И.З. Суриков и поэты-суриковцы [Иван Захарович Суриков] (fb2) читать онлайн

И.З. Суриков и поэты-суриковцы

И. 3. Суриков и поэты-суриковцы

Иван Суриков, Александр Бакулин, Степан Григорьев, Савва Дерунов, Дмитрий Жаров, Матвей Козырев, Егор Назаров, Алексей Разоренов, Иван Родионов, Иван Тарусин, Спиридон Дрожжин, Максим Леонов... Вот ряд имен русских поэтов прошлого века (некоторые из них захватили и начало нынешнего), представляю щих собой вместе с другими как бы особый участок, особый «отдел» родной литературы. Создания их часто несовершенны, преходящи, но само явление жизни и искусства, представленное названными поэтами и их товарищами по литературному делу, не может не привлечь к себе внимания нашего современника. И, пожалуй, не только историка, литературоведа, но и исторического романиста — настолько пути этих поэтов необычны, полны драматизма, красноречиво говорят о времени, о всем строе старой русской жизни.

Известная сложность, но и привлекательность задачи состоит в том именно, чтобы выяснить истинное своеобразие, историческую неповторимость трудов и дней поэтов, которым посвящена настоя щая книга, и в то же время не стремиться внушать ложное пред ставление о значении их произведений, не приписывать им несуще ствующие достоинства, не стараться «подверстать» их к другим явлениям истории литературы, более значительным, исторически бо лее прогрессивным.

Суриков, его товарищи и преемники сами называли себя «поэтами-самоучками», «писателями-самоучками». Смысл определения, очевидно, не в том, что они самостоятельно, сами по себе научились писать стихи, а в том, что они вообще были людьми, которым жизнь не приготовила ни школы, ни какой-либо другой возможности систематического освоения культуры. В тяжкой борьбе они выры вали у жестокой судьбы знания, простую грамоту, возможность читать книги, а затем и «сочинять». Так что в самом этом определении — «поэты-самоучки» — заключен известный вызов, упрек, проти вопоставление.

Русская история знает множество имен. «поэтов-самоучек», ра ботавших в разные эпохи. Вообще это явление специфически русское. М. Горький в статье «О писателях-самоучках» вспоминает: «Вильям Джемс, философ и человек редкой духовной красоты, спрашивал: — Правда ли, что в России есть поэты, вышедшие непосред ственно из народа, сложившиеся вне влияния школы? Это явление непонятно мне. Как может возникнуть стремление писать стихи у человека столь низкой культурной среды, живущего под давлением таких невыносимых социальных и политических условий? Я понимаю в России анархиста, даже разбойника, но лирический поэт-крестьянин — это для меня загадка». ^[1] Сам Горький постоянно проявлял большой интерес к этому своеобразному явлению русской жизни; занимало оно и других писателей, например Льва Толстого. ^[2]

В настоящей книге представлено и рассматривается творчество «поэтов-самоучек» в пореформенное время, то есть примерно с середины 60-х годов прошлого века. То было время наиболее активной и массовой их деятельности. Разумеется, книга не может (да и нет в том нужды) представить читателю-современнику всех «самоучек» последней трети XIX — начала XX века. Но она претендует на то, чтобы охватить явление в его основных, наиболее характерных осо бенностях и тенденциях.

Активизация «самоучек» в пореформенное время была обусловлена социально-экономическими изменениями в русской жизни, ускорившимся процессом «обуржуазивания» ее, усилившимся стремлением крестьянства к свободе и самостоятельности. Достичь высот художественного творчества значило самоопределиться в жизни, так сказать, по большому счету, значило найти в ней совсем иное место, чем то, что полагалось по происхождению и условиям существования с детских лет. Не случайно ведь почти все «поэты-самоучки» были людьми, родившимися в крестьянской семье и затем уехав шими в Москву или — реже — в Петербург для решительного единоборства с судьбой. Их жизненный путь — наглядная иллюстрация характерных явлений пореформенного времени, когда происходит решительное изменение в численности и социальном составе населения больших городов, приток в них большого числа крестьян. ^[1]

«...Суриков и Дрожжин — певцы деревни, разлагающейся под ударами новых условий, и певцы столицы, где в ежедневной борьбе теряют силы выходцы разлагающихся деревень» — так говорилось в одном из первых очерков о «поэтах-самоучках» пореформенной поры. ^[2] Слова эти в значительной степени справедливы и могут быть отнесены почти ко всем поэтам, интересующим нас.

Коллективные их особенности, общие их черты проявились более или менее ясно и четко к началу 70-х годов. К этому времени у первого и наиболее значительного из «самоучек», И. 3. Сурикова, уже вышел сборник стихотворений, после нескольких лет публикации отдельных произведений в столичных журналах и газетах. Пример Сурикова был очень важен для будущих его соратников. По этому анализ его творчества, естественно, должен явиться первой главой в изучении «поэтов-самоучек».

1. ТВОРЧЕСТВО Я. 3. СУРИКОВА

Жизнь Сурикова — одна из самых горьких писательских судеб в русской литературе прошлого века. Тяжелый, монотонный труд в лавчонках на окраине Москвы, семейный гнет и раздоры, постоянное ощущение зависимости, страх нищеты, рано вспыхнувшая болезнь, загнавшая Сурикова на сороковом году жизни в могилу...

Занятый будничной борьбой за существование, Суриков жил в отрыве от многих важнейших идеологических, художественных завоеваний своей эпохи. Одновременно с ним работали Щедрин и Достоевский, Лев Толстой и Островский. Сурикову было не до таких знакомств — ни личных, ни творческих. Он, видимо, читал в 70-е годы некоторые их произведения, поскольку выписывал вместе с товарищами главнейшие русские журналы того времени. Но по-настоящему выработать свое отношение к прочитанному ему было недосуг. ^[1]

Подталкиваемый ежедневными тяготами жизни, Суриков отча янно, мученически боролся за свое место в ней. Многие стихи явились для него именно лишь одним из возможных средств само утверждения, а не единственно необходимым способом выразить волнующие поэта чувства и мысли, пропагандировать определенные духовные, жизненные ценности. Нередко обстоятельства склоняли Сурикова к самому откровенному версификаторству. Обо всем этом никак нельзя забывать, отделяя реально значительное в наследии поэта от второстепенного, не главного; не принципиального.

Главное же состоит прежде всего в том, что Суриков — истинно народный поэт. Можно было бы (как это нередко и делается) сразу же представить читателю прямые параллели, скажем, между язы ком стихотворений Сурикова и произведений народной поэзии. Такие параллели легко отыскать, однако они еще не дают возможности понять, с чем на самом деле мы встретились: с подлинным выраже нием народной «души», проявлением народно-поэтического чувства, или со стилизацией.

Если отложить некоторые «былины» и «сказания», созданные Суриковым, то можно утверждать с уверенностью, что основной части его произведений несвойственна преднамеренная стилизация, нет в них принципиальной установки такого рода. Подражания встречаются (о них еще пойдет речь), но природа их иная, и они ни в какой мере не заслоняют истинных связей поэта с народной жизнью и народным мироощущением.

В своих воспоминаниях И. А. Белоусов пишет: «Следует отме тить одну особенность: все писатели-самоучки начинали свою деятельность со стихов, а потом уже некоторые из них переходили на прозу.

Хотя стихотворная форма гораздо труднее прозаической, но она сильнее влияет на душу человека; да и толчок-то к писанию стихов поэты из народа получали от русских песен, которые они слыхали у себя в деревнях и знают с детских лет» ^[1].

Здесь особенно ценно соображение о «толчке к писанию стихов». Бесспорно, «поэты-самоучки», в частности Суриков, являлись свое образными соучастниками народно-поэтического творчества. Их от ношение к фольклору определяется не словами «связь», «влияние», налицо родство органическое, единство неразрывное.

Между фольклором и литературой нет явной границы, совершенно строгого и точного разделения. Суриков творил как бы в пограничной области. Став уже литератором, деятелем в области письменного слова, он вместе с тем был открыт в своем творчестве непосредственному, прямому воздействию стихии устной народной поэзии, воспринятой с детства. Но дело, конечно, не только и не столько в самих по себе детских впечатлениях, а в особой близости фольклорной традиции природе чувств и мыслей поэта. Его собственные создания, в свою очередь, легко подхватывались народом: уже его сотворцами, соавторами становились безымянные для нас люди — те, кто продолжал дальше шлифовать суриковские стихи, те, кто сокращал вторую и третью строфы «Рябины» или переиначивал первые строки «Казни Стеньки Разина».

Часто проводимое разделение произведений Сурикова на «песни» и «стихотворения» нельзя признать удачным. Автор предисловия к одному из сборников стихов Сурикова отмечал: «Как и Кольцов, он их (чужие стихи) напевал, и свои стихи потом часто проверял пением». ^[2] Неизвестно, на основании каких сведений сделан такой вывод, но он похож на правду. Стихотворение для Сурикова — это почти всегда песня, или в какой-то степени песня. Народно-песенный дух, ритм, черты сознания, свойственные фольклору, по-разному— иногда более прямо и наглядно, иногда более сложно и отдаленно— проявляются в различных творениях поэта. Это-то и интересно, это-то и важно, поскольку открывает коренное, существенное единство письменного творчества Сурикова с фольклором, а не поверхностную, внешнюю связь.

По самым принципиальным основам своим творчество Сурикова представляет собой как бы голос масс, голос народа, несущий на себе лишь очень неопределенный отпечаток личности поэта. «Песни Сурикова и были именно коллективными песнями, соответствующими ужасам 70-х и 80-х годов XIX века» — так писал один из поздних народников Г. Д. Деев-Хомяковский. ^[1] Такое определение — «коллективные песни» — справедливо и удачно.

Публикуя свои стихотворения в журналах, поэт нередко подписывал их: «Крестьянин Иван Суриков», подчеркивая тем самым, что говорит не «от себя», а представительствует от многомиллионной массы тружеников сел и деревень.

Вообще стихи Сурикова не дают привычного для современной ему поэзии ощущения индивидуальности автора. Здесь между от дельным произведением и автором как бы иные соотношения. Облик поэта дробен, невозможно и не нужно связывать многие его создания логическим единством.

Можно сравнить том его стихов, скажем, со сборником произведений такого третьестепенного и, кажется, вовсе забытого теперь поэта, как А. Михайлов (Шеллер). Но и в этом случае, даже не вдаваясь в серьезный анализ, читатель без труда почувствует в стихах Шеллера несомненное единство облика автора: в интонации, повторяющихся мотивах, автохарактеристиках, более или менее устойчивой лексической сфере и т. д. Суриков неопределеннее и безбрежнее. Его стихам, естественно, присуще господствующее настроение, преобладающая тональность, в конце концов ограниченный круг героев, повторяющиеся ритмы. Но — скажем еще раз — «индивидуальности» зримой, явственной не ощущаешь. У многих поэтов, современных Сурикову, как, впрочем, и у позднейших, нередко «индивидуальность» поверхностная, показная — она диктовалась конъюнктурой, модой, групповыми интересами, но, так сказать, хотя бы «установка на индивидуальность» являлась своего рода законом письменного творчества.

Суриковский фольклоризм проявляется в этой сфере опять-таки определенно и ясно. Его индивидуальность — народ, бедный люд города и деревни. До более сложной диалектики поэта и народа Суриков еще не дошел. В этом заключалась несомненная его слабость, но была и сила: она в большой искренности, правдивости всего его творчества. Позднейшие «суриковцы», в отличие от своего учителя, уже многое усвоили из литературной практики, в их творениях порой проявлялась искусная хитрость «умельца», она служила помехой глубоко искреннему и органическому выражению народных чувств и стремлений.

Что же касается способа раскрытия душевной жизни, свойственного поэту, то и он коренится в особой природе мышления, осознания действительности, характерной для фольклорной традиции. Суриков невнимателен к оттенкам, нюансам чувств, сложным эмоциональным единствам. Он — поэт обособленных, сильных и цельных душевных состояний (только тоска, только радость). Соответственно рисует он и переходные состояния.

Нельзя обнаружить у Сурикова и достаточно определившейся склонности к анализу психологии людских взаимоотношений, подвижных и изменчивых взаимосвязей. В этом плане показательно, например, стихотворение «В поле». Здесь два героя: «девушка-батрачка» и «парень на плече с косою». Их соединила любовь, они встречаются, утешают друг друга, однако представлена их история весьма условно. Есть что-то картинно-обрядовое во всем рассказе. В другом стихотворении — «Слеза косаря» — чувства героя-косаря и его любимой воплощаются в образной сфере легенды, мифа, пере даются средствами фольклорной поэтики, а не психологически достоверного анализа, свойственного современной поэту литературе.

Как видно, по самим основам, по своему внутреннему строю суриковские стихи находятся не столько в сложной, диалектической, сколько в непосредственной, тесной связи с народным творчеством. Они прямо соответствуют настроениям, надеждам, вообще миро восприятию, а также эстетическим нормам тружеников-бедняков 60—70-х годов прошлого века.

По своему содержанию стихотворения Сурикова — это поэзия любви к трудящемуся человеку, к народу, поэзия сочувствия и со страдания. Основная ее тема — «бездольная жизнь» бедняка.

Разнообразие житейских драм и тягот широко представлено, названо, обозначено в стихах поэта. Здесь нищета, сиротство, смерть и похороны близких, деспотизм родителей, браки по принуждению, пьянство, тюрьма, безответная любовь, женское коварство.

Читатель не может не отметить большое число стихов поэта о смерти, похоронах, могилах. В стихах постоянны мотивы гибели, увядания, умирания и т. п. Вечно звучит в них быль, тоска, отчаяние:

Поэзию Сурикова по праву можно назвать крестьянской. Горькая доля настигает большинство его героев — как тех, что трудятся на земле, так и тех, что в городах бьются за кусок хлеба и простое уважение к себе. По душевной своей природе они — те же крестьяне. Однако в общем восприятии сельской и городской жизни самим Суриковым есть заметная разница.

Редкие умиротворенные интонации, немногие светлые эпизоды жизни, возникающие на страницах книг Сурикова вопреки основной тональности его поэзии, связаны только с жизнью деревни и родной природы. В сознании человека, попавшего в тенета городской нищеты и суеты, иногда всплывает как последняя надежда и упование образ другой жизни:

так шепчут губы «в предсмертном бреду» («Умирающая швейка»).

Суриков может показаться кому-нибудь на первый взгляд поэ том вовсе бесхитростным, как бы безоглядно влекущимся за очеред ным сюжетом. Однако это впечатление ошибочно. Он поэт, отличающийся строгой правдивостью, и нигде поэтическое одушевление не позволяет ему нарочито сместить реальные черты.

Если просматривать одно за другим его «светлые» стихотворения, легко убедиться в том, что, пожалуй, ни разу не дал он повода посчитать благополучной вообще жизнь крестьянина, так сказать, его «нормальную» жизнь, его повседневность, полную трудов и забот.

С любовью и теплом вспоминает поэт картины детства — «Детство» («Вот моя деревня...»), «В ночном». Так же набрасывает он картины природы, рисует крестьян, на какой-то срок вырвавшихся из круга привычных треволнений и обид и оказавшихся лицом к лицу с природой или песней, — «Зима» («Белый снег пушистый...»), «В Украйне» и другие. Прекрасен, гармоничен его дед Клим («Дед Клим»), но он — сельский «чудак», человек, живущий отдельной жизнью («Дом покинул, в лес сосновый Забрался и там живет»; «И в деревню он не ходит, Надоела, вишь, ему...»).

Что же касается города, то он у Сурикова неизменно заслу живает лишь слова осуждения и неприязни:

Такой взгляд на современный поэту город исторически наивен, но для Сурикова и его последователей характерен.

Своеобразное восприятие города, городской жизни, быта его тружеников демократическими слоями населения породило к сере дине XIX века особый жанр народной поэзии — так называемый городской, или «мещанский», романс.

Суриков активно способствовал развитию этого жанра, с его болезненной унылостью ритма и слова, грустной напевностью, нервическим самоощущением певца-автора и его героев. Городской романс открывал повседневность, обычность, повсеместность людских драм, отвечал настроению, мировосприятию огромной массы бедняков, в новую пору русской жизни бившихся с судьбой в «душных городах». Поэтика городского романса распространилась затем и на изображение сельской жизни. Большое число стихотворений Сурикова представляет собой характерные образцы нового жанра. Таковы «У могилы матери», «Умирающая швейка», «Бедняк», «Тихо тощая лошадка...» и т. д,

В данном случае снова речь идет не об отдельных произведе ниях поэта, которые вошли в массовый песенный обиход и стали городскими романсами (то, что называется «фольклором литератур ного происхождения»), а о самом строе, духе суриковских стихо творений, о том, что они были произведениями такого жанра по своей поэтической природе. Скорбно-болезненный напев «мещанского» романса звучал во множестве представленных им картин, в рассказе о швейках, портных, сапожниках, бездомных бродягах и рабочих:

Итак, произведения Сурикова представляют собой ценный материал для характеристики мироощущения русского крестьянина, сельского и городского бедняка пореформенной поры.

Нашло ли в творчестве «поэта-самоучки» свое выражение на родное бунтарство, слышатся ли в нем ноты протеста и борьбы? Вообще, в каких отношениях находился Суриков и его стихи с на раставшим освободительным движением?

На эти очень важные вопросы все еще нельзя дать вполне конкретного и обстоятельного ответа, если касаться самой биографии Сурикова. ^[1]

В сохранившихся письмах поэта нам удалось найти лишь один отклик на эпизод из освободительного движения 70-х годов — только один отклик, но весьма выразительный. Находится он в письме Сурикова Д. Н. Садовникову от б апреля 1878 года. Вот что пишет Суриков:

«А не в литературной Москве есть новое: случилось кровавое побоище, но об этом, я думаю, Вы уже читали в газетах. Газеты страшно лгут, передавая это печальное происшествие, — всему делу виною полиция... Я кое-что мог бы Вам сказать по этому делу, но в письме сделать это неудобно...

Эту мысль можно бы продолжить, но это вышло бы слишком резко». ^[2]

Непосредственным толчком к столь горьким выводам автора письма, видимо, послужил разгон демонстрации студентов в Москве 3 апреля 1878 года. Это событие имело свою предысторию и продолжение. ^[1] Оно вызвало глубокое возмущение многих современников, в том числе, как мы теперь знаем, и Сурикова.

Публикуемое письмо свидетельствует еще о том, что взгляд Сурикова на официальные «свободы» был весьма скептичен.

Его поэтическое творчество полностью приходится на время после отмены крепостного права. Но в своих стихах — и это очень важно для понимания позиции поэта — он почти не прибегает к столь популярному в 60—70-е годы противопоставлению старой и новой эпохи, старой и новой деревни. Правда, среди писем Сурикова сохранились два стихотворных отклика на реформу 1861 года: «Колыбельная песня» и «Пришла желанная свобода...» (впервые их опубликовал Н. А. Соловьев-Несмелов в издании 1884 года вместе с письмами поэта). В целом оба они одобряют происшедшую реформу, хотя в каждом случае по-разному. Однако цензура в свое время (около 1872 года) в печать их не пропустила. Мотивы запрещения нам неизвестны. По отношению к стихотворению «Пришла желанная свобода...» их легче себе представить: в нем могли раз дражать рассуждения о трудности истинного раскрепощения народа, о том, что в «массы темного народа Еще свет мысли не проник И дремлет сил живых родник». Так или иначе, но в печать оба стихотворения не попали. Позднее же автор не включал их в два своих стихотворных сборника, возможно, уже по иной причине —не желая выражать даже такую меру надежды и веры в «великие реформы».

Поэзия Сурикова полна печали и горечи; однако уже из при веденных примеров ясно, что ей не следует приписывать в качестве основного настроения однообразную «терпеливую покорность», как это порой делалось в дореволюционной, да и послереволюционной, печати. Отметим еще в его стихах особый характер откликов, когда горе и печаль соседствуют с отчаянной разудалостью, горькой бесшабашностью, — их никак не уместить в рамки «терпеливой по корности» (для примера можно назвать «Шум и гам в кабаке...», «Беззаботный» и многие другие стихотворения, строки, детали). В своих произведениях на сюжеты из отечественной истории («Грозный царь», ^[2] «Богатырская жена», «Василько», «Святослав и Цимисхий» ^[1] Суриков обращается обычно к событиям драматическим, полным действия, энергичным и выразительным уже по самому своему характеру. Он рисует картины кровавых расправ, всяческого произвола, творимого властителями и их приближенными, представляет клубок обид, борьбы и мести.

Непосредственно «бунтарские» мотивы в стихах Сурикова редки. Все же встречаются и они. Пример — широко популярная в прошлом, да и сейчас не забытая, «Казнь Стеньки Разина» («Точно море в час прибоя...»). Явную нагрузку символики, содержательного иносказания несет, как нам кажется, стихотворение «Ой, дубинушка, ты ухни!..» Трудно предположить, что оно не вызвано к жизни каким-либо особой важности событием, особым кругом впечатлений, — настолько внутренне оно остро, напряженно, от него веет духом запальчивым, боевым. Однако пока оно должно быть отнесено к числу известного рода загадок в поэтическом наследии Сурикова. Определить реальный его адрес и подтекст в настоящее время невозможно. Нужны дополнительные факты и материалы.

Таковы некоторые эпизоды поэтического творчества Сурикова. Но и в целом его стихи, как уже говорилось, ориентированы не на «сильных мира сего», а на пасынков судьбы, на тех, кому сущест вующий уклад жизни не давал покоя и обеспеченности сегодня и не сулил основательных надежд на завтра.

Анонимный рецензент «Отечественных записок», откликаясь на третье издание стихотворений Сурикова, так определял общее на правление, общий дух книги:

«Напоминаем читателю, что стихотворения г. Сурикова доживают до третьего издания. Это факт тем более любопытный, что в них нет ни амуров, ни замысловатых сказок, ни шутовских побасенок, словом, ничего такого, что обыкновенно привлекает массы читателей к сборникам стихов второстепенных, совсем дюжинных и прямо лубочных поэтов. Значит, есть сферы, где требуется облег чить горе слезами, где лирика г. Сурикова, именно его лирика — утешительница заключенных и готовящихся к заключению — есть жданный и желанный гость. Ввиду этого вышеизображенная схема периодов уважения к лирике требует еще каких-то поправок. Каких, мы не знаем, кроме разве той, которую народ выразил поговорками: «от тюрьмы да от сумы не отрекайся» и „все мы под богом ходим“». ^[2]

Как видно, рецензент по праву считал основной аудиторией поэзии Сурикова тех современников, которым неприютно было на родной земле, тех, у кого не находилось оснований отрекаться от «тюрьмы да от сумы», кто всегда «ходил под богом», ибо не мог надеяться на другого защитника.

На самом деле, в каких отношениях к богу находятся герои Сурикова и сам он? Насколько крепок был в их глазах этот защитник? В стихах часто молятся, поминают бога. Но такие детали, разумеется, ничего еще не говорят о существе дела, о мировоззрении Сурикова. Все-таки авторы работ о нем, появившихся в более или менее недавние годы, с уверенностью и особым неудовольствием отмечали наличие «религиозных мотивов» в его поэзии.

Однако вспомним, например, стихотворение «В воздухе смолкает...» (1866), которое не включалось ни в один из сборников Сурикова последних лет:

Очевидно, что это стихотворение свободно от религиозной патетики; напротив, оно содержит явный упрек «божьему миру» в несовершенстве, неустанных людских терзаниях. Конечно, подобным строкам далеко до богоборческого пафоса, скажем, Тараса Шевченко. Но чрезвычайно далеки они также от религиозного умона строения.

Интересно, что в первом сборнике стихотворений поэта «В воздухе смолкает...» завершалось еще одной строфой:

При переиздании Суриков снял эту строфу — быть может, окончательно потеряв надежду на такое «ниспослание».

В стихотворении «Работники» поэт вместе со своим героем терзается сомнением:

А более раннее «Головушка» Суриков закончил так:

Трудно не увидеть в этих стихах печальной иронии автора. И возникает она в его сознании не однажды. Приведем в заключение два отрывка из писем поэта. 30 января 1876 года он писал А. Н. Пешковой-Толиверовой: «Нужно ждать весны, тогда, может быть, мое здоровье поправится, если нет — дело скверное, тогда нужно ждать выбытия туда, откуда никто не возвращается в старом виде. А в новом виде возвращаются ли оттуда? Это дело нерешенное, история этого превращения — дело неразгаданное». ^[1]

И еще: 9 ноября 1878 года Суриков посылает в письме своему другу И. И. Барышеву ничем не примечательное стихотвореньице традиционно религиозного содержания «Вечерняя молитва». При этом он пишет: «Душа моя Ванюша! Я имею поползновение попасть в сотрудники духовного журнала «Странник», а посему пробую себя в духовном роде. Вот эта проба». Н. А. Соловьев-Несмелов опубликовал письмо в издании 1884 года, однако с небольшим изъятием. Он снял подпись, поставленную Суриковым под стихотворением: «И. Голгофораспятенскосинайский»,— а именно она окончательно разоблачала ироническую игру автора письма. ^[1]

Русская демократическая лирика в творчестве основных ее представителей вообще оставалась равнодушна к любым формам мистицизма, хотя и отдавала подчас дань бытовой обрядности. Поэзия Сурикова говорит об этом достаточно внятно. Надо помнить о необразованности поэта и его товарищей, о том, что истинные ценности культуры давались им с боя. Тем большая доблесть — их свобода от официальной религиозности.

Сознавая, что удел сельских и городских тружеников по-прежнему тяжел, Суриков стремится выдвинуть реальные идеалы, составить заповеди, способные помочь его герою вырваться из кольца бесправия и нужды. Прежде всего это, конечно, труд, труд на земле («Летом» и другие стихотворения). Но и вообще — всякая работа, деятельность, упорство в преодолении тягот: «Все одолеет сила духа, все победит упорный труд!» («Трудящемуся брату»). Такая мысль повторяется многократно, в разной форме, вплоть до басенно пословичной в сказке для детей «Клад»: «Станете трудиться — будете богаты».

Особое значение придавал поэт росту культуры народа. О «свете науки», без которого трудящимся не дойти до настоящей свободы, Суриков говорил в стихотворении «Пришла желанная свобода...». В «отрывке рассказа» под названием «В захолустье» (напечатан в сборнике «Рассвет»), полемически направленном против недооценки народного просвещения, сельский учитель заявляет: «Я убежден, что отечество наше хочет просвещения, и все домовые <т. е. дикость, суеверия> попрячутся».

Таковы основные мотивы и настроения произведений Сурикова, в общем свойственные ему в течение всего периода его творчества. Несомненно, поэзии Сурикова присуща известная узость идей и тем. Об этом неоднократно говорилось при его жизни. Он и сам понимал обоснованность подобных упреков. В письме Барышеву от 27 июня 1878 года он писал: «Некоторые критики упрекали меня за одно образие мотивов, приписывая это узости моего взгляда. Это величайшая ошибка. Разнообразие мотивов зависит от разнообразия жизни, а не от широты взгляда. Нужно знать те условия, при которых я жил и развивался. Я жил и развивался при крайне однообразных условиях, при крайне однообразной обстановке. Область моих наблюдений была крайне ограниченна, нужда и определенный труд приковывали меня к одной и той же местности и не давали мне возможности набраться новых впечатлений. Возьмите Кольцова и Никитина: однообразие мотивов у них страшное. А почему? Жизнь их была однообразна, а талант у них был, и немалый, против этого и спорить никто не станет». ^[1]

Здесь Суриков в главном своем утверждении во многом прав. Около десятилетия спустя Г. В. Плеханов разъяснял то обстоятельство, что неразвитость крестьянской жизни, самый ее характер «должен был невыгодно отразиться на характере художественного творчества» тех, кто писал о крестьянстве. ^[2]

Справедливо апеллирует Суриков в приведенных строках письма к именам Кольцова и Никитина: бесспорно, его поэзия — продолжение их поэтической традиции.

Их многое роднит: герои, особый тематический круг, представляющий крестьянский труд, а также крестьянина и природу; мотивы народного горя, печали и муки; характерный этический пафос— жажда справедливого морального закона. Есть очевидное сходство и в выборе стиховых средств.

Однако нельзя не сказать, что чрезмерное сближение творчества Кольцова, Никитина и Сурикова, относящееся к числу штам пов литературоведения, упрощает историческую истину. Ведь уже Кольцов и Никитин, как известно, поэтические явления, которые во многом существенном различны между собой. То же надо заметить о Никитине и Сурикове. Важны не только различия, так сказать, в результатах — те, что проявляются в строках стихов, — но и особенно различие социальных обстоятельств, условий, стимулов, по буждавших каждого из поэтов к творчеству.

Нет оснований также забывать об определенном «отодвигании» на периферию этой поэтической линии. Стихи Кольцова — одно из важных явлений эпохи по своему принципиальному смыслу, они в большой степени обладают достоинством открытия. Его творения вызвали серьезный интерес со стороны Белинского и Жуковского, Пушкина и Н. Станкевича, о нем размышляли Герцен и Салтыков. Творчество Никитина, несмотря на новые, своеобразные качества, уже не составило такого события в литературе.

Суриков относился с большим уважением к своим предшественникам — поэтам из народа. Вместе с тем собственная связь с ними неслучайно воспринималась им общо, без остроты. Прямое свидетельство тому — разысканное нами стихотворение Сурикова «Памяти А. В. Кольцова и И. С. Никитина» ^[1]:

Таково это стихотворение, всего четыре строфы, сплошь содержащие весьма неточные и декларативные характеристики. Его, по справедливости, надо отнести к числу слабейших у Сурикова; понятно, почему он сам не включил его в сборник своих произведений.

Таким образом, тема «Кольцов — Никитин — Суриков» не допускает чересчур прямолинейных толкований.

В своем письме, которое цитировалось выше, ставя свой поэтический труд в ряд с наиболее близкими предшественниками и будучи охвачен полемическим волнением, Суриков не отдает себе отчета в том, что со времен Кольцова и Никитина слишком многое изменилось и в действительности и в поэзии. Если эти два поэта передавали в своих произведениях жизнь дореформенной деревни, то их преемник уже говорил о деревне после отмены крепостного права, о деревне, охваченной новыми сложными внутренними, да и внешними процессами, и о городе, вовлеченном в значительные исторические преобразования.

Наконец, в то время, когда писал свои стихи Кольцов, и затем, когда начинал свой поэтический труд Никитин, жизнь русского крестьянства была еще почти неосвоена нашей реалистической поэзией. Но по мере того как крепло и развивалось творчество Некрасова, не могло не пасть резко значение тех поэтов, которые не сумели усвоить принципиальный смысл некрасовских открытий.

Здесь следует значительно расширить историко-литературную перспективу наших рассуждений, дабы не придавать такому противоречивому, промежуточному явлению, как поэзия Сурикова, той цельности и монолитности, которая ему не свойственна.

Суриков был знаком с произведениями Некрасова. Правда, пока известно только одно прямое высказывание Сурикова о стихах великого поэта-современника. Приводится оно в воспоминаниях Саввы Дерунова (речь в них идет о 1872 годе). Вот это высказывание: «В его <Некрасова> музе ничего нет поэтического. Это сухая проза, притом односторонняя и ординарная». ^[1] Даже если бы эти слова никогда не были сказаны, сам дух, сама суть творчества Сурикова вполне определенно гласила бы о том, что открытия Некрасова остались ему во многом чужды.

Это важнейшее обстоятельство было бы неверно безоговорочно вменить Сурикову в вину. Конечно, то была беда его, человека, который с колоссальным трудом выбивался к творчеству, к духовным ценностям, но не имел возможности дойти до понимания важнейших идеологических, художественных достижений эпохи. Впрочем, случись это, просто не было бы на свете такого своеобразного явления, как его стихи, возникло бы нечто совершенно иное.

Отдаленность Сурикова от поэзии Некрасова, а следовательно, и вообще от магистрального пути русской реалистической поэзии его времени очевидна. Реалистического постижения, анализа действительности, социальной, исторической типичности обстоятельств, характеров, деталей в стихах Сурикова нет. Правда жизни входит в его стихи эмпирически, отрывочно, но, как уже говорилось, порой сильно и выразительно. Надо попутно отметить, что все-таки опре деленную эволюцию в направлении большей жизненной точности картин Суриков пережил: стоит сравнить с этой целью, скажем, «У могилы матери» (1866) и «Горе» (1872). Однако о коренной перестройке поэтических принципов говорить не приходится.

Передавая с несомненной чуткостью настроения времени, Суриков не открыл для себя многообразной социально-исторической проблематики, тревожившей умы и питавшей творчество других современников. И причины страданий, и источник конфликтов, и способы хотя бы частичного их устранения или разрешения поэт определяет, не вырываясь из круга исконных отвлеченных моральных категорий. Бедность и богатство, справедливость и несправедливость, правда и ложь, доброта и жестокость, труд и нерадение — вот обычные общеэтические антитезы, которыми оперирует поэт.

Для того чтобы продемонстрировать существенное различие между Суриковым и Некрасовым, с его глубокой и цельной концепцией народной жизни, народного горя и народной силы, можно было бы предложить немало совершенно конкретных параллелей. В 1864 году в «Современнике» была напечатана поэма Некрасова «Мороз, Красный нос». В 1866 году появилось в печати стихотво рение Сурикова «Мороз». И оно рассказывает о том, как замер зает «девица», «красотка». Но у Сурикова это только полусказочный сюжет, у Некрасова — картина, полная широкого современного смысла, многообразных гражданских ассоциаций. Еще одна возмож ная параллель — «Зимой» Сурикова и «Крестьянские дети» Некрасова. Речь у нас в обоих случаях, естественно, идет не об объеме произведений, а о принципиальной емкости изображаемого. Впрочем, то обстоятельство, что именно Некрасов, а не Суриков создал поэмы о крестьянском житье, также не случайно.

Таким образом, симпатии Сурикова истинно демократичны, а поэзия в определенном смысле правдива, но отсутствие анализа своеобразной природы современного ему человека, общества, этапа истории придает демократизму его поэзии несомненную ограниченность.

Отдаленность Сурикова и большинства его ближайших соратни ков и последователей от творческого поиска и завоеваний Некрасова говорит не только о разнообразии их подходов к русской крестьянской жизни, но и — прежде всего — о бессознательной капитуляции «поэтов-самоучек» перед сложностью реальной социально исторической проблематики 60—70-х годов.

Поглощенный идеей жизненного самоутверждения подобных ему бедняков, Суриков никогда не мог подняться до революционных идей Некрасова, до его тревоги и боли за общенародную долю, за судьбу родины, с такой силой высказанных великим поэтом.

В 1875 году в журнале «Дело» была опубликована одобрительная рецензия на второй сборник стихотворений Сурикова. Анонимный автор рецензии немало рассуждает о народных поэтах, о крестьянской теме в поэзии, но ни разу даже не упоминает имени Некрасова. Говоря о поэтах из народа, он, в частности, замечает: «Только просматривая их произведения, вы убедитесь вполне в убийственной и грустной неподвижности бытовой жизни нашего народа и в узости его интересов, его кругозора, его целей. Кольцов писал в конце двадцатых годов то же, что писал Никитин в конце пятидесятых, что пишет г. Суриков в начале семидесятых годов, и уж, конечно, не мы станем обвинять этих поэтов за однообразие их мотивов, за то, что они не заставляют в своих песнях народ мучиться гражданской скорбью вместо сожаления о павшей коровенке. Ложь, какие бы соображения ни вызывали ее, всегда останется ложью». ^[1]

Журнал «Дело» поддерживал Сурикова-поэта, с середины 70-х годов здесь часто печатались его стихи. Сам редактор журнала Г. Е. Благосветлов писал поэту 8 мая 1877 года: «...Не забывайте «Дело», которое всего ближе стоит к Вам и искренно любит Вас». ^[1]

Иначе сложились взаимоотношения Сурикова с «Отечественными записками», где собралась наиболее прогрессивная и мыслящая часть, русских писателей. Несмотря на то что он предпринимал определенные шаги к сближению с «Отечественными записками», ^[2]его имя не появлялось на страницах журнала, редактируемого Некрасовым, до середины 70-х годов.

В начале 1873 года в «Отечественных записках» былаопубли кована статья Н. К. Михайловского о сборнике «Рассвет»; к ней мы вернемся в следующей главке. В конце 1877 года в журнале появилась рецензия на третье издание стихотворений Сурикова, о ней уже говорилось выше. А за два года до того состоялось первое и единственное выступление поэта со страниц «Отечественных записок». В декабрьском номере за 1875 год было опубликовано его сти отворение «Работники» (ранее его вырезала цензура из книжки журнала «Дело»).

«Работники» — одно из наиболее значительных произведений Сурикова по силе выраженного в нем отчаяния труженика-бедняка. В книжке журнала стихотворение былопомещено отдельно от других поэтических произведений, вслед за «статистическим этюдом» В. В. Берви-Флеровского «Рабочее семейство». В этом «этюде» подробно разъяснялось трудное экономическое положение «работников» (так в то время обычно называли рабочих). Таким образом, редакция журнала усилила конкретную гражданскую направленность стихотворения Сурикова, весьма острого по своему смыслу. Впоследствии произведения поэта на страницах журнала не появлялись.

Устанавливая разнообразные факты, свидетельствующие в основном об отдаленности творчества Сурикова от некрасовской школы, школы «Современника» и «Отечественных записок», нельзя в то же время отрицать какую бы то ни было общность Некрасова и Сурикова.

Невозможно не согласиться с современным исследователем поэзии последних десятилетий прошлого века, когда он пишет о Сурикове и близких к нему «поэтах-самоучках»: «Связь их творчества с поэзией некрасовской школы явственно ощущается в глубочайшем интересе тех и других к жизни русского крестьянства, в использовании богатств русского народного языка, в показе горя народного и поэтических сторон жизни народа». ^[1]

Отмеченные параллели справедливы, конечно; все же они чересчур общи. Надо полагать, что в стихах Сурикова есть более конкретная связь с творчеством Некрасова. Это прежде всего городской, или «мещанский», романс, представляющий собой, на наш взгляд, определенную аналогию некрасовской поэзии с ее повседневными драмами, печалью и тревогой, вниманием к будням трудящихся и страдающих людей города и деревни. Здесь опять-таки не «влияние Некрасова», его не было, а своеобразный отклик на те же настроения и особенности времени, но на ином поэтическом языке.

Надо сказать в заключение, что подлинно народное, главное, свое может открыться читателю книги стихов Сурикова не сразу.

Если читатель хорошо знаком со стихами русских поэтов прошлого века, он ясно различит присутствие чужих поэтических голосов во многих произведениях Сурикова. Речь идет не о принципиальных связях и соответствиях, а именно о внешних созвучиях, тематических и ритмических заимствованиях и т. п.

Исследователи творчества поэта уже отмечали близость «Удалого» к балладе И. С. Тургенева «Перед воеводой молча он стоит...», сходство «От деревьев тени...» с «Облаком волнистым...» А. А. Фета, «Бедность ты, бедность...» — с началом «Портного» Никитина. К этому можно добавить еще ряд очевидных параллелей: «Беззаботный» — и «Песня бобыля» того же Никитина, пейзажи последнего (например, «Утро») и суриковское «Утро», косари у Сурикова и Кольцова, «Сон» А. Михайлова (Шеллера) и «Сон и пробуждение» Сурикова и т. д. Не только стихи современников от ражаются в произведениях поэта. Так, в стихотворении «На мосту» мысли «бедняка бездомного» положены на ритмическую канву рылеевской думы о Ермаке. В стихах поэта слышатся более или менее отдаленные отзвуки поздней лирики Пушкина, «дум» Кольцова, песен Ф. Н. Глинки и других поэтических произведений.

Украинский поэт Павел Грабовский, переводчик и пропагандист стихотворений Сурикова, писал в предисловии к сборнику его произведений, выпущенному во Львове в конце прошлого века: «Иван Суриков интересен для нас как истинно народный поэт и, кроме того, как поэт, творчество которого складывалось и в значительной мере развивалось под влиянием поэзии Шевченко». ^[1] Высказав эту мысль, Грабовский указывает на конкретные соответствия стихов Сурикова произведениям украинской поэзии. В частности, он отмечает «шевченковские мотивы» в «Вербе»; ряд стихов представляются ему «дословно» переданными с украинского («День я хлеба не пекла...», «И вот опять пришла весна...» и другие) . ^[2]

Иногда чувство похожести, «вторичности» обманчиво. При чтении некоторых стихотворений Сурикова такое чувство возникает оттого, что они, даже если не имеют точного образца, конкретного прототипа, по своему звучанию несамостоятельны, литературны, отдают заемной «поэтичностью». В своей рецензии на сборник стихотворений Сурикова А. Н. Плещеев замечал: «В подражании предполагается всегда нечто искусственное, головное, холодное, тогда как в стихах г. Сурикова постоянно звучит сердечная нота; он просто много читал и изучал своих любимых поэтов и так проникнулся духом их, что это незаметно для него самого отразилось на его произведениях». ^[3]

В лучших созданиях поэта истинно народное начало берет верх над его литературным ученичеством, над стремлением к традиционной «поэтичности». Эту борьбу «литературного» и «фольклорного» в творчестве Сурикова всегда необходимо учитывать.

Как уже говорилось, именно подлинно народная «душа» обеспечивает долгую жизнь его творениям. Потому-то скромные его строки снова и снова возникают в памяти потомков.

2. ПЕРВЫЙ СОЮЗ «ПИСАТЕЛЕЙ-САМОУЧЕК

В конце 1871 года на страницах журналов «для народного чтения» стали появляться объявления о скором выходе в свет первого сборника произведений «писателей-самоучек». Сам по себе этот сборник, названный «Рассветом» ^[4] (к истории его издания и характеристике по существу мы скоро вернемся), не стал событием большого значения, на что надеялись его участники. Однако замысел издания и круг настроений и идей, к нему приведших, интересен и характерен.

Как известно, «поэты-самоучки» были в России и до авторов «Рассвета», то есть до Сурикова с товарищами. Некоторые из них приобрели известность. Таковы, например, не говоря уже о Кольцове, Е. И. Алипанов (1800—1860-е годы), Ф. Н. Слепушкин (1783— 1848), М. Д. Суханов (ум. в 1843). Все они были родом из крепостных или государственных крестьян, все учились урывками. Все они бились с судьбой в одиночку или — со временем — с помощью богатых и знатных покровителей. Мысли и темы их произведений (опять-таки не говорим о Кольцове, это случай особый и достаточно хорошо изученный) в общем не нарушали привычного официального представления о сфере чувств и желаний крестьянина, о его быте. «Поэты-самоучки», начинавшие свой литературный труд в первые годы XIX века, стремились в основном к индивидуальному преуспеянию и награде, что не помешало им, однако, создать ряд произведений относительно долговечных.

Суриков и его товарищи, сошедшиеся на страницах «Рассвета», заметно отличаются по своему мировосприятию и жизненным задачам от «самоучек»-предшественников.

Прежде всего они стремятся стать социально значимым и ответственным коллективом, группой людей, способных сообща противостоять житейским напастям, добиться известной духовной и практической самостоятельности и пропагандировать определенные, «свои» идеалы, звать к определенным целям. Такое стремление к организационному и принципиальному объединению, замысел союза «самоучек» есть своеобразная разновидность социально-утопических идей, возникшая в среде выходцев класса, преображающегося под действием новых исторических процессов, — именно в пору после реформ 60-х годов, когда буржуазное развитие России значительно активизировалось.

Инициатором и душой первого объединения «самоучек» был, конечно, Суриков. Ему принадлежал замысел коллективной книги, он же принялся горячо проводить его в жизнь. Суриков был не только практическим вдохновителем союза, но и его идеологом. Роль его в самоопределении всех поэтов из народа очень велика, не случайно они стали именовать себя с 1880-х годов «суриковцами» и свято чтили память своего учителя.

Сурикову конца 60-х — первой половины 70-х годов необыкно венно дороги идеи общности, единства; им владеет истинный культ дружбы. «Верю, что есть на свете святое чувство — это дружба. Любовь, слава, почести — все проходит, но дружба остается!» — писал он в одном из писем той поры. ^[1] Потому особое значение придавал Суриков, например, написанным им в 1877 году для журнала «Пчела» некрологам товарищей-литераторов А. И. Левитова и Д. Н. Кафтырева (второй остался неопубликованным). Но, конечно, всего ярче и полнее выразились его идеи товарищества в издании сборника «Рассвет».

Суриков был его собирателем и редактором (в подготовке к печати прозаических произведений участвовал М. Козырев). Он обратился к «самоучкам» Москвы и других городов страны; с одними он уже состоял в то время в более или менее тесной дружбе, имена других стали известны, в частности, через редакции «Грамотея», «Воскресного досуга» или «Иллюстрированной газеты», которые охотнее прочих изданий печатали произведения «самоучек».

Слух о готовящемся сборнике ширился, Сурикову присылали большое количество рукописей разного содержания, разнообразных по тематике и жанрам. Отбор и редактирование были тяжелым трудом, отнимали у Сурикова много времени. Издавать книгу при ходилось на свой страх и риск. Основную сумму, необходимую для издания, внес сам Суриков, значительно меньшую добавил С. Григорьев. ^[2]

Издатели не надеялись на серьезную финансовую выгоду. «Ты, Ваня, не подумай, что тут была цель какой-либо выгоды, т. е. материальной; нет, цель моя была собрать писателей-самоучек воедино», — объяснял Суриков одному из товарищей после выхода «Рассвета». ^[3]

Но, конечно, надежды на успех все-таки были. Весной 1872 года должна была открыться в Москве Всероссийская выставка. По вос поминаниям М. А. Козырева, Суриков возлагал на нее большие на дежды. Он говорил: «Народу понаедет много, и сборник наш растащат живо!» ^[4] К открытию выставки «Рассвет» опоздал, появился только летом (цензурное разрешение от 5 июля 1872 года). Успеха он не имел и почти не шел в книжных лавках, принеся немалый убыток Сурикову. Тем не менее выход книги окончательно скрепил и утвердил первый союз «писателей-самоучек».

Именно во время подготовки «Рассвета» и в первые годы после его выпуска союз особенно крепок, возникшая дружба поддерживается, горячо восхваляется участниками негласного объединения (надо сказать, что авторы «Рассвета» и первый кружок «самоучек» не совсем одно и то же: в сборнике участвовали люди, чья связь с суриковцами оказалась эпизодической, а среди ближайшего суриковского окружения были такие, например, «самоучки», как Ф. С. Гурин, чьи произведения тем не менее в «Рассвет» не вошли). Конечно, как и всегда, всего активнее живет стремлением к дружбе и единству Суриков. В письмах он информирует каждого из товарищей о том, что написали или пишут другие, пересылает полученные им письма от товарищей друг другу — с просьбой после про чтения вернуть. Он рассылает произведения и фотографии друзей для взаимного ознакомления и укрепления сердечной связи. Наконец, он хлопочет о судьбе написанного другими «самоучками», старается способствовать продвижению их рукописей в печать.

Характерно, к примеру, такое окончание письма Сурикова Дерунову: «Из Перми С. А. Григорьев просил меня в письме передать тебе от него поклон. Родионов, Разоренов, Жаров, Тарусин тебе кланяются. Козырев тебе хочет сам писать». ^[1]

Несмотря на неуспех первого сборника произведений «писателей-самоучек», Суриков не отказывается вовсе от продолжения на чатого дела. До весны 1874 года замысел издать второй сборник еще кажется реальным. Находятся люди, готовые финансировать издание, принять участие в редактировании. Но всякий раз подобные замыслы не доживают до осуществления; наконец сама идея нового сборника предана забвению.

Что же представлял собой «Рассвет», наиболее определенно вы разивший самим фактом своего появления утопическую мысль о союзе «самоучек», способном граждански и экономически противо стоять жизненным тяготам? Книга открывалась небольшим преди словием:

«Издание «Рассвета», сборника писателей-самоучек, возникло из желания познакомить читающую публику с произведениями со временных наших писателей-самоучек, не получивших научным путем ни образования, ни воспитания, но саморазвившихся, самовоспитавшихся.

Сборник наш не есть какая-либо претензия на литературное его значение. Единственная его цель— показать читающей публике, как наш народ, без всяких насилий, сам собою, в настоящее время развивается, и как сочувствует грамотности, и как любит литературу. Это издание наше первое, по не последнее. В 1873 году предполагается издать второй выпуск такого же сборника, но более обширный по содержанию и числу сотрудников».

Итак, в этом предисловии заявлена во всяком случае одна принципиально важная для издателей идея: сборник естественно рожден «настоящим временем», он тесно связан с современностью, то есть современными задачами и перспективами крестьянской жизни.

Для прозы, как, впрочем, и для стихов «Рассвета», характерно повышенное внимание к живой реальности нынешней народной жизни. Авторы стремятся к полнейшей достоверности, этнографическим подробностям, воспроизводят в обстоятельнейших деталях быт деревни и — реже — городской бедноты, передают народную речь во всей ее пестроте: со своеобразно построенными диалогами, фразеологизмами, диалектизмами (особенно интересен должен быть сегодня «Рассвет» для этнографа и историка русского языка).

Сюжеты большинства произведений, составивших книгу, представляют собой отчет о горьких судьбах, неравенстве, несправедли востях. Почти в каждом рассказе кто-нибудь по тем или иным причинам запивает, а то и гибнет от пьянства. Насущная необходимость народного просвещения и образования — вот мысль, прямо или косвенно вытекающая из большинства произведений, вошедших в «Рассвет».

Наиболее программной частью сборника следует, видимо, считать стихи и прозу самого его редактора. В «отрывке рассказа» Сурикова «В захолустье» речь шла как раз о просвещении, о необходимости борьбы с невежеством и суевериями. В очерке «Дядя Игнат» Суриков представил образцовое крестьянское семейство. О главе семьи он писал: «Дядя Игнат не любил низкопоклонничать и изгибаться ужом ни перед каким богачом, как делали и делают до сего времени многие безо всякой пользы, — да и не жаловал тех, которые перед ним изгибались. На таких людей он смотрел своими глазами и плохо им доверял. По понятию дяди Игната, краеугольный камень всякого благосостояния — человек, все прочее непрочно». ^[1]

Так преломилась в сознании Сурикова социальная идея «личности». Таков был пример практически достижимой, трудами добы той личной свободы, представленный им в поучение самому себе и таким же «трудящимся братьям», рвущимся к самоопределению.

Как видно уже из нашей краткой характеристики, «Рассвет» предлагал читателям-крестьянам сочетание правдивых картин их жизни с определенной (хотя и не отличавшейся ни широтой, ни глубиной) программой ее преобразования. Он должен был подать живой пример выхода людей из народа к свету грамотности, больше того — к литературному творчеству. Однако читатели отнеслись к «Рассвету» более чем прохладно. Почти не поддержала его и критика. В сущности, лишь два отклика носили характер не информации, а критического разбора: один, в общем сочувственный (но малоинтересный), в журнале «Беседа», издававшемся С. А. Юрьевым (рецензия подписана А. В.), ^[1] другой, резко отрицательный, в «Отечественных записках».

Автором рецензии, опубликованной в этом журнале, был Н. К. Михайловский. Он отметил несамостоятельность творчества «писателей-самоучек», а также то обстоятельство, что ими, по сути дела, не затронуты важнейшие явления и проблемы народной жизни, хорошо им знакомой.

Конечно, Михайловский имел в виду явления и проблемы, которые представлялись особо важными именно ему или другим со трудникам «Отечественных записок». Авторам «Рассвета» был не по силам такой уровень понимания вещей. Да и дело не только в понимании, в «философии», но и в степени творческой активности, в таланте. Даже по сравнению с Ф. Решетниковым или Н. Успенским у «самоучек» нельзя не заметить другую, меньшую степень боли, злости, огорчения и критики, а также доверие к дидактике, «морали», совершенно несвойственное тем писателям, кто, по мне нию Чернышевского, знаменовал своей прозой «начало перемены». И все-таки отзыв Михайловского мог быть не столь беспросветно суровым. Однако он более всего прав в том, что «Рассвет» не пришелся ко двору ни одной из возможных читательских групп, он оказался «книгой без адреса». «Одно из двух, — замечал Михайловский, — или они могли бы, зная быт крестьян и умея с ими говорить, поставить себе задачей литературу для народа; или они могли бы представить образованным классам картины из жизни народа, передать чувства и воззрения народа. К сожалению, сотрудники «Рассвета» не выбрали ни того ни другого, а пожелали просто пофигурировать в литературе или, как они сами выражаются, «показать читающей публике, как наш народ, без всяких насилий, сам собою, в настоящее время развивается» и проч.». ^[2]

Авторы «Рассвета», наверное, ставили перед собой обе эти задачи, однако они ведь были лишь «самоучками», с огромным упорством выбивавшимися из тенет невежества и нищеты. Кроме того, они действительно думали «пофигурировать» в литературе и в жизни благодаря созданному ими объединению. Их утопические надежды на подобный союз не оправдались. Жизнь разобщала людей, отнимала у них иллюзии. Пожалуй, опять-таки острее, болезненнее всех переживал это обстоятельство Суриков; к концу жизни его охватило горькое разочарование в союзах, кружках, да и просто в дружбе.

Однако в истории русской поэзии сохранилась группа свое образных поэтов из народа, получивших творческое крещение на страницах «Рассвета». Авторами стихотворений, опубликованных в сборнике, были И. Суриков, А. Бакулин, С. Григорьев, С. Дерунов, Д. Жаров, М. Козырев, Е. Назаров, А. Разоренов, И. Родионов, И. Тарусин. ^[1] Если взять поэтическое творчество суриковской группы в целом (не только то, что представлено в «Рассвете», но и другие их стихотворения, дошедшие до нас), то общность большинства произведений с поэзией Сурикова несомненна, очевидна. Его товарищи живут в основном теми же настроениями, отличаются теми же стилистическими пристрастиями, что и он.

Их стихотворения помогают дополнить уже складывающееся у нас представление о типе сознания русского трудящегося человека первых пореформенных десятилетий, о его чувствах, стремле ниях и надеждах.

На стихах всех поэтов, написанных в разные годы, лежит яв ственная печать непреходящего страдания и боли. Правда, товарищи-поэты в общем уступают Сурикову в остроте драматического восприятия жизни, но все же и у них постоянно вырываются горькие, тоскливые признанья:

— так начинается одно из стихотворений С. Григорьева. ^[2]

печалится Дерунов. ^[1]

Ему вторит Разоренов:

Молодой Жаров высказывается наивнее, но и более по-житейски:

Козырев пишет о том же более традиционно:

Страдая от разнообразных жизненных ударов, от собственных неуспехов, от «сознанья слабости своей», поэты-суриковцы в то же время все-таки не опускают руки перед «всескорбящей былью» жизни. Они, как нам уже известно, верят в силу «науки», знаний. Они верят в труд, терпеливое деятельное упорство, человеческую волю. Они считают своим долгом определить свод моральных требований, способных помочь сегодня противостоять житейским бедам. В стихах очерчивается этическая программа, особое место в ней принадлежит идеям любви и братства:

В любви людей друг к другу, в их братстве видится путь к нравственному пересозданию жизни, к утверждению человеческого достоинства каждого представителя «третьего сословия». Мысль о достоинстве неизменно живет в умах и сердцах наших поэтов; нет спора, они наивны, ограниченны, но чужды «искательства», стремятся служить добру, правде и гордятся этим:

Особое обаяние произведениям первых «суриковцев» придает то обстоятельство, что горячие клятвы, взволнованные декларации морального порядка сочетаются, так сказать, с заветами весьма практического свойства. Очевидно, что нравственные принципы поэты выдвигают не ради чисто поэтической «возвышенности», не для красного словца; они подкрепляют принципы рекомендациями, явно выросшими из живого быта:

Характерно в том же отношении стихотворение Григорьева «Ах, люби меня, да не сказывай...». В нем — конкретная, детальная про грамма успешного союза мужчины и женщины. Свои требования к хорошей семье определяет и Жаров в стихотворении «Семейное счастье». ^[4]

К «новому времени», к посулам народного счастья после реформ 60—70-х годов поэты, подобно Сурикову, относятся в основном настороженно, недоверчиво.

В «Рассвете» вместе с другими стихотворениями Дерунова на печатана «Песня» («Свищет за окошком...»):

Однако сомнение не покидает автора:

Безусловно, Дерунов выражал здесь не только свою печаль и сомнение. То было настроение общее.

И когда в 1875 году цензура отклонила рукопись сборника стихотворений того же Саввы Дерунова, то в своем определении Санкт-Петербургский цензурный комитет, конечно, безотчетно проявил свое отношение, отношение представителей государственной власти, ко всей группе поэтов «Рассвета», осудив их отчужденность от официальной идеологии. Вот что писал в своем докладе исполняющий дела чиновника особых поручений Главного управления по делам печати Н. Н. Боборыкин (на основании его доклада рукопись Дерунова была «не дозволена к печати») :

«Кто прочел хоть одно из этих стихотворений, тот прочел их все. Все они проводят одну и ту же мысль, все пропитаны одним чувством. Автор оплакивает страдания русского крестьянина, его голод, нужду, его безвыходное положение. Хоть он отчасти приписывает это климатическим условиям, но в большей половине своих стихотворений относит положение крестьянина тому неправильному строю, который продолжает держать его в рабстве, в неволе. До сих пор русская песня, по мнению автора, сложилась под гнетом неволи, и все прошедшее русского крестьянина отражается в этой песне. Не запоет ли когда-нибудь он другую, веселую, свободную песню? Автор отчаивается услышать это и страданиям крестьянина не видит конца. Изредка автор одушевляется надеждою, и тогда он видит, как все изменяется в быте несчастного труженика, как новая эра наступает для него, эра довольства и свободы».

Слова чиновного рецензента хорошо выражают опасливое отношение власти к творчеству интересующих нас поэтов.

Высказав все вышеприведенное, Н. Н. Боборыкин добавлял: «Песня, написанная народным языком, может быть, есть самая опасная форма поэзии, самая удобная для пропаганды». ^[1] Таким образом, особенно неприятно автору доклада было ощущение известной «короткости» между поэтом и читателем из народа, тот факт, что говорят они — в самом прямом смысле слова — на одном языке.

Само собой, творчество поэтов-суриковцев не отрывалось от на родной жизни ни в каком отношении — не только во взгляде на жизнь, но и в темах, жанрах, языке. У всех поэтов мы находим «песни» (в том числе и такие, что стали широко известными, попу лярными); у всех — стихотворения о родной природе, где она обычно связана с крестьянским бытом и трудом.

У всех также находим новеллы из народного быта. Таковы «Морозный день» Григорьева, «Стеша» Дерунова, «Разговор» и «Сумасшедшая» Жарова, «После набора» Родионова, «Невзгода» Тарусина и другие. Эти новеллы построены как бы по принципу «панорамы», последовательного движения кадров-картинок перед читателем или слушателем. Их организует именно такой изобразительно-«плоскостной» ход, а не творческая активность поэта, замешивающего жизненные впечатления в новое сложное художественное единство; они скреплены последовательностью представленных событий, а не единством авторской личности.

Поэты, которых объединил под своей обложкой «Рассвет», представляли собой разные поколения. Бакулин и Разоренов родились во втором десятилетии века, Дерунов был десятью годами старше Сурикова, остальные примерно одного с ним возраста или моложе. Говорим об этом потому, что и разница возрастов сказалась в стихотворениях поэтов, — разница в условиях роста, в особенностях исторической среды. Так, Разоренов был религиозен, любил поговорить на религиозные темы (по воспоминанию Дерунова), ^[1] написал, например, «Блуждающий во тьме сомненья» — стихотворение, навеянное размышлениями о «божественном». А, скажем, Григорьев или Родионов уже настроены по отношению к церкви и вере безусловно скептически. ^[2]

Бакулин «к Некрасову, а тем более к Надсону чувствовал брезгливое отвращение». ^[3] Разоренов «читал произведения новейших выдающихся писателей и чистосердечно сознавался: „Нет, устарел я!.. Теперь другое нужно, теперь нечего мне, худшему изо всех самоучек, лезть в печать!”» ^[4] Что же касается поэтов младших по возрасту, то никаких: сведений о подобного рода «отталкиваниях» история не сохранила; напротив, имеются свидетельства серьезного интереса, скажем, к тому же Некрасову.

Несмотря на крайнюю скудость материалов о жизни, трудах, вкусах «поэтов-самоучек», несмотря на то что творчество большинства из них дошло до нашего времени в более или менее случайных образцах, в разрозненном виде, — несмотря на все это, можно в определенных пределах точности попытаться очертить краткие портреты каждого из «самоучек» в отдельности.

Старейший из них, Александр Бакулин, создал произведения самые разные по жанрам, однако его любимым поэтическим родом были басни, которых написал он многое множество. От всего их склада, веет «осьмнадцатым столетием», они проникнуты духом рационалистического просветительства, особо прославляют разум, про свещение, науку, справедливость. Бакулин не прочь порой высказать разумное поучение и в адрес царей. Так, в басне «Сновидение царя» он заявляет: «Слава, крепость и величье трона с народным счастьем съединены»; говорит о вреде, который часто приносят плохие помощники, дурные приближенные «величью царскому и славе трона». ^[5] Тематика произведений Бакулина широка, в них можно встретить живые детали народной жизни, в целом же они более близки к тому, что писали Слепушкин, Алиланов и другие, — они во власти иных стимулов, иных процессов, чем творчество основной группы авторов «Рассвета».

На полпути к этой группе находится в своих стихах Алексей Разоренов. Наряду с живым выражением духа народной поэзии, наряду с остро изложенными драматическими судьбами и настроениями крестьянства у него встречается немало произведений, кото рые представляют собой поэтические опыты и упражнения, лишенные жизненной цели и смысла. Таково его крайне неудачное продолжение пушкинского «Евгения Онегина», изданное автором незадолго до смерти отдельной книжкой. В написанных Разореновым двадцати главах Онегин «быстро погрузился в разгульной жизни кипяток», он горячо любит Татьяну, ищет забвения в кутежах и странствованиях, бегстве в деревню. В конце концов он зачах и умер от безнадежной любви, опечаленная Татьяна прощается с его гробом. По ходу поэтического рассказа в текст включаются разно образные нравственные истины, размышления от автора.

Малоинтересны и пространные стихотворные новеллы Разоренова «из давно прошедшего»: «Богатырь Илья», «Гусляр», «Скоморох» и другие. Он все-таки в большей степени «сочинитель», человек, завороженный собственной причастностью к магии словесного искусства, чем тот своеобразный выразитель народного самосознания, каков Суриков и другие младшие его товарищи.

Среди них опять-таки сразу же выделим Егора Назарова. Его связь с москвичами-суриковцами, видимо, была более или менее эпизодической. Дальнейшие его выступления резко разочаровывают. Тематика стихов Назарова беспредельно широка — от боя под Плевной до смерти Надсона, а среди чувств, владеющих автором, находим и казенно-патриотические восторги, и освобожденность ог тревоги за судьбу народа:

Любопытной фигурой предстает в немногих своих творениях Дмитрий Жаров, умерший совсем молодым. Склад его ума иронический, практические заботы крестьянина соседствуют в стихах с усмешкой вселенского скепсиса. У Жарова свой демон: явившись на землю к людям, он скоро сознает, что

На страницах «Рассвета» крестьянский демон Жарова усмехается над нелепой судьбой обладателя недолговечного богатства (стихотворение «На кладбище»). Сохранилась рукопись его романа, не дозволенного 10 декабря 1869 года Московским цензурным комитетом к печати «по безнравственности содержания». ^[2] «Безнравственность» романа Жарова «Софья Михайловна» разнообразна: от вольного описания ухаживаний до язвительных соображений о судопроизводстве, о фальшивости брачных уз и т. д.

Среди авторов «Рассвета» творчески и житейски наиболее близки Сурикову Козырев, Родионов, Тарусин, а из иногородних, не москвичей — Григорьев и Дерунов. Нет возможности выделить из коллективного портрета Тарусина — материалы о нем крайне скудны — и Козырева, вообще-то прожившего колоритную жизнь, издавшего несколько книг прозы; однако сочинение стихов было в его биографии лишь кратким эпизодом, пришедшимся на годы юности.

Иное дело — Савва Дерунов. Он писал много, видимо в течение всей своей долгой жизни. Крестьянские печали и радости, мечты о «жизни свободной» представлены в его стихах и песнях широко. Несмотря на то что Дерунов продолжал выступать со стихами еще и в первое десятилетие нынешнего века, его способность к росту и внутренним переменам оказалась не очень большой. В общем можно считать, что в период издания «Рассвета» он уже всячески определился. Однако искреннее желание усваивать новое у него было. Дерунов высоко ценил поэзию Некрасова, считал его своим учителем, ^[3] ссылкой на слова «знаменитого поэта шестидесятых годов» начинал рассказ о своей жизни. ^[1] В его стихах исследователь, да и просто читатель, хорошо осведомленный в истории русской поэзии, без труда может отметить некрасовское влияние в отдель ных темах, мотивах, героях, интонациях и т. д. (таков, например, его «Учитель»); тем не менее было бы неверно говорить о принци пиальном освоении Деруновым каких-либо основ реализма Некрасова.

В конце жизни, в 1904—1906 годах, Дерунов выпустил в Пошехонье, где он постоянно жил, четыре тоненьких сборничка стихов для народа, названные им «Розовыми книжками». Почему они по лучили такое именно название? Нам кажется единственно возможным следующее объяснение. В начале 60-х годов Некрасов задумал народное издание — «Красные книжки», тоненькие, дешевые бро шюрки для крестьян. Две «Красные книжки» (в них вошли стихотворения самого Некрасова) успели выйти в свет, но продолжению издания цензура воспрепятствовала. В «Розовых книжках» Дерунова нельзя, на наш взгляд, не увидеть сознательного продолжения некрасовских «Красных книжек».

Особенностью Степана Григорьева, вносящей индивидуальный штрих в его портрет, надо считать язвительно-страдальческие стихи об уделе поэта-правдоискателя, насмешки над раболепствующими, лживыми собратьями по литературной работе — в стихотворениях «Кончен мой труд многолетний...», ^[2] «Консерватор-поэтик», ^[3] «Что пишут в газетах». Это последнее стихотворение, написанное, оче видно, в начале 70-х годов и оставшееся неопубликованным, рисует наиболее широкую картину положения дел в современной лите ратуре и журналистике:

Стихи Ивана Родионова, унесенного в могилу .чахоткой, когда ему не было еще и тридцати лет, отличаются особой прямотой и четкостью социальных характеристик. Он часто строит стихотворе ния на последовательном противопоставлении житья бедных и бога тых, так — в «Похоронах», ^[1] «Думке»,^[2] «Смотрит месяц с неба...» (в «Рассвете») и других.

Два стихотворения Родионова могут стать предметом особого внимания читателя. Оба они написаны, как кажется, с нарочитой невнятностью. Первое — «Удалец», входящее в «Рассвет». Его ге рой, «добрый молодец», всем хорош, однако думает он не о житей ском благоустройстве. «Захотел испытать жизнь он вольную», ушел из родимого села бродить по «Руси раздольной». Через несколько лет до его матери доходит слух о том, что «идет ее сын по Влади мирке», что «сгубила его удаль с волюшкой». Однако ниоткуда из стихотворения не следует, что Родионов написал его в порицание «удальцам»; напротив, дух удали, неблагоразумия, желание воли — вот основное настроение этого стихотворения при всей, повторяем, его недосказанности, совершенно очевидной.

То, что думы о крестьянской тяге к воле, к тому, чтобы «вы ломиться» из привычного круга хлопот и обязательств, не были для Родионова случайностью, подтверждает другое стихотворение — «С глазу», появившееся на другой год после выхода «Рассвета». Крестьянин Ерема, герой его, дошел до полной нищеты:

О чем это четверостишие, неожиданное после вполне ясного и последовательного рассказа о бедах Еремы? О чем речь — о том, что он стал совершать неблаговидные дела, скажем, воровать? Однако, если уж речь пошла о «неблаговидностях», почему такая скомканность, почему нет достаточно определенного осуждения? Видимо, суть дела не в самом поступке Еремы, а в том, что жизнь вызывает у крестьянина желание нарушить обычный ее уклад, тол кает к таким способам «порешить все», на которые можно только намекнуть, но они-то и привлекают к себе особый интерес поэта. Так тема народного бунтарства пусть не ярко, но все-таки заметно прочерчивается в творчестве еще одного из поэтов.

Труды Сурикова, сборник «Рассвет» и последующая деятельность его участников активнейшим образом побуждали крестьян, трудовую бедноту по всей России стремиться к свету знания и поэтического творчества. В биографиях многих «самоучек» решающим эпизодом является знакомство со стихотворениями Сурикова или «Рассветом», если не с самими книгами, то хотя бы с газетно журнальными откликами на их появление.

Говоря о значении «Рассвета», надо еще заметить, что такой почин вызвал длительную традицию коллективных сборников «поэ- тов-самоучек». Именно эта форма публикации их произведений на долго утверждается как наиболее характерная принципиально и осуществимая практически. В конце XIX века появляются издания; «Родные звуки», «Наша хата», «Звезды», «Думы», «Грезы», «Бле стки» и др. Их составителями и участниками были многочисленные продолжатели дела Сурикова и его товарищей.

3. ПРОДОЛЖЕНИЕ ТРАДИЦИЙ

В 80—90-е годы и далее продолжает резко расти число «писа- телей-самоучек», деловая активность их усиливается. По примеру первой «артели», собравшейся в свое время вокруг Сурикова, воз никают новые кружки, объединения, создаются особые издательства, предпринимается выпуск народных изданий, коллективных сборни ков, журналов, газет к т. д.

Таким образом, пути к объединению, к совместным выступлениям на литературном поприще расширяются, становятся разнообразней. Иногда «самоучки» сходятся вне четких организационных рамок — вокруг какого-либо издательства, книготоргового предприятия, лица (М. Л. Леонова, И. А. Белоусова, С. В. Лютова и других). Иные объединения носят более организованный характер, они представляют собой официальные союзы со своим руководством и определенной структурой. Таков возникший в начале 1900-х годов «Московский товарищеский кружок писателей из народа», ^[1] затем «Суриковский литературно-музыкальный кружок». Последний выпу скал некоторое время газету «Доля бедняка», начинал и другие периодические издания, но все они существовали недолго.

«Самоучек», точнее — «суриковцев», или «самородков», или «писателей из народа» (такое переименование отчасти объяснялось тем, что слово «самоучка» в точном смысле уже оказывалось во многих случаях неприменимо к новому поколению писателей из народа), в первые десятилетия XX века насчитывалось очень много. Те из них, кто работал в условиях городской провинции и особенно в де ревнях, явились важной местной культурной силой. Иногда обще ственно значительным, исторически прогрессивным моментам спо собствовала и деятельность «писателей из народа» в Москве и Петербурге. Нельзя не сказать о том, что известная их часть про шла через тюрьмы и ссылки, поскольку так или иначе участвовала в освободительном движении.

Словом, жизненные пути «писателей из народа» разнообразны И содержательны, а дела нередко общеполезны. Однако если взять сейчас лишь одну ограниченную, но для нас наиболее важную область их деятельности — поэтическое творчество, то несомненно, что, наряду с энергичным продолжением традиций, обновленных и подкрепленных Суриковым и его товарищами, в творчестве их преемников нарастают явления, которые свидетельствуют о кризисе этой поэтической системы. Вместе с тем было бы несправедливо вовсе зачеркивать созданное преемниками «самоучек» в конце прошлого — начале нынешнего века, не выделив наиболее ценное и живое, не открыв особой природы их поэтических созданий, своеобразной, знаменательной внутренней противоречивости мышления и языка.

Всего определеннее дает возможность очертить новые процессы и новые противоречия творчество двух поэтов; дебюты их отделены один от другого примерно полутора десятилетиями, однако в стихо творениях немало общего. Это С. Д. Дрожжин и М. Л. Леонов. Надо, правда, оговориться, что сочинение стихов было основным делом Дрожжина-литератора и он отдал занятиям поэзией, многие десятилетия жизни; Леонов же выступал со стихами преимуще ственно смолоду, и притом поэзия была для него только одним из множества разнообразных писательских, издательских и других дел.

И Дрожжин, и Леонов работали в литературе уже тогда, когда творчество «самоучек» привлекало к себе довольно широкое вни мание и сочувственный интерес к нему на какое-то время даже вошел в моду у разных кругов, — примерно с середины 80-х годов до начала нового века, когда «писатели из народа» уже организаци онно укрепились и стали чувствовать себя в современном обществе уверенней и прочней, чем в свое время Суриков с товарищами.

Сочувствие, интерес, пробужденные как раз Суриковым и его ближайшим окружением, в значительной мере достались уже на долю их преемников, то есть и Дрожжина и Леонова, хотя опять-таки по-разному, поскольку очень различны были их индивидуальности, их жизненные пути.

Жизнь Спиридона Дмитриевича Дрожжина пришлась на время многих значительнейших перемен в русской историй. Когда было отменено крепостное право, ему шел уже тринадцатый год. Октябрьская революция застала его почти семидесятилетним стариком, а умер Дрожжин в один год с Маяковским.

Долгие годы — с детства — он работал преимущественно в городах, но старался не порывать вовсе связей с крестьянским трудом, родной деревней. Последние три с половиной десятилетия жиз ни он в основном провел в деревне. Все этиобстоятельства не раз служили основанием для того, чтобы объявлять Дрожжина чуть ли не единственным в русской поэзии истинным «поэтом от сохи». Дрожжин был заметной, колоритной фигурой, в силу ряда причин он считался в течение нескольких десятилетий, так сказать, классическим образцом «поэта-самоучки». Он был образованнее других «самоучек», любил читать и читал много, с годами завязал обширные литературные знакомства: от Льва Толстого до Райнера Марии Рильке.

Дрожжин стал печататься с 1873 года. Однако широкая известность пришла к нему после обнародования его автобиографических записок. Ими — «Записками-автобиографией» (с отрывками из дневника) на 82 страницах — поэт открыл первый сборник своих стихотворений, который был издан в 1889 году. Впоследствии записки не раз перепечатывались, биография Дрожжина пересказывалась в различных изданиях для народа. Читатели воспринимали его поэтическое творчество в контексте всей своеобразной его судьбы.

Поэзия Дрожжина в основном посвящена быту, делам, чувствам крестьянина. Он писал о горькой стороне крестьянского житья, о бедности, тяжком труде, о пьянстве. С болью поэт замечал:

Дрожжин посвящает свои стихи и здоровым, радостным мо ментам в жизни крестьян; красноречивы уже сами названия: «Довольство крестьянина» (1906), «Счастливая доля» (1908), «Радость пахаря» (1912) и другие.

Явно следуя в своем творчестве за Кольцовым и Суриковым, Дрожжин вместе с тем более определенно учел творческий опыт Некрасова, прежде всего свойственную ему широту в подходе к теме народа и народной жизни, теме родины. Такие «некрасовские» заявки делает Дрожжин в стихотворениях «Честным поры вам дай волю свободную...», «Родина», «Родине». От Некрасова идет линия программно-гражданственных стихов и автохарактеристик поэта, однако здесь Дрожжин, пожалуй, всего слабее и безличнее. В 70—80-е годы он создает поэмы из жизни крестьян («Дуняша», «Исповедь матери»), бурлаков («Привал на Волге»), то есть осваивает материал народной жизни в жанре, опять-таки реформи рованном Некрасовым.

О своем восторженном отношении к поэзии Некрасова Дрожжин заявлял не раз. После выхода в свет некрасовских «Последних песен» Дрожжин написал стихотворение «Н. А. Некрасову» и послал его по почте адресату. Великому поэту посвящены также стихи «На смерть Н. А. Некрасова» (1877—1878), «Памяти Н. А. Некрасова» (1880).

Отразив некоторые факты и настроения крестьянской жизни, имевшие важную общественную основу, Дрожжин в общем оста вался далек от активной, боевой постановки современных проблем. И в годы нарастания революционного движения в стране он по-прежнему ограничивался привычной для него сферой отвлеченно-моралистического толкования смысла жизненных явлений. Дрожжин проявлял специальный интерес к размышлениям этического плайа, немалое место уделив им, в частности, на страницах своего дневника. Он проповедовал идеи трудолюбия, личных добродетелей, терпения:

Важность народного просвещения поэт подчеркивал много кратно. «Чтобы без горя в мире жить, народу нужно просвещенье», — утверждал он в стихотворении «Старое и новое время» (1903). Крестьянская революционность, народное бунтарство не отразились достаточно сильно в самом духе его поэзии (хотя, например, поэма «Исповедь матери» рассказывает о крестьянской мести помещику-насильнику). В этом отношении Дрожжин несравним и с Есениным, своим младшим современником.

Беспристрастное знакомство с поэзией Дрожжина заставляет сделать вывод об ориентации поэта на идеалы, которые в предреволюционной атмосфере выглядели достаточно благоразумными и мирными.

Не случайно в дореволюционную пору предпринимались разнообразные попытки представить Дрожжина этаким «идеальным крестьянином», в меру просвещённым и чувствительным, в меру жизнерадостным и деятельным.

Можно говорить о своеобразной борьбе за Дрожжина, в которой его деятельность трактовалась реакционными кругами тенденциозно, односторонне. Так, великий князь Константин Константинович Романов (он претендовал на роль законодателя путей и вкусов в искусстве, сам писал стихи, подписывая их псевдонимом «К. Р.» в своем отзыве для Академии наук о сочинениях Дрожжина отмечал их «жизнерадостное настроение», «бодрость духа»; он ставил Дрожжина в пример «многим воображающим себя поэтами, но умеющим только ныть без всякого на то права». Особенно радо вало высокопоставленного рецензента то обстоятельство, что Дрожжин — поэт, не «заражающийся модными течениями». ^[1] Академия наук дважды отмечала стихотворения Дрожжина почетными наградами. Подобные факты, естественно, не следует воспринимать как вполне объективную, беспристрастную и бескорыстную оценку трудов поэта. Все же они косвенно свидетельствуют о консервативном характере его демократизма.

Несмотря на все рассказанное здесь, у читателя не должно возникнуть представления о совершенно гладком и благополучном пути Дрожжина-поэта. Все обстояло значительно сложнее. Наряду с поддержкой одних существовало ироническое неприятие других: скажем, в романе М. Альбова и К. Баранцевича «Вавилонская башня» (он представляет собой юмористическое повествование об одном из московских литературных кружков конца прошлого века) Дрожжин, выведенный под именем Горшкова, постоянно «сидит в уголку, изнемогает в испарине и беспрестанно кашляет в горсть». ^[2] Из этих строк явствует несомненная' драматичность существования Дрожжина в «хорошем обществе», в том числе и в литературном, его напряженность и ощущение «чужедомья» вокруг. Конечно, ему были свойственны внутренние сомнения, страсти, живое и сильное страдание (обо всем этом свидетельствуёт, в частности, впервые публикуемое в настоящем издании стихотворение «Поэт и читатель»).. Однако его поэтические произведения далеко не всегда открывают читателю реальный облик автора, его подлинные мысли и волнения.

Какова же художественная природа поэзии Дрожжина?

Большинству стихотворений свойственно парадоксальное сочетание простонародности и эстетизма, развивавшееся и обострявшееся с годами. Поэт, как кажется, не бессознательно или по неумению прибегает в своих произведениях к приемам чужого твор чества (так было у Сурикова), а как бы нарочито предлагает воспринимать написанное в привычном эстетическом ряду поэзии кольцовского направления. В стихах Дрожжина легко различимы элементы принципиальной вторичности, рассчитанной стилизации. К ним относятся и постоянное употребление таких оборотов, как «добрый молодец», «красна девица», «душа-девица», «ретивое», «тоска-кручина» и т. д., и некоторые герои, ритмы, жанры (например, «Думы»), воспринимаемые в стихотворном наследии поэта как откровенные цитаты. Для его поэзии характерны своего рода словесные клише, то есть слова, за которыми нет живого исследования действительности или хотя бы попытки к тому. Поэт не только подхватывает сложившиеся формы специально «поэтической» фразеологии, но и сам создает соответствующие новые фразеологизмы.

В 1913 году в стихотворении «Из мрака к свету» Дрожжин писал:

И в 1919 году он писал снова:

Однако черты подлинного мировосприятия крестьянина-труженика, живое народно-поэтическое чувство нередко пробиваются в стихотворениях Дрожжина сквозь стилизацию и подражательность.

Надо учесть, что сам Дрожжин считал себя «песнетворцем», называл свои стихотворения песнями. И. А. Белоусов рассказывал: «Он не просто записывает свои песни на бумаге, он сначала положит их «на голос», споет их про себя, а потом уже запишет».^[1] Дрожжин сам любил и умел петь свои произведения. В 1924 году А. С. Серафимович вписал в памятную книжку поэта: «Сегодня пришел ко мне поэт Дрожжин и пел таким же крепким голосом свои песни, каким певал много лет назад». ^[1]

В поэтическом наследии Дрожжина есть целые стихотворения (особенно из числа ранних, когда поэт был всего ближе к истинному творчеству) с глубоко достоверным ощущением крестьянских будней и жизни родной природы. Таковы, например, «Летняя ночь в деревне», — «Родина», широко известное начало «Дуняши» («Быстро тучи проносилися...»), высказанные с юмором строки «Домового», песня «Как по травке ветерок...» и другие. Среди стихов Дрожжина встречаются порой строфы или строчки, которые отличаются небанальностью и точностью поэтического языка:

Поэзия Дрожжина сформировалась в своих основах в послед ние десятилетия XIX века, задолго до Октябрьской революции. Революцию Дрожжин принял радостно, но решительным образом обновить свое творчество он, естественно, уже не смог.

М. Горький, которого особенно занимала участь русских «писателей-самоучек», в письме А. А. Яблоновскому в январе 1911 года заметил: «Я верю также, что попади Дрожжин в юности в хорошие, любовные руки, из него вышло бы не то, что видим ныне». ^[2]

Бесспорно, значение деятельности Дрожжина не следует преувеличивать, однако реальная картина истории родной поэзии была бы неполна без этой своеобразной фигуры поэта-крестьянина.

Максим Леонович Леонов, человек младшего поколения (моложе Дрожжина почти на четверть века), был необычайно деяте лен, предприимчив, инициативен, его биография содержит список важных, полезных дел — от издания революционно-пропагандистской литературы до помощи крепнувшему рабочему движению. .

Что же касается его стихотворений, то в них читатель найдет многие черты, уже ставшие атрибутом, неотъемлемым свойством произведений представителей данной поэтической традиции: Леонов передает настроения печали, порожденные в душе крестьянина его трудным житьем («От тоски-злодейки...» и другие); он утверждает значение труда, нравственности, честности, внимания к народным нуждам («Завет крестьянина»); он воссоздает порой реальнейшие черты крестьянского быта и психологии; он слагает песни.

И Дрожжин, и Леонов продолжают традицию противопостав ления города деревне, не внося в этот привычный контраст каких-либо новых оттенков. Дрожжин пишет:

Леонов вторит своему старшему товарищу:

Сохраняя, основные темы, жанры, настроения «поэтов-самоучек», творчество М. Леонова в то же время зачастую красноречивее, нежели стихи Дрожжина, говорит о принципиальном тупике, в который забредала по воле истории поэзия «суриковцев».

В стихах Сурикова и его товарищей по «Рассвету» без особого труда отслаиваются друг от друга подлинное живое «зерно» и внешняя литературная подражательность. У Дрожжина, особенно с годами, возникает отмеченное сочетание простонародности с эстетизмом, своего рода «автостилизация»; она уже может иной раз помешать отделить истинное от деланного, переводит пусть наивную, неумелую, но искреннюю поэзию «самоучки» в другой разряд, как бы превращает ее в стихотворный промысел, вид кустарной крестьянской промышленности.

В стихах М. Леонова стилистическая система, шедшая от Кольцова и оказавшаяся в условиях несколько искусственного отрыва от исторического движения, по сути дела окончательно лишается всякой внутренней основы, переходит, за редким исключением, в более или менее искусную «словесность», словесное ремесло. Она как бы выходит из берегов, становится почти неразличимой, допуская любые единства, смеси, переходы, любые стилистические языковые сочетания. Оттого на страницах стихотворных сборников Леонова Кольцов оттесняется Фофановым, Суриков — Миррой Лохвицкой, а крестьянская песня отступает перед эстрадным романсом:

История горемычной суриковской рябины, мечтающей «к дубу перебраться», до неузнаваемости трансформируется под пером М. Леонова в такой сюжет:

Все приведенные строки не требуют долгих комментариев, они слишком явно свидетельствуют об утрате поэзией «суриковцев» именно внутренней цельности, внутренней основы, дававшей, бывало, возможность различать за несамостоятельностью и несовершенством выражения определенный мир души, рёальную человеческую судьбу. Потому на страницах серьезных журналов конца прошлого века стихи Леонова не получили одобрения. ^[1]

Стилистика поэзии «суриковцев» расходилась с подлинным их существованием. Так и у Леонова. Жизнь, дела, мысли, чувства его самого были мало похожи на то, что рисовалось в основной части его стихотворений. Быть может, именно ощущение такого несоответствия и заставило Леонова еще в молодости отойти от активной работы в области стихотворства?

Из всего сказанного, естественно, ничуть не следует, что Леонов, как и некоторые другие поздние «суриковцы», не был человеком, искренне любящим песню и слово, бескорыстно болеющим за народную долю. Однако, по логике истории, кто не идет вперед, тот непременно отстает. Так вышло и с «суриковцами».

Оригинальная глава истории родной поэзии была, по существу, дописана. Однако в жизни все выходило не так ясно и прямо. «Суриковцы», как уже говорилось, не ослабляют, напротив, усиливают, укрепляют и расширяют всевозможную деятельность. Возникают различные ветви, линии, направления, иногда они находятся между собой в яростной борьбе. ^[1] «Суриковцы» увлекаются разнообразными видами самоутверждения. Проводятся чредой юбилеи, чествования. Стихи, проза, декларации «сурнковцев» приобретают оттенок некоей социальной многозначительности. Входит в употребление слово «самородок», звучащее нередко — в ряду других дел и слов — апологией кустарничества и дилетантизма в искусстве. Наблюдается и увлечение тактическими предприятиями и ходами, внутрикружковыми размежеваниями и борьбой.

Поэты, так или иначе связавшие себя с «суриковцами», очевидно, делятся на три группы.

Во-первых, это, так сказать, «чистые суриковцы»: М. Леонов, С. Кошкаров, И. Морозов, И. Назаров, М. Савин и другие. Некоторые из них делали немало полезного, нужного. Стихи же их в основ ном завершали традицию, изредка отдалялись от нее, уводя к поиску на иных, новых путях.

Другие «суриковцы» (например, Ф. Шкулев, Е. Нечаев) становились у колыбели пролетарской поэзии. И это новое высокое призвание поэта, а не власть традиций было главным, определяющим, наиболее плодотворным в их творческой судьбе.

Наконец, третьи, чья связь с кружком «суриковцев» была особенно недолгой, начинали новую полосу в истории крестьянской поэзии. Поэты крестьянского происхождения начала XX века Н. Клюев, С. Клычков, П. Орешин, А. Ширяевец, так же как и бывший некоторое время в числе «суриковцев» С. Есенин, уже не могут изучаться в непосредственной связи с нашей темой как ее исторический эпилог (хотя определенные соответствия здесь несомненны).

Таким образом, история вызвала к жизни новые пути творчества в области поэзии, непосредственно связанной с демократическими кругами, с народной жизнью, вызвала новые идеи и формы. Все истинно ценное, что было создано «поэтами-самоучками» последней трети прошлого века — начала нынешнего, не пропало, а влилось в мощную реку русской культуры, по-своему отозвалось в художественном творчестве новых поколений.

Е. Калмановский

I И. Суриков

Иван Захарович Суриков родился 25 марта 1841 года в деревне Новоселово Угличского уезда Ярославской губернии. В год его рождения по переписи в Новоселове было «11 дворов и 55 душ мужеска пола». Родители Сурикова относились к числу оброчных крестьян графов Шереметьевых. Отец его, Захар Адрианович, ко времени рождения сына находился на заработках в Москве, служил приказчиком в овощной лавке. Семья Суриковых жила в деревне в относительном достатке.

Весной 1849 года отец Сурикова перевез жену и сына в Москву, где он уже был владельцем собственной овощной лавки (в ней продавались разные продукты, не только овощи). Очевидно, отец начал занимать сына Ивана по лавке, когда тому исполнилось 11—12 лет, и требовал от него коммерческого рвения.

В школе Суриков не учился, с грамотой его познакомили соседи. Вскоре он пристрастился к чтению, а затем и к стихотворству. С детских лет приходилось ему испытывать чувство одиночества, быть замкнутым, поскольку он жил и рос в среде, отличавшейся жестокостью, корыстолюбием, душевной грубостью. Особенно мучительно сложились отношения с отцом. Его деспотические требования, длительные запои, дикие выходки, всевозможные противодействия литературным занятиям доставляли сыну тяжкие страдания. Только в последние годы жизни сына-поэта Захар Адрианович переменился в отношении к нему. Суриков считал отца одним из главных виновников своего нездоровья; в то же время в семье сохранялись внешне добропорядочные патриархальные отношения.

Ко второй половине 50-х годов торговые дела Сурикова-отца расстроились настолько, что ему пришлось закрыть лавку. В поисках спасения от надвигающейся нищеты он уезжает в родную деревню, а сына и жену оставляет в Москве у своего брата, также занимавшегося торговлей. Дядя держал у себя родственников «из милости», попрекал каждым куском, хотя Суриков с матерью беспрестанно на него работали.

В 1859 году, по возвращении из деревни, отец Сурикова берется за скупку и перепродажу металлического старья и тряпья, что дает семье небольшой доход. Позднее к названным занятиям прибавилась торговля углем.

В мае 1860 года Суриков женился. Его женой стала сирота Мария Николаевна Ермакова, верная, заботливая подруга поэта до конца его дней. Она намного пережила Сурикова (из сообщения газеты «Новости дня» известно, что она присутствовала на панихиде в день 25-летия со дня его смерти).

В начале 60-х годов к стихам Сурикова проявляют интерес разные лица, узнавшие о необычной жизни юноши. Наконец, знакомые устраивают ему встречу с. А. Н. Плещеевым, который может по праву считаться первым учителем Сурикова-поэта. Он давал ему конкретные советы по работе над стихотворениями и помог дебютировать в печати. ^[1] Некоторые ранние стихотворения публиковались, очевидно, безвозмездно, Суриков не получал за них гонорара.

Между тем домашний быт его складывался крайне неблагоприятно. В октябре 1864 года умерла мать; отец вскоре женился вторично. Жизнь с мачехой оказалась невыносимой. Суриков с женой уходят из родительского дома. Они скитаются, доходят до крайней бедности. Сурикову лишь изредка удается раздобыть случайную работу в типографии или переписку бумаг. Измученный лишениями и обидами, он помышляет о самоубийстве, ищет утешения в пьянстве.

Только после того, как мачеха бросила отца, Суриков возвращается домой: Он много пишет, печатается в различных периодических изданиях. Настоящих условий для поэтической работы у него по-прежнему нет, В письме И. Г. Воронину от 30 октября 1873 года Суриков рассказывал, объясняя причину перерывов в своих творческих занятиях: «Писать что-либо не выберешь времени, чернила в лавке у меня замерзли (ибо контора моя находилась там), а на квартире писать тоже негде, днем нельзя уйти из лавки, потому что я там нахожусь один, отец лежит нездоров, женин брат весь день в развозке угля. Вечером придешь домой измученный, как собака, бегавшая весь день, ища какой-нибудь пищи, до письма ли тут? Да если б и вздумалось что написать, придя вечером домой, где же? Если я примусь писать, то должен сидеть с огнем, а это помешает другим, они не должны будут спать, так как помещение мое, где я живу, заключается в одной комнате». ^[2]

Несмотря на такие условия, Суриков урывает время для сочинения стихов. В 1871 году вышел в свет первый сборник его стихотворений. На стихи и жизнь Сурикова начинают обращать сочувственное внимание, появляются первые печатные отклики, публикуются портреты. 22 декабря 1875 года его избирают действительным членом Общества любителей российской словесности, тем самым он входит в круг признанных литераторов.

Различные воспоминания сохранили для нас своеобразный облик Сурикова 70-х годов. Так, М. А. Козырев описывал: «Идет, бывало, если дело было летом, в длиннополом, поношенном сюртуке, в поношенной фуражке, сдвинутой на затылок; из-под фуражки выбиваются густые рыжеватые волосы. Такая же подстриженная бородка густо покрывала весноватое с темно-синими жилками лицо. Походка его была, если он не спешил, медленная, развалистая; руки или заложены сзади, или в рукава спереди, отчего фигура его всегда казалась сутуловатою. Зимой выцветший сюртук заменялся черным дубленым полушубком, ноги одевались в валенки, прочее оставалось по-прежнему». ^[1] В тридцать пять лет у Сурикова была уже сильная проседь. В разговоре он заметно картавил и по-ярославски «окал».

С годами вокруг Сурикова сложился широкий круг друзей, в основном таких же «самоучек», как он сам. Это участники сборника «Рассвет», а также Ф. С. Гурин, Д. Н. Кафтырев, И. К. Кондратьев, А. И, Левитов, Н. А. Соловьев-Несмелов, Г. Г. Урусов и другие.

Известность Сурикова росла, несколько поправилось материальное положение, но стало решительно сдавать здоровье. Тяжелый грязный труд в лавке становится совершенно непосильным для его больных легких. Рождаются многочисленные планы смены занятий. Суриков задумывает приобрести или открыть новую типографию, заняться изданием собрания сочинений И. С. Никитина, купить право издания журнала «Маляр» или «Развлечение», стать хозяином книжного магазина или библиотеки, наконец, издавать новый журнал «Зарница». Последний замысел сразу же оказался нереальным, поскольку московский обер-полицмейстер отказал Сурикову в выдаче свидетельства о поведении и личности, необходимого для представления в Главное управление по делам печати. ^[2] Не состоялись по разным причинам, но по сути дела из-за смертельной усталости поэта, и другие его замыслы.

Здоровье Сурикова все ухудшается. Он едет лечиться на кумыс в Самарские степи (летом 1878 и 1879 годов), в Крым (сентябрь — декабрь 1879 года). Но дни его сочтены. Чахотка усугубляется множеством других болезней, нервным расстройством, мучительными бессонницами. К физическим страданиям прибавляются душевные, растет ощущение одиночества, приходит разочарование в большинстве былых друзей. Поэт сознает, что смерть близка. 20 декабря 1879 года по приезде из Ялты он пишет Дерунову: «Песня моя уже спета... Я из комнаты никуда не выхожу и все кашляю, кашляю и кашляю; дышу я трудно и тяжело — мое правое легкое давно уже тютю!.. Писать я, голубчик, ничего не пишу, ибо не могу, голова и душа не работают». ^[1]

Умер Суриков 24 апреля 1880 года, только что вступив в сороковой год жизни. Его похоронили на Пятницком кладбище в присутствии немногочисленных друзей. Среди них были литераторы Ф. Б. Миллер, Ф. Д. Нефедов, Н. А. Соловьев-Несмелов, Н. А. Чаев, известный издатель К. Т. Солдатенков, много помогавший Сурикову, и другие.

Первым печатным выступлением поэта, исходя из известных сегодня фактов, следует считать стихотворение «Покойница» в «Воскресном досуге» (1864, 5 июля). Однако в печати и в письмах не раз мелькали сведения, достаточно смутные, о том, что Суриков дебютировал раньше, и притом на страницах журнала «Развлечение». Возможно, что таким дебютом является стихотворение «Песня» («Расчешу я кудри...»), напечатанное в «Развлечении» в конце декабря 1863 года (№ 50) и подписанное «Н. С.» (з силу особенностей почерка Сурикова нередко в журналах встречаются подписи «Н. Суриков» и «Н. С.»), однако утверждать это с уверенностью нельзя.

В течение жизни Суриков печатался в различных московских и петербургских журналах и газетах (см. примечания к настоящему изданию). Трижды издавались сборники его стихотворений (1871, 1875, 1877 гг.). Наиболее распространенные его псевдонимы: И. Новоселов (так он подписывал в основном свои прозаические произведения в «Рассвете», «Воскресном досуге», «Грамотее»), И. Келлер (первоначально псевдоним был придуман для подписи стихотворных переводов, ^[2] однако в последние годы жизни Суриков вообще широко пользовался им).

Стихотворения и песни

1. «Что, удалый молодец...»

2. Часовой

3. Из бедной жизни

4. «В зеленом саду соловушка...»

5. «Тихо тощая лошадка...»

6. Утро

7. Покойница

8. Могила

9. Рябина

10. Колыбельная песенка

11. Песня

12. Что ты, жизнь, мне дала?

13. «Эх, брат Ваня, Ваня...»

14. Нужда

15. «Солнце утомилось...»

16. «Занялася заря...»

17. В дороге

18. Мороз

19. В степи

20. У могилы матери

21. Доля бедняка

22. Ночью

23. «Тяжело и грустно...»

24. Детство

25. «Ты, как утро весны...»

26. Головушка

27. «Осень... Дождик ведром...»

28. «Где ты, моя юность?..»

29. Верба

Сиротке Е. Н. Е — вой

30. Дети

31. Думы

(На мотив Т. Шевченко)

32. Вдова

(Из Т. Шевченко)

33. «Сердцу грустно, сердце ноет...»

34. С горя

35. «Пройдет и ночь, пройдёт и день...»

36. «Сиротой я росла...»

37. Отрывок

А. Е. Р<азорено>ву

38. Толокно

39. У могилы друга

40. «За окном скрипит береза...»

41. Мертвое дитя

42. «На дворе бушует ветер...»

43. «День вечереет, облака...»

44. Песня

(Из Т. Шевченко)

45. После дождя

46. «Засветилась вдали, загорелась заря...»

47. «От деревьев тени...»

48. Несчастный

49. Разгул

50. «Не проси от меня...»

51. «Помнишь: были годы...»

52. «Едем лесом, и нас...»

53. «Ночь тиха, сад объят полутьмою...»

54. «В зареве огнистом...»

55. Из Т. Шевченко

56. Грезы

57. Косарь

58. Из Т. Шевченко

59—60. Косари

1. «Утро. Блещет роса, и сквозь лес от зари...»

2. «Полдень. Солнышко в небе высоко стоит...»

61. Смерть

62. Малороссийская песня

63. Три девицы

(С малороссийского)

64. «Всю ночь кругом метель шумела...»

65. Беззаботный

66. Из Т. Шевченко

67. «Когда, с тобою встретясь снова...»

68. «Что не реченька...»

69. Степь

70. «И вот опять пришла весна..»

71. Сиротинка

72. Из Т. Шевченко

73. «Что не жгучая крапивушка...»

74. Бедность

75. «Заря занимается, солнце садится...»

76. «Ярко солнце светит...»

77. Горе

78. «Встало утро, сыплет на цветы росою...»

79. «Пришла желанная свобода...»

80. «Темна, темна моя дорога...»

81. В Поле

82. Весна

83. «Ты лежишь в гробу тесовом...»

84. Летом

85. В ночном

86. По дороге

87. Сон и пробуждение

1

2

88. Фирдуси

(Из Андерсена)

89. Птичка и солнечный луч

(Из Андерсена)

90. Утро в деревне

91. Умирающая швейка

92. Весной

93. Слеза косаря

94. «Что грустно мне? О чем я так жалею?..»

95. Покой и труд

96. Жизнь

97. У пруда

98. На реке

99. Зимой

100. Осенью

101. «Мне доставались нелегко...»

102. Два образа

М. А. Козыреву

103. В лесу

На память А. Н. Плещееву

104. На мосту

105. Одиночество

106. Покойник

107. Работники

108. В могиле

М. Н. С<урико>вой

109—110. Наши песни

1. «Мы родились для страданий...»

2. «Много спели горьких песен...»

111. Во тьме

112. «Всюду блеск, куда ни взглянем...»

113. Труженик

(Памяти А. В. Кольцова)

114. «Я рад бы веселые песни запеть...»

115. «У тебя ума палата...»

116. «Когда взгляну порою в глубь я...»

117. «Где вы, песни светлой доли...»

118. «Тишь и мрак... закрыты ставни...»

119. Дубинушка

120. Цветы

В глуши

На свободе

121. «Я отворил окно. Осенняя прохлада...»

122. «Если б легкой птицы...»

123. На берегу

124. «Не грусти, что листья...»

125. За городом

126. «Я, весь измученный тяжелою работой...»

127. Раздумье

128. «Черствеет сердце, меркнет ум...»

129. Трудящемуся брату

130. «Вот село. Давно знакомы...»

131. «Весной всего милей мне жаворонок звонкий...»

132. Кручинушка

(Из народных мотивов)

133. Жница

(Из украинских мотивов)

134. Преступница

(Из народных мотивов)

135. Жалобы бедняков

(Из Роберта Соути)

136. «Не шлю годам моим прошедшим я упрека...»

137. «Честь ли вам, поэты-братья...»

138. «Вот и степь с своей красою...»

139. «Догорела румяная зорька вдали...»

140. На одре

Посвящается И. И. Барышеву

141. На чужбине

142. И. И. Барышеву

143. «Не корите, други...»

144. «Загорелась над степью заря...»

145. «Погоняй, ямщик, скорее!..»

146. Прощание

(Из украинских мотивов)

147. Прости!

148. «Исстрадался душой и измучился я...»

149. «Над широкой степью...»

150. Из украинских мотивов

151. Нашла коса на камень

152. Песня-быль

153. Умирающая девушка

154. И. И. Б < арыше > ву

155. В Украйне

156. Дед Клим

157. Поэту

158. «О счастьи и грезах не пой...»

159. «В тихом сумраке лампада...»

160. Зима

161. Летняя ночь

Былины, сказания, поэмы

162. Удалой

163. Правёж

164. Садко

1. Садко В Новегороде

1

2

2. Садко у морского царя

1

2

3

165. Немочь

1

2

3

4

5

106. Канут Великий

167. В остроге

(Из поэмы «Беглый»)

Песня

168. Богатырская жена

1

2

3

4

5

6

7

8

9

109. Васильлко

1

2

3

4

5

170. Казнь Стеньки Разина

171. Клад

(Бабушкина сказка)

1

2

3

II Поэты «Рассвета»

А. Бакулин

Александр Яковлевич Бакулин, дед В. Я. Брюсова с материнской стороны, родился в 1813 году в городе Ельце в довольно богатой купеческой семье. В 40-х годах состояние семьи стало приходить в упадок. Во время сильнейшего пожара в Ельце сгорело все ее имущество.

Бакулину пришлось вести суровую борьбу за существование. Со временем дела его несколько поправились. С 50-х годов он становится на разные сроки владельцем мельниц или арендует имения в Тамбовской, во Владимирской губерниях, работает в них вместе с сыновьями. Умер Бакулин в Москве в январе 1894 года.

Писал Бакулин очень много (очевидно, начиная с 40-х годов до конца жизни). Он является автором множества басен, а также стихотворных сказок на русские фольклорные сюжеты, поэм, прозаических повестей, пьес, бытовых очерков и т. д. ^[1] Печатался Бакулин мало: при его жизни была издана одна маленькая книжечка — «Басни провинциала» (М., 1864 — без имени автора. В 1903 году В. Я. Брюсов опубликовал несколько стихотворений деда со своим предисловием. ^[2]

172. Кошка И Щегол

Басня

173. Осел и Лисица

Басня

174. Лука и Фома

Басня

С. Григорьев

Степан Алексеевич Григорьев родился в 1839 году в Перми. Ко времени издания «Рассвета» он вел торговлю галантерейным товаром. В начале 70-х годов пережил семейную драму, привлекшую внимание товарищей Григорьева. Еще раньше началась скитальческая полоса его жизни.

В начале 70-х годов Григорьев, очевидно, не раз бывал в Москве. Последние годы жизни он служил артельщиком на железной дороге» проживая сначала в Брест-Литовске, а затем на одной из маленьких станций неподалеку от него. На его долю выпадали новые беды и обиды, все они поведаны в его письмах, письмах Сурикова к товарищам и т. д. Изредка Григорьеву удавалось вырваться на короткий срок в Москву.

Умер он 3 ноября 1874 года в возрасте тридцати пяти лет, в Москве, в Мариинской больнице, от чахотки. ^[1] Гибель его была ускорена пристрастием к вину.

Печатался Григорьев, очевидно, с начала 70-х годов, преимущественно в «Иллюстрированной газете». Единственный сборник — «Стихотворения» (М., 1872) — посвящен автором Ивану Захаровичу Сурикову. ^[2]

175. «Ах, люби меня, да не сказывай...»

176. «Жаркое солнце над нивой гуляет...»

177. Владимирка

178. Утром

179. «Ночь давно, и кругом...»

180. Сон бедняка

181. «Ветер воет за горой...»

182. Морозный день

С. Дерунов

Савва Яковлевич Дерунов родился 5 января 1830 или 1831 года В деревне Большие Ветхи. Пошехонского уезда Ярославской губернии. Родители его — крестьяне. Отец умер, когда Савве было семь лет. Семья жила бедно.

Десяти лет Дерунова отдали в другое село в услужение к родственнику в кабак. Через несколько лет (очевидно, в 1844 или 1845 году) его отослали в Москву к другим родственникам. Дерунов стал служить у них в пивной лавке. К тому времени он самостоятельно овладел грамотой и вскоре пристрастился к чтению, а затем и к сочинению песен и собиранию фольклорных материалов. Дерунов постоянно служил в пивных лавках, а в начале 50-х годов приобрел свою «портерную».

В середине 50-х годов оп познакомился с «писателем-самоучкой» Ф. Ф. Венцовым, торговавшим в табачной лавке. Венцов и был его первым литературным учителем.

В 1856 или 1857 году Дерунов уехал в село Козьмодемьянское Пошехонского уезда, где и провел остальные годы жизни, лишь изредка выезжая за пределы своей губернии, в Москву и Петербург. Причиной возвращения в деревню Дерунов в автобиографии называет нездоровье. В селе он снял харчевню, затем приобрел около 50 десятин земли, на которой вел хозяйство.

Активно участвовал Дерунов в пореформенную пору в работе земских учреждений. Долгие годы был уездным, а затем губернским гласным, членом училищного совета — попечителем школы в Козьмодемьянском. Особенно много сил Дерунов уделял борьбе за права и совершенствование земской школы, за связь ее с крестьянской жизнью и трудом.

Он был человеком деятельным, интересы его широки и разнообразны. Ему принадлежат труды по этнографии, сельскому хозяйству (особенно маслоделию), кустарной промышленности, народному образованию, земскому делу. За сельскохозяйственные продукты Дерунов не раз получал медали на различных выставках. Был удостоен звания члена-корреспондента Общества любителей естествознания, этнографии и антропологии при Московском университете. Постоянно выступал с корреспонденциями о местных делах в провинциальной и столичной печати.

Письма Дерунова свидетельствуют о его несомненной образованности и многообразных ь -ересах. Он был склонен ко всякого рода теоретическим размышлениям. В письмах к А. М. Скабичевскому ^[1] он, например, вспоминает о своих спорах с ним насчет значения естествознания и статей Д. И. Писарева. «Я еще не разучился верить в его авторитет и громадный талант», — пишет он 10 января 1894 года.

Дружеские отношения связывали Дерунова с другим литератором — ярославцем Л. Н. Трефолевым. Знакомство с Суриковым состоялось, видимо, ранее, чем тот взялся за собирание «Рассвета». Дерунов неоднократно (в автобиографии, в стихотворении «Юнцом на Зубовском бульваре...» и т. д.) заявлял, что тесное их знакомство завязалось в Москве в 1857 году. Однако если даже память не изменила в данном случае Дерунову, все же эта встреча могла носить лишь мимолетный характер. Суриков, обращаясь к Дерунову 13 мая 1872 года, пишет, в частности: «Извини, брат, мою бесцеремонность, что я начал мое письмо словами «Друг Савва Яковлевич», но что делать: так сорвалось или я так чувствовал». ^[2] По тону письма незаметно, что знакомство поэтов давнее.

В последние годы жизни Дерунов почти утратил зрение, письма и стихотворения последних лет записаны под его диктовку. Умер он 29 (по другим сведениям — 30-го) июля 1909 года.

Обстоятельная автобиография Дерунова, касающаяся первых десятилетий его жизни — дореформенного времени, частично опубликована в журнале «Родная речь» (1897, №№ 14—24).^[3]

Первые стихотворения Дерунова появились в печати в начале 1860-х годов. В течение жизни он печатался в «Воскресном досуге», «Грамотее», «Развлечении», «Народном чтении», «Народной беседе», «Иллюстрированной газете», «Иллюстрированной неделе», «Мирском вестнике», «Будильнике», «Пчеле», «Живописном обозрении» и других. Он был участником едва ли не всех сборников стихотворений «поэтов-самоучек», изданных при его жизни: «Родные звуки» (вып. 1— М., 1889, вып. 2 —М., 1891), «Наша хата» (М., 1891), «Звезды» (М., 1891), «Думы» (М., 1895), «Грезы» (М., 1896), «Нужды» (М., 1896—1897).

Подготовленные Деруновым к печати сборники его стихов не раз запрещались цензурой в Москве и Петербурге. Только в конце жизни, в 1904—1906 годах, ему удалось издать четыре тоненькие книжечки стихов (местом издания в них обозначено Пошехонье). Это первая («Бедный Ваня подкидыш»), вторая, третья и четвертая (все под названием «Стихотворения») «розовые книжки». Они адресованы «детям-грамотеям» (первые две) и «подросткам-грамотеям».

Основные псевдонимы Дерунова: Востробородов, Сербский, Слово-Добро.

183. Учитель

184. Думы пахаря

185. Стеша

186. Песня

187. Песня

188. «Ярко в небе месяц...»

Д. Жаров

Дмитрий Егорович Жаров родился предположительно в 1845 году. Из всех авторов «Рассвета» меньше всего сведений сохранилось именно о нем. Известно, что по происхождению он был из крестьян деревни Мневники Московского уезда. Жил в Москве, занимался мелочной торговлей, а также, по свидетельству М. А. Козырева, был «сидельцем питейного дома». ^[1] Отличался необщительным характером, очень редко появлялся на сходках «поэтов-самоучек». В последние годы жизни у него был свой дом около Пресненской заставы. Умер Жаров в конце июля 1874 года, ^[2] 29 лет от роду (по воспоминаниям его дочери, сообщенным А. И. Яцимирскому, создателю «Музея русских самоучек»).

Жаров начал печататься, очевидно, в 1869 году, выступал со стихами в «Воскресном досуге», «Иллюстрированной газете». В самом начале своей литературной деятельности выпустил книжку «Стихотворения крестьянина Д. Жарова» (М., 1869). ^[3]

189. «Четыре года пролетело...»

190. «Ой вы, жители кабацкие...»

191. На кладбище

192. Разговор

193. Сумасшедшая

М. Козырев

Матвей Алексеевич Козырев родился 6 августа 1852 года в сельце Крюкове Московского уезда в семье крепостного крестьянина.

В 1859 году Крюково сгорело, и крестьян против их желания, с помощью казацких плетей перегнали в имение того же помещика в Смоленской губернии. Но на другой год Матвей Козырев с матерью вернулись ближе к родному дому — на железнодорожную станцию Крюково. Отец же уехал на заработки в Москву, стал легковым извозчиком. В 1862 году он привез в Москву и сына, которого отдал в услужение в маленькую табачную лавочку. К тому времени Козырев уже научился «от людей» читать и скоро горячо полюбил книги. Двенадцати-тринадцати лет он начал «сочинять».

В 1866 году отец открыл для сына табачную лавочку близ Тверской заставы. Здесь Козырев познакомился и подружился с одним из своих покупателей — Иваном Захаровичем Суриковым. В автобиографическом рассказе «На пути-дороге к свету» (вошел в книгу «Из народного житья-бытья») Козырев позднее рассказал об этом знакомстве. «В Иване Захаровиче он встретил все: брата, друга и учителя»,— так говорится в рассказе про его юного героя. Козырев и Суриков долгое время были ближайшими друзьями. Лишь в последние годы жизни Сурикова между ними возникла известная отчужденность, хотя дружеские отношения по внешности сохранялись. Суриков, видимо, считал некоторые поступки и мнения Козырева, ставшие ему известными, нетоварищескими, предающими их дружбу. Козырев, по свидетельству одного современника, объяснял изменение отношений так: «когда тот предпочел-ему поэта И. К Кондратьева, то он охладел к Сурикову». ^[1]

Очевидно, в 90-е годы Козырев довольно близко познакомился со Львом Толстым, посещал его в Ясной Поляне, писал ему письма. ^[1]

Рослый, красивый, похожий на картинного купца, Козырев был заметной, яркой московской фигурой. В деловом отношении он преуспел много больше своих товарищей. Со временем он стал вести более или менее значительные дела: занимался извозом, очисткой мусора со дворов, имея для того рабочих; был владельцем костоваренного завода. В 1900 году приобрел свою землю в Бронницком уезде, недалеко от Москвы, поселился там с семьей и лишь зимы проводил в Москве.

Умер Козырев 10 октября 1912 года.

Дебютировал он в печати стихотворением «Раздумье старика» («Грамотей», 1871, № 9). Позднее в основном писал прозу: рассказы, очерки. Печатался в журналах и газетах: «Развлечение», «Воскресный досуг», «Иллюстрированная газета», «Пчела», «Будильник», «Московский листок», «Русский листок», «Новости дня», «Юная Россия», «Детское чтение» и других. Стихи Козырева включены в коллективные сборники «писателей-самоучек»: «Родные звуки» (вып. 1—М., 1889; вып. 2 — М., 1891), «Думы» (М., 1895), «Нужды» (М., 1896—1897). Отдельным изданием его стихотворения вышли в составе «Библиотеки ,,Крошка“» под названием «Думы и грезы — нужды и слезы» (Киев, 1893). ^[2] Рассказы Козырева собраны в двух книгах: «Из народного житья-бытья» (М., 1878) и «Типы Замоскворечья. Очерки и рассказы из купеческого быта» (М., 1879; второе издание — под названием «Днем и ночью», М., 1896).

Основные псевдонимы Козырева: М. Крюков, Матвей Прутков (для юмористических произведений на «мелкие случаи»), Рыжая борода, Философ из Ямской и другие.

194. Нищий

195. Жатва

196. Рассвет

197. Из Т. Шевченко

Е. Назаров

Егор Иванович Назаров родился в городе Ельце Орловской губернии в 1847 или 1848 году. Отец его — обедневший купец. Грамоте Назаров научился самоучкой, восьми лет. В юности был подносчиком в кабаке, служил на табачной фабрике, работал приказчиком. Жил он в Рязани, Москве, но преимущественно в родном Ельне. К середине 70-х годов завел крупное хлебное дело, но вскоре разорился.

Много времени уделял Назаров краеведческим разысканиям, работал для Орловской ученой архивной комиссии, подготовил и опубликовал труды по истории Орловщины, в частности Ельца. Последние годы, больной и одинокий, жил на скудное жалование члена Елецкой городской мещанской управы. В конце века с ним познакомился И. А. Бунин. ^[1]

Умер Назаров 20 октября 1900 года.

Его литературным дебютом было стихотворение в сборнике «Рассвет». Он участвовал также в других коллективных сборниках: «Родные звуки», вып. 2 (М., 1891), «Звезды» (М., 1891). Стихотворения и рассказы его публиковались в «Русском курьере», «Сыне отечества», «Гражданине», «Новостях дня», «Родине», «Орловском вестнике» и других изданиях. При его жизни вышли один за другим два стихотворных сборника: «Собрание стихотворений Е. И. Назарова» (М., 1888) и «Собрание стихотворений Е. И. Назарова (издание первое)» (Елец, 1889).

198. Бедность

199. Погорелец

(Встреча на улице)

А. Разоренов

Алексей Ермилович Разоренов (или, как сам он подписывался, «Раззоренов») родился в 1819 году в сельце Малое Уварово Коломенского уезда Московской губернии. Он — сын крепостного крестьянина, позднее приписавшегося к московскому мещанству.

Грамоте Разоренов учился у приходского пономаря по Псалтырю и самоучкой. Первые десятилетия его самостоятельной жизни прошли в скитаниях и смене разнообразных занятий. Он был приказчиком, актером на маленькие роли в труппе Н. К. Милославского (50-е годы), лакеем, разносчиком, поваром, членом «золотой роты».

В середине 60-х годов Разоренов окончательно поселился в Москве и открыл мелочную овощную лавку. Газета «Народный голос» посвятила ему большой сочувственный очерк «Поэт-лавочник» (1867, 2 июня).

Описание Разоренова-старика оставил А. Коринфский: «В высшей степени оригинально было видеть старика лавочника в длиннополом (московском) полукафтане, декламирующего из-за прилавка целые монологи из «Гамлета», «Короля Лира», «Ляпунова», «Скопина-Шуйского», «Велизария» и других пьес и с чисто юношеским увлечением произносившего наизусть любимые места из «Демона», «Евгения Онегина», «Бориса Годунова» и «Громобоя». ^[1]

Умер Разоренов 21 или 22 января 1891 года. ^[2]

Стихи (песни в народном духе) он начал сочинять, очевидно, в 50-е годы. Однако, по свидетельству того же А. Коринфского, до знакомства с Суриковым Разоренов и не думал о том, чтобы их опубликовать. Печатался он с начала 70-х годов в «Грамотее», «Воскресном досуге», «Иллюстрированной неделе», «Радуге», «Московском листке», «Новостях дня», «Русском курьере» и других изданиях. Его стихотворения включены также в коллективные сборники: «Родные'звуки» (вып. 1—М., 1889; вып. 2 — М., 1891), «Наша хата» (М., 1891), «Грезы. Сборник стихотворений, посвященный памяти поэта-крестьянина А. Е. Разоренова» (М., 1896), «Нужды» (М., 1896—1897). Книг стихотворений Разоренова нет. При его жизни вышло в свет «К неоконченному роману «Евгений Онегин», соч. А. Пушкина, продолжение и окончание, соч. А. Разоренова» (М., 1890). ^[1]

200. «Не брани меня, родная...»

201. Песня

202. На кладбище

203. «Вот уж потухает...»

И. Родионов

Иван Дмитриевич Родионов родился, по-видимому, в 1852 году в городе Одоеве Тульской губернии. Его отец вел бакалейную торговлю, сын с малых лет помогал ему по лавке. Грамоте Родионов выучился дома. Около 1870 года он поселился в Москве, служил приказчиком, затем артельщиком Российского общества транспортирования кладей на товарной станции.

Для самоопределения Родионова имело большое значение его знакомство с Суриковым. Они подружились. Суриков был посаженым отцом на свадьбе своего товарища в ноябре 1873 года. Супруги Родионовы жили бедно, оба работали не покладая рук. У Ивана Дмитриевича рано развилась чахотка. Умер он в Ялте 12 июня 1881 года.

Печатался Родионов с начала 70-х годов. Дебютировал он в «Воскресном досуге», выступал со стихотворениями также в «Иллюстрированной газете», «Иллюстрированной неделе», «Грамотее», «Развлечении», «Ремесленной газете», «Неве», «Будильнике». Некоторые стихотворения Родионова собраны в книге «Нужды. Сборник стихотворений, посвященный памяти поэта-самоучки И. Д. Родионова» (М., 1896—1897). Печатался также под псевдонимом И. Евсеев. ^[1]

204. «Смотрит месяц с неба...»

205. Удалец

206. После набора

207. Пожар от грозы

208. Счастливец

209. Лже-юродивый

210. Добро и зло

211. С глазу

212. «Не корите меня, не браните...»

213. Из Т. Шевченко

214. Из Т. Шевченко

И. Тарусин

Иван Егорович Тарусин родился в 1834 году в селе Дединове Зарайского уезда Рязанской губернии. Грамоте выучился самоучкой.

В конце 50-х годов приехал в Москву, служил половым в трактирах, одно время содержал собственный трактир в Коломне. Несколько лет прожил в Петербурге (очевидно, с 1860 года). При отъезде его из Москвы А. Н. Плещеев, сочувственно относившийся к самому Тарусину и его первым поэтическим опытам, дал ему рекомендательное письмо к поэту Л. А. Мею. Мей сыграл значительную роль в образовании Тарусина, они стали друзьями.

В начале 70-х годов, а может быть и раньше, Тарусин вернулся в Москву. В 1874 году он перенес удар паралича, сделавший его калекой. Некоторое время Тарусин продолжал писать левой рукой. Последние годы жизни он провел в родном селе. Умер 22 июня 1885 года.

Тарусин писал стихи и прозу. Печатался с середины 60-х годов очень редко — в «Воскресном досуге», «Иллюстрированной газете».

215. Зима

216. Невзгода

III М. Леонов, С. Дрожжин

М. Леонов

Максим Леонович Леонов родился в августе 1872 года в деревне Полухино Тарусского уезда Калужской губернии. Проучился он в сельской школе всего полтора года. Десяти лет приехал с отцом в Москву, помогал ему в торговле. С детских лет увлекался чтением, чем вызывал постоянный гнев отца; приходилось читать тайком, по ночам. В своей автобиографии ^[1] Леонов рассказывает, что он решил сам писать стихи после того, как подростком прочитал стихотворения Сурикова.

Леонов был человеком исключительно деятельным. С конца 80-х —начала 90-х годов вокруг него создается кружок «писателей-самоучек». Впоследствии Леонов собирал разнообразные материалы о своих товарищах, задумал издание обширного сборника, отражающего их литературные труды. Он был издателем и редактором нескольких коллективных сборников произведений «самоучек», в которых и сам участвовал. Проявлял инициативу в разнообразных направлениях: от создания в начале XX века кружка «Друзья мира» (после ноты русского правительства, призывавшей другие европейские правительства к разоружению) до открытия бесплатной библиотеки-читальни в родном селе.

К началу XX века Леонов оставляет торговлю, становится литератором-профессионалом, выступает в печати с публицистическими произведениями, рассказами, очерками. По временам занимается различными книгоиздательскими и книготорговыми предприятиями.

В 1905—1910 годах в произведениях Леонова начинают сильнее звучать мотивы борьбы и гнева, активизируются связи с освободительным движением. Основанное им издательство «Искры» выпустило в свет книги «Пауки и мухи» К. Либкнехта, «За что борются люди, ходящие с красным знаменем» и другие. Есть сведения о том, что Леонов произнес речь на похоронах Н. Э. Баумана. Он неоднократно подвергался арестам и другим наказаниям за издание и распространение «недозволенной» литературы. ^[1]

После резких выступлений конкретно-обличительного характера в газете «Раннее утро» (они содержали критику тюремных порядков, а также намеки на видного чиновника) Леонову было предложено покинуть Москву. В конце 1910 года он переезжает в Архангельск, где организует издание газеты «Северное утро» (Леонов — ее фактический, а с октября 1916 года и официальный редактор). После установления советской власти в Архангельске работал в местном Губоно, в отделении РОСТА, газете «Трудовой Север», в середине 20-х годов — продавцом отдела детских игрушек. Умер в 1929 году.

Поэзии Леонов отдал дань в основном в молодые годы. Дебютировал он в московской газете «Вестник» 28 февраля 1887 года. Его стихотворения входят во многие сборники: «Родные звуки» (вып. 1 — М., 1889; вып. 2 — М., 1891), «Звезды» (М., 1891), «Думы» (М., 1895), «Грезы» (М., 1896), «Нужды» (М., 1896—1897), «Блестки» (вып. 1—2, М., 1890). Произведения разных жанров печатались им в «Родине», «Задушевном слове», «Народном благе», «Свете», «Русском курьере», «Новостях дня», многих провинциальных изданиях. Отдельными сборниками стихотворения публиковались трижды: «Первые звуки. Стихотворения Максима Леонова» (М., 1889), «Стихотворения. Издание второе, дополненное» (М., 1898), «Стихотворения и рассказы. Издание третье, дополненное» (М., 1905). Основные псевдонимы Леонова: Максим Горемыка, М. Дунин.

217. Дядя Сидор

218. «От тоски-злодейки...»

219. Осенью в деревне

220. Родная песня

221. Родина

222. «Под зеленым навесом березы...»

223. Песня кузнеца

224. Песня крестьянская

С. Дрожжин

Спиридон Дмитриевич Дрожжин родился б декабря 1848 года в деревне Низовка Тверской губернии. Родители его были «временнообязанными» крестьянами (отец в первые годы жизни Дрожжина занимался извозом в Москве), семья постоянно жила в большой нужде. Осенью 1858 года Дрожжин был отдан в школу к деревенскому дьячку, но в 1860 году родители решают отправить мальчика назаработки в Петербург. По приезде в столицу он стал служить половым в трактире при гостинице. Тяжелый труд и обиды скрашивались лишь любовью к пению песен, которым Дрожжин научился в родной деревне, и все сильней разгоравшейся страстью к чтению.

До середины 90-х годов в скитаниях по России ему пришлось сменить множество профессий и занятий. Он был приказчиком в табачной лавке и магазине газовых свечей, чернорабочим, лакеем у помещиков, секретарем «у одного князя», доверенным по поставке дров Николаевской железной дороги, агентом Волжского пароходного общества «Самолет», продавцом в книжных магазинах. Жил он в Москве, Петербурге, Ташкенте, Харькове и других городах. Часто возвращался в родную Низовку, но нужда вскоре заставляла снова отправляться на поиски заработка.

Городское житье Дрожжина было богато разнообразными испытаниями. Порой наступали полосы острейшей нужды, приходилось закладывать последние теплые вещи или ночевать «на гранитных ступенях набережной Большой Невы, на Адмиралтейском бульваре или в Александровском парке», как рассказывал потом сам поэт в своих автобиографических записках. Выпадали на его долю и полицейские гонения.

Вместе с тем год от года умножались литературные знакомства и связи Дрожжина. В 1879 году он вступает в переписку с Суриковым, получает от него в подарок книгу стихотворений. Подружился Дрожжин с Н. А. Соловьевым-Несмеловым, принявшим энергичное участие в подготовке и издании первой книги стихотворений Дрожжина (вышла в 1889 году). Знакомится он и с другими литераторами, издателями. Редактор «Русской старины» М. И. Семевский предложил ему написать обстоятельную повесть о своей жизни. Автобиография Дрожжина была опубликована в «Русской старине» в сентябре-декабре 1884 года.

С конца 80-х годов начинают выходить сборники стихотворений Дрожжина. Он принимает решение навсегда вернуться в Низовку. С 1896 года он снова крестьянин, трудится с семьей на своей земле. Дрожжин продолжает поэтическое творчество, а также записывает фольклорные произведения.

Известность поэта-крестьянина растет. В Низовке его навещают товарищи по литературному делу, друзья-писатели. С 1903 года Академия наук назначает Дрожжину пожизненную пенсию 180 рублей в год. Позднее за его стихотворения Академия наук присуждает премию (1910 г.) и почетный отзыв (1915 г.). В 1914—1915 годах в Низовке открывается народная школа и народная библиотека-читальня его имени.

После Февральской революции Дрожжин входит в состав волостного комитета. После Октября он активно участвует в общественной жизни села, заботится о росте грамотности. Выходят новые книги его стихов. Умер поэт 24 декабря 1930 года, незадолго до того отметив свое восьмидесятидвухлетие.

Дрожжин писал стихи с 1865—1866 годов. Дебютировал в печати в 1873 году стихотворением «Песня про горе добра молодца» в журнале «Грамотей» (№ 12). В течение жизни печатался во многих журналах и газетах: «Слово», «Свет», «Русское богатство», «Дело», «Родник», «Детское чтение» и других, участвовал в коллективных сборниках. При его жизни всего было издано 32 сборника его стихотворений. ^[1] Важнейшими среди них являются «Стихотворения 1866—1888 гг.» с записками автора о своей жизни и поэзии» (СПб., 1889), «Поэзия труда и горя» (М., 1901), «Новые стихотворения» (М., 1904), «Стихотворения. 1866—1888. Третье, значительно исправленное и дополненное издание, с портретом и записками автора о своей жизни и поэзии» (М., 1907), «Баян. Стихотворения» |(М., 1909), «Песни старого пахаря» (М., 1913), «Песни крестьянина» (М. — Л., 1929), «Пути-дороги. Избранные стихи» (М., 1929). Основные псевдонимы Дрожжина: Низовский, Черноземный.

225. Песня

226. Летняя ночь в деревне

227. Песня работника

(На мотив Томаса Гуда)

228. Песня

229. Родина

230. Песня про горе добра молодца

1

2

3

231. Жница

232. Песня

283. Сельская идиллия

Подражание А. В. Кольцову

234. Моя Муза

235. Песня

236. Песня из далекого края

237—238. Песни рабочих

1. «Труд да горе, капли пота...»

2. «Часы бегут...»

239. Н. А. Некрасову

239. Н. А. Некрасову

Н. В. Верещагину

241. Швея

242. Смерть коня пахаря

243. Вечная память

244. Песня

245. Похороны

<Из цикла «На смерть Н. А. Некрасова»>

246. На пути

247. Ровнюшка

М. А. Дрожжиной

248. Поэту

249. Домовой

С. А. Бердяеву

250. «Честным порывам дай волю свободную...»

251. 24 апреля 1880

(Памяти И. 3. Сурикова)

252. Дуняша

1

2

3

4

5

253. Памяти Н. А. Некрасова

254. Песня

255. В избе

256. Первая борозда

257—259. На сенокосе

1. «Сенокосные дни наступили опять...»

2. «Кончен день трудовой, жар томительный спал...»

3. «На раздолье полей брызнул луч золотой...»

260. Думы

На мотив Т. Г. Шевченко

261. В столице

Д. В. Гарину

262. Праздник осени

263. Сиротинка

264. Песня Микулы Селянпновича

265. «В полях еще туман седой...»

266. «Жавороночек...»

267. На могиле В. М. Гаршина

268. «Эх ты, голь-нищета...»

269. Весеннее царство

270. Песня

271. «Я для песни задушевной...»

272. Под черемухой

273. Зимний день

274. Песня

275. В засуху

276. «Не нужно для меня ни блага богачей...»

277. Бабушкино горе

278. Песня

279. «Не грусти о том...»

289. Удаль

281. К родине

282. В школе у дьячка

283. Воля

284. Мать

285. Из песен рабочих

285. Старой подруге

287. Песня пловца

288. Озимь

289. Летний вечер в деревне

А. А. Коринфскому

290. За решеткой

291—292. На могиле Т. Г. Шевченко

1. «К тебе, пророк — певец Украйны...»

2. «Перед твоей святою тенью...»

293. Осенней ночью

294. Новые птицы — новые песни

295. Памяти учителя

Я. И. Познякову

296. Посиделки

Старая бывальщина

297. Весна-царица

298. «Ах ты батюшка, светлый месяц наш...»

299. Песня

300. Песня

301. На родине

302. Песня

803. Из мрака к свету

304. Перед чернильницей

305. Песня

306. Поэт и читатель

307. Другу-поэту

М. Л. Леонову

308. Весна свободы

309. «Прошли века неволи злой...»

310. Запевка

311. Из дорожного альбома

312. На смерть жены

313. «Я не хочу застыть душой...»

314. Баян

315. Памяти В. И. Ленина

316. «Свети мне, солнышко...»

317. «Когда-то я в неволе злой...»

ПРИЛОЖЕНИЯ

Примечания

Настоящее издание — книга, воссоздающая определенное явление истории русской поэзии прошлого века — творчество «поэтов- самоучек» пореформенной поры. С наибольшей полнотой представлено здесь поэтическое наследие Сурикова, занимающее первый раздел книги. По сравнению с предыдущими собраниями сочинений оно дополнено четырьмя стихотворениями: «Отрывок» («Пусть ругают, мой друг, нас за то...»), «Несчастный», «Когда взгляну порою вглубь я...», «Жалобы бедняков». Остались не включенными в настоящий сборник немногие тексты из числа однообразных вариаций уже известных мотивов и тем суриковской поэзии, а также произведения особенно несовершенные в художественном отношении (строки из них, имеющие важное значение для характеристики поэзии Сурикова, приводятся и анализируются во вступительной статье). Все эти произведения перечислены в особом списке (см. с. 497).

При жизни Сурикова его стихотворения издавались трижды: в 1871, 1875 и 1877 гг. После смерти поэта, в 1884 г., Н. А. Соловьевым-Несмеловым было издано наиболее полное и авторитетное в дореволюционное время собрание стихотворений Сурикова.

Начало научному подходу к публикации произведений Сурикова положил сборник его стихотворений, вышедший в Большой серии «Библиотеки поэта» (вступительная статья, подготовка текста и примечания А. Дымшица, Л., 1951). Состав сборника был несколько расширен сравнительно с изданием 1884 г. В примечаниях отмечались первые публикации многих стихотворений (эти сведения в настоящем издании уточнены и дополнены), проведено сравнение различных редакций, даны и другие ценные сведения справочного характера.

Однако в текстологическом отношении редактор издания 1951 г. полностью опирался на сборник Соловьева-Несмелова, что нельзя признать достаточно обоснованным.

Правда, сборник 1884 г. имеет значение несколько большее, чем обычные посмертные собрания сочинений того или другого писателя. Соловьев-Несмелов всегда с любовью и вниманием относился к Сурикову и его творчеству. Они были друзьями. Соловьев-Несмелов редактировал еще второй сборник стихотворений поэта (1875 г.). Незадолго до смерти Суриков писал другу о том, что хотел бы именно ему доверить следующее издание стихотворений, обещал передать соответствующие указания по его составу.

Однако до последнего времени среди многочисленных сохранившихся бумаг Соловьева-Несмелова не удавалось разыскать ни чего похожего на «литературное завещание» поэта. Говорим «до последнего времени», так как недавно в Музей А. С. Пушкина в Москве поступили новые суриковские материалы, ранее хранившиеся у историка литературы И. Н. Розанова. Это собрание стихотворений Сурикова 1877 г. (экземпляр особой печати), к нему приплетены чистые листы, частично заполненные авторской рукой. Суриков записывал на них свои стихотворения, не вошедшие в это издание и созданные в основном после выхода его в свет. В некоторые стихотворения поэт вносил исправления — сразу же, при переписке или позднее. Очевидно, судя по некоторым поправкам, Суриков вписывал в книгу стихи после печатной их публикации в журналах. Следовательно, по отношению к нескольким стихотворениям (см. последующие примечания) именно текст, данный в экземпляре Музея им. Пушкина, можно считать последним авторским вариантом. У нас нет сведений о том, был ли указанный экземпляр издания 1877 г. в руках Соловьева-Несмелова, но во всяком случае авторская правка из этого экземпляра почти полностью отражена им в издании 1884 г., которое таким образом в ряде случаев дает текст более поздний и более точный, чем журнальные публикации.

Тем не менее и сейчас издание 1884 г. нельзя считать осуществлением последней авторской воли. В нем допущены ошибки (некоторые из них исправил уже А. Дымшиц). Если считать, что Соловьев-Несмелов был знаком с уникальным экземпляром издания 1877 г., о котором только что шла речь, то и в этом случае, воспроизводя последние авторские варианты, он допустил неточности. Можно понять то обстоятельство, что стихотворение «Живу на южном берегу...», посвященное И. И. Барышеву, Соловьев-Несмелов приводит по тексту письма к последнему, а не по рукописи, имеющейся в экземпляре Музея А. С. Пушкина. Легко объяснить появление строки «В песнях у поэта» вместо «В песне у поэта» (стихотворение «Не корите, други...») — это описка или опечатка. Но вот в стихотворении «Песня-быль» вместо совершенно ясной строки: «И рабы безмолвной мужа» Соловьев-Несмелов печатает: «И рабы безвольной мужа». Откуда взят этот вариант, неизвестно. В своем издании Соловьев-Несмелов ряд стихотворений Сурикова переименовал, в других случаях вовсе снял названия. ^[1] Наконец надо особо отметить, что в издании 1884 г. дается часто неточный текст писем Сурикова (в таких случаях мы цитируем письма по рукописи, сопровождая цитату соответствующей ссылкой).

Учитывая эти обстоятельства, вопрос о последних авторских редакциях следует, очевидно, решать в каждом конкретном случае особо и лишь на основе документальных данных. Итак, большинство произведений Сурикова в настоящем издании печатается по прижизненным публикациям (сборникам, журналам, газетам), отражающим заключительный этап работы поэта над стихотворением, а также по автографам экземпляра Музея А. С. Пушкина, если они дают последний вариант текста.

Стихотворения, при жизни поэта не печатавшиеся, естественно, приводятся или по наиболее авторитетным посмертным публикациям или по рукописям (если в публикации была допущена ошибка).

В этом сборнике произведения Сурикова впервые размещены в более или менее строгом хронологическом порядке (источники датировки указаны в примечаниях). По отношению к суриковскому наследию такой принцип соблюсти нелегко, поэтому датировки часто приблизительны. Дело не только в том, что время написания многих стихотворений нам точно не известно, но еще и в том, что имеются собственные авторские датировки одного и того же стихотворения, разница между которыми составляет один-два года. В экземпляре издания 1877 г., хранящемся в Музее А. С. Пушкина, авторской рукой проставлены даты (год) под всеми текстами— как печатными, так и рукописными. Однако и эти указания, также учтенные нами (в примечаниях не оговариваются только совпадения с уже отмеченными датировками или явные ошибки), опять-таки нельзя считать абсолютно надежными.

Помещенное в конце сурикорского раздела стихотворение «Летняя ночь» не удалось датировать даже приблизительно из-за полного отсутствия каких-либо данных.

Говоря о структуре настоящего издания, необходимо указать на то, что в нем отсутствуют разделы «Песни» и «Стихотворения», которые появились в последнем прижизненном собрании стихотворений поэта. Подобную композицию нельзя признать заслуживающей увековечения из-за очень большой произвольности ее. Не случайно в издании 1877 г. отдел «Песни» содержит 19 произведений, в издании 1884 г.— 28, в издании 1951 г.— 20. На самом деле, нет никакой возможности установить более или менее определенные критерии для размежевания «песен» и «собственно стихотворений». Близость стихотворения и песни — вообще принципиальная Особенность творчества Сурикова (об этом — во вступительной статье). Показательно, что в народно-песенный репертуар вошли самые различные по характеру суриковские произведения. ^[1]

Второй раздел настоящего издания — «Поэты „Рассвета”» — составляют произведения поэтов-суриковцев из этого коллективного сборника. Они дополнены стихотворениями из других печатных и архивных источников только в тех случаях, когда возникала воз можность внести более или менее выразительный штрих в образ того или иного поэта или в «коллективный портрет». Из стихотворений, опубликованных в «Рассвете», здесь не воспроизводятся только те, что вовсе неинтересны по существу или отличаются особенно невысоким художественным уровнем.

В третьем разделе помещены избранные стихотворения С. Д. Дрожжина и М. Л. Леонова, двух наиболее видных продолжателей суриковских традиции в литературе конца XIX — начала XX вв.

Тексты Дрожжина в настоящем издании также печатаются по последним прижизненным публикациям. В ряде случаев, оговоренных в примечаниях, учтена авторская правка, относящаяся к последним годам жизни Дрожжина и обнародованная Л. А. Ильиным, редактором основных изданий стихотворений поэта, выпущенных за последние десятилетия, прежде всего — двух изданий в Малой серии «Библиотеки поэта» (1949 и 1963 гг.).

В своих сборниках Дрожжин часто датировал стихотворения (как правило, указывался только год написания). В предыдущих изданиях «Библиотеки поэта» авторские указания в сборниках до полнены и уточнены Л. А. Ильиным по дневникам, письмам поэта, а также на основании других архивных материалов (во время войны архив поэга, хранившийся в доме-музее его имени в селе Завидово, погиб). Однако дальнейшие уточнения возможны и здесь: у самого Дрожжина встречаются случаи ошибочных или сомнительных датировок — см., например, примечание к стихотворению «Новые птицы — новые песни» (№ 294).

Точные даты, поставленные тем или иным автором или уста новленные позднейшими исследователями, даются под стихотворениями. В угловых скобках указывается дата первой публикации или год, не позднее которого данное произведение могло быть на писано.

Структура примечаний ко всем стихотворениям настоящей книги единая. После номера дается ссылка на место первой публикации произведения,затем отмечаются последовательные этапы изменения его текста — вплоть до последней авторской редакции. У составителя нет уверенности в том, что он располагает (несмотря на все предпринятые разыскания) достаточно полными сведениями относительно места первой публикации некоторых произведений поэтов «Рассвета», а также М. Л. Леонова и С. Д. Дрожжина. Здесь возможны пропуски, неполнота фактических данных.

Звездочка в примечаниях означает, что к этому произведению имеются материалы в разделе «Другие редакциии, варианты». Этот раздел отнюдь не претендует на полноту и содержит, как правило, лишь наиболее важные, показательные варианты произведений, наглядно демонстрирующие творческую работу того или другого поэта.

В составлении, подготовке текстов и примечаний к разделу «С. Дрожжин» принимала участие Л. П. Архипова (№№ 232, 234, 236, 239, 241—243, 247, 248, 250, 251, 253, 262—267, 271, 273, 274, 276— 288, 291—293, 295, 297, 298, 300—305, 307, 310—313, 316).

Условные сокращения, принятые в примечаниях

«Баян» — С. Дрожжин, Баян. Стихотворения, М., 1909.

ГБЛ — Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.

ГПБ — Рукописный отдел Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

ЗП — С. Дрожжин, Заветные песни. Стихотворения, М., 1907.

ИГ — «Иллюстрированная газета».

Изд. 1889 — С. Дрожжин, Стихотворения 1866—1888 г. с записками автора о своей жизни и поэзии, СПб., 1889.

Изд. 1901 — С. Дрожжин, Поэзия труда и горя. Новое собрание стихотворений. С портретом автора и указателем статей к его произведениям, составленным И. Горбуновым-Посадовым, М., 1901.

Изд. 1907 — С. Дрожжин, Стихотворения. 1866—1888. Третье, значительно исправленное и дополненное издание, с портретом и записками автора о своей жизни и поэзии, М., 1907.

Музей — «Музей русских самоучек», собрание рукописей (коллекция А. И. Яцимирского), хранящееся в ПД.

НРП — С. Дрожжин, Новые русские песни, М., 1909.

НС — С. Дрожжин, Новые стихотворения. С приложением песен «Из старой тетради», М., 1904.

ПД — Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинского Дома) Академии наук СССР.

«Песни» —С. Дрожжин, Песни крестьянина, М.—Л., 1929.

ПМ—Государственный музей А. С. Пушкина (Москва).

ПСП — С. Дрожжин, Песни старого пахаря. С новым портретом автора и статьей о его сочинениях А. А. Коринфского, М., 1913.

ПТС — С. Д. Дрожжин, Песни труда и свободы. Предисловие Н. Шебуева, М., 1923.

«Пути» — С. Дрожжин, Пути-дороги. Избранные стихи, М., 1929. Разе..— «Развлечение».

«Рассвет» — «Рассвет. Сборник произведений писателей-самоучек», М, 1872.

РНП — «Русские народные песни. Вступительная статья, составле ние и примечания А. М. Новиковой», М., 1957.

Сб. I — И. Суриков, Стихотворения, М., 1871.

Сб. II — И. Суриков, Стихотворения. Издание Н. А. Соловьева-Несмелова, М., 1875.

Сб. III — И. Суриков, Стихотворения. Третье, полное издание К. Т. Солдатенкова, М., 1877.

Сб. IV — И. Суриков, Стихотворения.. 1863—1880. Полное собрание. Издание четвертое (посмертное) К. Т. Солдатенкова <подготовленное Н. А. Соловьевым-Несмеловым>, М., 1884.

ЦГАЛИ—Центральный государственный архив литературы и искусства.

ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив (в Ленинграде).

«Юбилейный сборник» — С. Д. Дрожжин, Юбилейный сборник. Избранные стихотворения, изд. Тверского комитета по чествованию С. Д. Дрожжина, Тверь, 1923.

I И. Суриков

Стихотворения и песни

*1. «Воскресный досуг», 1864, 12 июля, с. 20, под загл. «Песня», в составе 9 строф; Сб. I, под тем же загл., с датой: 1863. Печ. по Сб. III, с. 202. Автограф — Музей, с датой: 1862. Медяница — в народной поэзии так называют ядовитую змею.

*2. «Воскресный досуг», 1864, 9 августа, с. 90, с посвящением А. А. Флорову; Сб. I, с датой: 1863. Печ. по Сб. III, с. 123. Авто граф— Музей, с датой: 1862. Вошло в Сб. II.

*3. «Воскресный досуг», 1865, 24 января, с. 62, в составе 32 строф; Сб. I, в составе 19 строф, с датой: 1863. Печ. по Сб. II, с. 16. Автограф — Музей, с датой: 1862.

4. «Воскресный досуг»; 1865, 7 марта, с. 158, под загл. «Песня». Печ. по Сб. III, с. 191. Автографы: ПД, архив В. Р. Зотова (ранний вариант); Музей, с датой: 1863. Вошло в Сб. I, с датой: 1864, и Сб. II.

5. Разв., 1865, № 29, с. 49.. Печ. по Сб. I, с. 23, где дата: 1864. Автограф — Музей, с датой: 1863. Вошло в Сб. III.

6. Разв., 1865, № 34, с. 129. Печ. по Сб. I, с. 25, где дата: 1864. Автограф — Музей, с датой: 1863.

7. «Воскресный досуг», 1864, 5 .июля, с. 14, с дополнит, строфой между 15-й и 16-й; Сб. I, с датой: 1864. Печ. по Сб. II, с. 25. Автограф — Музей, с датой: 1862.

8. «Воскресный досуг», 1864, 15 ноября, с. 314; Сб. I, с да той: 1865; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 118. Автограф — Музей, с да той: 1864.

*9. «Воскресный досуг», 1864, 15 ноября, с. 317; Сб. I, с датой: 1865. Печ. по Сб. III, с. 187. Автограф — Музей, с датой: 1864. Вошло в Сб. II. Народный текст («Что стоишь, качаясь...») — РНП, с. 414. Давно вошедшая в народный песенный обиход, эта песня пережила время особой популярности в годы Великой Отечественной войны, что, в частности, нашло свое отражение в книгах о войне (см., например, «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, гл. 17).

*10. Разв., 1867, № 49, с. 375. Автограф — Музей, под загл. «Колыбельная песня», с датой: 1864. Перепев известного стихотворения Лермонтова, но стихотворение вызвано к жизни, бесспорно, другим перепевом того же стихотворения — «Колыбельной песней» Некрасова (ср. общий ход мысли Некрасова и Сурикова, особенно вторые и последние строфы). Датируется по указанному автографу, так как, очевидно, именно в 1864 г. состоялось тесное знаком ство Сурикова с поэзией Некрасова. В ПД хранится отнесенный к тому же году автограф стихотворения «Былина», в котором ямщик рассказывает седоку о том, как в крепостное время барин опозорил крестьянскую девушку Дуняшу. «Былина» имеет эпиграф из стихотворения Некрасова «В дороге» (четыре начальные строки).

11. Разв., 1867, № 6, с. 88. Автограф — Музей, с датой: 1864.

*12. «Воскресный досуг», 1865, 10 января, с. 30. Несколько лет спустя Суриков приводит краткий вариант этого стихотворения в письме к И. Г. Воронину от 30 октября 1873 г. (Сб. IV, с. 9).

13. «Воскресный досуг», 1865, 28 ноября, с. 343.

14. Разв., 1865, № 28, с. 47; Сб. I, с датой: 1865; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 171. Автограф — Музей, с датой: 1864.

15. Разв., 1865, № 38, с. 193, под загл. «Вечер»; Сб. I, без загл., с датой: 1865. Печ. по Сб. II, с. 24. Автограф — Музей, с датой: 1864. Вошло в Сб. III. Положено на музыку П. И. Чайковским под загл. «Вечер».

16. Сб. I, с. 31, с датой: 1865; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 149. Автограф — Музей, с датой: 1864. Положено на музыку П. И. Чайковским в 1881 г. (дуэт под загл. «Рассвет», текст Сурикова значительно переработан).

17. Разв., 1860, № 49, с. 370. Автограф (с разночтениями) — Музей, с датой: 1865.

*18. Разв., 1866, № 18, с. 273, в составе 17 строф, с посвящением А. М. К—ву; Сб. II, без посвящения. Печ. по Сб. III, с. 115. Дата — по экземпляру ПМ.

49. Разв., 1869, № 39, с. 214; Сб. И. Печ. по Сб. III, с. 126. Дата — по экземпляру ПМ. В основе стихотворения — текст старинной ямщицкой песни «Уж ты степь моя, степь моздокская...» (см. РНП, с. 92), решительно переработанный и дополненный Суриковым. Войдя в народно-песенный репертуар, произведение Сурикова, в свою очередь, само подверглось значительной переработке. Народный текст — РНП, с. 412.

*20. Разв., 1866, № 8, с. 113, с дополнит, строфой в конце и посвящением В. А. Б., подпись: Крестьянин; Сб. I, с датой: 1866; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 139. Автограф — Музей, с датой: 1865. Стихотворение имеет автобиографическую основу.

*21. Разв., 1866, № 33, с. 113; Сб. I, с датой: 1866; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 174. Автограф — Музей, с датой: 1865. Это стихотворе ние высоко ценил Л. Толстой. «Однажды он увидел у кого-то из прислуги народный песенник, открыл его и, напавши на суриковскую «Долю бедняка», которую уже распевали по деревням, при шел от нее в восторг» (С. Т. Семенов, Воспоминания о Льве Нико лаевиче Толстом. — «Л. И. Толстой в воспоминаниях современни ков», т. 1, М., 1960, с. 416). Овин — строение для сушки (огнем, дымом) снопов перед молотьбой. Тын — сплошной забор из вби тых в землю жердей, бревен и т. п.

22. Разв., 1866, № 40, с. 226, без загл.; Сб. I, под загл. «Ночь», с датой: 1866. Печ. по Сб. II, с. 43. Автограф — Музей, с датой: 1865. Вошло в Сб. III.

23. Разв., 1866, № 45, с. 306. Печ. по Сб. I, с. 46, где дата: 1866. Автограф — Музей, с датой: 1865 (текст без строф 4 и И).

*24. ИГ, 1871, 8 апреля, с. 199; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 45. Автограф — Музей, с датой: 1865. Вошло в Сб. I, с датой: 1866. Поэт и композитор М. А. Кузмин в 1903 г. положил это стихотво рение на музыку под загл. «Детские годы» (ГПБ).

25. ИГ, 1870, 5 марта, с. 151. Печ. по Сб. I, с. 59, где дата: 1866, с исправлением опечатки по Сб. II. Автограф — Музей, с датой: 1865. Вошло в Сб. III. Положено на музыку для хора Н. А. Соколовым.

*26. Разв., 1866, № 22, с. 338, без загл., в составе 11 строф (на месте двух первых другие три); Сб. I, с датой: 1867. Печ. по Сб. III, с. 193. Автограф — Музей, с датой: 1866. Вошло в Сб. II.

27. Сб. I, с. 39, с датой: 1866. Печ. по Сб. II, с. 36. Вошло в Сб. III.

28. Сб. II, с. 45. Дата —по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III.

29. Разв., 1867, № 41, с. 244; Сб. I, с датой: 1867; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 133. Автограф — Музей, с датой: 1866. Вольный пе ревод поэмы Т. Шевченко «Тополя» (см.: Ф. Я. Прийма, «Шевченко и русская литература XIX века», М.—Л., 1961, с. 379).

30. ИГ, 1870, 26 марта, с. 203, под загл. «Утро», в составе 6 строф. Печ. по Сб. I, с. 63, где дата: 1867. Автограф — Музей, с датой: 1866. См. прим. № 54.

31. Разе., 1867, № 40, с. 226, с подзаголовком: «Подражание Т. Шевченко» и посвящением А. Е. Р<азорено>ву; Сб. I, с посвящением и датой: 1867; Сб. II. Печ, по Сб. III, с. 21. Автограф — Музей, с датой: 1866. Подражание первой части стихотворения Шевченко «Думи мої, думи мої...».

32. Разе., 1867, № 47, с. 344; Сб. I, с датой: 1867; Сб. И. Печ. по Сб. III, с. 125. Автограф — Музей, с датой: 1866. Переложение стихотворения Шевченко «По улицi вiгер вiе...».

33. Разе., 1867, № 35, с. 146.

34. Разе., 1867, № 36, с. 174. Автограф строф 1—6 — Музей, с датой: 1863.

35. «Рассвет», с. 159, подпись: И. Новоселов. Автограф — Музей с датой: 1867.

36. ИГ, 1870, 26 марта, с. 203; под загл. «Песня сироты»; Сб. I, под загл. «Песня», с датой: 1867; Сб. II, под тем же загл. Печ. по Сб. III, с. 178. Автограф — Музей, с датой: 1867. Народный текст (один из вариантов, записанный в 1920-х годах в Туль ской области) — РНП, с. 413. Это стихотворение знал и часто повторял Маяковский. В. Шкловский рассказывает: «Была у Маяковского песня:

Верблюд жил на камине» и т. д. (В. Шкловский, О Маяковском.— «Жили-были», М., 1964, с. 350). Трудно теперь сказать, чья именно память исказила или кто именно сознательно преобразил суриковские строчки.

37. «Литературный Ярославль», кн. 8, Ярославль, 1956, с. 223, с ошибкой. Печ. по автографу Музея.

*38. Разв., 1868, № 37, с. 186, с подзаголовком «Песенка»; Сб. I, с датой: 1868. Печ. по Сб. II, с. 67. Автограф — Музей, с датой: 1867. Вошло в Сб. III.

*39. ИГ, 1871, 15 апреля, с. 215; в составе 10 строф; Сб И. Печ. по Сб. III, с. 137. Вошло в Сб. I, с датой: 1868. Автограф — Музей, с датой: 1867.

40. Сб. I, с. 81, с датой: 1868. Печ. по Сб. II, с. 70. Автограф — Музей, с датой: 1867. Вошло в Сб. III.

41. ИГ, 1871, И февраля, с. 9; Сб. I, с посвящением жене и датой: 1868. Печ. по Сб. II, с. 71. Автограф — Музей, с датой: 1867. Вошло в Сб. III.

42. ИГ, 1870, 26 февраля, с. 135, с начальной строкой «За окном бушует ветер»; Сб. I, с тем же началом и датой: 1868. Печ. по Сб. И, с. 73. Автограф — Музей, с датой: 1867. Вошло в Сб. III.

43. Сб. I, с. 87, с датой: 1868. Автограф — Музей, с датой: 1867. Вошло в Сб. III.

44. Сб. I, с. 98, с датой: 1869. Автограф — ЦГАЛИ, с датой и посвящением С. В. Б—ой. Имеются рукописные варианты стихо творения, в которых вместо калины — береза: «В чистом поле береза Белая стояла...» (Музей, ЦГАЛИ и др.). В стихотворении использован мотив стих. Шевченко «Чого ти ходиш на могилу?..».

45. ИГ, 1868, 25 июля, с. 56. Печ. по Сб.< ;I, с. 93, где дата: 1868. Автограф — Музей, с той же датой. Вошло в Сб. II и Сб. III.

46. ИГ, 1868, 25 июля, с. 56. Печ. по Сб. I, с. 94, где дата: 1868. Автограф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. II и Сб. III. Положено на музыку для хора Ц. А. Кюи и для голоса М. А. Кузминым (ГПБ).

*47. ИГ, 1868, 19 сентября, с. 184, в составе 6 строф. Печ. по Сб. II, с. 75. Автограф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. I и Сб. III. Положено на музыку М. А. Кузминым.

48. Разв., 1869, № 1, с. 5.

*49. Разв., 1867, № 7, с. 101, под загл. «Песня бедняка», без строфы 1 (стихотворение начиналось прямо песней бедняка), но с дополнит, последней строфой; Сб. I, под загл. «Разгул», с да той: 1869; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 176. Автограф — Музей, с да той: 1869.

50. ИГ, 1870, 12 февраля, с. 100. Печ. по Сб. III, с. 16. Автограф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. I, с датой: 1869, и Сб. II.

51. ИГ, 1870, .23 апреля, с. 247; Сб. I, с посвящением А. Е. Р<азорено>ву и датой: 1869; Сб. II, без посвящения/ Печ. по Сб. III, с. 56. Автограф — Музей, с датой: 1868.

52. ИГ, 1870, 26 марта, с. 198. Печ. по Сб. I, с. 95, где дата: 1869. Автограф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. II и Сб. III. Положено на музыку М. А. Кузминым (романс «Лесная дорога» —ГПБ).

53. ИГ, 1870, 19 февраля, с. 116. Печ. по Сб. II, с. 82. Авто граф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. I, с датой: 1869, н Сб. III. "

54. ИГ, 1870, 26 марта, с. 203, где строфы 1—2 являются двумя заключительными строфами стихотворения «Утро» (см. в наст. издании стих. «Дети», № 30). Печ. по Сб. I, с. 100, где дата: 1869. Автограф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. III. Положе но на музыку для хора А. Т. Гречаниновым.

55. Разв., 1869, № 39, с. 216. под загл. «Песня (Из Т. Шевченко)». Печ. по Сб. III, с. 180. Автограф — Музей, с датой: 1868. Вошло в Сб. I, с датой: 1869, и Сб. II. Переложение стихотворения Шевченко «Навгородi коло броду...». Положено на музыку П. И. Чайковским (дуэт) и Э. Ф. Направником (хор для мужских голосов).

56. ИГ, 1871, 25 февраля, с. 119. Печ. по Сб. II, с. 93. Авто граф— Музей, с датой: 1869. Вошло в Сб. I, с той же датой, и Сб. III. .

57. «Рассвет», с. 29, подпись: И. Новоселов. Автограф — Музей, с датой: 1869.

58. «Модный магазин», 1869, № 24, с. 385. Печ. по Сб. III, с. 146. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. II. Вольный перевод стихотворения Шевченко «I досi сниться: пiд горою...».

59—60. 1. ИГ, 1871, 4 февраля, с. 79, под загл. «На покосе»; Сб. II, без загл. Автограф — Музей, с датой: 1870. Вошло в Сб. I, с той же датой. 2. «Грамотей», 1871, № 2, с. 64, под загл. «Покос». Автограф — Музей, с датой: 1869. Вошло в Сб. I, с той же датой, и Сб. II. Оба стихотворения печ. по Сб. III, с. 61, где они впервые объединены в цикл. В экземпляре ПМ дата — 1870.

61. Сб. I, с. 111, с датой: 1870 и посвящением А. А. .К—ву. Печ. по Сб. II, с. 97. Автограф — Музей, с той же датой.

62. ИГ, 1871, 25 февраля, с. 123, под загл. «Малороссийская мелодия». Печ. по Сб. II, с. 99. Автограф — Музей, с датой: 1870. Вошло в Сб. I, с той же датой. Положено на музыку П. И. Чайковским.

63. Сб. I, с. 101, с датой: 1871. Печ. по Сб. III, с. 183. Авто граф— Музей, с датой: 1870. Вошло в Сб. II. Из всех суриковских вариаций на темы украинских народных песен это стихотворение всего ближе к первоисточнику (см. «Ой, у полi жито...» в сб. «Українськ1 пiснi, виданi М. Максимовичем», Київ, 1962, с. 356).

64. ИГ, 1871, 18 февраля, с. 103.

65. ИГ, 1871, 7 октября, с. 622.

66. ИГ, 1871, 17 июня, с. 362. Печ. по Сб. III, с. 182. Вошло в Сб. II. Переложение стихотворения Шевченко «На улищ неве село. . .».

67. Сб. I, с. 120, с датой: 1871 (ценз. разр. на издание сборника — от 20 февраля 1871 г.). Печ. по Сб. II, с. ЮЗ. Автограф — Музей, с датой: 1871. Вошло в Сб. III.

68. Сб. I, с. 122, под загл. «Песня», с датой: 1871. Печ. по Сб. III, с. 195. Автограф — Музей, с датой: 1871. Вошло в Сб. II. Повойник — старинный русский крестьянский головной убор, обыч но замужних женщин, в виде платка, повязанного вокруг головы.

69. «Дешевая библиотека для легкого чтения», 1871, № 2, с. 54, под загл. «В степи»; Сб. I, с посвящением Н. П. Е<лизар>ову и датой: 1871. Печ. по Сб. И, с. 117. Автографы разных вариантов— Музей, с датой: 1871. Вошло в Сб. III. Елизаров Н. П.— московский торговец, товарищ Сурикова.

70. «Рассвет», с. 128. Печ. по Сб. II, с. 115. Автограф — ПД (ар хив В. Р. Зотова), с датой: 1871. Вошло в Сб. III.

71. Сб. I, с. 127, с датой: 1871. Вольный перевод стихотворения Шевченко «На великдень, на соломi...».

72. «Рассвет», с. 184. Печ. по Сб. II, с, 84. Дата — по экземпляр ру ПМ. Автограф — на обороте письма В. Р. Зотова к Сурикову от 12 мая, б. г. (ГБЛ). Вошло в Сб. III. Переложение Стихотворения Шевченко «Не вернувся iз походу...».

73. «Грамотей», 1871, № 4, с. 38. Печ. по Сб. II, с. 119. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III.

74. «Рассвет», с. 104. Слово «бедность» в данном случае имеет собирательный смысл — то есть «беднота».

75. «Рассвет», с. 130, подпись: И. Новоселов.

76. «Рассвет», с. 197, подпись: И. Новоселов.

77. «Рассвет», с. 144, под загл. «Грамотей» (др. ред.); «Детское чтение», 1874, № 12, с. 454, под загл. «Крестьянин в беде». Печ. по Сб. II, с. 123. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III. В 1885 г. цензурными властями было предложено исключить это стихотворение из рукописи «Книги для чтения в народных шко лах» (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цензурного комитета).

78. «Рассвет», с. 162. Печ. по Сб. II, с. 126. Дата — по экземпляру ПМ.

79. Сб. IV, с. 18. Посылая стихотворение в письме к И. Г. Во ронину от 1872 г. вместе с «Колыбельной песнью» («В селенье избушка нова и красива...»), Суриков писал: «Ради бога прошу, не показывай эти стихотворения никому, они удержаны при делах цензурного комитета на основании 169 ст. устава о обязанностях цензуры, при строжайшем предписании министра народного просвещения» (ГБЛ). См. об этом стихотворении вступ. статью, с. 16. Возможно, что стихотворения были написаны к десятилетию отмены крепостного права.

80. «Иллюстрированная неделя», 1873, 15 июля, с. 426; Сб. III. Печ. по Сб. III, с. 23. Автограф — в письме Сурикова к И. Г. Воронину от 8 июня 1873 г. (ГБЛ). Посылая свое новое стихотворение, поэт сопровождает его печальными размышлениями: «Но что ты станешь делать, когда тебя душит среда, окружающее, и возникает вопрос: из-за чего ты борешься? Чего ты добьешься? Ты хочешь воздуха, ты хочешь света — кто тебе его даст?.. Не жди, напрасная надежда и бесполезная борьба!..» И далее: «Неохота мириться со средой, — это, я думаю, ты сам знаешь и сам на себе испытал; мириться с тем, кто тебя каждый день и душит, и давит, и всячески Старается втоптать в грязь... Грустно, ей-богу, грустно!.. Писать? но что писать? Душа у меня по природе мягкая, я способен только плакать в стихах, но никак не упрекать людей. Бог с ними, они „не ведят бо, что творят“» (т. е. «не знают, что делают»). В экземпляре ПМ датировано 1872 г.

81. «Дело», 1874, № 1, с. 176. Печ. по Сб. III, с. 64. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. II.

*82. «Детское чтение», 1874, № 5, с. 323, в составе 12 строф. Печ. по Сб. III, с. 86. Вошло в Сб. II. Как недавно написанное упоминается в письме Сурикова к И. Г. Воронину от 27 марта 1874 г. (Сб. IV, с. 12). Брединник — собирательное название: ивняк, ветёльник, тальник.

83. «Иллюстрированная неделя», 1874, 15 декабря, с. 784, под загл. «У гроба (Памяти С. А. Григорьева)». Печ. по Сб. II, с. 176. О Григорьеве см. с. 320.

84. Сб. II, с. 173. Вошло в Сб. III. Датируется по упоминанию в письме Сурикова к И. Г. Воронину от 1874 г. (Сб. IV, с. 14).

85. «Дело», 1874, № 5, с. 351. Печ. по Сб. И, с. 170. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III.

86. Сб. II, с. 189. Печ. по Сб. III, с. 41. Дата — по экземпляру ПМ. Строфа 5 была не раз повторена Суриковым отдельно от стих. «По дороге»; в частности, несколько измененный текст этой строфы он надписал на книге своих стихотворений, подаренной И. Г. Воронину (А. И. Яцимирский, И. 3. Суриков в семье своих литературных преемников. — «Русская старина», 1905, № 4, с. 79). В некоторых посмертных сборниках строфа 5 печаталась в качестве самостоятельного стихотворения.

87. Сб. II, с. 197. Дата —по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III.

88. «Дело», 1874, № 10, с. 133, с посвящением Н. А. Соловьеву-Несмелову. Печ. по Сб. II, с. 181. Дата — по экземпляру ПМ. Во шло в Сб. III. Стихотворный пересказ одного эпизода из скачки Х.-К. Андерсена «Тернистый путь славы», известной Сурикову а русском переводе (сказки Андерсена широко издавались в России с середины 1860-х годов).

89. «Дело», 1874, № 12, с. 35. Печ. по Сб. II, с. 178. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III. Стихотворный пересказ русского перевода сказки Х.-К. Андерсена «С крепостного вала».

90. Сб. II, с. 165.

91. Сб. II, с. 193. В январе 1875 г. Санкт-Петербургский цензурный комитет не разрешил стихотворение к изданию отдельной листовкой для народного чтения, ссылаясь на заключенное в нем «сопоставление богатого и бедного классов» (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цензурного комитета). Стихотворение было представлено в цензуру А. М. Ермаковым (возможно, родственник жены поэта, выполнявший в данном случае поручение самого Сурикова).

92. Сб. II, с. 95. Датируется по экземпляру ПМ (год) с учетом даты цензурного разрешения Сб. II (29 января 1875 г.). Вошло в Сб. III.

93. Сб. II, с. 200. Датируется по экземпляру ПМ (год) с учетом даты цензурного разрешения Сб. II (29 января 1875 г.). Вошло в Сб. III.

94. «Дело», 1875, № 4, с. 125, под загл. «Элегия». Печ. по Сб. III, с. 33. Дата —по экземпляру ПМ (год). Ничтожным быть — здесь: умереть, превратиться в ничто.

*95. «Дело», 1875, № 8, с. 111 (др. ред.). Печ. по Сб. III, с. 9. Датируется на основании письма Сурикова к С. Я. Дерунову от 14 августа 1875 г.: «Нынешний день окончил новое стихотворение „Покой и труд“» («Ежемесячный журнал», 1916, № 5, стлб. 163).

96. «Дело», 1875, № 12, с. 142. Печ. по Сб. III, с. 28. Дати руется по письму Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 30 сентября 1875 г. (Сб. IV, с. 21).

*97. Сб. III, с. 27. Автограф — ГБЛ (др. ред.). Датируется по упоминанию в письме Сурикова к А. Н. Якоби от 28 сентября 1875 г.: «посылаю новое стихотворение „У пруда“» (Сб. IV, с. 41). Лучше б под холстинку! — т. е. умереть, лечь в могилу.

98. «Детский сад. 1876. Отдел для детского чтения младшего возраста», с. 3. Печ. по Сб. III, с. 82. Датируется на основании письма Сурикова к А. Н. Якоби от 10 октября (?) 1875 г., в котором поэт посылает стихотворение «На реке» — «с помарками, черновое» (Сб. IV, с. 42). В другом письме к ней же от 1875 г. Суриков сообщал: «Написал стихотворение «На реке». Это нечто похожее на мое стихотворение «В ночном». В стихотворении «У пруда» я провел перед ребенком темную сторону крестьянской жизни, но эта жизнь имеет и свои светлые поэтические картины. В моем стихотворении «На реке» я провожу светлую сторону (разумеется, для ребенка) крестьянской жизни; для этого я взял впечатлительного мальчика, с поэтическими наклонностями к фантазии» (Сб. IV, с. 41). В письмах поэта от ноября 1875 г. излагаются оценки стихотворения, мнения о нем и т. п.

99. «Детский сад. 1876. Отдел для детского чтения старшего возраста», с. 236. Печ. по Сб. III, с. 93. Автограф (с разночтения; ми, напр., ст. 7: «Господская роща — накроет лесник» и т. д.) — в письме Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от ноября 1875 г. (ГБЛ).

100. «Дело», 1875, № 7, с. 104. Печ. по Сб. III, с. 38. Дата — по экземпляру ПМ (год). Автограф другого варианта («В телеге грязною, изрытою дорогой...») — ГБЛ.

101. «Дело», 1875, № 7, с. 181, под загл. «Моя песня», с по священием И. Г. Воронину. Печ. по Сб. III, с. 17.. Дата —по экземпляру ПМ. Иван Григорьевич Воронин (ок. 1840—1883) — саратовский «писатель-самоучка», родом из крестьян. Начало знакомства его с Суриковым относится, вероятно, ко времени выхода из печати сб. «Рассвет».

102. «Всемирная иллюстрация», 1875, 10 мая, с. 375. В письме к С. Я. Дерунову от 14 августа 1875 г. Суриков сообщает о том, что после издания Сб. II им написаны следующие стихотворения: «Два образа», «В лесу», «Одиночество», «На мосту» и др. («Ежемесячный журнал», 1916, № 5, стлб. 163). О Козыреве см. с. 344.

103. «Дело», 1875, № 7, с. 288. О датировке см. примеч. № 102. Стихотворение, очевидно, отражает конкретное жизненное обстоятельство: душевное участие и помощь, оказанные в свое время А. Н. Плещеевым начинающему поэту (см. биограф, справку о Сурикове, с. 58). Плещеев всегда со вниманием и сочувствием от носился к творчеству Сурикова. Он является, например, автором одобрительной рецензии на Сб. III, опубликованной в «Биржевых ведомостях» (1877, 5 октября) и подписанной буквой «П». Авторство Плещеева устанавливается на основании письма Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 6 октября 1877 г. (ГБЛ).

104. «Дело», 1875, № 9, с. 221. Печ. по Сб. III, с. 73. О датировке см. примеч. № 102. Стихотворение вызвано воспоминаниями о скитаниях бездомного и нищего Сурикова в 1865 г., когда на Каменном мосту его посетила мысль о самоубийстве (см. письмо Сурикова к К. Т. Солдатенкову от 3 сентября 1878 г. — Сб. IV, с. 50).

105. «Всемирная иллюстрация», 1875, 18 октября, с. 302. Печ. по Сб. III, с. 36. О датировке см. примеч. № 102.

106. «Ремесленная газета», 1875, 27 сентября, с. 401. Печ. но Сб. III, с. 144. Дата — по экземпляру ПМ.

107. «Отечественные записки», 1875, № 12, с. 434. Печ. по Сб. III, с. 69. Дата — по экземпляру ПМ. Об этом стихотворении см. вступ. статью, с. 25.

108, «Дело», 1875, № 9, с. 181. Автограф двух последних строк — ПМ, с датой. Посвящено жене поэта Марии Николаевне (см. биограф. справку о Сурикове, с. 58).

*109—110. Печ. по Сб. III, с. 13, где впервые объединены в цикл. 1. «Дело», 1874, № 11, с. 203, под загл. «Песни». Вошло в Сб. II. В 1875 г. Санкт-Петербургский цензурный комитет не разрешил к напечатанию отдельной листовкой для народа стихотворение «Песня» («Мы родились для страданий...»), .так как оно «не лишено тенденциозности» (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цен зурного комитета). * 2. «Библиотека дешевая и общедоступная», 1875, № 9, с. 11, в составе 12 строф (др. ред.). Автограф журнального варианта стихотворения — в письме Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 30 сентября 1875 г. (ГБЛ). О причинах его написания поэт рассказывал в письме к А. Н. Якоби от 17 ноября 1875 г.: «В сентябрьской книге (на днях только вышедшей) «Общедоступной библиотеки» напечатано мое стихотворение «Наши песни».. . Подобные стихотворения я писать не очень люблю, но меня озлобила одна фельетонная заметка «Голоса» о скорбных поэтах «Дела» — я в ответ на эту заметку и написал это стихо творение» (ГБЛ). Суриков имеет в виду фельетон «Очерки литературы» («Голос», 1875, 31 июля), подписанный X У Z (псевдоним В. В. Чуйко). В журнальном тексте стихотворения заключался, в частности, явный намек на поэзию Фета: строки: «Сам не знает он, что будет Петь, но песня созревает» — перекликаются с концовкой стихотворения Фета «Я пришел к тебе с приветом...».

111. «Дело», 1876, № 1, с. 47. Вошло в Сб. III. Суриков ссылается на это стихотворение, отмечая его автобиографичность, в письме к А. Н. Якоби от 17 ноября 1875 г. (Сб. IV, с. 42).

112. «Дело», 1876, № 7, с. 113, под загл. «3 лесу». Печ. по Сб. III, с. 52. Дата — по экземпляру ПМ.

113. «Дело», 1876, № 4, с. 182. Печ. по Сб. III, с. 70. Датируется на основании письма Сурикова от 6 декабря 1875 г. (Сб. IV, с. 43), где поэт объяснял А. Н. Якоби, задумавшей издание нового литературного сборника: «Вы как-то писали мне: «Не напишете ли вы еще какое-нибудь стихотворение? Этот сборник пред назначается для юношей. Скажите нм о том горе и страданиях, которые испытывают умственные труженики». Вот ваши слова. По сылаю Вам стихотворение «Труженик», — это стихотворение могло бы, мне кажется, быть удобным для Вашего сборника «Мысль и труд», потому что в основу его положена мною та же самая идея — «Мысль -и труд»... Но сборник сдан вами уже в цензуру, поэтому если вы найдете это стихотворение удобным,, то можете его оставить для будущего вашего сборника». Однако задуман ная А. Н. Якоби книга не получила цензурного разрешения, а стихотворение Сурикова было передано ею, по его просьбе, для журнала «Дело».

114. «Будильник», 1876, № 12, с. 3, подпись: И. Келлер.

115. «Будильник», 1876, № 15, с. 3, подпись: И. Келлер.

116. «Будильник», 1876, № 17, с. 5. Подпись: И. Келлер.

117. «Будильник», 1876, № 34, с. 3. Автограф — ПМ.

118. «Будильник», 1876, № 19, с. 5, с начальной строкой: «Темь и мрак.. закрыты ставни...», подпись: И. Келлер. Печ. по Сб. III, с. 54. Дата — по экземпляру ПМ.

119. «Дело», 1876, № 6, с. 88, с подзаголовком «Песня». Печ. по Сб. III, с. 198. Дата — по экземпляру ПМ.

120. «Дело», 1876, № 6, с. 133, под загл. «Песня о цветах». Печ. по Сб. III, с. 111. Дата — по экземпляру ПМ.

121. «Дело», 1876, № 9, с. 66, под загл. «Осенняя элегия». Печ. по Сб. III, с. 39. Дата — по экземпляру ПМ.

122. «Дело», 1876, № 11, с. 143, под загл. «Песня (Из народных мотивов)». Печ. по Сб. III, с. 200. Дата — по экземпляру ПМ.

123. «Дело», 1877, № 1, с. 140, под загл. «В деревне», с посвящением Г. Г. Урусову. Печ. по Сб. III, с. 35. Дата — по эк земпляру ПМ. Урусов Г. Г. — московский торговец-булочник, то варищ Сурикова с начала 1870-х годов, «писатель-самоучка», выступавший в печати со статьями об искусстве.

124. «Будильник», 1877, № 16, с. 6. Печ. по Сб. III, с. 186. Дата—по экземпляру ПМ.

125. «Будильник», 1877, № 17, с. 5. Печ. по Сб. III, с. 129. Дата — по экземпляру ПМ.

126. «Будильник», 1877, № 20, с. 3. Печ. по Сб. III, с. 37. Дата — по экземпляру ПМ.

127. «Будильник», 1877, № 5, с. 3, подпись: «С. И. В—ъ». Н. А. Соловьев-Несмелов, включив это стихотворение в Сб. IV, раскрыл псевдоним Сурикова.

128. «Будильник», 1877, № 18, с. 5. Печ. по Сб. III, с. 18. Дата — по экземпляру ПМ.

129. «Свет», 1877, № 9, с. 193. Автограф —ПМ, с датой: 1877.

130. «Свет», 1877, № 10, с. 217. Судя по письму Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 3 сентября 1877 г., написано ранее этого месяца (ГБЛ). Автограф — ПМ, с датой: 1877.

131. Сб. IV, с. 131. Автограф —ПМ, с датой: 1877.

132. «Будильник», 1878, № 13, с. 184, с посвящением Д. А. Славянскому. Печ. по автографу ПМ (с датой). Другой автограф — ЦГАЛИ. Славянский Дмитрий Александрович (род. 1836)—исполнитель русских народных песен, особенно популярный в 1860—1880-е годы.

133. «Будильник», 1878, № 22, с. 307. Автографы — ЦГАЛИ и ПМ, с датой: 1877. Обработка некоторых украинских песенных мотивов (ср., например, с песней «Ой, у полi при дорозi...» в сб. «Українськi народнi лиричнi пiснi», Київ, 1960, с. 202).

134. «Будильник», 1878, № 29, с. 407. Автограф — ПМ, с датой: 1877.

135. «Литературный Ярославль», кн. 8, Ярославль, 1956, с. 223, под загл. «Нищая братья». Источник публикации — список стихотворения, хранящийся в цензурном деле в ЦГИАЛ. При жизни автора стихотворение трижды запрещалось цензурой. В августе 1877 г. было «не дозволено» для журнала «Дело» стихотворение «Жалобы бедняков (Из Роберта Соути)», поскольку в нем рисуется бедствен ное положение народа, содержится противопоставление бедных и богатых, наконец, бедность понимается «как причина нравственного падения». В ноябре того же года редакция «Дела» снова представила в цензуру стихотворение Сурикова, на этот раз уже переименованное в «Нищую братью». Цензура снова его «не дозволила» (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цензурного комитета). 12 октября 1878 г. Суриков сообщал Н. А. Соловьеву-Несмелову: «Ясинский мне писал, что октябрьскую книгу <журнала «Слово»> сожгли за статью Жуковского и за мое стихотворение «Жалобы бедняков», за социальные их мысли» (ГБЛ). В письмах поэта указывалось, что перевод его сделан с «прозаического» (например, в письме к С. А. Юрьеву от 18-декабря 1879 г. — ЦГАЛИ); возможно, что образцом для него послужил в данном случае перевод того же стихо творения Р. Соути «The Complaints of the Poor», сделанный А. Н. Плещеевым и под тем же загл. «Жалобы бедняков» опубликованный в 1871 г. в журнале «Беседа».

136. «Свет», 1878, № 5, с. 155. Автограф — ПГАЛИ.

*137. «Дело», 1878, № 5, с. 180. Печ. по автографу ПМ. Первоначальное окончание стихотворения не нравилось автору своей «безотрадностью». Суриков хотел заменить его, но не успел; книжка журнала была уже отпечатана. Впрочем, поэт не был уверен и в тех заключительных строфах, которые он предлагал в письме к Н. А. Соловьеву-Несмелову взамен первоначального окончания стихотворения. «Лучше, мне сдается, совсем последнее четверостишие смахнуть в сторону», — писал он (Сб. IV, с. 31). В соответствии с авторской волей, отраженной также в автографе ПМ, стихотворение, начиная со Сб. IV, так и печатается — без последнего четверостишия. Другие автографы — ЦГАЛИ, ГБЛ (в письме Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 10 мая 1878 г.). .

138. «Дело», 1878, № 9, с. 167, под загл. «В степи». Печ. по автографу ПМ. Другой автограф — ГБЛ. Датируется на оснований письма Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 5 июня 1878 г. (Сб. IV, с. 33).

139. «Вестник,Европы», 1878, № 12, с. 723. Датируется на осно вании письма Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 11 июня 1878 г. (Сб. IV, с. 33).

140. «Дело», 1878, № 8, с. 114, с еще одной строфой между 3 и 4. Печ. по автографу ПМ, с пометой «д<еревня> Хомяковка, 1878». Другой автограф — на втором листе письма И. И. Ясинского к Сурикову, без даты (ГБЛ). Датируется на основании письма Су рикова к М. А. Козыреву от 27 июня 1878 г. (копия — ЦГАЛИ). Посылая стихотворение И. И. Барышеву 10 июля 1878 г., поэт между прочим писал: «Начало этого стихотворения я, пожалуй, переделаю, т. е. несколько вступительных строф к этому стихотворению припишу, и оно будет тогда называться «Умирающий поэт», а конец его вот:

Тогда это стихотворение будет объективное» (ГБЛ). Барышев Иван Ильич (1854—1911) — близкий друг Сурикова в последние годы его жизни, управляющий конторой издательства К. Т. Солдатенкова в 70-е годы. С конца 70-х годов Барышев выступает в печати как беллетрист, автор юмористических произведений разных жанров, со трудник «Будильника» и «Стрекозы» (псевдоним: «Мясницкий»).

141. «Будильник», 1878, № 28, с. 393. Печ. по автографу ПМ, где помета: «1878. Хомяковка». Датируется на основании письма Сурикова к И. И. Барышеву от 7 июля 1878 г. (Сб. IV, с. 64).

142. «Нева», 1880, 4 мая, с. 1, под загл. «Другу» (посмертная публикация). Печ. с раскрытием адресата по автографам. Автогра фы— ПМ, с датой: 1878; ЦГАЛИ — на обороте фотографии Сури кова, с посвящением: «Ване Ильичу Барышеву» и точной датой. Ба рыШев — см. примеч. № 140.

143. «Будильник», 1879, № 2, с. 21. Печ. по автографу ПМ, где помета: «Хомяковка, 1878».

144. «Будильник», 1878, № 45, с. 637. Печ. по автографу ПМ, где помета: «1878, д<еревня> Хомяковка».

145. «Будильник», 1878, № 25, с. 350, под загл. «В дороге». Печ. по автографу ПМ, с пометой: «1878. С<ело> Кунах-Байск».

146. «Будильник», 1878, № 41, с. 573. Автограф — ПМ, с датой: 1878. Обработка украинской песни «Шли коровы из дубровы...» («Українськi пicнi, виданi М. Максимовичем», Київ, 1962, с. 107). Суриков по сути дела использовал только отдельные выражения да повторил ситуацию прощания.

147. Сб. IV, с. 107. Автограф — ПМ, с датой: 1878.

148. Сб. IV, с. 109. Автограф — ПМ, с датой: 1878.

149. «Воспитание и обучение», 1879, № 7—8, «Отдел для детского чтения. Для детей младшего возраста», с. 97, под загл. «Ласточка (Степная картинка)». Автограф — ПМ, без загл., с пометой: «д<еревня> Хомяковка, 1878».

150. «Будильник», 1879, № 5, с. 63. Обработка нескольких украинских песенных мотивов.

151. «Будильник», 1879, № 26, с. 372. Печ. по автографу ПМ, где дата: 1879. Датируется на основании письма Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 21 июня 1879 г. (Сб. IV, с. 38).

152. «Дело», 1879, № 7, с. 162, с посвящением А. Н. Якоби. Печ. по автографу ПМ, где дата: 1879. Датируется на основании письма Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 21 июня 1879 г. (Сб. IV, с. 38). Якоби (в последующих замужествах — Тюфяева и Пешкова, литературный псевдоним — Толиверова) Александра Николаевна (1842—1918) — заметная фигура в русской жизни последней трети прошлого века. В 1867 г. она была сестрой милосердия у гарибальдийцев, писала в Россию корреспонденции из гарибальдийского ла геря. Позднее выступала как писатель, а также издатель и редактор. Постоянно с большим вниманием относилась к Сурикову и его поэтической работе (знакомство их началось, очевидно, в 1869— 1870 гг.).

153. «Дело», 1879, № 8, с. 243. Печ. по автографу ПМ, где дата: 1879. Датируется на основании письма Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 21 июня 1879 г. (Сб. IV, с. 38).

154. Сб. IV, с. 73, в тексте письма Сурикова к И. И. Барышеву от 5 ноября 1879 г. Печ. по автографу ПМ (с пометой: «1879. Южный берег Крыма»). Автограф письма — ГБЛ. О Барышеве — см. прим. № 140.

155. «Вестник Европы», 1879, № 9, с. 267. Печ. по автографу ПМ, где дата: 1879. В письме к И. И. Барышеву от 5 июня 1879 г. Суриков рассказывал о том, что он начал писать стихотворение «Маруся», «да на одиннадцатом куплете и сорвался, сорвался по нездоровью». Далее поэт излагал содержание начатого произведения. Из пересказа ясно, что речь идет о стихотворении, впослед ствии названном «В Украйне». Суриков хотел поначалу включить в него песнь кобзаря «про Марусю, про ее несчастную судьбу-недолю» (ГБЛ). Таким образом, замысел поэта так и не получил полного осуществления.

156. «Воспитание и обучение», 1880, «Отдел для детского чтения» к № 2, с. 35. Печ. по автографу ПМ, где дата: 1879. Автограф — ЦГАЛИ, с той же датой. В письме Сурикова к С. Я. Дерунову от 9 февраля 1880 г. указано, что «Дед Клим» написан по возвращении из Крыма, но не сразу, то есть, очевидно, не раньше поздней осени 1879 г. («Ежемесячный журнал», 1916, № 5, стлб. 165). Застреха — нижний край кровли, навес.

157. Сб. IV, с. 169. Автограф — ПМ, с датой: 1879. «Они не ведят, что творят!» По евангельской легенде, эти слова произнес осужденный на распятие Христос; ведят — знают.

158. «Русская старина», 1905, № 4, с. 81, в статье А. И Яцимирского «И. 3. Суриков в семье своих литературных преемников». Автор статьи считает, что стихотворение написано в последний год жизни Сурикова. Там же приводится недатированное письмо поэта к И. Д. Родионову, в котором содержится текст стихотворения и объяснены причины его создания: «Меня обвиняют в том, будто я пишу бедными рифмами и заезженными размерами... Когда я в тысячный раз услыхал как-то мнение о моих стихотворных недостатках, то сейчас же присел к столу и набро сал следующее стихотворение, которое должно служить для тебя, мой милый друг, заветом на всю жизнь. Прочти его получше и всмотрись, какие разнообразные здесь размеры. Итак, Ваня, слушай!» Автограф письма — ГБЛ.

159. «Будильник», 1880, № 18, с. 475, вслед за некрологом Сурикова. Первая редакция этого стихотворения была создана автором еще в конце 1878 г. (см. автограф ее в письме к Н. А. Со- ловьеву-Несмелову от 25 декабря 1878 г. — ГБЛ), в ней отсутствуют строфы 3, 7 и 9, есть и другие различия. Окончательная редакция датирована на основании письма Сурикова к С. Я. Дерунову от 9 февраля 1880 г. («Ежемесячный журнал», 1916, № 5, стлб. 165). Неизвестный нам текст стихотворения «В тихом сумраке лампада...» не был разрешен цензурой к напечатанию в журнале «Дело» в январе 1879 г. В цензурном заключении от мечалось: «Принимая в соображение общее направление журнала «Дело», цензор видит в этих заключенных за тюремной стеной политических преступников» (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цензурного комитета).

160. «Воспитание и обучение», 1880, «Отдел для детского чте ния» к № 6—7, с. 129, вслед за некрологом Сурикова, в котором, между прочим, говорится: «В этом номере мы даем последнее стихотворение его, присланное нам поэтом». Печ. по автографу ПМ, где дата: 1880. Датируется на основании письма Сурикова к С. Я. Дерунову от 9 февраля 1880 г. («Ежемесячный журнал», 1916, № 5, стлб. 165).

161. «Будильник», 1881, № 32, с. 499, подпись: Крестьянин-са моучка И. С. Авторство Сурикова раскрыл И. Ф. Масанов в «Словаре псевдонимов» (т. 1, М., 1956, с. 414).

Былины, сказания, поэмы

162. Сб. I, с. 10, с датой: 1863; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 254. Автограф — Музей, с датой: 1862.

*163. «Рассвет», с. 210, в оглавлении к сб. имеется подзаголовок «Былина»; Сб. II. Печ. по Сб. III, с. 251. Дата — по экземпляру ПМ..

164. «Садко в Новегороде» — «Рассвет», с. 1, под загл. «Две песни о Садке (богатом госте новгородским)»; в оглавлении к сб. имеется подзаголовок: «Былина». «Садко у морского царя» — «Вестник Европы», 1873, № 8, с. 510, в конце — помета: «Москва». Печ. по Сб. III, с. 207, где две «былины» впервые объединены. Даты — по экземпляру ПМ. Обе части стихотворения вошли в Сб. II. Переложение известного русского былинного сюжета о Садко.

165. Сб. II, с. 148, с подзаголовком: «Быль старых лет». Печ. по Сб. III, с. 282. Дата — по экземпляру ПМ. Переложение былины «Про гостя Терентища» из «Древних российских стихотворений, собранных Киршею Даниловым» — см. «Народно-поэтическая сатира», «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1960, с. 90.

166. «Вестник Европы», 1875, № 3, с. 150, под загл. «По берегу моря (Легенда)». Печ. по Сб. И, с. 261. Дата — по экземпляру ПМ. Вошло в Сб. III. Канут Великий в начале XI в. был королем Дании, Англии и Норвегии (после его смерти это большое государство распалось), он энергично насаждал в Дании христианство.

*167. «Будильник», 1877, № 37, с. 5. Печ. по Сб. III, с. 271. Дата — по письму Сурикова к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 30 сентября 1875 г., где «В остроге» названо в числе «новых стихотворений, только что испеченных» (Сб. IV, с. 21). Было запре щено цензурой к напечатанию в журнале «Дело»: впервые — в октябре 1875 г., вторично — в январе 1877 г., когда редакция «Дела» попыталась провести в печать одну «Песню беглого» (так названа была «Песня»); однако и песня не прошла цензурные препоны, ее отклонили, так как в ней «бедностью оправдывается воровство и грабеж». Третий раз стихотворение «В остроге» было представлено редакцией «Дела» в цензуру в июне 1877 г. и снова запрещено (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цензурного комитета). В цензурном деле сохранились корректурные гранки «Песни беглого», содержащей десять строф в несколько ином порядке, чем в дальнейших публикациях, с одной дополнительной строфой, не вошедшей в печ. текст.

168. «Вестник Европы», 1875, N° II, с. 35, с подзаголовком: «Былина». Печ. по сб. III, с. 221. В августе 1875 г. Суриков уже писал «Богатырскую жену» — см. его письмо к С. Я. Дерунову от 14 августа 1875 г. («Ежемесячный журнал», 1916, N° 5, стлб. 163). Переложение известного русского былинного сюжета о Василисе Микуличне.

169. «Газета А. Гатцука», 1877, 4 сентября, с. 686; 11 сентября, с. 706; 18 сентября, с. 726; 1 октября, с. 770; 8 октября, с. 791; с подзаголовком: «Историческая поэма, читанная в публичном за седании Общества любителей российской словесности 5 декабря 1876 г.». Печ. по Сб. III, с. 289. Дата окончания работы — по экземпляру ПМ. Автограф первых 12 строф — ГБЛ. Суриков писал поэму в основном с сентября по начало декабря 1875 г. Работая над ней, он читал летописи, различные произведения древнерусской литературы (см. в Сб. IV письма к Н. А. Соловьеву- Несмелову от ноября 1875 г., к А. Н. Якоби от 19 сентября 1« 4 декабря 1875 г.). Василько Ростиславич (ум. 1124)—князь Теребовльский, правнук Ярослава Мудрого; история его ослепления изложена Суриковым в соответствии с летописными сказаниями. Володарь (ум. 1124 г.) — князь Перемышльский, брат Василька. Отрок — здесь: один из рядовых воинов, член «молодшей дружины», в отличие от «старшей дружины», в которую входили «бояре», «мужи». Посад — поселение торговцев, ремесленников около или вокруг городских стен. Феодосьев монастырь — в Киеве. На съезде в Любече, состоявшемся в 1097 г., была предпринята по пытка примирить враждующих удельных князей. Святополк (ум. 1113)—князь Киевский, один из внуков Ярослава Мудрого, участник съезда в Любече. Мономах — Владимир Всеволодович (1053— 1125), князь, также один из внуков Ярослава Мудрого. Правнук Ярослава, то есть Ярослава Мудрого, князя Киевского (978—1054). Давыд — Давыд Игоревич (1059—1112), сын Игоря Ярославича, князя Владимир-Волынского; по приказу Давыда в 1097 г. был ослеплен Василько. Князь-изгой. Изгой — в древней Руси — человек, оказавшийся по той или иной причине вне существующих общественных группировок. Забрало — здесь: верхняя часть крепостной стены. Кормилич — воспитатель князя. Паполома — покрывало, здесь речь идет о смерти, гибели. Как древле царь Давид. Имеется в виду библейский персонаж. Крестное целованье — присяга, клятва, сопровождаемая целованием креста. Детские — отроки, «молодшая дружина». Смерды — здесь:крестьяне. Торчин — упоминаемый в летописи слуга князя Давыда. Яловец — лоскут, вставлявшийся в трубку на верхушке шлема. Олег Святославич (ум. 1115)—князь Черниговский, брат Давыда и Ярослава Святославичей, участник съезда в Любече; вместе с другими князья ми требовал ответа за ослепление Василька. Всеволожская вдова — вдова Всеволода Ярославича, сына Ярослава Мудрого, отца Владимира Мономаха. Красный звон — звон во все колокола, кроме большого. Кмети — витязи, воины.

*170. Сб. III, с. 247. В ЦГИАЛ хранится листок корректурных гранок журнала «Дело», содержащий разночтения. В январе 1877 г. стихотворение не было разрешено к напечатанию в журнале «Дело», поскольку произведение, «с таким сочувствием относящееся к известному мятежнику и государственному преступнику, неудобно совершенно к позволению». Особое, внимание цензора обратили на себя II-я и 12-я строфы стихотворения по нынешнему счету (ЦГИАЛ, фонд Петербургского цензурного комитета). Цензурная история стихотворения о Разине на этом не закончилась. Так, например, в августе 1901 г. было начато специальное дело по поводу «недозволенной брошюры Сурикова „Стенька Разин (Песня). Изд. В. Максимова“» (там же). С конца 70-х годов, то есть со времени его первой публикации, стихотворение приобрело большую популярность. В некрологе о Сурикове в газете «Новое время» (1880, 27 апреля) особо отмечалось: «В числе его поэтических про изведений, относящихся к последнему периоду, встречаются вещи поистине прекрасные, как, например, баллада «Стенька Разин», в которой есть стихи, достойные первоклассного дарования». Стихо творение вошло в народный песенный репертуар. Песня «Словно море в час прибоя...» состоит обычно из 13 строф: исключены строфы 9—19, последняя строфа повторяет текст первой (см. РНП, с. 418).

171. «Воспитание и обучение», 1877, «Отдел для детского чтения младшего возраста», т. 2, с. 79. Печ. по Сб. III, с. 95. Датируется на основании письма Сурикова к А. Н. Якоби от 27 апреля 1877 г., где говорится о том, что «Клад» написан «на этих днях» (Сб. IV, с. 46).

II Поэты «Рассвета»

А. Бакулин

172—173. «Рассвет», с. 107, 157.

174. Печ. по автографу ПД, архив А. Я. Бакулина. В угловых скобках дано предположительное чтение неясно написанного слова.

С. Григорьев

*175. ИГ, 1871, 8 июля (др. ред.), с. 407. Печ. по сб. «Стихотворения», М., 1872 (ценз. разр. от 6 ноября 1871 г.), с. 39.

176. «Стихотворения», М., 1872, с. 13.

177. «Стихотворения», М., 1872, с. 18. Владимирка — народное название этапного пути арестованных, пересылаемых через Москву в Сибирь и другие местности (существует с XVI в.).

178—182. «Рассвет», с. 28, 199, 218, 227, 248.

С. Дерунов

183. Печ. по автографу ПД (архив В. Р. Зотова). В архивах (ПД, Центральный гос. архив г. Москвы) встречаются также автографы под загл. «Рассказ кумушки». Дата — по экземпляру сборника стихотворений Дерунова, представленного в Московскую цензуру и не дозволенного к печати (Центральный гос. архив г. Мо сквы). Окошко откупалось — открылось отверстие, заткнутое тряпьем.

184—188. «Рассвет», с. 6, 81, 140, 160, 182.

Д. Жаров

189. «Стихотворения крестьянина Д. Жарова», М., 1869, с. 21 (ценз. разр. от 2 декабря 1868 г.). Второе стихотворение из цикла «Кое-что».

190. «Воскресный досуг», 1870, 22 ноября, с. 336.

191—193. «Рассвет», с. 31, 142, 215.

М. Козырев

194—196. «Рассвет», с. 8, 84, 247.

197. «Рассвет», с. 161. Переложение стихотворения Шевченко «Не тополю високую...».

Е. Назаров

198. «Рассвет», с. 181, в составе двух первых строф, без загл. Печ. по кн. «Собрание стихотворений Е. И. Назарова», М., 1888, с. 61 (ценз. разр. от 10 октября 1887 г.).

199. «Собрание стихотворений Е. И. Назарова», М., 1888, с. 24.

А. Разоренов

200. «Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с. 14, под загл. «Песня» и с примеч.: «Несмотря на то, что это стихотворение написано автором еще в пятидесятых годах, оно не было напечатано ни в одном периодическом издании». Впервые об авторстве Разоренова в печати было заявлено в 1867 г. в статье «Поэт-лавочник» в газете «Народный голос» (2 июня, с. 460). О том, как и зачем была написана эта «песня», вошедшая в широкий песенный обиход, суще ствуют различные рассказы. Так, А. Коринфский в статье, посвященной памяти Разоренова, писал: «Песня «Не брани меня, родная...», сочиненная им во времена своего актерства в Казани, была поднесена и посвящена им супруге казанского губернатора г-же Баратынской вместе с нотами, написанными одним товарищем Разоренова по сцене...» («Саратовский листок», 1891, 30 января). Другой рассказ, ко также отнесенный ко времени «актерства в Казани», см.: И. А. Белоусов, Литературная Москва. М., 1926, с. 14—15.

201. «Рассвет», с. 105.

202. «Родные звуки», вып. 1, М., 1889, с. 21.

203. «Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с. 17. Возможно, что это стихотворение является обращением к Сурикову; во всяком случае, оно явно перекликается с его стихотворением«От деревьев тени...» (см. в настоящем издании, № 47).

И. Родионов

204. «Рассвет», с. 64.

205. «Рассвет», с. 85. Об этом стихотворении см. вступ. статью, с. 42.

206—210. «Рассвет», с. 123, 213, 228, 244, 246.

211. ИГ, 1873, 15 марта, с. 167. См. вступ. статью, с. 42.

212. «Будильник», 1876, № 33, с. 3. Вошло в народно-песенный репертуар.

213. «Рассвет», с. 141. Вольный перевод стихотворения Шевченко «Як маю я журитися...».

214. «Рассвет», с. 194. Вольный перевод стихотворения Шев ченко «Ой умер старий батько...».

И. Тарутин

215. Печ. по автографу ГПБ (собрание П. Л. Вакселя).

216. «Рассвет», с. 225.

III М. Леонов, С. Дрожжин

М. Леонов

217. «Первые звуки. Стихотворения Максима Леонова», М., 1889, с. 65, с подзаголовком: «Из деревенской жизни»; «Стихотворения», М., 1898, с пометой в конце: «Д. Полухино, Калужской губ.». Печ. по сб. «Стихотворения и рассказы. Издание третье, дополненное», М., 1905, с. 21.

218. «Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с. 32, под загл. «Песня»; «Стихотворения», М., 1898, с посвящением Д. А. Ушканову. Печ. по сб. «Стихотворения и рассказы», М., 1905, с. 157.

219. «Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с. 49. Вошло в сб. «Стихотворения», М., 1898, и «Стихотворения и рассказы», М., 1905.

220. «Стихотворения», М., 1898, с. 93. Вошло в сб. «Стихотворения и рассказы», М., 1905.

221. «Стихотворения», М., 1898, с. 74.

222. «Стихотворения», М., 1898, с. 24. Печ. по сб. «Стихотворения и рассказы», М., 1905, с. 70.

223—224. «Под красным знаменем. Сборник свободных песен», вып. 1, М., 1906, с. 9, 13.

С. Дрожжин

225. Изд. 1901, с. 99.

226. Изд. 1889, с. 89. Печ. по изд. 1907, с. 119.

227. Изд. 1901, с. 100. Написано по мотивам стихотворения ан глийского поэта Томаса Гуда (1799—1845) «The lay of the labourer», известного Дрожжину в русском переводе.

228. «Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с, 44; изд. 1901. Печ. по изд. 1907, с. 121.

229. Изд. 1889, с. 93; изд. 1907. Печ. по сб.: С. Д. Дрожжин, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с ), Л., 1949, с. 14.

230. Изд. 1889, с. 95. Печ. по изд. 1907, с. 139. Целовальник — кабатчик.

231. Изд. 1901, с. 104. Стало популярной народной песней.

232. Изд. 1907, с. 174.

233. Изд. 1901, с. 114. Печ. по изд. 1907, с. 206. По содержанию и языку «Сельская идиллия» всего ближе к стихотворению А. В. Кольцова «Нора любви».

234. Изд. 1907, с. 186.

235. Изд. 1901, с. 116. Печ. по «Путям», с. 91.

236. Изд. 1907, с. 189. В статье «Юбилей поэта-крестьянина» («Полтавский-день», 1913, 15 декабря) В. Г. Короленко, давая положительную оценку поэтического творчества Дрожжина, цитирует первые восемь строк «Песни из далекого края», отмечая, что «в этих простых словах... слышно живое чувство настоящей любви к этой бедной деревне, то чувство, которое поэт подтвердил всею своей жизнью» (авторство Короленко установлено Е. 3. Балабановичем).

237—238. «Слово», 1878,. № 4, с. 94. Печ. по изд. 1889, с. 119. В 1874—1875 гг. Дрожжин работал на табачной фабрике в Ташкенте, впечатления этой поры отразились в стихотворении.

239. «Некрасовский сборник», т. 3, М.—Л., 1960, с. 318.

240. Изд. 1889, с. 125. Печ. по сб.: Л. Н. Трефолев, И. 3. Суриков, С. Д. Дрожжин, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с.), М — Л., 1963, с. 400. Верещагин Николай Васильевич вел в середине 1870-х годов школу молочного хозяйства в селе близ Низовки; Дрожжин учился у него.

241. Изд. 1907, с. 216.

242. Изд. 1889, с. 134.

243. Изд. 1889, с. 138. Печ. по сб.: Л. Н. Трефолев, И. 3. Суриков, С. Д. Дрожжин, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с.), М.—Л., 1963, с. 406.

244. НС, с. 118.

245. НС, с. 121.

246. «Свет», 1878, № 5, с. 155; «Родные звуки», вып. 2, М, 1891; изд. 1889, с посвящением «А. Н. Т<оливеров>ой»; изд. 1907, с по священием А. Н. Пешковой. Печ. по «Песням», с. 51. О Толиверовой-Пешковой см. примеч. № 152.

247. Изд. 1901, с. 120. Дрожжина Мария Алексеевна, урожденная Чуркина (1855—1920), — жена С. Д. Дрожжина, крестьянка по происхождению.

248. Изд. 1889, с. 159. Печ. по сб. «Памяти Дрожжина. К двадцатилетию со дня смерти поэта», Калинин, 1951, с. 92.

249. Изд. 1889, с. 163, без посвящения. Печ. по изд. 1907, с. 262. Бердяев С. А. — поэт-суриковец.

250. Изд. 1889, с. 165. Печ. по изд. 1907, с. 271.

251. Изд. 1889, с. 167. Заочное знакомство Дрожжина и Сурикова состоялось через друга обоих поэтов Н. А. Соловьева-Несмелова. Начавшаяся вскоре переписка Дрожжина и Сурикова оборвалась смертью последнего. Под загл. «24 апреля 1880» в изд 1889 помещено также другое, посвященное памяти Сурикова, стихотво рение, «Весной ты умер, бедный друг...».

252. Изд. 1901, с. 128. Печ. по изд. 1907, с. 280. Начало поэмы стало популярной песней (см. народный вариант «Быстро тучи проносилися...», записанный в 1946 г. в Тульской области, в РНП, с. 431); оно положено на музыку под загл. «У колодца» композитором А. Чернявским.

*253. Изд. 1907, с. 292, четыре строфы. Печ. по сб.: С. Д. Дрожжин, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с.), Л., 1949, с. 68. Н. А Некрасов принадлежал к числу любимейших поэтов Дрожжина. О том, как он был потрясен смертью Некрасова, свидетельствуют его «Записки о жизни и поэзии» (запись от 29 декабря 1877 г.), в которых Дрожжин рассказал о своем посещении квартиры умершего Некрасова и прощании с ним (см. изд. 1907, с. 62—63). За короткий промежуток времени (последние дни декабря 1877 — январь 1878 гг.) Дрожжин написал пять стихотворений, посвященных памяти Некрасова, которые он объединил общим загл. «На смерть Н. А. Некрасова». После 1878 г. он написал еще несколько стихотворений, посвященных памяти Некрасова, в том числе и данное стихотворение.

254. Изд. 1889, с. 190. Печ. по изд. 1907, с. 312.

255. Изд. 1889, с. 223. Печ. по изд. 1907, с. 356.

*256. Изд. 1889, с. 278; изд. 1907. Печ. по сб.: С. Д. Дрожжин, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с.), Л., 1949, с. 90. Кошница — вид корзины, иногда — плетеная корзина с расширяющимся верхом.

257—259. Первое и второе — НС, с. 131. Третье — изд. 1889, с. 280. Печ. по изд. 1907, с. 427, где впервые три стихотворения объ единены в цикл и переработаны (особенно 3-е).

260. Изд. 1889, с. 282. Написано по мотивам стихотворения Шевченко «Думи мої, думи мої.. .». Дрожжину принадлежат так же переводы произведений украинского поэта (см., например, в книге «Песни Тараса Шевченко», 1911, с. 14, 15, 21).

261. Изд. 1901, с. 146. Печ. по изд. 1907, с. 423. Гарин (наст, фамилия Виндинг) Дмитрий Викторович (1853—1921) — беллетрист, журналист, актер.

262. Изд. 1889, с. 316. Печ. по сб. «Памяти Дрожжина. К двадцатилетию со дня смерти поэта», Калинин, 1951, с. 93.

263. Изд. 1889, с. 303. Печ. по изд. 1907, с. 476.

264. Изд. 1889, с. 322.

265. Изд. 1889, с. 333. Печ. по изд. 1907, с. 504.

266. НРП, с. 97.

267. Изд. 1889, с. 339.

268. «Журнал для всех», 1903, № 9, с. 1079, без стихов 7—9. Печ. по «Баяну», с. 39.

269. «Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с. 15.

270. Изд. 1901, с. 17.

271. Изд. 1901, с. 43. Печ. по «Юбилейному сборнику», с. 90.

272. Изд. 1901, с. 49. Печ. по «Песням», с. 74.

273. НС, с. 148.

274. «Нива. Ежемесячные литературные и популярно-научные Приложения», 1900, № 3, с. 541, под загл. «Русская песня». Печ. по изд. 1901, с. 79.

275. Изд. 1901, с. 83, с посвящением М. А. Толстой. Печ. по «Баяну», с. 105. Толстая М. А. — помещица, проживавшая в имении недалеко от Низовки.

276. «Литературные вечера „Нового мира“», 1899, № 5, с. 305.

277. «Баян», с. 70.

278. НС, с. 42.

279. «Нива. Ежемесячные литературные и популярно-научные приложения», 1904, № 1, с. 130.

280. НС, с. 67.

281. ЗП, с. 9, под загл. «Родине». Печ. по «Юбилейному сбор нику», с. 95.

282. ЗП, с. 77.

283. ЗП, с. 41.

. 284. ЗП, с. 68; С. Д. Дрожжин, Баян. Стихотворения, изд. 2-е,

Тверь, 1920. Печ. но «Юбилейному сборнику», с. 31.

*285. «Журнал для всех», 1906, № 6, с. 323; сб. «Песни рабо чих», М., 1906, с. 9, с другим окончанием. Печ. по сб. «Песни р бочих», 2-е испр. и доп. изд., М., 1920, с. 14.

286. ЗП, с. 74. Обращено к М. А. Дрожжнной (см. о ней при- меч. № 247),

287. ПСП, с. 27.

288. ПСП, с. 29.

*289. «Баян», с. 145. Печ. по сб.: С. Дрожжин, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с.), Л., 1949, с. 175. Коринфский Аполлон Аполлонович (1868—1937) —поэт, постоянно проявлявший интерес к «писателям-самоучкам», долголетний близкий знакомый Дрожжина (с конца 1880-х гг.), автор статьи о нем, напечатанной в ПСП.

290. ПСП, с. 40.

291—292. ПСП, с. 43.

293. ПСП, с. 50. Написано под впечатлением семейной драмы младшей дочери Дрожжина Зинаиды Спиридоновны, муж которой, К. Н. Титов, заболел туберкулезом и вскоре умер.

294. «Новое слово», 1907, № 5-6, с. 104; ПСП, под загл. «Птицы», с датой: 1878 г. Печ. по первой публикации, так как изменение загл., очевидно, продиктовано цензурными условиями: в стихотворе нии явно ощущается иносказательный смысл («новые птицы» — борцы за свободу), характерный для произведений эпохи первой русской революции. Надо полагать, дата «1878» фиктивная: скорее всего, стихотворение было написано незадолго до его журнальной публикации.

295. ПСП, с. 76. Позняков Николай Иванович (1856—1910) — писатель, критик, педагог, секретарь постоянной академической ко миссии по оказанию помощи нуждающимся литераторам. Позняков написал о поэте ряд статей и брошюру «Поэт-пахарь (С. Д. Дрож- жин)», М_м 1903.

296. ПСП, с. 77.

297. ПСП, с. 84.

298. ПСП, с. 85.

299. ПСП, с. 86. «Тройка». Отрывок из стихотворения Ф. Н. Глинки «Сон русского на чужбине» (1825), ставший народной песней под загл. «Тройка».

300. ПСП, с. 90.

301. ПСП, с. 93.

302. ПСП, с. 100. '

*303. ПТС, с. 37. Печ. по авторскому экземпляру ПТС, где «Из мрака к свету» дано в др. редакции (ПД). Правка Дрожжина в этом сборнике должна была быть учтена при переиздании ПТС, которое не состоялось.

. 304. «Песни», с. 19. Написано по случаю литературного вечера, посвященного сорокалетию творческой деятельности Дрожжина. На этом вечере (в декабре 1913 г.) ему был поднесен письменный прибор, в который входили: мраморная чернильница, украшенная бронзовой скульптурой орла с распростертыми крыльями, подсвечник и подставка для ручек.

305. «Песни», с. 92.

306. Печ. по автографу ПД. Строки, печатаемые в наст, изда нии в качестве второй части стихотворения, написаны на особом листе, подклеенном спереди к озаглавленной части. Рабы, влачащие оковы, Свободных песен не поют. Измененные строки из стихо творения Ф. Н. Глинки «Плач плененных иудеев».

307. ПТС, с. 48. Леонов Максим Леонтьевич — см. с. 373. Дрожжин и его друг Леонов были членами «Московского товарищеского кружка писателей из народа», переименованного в 1903 г. в «Суриковский литературно-музыкальный кружок». Леонову принадлежит статья о Дрожжине («Народное благо», 1898, № 47).

308. «Песни», с. 122. Датируется по автографу в альбоме Н. А. Крашенинникова (ЦГАЛИ). Вековой их враг — русский царь, арестованный и заключенный под стражу; вообще царская власть.

309. С. Д. Дрожжйн, Баян. Стихотворения, изд. 2-е, Тверь, 1920, с. 61.

310. ПТС, с. 8.

311. ПТС, с. 28, без загл. Печ. по сб.: С. Д. Дрожжйн, Стихотворения, «Б-ка поэта» (М. с.), Л., 1949, с. 217.

312. ПТС, с. 30. Жена поэта, М. А. Дрожжина, умерла 23 марта 1920 г.

313. «Пути», с. 99.

314—315. «Песни», с. 112, 113. Вошли в «Пути» (с разночте ниями).

316. «Пути», с. 101.

317. С. Д. Дрожжин, Избранное, Калинин, 1940, с. 116, где опубликовано по рукописи, хранившейся в Доме-музее Дрожжина.

Стихотворения И. Сурикова, не включенные в настоящее издание^[1]

1. Бедняк («По улице ночью глухою...») —«Воскресный досуг», 1864, 11 октября, с. 238.

2. В лесу («Славно в лесу на пахучей траве...»), 1864 — ПД.

3. Былина, 1864 — ПД.

4. Швея («Ночь. Сверкают звезды...») — «Воскресный досуг», 1865, № 102, с. 28.

5. «В воздухе смолкает...», 1866 — см. вступ. статью к наст. изданию.

6. На кладбище («Святая — ранняя, кой-где...»), 1867 — ПД.

7. Гроза в лесу («Ехали мы лесом...»), 1868 — «Литературный Ярославль», кн. 8, 1956, с. 223.

8. Молитва («Молю тебя, создатель мой...»), 1868 — ПД.

9. Пир (Перевод — подражание Анакреону), 1868 — И. 3. Суриков, Собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1951, с. 276.

10. Чумацкие дети (С малороссийского перевода Ломуса из Мицкевича), 1871 — там же, с. 281.

И. Заключенный (Из сказки Андерсена), Ш72 — там же, с. 277.

12. Ласточка («Идет девица-сиротка...») Из Т. Ленартовича, 1872 — там же, с. 285.

13. Колыбельная песня («В селенье избушка нова и красива...»), 1872 —Сб. IV, с. 18.

14. «Пусть потратил я силы бесплодно...», середина 1870-х гг. — «Русская старина», 1905, т. 122, с. 99.

15. Памяти А. В. Кольцова и И. С. Никитина — «Ремесленная газета», 1875, № 9, 3 мая.

16. «Безжалостная! Ты...», 1877 — И. 3. Суриков, Собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1951, с. 150.

17. «Мне жалко не тебя, обидно и жестоко...», 1877(?) — Сб. IV, с. 29, с ошибками (автограф — ЦГАЛИ).

18. «Как засну навеки...», 1878 — там же, с. 35.

19. «Я был восторженный безумец...», 1878 — там же, с. 55.

20. Святослав и Цимисхий, 1878 — И. 3. Суриков,. Собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1951, с. 264.

21. «Всё люди, люди!. тьма людей...», 1878 — Сб. IV, с. 62.

22. «Как соловушка из клетки...», 1878 — там же, с. 65.

23. «За то, что я песни любил...» — ЦГАЛИ, в тексте письма к М. А. Козыреву от 1879 г.

24. Литовская песня («Что ты так невесел...») Из Э. Одынца,

1880 — И. 3. Суриков, Собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1951, с. 286. .

25. Бедняку («Ты живешь беспомощно и бедно...») — «Литературный Ярославль», кн. 8, 1956, с. 222.

26. «Вот вечер уж близко и солнце садится...» — ПД.

27. Грозный царь (отрывок) —ПД.

28. «Есть люди...» — «Исторический вестник», 1903,№9, с. 891. .

29. «За окошком вьюга...» —«Русская старина», 1905, т. 122, с. 88.

30. Неноющему поэту («Не громка твоя, друг, лира...») — «Огонек», 1941, № 10, с. 15, в статье Ив. Н. Розанова «Поэт Суриков». .

31. «Тоской моя грудь изболела...» — «Литературный Ярославль», кн. 8, 1956, с. 222.

32. «Трудись и веруй в дарованье...» — «Русская старина», 1905, т. 122, с. 106.

33. «Целый день от утра и до ночи...» — ПД.

34. «Я с ранних лет был раб нужды...» — ПД.

Notes

1

М. Горький, Собрание сочинений в 30-ти томах, т. 24, М., 1953, с. 136.

(обратно)

2

С. Т. Семенов, Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом.— «Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников», т. 1, — М., 1960, с. 416.

(обратно)

1

См.: А. С. Нифонтов, Формирование классов буржуазного общества в русском городе второй половины XIX в. — «Исторические записки», т. 54, М., 1955, с. 240—248 и др.

(обратно)

2

«Поэты-крестьяне Суриков и Дрожжин. Составил В. Брус», СПб., 1899, с. 7.

(обратно)

1

К сожалению, у нас все еще недостаточно материала, чтобы иметь возможность более или менее обстоятельно очертить круг чтения Сурикова. Сами его стихи свидетельствуют о том, что он был знаком с творчеством многих поэтов — как предшественников, так и современников. В 1872 г. Суриков писал И. Г. Воронину: «Мы сообща, Григорьев, Козырев, Родионов и я, получаем «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Дело», «Всемирный труд». При прочтении журналов у нас затевается спор». В течение жизни Суриков собирал библиотеку. Однако в письмах поэта не содержится никаких откликов по поводу прочитанного. В его письме к И. Д. Родионову от 21 марта 1880 г. читаем: «Книги, стоящие денег, я тоже решился продать — на что мне они? Здоровье мне не дозволяет за ниматься ими, да я их никогда и не читал почти — покупал да ставил на полочку» (Отдел рукописей Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина; в дальнейшем ссылки на этот архив даются со кращенно: ГБЛ).

(обратно)

1

И. А. Белоусов, Литературная Москва, М., 1926, с. 75.

(обратно)

2

А. М. Смирнов, Иван Захарович Суриков. — И. 3. Суриков, Стихотворения, Пг., 1919, с. 7.

(обратно)

1

Г. Деев-Хомяковский, Певец бедноты и труда. — И. 3. Суриков, Песни. Былины. Лирика. Письма к самородкам-писателям, М., 1927, с. 8.

(обратно)

1

Существуют легенды — впервые они были сравнительно недавно поведаны Г. Деевым-Хомяковским («Суриков — поэт бедноты». — «Коллективный труд», Углич, 1941, 6 апреля) и С. Фоминым («За метки о жизни и творчестве И. 3. Сурикова». — «Литературный Ярос лавль», кн. 8, 1956) — о связях Сурикова с борьбой первых рабочих организаций за освобождение; однако их полнейшая документаль ная неподтвержденность не позволяет придавать им какое-либо зна чение в нашем исследовании.

(обратно)

2

Отдел рукописей Института русской литературы Академии наук СССР (Пушкинский Дом); в дальнейшем ссылки на этот архив даются сокращенно: ПД.

(обратно)

1

См.: «История Москвы», т. 4, М., 1954, с. 367—368.

(обратно)

2

TСтихотворение «Грозный царь (отрывок)», относящееся, видимо, к ранним произведениям Сурикова, рассказывает об Иване Грозном: Он жаждет слышать плач детей, // Он жаждет слышать стоны вдов, // Глядеть на трупы их мужей, // Глядеть на трупы их отцов.

(обратно)

1

Поэма «Святослав и Димисхий» не была закончена Суриковым, отрывок из нее см. в сб.: И. Суриков, Собр. стихотворений, «Б-ка поэта» (Б. с.), Л., 1951, с. 264 и 326.

(обратно)

2

«Отечественные записки», 1877, № 11, «Новые книги», с. 100.

(обратно)

1

ПД.

(обратно)

1

См.: И. 3. Суриков, Стихотворения, изд. 4, М., 1884, с. 66 (оригинал письма — ГБЛ).

(обратно)

1

И. 3. Суриков, Стихотворения, изд. 4, М., 1884, с. 61. В тексте письма почти дословно повторяются мысли рецензента журнала «Дело», писавшего о втором издании стихотворений поэта («Дело», 1875, № 8, с. 300).

(обратно)

2

«Наши беллетристы-народники». — Г. В. Плеханов, Литература и эстетика, т. 2, М., 1958, с. 246.

(обратно)

1

«Ремесленная газета», 1875, 3 мая.

(обратно)

1

А. И. Яцимирский, Иван Захарович Суриков в семье своих литературных преемников. — «Русская старина», 1905, № 4, с. 95.

(обратно)

1

«Дело», 1875, № 8, с. 300.

(обратно)

1

ГБЛ.

(обратно)

2

См. письмо Сурикова А. А. Краевскому от 11 августа 1869 г. с предложением напечатать его стихи (какие именно, неизвестно).— «Литературное наследство», т. 51-52, М., 1949, с. 518.

(обратно)

1

Н. В. Осьмаков, Поэзия революционного народничества, М., 1961, с. 63.

(обратно)

1

П. А. Грабовский, Избранное, М., 1952, с. 340.

(обратно)

2

Там же, с. 345, 346.

(обратно)

3

«Биржевые ведомости», 1877, 5 октября. Авторство Плещее ва раскрыто в письме Н. А. Соловьева-Несмелова к Сурикову (ГБЛ).

(обратно)

4

«Рассвет. Сборник (нигде не бывших в печати) произведений писателей-самоучек. Содержание: рассказы, сцены, очерки, обычаи, былины, басни, стихотворения», выпуск первый, М., 1872.

(обратно)

1

Письмо И. Г. Воронину от 27 марта 1874 г. — ГБЛ.

(обратно)

2

См. письмо Сурикова С. Я. Дерунову от 18 октября 1872 г. —ПД.

(обратно)

3

Письмо И. Г. Воронину от 9 ноября 1872 г. — ГБЛ.

(обратно)

4

М. А. Козырев, Воспоминания об И. 3. Сурикове. — «Исторический вестник», 1903, № 9, с. 885.

(обратно)

1

Письмо от 27 мая 1872 г. — ПД.

(обратно)

1

«Рассвет», М., 1872, с. 232.

(обратно)

1

«Беседа», 1872, № 10, .отдел II, с. 67—69.

(обратно)

2

Н. М<ихайловский>, Литературные и журнальные за метки. Январь 1873 г. — «Отечественные записки», 1873, № 1, отд. II, с. 143—144.

(обратно)

1

В «Рассвете» также напечатано стихотворение «Жизнь» («Ох, как тяжко жить на свете...») за подписью И. Кон—в. Автор его — Иван Кузьмич Кондратьев, один из близких знакомых Сурикова, московский литератор (указанное стихотворение с поправками и под названием «Доля-горе» вошло в книгу Кондратьева «Под шум дубрав», М., 1897, с. 104—105). Хотя «Жизнь» по духу и языку очень близка суриковской группе, автор стихотворения не являлся «самоучкой». И жизнь и литературная судьба его сложились совсем иначе, нежели у Сурикова и его товарищей-поэтов (об этом сам Кондратьев писал А. И. Яцимирскому 2 октября 1902 г. — ПД, «Му зей русских самоучек»).

(обратно)

2

«Иллюстрированная газета», 1870, 21 мая, с. 315.

(обратно)

1

«Думы. Сборник стихотворений», М., 1895, с. 60.

(обратно)

2

«Наша хата», М., 1891, с. 24.

(обратно)

3

ПД (архив В. Р. Зотова).

(обратно)

4

«Иллюстрированная газета», 1876, 25 июля, с. 230.

(обратно)

1

«Думы. Сборник стихотворений», М., 1895, с. 62

(обратно)

2

«Иллюстрированная газета», 1871, 28 октября, с. 168.

(обратно)

3

«Иллюстрированная газета», 1873, 21 октября, с. 656.

(обратно)

4

ПД (архив В. Р. Зотова).

(обратно)

1

Центральный государственный исторический архив в Ленинграде, фонд Петербургского цензурного комитета.

(обратно)

1

С. Дерунов, К биографии А. Е. Разоренова. — ПД, «Музей русских самоучек».

(обратно)

2

См.: И. А. Белоусов, Литературная Москва, М., 1926, с. 41.

(обратно)

3

«Русский архив», 1903, кн. I, № 3, с. 439 (предисловие В. Я. Брюсова).

(обратно)

4

А. К<оринф>ский, Памяти незаметного человека. — «Са ратовский листок», 1891, 30 января.

(обратно)

5

ПД.

(обратно)

1

«Родные звуки», вып. 2, М., 1891, с. 25.

(обратно)

1

ПД (архив В. Р. Зотова).

(обратно)

2

Центральный государственный архив города Москвы.

(обратно)

3

См. письмо А. И. Яцимирскому от 6 декабря 1902 г. (ПД, «Музей русских самоучек»).

(обратно)

1

Рукопись автобиографии, предваряющей «Песни-думы крестьянские» (ПД).

(обратно)

2

«Иллюстрированная газета», 1870, 5 ноября, с. 295 (автограф — в архиве В. Р. Зотова, ПД).

(обратно)

3

«Иллюстрированная газета», 1872, 20 июля, с. 40.

(обратно)

4

ГБЛ.

(обратно)

1

«Иллюстрированная газета», 1871, 28 октября, с. 171.

(обратно)

2

«Иллюстрированная газета», 1873, 22 февраля, с, 119.

(обратно)

1

См.: «Устав Московского товарищеского кружка писателей из народа», М., 1904.

(обратно)

1

К. Р., Критические отзывы, Пг., 1915, с. 341, 353.

(обратно)

2

М. Альбов и К. Баранцевич, Вавилонская башня (Юмористический роман), М., 1896, с. 311 и др. О том, что Горшков — это Дрожжин, пишет И. А. Белоусов в «Литературной среде» (М., 1928, с. 74).

(обратно)

1

Ив. Белоусов, С. Д. Дрожжин. — В кн.: «Поэт-пахарь Спиридон Дмитриевич Дрожжин и его песни», М., 1924, с. 11.

(обратно)

1

А. С. Серафимович, Сборник неопубликованных произве дений и материалов, М., 1958, с. 530.

(обратно)

2

М. Горький, Собрание сочинений в 30-ти томах, т. 29, М., 1954, с. 160.

(обратно)

1

См. рецензии на второе издание его стихотворений. — сРусское богатство», 1898, № 2, с. 74—77; «Мир божий», 1898, № 3, с. 64—65.

(обратно)

1

Характерное проявление такой борьбы — статьи М. Леонова «Суриковцы и млечнопутейцы». — «Северное утро» (Архангельск), 1916, 4, 7 и 17 июня.

(обратно)

1

Письма Плещеева к Сурикову от 1872 г., демонстрирующие заботу и помощь поэта, хранятся в ГБЛ.

(обратно)

2

И. 3. Суриков, Стихотворения, М., 1884, с. 9 (текст цитаты уточнен по рукописи).

(обратно)

1

М. А. Козырев, Воспоминания об И. 3. Сурикове. — «Исторический вестник», 1903, № 9, с. 880.

(обратно)

2

См. письмо к Н. А. Соловьеву-Несмелову от 31 августа 1878 г. — И. 3. Суриков, Стихотворения, М., 1884, с. 34.

(обратно)

1

А. Яцимирский, Из жизни народного певца. — «Образование», 1905, № 4,'с. 53 (текст цитаты уточнен по рукописи).

(обратно)

2

См. об этом неопубликованное письмо Сурикова к Н, А. Соловьеву-Несмелову от 18 августа 1877 г. (ГБЛ).

(обратно)

1

Автографы его сочинений хранятся в ПД.

(обратно)

2

Стихотворения и басни А. Я. Бакулина. — «Русский архив». 1903, № 3, с. 437—444.

(обратно)

1

См. неопубликованное письмо Сурикова к В. Р. Зотову от 20 ноября 1874 г. (ПД).

(обратно)

2

Рукописи писем и стихотворений Григорьева хранятся в ГБЛ в ПД.

(обратно)

1

ПД.

(обратно)

2

ПД.

(обратно)

3

Остальные главы, оставшиеся неопубликованными, хранятся в ПД.

(обратно)

1

А. И. Яцимирский, Иван Захарович Суриков в семье своих литературных преемников. — «Русская старина», 1905, № 4, с. 91.

(обратно)

2

См. письмо Сурикова к Дерунову от 4 августа 1874 г. (ПД).

(обратно)

3

Рукописи нескольких стихотворений Жарова хранятся в ПД.

(обратно)

1

К. Xренов, Скромные таланты, М., 1910, с. 24—25.

(обратно)

1

См.: «Корреспонденты Л. Н. Толстого», М., 1940, с. 75.

(обратно)

2

В письмах Козырева (хранятся в ГБЛ) есть упоминание а сборнике его стихов, изданном в 1881 г. в Москве. Однако разыскать такое издание не удалось.

(обратно)

1

Автобиографическая заметка. — И. А. Бунин, Полное собрание сочинений, т. 6, Пг., 1915, с. 326.

(обратно)

1

А. К<оринф>ский, Памяти незаметного человека. — «Саратовский листок», 1891, 30 января.

(обратно)

2

Сохранилась автобиография Разоренова, она опубликована в названной статье А. Коринфского и в журнале «Северный вестник» (1891, № 3, отд. 2, с. 107).

(обратно)

1

Немногочисленные рукописи Разоренова хранятся в ГБЛ и ПД.

(обратно)

1

Рукописное наследие Родионова (стихотворения, письма) хранится в основном в ГБЛ.

(обратно)

1

Хранится в «Музее русских самоучек» (ПД).

(обратно)

1

В. А. Ковалев, Поэт-суриковец М. Л. Леонов. — «Русская литература. Труды Отдела новой русской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук СССР. I», М.—Л., 1957, с. 257—259.

(обратно)

1

См. «Список основных изданий сочинений С. Д. Дрожжина» в кн.: С. Дрожжин, Стихотворения. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Л. Ильина, «Б-ка поэта» (М. с.), Л., 1949, с. 281—284.

(обратно)

1

В этом издании стих. «Мертвое дитя» печатается под загл. «Тихая постелька», «Утро» — под загл. «Утро в деревне», «Сиротинка»— под загл. «Сиротка (По мысли 'Г. Шевченко)», «Умирающая швейка» — под загл. «Швейка». Без заглавия опубликованы стихотворения: «Работники», «Жница», «Осенью», «Головушка», «После дождя», «Толокно», «И. И. Барышеву» («Когда расстанусь я с землей...»), «Три девицы», «Дубинушка», «Рябина», «Прощание», «Разгул», «Доля бедняка», «В могиле», «Малороссийская песня» («Я ли в поле да не травушка была...»).

(обратно)

1

Об этом говорят, в частности, сведения, приводимые А. Дымшицем в примечаниях к сборнику Большой серии «Библиотеки поэта» 1951 г. В различные песенники конца XIX — начала XX вв. вошли следующие стихотворения Сурикова: «Рябина», «В зеленом саду соловушка...», «Доля бедняка», «Разгул», «Толокно», «Сиротой я росла...», «В степи», «Малороссийская песня» («Я ли в поле да не травушка была...»), «Дубинушка», «Если б легкой птицы...», «Не грусти, что листья...», «Часовой», «У могилы матери», «Тихо тощая лошадка...», «За окном скрипит береза...», «Ты, как утро весны...», «Косари», «Умирающая швейка», «Работники», «Зимой», «Цветы», «Трудящемуся брату», «Казнь Стеньки Разина», «Вдова», «Нет мне радости, веселья...», «Птичка и солнечный луч».

(обратно)

1

В списке перечислены все стихотворения, бесспорно принадлежащие Сурикову, за исключением совсем малозначительных фрагментов и экспромтов. Стихотворения поименованы в хронологическом порядке; те же, дата написания которых неизвестна, указаны после датированных в алфавитном порядке. В каждом случае дается ссылка на публикацию произведения, а если оно не опубликовано — на архив, где хранится рукопись.

(обратно)

Оглавление

И. 3. Суриков и поэты-суриковцы

I И. Суриков

  Стихотворения и песни

    1. «Что, удалый молодец...»

    2. Часовой

    3. Из бедной жизни

    4. «В зеленом саду соловушка...»

    5. «Тихо тощая лошадка...»

    6. Утро

    7. Покойница

    8. Могила

    9. Рябина

    10. Колыбельная песенка

    11. Песня

    12. Что ты, жизнь, мне дала?

    13. «Эх, брат Ваня, Ваня...»

    14. Нужда

    15. «Солнце утомилось...»

    16. «Занялася заря...»

    17. В дороге

    18. Мороз

    19. В степи

    20. У могилы матери

    21. Доля бедняка

    22. Ночью

    23. «Тяжело и грустно...»

    24. Детство

    25. «Ты, как утро весны...»

    26. Головушка

    27. «Осень... Дождик ведром...»

    28. «Где ты, моя юность?..»

    29. Верба

    30. Дети

    31. Думы

    32. Вдова

    33. «Сердцу грустно, сердце ноет...»

    34. С горя

    35. «Пройдет и ночь, пройдёт и день...»

    36. «Сиротой я росла...»

    37. Отрывок

    38. Толокно

    39. У могилы друга

    40. «За окном скрипит береза...»

    41. Мертвое дитя

    42. «На дворе бушует ветер...»

    43. «День вечереет, облака...»

    44. Песня

    45. После дождя

    46. «Засветилась вдали, загорелась заря...»

    47. «От деревьев тени...»

    48. Несчастный

    49. Разгул

    50. «Не проси от меня...»

    51. «Помнишь: были годы...»

    52. «Едем лесом, и нас...»

    53. «Ночь тиха, сад объят полутьмою...»

    54. «В зареве огнистом...»

    55. Из Т. Шевченко

    56. Грезы

    57. Косарь

    58. Из Т. Шевченко

    59—60. Косари

      1. «Утро. Блещет роса, и сквозь лес от зари...»

      2. «Полдень. Солнышко в небе высоко стоит...»

    61. Смерть

    62. Малороссийская песня

    63. Три девицы

    64. «Всю ночь кругом метель шумела...»

    65. Беззаботный

    66. Из Т. Шевченко

    67. «Когда, с тобою встретясь снова...»

    68. «Что не реченька...»

    69. Степь

    70. «И вот опять пришла весна..»

    71. Сиротинка

    72. Из Т. Шевченко

    73. «Что не жгучая крапивушка...»

    74. Бедность

    75. «Заря занимается, солнце садится...»

    76. «Ярко солнце светит...»

    77. Горе

    78. «Встало утро, сыплет на цветы росою...»

    79. «Пришла желанная свобода...»

    80. «Темна, темна моя дорога...»

    81. В Поле

    82. Весна

    83. «Ты лежишь в гробу тесовом...»

    84. Летом

    85. В ночном

    86. По дороге

    87. Сон и пробуждение

    88. Фирдуси

    89. Птичка и солнечный луч

    90. Утро в деревне

    91. Умирающая швейка

    92. Весной

    93. Слеза косаря

    94. «Что грустно мне? О чем я так жалею?..»

    95. Покой и труд

    96. Жизнь

    97. У пруда

    98. На реке

    99. Зимой

    100. Осенью

    101. «Мне доставались нелегко...»

    102. Два образа

    103. В лесу

    104. На мосту

    href=#t109>105. Одиночество

    106. Покойник

    107. Работники

    108. В могиле

    109—110. Наши песни

      1. «Мы родились для страданий...»

      2. «Много спели горьких песен...»

    111. Во тьме

    112. «Всюду блеск, куда ни взглянем...»

    113. Труженик

    114. «Я рад бы веселые песни запеть...»

    115. «У тебя ума палата...»

    116. «Когда взгляну порою в глубь я...»

    117. «Где вы, песни светлой доли...»

    118. «Тишь и мрак... закрыты ставни...»

    119. Дубинушка

    120. Цветы

    121. «Я отворил окно. Осенняя прохлада...»

    122. «Если б легкой птицы...»

    123. На берегу

    124. «Не грусти, что листья...»

    125. За городом

    126. «Я, весь измученный тяжелою работой...»

    127. Раздумье

    128. «Черствеет сердце, меркнет ум...»

    129. Трудящемуся брату

    130. «Вот село. Давно знакомы...»

    131. «Весной всего милей мне жаворонок звонкий...»

    132. Кручинушка

    133. Жница

    134. Преступница

    135. Жалобы бедняков

    136. «Не шлю годам моим прошедшим я упрека...»

    137. «Честь ли вам, поэты-братья...»

    138. «Вот и степь с своей красою...»

    139. «Догорела румяная зорька вдали...»

    140. На одре

    141. На чужбине

    142. И. И. Барышеву

    143. «Не корите, други...»

    144. «Загорелась над степью заря...»

    145. «Погоняй, ямщик, скорее!..»

    146. Прощание

    147. Прости!

    148. «Исстрадался душой и измучился я...»

    149. «Над широкой степью...»

    150. Из украинских мотивов

    151. Нашла коса на камень

    152. Песня-быль

    153. Умирающая девушка

    154. И. И. Б < арыше > ву

    155. В Украйне

    156. Дед Клим

    157. Поэту

    158. «О счастьи и грезах не пой...»

    159. «В тихом сумраке лампада...»

    160. Зима

    161. Летняя ночь

  Былины, сказания, поэмы

    162. Удалой

    163. Правёж

    164. Садко

    165. Немочь

    106. Канут Великий

    167. В остроге

    168. Богатырская жена

    109. Васильлко

    170. Казнь Стеньки Разина

    171. Клад

II Поэты «Рассвета»

  А. Бакулин

    172. Кошка И Щегол

    173. Осел и Лисица

    174. Лука и Фома

  С. Григорьев

    175. «Ах, люби меня, да не сказывай...»

    176. «Жаркое солнце над нивой гуляет...»

    177. Владимирка

    178. Утром

    179. «Ночь давно, и кругом...»

    180. Сон бедняка

    181. «Ветер воет за горой...»

    182. Морозный день

  С. Дерунов

    183. Учитель

    184. Думы пахаря

    185. Стеша

    186. Песня

    187. Песня

    188. «Ярко в небе месяц...»

  Д. Жаров

    189. «Четыре года пролетело...»

    190. «Ой вы, жители кабацкие...»

    191. На кладбище

    192. Разговор

    193. Сумасшедшая

  М. Козырев

    194. Нищий

    195. Жатва

    196. Рассвет

    197. Из Т. Шевченко

  Е. Назаров

    198. Бедность

    199. Погорелец

  А. Разоренов

    200. «Не брани меня, родная...»

    201. Песня

    202. На кладбище

    203. «Вот уж потухает...»

  И. Родионов

    204. «Смотрит месяц с неба...»

    205. Удалец

    206. После набора

    207. Пожар от грозы

    208. Счастливец

    209. Лже-юродивый

    210. Добро и зло

    211. С глазу

    212. «Не корите меня, не браните...»

    213. Из Т. Шевченко

    214. Из Т. Шевченко

  И. Тарусин

    215. Зима

    216. Невзгода

III М. Леонов, С. Дрожжин

  М. Леонов

    217. Дядя Сидор

    218. «От тоски-злодейки...»

    219. Осенью в деревне

    220. Родная песня

    221. Родина

    222. «Под зеленым навесом березы...»

    223. Песня кузнеца

    224. Песня крестьянская

  С. Дрожжин

    225. Песня

    226. Летняя ночь в деревне

    227. Песня работника

    228. Песня

    229. Родина

    230. Песня про горе добра молодца

    231. Жница

    232. Песня

    283. Сельская идиллия

    234. Моя Муза

    235. Песня

    236. Песня из далекого края

    237—238. Песни рабочих

      1. «Труд да горе, капли пота...»

      2. «Часы бегут...»

    239. Н. А. Некрасову

    239. Н. А. Некрасову

    241. Швея

    242. Смерть коня пахаря

    243. Вечная память

    244. Песня

    245. Похороны

    246. На пути

    247. Ровнюшка

    248. Поэту

    249. Домовой

    250. «Честным порывам дай волю свободную...»

    251. 24 апреля 1880

    252. Дуняша

    253. Памяти Н. А. Некрасова

    254. Песня

    255. В избе

    256. Первая борозда

    257—259. На сенокосе

      1. «Сенокосные дни наступили опять...»

      2. «Кончен день трудовой, жар томительный спал...»

      3. «На раздолье полей брызнул луч золотой...»

    260. Думы

    261. В столице

    262. Праздник осени

    263. Сиротинка

    264. Песня Микулы Селянпновича

    265. «В полях еще туман седой...»

    266. «Жавороночек...»

    267. На могиле В. М. Гаршина

    268. «Эх ты, голь-нищета...»

    269. Весеннее царство

    270. Песня

    271. «Я для песни задушевной...»

    272. Под черемухой

    273. Зимний день

    274. Песня

    275. В засуху

    276. «Не нужно для меня ни блага богачей...»

    277. Бабушкино горе

    278. Песня

    279. «Не грусти о том...»

    289. Удаль

    281. К родине

    282. В школе у дьячка

    283. Воля

    284. Мать

    285. Из песен рабочих

    285. Старой подруге

    287. Песня пловца

    288. Озимь

    289. Летний вечер в деревне

    290. За решеткой

    291—292. На могиле Т. Г. Шевченко

      1. «К тебе, пророк — певец Украйны...»

      2. «Перед твоей святою тенью...»

    293. Осенней ночью

    294. Новые птицы — новые песни

    295. Памяти учителя

    296. Посиделки

    297. Весна-царица

    298. «Ах ты батюшка, светлый месяц наш...»

    299. Песня

    300. Песня

    301. На родине

    302. Песня

    803. Из мрака к свету

    304. Перед чернильницей

    305. Песня

    306. Поэт и читатель

    307. Другу-поэту

    308. Весна свободы

    309. «Прошли века неволи злой...»

    310. Запевка

    311. Из дорожного альбома

    312. На смерть жены

    313. «Я не хочу застыть душой...»

    314. Баян

    315. Памяти В. И. Ленина

    316. «Свети мне, солнышко...»

    317. «Когда-то я в неволе злой...»

ПРИЛОЖЕНИЯ

  Примечания

  Стихотворения И. Сурикова, не включенные в настоящее издание[1]

*** Примечания ***