Полное собрание стихотворений [Иван Иванович Козлов] (fb2) читать онлайн

И. И. Козлов Полное собрание стихотворений

И. И. КОЗЛОВ

1

В 1821 году в журнале «Сын отечества» появилось стихотворение «К Светлане», принадлежавшее перу дотоле неизвестного поэта И. И. Козлова. Страшный недуг (слепота и паралич ног) приковал его к постели, и горестными жалобами на судьбу было пронизано все стихотворение, очень интимное по тону, напоминающее крик изболевшейся души.

Дебютанту было 42 года — возраст весьма почтенный для новичка, вступающего на литературное поприще в эпоху, которая ознаменовалась чрезвычайно ранним и бурным расцветам поэтических талантов. Вряд ли кто-либо мог рассчитывать на то, что Козлов станет профессиональным поэтом. Но прошло всего лишь несколько лет, и имя Козлова облетело всю читающую Россию. После опубликования «Чернеца» (1825) Козлов был многими признан первоклассным талантом, который может быть поставлен в одном ряду с Пушкиным и Байроном. Подобные оценки исходили не от восторженных дилетантов, а от таких людей, как Е. А. Баратынский и П. А. Вяземский, знавших толк в поэзии.

Сам Козлов хорошо сознавал преувеличенность такого рода, суждений. Он с гордостью считал себя лишь учеником Байрона, Жуковского и Пушкина, под могущественным влиянием которых сформировался его поэтический дар. В 1825 году, будучи в зените своей славы, Козлов писал Пушкину: «Когда я собираюсь писать стихи, то читаю моего Байрона, Жуковского и Вас, и с грехом пополам воображение начинает работать, и я принимаюсь петь».^[1]

Было бы неверно истолковать эти строки, исполненные чувства преклонения перед любимыми учителями, как авторское признание эпигонского характера своего творчества. В самом деле, наряду с мотивами, заимствованными из Байрона, Пушкина и Жуковского, поэзия Козлова питалась жизненными впечатлениями современности, нашедшими собственную художественную форму. Именно это придает индивидуальное своеобразие и оригинальность творческому облику Козлова.

Нельзя согласиться с теми критиками и исследователями, которые объясняют огромную популярность Козлова в двадцатых и тридцатых годах только драматизмом его личной судьбы, биографическими мотивами его поэзии. По этой концепции интерес к Козлову был вызван главным образом сочувствием и жалостью к поэту-инвалиду. Таким образом, творчество Козлова, волновавшее умы и сердца его современников, низводится до частного «биографического казуса», а широкие круги читателей наделяются чрезмерной чувствительностью, повелевавшей им любить поэта не за его стихотворения, а за его страдания.

Характерно, что такого рода филантропически-снисходительное истолкование поэзии Козлова вызвало резкое возражение со стороны издателя «Московского телеграфа» Н. А. Полевого, который видел в этом невольное оскорбление и унижение автора «Чернеца». Полевой высмеял тенденцию современных ему журналов «вымаливать» у читателей сочувствие к «поэту-страдальцу»: «Почти каждое известие о новом сочинении или переводе г-на Козлова начиналось обыкновенно словами: «Судьба его должна возбудить участие в нежных сердцах; несчастие было для него гением животворным; мы уверены, что муза поэта-страдальца пробудит в сердцах» то и то, и так далее. Не знаю, что чувствовал поэт, слыша о себе такие отзывы, но, скажу чистосердечно, я не мог без досады читать подобных суждений о поэте, который в самых произведениях своих являет истинное дарование, и не горестным состоянием тела, но поэтическим умом и чувством привлекает к себе внимание всех любителей изящного. Что вам за дело до Козлова-страдальца, когда вы говорите о Козлове-поэте?»^[2]

Многие произведения Козлова, действительно, биографичны, они обладают достоверностью человеческого документа, эмоциональной искренностью исповеди, но ими зачитывались потому, что глубоко личное, сугубо интимное, индивидуально-неповторимое подвергалось в них художественному обобщению и известной типизации. В лирике Козлова, при всей ее субъективности, несомненно отразились некоторые стороны общественного самосознания его эпохи. Только в этом следует искать ключ к пониманию популярности и славы поэта.

2

В немногочисленных работах, посвященных Козлову, легко обнаружить настойчивую тенденцию отожествления реальной биографии поэта с биографией его лирического героя. Это неизбежно приводит к некоторой стилизации человеческого облика Козлова. Несмотря на всю искренность его лирических излияний, они ни в коей мере не исчерпывают жизнь Козлова во всей ее полноте, с ее идейными исканиями, сомнениями, психологическими конфликтами.

В. А. Жуковский в статье-некрологе 1840 года нарисовал несколько сусальный портрет Козлова-мученика, безропотно несущего свой тяжкий крест, находящего утешение в религии, семье и скорбных песнях. В этом, по-своему цельном, иконописном портрете, который неоднократно воспроизводился в литературе, отсутствуют внутренние контрасты и противоречия. А о них нетрудно догадаться, если внимательно проанализировать даже те очень скудные биографические материалы, которыми мы располагаем.

Нельзя признать сколько-нибудь убедительной крайне упрощенную биографическую схему, получившую распространение в литературе о Козлове. Согласно этой схеме, Козлов в молодости был всего лишь бездумным светским денди и лихим танцором, затем он стал преуспевающим чиновником, а неожиданно ослепнув в 1821 году, он так же неожиданно для себя и для окружающих стал поэтом. Не имея возможности танцевать или служить в департаменте, он с горя начал писать стихи. Само собой разумеется, что такое волшебное превращение маловероятно. Хотя мы о жизни Козлова знаем, к сожалению, чрезвычайно мало, однако можно с уверенностью сказать, что она была значительно сложнее и богаче этой примитивной схемы, которую, кстати, решительно отвергает Н. А. Полевой в цитированной выше статье. Он убежден в том, что «вдохновение таилось в душе Козлова еще в то время, когда он был молодым, блестящим светским человеком, украшением обществ Петербурга и Москвы».^[3] Именно эта светская жизнь, по мнению Полевого, сковывала поэтическое дарование Козлова: «Силы души явились у него только тогда, когда он сбросил с себя тяготевшее их бремя <света>».^[4]

Иван Иванович Козлов, происходивший из знатного и старинного дворянского рода, родился в Москве 11 апреля 1789 года. Его отец был статс-секретарем при Екатерине II. Из краткой биографической заметки, составленной дочерью поэта Александрой Ивановной, мы узнаем, что Козлов «воспитывался с братьями у богатых родителей с иностранными гувернерами, как это было тогда обычно в великосветских семьях, но с детства любил все русское, родное... Серьезное образование он сам почерпнул в изучении разных литератур и чтении книг, предаваясь этому с увлечением его страстной натуры».^[5]

Пятилетним мальчиком Козлов был зачислен сержантом в лейб-гвардии Измайловский полк и по тогдашним дворянским обычаям, не проходя службы, к 16 годам был произведен в прапорщики, а через два года получил чин подпоручика. Но, по всей видимости, военная карьера не привлекала начитанного и образованного молодого человека, тем более что как раз в это время, после вступления на престол Павла I, в армии воцарился культ бессмысленной муштры и шагистики. Козлов предпочел выйти в отставку и в 1798 году поступил в канцелярию московского генерал-прокурора.

Об этом периоде своей жизни Козлов неоднократно вспоминал в стихах двадцатых и тридцатых годов. Перед нами возникает обра» романтически настроенного юноши, пылкого и влюбчивого, предающегося мечтам на лоне сельской природы, — совсем в духе Карамзина! Особенной любовью Козлова пользовались поэтические уголки Подмосковья и сама Москва, которым он посвятил много прочувствованных строк:

Однако молодой мечтатель, которого волновал «мятеж страстей», не чуждался и светской жизни. Блестящий собеседник, любитель музыки и поэзии, он в начале 1800-х годов становится известным человеком в московских салонах. Когда В. А. Жуковский в 1808 году переехал в Москву для редактирования «Вестника Европы», он сразу заметил Козлова и оценил в нем, по-видимому, литературные интересы и образованность, а не искусство бального танцора, о котором так охотно говорят многие исследователи. Вскоре Жуковский стал не только близким другом, но и литературным наставником Козлова.

Во время Отечественной войны Козлов принимал участие в организации обороны Москвы. Летом 1812 года он состоял в Комитете для образования московской военной силы и покинул город за три дня до вступления в него Наполеона.

В 1813 году Козлов переехал в Петербург и поступил на службу в департамент государственных имуществ. В 1818 году у него появляются признаки паралича ног, а через три года он ослеп. Легко себе представить отчаяние Козлова, который, в довершение ко всему, должен был содержать жену и двух малолетних детей. Под влиянием болезни в нем усилилось влечение к религии, от которой он, в часы душевной депрессии, ждал чудесного исцеления.

С 1821 года до самой смерти Козлова (1840) петербургские журналы и альманахи систематически печатали его произведения, стяжавшие ему громкую славу и любовь современных читателей. Этим, собственно, исчерпывается (внешняя биография Козлова.

3

Невозможно себе представить, что Козлов до опубликования своего первого стихотворения (1821) был заурядным чиновником, успешно делающим карьеру, а затем по мановению волшебного жезла превратился в поэта. Приходится предположить, что уже с десятых годов Козлов стал проявлять интерес и сочувствие к передовым кругам русской литературы, начал готовиться к поэтической деятельности, а также углубленно изучать творчество Байрона, восторженным приверженцем и пропагандистом которого он вскоре станет. Иначе представляется абсолютной загадкой сближение Козлова с А. С. Пушкиным, П. А. Вяземским, Александром, Николаем и Сергеем Тургеневыми, которое произошло в 1818—1819 годах. Что могли эти люди иметь общего с немолодым и далеко не высокопоставленным чиновником департамента государственных имуществ? Конечно, их могла сблизить только известная общность литературных и идейных взглядов.

Из дневника Козлова за 1818 год мы узнаем, что к этому времени его отношения с будущим видным декабристом Николаем Тургеневым были весьма дружескими и исполнены взаимопонимания. Николай Тургенев обладал острым, саркастическим умом, смелой независимостью суждений, громадным образованием. В своем дневнике этих лет он с гневным презрением пишет о властях предержащих, о высших сановниках и министрах, которых он наблюдал на заседаниях Государственного совета. Ему претили сервилизм, холопство и дряблая чувствительность. Тургенев много и часто говорит о своем одиночестве, о ненависти к пустым, пошлым и плоским людям великосветского Петербурга. Следовательно, Козлов был человеком, резко выделяющимся из общего круга, с ним можно было говорить на одном языке. Козлов, в свою очередь, очень высоко ценил образ мышления Н. И. Тургенева. Вот какую характеристику он дает ему в дневниковой записи от 26 декабря 1818 года: «Прекрасный человек, просвещенный, такой интересный — своим светлым и широким умом, своим смелым великодушным порывом к прекрасному, к великому, к идеалу. Он только что написал замечательный груд «Теорию налогов»».^[6] Эти строки свидетельствуют о том, что Козлов с большим сочувствием относился к декабристским идеалам Тургенева. Весьма знаменательно, что «Опыт теории налогов», явившийся теоретическим обвинением крепостничества, здесь охарактеризован как «замечательный труд».

28 ноября 1819 года Николай Тургенев читал знаменитое письмо М. Ф. Орлова к Д. П. Бутурлину, которое пользовалось большой популярностью в декабристских кругах и широко распространялось в описках. Наиболее обличительные строки этого письма, по признанию самого Тургенева, его «почти до слез тронули». Через несколько дней Тургенев счел нужным познакомить Козлова с этим письмом. В дневниковой записи Козлова от 9 декабря 1819 года мы читаем: «Николай Тургенев приехал ко мне после обеда в Английском клубе. Он мне дал прочесть интересное письмо Мих. Орлова к Бутурлину».^[7] Тургенев, как очень умный человек, конечно, не дал бы этого письма Козлову, если бы он не был уверен в том, что оно будет встречено сочувственно и с пониманием.

Тематика дружеских собеседований была широкой и политически злободневной. 8 января 1822 года Николай Тургенев записывает в своем дневнике содержание беседы, которую он вел с Козловым. Речь шла о разных формах революций — «счастливых и несчастливых»: английской, американской, нидерландской и французской. Запись завершается словами: «Все это слышал я от Козлова».^[8]

Темой дружеской беседы явилось также вспыхнувшее в начале 1821 года национально-освободительное восстание в Греции, встреченное с горячим сочувствием прогрессивными кругами русского общества. Летом этого года (точная дата неизвестна) Тургенев обращается к Козлову с просьбой познакомить его с «Песней греческих повстанцев» Байрона. Приведем это единственное сохранившееся письмо Н. И. Тургенева к Козлову: «Я знаю всю цену Вашей ко мне привязанности, и моя к Вам поистине столь же искренняя... Я навещу Вас завтра или послезавтра, и Вы мне прочтете оду Байрона к Греции, которую Вы, конечно, знаете».^[9]

При характеристике мировоззрения Козлова в конце десятых годов нельзя недооценивать его интереса к Байрону, чье творчество через несколько лет станет для передовых русских писателей символом свободолюбия и революционного романтизма. Если учесть, что имя Байрона впервые появилось в русской журналистике в 1815 году, то следует признать, что Козлов был одним из самых ранних истолкователей и переводчиков великого английского поэта. В 1818 году он начинает усиленно заниматься английским языком и через несколько месяцев уже читает в подлиннике «Чайльд-Гарольда» и «Гяура». Впечатление от байроновской поэзии было совершенно ошеломляющим. А. С. Пушкин в одной из полемических статей 1830 года рассказывает, что он в юности «с ума сходил» от Байрона. Эта формула как нельзя более применима к Козлову. Свое восторженное отношение к Байрону он очень ярко выразил в дневниковой записи от 31 января 1819 года: «Много читал Байрона. Ничто не может сравниться с ним. Шедевр поэзии, мрачное величие, трагизм, энергия, сила бесподобная, энтузиазм, доходящий до бреда; грация, пылкость, чувствительность, увлекательная поэзия, — я в восхищении от него... Но он уж чересчур мизантроп, я ему пожелал бы только более религиозных идей, как они необходимы для счастья. Но что за душа, какой поэт, какой восхитительный гений! Это — просто волшебство!»^[10]

Этот пламенный дифирамб является одним из первых русских откликов на поэзию Байрона. Надо было самому быть поэтом, чтобы так остро почувствовать эмоциональную стихию байроновского творчества, чтобы тонко ощутить то сочетание величия, трагизма и силы с грацией и пылкостью, которое составляет одну из обаятельнейших особенностей Байрона. Религиозного Козлова не отпугивает атеизм Байрона, но он ему простодушно советует проникнуться религиозными идеями, наивно веря, что они облегчат его трагическую жизнь. Тем не менее Байрон представляется Козлову глашатаем гуманности, добра и справедливости. Эта мысль выражена в лаконичном восторженном восклицании: «Но что за душа!» В общей оценке Байрона Козлов во многом сходится с поэтами пушкинского круга, но он не смог подняться до декабристского истолкования социально-обличительных мотивов в творчестве великого революционного романтика. В 1819 году Козлов перевел «Абидосскую невесту» на французский язык — это была его первая литературная работа, которую он рассматривал как дань любви к Байрону. Козлов не предназначал свой перевод для публикации, вероятно поэтому он выбрал французский язык, опасаясь того, что ему не удастся передать все богатство оригинала на высоком уровне современной ему русской поэзии (только через шесть лет он осуществит полный перевод этой поэмы на русский язык). Французский перевод «Абидосской невесты» не сохранился, но о нем были хорошо осведомлены Жуковский, братья Тургеневы и Вяземский. Это подтверждается их перепиской, а также дневником Козлова: «20 июля 1819. Столь любимый мною Жуковский прибыл из Павловска. Я ему читал мой перевод «Bride of Abydos»».^[11] «12 августа 1819. Александр Тургенев, которого я люблю всем сердцем, читал мой перевод и долго беседовал со мной»;^{[12] «}31 августа 1819. Лекок мне принес мою «Абидосскую невесту», великолепно переписанную и переплетенную».^[13]

Надо думать, что о переводе знал также и Пушкин, который «в период 1819—1820 гг. непрерывно общался и с Жуковским, и с А. И. Тургеневым».^[14] Перевод «Абидосской невесты», вероятно, был одним из первых источников ознакомления Пушкина с дотоле ему неизвестным Байроном. Через посредство Жуковского и А. И. Тургенева Пушкин, в период недолгого пребывания в Петербурге (до Южной ссылки 1820 года), успел не только познакомиться, но, в известной мере, подружиться с Козловым. Об этом свидетельствует весь тон письма Козлова к Пушкину от 31 мая 1825 года, написанного после пятилетней разлуки, и в частности такая фраза: «Простите, если я позволил себе беседовать с вами как со старым приятелем».

Будучи на юге и затем в селе Михайловском, Пушкин внимательно следит за творчеством Козлова. Его радует успех нового и несомненно симпатичного ему поэта. В письме к П. А. Плетневу (около 19 июля 1825 года) Пушкин пишет о недавно опубликованной «Венецианской ночи»: «Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть <А. П. Керн>, которая небесно поет его Венецианскую ночь на голос гондольерского речитатива — я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца».^[15]

Пушкин считал Козлова человеком своего круга, способным верно оценить его новые произведения. В письме к брату Льву Сергеевичу от 4 декабря 1824 года Пушкин спрашивает: «Что Козлов слепой? Ты читал ему Он<егина>?»^[16]

Попутно следует заметить, что Лев Сергеевич, несмотря на разницу лет, был очень дружен с Козловым и постоянно бывал в его доме. С согласия брата он читал слепому поэту еще не опубликованные произведения Пушкина: первые главы «Евгения Онегина», «Цыган» и целый ряд стихотворений. В мае 1825 года Пушкин, живя в Михайловском, с волнением читал козловское послание к В. А. Жуковскому и поэму «Чернец». Ему захотелось «отвечать стихами». И из-под его пера вылилось известное стихотворение «Козлову. По получении от него «Чернеца»»:

Для характеристики взаимоотношений Пушкина и Козлова в первой половине двадцатых годов имеют большое значение письма пушкинских друзей. А. А. Дельвиг пишет 10 сентября 1824 года: «Матюшвин тебе кланяется и слепец Козлов, который только что и твердит о тебе да о Байроне»;^[17] П. А. Плетнев (22 января 1825 года): «Козлова завтра увижу и прочитаю твое письмо. Он твоим словом больше дорожит, нежели всеми громкими похвалами».^[18] Тот же Плетнев сообщает о предстоящем выходе «Чернеца» и «Абидосской невесты». Дельвиг в письме от 15 сентября 1826 года рассказывает о том радостном впечатлении, которое произвела весть об освобождении Пушкина из ссылки. Козлов упомянут среди близких друзей, которые «прыгают и поздравляют тебя».

В середине двадцатых годов, когда имя Козлова становится известным не только в литературных, но и в широких читательских кругах, у него завязываются новые дружеские связи. Обаятельная личность Козлова, широта его культурных интересов, горячее сочувствие к молодым, передовым силам русской литературы и, наконец, героизм его собственного поэтического труда привлекли к нему симпатии наиболее замечательных людей его эпохи. В доме Козлова бывали Пушкин, Жуковский, братья Тургеневы, Вяземский, Крылов, Грибоедов, Рылеев, Кюхельбекер, Гнедич, М. И. Глинка, Адам Мицкевич, Дельвиг, Баратынский, А. С. Даргомыжский, Тютчев, Зинаида Волконская, И. М. Муравьев-Апостол и многие другие. В середине тридцатых годов его посещал Лермонтов. Причем было бы неверно предполагать, что это были некие полуофициальные визиты, которые наносились из вежливости или из чувства сострадания к Козлову. По словам Н. А. Полевого, к поэту-слепцу ходили, главным образом, «не разделять бремя скорби и болезни, но слушать поэта, говорить с ним, дивиться этому непонятному (психологическому явлению. Говоря с Козловым, я забыл, что он слепой, что бремя болезни приковало его к одру страдания. Мы говорили о многом, и необыкновенная память и обширные сведения Козлова изумили меня».^[19]

Козлов обладал проницательным умом, способным быстро и верно распознавать людей. Так, например, побеседовав с А. С. Грибоедовым, он записывает 3 мая 1825 года: «Грибоедов, человек умнейший, каких мало».^[20] Любопытна характеристика молодого Тютчева, данная в дневниковой записи от 12 августа 1830 года: «Пришел интересный и любезнейший Тютчев».^[21] Козлов безошибочно ощутил подлую сущность Фаддея Булгарина.

Поэт поражал своих современников огромным мужеством, с которым он боролся против своего тяжелого недуга. Его писательский труд был настоящим подвигом. Неуемная жажда творчества побеждала мучительные физические страдания. Он диктовал стихи своей дочери Александре Ивановне и с ее голоса переводил сложнейшие иноязычные тексты английских, французских, итальянских и немецких поэтов. Близкий к декабристскому движению А. Д. Улыбышев в рецензии на «Чернеца», напечатанной в «Санктпетербургской газете», издававшейся на французском языке, с восхищением писал о нравственной силе и мужестве Козлова. Статья заканчивается такими многозначительными словами: «Сколько зрячих и отменно здоровых людей достойно большего сожаления, нежели наш слепой и парализованный поэт!»^[22] Адам Мицкевич, проживавший в 1827—1828 годах в Петербурге, часто навещал Козлова и посвятил ему свою поэму «Фарис». Это посвящение исполнено глубокого внутреннего смысла, ибо в «Фарисе» великий польский поэт воспевает мужество и волю человека, вступившего в борьбу с природой.

На протяжении своей двадцатилетней болезни Козлов сохранил восторженно-страстную любовь к литературе и искусству. Он жадно следил за новинками русской и мировой поэзии, музыки и театра. Он с детства знал наизусть всего Ломоносова, а из современных ему русских поэтов больше всего любил Пушкина, Жуковского, Лермонтова; отлично знал творчество Батюшкова, Рылеева, Гнедича, Баратынского, Вяземского, Дельвига, Языкова.

Круг его любимцев в западноевропейской литературе был широк и разнообразен. Тут мы встречаем дорогие ему имена Петрарки, Камоэнса, Шиллера, Андре Шенье, Адама Мицкевича, Т. Мура, Вордсворта и многих других, но с исключительным энтузиазмом он относился к Данте, Шекспиру, Ариосто, Тассо, Байрону, Вальтеру Скотту, Роберту Бернсу. Одного этого перечня достаточно, чтобы убедиться в том, что «скорбно-унылый» Козлов, каким его обычно изображают, по своим вкусам больше всего тяготел к большому искусству оптимистического и героико-трагического плана.

За два года до смерти 59-летний Козлов с каким-то юношеским пылом зачитывается знаменитой эпической поэмой португальца Луиса де Камоэнса (1524—1580) «Лузиады». Приведем несколько строк из письма его к Жуковскому от 19 ноября 1838 года, которые дают яркое представление о душевном строе Козлова, о неувядаемой свежести его чувств: «Прочел я с величайшим наслаждением бессмертную поэму Камуэнца, французский перевод слово в слово; если «Люзиада» так меня восхищает в прозе, то что же бы было со мной, если б я ее прочел в чудесных, гармонических португальских октавах! Эпизоды Инесы де Кастро и Адамастора, можно сказать, божественны и идут наравне с дивнейшими эпизодами всех поэм на всех языках — древних и новых. Ах, какое для меня счастье жить с Данте, Ариостом и Тассом и слушать их песни... восхищаться Шекспиром и любить, как я люблю, буйного лорда Байрона».^[23]

Характерно, что и в современной музыке Козлова привлекали не чувствительные романсы, широко бытовавшие в двадцатых и тридцатых годах, а могучие дарования Бетховена и Глинки. В дневнике Козлова неоднократно встречается имя Бетховена, чьи героические симфонии он «слушал с восторгом» в исполнении молодого А. С. Даргомыжского.

Совершенно очевидно, что личность Козлова никак не укладывается в унылую схему «певца своей печали». Но мужественная сила характера, сочувствие благородным идеалам свободолюбия и гуманности и даже смелые душевные порывы парадоксально сочетались в нем с какой-то внутренней робостью и мучительным страхом перед мертвящим николаевским режимом. Это противоречие можно отчасти объяснить положением инвалида, полной физической беспомощностью и беззащитностью Козлова.

Козлов был живым и (близким свидетелем декабрьского восстания. Среди повешенных и сосланных были его друзья и знакомые. Он хорошо знал Рылеева и Кюхельбекера, был связан тесной дружбой с отцом прославленных декабристов — И. М. Муравьевым-Апостолом. Расправа над героями 14 декабря потрясла и напугала Козлова. Опасаясь правительственных репрессий, он уничтожил компрометирующие его письма и дневниковые записи (случайно уцелели лишь немногие). На протяжении мрачного последекабрьского пятилетия он вовсе не вел дневника. Осторожность его иногда принимала крайние формы: так, например, он не включал в собрания своих сочинений «Бейрона» — одно из любимейших своих стихотворений, написанное в 1824 году. В атмосфере последекабрьского террора он замкнулся в себе, затаив много невысказанных мыслей и чувств.

Тем не менее Козлов продолжал интенсивно писать. Он внимательно следит за растущими силами русской литературы, радостно приветствуя появление Лермонтова. Потрясенный гибелью Пушкина, он 11 февраля 1837 года с волнением и любовью слушал «чудные стихи Лермонтова на смерть Пушкина».^[24]

Незадолго до смерти Козлов напасал стихотворение «Гимн Орфея», в котором воспел могущество поэзии, являющейся вечным и неизменным спутником человечества.

4

Начало поэтической деятельности Козлова совпадает с расцветом романтизма в русской литературе. «Романтизм — вот первое слово, огласившее Пушкинский период», — писал В. Г. Белинский.^[25]

По собственному признанию, Козлов испытал на себе сильнейшее влияние Жуковского, Байрона и Пушкина. Уже одно сочетание этих имен во многом обусловило противоречивость его творчества, в котором причудливо скрещивались противоборствующие тенденции консервативного и прогрессивного романтизма.

Белинский видел новаторство Жуковского в смелой попытке изображения жизни через художественное раскрытие своего лирического «я»: «Жуковский был первым поэтом на Руси, которого поэзия вышла из жизни... До Жуковского на Руси никто и не подозревал, чтоб жизнь человека могла быть в тесной связи с его поэзией и чтоб произведения поэта могли быть вместе и лучшею его биографиею».^[26]

Этот по существу важнейший принцип романтической лирики стал доминирующим в поэзии Козлова, который с самого начала своего творческого пути провозгласил право поэта на глубоко личные, лирические излияния, за которыми, однако, стоит объективный мир в его сложном многообразии. Жуковский, как типичный романтик, выказывал в своем творчестве неудовлетворенность реальной действительностью. Он, по словам Белинского, «выговорил элегическим языком жалобы человека на жизнь».^[27] Именно «жалобы», а не гневный протест и призыв к борьбе, составляющие центральную тему поэзии прогрессивного романтизма. Элегические жалобы Жуковского, как правило, разрешаются примирительным аккордом, покорностью воле провидения, надеждой на потустороннее, небесное блаженство. Козлов разделял эту концепцию своего учителя, нашедшую художественное выражение в целом ряде его произведений. Белинский сурово осудил его за это. Однако, как мы это увидим ниже, Козлов, в отличие от Жуковского, осложнил тему покорности жизненным обстоятельствам мотивом внутреннего сопротивления и борьбы. Лучшие произведения Козлова были созвучны настроениям передовых читателей его эпохи. Примыкая по своим дружеским и литературным связям к (прогрессивным кругам русского общества, Козлов в годы нарастания революционного движения декабристов сочувствовал передовым течениям общественной жизни, и живая современность находила отклик в его поэзии.

В 1822 году Козлов создает одно из характернейших и значительных своих произведений — послание «К другу В. А. Ж<уковскому>». Эта вещь является, в известной мере, программной для лирики Козлова. Ее высоко ценил Пушкин. В центре послания — образ самого поэта, потрясенного обрушившимся на него несчастьем. Послание отличается задушевностью тона, горячностью и искренностью поэтической речи, то есть теми особенностями, которые вообще свойственны лучшим произведениям Козлова и которые были отмечены такими его современниками, как Жуковский, Пушкин, Гоголь, Гнедич, Вяземский, А. И. Тургенев, H. H. Раевский.

Н. И. Гнедич в 1828 году писал: «А поэта Козлова я знаю: иногда так царапнет за сердце, что не усидишь на месте».^[28]

Н. В. Гоголь говорил, что «Козлов гармонический поэт, от которого раздались какие-то дотоле неслышанные, музыкально-сердечные звуки».^[29]

В послании к Жуковскому драматизм повествования подчеркивается воспоминаниями о счастливом прошлом поэта, исполненном жизненной энергии, пылких мечтаний и молодой отваги:

Козлов с захватывающей силой рассказывает о своей слепоте, ввергшей его в отчаяние и «бездну гибели». Высокая патетика скорби выражена целым потоком выстраданных, взволнованных и горячих стихов, о которых Пушкин писал: «Ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образцом мучительной поэзии».^[30]

Но тема скорби об утраченном счастье не является единственной в этой лирической исповеди, она органически скрещивается с темой преодоления душевного кризиса. Как бы «рок» ни «свирепел», как ни тяжело «стерпеть удар сей нестерпимый», как ни мучительны испытания, но в поэте неугасимо горит вера в искусство, гуманность, красоту человеческой дружбы, которые и озарили его новый жизненный и творческий путь.

Козлов с большой выразительностью и душевным подъемом говорит о могуществе поэзии, которая придает силы, обогащает, преображает, наполняет высшим смыслом жизнь:

Дальше Козлов, характеризуя роль поэзии в человеческой жизни, не пытается сформулировать ее общественное и гражданское назначение, а ограничивается свободной перифразой известных строк Ломоносова о науках («Науки юношей питают...»).

Гоголь в 1831 году писал, что Козлов в своем творчестве стремится «с порывом, с немолчною жаждою — торжествовать, возвыситься над собственным несчастием...» и вместе с тем «он сильно дает чувствовать все великие, горькие траты свои...».^[31] Эти гоголевские слова полностью применимы к идейному и эмоциональному строю послания к В. А. Жуковскому. Острая душевная боль и горечь сочетаются в нем с мужеством и силой духа, которые и помогают сопротивляться натиску жизненных бед. Вот почему послание завершается оптимистически звучащими строками, выражающими идею торжества человека над ниспосланными ему испытаниями:

Лирический герой послания и других лучших произведений Козлова — не только страдающая, но и стойкая, борющаяся личность, утверждающая себя в любви к жизни, в преодолении жизненных невзгод и бедствий. Если к этому прибавить художественную достоверность и подлинность переживаний героя, то станет понятным тот интерес, который возбуждала поэзия Козлова среди читателей двадцатых и тридцатых годов.

Послание к В. А. Жуковскому изобилует лексическими и (поэтическими формулами, образами и метафорами, которые будут неоднократно использованы Козловым. К таковым следует отнести романтический образ челнока, на котором спасается потерпевший крушение герой, или образ разбитого жизненной бурей челнока. Эта выразительная метафора, помимо Козлова, была использована многими поэтами двадцатых и тридцатых годов: Денисом Давыдовым, Языковым, Веневитиновым, Кюхельбекером, Полежаевым и, наконец, Пушкиным в его гениальном «Арионе».

Впервые образ челнока появляется в стихотворении Жуковского «Путешественник» (1809). Челнок здесь имеет абстрактно-мистическое значение, он уносит странника в «небесную нетленность». В мастерски написанном стихотворении Жуковского «Пловец» (1812) дан развернутый образ бури и челнока. Герой, «вихрем бедствий гонимый», опять-таки спасается яри помощи божественного провидения, которое было его «тайным кормщиком». Такое стихотворение Козлова, как «Два челнока», написано под прямым влиянием Жуковского, но в послании и в целом ряде других вещей Козлов переосмысляет «Пловца». Мистический пафос, религиозная символика уступают место конкретно-поэтической образности. Аллегория становится прозрачной и светлой, небесные ангелы заменяются верой в успех и удачу, которая воплощается в поэтическом образе сияющей, приветной звезды. Буря приобретает реальные приметы жизненных невзгод, а челнок становится емкой метафорой движения. В этом смысле очень показательно стихотворение «Графу М. Виельгорскому», пронизанное пушкинскими интонациями:

5

В годы нарастания декабристского движения Козлов стремится выйти из круга субъективных переживаний на широкий простор общественной жизни, откликнуться поэтическим словом на события, волновавшие передовые круги России. Одним из таких событий была национально-освободительная война в Греции, воспетая Пушкиным, Гнедичем, Рылеевым, Кюхельбекером, В. Туманским, Федором Глинкой, Владимиром Раевским.

Вяземский, сочувственно следивший за восстаниями в Греции, Неаполе и Пьемонте, революцией в Испании, упрекал Жуковского в равнодушии к бурной политической жизни современности. В письме к А. И. Тургеневу от 25 февраля 1821 года он писал: «И, конечно, у Жуковского все душа и все для души. Но душа... видя эшафоты, которые громоздят для убиения народов, для зарезания свободы, не должна я не может теряться в идеальности Аркадии... Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах».^[32]

Козлов во многом разделял мнение своего друга, он нашел «вдохновение в газетах». В начале 1822 года было опубликовано его стихотворение «Пленный грек в темнице», посвященное одному из руководителей греческого национально-освободительного движения Александру Ипсиланти. Такие формулы, как «Ах, иль быть свободным, Иль совсем не быть!» или «Средь бури зреет плод, свобода, твой!» — приобретали в годы подготовки декабрьского восстания весьма актуальное политическое звучание. В этом смысле показателен отзыв Вяземского — автора вольнолюбивой политической оды «Негодование» (1820) — на стихотворение Козлова «Пленный грек в темнице». Вот что он писал А. И. Тургеневу 27 апреля 1822 года: «У нас и зрячие не разглядели этого предмета, истинно поэтического:

Будь я в поре стихов, с досады умер бы я, видя, что у меня украли Ипсиланти».^[33]

В декабристских кругах выражалось глубокое негодование по поводу политики Александра I, отказавшегося помочь «единоверным» грекам. Характерно, что эти настроения нашли отображение в Козловском «Бейроне». В одном из вариантов стихотворения, хранившемся у Александра Тургенева, пятая и шестая строки второй строфы читаются так:

В 1823 году Козлов опубликовал стихотворение «Молодой певец», перекликающееся по своему идейному звучанию с «Пленным греком в темнице». Тема «Молодого певца», заимствованная из «Ирландских мелодий» выдающегося английского поэта Томаса Мура (1779—1852), посвящена национально-освободительной борьбе ирландского народа против своих поработителей. Следует заметить, что Козлов был одним из первых русских поэтов, обратившихся к «Ирландским мелодиям», проникнутым пафосом народного героизма и свободолюбия. «Ирландские мелодии» Мура произвели огромное впечатление на Байрона, они по справедливости были высоко оценены поэтами декабризма и позже поэтами революционной демократии (переводы А. И. Одоевского, М. Л. Михайлова, А. Н. Плещеева).

В «Молодом певце» прославляется поэт-воин, павший «жертвой грозных сеч» во имя свободы родного края. Герой умирает с твердым убеждением в том, что он все равно не смог бы жить и творить в стране,

Излюбленная декабристскими литераторами тема гражданского долга нашла своеобразное преломление в отрывке «Фея Моргана к Оливьеру» (1822). И хотя отрывок заимствован из поэмы Мильвуа, посвященной военным походам Карла Великого, тем не менее в нем сквозь условную декорацию эпической поэмы отчетливо прозвучала тема долга, доминирующего над всеми другими помыслами и чувствами. Стремление к героическому подвигу пересиливает колдовские любовные чары. Оливьер покидает «терем» Морганы, которая сама готова сопутствовать ему в сражениях:

Козлова привлекали сильные, недюжинные характеры. В прекрасной балладе «Разбойник» (1825), заимствованной из поэмы Вальтера Скотта «Рокби», посвященной эпохе Английской революции XVII века, изображается «друг неверной тмы», вступивший в конфликт с обществом, порвавший с его законами, обычаями и условностями, исполненный стихийного бунтарства, разбойничьей удали и отваги.

Смерть Байрона в апреле 1824 года была с чувством глубокой скорби воспринята писателями-декабристами, видевшими в нем своего идейного соратника. Известие о гибели Байрона потрясло Козлова «как смерть дорогого сына». Он сразу же начал работать над большим стихотворением «Бейрон», которое было закончено летом 1824 года. Овеянное духом свободолюбия, это стихотворение принадлежит к немногочисленным образцам гражданской лирики Козлова.

В своей оценке Байрона — поэта и человека — Козлов близок к Пушкину, Рылееву, Кюхельбекеру, Веневитинову, Вяземскому, откликнувшимся на смерть великого английского поэта, и внутренне полемизирует с Жуковским. Козлов на протяжении всей своей творческой жизни пытался осмыслить судьбу «буйного лорда Байрона», вступившего в непримиримый конфликт с обществом. Козлов не смог оценить во всей полноте сущность и природу этого конфликта, но он отчетливо понимал, что и семейная драма Байрона, и его бегство из Англии есть следствие травли со стороны господствующих классов. И в этом он, конечно, был прав.

Свою горячую симпатию к Байрону Козлов выразил не только в самостоятельных произведениях, но и в специфическом выборе байроновских стихов для перевода. Козлова-романтика пленяло в Байроне горделивое одиночество изгнанника. Уже в 1822 году в одном из вариантов послания к В. А. Жуковскому (см. примеч., стр. 445) возникает тема «рьяного стенанья», «таинственной тоски», снедавшей Байрона, который, однако, наделен магической силой гения, воспламеняющего, подобно молнии, человеческие сердца. В 1824 году Козлов переводит «Прощальную песнь» Чайльд-Гарольда под названием «Добрая ночь». Герой с затаенной болью расстается с Англией, с которой его уже ничто не связывает, кроме горестных воспоминаний. В<месте с тем он нежно любит родину, и эта любовь выражена в очень теплом, задушевном рефрене: «Ночь добрая тебе!» Отголоски семейной драмы слышатся в переводе байроновского «Прости». В «Отрывке из 4-й песни «Чайльд-Гарольда»» («Байрон в Колизее») возникает образ Байрона, затравленного светской чернью, ханжами и клеветниками, палачами гения. Весь отрывок дышит гневом и страстной жаждой мести:

В стихотворении «Бейрон» Козлов создает романтический портрет великого поэта, бесприютного скитальца вселенной, отвергнувшего ненавистное ему враждебное общество. Мятежная, вольнолюбивая душа Байрона охвачена тревогой за страждущее, угнетенное человечество:

«Кипучая бездна огня и мечты» — в этой лапидарной поэтической формуле метко схвачен характер Байрона — глубокий, пламенный и неукротимый. Козлов называет музу Байрона «пророчицей дивной свободы», перекликаясь, таким образом, с Веневитиновым, также назвавшим Байрона «пророком свободы», и с декабристскими представлениями о поэтах как о трибунах и пророках свободы. Козлов говорит о Байроне не только как овеликом мечтателе и вольнолюбие, но и как об отважном борце за свободу. Апофеозом жизни Байрона, по мнению Козлова, является его участие в греческом восстания. В финальных строфах стихотворения, насыщенных торжественным пафосом, возникает героический образ Байрона-борца:

Козлов посвящает борющейся Греции вдохновенные и восторженные строки, звучащие как гимн:

«Сливание жребия» великого поэта с судьбой сражающейся за свою свободу Греции является также лейтмотивом стихотворений Рылеева и Кюхельбекера, посвященных смерти Байрона. В траурной рылеевской оде горестно и вместе с тем горделиво звучат слова:

Кюхельбекер называет Байрона песнопевцем «свободой дышащих полков», имя которого навеки соединено с образом свободолюбивой Эплады:

Стихотворение Козлова, прославляющее Байрона, боровшегося и героически погибшего за передовые идеалы своего времени, нашло живой отклик среди прогрессивно настроенных читателей в канун декабрьского восстания. Оно пользовалось большой популярностью и расходилось в списках. Стихотворение посвящено Пушкину, и весьма характерно, что образ Байрона, созданный Козловым, некоторыми своими чертами и свойствами ассоциировался в сознании современников с молодым Пушкиным — преследуемым изгнанником. Об этом свидетельствует письмо Вяземского к А. И. Тургеневу от 13 августа 1824 года. Говоря с возмущением и горечью о ссылке Пушкина, Вяземский восклицает: «В его лета, с его душою, которая также кипучая бездна огня (прекрасное выражение Козлова о Байроне)».^[35]

Первая половина двадцатых годов ознаменовалась большой творческой активностью Козлова. Помимо цикла лирических стихотворений, в этот период создается поэма «Чернец», завершается перевод «Абидосской невесты», начинается работа над поэмой «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая».

Гражданские мотивы козловской лирики сочетаются с темой грусти о мимолетности и непрочности человеческого счастья и радости, которые уподобляются недосягаемой, далекой звезде, горящей в «мраке бедствия» («К радости»). Одна из главных тем поэзии Жуковского, тема упования на потустороннее возвращение утраченного на земле счастья, воплощенная в таких произведениях, как «Теон и Эсхин», «Голос с того света», «На кончину королевы Виртембергской», «Цвет завета», была сродни Козлову, искренне верившему в загробный мир. Эта излюбленная тема Жуковского была подхвачена и усвоена Козловым. Она неумолчно звучит в оригинальных и переводных стихотворениях двадцатых и тридцатых годов. Она варьируется на многие лады, сохраняя в неприкосновенности идею потустороннего блаженства, уготованного верующим. Так, например, в балладе «Сон невесты», выдержанной в мрачных тонах того романтизма, который Белинский назвал «средневековым», девушке, охваченной страхом и тоской, является во сне призрак жениха-утопленника, призывающего не лить слезы, а надеяться на то, что они, разлученные на земле, соединятся «в небесах». В стихотворении «Жалоба» поэт оплакивает счастливых и цветущих молодых людей, над которыми внезапно зажегся «факел погребальный». Поэт испытывает чувство бессилия и отчаяния перед лицом торжествующей смерти, он осознает обманчивость, эфемерность жизни с ее призрачными радостями:

Но если на земле все так непрочно, скоротечно и обманчиво, то почему человек не впадает в состояние безнадежности, почему он упорно продолжает «желать» и «любить»? На этот вопрос Козлов отвечает совершенно в духе Жуковского: «сокрушенному тоскою» помогает вера в бессмертие, вера в грядущую встречу с безвременно ушедшими:

Герой стихотворения «Выбор», обезумевший от горя после смерти своей возлюбленной, просит в молитвенном экстазе ниспослать ему скорую смерть, чтобы соединиться в надзвездном мире со своей избранницей.

Среди стихотворений Козлова, окрашенных в религиозные тона, особое место занимает «Элегия» («Вчера в лесу я, грустью увлечен...»), заимствованная у Григория Назианзина, средневекового богослова и поэта. Для этой элегии, исполненной художественной выразительности и силы, характерно стремление Козлова к углубленному самоанализу, к познанию самого себя. Причем процесс познания оказывается мучительно трудным, приводящим в смятение героя элегии, томимого внутренним беспокойством и сомнениями («И разум мой сомненье облегло»), хотя церковные догматы несовместимы с противоречиями и сомнениями в душе верующего. Аксиомы христианского вероучения не избавляют героя от разлада в сознании. Цельность его религиозного мироощущения, в котором царят извечные непререкаемые догматы, в ходе самоанализа оказывается мнимой:

Герой не находит такого «мудреца», ибо истины так же непостоянны, невечны, изменчивы и текучи, как и все другие явления природы, не знающей состояния неподвижности и покоя:

Мрачная мысль о неотвратимой смерти в известной мере просветляется надеждой на потустороннее блаженство, но, в противоположность другим религиозным стихотворениям Козлова, в этой элегии мотив бессмертия звучит неуверенно, робко, приглушенно, с вопросительными интонациями. Значительно ярче и сильней излагается пессимистическая тема о бесцельности жизни, которая завершается уничтожением и прахом:

Это четверостишие вызывает в памяти известные строки из стихотворения Державина «На смерть князя Мещерского»; они перекликаются по своей мысли, образному строю и лексике:

Этим произведениям Козлова контрастно противопоставлены такие стихотворения, как «Венецианская ночь», послание к Н. И. Гнедичу, «К Италии». Радостное мироощущение, полнота душевной жизни раскрываются в поэтических пейзажах, полных весенней свежести, праздничных, нарядных, сверкающих красок. Первые шесть строф «Венецианской ночи» напоены молодыми надеждами, радостью бытия, безотчетными стремлениями к счастью:

«Венецианская ночь» очень музыкальна, она выдержана в певучих и нежных ритмах баркаролы, не случайно М. И. Глинка создал на этот текст один из вдохновеннейших своих романсов. Вторая часть стихотворения подернута дымкой меланхолии я светлой грусти, вызванной воспоминаниями о Байроне — певце «свободы и любви». Белинский писал по поводу «Венецианской ночи», что Козлову «не чужды и звуки радости, и роскошные картины жизни, наслаждающейся самой собою»; затем, приведя 32 строки из «Венецианской ночи», Белинский продолжает: «Какая роскошная фантазия! Какие гармонические стихи! Что за чудный колорит — полупрозрачный, фантастический! И как прекрасно сливается эта выписанная нами часть стихотворения с другою — унылою и грустною, и какое поэтическое целое составляют они обе!»^[36]

Послание «К Н. И. Гнедичу» также пронизано жизнелюбием, порывом к свету и воздуху. Это ощущается и в общей приподнятости тона, и в радостной цветовой гамме кавказского и крымского пейзажей, и в упругой ритмике стиха, в характере его звуковой инструментовки. На фоне величавой южной природы возникает целая сюита образов и эпизодов. Поэт с горделивым чувством вспоминает о непокорном бунтаре Прометее, прикованном к дикой кавказской скале, о вдохновенном Пушкине, который «в садах Бахчисарая» встречает героиню своей будущей поэмы. В стихотворении слышатся отзвуки греческого восстания, а в романтическом финале появляется торжественно освещенная багровым заревом урна «вещего певца» — Байрона.

Для творчества Козлова двадцатых годов также весьма характерна такая вещь, как «На погребение английского генерала сира Джона Мура» («Не бил барабан перед смутным полкам...»). Она является вольным переводом одноименных стансов ирландского поэта Чарльза Вольфа. Это стихотворение приобрело широчайшую популярность и затем вошло в хрестоматийный и песенный обиход. Козлов воспевает в нем непреклонное мужество верных своему долгу борцов, над могилой которых сияет «бессмертная слава». Причем реальная биография генерала Джона Мура уступает здесь место поэтически обобщенному образу героя, с честью павшего на ноле брани. Стихотворение пронизано суровой нежностью и силой, ритмом траурно-триумфального марша. Небезынтересно отметить, что на теист этого стихотворения в середине XIX века была сочинена неизвестным автором музыка, которая впоследствии легла в основу революционной песни «Вы жертвою пали...»

В лирике Козлова первой половины двадцатых годов свежо прозвучали такие произведения, как «Киев» и перевод «Плача Ярославны» из «Слова о полку Игореве». Обращение к великому памятнику древнерусского эпоса говорит об обострившемся интересе Козлова к историческому прошлому России, к проблеме национальной самобытности литературы. Эта проблема, как известно, занимала одно из центральных мест в литературной программе декабристов, и нет ничего удивительного в том, что Козлов, по характеру своих дружеских связей, был о ней хорошо осведомлен, тем более что декабристы стремились включить в орбиту своего идейного влияния как можно больше активно действующих писателей и поэтов. Не случайно Рылеев и А. Бестужев привлекают Козлова к участию в альманахе «Полярная звезда».

Стихотворение «Киев» согрето патриотическим воодушевлением поэта. Древний «град» предстает перед ним в романтическом ореоле величия и красоты. Козлов любуется «милою стариною», предстающей в двух аспектах: религиозном и героическом. Поэт с умилением говорит о «светлом кресте» Печерской лавры, горящем «звездой на небе голубом», затем он переносится к славному историческому прошлому Киевской Руси, к ее богатырям, сражавшимся за отчизну, Баяну, воспевавшему «битвы роковые». Поэт, как бы обращаясь к своим современникам, восклицает:

Козлова интересовала проблема народности, которую он, однако, воспринимал с ее внешней, романтически окрашенной стороны. В письме к Жуковскому от 16 октября 1823 года он с наивным простодушием признается, что такие слова, как «девичья красота, дымчатая фата, радужный жемчуг, Киев-град и Днепр-река, услаждают мой слух и обольщают мое сердце».^[37] Тем не менее и «Чернеца», и «Княгиню Наталью Борисовну Долгорукую» следует рассматривать как осознанное стремление Козлова создать национально-самобытную романтическую поэму на русском материале — современном и историческом.

Поэма «Чернец», вышедшая отдельным изданием в начале 1825 года, была задумана в 1822 году, вскоре после опубликования пушкинского «Кавказского пленника», который произвел огромное впечатление на Козлова. В шестой книжке журнала «Новости литературы» за 1823 год была напечатана десятая глава из «Чернеца» под названием «Возвращение на родину» с авторской пометкой: «Отрывок из поэмы еще не напечатанной». Следовательно, к этому времени работа над поэмой шла полным ходом, но она, по-видимому, представляла большие трудности для автора, стремившегося сохранить творческое своеобразие в том новом жанре, который был освящен именами Байрона и Пушкина. Влияние этих великих поэтов явственно ощущается и в композиции «Чернеца», и в характеристике героя, и в экспрессивной, лирической манере повествования. Это уже бросалось в глаза самым восторженным поклонникам поэмы. Однако ее громадный успех свидетельствует о том, что Козлов все же сказал и новое, свежо прозвучавшее слово, что он первый после Пушкина дал собственный вариант русской романтической поэмы, которую ни в коем случае нельзя включать в поток эпигонских «байронических» произведений, разлившийся по журналам второй половины двадцатых и начала тридцатых годов. Этому противоречат простые хронологические факты.

Композиционная схема «Чернеца» некоторыми своими существенными элементами восходит к байроновскому «Гяуру» и «Кавказскому пленнику». Вокруг героя, окутанного атмосферой таинственности, сосредоточены все события поэмы, в изложении которых господствуют напряженная динамика, романтический «беспорядок», подчеркнутая фрагментарность. Острая эмоциональная заинтересованность поэта в судьбе героя проявляется в самом строе поэтической речи — взволнованной и страстной. Характер чернеца раскрывается в действии, в борьбе с жизненными препятствиями, — именно эту, принципиально важную особенность Козлов также воспринял в романтических поэмах Байрона и Пушкина.

Вместе с тем Козлов в построении сюжета «Чернеца» сознательно стремится к его «опрощению», к снижению. героико-романтической тональности, свойственной «Гяуру», «Кавказскому пленнику» или «Бахчисарайскому фонтану» (поэма «Цыганы» в период создания «Чернеца» еще не была опубликована). Кроме того, Козлов пытался придать своей поэме отчетливый национально-русский колорит — не «восточный» и не «южный», а именно русский. Эти тенденции обнаруживаются хотя бы в том, что действие «Чернеца» развертывается на фоне «обыденного», мирного сельского пейзажа, написанного с проникновенной поэтичностью:

И в соответствии с романтической поэтикой безмятежная природа резко контрастирует с роковыми страстями, которые обуревают героя. Но гораздо существенней другое: в центре поэмы — не исключительная личность, наделенная чертами титанизма или демонизма, а бедный, гонимый юноша, выросший «бездомным сиротою», жадно стремящийся к обыкновенному человеческому счастью, к семейным радостям, но терпящий катастрофу в столкновении со злыми силами окружающей действительности. Пусть эти противоборствующие силы очерчены бледно и невыразительно, но самая тенденция обнаруживает известную художественную смелость автора.

Одна из актуальных проблем эпохи, проблема взаимоотношений личности и общества, лежащая в основе романтических поэм Пушкина, нашла и в «Чернеце» своеобразный ракурс, причем герой обрел не только психологическую, но, в известной мере, социально-бытовую конкретность. Козлов сталкивает чернеца с косной и враждебной средой, нанесшей ему еще в детстве душевную рану:

Жизненные обстоятельства («дней моих весною уж я всё горе жизни знал») обусловили мрачную замкнутость, внутреннюю одержимость героя, стремящегося всеми силами утвердить свое право на личную свободу и счастье. Эту особенность «Чернеца» отметил Вяземский в 1825 году. В статье, напечатанной в «Московском телеграфе», он писал: «При самом рождении чернец уже познакомился с несчастием сиротства и под гнетом строгой судьбы образовался к сильным и мрачным страстям».^[38]

Любовь — главный и ведущий сюжетный мотив поэмы. Козлов изображает ее как всепоглощающую страсть. Романтический герой находит в ней осуществление своей мечты о счастье, которое он не в силах обрести в неустроенном и жестоком мире. Поэтому гибель любимой женщины становится для чернеца сокрушительной катастрофой, апогеем душевной драмы. В отличие от романтических героев Байрона и Пушкина, не знающих чувства покорности и компромисса, чернец сочетает в себе активность, порывистую решимость мстителя с христианским смирением, «бешенство страстей» с религиозной экзальтацией. Мотивы упования на загробную встречу с любимой, проходящие через поэму, нарушают ее цельность, ослабляют ее идейное звучание. Тем не менее современники Козлова видели в чернеце образ мятущейся личности, погибшей в столкновении с жестокой действительностью. Эта большая тема, поднятая прогрессивной романтической поэзией, нашла свое отображение и в «Чернеце».

Читателей пленили в поэме Козлова новизна материала, почерпнутого из обыденной русской жизни, искренность и лирическая взволнованность повествования. В этом смысле характерен отзыв M. H. Загоскина. В письме Козлову от 29 апреля 1825 года он пишет: «Вы сделали чудо: заставили плакать комического писателя».^[39] H. H. Раевский, резко критиковавший «Кавказского пленника», писал Пушкину 10 мая 1825 года, что он находит в «Чернеце» «настоящее чувство, наблюдательность (чуть было не сказал знание человеческого сердца...)».^[40] Вяземский, «с ума сходивший» от стихов Пушкина, тем не менее в порыве энтузиазма, вызванного чтением поэмы Козлова, писал 22 апреля 1825 года А. И. Тургеневу: «Я восхищаюсь «Чернецом»: в нём красоты глубокие, и скажу тебе на ухо — более чувства, более размышления, чем в поэмах Пушкина».^[41] Это столь парадоксально звучащее признание Вяземского ценно лишь одним — оно проливает свет на причину того необычайного успеха, которым пользовался «Чернец»: читатели воспринимали его как актуальное произведение, в которое затронута гуманистическая тема современности — о правах и судьбе человеческой личности.

Что касается Пушкина, то он так отзывался о «Чернеце»: «Повесть его <Козлова> прелесть... Видение, конец прекрасны».^[42] А в письме к Вяземскому от 25 мая 1825 года он писал: «Эта поэма, конечно, полна чувства и умнее Войнаровского, но в Рылееве есть более замашки и размашки в слоге».^[43]

Е. А. Баратынский, стремившийся создать оригинальную романтическую поэму, непохожую на поэмы Байрона и Пушкина, пытавшийся идти своим путем в области нового жанра, восторженно встретил «Чернеца». Он читал его в конце 1824 года в рукописи и откликнулся на него большим письмом к Козлову. Баратынский сравнивает автора «Чернеца» с Байроном, но знаменательно другое: он утверждает, что Козлову, первому в русской поэзии, удалось воплотить в своей поэме элементы самобытного национального романтизма: «Это превосходное произведение, на мой взгляд. Все положения исполнены силы, стиль живой, блещущий красками... Места, где вы подражаете Байрону, ... великолепно звучат по-русски. Но в чем бы сам Байрон захотел вам подражать — так это конец вашей поэмы. Он особенно поражает воображение. Он пронизан каким-то особенным национальным романтизмом, и я думаю, что вы первый, кто так хорошо это схватил. Идите этой дорогой, мой милый поэт, и вы сделаете чудеса. Я возвращу вашу тетрадь на будущей неделе; я велел ее переписать, ибо для меня недостаточно читать ваши произведения, я хочу их изучать».^[44] Нельзя не ощутить в этом письме, написанном зрелым и широко известным поэтом, скрытой полемики с Пушкиным. Подобно H. M. Языкову, Баратынский великолепно осознавал притягательную, неотразимую силу пушкинского гения и «бунтовал» против него, стремясь тем самым сохранить свою художественную индивидуальность, избежать печальной участи эпигона. Вот почему Баратынский намеренно оставляет в тени поэмы Пушкина, не вспоминает о них ни единым словом, выдвигая на первый план «Чернеца», в котором он видит блестящий образец русской романтической поэмы, достойной специального изучения. Характерно, что Баратынский, только что закончивший поэму «Эда», на которую он возлагал много надежд, замечает: «Совестно говорить об «Эде» после «Чернеца»».^[45] Нет оснований сомневаться в искренности Баратынского, но его оценка «Чернеца» страдает явными преувеличениями, которые, однако, несомненно свидетельствуют о том, что Козлову удалось сказать новое слово в жанре романтической поэмы, что его «Чернец» занял свое, особое место в литературной жизни двадцатых годов.

Письмо Баратынского, написанное 7 января 1825 года из Финляндии, интересно также и тем, что его автор видит в Козлове своего идейного соратника. Он просит его «поддержать «Мнемозину»» (альманах, издававшийся Кюхельбекером и В. Ф. Одоевским), «дать ход журналу Полевого» («Московский телеграф»), для того чтобы в этих литературных органах противопоставить себя реакционным журналистам: Гречу, Булгарину и Каченовскому. «Поговорите об этом с нашими», — пишет Баратынский.^[46]

М. Ю. Лермонтов хорошо знал творчество Козлова, влияние которого отразилось в его ранних поэмах. В «Кавказском пленнике», «Черкесах» и «Корсаре» легко обнаружить заимствования из «Чернеца», «Княгини Натальи Борисовны Долгорукой», «Абидосской невесты» (в переводе Козлова).^[47] Но это были годы ученичества. Важно отметить, что «Чернец» гораздо позже привлек внимание Лермонтова, который в поэме «Мцыри» творчески использовал некоторые фабульные и психологические мотивы «Чернеца». Черты сходства дают себя знать и в заглавиях обеих поэм, и в начале вступления. Лермонтов подхватил тему безрадостного детства, одиночества, вынужденной отчужденности чернеца от людей. Смысловая и текстуальная перекличка отчетливо звучит и в зачине исповеди, и в четвертых строфах обеих поэм. Перекликаются между собой по настроению и отдельным деталям десятая строфа «Чернеца» (возвращение на родину) с седьмой строфой «Мцыри», в которой герой вспоминает «отцовский дом». Само собой разумеется, что по своей идейной глубине и художественному совершенству лермонтовская поэма несопоставима с «Чернецом», но тот неопровержимый факт, что в «Мцыри» звучат отдельные реминисценции из «Чернеца», свидетельствует о том, что нашумевшая в двадцатых годах поэма Козлова сохранила свою впечатляющую поэтическую силу и в конце тридцатых годов.

В 1824 году, еще до окончательного завершения «Чернеца», Козлов начал работать над поэмой «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая». Самая тема поэмы отвечала интересам передовой русской литературы, призывавшей писателей к художественному воплощению положительных образов русской истории.

В альманахе «Северные цветы» на 1827 год был напечатан отрывок из «Натальи Долгорукой» («Лунная ночь в Кремле»), с авторской пометкой: «Эта маленькая поэма, начатая в 1824 году, через несколько месяцев будет закончена и напечатана». Козлов, конечно, хорошо знал рылеевскую думу «Наталья Долгорукая», опубликованную в «Новостях литературы» за 1823 год, но он счел себя вправе вступить в соревнование со своим предшественником. Об этом он деликатно пишет Пушкину 31 мая 1825 года: «Не решусь сказать, что «Дума» Рылеева, под тем же заглавием, лишена достоинства, однако мне кажется, что она не может служить препятствием к тому, чтобы попробовать написать маленькую поэму в 700—800 строк. У меня уже готов план, а также несколько отрывков...»^[48] Дело в том, что Рылеев изобразил в своей думе только один развернутый эпизод — прощание с кольцом перед уходом в монастырь, а Козлов стремился шире воспроизвести жизнь Долгорукой. Его взволновал этот «необыкновенно трогательный сюжет», дававший возможность поэту воспеть красоту нравственного подвига русской женщины во имя верности и гуманности. Фабульной основой Козловской поэмы являются «Памятные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой», опубликованные в «Друге юношества» (1810) и «Плутархе прекрасного пола» (1819). Некоторые автохарактеристики из этих превосходно написанных мемуаров прямо вошли в поэму, а в одиннадцатой строфе ее второй части явно ощутимо влияние рылеевской думы.

Подлинные исторические факты, связанные с арестом, ссылкой и казнью князя Ивана Долгорукого (1708—1739), нашли в поэме только лишь косвенное освещение. Козлова не привлекала злосчастная участь фаворита Петра II, павшего жертвой дворцовых интриг. Поэта взволновала трагическая судьба юной Натальи Долгорукой, перенесшей вместе с мужем все страдания и тяготы жестокой опалы, когда, по ее собственным словам, «буря грозная восстала, со всего свету беды совокупились».^[49] «Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого... я доказала свету, что я в любви верна».^[50] В этих строках «Записок» Долгорукой, дышащих безыскусственной простотой и силой, Козлов почерпнул морально-этический пафос поэмы:

С этими стихами живо перекликаются слова княгини Трубецкой из «Русских женщин» Некрасова: «Нет! я не жалкая раба, Я женщина, жена! Пускай горька моя судьба — Я буду ей верна!»

В самой фабуле «Натальи Долгорукой» была объективно заложена тема общественного зла и произвола, из которой вырастает другая, противоборствующая, позитивная тема верности и героизма. Шестнадцатилетняя Наталья Долгорукая, отправившаяся без всяких колебаний в сибирскую ссылку, выказала не только благородное мужество души, но и внутренний протест против зла и несправедливости. Оставаясь верной своему мужу, добровольно разделяя его участь, она тем самым восстала против тех беспощадных и бесчеловечных сил, которые обрушились на любимого и, с ее точки зрения, морально незапятнанного человека. Таков объективный смысл поступков Долгорукой. Она противопоставляет свою правду о муже торжествующей лжи насильников. Ее самопожертвование обусловлено высоким сознанием нравственного долга и гуманности:

Здесь снова напрашивается параллель со словами некрасовской княгини Волконской: «Люблю тебя больше, чем прежде... Что делать? И в каторге буду я жить... (Ведь каторга нас не разлучит?)»^[51]

Принципы романтической поэтики, положенные в основу «Натальи Долгорукой», проявились в ее композиции, во многом напоминающей «Чернеца», Козлов отказывается от последовательного изложения событий; действие, после краткого лирического вступления, начинается внезапно с его вершинной точки; в рассказ вторгается эмоционально насыщенный авторский комментарий; переживания героини развертываются на фоне пейзажа, то тревожно-мрачного, то светлого и радостного. Но Козлов — мастер лирической миниатюры, и ему с большим трудом дается большая форма эпического и драматического повествования. Для раскрытия фабулы поэмы Козлов вводит диалог между священником и Долгорукой, выступающей в облике таинственной путницы, пробирающейся с младенцем на руках из Сибири в Москву. Однако фигура священника оказалась чисто условной; это, собственно говоря, персонаж от автора, ведущий рассказ о злоключениях Долгорукой, и то обстоятельство, что его собеседницей является сама Долгорукая, должно было, по замыслу автора, придать всей сцене колорит романтической интриги. Но этот прием оказался художественно неубедительным, нанесшим ущерб активному, действенному началу характера героини. Козлов, изображая Долгорукую, всячески подчеркивает ее трагическую обреченность, что приводит к эмоциональной однотонности повествования.

Вяземский в рецензии на «Чернеца» упрекал Козлова в том, что он в сцене смерти героя «не воспользовался всеми обрядами, совершаемыми у нас при погребении иноков». Как бы желая восполнить этот пробел, поэт подробно описал в четырнадцатой строфе второй части поэмы обряд пострижения Долгорукой, внеся в эту картину религиозный пафос христианского смирения и аскетизма. При всем том автор выразительно передал смятение чувств, тревогу и отчаяние Долгорукой. Во многих местах поэма насыщается стремительным движением, энергией, броскими романтическими метафорами и антитезами: «Увы! душа ее мрачней Осенних бурь и мглы ночей!», «Лишь раны сердца всё хранят Свой тайный, свой холодный яд». См. также следующие строки:

Таких примеров можно привести много. В зловещем романтическом колорите выдержана сильная сцена «встречи» Долгорукой С окровавленным призраком казненного мужа. Пушкинскими интонациями и ритмом, эмоциональной окраской пушкинского стиха проникнут эпизод прощания героини с отцовской усадьбой. В описании дома священника совершенно неожиданно вспыхивают искорки пушкинского юмора: «У зеркала часы стенные, Портрет, задернутый тафтой, Две канарейки выписные, И полотенце с бахромой Висит на вербе восковой».

Возросшее богатство языковых средств Козлова ярко проявилось в пейзажах поэмы, в которых весьма ощутительны реалистические тенденции, опять-таки возникшие под влиянием Пушкина. Таковы, например, утренний пейзаж, которым открывается вторая часть поэмы, и картина грозы, принадлежащие к лучшим образцам пейзажной лирики в поэзии двадцатых годов. Ходовые аксессуары романтического ландшафта уступают место живо подмеченной конкретной детали; природа озвучивается шагами дровосека, шелестом колосьев, которые под серпом «ложатся желтыми рядами», скрипом тяжелого воза, пением пастушьего рожка. Во второй строфе второй части поэмы Козлов нарисовал пейзаж, в котором с острым чувством динамики, цвета и звука передано предгрозовое состояние природы. Мастерски написанная картина завершается такими выразительными строками:

Высоким, торжественным строем поэтической речи, в которую искусно вкраплены архаизмы, отличаются описания Москвы («В Кремле святая тишина; В Москве да стогнах сон глубокий»). Важно, что козловские пейзажи не являются орнаментальными заставками, они соединяются по принципу эмоционального контраста или эмоционального созвучия с душевным состоянием героев.

Пока Козлов писал свою поэму, произошли события, придавшие ей исключительную злободневность и остроту. История Натальи Долгорукой повторилась при других, неизмеримо более важных исторических обстоятельствах. M. H. Волконская, Е. И. Трубецкая и другие русские женщины добровольно отправились в Сибирь вслед за своими мужьями — героями 14 декабря. В памяти современников ожил образ Долгорукой. Козлов был хорошо осведомлен через своего близкого друга Зинаиду Волконскую о всех драматических перипетиях, связанных с поездкой в Сибирь княгини M. H. Волконской, и он ясно осознавал политическую актуальность самой темы «Долгорукой».

Параллели напрашивались сами собой, аллегория получилась слишком прозрачной. Не случайно в литературных кругах с горячим нетерпением ожидали выхода в свет «Княгини Натальи Борисовны Долгорукой». Об этом свидетельствует хотя бы письмо Н. И. Гнедича из Одессы от 17 января 1828 года, адресованное «милому человеку, доброму другу» — Козлову. Гнедич пишет: «Жду не дождусь твоей «Долгорукой». М. А. Лобанов, слышав ее окончание и писав мне о нем, умножил мое нетерпение». А в постскриптуме Гнедич, сообщая о получении по почте поэмы, добавляет при этом: «Сейчас посылаю просить поэта Туманского обедать у меня с «Княгинею Долгорукою». По старой привычке ничего прекрасного не могу читать один, тяжело».^[52] П. А. Вяземский писал Козлову 2 января 1828 года: «Но кого я жду с особым нетерпением, так это вашу «Княгиню». Все, что я об ней слышал, располагает меня к ней крайне сочувственно».^[53]

При объективной оценке «Долгорукой» следует учитывать, что она завершалась в атмосфере последекабрьского террора и цензурного гнета. Это не могло не отразиться на ее содержании. Есть основания предполагать, что автор намеренно затушевал вольнолюбивые мотивы поэмы. Думается также, что громкий колокольный звон, раздающийся в сцене пострижения, должен был, но мнению автора, несколько приглушить актуальное звучание «Долгорукой». Тем не менее поэма «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» привлекла к себе внимание широких читательских кругов. Воплощенная в ней гуманистическая тема перекликалась с волнующими событиями современности. В своей рецензии на «Долгорукую» Н. А. Полевой, которого трудно заподозрить в излишней чувствительности, писал: «Мы видели людей с сильным чувством, с умом и просвещением, которые плакали, читая поэму Козлова».^[54] Благородный облик героини вызывал в сознании читателей воспоминания о декабристках, чей подвиг был художественно запечатлен только через сорок пять лет в знаменитых поэмах Некрасова.

Если «Чернец» и «Долгорукая» вызвали большой общественный интерес, то этого нельзя сказать о «Венгерском лесе» (1826—1827) и «Безумной» (1830). На этих произведениях лежит печать романтической абстрактности и искусственности, они лишены прочной национальной основы, что и было в свое время резко подчеркнуто Белинским. Для баллады «Венгерский лес», задуманной в 1823 году, Козлов воспользовался отдельными фабульными мотивами, заимствованными из ранней стихотворной повести Байрона «Оскар из Альвы», основанной на старинной шотландской легенде. Широко пользуясь приемами недоговоренности, умолчаний и тайны, Козлов построил традиционный романтический сюжет, инкрустированный декоративными деталями русского романсного стиля: «узорчатая парча», «Дымчатая фата», «шелк и бархат нежный», которые представлялись поэту образцами народного языка, «услаждавшими слух», как он об этом писал Жуковскому 16 октября 1823 года.

Тема обманутой и покинутой девушки из народа, лежащая в основе поэмы «Безумная», также не нашла полноценного художественного воплощения. Козлову не удалось создать действенный сюжет поэмы, нарисовать самобытный, психологически достоверный образ молодой крестьянки. Глубокий, волнующий драматизм, обусловленный самой темой поэмы, подменен обезличенной красивой риторикой и несколько театральной экспрессией. Кюхельбекер, с большой симпатией относившийся к творчеству Козлова, отметил в дневниковой записи от 3 марта 1841 года следующее: «В «Безумной» много хорошего, только крестьянка сумасшедшая говорит не по-крестьянски, — в этом отношении лучше ее ямщик: его «не пред добром» истинно прекрасно».^[55] В поэме, действительно, выделяется живо и выразительно написанная фигура ямщика, что было справедливо отмечено современной критикой. Большое впечатление произвело вступление к «Безумной», выдержанное в лирически-задушевном тоне. Хороши своей безыскусственностью и удивительной простотой финальные строки поэмы:

6

По известным словам А. И. Герцена, «первые годы, следовавшие за 1825-м, были ужасающие. Потребовалось не менее десятка лет, чтобы в этой злосчастной атмосфере порабощения и преследований можно было прийти в себя. Людьми овладела глубокая безнадежность, общий упадок сил...»^[56]

В атмосфере «порабощения и преследований» Козлов, будучи связанным приятельскими отношениями со многими деятелями декабристского движения, опасался за свою судьбу (известно, что даже близкий ко двору Жуковский не был свободен от страха). Желая реабилитировать себя, Козлов в начале 1826 года, то есть в период суда и следствия над декабристами, пишет в качестве посвящения к «Невесте абидосской» казенную, верноподданническую оду императрице Александре Федоровне, в которой называет 14 декабря «днем бессмертной славы» Николая I. Это признание, продиктованное страхом, Козлов рассматривал как некий оправдательный документ своей политической благонадежности, который станет известен самому царю через посредство Александры Федоровны.

В послании «Высокопреосвященному Филарету» (1830), выдержанном в духе христианского пиетизма, Козлов второй и последний раз вспоминает о подавлении декабрьского восстания Николаем I, но формула 1826 года приобрела новый, двойственный оттенок. «День бессмертной славы» превратился в «долг страшный, долг священный». В заключительной строфе стихотворения поэт выражает надежду на помилование осужденных декабристов; только тогда рассеется мрак тягостных воспоминаний о свершившейся трагедии:

Да вновь дни светлые проглянут, По вере пламенной даны; И полумертвые восстанут, Любовью царской спасены.

В поздравительной, официальной оде наследнику престола «в день его тезоименитства» (1834) Козлов, перечисляя доблести Николая I, достойные подражания, уже ни одним словом не обмолвился о расправе над декабристами.

Козлову была чужда идея революционного восстания на Сенатской площади, но он относился с симпатией к участникам декабристского движения. Пытаясь осмыслить события, связанные с этим движением, к которому в той или иной форме примыкали лучшие люди России, Козлов пишет аллегорическое стихотворение «Обетованная земля».^[57] Оно проникнуто пессимизмом, неверием в возможность общественных перемен. И вместе с тем знаменательно само обращение к библейской тематике, из которой черпали идеи и образы поэты-декабристы. За библейскими символами сквозит сочувствие к деятелям декабризма, воодушевленным идеями добра, просвещения, беззаветной и самоотверженной любовью к народу:

Эти строки звучали как отклик на судьбу декабристов, предстающих в стихотворении в образе смелых мудрецов-провидцев, которые, подобно величавому ветхозаветному пророку Моисею, ищут обетованную землю — воплощение народной свободы и счастья:

Поэт, восхищаясь героическим подвигом пророков, считает, однако, их борьбу бесцельной, ибо они одиноки в своих возвышенных порывах: «...внизу, как мутный ток, Толпы народные беспечно протекали». Поэт обращается со словами утешения и надежды к пророкам-борцам, потерпевшим крушение благородных идеалов:

В финале стихотворения Козлов призывает преисполниться веры в то, что страждущие люди обретут обетованную землю в «небесной родине».

В 1827 году Козлов создает несколько стихотворений, объединенных общим для них горестным размышлением о трагизме жизни. В послании «П. Ф. Балк-Полеву» Козлов говорит о том, что радость и воспоминания о радости призрачны, неуловимы, эфемерны, реальны лишь «мрак и ужасы» и отравленная тоска, «молнийной струею» прожигающая сердце. В знаменитом «Вечернем звоне» Козлов усилил (по сравнению с оригиналом Томаса Мура) лирико-драматические акценты третьей строфы. Колокол скорбно звонит по безвременно погибшим друзьям: «И сколько нет теперь в живых, Тогда веселых, молодых! И крепок их могильный сон, — Не слышен им вечерний звон». Н. И. Гнедич, прочтя «Вечерний звон», писал Козлову: «Он мне по сердцу». В стихотворении «Молодая узница» (1826) мастерски нарисован образ замурованного в тюрьме юного существа, жаждущего воли, свободы, жизни. В прекрасном стихотворении «Бессонница» (из Т. Мура) с большой силой звучит тема трагического одиночества поэта. В мучительные бессонные ночи перед ним встают образы исчезнувших друзей:

Эти произведения Козлова приобрели волнующий подтекст в годы, ознаменованные массовыми репрессиями, ссылками, изгнаниями. В них ощущается та «злосчастная атмосфера» последекабрьских лет, о которой писал Герцен; они по своему объективному звучанию перекликались с настроениями и переживаниями достаточно широких кругов русского общества. Вот что, например, сообщает Жуковский 24 февраля 1826 года из Петербурга в Дрезден о положении Е. Ф. Муравьевой, сыновья которой (Никита и Александр) томились в Петропавловской крепости: «Состояние бедной Екатерины Федоровны Муравьевой неописанно. Все, что моглопривязывать ее к жизни, разом рухнуло. Она ходит как тень. Что ее ожидает, не знаю; но нельзя и надеяться никакого облегчения судьбы ее».^[58] Говоря о родственнике и друге братьев Муравьевых — поэте К. Н. Батюшкове, находившемся в психиатрической больнице, Жуковский восклицает: «Но к каким развалинам он возвратится, если бог возвратит ему его рассудок!»^[59]

Темой жизненных катастроф и гибели надежд проникнуто стихотворение тридцатых годов «Пловец». Козлов в нем оплакивает молодых мечтателей, исполненных «высоких дум и... светлых упований», но ставших «жертвой неизбежных бед». О мучительных раздумьях поэта, о его затаенной боли знает лишь «изголовье и мрак томительных ночей».

В эти же годы Козлов создает цикл баллад и стихотворений, выдержанных в духе кладбищенской поэзии, проникнутых религиозной экзальтацией или культом «романтических ужасов» («Бренда», «Ночь родительской субботы», «Отплытие витязя», «Тайна», «Легенда»). В них тщательно воспроизведен традиционный реквизит, таинственно-интригующий, мрачный колорит «средневековой романтики», но их художественный уровень, за исключением отдельных, мастерски написанных строф, в целом невелик.

Для этого цикла весьма характерно стихотворение «Тайна». Постепенным накоплением нарочито разрозненных, броских, остро живописных деталей поэт создает атмосферу зловещей осенней ночи. Под ее покровом разыгралась никому не ведомая роковая драма. Об этом свидетельствуют и окровавленный меч, и свежая могила под тенистым дубом. В лесном сумраке, прорезанном мерцающим светом факела, слышатся колокольный звон и панихидная песнь престарелого отшельника. На багрово-черном фоне таинственного пейзажа мелькает женская фигура в белом. Она оплакивает покойного:

«Безумья яд» отравляет сознание героев всего цикла, в основе которого лежит тема утраченного счастья, тема катастрофической гибели любимой или любимого. Героя баллады «Озеро мертвой невесты» одолевают галлюцинации. Ему мерещится призрак невесты-утопленницы, плывущей в своем челноке «на тайный брак» с любимым. «Безумец сокрушенный» из баллады «Ночь родительской субботы» встречает на погосте призрак невесты «под белой пеленою». Козлов стремился придать этой «кладбищенской» балладе черты того народного украинского предания, которым, вероятно, пользовался и Гоголь в финальных сценах «Вия», но картина, нарисованная поэтом, оказалась лишенной каких бы то ни было признаков национального колорита, народной фантастики. Баллада написана в изысканном сентиментально-элегическом стиле:

В такого рода произведениях Козлова отсутствуют психологическая достоверность, искренность и задушевность, составляющие драгоценное свойство его лирики; они подменены искусственностью вымысла, готовыми условно-романтическими клише.

В ряде стихотворений Козлова воплощена мысль о двойственной природе несчастья, обладающей не только сокрушительной, но и очистительной, светозарной силой. В душе страдальца «звук совести яснее, луч правды чист и бледен страх людской». Белинский, анализируя творчество Жуковского, говорил о том, что «его поэзия любит и голубит свое страдание...».^[60] Козлов тоже как бы «голубит свое страдание» (оно было не только поэтической фикцией, но и горестной реальностью — плодом смертельного недуга), он пытается «приспособиться» к нему, найти в нем трагически-высокий смысл, облагораживающий и возвышающий. Но, будучи человеком поразительного жизнелюбия, он стремится преодолеть и победить страдание несломленной силой духа; он призывает к стойкости, к внутреннему сопротивлению несчастью, воплощенному в образе гиганта со свинцовыми ногами. Случалось и так, что Козлов как бы подтрунивал над своим собственным несчастьем, говорил о нем с печально-насмешливой улыбкой. В стихотворении «К И. П. Мятлеву» можно прочесть такие строки:

Козлову была свойственна неискоренимая романтическая восторженность, которая была несомненным проявлением его жизнелюбия. Именно любовь к жизни породила тему мужества и несгибаемости человеческой воли, ярко выраженную в символическом образе могучего дуба, опаленного молнией, обезображенного ураганом, но продолжающего несокрушимо стоять на горной вершине («Дуб»).

Поэт стремится жить полной жизнью, в нем «еще горит... пожар бунтующих страстей», причем это не романтический штамп, а искреннее признание, ибо оно фигурирует в глубоко религиозном стихотворении-исповеди «Моя молитва». Размышляя о назначении поэта в общественной жизни, Козлов обращается к творчеству Роберта Бернса, открыв его для русского читателя, став первым переводчиком народного шотландского поэта.

Козлов выказывал горячую симпатию к Бернсу — «сельскому барду», воспевавшему простых людей труда, наделенных высокой нравственностью, незапятнанной душевной чистотой. Козлову импонировал патриотизм шотландского певца, его страстная любовь к родине, которой он беззаветно служил, но ему остались чуждыми бунтарские и сатирические мотивы поэзии Бернса. Нет ничего случайного в том, что Козлов выбрал для перевода из Бернса произведения, близкие ему по духу: «Горной маргаритке, которую я примял своим плугом» (у Козлова: «К полевой маргаритке...») — замечательное стихотворение, пронизанное сдержанной, суровой печалью, предчувствием бед, ожидающих поэта в жестоком, неустроенном мире, — и «Субботний вечер поселянина» (у Козлова: «Сельский субботний вечер в Шотландии») — маленькую поэму, выдержанную в безоблачно-светлых, идиллических тонах. В этом раннем произведении Бернса Козлова привлекали поэзия крестьянских трудовых будней, атмосфера умиротворенности, чувство любви, дружбы и религиозности, царящее в семье шотландского фермера. Характерно, что «Московский телеграф» упрекал Козлова за то, что он «почел Бернса простым крестьянином, который между прочим напевает на поэтической свирелке». Тематическая новизна «Сельского субботнего вечера в Шотландии» обусловила изменения интонационно-словесного строя Козловского текста. В нем засверкали свежие языковые краски. Традиционная условно-романтическая фразеология в некоторых строфах уступила место простым, конкретным словам разговорной речи, тесно связанным с народным бытом.

В заключительной строфе поэмы Козлов, сравнивая себя с Бернсом, обращается к родине:

Белинский находил это обращение неуместным, однако самое стремление сопоставить себя с Бернсом весьма характерно для мироощущения Козлова.

В послании «К Валтеру Скотту» Козлов любовно рисует патриархально-идиллический образ шотландского «волшебника». Он в восторженных словах говорит о его поэтическом таланте, гуманности и душевной чистоте, благодаря которым этот «великий... добрый человек» снискал себе народную признательность:

Родина вознаградила писателя довольством и покоем. «В красе серебряных кудрей... почтенный старец», Вальтер Скотт представляется Козлову воплощением ничем не омраченного счастья, мудрой уравновешенности и гармонии. Таким же, по его мнению, был Н. М. Карамзин — «мудрец с младенческой душою». Но рядом с Вальтером Скоттом, творчество которого уподобляется мягкому свету вечерней зари, в стихотворении возникает грозовой образ другого любимца Козлова — Байрона, чья жизнь и поэзия являются воплощением «буйных страстей», «мятежной тоски» и дисгармонии мира.

Свою симпатию к политическому изгнаннику, народному поэту Польши Адаму Мицкевичу Козлов выразил переводом его цикла «Крымских сонетов».

В Козлове не угасает интерес к политической жизни современной ему Европы. Знаменательно, что разгоревшаяся в начале тридцатых годов национально-освободительная борьба в Италии вызвала у Козлова глубокое сочувствие. Он откликнулся на нее переводом отрывка из трагедии Никколини «Джованни да Прочила», в котором звучит призыв к свержению чужеземного ига, призыв к народной мести, уподобляемой огнедышащей лаве Этны.

В тридцатых годах лирика Козлова обогащается стихотворениями, внешне выдержанными в духе народной поэзии («Умирающий гейдук», «Обманутое сердце», «Тревожное раздумье», «Песня»). Познакомившись с «Песнями западных славян», Козлов, по примеру Пушкина, заимствовал из сборника «Гусли» Проспера Мериме тему «умирающего гайдука» и написал поэтическую иллирийскую балладу, в которой умело воссоздал «местный колорит» и своеобразный драматизм сюжета. Значительными художественными достоинствами отличается козловская «Песня». Ее заунывный, щемящий душу тон напоминает жалобы народной песни. По своему ритму, певучести и даже словарю она близка некоторым стихотворениям Кольцова.

В творчестве Козлова важное место занимает романсная лирика, в которую он внес поэзию эмоциональной светотени, воодушевленность чувства, искренность и теплоту интонаций. Таким лирическим миниатюрам, как «Романс», «К княгине М. А. Голицыной», «Княгине З. А. Волконской» («Мне говорят: «Она поет...»»), «К М. Шимановской» и некоторым другим, присущи изящество формы, музыкальность и прозрачность фактуры стиха. Они в известной мере предвосхищают романсы Фета и Полонского. Вот, например, исполненный воздушной легкости и грации, романтизированный образ поющей З. А. Волконской:

Несомненный художественный интерес представляют стихотворения Козлова, посвященные музыке («К Зонтаг», «Русская певица», «М. Виельгорскому», «К Леопольду Мейеру»). Они согреты живым чувством человека, влюбленного в музыку; в них порой, слышится мелодия — текучая и гибкая в ее высоком парении, в нарастании и спадах, неожиданных и тонких нюансах.

Отдельные стихотворения Козлова по своему настроению и колориту родственны некоторым стихам Тютчева. Такова, например, фантазия «Не наяву и не во сне», в которой тонко переданы изощренная впечатлительность лирического героя, причудливость его ассоциативного восприятия внешнего мира. Плеск волны, лунный свет, далекая песня — все внезапно смущает чувства, вызывает душевную тревогу, не выразимую словами.

Козлов остро ощущал впечатляющую силу поэтической интонации. Ему иногда удавалось одним четверостишием или даже одной строкой-рефреном создать настроение, глубоко проникающее в душу читателя. На эту особенность козловской лирики обратил внимание еще Белинский.

Стихотворения «К неверной», «Новые стансы» («Прости! Уж полночь; над луною...»), «Другу весны моей после долгой, долгой разлуки» являются яркими образцами любовной лирики Козлова. Белинский назвал стихотворение «К неверной» «особенно замечательной пиэской», причислив ее к тем произведениям Козлова, от которых «веет прежним благоуханием его поэзии».^[61] Это стихотворение отмечено неподдельной искренностью и горячностью эмоций, в нем выразительно переданы душевный разлад и мучительные противоречия, обуревающие влюбленного. Порывистость и страстность влюбленного лирического героя живо ощущается в «Новых стансах». В этом стихотворении вскипает острое чувство горечи по поводу безответной любви. Образы «веющего паруса» и шумящей «разлучницы волны» сообщают всей вещи тревожно-нервный, быстрый ритм, окрыленность стиха.

«Другу весны моей» посвящено двоюродной сестре поэта — А. Г. Хомутовой, которую он в молодости страстно любил и встреча с которой «после долгой, долгой разлуки» воскресила прошлое, вызвала стремительный рой воспоминаний. Стихотворение это, написанное почти шестидесятилетним стариком, отличается свежестью чувства, скорбной нежностью, удивительной остротой эмоциональной памяти, придающей всей вещи взволнованно-тревожный и вместе с тем теплый, задушевный тон.

Лермонтова глубоко взволновало это стихотворение, с которым его познакомила в рукописи А. Г. Хомутова, и он откликнулся на него замечательными стихами, выдержанными в той тональности, которую задал Козлов:

Большинство лирических стихотворений Козлова являются переводами или подражаниями. Он вслед за Жуковским ввел в широкий читательский обиход целый ряд классических произведений английской, французской, итальянской, польской литератур. Дело, конечно, не ограничивается культурно-просветительской миссией Козлова. Важно, что такие стихотворения, как «Вечерний звон», «На погребение английского генерала сира Джона Мура», «Романс» («Есть тихая роща у быстрых ключей...»), «Добрая ночь», «Нас семеро» и некоторые другие, прочно вошли в основной фонд русской поэзии XIX века.

Академик Ф. И. Буслаев рассказывает в своих воспоминаниях, как он в юности зачитывался Козловым, а в «Вечернем звоне» «видел отличный образец звукоподражательной поэзии... Читая его наизусть, я не просто выговаривал слова, а как бы звонил ими, воображая себя сидящим на колокольне...»^[62] Это признание Ф. И. Буслаева Очень характерно: оно свидетельствует о том, что целые поколения русских читателей сроднились с лучшими переводами Козлова; на них воспитывался эстетический вкус, в них нашли выражение изобразительная сила и богатство русского литературного языка. Вспомним, что юный Лермонтов и его сверстники по Московскому университету приобщались к поэзии Байрона через переводы Козлова («Невеста абидосская» и др.). Конечно, далеко не все равноценно в козловских переводах. Наряду с большими удачами у него было немало посредственных вещей.

Козлов разделял мнение Жуковского, что «переводчик в стихах — соперник» поэта, вследствие чего он часто привносил в переводимые им произведения оттенки собственных эмоций и мыслей, изменял их интонационно-ритмический строй и стихотворную форму. Так, например, в переводе «Крымских сонетов» Мицкевича Козлов нарушил строгую и отточенную форму сонета и тем не менее верно передал содержание и образную систему замечательных стихов Мицкевича. Аполлон Григорьев, с горячей похвалой отзывавшийся о переводческой деятельности Козлова, считал перевод «Крымских сонетов» чуть ли не образцовым. Сам Мицкевич в 1828 году писал своему другу — поэту Одынцу: «Почти во всех альманахах... фигурируют мои сонеты; они имеются уже в нескольких переводах. Один, как будто лучший, это Козлова (того, кто написал «Венецианскую ночь»)».^[63]

Еще в 1825 году Пушкин с удивительной меткостью сказал, что Козлову не хватает «замашки н размашки в слоге». Это справедливо не только по отношению к его оригинальным, но и переводным произведениям. Козлову не удалось, например, передать в поэме «Невеста абидосская» и байроновском «Прости» огненную энергию английского подлинника, но, скажем, в «Обворожении» (из «Манфреда») или в «Отрывке из 4-й песни «Чайльд-Гарольда»» («Байрон в Колизее») русский стих отличается мужественностью интонаций, упругостью и напряженностью ритма, ораторским пафосом, напоминающим некоторые стилевые особенности лермонтовской поэтической речи.

Белинский ценил отдельные козловские переводы из Байрона, Мура, А. Шенье, Шекспира, Мицкевича, Бернса, Вордсворта. Он. писал, что ««Добрая ночь», «Обворожение» и некоторые другие напоминают своим достоинством образцовые переводы Жуковского»^[64], a мы хорошо знаем, как Белинский высоко ставил Жуковского-переводчика.

В историческом процессе развития русской поэзии XIX века творчество Ивана Козлова, взятое в целом, сыграло заметную роль. Многое в нем не выдержало испытания временем, но лучшие произведения сохранили и поныне свою впечатляющую художественную силу. Такие стихотворения Козлова, как «Вечерний звон» и «Не бил барабан перед смутным полком...», прочно вошли в песенный репертуар целого ряда поколений.

И. Гликман

СТИХОТВОРЕНИЯ

К СВЕТЛАНЕ

К А. И. ТУРГЕНЕВУ

НОЧЬ НА РЕКЕ

(Из Ламартина)

Посвящается А. И. Тургеневу

And other day came back to me

With recollected music...

Lord Byron^[65]

К ДРУГУ В<АСИЛИЮ> А<НДРЕЕВИЧУ> Ж<УКОВСКОМУ> ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ

В АЛЬБОМ ***

К ЭММЕ

(Из Шиллера)

ПЛЕННЫЙ ГРЕК В ТЕМНИЦЕ

НА РОЖДЕНИЕ АНДРЮШИ В<ОЕЙКОВА>

(16 ИЮЛЯ 1822)

ФЕЯ МОРГАНА К ОЛИВЬБРУ

РОМАНС

СЕЛЬСКАЯ СИРОТКА

Элегия

МОЛОДОЙ ПЕВЕЦ

Ирландская мелодия

ПРОСТИ

Элегия лорда Байрона

(Перевод с английского)

Была пора — они любили,

Но их злодеи разлучили;

А верность с правдой не в сердцах

Живут теперь, но в небесах.

Навек для них погибла радость:

Терниста жизнь, без цвета младость,

И мысль, что розно жизнь пройдет,

Безумства яд им в душу льет.

Но в жизни, им осиротелой,

Уже обоим не сыскать,

Чем можно б было опустелой

Души страданья услаждать;

Друг с другом розно, а тоскою

Сердечны язвы всё хранят, —

Так два расторгнутых грозою

Утеса мрачные стоят;

Их бездна с ревом разлучает,

И гром разит и потрясает, —

Но в них ни гром, ни вихрь, ни град,

Ни летний зной, ни зимний хлад

Следов того не истребили,

Чем некогда друг другу были.

Коллеридж. (Из поэмы. «Кристабель».)

К РАДОСТИ

ДОБРАЯ НОЧЬ

СОН НЕВЕСТЫ

Баллада

КИЕВ

ИРЛАНДСКАЯ МЕЛОДИЯ

К КНЯГИНЕ М. А. ГОЛИЦЫНОЙ

БЕЙРОН

А. С. Пушкину

But I have lived and have not lived in vain.^[68]

ВЕНЕЦИАНСКАЯ НОЧЬ

Фантазия

П. А. Плетневу

ДВА ОТРЫВКА ИЗ «ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА»

И. М. Муравьеву-Апостолу

1 СМЕРТЬ КЛОРИНДЫ

2 ВИДЕНИЕ ТАНКРЕДА

КНЯЖНЕ С. Д. РАДЗИВИЛ

К Н. И. ГНЕДИЧУ

СТАНСЫ НА КАВКАЗ И КРЫМ

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

НА ПОГРЕБЕНИЕ АНГЛИЙСКОГО ГЕНЕРАЛА СИРА ДЖОНА МУРА

НА ОТЪЕЗД

К ИТАЛИИ

В. А. Жуковскому

КНЯГИНЕ З. А. ВОЛКОНСКОЙ

РАЗБОЙНИК

Баллада

А. А. Воейковой

ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ

Княгине З. А. Волконской

МОЛОДАЯ УЗНИЦА

РАЗОРЕНИЕ РИМА И РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

А. И. Тургеневу

НОВЫЕ СТАНСЫ

ВЕНГЕРСКИЙ ЛЕС

Баллада

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

К ФИЛОНУ

ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

Т. С. Вдмрв-ой

«НАД ТЕМНЫМ ЗАЛИВОМ, ВДОЛЬ ЗВУЧНЫХ ЗЫБЕЙ...»

Графине З. И. Лепцельтерн

ОБВОРОЖЕНИЕ

Князю П. А. Вяземскому

Ночь. Манфред один. Тень в виде молодой прекрасной женщины поет:

БЕССОННИЦА

НОЧЬ В ЗАМКЕ ЛАРЫ

«ДАВНО, ПРЕЛЕСТНАЯ ГРАФИНЯ...»

ПОДРАЖАНИЕ СОНЕТУ МИЦКЕВИЧА

ЗАРЯ ПОГАСЛА

БЕЗУМНАЯ

Романс

К МОРЮ

А. С. Пушкину

ИРЛАНДСКАЯ МЕЛОДИЯ

ПОРТУГАЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

К А. А. ОЛЕНИНОЙ

(ПРИ ПОСЫЛКЕ ЭЛЕГИИ К ТИРЗЕ)

К ТИРЗЕ

А. А. Олениной

К ТИРЗЕ

ПРИ ГРОБНИЦЕ ЦЕЦИЛИИ Ж.

«НЕ НА ЗЕМЛЕ ТЫ ОБИТАЕШЬ...»

ПЕСНЬ ПОПУГАЯ

УТРО И ВЕЧЕР

К АЛЬПАМ

НОЧНОЙ ЕЗДОК

Баллада

СОНЕТ СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ

П. Ф. БАЛК-ПОЛЕВУ

Lorsque je sens le rezeda, je crois d'abord entendre un son, puis il me semble voir une forme.^[71]

КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ АДАМА МИЦКЕВИЧА

Переводы и подражания

Посвящено Мицкевичу от переводчика

АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

МОРСКАЯ ТИШЬ НА ВЫСОТЕ ТАРКАНКУТА

ПЛАВАНИЕ

БУРЯ

ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВСКИХ

Пилигрим и Мирза

БАХЧИСАРАЙСКИЙ ДВОРЕЦ

БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

МОГИЛЫ ГАРЕМА

БАЙДАРЫ

АЛУШТА ДНЕМ

АЛУШТА НОЧЬЮ

ЧАТЫРДАГ

ПИЛИГРИМ

ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ

ГОРА КИКИНЕИС

РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

АЮ-ДАГ

СОН РАТНИКА

СЕЛЬСКИЙ СУББОТНИЙ ВЕЧЕР В ШОТЛАНДИИ

Вольное подражание Р. Борнсу

Let not Ambition mock their useful toil,

Their homely joys, and destiny obscure;

Not Grandeur hear, with a disdainful smile,

The short and simple annals oi the poor.

Gray^[78]

Ал. Ан. B...ковой

К ПОЛЕВОЙ МАРГАРИТКЕ, КОТОРУЮ РОБЕРТ БОРНС, ОБРАБОТЫВАЯ СВОЕ ПОЛЕ, НЕЧАЯННО СРЕЗАЛ ЖЕЛЕЗОМ СОХИ В АПРЕЛЕ 1786 г.

К ТЕНИ ДЕСДЕМОНЫ

Hast thou prayed...^[79]

ИЗ БАЙРОНОВА «ДОН-ЖУАНА»

Вольное подражание

ЯВЛЕНИЕ ФРАНЧЕСКИ

(Из «Осады Коринфа» лорда Байрона)

П. И. Полетике

К М. ШИМАНОВСКОЙ

РОМАНС ДЕСДЕМОНЫ

(С английского)

ИЗ АРИОСТОВА «ORLANDO FURIOSO»^[80]

ФИОРИНА

Баллада

(Из «Ильдегонды», поэмы Гросси)

ЭЛЕГИЯ

Вольное подражание св. Григорию Назианзину

Князю А. Н. Голицыну

ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННОМУ ФИЛАРЕТУ

К ПЕВИЦЕ ЗОНТАГ

Il tuo canto n'el anima si sente.^[81]

УМИРАЮЩАЯ ЭРМЕНГАРДА

ХОР ИНОКИНЬ

(Из трагедии «Адельгиз», соч. Манцони)

Графине З. И. Лепцельтерн

ВОСПОМИНАНИЕ 14-го ФЕВРАЛЯ

СОН

Графине Фикельмон

A change came o'er the spirit of my dream.

L. Byron^[82]

К ВАЛТЕРУ СКОТТУ

...Could I wreak

Му thoughts upon expression, and thus throw

Soul, heart, mind...

L. Byron^[83]

РЕВНОСТЬ

ОБЕТОВАННАЯ ЗЕМЛЯ

Вольное подражание

Графине А. Г. Лаваль

К А. И. ТУРГЕНЕВУ

К И. А. БЕКУ

Wage du, zu irren und zu traumen.

Schiller^[84]

ГРАФУ М. ВИЕЛЬГОРСКОМУ

ГРАФИНЕ ПОТОЦКОЙ

КНЯЖНЕ АБАМЕЛЕК

ГРАФИНЕ ЗАВАДОВСКОЙ, УРОЖДЕННОЙ ВЛОДЕК

НЕ НАЯВУ И НЕ ВО СНЕ

Фантазия

Князю П. Г. Гагарину

And song that said a thousand things;^[85]

ИЗ ТРАГЕДИИ НИКОЛИНИ «GIOVANNI DI PROCIDA»^[86]

ИЗ ДАНТЕ

БЕВЕРЛЕЙ

(Шотландская баллада из Валтера Скотта)

Вольное подражание

НАС СЕМЕРО

(Из Вордсворта)

А. В. В.

ТОСКА ПО РОДИНЕ

Вольное подражание Шатобриану

РАЗБИТЫЙ КОРАБЛЬ

Вольное подражание

Графине С. И. Лаваль

ОЗЕРО МЕРТВОЙ НЕВЕСТЫ

Баллада

ВОЛЬНОЕ ПОДРАЖАНИЕ АНДРЕЮ ШЕНЬЕ

К ЖУКОВСКОМУ

ЖАЛОБА

Plaisir, pourquoi m'a tu trompe?^[88]

К ПЕЧАЛЬНОЙ КРАСАВИЦЕ

МЕЧТАНИЕ

ДВА ЧЕЛНОКА

А. Н. М.

МОЯ МОЛИТВА

СВЕЖАНА И РУСЛАН

Баллада

БРЕНДА

ВОЗВРАЩЕНИЕ КРЕСТОНОСЦА

Быль^[93]

НОЧЬ

Элегия

ОБМАНУТОЕ СЕРДЦЕ

СТАНСЫ

(Из лорда Байрона)

УМИРАЮЩИЙ ГЕЙДУК

Иллирийская баллада

БАЙРОН В КОЛИЗЕЕ

ОТРЫВОК ИЗ 4-й ПЕСНИ «ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬДА»

Лунная ночь. Лорд Байрон бродит один по развалинам Колизея; бьет полночь

К И. П. МЯТЛЕВУ

СТАНСЫ

К ГОСПОДИНУ АЛЕКСАНДРУ

ДВА СОНЕТА

(Из Петрарка)

1

2

ГОСУДАРЮ НАСЛЕДНИКУ АЛЕКСАНДРУ НИКОЛАЕВИЧУ В ДЕНЬ ЕГО ТЕЗОИМЕНИТСТВА

ТРЕВОЖНОЕ РАЗДУМЬЕ

НЕВЕСТА

Элегия

Вольное подражание Андрею Шенье

МАЛЬВИНА

К НЕВЕРНОЙ

ТОСКА

Rotta e l'alta Colonna.^[94]

СОНЕТ

Вольное подражание Вордсворту

ЭЛЕГИЯ

ПЛОВЕЦ

СЕЛЬСКАЯ ЭЛЕГИЯ

НОЧЬ РОДИТЕЛЬСКОЙ СУББОТЫ

Баллада

ОТПЛЫТИЕ ВИТЯЗЯ

ВИТЯЗЬ

Му good, my guilt, my well, my woe,

Му hope on high, my all below.

Byron^[95]

ТАЙНА

Баллада

ДУБ

ЖНЕЦЫ

ВЫБОР

Фантазия

Кн. П. Г. Гагарину

ПОЭТ И БУРЯ

(Из поэмы «Jocelyn»^[96] Ламартина)

ЭРМИНИЯ НА БЕРЕГАХ ИОРДАНА

(Из «Освобожденного Иерусалима»)

ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

(Из Байрона)

КАСАТКА

(Из «Марко Висконти»)

СИЯНА

РУССКАЯ ПЕВИЦА

ПЕСНЬ О МАРКО ВИСКОНТИ

Посвящена другу Жуковскому

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

ЭЛЕГИЯ

СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ

Стансы

СТАНСЫ

(Из «Морского разбойника» лорда Байрона)

К ЛЕОПОЛЬДУ МЕЙЕРУ

МИЛОЙ ДОЧЕРИ ГРАФИНИ ФИКЕЛЬМОН

ДРУГУ ВЕСНЫ МОЕЙ ПОСЛЕ ДОЛГОЙ, ДОЛГОЙ РАЗЛУКИ

К П. Ф. БАЛК-ПОЛЕВУ

К ***

ПЕСНЯ

ИЗ ДЖИЯУРА

(Подражательный перевод)

ВСТРЕЧА

Баллада

ИДИЛЛИЯ

(Из Андрея Шенье)

СТАНСЫ

КНЯГИНЕ З. А. ВОЛКОНСКОЙ

(В ОТВЕТ НА ЕЕ ПОСЛАНИЕ)

ГРАФИНЕ ЛАВАЛЬ

В ДЕНЬ ЕЕ РОЖДЕНИЯ

ГИМН ОРФЕЯ

МОЛИТВА

ЛЕГЕНДА

СТИХИ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

СТАНСЫ

Вольное подражание сонету Петрарки

Quel rosignuol. ^[97]

СТИХИ АНДРЕЯ ШЕНЬЕ НА ПРЕБЫВАНИЕ ЕГО В АНГЛИИ

Вольное подражание

ДРУЖБА

СТИХИ ДЛЯ КОНЦЕРТА

ПОЭМЫ

ЧЕРНЕЦ

Киевская повесть

НЕВЕСТА АБИДОССКАЯ

Турецкая повесть лорда Байрона

Ее императорскому величеству государыне императрице Александре Феодоровне с чувством сердечного благоговения всеподданнейше посвящает Иван Козлов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КНЯГИНЯ НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА ДОЛГОРУКАЯ^[129]

Посвящено Василию Андреевичу Жуковскому

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Nessun maggior dolore,

Che ricor darsi del tempo felice

Nella miseria.

Dante, V.^[130]

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

The lost on earth revived in heaven.

Lord Byron.^[131]

БЕЗУМНАЯ

Русская повесть

ПРИЛОЖЕНИЯ

ИНОЯЗЫЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ И. И. КОЗЛОВА

STANCES

Dediees a la princesse Golitzine, nee Ismailoff

Перевод: СТАНСЫ

Княгине А. И. Голицыной, рожденной Измайловой

ALLA CONTESSA FIQUELMONT

Перевод: ГРАФИНЕ ФИКЕЛЬМОН

ТО COUNTESS FIEQUELMONT

Перевод: ГРАФИНЕ ФИКЕЛЬМОН

ПЕРЕВОДЫ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ И. И. КОЗЛОВУ

Шиллер <ОТРЫВОК>

Де ла Буильери ИВАНУ КОЗЛОВУ

Герейро ИВАНУ КОЗЛОВУ

ПРИМЕЧАНИЯ

Начало литературной деятельности И. И. Козлова совпало с трагическим событием в его жизни: он был разбит параличом и окончательно ослеп. Этим обстоятельством обусловлено отсутствие автографов. Все произведения Козлова были записаны его близкими с голоса, но эти записи, за малыми исключениями, яе сохранились.

Первый прижизненный сборник («Стихотворения Ивана Козлова». СПб., 1828) состоит из 48 стихотворений, подавляющее большинство которых было опубликовано в журналах и альманахах. Стремление Козлова подытожить и собрать воедино свое литературное наследие выразилось в издании сборника 1833 г.: «Собрание стихотворений Ивана Козлова. Чч. 1 и 2». СПб., 1833. Сюда вошло почти все, что было опубликовано и заново написано к середине 1832 г. (цензурное разрешение — 4 октября 1832). В 1834 г. вышло второе издание этого сборника, в которое автор не внес никаких изменений.

Первое посмертное издание было подготовлено В. А. Жуковским («Собрание стихотворений Ивана Козлова». Чч. 1 и 2. Третье издание. СПб., 1840). Извещая читателей о предстоящем выходе в свет сочинений Козлова, Жуковский писал, что поэт поручил ему осуществление этого издания. «Приступая к совершению воли его с твердою надеждою на помощь моих соотечественников, я собрал все стихотворения Козлова» («Современник», 1840, т. 18, стр. 87). Действительно, издание 1840 г., по сравнению с предыдущим, пополнилось 48 стихотворениями, часть которых была обнаружена в архиве Козлова и напечатана впервые. Публикуя тексты, извлеченные из журналов, Жуковский во многих случаях подвергал их стилистической правке. Так, он внес незначительные редакционные изменения в стихотворения «К печальной красавице», «Невеста», «Пловец», «Сельская элегия», «Отплытие витязя», «Витязь», «Русская певица», «Эрминия на берегах Иордана», «Первое свидание». В четырех стихотворениях Жуковский счел необходимым сделать большие купюры. Целиком изъята пятая строфа из стихотворения «Бренда», изменено заглавие и изъята вторая строфа из стихотворения «Байрон в Колизее», изъяты первые четыре строфы из стихотворения «Дуб», две строки из стихотворения «Другу весны моей после долгой, долгой разлуки». Издание 1840 г., вопреки предположению Жуковского, оказалось далеко не полным. Только в 1892 г. вышло «Полное собрание сочинений И. И. Козлова», под редакцией Арс. И. Введенского. СПб., издание А. Ф. Маркса. В его основу, по словам редактора, было положено «издание 1840 года, с любовью и знанием дела исполненное под руководством В. А. Жуковского». Это означает, что А. И. Введенским были также приняты те редакционные изменения текстов, которые произвел Жуковский. Издание 1892 г. пополнилось 26 стихотворениями, обнаруженными «в старых журналах и альманахах», оно снабжено биографическим очерком и краткими примечаниями, в которых дана библиография произведений Козлова, не свободная от отдельных ошибок, но представляющая собой несомненную ценность.

В советское время избранные произведения Козлова трижды — в 1936, 1948 и 1956 гг. — издавались в Малой серии «Библиотеки поэта».

Настоящее издание является полным собранием оригинальных и переводных произведений Козлова. Источниками текста для него послужили: сборник 1833 г., прижизненные журнальные публикации, не вошедшие в указанный сборник, издание 1840 г., имеющее для некоторых стихотворений значение первоисточника, и другие публикации, не включенные ни в один из сборников Козлова. К таковым относятся три стихотворения: «К А. И. Тургеневу» («Моим стихам смеешься ты...»), «К Филону», «К господину Александру».

В 1820-х годах было опубликовано несколько стихотворений за подписью «И. Козлов», которые, однако, не принадлежат перу автора «Вечернего звона». Так, например, в No 3 журнала «Вестник Европы» за 1820 г. напечатаны стихотворения «В альбом N. N.» и «К дитяти», с пометой: «Тотьма», в No 9 журнала «Благонамеренный» за 1823 г. — стихотворение «В альбом Л... Н... Пожарской», помеченное городом Леденгском. В «Енисейском альманахе на 1828 год» напечатаны за той же подписью стихотворения «Кольцо» и «Могила», языковые и стилистические особенности которых резко отличаются от художественной манеры И. И. Козлова.

Книга делится на два основных раздела-стихотворения и поэмы (переводные произведения не выделяются). В каждом из разделов теисты располагаются в хронологическом порядке. В конце книги публикуются приложения, куда включены стихи, написанные Козловым на французском, итальянском и английском языках, вместе с русскими их переводами, а также переводы, приписываемые Козлову.

Подавляющее большинство произведений не датировалось самим поэтом, поэтому за основу датировки, как правило, взяты даты первых публикаций и цензурных разрешений. Когда представлялась возможность, хронология уточнялась по дневниковым записям Козлова, письмам его друзей и знакомых и другим документам. Небольшую группу стихотворений пришлось оставить без датировки, ввиду отсутствия каких бы то ни было сведений о времени их написания. Эти стихотворения помещены в конце первого раздела.

Дата в угловых скобках означает год, не позднее которого, по тем или иным сведениям, написано данное произведение, в том числе и год первой публикации. Предположительные даты сопровождаются вопросительным знаком.

Ссылка на первую публикацию стихотворения без дальнейших указаний на источник текста означает, что стихотворение в позднейших изданиях не подвергалось. какой-либо авторской правке и печатается по тексту этой публикации.

Подпись или ее отсутствие в первой публикации указываются во всех случаях, кроме тех, когда стихотворение подписано полным именем Козлова.

Орфография и пунктуация приближены к современным нормам, однако сохранены особенности правописания, имеющие произносительное, стилистическое или смысловое значение.

Условные сокращения, принятые в примечаниях

БдЧ — журнал «Библиотека для чтения».

ГПБ — Гос. Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

Изд. 1828 г. — Стихотворения Ивана Козлова. СПб., 1828.

Изд. 1833 г. — Собрание стихотворений Ивана Козлова. Чч. 1 и 2. СПб., 1833.

Изд. 1834 г. — Собрание стихотворений Ивана Козлова. Чч. 1 и 2. СПб.. 1834.

Изд. 1840 г. — Собрание стихотворений Ивана Козлова. Чч. 1 и 2. СПб., 1840.

ЛП — «Литературные прибавления к Русскому инвалиду».

НА — «Невский альманах».

НЛ — журнал «Новости литературы».

ОА — Остафьевокий архив князей Вяземских. СПб., 1899.

ПД — Пушкинский дом (Институт русской литературы) Академии наук СССР. Рукописный отдел.

СиН — Старина и новизна. Исторический сборник. Книга одиннадцатая. СПб., 1906.

СЦ — альманах «Северные цветы».

СТИХОТВОРЕНИЯ

К Светлане. Впервые — «Сын отечества», 1821, No 44, стр. 177-179. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, сир. 66-69. Посвящено любимой племяннице В. А. Жуковского — Александре Андреевне Воейковой (1795-1829), которая была известна в литературных кругах под именем Светланы (Жуковский посвятил ей балладу «Светлана»). А. А. Воейкова, славившаяся умом, образованностью, музыкальным и художественным дарованиями, познакомилась с Козловым в 1818-(1819 гг. Это знакомство вскоре перешло в горячую дружбу. Стихотворение было напечатано без имени автора, но снабжено следующим примечанием издателей «Сына отечества»: «Это первый опыт страдальца, в цветущих летах лишившегося ног, а потом зрения, но сохранившего весь жар сердца и силу воображения». П. А. Вяземский, получив от А. И. Тургенева стихотворение «Светлана», писал ему 27 октября 1821 г.: «Стихи Козлова прелестны; много чувства и живости в выражении» (ОА, т. 2, стр. 221).

К А. И. Тургеневу («Моим стихам смеешься ты...»). Впервые — ОА, т. 2, стр. 230. В изд. 1833 г. не вошло. Посвящение к стихотворению «Ночь на реке». Написано в духе посвящения А. А. Воейковой баллады Жуковского «Громобой» из «Двенадцати спящих дев». В письме к П. А. Вяземскому (ноябрь — декабрь 1821 г.) А. И. Тургенев писал: «Пришлю новые стихи Козлова <«Ночь на реке»>. Между тем, вот посвящение оных» (ОА, т. 2, стр. 230). Тургенев Александр Иванович (1784-1845) — историк, археограф и публицист, связанный узами приятельства и дружбы почти со всеми выдающимися писателями своего времени. Наряду с Жуковским, он был одним из ближайших друзей Козлова.

Ночь на реке. Перевод стихотворения Ламартина «Le lac». Впервые — «Сын отечества», 1821, No 49, стр. 127-130. В изд. 1833 г. не вошло. Стихотворение подписано: И. К — ъ и снабжено следующим примечанием издателей журнала: «Не надобно, кажется, сказывать почтенным читателям «С<ына> о<течества>», что сие прекрасное стихотворение есть подражание Ламартину и написано меланхолическим певцом элегии «К Светлане», напечатанной в No 44 нашего журнала. Сладость стихов и глубокое чувство горести сохранены в переводе страдальцем-поэтом». Ламартин — см. стр. 474.

К другу В<асилию> А <ндреевичу> Ж<уковскому>. Впервые — вместе с поэмой «Чернец», СПб., 1825, сир. 43-64. Печ. по изд. 1833 г., ч. 1, стр. 35-53. Стихотворение было, вероятно, написано в феврале 1822 г. и подверглось очень тщательной редактуре автора. Об этом свидетельствует авторитетный список стихотворения, хранящийся в архиве Жуковского (рукописный отдел ГПБ). Из окончательного текста изъята 81 строка, а 137 стихотворных строк претерпели те или иные изменения. В первоначальном тексте после строк:

следовало:

Несомненный интерес представляет характеристика Байрона, перекликающаяся с дневниковой записью Козлова и во многом предвосхищающая стихотворение «Бейрон». В первоначальном тексте после строк:

следовало:

По возвращении его из путешествия. Жуковский выехал в свое первое заграничное путешествие 3 октября 1820 г. и вернулся в Россию 29 января 1822 г. И сей разлуки год унылый. Мой друг, был черным годом мне! В 1821 г. Козлов (Окончательно ослеп. В стране, где посреди снегов — Швейцария, по которой путешествовал Жуковский. Светлана — А. А. Воейкова (см. стр. 443). И новый ангел-утешитель — Голицына Мария Аркадьевна (1802-1870), внучка А. В. Суворова, любительница музыки и певица, близкая знакомая Козлова. Пушкин посвятил ей стихотворение «Кн. М. А. Голицыной» («Давно об ней воспоминанье...»). Когда Карамзина читаем. Имеется в виду «История государства Российского» H. M. Карамзина. Когда над Ниною твоей. Имеются в виду два стихотворения Жуковского «К Нине».

В альбом ***. Вольный перевод стихотворения Байрона «Lines written in an album, at Malta». Впервые — НЛ, 1822, No 12, стр. 191-192, с заглавием: «К С-е». В исправленном виде — НЛ, 1823, No 12, стр. 188-189. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 132. Стихотворение посвящено А. А. Воейковой, что нашло отражение в заглавии первой публикации («К С<ветлан>е»). 21 февраля 1822 г. А. И. Тургенев писал Вяземскому: «Вот газета и стихи слепого Козлова в album ангела Воейковой» (ОА, т. 2, стр. 246). Стихотворение Байрона было также переведено в 1836 г. Лермонтовым с заглавием «В альбом» («Как одинокая гробница...»).

К Эмме. Перевод стихотворения Шиллера «An Emma». Впервые — БдЧ, 1834, т. 4, сир. 109. В изд. 1833 г. не вошло. Написано, вероятно, в мае 1822 г. А. И. Тургенев сообщает Вяземскому 28 мая 1822 г.: «Посылаю перевод Шиллера «An Emma» слепого Козлова» (ОА, т. 2, стр. 256). Стихотворение Шиллера было переведено Жуковским (1828) и дважды переводилось Лермонтовым: в 1829 и 1836 гг. с заглавием «К Нине».

Пленный грек в темнице. Впервые — НЛ, 1822, No 7, стр. 1.11-1)12, с заглавием: «Пленный воин в темнице» и подписью: И. К-в. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 164-166. Стихотворение снабжено примечанием издателей, в котором оно сравнивается с «Шильонским узником» Жуковского. «Сочинитель... выводит на сцену пленника, заключенного в тесных пределах мрачной темницы, в отдалении от всего человечества; пленника, не имеющего никакой вести о любезной родине, ни об успехах оружия храбрых своих едшюземцев». 21 апреля 1822 г. стихотворение было послано А. И. Тургеневым Вяземскому в еще не законченном виде, без пятой строфы: «Посылаю тебе Козлова стихи. Последний куплет еще не приделан» (ОА, т. 2, стр. 250). Стихотворение посвящено Александру Ипсиланти (см. вступ. статью, стр. 21).

На рождение Андрюши В <оейкова>. Впервые — «Славянин», 1830, No 2, сир. 140-141. В изд. 1833 г. не вошло. Воейков Андрей Александрович (1822-1866) — сын А. Ф. и А. А. Воейковых.

Фея Моргана к Оливьеру. Перевод песни Морганы «C'etait un soir. Au fond de sa tourelle» из поэмы французского поэта-элегика и драматурга Шарля-Юбера Мильвуа (1782-1816) «Каря Великий в Павии» (леснь 1). Впервые — НЛ, 1823, No 2, стр. 29-30, с подзаголовком: «Из поэмы Мильвуа «Карл Великий»». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 144-146. Козлов, вероятно, закончил свой перевод в самом конце 1822 г. А. И. Тургенев в письме к Вяземскому от 9 января 1823 г. сообщает: «Между тем, вот «Моргана» слепца Козлова» (ОА, т. 2, стр. 296).

Романс. Вольный перевод отрывка из поэмы Томаса Мура «Лалла-Рук»: «The veiled prophet of Khorassan. There's a bower of roses by Bendemeer's streem». Впервые — НЛ, 1823, No 5, стр. 7980, с подзаголовкам: «Из поэмы «Лалла-Рук»». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 150-151. Мур Томас (1779-1852) — английский поэт романтического направления. См. о нем также во вступ. статье, стр. 22.

Сельская сиротка. Перевод стихотворения Суме «La pauvre fille». Впервые — НЛ, 1823, No 8, стр. 126-128, с подзаголовком: «Элегия. Подражание Суме», без шести строк (40-45). Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 147-149. Суме Александр (1788-1845) — французский поэт, примкнувший в начале 1820-х годов к кружку реакционных романтиков.

Молодой певец. Перевод стихотворения Томаса Мура «The Minstrel boy» из цикла «Ирландские мелодии». Впервые — НЛ, 1823, No 43, стр. 61, с подзаголовком: «Ирландская песня Томаса Мура» и примечанием к последней строке: «Во время нашествия норманнов на Ирландию». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 172. Меч-кладенец — в русской народной поэзии меч, обладающий чудесными свойствами.

Прости. Вольный перевод стихотворений Байрона «Fare thee well! And if for ever...». Впервые — «Сын отечества», 1823, No 18, стр. 182-184. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 230-234. Первоначальный текст перевода подвергся значительной переработке и сокращению. 7-я строфа в журнале читается так:

Строфы 8-11 имеют иную и более расширенную редакцию:

Стихотворение Байрона, написанное в марте 1816 г., адресовано покинувшей его жене Анабелле Мильбэнк. Семейный конфликт, приобретший скандальную огласку, послужил поводом для травли великого поэта со стороны господствующих классов Англии. 25 апреля 1816 г. Байрон навсегда покинул свою родину. Коллеридж — Кольридж Сэмюэл-Тэйлор (1772-1834), английский поэт-романтик реакционного направления. Сюжет его поэмы «Кристабель» заимствован из эпохи средневековья. Байрон, бывший идейным противником Кольриджа, высоко оценивал эту поэму.

К радости. Впервые — «Полярная звезда» на 1824 год, стр. 95-96. (Цензурное разрешение — 20 декабря 1823 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 103-104.

Добрая ночь. Перевод 13-й строфы 1-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Впервые — СЦ на 1825 год, стр. 269-273, с заголовком: «Good night. Добрая ночь». (Цензурное разрешение — 9 августа 1824 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 120124.

Сон невесты. Впервые — там же, стр. 302-304. В 1829 г. в «Листках граций, или Собрании стихотворений для альбомов» было напечатано стихотворение Козлова «Утешение», являющееся парафразой на первое четверостишие 6-й строфы баллады «Сон невесты»:

Киев. Впервые — там же, стр. 314-316, без подписи. Владимир — Владимир Святославич (ум. 1015), великий князь Киевский, принявший (ок. 988) христианство, которое было объявлено им государственной религией. Баян — легендарный древнерусский поэт, упоминаемый в «Слове о полку Игореве».

Ирландская мелодия («Луч ясный играет на светлых водах...»). Перевод стихотворения Томаса Мура «As a beem o'er the face of the waters may glow...» из цикла «Ирландские мелодии». Впервые — там же, стр. 318, с заглавием: «Ирландская песня. Из Мура». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 171.

К княгине М. А. Голицыной. Впервые — там же, стр. 329-331, с заглавием: «К кн. М. А. Г., урожденной к<няжне> С<уворовой>». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 127-128. Голицына — см. стр. 446.

Б ей р он. Впервые — НЛ, 1824, кн. 10, декабрь, стр. 85-90. В изд. 1833 г. не вошло. Написано на смерть Байрона, последовавшую 19 апреля 1824 г. в Миссолунгах, в Западной Греции. Известие о смерти великого английского поэта дошло до Петербурга и Москвы в мае. Оно произвело огромное впечатление в передовых кругах русского общества. 26 мая 1824 г. Вяземский писал А. И. Тургеневу: «Какая поэтическая смерть — смерть Байрона! Он предчувствовал, что тирах его примет земля, возрождающаяся к свободе, и убежал от темницы европейской. Завидую певцам, которые достойно воспоют его кончину. Вот случай Жуковскому! Если он им не воспользуется, то дело кончено: знать, пламенник его погас. Греция древняя, Греция наших дней и Байрон мертвый — это океан поэзии! Надеюсь и на Пушкина» (ОА, т. 3, стр. 48-49). Козлов, потрясенный смертью Байрона, вероятно, написал свое стихотворение в период между маем и июлем 1824 г. Вяземский в письме к А. И. Тургеневу от 13 августа уже цитировал это стихотворение, которое ему было известно в рукописи, ибо оно было напечатано лишь в декабрьской книжке НЛ. Стихотворение, видимо, подвергалось серьезной правке. В письме к Козлову, которое датируется июлем-августом 1824 г., Жуковский писал: «Милый друг, твой «Бейрон» мне очень понравился. Я очень доволен формою, но желал бы некоторые излишки убавить. Об них скажу тебе при свидании. Пиесы самой к тебе не посылаю, ибо она у Тургенева, и он обещал ее сам к тебе доставить» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 182). Можно с уверенностью утверждать, что Жуковского насторожили вольнолюбивые мотивы стихотворения и именно их он имел в виду, говоря о необходимости «убавить» «некоторые излишки». Не случайно «Бейрон» не вошел в посмертное издание 1840 г., которое редактировалось Жуковским. Несомненно, что по его совету стихотворение не было включено и в прижизненные сборники Козлова, вышедшие после переломного 1825 года. Само собой разумеется, что это было сделано не по художественным соображениям. «Не понимаем, — писал Белинский, — почему Козлов никогда не включал в собрания своих сочинений своей поэмы «Байрон», посвященной Пушкину... Эта поэма есть апофеоза всей жизни Байрона; в целом она не выдержана, но отличается поэтическими частностями» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 77). Эпиграф взят из 137-й строфы 4-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Альбион — Англия. Скитался он долго в восточных краях. В 1809-1811 гг. Байрон путешествовал по Европе и Ближнему Востоку. Мальвина. Под этим условно-поэтическим именем подразумевается Анабелла Мильбэнк, невеста Байрона, я а которой он женился в январе 1815 г. И дочь не играла на сердце родном! Развод Байрона в 1816 г. разлучил его с любимой дочерью Адой (1815-1852). В 9-й строфе стихотворения Козлова звучат отдельные мотивы, заимствованные из обращения Байрона к дочери в 115-118-й строфах 3-й песни «Паломничества Чайльд-Гарольда». Мальвина в раздумье сидела. Козлов идеализирует жену Байрона («Мальвину»), имея в виду лирико-патетическое байроновское стихотворение «Прости», по перу Байрона принадлежат также другие стихотворения («Очерк», эпиграмма, озаглавленная «Надпись на обороте разводного акта в апреле 1816 г.»), в которых дается резко отрицательная, уничтожающая характеристика Анабеллы Мильбэнк. Он первый на звуки свободных мечей. В июне 1823 г. Байрон отправился в Грецию для непосредственного участия в национально-освободительной войне против турецкого владычества.

Венецианская ночь. Впервые — «Полярная звезда» на 1825 год, стр. 312-315. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 83-88. Вскоре после появления в печати стихотворение приобрело широкую популярность. Оно прочно вошло в музыкальный быт. Так, например, А. П. Керн, жившая летом 1825 г. в Тригороком, пела «Венецианскую ночь» «на голос гондольерского речитатива», как об этом сообщал Пушкин в письме к Плетневу (ок. 19 июля 1825 г.). Характерно, что М. И. Глинка, будучи в начале тридцатых годов в Венеции, вспомнил о стихотворении Козлова и положил на музыку его первые три строфы. Плетнев Петр Александрович (1792-1865) — поэт и критик, близкий друг Козлова. ...напев Торквата Гармонических октав. Венецианские гондольеры пели мелодии на стихи из поэмы Торквато Тассо (1544-1595) «Освобожденный Иерусалим», написанной октавами (строфа, состоящая из восьми строк). Баркарола — песня лодочника, рыбака; название вокальных и инструментальных пьес певучего характера. Строфы 4-12 стихотворения, вероятно, навеяны эпизодами из жизни Байрона в Венеции, куда он переехал из Англии в 1816 г. Байрон назван «исступленным певцом», певцом «свободы и любви». В образе «красавицы младой», по-видимому, отразились романтические представления Козлова о графине Терезе Гвиччиоли, возлюбленной Байрона, с которой он расстался, отправившись в свое последнее путешествие в Грецию.

Два отрывка из «Освобожденного Иерусалима». Муравьев-Апостол Иван Матвеевич (1765-1851) — дипломат и писатель, отец декабристов Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов.

1. Смерть Клоринды. Вольный перевод 66-69-й строф 12-й песни поэмы Торквато Тассо«Освобожденный Иерусалим». Впервые — изд. 1833 г., ч. 2, стр. 243-244. Клоринда — сарацинская дева-воительница, сражающаяся против крестоносцев, осаждающих Иерусалим. Христианский рыцарь Танкред, любящий Клоринду, вступает с ней в бой, не узнав ее под воинскими доспехами. Он наносит ей смертельную рану. Умирающая Клоринда просит Танкреда окрестить ее перед смертью. Первые строки стихотворения — обращение раненой Клоринды к Танкреду.

2. Видение Танкреда. Вольный перевод 90-93-й строф 12-й песни поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим». Впервые — СЦ на 1826 год, стр. 301-31, с заглавием: «Явление Клоринды Танкреду. Из «Освобожденного Иерусалима»». (Цензурное разрешение — 25 февраля 1826 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 245-246. Об ней зарей и вечером об ней. Имеется в виду Клоринда (см. примеч. к первому отрывку). Ты дал мне всё. Имеется в виду обряд крещения, совершенный Танкредом над умирающей Клариндой.

Княжне С. Д. Радзивил. Впервые — там же, стр. 9596, с заглавием: «Княжне С. Р-л». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 129-130. Стихотворение в СЦ снабжено стихотворным постскриптумом П. А. Плетнева:

Радзивил кн. Стефания Доминиковна (1809-1832) — впоследствии жена графа Л. П. Витгенштейна (сына фельдмаршала П. Х. Витгенштейна). Козлов в стихотворении «Жалоба», относящемся к 1832 г., оплакивает раннюю смерть Радзивил-Витгенштейн.

К Н. И. Гнедичу. Впервые — там же, стр. 84-87, с заглавием: «Стансы к Николаю Ивановичу Гнедичу (На Кавказ и Крым)». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 99-102. Н. И. Гнедич (1784-1833) — поэт и переводчик, один из близких друзей Козлова. Лето 1825 г. Гнедич провел на Кавказе. Это обстоятельство послужило поводом для написания «Стансов». Хиосского слепца внимал ли песнопенья Восторженный Кавказ? Имеется в виду «Илиада» Гомера («Хиосского слепца»), переведенная Гнедичем. Похититель небесного огня — Прометей. Согласно греческому мифу, титан-богоборец Прометей похитил огонь с Олимпа и принес его людям, за что был по приказу разгневанного Зевса прикован к кавказской скале. Громовержец — Зевс. Салгир — река в Крыму. Северный певец — А. С. Пушкин. Далекие берега — Турция. Геллеспонт — древнегреческое название Дарданелл. Свободы меч. Речь идет о национально-освободительной войне в Греции, начавшейся в 1821 г. Вещий певец — Байрон.

Еврейская мелодия («Бессонного солнце, в тумане луна!..»). Перевод стихотворения Байрона «Sun of the sleepless!..» из цикла «Еврейские мелодии». Впервые — там же, стр. 115. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 161. Первоначальным вариантом этого перевода является опубликованное в 1823 г. в НЛ, No 12 стихотворение «К звезде в бессонную ночь», не включенное Козловым в изд. 1833 г.:

На погребение английского генерала сира Джона Мура. Перевод стихотворения ирландского поэта Чарльза Вольфа (1791-1823) «The bunal of sir J. Moore». Впервые — там же, стр. 120-121. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2., стр. 81-82. Джон Шур (1761-1809) — генерал, командовавший английскими войсками в Португалии во время войны с Наполеоном. Перун вестовой — пушечный выстрел.

На отъезд. Впервые — НЛ, 1825, кн. 11, март, стр. 150-151, с заглавием: «Стихи, написанные лордом Бейроном в альбом одной молодой итальянской графини за несколько недель до отъезда своего в Мессолунги». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 133. Какие именно стихи Байрона имеет в виду Козлов, установить не удалось. «Молодая итальянская графиня» — это, по-видимому, Тереза Гвиччиоли, возлюбленная Байрона. Н. Н. Бахтин высказал предположение, что это стихотворение не является переводом, а принадлежит самому Козлову (см. картотеку Н. Н. Бахтина в ПД).

К Италии. Впервые — НЛ, 1825, кн. 11, апрель, стр. 51-53, с заглавием: «Италия». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 94-97. Стихотворение навеяно отдельными образами и мотивами из 4-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда», посвященной Италии, которую Байрон страстно любил и вдохновенно воспел. Так, например, 6-я строфа стихотворения Козлова является некоей вариацией 42-й строфы 4-й песни «Чайльд-Гарольда». Торкватова земля — Италия, где жил и творил Торквато Тассо. Развенчанная царица волн морских — Венеция, которую называли «царицей Адриатики». Хищный притеснитель. Козлов имеет в виду Наполеона, а Байрон заклеймил австрийских правителей, которым с 1815 г. принадлежала Венеция. Орфей полуночной страны — В. А. Жуковский. Прах незабвенной. Имеется в виду скончавшаяся в 1823 г. любимая племянница Жуковского Мария Андреевна Протасова (род.. 1793), в замужестве — Мойер. Певец Ерусалима — Торквато Тассо, автор поэмы «Освобожденный Иерусалим».

Княгине З. А. Волконской. Впервые — НЛ, 1826, январь, стр. 38-39, с заглавием: «Ее сиятельству княгине Зенеиде Александровне Волконской» и итальянским эпиграфом: «Il tuo cantar che nol' anima si sente» <Твое пение отдается в душе>. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 106-107. Написано не позднее апреля 1825 г. Об этом свидетельствует дневниковая запись Козлова от 16 апреля 1825 г.: «Я отправился к княгине Белосельской на свидание с кн. Зинаидой Волконской. Эта прелестная Зинаида выказала мне трогательную нежность. Я ей сказал стихи, ей посвященные» (СиН, стр. 46). Волконская Зинаида Александровна (1792-1862) — поэтесса, композитор и певица. Ее московский салон посещали выдающиеся писатели, музыканты и художники. Пушкин в 1827 г. посвятил ей стихотворение «Княгине З. А. Волконской» («Среди рассеянной Москвы...»). Пери — в персидской мифологии дух добра, воплощенный в образе крылатой женщины. Козлов сравнивает Волконскую с пери, воспетой Томасом Муром в поэме «Лалла-Рук».

Разбойник. Перевод строф 16-18 поэмы Вальтера Скотта «Рокби». Впервые — «Московский телеграф», 1825, No 8, стр. 276-279, с подзаголовком: «Из Вальтера Скотта», без подписи. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 112-116. Перевод закончен 6 января 1825 г. Об этом сказано в дневниковой записи Козлова от этого числа: «Я перевел прелестную балладу Вальтера Скотта» (СиН, стр. 45). Стихотворение было послано в «Московский телеграф» и, по-видимому, затерялось. Только 17 марта 1825 г. Вяземский написал А. И. Тургеневу: «Сейчас нашел балладу «Разбойник» и отдал в «Телеграф»» (ОА, т. 3, стр. 106).

Плач Ярославны. Впервые — «Дамский журнал», 1825, No 23, стр. 180-182, с подзаголовком: «Вольное подражание». Датировано 11 октября <1825>. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 89-92. Мысль о переложении на современный русский язык отрывка из «Слова о полку Игореве» была, вероятно, подсказана Козлову Жуковским, который в 1819 г. закончил перевод всей поэмы, не опубликовав его в печати. З. А. Волконская — см. выше.

Молодая узница. Перевод стихотворения Андре Шенье «La jeune captive». Об Андре Шенье см. стр. 469. Впервые — НА на 1827 год, стр. 46-49. (Цензурное разрешение — 27 октября 1826 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 157-160.

Разорение Рима и распространение христианства. Впервые — СЦ на 1827 год, стр. 227-229, с заглавием: «Подражание Шатобриану о разорении Рима и о восстановлении христианства. Отрывок, посвященный Александру Ивановичу Тургеневу». (Цензурное разрешение-18 января 1827 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 63-65. Источником стихотворения послужили «Исторические этюды, или Рассуждения о падении Римской империи» Шатобриана (см. о нем стр. 469). Начиная с 19-й строки Козлов довольно близко воспроизвел последний абзац второй части шестого этюда. А. И. Тургенев-см. стр. 444.

Новые стансы («Прости! уж полночь; над луною...»). Впервые — «Московский телеграф», 1827, ч. 13, стр. 95, с заглавием: «Стансы». (Цензурное разрешение — 3 января 1827 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 264-265, с исправлением опечаток по НА.

Венгерский лес. Впервые — НА на 1827 год, стр. 8997 (ч. 1) и НА на 1828 год, стр. 4-14 (ч. 2). Печ. по изд. 1833 г., ч. 1, стр. 149-175. В. Г. Белинский дал следующую оценку «Венгерскому лесу»: «Что до баллады, — кроме хороших стихов, она не имеет никакого значения, ибо принадлежит к тому ложному роду поэзии, который изобретает небывалую действительность, выдумывает Велед, Изведав, Останов, Овежанов, никогда не существовавших, и из славянского мира создает немецкую фантастическую балладу» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 72).

К Филону. Впервые — в книге: Н. В. Соловьев. «История одной жизни. А. А. Воейкова — «Светлана»». П., 1916, стр. 155-156. Написано по мотивам стихотворения Байрона «If that high world...» из цикла «Еврейские мелодии». Как сообщает Н. В. Соловьев, стихотворение было послано Козловым А. А. Воейковой, жившей в это время в Петербурге, вместе с запиской без года и числа. Это могло быть не позже 1827 г., так как в августе этого года Воейкова выехала за границу, где и скончалась. Впоследствии Козлов вновь обратился к этому стихотворению Байрона, переведя его под названием «Еврейская мелодия» («Когда в нетленном мире том...»). См. примеч., стр. 474.

Вечерний звон. Перевод стихотворения Томаса Мура «Those evening bells...». Впервые — СЦ на 1828 год, стр. 29-30. (Цензурное разрешение — 3 декабря 1827 г.) Положено на музыку А. Т. Гречаниновым и Станиславом Монюшко. Т. С. Вдмрв-ой. Посвящено Татьяне Семеновне Вейдемейер (ум. 1863), близкому другу семьи Козловых. В письмах П. А. Вяземского, А. И. Тургенева она обычно фигурирует под именем Темиры.

«Над темным заливом, вдоль звучных зыбей...». Вольный перевод стихотворения Андре Шенье «Pres des bords ou Venise est reine de la mer...». Впервые — НА на 1828 год, стр. 54-55, с заглавием: «Вольное подражание Андрею Шенье». (Цензурное разрешение — 9 декабря 1827 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 155-156. Это стихотворение Шенье было также переведено в 1827 г. Пушкиным («Близ мест, где царствует Венеция златая...») и напечатано вместе с переводом Козлова в НА. Лепцельтерн гр. Зинаида Ивановна (урожд. Лаваль) — жена австрийского посланника в Петербурге. Ринальд, Танкред, Эрминия — герои «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо.

Обворожение. Перевод песни духа из драматической поэмы Байрона «Манфред» (акт 1, сцена 1). Впервые — там же, стр. 347-350, с подзаголовком: «Из лорда Бейрона». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 134-137. Вяземский кн. Петр Андреевич (1792-1878) — поэт и критик.

Бессонница. Вольный перевод стихотворения Томаса Мура «Oft, in the stilly night...». Впервые — «Славянин», 1827, No 5, стр. 79-80, с подзаголовком: «Из Мура. Вольное подражание» и с авторской датой: «Января 22 дня» <1827>. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 167-168. О Томасе Муре см. на стр. 447.

Ночь в замке Лары. Перевод 10-15-й строф 1-й песни поэмы Байрона «Лара». Впервые — «Славянин», 1827, No 14, стр. 2630, с авторской датой: «Февраля 7 дня 1827». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 72-77. Вяземский писал Козлову 9 июля 1827 г.: «С большим удовольствием читал я ваши опыты перевода «Лары» и просил бы вас очень — продолжать» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 186). Н. Полевой также откликнулся на перевод из «Лары»: «Козлов скоро, может быть, обогатит русскую словесность переводом байроновской поэмы «Лара». Мы читали отрывок сего перевода в «Славянине» и отдаем полную справедливость способностям переводчика» («Московский телеграф», 1827, ч. 15, стр. 57). Однако Козлов ограничился сценой галлюцинации графа Лары; по-видимому, его отпугнула картина антифеодального народного восстания, изображенная во второй песне поэмы. Могла б в венке Диана их носить; Могла б любви невинность подарить. Богиня охоты Диана рисуется в римской мифологии как целомудренная богиня-девственница. Полустолбцы — старинные свитки.

«Давно, прелестная графиня...». Впервые — «Листки граций, или Собрание стихотворений для альбомов», М., 1829, стр. 7-9. (Цензурное разрешение — 25 ноября 1828 г.) В изд. 1833 г. не вошло. Кому адресовано стихотворение, установить не удалось. Киприды сын — Эрот, бог любви в греческой мифологии. Киприда — одно из имен Афродиты, богини любви и красоты. Терпсихора (греч. миф.) — одна из девяти муз, покровительница танца.

Подражание сонету Мицкевича. Вольный перевод сонета Адама Мицкевича «Rezygnacja» из цикла «Любовные сонеты». Впервые — СЦ на 1829 год, стр. 57-58, с заглавием: «Стансы. Вольное подражание Адаму Мицкевичу». (Цензурное разрешение — 27 декабря 1828 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 287-288.

Заря погасла. Впервые — там же, стр. 126.

Безумная («Меня жестокие бранят...»). Впервые — НА на 1829 год, стр. 9-10. (Цензурное разрешение — 27 декабря 1828 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 162-163.

К морю. Перевод 178-183-й строф 4-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Впервые — изд. 1828 г., стр. 5-8. Стихотворение К. Н. Батюшкова «Есть наслаждение и в дикости лесов...» (1819-1820), высоко оцененное Пушкиным, также является вольным переводом 178-й строфы 4-й песни «Чайльд-Гарольда»; оно было опубликовано в СЦ на 1828 год и, возможно, натолкнуло Козлова на мысль написать стихотворение «К морю». Армаду гордую и Трафальгарский флот. «Непобедимая армада» — флот испанского короля Филиппа II, снаряженный в 1588 т. против Англии и почти уничтоженный бурей. В морском сражении у мыса Трафальгар 21 октября 1805 г. английский флот нанес решительное поражение франко-испанскому флоту.

Ирландская мелодия («Когда пробьет печальный час...»). Вольный перевод стихотворения Томаса Мура «At the mid hour of night». Впервые — там же, стр. 134-136.

Португальская песня. Перевод стихотворения Байрона «From the portuguese». Впервые — там же, стр. 46. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 98. Положено на музыку А. С. Даргомыжским. Посылая своему дальнему родственнику П. С. Шишкину «Португальскую песню», Козлов писал ему 7 сентября <1828>: «Вот вам португальская песня... Я буду очень рад, если этот мой перевод из Байрона доставит вам удовольствие. Я полагаю, что месяца через два мои мелкие стихотворения будут напечатаны» («Звенья», т. 9. М., 1951, стр. 484; оригинал по-французски). Не подлежит сомнению, что письмо следует датировать 1828 г., так как первый сборник, состоявший из «мелких стихотворений», вышел в 1828 г.

К А. А. Олениной. Впервые — там же, стр. 100-104. Оленина Анна Алексеевна (1808-1888) — дочь президента Академии художеств А. Н. Оленина. В 1828-1829 гг. за ней ухаживал Пушкин, посвятивший ей ряд стихотворений («Ты и вы», «Ее глаза», «Предчувствие», «Город пышный, город бедный...»). Список стихотворения Козлова находится в альбоме Олениной и датирован ею 8 июля 1828 г. П. М. Устимович ошибочно приводит его как неизданное («Русская старина», 1890, No 8). Приютинские леса. Имеется в виду имение Олениных Приютино под Петербургом.

К Тирзе («К чему вам, струны, радость петь?..»). Вольный перевод стихотворения Байрона «Away, away, ye notes of woe!..» Впервые — там же, стр. 102-103.

К Тирзе («Решусь — пора освободиться...»). Вольный перевод стихотворения Байрона «One struggle more, and I am free...» Впервые — там же, стр. 104-107.

При гробнице Цецилии М. Перевод 104-105-й строф 4-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Впервые — там же, стр. 40-41. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 93. Цецилия М. — Цецилия Метелла, жена римского богача Красса, воздвигнувшего ей великолепную гробницу.

«Не на земле ты обитаешь...» Вольный перевод 121-й строфы 4-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Впервые — там же, стр. 57, с заглавием: «Подражание Байрону». — Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 105.

Песнь попугая. Вольный перевод 14-15-й строф 16-й песни «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо. Впервые — там же, стр. 90-91. В 1824 г. в No 4 «Соревнователя просвещения и благотворения» был опубликован первоначальный вариант перевода этих же строф (песнь попугая в волшебных садах Армиды) под названием «Подражание Тассу» (в изд. 1833 г. этот перевод Козлов не включил):

Утро и вечер. Перевод стихотворения Адама Мицкевича «Ranek i wieczor». Впервые — там же, стр. 116-117.

К Альпам. Вольный перевод стихотворения французского поэта и драматурга Жана-Франсуа Дюси (1733-1816) «Formidables remparts d'inegale structure...» Впервые — там же, стр. 118.

Ночной ездок. Впервые — там же, стр. 71-72.

Сонет святой Терезы. Вольный перевод сонета, приписываемого испанской католической писательнице Тересе де Хесус (настоящее имя — Тереса де Сенеда-и-Аумада, 1515-1582) «No me mueve, mi Dios, para quererte...» Впервые — там же, стр. 73-74.

П. Ф. Балк-Полеву («Друг, ты прав: хотя порой...»). Впервые — там же, стр. 16-17. Балк-Полев Петр Федорович (ум. 1849)-дипломат, 'был близок к литературным кругам Петербурга.

Крымские сонеты Адама Мицкевича

Цикл «Крымских сонетов», вошедший в книгу Адама Мицкевича (1798-1855) «Сонеты», был напечатан на польском языке в Москве, в конце 1826 г. «Крымские сонеты» быстро приобрели широкую известность в литературных, а затем и в читательских кругах. Одним из горячих пропагандистов поэзии Мицкевича был П. А. Вяземский. В начале 1827 г. он сделал прозаический перевод «Крымских сонетов», сопроводив его статьей, в которой дана очень высокая оценка художественным достоинствам сонетов. Не без влияния Вяземского Козлов начал в 1827 г. переводить «Крымские сонеты», причем некоторые из них он опубликовал до отдельного издания. Наряду с переводами Козлова, в альманахах и журналах 1827-1828 гг. начали появляться переводы А. Илличевокого, Ю. Познанского, В. Щастного. Козлов завершил работу над переводом всего цикла «Крымских сонетов» в 1828 г. Об этом свидетельствует сообщение, напечатанное в No 24 «Московского телеграфа» за 1828 г.: «Можем порадовать читателей наших известием, что творец «Чернеца» и стольких прекрасных стихотворений вскоре подарит их новым трудом своим: он перевел все «Крымские сонеты» Мицкевича и печатает их особою книжкою». Эта «особая книжка» вышла в свет в 1829 г. («Крымские сонеты Адама Мицкевича. Переводы и подражания Ивана Козлова». Издал книгопродавец Непейцын. Санкт-Петербург, 1829). Но до этого «Крымские сонеты» Козлова были известны в списках. Этому, в частности, способствовал Вяземский, сообщивший 2 января 1828 г. Козлову следующее: «Досей поры не написал я предисловной статьи к вашему переводу сонетов Мицкевича... Между тем, чтобы доказать вам, что ваши сонеты у меня на сердце, скажу, что читал их недавно на академическом обеде у княгини Зенеиды <Волконской>, которая слушала их с большим удовольствием, и сама вам то повторит скоро, потому что собирается ехать в Петербург» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 183). Вяземский сдержал свое обещание и написал «предисловную статью» к отдельному изданию «Крымских сонетов» 1829 г. В ней, помимо разбора сонетов, с большой похвалой говорится о Пушкине, который перевел отрывок из вступления к поэме Мицкевича «Конрад Валленрод» и тем самым «освятил своим именем начало сего желаемого союза между польскою и русскою музою». А затем Вяземский переходит к переводу Козлова: «Ныне другой поэт, коего дарование уже ознаменовалось во многих произведениях, увлеченный также вдохновениями польского поэта, хотел нам передать их в переводе, близком по возможности, или в подражании, сохраняющем главные мысли и господствующий колорит подлинника. Здесь не место ни похвалам исполнению в общем, ни критическим замечаниям частным, к коим могут подать повод опыты, здесь предлагаемые. Можно только надеяться, что любители русской поэзии примут с новым удовольствием и с новою признательностию дар любезного им поэта, а знатоки искусства оценят с должною справедливостью побеждение трудностей, которые предстояли русскому переводчику в состязании с поэтом смелым, сжатым и своенравным, каков г-н Мицкевич, а особливо в своих «Крымских сонетах» («Введение», стр. 11-12). Отдельное издание «Крымских сонетов» осуществлялось при участии издателя «Московского телеграфа» Н. А. Полевого, к которому Козлов обратился 16 декабря 1828 г. с просьбой «...неотменно сказать на первом листу, что сии подражания посвящены мною Адаму Мицкевичу, что прошу вас сделать, если даже они уже и печатаются; очень легко будет лист безнумерный вклеить после заглавия» («Русское обозрение», 1893, No 6, стр. 821).

Аккерманские степи. Перевод сонета «Stepi Akermanskie». Впервые — «Московский телеграф», 1828, No 3, стр. 323. Лампа Аккермана — маяк, расположенный вблизи Аккермана. Литва — родина Адама Мицкевича, откуда он был в конце 1824 г. выслан за участие в тайной патриотической организации «филаретов».

Морская тишь на высоте Тарканкута. Перевод сонета «Cisza morska». Впервые — изд. 1829 г., стр. 3-4. Тарканкут — возвышенность на Тарханкутском полуострове западной части Крыма. Рамена — плечи.

Плавание. Перевод сонета «Zegluga». Впервые — там же, стр. 5-6.

Буря. Перевод сонета «Burza». Впервые — там же, стр. 7-8. Верьви — веревки.

Вид гор из степей Козловских. Перевод сонета «Widok gor ze stepow Kozlowa». Впервые — «Альбом северных муз. Альманах на 1828 год», стр. 344-345. Этот сонет Мицкевича был в 1834 г. переведен М. Ю. Лермонтовым. Козлов — искаженное название турецкой крепости Гёзлев, находившейся в Крыму на месте нынешней Евпатории. Мирза — почетный титул высокопоставленных персидских чиновников.

Бахчисарайский дворец. Перевод сонета «Bakczysaraj». Впервые — изд. 1829 г., стр. 11-12. Развалина начерчено. Имеется в виду библейское сказание о таинственной надписи на стене пиршественного зала вавилонского царя Валтасара, предвещавшей ему гибель.

Бахчисарай ночью. Перевод сонета «Bakczysaraj w nocy». Впервые — там же, стр. 13-14. Диван — совет; в Осмаяской империи — совет при султане или при великом визире.

Гробница Потоцкой. Перевод сонета «Grob Potockiej». Впервые — там же, стр. 15-16. «Недалеко от дворца ханов возвышается могила, устроенная в восточном вкусе, с круглым куполом. Есть в Крыму народное предание, что памятник этот был поставлен Керим-Гиреем невольнице, которую он страстно любил. Говорят, что эта невольница была полька из рода Потоцких. Автор прекрасно и с эрудицией написанной книги «Путешествие по Тавриде» Муравьев-Апостол полагает, что предание неосновательно и что могила хранит останки какой-то грузинки. Не знаем, на чем он основывает свое мнение, ибо утверждение его, что татарам в половине XVIII столетия нелегко было бы захватить невольницу из рода Потоцких, неубедительно. Известны последние волнения казаков на Украине, когда немалое число народа было уведено и продано соседним татарам. В Польше много шляхетских семейств, носящих фамилию Потоцких, и невольница могла и не принадлежать к знаменитому роду властителей Умани, который был менее доступен для татар и казаков. На основе народного предания о Бахчисарайской могиле русский поэт Александр Пушкин с присущим ему талантом написал поэму «Бахчисарайский фонтан»» (примечание А. Мицкевича. Перевод М. Живова. Здесь и далее примечания Мицкевича даются по книге: Адам Мицкевич. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 1. М., 1948),

Могилы гарема. Перевод сонета «Mogily haremu». Впервые — там же, стр. 17-18. Мирза — см. стр. 460. Перлы драгоценные. Имеются в виду юные девушки Востока. Бунчук — конский хвост на древке, служивший полковым знаменем в турецкой коннице. Белеет столп с чалмою грустною. Имеется в виду надгробие в виде каменной чалмы. Гяур — мусульманское наименование иноверца.

Байдары. Перевод сонета «Bajdary». Впервые — там же, стр. 19-20. Байдары — Байдарская долина в юго-западной части Крыма, вблизи Севастополя.

Алушта днем. Перевод сонета «Aiuszta w dzien». Впервые — там же, стр. 21-22. Намаз — «молитва мусульман, которую они совершают, сидя и кладя поклоны» (примечание А. Мицкевича). Калиф или халиф — титул духовного главы мусульман; позднее — титул турецких султанов. Алмазный намет — узор.

Алушта ночью. Перевод сонета «Afuszta w nacy». Впервые — там же, стр. 23-24. Одалиска — обитательница гарема.

Чатырдаг. Перевод сонета «Czatyrdah». Впервые — «Славянин», 1828, No 4, стр. 147. Днесь — ныне, сегодня. Гиаур (гяур) — см. выше. Драгоман — переводчик на Востоке.

Пилигрим. Перевод сонета «Pielgrzym». Впервые — там же, стр. 27-28. Денница — рассвет, утренняя заря.

Дорога над пропастью в Чуфут-Кале. Перевод сонета «Droga nad przepasia w Czufut-Kale». Впервые — там же, стр. 29-30. Чуфут-Кале — «городок на высокой скале; дома, стоящие на краю, подобны гнездам ласточек; тропинка, ведущая на гору, весьма трудна и висит над бездною. В самом городе стены домов почти сливаются с краем скалы; взор, брошенный из оком, теряется в неизмеримой глубине» (примечание А. Мицкевича). Мирза — см. стр. 460. Ал-Каир — Каир. Перуном он с ладьи стремится — т. е. с быстротой молнии (от имени Перуна, бога грома и молнии у древних славян).

Гора Кикинеис. Перевод сонета «Gora Kikineis». Впервые — там же, стр. 31-32.

Развалины замка в Балаклаве. Перевод сонета «Ruiny zamku w Bafakfawie». Впервые — там же, стр. 33-34. Грек.. генуэзец. «Над заливом этого же названия стоят руины замка, построенного некогда греками, выходцами из Милета. Позднее генуэзцы возвели на этом месте крепость Цембало» (примечание А. Мицкевича). Мекки набожный пришелец. Мекка — город в Саудовской Аравии, родина Магомета, место паломничества мусульман. Намаз — см. стр. 461.

Аю-Даг. Перевод сонета «Ajudah». Впервые — там же, стр. 35.

Сон ратника. Переложение стихотворения английского поэта Томаса Кэмпбелла (1777-1844) «The soldier's dream» (сообщено Ю. Д. Левиным). Впервые — изд. 1828 г., стр. 80-82. Стихотворение посвящено событиям русско-турецкой войны, начавшейся в апреле 1828 г. ...башни вековые С их дерзкою луной погибель облегла. Имеются в виду турецкие крепости, осажденные русскими войсками. Луна (полумесяц) — символ магометанства. И к Варне понеслась дружина удалая. Турецкая крепость Варна была взята русскими войсками в конце сентября 1828 г.

Сельский субботний вечер в Шотландии. Впервые — отдельное издание: «Сельский субботний вечер в Шотландии. Вольное подражание Р. Борнсу И. Козлова». СПб., 1829. Стихотворение Роберта Бернса называется «The cotter's saturday night». Эпиграф взят из «Элегии, написанной на сельском кладбище» английского поэта Томаса Грея (1716-1771). Ал. Ан. В... к. вой — Александре Андреевне Воейковой (см. о ней на стр. 443). Она была уж не земною. А. А. Воейкова скончалась 14(26) февраля 1829 г. в Пизе. Далекая могила. А. А. Воейкова похоронена в Ливорно. Авраам — по библейскому преданию, прародитель и патриарх еврейского народа. Моисей гнал племя Амалека. Имеются в виду библейские сказания о борьбе, которую вели древние евреи во главе с Моисеем против кочевого племени амалекитян, наименование которого якобы происходит от его родоначальника Амалека. Державный певец — Давид, царь израильский, которому приписывается создание религиозных песен — псалмов. Иова и жалобы, и муки. Иов — праведник, подвергнутый для испытания веры страшным бедствиям и мучениям. Исай — библейский пророк, безбоязненно говоривший правду царям. Патмос — скалистый остров, куда, по евангельскому рассказу, был сослан апостол Иоанн, имевший там «откровение», которое составило содержание Апокалипсиса. Сионгора, на которой была расположена крепость древнего Иерусалима. Гибель Вавилона. По библейскому преданию, древний город Вавилон был разрушен в наказание за грехи его жителей. Валлиса кровь. Имеется в виду Вильям Уоллес (1270-1305) — национальный шотландский герой, боровшийся за независимость родины.

К полевой маргаритке, которую Роберт Борнс, обработывая свое поле, нечаянно срезал железом сохи в апреле 1786 г. Перевод стихотворения Роберта Бернса «То a mountain daisy». Впервые — вместе с «Сельским субботним вечером в Шотландии», СПб., 1829, стр. 33-37.

К тени Десдемоны. Впервые — СЦ на 1830 год, стр. 104-105, с заглавием: «К тени ее». (Цензурное разрешение — 20 декабря 1829 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 200-201. Эпиграф взят из трагедии Шекспира «Отелло» (акт 5, сцена 2).

Из Байронова «Дон-Жуана». Вольный перевод 122123-й строф 1-й песни поэмы Байрона «Дон-Жуан». Впервые — там же, стр. 106-107.

Явление Франчески. Вольный перевод строф 19-21 поэмы Байрона «Осада Коринфа». Впервые — НА на 1830 год, стр. 157-165. (Цензурное разрешение — 17 сентября 1829 г.) Печ. по изд. 1833 г. ч. 2, стр. 209-217, с исправлением опечаток по НА. Полетика Петр Иванович (1778-1849) — дипломат и сенатор; в молодости состоял в «Арзамасе», был близок к литераторам-карамзинистам. Он святыне изменил. Герой поэмы — венецианец Альп — ренегат, изменивший родине, христианской вере и перешедший на сторону Турции, воевавшей с Венецией.

К М. Шимановской. Впервые — «Радуга — литературный и музыкальный альманах на 1830 год», стр. 167, с заглавием: «К...» (Цензурное разрешение — 10 декабря 1829 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 274. Шимановская Мария-Агата (1789-1831) — польская пианистка и композитор, гастролировавшая в 1822 г. в России; в 1828 г. поселилась в Петербурге, где сблизилась с М. И. Глинкой, Адамом Мицкевичем, Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Козловым. Пушкин вписал в ее альбом стихи из 2-й сцены «Каменного гостя». Шимановская часто навещала Козлова — страстного любителя музыки и играла для него. Жуковский сообщает Козлову: «Если можно будет, привезу Вяземского и Шимановскую, чтобы попотчевать тебя музыкою. Вели приготовить фортепьяно, если только хочешь, чтоб они у тебя были» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 181). Вяземский в письме Козлову от 2 января 1828 г. сообщает: «Шимановская пишет мне, что бывает у вас довольно часто и всегда с новым удовольствием» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 183).

Романс Десдемоны. Вольный перевод песни Дездемоны из трагедии Шекспира «Отелло» (акт 4, сцена 3). Впервые — СЦ на 1831 год, стр. 23, с заглавием: «Песня Десдемоны». (Цензурное разрешение — 18 декабря 1830 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 275.

Из Ариостова «Orlando furioso». Вольный перевод 108-109-й строф 23-й песни эпической поэмы итальянского поэта Лодовико Ариосто (1474-1533) «Orlando furioso» <«Неистовый Роланд»> Впервые — «Литературная газета», 1830, No 18, 27 марта. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 258-259. Отрывок поэмы представляет собой надпись, сделанную сарацинским воином Медором о своей любви к Анджелике; эту надпись читает Роланд. Строфы 100-112 из 23-й песни поэмы Ариосто были также переведены Пушкиным («Пред рыцарем блестит водами...»). Галафрона дочь. Имеется в виду Анджелика, дочь царя Катая (Северного Китая) — Галафрона.

Фиорина. Вольный перевод 22-24-й строф 2-й части поэмы итальянского поэта и романиста Томазо Гросси (1790-1853) «Ildegonda». Впервые — альм. «Сиротка» на 1831 год, стр. 83-84, с подзаголовком: «Баллада из итальянской поэмы «Ильдегонда»». (Цензурное разрешение — 11 января 1831 г.) Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 252-253. В поэме Гросси изображаются эпизоды из эпохи крестовых походов.

Элегия («Вчера в лесу я, грустью увлечен...»). Впервые — там же, стр. 112-116. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 177-179. Св. Григорий Назианзин (328-390) — архиепископ константинопольский, богослов, публицист и поэт. Его стихотворение, в подражание которому написана «Элегия» Козлова, называется «Perites antropines physeos». Голицын Александр Николаевич (1773-1844) — реакционный государственный деятель, министр духовных дел и народного просвещения при Александре I.

Высокопреосвященному Филарету. Впервые — «Литературная газета», 1830, No 65, 17 ноября. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 180. Филарет (Дроздов) — митрополит московский. Долг страшный. Вероятно, имеется в виду подавление Николаем I декабрьского восстания. С крестом в руках его встречал. Имеется в виду встреча Николая I, прибывшего в Москву для коронации 26 июля 1826 г. Полумертвые восстанут. Вероятно, имеются в виду сосланные в Сибирь декабристы.

К певице Зонтаг. Впервые — «Северная пчела», 1830, No 111, 16 сентября. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 227-228. Зонтаг Генриетта (1806-1854) — немецкая певица, гастролировавшая летом и осенью 1830 г. в России. Ее концерты прошли с огромным успехом и вызвали восторженные отклики в прессе. 15 августа Козлов посетил концерт Зонтаг и записал в своем дневнике: «Мы с женой и детьми были в концерте m-lle Зонтаг в Малом театре... Какое наслаждение мне доставило ее прекрасное пение: свежесть, грация, законченность, невыразимая прелесть! Я всю жизнь буду помнить это наслаждение» (СиН, стр. 49). На следующий день Козлов написал стихотворение «К певице Зонтаг».

Умирающая Эрменгарда. Перевод хора из трагедии «Adelchi» (акт 4, сцена 1) итальянского поэта, драматурга и романиста Алессандро Мандзони (1785-1873). Впервые — «Литературная газета», 1831, No 11, 25 февраля. Написано, по-видимому, не позже января 1831 г. А. Г. Лаваль писала Козлову 10 февраля 1831 г.: «Очень желала бы послушать ваш перевод «Эрменгарды» Манцони» («Русский архив», 1886, No 3, стр. 317). Актуальная для передовой итальянской литературы двадцатых годов тема борьбы с чужеземным игом легла в основу исторической трагедии Мандзони о покорении в 774 г. независимого Лангобардского королевства Карлом Великим. Тирану и деспоту, каким изображен завоеватель Карл, противопоставлены Адельгиз — сын последнего лангобардского короля, которому приданы черты романтического героя, и его сестра — кроткая и покорная Эрменгарда. Козлов глубоко почитал Мандзони как писателя и человека. Он послал ему книгу своих стихотворений. Об этом напоминает Жуковский в письме к Козлову из Венеции от 16 ноября 1838 г.: «Я... рассказал Манцони о тебе; а он мне сказал, что знает тебя и подал мне экземпляр твоих стихов с твоей подписью, поручив при свидании нашем сказать от него тебе поклон» («Русский архив», 1867, No 5-6, стр. 841). Перевод Козлова снабжен следующим примечанием редакции «Литературной газеты»: «Эрменгарда, или Дезидерата, была дочерью Дезидерия, князя ломбардов, и первою супругою Карла Великого. Быв отверженною по неизвестным причинам (иные утверждают, будто бы за бесплодие), она скончалась в монастыре. Вот обстоятельство, к коему относится помещаемый здесь хор. Трагедия «Адельгиз» (Adelchi), блистающая необыкновенными красотами, переводится вполне почтенным нашим поэтом И. И. Козловым, которого живое воображение ясно видит светлый мир поэзии. Превосходный перевод сего хора служит верным ручательством, что и целая трагедия будет переведена в совершенстве. В хоре сем прелагатель должен был бороться с трудностями стихотворной меры, никем еще не испытанной на нашем языке, и расположения строфы итальянской, также доныне у нас не употреблявшейся. В ней все стихи (кроме последнего) с женскими окончаниями; первый, третий и пятый стихи не имеют рифм; второй рифмует с четвертым, а последний (мужской) служит всегда рифмою последнему же стиху следующей строфы. Это правило постоянно было соблюдаемо и переводчиком, который счастливо избежал помянутые трудности; и при всем том перевод его весьма близок (иногда почти слово в слово с подлинником), и в стихах его удержаны приятность и благозвучие итальянского поэта. В доказательство сего выписываем третью строфу хора из трагедии Манцони». Дальше следует итальянский текст третьей строфы. Графиня З. И. Лепцельтерн — см. стр. 455. Франков области. Имеется в виду Франция; муж Эрменгарды (Дезидераты) Карл Великий был франкским королем. Жены салические — женщины франкского государства. Власистый царь. «Так называли Карла» (примеч. «Литературной газеты»). Моза — «древнее название реки Маас» (примеч. «Литературной газеты»). И матери проколотых младенцев. Имеется в виду жестокая расправа воинов Карла Великого с населением покоренного Лангобардского королевства.

Воспоминание 14-го февраля. Впервые — «Литературная газета», 1831, No 17, 22 марта, с заглавием: «Воспоминание». Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 262-263. Стихотворение посвящено памяти А. А. Воейковой (см. о ней на стр. 443), скончавшейся в Италии 14(26) февраля 1829 г. Датируется февралем 1830 или 1831 г., поскольку слово «год» здесь можно рассматривать и как синоним «годовщины». Уголин — см. примеч. к следующему стихотворению.

Сон. Впервые — «С.-Петербургский вестник», 1831, No 16, стр. 50-53, с подзаголовком: «Отрывок из большого стихотворения», без 20 заключительных строк. Печ. по изд. 1833 г., ч. 2, стр. 202-206. Эпиграф взят из стихотворения Байрона «Сон». Помимо отсутствия 20 заключительных строк, в журнальной редакции имеются и другие отличия: первые четыре строки 3-й строфы читаются:

В строфе 5 отсутствуют строки 7 и 8. В строфе 6 строки 13 и 14 читаются:

На этом журнальный текст заканчивается. В стихотворении воспроизводятся отдельные эпизоды из «Божественной комедии» Данте. Фикельмон Дарья Федоровна (1804-1863) — жена австрийского посланника в Петербурге, внучка М. И. Кутузова. В ее салоне собирались писатели, поэты, художники и музыканты. Фаринат. Имеется в виду Фарината дельи Уберти (ум. 1264) — глава флорентийской партии гибеллинов (сторонников империи), с которым Данте встречается в шестом круге ада (песнь 10). Фарината изображен Данте надменным, гордым и властным бойцом, вспоминающим своя подвиги в борьбе за Флоренцию. Вот Уголин злодея череп гложет; Но смерть детей отец забыть не может. В девятом круге ада (песни 32 и 33) Данте встречает Уголино делла Герардеска, вождя гвельфов (сторонников папы) Пизы. Потерпев поражение от гибеллинов, во главе которых стоял архиепископ Руджиери дельи Убальдини, Уголино был заточен вместе с детьми и внуками в башню Гваланди. В аду Уголино оказался соседом своего врага Руджиери дельи Убальдини, череп которого он гложет. Чета прекрасная, младая. Имеются в виду Франческа да Римини и ее возлюбленный Паоло, убитые мужем Франчески. Как Ланцелот томился страстью нежной. Имеется в виду роман французского поэта XII в. Кретьена де Труа о рыцаре Ланселоте и о его любви к королеве Дженеврежене короля Артура.

К Валтеру Скотту. Впервые — изд. 1833 г., ч. 2, стр. 181-188. Написано не позже января 1832 г. Об этом свидетельствует дневниковая запись от 29 января 1832 г.: «Я прочел мое послание к Вальтеру Скотту Виельгорскому. Графиня Лепцельтерн по какому-то необыкновенному совпадению сообщила мне, что Вальтер Скотт желает иметь мою поэзию» (СиН, стр. 51). Повидимому, Вальтер Скотт заинтересовался судьбой поэта-слепца через посредство А. И. Тургенева, который был знаком с шотландским романистом. Эпиграф взят из 97-й строфы 3-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Певец природы, И волн шумящих, и свободы — Байрон. Елена. Возможно, имеется в виду Элен Мак Грегор, жена Роб Роя, героя одноименного романа В. Скотта. Дуглас — старинный шотландский род, к которому принадлежат многие герои романов В. Скотта. Мармион — герой одноименной поэмы В. Скотта. Паж несчастный — персонаж из баллады «Иванова ночь». Матильда — героиня поэмы «Мармион». За Джемсов возникала брань. Имеются в виду короли Шотландии Яков I (Джемс I, 1406-1437) и Яков V (1513-1542), в царствование которых возникали феодальные смуты, изображенные в романах В. Скотта. Сердце Львиное — Ричард — Ричард I Львиное Сердце, английский король (1189-1199), изображенный в романе «Айвенго». Лилея гор, звезда любви, Которой блеск потух в крови. Вероятно, речь идет о шотландской королеве Марии Стюарт (см. примеч. к стихотворению «К А. И. Тургеневу», стр. 468). Идеализированный образ Марии Стюарт нарисован в романе «Аббат». Аббодс-форд (Абботс-форд) — поместье В. Скотта. Мельросская обитель, Где часто бродит по ночам Убитый рыцарь Кольдингам. Имеется в виду эпизод из баллады «Иванова ночь». Мост Боцвеля — Босуэлский мост, место битвы во время пуританского восстания 1679 г., описанной в романе «Пуритане».

Ревность. Впервые — «Русский альманах на 1832 и 1833 годы», стр. 221-222, с заглавием: «Ревнивый». (Цензурное разрешение — 20 августа 1832 г.) Печ. по журналу БдЧ, 1836, т. 19, стр. 11-12, где стихотворение опубликовано вторично с незначительными исправлениями.

Обетованная земля. Впервые — изд. 1833 г., ч. 2, стр. 247-251. Обетованная земля — библейское наименование Палестины, «страны Ханаанской». В переносном смысле — свободная, счастливая страна. Лаваль Александра Григорьевна (1772-1850) — теща декабриста князя С. П. Трубецкого. Моисей — по библейскому преданию, вождь и законодатель еврейского народа. Израильская рать за огненным столпом. По библейскому сказанию, бог под видом огненного столпа вел евреев по пустыне Синайской.

К А. И. Тургеневу («Когда же, скоро ль, друг далекой...»). Впервые — там же, стр. 193-195. А. И. Тургенев — см. стр. 444. Из края в край судьбой носимый. После поражения декабрьского восстания, когда Николай Иванович Тургенев был заочно присужден к смертной казни, Александр Иванович отправился к брату, жившему в качестве политического изгнанника в Англии и затем во Франции. Тень святая. Вероятно, имеется в виду покойный H. M. Карамзин, который был одним из близких друзей А. И. Тургенева. И как ты жил среди народа и т. д. Имеется в виду Англия. Дуглас — прославленный герой средневековых шотландских баллад. Мария — Мария Стюарт (1542-1587) — шотландская королева, казненная по приказу королевы Англии Елизаветы. Священный жар твоей печали. А. И. Тургенев с горячей любовью относился к брату Николаю и тяжело переживал изгнание его из России.

К И. А. Беку. Впервые — там же, стр. 266-268. Бек Иван Александрович (1807-1842) — поэт-элегик и переводчик; состоял на дипломатической службе. Козлов познакомился с ним в конце двадцатых годов через посредство А. И. Тургенева, который отнесся с большой симпатией к первым опытам молодого поэта. Эпиграф взят из стихотворения Ф. Шиллера «Тэкла».

Графу М. Виельгорскому. Впервые — там же, стр. 189-192. Виельгорский Матвей Юрьевич (1794-1866) — виолончелист и музыкальный деятель.

Графине Потоцкой. Впервые — там же, стр. 256-257. Потоцкая Мария Александровна (1806-1845) — жена церемониймейстера гр. Б. С. Потоцкого, певица-дилетантка. Личное знакомство с ней Козлова относится к 1837 г. См. примеч. к стихотворению «Первое свидание», стр. 475.

Княжне Абамелек. Впервые — там же, стр. 273. Абамелек Анна Давыдовна (1816-1889) — фрейлина, поэтесса-переводчица, впоследствии жена И. А. Баратынского (брата поэта). В пятнадцатилетнем возрасте перевела на французский язык «Чернеца» Козлова. В 1832 г. Пушкин посвятил ей стихотворение «Когда-то (помню с умиленьем)...». Пери — см. стр. 454.

Графине Завадовской, урожденной Влодек. Впервые — там же, стр. 218-220. Завадовская Елена Михайловна (ум. 1874) — петербургская красавица, знакомая Козлова.

Не наяву и не восне. Впервые — там же, стр. 291-292. Гагарин Павел Гаврилович (1777-1850) — генерал-адъютант и дипломат. В молодости печатал стихи в «Вестнике Европы», издававшемся Жуковским. Эпиграф взят из 10-й строфы поэмы Байрона «Шильонский узник».

Из трагедии Николини «Giovanni di Procida». Вольный перевод 4-го явления 5-го акта пьесы итальянского поэта и драматурга Джованни-Батиста Никколини (1782-1861) «Giovanni da Procida». Впервые — там же, стр. 221-223. Трагедия Никколини, посвященная героическому восстанию сицилийцев против французского владычества, известному под названием «Сицилийская вечерня» (1282), была поставлена во Флоренции в 1830 г. и прошла с огромным успехом. В период нарастания национально-освободительного движения старинный сюжет приобрел злободневную остроту. Итальянская публика услышала в романтической трагедии Никколини призыв к борьбе против чужеземного австрийского гнета. Франк — француз.

Из Данте. Перевод первых двух терцин из 8-й песни «Чистилища» («Божественная комедия») Данте. Впервые — там же, стр. 290. Пальмник — паломник, странник.

Беверлей. Вольный перевод 12-й строфы 5-й песни поэмы Вальтера Скотта «Мармион». Впервые — там же, стр. 276-278. Строфа 12, носящая у Вальтера Скотта заглавие «Лохинвар», выдержана в форме баллады.

Нас семеро. Перевод стихотворения Вордсворта «We are seven». Впервые — там же, стр. 283-286. Вордсворт Вильям (1770-1850) — английский поэт-романтик реакционного направления. Первый период его творчества, относящийся к концу восьмидесятых — началу девяностых годов XVIII в., отмечен мотивами вольнолюбия, сочувствием к обездоленному народу Англии. Кому посвящен перевод Козлова, установить не удалось.

Тоска по родине. Вольный перевод романса Лотрека из довести Франсуа-Рене де Шатобриана «История последнего из Абенсераджей». Впервые — там же, стр. 224-226. Шатобриан ФрансуаРене (1768-1848)-французский писатель-романтик, реакционный политический деятель.

Разбитый корабль. Впервые — там же, стр. 254-255. Л аваль Софья Ивановна (1809-1871), в замужестве графиня Борх — приятельница Жуковского и Козлова.

Озеро мертвой невесты. Впервые — там же, стр. 280282.

Вольное подражание Андрею Шенье («Ко мне, стрелок младой, спеши! любим ты мною...»). Вольный перевод фрагментов двух идиллий Андре Шенье: «Accours, jeune chromis, je t'aime, et je suis belle...» и «Neere, ne va plus te confier aux flots...». Впервые — альм. «Комета Белы» на 1833 год, стр. 153. (Цензурное разрешение — 30 октября 1832 г.) Шенье Андре (1762-1794) — французский поэт; примкнув во время революции 1789 г. к лагерю умеренных, выступал против якобинцев; был казнен по обвинению в контрреволюционном заговоре. Лирика Шенье, созданная в основном до революции 1789 г., проникнута антифеодальными освободительными идеями, языческим культом красоты. Она оказала большое влияние на поэзию французских романтиков.

К Жуковскому. Впервые — изд. 1833 г., ч. 2, стр. 260-261.

Жалоба. Впервые — там же, стр. 269-272. Графиня Витгенштейн — см. стр. 452.

К печальной красавице. Впервые — БдЧ, 1834, т. 3, стр. 239-240, с эпиграфом: «The poor soul sat sighing» <Бедняжка сидела, вздыхая>. Печ. по БдЧ, 1836, т. 15, стр. 229, где стихотворение вторично опубликовано с незначительными изменениями.

Мечтание. Впервые — изд. 1833 г., ч. 2, стр. 279. Написано в 1832 г., так как в стихотворении упоминается о смерти сына Наполеона I (Бедный сын) — Франсуа-Шарля-Жозефа Бонапарта (герцога Рейхштадтского), последовавшей в 1832 г. (род. 1811).

Два челнока. Впервые — сб. «Новоселье», 1833, стр. 437442. А. Н. М. — Андрей Николаевич Муравьев (1806-1874), поэт и религиозный писатель, автор трагедии из времен крестовых походов «Битва при Тивериаде», отрывки из которой были напечатаны Пушкиным в «Современнике». А. Н. Муравьев, по свидетельству Козлова, часто рассказывал ему церковные легенды и притчи.

Моя молитва. Впервые — БдЧ, 1834, т. 1, стр. 1-3. (Цензурное разрешение — 31 декабря 1833 г.) И, как над Лазарем, спаситель, О, прослезися надо мной! По евангельской легенде, Христос любил больного Лазаря из селения Вифания. Когда Лазарь умер, Христос пролил над его могилой слезы и воскресил его из мертвых.

Свежана и Руслан. Впервые — там же, стр. 18-22.

Бренда. Впервые — сб. «Новоселье», 1834, ч. 2, стр. 237-243.

Возвращение крестоносца. Впервые — там же, стр. 363-368. Стихотворение было переведено Козловым на французский язык и послано в Париж Франсуа-Рене Шатобриану (см. о нем стр. 469), которого поэт считал далеким потомком героя стихотворения — крестоносца Жоффруа (Готфрида) Шатобриана. 17 декабря 1835 г. Шатобриан обратился к Козлову с благодарственным письмом, в котором писал: «Приношу вам тысячу извинений в том, что не мог ранее поблагодарить вас за письмо, которым вы меня почтили, и за прекрасные стихи, которые вам угодно было мне прислать...» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 194). Шатобриан без тени сомнений подтверждает, что жена крестоносца Жоффруа якобы действительно умерла от радости при встрече с мужем, возвратившимся из крестового похода. Святой Людовик — французский Король Людовик IX (1215-1270), возглавивший крестовый поход 1248-1254 гг., окончившийся неудачей.

Ночь. Впервые — БдЧ, 1834, т. 2, стр. 101.

Обманутое сердце. Впервые — БдЧ, 1834, т. 3, стр. 1920. По мнению Ц. Вольпе, «Обманутое сердце» является подражанием стихотворению немецкого поэта Иоганна Георга Якоби (1740-1814) «Nach einem alten Liede», переведенному Жуковским под названием «Песня» («Где фиалка, мой цветок...»), причем Козлов, вероятно, подражал не Якоби, а Жуковскому («И. Козлов, А. Подолинский». Л., 1936, стр. 241-242).

Стансы («Меж дев волшебными красами...»). Вольный перевод «Стансов для музыки» «There be none of Beauty's daughters...» Байрона. Впервые — там же, стр. 25.

Умирающий гейдук. Впервые — БдЧ, 1834, т. 4, стр. 123-124. Сюжет стихотворения заимствован из книги французского писателя Проспера Мериме (1803-1870) «Гусли, или Сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине». Пушкин, как известно, поверивший в подлинность этих песен, создал на их основе «Песни западных славян». Козлов обработал песню Мериме «Умирающий гайдук». Гайдуки — южнославянские партизаны, ведшие вооруженную борьбу против турецких завоевателей в XVII-XIX вв. Иллирийская. Иллирия — древняя область на северо-западе Балканского полуострова, получившая название по имени обитавших в ней иллирийских племен. Пандусы — вооруженные наемники. Лядунка — сумка для патронов.

Байрон в Колизее. Вольный перевод 130-137-й строф 4-й песни поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда». Впервые — БдЧ, 1834, т. 7, стр. 120-123. Заглавие и ремарка сочинены Козловым по мотивам 128-й строфы байроновской поэмы. Немезида (греч. миф.) — богиня возмездия. Фурии (римск. миф.) — богини мщения; изображались в виде безобразных старух со змеями в волосах. Ореста мукам предала. « Орест, сын предводителя греков в Троянской войне, Агамемнона, был, по древнегреческим мифам, наказан богинями мщения за убийство матери.

К И. П. Мятлеву. Впервые — «Сборник на 1838 год», стр. 21-24. Написано не позже июня 1834 г. Об этом свидетельствует дневниковая запись Козлова, датированная июнем (без числа) 1834 г.: «Иван Мятлев, довольный моим посланием» (СиН, стр. 53). Мятлев Иван Петрович (1796-1844) — поэт, автор шуточной поэмы «Сенсации и замечания г-жи Курдюковой за границею, дан л'Этранже». Знаменское — поместье И. П. Мятлева....зеленый крест, И вспомнил я твою балладу. Имеется в виду стихотворение Мятлева «Артамоныч»; в нем говорится о покойнике, вышедшем из могилы и просящем починить разбитый бурею зеленый крест.

Стансы («Настала тень осенней длинной ночи...»). Впервые — ЛП на 1838 год, No 22, 28 мая. Написано не позже июня 1834 г. Об этом свидетельствует дневниковая запись Козлова, датированная июнем (без числа) 1834 г.: «Я ему <Мятлеву> сказал наизусть свои стансы «На несчастье»». (СиН, стр. 53). И. П. Мятлев, услышав эти «Стансы», вскоре обратился с письмом к Козлову (от 18 июня 1834 г.) с просьбой прислать ему это стихотворение: «Я опьянен и восхищен вашими великолепными стансами «О несчастье»; я влюбился в них. Ради бога, не заставляйте меня томиться в ожидании этих стихов» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 191; оригинал по-французски).

К господину Александру. Впервые — «Северная пчела», 1834, No 171, 31 июля. Написано в июне или июле 1834 г. Обращено к Александру Ваттемару, французскому драматическому актеру, трансформатору и миму, гастролировавшему в Петербурге. Пушкин вписал в его альбом стихотворение «Подражание древним» («Чистый лоснится пол, стеклянные чаши блистают...»). В письме к M. H. Загоскину — тогдашнему директору московских императорских театров — Пушкин 9 июля 1834 г. рекомендовал пригласить Ваттемара («очень замечательное лицо») в Москву для бенефисного спектакля. Весной и летом 1834 г. Александр Ваттемар посещал Козлова, показывая ему «отдельные сценки из своего репертуара. «Северная пчела», публикуя стихотворение «К господину Александру», предварила его заметкой, в которой сказано: «Почтенный поэт наш Иван Иванович Козлов, лишенный удовольствия видеть знаменитого мимика, просил г. Александра, играющего вообще только на театрах, сделать для него исключение и представить у него в комнате несколько опытов своего голосоизменения, называемого ошибочно чревовещанием. Г-н Александр охотно исполнил желание слепца-поэта, и в награду был почтен следующими его стихами». Как два охотника кричали. Эту сценку Александр Ваттемар показывал Козлову в присутствии Жуковского 31 мая 1834 г. Об этом сказано в дневниковой записи: «Охотник ищет другого охотника, этот будит свою жену, плачет ребенок. Превосходно слышатся отчетливые голоса четырех человек и лай собак» (Известия отделения русского языка и словесности Академии наук, 1904, кн. 2, стр. 80-81).

Два сонета. Впервые — БдЧ, 1835, т. 8, стр. 159-160. (Цензурное разрешение — 28 декабря 1834 г.)

1. «Я к той был увлечен таинственной мечтою...» Перевод 34-го сонета из цикла «После смерти мадонны Лауры» итальянского поэта Франческо Петрарки (1304-1374).

2. «В какой стране небес, какими образцами...» Перевод 126-го сонета Петрарки из цикла «При жизни мадонны Лауры».

Государю наследнику Александру Николаевичу в день его тезоименитства. Впервые — БдЧ, 1834, т. 6, стр. 7-10. Александр Николаевич — будущий император Александр II (1818-1881). Невский. Имя «Александр» было дано по святцам в честь Александра Невского (1220-1263). Двух Александров тени. Имеются в виду Александр Невский и Александр I. Вождь непобедимый — Наполеон. Он ожил в брате. Имеется в виду Николай I. Война вдруг праведно пылает. Речь идет о русско-турецкой войне 1828-1829 гг.

Тревожное раздумье. Впервые — БдЧ, 1835, т. 9, стр. 120-122.

Невеста. Вольный перевод стихотворения Андре Шенье «La jeune tarentine». Впервые — там же, стр. 126. Это стихотворение Шенье послужило также источником стихотворения Н. И. Гнедича «Тарентинская дева», напечатанного в «Полярной звезде» на 1823 год.

Мальвина. Впервые — БдЧ, 1835, т. 10, стр. 172-173.

К неверной. Впервые — БдЧ, 1835, т. 11, стр. 15-16.

Тоска. Вольный перевод 2-го сонета из цикла «После смерти мадонны Лауры» Франческо Петрарки. Впервые — там же, стр. 94-95. Этот сонет Петрарки послужил источником стихотворения К. Н. Батюшкова «На смерть Лауры». Эпиграф взят из первой строки 2-го сонета Петрарки. Прекрасная колонна пала, И лавр зеленый мой увял. В подлиннике игра слов, обозначающая гибель двух человек, которые были близки и дороги Петрарке: Колонна — кардинал Стефано Колонна, друг и покровитель поэта, убитый в Риме в 1347 г.; лавр (lauro) — Лаура, возлюбленная поэта, скончавшаяся, по словам Петрарки, в 1348 г.

Сонет («Прелестный вечер тих, час тайны наступил...»). Вольный перевод 30-го сонета из никла «Различные сонеты» (ч. 1) Вордсворта (см. о нем на стр. 469). Впервые — там же, стр. 96.

Элегия («О ты, звезда любви, еще на небесах...»). Перевод XIII элегии Андре Шенье «Bel astre de Venus, de son front delicat...». Впервые — БдЧ, 1835, т. 12, стр. 19. Диана — здесь в значении: луна.

Пловец. Впервые — там же, стр. 89-90.

Сельская элегия. Вольный перевод романса Мильвуа (см. о нем на стр. 447) «Priez pour moi». Впервые — БдЧ, 1835, т. 13, стр. 6-7.

Ночь родительской субботы. Впервые — БдЧ, 1836, т. 14, стр. 12-14. В тексте озаглавлено: «Баллада», заглавие «Ночь родительской субботы», имеющееся в оглавлении, видимо, пропущено по ошибке. (Цензурное разрешение — 31 декабря 1835 г.)

Отплытие витязя. Впервые — там же, стр. 70-71.

Витязь («Скажи мне, витязь, что твой лик...»). Впервые — БдЧ, 1836, т. 16, стр. 12-14. Эпиграф взят из поэмы Байрона «Гяур».

Тайна. Впервые — там же, стр. 169-170.

Дуб. Впервые — БдЧ, 1836, т. 17, стр. 194-195. Денница — см. стр. 461.

Жнецы. Впервые — БдЧ, 1836, т. 18, стр. 156-157.,

Выбор. Впервые — БдЧ, 1836, т. 19, стр. 10-11. П. Г. Гагарин — см. стр. 468.

Поэт и буря. Впервые — там же, стр. 13-14. Ламартин Альфонс (1791-1869) — французский поэт-романтик реакционного направления. Два тома его «Поэтических размышлений» (18201823) являются крупнейшим памятником раннего французского романтизма. Поэма «Жослен» (1836) пронизана идеей самоотречения и слияния с природой. Оссиан — легендарный кельтский поэт. Под его именем Макферсон издал в 1760-х годах свои шотландские песни. Инисторовы курганы, Морвен — местности в северо-западной Шотландии, где происходит действие поэм Оссиана.

Эрминия на берегах Иордана. Вольный перевод 1-7-й строф 7-й песни поэмы Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим». Впервые — там же, стр. 14-15. Эрминия — сарацинская дева-воительница, влюбленная в христианского рыцаря Танкреда. В 7-й песне поэмы Тассо рисуется история бегства Эрминии, находящей приют у пастухов.

Еврейская мелодия («Когда в нетленном мире том...»). Перевод стихотворения Байрона «If that high world...» из цикла «Еврейские мелодии» (см. примеч. к стихотворению «К Филону», стр. 455). Впервые — там же, стр. 16.

Касатка. Перевод песни «Rondinella pellegrina» из романа Томазо Гросси «Марко Висконти». Впервые — там же, стр. 96-97. Роман Гросси (см. о Гросси стр. 464), опубликованный в Италии в 1834 г., привлек к себе внимание русских литераторов. В 1835 г. в журнале «Московский наблюдатель» были напечатаны отрывки из «Марко Висконти» в переводе С. П. Шевырева. Висконти Марко — один из вождей миланской партии гибеллинов (сторонников императорской власти), боровшейся в начале XIV в. с гвельфами (сторонниками папы Римского).

Сияна. Впервые — БдЧ, 1837, т. 20, стр. 34-35. (Цензурное разрешение — 29 декабря 1836 г.)

Русская певица. Впервые — БдЧ, 1836, т. 17, стр. 193-194. В посмертном издании 1840 г. Жуковский озаглавил это стихотворение «П. А. Бартеневой», которой оно посвящено. По свидетельству А. Сиверса, опубликовавшего в 9-м томе сб. «Звенья» несколько писем Козлова, оригинал стихотворения «Русская певица» находится в альбоме П. А. Бартеневой и датирован «16 февраля 1836». В сопроводительном письме, помеченном 16 февраля <1836>, Козлов писал Бартеневой: «Примите, сударыня, это слабое выражение высокого наслаждения, доставленного мне вашим восхитительным пением, сладкая мелодия которого звучит и будет всегда находить отзвук в моем сердце. Как был бы я счастлив услыхать еще раз ваш звучный и в то же время такой нежный голос, от которого душа ощущает невыразимое, но полное прелести волнение» («Звенья», т. 9. М., 1951, стр. 485. Оригинал по-французски). Бартенева Прасковья Арсеньевна (1811-1872) — фрейлина; певица-любительница, которую современники называли «московским соловьем». Ее высоко ценили М. И. Глинка и композитор А. Е. Варламов. В 1831 г. Лермонтов посвятил ей стихотворение «Скажи мне: где переняла...».

Песнь о Марко Висконти. Перевод стихотворения «In morte di Marco Visconti» из романа Томазо Гросси «Марко Висконти». Впервые — «Современник», 1837, т. 5, стр. 240-246. Стихотворение посвящено смерти героя и написано в форме сирвентес — лирико-драматическом жанре поэзии трубадуров. Марко Висконти — см. примеч. к стихотворению «Касатка», стр. 474. Гвельфы — партия в Италии, отстаивавшая светскую власть папы (XII-XIV вв.). Эпанча (епанча) — старинный плащ.

Первое свидание. Впервые — БдЧ, 1837, т. 21, стр. 4748. В изд. 1840 г. Жуковским дан подзаголовок: «Графине М. А. Потоцкой» (см. о ней на стр. 468). Написано, вероятно, в январе 1837 г. О посещении М. А. Потоцкой Козлова говорится в его дневниковой записи от 12 января 1837 г.: «Была у меня графиня Потоцкая. Я был в восхищении от нее. Она будет также звездою для моего сердца... Она спела мне чудную арию Pignatelli и романс «Любила я твои глаза»» (СиН, стр. 56).

Элегия («Зачем весенний ветерок...»). Впервые — ЛП на 1837 год, No 44, 30 октября.

Сельская жизнь. Впервые — «Альманах на 1838 год, изданный В. Владиславлевым», стр. 181-183. (Цензурное разрешение — 17 декабря 1837 г.)

Стансы («Глубоко в тишине, предав навек безмолвью...»). Перевод 2-5-й строф из 14-й главы поэмы Байрона «Корсар». Впервые — там же, стр. 291.

К Леопольду Мейеру. Впервые — ЛП на 1837 год, No 31, 31 июля. Мейер Леопольд (1816-1883) — австрийский пианист и композитор, гастролировавший в России. Познакомившись с Козловым, Мейер навещал его и специально играл для него.

Милой дочери графини Фикельмон. Впервые — ЛП на 1837 год, No 52, 25 декабря. Фикельмон — см. стр. 466.

Другу весны моей после долгой, долгой разлуки. Впервые — ЛП на 1838 год, No 5, 29 января. Посвящено двоюродной сестре Козлова Анне Григорьевне Хомутовой (17841856), в которую он был влюблен в годы юности. Дербент — см. примеч. Козлова на стр. 67.

К П. Ф. Балк-Полеву («Надолго увлечен неверною судьбой...»). Впервые — «Сборник на 1838 год», стр. 21-24. Написано, по-видимому, в начале 1838 г. (Цензурное разрешение — 8 марта 1838 г.) Балк-Полев — см. стр. 458. Столица чувств живых, столица дум глубоких. Подразумеваются Париж и Петербург. Где та волшебница и т. д. Имеется в виду французская писательница Анна-Луиза-Жермен де Сталь (1766-1817). Монморанси — герцог Моиморанси Матье-Фелисите (1767-1826), французский государственный деятель. И жизнь свою венчал кончиною святой. Намек на внезапную смерть герцога Монморанси в церкви во время молитвы. Но ту, с кем их сердца все думы разделяли. Речь идет о Жюли Рекамье (1777-1849), чей салон был модным политическим и литературным центром Парижа. Герцог Монморанси был одним из верных поклонников Рекамье. Saint-Pierre — французский писатель Бернарден де Сен-Пьер Жак-Анри (1737-1814). Грассини Жозефина (1773-1850) — итальянская певица, гастролировавшая в Париже в царствование Наполеона I. Benjamin — французский политический деятель и писатель Бенжамен Констан (1767-1830). Биготини Эмилия (ум. 1858) — французская танцовщица. Мерсье Луи-Себастиан (1740-1814) — французский романист и драматург. L'abbe Boulogne-аббат Булонь Этьен-Антуан (1747-1825), французский церковник, капеллан Наполеона I. Бешеный Гамлет, мятежник Манлий. Имеется в виду французский трагический актер Франсуа-Жозеф Тальма (1763-1826), прославившийся в частности в ролях шекспировского Гамлета и Манлия из одноименной трагедии французского драматурга Антуана Лафосса (ок. 1653-1708). Гаррик Давид (1717-1779) — английский актер, прославившийся в ролях шекспировского репертуара. Страна, где огненные горы — Италия. Пленялся ты красой Бразильи изумрудной. Балк-Полев был русским посланником в Бразилии.

К*** («Что я во цвете юных дней...»). Впервые — ЛП на 1838 год, No 15, 9 апреля. Посвящено графине Дарье Федоровне Фикельмон (см. о ней стр. 466). В изд. 1840 г. Жуковским озаглавлено: «Графине Фикельмон».

Песня. Впервые — ЛП на 1838 год, No 20, 14 мая.

Из Джияура. Вольный перевод из поэмы Байрона «Гяур» (от стиха: «As rising on its purple wing...» до «Except an erring sister's shame...» включительно). Впервые — ЛП на 1838 год, No 24, 11 июня.

Встреча. Впервые — ЛП на 1838 год, No 27, 2 июля.

Идиллия («Стремятся не ко мне с любовью и хвалами...»). Перевод идиллии Андре Шенье «Ah! ce n'est point a moi qu'on s'occupe de plaire...». Впервые — альм. «Утренняя заря» на 1839 год, стр. 51. (Цензурное разрешение — 15 ноября 1838 г.) В изд. 1840 г. стихотворение озаглавлено: «Фанни». Белинский, говоря о переводческом мастерстве Козлова, выписывает три его стихотворения: «Новые стансы», «Вольное подражание сонету Мицкевича», «Фанни» «как доказательство, что он мог усвоивать русской литературе драгоценнейшие перлы иностранных литератур». О стихотворении «Фанни» он пишет следующее: «Последняя пьеса, отличающаяся в подлиннике пластическою художественностию в выражении, и переведена пластически художественно. Так переводить могут только истинные таланты, которых немного бывает во всякой литературе» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 77).

Стансы («Вчера я, мраком окруженный...»). Впервые — там же, стр. 70-71.

Княгине З. А. Волконской («Я арфа тревоги, ты — арфа любви...»). Впервые — там же, стр. 194. Написано в ответ на стихотворное послание З. А. Волконской, опубликованное в этом же альманахе, стр. 193:

З. А. Волконская — см. стр. 454.

Графине Лаваль. Впервые — «Отечественные записки», 1839, т. 6, стр. 145. А. Г. Лаваль — см. стр. 467.

Гимн Орфея. Впервые — БдЧ, 1839, т. 34, стр. 174. Орфей — легендарный древнегреческий певец, своими песнями приводивший в движение деревья и скалы, укрощавший диких зверей. В образе Орфея воплощена идея всемогущества музыки, поэзии, искусства.

Молитва («Прости мне, боже, прегрешенья...»). Впервые — «Современник», 1840, т. 18, стр. 86. Написано 3 декабря 1839 г., как об этом сообщает Козлов в дневниковой записи от 3 декабря: «Около 12 час. ночи нашло на меня вдохновение, и я сочинил молитву в виде сонета» (СиН, стр. 62). Жуковский, опубликовав это стихотворение в своей статье «О стихотворениях И. И. Козлова», замечает: «Следующая молитва написана им весьма незадолго до смерти; это последний звук его арфы». Магдалина. По евангельской легенде, Мария из Магдалы вела развратный образ жизни, но под влиянием Христа обратилась к его вере и стала восторженной ее проповедницей. Иоанн — апостол и евангелист, называемый Богословом.

Легенда. Впервые — изд. 1840 г., ч. 2, стр. 363-366. Написана в конце декабря 1839 г. — начале января 1840 г. В дневниковой записи от 28 декабря 1839 г. сказано: «Г-жа Вейдемейер. Я с ней занялся своей легендой» (СиН, стр. 64). 18 января 1840 г., за 12 дней до смерти, Козлов читал свою «Легенду» княгине А. И. Голицыной. «Моя легенда ее шокировала...» (СиН, стр. 66) — пишет с явным огорчением Козлов. По всей вероятности, любовный мотив, введенный в церковную легенду, «шокировал» святошу и ханжу А. И. Голицыну. Фивы — древнегреческое название древнеегипетского города Уасет, расположенного по обоим берегам Нила и в древности славившегося своей красотой и богатством. В I в. до н. э. город был разрушен. Впоследствии в его развалинах поселялись христианские отшельники. Он Павел Фивейский в цвету молодом. Герой стихотворения уподобляется первому по времени христианскому монаху Павлу Фивейскому (ум. 341), который жил в Фиваиде, питаясь плодами пальмы и одеваясь ее листьями.

СТИХИ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

Стансы («Тоскуя о подруге милой...»). Вольный перевод 43-го сонета Франческо Петрарки из цикла «После смерти мадонны Лауры». Впервые — изд. 1840 г., ч. 2, стр. 262-263. Эпиграф взят из первой строки 43-го сонета.

Стихи Андрея Шенье на пребывание его в Англии. Вольный перевод стихотворения Андре Шенье: «Sans parents, sans amis et sans concitoyens...». Впервые — там же, стр. 333-334. Андре Шенье (см. о нем. стр. 469) с конца 1787 до начала 1790 г. проживал в Лондоне в качестве секретаря французского посольства.

Дружба. Впервые — там же, стр. 275.

Стихи для концерта. Впервые — там же, стр. 316-318.

ПОЭМЫ

Чернец. Впервые десятая глава поэмы с заглавием: «Возвращение на родину. Отрывок из поэмы, еще не напечатанной» — НЛ, 1823, № 47, стр. 126—128; полностью — отдельное издание: «Чернец, киевская повесть. Сочинение Ивана Козлова». СПб., 1825, с эпиграфом из поэмы Байрона «Гяур»:

<Изможденное тело, разрушенный разум, обломок пережитой страсти, сморщенный пергамент, унесенный ветром листок, увядший от осеннего вихря грусти > и с предисловием «От издателей». Печ. по изд. 1833 г., ч. 1, стр. 5—31. В предисловии к отдельному изданию, написанном, по-видимому, Жуковским, говорится:

«Мы не хотим предупреждать суда наших читателей о небольшой поэме, которую здесь им предлагаем: и без нас они найдут в ней красоты возвышенные, и без нас могут заметить, что воображение поэта согрето пламенем чувства, что язык его силен, прост и живописен. Мы скажем несколько слов о самом поэте. Судьба его должна возбудить нежнейшее участие в каждом благородном сердце. Несчастие, часто убийственное для души обыкновенной, было для него гением животворящим. «Несчастие, — сказал некто, — можно сравнить с великаном, имеющим голову светозарную и ноги свинцовые. Кто сам высок, или кто может возвыситься, чтоб посмотреть прямо в лицо сему ужасному посланнику провидения, — тот озарится его блеском, и собственное лицо его просветлеет; но тот, кто низок, или кто, ужаснувшись ослепительного света, наклонит голову, чтобы его не видать, — тот попадет под свинцовые ноги страшилища и будет ими раздавлен или затоптан в прах». Сей жребий миновал нашего страдальца: он имел довольно мужества, чтоб посмотреть прямое лицо своему страшному посетителю. В молодых летах, проведенных в рассеянности большого света, он не знал того, что таилось в его душе, созданной понимать высокое и прекрасное, — несчастие открыло ему эту тайну: похитив у него лучшие блага жизни, оно даровало ему поэзию. Вот уже пятый год, как он без ног и слеп; существенный мир исчез для него навсегда; но мир души, мир поэтических мыслей, высших надежд и веры открылся ему во всей красоте своей: он живет в нем и в нем забывает свои страдания, часто несносные. Мы не входим в подробности— пускай он сам будет своим историком: прилагаем здесь его послание к другу (написанное в 1822 году), в котором с величайшею верностию изобразил он настоящую судьбу свою; оно есть не произведение поэта, а искренняя, трогательная исповедь страдальца».

Среди первых откликов на поэму было письмо М. Н. Загоскина от 29 апреля 1825 г., сохранившееся в бумагах Козлова. «Я сейчас прочел поэму вашу «Чернец», — писал Загоскин, — и хотя не имею чести вас знать, но решился писать к вам и благодарить за неизъяснимое удовольствие, которое доставило мне сие стихотворение, исполненное истинной поэзии и глубокого чувства. Вы сделали чудо: заставили плакать комического писателя. Да, почтеннейший Иван Иванович, я плакал, читая поэму вашу, и никогда не забуду этих слез. Поверьте, это не сентиментальная фраза, я всегда их ненавидел...» («Русский архив», 1886, № 2, стр. 190—191). Вскоре после выхода в свет «Чернеца» в No 8 «Московского телеграфа» за 1825 г. (апрель) появилась очень сочувственная и довольно пространная рецензия П. А. Вяземского, который, в частности, писал следующее: «Содержание «Чернеца» занимательно: главное лицо есть характер отменно поэтический, оживляющий в памяти некоторые воспоминания о «Гяуре» Бейрона; сцена действия, самое действие, довольно простое, но быстрое и полное, отдельные подробности, язык стихотворный— все озарено, все одушевлено поэтическим пламенем» (стр. 313—314). Анализируя' поэму, Вяземский отдает предпочтение ее второй половине: «В особенности же, кажется, отличается красотами вторая половина повести. Описание возвращения чернеца на родину, посещения кладбища, встречи с коварным злодеем, убиение его, повесть о том, что чувствовал страдалец по совершении мести, — глубоко отзываются в душе читателя. Нравственный поэт с отменным познанием сердца человеческого означил следствие преступления на душе страдальца» (стр. 317). Вяземский рекомендует при втором издании «Чернеца» подробнее описать обряд погребения иноков и переработать рассказ чернеца о причинах смерти жены и ребенка: «Причина их смерти может остаться сомнительною для читателя:

Можно догадаться, но можно и не знать, о каком обмане и о каком злодее идет дело. Это место тем более, кажется, требует поправки, что и самые стихи довольно слабы и как будто изменяют поэту в решительную минуту действия» (стр. 319). Наряду с рецензией Вяземского, несомненный интерес представляет также обширная статья о послании к В. А. Жуковскому и о «Чернеце», принадлежащая перу Л. Д. Улыбышева, напечатанная в двух номерах «Санктпетербургской газеты», издававшейся на французском языке (№№ 61 и 66 за 1825 г.). Вторая половина статьи, помещенная в № 66 от 2 июня, была перепечатана в переводе В. Соколова журналом НЛ (1825, кн. 13, август, стр. 101—109). В ней мы читаем: «Содержание сей поэмы, заключающей в себе 38 печатных страниц, представляет нам последние минуты отшельника, который приведен в безмолвную обитель несчастием и раскаянием и у подножия олтаря оплакивает заблуждения несчастной жизни своей. Английский эпиграф, взятый г. Козловым из Бейронова «Гяура», показывает нам, какому образцу следовал наш поэт при сочинении своей поэмы. Не думайте, однако ж, найти в русском авторе рабского подражателя лорду Бейрону. Если он заимствовал от него смелые и таинственные формы повествования, столь близкие к романтической поэзии, то честь изобретения собственно ему принадлежит. Герой его поэмы имеет свой особенный отпечаток и нимало не походит на героев Бейрона. Последние отличаются каким-то фатализмом: это существа, выходящие из круга человечества; это потомки древних титанов, которые носят на челе своем как бы наследственное клеймо, печать отвержения, постигшего гордых и мятежных их предков. Вместо сей исполинской, но униженной природы, русский поэт представляет нам в характере своего чернеца человека со всеми его отличительными признаками и в судьбе его дает урок высокой нравственности. Мы видим здесь в одно время и картину счастия, обещаемого страстною любовию, и все мучения, ее сопровождающие, когда она становится единственною потребностию жизни; видим, как религия облегчает страдания, которых ничто усладить не может; как преступление, всегда караемое божескими законами, даже тогда, когда природа громко вопиет в пользу преступника, в одно мгновение истребляет плоды утешения, почерпаемого в обетованиях веры, и как, наконец, смерть христианина примиряет грешника с самим собою и с небом. Чертеж сей поэмы есть следующий» (стр. 101—102). Дальше идет пересказ содержания поэмы. Рецензент с большой похвалой отзывается о 10-й главе: «Мы не знаем, изображал ли кто лучше г. Козлова минуты, столько раз описанные, чувства путешественника, который после долгого отсутствия и продолжительных несчастий увидел опять родную землю. Нельзя лучше похвалить сие место, как выписав его для читателей» (стр. 105). Об исключительном успехе, которым пользовался «Чернец» в широких читательских кругах, писал «Московский телеграф» в 1827 г.: «Это явление маловиданное в русской книжной торговле; поэма, в два года трижды напечатанная, доказывает... что поэма «Чернец» сделалась, так сказать, народною поэмою» («Московский телеграф», 1827, ч. 17, стр. 224). В связи с выходом в 1840 г, собрания стихотворений Козлова В. Г. Белинский изложил в развернутой форме свой взгляд на его творчество. О «Чернеце» он, в частности, писал следующее: «Слава Козлова была создана его «Чернецом». Несколько лет эта поэма ходила в рукописи по всей России прежде, чем была напечатана. Она взяла обильную и полную дань слез с прекрасных глаз; ее знали наизусть и мужчины. «Чернец» возбуждал в публике не меньший интерес, как и первые поэмы Пушкина, с тою только разницею, что его совершенно понимали: он был в уровень со всеми натурами, всеми чувствами и понятиями, был по плечу всякому образованию. Это второй пример в нашей литературе после «Бедной Лизы» Карамзина. «Чернец» был для двадцатых годов настоящего столетия тем же самым, чем была «Бедная Лиза» для девятидесятых годов прошедшего и первых нынешнего века. Каждое из этих произведений прибавило много единиц к сумме читающей публики и пробудило не одну душу, дремавшую в прозе положительной жизни. Блестящий успех при самом появлении их и скорый конец — совершенно одинаковы, ибо, повторяем, оба эти произведения совершенно одного рода и одинакового достоинства, вся разница во времени их явления и, в этом отношении, «Чернец», разумеется, гораздо выше. Содержание «Чернеца» напоминает собою содержание Байронова «Джяура»; есть общее между ими и в самом изложении. Но это сходство чисто внешнее: «Джяур» не отражается в «Чернеце» даже и как солнце в малой капле вод, хотя «Чернец» и есть явное подражание «Джяуру». Причина этого заключается сколько в степени талантов обоих певцов, столько и в разности их духовных натур. «Чернец» полон чувства, насквозь проникнут чувством — и вот причина его огромного, хотя и мгновенного успеха. Но это чувство только тепло, не глубоко, не сильно, не всеобъемлюще. Страдания чернеца возбуждают в нас сострадание к нему, а его терпение привлекает к нему наше расположение, но не больше» (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 69—70).

«Чернец» неоднократно переводился на иностранные языки. В 1835 г. поэма выщла в Италии в переводе маркиза Чезаре Бочелла (это издание имелось в библиотеке Пушкина. См.: Б. Л. Модзалевский. «Библиотека А. С. Пушкина». СПб., 1910, стр. 263). 7 мая 1835 г. Бочелла послал Козлову несколько экземпляров своего перевода, сопроводив их письмом, ныне хранящимся в рукописном отделе ПД. Переводчик, по собственному признанию, пользовался подстрочником, составленным при помощи его друзей и знакомых, среди которых назван Муравьев-Апостол. Граф М. Д. Бутурлин рассказывает в своих воспоминаниях, что Бочелла был увлечен княгиней Марией Аркадьевной Голицыной, приятельницей Козлова, что он был человеком крайне экзальтированным («Русский архив», 1897, № 9). Это свойство характера обнаруживается в преувеличенно восторженном тоне его письма к Козлову. Вот что пишет Бочелла: «Ваша слава — всеевропейская, и ей мудрено польстить скромным даром в виде иностранного перевода, но мне кажется, Вам будет приятно услышать, что бедный переводчик мог совершить свой труд, лишь проходя сквозь самые сладкие и вместе ужасные волнения и разнообразные восторги. Сдается мне, что великое имя Ваше оказывает покровительство моему, еще столь новому на литературном Поприще; я восхищен этим, но прямодушие мое заставляет меня принести Вам в дар все слезы, которые исторгает Ваш «Чернец» в Италии» (Известия отделения русского языка и словесности Академии наук, 1904, кн. 2, стр. 94. Оригинал по-французски).

Прекрасный друг — жена Козлова, Софья Андреевна, урожденная Давыдова.

Невеста абидосская. Перевод поэмы Байрона «The Bride of Abydos». Впервые — отрывки поэмы — НЛ, 1823, No 24, стр. 175-176; «Соревнователь просвещения и благотворения», 1825, No 3, стр. 290-294; «Московский телеграф», 1825, No 19, стр. 250-252; полностью — отдельное издание: «Невеста абидосская. Турецкая повесть лорда Байрона. Перевел с английского Иван Козлов». СПб., 1826, с эпиграфом, взятым Байроном из стихотворения Роберта Бернса «Ае fond kiss»:

<Если бы мы не любили столь нежно, если бы мы не любили столь слепо, не встретились и не разлучились, наши сердца не были бы разбиты>. Печ. по изд. 1833 г., ч. 1, стр. 177-268, с исправлением опечаток по изд. 1826 г. Работа над переводом была начата в 1822 г. Отрывки, опубликованные в журналах, подверглись серьезной переработке для изд. 1826 г. Однако Козлов не был удовлетворен и этим переводом. Об этом свидетельствует заметка в «Московском телеграфе», в которой сообщалось, что Козлов «хочет... заняться новым изданием перевода «Абидосской невесты», в котором исправит он некоторые отступления от подлинника» («Московский телеграф», 1827, ч. 16, стр. 88). И действительно, для изд. 1833 г. перевод был снова существенно переработан. Весьма вероятно, что поэма была посвящена императрице по совету Жуковского, который, возможно, рассчитывал на то, что Александра Федоровна, обучавшаяся у него русскому языку, возьмет под свое покровительство слепого поэта, испытывавшего большие материальные затруднения. Александра Феодоровна (Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина; 1798-1860) — жена Николая I, дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Порфирородный сын — наследник престола, Александр Николаевич (1818-1881). Первый царства день был днем бессмертной славы. Имеется в виду подавление декабрьского восстания Николаем I. Кто с братом доблестным и т. д. Речь идет о великом князе Константине Павловиче.

Часть 1. Гл. 1. Кто знает край далекий и прекрасный и т. д. Эти строки навеяны песней Миньоны из романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера» («Kennst du das Land, Wo die Zitrohen bliihen...»), Гл, 2. Диван — в Османской империи совет при султане или при великом визире. Гл. 5. Длань — рука, ладонь. Гл. 7. Пасван-Оглу (1758-1807)-турецкий паша, поднявший в 1797 г. янычарский мятеж против правительства Османской империи. Фирман — султанский указ в Османской империи. Г л. 8. Джирид (джеррид) — бой на турецких копьях. Мамелюки — личная гвардия султана. Гл. 11. Мекка — город в Саудовской Аравии, место паломничества мусульман. Гл. 12. Йстакар — древний город в Иране. Гл. 14. Визирь — высший сановник в некоторых странах мусульманского Востока. Яур (гяур) — мусульманское название иноверца.

Часть 2. Гл. 1. Когда погиб в ночи ужасной и т. д. Имеется в виду герой древнегреческой легенды — юноша из города Абидоса — Леандр, погибший в волнах Геллеспонта (Дарданелльского пролива) во время бури, когда он ночью плыл к своей возлюбленной Геро, жившей на другом берегу пролива в городе Сестосе. Гл. 2. Степь, где царствовал Приам. Имеется в виду Троада — древнее название северо-западной области побережья Малой Азии, в которой царствовал легендарный царь Приам, герой «Илиады». Песни нищего слепца и т. д. Имеется в виду Гомер, якобы родившийся в городе Хиосе. Гл. 3. Певец — Гомер. Рассказ чудесный твой. Имеются в виду «Илиада» и «Одиссея» Гомера. Гл. 4. Ида — гора на острове Крите. Славный и младой Сражен дарданскою стрелой. Имеется в виду Ахилл, который, согласно греческому эпосу, погиб в цветущем возрасте от стрелы троянского царевича Париса, сына Приама, потомка Дардана. Сын Аммона — Александр Македонский, провозглашенный сыном бога. Аммон — древнеегипетское божество, отождествлявшееся в Греции и Риме с Зевсом и Юпитером. Гл. 14. Виддин — город в Турции, которым в 1797 г. завладел Пасван-Оглу (см. выше). Бунчук — конский хвост на древке, служивший полковым, знаменем в турецкой коннице. Гл. 16. Румельские страны. Румелия — турецкое название стран Балканского полуострова, насильственно присоединенных в XIV-XVI вв. к владениям османских султанов. Гл. 20. Раяс — христиане, платившие поголовный налог Османской империи. Муйцин — муэдзин, служитель религиозного культа у мусульман, сзывающий с минарета верующих на молитву. Гл. 22. Резец изобразил и т. д. Имеется в виду античная скульптурная группа «Ниобея с детьми». Гл. 26. Скала Сигейская. Сигей — мыс при входе в Дарданеллы.

Примечания. Написаны Байроном и переведены Козловым с некоторыми сокращениями. Межнун и Лейла. Меджнун — полулегендарный арабский поэт, по преданию, погибший от трагической любви к прекрасной Лейли. Легенда о Меджнуне послужила основой для поэтических произведений народов Востока: «Лейли и Меджнун» Низами, «Лейли и Меджнун» Алишера Навои. Сади (правильно: Саади, 1184-1291) — иранский поэт, являющийся также классиком таджикской литературы. «Кто не имеет музыки в душе» — слова Лоренцо из пьесы Шекспира «Венецианский купец» (акт 5, сцена 1). «О Германии» — книга французской писательницы мадам де Сталь, вышедшая в 1813 г. Спаги — нерегулярные части турецкой конницы. Фокс Чарльз (1749-1809) — английский художник, писатель и путешественник, знаток Востока. D'Herbelot — французский ученый-ориенталист Бартелеми Эрбело (1625-1695), автор популярного труда «Восточная библиотека, или Всеобщий словарь, содержащий все сведения о народах Востока». Негропонт — один из островов Греции в Эгейском море. Каракалла Марк-Аврелий-Антоний — римский император (186-217), известный своей жестокостью и вероломством. Патрокл — друг Ахилла, один из героев «Илиады». Гробница Есиетеса. Эзиет — троянский старец, упоминающийся в «Илиаде». Его гробница имела форму башни. Антилох — участник Троянской войны, друг Ахилла и Патрокла, герой «Илиады». Морея — средневековое название полуострова Пелопоннес. Некромантия — вызывание «духов умерших» для предсказания будущего. Ламбро Канцани — Лаброс Канцони (17521804); состоял на русской военной службе при Екатерине II, участник русско-турецкой войны 1787-1791 гг., боролся за национальную независимость Греции. Рига — Ригас Константин-Велистинлис-Фереос (настоящее имя — Антониос Кириазис, ок. 1757-1798), греческий революционный поэт, участник борьбы за освобождение Греции от турецкого владычества. История привидения лорда Литтльтона и далее. Неточный перевод, сделанный Козловым, затемняет смысл этого примечания Байрона. Оно гласит: «Рассказы лорда Литтльтона о привидениях, уверенность герцогини Кендаль, что Георг I влетел к ней в окно в виде ворона...». Орфорд. Имеется в виду английский государственный деятель Роберт Уолпол (1676-1745), носивший титул графа Орфорда. Байрон ссылается на книгу его воспоминаний и писем.

Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Впервые (отрывок) — СЦ на 1827 год, стр. 263—264, под заглавием: «Лунная ночь в Кремле» и с примечанием, вероятно написанным А. А. Дельвигом, хорошо знавшим Козлова: «Эта маленькая поэма, начатая в 1824 году, чрез несколько месяцев будет окончена и напечатана». Впервые полностью — отд. издание: «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая. Сочинение Ивана Козлова». СПб., 1828.

Печ. по изд. 1833 г., ч. 1, стр. 55—114, с исправлением опечаток по изд. 1828 г. Работа над поэмой была завершена не позже сентября 1827 г. Об этом свидетельствует заметка в «Московском телеграфе», по-видимому написанная Н. А. Полевым: «Наш русский поэт И. И. Козлов кончил новую поэму свою «Наталья Долгорукая».

Мы слышали ее из уст самого поэта и не могли не плениться этим превосходным произведением» («Московский телеграф», 1827, ч. 17, стр. 113. Ценз, разрешение — 28 сентября 1827 г.). Жуковский в письме к А. И. Тургеневу от 27 ноября 1827 г. сообщает о своих хлопотах, связанных с изданием поэмы: «Козлова поэма все еще не вышла» (В. А. Жуковский. Собр. соч. в четырех томах, т. 4.

М.—Л., 1960, стр. 502). Из этих слов можно заключить, что поэма уже была готова к печати летом или ранней осенью 1827 г.

Н. А. Полевой в своей рецензии на поэму («Московский телеграф», 1828, № 4, стр. 537—554) видит заслугу Козлова в том, что он избрал для поэтического изображения «один из самых необыкновенных характеров женских...» Отмечая художественные достоинства отдельных мест поэмы: «Многие места превосходны; многие горят силою чувства и страсти», рецензент упрекает автора за недостаточную действенность, динамизм и конкретность повествования; вместе с тем он предостерегает против ненужных сравнений Козлова с Байроном: «Судя творца «Натальи Долгорукой» безсравнений, в его настоящем положении, и говоря не о том, что бы он или другой кто мог сделать, а только о том, что он сделал, мы не можем не согласиться, что поэма Козлова есть творение с большими достоинствами, писана по вдохновению сердца, исполнена теплоты сердечной, и тем легко объясняется сильное действие ее на многих» (стр. 552). Полевой высказывает сожаление по поводу того, что поэма бедна «местными красками», «местным колоритом», что ее историко-бытовой фон недостаточно убедителен: «Труднее оправдать Козлова в изысканности некоторых положений и слов; в подновлении, так сказать, новыми современными чувствами действующих лиц, которые не могли иметь их. Здесь оправдаем Козлова тем, что положение его не позволяет ему войти в критические и археологические соображения. Для того чтобы переселиться в другой век, изучить образы, характер века, подробности, свойственные тому веку и для нас не существующие, потребно отдельное изучение.

Можно быть уверену, что сцена Самозванца в келии монаха-летописателя стоила Пушкину больших соображений, чтения, критического обозрения истории и археологии XVII века: все в ней так хорошо соблюдено, малейшая черта, понятия, слова, все оттенки верны, очаровательны по своей исторической точности. Кажется, поэт видит и легко описывает, но эта легкость есть результат огромной приготовительной работы, а к такому труду Козлов не имел и не имеет средств приступить» (стр. 553). Эпиграф, взятый из 5-й песни «Ада» — первой части «Божественной комедии» Данте, — дается в переводе Козлова. Подрясник объяринный — шелковый подрясник. Катаур — широкий пояс на подряснике. Звездою при дворе В семнадцать лет она явилась. Имеется в виду двор Петра II (1715—1730), царствовавшего с 1727 по 1730 г. Невесты царской брат родной. Сестра Ивана Алексеевича Долгорукого — Екатерина была обручена с Петром II. Неумолимая гробница Схватила юного царя От двух венцов. Имеются в виду царский и свадебный венцы, так как Петр II умер от оспы' во время приготовления к коронации и к свадьбе с Екатериной Долгорукой. Долгорукого семья погибла с ним. После смерти Петра II императрица Анна Иоанновна выслала семью Долгоруких в Сибирь. Схима — высшая монашеская степень, требующая выполнения суровых, аскетических правил.

Безумная. Впервые — отдельное издание: «Безумная. Русская повесть в стихах. Сочинение Ивана Козлова». СПб., 1830, с эпиграфом из поэмы Байрона «Гяур»:

<...Ты была, ты есть взлелеянное безумие моего сердца! >. Печ. по изд. 1833 г., ч. 1, стр. 115—148. Как в первой публикации, так и в последующих изданиях, поэме предпослано вступление, написанное от имени «издателя». Кто был его автором — не установлено. Приводим текст:

«Нет надобности издателю хвалить в предисловии своем предлагаемое им публике новое сочинение; само за себя говорит оно лучше его. Но, кажется, может он сказать несколько слов, чтоб удалить недоумение читателя — когда оно предположительно, судя по новости или странности предмета, избранного сочинителем. Вероятно, многие спросят: есть ли поэзия в несчастном состоянии человека, который лишился ума? — Поэзия или, справедливее сказать, поэтическая сторона есть в каждом почти предмете. Найти точно ее и осветить ее с надлежащей точки, закрывши все лишнее, бесполезное, прозаическое, — вот в чем тайна искусства. Тихая, беззаботная любовь простодушной поселянки меньше представляет красок для поэзии, нежели ужасные следствия измены, так дико омрачающие ум ее. Мы видим с удивлением, что эта бездейственная, едва ли не сонная прежде душа, вдруг восстает и с каким-то исступлением раскрывает таившуюся в ней силу. Поэтическое разнообразие дум, передаваемых нам то мятежною, то утихающею страдалицей; картины природы, в которых столько гармонии с ее сердцем; единство с главным предметом в самых отступлениях автора; все это вместе составляет целое, столь же поразительное, сколько и занимательное. В подобных сочинениях не может быть действия, или, по крайней мере, оно без приметного движения. Но тем не менее мы чувствуем влияние их на душу свою. Так созерцание живой картины, в которой актер отвергнул все мимические пособия, эти орудия волшебной власти его над нами, часто пленяет нас не менее представления трагедии».

В рецензии на «Безумную» А. А. Дельвиг, сочувственно относившийся к творчеству Козлова, отмечает искусственность и надуманность образа героини поэмы: «Певец «Чернеца» и «Натальи Долгорукой» не исчерпал еще до дна кладязя чувств своих. В поэме «Безумная» каждый стих звучит не фистулою, но чистыми, полными тонами, прямо возникающими из прекрасного сердца. Это пение соловья, успокаивающее душу, но не удовлетворяющее фантазии. Разделяешь печаль с милым певцом и невольно сердишься на него, что он заставил нас плакать от несчастий вымышленных и рассказанных оперною актрисой, а не настоящею поселянкой» («Литературная газета», 1830, № 69, 2 декабря). Как мерзлый пар Среди снегов родит пожар — неточная цитата из стихотворения М. В. Ломоносова «Вечернее размышление о божьем величестве при случае великого северного сияния». У Ломоносова «Как может быть, чтоб мерзлый пар Среди зимы рождал пожар?».

Зерно бурмицкое — крупная жемчужина.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ИНОЯЗЫЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ И. И. КОЗЛОВА

Стихотворения, помещаемые в этом разделе, были опубликованы дальним родственником Козлова А. Хомутовым в NoNo 2 и 3 журнала «Русский архив» за 1886 г. Они хранились у сына поэта, Ивана Ивановича Козлова, скончавшегося в 1883 г. В предисловии к своей публикации А. Хомутов писал: «Имея возможность ознакомить публику с этими драгоценными для всех любителей русского слова материалами, я, с согласия дочери поэта Александры Ивановны Козловой... приступаю к этому делу» («Русский архив», 1886, No 2, стр. 178). «Стансы», посвященные княгине А. И. Голицыной, и два стихотворения, адресованные графине Фикельмон, несомненно написаны Козловым. Что касается русских переводов этих стихотворений, то они, вероятно, также сделаны им самим, ибо в них легко обнаруживается художественная манера Козлова, особенности его стиля.

Stances и перевод (с французского). Впервые — «Русский архив», 1886, No 2, стр. 201-202, с датой: 1830. Голицына Авдотья Ивановна (1780-1850) — приятельница Козлова, Вяземского, братьев Тургеневых. В 1817 г. Пушкин посвятил ей два стихотворения: «Краев неопытный любитель...» и «Кн. Голицыной, посылая ей оду «Вольность»».

Alla contessa Fiquelmont и перевод (с итальянского). Впервые — там же, стр. 202. Фикельмон — см. стр. 466.

To countess Fiequelmont и перевод (с английского). Впервые — «Русский архив», 1886, No 3, стр. 309.

ПЕРЕВОДЫ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ И. И. КОЗЛОВУ

Шиллер

<Отрывок>. Перевод строф 1-8 и 13 из стихотворения Шиллера «Resignation». Публикуемый перевод обнаружен Ю. Д. Левиным в альбоме Анны Петровны Зонтаг (1785-1864) — детской писательницы и переводчицы, племянницы и близкого друга В. А. Жуковского (ПД). Альбомная запись озаглавлена: «Отрывок из Шиллера. Козлова». Судя по почерку, стихотворения альбома, включая и публикуемое, были записаны двоюродной сестрой А. П. Зонтаг — А. А. Воейковой (о ней см. стр. 443). Перевод сделан не позже 1827 г., когда Воейкова в последний раз уехала из России,

Де ла Буильери

Ивану Козлову («Мой друг! Увы, не видишь ты...»). Перевод стихотворения виконта де ла Буильери (Francois de la Bouillerie) «A m-r Kosloiff». Впервые — «Русский архив», 1886, No 2, стр. 200-201, вместе с текстом стихотворения де ла Буильери (публикация А. Хомутова, см. примеч. к приложению первому — «Иноязычные стихотворения Козлова», стр. 488). Перевод этого и следующего стихотворения принадлежит, по-видимому, Козлову, так как в противном случае это было бы специально оговорено А. Хомутовым. Французский текст имеет подзаголовок: «Французские стихи, написанные Козлову путешественником виконтом Ла Буильери, проживавшим долгое время в Петербурге. Стихи напечатаны в 1837 г. в «Journal des Jeunes Personnes»». Приводим французский текст:

Герейро

Ивану Козлову («Рукой безжалостной навек лишившись зренья...»). Перевод стихотворения Герейро (I. Guereiro) «То John Kosloff». Впервые — там же, стр. 199, вместе с английским текстом стихотворения, имеющего подзаголовок: «Английские стихи, посвященные Козлову г-м Герейро, состоявшим при португальском посольстве в Петербурге». Приводим английский текст:

В дневнике Козлова имеется запись от 12 января 1832 г., относящаяся к Герейро: «Я шел уже спать, когда пришел молодой Герейро... Мы много говорили и читали наизусть стихи. Это молодой человек весьма умный, отлично знающий древние и новые языки, вообще богато одаренная натура. Я в восторге, что с ним познакомился» (СиН, стр. 51).

Примечания

1

См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13. М.—Л., Изд. Акад. наук СССР, 1937, стр. 536—537. В дальнейшем ссылки даются по этому изданию.

(обратно)

2

«Московский телеграф», 1833, No 10, стр. 317—316.

(обратно)

3

«Московский телеграф», 1833, No 10, стр. 322.

(обратно)

4

«Московский телеграф», 1833, No 10, стр. 323.

(обратно)

5

К. Я. Грот. К биографии, творениям и переписке И. И. Козлова. — Известия отделения русского языка и словесности Академии наук, 1904, кн. 2, стр. 77—78.

(обратно)

6

Старина и новизна, кн. 11 СПб., 1906, стр. 39. В дальнейшем ссылки даются на эту книгу.

(обратно)

7

Там же, стр. 42.

(обратно)

8

Дневники и письма Николая Ивановича Тургенева, т. 3. Пг., 1921, стр. 312.

(обратно)

9

К. Я. Грот. К биографии, творениям и переписке И. И. Козлова. — Известия отделения русского языка и словесности Академии наук, т. 9, кн. 2. СПб., 1904, стр. 88.

(обратно)

10

Старина и новизна, стр. 40.

(обратно)

11

Старина и новизна, стр. 41.

(обратно)

12

Там же.

(обратно)

13

Там же.

(обратно)

14

Д. Д. Благой. Творческий путь Пушкина. М.—Л., 1950, стр. 251.

(обратно)

15

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 189.

(обратно)

16

Там же, стр. 128.

(обратно)

17

См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 108.

(обратно)

18

Там же, стр. 134.

(обратно)

19

«Московский телеграф», 1828, No 4, стр. 550.

(обратно)

20

Старина и новизна, стр. 47.

(обратно)

21

Там же, стр. 49.

(обратно)

22

«Journal de St.-Petersbourg», 1825, No 61, 21 мая.

(обратно)

23

Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Онегинское собр. 28088/СС I б. 125.

(обратно)

24

Старина и новизна, стр. 56.

(обратно)

25

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 1. M., 1953, стр. 91.

(обратно)

26

Там же, т. 7. М., 1955, стр. 190.

(обратно)

27

Там же.

(обратно)

28

«Русский архив», 1886, No 2, стр. 190.

(обратно)

29

Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, т. 8. М.—Л., 1952, стр. 385.

(обратно)

30

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 174.

(обратно)

31

Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, т. 8. М.—Л., 1952, стр. 153—154.

(обратно)

32

Остафьевский архив, т. 2. СПб., 1899, стр. 170—171.

(обратно)

33

Там же, стр. 252.

(обратно)

34

Остафьевский архив, т. 2. СПб., 1899, стр. 69.

(обратно)

35

Остафьевский архив, т. 3. СПб., 1899, стр. 74.

(обратно)

36

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 73—74.

(обратно)

37

Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Онегинское собрание, 28088/СС I. б. 125.

(обратно)

38

Полное собрание сочинений князя П. А. Вяземского, т. 1. СПб., 1878, стр. 187.

(обратно)

39

«Русский архив», 1886, No 2, стр. 190.

(обратно)

40

См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 536.

(обратно)

41

Остафьевский архив, т. 3. СПб., 1899, стр. 114.

(обратно)

42

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 174.

(обратно)

43

Там же, стр. 184.

(обратно)

44

«Русский архив», 1886, No 2, стр. 186—187.

(обратно)

45

Там же, стр. 187.

(обратно)

46

«Русский архив», 1886, No 2, стр. 187.

(обратно)

47

Об этом см. подробнее в статье Б. В. Неймана «Отражение поэзии Козлова в творчестве Лермонтова» (Известия отделения русского языка и литературы Академии наук, т. 19, кн. 1. СПб., 1914) и в книге Б. Эйхенбаума «Лермонтов». Л., 1924.

(обратно)

48

См.: А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 13, стр. 536—537.

(обратно)

49

«Русский архив», 1867, вып. 1, стр. 13—14.

(обратно)

50

Там же, стр. 16.

(обратно)

51

Сам Некрасов, как известно, сближал образ княгини Волконской с исторической Натальей Долгорукой: «Но свет Долгорукой еще не забыл...»

(обратно)

52

«Русский архив», 1886, No 2, стр. 189—190.

(обратно)

53

Там же, стр. 186.

(обратно)

54

«Московский телеграф», 1828, No 4, стр. 549.

(обратно)

55

Дневник В. К. Кюхельбекера. Л., 1929, стр. 274—275.

(обратно)

56

А. И. Герцен. Избранные сочинения. М., 1937, стр. 399.

(обратно)

57

Не случайно стихотворение посвящено А. Г. Лаваль — теще декабриста C. П. Трубецкого.

(обратно)

58

В. А. Жуковский. Собрание сочинений в четырех томах, т. 4. М.—Л., 1960, стр. 586.

(обратно)

59

Там же.

(обратно)

60

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 7. М, 1955, стр. 185.

(обратно)

61

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 2. М., 1953, стр. 22.

(обратно)

62

Ф. И. Буслаев. Мои воспоминания. М., 1897, стр. 77.

(обратно)

63

М. Живов. Адам Мицкевич. Вехи жизни и творчества. — Собр. соч. Адама Мицкевича, т. 1. М., 1948, стр. 39.

(обратно)

64

В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. 5. М., 1954, стр. 75.

(обратно)

65

И знакомый мотив напомнил мне былое... Лорд Байрон (англ.). — Ред.

(обратно)

66

Здесь описывается Васильевское, загородный дом князя Юсупова, близ Воробьевых гор.

(обратно)

67

Сад графини Пушкиной.

(обратно)

68

Но что ж? я жил, и жил недаром (англ.). — Ред.

(обратно)

69

Лорд Бейрон происходит от царей: шотландский король Иаков II был предок его по матери.

(обратно)

70

Наполеон

(обратно)

71

Когда я ощущаю запах резеды, мне кажется, что я сначала слышу звук, а потом вижу форму (франц.). — Ред.

(обратно)

72

Вершина Чатырдага, по закате солнца, от отраженных лучей, кажется несколько времени в пламени.

(обратно)

73

Джамид — мечеть.

(обратно)

74

Изан — молитва, которую поют муезины на минаретах..

(обратно)

75

Эвлис — Люцифер.

(обратно)

76

Фарес — славный бедуинский наездник.

(обратно)

77

Падишах — титул турецкого султана.

(обратно)

78

Пусть Честолюбие не насмехается над их полезным трудом, над их скромными радостями, незаметной судьбой, пусть Величие не внимает с презрительной улыбкой кратким и простым летописям жизни бедняков. Грей (англ.). — Ред.

(обратно)

79

Молилась ли ты... (англ.). — Ред.

(обратно)

80

«Неистовый Роланд» (итал.). — Ред.

(обратно)

81

Твое пение отдается в душе (итал.). — Ред.

(обратно)

82

Мое сновидение переменилось. Л<орд> Байрон (англ.). — Ред.

(обратно)

83

...Если бы я мог заставить мысль воплотиться в слове и таким образом открыть душу, сердце, разум... Л<орд> Байрон (англ.). — Ред.

(обратно)

84

Дерзай блуждать и грезить. Шиллер (нем.). — Ред.

(обратно)

85

Как много было в песне той! <Перевод В. А. Жуковского.>

(обратно)

86

«Джованни ди Прочида» (итал.). — Ред.

(обратно)

87

Он сидел, бледный и изнеможенный, с всклоченными волосами, с тусклым, но блуждающим взглядом; видно было, что несчастная любовь помутила его рассудок (франц.). — Ред.

(обратно)

88

Радость, почему ты меня обманула? (франц.). — Ред.

(обратно)

89

Э. С. Дорогомыжский.

(обратно)

90

В. А. Корсакова.

(обратно)

91

Графиня Витгенштейн, урожденная княжна Радзивил.

(обратно)

92

Je ne laisserai a l'histoire que ma naissance et ma mort. Последние слова герцога Рейхштадтского.

(обратно)

93

Un siecle apres sa fondation, le monastere de Melleray se faisait encore remarquer par sa pauvrete. En 1262, Geoffroy de Chateaubriand, ce seigneur dont l'epouse expira de joie de le revoir, apres une absence de plusieurs annees, assigna par son testament 24 livres de rentes a ce couvent. Chateaubriand avait sans doute suivi Saint-Louis a la Croisade, en 1248.

Перевод: Даже через сто лет после того, как был основан Меллерейский монастырь, он обращал на себя внимание своей бедностью. В 1262 г. сеньор Жоффруа де Шатобриан, жена которого скончалась от радости, вновь увидя его после многолетней разлуки, назначил этому монастырю по завещанию 24 ливра ренты. Шатобриан, несомненно, сопровождал Святого Людовика в крестовом походе 1248 г. (франц.). — Ред.

(обратно)

94

Высокая колонна пала (итал.). — Ред.

(обратно)

95

Мое добро, моя вина, мое благо, моя скорбь, моя надежда на небесах, моя вся жизнь на земле. Байрон (англ.). — Ред.

(обратно)

96

«Жослен» (франц.). — Ред.

(обратно)

97

Какой соловей (итал.). — Ред.

(обратно)

98

Межнун и Лейла - восточные Ромео и Юлия. Сади - нравоучительный персидский поэт.

(обратно)

99

У турок бьют в барабан при восхождении солнца, в полдень и в сумерки.

(обратно)

100

Это выражение находили странным: я не стану ссылаться на "того, кто не. имеет музыки в душе", а только попрошу читателя припомнить в течение десяти секунд черты женщины, которую он почитает прекраснейшею; ежели он и тогда совершенно не поймет того, что слабо выражено в этом стихе, то я жалею о нас обоих.

О соотношении и непосредственном сравнении, происходящем от сего соотношения: музыки с живописью, можно прочесть красноречивый отрывок в книге "О Германии", - творении, написанном женщиною, которой гений превзошел дарования женщин всех времен ("De l'Allemagne", vol. III, chap. 10). Не гораздо ли сильнее сия связь с подлинником, нежели с копиею? с красками природы, нежели с красками искусства? Одним словом, это легче чувствовать, нежели описать; однако ж я думаю, что будут люди, которые поймут сие выражение, или по крайней мере поняли бы, ежели б они видели лицо, которого говорящая гармония внушила сию мысль: в самом деле, мысль сия произведена не воображением моим, но я нашел ее в моем воспоминании, этом зеркале, которое печаль разбивает, бросая на землю, но, глядя на обломки, видит только умноженное отражение.

(обратно)

101

Карасман-Оглу, или Кара-Осман-Оглу, есть богатейший помещик в Турции; он управляет городом Магнезиею; тимарьетами называют тех, которые владеют землею, вроде феодального права, с обязанностью служить; они служат как спаги его, соответственно пространству участков их, и приводят с собою в поле известное число конных воинов.

(обратно)

102

Когда паша столь силен, что может противиться, то повелевает удавить посланного, возвещающего ему смертную казнь; иногда таким образом умерщвляют пятерых или шестерых посланных одного за другим, по приказанию возмутившегося паши. Напротив того, ежели он слаб или послушен, то он преклоняется, целует подпись султана и с подобострастием позволяет себя удавить. В 1810 году выставлены были на вратах сераля головы многих пашей, понесших подобную участь, и между прочими голова багдадского паши, храброго молодого человека, отчаянно сопротивлявшегося, но умерщвленного изменою.

(обратно)

103

Хлопая в ладони, кличут слуг. Турки не любят тратить слова и не имеют колокольчиков.

(обратно)

104

Богачи в Турции имеют чубуки с муштуками, а иногда и самые трубки, украшенные дорогими каменьями.

(обратно)

105

Делгисы, удалые всадники, всегда бросающиеся в первый огонь и начинающие сражение.

(обратно)

106

Турки для упражнения в искусстве рубить саблею употребляют сверток войлока; мало кто, кроме мусульман, в состоянии перерубить его одним ударом; часто употребляют для подобного же испытания самую жесткую чалму. Джарид есть игра тупыми копьями, которая очень приятна для глаз необыкновенною живостью.

(обратно)

107

Олла, Алла-ил-Аллаг - восклицание, называемое испанскими поэтами Лейла. По-настоящему выговаривается Оллах; молчаливые турки довольно расточительны на сие восклицание, особенно во время охоты, игры джиридом, а всего более в сражениях. Их живость в битвах представляет разительную противоположность с их важностию в комнатах, когда они курят трубку и перебирают зерна комболойё.

(обратно)

108

Много рассуждали о том, почитать ли веселым или печальным пение сего любителя роз; примечания Фокса дали повод ко многим ученым спорам против мнения древних о сем предмете. Я не смею сделать тут никакого решительного заключения, хотя готов разделять заблуждения г. Фокса.

(обратно)

109

Азраил - ангел смерти.

(обратно)

110

Сокровища султанов, которые, по нелепому мнению турок, были до Адама. Смотри у d'Herbelot слово: Истакар.

(обратно)

111

Есть пословица, что турки из Негропонта, жиды из Салоники и греки из Афин хуже всех других из их почтенного народа.

(обратно)

112

Чекодар - служитель, предшествующий знатной особе.

(обратно)

113

Много было споров о том, что выражает эпитет: широкий Геллеспонт. При мне спорили об этом однажды на месте; не предвидя скорого окончания сего спора, я вздумал переплыть его между тем, и, верно, еще раз переплыву, пока это решат. Известно, что спор о сем начинается с времен Троянских: всё затруднение представляется в слове ???????. {Безграничный, беспредельный (греч.). - Ред.} Может быть, поэт имел такое ж понятие о расстоянии, какое кокетки имеют о времени, и, говоря о широком, подразумевают не более полумили; таким же образом кокетки, говоря о вечной их привязанности, подразумевают не более трех недель.

(обратно)

114

Александр Македонский, прежде наступления на Персию, почтил гробницу Ахилла и увенчал алтарь лаврами и проч. Впоследствии сделал то же в подражание ему Каракалла. Полагают, что Каракалла умертвил своего друга, по имени Фестуса, отравою для того только, чтобы найти причину учредить новые игры, подобно бывшим в память Патрокла. Я видел стада овец, пасущихся на гробницах Есиетеса и Антилоха; гробница первого в средине долины.

(обратно)

115

Янтарь при трении издает слабый, но приятный запах.

(обратно)

116

На Востоке еще и теперь все суеверные верят могуществу талисманов, вырезанных на драгоценных камнях или помещенных в золотых коробочках. Талисманы составляются из нескольких стихов Корана, и носят их на шее или привязывают к руке, в виде браслета. Стихи из Курзи (престол) во второй главе Корана составляют талисманы, имеющие наиболее силы; почему набожные мусульмане и носят их начертание на драгоценных камнях как высочайшее из всех познаний.

(обратно)

117

Четки мусульман называются комболойё. Восточные и, в особенности, персидские рукописи украшены с большою роскошью. Гречанки вообще не имеют никакого просвещения, но тлногие молодые мусульманки получают хорошее воспитание, которое, впрочем, не доставило бы им блеску в обществе европейцев.

(обратно)

118

Галионджи или галиондже, то есть турецкий матрос; на кораблях сего народа матросы суть греки, а солдаты - мусульмане. Одежда галионджи весьма красива. Я часто видал капитана-пашу в сей одежде, когда он хотел не быть узнанным. Сии галионджи обыкновенно ходят с босыми ногами; описание обуви, которую я придал Селиму, сделано с обуви одного из бывших прежде в числе морских разбойников, у которого я жил, близ Гальмона, в Морее; она составлена из чешуек, лежащих одна на другой, как на армадилле.

(обратно)

119

На лезвии турецких сабель бывает начертано название завода, на котором они сделаны, но чаще бывает начертано золотыми буквами несколько стихов из Корана. Между восточными саблями, которые имею я, есть одна, которой лезвие имеет необыкновенный вид. Оно очень широко и с острого края представляет изгибы наподобие волн или наподобие пламени. Я спрашивал у албанца, который мне продал сию саблю, какую выгоду может принести такой вид оружия? Он отвечал по-итальянски, что не знает того, но что мусульмане думают, что таковые оружия наносят опаснейшие раны, и предпочитают их по той причине, что они жесточе. Я не удивлялся объясненной им причине, но купил сию саблю по ее странному наружному виду.

(обратно)

120

Турки неосновательно думают, будто предания о Каине, о ковчеге и все повествования Ветхого завета им столько же известны, сколько и евреям. Они даже тщеславятся знанием самых мелочных обстоятельств из жизни патриархов с большею подробностию, нежели означены оные в св. писании, и, не довольствуясь повествованиями от Адама, первого человека, имеют ложные жизнеописания до времен Адамовых. С такою же неосновательностию почитают они Соломона царем некромантии, а своего Магомета осмеливаются сравнивать с Моисеем, истинным пророком. Зюлейкою, по-персидски, называется жена Пентефрия, и любовь ее к Иосифу дала предмет к сочинению одной из прекраснейших восточных поэм. Итак, не удивительно, когда мусульманин говорит о Каине и Ное.

(обратно)

121

Пасван-Оглу - возмутившийся паша Виддинский, который в последние годы своей жизни поколебал могущество Оттоманской Порты.

(обратно)

122

Яфар, паша Аргирокастронский или Скутарский (не могу вспомнить, которого из сих двух городов), был отравлен албанским пашою Алием, тем же самым образом, как я предполагал, что Абдала сие сделал. Между тем как я еще там находился, Алипаша женился на дочери отравленного им чрез несколько месяцев после сего убийства, которое совершилось в одной из андрианопольских или софийских бань. Яд был примешан в чашку кофе, который всегда пьют прежде шербета, подаваемого восточным жителям при выходе их из бани.

(обратно)

123

Грек Ламбро Канцани в 1789 и 90 годах силился избавить отечество свое от турецкого владычества; но, быв оставлен Россиею, не успел в своем предприятии и сделался морским разбойником, избрав театром нападений своих Архипелагские острова. Говорят, что он еще жив и поселился в Петербурге. Ламбро и Рига занимают, без сомнения, первое место между защитниками независимости своего народа.

(обратно)

124

Кочующая жизнь арабов, татар и туркменцев описана всеми путешественниками в Левант. Нельзя не сказать, чтобы они не находили в ней особенной прелести. Один молодой француз, отступивший от христианства, рассказывал Шатобриану, что всегда, когда он мчался на коне, в степи, он испытывал неописанное чувство, приближавшее к восторгу.

(обратно)

125

Чалма высекается из камня на гробницах одних мужчин.

(обратно)

126

Это надгробная песнь по усопшим женщинам в Турции.

Тамошняя благопристойность не позволяет, чтобы невольница могла публично изъявлять свою горесть.

(обратно)

127

"Я пришел в мою отчизну и вскричал: "Где друзья моей юности? где они?" - и эхо отвечало: "Где они?"" - Отрывок из арабской рукописи.

(обратно)

128

Не нужно ехать на Восток, чтоб найти людей, верящих переселению душ в птиц. История привидения лорда Литтльтона, герцогиня Кендаль, которая уверяла себя, что Георг I прилетал на ее окно в виде ворона (см. Воспоминания Орфорда), и многие другие примеры доказывают, что сие суеверие было не чуждо и Европе. Самый чрезвычайный пример есть суеверие одной госпожи из Ворчестера, которая, вообразив, что ее покойная дочь приняла вид певчей птички, велела поместить на своем месте, которое она имела в соборной церкви, несколько клеток с птицами сего рода. Сия дама была богата и украшала церковь своими приношениями, почему и не воспротивились этому сумасбродству. Сей анекдот упоминается в письмах Орфорда.

(обратно)

129

Примечание: Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая была дочь фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева, знаменитого полководца во времена Петра I. Судьба князей Долгоруких, пользовавшихся необыкновенною доверенностию императора Петра II, известна из российской истории. (Прим. И. И. Козлова.)

(обратно)

130

(обратно)

131

Погибшее на земле ожило на небесах. Лорд Байрон (англ.).

(обратно)

132

Взгляни, он пел, как расцветает роза (итал.). — Ред.

(обратно)

Оглавление

И. И. КОЗЛОВ

СТИХОТВОРЕНИЯ

  К СВЕТЛАНЕ

  К А. И. ТУРГЕНЕВУ

  НОЧЬ НА РЕКЕ

  К ДРУГУ В<АСИЛИЮ> А<НДРЕЕВИЧУ> Ж<УКОВСКОМУ> ПО ВОЗВРАЩЕНИИ ЕГО ИЗ ПУТЕШЕСТВИЯ

  В АЛЬБОМ ***

  К ЭММЕ

  ПЛЕННЫЙ ГРЕК В ТЕМНИЦЕ

  НА РОЖДЕНИЕ АНДРЮШИ В<ОЕЙКОВА>

  ФЕЯ МОРГАНА К ОЛИВЬБРУ

  РОМАНС

  СЕЛЬСКАЯ СИРОТКА

  МОЛОДОЙ ПЕВЕЦ

  ПРОСТИ

  К РАДОСТИ

  ДОБРАЯ НОЧЬ

  СОН НЕВЕСТЫ

  КИЕВ

  ИРЛАНДСКАЯ МЕЛОДИЯ

  К КНЯГИНЕ М. А. ГОЛИЦЫНОЙ

  БЕЙРОН

  ВЕНЕЦИАНСКАЯ НОЧЬ

  ДВА ОТРЫВКА ИЗ «ОСВОБОЖДЕННОГО ИЕРУСАЛИМА»

    1 СМЕРТЬ КЛОРИНДЫ

    2 ВИДЕНИЕ ТАНКРЕДА

  КНЯЖНЕ С. Д. РАДЗИВИЛ

  К Н. И. ГНЕДИЧУ

  ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

  НА ПОГРЕБЕНИЕ АНГЛИЙСКОГО ГЕНЕРАЛА СИРА ДЖОНА МУРА

  НА ОТЪЕЗД

  К ИТАЛИИ

  КНЯГИНЕ З. А. ВОЛКОНСКОЙ

  РАЗБОЙНИК

  ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ

  МОЛОДАЯ УЗНИЦА

  РАЗОРЕНИЕ РИМА И РАСПРОСТРАНЕНИЕ ХРИСТИАНСТВА

  НОВЫЕ СТАНСЫ

  ВЕНГЕРСКИЙ ЛЕС

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  К ФИЛОНУ

  ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН

  «НАД ТЕМНЫМ ЗАЛИВОМ, ВДОЛЬ ЗВУЧНЫХ ЗЫБЕЙ...»

  ОБВОРОЖЕНИЕ

  БЕССОННИЦА

  НОЧЬ В ЗАМКЕ ЛАРЫ

  «ДАВНО, ПРЕЛЕСТНАЯ ГРАФИНЯ...»

  ПОДРАЖАНИЕ СОНЕТУ МИЦКЕВИЧА

  ЗАРЯ ПОГАСЛА

  БЕЗУМНАЯ

  К МОРЮ

  ИРЛАНДСКАЯ МЕЛОДИЯ

  ПОРТУГАЛЬСКАЯ ПЕСНЯ

  К А. А. ОЛЕНИНОЙ

  К ТИРЗЕ

  К ТИРЗЕ

  ПРИ ГРОБНИЦЕ ЦЕЦИЛИИ Ж.

  «НЕ НА ЗЕМЛЕ ТЫ ОБИТАЕШЬ...»

  ПЕСНЬ ПОПУГАЯ

  УТРО И ВЕЧЕР

  К АЛЬПАМ

  НОЧНОЙ ЕЗДОК

  СОНЕТ СВЯТОЙ ТЕРЕЗЫ

  П. Ф. БАЛК-ПОЛЕВУ

  КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ АДАМА МИЦКЕВИЧА

    АККЕРМАНСКИЕ СТЕПИ

    МОРСКАЯ ТИШЬ НА ВЫСОТЕ ТАРКАНКУТА

    ПЛАВАНИЕ

    БУРЯ

    ВИД ГОР ИЗ СТЕПЕЙ КОЗЛОВСКИХ

    БАХЧИСАРАЙСКИЙ ДВОРЕЦ

    БАХЧИСАРАЙ НОЧЬЮ

    ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

    МОГИЛЫ ГАРЕМА

    БАЙДАРЫ

    АЛУШТА ДНЕМ

    АЛУШТА НОЧЬЮ

    ЧАТЫРДАГ

    ПИЛИГРИМ

    ДОРОГА НАД ПРОПАСТЬЮ В ЧУФУТ-КАЛЕ

    ГОРА КИКИНЕИС

    РАЗВАЛИНЫ ЗАМКА В БАЛАКЛАВЕ

    АЮ-ДАГ

  СОН РАТНИКА

  СЕЛЬСКИЙ СУББОТНИЙ ВЕЧЕР В ШОТЛАНДИИ

  К ПОЛЕВОЙ МАРГАРИТКЕ, КОТОРУЮ РОБЕРТ БОРНС, ОБРАБОТЫВАЯ СВОЕ ПОЛЕ, НЕЧАЯННО СРЕЗАЛ ЖЕЛЕЗОМ СОХИ В АПРЕЛЕ 1786 г.

  К ТЕНИ ДЕСДЕМОНЫ

  ИЗ БАЙРОНОВА «ДОН-ЖУАНА»

  ЯВЛЕНИЕ ФРАНЧЕСКИ

  К М. ШИМАНОВСКОЙ

  РОМАНС ДЕСДЕМОНЫ

  ИЗ АРИОСТОВА «ORLANDO FURIOSO»[80]

  ФИОРИНА

  ЭЛЕГИЯ

  ВЫСОКОПРЕОСВЯЩЕННОМУ ФИЛАРЕТУ

  К ПЕВИЦЕ ЗОНТАГ

  УМИРАЮЩАЯ ЭРМЕНГАРДА

  ВОСПОМИНАНИЕ 14-го ФЕВРАЛЯ

  СОН

  К ВАЛТЕРУ СКОТТУ

  РЕВНОСТЬ

  ОБЕТОВАННАЯ ЗЕМЛЯ

  К А. И. ТУРГЕНЕВУ

  К И. А. БЕКУ

  ГРАФУ М. ВИЕЛЬГОРСКОМУ

  ГРАФИНЕ ПОТОЦКОЙ

  КНЯЖНЕ АБАМЕЛЕК

  ГРАФИНЕ ЗАВАДОВСКОЙ, УРОЖДЕННОЙ ВЛОДЕК

  НЕ НАЯВУ И НЕ ВО СНЕ

  ИЗ ТРАГЕДИИ НИКОЛИНИ «GIOVANNI DI PROCIDA»[86]

  ИЗ ДАНТЕ

  БЕВЕРЛЕЙ

  НАС СЕМЕРО

  ТОСКА ПО РОДИНЕ

  РАЗБИТЫЙ КОРАБЛЬ

  ОЗЕРО МЕРТВОЙ НЕВЕСТЫ

  ВОЛЬНОЕ ПОДРАЖАНИЕ АНДРЕЮ ШЕНЬЕ

  К ЖУКОВСКОМУ

  ЖАЛОБА

  К ПЕЧАЛЬНОЙ КРАСАВИЦЕ

  МЕЧТАНИЕ

  ДВА ЧЕЛНОКА

  МОЯ МОЛИТВА

  СВЕЖАНА И РУСЛАН

  БРЕНДА

  ВОЗВРАЩЕНИЕ КРЕСТОНОСЦА

  НОЧЬ

  ОБМАНУТОЕ СЕРДЦЕ

  СТАНСЫ

  УМИРАЮЩИЙ ГЕЙДУК

  БАЙРОН В КОЛИЗЕЕ

  К И. П. МЯТЛЕВУ

  СТАНСЫ

  К ГОСПОДИНУ АЛЕКСАНДРУ

  ДВА СОНЕТА

    1

    2

  ГОСУДАРЮ НАСЛЕДНИКУ АЛЕКСАНДРУ НИКОЛАЕВИЧУ В ДЕНЬ ЕГО ТЕЗОИМЕНИТСТВА

  ТРЕВОЖНОЕ РАЗДУМЬЕ

  НЕВЕСТА

  МАЛЬВИНА

  К НЕВЕРНОЙ

  ТОСКА

  СОНЕТ

  ЭЛЕГИЯ

  ПЛОВЕЦ

  СЕЛЬСКАЯ ЭЛЕГИЯ

  НОЧЬ РОДИТЕЛЬСКОЙ СУББОТЫ

  ОТПЛЫТИЕ ВИТЯЗЯ

  ВИТЯЗЬ

  ТАЙНА

  ДУБ

  ЖНЕЦЫ

  ВЫБОР

  ПОЭТ И БУРЯ

  ЭРМИНИЯ НА БЕРЕГАХ ИОРДАНА

  ЕВРЕЙСКАЯ МЕЛОДИЯ

  КАСАТКА

  СИЯНА

  РУССКАЯ ПЕВИЦА

  ПЕСНЬ О МАРКО ВИСКОНТИ

  ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

  ЭЛЕГИЯ

  СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ

  СТАНСЫ

  К ЛЕОПОЛЬДУ МЕЙЕРУ

  МИЛОЙ ДОЧЕРИ ГРАФИНИ ФИКЕЛЬМОН

  ДРУГУ ВЕСНЫ МОЕЙ ПОСЛЕ ДОЛГОЙ, ДОЛГОЙ РАЗЛУКИ

  К П. Ф. БАЛК-ПОЛЕВУ

  К ***

  ПЕСНЯ

  ИЗ ДЖИЯУРА

  ВСТРЕЧА

  ИДИЛЛИЯ

  СТАНСЫ

  КНЯГИНЕ З. А. ВОЛКОНСКОЙ

  ГРАФИНЕ ЛАВАЛЬ

  ГИМН ОРФЕЯ

  МОЛИТВА

  ЛЕГЕНДА

  СТИХИ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

    СТАНСЫ

    СТИХИ АНДРЕЯ ШЕНЬЕ НА ПРЕБЫВАНИЕ ЕГО В АНГЛИИ

    ДРУЖБА

    СТИХИ ДЛЯ КОНЦЕРТА

ПОЭМЫ

  ЧЕРНЕЦ

  НЕВЕСТА АБИДОССКАЯ

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  КНЯГИНЯ НАТАЛЬЯ БОРИСОВНА ДОЛГОРУКАЯ[129]

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  БЕЗУМНАЯ

ПРИЛОЖЕНИЯ

  ИНОЯЗЫЧНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ И. И. КОЗЛОВА

    STANCES

    Перевод: СТАНСЫ

    ALLA CONTESSA FIQUELMONT

    Перевод: ГРАФИНЕ ФИКЕЛЬМОН

    ТО COUNTESS FIEQUELMONT

    Перевод: ГРАФИНЕ ФИКЕЛЬМОН

  ПЕРЕВОДЫ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ И. И. КОЗЛОВУ

    Шиллер <ОТРЫВОК>

    Де ла Буильери ИВАНУ КОЗЛОВУ

    Герейро ИВАНУ КОЗЛОВУ

ПРИМЕЧАНИЯ

  СТИХОТВОРЕНИЯ

  ПОЭМЫ

  ПРИЛОЖЕНИЯ

  ТО JOHN KOSLOFF

*** Примечания ***