Напечатанные здесь вместе отрывки поэмы «Агасвер», собственно, не иное что, как разрозненные звенья бесконечной цепи, которую можно протянуть через всю область истории Римской империи, средних веков и новых до наших дней. Это, собственно, не поэма, а план, а рама и вместе образчик для поэмы всемирной; автор представленных здесь отрывков счел бы себя счастливым, если бы мог быть просто редактором, по крайней мере между своими соотечественниками, хоть малой части столь огромного создания. Агасвер путешествует из века в век, как Байронов Чайльд Гарольд из одного государства в другое; перед ним рисуются события, и неумирающий странник на них смотрит, не беспристрастно, не с упованием на радостную развязку чудесной драмы, которую видит, но как близорукий сын земли, ибо он с того начал свое поприще, что предпочел земное — небесному. Небо, разумеется, всегда и везде право; промыслу нечего перед нами оправдываться; но не забудем же и мы, что, если не прострем взора об он пол гроба в область света, истины, духа, — мы никогда лучше Агасвера не постигнем святую правду божию, и жребий наш при последнем часе нашей жизни непременно отчаяние, как скорбный жребий последнего человека, умирающего в окончательном отрывке нашей поэмы в объятиях нетленного, страшного странника.
ВЕЛЬТМАНУ
Милостивый государь!
Лично ни вы меня, ни я вас не знаем и, вероятно, никогда не узнаем. Но столько вы мне известны, как человек и оригинальный писатель, что я счел бы просто глупостью, если бы перед словами: Милостивый Государь (за которыми даже нет вашего святого имени и отчества, потому что я их никогда не слыхал) я написал Господину Вельтману. Вы так же мало Господин, как Апулей или Лукиан, как Сервантес или Гофман, как между нашими земляками, хотя и в другом совершенно роде,Державин, Жуковский, Пушкин. Вы этого, может быть, по своей скромности еще не хотите знать: так позвольте же, чтоб человек, который вам ни друг, ни брат, ни сват, вам об этом объявил. Вместе примите, милостивый государь, мои отрывки: я вам их посвящаю, потому что не знаю, чем иным отблагодарить вас за удовольствие высокое и живое, какое доставили мне ваши сочинения. В них мысли, а мысли...[76] нашей многословной литературы — дело [не посл]еднее. Ваш покорный слуга
Неизвестный
Вполне чувствую недостатки безделки, которую предлагаю здесь снисходительному вниманию публики; и в угоду г[осподам] будущим моим критикам замечу некоторые. Герой моей комедии обрисован, может быть, слишком резко: кто же в наш просвещенный век верит существованию леших, домовых, привидений? — Но мир поэзии не есть мир существенный: поэту даны во власть одни призраки; мой мечтатель, конечно, есть увеличенное в зеркале фантазии изображение действительного мечтателя. Далее чувствую, что прочие лица представлены мною не довольно тщательно: впрочем, вся эта драматическая шутка набросана слегка для домашнего только театра; вся она единственно начерк, а не полная картина, и никогда бы не решился я напечатать ее, если бы не желал хотя несколько познакомить русских читателей с шекспировым романтическим баснословием. Вот почему и считаю необходимым сказать здесь слова два об Обероне, Титании, Пуке, Ариеле, Калибане, созданиях Шекспира, гения столь же игривого и нежного, сколь могущего и огромного.
Оберон — царь духов, грозный для ослушников, благостный и щедрый для любимцев своих, в своем семейном быту не всегда счастливый: легионы сильфов и фей ему повинуются, но подчас раздор разлучает его с его ревнивою, своенравною супругою — Титаниею; и тогда половина подданных следует за нею. Оба они взяты мною из прелестной комедии «Сон среди летней ночи» («Midsummer Night's Dream»), в коей английский Эсхил является соперником Аристофана, причудливого творца «Облаков», «Лягушек», «Птиц». Насчет наружности Оберона и Титании в Шекспире не найдем ничего определенного; я осмелился вообразить Оберона прекрасным отроком, а Титанию величавою, прелестною женою с виду лет за двадцать: сии две черты, как и некоторые другие, добавлены мною из Виланда.
О Пуке, сем Меркурии нашего крохотного Зевса, один сильф в «Средилетнем сне» говорит следующее: «Ты тот хитрый, затейливый дух, который порой ловит, дразнит в деревне девушек! ты тайком выпиваешь из кувшина молоко; по твоей милости пиво перебраживает, и с досадою хозяйка, пахтая масло, выбивается из сил. Нередко путника заводишь в глушь и провожаешь с хохотом. Но если кто тебе приветно поклонится, помогаешь тому и шлешь ему удачу!» Пук отвечает: «Так точно: нередко шуткам моим смеется Оберон! Ржанием кобылицы маню за собою жеребца. Иногда спрячусь в стакан старушки и, когда поднесет его ко рту, оболью ее пивом. Иногда обернусь подножною скамейкою; рассказчица, повествуя своим кумушкам небылицы, захочет на мне успокоить ноги свои, — ускользну: она сядет наземь; крик, кашель! кругом крепятся, держатся и вдруг захохочут!» В другом месте он про себя говорит: «Вкруг земли обтяну пояс в четырежды десять минут!»
Ариеля и Калибана я перенес в свою драму из другого не менее превосходного творения Шекспира — «Буря» («The Tempest»). С ними я поступил несколько свободнее. Ариель и Пук — два силь фа довольно сходные в моих подлинниках: они оба резвы, оба проворы и затейники; но Ариель в «Буре» величественнее, эфирнее. Посему считал я себя вправе держаться преимущественно сих последних двух свойств его; а прочие для разнообразия придал, хотя и не исключительно, его товарищу.
Калибан же у меня, по образцу Шекспира, противоположен Ариелю: один из них весь поэзия, другой совершенная проза; точно как в «Буре» один совершенно бестелесен, совершенный эфир, а другой весь земля или, лучше сказать, — ожившая глыба, гад, как будто ошибкою одаренный словом и некоторым подобием человека. Из сего, конечно, следует, что мой Калибан только занял имя у Калибана, раба волшебника Просперо: но, признаюсь, мне стало жаль доброго Фрола Карпыча; не хотелось переодеть его в существо, без сомнения не в пример более поэтическое, а между тем по самой природе поэтических достоинств, ему присвоенных, слишком тяжкое для домашней сцены, для актеров, которых большая часть предполагается детьми.
Романтическая мифология,[121] особенно сказания о стихийных (элементарных) духах, еще мало разработана: тем не менее она заслуживает внимания поэтов, ибо ближе к европейским народным преданиям, повериям, обычаям, чем богатое, веселое, но чуждое нам греческое баснословие.
Стихийные духи перешли в сказки Западной Европы частью от испанских мавров, частью из вымыслов гностиков и суеверий народов Востока. Между немцами Парацельс и Яков Бемен, а между французами граф Габалис покушались на них основать особенное учение: последний их называет сильфами (обитающими воздух), ондинами (жителями воды), саламандрами (населяющими огонь), гномами (кроющимися под землею), и говорит: «Неизмеримое пространство между небом и землею служит селищем не од ним птицам и насекомым, но существам гораздо благороднейшим; бездна морская питает не одних китов и тюленей; глубина земли создана не для одних кротов; а ужели огонь, превосходящий каче ствами и землю, и воду, и воздух, лишен обитателей?»
В заключение надеюсь, что читатели не без удовольствия прочтут взятые мною, с некоторыми переменами, из сочинений Маттисона изображения сих четырех родов духов:
Каковы заботы и занятия духов, особенно сильфов, мы можем усмотреть из ответа Пуку одного из них, слуги Титании (см. «Mid summer Night's Dream», начало 2-го действия):
Пук
Поведай, дух, куда несешься ты?
Сильф
Над долом, выше гор,
Чрез рощи, чрез кусты,
Чрез терны, чрез забор,
Насквозь огня, насквозь воды,
В миг облетаю все страны,
Проворнее, чем шар луны!
Царице Фей служу:
Для плясок их луга рошу!
Ее обстал веснянок двор:
На их златом плаще встречает брызги взор...
Рубины то, духов дары!
Встают из них живящие пары!
Сберу росинок, каждому цветку
Привешу жемчуг-капельку к ушку!
Предисловию конец! Охотники найдут в нем изыскания, ссылки, примечания, оправдания... чего же более? — Vogue ma galere![123]
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Поэт.
Алина, старшая сестра его, помещица.
Юлия, младшая их сестра.
Фрол Карпыч, их дядя.
Лиза, Аннушка, Катя — дети Алины.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Театр представляет сад.
ЯВЛЕНИЕ I
Поэт и Юлия.
Поэт
Нет! Решено: для вас я не пишу.
Юлия
А почему? уведомить прошу.
Поэт
Писать для именин — какое униженье!
Юлия
Не чванься, сделай одолженье!
Так, был бы посрамлен твой дар,
Когда бы для спесивых бар,
Для покровителей бездушных,
Ты мог войти в восторг и жар,
Мог звать камен глухих и непослушных;
Тебя бы первая бранила я;
Но мы, сударь, твоя семья...
(После некоторого молчания.)
Живешь ты в обществе существ воздушных;
«Вокруг меня, — так нам рассказываешь ты, —
Кружатся, пляшут резвые мечты...»
Бьюсь об заклад: твои сильфиды, сильфы, феи
Племянниц наших не милее!
Они, конечно, не чужие нам...
Что нужды? справедливость им отдам;
И ты...
Поэт
Сестрица, ты смешна с своим пристрастьем!
Не спорю: говори про них с участьем;
Положим, пусть они пригожи и добры:
Нельзя же не любить детей своей сестры!
Но кроме шуток,
Как сельских девушек, взращенных среди уток,
Гусей и кур, теляток и коров,
Равнять с блестящими духами,
Которые, носясь над облаками,
Пьют запах и вкушают пыль цветов?
Возьми, раскрой Шекспира...
Юлия
Он кстати целую нам лекцию прочтет!
Поэт
Из зарь, из радуг, из зефира
Поэт-волшебник им златую ризу тчет!
Велит — в мерцании прозрачной, летней нощи,
В таинственную тень, в прохладу темной рощи
На месячных лучах слетят на хоровод;
Их сладостный полет
Травы не мнет
В долине злачной,
Едва струит зерцало вод!
Титании союз приятен брачный;
Она царица их: в сиянии венца,
Облачена в роскошную порфиру,
Она дает блаженство миру,
Связует нежные сердца!
Разлучена с могущим Обероном,
С прелестным отроком, властителем духов,
Тоскуя среди пляск, уныла средь пиров,
Как эхо томное, она чуть слышным стоном
Тревожит тишину задумчивых лесов.
Но громко, радостно и шумно восклицает
(Ликуют гении, их верные рабы),
Когда, устав от ссор, от суетной борьбы,
Он к ней обратно прилетает.
И что же? своенравный Пук,
Не ты ли носишься в толпе их резвых слуг?
Ты то чепец сорвешь на чопорной старухе;
То прожужжишь, верхом на мухе,
К педанту в сумрачный чердак,
Ему надвинешь на глаза колпак
И в нос его щелкнешь; вздрогнет дурак,
Толкнет чернильницу и обольет бумаги!
Хвост лисий храбрецу даруешь вместо шпаги
И катишь под ноги колоду рифмачу:
Пусть сам я спотыкнусь — захохочу!
Затейливый шалун, насмешник вечно острый,
Ты в яркой мил чалме, ты мил в одежде пестрой.
Но сколь прекрасен Ариель,
Наставник соловья, любовник нежной розы!
Он строит пастуха свирель,
Он в рощах нежные растит, лелеет лозы;
Он разгибает листики шипков;
Он с верной горлицей воркует;
Устами вешних ветерков
Он щечки девушек целует!
Примчится вмиг из самых дальних стран.
Ему подвластен даже Калибан,
Едва носящий образ человечий,
Зверь, в коем чернь певец изобразил,
Сонм дерзостный слепых, уму противных сил!
Но время трачу я средь бесполезной речи;
Уважь мои высокие труды;
Из области духов, из области мечтанья,
Куда несусь душой, где зреют дарованья,
Не увлекай меня в пределы суеты!
Юлия
Друг, я заслушалась, тебе внимая:
Ты перенес меня к вратам златого края,
Где, чародействами дыша,
Пирует, нежится, парит твоя душа!
Не стану языком холодной прозы
Тебя за наслажденья осуждать,
Которые и нам ты можешь даровать:
Твои мечты, как розы,
Благоухают и живят!
Но раздели их с нами,
Любезный! сны все будут снами:
Они изменят, улетят;
Тогда, остановя свой взгляд
На нас, утешенных, наставленных тобою...
Поэт
Как ты разжалилась над братнею судьбою!
Но полно: я с тобой довольно толковал.
Прошу, не предавайся состраданью;
В своей семье никто героем не бывал!
Всех мене моему вы верите призванью!
Мне все равно; с духами заживу;
Ко мне сойдут эфирные созданья —
Юлия
Ты их надеешься увидеть наяву?!
Поэт
Смеешься! — но древнейшие сказанья
Повсюду говорят об них!
Под именем богов лесных,
И фавнов, и дриад их греки почитали;
Их персы пери называли;
Дом каждый в Риме был священный ларам храм;
Их знают, помнят все народы;
Они Кальестровым являлися очам;
В рассказах предает простым сынам природы
Русалок, домовых и леших старина!
И в наши дни они все те же;
Прозрачная их кроет пелена;
Они ее снимают только реже:
Но это нашего безверия вина!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 2
Юлия
(одна)
Тобою стал он полным сумасбродом,
Грех на твоей душе, божественный Шекспир!
Того и жди: он наш покинет бедный мир
И станет жить в луне или над звездным сводом!
Но — признаюсь — его мне жаль:
Он смех наводит и печаль!
Пока в нем не погаснул ум последний,
Его я вылечить желала бы от бредней!
(Ходит в раздумъи, вдруг останавливается.)
Прекрасно! — Мысль моя, ей-богу, хороша!
Добро же! отомщу тебе, душа!
Уж ты заплатишь мне за гордое презренье
Питомиц миленьких моих!
Ты от духов своих получишь посещенье;
В угоду им войдешь в восторги, в упоенье,
К счастливому стиху найдешь удачный стих,
Родишь прегромкое творенье,
Отдашь, мы выучим, а в заключенье
Детей своей сестры узнаешь в них!
Из странствий возвратясь, чужой между родных,
Он здесь их не видал; к нему я приставала:
К ним съездить, посмотреть на них!
Не разочла: о девушках простых
Нигде, ниже в стихах ни одного журнала
Он не читал; так он и знать не хочет их!
Чтобы детей привез, я к дядюшке писала;
Алину в гости между тем послала;
Он? — в оба глаза не увидит их!
Теперь тот час, когда выходит он на ловлю
Мечтаний, впечатлений и картин;
Он бродит по полям задумчив и один!
Итак, я их дождусь и здесь все приготовлю:
Все роли розданы; в воздушную свирель
Разжалую свои, запрятав, фортопьяны:
Фрол Карпыч, дядюшка! готовьтесь в Калибаны.
Шалунья Катя — Пук, Аннюша — Ариель;
Венец из мишуры, из красной шали риза,
Взгляд гордый — Оберон преважный будет Лиза!
Мне ж быть Титанией повелевает рок:
Я (так и быть!) в атлас малиновый одета...
Но что? — они? — Так точно! их звонок!
Наш старичок
(Верна моя примета)
Страх, на помине как легок!
(Бежит к ним навстречу.)
ЯВЛЕНИЕ 3
Юлия, Фрол Карпыч, Лиза, Аннушка, Катя.
Юлия
Фрол Карпыч, здравствуйте! как вас я ожидала!
Здорова ль, Аннушка? — Я без тебя скучала.
Ты, Лиза, выросла; а ты,
Резвушка, загорела, Катя!
Но, времени не тратя,
Вам объявлю сей час,
Зачем сюда я выписала вас.
Фрол Карпыч
Скорее! стану слушать в оба уха;
Тебе я выговор, голубушка, привез:
Ну! можно ли меня тревожить в сенокос?
Но делать нечего: рассказывай, воструха!
Юлия
Недолго, дядюшка, я вас здесь удержу!
Во-первых, вам скажу,
Что завтра именины
Сестры Алины —
Катя
Ах, маменькины именины!
Аннушка
Я знала и связала кошелек.
Лиза
Могу ли, тетенька, снять с пяльцев свой платок?
Его я кончила на той неделе!
Катя
Какие ж вы! — Сказать мне не хотели!
Аннушка
Ты проболталась бы!
Юлия
Не слушай их, дружок!
И отложи свои печали:
У нас в запасе, помнишь, есть чулок,
Который мы с тобой вдвоем связали!
Ну! дядюшка, еще извольте знать:
Гостит здесь брат: не офицер — писатель!
Для деток должен он стишки нам написать;
Но он упрям, спесив; он рассуждает: «Кстати ль
Мне сочинять для именин!»
Проучим мы тебя, упрямый господин!
Тебя, на зло тебе, нам услужить заставим!
Не правда ль, дядюшка? а сверх того,
Чтоб наказать его,
Себя над ним же позабавим!
Фрол Карпыч
Прекрасно! славно! вот люблю!
Ученых, свет мой, не терплю:
Все, все они отступники, Вольтеры...
Юлия
Быть может, были; но теперь
Ученый человек иного роду зверь:
Они нас хуже суеверы!
Повсюду видят леших, домовых...
Фрол Карпыч
Послушай, виноват! — а я, я верю в них!
Когда стоял с полком майор мой в Риге...
Юлия
Так слушайте ж! мой брат в какой-то старой книге
Прочел о многих чудесах,
И ныне он везде — и в поле, и в лесах —
Нечистых стережет, лукавых поджидает.
Фрол Карпыч
Избави бог! он их не в шутку повстречает!
Какой же сумасбродный вкус!
Признаться, я, хотя не трус,
Боюсь их как огня, их как чумы страшусь!
Юлия
Я отучу его от этих бредней.
Пойдемте: людям прикажу
Сидеть и примечать в передней;
А между тем я Катю наряжу!
Вдруг выскочит пред ним кикиморой шалунья;
Вы леший; я на этот раз колдунья;
Пойдемте, в комнате я все вам доскажу.
Фрол Карпыч
Не он ли вон идет? — Он что-то горячится.
Что, ежели узнает нас?
Юлия
Не бойтесь: он в бреду, он без ушей, без глаз,
Он сочиняет; но — не худо удалиться!
Уходят.
ЯВЛЕНИЕ 4
Поэт
(приближается медленно, с записною книжкою и с карандашом в руке)
Элегия готова! — перечту!
Хвалю и славлю Аполлона,
Благодарю волшебницу-мечту!
Она ко мне была сегодня благосклонна!
«Мне постыл подлунный мир:
Я томлюся, я тоскую;
Ненавижу жизнь земную;
Не лобзай меня, зефир!
Не шепчите, листьев своды!
Смолкните, живые воды!
Не сияй, лице Природы!» —
Поймал! три рифмы! а на всякий случай: «годы»! —
«Летите!» — например,
Или, чтоб выходил размер,
Так: «Мчитеся, младые годы!» —
Прелестно! «Не сияй, лице Природы!
Грустен я, уныл и сир!» —
Хем! грустен, сир?..
Сир? слово старое; прочтут иные сыр;
Сир никого не тронет;
Да вспомнят лимбургский, голландский, всякий сыр!
Сир, слово сир мою элегию уронит!
Смерть скучно биться над стихом одним!
(Походив взад и вперед)
Чудесно! повторим:
«Мчитеся, младые годы!»
Рефрен не выйдет никогда из моды:
«Мчитеся, младые годы!
Мне постыл подлунный мир!»
За рифмой у меня не станет, впрочем, дело:
Есть много рифм на «ир»!
Но повторение и нежно здесь и смело!
Побережем эфир, и мир, и лир!
«Призываю вас, о духи,
Непонятные рабы
Сумрачной, немой судьбы! —
Но вы презрели мольбы;
К зову моему вы глухи!»
Паденье каково? а? — Это заклинанье
Приводит душу всю, все нервы в содроганье!
«Ах! где дуб тот, дуб таинственный,
Кругом коего вы пляшете,
Ветвью пальмовою машете,
Громами трубы воинственной
Море, горы оглашаете
Или вздохом флейты сладостной
Незабудочки лобзаете,
Милых чад долины радостной?»
Живой, нежданный переход!
Моих друзей в восторг он приведет:
«Как хорошо!» — Барон промолвит важно;
Со стула Лев Савельевич вспрыгнет
И «Прелесть! — закричит, — как ново, как отважно!»
«Видел я небес сияние,
Видел что-то, все в лучах!
Ах! души моей желание
Там живет на облаках!
Совершится ль упование?
Их увижу ли, духов,
Безмятежных, не желающих,
Не скорбящих, не теряющих?
Разорвись, земной покров!
Юлия и дети показываются переодетые и снова прячутся.
Мне ли в суетах, в волнении,
Мне ли жить между людей?
Я всегда в уединении
Пас стада главы своей,
Вас, созданья вдохновения,
Сны, и грезы, и видения!»
Всему конец!.. финал:
В нем мастерски на тон унылый я попал!
«И мне надежда изменила!
Увы! уж младость отцвела!
Устали пламенные крила...
Сколь много мне мечта сулила,
Сколь мало принесла!»
Юлия
(показываясь)
Он рассуждает вслух! руками машет, пишет;
Он весь горит: он тяжело так дышит,
Как будто бы лежит на нем гора;
Читает, ничего не видит и не слышит, —
Посмотрим, кажется, пора!
Поэт
«Но вы, о жители
Той тайной, тихой, неземной обители! —
О духи! появитесь мне
В седых туманах, в сладкой тишине!»
Юлия
Возможно ли что выдумать смешнее?
Ну, Катенька! смелее!
Поэт
О духи! появитесь мне!
ЯВЛЕНИЕ 5
Катя
(в пестрой широкой одежде и красной чалме, подкравшись, крепко бьет его по руке)
Мы, духи, не всегда за дальными горами!
Воркуя, стихотворствуя, стеня,
Ты нас привлек усердными мольбами;
Я здесь: чего ты хочешь от меня?
Поэт
Я чувствую и страх и упоенье!
Воздвигся волос мой; мои стопы дрожат!
О мощный дух! — твое прикосновенье
По мне льет ужас, трепет, зной и хлад!
Но вот — склоняю пред тобой колени!
(Становится на колени.)
Скажи свое мне имя, дивный гений!
Иль проясни мой бренный взор,
Чтобы, хотя в душе постигнув, кто ты,
Иной не ведал в жизни я заботы,
Как воспевать тебя в дубравах, среди гор,
Как оглашать твоею славой скалы!
Катя
Пожалуй, кончи свой высокопарный вздор:
Я в области духов совсем незнатный малый!
Твои же песни мне не очень нужны, друг;
Я давний твой знакомец — Пук!
(Начинает рвать цветы)
Поэт
(идя вслед за нею)
Так это ты, проказник милый,
В груди надменной и остылой
Ленивую волнуешь кровь
И в ней рождаешь вдруг свирепую любовь!
Пастушку сонную щекочешь;
Свистишь, мелькаешь и хохочешь
Пред трусом в дебри, меж кустов;
Или совой из-за дуплов
Сверкаешь дикими глазами,
Даришь ослиными ушами
Глупейшего из всех Афинских скоморох?
Его по горло в влажный мох,
В болото грязное сажаешь
И вдруг (ведь для тебя игрушка целый мир!),
Вдруг (если только не солгал Шекспир)
К уроду возжигаешь
В самой Титании слепую страсть...
Пук!.. мне твоя известна власть!
Катя
Известна? очень рад! — а то я над поэтом
Ее беруся испытать!
Но чу? — меня зовут: мне некогда болтать!
Приятель, я тебя снабжу советом:
Когда тебе ушей не надобно других, —
Брось всякое сомненье,
Исполни повеленье
Могущих братиев моих!
Носяся над твоей стишистой головою,
Верь, верь — они предстанут пред тобою!
Поэт
Я удостоюся увидеть их?!
Катя бросает ему в лицо цветы и убегает.
ЯВЛЕНИЕ 6
Поэт
(один)
Где?.. нет его! так вмиг свет молний потухает,
Так утренний туман пред блеском солнца тает.
Как ноет голова моя!
Не ведаю, я спал ли, не спал я?
Пук? Духи? я ужели видел Пука?
За сценою музыка.
Но что? подъялся вздох трепещущего звука,
Гул арфы сладостной, унылый, тихий звон!
Он шепчет с ветерком; мой слух ласкает он;
Он... льется в отдаленьи,
Он окрыляется потом;
Я слышу плеск, я слышу гром!
Еще ли новое виденье,
Спустясь по рдяным облакам,
Здесь явится моим испуганным очам?
Вновь внемлю голосу чуть ропщущего стона —
Иду! — зовет волшебная свирель!
Юлия
(за сценою)
Беда! узнает нас! не мешкай, Ариель!
Аннушка выходит, одетая Ариелем.
ЯВЛЕНИЕ 7
Поэт и Аннушка.
Поэт
О страх! ужели вижу Оберона?
Аннушка
Стой, дерзкий, стой! проникнуть не посмей,
В предел, где сонм сильфид и фей
Священной пляской услаждает взоры
Могущего властителя духов;
Где в сладком сумраке лесов
Титанию поют послушных сильфов хоры!
Нет, маловерный, я не Оберон!
Но он, он упредил твои надежды;
Он прояснил слепые вежды;
Хотел тебе предстать; теперь же медлит он:
Его твое сомненье раздражает!
Ужасен гнев его, ничем неотразим;
Я Ариель, я послан им:
В последний раз тебе он милость возвещает!
После нескольких музыкальных аккордов.
Ты моих не презри слов!
Знай: младой Авроры слезы
Пью из чашечки цветов;
Неженка между духов,
В мягком лоне свежей розы
Сплю под голос соловьин;
Моюся в благоуханье;
Радужное одеянье
Тку себе из паутин.
Духи любят мрак долин;
Их качают древ вершины;
Легче пуха их семья;
Знай: дрожащий лист осины
В полдень колыбель моя!
В ночь, когда на всю природу
Стелется сребро луны,
Поспешаю к хороводу!
Мне навстречу с вышины
Не пучина капель блещущих,
Не на солнце в тяжкий зной
Брызгов водопад златой, —
Эльфы от ветвей трепещущих
Сыплются, за роем рой!
Гномы скачут подо мной,
Феи вкруг меня порхают,
Сильфы молнией сверкают,
Льются, мотыльковый дождь!
Я духов любимый вождь:
К пляске я их устрояю!
Над водой ли пролетаю —
Не зарябится струя;
Чистое лицо ручья
Подо мной не помутится;
Быстро вешний ветер мчится;
Но быстрее ветра я!
Слушай! пожалей себя!
Выполни мои веленья,
Или нет тебе спасенья —
В зверя превращу тебя!
Наш царь гостит в владениях Алины;
Он, полюбя ее,
Здесь праздновать ее желает именины,
Ей показать могущество свое,
Ей обещать дары земные,
Год светлый, здравие и жатвы золотые!
И для Титании и для Царя Духов,
Для Пука, для себя и даже Калибана
Я требую твоих стихов!
Но мне пора: завесою тумана
Оделася усталая земля;
Заснули рощи; спят поля;
Сверкают, вьются в облаках зарницы;
Темнеют небеса;
В пшенице шепчет стрекоза;
Меня зовут ночные птицы!
Но когда огнем денницы
Загорится небосклон,
Махом радостной десницы
К утру на отлете сон
Лучшие рассыплет маки,
Узрит светлые призраки
Беззаботная глава,
Скроется в дупло сова,
От росы заблещут травы,
День поведает петух,
Стадо выгонит пастух,
Замычат в деревне кравы, —
Принеси сюда свой труд!
Будь готов! — Меня зовут.
Музыка; Ариель исчезает: занавес опускается.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Тот же сад. Утро.
ЯВЛЕНИЕ 1
Поэт
(садится на дерновую скамью; в руке у него сверток бумаги)
Ночь целую я не спал и писал!
О духи! ваше я исполнил повеленье;
Я создал легкое, воздушное творенье!
Пусть телом и душой устал,
Но возгоржусь, возвеселюсь усталый!
Ничто теперь мне ваша брань, журналы!
Мне жалок ваш кривой, пристрастный суд, —
Я для духов творил, и духи вознесут
(зевая)
Во храм бессмертья мой им посвященный труд!
Их жду я: не смыкайтесь, вежды!
Венец лавровый, счастие, надежды...
Унижены соперники мои...
Я славен...и потомство...и...
(Засыпает.)
ЯВЛЕНИЕ 2
Лиза и Фрол Карпыч (одетый Калибаном).
Лиза
Скорее, дедушка; извольте отправляться,
Достаньте нам стихи!
Фрол Карпыч
Уж верно за свои грехи
Задумал с вами я, с плутовками, связаться!
Чтоб одурачить дурака,
До петухов меня вы подняли с постели;
Одели чучелою старика...
Эх, стоят ли того все вирши пустомели?
Но для Алины я в огонь и воду рад!
Лиза
Как вы добры! бегу назад
В беседку, к тетушке в вишневый сад;
Вы всех нас там найдете,
Туда стишки тихонько принесете...
Скорее, дедушка; чтоб нам не опоздать!
Фрол Карпыч
Ох! вы затейницы лихие!
Мы знаем: мастерицы вы большие
Упрашивать, ласкать!
Лиза
Прощайте, — вас мы будем ожидать!
(Убегает.)
ЯВЛЕНИЕ 3
Фрол Карпыч и поэт (спит).
Фрол Карпыч
Лукерья Власьевна! ну что бы ты сказала,
Когда бы вдруг в таком
Наряде шутовском
Супруга своего хоть в щелку увидала?
Чтоб беса отогнать, она на мой кафтан,
Наверно, вылила бы рукомойник!
Что, ежели еще рассердится покойник...
Как бы ж его? — да... Калибан!
Из лесу выскочит, с собой нас познакомит,
Мне, самозванцу, шею сломит?
Но пусть придет: ведь я не даром капитан!
Где, где же наш писатель?
Мне хочется его порядком постращать!
Ах, мой создатель!
Вот он! и он изволит почивать!
И вирша, верно, не готова! —
Чтоб потонуть ему в реке!
Но нет: бумага у него в руке...
Возьму ее и не скажу ни слова!
(Хочет взять бумагу)
Поэт вскакивает.
Поэт
Кто ты? — чего ты ищешь, странный зверь?
Фрол Карпыч
Что отвечать теперь,
Бог ведает; а я не знаю!
Поэт
Тебя я именем всех сильфов заклинаю:
Кто ты? — ночной ли ты сгустившийся туман?
Призрак ли, скачущий со скал на скалы?
Медведь ли? человек ли одичалый?
Фрол Карпыч
Кто я? — я Капитан!
Не то! хотел сказать я... Калибан!
Так! Калибан! — прошу питать ко мне почтенье.
А если волю дам рукам,
Я докажу твоим бокам,
Что я не привиденье!
(Припоминает свою роль)
Велела мне... велела мне... судьба
Велела... так! духов слугою быть покорным!
За виршею твоей прислали нас сюда:
Подай! не мучь меня болтаньем вздорным!
Поэт
(про себя)
Не понимает этот людоед,
Не смыслит, что и как велит поэт!
Но мне не убеждать же истукана!
Фрол Карпыч
Да что? что ты ворчишь про Калибана?
Поэт
Что мне с тобой болтать большой охоты нет!
Возьми стихи... один не вычищен куплет,
Но все-таки возьми, да убирайся!
Фрол Карпыч
(берет стихи)
Теперь Титании я отнесу твой бред!
Ты между тем Алины дожидайся.
Когда ж вас вызовет воздушная свирель
(Да, так скрыпицу назвал Ариель) —
Сюда являйся
И приведи с собой ее.
(Уходя)
Фрол Карпыч! молодец! мы сделали свое!
ЯВЛЕНИЕ 4
Поэт
(один)
Какая глупая скотина!
Шекспир, как верно ты списать его умел!
Он в двести с лишком лет ничуть не поумнел!
Но я тебе завидую, Алина:
Сколь счастлив твой удел!
Все духи для тебя хлопочут, суетятся.
Как удивишься ты, когда они столпятся,
Из вышины безоблачной слетят,
Стихи, мои стихи тебе проговорят!
ЯВЛЕНИЕ 5
Юлия и поэт.
Юлия
Где, братец, ты таскаешься? где рыщешь?
Отходишь ноги, а тебя не сыщешь!
Сестра приехала сейчас;
И если кофе, чай, кусок простого хлеба
Вам могут заменить пиры камен и Феба,
В столовой завтрак ожидает вас!
Поэт
Ты только смейся надо мною!
Но я тебе ручаюсь головою:
Твои глаза
Увидят вскоре здесь такие чудеса,
Пред коими твое умолкнет пустословье;
Однако же ни слова: потерплю!
От бдения мое расстроилось здоровье:
Я завтраком себя немного подкреплю!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 6
Юлия, потом Фрол Карпыч и дети, уже все переодетые.
Юлия
Ну, дети, по местам и протвердите роли!
Я тотчас буду; наряжусь...
Я к вам Титанией не медля возвращусь!
(Уходит.)
Фрол Карпыч и дети садятся с своими ролями в руке.
Театр не переменяется; оркестр играет торжественную протяжную симфонию. Оры, богини времени, спускаются на светлом облаке в храм и разделяются на два полухора.
Глубокое молчание; расступается задняя стена, и является за дымным прозрачным покровом призрак Тимофана; по правую его руку плачет Гений в белой одежде, по левую — другой в черном облачении; выходит из бездны Кера;[184]чудовище подъемлет над призраком секиру. Слышна таинственная тихая музыка, прерываемая резкими, грозными звуками; все действующие лица обращены спиною к видению: оно явно для одних зрителей и исчезает прежде, чем Протоген начинает говорить.
Протоген
Се в очередь свою, о муж упорный!
И я в последний раз тебя спрошу:
Тебя совсем ли ослепили боги,
И нет к тебе раскаянью дороги?
Тимофан
Вином ли упоен Нептунов жрец?
Его ли ты красноречивей будешь?
Или меня, беспомощный, принудишь?
Протоген
Сложи, сложи кровавый свой венец!
Тимофан
Теряю я терпенье, наконец!
Не исцелит безумца кротость даже.
Иди! Не то тебя вручаю страже!
Протоген
(поражая его кинжалом)
Погибни же, отечества отец!
Тимофан
(колеблясь)
Меч, меч! Твой меч, Сатирос! Прочь, убийца!
Сатирос
(поражая его несколько раз)
Тебя спасти, и мне тебя спасти!
Или моя не отпадет десница?
Я мчал тебя на гибельном пути:
Познай врага презренного! пади!
Тимофан умирает; Тимолеон до последних слов, которые произносит в девятом явлении, остается неподвижным, с лицом, закрытым мантией.
ЯВЛЕНИЕ 7
Хор
(еще за сценою)
Чей это раздался
Пронзительный стон?
От твердого свода отгрянулся он,
Свод твердый, гремя, всколебался.
(Входит.)
1-й корифей
О, горе! О, позор жестокий!
Лежит зарезан Тимофан!
Он пал, сей счастливый тиран!
Увы! он в низкий прах попран,
Сей гордый вождь, сей царь высокий!
2-й корифей
Я тебя на позор сей, Аглая, зову!
Ты любила его молодую главу;
Но ее не узнаешь: спеши! притеки!
Притеки, Демариста, сюда притеки!
На убитого сына взглянуть прибеги!
Хор
О, горе! О, позор жестокий!
Он пал, сей счастливый тиран!
Лежит, зарезан и попран,
Сей гордый вождь, сей царь высокий!
Притеки, Демариста, сюда притеки!
На позор сей, Аглая, воззреть прибеги!
ЯВЛЕНИЕ 8
Демариста и Аглая, за ними прислужницы.
Аглая
Ко мне пронесся дикий крик отселе,
Зовут меня зловещие рабы!
Увы! Что вижу! Горе мне, увы!
(Глядит цепенеющим взором на труп Тимофана, потом падает в объятия одной из прислужниц.)
Немая же и здесь чрезвычайно трудная роль Аглаи вся зависит от искусства актрисы; в ее отчаяньи должно быть нечто, выражающее, что ее предчувствия сбылись. Она подходит к телу, преклоняет колена; то смотрит на небо и на него, то тихо плачет.
Сатирос
Твой сын не умолил глухой судьбы:
Се на последней он простерт постеле!
Усугубляй сторично вопль и стон:
Сюда ввел смерть твой сын, Тимолеон!
Протоген
Коварный изверг, мерзостный предатель,
Что катишь на других свою вину,
Что раздираешь скорбную жену?
Но ждет тебя, Сатирос, бог-каратель!
Бегу, народ воздвигну на тебя!
Надеяться еще я на себя,
Так, на богов надеяться я смею!
О, будет, будет казнь тебе, злодею!
Давно уже Тенар зовет тебя!
(Уходит.)
Сатирос
Я ведаю твою над чернью силу;
Но ныне я и в мрачную могилу,
Веселый победитель, низойду, —
Я там врага предтечею найду!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЕ
В глубине театра сбирается в смятении народ.
Тимолеон
О матерь!..
Демариста
Устрани свои объятья,
Чудовище! Услышь мои проклятья!
Хор
Умолкни! Произнесть их не дерзни!
И слух, благоговея, преклони!
1-й корифей
Се ныне предстою пред вами
Не в лике робкого раба:
Моими вещими устами
Глаголет дивная судьба!
Кто ступит шаг
Путем неправым,
Тот отдан гениям лукавым,
Тот стал богов-всевидцев враг!
Хор
Тот отдан гениям лукавым,
Тот стал богов-всевидцев враг,
Кто ступит шаг
Путем неправым!
2-й корифей
Он стремится, обуянный;
Кров волшебный и туманный
Тьмит его неверный взор;
На беды красноречивый,
Обольстительный и лживый,
Вслед за ним взлетает хор;
Завывает грозный хор
Вслед за жертвой несчастливой!
Хор
Духи стадо смертных мчат,
Очаровывая вежды
Тщетным призраком надежды,
Мчат их в ненасытный ад!
1-й корифей
Не тобой, кичливый грешник,
Муж кровей, слепой насмешник!
Пал, подкопан, Тимофан;
Рока строгого споспешник,
Сам себя казнил тиран!
2-й корифей
Сам расстался с небосклоном,
Сам покинул пляску ор,
Не сражен Тимолеоном, —
Он нарушенным законом
Сам решил свой приговор!
1-й полухор
Неиссякный плач Аглаи льется,
Обратились в горний ток глаза,
Скорбь горе, как горлица, несется,
Скорбь немая всходит в небеса!
2-й полухор
Всходит в светлый дом Уранионов,
Вздрогли их бессмертные сердца;
Темен стал от неутешных стонов
Ясный лик всемощного отца!
1-й полухор
Нет в унылой жизни, в безотрадном свете
Нет Аглаи друга!
Он ушел из мира к безответной Лете;
О, рыдай, супруга!
2-й полухор
Ах! Она движенья боле не находит
На устах любезных:
Он в полях безмолвных, мертвый призрак, бродит
При потоках слезных!
1-й полухор
Стал он ночи житель:
Мрак его обитель,
Тьма глухая!
Плачь, о плачь, Аглая!
2-й полухор
Над могилой,
Сумрачной и милой,
Будь осиротелой
Грустной Филомелой!
Целый хор
Увы! Злосчастная Аглая,
О злополучная в женах!
Дана тебе печаль святая,
Отрада глаз твоих в слезах!
1822 — 1823
ИЖОРСКИЙ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Лев Ижорский, богатый русский дворянин.
Князь Пронский.
Княжна Лидия, дочь его.
Графиня Шепетилова, двоюродная ее сестра.
Ветренев, Жеманский, Веснов — Молодые люди, служащие в Петербурге.
Богдан, Жена его, Фома (сын их), Марфа (дочь), Вавила — Крестьяне Льва Петровича Ижорского.
Ямщик.
Действие происходит то в Петербурге и в окрестностях, то в Брянских лесах в поместье Ижорского.
ДЕЙСТВИЕ I
ЯВЛЕНИЕ 1
Царскосельская дорога, солнце заходит; Ижорский скачет на перекладных.
Ижорский
На водку, брат, рублевик! погоняй!
Таскаться, право, надоело.
Ямщик
Таскаться? наше ли с тобою, барин, дело?
Взгляни-ко, примечай:
Скатилось солнышко, а не уступит ночи,
Как раз тебе заблещет Питер в очи!
Соколики, эй! дернем, эй!
Эй, варвары, смелее!
Не выдай, сивка, пожалей!
Боишься? ну, дружнее!
Чтоб волк тебя! дворянчик ты, не конь!
Вон, видишь, барин? от колес огонь!
По всем по трем — эх, коренной не тронь!
Издалека ли едешь, ваша милость?
Ижорский
Издалека.
Ямщик запевает песню, Ижорский про себя.
На родину спешу,
Родимым воздухом дышу:
Так, радость чувствую, но вместе и унылость.
Поверю ли, чтоб здесь, в земле родной,
Столкнулось счастие со мной?
Игралище страстей, людей и рока,
Я счастия в странах роскошного Востока
Искал, в Аравии, в Иране золотом,
Под небом Индии чудесной,
В блестящих городах, под подвижным шатром;
Но не встречал нигде, скитаясь в поднебесной.
Ничем моя не исполнялась грудь;
Напрасен был мой долгий путь.
Задумывается; между тем являются духи, не видимые Ижорскому.
Один дух
Закатилося солнце,
Глядь — стало темно:
Человек засыпает;
Наш час настает.
Другие
Взвейтеся, взвейтеся, легкие други!
В звездном мерцаньи туда и сюда
В небе давайте отважные круги;
Выглянул филин и сыч — наши слуги,
Синие светят по тундрам огни.
Мчитеся: нетопыри нам кони!
Ижорский
Ямщик, что так жужжит над нами?
Ямщик
Кружатся комары роями:
День жаркий был, знать, будет новый зной.
Но город видишь ли перед собой?
Ижорский
(про себя)
Вздымается Петрополь из тумана,
Весь мрачен, — только вот бойницы острие
Горит средь темноты, похоже на копье
Чудовищного великана.
Духи.
Один
На сизой стрекозе верхом
Летит Кикимора забавный;
Он витязь, он наездник славный:
Цвет колокольчика — шелом,
Броня ему — кольчуга рака,
А плащ — листок багровый мака;
Поит он пьяницу вином,
Толкает под бок забияку,
С женою мужа вводит в драку;
Катясь, кружася кубарем,
Сшибает с ног девиц спесивых;
Рогами красит лоб ревнивых, —
Его блаженство шум и гром.
Хор
Скорее, скорее! навстречу ему!
Поклонимся, братцы, вождю своему!
Часть летит навстречу Кикиморе; другая остается.
1-й дух
Уж луга и нивы пусты,
Пахарь в хижине храпит...
Братцы, что за важный вид!
На большом листе капусты
Вон Шишимора летит:
На ковре на самолете
Хитрый кознодей сидит;
Полночь близко; он к работе,
К черным радостям спешит.
2-й дух
Пауков добычу крадет
И высасывает мух;
Он со всякой ведьмой ладит,
Он наушник злых старух.
В сад ли лазить кто решится
К милой в ночь через забор?
Вдруг Шишимора примчится,
Свистнет, весь поднимет двор,
Всех напустит на детину,
Дворнику подаст дубину,
Псов разбудит, — стук и вой!
И с разодранной шинелью
И с разбитой головой,
Путь к опасному веселью,
Обтирая кровь и пот,
Страстный витязь проклянет!
Хор
Товарищи, други! уйдем, утечем;
Страшитесь: найдете доносчика в нем,
(Разлетаются.)
Ижорский
Семь верст еще, — как скучно!
Быть, кажется, грозе: чернеет небо; душно.
Спой песню, брат, — авось развеселюсь.
Ямщик
Петь рад бы: надоест, боюсь...
(Поет)
Как из-за моря, из-за синего
Добрый молодец возвращается
В свою сторону, милу родину,
Много молодцу вображается,
Про себя он сам усмехается:
«Отцу, матери поклонюся я,
С красной девицей поцелуюся,
Золотым кольцом разменяюся,
Золотым венцом обвенчаюся
С моей суженой, с моей ряженой,
С моей верною полюбовницей».
Как из-за моря, из-за синего
Воротился свет добрый молодец:
Его батюшка во сырой земле;
Родна матушка на чистом столе;
Красна девица обвенчалася,
Друга верного не дождалася...
Ижорский
(прерывает его)
«А товарищи, а разгульные
С добрым молодцем повстречалися —
Бесталанному посмеялися».
Не так ли, брат ямщик?
Ямщик
Так точно, ваше благородье:
Признаться, так поют у нас в простонародье.
Ижорский
Я? Я не жду отца: давно уж мой старик
Покоится за Охтой на кладбище.
А мать, родя меня,
Терзаясь и стеня,
От сей земли ушла в бессменное жилище.
Я матери своей, приятель, не знавал,
На родине любовью не сгорал;
С невестой мы не расставались...
Не отгадаю я,
Чему веселые друзья,
Со мной бы встретясь, посмеялись.
Ямщик
(начинает другую песню вполголоса)
Как молодчика взманила
Баба водяная.
Удалого потопила
Глубина речная.
(Бьет по лошадям.)
Вот я тебя, красотку!
С горки на горку, — барин даст на водку.
(Бьет по лошадям.)
Кикимора
(в описанном выше виде)
Шурмуйте, дети темноты!
Взлетайте выше туч, луною посребренных,
Пляшите ниже ландышей смиренных,
Вскружилась голова от вашей суеты;
Нет, так я не скучал еще ни разу!
Какую бы мне сотворить проказу?
Кого бы нарядить в шуты?
Да! вот несется кто-то;
Меня берет охота
Телегу опрокинуть в ров.
(Вьется над телегой и пугает лошадей хлопушкой.)
Шишимора
Кикимора, не трогай ездоков.
Кикимора
Ты унимать других всегда готов,
Да не трудись! коней бешу хлопушкой,
Играю собственной, а не твоей игрушкой.
Шишимора
Не тронь! он
(указывая на Ижорского)
мне принадлежит:
Туранский див, Арслан, мне шлет его в подарок.
Кикимора
Ах, братец! мерин коренной пыхтит.
Послушай: день был жарок, —
Дай их помыть, дай в лужу окунуть.
Шишимора
Не смей на них ниже дохнуть;
Прочь! подниму тревогу;
Ведь Буку позову: он — знаешь ли? — тебя...
(Про себя)
Конечно, можно бы... но нет! боюсь себя...
Пусть кончит мой мудрец дорогу:
Как разыграюсь, руку или ногу
Ему сломлю, а он мне нужен цел.
К тому же этот мне пострел,
Кикимора — нет мочи! — надоел.
(Громко)
Прочь, рассержуся не на шутку!
Кикимора
Мы похохочем лишнюю минутку:
Сердись!
Шишимора
Смеешься надо мною, плут!
Кикимора
А! ты ругаться смеешь, шут?
Ну, не во гнев: приму тебя, брат, в руки;
За чуп, за чуп!
Шишимора
(защищаясь)
Кикимора, не будь же глуп!
Кикимора, и не боишься Буки?
Ай, право, Бука близко! ай!
Ай, Бука! ай, ай! Бука, помогай!
Улетают оба. Ижорский между тем подъехал к заставе.
Ямщик
Эй, барин! спишь? Застава! прилетели!
Тьфу, пропасть! ввек мои лошадки не робели,
А нынче что-то да не так:
Метались в сторону, храпели;
Да, благо, я не из зевак;
Не то — мы в яме бы сидели.
Сем, колокольчик отвяжу! слезай,
Проснись-ко, подорожную подай;
Мы в Питере, сударь!
Ижорский
(подает часовому подорожную)
Я здесь, родимый край!
Здесь сын твой: из степей, из обиталищ дальных
В родные стены возвращен;
Для радостных ли дней или для дней печальных?
Ответствуй, пышный град! Но в безответный сон
Немой, безжизненный Петрополь погружен:
Ни гласа, ни привета!
Вся область спит, туманами одета...
Туманы! мгла! — Увы! где полуденный рай?
Ты далеко за мной, Иран, отчизна света!
Унтер-офицер
(подходит к телеге)
Где остановитесь?
Ижорский
У Демута.
Унтер-офицер
Ступай!
Шлагбаум поднимают, Ижорский въезжает в город; прилетает Кикимора.
Кикимора
Еще бы их застать! да, чай,
Они уж въехали в заставу...
Ну, все равно! уж я потешился на славу.
Как я его таскал!
Уж как поколотил исправно!
Как он кувыркался забавно!
Да как я хохотал!
Что ж мы теперь начнем? Из слуховых окошек
Дай вызову влюбленных кошек:
Котом мяучить стану по стене.
Быть праздным не люблю: возьмет тоска и скука...
(Испугавшись)
Чу! поле вздрогнуло от топота и стука!
(Смотрит вдаль.)
При выглянувшей из-за туч луне,
Мне чудится, на соловом коне
Там грозно мчится — неужели Бука?
Он! он! — Шишимора, не в добрый же ты час
Сказать решился правду в первый раз!
Что, ежели тебя нашли в канаве?
Воображаю, как расплакался пролаз,
Как начал доносить, наушничать на нас!
Быть, кажется, допросу, быть расправе.
Духи невидимые.
Одни
(издали, с одной стороны)
Содроглися кости в заросших гробах:
К нам Бука несется в густых облаках;
Дохнет ли перуном — завяла трава;
Просвищет ли бурей — валятся древа.
Другие
(с другой стороны ближе)
Кикимора!
Ау, зовут!
Спеши, лети: зовут на суд.
Кикимора!
Явися, оправдай себя:
Ay! ay, Кикимора, зовут тебя!
Кикимора
(передразнивая их)
«Ay! ay! зовут!»
Не устают:
Кричат, аукают, — ну, словно девки,
Как в чаще разбредутся по грибы!
Но делать нечего, не миновать судьбы:
Пришлось разделаться за шутки, за издевки!
Духи
(приближаясь)
Ау! Кикимора!
Кикимора
Ау! лечу, лечу!
Но я тебе, приятель, отплачу!
Улетают.
ЯВЛЕНИЕ 2
Ночь; пустынное место; перекресток; по одну сторону лес, по другую кладбище; вдали волнуется море; луна перебегает тучи.
Сова
(сидя на пне над курганом)
Крик призывный, крик совы:
Духи, собрались ли вы
В час волшебный пред рассветом
На холме, в туман одетом?
1
Мертвецы
Мы услышали твой зов:
Поднялись мы из гробов
Там из-под дубов и липок,
Рой беспятых, рой антипок.
2
Блудящие огни
Рой надводных плясунов,
Мы услышали твой зов
Там над радугой болота,
Средь зеленых, влажных мхов:
Что? какая там работа?
3
Русалки
Мы при месячных лучах
Раскачались на древах,
Хохотливые русалки, —
Вдруг услышали твой зов,
Голос твой смешной и жалкий,
И примчались из лесов.
4
Лешие
Ель, сосна не выше леших,
Нам в траве равна трава, —
Что прикажешь нам, сова?
Мы заводим в тину пеших,
Мы обходим ездоков:
Мы услышали твой зов.
5
Домовые
На грудях, как лебедь, белых,
Чистых, будто первый снег,
Юных вдов и дев созрелых
Мы избрали свой ночлег;
Там мы на грудях сидели,
Зов услышали — слетели!
6
Сильфы
Сильфы мы; мы от высот,
Где без скорби, без забот
И резвились и кружились,
На лучах луны спустились.
7
Гномы
Блеск несносный, свет дневной
Ненавидят наши очи;
Мы жильцы подземной ночи,
Вверх мы вызваны совой.
8
Ондины
Дом наш в глубине пучины,
Но на берег вышли мы
Из речной, прохладной тьмы,
Сладкогласные ондины.
9
Саламандры
Мы ж купаемся в огне;
Любим мы и треск и пламень;
С дымом вьемся к вышине,
Растопляем медь и камень, —
Совушка, сова из сов,
Мы услышали твой зов!
Все
Совушка, сова из сов,
Мы услышали твой зов!
Сова
Сюда вас звать велел великий Бука:
Судить он хочет двух ослушников-духов;
Над ними приговор да будет вам наука!
Не знаю, превратит ли их в волов,
Иль человеку предоставит
И грудь земли орать заставит,
Или же обернет в почтовых лошадей,
Или в кряхтящих стихотворцев,
Или в дрожащих царедворцев,
Или в игралище детей,
Жуков, привязанных ногою к нитке, —
А только знаю, их осудит к страшной пытке.
Пора унять вас: вы охотники шалить.
Но благо: с вашей братьею шутить, —
Я вам порука, —
Не любит Бука.
Бука, огромная обезьяна, поднимается из-под земли, в больших креслах, обитых алым бархатом; на нем алый же плащ, на голове большой парик века Людовика XIV, в правой руке пук розог.
Бука
(к Кикиморе и Шишиморе, которых держит перед ним связанных другая обезьяна)
Кикимора! Шишимора! раздор,
Который сеете между духами,
Нам надоел; от жалоб, криков, ссор
Покоя нет нам; что нам делать с вами?
А сверх того, не я ли вам велел
Отнюдь никак не ведаться с чужбиной?
И что же? ты, Кикимора, пострел,
Ты англичан, ты немцев облетел,
Ты воротился с целою корзиной
Противных мне, неслыханных затей!
И что же? Русскую литературу,
Мою шутиху, смирненькую дуру,
Ты, ты заставил умничать, злодей!
Я дядьку дал ей, чинного француза;
Я няньку дал ей, — называлась Муза,
Да, Муза! — Им подчас давал щелчок
Кикимора; старушка, старичок
Сердились, но не ждали, не гадали
От детища ни горя, ни печали:
Оно их слушалось, под их гудок
Плясало по введенному порядку;
Вдруг няньку в шею, старику толчок,
Ногами топнуло и ну! вприсядку.
А ты, Шишимора! — ты не шалун,
Ты хуже шалуна: наушник, лгун;
Обнесть других тебе и пир и праздник;
Но сам каков ты? говори, проказник;
Скажи, как смел ты, Буки не спросясь,
Сноситься тайно с дивами Турана?
Не ты ль подарок принял от Арслана?
Или не я властитель твой и князь?
К тому ж, кому раскидываешь сети?
Холодному, слепому гордецу,
Безумному, как Евины все дети,
Бегущему на гибель, как к венцу,
Без всякой помощи духов и ада, —
Ловить таких — какая тут отрада?
Теперь внемлите мне, духов собор;
Произнесу над ними приговор:
За все помянутые мною шашни
Я мог бы их томить в подвалах башни;
Зашить я мог бы в зайчий их тулуп,
Пугать и гнать помещескими псами;
Лет на сто запереть в пустынный дуб...
Не так ли? мог бы? рассудите сами!
Но потому ли, что наш век так глуп
И уж с виновных не сдирают кожи,
Или что с прежним Букою не схожий,
Хотя, как прежде, хмурю бровь и лоб,
Я сам под старость тайный филантроп,
Или что без того не быть бы сказке, —
Я положил в премудрости своей,
Дабы подобных не было затей,
По предварительной примерной таске,
Их порознь на год в кабалу отдать
Ижорскому. — Надеюсь, им наскучит,
Нас слушаться, надеюсь, их научит!
Не слишком ли я благ? прошу сказать.
Все духи
Преступники достойны всякой муки:
Поем и славим милосердье Буки!
Бука
Но месяц в облаках потух:
Белеет край небес туманных,
Редеет тьма полей пространных,
Светает... чу! запел петух!
Бука снова погружается в землю; духи исчезают.
Сова
Легче дыма, легче снов
Разлетелся сонм духов:
Нет виденья, нет призрака;
Шум и шепот их затих:
Миновало царство мрака,
Солнце близко, рассвело;
Спрятаться и мне в дупло!
(Прячется.)
ЯВЛЕНИЕ 3
Огромная освещенная зала; оркестр играет вальс; пар несколько кружатся, в числе их Ижорский с Лидиею; после двух или трех тур он подводит ее к стулу графини Шепетиловой и откланивается; музыка перестает, танцоры расходятся.
(Делая рукой движение, будто знакомит гостей между собою)
Рекомендую: наши все! друзья!
Граф Фаро, князь Тузов, лорд Гамстер, пан Стоссович, —
Их полюбить прошу покорно я!
(Помолчав)
Да! приказать в уху прилить араку:
Одно шампанское — без крепости, без смаку!
В пух разорился я: увы! — уха и дочь,
Не откажитесь вы сегодня мне помочь!
(Уходит.)
Графиня
Какие правила! какие наставленья!
И будут в пользу вам? но в этом нет сомненья:
Вы своего отца достойное дитя;
Пленять, обворожать, заманивать шутя
Умеете...
Лидия
Оставьте оскорбленья,
Графиня! низостей чужда душа моя:
Ижорского я не любила,
Но гордость, признаюсь, мне голову вскружила,
И очень виновата я —
И вот наказана!.. Однако мне поверьте,
Различие найдется между нас:
Тщеславье ослепить могло меня на час,
А все на свой аршин меня не мерьте.
(Уходит.)
Графиня
Благодарю покорно! но я вам
Себя — в свою мне очередь поверьте —
Без наказанья унижать не дам!
(Уходит.)
Выходят Ижорский и Кикимора, который в продолжение предыдущего разговора несколько раз высовывался и телодвижениями сопровождал слова играющих, особенно князя.
Кикимора
Кто прав? я или ты? Ты слышал сам:
«Ижорского я не любила,
Мне только гордость голову вскружила».
Вот видишь ли, любезный мой Адам:
Твоя небесная, божественная дева —
Хотя признаться в том и неприятно мне —
Такая ж Эва,
Как все оне!
Ижорский
Вот, вот где-в сердце смерть! Ты победил, лукавый!
Так, смейся, торжествуй! Растерзанный, кровавый,
Для человечества бесчувствен, слеп и глух,
Я твой отныне, адский дух!
Людей я презирал, отныне ненавижу.
Она — нет! нет! — ее я боле не увижу.
Любовь, ко мне любовь мне в ней являло все:
В движениях, в очах любви святая сила,
Со мной душа ее, казалось, говорила...
И не любила!
Я был игрушкой для нее:
Она меня с Вздыхалкиным сравнила,
С Жеманским, с тварями! а я ей бытие,
Дыханье каждое ей посвящал я! больно!
Кикимора смеется.
Хохочешь, враг? довольно!
Да, мера есть всему,
Терпенью даже моему;
Ты вспомни, власть дана мне над тобой, предатель:
Ужасным быть могу...
Кикимора
Не для меня, приятель:
Мой год неволи кончился вчера;
Из милости одной, из сожаленья
С тобою пробыл лишний день я;
Расстаться нам пора!
Так, пора — и я покину
Ваш несносный, бледный свет,
Вашу душную долину,
Где наводит все кручину,
Где ни тьмы, ни блеску нет.
Прилечу — и будет праздник
Между наших шалунов:
«Воротился наш проказник!» —
Так воскликнет полк духов.
Здесь я дряхлый старикашка,
Там же свеж и вечно юн,
Весел, легок, будто пташка,
Скор, как яростный перун.
Стрекоза, мой конь ретивый,
Верный конь, — зову! сюда!
Унеси меня туда,
В край свободный и счастливый,
В край лучей и гроз и бурь,
В беспредельную лазурь!
Кикимора исчезает; Ижорский закрывает лицо руками и поспешно уходит.
ДЕЙСТВИЕ III
ЯВЛЕНИЕ 1
Брянский лес. Русалки качаются на деревьях; Кикимора; потом Ижорский.
Хор русалок
Смотрят вниз густые тучи;
Чей-то голос в мраке бродит:
Леший путников заводит, —
Дик и страшен бор дремучий.
Здесь и днем глухая ночь;
Не был слышен здесь от века
Стук секиры дровосека;
Зверь бежит отселе прочь,
Здесь объемлет человека
Дрожь, немого мрака дочь.
Здесь ничей нас не тревожит
Любопытный, дерзкий взор:
К нам проникнуть в черный бор
Только оборотень может.
Одна русалка
Но что я вижу? Ловчий дерзновенный
Сюда зашел! и не содрогся он,
Когда седого Пана тяжкий стон,
Стоустным, диким гулом повторенный,
Восстал пред ним при входе в наш предел!
От страха он не пал? не помертвел?
Другая
Когда пред ним сгустилися туманы,
Когда из них призраки-великаны
Подъялися, наш полк сторожевой,
Стояли, возвышались над древами
И длинными махали рукавами, —
Ужель тогда при входе в наш предел
От страха он не пал, не помертвел?
Хор
Ужели он при входе в наш предел
От ужаса не пал, не помертвел?
Кикимора
Бросьте же вздор романтический,
Гнев прекратите лирический;
Но удивляюсь и сам я:
На чудака погляжу,
Может, узнаю и вам я,
Кто этот ловчий, — скажу.
1-я русалка
Скажи, скажи, любезный братец!
Между людьми ведь ты живал:
Быть может, где его встречал.
Смотри, какой нахал,
Какой наглец и святотатец!
Все
Какой наглец и святотатец!
Какой нахал!
Между людьми ведь ты живал:
Кто он? скажи, любезный братец!
Кикимора
(смотрит с дерева)
Ижорский, ты ли? старый друг,
Как изменился ты! Как исхудал ты вдруг!
Как бледен! Дик твой шаг то медленный, то шибкий,
Уста искажены язвительной улыбкой,
В лице, в движеньях тягостный недуг.
Бедняжка! — нет, теперь живых тех ощущений
Не думаешь искать, которых ты искал;
Отравою напитанный кинжал
В груди твоей, кинжал безумья и мучений;
В твоей бунтующей крови
Весь пламень яростной, неистовой любви,
Весь пламень ревности — и нет тебе надежды!
Вы, люди, жалкие невежды:
Почто зовете нас духами зла и тьмы?
Союза вашего не ищем мы:
Над человечеством не возноситесь сами;
А нам — к чему нам связываться с вами?
Вот презрел данное ему судьбой,
Желал того, что смертному не в силу, —
И сокрушился подо мной
И клонится в разверстую могилу!
Но ведайте, друзья,
Его сгубил не я;
Его сгубила собственная гордость:
Орлом не будет муравей вовек,
И грязи не дана алмаза твердость, —
Быть демоном не думай, человек.
Х о р р у с а л о к
Его сгубила и проч.
Кикимора
Молчите, пустомели!
Вы мне рефренами своими надоели:
Вы хуже русских рифмачей,
Которые не раз меня бесили:
Ввек то твердят, что им друзья их натвердили,
А рады присягнуть: «Не крадем у друзей!»
Стихи их рвотное для страждущих ушей.
Да мы оставим их и с высоты древесной
Послушаем знакомца моего:
Ручаюсь, будет монолог чудесный;
Ведь звали ж в свете умником его.
Х о р р у с а л о к
Послушаем, послушаем его!
Ижорский
(облокотясь об ружье)
1
С ружьем блуждаю одинокий,
Взведен убийственный курок;
Неутомимый я стрелок,
Ловец суровый и жестокий.
2
Слежу медведей и волков;
Меня ж следит, не отдыхая,
Всегда, повсюду боль живая
И гонит в тьму из тьмы лесов.
3
Как труп, оживший средь могилы,
Так, содрогаясь, ожил я
Для чувства — муки бытия;
Я рвусь — нет, нет спастися силы!
4
Увы! испил я лютый яд,
Отраву страсти безнадежной;
Ношу в груди моей мятежной
Все муки ревности, весь ад...
5
Люблю и вместе, презираю;
Кляну себя, но все люблю, —
Кто выразит, что я терплю?
Кто выскажет, как я страдаю?
6
Огнем свирепым стала кровь;
Как на горе ужасной, хладной
Терзал титана коршун жадный,
Так я растерзан, о любовь!
(Помолчав)
В немую глушь, страдалец, убегаю
От рода омерзевших мне людей,
Так! люди хуже диких тех зверей,
Которых здесь напрасно поражаю.
Бегу — но всюду гибельный призрак
В прозрачной тьме мелькает предо мною;
Он, гладный, кормится моей душою;
Вотще скрываюсь в неприступный мрак:
Везде, всегда сирены образ вижу,
Которую люблю и ненавижу;
Ее лицо являет мне луна,
Ее встречаю я во всей вселенной,
Все для души моей обвороженной —
Заря и солнце, день и ночь — она.
Она — в зефире каждом дышит,
Со мною шепчет в шелесте листов;
Падет ли что? — то шум ее шагов;
Мой слух ее в ручье и ветре слышит.
Когда ж заблещет ранняя роса,
Тогда ее густые волоса
Я обоняю в мураве душистой,
Тогда в росинке каждой серебристой
Навстречу мне горят ее глаза.
Она — о страх! о радость и мученье! —
Теперь же, в это самое мгновенье,
Сквозь слезы улыбаясь и стеня,
Вот с каждой ветки смотрит на меня!
(Убегает.)
Кикимора
Он бредит непутем, сестрицы!
Ведь сумасшествие его печаль,
Признаться вам — его мне жаль...
Как? жаль! а скажут что чтецы и чтицы
И критики, когда прочтут,
Что пожалел о нем я? — кстати ль?
Кто? я? Кикимора, бесенок, шут и плут,
Я, Мефистофля подражатель?
К несчастью дан характер беса мне;
И вот воскликнет хор их стоязычный:
«Характер злой, чертям приличный,
Чертенок должен выдержать вполне».
Что делать, друг? вот, видишь ли? не смею!
Жалеть хотелось бы мне о тебе;
Но неугодно то журналам и судьбе:
Итак, любезный, не жалею.
И в самом деле повар был бы глуп,
Который, сам свернув цыпленку шею,
Над ним бы плакать стал? нет, брат: цыпленок — в суп!
А человек, игралище волнений,
Когда его покинет жизни гений,
В могилу, смрадный труп!
Пока ж еще в нем сердце бьется,
Пока еще страдает и мятется,
Потешимся игрой его страстей;
А дабы кое-что прибавить к нашим знаньям,
Его подвергнем разным испытаньям;
Нас извиняет же пример самих людей:
Для расширения границ науки
Они ж ведь режут на куски червей,
Ведь потрошат живых пернатых и зверей, —
Так точно наши опыты и штуки
Обогащают физику чертей.
Бука вдруг выходит из-за пня.
Русалки
Сестрицы, Бука! ай!
(Прячутся.)
Бука
Да, Бука! я вас, шлюхи!
Нет, верно, розог у Яги-старухи,
На всех мамзели елях и дубах
Качаются; не держит их в руках!
Что, краснобай! пустился в рассужденья?
А Буки не ждал? Есть хвалиться чем!
Да ты, я вижу, поглупел совсем;
Забыл уроки все, все наставленья,
Которые там, в школе чертенят,
По книжице ученейшего беса,
Профессора Денницы, вам твердят.
Так мало же я сек тебя, повеса!
Ижорского с ума свел — удружил!
Я разве этому тебя учил?
Не скорби, не болезни, не страданья,
Нет, сударь, — преступленья, злодеянья
Крепят в подлунном мире власть чертей.
Одно у нас осталося орудье,
Которым вызываем правосудье
На племя ненавистных нам людей, —
Грех! и грехом, как сетью или мрежей,
Мы тащим в ад Адамовых детей.
А ты...
Кикимора хочет что-то сказать.
Еще оправдываться смей!
Молчать! ты совершенным стал невежей!
Без помощи других духов, смотри,
Что сам испортил, сам изволь поправить;
Твоей хочу я спеси поубавить:
Чтобы до ранней, утренней зари
В нем сумасшествья не было и следа!
Не то — от нас подале удери:
Надеюсь, знаешь Буку-людоеда!
(Уходит.)
Русалки
(выглядывая)
Кикимора, ау!
Кикимора
Чего хотите? ну!
1-я русалка
Кикимора, ушел ли Бука?
Кикимора
Ушел.
2-я русалка
Как страшен он! от одного уж звука
Такого голоса мы все еще дрожим.
3-я русалка
Про что, голубчик, говорил ты с ним?
Кикимора
Не я с ним говорил, он говорил со мною,
И раскусить мне дал такой орех,
Который... Но мне спех.
Прощайте вы; пущусь падучею звездою,
Слечу к Вавиле-колдуну;
На перекрестке он, как полночь, так ворожит.
Я старика на разум натолкну,
Надежда на него: Вавила мне поможет!
(Улетает.)
ЯВЛЕНИЕ 2
Изба крестьянина Богдана; Богдан с женой и детьми за ужином.
Богдан
К обеду каша, к ужину грибы:
Еще мы богом не были забыты.
Что, дети? сыты ли?
Дети
Спасибо, тятя! сыты.
Богдан
Так встаньте же, перекрестите лбы,
Ложитесь спать вы — нутка!
Да накормила ты телят, Марфутка?
Дочь
А как же.
Богдан
То-то же! ну, кончен день теперь.
Куда ты, Фомка?
Сын
Зачиню я дверь.
Вавила
(входя)
Не зачиняй, впусти, Фома Богданоч!
Богдан
Сосед Вавила! ты зачем забрел?
Вавила
В извозе был я, воротился на ночь;
Огня уж в хате не нашел;
Придется завтра потазать Марину, —
Так одолжи же, засвечу лучину.
Дети
Колдун Вавила! у!
Богдан
Огня
И не проси ты у меня:
Ты на страстной у Москоленка
Вот так же брал огня,
А к вешнему Николе ни коня
Не стало у него, ни свинки, ни теленка.
Вавила
Не дашь огня?
Богдан
Не дам.
Вавила
Так помни ж: я Вавила!
Сынок твой, дочка смерть как хороши!
Меня не любишь — пусть! люблю их без души.
(Уходит.)
Богданиха
Ох! крестная да будет с нами сила!
Он похвалил их! дунь да плюнь! беда!
Зачем его впустили мы сюда?
ЯВЛЕНИЕ 3
Полночь: перекресток; Вавила ворожит.
Вавила
(кланяясь на все четыре стороны)
На восток раз, раз на запад,
Раз на север, раз на юг
Обернуся, поклонюся:
Сват восток мне, север друг,
Запад! я тебя держался,
Юг! с тобой я побратался.
Духи ночи, духи смерти,
Духи ада, духи зла,
Был отец слугой вам, черти!
Ведьмой мать моя была;
Сын отрекся от крещенья:
Я их сын — ваш раб с рожденья.
Проклял я отца родного,
Проклял я родную мать,
Проклял, что ни есть святого,
Бросил крест и благодать:
Ваш я, ваш; мне помогите,
Род Богдана истребите!
Падает звезда; удар грома: перед Вавилой стоит Кикимора.
Уходит Ижорский; волк превращается в Шишимору; Кикимора сходит с дерева.
Кикимора
Шишимора! меня он обманул, злодей!
Шишимора
Каков Вавила красноглазый?
За шутки прежние, за прежние проказы
Он, кажется, тебе исправно заплатил.
Уж гаснет блеск предутренних светил,
Уж ранние в лесу проснулись звуки, —
Ты ж не исполнил приказанья Буки!
Кикимора
Помилуй! что? Ижорский ведь здоров.
Шишимора
Ай, молодец! всегда ответ готовый!
Здоров, как могут люди быть здоровы
(У них-де вот и все различье от скотов,
Что нет меж них несумасшедших,
И не было в веках прошедших,
И в будущих не будет: уж таков
Весь род их). Но каков
Теперь Ижорский — их на свете много...
Судить не будем слишком строго:
Положим, он здоров;
Да нам скажи, наш умник, наш затейник,
Кто вылечил его? не я ли, ваш дурак,
Я, вашей братьизабияк
Всегдашний мученик? Итак,
Пук розог, плеть, ошейник,
Колодка или что подобное тому
Вас ожидает, — видно по всему.
Я не злопамятлив, я добрый малый
И расскажу тебе, пожалуй,
Как я собой Вавилу подменил.
Вавила, видишь, вышел от Богдана,
Я знал, что час его пробил,
И подстерег его над речкой у кургана,
Едва он на доску — и доску я пихнул,
Упал он в воду, крикнул, потонул.
А лесу здешнего султан ревнивый. Гул
(Ты у него отбил двух или трех русалок),
Что хочешь к колдуну, мне между тем шепнул.
От всей души тебе желая палок, —
Не ради мести, а для твоего ж добра, —
Я в труп вселился, стал Вавилой
И обманул тебя на перекрестке, милый!
Раздумай это все, а мне идти пора.
(Уходит.)
Кикимора
(один)
Итак, любезный друг, читатель или зритель,
С тобою глаз на глаз
Мы видимся в последний раз,
А там за сценой мой сердитый повелитель!
И знать нельзя (сказал, быть может, правду плут),
Меня и впрямь порядком отдерут!
Когда же на тебя еще навел я скуку,
Тогда уж самому просить придется Буку,
Чтоб он меня построже наказал.
Но если две-три правды я сказал, —
Их, может быть, еще не знает всякий, —
Ты мне прости и шутовство и враки,
Для коих, сам я чувствую, в наш век
Уж не довольно молод человек.
Иду; иному уступаю духу:
Он будет в страх очам твоим,
Он будет в ужас слуху.
Но, что бы ни свершилось им,
Все приготовлено (пусть не забудешь) мною:
Я, помни, овладел Ижорского душою,
Я ненависть в него излил
К людскому племени, в нем веру погасил
В невинность, истину и добродетель;
Вот почему вина я и содетель,
Источник первый злодеяний тех,
Которые во плач преобратят твой смех;
И трепетный воздвигнется твой волос,
И задрожит поэта робкий голос,
И скажет он испуганным друзьям:
«Без веры к людям
Отверженным принадлежим духам
И на земле чудовищами будем!»
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Лев Петрович Ижорский.
Князь Пронский.
Княжна Лидия.
Графиня Шепетилова.
Веснов.
Кондрат Максимович Ковалок, Фалалей Кузьмич Подлипало, Анисим Павлович Вестовщиков — помещики, соседи Ижорского
Честнов, управитель Ижорского.
Станционный смотритель.
Атаман и три разбойника.
Слуги.
Духи и видения:
Добрый дух.
Титания.
Ариель.
Бука.
Шишимора.
Кикимора.
Демон огня.
Знич и саламандры.
Демон воздуха.
Демон моря.
Демон земли.
Заяц.
Действие происходит большею частию в поместьях Ижорского и в окрестностях, кроме начала второго акта, которое разыгрывается в Петербурге, и конца третьего, происходящего в Новороссийских степях и на берегу Черного моря.
ДЕЙСТВИЕ I
ЯВЛЕНИЕ 1
Почтовый дом на земле Ижорского. Вечер. Слышен колокольчик; потом входят князь Пронский, Лидия, графиня и смотритель.
Князь
Скорее, лошадей!
Смотритель
Прошу покорно вас!
В разгоне лошади: повремените с час.
Князь
Повременить? и час? ниже одной минуты!
Уж эти мне смотрители! все плуты,
Разбойники.
Смотритель
Не обижайте нас:
Я офицер, четырнадцатый класс...
Князь
Четырнадцатый класс! пусть будет хоть тридцатый.
А есть ли что поужинать у вас?
Смотритель
Есть: окорок, и пребогатый.
Князь
Пожалуй окорок сюда!
Князь садится; перед ним ставят окорок и бутылку вина.
Перед почтою; почтовый дом пылает; народ толпится. Впереди видны графиня, смотритель, жена его, спасенные; Шишимора; потом является Ижорский с князем, которого выносит из пожара.
Дом помещика Кондрата Максимовича Ковалка. Кондрат Максимович и Фалалей Кузьмин Подлипало.
Ковалок
Что нового, сосед?
Подлипало
Есть кое-что, и вам
За что купил, за то продам.
Ижорский...
Ковалок
Колобродит?
Подлипало
Нет; но он на отца теперь походит:
Такой же стал, как был покойник, хлебосол;
Прогнал с двора печаль, забыл беды и горе,
Для всех нас у него театр, охота, стол,
Ну, словом, разливное море.
Вот созвал третьего дня весь уезд.
И съехались: кресты, да было не без звезд,
Превосходительных с пяток, князей довольно.
И было все так благородно, вольно,
Без принужденья, без чинов,
И рад хозяин всем, всех обласкать готов,
А как в игре ему везет! скажу вам: вот
Тупалов, — вышел голый из ворот,
Раздел его Ижорский до рубашки.
Ковалок
Да это не отцовские замашки!
Подлипало
Кондрат Максимыч, — молодежь!
Остепенился ты: не мудрено — седенек;
А, чай, и ты летал туда же, где картеж.
Ведь бьется он, сердечный, не из денег.
Премилый человек! его я полюбил;
И нашим бабам всем он голову вскружил.
Ковалок
И к молодцу своих возить ты станешь на дом?
Подлипало
А почему же нет?
Ковалок
Поздравлю ж вас с нарядом,
С убором головным.
Подлипало
Сули убор иным:
Не опасаюсь.
А за Ханжевских, брат, так не ручаюсь;
Да берегись и Пустяков:
У них уж и дошло с женой до крупных слов.
Входит Анисим Павлович Вестовщиков.
Ковалок
Слуга покорный! Кум наш драгоценный!
Прошу присесть.
Вестовщиков
Благодарим за честь.
Ковалок
Нас рассудите, друг почтенный:
Вот Фалалей Кузмич привез мне весть...
Вестовщиков
Признаться, кой-какие есть
И у меня.
Подлипало
Какие?
Ковалок
Кум, какие?
Вестовщиков
Преважные, предорогие:
Вы Машу, Вспышкина меньшую знали дочь?
Ковалок
Знал. Что ж?
Вестовщиков
Бежала нынче в ночь.
Ковалок
Бежала? как?
Вестовщиков
Из переписки
С Ижорским вышло все: письмо нашел отец;
Что правда — правда, Вспышкин не подлец,
Служивый старый, человек не низкий
И честью дорожит,
А сущий черт, когда сердит:
Пристал к ней, стал произносить проклятья,
Монастырем, побоями стращать,
Некстати тут вмешалась мать,
Вступился дядя, раскричались братья;
Перепугалась девка — и бежать,
И, говорят, к Ижорскому в объятья.
Ковалок
Ну, Фалалей Кузмич, Ижорский твой каков?
Вестовщиков
Вам был знаком поручик Храбряков?
Подлипало
Владимир Карпыч?
Вестовщиков
Он. Зарезался, бедняжка!
Ковалок
Помилуй бог! за что?
Вестовщиков
Его же кучер, Яшка,
Мне обо всем подробно рассказал:
Ижорский ободрал поручика как липку.
Казенную тот сумму проиграл;
Взыскателен и строг их генерал, —
Итак, чтобы поправить ту ошибку,
Несчастный глотку отмахнул себе.
Ковалок
Ну, славный хлебосол, ну, ласковый хозяин!
Сосед, скажу тебе:
Разбойник он!
Подлипало
Злодей!
Ковалок
Губитель!
Вестовщиков
Ванька Каин!
Входит слуга.
Слуга
От Льва Петровича нарочный прискакал.
Ковалок
Не слышу... ась? что, братец, ты сказал?
Слуга
Приехал к вам нарочный из Сладкова.
Ковалок
Нарочный!.. из Сладкова!.. к нам!
Вестовщиков
(Подлипале вполголоса)
Плясать его душа от радости готова!
Ковалок
Да, Фалалей Кузмич, сказать позвольте вам:
Оно немножечко на старину похоже.
Покойник Петр Степанович, — мой боже!
Мы были с ним приятели, друзья:
Нарочных от него и жди, бывало, я
Двух, трех в неделю; что же?
То пригласит на травлю, на обед,
То позовет на именины,
То свадьба дочери, то внучкины крестины.
Брат, честный человек, прекрасный был сосед!
Пивал я у него, да уж какие вины!
Шутник, любил смеяться, вздор молоть...
Дай царствие ему небесное господь!
Вестовщиков
Неужто примете Ижорского лакея?
Вы...
Ковалок
У тебя свербит, Анисим Павлыч, шея:
Помилуй! Губернатору родня!
Еще вот обнесет, пожалуй, и меня!
Нарочный пусть войдет.
Выходит слуга, потом входит нарочный.
Нарочный
Велел спросить вас барин;
Все ль в добром здравии?
Ковалок
(кланяясь)
Обязан, благодарен!
Нарочный
И приказал донесть,
Чтобы изволили с ним запросто откушать.
Ковалок
Считаю за особенную честь.
Уходит нарочный.
Нельзя же отказать, нельзя же не послушать:
Богатый, знатный человек, —
Тронь — не развяжешься и ввек!
Анисим Павлыч, ваш слуга всегдашний...
Сегодня ж!.. Фалалей Кузмич у нас домашний
И не рассердится: итак,
Отправлюсь, наряжусь, надену новый фрак.
Прошу вас, извините!
(Уходит.)
Вестовщиков
Вы, Фалалей Кузмич, куда же вы спешите?
Подлипало
Заеду, брат, домой:
В Сладково, чай, и мы приглашены с женой.
(Уходит.)
Вестовщиков
(один)
Вот люди — за обед, за приглашенье
Готовы все продать, и вечное спасенье!
Да Лев Петрович ожидает нас:
Пора...
(Смотрит на часы.)
Так точно, вот уж первый час!
(Уходит.)
ЯВЛЕНИЕ 4
Дом Ижорского; Ижорский и Честнов.
Ижорский
С ноги ты на ногу переступаешь,
Сморкаешься, и кашлешь, и вздыхаешь...
Ну кончишь ли? — тоска!
Давно ли стал без языка?
Такие лица, знаешь, —
Мне невтерпеж.
Честнов
Что ж делать? в добрый час!
Не умереть мне в вашем доме, видно,
А я, — пусть было больно и обидно, —
Еще не то переносил от вас,
Как были вы больны.
Ижорский
Да брось же пустословье!
Ты видишь: я здоров.
Честнов
Продли вам бог здоровье
И наведи на истинный вас путь!
А мне позвольте отдохнуть;
Пожалуйте мне, старику, отставку.
Ижорский
То есть: прибавку?
Не так ли?
Честнов
Нет. В последний раз, прошу,
Вы выслушать меня извольте, Лев Петрович,
Вам слово про себя скажу:
Не мещанин я, не попович,
Природный русский дворянин,
И кровью я купил мой малый чин.
Наш добрый генерал, ваш батюшка покойный
(Будь мир его костям! вельможа был достойный)
Мой благодетель: я служил в его полку
Еще при матушке Екатерине.
Вот, Лев Петрович, по какой причине
Он предложил мне, старику,
Когда уж продолжать я не был в силах службы,
Местечко, хлеб и кров,
И принял их Честнов
От щедрости его, великодушья, дружбы, —
Но, — вот господь свидетель! — их
Не принял бы ни от кого других.
При мне вы родились; росли в глазах моих,
И часто вас качал я на коленях...
(Утирает слезы.)
Ижорский
Браво!
И слезы! продолжай: надоедать мне право
Ты приобрел. Но не обманешь, нет!
Нет, не совсем я глуп; мне не шестнадцать лет.
Честнов
Сын друга моего, и это твой ответ?
Не мучь меня, взгляни: бел, будто снег, мой волос!
(Помолчав)
В последний раз вы слышите мой голос,
Сударь: вперед уж вам не стану докучать!
В последний раз мне дайте досказать.
Все выскажу — а! сладко вспоминать!
Мы вами, мальчиком прекрасным, любовались:
Какие пылкие в вас чувства разгорались!
Какой живой и чистый жар,
Какое рвение к делам всем благородным!
И вас увидеть мужем превосходным
Надеялися мы... вдруг умер ваш отец:
Господь ему послал конец,
Чтобы избавить от печали;
Тут для меня дни горькие настали;
Я на земле остался сиротой.
Вас повезли в столицу:
Мое последнее веселие с собой
Вы взяли. В службу вы вступили; за границу
Отправились — и наконец
К нам возвратились... мой творец!
Зачем до вашего я дожил возвращенья?
Следы ужасного являя разрушенья
На яростном челе, в потухнувших очах,
Во всех обезображенных чертах,
Так вы предстали мне; взглянули на Честнова,
Я к вам бросаюсь, — вы ни слова —
И заперлись. И стал мне страшен дом,
И мне мечталось: здесь витают духи злые.
Утер я слезы кулаком,
Но вспомнил дни былые
И вас, больных, покинуть не хотел,
И вот, казалось, день наш просветлел:
Здоровы стали вы; за тот пожар молебен
Я отслужил,
В который бог вас укрепил
Спасти княжну. Теперь... не нужен, не потребен
Я вам; в таком быту, каков
Ваш новый быт, не может жить Честнов.
Ижорский
Старик, как хочешь: я тебя не принуждаю;
Держать — я не держу, и гнать — не выгоняю:
Остаться можешь, можешь и пойти, —
Сам вижу, наши разошлись пути...
Что делаю, за то пред богом отвечаю,
И тяжко, может быть, то для моей души;
Но мне не нужны наставленья
И слышать твоего я не желаю мненья.
Итак, как хочешь... Но ко мне пиши.
Тебя я не забуду.
Честнов
В слезах, в посте, рыдая и стеня,
За вас молиться буду;
Ах! если бы услышал бог меня.
Ижорский
(вынимая бумажник)
Вчера я выиграл: возьми вот — на дорогу...
Честнов
Я грешный человек (и кто же без грехов?) —
Так, деньги я люблю, и в том я каюсь богу;
Но этих денег не возьмет Честнов.
Ижорский
На это важные причины, без сомненья?
Честнов
Их знать хотите вы?
Ижорский кивает головой.
Прошу же извиненья:
Я этих денег не возьму...
Ижорский
...Ну... не возьмешь... а почему?
Честнов
Не будет божия на них благословенья.
Ижорский
Не будет?..
Честнов
Да, на них
И плач и клятвы бедных жертв твоих.
Ижорский
Ты забываешься... какая дерзость!
Честнов
Не деньги нужны мне, нет, мне нужна любовь!
Мне ваши деньги в мерзость:
На ваших деньгах Храбрякова кровь.
(Поспешно уходит.)
Ижорский
(один)
Кровь, Храбрякова кровь! Ее недоставало!
Задумывается; входит Шишимора и останавливается в отдалении.
Как я собой владею мало!
Прав демон: бренен я и слаб,
И я, как все, слепых предрассуждений раб.
И что ж тут? Бытия единого не стало
В бездонном токе жизней и смертей,
В сем море неисчисленных зыбей
Единой капли нет... и оттого мне жало,
Такое жало в сердце мне запало?
Тебя я вырву, адская стрела!
Беда большая! жизнь одна прошла!
И жизнь какая?
Безумца жизнь, ничтожная, пустая,
Как бледный пустоцвет...
(Опять задумывается.)
Шишимора
(вполголоса)
Его терзают угрызенья,
Сосет, грызет его бессмертная змея:
Безмолвно наслажуся я
Бесов достойным зрелищем мученья.
И повлеку его потом на преступленья,
Как глупого тельца на бойню под обух, —
На подвиги, от коих взор и слух,
Содрогшись, помертвеют:
Пред ними прежние, как тени, побледнеют,
Неискупимы будут и весь ад
Вольют в его раздавленную душу;
И перережу всякий путь назад
И клятву вечную на падшего обрушу!
(Выступает вперед.)
Грядущей смерти внемлю я шагам:
Сюда, сюда, к сим близится стенам!
И жертва новая уже готова,
Увенчана — и нож уже остер,
И вскоре, вскоре загорит костер!
(Громко)
Письмо к вам от какого-то Веснова.
Ижорский
Подай.
(Читает письмо.)
В выздоровлении моем
Приемлет непритворное участье...
Он здесь в имении своем...
«Для молодого человека счастье
Знакомство с вами». Моему уму
Дивится, знаньям... Просит позволенья
Ко мне приехать...
Шишимора
И ему
Позволишь, без сомненья?
Ижорский
Зверь ненасытный, и его
Пожрать ты хочешь?
Шишимора
Я? кого?
Помилуй! мне какое дело? что ты?
С людьми же у тебя, не у меня расчеты:
Не сделали мне люди ничего.
Ижорский
С тобою спорить нет охоты:
Ты знаешь силу перстня моего?
Он дорог мне. Напрасно брови
Насмешливо сближаешь: крови
Веснова, вот тебе рука моя,
Ты не напьешься: да! спасу Веснова я.
И глупый ли, смешной ли,
Какой бы ни был я, мне все равно;
Отказ на просьбу, — решено:
Он не погибнет!
(Уходит.)
Шишимора
(уходя за ним)
Ой ли?
ЯВЛЕНИЕ 5
Открытое место в лесу близ большой дороги. Глубокая осень.
Шишимора
Где ты, заяц? заяц, где ты?
Что нейдешь ты, трус косой?
Заяц
Дуб, береза, вяз раздеты
Лиходейкою-зимой:
Сад и поле стали пусты,
Льдом покрылася река,
Позабыт кочан капусты
В огороде мужика.
Тот кочан и бел и сладок;
Зайчик на капусту падок:
По просторным по лугам,
По веселым по холмам,
Вдоль забора, по оврагу
Трус поднялся в огород.
Да! и зайцу даст отвагу
Холод, голод и нужда.
Звал ты: трус бежит сюда,
Прибежал и ждет, что скажешь?
Ждет, что заюшке прикажешь?
Шишимора
С горки прыг, на горку скок,
В лес беги ты на восток:
Раздается рог ловецкий,
Псы подняли лай и вой;
Мчится всадник молодецкий,
Ворон конь его лихой...
Ты яви свою отвагу:
Перережь дорогу псам;
По просторным по лугам,
По веселым по холмам,
Вдоль забора, по оврагу
Примани ловца сюда.
Нет, не трусь, русак проворный:
Не тебе грозит беда, —
Шею сломит он, задорный.
Заяц
Как? не верю я ушам:
Мне явить свою отвагу?
Мне манить сюда ватагу
Злых собак, ловцов лихих?
Пуще смерти трушу их.
Шишимора
Ну, пошел же! или духу
Я придам тебе, косой!
Заяц
Тотчас, благодетель мой!
Но утешь мою старуху,
Коли зло случится мне;
Ох! недаром и во сне
Был я позван к людям в гости:
«Велика, — я думал, — честь!»
Уж сегодня не унесть
Вас мне, бедненькие кости!
(Убегает заяц.)
Шишимора
(один)
Так, оправдается примета стариков:
«Беда, когда русак перебежит дорогу!»
Наедешь на нежданную тревогу,
Ижорский; бойся русаков!
И выручит тебя Веснов,
И будет предан неминучей доле,
И в дом его ты примешь поневоле.
Но слышу голоса воров:
Подобно вою стаи гладной
Неистовых волков,
Несется песня шайки кровожадной.
Скрывается. Является атаман с тремя разбойниками.
Разбойники
(поют)
Не батюшка напутствовал,
Снабжала же не матушка
Удалых нас, молодчиков,
В дорогу ту, дороженьку,
В дремучий бор, в ночь темную.
Напутствовал царев кабак,
Снабжала же головушка,
Головушка разгульная,
Разгульная да буйная;
И нам дала подарочки:
А первый был подарочек
Товарищ наш, булатный нож;
Второй-то был подарочек
Кистень с ремнем, товарищ тож;
Ружье, ружье немецкое
Был третий нам подарочек!
Атаман
Пожалуй, вы пеньем накликнете врага:
Молчать! Мне слышатся рога.
Приляг на землю, Костя:
Не к нам ли черт несет какого гостя?
Что?
1-й разбойник
(прилег к земле)
Конский топот.
Атаман
Близко?
1-й разбойник
Да.
Атаман
Взберись на елку, Фомка-борода.
2-й разбойник взбирается на дерево.
Не видишь ли чего?
2-й разбойник
Мне видится охотник.
Атаман
Один?
2-й разбойник
Один.
Атаман
Здесь стой, Андрюшка-плотник,
Ты, Костя, здесь, а мы с Фомой,
Мы станем вот за этою сосной.
3-й разбойник
По нас ли, полно, драка?
Эй, не попасть бы нам в беду, Космач!
Атаман
Один! — Ты слышишь ли, измоченный калач?
Чего ж боишься?
1-й разбойник
Чу! залаяла собака.
2-й разбойник
Бежит русак.
Атаман
К ружью! дружнее! стой!
Является Ижорский верхом; его окружают; несколько выстрелов.
Ижорский
(кричит)
Злодеи! режут!
Атаман
Точно так.
Ижорский
Разбой!
Еще несколько выстрелов; Ижорский падает с лошади. Вдруг прибегают Веснов и Лидия, одетая казачком. Веснов убивает атамана; разбойники разбегаются. Лидия между тем бросилась к Ижорскому и поддерживает ему голову. Занавесь опускается.
ДЕЙСТВИЕ III
Кикимора
(по поднятии занавеса)
Вы мне скажите, вы, чувствительные дамы,
Охотницы до страхов и чудес,
Что может быть милее нашей драмы?
В ней все, чего ни спросишь: темный лес,
Безумье, и любовь, и нежности, и бес,
И наконец, о радость! и разбойник.
Мы подождем: быть может, и покойник
Еще появится, какой-нибудь Вампир,
Таинственный, ужасный, бледнолицый:
Вот тут-то будет пир!
Вот тут-то все заохают девицы!
Вы поняли, любезные друзья
(По крайней мере так надеюсь я),
Что в глушь, где приняли в кровавые объятья
Ижорского Космач и братья,
С большой дороги близко; а Веснов,
Скакавший по делам на тройке рысаков
В Орел, услышал выстрелы воров:
Он оттого-то так явился кстати
И спас Ижорского. Ижорский ранен, — вот,
Исполнены любви, старанья и забот,
Веснов и Ваня от его кровати
Не смеют отойти. Но вскоре, здрав и бодр,
Покинул Лев Петрович одр,
И вскоре снова
Веселье дикое в стенах Сладкова:
Вино и карты, песни, крик и шум;
Он вновь средь жертв своих приветлив и угрюм,
И шепчет, кажется: «Всем гибель вам готова!»
Тогда смутилася душа Веснова;
Тогда тяжелой тучей облекло
Его унылое чело;
Он не сказал Ижорскому ни слова,
Но часто на него подъятый долгий взор
Могущий выражал укор.
А каковы подчас бывают стрелы взора
И как их трудно перенесть,
Из следующего на сцене разговора
Вы можете расчесть.
Занавес поднимается; Кикимора уходит.
ЯВЛЕНИЕ 1
Кабинет Ижорского в Сладкове; Ижорский и Шишимора.
Ижорский
Он осуждать меня дерзает:
Его молчанье хуже, чем слова.
Какие ж надо мной даны ему права?
Что этот мальчик вображает?
Спас жизнь мне! — Но, во-первых, я
Не знаю, стоит ли того и жизнь моя,
Чтоб ею дорожить; а во-вторых, и всякий
Не трус, из самолюбья одного,
На месте Дон-Кишота моего
Не отказался бы от драки.
За что же тут благодарить?
Какое сделал он неслыханное дело?
И дерзости его мне почему сносить?
Я докажу свое мальчишке превосходство!
Шишимора
(смотревший на Ижорского исподлобья, как будто пораженный нечаянною мыслию)
Какое сходство!
Ижорский
Чье? с кем?
Шишимора
С княжной.
Ижорский
Да, на княжну похож
Ванюша, казачок Веснова. — Дале что ж?
Шишимора
Ты мыслями себя пустыми не тревожь,
Но сходство велико. К тому ж, такая нежность,
Почтительность у барина к нему!
А у него какая-то небрежность,
Когда что господину своему
Подаст, когда поднимет что?.. и даже:
Раз в разговоре казачок
Карманный уронил платок;
Веснов хотел поднять; я был на страже,
Вошел — и, будто пойманные в краже,
Слуга и барин вздрогли.
Ижорский
Точно так!
Но мы исследуем, узнаем, что и как...
И, если я обманут, —
Надеюсь, уж вперед обманывать не станут!
(Смотрит в окно.)
Смотри: какой же ряд саней
К нам валит! как на сахар мухи,
Ко мне летят они: клянусь, должны быть глухи
И слепы все, без глаз и без ушей!
Шишимора
Пусть их! — иди, встречай любезнейших гостей.
Уходят оба.
ЯВЛЕНИЕ 2
Другая комната в Сладкове; Веснов и Лидия.
Веснов
Нет, Ваня, нет! с меня довольно:
Здесь доле не останусь я.
Лидия
Ах, понимаю вас, и мне смотреть так больно.
Веснов
Растерзана душа моя:
Как! он ли, кто умом и пламенным и смелым,
Избытком чувств, избытком сил
Меня потряс, мне душу поразил?
Его ль своим летам незрелым
Избрал я в образец?
Я на него ль взирал, исполнен удивленья,
И думал: «Наконец
Тебя нашел я, доблестный боец,
Исшедший с честью из сраженья
С огромной ратницей-судьбой!»
Воскресли для меня в его лице те мужи,
Прелестной греческой священной старины
Могущие и дивные сыны,
На коих среди битв и рока и оружий
Взирали юноши и вместе с жизнью кровь
За их высокую любовь
Из ста смертельных ран с улыбкой изливали.
Отныне ж для меня великих имена —
Пустые буквы лишь на суетной скрижали:
Очнулся я от сладостного сна;
Пал идол мой и все, с ним все кумиры пали!
Когда еще, как радостный маяк,
Он освещал моей грядущей жизни мрак, —
Блажен его любовью,
Своею лучшей и чистейшей кровью
Я за его любовь бы заплатил:
Безумец, за него, и дерзостный и гордый,
Я мир неизмеримых сил
Предполагал в неколебимо твердой
Его душе, достойной всяких жертв...
Вдруг ослеплен затменьем дикой страсти,
Он для меня, он для всего стал мертв.
Но даже и тогда все оной темной власти
Хотел я приписать, которая мужей,
Над чернью вознесенных,
Колеблет во сто крат сильней,
Чем стадо смирное обыкновенных,
К порывам пламенным не созданных людей.
Теперь же — высказать устам моим не в силу —
Теперь же всех надежд, всех снов моих могилу
Я вижу: горе мне! — мой полубог злодей!
Лидия
Нет, не его вини в ужасном превращеньи,
Одну меня; так, я всему виной!
Ко мне он бросился с пылающей душой,
А я, холодная! он был осмеян мной!
И вот враждует всем в злосчастном заблужденьи
За преступление одной.
Но докажи ему, что дружба есть святая,
Что бескорыстная любовь
Не призрак, не мечта — и узришь: будет вновь,
Чем был он для тебя; и, землю освещая,
Вы вместе, две прекрасные звезды,
Взойдете выше горя и беды,
Взнесетесь выше всех искусов и прельщений,
И человечества восторга полный гений
В нем Кастора и Поллукса в тебе
Благословит. Тогда — так! вашей я судьбе
Возрадуюсь тогда и примирюсь с собою:
Быть может, свой обман тогда прощу себе.
Веснов
О Лидия! что ты творишь со мною?
Как надо мною ты, волшебница, сильна!
Входят Ижорский и Шишимора и останавливаются в дверях, не замечаемые Бесковым и Лидиею.
У ног твоих клянусь:
(бросается на колени)
тебе посвящена
Отныне жизнь моя; твоим орудьем буду:
Тебе последую во всем, повсюду...
Ижорский
(выступая вперед)
Наш Грандисон каков!
Что это значит, господин Веснов?
Что это, госпожа Веснова, —
Или как вас прикажете назвать?
Веснов
(вскочив)
Ижорский, вас прошу — ни слова!
Ижорский
Не вы ль меня заставите молчать?
Уж это чересчур забавно!
И на сей раз
Ослушаться осмелюсь вас...
Да! жизнь свою ты начинаешь славно,
Ты, на груди моей согретая змея!
Но к сердцу своему тебя приблизил я,
А ты — ведь человек, и было б очень чудно,
Когда бы на досуге, в тишине
Ты не придумал, как расторгнуть сердце мне!
Веснов
Пред вами оправдаться мне не трудно.
Ижорский
О, верю! что же трудно для тебя?
Ты мальчик хоть куда красноречивый;
Но не оправдывай себя:
Не так ли? я Dandin рогатый и счастливый!
За вкус свой похвалить позвольте вас, княжна,
За состраданье к малолетным; впрочем,
Над вашей хитростью немного похохочем:
Уж слишком романтически она
Придумана, уж слишком мудрена!
Ее и в глупой не допустят сказке.
Бежать от жениха к любовнику — и в маске,
В чехмене казачка... положим, но опять
Явиться для чего, и это как понять?
Веснов
Ижорский, на меня вы желчь свою излейте:
От вас я все решился перенесть.
Но если дорога вам честь,
Княжну вы оскорблять не смейте!
Ижорский
Мне, мне грозишь, обманщик подлый, ты?
Нет, ярости своей не удержу я доле!
Рука ли у меня отпала? я ль в неволе?
Или, объятый мраком слепоты,
Я к сердцу твоему не обрету дороги?
Знай: льва ты уязвил среди его берлоги:
Умри!
(Бросается с кинжалом на Веснова.)
Лидия
Веснов! Ижорский!
(Хочет защитить собою Веснова.)
Шишимора
(удерживает ее)
Стой!
Судьбы не отвратишь: година роковая!
Ижорский закалывает Веснова.
Веснов
Все кончено: я расстаюсь с тобой!
Сказать могу же ныне, умирая:
Тебя любил я чистою душой.
Ты от меня желала тяжкой жертвы.
Но жертву я принес: таил свою любовь.
Служил твоей любви к другому... Стынет кровь;
Темно... вас примирю ль по крайней мере мертвый?
Ижорский, да! тебя я предпочел себе;
Хотел, — но не угодно то судьбе...
Язык отяжелел; какая тьма густая!
Спасайся...
(Умирает.)
Лидия лишается чувств.
Ижорский
Что сказал он, демон? издыхая,
Он что сказал? «Тебя я предпочел себе»?
Что это? что?
Шишимора
Вот время ты нашел
Расспрашивать! не торопись: узнаешь!
Но буде ты теперь попасться не желаешь,
Хорош его последний был совет:
Людей еще покуда нет,
Спасайся! — Ведал я, что будет твой припадок
Не слаб, и вот к крыльцу велел подвесть лошадок
На всякий случай... Что стоишь ты? смотришь что?
Да, точно так! ее возьмем с собою:
Не скоро вас увидит кто,
Обоих вас плащом своим прикрою.
(Выносит Лидию и насильно выводит Ижорского.)
ЯВЛЕНИЕ 3
Степь. Ижорский, Шишимора, Лидия спит.
Ижорский
Моим беспамятством воспользовался ты:
Ее с собою взял; на что нам это бремя?
Шишимора
Вы, люди, странное, смешное, право, племя:
Что час — меняете желанья и мечты.
Ушла — и ты бесился; ныне
Одна, в твоих руках, без помощи, в пустыне, —
Я думал, ты меня похвалишь, скажешь: хват!
Не тут-то было, нет! все я же виноват.
Ижорский
Злой дух, довольно преступлений:
Их новыми умножить не хочу.
Шишимора
Ты только лезешь на ступень с ступени,
Но вот взберись совсем на каланчу —
Увидишь сам...
Ижорский
Ужасный искуситель!
Чего еще желаешь? я губитель,
Убийца подлый я:
Не в поединке, в битве равной,
Противника сразила месть моя, —
Нет, в безоружного вонзил я нож бесславный!
Шишимора
Ха! ха! ха! ха! ты шут забавный!
Тебе прискорбно то,
Что ты не в силу ваших правил,
«Как убивать людей», убил Веснова, что
Тебя я от хлопот избавил,
«Зачем при этом не был де никто
Из забияк задорных,
Отставленных за буйство, в фраках черных,
В усах, в венгерках, длинных, словно шест,
Сухих?..» Но описанье надоест;
И сами скуку и тоску наводят;
Их знаешь: в шулерах друзей себе находят;
Чтобы попить, поесть,
Так называемая честь
Для них единственное средство;
Два пистолета герб их и наследство;
Двух молодых глупцов их дело свесть,
Заряд поверить,
Шаги отмерить
И выстрела дождаться; а потом
Подробно, с расстановкой, за столом
Рассказывать, как все происходило,
Как благородно, мило,
И следуя всем правилам, дурак
Другого дурака отправил в вечный мрак.
Благодарить меня ты должен бы, чудак,
Что ты извел врага без дальных объяснений,
Без этих скучных всех приготовлений,
Переговоров, писем, посещений
Вышереченных забияк,
Которые тебе враньем бы надоели,
Тебя бы волокли к тому же, к той же цели,
Да только целые недели!
Ижорский
Что с нею делать мне? — Так, я неколебим;
Так, знаю: все они повапленные гробы,
Все преисполнены предательства и злобы,
И никогда ни в чем уж не поверю им...
Но, признаюсь, пустые уверенья,
Что из любви ко мне, для моего спасенья
Переоделась, что Веснов,
Собою жертвуя, ей помогал, не боле...
(Такие басни для одних глупцов...)
Но, признаюсь, меня смущают поневоле;
А чаще бесят, — лоб у ней каков?
Чтоб я вдался в обман, надежды не теряет!
Я? сумасшедшим ли она меня считает?
К тому же эти слезы. — Сверх того
И для побега моего
Она тяжелая помеха...
Чему смеешься ты? мне, право! не до смеха.
Шишимора
Как не смеяться тут? ты чудный человек:
А разве мало рек,
В которые ее ты мог давным-давно бы?..
Ты ж знаешь: «Все они повапленные гробы,
Все преисполнены предательства и злобы», —
Так что же и жалеть? Или, когда в тебе
Уж нет довольно мужества и силы,
Чтоб самому раскрыть ей дверь могилы,
Так предоставь ее судьбе,
Брось Ариадну здесь — и будешь ты Фезеем!
Ижорский
Мне ль совершенным быть злодеем?
Шишимора
Быть совершенным, брат, довольно мудрено,
И потому-то, знай, оно
Всегда, во всем почтения достойно.
Ижорский
(глядя на Лидию)
Как спит она и сладко и спокойно!
Шишимора
Тем лучше для нее и даже и для нас!
Пока еще не отворила глаз,
Пойдем, прими совет полезный,
Пойдем — и разом с плеч долой.
Ижорский медлит.
А то, тебе сказать я должен, друг любезный,
Ты молодец с горячей головой;
Мне не предвидеть всякого мгновенья:
Еще, быть может, собственной рукой...
Оно б и ничего: но скучны поученья,
Упреки скучны мне, которым всякий раз
Внимаю вследствие твоих проказ,
Так лучше удались от преткновенья;
Мне дорог до того покой,
Что даже я забыл бесов обыкновенья:
Тебя не искушаю, мой герой, —
Напротив, предваряю преступленья.
Ижорский поспешно уходит.
Идет, бежит... постой!
Подействовало! — нужно ж было,
Их было разлучить пора;
Она опасна нам: уж начал он уныло
Смотреть, вздыхать. — Нет! тут не вышло бы добра,
И эти самые всегдашние нападки
На человечество, на мир и на нее...
Да! подтверждают мнение мое,
Что правила его уж очень стали шатки,
Что голос сердца криком заглушить
Едва уж может он... пора его сгубить!
Тебя я, безнадежность, призываю,
Отчаянье, тебя зову!
Тебе его, как жертву, посвящаю:
Созрел — и богоборную главу
Пусть сокрушит в неистовстве о камень!
Схвати безумца, смерть души! схвати
Преступника железными когтьми
И сринь его в неугасимый пламень!
(Уходит.)
Солнце садится; при последних его лучах начинается тихая торжественная музыка; является Титания и становится в головах Лидии.
Титания
Пронеслися испытанья;
Стану и расширю длань я,
И страдалицу младую
Сном чудесным, мирным сном
Непробудным очарую.
(Ведет рукой)
Розы, вспыхните кругом!
Кусты роз распускаются вокруг Лидии.
Вы, древа, к ее защите
Ветви темные прострите!
Дерева поднимаются из-под земли и осеняют Лидию.
Ты запой в ночи ветвей,
Сладкогласный соловей!
Слышно пенье соловья.
Мимо прожурчи, ручей!
Является ручей.
Пусть твой тихий, тихий шепот,
Заглушая стон и ропот,
Унесет с собою вдаль
Девы слезы и печаль!
Темнеет; музыка.
Пир готов благоуханий,
Звуков пир и пир мечтаний:
Да почиет, возлетая,
В вечном сне в жилище рая,
Да почиет здесь, доколе
Ангел не слетит оттоле!
Ангел тот путеводитель
Вознесет ее в обитель,
Где без примеси блаженство,
Вечный свет и совершенство!
Стало совсем темно; Титания пропадает в мраке; музыка продолжается все тише и тише; восходит луна и озаряет спящую Лидию.
ЯВЛЕНИЕ 4
Взморье, утесы; полночь. Бука на свиснувшей над водой скале.
Бука
Расширь сотканные из молний крила,
Одень в пожары темную лазурь,
Дохни, задуй полночные светила,
Взволнуй пучину неба, демон бурь!
Демон воздуха
(в высоте)
Разыграюсь под шатром
Беспредельного эфира;
Вихрем гряну, брошу гром, —
Вздрогнут основанья мира.
Начинается гроза и буря.
Бука
Реви, реви, властитель вод шумящих,
Против твердыни черных, диких скал
На приступ устремляй за валом вал!
В унылом гуле гласов их стенящих
Пусть слышится последний, смертный стон.
Пусть в искрах моря взгляд последний блещет,
И пусть убийца узрит и встрепещет,
И с ужаса пусть обезумит он!
Демон моря
(вздымаясь из волн)
На приступ, на приступ! бегите, валы;
Главывоздымайте огромные, белые;
Дружнее, вперед, мои ратники смелые!
Подройте подножье кремнистой скалы.
Начинается волнение.
Бука
О царь подземной тьмы! и ты внемли:
Схвати, подвинь столпы безмолвной бездны;
Пусть с треском лопнет скорлупа земли,
Пусть в мрак могильный свет проникнет звездный,
И пусть суда проникнет грозный свет
С ним вместе в мрак дрожащего злодея,
Пусть он воскликнет: «Мне спасенья нет!» —
И в бездну прянет, цепенея.
Демон земли
(высовывая огромную голову из пропасти)
С роковых твоих слов
Среди тьмы я проснулся;
И едва я коснулся
Адамантных столпов,
Весь мой дом пошатнулся;
И ногой едва топнул,
Рухлый хрящ земли лопнул.
(Погружается.)
Земля трясется.
Бука
(смотрит вдаль)
Он! он идет, самим собой гонимый,
И черный ангел с ним; и в чашу ад
Уж налил свой огонь неугасимый:
Его нам предал рок неумолимый;
Испьет преступник неисцельный яд.
Исчезает Бука; на противоположный утес выходят Ижорский и Шишимора.
Ижорский
Природа в судоржном припадке:
По черной тверди мчится гром;
Кивнул седой утес челом;
Земля трясется в лихорадке.
Но жажду слышать треск и шум:
Пусть шум и треск и завыванья
Поглотят чувств моих и дум
Неукротимые взыванья!
Нет! не вопий, Веснова кровь!
Нет! не воздвигнется мой волос:
Напрасно к небу вновь и вновь
Возносишь мстительный свой голос.
Меня ль лишишь ума и сил?
Тебя ль услышит бог-каратель?
Я сердце черное пронзил;
Да! — мерзостный погиб предатель.
Была ужасна жизнь моя:
Сначала жертва, — тут губитель...
Но пусть! — Не содрогаюсь: я
Был правой казни совершитель.
Так смолкни ж, лютая тоска!
Молчи, затихни, — заклинаю!
Или не слышишь, что вещаю?
Изменнику моя рука,
Злодею должное воздала,
Врагу воздал я мздой кинжала!
Засните ж, спите! но — увы! —
Вы не умолкнете вовеки,
Вовеки не умрете вы,
Безумной совести упреки!
Не я ль покинул и ее
В бесплодной, горестной пустыне?
Быть может, уж погибла ныне,
Скончала в муках бытие;
И члены сладостного тела —
Вотще щедрота неба их
В красу роскошную одела —
Истлеют средь песков сухих.
Или же будет им гробница
Зовущая своих детей
Голодным воем из степей
На брашно страшное волчица!
Прочь, прочь, призраки! прочь, позор,
Раздравший сердце, тьмящий душу!
Прочь! — Суетные сны разрушу, —
Их свеет мой отважный взор.
Ты свет зажги мне в тьме сомнений,
Ты днесь мне истину скажи,
Ты, мрачный раб мой, демон лжи,
Ты, древний хульник, черный гений!
Тебе я силою кольца
И властью, взятой над тобою,
И страшным именем творца
Повелеваю: предо мною
Мои все тайны обнажи;
Мне ныне истину скажи:
Я грозный ли, но правый мститель?
Или неистовый губитель?
Вещай, поведай, демон лжи!
Шишимора
Глаголом той трубы стенящей,
Которая в конце веков
Воздвигнет трупы из гробов,
Глаголом казни вечно мстящей
Вещать тебе подъемлюсь я:
Ничтожный смертный, торжествую!
Так, молвлю правду роковую —
И вмиг умрет душа твоя;
Заклятием твоим плененный,
Я, благости лютейший враг,
Я молвлю: «Он, тобой сраженный,
Он верен был, и чист, и благ!»
Кругом его души ходил я,
Высматривал, как жадный зверь,
Но — ярости моей поверь —
В душе его не находил я,
Не находил, за что бы мог
Схватить его, потрясть и сдвинуть
И в бездну за тобою сринуть.
Разрушил дивный ты чертог,
Ты храм сломил, злодей кровавый,
Где дух жил, созданный для славы,
Для утешения земли.
Терзайся, рвися и внемли:
Как некогда Алкид могущий,
Младенец, змея задушил,
Так точно он, Алкид грядущий,
Исполнен благородных сил,
Свое же сердце победил;
Души желанье, страсть живую,
Расцветших, первых чувств восторг
Он, раздирая грудь младую,
Для друга, для тебя исторг;
Тебя, слепец великодушный,
Приносом счастья своего
Спасти хотел; но ты, послушный
Злоречью сердца твоего,
Ты, алчный тигр, пожрал его.
Клянусь твоею слепотою,
Клянусь бездонной, вечной тьмою,
Грядущим жребием твоим,
Клянусь презрением моим
И яростной к тебе враждою,
Клянусь, клянусь, клянуся им,
Кого назвать я не дерзаю,
Клянуся: истину вещаю.
Терзайся, рвися и внемли!
Людей безумны, слепы чувства,
Смешны восторги чад земли;
Но без притворства, без искусства,
Забыв и мир весь и себя,
Любила Лидия тебя.
А ты — свирепый огнь Эрева
Твоя бунтующая кровь;
Нет! ты не веруешь в любовь;
Ты сын проклятия и гнева:
Смрад из души твоей возник,
Из гроба чувств твоих гниющих, —
И мглой зловоний, смерть несущих,
Прекрасный осквернился лик.
Ее, безжалостный и хладный,
Ты растерзал, как волк не гладный,
Но жаждущий убийств одних,
И бросил средь степей глухих.
Клянусь твоею слепотою,
Клянусь бездонной, вечной тьмою,
Грядущим жребием твоим,
Клянусь презрением моим
И яростной к тебе враждою,
Клянусь, клянусь, клянуся им,
Кого назвать я не дерзаю,
Клянуся: истину вещаю!
Терзайся, рвися и внемли!
Ты призван был в светило миру,
Был создан солью быть земли,
Но сам раздрал свою порфиру,
С главы венец свой сорвал сам,
Державу сокрушил златую
И бросил часть свою святую
На оскверненье, в яству псам.
Ты волю буйным дал мечтам,
Межу ты сдвигнул роковую
И так в строптивом сердце рек:
«Да будет богом человек!»
Но человека человеком
Везде, всегда ты обретал;
Тогда неистовым упреком
На сына праха ты восстал
И бесом смертного назвал.
Но я твоею слепотою,
Но я бездонной, вечной тьмою,
Грядущим жребием твоим,
Но я презрением моим
И вечною к тебе враждою
Клянусь, но я клянуся им,
Кого назвать я не дерзаю,
Тебе клянуся и вещаю:
Не беспорочный сын небес,
Могущий, чистый, совершенный,
Не сын же бездны — нет! не бес,
Земного мира гость мгновенный,
И се — неисцелимый яд
В твою раздавленную душу
Волью — и с хохотом обрушу,
Безумец, на тебя весь ад!
Ты червь презренный, подлый гад,
Своею дерзостью надменной
Ты стал в посмешище бесов
И в мерзость области священной
Блаженных, радостных духов!
После третьего «терзайся, рвися и внемли» Шишимора начинает превращаться в огромное, ужасное чудовище; при последнем стихе он возрос до того, что головой заслонил выглянувшую между тем из-за туч луну, а голос заглушил громы. Ижорский без чувств падает под скалу, являются Бука и Кикимора, также росту исполинского.
Кикимора
(смотрит вниз)
Лежит без жизни под скалою, —
Он жизнь в отчаяньи скончал,
Клеврет, смиряюсь пред тобою,
Я пред тобою слаб и мал.
Бука
Так, он без жизни под скалою, —
Доволен, демон, я тобою;
Ты, спутав сетию греха,
Сгубил безумца.
Шишимора
Ха! ха! ха!
Гул повторяет хохот бесов; громы гремят; вдруг необычайный блеск, перун падает перед бесами и им предстоит добрый дух.
Добрый дух
Ты торжествуешь, племя ада;
Но бог преложит смех твой в стон:
Не любит так родитель чада,
Как человека любит он.
Святой руки своей созданье
Вам даст ли он на поруганье?
Он? он и червя слышит глас,
Судьбину и былинки мерит;
Кто ж смеет молвить, кто ж поверит,
Чтоб сотворил благий для вас
Того, кому моря и сушу,
Огонь и воздух покорил,
Того, в кого живую душу —
Свое подобие вложил?
Кикимора
Не веришь? пусть! нужды нам мало;
Да лишь бы дело было так.
Взгляни: дыханья в нем не стало,
Его сковал могильный мрак.
Он был при жизни нашей жертвой, —
У нас отнимется ли мертвый?
Добрый дух
Да будет же, безумцы, вам
Пред небом и пред бездной срам!
Страдалец, вами возведенный
На темя дерзновенных скал,
Всех чувств от ужаса лишенный,
Не сам с них бросился, а пал;
И ныне вам я возвещаю:
Он сокрушен, но зрите, жив, —
Раскаянье не путь ли к раю?
Господь и свят и справедлив.
Бука
Раскаянье? Оно ли в силах
Судьбой разорванную нить
Связать и спящие в могилах
Погибших трупы воскресить?
Добрый дух
Блажен невинно убиенный:
Земли он не желает вновь;
Он там, где свет неизреченный,
Где неисчерпная любовь.
За душу ж скорбного убийцы,
Дрожащего полночной тьмы,
Бегущего лучей денницы,
Господню благость молим мы,
И се господь ему страданья
И долгий посылает век,
И се в горниле испытанья
Спасется грешный человек.
Шишимора
Нет! нет! я своего стяжанья,
Поверь, не выпущу из рук:
Ударю, плоть его разрушу
И с смехом стонущую душу
В ад увлеку, в жилище мук.
(Хочет броситься на Ижорского.)
Добрый дух
Стой, враг! во имя пресвятого
Тебе повелеваю: стой!
Отныне средь песка морского
Вздымайся черною скалой!
Шишимора превращается в утес.
Вы зрите ль, вы, его клевреты,
Что ваша буйная борьба,
Что ваши гордые наветы?
Вас да страшит его судьба!
Бука и Кикимора обращаются в бегство.
Бежите, полные боязни:
Но вас достигнут громы казни.
Между тем буря прошла; солнце восходит. Добрый дух исчезает, сливаясь с его лучами. Занавесь опускается.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Ижорский.
Барба-Яни (Граф Капо д'Истрия).
Никита Боцарис Туркофаг.
Триланэ (Trelawney).
Зосима, старый паликар дружины Никиты.
Еще несколько паликаров.
Омар, Сеид — турки
Старик рыбак, его невестка, его внук — русские.
Мещанин, Крестьянин, Две деревенские девушки, Слепые гуслисты, Два мальчика — русские
Кикимора.
Журналист.
Поэт.
Тени Лидии и Веснова.
Голоса с востока и запада.
Русские крестьяне, воины греческие и турецкие.
Первое действие в Новороссийском крае; остальные два, кроме интермедий, в Греции и Турции.
ДЕЙСТВИЕ I
ЯВЛЕНИЕ 1
Утро. Взморье; на берегу черные крутые утесы; поверхность воды гладка и спокойна; солнце сияет ослепительным сиянием. Лодка с двумя рыбаками, дедом и внуком. Ижорский лежит в обмороке у подножия выдавшейся вперед скалы.
ПЕСНЯ РЫБАКОВ
Старик
Смолкли бури,
Грома нет:
Свод лазури
В блеск одет;
Без завесы
Солнца щит;
Луч утесы
Золотит.
Мальчик
Весла машут,
Бьют и пашут
Ниву волн;
Хлябь белеет,
Тенью реет
Легкий челн.
Мальчик
Ну, дедушка, наслал же непогоду
Господь сегодня ночью!
Старик
Говори!
Я стар, а не слыхал такой, поверь мне, сроду.
Да только ты что? — До зари,
Как ни стонали воздух, море, суша,
Как ни гремел по бурной тверди гром,
Ты спал и — богатырским сном.
Мы дивовалися тебе, Петруша,
Тебе завидовали все:
Не просыпался ты ни разу...
А вот и ты по нашему рассказу
Рассказываешь о грозе!
Мальчик
С тобою, дедушка, поспорю:
Я слышал все, хотя и спал,
Я слышал, как за валом вал
Катился и ревел по воющему морю,
Как гром бесперерывно рокотал;
Я слышал бой стихий, их вопль и треск и грохот,
И вместе чей-то хохот,
Зловещий чей-то свист...
Старик
Да что с тобой? дрожишь ты и теперь, как лист.
Мальчик
Взгляни, взгляни же: голову вздымая
До облаков, скала крутая,
Как уголь, черная...
Старик
Пускай себе крута,
В ней что же страшного?
Мальчик
Ее уста,
Ее бездонный зев! — Из этих уст сегодня
Хуленья изрыгала преисподня.
Старик
Ты спал, а бредишь, брат, и после сна.
Мальчик
А эти два горящие пятна...
Ведь были ж двух ужасных глаз зрачками
И, как колеса, быстрыми кругами
Вращались, словно у совы.
Старик
Послушай: выкинь вздор из головы,
Перекрестись, да за работу!
Вот утро! хоть в кого вселит охоту
К работе и трудам! — Обоих нас одеть,
Обуть и накормить, Петруша, — сколько можем,
Мы твоему отцу поможем.
Зевать не станем, — а что рыбы в сеть
Понабежит довольно: после грома
Всегда бывает так; знать, и она
Ожившей силой воздуха влекома
С родного тинистого дна.
Греби дружнее!
Мальчик
Дедушка!
Старик
Ну что же?
Опять какой-нибудь утес
Вдруг для тебя преобразился в нос
Морского чуда?
Мальчик
Господи мой боже!
Там мертвый на песку лежит.
Старик
Не мудрено: или грозой убит,
Или утопленник, изброшенный волнами.
Да где же?
Мальчик
Прямо перед нами.
Старик
Причаливай.
Пристают.
Он, может быть, и жив...
Так точно: тело
Еще совсем не посинело,
Еще тепло...
Мальчик
Вот был бы я счастлив,
Когда бы точно...
Старик
Нет сомненья:
Господь послал нас для спасенья
Несчастного. — Он не в подъем
Мне одному; его вдвоем
Мы в лодку как-нибудь внесем.
Уносят Ижорского в лодку.
ЯВЛЕНИЕ 2
Хижина рыбака. Ижорский только что очнулся. Старик рыбак, его невестка, внуки и внучки.
Ижорский
И жив я?
Старик
Слава богу!
Ижорский
Скажи мне: кто ты?
Старик
Я рыбак.
Лежал ты замертво у взморья; кое-как
Тебя я поднял: понемногу
Ты начал оживать, — вот ожил, слава богу!
Ижорский
В свой дом ты перенес меня. .. не так ли?
Старик
Так.
Ижорский
Старик, послушай: ты дурак.
Старик
Христос с тобою! ты в уме своем ли, барии?
За что бранишь меня?
Ижорский
Не благодарен
Тебе за жизнь я. Жить, мне жить опять,
Мне быть!
Хозяйка
(про себя)
Речей его мне не понять,
Да страшен этот голос,
И поднимается невольно волос,
Как на него взгляну.
Старик
Куда же ты детей
Уводишь?
Хозяйка
Посмотрю: нейдет ли Тимофей?
С детьми я сяду у дверей
И стану починять разорванные сети.
Пойдемте, дети!
(Уходит с детьми.)
Ижорский
Смекнула!
Старик
Что такое?
Ижорский
Ничего.
Умеешь грамоте?
Старик
Немного.
Ижорский
Про Канна читал ты? — Знак его
Ее пугает.
Старик
Слишком строго
Моей невестки не суди:
Ведь баба глупая.
Ижорский
В ее груди
Недаром вещий вопль: ей ангел ваш хранитель
Твердит, что я недобрый посетитель,
Что в вашу мирную избу
С собою внес я черную судьбу.
Она глупа? — Сам глуп ты, умник старый:
Зачем сраженного небесной карой,
Отверженного вырвал ты
Из челюстей бездонной темноты?
На самого себя пеняй же!
Старик
Власть господня!
Что бог велел, то сделал я сегодня,
И завтра сделать то ж готов.
Не стану разбирать твоих мудреных слов:
Ты бредишь, может быть, недугом одержимый...
Но ведай: кто бы ни был ты таков,
Я раб Христа; его крестом хранимый,
Не убоюсь ни ада, ни бесов.
Да полно: отдохни! Тебе покой же нужен.
Пойду-ко, выну из садка на ужин
Десяток-полтора ершей и окуньков.
(Уходит.)
Ижорский
(один)
Покой мне нужен,
Мне нужен сон...
О! если бы быть мог без перерыву он,
Сон без мечтаний, без пробуду!
Или, как здесь, и там я грезить буду?
Заснуть бы! перестать бы! — Зев небытия,
Тебе бы поглотить мое больное я!
Бесплодные заклятья! — Мысль моя,
То самое, что так уничтоженья жаждет,
Что чувствует во мне и умствует и страждет
(Как хочешь эту искру назови:
Душою, жизнью, силой),
А только это нечто не в крови,
Не в мозге... Нет! оно могилой
Не может быть поглощено.
Желал бы иначе, но я уверен:
Живое как сам бог, поглощено
Ничем и никогда не может быть оно;
Нет смерти. — Мир безмерен;
И что же? — весь безмерный мир,
Земля и море, небо и эфир,
В эфире звезд бесчисленное племя,
То даже, что не место и не время,
Таинственная вечность, — все его;
Он всюду предо мною, — царь всего,
Он, судия мой! — Крылья ль у денницы
Возьму и понесуся, — от десницы
Неизбежимого не унесут;
«Ночь! ты сокрой меня», — скажу ли ночи,
Ему и ночь светла: меня найдут и тут
Его недремлющие очи.
Пускай бы я и спасся от всего,
Что только носит имя во вселенной,
Раз навсегда бессмертью обреченный,
Вовеки не спасуся от него,
И от себя спастись мне невозможно.
«Все это вздор!» — твердили мне сто раз,
Острились и умно, да вздрагиванье глаз
Доказчиков являло, как безбожно
Самих себя морочат мудрецы.
На струса молодцы
Похожи произвольной слепотою:
Стрелка послышит — головою
Безмозглою уткнется он в песок
И думает: «Теперь меня стрелок
Уж не увидит!» — Я? — я старику Давиду
Уныло вторю, я, дрожа, шепчу:
«На небо ли я взыду, в ад ли сниду, —
Он здесь, он там, на небе и в аду!»
ЯВЛЕНИЕ 3
Открытое место перед деревнею, речка, усаженная ивами. Деревенская ярмонка. Входят старик и Ижорский.
Старик
Взглянуть на ярмонку ты вышел: дело!
Дай бог, чтоб у тебя на сердце просветлело,
Чтоб шум чужих хлопот, драгой мой гостенек,
Твою больную душу
Из-под ярма тяжелых дум извлек!
Ижорский
(садясь)
По крайней мере не нарушу
Веселья вашего: сидеть я стану здесь
Вот, под навесом ветхой ивы,
Молчать и не глядеть; ведь знаю эту смесь
Страстей и суеты. — Их грязные порывы
Не лучше и не хуже тех,
Где тот же смрад и суета и грех,
А только боле треску.
На говор их склоню без мыслей слух,
Как будто внемлю я бессмысленному плеску
Ручья сонливого или жужжанью мух.
Мещанин и крестьянин.
Мещанин
Решайся, брат: не то пойду к Ермилу.
Крестьянин
Что делать? — так и быть: сто двадцать за коня.
Мещанин
А девяносто за кобылу?
Крестьянин
С тобой не сладишь. Ну! (ты выручил меня
Прошедшей осенью) — возьми: твоя!
Мещанин
Насилу,
Приятель, вспомнил! Что ж? — Ты все же в барышах!
Крестьянин
Я в барышах! Андрей Фомич, помилуй,
Взгляни-ко: конь во всех статьях...
Мещанин
Брат, конь как конь: не дурен; только хилый.
Поджарый.
Крестьянин
Со степи.
Мещанин
Кормить овсом: авось
Поправится.
Крестьянин
Поправится небось.
Мещанин
На деньги!
Крестьянин
Вот узда! — С покупкой поздравляем.
Мещанин
Пойдем, запьем свой торг.
Крестьянин
Пойдем и — загуляем.
Уходят. Потом две девки.
Первая
Ну, Маша, у московского купца
Платки и ленты — загляденье!
Вторая
И Ванька набрал же для дочки кузнеца!
Ты видела?
Первая
Он крадет у отца,
Для Ваньки Дунька разоренье
И (погоди) обманет молодца.
Проходят. Вбегают два мальчика.
Первый
Дай пряничка мне, Вася, сделай дружбу!
Не даром: отслужу тебе за пряник службу:
Аль змея вырежу, аль дудку подарю.
Второй
Благодарю:
Сулить умеешь, да твои посулы шутка.
Есть у меня получше вашей дудка:
Не нужно.
Первый
Брат, хоть покажи!
Второй
Пустое: вырвешь.
Первый
Я? — С ума ли
Сошел ты, Васенька? — Не бойся, покажи!
Второй
Так вот: смотри.
Первый
(вырывая пряник)
Прощай и поминай как звали!
(Убегает.)
Второй
Вор! вор! держи его, держи!
(За ним.)
Ижорский
Вот и природа вам нагая!
Эклога в лицах: честность, простота,
Невинность детская, девичья чистота, —
Образчик из пастушеского рая.
Входят два слепых гуслиста; после несколько нестройных аккордов начинают распевать, что следует. Народ обступает их.
ПРИТЧА О БЛУДНОМ СЫНЕ
Про блудного сына мы притчу расскажем
И милость господню народу покажем:
Народ православный! послушай с вниманьем
И нас, слепых старцев, почти подаяньем!
Еще несколько аккордов.
Человек был некий преклонного века,
Два сына у того были человека;
И рек ему младший: «Хочу я на волю,
Здесь жить не желаю, — дай мне мою долю!»
И что ж? им именье отец разделяет,
И младший в чужбину стопы направляет;
И зажил в чужбине, и зажил он блудно,
Что было, то прожил, — и вот ему трудно:
Наслал на ту землю бог нужду и голод,
И странник без хлеба зной терпит и холод,
Без крова от солнца, без одежды в стужу;
Что делать? — пристал он к богатому мужу,
И тот послал его пасти свиней в поле;
Бедняк согласился, пошел поневоле.
Есть нечего, никто не даст ему пищи;
Рад от свиных рожец насытиться нищий.
И вот в себя пришел и плача взывает:
«Наемников сколько отец мой питает!
Мне ж хуже и хуже, и нет облегченья;
Терпел я и долго, — не стало терпенья.
Ах, встать же, пойти мне в отцову обитель,
К ногам его упасть и вскликать: «Родитель!
Пред небом я грешен, мой грех пред тобою,
И быть твоим сыном, нет! — я уж не стою.
Причти меня, отче! к слугам твоим многим
И будь мне отныне властителем строгим!»
Несколько аккордов, потом перерыв, в продолжение которого один из стариков собирает с народа деньги.
Ижорский
Так, — «согреших пред небом и тобою!»
Читал покойный дед и эту притчу мне...
Я помню, как во сне,
Что действовал и над моей душою
Ее знакомый зов; хотел и я назад:
Да как в такую даль? — там небо, а здесь ад.
Гуслисты
(продолжают)
Ты притче священной внемли, человече!
Поднялся, пошел он, еще был далече,
А уж отец видит и сына жалеет!
Тот к вратам подходит, войти в них не смеет.
А тут уже старец хватает за руку,
И обнял и молвил: «Забудем разлуку!
Вы лучшую ризу, рабы, мне подайте,
Драгого мне гостя одеть поспешайте,
Тельца заколите жирнейшего в стаде:
Пир ныне и праздник о милом мне чаде,
О сыне, который был мертв и се — ожил!»
И радостью дом весь поднял и встревожил.
Музыкальные аккорды.
Про блудного сына мы притчу сказали,
На милость господню вам в ней указали.
Народ православный! слепцам подаянье!
И знай: когда грешник придет в покаянье,
Пусть будет последний, хоть изо ста братий,
Но теплых и он жди на небе объятий;
О нем в доме бога веселие боле,
Чем об остальных всех, не павших дотоле.
(Перестают петь и играть и собирают деньги.)
ЯВЛЕНИЕ 4
Дорога в Одессу. Ижорский сходит в утесистом месте с коня.
<Ижорский>
Не мог я оставаться в том селе,
И я же слышал то, что Каин в первом веке:
«Тебе не будет места на земле».
Братоубийца в каждом человеке
Боялся встретиться с убийцей и — дрожал.
Я не дрожу здесь только, среди скал,
Которые бесчувственны и мертвы:
Их не погубишь; я губить устал.
Меня теснят и гонят жертвы
Моей неистовой, кровавой слепоты:
Из бездн минувшего их лица предо мною,
То светлы, то одеты темнотою,
Всплывают на волнах мечты.
Пока еще я не прибавил
К ним и тебя, младенческий старик,
Я твой смиренный дом оставил.
Ты умилительно велик
В твоей простой, неколебимой вере;
Но, друг, кому ты дал было приют?
Ты на душе моей по крайней мере
Не будешь же! — Пусть дни мои текут
Без отдыха, пристанища, покоя:
Боюсь себя, боюсь убийственного зноя
Дыханья своего... Подале от людей!
Здесь легче мне: здесь нет страстей,
Нет преткновений,
Здесь злой не следует за мною гений,
Уже невидимый, но все же спутник мой,
Когда я не один с самим собой.
Не следует? а жало угрызений,
Бессмертный червь, негаснущий огонь,
Как называет то писанье?
Жестоко этот нерв трепещет: в нем страданье
Невыразимое, — его, его не тронь! —
О! размозжить бы голову о камень!
Но мысли не поймать же, мысли не убью:
Здесь, там — один и тот же пламень...
Ту жадную змею,
Которая сосет мне душу,
Здесь хоть усталость погружает в сон;
Там, если плоть разрушу,
Не будет никаких препон
Невыносимой думе,
И совесть ни на миг уж не вздремнет при шуме
Забот, болезней и сует:
Ее я буду весь... да! развлечений нет
Там, где кругом души умолкнет мир мятежный
И беспредельная настанет тишина,
Где будет зреть себя, одну себя она
В унылом зеркале безмолвной, безрубежной,
Бездонной пустоты!
Ты, гордость прежних дней, куда девалась ты?
Увы! тогда, объят отрадной слепотою,
Я смел еще сказать, чего уж не скажу,
Сказать, что дорожу собою,
Что мнением своим я дорожу.
Тогда без мрака мне казалась и могила,
И вечность перенесть, казалось мне, я мог:
Меня бы почему она тогда страшила?
Был сам я судия свой и свой бог...
Вдруг все исчезло: покрывало,
Сотканное из заблуждений, спало
С моих испуганных очей;
Над пропастью, с насмешкою кровавой,
С геенским хохотом, стал предо мной лукавый:
«Проснися! — прошипел мне древний змей, —
Что озираешься? где, праведник, проклятья
Грехам, коварству? — грянь, и да дрожит злодей!
Молчишь, надменный? как? — ты ль то же, что все братья?»
Осада Афин. Греческие ставки несколько в отдалении. Ночь. Паликары сидят вкруг огня: с ними Травельней и поодаль от других Ижорский.
1-й паликар
Не стану тратить слов: я на своем стою.
Достойна удивленья Бобелина:
Вся жизнь великой — месть за мужа и за сына;
Капарису хвалу и славу воздаю:
Не шутка же отвага,
С которой он, один среди ночи глухой,
Огонь геенны внес в необозримый строй
Злодейских кораблей; без спору он герой.
А все же предпочту обоим Туркофага:
Наш грозный сулиот, стратиг и паликар,
Друзьям вернейший друг, младенец среди мира,
В сраженьях лев, и что ж? ему любезна лира,
Наследник он священных оных чар,
Какими, лебедь сладкозвучный,
Владел когда-то Рига злополучный.
Он черный ангел ужасов и кар
Для хищных полчищ Магомета,
Но он же для своих чистейший ангел света,
И не оставили ни смуты, ни война
На нем, единственном, ни одного пятна.
Травельней
На этот раз твоя победа;
И в пору расхвалил ты Туркоеда,
Друзья, взгляните: он сюда идет.
Входят Никита и Зосима.
Никита
Здорово, молодцы! — о чем у вас беседа?
Травельней
Оценка шла вождям, шел их делам расчет.
Итог: и сам Колокотрона
Тебя не стоит.
Никита
С благовоний
С излишних, говорят, кружится голова.
Спасибо, дети, вам за добрые слова;
А знаю я себе и братьям знаю цену.
Мы — мужи битвы и меча,
Врагов крошили мы сплеча;
Но вам великую пророчу перемену:
Товарищи, наш срок минул;
С полсотни лет, и наш умолкнет самый гул...
Да, братья! — мы стоим у неизбежной грани,
И завтра выпадет булат из нашей длани:
Атину мы возьмем — и кончится война.
Тогда порядок, мир и тишина
Преобратят в народ орду питомцев брани.
Кто этому всему виновник? — Барба-Яни!
Так как же не сказать, что истинно велик
Меж нами он один? — Божественный старик
Заклял неистовых титанов;
Он слышит вой волков и каркание вранов,
Он видит лютый блеск кинжалов и мечей,
Но тверд и — превращает нас в людей.
Травельней
То есть он делает из клефтов и пиратов
Придворных, школьников, купцов и дипломатов,
Кроит из тигров и гиен и львов —
Ручных собак и кошек мирных,
Баранов жирных
И работяг-волов.
Положим, что его намеренье прекрасно,
Что с назначением согласно,
Какое на земле нам рок суровый дал;
Но он один средь ваших диких скал:
Удастся ли?
Никита
Товарищ Одиссея,
Героем можно пасть не на одной войне.
В душе своей любовь к опасностям лелея,
Враждуешь, сын грозы, смиренной тишине.
И я, — я их люблю: вливает пуль жужжанье,
И треск ружейного огня,
И сабель свист, и дротиков сверканье —
Неистовое обаянье,
Восторг роскошный, бешеный в меня;
Трепещут члены с нетерпенья
И сводит судорога длань,
Когда послышу зов на радостную брань;
Кидаться в пляску, в вихрь, в водоворот сраженья,
В густые волны войск неверного паши —
Не пир ли брачный для моей души?
Но быть ли навсегда без крова и защиты
Младенцам, девам, старикам,
Час на час смерти ждать и вопить к небесам,
Чтоб только грудь твою или же грудь Никиты
Средь наших стонущих долин и сел и скал
Кровавый хмель резни свирепой упоял?
Итак, хвала седому Барба-Яни!
Однако легкий вздох, когда стоишь у грани,
Простителен, — сегодня живы мы,
А завтра среди чад иного поколенья
Пугать их будем, будто привиденья,
Исшельцы бледные из замогильной тьмы.
Зажгем же раз еще костра веселый пламень;
По-прежнему, опершися о камень,
Я к вам прилягу. — Вот и мех вина,
И вот я вырвал сам матерого овна
Из-под Акрополя, из вражеского стада.
Его зарежьте, взденьте на рожни,
Запойте песню и прославьте дни,
Которых после нас не узрит уж Эллада.
Паликары
(поют)
Прицелился я из-за скал —
Ага пошатнулся и пал;
Я снял с его тела кинжал, —
Кинжал мой, кинжал! ты мне дорог.
К паше я прокрался в шатер;
Он крикнул, — я руку простер,
Кинжал мой широк и востер, —
Паша покатился за полог.
Неверные ловят меня;
С их ружей пошла трескотня,
Я вдруг на его же коня —
И нет меня, нет среди ночи!
Мне мил вороной с того дня:
Он выручил, вынес меня! —
Но нож мне милее коня,
Ружье же милее, чем очи!
Травельней
Никита! и не жаль тебе?
Уж клефтам не певать таких удалых песен.
Никита
Пусть будет с нами то, что надобно судьбе:
Наш жребий дивен и чудесен;
Лежала Греция в могиле вековой, —
Вдруг вспрянула, подъятая рукой
Всевышнего... и мне ли
Не верить, что к высокой, тайной цели
Назначена? — Но эту ночь, друзья,
Желал бы посвятить одним поминкам я
О прошлом, не вдаваясь в размышленья
О будущих путях святого провиденья.
За песней сказка следует всегда;
Мы спели песню, — сказке череда.
Зосима, куманек! из-под багровой фески,
Из-под седых густых бровей
Глаза твои бросают на друзей
Те вдохновенные, живительные блески,
Которые предвозвещают нам,
Что хочешь волю дать трепещущим устам...
Вот и свой длинный ус расправил он перстами:
Скорее, земляки, в кружок!
Закурим трубки, дров подбросим в огонек
И в сказку впьемся слухом и душами!
Зосима
1
В Модоне седой проживал Аполлос;
Хоть поздно, а бог даровал ему сына;
Понес Аполлос к вещей женке вопрос:
«Какая назначена сыну судьбина?»
И вещая женка ему говорит:
«Рукою сыновнею будешь убит;
На матери юноша женится
И двух угомонит попов;
Но третий-то поп не таков,
И бешеный зверь переменится».
2
И трепетом обдало тут старика:
С холодного ужаса, как полоумный,
Завыл он и вырвал из зыбки сынка,
И вынес, и выбросил на берег шумный.
Пошел, не озрелся и так лепетал:
«Пусть съест тебя лучше голодный чакал,
Пусть лучше, заклеванный птицею,
Замучишься, чем посрамлять,
Проклятый, тебе твою мать,
Чем стать тебе нашим убийцею!»
3
В то время монах из обители шел
Для братьи с мирян собирать подаянье;
Когда же дорогой до моря добрел,
Он стал, он услышал ребенка рыданье...
Нашел его, взял сердобольный монах;
И найденыш имя принял: Каллимах,
И рос во священной обители,
И были в господнем дому
Друзьями, отцами ему
Спасителя бога служители.
4
Вот он возмужал, и закинули сеть
По душу невинную силы геенны:
«Тебе бы, — лукавый шепнул, — посмотреть
На жизнь и на мир, на веселье вселенны!»
И вот к настоятелю он приступил:
«Ужель, — говорит, — не отведаю сил
В борьбе со врагом и природою?
Нет, я не монах, а боец;
Навек расставаться, отец,
Не мне с молодецкой свободою».
5
Сказал, и поклон, и выходит на свет,
Становится клефтом и ночию бродит,
И пуля его непременный привет,
Где только врасплох оттомана находит.
Ему удалось и пашу застрелить;
Тут начали клефта повсюду следить,
Да он наряжается плотником;
С секирой за поясом, он
Спускается в мирный Модон
И стал в чьем-то доме работником.
6
Хозяин его и силен и богат,
И в городе том человек именитый.
Он молвил однажды работнику: «Брат,
Мой сад по ночам карауль плодовитый;
Туда еженочно неведомый вор
По яблоки лазит за крепкий забор».
И, взявши ружье заряженное,
Вступил в караул Каллимах;
Но сердце хозяина страх
Мутит и раздумье бессонное...
7
«На душу ли я положусь пришлеца?
Он кто? не бродяга ли, рода лишенный?
Нет! надобно мне поверять молодца».
И в сад свой спустился, судьбой увлеченный,
И крадется там средь ночной тишины
В кустах, при мерцании тусклой луны.
Что ж? дал ему сторожа редкого,
Надежного, верного бог:
Не мучился он, не немог,
Не встать ему с выстрела меткого.
8
Ошибка: хозяина сторож убил!
Но время несется: невольный убийца
Убитого скоро жене заменил;
Поплакав, за юношу вышла вдовица.
Раз в мыльне на персях у мужа пятно
Хозяйка заметила: сердце оно
Ей вещим объяло волнением;
Вот начала спрашивать... ах!
Что вышло? — ей сын Каллимах;
Пятно получил же с рождением.
9
Она умерла, не опомнясь; а он?
Взвалив самопал на могучие плечи,
Он ищет, покинув унылый Модон,
Отрадной погибели в яростной сече;
Нет! нет! не находит и вот говорит:
«Я все еще жив, я все не убит,
Увы! нестерпимо страдание!
Господь милосерд, я пойду,
Я в ноги к попу упаду;
Творцу принесу покаяние».
10
Но в ужасе прочьоттолкнул его поп,
Вскочил и завопил: «Погибни, проклятый!»
Проклятый зубами скрежещет и — хлоп:
Поп пал, нерассветною ночью объятый.
«Прощай! ты вини в своей смерти судьбу!» —
Так клефт и пошел ко другому попу.
Тот вскрикнул: «Ты бездной поглотишься,
Бесов заклейменный холоп!»
Клефт пулю всадил ему в лоб,
Сказав: «Проклинать не воротишься!»
11
И долго потом злополучный бродил
В долину с горы, из долины на гору;
Чуть жизнь перенесть достает ему сил:
Повсюду является мрак его взору.
Стоял он однажды в ночи среди скал
И к дикой пучине свой слух преклонял,
И море чернелося жадное
И так говорило ему:
«Проклятый, прыгни в мою тьму!
Скончай бытие безотрадное».
12
Но голосу бездны не внял паликар;
Спасла его искра последняя — вера:
«От божьих ли в бездне укроюся кар?»
И вдруг — он узрел пред собой калуера
И хочет его, как испуганный тать,
Без слов и привета скорей миновать:
В нем трепет и стыд и смятение...
Десницу же вдруг калуер
С крестом бога-спаса простер
И тихое шепчет моление.
13
А клефт простонал: «Ты отыйди, монах!
На грех и на пагубу ваша обитель
Взрастила меня... я беглец Каллимах;
Забыл и отринул меня искупитель!»
— «Христос, — был ответ, — не отверг никого,
Кто робко и ревностно ищет его:
Мой сын, принеси покаяние!»
И что же? — незапно во прах
Пред старцем упал Каллимах;
Слова ж заглушило рыдание.
14
Так точно рыданье младенца, чернец!
Здесь некогда душу тебе возмутило.
«Дитя мое бедное! — я твой отец;
Спасти тебя снова мне небо судило!»
Сказал, слезы брызнули из его глаз,
И слушает инок ужасный рассказ.
Вот кончен. — «Тебе разрешение
Не я дам: я пепел и прах! —
Так рек вдохновенный монах. —
Но, сын мой, для всех искупление.
15
Дорогу на север держи по звездам,
Пока не достигнешь Аркадской долины...
Далеко за Мистрой разрушенный храм,
Пустынный, во имя святой Магдалины:
Там нет алтаря, не видать образов.
Свод треснул и стал обиталищем сов, —
Простися с войной и ловитвою,
Ружье замени ты крестом,
Разгул молодецкий постом,
А клефтские песни молитвою.
16
По году взывай за отца и за мать,
А третий за души попов погубленных:
Спасен и прощен ты, когда благодать
Средь стен водворится, тобой освященных,
И явится снова служение там».
Того, что вещает, не знает и сам:
Таинственной двинутый силою,
Монах не свое говорит;
Тот внял, поклонился, молчит,
Прощается с родиной милою.
17
И быстро три года потом протекли,
За ними проходят еще три седьмицы.
Раз утром монаха, искав, не нашли;
Он вышел задолго до света денницы, —
За реки, дубравы и горы простер
В Аркадию путь свой седой калуер...
Не бренного сердца хотение
Влечет его в сумрачный дол;
Но духа господня глагол,
Но полное силы видение.
18
Пришел и увидел: лежит Каллимах,
Как сонный младенец, на паперти храма;
И дивному пению внемлет монах,
И в двери струится поток фимиама.
Он понял: послалось нетленье мощам, —
И молвил сошедшим со скал пастухам:
«Здесь, пастыри, дело чудесное!
Здесь церковь воздвигните вновь
И славьте господню любовь,
Христа милосердье небесное!»
Никита
Друзья, прославим господа и мы:
Творит он свет из самой тьмы;
Под сенью благости господней,
Клянусь, не страшен бой
С неистовой, бездонной преисподней.
Но, братья, время на покой:
Уже пропел петух, рассвета возвеститель.
До утренней зари
Свое крыло над нами распростри,
Слуга благого, ангел наш хранитель!
(Крестится и ложится.)
Все засыпают, кроме Ижорского.
Ижорский
Перекрестились и — заснули все!
«Встань, возвратись к отцу!» — мне слышится совсюду;
И что ж? ужели зов святой вотще:
Всегда ли глух к нему пребуду?
ЯВЛЕНИЕ 2
Кабинет очень недостаточного стихотворца.
Поэт
(один)
Ну, слава богу, — напоследок
Я от соседей и соседок
Избавился, — от их вранья
И сплетней; напоследок я
С плеч сбросил груз сует и хлопот,
И смолкнул горькой жизни ропот,
И вот же, на крылах мечты
Перенесусь на высоты...
Кикимора
(вдруг входит, одетый по последней моде)
С которых вы, как сын Дедала,
В болото падали не раз!
Охота улетать из глаз
У вас поныне не отпала?
А волос поседел совсем, —
И щеголять-то перед кем
Вам здесь поездкой Монгольфьерской?
Поэт
Вы кто? — сюда пришли зачем?
Не знаю вас, и гость вы дерзкий,
Прошу же, сударь...
Кикимора
Яков Бем
И Сведенборг на вашем месте
Тотчас меня б узнали... Вам
Раздумать, кто я, время дам.
Поэт
Шалун? Кикимора? — По чести,
Я думал, что уже с тобой
Не свижусь.
Кикимора
Вспомнить сердцу больно,
Как поступили вы со мной
Неласково, как богомольно?
Но что мне делать? К вам я слаб;
Своей привязанности раб,
Не то я, что другие духи.
Извольте видеть: ходят слухи,
Что сладить с драмою своей
Вам трудновато без чертей,
И взял я отпуск от Денницы
И через горы, степь и лес
Примчался прямо из столицы.
Поэт
Ты, братец, образцовый бес!
Тебе я крайне благодарен.
Скажу же детям и жене,
Что здесь со мной приезжий барин
И чтобы не мешали мне.
Кикимора
Помилуйте! Сочту за счастье,
Когда...
Поэт
Спасибо за участье!
Однако извини: моим
Не слишком, полагаю, нужно
Знакомство с щеголем таким.
Да и хозяйке недосужно:
К обеду кашу нам и щи
Она готовит... Не взыщи.
(Уходит.)
Кикимора остается один и роется в его бумагах. Поэт застает его за этим благородным занятием.
Кикимора
(нисколько не смутясь)
А я, по праву прежнего знакомства,
Те вдохновения перебирал,
Которые ваш гений завещал
Вниманию и памяти потомства...
Поэт
За наглый знак такого вероломства...
Но чувствую: всего глупей
Ждать благородства от — чертей.
Кикимора
Да! свой устав у нас, свои обыкновенья:
Не оскорбят нас ваши оскорбленья;
И я ж философ и плебей,
Хотя теперь и шляюсь в модном свете;
Поговорим же о другом предмете!
Итак, Ижорский стал ханжой у вас?
И, если не морочите вы нас,
Его увидим вскоре мы монахом.
От этого не трепетом, не страхом,
Зевотой обдает меня...
Монахом! — нет, со дня,
В который вы мне увольненье дали,
От духа времени в своей глуши
Немилосердо вы отстали!
Вы верите в любовь, в могущество печали,
В огонь страстей и в теплоту души...
Ба! это все давно истертые пружины!
Нам нужны ныне посильней картины:
Герой сороковых годов
Без сердца, без друзей и без врагов;
Он даже самого себя не любит,
Не мстит, а если губит,
Так потому, что скучно и что вник
В ничтожество людей, — ему сказал рассудок:
Их нечего беречь. Он истинно велик,
Он убежден, что все на свете предрассудок,
Все вздор. — Когда ж расстроится желудок
Или не спится, — он начнет писать дневник...
Дневник chef d'oeuvres:[203] в нем, как анатом искусный,
Фразер наш разлагает свой же труп —
И варит из него спартанский, черный суп,
Суп гадкий, может быть, — зато чертовски вкусный.
Поэт
Ижорский мой — не так ли? — просто глуп?
Кикимора
Вот и обиделись! — Знать, что и в наше время
Поэты раздражительное племя.
С полсотни мастерских стихов
В Ижорском, например когда на сцену
Выводите меня или других бесов;
Но — сделайте в развязке перемену:
Смешное ваше Отче согреших —
Не в нравах нынешних холодных и сухих.
Не лучше ль будет, ежели участье
В убийстве графа примет ваш герой?
Вы покачали головой:
Не нравится? — Так что ж? — Ударьтесь в сладострастье.
Обратно в Петербург (нам это нипочем!)
Молодчика перенесем;
Там мы с Ундиною Невы его сведем...
Не бойтесь же! боязнь удел певцов бездарных.
При хоре роковом духов элементарных
(Тот хор напишете в стихах таких,
Чтоб ужас с негою сливался дико в них),
При полном месяце среди лазури ясной
В объятья девы вечно молодой,
Всегда причудливой, всегда прекрасной,
Однако без души живой,
Уже не находя ни в чем земном отрады,
С безумным хохотом бросается герой, —
И что же? — тело сладостной наяды
Вдруг тает и — становится рекой.
Он тонет... Будет с вас; а только будьте новы,
И прочь все предрассудки, все оковы:
В одно спаяйте бред и смех,
Сарказм и страх, поэзию и грех —
И адом поручусь за бешеный успех;
Да! ваше генияльное созданье
Вмиг завоюет вам всех зал рукоплесканье.
Поэт
Бес, за совет благодарю.
Но, демон-обольститель,
Ты века нашего, положим, представитель,
Да я не для него творю.
Кикимора
Не для потомства ли? — о! труд похвальный!
К потомству только путь довольно дальный:
Не оборваться бы, да вместе — с книгой — бух...
Поэт
Бух в Лету? — Так и быть. Прощай, лукавый дух!
ДЕЙСТВИЕ III
ЯВЛЕНИЕ I
Эгина. Дом президента. Барба-Яни и Ижорский.
Барб а-Яни
Итак, вы едете, и это непременно?
Остаться с нами вас ничем не убедим?
Ижорский
Граф, слишком было бы надменно
Мне думать, будто я для вас необходим.
А сверх того, скажу вам откровенно,
Я не нашел у вас, чего искал.
Барба-Яни
Мне странно и, признаться, даже больно,
Что вы так говорите, хоть довольно
И я подобных отзывов слыхал:
Иной мечтал
Свою Утопию, свой идеал
Осуществить у нас нелепый, невозможный,
Ошибся, не успел и — проклинает нас;
Другой же человек, всегда, везде ничтожный,
Теперь кричит, что он Элладу спас,
Что мы народ неблагодарный,
Что недостойны мы его услуг;
А третий с самого начала был коварный,
Своекорыстный, ложный друг...
Вы...
Ижорский
Я не лучше их: пересказать ли повесть
Моих ужасных дней?
К чему? — Граф, знайте: Немезиду, совесть
Умилостивить кровию своей
Я здесь надеялся; внушала мне отвагу
Не чистая любовь к святыне и ко благу;
Мятежник гордый, но бессильный и слепой,
Я, чтоб не быть ни одного мгновенья
Глаз на глаз с внутренним своим судьей,
Со скрежетом бросался в дикий бой,
В неистовую оргию сраженья, —
И вот обманут: я с самим собой
Не мог расстаться.
Барба-Яни
Вы несправедливы:
Не спорю, что нечистые порывы
И здесь порою возмущали вас;
Но, если уж однажды, в грозный час
Святого пробужденья,
Вы с ужасом свои познали заблужденья,
Вскочили и взялись за наш священный меч,
Вы не могли средь бурь, опасностей и сеч
Искать единого самозабвенья, —
(взяв его за руку)
Вы лучшего желали, милый сын;
Да! вы стремились к лучшей, высшей цели,
Вы искупить свои вины хотели...
Друг, — искупить их может Он один!
(Помолчав)
Вы нужны мне, мне жаль расстаться с вами:
Скажу, как ваш бессмертный Ляпунов,
Что здесь, среди злодеев и глупцов,
Я действую и зижду под ножами.
Но веку нашему необходим пример,
И буде вас зовет души влеченье,
Ступайте: иногда смиренный калуер
Потребнее земле, чем Гектор и Гомер;
Сам бог больным сердцам дает уединенье.
ЯВЛЕНИЕ 2
Богато и со вкусом убранный кабинет журналиста.
Журналист
(в щегольском утреннем наряде сидит перед столом и кусает перо)
Я, право, горе-журналист:
Не оберусь досады, хлопот, дела;
Едва одна статья поспела,
Исчеркивай опять каракулами лист!..
И для чего? для славы?
Попали! Венская карета нам нужна,
Любовница, и не одна,
Шампанское мне нужно, ложа, дача;
А слава к этому всему — придача.
Да все-таки я горе-журналист:
Речист и едок мой антагонист,
Мне должно отвечать, и желчи-то — спасибо! —
Не занимать мне; но
Я у министра не бывал давно:
Вот съездить бы к нему, а держит диатриба!
Когда теперь не напишу ее,
Все скажут: «Сознает бессилие свое,
Боится, уступил, и впрямь, ему ли
Бороться с Менцелем?» — Чтоб черти вам свернули
За пересуды, за мою тоску,
Любезные читатели, башку
Неугомонную! — Так, публику-старуху,
Хоть удавись, а надо рассмешить:
Ей-богу, нелегко весь век свой шутом быть!
Прибегнешь поневоле к духу
Служебному, который выручал
Не раз меня... Пусть пишет мой журнал
И над соперником доставит мне победу,
Я между тем в воксал,
Потом к его сиятельству поеду.
Дух, который в виде змея
В спальню к Свифту заползал,
А затем в стенах Фернея
Желтою осой жужжал!
Клеветник бесчеловечный,
Лжец и отрицатель вечный!
Весь, и телом и душой,
Я холоп твой, весь я твой:
Ведь и я же для забавы
Отравляю честь и нравы,
Ведь и я сушу сердца;
Я отвергся от творца,
От небесной, чистой славы,
От глубоких дум и чувств,
От наук и от искусств, —
Ты предстань мне, дух лукавый!
С камина соскакивает одна из китайских кукол, которыми он уставлен, и оборачивается в Кикимору.
Кикимора
Вот я, писака! а чего
Ты хочешь от владыки своего?
Журналист
Почти что ничего:
Работник ваш — безмолвный раб покорный...
Кикимора
Без околичностей! твой лепет вздорный
Мне слушать некогда: я тороплюсь, спешу;
И я бываю не без хлопот;
Сегодня, например, я грешника душу,
Мне слышать надобно его предсмертный ропот,
Чтоб дух его схватить и ввергнуть в ад.
Журналист с ужасом отступает.
Что меришь, чучело, меня глазами?
Что так трясешься весь и щелкаешь зубами?
Ты разве этому известию не рад?
Журналист
Бес девятнадцатого века,
Я думал...
Кикимора
Враг заклятый человека,
Его гублю; а чем? мне ровно все равно:
Пером ли мерзостным безбожного писаки,
Или зубами бешеной собаки,
Ножом ли, клеветой ли... Мне дано
Довольно средств: когда одно
Не действует, к другому прибегаю.
Не слишком понимаю
И ужаса, которым ты объят...
Ты трус, ты не рожден к убийству и разбою;
Да как ты полагаешь, брат:
Не много душ мы извели с тобою?
Но и душе душа, как говорится, рознь;
Вот для твоей, — сказать примерно, — дальных кознь
Употреблять напрасно и не стоит;
А та меня, признаться, беспокоит:
Вертка проклятая! — Не помешай-ко ей,
Так чисто ускользнет из-под моих когтей!
В три короба, любезный, нагрешила:
На ней безверие в святыню и любовь,
Хула, отчаянье, отступничество, кровь;
Но в ней и грозная, таинственная сила.
Представь: решилася — назад!
Сначала издевался ад.
Да! и в изъязвленной стрелами угрызений
Еще вся гордость прежняя была
Несокрушима и цела
И сонм противоречий и сомнений.
Так что же? встрепенулась вдруг,
Все сбросила и наших обольщений
Разорвала волшебный, страшный круг:
Смиряясь, к своему отцу и богу
Нашла единую, возможную дорогу...
Тогда всех нас потряс испуг;
Однако: пустяки! не допущу до места,
Где для принятья жениха
Омыться хочет от греха
Благоразумная невеста!..
Ты видишь сам, почтенный журналист,
Не слишком мне досужно;
Так говори ж скорей, без фраз: что нужно?
Журналист
Чтоб отвечали вы на этот лист.
Кикимора
Ты в нем разруган?
Журналист
Да.
Кикимора
И обижаешься?
Журналист
Нимало;
И возражать бы сил достало;
Да только та беда,
Что тороплюсь и я кое-куда;
(одеваясь)
Итак, вострее очините
Свое геньяльное перо,
Присесть извольте за мое бюро
И мне статейку начертите.
Кикимора
Не сяду;
(пишет на листе бумаги, он сам собой исписывается)
вот тебе готовая статья!
Журналист
Вам очень благодарен я.
Да только...
Кикимора
Знаю, что сказать ты хочешь:
«Я не читал, что пишут на твой счет».
Ты не ребенок, а об этом ты хлопочешь!
Злодея твоего моя статья убьет;
Надейся от нее чертовского успеха:
В ней вдоволь дерзости и клеветы и смеха.
Взгляни-ко, с самых первых слов
Кричу: «Противник мой и подл и бестолков;
Давно известно свету,
Что смысла в нем ни капли нету;
Я не унижусь до того,
Чтоб опровергнуть бред его»
И прочее... Печатай смело!
Прощай! Пора приняться мне за дело.
ЯВЛЕНИЕ 3
Подножие Афонских гор. Ночь. Ижорский, Омар и турецкое прикрытие, данное ему афинским агой.
Ижорский
Еще далеко монастырь?
Омар
Эфенди, близко, но за край обзора
Скатилось солнце, нетопырь
Вот вылетел из сумрачного бора;
Не рано, отдохнем; блеснет заря,
И мы, соснув часок в тени чинара,
Пойдем и до полуденного жара
Там будем у ворот монастыря.
Ижорский
Остановиться здесь, у самой цели?
Они устали и замлели:
Им нужно освежить себя...
Поешьте и вздремните, — я согласен.
Сходят с коней и располагаются на ночлег.
Омар
(подошед к Ижорскому)
Эфенди, божий мир, скажу тебе, прекрасен!
Вы, франки, мудры; я хотел спросить тебя:
Для одного ли украшенья
Все эти точки, эти звенья,
Златое войско звезд аллах
Рассыпал в синих небесах?
Или же ангелов и душ блаженных очи
Глядят на нас из-за покрова ночи?
А может, это стадо то,
Которого еще не сосчитал никто,
Те овцы, коих пастыри-пророки
В эдемских пажитях пасут?
Не свет ли радости незаходимой тут?
Не тут ли жизненные токи?
Ижорский
(глубоко тронутый)
Суровый сын войны, благослови
Всевышнего: он свят, он полн любви!
При тихом свете размышленья
И ты прочел две буквы откровенья,
Дарованного им же всем
В чудесной грамоте его творенья!
Счастливец, верь, что точно там Эдем,
Что там, в равнинах безрубежных,
Ликуют сонмы душ святых и безмятежных...
Друг, искра каждая, какую видишь ты
Из нашей низменной и бедной темноты
На черной епанче полуночи священной,
Есть мир несказанно огромнее вселенной,
Где прозябаем мы,
Мир совершеннее и необъятно краше,
Чем мир земной, жилище наше,
Сей дом греха, страдания и тьмы;
И все живут одним велением аллаха!
И все они ничто пред ним!
Омар
Я полн благоговения и страха,
О брат мой! — сколь же он непостижим!
Ижорский
Велик и грозен, чист и благ непостижимо!
Им каждое его создание хранимо:
Он знает, помнит, слышит, видит нас,
Он сосчитал наш каждый даже влас,
И он любви своей вовеки не изменит;
Он душу каждую живую выше ценит,
Чем весь сей океан бесчисленных светил!
Но, друг Омар, — товарищ твой почил;
Взгляни: играет с резвою мечтою
И улыбается; тяжелой головою
И ты киваешь: не противься сну.
Омар
Благослови, эфенди! — я усну.
Засыпают Ижорский и Омар.
Голоса: один с востока, другой с запада.
Восточный
Лебедь, омытый в волнах покаянья,
Гимн свой прощальный пропел:
Здесь испытаний предел,
Там совершатся его упованья.
Западный
Совершатся упованья?
Тот, кто лил и кровь и стон,
Ток соблазна и страданья,
Уповать дерзнет ли он?
Восточный
Если познал кто, смиряяся, бога,
В небо тому не закрыта дорога;
Сын возвращается в отческий дом:
В сына отец ли бросит свой гром?
Западный
Бьет нежданно час суровый:
Наступил последний миг;
Он ли пристани достиг,
Возрожденный жизнью новой?
Тех искус суров и строг,
Чей был грех тяжел и мног;
В боге нет противуречий:
Страшен правосудный бог.
Восточный
Под крест преклоняя смиренные плечи,
Поднялся, пошел он; еще был далече —
Отец же увидел и — сына жалеет...
Но дух ли лукавый отца разумеет?
Западный
Поднялся, пошел он; но я — я назад
Мертвящею, бурною, хладною силой
Попячу его пред отверстой могилой
И грешника ввергну в пылающий ад!
Восточный
Буде однажды на ком опочила,
С неба сошед, благодать, —
С тем пребывает нездешняя сила,
Дивная, страшная Тартару рать!
Голоса умолкают.
Сеид
(входит и смотрит на спящих)
О Магомет! наперсник, друг аллаха!
(Благословен вовеки будь!)
Объял мою трепещущую грудь
Поток негодования и crpaxal
Принудили гяуры падишаха
Принять постыдный мир, — и вот же, ныне грек
Такой же, как и турок, человек!
Рабам дано название народа,
Холопам подлым — сила и свобода,
И братьями теперь нечистых псов зовем!
Что говорю? — франк помыкает нами,
Москову, франку стали мы слугами:
В них ищем; нам они указчики во всем;
Законы пишут нам, нам задают работы;
Приемлем на себя для них труды, заботы,
Их угощаем, их в дороге бережем...
Пример недалеко: лежит поклонник Иссы,
Кругом его безумцы османлисы...
И чтоб хоть кто из них для правой кары встал
И в троебожника вонзил святой кинжал!
Кикимора
(вдруг является на краю дороги в виде бедного дервиша и, качаясь, бормочет нараспев)
Тяжкий золотым зерном,
Полн питательного хлеба,
В жатву клас падет серпом, —
Так убьет незапный гром,
Луч разгневанного неба,
Всякого, кто долг познал,
Но, подобно робкой лани,
Прочь от долгу отбежал.
Взмахом быстрой, мощной длани
Можешь освятить свой нож
В крови нечестивца... Что ж
Сам ты медлишь, двоедушный?
Зову сердца непослушный,
Только «горе!» вопишь ты
Над сынами слепоты.
Ты ли муж прямой и правый?
Нет, ты свергнешься, лукавый,
В ночь бездонной темноты!
Сеид
От ужаса подъемлется мой волос;
Меня пугает твой зловещий голос...
Кто ты? поведай мне, отец!
Кикимора
Я нищий, рук лишенный и слепец;
Но только бы я был, как ты, здоров и молод,
Меня бы не томил бесплодный мести голод,
Давно бы меткий мой кинжал
В груди врага аллахова торчал...
(Приходит постепенно в исступленье и начинает вертеться на одной ноге.)
Застрелен я был бы, изрублен, заколот,
Но смерти меня не коснулся бы холод,
Нет! вождь светозарный сияющих сил
Мой радостный дух со земли бы схватил.
Вот понеслися мы выше лазури:
Выслал Эдем вечно юную Гури,
Дивную деву, навстречу ко мне...
Взор ее небо, и небо объятье...
Ты же, отверженный, чадо проклятья,
Быть тебе с Эвлисом в вечном огне.
Сеид
Умолкни, ради всех святых иманов!
Ты, старец, страшен и жесток;
Но пусть мой труп терзает стая вранов!
Ты не пророк!
(Кидается с кинжалом на Ижорского.)
Кикимора
(ему вслед)
Уходишь молодца — спасайся за поток.
Сеид, ранив Ижорского, бежит.
Ижорский
(вскакивает и тотчас падает)
Прочь! о! — я ранен.
(Лишается чувств.)
Омар
Боже правый!
Эфенди! — он убит!
Кикимора
(подходя к ним)
Напрасно! есть надежда. — Но бежит
Его злодей, проклятый и кровавый:
За ним! за ним! — а гостя своего
Оставьте здесь в моей защите;
Я в чувство приведу его.
Омар
Ловите изверга, проворнее ловите!
(Уходит с воинами.)
Кикимора
Ну, Лев Петрович! — вот как раз
Глаз на глаз мы остались с вами!
Уж, верно, от моих проказ
Вам не отделаться... Что ж? — виноваты сами!
Вы наняли меня в благополучный час;
И с той поры я к вам горю любовью:
Жить не могу без вас.
Лежите, батюшка! — поисходите кровью!
Не зазеваюсь — нет! очнуться в пору вам
Перед блаженною кончиной вашей дам,
Чтоб вы могли союз прекрасный между нами
Навеки подтвердить своими же устами.
Пока же — чем займусь? — Сантиментальный бес
Твердил бы о soeurs grises,[204] о милосердых братьях,
Вас нянчил бы в своих объятьях
Или хвалил бы дол и горы, холм и лес!
Я резонер: пущуся в рассужденья
И обнаружу ложь того пустого мненья,
Что будто не дерзает произнесть
Трепещущая преисподня
Святого имени господня.
Раз, доказательства в самом писаньи есть,
Что в старину и черт умел найти дорогу
На небеса и представлялся богу;
А во-вторых,
В его же имя извергов святых,
Свирепых, бешеных, кровавых суеверов
И очень искренних, совсем не лицемеров,
Воспламеняет кто? Ужель еще не мы?
Так! мною обуян поклонник Магомета;
Да это пустяки: ученье даже света,
Пожалуй, превращу в ученье адской тьмы.
Чтобы расширить царство слез и бедства
И насадить повсюду смерть и грех,
Не презрю никакого средства:
Безверье и сарказм, иронию и смех
Употребляю с светским человеком;
А с турком-варваром, а с полудиким греком
Стихами говорю из их священных книг.
Но кровь пора унять: настал желанный миг;
Ижорский! на твою растерзанную душу
С победным хохотом отчаянье обрушу
И — размозжу ее!
(Ижорскому, который между тем очнулся)
Ты насмерть ранен.
Ижорский
Так;
Я приближение студеной смерти чую:
Но ты, чего ты хочешь, злой призрак?
Кикимора
Ты жизнь провел примерную, благую:
Желаю слушать исповедь твою.
Ижорский
Лукавый, черный дух! меня ты не встревожишь:
Вот господа тебе в свидетели даю,
Я осудил себя, и строже, чем ты можешь, —
Так! я сгубил себя; без чуда я навек
Погибнул, но мне голос сердца рек:
«Есть чудеса!» — Пускай же человек
Не в силах сам собой делами покаянья
Достигнуть выкупа от вечного страданья,
Ужель и всемогущий изнемог?
Ты повторяешь: «Грозный бог
Послабник ли грехам? — он справедлив и строг!»
Благ он и справедлив, — мы рук его творенья,
Просились в жизнь не мы из недр небытия,
И вот, хотя душа моя
Вся тает, вся дрожит, а детски верю я
Святому таинству христова заступленья;
Увы мне! мерзостен я самому себе,
Но весь я предаюсь твоей благой судьбе,
Тоскую и прошусь, мой господи! к тебе:
Нет! и меня же ты не создал на мученья,
Ты, ради сына, слух склонил к моей мольбе,
И вот же, вот послы любви и примиренья!
В мерцании луны
С небесной вышины
Два ангела слетают;
Их лик блажен и тих,
Венцы на челах их,
Одежды их сияют;
В их взорах свет,
В чертах их нет
Ни даже следа гнева.
Маня, летят,
Летя, манят
И юноша и дева!
Блаженный час!
Вновь вижу вас,
Привету милых внемлю:
Зовет отец!
Иду — конец!
Я бросил грех и землю!
Лучи месяца освещают два прекрасных призрака, похожих на Лидию и Веснова; Кикимора, постепенно бледнея, исчезает от их чистого сияния. Ижорский умирает, простирая к ним руки.
1826 — 1841
ПРОКОФИЙ ЛЯПУНОВ
Земляной и часть Белого города заняты русскими; Кремль еще в руках поляков.
ДЕЙСТВИЕ I
Сцена 1
В Москве на Арбате. Ночь. В простой избе Прокофий диктует, Феодор Ляпунов и Кикин пишут. На столе шлем Прокофья.
Прокофий
«Разбойный и земской приказ устроить,
Как прежде смут то было на Москве;
А кто кого убьет без приговора
Земского, самого того казнить».
Статья последняя: «Бояр же тех
Для всяких дел земских и ратных мы
В правительство избрали всей землею,
А буде те бояре не учнут
По правде делать дел земских и ратных
И нам прямить не станут, вольно нам
За кривду их сменить и вместо их
Иных и лучших выбрать всей землею».
Вот, Кикин, главное, о чем просить
Земскую думу надоумить должно.
Кикин
Заруцкий взбесится.
Феодор
Пускай себе!
Кикин
И князь не всем доволен будет.
Прокофий
Князь?
Кикин
Князь Дмитрий Тимофеич, твой товарищ.
Феодор
Боярин Тушинский!
Кикин
Так; но в чести
И силе он у всех, кто познатнее,
Кто починовнее, в земских полках;
И, впрочем, добрый человек.
Феодор
Добрейший!
Из тех, которых (только спеси их
Умей польстить) любой злодей и вор,
Что лошадь, оседлает и погонит.
Прокофий
Ты весь в отца: как он, смышлен и боек,
Зато, как он, и злоречив. — Где он?
По милости Московского синклита,
Быть может...
Феодор
На отца надеюсь: их
Он проведет.
Прокофий
Гонсевский не дурак,
Не глуп Михайло Салтыков, пронырлив
Андронов, их делец.
Кикин
Да князь Мстиславский
Не даст им веры.
Прокофий
Воли им не даст?
Зарезан ими князь Андрей Голицын,
В темнице душной старец Гермоген,
Вся выжжена с конца в конец столица,
Разграблены сокровища царей;
А что Мстиславский? подписью скрепляет
Доносы королю, на первом месте
Сидит в синклите, кормит и поит
Гонсевского... Однако люди нужны, —
Бог не без милости; надеюсь сам,
Захарья ускользнет из их когтей.
Феодор
Володя, говорим и говорим,
А между тем ведь дяде нужен отдых:
Всех впереди он до ночи глухой
Сражался, бился, разгромил злодеев,
Втоптал их в Кремль, — и что ж? не сняв и лат,
Идет и за перо — и к свету нам
Устав готов спасительный и мудрый.
Прокофий
(встает)
Рязанцев, Кикин, соберешь, прочтешь
Всем головам и сотникам бумагу,
О мне ни слова, будто от себя.
Признаться, бражничества не терплю;
Да так и быть: пускай зовут на пир
Людей Заруцкого и Трубецкого.
Хозяевам за труд вчерашний дать
Вина и пива.
Феодор
Чтобы лучше им,
Беседуя с гостями дорогими,
Земское дело вместе обсудить?
Прокофий
Прощайте, дети.
Уходят Феодор и Кикин.
На тебя узду
Накину, наглый атаман, грабитель!
Ты выгнан из Литвы; еще вчера
Ты был разбойником, вторым Лисовским,
И резал православных христиан,
А ныне ты защитник православья,
Боярин, вождь, правитель христиан!
Всевышний да не внидет в суд со мною,
Что для спасения родной земли
Не презрел я подобного орудья!
В наш грешный век кто чист? Сравнить нельзя
С Заруцким Трубецкого: князь Димитрий
Не без достоинств — да! но как же слаб,
И сколько и на нем бесславных пятен!
Что ослепил нас дерзостный расстрига,
Простительно: святое имя он
Употребил, и первый; сверх того,
И человек-то был, каких немного.
Но родовым быть князем, но гордиться
Своими предками, но знать обман —
И подлому обманщику служить,
Мерзавцу, трусу, Тушинскому вору, —
Вот для меня загадка!
(Сел.)
Впрочем, я
За слабость никому не судия;
Иной, быть может, и меня осудит,
Пред Шуйским, может быть, и я не прав:
Поверил я, что он убийца сына,
А на поверку вышло — клевета;
Увлекся я горячим, бурным сердцем
И согрешил; все ж не из низких видов.
(Засыпает.)
При последних словах входят Ольга и мальчик.
Ольга
Заснул ли он?
Мальчик
Боярыня, заснул.
Ольга
Да! бурно это сердце, но горит
В нем чистая любовь к земле родимой;
В нем нет и места для любви другой...
Прибежищу, покрову всех скорбящих,
Царице неба, деве пресвятой,
Прокофий, за тебя и день и ночь
Я, грешница, молюсь. А ты, жестокий,
Ты, кажется, меня совсем забыл!
Зачем тоской не делиться со мною?
Скажи мне: Ольга злее ль и Литвы
И хуже ль и Заруцкого? — О них
Ты мыслишь целый день и, засыпая,
Твердишь о них, о них... Желать почти
Могла бы я, чтоб ненавидел ты
Сиротку Ольгу... Ты бы хоть подумал
Тогда о ней, хоть раз в неделю вспомнил!
О, как глупа я! Мной ли заниматься
Ему, когда на рамена его
С своей судьбой оперлась Русь святая!
Начинает светать.
Голоса за сценой
Впустите. — Прочь! не велено: назад!
Ольга
Кто тут шумит? покоя не дадут!
Мальчик
(подходя к дверям)
Боярин почивает: тише!
Голос
Мальчик,
Вели впустить: есть дело у меня
До воеводы.
Мальчик
До утра, земляк,
Повремени: всю ночь писал боярин,
Работал, а вчера до самой ночи
С Литвою бился, не сходил с коня.
Ржевский
(оттолкнув часовых, входит)
Прочь! говорят, впустите! место дайте!
Прокофий
(вскакивая)
А! что такое?
Сотник
Мы его держали.
Прокофий
Да, знать, не удержали: молодцы!
За дверь ступайте. Кто ты? Как ты смел
Войти насильно?
Ржевский
(сбрасывая охабень)
Как я смел, ты видишь.
Прокофий
Защитник Брянска, Ржевский?
Ольга
(вполголоса)
Брат Иван!
Ржевский
Защитник Брянска, тот, кому господь
(За грех ли тяжкий) не дал защитить
Бессрамной, древней чести рода Ржевских;
Тот, кто в плену тяжелом изнывал,
А между тем правитель православных,
Избранный на защиту беззащитных,
Сестру страдальца гнусно обольстил
И Ржевских честный дом покрыл бесчестьем.
Прокофий
Мне эта сказка глупая известна.
Но к обольстителю своей сестры
Зачем приходит Ржевский?
Ржевский
В этих жилах
Не кровь, а молоко, когда пришел
Не за твоею кровью я.
Прокофий
Ты искрен
По крайней мере; в польском полону
Ты кой-чему и научился; но —
Мы русские, и поединки, видишь,
Еще у нас в обычай не вошли.
А сверх того, измерь меня глазами:
Под русским небом только одного
Соперника по силе мышц я знаю,
Захарью Ляпунова: он мне брат.
Ржевский
И ты еще смеешься надо мною?
Прокофий
Нимало; только я с тобой не бьюсь.
Сядь, выслушай и будь моим судьею.
Ржевский
Женись на Ольге.
Прокофий
Я на ней женат.
Ржевский
Тогда мне голову вели отсечь
Бессмысленную с этих буйных плеч.
Вопрос последний: где же ныне Ольга?
Прокофий
Здесь.
Ржевский
Здесь?
Прокофий
Бедняжка и дрожит и млеет,
Рыдает — слышишь ли? а все не смеет
К нам подойти.
(Ольге)
Что, Ольга? что, душа?
От сердца отлегло ли? К нам, в объятья!
Ты видишь: мы опять друзья и братья!
Ольга
Как мог ты?
Ржевский
Прочь! мы братья? мы друзья?
Сестра моя в распутном, буйном стане?
Нет, не солгали же; клянуся: в ней
Нельзя признать мне ни жены твоей
Законной, честной, ни сестры стыдливой
Ивана Ржевского!
Прокофий
Ты, брат, строптивый,
Заносчивый безумец. Но, любя
Жену, как душу, пощажу тебя.
К тому же позабуду ль об услуге,
Какую ты, отважен и удал,
Земле родимой в Брянске оказал?
Так слушай: дряхлый твой отец в Калуге
По приказанью самозванца пал...
Ржевский
Не растравляй хоть старых ран сердечных;
И с новых тяжко.
Прокофий
Выслушай меня!
Ей, Ольге, вымолила жизнь Марина,
Взяла ее к себе. Затем и вскоре
Урусовым обманщик был убит;
И вот Мариной завладел Заруцкий.
Я между тем поднялся, кликнул клич:
Сошлись вожди, в числе их и Заруцкий.
Тут у Марины Ольгу встретил я;
Мне стало больно, жаль ее мне стало;
Я от Марины, кто она, узнал
И настоял и выручил сиротку
И — с нею обвенчался.
Ржевский
Уверяй!
Клевещут? повод подаешь к злословью:
Зачем жену за войском водишь ты
Не по обычаям отцов и дедов?
Прокофий
Обычаи отцов, без спору, святы:
Но не всегда возможно и тому,
Кто сердцем предан им, в годину скорби,
Разврата, беззаконья, мятежей,
Без нарушенья сохранить их святость.
России нужен я; а признаюсь,
Не снес бы плена Ольги: здесь и бурно,
Да безопаснее, чем где-нибудь.
Ржевский
Не верю: отпусти ее в Рязань.
Прокофий
Не так ли? чтоб в пути перехватили?
Глупец ты! не гневи меня, ступай!
Ржевский
Умен ты, посрамитель женской чести!
Прощай: глупец идет; однако вести,
И скорой, от меня ты ожидай!
(Уходит.)
Прокофий
Ты плачешь, Ольга, друг ты мой сердечный?
Несправедлив твой брат; но, даст господь,
Опомнится. Иди в свою светелку,
Молись, и да утешит бог тебя!
Ольга уходит.
Прощай, душа!.. Пойти мне к Трубецкому,
Авось удастся: преклоню его
Уставу не противиться земскому.
Сцена 2
Табор. Заруцкий, Просовецкий, Заварзин, переодетый казаком поляк Хаминский. Слышны песни пирующих казаков и ратников.
Уходят, вполголоса разговаривая; входят стрелецкий рязанский голова, голова стрелецкий прежних Тушинских дружин, еще стрелец и француз, служащий в немцах, в рати Трубецкого, потом Ржевский, который останавливается отдаль, не замеченный прочими.
Великолепный шатер Трубецкого. Трубецкой, Прокофий Ляпунов, Заруцкий, боярин Иван Салтыков, окольничие князь Иван Голицын и Артемий Измайлов, князья Волхонский, Литвинов, Масальский; Просовецкий, Заварзин. Посреди стол с бумагами; за пологом в другой половине готовят обед. При первых словах Трубецкого Феодор вызывает Прокофия Ляпунова, который выходит и шепчется с братом вне ставки.
Трубецкой
Я бы согласен, и никто, надеюсь,
Не обвинит меня в насильях тех,
О коих здесь помянуто.
Измайлов
Никто,
Князь Дмитрий Тимофеич, — бог свидетель!
Трубецкой
Благодарю, Артемий; но...
Просовецкий
К чему
Отдать себя на волю этой думы,
Которая не нами созвана?
Голицын
Не всеми нами.
Трубецкой
Сверх того скажу:
Нет в думе голосов мужей синклита,
Больших, старинных, родовых бояр.
Заруцкий
Ведь Ляпунов нам объявил о них,
Что все они прельстились славой века,
От бога отступили и к врагам
Жестокосердым западным пристали
И обратились на своих овец.
Измайлов
Смеешься, атаман, а прав Прокофий:
Свободный голос трудно им подать;
Они в Кремле в опеке Сигизмунда.
Входят Ляпуновы.
Трубецкой
Нет подписи святителей великих.
Прокофий
Что до святителей, князь Трубецкой...
В темнице страстотерпец Гермоген,
Но вот Захарья, от него посланник...
Бежал из-под секиры из Кремля...
Он сам сидел в оковах, но нашел
К устам и слуху патриарха путь.
Желанье думы знает патриарх
И письменно прислал свое благословенье.
Князь, почерк ведаешь его руки:
Тут нет подлога.
(Подает бумагу.)
Трубецкой
Кто же о подлоге
И мыслить может?
(Прочитав, крестится и целует бумагу.)
А! Захар Петрович!
Добро пожаловать! — позволь в тебя,
Гость дорогой, всмотреться. Мы давно
(Всему виною старый шубник Шуйский)
С Москвой расстались; в люди вышел ты
Без нас, приятель; много про тебя
Слыхали, да в лицо тебя теперь
Впервые видим... Честь тебе, Захарья!
Ты разом кончил то, что с Шаховским
И Телятевским мы предпринимали,
За что погиб Болотников; ты свел
С престола недостойного Василья.
Прокофий
Оставим, князь. Хотя и сам я был
Клевретом брата, а хвалиться нечем.
Чем отдавать в добычу полякам
Родную землю... Впрочем, царь Василий
Сам виноват — был слишком мягок, слаб:
Срубить бы было голову Захарью,
Да голову Прокофью и — другим, —
Сидел бы и поныне он на царстве.
Захарья
Спасибо, братец!
Прокофий
Не за что.
Заруцкий
Шутник
Наш воевода.
Захарья
Здравствуй, пан Заруцкий!
Мы резались с тобой когда-то.
Заруцкий
Да;
А, кажется, теперь друзьями стали.
Захарья
Надолго ли?
(Измайлову)
Артемий, старый друг!
Ты лучше новых двух, — как говорится.
(Голицыну)
Челом от братца, князь Иван Васильич!
(Другим)
Поклон тебе, князь Федор; да и вам
Нижайший, князь Козловский, князь Литвинов!
Да полно: до поры я отложу
Приветствия... Нахмурился Прокофий.
Мешать не должно.
Прокофий
Дмитрий Тимофеич,
Подпишешь ли бумагу?
Трубецкой
Я не прочь;
Но что другие скажут?
Заруцкий
Я согласен,
И мой совет: скорее подписать.
Просовецкий
Заруцкий...
Заварзин
(вполголоса)
Тсс! ни слова, Просовецкий!
Подписывай.
Просовецкий
Да, братец, на себя
Сам нож подам.
Заварзин
Молчи! Заруцкий знает,
Что делает.
Просовецкий
Не понимаю вас.
Заварзин
Поймешь.
Измайлов
Иван Мартыныч, ты согласен?
Заруцкий
И очень.
Измайлов
Искренно: я от тебя
Никак не ожидал...
Заруцкий
Чего? помилуй!
Отныне никому не уступлю
В усердьи к общей пользе.
Измайлов
Дай-то бог!
Трубецкой
(подходит к столу)
Мне ото всех не отставаться, братцы!
Быть по сему: приложим руку.
За ним подписывает Прокофий.
Заруцкий
Брат,
Моя наука — сабля; не далось
Письмо мне: ты и за меня подпишешь.
Подписывают боярин Салтыков, окольничие Измайлов, Голицын, Захарья Ляпунов, потом прочие.
Врываются Михаил Салтыков, Андронов, Хаминский и поляки.
Михаил Салтыков
А! пес проклятый! ты в моих руках!
Вяжите вы его с злодеем братом!
Захарья
Старик, ты бредишь: мудрено вязать
Удалых братьев Ляпуновых.
Михаил Салтыков
Лжешь,
Разбойник! для тебя не ново: разве
Ты не был связан?
(Увидев племянника)
Ты, Иван Никитыч?
Ты в доме Ляпунова, палача,
Который брата твоего замучил?
Иван Салтыков
Жаль брата! бог с ним! Я стою за Русь:
За Русь я и с отцом родным сражусь.
Прокофий
Михайло, пал твой сын, твой сын погиб
За грех отца, предателя отчизны:
За кровь его ты богу дашь ответ;
Я в ней невинен. Но клянусь, Иуда,
Не попадайся в эти руки ты:
Тебя жестокой казнию замучу
В пример тебе подобным.
Михаил Салтыков
Мне грозишь?
Ты разве слеп, безумный? ты мой пленник.
Захарья
Ты сам с ума сошел, седой изменник!
Вот доказательство!
(Рубит его.)
Михаил Салтыков
Я насмерть ранен...
Захарья
Да?
Андронов
Убит боярин; всех их искрошите!
Гонсевский
(за сценой)
Стой! Стой!
(Входит.)
Прочь, говорят! не смей
Никто и пальцем прикоснуться к пленным!
(Прокофью)
Ты не сдаешься? все твои стрельцы
Убиты; выруки не жди. Тебе
И всем твоим дарую честный плен.
Ты воин доблестный; но срама нет
Отдаться в плен, когда нельзя сражаться.
Прокофий
Молчи, Гонсевский: плен и Ляпунов,
Что день и ночь; их сочетать не можно.
Умру...
(Взглянув на Ольгу)
Но, боже трисвятый! она!
Гонсевский
А? это что? — Эй, молодцы! схватите!
Ванька
Не подходи, Литва, не подходи:
Укусит Ванька, за нее и Ванька!
Захарья
Я вас, безмозглых! Вот вам раз, вотдва,
Вот третий!
(Убивает трех.)
Гонсевский
Застрелите великана!
Выстрел, Захарья падает.
Прокофий
Захарья!
Захарья
Брат, прощай; не поминай
Захара лихом... Свижусь ли с тобой?
Но путь мой темен... Братец, не желаю!
За сценой выстрелы.
Хаминский
Поднялся табор!
Иван Салтыков
Наши! наши! к нам!
На помощь, братцы! к воеводе! к нам!
Гонсевский
Избу зажгите — и назад!
Хаминский
Назад!
Казак мерзавец! обманул, собака!
Врываются в избу Ржевский, Феодор Ляпунов, Кикин. Прокофий выносит Ольгу; за ним пробиваются другие. Битва продолжается.
Сцена 2
Арбатская площадь. Ночь. Пожар. Поляки бегут. Прокофий, Феодор, Салтыков, Кикин, воины русские и тело Захарьи.
Прокофий
Кто поднял вас?
Кикин
Иван Иваныч Ржевский.
Ольга
О господи, мой боже! он, мой брат!
Прокофий
Я рад, что одолжен ему спасеньем.
Но мой-то брат, Захар мой! Долго с ним
Делил и счастье я и горе... ныне
Стою один... Крепишься, Федя? плачь
И вместе радуйся; как храбрый воин
Пал твой отец. Всевышний милосерд:
Послал конец Захарье не бесславный.
Счастливей будешь и отца и дяди:
Ты молод, жить ты будешь в век иной,
В покойный век, под скипетром царя,
Назначенного господом России.
Служи ему усердно: не впадешь,
Не так ли, Федор? в наши заблужденья.
Но не теперь о них воспоминать.
Меня любил Захарья, был мне верен,
Был предан брату, как никто другой.
Где Ржевский?
Кикин
Гонит польские дружины;
Да реже выстрелы; слабеет битва.
Воротится, и скоро. — Но идут.
Трубецкой, Измайлов и другие.
Трубецкой
Товарищ, больно мне: я опоздал;
А, слава богу! без меня отбито
Врагов коварных нападенье.
Прокофий
Так;
Да дорого, князь Дмитрий Тимофеич,
Отпор мне обошелся. — Вот! смотри!
Измайлов
Захарья, бедный друг! тебя ли вижу
Здесь без движения и жизни я?
Трубецкой
Был богатырь; такого молодца
Не скоро сыщешь... жаль! Да упокоит
Его спаситель! Исполать ему!
Прямой Болотников: такой же смелый,
Такой же и силач.
Феодор
Князь Трубецкой,
С отцом покойным подлого холопа
Не сравнивай: ты тем его срамишь.
Трубецкой
Не оскорбляйся; только строг же ты:
Болотников был воин знаменитый;
Конечно, Телятевского холоп,
Да Телятевский, Шаховской и я
Товарищем его признали, Федор.
Но ты теперь в печали: я молчу.
Уносят тело Захарьи; входят Заручки и и Заварзии.
Заруцкий
(вполголоса)
Им помогли, проклятым! да узнать,
Велик ли недочет?.. Ты жив, Прокофий?
Не ранен ты? и цел и невредим?
Ну, поздравляю!
(В сторону)
Черт тебя возьми!
Рад, рад душевно! Торопился я...
Да, брат, храпят бездельники с пирушки,
Насилу я, насилу собрал горсть...
Кто выручил тебя?
Прокофий
Мне бог помог,
Заруцкий, и два друга, от которых
Иной бы и не ждал, что мне помогут...
Спасибо! одного ты мне прислал.
Заруцкий
Кого, любезный? Право, не припомню.
Прокофий
Великодушный витязь Салтыков
Стал за меня и об руку со мною
Разил врагов, пока не подоспел
Мой храбрый шурин, благородный Ржевский.
Иван Мартыныч, ложь сплести легко
И честных жен бесчестить клеветою,
Не трудно и письмо перехватить;
Да в пользу ли?.. Где мой гонец?
Заруцкий
Гонец?
И не слыхал я про гонца.
Прокофий
Письмо...
Заруцкий
Попалось мне случайно, видно, кем-то
Обронено; мне принесли, а я, —
Не из ученых я, — к тому ж не ведал,
Что грамотка к тебе... Питаю, брат,
Отличное доверье к Салтыкову,
Так и просил прочесть мне, — вот и все.
Салтыков
Поклон мой за доверье! а скажу,
Чтобы прочесть письмо, к Марине зазвал
Меня тайком полковник Заварзин.
Заварзин
Вольно же думать...
Салтыков
Говорю: тайком.
Замечу, впрочем: грамотей почище
Меня и многих этот Заварзин —
Дьяком когда-то был. А мне пришлось
Письмо прочесть его же атаману.
(Оборачивается к ним спиною.)
Заруцкий
Так точно! и в глаза и за глаза:
Учен, умен, проворен... Здесь ты, братец?
Сердись, пожалуй! — Да, умен, а плут
Мой Заварзин, мошенник, и претопкий:
Вот почему и поверять его
Порой мне должно.
От него отходит и Заварзин; прочие разговаривают между собою; подходит к нему шут.
Ванька
Здравствуй, осетрина!
Заруцкий
Что шут ты, — очевидно; но не так
Мне ясно, почему я осетрина?
Ванька
Не ясно? а покойник-то тебя
Все осетриной величал.
Заруцкий
Какой покойник?
Ванька
Да что говаривал: тот тянет вверх,
Тот вниз, а осетер-то прямо в воду.
Заруцкий
Пострел же твой покойник! Как зовут?
Ванька
Теперь не кличут, не зовут. Бывало ж,
Я Черным звал его, а ваш орел
Захаром, братом.
Заруцкий
(дает ему денег)
На, дурак! за весть
За недурацкую... Убит Захарья, —
По крайней мере, проглотил же ад
Хоть одного из этих Ляпуновых.
(Уходит.)
Трубецкой
(Прокофью)
Боярин-воевода, чем могу
Служить тебе?
Прокофий
Благодарю, боярин.
Покой мне нужен, отдых: должно мне
Собраться с духом, с силою собраться...
Я не дитя; однако брат — все брат.
Трубецкой
Печаль твоя мне свята... До свиданья.
Прокофий
Еще одно, князь Дмитрий Тимофеич:
Пришли, прошу, Аврамия ко мне;
Он другом был Захарье; пусть положит
Захарью в лоно матери земли!
Трубецкой
Прощай; Аврамий будет непременно.
(Уходит со своими.)
Прокофий
Ушли... Ты, Федор, не стыдися слез.
Их не скрывай... Ей-богу! мне завидно:
И я хотел бы плакать, — не могу;
Здесь тяжело, здесь давит, но отрады
Горючих слез мне, верно, не вкусить.
Входит Ржевский.
А! Ржевский! руку! руку! — Без тебя
И я и Ольга так же бы лежали,
Как вот теперь мой бедный брат Захар.
Ржевский
(отдергивая руку)
Позволь, боярин... я исполнил долг
И спас не зятя, а вождя, который
России нужен.
Ольга
Братец, ты жесток!
Прокофий
Еще ли веришь клевете презренной?
Ржевский
Не верю ей, но повод к клевете
Не должен быть моей сестрою подан.
Вчера узнал я, как в гнилых устах
Распутных ратников сквернится имя
Сестры моей... Я свой исполнил долг:
Ничем, боярин, мне ты не обязан:
Услышал я тревогу и вскочил;
На треск и вопли битвы поспешил,
Увлек того, другого за собою,
И — посчастливилось, — и вождь спасен;
Но все я враг Прокофью Ляпунову.
ДЕЙСТВИЕ III
Сцена 1
У Марины. Марина и Лодоиска.
Лодоиска
(поет)
1
Без любви, без славы
Скучны все забавы,
Все беседы глупы,
Все утехи тупы.
2
Без любви девице
В свете, что в темнице:
Я бы без раздела
<Счастья> не хотела.
3
Без любви не в радость
Красота и младость.
Без любви и воин
Славы недостоин.
4
«Краков и Варшава!
Что мне ваша слава?
Только бы Людмила
Помнила, любила!
5
Марш! вперед, жолнеры!
В честь любви и веры!
Для похвал Людмилы
Рад я в зев могилы!»
6
Крикнул Ян и скачет.
Вслед Людмила плачет;
В гром и ужас битвы
Шлет за ним молитвы.
7
Без любви, без славы — и проч.
Марина
Нет. Лодоиска! эта песня душу
Терзает мне... Из темной глубины
Минувших дней, как будто из могилы,
Она воспоминанья и мечты
Умершие зовет и воскрешает.
О! было время... эту песню я,
И я певала в счастливом Самборе.
Переменилось, мати пресвятая!
Переменилось много с той поры:
Я, гордая, тогда цвела, блистала;
Тогда искали взора моего,
Гордились все улыбкою Марины,
Роились рыцари и палатины,
Князья и графы вкруг меня... Теперь —
Где ты, моя прекрасная денница?
Увяла я; грызет меня тоска
Смертельная; я двух лжецов вдовица,
Бесчестная добыча казака!
Не пой мне про любовь, не пой про славу...
Любовь и слава! Славу и любовь
Я бросила за горе и бесславье.
Лодоиска
Царица...
Марина
Не ругайся надо мной,
Над кралью злополучного расстриги.
Лодоиска
Расстрига или нет, он был царем
Помазанным, венчанным, — а вдобавок
Бесстрашный витязь, человек ума
Великого.
Марина
Положим, Лодоиска;
Да можешь ли то ж самое сказать
Про гнусного безумца, про бродягу,
Которого крамольники потом
Назвали тем же именем, — который
(Увы мне! стыд неимоверный!) — стал
Преемником и ложа и обмана
Зарезанного мужа моего?
Да <уж> и без того не верх ли срама
Заруцкого наложницею быть?
Лодоиска
Все это позабудется, все это
Покроется сиянием венца,
Порфирой царской сына твоего.
Марина
Порфирой сына Тушинского вора!
Лодоиска
Он кровь твоя.
Марина
Так! так! затем-то я
Его и ненавижу.
Лодоиска
Бог с тобой!
Не падай духом; на престол московский
Ты возведешь его...
Марина
Ха! ха! ха! ха!
Утратила я славу и любовь,
Покрылась я позором, поношеньем,
Я буду басней будущих веков,
И (верь мне: не ослепла) — уж давно
В груди моей растерзанной засохла
Надежда безрассудная, — а вот
Живу же я, я жизнь переношу!
Как? для чего? — меня что держит? — Мщенье!
Мне мщенье остается; им дышу,
Им существую; с головы до ног
Меня проникло мщенье, — вся я мщенье!
Лодоиска
И мщение готовишь?..
Марина
Всем: Москве,
Клятвопреступной, вероломной Польше,
Друзьям коварным, дерзостным врагам,
Литве и казакам и Сигизмунду, —
Для всех для них я бы желала быть
Неугасимым светочем пожара,
Источником неиссушимых слез,
Неистовой мегерой битв кровавых,
Орудьем гибели, бичом небес!
Обречь бы я желала посрамленью
Их жен, их дочерей, как обрекли
Они меня, царицу, посрамленью;
Желала бы повергнуть в сиротство
Младенцев их, как ввергнут мой младенец
Еще до дня рожденья в сиротство!..
Душа моя всех, всех их ненавидит.
Всех боле одного!
Лодоиска
И он поляк?
Марина
Что нужды до народа, до земли?
Везде он был бы первым: горд, как я,
Прекрасный, величавый, дивный муж,
Умен, как царь Димитрий, столь же смел
И столь же счастлив, но не легкомыслен,
Не опрометчив, как то был Димитрий!
Лодоиска
Неужто Ляпунов?
Марина
Неблагодарный!
Ему я отдавала руку, сердце;
С его отвагой, с хитростью моей,
С любовию к нему земли московской
От нас бы и венец уйти не мог...
Но презрел он меня, — девчонку мне
Ничтожную, мне Ольгу предпочел...
Злодей! узнаешь, какова Марина!
Доселе тщетны были все усилья,
Напрасны все попытки: бунт кипел, —
Он устоял; разжженный клеветою
До бешенства, клялся его убить
Отважный Ржевский, — что ж? он устоял.
И этот самый Ржевский спас его,
Когда придумала я новый ков,
Чтобы сгубить счастливца; Салтыкова
Вооружила я, — он устоял,
И Салтыков, как был, так и теперь
Ему слуга усердный! — Но пускай
Не торжествует: не легко ему
Исчерпать, истощить запас коварства
Марины гневной, оскорбленной им.
Входит Заруцкий.
Что нового, боярин?
Заруцкий
Я к тебе
С веселой вестью.
Марина
Лодоиска, выйди.
Выходит Лодоиска.
Заруцкий
Мы одолеем твоего врага.
Марина
Какого?
Заруцкий
А Прокофья.
Марина
Почему
Ты думаешь, что Ляпунов мне враг?
Я лично не враждую никому;
Конечно, приняла участье в мерах
Против него, но сын мой на меня —
Права и польза сына налагали
Тяжелый этот долг. Пусть к нам сегодня
Пристать решится, пусть мне слово даст
Что, выгнав из столицы...
Заруцкий
Говори!
К чему витийство тратить по-пустому?
Уверена же ты, что Ляпунов
Ни завтра, ни сегодня не захочет
Содействовать намереньям твоим;
Он враг твой, личный враг твой; это знаю;
И мой, но только потому, что мне
Мешает.
Марина
Грабить не дает?
Заруцкий
Меня
Ведь не рассердишь. Впрочем, и сама
Довольно ясно видишь, что Заруцкий
Не Просовецкому чета, который,
Бедняжка! бьется только из того,
Чтоб не повесил Ляпунов его.
Марина
Однако, право, атаман, не худо
Об этом и тебе похлопотать.
Заруцкий
Не беспокойся: кое-что придумал
Пролаз мой Заварзин...
Марина
Казак невежа!
Заруцкий
Невежа? не совсем: он грамотей.
Марина
И точно! это для тебя не шутка!
Заруцкий
Я не таюсь: безграмотный казак,
Да вождь я и глава бояр строптивых,
И я же преученых, преспесивых,
Претонких поляков сажал впросак.
Марина
Скажи: посредством хитростей счастливых
Таких ли, например, с какою ты
Скрепил устав Прокофья Ляпунова?
Заруцкий
Что делать? — Я, быть может, и не прав,
А думал, что, скрепив его устав,
Внушу к себе доверье.
Марина
И обчелся!
Да, я забыла: что же Заварзин?
Заруцкий
Он за дверьми: сам все тебе расскажет,
Позволь ему войти.
Марина
Пускай войдет.
Заруцкий
И Просовецкий с ним.
Марина
Покорно просим.
Заруцкий
Пожалуйте, друзья.
Заварзин и Просовецкий входят.
Марина
Сердечно я
Вам, атаманы, рада. — Слишком редко
Пан Просовецкий посещает нас:
Лисовского отважный победитель
Здесь должен бы быть чаще. — Заварзин!
Добро пожаловать, старик разумный!
Поверь мне! цену знаю я тебе.
Прошу же — сядьте.
Оба
Постоим, царица.
Марина
Нет, без чинов: садитесь; здесь не двор,
А стан воинский; да и лучше. — Хлопец!
Входит слуга.
Подать вина и чару. — Заварзин,
Кажись, ты русский.
Заварзин
Бельский уроженец.
Марина
Люблю я русских; всей душою
Обычаи России почитаю.
Слуга пришел с вином; она встает, сама наливает и подает и целует гостей в лоб.
По русскому обычаю я вас
Приветствую: друзья, здоровы будьте!
Оба
(выпивая)
Дай, господи, царице много лет!
Просовецкий
(вполголоса Заруцкому)
Как милостива, ласкова царица.
Заруцкий
Сказать, что баба! — голову в заклад,
Что за нее теперь в огонь и воду
Пронырливый старик готов и рад.
Марина
Ты, Заварзин, — так мне сказал боярин, —
Придумал средство, как к нам наконец
Прокофья Ляпунова преклонить.
Заварзин
Когда о средстве говорил боярин,
Могущем Ляпунова преклонить
На нашу сторону, тогда боярин —
Не гневайся! — поболее сказал,
Чем слышал от меня, чем в состоянья
Придумать голова Заварзина,
Чем, вероятно, то и сам желает.
Марина
А почему? по мненью моему,
Он должен бы быть рад такому другу.
Не правда ли, Иван Мартыныч?
Заруцкий
Ххмм!
Марина
В другое время потолкуем мы
Пространнее об этом. А теперь:
Что ты замыслил?
Заварзин
Замысл мой и прост;
Но знаю казаков и полагаю —
Подействует: указ бы к городам
За подписью Прокофья нам подкинуть,
Чтобы в такой-то день, в такой-то час
Ударили на казаков и всех
До одного убили без пощады.
Просовецкий
Умна же выдумка! — и, не шутя,
Ты думаешь, что кто-нибудь поверит?
Неправду разглядит тут и дитя.
Заварзин
Хитер же ты! да, если глупых мерит
На свой аршин такой, как ты, хитрец, —
Хитер хитрец, но слишком, мой отец.
Заруцкий
Припомни это.
(Заварзину)
Ты старик лукавый,
Однако, братец, слишком груб обман.
Заварзин
Где тонко, там и рвется, атаман!
Марина
Заруцкий, Просовецкий, — вы не правы,
И я так думаю, как Заварзин;
И мне известна чернь: не позабуду,
Какой нелепой сказкою на нас
Москву вооружил и поднял Шуйский.
Не для слепой толпы пронырства, козни
Преутонченные; не езуит
Придворный, ловкий, например Рангони,
Народ тупой и зверский возмутит.
Кто лист напишет?
Заварзин
А я сам, царица;
Крапивное я семя: мне легко
Подделаться под руку Ляпунова.
Марина
Прекрасно! будет у тебя в долгу
Марина на всю жизнь. Да только смерти
Ничьей я не желаю: так устрой
Все дело, чтоб остался жив Прокофий.
Заварзин
Остался жив?
Марина
(надевает на него золотую цепь)
Возьми на память, друг.
Заварзин
Холоп я твой, царица! — Да едва ли....
Марина
Дальнейшее Заруцкому скажи;
Он все мне перескажет. До свиданья.
(Уходит.)
Заварзин
Чтоб жив остался!
Заруцкий
Брат, не хлопочи!
Сам знаешь: мало ли что говорится.
Сцена 2
Табор. Несколько крестьян.
Первый
С другим боярином по стану ходит:
Мне сказывали так.
Второй
Узнать его
Не трудно: он плечист, высок, осанист;
Глаза большие, голубые.
Третий
Так;
Да станет ли нас слушать, горемычных?
Ведь и с боярами-то больно горд.
Первый
С боярами! — А с нами, сват Гаврило,
Он ласков будет; нас ему смирять
Не нужно; мы и без того смиренны.
Третий
Тсс, Ермолай! идут.
Второй
Он, точно он!
Первый
Ретивое забилось и заныло.
Входят Прокофий и Салтыков.
Прокофий
Ты в Лавру хочешь ехать, Салтыков?
Крестьяне бросаются в ноги Ляпунову.
Что это? встаньте, встаньте, земляки!
Чего хотите?
Крестьянин
Бьем тебе челом!
Помилуй нас, кормилец, заступи нас,
Заставь молиться богу за тебя!
Прокофий
Али вас кто обидел?
Крестьянин
Ох! боярин!
В разор, дотла нас разоряют!
Прокофий
Кто?
Крестьянин
А казаки. Поборам нет конца...
Прокофий
Мне жаль вас, братцы; дело разыщу,
Да за поборы мне никак нельзя
Вступаться строго: войско жить должно.
Подводов и довольно; только грех:
Не в срок приходят. Между тем ведь нужны
И корм коням, и людям хлеб и харч.
Крестьянин
За хлеб и харч, родимый, не стоим;
Да денежную подать наложил
На нас их старший: денежек-то нет,
Так подавай последние пожитки,
И лопать, и скотинку, — и грозят,
Что и ребят и баб у нас отнимут
И продадут в неволю, нас побьют,
Как кудринских, — село же наше выжгут.
Прокофий
Село-то ваше?
Крестьянин
Черны Грязи, барин.
Прокофий
Кто атаман казачин?
Крестьянин
Бог его,
Кормилец, знает: с рожья-то румян,
Тебя помене, рыжеват, пузан —
И, батюшки! и трое не обхватят.
Прокофий
(Салтыкову)
Приятель Просовецкий. Я ж его!
Грабителя Заруцкий должен выдать,
И непременно.
(Крестьянам)
Братцы, не тужить!
Давать и хлеб и корм, но под расписку;
Во всем же прочем: в деньгах и пожитках
Отказывать, и смело, наотрез:
«Прокофий не велел», — и все тут. — С богом!
Крестьянин
Отец ты наш! утешил ты сирот!
Дай-то господь наш бог тебе здоровье!
(Уходят.)
Прокофий
Вот так-то, так-то, друг Иван Никитыч!
Как только станешь думать о бедах,
О всех страданьях русского народа,
Об этих страшных следствиях войны,
Так часто сердце кровью обольется.
Несчастный селянин ожесточен
И одичал: в глазах его что ратник,
То душегубец; русский и поляк
Ему теперь почти равны — обоих
Дрожит, страшится, ненавидит он.
А ведь с природы кроток и радушен,
И любит Русь святую, край родной,
И рад отдать бы и рубашку с тела.
Но — о другом. Ты едешь в Лавру, брат?
Салтыков
Так; тело дяди я туда свезти
И там предать святой земле желал бы.
За душу грешника причет и братью
Молиться упрошу: в молитвах он
Нуждается... да, признаюсь, боярин,
Боюсь, не отказали бы ему
И в честном погребеньи. Ведь под клятвой
Церковною скончался.
Прокофий
К патриарху
Доставить постараюсь письмецо:
Смиренный, милосердый христианин,
Он клятву снимет, — я уверен в том,
Хотя и оскорбил его покойник.
Салтыков
Ты был врагом Михаилы Салтыкова
И хочешь за него просить?
Прокофий
Врагом?
Противником его я был; но смертный
За смерть дерзнет ли простирать вражду?
Нуждается в молитвах... Кто ж из нас,
Из грешных, не нуждается в молитвах?
Все мы цветем и вянем, как трава:
Его была чреда, он пал сегодня;
А я, быть может, завтра же паду.
И я явлюся пред судом Христовым,
В последнем милосердьи отказав
Клеврету, искупленному, как я,
Христовой кровью, брату своему?
Идет там кто-то.
Салтыков
Просовецкий.
Прокофий
Он?
Останови его.
Салтыков
Эй, Просовецкий!
Просовецкий
(подходит)
Что надо?
Прокофий
Раз: чтобы передо мной,
Боярином и главным воеводой,
Наемник Просовецкий не дерзал
Стоять так нагло, в шапке.
Просовецкий снимает шапку.
Во-вторых,
Чтоб он и слово обращал ко мне,
Как следует.
Просовецкий
Как следует? — Пожалуй,
Ты мне и в землю кланяться велишь!
Прокофий
Не я велю, — а сам же Просовецкий
Так станет кланяться, и вот беда:
Ему поклоны эти не помогут.
Просовецкий
В чем не помогут? и зачем бы мне —
Я вольный атаман — так унижаться?
Прокофий
Читал ли ты Земской устав?
Просовецкий
Читал.
Прокофий
И подписал его?
Просовецкий
Ну, подписал;
Да черт с ним!
Прокофий
Слышишь ли, Иван Никитыч?
Возьми его и поручи стрельцам.
Салтыков
(кладет ему руку на плечо)
Истома-Лавр Степанов Просовецкий,
Земли Московской жалованный стольник
И вольницы Черкасской атаман,
Ты пойман богом и Земскою думой:
Отдай мне саблю и ступай за мной.
Просовецкий
Ни сабли не отдам, ни за тобой
Идти я не намерен. Что я сделал?
За что меня берешь под караул?
Прокофий
За хищность и грабеж.
Салтыков
И явный бунт.
Просовецкий
Я вольный атаман, и суд мне Рада
Черкасов вольных.
Салтыков
Русский стольник ты,
И суд тебе Земская дума. — Саблю!
Просовецкий
Не слушаюсь: Заруцкий мне большой.
Салтыков
И он,
(указывая на Прокофья)
и князь Димитрий Трубецкой.
А впрочем, ты сюда забрел к рязанцам:
Нам только свистнуть, и в мгновенье ока
Тебя скрутят.
Просовецкий
Боярин, дашь ответ
Заруцкому и войску.
Прокофий
Ладно.
Салтыков
Саблю,
Мерзавец!
Прокофий
Не сердись, Иван Никитыч!
Входит Кикин.
А! кстати, вот и Кикин! дашь ли саблю?
Просовецкий
Ну, на! возьмите! — Не по силам мне...
Прокофий Ляпунов, ты, повторяю,
Заруцкому и войску дашь ответ.
Прокофий
Не беспокойся. Отведи же, Кикин.
Уходят Просовецкий и Кикин.
Салтыков
Не постигаю дерзости его!
Как? этот раболепный Просовецкий,
Подлец, дрожащий взгляда твоего...
Прокофий
Да, Салтыков: признаться, это странно.
Салтыков
Я в Лавру не поеду!
Прокофий
Почему?
Салтыков
Недаром этот вор так нагл и смел.
Марина и Заруцкий... Нет, не еду:
Друзьям тебя не должно покидать.
Прокофий
Заботливость твоя, Иван Никитыч,
Отрадна мне; но поезжай, душа:
Уже молва о том, что хочешь ехать,
Успела разнестись; когда же вдруг
Останешься, тогда дремать не станут
Мои враги; язык их ядовит;
Начнутся толки. Бог меня хранит,
И, если в самом деле мне опасность
Грозит какая, отвратить ее
Он может, буде так ему угодно
И буде нужен я родной земле;
А не угодно — и старанья ваши
Напрасны будут. Под щитом его
Стою — и не боюся ничего.
Сцена 3
Глухое место за табором.
Заварзин
(один)
Да! грамотки писать и мы умеем,
И чьи-то чище, хитрый грамотей,
Премудрый воевода? — Наши, правда,
Не слишком длинны, — но не без затей.
Увидим!.. Не забыл я, Ляпунов,
Твоей боярской ласки, как ты, было,
Чуть сына моего не утопил;
Я к вашим — и, спасибо! взбунтовались
И вырвали из рук твоих собак
Павлушу; только жаль: ослы потом
Испортили, что начали так лихо;
Ведь головою выдали его!
И стал я в землю кланяться тебе,
Стонал и плакал, охал — все напрасно!
Ты чуть его опять не утопил.
«И своего-де сына, — ты твердил, —
Не пощадил бы». — Ххм! велико дело!
Дрянную деревушку запалить!
Насилу-то на просьбу Трубецкого
Сдался злодей и, наказав кнутом,
Из стана выгнал бедного Павлушу.
Да где же Просовецкий? — Хлопотун!
Отправиться изволил сам к рязанцам
Сыскать мошенника, который нам
Закабалил за горсть ефимков душу...
Не раз мерзавец службы нам служил;
Теперь, кажись, последнюю сослужит:
Пора и сбыть его; уж чересчур
Он много знает; продал Ляпунова...
Пожалуй, плут и нас ему продаст.
Все нет их... Будут... Не сошлись бы только
До времени с засадой...
Входит сотник.
Хлопко, ты?
Сотник
Готовы молодцы.
Заварзин
Спасибо, братец.
Сотник
А что прикажешь учинить с гонцом?
Заварзин
Что с прежним.
Сотник
А устав?
Заварзин
Вот пустяки!
Не до устава будет Ляпунову!
Хлопот не оберется он и сам.
Спустя немного с хлопцами засядь
Вот тут и тут! — Мои пролазы мне
Шепнули, что гонца отправят скоро.
Ступай.
Уходит сотник.
Все нет их, а пора...
Бояться начинаю.
Входит стрелец.
А! приятель!
Добро пожаловать! — Но ты один —
Что это?
Стрелец
Кланяется Лавр Степаныч,
А сам сидеть изволит.
Заварзин
Он сидит?
Стрелец
Не присягну: быть может, и лежит;
Ему теперь спокойно — в теплом месте.
Заварзин
Короче: что с ним?
Стрелец
Взят под караул.
Заварзин
Он? А за что?
Стрелец
Вот от него записка.
Заварзин
(прочитав)
Ну, братец, знаю, знаю! а досадно:
Какая память у меня! Представь:
Возможно ли? Забыл! — Ведь с Ляпуновым
Мы сговорились, чтобы засадил
Для виду Просовецкого, как будто
Мы с ним еще в разладе; без того
Не проведешь же наших. На бумагу! —
И отправляйся...
Стрелец
Фрол Андреич!
Заварзин
Ну?
Стрелец
Ведь, право, совестно: боярин мне
Отец и благодетель!
Заварзин
Точно так;
И больно мне, признаться откровенно,
И самому, что в грех тебя не раз
Вводил я... Вот же, милый, случай славный:
Загладить можешь все свои вины;
Мы наградим тебя, и наградит
Рукою нескупою сам боярин.
Важнейшая бумага, братец, — да!
И видишь ли? Когда ее доставишь,
Боярина от всех врагов избавишь;
Он муж великий; будет он один
Всей нашей рати полный властелин.
И это только, друг ты мой, начаток!
А дале...
Стрелец
Если подлинно...
Заварзин
Иди!
Богатство, честь и счастье впереди.
Стрелец
Прощенья просим.
Заварзин
(дает ему кошелек)
Вот тебе задаток.
Уходит; перед уходом встречается с засадой сотника Хлопка и указывает им перстом на стрельца; они прячутся.
Стрелец
(один)
Они с ним помирились; очень рад.
Да так ли? правда ли? Христе мой боже!
Ах! Если бы!.. Скопил я кое-что;
Война не продолжится; как возьмут
Столицу воеводы, — я тотчас
В Рязань к своей Параше, и грехи
Молитвой, покаянием, постом
Очищу — да! — и заживу потом...
Но что бы ни было, — пора! пора!
Вперед я не отважуся на дело,
Которое и душу-то и тело
(И сам я знаю) может погубить.
Ох! стыдно мне и тяжко! мне ль служить
За деньги этим казакам? — Боярин
Меня взрастил, он кормит мать мою,
Сестер пристроил... Как неблагодарен,
Как гнусен я! — Его я предаю...
Так предал спаса мерзостный Иуда...
Довольно! полно! Только бы оттуда
Здоровым воротиться этот раз,
Даю зарок: отстану от проказ.
Вот бог вам! буду человеком честным!
Мне грустно, больно грустно... Неуместным
Сомненьем, правда, ныне мучусь я:
Они теперь с боярином друзья;
Так, стало, я сегодня не изменник.
Пойду же!
Хлопко
(выскакивает с своими)
Стой!
Стрелец
Да что вы?
Хлопко
Стой, мошенник!
Бездельник, стой!
Стрелец
Пустите!
Хлопко
Ни на шаг!
Стрелец
Чего хотите?
Хлопко
Мы? Твоих бумаг;
Потом же, свет, хотим тебя повесить.
Стрелец
Помилуйте! Побойтесь бога!
Хлопко
Шут!
Кобениться ты вздумал, куролесить?
Э! не ребячься! и с чего бы тут
Так пятиться и вздрагивать и биться?
Тут ничего неслыханного нет:
Со всяким, братец, может то ж случиться,
Тащите!
Стрелец
Дай мне молвить слово!
Хлопко
Свет,
Нам некогда твои рассказы слушать:
Ведь ужин ждет нас; нам-то время кушать,
Тебе висеть. Тащите!
Стрелец
Заварзин
Вам скажет...
Хлопко
Уже сказал нам все, что нужно:
«Не принимайте никаких причин!»
Прощай, сыночек! право, недосужно.
ДЕЙСТВИЕ IV
Сцена 1
У Марины. Она одна.
Марина
Так! Есть предчувствия, и этот раз
Мне вещий голос говорит: удастся.
Что ж трепещу? что млею? — Час настал,
А я дрожу, колеблюсь. — Сердце, сердце!
Никто еще тебя не разгадал...
Давно ль? — Казалось, самый труп его
Я, женщина, а зрела бы с весельем;
С какой жестокостью в груди своей
Я заглушала внутренние вопли!
Я очень поняла недоуменье
Кровавое Заварзина, — и что ж?
Не отвечала! и мой враг падет, —
И вот же в самых этих слабых персях
Любовь, и боль, и жалость! — Внять кому:
Любви ли скорбной? дикому ли мщенью?
При прежних замыслах одолевал
Тоску и состраданье гнев: напрасны
Все козни будут. Зная это, я
С досады разрывалась. Но скажу ль?
Притом была и радость: да! ему
Грозила я, явить ему желала,
Что быть и я опасною могу,
Что презирать меня не должно... только!
Мои орудья были благородны:
Отважный Ржевский, храбрый Салтыков,
Земляк мой, доблестный Гонсевский — мужи
Не низкие, способные понять
Величье и врага; он непременно,
Я ведала, обезоружит их.
О гибели твердила, правда, я,
О мести, о кровавом воздаяньи...
(Безумные, проклятые слова!)
Но искренно: слова словами были,
Не боле!.. А теперь? — Мой гнев потух,
Но между тем беспечный Ляпунов
В руках безжалостных, в руках злодеев
Бессовестных, бездушных... боже мой!
И я, и я сообщница чудовищ!
Совсем ли добрый ангел мой меня
Покинул? и совсем ли темным силам
Немилосердым я принадлежу?
(После продолжительного молчания)
Заруцкий! вырву из твоих когтей
Ужасную бумагу; жертву их
Из самой пасти кровопийц исторгну...
Во что бы ни было, спасу вождя,
Твою надежду, русская земля!
Твою последнюю любовь, Марина!
Слышны выстрелы; входит Заруцкий.
Заруцкий
Царица, слышишь?
Марина
Слышу я пальбу;
А что такое?
Заруцкий
Хлопцы поднялись,
Мятутся, рвутся, воют, словно звери
Голодные, которых бы с цепи
Спустили. — Исполать тебе, Марина!
Заткнула за пояс меня!
Вы оба — окаянный Заварзин
И ты, родная, — заварили кашу
Такую прегустую, что ее
Не сварит и железная утроба.
Марина
Распущена бумага?
Заруцкий
Как же! С нею
Схватили казаки гонца, стрельца
Рязанского; недолго молодца
Сердечные томили: в петлю шею —
И поминай как звали; а печать
Сорвали с грамоты и ну читать!
И начитались — слышишь ли? на славу!
Был нужен подлинник, чтоб и другим,
Вот Трубецкому, например, — забаву
Доставить... Верь, не верь: насилу с ним
Читатели расстались. — Ты бледнеешь?
Марина
Заруцкий, поспеши утишить бунт.
Заруцкий
Слуга покорный! Я убил холопа
Прокофьева и должен поддержать,
Что начал, мятежом.
Марина
Себя погубишь!
Заруцкий
До вечера погибнет кое-кто,
Да не Заруцкий: казаки ударят
С лица на Ляпунова, — поляки
(Уведомил Гонсевского Хаминский)
С боков и с тыла: сломим молодца!
Марина
А Трубецкой?
Заруцкий
Князь Дмитрий Тимофеич,
Почтенный муж, в большом недоуменьи,
Наверно так толкует: «Казаков
Мошенников избаловал Заруцкий,
Не держит их в руках!» Тут наша знать,
Иван Голицын, тайный враг Прокофья,
С товарищи, — ну дакать, ну качать
В раздумьи головами, — так и вижу
Друзей сердечных! — Салтыкова нет,
Измайлов по запасные полки
Отправился в Коломну; я без них
Врага ухлопаю; потом, пожалуй,
Хоть навзрыд буду плакать.
Марина
Лист-то где?
Заруцкий
А вот.
Марина
Отдай мне.
Заруцкий
Да тебе на что?
А мне-то он на всякий случай нужен,
Чтоб обличить злодея.
Марина
Не отдашь?
Заруцкий
Нет, не намерен.
Марина
Хорошо ж, разбойник!
Заруцкий
Мне не грози; припомни лучше то,
Что без меня, как застрелил Урусов
Жида, цыгана, мужа твоего,
И ты бы не спаслась с своим исчадьем.
Твой благодетель я; ты мной одним
И держишься.
Марина
О сердце! разорвись!
Ах! заклинаю: разорвись скорее!
(Падает в обморок.)
Вбегает Лодоиска.
Лодоиска
Царица! Боже мой! — Стыдись, Заруцкий!
Бесчеловечный!
Заруцкий
Пустяки: пройдет!
Эй, кто там? люди, эй!
Входят слуги.
Больна царица:
В опочивальню перенесть ее.
Уносят Марину. Один.
Нашла коса на камень... чересчур
Перехитрить изволила. Насквозь
Голубушку я вижу... Ляпунов
Ей враг, а между прочим за него
Отдала б и три дюжины Заруцких.
Но — ожидает мудрый Трубецкой;
Понаскажу ему такие сказки,
Что и Болотникова поминать,
Да и про бар больших твердить не станет.
Сцена 2
Табор Трубецкого. Несколько стрельцов и казаков. Слышны выстрелы.
Казак
Всех казаков убить!
Другой
По всей Руси!
Третий
В один и тот же день!
Стрелец
Да так ли, братцы?
Казак
Не верит ничему, Фома неверный!
Другой
Бумагу же читали при тебе.
Али не слышал?
Стрелец
Слышать-то я слышал;
Но не поклеп ли?
Казак
Вот еще! поклеп!
Ведь Просовецкого он засадил же.
Второй стрелец
Проведать бы: за что?
Казак
Что тутпроведать?
Известно, что мешал.
Входит Чуп.
Второй казак
А, дядя Чуп!
Чуп
Где ваши сотники? где голова?
Стоите здесь без дела... Стыд и срам!
Не отставайте, дурни, от своих!
Стрелец
А на кого? — На Ляпунова, что ли?
Чуп
На Ляпунова? Черт тебя возьми!
Когда тебя обидел Ляпунов?
Казак
Он казаков обидел. Казаки...
Чуп
Да! Думали схватить врасплох Прокофья, —
Не тут-то было; глядь: стрельцы в ружье!
Пошла сначала с ними перебранка,
Кричали хлопцы: «Выдайте его!»
Молчат, не выдают. Тут удальцы,
Казачья молодежь, народ горячий,
Не вытерпели, принялись стрелять,
И... закипело! — Что же? — как на грех,
Откуда ни возьмись, вдруг поляки.
Стрелец
Как? Поляки?
Чуп
Им, брат, зевать? Не так ли?
«На поляков, ребята! на врагов! —
Тогда завопил нам же Ляпунов, —
Отложим ссоры; к вам на суд явлюсь.
Вперед! на поляков!» — И бросились
Все мы, обиды позабыв, на ляхов.
Меня завидел, подозвал: «Старик,
Скорее в табор, к князю Трубецкому».
Сказать хотел я что-то: он взглянул,
И я — оторопел я, — вот я здесь.
На поляков же, братцы, в самом деле!
Трубецкой
(верхом)
В ружье, ребята! стройтесь! на врагов!
Войско собирается.
Все
Ура! вперед! На поляков безмозглых!
Сцена 3
Арбат. Сражение. Сходят с коней Ляпунов и Трубецкой.
Прокофий
Враги бегут, не смеют и озреться.
Спасибо, князь Димитрий: этот день
Тебе принадлежит.
Трубецкой
Хвала вождя такого,
Как ты, лестна мне. Только казаки...
Прокофий
И казаки дрались не хуже наших.
Трубецкой
Не спорю; да горазды бунтовать.
Прокофий
Сегодня, брат, за храбрость им прощаю.
Мы помирились.
Трубецкой
А бумага?
Прокофий
Что ж?
Подложная.
Трубецкой
Конечно, без сомненья;
Однако...
Прокофий
Дале?
Трубецкой
С подписью твоей.
Прокофий
А разве князь Димитрий Тимофеич
Не слыхивал, чтоб подпись чью-нибудь
Подделать можно? — впрочем...
Трубецкой
Друг ты мой!
Я уж сказал и повторяю: верю.
Тебе оправдываться предо мной
Не надобно; но казаки...
Прокофий
Заруцкий
Мутит их.
Трубецкой
Ты опять несправедлив.
Иван Мартыныч, право, — добрый малый;
Быть может, он не дальнего ума,
Зато и прям и честен. — У меня
Он был же и с бумагой. Брат, казак!
Невежа! — Не сердись! Сначала он
И верил и не верил... Сам ты знаешь!
Все эти смерды, — если даже им
И повезет, глупцами остаются.
Таков был и Болотников. Заруцкий
Еще тупее. Долго бился я,
Но вот же напоследок он сдался.
Мы вышли вместе: я к своим полкам,
Которые сбежались на тревогу,
Заруцкий к казакам, чтоб их унять;
Да ты, удалый, упредил его:
Мятежников свирепых, разъяренных,
Готовых растерзать тебя, ты вмиг
В воителей послушных претворил.
Сказать, что хват! — одно нехорошо...
Прокофий
Что?
Трубецкой
Слово то: «Иду на суд казачий».
Прокофий
Да и пойду: давно желаю я
Судиться с ними.
Трубецкой
Щекотливо, братец!
Совет мой: лучше слова не сдержи.
Прокофий
Боярин, слово данное мне свято.
Трубецкой
И мне не мене. Все же, Ляпунов,
Есть случай... Но так и быть: не спорю;
По крайней мере, наперед не худо
Их преклонить на сторону свою.
Прокофий
Их преклонить?
Трубецкой
Да; например: сидит
Повеса Просовецкий у тебя.
Так выпусти его, и все, поверь,
Признательны за снисхожденье будут.
Прокофий
Признательны за подлую потачку
Грабителю? — Ты шутишь, Трубецкой!
Нет, Просовецкий пусть сидит, пока
Приказ Разбойный не решит законно
Судьбы его.
Трубецкой
Что делать с ним, упрям,
Погибнуть хочет, — жаль мне, а погибнет!
(Громко)
Прощай, товарищ.
Прокофий
Князь, прощай. Тебе
За помощь я сердечно благодарен.
Трубецкой
Не стоит: не за что.
(Про себя)
И точно я
Боюсь, что не за что! тяжел сердечный!
Ведь в пропасть так и лезет! жаль его.
Сцена 4
У Марины. Вечереет. Марина и Лодоиска.
Лодоиска
Наряд мужской тебе к лицу, царица.
Как хорошо, что надеваешь ты
Наряд подобный редко, а иначе
В тебя бы я влюбилась!
Марина
Не шути!
Друг, мне тяжелый подвиг предстоит:
С ним говорить, кого с такою страстью,
С таким безумством я любила, кем
Я презрена, кого я оскорбляла
Так часто и так больно... Говорить с ним!
Добро бы не напрасно! Но надменный
Отвергнет мой совет, мои мольбы,
Как им отвержена любовь Марины...
К тебе взываю, боже трисвятый!
О! преклонись на слезы и рыданья,
На слезы грешницы! Моим устам
Пошли ты силу, дай им убежденье!
Он гибнет: попусти его спасти!
Лодоиска
Тяжел твой подвиг; но, царица, вспомни,
На что отваживалась прежде ты...
Ты ведь не то, что мы: мы робки, слабы,
А тут в твоей груди живет душа
Могущая.
Марина
Зачем я не была
Всегда, как вы, робка, как вы, бессильна?
Лодоиска
Наряд твой воскресил передо мной
Чудесный день: надменный, дерзкий гетман,
Наглец Рожинский, изменил; хотел
Предать Марину в руки Сигизмунду;
Но ты в мужской одежде на коне
Из Тушинского стана ускакала...
О! как ты хороша была, когда
Явилась в Дмитрове перед Сапегой!
Прекрасный отрок всех обворожил:
Все на тебя, едва дыша, взирали.
Марина
Довольно! полно! — Пал мой гордый дух,
От сладкой лести отвращаю слух,
Которой слишком я внимать любила.
Но права ты: нужна, нужна мне сила;
Иду в неимоверно трудный бой!
Смягчи на миг, о совесть! угрызенья,
Нужна мне бодрость; вечность пред тобой...
Дай срок, потом удвой свои мученья!
Сцена 5
У Ляпунова. Прокофий и Ольга.
Ольга
Прокофий! ты ли? — слава, слава богу!
Как я ждала, как трепетала я!
Был каждый выстрел в сердце мне направлен,
Мне прямо в сердце каждый попадал:
Я с каждым умирала.
Прокофий
Друг ты мой!
И я всевышнего благодарю,
Что дал еще мне видеть эти очи,
Что эту руку я прижать к груди
Могу еще! — Устал я: сядем, Ольга.
Здесь свет приветный, тихий, здесь тепло;
А за дверьми совсем уже стемнело,
И холодно и бурно — дождь сечет
И ветер свищет... Этот уголок
И эта ночь ненастная мне притча,
Судьбы моей подобье: холод, мрак
И буря за дверьми в быту житейском;
А здесь у сердца твоего мне блещет
Отрадный свет, и душу теплота
Живит и греет. — Отчего ты плачешь?
Ольга
Прости мне, глупой! Ах! таких речей
Давно я не слыхала; мне казалось,
Что разлюбил меня ты, что тебя
Я, верно, чем-нибудь да огорчила.
Прокофий
Прощать не мне: я очень виноват;
Мою вину ты отпусти мне, Ольга!
Ольга
Дела, тревоги...
Прокофий
Нет; и средь тревог
Все ж время я бы удосужить мог,
Чтоб доказать, как дорого ценю я
Твою любовь. — Но, Ольга, жребий свой
Связала ты со жребьем человека,
Который от рождения лишен
Завидной легкости и чувств и мыслей:
Не скоро в старой голове моей
Докучливые думы засыпают;
Не скоро в жестких персях крик забот
И гнева и досады может смолкнуть...
С другим бы ты счастливее была,
Чем с этим Ляпуновым.
Ольга
Ради бога,
Супруг и господин мой!
Прокофий
Тяжкий грешник,
В бездонном тайнике души мятежной
Я змия властолюбия вскормил;
Так! с детства самого всегда, повсюду
Быть первым я хотел, — и видел бог,
Послал мне власть, — и отравила власть
Все наслажденья, все утехи сердца.
(Подходит к окну.)
Заслонено грядою темных туч,
Погасло солнце долго до заката;
Его заката не видал я... Жаль!
Скажи мне: может ли из смертных кто
Назвать своим безвестный, нерожденный,
Грядущий час? Сама ты знаешь: день,
Который звуком завтра именуем,
Ни мой, ни твой.
Ольга
Все это знаю, — но...
Прокофий
Простертых на земле я видел многих
Сегодня, друг, холодных и немых,
А все считали: «Завтра то и то
Начнем мы или кончим...»
Ольга
Ты из битвы
Не раз без дум подобных приходил.
Прокофий
И был неправ: полезна мысль о смерти.
Входит Кикин.
Кикин
Боярин, на цепи ко мне явился
Какой-то польский латник и спросил,
Не Федор ли я Ляпунов? — «Я Кикин,
Рязанский дворянин», — был мой ответ.
«Рязанский? — Так веди ж меня, не медля,
К боярину», — промолвил воин так,
Что в самом голосе, сдавалось, слышу:
«Покорствуй! я привык повелевать».
Прокофий
Поляк? чего от Ляпунова хочет?
Зовут его?
Кикин
Мне не сказал прозванья,
Да и наличник шишака его
Опущен.
Прокофий
Может быть, переодетый
Земляк наш, пленный, или втайне нам
Усердный из бояр Московской думы?
Качаешь головой?
Кикин
По речи он
Не русский; говорит-то он и чисто,
А все заметно, что не наш.
Прокофий
Впусти.
Ольга уходит. Кикин впускает поляка и хочет идти.
Владимир Кикин, здесь останься.
(Поляку)
Кто ты?
И с чем пришел?
Поляк
К тебе, пан воевода.
Прокофий
Так говори ж!
Поляк
Пусть выйдет наперед.
Прокофий
Нет, он не выйдет.
Поляк
Или ты боишься
Со мною быть глаз на глаз?
Прокофий
Ты смешон:
И русским я и полякам известен;
Но Кикин верный сын родной земли,
Он должен быть свидетелем беседы
Прокофья Ляпунова с поляком.
Поляк
Ты мне не доверяешь, пан Прокофий?
Прокофий
Тебя не знаю.
Поляк
(подняв наличник)
Знаешь ли теперь?
Прокофий
Гонсевский! и в рязанском стане ты!
Гонсевский
Ты видишь.
Прокофий
Но?
Гонсевский
Другому никому
Не смел я поручить, о чем тебя
Уведомить обязан. — Слушай: руку
Охотно правую себе бы дал
Я отрубить, когда бы мог тебя
В стенах кремлевских видеть нашим пленным.
Не скрою: я и с личными твоими
Недоброхотами из здешних был
В сношеньях, чтоб схватить тебя врасплох.
Но низкое убийство гнусно мне;
А уж враги твои острят ножи:
Погибнешь, витязь, ежели отвергнешь
Благий совет мой. — Брось ты этот сброд;
В Рязань или в Коломну удались,
Или на Волгу в Нижний, — там борись,
Когда достанет силы, с мощью Польши.
Но лучше к Владиславу перейди;
Тебе ручаюсь: будешь принят нами
Так, как никто. Для первого начала
Займешь (тебе готов я уступить)
Высокий сан наместника столицы,
Боярство за тобою утвердит
Младой монарх, которому и ты ж,
Прокофий, присягнул, — хотя потом
Присягу и нарушил.
Прокофий
Я присяги
Не нарушал; свою присягу вы,
Жолкевский и король ваш и вся Польша,
Нарушили, попрали: ждали мы,
С дня на день ждали, с месяца на месяц
И — королевича не дождались.
Не станем тратить слов; да ты и сам
Ведь не надеешься меня склонить
К предательству моей земле родимой.
Гонсевский
Так удались.
Прокофий
Наличник опусти.
Гонсевский
К чему?
Прокофий
Прошу тебя.
(Отворяя дверь)
Войдите все вы.
Весь караул и всякий, кто бы тут
Из посторонних ни случился.
Гонсевский
Что ты?
Прокофий
Не беспокойся: нужно.
Входят стрельцы и переодетая Марина.
Земляки!
Ведь есть и в неприятельских рядах
Честные души, помнящие бога.
Вот вам пример:
(указывает на Гонсевского)
нарочно из Кремля
Пришел отважный, благородный воин
И говорит (и верю я), что мне
Грозит опасность, что мои злодеи
В земских полках сгубить меня хотят.
Его совет, чтоб я покинул стан
И набрал рать иную. — Мне скажите:
Что делать?
Стрелец
Головы все за тебя
Готовы положить мы; только нас,
Отец ты наш, не покидай.
Прокофий
Ты слышишь?
Марина
(выступая вперед)
Совет хороший дал тебе поляк.
Не слушай их, не верь им: удались.
Россию любишь? — Удались, Прокофий!
Спаси себя хоть для земли родной.
Теперь еще ты можешь: завтра — гибель.
Прокофий
(долго молча смотрит на нее)
Тебе я благодарен, добрый отрок!
Твое усердье вижу и ценю
Тем выше, что я от тебя никак
Не заслужил участья столь живого.
Доводом сильным подкрепляешь речь:
Святой, бесценной пользою России;
Но эта ж польза именно, мой друг,
И требует, чтоб я остался в стане,
Чтоб и погиб, когда так суждено.
Не в укоризну никому: но мне ли,
Грозу завидев, броситься бежать?
Нет! Русскому народу нужен признак,
Чтоб истинных друзей своих узнать
И отличить от ложных: этот признак
Не верность ли? — Да! сам Христос сказал:
«За стадо пастырь душу полагает,
Наемник же бежит»; я — не наемник,
Себе я цену знаю, но и знаю,
Что малодушьем упаду в цене.
Да нет и той надменности во мне,
Чтобы себя избранником считал я,
Тем именно, кто господом призван
Освободить страдалицу Россию...
Ее и без меня бог не оставит:
Пошлет ей избавителя-вождя,
И будет оный вождь и боле счастлив,
И чище, и способнее меня;
Тот совершит, что только начал я.
Свой долг исполню: друг, предлогом мне
Служить не может и родной страны
Гадательное будущее благо.
Гонсевский
По крайней море завтра ты нейди
На Раду казаков.
Прокофий
Нельзя нейти!
Я слово дал.
Марина
Тебя я заклинаю:
Не иди!
Прокофий
Не заклинай.
Марина
Рязанцы, мне
И витязю литовскому не верит, —
Пристаньте к нашей просьбе... вы ему
Издавна преданы... Ах! умолите,
Склоните, — силой, ежели нельзя
Уже иначе, удержите...
Прокофий
(с улыбкой)
Друг,
Из них кто силою меня удержит?
Кикин
Позволь мне с сотней избранных стрельцов
Идти, боярин, за тобой на Раду?
Прокофий
Когда опасность точно мне грозит,
Что значит сотня перед целым войском?
Кикин
Так большее число их устрашит.
Прокофий
А может быть, подаст причину к бою
Меж братьями. — Чем к мерзостной резне
Подать вам повод, сто раз лучше мне
Пасть одному. — Ступайте.
Уходят стрельцы.
(Кикину)
Ты из стана
За нашу цепь проводишь лично пана.
Прощай, поляк! ты человек с душой.
Гонсевский
Мне жаль, поверь мне.
Прокофий
Верю. Бог с тобой!
Уходят Гонсевский и Кикин.
Племянник мой с тобой пойдет, Марина...
Марина
Ах, Ляпунов! раскаянье, кручина,
Отчаянье.
(Заливается слезами.)
Прокофий
С отчаяньем борись;
Раскаянье благослови; молись,
Молись, прибегни к благости господней
И устоишь пред алчной преисподней.
ДЕЙСТВИЕ V
Сцена 1
По табору прохаживаются Трубецкой, Голицын, Заруцкий. Чуть светает.
Трубецкой
Сердечно рад я, князь Иван, что ты
Сам вызвался присутствовать на Раде:
Ты друг Прокофью; отвратишь, надеюсь,
Опасность, буде там ему опасность
И угрожает. Я было и сам
Хотел туда же; да неловко что-то...
Не правда ли, боярин?
Заруцкий
Точно так.
(К тому ж тебя и трудно заменить.)
Но в этом случае тебя заменит
Благоразумный князь.
Трубецкой
Вполне! вполне!
Теперь, Иван Мартыныч, я спокоен:
Вступиться за Прокофья есть кому, —
Вы оба мужи честные; Голицын
Ему приятель: ты ему не враг,
Хотя и были ссоры между вами.
Заруцкий
Что было, то и сплыло. — Я его
Люблю и уважаю.
Трубецкой
Знаю, брат.
Не осудите, светы, что я вас
Так рано поднял: не спалось, признаться,
От дум, и попеченья, и забот,
А между тем мне виделись страшила:
Едва глаза зажмурю, не вздремну —
Что ж? Ляпунов стоит передо мною,
Рубаха вся в крови!
Голицын
Господь с тобою!
Трубецкой
Иной бы испугался; я же снам
Не верю, — да и верить им грешно.
Голицын
Грешно?
Трубецкой
Не знал ты? в книге Иисуса
Сирахова весьма запрещено
Держаться снов, видений, ворожбы,
Мечтаний и гадании.
Голицын
В самом деле?
Трубецкой
В какой главе, теперь я не припомню.
Пропели петухи?
Голицын
Пропели, князь.
Трубецкой
Вот мы и прогулялися по стану...
Ведь вам знаком был немец доктор Фидлер?
Заруцкий
А как же.
Трубецкой
Окаянный был умен,
Он мне говаривал, что до зари
Вставать здорово. — Братцы, до свиданья.
(Уходит.)
Заруцкий
Поклон мой.
Голицын
Бью тебе челом.
Заруцкий
Сегодня князь Димитрий Тимофеич
Изволил ночью плохо почивать...
Что делать? — выспится и поутру! —
И, право, кстати; спишь, так не грешишь;
По крайней мере ближним не мешаешь.
Кого-нибудь к Прокофью, князь Иван,
Порасторопней из твоих. Скорее,
Чем нам, тебе поверит Ляпунов.
Голицын
Был правда к дому нашему всегда
Расположен счастливый этот воин,
Особенно к Василью; да меня
Он что-то невзлюбил по смерти Федьки
И Марьи Годуновых.
Заруцкий
Точно так;
А сверх того порассуди, размысли:
Ему ли, выскочке, повелевать
Боярами, князьями, и какими? —
Иван Голицын...
Голицын
Брат, не говори:
Иван Голицын позабыт, заброшен;
Голицын под рукою у кого?
У Ляпунова. А его отец,
Петрушка Ляпунов, ведь был в холопях
У моего отца. — Известно всем:
Он из простых дворян, не из московских,
Не из жильцов. — Какая, право, чернь
Выходит нынче в люди!
Заруцкий
Князь Иван,
Нам помоги усторонить Прокофья,
И сан его и место ты займешь.
Голицын
Вам рад бы помогать я; только что-то
Димитрий Тимофеич скажет?
Заруцкий
Что?
Потужит, и поплачет, и расхвалит
Покойника, потом и замолчит.
Голицын
(зовет)
Толстой! Потемкин!
Они входят.
Потемкин
Что прикажешь?
Голицын
Ступайте к Ляпунову; от меня
Ему ручайтесь (можете и крест
Поцеловать), — что будет безопасен
На сходке казаков, хотя бы он
Не оправдался даже; что обратно
Отпустится и цел и невредим.
Ступайте.
Толстой
Слушаем.
Заруцкий
О Просовецком
Им помянуть ты позабыл.
Голицын
Толстой,
Да что прошу его привесть с собой
И Просовецкого: желает Рада
Узнать вину его и наложить
По ней и наказанье на него.
Они уходят. Входит Заварзин.
Заварзин
Ты здесь, боярин; весь я стан обрыскал,
Искал тебя.
(Вполголоса)
Настроил я своих.
Заруцкий
Пойдем к весельчакам, Иван Василич.
Сцена 2
У Ляпунова. Феодор и Кикин.
Феодор
Что дядя?
Кикин
Полагаю, скоро выйдет,
С ним только что расстался духовник.
Феодор
Как? духовник?
Кикин
Боярин покаянье
Принес в грехах и приобщился тайн.
Феодор
Знать, сам не чает воротиться с Рады.
Вот он!
Прокофий
(входит)
Уж здесь вы, дети? Добрый день!
Пришли вы кстати рано: порученья
Я изготовил для обоих вас;
Жену мою в Рязань проводишь, Федор;
А ты, Владимир, в Лавру, и тотчас,
Бумаги —
(отдает их)
эти, братец, Салтыкову,
А эти вот Пожарскому. — Друзья,
Что смотрите так грустно, так уныло?
Вы мужи; я и не таю от вас:
Иду на суд казачий, а с него,
Быть может, и на страшный божий суд.
Я снарядился в путь. Меня вы, дети,
Простите, буде вас чем оскорбил! —
Но оскорбленья лучше, чем соблазны...
Соблазны! — я увлек вас за собой
В мятеж безумный на царя Василья...
Вы были молоды; на мне ваш грех;
Вы согрешили только по незнанью:
Виновен я, и тяжко. Благ господь:
Меня спасает ныне милосердый;
За мой мятеж и кровь мою и плоть
Ему предать мятежникам угодно;
А душу (уповаю на Христа) —
Исхитит он из мятежей житейских
И упокоит в вечной тишине.
Но вас молю: соблазны мне простите,
Забудьте их! Еще одно; не мстите
Моим врагам; с вас клятву в том возьму.
Феодор
О боже! боже! Сохрани его,
Спаси надежду нашу!
Прокофий
Друг, я вам
Вчера доказывал, что я обязан
Не устранять сей чаши: пью ее —
И радостно. Да будет воля божья!..
Бедняжка Ольга!.. утешенье ей,
Защита и покров отец небесный...
В дороге, Федор, береги ее!
Феодор
И жизни за нее не пожалею.
Прокофий
Бог, друг мой, наградит тебя. — Она!
Глаза утрите.
Входят Ольга и Ваня.
Ты, душа,
Зашла со мной проститься.
Ольга
Я совсем;
Да тяжело мне, тяжело, Прокофий!
Прокофий
Нас, Оля, помирит отъезд твой с братом;
Не навсегда ж и расстаемся мы;
Так, свидимся; я это точно знаю.
(Ване)
Здоров ли ты, приятель?
Ваня
Так и сяк;
А кое-кто совсем здоровым стал
И стал красавцем. Пусть себе заснет!
Когда проснется, подадут ему
Сорочку белую; в сорочке белой
Еще получше будет; по него
Заедут, повезут его на свадьбу.
Прокофий
Благослови меня, блаженный старче!
Ваня
Христос с тобою: кланяйся Христу.
Входят Толстой и Потемкин.
Прокофий
Добро пожаловать! Не по меня ли?
Потемкин
Поклон от князя; да и повещенье,
Что нечего на Раде казаков
Тебе бояться.
Прокофий
(тихо)
Я и не боюсь;
Но больно мне, что на душу берет
Иван Василич лишний грех.
Ваня
Прокофий,
Твоим гостям я песенку спою.
(Поет)
Раскричалась галок стая:
«Заклюем мы сокола!»
Слышит их сова слепая,
К ним летит из-за угла...
Закричала галок стая:
«Помоги ты нам, родная!
Примани к нам сокола!»
Шлет она к нему посла...
Кто же совушкин посланник?
Отгадаете ли вы?
Филин ли, ее племянник?
Сыч ли, дядюшка совы?
Без ножа он, а убийца,
Дня не любит, — мраку рад;
Он не мышь, он и не птица,
С крыльями, а все же гад.
(Кланяется.)
Посланник — нетопырь: с чем поздравляю.
Потемкин
То-то и есть, боярин! сам спесив,
А домочадцы с велика до мала
Заносчивы: и друга и недруга
Поднимут насмех.
Прокофий
Не сердись, прошу;
Вот если бы тебя Владимир Кикин
Или мой Федор словом уколол,
Ты сам увидел бы, что не потачник
Я дерзости обидной. — Но старик
Не от меня приял святое право
Младенчески высказывать, что дух
Высказывать ему повелевает.
Пора? — вы ждете? — Оленька, прости!
Прости! молися! —
Он целует ее, она лишается чувств.
Поддержи же, Федор!
Не дай упасть ей. — Бедная! прости!
Ты с нею, Ваня?
Ваня
Как же, мой сыночек!
Прокофий
Утешь ее.
Ваня
(поднимает руку вверх)
Вон тот ее утешит.
Прокофий
Прощай.
Уводят Ольгу Феодор и Ваня.
Не медли же и ты, Владимир.
Дай руку, братец... С богом! На коня!
Кикин уходит.
Пойдемте.
Толстой
Просит князь, чтобы с тобою
Пришел на суд и Просовецкий.
Прокофий
Нет;
Не казакам его судить; не судьи
Они грабителю. Скажите князю:
Земской устав нарушил Просовецкий,
Земскою думой будет он судим.
(Молится перед иконой и уходит с Толстым, и Потемкиным.)
Сцена 3
У Марины. Ржевский и Лодоиска.
Ржевский
К себе просила. После наглой лжи,
Которою так гнусно очернила
В моих глазах и зятя и сестру?
Лодоиска
Ах! Ржевский! позабудь! не знаешь ты,
Как мучится, терзается царица...
Идет! — Иван Иваныч, пощади!
Вводит Марина.
Ржевский
Марина Юрьевна...
Марина
Благодарю,
Что ты пришел. — В другое время мне
И совестно бы было... Ржевский! Ржевский!
Мы говорим, а гибнет Ляпунов...
Не прерывай! Он сын твоей России,
И сын-то ныне самый нужный ей.
Он враг тебе. — Пусть! — За Россию ты
И душу положил бы. — Есть причины
Не слишком доверять словам Марины;
Но в эти искаженные черты,
В глаза потухшие всмотрись! — Спеши же,
Беги! туда, на Раду казаков!
Там гибнет, издыхает Ляпунов:
С мгновеньем каждым ближе смерть и ближе
Ах! Ржевский, ради всех святых!
Ржевский
Царица!
Марина
Беги! лети! о! почему не птица,
Не ветер ты, не мысль моя?
Ржевский
Иду.
Спасу ль его? — не знаю, но паду
Хоть вместе — тут же.
(Уходит.)
Марина
С богом, храбрый воин!
Закрой его щитом твоей груди!
Великодушный! — с ним ты пасть достоин:
С ним пасть завидно. — Пасть! О! не пади!
Спаси его!
(Падает на скамью.)
Лодоиска
Как дух ее расстроен!
Ужасен вопль отчаянной любви.
Царица!
Марина
Лодоиска, не зови!
Пресытилась я жизненной отравой:
Не возвращай меня в ваш мир кровавый!
Сцена 4
Девичье поле. Коло казаков. Заруцкий, Заварзин, князь Иван Голицын, Чуп, войсковой писарь, войсковой хорунжий, атаманы, есаулы, сотники, казаки.
Заруцкий
Смотрите, молодцы! — Когда мигну,
За дело принимайтесь. — Краснобая
Не слушайте: ведь вражий сын речист;
Как раз вас обморочит.
Есаул
Вот еще!
Мы видели бумагу, и — довольно.
Заварзин
И слышали, и писарь войсковой
Заверил и признал, что тут и подпись
Его руки. Не так ли?
Писарь
Точно так;
Не раз случалось видеть почерк мне
Боярина, — и я...
Сотник Хлопко
Да и гонец
Пред тем, как стал качаться на осине,
Во всем мне повинился.
Подходит Чуп.
Пане Чуп!
Чуп
А что?
Заварзин
Всех нас известь Прокофий хочет.
Чуп
Не изведет! Пускай себе хлопочет!
Заруцкий
Послушай, дядя!
Чуп
Слушаю, Мартыныч.
Голицын
Совсем его не допускать до слова,
Ей-богу, лучше.
Чуп
Этого, москаль,
Нельзя: где коло, тут и слово; в коле
Судья или судимый — все равно,
Имеет слово.
Заруцкий
Чуп!
Чуп
Нельзя.
Заварзин
Злодей
Уж два раза от нас отговорился.
Чуп
Хотя бы десять раз, а все нельзя.
Заруцкий
(Заварзину)
Зачем ты, Фролко, старого хрыча
Не напоил, не уложил до кола?
Заварзин
Поил, Иван Мартыныч; да его
Сам дьявол не уложит.
Заруцкий
Молодцы!
Всех нас убить намерен был Прокофий.
Казаки
Убить всех нас! — постой же: мы его!
В куски его изрубим, растерзаем,
Руками разорвем!
Входят Ляпунов, Потемкин, Толстой, с другой стороны Ржевский.
Идет! Идет!
Злодей проклятый!
Есаул
Всходит на могилу.
Заруцкий
Теперь на ней, а скоро ли то в ней?
Хлопко
Смотри, как горд: не кланяется Раде.
Чуп
Кто это с ним?
Заварзин
Один из них Толстой,
Другой Потемкин, а послал Голицын
Их по него обоих.
Чуп
Третий?
Заварзин
Где?
Чуп
Да вот, что прибежал, весь запыхавшись.
Заварзин
А! Это Ржевский: личный враг ему,
Хотя и кровный брат его красотке.
Хорунжин
(выступает вперед и поднимает белый жезл)
Без шуму, атаманы-молодцы!
Без шуму, хлопцы, вольные черкасы!
Открыто коло. — Тише! тише! тише!
Писарь
(с свитком)
Стоит на Раде, на суду казачьем
Боярин-воевода Ляпунов,
Чтоб дать ответ на тяжкие изветы:
Он обвинен, ответчик Ляпунов,
В управе самовластной и жестокой,
В чиненьи притесненья казакам,
И, наконец, по грамоте, к которой
Привешена семейная печать
Их рода, Ляпуновых, — сверх того,
При ней видна руки его и подпись, —
В злодейском приказаньи городам:
Напасть на оных казаков, какие
Где обретаются, и всех убить
В один и тот же день и час; и день-то
Число седьмое сентября, а час
Четвертый ночи.
Казаки
Слышишь ли, Прокофий?
Боярин Ляпунов, что скажешь нам?
Чем оправдаешься? — Ну, говори же!
Прокофий
Не вы — Земская дума мне судья.
Заварзин
Как? мы тебе не судьи? — ведь ты здесь;
На суд, на Раду, в коло ты пришел:
Так, стало, нас и судьями признал.
Прокофий
Я здесь, и в ваше коло я пришел
Не быть судиму, а судиться с вами.
Заварзин
Судиться, то есть спорить? нас учить?
Не думай: не дадим и не позволим.
Заруцкий
Ответ короткий: признаешь ли ты
Своею грамоту? — она тобой ли
Написана? твоя ли тут печать?
Твоя ли подпись?
Прокофий
Вышлите ее
В Земскую думу: думе отвечаю.
Хлопко
И отвечать не хочет: вот гордец!
Заварзин
Чего мы ждем? У нас в руках изменник!
Казаки
Злодей! изменник!
Ржевский
Стойте, казаки!
Хлопко
Прочь, Ржевский! и тебе он неприятель.
Ржевский
Я только знаю, что он прав. К нему
Пройдете вы по телу моему;
Не иначе.
Прокофий
Великодушный Ржевский!
Казаки
Пусть оправдается!
Прокофий
Не трудно мне
Пред вами оправдаться.
Чуп
Оправдаться
Он хочет... тише! тише!
Казаки
Говори!
Прокофий
Быть так; но не забудьте: чтоб себя
Очистить от клевет, товарищ ваш
Прокофий слово скажет, а отнюдь
Не покоряется казачьей Раде
Боярин-воевода Ляпунов.
Голицын
Какие, право, тонкие различья!
Прокофий
Ох! жаль тебя мне, князь Иван Василич!
Винят меня в управе самовластной;
Но хоть один мне случай укажите,
Чтоб вопреки уставу поступил?
Заруцкий
Да ты устав не сам ли сочинил?
Прокофий
Ты <сам> и все вожди его скрепили
И приняла вся Русская земля.
Всегда я действовал в пределах власти,
Мне данной.
Заруцкий
Смело утверждаешь, друг!
Но под тобой ли служит Просовецкий?
А ты его схватил и засадил.
Прокофий
Я избранный, законный защититель
Бессильных, беззащитных; он грабитель,
Он зажигатель: если бы его
Я не взял, был бы я и сам преступник.
Заруцкий
Тебе бы было на него донесть
Казачьей Раде.
Казаки
Да! донесть! донесть!
А не вязать, как подлого москаля!
Прокофий
Он русский стольник.
Заруцкий
Он казак.
Казаки
Он наш!
Он где? сюда его! где Просовецкий?
Входит Просовецкий.
Ура! вот он! Ура, наш Просовецкий!
(Поднимают и качают его на руках.)
Просовецкий
Потише, братцы! я устал, вспотел!
Ушел я из-под стражи, а за мною
Так и гнались проклятые стрельцы;
Чуть-чуть не затравили... Ух!
Казаки
Ура!
Один из казаков
Прокофий, отслужи молебен спасу:
Когда бы наш пузатый не пришел,
Тебя бы мы каменьями побили.
Просовецкий
Неужто? — жаль же мне, что я пришел!
Прокофий
Истома Просовецкий, ты бежал
Из-под законной стражи: вдвое будешь
Пред думою Земскою отвечать.
Просовецкий
Прокофий, не боюсь твоих угроз:
Прошла твоя пора: ты сам в беде;
А мужиков изветы что мне?— Ты,
Ты научил их!
Заварзин
Точно! ты не любишь,
Не терпишь казаков: в его лице
Ты был намерен всех нас обезглавить.
Хлопко
Да что и толковать? Он нас хотел
Известь, зарезать... Где его указ?
Казаки
Указ злодея! Грамоту! указ!
Ржевский
Подайте, покажите.
Подают Ржевскому. Ржевский подает Ляпунову.
Заруцкий
Ну, Прокофий!
Прокофий
И верите вы этой глупой лжи?
Заварзин
Не хочешь, а поверишь! чья тут подпись?
Прокофий
Как вы достали этот лист?
Заварзин
А так.
У твоего же отняли стрельца.
Стрелец же показал во всем согласно
С тем, что написано в твоем листе.
(Шепотом Заруцкому)
Опасно мешкать: увернется бес;
Уж хлопцы ведь развесили-то уши!
Прокофий
Где тот стрелец? Хоть для меня и низко,
Да так и быть; очную ставку мне
С ним дайте.
Хлопко
Поздно, брат: стрелец не близко;
Он провалился в ад и ждет тебя.
Прокофий
И как вы смели?
Заварзин
Полно! нам не время
С тобою рассуждать.
Заруцкий
Твоя ли подпись?
Прокофий
Нет, не моя.
Заварзин
Твоя! я говорю!
Твоя, проклятый! Я тебе за сына!
Ржевский
Заруцкий, бешеного удержи!
Чуп
Да что вы, хлопцы?
Ржевский
Ты без рук, Голицын,
Стыдись! убийцам выдаешь его!
Толстой! Потемкин! — стойте, душегубцы!
Заварзин
Пошел, красавец! не мешай ты нам!
Ржевский
Вступитесь, казаки, за воеводу!
Заварзин
Прочь! прочь! — не хочешь? Сгинь же, как собака!
Закалывает Ржевского, потом вместе с Заруцким и сотником Хлопко-Ляпунова; Чуп хочет броситься на помощь погибающим, — его оттесняют.
Прокофий
Брат, — брат Иван! погиб ты за меня!
Ржевский
Нас смерть мирит с тобою, брат Прокофий!
Христе-спасителю! прими мой дух!
(Умирает.)
Прокофий
Указ не мой, клянусь царем небесным,
Всесильный! милосердый! о! спаси
Россию и моих убийц помилуй!
(Умирает.)
Казаки с ужасом разбегаются.
Сцена 5
Близ дороги в Троицкую лавру. Две могилы.
Ваня
(один с заступом)
Бедняжечка! Ее ли я забуду
В своих молитвах? Ты ее скорее,
Христе мой боже! прибери к себе!..
(Помолчав)
Остановились под Коломной мы;
Зачем-то вышел Федя Ляпунов...
Глаз на глаз с нею я в избе остался,
И вот она подходит, в пояс мне,
Рыдая, поклонилась: «Муж блаженный!
Нельзя самой мне: прогневлю его;
Ты воротись: ему грозит опасность;
Храни, оберегай, спаси его!»
И рад бы был; да я старик бессильный,
И малоумен я в мирских делах.
«Дает бессильным силу бог всесильный,
Премудрый и младенцам ум дает».
Что было делать? воротился я,
Да поздно! — Уходили Ляпунова,
С ним вместе Ржевского, и я убийц
Насилу упросил тела мне выдать.
Пусть вместе спят! я вместе их зарыл!
Чудны же, батюшка, отец небесный!
Судьбы твои: Прокофья не любил
Ванюша Ржевский, а закрыл собой
И пал с ним вместе. — Я царю Василью
Усердным был холопом... Что же? я
Его врага Прокофья схоронил.
Бездомный я, юродивый бродяга;
Он был и мудр, и славен, и могущ,
И воевода, и правитель грозный,
И властвовал надРусскою землей;
А без меня истлел бы в чистом поле;
Да! псы бы растерзали труп его,
И птицы бы остатки расклевали.
1834
ИВАН КУПЕЦКИЙ СЫН
ПИСЬМО К К<ОНСТАНТИНУ> О<СИПОВИЧУ> С<АВИЧЕВСКОМУ> ВМЕСТО ПОСВЯЩЕНИЯ И ПРЕДИСЛОВИЯ
Не далеко время, когда мне придется расстаться с Вами, мой добрый К.О., и расстаться, вероятно, навсегда, до гробовой доски... Ужели в Вашей памяти воспоминание обо мне останется просто какою-то карикатурою, чем-то странным, причудливым, похожим несколько на те уродливые лица, какие рисует перед глазами нашими первосоние? — Вашим другом я не смею называть себя: для дружбы нужно равенство, ваше чистое, свежее сердце заслуживает в жизни встретить сердце столь же чистое и свежее. Но я желал бы Вам оставить какое-нибудь доказательство, что и я умею быть благодарным: и мне ли не быть Вам благодарным за те часы, в которые Вы, благородный юноша, являлись истинным ангелом-утешителем мне, преждевременному старику, измученному до судорог всеми возможными житейскими и сердечными терзаниями, терзаниями самыми изысканными и вместе самыми пошлыми и гадкими?
Естественно, что мне должна была придти мысль посвятить Вам сочинение, которое я кончил в то время, когда наслаждался слишком коротковременным знакомством с Вами, — сочинение, которого отдельные части, так сказать, в Ваших глазах всплывали из глубины души моей, при Вас приняли настоящий вид и образ.
Чувствую, что этот плод моего хворого воображения не достоин Вас. — С Вашим именем надлежало бы соединить нечто вроде Шиллерова Дон-Карлоса; нечто похожее по крайней мере на те из прежних моих собственных созданий, в которых еще виден набожный чтитель Серафима-Поэта, сотворшего этого Карлоса, Позу, Валленштейна, Теклу, Макса Пикколомини. — К несчастью, любезные сердцу моему памятники времени, для меня более отрадного, далеко предшествуют минуте, когда я Вас узнал и понял. Итак, примите то, что у меня теперь есть, — каково бы оно ни было. — А Ваше имя мне тут необходимо: пусть хоть оно служит для других доказательством, сколь и по сю пору мне дороги те чувства и убеждения, которых Вы для меня представитель, которых Вы для меня были прекрасным олицетворением.
Прости, — скажу, — тебя я видел,
И ты недаром мне сиял;
Не все я в небе ненавидел,
Не все я в мире презирал.
Дай-то бог, чтобы Вы и до дверей гроба не лишились утешительной веры в светлую сторону природы человеческой! — Но, если бы случилось, что Вы бы и поколебались, — и тогда:
Однако, мой добрый К. О., я забываю, что это не просто письмо к Вам, что эти строки, быть может, прочтете не Вы одни, что они не одно посвящение, а вместе и предисловие.
Предисловие обыкновенно оправдание, посильное ограждение себя от обвинений, которые предчувствует дурная совесть автора. Тащиться ли и мне по этой давно изъезженной колее? — Если мой Купецкий Сын никуда не годен, его не спасут от заслуженного забвения ни самое превосходное предисловие, ни даже самые благосклонные отзывы критики. — Если же в нем есть самобытная жизнь, его не убьют никакие, ни даже самые едкие суждения. Вместо того чтобы оправдывать себя, не лучше ли самому исповедать свои ошибки и промахи? — К ним однако же не могу причислить главную идею: она, быть может, преувеличена, да что же мне делать, если она так, а не иначе поразила мое воображение, если принудила меня осуществить ее именно так, а не иначе? — В развитии, в подробностях скорее соглашусь признать недосмотры, например хоть в том, что Андана слишком скоро могла усомниться в Булате и слишком поздно уверилась в низости и скаредности своего почтенного сожителя. Правда, и тут я бы мог кое-что сказать в ее извинение; но еще раз: не желаю себя оправдывать. — Охотно признаюсь и в том, что в моем Imbroglio[218] много такого, без чего бы можно обойтись, например, Интермедии; что вдобавок и в самых составных его стихиях слишком много разнородного, и что они потому никак не произведут стройного, классического целого. Возможно ли в самом деле спаять в одно: сатиру и элегию, рассказ и драму, комедию и трагедию, лирическую поэзию и сказку, идеал и гротеск, смех и ужас, энтузиазм и житейскую прозу, и — ожидать от всего этого гармонии? — Далее, не спорю, что в самой прихоти, с которою я так часто переменял метры, есть что-то похожее на шарлатанство; и сам вижу (и это всего хуже), что в моей сказке-драме все, чего ни спросишь, да только почти нет драматического движения! — На моем месте, а другой, столь же смело и откровенно, быть может, сознался бы во всем этом: только, кажется, у редкого не следовало бы за тем с полдюжины но и однако, а тут неоспоримые доказательства, что он совершенно прав и что критики врут, если его бранят за такие salti mortali[219] и непростительные опущения. — Я воздержусь от всех подобных красноречивых доводов и выходок, которые ровно ни к чему не ведут. — К чему же, ради бога, печатаю этот хаос и чего же хорошего от него ожидаю? — На это, любезный К. О., предоставляю за меня отвечать тому из моих критиков, у которого на то достает ума-разума и доброй воли; а сомневаться, чтобы между русскими рецензентами мог найтись такой не близорукий и честный человек, значило бы нанесть смертельную обиду тому почтенному сословию, которое так беспристрастно, тонко и глубокомысленно оценило «Горе от ума» Грибоедова, «Полтаву» Пушкина, «Гротески» Гоголя и «Сердце и думку» Вельтмана.
ДЕЙСТВИЕ I
ЯВЛЕНИЕ 1
В доме Зулейки. Иван и Зулейка.
Иван
Устал я... Бабушка, здорово!
У вас обедать не пора?
Зулейка
Давно пора, и все готово;
Да где ты с самого утра...
Иван
Таскался? — Видишь ли: вчера
Я сбыл последние товары,
Окончил все свои дела;
Когда ж проснулся, мне пришла
Охота посмотреть Бухары.
Зулейка
Как? — ты в Бухаре год почти
Живешь, торгуешь и...
Иван
Базары
В Бухаре видел, а найти
Промеж хлопот не мог досуга
Взглянуть на храмы, на дворцы
И прочее. Беда! — купцы
На вечеринках друг у друга
Привыкли спрашивать о том,
Что кто видал в краю чужом.
Итак, я побродил сегодня,
А завтра, бабушка, пущусь
(Была бы воля лишь господня!)
В дорогу на святую Русь.
Зулейка
Что ж? ты не встретил ли, сердечный,
Каких диковинок у нас?
Иван
Как их не встретить! я сейчас
С диковинки бесчеловечной:
Вот из царева кабака,
В оковах, как рука, нагого,
Несут богатыря лихого
Четыре дюжих мужика;
Других четыре со всей мочи
(Посмотришь и зажмуришь очи)
Раз в раз в четыре молотка
Разят его по груди белой
И приговаривают так:
«Скажи, Булат, наездник смелый!
Скажи: найдется ли дурак,
Чтоб выкупил из злой неволи
Тебя себе же на беду?»
Он? — словно и не слышит боли
И отвечает: «Подожду».
Зулейка
Мерзавцы!
Иван
Истинно безбожно!
Но вор же, верно, и Булат.
Зулейка
Ты судишь очень осторожно!
Всегда, кто страждет, виноват.
А между прочим вот в чем дело:
Их на попойках, в кабаках
Лихой Булат держал в руках.
Бывало, только пикнут смело,
Как вскочит и как гаркнет: «Вон!» —
Так всех их и положит он.
Буянам больно надоело,
Кипят на витязя враждой;
Взять силой — не по силе бой;
За хитрость взяться положили:
Булата зазвали в кабак,
Употчивали, напоили, —
И богатырь попал впросак.
Сидят, идет у них беседа
Про то, про се, и вдруг соседа
Толкнул сосед: «Не ври же, брат,
Не согласится наш Булат!»
А витязь: «Всякое сомненье
В моем усердьи оскорбленье».
Тут третий тотчас подхватил:
«Булат — отец наш; это, други,
Не я ли вам сто раз твердил,
Но мы не требуем услуги,
Не утрудим могучих сил...»
Глупцу взбрела на ум нелепость;
Спьяна, как видно, вздумал хват:
«Что, братцы? — если бы Булат
На месяц нам отдался в крепость?»
— «Ххмм! — молвил богатырь, — и я
Желал бы очень знать, друзья:
Когда бы быть мне по несчастью
Случилося под вашей властью,
Что бы вы делали со мной?
Но месяц? — долго! а доколе
Не выкупят — я в вашей воле,
Вам отдаюся головой».
Иван
Ну?
Зулейка
Месяц пролетел и боле:
Никто не выкупил его;
А он, бывало, ничего
Не пощадит для избавленья
Того, кто терпит угнетенья!
Злодеям же его не лень:
Сидят в кружале каждый день
И пьют, выдумывая муки.
Конечно, отряхнуть бы руки, —
И цепи разорвал бы он;
Но слово для него — закон.
Иван
Жаль!.. я... Да великонька плата,
Которой просят мужики
За выкуп храброго Булата:
Ведь сто рублей не пустяки.
Зулейка
Не поскупись. Ты барышами,
Ты родовой казной богат;
Так будь по деньгам тороват:
То, что сегодня дашь руками,
То, чем пожертвуешь теперь,
Мой милый, завтра же, поверь,
К тебе воротится — мешками.
Иван
Мешками? — Дело! посмотрю.
Зулейка
Тут нечего смотреть, любезный;
А надобно богатырю
Скорей помочь.
Иван
Пребесполезный
На белом свете человек
Подобный богатырь.
Зулейка
Голубчик!
Конечно, богатырь не купчик:
Его учи хоть целый век,
Копить не выучишь. — Когда же
Нагрянет вдруг не в добрый час
Толпа разбойников на вас...
Иван
Не говори: не рад я даже,
Что в путь пустился, как про них,
Злодеев, вспомню! — Слов моих
Не примешь в сторону худую:
Героев, витязей лихих
(Я в том тебя, мою родную,
Уверить смею) всей душой
Я почитаю.
Зулейка
Друг ты мой!
В твоем почтеньи им нисколько
Нет пользы, ни нужды, — ты только
Булата выкупи скорей.
Иван
Булата и казной моей?
Послушай, бабушка: те люди,
Что бьют его по белой груди,
Те приговаривают так:
«Найдется ли такой дурак,
Который бы купил Булата
У нас себе же на беду?»
Казна моя не так богата,
Чтоб на нее мне сопостата
Себе купить... Нет! подожду!
Зулейка
Без отговорок: нет охоты,
Желанья нет ему помочь?
Иван
Я, бабушка, — я бы не прочь,
Да вот беды боюся!
Зулейка
Что ты
Меня морочишь? ведь ты сам
Не веришь их пустым словам,
Сам видишь: недруги страдальца!
Небось не укольнешь и пальца,
А купишь добрым делом клад.
Иван
Кто кладу, бабушка, не рад?
Но мешкать — не минешь наклада;
Мне завтра с светом должно в путь...
Зулейка
Чтоб шею дать себе свернуть!
Иван
Как? шею?
Зулейка
Милость и пощада
Неведомы степным ордам;
А через степь тебе дорога.
Иван
Молчи, старуха, ради бога!
Я выкуп за Булата дам.
(Выбегает.)
Зулейка смотрит ему вслед и пожимает плечами.
ЯВЛЕНИЕ 2
Харем бухарского хана. Чертог его дочери Анданы. Андана и ее кормилица Зарема.
Зарема
Что тебя, царевна, краше?
Не лучом ли красоты
Отовсюду, солнце наше,
Пленных привлекаешь ты?
С юга, с запада, с востока,
С севера, с концов земли
На поклон к тебе пришли;
Ты ж ко всем равно жестока.
Андана
Не на мой же зов пришли
С юга, с запада, с востока,
С севера, с концов земли!
По лазури одинока
Ходит чистая луна:
Не отдамся мужней воле;
Мама, кончу, как она,
Путь чрез жизненное поле.
Зарема
Не обманывай меня!
Что же, голову склоня,
Бродишь с грустию немою?
Отягченная тоскою,
Что же плачешь и во сне?
Я ль, дитя мое, не стою,
Чтобы вверилась ты мне?
Андана
В темной роще не схоронишь
Звонкой песни соловья,
Слезки втайне не уронить:
Нет, подсмотрят, вижу я!
Я...
Зарема
Ты любишь? Да? Андана,
Кто же избранный тобой?
Хан ли, князь или герой,
Юный, странствующий вони?
Андана
Стан его, как пальма, строен,
Небо в голубых очах,
Мягче шелку темный волос,
Розы рдеют на щеках,
Соловья нежнее голос
В алых, сахарных устах,
Луч перуна в быстром взоре...
С быстрым взором мне на горе
Встретился мой робкий взор,
И я стражду с этих пор;
С этих пор грущу, тоскую;
Мама, наяву, во сне,
В день болтливый, в ночь немую,
Меж людей, наедине,
Говорить, молчать ли буду, —
Таю в сладостном огне:
Он мне чудится повсюду!
Зарема
Царь твой, дум твоих властитель,
Не эфира ль легкий житель,
Сильф, красавец неземной?
Андана
Всех духов страны небесной
Превосходит красотой,
Но не гений бестелесный.
Зарема
Турок?
Андана
Гяур.
Зарема
Мой творец!
Андана
Властвует душой моею...
Зарема
Имя?
Андана
И сказать не смею:
Русский.
Зарема
Их посол?
Андана
Купец.
Зарема
Иноземец нечестивый!
Силой ада, чародей,
Возмутил покой счастливый
Девственной души твоей!
Андана
Он и не мечтал о власти
Над моей больной душей;
Он не знает даже страсти,
Отравившей мой покой.
Зарема
Дочь блистательного хана,
Вспомни то, кто ты, Андана!
Не минует нас беда:
Ждать отрадного плода
Можно ль от любви подобной?
Андана
Ждать?.. не жду я ничего!
Скоро камень мой надгробный
Нас избавит от всего,
Что терзает нас и давит:
Камень тот меня избавит
От мученья моего,
Ханский род от униженья,
А тебя от опасенья...
Яд, огонь в моей крови:
Что мне в жизни без любви?
Зарема
Жалости в тебе не стало...
Пожалей меня хоть мало,
Мамы ревностной своей
Хоть немножко пожалей!
Верь: мне не страшна и плаха;
Нет, страшусь не за себя:
Ах, тебя, как жизнь, любя,
За тебя полна я страха!
Мука для моей души,
Казнь и ад твои страданья;
Мне закон — твои желанья:
Что мне делать? прикажи!
Андана
Друг ты мой, моя Зарема!
Ночью при немой луне
Приведи в цветник харема,
Приведи его ко мне!
ЯВЛЕНИЕ 3
В доме Зулейки. Иван и Булат.
Булат
Не отвергай, прими благодаренье,
Великодушный муж, за то спасенье,
Которым я, не друг твой и не брат,
Тебе обязан!
Иван
Не за что, Булат.
Булат
Позволь мне...
Иван
Вздор! тебе даю я слово:
Все было сделано охотно. — Да!
Изволишь видеть: наша вся беда,
Что это сердце мягко, не сурово,
Вот, как у многих.
Булат
Заплачу тебе,
И с лихвою.
Иван
Спасибо, мой любезный.
Булат
Клянусь: тот час тебе не бесполезный,
Когда, чужой мне, о моей судьбе
Ты пожалел, и мой народ железный,
Бесчувственных товарищей моих,
Покрыл стыдом и срамом! — Сколько их,
Клятвопреступников неблагодарных,
Мной одолженных! Сколько здесь таких
Бездушных, что в словах высокопарных
В свидетели блаженных всех духов,
Всех ангелов господних призывали:
«Булата не покинем в день печали;
Булат-де избавлял нас от врагов,
Стоял за нас, кусок последний хлеба
Нам отдавал!» — И что ж? (перуны неба
На всех вас, вероломные друзья!)
Попал в беду — и всеми брошен я;
Им стало жаль — чего? — презренных денег!
Иван
Признаться, нрав их должен быть жестенек.
А впрочем, деньги — мне позволь, мой свет,
Заметить — вовсе не презренны, нет!
И не презрительны: им с давних лет
Все воздают почтенье, и большое.
Но память нам оказанных услуг,
Но благодарность — видишь ли, мой друг, —
Есть дело точно самое святое.
Однако толковать все про одно
Довольно скучно. Кстати! я давно
Слыхал, что ты силач, и несравненный,
Что сотню сопостатов, словно птах,
Шутя, разгонишь... но, Булат почтенный,
Ты мне всю правду исповедай: страх —
По-просвещенному, по-европейски,
Панический (их разговор злодейски
Мудрен, а нечего сказать, — учтив!),
Тебе знаком ли этот страх?
Булат
Труслив
В одном я случае.
Иван
В каком? Киргизских
Наездников боишься?
Булат
Подлых, низких,
Презрения достойных дел боюсь.
Иван
Шутник! шутник! — А на святую Русь
Охотно ль отправляешься со мною?
Булат
Отсюда прочь прошуся всей душою.
Иван
Прекрасно! — Стало, в шляпе дело. Брат,
Пойду, кой с кем прощусь, а завтра с светом
В дорогу... Нас не задержи!
Булат
Об этом
Не беспокойся: никогда Булат
Не мешкал сборами.
Иван
Ну ж, до свиданья!
Булат
(один)
Стране моей я все свои желанья,
Единой ей все думы, все труды,
Все чувства посвящал, — и вот плоды
И ран моих, и ноту, и страданья!
Народу собрал здесь довольно бог:
Но в множестве голов и рук и ног
Я ни одной души сыскать не мог.
Прощай же, город трупов! без возврата
С твоими камнями, страна моя,
С детьми твоими распрощаюсь я!
И с кем связала же судьба Булата,
Меня в товарищи дала кому?
Непостижимо моему уму,
Как изо всех гостей иноплеменных,
Сюда торговлей жадной привлеченных,
Решился этот именно на то,
Чего мне оказать иной никто
Не захотел... Как может добродетель,
А пуще сердоболье жить в груди,
Где даже сердца вряд ли мне найти?
Но он мой избавитель, благодетель —
Довольно! Если в нем и нет огня,
Что нужды? Долг первейший для меня
Ценить одно: его благодеянья.
И впрочем, что ж? Холодность не порок:
Так потушу ж и самые мечтанья
О совершенствах, коих строгий рок
Дает не всем. — Мне душу сокрушила
Неблагодарность; чистые светила,
Небесные! внемлите: жизнь моя
Пусть будет и печальна, и злосчастна,
Пусть только укоризны не причастна,
Пусть сам избегну, чем гнушаюсь я!
Входят Зулейка и Зарема.
Зулейка
He помешает витязь нам, Зарема;
Напротив: в нем
Советника, помощника найдем.
Так ты ко мне пришла, к старухе, из харема,
Чтоб видеть постояльца моего,
И говоришь, что именно в него,
Забыв и род свой и величье сана,
Влюбилась гордая Андана?
Зарема
Он, матушка, красавец?
Зулейка
И такой,
Каких мне мало
В теченьи жизни вековой,
Клянусь пророком, попадало.
Зарема
И русский?
Зулейка
Русский; и пока
(Считать нельзя же старика
Василья и Фому хромого)
У нас один.
Зарема
Искать мне нечего другого:
Он, точно он!
Зулейка
Его привесть
В харем княжна велела?
Зарема
Сегодня вечером.
Зулейка
Твоей княжне донесть
Я очень бы хотела,
Что нас такая честь
Едва ль порадует: когда услышим весть,
Какого требует несбыточного дела
От нашей храбрости она,
Мы тотчас вспомним кол и колесо и плаху
И с одного со страху
Умрем.
Зарема
Не бойкая ж душа ему дана!
Булат
Зулейка, — я тебя в Бухаре целой
Одну еще люблю;
Но обуздай язык свой слишком смелый:
И от тебя не потерплю,
Чтоб ты злословила того, который...
Зулейка
Любезный, не ищу с тобою ссоры;
Да мне Зарема дочь, я ей родная мать:
Я правду ей должна сказать.
Булат
Ты правду говоришь? — нет! не греши напрасно;
Ручаюсь: он не трус!
Зулейка
Прекрасно!
Давно ли с ним знаком ты, мой отец?
Со мной ли споришь? — Молодец
Или не у меня, не здесь, в моих хоромах,
Живет не много и не мало — год;
Не чудо ж он какое, не урод,
Чтоб я, старуха (и скажу: не промах),
Не разглядела бы и в этот срок
Какого поля
Голубчик ягодка!
Булат
Он гость твой!
Зулейка
Ваша воля,
А что не быть слепою — не порок.
Вбегает Иван.
Иван
Ох! не опомнюсь! ох! я весь не свой с испуга!
Зулейка
С испуга?
Иван
Бабушка! я только что от друга
(Он здесь товарищ нам: у дельного купца
Нет никогда друзей и быть не может, кроме
Полезных по торгам). На рынке в новом доме
Живет мой друг, Гассан, у самого дворца;
Я с ним простился; вот иду я мимо замка,
Взглянул я на окно — и что же?
Зулейка
(Зареме)
Слушай, мамка!
Иван
Из этого окна...
Зулейка
Вдруг вылетел дракон?
Иван
Помилуй, бабушка! как можно? Нет, дракона,
Спасибо, не боюсь; ведь знаю из Бюффона,
Он — басня, не бывал на белом свете он,
А я — должна ты знать — не трус: не оробею
От небывальщины! — Нет, ручка из окна,
В перстнях, в запястьях вся, до плеч обнажена,
Явилась... что твой снег? — Ах! продолжать не смею!
Зулейка
Здесь сору из избы не вынесут.
Иван
Алмаз
Сверкал на ручке: свесть с него не мог я глаз;
Вдруг, вдруг — пучок цветов и перстенек бесценный
Мне прямо под ноги! — Замлел я, вздрогнул я...
Зулейка
И их не поднял ты? Ты глуп, душа моя!
Иван
Зачем я не был глуп? — Но, бесом наущенный,
Я поднял их! Потом поступок дерзновенный
Я начал взвешивать; а между тем окно
Захлопнули.
Зулейка
Вот смех!
Иван
Мне, право, не смешно!
Беда! — народу тьма из улицы середней
Навстречу хлынула: я за стеной соседней
Был должен спрятаться, чтоб перстня и цветов
Не увидал в толпе какой-нибудь доносчик...
Уж эти мне цветы! уж перстень!
Зулейка
(вполголоса)
А, каков?
Зарема
Красавец, спору нет; но по душе — разносчик.
(Громко)
Иноплеменник, мне, признаться я должна,
Хотелось бы взглянуть...
Иван
На что? не на цветы ли?
Зулейка
Не бойся ничего: ведь дочка мне она.
(Берет цветы и передает Зареме.)
Надеюсь, мы еще науки не забыли,
В которой были мы горазды в старину...
Зарема
Нисколько; не прочту и первых строк Курана,
А вот когда читать что по цветам начну,
Любого загоню муллу или имана.
(Разбирает цветы.)
И ландыш и лилия:
Вотще все усилия;
Цветущий гераний:
Я жертва страданий;
Нарцисс и левкой:
Ты властвуешь мной;
Две желтые розы:
Горючие слезы;
И мак и тюльпан:
Постыл мне мой сан;
Фиялка ночная:
Умру, воздыхая;
Листок виноградный:
Приди, ненаглядный!
Счастливый юноша! цветы твои-посланье:
Они зовут тебя сегодня на свиданье
С обвороженною, плененною тобой —
Высокой званием и блеском красотой.
Иван
Уф! тяжело! — Булат, — коней, коней скорее!
Булат
Хотел ты завтра?..
Иван
Да; но видишь сам: по шее
Отсюда гонят нас!
Булат
Нас? кто нас гонит, друг?
Иван
Рассказывать теперь, любезный, недосуг.
Здесь женщины в любви без милосердья смелы:
Спасемся, удерем, пока еще мы целы,
Пока не съели нас!
Булат
Все приготовлю вмиг:
Но я, Иван, свой долг, священный долг нарушу,
Когда не выскажу того, что, видишь, душу
Мне давит и тягчит; вовеки не достиг
Ни власти, ни честей, ни славы, ни сокровищ,
Кто пребывал всегда на зов отваги глух
И случаев таких, в которых нужен дух,
Боялся, как чудовищ.
(Уходит.)
Иван
Никак он рассердился?
Зулейка
Да;
Он трусов смерть не любит.
Иван
Он удальством себя когда-нибудь погубит.
Но делать нечего: мне в нем теперь нужда.
(Уходит вслед за Булатом.)
Зарема
Ах! матушка, да твой красавец
Совсем без честолюбья и стыда:
Не согласится! — Уморит мерзавец
Княжну мою.
Зулейка
Не должно вдруг
Отчаяться, мой друг;
Он жаден к золоту, — мы бабы разве даром? —
Сокровища княжны
С таким красноречивым жаром
Мы описать ему должны,
Чтоб в нем слепая сила
Корыстолюбия все страхи заглушила.
Обе уходят.
ЯВЛЕНИЕ 4
На дзоре перед домом Зулейки. Вечер. Входит Андана, переодетая мальчиком.
<Андана>
Да! этот самый дом...
Его мне указали на базаре:
Он занят русским молодым купцом,
А русский юноша один во всей Бухаре.
Но все пусто — никого нет;
Терем, как могила, нем...
Грудь моя дрожит и стонет;
Не утешуся ничем;
Нет, обманщице-надежде
Сердцем не поверю прежде,
Чем любимца пред собой,
Боле мира мне драгого
(Он один не мир ли мой?),
Прежде, чем его живого
Не увижу пред собой.
Ждала я вести — ах! мне час казался веком,
А вести не было, — Заремы я упреком
Не стану оскорблять: и может ли она
Постигнуть тот огонь, каким я сожжена?
Но и меня ж бранить Зарема не должна:
Я виновата ли, что над моей судьбою
Над грустной сжалился какой-то добрый дух?
Чалму, мужской кафтан вдруг вижу пред собою,
И грянул гром, и внял мой изумленный слух:
«Не будет Зареме
Удачи ни в чем;
Что медлишь в хареме?
Царевна, — пойдем!»
Перерядилась я — и вышла. Что ж? и гула
Моих шагов никто, казалось, не слыхал!
Стражницу я минула, —
У башен и кругом забрал
Дремало все в безмолвии глубоком;
Прошла — и ни единым оком
Я не замечена была;
Непроницаемая мгла
Меня, казалось, одевала;
Я под защитой покрывала
Волшебного, казалось, шла.
И вот я здесь! — В тот самый день, когда я,
Твоих душистых чад, земля святая,
Таинственных, с их стебельков срывая,
Твердила: «Жертвы страсти роковой,
Невольники желанья и печали,
Любовники не вам ли даровали
Язык без слов, но вещий, но живой?
Так будьте же моими вы послами,
Летите вы с родимых гряд своих,
К нему летите! — вашими устами
Я выскажу все пламя чувств моих!»
Но вот я здесь: вступила я в обитель,
Где пребывает жизнь души моей,
Мой царь, кумир мой, дум моих властитель!
Не под шатром чинаровых ветвей
Я озарюсь лучом его очей;
Он не расторгнет ночи вертограда
Лучом волшебным сладостного взгляда;
Но он взойдет ли для рабы своей,
Моей тоски светило и услада?
Цветы, посланники любви моей!
Теперь мне ваша не нужна услуга:
Не под шатром чинаровых ветвей,
Тоскуя, буду ждать прихода друга;
Здесь, здесь я! — я пришла к нему сама!
Пусть, кто я, он не ведает сначала:
На мне мужской наряд, на мне чалма;
На миг я быть Анданой перестала,
Я бедный мальчик, — повелитель мой,
Позволь сиротке быть твоим слугой.
Входят Иван, Булат, Зуленка, Зарема.
Иван
Итак, Булат, я в той надежде,
Что понял ты, зачем такой мне спех...
Я трус? — вот выдумка! вот смех!
Нет, дураку, глупцу, невежде,
Кому-нибудь из тунеядцев тех,
Которым без злословья
Убудет, кажется, здоровья,
Любезный, предоставь и стыд и грех
Нелепых подозрений: пусть отраву,
Пусть яд свой на мою благую славу
Другие выльют, — ты...
Булат
Иван, сердечно рад,
Что с уваженьем
Мне можно на тебя смотреть: тебе спасеньем
Обязан я; а ты поверишь мне, что ад
Для благородного созданья
От тех благодеянья,
Кого не уважаешь. — Но прости!
Усердием заглажу на пути
Упрек, который...
Иван
Все, братец, пустяки! Забудем эти вздоры!
Поедем: только бы найти
Еще мальчишку для прислуги...
Андана
(между тем шепталась с Заремой; теперь в сторону)
Он кроткий друг,
Он будет счастием своей супруги.
Зарема
Иноплеменник, если для услуг
Тебе потребен кто, — вот сын мой...
Иван
Слишком молод:
В дороге труд, нужда и зной и холод,
Не шутка их
Переносить в летах таких.
Андана
О мне не беспокойся, барин:
Я все без жалобы надеюсь перенесть.
Иван
А в месяц что возьмешь?
Андана
Я? ничего. Мне честь
Служить тебе всего дороже.
Иван
Благодарен!
Зовут тебя?
Андана
Газемом.
Иван
Друг Газем,
Беру тебя; будь верен и послушен,
Не крадь, не лги, а я великодушен,
Не скряга, и ничем,
Когда твое усердие увижу,
Тебя, поверь мне, не обижу.
Ну, бабушка-голубушка! — затем
Прощай! — Не поминай купца Ивана лихом!
Зулейка
Дай бог, Иванушка, в благополучьи тихом,
Спокойно, без тревог доехать вам!
Иван
Дай бог, чтоб по твоим сбылось словам,
И мед бы пить твоими нам устами!
Киргизы... Но Булат же с нами,
Да я ж не трус!
Зарема
Прощай, купец!
Храни в дороге вас творец!
Увы! теперь я в мире одинока!
Тебя я заклинаю: пуще ока
Лелей и береги Газема моего!
Иван
Не плачь, не рвися: сберегу его!
Занавес опускается.
ДЕЙСТВИЕ II
ЯВЛЕНИЕ 1
Ночь. Степь. Шабаш духов.
Хор
Месяц, месяц серебристый
Народился в тверди чистой,
Пролил в дол дрожащий свет;
Мы слетелись на совет.
1-й дух
Я с юга безводного,
С песков, где охотится лев,
Где тигра голодного
Неистовый слышится рев,
Где огненной тучею
Над степью сыпучею
Кружится и воет сеймум,
Где смертию крыл его шум
Грозит неминучею.
Второй
Я же с могилы
Жизненной силы,
С севера, дому зимы,
Родины хлада и тьмы.
Там дуновение мраза
Создало горы алмаза,
Солнца по месяцам нет;
Свод же небесный
Ночью одет
В пурпур чудесный,
В радужный свет.
Третий
Шаман скакал
Средь грозных скал
В холодной тьме тумана;
Содрогся гул;
Луну задул
Свирепый вопль шамана:
Я махом крыл
Его убил
И созвал псов на тело,
С востока ж сам
Примчался к вам
На слово и на дело.
Четвертый
С водопадов заката,
С кровожадных пиров,
Из отечества злата,
Из дремучих лесов,
Над великой водою
Я летел и, когда
Море скрылось за мною,
Увидал города,
Где и в ночь никогда
Не прервется ни шепот,
Ни тревога труда,
Ни страдания ропот.
Хор
Мир умолк и потемнел,
Сон закрыл усталых очи;
Мы слетелись в час полночи
Для отчета наших дел.
Кикимора
Спасибо, братцы, за стихи: лихие!
Твои хореи, хор, на экосез
Велю переложить. Ты, африканец,
Нас славным амфибрахьем угостил
И рифмою в три склада; в них зверей
И бурю выть заставил, и у нас
С твоих стихов — в ушах так и завыло.
Чудесны дактили твои, лапландец:
Продрог я — жару в них нисколько нет.
Твои коротенькие ямбы милы,
Любезный камчадал: я с них вздремнул;
С них список я возьму, и, если мне
Не будет спаться, их читать я стану.
Твои же анапесты, ирокез,
Единственны; клянуся: ирокезы
Им в дикости и жесткости уступят!
А я решился с вами говорить
Размером, о котором на Руси
Спросил в невинности сердечной кто-то:
«Что, если это проза? и дурная?»
В прошедший месяц что творили вы?
Какие шутки вы шутили?
1-й дух
Я...
Кикимора
Твои дела, дела твоих клевретов
Не трудно отгадать; но потопить
Корабль, песком засыпать караван,
Нежданной стужею убить посев
Или промышленников уморить
В сибирских тундрах смертию голодной —
Конечно, очень остроумно, но
(Ты согласишься) не совсем смешно;
А, признаюсь, сегодня я желал бы
Похохотать. — Так пусть же наперед
Жильцы Европы просвещенной, духи,
Которым понабраться кой-чего
От внуков Иафета удалось,
Нам отдадут отчет в своих работах.
Пук
Кто только не дурак, и молод,
И не плебей, и знает свет,
Тот в нашем Лондоне одет
В стоический, бесстрастный холод.
Но Гаррик и сквозь этот лоск
Чудесной силою искусства
Порой дощупывался чувства:
Случалось, тает, словно воск,
Жеманство в денди самом гордом
От пламенной его игры,
Над дюком, баронетом, лордом
Он властвует: забыв пиры,
Заклады, Ню-меркет, дебаты,
Сидят затянутые хваты
И сходят от него с ума.
Однажды леди Стронг сама,
Когда тупым кинжалом смело
Ударил в грудь себе Отелло,
Чуть слышный испустила стон;
Она блистательная льдина,
Но и ее, царицу Сплина,
Расшевелить успел же он!
И все в театре онемело,
Огромный дом, как гроб, утих...
Я рассмешить решился их
И тотчас принялся за дело:
Сидел за скрыпками толстяк
И судоржно сжимал кулак
И табакерку пред собою
Окаменевшею рукою
Держал без крышки, — я к нему,
Хвать табаку и вмиг на сцену
И в нос Отелло моему;
Вдруг чих Отелло; перемену,
Какой и я не ждал от них,
В партере произвел тот чих!
Поднялись шиканье и хохот,
За хохотом поднялся свист,
За свистом стук, за стуком грохот:
Покойник встал, дрожит, как лист,
И градом яблок был засыпан...
Кикимора
Рассказ прекрасный, — только длинноват;
Вскричит петух — и нам расстаться должно;
Нужна мне ваша помощь, вот в чем дело:
В народе русском и с большим трудом
Сыскал я труса (он у них один;
Другого не найдете экземпляра).
Мой трус красавец: что ж? в него влюбилась
Бухарская княжна. Он из Бухары
На Русь обратно едет; с ним княжна
И богатырь Булат великодушный.
Я свел их, льва я зайцу подчинил
И гусю дал в подруги Филомелу.
Скорее в город, разбудите всех
И под ухо обманутого хана
Завойте: «Хан! проснись: увезена,
В Россию скачет, хан! твоя Андана!»
Старик погонится за ними; мы,
Охотники до всякой кутерьмы,
Мы насладимся зрелищем забавным;
Да! похохочем над отцом державным,
Над бешенством его — и над княжной,
Ума лишенной от любви слепой,
И над дрожащим, как осина, хватом,
И над могучим витязем Булатом,
Который (кстати!) в наш бездушный век
Задумал быть с душою человек!
Духи разлетаются.
Взвились — и улетели: до свиданья!
А между тем поклон мой, господа!
Мы, кажется, видались иногда:
Неужто позабыли? — вас со мною
Покойник Лев Петрович свел — Ижорский;
Я должность шута исправлял при нем.
Наскучил мне Ижорский, — я его
Другому сдал, да с вами не расстался.
Нет! целый хор в себе соединил,
Но не трагический, не хор Эсхила
Или Софокла, а такой, каким
В своем бессмертном Гарри Уйлли Шекспир
Вас угостил: скачки поэта вам
И пояснял и, может быть, подчас
Срывать случалось мне улыбку с вас.
И вот опять на сцену перед вами
Решаюсь выйти; снова стану вам
Досказывать все недомолвки драмы.
Любить и жаловать меня прошу:
Затем мое почтенье! — ухожу,
(Исчезает.)
ЯВЛЕНИЕ 2
Поляна, ключ, несколько деревьев. Ночь. Иван, Андана, Булат сходят с коней.
Булат
Здесь остановимся! — Вот мирная поляна
Кудрявой рощею осенена.
Взгляните: теплится луна
И льет сиянье по плечам кургана;
И золото с дрожащего луча
Дробится в серебре студеного ключа.
Мне эта степь давно знакома,
Я с детства самого в ней будто дома;
Поверьте: редкость в ней такой приют.
Иван
Здесь точно хорошо: в тени, в тиши, в прохладе;
Но ежели на нас злодеи нападут?
Молчишь?
Булат
Молчу, чтобы в досаде
Не насказать тебе обидного чего.
Иван
Ох! братец, нрава моего
Не знаешь: я не щекотлив!
Остался бы я только жив,
Сберег бы только все свои прибытки, —
А пышные твои слова
И колкости, приятель, — трын-трава!
Булат
(в сторону)
Я с ним терплю мученье хуже пытки!
Андана
(так же)
Как он любезен, как шутлив!
Булат
(громко)
Не слишком я красноречив,
Не слишком я ценю искусство,
Которого язык так часто лжив;
Но человеческое чувство,
Но душу я в тебя желал бы влить!
Иван
Пустое, батюшка: не ваше дело!
Вы, сударь, наняты, чтоб защитить,
Раз: это тело;
А во-вторых: мои деньжонки... Стало, смело
Расположиться можем на покой?
Булат молча кивает головою.
Газемка, что с тобой?
А? — что стоишь? — Не отнялись <ли> руки
У малого? — Отвязывай же вьюки
Проворнее!
Булат
Ему я помогу.
(Отходит в сторону с Анданой к вьючным.)
Иван
Терпеть я не могу
Всех этих умников! — Копейки за душою
Нет у бродяги; сам и доброго коня
Не стоит. — Что же? душу влить в меня
Желает! — Милый мой, чинились мы с тобою,
Поныне высказать тебе боялся я
Всю подноготную; но вот же, не тая,
Вдруг высказал и всю, — и мы друзья
По-прежнему! — По крайней мере
Смолчал ты и ушел. Дивлюся, право, сам,
Как с рук сошло! Тужить ли о потере
Его почтенья? — вздор! — Он мой холоп, мой хам:
Пусть только служит мне исправно!
Его почтенье! мочи нет, забавно!
Полушки за его почтение не дам!
Потороплю я их: копаются же там...
(Приближается к ним шагов на несколько; в это время спадает с Газема чалма.)
Что это? без чалмы мой мальчик! длинный волос
Упал и вьется по его плечам!
Неужто? точно ли? — Недаром вещий голос
В груди моей бедой мне угрожал!
К киргизам, в степь я от любви бежал...
Но как ни мал
Бесенок тот, которого прозвал
Амуром беззаконный галл,
А пребольшой мошенник и проказник:
Вот вам, Иван Иваныч, праздник!
Мальчишка мой вдруг женщиною стал...
Нежданная находка!
Бьюсь об заклад: та самая красотка,
Что вот в Бухаре из окна
Мне перстень бросила... Сказать, что влюблена!
Мне навязалася на шею!
Не знаю, право, — что мне делать с нею...
А впрочем, видно, не бедна
И, если догадалася с собою
Взять кое-что, — я жалостлив душою:
Я... что ты, молодец?
Ведь есть же унее отец,
Или, быть может, и сожитель;
Ведь хватится же кто-нибудь,
Что нет ее... Так! ты не похититель,
Не ты ее просил с собой пуститься в путь;
Да как догонят и застанут
Обоих вместе, — спрашивать не станут!
Нет! удеру — и тотчас! страшно мне:
Опасна трата
Минуты каждой; позову Булата:
Булат! Булат! — да он уж на коне!
Булат несется мимо него во весь дух.
Куда ты?
Булат
Скоро буду... нужно.
Иван
Но...
Булат
Недосужно.
(Скрывается из виду.)
Иван
(один)
Прошу покорно, — и пропал!
Разбойник! вор! душепродавец,
Завел меня в глухую степь, мерзавец,
И — сгинул... Чтобы взял его провал!
Ox! батюшки! — что будет здесь со мною?
А сверх того меня он обокрал:
Уж знаю наперед! — С одной я головою,
Не то погнался бы за ним;
Не догоню! Да и с таким
Бороться людоедом
Не мне: ему перед обедом,
Как выпьет рюмку водки, — все равно,
Что я, что килька; разом ведь проглотит!
Андана
(приближаясь к нему)
Что так его тревожит и заботит?
Иван
Да, сказано давно:
Не брат котел чугунный
Скудельному горшку.
Андана
Ах! Арфе златострунной,
Тоскующей в полуночной тиши
Унылой арфе, друг моей души,
Подобен сладостный твой голос!
Что медлю? — видел он мой длинный волос,
Как обронила я чалму:
Решуся, — подойду к нему!
(Подходит.)
Робею, юноша прекрасный!
Обворожительный твой взор,
Стыдливый, девственный и ясный,
Безумной мне живой укор...
Ты видишь... (Более не стану
Скрываться, повелитель мой!)
В глухой степи перед собой
Ты видишь страстную Андану...
Царевной ли или рабой
Андана родилась, — что нужды?
Ужели для любви не чужды
Различья сана и честей?
С тебя довольно: дом свой дева
Забыла для твоих очей;
Ни клятв родительского гнева,
Ни скорби кровных и друзей
Не вспомнила; и край священный,
Который дал ей бытие,
И гроб родимой, прах беспенный,
Не удержали же ее!
Да! стыд и робость заглушила
И славу презрела она:
Огнем любви воспалена,
За блеском своего светила,
За солнцем сердца своего,
Свой бег в отечество его,
Туда, в чужбину, устремила,
Где, может быть, одна могила
Довременная ждет ее!
Пусть! — не ужаснется дева,
Когда бы с сладкого посева
Взошла и гибель... Пусть! свое
Я сделала; да и могла ли
Противиться? Твоей рабе
Уставы рока предписали
Служить, покорствовать тебе.
Чем, как я кончу? — Святотатство
И думать, будто пред тобой
Земное, бренное богатство
Не прах ничтожный; я душой
Тебе бы жертвовать желала:
Но ведь и агнец жертва мала
И малоценен фимиам,
А сын мгновения и тлена
Не их ли, преклонив колена,
Приносит вечным небесам?
Прими ж и ты мой дар смиренный:
Алмазы, яхонт и жемчуг;
Ты муж не строгий, не надменный,
Ты их не презришь, милый друг!
Иван
(про себя)
Презреть? — Какая ахинея!
Ведь я себе не сопостат!
Ей, верно, дядя или брат
Высокопарный мой Булат:
И у нее и у злодея
Одна повадка; свысока
Такую чепуху городят,
Что хоть кого возьмет тоска.
Но удовольствье в том находят?
Пожалуй! — Даже я готов
Их слушать, лишь бы в заключенье
Надутых, громозвучных слов
В награду за мое терпенье
Мне предлагали всякий раз
Жемчуг и яхонт и алмаз.
Андана
Ты углубился в размышленье?
Обдумываешь свой отказ?
Увы! читаю отверженье
В глазах твоих...
Иван
Нет, нет, мой друг!
Алмазы, яхонты, жемчуг,
Конечно, — от тебя не скрою,
И я считаю суетою;
Свидетель бог: иным порою
Клочок бумаги предпочту.
(Про себя)
Так точно: вексель полновесный!
(Громко)
Однако...
Андана
Юноша чудесный!
Души и тела красоту,
Ума игривость, остроту,
Сиянье мудрости небесной
Ты слил, ты сочетал в себе,
Их совместил в себе едином!
О! благодарна я судьбе,
Горжусь подобным властелином!
Иван
Уф! полно!
Андана
Нет! ты человек
Необычайный.
Иван
(про себя)
Так и ввек
Не кончим.
(Громко)
Добрая Андана!
Андана
Властитель!
Иван
Слово молвить дай!
Андана
Слова твои — слова Курана;
Внимать им для Анданы рай.
Иван
Так милость сделай же: внимай!
С тобой поговорим немножко
О бренности, о суете,
Примерно — об алмазах. Те,
Мой друг, которые в окошко
Выбрасывают их, как сор,
Те — полагаю — в заблужденьи.
А впрочем, не вступаю в спор:
В Бухаре, знать, в обыкновеньи
В прохожих перстнями швырять.
Меня же, свет, отец и мать
С ребячества совсем иному
Учили... Не запнусь сказать
Философу хоть бы какому:
Считаю эту суету,
Как все в подлунной, — суетою.
Но берегу.
Андана
Перед тобою
Я каюсь: горе, наготу,
Нужду, болезни братьи нищей
Одеждой, подаяньем, пищей
Не я ли истреблять могла?
Тот, кто богат, посредник бога,
Искоренитель бед и зла;
Но, мимо сира и убога,
Я на льстецов дары лила.
Иван
Вот видишь ли? — Люблю богатство:
В нем вес и польза и приятство;
Скажу, что сверх того алмаз,
Жемчуг и яхонт самый глаз
Какою-то волшебной силой
Привлечь умеют... Друг мой милый!
Вот почему подарок твой
Я принимаю.
Андана
Как я рада!
Возьми ж.
Иван
(разбирая то, что от нее принял)
Брильянт, и пребольшой!
Расхвалена твоя лампада
И в прозе и в стихах, луна!
А ведь не годна, ведь темна:
При ней чиста ли, не чиста ли
Вода в брильянте, я едва ли
Узнаю. — Но и завтра день.
Вот четки, и длины изрядной...
Ххмм! мне молиться же не лень!
Андана, друг мой ненаглядный!
Скажи, когда тебе не в труд:
В них, — в четках, — зерна?
Андана
Изумруд
И яхонт.
Иван
Охо! хо! хо! — вдобавок
Полсотня золотых булавок:
Головки их?
Андана
У всех алмаз,
Да мелкий.
Иван
Уверяю вас,
И с мелких будет нам прибыток.
Посмотрим дале: сорок ниток
Сквозных жемчужин... Я бы мог
Цене их всех подвесть итог,
Но... Серьги, перстни и оправа
Тут не безделка, — сколько их?
Андана
Я не считала.
Иван
Ты не права:
Как не считать вещей таких?
Какая может быть забава
Приятнее? — Позволь же мне!
(Считает.)
Всего, Андана, на все — триста.
Запястье: два в нем аметиста;
Подобных им я и во сне
Не видывал: горят и блещут!
Все жилки с радости трепещут,
Как всмотришься! — Душа моя,
Тебе за суету такую,
Прекрасную, предорогую,
Сердечно благодарен я...
И, друг мой, — это все лежало?
Андана
В моей чалме.
Иван
Да? — по всему
Я вижу, свет, что ты нимало
Не бережлива. — Ведь чалму
Ты уронила?
Андана
Уронила.
Иван
А если из нее в песок
Тут выкатился перстенек?
Андана
Легко быть может.
Иван
(в сторону)
С нами сила
Небесная! Ей — ничего!
Да вдруг ей мненья своего
Не объявлю же.
(Громко)
Что, Андана?
Ты, думаю, сочтешь Ивана
Скупым и жадным?
Андана
Никогда!
О! эти гнусные пороки
Не верх ли срама и стыда?
Их знать тебе ли? Но жестоки
Слова такие.
Иван
(в сторону)
Ла! ла! ла!
Вот фразу снова понесла!
(Громко)
Мне больно, что тебя обидел:
Поверь, царевна, не предвидел,
Что ты...
Андана
Я не сержусь, мой друг.
Иван
(в сторону)
Спасибо! мне же недосуг
Пред вами сыпать извиненья.
(Громко)
Вот дело в чем: малейший знак
Любви твоей и уваженья
Мне очень дорог, дорог так,
Что и сказать не в состояньи...
Андана хочет что-то сказать.
Прошу, не прерывай меня...
Велик ли труд добыть огня?
А с ним при небольшом стараньи,
Особенно, когда вдвоем
Поищем, мы в песке найдем
Еще вещицы кой-какие...
Увидишь! — в степи ли сухие,
В бесплодно-мертвые пески
Такие сеять перстеньки?
Не вырастут!
Андана
Я твой служитель,
Я твой Газем: что мой властитель
Прикажет, все исполню я...
Иван
Итак, голубушка моя...
Высекает огонь, засвечивает фонарь и начинает искать вместе с Анданой; они попеременно подходят к оркестру.
Андана
Весь кротость он, весь снисхожденье,
Избранник сердца моего!
Из сладкозвучных уст его
Не мед ли даже поученье?
Мой друг боится оскорбленье
Нанесть усердью моему;
Вот почему
Он притворился чуть не жадным
К безделкам этим безотрадным,
А что они душе его?
(Удаляется.)
Иван
Нет! не найду я ничего!
Пожалуй, скажут: «И того,
Что получил ты, предовольно!»
Положим! все ж и думать больно,
Что, может статься, тут прекраснейший алмаз
Упал, в песке завяз,
И навсегда исчез для кошелька и глаз.
Как ни крепись, вздохнешь невольно,
И ясно скажет этот вздох:
Жемчуг и яхонт не горох,
Да и горох продать бы можно.
Такие ж вещи, клад такой
Рассыпать по степи сухой,
Растратить — видит бог! — безбожно!
(Удаляется.)
Показываются Кизляр-Ага и бухарские воины.
Кизляр-Ага
Вот они!
Осторожно!
На огни!
Воины
Взяты! взяты!
Переняты
Все пути!
Невозможно
Им уйти!
(Отступают в темноту.)
Андана и Иван сходятся.
Иван
(вздрагивая)
Чу! что? из уст безмолвной степи
Несутся голоса!
Чу! зазвенело, словно цепи,
Или копье, или коса,
И что-то, как пылающие очи,
Из мертвой глубины угрюмой, черной ночи
Сверкнуло мне в глаза!
Андана
Это, друг, ковыль густая,
Злак, пустыни волоса;
Волоса те отягчая,
Блещет, будто огневая,
От лучей луны роса.
Ветер, шепча с повиликой,
Мчится в даль по степи дикой:
Их ты слышишь голоса.
Воины
(приближаясь)
Взяты! взяты!
Не уйти!
Переняты
Их пути!
Иван
Слышишь, Андана?
Мне ли погони
Не распознать?
Вижу с кургана
Шлемы и брони,
Воинов хана
Целую рать.
Ах! даже кони
Мне из тумана
Ржут: «Погибать!»
Входит Кизляр-Ага с воинами.
Кизляр-Ага
Так! — погибать! Сдавайся: ты мой пленник!
Иван
Помилуй! я совсем не виноват:
Причиною она и плут, мошенник,
(Куда девался он?) — Булат!
Кизляр-Ага
Булат? а где он? отвечай, изменник!
Иван
Он ускакал.
Кизляр-Ага
Куда?
Андана
Навстречу вам.
Ни этот юноша, ни он, кто я, не знали;
В одежде отрока они считали
Андану отроком; едва ли
И час прошел, как случай им явил,
Что не Газем Андана.
Но мне свидетель бог, создатель сих светил,
Что рода моего и сана
Не знает иноземец и теперь.
Иван
Не знаю, благодетель! — мне поверь!
И ежели то знать опасно
(Опасных тайн боюсь ужасно),
На этот счет мы будем, друг Газем,
Я глух, как тетерев, а ты, как рыба, нем!
Не из большого бьюсь; я, видишь, скромный малый:
Частичку суеты на память мне пожалуй
И, с богом, поезжай в Бухару, в свой харем!
Андана
Как он великодушен!
Как обо мне одной печется! Как послушен
И в этот грозный час
Заботливости самой нежной!
Бесстрашный, безмятежный,
Он мыслит: «Только бы я спас
Ее благую славу!»
И вот тлетворную отраву
На собственную льет.
Чудесен дерзостный полет
Столь совершенного самозабвенья:
Иному малость — смерть, но, будь метой презренья, —
И ужаснется! — А, напротив, он?
Он подавляет благородный стон
В груди своей высокой
И говорит: «Из рук судьбы жестокой,
Андана, имя вырву же твое!
Бесславие мое
Избавит, друг, тебя от нареканья.
Мои слова, мои притворные деянья
Злословье самое введут в обман,
И даже клевета воскликнет: сей Иван,
Сей низкий трус, сей подлый себялюбец,
Любовником царевны быть не мог;
Он просто вор, пробрался к ней в чертог,
Украл ее; в степи же, душегубец,
Ее зарезал бы, — по не позволил бог».
ИНТЕРМЕДИЯ
Кикимора
(выскакивая из-за кулис)
Вот, господа, прекрасный монолог!
Иное дело: кстати ль он, не кстати ль?
Каков же стихотворец, мой приятель?
«Смелее! тот писатель не писатель,
Кто критики боится», — молодец
Сказал — и страх и стыд на крюк повесил
И за перо, марать, и, наконец,
Вы сами видите, — как начудесил!
А мне и любо; прыг из-за угла, —
И вот его потянем мы к ответу;
Вопросы наши смелому поэту:
«Во-первых, — в скуке ли ты боле зла
Находишь, в плоскости ли, в чепухе ли?
А во-вторых, ужель окаменели
И воины и купчик и евнух,
Пока Андана наш несчастный слух
Сентиментальной чепухой томила?»
Директор странствующей труппы
С досок долой, шалун-бесенок! прочь!
Ты (не забудь!) нечистая же сила:
Тебя заклясть недолго. — Наша дочь,
Кикимора прячется за кулисы.
Осмелюсь молвить Публике почтенной,
Андану представляет — и она
(Известно всем) особенно сильна
По части монологов. Бард смиренный,
Которого я нанял, написал
Нарочно для нее свои тирады.
«Что делать прочим?» — так твердит нахал...
Да мало ли? менять на взгляды — взгляды,
На сцене рисоваться, гнев и страсть,
Презренье, удивленье, радость, муку
Казать ужимками, глазами, — класть
То на спину, а то на сердце руку,
И прочее, — не вспомню я всего;
Но слушайте пиита моего!
Публика
толстая дама в креслах
Пиита? с глупой дочкою твоею?
Их, сударь, слушать я сто раз успею:
Теперь же мне чертенка подавай!
Директор
Позвольте доложить...
Публика
Не рассуждай,
А делай, что велят.
Старик Рассудок
(высовывая свою напудренную голову из суфлерского ящика)
Но наша драма...
Публика
Какое дело мне? — Я, братец, дама, —
И не уступишь прихоти моей?
Ведь это долг твой со времен Адама.
Боюсь, а вместе и люблю чертей,
Хоть и не всех: плаксивый Аббадона
Не по нутру мне; сатана Мильтона
Изряден, да тяжел; но Асмодей,
Но Мефистофель славные ребята!
У них ума и выдумок палата;
Мне с ними весело: я хохочу,
Сержусь, острюсь, злословлю, — я богата.
Он
(указывая на Директора)
мой поденщик; я чертей хочу!
Директор
Беда! — карман и слава и желудок
На вас поднялись, — дедушка Рассудок,
Таких врагов не одолеть же вам!
Упрямство, знаете, поставят нам
В безвкусье, глупость, дерзость и измену!
Публика
Не иначе! — Кикимору на сцену!
Директор
Ступай, повеса!
Кикимора
(выходя опять из-за кулис)
Стулья господам,
Чтоб было им покойней!
Театральные служители приносят стулья.
Первый вам,
Андана! — сесть извольте; сядь же, купчик!
Со мною, черномазенький голубчик,
Рядком со мною, брат Кизляр-Ага!
Мы ведь свои: пусть у тебя рога
На лбу нахмуренном не вырастали,
Да, к твоему несчастью и печали,
И вырасти не могут; на врага
Ты все же, — люди говорят, — и с рожи
И нрава кротостью и цветом кожи
Похож довольно. В этом деле я
(И сам ты должен видеть) не судья;
Но в доме хана, твоего владыки,
Тебя прозвали чертом одалыки,
Ты, стало быть, мне кровный, мне родня.
Рассудок
(который, было, вышел из своего ящика)
Уйду я; стула нет здесь для меня.
(Уходит.)
Кикимора
Директор сядет с бардом.
(Воинам)
Вы — статисты:
Так стойте. — Вот теперь начну свистать!
(Свищет и топчет изо всей мочи ногами.)
Публика
Кикимора, помилуй! что за свисты?
Кикимора
Ах, матушка! не хочешь ты понять,
Что это мочи нет как остроумно!
Публика
Неужто?
Кикимора
Разумеется.
Публика
А шумно —
Оглохнуть можно, да и ново.
Кикимора
Нет;
Библьотеку читает целый свет
Не первый год; а там возьми сужденья
Об ибо и об оном и о том,
О Г<оголе>, В<елланском>, П<олево>м,
О всяком, кто другого ополченья,
Не принят в клуб взаимного хваленья,
Не верует в наш каждый толстый том,
Возьми все сплошь Брамбеуса творенья,
Записки, повести и — повторенья,
Любой-ко вырви из разборов лист,
Без свисту ни на шаг, все свист да свист!
Публика
(зевая)
Что ж он освистывает?
Кикимора
Что угодно:
Поэтов, Наблюдателя, Молву,
Философов, французов, дам, Москву,
Всех, только не своих, и — превосходно!
Публика
Так человек завистливый и злой
Барон Брамбеус?
Кикимора
Малый препростой,
Да щеголять умом и остротой
Я смертную вселил в него охоту!
И затянул одну и ту же ноту
Бедняжка, — все одно и то ж поет:
Рассказ ли пишет, взгляд или отчет,
Везде, во всем одно и то ж кривлянье;
Сердечный дал под клятвой обещанье,
Что будет все забавой для него,
Что в мире не пропустит ничего
Без свисту или кисленькой улыбки, —
Вот и Сыр-Дарья, вот и Арарат
В его статьях читателя смешат!
По пальцам скажет вам: где, в чем ошибки;
Не хлопайте; взгляните: головой
Качает он и поднимает плечи.
«Я, — он гласит, — не из толпы слепой;
Я в этой сцене разберу все речи,
Я разложу, я взвешу каждый стих,
Я, как бы ни было, ручаюсь смело,
Большие промахи найду я в них!» —
Бежит на свой чердак, — и в шляпе дело.
(Тихонько встает и ускользает за кулисы.)
Публика
(сквозь сон)
Прекрасно! Как умно он говорит!
Не знаю только, отчего невольно
Дремота клонит?
(Засыпает.)
Поэт
Посмотрите — спит!
Ах! господин Директор! сердцу больно:
Предмет был превосходный, а убит!
Директор
Мы потеряем, друг, весь свой кредит,
Всю репутацию... Барыню нельзя ли
Вам разбудить?
Поэт
Зачем вы волю дали
Бесенку-негодяю?
Директор
Я холоп
Велений Публики...
Поэт
Но глас Рассудка —
Директор
Рассудок мне не платит.
Поэт
Пулю в лоб
Всажу себе!
Директор
Стара, мой милый, шутка:
Не кончена старухой паркой нить
Бесценных ваших дней, питомец Феба!
Ведь пороху вам не на что купить.
Поэт
Так утоплюсь, повешусь!
Директор
Ради хлеба,
Который доставляю вам!
Поэт
В обрез!
Директор
Помилуйте, сударь: я же не Крез!
Уж эти мне пииты! ввек не сыты.
Но разбудите нашу госпожу:
Я вам прибавлю.
Поэт
Музы и хариты!
Директор
Луна и Солнце!
Поэт
Средств не нахожу...
Однако... Страстный монолог, Андана!
Директор
Не монолог, — нет, грохот барабана
И треск трубы тут нужен, блеск мечей,
Проклятья, вопли, с дюжину смертей...
А! слава богу! — слышу конский топот.
Андана, полно! что за смех и шепот
С monsieur Иваном? — К нам Булат летит;
Ну, докажи, что есть у нас актрисы!
А я и эти стулья и пиит —
Мы скромно удалимся за кулисы.
(Уходит с Поэтом.)
Булат верхом, позади у него хан бухарский.
Кизляр-Ага
В оковы, воины, изменника-купца!
А ты, царевна, в дом державного отца
Благоволи со мной обратный путь направить.
Иван
Булат, Булат, спеши нас, гибнущих, избавить!
Булат сходит с коня и снимает хана.
Булат
Стой, мерзостный скопец! нечистою рукой
Царевны не коснись, или мне головой
Поплатишься! — Купца оставьте: вы Булата,
Надеюсь, знаете!
Иван
Спасибо! — не богата,
Мой друг, казна моя, но будешь награжден.
Да где ты был?
Булат
Или не видишь? полонен,
Со мною прибыл к вам сам хан земли бухарской
Чалма упала в прах, и деву крови царской
В Газеме я узнал — и мигом на коня!..
Да вправо взял евнух и обошел меня;
Отряд же хана мне попал как раз навстречу,
Пускай тебе другой опишет нашу сечу;
Без хвастовства скажу: я хана взял в полон;
Но отпущу домой и тотчас, если он
Прекрасной дочери здесь даст благословенье
На брак с тобой.
Хан
Увы, какое униженье!
Срам, вечный срам! Сойду от бешенства с ума!
Но, так и быть, Булат: когда она сама,
Мое дитя, мой свет, мой рай, моя Андана,
Когда царевна, дочь блистательного хана,
Решилась быть рабой презренного купца, —
Не стану клясть ее; а боле от отца
Не требуй: не могу.
Андана
Родитель!
Хан
Ax! Андана!
Директор
(из-за кулис)
Проснулась публика: сказать же, что впопад
Удалый богатырь примчал седого хана!
Но, ради бога, без тирад!
Занавесь опускается.
ДЕЙСТВИЕ III
Выходит Кикимора до поднятия занавеси.
<Кикимора>
Вступает в должность хор-повествователь;
Прошу покорно слушать: обладатель
Земли бухарской более венца
Любил свое дитя, свою Андану.
Распространяться я о том не стану,
Что душу мучило несчастного отца,
Когда без дочери, единственной и милой,
В свою столицу ехал он назад...
В груди страдальца был терзаний целый ад,
И он шептал: «Зачем могилой
Я не был взят до горестного дня,
В который жизнь проклясть заставила меня
Ты, хладных дней моих последняя услада!
Ах! мне заснуть бы навсегда!»
Откуда ни возьмися, вдруг засада:
Нагрянула несметная орда
Пустыни диких чад, вскормленных грабежами,
И стражу хана вмиг засыпала стрелами;
Их кони рвут коней зубами;
Их острые, смертельные мечи
Среди ненастной и глухой ночи
И вьются и блестят и, будто змеи, свищут,
Горячей крови понапиться ищут.
Бледнеют ратники; Кизляр-Ага убит;
Но хан бухарский не дрожит:
Он дряхл и слаб; он царства повелитель,
А бьется как простой воитель,
Как юноша. — Вот засучил рукав,
Вот бороду он закусил седую,
Кривую саблю над чалмой подняв,
Он, будто с неба гром, упал стремглав
В толпу злодеев самую густую;
Летит и колет, рубит, топчет их.
Он хочет пасть; пусть и отвык от боя,
Он жаждет вечного покоя...
Вот что из старика творит героя!
Вдруг древний богатырь притих:
Крылатая стрела его пронзила;
Его кровавый труп возьмет могила.
Но перед переходом через мост,
Ведущий в рай пророка Магомета,
Душа убитого, в прозрачный пар одета,
Который примет вид и взгляд его и рост,
Трепеща, явится могучему Булату.
Булат все, что угодно, только прост,
Да и заносчив, — и получит плату
За то, что дураку-мерзавцу услужил.
Всегда и всюду, не спросяся броду,
Герой философ так и лезет в воду:
Царя, отца всему бухарскому народу,
И не желал, а все наш Дон-Кишот сгубил.
А вот покоится Андана,
Дитя благого, доблестного хана,
В объятьях — чьих? купца, ничтожного Ивана!
Чье это дело? великана,
Кому рассудку мало, много сил
Судьба причудливая даровала!
Булат не спит; на бег полуночных светил
Глядит, задумчив: грусть ему на сердце пала.
ЯВЛЕНИЕ 1
Степь. Ночь. Иван и Андана спят.
Булат
(сидя на кургане)
Тихо все; погружена
Безрубежная пустыня
В океан немого сна;
На меня глядит одна
Звезд бесчисленных святыня,
Да туманится луна,
С тверди взор угасший мещет.
В общей, в вещей тишине
Сердце бьется и трепещет:
Что пророчит сердце мне?
Откуда холодный неведомый трепет
В моей богатырской широкой груди?
Духов полуночи мне слышится лепет:
По Млечному носятся духи пути...
На облако кто-то спорхнул со светила,
Товарища кличет и шепчет: «Лети!»
Средь синевы движутся легкие крила.
Ко мне ли хотят из эфира сойти?
Добро пожаловать! — Кто прав, кто чист душою...
Тень хана
(выступает из тумана)
Душою прав и чист? — а я сгублен тобою!
Булат
Кто ты, из серой мглы всплывающий мертвец?
Тень
Не узнаешь, Булат? — Анданы я отец,
Убитый степи хищными сынами,
Ваш хан я, прозванный когда-то добрым вами.
Булат
О царь моей земли! болезнует Булат
О горестной твоей, безвременной кончине.
Но припиши ее своей судьбине,
Не я в ней виноват.
Тень
Булат! отчаянье в меня излил не ты ли?
Не ты ли отнял дочь у сироты-отца;
Не ты ли бросил в руки подлеца
Ее, кумир мой, а твои глаза открыли
Тогда уже всю низость... для чего?
В надежде ли обресть признательность его?
Не то, безумец, положили
Уставы вечные судеб:
Нет, горек, полн отравы будет хлеб,
Который от бездушного получишь;
Чтоб услужить ему, себя измучишь,
Спасешь его, — а он, трусливый твой тиран,
Найдет и тут измену и обман.
И что ж? А ты молчи, ни слова в оправданье,
Хотя бы был его упрек
Немилосерд, как ад, как казнь бесов, жесток, —
За нестерпимое мое страданье
Булату вот какое воздаянье
Определил неумолимый рок:
Если, потеряв терпенье,
Молвишь: «Я в такой-то час
Не губил тебя, а спас!» —
Знай и помни: в то ж мгновенье
Дух-каратель претворит
Ноги у тебя в гранит;
Если повторить посмеешь,
По пояс окаменеешь;
В третий раз — твой друг Иван
Вдруг увидит пред собою
Не тебя, но истукан,
Дивный лик с живой душою.
Булат
Жестокий жребий! но его
Я заслужил и ничего
Не молвлю в оправданье:
Приму, безмолвствуя, смиряясь, наказанье,
А пред тобою, горестная тень,
Бледнеющая в утреннем тумане,
Клянусь, что каждый мне судьбою данный день
Я посвящу твоей Андане!
ЯВЛЕНИЕ 2
В Новегороде, в доме Иванова отца; образная.
Амфиза, мачеха Ивана
(одна)
Я к себе прилучила купца:
Старый черт на мне вздумал жениться...
Теперь только бы сбыть молодца,
Его сына, не дать воротиться
На сторонушку нашу ему!
Заживу-ко тогда в их дому!
Я, спасибо, не хуже наседки,
Под защиту родного крыла
Всех же вас до единого, детки,
Вас, цыплятки мои, собрала!
Пусть купчина трудится, хлопочет,
Пусть за сына мешки свои прочит, —
Коли промаха только не дам,
Они, батька, достанутся нам!
Ведь ребят-то не много, не мало,
У меня их две дюжинки есть;
Знай же, хворенький дедушка, честь:
Век не свой тебе жить не пристало!
Но еще не пробил твой часок;
Толковать про тебя, мой голубчик,
Ныне, видеть изволишь, не срок.
Расторопный, молоденький купчик,
За тебя я примуся, сынок!
Вот же, свет, чтобы дело шло ладом,
В уголку во святом образа
Наперед обернуть надо задом...
Так и жгут Николая глаза!
Тут же спас и двумя мне перстами
Со стены над лампадкой грозит;
С ним Предтеча, — сказали: «Убит,
Обезглавлен»; а как же глядит
Вниз со блюда живыми зрачками?
Погашу я лампадку теперь,
Да замкну на замок свою дверь,
На полу начертила я круг...
И одна-то я здесь и сам-друг:
Невидимка-малютка со мной...
Слышу хохот его над собой:
То Кикимора мой дорогой!
Не мешай же мне, крохотный друг:
Не входи в очарованный круг;
Мне с тобою шутить недосуг:
Гостя жду, и тебя познатней, —
Вот опять засмеялся злодей:
Негодяй, убирайся же! — ты ль
Позабыл ту большую бутыль?
Просидел же ты, маленький, в ней
Триста, помнится, дней и ночей?
Полюбилося, что ли, тебе
Проживать в той хрустальной избе?
На плите разложу огонек,
К огонечку придвину горшок,
А в горшок-то сухой порошок
Из человечьих я брошу костей;
Не забудь, молодица, прилей
Струйку собственной крови своей!
Струйку ту из-под левой груди
В желтый череп жида нацеди;
Подболтай мухомору — и брось:
Вот и вспыхнуло, вот и зажглось!
Затрещал, зазмеился огонь...
Понесло! чародейская вонь!
Начнем,
Кругом
Махнем
Ножом!
Сколько? три раза:
А раз —
То глаз.
Удар грома.
Другой —
Убой.
Другой удар.
Третий — зараза...
Усиленные удары грома; ведьма под них пляшет.
Зараза, зараза, зараза-чума,
Зараза мне тетка, чума мне кума!
(Останавливается.)
Поднялся пар:
Я силой слов,
Я силой чар
Сварила вар...
Мой пир готов;
Силен мой зов:
Он досягнул,
О Вельзевул!
В твой темный дом.
К рабе своей
Рогатым лбом
Стезю пробей;
В дыму, в огне
Явися мне!..
Вельзевул
(из-под земли)
Явлюся тебе ни в дыму, ни в огне,
Нет, иные дарованы способы мне
Окунуть окаянную в трепет:
Воскрешу пред тобой и кривлянье и лепет
Передсмертный седого отца твоего!
Ты, змея, подползла ко кровати его,
И померкли при черном убийстве светила:
Душегубка и дочь,
В ту ужасную ночь
Старика ты подушкой душила!
(Садится в волшебный круг в виде дряхлого старика в саване.)
Ай, спасибо! исполать!
Свет Амфиза, ты вся в мать:
Я за что любил старуху?
Встанет, сварит варенуху,
Встану — и начну хлебать!
Амфиза
(с ужасом)
Это он! отец мой бедный!
Он с бородкою седой,
Он с трясучей головой,
Лысый весь, сухой и бледный.
Вельзевул
Что же, дитятко, с тобой?
Что не молвишь: «Просим рушать,
Хлеба-соли нашей кушать!»
Я в гостях не у чужой;
Я ж и приглашен тобой.
Амфиза
(приходя в себя)
В мире нет страшнее зрака!
Хитрый бес, владыко мрака,
Раб и царь мой, черный бог!
Только ты придумать мог,
Как обдать Амфизы члены
Стужей яростной геенны!
Но — прошло: я вновь сильна,
Я в аду закалена;
Верх взяла я над тобою,
Устояла, и сей раз
Будь же ты моим слугою,
Да исполни мой приказ.
Едет с молодой женою
В этот город молодец;
Молодцу мой муж отец...
Бес! построй мне колымагу,
На пути их повстречай,
От меня поклон отдай,
Пригласи их сесть — и тягу,
И прямехонько к оврагу,
Да в овраг, что силы, бух:
Выбей, вышиби их дух!
Вельзевул
Ведьма, и тебе не стыдно
Вызывать для пустяков
Князя тьмы, вождя бесов?
Сатаной клянусь, обидно!
Казначей я бед и зла.
У меня беду на славу
Ты бы выпросить могла:
Книгу, дум людских отраву,
Трус, потоп или войну,
Бич на целую страну...
А то черта беспокоить,
Чтоб карету ей состроить!
Амфиза
Что же, коли так хочу?
Вельзевул
Поневоле замолчу:
Будет же тебе карета,
Яхонт, изумруд, алмаз,
Заглядение для глаз,
Чудо красоты и света!
Превращу ж и трех духов,
Не из крупных, мне подвластных,
В тройку бешеных, прекрасных,
Легконогих жеребцов.
Лишь бы муж с женою сели,
Я, извозчик Вельзевул,
По коням, и — полетели!
Только пыль и визг и гул...
Не к отцу помчатся в гости,
Не отец им будет рад;
Понесутся прямо в ад:
В порошок смелю их кости!
Амфиза
Буду благодарна я,
Куманечек, за услугу:
Дам опять тебе подругу;
Та подружка дочь моя.
На метле на шабаш ведем,
С дочкой мать, мы с ней поедем:
С дочкой там тебе плясать;
Здесь возьми покуда мать.
Начинает вертеться с бесом, скрыпка сама собой играет, повиснув в воздухе; Кикимора смотрит вне круга.
В воздухе повисла скрыпка,
Скачет сам по ней смычок;
Пляшет рак, и пляшет рыбка:
Прыг и скок, скок и прыжок.
Эх! вертися, куманек!
В пляске скорой, в пляске шибкой
Слишком низко стан мой гибкий
Обхватил старик ошибкой...
А Кикимора-пролаз
С нас не сводит быстрых глаз
С злой, насмешливой улыбкой.
Нам же ровно ничего.
Наплевать бы на него!
В воздухе повисла скрыпка, и пр.
Спеть я пасынку-злодею
Песню славную сумею;
Я над ним с его женою
Песню славную завою...
Гибель, гибель, гибель им,
Им и всем врагам моим!
Чтобы жатвы их посохли,
Чтобы их стада подохли,
Чтобы с нужды и печали
В корчах дети их пропали,
Чтобы сами сохли, чахли,
Гробом заживо запахли!
Вельзевул
Прыг и скок, скок и прыжок:
Пляшет с стрекозой сверчок,
Толстый жук с проворной мухой —
Старый дьявол с молодухой.
Амфиза
Расхрабрился старичок,
Рад вертеться с молодухой...
Полно, полно, вислоухый,
Дай мне отдохнуть часок!
(Падает без чувства на пол.)
Кикимора
Какова твоя колдунья!
Я устал, глядя на вас.
Чтоб издохнуть ей! шалунья
С бесом пляшет целый час.
Только худо знает нас:
Дур дурачить не тебе ли?
Ты ей молвил: «Лишь бы сели!»
Что же? ты ее надул:
Ведь не сядут, Вельзевул?
Вельзевул
Плут, ты чуть ли не смекнул!
Кикимора
Мудрено ли? — было б ново,
Если б ей сдержал ты слово.
Наше дело — да и нет;
С дня, в который наш ответ
Свел безумца Креза с Киром,
Много миновало лет,
Но над легковерным миром,
Дети двоеличной тьмы,
Как тогда, смеемся мы.
Вельзевул
Разгадал бесенок беса!
Отправляйся же, повеса:
Им ты на ухо шепни,
Чтобы береглись они
Ласк кумы моей почтенной,
Я не пошлый сопостат:
Чтоб погиб лихой Булат,
Мне приятней во сто крат,
Чем развеять прах презренный
Всех Ванюшек всей вселенной!
ЯВЛЕНИЕ 3
Взморье Каспийское.
Булат
(один)
Спасибо, мы в пределах Хивы:
Киргиз, подъемля дикий вой,
За грабежом, за барантой
Не заезжает в эти нивы.
Смелее стал и купчик мой:
Меня отправил в чисто поле
Скакать, потешиться по воле
И серых настрелять гусей;
Вот я промыслил, — слава богу, —
Свежинки для княжны моей:
Ни крошки, кроме сухарей,
Голубушка во всю дорогу
Не ела целых сорок дней,
И все по милости Ивана:
Пустился в трудный, дальный путь,
А голод захотел надуть, —
Жаль и копейки из кармана;
Чуть нас не уморил с собой!
Так с этой грязною душой
Анданы душу, розу рая,
Связал глупец, злодей Булат...
И я ли, царь мой, тень святая,
Дерзну сказать: не виноват?..
Потороплюся: ждет бедняжка!
Обед ей приготовлю... Стой!
Вот там какая вьется пташка?
Я сроду не видал такой...
Как миловидна, как богата!
Спина из яхонта и злата,
Брюшко и шейка — бирюза,
И что за умные глаза!
Поймать бы птичку для царевны:
Ах! жребий выпал ей плачевный.
И дней ее уныла нить...
Мне тучи тьмы ее душевной
Хоть бы на часик прояснить!
Подкрадусь: пташечку рукою
Как можно бережней накрою.
(Схватывает птичку.)
Птичка
Ах!
Я в неволе!
Уж мне боле
На кустах
Не качаться,
Не купаться
В облаках!
В клетке душной
Страшно жить:
Мне изныть
Без воздушной
Стаи птиц,
Без летуней
Щебетуней,
Без сестриц.
Витязь, умильную
Просьбу прими:
Грозную, сильную
Длань разожми —
Глупую, малую
Пташку пусти!
Молви мне: жалую!
Молви: лети!
Тронься мольбами!
Между перстами
Больно мне; ай!
Волюшка — рай:
Волюшку милую
Птичке отдай!
Булат
Если помилую?
Птичка
Знаю я честь:
Знатную плату
Может Булату
Пташечка внесть.
Булат
Плату? Какую?
Птичка
Плату большую:
Важную весть.
Булат
Вести не плата;
Ты ли Булата
Хочешь провесть?..
Весть важна, а для кого?..
Для меня ль для одного?
Птичка
Для тебя и для Ивана
И для бедненькой княжны:
Смерти вы обречены —
Ты и купчик и Андана.
Булат
Пусть и скажешь: «Ты дурак,
Витязь, что разжал кулак», —
Но лети! — вот ты на воле,
Вот сидишь уж на сосне:
Расскажи же все оттоле
Честно и подробно мне.
Птичка
По белому свету не я ли гуляю,
Не я ли дома, города посещаю?
Мне любо с лазурной глядеть высоты
На шум и волненье людской суеты.
Туда и сюда и носясь и порхая,
Вот и в Новегорде нынче была я,
Сыскала Ванюшки родительский дом
И вздумала там отдохнуть под окном.
И вот я сижу, щебечу у окошка;
Вдруг вижу... (Хотя бы подкралась и кошка,
Не столько бы, право, пугнула меня,
С ружейного мене я дрогла б огня!)
Я, брат, затряслась всеми членами тела:
Там ведьма, Ванюшина мачеха, пела
И прыткого с кем-то плясала бычка,
А хвост позади плясуна старика
Бил такт и скакал и вился, будто змейка.
И вот что ему заказала злодейка:
«В карету волшебную их усади
И с ними прямешенько в ад укати!»
ЯВЛЕНИЕ 4
Степь в Хиве. Иван, Андана, Булат обедают.
Иван
Обед живит: судить не станем строго;
Да только ты уж через меру много
Свинцу и пороху поиздержал.
Булат
(в сторону)
На что досадовать Иван таки сыскал!
class="book">Иван
(Андане, которая утирает глаза)
А ты, голубушка, скажи, о чем рыдаешь?
Ты недовольна чем?
Андана
Я, милый друг, довольна всем,
Но сам ты знаешь:
Отец мой стар, — невольная тоска
Возьмет подчас, как вспомнишь старика,
Иван
Вот то-то! нежны вы, умны, сентиментальны;
Я человек недальный, —
Пожалуй (вас послушать) — я дурак,
А я же говорил, что это будет так.
Андана
Ах, не сердись! — взгляни; я уж не плачу боле...
Иван
Ты и вперед, прошу, не плачь о пустяках.
Чу! это что? затрепетало поле...
Великолепная карета, вся в лучах,
Сюда несется и остановилась вдруг.
С запяток соскочил один из слуг;
Смотрите: в пух разряжен щеголь
И выступает, словно гоголь,
Сюда прямешенько идет.
Входит Демон в красной ливрее, но с небольшими рожками.
Да ты сиделец наш, Федот?
Демон
Я-с. — Вашей милости ваш батюшка со мною
Свое благословенье шлет.
Иван
Не налюбуюсь, брат, тобою...
Однако — как ты очутился здесь?
Демон
Приехал, сударь, я с каретой тою.
Иван
Переменился ты, переродился весь:
Ты малый был довольно неопрятный,
А вот стал молодцом, — красивый, ловкий, статный.
Одет ты, будто барин знатный,
И в взгляде у тебя насмешливость и спесь.
У нас не служишь? но ты мне прости, невежде,
Такой смешной вопрос: тебе ль служить у нас?
Демон
Я и теперь, как прежде,
У вас служу и век готов служить у вас.
Иван
И ты не шутишь, малый?
И сшил тебе старик кафтанчик этот алый
Из лучшего голландского сукна?
Демон
Нет, ваша матушка.
Иван
Помилуй!
Ты разве позабыл, мой милый:
Лет будет с десять, как она,
Моя голубушка, погребена.
Демон
Решился в брак вступить ваш батюшка вторично.
Иван
Хотя и не совсем прилично, —
Как тут не молвить сгоряча:
Черт дернул старого хрыча!
А мачеха богата?
Демон
Сказать вам не могу, — но как она щедра,
Вы сами видите.
Иван
Ххм, вижу: торовата!
Да только из чьего добра?
Что ж? взял девицу?
Демон
Нет-с, она вдова.
Иван
Купчиха?
Демон
Посадская.
Иван
А кто ж такая?
Демон
Тетериха.
Иван
Амфиза Пудовна! — Наслал же сопостат!
Ах! господи! — у ней ребят, ребят...
Не сосчитаешь всех, свидетель бог, и в сутки,
Она ж Вавиле-колдуну кума,
И, свято наше место! — и сама
Шутить охотница препакостные шутки.
Демона корчит всякий раз, как Иван произносит имя божие.
Да ты что морщишься?
Демон
Весьма прискорбно мне,
Что вы, сударь, не ласковы к родне;
Браните матушку.
Иван
Уволь от поученья!
Демон
Вдобавок вам скажу: такие выраженья,
Такие клятвы... и во сне
Уж не услышишь их в отборном, модном свете, —
Оставьте их, поверьте мне, —
Особенно когда поедете в карете,
Которую...
Иван
Федот о модном свете
Толкует-чудеса! Федот-то ты Федот,
Да вижу по всему: совсем уже не тот.
Не стану говорить уж о примете
На лбу твоем.
Демон
Ах! верно-с о рожках?
И поминать-то что о пустяках?
Их приобресть успел я в том же модном свете.
Рогами нынче изукрашен лоб
Всех знатных и воспитанных особ.
Иван
Да ты что за особа?
Демон
Ваш холоп,
Но понатерся между господами
И вот не пожалел, чтоб походить на них,
Последних сил и средств и денежек своих.
Иван
Оказия! — и батюшка с рогами?
Демон
С предлинными-с, увидите вы сами,
И вашему почтенному отцу, —
Заметить смею, — страх рога к лицу.
Иван
Старик давно рогатый?
Демон
Украсил голову его убор богатый
В тот самый день, когда домой
Из-под венца голубчик сизый
Пришел с хозяйкой молодой.
Иван
Теперь — козел седой:
Бодаться может он по милости Амфизы?
Демон
Амфизы Пудовны, — и доложу я вам:
Теперь большой расход рогам;
Все жены по ее следам,
Крестьянки даже — Маши, Даши, Лизы,
Заказывают их в наряд своим мужьям.
Поверьте, несмотря на бороду и ризы,
Готовы на морщинистые лбы
Их вздеть иные и попы.
И в скором времени обычай этот новый
Всеобщим будет.
Иван
Да! Обычай образцовый
За столь похвальный труд,
За учреждение такой у нас обновы
На шею Пудовне навесил бы я пуд
И к карасям ее послал бы в ближний пруд.
Демон
Иван Иваныч, что вы?
Помилуйте, как вы жестоки, как суровы!
Она, сердечная, не такова...
Вот, помню, как теперь, ее слова:
«В дороге береги ты Ванюшку-смотри же!»
Как любит вас она! — Чтобы как можно ближе
Придвинуть вожделенный час
Приятного свиданья,
Свой экипаж прислать изволила по вас.
Иван
Ну, тут и я скажу: спасибо за старанье!
Спокойнее в карете и скорей
Доедем мы, — да только как же вьюки?
Демон
Мы прибыли не без людей:
Все ваши ящики и сундуки и тюки
Последуют за вами по пятам;
И, если сесть угодно вам,
Мы тотчас тронемся.
Иван
А хороша дорога?
Демон
Прекрасная.
Иван
Сбирайся же, Булат...
Да так руками что ты размахался, брат?
Что сделалось с тобой?
Булат
(подошед к Демону)
Во имя бога:
Исчезни, сопостат!
Удар грома; Демон и карета с лошадьми проваливаются сквозь землю.
Иван
Земля зевнула... ой!.. в глазах не стало света...
Куда мне спрятаться? — все, все дрожит кругом,
За блеском блеск, за громом гром, —
Знать, с нами вдруг столкнулася комета,
И повернется мир вверх дном!
Ax! ax! — вот провали<ла>ся карета...
Прошло... Теперь нам предстоит вопрос:
Мы сами целы ли? — Нос этот наш ли нос?
Мои ли это руки?
И эти вон, что тут передо мной стоят,
Андана ли княжна, наездник ли Булат,
Или какие призраки и штуки?
(Булату после молчания)
Ты, долговязый, умница, ты хват...
А? — что наделал ты, приятель?
Карету славную прислала ведьма нам:
Так нет же! кстати ль?
Непрошеный, проклятый заклинатель
Заклял лакея и — отправилась к чертям!
Уж как кареты-то красивенькой жалею!
Она тебе мешала, молодец?
Сказать же, что и тот глупец,
Кто выкупил тебя себе на шею!
Андана
И ты не шутишь, друг Иван?
Карета, и лакей, и кони — все обман,
Все...
Иван
Хоть досады-то не прибавляй, Андана!
Обман? — да что на свете без обмана?
Карета знатная. — Был из бесов лакей...
Что нужды? все же мы доехали бы в ней...
Андана
Подобных от тебя я не ждала речей:
Ты человек разумный, осторожный...
Иван
Оставь свои хвалы: я просто трус безбожный.
Андана
А вот тебя не испугал же грех?
Иван
Тебя, Андана, слушать, право, смех:
Насчет грехов мы все бестрепетное племя;
Нет, этих пустяков,
Кто только не совсем из дураков,
Никто не побоится в наше время.
ДЕЙСТВИЕ IV
До поднятия занавеси.
Кикимора
Два только действия осталось нам — не боле!
А мы еще пройти должны большое поле;
Мы, стало, поневоле
Свою поэму сокращать должны.
Итак, ты знай, достопочтенный зритель:
Мы в Новегороде. Булат, хранитель
Красавца купчика и молодой княжны,
Исполненный усердья и отваги,
И, по спасеньи их от адской колымаги,
Не раз их избавлял в дороге от беды...
Пример: он вытащил их из воды;
А в воду с корабля они упали,
Подосланного с умыслом лихим
Колдуньей мачехою к ним.
Был слит корабль из золота и стали,
На корабле играл широкий алый флаг,
И правил им какой-то старый враг,
Амфизой нанятый из шайки Вельзевула.
Погода ни малейшая не дула;
Был Каспий тих, не воздымался вал,
И плавно по морю живой корабль бежал.
Вдруг он затрясся весь и с визгом без причины
Волчком кружиться стал и вот пошел ко дну.
Однако вынес из пучины
Булат Ивана и княжну,
Но — второпях — забыл на дне морском казну;
И обругал Иван, как следует, Булата...
Когда ж была иная плата
От душ, подобных Ванькиной душе?
Их бог, их царствие небесное — в гроше;
Людьми их сделать — подвиг донкишотский,
Вложить в них сердце — глупая мечта.
Родоначальник их — торгаш Искариотский,
Продавший за тридцать серебреных Христа.
Но занавесь шумит: открылся старый терем;
К нам вышла ведьма с дочерью сам-друг...
Болтать нам недосуг:
Мы только скажем, что не мерим
Амфизу на один
С презренным Ванькою аршин.
Она злодейка,
Отступница, убийца, чародейка, —
Все так: да в ней огонь и дух и сила есть;
Что мы ее умели приобресть,
Нам истинно приносит честь;
Но твари грязные, подобные Ивану...
И толковать о них я даже, я устану —
Они болот геенских смрадный ил;
Мы их не ловим, — в бездну лезут сами.
Их небо не берет; но если бы — руками
С поклоном Тартар их ему бы уступил.
ЯВЛЕНИЕ I
Амфиза и Даша.
Амфиза
Ох! дитятко, досадно мне до смерти,
Уж я ли не держала их в руках, —
И что ж? — совсем избаловались черти:
Я нынче с ними в сущих пустяках
Не успеваю: глупого Ивана,
Вот, как ни бьюсь, известь я не могу!
С поры сей ни единому врагу
Уж доверять не стану: без обмана
У них не обойдется; нет, сама
Все сделаю и, свет, без проволочки —
Сегодня же; а между тем вы, дочки,
Сведите-ко богатыря с ума!
Он мне во всем мешает; а мне власти,
Покуда он с дурмана глупой страсти
Не обезумит, — не дано над ним.
Даша
Покорна я велениям твоим;
Но если я в него влюблюсь?
Амфиза
Шалунья,
Смеешься! — может ли любить колдунья?
Захочешь ли Булата быть рабой?
Порою на тебя, почти робея,
И я гляжу: ведь ты невеста Змея,
Ужасный царь теней — невольник твой.
(Уходит.)
Даша
(одна)
Во мне ошиблась ты: я тяжко, страшно пала,
Я пала чрез тебя (господь тебя прости!)
И очень ведаю, себя мне не спасти;
Но ошибаешься... Да! с самого начала
Дитяти своего, меня, ты худо знала!..
Меж нами сходство есть, — так точно, я смела,
Наукою твоей прельститься я могла:
В ней, в бешеном вине ума и вображенья,
И я могла искать восторгов опьяненья;
Объятая огнем неистового мщенья,
Была бы, может быть, свирепа я и зла.
Но гнусно в низкие вдаваться ухищренья,
Улыбкой привлекать, обворожать, манить,
Возжечь желания и — наконец сгубить.
Нет! слишком я горда для ремесла такого!
Губить мне? и кого? его я, как святого,
Готова почитать: он в наш согнивший век
Меж трупами стоит с душою человек;
Он мне предстал, — гляжу, и что же? воздыхая
О тихих радостях утраченного рая,
Я прокляла свое паденье в первый раз....
Его задумчивых, глубоких, темных глаз
Страшуся более мученья вечной казни;
Волхвицы мощные, захочем — и сведем
Шар месяца с небес на землю; но при нем
Я робкая раба стыденья и боязни.
Пусть тешится моя безжалостная мать
Над Ванькой: он мне что? не стану я мешать;
Но витязя спасу; ему шепну два слова,
И тотчас! — Почему? — не знаю; а готова
Я для него на все. — Чу! заскрипела дверь:
Идет! — я отчего так дрогнула теперь?
Я чары страшные предпринимаю смело;
А это, кажется, не черное же дело?
Входит Булат.
Булат
(не замечая Даши)
Прочь, безумцы! — ваши дни
Ткань дурачества и злобы;
Всюду люди; мне ж они
Ненавистны, будто гробы...
Даша
Думой черною объят,
Он меня и не заметил...
Взор его не часто светел;
Но теперь его тягчат
Чувства, тягостней вчерашних.
Булат
От горячек их всегдашних
Мне ль безумцев исцелить?
Даша
Он страдает... Что же? нить
Мыслей мрачных я прерву ли?
Я к страдальцу подойду ли?
Булат
(увидев Дашу)
Дочь-волшебница! — она
И разумна и скромна;
Предо мной не виновата:
Почему же для Булата
Всех противнее она?
Даша
Здравствуй, витязь!
Булат
Здравствуй, Даша!
(Хочет идти.)
Даша
Да куда спешишь ты, друг?
Булат
Извини: мне недосуг.
Даша
Недосуг? — Сторонка наша,
Дом наш, наша вся семья,
Вотчим, сестры, мать и я —
Все тебе мы ненавистны...
Ты везде, всегда один:
Нас бежишь не без причин.
Да и прав ты: не корыстны
(Признаюся и сама)
Наши милые соседы,
Наши длинные обеды,
Наши игры и беседы:
Нет в них пищи для ума.
Булат
Для ума! — да я нимало
Об уме не хлопочу:
Сердце средь людей устало,
В них души не отыщу.
Даша
Одинок ты во вселенной...
Видит бог: тебя мне жаль;
Несказанную печаль
Ты, всех братьев отчужденный,
Будишь, труженик, во мне...
Но оставим, не поверишь!
Булат
Может быть, не лицемеришь;
Но мне, ведай, и во сне
Не привиделося, чтобы
На меня могла взирать
Дочь Амфизина без злобы.
Даша
Дочь — одно, другое — мать;
Ведь в семье не без урода;
Вместо всякого довода
Вот решаюсь что сказать:
Адский ков ужасный, новый
(Это помни, гость суровый,
И моих не презри слов!)
Против вас опять готов.
Булат
Ков готов! — я благодарен
За благую весть тебе...
Но дай молвить о себе:
Не хитер я, не коварен.
Да я все же не дитя;
Правду мне прости, невежде!
Что хлопочут, не шутя,
Как нас сбыть, — я знал и прежде.
Даша
Вижу: суетной надежде
Предалась я; в эту грудь
Мне доверья не вдохнуть...
Между тем скажи мне: я ли
Прибавляла что-нибудь
К ноше горя и печали,
Данной жребием тебе?
Но угодно так судьбе:
Нам уж, верно, не сойтися!
Только, витязь, берегися:
К трудной будь готов борьбе!
Не столько чарами, сколь волею упорной
Сильна, страшна моя бестрепетная мать;
К дружине темных сил, нередко непокорной,
Ужасная теперь не хочет прибегать, —
Нет! действовать сама, всей силою своею!
Я не желала бы и своему злодею
Ей в руки грозные, безжалостные впасть...
Но ежели судьбой тебе дана над нею
Предсказанная нам ей гибельная власть,
О, пощади ее! — она мне не чужая...
И в роковую нынешнюю ночь,
Противу матери себя обороняя,
Ты не забудь: тебя предохранила дочь.
(Уходит.)
Булат
(один)
Сама, и в эту ночь... Хмм! каково известье?
Тут мало ли я что бы мог сказать!..
Дочь предает родную мать...
Нам выгода, но ей, изменнице, бесчестье!
Конечно, — если бы... да ведь оно не так:
Не легковерный я, как прежде был, простак;
Теперь гляжу на мир глазами беспристрастья:
Я разгадал вину столь нежного участья...
Шепну вполголоса: в ней нет ко мне любви;
Но огненна река ее крови,
Но час таинственный, предвестник сладострастья,
Для ней, для пламенной, пробил;
Не мужа честного спасает от могилы;
Нет, дюжий молодец, надежный, полный силы,
Ей по расчету чувственности мил...
Какое дело мне? — Пред бледной тенью хана
Я взял в поруки сонм таинственных светил,
Что злополучная Андана,
Пока я жив, во мне защитника найдет.
(Я, право, уж не тот,
Чтоб ожидать спасибо от Ивана!)
Пусть будет, что судьбе угодно, надо мной,
Анданин я слуга, я ей служу одной!
ЯВЛЕНИЕ 2
На воздухе встречаются две ведьмы: старуха верхом на метле, молодая на ухвате.
Древние имели обыкновение, волнуемые предчувствиями, уединяться и вслух рассказывать события жизни своей: они надеялись отвратить тем угрожающие им бедствия. Вот источник Прологов Эврипидовых и всех монологов.
(обратно)
Об обрядах жертвоприношения см. Книгу Левит.
(обратно)
12
Умре же Рахиль и погребоша ю на пути ипподрома в Эфрафы: сия есть Вифлеем. И постави Иаков столп на гробе ея, сей есть столп над гробом Рахилиным даже до дня сего. Книга Бытия, гл. 35.
(обратно)
13
Фамна же бяше наложница Елифаса, сына Исавля, и роди Елифасу Амалика. Кн. Бытия, гл. 36; впрочем, в Священном Писании говорится также об Амаликитах, современных уже Аврааму. См. гл. 14, ст. 4.
(обратно)
14
Гаваон, или Гавая, главный город племени веньяминитов
(обратно)
15
Галгала — место, где Иисус Навин обрезал евреев, перешед через Иордан. См.: Книга Иисуса Навина, гл. 5.
(обратно)
16
Элиав — старший брат Давида; Аминадав — второй; Самай, Сама или Самаай — третий.
(обратно)
Град Халева — Вифлеем. Сей Халев не есть известный Иефониин, посланный Моисеем из Кадиса — Варни соглядать с одиннадцатью другими обетованную землю и получивший от Иисуса Навина в удел Хеврон или Арво; но Халев или Халови, Есромов. См: Кн. Паралипоменон 1, гл. 2.
(обратно)
20
В книге Паралипоменон 1 в гл. 2 муж Авигеи, сестры Давида, исмаилитянин, называется сим именем.
(обратно)
И собираша иноплеменницы полки своя на брань и собрашася в Сокхофе Иудейском и ополчишася средь Сокхофа и средь Азека в Афесдаммине. Саул же и мужи Израилевы собрашася и ополчишася во удели Телевинфа. Книга Царств I, гл. 17, 1-2.
(обратно)
25
Энакимляне, племя исполинов, обитавших в Палестине. О них говорится во многих местах Исторических книг Священного Писания.
(обратно)
26
Терцины — rime terze, строфа, которою Дант написал свою «Divina Comedia»; она состоит из двух три раза крест-накрест повторенных рифм. Автор ее в своей поэме разнообразил следующим образом: во 1-х, он иногда начинал строфу с женского, иногда же с мужского стиха; во 2-х, в той строфе, по которой образовывал прочие, употреблял иногда два только женских стиха одинакового окончания, третий же рифмовал с первым женским следующей строфы (см. начало 1-й Книги и многие места 2-й). Сие последнее переплетение рифм труднее первых двух; но имеет то преимущество, что рассказ не распадается на лирические куплеты. Терцинами написаны существующие доселе три книги Давида (кроме эпизода: Руфь в четырехстопных ямбах в 1-й книге, эпизода, оканчивающего второю книгу, и двух лирических Эпилогов); но, быть может, автор употребит впоследствии и другие сочетания. Где рассказ переходит от одного рода терцин к другому, иногда снова выбрасывается женский стих, а иногда прибавляется еще четвертый мужеский.
(обратно)
«Слово Геенна изъясняют так: близ города Иерусалима есть долина, названная по имени первого ее владельца долиною Еннона (См. Книгу Иис. Нав, гл. 15, ст. 8); в оной сначала иевуссеи, [Иевуссеи — племя Хамова поколения, обитавшее в Иерусалиме. При Иисусе Навине царем их был Адонивезек. Прочие шесть племен, обретенные евреями в Палестине, следующие; хеттси, аморреи, гергесеи, хананеи, ферезеи, евеи.] а потом и идолопоклонствовавшие из евреев поклонялись Молоху и в честь его сожигали детей; благочестивые цари, особенно Иосия, желая последних отвратить от этого ужасного суеверия и самое место сделать гнусным, приказали кидать туда всякую мертвечину и падаль; но чтобы смрад не заражал воздуха, непрестанно там держали огонь, которым сожигали оные; мало-помалу сия долина соделалась для всех отвратительною: на языке греков из долины Еннон она изменилась в Геенну и в переносном смысле означает ад. См.: «О вере и нравственности христианина», Соч. Отца Малова, стр. 72, и «Рассуждения о молитвах за умерших», стр. 28.
(обратно)
34
Эти гости из стран далеких (фраза не закончена).
(обратно)
35
Здесь говорится о так называемых мамонтовых костях, о которых некогда предполагалось, что они остовы великанов.
(обратно)
36
Что философия 18-го столетия в устах Давидова современника не есть анахронизм в нравах, тому может служить доказательством Псалом 13 и многие места в Экклесиасте и Премудрости Соломоновой, где подобные лжеумствования выставлены для опровержения.
(обратно)
Медный истукан Молоха разжигался, и жертва (часто человеческая, преимущественно младенцы) клалась живая в его страшные объятия.
(обратно)
40
Здесь описывается известное морское явление — смерч (trombe); есть и земные смерчи, состоящие из подъятых вихрем праха, камней, деревьев, соломы и пр.
(обратно)
См. Евангелие от св. Матфея, гл. 12, ст. 43 до 46.
(обратно)
43
Оскверниться у древних евреев можно было от прикосновения к чему-нибудь нечистому, от вкушения запрещенных яств, от сообщения с иноплеменниками, от пролития крови и проч. Осквернившийся более или менее времени должен был воздержаться от общей трапезы, смотря по тому, каково было осквернение, должен был исправлять более или менее строгие очистительные обряды и только по окончании их мог уже участвовать в общественных трудах и удовольствиях. См. Книгу Левит.
(обратно)
Дари — персияне называют Дара. Кир, скажу мимоходом, им вовсе не известен. Самое слово Кир на нынешнем персидском языке имеет очень непристойное значение и, верно, не было собственным именем царя, основателя могущества племени Фарс.
(обратно)
61
Пади-ша, что по-турецки Пади-шах, — царь царей. См. зам. 3.
(обратно)
Митра — солнце, один из главнейших богов персидской мифологии, под особенным покровом Митры находился Иран, Персия, Царство света, противоположное Турану, Туранстану, Царству тьмы.
(обратно)
Здесь говорится об ужасном сеймуме. Этот ураган свирепствует не только в Африке, но и в Аравии.
(обратно)
66
Арчман — злое начало по учению Зердужта, или Зороастра. Всемогущий создал его равным Ормузду, благому началу; но он пал, и ныне враждуют оба начала. В конце веков Ормузд останется победителем и сам со всею вселенною покорится своему создателю. Каждому из них служат семь великих ангелов, которые передают их волю прочим духам и силам. Это верное изображение древней персидской гиэрархии.
(обратно)
67
Джемшид — основатель иранской державы, по иранским преданиям.
(обратно)
68
Густасп, по-гречески Гистасп — отец Дария, имя, чуть ли не родное скандинавскому Густав.
(обратно)
69
Туз славился еще при Фирдуси своими садами; сам Фирлуси был сын садовника. Любовь соловья и розы (бульбуля и гуля) — известный миф персидской поэзии.
(обратно)
70
Сура — глава Курана. Точно ли седьмая сура запрещает изображать ваятелям и живописцам человека, — не могу сказать, но для впечатления, предполагаемого всяким поэтическим созданием, вовсе не нужна дипломатическая точность. — Пусть будет то хоть пятая, хоть шестая, хоть двадцатая: читателю некогда и не для чего наводить справки; ему довольно вообразить себе мусульманина, твердо помнящего свой Куран, — и продолжать чтение творения, которое желает перенесть его фантазию на восток, а не щеголять цитатами. Ни у кого нет более анахронизмов, анатопизмов, неисправностей и неточностей, как у Шекспира: между тем его старинная Англия, баснословная Британия (в «Лире» и «Симбелине»), столь же баснословные Шотландия и Дания (в «Макбете» и «Гамлете»), его Греция, его Рим, в особенности его Италия 15 и 16 веков очаровательно живо и верно говорят воображению. Еще заметим, что персияне, несмотря на эту суру, вовсе не такие единоборцы, как турки.
(обратно)
71
Все это взято из 2 книги Эздры, откуда заимствован и весь предмет поэмы. Вообще евреи гораздо точнее изображали нравы других народов, нежели греки.
(обратно)
72
Об этой жемчужине пусть прочтут хоть в замечаниях к Мировой поэме «Lalla-Rorrkk». Нарочно ссылаемся на книгу, доступную всякому несколько образованному читателю, потому что стыдно в цитатах щеголять видом учености, почти всегда очень дешево купленной.
(обратно)
Холм или Гора Костей, черепов, в Славянском тексте: Краниево место, у Лютера — место казни, несколько стадий, или поприщ, от Иерусалима.
(обратно)
78
Галилея была населена евреями, но между ними жило множество и самаритян, и язычников, между прочим и галлатов, или азиатских галлов, — остаток от нашествия галлов при втором Бренне.
(обратно)
79
Если поэт не довольно ясно высказал то, что хотел сказать этим отрывком, так пусть это замечание в прозе доскажет его мысль! В таком пусть, может быть, более самоотвержения, чем бы то иной думал. Замечание в прозе, разъясняющее целую поэму или по крайней мере довольно пространный отрывок, в котором есть же нечто целое, почти не что иное, как явное признание, что мысль в поэме, в отрывке, развернута неудовлетворительно; а легко ли для самолюбия стихотворца признаться в подобном промахе? Конечно, тут можно бы было и сказать кое-что в защиту этой неясности, этой неудовлетворительности, но — оставим: автор, по крайней мере в настоящем случае, более дорожит своею мыслию, чем стихотворением, в котором она — хорошо ли, худо ли — изложена. «Воздадите Кесаре — Кесареви, а божие богови». От святыни, от человеков божиих не требуйте никогда и ничего, что не до них касается: пусть религия не будет для вас никогда средством для достижения мирских целей, как бы, впрочем, эти цели ни были благородны и высоки. Даже те, которые, напр<имер>, как испанское духовенство в войну с Наполеоном, употребляли веру для воспламенения любви к отечеству и ненависти к чужеземному владычеству, все-таки унижали ее чистую святость — и в своих понятиях не слишком разнствовали от утилитарного богохульства некоторых философов XVIII века, говоривших, что религия — очень недурная выдумка для обуздания глупой черни.
(обратно)
80
Об этом ужасном деле рассказывает подробно в своей истории Флавий Иосиф (которого, скажем мимоходом, несправедливо называют Иосифом Флавием).
(обратно)
81
Тит, по свидетельству того же историка, не желал, чтобы взяли его воины Иерусалим приступом, потому что хотел сохранить храм, как примечательный памятник зодчества.
(обратно)
82
Цитадель, построенная по приказанию Антония и носившая его имя.
(обратно)
См. книгу: Песнь песней, гл. 2, стих 1-й и следующие.
(обратно)
85
Седьмица кущей — известный летний праздник у иудеев.
(обратно)
86
Лицо, которое здесь выводится на сцену, не вымышленное. О нем упоминает Иосиф, а Евсевий подробно рассказывает его историю: был он сын земледельца, по имени Анания, а сам звался Иисусом. В последние 50 лет он приобрел некоторую знаменитость по известному пророчеству Казотта.
(обратно)
87
Сыны Исава, т. е. едомляне, или идумец, составили дружину и прислали на помощь осажденному Иерусалиму. Эта дружина отличалась не только храбростью, но и благоразумием и повиновением своим вождям и первосвященникам иерусалимским: на нее одну почти только и могла положиться, среди всеобщих смут, раздоров и буйств, партия еврейских умеренных, доктринеров, к которой принадлежал и сам Иосиф.
(обратно)
88
Римляне свою империю называли Orbis Romanus, т. е. Римским миром: этот Orbis они противуставляли городу (urbi), мир — Риму. И по сию пору папа, преемник не только апостола, как называют его католики, но и древнего первосвященника (Pontifex Maximus) языческого Рима, в первый день пасхи с балкона собора св. Петра произносит сначала благословение urbi — Риму, потом orbi — миру.
(обратно)
89
Критики очень справедливо заметят, что в царствование Траяна зверям уж несколько поздно было искать в земле трупов тех, которых убили при взятии Иерусалима Титом.
(обратно)
90
Саддукеи отвергали, как видно из Евангелия, бессмертие души — они между жидами были вольнодумцами, философами, esprits torts (вольнодумцами — франц.).
(обратно)
91
Эта исполинская просопопея в Мильтоновом «Потерянном Раю» пришла очень не по нутру Аддисону и чопорным Аристархам XVIII столетия. Между тем в ней все так живо и ужасно, что, право, кажется, читаешь не просто продолжительное олицетворение двух отвлеченных понятий, а изображение двух настоящих чудовищных лиц: Грех и Смерть Мильтона вовсе не сродни скучным и вялым аллегориям, которыми Вольтер вздумал, было, в своей «Henriade» заменить мифологические лица Гомера и Вергилия.
(обратно)
92
Данте и Тассо, первый — Эсхил, другой — Еврипид между романтиками, оба в том сходны между собою, что диаволу вполне сохранили ту страшную маску безобразия, которую надели на него средние века и народное верование. Мильтона, протестанта и поэта-метафизика, почти невозможно считать романтиком: но, без сомнения, он между новыми, величайший, точно так как, земляк его и почти современник, Шекспир — последний и величайший между романтиками. Как несчастный Спинелло Аретинский первый между живописцами, так Мильтон прежде всех поэтов дерзнул отступить от всеми принятого предания и представить князя темных сил не отвратительным чудовищем, но, по наружности, все же ангелом, хотя и падшим, сохранившим и в самом падении красоту и величавость. Но у Мильтона, как и у Спинелло, сатана ужасен самою красотою: он ею не может обмануть духов света, с которыми встречается. Только философскому безвкусию первой половины XVIII века была предоставлена честь выдумать сантиментального диавола-плаксу — Аббадону, равно отвергаемого и небом и адом. Пери персидской мифологии совсем другое дело: раз, существа средние, падшие, но не отверженные, чающие примирения, они, вовторых, духи-девы, обитательницы не ада, но мира вещественного; наконец, в них сильно преобладает начало добра: после своего первого и единственного падения они только и думают, как бы благотворить человеку, утешать страждущих, лелеять сирот и пр. Им не только красота, но и скорбь о минувшем и тоска по прекрасной утраченной отчизне — в высокой степени приличны.
(обратно)
93
Хотя не патрициев, однако же все же джентльменов, кавалеров, всадников (equites), выводил в цирк не Нерон, не Калигула, а лучший, может быть, изо всех цесарей — Юлий.
(обратно)
94
Об этом соусе заставил рассуждать отцов римского народа император Домициан.
(обратно)
95
Панегирик Траяну известен всем — несколько знакомым с классическою литературою.
(обратно)
96
В стихах позволено забыть, какая это была страна; в прозе скажем, что Плиний был проконсулом в Вифянии.
(обратно)
Top (torus) — возвышенное ложе вроде наших канапеев, но не низменных турецких диванов: «Ac toro pater Aeneas sic orsus ab alto» (Verg. Aen. Lib. II. Ver. 2). (Родитель Эней так начал с высокого ложа (Верг., Эн., кн. 2, стих 2) (лат.). — Ред.)
(обратно)
99
Антиной и Мессалина слишком известны. Спор (Sporus) — гнусный любимец императора Нерона.
(обратно)
100
О запросе Плиния касательно христиан и об ответе ему Траяна смотри Диона Кассия. Довольно любопытно, что в XVIII веке (и не в школе энциклопедистов) сыскался писатель Cuvier, ученик Ролена, который находит, что — vu les circonstances (Ввиду обстоятельств (франц.). — Ред.) — Optimus Maximus (Всемогущий (лат.) — Ред.) Траян не мог дать лучшего ответа.
(обратно)
101
Астарот (Astaroth) и Астартэ, идолы ханаанитского, финикийского происхождения, вероятно олицетворение сил природы оплодотворяющей и рождающей. Римляне охотно принимали в свой пандемониум богов племен, которых покоряли; но с новыми именами обыкновенно сопрягали свои понятия: Бел или Ваал становился у них Аполлоном, Астарот — Юпитером, Астартэ — Юноною.
(обратно)
102
С курульских кресел преторы разбирали дела своей курии. Потом подобные кресла были присвоены всем мужам консуларским и наконец и остальным сенаторам.
(обратно)
103
Петух Сократа довольно известен; положим, что тут скрывалась какая-то аллегория. Но Цицерон, без всякого сомнения, был авгуром, а между тем в одном из своих писем (не помню — к сыну ли, к Аттику ли) говорит, что невозможно, чтоб авгур глаз на глаз встретился с авгуром, не захохотав во все горло.
(обратно)
104
Каносса — замок знаменитой маркграфини Матильды, в котором, подвергшись самой унизительной эпитимье, император Гейнрих наконец вымолил себе прощение папы Григория VII. О Матильде скажем, что она была постоянным в счастии и несчастии другом Гильдебранда; напрасно протестантские писатели силились очернить их отношения; по недавно напечатанным письмам к ней Гильдебранда видно, что эти отношения были чистые и высокие. Она была ему предана искренно, как отцу — по понятиям католиков — христианского мира и как человеку истинно необыкновенному.
(обратно)
105
Языческий мир в песнях трубадуров и в рассказах троверов долго еще жил как народное, темное предание, хотя церковь и отвергла его верования; вдобавок, жил не просто как реторическая фигура, а с некоторою склонностью — в душе певцов и рассказчиков, с одной стороны, а слушателей, с другой, — предполагать, что боги прекрасной Греции не одна выдумка, а, может быть, существа настоящие, живые, средние между человеком и жителями духовного мира, нечто вроде арабских фей или иранских пери. Вот почему так часто встречаешь в романсах и канцонах средних веков возле имен Пречистой Девы и святых имена Амура, Венеры, Юпитера (Jupiro) Последние следы этого очень примечательного явления находим в Камоэнсе и в немецкой прелестной народной сказке: «Der Schwanenschleier» («Лебяжье покрывало»), переделанной Музеусом. — Греческая мифология перестала быть преданием и стала пустою реторическою фигурою без жизни и таинственности уже по так называемом возрождении наук в XVI столетии.
(обратно)
106
Девизы и эмблемы, это чисто восточное обыкновение, как известно, играли большую роль в живописном языке и нравах рыцарских веков.
(обратно)
107
Папы назвали себя рабами рабов Христовых (Servi servorum Christi), желая пощеголять своим смирением перед цареградскими патриархами, которым вздумалось было принять титло: «патриархи патриархови и епископы епископови».
(обратно)
108
Жиды в средних веках, сколь бы богаты ни были, везде должны были носить на одежде своей какую-нибудь отлику, например желтый лоскут на правом плече, чтоб их тотчас можно было узнать. См. «Ивангоэ» Вальтера Скотта.
(обратно)
109
Посредниками между учеными арабами и варварами-франками (и почти единственными) были жиды. И сами они, несмотря на оковы, налагаемые на их ум вместе и гонениями, и талмудом, превосходили тогдашних христиан и просвещением, и успехами в науках. Имена, каковы: Веньямин Тудельский, Авиценна, Аверроэс, останутся незабвенными: все трое были испанские жиды.
(обратно)
110
Роберт, по прозванию Гвискард, т. е. мудрый, вещий, полуземляк нашему вещему Олегу, выходец из Нормандии, где его родовичи в то время едва ли еще успели стать французами, с своими братьями отнял Неаполь и Сицилию у арабов и греков и основал Королевство Обеих Сицилий. Он был другом папы Григория VII и противником Гейнриха IV.
(обратно)
111
Бунт римлян противу папы, им облагодетельствованных и возвеличенных, во время осады города их Гейнрихом может назваться истинною неблагодарностию, да — вдобавок — изменою отечеству, потому что тедеск Энрико, хотя бы он был и прав в своем споре с первосвященником, во всяком случае был врагом и утеснителем Италии.
(обратно)
112
Папа принужден был заключиться в замок San Angelo и, вероятно, не миновал бы плена, если бы его врасплох не освободили сицилийские норманны.
(обратно)
113
Известно, что наконец, вследствие раздоров кесаря Гейнриха и папы, отложился от императора собственный сын его, который потом царствовал под именем Гейнриха V.
(обратно)
114
Называйте, как угодно, Гильдебранда: честолюбцем, жестоким, пронырливым, — но лицемером он едва ли был: жизнь он вел самую строгую, истинно постническую; сверх того, по месту, которое занимал, и по духу времени, сам глубоко убежден был в святости своих прав.
(обратно)
«Услышати же имати брани и слышания бранем; зрите, не ужасайтеся: подобает бо всем сим быти, но не тогда есть кончина» и пр. Гл. 24, ст. 6 и далее. Ев. от св. Матфея.
(обратно)
118
Здесь дело идет о допотопных животных и некоторых других, о которых еще не решено, баснословные ли они или нет.
(обратно)
119
В простом народе полагают, что от поту некоторых больных зарождаются вши.
(обратно)
120
См. трагикомедию Мольера, оперу, переделанную из этой комедии, и гениальный отрывок нашего Пушкина: «Каменный Гость».
(обратно)
121
К ней причисляю и те остатки римской (не греческой), которые в устах простолюдинов Западной Европы сохранились не из книг, но в преданиях. Таков, например, Амур провансалов и трубадуров их; таковы астрологические Юпитер (не Зевс), Марс, Венера и пр. — Jupin [Юпитер] рассказчиков fabliaux [фаблио] и, может быть, даже Камоэнсова Венера.
(обратно)
122
Сие последнее изображение напоминает подобное в сказке «Жил-был Дурень»:
Была не была! (буквально: плыви моя галера!) (франц.) Ред.
(обратно)
124
По случаю бумаги г[осподина] поэта находятся в моих руках; итак, я могу со временем познакомить читателей с произведением, которое он, как истинный метроман, отправляется читать своим родным. Остается только спросить: пожелает ли и посторонний кто заглянуть в оное или нет?
(обратно)
125
Автор назвал свою трагедию «Аргивянами», потому что хор в оной состоит из пленных аргивян. Он в этом следовал примеру греков, называвших нередко трагедию по хору. Доказательством сего могут служить «Эвмениды» и «Хоэфоры» Эсхила, «Финикиянки» Эврипидовы и проч.
(обратно)
126
Микены — город в Арголиде, принимаемый нередко за Аргос, особенно у древних поэтов.
(обратно)
127
Гадес, Айдес, Аид — название подземного царства и самого Плутона. Ад древних имеет и другие, в новейшей поэзии более употребительные названия: Тартар, Тенар, Оркус.
(обратно)
Пританы — градоначальники, присутствовавшие также и при торжественных игрищах.
(обратно)
134
Главною богинею коринфян была Венера. Они ей поклонялись в виде ратницы, как обыкновенно изображают Беллону или Минерву.
(обратно)
135
Контопара — река, протекающая частию через Арголиду, частию через область Коринфскую.
(обратно)
136
Завоевание Персии уже давно было замышляемо греками, но удалось только Александру.
(обратно)
137
Микены и Тиринф, другой город в Арголиде, за сто лет до Тимолеона были заняты и разорены дотла аргивянами; здесь автор по позволительному в поэме ахронизму сближает эпохи.
(обратно)
138
Греки часто сливали понятия о двух божествах в одно: Венера-Немезида, богиня, мстящая за поругание законов нравственной красоты и гармонии.
(обратно)
139
Древние чрезвычайно были умеренны в употреблении крепких напитков; Анакреон даже, родоначальник всех бакхических поэтов, говорит в одной оде, что не хочет пить по-скифски вино цельное, без примеси воды.
(обратно)
140
Праздник Посейдона — игрища, которые отправлялись каждые пять лет в честь Нептуна на Истме.
(обратно)
141
Греческие полководцы могли по законам «...добычею делиться с ратью».
(обратно)
Греки касались лица того, кого о чем просили.
(обратно)
154
Клятва, здесь произносимая, вовсе не противоречит понятиям греков о верховном существе: философы их угадывали единство божне; в Элевсинских же таинствах получали довольно, как думать должно, очищенный символ веры.
(обратно)
155
Меды, мидяне были первыми изобретателями париков.
(обратно)
156
Мелея, изгоняемая из Коринфа царем Креоном, упросила его даровать ей день сроку и в этот день успела совершить все ужасы, столь страшно прославившие ее в поэзии.
(обратно)
157
Карняне служили в греческих войсках наемниками, как в наше время швейцарцы.
(обратно)
158
Фемистокл перед сражением при Саламине нашелся принужденным послать к Ксерксу и известить его, что греческий флот намерен сняться с якоря. Царь персидский счел это знаком слабости, напал на них и был, как известно, совершенно разбит.
(обратно)
159
Фокидяне, современно Тимолеону, напали на Дельфы, разграбили храм Аполлонов и тем самым подали предлог честолюбивому Филиппу вмешаться в дела Греции.
(обратно)
160
Междудействия, конечно, не встречаются ни в трагедиях древних, ни новейших; но из комиков Мольер предшествовал автору своим примером. Сей же связал гораздо теснее свое междудеиствие с целою трагедией: он считает оное существенною частию всей поэмы, без которой впечатление, производимое оною, будет совершенно иное; эпилог даже не мог бы заменить в «Аргивянах» междудействие, он бы был в сем случае, — чтоб употребить простую, но здесь весьма точную пословицу, — горчицею после ужина. Сверхъестественные существа, появляющиеся в сем междудействии, не противны ни духу греческой трагедии (у Эсхила и Эврипида боги наравне с людьми действуют в их произведениях), ни образу мыслей времен, изображаемых поэтом: коринфяне были тогда еще чрезвычайно суеверны. Всего более просит автор, чтобы не сочли его междудействие аллегориею: нет ничего скучнее и холоднее аллегорий.
(обратно)
161
Венера-Урания — богиня небесной красоты. Смот. з. 13.
(обратно)
162
Смот. в Плутархе жизнеописание Тимолеона.
(обратно)
163
Смот. в Плутархе жизнеописание Тимолеона.
(обратно)
164
Деметра-Церера. Таинства, о которых здесь говорится, — Элевсинские.
(обратно)
165
Смот. в Плутархе жизнеописание Тимолеона.
(обратно)
166
Лилибей — город и пристань на северо-западном берегу Сицилии.
(обратно)
167
Амилькар и Аздрубал начальствовали 70 000-ным карфагенским войском, разбитым Тимолеоном при реке Кремесе.
(обратно)
168
Амилькар и Аздрубал начальствовали 70 000-ным карфагенским войском, разбитым Тимолеоном при реке Кремесе.
(обратно)
169
Амилькар и Аздрубал начальствовали 70 000-ным карфагенским войском, разбитым Тимолеоном при реке Кремесе.
(обратно)
Смот. в Плутархе жизнеописание Тимолеона.
(обратно)
175
Тимолеон под старость лет лишился зрения.
(обратно)
176
Смот. в Плутархе жизнеописание Тимолеона.
(обратно)
177
Смот. в Плутархе жизнеописание Тимолеона.
(обратно)
178
Сароническим морем назывался восточный залив, омывающий берег Коринфской области. «Врата Сарона» — врата восточные.
(обратно)
179
Греки содержали своих жен почти столь же строго, как ныне их потомки и вообще все восточные народы, какого бы вероисповедания ни были. Прославившиеся же в греческой истории женщины принадлежали к классу гетер.
(обратно)
180
...latos um eros subiectaque colla
Veste super fulvique insternor pelle leonis,
Succedoque oneri; dextrae se parvus Julus
Implicuit sequit ur que palrem non passibus aequis;
Pone subit coniunx.
— Aenidos Lib. II, vers 721-725.
Я накрываю плечи и склоненную шею одеждой и шкурой желтогривого льва и беру на плечи бремя; малый Юл, держась за руку, следует за отцом неровным шагом; сзади супруга идет. — Энеида, кн. II, стихи 721-725 (лат.).
(обратно)
181
Алет — сын Алкида, один из древнейших царей Коринфских.
(обратно)
182
Кипсел — отец Периандра, царь Коринфский.
(обратно)
Керы — сыны Ночи, божества, изображавшие смерть насильственную. Древнейшие поэты живописали их карикатурными чудовищами; позднейшие несколько облагородили их образ; разумеется, что автор здесь придерживается последних.
(обратно)
