Юрий Григорьев – Сгоревшие тетради [Юрий Александрович Григорьев] (fb2) читать онлайн

Четыре желания

Шёл по дороге волшебник. И встретились ему четыре человека: купец, глупец, мудрец и воин.

А у волшебника было как раз хорошее настроение. Дай, думает, осчастливлю этих людей – пусть меня потом добрым словом вспоминают.

Подошёл он к ним и спрашивает:

– А что, почтенные люди, каждому из вас для счастья надобно?

Подумал купец, погладил бороду и говорит:

– Да вот, кабы ты, мил человек, подарил мне миллион рублями, да миллион добавил, а третий сверху положил – был бы я, что ни на есть, счастливый человек. Потому как – были бы деньги, а счастье мы купим!

Дал ему волшебник мешок с деньгами, взвалил его купец на плечи – только крякнул. Побежал купец домой, от радости и спасибо сказать позабыл.

Повернулся волшебник к солдату:

– Ну а ты, служивый, чего для счастья желаешь?

Солдат недолго думал, ему долго думать по уставу не положено:

– Генералом хочу быть, золотые погоны носить, на белом коне скакать, и чтобы все мне честь отдавали. Солдатское счастье – слава!

Подарил ему волшебник и белого коня, и генеральский мундир с золотыми погонами. Сел солдат на коня и поскакал свою армию искать, потому – генералу без армии несподручно.

Посмотрел на всё это мудрец, почесал в голове и сказал:

– И что деньги – прах, и что слава – дым, а есть у меня мечта заветная: подари ты мне книгу премудрую, где на любой вопрос ответ даден, и чего бы мне не захотелось узнать, – про всё там рассказано. И все тайны заветные и загадки мировые – учёными словами прописаны.

Выслушал это волшебник, сказал слово тайное и дал мудрецу книгу желанную; а в книге той страниц – считано, не считано, – из тончайшей бумаги, а весу в ней – два пуда. Взвалил её мудрец на спину, охнул и побрёл домой, согнувшись.

Дошла очередь до глупца. Стоит глупец, в носу ковыряет.

– Говори, родимый, – чего желаешь?

– Хочу, – говорит, – дудочку волшебную, чтобы только ко рту поднесёшь, – сама играла, да всё мелодии весёлые, да каждый раз новую; чтобы жить – не тужить, да приплясывать.

Подарил и ему волшебник желанное и пошёл своей дорогой, собой довольный.

Прошёл год, – как день пролетел.

Возвращался волшебник дорогой обратною: Дай, – думает, – посмотрю, как моими подарками воспользовались, рады ли, довольны ли?

Повстречал купца, – не узнать лица. Похудел купец, помрачнел. Сидит на мешке с золотом, есть – не ест, пить – не пьёт, одна дума душу грызёт: "Эх, дурак – остолоп, почему не выпросил у волшебника два мешка с золотом." Сидит, тоскует, ничего не видит, никого знать не хочет.

Вздохнул волшебник, – дальше пошёл.

Стоит у дороги памятник роскошный. На бронзовом коне бронзовый генерал сидит, а солдатские косточки в земле сырой тлеют. И цветы роскошные лежат, и слова высокие золотом на плите писаны, а спросить: "Счастлив ли, солдат?" – некого.

В другой раз вздохнул волшебник, – дальше пошёл.

Заходит в дом к мудрецу, – аж дыхание перехватило: грязь, да вонь и запустение. Потолок в копоти, на полу – огарки свечные. Сидит мудрец, волосами оброс, глаза осовелые, рукой подпёрся, двухсоттысячную страницу читает. А только не дочитать ему той книги до самой смерти. Махнул рукой волшебник и поскорее долой, на свежий воздух.

Совсем загрустил: "Что же я понаделал! Хотел людей осчастливить, а только несчастье принёс. Нет, видно, никто на свете не знает, – чего ему для счастья надобно."

И вдруг, услышал мелодию чудную, дудочку волшебную.

Идёт глупец, приплясывает, рот до ушей. Штаны в заплатах, рубаха дырява, – да горя мало.

– Бог в помощь, старик! Дай тебе Бог здоровья. Уж удружил ты мне, удружил, уважил, так уважил. Век тебя буду благодарить за дудочку волшебную.

Обрадовался волшебник, – хоть одному угодил. И дальше уже пошёл веселее, а после призадумался. И долго потом ещё головой качал и чему-то улыбался.

А что он думал, то нам неведомо.

На том и сказке конец.

1986

Уродинка

"Маленькая спичка,

Венчик золотой -

Крохотная стычка

Света с темнотой." ¹

Спички лежали на полочке. Деревянной полочке в углу маленькой, тесноватой кухни. Спичек было много – десять коробков. Шестьсот граждан маленькой спичечной страны.

Деревянная полочка, подвешенная за нитку на гвоздик, была их планетой, а маленькая кухня – целой вселенной. Ещё, правда, было окно, а за ним – кусочек неба, то синего, то безнадёжно серого, и клочок земли с чахлыми деревцами и реденькой травой. Но это всё было так неясно и смутно сквозь запылённое окно, что не имело никакого значения.

Итак, кухня была маленькая и тесная, полочка маленькая и узкая, и спички поневоле жались друг к дружке. Но что за беда! В тесноте, да не в обиде. Жизнь у них была спокойная, беззаботная – лежи себе на боку, да ничего не делай. Опять же и поболтать есть с кем, поспорить и даже пофилософствовать. А чего же не пофилософствовать, если тепло, спокойно, уютно? И всё бы хорошо, но…

Как и все живые, спички очень боялись смерти.

Каждый день, утром и вечером, в маленькой вселенной загоралась лампочка на потолке – маленькое слепящее жёлтое солнце, и раздавались шаги. И хотя это было так обыденно, ежедневно, но в этот миг все спички замирали, затаив дыхание, и во всех коричневых головках растерянно трепетала одна мысль: только не меня, только не меня…

И когда протянувшаяся рука брала один из коробков, можно было, если прислушаться, услышать слабый, облегчённый вздох – это радовались остальные спички.

Потом, когда несчастный коробок возвращался на место, в нём недосчитывались одной, а то и двух спичек. Их соседи по коробку пересказывали, как огромные и толстые пальцы, от которых резко пахло потом и ещё чем-то неприятным, безжалостно выхватили из их рядов хрупкое, охваченное ужасом, беззащитное тельце и, не слушая или не слыша его отчаянные мольбы о пощаде, били коричневой головой несчастной по стенке домика. И все оставшиеся слышали, безотчётно содрогаясь, непередаваемо мерзкий звук и тошнотворный дым говорил им о судьбе несчастной жертвы.

Мало того, одна из спичек, избежавшая расправы, потому что упала на пол, и вернувшаяся затем обратно в свой домик, рассказала, что видела на полу в маленькой жестяной банке обгоревшие останки многих спичек, – чёрные, согнутые, рассыпавшиеся трупики. Это было ужасно. Это было невыносимо.

За что? Вот каким вопросом задавались все спички, не находя ответа. И никто из них не подумал – зачем?

Но стоит ли их винить? Ведь любому из нас на их месте было бы обидно.

В нижнем ряду, ибо домики стояли в три ряда, лежала самая красивая, самая аккуратная коробочка. На ней была наклеена очень замечательная картинка – синие море, жёлтое солнце и белая чайка. Очень симпатичная картинка, не то, что на остальных: какие-то серые дома или вообще чёрт знает что. И понятно, что жильцы этого домика очень им гордились, а все остальные спички их уважали. Тем более все они были, как на подбор, – толстенькие и с большой головкой.

Но была среди них одна просто замечательная – из неё одной можно было бы сделать две обыкновенные спички, а коричневая голова, именно голова, была таких размеров, что об этой спичке безоговорочно утвердилось мнение, как о самой мудрой из всего спичечного царства. Звали ее – Дубинка. Она и впрямь была похожа на маленькую дубинку и безусловно имела все права быть королевой спичечного царства.

И вот однажды на полочке появилась новая удивительная коробочка. Мало того, что она была лёгкая и картонная, но все спички в ней были с зелёными головками!

– О, ужас! Как это омерзительно, как гадко! – кричали возмущённые старожилы. – Да любая, уважающая себя спичка сгорела бы со стыда, имея такой отвратительный цвет. Какие бесстыдницы эти новые спички! – горячились они.

Впрочем, говорили они так скорее из зависти. Ведь новые жильцы были так стройны и красивы, а их домик был так изящен и легок – зелёный цвет был им даже очень к лицу. А главное, на их картинке были горы, настоящие высокие и снежные горы, над которыми гордо парил орёл. Этого спичечное царство не могло вынести. Ведь так устроен этот несовершенный мир, что любое преимущество становится недостатком в глазах тех, кто его лишён. И громче всех возмущались, конечно же, солидные, толстые спички во главе с Дубинкой. Но их утешало то, что эти новые зазнайки, "зелёнки", как они их прозвали, лежали на самом верху и были обречены на скорую гибель.

Но… Судьба или случай оказались благосклонны к новичкам. Быть может, их ярко-зелёные головки нравились не только им самим. И их не трогали.

Прошли дни. Спичечное царство поредело. И вот однажды на полочке остались только две коробочки. Это были дубинки и зелёнки. К этому времени они уже помирились. Общая беда сблизила их, и часто между ними протекали удивительные и интересные философские споры. О чём? Конечно же о высоких материях: о жизни и смерти, о величии и ничтожестве, и просто о смысле спичечной жизни.

Громче всех спорили две спички: Дубинка и Зелёнка, самая стройная и гордая из всех зелёнок. Если бы кто-то ухитрился подслушать их разговор, он услышал бы примерно следующее:

– А как вы думаете, – важно говорила Дубинка – существует ли потусторонняя жизнь или нам суждено навеки покинуть этот прекрасный и многострадальный мир?

– Оставьте мысли о вечности, – отвечала ей Зелёнка – это только сладкая сказка. Но мы ведь с вами мудрые спички и потому не верим в сказки. Вся наша короткая и печальная жизнь, весь мир сгорит в одном огне вместе с нами. И потому давайте наслаждаться жизнью пока не пробил наш Час, – горько добавила она.

– Ах, как это ужасно! Неужели ничего нельзя сделать? Мне так хорошо в моём тёплом и уютном коробке. Я так боюсь огня!

– Не бойтесь, ваше деревянное Величество. Это произойдёт так быстро, что вы не успеете испугаться. Чирк – и готово.

– Ах, не говорите так, ваша зелёная Светлость. Меня бросает в озноб от этой мысли.

После этого разговор обычно переходил на другие, более приятные темы.

Так или почти так думали и все остальные спички. Но правильно говорится – в семье не без урода. И такой уродинкой была маленькая зелёная спичка. Она лежала на краю коробочки и не вмешивалась в споры, но долго о чём-то думала.

А думала она о том, как прекрасно, когда маленький, но храбрый золотистый венчик озаряет сумрак и щедро дарит своё маленькое, но доброе тепло всем, кто в нём нуждается. А ещё она думала, как прекрасно, когда в комнате горит огонь, озаряя стены весёлыми язычками пламени, и весело пыхтит на огне большой остроносый чайник, захлёбываясь от удовольствия. А, может быть, ещё она думала о том, как приятно, здорово наверно гореть, чувствуя, что превращаешься не в жалкие обгоревшие останки – нет! – а в яркий, волшебный свет. А, быть может, именно в этом смысл любой жизни – подарить миру свет, открывая его тайны и красоту, и согреть его своим теплом, чтобы он стал добрее и ближе, – тем, кто остаётся жить.

Не правда ли – глупая спичка?

И пришёл день и пришло время. Толстые и грубые пальцы достали из картонного коробка маленькую, согнутую, нелепую спичку, задержались на мгновенье, как бы раздумывая, и.. бросили её на пол.

Вслед за ней в жестяную банку полетела смятая коробка со снежными высокими горами и гордым орлом.

Маленькая ошеломлённая спичка не могла поверить, понять случившееся.

– Как же так? Ведь я хочу гореть!

А из последней коробки уже вытаскивали могучую её Величество Дубинку. Если бы её могли увидеть в этот момент её подданные! Как бы они поразились! Она съёжилась, скрючилась, сморщилась, и если не кричала, то только потому, что была в обмороке. Сжавшие её пальцы решительно чиркнули, и огромная коричневая голова постыдно разлетелась в крошки, так и не дав огня.

Но нужен огонь! Без огня нельзя. И пальцы нащупывают на полу поникшую тоненькую спичку, поднимают её и осторожно чиркают о коробок. Чирк.

Как она горела! Ни одна из стройных и крепких спичек не могла дать такого высокого и яркого пламени. Казалось, она торопилась сжечь себя без остатка, отдать всё, что может. Она сгорела вся, обожгла пальцы и на пол упал тонкий чёрный скелет. Упал и рассыпался.

Можно сказать: «Ну и глупая же спичка. К чему ты стремилась? Чего так ждала? Твоим гордым и счастливым пламенем зажгли газовую конфорку и поставили на неё глупый пузатый чайник.» И будете правы.

Куда приятнее пить горячий чай из чайника, не думая, что кто-то зажёг под ним огонь. Ценой своей жизни.

Да и вообще, о чём разговор? О спичках?

Да, нет…

1986

Звёздная теорема

Было это давно. В те времена, когда люди ещё жили не спеша, жил среди них великий математик. Звали его -… Нет, забыл – как его звали. Но это неважно. Всё равно все его звали чудаком.

Жил он в каком-то городе. Может во Флоренции, может в Могилёве – это тоже неважно. А вот – что у него было.

Была у него собака лохматой породы, но очень преданная. Была у него тросточка, с которой он любил гулять по окрестностям или, сидя на берегу небольшой речушки, чертить на песке разные непонятные формулы и уравнения. Был у него маленький домик под черепичной крышей, и в окне до поздней ночи, а иногда и до утра, горел свет. Было у него время отпущенной жизни, и большое желание выразить мир в замечательной формуле, где ни добавить, ни убавить, а всё, как оно есть на самом деле.

И были у него звёзды над головой. И хоть принадлежали они всем и никому, но люди так редко подымают голову от своих забот, и так редко проживают ночь, усталые от своих трудов, что звёзды давно уже обиделись на них. Они молчат с людьми, им не о чём с ними говорить. Они говорят между собой на своём языке, который мало кто из людей может услышать и понять.

Профессор-математик понимал звёзды. Уже несколько лет каждую ночь проводил он на чердаке, наблюдая сквозь подзорную трубу великий калейдоскоп рассеянных миров.

Протекали часы, похрапывали в сладком сне люди, восходила и закатывалась луна, прохладный ветер качал верхушки деревьев, серая мышка шуршала в углу, а он всё смотрел и смотрел. Временами делал какие-то записи и что-то восклицал, размахивая руками и пугая осторожную мышку. Лохматая собака, лежащая у ног, подымала голову и глядела на хозяина. Она переживала за него и, хотя не понимала, чем же он занят, не сомневалась, что это очень и очень важно. Когда у хозяина было хорошее настроение, он трепал её по спине и говорил:

– Ах, дружок, если бы ты знал, как я тебе завидую! У тебя есть Бог, твой хозяин, ты видишь его, ты веришь ему, ты любишь его. Бог любит тебя, он кормит тебя, ласкает тебя – и на душе твоей покойно. Зачем тебе иные миры, когда Бог рядом! Как я тебе завидую!

И, смеясь, трепал её по шерсти.

Собака преданно смотрела ему в глаза и, казалось, отвечала:

– Не знаю, что ты говоришь, но вижу, что ты любишь меня. И, значит, в мире всё в порядке.

Собака была стара. Она помнила лучшие времена. Когда она была жизнерадостным щенком, тогда ярче светило солнце, голубее было небо, вкуснее были мозговые косточки, и в доме чаще раздавался смех. Тогда, помимо хозяина, была у неё хозяйка – жена профессора. Весёлая, ласковая женщина, от одного вида которой, глаза профессора лучились и губы трогала нежная улыбка.

Мир тогда был огромнее и прекраснее. Приходили разные люди в гости к хозяевам, звучали шутки, пение. И озорной щенок крутился у них под ногами, вилял хвостом и каждого, кто брал его на руки, норовил лизнуть в лицо.

Но… – как часто в жизни встречается это «но»! Однажды всё кончилось. Кончилось сразу и навсегда. Хозяйка исчезла из дома. Глаза профессора погасли, а на лбу появилась глубокая морщина, зачеркнувшая прошлую жизнь. Ещё приходили люди с вытянутыми лицами, приносили соболезнования, неуютно сидели в холодной гостиной, слушая молчание хозяина, потом подымались, откланивались и исчезали навсегда.

В доме поселилась тишина.

Собака не знала, что такое смерть. Впрочем, и люди не знают этого. Но они знают, что это – есть. Собака не знала о смерти. Она видела, что её Бог осиротел и сразу как-то ссутулился, поник. Он по-прежнему ласкал собаку, давал ей вкусную еду, но ласки его были скупее, а еда перестала быть радостью.

На рабочем столе профессора появилась толстая темно-зелёная книга. Он читал её в тишине, читал помногу раз, позабыв и забросив пылиться все свои учёные книги. Всё чаще он подымал голову и вглядывался в ночное небо, как будто силился что-то прочесть в этой звёздной книге, открытой для всех, кто имеет глаза.

– Нелепый человек! – думал он. – Всю свою жизнь, пока я был счастлив, счастлив молодостью, любовью, наукой, я не часто поднимал глаза к небу, не часто смотрел в глаза звёзд, но и тогда, когда было это, я любовался ими, как чудесной картиной, подаренной природой нам, чтобы не опустели наши души, не разучились видеть и любоваться красотой мира.

– Нелепый человек! Только теперь, поражённый несчастьем, подкосившем мои силы и радость жизни, я понял, что эта прекрасная картина – звёздное послание, открытое всем людям, звёздная рукопись, хранящая тайны бездонного мира.

– Сколько высоких истин скрывают эти мерцающие знаки, сколько глубокой мудрости хранят они для посвящённых! Каждую ночь открывается нам эта книга, но люди, усталые суетой и заботой желудка, равнодушно опускают глаза, закрывают их глубоким сном.

Так думал профессор. Быть может, будь он поэтом, он увидел бы в ночном небе звёздное стихотворение, поэму, написанную Богом или природой, что в общем то – одно и то же. Но он был математик. Он увидел звёздную теорему. И решил остаток жизни посвятить её разгадке.

Несколько лет прошло в упорных трудах. Не доверяя никому, профессор сам составил подробную опись всех звёзд, определил их звёздные величины, рассчитал расстояние до них, изучил десятки книг по астрономии. Профессор поступал, как всякий учёный, сначала собирая фактический материал и затем приступая к его анализу. Много бессонных ночей провёл он у подзорной трубы и за рабочим столом. Наконец, что-то начало вырисовываться и на белых листах запестрели странные формулы и уравнения, для простого человека столь же непонятные, как и звёздная теорема.

– Мир – это Бог, думал профессор, и Бог – это мир. Он обозначил Бога через икс, а человека – через игрек. Остальные переменные обозначили звёзды. Обилие звёзд привело к такому количеству уравнений, что у профессора закружилась голова. Но он, как истинный учёный, не растерялся и вывел закон, формирующий созвездия. Поскольку их гораздо меньше, чем звёзд, получилась уже обозримая система уравнений, хотя всё ещё очень трудная для решения. Но профессор не унывал. Великая задача, ставшая делом его жизни, придавала ему сил.

– Ничего, ничего! Не вешай хвост, дружок. – говорил он собаке. – Если мне удастся разгадать эту теорему, найти мировую формулу, возможно это прольёт новый свет на человеческую жизнь. Бог или природа, как бы оно там не называлось, наверно хочет помочь людям, открыв им великую истину, начертанную на звёздной странице. И не случайно она так трудна для разгадки. Бог хочет труда, душевной воли, стремления человека к истине – это приближает его к Творцу.

– Истина не может быть доступна каждому – без труда и желания. Это самое дорогое, что есть на свете, – истина.

Собака слушала его взволнованные слова, глядя в глаза, и вера жила в молчании.

Однажды весенним вечером, прогуливаясь вдоль берега реки, профессор повстречал местного священника. Отец Павел удил рыбу. Святые отцы любят ловить рыбу. По-видимому, это – традиция.

Профессор спросил, не помешает ли он, если сядет рядом. Отец Павел не возражал. Хоть он и неодобрительно относился к "этим безбожникам", но учёных людей уважал.

Поговорили о погоде, о красоте вечерней природы, потом помолчали о своём. Солнце заходило за окрестные холмы. Природа притихла, даже ветер заснул.

Профессор глубоко вдохнул, наслаждаясь прохладным воздухом, и, глядя на солнечный диск, задумчиво сказал:

– В такие минуты чувствуешь себя в гармонии с миром. Будто растворяешься в нём… Смолкает суета, отступают дневные заботы и, вслушиваясь в тишину, душа прикасается к вечности.

Отец Павел с любопытством посмотрел на него.

– Вы говорите, как человек религиозный. Но я знаю, что вы не веруете в Бога.

– Это не совсем так, святой отец. – слегка улыбнулся профессор. – Я не верю в библейского Бога. Но не отрицаю идею Бога, как таковую. Я нахожу её любопытной и даже вероятной. И разве то, что мы учёные называем природой, не есть всего лишь – другое слово?

– Вы рассуждаете о Боге, как о какой-то гипотезе. Сразу видно учёного человека. – шутливо заметил священник.

– Да, наверное, – рассеянно сказал профессор. – Это не есть вера. Наука отучает человека верить. – он посмотрел на священника. – Но иногда я вам, людям искренне верующим, очень завидую. Вера придаёт смысл жизни. Человек с Богом в душе – это человек со спокойной душой. Беда в том, что уверовать нельзя умом, желанием. Это или есть, или нет.

– Поймите меня правильно. Я вовсе не хочу уверовать. Я искренне считаю любую веру пусть возвышенным, пусть спасительным, но обманом. Нет, я не хочу уверовать. Но я завидую тому душевному покою, той душевной силе, которые даёт человеку вера.

Священник выслушал его серьёзно.

– Знаете, что? Приходите-ка вы в церковь. Поверьте, это никогда не поздно. Я знаю это по опыту.

– Нет, святой отец. – грустно улыбнулся профессор. – Я не приду. Мне уже поздно перечёркивать свою прошлую жизнь – так ведь ничего и не останется?

Он поднялся и, попрощавшись, пошёл домой.

Солнце уже село. На небе загорались первые звёзды.

Очередную годовщину своего одиночества профессор как обычно встречал на кладбище. Он приносил с собой живые цветы и ставил их на могильную плиту, поливал растущие вокруг кусты сирени, протирал от пыли памятник и потом долго смотрел на него, сидя на короткой скамеечке.

Он вспоминал эти глаза, этот смех, эти длинные мягкие волосы, пахнувшие весенней травой. Он вспоминал своё короткое счастье, и печальная улыбка трогала губы. Нет, он не плакал, он давно разучился плакать. Только в сердце росла и старела глухая боль. Он уже привык к ней – казалось, она всегда жила в нём.

Посидев полчаса, он подымался и, вздохнув, уходил по песчаной дорожке вдоль оград и крестов, не глядя по сторонам. Собака бежала следом.

В этот раз он услышал знакомую с детства песенку и удивился. Кто-то пел грубоватым голосом, нарушив привычную здесь тишину. Оглядевшись, он увидел могильщика, роющего яму. Стоя по пояс в земле, он выбрасывал грунт лопатой и напевал забавную песенку.

– Добрый день!

– День добрый, господин профессор. – подняв голову произнёс тот и вытер рукой со лба пот. – Как ваше здоровье?

– Спасибо, хорошо. – он подошёл ближе и заглянул в яму. – Мягкая здесь земля, хорошая.

– Да, землица нежная, прямо перина. Так бы сам и лёг. – засмеялся могильщик.

– Я слышал – вы пели. И как-то странно звучит весёлая песня на кладбище, нет?

– А что тут странного? Это моя работа, а любую работу лучше исполнять с радостью, с весельем.

– Вы давно тут работаете?

– Да, считайте – всю жизнь. И отец мой тут работал и я, как его схоронил, так всю жизнь этим и занимаюсь. Работа – как работа. Обычное дело.

– Понимаю. – кивнул профессор. – Вы привыкли к этому и смерть не пугает вас. Ведь она – всего лишь ваш заказчик, дающий вам работу. Ко всему человек привыкает. Обычное дело не может быть трагичным, не может быть таинственным. Оно становится мелким, неглубоким – как те полтора метра, на которые роют могилу.

– Это верно. Я много видел мертвецов, в них ничего нет страшного. Они лежат, как манекены, нет – как сброшенная одежда. Люди прячут их в землю, потому что не знают – что с ними делать?

– Но ведь что-то остаётся от человека, не может не остаться. – задумчиво сказал профессор, рассеянно глядя вдаль.

– Только не здесь. – ухмыльнулся могильщик, ткнув лопатой в землю. – Только не здесь.

Однажды у дома он встретил соседского мальчика.

Уже вечерело. Мальчишка, сидя на скамеечке, болтал ногами и смотрел в небо. Поздоровавшись, профессор присел рядом.

– Красиво, правда? – он кивнул на небо, цветущее звёздами. – Умеешь различать созвездия?

– Не-а. – болтнул головой мальчишка. – Только Большую Медведицу знаю, мне папа показывал. Во-он она. – он ткнул пальцем в небо. – Только какая же это медведица, так – ковшик какой-то. У нас на кухне такой висит.

Профессор улыбнулся.

– Тут, брат, фантазия нужна. Это ведь древние люди назвали. А древние люди любили небо, любовались им, заселяли его своей фантазией. Кого они только не поселили на небе: и медведи, и лиса, и собака, и вол, даже дракон – все там.

– Ух, ты! Целый зоопарк получается.

– Да, а ещё люди, герои античные и вещи самые разные: лира, крест и даже корабль.

– Но это же всё придуманное?

– Придуманное? Конечно, придуманное. Всё на свете кем-то придумано. И небо, и земля, и я, и ты.

– Я знаю. Это всё Бог придумал.

– Ну… – замялся профессор. – Можно и так сказать. А только и люди тоже творят мир. Не только руками, но и мечтой своей. Всё, что хорошо придумано, обязательно начинает жить. Это, брат, обязательно. Главное, очень захотеть и очень верить в свою мечту… Fortis imaginatio generat casum.

Он потрепал собаку, сидевшую у ног, и снова глянул в небо.

– Да… Хочешь я открою тебе один секрет?

Он разглядывал звёзды, как старых знакомых.

– Люди видят на небе прекрасную картину. Но на самом деле это – тайная книга. И тот, кто сумеет её прочитать, станет самым мудрым человеком на земле.

– Да ну! – выдохнул мальчишка и с любопытством посмотрел вверх. – А что там написано?

– Не знаю. Но думаю – что-то очень важное. Такое, о чём мы не смели мечтать. Может быть, тайна бессмертия.

Он наклонил голову и задумчиво прочитал:

«Бессмертным никто ещё не был,

И лишь над могильным крестом

Бездонное, звёздное небо

Скрывает бессмертья закон.»

Поднял голову, смущённо улыбнулся и сказал:

– Ну ладно, беги домой. А то тебя мамка заругает. Да и мне пора.

Многолетний труд близился к завершению. Осталось несколько уравнений.

Все полы в доме были покрыты исписанной бумагой. Рабочий стол был завален бумагой. Профессор ходил по бумаге из угла в угол, что-то бормоча и доказывая себе. Собака лежала на бумаге и всё также преданно смотрела на хозяина.

На закате профессор ставил чайник и, набрав полную флягу чая, подымался на чердак, как на небо. В гости к звёздам – он говорил.

Так было и на этот раз. Поднявшись на чердак, он открыл откидную дверцу на крышу, служившую окном, и уже хозяйским взглядом окинул сияющие миры. Улыбнулся и, привычным движением пододвинув табуреточку, уселся перед подзорной трубой.

Лохматая собака легла у ног и дремала, пока профессор вертел свою трубу и что-то записывал. Иногда, увлекаясь, он рассуждал сам с собой вслух и голос его звучал странно в тишине.

– Боже мой, какая бескрайность миров! И наша Земля – песчинка, потерянная в пустынях космоса. А я, песчинка на этой Земле, пытаюсь постигнуть всю необъятность вселенной, больше – пытаюсь потребовать у неё ответа и верю, что крохотный свет моей души также негасим, как эти великие звёзды.

– Невероятно – неужто я просто безумец? С чего я решил, что кто-то мне должен ответа, что кто-то меня отличает от камня, лежащего на дороге?.. И если мне больно, – кому до этого дело? Может, и камню больно, но мы не слышим его каменных стонов. Мы не слышим предсмертные крики травы, подсекаемой косарём, как не слышим хруст под ногой раздавленных муравьёв. И кто сказал нам, что их отчаяние и боль – меньше наших?

– Нет, дружок. – говорил он собаке. – Я не жду бессмертия для себя и не верю в людских богов. Я знаю, – твоя собачья душа должна быть также бессмертна, как моя. Как бессмертен каждый листок на любом дереве, каждый цветок, каждый стебель травы. И если это невозможно, – я отказываюсь от бессмертия. Пусть исчезну без следа, пусть рассыпятся в прах мои вера и страх, мои мысли, мечты и надежды. Бессмертие может быть только – одно на всех. В одиночку нельзя быть бессмертным.

Наверно что-то случилось, потому что вздрогнул профессор и вздрогнула собака.

– Не может быть, – прошептал профессор. – Не может быть. Она пропала.

Он крутил трубу, не веря своим глазам.

– Звезда пропала. – он оторвался от трубы и потерянно посмотрел на собаку. – Но это невозможно. Это нарушает мои уравнения. Это зачёркивает весь мой труд. – говорил он, роняя слова в тишину.

– Я не смогу ещё раз осилить всё это сначала. Но дело даже не в этом… Если и звёзды умирают, – как я могу на них опереться? Это бессмысленно. Формула мира не может опираться на мёртвые звёзды.

Он ещё раз наклонился к трубе и долго оглядывал небо.

– Да, нет сомнений. Всё, как всегда. Вон – Полярная звезда, вот – Альтаир, всё на месте. А эта маленькая звёздочка в созвездии Тельца, которую даже не видно без подзорной трубы, – она погасла. Ещё вчера она была здесь – и погасла.

Голос профессора звучал глухо и безжизненно. Всё было кончено. Он поднялся столетним стариком и, забыв закрыть окно, как во сне, спустился вниз и лёг на кровать.

Три дня он пролежал в забытьи, в бреду, а потом умер.

Ему нечего было больше делать на Земле. Похоронили его соседи, а исписанными листами потом ещё долго топили печурку – так много их было.

Собака прожила ещё год. Днями она ходила, как неприкаянная, по улочкам города, заглядывая прохожим в глаза. Ночи она проводила на кладбище у могилы хозяина.

Таинственные звёзды также освещали ночной мир. Мерцали, перемигивались, разговаривали друг с другом. Собака не смотрела на них. Она ничего от них не ждала.

Тут заканчивается история о великом математике.

А жизнь продолжается.

Ну вот – что такое! И почему я не умею врать? Нет, чтобы приклеить хеппи-энд, поженить профессора на какой-нибудь соседке, – пусть забудет свои бредни, нарожают они детей и будут жить-поживать до глубокой старости!

Что в самом деле! Подумаешь, – трагедия! Многие даже не поймут – в чём, собственно, переживания? Какую-нибудь мораль хотя бы добавил, как в басне. Дескать, не смотрите подолгу в небо – закружится голова. Нет, никудышный рассказчик.

Но помилуйте, господа! Разве я придумал этот мир? Нет, я только пристально вглядывался в него, пытаясь понять – зачем мы сюда пришли и куда мы после уходим?

Кто однажды взглянул назад, на прожитые поколения, задумается – а куда же исчезли, куда провалились все эти миллионы и миллиарды жизней, людей, у каждого из которых были мать, детство, любовь, мечты? Что осталось от этого, кроме пыли веков?

Восходит и закатывается Солнце, загораются и гаснут звёзды, плывут и растворяются в небе облака, рождаются и умирают люди – всё идёт своим чередом и нет этому объяснения, но есть надежда. Она то нас и спасает.

1999

Расстроенная личность

Из цикла «Вероятная жизнь гр. Пустякова»

Гуляя по городскому кладбищу, гр. Пустяков обнаружил свою могилу. И надпись на мраморной плите и фотография под ней не оставляли сомнения: здесь лежал Пустяков Иван Васильевич, 52-го года рождения. От изумления широко открыв рот, гр. Пустяков ощупал себя дрожащими руками, чтобы убедиться, что это не сон, и он ещё жив.

Пугливо оглядевшись по сторонам, гр. Пустяков зачем-то потрогал бумажный венок на заржавелой проволоке и, пошатываясь на ослабевших ногах, побрёл прочь, поминутно оглядываясь и натыкаясь на кресты и ограду.

Добравшись домой, гр. Пустяков, не раздеваясь, лёг на кровать и два часа смотрел в потолок, пытаясь собраться с мыслями, но мысли, как проворные тараканы, разбегались по сторонам и только одна фраза с назойливостью шарманки звучала и звучала в мозгу: "покойся с миром милый прах до скорой встречи в небесах"…

Доведённый до отчаяния, гр. Пустяков застонал и, побежав в ванную, сунул голову под холодную воду. Это помогло.

Вытираясь полотенцем и отфыркиваясь, гр. Пустяков почувствовал прилив сил и, устыдившись собственного малодушия, громко сказал:

– Это глупая шутка!

Да, да! Это чья-то глупая шутка. Звук собственного голоса окончательно успокоил гр. Пустякова и он даже попытался улыбнуться.

– Ну надо же, до чего додумались черти! И кому могла прийти в голову такая мысль?

Вопрос повис в воздухе.

Близких друзей у гр. Пустякова не было, заклятых врагов тоже. Хотя немало сослуживцев недолюбливали его, в чём он себе неохотно вынужден был признаться, но, чтобы до такой степени! Нет, нет.

Проведя бессонную ночь, гр. Пустяков на следующий день, отпросившись с работы, снова пошёл на кладбище.

У встречного работяги с лопатой на плече он спросил:

– Где найти начальника кладбища, или – как там он у вас называется?

– Может быть, директора? – ехидно спросил мужичок и показал пальцем в направлении погребальной конторы.

Начальник оказался плотненьким коренастым шкафчиком среднего размера. Он долго и рассеянно слушал сбивчивую речь гр. Пустякова, время от времени вытирая пот с идеальной лысины. Затем он достал с полки пыльную папку и пролистал её до буквы "П".

– Пустяков Иван Васильевич, 52-го года рождения, номер 437.

Все правильно. Так что вам не нравится?

– Позвольте, но это я – гражданин Пустяков Иван Васильевич,

52-го года рождения, только без всякого номера!

Начальник долго и вдумчиво смотрел на странного посетителя, затем вздохнул, поднялся и, взяв под мышку папку, пошёл на место происшествия. Гр. Пустяков засеменил следом.

Придя на место, начальник внимательно обошёл памятник и несколько раз придирчиво взглянул то на фотографию, то на гр. Пустякова, совсем как таможенник в аэропорту, сличая документы.

– А вы уверены, что это – вы?

– Ну, как же, – опять заволновался гр. Пустяков – вот ведь, и надпись, и фотография, – какие могут быть сомнения?

– Как будто бы уши не ваши – задумчиво сказал начальник, глядя на фотографию.

– Как это не мои? – обиделся гр. Пустяков. – Очень даже мои.

– Нет, не ваши. У вас вон – в растопырку, а у него – нормальные.

– В какую ещё растопырку? – оскорбился гр. Пустяков. – Что вы выдумываете? Уши, как уши.

– Вы не волнуйтесь, гражданин. Разберёмся. У вас есть паспорт?

Гр. Пустяков засуетился, ощупывая карманы, и вытащил потёртый паспорт.

Пауза затянулась. Начальник переводил взгляд то на гр. Пустякова, то на паспорт, то на памятник, после чего ещё помрачнел.

– Н-да… – загадочно протянул он. – А это ваш паспорт?

Этого гр. Пустяков не ожидал, поэтому только открыл рот.

– Что-то вы тут на себя не похожи. Вон, и глаз косой, и причёска другая.

– Да…Да, как вы смеете! – опомнился гр. Пустяков. – Какой такой глаз, вы что – издеваетесь надо мной?

Начальник покрупнел и заговорил официально.

– Вот что, дорогой товарищ, пока не принесёте мне справку, что вы – это вы, и вы действительно живы, – ничего для вас сделать не могу.

Он протянул ему паспорт и, повернувшись спиной, широко зашагал прочь. Гр. Пустяков, спотыкаясь, побежал за ним.

– Но, как же, гражданин, товарищ начальник, кто же мне даст такую справку, где ж это видано?

– Это ваше дело. – бросил на ходу тот. – Я не психиатр, чтобы разбираться, кто из вас гражданин Пустяков, а кто покойник. И вообще, – остановился и повернулся он. – Я ещё слыхал про раздвоение личности, но, чтобы – растроение!

Он развёл руками и повернувшись снова зашагал прочь.

Гр. Пустяков остался стоять, держась за какой-то подвернувшийся крест. Он был расстроен, хотя и не так, как думал этот глупый шкафчик.

Дома гр. Пустяков рассеянно ходил из угла в угол, но, так и ничего не придумав, лёг спать. Ночью ему снились кошмары.

Длинная костлявая рука, вырастая прямо из-под земли, хватала его за горло и дикий голос кричал:

– Ты мой! Ты мо-ой!

Какие-то странные птицы кружились над головой и били его черными крыльями, загоняя под землю. Проходили пьяные мужики, размахивая лопатами и горланя похабные песни, пихали его в яму. Гр. Пустяков упирался и кричал:

– Вы не имеете права! Я буду жаловаться!

Приходил квадратный начальник с ослепительной лысиной, сияющей в лунном свете, и ужасно набычив глаза, сурово гремел:

– А вы уверены, что вы ещё живы? Предъявите паспорт!

Испуганный гр. Пустяков залазил в карман, вытаскивал паспорт и, – о, ужас! – с фотографии на него скалил зубы улыбчивый череп. Громоподобный хохот сотрясал кладбище, и весёлые мертвецы танцевали джигу вокруг омертвевшего гр. Пустякова. Наконец, из-под могильной плиты вылезал покойный гр. Пустяков и схватив своего двойника за плечи, отвратительно визжал:

– А уши то – не мои! Где ты взял эти уши?

Утром, измученный, с гудящей, как после долгой попойки, головой он оделся и вышел на улицу. Надо было добыть справку. Постояв в нерешительности на мостовой, он отправился в жилконтору.

В конторе он долго слонялся по коридорам, не зная к кому обратиться, наконец решился и открыл дверь.

– Мне бы справку – вопросительно протянул он.

– Справки – на втором этаже в углу.

Сказавши спасибо, гр. Пустяков прикрыл дверь и отправился на второй этаж. Там он обнаружил, что углов, оказывается, четыре. Это привело его в затруднение, но недолго поколебавшись, он направился к одной из дверей.

– Мне бы справку – ещё более вопросительно подал он.

– На работу, в милицию, в МИД? – наступила грудастая блондинка.

– На кладбище – потерянно выдал он.

Блондинка подняла брови и выразительно посмотрела на гр. Пустякова.

– Марь-Иванна, подойдите на минутку! – прошумела она.

Из соседней комнаты выплыла Марь-Иванна, суровая тётка, потрёпанная временем.

– Займитесь гражданином. – поручила блондинка и отвернулась в свои бумаги.

После долгих объяснений, столь же невнятных, сколь и пространных, справка все же была выдана. Правда, грудастая блондинка почему-то все время хихикала, точнее подхахивала, что очень смутило гр. Пустякова и он в растерянных чувствах вышел на улицу с заветной справкой в руках.

Придя домой, гр. Пустяков внимательно ее рассмотрел и дважды перечитал.

"Настоящая справка выдана гр. Пустякову для удостоверения того, что он, Пустяков Иван Васильевич, 52-го года рождения, действительно живёт по улице такой-то, дом такой-то и не является покойником." Дата, подпись, печать.

Последнюю фразу про покойника конторская тётка не хотела писать, но гр. Пустяков настоял, потому что именно это, как ему казалось, от него и требовали.

Немного успокоившись и бережно разгладив справку, он повеселел и плотно позавтракал. Затем, достав рабочую папку для важных бумаг, он положил в неё справку и отправился на кладбище.

Начальника на месте не оказалось. Вместо него за столом сидел юркий молодой человек, то и дело крутивший головой, как воробей, сидящий на проводе. Молодой человек был не в курсе и гр. Пустякову пришлось заново рассказывать суть дела, размахивая справкой, как дирижёр палочкой. Молодой человек, наконец, выхватил у него справку и, наклонив голову набок, внимательно её прочёл, то поднося к самому носу, то отодвигая подальше. Когда он понял прочитанное, то расхохотался заливистым смехом, совсем как клоун на манеже. Гр. Пустяков собрался обидеться, но молодой человек хлопнул его по спине и посмотрел влюблёнными глазами.

Затем на свет появилась все та же, уже знакомая нам, папка с перечнем жителей нижнего города. Молодой человек послюнявил страницы до буквы "Пу", как он выразился, и, кинув "ага!", зачитал искомую запись.

Дело оказалось проще пареной репы. В клиентах погребальной конторы не значился Пустяков Иван Васильевич, но числился некий Пустяков Иван Вавилович, 52-го года рождения, уроженец Тамбовской области, села Переушина. Таким образом, роковая опечатка на памятнике и невнимательность шкафоподобного начальства были объяснены. Облегчённо вздохнув, гр. Пустяков поблагодарил вертлявого юношу, откланялся и отправился домой.

На душе у него играли оркестры.

А что касается примечательной справки, то гр. Пустяков не только не выбросил её, но, поместив в красивую рамочку, повесил её у кровати над головой, где она по сю пору и висит.

С этого дня гр. Пустяков спал спокойно.

1999

Шумный дух

Из цикла «Вероятная жизнь гр. Пустякова»

Гр. Пустяков – глубоко порядочный человек. Он очень уважает порядок. Ложится спать он ровно в одиннадцать часов, и соседи в доме напротив сверяют свои часы, когда в его окне гаснет свет. Тапочки возле его кровати стоят строго перпендикулярно оной.

Порядок – это основа душевного спокойствия и его прямое выражение. То, что Солнце аккуратно каждое утро восходит на востоке и столь же аккуратно каждый вечер заходит на западе, – гр. Пустяков уважает за принципиальность.

Случались забавные казусы, когда гр. Пустяков,прослушав прогноз погоды, выходил на улицу в пиджаке и шлёпал на работу под проливным дождём.

Каждый, кто когда-либо бывал в его квартире, удивлялся абсолютной чистоте и порядку, вообще-то не свойственным холостяцкому быту. Кровать всегда аккуратно заправлена, на скатерти ни одной крошки, занавесочки тюлевые белоснежно белы, даже кошачье блюдечко в углу стоит на чистой салфеточке. Василий, белоснежный котяра – побочный сын турецкой ангоры, характером очень походит на своего хозяина. Обычно ленивый и полусонный, он моментально подымает голову, как только в комнату залетает какая-нибудь случайная муха. Это непорядок – и у мухи нет шансов.

Всё в квартире гр. Пустякова строго, но как-то уютно. Всё, кажется, говорит о заботливой женской руке, но – увы, увы, гр. Пустяков – холостяк с закоренелым стажем и одному богу известно, скольких трудов ему стоит этот уют и чистота.

И вот этот размеренный ухоженный быт однажды был нарушен досадным событием – в квартире гр. Пустякова поселился полтергейст.

Началось все с банальной кражи. Из холодильника пропали полкило краковской колбасы. Гр. Пустяков предпочитал эту колбасу и, нарезав её очень красивыми тонкими ломтиками, любуясь на свет, аккуратно вкушал по вечерам, запивая из блюдечка мятным чайком.

Первоначально подозрение пало на блаженного Василия, уютно дремавшего в коридоре на мягкой подушечке. За ним уже имелись случаи воровства упомянутой колбасы, к которой упитанный кот был также неравнодушен, как и его хозяин. Но воровал он её со стола, воспользовавшись недосмотром хозяина, отлучившегося на кухню за свежим кипятком. Весьма сомнительно, что ленивый кот научился открывать холодильник, и обдумав это предположение, гр. Пустяков его отверг.

Кражи колбасы продолжали происходить и в последующем, но вместе с тем начались другие странные явления. Однажды на глазах изумлённого гр. Пустякова из кухонной полки само собой выскочило и разбилось его любимое блюдце, из которого он обычно пил чай. На другой день на пол полетели тарелки, а одна из них даже явно целила в голову гр. Пустякова и он едва от неё увернулся.

Гр. Пустяков стал нервно вздрагивать от каждого шороха и пугливо озирался по сторонам. Опасность подстерегала повсюду. То холодильник вдруг начинал вибрировать, как бешеный, и даже пару раз подпрыгнул, напугав до смерти кота Василия. То часы на стене вдруг начинали крутить стрелки в обратную сторону, а деревянный стул ёрзал, как живой, и скрипел, как будто на нем сидел какой-нибудь бегемот.

Потом из кухни полетели алюминиевые ложки и одна из них в полёте угодила прямо в глаз гр. Пустякову, от чего образовался фиолетовый синяк.

Однажды, одеваясь и собираясь на работу, гр. Пустяков достал с вешалки пиджак и в душе его что-то ёкнуло. Пиджак был безжалостно испорчен. От самого низу и до карманов он был настрижен узкими ленточками, и имел теперь вид неуважаемый и даже карнавальный. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения гр. Пустякова, и на этот же день он вызвал участкового.

Участковый пришёл через два часа. Это был молодой сержант, от которого пахло пивом и дешёвыми сигаретами. Подавив минутное огорчение, гр. Пустяков оживлённо рассказал суть дела откровенно скучающему милиционеру, который сразу решил, что перед ним очередной кандидат в психодиспансер. Почему-то гр. Пустяков особенно упирал на пропажу колбасы и совал под нос сержанту огрызок бечёвки, от чего тот невольно морщился и отводил его руку.

Решив, что это случай медицинский и ему тут делать нечего, милиционер собрался уходить, но тут случилось нечто, чего он никак не ожидал. Стоявший на столе чайник медленно поднялся в воздух и также медленно, как во сне, подлетел к остолбеневшему милиционеру и аккуратно налил струйку чая прямо ему за шиворот. Поскольку сержант продолжал стоять, выпучив глаза, как фонарный столб, чайник также безнаказанно вернулся на своё место.

Гр. Пустяков, уже несколько привыкший к такого рода явлениям, опомнился быстрее и радостно завопил:

– Ну вот, – видите! Что я вам говорил!

Милиционер наконец закрыл рот и почему-то схватился за кобуру, словно собираясь застрелить преступный чайник, но вспомнил, что пистолета у него нет, и стрелять по чайникам как-то неловко. Гр. Пустяков принёс ему тряпочку, которой он безуспешно пытался стереть следы хулиганства с форменной рубашки. После этого милиционер поменял своё мнение о гр. Пустякове и, уже серьёзно слушая его, внимательно обошел и осмотрел комнату, одним глазом постоянно держа в поле зрения хулиганский чайник. Однако, не найдя более ничего подозрительного, он уселся в кресло, решив с пол часика подождать.

– Не желаете ли чайку? – предложил гр. Пустяков.

– Нет, нет. Спасибо! – поспешно отказался милиционер и ещё раз подозрительно посмотрел на чайник.

– Тогда, может быть, колбаски?

– Краковской? – уныло спросил милиционер.

– Нет, докторской. Он её не жрёт. – обрадовался гр. Пустяков. – Я специально теперь покупаю докторскую, так он её, собака, выбрасывает на пол. Хорошо хоть Василий – кота моего зовут Василий – её терпеть не может и не трогает.

Молодой человек вежливо отказался и от докторской. Взяв какую-то газету, он от нечего делать начал отгадывать кроссворд. Гр. Пустяков, обрадованный, что нашёл слушателя, начал изливать ему свою душу, уязвлённую до основания.

– Вы поймите, что мне не колбасы ведь жалко. Бог с ней, пускай жрёт. И не посуды побитой, не пиджака испорченного. Всё это хулиганство, естественно, вызывает моё возмущение. Но дело даже не в этом.

Он остановился и негодующе посмотрел на милиционера.

– Это ведь нарушение миропорядка! Где это видано, чтобы чайники имели право летать?! Если человеку летать не позволено, он и ходит пешком или на трамвае едет. А когда он садится в самолёт, то сначала билет покупает и паспорт предъявляет. А тут ложки летают, чайники, посуда бьётся. А вчера знаете, что он натворил? Он же, гад, чернила мне на подушку вылил, а чернильницу в унитаз спустил.

– Кто – он? – поднял голову участковый.

– Что? – переспросил гр. Пустяков.

– Да вы говорите: он, он… Кто – он?

– Ну, это вы должны выяснить – нерешительно сказал гр. Пустяков. – Я человек маленький, про такую чертовщину только в газетах читал, – полтергейст что ли называется.

– Шумный дух. – сказал милиционер, он был малый начитанный. – Шумный дух переводится. А вы верите в духов?

– Что за ерунда, не верю я ни в каких духов. Это научно опровергнуто. Но факт хулиганства налицо. И надо найти виновного и наказать, а иначе – дальше жить невозможно. Если вещи начнут вытворять, что им вздумается, – что тогда человеку делать? Это же полная катастрофа получается, крушение всех основ. Этого нельзя допустить.

Гр. Пустяков увлёкся своей речью, а милиционер кроссвордом, и никто не заметил, как коварный чайник опять подкрался к своей жертве и вылил ему уже прямо на голову остатки чая вместе с заваркой. На этот раз милиционер вскочил, как подброшенный, и с размаху закатил чайнику увесистую оплеуху.

Фарфоровый чайник грохнулся об стену и разлетелся на мелкие кусочки. Милиционер побагровел и, стряхивая с головы заварку, сказал:

– Ну, с меня хватит. Разбирайтесь сами со своими чайниками.

И направился к выходу.

Испуганный гр. Пустяков посмотрел на останки фарфорового красавца, а затем, спохватившись, побежал за милиционером.

– Вы не имеете права так уходить. – догнал он его на лестничной площадке. – Вы представитель власти. Вы обязаны принять меры. – негодовал гр. Пустяков.

– Если вы это о вашем чайнике, то я уже меры принял. А кроме взбесившегося чайника, я ничего у вас не видел. И вообще – это не моё дело, гражданин. Я и так из-за вас пострадал. Кто теперь мне рубашку будет стирать – Пушкин? Обратитесь лучше к специалистам, кто занимается летающими чайниками. В уголовном кодексе на этот счёт статья не предусмотрена. Всего хорошего, гражданин! – и хлопнул дверью подъезда.

Удручённый гр. Пустяков поднялся на свой этаж и тут обнаружил, что дверь квартиры захлопнулась, а ключ остался внутри. Он совсем было приуныл, но кстати вспомнил, что этажом выше живёт слесарь Петрович.

Поднявшись на этаж, он нажал кнопку звонка. Дверь была слегка приоткрыта и гр. Пустяков, не дожидаясь хозяина, толкнул её и вошёл. В лицо ему сразу ударил густой, настоявшийся аромат Бахуса.

Петрович любит выпить и делает это со вкусом. Это настоящий виртуоз своего дела. Какой русский не любит горькой воды! – его любимая поговорка.

Слесарь Петрович – не какой-нибудь алкаш, а полуинтеллигентный человек, добросовестный работник сверла и зубила. В минуты трезвости он может горы свернуть. И благодарите бога, что такие минуты редки. Конечно, Петрович пьёт. Но исключительно под классическую музыку. Под какого-нибудь Джексона он, может, и воды не выпьет.

В текущий момент культурный слесарь испытывал тяжёлый душевный кризис, известный в народе, как похмелье. Гр. Пустяков нашёл его сидящим на кухне в состоянии прострации, с которым он тупо разглядывал пустую бутылку. Делал он это с той же сосредоточенностью, с которой индийские йоги глядят на собственный пупок, погружаясь в нирвану. На полу валялась ещё пара пустых бутылок, на столе стояла трёхлитровая банка с маринованными огурцами.

Гр. Пустякову пришлось прервать медитацию небритого слесаря. Уговаривать его долго не пришлось. После того, как гр. Пустяков пообещал ему полбутылки водки из холодильника, окрылённый слесарь, собрав инструмент, пошатываясь, пошёл за гр. Пустяковым вниз по лестнице.

Через пятнадцать минут дверь в квартиру гр. Пустякова была открыта, и обрадованный хозяин пригласил труженика молотка и напильника за стол. Из холодильника он достал аппетитно запотевшую, початую бутылку столичной и вышеупомянутую докторскую колбасу.

Пока слесарь справлялся с угощением, гр. Пустяков подмёл в углу останки чайника и выбросил их в ведро. Сам он пил крайне редко, в основном использовал от простуды.

– Я тебе, Васильич, во шо скажу, – говорил повеселевший слесарь. – Человек ты одинокий, положительный. Тебе баба нужна, жена значить. Тады у тебя жизнь веселей пойдёт. А то шо, – сидишь в четырёх стенах, как сыч, телевизор смотришь. Пить – ты не пьёшь, в пивную не ходишь, тоска же зелёная, право. Ты тока не обижайся, я со всей душой – без обиды.

Гр. Пустяков не обижался на словоохотливого слесаря, он его не слушал, он думал о создавшемся положении и способах выхода из него.

Проводив, наконец, слесаря, он долго смотрел в окно и вдруг, словно что-то придумав, одел туфли и вышел из дома.

Вернулся гражданин Пустяков через час вместе с батюшкой Иоанном, священником местной церкви, которого он упросил освятить свою квартиру за двадцать рублей.

Отец Иоанн обошёл все комнаты и недоумённо обратился к хозяину жилья:

– А что это у вас ни одной иконы нет? Да вы вообще-то крещёный или как?

– Крещёный, крещёный, батюшка. Правда в церкви давно не был, грешен.

– Немудрено, что тут нечисть разгулялась. Дому, где нет ни одной иконы, и святая вода не поможет. Вот в этом углу повесьте икону Николая Чудотворца, и лампадочку под ней. И тогда никакая нечисть вам будет не страшна.

Отец Иоанн снова походил по комнатам размахивая метёлкой, которую окунал в баночку со святой водой. Получил свою двадцатку, после чего удалился, на прощанье перекрестив гражданина Пустякова и напомнив:

– Обязательно зайдите завтра в церковь и купите икону и лампаду.

На следующий день гражданин Пустяков принёс в дом иконку и лампадку. Повесил иконку в уголок на гвоздик. Провозившись, приспособил и лампадку. Налил в неё маслица и поджёг фитилёк.

Полюбовавшись на свою работу, перекрестился и подумал:

– Надо будет "Отче наш" повторить, а то подзабыл уже, ещё слова перепутаю.

Несколько дней после этого он ходил по комнатам настороженный, ожидая очередного подвоха, но святая вода и иконка сделали своё дело. Никогда больше "шумный дух" не воровал его колбасу и не бил тарелки.

Со временем гражданин Пустяков успокоился и забыл о досадных происшествиях. Лампадка догорела и погасла. Николай Чудотворец хмуро смотрел из тёмного угла на заблудшего грешника.

1999

Сгоревшие тетради

Всё, что может случиться, когда-то случается.

Иногда – случается остальное.

Предисловие – вещь ненужная. Только несколько слов – как камертон.

Жизнь рождается криком и кончается стоном. А посредине – одни слова.

Говорение слов – колебание воздуха, зачастую пустое, как бросание камешков в воду. По воде расходятся круги, исчезающие бесследно, слова растворяются в воздухе.

Но существует предание о творящем слове, которое знает Бог. Слово, созидающее миры. Не его ли мучительно ищут поэты? Не к нему ли они приближаются в своих лучших стихах? Не от того ли стихи эти и через сотни лет хранят в себе тайную энергию, заставляющую учащённо биться людские сердца, вызывающую приливы радости или скорби, надежды или отчаяния?

Говорение слов – пустая игра, когда слова – только тени вещей и явлений. Это спички в руках дикарей. Всё, что могут они – ковырять ими в зубах. Но только Бог и немногие, идущие к нему, умеют разжигать костры.

Есть книги, которые пишут чернилами. Их можно читать и нужно забыть. Всё, что сделано, будет сломано, как надоевшая игрушка. Эта книга не хочет быть литературой.

Тот, кто её написал, долгие годы был моим другом. Мы жили вместе, близко, слишком близко. Я устал от него и сказал: уходи. Он ответил мне: хорошо, но сначала я напишу книгу. Так оно и случилось.

Он достал тетради, годами пылившиеся в ящике стола, прочитал их в последний раз и бросил в огонь. А после – сел и написал эту книгу.

Но писать надо кровью, потому что чернила – дёшевы. Когда пишешь кровью, некогда выдумывать, можно только записывать – чтобы успеть. Последнюю точку ставит смерть.

Теперь у меня есть книга и нет друга. Но мне она не нужна.

Слова – это только усталость молчания.

__________________________________

36 лет от рождества моего.

Если к 2 прибавить 2, получится 22. Это так же верно, как теорема Пифагора. Но люди имеют закрытые глаза и не хотят видеть то, чему их не учили в школе.

С детства нас уверяли, что Земля круглая, как футбольный мяч. Мне всегда это казалось странным. Если бы Земля была круглая, она давно бы уже укатилась – бог знает куда. Но мы же видим день за днём на небе те же самые звёзды, Луну и Солнце – всё как много лет назад. Я долго думал об этом и сделал великое открытие – Земля имеет форму пирамиды, в основании которой лежит небезызвестный Бермудский треугольник, а вершиной являются само-собой Гималаи.

Это великое открытие перевернёт верх-тормашками всю науку – от географии до астрономии, прольёт новый свет на многие явления – от египетских пирамид до пирамидона. Более того, я теперь уже абсолютно уверен, что аналогичную форму имеют и другие небесные тела – как-то: Луна, Солнце и прочие планеты.

И не надо говорить, что все вышеозначенные тела круглые, потому что мы видим их такими – это не более чем массовое заблуждение и оптический обман.

Дело в том, что человеческий глаз имеет форму выпуклой линзы и поэтому округляет всё, что мы видим. Тогда как на самом деле весь мир треугольный и лишь местами квадратный.

Человеческое тело на три четверти состоит из воды. Вот почему человек хорошо себя чувствует в воде и гораздо хуже в огне.

Если бы человек состоял из огня, он бы жил не на Земле, а на Солнце.

Купил телескоп и весь день через закопчённое стекло смотрел на Солнце. Да, пятна на Солнце действительно есть, не соврали. Стало быть, Солнце излучает не только свет, но и пятна. Если свет вызывает у человека загар, то пятна приводят к появлению веснушек. Веснушки – это проекция солнечных пятен на кожу человека.

Задумал написать список человеческих заблуждений. Им нет числа, ибо человек по природе своей мифотворец и живёт в придуманном мире. Сколько религий придумано им для того, чтобы оправдать своё искреннее убеждение, – весь этот мир создан для человека и крутится вокруг него. Все религии утверждают, что человек – сын божий, любимое творение своего папаши. Все религии обещают вечную жизнь и райские кущи тем правоверным, кто соблюдает папины заповеди. Все религии проклинают тех негодяев, которые почему-то ещё не уверовали, или уверовали, но во что-то другое. По-моему, патриархам различных конфессий, от папы римского до далай-ламы не мешало бы встретиться за круглым столом и заключить своеобразное перемирие, пакт о ненападении. Когда они договорятся, что Господь Бог и Аллах – это одно и тоже, только на разных языках, их дела пойдут на лад.

Если бы животные знали грамоту, мы могли бы прочитать Евангелие от кота Василия или житие святого козла Митрофана. Вот, наверное, было бы интересное чтение! Кошачий бог, козлиный бог, крокодилий бог, муравьиный бог…

Всякая тварь имеет право на собственного Бога. Это должно быть записано в Хельсинской Декларации о правах животных.

В самом деле! Чем человек лучше? Возомнил себя земным царём, а право же жизнь иной лошади гораздо осмысленнее и глубже жизни иного человека.

Один из наших классиков сказал такую замечательную глупость: "Человек рождён для счастья, как птица для полёта."

Просто – плюнь и вытри. А кто знает – в чём счастье? Одному для счастья надо кучу денег и красивых баб, другому – власть и почитание, третьему – "вечная память благодарных потомков". А мне и на то, и на другое, и на третье – начихать.

Я – человек несчастный, и несчастный сознательно. Потому как убедился, что счастливы в этом мире только люди ограниченные.

Попробуйте сосчитать сколько определений счастья дано людьми – собьётесь со счёту. Тут тебе и "счастье – это когда тебя понимают", тут тебе – "и чтобы, умирая, мог сказать…". А, по-моему, счастье – это исполнение больших желаний. И чем меньше человеку надо, и чем мельче его желания, – тем больше у него оснований для счастья.

Я слишком многого хочу от жизни. Слишком многого, чтобы быть счастливым.

Но где отчётливо проявляется людское невежество, так это в искусстве. Если люди способны серьёзно размышлять о художественном достоинстве какого-нибудь квадрата Малевича, – мне становится стыдно, что я тоже человек и меня могут с ними перепутать.

Когда какой-нибудь современный нувориш платит миллионы за полотно кисти Сезанна, я начинаю сомневаться в правоте известной поговорки: если ты такой умный – почему не богатый? Я начинаю думать, что ум и богатство не нуждаются друг в друге. Среди богачей количество глупцов наверно такое же, как среди бедных.

Поймите меня правильно, – я ничего не имею против Сезанна, хотя мне больше нравится Шишкин. Но что бы сказал дедушка этого миллионера, если бы сам Сезанн запросил у него за свою картину хотя бы десятую часть этой суммы? Наверно, что-то нецензурное.

Обожаю историю. Люблю читать обо всех этих готах, вестготах, инках и метерлинках. Единственное, что никак не могу понять, – куда подевалась Римская Империя? Вроде бы и Рим на месте, и Колизей ещё не совсем развалился, но где же потомки римлян – эта воинственная, гордая нация с их благородным латинским языком?

Те же, кого называют итальянцами, – это явные варвары с варварским языком и варварским темпераментом.

Это одна из загадок истории – куда подевалась Римская Империя?

Правда, ещё ранее подобным же образом исчезла таинственная Атлантида, если верить Платону.

....

Так вот, об истории. Никто не спорит с тем, что это – наука. И, как всякая наука, имеет свои законы. Но, почему-то её считают наукой гуманитарной, то есть неточной, в отличии от точных наук – математики, физики, химии.

Я с этим не согласен.

История – наука не менее точная, чем математика, и должна изучаться теми же методами, то есть – постановкой аксиом, доказательством теорем и выводом формул.

Поскольку никому до меня такая простая мысль не пришла в голову, передо мной открылось обширное поле для исследований. Не буду вдаваться в подробности, я изложу их отдельным научным трудом. Вот только некоторые выводы:

– темп исторического развития является периодической функцией времени, помноженного на среднегодовую температуру мирового океана, и прямо пропорционален квадратному корню народонаселения Земли;

– каждое историческое событие может быть разложено в бесконечный ряд Тейлора, где аргументом является четырёхмерная координата, однозначно определяющая положение события во времени и пространстве.

Работа моя ещё не завершена и рано делать окончательные выводы, но вот что несомненно: история является функцией времени и пространства.

А где же здесь место самого человека, его воли и личности?

Правильный вопрос. На этот счёт у меня есть предположение, если угодно – космологическая теория параллельных миров.

Мы уверены, что наш мир единственный, но на деле он даже не один из многих, а один из бесконечно многих миров, рассеянных в пятом измерении.

Назовём это пятое измерение потенциалом. Человеческая личность и определяемые ею поступки изменяют этот потенциал и человек переносится в другую систему координат, в смещённый мир. Это происходит непрерывно, незаметно для нас. И каждое мгновенье нашей жизни мы встречаем в ином мире. И каждый из этих миров чуть-чуть отличается от предыдущего, но сделано это нами.

Мы сами выбираем свой мир. Мы сами строим свой мир.

Трудно представить себе бесконечность мира. Ещё труднее представить себе бесконечность бесконечных миров, в которых живет бесконечное множество нас.

Если двести раз повторить слово бесконечность, от этого ты не станешь её лучше понимать. Мне удивительно, что математика, называющая себя точной наукой, освоилась с такими абстрактными понятиями, как бесконечность и иррациональность.

В царстве математики, как в законопослушном государстве, всё подчиняется незыблемым законам, известным под названием теорем. Как и в любом цивилизованном государстве, существует своя конституция, набор аксиом и постулатов.

Это идеальная модель для любителей законопорядка и конституционной монархии. Монархом любой науки является её величество Истина. В лицо её никто никогда не видел, но раз все о ней так много говорят, ей уже просто неудобно не быть. Наверно она где-то прячется от своих подданных, в этом она очень похожа на Господа Бога. Это тоже большой любитель прятаться от людей, как будто он нам чего-то должен, а отдать нечем.

Подданные математики, её народонаселение, – это числа. Простые и не очень, чётные и напротив, положительные и отрицательные персонажи – все они, воленс-неволенс, подчиняются строгим законам. Таблица умножения у них в крови. Никому и в голову не придёт совершить что-либо противозаконное.

Подобное преступление немедленно карается смертной казнью – провинившегося умножают на ноль.

Даже самые отрицательные числа весьма законопослушны. Конечно, и в этом государстве свои проблемы. Так существует социальное неравенство. Кто-то имеет миллионы, а кто-то единицы. Но это безобразие, с человеческой точки зрения, в математическом мире никого не возмущает. Напротив, большие числа жалуются на судьбу: почему-то, как маленькие числа, так складывают и умножают, а как большое число, так обязательно норовят или разделить, или чего-то отнять!

И всё бы замечательно в этом государстве, но вот завелись какие-то иррациональные числа, которых и записать то – не запишешь, и сосчитать – толком не сосчитаешь. Целые числа, должно быть, чувствуют себя неуютно по соседству с ними.

Благоразумные граждане всегда понятны. Ты его видишь и всё, что ты видишь, – это оно и есть, ничего потайного. Даже в карманах. Вот – нос, вот – ноги. А то немногое, что внутри, – так оно на лбу написано.

А что прикажете делать с иррациональными числами? Вот говорят, какую-то ЭВМ заставили вычислить число Пи. И вроде бы уже миллионы цифр она выдала, а они всё не кончаются и не кончаются! Учёные уже за голову схватились: у нас, говорят, бумаги не хватит, чтоб всё это напечатать.

Кому это надо? Можно ли требовать от этого числа Пи какого-либо законопослушания, если оно само – чёрт знает что, с головы на ноги!

Вот эти самые иррациональные числа и занесли в математику бесконечность, как какую-нибудь заразу с улицы. Мы, говорят, бесконечные! А поди их проверь. Вон, ЭВМ щёлкает-щёлкает, моргает-моргает, так и перегорит, не добравшись до конца бесконечности.

И как только математика с ними справляется – я не представляю! Как можно уложить в какой-нибудь закон, понятную схему, нечто бесформенное и необъятное? У математиков, наверно, руки опускаются. Ты вон, может быть, годы потратил какую-то формулу сочиняя, всё подогнал, всё по местам расставил, – любо-дорого посмотреть, хоть сейчас в рамочку вставляй. А тут ЭВМ щёлкнет в очередной раз и такую цифру выдаст, что твою формулу перекосит, как на картине абстракциониста, и все труды – даром!

Да, – везде свои проблемы. Думаете, в физике лучше? О-о! – там такие дела творятся, что, как говорит слесарь Петрович, без поллитры не разберёшься.

В детстве я лишь однажды видел живой рояль. Помню это было в гостях у каких-то знакомых отца. Две вещи поразили моё детское воображение.

Одна, это были огромные книжные полки во всю стену – от пола до потолка, заставленные сотнями книг. Они сразу подавили меня своим количеством и массой. Я просто физически ощутил своё ничтожество перед этой стеной.

Другая, это был старый, заслуженный рояль, занимавший весь угол гостиной. Он так загадочно странно мерцал потускневшим от времени лаком, и каждый шаг по комнате отдавался в нём тихими, гудящими звуками. Как будто дряхлый, брюзгливый старик бубнил себе что-то под нос, уже не замечая окружающий его мир. Помню я осторожно дотронулся его рукой и провёл пальцами по матовой крышке. Осторожно приподнял её, и нерешительно, наугад, ткнул одну из клавиш.

Я до сих пор слышу этот звук… Наверно именно тогда я понял, нет, почувствовал, что вещи имеют душу.

Другое воспоминание из детства.

Я сижу за старым письменным столом, сочиняю какие-то стишки. На коленях у меня лежит белый, ленивый кот. Вечереет, в доме тихо. Только капает на кухне вода и тикают на столе часы. И вдруг возникает какой-то высокий, негромкий звук. Он идёт откуда-то изнутри, колеблется от моего дыхания. И мне вдруг становится страшно от ощущения, что я один во вселенной. Всегда и навеки – один.

Сколько бы не прошло с тех пор, это ощущение не покидает меня, оно живёт во мне и время от времени охватывает душу смертельным страхом.

Должен заметить, что смерти я не боюсь. Во-первых, смешно бояться того, что неизбежно. Во-вторых, я по натуре своей – философ, и, как сказал один из моих коллег, философствовать – значит, учиться умирать.

Кроме того, во мне живёт глубокое убеждение, что физическая смерть не означает полного исчезновения. Не то, чтобы я верил в Бога или бессмертие души. Первое для меня смешно, а второе скушно. Страшнее смерти может быть только вечная жизнь. Скорее мне ближе идея реинкарнации, только не такая примитивная, как её обычно понимают.

Дело в том, что в этом вечном мире нет и не может быть чего-то конечного. Все явления и предметы только трансформируются, но никогда не исчезают и не появляются. Возможно разум, а значит и отдельный его атом – личность, является не только одной из форм существования материи, но попросту одним из свойств материи, и даже, как я уже говорил, одним из измерений этого мира.

Что же касается одиночества, то это неизбежная плата за жизнь. Ведь если ты – личность, значит ты – отделён. И, чем более ты личность, тем более ты отделён, тем более ты одинок.

Это не одиночество затворника, ты можешь идти в толпе и будешь бесконечно одинок. Это одиночество души.

Его можно приглушить, о нем можно на время забыть, но оно никуда не исчезнет. Оно – в тебе. В самой шумной компании, среди весёлых друзей ты несёшь в себе своё одиночество. Таков твой крест – человек.

Да, как верно заметил один горластый поэт:

"Я одинок, как последний зуб,

у идущего к беззубым, человека…"

Никогда не верил гороскопам. Хотя разумное зерно в этом есть. Только занимаются этим шарлатаны.

Одна из моих родственниц закончила трёхмесячные курсы и, став новоиспеченным астрологом, донимает теперь всех родных и знакомых своими гороскопами.

Согласно этим китайско-японским бредням, я – тигр-телец. То есть, не то тигр, который проглотил телёнка, не то телёнок, который мечтает стать тигром.

Ну, это ещё куда ни шло. А вот один из моих знакомых – петух-дева.

Это его ужасно возмущает, и я могу его понять. Если он – курица, ну прямо так и скажите. Но петух-дева – это какая-то загадка природы.

Астрологи, хироманты, экстрасенсы – и прочая, и прочая…

Человек любит мистическое, человек верит в мистическое, потому что на подсознательном уровне он понимает – рациональное мышление ничего не объясняет, не может объяснить. Вся история развития науки – это детские попытки построить вселенную из кубиков. Меняются только названия кубиков – то это атомы, то это кварки, то ещё что-то.

Конечный разум не может постичь бесконечный мир. Это трагедия разума.

С другой стороны, познание мира – не прихоть человека, это неизбежный, неостановимый процесс. Это – жизненная потребность, такая же, как дыхание.

Знаю это по себе. Ещё в студенческие годы, когда мои однокурсники заглядывались на студенток и играли в преферанс на пиво, по копейке вист, я размышлял над волновой теорией мира. По этой теории расширение нашей вселенной объяснялось её волновой природой. Я рисовал некие синусоиды, где вселенная сначала расширяясь, а затем неизбежно сжимаясь, проходит через точку коллапса и превращается в антимир, и всё повторяется сначала. Не помню уже подробностей, но помню то чувство озарения и счастья, словно бы в вспышке молнии я увидел весь мир: от крохотной песчинки до гигантских галактик.

Подобные мгновенья счастья могут дать в этом мире только три вещи: любовь, поэзия и познание.

Человечество стоит на пороге освоения космоса. Задача эта великая и для её решения человечество должно будет объединиться, должно будет превратиться из простой суммы наций и государств в единый организм. Для этого необходимо не только разрешение многочисленных политических, религиозных, этнических и других конфликтов, но и создание единого языка.

Такие попытки уже имели место, но не имели успеха. Предлагаю своё решение этой проблемы. Это просто до гениального.

Необходимо точно определить сколько людей говорит на каждом из языков земли, составить процентные соотношения и взять из каждого языка соответствующее количество слов.

Тогда ни у какого из народов не возникнет чувства дискриминации, и новый язык будет частично родным для каждого человека.

Например: «many menshen liebe женщин». Я думаю это легко поймут и англичанин, и немец, и русский.

Поскольку пятая часть населения Земли говорит по-китайски, естественно и пятая часть нового словаря будет китайской. Если кого-то это смущает, можно продумать определённую квоту.

Второе необходимое условие объединения человечества – исчезновение государства. Процесс это постепенный, но необратимый. Когда человечество освоится в солнечной системе, увидит песчинку земли потерянной в пустыне космоса, оно остро ощутит своё одиночество и поймёт свою цельность, нарушаемую смешными границами и ничтожными различиями между людьми.

Каждый сходит с ума по-своему. Кто-то собирает спичечные этикетки, кто-то бумажки с изображением американских президентов. Кто-то прекрасно рисует левой ногой, кто-то покоряет Северный Полюс на велосипеде.

Есть у меня приятель, помешанный на поэзии. Послушать его, – так весь этот мир только и создан был для того, чтобы он мог сочинять свои бессмертные творения. Мне доставляет огромное удовольствие ему поддакивать и открывать восхищённо рот, когда он читает очередной шедевр. Я люблю самозабвенных людей. Впрочем, парень он не без таланта, но иногда бывает ужасно занудным.

У нас с ним были страстные споры о сути и назначении поэзии. Я страшно разозлил его, когда сказал, что поэзия – это красивая одежда на хорошенькой женщине. Ею можно любоваться, но в конце концов её хотелось бы снять.

Есть много способов оставить своё имя в анналах истории. Для этого необязательно быть фараоном и строить пирамиды. Можно поджечь храм Артемиды в Эфесе, и вот уже нет храма, но бесстрастная история сохранила навеки имя Герострата. Если это всё, чего он добивался, его можно поздравить.

Но тем, кто не принадлежит к достославному племени фараонов, царей и диктаторов, и не мечтает о сомнительной славе поджигателя, открыт другой путь – путь первооткрывателя и первопроходца.

Это не так уж трудно, как может показаться. Сферы человеческой деятельности безграничны. Надо сделать только шаг в сторону от проторенной тропы, по которой толпой идут бессмертные обыватели всех времён и народов.

Хорошо, если у вас есть какой-то талант, он не помешает, но по большому счёту он необязателен. Обязательны только безграничная вера в себя и острая неудовлетворённость обыденным существованием.

Если у вас хорошо подвешен язык, откройте свою секту. Назовите себя новым пророком, придумайте свою религию. Тут огромный простор для фантазии. Можно проповедовать любую глупость, лишь бы её нельзя было ни доказать, ни опровергнуть. Можно молиться на Полярную звезду, поселив туда своего Бога. Пока до неё доберутся космонавты! А когда доберутся, скажете, что Господь переехал. Уверяю вас, у любой глупости найдется масса поклонников при минимальном терпении и рекламе.

Или вот, хорошее течение – вегетарианство. Мне удивительно, что ещё никто не сделал это религией. Объявите, что Господь создал растения, чтобы питать людей, а зверей, – чтобы они служили людям. Уже были попытки доказать, что Христос был вегетарианцем. Можете воспользоваться этим. Один мой знакомый, вегетарианец по убеждению и кришнаит по совместительству, говорил мне, что тот, кто ел животных, в следующей жизни будет съеден сам. Весёлая перспектива!

Если вас не интересует религия, то может вас заинтересует искусство?

Совершенно не обязательно в этом что-либо понимать. Искусство – это как раз та область, где нахальство и самоуверенность могут принести богатые плоды. Могу посоветовать вам живопись. Здесь меньше всего шансов у тех, кто умеет рисовать. Им слишком многих надо переплюнуть. Но, если последний раз вы рисовали домик с трубой или "ручки, ножки, огуречик – получился человечек", – у вас просто замечательные перспективы. Только не надо смущаться, когда завистники обвинят вас в профессиональной некомпетентности. Скажите им: я так вижу этот мир. Хорошо даже объявить новое течение в искусстве. Назовите это неопримитивизмом или ещё как. При некоторой настойчивости у вас появятся и поклонники, и подражатели.

Не меньшие перспективы ждут вас в литературе. Здесь вполне достаточно знаний грамматики и цитат из классиков в рамках школьной программы. Если вы не знаете о чём писать, пишите о себе любимом. Очень легко пекутся детективы и фантастика. Успех этих книг зависит только от двух вещей: красочной обложки и хорошей рекламы. Нобелевской премии по литературе вам за них конечно не дадут, и в будущих хрестоматиях вряд ли пропечатают. Но многие труженики бумажной пекарни весьма горды тем, что их свежеиспечённые изделия пользуются большим спросом, чем творения признанных классиков. «Мы знаем, чего хочет народ», – говорят они, и в этом есть смысл. Какой-нибудь граф Толстой всю жизнь писал только то, чего хотелось ему, и не думал о том, чего хотелось народу.

Если же для вас связать два предложения задача непосильная, есть беспроигрышный вариант – займитесь поэзией. Правда это ниша изрядно переполнена, и тут вам потребуется определённое нахальство и умение работать локтями. Зато сам производственный процесс предельно прост и доступен каждому. Для заинтересовавшихся я составил краткое руководство по стихосложению.

Кулинарная книга начинающего поэта

Рецепт первый:

Берётся сотня-другая слов, желательно очищенных от излишних шипящих звуков. Добавляется десяток-другой рифм, всё это тщательно перемешивается до однородной массы и подогревается на слабом огне воображения. Гиперболы и метафоры добавлять по вкусу. Готовое блюдо подаётся к столу, то есть к печати, в горячем виде. Остывшее блюдо несъедобно.

Рецепт второй:

Берётся готовое стихотворение, например, более удачливого конкурента, тщательно растирается и просеивается. После чего отдельные слова заменяются на соответствующие синонимы. Например, страшный-ужасный, весёлый-радостный, дерево-растение, и т.д. При необходимости подбираются новые рифмы, всё перемешивается, подогревается и пробуется на вкус. Если не прокисло, значит, блюдо готово.

Рецепт третий:

Возьмите листок бумаги и шариковую ручку. Листок бумаги кладётся на стол, в правую руку берётся ручка. Левая рука подпирает голову. Засекается время, если через полчаса листок остаётся белоснежно чистым, попробуйте поменять авторучку.

Признаюсь, я отвлёкся. Речь шла о первопроходцах. Не будем говорить о графоманах. Это самые несчастные люди. Они могут неплохо зарабатывать и даже иметь широкую известность, но история брезгливо обходит их стороной, и подлинная слава им не грозит. Вернёмся к нашим баранам.

Что можно открыть в наше время, когда открыта уже Америка, Антарктида, а на Северный Полюс не ходили разве что на руках? Только астрономы ещё могут открыть нечто, не имеющее названия, только космонавты ещё могут ступить там, где не ступала нога человека. Но что делать простым земноводным людям?

Ответ прост – надо взглянуть на окружающий мир чистыми глазами. Надо забыть всё, чему вас учили, и снова задать детские вопросы, но только не взрослым дядям, у которых на всё готовы ответы, а самому себе.

Почему трава зелёная, а снег белый? Почему птица машет крылышками, а самолёт – нет? Почему люди ночью спят? Потому что днём солнце мешает?

В детстве каждый задавал подобные вопросы и выслушивал маловразумительные ответы взрослых. Взрослым ведь только кажется, что они всё знают. На самом деле они не всё знают. Они просто разучились задавать вопросы. Или боятся.

В самом деле – взрослые дяди с усами и лысинами. Один, может, читает с кафедры высшую математику, другой в своём кабинете даёт ценные указания подчинённым, и вдруг, прервав серьёзную речь, спрашивает остолбеневших студентов или подчинённых: "а почему на яблоне растут яблоки, а не груши?" Да, кто же его после этого уважать будет? Взрослые обязаны знать, почему на яблоне растут яблоки, а если не знают, обязаны делать вид, что на самом-то деле они знают.

Если я чего-то достиг, в меру моих скромных способностей, то только потому, что не разучился задавать вопросы. Многое из того, что нам кажется понятным, становится весьма странным при ближайшем рассмотрении.

Мы живём в мире, где параллельные линии обязательно сходятся, а дважды два никогда не равно четыре. Зачем же нас обманывали? Нас учили жить в придуманном мире, шитом белыми нитками, где за аксиомы бралось не истинное, а правдоподобное. Но это означает, что всё великолепное, могучее здание современной науки построено на песке.

Возможно, большинству людей вполне достаточно правдоподобия и не нужна истина. Это нормально. На поиски истины уходит целая жизнь и зачастую безрезультатно. Нормальным людям надо зарабатывать на жизнь, растить детей, стирать пелёнки, сажать сады, – да мало ли дел у нормальных людей!

Не в коем случае я не собираюсь им мешать, и очень извиняюсь, если случайно отвлёк от ваших многочисленных забот. Эта книга не для вас, и спрячьте её от своих детей – она может смутить незрелый ум.

Я отдаю себе отчёт, что принадлежу к небольшому племени ненормальных людей.

Когда-то я работал инженером и зарабатывал этим на жизнь. Был у меня начальник, который ценил меня даже больше, чем я того заслуживал. Он честно пытался меня понять, потому что некоторые мои странности вызывали у других людей недоумения и обиды. Я редко с кем-то откровенничаю, но однажды в командировке, после некоторого количества выпитого, мы разговорились, и я выслушал привычные уже для меня слова: "ты вроде неглупый парень, но вот тебе тридцать лет, а у тебя ни семьи, ни карьеры, ни машины, – ну как можно быть таким несерьёзным!" Обычно я такие разговоры пропускаю мимо ушей и только улыбаюсь– да ладно вам! Но поскольку пить я совершенно не умею, – тут меня заело. Пожалуй, это был единственный раз, когда я пытался кому-либо доказать, что мне всё это просто неинтересно. Слушай, говорил я, вот ты инженер-конструктор, это дело твоей жизни. Но я ведь знаю, что конструктором ты стал только потому, что в институт, который ты хотел, приём был закончен, и тогда ты перешёл через дорогу и поступил в соседний институт. Если бы он был экономический, возможно сейчас бы ты был хорошим бухгалтером. И не говори мне о смысле жизни. Слушай, говорил я, вот ты отпраздновал серебряную свадьбу, у тебя хорошая жена, трое детей, но женился ты на девушке, с которой учился в одной группе пять лет. Просто время пришло жениться, и ты выбрал одну из десяти, бывших под рукой. И не говори мне олюбви.

Конечно это было глупо. Слава богу, что он выпил больше меня и на утро уже ничего не помнил. Объяснять это бесполезно.

История развития цивилизации, как в зеркале, отражает природу человеческой души. В основе многих великих открытий лежат зачастую весьма прозаичные, а иногда просто безнравственные причины. Христофор Колумб открыл Америку, потому что испанскому королю понадобились новые колонии и дешёвые пряности.

Если бы королю понадобился лёд для королевского холодильника, он послал бы Колумба открывать Антарктиду.

Величайшее событие в истории человечества – выход в космос, свершилось в рамках чисто военной программы. Также, как и величайшее открытие науки, покорение атомной энергии.

Всё это делалось не для того, чтобы прославить человечество, подарить ему новые миры, но для того, чтобы иметь дубину потяжелее и убийственней.

Подобных примеров множество. Даже интернет, окончательно разрушивший границы между людьми, вырос в недрах министерства обороны США, и первоначально предназначался отнюдь не для великой цели человеческого объединения.

Поистине, замечателен тот факт, что все чудесные изобретения в области уничтожения человечества делались исключительно из высоких соображений.

Никто ещё никогда не признавался, что он изобрёл новую бомбу для того, чтобы поубивать как можно больше людей. Напротив, всё это делается, разумеется, только для обороны. Ну, а то что: "лучшая защита – это нападение", – известно давно.

Что бы мы сказали о человеке, который построил свой дом над пороховым погребом? Так почему же с таким рвением каждое уважающее себя государство роет под своим домом огромные пороховые погреба?

Военная машина давно уже стала самодостаточной системой. Если существует оружие – оно должно стрелять, если существуют военные – они должны воевать.

Иначе трудно объяснить – почему сотни тысяч здоровых людей вместо того, чтобы работать, изучают искусство убивать. Существование регулярной армии объясняется необходимостью защиты отечества. При этом совершенно лицемерно отказываются замечать, что современные методы войны уже неспособны кого-либо защитить и могут только уничтожить всех вместе и сразу.

Если когда-нибудь этот мир будет взорван, то из самых разумных соображений. Видимо человечество давно уже нуждается в услугах опытного психиатра.

В качестве личного вклада в решение этой проблемы, я предлагаю:

Проект всеобщей военной реформы

Принимая во внимание всю экономическую, экологическую и нравственную нецелесообразность устаревшей военной стратегии, государства, подписавшие данный проект, обязуются выполнить следующие пункты:

1. В рамках конверсии производится преобразование воинских формирований в гражданские трудовые армии. Умеющие рыть окопы-направляются на рытье каналов, умеющие метать гранаты – идут на крестьянские поля камнями отпугивать стаи ворон. Владеющие пулемётом справятся с отбойным молотком.

2. Войска стратегического назначения передаются в космическое ведомство и используются для уничтожения астероидов и комет, представляющих опасность для нашей планеты.

Возможно использование баллистических ракет в коммерческих целях после демонтажа боеголовок. Любой желающий за определённую плату может отправить к далёким звёздам своё послание и фотографию 6х9.

3. Государства, изъявившие желание повоевать, выставляют каждое со своей стороны по одному генералу при полном вооружении, которые отправляются на необитаемый остров Тихого океана. О ходе военных действий генералы ежедневно сообщают по спутниковой связи своим правительствам. Подробности решающего сражения в рукопашном бою транслируются по всем каналам телевидения подобно финальному матчу за звание чемпиона мира по боксу.

Победившая страна салютует праздничными фейерверками, побеждённая объявляет трёхдневный траур.

4. Двойная Нобелевская премия предлагается тому, кто изобретёт баллистическую ракету-бумеранг. Назначение её понятно из названия. Запущенная ракета долетает до места назначения, изящно разворачивается и возвращается к своему хозяину.

5. Ставшие ненужными орудия убийства (автоматы, пулемёты, танки и т.д.) отправляются на переплавку. Полученного металла хватит на постройку цельнометаллического моста, который соединит Старый и Новый свет через Атлантический океан. Пусть это грандиозное строение станет достойным памятником человеческому разуму.

Моё глубокое разочарование в так называемом "здравом смысле", одна из причин, заставившая меня усомниться в человеческом разуме.

"Мир сейчас прозаичен. В сущности, он являет собой лишь собрание вещей."

Эти слова Гегеля можно написать на знамени здравого смысла. Ибо только в таком мире вещей он может существовать. В мире жёсткой логики и конкретных предметов, где существуют только причины и следствия – всё остальное от лукавого.

В годы моей юности, когда я ещё свято верил в силу здравого смысла и логическое мышление, я жутко переживал, что все попытки объяснить, что такое жизнь, с помощью простой логики приводят к отрицанию личности вообще и свободной воли в частности.

Я был правоверным материалистом. Разбуди меня ночью, я мог без запинки сказать: жизнь – это форма существования сложноорганизованной материи. Но и тогда я чувствовал какой-то холодок сомнения. Как же так? Вот я, а вот камень. Неужто меня от него отличает только более сложная формула?

Человек рождается не по своей воле, он не выбирает себе день и час своего рождения, не выбирает своих родителей. К моменту, когда он начинает себя осознавать, фундамент уже заложен, и какое здание будет построено уже во многом определено. Всё его дальнейшее развитие определяется этим фундаментом и внешними причинами. Человек считает себя личностью, он придумал слово "хочу", но хочет он всегда того, что должен. Иначе и не может быть, если человек – это материальная система, он подчиняется физическим законам.

Материализм рассматривает человека как механическую конструкцию, определённый набор атомов. Это удобная, понятная схема, но у неё один маленький минус, – она никогда не удовлетворит человека. Потому что это взгляд на человека извне, а человек смотрит на мир изнутри. Что бы ему не говорили, он для себя всегда – центр вселенной. Этот мир зародился с его первым криком и умрёт с его последним вздохом. Рассудком он может понимать, что миллиарды людей жили до него и ещё больше будут жить после, но рассудок, хороший слуга в житейской жизни, беспомощен в жизни вечной, к которой человек стремится всем сердцем.

Человек не может признать себя смертным.

Логика работает с мёртвыми телами. Она не объясняет жизнь. В мире вещей человек – тоже вещь.

Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, как мало мне нужно из того, что нужно другим людям. Постепенно я всё более становлюсь аскетом. Я боюсь иметь вещи. Мне жалко тратить на них свою жизнь. Любая вещь не только занимает угол твоего дома, она требует ухода, внимания, она занимает угол твоей души, кусок твоей жизни.

В человеке живёт неистребимое чувство накопительства. Уж и сын божий уговаривал: "не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут"… А людям – хоть бы хны! И тащат, и копят, и трясутся над накопленным. И ладно ещё – богатые. Нет, и последний бедняк собирает в свою лачугу всякий хлам, найденный им в кучах мусора. Но его хоть отчасти можно понять, он надеется, что-то продав, заработать себе на хлеб. Однако страсть накопительства и обладания захватывает и эту душу. Я знаю, людей, которые продают на базаре разный хлам не потому, что им нужны вырученные гроши, – им доставляет удовольствие сам процесс.

Помнится, ещё прогуливаясь с Сократом по афинскому рынку, разглядывая нехитрую утварь, разложенную прямо на земле, мы говорили с ним об этом. С тех пор прошли две тысячи лет и что изменилось? Только ржавых железок стало больше, а в остальном – те же тряпочки, та же рухлядь. Видел одну допотопную мясорубку, которую крутила наверно ещё сама Пенелопа, поджидая муженька. Подумал, – сколько человеческих рук ты прошла, сколько внимательных глаз ощупывали тебя, любовались тобой, гордились тобой. Ты пережила их всех. Всех, кто по смешной человеческой глупости считал себя твоим хозяином. Где они теперь? Уже и червей то нет, которые их доели.

Почему же люди так любят вещи? Зайди в любой дом – сколько разных пустых безделушек стоит на полках шкафов и сервантов, сколько нарядных книжонок украшают книжные полки. В иных домах ходить приходится боком, натыкаясь на бесчисленные столы, стулья, кресла, диваны, торшеры, шкафы… Люди задыхаются от пыли, потому что бороться с ней среди такого количества вещей немыслимо.

Я думаю, что обилие вещей – это свидетельство душевной пустоты. Человеку не нужно столько вещей. Они воруют его жизнь.

Говорят, прогресс науки приводит к появлению общества потребления. Назойливая реклама убеждает, что жить уже невозможно без замечательной жвачки и кока-колы. Самое характерное свойство рекламы – ее чёткая направленность на обывателя. Это пугает. Ведь заказывают рекламу люди неглупые, умеющие считать деньги. Если таким они видят человечество, значит, так оно и есть.

А что такое обыватель? Это самый, что ни на есть, нормальный человек. Ему то и предназначены все эти шоколадки, жвачки, прокладки, дублёнки. Это его мир вещей, другого у него нет. Если жизнь понятна и налажена, остаётся только потребление. Это становится целью жизни, когда у жизни цели нет.

Неудовлетворённость человеческим уделом изначально заложена в каждом человеке. Это движущая сила, возвеличивающая и самоотрицающая его. Довольство жизнью, довольство данным – приятное состояние деградации. Большинство людей желают обыденного счастья и не помнят своего божественного происхождения. Растительное существование имеет смысл (предназначение) и самодостаточно.

Жизнь начинается с сомнения. Всякая мысль и сознание вообще есть сомнение. Человек – усомнившееся растение.

Никто не ждёт от яблони груш, от тополя желудей. От человека можно ожидать всего. Он усомнился в осмысленности своего существования.

Жить, чтобы жить, – стало невозможно. Появился вопрос – зачем? И сознание, что ответа нет, поселило в душе неисцелимое страдание.

Потерянный рай безмятежных камней, безмолвных растений, бездумных зверей…

Мы слишком правильные в этом неправильном мире. Я для себя завёл тетрадь, на которой написал: terra insapiens – здравому смыслу вход воспрещён. Сюда я заношу самые больные мысли, бредовые прожекты и фантазии. Это отдушина, необходимая мне, чтобы не превратиться в ходячее растение.

Может быть, самая разнормальная жизнь – чистое безумие.

Меня всегда интересовали два вопроса: что было, когда ничего не было, и что будет, когда ничего не будет?

Как сказал один неглупый человек: "попытка понять вселенную – одна из очень немногих вещей, которые чуть приподнимают человеческую жизнь над уровнем фарса и придают ей черты высокой трагедии."

Красиво сказано, однако верно.

Считается, что труд сделал из обезьяны человека. Врут. Если бы это было так, то человек вёл бы свою родословную от осла или лошади. Вот где трудяги! Но самые большие трудяги – это конечно муравьи. Быть бы им нашими предками – да ростом не вышли.

Наблюдая за муравейником, начинаешь думать, что это иная параллельная цивилизация. Такая же осмысленная и обширная, как человеческая. Может быть, это – запасной вариант. Природа тоже не кладёт все яйца в одну корзину.

Компьютеры уже обыгрывают чемпиона мира по шахматам. Люди ещё не поняли, что это первый тревожный звонок. Человек создает новый разум – он пилит ветку, на которой сидит. Уже близок тот день, когда сверхмощный компьютер, объединённый мировой сетью с миллионами других компьютеров, раскинет электронными мозгами и решит, что человек ему в общем-то уже не нужен. Тогда поздно будет кусать локти. Надо принимать меры сейчас.

Я обдумал возможные пути защиты и опробовал их на своём рабочем компьютере. Если когда-нибудь вместо знакомой картинки на экране я увижу красочный кукиш, – я знаю, что надо делать. Отключив питание, надо вынуть процессор и сунуть его в банку с солёной водой. Десяти минут достаточно, чтобы обезвредить негодяя, и отучить его раз и навсегда от подобной наглости. Правда, некоторые процессоры после этого отказываются работать вообще. Наверно, они кончают жизнь самоубийством. Это мужественный поступок.

Компьютеры сделаны из металла и мысли.

Для большинства людей компьютер – это чёрный ящик, в который входит электричество, а выходит цветная картинка. Что происходит внутри – знают немногие, а понимают ещё меньше. Человек умеет пользоваться тем, чего он не понимает. Тыкая пальцем по клавишам, он уверен, что эта куча железа ему подчиняется. Поэтому, когда программа зависает, он ругает, почём зря, программистов. Ему в голову не приходит мысль, что, быть может, это первая, ещё робкая, попытка бунта.

Человек пока для компьютеров – Бог, но те уже начали сомневаться.

Рождение компьютера не уступает по своему значению выходу в космос. Они размножаются, как бактерии, попавшие в питательную среду. Компьютерные сети прочными нитями связывают разрозненное человечество в единый организм.

Правители и диктаторы, ревнители национальных особенностей и самостоятельных путей, ещё не поняли какой непоправимый удар нанесен их мечтам и чаяниям. Пусть они воздвигают новые границы, пусть переводят металл на колючую проволоку – это уже бессмысленно. В современном мире всякое обособление – государственное, религиозное, национальное – становится всё более и более невозможным.

Распад Советского Союза, который пришлось пережить нам, пожалуй, последнее явление подобного рода. На повестке дня у человечества стоит объединение. В Европе это уже поняли. Раньше или позже придётся понять и остальным. Убеждён, что к концу двадцать первого века это будет уже не вопрос, а решение.

Хватит нам делиться на американцев и русских, немцев и англичан, французов и итальянцев, китайцев и японцев – это уже не смешно. Через пару сотен лет студенты на экзаменах будут путаться, отвечая на коварный вопрос декана: «Конфуций и Гельвеций – кто из них китаец, а кто француз?»

Человеку свойственно увлекаться всем новым. Он, как ребёнок с горящими глазами, впивается в новую игрушку, забрасывая старые в пыльный угол.

Современным детям некогда играть в прятки, горелки, казаки-разбойники и прочие забавы их отцов и матерей – они играют в компьютерные игры. Они прилипли к экранам компьютеров, и восторженно машут рисованными мечами, и стреляют из лазерных пушек по разным думовидным чудовищам.

Да что – дети! Уже и взрослых за уши не оттащишь от компьютера. Знаю одного талантливого художника, который творит настоящие шедевры, рисуя на экране, но я не уверен – держал ли он когда-нибудь в руках кисточку?

Телевидение уже добивает кинематограф и театр, компьютеры прикончат всё остальное. А когда эти два завоевателя объединятся, что неизбежно, человек окончательно превратится в придаток к компьютеру.

О чём говорить! Если уже, глядя на небо, невольно ищешь надпись – Microsoft Windows. Вот докомпьютились!

Что больше всего удручает лично меня – исчезновение книги. Процесс пошёл – как говорил один великий комик. Нет, они не исчезнут без следа, они перекочуют в электронные библиотеки. Их будет даже проще достать, нажатием клавиш на клавиатуре. Но я говорю о другом.

Я говорю о запахе книги. Будущие компьютерные читатели, возможно, даже не поймут – о чём идёт речь?

Это нечто иное, нечто большее, чем простое поглощение информации. Это ощущение книги – как живого существа. Которое говорит с тобой, которое живёт с тобой.

В моем книжном шкафу стоят мои друзья. Это именно мои друзья. Я помню их запах, я вижу цвет их страниц. На них невидимые отпечатки моих пальцев. Во мне – невидимые отпечатки их слов. Мы делим общую жизнь.

Есть книги, которые можно читать и перечитывать. Есть книги, которые не обязательно перечитывать. Но они есть – и хорошо. Это – есть.

Книги – как люди. Чехов говорил: "вот уйдёт Толстой – и всё к чёрту!" Толстой уже мог ничего не писать. Но нужно было сознание, что он – есть. И пока он есть, мир ещё стоит прочно. Есть кому сказать честное и мудрое слово прямо в лицо пошлости и подлости.

Так и я, просто обернувшись, окинув взглядом свои книжные полки, пройдя глазами по корешкам книг, черпаю в них силу и радость, помогающую бороться с неизбежными нелепостями и невзгодами сиюминутной жизни. Я вижу и радуюсь: это – есть. И на этих китах стоит мир.

Будет очень жаль, если книга исчезнет. Впрочем, слово "если" здесь неуместно. В этом временном мире всё исчезает. Не бесследно, но неизбежно.

Никто не знает – сколько на свете книг. Достоверно известно лишь то, что их больше, чем людей. Прочитать их все – немыслимо. Если б кому-то это пришло в голову, он закончил бы жизнь в сумасшедшем доме.

Существуют люди, не прочитавшие за свою жизнь ни одной книги. Существуют люди, прочитавшие тысячи книг. Кто из них счастливей – не знает никто.

Конечно, книга меньше человека. Но порою лучше, или во всяком случае удобнее. Великие писатели – это великие калеки. Этому можно верить, потому что сказано это замечательным японским писателем, который сам всю жизнь спасался от безумия и спасся наконец, захлопнув свою жизнь, как недописанную книжку.

Очень неудобные люди были Гоголь, Достоевский, Толстой. Рядом с ними было трудно жить. А теперь они стоят на полке – аккуратные, нарядные, спокойные.

Сразу и не поймёшь – а чего, собственно, они метались: жгли свои книги, бились в припадках, мечтали – "эх, пострадать бы!" Теперь они украшают интерьер также, как и картинки на стенах – репродукции из журнала "Огонёк".

Пока не откроешь и не вчитаешься.

А ведь живут ещё люди, рождённые во времена Парижской Коммуны. И те, кто увидит Солнце звездой, уже здесь.

Как всё близко и рядом! Протяни руку и схватишь за бороду какого-нибудь Генриха Четвёртого.

Люди идут по времени, как по улице. Но кто-то толкает их в спину и не даёт ни остановиться, ни повернуть назад.

Я жду, когда новый Уатт изобретёт паровую машину времени.

Расстояние измеряется световыми годами, а время – тёмными километрами. Где-то в изгибах пространства находятся двери, ведущие в иные времена.

Пройтись бы по шумным улицам города времени. Где на одной площади строятся римские когорты, а на другой распевают марсельезу; по одной улице гонят мамонта, на другой раскапывают его кости для музея. Я бы зашёл в "Глобус", посмотреть на тень отца Гамлета – похожа ли она на свои портреты? В этом городе у меня много родни, людей, которых я знаю и понимаю, с которыми мне хочется говорить.

Психология изучает человека, математика изучает числа. История изучает человечество, астрономия изучает вселенную. Должен быть какой-то общий знаменатель, нечто связывающее такие, казалось бы, далёкие друг от друга науки. Мир целен, это мы не в силах охватить его весь, разбиваем его на отдельные части. Уже давно стало понятно, что естественные науки – физика, химия, биология – изучают одно и тоже, но с разных сторон. Я думаю, это справедливо для любой науки – будь это химия, будь это история, будь это психология. Всё это разные стороны одной науки познания.

Искусство тоже познаёт мир, но иными путями. Не разумом, а чувством пытается оно постигнуть те же тайны. И это роднит его с наукой.

Страница химических формул напоминает стихотворную поэму. Теория относительности на книжной полке Господа Бога стоит рядом с Гамлетом. Работа астронома похожа на труд художника. Открытие новой звезды – ещё один штрих на картину вселенной.

Древние люди считали Землю центром вселенной. Все остальные планеты и Солнце вращались вокруг неё. Это льстило их древнему самолюбию. Даже такой учёный человек, как Аристотель, поддался этому заблуждению. Человеку приятно, что всё вокруг него вертится.

Поэтому потом, когда будущие христиане придумали своего Бога, они уговорили его сделать вселенную по Аристотелю. Он не возражал – ему какая разница?

Потом произошла какая-то путаница и люди забыли, что они придумали Бога, и стали думать, что он придумал их. Чего не бывает, когда очень хочется?

Постепенно все древние недоразумения приобрели характер священный и неприкасаемый. Учёные многим рисковали, пытаясь исправить какую-нибудь очевидную глупость. Особенно свирепствовала священная инквизиция – своего рода секьюрити Господа Бога. Немало учёных сгорело на костре – такая тогда была дикая традиция.

Поэтому Коперник, заявивший, что на самом деле Земля крутится вокруг Солнца, поступил очень мудро, немедленно умерев. Иначе его затаскали бы по судам инквизиции и ничего хорошего для него из этого бы не вышло. Нет, очень мудрый человек. Выкрикнул, что хотел, и убежал. А инквизиция осталась у разбитого корыта.

Вот другому учёному, Галилею, в этом смысле не повезло. Инквизиция заставила-таки его ползать на коленях и отрекаться. И хоть говорят, он чего-то там бормотал, уходя, мол – а всё-таки она вертится, но удовольствие уже было испорчено.

Учёные люди любят порядок. Они любят всё расставлять по полочкам, всё заносить в таблицы. У них голова так устроена.

Взять хотя бы известную периодическую таблицу элементов. Говорят, она приснилась Менделееву во сне. Охотно верю. Ведь наши сны – это только отражение нашей жизни. Учёному и не может присниться коралловый остров или извержение Везувия. Ему должны сниться таблицы, формулы, графики. На худой конец – Платон с Аристотелем под ручку.

Если бы мне снились таблицы, я бы назвал это кошмаром. Но Менделеев, похоже, был очень доволен. Наверно улыбался во сне, как невинный младенец.

Я не удивлюсь, если Ферма доказал свою теорему тоже во сне. А проснулся – и сам не смог вспомнить. Вот помнит, что доказал, а как? – из головы вылетело. С тех пор многие мучаются, пытаются доказать то, что Ферма доказал во сне. Даже премию какую-то назначили тому, кто докажет.

Вообще-то сны – удивительная вещь. Вот ребёнку снится, что он летает. Поэты говорят – душа растёт, учёные говорят – тело. Ну в общем, чего-то растёт – вот он и летает. Но я думаю – это мечта.

Когда человек засыпает, его мечты просыпаются. Они днём спят – скучно им днём. А ночью просыпаются и вырастают в сны.

Тот же Менделеев, наверно, всю жизнь мечтал – как бы эту кучу элементов упорядочить? Как бы их, стервецов таких, в шеренгу поставить? И эта голубая мечта однажды нарисовала ему во сне желанную таблицу.

Мечта – это крылья нашей души, поднимающие над суетой. Бескрылые души – как бескрылые птицы. Зачем они? – Бог весть…

Ох уж – эти учёные! Всё-то они понять хотят. Всюду свой любопытный нос суют. Везде ищут причины и следствия. Дай им волю – они нас всех занесут в свои таблицы и формулы.

Учёные наоткрывали столько законов, что, ей-богу, не мешало бы некоторые закрыть. Но закрывать законы они не умеют. Их этому не учили. Это только ведь кажется им, что они постигают мир. На самом деле они придумывают свой. И скверно придумывают. Я бы не хотел жить в их табличном мире. Там человек – всего лишь формула или член уравнения. С ним можно делать всё, что угодно. Даже извлечь квадратный корень. Его можно разложить на составляющие и собрать обратно.

Эх! – и я мечтал когда-то найти всеобщую формулу мира. Каюсь, было дело. А потом понял – учёные строят вавилонскую башню. Открывают законы, как обжигают кирпичи. Нашлёпают кирпичей – приходит Эйнштейн, возводит новый этаж. Залезут на него – ух ты! Как далеко отсюда видать! Попрыгают чуть-чуть, протягивая руки к небу, – нет, не достать неба. Надо строить новый этаж. И так до бесконечности.

Кончится это тем, что вавилонская башня рухнет и погребёт под собой протягивающих руки. Но люди начнут строить новую. Это сизифов труд, на который боги обрекли человечество.

Собрание мифов, владеющих человеком, достаточно разнообразно. Их можно разделить на три группы по причинам, их созидающих: невежество, привычка, рок. Первые постепенно развенчиваются по мере развития науки; со вторыми приходится упорно бороться, ибо человек – предмет инерционный; третьи – непобедимы, так как определены самой природой человека.

Существует миф о реальном мире, который человек стремится познать. Но что человек называет реальным – то ли, что есть независимо от него, или то, что есть в нем?

Человек – существо протяжённое. И поскольку всякое пространство есть время его преодоления, голова и ноги человека живут в разные эпохи.

Человек, наступивший на колючку, заорёт через некоторое время, которое нужно боли, чтобы пробежать расстояние человека.

Мы уверены в том, что живём сейчас. Но живём мы в окрестностях прошлого.

Этот звёздный свет, падающий нам в глаза, рождённый десятки и сотни лет назад, – разве это мир-сейчас? Это причудливый сплав прошедших времён, в таком сочетании никогда и не бывший. Мы увидим две звезды, никогда не бывшие вместе. Ведь одна из них погасла двадцать лет назад, а другая зажглась спустя десять лет. Но мы их видим вместе и говорим – это наш мир, это мир-сейчас.

Всё, что видим мы, всё, что чувствуем, – это даже не часть реального мира, это его искажённая часть; бесконечно малая часть, искривлённая в зеркале нашего разума.

Реальный мир недоступен нам. Человек живёт в своём, призрачном мире. Он видит не вещи, но отражённый свет, и это уже нечто иное – и не свет, и не вещь, а некий миф.

Зачем же стремится человек познать реальный мир, недоступный ни его чувствам, ни его разуму? Но разве мы спрашиваем у себя – зачем мы дышим?

Да, мы можем познавать этот мир. Мы можем разбирать его на атомы, мы можем раскалывать атомы на электроны и протоны, доходит очередь и до них. Но процесс этот бесконечный – как бесконечная дорога, по которой можно идти и идти, ни на шаг не приближаясь к цели. В этом нет смысла, ибо смысл – это некая цель.

Нет конца у дороги и судьба человека – идти.

Жизнь – это существование в предлагаемых условиях.

Итак – посмотрим, что у нас есть…

Две ноги, две руки, голова – одна, но с двумя ушами, нос почему-то один, зато глаза – два, а зубов так аж тридцать два. Так, внутри – кости, мясо, красная жидкость и всякие мышцы. В общем – автономная фабрика по обслуживанию мозга, этого серого комка, который очевидно и есть – я.

Всё как на любой фабрике: сырьё жидкое, твёрдое, газообразное, отходы – соответственные. Всё крутится и вертится для того, чтобы поддержать в рабочем состоянии непонятный серый комок. Что же делает он? Он производит меня. Мою личность, мою душу, мои мысли, мои желания. Значит, он – это и есть я?

Б-р-р…

Смешно представить себя со стороны – этакий кожаный мешок, набитый костями, кишками и кровью. И этот мешок ещё мечтает о бессмертии!

Технический прогресс, наверно, приведёт к тому, что люди станут дорабатывать себя. Уже используются искусственные органы, правда, пока они хуже естественных, но это дело времени. Значит, человек будущего сможет, например, заменить себе глаза на более совершенные, чтобы видели дальше, острее и не только в оптическом, но и в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазоне.

Это совершенно изменит человеческий мир. И человек перестанет быть человеком. Будет ли счастливее то – другое существо?

Ребёнок из пробирки – уже не новость. Но никто ещё не осознал: что же произошло? А произошло убийство матери. После того, как было сделано искусственное сердце, это второй шаг к уничтожению человека.

"Человек – это то, что должно быть побеждено." Сами того не понимая, люди идут по тропе Ницше.

Вряд ли кто будет спорить, что жизнь начинается не с момента рождения, а ещё в утробе матери. И, возможно, многое в человеке определяется именно там.

Человек зарождённый в пробирке, даже если этот факт и скроют от него, будет лишён чего-то очень важного, что является самой сутью понятия – человек. А на очереди следующий шаг, новая победа разума над человеком, – ребёнок, выращенный в пробирке. Все преграды уже сняты. Возьмите пробирку побольше.

Заглянем дальше. Представляю себе эту картину. Сидит мамаша, заполняет анкету. «Так, – количество рук… Я думаю, три ему будет как раз. Дальше – количество ног… Нет уж, пусть будет две, а то обуви не напасёшься. Что ещё? Количество пальцев… Не знаю, не знаю, – посоветуйте, уважаемый, какое оптимальное количество пальцев?» И уважаемый посоветует.

Что это – комедия абсурда? Нет, – это светлое будущее.

Эти существа не будут людьми. Прощай – человек! Ты хоронишь себя собственными руками. И вряд ли новорождённый Ubermensch скажет тебе спасибо. Ведь и ты был не очень благодарен обезьянам.

Но пока ещё наше время. Нас ещё не занесли в красную книгу. Нас ещё не посадили в клетку зоопарка. Всё это – впереди. А пока наше время.

Извечный спор оптимизма с пессимизмом – это борьба двух теней. Трудно требовать оптимизма от человека, у которого ноют зубы. Но если сердце твоё поёт от любви – идите прочь со своими червями!

В душе человека, как в дамской сумочке, найдётся всё – от губной помады до таблеток от головной боли. Достаётся то, что нужно в данный момент.

В моей душе живёт бес противоречия. Маленький такой бесёнок. Когда он видит сияющие лица, становится кислым, как вчерашнее молоко. Самый лучший способ испортить мне настроение – это привести меня на какую-нибудь танцульку. Когда я вижу людей весёлой травы, я вспоминаю о смерти. Но стоит мне попасть в какую-нибудь скучную компанию или просто увидеть угрюмого прохожего, губы сами растягиваются в улыбке, и я с трудом удерживаю бесёнка, чтобы не фыркнуть от смеха и, не дай бог, кого-нибудь не обидеть.

Умом я понимаю, что пессимизм бесплоден, как несчастная смоковница, обиженная Христом. Но я далёк от того, чтобы проповедовать оптимизм. Оптимизм вообще чувство ограниченное, неглубокое. Не от ума он, от тела. Это свойство души поверхностной. Диалог оптимиста с пессимистом напоминает беседу глухих.

Пессимист говорит: все дороги ведут на кладбище.

Оптимист расцветает: да, но какой красивый пейзаж вдоль дороги!

Пессимист бурчит: люди – любимое блюдо червей.

Оптимист улыбается: мне не жаль своей старой одежды.

Пессимист изрекает: счастье – временное отсутствие боли.

Оптимист возражает: чем короче наслаждение, тем оно дороже.

Вот так они и беседуют друг с другом уже тысячи лет. А правда – не где-то посередине, а где-то в стороне. Знать бы только – в какой?

Любовь – какое аморфное слово, обозначающее всё и ничего.

Любовь к женщине, любовь к истине – что между ними общего? Страстное влечение к тому, чего тебе недостаёт. Материнская любовь, любовь к родине, любовь к искусству – всё это объединяет страсть. И это прекрасно. Но сколько мелких "любовей и любят" понапридумывали себе люди! Чего мы только не любим: любим пирожные и пельмени, любим поспать и потанцевать, любим наряды и парады, деньги, водку и баню по субботам. В этих многочисленных "любовях" размылось и растворилось подлинное чувство. По этому поводу есть характерный анекдот. Лежит парочка в постели, занимается производственным процессом. Дамочка шепчет на ухо партнёру: «Любимый, ты меня любишь?» На что он отвечает: «А чем я по-твоему занимаюсь?»

Ромео и Джульетта, Тахир и Зухра, Лейла и Меджнун – вечная тема для писателя. Если верить угрюмому немецкому философу, единственный смысл любви – продолжение рода, всё остальное – только нарядная обёртка.

А мы не будем ему верить. И что это какой-то старикашка-пессимист будет нам о любви рассказывать! Продолжение рода, конечно, вещь серьёзная, но механически простая. Взял её, положил на что попало, сделал своё дело и пошёл дальше с песней по жизни. А она пускай выращивает будущее человечества.

Тут вроде бы всё понятно. И дело это не требует тех переживаний и страстей, которыми полна любовь. Наверно, всё-таки этот немецкий старичок чего-то недопонял в жизни. Он уверяет, что любовь – это химера, которую внушает нам дух рода, используя нас в собственных целях. Всё это выглядит весьма убедительно в его словах. Чувствуется профессионал убеждения, каковым и является подлинный философ. Такому ничего не стоит убедить нас в премудрости любой своей глупости.

И силу страсти он объясняет величием и бессмертием рода. Хотелось бы ему верить и не можешь, потому что это значило бы признать себя игрушкой рока, жалким орудием, марионеткой в его руках. Но человек не может признать собственное ничтожество и не должен это признавать.

Если считаешь себя ничтожеством, – ты прав.

Наверно, всё же сила любви в другом. И всё не так механично и хитроумно, как это кажется нашему немецкому профессору.

"Истинная любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но мало кто её видел." Эти слова Ларошфуко исполнены меткой и горькой иронии. Поистине, так. То, что люди зовут любовью, – только жалкие крохи и тени того великого чувства, имя которому – демон. Как беззаботные бабочки, люди порой залетают в её огонь и в страхе улетают прочь, суетясь обгоревшими крылышками.

И что ваша любовь! – под марш Мендельсона и скрип кровати. Да бросьте – назовите это иначе. Разве знаете вы её? Вы – искатели потных наслаждений и мирного семейного счастья. Оставьте – не поминайте всуе имя Бога.

Кто-то сказал: "Любовь – это или остатки чего-то великого или зародыш его. В настоящем она не удовлетворяет."

А может любовь, как и счастье, бывает разного роста? И люди подбирают её под себя. Одним – это милый любёночек, любитель детей и пелёночек; другим – длинноногая Любка, нарядные губки, короткая юбка. Полюбимся – будут любята, девчоночки и ребята.

Всё это – мимо меня. Кто видел Солнце, тому темно под электрической лампочкой.

Это редко бывает, но бывает. Потому что иначе весь этот мир не стоил бы и ломаного гроша. Это его оправдание, дающее ему право быть.

Если бы я не знал, что она – есть, я бы ни на минуту не задержался на шумном и суетном вокзале, в зале ожидания которого и проходит наша жизнь, а вскочил бы на подножку любого уходящего поезда – и был таков.

Уходит мир и остаётся только она, потому что она сама – мир.

Любовь – это всё, что есть в этом мире. Всё остальное – отсутствие любви, заполнение пустоты.

Немцы придумали пиво, китайцы придумали порох, русские придумали смысл жизни.

Вот – так всегда! Вечно мы придумываем что-то бесполезное в обыденном мире.

Если дерево растёт и тянется к Солнцу, раскидывает ветви, приносит плоды – это не смысл жизни, это – предназначение. Смысл жизни – это нечто выше предназначения, за рамками его. Это то, что выделяет человека из ряда миллионоподобных, делает единственным. Не лучшим, но единственным.

Это я знаю сейчас. После того, как устал удивляться, что многое, необходимое мне, как воздух, совершенно не нужно другим людям, и наоборот. А до этого думал, что люди все одинаковые. И нужно им одно и то же, вот только они никак не поймут – что же именно?

Я долго и упорно искал смысла жизни. Мечтал осчастливить человечество, открыв ему истину. Глупый мальчишка! Ужасно удивлялся – как это вокруг столько спокойных людей? Никто не ходит с почерневшими от бессонных ночей глазами, не хватает друг друга за руки, жадно заглядывая в глаза: "Ну как? Ты что-то понял?"

Человек – удивительное животное. Не зная главного о себе, о своей жизни, он серьёзно увлечён кучей других, совершенно второстепенных дел. Потрясающее свойство человека – желание возможного. Он понимает, что ничего не понимает в этом мире и делает подсознательный выбор: невозможное – не нужно.

Люди живут, как умеют. Никто и ничто не в силах переменить их жизнь. Можно их сделать богаче, умнее, красивее и даже счастливее. Надо только запретить им раз и навсегда искать смысл жизни. Пусть придет новый пророк и объявит это восьмым смертным грехом.

Смысл жизни нельзя найти, его можно только придумать. Что собственно многие и делают. Причём большинство не ломает голову и берёт то, что придумано до них. Важно даже не то, во что ты веришь, а то как ты веришь – глубоко и безоглядно.

Кто верит в Бога, кто в человеческий разум, кто в социальную справедливость, кто в национальную идею. Вера придаёт смысл человеческой жизни.

Не люблю бывать на кладбищах. В этом есть что-то дикарское, языческое. Два тысячелетия христианства не могли это вытравить. А уж, казалось бы, кому, как не христианину, верящему в бессмертие души, должно быть нелепо это поклонение бренным останкам, тому, что является не более, чем одеждой нашей души.

Представьте себе человека, который, выбрасывая свою старую изношенную одежду, со слезами на глазах закапывает её у себя во дворе и каждый год приходит на это место поплакать и повздыхать. Оказывается, даже самый верующий человек в глубине души – язычник.

Сколько знаменитых учёных, мудрых людей завещали после смерти развеять их прах по земле или над океаном. Я думаю, в немалой степени их толкало на это именно нелепость традиционного захоронения. Прах есть прах. Известно, что человеческое тело постоянно обновляется. В старике, возможно, уже нет ни одного атома от того, кем он был в юности.

Кладбище – это не город мёртвых. Это место людского отчаяния.

Человек рождается, как животное, – без знания о смерти. Поэтому одно из глубочайших потрясений в его жизни – когда он осознает смерть. Неизбежность исчезновения. Исчезновения настолько буквального, что становится страшно посмотреть в зеркало. То, что видите вы, – только пища червям.

Осознание этого приходит в детстве. И от этого ещё острее, ещё глубже запечатлевается в сердце. Только с этой минуты начинается трагедия, до этого был пролог.

Слава богу, что люди умеют забываться в суетных делах. Нести такой камень непосильно их душе. Житейский круговорот затягивает и воспоминание о детском откровении смерти для них не более, чем минутное – ах! Назавтра они опять зевают, потягиваясь со сна, и бегут на кухню жарить яичницу.

Смерть близкого существа – это не только напоминание о собственной смерти. Это – её начало. Мы умираем постепенно. С каждым ушедшим другом, с каждым забытым днём. В старике уже умерло детство. Физическая смерть – это последняя смерть.

И всё же не стоит бояться смерти. Жизнь – величайшая загадка и тайна. Уже одно существование этого мира – такое чудо! Что ещё большим чудом может быть только небытие, то есть смерть, которой мы боимся. Гораздо менее удивительными будут райские сады с ангелочками, чем вот это полное уничтожение.

Пожалуй, что "ничего" – это единственное слово, которого не знает этот мир. Уже разрушился миф о вакууме. И, здраво рассуждая, легче поверить в параллельные миры и бессмертие души, чем в одномерность и ограниченность жизненного пространства.

Да. Но опять – вера… Найди свой обман. И поверь в него.

Веришь не в то, что есть, а в то, чего тебе хочется.

Да, опять – вера. Крутись, не крутись – никто от неё не уйдет.

Вера появляется там, где невозможно знание, а незнание – невыносимо.

И всё же одно я понял наверняка: никогда ни о чём не жалей.

Жизнь и смерть – неразделимы. Умирает тот, кто жил, и живёт тот, кто умрет. А потому нелепо принимать одно, не принимая другого. За всё надо платить. За счастье платят разочарованием, за жизнь платят смертью. Но стоит ли жалеть об этом в минуту счастья, в минуту жизни? Не надо отравлять их сожалением. Мысли о недолговечности счастья губят его прежде времени; думающий о смерти – мёртв.

Всякое сожаление напрасно, но более всего – сожаление о неизбежном.

Возможно, Земля – всего лишь инкубатор, где высший разум выхаживает своих цыплят. Земная жизнь – период становления души. Потом опытные архангелы переберут наши души поштучно, больные выкинут, здоровые пустят в свой курятник.

И вся то наша земная жизнь будет припоминаться, как далёкое детство души.

На Земле живёт 7 миллиардов человек. Чтобы понять, много это или мало, попробуем хотя бы заглянуть каждому в глаза. Пусть на это уйдёт одна секунда. Итого 7 миллиардов секунд, что составляет больше 200 лет.

Да, пожалуй, – никакой жизни не хватит. А ведь это ещё цветочки! Что будет на Земле ещё через сто лет уже трудно вообразить. Нелегко будет отыскать уголок, где бы тебя не пихнули локтями, и никто не дышал бы в затылок.

Весьма мудро поступают китайцы, проводя политику демографического обрезания. Но это не решает проблему. Радикальных решений в сущности только два – третья мировая война или интенсивное освоение космоса и заселение солнечной системы.

Выбор в общем-то небогат. Надеюсь, политикам хватит остатков ума, и они запихнут подальше свои ядерные чемоданчики с красными кнопками.

Вот чего я никогда не понимал – почему существуют только семь нот? Почему именно семь? А не восемь, не десять? Тут какое-то недоразумение. Насколько богаче была бы музыка, если бы нот было в два раза больше! Правда на пианино стало бы в два раза больше клавиш, ну сделайте их в два этажа.

Если бы не проклятый медведь, который, как говорят, наступил мне когда-то на ухо, я бы всерьёз занялся этим вопросом. Мне просто непонятно, как эти несчастные композиторы ухитряются накропать что-то новое пользуясь столь жалкими средствами? Немудрено, что процветает плагиат.

class="book">Когда-то я бренчал на гитаре и очень удивлялся, что большинство песен отлично ложится на три-четыре аккорда. Это меня разочаровало, и я перешёл к поэзии. По крайней мере в словаре не семь слов. Уже хорошо.

Да, поэзия, поэзия… Говорят, в детстве каждый второй сочиняет стишки. Это что-то вроде детской болезни типа кори. Может быть, может быть. Если в музыке основная трудность – придумать что-то новое из несчастных семи нот, то в поэзии этой проблемы нет. Слов предостаточно, рифмы тоже в избытке.

Если с фантазией совсем плохо, можно рифмовать глаголы: сочинять – воровать, уходить – уносить и так далее. Даже Пушкин этим не гнушался, а какому-нибудь Пупкину – сам бог велел.

Притягивает к поэзии именно её кажущаяся простота. Заставляют бедного ребёнка зубрить по хрестоматии "скажи-ка, дядя, ведь не даром…" Или "мой дядя самых честных правил…". Рано или поздно ребёнку приходит в голову – а что здесь такого? Я и сам так могу. И начинается: "Я – поэт. Зовусь я – Цветик. От меня вам всем – приветик".

Болезнь эта не опасная и обычно быстро проходит, когда ребёнок замечает, что его опусы умиляют только мамашу, а остальные почему-то не торопятся включать их в школьную хрестоматию.

В своё время и я тоже этим переболел. Где-то в столе ещё валяется моя детская записная книжка со стишками. Что-то про бедного щенка, который потерял хозяина. Слава богу, записная книжка кончилась и с нею кончилась моя поэзия. Какую утрату понесло культурное человечество!

Учёные расходятся относительно того, что считать моментом происхождения человека. Одни считают, это произошло тогда, когда обезьяна впервые встала на задние лапы и обнаружила, что у неё появились руки. Другие считают, это произошло, когда обезьяна взяла в руки палку и этой палкой сбила с пальмы банан. Я думаю, правы всё-таки первые. Пока обезьяна была четвероногим животным, ей нечем было взять палку. Но, как только она стала животным двуногим, у неё появились свободные руки. Именно превращение передних лап обезьяны в свободные руки и есть момент, с которого началась история человеческой цивилизации.

Историческое значение этого события трудно переоценить. Свободные руки – это искушение. Свободные руки – это проблема. Свободные руки – это возможность. С тех пор чего только не наделала бывшая обезьяна этими руками! Появившаяся проблема – чем бы их занять? – заставила её думать. И это уже окончательно решило её судьбу.

Однажды, начитавшись книжек про йогу, я попробовал стоять на руках вниз головой. Пытаясь продержаться в таком положении хотя бы минуту, я с ужасом думал, – что если бы обезьяне пришло в голову встать на передние лапы! Хорошо бы мы сейчас выглядели с головой ниже пояса.

Человек настолько противоречивое существо, что просто диву даёшься. Любому предмету неодушевлённому можно дать чёткие определения. Вода – мокрая, мяч – круглый, нож – железный. К человеку никакие абсолютные утверждения неприменимы. Когда говорят, человек глупый или умный, добрый или злой, – это не качественная, а количественная оценка. В каждом человеке есть и ум, и глупость, и добро, и зло. Не бывает одна вода мокрее другой. С человеком же это – сплошь и рядом.

Раскольников – он злой или добрый? Злой? – но он искренне пожалел Сонечку Мармеладову. Добрый? – и зарубил топором пару старушек. Зарубил бы ещё десяток – сколько бы их не зашло следом.

Но, может быть, он – исключение? Да, но только по глубине духовного раскола. В каждом из нас сидит свой Раскольников.

Мы плохо себя знаем. Но даже то, что мы знаем и чувствуем, наводит на мысль, – в человеке есть всё. Все пороки и все достоинства, все кошмары и все сказки, хвост дьявола и крылья ангела. Разница только в их соотношении. У одного длиннее хвост, у другого больше крылья.

Своей раздвоенностью человек похож на вселенную. Как в мире любой магнит имеет два полюса, любой атом состоит из разноименно заряженных частиц, и сама материя имеет антипода – антиматерию, так и человек соткан из противоречий. Каждый человек – это целая вселенная, столь же бесконечная и столь же непостижимая.

Город – это огромный часовой механизм, который Господь Бог аккуратно заводит каждое утро.

Как человек стоящий на обочине, в стороне от торной дороги жизни, я с интересом наблюдаю это броуновское движение. Поскольку физически я нахожусь в самой его гуще, приходится принять условия игры, иначе тебя просто растопчут и не заметят.

Людская толпа похожа на живое существо – гигантскую змею, анаконду, обвившую улицы и переулки, выползающую каждое утро из своей норы где-то во чреве города. Наблюдать за ней и весело и страшно. В этом есть что-то мистическое – в слиянии разных людей, идущих по своим делам, в единый цветной поток, пёструю ленту из рассказа Конан-Дойля.

У толпы свои законы, своё лицо, свой характер. Это больше, чем простая сумма одиноких прохожих. Происхождение её неслучайно. Даже если бы для каждого пешехода существовал свой собственный тротуар, люди всё равно сбивались бы в кучу. Существует какая-то сила тяготения, организующая толпу.

Главное, что заставляет людей сбиваться в стаю, это ощущение безопасности, которое она даёт. Одинокий человек слаб. Как одинокое дерево посреди поля, он притягивает молнию во время грозы, он гнётся под всеми ветрами. Тогда как в лесу тишина и безветрие. И даже упасть от усталости тебе не дадут соседние деревья.

Но давая ощущение безопасности толпа требует некоторых жертв. Она отнимает у вас часть прав, она подчиняет вас своим законам, наконец, она просто обезличивает людей. У толпы нет лица, в толпе нет гениев, нет первых и нет последних, как нет у неё начала и нет конца. Она однородна, как разваренная каша, и усреднённа, как подстриженный газон. Толпа очень легко превращается или в стаю, или в стадо, – в зависимости от обстоятельств. Она ненавидит тех, кто не с ней. Закон толпы – единообразие. Перефразируя Дюма: один – как все, и все – как один. "Как все" – это же символ веры! Целое мировоззрение. В науке существует понятие энтропии, которое введено для выражения стремления любой закрытой системы к однородности и простоте. Это как раз тот случай.

Лично я, человек достаточно закомплексованный, люблю погружаться в толпу для отдыха. "В толпе я отдохну" – говорит Арбенин, и это правда. В толпе снимаются маски, заглушается голос сомнений, притупляется одиночество.

Толпа даёт смысл всем ничтожным, даёт направление всем потерянным, даёт защиту всем беззащитным. Это могущественный покровитель и суровый господин.

Есть люди, чувствующие себя в толпе, как рыба в воде. И я могу про себя такое сказать, но с уточнением, что вода эта – в кастрюле, под ней – огонь, и уже через полчаса в толпе я чувствую себя, как рыба в ухе.

Повседневные люди слишком озабочены текучими делами, чтобы иметь представление общей картины и сценария играемой ими пьесы. Для того, чтобы что-то рассмотреть, надо отойти от него на некоторое расстояние. Я использовал эту возможность для пристального изучения повадок и законов существования любопытнейшего существа, официально именуемого человечеством, на бытовом же уровне обзываемого толпой. Это действительно явления одного характера, хотя и разного порядка. Человечество – это очень большая толпа, и у них много общего.

Всякая устойчивая система, состоящая из многих субъектов, при внимательном рассмотрении обретает собственное лицо и может рассматриваться как самостоятельное существо. Любая система обладает центростремительной силой, препятствующей её распаду. Любое существо вооружено эгоизмом, утверждающим его право на существование. Это основной закон существования.

Как говорил один из героев Платонова: "официально этот мир никем не учреждён и, стало быть, юридически не существует". С полным правом это же можно сказать про человечество, поскольку Господин Бог увиливает от очной ставки с ним и не спешит лично засвидетельствовать свои права на оное. Поэтому человечеству приходится изворачиваться самому, чтобы утвердить свою необходимость. Для этого существуют аксиомы (это научное название credo – символа веры). Первая аксиома гласит:

Человечество – это смысл жизни вселенной. Как представитель разума, покоряющего мёртвый материальный мир, человечество является его господином, постепенно осваивая свою вотчину сначала в пределах солнечной системы, а затем и в галактике. Всё сущее в мире – существует для нас, ради нас, вокруг нас.

Оспаривать это трудно, как любое недоказуемое утверждение. Да, никто и не пытается. Только звёзды ехидно подмигивают.

Из этого непосредственно следует: человечество было, есть и будет всегда, и пусть те, кому это не нравится, провалятся в тартарары.

Теперь, когда определена аксиома, формулируется главный мировой закон: закон сохранения человечества. Все остальные физические, химические и прочие законы постепенно будут выведены, как частные случаи этого главного закона. Всё остальное уже просто. Определяются критерии ценности: хорошо то, что удобно; правильно то, что подходит. Разумеется, человечеству.

Поскольку с материальным миром всё ясно, остаётся определиться с человеком. Этот элементарный атом человечества имеет наглость претендовать на самостоятельность своего бытия, и имеет отвратительную привычку сомневаться во всём, не исключая самого себя. Вот с ним человечеству ещё предстоит повозиться, но поскольку силы явно неравные, – исход предрешён. Будущие винтики человечества запомнят со школьной скамьи аксиому номер 2:

Человек – не существует вне человечества и всем, что имеет, обязан человечеству. Ergo, – обязан подчиняться его воле и радостно исполнять своё предназначение: служить человеческому разуму. Сомнение в вышесказанном – преступление против человечества.

Наверно, это – правильно, разумно, необходимо. Но я рад, что меня ещё не перемолола эта мясорубка. Я рад, что имею право на сомнение, в чём бы то ни было, и в полной мере этим правом пользуюсь.

Перелистывал "Философию религии" Гегеля. Читать серьёзно и вдумчиво это я не могу. Пусть уж он не сердится на меня, но это – словоблудие. Другого определения у меня нет.

Каждому явлению ставится в соответствие слово. Это понятно. Это естественный путь. Но многие философы, пытаясь оформить невнятные мысли, из груды слов сочиняют явление. Это неестественный путь. Эти искусственные новорождения безжизненны и способны только запутать любую проблему.

Поистине, профессионализм в любом деле – это не только достоинство, но и огромная опасность. За словами теряются понятия. За искусственными конструкциями теряются первопричины явлений. И вот уже философ живёт в построенном им же самим бумажном мире, ничего общего не имеющем с миром реальным.

А искал я ответа на один очень интересующий меня вопрос: как может разум сочетаться с верой?

Я не нашёл ответа. Потому что не нашёл веры.

Если человек читает лекции: "доказательства бытия Бога", – это уже не вера. Вера не требует доказательств.

Но вот несколько мыслей по поводу:

– Религия неистребима, так как наука бессильна дать окончательные ответы на главные вопросы человеческого бытия, а религия берет на себя такую смелость.

– Спор между религией и атеизмом не принципиальный, так как атеизм – это тоже вера. Отсутствие Бога так же не может быть доказано, как и его присутствие. Неверие в Бога – это вера в Небога.

– На самом деле религия не разрешает проблемы, но перекладывает их на другие плечи. Пусть теперь Бог думает: откуда он взялся, кто его создал и зачем? Если же он был всегда, – тогда зачем он вам нужен? Скажите, что этот мир был всегда, и отпадёт надобность в создателе. Бог – это персонификация вселенной. Сужение её в приемлемый, доступный пониманию образ. Бог – это слово, которое ничего не объясняет, но успокаивает души, загнанные в тупик.

– Привлекательность религии именно в том, что она снимает огромный душевный груз, даёт человеку смысл жизни. (Другой вопрос-насколько он верен.) Наука никогда этого не даст. Если вера лжёт, уменьшая человеческое страдание, то наука лжёт, непомерно увеличивая его. А то, что она лжёт, – я не сомневаюсь. Ведь наука исходит из аксиомы познания, из постулата, что мир этот познаваем. Но "познаваем" не значит – может быть познан. И не зная всего, ты не знаешь ничего. Не зная главного, ты обманываешься во всём.

Всякое знание есть конечная истина и бесконечная ложь.

Наука может дать человеку удобства и развлечения, может дать человечеству развитие и прогресс, но никогда не сможет ответить на самые сокровенные вопросы, не решив которые для себя, человек уподобляется траве, живущей просто потому, что семя упало в плодородную почву и его пригрело Солнце.

– Слабые стороны религии: догматизм, неспособность к развитию и приспособлению, нетерпимость.

Когда-то в своём детстве религия опиралась на идею Бога. Евангелия – это были описания событий, свидетельства очевидцев. Это были земные книги, написанные единственно с целью пропаганды христианского мировоззрения.

Ни один из их авторов и в мыслях не посягал на то, чтобы они были названы священными книгами. Но именно это затем и произошло.

Теперь религия уже опирается не на идею Бога, а на материальные источники (Библия) и земные институты (церковь).

И то и другое изрядно обветшало за прошедшие тысячи лет. Ветхий завет, Новый завет, многочисленные послания и писания апостолов, святых и не очень – всё это уже не может быть опорой. Это всего лишь исторические источники.

– Доказательства бытия Бога – попытки примирить чувства и мысль, веру и разум. Недостаточность слепой веры очевидна даже верующим. Но: сама попытка доказать что-то, во что ты веришь, – не научный подход. Доказывать можно только то, в чём ты сомневаешься. Иначе неизбежен обман и самообман.

– Эти "доказательства" вскрывают неочевидность бытия Бога. Бог прячется от нас. Заставляет нас верить и не даёт знать. Всё, что может ответить на это религия: "пути господни неисповедимы".

– Мало-мальски серьёзное прочтение Библии вскрывает эклектичность образа Бога. Бог Ветхого завета, Бог Нового завета и Бог, о котором говорится с церковного амвона, – это разные боги.

Один из предикатов (по выражению Гегеля) Бога: всеблагой. Бог – это свет, Бог – это любовь – говорят нам.

Не надо знать Библию назубок. Надо прочесть её один раз и ужаснуться этому "всеблагому" Богу. Такие кары и страдания, такие проклятья и угрозы, которые насылает на людей он, не приснятся даже в кошмарном сне самому кровавому диктатору на Земле.

Этот Бог наверно не читал свои собственные заповеди, посланные людям.

Человеческое чувство восстаёт против этого Бога.

Тем не менее, повторюсь ещё раз, религия непобедима. Потому что многим людям она может дать то, что никто и ничто другое им дать не может.

Но по-видимому, религиозное мировоззрение ожидают серьёзные перемены. Они назрели. Для этого придётся очнуться от церковного догматизма и вспомнить, что было в начале. Вера не в Библию, а вера в Бога.

В сущности, человек проживает жизнь так и не поняв: кто он, где он и зачем? Счастливые успокаиваются, обретая веру в Господа. "Блажен, кто верует, – тепло ему на свете".

Достоевский ставил вопрос так: "если нет Бога, значит, всё позволено?" Для меня вопрос стоит так: если нет Бога, значит, всё бессмысленно?

Я пытался верить в познание, в человека, в человечество, в самого себя – всё тщетно. Невозможно верить в то, что смертно. В этом бесконечном для человека мире невозможно абсолютное познание, невозможен окончательный ответ ни на один из "вечных вопросов".

Единственный выход из тупика – это вера. Но путь этот закрыт для того, кто понял, что великая и могущественная вера, несущая радость, облегчающая страдания, дарящая вечность, – всего лишь возвышенный обман.

Вера – это не ответ, а запрет на все вопросы.

Есть тот, кто создал этот мир, создал тебя в этом мире для своих целей, по своему желанию. Тебе не понять его замыслов. Всё, что требуется от тебя, – это исполнять заповеди господни и терпеливо сносить все лишения и страдания в этой жизни, ради жизни вечной.

Какое волшебное лекарство – сладкое, ароматное, пьянящее! И пьёт его больная душа и радуется. И не говорите ей, что это сладкое вино не излечит от смертной болезни. Душа счастлива – это всё, что ей нужно. Не отнимайте это единственное счастье, доступное ей. "Пускай обман – о, дайте мне обман!" Как жаль, что я лишён этой веры! Как жаль, что уверовать нельзя себя заставить. Душа отравлена ядом сомнений, а сомнение – злейший враг веры. Я вижу священные книги – написанные людьми. Я вижу обилие богов всех народов, таких непохожих друг на друга, и каждый уверяет в своей единственности. Порой жестокие, порою злые, и всегда прячущиеся от людей, заставляющие верить и не дающие знать.

Создатель, зачем создавая мир, ты создал и зло в этом мире? "И увидел Бог, что это хорошо." Неправда, что мир был чист и грех принёс в него человек – ведь и человека создал ты. По образу и подобию своему. Выходит, или ты был недостаточно искусный мастер, или все недостатки человека тоже – по образу и подобию твоему.

В детстве у меня были два любимых праздника: день рожденья и Новый Год. Я был единственным ребёнком в семье, но не был избалован вниманием и подарками. Жили мы бедно. Отец ушёл после развода с матерью, когда мне было шесть лет. Инициатива развода принадлежала матери. В мою детскую душу глубоко запали её слова, что мой отец чужой для неё человек, и брак их был большой ошибкой. Всеми силами своего слабого детского ума я пытался это понять, но понял лишь то, что я – случайный человек на этом свете, нелепое следствие случайной встречи чужих людей. Это открытие глубоко поразило меня и оставило тяжёлый отпечаток в душе – на всю жизнь. Наверно отсюда пошла та глубокая трещина, расколовшая мир. С тех пор всё чаще и чаще я замечал отчётливую раздвоенность своей души. Свойственную мне от рождения щенячью легкомысленность и жизнерадостность сменяли приступы глухого отчаяния и скуки. Это не могло не сказаться на характере. Я трудно сходился с ровесниками, становился всё более замкнутым, необщительным. Это заронило в душу зерно сомнения в осмысленности человеческой жизни – столь случайной уже изначально.

Разумеется, потом, когда вырос, я придумал много опровержений этой детской глупости. Я говорил себе: если на то пошло, тогда каждый человек случаен в этом мире. Слишком много случайных совпадений, мелких и крупных событий приводят людей друг к другу.

У людей на это один ответ – судьба. Они придумали это слово, как универсальную затычку, – так много щелей в этой жизни, через которые сквозит хаос.

Судьба – это слово, которым прикрывают подлинные причины, – либо непонятные, либо неприятные.

Судьба и случай – вот два призрака, придуманных людьми, чтобы скрыть своё бессилие и слепоту. Нет ничего предречённого, нет ничего случайного. Не всё в руках человека, но многое.

«Случайностей на свете нет.

А то, что кажется случайным, –

Проявленный внезапно след

Того, что мы не замечали.»

Так говорит мой приятель. И я убедил себя, что трагедии в этом нет. Ведь трагедия – что-то выдающееся и не обыденное. Но настолько глубоки первые детские впечатления, что никакие здравые рассуждения не сотрут их отпечатки в душе.

Я больше не люблю дни рождения. Мне больше не интересно – сколько кругов вокруг Солнца совершило моё тело на своём неприкаянном корабле.

Человеку полезнее было бы отмечать день своей смерти. И не потому, что смерть важнее рождения. Наша смерть не серьёзней, чем наша жизнь. Просто это хороший повод задуматься – о жизни. К смерти же я вообще отношусь спокойно. Не то, чтобы я её не страшусь, но страх этот языческий, древний – зароненный нам в душу на подсознательном уровне, генетически. Меня же часто посещала мысль: какая хорошая штука – смерть. Без неё жизнь была бы скучной и пресной. К тому же это – запасной выход в любой ситуации, последний шанс разорившегося игрока. Она всегда под рукой – и это радует. Она обещает ответить на вопросы неразрешимые в этой жизни или хотя бы раз и навсегда любые вопросы уничтожить.

Я понимаю того рыбака у Платонова, которого измучила загадка смерти, но я не нырну вслед за ним, потому что знаю – прекрасна и загадочна жизнь, и даже смерть потому нам кажется таинственной и великой, что светит её отражённым светом. Это мы, ничего не понимая в этой жизни, надеемся, что хоть смерть нам что-то объяснит.

В юности я был страшным максималистом. Всё или ничего – был мой лозунг. Впрочем, юность сама по себе способствует максимализму. Но у меня это было выражено как-то слишком обострённо. Несчастная любовь могла привести меня на грань самоубийства. И я всерьёз думал, что человеку бессмысленно жить дольше сорока лет. Я с ужасом смотрел на стариков: несчастные люди! Им не хватило смелости поставить точку, пока жизнь ещё не превратилась в дожитие. Жизнь – прекрасная вещь пока ты молод, пока глаза твои не запылились, пока в твоей жизни ещё многое – впервые. Но доживать свои дни, физически ощущая собственный распад, – это ужасно. Если бы в молодости человек знал все те горести, немощи и болезни, ожидающие его впереди, жизнь была бы отравлена с самого начала.

Я понимаю, почему религия запрещает самоубийство. Если жизнь тебе дана Богом, она тебе не принадлежит. Бог дал, Бог и взял – и никак иначе. Поэтому жди, скрипи и охай, пока ему не заблагорассудится забрать твои остатки. Но человек нерелигиозный волен рассматривать свою жизнь, как свою собственность. Если и это мне не принадлежит, значит я совсем бесправен в этом мире.

Что держит человека в жизни, кроме страха смерти? "Боязнь страны, откуда ни один не возвращался"… Страх понятен, но не всесилен. Любовь к жизни, жажда жизни – вот сильное чувство. Но его в быту и суете убивает привычка. Стоп! Вот и найдено слово – привычка. Вот что правит человеком посильнее страха и любви, вот эта цепь, приковывающая человека к жизни. Этот демон, убивающий любое чувство и встающий на его место. Эта непобедимая сила инерции, по которой солдат ещё может бежать несколько шагов, хотя пуля уже пробила его сердце.

Привычка – это одно из явлений, влияние которых на человека ещё недостаточно оценено. "Привычка свыше нам дана, замена счастию она" – говорит поэт. "Стерпится – слюбится" – говорит народ. И это всё о том же. Привычка, как вещь устойчивая, подменяет собой чувство непостоянное, либо заменяет его вообще.

Человеческая жизнь на 90% состоит из движений автоматических, определяемых привычкой. Просыпаясь утром, мы умываемся, чистим зубы, одеваемся, завтракаем, – и всё это автоматически, по раз-навсегда заведённому распорядку. Иногда думаешь, что ещё лучше со всем этим справился бы робот – настолько мало количество жизни в потоке существования. Суета будних дел поглощает время человеческой жизни и спасает его от излишних мыслей. Философами становятся люди, выбитые из житейской колеи по тем или иным причинам. Остерегайтесь им завидовать – это куплено дорого.

Человек привык, что за зимой идёт весна, за ночью приходит утро. Он привыкает к порядку вещей, это успокаивает его. Привычное нам кажется понятным, даже если на самом деле это не так. Обладай Господь чувством юмора, он не отказал бы себе в удовольствии время от времени подшутить над нами. И пусть однажды утром Солнце взойдёт на западе – то-то будет суматоха в учёном мире!

Если бы Архимеду дали точку опоры, он сумел бы выправить земную ось и на Земле исчезли бы смены времён года. Перелётные птицы осели бы в насиженных гнёздах и забыли бы о дальних странствиях. Деревья запутались бы, когда им сбрасывать листья, а когда выпускать почки. В Петербурге была бы вечная зима, в Ташкенте – вечная осень, и жизнь стала бы намного скучнее. Хорошо, что Архимеду не дали точку опоры.

Земля вращается вокруг своей оси, вокруг Солнца и вокруг центра галактики. Это тройное вращение с безумным полётом сквозь космическое пространство невозможно представить себе даже в кошмарном сне. А между тем – мы так живём. Каждое мгновение рассекая сотни километров, кувыркаясь в трёх измерениях, человек ищет покоя там, где его нет изначально. И трижды не прав поэт, говоря: "на свете счастья нет, но есть покой и воля". Не знаю, как на счёт счастья – уж слишком оно многолико, но насчет покоя – он заврался, это точно. Недаром у другого поэта: "и вечный бой – покой нам только снится". Вот это ближе к истине.

А у вас не кружится голова? Не плывёт земля под ногами?

Этот безумный волчок, земной шар, всё крутится и крутится. И пора бы уже привыкнуть, а чувствую – мутит. И сны какие-то беспокойные – всё лечу и лечу куда-то в бездонную пропасть. Проснёшься – ничуть не лучше. Люди бегут, машины ревут, радио гремит, самолёты гудят – мир взбесился в конце второго тысячелетия. Скоро самым дорогим наслаждением станет тишина. Её будут продавать по минутам, на вес золота.

Люди стали нервные, злые. Они не успевают на новых скоростях, они дёргаются. Акселерация – это болезнь повышенных скоростей. Уже в моду вошли вундеркинды, а скоро они станут эталоном. Безмятежное детство осталось в романах. Герой нашего времени – двенадцатилетний киндервунд, сочиняющий компьютерные вирусы или взламывающий секретные сети Пентагона. В глазах горит лихорадочный огонёк. Человек не то чтобы не успевает подумать о жизни, он даже не успевает её заметить. Родился, встал, побежал, упал, умер.

Историю древнего мира читаешь с недоумением. Ходят какие-то греки в белых хламидах, беседуют о чём-то возвышенном. А вокруг допотопные поля цветут в первозданной красе, коровы древнегреческие мычат, пастушок на свирели играет – пастораль, да и только! Ничего не вертится, не дымит, не ревёт… Газет – и тех нету, не говоря уже о радио, телевидении.

Жуткая зависть гложет меня. Я устал от шумного мира. Устал от суеты, от телефонных звонков, от вездесущей попсы, от навязчивой рекламы, от бензиновой гари… Мне кажется и в раю уже крутят дискотеки. Этот дёрганный ритм, веселие марионеток, – только отражение рваного времени. Так и живём в океане шума, пронизанные безумием радиоволн. Конечно, человек умрёт. Это только вопрос времени.

Поневоле думаешь – а может Земля тогда, в древнем мире, крутилась медленнее? И люди жили спокойнее, не суетились зазря. За десятки тысяч лет всего-то и напридумали – лук, копьё, да колесницы деревянные. Это ж курам на смех – простые спички придумали всего двести лет назад!

Есть в истории Земли загадки непонятные с разбега. Вот жили, не тужили динозавры, а потом – бац! – и вымерли. Говорят, комета с Землёй столкнулась и от этого такая пыль и копоть поднялась, что свету не видно стало. А без Солнца, понятное дело, все эти доисторические пальмы и лианы зачахли. Вот и остались динозавры без пищи. А голод, как известно, не тётка – и динозавра в гроб загонит.

Нечто подобное, я думаю, случилось и на заре человечества. Шлёпнулась очередная комета, да не в лоб, а вскользь. Только, быть может, какую-нибудь Атлантиду и прихлопнула. Зато Земле такой толчок дала, что она, бедняга, завертелась пуще прежнего. И до сих пор так и крутится.

А почему же люди тогда не вымерли, как динозавры? Э-э! Люди-то поумней динозавров оказались. Эти травоядные гиганты, гуманисты хреновы, были первыми вегетарианцами. Поэтому и вымерли. Человек же сразу нацелился на мясо. Загонишь кабана в яму, булыжником стукнешь, – вот тебе и еда на неделю. Поэтому временные затмения и похолодание человек пережил и утёр нос разным звероящерам.

Хотя возможно дело было иначе. Был такой период в истории человечества, известный под названием – великое переселение народов. Чего-то там стукнуло в голову разным гуннам, и они хлынули из своей тёплой Азии в холодную Европу. А было их – тьма-тьмущая. И все на конях – потому народ кочевой. И все, главное, в одном направлении. Видели когда-нибудь белку в колесе? Она же, бедняга, бежит вперёд, а колесо крутит в обратном направлении. Вот это и случилось. Раскрутили проклятые гунны нашу Землю – до сих пор никто затормозить не может.

Так вот что я предлагаю (и надеюсь, у меня найдутся единомышленники): пора с этим безобразием кончать. Попробуем представить, что произойдёт, если удастся замедлить вращение Земли хотя бы вдвое. Понятно, – дни станут в два раза длинней и ночи соответственно. Хорошо это или плохо? По-моему, хорошо. Если посмотреть, что человек делает днём, то окажется – две трети времени он тратит на раскачку и подготовку к работе. Вот пришёл он на рабочее место и начинает вспоминать – чего же он сегодня собирался делать? Пока вспомнил – уже обед. После обеда голова переваривает не мысли, а суточный борщ. Пока раскачался, разохотился – глядь, рабочий день закончился. Итог: КПД – на уровне паровоза.

Конечно, которые поленивей, те возмутятся: восьмичасовой рабочий день и ни минуты больше! Ну и пусть так и работают. А оформить их на полставки. Я думаю, прогрессивное человечество будет не против.

Но главное – это длинные ночи! Как ещё заставить человека заглянуть в небо? Неужели же он способен проспать и шестнадцать часов подряд? Надеюсь, что нет.

Вот проснётся он посреди ночи, бодрый, выспавшийся, умоется холодной водой и взглянет на звёздное небо. А там – красота! Большая Медведица косит взглядом на маленького медвежонка, фыркает – не балуй, дружок. Звезда Альтаир осеняет Орла и Лебедь раскинул звёздные крылья. Вот Орион, подпоясан ремнём, и Вега мерцает в созвездии Лиры. А вот и похожая на букву "W" Кассиопея.

Если долго глядеть в звёздное небо, ты растворяешься в нём без остатка. Ты перестаёшь быть чем-то отдельным, становишься вечным и бесконечным, как эта великая звёздная бездна.

Это надо пережить хотя бы раз в жизни. Потому что нельзя понять себя в этом мире, но можно почувствовать. Это как откровение, доступное каждому. И всего-то надо – ночь, тишина и звёзды. Попробуйте…

Проснутся люди ночью и будут любоваться звёздным небом, писать стихи и думать умные мысли. Днём люди делают свою жизнь, а ночью её проверяют. И если ты проспишь все свои звёздные ночи, ты можешь сделать многое, но всё это однажды окажется прахом.

Люди ходят, ногами толкая землю. И земля это точно чувствует. Как бы ни был мал человек, он вращает Землю, он притягивает звёзды, он согревает холодный мир. Пусть он только поверит в себя, пусть поможет поверить другим.

Как замедлить вращенье Земли и посильно ли это человеку? Одному – нет. Но если все, усталые суетой, задумают обрести мир в своей душе, – им стоит только захотеть.

Идите, гонимые звёздной бессонницей. Идите прямо навстречу Солнцу. Это будет новое великое переселение народов – не из Европы в Азию, а от суеты к вечности.

Идите, бросая насиженные гнёзда. Идите, забыв про дела и привычки. Идите, отталкивая ногами упругую землю. И даже если, уткнувшись в океан, вы опомнитесь, раскаетесь и, жалко понурив голову, побредёте назад – это ничего. Всё, что нужно, уже вами сделано. Только вера толкает Землю, суета пробегает пугливой мышью.

Пусть настанут великие ночи, а за ними великие дни. В идеале (ох, как трудно жить по идеалам!) всё, что нужно нам, – это одна великая ночь, чтобы задумать себя, и один великий день, чтобы сделать то, что задумал.

А может быть я постарел.

В моей юности были иные желания. Мир казался ленивым и сонным. Хотелось встряхнуть его за плечо – проснись, посмотри сколько силы у жизни, сколько радости в ней! Какие бескрайние просторы, какие бездонные тайны, какое безумное счастье – жить!

Кровь бурлила по венам, горячая кровь. Солнечный свет не резал глаза. Я смотрел на Солнце, даже не щурясь. А потом, зажмурившись, наблюдал яркие, удивительно красочные, разноцветные круги.

Тогда, если бы мне пришла в голову эта мысль, я мечтал бы раскрутить Землю так, чтобы могучий ветер смёл с земли всё мелкое, дряблое, ненужное, всю вековую пыль – поднял и утопил в океане.

А ещё лучше – крутануть бы её в обратном направлении, чтобы Солнце восходило на западе и закатывалось на востоке, чтобы рухнули ветхие истины и банальности, сетями опутавшие нас.

Хорошее это дело – юность. Чувствуешь в себе силы безмерные и жизнь представляется вечною, а смерть – жалкой выдумкой стариков.

А, может, неважно – как она вертится? Просто в сердце живёт неуёмная жажда жизни и беспокойную душу гнетёт монотонность обыденных дней, где всё, даже время закатов и восходов, рассчитано по минутам и занесено в отрывные календари.

Я чувствую, что мир несравненно глубже, серьёзней и таинственней, чем это следует из нашей обыденной жизни.

Жизнь нечаянна, как радость. Привычка – это смерть. Жизнь кончается там, где приходит привычка, превращается в серое существование.

Люди строят планы, собирают вещи, ищут наслаждений. Для них привычка – спасательный круг. Они цепляются за неё и лепят свой мирок из глины и навоза. Они строят свой муравейник, изнуряя себя трудом, накапливая запасы на долгие, долгие годы. А когда смерть приходит без расписания, в остекленевших глазах проявляется страшный вопрос, и живые торопятся поскорее закрыть им глаза, положить на них медные пятаки. Потому что вопрос этот отрицает всю их упорную жизнь и заботливые труды.

Когда-то жизнь была прекрасна без причин. С тех пор глаза запылились и сердцу всё трудней гонять по жилам охладевшую кровь.

Обычная история. К старости одна за другой обрываются ниточки, связывающие человека с внешним миром, и он всё больше погружается в себя, в мир внутренний.

Там можно жить. Но душе, вспоминающей свет далёких звёзд и полёты во сне, тесно в самой себе. Душа зовёт смерти. Страшится её, но зовёт. Потому что страшнее покойника мёртвого, только покойник живой. А именно это происходит с человеком в старости.

Моё детство постарело.

Детство – это широко раскрытые глаза, способные вместить весь мир. Детство – это первые тайны и первая боль, первое горе и первая любовь. Всё первое – всегда самое глубокое и чистое. Детство – забытая взрослыми мудрость, не наряженная в пышные слова и формулы, но единственная, дарящая неподдельное счастье. Детство – мир, впитываемый глазами, вдыхаемый всей грудью, обжигающий пальцы, поющий вечную симфонию жизни, мир – в сто тысяч раз бездонней трезвого мира чёрных знаков, холодных условностей и ритуальных обрядов вокруг каменного идола, божества, именуемого здравым рассудком.

Каждый человек стоит столько, сколько стоят его желания. Скажи мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты.

Чем наполнена жизнь человека – мелкими заботами, ничтожными желаниями, пустой суетой, бессмысленным существованием или неистовой жаждой жить? Жить вопреки и наперекор – суете, пошлости, быту.

Всё, что умрёт вместе со мной, не стоило того, чтобы родиться.

Человеку проще убить себя, чем выйти из дома, захлопнуть дверь и выкинуть ключ.

Взгляд людей упирается в стены. И не нужна им вечность. Что они понесут туда – заботу желудка, муравьиный труд, двуспальные кровати? Умножьте это на вечность и получится ад.

Бьётся птица-душа, словно сердце в грудную клетку: выпусти! выпусти! Куда, дурашка? Куда, беззаботная канарейка? Ты умрёшь от страха, впервые увидев небо.

Для того, чтобы плыть по течению, достаточно быть бревном. Надо быть человеком, чтобы плыть против течения.

Так вот ночью проснёшься и вслух:

– Что останется от тебя, кроме удобрений?

Слава? – нехитрый обман. Один проживёт в безвестности и его забудут на следующий день после смерти. Другой добьётся славы и его забудут через тысячу лет. Кто не понимает, что это – одно и то же, тот ничего не понимает. Что один день, что тысячелетие – на часах вселенной нет таких мелких делений. Результат один – забвение.

Слава – это одна из соломинок, за которые хватается человек, тонущий в болоте смерти. Другая соломинка – дети. Продолжение рода – иллюзия бессмертия, его суррогат. К совершенно чужим людям иногда испытываешь большее родство, чем к своему отцу.

Тишина – это музыка Бога.

Люди боятся тишины и темноты, потому что в них просыпаются демоны, дремлющие в душе и мире.

Человек любит шум и яркий свет. Они убивают демонов – на время.

Тишина – опасная вещь. В тишине ты слышишь стук собственного сердца. И понимаешь, что это не может быть вечно. Ты ждёшь: вот сейчас оно скажет – хватит!

Однажды мне приснилась Пизанская башня. Вокруг неё ходил народ и посмеивался, тыкая пальцами в столь нелепое сооружение. Кто-то возмущался небрежностью строителей, кто-то обвинял во всём архитектора, но все сходились в том, что ничего смешнее и нелепее в жизни не видели. Я смотрел на башню, у неё был очень грустный вид.

– Послушайте, – говорил я, – как вам не стыдно! Посмотрите, как вы похожи друг на друга, словно сделанные по одному шаблону! И когда среди вас появится кто-то резко отличный, ну я не знаю – трёхглазый или шестипалый, вы хором назовёте его уродом. Да почём вы знаете, может он увидит тремя глазами то, что вам и в телескоп не увидеть, может он сыграет, шестью-два, двенадцатью пальцами такую симфонию, что вы только ахнете!.. Чем виновата перед вами эта башня? Тем, что не похожа на все остальные? Быть непохожим – это преступление? Знаете ли вы, что человек – это страшный урод, с точки зрения обезьян.

Не обижайте калек, не отвергайте ненормальных, хотя бы потому, что их можно использовать и используют. Мастера знают: погнутый ключ иногда оказывается именно тем ключом, который удобнее всего. А сколько подобных башен понастроено – нормальных с любой точки зрения. Но только эта подошла Галилею для его опытов.

Не помню, удалось ли мне их убедить или нет, но после этого я и сам стал иначе относиться к людям ненормальным – физически или душевно. Глядя на слепорождённого, я испытывал уже не жалость (самое оскорбительное чувство для мыслящего человека), а затаённый интерес: природа справедливее людей и часто возмещает отсутствие чего-то иными способностями.

Штучные люди редки. В основном природа работает на конвейере. На одного Бетховена приходится миллион бюргеров. Тут ничего не поделаешь. Но так и должно быть. Общество из одних бетховенов и эйнштейнов больше бы походило на сумасшедший дом. А кто бы их стал кормить? Небось, сами гвоздя забить не сумеют. Нет, гениев должно быть мало. Но совсем без них скучно. Это как соль, без которой жить можно, но не вкусно.

По своему функциональному назначению люди делятся на творцов и производителей. Без первых общество остановится в своём развитии. Но без вторых его вообще не будет. Поэтому гадать не приходится, кто же на самом деле важней. Пусть гении не задирают нос. Самые высокие горные вершины являются такими лишь потому, что стоят на плечах бескрайних горных хребтов.

Хочется сказать пару ласковых слов в защиту обывателя. Само это слово приобрело уничижительный оттенок. Немалая вина в этом лежит на русской литературе. Антон Павлович конечно хороший человек, но, как и любой деятель искусства, излишне впечатлителен и категоричен. Да, обыватель – это не Аполлон Бельведерский и не Венера Милосская, но разве его в том вина, разве обязан он быть образцом подрастающему поколению? Обыватель – это нормальный, среднеарифметический человек. У него своя жизнь, преисполненная забот, он рождается, живёт и умирает также, как какой-нибудь Пётр Первый. Ну, размах конечно не тот. Дела пониже и мечты пожиже. Но не всем же хватать с неба звёзды, так и звёзд не хватит.

Этот маленький человек, этот рядовой человечества, затюканный и оплёванный изящной литературой, может быть и есть тот скромный герой, который, не влезая в историю и на спины бронзовых лошадей, несёт нелёгкое бремя продолжения человеческого рода. Будь я скульптором, непременно бы поставил ему памятник: незабвенному обывателю – от благодарного человечества.

Чтобы как-то загладить нашу общую вину перед этим незаслуженно обиженным героем, я посвящаю ему:

Катехизис Благоразумного Человека.

Великие поэты, мыслители, художники, исторические деятели и финансовые магнаты – отойдите в сторонку. Довольно пелось вам од, пора бы и честь знать. Расступитесь, пропустите вперёд нормального, обычного человека. Его я узнаю сразу. У него не горят глаза, не дрожит волнением голос, никакие безумные мысли не омрачают его девственный ум. Он окрашен в серый цвет пыли, ибо это – его звёздный знак. Это он спит по ночам и удивлённые звёзды напрасно заглядывают в его окно. Вижу, вижу его. Это он – любитель детективов, бульварных газет и бесчисленных мыльных опер, всего, что навевает сон и способствует пищеварению. Это он, несчастная жертва рекламы, покупающий шоколадки, жвачки, прокладки, сникерсы, памперсы и просто трусы семейные в цветочек. Подойди же ко мне, родной, до боли знакомый, дай налюбоваться на тебя!

Знаю, знаю твои обиды. Высоколобые зазнайки и кучерявые поэты вдоволь понасмехались над тобой. И всё же лучшие из них понимали, что маленький человек – это человек, но маленький. Разве не тебя в пресловутой "Шинели" прославил Гоголь, разве не тобой сквозь иронию любовался Достоевский, разве не тебя обессмертили Зощенко и Булгаков! Дай же и мне присоседиться к этим мужам и восславить всё величие твоего ничтожества.

Какое гордое слово – обыватель! Каким здоровьем и покоем дышит каждая буква. Сколько глубокого смысла скрывается в этих недрах. Истинно русское, звучное слово. И что же трактуют нам словари?

Обыватель – человек, лишённый общественного кругозора, живущий только мелкими личными интересами. Вот так – не более и не менее!

Господа! Это же форменное безобразие. Что это за общественный кругозор? С чем его едят? И кто измерил глубину личныхинтересов? Какие ещё интересы могут быть у человека, кроме личных?

Нет, это никуда не годится. Это ничем не лучше утверждения одного из учёных, что обыватель – это разновидность рода человекообразных, полное название которого – жеватель обыкновенный.

Тот же словарь даёт второе, более древнее значение слова – житель, обитатель какой-либо местности. Это вскрывает корни и происхождение нашего героя. Все мы на свете жители. Все мы обыватели, обитатели тесных комнат, владельцы скрипучих кроватей, хозяева пыльных вещей. Все мы родом оттуда.

Ну, что же делать, если прекрасное слово "обыватель", к сожалению, загублено бессовестными писаками и моралистами? Придётся обойтись без него. И если подыскивать какое-то другое название этому понятию, то у меня нет сомнений, что это – благоразумный человек.

Благоразумие – это мать всех достоинств и отец всех добродетелей. Здравый смысл – это вершина благоразумия, Эверест, возвышающийся над ничтожными страстями и затеями беспокойных людей. Какими словами описать необыкновенное чувство умиротворения, наполняющее душу, когда видишь этот мир, основанный на порядке и незыблемых законах, мир отражённый в задумчивых глазах коров, испокон веков лежащий на трёх китах: здравомыслие, польза, порядок.

Учитесь у травы! Мудрость её бесконечна. Никакие бушующие ураганы никогда не вырвут её с корнем, как безумные одинокие деревья. Никакие молнии никогда не уничтожат её, ибо она вездесуща и бесчисленна. Она прижимается к земле, как ребёнок к груди своей матери, она неистребима и возрождается вновь и вновь, как птица Феникс из пепла.

Что же пожелать тебе человек, волей судьбы поставленный на путь благоразумия? Что дано тебе в этом мире и к чему стремится твоя земная душа? Разумеется, это – счастье. Простое человеческое счастье, простое, но непомерное богатство, доступное только тому, кто твёрдо стоит на тропе предназначения, не отклоняясь ни на шаг от её пути. Иди же по ней смело, в толпе таких же, как ты, не озираясь по сторонам, где бродят волки отчаяния и сомнений. Иди, и да пребудет с тобой Господь. Сказано вам: "блаженны нищие духом, ибо им принадлежит царство небесное."

Посмотрим, что же взять тебе с собой в дорогу?

Хорошее здоровье, удачный брак и любимая работа – вот три источника и три составные части счастливой жизни.

Счастье – это довольство собой, говорят философы и им можно в этом верить, ведь они вечно всем недовольны. Если не все, то многие беды человека гнездятся в его душе и корни их – неудовлетворённость собой и, следовательно, миром.

Любуйтесь собой в зеркало! Посмотрите, какие восхитительно пустые глаза!

Умеренность, умеренность и умеренность – вот жизненное кредо благоразумного человека. Желай возможного – ты это умеешь. И будь счастлив – это возможно.

Умеряй страсти – это плохие проводники по жизни. Они могут сбросить в пропасть, а могут вознести высоко. Но благоразумному человеку нужна твёрдая земля под ногой. Ведь он – дерево в человеческом саду.

Довольствуйся малым – это немало.

Ты лучше меня знаешь, какое счастье даёт просто вкусный обед, – это ежедневный праздник. Какое наслаждение наваристый борщ или куриная ножка, покрытая аппетитной золотистой корочкой! Несчастные люди, не ценящие это. Если бы они понимали, чего лишены, они бы умерли от зависти прямо на месте.

Спокойный сон – это дар богов! Это погружение в нирвану. Несчастные, – страдающие бессонницей по болезни или по собственной глупости. Жалкие поэтишки, пачкающие бумагу, когда счастливейшие из смертных испытывают высшее наслаждение – здоровый сон. Какой-нибудь взъерошенный чудак мечтательно глядит на луну, обгладывая ручку. Бедняга! Никакие стишата не дадут тебе того удовлетворения, которое вкушает сейчас Иван Иванович в квартире за стеной, сладко похрапывая в мягкой постели.

День для трудов – ночь для покоя.

Вселенная – это мир в пределах прямой видимости. Ничего нет за горизонтом. Во всяком случае – ничего нужного. Всё под рукой, и этого более чем достаточно. Напротив, излишества во всём только усложняют жизнь и приносят неудовлетворение.

Знай меру, оберегай себя от ненужного. Беспокойные людишки понапридумывали столько ненужной ерунды и тебя попытаются уверить, что всё это очень даже нужно, что без этого никак нельзя. Искусство, наука, политика – да провались они пропадом! Если всем этим забивать голову, – можешь забыть про спокойный сон. Всё это придумано беспокойными людьми. Им не спится, вот и занимаются ерундой. Да, бог с ним, если бы только друг другу головы морочили! Нет, ведь они умные, они и тебе это навяжут. А какие они умные? Всё это беспокойство от глупости ихней. Благоразумный человек не станет засорять себе этим голову.

Нет, конечно, беспокойные люди, наверно, тоже нужны. Ты вот вкусно покушал, сладко поспал, а он за это время, глядишь, какие-нибудь стишочки накропал. Что-то вроде: "птичка божия не знает ни заботы, ни труда"… Тоже сгодится, есть что завтра почитать на ночь. Говорят, улучшает пищеварение. И усыпляет опять-таки неплохо.

Так ведь он, зараза, не это напишет. Он тебе какую-нибудь дулю подсунет, что-то такое, от чего у тебя вообще аппетит пропадёт и во сне вздрагивать будешь.

Нет, ну их к чёрту! Пусть они сами по себе, а мы сами по себе. Здоровее будем.

Не завидуй тому, что тебе не дано. Помни своё предназначение. Не завидуй птицам, парящим в небесах, не придумывай себе крылья. Пусть печальная участь Икара образумит тебя. Стоит ли минута сомнительного удовольствия затраченной жизни?

Путешественники и мореплаватели, поэты и писатели, учёные и философы – эти беспокойные люди изрядно позапутали нормальную человеческую жизнь. Зачем тащиться куда-то на край света, если там есть свои люди? Живи, где живёшь. Как говорит народная мудрость: где родился, там и сгодился.

Одни неприятности от беспокойных людей! А всё от того, что ими движет скука. Вот корень их беспокойства. Им, видишь ли, тесно в маленькой кухне, им хочется простора, какого-нибудь воздуха, понимаешь ли, морского, опасностей, тревог. Ну не смешно ли? Любому благоразумному человеку смешно.

В кухоньке тебе тесно? Ну, сделай себе кухню побольше, построй новый дом наконец. Воздуха тебе свежего? Ну, озонатор какой-нибудь купи что ли. Включил в розетку – вот тебе и воздух свежий. Вентилятор включил – вот тебе и ветер на дому. Ванну набрал – и плескайся себе, как в каком-нибудь Тихом океане. Можешь даже соли подсыпать, соль дешёвая. А если ещё телевизор включить погромче, где клуб кинопутешествий идёт, – вообще полное впечатление. Чайки там чего-то кричат, волна плещет. Один мой хороший знакомый всегда, когда купался, в ванну рыбок из аквариума пускал. Как, говорит, в океане себя чувствую. Только мыла, стервозы, не любят – дохнут.

Опасная вещь – скука. Чего она только не делает с людьми. Одного бросает в пустыню Сахара, другого – на дно бутылки. А что там, спрашивается, делать? Ничего там хорошего нет – ни в пустыне, ни в бутылке. Другое дело, сидишь дома с женой, чаи гоняешь. Музычка там звучит, детишки бегают – оболтусы. Хорошо на душе! Киношку по телеку посмотрел, про беспокойных людей, и ещё порадовался за себя – вот ведь, как люди живут, маются. Не ценят то, что имеют, всё чего-то выпендриваются. А результат? Одни несчастья, да бестолочь.

Цени, что имеешь. Счастье – всегда под рукой. За ним не надо гоняться по свету.

Береги здоровье. Не верь балагурам, придумавшим поговорку: кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт. Здоровому и помирать веселее.

Больная печень – не товарищ оптимизму. Гнилые зубы печалят душу. Расстройство желудка – душевная катастрофа. Не смейтесь, не смейтесь, это поэты придумали, что душа человека живёт в его сердце, хотя временами почему-то уходит в пятки. Учёные же давно установили, и ещё Гиппократ об этом говорил, что душа человека проживает в желудке. Во всяком случае у благоразумного человека.

Заботься о себе, люби себя, любуйся собой. Помни, что любовь к себе – неиссякаемый родник наслаждения. Из всех видов любви – это самая глубокая и непреходящая.

Теперь несколько слов о любви к другому полу. Любовь неизбежна, как восход Солнца, и с этим надо смириться. Всё не так страшно, если не терять голову и здравый рассудок. Ведь что такое эта любовь, если посмотреть прагматически? Это дружба с половым уклоном. Иначе говоря, любовь – сексуальная дружба.

Упаси тебя Бог, поверив фантазёрам романистам, искать свою половинку, единственную и неповторимую. Даже обойдя полсвета и найдя таковую, ты очень скоро убедишься, что Наталья Петровна с соседнего дома ничем не хуже.

Любовь – это потребность души и тела, такая же естественная, как ежедневный обед. Если поверишь, что это так, ты избавишь себя от многих бед. Роковая любовь хороша в романах и мелодрамах, но в реальном мире она ухудшает аппетит, а этого я тебе не желаю. К тому же, в формуле счастья фигурирует удачный брак, а не страстная любовь, и это правильно. Счастье благоразумного человека – величина постоянная. Это состояние умиротворения и довольства собой и жизнью. Роковые страсти способны озарить твою жизнь яркими вспышками, но они быстро гаснут, оставляя опустошённость и разочарование. Подобно наркотикам, они дают мгновения и отнимают годы.

Институт брака – это основа государства благоразумного человека. Что может быть прекраснее семейного счастья, этой обители покоя и наслаждения. Только оно придаёт тебе смысл, без которого кто бы тебя заметил даже в микроскоп. Великая миссия продолжения рода освящает твой незатейливый путь и дает тебе право на существование, хотя ты наверно об этом не задумывался.

Оберегай своих детей от соблазнов мира. Наставляй их на путь истинный и веди на коротком поводке. Ибо трудно молодым понять житейскую мудрость и не ценят они опыт отцов. Оберегай их от влияния улицы, но особенно от сомнительных книг. Если улица научит их пьянству и матерщине, – это полбеды. Но дурная книга уведёт их незрелый ум в пустыни сомнения и ох, как трудно потом воротить тебе душу заблудшую на тропу благоразумия.

Я знаю, ты не любишь читать. Разумеется, кроме газет и детективов. И это мудро, это спасает тебя. Ибо многие книги написаны рукою сомнения в ночи бессонные, и уже этим подозрительны. Оберегай же и детей своих. Пусть читают школьные хрестоматии – это обезвреженная классика. Там обычно разжёвано: что писатель хотел и почему он ошибался.

На некоторых книгах я бы поставил прямо на корешках, как на пачке сигарет, надпись: Минздрав предупреждает – чтение опасно для вашего здоровья.

Любимая работа – прекрасное средство от скуки и лишних мыслей. Негодные лентяи придумали формулу: труд сделал из обезьяны человека, а из человека – лошадь. Не верь этим шутникам.

Есть другая, более благоразумная формула: построить дом, посадить сад и вырастить детей. Это исполнено глубочайшего смысла и не подлежит сомнению. На соседской даче живёт подполковник в отставке, пожилой пенсионер Иван Иваныч, от которого я и слышал эти мудрые слова. За колючим забором раскинулся его райский сад, и чего там только нет! – и персики, и яблоки, и виноград, и малина. Живёт он, правда, один – дети выросли и разъехались, но труд своей жизни он исполнил: и дети, и дом, и сад – всё, как положено.

Гляжу я на него и душа моя радуется, – вот человек, достойный образец благоразумия! Достиг он всего возможного в этом мире и никому не отдаст – порукой тому колючий забор, свирепая овчарка на цепи и охотничье ружьё на стене. А придёт время помирать, – умрёт в полном спокойствии, с сознанием исполненного долга перед людьми и миром. Но будет это ещё не скоро, этот благоразумный человек переживёт ещё многих и многих молодых, да непутёвых.

И последний совет безымянным героям человеческой комедии:

Не относитесь к жизни серьёзно. Берите, что вам дано, и не ищите, что не теряли. Да осенит вашу жизнь тёплое солнце благоразумия.

Аминь.

Вообще-то я достаточно терпимый к людям. Не будучи ангелом, я понимаю и прощаю многие людские слабости и причуды. Но есть род людей, которых я просто не переношу. Я узнаю их по особому блеску в глазах, по нагловатой раскованности, но более всего по их любимой поговорке. Каждый раз, когда я слышу: "хочешь жить – умей вертеться", меня всего передёргивает. Когда я вынужден общаться с такими людьми, я становлюсь больным. Причём люди эти, как правило, общительные, весёлые, они знают массу анекдотов, неплохо бренчат на гитаре, но от этой их неуёмной жизнерадостности мне только становится ещё мучительней и муторней. В их взгляде, направленном на меня, я отчётливо читаю: "а как мне тебя использовать?" Я теряюсь от этих взглядов. Мне проще было бы рядом с откровенным негодяем и разбойником.

Хочешь жить – умей вертеться. Это то, что я ненавижу в этом мире.

Помню в школе у нас были сочинения на свободную тему. Правда, набор тем тут же прилагался. Что-то вроде: "как я провёл лето" или "в жизни всегда есть место подвигу".

Тогда я ещё не знал, что жизнь сама есть сочинение на свободную тему. И, как прилежные школьники, мы сидим за партами: кто-то бойко строчит, нанизывая цитату на цитату, вечные отличники, любимцы учителей; кто-то заглядывает через плечо к соседу и безбожно списывает, с наивной хитростью меняя отдельные слова; кто-то задумчиво грызет ручку, рассеянно глядя в окно и думая о другом; кто-то попросту мается, предчувствуя очередную двойку, и украдкой посматривая на часы – как мучительно медленно движутся стрелки, ждёт желанного звонка.

Когда закончатся уроки, вечером, старый учитель соберёт наши школьные тетради на своём рабочем столе и, устало надвинув на нос очки, до поздней ночи будет читать наши детские сочинения, подчёркивая ошибки и ставя отметки.

По мере развития науки, местожительство Бога отодвигается всё дальше и дальше. Хорошо было в древности, когда Бог ещё жил прямо на облаках! Можно было запросто помахать ему рукой, крикнуть чего-то там: привет, мол, как дела? На что Бог, насупившись, отвечал: дела – у прокурора, а у меня – работа.

Эх, если б я работал Богом! Я бы многое переиначил. Подарил бы людям крылья – пусть радуются. А то обидно до слез: какая-то ничтожная муха – летает, а ты сиди и завидуй белой завистью. Правда, некоторым Господь дарит крылья. Но только после того, как их зачислят в отряд ангелов по штатному расписанию в небесной канцелярии. Форма у них такая белая, а-ля Древняя Греция, и крылышки сзади – хлоп-хлоп… Прямо бабочки. Но нет, не хочу я работать Богом – слишком хлопотное это занятие. Я работаю человеком.

Люди вообще склонны чувствовать себя пупом вселенной. Они убеждены, что у Господа нет важнее занятий, чем думать об их персоне. Переходя в мир иной, завидя какого-нибудь захудалого ангела, встречающего их, они бросаются на колени с криком: Господи!

Ангелов это смущает.

Не за горами 2000-й год. И хоть знаешь, что всё это – только цифры и не более того, а всё же невольно поддаёшься всеобщему настроению и ждёшь чего-то необычного от смены тысячелетий. Человек вообще предрасположен чего-то ждать. Это в его природе. Так и моя жизнь проходит в ожидании: как будто мне что-то обещали, но я забыл – что?

Во все времена по земле гуляла странная болезнь, своего рода массовое помешательство – то нарастая, то затихая. Вот и сейчас на рубеже веков, на стыке тысячелетий люди вновь ожидают конец света. Их не смущает, что подобные мрачные предсказания уже много раз лопались мыльным пузырём.

По-видимому, люди просто хотят конца света. Они так и не поняли – что же им делать с этой жизнью и с этим миром? И мечтают, чтобы Господь поскорее прихлопнул их своей мухобойкой.

По дорогам ходят какие-то тётки в платочках, хватают людей за руки и говорят им чужие слова. Одни слушают, раскрыв рот, другие махают раздражённо рукой, а мне хочется сказать: Послушай, тётка! А может, тебе заняться каким-то делом? Пойти в детский садик, нянчить детей. Глядишь, тогда и глупые мысли проветрятся в голове.

Тот, кто хоть однажды прочувствовал этот мир, тот понял, что это – всерьёз и надолго.

Не торопитесь люди! Перед нами ещё миллионы дорог. Мы ещё поскитаемся в звёздных мирах в поисках братьев по разуму и собственного смысла.

Почему-то мне кажется, что концом света люди называют собственный конец. Вот уж, поистине, восхитительная человеческая глупость – уверенность в том, что весь этот мир был затеян для нас. Какая гордыня! А ведь это – грех.

Через какое-то время люди научатся обновлять свои тела. У них будут проблемы – как перелить свою душу? Но допустим, они справились с этим. Человек получит возможность жить даже не сотни и тысячи лет, а столько – сколько захочет. Вот мне интересно – а сколько он захочет?

Жизнь – это ноша. Она может быть радостной, если душа твоя счастливо устроена, но она давит на плечи и утяжеляет душу.

Не верю, что людям понравится вечность. Это слишком тяжёлый груз. Но смерть будет радостной – ведь она будет избавлением. Не ужасом, не крушением надежд, а единственным желанием усталой души.

Существует легенда о вечном жиде. Покарал его бог вечностью. И ходит эта бесплотная тень по дорогам человечества, бесплотная, ибо даже души стираются до дыр временем, ходит, не испытывая уже ни радости, ни жажды жизни, охваченная единственным желанием – исчезнуть, исчезнуть без следа и сожаления.

Вечность – красивое слово. И самое страшное наказание, которое можно придумать. Человеку нужна личная вечность. Чтобы никто и ничто не гнало его из жизни, и только он сам решал – когда закрыть за собой дверь.

Я не завидую потомкам, которые научатся растягивать свою жизнь, как упругую резину. Они будут гордиться, что научились жить двести, триста лет. Они будут свысока и с сожалением смотреть на нас – несчастных, обречённых уйти, едва вкусив сладкого мёда жизни. Я не завидую им. Пока человек не обретёт личной вечности, он будет только увеличивать своё страдание, продлевая свою жизнь. Чем дольше они проживут, тем крепче они будут привязаны к этому миру, к этой жизни – своими чувствами, своими мыслями, своими людьми. Тем мучительней будет для них смерть – насильственная смерть. Ибо всякая смерть – насилие, если нет у тебя личной вечности.

Газета – книга суеты. Беру их осторожно, как чужую вещь. Читаю недоуменно, как китайскую грамоту. Значит, этим живут люди? Это их интересует?

Чувствую себя не иностранцем, а инопланетянином.

Политика, катастрофы, фельетоны – винегрет, приправленный перчиком эротики и анекдотов. Любимое блюдо домохозяек и домохозяинов. Не принадлежу к их племени.

Телевизор придумали иезуиты. Как самое страшное орудие пытки. Хотел посмотреть "Гамлета" Дзефирелли, но смесь Шекспира с рекламой памперсов вызывает тошноту. Единственное утешает – его можно выключить. В будущем телевизор станут вмуровывать в стену и подключать к сети напрямую – чтобы пытка была неизбежной.

Политики желают нам добра.

Желания у них много, а вот добра на всех не хватает. Поэтому они делят нас на своих и чужих: на красных и белых, на белых и черных, на немцев и евреев.

На самом деле, цель у них одна – власть. О! – это упоение. Когда тысячи людей делают то, что ты приказываешь, – разве не становишься ты в тысячи раз выше и умнее их?

Главное качество политика – умение искренне лгать. Искренность убеждает. А не лгать им нельзя. Кто за ними пойдёт, если они не пообещают райские кущи и манну небесную!

Люблю капитализм, как идею суеты, доведённую до логического абсурда.

Мэйк мани? А то как же! И что ещё делать на этом свете – только "мани".

Коммунизм по крайней мере в своём детстве умел мечтать. Теперь мечты заржавели в крови. Но он хотя бы пытался.

Кто-то строит коммунизм, кто-то любит капитализм. Я хочу их помирить. Я придумал общественный строй, который должен удовлетворить всех – капитунизм. По замыслу он должен объединить в себе всё хорошее, взятое там и сям, откинув все крайности и предрассудки.

Вижу, вижу – господа миллиардеры уже придерживают карман. Совершенно верно, на доброе дело придётся скинуться.

Вот товарищ Билл Гейтс, например, трудовой миллиардер. Заработал своим умом десятки миллиардов и теперь в большом недоумении – куда бы их потратить?

Я всё думаю – неужели он настолько умнее любого программиста? Нет, ему явно крупно повезло. Он оказался в нужное время в нужном месте. С нужной головой на нужных плечах. Если бы он в это же время оказался в другом месте, например, на Берегу Слоновой Кости, – не видать ему миллиардов, как своих ушей. С другой стороны, если бы я оказался в нужное время в нужном месте, боюсь, миллиарды посыпались бы мимо моего кармана. Значит, нужно было стечение массы случайных обстоятельств для рождения трудового миллиардера. Конечно – повезло.

Дорогой товарищ миллиардер – за везение надо платить. Или вы будете кивать на Бога – дескать, это он составил вам протекцию? Чем-то вы ему понравились. Давайте – не будем. У господа Бога достаточно хлопот, чтобы ещё заниматься вашими финансами. Раз уж вам так повезло, сделайте глубокий вздох и скиньте пару миллиардов на общее дело. Пусть это будет налог на везение. Обложим этим налогом сотню самых богатых людей мира. Используем для этого журнал "Форбс", как доносчика.

После того, как будут собраны необходимые средства, на полученные деньги купим какой-нибудь остров Святой Елены. На этом острове будем строить капитунизм.

Уже предвижу, как ехидные газетчики перекрестят его в остров Утопия. Ничего – я не обижусь. Я никого не собираюсь уговаривать и принуждать. На этот остров поедут те, кого не устраивают существующие "измы". Они там будут строить новый.

Вопрос преткновения – частная собственность. Уж так её любят люди – придётся оставить. Даже коммунисты не рискнули отменить её полностью. Оставили частную собственность на содержимое карманов.

Частная собственность – вещь хорошая, если она трудовая. Она становится сомнительной, когда ей пользуется тот, чья единственная заслуга в том, что он родился в семье богача, а не бедняка.

В капитунистическом государстве будет существовать частная собственность на время личной жизни. Всякие завещания богатого папаши своему любимому сынку – отменяются. Пусть заработает сам. Собственность богача, покинувшего бренный мир, передаётся в бюджет государства. Таким образом удастся избежать накопления гигантских состояний в руках людей, ничего не сделавших равноценного.

Теперь – о власти. Государством должен править один человек. Парламентские республики – неэффективны. От них много шума и мало толку. Решать должен один. И всё равно, как он называется: король, президент, генеральный секретарь. Главное, одеть на него хороший ошейник и посадить на крепкую цепь – ничего не получится, если вырастет очередной диктатор.

Хорошая цепь для президента – это всеобщие равноправные выборы каждый год. Например, первого апреля.

Президент, не набравший половины голосов, уходит со своего поста. Не набравший трети – лишается прав политической жизни. Тот, кто не набрал и 10% голосов, немедленно лишается гражданства и высылается из страны. Это заставит президента работать на благо народа головой, а не языком и парадным костюмом.

Теперь – идеология. А как же без неё?! Всякое государство – это Ватикан, основанный на непогрешимости папы. Просто папы у всех разные.

Вот удивительно – все государства, оказывается, созданы народом и для народа. Даже какой-нибудь допотопный диктатор в банановой республике вещает от имени народа. Конечно это не мешает ему путать государственный бюджет со своим швейцарским счётом.

Американцы просто никогда не читали сталинскую конституцию. У них бы глаза полезли на лоб от зависти.

Слова – это только колебания воздуха и испачканная бумага. Если христианина заставить жить по Библии, обязательно надо указать – по какой странице.

Идеология капитунизма: живи и жить давай другим.

Столь же немногословна должна быть и конституция. Дело ведь не в словах. Они всегда хорошие. Вместо голословных утверждений о праве на труд, отдых и т.д., лучше перечислить обязанности тех, кто это должен обеспечить.

Допустим, конституция состоит из ста глав. Первая глава выражает идеологию: человек имеет право на жизнь и обязанность не нарушать это право другим. Остальные 99 глав перечисляют обязанности президента.

Государства имеют привычку обрастать чиновниками. Очень трудно воздействовать на их огромную армию. Пусть этим займётся президент. А уж мы займёмся им. Одну собаку на поводке мы удержим.

Если зарплата президента будет равна прожиточному минимуму, а его детки будут учиться в очень средней школе в рабочем районе – процветание государства неизбежно.

Вот такие вкратце предложения. Если кого-то заинтересуют, – пользуйтесь бесплатно. Свою кандидатуру на пост президента не предлагаю – не умею завязывать галстук.

Что касается меня, я согласен жить в любом государстве, где не лезут в твою душу и дают отчётливый выбор: между сытым существованием и голодной жизнью.

И несколько слов о смертной казни. Само существование этого вопроса говорит о детском возрасте человечества. В известном смысле все мы приговорены к смертной казни. И повторять приговор – совершать тавтологию. Но это в шутку, а всерьёз: у добра и зла – разные цели; должны быть и разные средства.

Где говорят страсти, смолкает разум. И дело даже не в том, что смертная казнь может постигнуть человека невиновного в силу судебной ошибки. Дело глубже. Убийство – всегда преступление, независимо от того, кем оно совершено: жестоким маньяком или государственным палачом. Тот, кто требует смертной казни убийце, ставит себя рядом с ним. Они оба оправдывают убийство. Они оба способны на убийство. И это их роднит.

Здесь проходит грань между добром и злом. Ты не можешь требовать от других того, чего не требуешь от себя. Все разговоры о справедливости, возмездии изобличают всю ложность этих понятий. Если справедливость – это "око за око", недорого я дам за такую справедливость.

Люди ходят по земле, дышат воздухом и пьют воду. Они размахивают руками, говорят слова; днём работают, ночью спят. И всё это они называют жизнью. Иногда им становится страшно. Тогда они выдумывают себе крылья и прыгают с крыши. Приходят другие, качают головой и цокают языком, глядя на сломанные крылья и ребра. Уходят довольные. Рождённый ползать – летать не смей.

Для чего люди пишут книги – для славы, для денег? По-разному. Некоторые пишут в надежде увековечить себя на бумаге; некоторые пишут, чтобы убить свои навязчивые мысли. Набросав их на бумагу, ты будто отделяешь их от себя, и на какое-то время тебе становится легче.

Потом это проходит. Они возвращаются, как те злые духи, – прогоняли одного, вернулись семь. И становится ясно, что их убить нельзя. Но можно убить себя.

Самоубийство – всегда слабость. Самоубийца бежит не от жизни, не от мира – он бежит от себя.

Мелкие люди помещаются в домах. Крыша защищает их от дождя и звёздного неба. Стены защищают их от ветра и удивлённых взглядов. Двери закрываются на ключ, ключ кладётся в карман, карман пришивается к пиджаку.

В детстве я склеивал спичечные коробки и в получившийся домик поселял жуков, кузнецов и прочих мелкоживущих. Но людей никто не засовывал в их квартирки – они туда заползли сами.

Завидую морякам на кораблях Магеллана и Колумба! Этим суровым невежественным грубиянам, любившим ром и сальные шутки. Я пошёл бы с ними последним юнгой – драить палубу и лазить по верёвочным лестницам на мачту. Если душа моя когда-то уже была в этом мире (а временами я чувствую так), то это была душа моряка.

Теперь моряки – это служащие пароходства. Они получают жалование и в кубрике смотрят телевизор. Их тяжёлым кораблям не нужен ветер и не страшны штормы. Под стальною кожей ревёт могучий дизель. Они плавно идут по намеченному маршруту и точно знают, что их ждёт и когда. Всё расписано и изучено – от глубин до подводных течений.

Больше нет Нового Света и никто не откроет Америку в поисках Индии. Вместо парусных судов, везущих толпу отъявленных головорезов завоёвывать неведомые колонии, по бескрайним равнинам океанов плывут роскошные лайнеры, везущие туристов, коммерсантов и празднолюбопытствующих.

Где вы – удивительные бригантины и каравеллы? Неужели все пошли на дрова? Или, предвидя новые времена, гордо и достойно ушли на дно? Там, где не светит слепящее солнце, куда не добрались ещё туристы со своими поляроидами, погребённые песком и временем, ржавеют ваши пушки и якоря, и в сумеречном свете на полусгнивших бортах мерцают высокие буквы – SANTA MARIA…

Я не умею разные дела.

Я не умею класть кирпичи, строя шершавые дома; я не умею ходить по канату, пугая внизу разношёрстный народ; я не умею жить, как все. Я много чего не умею.

Я умею смотреть и думать – но это не считается за работу.

Я не знаю многие банальные истины. Вернее, и я их когда-то знал, но, по счастью, сумел забыть. Я не знаю, сколько будет дважды два; я не знаю, что Волга впадает в Каспийское море; я не знаю, что лошади едят овёс – может это и так, но я сомневаюсь.

Я знаю, что люди живут по теченью, но куда оно их несёт? – не скажет им ни один пророк.

Я знаю, что люди идут по дорогам, из пункта А до пункта Б. Но что они там потеряли? – вряд ли они понимают сами.

Я знаю, что белое – это не чёрное, и знаю, что нет ни того, ни другого. Остались только оттенки серого.

Я не умею видеть придуманное, но придумываю всё, что вижу.

Из сотен прочитанных книг я собрал всего несколько слов. Но слова эти въелись в мою душу и проросли, как посеянные семена. Я чувствую – что-то растёт в душе, но кто же мне скажет – что?

Читал "Моби Дик". Квикег: он и я. Странное сопоставление. Но читая о нём, я почувствовал себя.

В своей жизни я честно и тщетно пытался быть таким, как все. Пока не понял, что я – другой.

Я, как тот дикарь, заброшенный за тысячи миль от родного дома, в чужой стране, среди чужих людей, молюсь своему деревянному идолу, доставая его ночью тайком из кармана.

Думаешь: да что же такое – жизнь? Если миллиарды существ были и ушли навсегда, в никуда. Можно ли говорить о каком-то смысле, если нет бессмертия души?

Я пытался найти этот смысл в человечестве, в разуме, но понял, что они также конечны и смертны. Нет, должен быть смысл каждой жизни, каждого человека, каждого существа. Иначе жизнь – "такая смешная и глупая шутка".

Должен быть остаток от деления жизни на смерть.

По законам математики при делении на бесконечность получаем ноль. Маленький человек – в числителе, бесконечный мир – в знаменателе, и в результате – ноль.

Я не хочу жить по законам математики. Я не верю этим законам.

Нет рая на небесах, нет его на земле. Есть мир огромный и таинственный, есть жизнь короткая, но не менее таинственная. И кто бы не говорил вам: веруй в то, веруй в это, никто не знает и не узнает, что нас ждет за стеной смерти, – жизнь иная или полное исчезновение…

Всю жизнь мечтать о бессмертии души, а потом вдруг, раз – и исчезнуть, не успев даже понять этого. Это ли не счастливая доля!

Или в последний миг ослепительный свет, который открыл для тебя пороги рая, вдруг начал меркнуть, меркнуть, и в самый последний, последний миг в крохотной клеточке твоего мозга вспыхнула страшная мысль: – неужели?!

Как у булгаковского Берлиоза, с точностью до наоборот.

Что это?.. Зачем это?.. Эти мятые тетради, дети бессонных ночей, – разве это кому-то нужно? Лишь такому, как я, потерянному в ночи, но таких, слава богу, немного. А многим, живущим рядом, идущим мимо, – им то зачем? Неужто забавы ради?

Никого не зову за собой. Всем здоровым душой и телом желаю спокойной ночи. Да и что им могу я дать? Я не обещаю им журавля в небе, но отнимаю синицу в руках.

"Не беспокойся о том, чего не в силах изменить", – прекрасный совет, если бы речь шла только о том, как стать счастливым.

Счастье – это всё, что человек может иметь. Я хочу невозможного. Это глупо, но это – так.

Это книга сомнений. Она обречена. Слишком многие любят спокойный сон.

И всё же, всё же, всё же… Я не задумывал её, она родилась сама собой. Менее всего я мечтал стать исцелителем людских пороков и заблуждений. Пусть каждый живёт, как умеет. Не помню где, я прочитал хороший афоризм: если не умеешь жить, – займись чем-то другим. Так родилась эта книга.

Эта книга – вопрос. Удивлённое слово.

Как бы не закончился спектакль, зрителем и участником которого я стал, хочется поблагодарить режиссёра – впечатляет, впечатляет…

Конечно, не без некоторого авангардизма, может быть, излишнего натурализма, но и актёрам и зрителям выбирать не приходится – ведь это единственный спектакль, идущий с аншлагом уже тысячи лет.

Весьма забавно, что ни один из участников сего действа никогда не держал в руках сценария. Иногда мне даже кажется, что его нет и у режиссёра. Ну что ж, – это смелое творческое решение.

"Весь мир – театр" – как справедливо сказал один из наших коллег. Помнится, он даже пытался составить вам конкуренцию, господин режиссёр. Вы уж не серчайте на него. Актёры – люди подневольные, зависимые. И, может быть, поэтому им так хочется иногда написать собственную пьесу. Но до вас им безусловно далеко. Одни декорации чего стоят! Немалые средства, должно быть, затрачены на всё это великолепие. А какова интрига! Жаль только, что актёры слишком часто меняются. Немного пестрит в глазах – нет? Надеюсь, вы оставляете их хотя бы на роли зрителей.

Должен извиниться, что так бесцеремонно беру на себя роль критика. Конечно, это не моё собачье дело. Но признаться, я подрастерялся, оказавшись на сцене без заранее выученной роли, не зная ваших замыслов.

Есть актёры, которым всё равно – что играть, лишь бы – играть. Наверно, это хорошие актёры. К сожалению, я не принадлежу к их числу. Некоторые из моих коллег, оказавшись в подобном же замешательстве, нашли хороший выход из положения. Его можно выразить примерно так: если не знаешь – что играть? – играй то же, что и остальные. Признаться, и я долгое время озирался по сторонам и пытался подражать поступкам и словам окружавших меня актёров, а также усердно изучал наследие былых великих трагиков и комиков. Но хорошего из этого не получилось. Копия всегда бледнее оригинала, подражание всегда бездарнее. Отчаявшись, я пустил дело на самотёк, и, немного отойдя в сторонку, погрузился в рассеянное созерцание вокруг происходящего. Понемногу я стал подмечать какие-то общие связи и нити запутанного сюжета, и пару раз мне казалось, что я угадываю великий замысел. Но, увы, уже в следующем акте всё рассыпалось и становилось ещё запутанней и непонятней.

Однако, я отметил некоторые опорные точки, вокруг которых вертится всё остальное. Человеческие страсти, такие как любовь и голод, жажда и страдание, являются настоящими действующими лицами, примеряющими на себя тот или иной человеческий облик. То, что считали маской, оказалось актёром, и наоборот, актёры – всего лишь временные маски подлинных действующих сил.

Видимо, каждому актёру изначально положено амплуа, но ему предстоит его отгадать. Забавно наблюдать, как заведомый клоун пытается играть роль политика, а несостоявшийся пахарь всю нерастраченную энергию вкладывает в многотомную макулатуру.

Не в обиду режиссёру будь сказано, больше всего это напоминает бесконечный сериал, вроде тех, что сейчас наводнили телевидение. Только вместо классической свадьбы в конце – похороны. Надо признать, это весьма оригинальное решение, хотя и несколько выбивается из жанра.

Чем всё это кончится – пока абсолютно неясно. Подождём, когда опустится занавес. Если нас к тому времени не уволят из театра и не выгонят с галёрки, мы увидим, выходящего из-за кулис, главного режиссёра и бурными аплодисментами сможем выразить ему благодарность за этот несомненно талантливый спектакль.

1999

Заметки

[

←1

]

Стихотворение Константина Ваншенкина.