Дом на краю земли [Лука Люблин] (fb2) читать онлайн

Лука Люблин Дом на краю земли

I

Старая, деревянная лачуга стояла у замерзшего озера, откуда из-под прозрачного льда светилась голубизной спокойная вода. Домик располагался у края земли, дальше позади него шли бесконечные хвойные леса, куда не проникал никакого рода свет. В зимнюю, холодную ночь дом был подсвечен синим цветом благодаря излучению озерной воды и длинному, полупрозрачному сиянию с небосвода. Снегопад не переставал идти и поднял слой снега на земле уже до колена, только в месте, где открывалась входная дверь в дом, земля была обнажена и покрыта исключительно легким белым слоем. Из этой скрипучей двери вышел молодой человек, лет 17, одетый максимально под суровую нынешнюю погоду: шерстяная шапка с ушками была туга натянута на голову, массивная, меховая куртка держала в тепле основную часть его тело, а за низ были ответственны болоневые, широкие штаны и старые валенки, доставшиеся еще от покойного деда и до сих пор используемые. Дмитрий Флидерин вышел в таком затепленном наряде на улицу по наставлению отца пойти и проверить всеми уже забытый хлев, где как три с лишним года не было ни одной живой скотины. Отцу взбрело это в голову после пробуждения ото сна, где ему привиделась страшная сцена, о которой он самостоятельно расскажет впоследствии. Флидерин медленно, поднимая еле-еле тяжелые ноги в снегу, направлялся к деревянному, почти полностью крытому хлеву, только в конце, в правом, верхнем углу был пробит потолок и из этой дыры поступал синий свет. Появилась она еще за долго до рождения отца Флидерина, которому рассказал историю его дед: „Ну, я честно без понятия и… и… Вроде бы, раньше у моего батька было ружье, вот… Так он в новогоднюю ночь, пошел вот сюда-то встал в угол, позади коровки, кажется Маруси или черт его знает, правда не помню… Постареешь, потом поймешь что такое проблемы с памятью… Так вот, он встал позади Маруськи и как стрельнул раз: бах! – все животные встрепенулись, начали издавать непонятные, глухие мычания; потом второй раз: бах! – и все были направлены вверх… Какая-то часть крыши даже на головку ему упала, но мужик он сильный, даже не шевельнулся, да и бухой был…“ – звучала эта история не сказать что очень правдоподобно для отца Флидерина, но она являлась единственной версий, поэтому приходилось довольствоваться тем что было.

Флидерин с большим трудом смог открыть тяжелые, затхлые ворота хлева. Его встретила темнота и запах сырости в загоне. Все стойла пустовали, только где-то в углу были рассыпаны уже старые, почерневшие стебли и листья растений. Весь пол состоял из грязи, в которую Флидерин неприятно ступал с каждым шагом.

«Да уж… ну и зачем я сюда пришел? – думал он без раздражения или злобы, осматривая внимательно загон. – Вроде все как есть, ничего не изменилось.»

Ему в голову лезли разные картинки, где он дорисовывал сам в стойла разный скот, представлял как мог бы выглядеть этот загон пять, десять лет назад. Вдоволь удовлетворив свои желания, фантазии, он поспешил вернуться обратно к отцу и успокоить бедного старика, переживающего нервные тики. Как только Флидерин закрыл загон, опустив большую доску, соединяющую две части ворот, он заметил вдалеке, прищурившись, силуэт какого-то юноши, направляющегося в его сторону. Флидерин не был сам по себе труслив, поэтому спокойно и с некоторым любопытством пошел к нему навстречу: с каждым шагом силуэт прорисовывался все лучше и лучше, бывшие пиксели обретали гладкие, узнаваемые формы – в итоге он узнал своего одноклассника, самого близкого товарища из класса Владимира Труского. Труский был одет не так тепло как свой друг и по его дрожанию тела можно было понять, что он об этом жалел. Флидерин был удивлен, увидеть тут своего товарища и начал в голове перебирать возможные причины его нахождения. Толком не успев ни о чем подумать, Труский с широченной улыбкой крикнул другу:

– Ну, что, брат, принимай гостей.

Флидерин пожал ему руку и попросил быть потише, дабы не потревожить и так неспокойного отца.

– А что с ним? Заболел? – спросил он с той же энергии, но уже тише и с большей учтивостью.

– Нет, вроде здоровый, просто он поспал днем плохо, теперь сидит весь нервный… Сказал мне проверить хлев, непонятно для чего. – Флидерин не хотел сухо отвечать жизнерадостному другу на его вопросы, правда появлением Труского он не был доволен, все из-за состояния отца, который не встретит друга сына с должным радушием.

– Ну, вообще, у твоего отца есть проблемы, типо с нервами, реально. Надо ему быть спокойнее, без беспокойств сидеть у себя в дому на чиле напротив теплой печки. Бросать туда дрова, ветки деревьев – прекрасно же!

– Ты так хочешь жить?

– Нет конечно, но вам-то нравится. Да и что-то в этом есть…

Флидерин понимал, что давно пора пустить Труского к себе домой погреться и все равно оттягивал этот неизбежный момент. Труский приехал к нему на автобусе: конечная остановка находилась в десяти минутах ходьбы от дома Флидерина. Казалось остановка это была сделана исключительно для Флидерина, потому что на конечной практически никто никогда не выходил, кроме школьников ищущих разных новых интересных мест и приключений на свою голову. Сколько раз бы не был Труский в этой местности, его всегда привлекала эта отшельническая атмосфера, полное уединение с природой, где от цивилизации осталась только дорога и единственная остановка позади. Бредя по этому бесконечному белому потоку снега, где осколками блестели частички снежных бриллиантов, он вдыхал в себя всю морозную, леденящую тишину, так его привлекающую, что он не смел сам издавать лишних мешающих звуков. Идя по этому пути даже его единственная зависимость в виде телефона не отвлекала – вплоть до дома Флидерина он ни разу не доставал смартфон из кармана. Никакие уведомления не могли ему заменить того невероятного опыта, забытого многими людьми. Правда уже дома у друга он сразу же упирался глазами в экран телефона, но и те несколько минут уединения с природой играли свою роль.

Как только Флидерин пустил друга внутрь, первое что Труский увидел перед собой были усталые, при этом горящие глаза отца, которому потребовалось некоторое время чтобы узнать товарища сына.

– А, привет, дорогой! – он крепко пожал ему руку, медленно отходя от замешательства.

– Здравствуйте! —поприветствовал его Труский с характерно вечной улыбкой.

Отец Флидерина высоко ценил его жизнерадостность и искренне ею восхищался, однако любил и добавлять, что зачастую эта вечная улыбка не вызывала в нем добрых, теплых эмоций. Он воспринимал это как за очевидное и понятное лицемерие, наружную маску, за которой может и не скрывался ужасный парень, но человек старающийся сразу расположить к себе любого ради собственных целей. Сейчас они сидели в гостиной: Труский с Флидерином на коричневом диване, с деревянными, лакированными подлокотниками, чуть шатающимися при прикосновении, отец же по правую сторону от сына отдыхал в кресле, выполненном в том же стиле, что и диван. Как присуще взрослым, единственным мужчинам в доме, он сидел с широко раздвинутыми ногами, руки аккуратно, спокойно лежали на подлокотниках и он всем своим видом давал понять, кто является главой этого скоромного жилища. Труский давно привык к такой мужицкой атмосфере в их лачуге, поэтому чувствовал себя вполне комфортно и свободно, чего, судя по грозному взгляду, не хотелось отцу Флидерина. Труский чувствовал эту напряжённость, нагнетающие тяжелые вздохи хозяина и не преминул быстро заполнить чем-то эту тишину, так как сам Флидерин не собирался ничего с этим делать:

– Дядя Гена, а как вообще у вас дела? Научились уже играть в „дурака“? – подшутил Труский, будучи игроком в карты с минимальным знанием всех возможных хитростей в игре.

– Ну, конечно, а как еще! Ты ж тут у нас вечный победитель. – ответил отец с иронией, чему был несказанно рад Труский и весь аж засветился.

Зерно беседы было заронено, правда темы были отделены друг от друга определенными блоками, в течениях которых никто ничего не говорил: пока речь зашла о картах, затем об учебе, о будущем и закончилась эта тягомотина только после слов отца, извещающих об его желании пойти уже спать. Как только он еле поднялся с кресла, Флидерин не дал уйти отцу и задал вопрос:

– Это… А зачем я вообще пошел в этот ангар? Ты обещал объяснишь потом.

Флидерин только после этих слов подумал, что, возможно, ему не хотелось об этом говорить при посторонних и в этом он, отчасти, убедился по первоначальной секундной реакции отца, представляющей из себя удивление, а затем нервное разочарование – правда ему это не помешало и он все равно поведал правду своему сыну, несмотря на Труского:

– На самом деле, ничего занимательного. Мне приснился страшный сон, где мы с тобой идем в метели по вязкому, липкому снегу и добираемся до хлева. Там мы собирались отсидеть всю ночь, слышали сильный, морозный ветер проникающие во все возможные щели. И, потом, я посмотрел наверх и увидел в той дыре два сверкающих глаза, которые исчезли в тот же миг и тогда я проснулся весь в поту… В общем, не очень приятный сон был. Конечно, вряд ли ты бы встретил что-то подобное, но это могло быть знаком, поэтому я решил перестраховаться на всякий случай.

– Раньше – вставил и свое слово Труский. – у меня часто были вещие сны, но вот за последние два или три года очень редко.

– Да это даже и не совсем вещий сон, хотя все может быть. – отец призадумался и продолжил. – Все, я пошел, вы, надеюсь, разберетесь со всем сами?

– Конечно, дядя Гена, не переживайте!

Он тяжело поднял свое тело по скрипучим ступенькам лестницы на второй этаж. Планировка дома примерно представляла из себя вот такую схему: на первом этаже, при входе в дом вы сразу оказывались в просторной гостиной с разной фурнитурой, в виде мебели, старенького, еле работающего, черно-белого телевизора, деревянного круглого столика напротив дивана и водного калорифера, практически постоянно подключенного к розетке – он всегда стоял рядом с креслом и отец любил часто греть свои конечности, подставив близко к решетке с горячими, красными трубами. Из гостиной без преград можно было попасть на грязную кухню; липкая, полупрозрачная клеенка уже как несколько лет покрывала поверхность стола. В правом углу располагались раковина и шкафы, с редкой посудой внутри, а в дальнем углу находилась печка, с выходящей трубой на улицу, через стену. На первом этаже также было помещение, бывшая комната для гостей, но теперь она нуждалась в ремонте. Второй же этаж представлял из себя платформу из которой было три пути, три двери куда можно было войти. Одна комната принадлежала отцу, вторая Флидерину, третья же взяла на себя функцию той бетонной комнаты на первом этаже.

Труский сидел в телефоне, грея ноги у калорифера. Флидерин сидел же поодаль и смотрел на мерцающий экран телевизора с выключенным звуком. Труский, как это бывает у современной молодежи, был погружен полностью в цифровой мир в ту секунду, поэтому ничего его не могло отвлечь от экрана телефона, но как только он его клал обратно на стол, Труский сразу возвращался в этот мир и принялся разговаривать с Флидерином о самых разных вещах. Сам Флидерин не был против и они окунулись в эту дружескую, расслабленную атмосферу.

– Твой отец в последнее время не так хорошо себя чувствует, да? Может что-то случилось?

– Да нет, все нормально. Ну, со здоровьем все как и было, просто в последнее время он постоянно рассказывает мне о странных снах. Не знаю даже из-за чего и к чему это может привести…

– Мне кажется, у него есть какие-то проблемы в голове. Ну ты понимаешь, типо не сумасшедший, а просто переживания, плохие мысли. Я вот понял, что самое главное себя не накручивать и все будет отлично. Все проблемы идут из головы, понимаешь? – Труский бросил на него дружественный, осознанный взгляд.

– Да, спорить не буду.

Спустя полчаса Труский отошел в туалет и вернулся с желанием уже идти спать. Флидерина интересовало, по какой причине сейчас Труский покинул дом и остается тут. Причины были разные, но в основном крутились вокруг этих трех вариантов: из-за скукоты, из-за недомолвок с родителями и третий, самый странный и непонятный для Флидерина, это ради здешней природы и невероятных пейзажных красот. Последнее его поражало и вводило в недоумение по очевидным причинам: Труский не был тем человеком, готовым прожить хоть несколько дней вдали от цивилизации, от эпицентра всех активностей человечества и сам этого не скрывал: „Красиво у вас, но жить я бы вообще не стал тут“ – и, справедливости ради, он же не переезжал на долгое время сюда, а в основном оставался максимум на два дня, правда в течение этих двух дней он выражал нежелании выходить на улицу, где зимой – страшный холод, а летом – назойливые букашки, жужжащие насекомые.

– Да, типо, просто стало скучно дома. Надеюсь, ты же не против?

Флидерин встретил слабую улыбку на лице Труского, которая никак не повлияла на его ответ. Он правда был рад видеть иногда у себя друга, за пределами школы, где кроме как с Труским он больше ни с кем не поддерживал близкого общения.

– Значит, тебя завтра разбудить как всегда?

– Я думаю и так смогу встать, но ты на всякий случай проверь потом. Ладно, спокойной ночи.

Труский поднялся на второй этаж, оставив Флидерина одного в зале наедине с мерцающим экраном телевизора. По телевизору шла незнакомая для Флидерина интеллектуальная передача: мужчина и женщина сидели на пуфиках близко друг к другу и рассказывали поочередно о значимости американской культуры и ее влияния на другие страны, общества. В это же время, позади них был подвижный фон, на котором шел видеоряд летсплея стратегической игры. Флидерин не был большим фанатом такого рода телевизионных программ, так что видел такое первый раз и был весьма поражен ее новизне, странности и непонятности.

– …в целом, – говорила красивая, стройная девушка с экрана. – мы с моим коллегой говорим про очевидные вещи, о которых вы и так знали, но никогда не разбирали более детально и не вникали в саму суть всего процесса и именно ради этой цели мы ведем эту нескучную, динамичную передачу! Оставайтесь с нами, мы вернемся к вас после, к сожалению, длинной рекламы. – после секундного экранного шума, картинка сменилась на еще более красочную, странную, ободряющую рекламу, которая с самого начала вплеснула в лицо зрителя палитру самый разных цветов.

Это была реклама безалкогольных, сладких напитков.Так как пульт не работал и уже давно был где-то потерян, Флидерину пришлось встать и самому подойти к телевизору вплотную, чуть жмурясь от яркого света, чтобы отключить и прекратить это зрительное насилие. У него, в отличие от всех своих сверстников, не было собственного телефона, даже кнопочного, чем он весьма удивлял человека любой возрастной категории. Сам он толком объяснить причину не мог и постоянно его туманный ответ ходил вокруг простой и банальной причины: нежелания иметь телефон либо же не видение в нем большой пользы. Также играло не маловажную роль финансовое положение, но оно явно было на втором плане. Труский не раз предлагал подарить свой старый смартфон, но Флидерин постоянно отказывался от его дружеского предложения. В основном, такие вечера он проводил в одиночестве в гостиной, переключая каналы и иногда отходя на кухню к окну, чтобы посмотреть на привычную темноту с разноцветными, преимущественно синими, светлыми линиями на небосклоне, плавно переливающиеся из одной в другую без видимых, резких обрывков. Также его всегда тянуло в такие моменты выйти на свежий воздух и обойти местность в ближайшем радиусе от дома. Сейчас он решил пойти по непривычному для него пути и поднялся к себе в пустую комнату, лег на кровать, с прогибающимся матрасом и, к своему удивлению, уснул спустя несколько минут.

II

– И, короче, это было просто ужасно! Я вообще не понял как за одну ночь цены на все монеты могли так резко упасть. Да ну его к черту! – экспрессивно рассказал ему Труский о своей беде за прошлую ночь, пока они оба сидели в автобусе и их раскачивало в разные стороны при езде по кочкам.

– А для чего вообще ты туда зачислил? – искренне интересовался Флидерин, так как мало разбирался в новых тенденциях, охвативших поветрием весь его класс.

– Такая же фигня и у меня. – послышался голос сзади и впоследствии появилась сама голова говорящего над их спинками кресел. – И нафиг я это делал, лучше бы купил чего-нибудь пожрать.

– Для чего, просто заработать хотел, думал получится. – ответил Труский с опозданием. – Ну, короче, я тоже тупой, зачем я вообще тебя слушал, идиот! – выпалил он на голову одноклассника.

– Ну, а я-то че? Ты меня спросил, что лучше купить, я тебя посоветовал. Я же не ванга знать про все заранее. Тут не так все просто работает. – ответил он ему спокойно, уже приноровившись к таким нападкам, чему он сам научился у других „знатоков“ рынка. – Вообще, тут, типо, можно логически думать и выиграть, но и удача играет большую роль, так что всегда уходить в плюс тяжело.

– Согласен… – быстро охладел Труский. – Просто рулетка, 50 на 50.

Флидерин смотрел на эти обсуждения, как на воображаемые игры, не имеющие ничего общего с реальностью. Он не верил в существовании такого мира, в котором все так сложно и порой алогично. Его желание придерживаться когнитивной простаты во всех аспектах жизни не могло никак позволить ему углубиться в эти дебри финансовых, рыночных манипуляций, да и не только в эти – это касалось всех областей, начиная от анализа исторических событий и заканчивая использованием уже давно распространенных технологий, для него только появившихся на свет и обретающих первые позитивные, полезные стороны.

Не прошло и получаса шумной езды автобуса по извилистым дорогам, как Флидерин уже сидел за партой на уроке информатики, вводил текст и разные сопровождающие формулы. Учитель обходил медленно учеников и следил за примерно одинаковым развитием событий на экранах. Последним был Флидерин, который отставал от предпоследнего тремя полными строками.

Здание школы было спроектировано по форме буквы „Н“ и из крайнего правого угла, где находился кабинет информатики, Флидерину надо было добраться вместе с классом до верхней части левой полоски, только на втором этаже. Проходя по центральной балке, соединяющей два продолговатых здания, его внимание зацепила уложенная на стене мозаика, распростертая по всей стене от начала до конца. Его всегда удивляло удивительное разнообразие выбранных красок – перед его глазами разыгрывался самый настоящий сюжет восхитительных, сюрреалистических снов с отличающимися друг от друга историями, которые были отделаны невидимым барьером смены общего тона картины. „Прям как в той рекламе, только не раздражает.“ – подумал он, жадно вкушая все эмоции и чувства, издающиеся от мозаики, даже несмотря на ее обшарпанность и отсутствие деталей в некоторых местах. К его сожалению, этот спектакль закончился слишком быстро и вплоть до окончания школьного дня мозаика была единственным воспоминаниям, греющим всю его душу.

Труский опять попросил разрешения остаться у Флидерина еще на одну ночь. Он ему не отказал, чему был очень рад Труский и не мог удерживать в себе эти эмоции:

– Спасибо! Не знаю почему – я вот серьезно – но именно у тебя дома мне лучше всего спиться. Даже в своей комнате мне не так комфортно, как у тебя, хоть и в последнюю ночь я мало спал… Только, пожалуйста, пообещай мне одно – если я тебе надоем, прямо так и скажи, я не обижусь, честно. – подозрение это вставало не на пустом месте, так как Труский до сих пор, спустя долгое время дружбы, не мог порой понять где Флидерина съедала стеснительность, а где он правда не противился его предложениям, несмотря на неуверенность в его положительных ответах.

Они прошли тот же самый путь от крайней остановки до дома Флидерина. Труский на протяжении этого пути пытался всячески подбодрить друга и провоцировал на занимательные беседы. Он ненавидел тишину, находясь с кем-то в компании, поэтому всеми возможными способами старался ее заполнить.

Худо-бедно они дошли до деревянной, тяжелой входной двери и вошли внутрь с посиневшими, морозными лицами, где на контрасте блистал красный нос. Не успели они разуться и снять с себя всю верхнюю одежду, как к ним подбежал в бешенстве отец и нервно, громко начал им что-то рассказывать невнятное. Труский бросал испуганный взгляд на своего друга, в надежде услышать нормальную интерпретацию слов дяди Гены, но тот пристально смотрел на своего отца и казалось все прекрасно понимал, однако это предположение было полностью ложным – он искренне желал понять отца и, к сожалению, никак не мог вникнуть в саму суть истории, при том иногда исходили знакомые, понятные слова, правда их было недостаточно для прорисовки полной картины.

– Пап, подожди, успокойся! – успокаивал Флидерин бедного старика, когда по его резко постаревшему на сто лет лицу градом стекали капли пота. – Отдышись и только потом медленно начни рассказывать. – у него получилось усадить отца на его любимое кресло рядом с обогревателем.

На усмирение его дыхания ушла минута, после чего он, под внимательным присмотром обоих ребят, начал говорить:

– Фух… Кхм, кхм! – он громко откашлялся в сторону вместе со слюнями. – Я опять видел эти глаза. Яркие глаза полностью черного человека, скорее даже черта, я ниче не понял… Наверное да, это был черт с горящими глазками. И это не был сон! Он бегал вокруг нашего дома, я собственными ушами слышал быстрый топот его ног! А потом и видел его глаза! Пока, – голос его становился все тревожнее и громче вместе с рассказом. – я выглянул из окна моей спальни и там были эти два огонька, эти два глазка этого черного урода. Естественно, я думал мне пока показалось, но потом я спустился на кухню и встретил его взгляд прям в нашем окне – он смотрел прямо на меня и я быстро побежал наверх к себе. Закрыл на ключ дверь и решил отсидеть несколько минут в комнате. Мне очень хотелось отодвинуть занавеску и посмотреть на улицу и когда я это сделал – там никого не оказалось, представляете?! Никаких огоньков, просто чистый снег, без следов, прошу заметить! – поднял он палец вверх и продолжал. – Я отошел от подоконника, потом опять решил проверить и снова никого! Потом, я как-то успокоился и спустился обратно в гостиную, но все равно ожидал чего угодно. Я аккуратно сел на диван, медленно осматриваясь по сторонам и в один из поворотов головы увидел прямо перед собой эти глаза! – закричал отец и в испуге сразу снизил тон, дальше уже шепча. – Он… он тут, в нашем доме, он где-то здесь…

Голос отца был на грани срыва и готов был вот-вот перейти в неконтролируемое рыдание – и дабы избежать этакого конфуза он принял решение замолчать и дальше отвечать на расспросы сына без слов либо же с минимальным использованием своего лексического запаса.

– Что значит он здесь? Ты уверен? – спрашивал Флидерин, желая прояснить полностью для себя всю ситуацию.

Отец просто кивнул головой, убедительно закрыв при этом веки. Труский уже обрисовал всю сложившуюся ситуацию и думал, что пришел к истине, но пока не решался встревать в их разговор, который уже был скорее допросом, на котором допрашиваемый отказывался произносить слова и только отвечал кивками головы.

– Что с тобой?! Почему ты молчишь, отвечай нормально! – не выдержал Флидерин немоты от отца.

– Чу… – дядя Гена криво приложил к губам указательный палец. – Он меня слышит. Вас не знаю, но меня точно… – впредь он говорил только шепотом и беглым, жидким взглядом осматривал всю комнату, не останавливаясь ни на каком предмете.

Тогда Флидерин сдался и повернулся за помощью к Трускому, который только и ждал этого сигнала поддержки. Он отвел его в сторону и тихо сказал, посматривая на дядю Гену краем глаза:

– Я не хочу тебя пугать, но, кажется, мы должны его отвезти в больницу, желательно к психиатру. Просто я думаю, это, типо, паранойя уже, при том серьезная. Давай реально вызовем скорую, не?

– Ну, не знаю… Такое с ним первый раз, честно говоря. Чтоб прям вот так сидеть и переживать сильно – никогда его таким не видел. Ммм… – Флидерин подумал некоторое время и все же отказался от идеи Труского, толком не взвешивая вся „за“ и „против“, а опираясь на внутреннюю интуицию. – Нет, я думаю пока не надо, посмотрим как он будет себя чувствовать завтра, а там уже решим.

– Окей, как знаешь.

Они пробыли с отцом вплоть до самого утра. Зевая, уже смыкая веки, оба не могли пойти спать. Несмотря на уговоры Флидерина подняться на второй этаж в комнату и уснуть, Труский не мог оставить друга в таком положении. Сам отец не позволял им уснуть и просил их никуда не уходить. Встретив теплый рассвет, лучи которого отсвечивались от снега и через окно попали на кухню, Флидерин, из зала смотря на эти лучины и видя состояние отца, которое оставалось прежним, принял тяжелое решение отвезти его в больницу. Труский был готов к этому и принял эту информацию с пониманием. Однако они не учли одного важного аспекта для успешного проведения этой задачи – это согласие отца поехать в госпиталь (скорее всего прямо к психиатру). Подозрение в этом пришло к Флидерину только после решения отвезти его – теперь стояла проблема посложнее.

– Нет, прямо ему об этом сказать нельзя. – советовал Труский, после обращения за помощью от Флидерина. – Надо что-нибудь придумать. Конечно придется обманывать…

Он размышлял над лучшим выходом из этой ситуации и без предупреждения, оговора с Флидерином сам подошел к дядя Гене с наигранной улыбкой, скрывающей за собой накопленную за ночь невероятную усталость:

– Дядь Гена! – Флидерин стоял рядом и следил за ходом действий. – Давайте сделаем так: покинем этот дом временно и найдем более безопасное место, например, мое жилище. Окей?

После этих слов отец с энтузиазмом и неожиданной ловкостью, скоростью движений подскочил со своего места и рукой поторапливал их быстрее осуществить слова Труского в реальность – план сработал идеально и Флидерин с восторгом и благодарностью смотрел на своего друга, который тем временем с гордостью улыбался, радуясь успешному исходу его слов.

Они вылетели из своей лачуги: дядя Гена и Труский буквально бежали к остановке, немного отставал Флидерин, задержавшийся закрытием входной двери.

– Все, все, дядь Ген, теперь просто ждем автобуса! – еле бормотал Труский с тяжелой отдышкой.

Того же нельзя было сказать об отце, чувствующему себя отлично после пробежки по глубокому слою снегу с широко распахнутой курткой, оголяя его домашнюю серую с оранжевым пятном от сока майку. В таком-то возрасте не только опередить молодого парня, но и остаться в лучшей форме, без чувства сильной изнуренности – это многого стоит, при этом, как и большинство глав семей мужчин, он не занимался никаким спортом и совершенно не следил за собой, о чем говорит круглый, волосатый живот, выпирающий из под майки. Труский искренне был поражен его энергичности, непонятно откуда взявшейся. Он смотрел на старика, на его быстрые, острые глазенки и только хотел улыбнуться, умиляясь увиденным, как сразу ему вдарила в голову мысль о возможном клиническом сумасшествии такого замечательного, жизнерадостного человека, переживающего в последнее время не самый лучший период своей жизни и теперь открывшийся перед ним кардинально другой стороной.

Флидерин еле ковылял ножками и с трудом добрался до остановки:

– Все, отец, не волнуйся, теперь мы в безопасности. Щас поедем к нему домой и там уже посмотрим че да как.

– Нет! Сынок, дорогой мой, ты даже представить себе не можешь как сильно ошибаешься-я-я! – он его по-отцовски схватил ладошками за лицо и, растягивая последнюю гласную, тряс его вперед и назад. – Да, спорить не буду, братец, сейчас их с нами нет. Вот прям щас, рядом с нами его – этого черта! – нет, тут я спорить не буду, солнышко. Но! Ты же не будешь отрицать, что он в любой момент может нагнать наши жалкие души и сделать ужасные вещи. Инфернальные вещи, во!

Флидерин и Труский смотрели на разыгрывающийся страшный спектакль, инкрустированный неожиданными речевыми поворотами отца и преобразованием тональности его голоса, сопровождающийся также сменой одной за другим различных говоров, наречий, которые в основном проявляли себя изменением произношение определенных букв. Оба друга не могли более следить с улыбкой за резкой сменой личности – даже вековечное ухмылка Труского не могла пробиться сквозь его тяжкие эмоции.

Отец не собирался и, казалось, не мог остановить своего монолога. Он не давал себя перебивать и, как порой делают самые скабрезные, хитрые дебатеры, покрывал своими бесконечными, порой бессмысленными, предложениями любые попытки людей вставить и свое слово. Даже выкрики Флидерина, который не мог уже переносить эту белиберду, не помогали, а Труский даже не лелеял наивных надежд каким-то чудом остановить льющийся поток мыслей дяди Гены.

– …и бах! Бах-бах-бах! Ну, ты же помнишь, как я тогда их пристрелил, а? – спрашивал он у своего сына и, не ожидая ответа, сразу же продолжал. – Прекрасное было время, замечательное! Эх… Ну-с, здесь мои полномочия всё, кирдык, я, ваши высочества, всеми силами устраивал шоу для вашей услады. Теперь вижу, как вы, бояре, цените мою высококачественную клоунаду, поэтому сейчас извольте и меня веселить – я подожду, можете не торопиться. – он сел на железную (непонятно почему не деревянную, так как это более эффективно и полезнее для здоровья в таких суровых погодных условиях) скамью при остановке, положил ногу на ногу и с чужой улыбкой на лице бросал то на одного, то на другого свой расплывчатый взгляд.

Флидерин и Труский в недоумении переглянулись и не знали, как поступить в данной ситуации – их спасло заблаговременное прибытие автобуса. Они втроем взобрались внутрь и заняли последние сиденья. Удивительно, на протяжении всего маршрута отец Флидерина не издал ни одного звука. Так они доехали до нужной остановки, вышли, затем пересели на другой общественный вид транспорта и спустя полчаса приближались к больнице. Вызвать скорую на месте было невозможно, так как и так с трудом ловило связь да и кроме этого им было безопаснее отвезти его самостоятельно. Уже подходил час, когда стоило перейти дорогу и они оказались бы рядом с больницей. Флидерин замедлил шаг Труского, позволив отцу отойти вперед, и прошептал:

– И что сейчас будем делать?

– Честно, я без понятия. Я, пока мы ехали, искал в инете вообще что будет, если обратиться за помощью к психиатру и, походу, твой отец должен дать личное согласие на обследование либо же мы должны убедить сан… – Труский пытался подобрать наиболее корректное слово, взамен первого пришедшего в голову. – врачей, что он невменяемый и создает опасность для окружающих – тогда его насильно заберут, но сразу в диспансер, чего не хотелось бы… Короче я не знаю пока, надо думать и быстро.

В голове Флидерина спокойно путешествовало перекати поле – оставалась надежда только на уверенность и смышленость Труского.

– Ребята, что-то вы отстаете, давайте догоняйте. Чем раньше достигнем намеченной цели, тем легче переживем эти сложные времена! – кричал он отстающим, горделиво ведя своих людей для выполнения высшей миссии, во всяком случае так он себе представлял.

Труский бился головой об эту проблему и спустя долгое время размышлений, пришел к выводу, что единственно верным выходом будет поведать отцу всю правду. Он осознавал, что пока дядя Гена находился в более или менее вменяемом состоянии, он мог здраво оценить ситуацию и логически выверить, к чему идет весь этот обман, поэтому Труский не решился продолжать лгать и для начала посоветовался с Флидерином, который с глупым и бессмысленным выражением лица слушал своего друга, надеясь только на него.

– Знаешь, мне кажется сейчас самое время все ему рассказать. Может и есть другие варианты как его заманить в больницу, но я никак не смог до них додуматься. Что скажешь, рассказываем?

Флидерин ничего не ответил и пожал плечами. Труский боялся потерять и своего друга, поэтому не стал выуживать ответа, скорее всего состоящего и так из невразумительных словосочетаний, которые только ухудшили бы сложившееся положение. Труский собрал волю в кулак и, потерпев неудачу при преждевременном обдумывании своих слов, решил довериться своей харизме и умению склонять людей на нужные действия.

– Дядя Гена, подождите! Мне нужно с вами переговорить насчет одной вещи важной… – отец остановился и молча ожидал дальнейших слов от Труского. – Даже не знаю, как вам об этом сказать… – сам Флидерин стоял рядом с Труским, как бы занимая уже правую позицию. – В общем, мы не идем ко мне домой.

– А к кому же?

– Да, тут дело вот в чем… – Труский пока занимался наиболее выгодной формулировкой мысли был удивлен такой спокойной реакции от дяди Гены и его дальнейшего внимательного слушания. – Мы правда вам верим, что вы видели каких-то чертиков, но все-таки, нам кажется, вам стоит пройти хотя бы начальную консультацию у доктора. Я думаю, вам станет только от этого лучше, правда. И еще, – не дал себя прервать Труский повысив голос и продолжал убеждать дядю Гену. – может быть, он вам поможет лучше справиться с этими чертами, мы все-таки пока дети, неопытные, а вас будет слушать явно умный человек. Ну я на это надеюсь.

Дядя Гена недоуменно смотрел на Труского, ища скрытые хитросплетения под его словами, но через мгновение он поменялся в лице и с жаром выпалил:

– А пойдем! И вправду, че я с вами тут слоняюсь по улицам, может там я найду нормальную помощь. Давайте, товарищи, ведите меня в вашу лечебницу. Там-то, надеюсь, все устроится как надо.

– Так далеко идти не надо, мы уже на месте. – показал Труский через дорогу, обрадованный такой легкой реакции от дяди Гены.

Спустя полчаса Флидерин и Труский сидели в коридоре, рядом с кабинетом психиатра и молча ожидали дядю Гену с врачом. Коридор пятого этажа был пуст, только порой проходили медсестры и врачи, провожая подозрительным взглядом двух молодых человек, сидящих у психиатрического кабинета. Никогда бы они не подумали, что жизнь доведет их до такого сюра. Флидерин с Труским нехотя взяли на себя роль заботливых родителей с нетерпением ожидающих выхода своего ребенка, а самое главное мнение врача.

Как только дверь громко распахнулась и из нее пока вышел счастливый дядя Гена, двое молодых людей подпрыгнули со своего места и вопросительно смотрели на психиатра. Тот же не преминул утолить их любопытство:

– Ваш отец замечательный, здоровый человек в самом расцвете сил! Геннадий, вот возьмите баночку, в конце коридора, налево будет туалет.

– А я говори-и-ил! – самовлюбленно сказал он подросткам, уходя с банкой по коридору.

Они, естественно, не придали его словам большого значения и все так же ожидали ясных ответов от психиатра, который, казалось, что пугало их, был вполне удовлетворен теми красноречивыми словами про дядю Гену. Видя их жажду на подробности, он продолжал:

– Сейчас, твой папа, пойдет сдаст анализы и мы проверим что да как у него со здоровьем. А так, можете не переживать, дети, с головой у него все в порядке.

– Доктор что вы несете?! – не выдержал Труский. – Как он может быть психически здоров? Он вам рассказывал про чертиков?

– Да, ваш отец поведал мне эту страшную историю. – спокойно отвечал доктор на одном тоне. – К сожалению, в этом мире происходят вещи, с которыми мы совладать никак не можем, поэтому такая реакция вполне себе ожидаема и адекватна.

Флидерин и Труский до сих пор не понимали, о чем говорил врач.

– Ну, дорогие мои, с чертами шутки правда плохи, так что вы молодцы, что вместе с ним покинули временно дом. Я бы вам советовал остаться на ночь в другом месте, пока там все не уляжется.

– Доктор! – уже крикнул Труский, удивляясь самому себе. – Какие к черту чертики?!

– Самые обыкновенные черты. Они всегда были, есть и будут, главное не злить их.

Флидерин с Труским не верили своим глазам и ушам. «Может быть это все сон?» – подумали оба одновременно.

– То есть, – уже спокойным, размеренным тоном говорил Труский. – вся история про чертиков это правда?

– Ну, конечно! А как по-другому может быть? Вы не переживайте так, в этом нет ничего постыдного, что вы не знали о таких очевидных казалось бы вещах. Теперь зато будете осведомлены.

В их глазах прямо сейчас обрушивалась вся объективная реальность – они стояли на грани впадения в чару, забитую доверху сомнениями и конспирологическими теориями. Вот-вот и они уже готовы были перестать доверять самим себе.

– Угу… Понятно. – опустил руки Труский и бессмысленно вперился взглядом в Флидерина. – Ну, раз уж так, тогда мы пойдем? – спросил он напоследок у врача, чтобы точно во всем убедиться.

– Да, конечно, можете идти, только, как я уже сказал. если есть возможность, проведите ночь в другом доме, а потом сами смотрите на ситуацию.

– Хорошо.

В оставшийся путь домой к Трускому они не обменялись ни одним словом, только дядя Гена постоянно бормотал себе под нос еле слышные отрывки слов. Даже взгляды двух молодых друзей не встретились, каждый из них был занят своими мыслями.

Мать Труского была очень гостеприимной и милой женщиной, которая несмотря на неожиданное появление гостей, все равно с доброй улыбкой приняла их и не отказала во временном ночлеге, хоть и беспокоилась насчет своей недостаточной осведомленности о причинах их переночевки в этом доме; от Труского никакой ценной информации она не получила и видела его подавленное, индифферентное состояние, поэтому все равно настояла на своем и добыла нужные причины, но только уже на следующее утро, беседуя с ним наедине на кухне. Однако первый серьезный обмен мнениями после психиатра произошел еще до этого, в ночь, когда Флидерин лежал на раскладном диване в комнате Труского, а второй покоился на своей кровати. Такого долгого молчания он больше выдержать не мог и прервал это продолжительное безмолвие простым вопросом:

– И ты ему веришь? – Труский был убежден в бодрствовании Флидерина и не посчитал нужным предварительно задавать ненужный вопрос, спит ли он.

– Я не знаю.

– Вот и я уже ничего не знаю. – отчаянно ответил он, поддерживая друга теми же тяжелыми, тоскливыми вздохами безысходности. – Ну, если подумать, его бы не держали в этой больнице, если бы он не был хорошим доктором. Типо, есть вообще ему смысл нам врать? Думаю нет, но поверить его словам ваще не могу и не хочу. Знаешь, – продолжал он свой монолог в воздух, особо не ожидая какой-либо поддержки разговора от полностью потерянного Флидерина. – как будто мне сказали в детстве, что деда мороза не существует, только в зрелом возрасте, когда я уже давно сформировал для себя как устроен мир, что точно правда, а что однозначно ложь, но сегодня что-то случилось и теперь уже не так все очевидно. Я не знаю… Я правда не знаю, у меня других слов даже нет.

Он лег на бок, повернувшись спиной к Флидерину и с такими мыслями ушел в слабый, нервный сон:

«Нет, завтра поговорю с матерью. Сто процентов тот мужик над нами пошутил, потому что такого просто-напросто не может быть, мы же не в какой-то сказке живем. Прям с утреца встаю, иду завтракать и дожидаюсь мамы – она уже точно поставит все на свои места. Какие, господи, черты?! Не может такого быть. А если и может то… тогда и к черту такую жизнь. Пусть это реальность будет принадлежать им, а другие я возьму себе – ну раз существуют черты, так почему же не могут и другие параллельные измеренный? Ладно, кажется я еду кукухой…»

III

Флидерин лежал на своей кровати у себя в комнате, погруженную в полную темноту. Сквозь полупрозрачную занавеску еле проходил слабый сиреневый луч, освещающий небольшой квадрат на полу. Он взирал на этот светлый квадрат усталыми, безразличными глазами, лежа на боку и подставив под подушку руки. Бессонница преследовала его уже долгое время после последнего удивительного происшествия. Мать Труского объяснила ребятам, что такого не бывает в жизни и они должны перестать себя накручивать такими глупостями как маленькие дети. Эти слова смогли успокоить Труского, но не Флидерина. После того, как он и отец вернулись к себе домой, дядя Гена не давал покоя сыну и часто тревожил его по всем мелочам, что впоследствии вошло в привычку для обоих. Отец с каждым днем терял свое настоящее лицо и перенимал модели поведения, мышления совершенно разных людей, среди которых могли и быть персонажи художественных произведений, также знаменитые личности и т.д. К сожалению, в этом процессе увяз и Флидерин, правда на нем эти изменения сказывались в меньшей степени и к тому же принимали по большей части исключительно временный характер – свое настоящее нутро не было подвергнуто внешним влияниям. Однако эти временные переживания странных, непонятных эмоций в целом негативно сказывались на его организм, который и так был сильно пошатнут: спустя две недели после инцидента с чертами, у Флидерина диагностировали мигрень. День этот он запомнил на всю жизнь.

Придя после школы домой, он, будучи на редкость в прекрасном настроении сразу пошел на кухню и увидел отца, стоящего за плитой – ему в голову взбрела идея восстановить старый рецепт фирменного бабушкиного салата, который она ему часто готовила в детстве. У Флидерина не было никаких оснований верить в правдивость этой версии, но ему не хотелось на этом зацикливаться и он с удовольствием, облизывая сухие губы, встал рядом с отцом и смотрел на скворчащую на масле колбасу, одна сторона которой была уже почерневшей.

– Ничего, в салате ты сильно не почувствуешь этого горелого вкуса, поверь мне. – заранее оправдывал себя дядя Гена, ожидая возможного колкого замечания от сына, который на самом деле не собирался ничего об этом говорить.

Когда блюдо было готово и они сели на скрипучие, шатающиеся стулья перед столом, накрытым все той же липкой клеенкой, отец с гордостью подал глубокую тарелку с холмом салата, верхушка которого была полностью покрыта жирным, белым как снег майонезом и присыпана мелко нарезанным укропом. Салат на вкус был ужасен и для любого здравомыслящего человека это не могло быть удивлением, кроме, пожалуй, дядя Гены. Блюдо представляло из себя просто кашицу с мелко нарубленными самыми разными ингредиентами, среди которых больше всего выделялись: жареная (скорее пережаренная) колбаса, горох, киви, лимон, крабовые палочки, а также огромное количество сырых тыквенных семечек, чем он надеялся прикольно похрустеть. Флидерин не мог застать всего процесса готовки, поэтому только после пробы познал гастрономический восторг и пошел блевать в унитаз, пока отец сидел с довольным видом и смаковал свое творение, которому он дал такую итоговую оценку: „Безусловно я не претендую на звездуМишлен да и не за чем она мне, но этим салатом я доволен. Получилось даже лучше чем у покойной бабушки, да простит меня Господи, царство ей небесное. А этому плебсу не понять, что уж тут поделать…“. Флидерин не стал долго разглагольствовать насчет всех недостатков этого „произведения искусства“ и ограничился простым, человеческим „фууу“, которое не понимал отец, но со спесивостью принимал. Оказалось, что такую реакцию Флидерина вызвал не только салат. Дальше ему стало хуже, он перестал осязать мир и видение от первого взгляда начало туманится. Именно в ту секунду его охватил ужас и со страшными криками: „Пара, я ослеп, папа!“ дядя Гена прибежал и увез в скорую, остановив на дороге проезжающую машину.

Теперь Флидерин лежал у себя в комнате, смотрел на сиреневый свет и в деталях, насколько это было возможно, восстанавливал тот страшный день. Ужасные, глупые, веселые, нелепые, остроумные мысли смещали друг друга и Флидерин потерял контроль над этим хаотичным потоком, что его тело обратило в дрожь, он начал невероятно потеть. Жар полностью его охватил, он отбросил одеяло на пол и с дрожащими ногами сел на этот квадрат, подставив свое лицо с закрытыми глазами под этот свет. Удивительно, эта интимная процессия и вправду помогла ему временно очистить и продезинфицировать всю голову. Спустя минут десять он спокойно встал, оделся в уличную одежду и на цыпочках, надеясь не разбудить спящего отца, открыл громоздкую дверь, из которой вышел громкий свист ветра и Флидерин постарался незамедлительно закрыть ее за собой. Ветер вместе с влажными кристалликами снежинок обдувал его лицо, постепенно синевшее и приобретающее схожие краски как и замерзшее озеро, которое привлекло его внимание. Он любил покататься на старых, потрепанных коньках по толстому слою льда, но сейчас он был достаточно тонок и хлипок, так что рисковать он явно не стал, правда от размеренной прогулки из одного конца озера в другой он не отказался. На это у него ушло 20 минут. Уже в середине пути он начал ощущать колкие боли в районе живота, что поначалу он связал с проблемами желудка, но впоследствии, знакомясь все ближе с этой непонятной, вроде не очень сильной болью, он не узнал в ней ничего знакомого. Это были не совсем новые, но чуть отличные от предыдущих разов ощущения. Его это заинтересовало и оставшуюся половину пути он прошел, размышляя об этих чувствах, исследуя эту почти неузнаваемую, легкую боль, которая по каким-то чудесным обстоятельствам начала переходить в желанную нужду.

«Что со мной?! Я не понимаю, что сейчас происходит. Мне кажется, что я должен лежать сейчас на льду, кривляться от боли, съежившись как жалкая собака в клубок, но мне наоборот как будто бы хорошо от этой боли. Походу, скоро я стану мазохистом, ну ничего…»

Он безразлично уже направлялся обратно домой, держа равновесие и иногда проскальзывая то одной, то другой ногой в сторону. Флидерин устремил свой взгляд себе под ноги и пока на первый план выпал лед, с ранами в виде белых тонких линий, покрывающих всю поверхность; в дальнейшем же он пытался прорубить взглядом как буровом скважину и взглянуть на спокойную, студеную воду подо льдом, однако все попытки были тщетны и он уже собирался опустить в отчаянии руки, как неожиданно заметил два огонька, сверкнувших на миг глубоко в воде, после чего они сразу же погасли. Он остолбенел, сильно зажмурил несколько раз глаза и с более ясным зрением заново взглянул в то же место, но там уже ничего не было. Оставить все как есть он не мог и теперь, еле идя по льду, не прерываясь, тщательно смотрел себе под ноги, дабы не упустить очередного их появления, которое, он был уверен, обязательно должно еще раз свершиться – так оно и произошло, только под конец, когда он перешел с поверхности льда на снежный покров земли, присел на корточки и бросил последний взгляд на ледяное озеро, впоследствии отблагодарившее его внимательность и терпение внезапным отблеском двух светящихся глаз. Флидерин отошел назад в страхе и теперь полностью был уверен в истинности увиденного. Он побежал к себе домой, не переживая о спящем отце, плотно, с грохотом закрыл дверь дома и бегло поднялся на второй этаж к себе в комнату. Как маленькое дитя он укутался в одеяло, предварительно сняв с себя всю одежду до трусов и, дрожа от страха и холода, спрятался под покрывалом, оставив небольшую щель для проникновения кислорода. Дыхание его участилось, пульс бился невероятным темпом. Флидерин держался за сердце и поражался такой быстроте частоты биения – такой повышенный ритм сердца он давненько не переживал, а может и никогда в своей жизни. Отец часто любил заявлять с запуганными глазами и с рукой, крепко прижатой к сердцу, что у него тахикардия.

«Да, теперь я понимаю его страх. Походу, сейчас у меня та же фигня. Господи, дай мне сегодня выжить, пожалуйста…»

Та же бессонница никуда не испарилась и так же не давала ему покоя. Помимо этого, учащенное биение сердца и чувство внутренней сдавленности побудили появление резких, болезненных спазмов, поочередно охватывающих его в разных частях тела. Повезло, что отец крепко спал и не решил ни с того ни с сего проверить состояние сына, так как в этом случае его мог охватить ужас при виде дерганого тела Флидерина, похожее на процессию изгнания внутреннего беса. На протяжении всего часа Флидерин боролся со всеми возможными болями в теле. Закончился этот сущий ад долгожданным и желанным сонным забытьем. Изнуренный всеми жестокими физическими испытаниями, он в конце концов сдался и на рассвете уснул, в то время как отец только встал на ноги и громко зевнул с широко раскрытым ртом, обнажив пожелтевшие зубы с черными точками. С теплой чашкой чая в руке, он вышел на уличный порог и впитывал в себя морозное утро, сменившее синие краски ночи на чуть теплые, желтые оттенки золотистых лучей солнца, с трудом отепляющих пространство, но однозначно обогревающих внутренний мир человека. Дядя Гена прихлебывал горячий чай небольшими глотками и встречал теплое утро, не подозревая о пережитой ночи Флидерина, только до того момента, пока он не увидел перед своими глазами следы ботинок на снегу, направленные от и к входной двери дома. Поразительно, как первой его догадкой стала мысль, что это опять тот же черт, вернувшийся по их голову. Он настолько был убежден в правдивости этой версии, что перестал рассматривать другие варианты и слепо доверился первому предположению, наивно и безрезультатно проводя шустрое расследование, на основании самых поверхностных и очевидных улик. Повезло, что долго оставаться в одиночестве с такими мыслями он боялся и, как только он влетел в комнату сына, моментально пришло осознание всей сложившейся ситуации, при видя брошенных небрежно на пол вещей, среди которых были и ботинки с еще свежими, не растаявшими клочками снега приклеенными к подошве. Отец все же не был полностью удовлетворен этими фактами и решил бесцеремонно, сильно тряся спящее тело, разбудить сына и прямо задать вопрос:

– Ты сегодня ночью выходил на улицу?!

Флидерин, толком не успев окунуться в глубокую, крепкую дремоту, смог быстро отойти ото сна и ясно ответил отцу, что это и вправду был он. Тело было до безумие напряжено и вместе с ним голова. Ему безусловно хотелось поделиться с отцом недавно произошедшей историей, однако он до конца не верил самому себе и опять ввергать дядю Гену в нервоз и ужас у него не было никакого желания.

– А че тебе надо было на улице так поздно? – спрашивал отец, успокоенный ответом сына, подтвердившего его догадки.

– Да… так, просто решил прогулять, подышать свежим воздухом.

Флидерин после этих слов принял сидячую позу, еле подняв свое тело с кровати, и безуспешно попытался встать на ноги.

– Ну, ладно, я уж думал опять тот черт, честно говоря. Господи, хорошо, что это был ты, а то я бы так с ума сошел! – звонко посмеялся отец и с приподнятым настроением покинул комнату сына и, сам того не думая, оставил Флидерина в страшном положении.

Он в ужасе оглядывал свои конечности и не понимал, почему не мог встать на ноги. Все тело вмиг стало атрофированным, он перестал ощущать свои пальцы рук и ног, несмотря на все тяжкие физические потуги. В районе таза и ниже, при попытке подняться с кровати, он чувствовал слабые, еле слышные отголоски того самого импульса, придающего силу претворять все потенциальные действия в жизнь. Продолжать долго стараться встать на ноги он тоже не мог и в этом его останавливали тяжелые, влажные, очень неприятные ощущения, повергающийся его тело в страшный пот. Глаза увлажнялись и дрожащие, посиневшие губы были готовы в любую минуту приобрести округлую форму и издать пронзительный крик о помощи, однако Флидерин нашел в себе силы пока не извещать о своем состоянии отца и мужественно, но с девственными слезами боролся со своим телом. Борьба в конечном итоге закончилась переходом в тактику стратегического выжидания нужного момента, когда его отпустят злые силы, стиснувшие в своих острых, длинных, когтях его бренное тело. Ждать пришлось долго: час, а то и больше. По истечению этого времени, он без каких-либо препятствий встал, сразу накинул на себя одежду и с пустым желудком побежал на остановку, не успев предупредить отца. Труский остался единственным человеком, которому он мог поведать историю с чертом подо льдом и торопился как можно скорее наконец-таки облегчить свою душу, скинув этот нелегкий груз. На самом деле, помимо Труского был еще один человек, готовый пристально выслушать историю Флидерина и дать достойные советы – это был тот самый психиатр, переменивший их понимание истины в стандартной форме; но он об этом мужчине не вспомнил, а даже если бы и вспомнил, никакого желания поделиться такими личными, в какой-то степени интимными деталями с посторонним человеком он не имел.

Дома Труского не оказалось. Милая мама впустила домой Флидерина, накормила и позвонила сыну узнать, когда он будет дома. Флидерин смирно сидел на стуле и четко отвечал на все ее вопросы.

– Ты приходи сюда почаще, а то всегда Володя к вам ходит в гости, а ты не особо. Не стесняйся.

– Хорошо, я постараюсь.

Спустя какое-то время, в светлой кухне появился сам Труский, встретивший товарища учтивой, дружелюбной улыбкой. Они пошли в его комнату и упали на диван. Флидерин не собирался медлить и сразу же выпалил все желанные слова. Труский, не успев достать телефон из кармана, удивленно смотрел на своего тревожного, беспокойного друга, нервно рассказывающего логически не выстроенную, непонятную историю.

– Подожди, остановись. Еще раз повтори, че ты щас мне сказал, только медленно и внятно.

Флидерин проглотил слюну, сильно напрягов горло, и уже более спокойным, размеренным тоном поведал волнующую историю. Труский впервые видел друга в таком встревоженном состоянии, что его навело на мысль о всей серьезности произошедшей ситуации.

– Не может такого быть. Тебе, наверно, показалось. – сказал он с широко раскрытыми глазами.

– Нет, я практически полностью уверен, что это был черт. Как только я увидел эти горящие глазенки, я сразу же понял, кто это может быть и это неспроста. – экспрессивно говорил в ответ Флидерин, активно жестикулируя.

– Ммм… – Труский отошел к окну и смотрел на проезжающие машины по снежному покрову, оставляющие после себе грязные, черные следы шин. – Ох, не знаю я, что делать. – отвернулся он от окна уставшим видом. – А дядя Гене ты уже рассказал?

– Нет, я что дурак? Если я ему расскажу, он с дуба рухнет.

– Правильно, пока ничего не говори, вообще никому не говори. – Труский задумчиво ходил от стенки к стенке и Флидерин с надеждой ожидал последнего решения, совета, пристально и безмолвно следя за его телом. – Знаешь, что я думаю?

– Что? – моментально переспросил он.

– Нам надо пойти обратно в больницу к тому психиатру, только теперь уже пациентами будем мы, ха-ха! – издал он почти истерический смешок из-за абсурдности всей ситуации.

Флидерин не высказал своего мнения по этому предложению и своим молчанием дал полное согласие на любые действия со стороны Труского.

Не прошло и часа как они уже сидели на том же месте, в том же полупустом коридоре, с изредка проходившим медицинским персоналом. Флидерин кротко сидел на мягкой, кожаной, синей сидушке и смиренно ожидал долгожданного появления доктора Стравского, того самого психиатра, который сам не спешил появится у своего кабинета и успокоить переживающих пациентов. Труский крепко ухватился за железную, блестящую основу сиденья и нервно тряс правую ногу, приводя в движение всю скамью. В конце коридора появился силуэт доктора Стравского, который они сразу же узнали и как пружинка подпрыгнули со своего места. Он приближался к ним с лучезарной улыбкой:

– Здравствуйте. Я так понимаю, вы ко мне? – он не узнал их.

– Да, мы именно к вам. – говорил в нетерпении Труский и хотел было начать беседу прямо в коридоре, чего не позволил психиатр.

– Нет, давайте для начала войдем в кабинет, а там уже обсудим ваши проблемы.

Первым вошел сам доктор Стравский, за ним двое друзей и они оказались в ярко освещенной, продолговатой комнате, с блистательно белыми, чистыми стенами и полом. Труский сел на стул рядом с рабочим местом доктора, Флидерин же, не найдя для себя другого места, сел на койку, предварительно получив разрешения от Стравского, которой упал в свое кресло перед монитором и быстро посмотрел на циферблат часов: рабочий день только начинался и он был безмерно этому рад. Он поправил наклоненный не в нужную сторону воротник белого медицинского халата и показал всем видом готовность к разговору.

– Знаете, – начал Труский. – у нас опять произошла непонятка. Кстати, мы вам уже о ней рассказывали не так уж давно, может помните?

– Хоть у меня пациентов и не так много бывает, но у меня есть некоторые проблемы с памятью, поэтому я буду не против, если вы мне напомните. – говорил все так же размеренно доктор Стравский, искусно вертя ручку сквозь пальцы.

– Да, хорошо. Вот его отец, Геннадий, был у вас и рассказал одну историю, странную историю, про чертов. Помните? Наверняка, он бы вам еще рассказал про их глаза.

– Ах да, как я мог забыть! Геннадий, точно! И вы же сидели и ждали его, так ведь?

– Да, все правильно. – подтверждал Труский и с нетерпением уже бросался перейти непосредственно к самому главному. – Так вот, тут такая ситуация, Дима – показал он на Флидерина. – недавно, а точнее сегодня ночью тоже видел те же глаза чертов, ну во всяком случае он так утверждает. И что нам стоит делать сейчас? – после этих слов доктор Стравский резко переменился в лице и начал гладить свой гладко выбритый подбородок.

– Я не хочу вас пугать, но вам нужно отнестись к этому со всей серьезностью. Появлением черта с горящими, насколько я понимаю, глазами нормально только единожды и в том случае, если места появления разные. Ваша вторая встреча с этими тварями уже может говорить о не самых хороших последующих событиях. А можно узнать, где ваш отец его увидел и где вы?

Труский обернулся к Флидерину и дал ему право все рассказать:

– Мой отец видел эти глаза вокруг нашего дома. Я их увидел подо льдом, гуляя по озеру, недалеко от моего дома.

– Угу, ясно. А как вы думаете, эти глаза принадлежали одному и тому же существу или нет? Может они отличались чем-то?

– Ну, – Флидерин быстро раскрепостился и свободно рассуждал насчет всех деталей. – насчет тех глазах, которые видел мой отец я ничего сказать не могу. Я же смог развидеть их два раза подо льдом и оба раза, как мне кажется, на меня смотрели те же самые глазенки…

– Огненные бельмы… – прошептал доктор и усердно делал записи в свой небольшой блокнот. – Так, – продолжил он как только отбросил ручку в сторону и закрыл блокнотик. – я вам предлагаю свою помощь, если вы, конечно, не против. Сегодня после полуночи нам надо всем вместе быть на том же месте, где вы встретили эти бельмы. Это очень важно, возможно именно пополуночи вы сможете избавиться от этих назойливых проблем навсегда. – он резко замолчал и после нескольких мгновений медленно наклонился всем телом ближе к Трускому и прошептал. – К тому же, кажется, они пришли и за мной…

IV

Труский мог себе представить любой расклад событий, но то, что он будет вместе с Флидерином, дядей Геной, доктором Стравским стоять в страшный мороз у ледяного покрова озера, зорко разглядывать все подводные тела и силуэты с биноклям в руке – об этом он бы никогда не подумал и до сих пор не мог полностью поверить в реальность происходящих вещей.

– Хорошенько смотрите и будьте всегда начеку! – не давал расслабиться доктор Стравский, видя их удрученность и желание пойти в теплый, безопасный дом из-за страха чертов. – Сегодня мы с вами должны избавиться от них, а может быть только от него, раз и навсегда!

Они с трудом прислушивались к его словам и понимали, что обратного пути нет – стоило идти до конца, несмотря на все преграды и сомнения. О последнем Труский до сих пор рассуждал и не мог смириться с таким легким принятием факта существования в реальной жизни сверхъестественных сил:

«Походу, Дима больше не будет об этом думать, а я не хочу в этом себе признаться, не могу… Как, не может такого быть! Какие черты, ну нет, хоть убейте не верю, вообще никак! – он стоял вместе с остальными, трясясь от холода и с трудом держал в синих, бесчувственных руках бинокль, при помощи которого ему пока не удалось ничего важного заприметить. – Если я увижу своими глазами сегодня этого черта, то все мои сомнения, конечно, пропадут, но появиться страх, а мне этого не хотелось бы, так что буду надеется, что это все выдумки этих сумасшедших, под влиянием которых теперь и бедный Флидерин. Короче, я так уже устал. Поскорее бы это все закончилось»

К сожалению, его внутренние желания не были осуществлены и уже проходил третий час, как они вчетвером стоял на улице, в надежде перехватить внимание черта, по заверениям доктора Стравского, который выглядел менее изнуренным, в сравнении с остальными: на первых порах дядя Гена превосходил всех в энергии и непреодолимом желании поймать „этих мерзких гадюк“, но со временем ему уже стало физически невыносимо и тяжело поддерживать ту же форму, в отличие от стабильного Стравского с крайне редко изменяющимся тоном разговора и внешней, движущейся силой; Флидерин пребывал в безумном ужасе и с каждым шагом его все больше захватывала в свои широкие, мягкие объятия паранойя. Труский начал замечать перемены в психологическом состоянии друга и не мог равнодушно на это смотреть:

– Доктор Стравский! – кричал он сквозь усилившуюся метель, закрыв один глаз густыми ресничками с капельками льда снежинок. – Мне кажется, погода только ухудшается и нам тут делать больше нечего! Никаких находок, чертов, ничего нет. Я думаю дядя Гена и Флидерин со мной согласятся, что пора бы отдохнуть!

– Нет, мы не можем так просто оставить это дело! – говорил он уважительно, но громко и четко, чтобы все слышали. – Настигшая нас врасплох пурга только наоборот говорит о том, что мы действуем верно и не должны отходить от правильного вектора. – он пытался наградить каждого своим бешеным, горящим, живым взглядом. – Еще чуть-чуть, нам надо пересилить все недуги, поймите! К слову, у нас попросту нет другого выбора. Если вы наивно думаете, что они оставят вас в покое, то вы глубоко ошибаетесь. Проявите сегодня мужество, переборите слабость, лень и в скором времени вам за это воздастся!

Они были одурманены небольшой речью доктора Стравского, наполненной надеждой на лучший исход и не позволили себе отказать ему в помощи. Труский был менее очарован его словами, но все же подпал под их действие и не дал никакого ответа на его речь, молча продолжая выполнять его весьма простые задания. Спустя еще один час, Флидерин внимательно всматривался в одну точку и был готов уже вот-вот крикнуть остальным о необычных движениях в воде, однако ему хотелось дождаться появления долгожданных глаз черта, чтоб точно убедиться и не наводить попросту суету. Он упорно не отводил взгляда от той точки и по итогу был вознагражден: постепенно, плавно начал загораться какой-то огонек и Флидерин громогласно известил всех об этом. Они быстро подбежали к нему и были ошарашены, кроме доктора Стравского, у которого появилась улыбка на лице:

– Замечательно, вот эти огненные бельмы, вот они, родненькие! Вы же их видели у дома, так ведь, Геннадий? – спросил он у обескураженного дядя Гены, на что тот ответил безмолвным положительным кивком головы, несмотря на наличие только одного глаза. – Вот и отлично! Нам нельзя терять ни секунды драгоценного времени!

Доктор Стравский отошел назад, оставив остолбеневшую тройку, смотрящую на эти притягательные огоньки и резко появился перед ними с маленьким топориком в руке, при помощи которого он, сильно размахнувшись и взметнув рукоятку высоко, ударил по покрову льда, после чего последовало еще несколько сильных ударов. Наблюдатели со стороны в бездействии, изумленно и с интересом следили за доктором Стравским. Огненные бельмы, к удивлению Флидерина и его отца, никуда не исчезли и приобретали с каждой секундой все большую яркость и насыщенность. Создавалось впечатление, что огонек становился ближе и ближе. Флидерин и дядя Гена попятились назад, в то время как Труский был захвачен впервые увиденными бельмами и не собирался отходить, портя для себя лучший вид. Доктор Стравский упал на колени и окунул руку по локоть в ледяную воду, делая ладонью вращательные движения и создавая таким образом слабую воронку:

– Еще чуть-чуть… еще капельку… – процеживал он сквозь зубы, нахмурившись.

Его лицо обогрелось в алый цвет, с торчащими на лбу венами. Сильно напрягая свое тело, он отдал все свои возможные силы на разрешение этой проблемы. Троица остолбеневших наблюдателей не понимали, что делать в данной ситуации и как могли помочь, поэтому ограничились своим присутствием в случае чрезвычайного положения и морально поддерживали доктора, который продолжал бурчание под нос, подбадривая самого себя:

– Надо продолжать, надо. Это последний мой, наш шанс покончить с этим кошмаром раз и навсегда. – все последующие слова были отчетливо слышны для всех. – Я чувствую, вот оно уже приближается ко мне! Я чувствую, ну же, давай, быстрее… – в ту секунду его тело полностью тряслось в конвульсиях. – Ну же!

Выкрикнул он зверино и упал на лед в бессознательном состоянии, но успел достать изо льда это чудовище.

– Господи! – выкрикнули в ужасе все разом.

Упавший в обморок Стравский держал в бледных руках морского черта за длинный фонарик, пока жуткая, бесовская рыба живо тряслась в предсмертных агониях.

Дядя Гена вслед за доктором впал в небытие и головой оставил трещину на льду, окрасив эту часть в красноватый цвет. Флидерин пал ниц в слезах перед своим отцом и лил градом слезы над бездыханным телом. Труский в абсолютном шоке стоял посреди этой сцены и бессознательно оглядывал каждых действующих лиц сюрреалистического спектакля, ничего не имеющего общего с объективной реальностью, к которой он привык:

«Единственное, что я сейчас хочу – это проснуться опять в своей теплой кровати» – подумал он, глупо смотря на окружение с наливающимися слезинками.

Оглавление

I

II

III

IV