая нечаянным движением сытный бутерброд со стола). Нет, – разройте маточный котлован вчетверо больше.

Пашкин сгибается и возвращает бутерброд снизу на стол.

Главный. Не стоило нагибаться – с чахлого темпа эпохи режима экономии мы уже давно перешли на ударный марш: в будущий год по губернии запроектировано сельхозпродукции на миллиард!

Пашкин аккуратно кладет бутерброд в корзину для бумаг. Громкие звонки телефонов, Главный хватает две трубки и дает Пашкину знаки удалиться. Пашкин с готовностью выскакивает из кабинета.

Товарищ Пашкин (к залу). Увеличить вчетверо? Э, нет, тут дело тонкое, политическое… угодить надо наверняка: забежать вперед генеральной линии, встретить ее радостно на чистом месте, – чтоб она увидела меня, – и запечатлеться в ней вечной точкой!

Инженер Прушевский. Ну что, как там прошло?

Товарищ Пашкин. В шесть, раз больше! Я же говорил, что темп тих!

И вот еще… есть сигналы с мест: бедняцкий слой деревни печально заскучал по колхозу. Опять же гробы эти странные…

Организуйте-ка, бросить туда что-нибудь особенное из рабочего класса, дабы поддержать классовую борьбу против деревенских пней капитализма.

Активист. Давно пора кончать зажиточных паразитов! Мы уже не чувствуем жара от костра классовой борьбы, а огонь должен быть: где ж тогда греться активному персоналу!

Акт 3

Сцена 10

Вагон, перестук колес, панорама пустынности страны.

Тамбовский по лицу человек (лузгая семечки). Гляди-ка, степь да степь кругом, глина, овраги да ветер в небе. А ты говоришь, научный коммунизм… Да разве этот мертвый порожняк природы истребишь революцией? Не а, ни разу не поверю! Не хватит у них едкости, все прахом задавит!

Вздыхает, как будущий праведник.

Попутный старичок. Н-да, ну-да, все тлен и суета…

Панорама предприятий, контор, башен, вереницы груженных грузовиков.

Попутный старичок. Сколько травы навсегда скроется, сколько угодий пропадет под кирпичной тяжестью!

Тамбовский по лицу человек. Порядочно.

Попутный старичок. Бывало, едет воз с молоком, телега вся скрипит, сам хозяин пешком идет, а на возу его баба разгнездилась. А теперь только холодный инвентарь перебрасывают!

Тамбовский по лицу человек. Тракторы горячие, а жизнь прохладная.

Попутный старичок. Вот то-то и горе.

Активист (сверху). Не горюйте. Оставьте горе нам.

Попутный старичок. Да как хочешь, я ж ничего!

Тамбовский по лицу человек. Да и я тоже ничего не говорил.

Активист опускает красноармейскую фляжку.

Активист. Бери молоко. Пей и не скули!

Попутный старичок. Да мы сыты, кушай сам, ради бога.

Активист. Пей, пока я не слез! Я же слышал, ты по молоку скучал.

Попутный старичок (к залу). Вот напасть-то…

Старичок в страхе пьет молочко и передает фляжку тамбовцу – тот тоже пьет. С верхней полки слезает Активист, садится на край лавки и закуривает.

Попутный старичок. Люди говорят, на табак скоро нехватка будет. Семашка не велел больше желчное семя разводить, чтобы пролетариат жил чистым воздухом.

Активист. На – закуривай! (дает папиросу старику).

Попутный старичок. Я, товарищ, этим, того… не занимаюсь.

Активист. Кури, тебе говорят!

Старичок опасливо закуривает.

Активист (к тамбовцу, выхватывая наган). А ты, контра недобитая, прямо сказывай, чем обижен на Советску власть, земли тебе мало дадено?

Стреляет в потолок.

Тамбовский по лицу человек. Оттого вы и кончитесь, что сначала стреляете, а потом спрашиваете. Мудреное дело: землю отдали, а хлеб до последнего зерна отбираете: да подавись ты сам такой землей! Мужику от земли один горизонт остается…

Активист. Поди ж ты не колхозник? Ничего, скоро повсюду колхозы будут, изведем всю заразу единоличную.

Тамбовский по лицу человек. Ну что ж, сделаете вы изо всей республики колхоз, а вся республика-то будет единоличным хозяйством. Глядите нынче меня нету, а завтра вас не будет, так и выйдет, что в социализм придет один ваш главный человек.

Репродуктор. Колхоз им. Генеральной Линии. Стоянка одна минута.

Звуки торможения поезда. Активист спохватывается сходить.

Активист. Ладно, дядя, живи пока, но имей в виду: рассуждаешь ты, как стервец. Теперь у меня будет забота о тебе…

Сцена 11

Изба-читальня в Колхозе им. Генеральной Линии.

Активист (к залу). И думаете, это легко: заводить темп в бедняцком классе на всю историческую скорость; умственно и фактически наблюдать недобитую кулацкую сволочь, что сдерживает рвущуюся в будущее бедноту.

Каждую ночь сижу, жду, слушаю, не скачет ли верховой из района с директивой на село. Вот они, тезисы – задания, все на месте подшиты-подколоты…

Вот, послушайте, из особо напорных: «даешь сплошь в десятидневку!», каково? Словно ружейный залп! Или вот, это, еще не конспектировал (с восхищением зачитывает): «… в условиях советских порядков нет той рабской приверженности крестьянина к клочку земли, которая имеется на Западе …, отбросим НЭП к черту, когда она перестанет служить делу социализма …, ударить по кулачеству, сломить его сопротивление, ликвидировать его, как класс…., наше решительное наступление на кулачество имеет теперь несомненный успех!».

… ах, как тут все верно и революционно! Всякое слово хрустит в уме, читаешь – и как будто свежую воду пьешь: только товарищ Сталин может так сообщить! Наверно, районные черти просто себе списали эту директиву с центральной – да, разве-ш такое сам выдумаешь, чтоб умнее разума быть!… или вот еще… и здесь …

Все стараешься, стараешься счастье организовать, но все снаружи от себя; сердце еле бьется от нагрузки…, а сам я, лично, разве видел радость в последнее время, разве ел или спал вдосталь или любил хоть одну бедняцкую девицу? Нет!!!

Иной раз задумаешься: а не пойти ли мне в массу, не забыться ли в общей, руководимой жизни? Э, нет – там же, среди общего сиротства, истомишься по социализму, пока каждый пастух не очутится среди радости.

Лучше уже сейчас быть подручным авангарда и немедленно иметь всю пользу будущего времени, а в перспективе может и пост районный заслужить!

(к Вощеву и Чиклину) Ну а вы, чего там застыли на пороге? Директивой товарища Пашкина вам полагается приурочить все свои скрытые силы на угождение колхозному разворачиванию. Так что идите на Организационный Двор.

Вощев. А истина полагается пролетариату?

Активист. Пролетариату полагается движение, а что навстречу попадается, то все его: будь там истина, будь кулацкая награбленная кофта – все пойдет в организованный котел.

Вощев уходит. Веселой гурьбой вбегают колхозные женщины и девушки.

Все (задорно). Здравствуй, товарищ актив!

Активист. Привет кадру! А теперь мы повторим букву «а», слушайте мои сообщения и пишите…

Женщины пишут на досках кусками штукатурки.

Активист. Какие слова начинаются на «а»?

Макаровна (быстро чеканит). Авангард, актив, аллилуйщик, аванс, архилевый, антифашист! Твердый знак везде нужен, а архилевому не надо!

Активист. Правильно, Макаровна. Пишите систематично эти слова.

Женщины прилежно рисуют буквы штукатуркой.

Чиклин. Зачем они твердый знак пишут?

Активист (оглянувшись). Потому что из слов обозначаются линии и лозунги, и твердый знак нам полезней мягкого. Это мягкий нужно отменить, а твердый нам неизбежен: он делает жесткость и четкость формулировок. Всем понятно?

Все. Всем.

Активист. Пишите далее понятия на «б». Говори, Макаровна!

Макаровна (с доверчивостью перед наукой). Большевик, буржуй, бугор, бессменный председатель, колхоз есть благо бедняка, браво-браво-ленинцы! Твердые знаки ставить на бугре и большевике и еще на конце колхоза, а там везде мягкие места!

Активист. Бюрократизм забыла. Ну, пишите. А ты, Макаровна, сбегай мне в церковь – трубку прикури…

Чиклин. Давай я схожу. Не отрывай народ от ума.

Активист дает Чиклину трубку.

Сцена 12

В церкви горят свечи, кто-то курит на амвоне.

Чиклин (читает подпись под иконой). «Приидите ко мне все труждающиеся и обремененные и аз упокою вы».

(к залу) Где же мой покой? Да нет, никогда ты людей не успокоишь: ты же не класс, а личность. Нынче б ты эсером был, а я б тебя расходовал.

(Чиклин подходит к курящему) Что ж вы иконы красной мануфактурой не покроете? Разве революция еще беднее, чем вера?

Поп-фокстрот. От товарища активиста пришли?

Чиклин. А тебе что?

Поп-фокстрот. Все равно я по трубке вижу.

Чиклин. А ты кто?

Поп-фокстрот. Я был поп, а теперь отмежевался от своей души и острижен под фокстрот. Ты погляди!

Поп снимает шапку и показывает Чиклину голову, обработанную, как на девушке.

Поп-фокстрот. Ничего ведь?.. Да все равно мне не верят, говорят, я тайно верю и явный стервец для бедноты. Приходится стаж зарабатывать, чтоб в кружок безбожия приняли.

Чиклин. Чем же ты его зарабатываешь, поганый такой?

Поп-фокстрот. А я свечки народу продаю – ты видишь, вся зала горит! Средства же скопляются в кружку и идут активисту для трактора.

Чиклин. Не бреши: где же тут богомольный народ?

Поп-фокстрот. Народу тут быть не может. Народ только свечку покупает и ставит ее Богу, как сироту, вместо своей молитвы, а сам сейчас же скрывается вон.

Чиклин (яростно). А отчего ж народ не крестится здесь, сволочь ты такая?

Поп-фокстрот. Креститься, товарищ, не допускается: того я записываю скорописью в поминальный листок…

Чиклин. Говори скорей и дальше!

Поп-фокстрот. А я не прекращаю своего слова, товарищ бригадный, только я темпом слаб, уж вы стерпите меня… А те листки с обозначением человека, осенившего себя рукодействующим крестом, либо склонившего свое тело пред небесной силой, либо совершившего другой акт почитания подкулацких святителей, те листки я каждую полуночь лично сопровождаю к товарищу активисту.

Чиклин. Подойди ко мне вплоть.

Поп с готовностью подходит.

Чиклин. Зажмурься, паскудный.

Поп закрывает глаза, выражая на лице умильную любезность.

Чиклин. Хочешь жить?

Поп-фокстрот. Мне, товарищ, жить бесполезно. Я не чувствую больше прелести творения – я остался без Бога, а Бог без человека…

Поп начинает молиться, отвешивая земные поклоны. Раздается долгий свисток, за ним истеричный хохот.

Поп-фокстрот (со смирением). Собрание учредителей.

Заполошный бой колоколов

Сцена 13.

Плот

Вощев, Чиклин и три мужика носят бревна к воротам Оргдвора и складывают их в штабель; толпится народ. Слышен перестук топоров, ветхий скрип мельницы.

Активист стоит на высоком крыльце Организационного Двора, подле него Мальчик, глядит на его лицо.

Активист (к народу). Ну как же будем, граждане? Вы что ж – опять капитализм сеять собираетесь иль опомнились?

Октябрьская революция уничтожила частную собственность на землю, уничтожила куплю-продажу земли, установила национализацию земли. Что это значит?

(мальчику) Ты чего взарился? На тебе конфетку (мальчик берет конфету, активист продолжает речь)

Это значит, что крестьянин, чтобы производить хлеб, вовсе не нуждается теперь в том, чтобы покупать землю. Раньше он годами накоплял средства для того, чтобы приобрести землю, влезал в долги, шел в кабалу, лишь бы купить землю. Расходы на покупку земли, конечно, ложились на стоимость производства хлеба. Теперь крестьянин в этом не нуждается…

Мальчик. Дядь, отчего ты самый умный, а картуза у тебя нету?

Активист гладит голову мальчика. Мальчик возвращает ему конфету.

Мальчик. Сам доедай, у ней в середке вареньев нету: это сплошная коллективизация, нам радости мало!

Активист (зло мальчику) А ну геть от седава! (продолжает речь).

Так вот, теперь он, крестьянин, может производить хлеб, не покупая землю. Следовательно, сотни миллионов рублей, которые расходовали крестьяне на покупку земли, остаются теперь в кармане у крестьян. Вникаете, граждане? Про ваши карманы говорю…

(Молчание).

Ну что же! Иль вы так и будете стоять между капитализмом и коммунизмом: ведь уж пора тронуться – у нас в районе четырнадцатый пленум идет!

Ближний середняк. А к чему же те бревна-то ладят, товарищ активист?

Активист. А это для ликвидации классов организуется плот, чтоб кулацкий сектор ехал по речке в море и далее…

Активист что-то метит двухцветным карандашом в ведомости: то сипим, то красным цветом. Мужики принялись складывать бревна одно к другому вплоть.

Ближний середняк. Товарищ актив, а товарищ!.. – Дозволь нам горе горевать в остатнюю ночь, а уж тогда мы век с тобой будем радоваться!

Активист (кратко подумав). Ночь – это долго. Кругом нас темпы по округу идут, горюйте, пока плот не готов.

Ближний середняк. Ну хоть до плота, и то радость.

Мужик заплакал и за ним враз взвыли бабы во все задушевные свои голоса так, что мужики перестали рубить дерево топорами.

Активист. Плачьте, бабы, голосите! Это солнце новой жизни взошло и свет режет ваши темные глаза!

Ближний середняк. Отвернись ты от нас на краткое время. Дай нам тебя не видеть.

Активист (подходит ближе к залу, набрасывая текст в блокнотике). Настоящим рапортую о точном исполнении мероприятия по сплошной коллективизации и о ликвидации посредством сплава на плоту кулака как класса.

Прошу новую боевую компанию, чтоб местный актив работал бесперебойно и четко чертил дорогую генеральную линию вперед.

Валит густой снег.

Пожилой бедняк. Товарищ актив, там снег пошел и холод дует.

Активист. Пускай идет, нам-то что?

Пожилой бедняк. Нам – ничего, нам хоть что ни случись – мы управимся!

Активист (к народу). Готовы, что ль?

Вощев. Подожди. Пусть они попрощаются до будущей жизни.

Все обнимаются, целуются, прощаются

Выкрики из толпы:

– Дай нам еще одномгновенье времени!

– Прощай, Егор Семеныч!

– Не в чем, Никанор Петрович: ты меня тоже прости.

– Прощай, тетка Дарья, не обижайся, что я твою ригу сжег.

– Бог простит, Алеша, теперь рига все одно не моя.

– Ну, давай, Степан, побратаемся.

– Прощай, Егор, жили мы люто, а кончаемся – по совести.

После целованья люди кланяются в землю

Активист. Ну все, будя. Давай, трогай, раз-два, взяли!

Кулаки, согнувшись, двигают плот на речную долину

Панорама: плот «систематически» уплывает по снежной текущей реке, вечерний ветер шевелит темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в отдаленную пропасть…

Кулачество глядит с плота на берег; кулацкий речной эшелон заходит на повороте за береговой кустарник и начинается теряться

Прощальные крики:

– Эй, паразиты, прощай!

– Про-щай-ай!

Репродуктор «Нас утро встречает прохладой …».

Все начинают радостно топтаться на месте. Елисей ударяется в пляс, не сгибаясь, как стержень – один среди стоячих, четко работая костями и туловищем. Постепенно оживляются все, слышится смех. Снежный ветер утих, полная луна. Весь народ товарищески самозабвенно торжествует

Забвенный мужик (в радости, хлопает себя по пузу, щекам и по рту). Эх ты, эсесерша наша мать! Охаживай, ребята, наше царство-государство: она незамужняя!

Гость. Она девка иль вдова?

Забвенный мужик. Девка! Аль не видишь, как мудрит?!

Гость. Пускай ей помудрится! Пускай посдобничает! А потом мы из нее сделаем смирную бабу: добро будет!

Настя сходит с рук Вощева и пускается в пляс

Гость. Ой, какая маленькая, да славненькая! Пойдем со мной, я тебя пряниками угощу!

Жачев. Не сметь думать что попало! Иль хочешь речной самотек заработать? Живо сядешь на плот!

Гость (испугано). Боле ничто не подумаю. Я теперь шептать буду.

Пошли частушки (надсадно-истерично)

Будет, спинушку погнули,

Покормили паука!

Мы сейчас в колхоз вступили,

К чорту гоним кулака.

Запляшу – держись,

Ножкой топну я,

Прощай ты, жизнь

Допотопная!

Ах, чище мети,

Чище разметайся,

Улетай, кулак, подальше

И не возвращайся!

Вощев. Настя, ты не стынь долго, иди ко мне.

Настя. Я ничуть не озябла, тут ведь дышат.

Вощев. Ты три руки, а то окоченеешь: воздух большой, а ты маленькая!

Настя. Я уже их терла: сиди молчи!

Радио вдруг среди мотива смолкает, народ не может остановиться. Активист подхватывает музыку своими губами, все топчутся под эти звуки рта. Елисей пускается в остервенелый пляс.

Забвенный мужик. Играй, актив, сурьезней, чтоб нам радость была с жалостью пополам!

Активист прибавляет, но вдруг смолкает. Колхоз, продолжая пляску под скрип снега и дыхание, постепенно запевает слабым голосом. Слов в этой песне понять нельзя, слышится жалобное счастье и напев бредущего человека

Чиклин. Жачев! Ступай прекрати движенье, умерли они, что ли, от радости: пляшут и пляшут.

Жачев. Эй, организованные, достаточно вам танцевать: обрадовались, сволочь!

Увлеченный колхоз, не приняв жачевского слова, веско топчется, покрывая себя песней

Жачев. Заработать от меня захотели? Сейчас получите!

Жачев принимается рыскать среди пляшущих и сбивать их с ног. Люди валятся, как порожние штаны

Сцена 14

Барак артельщиков. Фоновые звуки стройки и железной дороги. Настя лежит в своей постели в гробу, стилизованном под детскую кровать.

Репродуктор. … сказал в своей речи неправду, заявив, что генеральная линия у нас одна. Он этим хотел замаскировать свою собственную линию, отличную от линии партии с тем, чтобы повести втихомолку подкоп против линии партии…

А правда в данном случае состоит в том, что у нас нет на деле одной общей линии. Есть одна линия, линия партии, революционная, ленинская линия. Но наряду с этим существует другая линия, … ведущая борьбу с линией партии… Эта вторая линия есть линия оппортунистическая … (в репродуктор летит сапог, радио замолкает).

Чиклин. Прушевский!

Прушевский (из темноты). Я.

Чиклин. Прушевский! Сумеют или нет успехи высшей науки воскресить назад сопревших людей?

Прушевский. Нет.

Жачев. Врешь. Марксизм все сумеет. Отчего ж тогда Ленин в Москве целым лежит? Он науку ждет – воскреснуть хочет. А я б и Ленину нашел работу, я б ему указал, кто еще добавочно получить должен кое-что! Я почему-то любую стерву с самого начала вижу!

Настя. Ты дурак потому что, ты только видишь, а надо трудиться. Правда ведь, дядя Вощев?

Вощев. Неизвестно. Трудись и трудись, а когда дотрудишься до конца, когда узнаешь все, то уморишься и помрешь. Не расти, девочка, затоскуешь.

Настя. Умирать должны одни кулаки, а ты – дурак. Жачев, сторожи меня опять, я спать захотела.

Жачев. Иди, девочка, иди ко мне от подкулачника: он заработать захотел – завтра получит!

Настя. К маме хочу!

Вощев. Мама, девочка, умерла, теперь я остался!

Настя. А зачем ты меня носишь? Где четыре времени года? Попробуй, какой у меня страшный жар под кожей! Сними с меня рубашку, а то сгорит, выздоровлю – ходить не в чем будет!

Чиклин (бросается пробовать лоб Насти). Да у ней жар!

Настя. Накрой меня, я спать хочу. Буду ничего не помнить, а то болеть ведь грустно, правда?

Все суетятся вокруг девочки.

Настя. Из меня отовсюду сок пошел. Неси меня скорее к маме, пожилой дурак! Мне скучно!

Чиклин. Сейчас, девочка, тронемся. Я тебя бегом понесу… (к артельщикам). Чего столпились. сбегайте кто-нибудь за молоком, печь растопите…

Бестолковая суета, Вощев выбегает.

Настя (удивленно). Чиклин, отчего я всегда ум чувствую и никак его не забуду?

Чиклин. Не знаю, девочка. Наверно, потому что ты ничего хорошего не видела.

Настя. А почему в городе ночью трудятся и не спят?

Чиклин. Это о тебе заботятся.

Настя. А я лежу вся больная… Чиклин, я опять к маме хочу, я ее обниму и начну спать. Мне так скучно стало сейчас!

Чиклин. Спи, может, ум забудешь (Настя вдруг приподнимается и целует Чиклина. Чиклин баюкает девочку).

Вощев (с шумом врывается). Вот, сливки, пирожные, скоро доктор будет…

Чиклин. Тише, ты, разбудишь…

Чиклин кладет девочку в гроб-постель, складывает ее руки на груди. Потом находит веник и начинает мести пол. Вощев роняет все на пол и бросается к девочке.

Вощев. Да как же так… я ж тебе в подарок еще и мешок игрушек приволок, да что же это…

Чиклин (Жачеву). Ну чего ты тут расселся, как служащий какой? Взял бы хоть лопаты поточил!

Жачев. Не могу, Никит, я теперь ни во что не верю!

Чиклин. Почему, стервец?

Жачев. Ты же видишь, что я урод империализма, а коммунизм – это детское дело, за то я и Настю любил… Пойду сейчас на прощанье товарища Пашкина убью.

Жачев со скрипом удаляется. Чиклин с грохотом выбирает две лопаты, одну сует Вощеву.

Чиклин (Вощеву). Пойдем, что-ли…

Чиклин и Вощев начинают копать могилу. Микрофоны усиливают лязг лопат о мерзлую землю. Звуки работы землекопов переходят в мелодию.

Действующие лица (по очереди):

– Мы жгли костры и вспять пускали реки

Нам не хватало неба и воды…

– Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед…

– Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны…

– От черного хлеба и верной жены

Мы бледною немочью заражены…

– Копытом и камнем испытаны годы,

Бессмертной полынью пропитаны воды, —

И горечь полыни на наших губах…

– Нам нож – не по кисти,

Перо – не по нраву,

Кирка – не по чести

И слава – не в славу…

– Мы бессмертны, мы неведомое любим,

Мира мало, чтоб насытить нас,

Мы все грани и законы переступим, —

Для вселенной бьет последний час…

– Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли все святое:

И стыд души, и честь земли…

– Мы брали пламя голыми руками.

Грудь раскрывали ветру. Из ковша

тянули воду полными глотками…

– Мы – ржавых дубов облетевший уют…

Бездомною стужей уют раздуваем…

Мы в ночь улетаем!

Как спелые звезды, летим наугад…

– Мы растем все выше, силы отнимая

От земли и неба, где горит весна.

И в огне восторга поднимаем молот,

Разрушаем горы на своих путях…

– Мы на ветру живем

С незащищенным сердцем,

В пучине мира мы – нечаянный огонь…

ЗАНАВЕС