Трудные вопросы русского национализма [Александр Никитич Севастьянов] (doc) читать онлайн

Александр СЕВАСТЬЯНОВ


ТРУДНЫЕ ВОПРОСЫ РУССКОГО НАЦИОНАЛИЗМА



ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ. ПО ЛЕЗВИЮ НОЖА

I. ТЕОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ

1. НАЦИОНАЛИЗМ КАК ОН ЕСТЬ
2. РУССКАЯ ИДЕЯ КАК ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЙ РЕСУРС
3. НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЯ – НЕ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ
4. РУССКОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО: «РАЙ ДЛЯ СВОИХ» ИЛИ «ЛАВКА СМЕШНЫХ УЖАСОВ»?
5. КОНСТИТУЦИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
6. CREDO
II. ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ

1. ДИАЛЕКТИКА РУССКОГО ЭТНОСА, ИЛИ В ПОИСКАХ РУССКОГО ГЕНОФОНДА
2. ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ. БУДЕТ ЛИ У РУССКИХ СВОЯ ЭЛИТА
3. ВИЗАНТИЙСКАЯ МОЗАИКА. К 1150-ЛЕТИЮ РУСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ
4. ТРИ ЮБИЛЕЯ. РЕФОРМЫ АЛЕКСАНДРА ВТОРОГО В ОЦЕНКЕ СОВРЕМЕННИКОВ И ПОТОМКОВ
5. ПРОБЛЕМЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И ИНТЕРЕСЫ РОССИИ
III. УГРОЗЫ И ВЫЗОВЫ

1. УКРАИНО МОЯ, УКРАИНО!
2. СУДЬБА РУССКОГО НАРОДА РЕШАЕТСЯ В ДОНЕЦКЕ И ЛУГАНСКЕ
3. УХОД РУССКИХ С КАВКАЗА
4. КАК БОРОТЬСЯ С ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФОЙ РУССКОГО НАРОДА
IV. ПОЛЕМИКА

1. ВСЕ, ЧТО ВЫ ХОТЕЛИ ЗНАТЬ О РУССКОМ НАЦИОНАЛИЗМЕ, НО БОЯЛИСЬ СПРОСИТЬ
2. ФЕДЕРАТИВНОЕ БЕСНОВАНИЕ
3. ПОЛЮБИЛ ЛИБЕРАЛ НАЦИОНАЛИСТА
4. БОЛВАНЫ






ПРЕДИСЛОВИЕ

НА ГРАНИ ЗАКОНА, НА ЛЕЗВИИ НОЖА

Сборник статей, предлагаемых вашему вниманию, представляет собой хрестоматию русского этнического национализма – наиболее востребованной идеологии современности. В этом его привлекательность для читателей всех категорий – от просто любознательных людей и участников уличных побоищ до ученых-обществоведов, а также политологов и политиков самых высоких рангов.
Но в этом же и секрет той настороженности и даже опаски, с которой, уверен, возьмут эту книгу в руки многие даже непредвзятые читатели. Ибо вопреки принятому во всем мире словоупотреблению, в России слово «национализм» зачастую звучит в контексте негативных коннотаций. Что тому виной – чей-то злой умысел или обычная малограмотность – не знаю, но порой публичное обвинение в национализме звучит прямо-таки как уголовный вердикт.
Поэтому, когда в ходе встречи с германским канцлером Ангелой Меркель (март 2008) наш президент Владимир Путин заявил, что Дмитрий Медведев «еще больший в хорошем смысле русский националист», чем он сам, российское общество испытало шок. Это был гром среди ясного неба! Оказывается, и сам Путин русский националист, а идущий ему на смену Медведев – еще пуще того. Тем самым Путин, безусловно, подавал сигнал массам: я-де с вами. Именно потому, что хорошо отдавал себе отчет, куда именно сместились оные массы в результате четвертьвекового политического дрейфа.
Ну, а в октябре 2014 года, выступая на Валдайском форуме, Путин довел этот тезис до предела: «Самый большой националист в России – это я»… Скажем честно, такого признания не ожидал никто: ни правящие круги, ни оппозиция, ни народные массы. Но слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, что сказано, то сказано.
Признание Путина смело можно назвать поворотным в новейшей истории. Между тем, оно показало только, что, как и во времена Пушкина, «правительство у нас пока единственный европеец». Ибо в Европе и в мире приняты такие, например, определения национализма: «1. Преданность своему народу. 2. Защита национального единства или независимости» (Словарь Вебстера); «Национализм – всеобщая приверженность и верность своей нации» (Японская энциклопедия); «Национализм – это верность и приверженность к нации или стране, когда национальные интересы ставятся выше личных или групповых интересов» (Британская энциклопедия) и т. п. Как видим, только позитив, только положительные коннотации, ничего людоедского.
Ново для моего соотечественника? Но новое, как известно, это лишь хорошо забытое старое. Если мы обратимся к истории русской общественной мысли до революции, мы обнаружим там прекрасно разработанную теорию национализма, над которой работали заметные умы эпохи, в том числе в рамках Всероссийского национального союза (1908-1917). И узнаем, например, что в русской интеллектуальной традиции было принято считать, что ХХ век «уже получил на западе имя: век национализма, – когда все культурные государства спешат одни – крепить, другие – заново подвести фундамент национального патриотизма, – отмечал в своем докладе Н.И. Герасимов еще в 1912 году. – Но – не будем унижать себя. Ратуя за национализм, мы вступаем на свой исконный русский путь». Или что «всякое государство живое и действующее должно быть исполнено национализма» (проф. П.И. Ковалевский).
При этом «национализм – это прежде всего любовь – любовь к родному народу, к прошлому, ко всей его истории, к его особенностям… Национализм не продукт рассудочности и отвлеченных умозаключений: это чувство» (депутат дореволюционной Госдумы А.И. Савенко).
А мировая знаменитость профессор психиатрии И.А. Сикорский добавлял: «Националисты во всех странах это такие люди, которые хотят показывать душевные качества и духовную мощь своего народа».
Остановимся. Все ясно.
Признавшись в русском национализме, Путин не просто снял табу с полузапретной темы, не только показал, что быть националистом не зазорно, не плохо, не запретно. Не только продемонстрировал всем, что он вместе, заодно с русским народом. Он еще и примкнул к доброй традиции не только европейской, но и отечественной мысли, выступил не только как истинный европеец, но и как продолжатель нашей национальной истории. В каковом качестве мечтаем о себе и мы.
Но недаром те же наши дореволюционные предшественники предупреждали: «Истинный национализм мыслим только при наличии гражданской свободы» (В. Строганов). В посткоммунистической России русский национализм – явление относительно новое. Высказывание Путина на Валдае – первая, но надо полагать, теперь уж не последняя его открытая манифестация на самом высоком политическом уровне. И теперь национализму воленс-ноленс придется пройти через фазу реабилитации – после многолетнего торжества коминтерна, а также через фазу утверждения в гражданском обществе. До тех пор, пока в России существуют хотя бы элементы гражданской свободы, мы обязаны содействовать этому здоровому процессу.
Именно поэтому пришло время издать подобный сборник работ, обнимающих все наиболее значительные аспекты русского национализма.
Случилось так, что именно мне выпала роль основного выразителя данной темы в российской прессе, начиная с 1991 года, с публикации в журнале «Дон» моей статьи «Русские и капитализм». С тех пор мною были опубликованы множество статей и добрый десяток книг, с разных сторон разъясняющих доктрину русского этнического национализма. Собственно, национализм, с моей точки зрения, и не может быть иным, кроме как этническим, но сегодня мы видим упорные попытки разных политических сил выдернуть из-под понятия национализма его этническую основу. Нам предлагают концепции «цивилизационного национализма», «гражданского национализма» и т.д. – попытки с заведомо негодными средствами, производимые ради одной цели: выхолостить из понятия его этническое содержание, сделать русский национализм – нерусским, лишить русских права на свою национальную идеологию. Есть и иные водоразделы и камни преткновения, часто возникающие в ходе политических дискуссий, когда в центр внимания попадает тема национализма. Поскольку мне довелось быть активным участником всех основных дискуссий такого рода за последние пятнадцать лет, в моих работах отразились все важнейшие спорные как теоретические, так и прикладные политические моменты, связанные с русским национализмом. В них важно разобраться современному читателю, интересующемуся политикой, чтобы не попасть впросак, делая свой выбор.
Надо особо отметить, что в условиях драконовского законодательства в национальной сфере, далеко не все, что говорится и пишется различными авторами по национальному вопросу вообще и по русскому в частности, удовлетворяет требованиям российских законов. Что говорить, когда и против моих писаний неоднократно предпринимались прокурорские расследования, к счастью до сих пор заканчивавшиеся признанием моей невиновности. А ведь я – единственный из теоретиков русского национализма, кому удавалось вынести свои идеи на самые высокие трибуны отечественных СМИ (кроме ТВ), на страницы элитных газет и журналов, читаемых нашим политическим классом. Ни одному из русских политических деятелей, кроме меня, не удавалось пробить информационную блокаду и выйти в высшие слои интеллектуальной и политической атмосферы, в политологический бомонд, непринужденно пропагандируя бескомпромиссный русский национализм как он есть, без уступок и изъятий. Мои этнополитические публикации в «Независимой газете», «Литературной газете», журналах «Политический класс», «Вопросы национализма» и «Наш современник», исчисляются уже десятками, они читаются и обсуждаются в тех кругах, где обдумываются и принимаются государственные решения. Грубо говоря, «капают на мозги» тому самому политическому классу.
Важно, что многие идеи, годами пробивавшиеся мною в массы, сегодня находят отражение как в рафинированных академических кругах (например, в трудах д.и.н. В.Д. Соловья), так и в научно-популярной и публицистической литературе (например, в статьях А.В. Самоварова, К.А. Крылова, М.В. Ремизова и др.). И даже из Кремля порой уже делаются заявки на русско-националистическую позицию – то в виде «Русского проекта» единороссов, то в виде знаковых заявлений самого президента Путина…
Эта тенденция будет расти и развиваться, ведь властям нужно консолидировать общество вокруг себя, а ресурс для этого, извечно, – только один: русский народ. В конечной победе наших идей нет никакого сомнения.
Итак, есть достаточно оснований, чтобы собрать в одном томе многие мои публикации, позволяющие взглянуть на русский национализм со всех сторон, стереоскопически. Причем ограничиться при этом только теми статьями, которые прошли через самые респектабельные российские СМИ, что заранее ограждает их от обвинений в неполиткорректности, нетолерантности и, тем более, экстремизме. Быть может, в иных публикациях я выражался ярче, «плакатнее» и доходчивее, зато, взяв в руки настоящую книгу, читатель может быть уверен: автор ни в чем не преступил грань закона, сумев пройти по лезвию ножа.
Итак, перед вами – бескомпромиссный, но при этом абсолютно политкорректный вариант теории русского этнического национализма. Читайте, размышляйте, действуйте.




I. ТЕОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ


НАЦИОНАЛИЗМ КАК ОН ЕСТЬ1

Дистилляция термина – единственный путь к «хорошему национализму»

Фраза Владимира Путина, в которой он причислил себя, как и президента Дмитрия Медведева, к «в хорошем смысле слова русским националистам», во многие умы внесла сомнения. И уже породила ряд толкований, своего рода борьбу за смысл сказанного. И хотя Путин сказал только то, что сказал, и ничего более, заботливая мысль некоторых современников заранее стремится оградить любимого лидера от тени подозрений в неполиткорректности. И предлагает нам считать, что «русский национализм Путина – это национализм цивилизационный, цементирующий, с одной стороны, всех, кто независимо от своего этнического происхождения считает русский язык и русскую культуру своими родными, а с другой стороны, всех тех представителей других народов, населяющих Россию, которые не мыслят собственного существования отдельно от русского народа».
Основания для такой трактовки? Их не приводится. Возможно, сам Путин дал такое разъяснение, на сей раз без свидетелей. Возможно, «благопристойную» интерпертацию подсказали кремлевские авгуры и гаруспики. А возможно, этот своего рода культурный штамп, удостоверяющий принадлежность к влиятельной общественной группе, сложился в данной группе уже настолько прочно, что не допускает иной трактовки. Не знаю. Каждый волен думать что угодно о президенте России, пока его образ окончательно не отшлифован в десятках учебников по истории. Да и после того тоже.
Но вряд ли стоит так же вольно трактовать понятия, сложившиеся давно и имеющие исторически затвержденные границы смысла. И вряд ли надо подыскивать субъективные оценки («хороший–плохой», «моральный–аморальный») для объективного общественного явления, имеющего отчетливо естественные, природно-биологические корни. На мой взгляд, учитывая власть аберраций в общественном сознании, гораздо продуктивнее говорить о национализме правильном, истинном – и неправильном, неистинном, мнимом. Чтобы пробиться к истинному национализму, надо всего лишь очистить это понятие от всякого субъективизма, алогичности и предрассудков, будоражащих наши эмоции. Подойти к этому явлению с научных, объективных позиций.
Картезианское «договоримся о терминах» настойчиво взывает к восстановлению верных смысловых границ в отношении национализма хотя бы потому, что русско-националистический дискурс мало-помалу превращается в идейный мейнстрим в России. И настолько, что не только правящую партию (вспомним предпринятую в русле избирательной кампании попытку «Единой России» разработать некий «Русский проект» с участием профсоюзного деятеля Андрея Исаева, дьякона Андрея Кураева, тележурналистов Михаила Леонтьева и Максима Шевченко под общим руководством телеведущего Ивана Демидова), но вот уже и президента вовлек в свое русло. Давайте не пожалеем времени на то, чтобы раз и навсегда разобраться, что же это такое: национализм.

Что немцу здорово, то русскому – …?
Вообще-то даже сама постановка вопроса о возможности «нехорошего» национализма не характерна для просвещенного, цивилизованного мира, воспринимающего термин «национализм» только с положительными коннотациями. Вот несколько примеров.
Популярный «Словарь Вебстера» определяет национализм двояко: как «преданность своему народу» и как «защиту национального единства или независимости».
«Японская энциклопедия»: «Национализм – всеобщая приверженность и верность своей нации».
«Британская энциклопедия»: «Национализм – это верность и приверженность к нации или стране, когда национальные интересы ставятся выше личных или групповых интересов».
Популярный «Американский политический словарь»: «Национализм отождествляется с социальными и психологи­ческими силами, которые зародились под действием уникальных культурных, исторических факторов, для того чтобы обеспечить единство, воодушевление в среде данного народа посредством куль­тивирования чувства общей принадлежности к этим ценностям. Национализм объединяет народ, который обладает общими куль­турными, языковыми, расовыми, историческими или географически­ми чертами или опытом и который обеспечивает верность этой политической общности».
Примеры можно продолжать, суть от этого не изменится: национализм есть явление позитивное, и только.
Важно подчеркнуть, что «преданность», «верность», «приверженность» «нации», «народу» в таком понимании не только не исключает, но и предполагает расово-биологическое, племенное, а не только политическое или цивилизационное понимание самого объекта приверженности. Это следует не только из последней цитаты, но и из самого романо-германского словоупотребления и соответственно менталитета. Дело в том, что, с одной стороны, в западноевропейских языках налицо определенная путаница: единым словом nation обозначается здесь и собственно нация, и народ, и национальность, и даже – отчасти метафорически – государство, как это видно на примере ООН. Но с другой стороны, тот же язык дает и ключ для выхода из тупика, ибо корень общего латинского слова natio – а именно, nat – означает не что иное как «род». То есть точно так же, как русское слово «народ», латинское слово natio четко и ясно обнаруживает этимологическую связь, указывающую на кровную, племенную сущность этого понятия. И в античные времена этим словом обозначалось именно племя.
Общность происхождения племени всегда подразумевалась в ученом мире, когда разговор заходил о нациях и народах, и только исповедующие классовый подход большевики, в частности Сталин в своем хрестоматийном определении нации, умудрились исключить этот важнейший, конституирующий признак из дефиниции. Но необходимость преодоления сталинского наследия в этнологии давно и справедливо поставлена в повестку дня отечественной науки. Вряд ли стоит здесь вновь доказывать эту истину.
Как непреодоленное наследие большевизма и сталинизма в российском обществоведении приходится рассматривать и тот факт, что мы зачастую сталкиваемся с отрицательным отношением к термину «национализм», с использованием его в негативном смысле (вплоть до попыток изготовления ярлыков и клейм для политических противников). Хочется надеяться, что высказывание Путина даст толчок к переосмыслению подобной практики.
Заметный шаг в нужном направлении был сделан в 2007 году в ходе научно-практической конференции «Что такое национализм», проведенной двумя десятками русских национал-патриотических организаций в Центральном доме журналиста. В результате всестороннего обсуждения темы участники сошлись на выводе, что национализм – это, во-первых, деятельная любовь к своему народу, а во-вторых, как сформулировал еще Иван Ильин, – это инстинкт самосохранения народа. Таким образом, правильное словоупотребление в данном случае зависит от того, идет ли речь об индивидуальном (деятельная любовь) или массовом (инстинкт самосохранения) явлении.
Думается, что повсеместное утверждение такого взвешенного подхода к явлению национализма будет способствовать преодолению упрощенного большевистского воззрения на предмет, а также возвращению отечественных политологов в круг понятий, привычных и свойственных для их зарубежных коллег.

О патриотах и националистах: битва дискурсов
Само появление термина «национализм» вызвано к жизни необходимостью как-то обозначить любовь к своему племени. Такое человеческое чувство, как и чувство любви к Родине, реально существует, а значит требует своего наименования и выражения. Ведь любовь к Родине давно нашла свое воплощение в термине «патриотизм», позитивное значение которого с 1934 года в нашей стране не оспаривается.
Есть точка зрения, согласно которой патриотизм включает в себя и любовь к своему народу. Однако это ниоткуда не следует. Нам просто пытаются подменить понятия, чтобы выполнить заказ определенных групп по очернению национализма. Латинское слово patria, от которого произошло слово «патриотизм», однозначно переводится на русский язык только как «родина», то есть место рождения. А значит, патриотизм есть любовь к родине как месту рождения – не более и не менее. В лексическом значении этого слова какое-либо отношение непосредственно к своему народу отсутствует.
Возьмем теперь латинское же слово natio, которое переводится как «народ». Для обозначения любви к своему народу мы, по аналогии с патриотизмом, получаем слово «национализм». Никакого другого слова, термина, специально обозначающего данное понятие – любовь к своему народу, – в русском языке не существует, оно одно-единственное, хотя и нерусское по происхождению. Сходным образом, как мы убедились выше, понимают дело и зарубежные словари и энциклопедии.
К сожалению, классовый подход в обществоведении, семьдесят лет безраздельно господствовавший в России, отрицал любую национальную солидарность и стремился ее всячески очернить и разрушить. Сам Ленин (а за ним и вся советская пропаганда) провозглашал: «Национальные движения реакционны, ибо история человечества есть история классовой борьбы, в то время как нации – выдумка буржуазии». В «Критических заметках по национальному вопросу» (1913 год) он утверждал: «Лозунг национальной культуры – есть буржаузный (а часто и черносотенно-клерикальный) обман. Наш лозунг есть интернациональная культура демократизма и всемирного рабочего движения. <…> Может великорусский марксист принять лозунг национальной великорусской культуры? Нет». Предписания Ленина были совершенно недвусмысленны: задача пролетариата включает в себя «борьбу со всяким национализмом и в первую очередь – с национализмом великорусским; признание не только полного равноправия всех наций, но и равноправие в отношении государственного строительства, то есть право наций на самоопределение, – а наряду с этим, и именно в интересах успешной борьбы со всяческим национализмом всех наций, отстаивание единства пролетарской борьбы и пролетарских организаций, теснейшего слияния их в интернационалистическую общность, вопреки буржуазным стремлениям к национальной обособленности».
Ленин раз за разом твердил: «целью социализма является не только уничтожение раздробленности человечества на мелкие государства и всякой обособленности наций, не только сближение наций, но и слияние их»; «пролетарская партия стремится к сближению и дальнейшему слиянию наций»; пролетариат должен поддерживать «все, помогающее стиранию национальных различий <…> все, ведущее к слиянию наций». В марте 1919 года Ленин солидаризировался с Пятаковым в том, что мир без наций – «это великолепная вещь и это будет», жаль только, что не скоро.
Формулировки Ленина стали основополагающими для советской философской мысли на весь срок существования СССР, они использовались как руководство к действию. Фундаментальная статья «Нация» в «Философской энциклопедии» недаром завершается совершенно недвусмысленно: «Коммунизм не может увековечивать и консервировать национальные особенности и различия, ибо он создает новую, интернациональную общность всех людей, интернациональное единство всего человечества. Но такое единство и полное слияние наций осуществятся только после победы социализма и коммунизма во всемирном масштабе».
К патриотизму большевики, мечтавшие о мировом революционном переустройстве, тоже относились подозрительно. Но патриотизм с середины 1930-х годов, в преддверии Великой Отечественной войны, был все же постепенно реабилитирован. Национализма же реабилитация в теории не коснулась, хотя де-факто именно «великорусский национализм» под именем патриотизма был поднят на щит советской пропагандой и лично Сталиным, чутко уловившим общественное настроение, общественную потребность, а главное – фундаментальную опору русского духа, на которую – хочешь не хочешь! – предстояло делать главную ставку в грядущей битве народов.
СССР, в отличие от полиэтнической, но мононациональной России, был подлинно многонациональным государством, в котором удельный вес русских колебался вокруг показателя в 50%. Поэтому хотя основной груз войны лег на русские плечи, но официально пропагандировать приходилось из политических соображений, конечно же, не столько русский национализм, сколько советский или пусть даже русский патриотизм – в его державном, политическом, общегражданском, а не в этническом смысле. Именно поэтому чаша патриотизма была вознесена высоко, чаша же национализма осталась внизу, в тени негативных коннотаций. По крайней мере, до конца советской власти.
В современной мононациональной русской России, избавившейся от коминтерновских иллюзий, такая чисто тактическая, маневренная необходимость отпала. Обольщать всерьез и надолго больше некого и незачем. Гораздо важнее всесторонне обеспечить национальное единство русских.
К сожалению, в результате недобросовестной идейной конкуренции были утрачены или искажены важные смыслы. Политическая теория гражданского устройства предполагает две хорошо известные крайние точки зрения: «великодержавный патриотизм», с одной стороны, и «безродный космополитизм» – с другой. Но в Советской России, стране победившего социализма, эти крайности сошлись, перемешались и породили противоестественные, уродливые гибриды: «безродный (сиречь внеэтнический) патриотизм» и «великодержавный космополитизм». Гибриды оказались на редкость живучи и поныне служат незаменимым подспорьем в руках опытного патриота-демагога. А равно интернационалистов всех мастей.
В свете сказанного понятно, почему с падением советской власти, уничтожением цензуры и освобождением от коммунистической догмы одним из главных идейных противоречий в обществоведении стало противоречие не только между патриотизмом и либеральной демократией, но и между патриотизмом и национализмом. Это было обусловлено естественным ходом реабилитации национализма и его законным и триумфальным возвращением в то дискурсивное пространство, которое было узурпировано патриотизмом по обстоятельствам, весьма далеким от честной научной дискуссии.
Сегодня можно уверенно подвести итог бурным идейным баталиям двадцатилетия: патриотизм с очевидностью выиграл у либеральной демократии, но столь же очевидно проигрывает национализму. Национализм отвоевал свое законное место под солнцем и, хотя не вытеснил патриотизм напрочь из дискурсивной ниши, но заметно его потеснил и прочно прописался в общественном сознании.
Как тут не вспомнить гегелевский тезис о неодолимости нового. Тем более что самое новое, свежее идейное противостояние уже драматически развивается на наших глазах, о чем ниже.

Смена дихотомий
В чем главный камень преткновения, где проходит водораздел между националистом и патриотом? Ведь каждый националист – в то же время и патриот, хотя далеко не каждый патриот – националист. Что же их разделяет?
Ответ прост. Отличие националиста от патриота именно и только в том, что националист уже осознал, глубоко и непоколебимо, что нация – первична, а государство – вторично. Они диалектически неразрывны, как содержание и форма, но осознанный приоритет должен быть всегда у содержания. Нельзя решать проблемы государства в обход проблем нации. Бессмысленно надеяться, что можно укрепить государственность, не укрепив государствообразующий народ, собственно нацию.
Государство не есть самодовлеющая ценность. Атрибуты и институты государства хороши и полны смысла не сами по себе, а лишь постольку, поскольку выражают интересы нации. В этом случае они полезны, морально и исторически оправданны и имеют право на существование. В противном случае, если они не служат процветанию нации или, не дай бог, противоречат ему (а так часто бывает, и пример Советского Союза, истощившего русских до крайнего предела, далеко не единственный), они бессмысленны или вредны. И если принесенная им в жертву нация падет, то не уцелеют и они, не будучи исторически фундаментированы сами по себе (сошлюсь все на тот же далеко не единственный пример). Коль скоро государство не исповедует принцип «все для нации, ничего – против нации», оно обречено вместе со всеми своими атрибутами и институтами.
Как только патриот проникается этими простыми истинами, он автоматически превращается в националиста. Обратный метаморфозис невозможен, как невозможно бабочке вновь стать куколкой или гусеницей. Преображение истиной необратимо.
Собственно, именно в этом – простая и очевидная причина идейных побед национализма, его неудержимого продвижения в российском дискурсивном пространстве.
Не все в России радостно воспринимают эти победы и это продвижение. Не всех они устраивают, не все видят свое будущее радужным в перспективе этих побед и этого продвижения. Есть в высшей степени влиятельные силы, которые были бы рады «удушить в объятиях» русский национализм, а поскольку это не удается, то готовы вспомнить старый принцип «не можешь удушить – возглавь». В частности, правящие круги, под завязку набитые умными нерусскими людьми, прекрасно сознающими растущую общественную ценность русского национализма, очень хотели бы взять под контроль этот рост, при этом обязательно выхолостив из него самую суть: этнически русское содержание. Они пытаются сделать все, чтобы «Русский проект», не дай бог, и вправду не стал русским.
Именно поэтому мы сегодня наблюдаем своего рода смену дихотомий. Отживающий конфликт «патриотизм vs. национализм» сменяется разгорающимся конфликтом «национализм этнический vs. национализм политический (гражданский, цивилизационный… или какой там еще)». Вот в чем выражается то новое идейное противостояние, о котором было сказано выше.

Кремль как неловкий манипулянт
Полем битвы становится как политическая теория, так и политическая практика.
На практике это выразилось, например, в создании и скором закрытии Единой Россией «Русского проекта» под водительством Ивана Демидова, для оформления какового Кремлем были завербованы даже некоторые молодые честолюбивые журналисты, ранее позиционировавшиеся как «крутые» русские националисты, вроде Егора Холмогорова.
Вся соль официозного «Русского проекта», однако, состояла именно в том, что высокопоставленные прожектеры готовы были признать и объявить русскими кого угодно, только бы не тех, кто является русским по праву рождения.
Проект был презентован 3 февраля 2007 года в Центре социально-консервативной политики в ходе круглого стола на тему «Формирование российской нации». Характерны прозвучавшие здесь выступления «отцов» «Русского проекта», телеведущих Ивана Демидова, Михаила Леонтьева и Максима Шевченко. Первый заявил, что популярный лозунг «Россия – для русских!» поддерживается массами… при условии, что под русскими подразумеваются все граждане России. «Это, – добавил он, – стабильный ответ, то есть все здравые люди никогда не вносят в это понятие ничего ни этнического, ни расового, ни националистического». Леонтьев и Шевченко заявили: первый – что русский проект может быть только один – общегосударственная «имперская» идентичность; второй – что главной темой проекта должна стать защита и сохранение русского языка как главного связующего элемента «русского мира». Практически все участники дискуссии дружно отметили, что понятие «русскости» должно нести в себе не этнический, а общегосударственный патриотический смысл, необходимый для укрепления единой «политической нации». Таким образом, под маской цивилизационного или гражданского национализма вновь выступил старый добрый патриотизм.
Добрый ли? Ведь в сущности, перед нам в новой квазинационалистической упаковке опять возвысились знакомые контуры «безродного патриотизма» и «великодержавного космополитизма» советской эпохи. Хуже того, перед нами предстал нонсенс в квадрате: националистический интернационал.
Между тем национальная идея не может быть безнациональной. Попытка выхолостить национальное содержание из национального проекта кажется алогичной до предела. Но даже и в таком виде «русский» проект показался все же опасным для политиков либерально-демократической закваски. И вот депутат Московской городской думы Михаил Москвин-Тарханов, обладатель весьма характерного послужного списка (с 1990 года в движении «Демократическая Россия», с 1995 года – в «Демократическом выборе России», до 2003 года – в «Союзе правых сил», ныне – беспартийный член фракции «Единая Россия») сделал знаковое заявление по горячим следам круглого стола. Для начала он присягнул: «В наши дни остается только одно основание «русскости» – самоидентификация. Попросту говоря, если ты имеешь начатки русской культуры и считаешь себя русским, ты и являешься русским». И затем с такой же простотой выразил свое опасение: «Некоторая наивность «Русского проекта» «Единой России» заключается в том, что он предполагает цивилизованное, разумное, рациональное обсуждение национальной проблемы. И тем самым невольно дает широкую трибуну оппонентам-демагогам. <…> И может так случиться, что широкое обсуждение проблем сведется к бессмысленным спорам вокруг того пропагандистского материала, который провокационно будут подбрасывать демократическому истеблишменту националисты, что может послужить пропаганде деструктивных идей в обществе, привести к раздуванию ксенофобии, эрозии демократической культуры, ослаблению российской государственности и созданию дополнительных политических возможностей для антиконституционных экстремистских сил. В связи с вышеизложенным предлагаю отложить широкую дискуссию по данным проблемам в рамках «Русского проекта» «Единой России» до лучших времен политической стабильности, развития гражданского общества, повышения благосостояния и упорядочения миграционных процессов в Российской Федерации».
Глас «единоросса» Москвина-Тарханова выразил явно не только его личное опасение. Правящие круги и впрямь испугались, что дискуссия вокруг проекта может потерять управление. И поэтому мертворожденный официозный «Русский проект», не протянув и года, вообще был бесславно втихую закрыт, а «его интеллектуальная обслуга, – как написал осведомленный “Stringer”, – осталась без куска хлеба».
Случившееся очень показательно и позволяет сделать прогноз.
Русский национализм превратился во влиятельное интеллектуальное и политическое течение, непрерывно набирающее силу и авторитет. Настолько, что чутко реагирующая власть пошла, мимикрируя, на создание подставного «Русского проекта». Но он, вопреки ожиданиям, не стал козырной картой в предвыборной игре партий: создатели испугались своего создания. В ходе обеих последних избирательных кампаний русская тема не прозвучала ни из одного партийного штаба! Вполне очевидно, что такова была установка Кремля: русские националистические лозунги ни в коем случае не должны были прозвучать с высоких трибун, несмотря на соответствующий общественный запрос. В итоге даже Единая Россия, которая создала «Русский проект» специально под выборы, вообще не задействовала эту карту. Табу!
Факт табуированности русской национальной темы на самом верху многозначителен. У страха глаза велики. Следует ожидать, что эта табуированность будет спускаться сверху вниз, охватывая СМИ, систему образования, академические круги и т.д. Недаром генпрокурор Чайка так сетует на Интернет, в принципе неподвластный репрессиям. А вот на всем остальном информационном пространстве от репрессий, увы, защиты нет. Это значит, что национализм вообще, а этнический национализм в особенности, вновь, как при советской власти, рискует превратиться в идейную персону нон грата.
Впрочем, единого мнения по поводу национализма как идейного мейнстрима в Кремле, по-видимому, нет. Что делать с растущим влиятельным общественным течением? По инсайдерским сведениям, за зубчатыми стенами творится новая попытка создать партию «русских националистов» (ну, куда от них сегодня денешься!), которым в качестве условия легализации предписано манифестировать, будто русский – это «человек с доминирующей русской кровью или культурно ассимилированный русскими» (цитирую неофициальный источник, раскрыть который не могу по этическим соображениям).
Вариант, как кажется, компромиссный. Но только на первый взгляд. Потому что вдумавшись, понимаем: допущение «или…» полностью аннулирует заявку на этнонационалистический подход, якобы сделанную в первых словах. Приведенный подход пытается объединить несовместимые принципы и категорически не может быть признан.
Между тем для «культурно ассимилированных» есть точное определение: «обрусевший». Хорошее старое слово, вполне положительная, почтенная характеристика. Однако «обрусевший» – это все-таки еще не «русский». Отсутствие русской крови является непреодолимым препятствием для зачисления в группу русских. Всякий иной подход антинаучен и уже поэтому политически контрпродуктивен.
Кремлю очень хочется решить не имеющую в принципе решения задачу. «Мы за русских, – хотел бы он сказать, – но только если русские – это на самом деле не русские, а все желающие». Из необходимости потрафить не очень-то значительному числу влиятельных лиц с нечеткой (в лучшем случае) национальной идентичностью, кремлевские записные горе-теоретики готовы оттолкнуть и разочаровать реальное русское большинство. Коль скоро первоначальный проект переработки русских в «россиян» явно и очевидно провалился, думается им, не стоит ли попробовать обратный ход: преобразовать россиян в русских?
Но и этому не бывать.
Чтобы завершить данную тему, сообщу, что жизнь подарила наблюдателям замечательную невыдуманную пародию на излюбленную кремлевскую парадигму русскости. Оказывается, в Интернете уже с 2002 года вывешен некий иной – самодельный «Русский проект». В нем – знакомый винегрет из расхожих тезисов, подобранных из националистических (в том числе квазинационалистических) писаний: «Русская идея – Святая Русь. <…> Русская Душа – чиста, она божье дитя. <…> Русский Дух – непобедим, он есть божественное проведение (sic!). <…> Русская цивилизация – царство Русского Духа. <…> Русская культура – духовна, она семя Русского Духа. <…> Русское государство – сакрально, оно есть тело Русского Духа. <…> Русская вера – жизнь в Боге. <…> Соборность – власть Духа». И т.д. Завершается довольно длинный список подобных откровений таким призывом: «Русские меценаты! Вы единственная надежда и будущее Русской цивилизации. С опорой на творческий потенциал русского народа Вы возродите Россию». После чего следует «План реализации», куда входит создание общественного движения «Собор русских меценатов», а затем распространение идеи Русской цивилизации и создание «Партии Русских Меценатов».
Вполне откровенный коммерческий проект на основе «русской идеи». В наши дни еще и не такое встретишь. В чем же соль? Она в авторстве.
Автор – некий Олеко Бикмуллин (надо полагать, безукоризненно «русский человек» – по самоопределению, разумеется).
В этой ненарочитой пародии, как в зеркале, отразилось все убожество и вся неправота концепции неэтнического национализма, столь любезной Кремлю.
Усмехнувшись, взглянем теперь на нее с позиций науки.
Есть пять причин, по которым неэтнический национализм любого толка (политический, гражданский, цивилизационный и т.п.) научно неправомерен вообще и невозможен, в частности, в России. Перечислю эти причины.

Социология: почему нельзя
Всякий начинающий социолог знает: социальную группу запрещено конструировать на основе неформальных признаков. В противном случае мы неизбежно теряем сам предмет исследования. Если у группы нет четко очерченных формальных границ, мы становимся неспособными ответить на самые простые, но неизбежные вопросы. Какова численность группы? Где ареал ее обитания? Где граница между группами? Как отделить члена данной группы от членов рядоположных групп? Кто и по каким критериям должен это делать, по какой процедуре? По каким критериям отбирать самих судей и кто будет это делать? И т.д. На эти вопросы нет сколько-нибудь аргументированных ответов.
Применительно к нашей теме это значит: как ни условно было при советской власти зачисление в ту или иную национальную группу на основании метрических свидетельств, несущих сведения о национальности родителей, но это был единственный способ представить относительно достоверную картину о национальном составе страны и об удельном весе той или иной национальной группы. Надо отметить, что советская система не только удовлетворяла требованиям социальных наук, но и была относительно мягкой, оставляла гражданину право и возможность выбора, но… только в границах его подлинных биологических параметров. То есть выбор должен был быть разумным и оправданным, обусловленным фактически, а не фантазийным. Например, человек, рожденный от отца русского и матери татарки был волен записаться либо в русские, либо в татары, но уж никак не в эфиопы, или китайцы, или в какой иной этнос. Ясно, что даже при таком подходе конечный результат мог быть достаточно зыбким (представим, что и матерью отца была татарка или женщина иной национальности), но это был какой-никакой формальный результат, поддающийся учету и – что самое главное! – позволяющий реально отразить наличие и удельный вес в стране людей с русской кровью, небезосновательно считающих себя русскими.
А теперь представим себе, что по воле леонтьевых и тархановых и на радость бикмуллиным мы начнем записывать в русские всех, кто «имеет в себе начатки (!) русской культуры и считает себя русским», тех, кто «культурно ассимилирован русскими». В какой бред, в какой понятийный хаос мы немедленно скатимся! Прежде всего мы сразу потеряем твердый критерий русскости и с ним – всякую возможность объективно отличить русского от русскоязычного, русскокультурного инородца (а нерусских этносов в России, между прочим, проживает, по данным бывшего Миннаца, аж 170 наименований, и абсолютное большинство из них, даже какой-нибудь «негр преклонных годов», имеют пресловутые «начатки»).
Национализм – любовь к своему народу. Но что такое «свой русский народ», «русские» с точки зрения социологии? Сравним два варианта ответа.
Первый. Русские – это русские по крови, по происхождению (ответ этнических националистов).
Второй. Русские – это русские плюс разнообразные нерусские, но не скопом (например, все русские плюс все нганасаны и тофалары), а выборочно, то есть все русские плюс некоторые нганасаны и тофалары, обладающие «начатками русской культуры и считающие себя русскими» (ответ неэтнических националистов). Таким образом, ворота в русский этнос открываются для всех желающих, этнос теряет свои этнические границы, а вместе с ними теряет и себя, так как по достижении некоей критической точки вполне может оказаться уже так, что «русские – это разнообразные нерусские (считающие себя русскими) плюс некоторые русские, подтвердившие свою русскую ментальность». Как и перед кем придется русским подтверждать свою русскую ментальность? Запросто может получиться, что комиссия подберется сплошь из нерусских, но прошедших тест на цивилизационную русскость. И тогда «русский татарин», «русский еврей», «русский чеченец», «русский украинец» и «русский армянин» будут сообща решать голосованием, достоин ли звания русского я, у которого все бабки и деды русского происхождения. Унизительный абсурд? Разумеется! Еще какой! Но ничем, кроме абсурда, неэтнический подход к этничности и не может окончиться.
Сколько русских проживает в России? Каков их удельный вес? Мы не сможем ответить на эти простейшие вопросы, поскольку никогда не сумеем заглянуть в душу каждому тофалару, или алеуту, или русскому, чтобы удостовериться в наличии «начатков русской культуры». И в чем должны выражаться эти «начатки»? В любви к селедке и винегрету под водочку (эдак все алеуты русские)? В знании Пушкина и Даля (эдак мы и существенную часть урожденных русских отсеем)? Кто и как удостоверит наличие этих «начатков»? Кто и как будет определять и устанавливать такую принадлежность? Кто подтвердит, что данный чеченец – на самом деле уже русский, а его брат – пока еще нет? Экзаменационная комиссия,особый комитет, паспортистка в милиции или некое доверенное лицо? Как будет доказываться и чем будет подтверждаться эта принадлежность? Письменным заявлением? Аттестатом? Справкой из ДЭЗа? О, идиотизм неизреченный, злостный!

Политология и юриспруденция: почему нельзя
Утратив четкие, однозначные границы социальной группы (в данном случае русского народа), мы теряем ее из вида в политической и юридической перспективах.
Мне могут возразить: а зачем вообще это делать – искать какие-то границы? Нет границы между русскими и нерусскими – и очень хорошо. Хочет полуграмотный представитель малочисленной или иной какой народности, чтобы его считали русским, – и прекрасно. Водки и селедки на всех хватит! А равно и Пушкина с Далем.
Да нет, ничего хорошего в таком всесмешении не будет, это прямой путь к уничтожению смысла самого слова «русский», а с ним – и русского народа как такового.
И что самое скверное, это путь к полному отрицанию прав и интересов русского народа, к полному отрицанию правосубъектности русских. Ибо если русские – это не поймешь кто, все желающие, значит русских просто нет. Если русские – это все вообще вместе, то есть никто, то тогда какие же у них могут быть права и интересы, свои, особые, этнические, какие есть у других народов, например, у титульных народов в республиках нашей Федерации или у коренных малочисленных народов Севера, или у репрессированных народов, или, наконец, у национальных меньшинств? Ясное дело, никаких.
Сегодня русский народ в российском законодательстве – фигура умолчания. «Крестьянин в законе мертв», – сказал некогда Радищев. «Русский в законе мертв», – перефразирую я. И могу ответственно заявить, что нас, русских, это не устраивает.
Между тем права народов – колоссальная юридическая проблема, требующая сегодня все больше внимания по мере постижения того, что именно этносы, народы являются главным субъектом мировой истории. И борьба народов за свои права и интересы – это мощнейший фактор современности. Если мы, русские, уйдем с этой арены, добровольно или под давлением откажемся от собственной правосубъектности, то никаких национальных прав нам не видать, как своих ушей без зеркала. Нашу судьбу за нас будут решать другие народы. Нужно нам это?
Борясь за русские национальные права и интересы, против национальной дискриминации русских, против государственной русофобии, мы ясно понимаем, что наша борьба – не есть борьба за счастье всего человечества. Человечество – человечеством, а своя русская рубашка ближе к телу, и свои национальные проблемы для нас бесконечно значительней. Поэтому так важно обеспечить справедливость при определении круга тех людей, которых эта борьба касается: кого считать русским. Как на этапе жертв и лишений (чтобы не возлагать бремя борьбы и ответственности на лиц, не обязанных его нести), так тем более на этапе победы и воплощения наших задач (чтобы не делиться правами с теми, у кого нет на то оснований). В противном случае мы рискуем дать лишние блага или лишние тяготы людям посторонним, совершенно этого не заслуживающим. Не нужно вешать на чужих людей свои проблемы, но не нужно и делиться с чужими людьми своими преимуществами.
Возьмем, к примеру, уже имеющиеся законопроекты «О разделенном положении русского народа и его праве на воссоединение» или «О русском народе», или предполагаемые подобные документы. Допустим, они однажды будут приняты. Кто сможет ими воспользоваться, кого они коснутся? Всех желающих, у кого будут обнаружены (кем? как?) «начатки русской культуры»? Понятно, что это будет и незаконно, и несправедливо, приведет к вакханалии этнического самозванства. Должен быть четкий формальный признак, по которому на одних граждан данный закон станет распространяться, а на других – нет. Нельзя приписывать нерусских в русские без спросу, это понятно. Но все дело в том, что спрос этот невозможно поставить на государственную ногу иначе, чем это было организовано через паспортные отделы Советской России. Сегодня мы имеем юридический казус: статья 26 действующей Конституции предоставляет всем право «определять и указывать свою национальность», однако весь свод российских законов не содержит даже упоминания о механизме реализации этого права. Паспортные отделы МВД отказываются брать на себя исполнение данной статьи Конституции, а суды всех уровней оправдывают их бездействие.
Принцип крови, исповедуемый этническими националистами, – как раз и есть в данном случае наилучший формальный признак. Он, вне всяких сомнений, является необходимым, базовым, единственно обязательным, без которого сама тема разговора теряет всякий смысл. Без него невозможно функционирование ни одного закона, трактующего права, привилегии и обязанности каких-либо народов, необязательно именно русского. Иначе мы впадаем в политико-правовой абсурд. Ибо любой закон всегда определяет права и ответственность некоей группы лиц. И если в эту группу начнут зачислять по неформальным признакам, руководствуясь собственным, произвольным пониманием предмета, скажем, «революционным правосознанием» в условиях национальной революции, то это приведет к беззаконию в массовых масштабах. Начнутся тяжбы о том, кто больше русский («водка-селедка плюс Пушкин»), кто меньше русский («Пушкин минус водка-селедка» или «водка-селедка минус Пушкин») и т.д.
Важно осознать раз и навсегда: никаких неформальных критериев в таком деле быть не может. Еще раз подчеркну, проблема критерия – это типовая проблема при определении некоей группы. Она давно решена в методологии, в социальных науках: следует использовать только формальный, только объективный критерий.
Те, кого не устраивает формальный критерий определения, вольны погрузиться в бесконечную и бесплодную дискуссию о критериях неформальных, которых может быть сколько и каких угодно. Я этим сыт по горло. И никому такого не желаю и не советую.

Антропология и генетика: почему нельзя
Из поколения в поколение передается псевдоисторический миф о якобы чрезвычайной этнической неоднородности русского народа, о том, что «чистых русских вообще нет», о том, что русские – это какая-то помесь, которая, если ее «поскрести», позволит обрести то ли татарина, то ли финна, то ли теперь уже и еврея и т.д. Основываясь на данном мифе, многие бойцы идеологического фронта, такие, как тот же Москвин-Тарханов, категорически отрицают саму возможность этнического национализма для русских, поскольку-де русского этноса как такового нет.
Биологические науки, антропология и генетика в первую очередь, не оставляют от этого мифа камня на камне. Они напротив, утверждают, что русские – один из таких народов Европы, чья гомогенность выше среднего, что русская однородность, выверенная по многим этнодиагностическим маркерам – от состава крови и узоров на коже пальцев рук и ног до племенного устройства высшей нервной системы, фиксируется на всем протяжении России от Калининграда до Камчатки. Как всякая популяция, русские имеют этническое ядро («чистопородные русские», совпадающие между собой по всему комплексу маркеров) и этническую периферию (где комплектность маркеров варьируется), но при этом ядро русскости достигает 37% всей популяции, что является рекордом для народов белой расы.
К примеру, Медико-генетический научный центр РАМН совместно с британскими и эстонскими учеными провел исследование, показавшее, что окончательная русская биологическая идентичность сформировалась между XIV и XVI веками в центральной и северной областях Восточной Европы (центр формирования – Великое княжество Московское). Ни о каком влиянии азиатских компонентов на данный процесс говорить всерьез не приходится. Русские отличаются не только от татар, евреев и многих других народов, но даже от украинцев, имеющих, по-видимому, иное, чем у русских, происхождение (от белорусов русские практически не отличаются). Исследователи из Института молекулярной генетики РАН были приятно удивлены, проведя изыскания совместно с Уфимским научным центром РАН: выяснилось, что русские, живущие на расстоянии тысячи километров друг от друга (исследовались краснодарская и вятская группы), имеют гораздо меньше генетических различий, чем башкиры, проживающие по соседству. А значит, в отличие от башкир, имеющих в своем этногенезе девять этнических напластований, русские не являются синтетическим, сложносоставным народом вроде латиноамериканцев. Ученый краниолог Александр Козинцев на основании анализа черепов из центральной части России периода IV – I тысячелетий до нашей эры, пришел к выводу, что даже и столь далекие наши предки были расово чистыми северными европеоидами. А антропологическая экспедиция, возглавляемая знаменитым Виктором Бунаком, еще в 1955–1959 годах пришла к выводу, изучив более ста групп русского населения, что разброс значений антропологических признаков для этих групп в два раза меньше, чем для всего европейского населения. Все это позволяет утверждать, что русские – типичные европеоиды, по большинству антропологических признаков занимающе центральное положение среди европейских народов, то есть являющиеся эталонными европеоидами. Особо надо подчеркнуть: несмотря на то, что смешение с окрестными народами у русских, безусловно, происходило, их биологическая идентичность, по крайней мере за последнее тысячелетие, не менялась и исконная структура русского генофонда осталась в целом такой, какой была, не пострадав. Известный антрополог нашего времени Наталья Халдеева подчеркивает: «В целом все русские группы образуют общий графический кластер, относительно однородный по параметрам антропоэстетики».
Заметим, что на излете советской власти у русских была весьма низкая смешанная брачность на уровне 14,5% (причем сюда включались и русско-украинские, и русско-белорусские браки, что вряд ли правомерно). Сегодня она, надо думать, еще уменьшилась в условиях повсеместного разжигания «дружбы народов».
Стопроцентно биологически однородные народы встречаются редко (так называемые изоляты), но ведь и золота стопроцентного не бывает. Все относительно. Нам достаточно понимания двух обстоятельств. Во-первых, что русские – чемпионы этнической однородности среди всех потомков кроманьонца. Во-вторых, если порой и происходил подмес других подобных потомков (финнов, германцев, кельтов и даже представителей кавказско-балканской субрасы), то в таком случае никакой принципиальной «порчи» русская порода не претерпевала, поскольку возникала «реверсия» (Дарвин), то есть восстановление кроманьонского антропологического типа, исходного для русских. И даже вовсе чуждые гены, попав в русскую среду, поколение за поколением вытеснялись, будучи рецессивными, до полного исчезновения.
Итак, нравится это кому-то или нет, но русские как единое, однородное в целом племя – есть объективная реальность, фиксируемая с помощью самых современных научных методов. Это биологический факт. А, по словам Валерия Соловья, «расхожее и усиленно культивируемое представление о том, что нет-де, мол, чистых русских, что русские евразийский микст, – ошибка или откровенная ложь и клевета».
Отсюда с неизбежностью следует вывод о том, что русский этнический национализм имеет под собой твердую научную почву и, следовательно, право на существование, а неэтнический – ни такой почвы, ни такого права не имеет.
Когда мы, русские националисты, говорим о любви к русскому народу, о защите его прав и интересов, мы имеем в виду не нечто произвольное и безразмерное с неопределенными этническими и смысловыми границами, а вполне конкретный, древний и цельный народ, свое племя, родную кровь.

История: почему нельзя
Правильное понимание национализма неотделимо от правильного понимания феномена нации. В зависимости от истории той или иной страны, того или иного народа мы имеем право воспользоваться одной из двух концепций нации.
Первая, этатистская, политическая, именуется в науке «французской» концепцией и трактует нацию как согражданство безотносительно к этничности – просто население страны, замкнутое государственной границей, ни больше, ни меньше. Общность происхождения не включается в число признаков такой нации. Образец подобных наций нам представляют Франция, США, Канада, бывший СССР. Подозреваю, однако, что нацией такое население можно назвать лишь по недоразумению и вопреки всякой логике, ибо тогда французы, проживающие за пределами Франции – скажем, в английском протекторате Канаде или в бывшей французской колонии, а ныне независимой Гвинее, – это якобы уже вовсе не французы, а всего лишь франкоязычные. Зато настоящими французами приходится признавать негров и арабов – граждан Франции… Бред? Да. Но такова французская практика, в том числе юридическая. Она противоестественна.
Вторая концепция, расово-биологическая, именуется в науке «немецкой» и трактует нацию как фазу последовательного развития этноса (род–племя–народ–нация), в которой он обретает свой суверенитет посредством создания собственной государственности. Большинство стан мира являет нам нации именно в таком виде.
Соответственно такому пониманию можно говорить об этническом национализме, имея в виду именно и только немецкое понимание нации. И можно наоборот говорить о гражданском (политическом) национализме только в странах, где действует французское понимание (на мой взгляд, в корне неверное) нации.
Какое из этих пониманий применимо к России? О какого типа русском национализме можем мы говорить? Тут необходимо сразу же правильно расставить все акценты. В многонациональном СССР были некоторые основания говорить о политической, гражданской нации – советском народе. (Хотя время показало, что это был фантом, не что-то цельное и новое, а временный конгломерат наций, развалившийся в рекордно короткий срок именно по национальным границам.) Но в мононациональной России нет никаких оснований говорить о политической, гражданской нации «россиян». Соответственно не приходится говорить и о политическом, гражданском национализме.
Все познается в сравнении. Скажем, США и Канада – страны, созданные эмигрантами, пришельцами, вторженцами; у этих стран нет и по определению не может быть государствообразующего народа. В России такой народ есть, он один-единственный, и этот народ – именно и только русские. В тех странах «нация» – это фикция, обозначающая некий случайно сложившийся мозаичный конгломерат народов. В России же реально существует единственная нация – русский народ, создавший некогда здесь свою государственность и самоопределившийся на всей территории страны. В США коренные автохтонные народы загнаны в резервации, а все остальные пользуются нравственно оправданным равноправием – все будучи равными по положению пришельцами. В России же русские упорно не идут (и не пойдут!) в резервации, и никакое «равноправие» не кажется им справедливым в стране отцов, которую они создали и столетиями берегут от подобных хищных пришельцев.
Есть и еще одно обстоятельство, прямо указывающее на дефективность попытки отказаться от этнического критерия при определении национальности и, соответственно, национализма. Причем именно в России. Это – ее национально-территориальное деление. Французская концепция нации как гражданского сообщества несовместима с национально-территориальным делением страны. В принципе, категорически несовместима. Уж что-нибудь одно из двух. Либо – либо. Либо единая «российская нация» – но тогда, извините, никаких татарстанов, якутий, ингушетий, дагестанов и т.д. Либо национально-территориальное деление страны в том виде, в каком мы его имеем, – федеративное устройство, – но тогда не «российская», а «русская» нация плюс малые народы и национальные меньшинства. В России сегодня формально 21 национально-территориальная единица: два десятка президентов, два десятка конституций… Какая уж тут политическая «российская нация»?! Какой гражданский национализм?!

Культурология: почему нельзя
Нам осталось разобраться только с так называемым цивилизационным национализмом, базирующемся на общности языка и культуры.
Эта разновидность псевдонационализма отчасти обязана своим существованием все той же сталинской формуле нации, которая безраздельно и вне всякой критики господствовала в этнологии советского периода, инерцию чего мы не преодолели полностью до сих пор. «Русский грузинского происхождения», как он сам себя характеризовал, Сталин, естественно, дал такое определение нации, в которое мог вписать себя самого. Сделать это он мог только через указаную общность, и очень-очень многие нерусские или не совсем русские люди по вполне понятным мотивам крепко держатся за такую возможность причислиться к русскому народу (некоторые, правда, предпочитают делать это через православное воцерковление, во всяком случае, добавляют данный компонент как обязательный). Это вполне объяснимо, но никак не оправдано и антинаучно. В действительности обрести новую неврожденную национальность через приобщение к национальной культуре (языку, вере) невозможно. Русским можно только родиться, «стать» русским нельзя, как и невозможно перестать им быть, если уж таковым родился. Только такой вывод следует из последовательно логического рассмотрения проблемы этничности.
С первого же взгляда ясно, что попытка определить этничность через культуру ведет нас в порочный круг, например: русские – это люди русской культуры, которую создали русские, которые есть люди русской культуры, которую… и так до бесконечности. Но дело не только в этом, дело в принципе.
Лучше многих разъяснил теоретическую нищету цивилизационного (вообще, небиологического) подхода в этнологии историк Валерий Соловей: «Доминирующему в современном дискурсе социологизаторскому пониманию этничности вне зависимости от парадигматиче­ской принадлежности свойственно общее фундаментальное проти­воречие: этническая сущность (не важно, трактуется ее природа как примордиальная или сконструированная) описывается/опреде­ляется через сущностно неэтнические признаки/элементы. При этом остается непонятным, как и почему из неэтнических элементов возникает новое – этническое – качество».
В новой, только что вышедшей книге Соловей делает важное разъяснение: «Значит, русскость – это кровь, и ничего больше? Ну отче­го же. Конечно, русский язык и культура, природа и терри­тория, общность исторической судьбы, – в общем, все из­вестные критерии русскости, – имеют известную цену. Но только в привязке к биологии, которая не просто отправная точка или фундамент, а несущая конструкция всего здания русскости.
– Как же так? – возразят мне. – Ведь русские в подавляющем большинстве склонны определять этническую принадлеж­ность по культурно-историческим и психологическим, а не биологическим критериям, почва для них важнее крови. Я охотно с этим соглашусь, тем более что таковы данные мно­гочисленной социологии. Отмечу, правда, что в последнее десятилетие наметилась отчетливая тенденция валоризации (повышения ценности) принципа крови, особенно среди проходившего социализацию в постсоветскую эпоху моло­дого поколения. Но дело в том, что ответы людей на вопросы социологов не имеют ровным счетом никакого отношения к этничности, понятой биологически. Разве наша анатомия и наши ге­ны зависят от того, что мы думаем о себе?».
Я не вижу возможности оспорить сказанное. Понятно, что коль скоро определение этничности через сущностно неэтнические факторы (культура, язык, религия) несостоятельно, то и говорить о каком бы то ни было неэтническом (в данном случае цивилизационном) национализме нет никакой возможности для людей мыслящих.
Что же значит быть русским?
Это значит, в первую очередь, иметь в себе русскую кровь (по подсчетам ученых-антропологов, все, в ком она течет сегодня, – родственники между собою в 23-м поколении). Вне этого условия все остальные требования пусты и бессмысленны. Человек, в котором русской крови нет вообще, не может считаться русским, как бы он ни был воспитан, как бы себя ни вел и что бы о себе ни воображал. Национальность у человека – то же, что порода у животных. Пуделю может сниться, что он – борзая, но пусть проснется и подойдет к зеркалу…
Нация есть большая семья, связанная общим происхождением, общей историей. Забота о ней естественна для члена большой семьи, как и забота о личной, малой семье. Этнический национализм – бабочка, выпорхнувшая из патриотического кокона, и обратно в пустую шкурку ее уже не запихнуть.

* * *
Итак, резюмирую: «неэтнический национализм» любого сорта («политический», «гражданский», «цивилизационный») есть нонсенс, порождающий лишь сумятицу в умах. По сути, это – не что иное, как новая маска ветхого патриотизма, проигрывающего национализму, но стремящегося к реваншу. Признать возможность неэтнического национализма – значит неизбежно встать перед необходимостью заново изобретать термин, обозначающий любовь к своему – и только своему! – племени. После чего начать новую борьбу за «прописку» этого термина в современном политическом контексте. Но это значило бы уподобиться Данаидам, вечно наполняющим водой бездонные бочки. Мне кажется, политологам следует уважать себя и не создавать перспектив подобной деятельности.
Неэтнический национализм истинным быть не может, надо это, наконец, признать.
Истинный национализм – это национализм этнический.
Истина есть знак качества мысленного продукта. Истинный национализм не может быть плохим, он может быть только хорошим. Хотя и хороший национализм может не нравиться многим и многим, как, впрочем, и любая истина.
Таким образом, хороший национализм есть этнический национализм.
В самом лучшем смысле слова.




РУССКАЯ ИДЕЯ КАК ЭЛЕКТОРАЛЬНЫЙ РЕСУРС2

Первоочередные этнополитические проблемы русского народа

Содержание «Политического класса» № 11 за 2006 год, посвященного проблеме русского национализма, заставило меня обратить внимание на некоторое противоречие в развитии данного дискурса. Признавая нежелание властей повернуться лицом к главному представителю собственного электората – именно к русскому народу – политологи, однако, не делают попытки инвентаризировать собственно те проблемы русских, невнимание к которым чревато общественными потрясениями. Хотя в том, что мы семимильными шагами двигаемся как раз к таким потрясениям, убеждать уже, кажется, никого не нужно. Я попытался, на основе пятнадцатилетнего опыта теоретика и практика русского движения, ликвидировать это противоречие.

Русское общество и российская власть
Общество и власть – проблема нестареющая. Но ее содержание может меняться очень быстро и радикально в зависимости от обстоятельств.
Прежде всего определимся с понятиями, о которых пойдет речь. Что такое Власть? Что такое Общество?
С Властью определиться просто. Под Властью мы, в соответствии с Конституцией России, будем понимать три ее официальные ветви: законодательную, исполнительную и судебную. И заявленную проблему будем рассматривать именно в контексте взаимоотношений Общества с этими ветвями.
С Обществом – сложнее. Оно в России настолько неоднородно, пестро во всех отношениях, что необходимо найти некое значимое большинство, которое позволит пренебречь многочисленными частными различиями и говорить об обществе как о чем-то более или менее целом, а не о десятках параллельно существующих «обществ», «сообществ» и т.д.
Что же это за большинство, которое позволяет нам вообще ставить вопрос о феномене «Общества»? Воспользуемся сравнением, чтобы прояснить картину.
Современная Россия диаметрально противоположна бывшему Советскому Союзу в главном: в общественной структуре. В те времена шла речь о «социально однородном обществе»: такова была официальная доктрина. Наряду с ней действовала и другая основополагающая доктрина: «советский народ – новая историческая общность людей». То есть, создавалось и насаждалось представление о советском обществе как некоем человеческом сплаве, в котором социальные и национальные различия теряют, якобы, всякое значение. Фальшивость этого представления обнажилась уже к исходу коммунистической эпохи, когда стало ясно, что разлом страны произойдет именно по социальным и национальным граням, которые обозначились в 1970-е, а в 1980-е приобрели характер настоящих водоразделов.
Социальные грани сейчас вне зоны нашего внимания. Национальные же грани, наличие которых коммунисты всегда просто отрицали (Ленин: «нации – буржуазная выдумка»), неожиданно для многих преобразовались в крепкие границы национальных государств. И даже не просто национальных, а этнократических! Украина – для украинцев, Казахстан – для казахов, Латвия – для латышей, Грузия – для грузин и т.д. и т.п.: четырнадцать национальных держав по всему периметру российских границ… Стало кристалльно ясно, что в Советском союзе проживал вовсе не какой-то там безнациональный «советский народ», о котором нам рассказывали небылицы, а что в действительности это была многонациональная страна, содержавшая в себе ряд наций именно в полном научном смысле слова, способных провозгласить и утвердить свой национальный суверенитет, свою национальную государственность.
Распад Советского Союза и Перестройка придали России такие качества, которых она была лишена в составе СССР. Мы оказались в стране, вновь разделенной на социально неоднородные классы и сословия, чьи интересы во многом противоречат друг другу, и говорить сегодня о некоем «российском обществе» как значимом большинстве невозможно, если ориентироваться на социальные критерии. Ибо значимой группой сегодня является лишь социальное меньшинство, а социальное большинство вовсе не определяет политическую картину современной России, является политически дефективным.
Зато, в отличие от СССР, мы оказались не в многонациональной, а в мононациональной стране. Причем, если сознание социальной однородности, в котором воспитывалось советское общество, сегодня разбито в мелкие осколки, то русское национальное самосознание заметно растет. Это отмечают не только журналисты и политики, но и ученые-социологи. Если в 1986 году 78% русских определяли себя как «советские» и только 15% как «русские», то сегодня по данным ВЦИОМ против лозунга «Россия – для русских!» выступает лишь 23% опрошенных, а значит прямо или с оговорками его поддерживают или хотя бы не возражают 77%3.
Итак, мы нисколько не погрешим против истины, если признаем, что в постсоветской России обнаружилось новое значимое большинство населения: русский народ. А значимое большинство – это и есть Общество. При таком понимании проблема «Общество и Власть в России» трансформируется в проблему «Русский народ и Власть».
Коротко эту проблему можно охарактеризовать одним словом: РАЗМИНОВЕНИЕ. Общество и Власть разминулись друг с другом.
Вряд ли можно отрицать, что русские, как и любой другой народ, имеют свои права и интересы. Хотя в международном праве, в отличие от детально проработанных прав национальных меньшинств, права национального большинства как таковые не рассматриваются, но это значит лишь, что они присутствуют в правосознании «по умолчанию» как права народов вообще (в том числе, например, такая правовая константа, как право наций на самоопределение).
Сегодня можно утверждать, что в России грубо нарушены права и интересы русского народа. С каждым годом обостряется конфликт между Обществом, стремительно их осознающим, и Властью, отказывающейся их не только удовлетворять, но и замечать. Начать можно прямо с фундаментального права русского народа на самоопределение, которое до сих пор не реализовано. В отличие от 21 народа России, имеющего свою государственность, у русских такой государственности нет. Об этом громко кричит преамбула Конституции России, начинающаяся словами: «Мы, многонациональный народ России…». Факт принятия Конституции и провозглашения государства России от лица некоего «многонационального народа» (научно абсурдный фантом) решительно перечеркивает попытку утверждать, будто у русских, как у татар, башкир, якутов, чеченцев, адыгов, ингушей и т.д., есть своя государственность. Ее нет – ни юридически, ни фактически! Что вряд ли справедливо, если учесть, как утверждает история, что Россию создал все-таки именно русский народ, по имени которого ее и назвали.
Далее. Сошлюсь на документ размером в полстранички. Он называется «Программа-максимум и программа-минимум Русского национального движения» и был принят на учредительной конференции РНД 30 января 2004 года. В нем сформулированы все основные требования, кристаллизованные всем ходом развития русского самосознания. Желающие убедятся без труда: РНД ни с кем не воюет и ни на чьи права не покушается, но твердо ставит вопрос лишь о правах и интересах русского народа:

«ПРОГРАММА-МАКСИМУМ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ
Построение Русского национального государства, включающего в себя территорию нынешней России (но без национально-территориального деления), а также земли, пожелающие с ней воссоединиться.
* * *
ПРОГРАММА-МИНИМУМ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ
1) признание, в соответствии с международными стандартами, России – мононациональной страной русского народа, составляющего абсолютное большинство ее населения;
2) признание и законодательное утверждение исторической роли и фактического значения русского народа не только в качестве коренного и титульного (всю Россию назвали по нашему имени), но и как единственной государствообразующей нации России. Ибо русские – не только создатели России, но и единственная (!) нация, без которой Россия не могла бы существовать в виде единого государства в ее настоящих границах.
3) признание права русского народа на национально-пропорциональное представительство во всех органах государственной власти и местного самоуправления России;
4) признание права на воссоединение единой русской нации, оказавшейся в разделенном положении;
5) признание факта этнодемографической катастрофы русского народа и законодательное утверждение мер, в том числе чрезвычайных, направленных против депопуляции его как государствообразующей нации, против снижения его удельного веса в составе населения России;
6) сохранение и укрепление этнического единства русского народа и всех исторических и культурно-языковых факторов, способствующих этому;
7) запрещение русофобии во всех ее проявлениях, защита человеческих и гражданских прав русских людей в любой точке земного шара;
8) признание факта геноцида русского народа и преодоление его последствий».

Знает ли Власть об этих требованиях? Слышит ли она голос Общества, голос русского народа? Нет, не знает и не слышит. И слышать не хочет.
Возьмем власть законодательную. В Госдуме прошлого созыва был разработан законопроект «О русском народе»4. Прошли слушания. Где проект ныне? Под сукном. Вместо него нам подсовывают законопроект «Об основах национальной государственной политики», где есть глава 16, посвященная русским. Подробный и резко отрицательный отзыв на этот законопроект передан в Администрацию президента, в Госдуму и в Минрегионразвития5, но не думаю, что законопроект будет исправлен в желательном для нас направлении. Я мог бы углубиться в тему несоответствия законодательства русским правам и интересам (фактов много)6. Но скажу лишь о самом главном – русский народ лишен своего легитимного представительства в семье народов мира. Нет такой инстанции, которая имела бы право представлять русских на любом уровне: от Ассамблеи народов России до Организации Объединенных наций. Создавать свои национально-культурные автономии (НКА) русским в 2003 году запретили. К тому же закон «О политических партиях» запрещает создание партий по национальному признаку. Вот и получается, что народ, на котором держится вся Россия, лишен всякого законного представительства вообще. Нормально ли, справедливо ли, хорошо ли это?
Возьмем власть судебную. Как известно, законодательная власть много побеспокоилась о том, чтобы в судебном порядке пресекать конфликты на почве национальной, религиозной, расовой вражды. Приняты новые соответствующие статьи в УК РФ и даже отдельные законы, например «О противодействии экстремистской деятельности». Однако и трактовка этих законов в СМИ, и правоприменительная практика показывают, что они применяются исключительно односторонне: когда нужно раздуть жупел т.н. «русского фашизма». В тех же случаях, когда убийства, избиения, вообще насилие и дискриминация применяется против русских людей, об этих замечательных статьях и законах все сразу забывают. Я лично не раз бывал свидетелем судебных процессов такого рода, когда, например, Пресненским судом была оправдана газета «Московский комсомолец», напечатавшая: «Давайте вспомним: между русским человеком и свиньей много общего». Судья Тюленев не нашел тут правонарушения. А попробуй кто напечатать такое о мусульманине или еврее?! Подобная несправедливая, односторонняя судебная и милицейская практика, утвердившаяся у нас повсеместно, по сути, является наихудшим видом разжигания межнациональной розни.
Суммируя отношения русского Общества с судебной и законодательной Властью, я готов со всей ответственностью перефразировать Радищева: русский человек в законе мертв.
Возьмем, наконец, власть исполнительную. Когда президент России заявляет, что лозунг «Россия – для русских!» могут прокламировать только придурки и провокаторы, как прикажете его понимать? Значит, придурки и провокаторы – это 70 с лишним процентов электората, избравшего его на этот пост?! Неоднократные попытки выйти на президента, чтобы просветить его в отношении азбучных истин этнополитики, в отношении основных проблем русского народа, его прав и интересов, каждый раз наталкивались на саботаж чиновников. Администраторы менее высоких уровней (министры, губернаторы, мэры и др.) берут пример с президента.
Что же остается сказать в таком случае? Только повторить: отношения Общества и Власти в современной России носят характер разминовения.
* * *
Понятно, что если Власть и Общество разминулись между собой, ничего хорошего в этом нет. Так и до большой трагедии рукой подать. Ведь если народ вытолкнуть, вытеснить из легального политического пространства, как это сегодня делают с русскими, он, защищаясь, неминуемо, неизбежно перейдет в подполье. И тогда никакие сколь угодно жесткие меры не спасут нас от беспредельного роста экстремизма. Что мы, собственно, с тревогой и наблюдаем сегодня все. И мы все этого не хотим.
Как эту трагедию предотвратить?
Необходимо, чтобы возможность такой трагедии была осознана Властью прежде, чем она произойдет в жизни. Кремлю необходимы регулярные консультации с реальными, а не самим же Кремлем сделанными русскими организациями, подобные тем, какие он проводит с национальными организациями других народов России (например, с главраввином Берл Лазаром для обсуждения проблем еврейской общины). Это нужно, прежде всего, самой Власти, чтобы держать руку на пульсе событий.
Необходимо убрать из закона «О политических партиях» пункт 3 ст. 9, запрещающий создавать партии по национальному признаку, ведь это естественное право, вытекающее из Всеобщей декларации прав человека и гражданина.
Необходимо аннулировать поправки к закону «О НКА», дискриминирующие русских, и зарегистрировать наконец, федеральную русскую НКА. Тем более, что соответствующие судебные решения уже имели место быть.
Необходимо принять эти меры, чтобы у русских в семье российских народов было легитимное представительство, чтобы русские не чувствовали себя несправедливо ущемленными и обделенными, чтобы преодолеть разрыв между Обществом и Властью, чреватый большим взрывом. В конечном счете в этом заинтересованы как Общество, так и Власть. Но если у Общества есть признаки понимания ситуации, то Власть этим похвалиться не может.
Не надеясь, что в ближайшее время наши элиты сами собой вдруг прозреют, я решаюсь прокомментировать и разъяснить тот краткий инвентарь национальных русских проблем, который представлен в вышеупомянутой Программе-минимум РНД. Начнем анализ с малого, чтобы тем вернее постичь большое.

Первоочередные этнополитические проблемы русского народа
(Комментарий к Программе-минимум РНД)

1. НЕОБХОДИМО ПРИЗНАТЬ, В СООТВЕТСТВИИ С МЕЖДУНАРОДНЫМИ СТАНДАРТАМИ, РОССИЮ – МОНОНАЦИОНАЛЬНОЙ СТРАНОЙ РУССКОГО НАРОДА, СОСТАВЛЯЮЩЕГО АБСОЛЮТНОЕ БОЛЬШИНСТВО ЕЕ НАСЕЛЕНИЯ.
Часто приходится слышать и читать, что Россия-де – «многонациональная страна». Это утверждение антинаучно, юридически ошибочно и политически вредно. Авторы подобных заявлений в лучшем случае не понимают значения слова «многонациональная», они повторяют расхожую нелепость, с дальним прицелом запущенную в необразованную толпу. На самом деле для того, чтобы страну можно было признать мононациональной, вовсе не нужно, чтобы все 100% ее жителей принадлежали к одному этносу. Для этого вполне достаточно 67%. Так утверждает международное право, общепризнанные в цивилизованном мире принципы. Если мы заглянем, к примеру, в документы старейшей и авторитетнейшей международной правозащитной организации «Freedom House» (в ее опекунах состоят такие знаменитости политологии как Збигнев Бжезинский, Билл Ричардсон, Кеннет Адельман и др.), мы обнаружим там четкое и ясное определение: «Мы определили страны, где более двух третей населения принадлежит к единой этнической группе, как мононациональные, а те, где нет подобного большинства в две трети, – как многонациональные»7.
Русских в России более 80%. Больше, чем евреев в такой этнократической стране, как Израиль. Больше, чем казахов в Казахстане, украинцев на Украине, латышей в Латвии, эстонцев в Эстонии…
Итак, Россия – полиэтническая, сложносоставная, но все же мононациональная, а не многонациональная страна. Эта идея должна постулироваться твердо и открыто.

2. НЕОБХОДИМО ПРИЗНАТЬ И ЗАКОНОДАТЕЛЬНО УТВЕРДИТЬ ИСТОРИЧЕСКУЮ РОЛЬ И ФАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ РУССКОГО НАРОДА НЕ ТОЛЬКО В КАЧЕСТВЕ КОРЕННОГО И ТИТУЛЬНОГО, НО И КАК ЕДИНСТВЕННОЙ ГОСУДАРСТВООБРАЗУЮЩЕЙ НАЦИИ РОССИИ.
Тезис о том, что русские – не только главные создатели России, но и единственная нация, без которой Россия не могла бы существовать в виде единого государства в ее настоящих границах, полностью подтвержден исторической наукой8. Не укрепляя всемерно, не оздоравливая, не усиливая, не взращивая в первую очередь именно русский народ – становой хребет Отечества – мы не сможем укрепить, оздоровить, усилить и само Отечество. Благо русских, таким образом, есть благо всей России, в том числе всех населяющих ее коренных народов и национальных меньшинств. Зло, вред, причиненные рускому народу, оборачиваются злом и вредом для всей России. Первоочередная забота о русском народе, о его правах и интересах полностью оправдана целями и задачами общегосударственного процветания.
Россия – не Америка, жители которой есть «нация иммигрантов» (Джон Кеннеди): это страна русского народа. Фигурально выражаясь, русский народ – этот тот сук, на котором сидят в России все остальные многочисленные коренные народы и национальные меньшинства. Закон и порядок в России должны быть приведены в соответствие с этим фактом.
В силу вышесказанного ясно, что проблемы русского народа – есть проблемы государственные. Это проблемы важнейшего, приоритетного общегосударственного значения.
Между тем, сегодня мы сталкиваемся с вопиющим несоответствием юридического, политического, экономического и бытового положения русского народа – его исторической роли и фактическому статусу в нашей стране. Нарушение прав и законных интересов русских людей носит до такой степени массовый и регулярный характер, что позволяет говорить о геноциде, этноциде русских не только в ближнем зарубежье, но и в самой России, а также, как это ни прискорбно, о политике государственной русофобии. Об этом ниже.

3. ПРЕСЕЧЬ НАРУШЕНИЕ ПРАВА РУССКОГО НАРОДА НА НАЦИОНАЛЬНО-ПРОПОРЦИОНАЛЬНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО В ОРГАНАХ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ВЛАСТИ И МЕСТНОГО САМОУПРАВЛЕНИЯ РОССИИ.
Русский народ не имеет в России своей государственности, суверенности, своего национально-территориального образования. В отличие от многих народов России он не является субъектом права, выпадая из системы федеративных отношений.
Вдобавок к тому он зачастую еще подвергается дискриминации и унижению в различных национально-территориальных образованиях (их по Конституции насчитывается 21), среди которых немного найдется таких, чьи власти и титульные народы прошли бы тест на лояльность к русским.
В 2003 году в стенах Государственной Думы прошло заседание круглого стола, посвященное данной теме. Организаторами выступили Комитет по делам национальностей Госдумы и Академия госслужбы при президенте России. Профессорами и доцентами названной Академии была со многими цифрами и фактами в руках обрисована опасная тенденция, ярко проявившаяся в постсоветской России: во всех так называемых национальных республиках произошло вытеснение русских из аппарата и структур исполнительной власти, из банковского сектора, из основных СМИ, из наиболее прибыльных сфер экономики, а кое-где – и из законодательных собраний. Показательным можно считать пример Адыгеи, где титульный народ – адыги – составляющий всего около 20% населения, составил абсолютное большинство в местном парламенте и практически полностью владеет всеми структурами власти и экономикой маленькой республики.
И это в Адыгее, где русских почти 80% населения! Что же говорить о Дагестане, где русских по переписи 1989 года было 9%, а осталось едва ли 2%; или о Чечне, где русские еще недавно составляли около 40%, а теперь их меньше, чем в Дагестане; или об Ингушетии, где русских было 2%, а теперь не осталось и вовсе! В Кабардино-Балкарской республике имеют место постоянные нападения кабардинцев на русских в Прохладненском (исстари казачьем) районе под лозунгами «Русские, уходите с нашей земли» и т.п. В Татарстане татары составляют менее 50% населения республики, но занимают при этом от 75% до 85% «руководящих кресел». Эта республика открыто претендовала на статус «ассоциированного государства», не подписала Федеративный договор в 1992 г., не проводила референдум по Конституции, не пускала и не пускает к себе российский бизнес из других регионов. Русские оказались там на положении граждан второго сорта. Между тем активисты Татарского общественного центра (ТОЦ) воевали в Чечне против русских, разрушили в 2003 году православную часовню в Набережных Челнах, пропагандируют джихад. В новогодние праздники 2005 годататары учинили безнаказанный погром русских сел Чаадаевка и Архангельское. В школах Татарстана на изучение татарского языка отводится времени в полтора раза больше, чем русскому; при этом преподаватели русского, в отличие от преподавателей татарского, не получают надбавки к жалованию. Татарская элита болезненно реагирует на любые попытки центральной власти указать ей на сопряженность интересов и судеб Татарстана и России. Последним проявлением этой болезненности стала критика со стороны Госсовета Татарстана по поводу проекта закона «Об основах государственной национальной политики РФ» – за якобы содержащееся в нем положение о «главенствующей роли русского народа».
Вытеснение русских из всех жизнено важных сфер происходит отнюдь не только на Кавказе или в национальных республиках Поволжья. Вот что пишет в статье «Крайний Север: русским вход запрещен» бывший вице-мэр Якутска, действительный член Академии Космонавтики им. К.Э. Циолковского – Александр Азямов, которого местные этнократы сумели выжить из Якутии, предварительно бросив на несколько месяцев в тюрьму:
«В одночасье русские на окраинах стали людьми второго сорта, которых только ленивый или окончательно спившийся нацмен морально или физически не пинает. На Крайнем Севере отмечено резкое сокращение русского населения, особенно там, где у власти оказались местные “бароны”, лелеющие антирусские настроения. На последнем съезде КПСС один известный нацмен недаром в грубой форме отрезал, что впредь-де никогда не будет ни старшего, ни младших братьев. И теперь на окраинах России даже многочисленные полукровки, которые раньше с гордостью говорили, что они русские, вдруг в один миг стали передовым отрядом “национальной интеллигенции”. Ныне вчерашние “младшие братья” претендуют на особые отношения своих “суверенных” государств с “суверенным” несуществующим Русским государством, от которого эти “бароны” стали получать все, а возвращать ему – ничего. Они отгородились таможнями, ввели различные ограничения для приезжающих русских. А чтобы местные русские не мешали строить вдруг свалившееся с небес “суверенное” государство ханов и рабов, “бароны” решили всех их превратить либо в беженцев, вынужденных переселенцев, либо (если кто пожелает остаться) в современных рабов, которые будут много работать, но ничего не будут получать за свой труд… Все производства возглавили местные национальные кадры, имеющие весьма смутные представления о деятельности промышленных предприятий. Правоохранительная система на глазах стала приобретать преступный клановый характер, при отчетливой тенденции полной “суверенизации” от центральных федеративных органов власти. Участились случаи полного произвола против русских, грабежей, разбоев со стороны лиц в милицейской форме. Расследования подобных преступлений ведут, как правило, те же лица. Промышленность, добываемые минеральные ресурсы на корню разворовываются местными “баронами”, их родственниками и приближенными лицами (под стенания и причитания о горькой судьбе своего вымирающего народа). При этом они еще и натравливают “свой вымирающий народ” на “русских пришельцев”, утверждая, что все беды – от них. “Русские, убирайтесь отсюда! Вас никто к нам не звал!” – таков лейтмотив местных лидеров “национальных фронтов”. Откровенно хулиганские антирусские выходки начинаются с началом рабочего дня, под одобрительные взгляды руководства из нацменов, и заканчиваются во второй половине дня на очередном митинге – таковы политические результаты деятельности “национальных фронтов” и их активистов» («Национальная газета» № 3 [7] за 1997 год).
Все это писалось Азямовым не с чужих слов, а по собственному горькому опыту. Да и все мы помним еще дни, когда Якутия ввела, было, собственную таможню и визовый режим посещения для любого жителя России извне республики. За последние годы центральной властью, президентом было сделано немало для приведения региональных законодательств в соответствие с Конституцией России и общероссийскими законами. Но не везде эта работа проведена последовательно и до конца. А что касается подзаконной практики, то на дискриминационном положении русских законодательная унификация и вовсе никак не отразилась. Русские по-прежнему являются в национальных республиках своей страны людьми второго сорта.
Особенно ярким проявлением дискриминации русских явилось фактическое ограничение их прав на участие в выборах президента той или иной национальной республики. Хотя де-юре такое ограничение не вводилось, но, требуя по местному, республиканскому закону от кандидата в президенты знания языка титульной нации, хитрые законодатели на деле поставили непреодолимый барьер перед жителями нетитульной национальности, поскольку никто никогда этих языков в обязательном порядке не изучал. Именно так, в нарушение ст. 19 Конституции России (где провозглашено равенство прав всех граждан независимо от национальности), было заведено избирать президента, например, в Калмыкии, Чувашии и ряде других республик. Характерно, что с требованием, чтобы на пост главы Республики Горный Алтай (где алтайцев всего 30%) мог выдвигаться только алтаец, выступил Курултай алтайского народа. Это требование не было удовлетворено, после чего 18 августа 2005 года в с. Балыктуюль была сожжена Свято-Пантелеймоновская церковь.
С момента того круглого стола в ГД прошло три года, но негативная тенденция не изменилась, а последствия ее только закрепились в республиках, отток откуда русских жителей неуклонно продолжается, что ведет к образованию в теле России моноэтнических анклавов, каковыми уже практически стали Чечня, Ингушетия, Тува. Дагестан, конечно, моноэтническим не назовешь, но в смысле вытеснения оттуда русских он не отстает от названных выше регионов. Между тем, если русских, всегда выполнявших роль главной скрепы разрозненных территорий, на этих территориях не останется, их никем и ничем нельзя будет заменить. И в таком случае новый распад страны – лишь вопрос времени.

4. НЕОБХОДИМО ПРИЗНАТЬ ПРАВО НА ВОССОЕДИНЕНИЕ ЕДИНОЙ РУССКОЙ НАЦИИ, ОКАЗАВШЕЙСЯ В РАЗДЕЛЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ.
Впервые за свою историю русский народ оказался в разделенном положении, которое зафиксировано не с помощью оккупационных войск, а международно признанными границами.
Необходимо подчеркнуть, что вопрос о разделенном положении русской нации и ее праве на воссоединение – это не проблема русских «национальных меньшинств» в ближнем зарубежье. Именно такую постановку проблемы пытаются нам навязать, но переводить разговор о разделенной русской нации в плоскость защиты прав национальных меньшинств – неактуально. Потому что это в первую очередь именно наша проблема – проблема большого народа, проблема «материковых» русских, которые всегда были и желают навсегда остаться единым народом. Это нас сегодня разрезали по живому. Это от нас отрезали значительную часть нашего метафизического тела. Это нас сократили, уменьшили, ослабили. Это нам необходимо вернуть, «пришить обратно» отрезанную часть. Поэтому мы должны сосредоточиться на проблеме разделенной русской нации как единого целого и устремиться к ее воссоединению.
Положение осложнено тем, что все бывшие советские республики, за исключением Белоруссии, преобразовались не просто в национальные государства, но в весьма жесткие этнократические режимы, последовательно проводящие по отношению к русским жителям политику этноцида (то есть бескровного духовного геноцида) и ущемления гражданских и общечеловеческих прав. Так обстоит дело не только в Казахстане, Прибалтике, Молдавии и на Украине, но и в республиках Средней Азии и Закавказья, откуда непрерывно продолжается исход русского населения.
Таким образом, на рубеже нового тысячелетия перед русскими возник целый ряд никогда прежде не ставившихся задач – от элементарного выживания и сохранения своей национальной идентичности в неблагоприятных условиях нерусских этнократий, до задачи воссоединения единой русской нации в границах всей территории компактного проживания русского этноса.
Следует подчеркнуть, что российские власти не имеют внятной политики по отношению к русской диаспоре, плохо ориентируются в ее внутренних отношениях и избегают открытой поддержки каких бы то ни было русских организаций, опасаясь «дипломатических осложнений». Хотя любая вменяемая власть в любой другой стране немедленно использовала бы неравноправное положение своей диаспоры в качестве мощнейшего рычага международной политики и сделала бы борьбу за «права человека» (конкретно: за права русского человека) инструментом гуманитарной интервенции, а саму диаспору – плацдармом экономической и политической экспансии. Но в условиях, когда русские не стали еще субъектом политики и подвергаются дискриминации даже в самой России, это, по-видимому, невозможно. Результатом, в частности, является тотальный стратегический провал всей российской «ближнезарубежной» политики, начиная с Грузии, Азербайджана и Украины, кончая Белоруссией, Прибалтикой и Приднестровьем.
Проблема справедливого, мирного и законного воссоединения разделенной нации не нова в международном праве. Так, в ХХ веке мы стали свидетелями воссоединения немецкой нации (к чести немцев надо сказать, что они никогда официально не признавали законности раздельного существования своего народа); на наших глазах континентальный Китай воссоединился с Гонконгом и Макао. Можно ответственно утверждать, что никаких опасных для мира во всем мире потрясений от этих воссоеднинений не произошло, напротив, уровень международной напряжености снизился. На повестке дня стоит вопрос о воссоединении Китая с Тайванем, о слиянии Южной Кореи – с Северной и т.д.
Напротив, факт разделения единого (в данном случае русского) народа при помощи несправедливых и необоснованных границ представляется незаконным, вопиюще противоречащим всемирно признанному праву наций на самоопределение, а также принципам гуманизма. Он должен быть преодолен.

5. НЕОБХОДИМО ПРИЗНАТЬ ФАКТ ЭТНОДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФЫ РУССКОГО НАРОДА И ЗАКОНОДАТЕЛЬНО УТВЕРДИТЬ МЕРЫ, НАПРАВЛЕННЫЕ ПРОТИВ ДЕПОПУЛЯЦИИ ЕГО КАК ГОСУДАРСТВООБРАЗУЮЩЕЙ НАЦИИ.
Этнодемографическая катастрофа русского народа – давно признанный всей научной общественностью факт. (Ряд ученых с тревогой заявляет даже о том, что русские как этнос могут сойти с исторической арены к концу столетия.) Проблема в том, чтобы это признание было переведено в политическую плоскость и повлекло бы за собой политические, экономические и иные решения, способные обратить вспять негативные процессы и исправить нанесенный указанной катастрофой урон.
Россия без русских – обречена. Не будет русских – не будет и России. Об этом должно быть внятно и недвусмысленно заявлено с самых высоких трибун, чтобы сознательно мобилизовать все силы страны на исправление ситуации. Вместо этого нам с тех самых трибун говорят о некоем «дефиците трудовых ресурсов», что и неверно по существу (Россия никогда не была столь обеспечена этими ресурсами, как сегодня), и опасным образом фальсифицирует проблему.
Надо понять и признать на государственном уровне, что трагический итог ХХ века для русского народа состоит в подрыве его сил и генофонда в результате трех основных факторов. Во-первых, это раскрестьянивание. Через данный закономерный, но опасный по своим последствиям исторический процесс прошли и другие белые христианские народы Европы и Америки, чье положение также сегодня внушает тревогу9. Но вот другие два фактора – специфически российские, усугубляющие общеевропейскую роковую тенденцию к вырождению. Это, во-вторых, четырехступенчатый геноцид русских в течение одного столетия. И в-третьих – подъем и крах собственного глобализационного проекта (он же всемирная коммунистическая утопия), надорвавший жизненные силы русских. Все или почти все прочие проблемы, стоящие сегодня перед русским народом, а значит и перед Россией, – производные от вышеуказанного трагического основного итога.
Некоторые наблюдения и выводы, касающиеся современного положения дел, изложены в докладе «Демогеноцид русского народа» Б. И. Искакова (д.э.н., профессор, завкафедрой статистики МБИ, замзавкафедрой статистики РЭА им. Г.В. Плеханова, президент Международной славянской академии), где он, в частности, пишет:
«За 1992-2004 гг. резко ухудшилось состояние структуры и общий генофонд населения России. Доля условно «здоровых» в населении значительно упала и сегодня составляет 10-30% и продолжает быстро снижаться. Доля условно здоровых среди детей и подростков гораздо ниже, чем среди населения в целом. Ухудшение здоровья и генофонда нации нарастает на фоне абсолютного вымирания России…
Анализ показывает, что каждый день отсрочки в решении проблемы несет миллионы смертей в будущем в силу неумолимых законов демографии. Если выправить государственные рули России, Украины и Белоруссии и других славянских стран слишком поздно и недостаточно решительно, то запланированная мировой и отечественной олигархией и предательскими режимами гибель всего славянского этноса может оказаться необратимой и неотвратимой. К сожалению, в Госдуме, администрации и Кремле нет понимания всей масштабности и трагичности этой проблемы.
Международная славянская академия исследовала влияние основных причин столь глубокой депопуляции, сверхсмертности. Таких причин шесть.
На темпы вымирания России наиболее сильно влияет главная причина: тотальное внедрение криминальной приватизации, принудительный передел собственности, насаждение криминально-олигархического капитализма, проведенного мировым капиталом в России в 1990-е годы через своих агентов влияния. Коэффициент парной корреляции вымирания с «блицкригом приватизации» равен 99% – практически функциональная зависимость, по теории статистики. Приватизация за бесценок, насильственный передел собственности, «чубайсизация» всей страны потянула цепочку: наркотизация, алкоголизация, падение нравов, ослабление семьи и брака, разорение и обнищание народа, преступность и терроризм, ухудшение экологии…
Второй фактор: криминальная наркотизация, тотальная алкоголизация, развязанная в 1990-х годах. Парная корреляция наркотизации с вымиранием – 98%. Почти функциональная зависимость. По классификации Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ) выделяется 10 групп наркотиков. В адаптированной к условиям России классификации на первом месте: алкоголь, никотин, жесткие наркотики. Влияние жестких наркотиков в России возрастает очень быстро по сравнению с влиянием алкоголя и никотина.
Третий по влиянию фактор: ограбление народа криминальной приватизацией 90-х годов и обнищание народа. В качестве показателя выбрана доля обнищавших ниже прожиточного минимума, ибо вымирает, прежде всего, именно эта наиболее беззащитная прослойка населения. Парная корреляция обнищания с вымиранием составляет – 90%, почти функциональная зависимость. Нам навязывают обман, когда Госкомстат и др. официальные органы говорят о черте бедности. То, что у нас считается чертой бедности, – это черта нищеты в богатых, сытых странах. Поэтому когда говорят, какая доля проживает ниже черты бедности, эта доля на самом деле проживает ниже нищеты, а доля бедных гораздо больше. В качестве показателя используют так называемый коэффициент расслоения доходов между самой богатой и самой бедной десятиной населения. Это отношение называют коэффициентом расслоения (КР). По мировой статистике, если КР = 4,5 – в стране еще спокойно, если 5,6 – забастовки, революция. В нашей стране КР свыше 15%. В Москве этот коэффициент превысил 53% (по заниженным данным).
Четвертый по влиянию фактор – тотальное падение нравов, насаждаемое «демократами» и русофобными СМИ, которые растлевают детей, подростков, молодежь и все население. Из публикуемых показателей, отражающих разные грани падения нравов, выбраны два: ослабление семей и преступность. Ослабление семей, измеряемое отношением числа разводов к числу заключенных браков, показывает, какая доля семей распадается. Это – показатель более мягкой компоненты падения нравов. Парная корреляция между ослаблением семей и вымиранием  88%.
Пятый по значимости фактор – преступность как жесткая форма падения нравов. Парная корреляция между депопуляцией и преступностью составляет – 83%…
Шестой по значимости фактор – экологический. Загрязнение внешней среды, отравленность воздуха, пищи, воды, отравленность многих компонентов среды, в которых мы живем. Парная корреляция – 79% с вымиранием. Влияние факторов экологии носят кумулятивный характер».
Более подробно и обстоятельно проблема этнодемографической катастрофы русских исследована коллективом авторов сборника «Демогеноцид – война олигархии против России. Моделирование и прогнозирование динамики населения и производительности труда» (М., МСА, 2004).
Анализ проблемы позволяет утверждать: необходимо, наряду с немедленным восстанавлением Комитета по делам семьи, детей и демографии при Правительстве, немедленно же учредить Чрезвычайную государственную демографическую комиссию для разработки программы по преодолению демографического кризиса, основной задачей которой должно стать увеличение абсолютной и относительной численности русских как государствообразующего народа. Необходимо разработать и внедрить специальную государственную программу «Русская семья, русские дети».
Государство и общество должны также всемерно поддержать деятельность общественных организаций, способствующих подъему рождаемости русского народа.

6. НЕОБХОДИМОСТЬ СОХРАНЕНИЯ И УКРЕПЛЕНИЯ ЭТНИЧЕСКОГО ЕДИНСТВА РУССКОГО НАРОДА И ВСЕХ ИСТОРИЧЕСКИХ И КУЛЬТУРНО-ЯЗЫКОВЫХ ФАКТОРОВ, СПОСОБСТВУЮЩИХ ЭТОМУ.
Среди вызовов и угроз, адресованных русскому народу, не на последнем месте стоит размывание его этнических границ, разрушение его генотипической и культурно-исторической целостности. Речь тут должна идти не только об опасности обвальной иммиграции, которая уже сейчас должна характеризоваться как нашествие, вторжение или оккупация. Эта опасность может быть названа внешней, она направлена на растворение русских среди массы пришельцев. Однако имеется еще и не менее страшная опасность разложения нашего этноса изнутри.
О том, в чем суть такого положения и чем оно чревато, лучше всего говорит современная судьба недавно еще триединого русского этноса, состоявшего, как учила академическая наука, из трех субэтносов: великороссов, малороссов и белорусов. Сто лет целенаправленной пропаганды, «промывки мозгов» малороссийского субэтноса привели к его полному отрыву на данном этапе от братских русских народов-субэтносов: великороссов и белорусов. Сто лет подряд малороссам внушалось (вначале австрийцами и поляками, а затем уже и своими «национально-сведомыми» украинскими националистами при поддержке западных спецслужб), что украинцы – не русские, что это отдельный, совершенно особый народ со своей, отдельной культурой и историей. В результате мы имеем сегодня страну и нацию, отвергающие всякую идею единства с нами и последовательно занимающие антироссийские позиции во внешней политике, а во внутренней проводящие неуклонный этноцид своих же граждан – этнических русских. Аналогичная «работа» ведется сегодня в отношении белорусов, и это большая общая беда и тревога для наших народов.
Но, что хуже всего, в самой России антирусскими и антироссийскими силами продолжается та же разрушительная деятельность. Только на этот раз от нас, русских, пытаются оторвать такие неотъемлемые части нашего народа, как казачество, поморы, семейские и старожилы и другие подгруппы единого русского этноса. Этим подгруппам тоже сегодня внушается: вы-де – не русские, вы отдельные народы со своей историей и культурой. Цель этой пропаганды ясна: поманив различными соблазнами, типа тех, что изложены в ратифицированной Россией международной Конвенции о защите прав национальных меньшинств, выманить из состава русских его значительные и во многом авангардные слои (ведь перечисленные подгруппы формировались из наиболее физически здоровых и сильных, духовно активных людей – воинов, колонистов, землепроходцев), а тем самым – ослабить русский народ как таковой.
К сожалению, невыносимо горький украинский опыт мало учит нас уму-разуму. Значительная часть казачества и поморов уже «повелась» на эту дешевую пропаганду, лелея в своей среде сепаратистские тенденции, подогреваемые вполне обоснованными обидами на центральную власть и совершенно необоснованными надеждами на ее особое благоволение. Как великое политическое достижение они рассматривают право, лукаво данное им при последней переписи населения, писаться не «русскими», как это всегда было (и что в целом соответствует научной истине), а именно «поморами» и «казаками» и т.п. Ослепленные, обманутые, они далеко не все понимают, что ни казаки, ни поморы, ни еще менее крупные группы никогда ничего не добьются в отрыве от русского народа, от его борьбы за свои права и интересы. А вот если русский народ, и без того ослабленный свалившимися на него в ХХ веке бедами, будет еще более ослаблен отделением от него все новых частей, то конец придет всей матушке-России, а с ней – и высоко возмечтавшим о себе казакам и поморам…
Отсюда вытекает необходимость принятия государственной программы укрепления этнического единства русского народа и всех исторических и культурно-языковых факторов, способствующих этому.

7. ЗАПРЕЩЕНИЕ РУСОФОБИИ ВО ВСЕХ ЕЕ ПРОЯВЛЕНИЯХ, ЗАЩИТА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ И ГРАЖДАНСКИХ ПРАВ РУССКИХ ЛЮДЕЙ В ЛЮБОЙ ТОЧКЕ ЗЕМНОГО ШАРА.
Русофобия есть публичное выражение неприязни и неуважения к русским, воспрепятствование защите их прав и интересов. Требование о запрете русофобии настолько самоочевидно и обосновно текущей действительностью, что почти не нуждается в особых комментариях. Но некоторые акценты поставить, все же, надо.
Во-первых. Россия, конечно же, обязана защищать общегражданские и общечеловеческие права наших сограждан независимо от их национальной принадлежности. Однако помимо этого необходимо помнить о том, что защита русских людей имеет особо важное государственное значение в силу государствообразующей роли русского народа.
Во-вторых. Учитывая, что за рубежом все наши сограждане независимо от национальности трактуются, как правило, именно как «русские», а не «россияне», активная защита прав и интересов русских людей вовне будет восприниматься как момент высокой национальной солидарности России. Что благотворно скажется на ее международном имидже (пример тому мы уже видели в случае с российскими летчиками, вызволенными из африканской тюрьмы). Напротив, отказ от защиты прав и интересов русских за рубежом формирует негативный имидж России как слабой страны, не имеющей своего национального достоинства.
В-третьих. Для современных русских необычайно важной задачей является национальная консолидация. Постулирование подхода, вынесенного в подзаголовок, будет много тому содействовать.
В-четвертых. К сожалению, в наше время приходится констатировать явление государственной русофобии, что является абсолютно нетерпимым. Данный пункт должен решительно поставить заслон этой тенденции.
В качестве примера вопиющего проявления государственной русофобии можно привести законодательный запрет на пользование людьми русской национальности законом «О национально-культурной автономии» («О НКА», 1996) и многочисленными благами и преференциями, которые этот закон предоставляет. Первоначально НКА по данному закону могли создавать все совершеннолетние граждане, относящие себя к определенной национальности. Однако после трех лет изощренных отказов Минюста, несмотря на судебные решения, регистрировать Федеральную русскую национально-культурную автономию, учрежденную в 1999 году, Госдума приняла поправку к закону, согласно которой теперь данное право относится лишь к национальностям, «находящимся в ситуации национального меньшинства». Понятно, что русские – коренной, титульный и государствообразующий народ, самоопределившийся на территории всей России, национальным меньшинством быть не может. Налицо, таким образом грубое попрание русских прав и интересов, а также нарушение статьи 19 Конституции России. Несмотря на то, что оба профильных комитета ГД (по культуре и по делам национальностей) были против этой поправки, несмотря на то, что против нее высказались десятки региональных глав администраций и законодательных собраний, а также известные юристы, данная позорная дискриминационная поправка была, все же, «продавлена» через Госдуму. В итоге у нас сегодня зарегистрировано полтора десятка федеральных НКА различных национальностей, которые все существуют на средства бюджета, в то время как более 80% налогоплательщиков России, наполняющих этот бюджет – а именно, русские люди – такого права лишены. Таким образом, русские попросту обложены дополнительным специальным налогом на развитие и содержание культур других народов. А тем временем «развитием» собственно русской культуры усиленно занимаются швыдкие.
Дискриминация русских и откровенная русофобия проявляются не только в отношении русского языка и культуры, но и в сфере образования. Возьмем, например, такую вещь, как школы с «этнокультурным компонентом», как выражаются чиновники. В Москве, например, есть десяток еврейских школ, где и преподаватели и дети – только евреи, где углубленно преподается еврейская культура, еврейская история, еврейский язык. Прекрасно! Но почему же тогда русским школам запрещено набирать преподавателей и учеников по национальному признаку, а разрешено лишь по территориальному?
Государственная русофобия провоцируется и культивируется многими СМИ, их информационной политикой. Достаточно сравнить заговор молчания вокруг множества убийств и изнасилований русских людей, творимых нерусскими иммигрантами, – с той информационной бурей, которая возникла вокруг убийства малолетней таджикской наркоторговки, или хулиганствующего грузинского подростка, или избиения негритянской банды, прописавшейся «на брегах Невы». Но государство ничего не противопоставляет этим кампаниям лжи и дезинформации, смиряясь с диктатом русофобов от прессы.
Как дискриминационную по отношению ко всем народам, но прежде всего – к русскому народу следует рассматривать статью 9 (пункт 3) закона «О политических партиях», гласящую: «Не допускается создание политических партий по признакам профессиональной, расовой, национальной или религиозной принадлежности». Здесь мы сталкиваемся с прямым нарушением всемирно признанных международно-правовых норм, зафиксированных, в частности, в Международной декларации прав человека и гражданина, в Международном пакте о гражданских правах и Конвенции о защите прав человека и основных свобод, ратифицированных Россией. На первый взгляд, при чем тут именно русские? Однако не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, чем вызван данный пункт закона. Конечно, законодатель (тот же самый, который запретил русские НКА) опасался не создания партии алеутов, коих всего-навсего шестьсот человек, или манси, коих около пяти тысяч. Ясно, что своим острием закон направлен против политической самоорганизации русского народа.
Из всех видов общественных организаций лишь две – НКА и партии – обладают хоть какими-то реальными возможностями и преимуществами. Но обе они для русских оказались запрещены.
Между тем, беда вовсе не в том, что другие народы России сильны, сплочены и активны; это не плохо. Беда в том, что русские слабы и неконсолидированы. Легальных возможностей для их консолидации режим не оставил. Значит, он должен быть готов принять на себя ответственность за все последствия такого положения дел.

8. ПРИЗНАНИЕ ФАКТА ГЕНОЦИДА РУССКОГО НАРОДА И ПРЕОДОЛЕНИЕ ЕГО ПОСЛЕДСТВИЙ.
В феврале 2005 года в Институте философии РАН прошла первая научная конференция «Геноцид русского народа в XX – XXI вв.». На конференции выступили многие ученые – академики, доктора наук. Общее число присутствующих на конференции – до 400 человек из десятков регионов России и СНГ.
Вступительное слово произнес автор настоящей статьи, отметивший необходимость постановки перед всем мировым сообществом вопроса о геноциде русского народа, практически непрерывно длящемся вот уже более ста лет и унесшим многие десятки миллионов человек.
Конференция единогласно приняла обращения в официальные инстанции, в том числе к президенту В.В. Путину, генеральному прокурору России господину В.В. Устинову и в ООН (направлены). Было отмечено, в частности, что «в последнее время русская национальная мысль неоднократно обращалась к теме геноцида русского народа», что факт такового геноцида можно считать установленным по множеству эпизодов и что генпрокуратуре следует «установленным порядком осуществить должную проверку настоящего сообщения о преступлении «геноцид» в отношении русского народа и возбудить в процессуальном порядке соответствующее уголовное дело».
Отдельным образом президенту предлагалось «признать необходимым исследовать вопрос об осуществлении режимом Дудаева-Масхадова геноцида в отношении русского населения, для чего поручить Правительству России создать Чрезвычайную Государственную Комиссию с соответствующими полномочиями», ведь и сам президент В. В. Путин в свое время в интервью французскому еженедельнику «Пари-матч» отметил: «Россия переживала годы позора, потому что она бросила там своих людей на произвол судьбы. А по сути, в последние годы на территории Чечни мы наблюдали широкомасштабный геноцид в отношении русского народа, в отношении русскоязычного населения. К сожалению, на это никто не реагировал»10.
Материалы сборника должны выйти отдельным изданием. Названная конференция – лишь первое звено в постановке и исследовании данной проблемы. За ней прошла еще одна, одноименная, но уже в Санкт-Петербурге. Планируются все новые и новые мероприятия, связанные с темой геноцида русского народа, поскольку эта тема явно назрела. Замалчивать ее далее невозможно и опасно.
Лучшее, что могла бы сделать власть в данном отношении – создать, совместно с организациями, поднявшими в обществе данный вопрос, совместную комиссию и приступить к исследованию проблемы и преодолению ее последствий. Однако вместо этого власть, как обычно, отмолчалась.
* * *
Таковы, в общем и целом, основные этнополитические проблемы русского народа, нерешенность которых ежедневно порождает большие и малые беды, трагедии и неурядицы. Всем, кто думает о перспективном будущем России, а равно о повестке дня на ближайший политический сезон, следует иметь их в виду.




НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИЯ – НЕ НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ11

К истории вопроса


Исправим имена, как завещал Конфуций
Что такое национал-демократия?
Самое краткое определение, по-моему: это демократия для своих. Или демократия, ограниченная по национальному признаку.
Кто такие свои? А это как посмотреть. Поскольку демократия есть общественное устройство, то масштабом измерения является все общество в целом. А здесь подходы к определению «свой – чужой» бывают разные. Для одних свои – это только соплеменники, для других – только сограждане, для третьих – совокупность граждан и подданных, т.е. все население страны, для четвертых – население плюс равноправные с ним приезжие. Недоговоренности и путаница в данном вопросе часто отрицательно сказывается в политике12.
Для национал-демократов в разной мере приемлемы первые два ответа, но не более того.
Однако неплохо бы для начала определиться с самим термином «демократия», ибо и она бывает очень разной: либеральной, консенсуальной, национальной и т.д. (Замечательно пошутил когда-то грузинский вор в законе Джаба Иоселиани, ставший в годы перестройки видным политиком в своей стране: «Демократия – это вам не лобио кушать!»)
На Западе, например, либеральная демократия, с ее акцентом на права личности и индивидуализм, обернулась, в конце концов, диктатурой различных меньшинств: социальных, сексуальных, религиозных, национальных и пр., которые правят бал и определяют правила поведения для всех большинств. Что, в конечном счете, представляется совершенно противоестественным, противоречащим самому понятию демократии как «власти народа», то есть – большинства.
Недалеко ушла от либеральной и консенсуальная демократия, требующая полного согласования требований всех общественных групп – классов, сословий, корпораций, этносов… Рекламируя себя как общество социальной гармонии, такая демократия на деле есть недостижимая утопия, чье существование либо нереально, либо эфемерно как минутный компромисс в условиях временного равновесия сил.
На этом фоне национальная демократия представляется меньшим из зол. Однако здесь необходимо попутно разобраться и с понятием нации. Потому что национальная демократия в моем изложении зиждется на таком понимании нации, которое сложилось в современной России у наиболее продвинутых юристов-цивилистов и этнополитиков13. Чтобы избежать обильного цитирования, приведу только одно, но весьма авторитетное мнение петербургских ученых, обобщивших в специальной монографии наиболее актуальную и выверенную позицию14. Оль и Ромашов обоснованно пришли к выводу, что нация есть не только «сложная этносоциальная общность», но и «специфический коллективный субъект права», который «может выступать только как общественное образование с формально-юридически закрепленным статусом. При этом неотъемлемым ее свойством, позволяющим выступать в каче­стве самостоятельного субъекта межнациональных и национально-государственных отношений, регулируемых правом, является национальный суверенитет, обладание которым является основанием правосубъектности национального образования»15.
Очень ясно и понятно: есть суверенитет у этносоциальной общности – значит, перед нами нация. Нет такого суверенитета – значит, и статуса нации у данной общности нет.
Логично, четко и понятно и дальнейшее рассуждение. Вопрос: в чем и как проявляется национальный суверенитет? Ответ: «Государство является ос­новной политико-правовой формой реализации нацией своей правосубъектности, и в этом смысле нация может рассматриваться как государствообразующий этнос»16. Таким образом, тождество суверенитета и государственности, а также государствообразующего этноса и нации представляется юридически безупречным. Что и требовалось доказать.
Итак: нация есть такая фаза развития этноса, в которой он обретает свой суверенитет, выражающийся в собственной государственности.
И – более краткое, но равнозначное определение: нация – это государствообразующий этнос. Из такого понимания я предложил бы исходить всем участникам националистического дискурса во всех последующих текстах, чтобы избежать ужасающего разноголосия, неразберихи и наивной самодеятельности, которыми грешат даже т.н. корифеи национализма.
Исходя из приведенных дефиниций, легко продвинуться к пониманию смысла термина «национал-демократия»: это демократия, действующая в рамках нации (см. выше). Подчеркну еще и еще раз: нация в данном понимании есть этнонация и ничто иное.
Казалось бы, все просто, доступно и неопровержимо. Однако такое определение, хотя и безупречное по содержанию и смыслу, не является, увы, единственным. Чтобы облегчить читателю понимание предмета, дам кратчайший терминологический обзор.

Вспомним старое
Национал-демократия – давнее и вполне расхожее выражение у историков и политологов. Достаточно взять любой серьезный словарь почтенного возраста, чтобы в этом убедиться.
«Историческая энциклопедия», например, говорит: «Национальная демократия, государство национальной демократии, – одна из возможных форм политической и общественной организации стран, освободившихся от колониальной зависимости17.
«Философская энциклопедия» углубляет это понятие: «Национальной демократии государство – государство переходного характера, возникающее в процессе национально-освободительной революции в современную эпоху и опирающееся на классовый союз движущих сил этой революции; форма государственного развития стран, завоевавших политическую независимость в результате распада колониальной системы империализма, которая обеспечивает дальнейшее развертывание, углубление и доведение до конца национально-освободительной революции»18.
Не только общедоступные источники развивали указанную тему и термин еще тридцать с лишним лет тому назад в нашей стране. Философы и обществоведы того времени посвящали им даже специальные исследования, например: Б. Пономарев. О государстве национальной демократии («Коммунист», 1961, № 8), Д. Чесноков. О государстве национальной демократии («Политическое самообразование», 1961, № 6), А. Соболев. Национальная демократия – путь к социальному прогрессу («Путь к миру и социализму», 1963, № 2), Программа КПСС (Принята XXII съездом КПСС, М., 1965, с. 44-51) и т.п.
Нетрудно заметить, что вышеприведенные определения по большому счету не противоречат нашей националистической концепции национал-демократии: идеи русской национально-освободительной революции, разрыва с очевидно колониальной экзистенцией современной России, классового союза всех русских людей – все это однозначно входит в современную националистическую парадигму. Но есть и ряд существенных идеологических отличий.
Во-первых, политологи советского периода полагали, естественно, что национальная демократия есть состояние, переходное… к социалистической общественной формации, но с этим трудно согласиться даже в теории, а уж историческая практика и вовсе полностью опровергла на сегодня такие предположения. Достаточно бросить даже беглый взгляд на примеры тех стран и общественных организаций, за которыми в науке закреплен термин национальной демократии, чтобы в этом убедиться: Национально-демократическая партия Польши (1897-1945), Национально-демократическая партия Чехословакии (1918-1934), Национально-демократическая партия Ирака (1946-1961), Национально-демократический фронт Сальвадора (1979). Можно также вспомнить про т.н. Национально-демократическую революцию в Алжире (1954-1962). Резюме – на ладони: победа национал-демократии нигде не привела к социализму, а победа социализма нигде не означала торжества национал-демократии.
Во-вторых, понимание нации в данных источниках отнюдь не совпадает с понятием этнонации, а скорее восходит к западному осмыслению понятия нации как государства, отраженному, в частности, в наименовании Организации объединенных наций (ООН), под которым на деле подразумевается организация объединенных государств. Но это вообще популярная аберрация, характерная для всех, кто поддается обаянию западного обществознания с его лексическим хаосом.
Сказанного достаточно, чтобы перейти к важному теоретическому моменту и разъяснить несовместимость общественных идеалов национал-демократии и социализма (в том числе, национал-социализма).

Национализм против социализма
Что такое социализм?
В настоящее время интернет забит самодеятельными попытками переопределить это понятие. Все они гроша ломаного не стоят, поскольку являются чистой воды умозрением. Великолепно высказался когда-то Михаил Меньшиков: «О, какое это беспокойное существо — посредственный мозг, освободившийся от авторитета! Он начинает выдумывать свою таблицу умножения, свою веру, свою мораль, и получается чепуха»19. Точная картина наших доморощенных теоретиков социализма!
Единственный источник, который я готов считать авторитетным в данном вопросе, есть «Большая советская энциклопедия», в которой обобщен не только самым тщательным образом дистиллированный за семьдесят лет смысл понятия20, но и опыт единственного в мире чистого эксперимента по практическому воплощению социалистического идеала в жизнь. Чем дальше, тем больше мы понимаем, что никакого другого социализма миру увидеть уже не суждено, а значит никакому другому определению социализма уже не грозит историческая верификация. Эксперимент кончился, и другого, судя по всему, не будет. Каким он был в СССР, таким социализм и останется навсегда в памяти человечества.
Итак, БСЭ: «Социализм – первая фаза коммунистической формации. Экономическую основу С. составляет общественную собственность на средства производства, политическую основу – власть трудящихся масс при руководящей роли рабочего класса во главе с марксистско-ленинской партией; С. – общественный строй, исключающий эксплуатацию человека человеком и планомерно развивающийся в интересах повышения благосостояния народа и всестороннего развития каждого члена общества».
Я предлагаю читателям, не мудрствуя лукаво, руководствоваться именно данным определением, выверенным теорией и практикой единственного настоящего, бескомпромиссного, эталонного, хотя и экспериментального, социалистического государства. Все остальные терминологические потуги – не более чем безответственная болтовня и провокация, блуждание в трех соснах.
Но необходимо сделать важное разъяснение, хорошо понятное всем русскоязычным. Вроде бы, на первый взгляд, социализм предполагает демократию: власть масс. Однако тут же введено и ограничение: не просто масс (т.е. народа), а масс трудящихся. Под трудящимися же в нашей стране с конца XIX и до конца ХХ века традиционно понимались исключительно люди физического труда: рабочие и крестьяне. Собственно, СССР почти всю свою историю так себя и позиционировал – как первое в мире государство именно и только рабочих и крестьян. Трудовую интеллигенцию, долгое время щеголявшую в ранге некоей невразумительной «прослойки», в эту приличную компанию допустили только на излете Советской власти, весьма неохотно, а книжка добавилась к серпу и молоту в коммунистическую символику и вовсе после буржуазной революции 1991-1993 гг., стараниями Зюганова. Ну, а других классов и сословий в СССР не было и даже не предполагалось, поскольку развитие строя мыслилось в направлении к вовсе бесклассовому коммунистическому обществу.
Вот и получается, что социализм есть не что иное, как социал-демократия, то есть – демократия, ограниченная по социальному признаку. (Здесь не место рассуждениям о том, чем был реальный, он же «развитой», социализм на деле.)
Гарантией такого ограничения является основополагающий признак социализма: общественная собственность на средства производства. Ибо тем самым исключается даже самая возможность присутствия в составе народа частныхсобственников, предпринимателей (купцов и промышленников, проще говоря), которых при социализме ни у кого язык не повернулся бы причислить к «трудящимся массам», единственно достойным властвовать. Их причисляли к эксплуататорам, что в значительной мере справедливо.
Но нация, которую недаром не хотели признавать столпы социалистического учения21 (Ленин, например, прямо говорил: нация-де – это буржуазные выдумки), – это не только рабочие и крестьяне. И даже если пристегнуть к ним интеллигенцию – это еще не нация.
Нация – это все вместе представители единого государствообразующего этноса, все классы и сословия. Причем – что очень важно! – все вместе не то чтобы без разделения на эксплуататоров и эксплуатируемых, но через полное игнорирование данного разделения, как в 1613 году.
Как мы отлично знаем (мне приходилось об этом писать подробно22), классовая солидарность не просто не сочетается с солидарностью национальной, но и антагонистически ей противостоит, противоречит. Поэтому сказанного уже достаточно, чтобы видеть со всей очевидностью: национал-демократия и социал-демократия (социализм) есть не просто очень разные, но взаимоисключающие вещи.
Но я предлагаю пойти в размышлениях дальше.

Национальная элита за демократию
У демократии любого толка есть, согласно никем не опровергнутому Аристотелю, два антагониста: автократия и олигархия. Оставим олигархию в стороне как традиционно несостоятельный в России образ правления, никогда не поднимавшийся в своем значении выше временного паллиатива. Рассмотрим альтернативу «демократия – автократия» с точки зрения русского национализма.
Национализм, как известно, – есть феномен: действенная любовь к своему этносу и/или инстинкт самосохранения народа. Такова формула, выкристаллизованная современным русским движением, принятая и утвержденная на круглом столе с участием всех основных сил РНОД23, который проходил 7 марта 2007 г. в московском Доме журналиста на тему «Что такое национализм. Определение национализма».
Однако, если перевести это понятие с языка инстинктов и аффектов, доступного всем слоям населения, на язык рассудка, теории, то мы обнаружим интересную вещь: теоретический национализм как мировоззрение есть прерогатива элиты. Более того, национализм есть своеобразный критерий, по которому можно безошибочно отделить подлинную национальную элиту от квазиэлиты. Возьмите представителя английской, немецкой, японской, китайской, еврейской и т.д. элиты – перед вами непременно окажется, соответственно, английский, немецкий, японский, китайский, еврейский националист. Самым естественным образом. И напротив: английская, немецкая, японская, китайская, еврейская и т.д. элита обязательно отторгнет, не примет к себе претендента, как бы ни был он богат и знатен, если он не националист своей нации. Он останется изгоем.
Нужна ли национальной и националистической элите автократия (монарх, президент)? Ни в коей мере. Разве только на переходный период, как в России 1990-х годов. А в действительности, по большому счету, национальной элите нужна власть верхних классов (в основе ее пресловутый «союз ума и капитала»), как раз чтобы упразднить автократию, с одной стороны, а социализм – с другой. Естественная логика такова: если мы представители верхов – значит мы республиканцы, на самый крайний случай – конституционные монархисты.
Почему умным и богатым нужна демократия, а не автократия? Потому что они сами не глупее автократора и не видят причин подчиняться его решениям. Тем более, если автократор еще вчера был одним из них, таким же, что уж и вовсе нестерпимо.
Национальной элите нужна демократия, это самоочевидно, но – цензовая: по достатку, уму и национальности. Почему она должна быть цензовой?
Потому что, во-первых, управление не есть дело каждого; во-вторых, как показывает история, народ не может сам собой управлять, он нуждается в управлении со стороны профессионалов; в-третьих, стоит только допустить к управлению инородцев – и прости-прощай суверенитет нации, а с ним и суверенитет национальной элиты.
Демократия, однако, нужна не только элите, но и всей нации в целом. Потому что если простой народ вообще не будет допущен к власти, вообще будет лишен рычагов воздействия на нее, то дело кончится плохо: элита сожрет свой возлюбленный народ – и нации не будет. (Что, кстати, сейчас в автократической России и происходит.) Впрочем, верно и обратное: передай ВСЮ власть простому народу – он с азартом уничтожит свою элиту и останется, образно говоря, без головы, что мы, русские, испытали на себе в полной мере. Нужен баланс, сопрягающий классовые интересы, а это лучше всего обеспечивается разумным демократическим устройством.
Именно такой разновидностью цензовой и одновременно общенародной демократии является национал-демократия. Идеалом которой, на мой взгляд, является жестко этнократический республиканский Рим с его нетленной по совершенству формулой: «Сенат и народ правят Римом».
Следует напомнить, что Древний Рим был поистине правовым государством, в котором Закон стоял надо всем и вся24. Законы издавал сенат, таким образом законодательная власть являлась наивысшей в республике, и осуществляла эту власть именно национальная элита того времени (минимальное число сенаторов в первоначальном варианте было 100 человек, а накануне падения республики это число достигало 900). Однако у сената в руках была сосредоточена отнюдь не вся полнота власти; ее ограничивали, во-первых, народные собрания (комиции), во-вторых – плебисцит, а в-третьих – народные трибуны, обладавшие правом вето. Таким образом была достигнута максимально возможная классовая, а с ней – и национальная солидарность римлян.
При этом республиканская демократия Рима была в самом точном смысле национал-демократией, поскольку права римского гражданина почти до самого конца республики не распространялись даже (!) на всех прочих италиков, не говоря уж о галлах, иберах и других покоренных народах. А вот нарушение гениального баланса классовых интересов, консолидировавшего нацию, а также раздача италикам гражданских прав в ущерб строгой этнократии, привели в итоге к гражданским войнам и последующей диктатуре Суллы, а за ней – к установлению режима императорской власти. А уж этот режим стал прологом к гибели Рима как такового. Сравнивая республиканский период правления в Риме с императорским, Александр Пушкин метко заметил: «Свободой Рим возрос, а рабством погублен» («Лицинию»).
(Замечу в скобках, что первообразец демократии – Афины – также носил ярко выраженный национальный характер, ибо исключал из своего действия рабов, составлявших до 75% населения и являвшихся, в основном, представителями побежденных этносов и/или захваченных в плен инородцев25.)
Впрочем, на мой взгляд, к благородному древу древнеримского этнического республиканизма не мешало бы привить управленческий шедевр ХХ века: партократию. В России должна быть правящая партия, а именно партия русских националистов. Но по характеру правления стране следует, все же, быть республикой парламентского типа. О юридической попытке осуществить такую прививку (проекте новой Конституции русского государства) я расскажу в конце статьи.
Вот, вкратце, кому, зачем и почему нужна национал-демократия, а также почему она предпочтительнее национал-социализма.

У истоков русской национально-демократической идеи
Как формировался национал-демократический дискурс в современной России? Какими организациями пропагандировался и развивался?
Порой приходится с изумлением слышать о том, что-де актуальный русский национализм народился едва ли не пять лет назад. Не знаю, чем объяснить подобое заблуждение, разве что принципиальным и яростным нежеланием знать собственную историю. Моя задача – внести некоторую ясность в этот вопрос.
Впрочем, канву начальных событий наметил Валерий Сумин в предыдущем номере «Вопросов национализма»26. Он писал:
«Другим следствием публикации в “Независимой” статьи “Национал-капитализм” [Севастьянова] стало знакомство автора с Сергеем Васильевичем Городниковым, физиком из Грозного, который жил литературным творчеством, но увлекся политологией (в том же 1994 году вышла его брошюра “Историческое предназначение русского национализма”). Городников разыскал Севастьянова и предложил сформировать кружок единомышленников, куда поначалу входил математик, доцент химфака МГУ Вадим Александрович Колосов, а чуть позже присоединился Виктор Владимирович Давыдов, в то время директор газеты “Русская Правда”, учрежденной А.М. Аратовым.
Именно на этих встречах конца 1994 – начала 1995 гг. (не раньше, не позже) впервые примерялся и обкатывался новый для русского движения лозунг “национал-демократии”. Это отразилось в практически одновременном учреждении Колосовым – журнала “Национальная демократия” (№ 1 – июль-август 1995), Давыдовым – “Национальной газеты” (№ 1 подписан в печать 03.06.95) и выпуске Севастьяновым сборника своих статей под общим названием “Национал-демократия” (сдан в набор 09.01.96)».
В данной связи я как непосредственный участник событий вынужден уточнить исторические детали. Неприятная сторона моей миссии обусловлена тем, что национал-демократический дискурс как наиболее авангардный, привлекательный и многообещающий (Гегель недаром выдвигал принцип неодолимости нового), не успев родиться, уже не раз становился поводом для игры самолюбий и борьбы за приоритет, доходящую до несимпатичных распрей. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь, правду истории не спрячешь, взялся за повесть о национализме и националистах – приходится рассказать и об этом.
К примеру, в «Национальной газете» № 2 за 1999 год была опубликована беседа корреспондента Константина Морошкина с председателем Центрального комитета Русского солидаристского движения (РСД) Артуром Ястребовым под свежим названием «Есть такая партия!». Она начиналась так:
«К.М.: Артур Иванович, что собой представляет Русское Солидаристское Движение и когда оно было создано?
А.Я.: Учредительный съезд межрегиональной общественной организации РСД прошел 29 мая 1998 года в МГУ. Это была точка отсчета в деятельность русского социально-национального движения нового типа, каким является РСД. Наше появление было сразу замечено "компетентными органами". Еще до первого съезда мы приняли активнейшее участие во всероссийской акции студенческого протеста 14 апреля и были там самой заметной политической силой. После этого нами открыто заинтересовались.
К.М.: К чему в общих чертах сводится ваша идеология?
А.Я.: Солидаризм является идеологией, последовательно воплощающий в себе идеи истинного национализма, истинной демократии и истинного социализма. Мы исходим из того, что одно без другого невозможно. Национализм, выдвигающий на первый план нацию, исходящий из подчинения государства нуждам нации, возможен только при республиканском устройстве общества и государства.
К.М.: Речь идет о национальной демократии?
А.Я.: Да. Никакая другая попросту невозможна. Если люди объединяются на чисто материалистической основе, то всегда будет иметь место плутократия, олигархия, но не демократия. Мы видим это на примере современного "общества потребления" Запада. Общество прочно только тогда, когда в его основе лежит национальная общность. Как, например, в Японии. В то же время национальное государство наиболее устойчиво, если это республика, опирающаяся на национальное большинство, но и не притесняющая несправедливо национальные меньшинства. Империи и апартеиды в конченом счете обречены на разложение. Они неконкурентоспособны».
Сегодня можно смело резюмировать, что почин РСД не имел сколько-нибудь серьезного развития, и данная организация не стала лидером русского движения, «рассосавшись» сама собой. Но тогда ее появление встревожило некоторых «старослужащих» РНОД, и в скором времени я как главред «Националки» получил гневное «Заявление» от Национал-демократической партии, которое также опубликовал, сопроводив редакционной отповедью. В заявлении, в частности, говорилось:
«Национальная газета» № 2 (23) за 1999 г. поместила интервью с Председателем Центрального Комитета Русского Солидаристского Движения неким А.И. Ястребовым, в котором последний нагло и цинично объявил о своем первенстве и эксклюзивном праве на российской политической сцене на некоторые принципы и идеологемы национал-демократической доктрины <…>
Национал-демократическая партия заявляет:
Мы не потерпим наглого и циничного воровства нашей идеологии, ведущего к ее искажению и дискредитации как идеи и самого термина “национальная демократия”.
Все, кто желает развивать и претворять в жизнь национал-демократическую доктрину, могут и должны это делать в рамках Национал-демократической партии, где каждому предоставляется право высказывать и продвигать собственные идеи и где существует широкий плюрализм мнений <…>
Всякие попытки распространять и пропагандировать идеи национальной демократии и национальной реформации вне Национал-демократической партии будут пресекаться и подавляться всеми имеющимися в распоряжении партии средствами (а они у нее имеются) <…>» («Национальная газета» № 5, 1999).
Сегодня столь же смело можно подытожить, что и НДП не стала не только лидером, но и вообще хоть сколько-нибудь заметной силой в русском движении, что делает несколько комичным вышеприведенный текст. Но уже само ее название обязывает, все же, сказать несколько слов об этой партии.

Первая ласточка
Не слишком достоверных сведений и на этот счет имеется уже немало. В частности, сайт «Антикомпромат» небезызвестного грантоеда Владимира Прибыловского в предшественниках НДП числит некое Национал-демократическое социальное движение (НДСД), сообщая, что это-де «националистическая группа, существовавшая в 1995-97 гг. (Сергей Городников – лидер; Вадим Колосов, Виктор Давыдов, А. Лобков, Александр Севастьянов) <…> Группа подчеркивала свой "национал-капиталистический" характер. Первое упоминание о НДСД содержится в 1-м номере "Национальной Газеты" за 1995 г. в статье С.В. Городникова "Наша миссия – Национальная Реформация", где упоминается "формирующееся политическое движение, Национально-демократическое социальное Движение России, которое сознает себя авангардным движением, единственным интеллектуально готовым проводить тотальную подготовку перерастания нашей буржуазной революции в революцию Национальную, в Национальную Реформацию, – не признает никаких иных политических партий, считает их бессмысленными и исторически обреченными". Еще одно упоминание – в том же номере НацГ в статье В. Колосова "Демократия как способ выживания для нордических народов" ("Есть такая партия! Это Национально-Демократическая Социальная партия. Эта партия стала центром, вокруг которого кристаллизуется русское национал-демократическое движение.")».
Должен пояснить, что к подготовке первых четырех номеров «Националки», где своими, пока бесплотными, мечтами делились некоторые члены редакции, не имел никакого отношения автор этих строк, а к последующей работе газеты, возглавленной мною с 1997 года, не имели, в свою очередь, никакого отношения все названные фигуранты. Соответственно, не был я никогда участником ни НДСД, ни вполне мифической, существовавшей лишь в воображении энтузиаста НДСП. Не скрою, меня приглашали в НДП, но я отказался вступать, не видя у партии перспектив; не вступил в нее также ни В.А. Колосов, ни близкий по своим национал-капиталистическим воззрениям П.М. Хомяков. Между тем, если верить сайту Прибыловского, я побывал не только во всех названных структурах, но еще и в объединении «Золотой лев», якобы расслоившемся впоследствии на одноименный журнал (главред А.Н. Савельев), Лигу защиты национального достояния (председатель А.Н. Севастьянов) и вышеупомянутую НДП. Это тоже неправда.
Приведенные поправки сделаны мною не в порядке занимательной политической гельминтологии, как выразился бы Валерий Соловей, а исключительно ради того, чтобы предостеречь читателя от чрезмерного доверия к трудам «всезнающих», но недобросовестных грантоедов, слыхавших звон...
Итак, об НДП, созданной в конце 1997 года Сергеем Городниковым, Александром Лобковым и Александром Елисеевым, и зарегистрированной в марте 1998 года в Минюсте как региональная организация Москвы и Московской области (локомотивом регистрации НДП был Андрей Савельев).
Программа НДП, вполне доступная на соответствующем сайте, гласит: «Национал-демократическая партия – есть политическая организация, ведущая борьбу за становление русского национального среднего класса и русской постиндустриальной цивилизации. Необходимым условием для перехода к созиданию русской постиндустриальной цивилизации является развитие национального демократического самоуправления связанных с производительными силами средних слоев горожан, преобразования этих слоёв в политический средний класс. Национальное демократическое самоуправление станет возможным только после политического управления процессами становления городского политического общества, то есть нации, осуществляемого национал-демократической партией посредством государственной власти национального государства» (http://www.ndpart.ru/).
Не ставя себе задачи критического анализа Программы, обращу лишь внимание на странное, мягко говоря, трактование нации, не имеющей, по-видимому, ничего общего с этнонацией. А также на усиленное муссирование темы среднего класса, унаследованное впоследствии программой НОРНА профессора Хомякова27. Имеет ли Программа НДП какое-либо отношение к национал-демократическому дискурсу, пусть судят другие, но мой долг засвидетельствовать, что это программа самой первой формальной организации национал-демократического толка, к тому же поднимающая проблему создания национального государства.
Как можно узнать из аутентической справки «10 лет русской национал-демократической партии!», «регистрацию подготовила творческая работа по поиску политической идеологии русского национализма, которая началась после выхода в свет в 1994 году книги С. Городникова “Историческое предназначение русского национализма”. Для связи программных и концептуальных положений данной книги с текущей политической практикой и для налаживания соответствующей пропаганды несколькими единомышленниками была зарегистрирована и начала издаваться “Национальная газета”… Её первый номер был подписан в печать 3 июня 1995 года. С того дня и пошёл отсчёт истории русской национал-демократии, которая была заявлена в программной статье С. Городникова и поддержана статьёй В. Колосова <…> Главные теоретические и программные положения нового для России идейного и идеологического течения излагались в четырёх номерах “Национальной газеты”. Газета привлекла ряд активных людей из молодёжи и людей среднего возраста»28.
Здесь уместен комментарий. Разговор о том, какое содержание имели упомянутые начатки национально-демократического дискурса, у нас еще впереди. Пока же должен заметить объективно, что сперва его ростки были слабы и незаметны.
Первые два года после регистрации «Национальная газета» едва влачила существование29. Позже, в 1999 г., мне пришлось писать в связи с попыткой пиратского выпуска «Националки» ее бывшими первопечатниками: «За те два года, пока газета была у них в руках (с июня 1995 по февраль 1997 Лобков был главным редактором, Городников – основным автором), они сумели подготовить и выпустить аж… четыре номера. Основной проблемой, не позволявшей делать это чаще, являлась катастрофическая нехватка материала: настолько, что они могли себе позволить занимать драгоценную газетную площадь беллетристикой г-на Городникова в стиле “фэнтэзи”. Полный непрофессионализм и оторванность как от источников информации, так и от читателя неуклонно вели газету в бесславие»30. Понимая это, учредитель газеты Виктор Давыдов предложил мне возглавить работу редакции, что я и сделал.
Разумеется, попытка «бывших» выпускать пиратскую «Националку» провалилась, как и попытка Владимира Потанина зарегистрировать большую одноименную газету. После этого «облома» они стали выпускать мини-газету «Национальная република» в качестве идейного рупора НДП (с 1999 по 2002 гг. выпущено 8 номеров, см. www.n-r.narod.ru).

О национально-демократических инициативах в РНОД
Все эти мелкие подробности «проросшего вглубь себя существованья» (Пасенюк) не так уж существенны. Но, во-первых, это какая-никакая, а история национальной демократии в нашей России. А во-вторых, уже в этой микроскопической субстанции можно разглядеть принципиальный конфликт, который имеет непреходящее значение как на микро, так и на макроуровне общественной жизни. Что имеется в виду? Об этом вновь повествует уже цитированная справка НДП о самой себе:
«При обсуждении вопросов долгосрочных целей и способов борьбы произошел идейный раскол. Наибольшая часть наших молодых соратников были убежденными национал-социалистами и хотели видеть в русской национал-демократии вид обновленного немецкого нацизма. Мы же доказывали, что это тупиковый путь, и подлинная национал-демократия опирается на среду мелкой и средней буржуазии, которой в России пока нет, которая в России только-только зарождается. И мы должны стать ее передовым и перспективным идейным, а затем политическим авангардом… Мы боролись за осознанный поворот русского национализма к становлению в России современного капитализма с политическим господством среднего класса и отказывались мириться с представлениями о социализме в любой его форме, как не имеющем дальнейшей исторической перспективы течением политической мысли <…>
В это время [с 1999 по 2002 гг.] снова обострилось идейное противоборство между сторонниками двух течений. С одной стороны, апологетов превращения русской национал-демократической партии почти в точную копию национал-демократической партии Германии, заявляющей о себе, как о прямой наследнице национал-социалистической рабочей партии Германии. И с другой стороны, решительными последователями понимания национализма и демократии как политического отражения миропонимания и интересов мелкой и средней буржуазии, а национал-демократической партии как партии русского национального среднего класса. После дефолта в августе 1998 года в обстановке резкого обострения кризиса режима либеральных воров и спекулянтов, когда активизировались народные патриоты и национал-патриоты с лозунгами возврата к социализму в том или ином виде, идейный раскол внутри НДП приобрел принципиальный характер, и в 2000 году молодая организация распалась на две <…>
Нам же, тем, кто сплотился вокруг газеты “Национальная Республика”, удалось удержать и сохранить ядро товарищей, вести пропаганду и идейную борьбу за национальную демократию, как политическую диктатуру средних имущественных слоёв русских собственников. Нам пришлось ждать, пока внутренний ход буржуазно-демократической революции в России не привёл к появлению среды русской мелкой и средней буржуазии. И вот теперь ход истории доказал нашу правоту. Национал-социализм в России полностью потерял какое-нибудь значение, а национал-демократические настроения в последний год превращаются в главные среди русских националистов».
Очень важное признание.
Комментируя эти строки, я прежде всего должен вновь и вновь заострить внимание читателя на абсолютной реальности водораздела: национал-демократия и национал-социализм «есть вещи несовместные». Напомню, что в очередной раз этот факт проявился совсем недавно, при широком обсуждении «Семнадцати новых вопросов русскому националисту» Павла Данилина31. Можно смело предположить, что указанное расхождение будет прогрессировать по мере углубления системного кризиса в России, внося раскол и даже взаимную вражду в русское движение. Чему каждый разумный националист должен противодействовать по мере сил.
К сожалению, я никак не могу согласиться с тем, что национал-социализм сдал позиции. Пожалуй, наоборот, пока что это мейнстрим, с каждым годом (по мере обнищания масс, роста безработицы, пауперизма, техногенных катастроф, социальной напряженности и т.п.) набирающий множество сторонников в низовых, социально дефективных стратах общества. Но это лишь одна сторона вопроса.
С другой стороны, я полностью разделяю тезис о заметном дрейфе всего русского движения в сторону национал-демократии. Причем вызван этот дрейф осознанием (наконец-то!) лидерами националистов необходимости идейно завоевать и перетянуть на свою сторону, причем в массовых масштабах, верхние общественные страты: интеллигенцию и предпринимателей, в первую очередь. Ибо будущее всецело зависит от них.
Эта важнейшая задача, решению которой я посвятил уже самые первые свои политические книги «Национал-капитализм» (1995) и «Национал-демократия» (1996), в последние годы становится общепризнанной. В качестве примеров, помимо вышеупомянутого РСД, можно привести такие факты:
1) попытку бывшего депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга Сергея Гуляева и заместителя председателя московского «Яблока» Алексея Навального создать в 2007 г. движение «Народ» (принимающий участие в его создании Станислав Белковский провозгласил его «демократически-националистическим», но инициатива к настоящему времени заглохла);
2) декларацию о политической ориентации на национал-демократию, прозвучавшую на 5-летнем юбилее Движения против нелегальной иммиграции из уст его лидера Александра Белова, которая для посвященных сулила перепрофилирование ДПНИ в партию соответствующего толка (инициатива была развита на печально знаменитой конференции 8 июня 2008 года совместно с «Народом» и «Великой Россией», но так и не сбылась);
3) прошедшую летом 2008 г. партконференцию о возможном переименовании Национально-Державной партии России в Национально-демократическую партию России, с сохранением аббревиатуры (инициатива не сбылась);
4) довольно дружное выступление идеологов национально-демократического лагеря в ответ на вышеупомянутые вопросы Павла Данилина в 2009 году;
5) в последний год большую активность на национал-демократическом поле развивает беглый профессор Петр Хомяков через аффилированные с ним структуры: сайт Академии национальной победы (АНП) и сайт Национально-демократического альянса (НДА), о котором кто-то из заинтересованных лиц уже льстиво возвестил в интернете: «Что-то существенное здесь [в РНОД] стало меняться лишь в последние годы, с возникновением национально-демократического движения, вдохновленного поэтом Алексеем Широпаевым». Смех и грех, право! Но кто знает, может, профаны и клюнут на эту наживку…
Тенденция налицо. В «справке НДП» по данному поводу есть совершенно беспомощные и горькие, но и, увы, совершенно справедливые строки:
«На волне подъёма данных настроений появились публицисты и некоторые политические деятели, которые ярко и талантливо убеждают всех, мол, национал-демократия в России только-только зарождается и пока не имеет идеологического и организационного выражения. Примером чему стали декларация группы «НАРОД» и претендующие на программные положения заявления ДПНИ. К сожалению, всё это проявление свойственного многим русским активистам от политики невежества!»
Да, это все так, бедолаги совершенно правы. Поймем же и простим обиду тех, кто, выйдя в путь одним из первых, был обогнан на этом пути более молодыми, шустрыми и беззастенчивыми ходоками. Но… несмотря на то, что НДП так и осталась в истории карликовой партией, никогда не имевшей никакого влияния ни на развитие идеи национал-демократии в России, ни на процесс РНОД, мы не должны забыть об этой не сделавшей весны ласточке. Ведь нынешнее широкое обращение термина состоялось благодаря их почину и усилиям. Пусть НДП войдет в учебник истории русского народа…
Завершить рассказ о ней мне хочется знаменитыми строками:
Не говори с тоской: «Их нет!»,
Но с благодарностию: «Были!»
Что же касается других попыток конвертировать идею национал-демократии в политическую или квазиполитическую структуру, то здесь я позволю себе процитировать свой ответ НДП 1999 года, адресовав его на сей раз гораздо более широкому кругу:
«Никому не возбраняется сколько угодно восклицать: “Есть такая партия!” Но вынужден ответственно заявить: исключительного права представлять русский народ и его интересы никто пока не заслужил, как бы кому ни мечталось <…>
Будь я так же скромен и просвещен, как авторы послания, я бы заявил, пожалуй, что, сам будучи главным идеологом русской национал-демократии, не потерплю, чтобы мои идеи и доктрины “дискредитировались”, “растаскивались” и “профанировались”. Но я стараюсь не следовать дурным примерам <…>
Предложу добрый совет активистам любых партий.
Желание видеть свою организацию самой лучшей, стремление дать ей подобающую рекламу – вполне естественно. Но для этого в наше время мало подходят агрессивные приемы Кинг-Конга, гордо и воинственно бьющего себя в грудь с криком: “Я – лучший! Я – первый! Я – главный!”. Это еще могло пройти лет пять назад где-нибудь в Урюпинске. Сегодня уровень аудитории выше подобных приемов.
Тем более бессмысленно расходовать для достижения приоритета сразу “все имеющиеся в распоряжении партии средства”. Достаточно всего лишь одного: интеллектуального и морального превосходства. Если оно есть, конечно»32.
Мне кажется, этот совет не утратил актуальности.

Инкунабулы русской национал-демократии
Но что же в ранний период РНОД понимали под национал-демократией? Какие идеи изначально вкладывались в это понятие? Представление об этом дают три источника (прямо как у классиков!): публикации С. Городникова, В. Колосова и А. Севастьянова.

1. Городников
Хотя та же НДП заявила как-то, что национал-демократическое движение у нас началось в 1993 году, но насколько мне известно, никаких манифестов, заявлений и тому подобных печатных, публичных агитационно-пропагандистских документов, серьезно и осмысленно предлагающих или развивающих концепцию русской национал-демократии, в том году не выходило. Написанный же Городниковым летом того года текст «Историческое предназначение русского национализма»33 никакой национал-демократической теории не содержит. Там речь идет, в основном, о пользе капитализма, его созидательной силе, о необходимости капиталистической модернизации экономики России и националистической модернизации ее политики, о внутренней нерасторжимой связи этих необходимостей, о неизбежности национальной революции, стоящей в России на очереди после революции буржуазной:
«Чем сложнее был уро­вень мирового производства, тем обостреннее вставали проблемы качества народа, личности, соответствия культуры нации требованиям промышленного производства, промышленного про­гресса, требованиям конкурентоспособности. В этом и заключается причина неизбежности установления диктатуры промышленного ин­тереса как интереса государственного с периодом доминирования радикально националистиче­ской идеологии, расового и национального превосходства, исключительности. Без такого периода диктата национализма во внутренней политике поднять качество общества на требуемый миро­вым производством уровень оказывается невозможным. Вся мировая практика доказала это. По­этому буржуазные преобразования в России не могут быть завершенными, не приведут к выхо­ду из тупика до тех пор, пока буржуазная революция не перерастет в революцию националь­ную, начальный этап которой и есть диктатура радикального национализма. Более того, чем по­зже в историческом аспекте происходила буржуазная революция, чем выше при этом был уро­вень мировых производства и технологий, тем более жестким и жестоко требовательным дол­жен был оказаться режим радикального национализма для подготовки прорыва нации в лидеры общественной, социальной, государственной дисциплины и самодисциплины, которая немыслима, невозможна без обостренного национального самосознания, без национальной общественной са­моорганизации»34.
(Ограничусь данной цитатой, хотя те же мысли неоднократно прописываются и аргументируются в брошюре. Отмечу только, что по мнению Городникова, «в России предстоящий режим национального спасения будет круче, нежели были режимы национал-социализма в Германии или шовинистического милитаризма в Японии. Это неизбежно, ибо государство исторически великое погибнуть не может!»35.)
Читателю понятно, почему, как только в «Независимой газете» появилась моя статья «Национал-капитализм», где я требовал расстаться с колониальным капитализмом и установить диктатуру национального капитала, Городников усмотрел во мне единомышленника и постарался разыскать. Ведь мы, не сговариваясь, сделали важный и верный, хотя и шокирующий тогдашнее общество вывод.
Далее, Городников критикует наследие феодализма в экономике и политике бывшего СССР (да и вообще в мире) и предсказывает России националистической великую роль всемирного освободителя от этого наследия:
«Именно азиатско-кавказкий культурно-психологический феодализм, в какие бы внешние одежды он не рядился, разваливает экономику России, не дает развиваться ее промышленности, долгие десятилетия, веками мешает развиваться нормальной торговле в азиатском направлении. Именно феодализм стал ближайшим союзником коммерческого интереса у нас, не позволяет углублять буржуазные реформы, демократию, способствует инфляции, экономическому хаосу и развалу. Демократические процессы, реформы остановить уже невозможно, но их провалы, провалы неизбежные извратят всю систему общественных, экономических отношений России, обострят все противоречия до такой степени, что приход к власти русского радикального, воин­ственного национализма станет единственным политическим выходом из исторического тупика, и по этой причине, при тонкой и умной дипломатии, здравомыслящий и активной, будет поддер­жан большинством политических ответственно мыслящих сил в.цивилизованном мире. Если только не станет по глупости правительственных сил угрозой для их жизненных интересов.
Русский национализм призван разрушить и выместь в историческое небытие феодализм и дофеодальное варварство на огромной части материковой Евразии, тем самым толкнуть весь евроазиатский континент к качественно новому витку прогресса. В этом и только в этом будет его историческое оправдание с позиций внешних сил мировой цивилизации, более того, истори­ческое предназначение и величие. После периода русского радикального национализма у власти в России, после окончательного подрыва позиций феодализма и остатков варварства в Евразии все человечество выйдет в новую эпоху своего развития, и прогресс пойдет невиданными еще темпами»36.
О национал-демократии в брошюре нет ни слова, и самый термин этот не употребляется. Надо напомнить, что в первой половине 1990-х годов понятие «демократия» для национал-патриота было крайне скомпрометировано: нестерпимо резало слух, отдавало гайдаро-чубайсовской мерзостью, смердело ельцинизмом. Тем не менее, Городников прозорливо ставил целью, например, «вырваться к демократии и процветанию», «упрочение экономики и демократии». Он верно излагал достаточно общеизвестные истины: «Да, Россия без рыночно организованной экономики погибнет. Да, рыночная экономика не может работать без демократии, и чем разумнее структурирование демократия, тем энергич­нее работает рынок» и смело постулировал: «Демократия же нужна России как воздух, лишь она способна раскрепостить физические и духовные, моральные силы русского народа, поставить под его контроль деяния власти, заста­вить ее бояться в первую очередь собственный народ, а не внешние силы, и потому активно защищать в первую очередь наши национальные интересы».
Таким образом, Городников, трубадур национального промышленного капитала, восходил шаг за шагом к концепции диктатуры этого самого капитала, которая, как ни парадоксально, должна была обеспечивать демократию и сама обспечивалась демократией! Такова была логика его «основополагающей» работы:
«Создание собственно жизнеспособной нации в условиях ин­теграции в мировую экономику и будет важнейшей внутриполитической задачей русского нацио­нализма, когда он придет к власти. И не следует бояться, стыдиться этого русским патриотам. История не знает ни одной великой нации, интегрирующей созидательной нации, которая бы не прошла через ту или иную государственно-политическую форму крайнего национализма, фашиз­ма. Ни одной! Хотелось бы напомнить, что концентрационные лагеря за колючей проволокой изобрела и создала великая Британская демократия, в самый расцвет этой демократии, во вре­мя англо-бурской войны. Можно было бы упомянуть и первый известный автору пример приме­нения демократией принципа чистоты крови, согласно Плутарху имевший место в Древней Гре­ции, в Афинах, в самый расцвет афинской демократии, когда напуганные социальной дестабили­зацией общественно-политической жизни афиняне большинством голосов приняли закон, согласно которому каждый, кто не мог представить доказательств, что является гражданином Афин в третьем поколении по обеим линиям, лишался прав гражданства. На основании этого закона поч­ти треть афинян была лишина этих прав и продана в рабство. Подобные примеры можно приво­дить и приводить»37.
Как видим, здесь Городников весьма близко подходит к идее национальной демократии, хотя и не формулирует ее. В статье «Наша миссия – Национальная Реформация» в первом выпуске «Национальной газеты» (статья трактуется им как рубежная) он также избегает разъяснений на сей счет. Мы не только не узнаем от него, что такое национал-демократия, но и получаем довольно туманные понятия о некоей «капиталистической нации», которую должна создать национальная реформация. Суммируя свои взгляды, Городников пишет здесь весьма общо:
«Пока Россия не пройдет через режим авторитарной диктатуры русского национализма, задачей которого будет проведение Национальной Реформации, создания русской нации как особо организованного и эгоцентричного общества с качественно новой этикой, культурой, социальной психологией, – пока Россия не пройдет через этот исторически обусловленный этап, кризис будет углубляться, инфляция нарастать, а политическая база нынешнего режима устойчиво сужаться».
И заканчивает характерным парадоксом:
«Позже Россия вернется к парламентаризму, но сейчас стране нужна не парламентская демократия, а только и только демократия национальная, нужна военно-политическая диктатура национальной демократии».
Как видим, весьма решительные призывы нисколько не разъясняют читателю, что же это за зверь такой: национальная демократия. Возможно, именно непрописанность опорного понятия Городниковым и привела к тому, что его рецепт остался невостребован, а болезни нашего общества только усугубились.
Попутно замечу, что третий автор, убежденно разрабатывавший в те же годы параллельно с Городниковым и Севастьяновым идеи национал-капитализма (он это называл «национал-прогрессизмом» и «национализмом без социализма») был профессор Петр Михайлович Хомяков, о чем, впрочем, подробнее уже написал Валерий Сумин. Сегодня Хомяков не случайно встал на позиции национальной демократии. Это не только политический расчет, но и закономерный итог развития, который выпал всем нам.

2. Севастьянов
Здесь пора автору, объективности ради, представить и свой скромный вклад в развитие дискурса.
Переход на позиции национал-демократии для меня так же, как и для Городникова, был обусловлен ясным осознанием неизбежности и спасительной необходимости национал-капитализма. Этот термин впервые появился в моей статье «Русские и капитализм», написанной в 1991 году и опубликованной в журнале «Дон» № 3-4, 1992.
В те времена я, как и многие, косо смотрел на ту демократию, которую принес с собой ельцинский режим, и писал, что российская интеллигенция оказалась расколота «на две четко очерченные группы: интеллектуалов-“демократов” и “патриотов”». И стремился стать над схваткой: «Причина же их идейной несостоятельности, на мой взгляд, бросается в глаза: интеллектуалам-“демократам” слишком явно не хватает патриотизма, а “патриотам” – интеллекта, то есть знаний и ясного, немистифицированного ума».
Обосновывая закономерность повторного утверждения капитализма в России, я уточнял границы идейного водораздела: «Постольку, поскольку "демократы" вы­ступают за частную собственность, за капиталистическое разви­тие, я – с ними. Но постольку, поскольку они против русских национальных приоритетов – я против "демократов". И напро­тив: все, что говорят "патриоты" о наших национальных бедах и потерях, о необходимости возродиться с новыми силами к новой жизни – принимаю всей душой. Но когда под видом "новой жиз­ни" они пытаются всучить народу ветошь – то ли "православие, самодержавие, народность", то ли "социализм" – киплю негодо­ванием на этих слепых поводырей».
Почему я столь непримиримо относился к социализму, в коем возрос? Именно поэтому: «Социализм – интернационалистичен. Это мы испытали на своей шкуре. Но и интернационализм – социалистичен, то есть самоубийствен: это предстоит испытать странам христианской демократии» (как в воду смотрел). Именно связка «социализм – интернационализм» оказалась в прицеле моей критики, что характерно.
Я понимал, что нужно найти и проложить средний путь, который примирил бы русский патриотизм (тогда я пользовался таким эвфемизмом, «национализм» утвердился позднее) с ценностями безальтернативного капиталистического варианта развития России. В итоге родилась формула: «Каждый, кто сегодня мечтает о возрождении России как великой страны и русских как великого народа, должен сегодня умом и всей душой принять, а всеми силами – проводить в жизнь ясный и здоровый лозунг: НАЦИОНАЛ-КАПИТАЛИЗМ».
В качестве механизма я предлагал «союз ума и капитала», то есть создание Союза русских промышленников и торговцев, опираясь на капиталы которого Русская национальная партия «поведет борьбу за русские приоритеты политическими средствами».
Спустя два года, 11 октября 1994 г., отшлифовав и развив высказанные в этой ранней статье идеи, я выступил со страниц «Независимой» – главной газеты всей российской интеллигенции – со скандальной статьей «Национал-капитализм», заглавный термин которой с тех самых пор пошел гулять по стране. И процесс синтеза национал-демократической парадигмы начался.
Как видит читатель, в ранних работах, написанных нами до 1995 года, тема национал-демократии еще не звучала.Но силою вещей восхождение к ней было неизбежно, поскольку единственный строй, при котором национал-капитализм может благоденствовать (и в то же время единственный строй, существование которого обеспечено исключительно национал-капитализмом) есть именно и только национал-демократия.
Впрочем, я шел к национально-демократическим убеждениям не только через пропаганду национал-капитализма, но еще и через свои многолетние изыскания по истории интеллигенции. Неудивительно поэтому, что самое первое развернутое и аргументированное манифестирование национал-демократии было сделано именно мною и именно на конференции «Культура и интеллигенция России в эпоху мо­дернизаций (XVIII – XX в.в.)», проведенной в Омском госуниверситете 29 ноября 1995 года. Мой доклад назывался «Интеллигенция, вперед!». В нем я апеллировал к аудитории, которую считал наиболее прогрессивной и политически продуктивной («Интеллигенция – новый лидер общества, но­вый класс-гегемон. Не считаться с ним, причем в первую очередь с ним, нельзя»), и ставил задачу:
«Новое объективное положение интеллигенции влечет за собой изменение традиционного политического поведения интеллиген­ции, ставит перед ней новые политические задачи. В первую очередь, таких задач две:
1. Выработка классового сознания интеллигенции;
2. Формирование классового сознания у интеллигентских масс».
Я недвусмысленно постулировал:
«Буржуазно-демократическая ре­волюция, провалившаяся в России в начале века и состоявшаяся на наших глазах под видом "перестройки" и последующих собы­тий, – есть дело рук интеллигенции, результат реализации ее классовых надежд, инстинктов и стремлений. Это была в прямом смысле слова первая в мире интеллигентская революция, реванш интеллигенции за поражение в революции и гражданской войне 1917-1921 годов».
А далее все логически вытекало одно из другого:
«Вот контуры общеинтел­лигентской идеологии, которые я хотел бы предложить для осмыс­ления и обсуждения.
На первом месте – два аспекта идеологии:
а) социально-политический.
б) национально-политический.
Если говорить о социально-политическом идеале интеллиген­ции, наиболее соответствующем ее интересам, то это, несомненно, буржуазная демократия... Потому, что буржуазная демократия есть со всех точек зрения оптимальная среда обитания интеллигенции. В чем причина этого?
Во-первых, для интеллигенции демократические свободы – слова, печати, собраний и т.д. – это условие sine qua non ее нормального, полноценного существования и функционирова­ния. Как верно писал еще К. Каутский, оружие интеллигента – "это его личное знание, его личные способности, его личное убеж­дение. Он может получить известное значение только благодаря своим личным качествам. Полная свобода проявления своей лич­ности представляется ему поэтому первым условием успешной работы". Надо ли говорить о том, что фундаментом для демокра­тических свобод может быть только многообразие форм собствен­ности? Это ясно и самоочевидно.
Во-вторых, возможность открыть свое частное дело – педаго­гическое, врачебное, издательское и т.д. – это важный и для многих интеллигентов желанный путь реализации своего творческого и энергийного потенциала. Это прямой путь к материальной неза­висимости, а от нее и к независимости духовной…
В-третьих. Многообразие форм собственности создает тот рынок, на котором интеллигент может продать свою голову, свои знания, свой труд по максимальной цене. Он получает свободу маневра. Когда-то Ленин едко издевался над интеллиген­цией, которая ищет только, кому бы продаться, писал о зависимо­сти интеллигента от "золотого мешка". Чем заменила эту зависи­мость КПСС? Зависимостью во сто раз более подлой и унизительной – зависимостью от партийного функционера. В развитом буржуазно-демократическом обществе, где действуют многообразные частные, общественные и государственные инсти­туты, у интеллигента нет и не может быть столь унизительной и однозначной зависимости.
В-четвертых. Все перечисленные выше позитивные для ин­теллигента моменты, присущие буржуазной демократии, предо­ставляют оптимальные возможности для самореализации. Но это­го мало. Уже и сама эта адекватная и свободная самореализация выводит интеллигента на иной общественный уровень, дает ему иной статус, превращает его из скромного и зависимого служащего – в жреца, в брахмана. Из объекта политики он становится ее важнейшим субъектом. Многократно возрастает как эффективность его труда, так и его вес в обществе.
Наконец, в-пятых, интеллигент просто не может не видеть, не понимать экономических преимуществ капитализма.
Сказанного достаточно, чтобы сформулировать два основопо­лагающих принципа интеллигентской социально-политической идеологемы:
1) капитализм,
2) демократия.
Тут меня могут прервать и спросить: "Г-н Севастьянов, зачем вы ломитесь в открытую дверь? Выгляньте в окно: тут вам и капитализм, тут вам и демократия".
Да, капитализм. Но не тот. Да, демократия. Но не та. И нашему капитализму, и нашей демократии нехватает одного: националь­ных приоритетов. Российских и русских приоритетов.
Мы могли бы иметь национальный капитализм, подобный тому, который существует в Японии, в Германии, тому, который строят сегодня Китай и Вьетнам. Вместо этого мы получили колониальный капитализм и таковую же демократию. (Каков базис, такова и надстройка).
Что касается базиса, тут достаточно взглянуть на структуру экспорта-импорта и на курс рубля и все вопросы отпадут. Но и надстройка хороша: посмотрите, что свобода слова и печати при­несла на страницы газет, на волны эфира, на экраны телевизоров и кино! Идет тотальная война против наших национальных инте­ресов и идеалов, идет безудержная пропаганда несвойственных нам форм и норм жизни.
Нет, такого капитализма и такой демократии нам не надо!
Поэтому я позволю себе трансформировать обозначенные вы­ше лозунги в новые, соответствующие нашей ситуации:
1) национал-капитализм,
2) национал-демократия».
Вот, собственно, и все. Слово сказано – и сказано кому следовало.
Правда, я честно признавался:
«Не могу подробнее сейчас расшифровать и термин "национал-демократия". Думаю, что многие из присутствующих и сами бы охотно приняли участие в такой расшифровке. Этой теме посвя­щены некоторые мои последние статьи, я продолжаю над ней работать. Могу пока лишь заметить, что необходимость ограни­чения, в интересах нации, некоторых демократических установ­лений бросается в глаза. Это касается, например, свободы печати и информации в той части, в которой от безграничной свободы терпит ущерб душевное, духовное и физическое здоровье обще­ства. Пропаганда насилия, гомосексуализма, наркотиков, порнографии должны быть запрещены. Как мне кажется, должны быть внесены изменения и в избирательное право. Следует увеличить возрастной ценз избирателей: до 25 лет человек, как правило, еще слишком незрел, чтобы определять пути развития государства (в древних Афинах, этой колыбели демократии, право голоса имели только свободные мужчины старше 30 лет). Не следует избирать граждан, не имеющих детей, – это понятно. И безусловно долж­ны быть лишены избирательного права представители наций, имеющих собственную государственность за пределами России: пусть едут в свою Грузию, Курдистан, Туркмению или Азербайд­жан и решают там судьбу своей, а не нашей страны».
То есть, несмотря на то, что национал-демократическая доктрина в России еще ни в коей мере не была разработана, в моем выступлении уже четко была заявлена установка на ограничение демократических прав и свобод по национальному принципу. Quod erat demonstrandum… Если добавить к этому присущий моим работам яркий антисоциалистический пафос, то можно без ложной скромности сказать, что твердые основы упомянутой доктрины были тем самым заложены.
Омское выступление вошло как передовая статья в мой сборник «Национал-демократия» (1996) и стало достоянием широкой публики.

3. Колосов
Справедливость требует решения вопроса о приоритете: кто же первым не просто вякнул почти наугад «Даешь национал-демократию!», но попытался хотя бы чуть-чуть внести ясность в это понятие.
Человеком, на моей памяти осуществившим такую попытку, был Вадим Александрович Колосов, создавший всероссийский историко-культурный и общественно-политический журнал «Национальная демократия» (№ 1 июль-август 1995, вышло всего два номера). В выходных данных указывалось: «Орган русского национально-демократического движения. Учредитель – главный редактор Вадим Колосов. Редакционный комитет: Аналитический центр “Национальная демократия”». На обложке красовалось «знамя Святослава» со львом и девиз «Наше время пришло!». Тираж значился 10000 экз. (объявленная цифра раз в пятьдесят превышала реальную). «Основные темы номера: Гражданское общество в России – путь к Рускому Национальному Государству. Глобальный исторический процесс и истоки Русской Традиции: Мегалитическая цивилизация – Венеты – Крестьянская религия». Сразу замечу: независимо от заявки, перед нами – почти моножурнал, в котором абсолютно все определялось не мифическим «редакционным комитетом», а исключительно волей самого Колосова. Который, кстати, в обоих вышедших номерах охотно печатал меня, не входившего ни в РНДД, ни в комитет, но не печатал члена того и другого Городникова, считая его изрядным бредотворцем.
К моменту выхода первого номера мы все в большей или меньшей степени уже прониклись идеалом национальной демократии, но именно Колосов первым попробовал изложить этот идеал на бумаге в передовой статье. Получилось вот что:
* * *
«НАЦИОНАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЯ – ИДЕОЛОГИЯ БУДУЩЕГО РОССИИ
Наш журнал является рупором русского национально-демократического движения – политической силы, которая поставила своей целью управление процессом фор­мирования русской нации. На страницах этого журнала будут представлены все фрагменты идеологии будущего: от конкретных политических проектов до эзотерики. Мы осознаем, что поставленная цель неизбежно приводит нас к глобальным (и даже эсхато­логическим) проблемам. Ведь русская нация (если она сложится) будет претендовать только на такое положение в мире, которое обеспечит ей глобальное управление и планирование в очень широких (из соображений легальности не будем уточнять, каких) масштабах. Так что, в нашем журнале будет представлена и историософия, и геополитика, и символика, и антропология.
Для нашей страны сейчас заканчивается целая эпоха – псевдо-имперский период развития. После трех веков жизни в интернационалис­тической империи русские вдруг оказались в новой реальности – в мононацио­нальном государстве, госу­дарстве, состоящем из русских почти на 9/10. Это – великая удача! Немного найдется народов в мире, достигших такого. Удача состоит в том, что мы получили объективные условия для перехода в новое состояние: мы можем из народа превратиться в нацию. Все наши нынешние неудачи, беды и унижения – пустяки по сравнению с этой великой целью, ибо эта цель – новый шаг эволюции общества, по значимости равный переходу к оседлой жизни или созданию городской цивилизации. По сравнению с народом нация представляет собой качественно более высокоорганизованный организм (как многоклеточное существо по сравнению с колонией простейших)…
Мы живем в моно­национальном государстве (русских – 87%), но мы живем не в русском национальном государстве. Смотрите, как интересно получается: русских в Эстонии и Латвии более трети населения, в Казахстане русских больше, чем казахов, однако Эстония, Латвия и Казахстан – это национальные государства эстонцев, латышей и казахов. Нам нужно брать пример с этих прогрессивных народов! Первым шагом в деле создания нации должно стать строительство национального государства русских. Это дело будет тем оселком, на котором будут оттачиваться русский национализм, корпоративность, взаимная поддержка и самоидентификация. Отметим однако, что главная цель – создание нации, а не государства…
Правые нас часто спрашивают: "Какие же вы националисты, если стоите за демократическое общественное устройство?" Отвечаем: в современном мире только демократия может стать тем фильтром, который остановит вторжение южан во все сферы общественной жизни! Совре­менная демократия требует от членов общества высокой степени цивилизованности и опыта городской жизни, которые есть у русских и отсутствуют у неруси. Правильно организованное демократическое общество – идеальная система для систематического подъема вверх индивидуумов со сложными моделями поведения и опускания вниз примитивов. Неприязнь к демократии – признак полного непонимания происходящих процессов» (с. 1).
* * *
Сегодня, по прошествии полутора десятка лет, имея опыт множества дискуссий, не могу не восхититься глубине мысли, дальновидности и точности формулировок ученого-математика. И нельзя не пожалеть, что университетские власти поставили перед ним ультиматум, заставивший отказаться от политической будущности.
Конечно, к сказаному им можно многое добавить (и это, разумеется, было сделано за пятнадцать-то лет). Но вот убавлять я бы сегодня не стал ничего, а это дорогого стоит.
Итак, констатирую: безусловно приоритетная заявка на основополагание национал-демократического дискурса в России осуществлена Вадимом Колосовым летом 1995 года.

Резюме
Подведем итог: что же такое национал-демократия по-русски?
В области идеологии это учение, противостоящее с одной стороны – национал-социализму, а с другой – автократизму независимо от вида автократии (монархия, президентская республика и т.д.) с позиций этнократического республиканизма.
В области политики это такое государственное устройство, которое допускает все формы собственности на средства производства (но не на природные ресурсы), признает разделение властей при главенстве власти законодательной, имеет республиканскую форму правления, соблюдает основные права и свободы не только гражданина, но и нации (государствообразующего народа), однако гражданство при этом принадлежит только коренным народам страны и приобретается по праву рождения, как в Германии, Израиле и др.
В области экономики национал-демократия базируется на национал-капитализме и является его высшей функцией и одновременно высшей санкцией.
Главный документ современного русского национально-демократического движения, разъясняющий все эти вещи до последней тонкости, – это проект Конституции России, разработанный Лигой защиты национального достояния в 1997 году и с тех пор неоднократно публиковавшийся и обсуждавшийся. Ибо он коротко и ясно, в понятных всем четких и недвусмысленных юридических формулировках разъясняет любому желающему суть Русского национально-демократического государства. Этим документом увенчался первый период развития национал-демократического дискурса, зародившийся при описанных выше обстоятельствах. Приложением к нему служит пакет разработок, касающихся построения русского национального государства.
Но об этом проекте подробнее будет рассказано в свое время.




РУССКОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО:
«РАЙ ДЛЯ СВОИХ» ИЛИ «ЛАВКА СМЕШНЫХ УЖАСОВ»?38

Критика критики национализма


Национализм – принцип, согласно которому
политические и национальные образования
должны совпадать.
Эрнст Геллнер

Самое естественное государство – такое, в котором живет один народ
с одним присущим ему национальным характером.
И.Г. Гердер

Каждой нации – свое государство;
не более одного государства для каждой нации.
Джузеппе Мадзини

Дмитрий Анатольевич Медведев будет свободен от того,
чтобы доказывать свои либеральные взгляды,
но он не меньше в хорошем смысле слова
русский националист, чем я.
Владимир Путин

Судя по последнему эпиграфу, если есть русские националисты «в хорошем смысле слова», то закономерно предположить, что имеются таковые же «в плохом смысле слова». Но что такое русский националист «в плохом смысле слова», мне, честно говоря, представить себе трудно. И потому все, что я буду ниже говорить о русском национализме и русских националистах, следует воспринимать именно «в хорошем смысле слова» – и никак иначе…

Чему быть, того не миновать
Прошедшие и грядущие выборы, начиная в России очередной виток перемен, заставляют политолога, как витязя на распутье, задуматься о будущем. Каким путем пойдет страна? Пойдет ли направо – и начнет создавать «пятую империю», проект которой, придуманный писателем Александром Прохановым, был недавно презентован с большой государственной помпой? Или отправится налево – чтобы создать «европейское» государство социал-демократического толка по образцу, скажем, Франции? Или, вовсе никуда не отклоняясь, двинется прямо в направлении Русского национального государства (далее: РНГ)? Не вдаваясь в критику первых двух вариантов, постараюсь объяснить, почему третий вариант кажется мне и наиболее верятным, и наиболее предпочтительным.
Рост национализма едва ли не во всех регионах Земного шара – заметная тенденция наших дней39. Таков ответ наций, народов и племен на проявление противополож­ной, не менее заметной тенденции – глобализации в американском варианте40. Но есть и другие причины для роста национализма; некоторые из них представляют для граждан России практический интерес.
Нетрудно видеть, что на месте республик бывшего СССР образовались не просто новые суверенные государства, а именно национальные государства, а в ряде случаев – настоящие этнократии. Этот факт никем не скрывается и никого особо не смущает. Интернационализм, в котором воспитывалось наше поколение, всегда казался неосновательным и фальшивым, и эта фальшь ныне полностью разоблачена самой жизнью. Молодежи уже невозможно заново привить отжившую интернационалистическую идею, хотя кое-кто пытается делать это под видом пропаганды толерантности, политкорректности и борьбы с ксенофобией (почему-то только в России). А вот в Конституции Республики Казахстан, к примеру, государство сразу было объявлено формой самоопределения исключительно казахской нации – ч. 1 основ конституционного строя41 – и этот факт нисколько не взволновал правозащитников планеты. В Конституции Кыргызской Республики ставится цель: «обеспечить национальное возрождение кыргызов», а также манифестируется приверженность «идее национальной государственности»42. И это тоже воспринимается как норма. И т.д…
Но мой излюбленный образец – Конституция братской Украинской Республики. Здесь, во-первых, на уровне основного закона закреплено разделение всех сограждан на три неравные категории: 1) украинская нация, 2) коренные народы, 3) национальные меньшинства43. Украина не менее полиэтническая страна, чем Россия, в ней живет более ста народов и племен, но никто не осмелится назвать её «многонациональной», ибо это противоречит Конституции! Во-вторых, подается добрый пример внимания к зарубежным соплеменникам (исключительно украинцам, конечно44), что особенно важно для некоторых народов России, оказавшихся в разделенном положении (русские, лезгины, осетины). В-третьих, устанавливается собственность Украинского народа (вот так, с большой буквы! Украинского – и никакого другого) на все ресурсы, включая землю и воздух45!
И ведь вот что важно: никто в мире не попрекает Украину ее Конституцией, не говорит, что в ней презюмируется нарушение прав человека. Украина – уважаемый член мирового сообщества, с ней дружит Вашингтон, до иракской войны она занимала третье место в мире по объему американской финансовой помощи после Израиля и Египта, ее ждут и в ЕС, и в НАТО. Значит, с точки зрения международных общепризнанных норм и правил у нее с этой Конституцией все в порядке.
Национальные приоритеты утверждаются в бывших республиках СССР далеко не только конституционными способами, пример чему дают Прибалтика, Молдавия, Грузия, та же Украина… Примечательно, что государственная, правительственная политика идет в этом вопросе полностью и целиком навстречу устремлениям титульных, государствообразующих народов. Она не предает своих, бескомпромиссно, твердо блюдет их интересы, как оно и должно быть. И только Россия отстает в этом отношении от бывших младших советских братьев – причем исключительно из-за ошибочной, недальновидной позиции Кремля, полностью и демонстративно игнорирущего права и интересы русских.
Исторические закономерности действуют, однако, и в нашей стране, что побуждает политологов прогнозировать неизбежную трансформацию нынешней Российской Федерации, с ее (по Конституции) нелепым «многонациональным народом», – в Русское национальное государство. Вопреки заявлению Егора Гайдара на пятом съезде СПС о том, что «Россия как страна русского народа не имеет смысла в XXI веке», большинство здравомыслящих экспертов делает совершенно иные выводы. Приведу здесь только два авторитетные мнения, исходящие из противоположных секторов политологического спектра, но вполне согласные в главном.
Так, в высшей степени показательно признание Эмиля Паина – доктора политических наук, профессора Института социологии РАН, бывшего советника Ельцина по национальному вопросу, ни в каком русофильстве никогда не замеченного. Вот выдержки из опубликованной в «Независимой газете» 15 марта 2005 его статьи «От “вертикали власти“ – к “вертикали народов”?»:
«С конца 90-х основную активность и тревожность проявляют представители этнического большинства. Численность экстре­мистских организаций, под­держивающих лозунг “Россия для русских”, выросла за де­сять лет в несколько тысяч раз, и ныне, даже по данным офи­циальных правоохранительных структур, в их рядах насчитывается свыше 30 тысяч членов, а независимые экспер­ты называют цифры в интер­вале от 50 до 60 тысяч. Сам же этот лозунг в той или иной ме­ре поддерживается почти 60% населения России…
Этническая версия модели “хорошего царя и хороших бояр”, выражаемая формулой “власть сразу же станет народной, как только будет русской”, и эмоционально более привлекательна, и логически менее уязвима, чем внеэтническая… Против таких воззрений рациональные доводы бессильны, и уже поэтому повышается вероят­ность реализации второй – этнизированной, национал-имперской или “национал-державной” – модели дальнейшего укрепления вертикали власти в России…
Политическая эксплуатация массовых этнических предубеждений может стать одним из инструментов трансформации существующего политического режима. Попытаюсь обрисовать по крайней мере два возможных сценария трансформации России в страну с национал-имперским строем. Первый вариант: нынешняя власть частично обновляется за счёт инфильтрации в неё политических фигур с выраженными национал-имперскими настроениями, она сбрасывает с себя остатки либеральной драпировки и со всё большим ражем строит вертикаль, опираясь на антиолигархическую и державную риторику.
Второй вариант – на смену нынешнему режиму прихо­дят радикальные русские националисты, которые уже сформировали и широко растиражировали свою программу воссоздания Российской империи якобы для целей возрождения русской нации. Их
лидеры называют себя “третьей силой”, идущей на смену коммунистам и демократам».
С не меньшей убедительностью пишут доктор исторических наук, доцент МГУ Татьяна Соловей и доктор исторических наук, сотрудник РАН и эксперт Горбачев-фонда Валерий Соловей, чья глубоко аргументированная позиция заслужила ему у многочисленных симпатизантов уважительную репутацию «соловья русского национализма»:
«Тенденция к самостоятельности России и формированию собственного государства превалирует среди русских по крайней мере с середины 1990-х годов. Причем динамика ее поддержки нарастает как вообще, так и особенно среди поколений, социализировавшихся в постсоветскую эпоху…
Происходящая на наших глазах революция русской идентичности – не случайность и не результат лишь последнего пятнадцатилетия, она подготовлена всем предшествующим историческим развитием и в этом смысле закономерна и даже неизбежна…
Только и именно русский национализм способен стать идеологией строительства нового Российского государства и, как ни парадоксально это прозвучит, идеологией формирования гражданской нации…
Более того, демократическое преобразование общества возможно лишь в националистических формах, что доказывается историей и актуальной практикой подавляющего большинства современных демократических государств…
Действительный выбор, перед которым сейчас стоит властная машина, – это не выбор между национализмом и чем-то иным. Это выбор между русским национализмом, исходящим от имени государства и составляющим основу государственной политики, или восстанием против государства, национально ущемляющего и социально подавляющего русский народ…
Пока что у власти есть выбор: пойти навстречу национализму, чтобы возглавить его, или ждать, пока национализм вкупе с социальным возмущением придет, чтобы сменить власть»46.
Коль скоро подобная оценка перспектив выражена практически одновременно и столь единодушно с во многом антагонистических позиций, не стоит ли к ней внимательно прислушаться?

Искусство жупелировать требует жертв. Смысловых
Бояться неизбежного – глупо. В позе страуса жить нормальной жизнью нельзя. А вот думать о неизбежном и готовиться к его приходу – умно. Поэтому стоит поразмыслить о том, что такое национальное государство (далее: НГ), тем более, что есть целый ряд расхожих опасений, жупелов, которые тут же предъявляются публике при одном только упоминании о нем.
Любое новое общественное устройство, модель которого предлагается для обсуждения, всегда внушает тревогу. Предчувствие перемен некоторых увлекает, а некоторых страшит – таково свойство человеческой натуры. Больше того, часть опасений для кого-то непременно в любом случае, увы, сбывается. Но разве был когда-нибудь и разве может когда-нибудь настать такой строй, при котором не будет недовольных? Да их и сегодня в любой стране полным-полно, взять хоть нашу. Вопрос в том, удовлетворяются ли при этом интересы значимого большинства.
Сегодня в России удовлетворены интересы лишь значимого меньшинства, а вот большинство – русский народ – искусственно лишено значимости, оно даже не имеет возможности создать политическую партию для защиты своих национальных прав и интересов. Задача русских националистов – повернуть государство лицом к тому народу, на котором оно стоит. Но именно этого очень не хочет хорошо устроившееся меньшинство, вовсе не собирающееся делиться с большинством ни собственностью, ни властью, ни значимостью. Поэтому в ход идут все средства, чтобы скомпрометировать модель Русского национального государства. А именно.
Первое, чем нас пугают, – это ущемление прав нетитульных народов до степени возникновения гражданской войны.
Второе: милитаризация экономики, агрессия в внешней политике, империализм.
Третье: возврат к социализму (т. е. национал-социализм, великий и ужасный).
Четвертое: сворачивание демократии, наступление на права человека, антиинтеллектуализм.
Таковы основные пропагандистские штампы, которыми жупелируют противники НГ. Рассмотрим их вблизи. Но вначале установим –

Чем отличается национальное государство от многонационального, или Россия – рай для своих
Основное число государств мира в большей или меньшей степени носит именно национальный характер. Два наиболее ярких исключения – подлинно многонациональные Франция и США, под пример которых влиятельные глобальные силы небезуспешно пытаются подогнать ряд европейских стран, в т.ч. Россию. Каковая тенденция уже вызвала весьма точную оценку одного из ведущих мировых политологов Патрика Бьюкенена, выраженную формулой «Смерть Запада».
Теоретико-правовая основа идеологии национального государства состоит в признании прав народов как высшей ценности, чей приоритет по меньшей мере не уступает приоритету прав человека. Хотя бы по той простой причине, что народ – есть особая совокупность людей с их неотчуждаемыми правами.
Если коротко сформулировать особенности национального государства, они выглядят так.
Основной лозунг, под которым происходит строительство НГ, короток, прост и ясен: «Все – для нации, ничего – против нации» (под нацией подразумевается государствообразующий народ, обретший свою суверенность; это понятие этническое и юридическое47, а не политическое). Строительство своего НГ есть оптимальное воплощение естественных прав того или иного народа.
Варианты могут быть очень разными, от жесткой этнократии (максимальный пример – Израиль), до апартеида (Латвия, Эстония) или просто государства, открыто провозглашающего суверенитет и приоритет одного народа (Казахстан, Киргизия, Украина и др). Цитированные выше конституции дают об этом некоторое представление. Что же касается Израиля, то, как говорят сами евреи, «нам конституции не нужны, у нас есть Тора и Талмуд». Прочтите внимательно указанные источники, с непреложностью утверждающие абсолютное национальное и религиозное превосходство евреев, – и вам станет ясно, почему Израиль остается едва ли не единственным государством в мире, по сей день не нуждающимся в своей конституции. В любом случае идеология НГ есть идеология этноэгоцентризма, оправданная и спасительная в условиях, когда данному этносу угрожает деградация или полная гибель, как это сегодня происходит с русскими.
Теоретический вариант Русского национального государства (РНГ), который предлагается здесь к всенародному обсуждению, весьма мягок, по сравнению с Израилем. Подробно все его основные черты выписаны в проекте новой Конституции России, который был подготовлен в 1998 году Лигой защиты национального достояния с участием сотрудников юрфака МГУ и Института государства и права РАН48. Проекту предпослана пояснительная записка в виде статьи «Национализм с человеческим лицом»49, подробно описывающая отличие РНГ от сегодняшней ЭрЭфии. Отдельно опубликована также карта «Русская Россия. Карта компактного расселения русского этноса»50, которая отражает оптимальные границы РНГ. В деталях идеология РНГ обрисована в моих книгах «Время быть русским» (М., ЭКСМО-Яуза, 2004, 2006) и, особенно, «Россия – для русских!» (М., Книжный мир, 2006). Здесь же я лишь кратко представлю политические проектные контуры РНГ (экономики не касаюсь, это совершенно отдельный разговор).
Первое. Национальное государство – не империя, тем более «многонациональная», хотя может иметь колонии, доминионы, протектораты. Оно полиэтнично, ибо его населяют многие народы, но оно должно быть и сознавать себя как мононациональное государство. В доме должен быть один хозяин. А в стране – один государствообразующий этнос, самоопределившийся на всей ее территории. Суверенитет народа (этноса) приходит в этом случае на смену суверенитету государства, как последний пришел в свое время на смену суверенитету монарха. Искусственное создание политической нации по франко-американскому типу (нации «россиян») не предполагается, да оно и невозможно в условиях России. «Лояльность к русскому народу» – вот новый главный тест, обязательный для всех жителей нашей страны, коренных или пришлых – неважно. Но при этом гарантируется полное равноправие для всех коренных народов.
Второе. Естественно-исторический приоритет одного (в нашем случае – русского) этноса в государстве влечет за собой приоритет государственных, национальных интересов во всем – в политике, экономике, культуре и морали. Именно это мы подразумеваем, когда выражаем популярное пожелание, чтобы Россия «сосредоточилась» – то есть стала самой собой. Это пожелание вполне осуществимо. Россия – самодостаточная страна, одна из немногих в мире; единственное, чего ей не хватает для процветания, – национально мыслящего правительства, не отделяющего себя от своего народа. Самодостаточность не следует понимать как стремление к автаркии, оно было бы ошибочно, но экономическая (в первую очередь, продовольственная, технологическая и идейно-политическая) независимость страны должна быть достигнута. Поэтому следующий по значению лозунг – «Опора на собственные силы».
Третье. Национальное государство не может мириться с разделенным положением государствообразующего народа, особенно когда речь идет о непосредственно примыкающих к нашим границам территориях, компактно заселенных русскими. Русские должны жить в едином государстве, поэтому третий лозунг: «Одна нация – одно государство». Воссоединение должно осуществиться мирным путем в соответствии с международным правом, примеров чему в наше время достаточно.
Четвертое. Въезд и выезд на ПМЖ в национальном государстве строго регламентирован. Родина – это не проходной двор. Ресурсы России, богатейшей страны мира, вполне позволяют сотворить настоящий земной рай, который никто не захочет покидать и куда захотят вернуться наши умные и энергичные эмигранты разных поколений. И такой рай мы построим. Но только для своих: посторонних туда не пустим51. Не может быть и речи о России как «открытом обществе», куда каждый, кому охота, ходит, как в собственный чулан. Бесспорным правом на гражданство может обладать только индивид, доказавший свое происхождение от одного из коренных народов России. Главный закон России – конституционный закон «О Гражданстве», который принимается референдумом, – детально проработает соответствующие вопросы и не только разделит население России на три основные категории, как в цитированной выше Конституции Украины, но и отделит по принципу полноправия граждан от подданных, а тех и других – от иммигрантов, как это сделано в Израиле и ряде других стран. Все коренные народы России (будучи равны между собой) получат преимущества перед иностранцами и лицами без гражданства. Гастарбайтеры же будут вербоваться только государством на государственные работы по строго определенной квоте и на ограниченный срок.
Пятое. Такая огромная и сложная во всех отношениях страна как Россия не может управляться иначе, как властью партии по принципу демократического централизма. Этого требует технология управления52. Не «партия власти», а власть русской национальной партии, как бы она ни называлась, – вот наша историческая задача. Если русский народ не способен создать такую партию, которая сможет взять и удержать власть в стране, и выдвинуть таких лидеров, которые способны проложить верный курс общественного развития, – значит, он уже нежизнеспособен и место его на исторической свалке. Но я твердо уверен в обратном. Лучшие силы русского народа должны объединиться в единой правящей партии, чью программу будет выполнять правительство и возглавляющий его по совместительству президент – ломовая лошадь партии.
Шестое. Русский этнический национализм будет введен в учебные заведения как обязательный предмет, ибо каждый житель России, неважно, постоянный или временный, должен жить с простой и естественной истиной в душе: от благосостояния русских в первую очередь зависит благосостояние России. Если будут русские – единственный государствообразующий народ – здоровыми, богатыми, многодетными, образованными и сильными – значит, сильной и процветающей будет и вся Россия. А это нужно всем и каждому, в этом польза для всех, значит, все должны этому способствовать. Таково первоочередное требование государственной безопасности России. (Сказанное вовсе не значит, что права и интересы других народов должны подавляться или ущемляться, но надо ясно сознавать, что благосостояние государства зависит от них отнюдь не в первую очередь.)
Седьмое. Международные отношения Россия должна выстраивать без предвзятости, исключительно на основе прагматизма по известной формуле «у страны нет постоянных друзей и врагов, но есть постоянные интересы». Полная изоляция нам не нужна и даже опасна, но и чрезмерная открытость вредна; вся соль в том, чтобы, балансируя на противоречиях основных глобальных игроков (к которым Россия, на мой взгляд, временно не относится), уподобиться мудрой обезьяне, с вершины холма наблюдающей схватку тигров в долине. Нечто в этом роде со стороны Кремля мы видим порой уже сегодня, но хотелось бы большей адекватности и политического мастерства, этнополитической грамотности.
Восьмое. Будут воплощены все принципы «Программы-минимум Русского национального движения»53, включая: а) признание факта этнодемографической катастрофы русского народа и законодательное утверждение мер, направленных против депопуляции его как государствообразующей нации, против снижения его удельного веса в составе населения России; б) сохранение и укрепление этнического единства русского народа и всех исторических и культурно-языковых факторов, способствующих этому; в) запрещение русофобии во всех её проявлениях, защиту человеческих и гражданских прав русских людей в любой точке земного шара; д) признание факта геноцида русского народа и преодоление его последствий. И т.д.
Девятое. Никакие природные ресурсы России, включая (по примеру Израиля) землю, не могут находиться в частной собственности: это общенациональное достояние. Конституция Украины вновь подает нам тут хороший пример. В данной сфере предстоит тотальная национализация, вне которой решить какие-либо масштабные экономические задачи в стране вообще не представляется возможным. Принципиальная проблема в том, что клановый интерес очень плохо кореллирует с национальным интересом. Контроль государства и народа в лице правящей русской партии и трудовых коллективов над клановой экономикой, сложившейся после 1991 года, должен быть строжайшим в видах государства и нации.
Десятое. Светский характер РНГ гарантируется. Однако, допуская развитие «религии отцов» (то есть, конфессий, имевших когда-либо массовое хождение среди предков коренных народов России), РНГ ставит заслон на пути сект и новых конфессий, не имеющих в нашей стране национальных исторических корней.
Таковы, в общих чертах, основополагающие принципы национального государства (конкретно – РНГ), реализующего права данного народа. Добавить к сказанному можно весьма многое в зависимости от угла зрения и конкретной исторической ситуации, а вот убавить нельзя ничего.
Разработка и принятие Русской Конституции (Конституции Русского национального государства Россия) должна быть всенародным делом. Именно подобным путем сейчас пошел, кстати, Израиль, наконец-то осознавший неприличие своего исключительного в мире положения как страны без основного светского закона. Там сегодня правительством инициировано всемирное (!) обсуждение всеми евреями проекта своей конституции. Мы предлагаем сделать так же: все русские грамотные и неравнодушные к своей судьбе люди должны обсудить наш проект, высказаться, внести, если потребуется, коррективы, а дальше – осознанно двигаться к цели его воплощения.

Они пугают, а нам не страшно
Вернемся в нашу «лавку смешных ужасов».
Жупел № 1. Будут ли ущемлены права нерусских народов и вызовет ли это гражданскую войну?
Сразу же, без долгих рассуждений, можно ответить на вторую часть вопроса. Нет, даже если права нерусских народов (в том числе коренных) будут ущемлены, гражданской войны это не вызовет. Введение жестко этнократических режимов не повлекло за собой гражданскую войну ни на Украине, где украинцев в 1989 году было всего 56%, ни в Казахстане, Латвии и Эстонии, где титульные народы занимали от 42 до 46% населения. Тем более смешно даже предполагать гражданскую войну в России, где русских более 80%. И зачем пугать нас гипотетической гражданской войной, когда самая настоящая этническая гражданская война, вызванная этнодемографическим дисбалансом, уже идет в России с 1991 года: это русско-чеченская (назовем ее своим именем) война. Которую, по моему убеждению, Кремль вчистую проиграл, а русский народ теперь морально и материально за этот проигрыш расплачивается. Но таких регионов, в которых налицо резкий этнодемографический дисбаланс, несущий в себе смертельные этнополитические угрозы для страны, в России не так уж много: Чечня, Ингушетия, Тува, Дагестан. Из них по-настоящему опасны только первые три (в Дагестане действуют сильные сдерживающие факторы-противовесы). Но все дело-то в том, что Русское национальное государство не предполагает наличия Чечни, Ингушетии и Тувы в своем составе (см. карту «Русская Россия»). Таким образом, наиболее пугающая часть жупела № 1 должна быть сразу отведена.
Значит ли сказанное, что РНГ захочет и сможет пуститься во все тяжкие и объявит всех нерусских (инородцев) гражданами второго сорта или, допустим, взыщет с национальных регионов, а еще лучше – и с республик СНГ и Балтии, колоссальные средства, перераспределенные им за счет почти векового русского принудительного донорства? (Это донорство было умышленно возложено на русский народ коммунистами на Х съезде РКП(б) в 1921 году и – что греха таить – не отменено и по сей день.)
Нет, я так не думаю.
Национальные государства исповедуют, как правило, простой принцип: людям в угоду, да не самим же в воду. То есть, права человека обязательно должны соблюдаться, если они не противоречат правам государствообразующего народа. Ограничение чьих-то прав данной формулой не предусмотрено, она всего только защищает права того народа, от благополучия которого зависит благополучие всей страны. Это разумно и справедливо. Соблюдение прав и интересов русских (сегодня они вообще не соблюдаются) вовсе не означает попрание таковых у всех остальных, до тех пор, пока кто-то не создаст угрозу государствообразующему русскому народу.
Вернемся к образцовому документу – украинской Конституции. В ней, как уже подчеркивалось, четко зафиксировано разделение всего населения Украины на три категории: украинская нация, «а также» коренные народы и национальные меньшинства. Понятно, что формулировка «а также» логически исключает две последние категории из состава украинской нации, а значит речь идет именно об украинской этнонации (в нашем случае ее место занимает русская этнонация). Пример Украины ободряет и обнадеживает: это совсем не страшно и не нарушает общепризнанных норм международного права. Необходимо внести соответствующие формулировки и в отечественную Конституцию.
Чем конкретно обернется такое разделение «а-ля Украина» для нерусских народов, будучи реализовано в Русском национальном государстве? Тут возникает интересная правовая коллизия.
Юридический статус и права национальных меньшинств сегодня регулируют два документа: 1) Рамочная Конвенция о защите национальных меньшинств,принятая Комитетом Министров Совета Европы 10 ноября 1994 года, а также 2) Конвенция об обеспечении прав лиц, принадлежащих к национальным меньшинствам, принятая в рамках СНГ 21 октября 1994 года. Как ни странно, первая вообще не дает никакого определения самому предмету: что такое национальное меньшинство. А вторая определяет эту общность так: «лица, постоянно проживающие на территории одной из Договаривающихся Сторон и имеющие ее гражданство, которые по своему этническому происхождению, языку, культуре, религии или традиции отличаются от основного населения Договаривающейся Стороны» (статья 1). Такова единственная международно признанная правовая норма. Если применить ее к России, сразу же обнаружатся противоречия: ведь титульные национальности в большинстве республик РФ вовсе не составляют большинства «основного населения» (например, якуты, башкиры и др.), однако и назвать их национальным меньшинством в международно-правовом смысле, т.е. группой, требующей особой защиты, – невозможно. Или: как юридически определить массы мигрантов, не имеющих российского гражданства и не подпадающих под определение нацменьшинства? И т.д.
Как видно, недаром ни Конвенция СНГ, ни Рамочная Конвенция не являются документами прямого действия и не носят обязательного характера в силу своей слишком явной теоретической ущербности.
Есть юридическое определение и у коренных народов: они являются «потомками тех, кто населял страну или географическую область, частью которой является данная страна, в период ее завоевания или колонизации или в период установления существующих государственных границ, и которые, независимо от их правового положения, сохраняют некоторые или все свои социальные, экономические, культурные и политические институты»54. Но и это определение хромает на обе ноги, поскольку, к примеру, евреи, отмеченные на территории современной РФ еще со времен Хазарского каганата, являются коренным народом Палестины, но не России. И т.д.
Итак, налицо юридический тупик, порожденный некорректными терминами, которые «не работают» в реальной политике. Смыслы выражений «национальные меньшинства», «малочисленные народы», «коренные народы» – плохо дифференцированы, их употребление лишь порождает недоразумения. Достаточно, скажем, поставить вопрос, следует ли русских на Украине отнести к коренным народам или к национальным меньшинствам, как тут же получаем наглядную юридическую коллизию. Или: могут ли русские вообще где-либо на территории России оказаться национальным меньшинством (например, в Туве, Дагестане)? Или: как определить, чем отличается такое национальное меньшинство, как азербайджанцы, коих в России до 3 млн. человек, от такого национального меньшинства, как алеуты, коих всего-навсего 600? Ведь очевидно, что такие разные группы не могут покрываться одним термином. И т.д.
Между тем, на практике, в том числе в юридическом сообществе, сложилось гораздо более адекватное словоупотребление и понимание (оно-то как раз и отражено в Конституции Украины, которая предусмотрительно подписала Конвенцию СНГ с оговоркой «с учетом законодательства Украины», имеющего приоритет перед международными договорами). А именно: все народы, населяющие страну, кроме единственного государствообразующего, зачисляются в категорию либо национальных меньшинств, либо коренных народов – в зависимости от всего лишь одного, но очень существенного признака. У коренных народов, какова бы ни была их численность, нет своей суверенной государственности вне страны проживания. А у национальных меньшинств, пусть они даже исчисляются миллионами или являются мигрантами, такая государственность есть. Поэтому, к примеру, многочисленные азербайджанцы России (безразлично, граждане или неграждане) – национальное меньшинство, но не коренной народ. А алеуты – коренной народ, хоть и малочисленный, но не национальное меньшинство.
Усвоив это разделение, вполне простое и понятное даже неюристу, мы автоматически понимаем, что наделение обеих названных категорий населения равными правами, в т.ч. избирательными, – решительно недопустимо, ибо противоречит принципу справедливости. Потому что если какие-то порядки в государстве не нравятся представителям национальных меньшинств, они имеют право и возможность (!) отправиться в собственное национальное государство, чтобы там привести к своему идеалу образ жизни и правления своего народа. У коренных народов, напротив, такой возможности нет, их никто нигде не ждет и бежать из России им некуда. Поэтому они должны иметь исключительное право на участие в политической жизни страны, и это право должно быть защищено от вмешательства иных народов. Образно говоря, коренные народы – хозяева в доме, где других хозяев быть не должно.
Это значит, что все коренные народы РНГ, включая русских, должны быть совершенно равноправны; но – не национальные меньшинства. Их возможность вмешиваться в устои, в жизнь коренных народов, влиять, воздействовать на нее, должна быть ограничена. Разумеется, по такому важному вопросу потребуется референдум, но мне думается, что большинство примет верное, справедливое решение, которое будет закреплено конституционным законом «О гражданстве». При этом никто, само собой, не собирается посягать на права национальных меньшинств в остальных сферах жизнедеятельности, например, в культуре, быту и т.д.
Исходя из принципа равноправия для всех коренных народов, следует, далее, либо все компактно проживающие народы (тех же алеутов, к примеру) наделить национально-территориальным самоуправлением, либо вовсе ликвидировать национально-территориальное деление России в его современном виде. Поскольку первое очевидно невозможно, остается второе. Федеративное устройство нашей страны давно поражает наблюдателей своей абсурдностью, и переход к унитарному государству не вчера поставлен в повестку дня55. Почему 21 народ России (за вычетом, между прочим, государствообразующего) оказался наделен эксклюзивными правами и возможностями, которых лишены остальные сто с лишним народов? С этим наследием сталинской национальной политики, грубо противоречащим ст. 19 действующей Конституции России, давно пора покончить. Опасность для страны от перехода в унитарное состояние намного меньше, чем от закрепления состояния федеративного. Правда, вначале придется решить вопрос о сецессии взрывоопасных Чечни, Ингушетии и Тувы, необходимость чего обоснована выше. В случае успешного решения этой проблемы можно будет не опасаться затем никаких потрясений в обозримой перспективе.
Жупел № 2. Вернется ли РНГ к империалистической политике, сопряженной с милитаризацией (вплоть до «пушки вместо масла») и внешней агрессией?
Упрек в имперских амбициях по адресу русских националистов весьма популярен, благо пока еще у нас достаточно провокаторов или искренних недоумков, подбрасывающих дрова в костерок недоверия к нам.
Однако, по наблюдениям историков, социологов и политологов, как в руководящих кругах русского движения (в основном), так и в массах русского народа вызрело если не полное понимание, то полное ощущение невозможности и нежелательности возврата к имперской политике. Совершенно адекватно поняли и описали ситуацию, на мой взгляд, Татьяна и Валерий Соловей:
«На рубеже XX – XXI веков радикально изменились отечественный и мировой контексты, соответственно радикально изменился исторический смысл русского национализма.
Россия более не существует как империя. Реанимация последней абсолютно невозможна. Имперская идентичность разрушилась еще в Советском Союзе, причем ее разрушение было причиной, а не следствием гибели СССР.
В ходе советской истории произошла также безвозвратная деактуализация русского мессианского мифа – идеи особого предназначения русских и России в эсхатологической перспективе, которая составляла «красную нить» национального бытия на протяжении последних нескольких столетий. В более широком смысле в современной России никакие трансцендентно мотивированные и предполагающие самопожертвование культурные и идеологические системы не обладают массовым мобилизационным потенциалом.
Исчерпанность морально-психологических и социокультурных ресурсов коррелирует с беспрецедентным биологическим упадком русского народа. Главная проблема России – не дефицит экономической, технологической или военной мощи, а биологический и экзистенциальный кризис, к чему стоит добавить угнетающую интеллектуальную деградацию общества и элит…
Мы наблюдаем исторический сдвиг поистине грандиозных масштабов: ценность и идея Империи, русский мессианизм, составлявшие доминанту русского сознания и главный нерв национального бытия на протяжении без малого четырехсот лет, сданы в архив. Русские перестали быть имперским народом – народом для других, закрыта героическая, славная и страшная глава нашего прошлого. И это несравненно более кардинальное изменение, чем политические и экономические пертурбации последних полутора десятков лет»56.
Самого пристального внимания заслуживают также оценки и наблюдения Леонтия Бызова, главного аналитика социологической службы ВЦИОМ, который утверждает, что мы являемся сегодня свидетелями фронтальной смены всей духовно-политической парадигмы русского народа, когда некие константы, веками подпитывавшие русскую политическую теорию и практику, просто-напросто перестают существовать, теряют всякую действенность. Среди этих констант едва ли не на первом месте – имперский психокомплекс. Выступая на конференции по русскому вопросу в Свято-Даниловом монастыре весной 2007 года, Бызов, в частности, заметил: «Сегодня распад советской империи просто не оставляет нам иных вариантов, кроме как постепенно становиться национальным государством. Однако и эта тенденция носит неоднозначный характер. Если в 1990-е годы многим казалось что идея империи, великой державы окончательно умерла не только политически, что проявилось в распаде СССР, но и в умах и душах людей, больше озабоченных своими собственными делами, чем величием и амбициями государства, то в последнее десятилетие идея державы стала явно получать второе дыхание. Сегодня для 60% тех, кто называет себя русскими патриотами, патриотизм – это, в первую очередь, “возрождение России как великой державы”, и только для 35% – в первую очередь, защита прав и интересов русских как в самой России, так и за ее пределами. Но и между “русской державой” и “империей“ также нельзя ставить знак равенства. Происходит какой-то синтез национального государства и империи».
Наконец, как активный участник и идеолог русского движения с 1991 года я сам готов засвидетельствовать правоту названных выше коллег. Мне много раз приходилось, в том числе в весьма жесткой форме, возражать против попыток реанимировать имперский вариант патриотизма, сравнивая эти попытки с подстреканием старца к женитьбе на молодухе, чем могут заниматься только корыстные наследники. В книге «Россия – для русских!» самый многостраничный раздел так мной и озаглавлен: «От Российской империи – к Русскому национальному государству». Неоднократно приходилось утверждать устно и письменно, что история заставляет нас сделать непреложный вывод: «Абсолютно все, что консервирует у русского народа имперскую психологию или ее рудименты – прилегающие к имперскому сознанию идеи и идейки, необходимо без всякого сожаления похоронить. И не эксгумировать по крайней мере до тех пор, пока русские не восстановят динамику рождаемости по образцу конца XIX – начала ХХ вв.»57. В своей последней книге «Этнос и нация» («Книжный мир», 2007) я посвятил немало места критике захватнической политики царей из немецкой ветви Романовых, начиная с Екатерины Второй, действовавших по династическим, а не по русским национальным соображениям, и нагрузивших русский этнос такой имперской ношей, снести которую ему уже в ХХ веке стало не под силу58. Я полностью разделяю и поддерживаю тезис Солженицына: «Восстановить империю – значит окончательно похоронить русский народ».
После всего сказанного полагаю, что правительства бывших республик СССР, а равно и тех стран, которые думают, что это их касается, могут спать спокойно. Национальная русская Россия никакой иной народ присоединять к себе силой никогда больше не станет.
Отказ от имперской политики, сознательный, окончательный и бесповоротный, ни в коей мере не означает, однако, отказа от борьбы за воссоединение разделенных народов России: русского, осетинского и лезгинского. Никакое национальное государство не станет мириться с тем, что часть его народа, в особенности – государствообразующей нации, отрезана «по живому», да еще произвольными, заведомо несправедливыми границами. Но, как я уже писал в предыдущей публикации, для воссоединения разделенных народов существует вполне мирный путь в полном соответствии с международным правом59. Не стану повторяться. Этот путь ничего общего не имеет с имперским строительством: чужого нам не нужно, но свое мы обязаны вернуть.
Мои благостные прогнозы, исходящие из собственных интенций РНГ, к сожалению, не могут распространяться на проблему милитаризации, поскольку тут вступают в действие внешние факторы, нимало не зависящие от нашей доброй воли. Россия, побежденная в «холодной» мировой войне, уже испытала все «горячие» последствия поражения, но еще не достигла, с точки зрения победителей, оптимума своего падения. Ее недра еще не в такой степени принадлежат победителям, а ее внешнеполитическая позиция не столь зависима, как им бы хотелось. На наше счастье война в Ираке и Афганистане связывает руки «последнему суверену» и обеспечивает нам передышку. О том, что эта передышка временная, свидетельствует весьма многое – взять хотя бы события на Украине и в Грузии, или своеобразное «приглашение на казнь» – настойчивые попытки добиться подписи России под так называемой «Энергетической хартией» и т.д. Мечта российской политической элиты влиться в состав мирового правительства, потеснив там представителей «сионо-масонских кругов», и порулить немного Земшаром, как они рулят Россией60, так и осталась мечтой убогих бедных родственников, которых не принято пускать дальше комнат для прислуги. Отрезвев, Кремль принял единственно верное в данных условиях решение: укрепить суверенитет России, сделав ставку на ее недра как главный инструмент внешней политики. Однако заменить ядерные кнопки нефтегазовыми заглушками невозможно по той простой причине, что эти заглушки должны быть надежно защищены этими кнопками. Одно, увы, крепко увязано с другим. Курс на укрепление суверенитета неизбежно влечет за собой милитаризацию. «Si vis pacem – para bellum»: другого закона в таких делах человечество пока не знает. Так что милитаризация нам обеспечена в любом случае, за исключением безоговорочной капитуляции а-ля Козырев, и строительство РНГ тут совершенно не при чем.
Жупел № 3. Итак, возврата к СССР, а тем более к Российской империи в РНГ не будет. Но, может быть, нас ждет возврат к социализму?
По моим наблюдениям, все дебаты о социализме (в том числе, о национал-социализме) давно бы прекратились, если бы спорящие договорились об основном термине61. Беда в том, что социализм как доктрину и строй часто путают с социальными гарантиями и понятием социального государства (коим, к сведению читателя, Россия и так должна являться, согласно ст. 7 ее собственной Конституции).
Скажу сразу: социальные гарантии в РНГ будут, а социализм – нет.
Мне уже пришлось потратить много времени и умственной энергии для проработки этого вопроса и пропаганды основного вывода: русский национализм на данном этапе не совместим с национал-социализмом. Неоднократно в разных СМИ и сборниках, начиная с 1995 года, выходили мои статьи, посвященные развенчанию национал-социалистического проекта: «Национал-капитализм», «Уроки Гитлера», «Национализм против социализма», «Нужен ли русским национал-социализм?» и т.п. В них доказывается, во-первых, что опыт Германии 1930-х лишь в малой степени применим к России рубежа XX – XXI веков; во-вторых, что национал-социализм в гитлеровской Германии на поверку оказывается национал-капитализмом; в-третьих, что в социализме вообще ничего хорошего нет, этот дефективный социально-экономический проект, основанный на искусственном, насильственном перераспределении общественного продукта, – не более чем опасная мечта; а в-четвертых, что немногие наиболее развитые страны сегодня избирательно воплощают отдельные черты национал-социалистического проекта, но путь к нему лежит исключительно через лидерство в построении национал-капитализма и беспощадную эксплуатацию остальных стран и народов всего мира. Как весьма точно и выразительно писал Борис Поршнев: «Социально-исторические системы, наблюдаемые нами на «переднем крае» человечества, существуют и развиваются лишь благодаря всасыванию дополнительных богатств и плодов труда из всего остального мира и некоторой амортизации таким способом внутреннего антагонизма. Этот всемирный процесс перекачки в эпохи рабства, феодализма и капитализма лишь иногда (при первой и третьей) выступал в виде прямого обескровливания метрополиями и империями окрестных «варваров» или далеких «туземцев» в колониях. Чаще и глубже – перекачка через многие промежуточные народы и страны как через каскад ступеней, вверху которого высокоразвитые, но и высокоантагонистичные общества переднего края. Ниже – разные менее развитые, отсталые, смешанные структуры. А глубоко внизу, хотя бы и взаимосвязанные с внешним миром, в том числе с соседями, самыми скудными сделками, но вычерпанные до бесконечности и бесчисленные в своем множестве народности пяти континентов – почти неведомое подножие, выдляющее капельки росы или меда, чтобы великие цивилизации удерживались. Насос, который непрерывно перекачивает результаты труда со всей планеты вверх по шлюзам, – это различия в уровне производительности труда и в средствах экономических сношений»62. Такова цена, которую платим все мы – весь мир – за «национал-социализм» развитых стран.
Вполне понятно, что в ближайшем обозримом будущем России, даже если она преобразуется в РНГ, не угрожает возможность присоединиться к ним, чтобы пить мед, выработанный остальным человечеством. Но особо отмечу также, что счастье приоб­щения к иждивенческому, паразитарному «национал-социализму по-империалистиче­ски» не так уж безопасно: пример Швеции показывает, что оно чревато промышленным застоем, бегством капитала, массовой депрессией, максимальным падением рождае­мости и максимальным же ростом самоубийств. Своими опаснейшими «социалистическими» болячками обросли и другие мировые лидеры, просто мы об этом мало говорим.
Вместе с тем, повторюсь, у России достаточно ресурсов, чтобы, не эксплуатируя иные, менее развитые народы, собственными силами осуществить то, что авансом обещает нам российская Конституция: стать социальным государством, «политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека» (ст. 7). Понятно всем и каждому, что сделать этого не удастся, если не пересмотреть итоги ельцинской приватизации в части, касающейся природных ресурсов, монополий (в том числе спиртной) и стратегических производств. Однако национализация данных отраслей – это никакой не «социализм». Это лишь необходимое условие осуществления социальных гарантий.
Гарантиям – да, социализму – нет.
Жупел № 4. Откажется ли РНГ от демократических прав и свобод, усугубит ли оно торжество антиинтеллектуализма, справляющего истинный шабаш с конца 1980-х?
Тут, я полагаю, вновь уместно процитировать слова Татьяны и Валерия Соловей, обращенные именно к нашим псевдодемократам и псевдоинтеллектуалам: «Мы утверждаем, что взгляд на русский национализм с позиции его негативистской презумпции ошибочен аналитически и чрезвычайно опасен политически». Из дальнейшего станет ясно, почему это так.
Главный и неотменимый итог советской эпохи, с точки зрения социологии, состоит в радикальном изменении социальных пропорций российского общества, что позволило мне в свое время предложить в качестве исходной модели Новой России концепцию под названием «Национал-демократия». Вот ее основные постулаты.
1. Восстановление в России капиталистического способа производства, частной собственности и частнокапиталистической эксплуатации – есть результат естественных и необратимых социально-экономических процессов, развернутых в России за последние сто с лишним лет. Этот результат не может быть изменен по чьему-либо произволу.
2. Основой произошедших перемен явились глубокие тектонические изменения в социальной структуре населения России. Реформы 1860-х, промышленный переворот, завершившийся в России в 1890-е гг., и последующая индустриализация и урбанизация вызвали к жизни, за счет интенсивного раскрестьянивания, стремительный рост рабочего класса и еще более стремительный – интеллигенции, составлявшей по последней дореволюционной переписи – лишь 2,7%, но составившей к концу 1980-х гг. уже 30% занятого населения. Именно эта социодинамика и создала к концу ХХ века условия для окончательного разрыва России с социал-феодальным прошлым и перехода к свободному рынку. Мы, наконец, пережили буржуазно-демократическую революцию, недоделанную в далеком Феврале 1917 г.
Откуда она вдруг взялась в 1990-е? Известно, что к революции ведет конфликт между производительными силами и производственными отношениями. Так было и на этот раз в России. В чем это выразилось? А вот в чем.
3. Главной производительной силой в ХХ веке стала наука. Ее носитель и создатель – интеллигенция. Но собственником этой производительной силы в СССР было государство (читай: КПСС), опиравшееся на строй, который лучше всего характеризуется как социал-феодализм. Интеллигенция при этом строе не владела произведенным ею продуктом. Его забирала партия весь без остатка, а потом платила интеллигентам «зарплату» наравне с водителями грузовиков и автобусов, а то и меньшую. Ясно, что интеллигенция (треть населения страны – наиболее образованная и активная!) в целом была настроена против власти партии, против неорганичного, тесного для нее «государства рабочих и крестьян», в котором она третировалась как некая «прослойка» десятого сорта. (Были, разумеется, и иные мотивы противостояния, духовного порядка.)
Именно интеллиген­ция (в том числе партийно-номенклатурная), приверженная, в силу своей природы, ценностям буржуазной демократии и научившаяся чувствовать свои корпоративные, а точнее – классовые интересы, стала основной движущей силой преобразований. Стала опорой для той части КПСС, которая сделала ставку на Перестройку. Интеллигенция поначалу поверила в возможность «преобразования сверху» Советской власти в новый, более приемлемый для нее общественный строй. Однако глава Совмина Николай Рыжков, своим указом 29 декабря 1989 года запретивший деятельность только-только начавших расцветать издательских, медицинских, педагогических кооперативов, наступил на горло интеллигенции, разрушил ее надежды и бесповоротно обрек тем самым Советскую власть на гибель.
В СССР не было ни класса буржуазии, кровно заинтересованного в крушении социал-феодализма, ни так называемого «третьего сословия», традиционного лидера буржуазно-демократических преобразований. Роль последнего взяла на себя именно интеллигенция, впервые в истории ощутившая себя не только мозгом и не просто инструментом революции, а одновременно тем и другим. Всевластная и всепроникающая КПСС, располагавшая полнотой мощи всех советских денег, армии, КГБ и МВД, оказалась бессильна перед массовым общественным мнением и силой новых идей. То и другое – детище именно интеллигенции.
Сегодня, составляя в России не менее четверти занятого населения, интеллигенция является не только главным гарантом необратимости перемен, но и главной движущей силой грядущей национальной революции, всегда идущей вслед за революцией буржуазно-демократической.
4. Революция 1991-1993 гг. во многом оправдала надежды своей главной движущей силы – интеллигенции.
Именно интеллигенция, получив возможность легально заняться частным врачебным, педагогическим, научным, инженерным, издательским и другим бизнесом, поставляет сегодня кадры буржуазии, особенно крупной и средней, связана с нею тысячью нитей род­ственных, дружеских, деловых, политических отношений.
Именно интеллигенция добилась самого необходимого условия своего полноценного существования – демократических свобод (слова, печати, собраний, совести, союзов и т.д.). Это весьма специфические, «классовые» блага, достаточно низко ценимые другими категориями населения, но предельно высоко – интеллигенцией.
Именно интеллигенция осуществила немыслимый, невозможный еще недавно взлет к высотам государственного управления. Если учесть, что на «судьбоносной» XIX конференции КПСС представители науки, про­свещения и культуры составили менее 9%, если на Съезде народных депутатов их стало всего лишь 27,4%, то сегодня в Государственной Думе представителей рабочих и крестьян нет вообще, а все депутаты – именно представители интеллигенции. Колоссально выросла роль экспертов при всех ветвях власти и во всех областях жизни. Без них не принимается ни одно серьезное решение.
Именно интеллигенция, десятилетиями вбиравшая в себя лучшие силы народа, является сегодня главным человеческим ресурсом – наиболее творческим, энергичным, образованным, передовым, продуктивным, динамично разви­вающимся – для выхода страны из кризиса. Именно интеллигенция обоих секто­ров экономики – государственного и частного – должна стать главным объектом политической работы любого политика, смот­рящего в будущее.
5. Правомерно спросить: если свершившаяся революция была по своим движущим силам революцией интеллигентской, если пришедший на смену социал-феодализму строй есть строй торжества менеджеров и экспертов, если духовное бытие интеллигенции так разительно переменилось к лучшему – то почему же ее материальное положение в целом так невзрачно, ее социальное существование так эфемерно и непрочно, а оценка происходящего столь критична? Почему она уезжает?
В России, увы, пока правит бал капитализм не национальный, а колониальный, компрадорский. Несущий всему населению страны, всем аборигенам, не занятым непосредственно в компрадорском бизнесе, – абсолютное и относительное обнищание, утрату стабильности и жизненных перспектив. Да и все наше государство – вызывающе ненациональное, чтобы не сказать антинациональное. Интеллигенция, по определению раньше и лучше других постигающая реальность, реагирует на нее вполне адекватно, то есть – критически.
Но перемена к лучшему в положении российских интеллигентских масс и, соответственно, социального самочувствия интеллигенции должна произойти в недалеком будущем. Это связано с уже начавшимся, заметным переходом от колониального, компрадорского капитализма (во всей многоликости его проявлений) – к национал-капитализму, который, осознанно или нет, становится жизненной задачей национальной интеллигенции. Национал-капитализм, поясню, это капитализм, патронируемый, но и контролируемый государством, проявляющийся обычно как госпарткапитализм (пример: Китай). Это капитализм, состоящий на службе своего государства.
6. Вполне понятно, что на таком базисе, как национал-капитализм, может вырасти только такая надстройка, как национал-демократия. То есть, демократия, ограниченная по национальному признаку.
На практике это означает, что равенство прав гражданина и негражданина России в любой области жизни и деятельности (в том числе предпринимательской) становится невозможным. Более того, приобретение российского гражданства также становится проблемой для определенных категорий жителей не только Земли, но и самой России. (См. выше.)
Примеры подобного государственного устройства имеются в достаточном количестве не только среди развивающихся стран, но и среди таких уже вполне развитых стран, как ФРГ или Израиль. Старая марксистская «Философская энциклопедия», однако, верно разъясняла: «Национальной демократии государство – государство переходного характера, возникающее в процессе национально-освободительной революции в современную эпоху и опирающееся на классовый союз движущих сил этой революции; форма государственного развития стран, завоевавших политическую независимость в результате распада колониальной системы империализма, которая обеспечивает дальнейшее развертывание, углубление и доведение до конца национально-освободительной революции».
7. Итак, задачи элементарного выживания масс отечественной интеллигенции и ее оптимальной социализации естественно трансформируются в патриотические задачи. Позиция содействия отечественному народному хозяйству перестает быть красивой позой и превращается в осознанную жизненную необходимость. Дальнейшее постижение ценностей национализма – только вопрос времени.
Умственные усилия начинающего патриота неизбежно приводят его рано или поздно к осознанию простой истины: «Нация первична, государство – вторично». Не будет сильной, здоровой, многодетной, богатой государствообразующей нации – не будет и сильной процветающей страны.
Государствообразующая нация России – русские. Это факт, легко устанавливаемый историей и социологией.
Дальнейшее понятно. Естественная эволюция нормального русского патриота преобразует его в русского национал-патриота, русского националиста. Интеллигент – не исключение.
8. Очевидно, что решение стратегически первостепенной задачи смены колониального типа капитализма на национальный в России неизбежно связано с изменением политического режима – со становлением РНГ.
В условиях, когда ради осуществления проекта Новой России (РНГ) нужно разработать и детализировать сам проект, а затем мобилизовать, консолидировать одну часть населения, рас­пропагандировать другую, нейтрализовать третью и дезориентировать, идейно разоружить и разгромить четвертую, – в этих условиях значение и востребованность национальной интеллигенции резко возрастает.
9. Положение осложняется тем, что русский народ в целом и русская интеллигенция в частности подверглись за годы диктатуры интернационалистов сильнейшей денационализации. Однако сегодня уверенно можно сказать, что национальный принцип объединения, вырвавшийся из-под веко­вого забвения и запрета и уже проявивший себя на просторах бывшего СССР в полном блеске, востребован и в России, русскими. Мы пока еще отстаем, но очередь доходит и до нас. Тяжелое идейное наследие советской эпохи неуклонно преодолевается. По утверждению социологов, сегодня уже 45% русских считают себя «русскими» (за двадцать лет этот процент вырос на 28 пунктов!), только 28% – «россиянами» и лишь 16% – «советскими людьми» (совокупность «россиян» и «советских», т.е. не национально, а граждански ориентированных лиц, на 34 пункта понизилась по сравнению с 1986 годом!). Красноречивые цифры говорят сами за себя. Процесс обретения национальной идентичности, то есть, собственно, процесс становления нации, восходит у русских по гиперболе. Он далеко не закончен, но перелом­ уже произошел.
10. К чему в политике должен стремиться русский интеллигент, какой строй соз­нательно утверждать и строить? Это должно быть русское национально-демократиче­ское государство по форме и технократическое общество по содержанию. Русское на­циональное государство и русская интеллигенция, таким образом, – естественные со­юзники и политические партнеры. Со всеми вытекающими из этого тезиса последст­виями.
Надо ясно и четко осознать и обозначить приоритеты. Для прорыва в постиндустриальное общество, для занятия в нем командных высот государство Россия должно определить как привилегированный класс – технократию, и все усилия народа направить на создание ей оптимальных условий для творчества.
Нельзя забывать, что главная производительная сила современности и всего обозримого будущего – это наука. Уже сегодня она кормит, одевает и духовно обеспечивает человечество, в том числе рабочих, крестьян, военных и гуманитариев. А наука, в т.ч. технологии, – в головах технократов. Это главные люди настоящего и будущего (если мы хотим, чтобы у нас оно было). Это новый гегемон общества.
Поэтому крестьяне должны кормить технократов, рабочие – делать для них необходимую продукцию, военные – защищать их, гуманитарии – развлекать, дарить духовные импульсы, будить творческую мысль, предприниматели – вкладывать в них деньги. Все это стократ окупится для каждого! Все сословия и классы должны понять необходимость первоочередного обеспечения именно технократов всем лучшим, что у нас есть, убедиться в естественности их привилегий и прерогатив. Это – и только это! – подхлестнет эволюцию, направит ее по верному пути. Убедительный пример: уже сегодня доход США от торговли патентами и лицензиями в 2,5 раза выше, чем от торговли товарами, и эта пропорция растет. Жаль только, что треть этого дохода обеспечивается выходцами из России, которая умудрилась этот доход потерять.
Итак, основной акцент государство должно делать на развитии не столько непосредственно производственной базы, сколько науки (фундаментальной и прикладной). Это первая необходимость первой очереди.
Вторая необходимость первой очереди – дотирование сельского хозяйства в объемах, обеспечивающих национальную безопасность.
Соответствующей должна быть социальная политика, планомерно преобра­зующая пропорции социальных страт в сторону увеличения классов интеллигенции и крестьянства, в том числе фермерского, за счет сокращения рабочего класса. Рост де­ревни категорически необходим. В противном случае возникает угроза массовой без­работицы и прогрессирующей депопуляции русского народа. Что может обессмыслить всю русскую перспективу вообще.
Многочисленные иные социальные и политические необходимости, проистекающие из вышеописанной парадигмы, перечислять здесь нет возможности. Однако совершенно ясно, что ни о каком антиинтеллектуализме в Русском национальном государстве (в отличие от нынешней Эрэфии, не заинтересованной широко в интеллектуалах как таковых) не может быть и речи. РНГ по самой своей сути противоположно подобной идеологии, поскольку вынуждено опираться в первую очередь на русскую национальную интеллигенцию.
Соответственно, ни о каком покушении на демократические свободы, являющиеся для любой интеллигенции естественной средой обитания, как вода для рыбы, также говорить не приходится, оно исключено.
* * *
Мы рассмотрели основные жупелы, используемые противниками идеи Русского национального государства.
Не так страшен черт, как его малюют.
Друзьям русского народа, как и ему самому, бояться нечего.




КОНСТИТУЦИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА:
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ63.
ЧАСТЬ 1.

День Конституции — праздник большой!
Надо поднять нам стаканы с тобой,
Выпьем раз мы, выпьем два,
За все с тобой наши права!

«Поздравка» из Интернета к 12 декабря


Почему русским нужна другая Конституция
Когда рухнул СССР и режим партократии, в постсоветской нашей отчизне лоб в лоб столкнулись две взаимоисключающие концепции будущего страны. За ними стоят две общественные силы, между которыми нет и быть не может примирения и компромисса, поскольку речь идет о жизни и смерти.
«Россия – государство русского народа», – провозгласил Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский от лица одной из этих сил, русской и державнической.
«Россия как государство русских в XXI веке не имеет смысла», – ответил ему премьер-министр Егор Гайдар от лица другой силы, инородческой и либеральной.
Митрополит Иоанн не имел в руках иной власти, кроме духовной. Однако даже та была настолько велика и опасна для нового режима, что необъяснимо внезапная кончина первосвященника при странных обстоятельствах была предрешена. Она произошла в рамках общего всеохватного поражения той силы, которую олицетворял этот духовный вождь, была, таким образом, высоко символична. Соответственно, о торжестве выраженной им идеи в те годы не могло быть и речи.
Вся власть тогда была в руках «коллективного Гайдара». Соответственно, воплотился в жизнь именно его концепт, отразившийся как в Конституции 1993 года, так и – в максимальной степени – в политической практике, существующей с тех пор и по наше время. Россия сегодня – не только не государство русских, но даже не государство для русских, хотя существует, как всегда, за русский счет.
Между тем, Россия, при всей своей полиэтничности, – мононациональная страна русского народа. Это положение соответствует всей истории создания страны. Но оно соответствует также и современному фактическому положению вещей. Прошлое и настоящее, таким образом, сходятся в этом пункте. Казалось бы, остается лишь придать этому факту юридическое значение и дать, наконец, русским – равноправие, суверенитет и государственность. Увы, действующая Конституция Российской Федерации не только не выражает интересов русского народа, но и грубо попирает его естественные права. Это вполне очевидно.
Анализировать в данной работе политическую практику неуместно. Поэтому сосредоточусь на несоответствии действующей Конституции правам и интересам русского народа. Если не погружаться в экономические мотивы (что требует отдельного разговора), таких несоответствий можно насчитать восемь:
Во-первых. Распад Советского Союза превратил Россию в новое, принципиально иное государство. Имеющее куда больше сходства с допетровской Московской Русью, чем с имперской Россией, в т.ч. в обличии СССР. Отличие состоит прежде всего в том, что современная Россия – более не многонациональное государство, каким была империя вплоть до 1991 года. Она превратилась в мононациональную державу, свыше 80% населения которой составляют этнические русские (даже больше, чем евреи в таком этнократическом государстве как Израиль).
Соответственно, русские – никто иной и никто более – являются единственным государствообразующим народом России. То есть – ее единственной нацией. Как по истории, так и по факту.
Однако действующая Конституция Российской Федерации (далее: ДК) никак не отражает данный основополагающий факт. Русский народ, создавший Россию, ее единственная скрепа, лишён своей государственности и суверенности, лишён права на самоопределение. Первая же фраза преамбулы ДК – «Мы, многонациональный народ России…» – утверждает именно и только это: Россия не есть страна русского народа.
Нельзя не признать: действительно, Россия – не страна русских и даже не страна для русских.
Вопиющий разрыв между статусом русских де-факто и де-юре бьет в глаза и заставляет ответственных политиков реагировать. Так, в ходе избирательной кампании 2011 года три парламентских партии из четырех (ЛДПР, КПРФ, СР) включили в свои предвыборные программы требование о придании русскому народу официального статуса государствообразующего, путем включения соответствующей статьи в Конституцию. Однако правящий режим (устами тогдашнего президента Медведева предупредивший о недопустимости разыгрывания национальной карты на выборах) отказался прислушаться к мнению парламентского большинства. Данный важнейший пункт до сих пор не включен в политическую повестку дня.
Во-вторых, в ДК, наряду с этим вопиющим умолчанием о роли, месте и статусе русских в России, присутствует, однако, утверждение суверенитета двадцати одного народа, имеющего, в рамках нашей страны, свою квази-государственность (якуты, буряты, чечнцы, ингуши, татары, башкиры и т.д.).
Таким образом, русский народ демонстративно и даже конституционно (!) поставлен в юридически совершенно неравноправное положение по сравнению с двумя десятками российских народов, несопоставимых с ним по общегосударственному значению, но при этом наделённых своей государственностью и суверенитетом.
Мало того, что такое положение несообразно со здравым смыслом и разрушительно для государства, оно еще и нарушает саму же Конституцию, статья 19 которой провозглашает равенство всех независимо от национальности.
В-третьих, в отличие от малых, коренных, репрессированных и т.п. народов, русский народ вообще ни разу даже не упоминается в ДК, то есть не является её субъектом.
В-четвёртых, русские люди не равноправны в целом ряде субъектов Российской Федерации. Права «титульных» народов в этих субъектах ущемляют общегражданские права русских в своей стране России, в частности, право быть избранным в органы власти (примеры чему мы видели в Калмыкии, Марий-Эл, Чувашии и проч.). В последние годы положение отчасти выровнено, однако проблема национально-пропорционального представительства русских в национальных республиках РФ открыто заботит уже даже Академию госслужбы при президенте РФ и Комитет по национальностям ГД РФ, вынужденных провести по ней круглый стол в 2003 г.
В-пятых, ДК вообще никак не учитывает русских людей, оказавшихся за пределами нынешних границ России, не констатирует факт разделённого положения русской нации, а значит не ставит и задачи её воссоединения.
В-шестых, провозгласив в преамбуле абсурдную и антинаучную формулу «многонациональный народ России», ДК ставит на одну доску государствообразующую нацию – говоря строго научно, единственно заслуживающую названия «нации» – и сотню этносов, малых народов и национальных меньшинств, сподобившихся этого названия по явному недоразумению.
В-седьмых, ДК не выражает интересов никаких коренных народов России вообще и русских в частности, поскольку не даёт им никаких преимуществ перед народами, имеющими свою государственность вне России и оказавшимися у нас в силу разных обстоятельств (как вьетнамцы, курды, афганцы, таджики и мн. др.).
В-восьмых, ДК дискриминирует русских в органах высшей власти, в частности, в Совете Федерации, где русские – 82% населения – представлены непропорционально малым количеством “сенаторов”.
Таковы основные, хотя и не исчерпывающие, соображения, по которым, с точки зрения русского человека, Конституцию следует менять.
Такая потребность созрела давно, и, как сможет убедиться читатель, не раз за последние двадцать лет вызывала к жизни различные проекты основного закона для России и русских. Однако фронтальный отход от принципов ельцинской внешней и внутренней политики, сопровождаемый массированной сменой политического истеблишмента, хотя не во всех сферах, наметился лишь в последние год-два. Это оставляет место для надежд на более масштабныеперемены российского строя и режима.
Конституция есть основа всего государственного здания. От ее изменений зависит очень многое. Будет ли современная Российская Федерация постепенно преобразована мирным, конституционным путем в Русское национальное государство? Или все останется как есть, со всеми внутренними противоречиями, в ожидании того момента, когда эти противоречия взорвут мнимое спокойствие, как это произошло с СССР? Тогда ведь тоже никто не ждал наступивших последствий, не понимал, что они назревали десятилетиями…
Долгое время изменения нашей Конституции казались всем невозможными. Даже самым высшим лицам в государстве. Вот что они говорили, к примеру:
Владимир Путин, премьер-министр, президент РФ 2000-2008 гг.: «Мозги им надо поменять, а не Конституцию нашу» (2007 г.);
Сергей Миронов, председатель Совета Федерации, председатель партии «Справедливая Россия»: «Конституцию менять не надо, мало ли кому этого хочется» (2005 г.);
Владимир Плигин, председатель Комитета Государственной Думы по госстроительству и конституционному законодательству «Любое изменение Конституции может привести к драматическим последствиям» (2005 г.).
Однако перемены произошли – и ничего страшного не случилось. С 1996 г. внесено четыре поправки в статью 65 Конституции в связи с изменением наименования республики (Калмыкия, Чувашия, Осетия и др.) Пять поправок с 2004 г. были внесены также в статью 65 Конституции в связи с образованием в составе России нового субъекта или изменением конституционно-правового статуса субъекта (4 автономных округа прекратили свое существование). Подобные поправки вносятся в Конституция почти автоматически.
Но у нас имеется уже и прецедент сущностного изменения Конституции. Ибо в 2008 г. были внесены важные поправки: 1) увеличение сроков деятельности президента и Госдумы, 2) отчётность правительства перед Госдумой. Парламенты всех 83 регионов страны одобрили эти поправки, и они вступили в силу с момента официального опубликования 31 декабря 2008 года.
Так надо ли останавливаться на достигнутом? И не пора ли подумать о назревших переменах, пока они не перезрели со всеми вытекающими обстоятельствами? Не пора ли начать обсуждать возможность принципиального изменения Конституции?

Конституции России: краткий экскурс
Прежде, чем обсуждать новые варианты основного закона нашей страны, бросим взгляд на эволюцию этого института.
В царской России, в Империи, никакой конституции не было. Хотя попытка ее внедрения готовилась еще с 1860-х годов и не состоялась лишь из-за убийства Александра Второго. Позднее, в 1905 году, Николаем Вторым был издан квазиконституционного характера «Манифест об усовершенствовании государственного порядка», отчасти ограничивающий самодержавие и провозглашающий гражданские свободы. Он не удовлетворил и не умиротворил общество. Поэт Александр Блок недаром вскоре написал хлесткие строки: «Ты будешь доволен собой и женой, / Своей конституцией куцей, / А вот у поэта всемирный запой, / И мало ему конституций» (1908). Содержание манифеста никак не соотносилось с этническим составом Империи и не отражало ни роль русского народа, ни его национальные интересы.
Тем не менее, фактически Россия была унитарным государством – преемником и носителем традиций русской государственности. В нем государствообразующая роль русского народа признавалась по умолчанию, что выражалось, в частности, в существовании целого раздела российского права, посвященного положению так называемых «инородцев» – нерусских жителей России, выделяемых, таким образом, в особую категорию, противопоставляемую основному (не по количеству, а по значению!) – русскому – населению.
Самосознанием русских Россия однозначно воспринималась как своя страна – страна русского народа. Чем и объясняются единодушные подъемы русского патриотизма при возникновении внешней угрозы, будь то Крымская, Японская или Германская война. Или даже в случае русской военной экспансии (Кавказ, Балканы, Средняя Азия). Разумеется, наличие классовых противоречий, нерешенность рабочего и крестьянского вопроса, разрушали национальную солидарность и государственническую лояльность русских. Но до 1917 года правительство успешно справлялось со стихией русского народного бунта, после чего русский путь благополучно продолжался в рамках своего государства.
Особо следует отметить, что в Российской империи русские были наиболее активно и быстро размножающимся народом (в этом смысле они стояли на первом месте в Европе и на втором в мире). Это самым ярким и однозначным образом свидетельствует о конечном соответствии Государства Российского – русским народным интересам.
Октябрьская революция покончила с таким положением вещей и в перспективе способствовала значительному отчуждению русского народа от своего государства. Это отчуждение проявилось вполне в ходе ликвидации СССР.
При советской власти сменилось четыре конституции. Все они по умолчанию декларировали нерусский характер вновь созданного государства, хотя русские пребывали в нем этническим большинством. Демократический декор как бы соблюдался, но на деле основной советский закон лишь так или иначе утверждал всевластие большевиков, осуществивших Октябрьскую революцию.
Первая Конституция Российской советской федеративной социалистической республики (РСФСР) была принята 10 июля 1918 года, вскоре после большевицкого переворота, покончившего с соправителями – эсерами. Конституция установила, что верховным органом власти в стране является Всероссийский съезд Советов, а в период между съездами – Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК). ВЦИК имел право отменять или приостанавливать постановления и решения Совета Народных Комиссаров (СНК). В дальнейшем такой же функцией был наделен Президиум ВЦИК.
Но главная суть дела не в этом. Преобразование унитарной Российской Империи в советскую федеративную Российскую республику (да еще в кургузых, обрезанных немецким штыком по Брестскому мирному договору, да и самими большевиками, границах) нанесло сокрушительный удар по правам и интересам русского народа, от которого он не оправился до сих пор. Этим была сломана сама идея России как русского в своей основе государства, был грубо прерван и предельно извращен исторический путь русского народа, путь создания нашей страны. Известно высказывание Зинаиды Гиппиус о том, что большевики вывернули Россию наизнанку, как перчатку, до своей полной противоположности во всем. Известен также тезис Николая Бердяева об убийстве большевиками исторической России. В наибольшей степени эти мысли, быть может, соотносятся именно с указанной переменой в статусе русского народа и в характере российской государственности64.
Эти перемены были закреплены в ходе создания СССР. Наша вторая Конституция была принята сессией ЦИК СССР 6 июля 1923 года и в окончательной редакции II съездом Советов СССР 31 января 1924 года. Верховным органом государственной власти стал Съезд Советов СССР, в период между съездами – Центральный Исполнительный Комитет (ЦИК) СССР, а в период между сессиями ЦИК СССР – Президиум ЦИК СССР. Несмотря на то, что ЦИК СССР имел право отменять и приостанавливать акты любых органов власти на территории СССР, в т.ч. постановления ЦИК и СНК союзных республик и даже акты съездов Советов союзных республик, однако на практике он, как правило, не отменял акты, признанные неконституционными, а лишь предлагал привести их в соответствие с законодательством. Таким образом, нациям, временно сложившим свои суверенитеты в общую советскую «копилку», была предоставлена значительная самостоятельность. Но только не русским.
Советский строй вообще проигнорировал русский национальный суверенитет. У русских, в отличие от четырнадцати других народов, так и не появилась своя республика, а решениями правящей коммунистической партии, начиная с Х Съезда ВКП(б), русский народ оказался превращен в бесправного донора для всех остальных народов СССР, ставших в той и ли иной мере паразитами на его теле. Но что хуже всего – именно русская биосоциальная элита, тысячу лет рощеная всем народом, была истреблена, изгнана и поражена в правах так основательно, как ни одна другая национальная элита страны. До сих пор мы, русские, – всадник без головы.
Антирусский характер Октябрьской революции и последующего образования Советского Союза вполне просматривается как из Конституции 1918 г., так и, в еще большей мере, из Конституции 1923-1924 гг.
Конституция СССР 1936 года («сталинская», утверждена Чрезвычайным VIII съездом Советов Союза ССР 5 декабря 1936 года) покончила с национально-республиканской вольницей и утвердила приоритет союзного законодательства над республиканским. Она уже не предусматривала право республиканских органов приостанавливать или опротестовывать акты союзных органов. Эта Конституция покончила с поражением в правах целых категорий населения, относящихся к бывшей имперской элите. Что позволило, хотя и поздно, недобитым остаткам отборного русского генофонда интегрироваться в общенародную массу, спастись хотя бы отчасти. Но ни формального равенства, ни суверенитета, ни освобождения от роли всесоюзного донора русский народ так и не получил. Кроме того, к моменту принятия этой Конституции, вся реальная власть уже была сосредоточена не в советских, а в партийных органах, опиравшихся, в первую очередь на репрессивный аппарат и полностью подчинивших себе всю систему управления страной.
Такой порядок вещей был, понятное дело, неконституционным. Новая Конституция СССР («брежневская», принята на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР девятого созыва 7 октября 1977 года) исправила это положение, закрепив, в соответствии со ст. 6, полновластие КПСС в основном законе страны. Управляемость страны от этого, несомненно, только выиграла. Но ни статус, ни судьба русского народа не изменились к лучшему. Очевидные преимущества партократии не могли быть реализованы в полной мере из-за отсутствия четкой национальной русской ориентации КПСС. Идеи коммунистического интернационала по-прежнему доминировали над русскими национальными правами и интересами. Самое печальное, что в Союзе советских социалистических республик по-другому и быть не могло, роковой дефект оказался встроенным в сам государственный механизм.
Последующие процессы реформирования Конституции 1978 г., начавшиеся в 1989 г., были ознаменованы принятием Закона РСФСР «Об изменениях и дополнениях Конституции РСФСР» и «О выборах народных депутатов РСФСР». Но эти яркие заплаты на ветхом рубище ничего не изменили в принципе.

Ельцинская конституция как зеркало войны и революции
Перед лицом фактического распада СССР, Россия, как и другие союзные республики, провозгласила свою независимость, приняв «Декларацию о государственном суверенитете РСФСР» от 12 июня 1990 года. В этой Декларации было закреплено новое название старого устройства – Российская Федерация и заявлено о необходимости принятия новой Конституции России. Но ни возврата к русскому унитарному государству, ни восстановления естественных границ русской России не произошло (признанием границ, произвольно установленных при большевиках, Ельцин выкупил признание зарубежными коллегами своего «воцарения»). Новое государство унаследовало все пороки старого, советского, а то еще и усугубило.
После распада СССР своими конституциями срочно стали обзаводиться как вновь образовавшиеся государства, так и национальные образования внутри самой России. Многие парламенты при этом искали образцы в странах западной демократии. А, скажем, Конституция Узбекистана даже прошла особую экспертизу специалистов Организации Объединенных Наций, Совета по безопасности и сотрудничеству в Европе, ученых, юристов США, Великобритании, Франции и многих других стран. Узбекская власть посчитала нужным получить эту высшую санкцию, дабы обезопасить себя на будущее от всех возможных претензий Запада насчет нарушения норм демократии.
Наши «отцы-основатели» демократической России напрямую в Совет по безопасности и сотрудничеству в Европе не бегали и в ООН за образцами для разработки новой Конституции не обращались. В 1993 году, расстреляв из танков российский парламент, президент Ельцин форсировал Конституционное совещание. В его работе приняли участие представители политических партий и движений, ученые, представители субъектов РФ, народные депутаты России и др. Но основными разработчиками были трое: А.А. Собчак, С.М. Шахрай и С.С. Алексеев.
Референдум по принятию новой Конституции был проведен 12 декабря 1993 года одновременно с выборами законодательного органа России – Федерального Собрания. Парализованная страхом и недобрыми предчувствиями страна, как официально считается, приняла «ельцинскую конституцию». Законность этого мероприятия неоднократно оспаривалась специалистами.
Во-первых, инициатором всенародного голосования был Президент России, что прямо противоречило ст. 9 Закона РСФСР от 16 октября 1990 года «О референдуме РСФСР», в котором говорилось, что право принятия решения о проведении всероссийского референдума принадлежит лишь Съезду народных депутатов РСФСР, а в периоды между съездами – Верховному Совету России (как раз только что расстрелянному). Решение о проведении референдума могло быть принято также по требованию: либо не менее чем одного миллиона граждан РСФСР, имеющих право на участие в референдуме; либо не менее одной трети от общего числа народных депутатов РСФСР (ст. 10).
Как видим, эти требования закона соблюдены не были.
Пикантная подробность: на тот момент Ельцин был законным образом отрешен от власти решением Верховного совета, и никакие его указы не имели законной силы.
Во-вторых, ст. 35 закона «О референдуме РСФСР» гласила:
«При проведении референдума по вопросам принятия, изменения и дополнения Конституции РСФСР решения считаются принятыми, если за них проголосовало более половины граждан РСФСР, внесённых в списки для участия в референдуме».
Данный закон был отменён лишь в октябре 1995 года, а в 1993 году он действовал в полную силу. Точнее, должен был бы действовать, но…
Между тем, в референдуме участвовало 54,8 % зарегистрированных избирателей (58.187.775 человек), из которых за принятие новой Конституции проголосовали 58,43 %, что в итоге существенно меньше половины всех избирателей (всего примерно 32 %). Впрочем, а был ли мальчик-то? Вопрос о масштабных фальсификациях данных референдума возник сразу после его окончании. Через полгода, в мае 1994 года были опубликованы выводы экспертной группы А.А. Собянина при администрации президента. Согласно этим выводам, в референдуме принимало участие вовсе не 54,8, а лишь не более 46 % от списочного состава избирателей
После этой публикации президентская администрация не снизошла до опровержений и оправданий, а просто прекратила сотрудничество с группой Собянина. Как говорят в таких случаях, «замнем для ясности». Вскоре вся документация, связанная с итогами референдума была официально уничтожена (сожжена). Концы в воду или в огонь – какая разница?
Что принесла России Конституция 1993 года? Зачем она понадобилась продавившему ее с нарушением всех норм Кремлю?
Как отмечает председатель Конституционного суда Валерий Зорькин: «У нас в новой России за основу была взята так называемая австрийская модель, которая в настоящее время действует в большинстве государств Европы (Австрия, Германия, Испания, Италия, Польша, Португалия, Бельгия, Венгрия, Хорватия, Румыния) и в странах СНГ (кроме Туркмении)».
Новизна действующей Конституции, по сравнению с последним основным законом Советского Союза, в следующем:
а) отказ от характеристики государства как социалистического и советского;
б) определение его как по-прежнему федеративного, но суверенного;
в) устранение из Конституции положений о коммунистической партии как ядре политической системы;
г) признание приоритета прав человека и гражданина;
д) отказ от признания государственной собственности в качестве основной и признание частной собственности, защищаемой государством наряду с другими формами собственности;
е) переход на парламентскую систему; признание принципа разделения властей; введение института Президента; установление местного самоуправления.
Таким образом, сохранив главный порок РСФСР и СССР – федеративное устройство вместо унитарного (базовый конструктивный недостаток, послуживший основой распада СССР и угрожающий сегодня распадом РФ), законодатели ввели в основной закон обновленной федерации еще ряд не менее разрушительных конструктивных недостатков. А именно: 1) отказ от принципа партократии; 2) приоритет прав индивида, а не народа, общества или государства; 3) отказ от государственной собственности как основы экономики. Эти новые черты отразили основные политические итоги 1991-1993 гг. (поражение России в холодной войне и буржуазно-демократическую революцию) и во многом предопределили нашу сегодняшнюю нескладную жизнь.
Но главную суть новой Конституции предопределил лично и непосредственно сам узурпатор власти Борис Ельцин, собственной рукой внесший в текст поправки, обеспечившие суперпрезидентский характер российской республики.
Эта основная особенность основного закона нашей страны, ради которой он во многом и принимался, впоследствии была усугублена другими законами, установившими, фактически, вертикаль безответственности – сверху донизу российской власти. Результат: перманентный кризис управляемости страной. Президент никого не может заставить отвечать за свои дела, потому что он и сам ни за что ни перед кем не отвечает. Ведь в России создано уникальное законодательство, провозгласившее, что никакой президент не может отвечать по суду за всё, что бы он ни натворил за время президентства.
Безответственность президента… Можно ли было выдумать концепцию, более опасную для общества?
Кстати, голосуя за того или иного президента, граждане Европы и Америки голосуют не только за личность, но, прежде всего, за платформу, за политическую программу его партии, которая не может быть изменена по прихоти одиночки. Эта программа публична, она принята как руководство к действию всех её членов вплоть до президента, она масштабна, долгосрочна и касается, как минимум, всей страны. За выполнение этой программы президент отвечает перед выдвинувшей его партией и перед всей страной. А партия – многомиллионная рука и разум – его контролирует. И избиратель это знает.
За что голосует гражданин России, избирая президента? За красивые глаза? Или за красивые слова? Нет, российский гражданин голосует лишь за свои смутные, ничем не обеспеченные надежды, забывая поговорку о том, что надежда есть отложенное разочарование. Зато дальнейший ход событий ему об этом неизбежно напоминает.
Президент России – принципиально невменяем. Не в психологическом, конечно, а в политическом и юридическом смысле.
Выборы беспартийного президента в такой стране, как Россия, есть политический нонсенс и проявление позорного неуважения к самим себе. Они должны быть запрещены законом! Мы не Монако и не Лихтенштейн.
Однако о несовершенстве «ельцинской» (действующей) Конституции сказано достаточно. Вернемся к альтернативным проектам.

Какая конституция нам нужна?
Настоящая статья началась перечнем причин, по которым действующая Конституция (ДК) не может устраивать русский народ, конкретно и специально. Следует полагать, что в не слишком отдаленном будущем на повестку дня встанет вопрос о ее замене. Тому порукой медленный, но верный дрейф России в сторону Русского национального государства, который отмечают все наиболее дальнозоркие аналитики. А наипаче – из либерального лагеря, имеющие все основания опасаться такого развития событий, а потому проявляющие завидное чутье.
Что должна собой представлять конституция национального государства? Попробуем взглянуть на несколько примеров, чтобы попытаться понять это.
Израиль. Начнем с такого признанного эталона национального государства, как Израиль. Употребив слово «признанный», следует иметь в виду не только совершенство Израиля именно как национального государства, но и факт его признания мировым сообществом в качестве вполне демократической страны, иметь с которой дело не считает для себя зазорным большинство других демократических стран.
Между тем, Израиль вполне открыто и без комплексов декларирует свой национальный характер. Например, недавно израильский кнессет (парламент) принял новую формулу присяги на верность, объектом которой является именно еврейское национальное, а не какое-нибудь там «Израильское государство». Стоит напомнить, что евреев в Израиле меньше, чем русских в России, но никто притом не упрекает Израиль в нарушении прав человека. Применительно к нашей стране это означает, что мы должны бы утвердить присягу на верность не Российской Федерации («Российскому государству»), а именно Русскому национальному государству, и это никого не может шокировать.
Однако, ставя Израиль в пример России, мы с удивлением обнаруживаем, что в этом государстве Конституция, которую, согласно Декларации независимости, намечалось принять Учредительным Собранием не позднее 1 октября 1948 г., вообще никогда не была принята. Несмотря на то, что с тех пор израильскому обществу предлагались десятки разных проектов конституций (в том числе Израильского института демократии, Института сионистской стратегии и т.д.), ни один так и не был принят65. Израиль – вполне уникальное по нашим временам явление: государство без формальной конституции.
Сами евреи полушутя говорят на этот счет: «А зачем нам конституция? У нас есть Тора и Талмуд!»66. И уже вполне серьезно поясняют: наше государство основано-де на принципах, заложенных в наследии еврейского народа.
Что же это за принципы? Для тех, кто читал Тору и Талмуд, тут нет секрета. Тора провозглашает основополагающий принцип еврейского превосходства (религиозный взгляд на все мировое еврейство как на единственный в своем роде, особый, богоизбранный народ), а стотомный Талмуд переводит этот принцип в бесчисленное множество бытовых, моральных и политических рекомендаций67. Кроме того, в Торе также содержится 612 заповедей, как запретительного, так и разрешительного свойства, комментарии к которым можно найти в Талмуде. Комплекс представлений, имеющих религиозное происхождение, давно и успешно обмирщен и служит цементом всего еврейства, скрепляющим эту своеобразную нацию-религию. Образно говоря, Тора – фундамент, а Талмуд – здание, в котором живет душа еврейского народа целиком.
Подобного изобилия главных и второстепенных установлений, насквозь этноэгоцентричных, действительно хватило бы любому народу на все случаи жизни, чтобы урегулировать все свои отношения с Богом, с ближним (таковым еврей должен считать только еврея) и с миром. Что могла бы добавить к этому конституция? Разве только внести яблоки политического раздора в еврейское национальное единство68. Неудивительно, что еще 13 июня 1950 года кнессет первого созыва не сумел достичь согласия насчет обещанного Основного закона. После длительных дебатов было решено, что вместо него будет принято много основных законов, каждый из которых представит собой как бы раздел грядущей Конституции. Однако на сегодня принято лишь одиннадцать таких «основных законов», что далеко не закрывает проблему, причем с 1990-х годов процесс заморожен…
К великому сожалению, у русских подобных документов для себя, как Тора и Талмуд для евреев, не сложилось за всю их историю, а до тех пор, пока они не появятся, взять пример с Израиля нам не удастся. Весь урок, который мы могли бы сегодня извлечь из сказанного, состоит в том, что следует всем русским народом самым тщательным образом и не спеша рассматривать проекты Основного закона, широко и публично их обсуждая, чтобы принять лучший из них через максимально возможный консенсус.
В связи со сказанным нам остается обратиться к конституциям свежеиспеченных национальных государств, образовавшихся на месте вчерашних «братских республик» Советского Союза, чтобы поучиться у бывших братьев, как надо заботиться о себе и своей стране, если хочешь обрести реальный суверенитет. Ведь нет никаких сомнений, что именно это стремление оторвало четырнадцать наций их от бывшего центра и подвигло на все издержки самодеятельного государственного строительства. Нам предстоит пройти их путем, это уже очевидно; – так надо не стесняясь заимствовать опыт.
Украина. Начнем с ближайшего во всех смыслах, включая и кровно-исторический, соседа: с независимой Украины. Ее Конституция наиболее поучительна. Что, к примеру, гласит основной закон этой страны по поводу украинской нации?
А вот что:
«Статья 11. Государство содействует консолидации и развитию украинской нации, её исторического сознания, традиций и культуры, а также развитию этнической, культурной, языковой и религиозной самобытности всех коренных народов и национальных меньшинств Украины».
Как видим, основной закон страны закрепляет четкое принципиальное разделение всего населения Украины на три неравноценные категории: есть украинская нация – государствообразующий народ с его историческим сознанием, традициями и культурой, а есть наряду с ним также и коренные народы, и национальные меньшинства. Важно понимать: в отличие от политической «российской нации», выдуманной недобросовестными политтехнологами, «украинская нация» – есть нация этническая, этнонация.
По приведенной тройственной классификации, научно абсолютно состоятельной, русские, к примеру, являются национальным меньшинством Украины. И это в соседнем, самом близком государстве, с которым мы веками жили вместе, жили одними идеалами, целями и традициями, одной верой, общей историей, чья столица навсегда – «матерь городов русских». Так, однако, постановил украинский народ, с которым мы, имея общие корни, столетиями считали себя одним целым.
Обратим тут особое внимание: украинцев нисколько не смущает риск дезинтеграции страны и нации, которым так любят пугать русских в России (и запугали уже до предела, до скверного анекдота). Они не боятся, что от «украинской нации» отделятся огромные этнические контингенты, что эта нация сократится в своем удельном весе. Не боятся, потому что понимают главное: консолидация государствообразующего народа – важнее всего для устойчивости государства. Ибо это есть его главная скрепа. Важна, прежде всего, реальная этническая солидарность украинцев между собою, а не мнимая солидарность всех со всеми в рамках фантомной нации типа «россиян».
Но ведь этническая солидарность начинается с четкого разделения: вот свои – а вот чужие. Чужие, даже если тысячу лет живут бок о бок! Значит, нечего бояться этого разделения, надо смело его признавать со всеми вытекающими выводами и последствиями. Лучше быть меньше числом, но зато этнически чище и сплоченнее: вот что поняли украинцы на всем своем историческом опыте, на опыте борьбы за самих себя, за свою самобытность и независимость, за свой суверенитет. И утвердили это понимание в своей Конституции.
Не стоит дом без хозяина. И на вопрос «Кто в доме хозяин?» украинцы ясно и бестрепетно ответили: «Мы!». Даже не задумываясь о том, как на это отреагируют другие народы и этнические группы. Даже тени такой мысли не допустив!
Что бы теперь ни случилось с Украиной, вся ответственность будет лежать именно и только на ее истинном хозяине – украинцах. Мне лично такое поведение кажется правильным, ответственным, мужским.
Украина не менее полиэтническая страна, чем Россия, в ней живет более ста народов, народностей и племен. Но ни у кого не поворачивается язык (да никто и не осмеливается, ибо это просто незаконно, противоречит Конституции Украины) обозвать её «многонациональной»! Это мононациональная страна, страна украинской нации, страна украинцев. Почему же у них – так, а у нас иначе, почему у нас нет такой постановки вопроса? Тут есть над чем задуматься.
Далее:
«Статья 12. Украина проявляет заботу об удовлетворении национально-культурных и языковых потребностей украинцев, проживающих за пределами государства».
Обратите внимание: такова норма основного закона братского народа украинцев! Таково их отношение к своему народу, независимо от места его проживания. «Украинцы – поверх любых границ!» – вот их девиз.
А что у нас вместо этого? Сколько миллионов русских брошено нами на произвол судьбы? По меньшей мере 20 млн в ближнем зарубежье и 10 – в дальнем. Но наша государственная политика даже не заикается о русской ирриденте (объединении), хотя это важнейшее требование времени лежит на поверхности.
Далее:
«Статья 13. Земля, её недра, атмосферный воздух, водные и иные природные ресурсы, находящиеся в пределах территории Украины, природные ресурсы её континентального шельфа, исключительной (морской) экономической зоны являются объектами права собственности Украинского народа. От имени Украинского народа права собственника осуществляют органы государственной власти и органы местного самоуправления в пределах, определённых настоящей Конституцией.
Каждый гражданин имеет право пользоваться природными объектами права собственности народа в соответствии с законом».
Вы поняли? Каждый, кто ходит по украинской земле, ходит по земле, принадлежащей украинскому народу. Каждый, кто дышит воздухом на Украине, дышит воздухом, принадлежащим украинскому народу. И все должны об этом знать и помнить, хотя пользоваться этими природными дарами может каждый гражданин!
И ведь вот что важно: никто в мире не попрекает Украину её Конституцией, не говорит, что в ней идет речь о нарушении прав человека. Украина – уважаемый член мирового сообщества, с ней дружит Вашингтон…
Таковы важнейшие особенности Конституции Украины как национального государства. Данный пример показывает, как ставит вопрос народ, который знает, любит и уважает себя, помнит о своих правах, потребностях и интересах, заботится о своих детях и внуках, о своем будущем. Народ, у которого есть чему поучиться. Народ, который способен и других заставить уважать свои права и интересы.
Разве так обстоит дело у русского народа? А ведь мы намного более многочисленны, нежели украинцы. И в составе населения своей страны мы занимаем больший удельный вес…
Казахстан. Казахи обогнали Россию, поспешив утвердить свой суверенитет в нынешних границах еще в январе 1993 года. Самой характерной особенностью свежего документа, выдающей основное настроение, с которым он писался и утверждался, было следующее положение, записанное в первом постулате «Основ конституционного строя»: «Республика Казахстан как форма государственности самоопределившейся казахской нации обеспечивает равные права всем своим гражданам».
Пикантность ситуации в том, что на момент отделения Казахстана от России казахов в нем проживало в целом немного менее (44%), чем русских (46%). А в восьми областях Северного Казахстана, примыкающих напосредственно к нашей границе (для нас это Южный Урал), русские и вовсе составляли от 70 до 90% населения. Это не считая отдаленной от России Алма-Атинской области, тоже в целом русской. Поэтому основной головной болью Назарбаева и всей казахской элиты было скорейшее закрытие «русского вопроса», ликвидация угрозы распада страны по национальной границе. Отсюда – стремительный перенос столицы из расположенной близ китайской границы Алма-Аты в центр русских областей, в Астану (с 1830 года казачий форпост Акмолинск, позднее Целиноград). Отсюда – обозначение в той же Конституции 1993 года Казахстана как унитарного, а не федеративного государства, хотя оно и являлось федеративным по факту, резко разделяясь на русскую и казахскую половины. Отсюда и такая конституционная основа: «Территория Республики Казахстан является целостной, неделимой и неприкосновенной». Отсюда и поспешная декларация всеобщего равноправия, приведенная выше…
Однако при всем том, даже опасаясь, как огня, русского сепаратизма и воссоединения русских областей с Россией, казахи не смогли удержаться, чтобы не объявить весь Казахстан, вместе с этими областями, «формой государственности самоопределившейся казахской нации». Настолько сильным, эмоционально необоримым оказался порыв к национальному суверенитету, к этнократии. Народ, никогда не имевший своей государственности, народ, спасенный русскими от тотального геноцида со стороны джунгар в XVIII веке, народ, в полном смысле слова созданный советской властью, и награжденный ею огромными землями с русскими людьми, вступил в активную фазу этногенеза – и при первом же удобном случае ухватился за возможность создать свое национальное государство. И создал, и удержал, нисколько не смущаясь тем, что лучшая часть страны принадлежит русским, составлявшим на тот момент национальное большинство страны. И закрепил этот факт в Конституции, в самом откровенном выражении. И это не привело ни к русскому восстанию, ни к гражданской войне, ни к интервенции – и вообще ни к каким политическим неприятностям.
Спрашивается: что могло бы помешать русским, составляющим 80% населения России (а не 44%, как казахи в Казахстане в 1989 году), объявить всю Россию «формой государственности самоопределившейся русской нации»? Поистине, ничто. А между тем, нас привычно пугают восстанием всех нерусских народов, гражданской войной и распадом страны в случае подобной заявки (и уже, опять-таки, запугали до паралича). Казахи не испугались вызвать неудовольствие без малого половины населения, национально единого, мы же боимся пятнадцати процентов, к тому же национально раздробленных, разобщенных.
Правда, через два года казахи тоже испугались, что перегнули палку – и убрали «дразнящую гусей» формулировку из новой Конституции, принятой в 1995 году и действующей доныне. Испугались, конечно, не русского большинства, пассионарность которого постыдно низка, а несоответствия стандартам западных кураторов.
В остальном Конституция Казахстана 1993 года не содержала каких-либо особенностей, характерных для национального государства, если не считать пункта о выборах президента, которым может быть лишь гражданин республики, «в совершенстве владеющий государственным языком» (ст. 114 п. 1). Поскольку таковым является по Конституции казахский, то ясно, что должность президента заведомо обеспечена лишь казаху. Сказать об этом прямо постеснялись (в отличие от туркмен), но все и так ясно.
Армения. Конституция этой страны, принятая в 2005 году, на сегодняшний день остается наиболее националистической, после украинской. Она провозглашает: «Армянский народ, принимая за основу фундаментальные принципы армянской государственности и общенациональные цели, закрепленные в Декларации о независимости Армении, осуществив священный завет своих свободолюбивых предков о восстановлении суверенной государственности, будучи приверженным делу укрепления и развития Родины во имя обеспечения свободы, общего благосостояния, гражданского согласия для потомков… принимает Конституцию Республики Армения».
Следует в данной связи обратить особое внимание на принципиальное различие двух типов формулировок, применяемых в конституциях национальных государств (бывших республик СССР).
В большинстве случаев сувереном, образующим государство и принимающим конституцию, является, условно говоря, «народ Руритании». Национальный признак здесь исключен, а включен признак подданства, гражданства, территориальности: в данном случае синонимом слова «народ» выступает не «племя», а «население», что соответствует западным демократическим стандартам, выпячивающим права чловека и гражданина и игнорирующим права народов (за исключением меньшинств). Именно так обстоит дело с конституциями стран, присягающих Западу на соответствие его идеалам: «народ Латвии», «народ Узбекистана» и др. Как указывалось выше, в Казахстане в конце концов тоже пришли к выводу о необходимости принять именно такую формулировку. Дальше всех в забавном стремлении «передемократить демократов» зашла ельцинская Россия, выдумавшая вопиюще нелепую формулу «мы, многонациональный народ России»…
Но есть и другой подход, учитывающий критерий не гражданства, подданства или территории проживания, а именно национальный, этнический. Это, в первую очередь, касается, как мы видим, Армении. Конституция которой, хотя и не делает в целом различия между гражданами разных национальностей, однако, во-первых, утверждает суверенитет не «народа Армении», а именно и только «армянского народа», а во-вторых, провозглашает (ст. 11.3): «Армяне по национальности приобретают гражданство Республики Армения в упрощенном порядке».
В России, как известно, ничего подобного пока что нет. Напротив, действуют такие законы, нормы и практики, из-за которых русским людям зачастую труднее получить гражданство материнской страны, чем приезжим мигрантам.
Туркмения. Здесь поступили по-восточному хитроумно, пойдя на компромисс между национализмом и демократией западного типа, провозгласив в преамбуле Конституции, принятой в 1995 году: «Мы, народ Туркменистана, основываясь на своем неотъемлемом праве на самоопределение; исходя из ответственности за настоящее и будущее отечества; выражая верность заветам предков жить в единстве, мире и согласии; имея целью охрану национальных ценностей и интересов, укрепление суверенитета туркменского народа… принимаем настоящую Конституцию – Основной закон Туркменистана».
Как видим, в данном случае «народ Туркменистана» оказался поставлен на страже «суверенитета туркменского народа», оказался гарантом этого суверенитета, если не заложником его. Изощреннейший ход, надо признать! И волки сыты, и овцы целы… При этом истинное лицо туркменского «демократического национализма» недвусмысленно проглядывает из статьи 55: «Президентом может быть гражданин Туркменистана из числа туркмен не моложе сорока лет, проживающий в Туркменистане».
Молдавия. Хитроумием блеснули и представители румынского субэтноса, более известного под именем молдаван, принявшие свою Конституцию в 1994 году. Ее многословная преамбула гласит: «Мы, полномочные представители народа Республики Молдова, депутаты Парламента,
Основываясь на вековом стремлении народа жить в суверенной стране, выразившемся в провозглашении независимости Республики Молдова; учитывая непрерывную государственность молдавского народа в историческом и этническом пространстве его национального становления; стремясь к удовлетворению интересов граждан иного этнического происхождения, составляющих вместе с молдаванами народ Республики Молдова… принимаем Конституцию Республики Молдова, провозглашая ее высшим законом общества и государства».
Здесь представители «народа Молдовы», под которым понимается сумма молдаван и иноэтнических граждан, так же удостоены выражать исторический тренд (якобы непрерывную государственность) именно «молдавского народа», а не какого другого. А другим народам не гарантируется, а лишь обещается «удовлетворение интересов». Все сказано вполне откровенно и недвусмысленно.
Но! Понимая, что такой подход к национальной проблеме расходится с европейским, молдаване решили задобрить, умиротворить Запад и ради этого ввели такие пункты, каких я больше не встречал ни в одной конституции бывших советских республик, а именно:
«Статья 8. Соблюдение международного права и международных договоров. (1) Республика Молдова обязуется соблюдать Устав Организации Объединенных Наций и договоры, одной из сторон которых она является, строить свои отношения с другими государствами на общепризнанных принципах и нормах международного права. (2) Вступлению в силу международного договора, содержащего положения, противоречащие Конституции, должен предшествовать пересмотр Конституции».
Такой «позы подставления», такой готовности пойти даже на изменение собственной Конституции, если этого потребует «мировое сообщество», мы не увидим не только у гордых (но полностью НАТОзависимых) прибалтов, но и у азиатских народов. Так молдаване «выкупили» у «прогрессивного человечества», т.е. Запада, свое право на конституционный национализм.
Прибалтика. Три народа Прибалтики – латыши, эстонцы и литовцы – имеют принципиально разную историю и во многом различный политический старт, чем объясняется и различие в подходах к строительству собственных этнократий (а в том, что там выстроены этнократии, сомневаться не приходится). Фундаментальная разница в том, что Литва в значительной мере сохраняла независимость на протяжении всей своей истории, литовский народ не бывал порабощен, у литовцев сохранялась собственная аристократия и культура, а в советский период русские составляли лишь менее 10% населения и компактно размещались, в основном, только в трех городах: Вильнюсе, Снечкусе (вокруг Игналинской АЭС) и в Клайпеде (вокруг порта). Литовцы же в Литве составляли почти 80% населения. В то время как латыши и эстонцы изведали 700-летнее рабство (у датчан, поляков, шведов, немцев), не имели своей аристократии и культуры, а к 1989 году титульные народы в обеих советских республиках составляли лишь от 50 до 60% населения, в то время как русские составляли от 34 до 30%. Соответственно, тревоги, страхи и комплексы у латышей и эстонцев, бросившихся осваивать подаренную им судьбой независимость, многократно превышали таковые у литовцев, что и выразилось в законодательной сфере.
В результате получились две принципиально разные модели государственности: в Литве – одна, в Латвии и Эстонии – другая. Литва в меньшей степени ориентировалась на европейские стандарты, а больше на свое национальное самосознание, но зато применила фактическое равноправие ко всем гражданам, независимо от национальности. Латвия и Эстония причесали свои конституции полностью на европейский манер, но выстроили де-факто систему апартеида, запрятав дискриминационные нормы в законодательство о гражданстве и языке.
Официально сувереном Литвы стал «Народ» (так, с заглавной буквы); как сказано в ст. 2 Конституции: «Литовское государство созидается Народом. Суверенитет принадлежит Народу». Но: какому именно народу? На это отвечает преамбула Конституции: «Литовский народ, создавший много веков тому назад Литовское государство, основывая его правовой фундамент на Литовских Статутах и Конституциях Литовской Республики, веками решительно защищавший свою свободу и независимость, сохранивший свой дух, родной язык, письменность и обычаи, воплощая естественное право человека и Народа свободно жить и творить на земле своих отцов и предков – в независимомЛитовском государстве, радея о национальном согласии на земле Литвы, стремясь к открытому, справедливому, гармоничному гражданскому обществу и правовому государству, по воле граждан возрожденного Литовского государства принимает и провозглашает настоящую Конституцию».
Этот официальный манифест этнократии подкрепляется в дальнейшем еще статьей 32: «Каждый литовец может поселиться в Литве». Однако при всем этом, Литва никак не дискриминировала иноплеменных лиц, поселившихся в ней до распада Советского Союза. Специальный закон оставил гражданство Литвы всем, кто приобрел его до 4 ноября 1991 г. Ни русским, ни представителям других национальностей не пришлось выпрашивать себе заново литовское гражданство, проходя процедуру натурализации, в отличие от Латвии и Эстонии.
В Латвии сувереном, от лица которого принимается Конституция, стал, в европейском вкусе, неопределенной этничности «народ Латвии». Конституция предусматривает при этом существование национальных меньшинств, которые «имеют право сохранять и развивать свой язык, этническую и культурную самобытность». Никакого намека на неравноправие или исключительность титульной нации (как в литовском случае) в латышской Конституции не найти. Но, как уже говорилось, жесткая дискриминация в отношении нелатышей осуществляется там, в основном, на языковой основе.
В Эстонии Конституция также принималась неким «народом Эстонии», в ней также предусмотрены права национальных меньшинств. Однако главными действующими лицами эстонской конституции являются «граждане Эстонии». Почему? Да потому что для того, чтобы стать гражданином Эстонии, оказывается, недостаточно в ней родиться: надо, чтобы один из родителей имел эстонское гражданство (ст. 8). В этом – подвох, ибо это гражданство (как и гражданство Латвии) могут получить далеко не все желающие. В 1992 году только лица, имевшие эстонское гражданство до 16 июня 1940 г. и их прямые потомки (это всего примерно две трети населения Эстонии, в основном этнические эстонцы), оформили своё гражданство по рождению. А 32% жителей вмиг оказались «лицами с неопределенным гражданством», которым предлагалось либо приобрести эстонское гражданство путём натурализации, либо ходатайствовать о гражданстве любой другой страны.
Аналогичная история развернулась и в Латвии. 15 октября 1991 года Верховный Совет Латвийской Республики принял постановление «О восстановлении прав граждан Латвийской Республики и основных условиях натурализации», согласно которому гражданство Латвии признавалось только за лицами, бывшими гражданами Латвийской Республики на 17 июня 1940 года, и их потомками (тоже примерно две трети жителей страны, в основном этнические латыши). В дальнейшем это условие было в несколько этапов смягчено. На сегодня установлены такие цензы для натурализации: пятилетнее постоянное проживание в стране, владение латышским языком, знание конституции, истории и текста гимна, легальный источник доходов. При этом запрещена натурализация лиц, активно действовавших после 13.01.1991. в ряде запрещённых в августе-сентябре 1991 года организаций (Компартия Латвии, Интернациональный фронт трудящихся), лиц с судимостью за деяния, признаваемые преступными в Латвии, лиц, призванных извне Латвии и демобилизовавшихся в Латвии из Советской армии или внутренних войск. Последних было весьма немало, учитывая количество военнослужащих в этой морской и пограничной для СССР республике.
Таким образом, что бы ни говорилось в тексте внешне европеизированных Констиутций Латвии и Эстонии, это не повлияло на жестко этнократический характер обеих новых стран Европы.
Другие бывшие республики СССР. Все конституции оставшихся неупомянутыми независимых ныне национальных (этнократических) государств ничем особым не отличаются. Все они скроены на европейский манер (а Конституция Республики Узбекистан даже была принята лишь после многочисленных консультаций в ООН, СЕ и т.п.), все отдают суверенитет абстрактным «народам» своих стран («народ Узбекистана», «народ Таджикистана»69, «народ Кыргызстана», «народ Азербайджана»70), что вовсе не исключает дискриминационную практику в пользу титульных наций. О чем не в последнюю очередь свидетельствует массовый исход русского населения из Грузии (в своем оголтелом национализме и русофобии скатывавшейся во времена Гамсахурдиа или Шеварднадзе к прямому фашизму) или Таджикистана71. В меньшей степени это касается Узбекистана, в еще меньшей -- Азербайджана. Зато лидируют упомянутая выше Грузия и Армения, где русских практически не осталось. И т.д.
* * *
В целом, подводя итог анализу государственного устройства некоторых всеми уважаемых национальных государств, можно извлечь такие основные уроки.
1. Во-первых, наличие сколь угодно «приличной», с точки зрения европеизированного рассудка, конституции (и даже полное отсутствие оной, как в Израиле) нисколько не способно воспрепятствовать на практике апартеиду и этнократии. Было бы желание и воля.
2. Во-вторых, наличие четко и однозначно (как в Армении, Литве, а первоначально и в Казахстане) или завуалированно (как в Туркмении и Молдавии) обозначенного суверенитета титульной нации вовсе не превращает такие страны в изгоев мирового сообщества. То же касается Израиля, утвердившего текст присяги еврейскому суверенитету. Да будет их пример нам наукой.
3. В-третьих, представляется целесообразным закрепление в конституции, по украинскому образцу, разделения всего населения на три категории: 1) нацию (государствообразующий народ, каковым в России являются только русские), 2) коренные народы и 3) национальные меньшинства.
4. В-четвертых, необходимо ввести в конституцию принцип единства тех коренных народов, которые оказались в разделенном положении (в России это русские, осетины, лезгины), а также вообще провозгласить для русских единство поверх любых границ, с учетом их языковых, религиозных и культурных потребностей. Примеры чему нам также подают «бывшие братья».
5. В-пятых, хотелось бы видеть закрепленной в Конституции национализацию земли, недр и естественных монополий в пользу не государства, а государствообразующего и титульного народа России, как это сделано для украинского народа (не «народа Украины»!).
6. В-шестых, следуя примеру фактически федеративных (Украина, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Молдавия, Грузия), но юридически унитарных государств, надлежит отказаться от антиконституционного (прямо нарушающего ст. 19 Конституции России) и противоестественного для русских федеративного устройства российской государственности.
7. В-седьмых, по примеру Туркмении, Казахстана и др. можно в прямом или косвенном виде закрепить право на избрание в президенты лишь за представителями государствообразующего (русского) народа. Понятно, что использовать, как в Казахстане, языковой критерий тут не удастся, нужен другой, скорее всего – открыто этнический.
8. В-восьмых, необходимо учесть насильственный характер прерывания русской государственности в 1917 году и факт ее отсутствия по настоящее время. Соответственно, необходимо поступить по примеру латышей: использовать принцип континуитета, предоставив безусловное гражданство России лишь потомкам тех, кто имел его до той роковой даты, а всем остальным – возможность натурализации на основании ряда цензов. Это особенно актуально в свете текущих миграционных процессов.
9. В-девятых, русским не мешало бы, по примеру евреев, обзавестись сакральным обоснованием своего суверенитета и приоритета.
10. В-десятых, если догоняющий характер развития России в экономическом плане (по отношению к высокоразвитым странам Запада и Японии) – объясним и не вызывает ничего, кроме чувства здоровой конкуренции, то вопиющее отставание России от всех бывших братских республик в плане государственного строительства нельзя ничем объяснить и оправдать. Оно оскорбительно и нестерпимо для русского национального сознания, его неоходимо срочно преодолеть любой ценой. Мы, русские, ничем не хуже армян, туркмен, казахов, молдаван, литовцев или украинцев. И не меньше прочих достойны своего национального государства.
К чести русской политологии, попытки создать «Русский проект» (проект основного закона Русского национального государства) уже предпринимались. Насколько они были удачны и соответствовали задаче, пусть судит читатель. Расскажу о них подробно.


КОНСТИТУЦИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА:
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ.
ЧАСТЬ 2

Ничего удивительного нет в том, что крах изжившего свою «несущую идею» советского социалистического государства породил некий вакуум в умах отечественных цивилистов, который требовал своего заполнения. Старое государство ушло и не вернется, это более или менее понимали все. Но каким же должно быть новое государство? Это всем представлялось совершенно смутно – и ельцинская конституция, содранная с австрийского образца, эту смуту отразила, послужив лишь затычкой на скорую руку для зияющей дыры в представлениях о родной державе.
СССР, хороший или плохой, но он представлял собой достаточно цельный концепт, сложившийся на весьма солидном теоретическом фундаменте, на по-своему стройной и всеобъемлющей парадигме марксизма-ленинизма (включая теорию государства, которой марксисты от Энгельса до Ленина и Сталина недаром придавали большое значение).
Никакой теории, сравнимой по цельности и законченности с марксизмом, у новой власти не было, чтобы создать свой новый и самобытный концепт. Были лишь общие либерально-демократические мечтания да идейки, надерганные из книжек Хайека, Фридмана или Сороса и тому подобных столпов современной западной политэкономии. Максимум, на что были способны бездарные, но самоуверенные разрушители-ельциноиды, – позаимствовать у «умных» и «развитых» народов их типовую модель жизнеустройства, не задумываясь о том, насколько она подходит для России.
Для того, чтобы сделать шаг вперед по сравнению с западным обществом, чтобы вместо «пустого, рабского, слепого подражанья» (Грибоедов) создать государство передовое, отвечающее запросам будущего, следовало предварительно создать новое, победное общественное учение на смену марксизму и либерализму. И уже на основе этой новой разработки, новой общественной парадигмы предложить обществу новый концепт будущей России.
Таким учением, как это уже становится ясно, мог стать только русский национализм, вытесняющий в наши дни из людских умов как обветшалые идеалы коммунизма, так и быстро обанкротившиеся идеалы либерализма. Не случайно тема «Русского национального государства» сегодня активно разрабатывается не только нами, но и наиболее продвинутыми умами из противного, либерального лагеря72. Но тогда, в начале 1990-х, до этого было еще далеко, поскольку русские националисты начала ХХ века были советской властью репрессированы и напрочь вытерты из общественного сознания, а новые теоретики еще только оттачивали свои перья. Национализм начала 1990-х был еще практически неотличим от патриотизма и нес на себе все мыслимые родимые пятна советизма и антисоветизма – полный диалектический набор мифологем оставшейся в прошлом эпохи.
Как бы там ни было, но необходимость создать новые мехи для нового вина (сиречь – новый основной закон для государства, оформляющего новое общественное устройство на смену советскому) оказалась осознана не только горе-реформаторами ельцинского призыва. Разговоры о конституционной реформе довольно активно повелись в российских СМИ начала 1990-х.
И вот, одновременно с проектом ельцинистов (и даже несколько ранее, в марте 1993 года) возник конституционный «Проект С.П. Пыхтина». Это, насколько мне известно, была первая попытка национал-патриотов высказаться профессиональным юридическим языком на тему обсустройства новой России.

Конституция патриота
Сергей Петрович Пыхтин (1946-2011), своеобразный политолог-самоучка, родился в Москве. К тридцати годам он наконец заочно получил юридическое образование, после чего работал в местных профсоюзных организациях разных проектных и научно-исследовательских институтов. В апреле 1990 г. был избран депутатом Моссовета и депутатом районного Совета, с этого началась его политическая карьера. С мая 1990 г. он – председатель Черемушкинского райсовета Москвы; в 1993 – главный специалист Высшего экономического совета Верховного Совета РФ, в 1996-2003 – сотрудник Счетной Палаты РФ.
В 1992 г. Пыхтин вошел в оргкомитет Союза возрождения России (СВР) и был одним из инициаторов создания Международного Конгресса Русских общин. Личная дружба с А.Н. Савельевым (в 2003-2007 состоял при нем как помощник депутата ГД РФ) превратила их творческий тандем в своеобразный идеологический двигатель КРО, благо сам Д.О. Рогозин чурался любых теоретических разработок, отдав идеологию на откуп Савельеву и Пыхтину.
Едва ли не первым памятником идеологического доминирования Сергея Пыхтина в КРО как раз явился «Основной закон России. Проект С.П. Пыхтина. Одобрен Политсоветом Союза Возрождения России 26.03.93 и Конгрессом русских общин 30.03.93»73. Надо отдать должное автору, раньше многих других понявшему необходимость выразить свой концепт новой России на языке строгих юридических формул. Однако что же представлял собою сам концепт как таковой?
Оценивая этот и последующие проекты, я исходил из того, что любая конституция сходна с уставом любой общественной организации: наряду с обязательными и более-менее у всех одинаковыми нормами, она должна содержать четыре наиважнейшие договоренности: 1) о целях и задачах организации (государства), 2) о создателях и участниках организации (членах, гражданах – носителях суверенитета), 3) о правах и обязанностях членов (граждан), 4) о принципах руководства и руководящих органах. Вся суть дела в этом. Когда речь идет о государстве, первостепенное значение имеют также вопросы о границах и об административно-терриотриальном устройстве. Все остальное – «слова, слова, слова».
Соответственно, необходимо любой конституционный проект анализировать, в первую очередь, по этим четырем направлениям.
1. Итак, кто и для кого создает Россию? Проект Пыхтина начинается словами: «Мы, народ России…». Как видим, создателем и сувереном государства «Россия» объявляется народ. Поскольку никаких расшифровок не предлагается, под этим словом следует понимать всех полноправных граждан страны, каковые найдутся на момент голосования по данному проекту. Безотносительно к их национальности и другим характеристикам. Это подтверждается в пп.1 и 2 ст.1 (Государственный уклад): «Суверенитет принадлежит всем гражданам России»; «Источником власти являются граждане России».
Таким образом, подчеркну: сувереном России, по Пыхтину, является ее народ, понимаемый как согражданство, в духе французской или американской модели нации. Что противоречит, скажем, немецкому или русскому пониманию, опирающемуся на национальную принадлежность государствообразующего народа (нации), которому оный суверенитет и должен принадлежать.
Естественно, при такой постановке вопроса особое значение принимает вопрос о гражданстве. И тут нас ожидает первая важная новация: «Гражданами России являются подданные Российской Империи, граждане Российской Республики и граждане Союза Советских Социалистических республик и их дети, добровольно не отказавшиеся от гражданства и не принявшие гражданства других государств, а также и места проживания, если они не приняли гражданство других государств, а равно если они приняли такое гражданство по принуждению».
Таким образом, правом на гражданство люди изначально наделяются не по национальности (не по происхождению, не по принадлежности к одному из коренных народов России), а исключительно по сохранению ими верности различным формам российской имперской государственности всех времен. Оригинальный подход!
Ниже, в статье о правах и свободах человека и гражданина, вновь подчеркивалось, что право на гражданство не зависит от национальности, от происхождения самого претендента или его родителей: «Каждый (!) ребенок, родившийся под юрисдикцией России, вправе быть немедленно после рождения зарегистрирован и наречен, приобретая тем самым гражданство России» (п. 22 ст. 2). Как видно, миграционная проблема в начале 1990-х еще не стояла перед законодателем с сегодняшней остротой.
Почему был выбран такой необычный принцип раздачи гражданства? Секрет прост: Пыхтин не признавал распада Советского Союза, для него было важно «оставить дверь открытой», сохранить мысленное единство страны, закрепить в конституционном устройстве России возможность реставрации Империи.
Его проект говорил об этом вполне недвусмысленно.
2. Об имперских амбициях автора свидетельствовали не только символы государства (с. 12), им предложенные: «Государственный герб России представляет собой изображение черного двуглавого орла, увенчанного тремя коронами,.. а на крыльях – гербы исторических царств и великих княжеств России» (п. 1 ст. 12), «Государственный флаг России представляет собой прямоугольное полотнище с равновеликими горизонтальными полосами: верхняя полоса черного цвета, средняя – золотого цвета, нижняя – белого цвета» (п. 2 ст. 12). Иными словами, в государственной символике повторялись герб и флаг Российской империи, какими они утвердились при Николае Первом в ходе геральдической реформы под руководством барона Б. Кене, поклонника германской традиции.
В преамбуле утверждалось: «…провозглашая правопреемство Российской империи, установленной в 1721 г., Российской Республики, установленной в 1917 г., и Союза Советских Социалистических Республик, установленного в 1922 г.».
Тем самым подчеркивалось, что правопреемство ведется не от варяжской империи (Киевская Русь) и не от русского национального государства (Московская Русь), а исключительно от более поздних имперских форм, что соответствовало яркому имперскому патриотизму Пыхтина, не принимавшего идею русского национального государства ни в каком виде. Вопреки совершившемуся факту необратимого распада СССР, проект утверждал:
«Государственный суверенитет России распространяется на все территории, водное и воздушное пространство, континентальный шельф и иные объекты, принадлежащие ей по праву (по какому? Об этом проект умалчивал. – А.С.)… Россия не признает никакие ограничения или умаления суверенитета, в том числе и в отношении правопреемства, принятого Россией согласно Основному Закону» (п. 4 ст. 1). Поскольку правопреемство устанавливалось в том числе от СССР, трактовать данный пункт можно было однозначно: рано или поздно Россия будет восстановлена как минимум в границах Советского Союза. Венчающий первую главу пункт это подтверждал: «Основной Закон распространяется на территорию первоначальных губерний, на которые распространяется суверенитет России на момент вступления его в силу. В остальных частях России он вступает в силу по их присоединении» (п. 18 ст. 1). А п. 6 ст. 1 подчеркивал: «Ничто в Основном Законе не может толковаться в ущерб законным притязаниям России».
Как далеко должны были простираться права и законные притязания России? Прямо в тексте проекта Пыхтин об этом не говорил, но в частном разговор с автором этих строк, году этак в 1996, декаларировал: Россия-де должна простираться повсюду, где только ступала нога российского солдата и развевался российский флаг. То есть, как минимум в рамках Варшавского договора. Я в ответ улыбался, но Пыхтин был настроен весьма серьезно и решительно.
3. Управление Россией, по Пыхтину, должно осуществляться в рамках модели парламентской республики. Президент из экстренных полномочий сохраняет лишь пост верховного главнокомандующего и право объявлять чрезвычайную ситуацию (п. 3.5). Вся же реальная власть, собственно управление страной, сосредоточена в Земском Соборе, вплоть до «решения вопросов войны и мира» (п. 4.4). Правда, есть еще Кабинет Министров во главе с Премьер-министром, но весь этот орган полностью зависит от Земского Собора вплоть до того, что и премьер, и канцлер и министры назначаются из числа его членов.
Земский Собор состоит (внимание!) из трех палат: Государственной Думы, Сената и Государственного Совета. В первой – 500 депутатов, избираемых по партийным спискам; во второй – сенаторы, по двое от каждой губернии; в третьей – председатели палат губернских земских собраний, что усиливает приоритет законодательной ветви власти на всем пространстве России. Национальное представительство этим проектом не предусмотрено.
Из новаций Пыхтина можно отметить следующее: «Самоуправление осуществляется в городах, уездах, волостях и районах в крупных городах» (п. 8.1).
Но самое интересное состоит в том, что права всех госслужащих – сверху донизу – существенно ограничены в одном важном пункте:
«2.19. Не могут быть членами партий и участниками движений Президент, должностные люди и служащие рабочих органов Президента, Контрольной палаты и Ревизионной палаты, рабочих органов Земского Собора, рабочих органов Премьер-министра, Кабинета министров и министров…» и т.д., то есть служащие вообще.
Помимо того, что этим пунктом грубо попираются элементарные гражданские права огромного и весьма важного сектора российского общества, он вызывает также нарекания и по своему смыслу. На мой лично взгляд, если не беда, то большая проблема нашего общества как раз состоит в том, что наши президенты, начиная с Ельцина, – беспартийны. Об этой проблеме я писал еще в середине 2000-х годов в статье «Solo partia – partia solo»:
«В цивилизованном мире нет и не может быть президентов… беспартийных! Все правители наиболее уважаемых стран имеют партийную принадлежность: Блэр – лейборист, Буш – республиканец и т.п. Только партии выдвигают на пост президентов и премьер-министров в Германии, Франции, Японии, Испании и т.д. Выдвигают тех, кто в своей деятельности, в своих выступлениях наиболее убедительно воплощает программные установки партии, кто наиболее внятно их артикулирует (или создает) и наиболее последовательно проводит в жизнь. И предварительный отбор кандидата проводит именно партия, организуя вначале внутренние выборы, на которых соревнуются кандидаты-однопартийцы.
В этом колоссальная разница между выборами президента в Европе и Америке – и российскими выборами.
Голосуя за того или иного президента, граждане Европы и Америки голосуют за платформу, за политическую программу партии, которая не может быть изменена по прихоти одиночки. Эта программа публична, она принята как руководство к действию всех ее членов вплоть до президента, она масштабна, долгосрочна и касается, как минимум, всей страны. За выполнение этой программы президент отвечает перед выдвинувшей его партией и перед всей страной. А партия – многомиллионная рука и разум – его контролирует. И избиратель это знает.
За что голосует гражданин России, избирая президента? За красивые глаза? Или за красивые слова? (Нас недаром призывают «голосовать сердцем», не включая мозги! Как это точно! Как это тошно! Как по-российски!)
Нет, российский гражданин голосует лишь за свои смутные, ничем не обеспеченные надежды, забывая поговорку о том, что надежда есть отложенное разочарование. Зато дальнейший ход событий ему об этом неизбежно напоминает.
…Президент вовсе не торопится в партийные сети. Плохо ли ему? Да, не опираясь на партию, он не может эффективно управлять страной. Ну и что?! Плевать! Зато и партия не может им управлять! Ведь его личная власть полностью бесконтрольна и полностью безответственна, как у римских императоров эпохи упадка. Зачем же ему на себя одевать хомут партийных обязательств? Зачем связывать себя партийной ответственностью и дисциплиной, которым подчинялся даже Сталин, а вот он – не подчиняется? Зачем подписываться под обязательствами, выполнять которые он не собирается?
Президент России – невменяем. Не в психологическом, конечно, а в политическом и юридическом смысле. Ну, а если он и в самом деле вдруг рехнётся? Это сильно скажется на нашей жизни и судьбе страны, но, как ни странно, никак не скажется на его собственном положении.
Скорее всего, следующий претендент в президенты, учитывая ельцинско-путинский опыт, тоже не захочет быть партийным, предпочтет остаться ”общенародным”. И вновь российские избиратели проголосуют неизвестно за что. И вновь у них не будет никаких гарантий, что предвыборные обещания будут выполняться. Ведь обещания гражданина – это не партийная программа. “Обещать – не жениться”.
У нас не только неуправляемая страна.
У нас еще и неуправляемый, невменяемый президент.
О чем это говорит?
Выборы беспартийного президента в такой стране, как Россия, есть политический нонсенс и проявление позорного неуважения к самим себе. Они должны быть запрещены законом! Мы не Монако и не Лихтенштейн».
Мне нечего добавить к сказанному, кроме того, что чиновники любого ранга, лишенные партийного контроля, хуже чиновников, такому контролю подверженных.
4. Права и свободы граждан выделены Пыхтиным в статью вторую. Понятно, что в обстановке продолжавшегося «демократического угара», вспыхнувшего с приходом Горбачева и еще не остывшего, данная тема разрабатывалась Пыхтиным вдохновенно и заняла аж 58 пунктов. Первый же из которых провозглашал равенство всех граждан «перед законом, властью и правосудием независимо от какого бы то ни было различия в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, этнического и социального происхождения, имущественного, сословного положения или иного обстоятельства».
Важно отметить, что данное равноправие распространено законодателем лишь на граждан, а не на всех подпадающих под российскую юрисдикцию лиц. Такая избирательность – принципиальна, она устанавливает необходимое, на мой взгляд, неравенство в пользу граждан России по сравнению с прочими пребывающими на ее территории людьми.
В дальнейшем эта избирательность устанавливается Пыхтиным в отношении таких прав и свобод, как «свободное передвижение и свободу выбора местожительства», «право покидать и право въезжать в Россию», «право на признание его правосубъектности» (не очень вразумительная формулировка, означающая, по-видимому, гражданскую полноправность), «право беспрепятственно придерживаться своих мнений, а равно право на свободное выражение своего мнения», «право на свободу ассоциаций с другими гражданами», «право… на мирные собрания, митинги, шествия, демонстрации и пикетирование», «право на свободу ассоциаций с другими гражданами», «право на объединение в политические партии», «на забастовки», «на свободу от голода», «на наивысший достижимый уровень физического и психического здоровья», альтернативную воинскую службу и т.д.
Что касается граждан других государств, находящихся на территории России, они наделены правами лишь в той мере, в какой граждане России наделены ими на территории соответствующих государств.
В целом набор гражданских прав и свобод стандартен и хорошо известен. Не останавливаясь на их перечислении, отмечу только некоторые особенности.
Важным и новаторским пунктом является следующий:
«2.24. (2) Никто не может быть принуждаем к определению и указанию на принадлежность к меньшинству, а равно никто не может требовать особых прав на основании такой принадлежности».
Данный пункт написан в противовес не только западной модели демократии, давно превратившейся в диктатуру меньшинств всех сортов, но и российскому закону «О коренных малочисленных народах Российской Федерации», нарушающему статью 19 действующей Конституции России и грубо попирающему принцип равноправия этносов. Он, несомненно, достоин переноса в будущую нашу конституцию.
Таким же представляется следующий пункт:
«2.25. Законом обеспечиваются права, привилегии и традиции, исторически принадлежащие казачеству как особому сословию России».
Здесь все верно и справедливо: и признание казачества сословием, а не отдельным народом, как хотелось бы некоторым горячим до безрассудности казачьим головам, и признание его особых прав, привилегий и традиций.
Отмечу также, что:
«2.38. Гражданство России пожизненно и неотчуждаемо.
Гражданин не может быть выслан за пределы России, а равно не может быть выдан другому государству или объявлен вне защиты или юрисдикции России или лишен ее покровительства, где бы он ни находился».
Здесь, на мой взгляд, есть как позитив (невыдача и защита граждан), так и негатив (неотчуждаемость гражданства). Хотя в качестве альтернативы лишению гражданства Пыхтин сохраняет смертную казнь, что позволяет в принципе решить проблему очищения нации, хотя и менее гуманным способом.
Наряду с институтом смертной казни «за самые тяжкие преступления», проект Пыхтина сохраняет некоторые другие важные достижения всем еще хорошо памятного социалистического строя: право граждан на труд и на его «справедливые и благоприятные условия», на бесплатную медицинскую помощь, на бесплатное среднее (но не высшее) образование, на жилище.
Вместе с тем, контуры нового, капиталистического бытия также просматриваются в пыхтинском проекте, в виде права гражданина «быть собственником» и вести предпринимательскую деятельность.
5. Интересно и важно остановиться на проекте административно-территориального устройства будущей России по Пыхтину.
Обращу сразу внимание читателя: слово «федерация» в официальном названии государства отсутствует, однако ст. 1.8 гласит: «Административно-территориальное устройство России представляет собой федерацию равноправных территорий, именуемых губерниями». Таким образом, в текст вкрадывается противоречие между идеей «единого, неделимого», с одной стороны, – и федеративного, т.е. договорного, государства. По-видимому, автор пытался найти компромисс, пытаясь заменить асимметричную федерацию – симметричной, отменив принцип национальных республик и иных образований, но при этом, все же, не решаясь провозгласить унитарное государство.
Понятно, что такое предложение вызвало бы резкое сопротивление у титульных народов, но при этом не укрепило бы единства страны, поскольку не придало бы цельности основной скрепе государства – русскому народу, закрепив, напротив, его раздробленное состояние. Ибо федеративное устройство страны предполагает наличие федеративного договора, в котором, в том числе, одни равноправные русские губернии будут договариваться с другими такими же (скажем, Вологодская с Архангельской и т.д.) о создании единого государства. При этом единый суверенитет русского народа на всем пространстве России окажется разрушен непоправимо. И мы, вместо единого русского народа, получим «вологодских русских», «архангельских русских», «тверских русских», «новгородских русских», «ростовских русских» и проч.
В проекте конституции Пыхтина нет подробностей относительно количества и наименований губерний, но есть глава, посвященная «Правлению губерний», где прописано существование для каждой из губерний трех ветвей власти: «представительной, административной и судебной». Иными словами, суд из федерального органа власти превращается в местный, губернский. Понятно, что такое установление будет способствовать обособлению губерний, ослаблению позиций центральной власти, приведет к усилению сепаратизма, в том числе, что особенно страшно, русского.
Таким образом, сохраняя противоестественное федеративное устройство России, с одной стороны, и претендуя на восстановление ее имперского величия, с другой стороны, Конституция Пыхтина несет в себе неразрешимое противоречие. Радикальный патриотизм, лишенный националистического запала, оказывается разрушительным для нашей страны. Наглядный пример опасности полумер.


Конституция национал-демократа
В середине 1990-х годов в национал-патриотических кругах прошла дискуссия, размежевавшая патриотов, отдающих приоритет государству перед нацией, и националистов, поступающих ровно наоборот. Одним из следствий этого явилась попытка создания националистической русской конституции.
В 1998 году коллектив молодых русских юристов-националистов (студентов и аспирантов юрфака МГУ и Института государства и права РАН), объединившихся в Лигу защиту национального достояния под моим руководством, подготовила проект новой конституции России как национального русского государства.
Что же предлагает этот проект (далее: ПК)?
* * *
Первое. Преамбула «Мы – Русский Народ74... создаём свое независимое национальное государство Россия и принимаем его Конституцию», возвращает русским как суверенность, так и субъектность, естественно соответствующие действительному положению вещей в нашей мононациональной стране России. Она же устанавливает и закрепляет де-юре существующую де-факто роль русских как государствообразующей нации.
Эти положения закреплены также в главе 1-й «Основы конституционного строя Русского Государства» в следующих статьях:
статья 1: «Россия (Русское Государство) является национальной, демократической, социальной, правовой республикой...»;
статья 2 п. 1: «Россия – национальное государство. Основной задачей Русского государства является защита безопасности и содействие всестороннему развитию Русской Нации и каждого гражданина России».
Вместе с тем, в ст. 4 говорится: «Россия – демократическая республика. Все граждане России независимо от национальности, вероисповедания, пола, расы, социального положения и политических убеждений являются в совокупности единственным источником суверенитета России». Таким образом, в ПК заложен определенный компромисс: с одной стороны, суверенитет закреплен за нацией как согражданством, но с другой стороны он же придан и русском народу как государствообразующему, как нации.
Второе. ПК не допускает возможности нарушения общегражданских прав русских людей в областях, где они представляют меньшинство. Такое положение закреплено в главе 2-й «Права и свободы человека и гражданина», устанавливающей полное равенство всех граждан России в отношении прав и свобод, а также в главе 3-й «Административно-территориальное устройство», согласно статьям 79, 82, 87, 88 которой в автономиях помимо выборного Главы и Автономного Совета существует также Наместник, назначаемый Президентом России, представляющий Президента в автономии и имеющий своей задачей защиту и представительство интересов «русского населения и национальных меньшинств», для чего Наместник обладает рядом существенных полномочий.
Третье. Все коренные народы России получают преимущества перед иностранцами и лицами без гражданства. Это отчетливо выражено в главе 2-й, где наряду с общечеловеческими правами, закреплёнными от рождения за любым человеком (что грамматически выражается в соответствующих статьях простым подлежащим «каждый»), закрепляются также права, относящиеся исключительно к гражданам (что выражается сложным подлежащим «каждый гражданин России»). Ряд таких исключительных прав содержится и в действующей Конституции (далее: ДК), но ПК существенно расширяет этот список. Это относится к таким правам: определять и указывать свою национальную принадлежность; свободно передвигаться, выбирать место пребывания и жительства; на участие в объединении, включая право создавать союзы, в том числе профессиональные, для защиты своих интересов; на труд и вознаграждение за него не ниже установленного законом минимального размера оплаты труда, а также право на защиту от безработицы; на отдых; на социальное обеспечение; на жилище; на образование, в том числе бесплатное высшее.
При этом все иные права и свободы, установленные ДК только для граждан России, никак не ограничиваются, за следующими исключениями:
право на равный доступ к государственной службе (ст. 32 ДК п. 4) отнесено авторами Проекта к компетенции будущего закона о гражданстве, в виду необходимости ограничить доступ к ряду должностей лицам с двойным гражданством в зависимости от страны второго подданства;
право на замену военной службы на альтернативную гражданскую, если первая противоречит убеждениям или вероисповеданию гражданина (ст. 62 ДК п. 3), отнесено авторами Проекта к компетенции соответствующего закона в виду неразъясненности выражения «противоречит убеждениям»;
введено положение (ст. 62 ПК п. 3), согласно которому гражданин России может быть лишён своего гражданства Верховным Судом (имея в виду продвижение России к отмене смертной казни и необходимость адекватной защиты граждан от неисправимо антиобщественных элементов).
Более подробное разграничение прав граждан и неграждан будет проведено в рамках закона о гражданстве.
Четвёртое. Гражданами России априори «признаются все лица, принадлежащие к русской национальности и другим коренным народам России, независимо от места проживания» (гл. 1, ст. 11 ПК). Подобный принцип гражданства «по крови» имеет аналогии в конституционном устройстве ряда стран, в частности, Германии и Израиля, но особенно актуален он в сегодняшней России, в мгновение ока потерявшей 25 млн своих сограждан, многие из которых сегодня нуждаются в дополнительном (российском) гражданстве для защиты своих прав. Поэтому, хотя в целом «гражданство России приобретается и прекращается в соответствии с... конституционным законом» (там же), но этот принцип выделен специально и конституционно закреплён. Статья 16 ПК развивает эту тему так: «1. Россия стремится к воссоединению Русской Нации, оказавшейся в разделённом положении. 2. Россия стремится к свободному объединению со своими историческими территориями, населёнными преимущественно русскими людьми и представителями коренных народов России. 3. Русское государство стремится к добровольному государственному союзу народов общерусского корня: русских, украинцев и белорусов». Естественно, что Проектом «запрещается политическая и общественная деятельность, направленная против независимости, единства, общественной и национальной солидарности Русской Нации, прав и свобод граждан России» (ст. 9). Наконец, надо упомянуть, что репатриантам из числа коренных народов России, наряду с многодетными и малообеспеченными, Проект обеспечивает право на жильё бесплатное или за доступную плату (ст. 41 п. 3).
Проводя определённое различие в правовом отношении между гражданами и негражданами, ПК предполагает создание нового, отвечающего русским интересам и потребностям Закона «O гражданстве», разработкой которого в настоящий момент занята Лига защиты национального достояния.
Пятое. Упразднение нынешнего национально-территориального деления России и замена Совета Федерации как верхней палаты высшего законодательного органа на президентский Совет губернаторов, глав автономий и наместников (с совещательными функциями), – всё это исключает несправедливую в отношении русских и невыгодную для них диспропорцию национального представительства в высшем представительном органе власти. В настоящее время Кремль попытался сделать шаги в данном направлении, но не рискнул менять Конституцию и пришёл к половинчатому, паллиативному решению, не отменившему проблему.
Итак, Проект, это очевидно, исправляет те недостатки, закреплённые и усугублённые ДК, которые, с русской точки зрения, содержатся в сегодняшней российской общественной жизни.
Но это еще не все, что делает ПК националистическим.
* * *
Понимая всю щепетильность национальной темы даже в мононациональной стране, где наряду с государствообразующей нацией присутствуют, всё же, и малые народы, и национальные меньшинства, авторы проекта учли это обстоятельство и конституционно закрепили всеобщее гражданское равенство и защиту прав этих народов и меньшинств. Цитирую ПК:
«Статья 2: Основной задачей Русского Государства является защита безопасности и содействие всестороннему развитию Русской Нации и каждого гражданина России (здесь и далее выделено мной. – А.С.)...
Статья 3: Россия признает право на национальное самоопределение за крупными коренными народами России, составляющими устойчивое большинство в местах своего исторического проживания, в форме автономии либо отделения на основании... конституционного закона.
Россия гарантирует права малочисленных коренных народов в местах их исторического проживания в соответствии с... законом.
Русское Государство признаёт полную свободу национальной жизни и культурную автономию всех этнических общин и групп, проживающих на его территории.
Статья 4: Россия – демократическая республика. Все граждане России независимо от национальности, вероисповедания, пола, расы, социального положения и политических убеждений являются в совокупности единственным источником суверенитета России...
Статья 27 п. 1: Каждый гражданин России вправе определять и указывать свою национальную принадлежность посредством проставления специальной отметки в паспорте.
Статья 30 п. 2: Не допускается пропаганда или агитация, возбуждающая социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть и вражду...
Статья 139 п. 4: Судопроизводство по вопросам семейного и уголовного права в отношении представителей титульной национальности автономий с взаимного согласия сторон может быть осуществлено с применением уголовного и семейного законодательства национальных областей. В этом случае приоритет получает законодательство национальной области».
Итак, несмотря на унитарный характер будущей России, во всех нынешних республиках РФ, где титульный народ представляет собой устойчивое большинство (естественное, понятное и справедливое обязательное условие), предполагается сохранение автономии. Таких автономий ПК сегодня предполагает девять: Дагестанская, Чеченская, Ингушская, Кабардино-Балкарская, Калмыцкая, Осетинская, Татарская, Тувинская, Чувашская. К ведению автономии («национальной области») относятся (ст. 81 ПК): «...а) установление, наряду с государственным, иного официального языка автономии; б) поддержка и содействие развитию этнической культуры титульной национальности; в) система национального образования автономии; г) автономное уголовное и семейное законодательство, применяемое... судами к местным жителям – представителям титульной национальности при их добровольном согласии; д) бюджет автономии; е) установление автономных налогов и сборов; ж) собственность автономии; з) управление социальной инфраструктурой автономии, социальная политика автономии; и) природные парки, экология автономной области». Органами государственной власти в автономиях являются (ст. 79 ПК): Автономный Совет, выборный Глава автономии и Наместник, что вполне обеспечивает самостоятельность автономий в пределах очерченной выше компетенции. При этом, как уже говорилось выше, назначенныйПрезидентом Наместник следит, чтобы в автономии не нарушались права и свободы национальных меньшинств и русских людей.
Таким образом, восстановление суверенитета русского народа на территории всей России (где он повсеместно является, между прочим, не только коренным, но и титульным) не ущемляет прав других народов. Вместе с тем, ПК не позволяет титульным народам в тех нынешних субъектах федерации, где они устойчивым большинством не являются, навязывать свою волю людям другой национальности. В регионах же, где титульные народы представлены в большинстве, ПК гарантирует соблюдение общегражданских прав всем иным народам. Этим обеспечивается баланс интересов для всех.
Нельзя исключить вариант, при котором коренные титульные народы, составляющие в ряде автономий устойчивое большинство, выразят желание идти в будущее своим путем, отдельно от России, и примут соответствующее решение на референдуме. Задача новой Конституции в том, чтобы, предоставляя им данное право, не ущемить при этом прав и интересов иных народов, народностей и племен, проживающих на данной территории, в том числе русских. Для этого устанавливается пятилетний переходный период для уточнения взаимных задолженностей, взаиморасчетов, делимитации и демаркации границ (что может быть весьма существенно в ряде случаев), обоюдной (!) репатриации населения и определения порядка дальнейших взаимоотношений.
ПК исходит из абсолютного примата принципа единства и целостности русской нации над принципом единства и неделимости российской территории. Ибо нация первична, а государство вторично. Угроза этнической целостности и статусу национального большинства для русских должна поэтому учитываться в первую очередь, а угроза территориальной целостности России – лишь во вторую. Именно такой подход и такая логика позволяют, с одной стороны, ставить вопрос о воссоединении русской нации и о праве русских, компактно проживающих на территориях сопредельных государств, на самоопределение. А с другой стороны, исключает насильственное удержание в составе России территорий, коренное титульное население в которых составляет устойчивое большинство.
* * *
Изложенные выше приоритеты и задачи, вдохновлявшие авторов ПК, обусловили предлагаемую модель административно-территориального устройства России.
Авторы исходили из того, что федерализация России, исторически ей несвойственная, – есть величайшее преступление власти тоталитарного интернационализма, установившейся в 1917 г.
Федеративное устройство страны есть необходимое условие и безусловное благо, когда речь идет об объединении многих земель в единое государство. Как это, к примеру, было в США или Германии. Но Россию не нужно было объединять, она и так в течение многих веков была едина.
В том же случае, если федерализация есть результат дробления единой страны, – она безусловное, несомненное зло, и закреплять это зло посредством Конституции (а именно так поступает ДК) – это безумие и государственное преступление. При этом попирается неоспоримое право русских на самоопределение на всей территории компактного проживания (а такой территорией является почти вся Россия), нарушается национальное единство русской нации и создается угроза её дальнейшего разделения (пример чему мы уже видели при распаде СССР), наконец, грубо нарушается историческая традиция русского народа, создавшего единую могучую державу в соответствии со своими внутренними интенциями и потребностями.
Мы не можем мириться с подобным извращением и пресечением нашего исторического пути.
Есть и другие соображения, требующие отмены федерального и введения унитарного государственного устройства. Скажем о них.
В общей сложности число лиц титульных национальностей, постоянно проживавших, по данным последней советской переписи 1989, в соответствующих республиках – субъектах федерации (без учета Чечни) – равно 8,89 млн человек, что составляет примерно 6% в составе населения России (148,8 млн человек). Иными словами, 6% населения получили в составе России свою государственность, свои республики, свои конституции, своих президентов и т.д., в то время как остальные 94% населения были лишены всего этого. Не абсурдно ли, не противоестественно ли такое положение?! Не есть ли это грубейшее, демонстративное нарушение прав абсолютного большинства? Не требует ли такое положение дел немедленного исправления?
Далее, эти же 6%, располагающиеся в 20 (!) республиках, получили, соответственно, 40 (!) представителей в Совете Федерации (напомню, что ПК создан в 1998), в то время, как на 94% остального населения пришлось всего 138 «сенаторов», то есть в четыре с половиной раза меньше, чем предполагает справедливая пропорция! Допустимо ли такое в демократической республике?! Не есть ли это грубое попрание гражданского равноправия?
Нельзя упустить из внимания и такое обстоятельство. Согласно ст. 9 п. 1 ДК, «земля и другие природные ресурсы используются и охраняются как основа жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории». Такая постановка вопроса, с точки зрения русского человека, совершенно неприемлема. Ибо тем самым игнорируется суверенность русского народа, единого на всей территории России, а следовательно, нарушаются его права на природные ресурсы страны его проживания, то есть России в целом. Но при этом нарушаются и аналогичные права других коренных народов, не обязательно компактно проживающих на территории своей исторической родины. Так, 36% башкир на тот момент жило вне Башкирии, 49% марийцев – вне Марий-Эл, 70% мордвы – вне Мордовии: почему же их надо лишать их доли от башкирских, марийских, мордовских недр?
Не подлежит сомнению: недра, природные ресурсы – это общее достояние страны, источник общегосударственного бюджета. Они не должны быть ни в частной, ни в областной или республиканской, ни в «иной» (как то предписывает ДК) собственности, но только в государственной. Иначе экономическое неравенство регионов создаст географические зоны бедности и богатства, породит перераспределение масс населения, обезлюдение и захирение одних регионов и перенаселённость других, вообще нарушит принцип справедливости, а главное – лишит бюджет возможности формировать полноценные фонды развития обороны страны, культуры, науки, здравоохранения, образования, социальных гарантий и т.д.
Встают и другие вопросы, непосредственно затрагивающие судьбу русского народа. Например, как поддержать исторические русские земли от западных границ до Урала? Они совсем не богаты ископаемыми, зато богаты людьми, традициями, историей. Это, собственно, и есть историческая родина русских. Кто и на каких условиях будет снабжать её природными ресурсами, если они перейдут целиком в ведение автохтонов? А ведь это и есть та самая «Россия», могущество которой должно было «прирастать Сибирью», а не наоборот. Эти земли до сих пор плотнее всего заселены (в то время, как от Урала до Тихого океана проживает всего 30 млн человек – лишь одна пятая населения России!), наиболее индустриально развиты, поставляют основную часть высококвалифицированного контингента. Передача недр в собственность субъектов федерации даёт экономические преимущества этносам, проживающим на территории этих субъектов, но ничего не даёт основной массе русского народа, что не согласуется с нашим главным принципом.
Нет татарских русских, нет якутских русских, нет ханты-мансийских русских: есть просто русские. Создание Российской державы – это итог их общей истории. Это деяние всего русского народа и плоды этого деяния должны принадлежать всему русскому народу.
Какое-либо ограничение прав любого русского человека на недра любого уголка России никак не согласуется с теми историческими задачами, которые ставили себе и осуществляли русские в процессе колонизации Сибири, Поволжья, Дальнего Востока и т.д. Разве для того только покоряли и обустраивали мы эти земли, чтобы поднять к цивилизации из исторического небытия местные народы?
Итак, все перечисленные выше противоречия, начиная с отсутствия русской государственности и суверенности и кончая изъятием у большей части русских прав на природные ресурсы страны их проживания, требуют преодоления. Способ такого преодоления есть только один: преобразование России в унитарное государство (что и декларирует ст. 1 ПК), в сочетании с госмонополией на эфир, недра и другие природные ресурсы (ст. 13 ПК).
Принцип унитарности вполне сочетается с правом народов на самоопределение, свободу национальной жизни и культурную автономию. Глава 3 ПК подробно излагает принципы такого сочетания, наиболее важные из которых уже рассматривались выше.
Раздел, посвящённый местному самоуправлению, полностью сохранён в редакции ДК, поскольку, с точки зрения авторов ПК, составлен хорошо и не нуждается в пересмотре.
* * *
В целом глава 2 ПК «Права и свободы человека и гражданина» немногим отличается от соответствующей главы ДК, которая написана достаточно подробно и современно. Некоторые отличия, ограничивающие права неграждан по сравнению с гражданами России, перечислены выше.
Вместе с тем, авторы ПК решительно не согласны с положением, при котором революционно-романтический тезис «человек, его права и свободы являются высшей ценностью» (ст. 2 ДК), заявленный либерал-реформаторами как некий правовой императив, не уравновешен подобным тезисом о ценности прав общества, народа, нации в целом. Получается, что исключительно только «признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства» (там же). Но разве общество, народ, нация – менее высокая ценность? Разве они не нуждаются в государственной защите, разве защита их – менее достойная задача? Разве можно вот так, безоглядно превознести личность, с её подчас опасным, разрушительным потенциалом эгоизма, – над обществом? Разве право общества не складывается из совокупных прав составляющих его личностей и не должно уже в силу этого обладать хотя бы равной приоритетностью с правом отдельной личности?
Нет, нужен по крайней мере правовой паритет, защищающий не только личность от общества, но также и общество от личности!
Авторы ПК полагают, что защитить большинство, общество как таковое – это значит в масштабах всей Земли, без всяких скидок, защитить самоё человечество. В масштабах же России это значит – защитить не только всё гражданское сообщество страны, не только население вообще, но и русский народ в частности.
В этой связи:
а) из ПК исключена упомянутая статья 2 ДК как философски и политически ложная, демагогически-популистская и вредная для общества;
б) ввиду всеобщего движения цивилизованного мира к отмене смертной казни в условиях сохраняющихся задач защиты и санации общества, вводится такая конституционная норма, как лишение гражданства и принудительная высылка из страны по решению Верховного Суда (ст. 62 ПК).
На этом наиболее существенные различия главы 2 ПК и главы 2 ДК заканчиваются.
* * *
Сегодняшняя система разделения и компетенции властей, предусмотренная ДК, успела показать себя во всем блеске. Ничем не ограниченная, бесконтрольная и безнаказанная (по закону!) власть нашего Президента, – весомейшая причина всех бед России и хаоса российской жизни.
Сторонники президентской республики считают, что она хорошо подходит России, поскольку страна привыкла-де к царизму и вождизму. Но царизм и вождизм – это не просто единоличная неограниченная власть некоего лица. За царём – помазанником Бога – стоит непререкаемый авторитет религии. За вождём – организующая общество сила партии, любовь и доверие масс. За российским президентом нет ни того, ни другого.
Мало того: светский характер современного государства Россия исключает восстановление монархии. Ведь даже в начале ХХ века божественного авторитета уже не хватало, чтобы сделать Россию управляемой, подчинённой монарху. Кризис эффективного управления страной развивался стремительно; он закономерно привел к падению дома Романовых и к замене отжившей самодержавной системы – самой эффективной системой управления, какую только знало человечество: партократией.
К сожалению, ряд исторических обстоятельств (в том числе именно неизжитые рудименты монархизма) послужил излишней концентрации власти в руках коммунистических вождей, что привело к краху всю страну, когда на самой верхушке политической пирамиды оказался Горбачёв: неумный, недальновидный, тщеславный, склонный к предательству, податливый на манипуляции извне, но притом облечённый колоссальной неограниченной властью.
Так или иначе, факт налицо: замена монарха на вождя оказалась в первой половине ХХ века суперэффективной мерой для управления Россией.
Замена вождя на президента во второй половине того же века ярко демонстрирует полную и сугубую неэффективность. Это карикатура даже не на монархию, какой она была в России в XVIII-XIX вв., а на институт выборных императоров эпохи упадка Рима. Во всяком случае, аналогии между Ельциным и Нероном, спалившим отечество, или Калигулой, введшим коня в сенат, просматриваются отчётливо.
Секрет этого прост: никакой президент, ни монарх, не опирающийся на партию (напомню, что президенты таких стран, как США, Германия, Франция и др. – ставленники своих партий), не в состоянии управлять такой огромной страной. Он ничего не может по двум, по крайней мере, причинам.
Во-первых, он ничего не может субъективно, ибо неизбежно попадает в зависимость от окружения, от экспертов, поскольку оценить внутреннюю убедительность специальных аргументов по многим аспектам экономики и политики президент не в состоянии по определению. Не связанный выверенной, согласованной и утверждённой партийной программой, он обречен под видом якобы обоснованных действий творить произвол. Придворная камарилья как феномен, непременно сопутствующий автократору, сложилась у нас на глазах. Провальный эффект от этого – налицо во всех сферах, требующих этнополитических подходов, да и в экономике тоже.
Во-вторых, он ничего не может объективно, ибо президентский произвол обязательно оборачивается своей диалектической противоположностью: утратой возможности управлять. Президент не имеет реальных рычагов власти в регионах, кроме шкурного интереса и административного страха губернаторов. Ни один мало-мальски уважающий себя руководитель региона не станет исполнять его распоряжения, если посчитает их абсурдными или невыгодными для себя. По сведениям покойного претендента на российский престол г-на Лебедя, уже к осени 1996 г. накопилось аж 447 указов президента Ельцина, которые никто не выполнял и не собирался выполнять. Больше того, кризис управления только усугубляется с ходом времени; лейтмотив едва ли не всех правительственных заседаний один: распоряжения Путина (в бытность премьером или президентом – все равно) не выполняются!
Аналогичным образом, к сожалению, обстоит дело и в субъектах федерации, где имеются свои законные правители, но реально правят олигархи либо бандиты, что создаёт опасность не только произвола на уровне регионов, но и произвола на уровне всероссийском, чреватого полной неуправляемостью единого государства и катастрофическим ростом сепаратизма.
Нет, не поменяв принципиально конституционные основы нынешней системы властного устройства в России, нечего и думать о возвращении страны к сколько-нибудь разумно организованной жизни. И первое, что следует сделать, – это покончить на всех уровнях с подменой, благодаря которой исполнительная власть разных уровней превратилась во власть «распорядительную». Необходимо вернуть страну к подлинной демократии, исключающей как произвол, так и неуправляемость.
Если глядеть в корень, то решение этой задачи предполагает следующее.
Во-первых, отмену всенародных выборов Президента, ибо именно в них – главный источник его самодержавности и неподконтрольности. ПК предлагает избирать его на заседании Государственной Думы из числа кандидатов, выдвинутых фракциями и депутатскими группами.
Во-вторых, ответственность исполнительной власти. Согласно ПК, Президент возглавляет Правительство и руководит, в качестве Председателя, его деятельностью. Он же и формирует Правительство, представляя при этом на утверждение Думы министров: обороны, внутренних дел, государственной безопасности и иностранных дел. Также на утверждение Думы Президентом представляются внешнеполитическая и военная доктрины. Президент несёт ответственность перед Думой за деятельность Правительства. Президент не может распустить Думу, но Дума, в случае недолжного исполнения им своих обязанностей, может отрешить Президента от должности квалифицированным большинством в соответствии со специальной процедурой.
В-третьих, выборность губернаторов отменяется. Губернаторы назначаются Президентом из числа кандидатур, предложенных им Областной Думе и избранных Областной Думой, и могут быть смещены Президентом либо самостоятельно, либо в случае выражения Губернатору недоверия квалифицированным большинством Областной Думы. (Интересно, что Путин, ища пути оптимизации управления, и сам пришёл примерно к той модели, которую мы предложили ещё в 1997 году, осталось закрепить её в Конституции.) В автономии Президентом назначаются Наместники помимо выборных Глав автономий.
Таким образом, обеспечивается согласованность действий законодательной и исполнительной властей, снимается самая возможность пагубного противостояния между ними, а также восстанавливается управляемость регионов, ставится препона сепаратизму и произволу.
Почему ПК отдает приоритет законодательной власти? Помимо всего, что уже было сказано, добавлю:
1) только Дума как представительный орган, формируемый политическими партиями, выражает волю значимого большинства населения. Считая партократию оптимальной формой управления Россией, мы полагали, что русский народ ради выживания своего и ради будущего своих детей сумеет создать партию, образующую квалифицированное думское большинство. Таким образом, реальная власть в России перейдет к русским, чьи права и интересы будет выражать единая партия, как бы она ни называлась;
2) как мы не раз убеждались, по сравнению с президентскими указами и законопроектами, законы, принимаемые Думой, имеют более солидное экспертное обеспечение. Разрабатывая и принимая законы, Дума тем самым намечает и наиболее выверенное стратегическое направление развития страны. Кто же, как не она, должен контролировать ход этого развития, контролируя ход исполнения законов?
3) в правовом государстве, которым стремится стать Россия, перекос в пользу исполнительной власти при распределении полномочий особенно опасен и недопустим, поскольку открывает путь к произволу, к появлению неконституционной ветви власти – распорядительной. Именно в неё имеет тенденцию трансформироваться власть исполнительная. Законодательная же власть по самой своей природе несовместима с произволом, поэтому и не может служить источником общественной опасности и нестабильности.
Что же собой представляет Государственная Дума согласно ПК? Поскольку двухпалатный парламент – это отличительный признак государств федеративных, необходимость в нём при унитарном устройстве новой России отпадает. Чтобы сохранить представительство региональных властей, предстательствующих за свои регионы перед высшими властными инстанциями России, вместо Совета Федерации создаётся Совет губернаторов, глав автономий и наместников при Президенте России (с совещательными полномочиями). Таким образом, Госдума становится однопалатным парламентом, состоящим из 450 человек, избирающихся по партийным спискам по пропорциональной системе. Именно и только так может быть обеспечена реальная власть значимого большинства населения страны – русского народа. Примером здесь служит израильский кнессет, также избирающийся лишь по партийным спискам, чем обеспечивается и поддерживается национальный характер этого государства.
Дума избирает и отрешает от должности Президента, назначает на должность судей Конституционного Суда, Верховного Суда и Высшего Арбитражного Суда России, назначает на должность и освобождает от должности Председателя Счётной палаты, его заместителя и состав аудиторов, министров внутренних дел, государственной безопасности, обороны и иностранных дел, Председателя Центрального банка России, Уполномоченного по правам человека, утверждает указы Президента о введении чрезвычайного и военного положений, утверждает внешнеполитическую и военную доктрину, утверждает изменения границ между административно-территориальными единицами России, назначает всенародный референдум, ратифицирует международные договоры в соответствии с законом, объявляет амнистию, принимает постановления и законы. Именно таким представляется наиболее полное и адекватное воплощение принципа народовластия.
Правительство России в лице Председателя (он же Президент России), согласно ПК, ответственно перед Думой, являясь в полном смысле слова исполнительной властью. (Интересно, что и этот пункт ПК осуществился в правление президента Медведева как вполне разумный.) Его функции, основательно прописанные в ДК, оставлены в ПК почти без изменений. Из новаций можно отметить ответственность перед Президентом всех министров, кроме так называемых «силовиков» и министра иностранных дел, ответственных перед Думой.
Глава, посвящённая судебной власти, в ПК практически аналогична соответствующей главе в ДК. Изменения, внесенные в неё, вытекают только из новаций предыдущих глав.
Таким образом, в отличие от сегодняшней реальности, будущее государственное устройство России, соблюдая принцип разделения властей, ставит его на службу единству России.
* * *
Принцип приоритета нации (государствообразующего народа) над государством определил и механизм преобразования Российской Федерации в Русское национальное государство. Он предусматривает пять последовательных действий.
Первое. Проект выносится на рассмотрение Общенационального Съезда Русского Народа (Русского Народного Собрания), регламент которого определяется специальным законом. Принятый Съездом (Собранием) безусловно или с поправками, Проект Конституции становится документом, окончательную судьбу которого определит референдум.
Второе. В соответствии с процедурой, определённой федеральным законодательством РФ, созывается Конституционное Собрание. В случае его отказа подтвердить неизменность Конституции РФ, Собрание выносит на референдум Проект Конституции.
Третье. Проект становится новой Конституцией России, если за него проголосует более половины избирателей, принявших участие в голосовании, при условии, что в нём приняло участие более половины избирателей – граждан РФ. В этом случае Российская Федерация как суверенное государство и субъект международного права ликвидируется, а вместо неё возникает новое суверенное государство Россия (Русское Государство), устроенное в соответствии с новой Конституцией.
Четвёртое. Во вновь образованных областях и национальных областях проходят выборы в Государственную Думу, которая избирает Президента и в течение трёх месяцев принимает ряд важнейших законов, в том числе закон о гражданстве, работа над которыми ведётся в настоящее время.
Пятое. Если в какой-либо из республик РФ во время референдума проект новой Конституции будет отклонён, в этой республике в течение трех месяцев проводится дополнительный референдум по вопросу о самоопределении её народа. Если большинство населения выскажется за автономию в составе России, то данная республика превращается в автономию (национальную область). В противном случае она имеет право на отделение в соответствии с законом.

Конституция «национал-демократа»
Через два года после публикации националистического варианта проекта новой Конституции, я получил по почте из Петербурга только что кустарно изданную там брошюру «Конституция России», автором которой, судя по титульному листу, был некто А. Гагарин из организации «Русское ополчение». Об авторе мне неизвестно ничего. Видимо, он прочитал наш проект и направил мне как главному редактору «Национальной газеты» свой вариант. Датой опубликования автор называет 17 марта 2000 года. Пояснительная статья к проекту отсутствует.
Данный вариант Основного закона носил, скорее, общедемократический характер, хотя и содержал некоторые экивоки в национальную (в т.ч. русскую сторону), несколько пародийного свойства. Поэтому я закавычил этого своеобразного «национал-демократа».
Об этом проекте можно судить уже по преамбуле: «Мы, великий Русский народ – Великороссы, Малороссы и Белороссы, в союзе с другими народами, соединенными общей судьбой на своей земле… сознавая свою передовую роль в борьбе с фашизмом в любом его проявлении (?!), сознавая себя ччасть мирового сообщества (?!!), принимаем Конституцию России».
Понятно, что сувереном в таком варианте является, несмотря на красивые слова в адрес русского народа, вовсе не он, а некий «союз народов».
Статья 1 раскрывает и уточняет это представление с максимальным прекраснодушием и наивностью: «Россия – союз свободных нравственных граждан, соединившихся между собой, жертвующих частью своей свободы для охраны и утверждения общими силами Закона нравственности, который составляет необходимость нашего бытия». Куда при этом должны деваться не очень нравственные граждане – загадка.
Однако ограничения по гражданству вводятся-таки, причем именно такие, какие мог бы предложить начинающий националист: «Гражданством России обладают все этнические русские (Великороссы, Малороссы и Белороссы) и другие народности, исконно проживающие на территории России». Замечу, что в националистическом дискурсе выработалось понятие «коренные народы», которое близко по смыслу приведенной формуле. Но оно подразумевает не «исконное проживание» (этак сюда и евреи запишутся с армянами), а отсутствие своего суверенитета и государственности вне границ России. Однако само предложение наделять гражданством по факту национального происхождения – несомненно националистическое, прогрессивное, хотя и поданное в наивной трактовке.
То же можно сказать и о заключительных словах проекта (раздел 2, ст. 12, п. 2): «Все граждане данных республик (бывших советских. – А.С.), а также все граждане иностранных государств, приехавшие на территорию России после 1 января 1986 года и получившие гражданство России, с момента принятия Конституции России лишаются гражданства России. Все, получившие политическое убежище в России после 17 марта 1991 года должны получить подтверждение данного решения…». Здесь напрашивается аналогия с Эстонией и Латвией, но, конечно, вызывает вопросы дата, после которой аннулируется гражданство (почему с 1986, а не, скажем, с 1917 года?).
Наивность, утопизм отличают представленный проект и далее. Вот, например, п. 5 ст. 3: «Если русский народ убеждается, что правящая власть ставит своей задачей геноцид русского народа и (или) постоянное его обнищание, то не только правом, но и священной обязанностью народа является уничтожение этой власти и установление власти, достойно отражающей его потребности». Занятно, что эта обязанность возлагается почему-то только на русских, а не на союз народов. Видимо, здесь отразилось подспудное осознание исключительной роли русского народа в экзистенции России.
К националистическим признакам я отношу также такие положения проекта:
«1. В России основной религией является Православие…
3. Запрещается пропаганда и культовые обряды иудаизма как основной религии фашистско-сионистского толка, разжигающей национальную и религиозную рознь, враждебной всему человечеству» (ст. 14); данный пункт проливает некоторый свет на загадку внезапного антифашистского пафоса преамбулы;
«В России аборты производятся русскими женщинами только в случаях, предусмотренных законом» (ст. 37, п. 2) (интересно был взглянуть на тот важный закон);
Ст. 62 п. 2 предписывает, как и в проекте Пыхтина: «Гоусдарственный флаг – черно-желто-белый. Государственный герб – Двуглавый орел». Гимном при этом предлагается сделать великую песнь военной эпохи «Вставай, страна огромная…». Очевидно, здесь отразилось понимание автором современности в духе вечной борьбы с «фашистской силой темною», контуры которой обозначены, для начала, выше. в ст. 14, а полная расшифровка предложена во втором разделе, о чем ниже.
Коннотации с Российской империей возникают не только по поводу герба и флага, но и в ст. 63, где автор перечисляет «субъекты России»: в этом перечислении исчезают всякие упоминания о национально-территориальных образованиях, а все субъекты одинаково именуются губерниями. Формально вопрос об устройстве России – федеративном или унитарном – вообще обходится, но по умолчанию ясно, что для федерации здесь места нет. На мой взгляд, это краеугольный камень националистического этатизма.
До своего логического завершения данная идея доводится во втором разделе, где говорится (ст. 11): «Все территориальное устройство Русского государства должно быть приведено в соответствие со статьей 63 Конституции России. При этом упраздняются названия: республики, края, области, автономные округа и автономные области». Предполагается, что Адыгея войдет в состав Краснодарской губернии, Алтай и Алтайский край – в состав Барнаульской, Башкортостан и Бурятия -- Читинской, Дагестан – Махачкалинской, Ингушская и Чеченская республики – в состав Грозненской и Терской губерний, Кабардино-Балкарская – Ставропольской, Калмыкия – Волгоградской, Карачаево-Черкесия – Краснодарской, Карелия – Петрозаводской, Коми – Воркутинской, Марий Эл и Удмуртия – Вятской, Мордовия и Чувашия – Нижегородской, Татарстан -- Ульяновской, Тыва – Красноярской, Хакасия – Кемеровской, Саха (Якутия) преобразуется в Якутскую губернию, Северная Осетия – во Владикавказскую. Автономные округа и области также входят в состав соответствующих губерний.
Наконец, национализм автора откровенно выражается в п. 2 ст. 77: «Президентом России может быть избран гражданин России не моложе 35 лет, русский, родившийся на территории России, постоянно проживающий в России не менее 10 лет…». Учитывая, что автор видит будущую Россию как президентскую республику, этот пункт приобретает сугубое значение.
Беда данного проекта Основного закона в том, что худо понятый национализм сочетается в нем с худо понятым демократизмом. Автор предлагает, к примеру (ст. 3, п. 6): «Поскольку для безопасности России необходим хорошо организованный народ, право русского народа на хранение и ношение оружия в целях самообороны не может быть ограничено». У меня данное требование, свойственное, увы, многим лицам, относящим себя к национал-демократам, вызывает искреннее возмущение своей недалекостью и/или бесстыжестью лоббизма. Понятно, к чему его выполнение приведет в России, где статистически абсолютное большинство убийств совершается по пьяному делу. Вместо того, чтобы разоружить и подавить бандитов и преступников, нам предлагают весь народ, по сути, превратить в таковых: пусть-де сами защищаются!
Дурной демократизм достигает своей вершины во взятом из ДК положении, представляющем собой главное достижение ельцинско-гайдаровской эпохи. Оно даже сохраняет ту же нумерацию, ст. 2: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». Понятно, что того, кто исповедует данный максималистский принцип демократии, настоящим националистом уже никогда не сделаешь. Поскольку вопллощенный в нем триумф бунтующего индивидуализма в принципе несовместим с требованием приоритета прав и интересов нации.
Я позволю себе опустить изложение большей части первого раздела конституционного проекта А. Гагарина, поскольку он во многом списан с ДК и не отличается какой-то принципиальной оригинальностью. Эта неоригинальность с лихвой искупается, однако, во втором разделе, который я хотел бы частично процитировать:
«1. Исходя из того, что 8 декабря 1991 года был совершен государственный переворот, который, вопреки воле народа, высказанной на референдуме 17 марта 1991 года, привел к распаду Союза Советских Социалистических Республик, расчленению Государства Российского на отдельные территории, отданные на поругание иудеям и их холуям, Русский народ считает, что необходимо:
а) объявить действующий в настоящее время режим самозванным, оккупационным, преступны, проводящим олитику геноцида Русского народа;
б) виновных в самовольном захвате власти, развале Союза Советских Социалистических Республик, геноциде Русского народа представить перед судом Русского народа и других братских народов, населяющих Россию.
2. …любой огражданин вправе, в соответствии со статьей 3 Конституции России, добиваться любыми средствами свержения оккупационного режима и установления власти, достойно отражающей потребности Русского народа».
Как видим, веяние времени на исходе 1990-х неумолимо привело автора проекта к национализму, но – поверхностному, доморощенному, «непрофессиональному». В котором максимализм, утопизм и гипертрофированный демократизм идут рука об руку, свидетельствуя о своего рода болезни роста и о глубоком посттравматическом синдроме советского человека.
Увы, эти болезни и синдромы слишком часто встречаются и сегодня…


КОНСТИТУЦИЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА:
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ.
ЧАСТЬ 3

«Старое молчание о главном». Конституции спецпатриотов

Речь пойдет о двух проектах:
1) Института национальной стратегии (ИНС), выпущенном в свет в 2005 году;
2) самодеятельной группы С. Сулакшина.
Разберем их по очереди.

1. Проект ИНС (Белковский – Ремизов)
Если не знать, что вышеупомянутый Институт национальной стратегии создан Станиславом Белковским и существует под его патронажем, название сей организации могло бы ввести в заблуждение. Но ненадолго, ибо внимательный анализ документов приводит к устойчивому выводу: основная характеристика «национальной» стратегии Института – ее безнациональность, вненациональность.
С особой яркостью данное свойство проявилось при подготовке самого национально-стратегического из всех возможных документов – проекта Основного закона (Конституции) России75. Перед нами заявка патриотически настроенных политологов – весьма узколобых, да еще и убежденных конструктивистов76. Она выражает оба наиболее характерных противоречия в современном национал-патриотическом дискурсе. Во-первых, это противоречие между теми, кто считает, что государство первично, а нация вторична (авторы проекта, патриоты), и теми, кто все полагает наоборот (националисты). А во-вторых, между теми, кто понимает нацию как согражданство (авторы проекта, конструктивисты), и теми, кто видит в ней государствообразующий этнос, обретший свой суверенитет (националисты). Таким образом, с самого начала нужно понимать, что проект ИНС полностью внеположен русскому национальному дискурсу (актуальному национализму) и, соответственно, ничего общего не может иметь с проектом Русского национального государства.
Больше того. Поскольку националистический русский дискурс в проекте вовсе не учтен, попросту пройден молчанием, можно сразу сказать, что проект не отвечает духу времени, вектору развития постсоветского пространства вообще и России в частности. Путь создания национальных государств, по которому уже прошли все бывшие республики СССР и на который, пока робко, вступила Россия, явно расходится с тем путеводителем, который предложили авторы.

Фикиция на фикции едет и фикцией погоняет
Все вышеозначенное проявлено уже на самой первой странице проекта, в его краткой преамбуле («Мы, граждане России, сохраняя в веках созданное нашими предками и ведомое Божьим промыслом российское государство, учреждаем его Основной закон») и первой статье («О суверенитете») первой главы («Основы государственного строя»).
Уже из преамбулы понятно, что субъектом суверенитета выступает некое согражданство («мы, граждане России»). В российском политическом контексте в роли такого согражданства выступает обычно не «русская», а «российская» нация. Ниже это еще раз подчеркнуто: «государственный суверенитет России… принадлежит российской нации» (1.1.3).
Но далее следует своеобразная расшифровка понятия, вступающая в противоречие с преамбулой: «Российская нация есть единство русского народа и других коренных народов России, открытое для всех людей верных России» (1.1.4). Откуда это взято авторами, неизвестно. Но понятно, что даже если такое единство имеет место быть (доказано, скорее, обратное77), оно по объему не совпадает с согражданством, имея разные критериальные основания.
В своей пояснительной записке «Проект ”государство-цивилизация”» главный из авторов, Михаил Ремизов, разъясняет суть «многонародной нации», как они ее понимает: «Российская нация есть общность тех, кто причастен делу государственного и цивилизационного строительства России. Русский народ является органическим ядром этой общности, а коренные народы, лояльные России, – ее полноправными участниками… Логическим пределом этого процесса и является развитие вокруг русского этнического ядра, на базе созданной им имперской структуры, единой политической нации» (с. 63).
Слабость данного положения не только в том, что «масло не смешивается с водой» (народы, некомплиментарные по отношению к русскому, а их в России весьма много, не образуют с ним амальгамы). Но и в том, что сама подобная постановка вопроса требует от коренных народов сдачи экзамена на лояльность вовсе не России (это-то нетрудно), а именно и только русскому народу (что в ряде случаев вообще невозможно). Иначе никакой единой «многонародной нации» создать никогда не получится.
Авторы еще усугубляют слабость главного основания своего проекта, вводя специальную статью «Об источнике государственной власти», где пишут: «Единственным источником государственной власти в России являются граждане России как представители российской нации по всех ее поколениях, прошлых, настоящих и будущих» (1.6.1). Зачем они вдруг возвращаются к вопросу о суверене нашего государства? Затем, что сами ощущают: путаница у них в понятиях поразительная. Стремление конструктивистов непременно провозгласить тождество между нацией и согражданством ведет к экзистенциальному разрыву с историей и действительностью. Поскольку, если мы имеем право говорить о союзе русской нации с отдельными (!) коренными народами нынешней России (как и о вражде с другими, об их подчинении), то никакой «российской нации» в нашей стране никогда и в помине не было. Это свежеиспеченный конструкт, не имеющий никаких шансов на выживание в политологическом словаре.
Таким образом, слабость умственного (логического) обоснования проекта выступает наружу с первых же строк.
Эта слабость – в сочетании со стремлением сказать новое слово в утверждении российской специфики – не раз еще проявится авторами проекта. Особенно заметно – в самом первом пункте первой статьи первой главы:
«Россия (Российская Федерация) есть государство, основанное на исторической преемственности по отношению к Союзу ССР, Российской Империи, Московскому царству, древней Руси как этапам развития российской цивилизации».
Здесь впервые возникает это сакраментальное словосочетание: «российская цивилизация», за которым, однако, ровно ничего не стоит. Оно никак не расшифровано, не раскрыто, не разъяснено в тексте. Просто какое-то «принеси то, не знаю что». А была ли она, эта «российская цивилизация»? Аутентична ли она на перечисленных стадиях нашей государственности (очевидно, что нет, хотя бы потому, что ни о какой федерации до СССР не было и речи и т.д.)?
Таким образом, уже на первой странице проекта ИНС, который заслуживает названия утопического, постулирован сразу каскад фикций:
1) «российская цивилизация»;
2) «российская нация»;
3) «единство русского народа и других коренных народов России, открытое для всех людей верных России, действительное во всех поколениях, прошлых, настоящих и будущих и до конца времен» (к примеру, выходит, единство русских и татар времен Золотой Орды).
Многовато для документа, претендующего на юридический характер. Сразу видно, что писали не юристы-цивилисты, а всего лишь философы, да и то неблестящие.

Сомнительные новации
На эту же мысль наводят и в дальнейшем многие пассажи, например: «При угрозе утраты независимости России… граждане России обязаны восстановить полноту государственного суверенитета России любой ценой» (1.1.6). Мило. Патриотично. Идеалистично. Столь же красиво, сколь и неосуществимо.
Наши конституционные утописты продолжают радовать читателя новациями. Они вводят понятие «исторического пространства России», предназначенного для последующего воссоединения с Россией (1.4.2).
Что это такое? Земли, населенные русскими и другими коренными народами России, оказавшимися в разделенном положении благодаря несправедливым границам? Так хотелось бы думать мне как соавтору законопроекта о праве русского, лезгинского и осетинского народа на воссоединение.
Да, примерно так, но только очень сложно, путано и непоследовательно: это «области традиционного расселения коренных народов России (здесь бы следовало добавить слово «компактного» и поставить точку! – А.С.), входившие в состав государственных образований, по отношению к которым Россия осуществляет историческую преемственность». Имеются в виду, очевидно, республики СССР. Но проблема в том, что они как входили, так и ныне входят в государственные образования за пределами собственно России.
Главная заковыка в том, что русские дисперсно расселены практически во всех бывших республиках Советского Союза, в том числе и вдали от наших непосредственных границ. Забыв об этом, авторы проекта пишут: «Сохранение территории России и освоение исторического пространства России – долг граждан России…» (1.4.5). Получается, мы не только не смеем мечтать об отделении, скажем, Чечни или Тувы, но и обязаны заботиться об «освоении» (читай: присоединении) Киргизии, Таджикистана, Молдавии?! По правде говоря, я за собой такого долга не знаю, не чувствую.
Напомню, как подобная проблема разрешалась в том проекте конституции, к созданию которого я имел в 1998 году отношение:
«1. Россия стремится к воссоединению Русской Нации, оказавшейся в разделённом положении. 2. Россия стремится к свободному объединению со своими историческими территориями, населёнными преимущественно русскими людьми и представителями коренныхнародов России. 3. Русское государство стремится к добровольному государственному союзу народов общерусского корня: русских, украинцев и белорусов». По контексту, речь в первых двух пунктах шла лишь о граничащих с Россией территориях, компактно населенных русскими людьми.
В этом варианте все логично и понятно. В варианте ИНС – наоборот.
Чрезвычайно странное впечатление оставляет ст. 10 «О гарантиях государственного суверенитета». Оказывается, с президента эта обязанность по умолчанию снята. А на кого возложена? Я сначала не поверил своим глазам:
«Гарантом государственного суверенитета, независимости, территориально целостности России и ее конституционного порядка являются единые Вооруженные силы России и все граждане России» (1.10.1).
Меня охватило недоумение. Как так? На простых граждан возлагается огромная ответственность, которая им явно не по плечу? Но что делать этим гражданам, если кто-то кое-где у нас порой нарушит конституционный порядок? Создавать народное ополчение? В тулумбасы бить? В колокола звонить?
Или что, у нас Вооруженные силы становятся новым официальным субъектом политики? Что ж, такие прецеденты есть, скажем в Китае или Турции, где армия является своего рода государством в государстве и имеет голос и вес в делах государственного управления. Но в России последним самостоятельным выступлением армейских было Восстание декабристов. После чего армия выполняла только подчиненные функции и защищала Россию, повинуясь приказам свыше, а не по собственной инициативе. Смена данной парадигмы должна была бы опираться на новый, непременно прописанный в Констиуции, статус армии как одной из ветвей власти. Но этого нет.
Я так и не понял, как будет осуществляться на практике эта статья.

Что еще из новаций привлекает внимание?
Первое. Ст. 12 вводит такое понятие как «национальное достояние», которое «является неотъемлемым и неотчуждаемым, так как принадлежит российской нации во всех ее поколениях – прошлых, настоящих и будущих» (1.12.1). Объем этого понятия таков: «Земля, воздух, недра и другие природные ресурсы; памятники культуры (я бы добавил «и истории». – А.С.); технические и промышленные объекты, имеющие стратегическое значение для жизнедеятельности и обороноспособности страны» (1.12.2). Объекты н.д. «не могут находиться в собственности иностранных государств и их граждан», а «в отношении воды, воздуха, полезных ископаемых и других жизненно важных ресурсов… государство осуществляет исключительное право собственности в интересах всей нации» (1.12.3-4).
Идея, на мой взгляд, очень хорошая, имеющая аналогию в конституции Украины и некоторых иных, т.е. юридически состоятельная. Она не должна быть забыта, отброшена. Ее хорошо дополняет п. 7 ст. 14: «Предприятия, являющиеся естественными монополиями, перечень которых поределяется федеральным законом, не могут находиться в частной собственности». Согласен.
Второе. Ст. 13 («О социальных обязанностях государства») устанавливает: «Государство способствует укреплению семьи, осуществляя экономическую поддержку материнства, отцовства и детства». Здесь я вижу важное положительное новшество в поддержке отцовства (правда, из ст. 35 «Материнство, детство, семья» это понятие выбыло почему-то). Вместе с тем, я бы не стал ограничиваться лишь материальными факторами, ведь укрепление семьи в гораздо большей степени зависит от моральных факторов (система ценностей, лестница приоритетов, сакральные смыслы семьи и т.д.), на поддержке и развитии которых необходимо сосредоточиться в т.ч. и государству, и – особенно – церкви.
Третье. А вот смелая новация, которой суждено, вне всякого сомнения, быть оспоренной с разных сторон: с. 15 «О религиозных основах российского государства». С тех пор как в цивилизованном мире церковь отделили от государства, само понятие религиозных основ государственности оказалось вне философского дискурса, а уж идея ввести его в конституцию и вовсе стала крамольной. Но авторы проекта, преследуя вполне конкретную политическую цель, о которой я скажу ниже, не из воздуха почерпнули такую смелость. Они, несомненно, уловили вполне конкретные политические настроения – я бы даже сказал: настройки – которые Кремль уже давно продвигает в российское общество. Уловили – и решили забежать чуток «впереди прогресса», провозгласив:
«Православие явлется государствообразующей исторической религией России. Религиозное и социальное служение Русской Православной Церкви пользуется поддержкой государства» (1.15.1).
Неудачная грамматическая конструкция (кто чему служит?) не меняет сути: государство берет РПЦ на частичное обеспечение. Это, конечно, вызовет бурное негодование остальных конфессий. Предвосхищая, авторы бросают им кость: «Государство покровительствует традиционным вероисповеданиям (список? – А.С.) всех коренных народов России и проживающих в России этнических общин (т.е. нацменьшинств, в т.ч. самых экзотических. – А.С.) и солидарно с ними в осуществлении целей и ценностей, лежащих в основании российской государственности» (1.15.2).
Однако список таких целей и ценностей не приложен. Понятно, что авторы предлагают нам уравнение со столь многими неизвестными, что получаются сапоги всмятку, а не юридический документ. Ничего, кроме раздражения всех неправославных (в т.ч. русских атеистов и родноверов), они таким манером не добьются. Одно слово – философы…
Интересен смелый комментарий эксперта ИНС Владимира Карпеца: «Следует отказаться от определения России как светского (то есть религиозно нейтрального) государства. Вместо этого должно быть введено понятие государствообразующей – но не государственной, в смысле принудительном – и исторической религии – Православного христианства (включая Старообрядчество), и повторено определение трех других религий – ислама, буддизма и иудаизма – как традиционных (наряду с православием) конфессий народов России… Верховный правитель и министры обороны, иностранных дел, внутренних дел, а также глава разведки и безопасности должны исповедовать Православие» (с. 110).
Что ж, такая тенденция в обществе есть. Станет ли она мейнстримом?
Четвертое. Конституция России признается высшим нормативом в стране, в том числе, что важно, в отношении любых международно-правовых актов, за соответствием которых нашему основному закону следит специальная Конституционная палата Верховного суда. Я лично вижу в этом правильное направление мысли, которое сегодня достигло апогея в деятельности Национально-освободительного движения (НОД депутата Е. Федорова), считающего, что наш суверенитет ограничен конституционной нормой, отдающей приоритет международному праву. С этим приоритетом, безусловно, пора покончить, и тут проект ИНС предвосхитил идею.
Пятое. Новацией, вызванной желанием угодить Кремлю, приходится также считать исчезновение пункта о недопустимости цензуры из статьи «Свобода мысли и слова» (ст. 27).
Такие же «минусовые новации» – выпадение из перечня прав гражданина «права на жизнь» и на «защиту чести и достоинства». Особенно важно первое. Между тем, один из экспертов ИНС правильно отмечает: «Право на жизнь также должно рассматриваться во всей своей полноте, то есть от зачатия до смерти и, тем самым, став правообязанностью, влечь за собой все соответствующие последствия, включая запрещение абортов с одной стороны, защиту государством материнства и детства – с другой»78. Блестяще! Но в проекте Конституции эта важная мысль не нашла отражения.
Занятно появление такого норматива: «Каждый гражданин России обязан трудиться» (2.34.2), возвращающего нас к советской практике судебного преследования «за тунеядство». Впрочем тут же прописана еще одна повергающая в недоумение норма: «Граждане России имеют право на защиту от безработицы» (2.34.4). Кто и как сможет ее реализовать, если только мы не возвращаемся в социализм, на что авторы нас не настраивали?
Наконец, наиболее знаковым является выпадение краеугольного камня нынешней морально-правовой системы России: ст. 2 действующей Конституции, провозглашающей приоритет прав личности. В одной из пояснительных статей эксперт ИНС прозорливо отмечает: «Человек и, тем более, его права не могут быть высшими ценностями просто потому, что таковыми не являются»79. Он совершенно справедливо поясняет: «Наряду с правами отдельного человека (и иерархически выше их) должны быть поставлены права народов, профессиональных и конфессиональных групп, профсоюзов, культурных сообществ и проч. Не говоря уже о правах государства в целом. Социальные корпорации должны быть признаны субъектами права, а внутрикопоративные нормы внутригосударственных объединений – неприкосновенными» (с. 111).
Все это так, но при этом о наиважнейших правах, правах нации, т.е. государствообразующего народа, эксперт, увы, «забыл». С этим согласиться невозможно! Ибо если и можно положить нечто на другую чашу весов, где уже лежат права личности, то это, конечно же, в первую очередь, права нации, а не государства и тем более не общественных групп типа корпораций или цехов, как в средние века.
Шестое. Своеобразное решение авторы проекта предложили для проблемы территориальной организации страны. С одной стороны, закрепляется старая неправда: федеративное устройство России (ст. 5 «О государственном устройстве России», гл. 3 «Федеративное устройство России»; соответственно сохраняется Совет Федерации). Привычным уже стало маньеристическое стремление авторов сочетать несочетаемое: «федеративное устройство России основано на ее государственной целостности». Милое дело! Да ведь федеративное переустройство, которому подверглась некогда единая, унитарная Россия, – это есть дробление, уничтожение, подрыв ее государственной целостности (обернувшееся в итоге распадом СССР). И ничто иное! Сохранить федеративное устройство России – значит сохранить перспективу ее распада.
С другой стороны, на деле проектом устанавливается довольно жесткая система централизованного управления страной, предусматривающая федерацию земель, равноправных по статусу, но полубесправных по факту. Так что федеративное устройство предстает скорее как некий камуфляж, к чему мы привыкли за годы советской власти. Впрочем, памятуя о том, чем закончило свое существование многонациональное федеративное государство СССР, надо признать, что даже подобная «игра в федерализм» опасна, ибо несет в себе коды сепаратизма – смертельную для государственного организма инфекцию.
Седьмое. Самое интересное новшество – это предусмотренный проектом Высший совет национального единства (ВСНЕ), наделенный правом выдвижения кандидатуры президента и правом его отрешения от должности на основании выдвинутого госсоветом обвинения в измене или ином тяжком преступлении. Также ВСНЕ «осуществляет блюстительные функции во имя обеспечения преемственности государственной власти и развития общественно-политической жизни России» (4.72.1). Сколько должно быть членов ВСНЕ – неизвестно (тут авторы зевнули), зато известно, что треть его должна формироваться Всеармейским офицерским собранием, другая треть – РПЦ и другими традиционными конфессиями, а третья – академическим сообществом (РАН и университетами).
Офицеры, ученые, духовные лица: вот три корпорации, которым реально вверяется судьба России. И это глубоко правильно, на мой взгляд, ибо соответствует естественному делению на ранги любого биологического сообщества, во-первых, и существованию двух высших каст любого социума, во-вторых. Условно говоря, брахманы и кшатрии должны блюсти страну; таков закон, данный свыше: Богом и Природой. Или, в конечном счете, просто Богом, ибо и Природа – от Него.
Восьмое. Блюсти – еще не значит править. Россия в проекте ИНС – не просто президентская, а суперпрезидентская республика. Президенту отводится 7 лет на правление, причем количество сроков ничем не ограничено, кроме возрастного порога. Внимательное чтение проекта приводит к мысли, что президент одновременно руководит как политикой (внешней и внутренней), так и экономикой, а равно вооружеными силами, судейским корпусом, силами правопорядка и дипломатией.
На роли суперпрезидента хочется остановиться подробнее. Комментируя предлагаемый проект, один из экспертов ИНС пишет:
«Требуется прямо закрепить положение главы государства как носителя Верховной власти, являющегося Арбитром, стоящим над законодательной, исполнительной и судебной деятельностью (а не властью). При этом, скорее всего, переименовав “Президента” в “Верховного правителя”… В дальнейшем следовало бы также осуществить переход от принципа выборности Верховной власти – если власть выборна, она не Верховна, а “верховен” избирательный корпус (а на самом деле те, кто им манипулирует), – к принципу преемственности. Уходя (или умирая), Верховный правитель официально назначает своего преемника, который затем утверждается на всенародном референдуме»80.
Сам Ремизов именует изобретенный его группой статус правителя «некоронованным монархом». И не обинуясь пишет: «Наш проект… предполагает укрепление верховной власти. Но именно для того, чтобы отвести верховной власти ту роль, которую она занимает в русской политической культуре, – роль центра общества и даже, в определенном смысле, центра земного мира, гаранта правового и нравственного порядка – необходимо поднять ее над рутиной управления и конъюнктурой общественных дебатов» (с. 64).
Поднять (еще поднять!)? Куда? Разве что прямо на небо…
Чтобы достойно откомментировать такое, надо обладать пером Салтыкова-Щедрина. Поэтому я замечу лишь одно. Некоронованных монархов разных типов и складов история знает немало. Выборный император, как в Древнем Риме, – это ведь тоже своего рода президент. Как и Сталин или Мао – выборный вождь правящей партии. Как и Обама или Кэмерон – партийный выдвиженец. Вся разница зависит лишь от уровня легитимности и объема полномочий. Сегодня в России сложились все условия для автократического режима, близкого к абсолютизму, о чем я уже не раз писал. Почему бы не задуматься в таком случае о том, какого типа автократор нам нужен?
Лично меня, конечно, больше всего бы устроил вариант Сталина при условии, что это был бы вождь не какой-либо, а именно русской националистической правящей партии, как бы она ни называлась. Но авторы проекта не желают никаких ограничений для своего идола, даже в виде партийной программы или Политбюро. Ремизов специально подчеркивает: «Президент принципиально внепартиен и внеположен конкуренции социально-экономических программ». Что в этом хорошего, мне, честно говоря, непонятно. Нужен ли нам верховный правитель в статусе некоронованного монарха, который не связан никакими обязательствами перед народом и страной, бесконтрольный и безответственный? Вспоминая убийственные для Рима последствия утверждения режима императорской власти, я думаю, что Ремизов со товарищи берут на свою совесть чрезмерный груз.

Троянский конь СБ в АП
Внимательно изучив проект Конституции ИНС («ремизовского» или «белковского» института, кому как нравится), я сравнил его с недавно обнародованной путинской доктриной национальной политики, прозвучавшей как из предвыборной статьи кандидата в президенты, так и из «Стратегии государственной национальной политики» и других документов последнего времени. И понял, что Институт национальной стратегии сеял отнюдь не на камнях. Стало понятно, откуда у Путина, всегда отмалчивавшегося по поводу национальных отношений (и правильно, поскольку в Высшей школе КГБ этнополитике не учили, а демонстрировать на публике дилетантизм – неловко), появились вдруг программные установки и тезисы типа следующих:
1) «российская нация»;
2) Россия – многонациональная страна;
3) Православие – государствообразующая религия;
4) Россия – государство-цивилизация;
5) суперпрезидентская республика и т.д.
Что надо сказать по поводу этих главных установок?
Положим, первые два тезиса внушалось Путину и раньше старыми советниками, унаследованными от Ельцина (Эмиль Паин, Валерий Тишков, Вячеслав Михайлов и др.), но три последних пункта явно появилось под влиянием Михаила Ремизова со товарищи, за плечами которых, как за кулисами, виднеется профиль Станислава Белковского.
Комплекс идей, связанных с неприемлемыми как для науки, так и для русской политики «российской нацией» и «многонациональной страной», критиковался столь часто и подробно, что возвращаться к этому нет надобности. Остановлюсь на новациях.
Ключом к успеху если не самого проекта, то его авторов является, конечно, тезис о суперпрезидентской республике. И сопутствующий ему и сопряженный с ним тезис о православии как государствообразующей религии. Это блестящее сочетание – просто-напросто входной билет в Кремль. Не больше, не меньше.
Верный мудрому принципу раскладывать яйца по разным корзинам, опытный политтехнолог Белковский решил одно яичко подбросить в Администрацию президента. Сочинив заведомо востребованный Кремлем проект нового государственного устройства России, он тем самым продвинул в высшие слои нашей политичесской атмосферы своего троянского коня, битком набитого собственными рекрутами, из которых наиболее успешен Михаил Ремизов. Ловкий ход, ничего не скажешь!

То, не знаю что
Что же остается подлинно новаторского?
«Государство-цивилизация» – термин и тезис напыщенный, претенциозный, но идейно пустой. Ниже я попробую, опираясь на текст Ремизова и других, дезавуировать его более подробно.
Между тем, этот внешне эффектный тезис во всеуслышание уже повторил президент Путин, а глядя на него – и патриарх Кирилл. Им понравилось, польстило такое «возвышенное» определение зоны их полномочий. Михаил Ремизов пошел наверх, его стали привлекать к работе над государственными документами высокой важности.
В виду сказанного, интересно, все же, попытаться понять, что же подразумевали авторы конституционного проекта? Первое слово принадлежит автору концепции – Михаилу Ремизову. В своей пояснительной записке «Проект ”государство-цивилизация”» он излагает дело так (в скобках мои комментарии):
«Органичной для России политико-культурной моделью является модель “государства-цивилизации”… Она означает, что:
– Россия складывалась не как “гражданская нация”, а как исторический проект определенного союза народов, ядром которого являются русские. Этот союз и является реальной основной политической нации России.
(Гражданской нации в России – типа «нации россиян» – никогда не было и нет, это совершенно верно. Но ведь и никакого «союза народов» с русским ядром никогда никто не заключал, никакие документы подобный союз не подтверждают. Под концептом союза народов исторической правды нет, а есть ложь и демагогия. Простой русский народ, размножаясь и усиливаясь, шел на все четыре стороны света, подчиняя себе все новые земли, кем-то, как правило, населенные, но никого специально себе в союзники не зазывая. Российские цари, преследуя, по большей части династические интересы, военными усилиями закрепляли успехи русских колонизаторов или завоевывали иные территории. При этом населяющие их народы порой попадали в российские подданые совершенно автоматически, их никто не спрашивал. А других приходилось приводить к покорности силой. И только немногие просились сами, в страхе перед более агрессивными соседями; но просились не ради «великой России». Некий «договор народов», «союз народов» существует только в воображении ремизовых81);
– Россия участвует в международной системе, но т.н. «мировое сообщество» не является источником ее легитимности, поскольку она рассматривает собственное «большое пространство» как исторически самоценный мир. Россия реализует на пространстве Северной Евразии аналог американской доктрины Монро, предполагающей создание локальной международной системы, резистентной к внешнему вмешательству.
(С этим можно было бы согласиться, если бы не одно «но». Доктрина Монро, как известно, выражается формулой «Америка для американцев». Что соответствует роли американской нации как подлинного суверена страны – роли, сложившейся в ходе Войны за независимость США. Под американцами, американской нацией, при этом понимается именно и только согражданство, независимо от этничности: такова традиция ряда стран, в первую очередь Франции и США.
Что же касается России, то для нее, во-первых, неорганично и не оправдано исторически такое понимание нации. Для нашей традиции нация – это государствообразующий народ, то есть этнические русские. И «российская доктрина Монро», соответственно, должна бы звучать как «Россия – для русских!», чего мы, однако никогда не слышали на официальном уровне, кроме как из уст Александра Третьего. А во-вторых, ни русские, ни россияне до недавних пор и думать не могли о роли суверена собственной страны, да и сегодня с данной ролью пока не освоились.
Но признаем: Россия действительно существует в мире, никого не спрашивая о законности такого своего существования, и спрашивать впредь не намерена, надеюсь. Тут Ремизов прав.);
– Россия не является государством, берущим исток во французской революции и не признает верховенства ее принципов. Она является локальной цивилизацией с собственной религиозной идентичностью и собственными культурно-географическими константами.
(Этот третий и опорный пункт ремизовского концепта слабее всех. Он призван как раз пояснить, как и почему Россия является особой цивилизацией, но не может этого сделать ввиду отсутствия ясных критериев. Ибо если ориентироваться только на религиозную идентичность и какие-то невразумительные «культурно-географические константы», то запросто откроется банальная вещь: что ни страна, то цивилизация – островная Англия со своим англиканством, Германия со своим лютеранством, Франция, стоящая на идеалах эпохи Просвещения, консервативная католическая Италия и т.д. Такое открытие попросту аннулирует сам смысл определения «государство-цивилизация» ввиду его универсальности и отсутствия антагониста.)
В сущности, чтобы обосновать свой концепт, Ремизов должен был бы проделать всего два действия:
1) перечислить наличествующие в мире мегацивилизации (иначе придется брать политический микроскоп и признавать цивилизацией каждую локальную культуру). Таковых, на мой взгляд, сегодня наблюдается три: европейская, китайская и мусульманская82;
2) пояснить, почему Россия не относится ни к одной из них, а являет собой периферийную цивилизацию, собственно российскую, наряду с индийской, японской или еврейской и др.
Выполнима ли такая задача, я здесь не сужу. Но ясно, что с этим заданием Ремизов не справился, да, похоже, и не осознал его вовсе.
Критикуя Ремизова, я должен признаться, что сам тоже считаю Россию особой цивилизацией, умеренно самобытной; так сказать, Европой не по-европейски, глубоко также и азиатской по духу, хотя и не познавшей себя до конца и так до сих пор и не самоидентифицировавшейся. Но речь сейчас не обо мне и моих культурологических штудиях, а о том, что Ремизов не сумел обосновать свой концепт. А сумел только пролить дозу елея на сердца наших пастырей, светского и духовного.
Бог ему судья за это, а не мы. Ведь перед нами лишь типичное для всей спекулятивной философии заблуждение: ставка на идеократию («смыслократию» в терминах нового поколения идеократов). Ремизов честно признается, что видит российское «государство-цивилизацию» не как данность, а пока что еще лишь как проект, главная задача которого «состоит именно в том, чтобы дать российской цивилизации ту систему эталонов, через которые она могла бы себя опознавать и воспроизводить» (с. 61). В этом завете со всей выпуклостью видна разница между спекулятивной философией, полагающей возможным раздавать эталоны с амвона, – и наукой, стремящейся эти эталоны открыть в жизни. Что поделать: у философа нет другого товара, кроме идей. Вот он и пытается ими торговать, понятно.
В завершение – забавная проговорка, которой порадовал нас эксперт ИНС Юрий Коринец, который в статье «Между “старым государством” и “новой империей”»: поддерживает предложенное Ремизовым название «государство-цивилизация» в противовес классическому «государство-нация». Оказывается, ремизовский термин понадобился, поскольку-де «слово “рейх” не свободно от позорного пятна», а «слово “империя” вызывает ненужную напряженность» (с. 118). Таким образом, истинное содержание этой новации оказывается вовсе не ново: это Империя (привет Проханову!). И оно лишь прикрывается «прилично» звучащей формулой.
Не уверен, что Ремизов (а тем более президент Путин и патриарх Кирилл) благословил бы подобное простое разъяснение-разоблачение… Но беда не в этом, а в том, что Коринец явно путает исторические указатели «вперед» и «назад». Уже в самом названии его статьи ход истории произвольно запущен автором строго в противоход реальному. Ведь мы движемся, несомненно, через явно уже провалившуюся попытку создания новой империи – к старому, то есть национальному русскому, государству. И чем скорее это движение станет осознанным, тем безболезненнее и успешнее оно пройдет.
И вот здесь, наконец, пришло время дать итоговую оценку конституционному проекту, вышедшему из стен ИНС имени Белковского.
Дело в том, что авторы данного проекта Конституции старательно обошли в своем проекте русский вопрос вообще, переведя разговор в плоскость «российской нации». На мой взгляд – это большая политическая и даже научная ошибка, непростительный анахронизм.
Идеологическая песнь, озвученная ИНС, оказалась исполнена в жанре «старое молчание о главном». А это значит, что будущего данный проект, повернутый в невозвратное прошлое, не имеет.

2. Проект группы С.С. Сулакшина
Не успел я проанализировать накопившиеся у меня проекты новой российской конституции, как печатный стан выдал в жизнь еще один таковой. На нем стоит копирайт лично С.С. Сулакшина83, а в выходных данных перечислено 24 фамилии трудившихся над ним. Есть ли среди авторов юристы и сколько их – неизвестно, как неизвестно и вообще, кто эти люди и в чем их вклад в проект.
Данный проект, по моим сведениям, намерено поднять на щит Национально-освободительное движение депутата Евгения Федорова, имеющее цель преобразования в партию. Сильный ход: не всякая партия может предъявить публике готовый проект будущего государства, за воплощение которого она борется. А ведь это получше всяких партийных программ!
Итак, в чем же особенности этого проекта?

2.1. Основная особенность – полная юридическая беспомощность, дилетантизм и идеализм в самом худшем и отъявленном виде. Все это проявляется уже на первых страницах.
Преамбула предъявляет нам в качестве суверена – некую химеру, аналог «многонационального народа России», украшающего нашу действующую конституцию. И соперничающаю с ним в нелепости: «Мы, русский народ и все братские (?!) российские народы, соединившиеся в трудах, преодолениях и великих победах в ходе своей общей многовековой истории в единый Народ России…».
Перед нами очередная забавная попытка соединить несоединимое: показной пиетет перед реальной нацией России – государствообразующим русским народом, с одной стороны, и стремление подсунуть властям любимую игрушку – «российскую нацию», с другой стороны84. Упомянув в первых словах русский народ, в дальнейшем авторы норовят каким-то хитрым манером извернуться, чтобы вообразить невообразимое: «единый Народ России» (он же, как все понимают, «российская нация»). Как им хочется придумать то, чего нет, не будет и быть не может! Неужели злосчастный опыт «советского народа», развалившегося, как карточный домик, ничему не научил?! Неужели не заставил понять, что население, даже связанное согражданством, – это еще не народ, не нация?!
Такой подход уязвим во многих отношениях.
Во-первых, неправильно ставить на одну доску и наделять в равной мере суверенитетом единственный государствообразующий народ (русских) и народы, таковыми не являющиеся. Напомню, что проект русских националистов 1998 года нашел другую формулировку: «Мы, русский народ и все граждане России», которая гораздо точнее выражает истинное положение вещей, предоставляя суверенитет каждому гражданину страны персонально, но при этом выделяя в качестве суверена лишь один народ, тот самый, которому данный суверенитет и принадлежит по праву, исторически и фактически.
Во-вторых, преамбула авансом награждает все народы России титулом «братских», что не может вызвать ничего кроме мрачных воспоминаний о мираже «братских народов СССР» и горькой ухмылки по поводу современной России. «Пусть отрежут лгуну его гнусный язык!» – как писал в подобном случае Булгаков. Даже самый поверхностный взгляд мгновенно обнаруживает такие народы, назвать которые братскими может лишь лгун либо полный дилетант в этнополитике: ингуши и осетины, осетины и грузины, балкарцы и кабардинцы, черкесы и карачаевцы, якуты и эвены, эвены и эвенки, башкиры и татары, армяне и азербайджанцы, чеченцы и русские, наконец, и т.д.
В-третьих, авторы не сочли нужным ввести словечко «коренные» в свою формулу, сделав тем самым все национальные меньшинства (мигрантов и беженцев в том числе) такими же участниками суверенитета России, как и ее коренные народы. Вот уж одолжили!
В четвертых, не успев продекларировать некий единый «Народ России», они тут же и подорвали этот фантом заверением «…уважая каждый народ, живущий в России». Авторы впали в то же принципиальное противоречие, что и советская власть, которая, с одной стороны, насаждала концепт единого «советского народа», а с другой делала все для воссоздания национальных элит, национальных культур и национального самосознания всех народов. Что закономерно кончилось конфузным крушением «советского народа» и распадом СССР на национальные государства.
Кстати, парой страниц ниже понятие «Народ России» расшифровывается как «сообщество граждан России»: опять нам всучивают французско-американскую модель «нация как согражданство», чего и следовало ожидать.
«Советский народ», «российская нация», «единый Народ России» – сколько надо еще идиотских экспериментов, чтобы перестать, наконец, делать из нашей страны плавильный котел по рецепту США?! Ну, не годится этот рецепт для нашей страны! Другие мы!

2.2. Дилетантизм и идеализм продолжаются с первого же раздела «Ценностные основы конституционного устройства России». В нем есть ст. 2 «Основные конституционные понятия», где мы встречаем 26 объяснений различным понятиям, которыми оперирует проект. В том числе: высшие ценности России, государственная идеология, долг, жизнеспособность, Народ России, обязанность, ответственность человека, подрыв высших ценностей России, русская (российская) цивилизационная идентичность, цели России, человеческий потенциал. Экзотично, не правда ли? Впечатление такое, что собрались старшеклассники-мечтатели, этакие «русские мальчики» Достоевского – и ну выдумывать, как бы лучше осчастливить человечество…
Это впечатление усиливается, когда мы бросаем взор на некоторые конкретные определения, следующие ниже (комментарий в скобках):
– «Русская (российская) цивилизационная идентичность – обеспечивающая максимальную жизнеспособность России самобытность обустройства ее территории и всех сфер жизни населения, устройства государственной власти и управления, выработанная на основе ее исторического опыта».
(Приравнивание русской идентичности к российской не имеет под собой оснований и легко разрушается даже на одном примере религиозной принадлежности: вряд ли кто согласится, что православие есть примета, отличительная черта всех россиян. И так будет в каждом случае, когда мы столкнемся с подменой этничности – согражданством. Далеко не все константы этноса являются таковыми для согражданства и наоборот. Кроме того, заявив о «самобытности» нашего обустройства, неплохо бы определить, в чем она состоит, иначе заявление остается голословным.);
– «Цели России – желаемые качества и состояния предметов деятельности государственных органов, общества и человека, вытекающие из высших ценностей России».
(Ох уж, эти идеократы-смыслократы! Лишь бы новое какое прокрустово ложе сочинить для «органов, общества и человека»! Какой безнадежной схоластикой веет от подобных умопостроений!)
С одной стороны, вроде бы и неплохо, что впервые после крушения СССР предполагается обретение Россией некоей идеологии, неких высших ценностей. С другой стороны, мне лично ясно, что основной закон России не может ни то, ни другое устанавливать директивным путем. Что до высших ценностей – это компетенция церквей, что до идеологии – это компетенция партий. А уж какой из них главенствовать в России, это должны решать избиратели путем голосования. Попытка же всех загнать в единомыслие с помощью полицейской дубинки (любой закон всегда может сыграть ее роль), во-первых, неосуществима в принципе, во-вторых – по большому счету бесчеловечна, противоправна, противоречит основным международно признанным принципам и договоренностям в области прав человека и гражданина и вызовет возмущение наиболее мыслящей и совестливой части общества.
Сказанное легко подтвердить на примере того перечня высших ценностей, который заложен в проекте Сулакшина. Законом утвержденный «перечень высших ценностей» – нонсенс уже сам по себе, а между тем ст. 6 проекта так прямо и называется «Высшие ценности России».
Первое, что бросается в глаза: среди этих ценностей мы не найдем русского народа, его там нету и следа. Вместе с тем «Абсолютной высшей ценностью является существование самой России – Родины Народа России» (2.6.3). Грамотному человеку сразу становится ясно: перед нами – типичное кредо патриота, так и не продвинувшегося к национализму. Для него государство – все, а нация, государствообразующий народ, – дело десятое (в данном конкретном случае – вообще ничто). И дальше следует типичнейший набор патриотических банальностей, набивших оскомину еще в прошлом веке:
«Высшими ценностями России являются:
а) единство, неделимость, территориальная целостность и государственный суверенитет России (потерявши голову, готовы плакать по волосам: утратив жизненно необходимые нам территории, будем до последнего цепляться за те, с которыми живем, как в обнимку с осиным ульем. – А.С.);
б) ответственность России за судьбы мира и человечества (еще чего не хватало! Снова будем предлагать миру православие и коммунизм, лезть в учителя человечества? Да уж после пережитых афронтов нам бы посидеть скромненько в своем уголке земшара, да наладить какое-нибудь передовое хозяйство, показать, на что способны. А то ведь, кроме срама, из этой затеи не выйдет ничего. Как обрыдло это традиционное отвратительное самомнение! Нашлись «благодетели рода людского»! – А.С.);
в) всеобщее благо, общественное благо, благо всех законных социальных групп и благо каждого человека в их гармоничном сочетании;
г) забота всех и каждого о сохранении и умножении достояния Народа России…»
И так далее, вплоть аж до литеры «ч», включая «русскую (российскую) цивилизационную идентичность» (выше уже говорилось, что возможно лишь что-то одно на выбор), «сочетание традиционности и прогресса», «социальную справедливость», «альтруизм и сопереживание», «идейно-духовную мировоззренческую мотивированность человека и общества, устремленность к идеалу» и прочее в том же духе.
Сил нет продолжать, душат смех и слезы… Где, в каком инкубаторе выросли эти замечательные прекраснодушные люди, исполненные благих помышлений? Явно не на нашей грешной Земле. Кто, какой сатана внушил этим полусвятым исусикам мысль, что они могут заниматься законотворчеством? Все, что им по силам – это написать устав какой-нибудь тихой обители, где собралась бы сотня-другая таких же далеких от мира и прекрасных душ…
Но наши прекрасные души норвят еще и зубы показать! Они полны серьеза! «Государство, – пишут они, – в соответствии с закондательством России пресекает фальсификацию истории России» (как будто есть в природе стопроцентно нефальсифицированный вариант). При этом немедленно впадают в очередное противоречие. «Никакая идеология не может насаждаться насильственно», – утверждают они (2.8.3), но тут же грозят: «Запрещается деятельность граждан России и их объединений, юридических лиц, временно или постоянно проживающих и временно пребывающих на территории России иностранных граждан и лиц без гражданства, иностранных юридических лиц, действующих на территории России, направленная на подрыв высших ценностей России» (2.9.1). Воображаю себе, какая вакханалия доносительства поднимется у нас немедленно после принятия такого основного закона, при наличии 23 официальных высших ценностей! Пресловутый «тридцать седьмой» покажется детсадовскими играми.
Лишнее доказательство того, что прекраснодушных утопистов на пушечный выстрел нельзя подпускать к политике…
Еще одним прелестным образцом юридического недомыслия служит статья 14 «Русская (российская) цивилизационная идентичность», которая содержит аж целых три пункта, ни в одном из которых, однако, не формулируется, в чем, собственно, эта идентичность состоит. А поскольку в вышеприведенном глоссарии это понятие раскрыто предельно неуклюже и неясно, то статья эта явно «мертвая».
Так же обстоит дело и со ст. 16 «Самодостаточность России», где нет ни слова о том, что же это, собственно, такое. И т.д. на каждом шагу.
Шокирующее впечатление произвела на меня как на опытного правозащитника глава 5 «Права и обязанности человека и гражданина в России». В которой содержатся такие статьи (вдумайтесь в названия): ст. 20 «Права и свободы человека; ст. 21 «Долг и обязанность человека»; ст. 22 «Права и свободы гражданина»; ст. 23 «Долг и обязанности гражданина»… и еще отдельно ст. 27 «Свобода человека». Само собой разумеется, в законотворческом раже составители и не подумали обратиться к всемирно признанным международным нормативам85, предпочтя заново выдумывать велосипед, наступать на грабли и ломиться в открытые двери. Смело вторгаясь в область морали, смысла жизни и целеполагания, вступая по этим поводам в конкуренцию со всеми действующими в России конфессиями, они создали весьма экзотический документ, к которому я и отсылаю любознательного читателя, чтобы не загромождать статью яркими несбыточными подробностями. Отмечу только, что тщательное распределение прав, свобод, долгов и обязанностей между человеком и гражданином тут же оказывается лишенным всякого смысла согласно п. 1 ст. 24: «Все равны перед законом и обладают на территории России всеми правами и свободами, исполняют равные обязанности и несут равную ответственность». Ну есть ли еще на свете такие мастера толочь воду в ступе?!
Из важных несообразностей со здравым смыслом надо отметить приобретение гражданства «…либо по другим основаниям» (каким?!).
Но пуще всего меня потрясла статья 119 со странным названием «Территориальная справедливость», которая провозглашает: «Государство обеспечивает каждому (?!) человеку вне зависимости от места его проживания равные права по удовлетворению своих потребностей и равные возможности для осуществления своих прав и свобод».
Нелепое название статьи никак не объясняет, почему у граждан и неграждан, коренных и пришлых должны быть равные права и возможности. Похоже, здесь мы сталкиваемся с чисто либералистической отрыжкой идеи об абсолютном приоритете прав человека – абстрактных прав абстрактного человека. То есть как раз с тем, с чем борется национально-патриотическое движение в России. В то время как в национальном государстве о равенстве прав граждан и неграждан не может быть и речи, и никто, конечно же, не предложит равные возможности коренным жителям – и мигрантам.
Вместе с тем в проекте есть и тавтологические статьи, в частности ст. 50 «Гарантии прав коренных малочисленных народов», в которой «государство гарантирует защиту прав коренных малочисленных народов и лиц, относящихся к таким народам». После того, как полное равноправие всех и каждого было уже манифестировано, подобное предоставление особых гарантий одной из групп населения является грубым нарушением равноправия, это слишком понятно...

2.3. Итак, ясно: группа лиц не от мира сего вознамерилась дать нам, русским и нерусским гражданам России, единый основной закон, ровно ничего при этом не понимая в цивилистике. В этой связи особый интерес, конечно же, у меня вызвал целый раздел проекта под названием «Народ России».
Тщетно я искал в этом разделе хотя бы тень понимания проблем, прав и интересов государствообразующего русского народа. Они не нашли отражения в законопроекте (как и в ныне действующей конституции). Центральное внимание законодателей было отдано таким статьям, как «Народовластие» , «Референдум», «Палата высших ценностей России»… Оная палата, цитирую: «а) по собственной инициативе и по запросам федеральных государственных органов дает заключение об оценке соответствия деятельности федеральных государственных органов высшим ценностям России; б) по жалобам граждан и по собственной инициативе проверяет на соответствие высшим ценностям России положения федеральных законов и обыкновений правоприменительной практики» (утопия в квадрате, чистый бедлам, как понимает читатель). И т.п.
Мало того: как уже говорилось выше, «Народ России един и формируется на основе русского народа и всех братских российских народов» (2.7.1). Читаешь эти прекрасные слова и не знаешь – плакать или и смеяться. Где живут взрослые люди, написавшие подобный бред? На Земле или на Луне? Но уж явно не в России, где любой объективный наблюдатель видит, что никаких шансов создать нечто единое на основе русских и, к примеру, дагестанцев, чеченцев и ингушей – нет и не предвидится, и что с каждым годом различия между этносами играют все возрастающую роль.
Но есть и глава 8 «Русский (российский) мир», содержащая ст. 51 («Представители русского (российского) мира» и ст. 52 «Политика России в отношении Русского (российского) мира за рубежом». Как уже говорилось, принципиальное неразличение «русского» и «российского», отождествление этих понятий – прямо указывает на дефективность подхода законодателей, их непонимание фундаментальных основ нашей жизни. Характерно, что стремясь представить «Народ России» как нечто единое, авторы умственно споткнулись, конечно же, о наличие разных вер, но попытались преодолеть этот водораздел, приписав «Народу России»… «единое отношение к свободе вероисповедания»! Увы, массовые поджоги мусульманами православных храмов в Татарстане, как и массовые протесты против строительства мечетей в русскихобластях, говорят совсем о другом.
В принципе главы о «русском мире» имеют правильную направленность на поддержание связей и защиту тех лиц, кто происхождением или самоидентификацией связаны с русской цивилизацией. Но и тут авторы не избегли наивного утопизма: «Представители Русского (российского) мира обязаны вести себя достойно (?!) и уважительно относиться к Народу России, истории, культуре и традициям России, не создавать своими действиями угроз безопасности России» (2.8.2) и т.п. Хотелось бы знать, удосужится ли «представитель Русского мира», имеющий, скажем, английское гражданство и работающий в голландской фирме, хотя бы заглянуть в текст конституции, любовно отшлифованной сулакшинской группой фантазеров, романтиков и идеалистов? Ну, а нам, русским в России и читать ее незачем: она ничего хорошего нам не сулит, никаких наших проблем не решает.
Жанр «старое молчание о главном», как и в случае с проектом ИНС, одержал зримый триумф. А это значит, что будущего не имеет и данный проект.

2.4. Игнорируя русских с их проблемами, не считая нужным привлечь их на свою сторону, группа Сулакшина пытается компенсировать это обещанием социальной справедливости для всех. Глава 11 так и называется: «Социальная справедливость». Как ни странно, однако в глоссарии – перечне основных понятий данного документа – такое понятие отсутствует. Никак не разъяснено оно и в указанной главе: что такое социальная справедливость, нам авторы не говорят. Очевидно, сами не знают.
Между тем, социальная справедливость – понятие очень конкретное: сугубо классовое и национальное, оно не существует как единая для всех абстракция. Разные классы и сословия, разные этноконфессиональные группы понимают социальную справедливость очень по-разному, вплоть до антагонизма.
К примеру, рабоче-крестьянское понимание справедливости носит уравнительный характер, по принципу «всем – поровну». Когда булгаковский Шариков провозглашает «А что тут думать? Взять все – и поделить!», смеяться здесь не над чем. Именно так видит суть дела простой народ, именно так интерпретирует свойственную ему идею о всечеловеческом равенстве.
Подтвержу это примером из истории. Есть потрясающий документ, рожденный Февральской Революцией 1917 г. – «Примерный наказ», составленный на основе 242 сельских и волостных наказов 1-му Всероссийскому съезду Советов крестьянских депутатов в мае этого года. Итоговое требование крестьян выглядело так: «Вся земля... отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней... Право пользования землею получают все граждане… Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися... по трудовой или потребительной норме...»86. Вот вам шариковщина в чистом виде – и в статистически значимом классовом выражении.
Совсем по другому смотрят на вещи интеллигенты и предприниматели, вообще представители верхних классов, для которых мысль о всечеловеческом равенстве, несовместимая с их жизненным опытом, представляется ложной и в принципе неприемлемой. Для них понимание справедливости умещается в формулу «каждому – свое».
Эти две формулы не усреднить, не слить, не примирить. То что сочтут справедивостью одни, другие ощутят как ее попрание. И т.д. Компромисс невозможен.
Наши авторы, конечно, даже не задумывались на этот счет. Надеясь примирить и объединить «Народ России», они лишь подбрасывают ему яблоко раздора.

2.5. Столь же прекраснодушно и беспомощно выглядит ст. 128 «Россия – нравственное государство». Не говоря уж о многом прочем, но непонятно, как этот императив будет сочетаться с капиталистическим способом производства, который авторы не отвергают, но который огромное большинство людей связывает с безнравственностью (Прюдон: всякая собственность – кража).
Между тем, авторы допускают предпринимательскую деятельность и частную собственность (ст. 105 пп. 2, 6, 7), в том числе на «природные ресурсы, не относящиеся к жизненно важным» (ст. 108) и даже на землю (ст. 109). Понятно, что такой, скажем, апостол морали, как Лев Толстой, уже на основании последнего заклеймил бы сулакшинскую Россию именно как безнравственное государство. Да и марксисты бы все под этим подписались.
Любопытная коллизия возникает с природными ресурсами. К жизненно важным авторы отнесли «водные, воздушные и лесные ресурсы, недра и полезные ископаемые, за исключением общераспространенных» (с. 107). Они не уточнили, что нужно считать общераспространенным. Хотелось бы знать в этом связи, в какую категорию попадают металлы, уголь, газ, нефть… Авторы умолчали об этом, потому что сами не знают ответа, или потому, что не захотели прояснять?
Вообще глава 29 («Природные ресурсы России») содержит в себе вопиющее и непримиримое противоречие. С одной стороны ст. 120 провозглашает: «Земля, ее недра, воды, леса и иные природные ресурсы в пределах территории России являются достоянием Народа России и используются в общественно значимых целях». Бросается в глаза, что статья обходит молчанием вопрос о собственности на ресурсы. Что немаловажно, поскольку следующая статья начинается с пункта: «Государство осуществляет научно обоснованное, рациональное и рачительное использование земли и ее недр…». Позвольте, а кто будет пользоваться этими наработками? Государство у Сулакшина – на службе частных лиц? Видимо да, поскольку далее говорится: «Юридические лица обязаны рачительно и рационально использовать природные ресурсы. Государство поощряет развитие ресурсосберегающих и не загрязняющих окружающую среду технологий… Федеральным законом могут быть наложены обременения на частную собственность в видет требований по использованию наиболее экономичных и не загрязняющих окружающую среду технологий…» А на госсобственность не могут быть наложены такие требования? Или госсобственность вовсе не предусмотрена проектом?!

2.6. Но вся эта вопиющая несостоятельность, однако, блекнет перед ст. 123 («Мировая ответственность России за природные ресурсы»).
Неудачно уже само название статьи, возлагающее на Россию ответственность за свои – подчеркну, свои! – ресурсы перед всем миром. Казалось бы, наши ресурсы, что хотим с ними, то и делаем. И как хотим. Но появление данной статьи уже исключает такой подход. Мы, оказывается, ответственны за них перед всем миром… По правде говоря, у меня такое впечатление, что именно эту постановку вопроса нам пытаются навязать все постперестроечные годы наши западные «друзья», а мы с разной степени успехом от нее отбояриваемся. А тут вдруг сами пошли навстречу Западу…
Текст этой капитулянтской статьи еще усугубил мои сомнения. Он разбит на два пункта. Первый гласит: «Россия осознает мировое значение принадлежащих ей природных ресурсов…». Второй добавляет: «Россия ожидает от соседних и иных иностранных государств ответственного подхода к использованию общих (?!!!) природных ресурсов».
Ешьте меня, мухи с комарами! Видит Бог, это не хозяйский тон! Возникла мысль, не Мадлен ли Олбрайт писала эти строки? В переводе сказанное означает: можете грабить нас, господа, мы ведь сознаем, что все это как бы не совсем наше, а скорее общее, но только грабьте аккуратней, пожалуйста. Не пролейте, не расплещите… Тьфу! Читать было противно до омерзения. Такого раболепия, смиренного холуйства, «непротивления злу насилием» я никак не ожидал! А ведь этот подход «опущенного» закладывается в основной закон страны! Эту психологию «опущенного» будут преподавать в школах и вузах нашим детям! Кого мы вырастим из них? Народ-слугу при сильных мира сего?!
Понятно, что при желании (!) слова насчет «общих» ресурсов можно истолковать в том смысле, что это-де воздушные или водные массы, перемещающиеся по территории не только нашего, но и сопредельных государств. Но это не единственно возможное прочтение. А потом, кто доказал, что никакие «наши» месторождения полезных ископаемых не имеют – краешком – выхода за пределы наших границ? Вот уже и «общие» ресурсы, по аналогии с воздухом и водой…
Если правда, что проект группы Сулакшина как-то связан с Национально-освободительным движением депутата Евгения Федорова, чьим главным козырем является борьба за суверенитет России и против ее эксплуатации Западом, то такой проект ставит под сомнение искренность политика.

2.7. Нельзя сказать, конечно, что в преисполненном несуразностями, фикциями и фантомами проекте Сулакшина вообще все плохо и ложно.
Мне, например, импонирует идея наделения президента полномочиями председателя правительства.
Проект сохраняет федеративное устройство России (что плохо), но устраняет неравноправие субъектов (что хорошо), упраздняя репбликанское устройство некоторых и превращая их в рядовые области («земли»), а нашу кособокую, ассиметричную федерацию республик, краев и областей – в симметричную и равноправную федерацию земель. Возможно, федеративную пропасть нам придется преодолевать в два прыжка и такой ход послужит первым из них.
Есть, наверное, и другие крупицы здравого смысла и пользы – не может же быть, чтобы двадцать четыре человека занимались только тем, что пытались перещеголять друг друга по части завиральных новаций!
Но в целом нам предложена новая конституция, преисполненная прекрасных слов, а на поверку – полная нелепица.
О чем говорит ее появление вслед за теми, вполне серьезными, проектами, о которых я рассказал выше?
О том, что ситуация с пересмотром действующей конституции, под воздействием изменившихся исторических условий и их осмысления, вызрела до конца. Общественный запрос на новый основной закон ощутили уже самые широкие круги нашего общества, готовые поставить производство самодеятельных проектов на поток.

Заключение
Мы рассмотрели развитие конституционного творчества на постсоветском пространстве и обнаружили любопытное обстоятельство. Повсеместно создание новых, по сравнению с советской, конституций отразило процесс становления национальных государств на месте всех бывших республик СССР. Повсеместно, кроме… России.
Наша большая страна остается пока что последней из бывших советских республик, где процесс преображения в национальное государство (государство русских, разумеется) искусственно притормозился. Почему я утверждаю, что искусственно? Да потому что наше, российское право решительно и очень наглядно разошлось с российским же правосознанием, то есть с моральной оценкой действующих законов, основного в том числе.
Пример? Пожалуйста!
Если бы я сегодня публично заявил «Россия – для русских!», мое заявление могло бы повлечь за собой судебное преследование. Но вот в публике, среди окружающих, оно не вызвало бы особого возмущения. Более того, согласно опросам Левада-центра, меня поддержало бы квалифицированное большинство: две трети населения России (66%). Быть может, поддержало бы молча; быть может – без готовности немедленно вооружаться и идти на баррикады. Но – поддержало бы!
* * *
Казалось бы, чем мы рискуем, выдвигая такой лозунг? Надо смело провоглашать его и следовать тем путем, каким уже прошли все бывшие наши братские республики Советского Союза.
Однако мы, русские националисты, верные заветам русского великодушия, не провозглашаем, что Россия-де «только для русских». Нет, мы не хотим лишать равноправия лояльные («комплиментарные») к русским коренные народы. Мы лишь хотим вернуть себе нашу естественно-историческую форму самоуправления: Русское национальное государство, без которого мы чувствуем себя беззащитными неприкаянными сиротами. Государство, в котором будет главенствовать принцип «все для нации – ничего против нации», а нация будет пониматься как государствообразующий народ.
Поэтому мы уже сейчас можем заверить все коренные народы России, которые помогут нам, русским, в восстановлении нашего суверенитета и государственности, в том, что в Русском национальном государстве они будут пользоваться равными с нами правами. Ну, а те, что будут вставлять нам палки в колеса на нашем нелегком пути, тоже потом свое получат…
Но вернемся к главной теме.
На данном этапе общественный консенсус сложился лишь в одном пункте: ельцинскую Конституцию пора отправлять в утиль. Характерно, что это требование прозвучало также со стороны прокремлевского Национально-освободительного движения (НОД), чей конек – борьба за суверенитет России и против ее эксплуатации Западом. Дело в том, что как недавно официально признал Государственный департамент США, Конституцию РФ 1993 года, как и ряд ключевых законов нашей страны, писали американские советники. Их стараниями в основной закон нашего разгромленного государства были включены статьи 13 п.2 и 15 п.4 (отказ российского государства от собственной идеологии и признание приоритета международного права над внутригосударственным). НОД считает, что механизм гарантированного подчинения нашего тысячелетнего государства целям и задачам Запада был коварно запущен этими новациями. Таким образом, и с точки зрения борьбы за освобождение России от иностранной зависимости Конституция подлежит замене.
Но вот на что мы хотим ее поменять? Какое государство хотим получить на смену уходящему полуфабрикату? Тут консенсусом и не пахнет. Попытки спроектировать наше будущее, в виде конституционных проектов, начались, как мы выяснили, почти сразу после крушения СССР, и за последние 22 года их насчитывается не менее пяти. Они заметно разнятся между собой.
Как показал анализ этих конституционных инициатив, в нашем обществе назрело понимание того, что переходный период в развитии России исчерпал себя вместе с конституцией 1993 года. Это во-первых. А во-вторых – обнаружилось, что Россия встала на пороге простого и решительного выбора: следовать ли путем создания новой Российской Империи или же Русского национального государства.
Влиятельные силы общества стоят за тем и другим проектом. За Российскую Империю (в традиционном варианте: за счет русских, но не для русских) стоит сегодня лично Путин и многочисленные патриоты, в основном старшего поколения, люди сталинско-брежневского советского закала, интернационалисты и великодержавники с оттенком православного консерватизма. За РНГ, как уже было сказано, – две трети населения, все русские националисты как представители восходящего течения, а с ними – молодежь в своем абсолютном большинстве.
Между тем, в пользу РНГ, а не Империи все заметнее и весомее высказывается сама жизнь, которая со все возрастающей очевидностью демонстрирует невозвратимость прежней имперской парадигмы. К примеру: после всего, что мы уже третий месяц наблюдаем на Украине, найдется ли еще такой идиот, который заявит о необходимости и возможности воссоединения России со всей Украиной, а не только с ее Юго-Востоком, включая Крым, Левобережье и небольшую часть центра?! Хочется верить, что по крайне мере среди ответственных политиков таких идиотов нет. Рано или поздно отпадут иллюзии и насчет Казахстана, русский Север которого тяготеет к России, а остальная часть – к Тюркскому союзу. И в итоге станет понятно, что единственный вариант расширения границ России – это приведение их в соответствие с картой компактного расселения русского этноса, как это показано на нашей карте «Русская Россия». Карте, созданной русскими националистами для демонстрации оптимальных границ РНГ.
Итак, для меня наш конечный выбор кажется предрешенным самой историей. По своей идеологии, по границам и по форме правления России суждено пройти до конца закономерным путем всех советских республик – и стать Русским национальным государством.
Вопрос: может ли национальное государство существовать при этом как империя? На мой взгляд – да (Британская Империя и Третий Рейх тому примерами). Но это отдельная тема для разговора, которую сегодня я обойду.
Пока же отмечу, что анализ конституционных проектов обнаружил еще и другие важнейшие водоразделы в подходах к пониманию грядущего России как демократического (в плане прав и свобод) национального государства:
1) кому быть сувереном в этом государстве: русской нации (этнонации, разумеется) или российскому согражданству;
2) быть ли республике президентской (вариант: суперпрезидентской) или парламентской, вписывается ли в обе эти модели партократия;
3) быть ли государству унитарным или федеративным.
Всем, кто хотел бы принять участие в обсуждении проекта нашего будущего государства, я предложил бы уже сегодня задуматься над этими вариантами выбора.
Попутно отмечу парадокс: даже либералы понимают неотвратимость Русского национального государства! Они пытаются навязать нам свой вариант, конечно же, выхолощенный и «обезвреженный». Но хоть какой-то! А патриоты продолжают держаться за империю и навязывают нам именно ее.
Но нам, националистам, не нужно ни то, ни другое.
Нам нужно Русское национальное государство, конституцию которого надо готовить прямо сейчас.
Как показал анализ, за основу следует взять конституционный проект Лиги защиты национального достояния от 1998 года, усовершенствовав его с учетом всего вышесказанного, дополнив удачными новациями из других проектов и проведя через горнило максимально широкой дискуссии.
И делать это надо, не откладывая.
Русский народ ждет.



CREDO87

Политическое мировоззрение, которое мне довелось сформулировать, защищать и пропагандировать, называется «этнический русский национализм». Что это такое?

Для того, чтобы уяснить себе ответ на поставленный выше вопрос, нужно понять, чем данное мировоззрение отличается от других течений патриотизма и национализма. Ведь все познается в сравнении.
Поэтому ниже будут представлены десять наиболее популярных дилемм русского национал-патриотизма и даны варианты выбора правильного понимания сути дела. Читателю легко будет сравнить свою позицию с изложенной и сделать вывод о степени своей близости к мировоззрению этнического русского национализма.
Я даю здесь только самые краткие ответы, которые, однако, зачастую добывались годами напряженного умственного труда. Я опускаю историю вопросов, полемику вокруг них, всю развернутую сеть аргументации. А здесь – только выжимка, экстракт из всей массы знаний по тому или иному предмету.

1. НАЦИОНАЛИЗМ ИЛИ ПАТРИОТИЗМ?
Есть точка зрения, согласно которой патриотизм включает в себя и любовь к своему народу. А национализм-де предполагает неприязнь к другим народам.
Это ниоткуда не следует. Нам просто пытаются подменить понятия, чтобы выполнить заказ определенных групп по очернению национализма. Но латинское слово «patria», от которого произошло слово «патриотизм», однозначно переводится на русский язык как «родина». А значит, патриотизм есть любовь к родине, не более и не менее. В содержании этого слова какое-либо отношение к своему народу отсутствует.
Возьмем теперь латинское же слово «natio»: оно означает «народ». Для обозначения любви к своему народу мы, по аналогии с патриотизмом, получаем слово «национализм». Никакого другого слова, термина, специально обозначающего данное понятие – любовь к своему народу – в русском языке не существует, оно одно-единственное, хоть и нерусское по происхождению. Сходным образом понимают суть дела и зарубежные словари и энциклопедии.
Итак, любовь к своему народу и забота о нем – это есть национализм на индивидуальном уровне. На массовом же уровне национализм – это инстинкт национального самосохранения, который спит, когда все идет гладко, но просыпается, когда народу грозит опасность.
Отличие националиста от патриота именно и только в том, что националист уже осознал, глубоко и непоколебимо, что нация – первична, а государство – вторично. Нельзя решать проблемы государства в обход проблем нации. Бессмысленно надеяться, что можно укрепить государственность, не укрепив государствообразующий народ, собственно нацию.
Итак, мы – националисты. Русские националисты.
И именно поэтому мы – надежда всех народов, населяющих Россию.

2. НАРОД: ЭТО СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ИЛИ БИОЛОГИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН?
Часто приходится слышать, что народ – это социокультурный феномен, принадлежность к которому определяется общностью языка и культурно-бытовых приоритетов. На самом деле это не так. Причина тут подменяется следствием. Ибо нет ничего в менталитете человека, что не было бы жестко и органично детерминировано его биологическими параметрами.
Немцы, французы, англичане и т.д. отличаются друг от друга не потому, что говорят на разных языках и имеют разные эстетические и нравственные предпочтения (хотя это вне всякого сомнения так). Напротив: все дело в том, что они говорят по-разному и имеют разные предпочтения – в строгой зависимости от генетически обусловленного устройства психики и соматики, вплоть до конструкции голосовых связок и мозговых извилин. Сегодня это – медицинский факт, твердо установленный наукой расологией.
Древние хорошо знали это без всяких сомнений. В Библии есть замечательной глубины откровение, мимо которого все проходят, как слепые, не вдумываясь: «Строго наблюдай, чтобы не есть крови, потому что кровь есть душа: не ешь души вместе с мясом» (Второзаконие, XII, 23).
Кровь – есть душа! Вдумаемся хорошенько в эти мистические слова.
Сказанное справедливо по отношению к отдельному человеку (душа Петрова не живет и не творит в теле Иванова и наоборот). Как говорят индусы, голубь и желал бы, да не может согрешить по-тигриному.
Но это же справедливо и в отношении целых народов, обладающих общими предками, связанных более-менее общей генетикой. Душа одного народа не станет жить и творить в теле другого.
Итак, правильный ответ: народ (этнос) – это совокупность всех лиц, кровно связанных между собою общностью происхождения. Общность, представленная всем разнообразием индивидуальных менталитетов, имеющих, однако, некий единый для данного народа «знаменатель». Сущностью этих знаменателей (архетипов) занимаются науки этнопсихология и этнополитика.

3. ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ РУССКИМ?
Это значит, в первую очередь, иметь в себе русскую кровь (по подсчетам ученых, все, в ком она течет сегодня, – родственники между собою в 23-м поколении). Вне этого условия все остальные требования пусты и бессмысленны. Человек, в котором русской крови нет вообще, не может считаться русским, каким бы он ни был воспитан, как бы себя ни вел и что бы о себе ни воображал. Можно стать русским художником, писателем, ученым, генералом и т.д., даже не имея в себе русской крови, но стать просто русским – нельзя: русским можно только родиться.
Как породы животных ценятся за генетически передаваемые качества (в том числе умственные и душевные), лучше всего данной породой представленные, так и люди разных национальностей различаются физическими, умственными и душевными способностями, обусловленными происхождением. Это знали еще древние работорговцы, прекрасно ведавшие, какого национальности раб для каких нужд подходит лучше всего: кто лучший гладиатор, а кто счетовод, скотовод, земледелец или артист. Этнические особенности учитывались (и учитываются) при комплектации как армий, так и гаремов. Они ярко проявляются в спорте, в науке и искусстве. И т.д.
В идеале русский человек – это тот, кто имеет по всем линиям только русских предков во всех обозримых поколениях, для которого при этом родным языком является русский, родная культура представлена исключительно произведениями русской национальной традиции в литературе и искусстве, родной историей воспринимается исключительно история русского народа, а многочисленные враги русского народа оцениваются как личные враги.
В жизни идеал, как всем известно, встречается не так часто, как хотелось бы. Поэтому приходится делать ряд уступок и допущений. Так, сегодня мы условно записываем в русские даже тех, у кого один из родителей – нерусский (за исключением евреев по матери). И так же условно, хотя в полном соответствии с дореволюционным славяноведением, подставляем на место этнонима «русский» – этнонимы «белорус» и «украинец» (предпочтительнее: «малоросс»). Хотя с последними это психологически делать с каждым годом все труднее ввиду стремительно развивающегося украинского этногенеза, принципиально отталкивающего всякую «русскость».
Наличие условностей и допущений в данном вопросе временно. Оно никого не должно смущать. Напомню, что даже в Третьем Рейхе немцем имел право считаться тот, у кого лишь трое из четверых предков в третьем колене могли подтвердить свое немецкое происхождение. (Для членов ордена СС, конечно, правила были строже: надо было подтвердить чистоту крови за триста лет.) Если сегодня «зачистить» русский народ от смешанного потомства вообще, наш удельный вес в России может заметно снизиться. Но наш политический интерес – вовсе не в этом, а в том, чтобы подвести как можно скорее черту под процессом многовековой имперской ассимиляции и довести до конца собственно русский этногенез.
При установлении русской власти в Русском национальном государстве забота о росте удельного веса русских в составе населения страны встанет в один ряд с заботой об укреплении и росте сугубо мононационального русского ядра. Об укреплении собственно русской породы. Сегодня процент смешанных браков, составлявший у русских в СССР 14-15%, уже снижается под влиянием роста межнациональной напряженности. Это крайне позитивный естественный процесс. Придя к власти, мы подведем под него государственную платформу и постепенно и ненасильственно сведем этот процесс к величине, близкой к нулю.
Вместе с тем ясно, что уже на сегодняшнем этапе среди руководителей нашего народа могут быть только те, у кого все четверо предков в третьем колене являются русскими и нет нерусских супругов. Это принципиально важно.

4. НАЦИЯ: ЭТО ГРАЖДАНСКОЕ СООБЩЕСТВО ИЛИ ФАЗА РАЗВИТИЯ ЭТНОСА?
Внеэтническая концепция нации как гражданского сообщества (когда, скажем, имеющие французское гражданство негры или арабы считаются французами), лопнула, как мыльный пузырь, сегодня, на наших глазах. Она полностью и безвозвратно себя дискредитировала в ходе европейских погромов, учиненных цветными мигрантами осенью-зимой 2005-2006 гг., а сегодня под именем «мультикультурализма» отвергается всеми ведущими европейскими политиками (кроме России, к сожалению).
Возвращаться к обсуждению этой концепции всерьез не имеет смысла. Она зиждится на фальшивых, игнорирующих этническое происхождение принципах Французской революции («свобода, равенство, братство») и потому именуется в науке «французской». Кроме Франции, однако, она безропотно была взята на вооружение только в Америке, где автохтонные народы загнаны в резервации, а все остальное население, по выражению президента Джона Кеннеди, представляет собой «нацию иммигрантов». Избрание президента Обамы – яркий симптом капитуляции белой расы, чего нельзя было бы даже вообразить себе всего пятьдесят лет тому назад. В Америке трагическое развитие событий по французскому варианту – не за горами, что и подвигло одного из наиболее прозорливых и опытных американских политиков, Патрика Бьюкенена, написать книгу под названием «Смерть Запада».
Да, стратегическая ошибка в национальной политике действительно чревата смертью. Все, что связано с идеями о «едином человечестве», о «плавильном котле народов», о толерантности и политкорректности в национальном вопросе, о нации как гражданском сообществе, о желательности и благотворности имперского статуса – есть преступная идеологическая диверсия, разрушающая подлинные нации и государства.
Для всех, сохранивших хоть каплю здравого смысла, «французская» концепция нации категорически неприемлема. Ни опрометчивая Европа, ни, тем более, безродная Америка, гибнущие от собственной многонациональности, мультирасовости и мультикультурности (как погибла некогда Византия), не могут служить для нас позитивным примером – только негативным. Между тем, нам уже пытались навязать нечто подобное под видом доктрины «советского народа – новой исторической общности людей». А сегодня пытаются таким же манером навязать концепцию «россиянства» – российской нации. Не выйдет! Русские, в отличие от нерусских жителей России, – не «россияне». Нам ни к чему двойная идентичность.
Какое извращение, какой цинизм – пытаться переименовать русских по имени страны, уже названной по их имени!
С нашей точки зрения, нация – есть фаза развития этноса (по ступеням: род – племя – народность – народ – нация), в которой данный конкретный этнос обретает суверенитет и создает собственную полноценную государственность. Это дано не каждому этносу, некоторые так и умирают, не создав своего государства. Поэтому, скажем, шотландцы – народ, а англичане – нация, хоть и живут на одном острове и в одном государстве…

5. ЯВЛЯЮТСЯ ЛИ РУССКИЕ НАЦИЕЙ?
Учитывая вышеизложенное, можно дать утвердительный ответ: русские – единственная нация среди 176 народов, народностей и племен, зарегистрированных в России. Ибо русские были и остаются единственным государствообразующим народом нашего государства. Претензии на эту роль монголов (XIII-XV вв.) и евреев (ХХ-XXI в.) оказались скоротечны и несостоятельны.
Русское национальное государство сложилось в конце XV века как единое централизованное практически мононациональное государство. Один этнос (небольшие вкрапления финского субстрата не в счет), один язык, одна религия, одна культура, один центр управления (царь и боярская дума).
Именно на этой базе русского национального государства строились и строятся все его последующие модификации.
Однако мы обязаны указать на парадокс, отравляющий наше историческое существование: Россия на протяжении чрезмерно долгого времени пребывает русской страной с антирусской властью и противоестественным федеративным устройством. Это противоречие должно быть, наконец, устранено за счет прихода к власти русских националистов и преобразования нынешней межеумочной Эрэфии в унитарное Русское национальное государство (РНГ).
Иными словами, де-факто русское национальное государство должно стать таковым де-юре.

6. КАКОЙ ТИП ГОСУДАРСТВА ИДЕАЛЕН ДЛЯ НАС: ИМПЕРИЯ ИЛИ РУССКОЕ НАЦИОНАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВО (РНГ)?
Нация – первична, она есть сущность, в то время как государство есть форма, оно – вторично. Необходимо всегда помнить об этом постулате, рассуждая о подобных материях. Тип государства может и должен определяться только с учетом состояния, в котором находится нация. Форма должна соответствовать содержанию.
Вплоть до Великой Отечественной войны русские размножались быстрее, чем окрестные народы. Мы были по рождаемости на втором месте в мире (после китайцев) и на первом – в Европе (за нами шли немцы). Это происходило за счет не только высокой рождаемости (у народов Кавказа и Средней Азии она была не меньше), но и относительно низкой смертности у русского народа по сравнению с инородцами. Именно потому и было возможно имперское строительство, что русским становилось тесно на исконных территориях проживания, и они сами шли на Север – в Поморье и на Урал, на Восток – в Поволжье и Сибирь, на Юг – на Кавказ и Кубань. И российским монархам (хоть они исповедовали не национальный, а государственно-династический принцип строительства империи) хватало русского человеческого ресурса, чтобы вести завоевания и заселять колонистами покоренные земли. Поэтому, хотя в конечном счете имперское устройство (как Российское, так и, особенно, Советское) оказало русскому народу очень плохую услугу, подорвав его ресурс, но оно, тем не менее, было в принципе возможным, поскольку упомянутый ресурс в те времена еще имел место в достатке.
Сегодня ситуация прямо противоположна той, что была каких-то сто лет назад. Сегодня демографическое давление у русского народа меньше, чем у окрестных народов. И мы уже стали свидетелями, так сказать, «обратной колонизации». Мы не только не растем числом: мы даже не воспроизводим себя как нацию. В этих условиях восстановить многонациональную империю – значит окончательно похоронить русский народ, растворив его в инородном элементе.
Только Русское национальное государство, приоритетом которого будет забота о государствообразующем русском народе и в которое доступ для инородцев (а тем более получение ими гражданства) будет максимально затруднен или вовсе невозможен, способно продлить наше существование в истории.
Надо прямо глядеть в лицо опасности и иметь мужество сделать выбор в пользу жизни, сколь угодно трудной, а не смерти, сколь угодно красивой и приятной. Романтизм хорош в искусстве, в политике он отвратителен и слишком дорого обходится.

7. В КАКИХ ГРАНИЦАХ ДОЛЖНО СУЩЕСТВОВАТЬ РНГ?
Как только заходит речь о Русском национальном государстве, как тут же возникают провокаторы, которые пытаются подменить понятия и предложить под именем такого государства некую «русскую республику», сложенную по остаточному принципу: современная кургузая, обкорнанная Россия да еще минус все так называемые национальные республики. Для соблюдения, так сказать, национальной симметричности и справедливости. На деле такая модель ничего общего не имеет с нашим проектом.
Согласно теории русского этнического национализма, территория РНГ должна совпадать с картой компактного расселения русского этноса. Выгоды от территорий, не обеспеченных русским населением, – эфемерны; угрозы же от инородческого населения, размножающегося активнее, чем русские, – совершенно реальны. Этнополитический подход должен возобладать над геополитическим, если мы хотим жить. Надо ясно понимать: если нам, русским, суждено вновь умножиться числом, мы вернем себе с лихвой все, что утратим. Если же мы и дальше будем сокращаться, как шагреневая кожа, если будем терять свой удельный вес в составе населения, то непременно утратим и последнее, что имеем.
Конкретно, территория идеального (на мой взгляд) РНГ – в чём-то нЕмного меньше нынешней РФ, поскольку не включает в себя этнополитически опасные Туву, Чечню и Ингушетию, зато в чём-то – нАмного больше, поскольку включает в себя Белоруссию, северо-восточную часть Эстонии, Сумскую, Луганскую, Харьковскую, Донецкую, Запорожскую, Днепропетровскую, Херсонскую, Николаевскую, Одесскую области, Крым, Приднестровье (а в новых условиях, по-видимому, и Южную Осетию и даже, возможно, Абхазию), а также Кустанайскую, Петропавловскую, Кокчетавскую, Аркалыкскую, Акмолинскую, Карагандинскую, Павлодарскую и Усть-Каменогорскую области, где русские составляют от 40 до 90% населения.

8. КАКИМ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ИДЕАЛЬНЫЙ СТРОЙ: НАЦИОНАЛ-СОЦИАЛИЗМ? НАЦИОНАЛ-КАПИТАЛИЗМ? ЧТО-ТО ИНОЕ?
Оставим мечты мечтателям, сегодня не до них. Дело идет о нашей жизни и смерти. Тут нужны не мечты, а точный расчет. Будем исходить из данности.
История вовсе не предлагала нам в 1985 году выбора между социализмом и капитализмом. Страна в целом по своей социальной структуре переросла феодализм (в т.ч. социал-феодализм орденского типа, развившийся в СССР в условиях монополии ордена-КПСС на идеологию, власть и собственность) и доросла до капиталистического способа производства. За 70 лет доля крестьянства в РСФСР упала с 86 до 12%, доля интеллигенции возросла с 2,7 до 30%. Рынок товаров и услуг был уже всеобъемлющим и за деньги можно было достать все, а за большие деньги – даже невозможное. Россия, двинувшись в 1917 году влево, описала дугу и вышла на правый курс. Капитализм пришел естественно, всерьез и надолго.
И все же выбор у нас был. Он лежал между капитализмом национального типа, патронируемым, но и контролируемым партией и государством (по примеру Германии 1930-х или современного Китая), – и капитализмом колониального типа, в который нас и столкнула прогнившая космополитическая верхушка КПСС, ВЛКСМ и КГБ. В результате вместо плановой у нас развилась клановая экономика, фронтально противостоящая (по определению) национальным и государственным интересам.
Наша задача – вернуться на национал-капиталистический путь развития, в госпарткапитализм, покончив с клановой экономикой и обеспечив себе темпы экономического роста не дутые, как сегодня (за счет нефтяной конъюнктуры), а реальные. Нам нужно экономическое чудо наподобие довоенного немецкого или современного китайского. Все дальнейшие планы имеет смысл развивать только после достижения этой задачи.
Русское экономическое чудо может сотворить только русская национальная власть, любящая свой народ и исходящая из его приоритетности.

9. ИДЕАЛЬНЫЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ РЕЖИМ: ДИКТАТУРА? МОНАРХИЯ? РЕСПУБЛИКА?
Очень возможно, что переходный период от РФ к РНГ потребует, ввиду необходимости мобилизации народа на борьбу с сопротивлением внешних и внутренних врагов, введения чрезвычайного положения или своего рода диктатуры.
Однако после наступления стабилизации, по моему глубокому убеждению, мы должны вернуться – в рамках демократической республики парламентского типа – к режиму партократии и демократического централизма. Никаким иным способом на данном историческом этапе такая обширная и сложная страна, как Россия, управляться не может. Партия русских националистов, как бы она ни называлась, должна завоевать доверие народа, взять в свои руки всю власть и всю ответственность за его судьбу. Она должна восстановить систему эффективного управления страной, полностью разваленную ныне. Должна восстановить способность страны планировать свое будущее и мобилизовать все силы на его достижение.
А президент должен отвечать перед партией, перед законодательной властью и народом. Полностью и подробно политическое устройство РНГ прописано в проекте Русской Конституции, который читатель найдет на сайте.
Русская партократия – власть партии русского абсолютного большинства – это и есть подлинная демократия, власть народа.
Необходимо помнить, что традиции демократии испокон веку были на Руси: новгородское вече на Севере, казачий круг на Юге, думы и соборы в Центре, в Москве. Воинская демократия царила и в дружинах русских князей. Да и в СССР дела шли неплохо, страна была сильна, пока Горбачев не нарушил коллективный стиль руководства. Кроме того, русские ничем не хуже прочих народов и не меньше их достойны основных демократических свобод: слова, печати, собраний, союзов и партий, выборов и т.д.

10. КАК СЛЕДУЕТ ОТНОСИТЬСЯ К ИНЫМ НАРОДАМ РОССИИ? КАК ИХ КЛАССИФИЦИРОВАТЬ?
Стоит только произнести слово «русский» или – не дай бог! – заговорить в обществе о законных правах и интересах русского народа, как тут же кто-нибудь поднимет визг: а как же другие народы России? Хотя, по логике, наличие в мире вообще любых других народов не может лишить нас права думать и заботиться о своем собственном народе – и только о нем! Ведь забота о своем народе не нуждается в оправданиях. Но у провокаторов своя логика, они заранее стараются привить нам комплекс вины и ответственности перед «малыми сими» – чтобы потом поставить нас на колени и превратить навсегда в доноров, как это, в основном, и происходило, и происходит. Нам же нужны не комплексы и предвзятые подходы (добрые или злые – все равно), а лишь объективный и справедливый подход. И не один ко всем, а строго дифференцированный в соответствии с историей и требованием момента.
Невозможно относиться ко всем нашим историческим соседям одинаково. Это было бы и весьма ненаучно, и несправедливо.
Прежде всего, необходимо отличать комплиментарные для нас, русских, народы от некомплиментарных (Гумилев), независимо от их укорененности в России. Если с первыми у нас на протяжении многих веков складывались нормальные отношения (марийцы, мордва, чуваши, буряты, с давних пор уже и татары и др.), а с некоторыми из них даже стратегические союзы (например, осетины, кабардинцы), то с другими эти отношения всегда были проблемными (евреи, чеченцы и др.).
Далее, следует разделять народы России на три категории: государствообразующий народ (это только русские; ни один другой не может по объективным критериям претендовать на это звание); коренные народы, у которых нет своей государственности вне пределов России (те же чуваши, мордва, татары, якуты и др.), и национальные меньшинства, у которых такая государственность есть (армяне, азербайджанцы, афганцы, таджики, евреи, китайцы и др.).
Если же выражаться ненаучно, то в России есть всего четыре категории населения: 1) русские; 2) желающие быть русскими; 3) друзья русских; 4) враги русских.
Такая классификация не предполагает унифицированного подхода ко всем без разбора, стрижки всех под одну гребенку.
Несомненно, что коренные народы, комплиментарные по отношению к русскому народу, должны иметь равный с ним объем прав, реализуемый, в частности, через национально-пропорциональное представительство во власти.
Несомненно также, что, придя к власти, мы предложим народу принять законы, которые отделят по принципу полноправия-неполноправия коренные народы от некоренных. (В мире есть вполне признанные международным сообществом страны, у которых тут есть чему поучиться – Израиль, Латвия, Эстония, Украина и др.) Это касается, в первую очередь, права избирать и быть избранным, но не только. А уж народ пусть решает.
Что же касается некомплиментарных по отношению к русским народов, коренных или нет – безразлично, то отношение к ним будет строиться по принципу: как аукнется, так и откликнется. То есть – справедливо.




II. ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ


ДИАЛЕКТИКА РУССКОГО ЭТНОСА, или В ПОИСКАХ РУССКОГО ГЕНОФОНДА88

Передо мной уникальная книга, актуальность которой трудно переоценить89.
Сегодня впервые за последние полтысячелетия перед русским народом вновь в повестку дня поставлено обретение своего национального государства. Особая историческая и политическая роль русских как единственного государствообразующего народа России в этой связи становится предметом обостренного внимания.
Неудивительно, что вопрос о том, кого следует считать русским, выходит при этом на первый план. Ибо нет ничего более ошибочного, чем наделить особыми привилегиями или обременить особыми повинностями тех, кто не должен быть ими наделен или обременен. А между тем роль государствообразующего народа ко многому обязывает как народ в отношении данного государства, так и государство в отношении данного народа.
Проект Русского национального государства в общих чертах уже создан на бумаге. Написана его идеология. Разработана под эту цель новая Конституция России. Выпущена даже карта оптимальных границ такого государства. Осталось только воплотить этот проект в жизнь.
Разумеется, у проекта Русского национального государства есть много противников, которые возводят против самой этой идеи разного рода плотины и бастионы. Так,печально и всесветно знаменитый русофоб – директор Института этнологии и антропологии Валерий Тишков – дошел даже до того, что пытался рассказать в Госдуме, что никаких русских просто нет в природе. Это крайнее выражение неприятия, имеющего порой менее яркие, но более изощренные воплощения, показательно и взывает к ответу.
Вопрос о том, что представляют собой любой народ (в данном случае русские) именно как народ, имеет, в первую очередь, научное значение. Однако научные ответы на этот вопрос предназначены лежать в фундаменте политической проекции проблемы. Поэтому книга Е.В. и О.П. Балановских «Русский генофонд на русской равнине» предстает как очень важная и своевременная попытка разобраться в этом непростом деле.
Удивительна история этой книги. Это не просто многие годы труда двух научных работников, по случайности играющих роли матери (антрополога, д.б.н.) и сына (генетика, тогда к.б.н., а ныне уже и д.б.н.). Это жизнь, которую на данное исследование положила мать, а потом свою добавил сын. Научный подвиг двух поколений одной семьи биологов, служащих одной идее. Книга трудоемка, весьма непроста для восприятия, глубока и многопланова, она во многом носит вызывающе новаторский характер и тем самым обречена на полемическое восприятие научной и политической общественностью. Одну из первых попыток такой полемики я и намерен предпринять.
Пройдет немного времени, и книга Балановских разойдется на цитаты в далеко не только специальных СМИ, она начнет использоваться как «убойный» аргумент в далеко не только профессиональных дискуссиях, к ней наперебой станут апеллировать как к последнему слову науки. Есть весьма серьезные опасения, что трудности и недостатки пионерской работы Балановских будут недобросовестно интерпретированы заинтересованными сторонами, а в итоге сложные и важные вопросы, поднятые авторами, окажутся профанированы90. А поскольку любые выступления на русскую тему принимают сегодня остро политический характер, книга быстро превратится в политическое оружие. Важно заранее точно определить его характеристики и границы применения.
Я вполне сознаю трудность и ответственность своей задачи, ведь такую книгу не взять с наскоку. Она требует специальных знаний (или по крайней мере способности их освоить по ходу чтения), широкой эрудиции и напряженных, обстоятельных раздумий. Однако овчинка стоит выделки.
Первое впечатление от книги: авторы накопили материала и знают намного больше, чем смогли или пожелали осмыслить для нас. Это богатство взывает к своего рода соавторству читателя, позволяет самостоятельно ставить вопросы и доискиваться ответов. Тем более что в книге сочетаются поразительные научные открытия и архиважные выводы с установками и методами, вызывающими недоумение с точки зрения логики и диалектики. Несмотря на то, что последние семь лет я предпринимал значительные усилия, чтобы разобраться в важнейших проблемах расо- и этногенеза, я не могу считать себя большим специалистом и судить о чисто биологических аспектах книги Балановских. Но в вопросах методологии я смею иметь свое суждение, поскольку два с лишним десятилетия посвятил социологии, в т.ч. специфической проблеме критерия и выборки. Да и со строгими законами мышления (логикой и диалектикой) стараюсь дружить. Книгу Балановских я воспринял как вызов.
Прежде всего я постараюсь объяснить читателю, какие цели ставили перед собою авторы и какие установки и методы использовали. А затем расскажу об узловых проблемах книги, о том, как решают их авторы и чего они достигли. Ссылки на страницы книги даны в скобках.
Авторы сразу честно предупреждают: перед нами – вероятностная модель, а не последнее слово науки (11). На первый взгляд: зачем нам вероятностная модель, если по ней нельзя сделать важных однозначных выводов? Такие модели – для узких специалистов, нас они только запутают.
На самом деле это не так. Важность подобного исследования в том, что оно позволяет заглянуть в самую суть проблемы во всей ее противоречивости. Книга Балановских даже показательна в этом смысле, поскольку противоречия, в ней содержащиеся, крайне существенны. Первостепенное значение методологии в пионерских работах заставляет меня говорить вначале о недостатках, а лишь затем – о достоинствах книги. Велики и те, и другие.
Я прочитал эту объемную, многослойную, бездонно информативную и непростую для понимания монографию несколько раз, с разноцветными карандашами, каждый раз выделяя в ней нечто новое для себя. Я понимаю, что очень немногие повторят за мной этот номер интеллектуальной гимнастики, поэтому считаю важным максимально адаптировать книгу для широкой публики. Объективности ради я обратился к авторам с вопросами, чтобы максимально избежать какого-либо недоразумения в раскрытии их позиции. Их ответы учтены в моих размышлениях.
КАК АВТОРЫ ПОНИМАЮТ СВОЮ ЗАДАЧУ
Главный из моих учителей любил повторять: правильно поставленная задача уже наполовину решена. Искусство правильно ставить научную задачу – важнейшее и необходимейшее свойство настоящего ученого. Насколько оно присуще авторам – судите сами.

1. Геногеография – превыше всего
Как понял я, осмыслив всю книгу в целом, главная задача, сверхидея авторов была связана не столько с поиском русского генофонда на русской равнине, сколько с утверждением в своих правах относительно новой науки геногеографии, преданными адептами которой они являются. Русский генофонд тут не цель, а лишь подручное средство. Если бы в руках авторов был столь же подробно рассмотренный генофонд с иным наименованием, он был бы использован точно так же.
Помогло ли средство достичь цели? Судя по признаниям самих авторов – нет.
Как пишут Балановские: «В этой книге мы собрали все данные, накопленные о русском генофонде самыми разными науками, и провели анализ этих данных методами геногеографии. Казалось бы, что ещё нужно, чтобы разрешить, наконец, загадку русского генофон­да? Объём данных огромен, их объективность и разно­сторонность не вызывают сомнения, а методы позволя­ют не только проанализировать данные каждой науки, но ещё и сопоставить и объединить их. Похоже, что сейчас, в заключительной главе, мы сможем подвести итоги и, наконец, сказать самое главное о структуре русского генофонда. Ах, если бы...» (285).
Почему же нет? Что мешает? А вот что:
«Главный результат мы получили давно – в конце 1999 года, когда у нас в руках оказались четыре мас­сива данных о русском генофонде… Для каждого из этих массивов данных ещё тог­да мы провели анализ главных компонент – обычный для геногеографии способ выявить самую главную ин­формацию… Главный сценарий каждого очевидца показывал широтную измен­чивость: постепенные изменения в русском генофонде с севера на юг. Мы смотрели на эти широтно бегущие волны генофонда с изумлением, восхищением и не­доверием – почему изменчивость русского генофонда широтна?.. Мы тогда же доложили этот поразительный результат на съезде Вавиловского общества, и решили, что русский генофонд стоит того, чтобы его изучать – объёмы накопленной информации уже позволяют делать достоверные выводы.
Прошедшие с тех пор годы мы его и изучали… Чтобы осмыслить эти результаты и найти ответ, мы и задумали написать эту книгу. Книга написана, но от­вета по-прежнему нет...
Можно и не считать широтную изменчивость главным результа­том, а переключиться на другие закономерности – рас­пространения русских фамилий, или же гаплогрупп Y-хромосомы, или на “ядерные структуры”, обнаружен­ные по антропологическим данным... Но глав­ное, что мы хотели бы сказать читателю – это что мы сами, имея в руках всё множество этих результатов, не решаемся выбрать, который из них основной. Нам неизвестны те слова, в которых можно было бы сфор­мулировать “главное о русском генофонде”… Что является важнейшим, самым су­щественным – этого мы по-прежнему не знаем. Сто­им и ждем ответа…».
Своеобразная, прямо скажем, апология метода.
Провели огромную, титаническую работу, а зачем – неизвестно. Прикладное значение отсутствует, покольку выводов сделать не смогли. Игра в бисер?
Более того: можно было, оказывается, и вовсе не тратить сил и не играть в эту игру, поскольку внутренней убежденности в ее значении нету. Хотя сама игра рекламируется по ходу дела непрерывно. Движение – все, цель – ничто?
Авторы объясняют этот свой триумф несколько провокативно: «Теперь читатель, держа в руках те же результаты, находится с нами в равных условиях и, может быть, сумеет увидеть новые, нераспознанные нами закономерности, лежа­щие в самой основе генофонда. В этом и была главная цель нашей книги» (286).
На мой лично взгляд, такой результат компрометирует сам метод, т.е. геногеографию.

2. Неуловимый генофонд
В самом начале книги авторы задаются вопросом: «Каковы истоки русского генофонда? Какие племена и народы составили основу нашего генофонда?.. Какие миграции – часто нешумные и почти не отмеченные в памяти народов – определили многие черты современного генофонда?» (9).
В самом конце книги авторы подводят нас к признанию в том, что сама подобная постановка вопроса научно неправомерна: «Какие же гены считать “русскими”? Ведь чем на большее число поколений мы спустимся в любую родословную, тем больше мы на­считаем “пришлых” генов. Более того, чем глубже мы будем погружаться в прошлое популяции, тем больше мы будем отходить от современного народа (русского, украинского, татарского или французского) и пере­ходить к тем “пранародам”, из которых он вырос. На­пример, погружаясь в генетическое прошлое русского народа, мы уже вскоре окажемся среди генофонда ино­го народа, который дал начало и русским, и украин­цам, и белорусам. А ещё глубже – и среди ещё иного генофонда: народа, который дал начало русским, ма­рийцам, удмуртам, коми... И среди ещё нескольких ге­нофондов, частью влившихся в состав русского. Но при этом не заметим никаких качественных различий в на­блюдаемом нами генофонде: одних генов стало чуть больше, других чуть меньше, но нигде нет той грани­цы, где бы вдруг неизвестно откуда дружно появились на свет “русские” (или “украинские”, или “татарские”) гены. Нет их! И нет оттого, что народ и его генофонд не являются некой неизменной замкнутой единицей – напротив, это динамичный, живой, подверженный постоянным изменениям “суперорганизм”, умеющий, как и все живые организмы, сохранять своё единство и перерастать в своих потомков» (315).
С одной стороны, все вышеизложенное замечательно согласуется с общей теорией этногенеза. Ведь все названные европейские народы, включая германские, кельтские, славянские, финские, европеоидны в своей основе, все они прямые потомки кроманьонца, к которому и ведет ступень за ступенью нисходящая вглубь веков лестница.
С другой стороны, несколько странно видеть равнодушие генетика к «слишком маленьким» различиям генофондов, к этим «тонким настройкам». Ведь в них-то и есть вся суть этнических, а порой и расовых, и даже классовых (в биологическом смысле) различий. Разницу между человеком и шимпанзе делают всего-навсего чуть более одного процента генов, имеющиеся у одного и отсутствующие у другого, а почти на 99% они генетически одинаковы… Малюсенькие генетические различия позволяют, тем не менее, отличить не только такие близкие по происхождению этносы, как русские, украинцы и поляки, но и предков от потомков: греков от эллинов, итальянцев от римлян.
По-видимому, авторы не только чувствуют и осознают противоречие, в которое сами себя завели по итогам колоссального труда, но и тяжело его внутренне переживают. Только этим можно объяснить, что им пришлось прибегнуть к аргументам, считающимся в науке попросту недопустимыми.
Они пишут: «Но если “самое главное о генофонде”, возможно, осталось не понятым до конца, мы всё-таки знаем до­статочно, чтобы сказать, чем генофонд не является. Какие воззрения на генофонд являются ошибочными, неверными, необоснованными, ненаучными – это мы сказать теперь можем. Этот принцип – “не то” и “не это” – используется при описании очень сложных объ­ектов (например, в духовной литературе). Он помогает очертить границы, в пределах которых реально нахо­дится объект» (286).
Подобные дефиниции, построенные на отрицании («А» не есть «Б»), именуются в логике «апофатическими» и категорически не рекомендуются даже начинающим ученым. Ибо возможности подставлять все новые значения для «Б» безграничны до абсурда (сковородка не есть подушка, но она не есть также и облако, и собака, и логарифм, и… т.д.). Да, в течение долгих столетий церковная схоластика прибегала к подобным доводам, но уже к началу XX века, в том числе благодаря русским религиозным философам, апофатические определения оказались изгнаны даже из богословия. В науке им и подавно делать нечего. Здесь требуется ясность, недвусмысленность и положительность («А» есть то-то и то-то), базирующаяся хотя бы на постулатах, если больше не на чем. И только тогда возникает возможность полноценного сравнения объектов и разграничения их свойств («А» не есть «Б» потому-то и потому-то). Но мы от авторов не дождались даже четких постулатов, не говоря уж об однозначных определениях.
В итоге полного ответа на поставленный Балановскими исходный (!) вопрос мы, соответственно, так и не получим. «Откуда ты, Русь?» – на такую глубину понимания авторы принципиально отказываются проникнуть. Проблема русского этногенеза, заявленная как задача всей книги, остается лишь приоткрытой, но не раскрытой.

3. Неуловимая история
Книга Балановских фиксирует настоящее состояние русского генофонда по полевым, так сказать, исследованиям, но она не посягает судить о прошлом.
Между тем, авторы буквально разрываются между назревшей необходимостью и возможностью заново переписать историю народов и рас с точки зрения их генетической изменчивости – и мировоззренческим неприятием подобного вполне естественного стремления. «Гены не детерминируют историю», – утверждают они (17). Утверждение в высшей мере спорное, хотя и в той же мере политкорректное. А поскольку книга в значительной степени представляет собой попытку утвердить геногеографию в качестве именно исторической науки, то налицо противоречие91.
Историческая наука накопила достаточно версий о происхождении русского народа. Казалось бы – вот задача для союза генетики с антропологией: перебрать и оценить эти версии с точки зрения биологической достоверности или хотя бы вероятности. Какие из них имеют право на существование, а какие нет. Была бы огромная польза и гарантированная благодарность всех лиц, заинтересованных в таком приложении геногеографии к истории.
Балановские, однако, так и не дерзнули предложить историческую расшифровку тем географическим аномалиям, которые обнаружены ими в русском генофонде. И, возможно, правильно сделали, не будучи историками. Ибо влияние истории на генетику понятно каждому: пришли, к примеру, молодые и холостые русские в Сибирь, поотнимали женщин у местных монголоидных, уральских, алтайских, тюркских народов, женщины нарожали смешанное потомство – вот вам и новый генофонд. Судить о нем на базе истории очень даже можно92.
А вот можно ли, наоборот, на основе генетики судить о ходе истории, о том, кто, когда и с кем смешивался? Достаточно ли мы знаем хотя бы историю миграций рас и этносов, историю их дивергенций и реверсий, вообще историю этногенезов, чтобы расшифровывать ее через генетику, не попав впросак? Балановские это делать отказываются, и правильно, поскольку уже имеются примеры крупных ошибок в таком подходе.
В итоге книга о русском генофонде не получила авторской исторической проекции, она дает лишь снимок современного положения дел, верный для определенного ареала. Балановские воздержались от исторических гипотез, хотя для них имеется достаточно оснований. Но табу авторов – не наши табу, а посему речь о том ждет читателя впереди.

ПРОБЛЕМА МЕТОДА: ПРИРОДА ЭТНОСА «ПО БАЛАНОВСКИМ»
Природа этноса – главный камень преткновения, который был и остается между различными школами современной этнологии. Прежде всего, между отечественной и западной, но и между разными отечественными также93. Читатель должен знать, что любые утверждения о достигнутом в этом вопросе научном согласии, о неких договоренностях по данному поводу, о едином, якобы общепринятом базовом определении этноса и этничности – совершенно не соответствуют действительности.
Основной водораздел: этнос – биологическая или социальная категория? Имеются приверженцы как одной из крайних позиций, так и сторонники различных компромиссных подходов. Автор этих строк – убежденный и непоколебимый биологист, считающий, вслед за Б.Ф. Поршневым: социальное не из чего вывести, кроме как из биологического.
Книга биологов Балановских в данном вопросе демонстрирует такую же противоречивость, как и в ряде других. Факты, добытые ими, противостоят их же теоретическим установкам и убеждениям.
С одной стороны, они дают настоящий бой советской грубо социологизирующей школе, памятником которой стала вышедшая в 1986 году статья Якова Машбица и Кирилла Чистова, безапелляционно утверждавшая:
«Существуя объективно, этническое самосознание является субъективным механизмом осознания этноса как общности. Это – одна из форм обыденного сознания, притом нередко способ осознания социальной общности как единства происхождения, как своеобразного биологического родства (русский – русский по рождению, француз – француз по рождению). Но это вовсе не означает того, что этническое самосознание действительно отражает биологическую реальность. Утверждать так значит возводить в ранг научной теории обыденную и притом иллюзорную форму сознания социальной по своей природе общности (никогда не удастся доказать, что все русские или французы, или англичане родственники между собой; более или менее крупные и неизолированные этносы даже теоретически не могут располагать единым генофондом)»94.
Товарищи Машбиц и Чистов ошиблись – притом в корне, сокрушительно. Этническое самосознание действительно способно и не отражать биологическую реальность или даже отражать ее превратно, тому есть немало примеров. Сознание вообще много чего может. Но это вовсе не значит, что этнос по своей природе не биологическая, а социальная общность.
Книга Балановских своей фактографией напрочь отвергает и полностью опровергает эту ложную точку зрения, господствовавшую еще недавно. Им удалось именно доказать, что очень многие крупные и неизолированные европейские этносы являются практически гомогенными, имеют единый генетический портрет, узнаваемый и отличимый от других этносов, а все сочлены этих этносов имеют, таким образом, общих предков в более или менее отдаленном прошлом. В соответствующем месте приведены даже таблицы гомогенности-гетерогенности разных народов, позволяющие сделать сравнения и придти к вполне однозначным выводам (речь о них впереди).
С другой стороны, факты – фактами, а в теории сами Балановские стоят ровно на той же советской ущербной философской и политической позиции. Они настаивают: «Попытка любой привязки гена к народу уже исходно неверна – это просто разные системы координат. Принадлежность к народу определяется самосознанием человека» (10). Подобные безапелляционные утверждения в духе «либеральной антропологии» а-ля Валерий Тишков они делают не раз. И в конце книги заявляют то же, что в начале: «Только сам человек может определить, к какому народу он себя относит. Это дело его выбора, не имеющего никакого отношения к биологии и к генетике» (315)95.
Видя это донельзя наивное смешение субъективного с объективным, так и подмывает спросить авторов: «Себя человек относит к этносу сам, субъективно, – или, все же, относится к нему помимо воли, объективно?». Ведь если следовать завету Тишкова и Балановских, то получается полная ерунда: «Мы – то, что сами о себе думаем».
Ясно и без доказательств, что это абсурд, субъективный идеализм чистой воды (то есть вранье и фикция), очень характерный для западной научной школы, но столь же чуждый для русской. Вопиюще антинаучный тезис в книге, претендующей на абсолютную научность!
Представьте себе, что овощи бы вдруг заговорили, и огурчик с вашей грядки заявил вам, что он кабачок или арбуз. Вы бы решили, что он попросту сбрендил. Этакий сумасшедший огурец-молодец. Вообще, любой психиатр, с места не сходя, опровергнет тысячью примеров любую попытку полагаться на самосознание человека в деле его идентификации. Мало ли «Наполеонов» томится по психушкам всего мира! Мало ли кто кем себя считает, в том числе в этническом смысле! Что же, мы так и должны всем верить?
Апология самозванства: вот как такой «научный подход» называется. Благословлять самозванцев, санкционировать самозванство… Какая уж тут научная этика!
В дальнейшем авторы профессионально поведут речь о тонких, еле уловимых отличиях в генофонде разных народов, даже таких почти неразличимо близких, как русские и белорусы. А это значит, определенно и недвусмысленно, что народы имеют каждый свой, как говорят сами Балановские, «генетический портрет». Но ведь любой биологический индивид может быть проверен на соответствие виду. Всегда можно составить генетический портрет конкретного человека и проверить его на степень соответствия генетическому портрету народа. И определить с высокой долей вероятности, кто перед нами – представитель данного этноса или самозванец. (В целом, разумеется, – и какого рода отклонения имеет, если имеет.) Вот это и будет единственно неложным установлением принадлежности к народу.
А тут вдруг такое! Патологическая ненависть ревнителей политкорректности к истинной науке всем известна. Печально думать, что она настигла и привела к присяге наших ученых, заставила их изрекать тезисы, ими же научно и опровергаемые в той же книге.
Но самое печальное: авторы уповают на самосознание как основной критерий этнической идентичности не только в отношении индивида, но и в отношении вида, то есть самого этноса. К примеру, они довольно наивно пишут: «Этнический уровень определить все же проще других – благодаря этническому самомознанию членов этноса. Люди обычно сами говорят, к какому этносу их следует относить» (93).
А мы, выходит, и сметь не должны их слова проверить научными методами? Но мало ли какие у кого аберрации, в том числе массовые. Встречались племена, искренне убежденные, что кроме них на свете вообще людей нет…
Следует решительно возразить против концепции этнического самоопределения! Она философски, мировоззренчески недопустима, научно нечестна попросту.
Балановскими, между тем, для нашего вразумления на этот счет создан специальный микрораздел «Этнос и этническое самосознание», отмеченный убийственной непоследовательностью и идеализмом.
Для авторов, к примеру, синонимами этноса являются – и это глубоко верно – народы, племена, нации. Но тут же они дают и глубоко неверный пример синонима: этническое самосознание – этничес­кое самоопределение; притом что самосознание по смыслу слова обязано отражать объективную реальность, а самоопределение – нет. Балановские тут же письменно подтверждают эту дихотомию.
Они верно указывают, с одной стороны: «В самосознании народа переплетены как сознание общности проис­хождения (“мы с тобой одной крови – ты и я!”), так и сознание общности исторической судьбы, отличной от других народов». Именно так: общая кровь и общая история составляют самую суть этнической общности, будь то племя, народ или нация! То и другое – вещи вполне объективные, самосознание тут совершенно не при чем.
И здесь же Балановские противоречат сами себе: «Этнос как универсальная единица популяционной системы обладает свойствами целостности и систем­ности. Эти свойства проявляются, прежде всего, в эт­ническом самосознании, цементирующем популяцию в единое – хотя и многоликое – целое… Но именно сознание общности исто­рических судеб обычно играет главенствующую роль в этническом самосознании и в формировании генофонда этноса (кто и когда это определил? – А.С.). Объединяющее начало этнического самосозна­ния приводит к тому, что постепенно все части этноса – независимо от их происхождения – рано или поздно генетически сближаются, становятся обладателями не­которых общих генов, образуя некий общий и неповторимый “портрет” генофонда» (24)96.
Вот мило! Сознание первично – материя вторична! Самосознание формирует генетику! Биологическая популяция есть феномен сознания! Архиепископ Беркли ликует и рукоплещет в райских кущах, почитывая Балановских…
А Балановские с каким-то садомазохистическим нажимом переводят эту установку конкретно на русский народ: «Очень ярко это проявилось в истории русского народа. Он вклю­чил в себя – кроме славянского – множество иных составляющих не только финно-угорского и тюркского происхождения, но также, видимо, и балтские, иранские, германские элементы. Попытки XIX века реанимировать сознание единства по происхождению (“по крови”) и противопоставить “великороссов” и “инородцев” не вы­держали критики со стороны общественности и науки – слишком очевидны были факты включения этнически инородных компо­нентов в сам русский народ. Не последнюю роль сыграли в этом и данные антропологии, выявившие внутреннюю неоднородность антропологического типа русских: географически разные части “ареала великоросса” различны и по физическому об­лику русского населения… Этот процесс слияния генофондов даже спустя мно­гие века далёк от завершения, в то время как этническое самосознание давно уж выкристаллизовалось в единое целое, выстраданное общностью исторических судеб населения Русской равнины» (25).
В дальнейшем сами же авторы собственными данными подтвердят, что генетическую гетерогенность русских не стоит преувеличивать и драматизировать (она ниже среднего), а также железно докажут, что азиатское присутствие в нашем генофонде вообще близко к нулю, статистически ничтожно.
Но дело даже не в этом, а в принципиальной трактовке фактов. Как известно, и золото не бывает 100-процентным. Если в каких-то русских людях присутствуют в виде примесей некие иные этнические субстраты, это ведь еще не значит, что в них отсутствует собственно русский субстрат как основной генетический компонент. К чему-то ведь эти примеси примешивались! От того, что Балановские не желают синтезировать некий эталон – «абсолютного русского», не следует впадать в отчаяние и говорить об исчезновении феномена русскости. Плодотворнее, наверное, было бы поговорить о ядре этноса, состоящем из обладателей максимального количества русских этнических маркеров, и его периферии, где это количество градуированно снижается. А следовательно, о соответствующей градационной шкале принадлежности к этносу. И о той границе, за которой один этнос теряет свою идентичность и преобразуется в другой. И т.д.
В порядке утешения и успокоения мне тут кажется уместным напомнить читателю о двух обстоятельствах, вытекающих из дарвиновского учения о дивергенции и реверсии.
Дивергенция (расхождение признаков) в популяции кроманьонца-европеоида и его потомков насчитывает не менее 50 тысяч лет. Как можно будет далее судить по исследованию Балановских, отдельные протуберанцы этой популяции еще в очень отдаленные времена (15-12 тыс.л.н.) достигали Охотского моря и Байкала. Дивергенциальное распадение ностратической общности, сложившейся задолго до того, на индоевропейские этносы (кавкасионцы, кельты, германцы, славяне, финны и др.) также относится примерно к этой же поре. Индоевропейские этносы, в свою очередь подверженные дивергенции, порождали разные субэтносы (так славяне породили антов и склавинов, ляхов, чехов, сербов, пруссов и др.), которые вступали между собою в разные отношения, но в случае их смешения происходило не исчезновение или «порча» этничности, а лишь реверсия – восхождение к исходному типу: явление, открытое Дарвином97.
Именно так, видимо, происходило и с русскими, причем как минимум дважды.
Во-первых, славянский этнос в ходе дивергенции раздробился на самые разные субэтносы. В том числе на два таких крупных, как анты на юге и склавины на севере, давшие в свою очередь жизнь многочисленным племенам. Но не только на них. Среди разнообразных славянских субэтносов, распространившихся по всей Европе от Балкан, Черного и Каспийского морей до Балтики и Белого моря, были и т.н. русы, также разделившиеся минимум на две популяции: южную, шедшую затем к восточным славянам через Подунавье и Приднепровье, и северо-западную, прибывшую туда же через побережье Балтики. Явившись же к восточнославянским племенам, потомкам антов и склавинов, русы подчинили оных, после чего ассимиляция названных трех этнических компонентов продолжилась естественным путем, приводя к появлению собственно русского этноса (народа).
Вполне понятно, что при таких обстоятельствах ни о какой «абсолютной» генетической гомогенности русских нечего и мечтать. Естественный изначальный дрейф генов, ведший к упомянутой дивергенции (расхождению признаков), а также различные метисации на перферии могли дать в результате богатое разнообразие даже внешних признаков, таких как цвет глаз, волос, строение черепа (долихокефалы – брахикефалы) и т.д. Не говоря о невидимых глазу генах.
Однако при этом результат все равно не выходил за рамки славянской суперэтничности, о чем, в частности, косвенно свидетельствует тот факт, что язык на всем русском пространстве от Новгорода до Киева оставался общим при всем богатстве диалектов.
Во-вторых, затягивая (как доказано Балановскими) в процесс этой внутриславянской ассимиляции финский субстрат и «балтские, иранские, германские элементы», проторусские люди при этом точно так же оставались в рамках индоевропейской и, тем более, ностратической биологической праобщности, по-прежнему принадлежа к расе европеоидов кроманьонского извода. Наша биологическая природа по большому счету (!) не менялась при этом. Здесь, кстати, разгадка повышенной готовности русских ассимилировать и ассимилироваться с другими европеоидами: нам не привыкать к реверсии, мы ее не боимся.
Таким образом, все просто-напросто упирается в правильное определение: русский народ – это сложносоставной европеоидный этнос, имеющий славянскую генетическую основу от летописных племен и говорящий по-русски. Сложносоставность в своей конкретности обеспечивает как внутрирусскую гетерогенность, так и генетическое своеобразие русских по отношению к другим европеоидам, в том числе по отношению к украинцам, белорусам и полякам, высоко гомогенным, не претендующим на сложный генетический состав98. А русский язык выражает это наше своеобразие в фонетике, лексике, синтаксисе и т.д.
Понятно, что при таком определении не только общность истории, но и (что куда более важно) общность происхождения русских не приходится брать под сомнение. А этническое самосознание русских («мы одной крови и одной истории») своей ослепительной самоочевидностью делает ненужным и нелепым какое бы то ни было самоопределение, которое есть не что иное как плод сомнений в собственной идентичности. «Самоопределяется» только тот, кто не уверен в своем происхождении. Тому, кто уверен, достаточно самосознания.
Самое отрадное: как мы вскоре убедимся, исследование (не концепция!) Балановских не противоречит вышеприведенному определению русскости ни в целом, ни в частностях.
* * *
Но вернемся, однако, к концепции. Авторы не могли не чувствовать недостаточность субъективно-идеалистического подхода к определению этничности. Все-таки, биология – настоящая наука, наука фактов, а не чьих-то мнений, даже всенародных. И они пытаются нащупать объективный критерий этничности, но… вновь ищут его не в биологических характеристиках этноса, а во внеположных собственно этничности эпифеноменах, конкретно – в языке.
Отвечая на вопрос, зачем определять финскую этничность по языку, Олег Павлович Балановский написал мне: «Вы пишите, зачем нужна лингвистика в выделении финно-угров. Но они и выделяются-то именно по лингвистике! Любой народ выделяется прежде всего по языку». Наихарактернейший ответ! При этом, однако, сами авторы, заявляя тезис о наличии финского субстрата в русском генофонде, определяют этот субстрат вовсе не по фонемам и лексемам, а именно по генам, в очередной раз жестоко противореча себе.
Поставив во главу угла такие «критерии» этничности, как самосознание и язык, авторы загнали себя в логическую ловушку без выхода.
Должен известить читателя, что от языкового критерия этносов советская наука отказалась еще в 1960-е годы, осознав его непригодность. Так, главные популяризаторы этнологии того времени, супруги Чебоксаровы, трудившиеся под покровительством главного этнолога СССР Ю.В. Бромлея, писали: «Чем же отдельные народы отличаются друг от друга? Вероятно, всякий, кто попытается ответить на этот вопрос, скажет, что главным признаком народа является его язык». Однако не зря в этих словах звучит ирония. Ибо исследователям уже тогда было совершенно «ясно, что на земном шаре существует много языков, которые являются родными не для одного народа, но для целых групп этносов. Границы расселения отдельных народов и распределения языков далеко не всегда совпадают… Нередко встречаются также народы, отдельные группы которых говорят на различных языках»99. Сказанное справедливо и не дает никакой возможности преувеличивать роль языка как критерия этничности.
Я не хотел бы углубляться здесь в проблему вторичности языковой природы человека по отношению к биологической (это сделано мной в другом месте100). Замечу только, что случаев перехода языка от одного народа – к другому (например, от народа-победителя к народу-побежденному и наоборот) очень-очень много. Вот экзотические, но весьма убедительные примеры.
У африканских пигмеев, чьи племена не живут все компактно друг близ друга, а разбросаны по большой территории, нет своего общего языка, каждое племя говорит лишь на языке тех разноплеменных черных земледельцев, что оказались по соседству с ним. Между тем, как пишет исследователь Джаред Даймонд: «Люди, обладающие такими отличительными характеристиками, как пигмеи, и обитающие в такой уникаль­ной среде, как экваториальные тропические леса Африки, в прошлом должны были жить достаточно изолированно и их языки должны были составлять уникальную семью. Однако сегодня этих языков больше не существует, а что касается аре­ала обитания пигмеев,.. то он теперь крайне фрагментирован. Сложив этногеографические и лингвистические данные, мы приходим к выводу, что земли пигмеев были в какой-то момент оккупиро­ваны пришлыми черными земледельцами и что языки этих зем­ледельцев стали языками пигмеев, у которых от их исконных наречий остались лишь некоторые слова и фонемы. Прежде мы уже наблюдали похожий эффект на примере малайских негри­тосов (семангов) и филиппинских негритосов, которые пере­няли соответственно австроазиатские и австронезийские язы­ки у заселивших их территории аграрных племен»101.
Прелесть приведенного примера в том, что пигмеи – не просто этнос, такой же, как все прочие, но мутировавший некогда в сторону захирения (как считали когда-то): нет, это, по мнению современной науки, вообще особая субраса! Она существует изначально как непреложная биологическая данность более высокого порядка, чем этнос. Тем не менее, определить ее по языку – невозможно. Расово-этническая идентичность есть, а языковой – нет! Ну, а кем себя считают пигмеи, каково их этническое «самосознание» – это вряд ли вообще кого-то интересует. Ибо кем бы они себя ни считали, на каком бы языке они ни говорили, одного взгляда достаточно, чтобы сразу определить: пигмеи! И никто иной!
Категоричность Балановских, избравших такие критерии этничности, как самосознание и язык, кажется удручающе излишней в свете этих (и множества подобных) данных.

ПРОБЛЕМА МЕТОДА: АРЕАЛ ГЕНОФОНДА – ИЛИ «ГЕНОФОНД АРЕАЛА»?
На втором месте по размеру вызываемых сомнений (после критерия этничности) стоит тезис авторов об ареале генофонда.
В хитросплетении авторской аргументации необходимо разобраться досконально, это важно для общего понимания книги.
Авторы постулируют: «Ареал русского генофонда – территория, населенная русскими» (24). Прекрасно сказано! Ясно и понятно.
На первый взгляд.
Но как определить, без предварительного генетического анализа, русскими ли заселена данная территория или еще кем-то? Не верить же, в самом деле, людям на слово! Нужен объективный критерий.
Перед нами – заметная проблема метода, весьма не новая, в частности, для социологов. Куда ни кинь, наталкиваешься на необходимость первоначального отбора, вынужденно условного. Характер условности – главный камень преткновения: кто и по каким критериям будет отбирать? Нужно быть максимально откровенным и точным, решая этот вопрос, не вуалируя научные принципы никакими побочными соображениями.
Балановские, ограничив ареал русского генофонда Русской равниной, записали, таким образом, в русские лишь гипотетических потомков восточных славян, некогда населявших некоторую часть территории Древней Руси (не всей). Это кажется странным, ведь русские массово и компактно живут и за Уралом, в Сибири и на Дальнем Востоке, на Украине и в Новороссии, и в Крыму, и на Южном Урале, и на Северо-Востоке Эстонии, не говоря уж про целиком генетически русскую (по данным Балановских) Белоруссию.
Получается, что из исследования выпали немаловажные части именно той самой русской популяции, которую надлежит исследовать. Что в корне противоречит авторскому определению ареала русского генофонда – постулату, приведенному выше.
Что же помешало авторам, анализируя последовательно одну часть русской популяции за другой по всей гипотетической территории расселения (в соответствии с собственным постулатом), фиксируя их генетическую общность и отталкиваясь уже от нее, со всей определенностью судить и о наличии некоего условно русского народа, и об ареале его расселения? Ведь они сами указывают: «Целые области пространства характеризуются сходными значениями генных частот» (16); вот по этим значениям и определяли бы популяцию…
Помешало отчасти своеобразное (слишком!) представление о популяции, о чем речь впереди. Отчасти тот факт, что русские, в отличие от белорусов или поляков, есть популяция разделенная, отдельные части которой находятся друг от друга на заметном генетическом расстоянии, что затрудняет (хотя и не делает невозможным!) выведение некоего общего для всех частей генетического «знаменателя».
Но главное – помешало именно то самое представление об этносе как небиологической сущности, о котором шла речь главкой выше. Коготок увяз – всей птичке пропасть.
Но это бы полбеды. Беда в том, что сильно ошибется тот, кто подумает, будто авторы и впрямь вознамерились исследовать «русский генофонд», как обещает нам название книги.
Самым парадоксальным образом авторы-биологи утверждают: «Прежде всего подчеркнем, что генетические границы не имеют никакого отношения ни к политическим границам (которые определяются политической ситуацией), ни к этническим границам (которые определяются этнической самоидентификацией группы населения)» (301).
Насчет политических границ это бесспорно так: они, бывает, разрезают единый этнос «по-живому», что с русскими, кстати, и произошло. Понятно, что этнос может существовать как целое и поверх государственных границ.
А вот насчет этнических границ авторы явно играют в абсурд: как генетические границы могут не совпадать с этническими? Это представляется невозможным по определению. Что же тогда отграничивают генетические границы, если не один этнос от другого? Какую-такую иную общность людей? Назовите же ее тогда!
Однако авторы уходят от такого ответа, а лишь многократно настаивают на том, что генофонд это, мол, одно, а этнос – совсем другое. И именно потому, что предлагают абсурдное: определять этничность через самоидентификацию, а не через биологию.
Но ведь понятно, что если позволить кому попало именоваться русским, то никакой общей генетической идентичности у троих, допустим, таких самозванцев можно и не обнаружить. И мало ли какой сброд вдруг оказался в том или ином селе на стыке разных расовых и этнических ареалов или на постоянных, излюбленных маршрутах тысячелетних миграций! Эти люди могут самоопределяться как угодно, но генетический анализ вряд ли подтвердит их общность. А если мы примем за общность именно сам генетический разнобой как таковой, то ареалом этой общности придется признать только данное село. Иного логика не допускает.
Между тем, авторы нам именно это и предлагают: «Говоря о русском генофонде, мы говорим обо всех генах, собранных всем долгим ходом истории в “исконном” русском ареале и запечатленных в нем. А уж какие гены в него попали – это дело истории, не нам судить» (10).
Такой подход порождает два класса недоумений.
Во-первых, если уж собрались выяснить, что же именно в сегодняшних русских генетически общего, если ставилась задача «изучить русский генофонд через его географию» (60), то непонятно стремление изучать русских не по всему ареалу их нынешнего расселения от Калининграда до Владивостока, а лишь на ограниченной территории.
Установленное авторами ограничение априори убивает самую проблему генетической идентичности русских, которой в этом случае «не может быть, потому что ее не может быть никогда». Это, на мой взгляд, не очень по-научному. Все-таки теорема решения задачи требовала бы хотя бы попытаться эту идентичность установить опытным путем. Не удалось бы – ну, тогда другое дело... А так – что мы узнаем? Где расселились русские в период Московского царства? Это и так не секрет.
Я бы понял другое: изучив русских на исконных территориях, обнаружить эталон русскости, чтобы потом отличать русских от нерусских или от не совсем русских, где бы они ни жили, где бы ни обнаружились. Это действительно важно, это очень нужно.
Так же важно разобраться, все те же ли мы, русские, пока еще, на всем пространстве России, или уже разные? А если разные, то где и насколько? Это тоже очень важно и нужно.
Но Балановские нам говорят: никакого эталона русскости нет и быть не может.
Тогда зачем все это?
«Русский генофонд на Русской равнине»! Казалось бы, речь должна пойти о генофонде русского народа. Нет, на самом деле исследуется лишь население определенного, искусственно ограниченного географического ареала, Русской равнины – и ничего более. Об этом нам неоднократно и на все лады напоминают сами авторы.
Но разве население ареала всегда тождественно этносу?Иногда это так (например, жители села Кубачи в Дагестане, не заключающие браков ни с какими окрестными селами и представляющие, по сути, народ-изолят), но чаще – нет. Принципиальную разницу выдает сама семантика слов: «народ» (те, кто народился) и «население» (те, кто населился).
Что же такое в этом случае исследуемый «русский генофонд»? Сумма генов, случайно находящихся в данный момент на данной территории? Получается, так. Почему же он тогда «русский»? Умом сего не понять.
Авторы очень стараются нам все разъяснить и разжевать, но только запутывают своими объяснениями дело.
Они, например, формулируют: «Генофонд определяется концентрацией генов в определенном историческом ареале» (10). Чьих генов? Чей генофонд? Непонятно. Выходит, по правде говоря, какая-то ерунда: генофонд ареала… Но тут уж, простите, попытка «сложить метры с килограммами»: приписать биологию к географии. Как если бы нам было интересно изучать ареал, а не этнос! Но возлюбленный авторами «ареал» не есть форма жизни и не способен обладать генофондом. Сам по себе он никому не интересен.
Увы, это не случайная оговорка, в другом месте мы натолкнемся на тезис еще покруче: «Русский генофонд входит в состав Восточной Европы, та в свою очередь – в состав Северной Евразии…» (30). Но биология не может входит в географию и наоборот102. Разве можно утверждать: «Волга впадает в русский народ»?! А ведь это то же самое…
Снова и снова открещиваются авторы от мысли, что этнос может определяться по биологическим критериям, по генам, в частности: «Анализируя “исконный ареал”, мы никогда не говорим об “исконно русском генофонде”, об “исконно русских” генах» (10).
Возникает вопрос: с какого момента и почему, в таком случае, генофонд на данной территории следует считать русским? И что здесь было до этого момента, какой генофонд? И как он вдруг стал русским, если не был таковым изначально, если «исконно русского генофонда» нет, как нас уверяют, в природе?
Перед нами новое противоречие: авторы определяли русские популяции, подлежащие исследованию по сумме антропологических признаков, исходя из понятия «исконного ареала» (287). А надо бы – ровно наоборот: определять исконный ареал по границе расселения популяций, объединенных суммой антропологических признаков. Где расселена антропологическая общность – там, стало быть, и есть ее исконный ареал.
Исконный, разумеется, относительно: он становится таковым с момента окончания заселения. Исконность зависит от фактора времени103. Территория Киевской Руси стала для русских исконной к XIII веку, Московского государства – к XV, а вся Россия – только в XIX веке. Но сегодня она для нас уже вся (за небольшими исключениями) – исконная, в т.ч., без всякого сомнения, Сибирь и Дальний Восток.
Но вот сомнение еще каверзнее: если в одном и том же ареале брать срезы разных эпох, то совсем не обязательно перед нами предстанет история одного генофонда. На определенном этапе, если подмес другой расы или этноса слишком велик, происходит качественный скачок, диалектический переход количества в качество. Сегодня перед нами один генофонд и, соответственно, этнос, глядь – завтра тут уже другой генофонд и, соответственно, этнос. Он может по недоразумению носить прежний этноним (греки – яркий пример), но этнос-то уже другой. И хорошо, если только этнос, а ведь может быть и расовая рокировка: один расовый тип исчезает, другой приходит ему на смену. Как это произошло в «ареале» нынешних Таджикистана, Узбекистана, Казахстана, некогда полностью европеоидных.
Как видим, неизменность ареала не гарантирует исследователю аутентичность изучаемого генофонда, который сегодня, допустим, заслуживает названия «русский», а завтра может и перестать. И где тогда прикажете искать народ, имеющий право так называться?
Во-вторых, не вызывают доверия критерии исконности, примененные авторами к избранному ареалу. Они спорны.
Авторы поясняют свой выбор ареала – Русской равнины – тем, что это-де исконный ареал русского народа. «”Исконный” ареал – это та территория, где популя­ция исторически сформировалась. Иными словами – где сложился её генофонд. Впоследствии ареал может расширяться или сжиматься, но для понимания истории генофонда (то есть того, как сформировался генофонд до своего расширения на другие территории) важно из­учать в первую очередь “исконный” ареал» (24).
Они призывают в обоснование своего выбора историю: «Особо подчеркнем – исторический, ”исконный” ареал задан вовсе не генетикой! Нет, он определен историческими науками, науками о прошлом. Именно они определяют, в каких пределах и на каких землях сложился русский народ» (10).
Пусть так, согласимся с этим. Но дальнейшая конкретика не может удовлетворять. Исконный ареал должен по определению: во-первых, включать в себя ВСЕ земли, на которых данный народ сложился, а во-вторых, не включать в себя земли, на которых он не сложился, а появился уже сложившимся. Авторы нарушили оба эти принципа104.
Балановские поясняют: «Для русского генофонда таким “исконным” ареалом можно считать территорию Московского государства до начала присоединения им земель с неславянским населением» (24).
Возникают вопросы:
1. Во-первых, знают ли авторы историю Московского государства? Историю русской колонизации105? Новгородские земли, Северо-Восток и Поволжье всегда были заселены нерусскими. Но Новгород присоединял их с X века, когда еще никакого Московского государства не было (да и до основания Новгорода славяне шли на финский Север). Владимир, Ростов, Тверь, Вятка – также… Все эти земли вошли в состав Московского царства уже к концу XV века. Московское царство изначально было этнически сложносоставным, полиэтническим, при существенном численном перевесе славянорусов, всегда остававшихся единственным государствообразующим народом, инициировавшим создание и расширение Руси;
2. Во-вторых, уж если ориентироваться на историю, то почему исконным для русского генофонда надо считать Московскую, а не Киевскую Русь? Ведь основной этап славянской экспансии на эти земли тогда уже произошел, на Севере и на Юге во всяком случае, да и в центре, в основном, тоже. В течение нескольких веков столицей русской земли, центром, вокруг которого активно формировался русский этнос был все-таки Киев, а не какая-то иная точка на карте. Впрочем, уже и тогда присоединение неславянских земель шло полным ходом, как минимум от Рюрика, призванного двумя славянскими и тремя (!) финскими племенами! А то и раньше, если судить по археологии. А вот Кубань, попавшая в исследование Балановских, никогда к исконным русским землям не относилась106;
3. В-третьих, сомнительно даже, что и вся территория Киевской Руси может быть зачислена в категорию «исконной». Разве не исключительно территория первоначального расселения летописных племен должна быть признана за таковую? Уж что может быть исконней! Тем более, что как выяснили сами Балановские, именно этот-то ареал (западная часть той территории, которую записали в «исконную» наши авторы) и хранит наибольшее генетическое своеобразие, роднящее его население как с летописными племенами прошлого, так и с современными белорусами и украинцами (81)107.
Почему авторы пожертвовали этой существенной генетической близостью при определении как исконного ареала, так и вообще русской популяции, и предпочли ей менее существенную близость с ассимилированными финнами? Кто из здравомыслящих русских воспринимает финнов как братьев, да еще вместо белорусов или украинцев? Кто согласится признать финнов вторым государствообразующим этносом Руси?
Как ни крути, а к самым исконным русским территориям относятся многие земли нынешней Украины, Белоруссии и Прибалтики. Почему же Балановские их не взяли ради объективности и полноты исследования? И кстати, если генетически русские и белорусы – практически одно (как это неопровержимо доказывают сами авторы), то почему их исследуют порознь, почему искусственно разделяют друг от друга? Уж если обязались брать русский исконный ареал – так и возьмите исконный, не сдвигая его резко на восток!
Ответ Балановских повергает в шок поклонника научной честности: «Чтобы не потакать геополитическим спекуляциям, нам пришлось “обрезать” надежно изученный ареал русского народа по современной политической границе России» (153).
Ничего себе аргумент! Вот так критерий исконности! Вот так ученые!
Разве можно так?!
Попытка Балановских взойти на Олимп от грешной Земли явно не удалась. Казалось бы, какое ученому дело до политики?! Но это не так, конечно. Нельзя ставить политику в оппозицию к науке, как алхимию к химии, астрологию к астрономии, шаманство – к медицине и т.д. Подлинная политика – это синтез наук: биологии, истории, культурологии, психологии, экономики и др. Поэтому настоящему ученому лучше бы иметь научно выверенную до последней мелочи политическую позицию. Но уж если таковой нет, то не следует ли закрыть глаза на внеположные исследованию обстоятельства и честно придерживаться объективных методов и полных данных чистой науки?!
Ученый должен понимать: не хочешь потакать одним политикам (и политиканам) вольно, сознательно – будешь потакать другим невольно, в меру своего непонимания. В стороне остаться не удастся в любом случае. Небрежное, свысока, «олимпийское» отношение Балановских к политике оказало дурную услугу им как ученым и русским как народу. Ибо авторы хотели бы, но не могут быть вне политики и потому вторгаются в нее неуклюже. Увы! Они таки пошли на поводу у политических спекулянтов, притом жестко антирусских, приравняв политическую границу к генетической, этнической! (Хотя сами против этого предостерегали.) И тем самым де-факто опротестовали статус русских как разделенной нации и их естественное право на воссоединение…
Голос Балановских-политиков, к счастью, стоит немного. Но в результате этой их манипуляции пострадала наука, они изуродовали, «обрезали» не ареал, а истину. А поскольку голос Балановских-ученых, напротив, стоит немало, их книжка льет воду на мельницу украинских и прибалтийских националистов и русофобов. А что хуже всего – ставит интеллектуальное препятствие на пути воссоединения русских с белорусами, русских России – с русскими Украины, Казахстана, Эстонии. Такова пагубная политическая проекция научной непринципиальности и предвзятости.
Нехорошо.
* * *
Мои недоумения по поводу «философии ареала» Балановских на этом не заканчиваются, но уже относятся к другим, не только русским ареалам, назначенным ими к рассмотрению. Отчасти об этом придется говорить в следующей главке, специально посвященной проблеме популяции, но кое-что необходимо сказать уже сейчас. Главная претензия – та же: в рассмотрение берется не ареал генофонда, а генофонд ареала.
Несколько смешивая, по обыкновению, биологию с географией, Балановские оперируют понятием «ойкумены», традиционно, от древних эллинов, географическим и цивилизационным, – как биологическим, популяционным. И пишут: «Ойкумена – это уже самый высокий уровень для популяций человека. Человечество представляет единый вид и является той самой большой “матрешкой”, в которую вложены все остальные» (93).
Против такого взгляда необходимо возразить. Из того, что при создании всего человечества, всех рас и народов использовался в разных сочетаниях один и тот же набор генов в разных комбинациях – еще не следует их родственная связь и/или восхождение к общим предкам. Попробуйте заменить в такой гипотезе слово «ген» на слово «химический элемент» или «атом» (а ведь все мы, безусловно, сделаны из одинаковых атомов) и абсурдность ее станет очевидной.
С тех недавних пор, как генетику Сванте Паабо удалось неопровержимо доказать, что неандерталец не является предком кроманьонца, вся эволюционная цепочка происхождения человека, заучивавшаяся нами в школах, полетела ко всем чертям. Теории моногенизма (происхождения всего человечества в одном месте от одних предков) был нанесен смертельный удар, а полигенисты заслуженно торжествуют. Самая большая реальная «матрешка» отныне – раса.
Балановские, как видим, не учитывают названное обстоятельство, оставаясь на позициях моногенизма («все народы от века друг другу сродни»). Что плохо сказывается как на выборе ареала исследований, так и на трактовке результатов.
Так, очередной любимой игрушкой авторов оказывается такая «ойкумена» и такой «генофонд», как «Северная Евразия». Которая, как мы убедимся, и не ойкумена, и не генофонд. Модный у политических спекулянтов, которых так опасаются Балановские, топоним «Евразия» вообще, на мой взгляд, имеет крайне ограниченное применение. Представление о Евразии согласуется вполне лишь с геологией, уже только кое-как с географией (и то физической, но не политической), а уж с расологией, антропологией, историей, политологией, культурологией – вообще никак не согласуется!
Балановские интригуют нас: «В результате специально проведенного анализа генофондов народов всего мира, мы можем сегодня утверждать, что именно генофонд Северной Евразии (основную часть которого составляет Россия) сохраняет в себе максимум характеристик общечеловеческого генофонда. Такого сходства с генофондом человечества нет ни в одном другом генофонде коренного населения мира. Если основываться только на этих свойствах и на минуту забыть, о сколь северной окраине ойкумены идет речь, то можно было бы подумать, что мы имеем дело с некой самой центрально расположенной частью мировой суши или же с прародиной человечества. Но поскольку первое предположение неверно, а второе невероятно (?), то тем самым мы стоим перед самой настоящей загадкой, представляющей серьезную научную проблему» (17). На с. 369-372 они прямо отождествляют Северную Евразию с «бывшим СССР» и подтверждают свой вывод: «Наиболее близок к мировому “генетическому центру” генофонд Северной Евразии» (370).
Ну и что? О чем это говорит? СССР – «модель мира»? Мерси за честь, а толку-то что?! Ведь такое генетическое разнообразие характеризует вовсе не некий единый «генофонд Северной Евразии», несуществующий на самом деле: вместо него налицо салат из генофондов разного этнического и расового происхождения, упакованных в одну политгеографическую оболочку Советского Союза, который, кстати, не случайно распался именно по этнополитическим границам.
Если в одну емкость вы вывалили вместе селедку, шампанское, духи и елочные игрушки, а потом перемешали – разве это все составляет единство? Разве что в смысле оригинального новогоднего подарка. Но произвольность, необязательность такого «подарка» бросается в глаза. И вообще, границы емкости – это еще не «единство»!
* * *
Подытожу. Подходить к фактам, обнаруженным Балановскими, с их установками нельзя. А то выводы будут: а) ложными, б) не поддающимися рациональной трактовке.
Во-первых, непонятно, как можно замыкать некий якобы единый генофонд в ойкумену типа «Северная Евразия» (географически совпадающую с СССР, где и проводились полевые исследования)? Генофонд не может быть замкнут в границах политической географии, в границах некоей страны. В противном случае чей же это будет генофонд, какого этноса, какой расы?
То, что попадает в оптику Балановских, именуется не иначе как «население Советского Союза». И все! Тут нет ничего этнического, ничего расового. Если, конечно, не считать за этнос такую фикцию, как светлой памяти «советский народ» – фантом из фантомов, не проживший и полвека.
Перед нами – искусственное, вымышленное единство. Пресловутый генофонд ареала. Поэтому мозаичность «генофонда Северной Евразии», на которую упирают авторы (253), на деле ни о чем не говорит, поскольку ареал выбран произвольно и неправильно, а сам подобный «генофонд» – классическое «воображаемое сообщество» по Бенедикту Андерсону. Вроде пассажиров вагона метро, генофонд которого никому не придет в голову изучать, хотя ареал налицо.
Такая псевдоцельность ничем, кроме случайных границ, не скреплена. Никакого обобщающего значения ее исследование дать не может в принципе: ведь сюда попадают и европеоиды, и монголоиды, и метисы. Не может простая сумма генов Северной Евразии (то бишь СССР) почитаться за какой-то единый генофонд, тем более если мы признаем, что «по уровню общего разнообразия этот генофонд занимает первое место в мире»!
Эту понятийно-методологическую дикость авторы никак не объяснили. Точнее, привели мелким шрифтом такое объяснение, которое заставило меня до боли им посочувствовать, но… не оправдать:
«Для советских генетиков Северная Евразия вынужденно становилась всей ойкуменой. Влияния государственной идеологии на науку было невозможно избежать. Например, в компьютерные картографические программы граница СССР была «зашита» так же прочно, как очертания континентов… “Железный занавес” – государственная граница СССР – действительно воспринималась тогда как граница осязаемого мира, граница “местной” ойкумены» (246).
Что ж, мы все родом из СССР, но, простите, прошло уже 20 лет с его кончины; кажется, было время избавиться от издержек политического диктата. А если авторы этого не сделали, чем их извинить? Не есть ли это та самая политическая спекуляция, которой они так старались избежать?
Самое интересное, что авторы открыто возводят свой произвол в принцип и метод, провозглашая: «Выделение регионов целиком подвластно произволу (таланту, научной интуиции) исследователя» (93)!
Результат этого принципа – ставки на произвол – налицо.
Во-вторых, стоит только «расшить» границы СССР – и загадка, обескуражившая Балановских, просто исчезает. Надо взглянуть на генофонды именно поверх границ, в т.ч. с Китаем и Монголией.
Тогда-то и обнаружится тотчас же, что естественные границы у генофондов есть, но они называются не Северная Евразия, не СССР, не Китай или Монголия, а «раса монголоидов» и «раса европеоидов». Не политическую, а этнографическую (в расовом ключе) карту мира следует иметь в виду при таких исследованиях108.
Сами авторы это признают опять же мелким шрифтом, между строк, стыдливо и робко. Они пишут: «Генофонд Северной Евразии с самых древних эпох своего существования состоит из двух взаимодействующих и взаимопроникающих субгенофондов. Думается, мы не погрешим против истины, если – на правах правдоподобной гипотезы – соотнесем эти субгенофонды с европеоидной и монголоидной расами: эта гипотеза уже нашла подтверждение в анализе антропологических данных о населении и Восточной Европы, и предварительных данных о Северной Евразии» (253).
Замечательное, честное признание, только неясно одно. Зачем говорить о каких-то «субгенофондах» внутри мифического «генофонда Северной Евразии», когда речь на деле идет просто-напросто о двух принципиально разных расовых генофондах, сошедшихся навстречу друг другу на указанной территории?! Европеоидный и монголоидный генофонды самостоятельны по своему происхождению и генетическому наполнению, они самодостаточны и не являются структурными подразделениями никакой более высокоорганизованной общности: это ясно, как божий день, любому непредвзятому наблюдателю. Да, они взаимодействуют и даже взаимопроникают – ну и что?! У гибридов бывает плодовитое потомство, это давно доказано натуралистами109.
На самом деле наблюдения Балановских (особенно хорошо они понятны на картах, о которых речь впереди) есть важный довод в пользу не признаваемого ими полигенизма: мы отчетливо видим далеко разнесенные центры расогенеза и обширную зону разной степени метисации между ними. Именно тут и лежит разгадка того, что показалось авторам загадкой. Но для того, чтобы увидеть ее, надо отвернуться от генофонда ареала и повернуться к ареалу генофонда!
Да, бывший СССР есть именно прародина, но только не всего человечества, этой фикции, а лишь расы европеоидов: здесь лежит эпицентр ее расогенеза. А рядом, в Монголии и Китае – эпицентр расогенеза монголоидов. Вот и весь секрет.
В-третьих. Игры с географией довели Балановских до очень сомнительных утверждений. Увлекшись фикцией единого «генофонда Северной Евразии» (или будучи принуждены к тому советской цензурой), они изобрели еще и такие новации, как «европейский этнос» и «сибирский этнос». Что тут скажешь?
Прежде всего: таких этносов никогда не было, нет и быть не может, поскольку в том же «европейском этносе» присутствуют и кельты, и германцы, и славяне, и финны, и кавкасионцы, и баски, и корсиканцы и прочие настоящие отдельные этносы и суперэтносы. Какой же может быть «суммарный этнос»?! Это лишь салат из этносов, как и в пресловутой «ойкумене». Европейским этносом можно было бы назвать только такой этнос, в котором вся эта смесь перемешалась, гибридизировалась до степени однородности, как перемешались в латиносах-метисах индейцы, негры, испанцы и португальцы. Латиноамериканский этнос реально существует, европейский – нет.
Что до «сибирского этноса», то тут маседуан еще покруче европейского. Если судить по генетическим расстояниям не только между разными народами, но и между разными популяциями отдельных сибирских народов (по данным Балановских), ни о какой этнической «сибирской» цельности не может быть и речи.
Но у меня возникает и вовсе нехорошая политическая ассоциация.
Некогда в ведомстве министра Третьего Рейха по делам оккупированных территорий Альфреда Розенберга работал начальник отдела колонизации Ветцель. Ему было поручено подправить в соответствии со своей компетенцией план «Ост», вчерне сделанный ведомством Гиммлера. Одной из навязчивых идей Ветцеля был якобы автохтонный «сибирский народ», который предлагалось искусственно культивировать. Ветцель писал: «Мы должны также стремиться всячески усиливать сибирские народы, чтобы не допустить укрепления русских. Сибиряки должны чувствовать себя народом с собственной культурой».
К сожалению, мы уже дожили до того, что эта идея, выношенная гитлеровцами, находит своих адептов не только у реальных сибирских автохтонов, но и в русской Сибири, «обиженной» на Москву, на центральную власть. Исконно русские люди, отлично знающие свои русские по всем линиям корни, кокетливо предпочитают именоваться сибиряками, а не русскими, словно не понимая опасности этой игры.
А игра эта для нас, русских, опасна – и смертельно. Кто бы мог сто лет назад предположить, что малороссы когда-нибудь решительно отмежуются от русского суперэтноса, отрекутся от общерусского корня! Но ведь сегодня это реальность. К аналогичной реальности могущественные силы сегодня всячески подталкивают и белорусов, и казаков, и поморов, и семейских Алтая, и старожилов Магаданской области, и кержаков, и другие русские субэтносы. А теперь еще и сибиряков в целом.
Нужно ли разъяснять, что за всем этим стоят планы всемирных стратегов по расчленению России? Многим в этом мире очень хотелось бы, чтобы русские и впрямь замкнулись в границах Московского царства.
Понятно ли, в какую игру втянулись Балановские со своим «сибирским этносом»? В устах авторитетных ученых даже пустая оговорка может сыграть зловещую роль.
И здесь уместно снова вернуться к выбору Балановскими «ареала генофонда».
Балановские жестко констатируют: «Русский генофонд… в двучленной структуре генофонда Северной Евразии… целиком относится к его западной половине… остается на территории западного, европейского субгенофонда, не заходя не только в восточную, но и в переходную зону».
Как прикажете понимать это утверждение?
Если здесь речь о несмешении русских с каким-либо монголоидным субстратом, то тут все ясно и верно. Но если речь о географическом расселении русских, об их повсеместной идентичности – то нет. Ведь мы, русские, согласно переписям, имеем статистическое большинство и на Урале, и в Сибири, и на Дальнем Востоке. Да и антропологи то же говорят: русские антропологически едины по обе стороны Урала. Русский – он и в Африке русский.
Можно понять так, что Балановские своим утверждением ставят под сомнение этот тезис. Не хотят ли они сказать, что на деле там, за Уралом, – сплошь генетические ассимилянты? Не вполне русские?
В сочетании с их фактическим отказом изучать русский генофонд за пределами Московского государства, а также с их сомнениями в том, что за пределами «исконного ареала» русские являются коренным народом, а не колонизаторами (283), авторы объективно работают на идею дальнейшего расчленения русского народа на «настоящих» русских, проживающих в пределах оного ареала, и различные модификации типа «сибиряков».
Это не только научно неверная, но и очень вредная, опасная идея с точки зрения пропаганды и укрепления этнического единства русского народа, являющегося сегодня единственной скрепой, предохраняющей пока Россию от трагической судьбы распавшегося СССР.
Вот к чему привела авторов подмена ареала генофонда – генофондом ареала.

ПРОБЛЕМА МЕТОДА:
ПОПУЛЯЦИЯ – КАТЕГОРИЯ ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ИЛИ БИОЛОГИЧЕСКАЯ?
Рядом с проблемой определения и понимания этноса и ареала стоит проблема определения и понимания популяции, термина, которым Балановские пользуются особенно часто.
Авторы разбивают наши иллюзии: «Если нет генов русских или славянских, отчего же мы генофонды называем такими именами? Лишь оттого, что популяциям (и их генофондам) надо дать понятные имена» (235-236).
Что же это за популяции такие, которым зачем-то надо давать понятные имена? И притом не просто «давать» новые имена, а произвольно присваивать старые, всем известные, популярные этнонимы!
Не обретет ли при этом, например, некая этнически вполне бессодержательная популяция ярлык «русская», украденный у вполне определенного по содержанию этноса? Не происходит ли на наших глазах смешение или подмена понятий «этнос» и «популяция»? Или, наоборот, не происходит ли разведение этих двух синонимических понятий по разным полюсам смысла110?
Такая установка авторов вообще обессмысливает само понятие «русский генофонд». А заодно и их труд. Если объективно русских нет, чей же генофонд исследуется?
Балановские объясняют с милой простотой: «Если сказать, что под русским генофондом мы бу­дем иметь в виду коренных сельских русских в их “ис­конном” (историческом) ареале, а затем использовать термин “русский генофонд” во всей книге, то читате­лю легче будет понять, о чём говорят авторы. Поэтому генофондам мы и даём условные имена – для простоты взаимопонимания» (236).
Логическая порочность хода мысли видна невооруженным глазом: русский генофонд – это русские люди, поэтому генофонду условно дано имя «русский». А русскими-то эти люди являются как – условно или безусловно? Если условно, то вообще теряется, становится зыбким и неопределенным предмет исследования: условно русский генофонд условно русских людей. А если безусловно, то почему тогда нужно считать условным русское имя генофонда? Он тоже безусловно русский и больше ничей! Но если данный генофонд является безусловно русским, значит те гены, которые отличают его от других генофондов, – они и будут являться «русскими генами». Которых, якобы, нет в природе.
Таким образом, главное внимание должно соседоточиться на поиске ответа на вопрос: почему мы должны считать русскими этих людей, есть ли для этого твердые основания? Ответ может быть получен, по логике, только одним способом: ту или иную популяцию следует протестировать на соответствие биологическому эталону русскости (русским генам). Но такого эталона, как нам уже объяснили Балановские, не может быть, потому что его не может быть никогда.
Замкнутый круг…
Зачем все это делается? Зачем вообще надо изучать некие «популяции», как нам предлагают Балановские?
На этот вопрос ответить непросто по одной причине: авторы трактуют термин «популяция» очень уж на свой лад.
Что принято понимать под словом «популяция» в биологии – и что понимают под ним Балановские? Увы, совсем не одно и то же. Судите сами.
* * *
Биологический энциклопедический словарь (гл. ред. М.С. Гиляров; редкол.: А.А. Бабаев, Г.Г. Винберг, Г.А. Заварзин и др): «Популяция, совокупность особей одного вида, обладающих общим генофондом и занимающих определённую территорию» (здесь и далее выделено мною. – А.С.).
Большая советская энциклопедия (Н.В. Тимофеев-Ресовский, А.В. Яблоков, Н.В. Глотов): «Популяция в генетике, экологии и эволюционном учении, совокупность особей одного вида, более или менее длительно занимающая определённое пространство и воспроизводящая себя в течение большого числа поколений… Основной характеристикой П., определяющей её центральное положение как элементарной единицы эволюционного процесса, является её генетическое единство».
Биология. Современная иллюстрированная энциклопедия (гл. ред. А.П. Горкин): «Популяция, совокупность особей одного вида с общим генофондом, в течение большого числа поколений населяющая определённое пространство или объём (водный) с относительно однородными условиями обитания и относительно обособленная (изолированная) от других совокупностей этого вида».
Общая биология: Учебное пособие для 11-го класса: «Популяция  — структурная единица вида… Группировки (совокупности) особей одного вида, длительно населяющих определенную часть ареала, свободно скрещивающихся друг с другом и дающих плодовитое потомство, относительно обособленные от других совокупностей этого же вида, называются популяцией… Таким образом, популяция  является внутривидовой группировкой и, следовательно, конкретной формой существования вида, а сам вид — сложной биологической системой».
Особенно важно для нас данное здесь же в учебнике определение ареала: «Ареал вида. Особи одного вида встречаются на территориях, где они находят подходящие для жизни условия. Часть земной поверхности (или акватории), в пределах которой встречается данный вид, называется ареалом».
Подчеркнем: ареал детерминируется видом, а не вид ареалом!! Мы не можем, поместив в один садок исландскую селедку и селедку иваси (а тем более, добавив к ним треску), утверждать потом, что это – одна популяция. Никакие границы, кроме биологических, генетических, – политические, административные, географические, любые иные, неважно! – не могут определять ареал популяции.
* * *
Ознакомившись с хрестоматийными текстами, мы должны со всей определенностью дать себе ответ на главный вопрос: чем же определяется принадлежность к этнической популяции? Территорией или генофондом? Понятно, что может быть только два взаимоисключающих ответа: либо – либо. Поскольку территория не детерминирует генофонд этносов (за редким исключением народов-изолятов), а генофонд, естественно, не детерминирует территорию.
Энциклопедические статьи и учебник трактуют этот вопрос однозначно. Главное в популяции – биологическое родство всей совокупности особей, принадлежность к одному виду (в наше случае – этносу), общность их генофонда. Границы популяции есть границы вида (или внутривидовой группы), обладающего общим генофондом, а посему должны определяться именно генами. Ареал, в котором проживает весь данный вид, – это и есть ареал данной генеральной популяции, и никак иначе. Поскольку на конкретный вид, в данной популяции проявленный, указывает присущий ему генофонд. Это требование элементарной логики. Биология не поверяется географией.
Итак, популяция есть понятие биологическое, а не географическое.
А что пишут Балановские, какое определение дают?
А вот: «Популяцию человека можно определить как относительно обособленную группу населения, которая исторически сложилась на определенной территории и воспроизводит себя в границах этого “исторического” ареала из поколения в поколение» (15).
Обратите внимание: не часть народа (этноса), а группу населения! То есть, заведомо не вида, как принято у биологов, а случайного для данной территории набора особей разных видов. Фактором, образующим популяцию, отчетливо выступает территория (излюбленный авторами «ареал»).
Такова у Балановских дефиниция популяции, явно противоречащая общепринятой. Интересно, что сами авторы характеризуют свое определение довольно уничижительно, находя, однако, в нем своеобразные достоинства: «Это нестрогое и невнятное (!) определение позволяет привлечь внимание к крайне важному моменту: для популяционной генетики “популяция” – это не просто случайная группа людей… Нет, популяция – это особый, исторически сложившийся, и главное – стабильный суперорганизм, живущий в конкретных рамках исторического времени и географического пространства. В этих же рамках времени и пространства существует и генофонд популяции» (15). На деле, конечно, «исторически сложившийся суперорганизм» сложился именно и только по воле случая, в одном месте одного – в другом другого.
Как видим, Балановские принципиально определяют популяцию, так же как и генофонд, не по генам или иным биологическим критериям, а по территории и истории. Но тогда получается, что биологический, вроде бы, термин не имеет биологического содержания. Нонсенс? Да. Потому что мы попадаем в методологический тупик: нельзя в принципе небиологическое явление исследовать биологическими методами. Нельзя одну науку мерить категориями другой, «складывать метры с килограммами».
Как авторы попали в эту логическую ловушку? Как можно популяцию привязывать к ареалу, измерять, ограничивать ареалом? А если она не совпадает с «определенной (кем?) территорией»111? Кто внушил им эту ересь? Популяции кочуют, мигрируют…
Вновь политкорректность загнала в тупик? Или идеологический диктат советской власти? Нет, на этот раз, скорее, увлечение красивой и пустой фразой модного некогда болтуна, французского анархиста-бакунинца Элизе Реклю112: «География по отношению к человеку есть не что иное, как История в пространстве, подобно тому, как История является Географией во времени». Эту вполне бессмысленную мыслишку Балановские с пиететом вынесли в эпиграф и потом еще цитируют и комментируют в восторге: «Это ясное и элегантное выражение принципа эргодичности, то есть взаимозаменяемости пространства и времени, как нельзя лучше отражает понимание геногеографии как истории генофонда, неотделимой от естественной и общественной истории популяций человечества» (15).
Ссылка на Реклю, чьи слова никак не относятся к физической географии, а только к политической, говорит лишь об одном: авторы перепутали один вид географии с другим. Вот и выходит, что порой даже бесспорно верные тезисы Балановских получают затем уродующее их преломление.
К примеру, они совершенно правильно указывают: «Все локальные популяции данного народа в совокупности образуют этническую популяцию» (93). Но что же это оказываются за «локальные популяции»? Биологи Балановские в своем географическом понимании следуют самому максималистскому варианту: «В русском населении элементарные популяции могут быть самого разного “административного” ранга: сельсовет, район или даже край» (92).
Искусственность границ названных популяций бьет в глаза. Русские расселялись, когда этого административного деления еще не было, оно не органично и никак не ориентировано на ареал расселения! Административным решением нельзя никого назначить русским. Генам – бесчисленные тысячи лет, а административные границы меняются все время. Авторы сами писали, что генетические границы и политические могут не совпадать, но ведь отличие политических границ от административных только в масштабе.
Впрочем, чему удивляться. Коли уж начали с географических границ «ойкумены»-СССР, то вот и дошли до административных, столь же условных, а то и произвольных, оставленных в наследство коммунистами, любившими перекраивать карты.
Правда, авторы загадочно уточняют: «Возможны и не “административные” классификации русских популяций» (30), но расшифровки этому не дают и сами никакими другими классификациями не пользуются.
Здесь хочется еще раз подчеркнуть: любые границы, проведенные на карте человеком, произвольны и условны. В то время как популяции – естественны и самотождественны, независимо от любых границ. Разве популяция лосося в Баренцовом море определяется границей 200-мильной зоны: здесь норвежский, а там – российский лосось? Разве популяция сусликов зависит от границы с Китаем или Казахстаном: здесь российские суслики, а там – китайские, казахские? Разве советские корейцы генетически не такие, как в Корее?
Или тот же лосось: пока жирует в Тихом океане – это, выходит, одна популяция, а как явится в Охотское море на нерест – так сразу другая? Или, все-таки, та же самая?
Одна реплика авторов помогает понять, что за досадная аберрация произошла с их пониманием популяции. В небольшом разделе «Система популяций» они пишут: «От локальных популяций мы поднимаемся к народам… Народ лишь в чрезвычайно редких случаях соответствует самому нижнему уровню популяционной системы, ее кирпичику – элементарной популяции… Обычно же каждый народ и сам является иерархически организованной системой популяций. И яркий пример тому – русский народ. Его “кирпичиками” – локальными популяциями – являются города, деревни, села, погосты, починки, поселки, выселки… Группа локальных популяций составляет популяцию более высокого уровня – волость (сельсовет), сельсоветы объединяются в районы, районы – в области, области – в регионы (например, Русский Север) и только далее уже следует этнос (русский народ)» (30).
В этих словах отчетливо видны два момента, с которыми нельзя согласиться и которые стали для Балановских камнями преткновения.
Во-первых, мы видим: авторы пытались идти от частного к общему, от части к целому. А надо бы, в первую очередь, – от целого к части, от общего к частному, как того требует классическое определение популяции. Ибо иначе получится, как в знаменитом анекдоте про слона, которого по частям описывали пять слепых. Но ведь целый слон – это и не хвост, и не хобот, и не бивень, и не нога, и не бок, хотя все это у него имеется. Вначале необходимо определить, что же общего у данных популяций; надо удостоверить, какой вид (этнос) они все представляют; выяснить, что в каждой из них имеется от целого, как она с целым связана.
Во-вторых, отчетливо видна ущербность привязки к административному делению.
Балановские считают – и это глубоко верно – что этнос (синоним: народ, племя, нация) есть «универсальная единица популяционной системы» (24). Но тогда о каких «популяциях» в административных границах можно говорить? Мне здесь видится противоречие, ведь русский этнос ни с одной из них не совпадает. Ибо нет таких этносов: «архангельские русские», «калининградские русские», «курские русские», «московские русские», «сибирские русские», «русские села Кукуева»…
Есть генеральная популяция русских вообще. Это популяция, как говорят биологи, «разделенная», то есть имеющая в себе локальные популяции низшего уровня, могущие незначительно отличаться генетически друг от друга. К ним относятся и эксклавы, будь то Калининградская область или некий район Лондона. И эти эксклавы пребудут частью генеральной популяции до тех пор, пока не перемешают свой генофонд с автохтонами (например, в Лондоне) или мигрантами (например, в Калининградской области) до степени утраты идентичности.
Но одно дело – эксклав, со всех сторон обтекаемый иными этносами. Учет политических (область) или административных (район) границ, его определяющих, в этом случае оправдан. А другое дело – проживающие бок о бок в самой России разные русские популяции более низкого уровня, чем народ в целом. Это не эксклавы, они не отделены чужими территориями, не разделены морями и пустынями, а потому не подлежат выделению по административному или географическому признаку.
Вполне понятно, что некоторая генетическая разница подобных отдельных популяций такого большого, географически разбросанного народа, как русские, – есть неизбежность. И Балановские – великие специалисты, говорю это без малейшей иронии, именно по этим тонким различиям генофонда, описанным ими в разных системах и картографированным. Вот на этих-то замечательных, уникальных картах наших авторов и видны воочию истинные границы популяций! Которые могут совпадать, а могут и далеко не совпадать с административными. Как то и положено биологическим общностям.
В чем же смысл выделения в «локальные популяции» соседних, близлежащих сел или областей, если у них не различаются генофонды? Нет никакого смысла! Это противоречит хрестоматийному пониманию популяции. Но Балановские противоречат и сами себе, поскольку знают и убеждают нас, что «целые области пространства характеризуются сходными значениями генных частот» (16). Вот через эти сходные значения и определяли бы популяции!
И наоборот: как можно говорить о популяции, скажем, всего Русского Севера, когда Балановские отчетливо и очень убедительно выделили там как минимум два русских ареала, чей генофонд отличается по целому ряду позиций от всех остальных, указывая именно на наличие разных русских популяций в данном регионе? Вот эти два ареала, биологически заметно иные, – безусловно и есть локальные популяции русского народа, а какими административными границами они при этом очерчены (или не очерчены) – не суть важно.
* * *
Философия популяции, как и философия ареала имеет у Балановских ряд странностей и вызывает резкое неприятие именно с философских, логических и мировоззренческих, позиций.
Балановские начинают с человечества как популяции самого высокого уровня, чей ареал – вся планета Земля. С этим невозможно согласиться.
Как следует из хрестоматийного определения, нельзя, к примеру, говорить о популяции просто рыб в Охотском море, но говорят лишь о популяциях вида: трески, наваги, иваси, палтуса и т.д. в этом море. Разве можно иметь в виду под популяцией механическую сумму всех рыб водоема? Это недопустимо в терминах науки. Нельзя сложить навагу с иваси, добавить туда палтуса и треску и все это вместе взятое назвать популяцией Охотского моря.
Но Балановские утверждают обратное: «Все человечество представляет собой одну гигантскую популяцию, подразделенную на множество меньших… Это принцип матрешек» (335); «Все человечество представляет собой многоуровневую, иерархическую популяцию, и почти каждая конкретная популяция и сама состоит из нескольких субпопуляций, и входит в состав популяции более высокого иерархического уровня» (336).
Это что-то странное.
Выше уже говорилось, что ни калининградцы, ни москвичи, ни сибиряки – не популяции, ибо популяция не тождественна просто населению. Не является популяцией и не тождественно человечеству и население всей «ойкумены».
Виды (в данном случае расы) или подвиды (в данном случае этносы) могут быть представлены популяциями, которые маркируют собой тот или иной ареал. Но механическое сложениевидов и подвидов (рас и этносов) не дает еще один особый вид – «человечество», претендующий на ареал типа «Земной шар». Человечество само по себе популяцией не является, это вообще лишь фикция, прижившаяся в политическом лексиконе, типичное «воображаемое сообщество» по Б. Андерсону, не существующее как факт.
Однако есть, очень условно говоря, антропосфера113, которая состоит из как минимум трех подразделенных популяций, а именно трех рас: европеоидной, монголоидной и негроидной. Помимо этих изначальных, первичных, больших рас, есть множество производных, вторичных, гибридных, возникших в ходе бесчисленных миграций и метисаций. Все эти расы, первичные и вторичные (третичные, десятичные и т.д.) являются подразделенными популяциями и представлены разными этносами, которые также, в свою очередь, подразделяются на субэтносы.
Балановские, в отличие от некоторых новомодных умников, прекрасно сознают и подтверждают реальность рас, за что им честь и хвала. Но не имеют смелости осмыслить этот факт до конца и сделать соответствующие выводы. Мы уже видели эту робость мысли на примере установления ареала исследования по произвольным границам СССР. Теперь то же самое следует отметить на примере определения разного рода популяций, начиная с «человечества».
Спускаясь с этой вершины ступень за ступенью, Балановские говорят нам о популяции Северной Евразии, затем – даже о популяции Сибири и т.д. Обоснованно ли?
Теоретически в границах Северной Евразии вообще нет и быть не может никакой единой популяции (единого вида, как мы поняли из хрестоматийных текстов). Однако авторы на ней настаивают и даже говорят о некоем едином генофонде этого ареала (371).
Что же это за популяция такая проживает в регионе Северная Евразия? Уж не советский ли народ, в реальность которого нас заставляли верить114? Но СССР не есть этнически целостный регион, не есть ареал какого-либо одного вида. Он четко делится на зоны европеоидные, монголоидные и зоны разных степеней градиентной метисации (Алтай, Урал). Это зоны видов, а «североевразийская» популяция – есть генетический нонсенс, поскольку видом не является.
Соответственно, следует понимать, вопреки уверениям Балановских, что никакого «самостоятельного генофонда» в рамках всего СССР (Северной Евразии, ойкумены) нет и быть не может.
Точно так же невозможно принять всерьез тезис Балановских: «Вся Сибирь рассматривается как одна подразделенная популяция» (334). Но Сибирь же населена разными расами и этносами, чистыми и микшированными. О каком едином «сибирском» виде, о какой, следовательно, единой «сибирской» популяции можно говорить?!
Столь очевидные нелепости, да еще и выстроенные в систему, в иерархию приоритетов, позволяют говорить о глубокой порочности метода авторов.
* * *
Главная проблема, которую не смогли решить Балановские, носит философский характер и проходит по разряду логики и методологии.
Чтобы обозначить границы русской популяции, нужен биологический эталон: идеальный, образцовый русский генофонд. Где его взять? Сами генетики его заведомо дать не могут, т.к. ничто не определяется через самое себя.
Зато такой биологический эталон знают и могут одолжить генетикам (для первоначального отбора материала) антропологи, тем более что способность поверять данные генетики данными антропологии уже подтверждена самими генетиками115. Известны комплексы антропологических т.н. маркеров (признаков, критериев) многих этносов, в том числе русского. Такой комплекс, в своем максимальном выражении, и дает искомый эталон, теоретический абсолют. Вот его-то и должны были бы найти на пространстве нашей Родины и обследовать генетики, а затем, проведя замеры в разных регионах, отследить границы и полноту соответствия эталону.
Эта полнота везде и всюду никогда не будет 100-процентной, это понятно; везде и всюду будут свои вариации, отклонения. Но именно это и даст нам помимо таблицы гомогенности-гетерогенности (она есть у Балановских) еще и шкалу русскости! По степени приближенности к эталону можно судить, кто больше, а кто меньше ему соответствует, и по каким признакам, а кто стоит на критической черте (допустим, 51% признаков, критериев, маркеров), а кто уже не соответствует совсем, перешагнул за черту соответствия.
А что делают вместо этого наши авторы?
Взяли некий весьма произвольный регион, провели обследование населения и делают какие-то умозаключения почему-то о русских. Тем более странные, что для авторов непреложна истина: «Нет генов “русских” или “украинских”, так же, как и нет генов славянских или романских» (235)
Кто же тогда доказал, что это изученное население – русские?
«Они сами так считают», – не аргумент. Мало ли кто кем себя считает.
«Таково историческое предание», – тем более не аргумент. Недавно на Алтае раскопали древнюю гробницу высокоранговой женщины. Местные этнические алтайцы подняли страшный крик: нельзя-де тревожить прах нашей царевны! Руки прочь от нашей принцессы! Опомнитесь, милые, останки – отчетливо европеоидны и не имеют к вам, появившимся на Алтае сравнительно недавно, никакого отношения ровным счетом.
А бывают на почве истории массовые аберрации еще смешней. Недавно вот таджики официально и торжественно праздновали «День Арийца», весь Душанбе кругом свастиками изрисовали. И тем остальной мир повеселили. Опомнитесь, милые, взгляните на себя в зеркало, «арийцы»! Арийцами были когда-то ваши далекие-далекие предки, но после визита орд Чингис-хана, Тамерлана и их коллег с арийством пришлось расстаться всем предкам нынешних таджиков, узбеков и ряда других современных этносов.
Нет никаких гарантий, что доверившись историческим преданиям (или историческим иллюзиям) исследователь не изучит в итоге генофонд, имеющий весьма малое отношение к тому или иному этнониму.
«Они говорят по-русски», – ну, это уж и вовсе никуда не годное обоснование этнической идентичности. Точно так же, как границу популяции не может установить ни история, ни география, ее не способна установить и лингвистика. Биологическая сущность вообще не поддается описанию и изучению небиологическими методами. Выше об этом уже говорилось. Между тем в эту логическую ловушку Балановские тоже попали с головой.
«Имена популяциям часто даются по именам языков. Так принято сейчас в био­логических науках» (236), – утверждают они. Как понимает читатель, это – не аргумент. История научных заблуждений знает еще и не такие аберрации. Авторы стараются пояснить: «Почему мы говорим о генах славянской или германской языковой семьи? Научно ли это? Впол­не. Ведь мы занимаемся популяционной генетикой и го­ворим лишь о той популяции людей, которые говорят на языках славянской или же германской ветви языков. И ничего другого за “лингвистическими именами” не стоит».
Но язык, как это каждому понятно, не является биологическим маркером вида, а следовательно – и популяции. «Популяция говорящих на одном языке» – есть антинаучная формула. Объяснение Балановских тщетно, увы… Печально и нелепо до смешного, если под видом генофонда русского этноса нам предъявили бы генофонд всех русскоговорящих! Только этого не хватало!
* * *
Видимо, где-то в глубине души Балановские и сами понимают, что выносили в своих мечтах о геногеографии что-то не соответствующее строгим требованиям науки. Не зря авторы сетуют, что в западной традиции «изучение генофонда превратилось в генетико-статистический анализ свойств популяции» (15).
Я не поклонник западной науки, поднявшейся на закваске философского идеализма, предпочитающей иметь дело с мнениями, а не с фактами. Но в данном случае надо отдать должное: ведь именно так и следует делать, именно это и правильно! Только надо вначале верно определить, что есть популяция, чем определяются ее границы: гены – территорией или территория – генами? Выше мы уже справились с этой задачей. Но повторю для закрепления.
Популяцию (фракцию вида, этноса) следует определять и устанавливать биологически: антропологически и генетически. А территорию (ареал) – по уже установленной популяции. Вот кратко суть правильного алгоритма.
«Исконная» это территория или нет, «историческая» или нет – не имеет значения. Это территория популяции по факту. Сегодня она может быть одна, завтра – другая. Популяция же останется сама собой в любых странствиях, пока будет соблюдать брачную структуру и соответствовать своему генетическому портрету.
Сказать правду, авторы не всегда последовательны, и порой противоречат сами себе, как бы споря с собственными несовершенными установками: «Генофонд популяции – вся совокупность генов, которыми она обладает – имеет свой географический ареал, свои географические и историко-культурные границы. Эти границы, конечно же, не представляют собой непроходимые “заборы” – сквозь них проходят потоки генов, но они не столь интенсивны, как внутри границ ареала. Эти границы плывучи, текучи, неоднозначны, но при этом абсолютно реальны» (15).
Вот это – святая правда. Почему же вновь и вновь авторы ищут и исследуют популяции по границам, а не границы по популяциям?
Не знаю. Это целиком на их совести.
* * *
Несмотря на то, что установки и принципы авторов, на мой взгляд, глубоко ошибочны, это не умаляет значения сделанного ими исследования. Ибо по счастливой случайности основное изученное Балановскими население в том ареале, который они произвольно очертили для своего исследования, действительно – русские, насколько позволяет судить история. Прямые потомки расселившихся здесь некогда «летописных племен» восточных славян и русов. Жители сел и маленьких городов, где никогда не жили иноэтничные завоеватели и куда инородная миграция почти не докатилась. Только поэтому результаты генетического обследования этих жителей отразили-таки объективные особенности именно русского генофонда, позволили создать реальный генетический портрет нашего народа. Точнее, не один, а несколько портретов, с учетом широтной и долготной изменчивости русских. Как минимум пять: один – для русских северян, другой – для южан, третий – для жителей центральной России, да еще по одному для западной и восточной частей. Плюс еще несколько для особых русских популяций на Севере и Юге. Но об этих деталях – в своем месте.

ПРОБЛЕМА МЕТОДА: АНТРОПОЛОГИЯ И ГЕНЕТИКА
Кстати, об антропологии и эталоне русскости. Вначале несколько фактов и цитат. Они касаются четырех важных аспектов нашей темы: принадлежности русских к европеоидной расе, отсутствия в них монголоидного субстрата, русской антропологической однородности и проторусских предков на пресловутой Русской равнине.
Все познается в сравнении. Антропо­логической экспедицией 1955-1959 годов, возглавляемой крупнейшим советским антропологом В.В. Бунаком, были изучены бо­лее 100 групп великорусского населения. Предварительно В.В. Бунак, сопоставив данные по десяткам групп населения всей зарубежной Европы, выявил пределы максимальных и минимальных значений антропологических при­знаков для этих групп (фор­ма и размеры головы, лица, носа, а также длина тела и т.п.). Сравнение этих данных с теми же преде­лами значений для русских показало, что у русских разброс в 2 раза меньше, чем для всего европейского населения. То есть, во-первых, все европейские признаки выражены у русских наиболее типично (по основным расо­вым критериям мы занимаем срединное положение среди европейцев, являемся эталонными европеоидами). А во-вторых (для нас сейчас это главное), русские значительно однороднее антропологически, чем население Европы в целом.
Современный известный ан­трополог В.Е. Дерябин подтвердил вывод насчет русской европеоидности уже в наши дни: «Русские по своему расовому составу – типичные европеоиды, по большинству антропо­логических признаков занимающие центральное положе­ние среди народов зарубежной Европы и отличающиеся несколько более светлой пигментацией глаз и волос, и менее интенсивным ростом бороды, и более крупными раз­мерами носа»116. 
А Институт молекулярной генетики РАН совместно с Уфим­ским научным центром РАН подтвердил вывод насчет антропологической гомогенности русских, особенно в сравнении с другими народами России, в частности с башкирами. Сравнив представителей русского народа из южной (краснодарской) и северной (вятской) популяций, ученые обнаружили, что «между ними оказалось сход­ства больше, чем ожидалось». Популяции башкир, проживающие по соседству друг с другом, имеют порой гораздо больше генетических различий, нежели русские, проживающие за тысячи километров друг от друга117.
Именно относительная антропологическая гомогенность русского народа позволила ученым Института антропологии МГУ поставить вопрос о портрете «среднестатистических» русских мужчины и женщины, а также «прародителей русской нации», получить и опубликовать их компьютерное изображение118.
Что же касается легенды о значительном влиянии азиатских генов на формирование русского антропологического типа, то она давно опровергнута отечественной антропологией. Легенда эта поддерживается, как правило, людьми, осведомленными о монголоидной составляющей их собственного личного набора генов (Николай Карамзин, Владимир Ульянов-Ленин, Лев Гумилев), но не находит научного подтверждения: исключениям никак не удается выдать себя за правило. К примеру, известный советский антрополог Н.Н. Чебоксаров, исследовав такой основной признак монголоидности, как наличие эпикантуса (особое устройство век), установил, что у монголоидов он встречается в 70-95% случаев, но «из числа более чем 8,5 тысяч обследованных русских мужско­го пола эпикантус обнаружили только 12 раз, к тому же только в зачаточном состоянии»119. 12 из 8,5 тыс. – это 0,14%.
Совсем иное дело – преобразование генофонда татаро-монгольских завоевателей под воздействием расового смешения вследствие обилия европейских (прежде всего русских) женщин в их гаремах120. Не татары подмешали свою кровь к русским, а наоборот, русские жены и наложницы сломали татарский генофонд, переварили пришельцев, изменили их этническую природу…
Наконец, крупнейший современный краниолог А.Г. Козинцев, проанализировав черепа из могильников центральной части России, принадлежащие периоду IV-I тысячелетий до нашей эры, пришел к однозначному выводу, что жители данного региона указанного периода были расово чистыми северными европеоидами. Нет никаких оснований не видеть в них наших предков, праславян.
Вот такая информация к размышлению. А теперь вернемся к книге Балановских.
Завершая книгу, авторы признаются: «Если изначально геногеография мыслилась как наука о географии генов, то сейчас перечень используемых для описания генофонда маркеров намного шире. Это, во-первых, антропологические признаки… Во-вторых, данные археологии… В-третьих… анализ квазигентических маркеров, в первую очередь фамилий» (377).
Спрашивается: зачем же в таком случае генетикам дублировать антропологию и другие почтенные возрастом и авторитетом науки? Да еще так сложно и громоздко? Что нового привнесли собственно генетические исследования в уже известную картину?
Авторы книги провели очень широкие и разнообразные исследования, в том числе впервые подвергли анализу передающуюся по мужской линии генетическую структуру 1228 наших современников, живущих на территории древнего Московского государства. Данные были собраны в 14 районах России. Добровольцы, предоставлявшие свой генетический материал, могли с уверенностью сказать, что их предки вплоть до 4-го колена являются этническими русскими. Особое значение для нас имеет тот факт, что один из авторов генетик, но второй – антрополог, участник множества полевых исследований. Поэтому так важны нижеследующие их признания и выводы.
«Молекулярная генетика не меняет картину мира, а лишь по мере собственного совершенствования приближается к уже известной по данным антропологии» (22). На этой же странице важнейшее признание абсолютной репрезентативности не генетических, а именно антропологических карт, которые через фенотипические признаки «отражают реальную структуру генофонда»:
«Выявленное сходство между картинами мира антропологии и генетики позволяет сформулировать вывод о том, что данные антропологии (а это фенотипические признаки – например, цвет глаз, рост бороды или же кожные узоры) отражают реальную структуру генофонда. Из этого следует неординарный вывод: именно обобщенные карты антропологии, благодаря чрезвычайно широкому спектру изученных популяций, являются эталонными и обладают предсказательной силой для молекулярной генетики (а вовсе не наоборот!). Этот тезис был проверен экспериментально» (22).
«Даже узнав генетическую подоплеку расовых признаков, мы не получим нового научного знания о самой расе: эти знания уже добыты этнической антропологией, собраны и научно обобщены. Генетике остается только уточнить, конкретизировать эти знания, но принципиально нового здесь ей добавить просто нечего» (39).
Вот даже как: генетика, оказывается, не дает нового знания о расах по сравнению с этнической антропологией. Даст ли она в таком случае что-то новое об этносах, в т.ч. о русском народе, ведь это еще более изученный предмет?
«Вывод: когда исследование проведено корректно, результаты антропологии, старой “классической” генетики и современной молекулярной генетики совпадают: ДНК маркеры не дают иной картины мира» (23).
Итак, основной вывод генетической составляющей книги – в том, что авторитетность и представительность антропологических характеристик русского народа заслуживает абсолютного доверия. И добавить к ним по большому счету нечего. Даже генетикам.
Перед нами весьма ценные признания. Особенно с учетом вышеприведенных данных именно классической антропологии, которые получают высокую апробацию от лица генетики.
Но вот что странно. Посвятив огромный труд составлению книги под названием «Русский генофонд на Русской равнине» авторы как будто расписываются в бессилии современной генетики сказать не только новое, но и вообще сколько-нибудь дельное слово.
К примеру, они, сообщив, что в исследовании задействовались сорок четыре генетических маркера, итожат: «Закономерности, общие для большинства генов, выявить не удалось. Они лишь неявно просвечивают сквозь плотную вуаль своеобразия отдельных генов» (125). Красиво сказано, но эта красота прикрывает… пустоту. Хотя, конечно, отрицательный результат – тоже результат.
К сожалению, характеристики генов, представленных в исследовании, не содержат сведений об их проявлении во внешнем облике: генотип оторван от фенотипа.
Для читателя это некий вызов: манипуляция абсолютно абстрактными формулами, кодами, числами, которые мы не в состоянии соотнести с нашими визуальными представлениями о расе и этносе. Набор сведений, которые неспециалист не в силах оценить ни рационально (какое нам дело до некоей эстеразы Д?), ни эмоционально.
Гены невидимы, но их проявления могут быть зримы. Если бы авторам удалось проанализировать гены, отвечающие за те же расмотренные ими выше антропологические характеристики (соматические и дерматоглифические признаки, общим числом 25), это позволило бы нам наглядно представить себе, что стоит за той или иной информацией. А так – одно неизвестное сменяет другое, оставляя нас равнодушными и лишая слабовольных стимула к внимательному, вдумчивому чтению.
К сожалению, данная позиция авторов носит принципиальный характер, что позволяет отнести ее к недостаткам метода. Они пишут резко и однозначно: «Порой сталкиваешься с тем, что к генетическим маркерам относят просто признаки с большой долей наследственной компоненты – например, цвет глаз или признаки кожных узоров. Это неверно. Как бы ни был велик вклад наследственности, но если мы не можем однозначно указать, какие именно гены стоят за данным фенотипом, каков точный тип наследования, мы не имеем права называть эти фенотипические признаки генетическими маркерами. Только однозначное определение аллелей генов, стоящих за данным фенотипом, позволяет отнести признак к генетическим маркерам» (19). Т.е. мы не по глазам должны судить о генах, а по генам – о глазах. Кому, кроме профессионалов, это по уму?
В итоге остаются без ответов со стороны автора-генетика весьма важные вопросы. Есть ли хоть что-нибудь в генетическом наборе свойств, что есть у всех русских, но нет у других народов? Есть ли «биологически средний», эталонный русский с точки зрения генетики (с точки зрения антропологии, как мы уже знаем, он есть)? И что же тогда делает русских русскими, если не генетика? Реальна ли эта общность, русские, – или они, как теперь модно поговаривать, всего лишь «воображаемое сообщество»? Судя по многочисленным цитатам, приводившимся ранее, второй подход близок по крайней мере одному из авторов. Тому, который в своих интервью настойчиво твердит: «Русский – это тот, кто считает себя русским».
Впрочем, четкий ответ на последний вопрос как раз-таки есть, но его дает не генетика: «Этнография не выделяет (!) в русском народе четко фиксируемых подразделений. И антропологи, прежде всего, указывают на антропологическое единство русского народа, несмотря на его большой ареал» (128-129121).
Итак: этнография и антропология противоречат генетике (генетику?).
При этом они однозначно устанавливают реальность русского народа и его биологическое (именно антропологическое) единство.
При этом генетика (генетик?) вполне публично склоняет голову перед антропологией.
Следовательно?
Эти вопросом, обращенным к читателю, я останавливаю свое критическое перо.

ПРОБЛЕМА МЕТОДА: ГЕНОФОНД И КУЛЬТУРА
Поговорили о недостатках методики Балановских – теперь поговорим о достоинствах. Среди них на первом месте смелое допущение корреляции генофонда с культурой, проявившейся в артефактах, представленных археологией.
Страницы книги, посвященные этой теме, чрезвычайно важны по двум причинам.
Во-первых, крайне важна сама идея, согласно которой генофонд популяции неподражаемо воплощается в памятниках материальной культуры, отражающих, само собой, и определенную духовную культуру.
Во-вторых, благодаря этой плодотворной идее и на основе изучения топографии палеоартефактов были получены карты распространения доминирующих культур в Северной Евразии эпохи палеолита, соответствующие границам палеогенофондов. Они позволяют сделать важнейшие выводы, проливающие свет на самые интимные моменты происхождения рас, и делают книгу Балановских аргументом в куда более ответственном разговоре, нежели сравнительно узкая тема русского генофонда. Если что и вызовет мировой научный резонанс, так именно эти карты и посвященные им страницы.
Идея заявлена авторами так:
«Главный постулат – наличие в общем случае связи между материальной культурой и генофондом: если материальная культура на двух территориях различна, то мы вправе предполагать, что и генофонд населения различается, если материальная культура сходна – будем считать сходными и генофонды».
Итак, различие в генофондах выражается различием в материальных культурах: разные генофонды порождают разные культуры. Смелый тезис, который разделяет и всячески пропагандирует также и автор этих строк. В философском смысле он выглядит так: гены определяют дух, этничность первична во всех отношениях, «кровь есть душа» (Библия).
Авторы настолько уверены в своей правоте, что считают:
«Для изучения прошлого генофонда есть и иной путь. Это анализ всего массива археологических данных, то есть находок культуры человека, а не его самого… Недостаток этого пути – такие данные свидетельствуют о материальной культуре древнего населения, а не о его генофонде. Хотя бесспорно, что связь между археологическими культурами и генофондами носителей этих культур велика и несомненна». Предполагается, что «выявленные закономерности в географической изменчивости материальной культуры отражают и изменчивость генофонда населения, оставившего эту культуру» (247).
Огромный и уникальный банк данных по материальной культуре палеолита был собран Е.В. Балановской в сотрудничестве с археологом Л.В. Греховой. Регион бывшего СССР за регионом: артефакты инвентаризировались и описывались тщательно. «Этот банк данных является пионерским в том плане, что впервые археологическая информация представлена в формализованном виде по всему огромному региону: каждый памятник палеолита охарактеризован значениями единого набора показателей» (249).
Для каждого признака выстраивалось «по две карты: одна для основного этапа верхнего палеолита (26-16 тыс.л.н.), вторая – для финального этапа верхнего палеолита (15-12 тыс.л.н.)». На базе всех признаков совокупно были созданы две итоговые, суммарные карты. Безумно интересные карты!
На первой из них (9.1.3) видна очень четкая долготная граница, проходившая 26-16 тыс.л.н. между двумя принципиально разными палеокультурами. Она фронтальна сверху донизу, без загибов.
Вот как трактует эту карту Е.В. Балановская:
«Главный сценарий – выявляет две резко различные культурные провинции: Европы и Сибири. Европейская провинция объединяет все памятники Восточной Европы, Приуралья и Кавказа. Большинство памятников Сибири также сходны между собой, но значения компоненты в Сибири совершенно иные, чем в Европе. Примерно по 70-му меридиану (посредине Западной Сибири) проходит узкая, как лезвие бритвы, граница. Эта граница разделяет Европейскую и Сибирскую верхнепалеолитические провинции. Такая четкая закономерность (две резко различные археологические провинции, занимающие две четко разграниченные области) нарушается лишь в одном месте карты: материальная культура Прибайкалья резко отлична от окружающей ее культуры Сибирской провинции и сближается по значениям компоненты с географически далекой от нее Европой. Такова была главная закономерность изменчивости материальной культуры на основном этапе верхнего палеолита… Что же эти данные по материальной культуре пале­олита могут сказать о генофонде древнего населения? Мы считаем, что эти данные однозначно свидетельствуют, что на основном этапе верхнего палеолита генофонд населения Европейской и Сибирской частей Северной Евразии резко различался. Это были два соседних, но изолированных генофонда» (250-252).
Хотя Балановская не переводит разговор сразу в откровенно расовый аспект, он, тем не менее, кричаще очевиден. Речь, конечно же, идет о границе между протоевропеоидом ностратической эпохи (все еще кроманьонцем, до подразделения на индоевропейские субстраты) и протомонголоидом (возможно, все еще синантропом или «пекинским человеком», а возможно, более продвинутыми биоформами). Тот важнейший факт, что граница между ними «узкая, как лезвие бритвы», говорит о том, что в ту далекую эпоху практически никакая метисация этих двух мощных и совершенно самостоятельных, самодостаточных проторас, каждая из которых, несомненно, обладала собственным эпицентром расогенеза, еще не происходила. (Метисация, как мы сейчас увидим, начнется, но позже.) Интересно, что уже тогда отчетливо виден мощный протуберанец кроманьонца в Центральную Азию и Сибирь, к Приаралью и Прибайкалью, с легким дрейфом на восток.
В конце концов Балановские, все же, признают (мелким шрифтом, как бы стесняясь этого) расовую проекцию своего открытия, называя своим именем европеоидный и монголоидный ареалы, поделившие столь наглядно между собою Евразию. Заветные слова так или иначе оказываются произнесены (253).
Вторая карта (9.1.4) – не менее интересна. О ней Балановская пишет так:
«Позже, на излете верхнего палеолита (15-12 тыс.л.н.) эта закономерность стала расплываться и терять свои резкие контуры. Конечно, в главном картина осталось прежней: одни экстремумы компоненты со­средоточены в Европейской части, противоположные значения – в Сибири. Но исчезла чёткая граница меж­ду двумя провинциями! Вместо неё обнаруживается широкая переходная область. (Зона смешения рас – Урал и Алтай. – А.С.) Эта область настолько широка, что можно сделать вывод: если на основном этапе верхнего палеолита культурный мир Северной Евразии был двухчленным (Европа – Сибирь), то к концу верхнего палеолита культурный мир уже стал трёхчленным (Европа – безымянная переходная об­ласть – Сибирь).
Мы воздерживаемся здесь от каких-либо гипотез и объяснений полученного результата, оставляя их спе­циалистам археологам. Мы вправе дать только гене­тическую интерпретацию. Подчеркнём два момента. Во-первых, эта переходная область сформировалось за счёт обеих провинций – огромная часть Сибири стала “переходной”, но и заметная часть Европы при­близилась к “сибирским” показателям. Во-вторых, переходная зона является мозаичной, географически неупорядоченной, пёстрой, представляет собой калей­доскоп “сибирских”, “европейских” и “промежуточ­ных” оттенков» (250-251).
Уточним. На карте отлично видно мощную экспансию кроманьонца (точнее, уже его потомков, индоевропейских осколков развалившейся ностратической общности, скорее всего, финского, иранского или неизвестного нам образца) на Урал, прорыв с его стороны центрального фронта долготной границы, а также его десант аж до лучших земель Китая, к побережью Охотского моря, и пребывание там неопределенное время122. Но из Приаралья его след постепенно уходит, концентрируясь зато вокруг Байкала. На этой второй карте также виден и десант на Запад протомонголоида-азиата по северной и южной кромке ойкумены, обход границы сверху и снизу, на что ранее он не решался. След этого десанта остался не только в виде северных народов Заполярья (коряков, ительменов, чукчей, эвенов и т.д.), но и в генофонде коми, лопарей, карелов, финнов, эстонцев и даже восточных немцев (если смотреть по верху карты)123, а также в генофонде народов Южного Урала, Поволжья и Прикаспия (если смотреть понизу карты). Однако никаких протуберанцев со стороны протомонголоида в Центральную Европу не видно.
Вообще, европеоиды потеснили монголоидов преимущественно в центре, образовав широкую переходную зону в Сибири. А монголоиды европеоидов – по краям, зато существенно, и лишь немного – в центре. В любом случае, карты крайне важны в плане истории расогенеза. Четко видны два изначальных эпицентра, на западе и на востоке, которые далеко не сразу начали взаимную диффузию, хотя кроманьонец и «выпрыгивал» из своей зоны далеко на восток и юго-восток. О какой «общей Еве в Африке» может теперь идти речь?! Идея полигенизма нашла в указанных картах свое вполне зримое воплощение. Это крайне важно.
«Можно сделать вывод: если на основном этапе верхнего палеолита культурный мир Северной Евразии был двухчленным (Европа – Сибирь), то к концу верхнего палеолита культурный мир уже стал трехчленным (Европа – безымянная переходная область – Сибирь)… На финальном этапе верхнего палеолита произошли интенсивные миграции населения, которые привели к смешению этих двух генофондов и форми­рованию промежуточного, смешанного генофонда. Это генетически промежуточное население заняло обширную зону, потеснив как сибирский, так и (в меньшей степени) европейский генофонд. Зона смешений была хотя и обширной, но ограниченной в пространстве: как на западе, в Европе, так и на самом востоке Сибири сохранились зоны, по-прежнему занятые “исходными”, несмешанными генофондами»124 (там же).
След названных обстоятельств отчетливо читается в генофонде народов, ныне живущих в зоне этой активной верхнепалеолитической метисации: на Алтае и Урале125. След настолько яркий, что сам В.В. Бунак, не видевший, разумеется, этих карт, еще не созданных в его время, предлагал выделить уралоидов в особую расу. Не предполагая, что она, как мы теперь понимаем совершенно однозначно, образовалась в ходе метисации двух проторас, он даже предлагал считать проторасой именно уралоидов, а образование европеоидов и монголоидов выводил из ее дивергенции. (Якобы уралоидная раса, несущая в себе признаки европеоидности и монголоидности одновременно, с чего-то вдруг расслоилась по этим признакам, как коктейль «кровавая Мэри». Так сказать, «Сибирская Ева» родила белого Авеля и желтого Каина или наоборот.)
Но какой бы сильной ни была дивергенция, она не может привести к созданию разных чистых видов – рас, а только подвидов одной расы (этносов). На самом деле перед нами, как совершенно верно интерпретирует данные карты Балановская, именно переходная зона, зона метисации126. Об этом говорит не только относительно позднее появление зоны смешения, но и ярко выраженная долготная изменчивость ряда ныне проживающих там народов. К примеру, ненцев, подразделенных на ряд популяций, растянувшихся с запада на восток, которые хотя и говорят на диалектах единого языка, но имеют настолько отчетливую градацию пропорций монголоидности/европеоидности (монголоидный компонент возрастает, естественно, с запада на восток), что в своих крайних проявлениях легко могут быть отнесены к разным этносам. Заметно подобное антропологическое подразделение и среди удмуртов, и среди чувашей, и среди марийцев, и среди мордвы.
Разумеется, мы знаем, что данная массовая метисация была хоть и первой (это теперь можно считать доказанным), но далеко не последней на территории России. В дальнейшем к смешению рас прикладывали усилия и т.н. «андроновцы» (породившие индоариев, иранцев, скифов, сарматов, аланов и др.), и гунны, и тюрки, и татаро-монголы и, разумеется, русские. Но, во-первых, судя по карте 9.1.5, они не смогли сколько-нибудь сдвинуть тот геногеографический баланс, который обозначился уже в конце палеолита. А во-вторых, только эта первая взаимная миграция и метисация проторас объясняет наличие монголоидных компонентов там, куда названные кочевники не доходили.
В завершение темы вновь процитирую Балановскую: «Эта трёхчленная струк­тура генофонда, сформировавшаяся на финальном этапе палеолита, без принципиальных изменений со­хранилась вплоть до современности… Рассматривая митохондриальный генофонд Евразии, мы вновь увидим пограничную зону между западно-евразийским и восточно-евразийским генофондами. И один из сегментов этой пограничной зоны располо­жен в Западной Сибири – то есть там же, где некогда пролегала граница между двумя палеолитическими культурными провинциями и где на исходе верхнего палеолита стала возникать зона контактов населения. Это позволяет считать, что, благодаря созданию археологического Банка данных и геногеографическому ана­лизу этой информации, удалось проследить – вплоть до палеолита – истоки главной закономерности в гено­фонде Евразии» (252).
Честь и хвала смелой и прозорливой исследовательнице!
Важно отметить, что выводы антрополого-культурологические подтверждены в книге данными генетики, которые демонстрируют: есть гаплогруппы европейские и азиатские (в других терминах западно- и восточно-евразийские), есть и переходная зона между ними, проходящая по Уралу с охватом прилегающих территорий в обе стороны от горного хребта (275). «Современный генофонд больше похож не на самый древний, а на более близкий к современ­ности финальный этап палеолита. Даже граница (точнее, широкая переходная зона) между западным и восточным современными субгенофондами проходит там же, где она проходила в верхнем палео­лите – в Западной Сибири» (282).
Но я был бы не я, если бы во всем согласился с изложенным в книге. И связаны мои возражения, конечно же, с тем искусственным ограничением ареала (Северная Евразия, СССР, ойкумена), о котором писалось выше. Потому что:
1) решительно не хватает сведений о Монголии и Китае, ведь именно там должен бы находиться очаг, эпицентр азиатского расо- и этногенеза, оттуда должны были идти волны экспансии, в т.ч. в Сибирь, на Север, в Поволжье, а вероятно и на Дальний Восток и в Америку;
2) почему-то речь вновь идет о некоем едином генофонде за Уралом, о Сибири и неких «сибиряках», хотя совершенно ясно по логике – и отчетливо видно по картам – что коль скоро встречное движение идет с запада на восток и с востока на запад из разных эпицентров, значит азиатская экспансия берет начало за пределами Сибири (будь то Монголия, Китай или Дальний Восток), соответственно речь должна идти не о «сибиряках», а об азиатских носителях монголоидности, дошедших с Востока до Сибири и пытавшихся двигаться дальше127.
Но я надеюсь, что это поправимые недостатки.

РАСЫ – ЕСТЬ!
К большим удачам методологического характера я отношу открытое выступление авторов в поддержку расовой идеи. Они с позиций генетической науки решительно и блистательно вдребезги разбивают «миф о несостоятельности рас». Это тем важнее, что проблема этногенеза непостижима вне расового анализа.
Балановские подчеркивают, что «примерно 15% генетической изменчивости соответствует различиям между всеми популяциями мира, а примерно 85% – приходится на на различия между организмами». Но в отличие от тех, кто пытается утверждать на этом основании незначительность расового фактора (Р. Левонтин и др.), они указывают, что «это соотношение… не имеет никакого отношения к вопросу о расе, а является видовой характеристикой человечества» (43). И с беспощадной иронией, но аргументированно высмеивают фальсификаторов (к примеру, группу Дж. Вильсона), в чьих трудах «научные работы, в которых все основные результаты доказывают генетическую реальность существования рас, используются для обоснования идеологической позиции отсутствия рас» (44).
Вывод ученых: «Критика генетических основ расы вызвана простым невежеством в антропологии… Широко распространившееся мнение о том, что генетика (и особенно молекулярная генетика) дала важные аргументы против расовых классификаций, является не более чем мифом» (46). Они положительно утверждают:
«Большие расы имеют глубокий генетический фундамент», который по данным молекулярной генетики, оказался «даже в два раза более обширным и глубоким, чем предполагалось по данным классической генетики. Т.о. можно констатировать, что изучение и классических, и ДНК маркеров в населении мира подтвердило основательность генетического фундамента рас» (41).
А значит: «Расы генетически значимы даже при анализе индивидуального геномного разнообразия» (46).
Хотелось бы, чтобы эти страницы прочли наши доморощенные гонители расовой идеи, такие как Валерий Тишков, Александр Брод, Алла Гербер, Евгений Прошечкин и другие любители беспокоить прокуроров своими фантазиями по данному поводу.
Обращение к казалось бы побочной для книги теме расы на самом деле поднимает ранг исследования. Ибо этнос непостижим вне расы, как раса вне проторасы. Никак нельзя рассматривать проблему этногенеза вне связи с расой и расогенезом. Эта связь будет незримо присутствовать и ощущаться, даже если авторы пройдут ее молчанием (что, собственно, Балановские и делают). Увы, такое умолчание оставляет у читателя вопросы без ответов, часть которых я тут воспроизведу. Некоторые из них уже ставились выше по другому поводу, что позволяет подчеркнуть их закономерность.
1. Если человечество едино, как берутся утверждать авторы, тогда должен быть исходный набор генов, породивший все расы и, как следствие этого, все этносы. Где он? Кто им обладает? Каков он? Почему трансформировался так радикально и так многократно и многообразно, коль скоро роль мутаций априори ничтожна (на что указывают и сами Балановские)?
2. Авторы смело настаивают на верности расового подхода. Это прекрасно. Но почему бы в таком случае не вести исследование, исходя не из мифической и в высшей степени условной «Северной Евразии», а из реальных биологических сообществ – рас? Разве не продуктивно было бы изучать не частично, в искусственных границах обрезанные, а целиком ареалы европеоидной и монголоидной рас и их взаимодействие?
3. Авторы утверждают (329), будто бы по генетическим компонентам получается, что «народы Европы сформировались в неолите в ходе постепенного распространения земледельческого населения из Малой Азии через Балканы далее к Северу и Западу Европы». Как же в таком случае объяснить, что задолго до того, в глубоком палеолите граница европейского генофонда проходила в Западной Сибири по 70 меридиану (да и потом никуда, по большому счету, не делась)? Когда и как носители этой палеогенетики оказались в Малой Азии? Откуда они там взялись? На каком основании этот регион нам предлагают считать за точку исхода европеоидов, если это противоречит археологии? С каких пор земледелие, появившееся сравнительно недавно, стало расовым или этническим критерием?
4. На с. 29 авторы утверждают, что цвет глаз считается «признаком, устойчивым к воздействиям среды». Прекрасно! Еще один гвоздь в крышку гроба той нелепейшей концепции, согласно которой одни потомки общей для всех рас «Африканской Праматери Евы» якобы «под воздействием среды» или неких никому не ведомых мутаций побелели и поголубоглазели, а другие пожелтели, почерноглазели и окосели. Но как совместить принципиальность этой позиции Балановских с их же утверждением, что-де у ряда этносов «сложившиеся в определенной социальной и природной среде особенности генофонда адаптированы именно к этой среде» (16)? Нас всегда учили, что наследственные признаки не адаптивны, а адаптивные (благоприобретенные) не наследуются. Кто и когда установил и доказал обратное?
5. «Главный тренд современного генофонда», с точки зрения авторов, – расовое смешение в Сибири и на Дальнем Востоке (246). Однако, произвольно ограничив свое исследование генофонда Русской равниной, они ничем не подтверждают данный тезис. Чем же он доказывается?
6. Близок по смыслу и следующий вопрос. Балановские утверждают по поводу Зауралья: «Широкое расселение русских на этих землях должно было сдвинуть “европейско-сибирское” («метрическо-килограммовое», т.к. европеец – это еще и расовое понятие, а сибиряк – только географическое. – А.С.) равновесие в генофонде в европейскую сторону. Но… оно не могло внести кардинальные изменения в саму макроструктуру генофонда Северной Евразии» (255).
Выше я пытался опротестовать само понятие «генофонда Северной Евразии» как противоречащее классическому понятию популяции. Но допустим на минуту, что таковое все же есть. Как же тогда понять и зачем утверждать, вопреки очевидному, что появление за Уралом русских не имело-де большого значения? Разве возникновение русского абсолютного большинства на всем пространстве от Урала до Тихого океана не изменило расовый баланс самым наирадикальнейшим манером? Разве соотношение расовых компонентов не изменилось там в корне? Это не похоже на правду.
Или авторы хотят сказать, что все эти же гены встречались на той земле и раньше? Пусть так. Ну и что? Разве самое главное – не в пропорциях?! Ведь пропорции-то генофонда изменилисьименно кардинально! Теперь-то ведь это уже – русские края, русская земля, и русские давно здесь – коренные! И доминация европейских генов в этих краях очевидна априори.
7. В научных кругах долго считалось, что первоначальное население проникло в Америку из Северо-Восточной Азии в конце палеолита за 30-25 тыс. лет до нашего времени, но свежее генетическое исследование по-новому датирует заселение Америки. Команда ученых под руководством Ноя Розенберга из Мичиганского университета и Андре Руиса-Линареса из Университетского колледжа Лондона пришла к выводу, что примерно 12 тысяч лет назад предки коренных американцев пришли с Чукотки. Изучив генетику представителей 29 сохранившихся к настоящему времени коренных народностей Америки – как Северной, так и Южной – учёные обнаружили уникальный набор генетических маркеров, характеризующий народы обеих Америк, но не свойственный для других народов мира, за исключением ненцев и якутов. Распространение монголоидов по обеим Америкам происходило с севера на юг и с запада на восток, что естественно, если пришельцы явились через северный перешеек, некогда соединявший Чукотку и Аляску. Известно также, что из Сибири тем же путем шли не только протоякуты и протоненцы, и не только в Америку. К примеру – проточукчи (они же протоэскимосы) в Гренландию и в Заполярье. К такому выводу пришли генетики.
Что же, какой взрыв (космический, планетарный, вулканический, демографический) заставил монголоидов столь глубокой древности вдруг двинуться вначале на север и затем пройти так далеко на запад (в сущности, по кромке Ледовитого океана) и на восток? По всей видимости, одновременно или почти одновременно некоторые отряды монголоидов, дальняя или ближняя родня наших якутов, ненцев и чукчей, прошли через Берингию: 1) в Америку, генетически отразившись в автохтонных американцах (изначально австралоидного, как недавно выяснилось, типа); 2) в Гренландию (через Америку). А другие их отряды примерно тогда же – на север Евразии вплоть до Балтийского моря, оставив свой след в финнах, балтах, германцах, а местами прочно осев в виде т.н. коренных северных народов. Они же, видимо, попробовали пройти в Европу и южной Сибирью, оставив градуированный след не только на Алтае, но и на Урале и в Поволжье. Что за внезапный странный рейд? Что подвигло их на такие миграционные подвиги? Теоретически, это мог быть демографический бум, кризис перенаселения, как позднее у татаро-монгол, но почему, отчего?
Будем надеяться, что когда-нибудь Балановские или их ученики и последователи дадут ответ на эти вопросы.

НАСКОЛЬКО МЫ АЗИАТЫ?
Важный вопрос, волнующий уже не одно поколение русских.
Первый и последний, краткий и ясный ответ: ни на сколько.
География кожных узоров свидетельствует: «мы не обнаруживаем никаких “монголоидных” влияний на русский генофонд – вопреки мифу о мощном влиянии “татаро-монгольского ига” на антропологический тип русского народа» (72).
Это аргумент от антропологии. А где – от генетики?
Вот и они:
«Базовый, главный вывод, который следует из проведенного изучения русского генофонда, – это практически полное отсутствие в нем монголоидного вклада» (298);
«Данные по мтДНК указывают на отсутствие сколько-нибудь значительного монголоидного пласта в русском генофонде» (142);
«В славянских популяциях встречены почти исключительно западно-евразийские гаплогруппы. Восточная зона расселения славян является крайним западным рубежом для распространения «азиатских» гаплогрупп» (234).
Карта генетического рельефа не отражает европеоидно-монголоидные взаимодействия, «в терминах которых привычно осмысливать генетическую изменчивость русских популяций» (107).
«Не русскому генофонду выпала роль “буферной зоны” между западом и востоком, не он стал местом их встречи – эта роль досталась иным народам, живущим на восток от Урала» (298). И, как уже установлено, произошло это вовсе не в результате нашествий IV-XVII вв., а гораздо раньше – 15-12 тыс.л.н.
То есть, с монголоидами у нас – генетическая стена, кордон, четкая граница: тут кончаются одни, а там начинаются другие. Не скифы мы, не азиаты мы, с раскосыми и жадными очами.
Больше того: как ни странно и ни забавно, но присутствие монголоидного компонента у европейских народов, живущих западнее нас, заметнее, чем у русских! Балановские указывают: «Средняя “фоновая” частота восточно-евразийских гаплогрупп в Европе равна 3,6%. То есть, в русском генофонде (2,0) она даже меньше, чем “средняя по Европе”, поэтому монголоидный компонент у русских оказывается не просто нулевым, но даже с отрицательным знаком. Итак, мы не видим последствий монгольского нашествия в русском генофонде» (296).
Авторы никак не объясняют факт наличия восточно-евразийских гаплогрупп у европейцев. Но можно предположить, что это как раз следы, во-первых, того самого верхнепалеолитического северного рейда монголоидов. А во-вторых, это, конечно же, наследие гуннов, очень ярко запечатленное на иконах и картинах тосканской (флорентийской) школы XIV-XV вв. – Джотто и др. – изображавших святых, Богородицу и Христа с характерным монголоидным разрезом узких черных глаз.
Здесь уместно сказать, что и в нашем, русском генофонде гены монголоидности могли бы отметиться не только в ходе нашествия Батыя и его потомков, но и во время того верхнепалеолитического миграционного бума, о котором шла речь в предыдущей главке. Или в ходе случайных миграций и метисаций в промежутке между этими двумя событиями. Как у европейцев.
Но нет, в той же главке приведен ответ Балановской, гарантирующий нам 12-тысячелетнее соблюдение расово-демографического статуса кво, нарушенного лишь русскими, мигрировавшими за Урал начиная с XVI века. Что если и меняло существенно генофонд, то, скорее, сибирских народов, а не наш. Пример: «Влияние народов алтайской семьи на восточноевропейский генофонд ограничивается лишь зоной их расселения и по рассматриваемым данным практически не прослеживается даже на смежных территориях» (238-239).
В результате – «генетические влияния “Азии” почти не затрагивают русский генофонд, они ослабевают еще задолго не доходя до него, еще перед Уралом (“перед” – если смотреть из Азии). А за Урал в Европу переходит уже слабое дыхание Азии, которое быстро угасает на пространстве между Уральским хребтом и Волгой». Граница весьма четко проходит с севера на юг по 60º долготы, дальше на восток идет зона смешения: «Приводимая нами карта показывает пограничную полосу примерно от 70º до 90º меридиана» (276).
Это говорит о том, что не столько монголоиды на запад, сколько европеоиды двигались на восток фронтом, стеной, по всей длине меридиана. Чуть отклоняясь то в центре, то на краях, но не очень значительно. При этом перемены в генофонде уральских и сибирских народов происходили медленно, в результате очень долгой, может быть в течение тысячелетий, диффузии. Иначе не было бы такого плавного прирастания монголоидных и убывания европеоидных признаков с запада на восток: все были бы резко одинаковыми, как узбеки с таджиками, омонголенные по историческим меркам мгновенно и тотально.
Что касается уральских народов, то понятно, что сближает нас с ними: финский компонент есть и в них, и в некоторых из нас. Но в них, как показано на картах Балановских и видно по ДНК маркерам, есть и алтайский (монголоидный) компонент, который в нас отсутствует (238).
Итак, подведем окончательную черту под мифом, выражающемся в слогане «поскреби русского – найдешь татарина»: этот слоган следует читать строго наоборот. Не татары изменили русский генофонд, а русские женщины, рожая в татарских гаремах, подменили татарскую расово-этническую идентичность.
Почему так получилось? Почему татаро-монголы дали со среднеазиатскими арийцами, ими завоеванными, устойчивый узбекский и таджикский микст128, полностью переменив их былую европеоидную идентичность, а с русскими – не дали такового?
Ответ простой: потому что с русскими и на Руси не жили. Неуютно было, некомфортно.
Больше того. Я хоть и не сторонник теории о взаимно полезном симбиозе татар и русских, завоевателей и завоеванных, но думаю, что в плане генетики один полезный эффект татарское иго все-таки дало. Золотая Орда взяла под свой весьма пристальный и жесткий контроль в том числе внешнюю политику русских князей, но при этом ревниво берегла границы «улуса Джучи», своих данников. Благодаря владычеству татар, мы на 250 лет попали в довольно плотную международную изоляцию, выпали из европейской семьи народов. За это время мы выварились в собственном соку, гомогенизировались духовно и физически (в том числе за счет массовых внутренних переселений, порою вынужденных), выработали и закрепили свои национальные архетипы, замесились в конце концов в единую нацию. Как японцы за триста лет добровольной изоляции под властью сегунов Токугава, только намного раньше. Итогом стало рождение русской нации и мощный прорыв к созданию централизованного русского государства, сложившегося в XV веке в правление Ивана III.
Но достаточно об этом.
От мифа о татарском наследстве в русском генофонде авторы нас избавили.
Но не для того ли, чтобы заменить его таким же мифом «о мощном влиянии» финского субстрата?
Поговорим об этом ниже.

НАСКОЛЬКО МЫ ФИННЫ?

Затерялась Русь в мордве и чуди –
Нипочем ей страх.
Сергей Есенин

Начиная эту больную тему, сразу невольно вспомнишь известный тезис недоброй памяти М.Н. Покровского: «В жилах так называемого русского народа течет 80% финно-угорской крови».
Первая мысль: не может быть, вранье, преувеличение. Вторая: а на самом деле сколько? Третья: может быть, перед нами миф, такой же как про татарина, который-де выскребывается из-под каждой русской оболочки? Закрадывается тревога, теплится надежда…
О том, что с финскими племенами у славян были более чем тесные отношения, мы знали всегда. На языковую и ментальную общность древних славян и финнов129 прямо указывает уже легенда о призвании Рюрика. Три финских и два славянских племени почему-то сознавали себя как единая общность. Они хотели жить вместе и на общем языке договорились и пригласили общего правителя варяга, чтобы никому среди себя не дать преимущества и соблюсти паритет, равноудаленность от власти.
Из тех трех финских племен – чудь, весь и меря – как народ сохранилось одно: чудь, они же эстонцы. Весь, они же вепсы, превратились в реликт, а меря и вовсе исчезли как этнос130. Факт их поглощения русскими (полной ассимиляции) налицо.
Особенно надо отметить, что это поглощение не было насильственным и смертоносным, как это произошло в Средней Азии с предками нынешних узбеков и таджиков. Отсутствие в финском эпосе кровавых славяно-финских разборок (наподобие татарско-русских или половецко-русских, как в русском эпосе и в летописях, или финско-финских, как в «Калевале») – свидетельствует о том, что мы брали и превосходили их не мечом, а исключительно биологическими преимуществами.
Аналогичным был ход событий спустя тысячу лет в Сибири во время покорения ее русскими казаками и землепроходцами: «Многие инородцы умирали холостыми, так как жен неоткуда было взять: инородческие женщины были у русских. Из 44, например, умерших инородцев Каурдацкой волости только двое оставили после себя семью»131. То же самое происходило во время колонизации русскими (особенно новгородцами) Поморья и Предуралья, начиная с IХ века. А в Забайкальское казачье войско, как известно, предпочитали верстать только полукровок при условии, что отец – русский казак, а мать – бурятка. И т.д.
Генетика говорит о том же: многочисленных финских матерей оплодотворяли очень разного типа отцы132. Балановские не случайно настаивают на «большой роли финно-угорского субстрата в формировании митохондриального генофонда русских популяций» (150). Надо ясно понимать, что первоначальную колонизацию вели, как обычно, первопроходцы-мужчины, которые оплодотворяли местных коренных женщин, но передать им мтДНК, естественно, не могли. Экспансия мужчин изначально генетически неоднородных славянских племен шла в область расселения финнов, финских женщин, также, вероятно, генетически неоднородных.
Вряд ли при этом славяне вырезали под корень финских мужчин по примеру многих народов древности. Ведь они и в Сибири не делали этого впоследствии; да и в финском эпосе это не отражено. Скорее, была честная сексуальная конкуренция. Финки отдавались (как потом сибирячки) славянам более-менее добровольно, предпочитая их по каким-то причинам своим финнам. Впрочем, Балановские отмечают и «вклад» финских мужчин в русский генофонд (по Y-хромосоме), что говорит о древней популярности славяно-финских браков вообще. Последствия оказались грандиозны.
Почему-то никто из историков не задавался вопросом: как же это объединению славянских и финских племен под властью Рюрика не помешал языковой барьер? Был ли он? С какой стати две разные этничности добровольно, без военного подчинения пожелали жить в одном государстве, если они такие уж разные? Есть ли тому еще примеры? Может, эта разность уже тогда была невелика – не только антропологически, но и лингвистически? На эту мысль наводит факт обратной метаморфозы: наличие в природе такого народа как венгры, финноязычного (финно-угорский язык называется так именно благодаря им), но притом, если верить Балановским, славянского этнически, то есть биологически133. Если возможны славяне с родным финно-угорским языком, то почему бы не быть славяноязычным финнам? Любопытно (повторюсь), что Балановские, теоретически настаивая на выделении финно-угорских народов по лингвистическому признаку, сами при этом, однако, практически выделяют финский субстрат в русском генофонде не по фонемам и лексемам, а все-таки по генам.
Так или иначе, но отрицать русско-финское слияние не приходится. Проблема лишь в границах и масштабах этого события. Балановские считают его не просто большим, но этнообразующим. Настойчиво отвергая татаро-монгольское влияние на русский генофонд, авторы так же настойчиво пропагандируют финское134. С их точки зрения, русские – это и есть славяно-финский микст, попросту. Вот что они пишут по этому поводу.
«Со­временное русское население образовалось при смешении пришлого славянского и автохтонного финно-угорского населения. Славянские племена в течение нескольких веков продвигались с запада на восток, колонизируя Восточно-Европейскую равни­ну и ассимилируя местные финно-угорские племена. В середине этого процесса, когда славяне достигли территорий, которые являются сейчас серединой рус­ского ареала, смешение было особенно интенсивным. В результате образовался “среднерусский” генофонд, составленный из славянского и финно-угорского ком­понентов» (288).
Авторы поясняют антропологическое значение слова «среднерусский»: оно означает «общий усредненный антропологический портрет, а не географическое положение в середине русского ареала» (50). А также разъясняют и генетическое его значение: «Чтобы узнать этническую частоту гена, нужно просто усреднить все частоты в локальных популяциях этого этноса»135 (93). Имеется в виду – во всем исследуемом ареале.
Итак, если верить Балановским, среднестатистический «русский» тип – есть тип смешанный, славянско-финский. Базовым элементом русского генофонда в средние века стал и доныне остается славяно-финский микст136.
Это приговор. Справедлив ли он?
Для того, чтобы разобраться в этом как следует, надо найти ответы на десять вопросов137. Нужно до конца понять:
1) чем отличается генетический портрет славянина VI-VIII вв. от генетического портрета финна того же времени? Могли ли древние славяне внешне, антропологически походить на древних финнов?
2) кто жил на Русской равнине до прихода туда летописных восточнославянских племен (ведь не была же она ни пуста, ни сплошь заселена финнами)? Как это дославянское (дославянское ли?!) население генетически соотносится с нашими непосредственными предками?
3) все ли восточные славяне несут в себе финский субстрат? Не является ли этот субстрат изначальной характеристикой всего восточного славянства? Если нет, то есть ли у русских в этом отношении «товарищи по несчастью» или мы представляем собой исключение среди восточнославянских народов за счет финского подмеса?
4) все ли популяции русского народа несут в себе финский субстрат? Если нет, то какие именно несут, а какие нет? Как они локализуются? Какой процент русских собою обнимают? Можно ли считать русским человека, в себе такого субстрата не имеющего?
5) Кто мы: офинневшие (офинноугоревшие) славяне или ославяненные финны? Чей генетический вклад больше? Чья в нас генетическая основа?
6) как финские гены, обнаруженные в русском генофонде, распределены в процентном отношении по основным русским регионам? Каков там их минимум и максимум в %? Каковы пропорции финского субстрата во всех русских популяциях, где он присутствует?
7) есть ли хоть что-то общее у всех русских популяций, что отличало бы нас и от финнов, и от монголоидов, и от западноевропейцев? Есть ли, иными словами, генетическое ядро русского народа?
8) если в одних популяциях русских финский субстрат присутствует, а в других нет, то что, собственно, позволяет их всех одинаково относить к русским? Не то ли самое ядро, сохранившееся и в смешанных популяциях?
9) если остались русские регионы и популяции, не затронутые финским подмесом, то почему надо за собственно русский тип принимать именно микст с финнами и какой-то «среднестатистический» тип? А не тот тип, который был до этого смешения и, к счастью, сохранился до наших дней? Максимально соответствующий вышереченному ядру и объединяющий нас с иными восточнославянскими народами? Исходным-то, основным для русских является именно он! Не он подмешивался к финнам, а финны к нему…
10) насколько резким и принципиальным стало наше отличие от других восточноевропейских народов вследствие включения финского субстрата? Не произошло ли с нами при участии древних финнок то же, что произошло с татарами при участии русских женщин? Не переродились ли мы этнически и/или расово?
Сразу отмечу, что некоторым из этих вопросов суждено остаться без ответа, поскольку Балановские искусственно (на мой взгляд, неправомерно) ограничили ареал исследования, из-за чего целый ряд исконно русских популяций не попал в рассмотрение вообще, а значит, не мог быть включен в статистику. А некоторым – из-за идеологической позиции (на мой взгляд, ложной) авторов, считающих подобные вопросы в принципе недопустимыми. А на некоторые вопросы они дают ответы, но как бы невзначай, не нарочно, а самой по себе честно наработанной фактурой – и даже вопреки собственным идейным установкам.
Ниже я привожу ответы на поставленные вопросы по порядку номеров, такие, какими они мне увиделись по прочтении книги Балановских. Везде, где ответ можно почерпнуть у этих авторов, я это делаю. Там, где ответа мне найти у них не удалось, читатель встретит мои собственные гипотезы, основанные на других научных источниках.
Итак:

1 и 2. Проблема славяно-финского смешения имеет один существенный аспект. Охотники попрекать нас этим смешением не учитывают того факта, что финны, как и славяне, имеют общего прародителя: кроманьонца. Только постоянно держа этот факт в голове, можно найти объяснение некоторым странным обстоятельствам.
Например: почему-то генетики находят славянскую основу в местах проживания летописных племен, а антропологи – нет. В древних «бесспорно славянских» курганах, в могильниках на исконно русских землях «антропологическими методами выявляются лишь дославянские черты древнего населения», финского, балтского и какого-то «иного». «Антропология не может обнаружить сам “суперстрат” – тот собственно славянский антропологический тип, который включил в себя все дославянские субстраты».
«Сложилась парадоксальная ситуация, – итожат авторы. – Славянская колонизация Русской равнины – неоспоримый факт. Но в антропологии русского населения улавливаются главным образом черты самых разных субстратных групп дославянского населения» (47-48).
Но кто же тогда с финнами перемешивался, если не пришедшие с запада славяне? Как это все может быть, и о чем это говорит?
Если рассуждать логически – говорит это только об одном: внешне древние славяне не отличались от древних финнов и вообще «дославян» в зоне смешения – от таких же прямых потомков кроманьонца, как они сами. Хотя генетические, а скорее всего, и языковые отличия уже накопились за несколько тысяч лет дивергенции, но не настолько, чтобы они не могли общаться и понимать друг друга.
Как известно, финны – чемпионы гетерогенности среди европеоидов, их популяции генетически далеко разнесены друг от друга. Возможно, именно те популяции древних финнов, что оказались на пути миграции летописных племен, были очень сходны с древними славянами. Которых сегодня по этой причине антропологи склонны принимать за финнов, хотя генетики в них подозревают, все же, славян. С тех пор прошло еще полторы тысячи лет; антропологические отличия финских популяций, избежавших ассимиляции, вполне могли концентрироваться и закрепиться за такой срок. Сегодняшнего финна антрополог, возможно, отличит от славянина с первого взгляда; но так ли было в VI-VIII, а тем более в I-V веках нашей эры?
Есть и другое соображение. Как известно, было время, когда славяне занимали чуть ли не всю Центральную и значительную часть Южной Европы, их граница расселения проходила у нынешней Дании и Гамбурга с одной стороны и у Византии с другой. Но это вовсе не значит, что эпицентр славянского этногенеза находился некогда там же. Каким был жизненный путь протофиннов и протославян со времени распада ностратической протообщины на т.н. индоевропейские народы? И где происходил сам распад? Возможно, этногенез тех и других происходил примерно в том же месте и примерно в то же время. В ходе этого славяне по-братски смешивались с финнами, ибо память об общем прошлом еще жила, а радикальные различия в облике и языке еще не накопились. Однако их смешение на Восточно-Европейской равнине приводило не к появлению нового вида (этноса), а к широкомасштабной реверсии вида исходного: к реверсии кроманьонского (европеоидного, ностратического) типа, говорившего на более прогрессивном, развитом – славянском – языке138.
Вот почему я бы не стал так уж настаивать, как это делают Балановские, что смешение с финскими популяциями говорит об их конституирующей роли в формировании русского генофонда (162). Так, как если бы финны и славяне были в то время уже до конца отдельными, обособившимися этносами – субъектами истории. Но ведь это смешение может быть просто свидетельством общности происхождения и дальнейшей совместной судьбы. Возможно, дивергенция не зашла еще слишком далеко, славяне и финны просто не успели очень уж разойтись даже генетически, а тем более антропологически. И обоюдными усилиями возвращали былое родство.
Если же в эпоху славянской колонизации славяне и финны антропологически мало отличались друг от друга, признать финнов за решающий фактор в складывании «среднерусского» антропологического портрета не представляется возможным.
К сожалению, книга Балановских не содержит материалов, могущих подтвердить или опровергнуть эту гипотезу. Ни генетический, ни антропологический портрет славянина VI-VIII вв., ни генетический, ни антропологический портрет финна того же времени в книге не содержится. Нет и точного ответа, кто и где жил на Русской равнине до эпохи колонизаторства летописных восточнославянских племен. И не были ли эти «дославяне» на самом деле славянами, только другими.

3. С полной ясностью и определенностью Балановские пришли к выводу, что микшированность с финнами – есть только русская, но не восточнославянская в целом участь. Ни белорусы, ни украинцы ни в чем таком не замечены.
Авторы ставили задачу прямо: «Важно понять: близки ли все эти популяции (финские. – А.С.) именно к русскому генофонду или же к широкому кругу восточнославянских популяций? Иными сло­вами: кроется ли секрет этого сходства в этнической истории русского народа или же в экспансии восточ­ных славян в целом, а возможно и в “исходном”, до экспансии, сходстве славянского и финно-угорского генофондов?»
Для ответа на этот вопрос Балановские провели анализ близости «восточноевропейского»139 (именно: финского) генофонда к бе­лорусам и украинцам, составили соответствующие карты. И так обосновали свой вывод:
«Высокое генетическое сходство русских популяций с населением большинства восточноевропейских территорий (имеются в виду, не подумайте иного, все те же финские популяции. – А.С.) является не чертой, общей всем восточнославянским наро­дам, а собственной характеристикой русского генофонда… Зона, генетически сход­ная с белорусским генофондом, заметно меньше: она включает лишь славянские народы (как восточных славян, кроме Западной Украины, так и западнославянские популяции), но не включает народы Поволжья и Приуралья. Таким образом, генетическая общность с неславяноязычными популяциями Восточной Ев­ропы является “прерогативой” русского генофонда, в отличие от генофонда белорусов, который резко отличается от этих на­родов Поволжья и Урала…
Неславянские народы Восточной Европы, которые относительно близки к русским популяциям, от украинского генофонда так же далеки, как и от генофонда белорусов. Это подтверждает правильность нашей интерпретации, что славянская колонизация Восточно-Европейской равнины, сопровождавшаяся ассимиляци­ей финно-угорского населения, вовлекала из всего славянского массива преимущественно предков современного русского насе­ления» (241-242).
Сказано с исчерпывающей определенностью.
Положим, на вопрос об «”исходном”, до экспансии, сходстве славянского и финно-угорского генофондов» авторы так и не ответили: но на него и нельзя ответить, исследовав потомков только двух из многочисленных племен, участвовавших в экспансии (дреговичей и полян), тем более, что прямая генетическая преемственность современных украинцев от летописных насельников Киевщины былинных времен не подтверждена.
Но одно можно считать установленным: предкам белорусов (дреговичам) и украинцев (вопрос об их предках не закрыт) удалось избежать смешения с финским субстратом в ходе восточнославянской экспансии на восток.
Увы, эта славная доля выпала только нам.

4. Что ж, у каждого свой крест. Но вот что для нас неизмеримо важнее: пусть в ассимиляцию с финнами были вовлечены только предки русских, но разве все подряд?
Разберемся повнимательнее с этим вопросом.
На основании биологических замеров и анализов Балановские создали ряд интереснейших карт, позволяющих не только представить себе «ландшафт русского генофонда», но и соотнести его с картой расселения летописных славянских племен. И что мы увидели? Слово авторам:
«Наибольшие отличия по оси “юг – север” находят прямые аналогии в диалектологиче­ском членении русского языка на северное, южное наречия и переходные среднерусские говоры. Вместе с тем, история формирова­ния как генофонда140, так и государственности на своих важнейших этапах проходила по иной, ортогональной оси “запад – восток”...
Напомним, что различия между западными и восточными популяция­ми были обнаружены и при первом же геногеографическом анализе антропологических данных: инструментарий многомерных расстояний выделил три зоны: западную (“славянскую”), восточ­ную (“субстратную”) и промежуточную между ними (“рифтовую”)» (130).
Что же получается?
Во-первых, русскому народу, как неоднократно подчеркивают Балановские, свойственна в первую очередь широтная, а не долготная изменчивость. То есть, связанная вовсе не с ассимиляцией финских племен, а с другими факторами.
Во-вторых (для нас сейчас в-главных), «в восточной части русского ареа­ла “русская” карта выявила субстратные финно-угорские элементы в составе русского народа и тем самым подтвердила данные антропологии о наличии финно-угорского субстрата… В западной области соответствия между “русской” и “восточноевропей­ской” картами практически нет! Это говорит о таких антропологических особенностях русского населения, которые несводимы к субстратным, иноэтничным элементам» (51).
Выходит, в русском народе есть три биологически отличных части, расположенных друг за другом долготно, вдоль меридианов. Отличия между ними связаны со степенью смешения с финским субстратом (от максимального на востоке до нулевого на западе). Причем внутри каждой из них есть еще как минимум три доли, расположенных широтно, вдоль параллелей. Широтные отличия связаны с другими, не раскрытыми достоверно обстоятельствами. Их гипотезы мы обсудим в своем месте, здесь только замечу, что тезис о том, что русский генофонд формировался лишь по одной из двух осей, а не по обеим, авторами не доказан, а в свете ими же здесь установленного – недоказуем.
Конечно, я нарочито упростил и огрубил гораздо более сложную и тонко детализированную картину, но в целом суть теории Балановских именно такова. Что она означает в плане славяно-финских взаимодействий?
Главное: разговор о славяно-финском миксте должен, по большей части, начинаться и заканчиваться лишь по поводу восточной части срединной и отчасти северной доли, то есть далеко не самой значительной территории ареала, попавшего в оптику ученых. А к остальным популяциям русских он относится либо в меньшей мере, а то и вовсе не относится, например, ко всей западной и всей южной части.
Балановские достаточно категорически характеризуют именно последнюю группу: «На обобщённой карте Восточной Европы западная половина русского ареала выглядит как еди­нообразная равнина: с точки зрения Восточной Европы все русские этой половины ареала – одинаково русские» (51). Очень важное признание!
Значит, с точки зрения логики, именно и только эти популяции, этнически цельные, резко отличающиеся как от условно русских популяций на востоке, так и от европейцев на западе (а на востоке тем более), и являются, вкупе с белорусами, собственно русскими, эталонными русскими популяциями!
А вот не менее важное признание: «Что же представляют собой западная и восточная зоны скопления “ядерных структур”?.. Такие области с антропологически особенным русским населением включают целый ряд компактных “ядер”, отделенных друг от друга “среднерусским” по антропологическому облику населением. Была предложена гипотеза, хорошо объясняющая такую картину: каждое из ядер представляет собой след одного из племен, населявших эту территорию… Предложенная гипотеза хорошо объясняет и наличие западного и восточного скопления ядер: западное скопление она связывает со славянскими племенами, причем локализация многих ядер соответствует локализации конкретных летописных славянских племен. Восточное скопление – связывается с финно-угорскими племенами»141 (81).
Спрашивается: если славяно-финским микшированием затронуты, мягко говоря, далеко не все русские популяции, сохранившие свои генетические ядра от глубокой древности, то зачем же выдавать наличие финского субстрата за конституирующий признак русского народа в семье восточных славян, да и вообще славян? Ведь данный признак, как выясняется, характеризует лишь ряд условно русских окраинных популяций (восточные регионы центральной и фрагменты северной части изученного ареала) – и только.
Применительно к летописным племенам получается следующая история: с финнами мешались только те словене, кривичи, северяне, вятичи, которые продвинулись подальше на восток и север, преимущественно в Волжско-Окское междуречье, к Белоозеру и в Приуралье. И то не всюду, судя по некоторым замечаниям Балановских. А те, что остались на месте первоначального расселения, этой участи избежали.
А поляне? Дреговичи? Уличи? Древляне? Другие племена?
Дреговичи стали белорусами. Они остались вне славяно-финских брачных игр вообще.
Поляне (кто уцелел) бежали на север от татар, унося с собою генетику и традиции142. Они образовали анклавы, в которых сохранился как особый южнорусский генофонд, так и былины киевского цикла, вообще древний фольклор Киевской Руси. Финского субстрата в них нет или очень мало. Те восточные славяне, что заняли их опустевшую нишу (нынешние украинцы), вряд ли имеют с ними много общих предков.
Уличи, тиверцы, дулебы (волыняне), хорваты, древляне, радимичи вообще оказались вне ареала, избранного Балановскими, увы.
Итак, славяно-финское микширование шло далеко не везде. Не стоит скрести подряд всех русских, чтобы найти финнов: в большинстве случаев эта затея не увенчается успехом.
Но в таком случае, корректно ли местную этно-генетическую характеристику ряда восточных областей «исконного русского ареала» распространять на весь ареал, на весь генофонд? Почему нужно было предпочесть микст – исконному генофонду в качестве эталона русскости? Почему русских должен представлять смешанный тип с восточных территорий ареала, а не прямой потомок летописных племен? Разве этот смешанный тип стал главенствующим? Чем руководствовались Балановские, настаивая на таком выводе?
Авторы мотивируют свой выбор тем, что именно «на восточной окраине ареалов племён летописных славян, где происходило наиболее интенсивное взаимодействие с коренным неславянским населени­ем, началось формирование нового генофонда и ново­го антропологического типа (“среднерусская” долина). Именно этот тип мы сегодня называем собственно рус­ским, типично русским» (52).
«Мы называем» – аргумент не из лучших, прямо скажем. Если характерной чертой русских признается их относительно высокая гетерогенность вообще, то о каком «среднерусском типе» можно говорить? Сложим два носа и поделим пополам? Наверное, все же, в определении типичности не обойтись без статистики иного рода: частоты распределения тех или иных признаков среди населения. Кого больше среди русских: долихокефалов или брахикефалов, сероглазых или кареглазых, длинноносых или курносых, брюнетов или блондинов? Понятно, что среднестатистическим в таком случае может оказаться зеленоглазый шатен-мезокефал со средней длины носом. Но надо ли объяснять, что «типичный» и «среднестатистический» – это далеко не одно и то же. Среднестатистический тип вполне может оказаться в меньшинстве, и кого тогда он сможет представлять?!
Кстати: Балановские настаивают, что этничность может и должна определяться лингвистически, они также выдвинули и успешно защитили тезис о корреляции в рамках этноса фонда фамилий и генофонда. Но в этом случае – вопрос авторам «на засыпку»: где же, если не считать топонимики, чье смысловое значение давно утрачено (пример – «Москва»), в живом русском языке или в популярных русских фамилиях следы финского влияния? Его нет. Разве что в ностратическом пласте может отыскаться что-то общее, но это уже не имеет отношения к нашей теме.
Не будем преувеличивать значение подмеса финского субстрата к славянскому суперстрату. Не суб-, а суперстрат должен определять генофонд. Где же его найти?

5. Балановские ограничились утверждением о роли финского субстрата в создании русского генофонда, но не вдавались в вопрос о пропорциях, не детализировали свой тезис143. При этом некоторые (не все) необходимые нам уточнения по границам распространения финской генетики они, однако, сделали. Извлечем их.
В самом общем виде их вывод: «Итак, наша гипотеза: в современном русском генофонде разных территорий видны три фазы славянской колонизации: преобладание на западе славянского, в центре смешанного и на вос­токе дославянского (в основном финно-угорского) населения» (288). Уточню: смешанным является население и в центре, и на востоке, просто пропорция подмеса во втором случае выше.
Но как эта разница выглядит в цифрах, мы не знаем. Указание на трехчленный русский ландшафт расшифровывается лишь приблизительно и неконкретно:
«В восточной части русского ареа­ла “русская” карта выявила субстратные финно-угорские элементы в составе русского народа и тем самым подтвердила данные антропологии о наличии финно-угорского субстрата…
Но ключ к пониманию всего обобщённого картографического ландшафта находится не в западной области, а в центральной “среднерусской”… Биологическая сторона происхождения этой долины ясна: антропологи­ческие характеристики населения приближаются к среднему общеэтническому уровню в результате интенсивного смешения, метисирования… (Не очень понятно: к среднему общеэтническому уровню какого этноса можно приблизиться в результате метисирования? Ясно, что и ни к славянскому, и ни к финскому. Еще одна логическая загадка авторов. – А.С.)
Таким образом, при обобщённом картографи­ровании современного русского населения удается выявить в его антропологическом составе три пла­ста, имеющие географическую приуроченность и соответствующие трем этапам формирования этого состава:
– формирование древнерусского населения до заселения Волго-Окского междуречья (западная зона);
– приобретение новых антропологических осо­бенностей за счет метисации – включения местных элементов в Волго-Окском междуречье (централь­ная зона);
– значительное усиление субстратных влияний по мере дальнейшего расселения (восточная зона)» (51-52).
В целом, мне кажется, принять такой сценарий можно, он не противоречит истории, тем более, что опорные даты процесса в общем известны. Но опять-таки хочется уточнить: славяне с финнами мешались, главным образом, в Волго-Окском регионе, а не повсеместно. Почему же надо считать этот регион «ключевым» для русского этногенеза? Это не обосновано.
Авторы приводят данные, которые подтверждают, что ареал метисации был довольно ограниченным. Они, например, пишут: «Из уральской семьи по ДНК маркерам изучены лишь восточные финноязычные народы (коми, удмурты, мари, мордва). Минимальные расстояния обнаруживаются на территории расселения этих народов, в основном в Приуралье. Напротив, население запада Русской равнины и Предкавказья генетически удалено от средних уральских частот… Наименьшие значения расстояний локализуются на Урале и далее к западу постепенно нарастают» (238).
Все это вполне объяснимо: ведь на Урале мы мешались с финнами активно, а на западе и в Предкавказье не мешались вовсе. После всего вышесказанного, когда стало ясно, что современные русские в целом – это, все же, русские, произошедшие от древних русских, а вовсе не славяно-финский микст (каковым являются лишь некоторые из наших популяций), можно употребить именно такой оборот: мы мешались. Не Приуралью брать на себя представительство русского народа.
Особенно привлек мое внимание один выразительный случай упорного несмешивания исконно русской популяции с теми самыми финнами на Русском Севере.
Пенеги – северно-русская популяция в верховьях реки Пинеги – непосредственно граничат с республикой Коми. Однако «население данной популяции близко не к субстратному населению восточных финно-угров, а к старожильческому русскому населению… Население является высокорослым, с ярко выраженными чертами европеоидного типа, выраженной горизонтальной профилировкой лица, повышенным процентом светло-голубых глаз и русых волос, сильно выступающим носом». Их генетические расстояния минимальны с каргопольскими русскими, немцами, литовцами и поляками, средни с украинцами, чехами, «средними» русскими, с латышами и эстонцами – и максимальны с коми, карелами и финнами (142-143). Указанные данные заставляют задаться вопросом, а не потомки ли перед нами тех дружин русов, что пришли с Рюриком и его братьями с южного побережья Балтики в IX веке? Уж больно характерен состав генетически близких этносов! И уж очень упорно нежелание смешиваться с финнами, граничащее с расизмом, очень органичным для кровнородственной общины, каковой русы и были, в отличие от славян.
Такое же упорное несмешение, хранение своей этнической цельности, самотождественности мы видим вообще на всех исконных территориях первоначального расселения летописных племен. Это признают сами Балановские: «Западные “ядра” на антропологической карте совпадают с ареалами ле­тописных славянских племён на археологической кар­те: каждое из западных ядер мы можем сопоставить с конкретным славянским племенем»144 (288).
Это важнейшее признание!
Почему же мы должны смириться с тем, что «собственно русский», «типично русский» тип – есть результат формирования «нового генофонда и нового антропологического типа» там, где происходило «наиболее интенсивное взаимодействие с коренным неславянским населением», т.е. «на восточной окраине ареалов племен летописных славян»? Почему следует считать за русских не тех наших прямых предков, кто берег и хранил свою этническую идентичность в течение полутора тысяч лет, а тех, кто легкомысленно пренебрег ею, проявив абстрактный гуманизм, несвойственный для нормальных завоевателей пространств?
Вот они-то, современные пенеги, каргопольцы, обитатели западных областей русского ареала, в том числе белорусы, – и есть истинные, эталонные русские, с ними и следует сравнивать другие популяции, а при желании и индивидов, претендующих на русскость! Хочешь увидеть настоящего русского – поезжай на Пинегу, в Каргополь, в Псков, Смоленск, Брянск, Курск, Минск…

6. Из всего сказанного легко сделать вывод: мы и не офинноугоревшие славяне, и не ославяненные финны, хотя в наших популяциях встречается порой и то, и другое. Но генетическая основа у нас другая, та, что роднит нас с белорусами и украинцами.
Подтверждение этому тезису мы находим в книге Балановских на с. 149-150, где размещены важные таблица и диаграмма. Они показывают в нисходящем порядке степени сходства по генофонду (по спектру гаплотипов) наших соседей с нами:
1) восточные славяне (украинцы, белорусы);
2) волго-финские народы (коми, мари, мордва, удмурты);
3) западно-финские народы (карелы, финны, эстонцы);
4) западные славяне (поляки, словаки, чехи);
5) тюркские народы Урала (татары, башкиры, чуваши);
6) южные славяне (болгары, боснийцы, словенцы, хорваты);
7) германоязычные народы (немцы, австрийцы);
8) народы Кавказа.
Уточню: восточные славяне лидируют с заметным отрывом, волго-финские народы также лидируют с заметным отрывом; а вот западно-финские народы, западные славяне и тюркские народы Урала находятся почти на одном уровне близости к русским, заметно обгоняя остальных.
Возможно, кто-то не со всем здесь согласится. К примеру, удивительно до невероятия, что немцы оказались для нас на 7-й ступени родства, после финнов и тюрок (особенно татар145) и практически наравне с народами Кавказа. Видимо, такой сомнительный результат получился из-задобавления в анализ австрийцев, этносом не являющихся и спутавших все карты. Очевидно, авторы во всех случаях ориентировались не этнически, а лингвистически, что, на мой взгляд, категорически недопустимо и ведет к ложным выводам.
Менее удивляет тот факт, что финские народы (наши братья во кроманьонце) обогнали южных славян, изначально связанных с иллирийским субстратом, а потом еще и отуреченных. Хотя и тут возникает вопрос по поводу марийцев, имеющих в своем генофонде сильную монголоидную составляющую.
Но вот сравнительную меньшую близость с западными славянами я могу объяснить только тем, что Балановские за эталон для сравнения брали центральный регион русского ареала, отмеченный микшированностью с финнами, а не западные области расселения истинно эталонных русских. Это их право, это их метод, это их принципы. Но я с ними решительно не согласен. Почему эталоном должен считаться усредненный тип, мне не ясно, я тут логики не вижу146.
Зато самый главный вывод у нас совпадает: по степени этнического родства на первом месте в мире для нас стоят белорусы и украинцы, несмотря ни на что. Что и требовалось доказать.

7 и 8. Если в одних (условно) русских популяциях финский субстрат присутствует, а в других нет, то что, собственно, позволяет их всех одинаково относить к русским, а не заявлять о наличии двух отдельных этносов? Не некое ли большое общее генетическое ядро, сохраняющееся неизменным и в смешанных популяциях?
Для Балановских подобное предположение прозвучало бы крамолой, ересью.
Методика, принятая Балановскими на вооружение, произвольно и, увы, ошибочно определила объем и направление их исследования. Идея об истинном биологическом представительстве русского народа оказалась у них связана исключительно со смешанным контингентом центральных и восточных популяций избранного ими ареала. Им, по всей видимости, не приходила в голову попытка вычленить, вычислить «общий генетический знаменатель» для всех русских популяций без исключения, чтобы определить квинтэссенцию русскости, роднящую их всех между собой. И при этом отличающую, отделяющую русских от нерусских: и от финнов, и от монголоидов, и от западноевропейцев.
А поскольку они изначально отказались от последовательного анализа всех русских популяций без исключения, то такая задача была им априори недоступна.
Ну, на нет и суда нет.
Балановские пошли не путем выделения общерусского генетического ядра, а по другим путям: 1) суммирования биологических признаков всех (условно) русских популяций, оказавшихся в их зоне внимания, которую они поименовали исконно русским ареалом; 2) инвентаризации генетических различий между русскими популяциями.
По этим данным были: 1) созданы карты генетических расстояний русских от различных народов; 2) рассчитаны расстояния между различными русскими популяциями, позволяющие вычислить коэффициент гетерогенности.
Акцент, таким образом, пришелся на том, что русских разъединяет, а не на том, что их объединяет, делает биологически единым народом. Мировоззренческая, политическая ущербность такого подхода для меня очевидна.
Хотелось бы услышать оценку этого метода от профессионалов-генетиков.

9. Все размышления на тему славяно-финского смешения, порожденные анализом труда Балановских, приводят к одному итогу.
Эталонным русским генофондом должен быть признан исключительно генофонд летописных племен, каким он остался в западных, северных и южных русских популяциях, с учетом и тех, что не вошли в ареал Балановских. Именно здесь, среди прямых потомков древнерусского этноса, прежде всего следует искать сохраненное ими генетическое ядро русских, роднящее не только всех русских между собой, но и русских с белорусами и украинцами. В конце концов, именно с этим ядром ассимилировались «дославянские народы» Русской равнины, если таковые были. Не летописные славяне подмешивались к финскому генетическому ядру (иначе мы бы сегодня носили финские фамилии, говорили по-фински и обсуждали славянский субстрат в финском суперстрате), а финны к славянскому…
Балановские не искали, а потому и не нашли этого ядра. Значит, это рано или поздно сделают их последователи.

10. Все сказанное выше позволяет успокоить читателя: древним финнам (а пуще того финнкам) не удалось сделать с русскими того, что сделали русские женщины с татарами в их гаремах: переменить, подменить этнический и расовый статус незваных пришельцев. Хотя за счет тех областей, где когда-то шла активная славяно-финская, а потом и русско-финская метисация, произошло определенное дистанцирование современных русских от европейцев, обитающих западнее границ России. Дистанцирование – но не разрыв. И не только за счет того, что русские мешались с финнами. Дистанцию создавало и то, что южные славяне мешались с иллирийцами и тюрками, итальянцы – с сирийскими семитами и гуннами, испанцы – с маврами и евреями147 и т.д.

* * *
Завершая эту нелегкую тему, скажу следующее.
Да, в генофонде некоторых русских популяций славяно-финский микст имеет значительное, хотя и не определяющее присутствие. Сознавать это не так уж горько (все же, не нас ассимилировали татары, а мы – финнов), а все равно как-то несладко: думали о себе одно, а выходит другое. Но надо ли горевать по этому поводу?
Возможно, кто-нибудь вроде украинского националиста захочет спросить Балановских: вы-де радуетесь и гордитесь открытием, что русско-татарский (точнее, европеоидно-монголоидный) микст в русском генофонде и в народе не просматривается. Но славяно-финский-то – просматривается! И даже очень! А чем он лучше-то?
Много чем. Очень даже.
Во-первых, славяне и финны – дети одного отца, кроманьонца. Это разновидности одного вида, «однорасовые близнецы», образовавшиеся путем дивергенции. Пусть местами и временами мы – микст, но этот микст – европеоидно-европеоидный, расово однородный, ведущий лишь к реверсии кроманьонца. В то время, как многим славянам (в т.ч. украинцам, по мнению некоторых) пришлось создать иной микст – расово смешанный, неоднородный, смешавшись с тюрками. Признаем, на этом фоне, что русско-финский микст не нанес урона русским как наследию кроманьонца.
Во-вторых, теперь можно аргументированно возразить тем, кто уверяет, что мы-де сберегли всякую малую народность на колонизированных нами землях. Обидное предположение, выставляющее нас какими-то моральными уродами, нравственным исключением среди «нормальных» народов мира, предпочитавших в таких случаях вести войну на уничтожение.
Необъятные просторы Восточно-Европейской равнины (будущей Руси), избыток территорий, зверя, рыбы, медоносных пчел и прочих природных богатств не ставили осваивавших ее славян перед необходимостью уничтожать автохтонов. Не за что было биться насмерть: это ведь не то что тесная Европа или Азия (особенно – Океания), да и Африка. Или ставшая вдруг тесной, с приходом европейцев, Америка. Тут всем всего хватало. Проще и правильней было автохтонов обложить данью и/или как-то утилизовать (женщин особенно). Что и было сделано; основной метод, похоже, это ненасильственная и естественная сексуальная доминация.
Тем не менее, в результате этой мирной утилизации мир теперь уж недосчитывается таких народов, как меря, весь, мещера, мурома, голядь и, вероятно, некоторые другие; они сгинули, поглощенные ассимиляцией. Претворились в «финский субстрат» русского народа, обнаружить который способна сегодня только биологическая экспертиза. Так что следует признать, что в европейской, тесной части Евразии, да и на Урале мы не очень-то миндальничали. Сводили-таки с лица земли целые племена и народы. Правда, не огнем и мечом, но сводили.
И этот факт отраден для русского сердца: мы не только не хуже, но даже лучше многих других народов. Наша беспощадность на извечной этнической войне неизмеримо человечней, чем, допустим, у семитов или англо-саксов.
В-третьих, преувеличивать значение для русских метисации с финнами, как это делают Балановские, не стоит. Но допустим на минуту, что авторы правы в своем стремлении выставить русских как славяно-финский микст, что именно в этом главная характеристика русскости.
Это логическая ловушка. Если русские – микст, сложившийся примерно к XIV веку, то критерий однородности/неоднородности нельзя применять к нему до окончания процесса смешения. Поскольку русских тогда, выходит, еще не было: смешивались славяне, финны и т.д. А после того, как он сложился, применять такой критерий просто бессмысленно, ибо самая генетическая неоднородность исходных элементов превращается в неоднородность всего генофонда как его классический, эталонный признак – знак однородности. Количество смешений переросло в новое качественное состояние: микст как эталон.
Но тогда отсюда логически следует ограничение: если не микст – значит, нерусский. Даже если вы прямой беспримесный потомок летописных племен. Выходит, вообще-то, абсурд, действительности никак не соответствующий…
Нет, не получается – ни практически, ни теоретически – классифицировать русских как продукт славяно-финского смешения. Это не так по факту. И не может быть так по умозрению, по правилам философии.
Однако русский народ генетически был и остается «подразделенной популяцией» – то есть мозаичным панно, лоскутным одеялом, одновременно цельным и дробным. В этой связи возникает два вопроса:
1. В чем же, помимо регионального финского подмеса, причина такого генетического разнообразия «русского ландшафта»? В частности, где разгадка его широтной изменчивости?
2. Что же скрепляет воедино эту мозаику, что делает лоскуты единым биологическим целым?
Понятно априори, что это не территория, не язык, не вера, не власть (политический режим) или любые прочие эпифеномены и случайные факторы.
Нет ли тут подкладки поматериальнее, как говорил Шекспир?
Мы порассуждаем об этом позже.

НАСКОЛЬКО МЫ ЕВРОПЕЙЦЫ
Методика Балановских, во многом, как я пытался показать, ошибочная, закрепившись на теме финского присутствия в нашем генофонде, отбросила свою тень на многие последующие разделы и выводы книги. Это касается и нашей идентичности как европеоидов.
С одной стороны, Балановские активно отстаивают принадлежность русского народа к европейцам, что не может не радовать. Приводившиеся выше данные о близости русских по спектру гаплотипов к разным народам Европы показали: да, мы – европеоиды, четко и однозначно (149-150). Тезисы авторов вполне недвусмысленны:
«Карта генетических расстояний показала, что к русскому генофонду близко население практически всей Европы, при этом смежное с русскими население Урала и Кавказа, не говоря уже о более отдаленных регионах, генетически резко отлично» (284);
«Русский генофонд – европеец, а не евразиец!» (284). Неплохой слоган, хотя точнее было бы: европеоид, поскольку европеец – это сегодня более цивилизационное, чем расовое понятие;
«Мнение о промежуточности [расовой] русского генофонда столь широко распространено – но ему нет серьезных научных подтверждений. Одни лишь серьезные научные опровержения… Русский генофонд является типичным европейским генофондом» (297).
С другой стороны, Балановские были бы неверны себе, если бы не подпустили в свою концепцию чуточку гнильцы. Судя по их книге, русский генофонд, может, и типичен, но эталонным для европеоида его не назовешь, эйфория тут неуместна. Между тем, в этом пункте Балановские расходятся с классиками антропологии, например, с цитировавшимся выше В.В. Бунаком. Вот что пишут они в главке, названной «Родная Европа и чуждая Азия»:
«Бросается в глаза близость практически всей Европы к нашей “среднерусской популяции”… Оказывается, что практически все популяции центральной Европы чрезвычайно близки к “среднерусским” значениям: величины генетических расстояний варьируют от 0 до 0,01. Во всей Центральной и Западной Европе от “сред­нерусских” значений резко отличается только северная часть Скандинавии, одна румынская и одна из множе­ства итальянских популяций. Умеренные отличия по­казывают Франция, Англия, Испания и Италия – но, например, Германия, Австрия, Польша на карте неот­личимы от среднерусской популяции… Главное, что обнаруживает карта генетических расстояний – это удивительную близость “сред­нерусских” значений к вариациям европейского генофонда».
Казалось бы, все просто замечательно, чего еще нужно! Но тут-то авторы и прибегают к парадоксу сомнительного достоинства: «Европейцы больше русские, чем сами русские!». Что за странное заявление? Я бы предпочел думать, что русские большие европейцы, чем сами европейцы (как это и следует по Бунаку).
Оказывается, «часть русских популяций, бело­русы и украинцы Поднепровья… значительнее от­личаются от “среднерусской популяции”, чем многие иные популяции Европы. Это – неожиданный резуль­тат. Он показывает, сколь велик размах генетических различий в пределах русского генофонда, насколько значительно некоторые русские популяции могут от­личаться от усреднённых общерусских величин...» (282).
А что же тут неожиданного! Сами же всуе определили наши «средние значения» по смешанной части русского народа, после чего русский генофонд заведомо утратил не только для русских, но и для Европы все претензии на эталонность! А теперь удивляются... К сожалению, проверить Западную Европу на генетическую близость только с нашими западными и северными территориями никто пока не озаботился.
Жаль также, что авторы не сравнивали русских (особенно русских Севера) со скандинавами. Ведь, как выяснилось, самый «древний палеоевропейский пласт генофонда Европы» расположен именно на Русском Севере148 (288). Давно пора проверить методами генетики норманскую теорию возникновения русской государственности, а заодно разобраться до конца с термином «варяги». В наши дни наиболее обстоятельную и убедительную контроверзу выдвинул профессор А.Г. Кузьмин, разместивший легендарного Рюрика с братьями изначально в Прибалтике, среди ославяненных племен русов/росов/ругов, которые с I в. н.э. двигались берегом Балтики, пока не пришли на север будущей Руси. Смешавшись при этом с варинами-вэрингами (варягами), так же ославяненными племенами-автохтонами южной Балтики149.
Важно было бы сравнить скандинавов с теми же пенегами, чтобы определить, у кого из них больше прав называться «соколами рюрикова гнезда», потомками основателей первого русского государства.
Вместо такого сравнения, Балановские несколько лукаво отмечают: северная-де часть Скандинавии сильнее всех отличается в Европе от «среднерусских» значений. Но разгадка-то в том, что речь идет не о норвежцах или шведах, с которыми у нас теоретически должно быть немало общего и сравнение с которыми важно и интересно, а… о живущих там лопарях, от которых никто и не ждал никакого русоподобия! Нашли тоже европейцев…
Не удивляет и отличие от нас испанцев, в чьей крови растворены мавры и евреи («добавлены чернила», как говорят в Испании: до 20% еврейской крови, по современным исследованиям), а также итальянцев, переживших после крушения Римской империи нашествие мигрантов-семитов из Сирии, а также мощное вливание гуннов и лангобардов. Все это вполне объяснимо и не ставит под сомнение наш статус эталонного европеоида, который я по-прежнему позволю себе считать таковым.
Наконец, радует установленный Балановскими факт: «Коренное население остальных регионов Евра­зии (вне Европы) резко отличается от русских попу­ляций» (282).
Тут и комментировать нечего. Пусть адепты евразийства заучат эту фразу.

НАСКОЛЬКО МЫ ВОСТОЧНОЕВРОПЕЙЦЫ
Балановские провели большой, трудоемкий и обстоятельный сравнительный анализ генофондов народов Восточной Европы по самым разным генетическим маркерам (аутосомным ДНК, классическим, Y-хромосоме) и сделали ряд выводов. При этом они, как обычно, весьма своеобразно определили границы исследования.
Во-первых, мы не найдем среди сравниваемых народов тех, с кем у нас с детства связано представление о восточноевропейцах. А именно: поляков, чехов, венгров, румын, молдаван, восточных немцев, прибалтов – с кем, собственно, и интересно было бы сравнить русских в рамках именно Восточной Европы. Это шокирующее исключение сделано авторами столь же принципиально, сколь и произвольно: «Границы Восточной Европы можно очертить по-разному, – заявили они ничтоже сумняшеся. – В данной главе под Восточной Европой понимается ареал от бывшей границы СССР на западе до Уральского хребта на востоке и Большого Кавказ­ского хребта на юге» (242). Кто бы мог подумать!
Во-вторых, Балановские упорно определяют этничность по языку, хотя при этом столь же упорно рассчитывают субстраты по генам. Такая у них логика…
В результате авторы вольно или невольно все время путают читателя, оперируя многообещающим выражением «восточноевропейский генофонд», но понимая под этим лишь семь финских этносов России, имеющих на деле отношение только к весьма далекой во всех смыслах периферии настоящей Восточной Европы. Периодически, читая в книге что-то интересное про восточноевропейцев, вдруг, вздрогнув, вспоминаешь, что речь-то идет о финнах, и интерес сразу ослабевает.
В-третьих, читатель выше уже имел возможность поразмышлять о том, какого сорта идейный шлейф потянулся за решением Балановских определять «среднерусскость» по микшированным популяциям. Пищу для подобных раздумий легко найти и тут.
В результате выводы, на мой взгляд, оказались беднее и тривиальнее, чем можно было бы надеяться. Они таковы:
«Карты генетических расстояний показывают поло­жение русского генофонда в этом, ставшим теперь нам понятным, генофонде восточноевропейского региона. К русскому генофонду генетически близкими оказа­лось большинство популяций восточной Европы. Но на восток (к Уралу), на юг (к Кавказу) и на север (к побе­режью полярных морей) популяции всё менее сходны с русским генофондом. А наиболее сходно население средней полосы Восточной Европы – от Белоруссии на западе до средней Волги на востоке. То есть русский генофонд оказывается центральным в восточноевро­пейском генофонде, близким к самым разным группам восточноевропейского населения – и к западным, и к восточным. Но больше всего русский генофонд похож на остальные восточнославянские генофонды, что указывает на его происхождение от восточнославянских элементов, а также и от других субстратных групп.
Иными словами, русский генофонд сформирован той частью восточных славян, которая вобрала в себя другие группы восточноевропейского населе­ния и стала центральной составляющей генофонда Восточной Европы» (245).
Итак, мой комментарий: в ареале «Восточной Европы» (который таковым не является) «русский генофонд» (который таковым не является), определенный по «среднерусским значениям» (которые таковыми не являются), объявляется «центральным» (читай: промежуточным) между «восточноевропейским населением» (читай: между финнами и белорусами). Ни рыба, ни мясо. Но, как станет ясно из дальнейшего, внутри этого ареала мы, русские, не однородны, а показательно гетерогенны. Аномально отличаясь этим не только от весьма гомогенных западных европейцев, но даже от украинцев, поляков, белорусов, вроде бы родственных нам. От всех нормальных народов, в общем.
Сборная солянка, одним словом. Или мусорный бак на задворках Европы – какими глазами посмотреть. Пропагандисты из Третьего Рейха дорого дали бы в свое время за книгу Балановских, ибо сами не додумались бы так написать.
Не знаю, кого как, а меня такие выводы не радуют. Единственное утешение – глубокое сомнение в оправданности метода (не инструментария!), которым эти выводы добыты.

НАСКОЛЬКО МЫ ОТДЕЛЬНЫЙ ЭТНОС
Однозначный ответ на этот вопрос в книге Балановских найти трудно. Ведь он равносилен вопросу о генетическом ядре, отличающем нас от других народов мира, или об этнической границе, отделяющей всех русских от всех нерусских. А эту границу должны определять, в первую очередь, гены. Но Балановские принципиально против такого понимания генофонда. Попытку выделить «ген русскости», генетическое ядро русского народа и т.п. они считают заведомо несостоятельной, а потому и не пытаются. Их главный тезис: «”Русских генов” – нет!» (314).
Является ли, тем не менее, русская этническая граница четкой или расплывчатой? Ответ Балановских противоречив.
С одной стороны, авторы подчеркивают феноменальную эндогамность русских: «Основной массив русских заключал браки по поговорке “хоть за курицу, да на свою улицу”, и именно этот массив определяет структуру генофонда» (171). Иными словами, русские сохранились как русские именно потому, что всячески избегали этнически смешанных браков. Следовательно, представляют собой какую-никакую цельность и особость.
С другой стороны, авторы никогда не упускают малейшего случая напомнить о современной, древней и древнейшей метисации, если таковая имела (или даже могла иметь) место быть у наших предков. Более того, они возвели факт славяно-финской смешанности отдельных русских популяций (на востоке и отчасти в центре русского ареала) в перл творения и объявили эту смешанность конституирующим признаком русскости.
Вопреки разысканиям антропологов, установивших биологическое единство русских на всем пространстве их сколько-нибудь компактного расселения от Калининграда до Владивостока, Балановские увлеченно педалируют теоретическую невозможность сохранения русскими этого единства за пределами «исконного» ареала расселения:
«Огромный современный ареал русского народа вклю­чил территории, коренное население которых генети­чески было совершенно иным: Урал, Сибирь и Дальний Восток, Северный Кавказ и Закавказье, Среднюю Азию… Русское расселение на обширных территориях должно было привести к изменениям как в генофондах коренных на­родов (которые смешивались с русскими), так и в гено­фонде русских популяций на новых местах обитания (которые смешивались с коренным населением). Даже если бы смешения были невелики, их генетический результат был бы существенен – слишком сильно раз­личались два контактирующих генофонда. Но исто­рические источники однозначно свидетельствуют о большой интенсивности смешений».
Авторы, однако, не ссылаются на эти источники, почему-то. А интересно было бы на их взглянуть, поскольку по моим данным нет никаких оснований преувеличивать ни такую интенсивность, ни, что гораздо важнее, ее последствия.
Это в теории кажется, что огромная Сибирь должна была переварить сравнительно немногих русских пришельцев, сильно изменить их генофонд. На деле же одна из главных причин сравнительно быстрой и легкой колонизации этих пространств состоит в их не просто малой – ничтожной заселенности. Почему Западная Сибирь оказалась покорена Ермаком во главе менее 550 казаков? Да потому, что она вся насчитывала не более 30 тысяч т.н. ясачных (т.е. плативших ханам подать) людей, разбросанных по этой необъятной территории! (Вся армия хана Кучума не превышала 10 тыс. человек.) За первые сто лет колонизации это количество сократилось до трех (!) тысяч. Неужели можно думать, что такая прививка способна не то что сформировать новый генофонд за Уралом, но хотя бы поколебать его русскую идентичность?!
Да, казаки тотально брали себе инородческих женщин, имели смешанное потомство, не спрашивая инородцев, мало способных к сопротивлению. Но сколько было тех казаков? Сколько их метисированных потомков дожило до наших дней? А вот староверы, в статистическом количестве хлынувшие в Сибирь после 1666 года – нет, эти были строжайше эндогамны. Когда же началось действительно массовое заселение русскими Сибири и Дальнего Востока, а это произошло уже после реформ Александра Второго 1860-х годов, в условиях русского демографического взрыва, то русские ехали целыми селами и семьями, везли с собой жен и детей, особенно при Столыпине. Про советские времена и говорить нечего: миграция русских за Урал была государственным делом, гендерный фактор официально учитывался политикой заселения, был предметом отчетности. Благодаря чему сегодня Сибирь и Дальний Восток есть русская земля, а русские там коренной народ не хуже прочих. Биологическая однородность русских за Уралом – факт, зафиксированный антропологическими исследованиями – может привести в недоумение только тех, кто не знает историю.
А взять, напротив, Кавказ и Закавказье! Пусть Печорин похитил Бэлу, но в целом русско-мусульманский брак был большим исключением (в Средней Азии и на Северном Кавказе особенно). Пусть Грибоедов женился на Нине Чавчавадзе и Петру Багратиону подобрали русскую жену, его, правда, не терпевшую, но и русско-грузинские, русско-армянские браки заключались редко. И не только из-за религиозных барьеров (армяне – монофизиты, с точки зрения православия это еретики, подлежащие анафеме), но прежде всего из-за того, что населяющие эти территории народы все выросли из кровнородственных общин, а потому эндогамны донельзя и вовсе не стремились родниться с русскими.
Не потому ли сами Балановские вынуждены свидетельствовать достаточно резкую генетическую отграниченность Кавказа от русских территорий даже в наши дни?
Напомню, что переписью 1989 года доля этнически смешанных семей в СССР вообще установлена 17,5%, а у русских она составляла всего 14,5%. Причем в это число статистика включала и русско-белорусские, и русско-украинские браки, которые вряд ли назовешь смешанными, поскольку генетически все три этноса относятся к одной большой подразделенной популяции восточных славян. В недавнем прошлом было принято великороссов, малороссов и белорусов считать одним русским народом, что, как видим, генетически совершенно оправдано. Таким образом, смешанное потомство на русской генетической периферии, разумеется, есть, но преувеличивать его значение не следует.
* * *
В свете сказанного не более чем мрачной мизантропической фантазией выглядит такой пассаж Балановских: «По-видимому, есть все основания считать, что рус­ская колонизация Сибири, Кавказа и Средней Азии так же изменила генофонд этих регионов, как английская колонизация изменила генофонды Северной Амери­ки или Австралии, а испанская – Южной Америки» (283).
Как уже не раз говорилось выше, территория не может обладать ни генофондом, ни популяцией (это популяция, напротив, обладает территорией), но дело даже не в этом. Приведенное сравнение абсолютно некорректно по сути.
Во-первых, в Южной Америке благодаря целенаправленной активной метисации трех рас уже к началу XIX века произошло рождение новой, вторичной расы – расы метисов («латиносов»). В этом процессе приняли участие европеоиды (испанцы, португальцы), негроиды (массово завезенные из Африки рабы) и автохтоны второго порядка, представляющие собой потомство мигрировавших в Америку палеомонголоидов, ассимлировавших без остатка автохтонов первого порядка (изначальных), имевших, согласно недавним раскопкам, австралоидное (неандерталоидное) происхождение. Нигде больше в названных Балановскими регионах ничего подобного не происходило.
Во-вторых, в Северной Америке и, отчасти, Австралии имел место обычный геноцид местного коренного населения. Особо следует отметить, что в силу расовых установок англичане принципиально не смешивались с местным населением. Не зафиксировано ни одного (!) примера смешанного англо-аборигенного потомства в Австралии, в Тасмании. А в Северной Америке англичане не только сами почти не смешивались с индейцами, но и вырезали, именно по расовым соображениям, примерно двести семей франко-индейского происхождения во время англо-французской войны за Канаду.
Ни того, ни другого (ни массового смешения до состояния вторичной расы, ни массового геноцида) на землях, колонизированных русскими, не было. И уже не будет, так как разбуженное Перестройкой национальное сознание малых коренных народов России приняло установку на отказ от смешанных браков.
Таким образом, найти что-то общее в том, как поступали европейцы, с одной стороны, – и русские, с другой, колонизируя посланные им судьбой пространства, просто невозможно.
Зачем Балановские идут на такой очевидный трюк, вопреки истории и очевидности? Ведь идею о смене этнической идентичности зауральскими русскими они ничем подкрепить не могут и даже не пытаются. Они объясняют свою позицию сами: «Для нас такой взгляд важен потому, что говорит о правильности изучения русско­го генофонда именно на его “исконной” территории» (283). Понятно: исключив из анализа популяции зауральских русских, авторы совершили капитальную методологическую ошибку; они, естественно, хотели бы оправдать ее и подкрепить с исторических позиций. Но получилось не так. Одна фантазия породила другие, вот и все.
Чем, как не фантазией, не основанной на фактах, можно, например, назвать такое их рассуждение: «Генофонд русского населения Сибири будет со­относиться с “собственно русским” генофондом при­мерно так же, как современное население Австралии – с английским генофондом, а Мексики – с испанским» (283). Не говорю уж о принципиальном отличии судьбы английского генофонда в Австралии (оставшегося в относительной целости) от испанского в Мексике (полностью растворившегося). Но и сегодняшняя судьба русского генофонда за Уралом не дает пока оснований тревожиться об его радикальном изменении.
Вдвойне неправильным и провокационным выглядит совет Балановских: «Важно лишь различать, где русское населе­ние – коренное, а где появилось в ходе колонизации».
Однако, если на то пошло, то, во-первых, ареал, именуемый Балановскими «исконным», тоже когда-то был отчасти колонизирован славянскими племенами, нашими предками. А во-вторых, кто из крупных народов в Сибири не колонизатор? Якуты, явившиеся из Забайкалья и осевшие в Якутии в XV веке? Татары, пришедшие с Чингис-ханом? Даже циркумполярные народы, как нетрудно догадаться, не зародились у кромки Ледовитого океана и не произошли там от моржей или белых медведей (за отсутствием в тех краях гоминид). Что бы ни говорили местные шаманы.
Ну, а если разделение между коренным жителем и колонизатором есть лишь вопрос ценза оседлости, тот этот ценз русские за Уралом, думаю, уже давным-давно прошли. И самый термин «колонизатор» в отношении них, как бы сказать помягче, неполиткорректен. Сегодня мы, русские, коренные во всей России, и развлекать себя подобным искусственным (с сомнительным политическим подтекстом) разделением нашего народа не надо бы представителям чистой науки.
* * *
Возвращаясь к теме «отдельности» русского народа, надо признать, что в книге Балановских до конца прописана только тема его отделенности от азиатского (читай: монголоидного) генофонда. К примеру, эта мысль выражена четким выводом из генетического анализа: «В славянских популяциях встречены почти исключительно западно-евразийские гаплогруппы. Восточная зона расселения славян является крайним западным рубежом для распространения “азиатских” гаплогрупп» (234).
Ранее я приводил формулировку авторов, подчеркивающую отдельность русского генфонда от популяций, населяющих Урал (даже несмотря на наличие в нас финского субстрата, который, как видно, не в состоянии нас слишком сблизить с уральскими финнами) и Кавказ.
Сложнее определить место русских рядом с народами Западной Европы. Есть гаплогруппы, крайне резко выделяющие скандинавов, есть – западных европейцев (без скандинавов), есть – балканцев, есть южных итальянцев и малоазиатов. То есть, многие регионы имеют достаточно яркую генетическую специфику.
Возможно, дело в дефектах метода, о которых я писал, но, судя по книге Балановских, у русских такой специфики нет150, если не считать за нее финский подмес в центрально-восточных регионах. Мы все время одним боком к кому-то примыкаем; то к финнам, то к восточным славянам. Ни то, ни другое не свойственно народам Западной Европы. Но в остальном мы находимся в пределах средних и ниже среднего значений. На нас не пришелся ни один пик значений. Это подтверждает давний вывод антропологов о срединном, центральном месте русских в семье европеоидов.
Но это, если можно так выразиться, место на витрине и в таблице. В жизни все немного иначе.
Есть один момент, который следует подчеркнуть. Существует гаплогруппа R1a; Балановские отмечают «приуроченность этой группы к ареалам западных и восточных славян, а также балтов». Очень важно, что «для русских популяций эта гаплогруппа самая частая – она встречается почти у каждого второго» (154). Это обстоятельство заставляет нас вспомнить историю: ведь за спиной у летописных славян, шедших на восток, шли и стояли, подпирая их с тыла, не германцы или кельты, а те же славяне, но – другие племена (ободриты, лютичи, варины, поляки, пруссы и др.). Они-то, кстати, и оставили свой след в балтах, живших рядом. Подставив себя под массированный ассимиляционный напор преследователей – германцев, они порой жертвовали своей этнической идентичностью, но спасли от подобной участи те самые летописные племена, что стали предками русских.
Коренным славянам с VI века не было никакой возможности мигрировать на Запад: ведь именно оттуда шло давление, как политическое и военное, так и демографическое. Там их никто не ждал и за людей не считал, о чем говорит судьба названных «буферных» племен, а также чехов, моравов и др. А вот на Восток, на Север, даже на Юг путь для славян был открыт. Славянская миграция из Центральной, Западной и Южной Европы на Восток была постоянная и не всегда добровольная: славян теснили как степняки, так и германцы.
Сегодня мы можем говорить, опираясь на факт наличия «пограничной» гаплогруппы, об отграниченности славян в целом, а русских в особенности, от неславянских западноевропейцев.
Суммируя все сказанное, правомерно сказать: несмотря на известную близость к финнам на востоке и славянам на западе, мы, русские (считая с белорусами), – есть отдельный народ.

ГЕТЕРОГЕННОСТЬ И ГОМОГЕННОСТЬ
Один из самых лучших, важных, объективных и интересных разделов книги Балановских посвящен гетерогенности/гомогенности русского народа в сравнении с другими народами Европы и Азии.
Главный вывод этого раздела:
«Можно считать установленным более высокую гетерогенность русского народа по сравнению с соседями со всех сторон: на Западе, на Юге, на Востоке и в ближайшем окружении на Восточно-Европейской равнине» (128). На Севере, правда, имеется сосед погетерогеннее, но это – лопари, сравнение с коими вряд ли кого обрадует.
О чем тут идет речь? Что означают эти оценки? (Я склонен считать их объективными, поскольку основной разброс генетических значений, приведших к указанному выводу, установлен не по оси запад-восток, то есть не за счет финского подмеса, а по оси север-юг, за счет не установленных авторами, но реальных факторов.)
Речь идет о том, что «генетические расстояния» (различия) между отдельными популяциями того или иного народа имеют у каждого свой «размах» и могут быть выражены математически. В популяционной генетике это называется «статистический анализ межпопуляционной изменчивости (Gst)». Повышенные значения от среднего будут означать, что такой народ более или менее гетерогенен, то есть генетически разнороден. Пониженные – что он более или менее гомогенен, то есть генетически однороден. Сравнение данных по разным народам позволяет делать очень важны выводы.
«У “монолитных” этносов, где все популяции генетически схожи, как близнецы, гетерогенность будет близка к нулю. У генетически подразделенных народов, где одни популяции совсем не похожи на другие, гетерогенность будет велика» (125). Абсолютные значения тут недостижимы, нельзя быть абсолютно гомогенным или гетерогенным, но можно быть гомогеннее или гетерогеннее, чем твой сосед, – и в этом главное различие.
Хорошо или плохо быть гомогенным, гетерогенным? Случается слышать и то, и другое мнение, с аргументами. По Дарвину, помнится, чем гетерогеннее вид, тем больше у него запас прочности, живучести. Тем труднее свести его с лица земли без следа.
Примерно то же внушают нам и Балановские, разъясняя, подробно и с примерами, преимущества подразделенных популяций151 (как понимает читатель, подразделенность напрямую связана с гетерогенностью). «Наличие в популяции подразделенности резко меняет ее свойства: и дрейф генов, и миграции начинают действовать по-другому, а сама популяция приобретает генетическую устойчивость» (334). Иными словами, подразделенность популяции помогает лучше сохранить ее генофонд. И это хорошо.
С точки зрения чистой биологии это, возможно, и так. Но человек, увы, не только биологическое существо: это животное политическое, по определению Аристотеля. Биологическая живучесть – не единственный критерий успеха у этносов. И выносить вердикт о пользе/вреде гетерогенности/гомогенности следует, присмотревшись для начала к политической судьбе народов того и другого типа: какие из них большего достигли, занимают более высокую ступень политического и цивилизационного развития?
Такую возможность книга Балановских нам дает, и в этом ее огромный плюс. Авторы проделали вышеуказанный анализ в отношении 63 (!) народов Европы и Азии, как в нашей стране, так и за рубежом. В том числе были исследованы русские популяции числом 35 по 17 локусам и 44 аллелям. Такое исследование нельзя не признать репрезентативным, к его результатам следует отнестись со всем вниманием.
«Гетерогенность русского народа оказалась Gst = 2.00» (125). Много это или мало?
Все познается в сравнении.
С кем будем сравнивать?
«Дифференциация Западной Европы мала (популяции этого региона генетически похожи друг на друга) дифференциация Восточной Европы выше, а дифференциация Сибири огромна. Такую картину рисуют и классичеcкие маркеры… и точно такую же картину мы видим по данным о мтДНК» (284).
Понятно, что при таком раскладе сравнивать себя нам, русским, надо прежде всего с европейскими народами, на общность крови и судьбы с которыми столь многие русские усиленно претендуют, начиная со времен Петра Первого.
И что же мы видим? «Уровень гетерогенности генофонда русского народа столь велик, что ярко проявляется даже в восточноевропейском масштабе» (237). «Все западноевропейские народы в целом гомогенны,.. а сибирские народы, напротив, гетерогенны… На восточноевропейском фоне… гетерогенность русского народа велика» (289).
Подробности? Пожалуйста; они есть в роскошной таблице Балановских «Генетическая гетерогенность русского народа и других народов Евразии» (126-127). Вот некоторые цифровые оценки в порядке возрастания гетерогенности:
англичане = 0,15;
шведы = 0,26;
немцы = 0,43;
испанцы = 0,62,
финны = 0,96;
французы = 1,19;
итальянцы = 1,71;
австрийцы = 2,34152.
Итак, перед нами – вполне откровенная картина скрытой сути всемирной этнополитики. За это открытие авторам полагалась бы Государственная премия, не меньше. А то и Нобелевская.
Среди народов с самой высокой степенью биологического единства – как на подбор все наиболее культурные и преуспевающие народы Запада с высоким сознанием этого единства. Все они весьма многого добились в своей судьбе – это неоспоримо. Возможно, Балановские с негодованием отвергли бы даже самую постановку вопроса о зависимости цивилизационных достижений от гомогенности этноса. Но для вдумчивого читателя они, тем не менее, подготовили настолько выразительные данные, что вполне очевидный и однозначный вывод напрашивается сам собой, не допуская и тени иной трактовки. Он просто лежит на ладони.
Сказанное не означает, что низкая гетерогенность автоматически обеспечивает этносу роскошный прогресс (у чеченцев этот показатель = 0,56, у болгар = 0,22; а в джунглях Амазонки и на далеких островах встречаются и вовсе народы-изоляты). Но то, что среди наиболее продвинутых народов Европы нет обладателей повышенной гетерогенности, – отныне научный факт. Значение которого нельзя переоценить.
А вот, по контрасту, – показатели еще недавно совсем диких народов, чье происхождение темно и печально, в коих оставили свои следы бесчисленные проходимцы и завоеватели, а жизненный путь не блещет достижениями, обогатившими духовный и материальный мир человечества:
ненцы = 3,22;
ханты = 3,55;
коми = 6,41;
нивхи = 6,91;
эвенки восточные = 7,49;
коряки = 7,53;
эвенки западные = 7,64;
нанайцы = 7,73;
тофалары = 7,76.
Таковы объективные сведения, проливающие яркий свет на биологическую суть иерархической лестницы народов мира.
Отсюда легче легкого сделать правильный вывод о том, благо или зло несет с собой повышенная гомогенность: очевидное благо, и очень большое.
Что же следует сказать о месте русских на вышеназванной иерархической лестнице? Как его оценить?
С одной стороны, если судить по среднему значению таблицы, мы относительно гомогенны. Но лукавство «средних цифр» в очередной раз становится очевидным, когда дело доходит до конкретики. Ибо, с другой стороны, мы замыкаем группу народов Европы153, пропустив вперед себя всех, кроме осетин, лопарей, коми и хантов. Хуже всего из наших западных соседей дело обстоит у французов и итальянцев, что неудивительно, с учетом их истории. Но у нас-то показатель еще хуже!
Печальный итог, хвастать нечем. Даже в родной нам «Восточной Европе и в особенности на Украине различия между популяциями очень малы» (254). Гетерогеннее нас во всей Северной Евразии только Урал и особенно Сибирь – проходной двор154. Однако тот факт, что мы почти в четыре раза превосходим по гомогенности тофаларов, как-то мало утешает доброжелательного к русским наблюдателя.
Возможно, запас генетической прочности у нас пониже, чем у ненцев, но повыше, чем у итальянцев, и это – хорошо; но в культурном и политическом отношении это промежуточное положение не может удовлетворять. Кстати, не в этой ли на порядок повышенной, по сравнению с некоторыми европейцами, гетерогенности – объяснение наших вечных русских раздраев и междоусобиц? Нашей несолидарности, неспособности что-то делать сообща, взаимной нетерпимости, неуважения и т.д.?
Итак, если у нас и есть преимущество, то оно удручающее.
* * *
Как же открывшуюся картину относительного положения русских среди окрестных народов объясняют Балановские? А вот:
«Большому ареалу – большая изменчивость <…> Само географическое расстояние уже служит фактором изоляции, создавая генетические отличия популяций друг от друга» (128).
Слоган, копирующий известный тост «большому кораблю – большое плавание», ничего, разумеется, не объясняет. У немцев тоже не маленький ареал расселения, нам часто внушают даже, что-де немцы разных земель плохо понимают друг друга, что баварцы и саксонцы чуть ли не разноэтничны и проч. Однако наука, как видим, опровергает эти досужие бредни. Немцы оказались в два с лишним раза гомогеннее нас, хоть и мешались вовсю сославянами, особенно на Востоке. Генетические расстояния между популяциями не выражаются в географических мерах. Хотя относительная замкнутость популяций способствует селективной концентрации тех или иных отличий, но, повторюсь, не до такой же степени!
Нет, такое объяснение принять невозможно.
Поговорим подробнее об этом в следующей главке.

РУССКАЯ ИЗМЕНЧИВОСТЬ В СВЕТЕ ИСТОРИИ
К счастью, Балановские дают нам возможность в более тесном приближении присмотреться к той самой гетерогенности русских, к их популяционной изменчивости.
Главный вопрос, беспокоящий в свете всего вышесказанного: если гетерогенность русских, большие генетические расстояниях между русскими популяциями так велики, тогда м.б. надо говорить о нескольких народах под одним этнонимом? Ведь однородны, вот, англичане, шведы или украинцы, никто не оспорит их принадлежность к одному народу, их статус единого этноса.
С французами, итальянцами, самыми гетерогенными из западноевропейских народов, уже гораздо сложней155, их национальное единство не раз подвергалось и подвергается сомнениям. Можно вспомнить, как в ходе Французской революции провозглашалась задача для галлов (как бы коренного населения и одновременно простонародья) сбросить владычество франков (как бы пришлого элемента и одновременно аристократии). Не забудем, что гасконцы, басконцы, бретонцы, нормандцы и коренные парижане есть этносы разного генетического наполнения, еще каких-то двести лет назад говорившие на разных языках и не понимавшие друг друга. Можно вспомнить постоянные конвульсии сепаратизма Северной Италии, где основной этнический элемент хранит генетическую память о лангобардах. Так же, как юг Италии помнит сирийских семитов, а Тоскана – гуннов. И т.д.
А ведь и французы, и даже итальянцы, как неожиданно выяснилось, дают русским фору по части гомогенности! Как тут не задуматься о единстве собственной нации…
Прежде всего, постараемся понять, в чем состоит русская межпопуляционная изменчивость. Но для начала закрепим уже пройденное: не финский подмес лежит в основе этой изменчивости. Балановские на этот счет вполне бескомпромиссны.
«Из серии карт изменчивости отдельных генов в ареале русского генофонда удается сделать лишь два общих вывода», – пишут они и поясняют:
1) можно выделить «широтную изменчивость». «Широтное направление в целом соответствует географии диалектов (которые, как мы знаем, меняются по оси север-юг. – А.С.) и определенным историческим этапам – колонизации северных окраин Руси, освоения степи и др.»;
2) «Повышение или понижение частоты какого-либо аллеля на границах русского ареала в большинстве случаев нельзя объяснить обменом генами с соседними народами» (124).
Что можно тут отметить? Соответствие данным диалектологии очень существенно, оно подтверждает, что в одном направлении, с запада на восток, двигались разные субэтносы (племена) все же одного славянского суперэтноса. А вот характерная для Балановских попытка привязать изменения к истории с географией – не убеждает. Она была бы правомерна как раз только в том случае, если бы и на север, и в степь двигалось лишь одно племя, чью дальнейшую дивергенцию спровоцировали бы обстоятельства времени и места. Но это не так, племена отличались изначально, чему свидетели, в том числе, диалектные различия в едином русском языке.
Архиважно утверждение авторов о том, что не окрестные народы, смешиваясь с русским, определяли генетическое расстояние между его популяциями. Тем более, что авторы настаивают: «Это служит указанием на большую, чем можно было предполагать, роль не смешений, а внутриэтнических процессов в формировании русского генофонда (возможно, основным фактором может быть дрейф генов в окраинных популяциях)»156.
Не будем гадать, как это утверждение совместить с их же утверждениями об определяющей роли финского субстрата. Видимо, все же, эта роль определяла не столь многое. Об этом заставляет думать одна очень убедительная аналогия. Как можно понять, неопровержимый факт массового славянского подмеса не повлиял (или повлиял незначительно) на гетерогенность немцев, оставшуюся малой. Это свидетельство нашей с немцами изначально большой биологической близости. Но ведь финны нам не менее близки: и славяне, и немцы (германцы), и финны – все в равной мере прямые потомки кроманьонца, продукт распада ностратической общности. Их смешение, ведя к реверсии (восстановлению) исходного типа, в принципе не могло бы стать причиной слишком большой изменчивости.
В чем же тогда, все-таки, дело? Что скрывается за широтной изменчивостью русских, которую неоднократно подчеркивают авторы по разным поводам? Помнится, они сами признались в своем бессилии разгадать эту загадку.
Попробуем еще раз вчитаться в их данные, собранные с образцовым тщанием в разделе «Портреты русского генофонда».
Балановские четко обозначили: «Наша задача – во-первых, отыскать наиболее общие черты в структуре фенофонда (фенофод – совокупность антрополгических признаков населения). А во-вторых – проверить, есть ли сходство в изменчивости фенофонда и генофонда русского народа?» (63).
Все выводы авторов склоняют читателя к одной мысли: русский народ имеет одни ярко выраженные свойства на севере, другие – на юге, а посредине – обширная зона смешения признаков.
Это касается фенотипа: интенсивности роста бороды (на юге показатели максимальные, на севере минимальные), длины тела (минимальные значения на севере), ширины лица (самые узкие лица на севере и северо-западе) и его площины (самые рельефные на севере), цвета волос (наибольший процент темных волос на юге, наименьший – на севере157), цвета глаз (самые темные глаза на юге и востоке, самые светлые – на северо-западе и особенно на севере), формы носа (выпуклая спинка чаще встречается на юге, реже на севере, а на востоке – так чаще даже вогнутая), рисунка кожного покрова на пальцах и ладонях (подробности опущу, но широтная изменчивость та же).
Это же касается и генотипа. Специальные подробности здесь неуместны, но вот центральный вывод: «Наиболее различаются южные и северные популяции, а посредине расположена широкая область постепенных переходов» (81); «Генетические различия между русским югом и русским севером… очень велики, и они определяют большую изменчивость русского генофонда в целом» (145). В отношении такого важного биохимического маркера, как аллель НР*1, авторы пишут даже, что размах его вариаций между северными и южными значениями «почти достигает пределов вариации во всем народонаселении Северной Евразии – от коряков до украинцев» (98).
Авторы считают одним «из важнейших итогов книги» совпадение данных соматологии и генетики: «обе науки рассказывают об одной и той же структуре русского генофонда» (77). На юге ареала преимущественно проживают высокие, густо бородатые, относительно темноглазые и темноволосые, широколицые, с нерезким рельефом лица, но с выпуклой спинкой носа русские люди. На севере – тоже русские люди, но невысокие, с негустой растительностью на лице, светлоглазые и светловолосые, узколицые, с резко очерченным профилем, но прямым, а на востоке и северо-востоке даже вогнутым (курносым) носом. Генетика тех и других имеет много существенных различий.
Итак, можно вполне определенно резюмировать: по всей без исключения собранной Балановскими обширной, разнообразной и хорошо верифицируемой информации, трехчленная структура русского генофода расположена по оси север – юг. Именно «генетические различия между русским югом и русским севером… определяют большую изменчивость русского генофонда в целом» (145). На мой взгляд, это подразумевает наличие как минимум двух исходно отличных друг от друга палеопопуляций. Объективно.
Авторы не слишком охотно (ввиду своей увлеченности финской гипотезой), но признают: «Нельзя также исключить, что предковые группы южных и восточных славян были исходно генетически различными»158 (150). Вольно или невольно159 они усиливают это предположение важным и вполне достоверным аргументом от науки, смежной с палеоантропологией: «Учтем еще воз­можность исходной разнородности этих племён вследствие предполагаемого их восхождения к двум (а не к одной) древнеславянским археологическим культурам» (52).
Две исходно генетически различных предковых группы у русских, две основные диалектные группы русского языка, две древнеславянские культуры… Разгадку русской гетерогенности, несомненно, надо искать здесь. Примем эту данность как задание на будущее союзу генетиков, антропологов, лингвистов и археологов.
Ну, а пока что вспомним три могущественных исторических обстоятельства.
Во-первых, следует обратиться к исторической проблеме присхождения летописных славянских племен.
Прежде всего нужно подчеркнуть: славяне есть автохтонное население Восточно-Европейской равнины, зародившееся в том числе и на этих просторах. Так позволяет утверждать археология.
Далее. Славяне с самого начала не были гомогенны. Все иностранные средневековые авторы указывают на подразделенность древнейшей славянской популяции на склавинов и антов160. Кто они такие?
По мнению проф. В.В. Мавродина, под этими этнонимами скрываются собственно славяне (склавины, склавены в транскрибции неславянских авторов) и выделившиеся из них в III-V вв. анты, которым, однако, суждено было не стать отдельным народом, а вернуться в общеславянское лоно позднее, в VI-VII вв. Главным местом антского этногенеза, по археологическим данным, стало «слияние двух очагов восточнославянского этногенеза, прикарпатского и среднеднепровского, в процессе которого переплавлялись в славянство остатки гето-дакийских, фракийских, кельтских, скифских и сарматских племен, колоризуемых славянами». Теми «собственно славянами», которые уже успели сложиться в начале I тысячелетия н.э. «на огромной территории от Левобережья Среднего Днепра до Эльбы, от Померании, Лужиц и Бреста до Закарпатья, Приднестровья и Нижнего Днепра» в виде культуры «полей погребальных урн». Возникшей, в свою очередь, на протославянской основе, в формировании которой приняли участие культуры «ленточной керамики», Триполья, «лужицкой культуры» и «культуры скифов-пахарей».
Таким образом, мы видим, что славянство, едва успев сложиться, уже выделило из своего состава антскую популяцию, весьма этнически пеструю и специфическую. Популяцию, тем не менее, в целом отчетливо славянскую. О чем свидетельствует не только тот факт, что геты и даки антропологически сходны со славянами и имеют много общего с ними в одежде, вооружении и быту (греческие и римские писатели вообще настаивают на их тождестве). Но и наличие в древней (римской поры!) Дакии славянской топонимики.
Что до скифов-земледельцев, оставивших сотни городищ от Днестра и Припяти до Северного Донца, обитавших в Среднем Приднепровье, в т.ч. на Киевщине и в самом Киеве, то «эволюция культуры земледельческого населения ведет ее от земледельческой скифской культуры к культуре “полей погребальных урн” времен готов, гуннов и антов, причем… последняя является дальнейшим развитием первой, затем к культуре VII-VIII-IX вв., за которой укрепился термин “раннеславянской”, и, наконец, все это покрывается слоями культуры Древней Руси XI-XII веков»161.
В наборе этнокомпонентов, перечисленных Мавродиным, вызывает вопросы не иранский (близкородственные скифы и сарматы) или фракийский (близкородственные фракийцы и гето-даки), а только кельтский компонент. Но поскольку кельты, по-видимому, проходили некогда с севера Европы через Русскую равнину на запад, как и иранцы на юг, наличие здесь некоторого шлейфа вполне вероятно. Оно отчасти также подтверждается топонимикой.
Таковы были анты этнически, генетически. Но не таковы были склавины (славяне верховьев Днепра, Волги, Оки, Западной Двины и Приильменья), в этногенезе которых не было ни скифов и сарматов, ни гетов, даков и фракийцев, а были с начала I тысячелетия, главным образом, протославянские, но также и широко рассыпанные по лесной зоне, хотя и крайне малочисленные протофинские, протобалтские и, возможно, кельтские племена охотников и рыболовов, создателей простенькой культуры «ямочно-гребенчатой керамики». А также безымянные праевропейцы, доиндоевропейцы-ностратики, в которых следует видеть в той же мере протофиннов или протолитовцев, в какой и протославян.
Впрочем, судя по размерам городищ, среди которых максимальным считается 70 х 50 м2, речь следует вести не о племенах, а лишь о семьях и родах162, во многих из которых дивергенция финнов и славян либо еще не произошла до конца, либо, напротив, уже сменилась своей диалектической противоположностью – реверсией единого праевропейского типа под видом ассимиляции. Ассимилировали, конечно, более многочисленные и культурные славяне – более отсталых и малочисленных финнов и литовцев, причем без их истребления и даже выселения163. Финская топонимика – реликт той эпохи. При этом «племена северной лесной полосы искони были протославянскими», а «Припятская, Деснинская и Верхнеднепровская (главным образом западная ее часть) области были основными землями протославян»164.
Процесс этой первичной ассимиляции в северной лесной зоне заканчивался, когда в VI веке значительная часть антов покинула свой исконный ареал и ушла на юг и восток искать счастья с ордами гуннов и аваров, чтобы затем раствориться, порой без следа, среди других народов. Еще часть ушла по найму служить в Византию – и тоже не вернулась. В образовавшуюся нишу хлынули их более дикие родственники с севера, склавины. Благо политическое объединение с антами на почве сопротивления вначале готскому нашествию, а впоследствии аварскому каганату (т.н. Волынский союз) к тому времени уже состоялось. Самостоятельная антская цивилизация, на пороге которой анты уже стояли, в результате так и не сложилась. Культуре «полей погребальных урн» пришел конец. После 602 г. этноним «анты» в источниках не упоминается.
Объединение склавинов с антами вызвало, как это бывает в подобных случаях (объединение монголов с родственными чжурчжэнями в XII-XIII вв., русских с украинцами в 1654 г. и т.д.), прилив энтузиазма, выражающегося в экспансионистских устремлениях. Славяне, теперь их так уже можно называть, дружно и фронтально двинулись на Дунай и «сели» там, как сообщает летописец. Не все, конечно, а лишь те, кто не предпочел остаться дома, но и этих было немало.
Однако в VII веке славян повыбили с Дуная болгары (тюрки из орд Аспаруха), а в IX веке еще и венгры (тоже тюрки, но другие). Из Центральной и Западной Европы, где славяне распространились, дойдя до Фульского монастыря, лесов Тюрингии, прирейнских земель и самой Дании, их по мере сил стали выдавливать германцы, начиная еще с готов, сильно подрезавших с запада и юга славянский ареал.
Южные, центральноевропейские и западные славяне не могли больше вести экспансию на юг и запад, перед ними встала другая задача: сопротивляться захвату их земель и последующему подчинению, порабощению и ассимиляции. Для них начались долгие века упорной борьбы (с переменным успехом) за выживание, самотождественность и т.д. Многие славянские племена и даже народы так и сгинули в этой борьбе. Отступать/наступать на восток они тоже не очень-то могли: для этого пришлось бы вести войну на два фронта: с германскими, к примеру, захватчиками и восточнославянскими автохтонами, впоследствии русскими. Впрочем, полякам уже с Х века, а в дальнейшем и литовцам именно этой участи избежать не удалось.
Восточным славянам, неуклонно растущим в числе, путь на запад оказался закрыт по той же причине. В результате они двигались по пути наименьшего сопротивления – все дальше и дальше на восток (лишь много позже, при Олеге, Игоре, Святославе и Владимире – также и на юг). Двигались всем долготным фронтом, сохраняя при этом те этногенетические особенности своих популяций (племен, попросту), которые сложились со времен склавинов и антов. Продвигаясь с запада на восток, племена тянули за собой генетический шлейф в том же, естественно, направлении (142). Отсюда именно широтная изменчивость как основная.
Сказанное объясняет резкую специфику русского Юга, отчасти Центра, но не вполне объясняет, однако, резкую специфику русского Севера. Мало того, что он в принципе отличается в целом от Юга и Центра, но и еще: русские центрально-южные популяции более гомогенны, «тогда как северные популяции занимают каждая особое место» (290).
Возможно, это связано с приходом варягов-руси, но не только.
Во-вторых, данными Балановских подтверждается гипотеза профессора А.Г. Кузьмина о том, что в IX веке на Восточно-Европейскую равнину к летописным славянским племенам пришли совсем другие славяне: русы (русь), притом двумя потоками – с юго-запада и с северо-запада. Но те, что шли с юга, через Подунавье и Приднепровье, несли в себе иллирийский подмес165, а те, что с севера, через Балтику, как Рюрик с присными, – были несколько сродни германцам и балтам. Поэтому недаром северяне по гаплогруппам резко отличаются от южан, но при этом близки европейцам. Как мы помним, генетические расстояния, скажем, пинежской популяции русских от немцев, поляков и литовцев минимальные.
По гипотезе Кузьмина, русы относятся к разряду не территориальных, как большинство летописных племен, а кровнородственных общин. В таковую общину невозможно войти со стороны иначе как в качестве раба; в этом секрет их несмешиваемости с местными субстратами, какими бы они ни были – не случайно генетическое расстояние тех же пенегов от соседних финских этносов максимальное. Но к славянам (не русам), жившим территориальными общинами, это не относится, поэтому смешанные популяции встречаются порой и на севере, и на юге, хотя и не определяют тут генофонд, в отличие от центрально-восточных регионов Русской равнины.
Сказанное не только помогает понять причины резкой генетической оппозиции русского Севера и русского Юга, но и объясняет, как мне думается, наличие «южных» популяционных вкраплений на севере, о чем ниже.
В-третьих, исследование Балановских позволяет подтвердить еще одну неновую гипотезу, связанную с татаро-монгольским нашествием. Эта гипотеза развивалась благодаря трудам многих авторов, поэтому я ее вольно изложу в обобщенном виде.
Приход на Русь Батыя нанес самый страшный удар именно по Киеву, навсегда подведя черту под периодом его общерусского верховенства. Можно сказать, Киевская Русь кончилась в 1240 году. По свидетельству иностранцев, запустение киевского княжества непосредственно после падения Киева достигло таких степеней, что можно было сутки ехать – и не встретить ни одной живой души.
«Нашествие иноплеменных» – врагов, никогда ранее не виданных большинством русских, ярко инорасовых, инокультурных, владеющих непривычными видами вооружений и тактикой боевых действий166, – производило впечатление совершенно эсхатологическое, апокалиптическое. Потрясенные до последних глубин души русские люди, кто не был убит или уведен в плен, бежали от этого внезапно обрушившегося невероятного кошмара куда глаза глядят167.
Киев и его окрестности, как известно, были населены полянами. Но современные украинцы, как показали многочисленные и длительные исследования антропологов, не имеют с ними ничего общего, а являются потомками древлян, занявших освободившуюся от полян нишу. Куда же именно переместились поляне?
Часть укрылась в донских плавнях, где жили бродники и берендеи, будущие участники украинского этногенеза. Часть окопалась за порогами на Днепре, на острове Хортица – это предки запорожских, впоследствии кубанских казаков. Часть разбежалась по другим княжествам и землям. Но были, по-видимому, весьма значительные группы беженцев, которых смертельный, нечеловеческий, мистический ужас перед непостижимыми «адскими» пришельцами гнал через всю Древнюю Русь – на край света. И загнал-таки туда в буквальном смысле слова: на край суши, к самому Ледовитому океану, на берега Белого и Баренцева морей. Где их потомки до сих пор и живут вполне компактно, выделяясь, как нам это показали Балановские, среди окрестных популяций, как нерусских, так и русских.
Выделяются они не только биологически, но, как это давно было замечено филологами, в первую очередь тем, что сохранили богатый фольклор Древней Руси. А что особенно важно и показательно – былины т.н. Киевского цикла, связанные именно с киевскими персонажами, начиная с Владимира «Красно Солнышко». Надо заметить, что в целом Русский Север колонизирован поморами, выходцами из Новгородчины. Но Новгород к 1240 году уже давно тягался с Киевом, кичился своей относительной автономностью и не имел никаких причин ни симпатизировать героям и символам киевского фольклора, ни сохранять его в такой удивительной полноте и чистоте. Так хранят только святыни – матушкино благословение, горстку родимой земли, священные книги рода и т.п. Особенно это свойственно эмигрантам, тоскующим по родине и вынужденным на чужбине бороться за сохранение своей идентичности. А уж киевлянам, выросшим в традициях кровнородственной общины полян и русов, как раз такое отношение должно было быть свойственно по определению.
Поэтому не удивительно, что именно на Мезени, Печоре и в других местах Русского Севера, где и были записаны киевские былины, Балановскими выделены особые популяции, антропологически и генетические отличные от соседей. То же касается и особенных русских популяций, обнаружившихся в Вятской области и на Кубани. Я не могу трактовать этот факт иначе, как наследие древних «протуберанцев» – человеческих масс, исторгнутых Батыем из бьющейся в смертных конвульсиях Киевщины.
До татарского нашествия в Древней Руси практически не было славянской миграции с юга на север, если не считать отдельных проникновений антов в земли склавинов. Была в далеких V-VII вв. миграция с севера на юг и юго-запад, затем с запада – на восток, а с начала XIII в. с юго-запада (Киев) на северо-восток (Ростов, Владимир). В целом же миграция была долготная, а не широтная. Вместе с разными славянскими племенами с запада на восток двигались их генетические и антропологические особенности – вдоль параллелей, а не меридианов. И только однажды в результате нашествия Батыя те самые южнорусские протуберанцы взметнулись и осели по самым дальним краям тогдашней русской ойкумены – на севере, в Поморье, и на северо-востоке – вокруг Вятки. Дальше русским людям бежать было некуда: никакая нерусь их не звала и не ждала.
В этом, по-видимому, немаловажная причина, почему «на севере различия между популяциями намного выше», чем между центром и югом (161). К примеру, есть на Печоре отдельная популяция, где живут высокие, темноглазые и темноволосые русские с густой бородой. Как мы знаем, эти признаки характерны для юга России. Можно думать, перед нами как раз те самые потомки беженцев с Киевщины XIII века. Именно этот осколок дотатарской и даже, возможно, антской южной Руси и хранит ее генофонд. Такими были русские киевляне до прихода татар. Они принесли на побережье Баренцова моря, в низовья Мезени и Печоры, на Кольский полуостров и т.д. не только аллель НР*1 (99), но и былины киевского цикла.
Татарским нашествием можно объяснить еще одну генную аномалию. В книге Балановских содержатся также очень важные сведения о вятичах и об их генетическом подобии на Печоре, на Кольском полуострове и на Кубани. Карты распространения антропологических маркеров, карты генетических расстояний от народов разных семей, а самое главное – от русских популяций (карта 8.3.5) указывают на эту близость. Последняя карта вполне наглядно показывает: и на Кубани, и в Вятке – люди одной породы, в которых мне видятся русские недобитки, убежавшие от смертоносных татар.
Что до Кубани, тут все более-менее ясно: сюда Екатерина Вторая переселила запорожских казаков, чье историческое бытие началось с повального бегства полян из-под Киева за днепровские пороги, на Хортицу. У них киевский фольклор, кстати, не сохранился: его вытеснил напрочь собственно запорожский, казачий фольклор вновь создавшегося субэтноса168.
С вятской популяцией сложнее. Изначально они не должны были бы генетически и антропологически сильно отличаться от потомков кривичей или северян, но… возникли беженцы с Киевщины. Догадаться об этом позволяет такой исторический эпизод, как появление на Руси с XIV в. т.н. ушкуйников, своими набегами немало досаждавших Орде и даже грабивших Сарай и уводивших татар в полон. Чем, собственно, они и знамениты.
Долгое время ушкуйников считали новгородцами, но коренные новгородцы не были и не могли ими быть. У новгородцев было свое, столетиями c IX века выверенное направление экспансии: Поморье вплоть до Урала. Зачем им было творить набеги на Орду – за семь верст киселя хлебать, себе беду добывать, дергать тигра за усы, сочинять сложные экспедиции без гарантии успеха? Новгородцы к тому времени вообще предпочитали торговать, а не воевать, тем более с сильнейшим противником.
Другое дело киевские беженцы-поляне, которым терять было нечего, которых Север не манил (он и не мог манить южан: туда бежали уж совсем отчаявшиеся, сломя голову летевшие подальше от татар), которых распирала жажда возмездия и которые вовсе не были на новгородчине желанными гостями. Кстати, именно в этом одна из причин, почему насельники Колы и Печоры не задержались в свое время на хорошо обжитых территориях: новгородцы просто спровадили их куда подальше. Пустили сирот Христа ради в дальний, темный и холодный угол своих владений, за Полярный круг.
Возможно, вначале киевские беженцы все подались на Новгородчину (о чем, кстати, свидетельствует там достаточно широкий разброс мест, где записан киевский фольклор). Но новгородцы, по идее, и не должны были охотно пускать беженцев, конкурентов, в свои угодья, в Поморье, а тех, что все же пустили, старались потом, конечно же, выдавить. Куда? Туда, куда сами не стремились: в Заполярье и на восточную границу русской ойкумены. Ведь Вятка в те времена была самой далекой окраиной, мало населенной людьми, форпостом русской экспансии. Этим она могла быть привлекательна только для людей, которые уже все потеряли и должны были начинать с нуля. Вот они и двинулись к Вятке, чтобы удобней творить набеги на Орду по водным артериям. Жаждавшие реванша, мести татарам, они-то и стали ушкуйниками (сегодня версия вятского происхождения ушкуйников является основной).
Именно так можно правдоподобно объяснить генетическую близость вятской русской популяции – к русским Печоры, Колы и т.п., с одной стороны, а с другой – близость к казакам Кубани, то есть к запорожцам, которые в основе своей – те же недобитые поляне-киевляне, только осевшие на Хортице, а не двинувшиеся на Север.
В контексте указанных трех исторических обстоятельств становится более понятна не только неоднородность генофонда по линии запад-восток, но и еще более выраженная межпопуляционная изменчивость по линии север-юг. Это не значит, что не было и других воздействий, но основные в обозримом прошлом, думается, учтены.
* * *
Что же можно сказать в заключение?
Авторы либо уходят от создания своей версии причин русской изменчивости, либо прибегают к довольно экзотическим объяснениям, например: «Многие миграции из внутренних районов Азии на территорию Восточной Европы шли по степной полосе и связаны именно с юго-востоком Европы (от Южного Урала до Северного Причерноморья). Представляется вполне вероятным, что эти миграции различных степных народов, направлявшихся примерно по одному маршруту – по степной зоне Евразии – в течение многих столетий (от гуннов в IV веке до калмыков в XVII) оказали значительное влияние на восточноевропейский генофонд. Можно предположить, что именно влияние степных народов (главным образом алтайской семьи) и сформировало тренд изменчивости генофонда с юга и юго-востока» (227).
Однако, ими же с блеском доказанное отсутствие азиатской, монголоидной составляющей в русском генофонде противоречит такому предположению. Вообще, объяснять гетерогенность и изменчивость этноса проходившими через него потоками военной миграции – не кажется верным. Военным в состоянии похода и даже постоя некогда особенно смешиваться с местными. И судьба бастардов по меньшей мере проблематична. К примеру, уж кто только не проходил через белорусов! Поляки, немцы, шведы, французы… А они показательно гомогенны!
Балановские и сами себя поправляют, но неудачно и даже, пардон, антинаучно: «Поскольку выявляемая тенденция близка к широтной изменчивости,.. нельзя исключать возможность ее связи с климатическими параметрами… Возможно, отражает адаптацию генофонда к различным условия среды».
О том, что наследственные качества не адаптогенны, знает каждый школьник.
Оба объяснения никуда не годятся.
Выше я попытался предложить свое, возможно, читатель его забракует.
Так или иначе, но общий вывод приходится делать такой: славянский субстрат, послуживший впоследствии базой русскости (о чем говорит наша близость к белорусам и украинцам), был широтно очень неоднороден: склавины и анты, славяне и русы, автохтонные славянские племена с их дивергенцией… Широтное разделение проторусских славян в свете всего этого перестает удивлять. Мы видим, в частности, что разделение славян на северных и южных было изначальным, врожденным уже на указанном уровне.
А вот разделение на восточных и западных – приобретенным, полученным в ходе славянорусской экспансии на Восток. Это своего рода плата за территории.
Одна неоднородность наложилась на другую… Вот мы и не можем никак пробиться к национальному единству, бьемся русский с русским хуже, чем с общим лютым ворогом. Как невесело шутил Артемий Волынский незадолго до казни, «мы, русские, друг друга поедом едим и тем сыты бываем»…
«Земля наша обильна, порядка в ней лишь нет», – посмеиваясь, писал А.К. Толстой на тему хрестоматийной летописной фразы. Так откуда же быть порядку, если о нем одновременно взывало два славянских и три финских племени? Такая неоднородность, заложенная в фундамент нациестроительства, и не даст никогда никакого порядка.
Мы завидуем странам Запада, народы которых умеют устраивать свои дела ладком, умеют вырабатывать тот самый «общественный договор», который никогда не давался и не дается нам.
Так что же вы хотите! Там – гомогенные народы, живущие с чувством своего семейного единства, а у нас – гетерогенный.
В кои-то веки, однажды в нашей истории, в 1613 году русские договорились между собой ладком, избрали себе всем угодного царя. И то после ужасной Смуты. Но что потом? Зря ли XVII век прозвали «бунташным»?
Нам есть о чем задуматься и в каком направлении работать над своим дальнейшим биологическим развитием.
Впрочем, Балановские рекомендуют совсем иное.

ЧТО ЗНАЧИТ БЫТЬ РУССКИМ
В начале разбора я предложил как контроверзу, навеянную книгой Балановских, но не солидарную ей, формулу русскости: русский народ – это сложносоставной европеоидный этнос, имеющий славянскую генетическую основу от летописных племен и говорящий по-русски. Попробую разъяснить ее, опираясь, однако, на данные книги.
Чтобы эта формула стали понятной и действенной, нужно разобраться, что есть славянская генетическая основа летописных племен. Откуда взялись славяне и что собой представляют биологически.
«Во мнозех же временах сели суть Словене по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарьска. И от тех Словен разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше, на котором месте», – гласит источник: русская летопись.
Увы, она не раскрывает секретов этногенеза славян. Скорее, наоборот, запутывает нас. Ибо на Дунае славянские племена «сели» довольно поздно, в VI-VII веках, явившись туда уже законченными славянами (о чем свидетельствуют, в частности, этнонимы популяций-дублетов, именно тогда образовавшихся в Центральной и Южной Европе и сохраняющихся там доныне: дулебы, северяне, кривичи). Откуда они пришли на Дунай, где эпицентр их этногенеза?
Для ответа на этот вопрос проведем блиц-экскурс в историю в свете фактов, опубликованных в разбираемой книге.
Балановские в очередной раз противоречат себе, утверждая, что не существует ни славянских, ни русских генов. Наряду с этим они же пишут о том, что однажды за всю историю человечества произошли некие мутации, отразившиеся в мтДНК, «и поэтому все люди, имеющие данную мутацию, являются между собой более или менее близкими родственниками по материнской линии». Есть ли у всех русских эта мутация или нет? Все ли русские – родственники? Прямого ответа на этот важнейший вопрос в книге, конечно, нет. Но есть не менее важное утверждение: «датировки мтДНК восточных славян составляют 30 тысяч лет» (139).
Это сведения первостепенной важности.
Они означают, что славяне могли возникнуть уже тогда (м.б. и позже, «а когда именно – по-прежнему неизвестно»): предпосылка к этому налицо. Генетическое своеобразие некоей общности протославян (семья? род? племя?), передаваемое по материнской линии, уже сложилось 30 тыс. л.н.!
Кроманьонско-европеоидному древу примерно 50 тыс. лет (не менее). Около 20 тыс. лет оно стояло, время от времени выбрасывая ростки разных веток-этносов. Одни ветки захирели, исчезли, привились на другое дерево (синантропо-монголоидное, неандертальско-негроидное), другие дожили до наших дней. Но вот, 30 тыс.л.н. оно выбросило, наконец, славянский росток, которому суждено было уцелеть. В течение 30 тыс. лет славяне развивались, росли, дробились, пускали, в свою очередь, свои ростки, судьбы которых также сложились по-разному.
Важнейший вопрос: где это произошло?
Ответа авторы не дают (да и вопрос такой не ставят), но он в их книге существует объективно. Его дает археология, позволяющая, во-первых, увязывать памятники той или иной культуры с определенной расой, определенным этносом, а во-вторых – четко их локализовать и датировать. Именно этим проверенным и надежным путем шли Балановские, определяя границы европейского и азиатского генофонда на разных этапах верхнего палеолита (см. главку «Генофонд и культура»). Судя по предложенными ими картам, рождение славянской мтДНК не могло произойти нигде, кроме как на пространстве Европы. Ибо здесь не только проходил расогенез европеоида вообще, но и явно находился эпицентр этого расогенеза. Это важный вывод, но он взывает к конкретизации: где именно в Европе это произошло.
Что ж, для ответа на данный вопрос, надо экстраполировать тот же метод, хорошо себя зарекомендовавший, на более поздние времена. Что и было в свое время блестяще выполнено многими учеными, исследовавшими бесчисленные памятники культуры, сохранившиеся в земле.
Основной их вывод (повторю его еще раз) состоит в том, что славяне первоначально сложились как этнос в начале I тысячелетия н.э. «на огромной территории от Левобережья Среднего Днепра до Эльбы, от Померании, Лужиц и Бреста до Закарпатья, Приднестровья и Нижнего Днепра». Что проявилось и сохранилось до наших дней в виде единой на этом пространстве культуры «полей погребальных урн». А также отчасти в «языке земли» – топонимике. Хотя второй критерий менее надежен и носит вспомогательный характер, поскольку те или иные географические называния не обязательно давались этносом, доминирующим в ареале. И вообще, глоттогенез порой помогает нам разобраться в этногенезе, а порой может и помешать, но в любом случае не может его собой подменить.
Итак, прошло примерно 28 тысяч лет, прежде чем биологическая предпосылка славянского этноса материализовалась в отчетливо выраженную славянскую этничность. Весь этот процесс ни на одном из своих этапов не выходил за географические рамки Европы. Об этом, опять же, свидетельствует археология, выявляющая генезис тех элементов, из которых складывалась вышеупомянутая культура (см. предыдущую главку) и которые по отношению к ней выступают как первоначальные.
Первоначальная форма существования славян, после того, как неизбежный процесс дивергенции разложил посткроманьонскую ностратическую общность на индевропейские этносы169, – славянские роды и племена. Ряд из них принял участие в собственно русском этногенезе. Это, с одной стороны, потомки антов, а с другой – племена, которые мы называем летописными.
Процессы как славянского, так и русского этногенеза происходили не без участия иноэтнических субстратов, в первую очередь – финского (в центре, на востоке, отчасти на севере), литовского (в центре), иранского и фракийского (на юге). Нужно правильно понимать сущность и масштабы этого участия. На мой взгляд, Балановские искусственно гипертрофировали его до невозможности, объявив финский субстрат чуть ли не конституирующим элементом русскости. Хотя наличие его в русском генофонде на севере просматривается лишь фрагментарно, а на юге и вовсе отсутствует.
Противореча основному пафосу своей книги, Балановские сами же признают: «Однако это направление «запад<=>восток» так и не стало главным сценарием русского генофонда, не су­мело превозмочь различия между севером и югом… В других главах… мы видели, что генофонд Русского Севера нельзя рассматривать только как на­следство от финно-угров: он часто тяготеет к запад­ным территориям, и скорее всего, к самому древнему палеоевропейскому пласту генофонда Европы» (288).
Нужно правильно понимать сказанное: палеоевропейский пласт являлся в той же мере протофинским или протолитовским, в какой и протославянским. Это во-первых. А во-вторых, судя по археологическим данным, на территориях, предназначенных историей к ославяниванию, финский субстрат существовал по большей части в виде небольших родов (даже не племен, не то что народов), редко распределенных по берегам водоемов и далеко отстоящих друг от друга. Оставив свой след в славянском генофонде, они не сделали его качественно иным, неславянским.
К сожалению, произвольное ограничение якобы «исконного» ареала исследования не позволило включить в анализ многие действительно исконные земли русского генофонда, где обитали летописные племена, чей генофонд также был для нас определяющим: дреговичи, уличи, тиверцы, радимичи, хорваты, дулебы (волыняне). В этом мне видится одна из причин искажения общей картины, нарушения истинных пропорций, позволившего так преувеличить роль финского субстрата, как это сделали авторы.
Помимо всем понятных негативных интеллектуально-нравственных последствий этого, есть еще один момент, на котором следует остановиться. Дело в том, что любая изменчивость может (а значит должна) быть градуирована, но для этого должна быть точка отсчета, в нашем случае – эталон русскости. В том ареале, который отвели себе для обработки авторы, они его не искали. Зато нашли в непосредственно граничащей с ним близи: это белорусский этнос.
Балановские формулируют это наблюдение так: «Если те же самые карты классических маркеров рассмотреть с точки зрения карты расстояний от русских, то мы увидим, что белорусы куда более похожи на русских, чем многие русские!.. Самый тонко дифференцирующий генетический маркер – гаплогруппы Y-хромосомы – показал удивительное сходство генофондов белорусов, поляков и западных русских. По этому сверхчувствительному маркеру своеобразие белорусского генофонда не обнаруживается!» (301).
Авторы невольно признаются здесь в том, в чем отказались признаться формально: генетический образец русскости на деле имеется, и белорусы соответствуют ему более чем кто-либо другой. Это еще раз говорит о том, что эталоном, точкой отсчета следовало брать не центральные или восточные, сильно микшированные, а западные, практически чистые популяции русских. А также о том, что авторы совершили стратегическую ошибку, очертив ареал русского генофонда на западе – границами нынешней кургузой России, во-первых, а во-вторых, включив в эти границы на востоке популяции не только финноизированных славян, но и, по-видимому, славянизированных финнов.
Отсюда, от принципиального нежелания признать объективность эталона, самими же и установленного, – такие провокативные, отбрасывающие длинную и мрачную политическую тень тезисы Балановских, как, например: объективно-де русских нет, есть лишь такое условное название; русские-де – сложный этнический микст; финские народы ближе-де нам генетически, чем западные славяне; принадлежность к русскому (и любому другому) этносу определяется не биологически, а самосознанием человека; лингвистические признаки + географические признаки = сущность этноса170… и т.д. Эти и подобные им тезисы явно нуждаются в тщательной перепроверке с совсем иных идейных и методологических исходных позиций. Вопрос об исконно русском триединстве великороссов, малороссов и белорусов также явно нуждается в новом изложении.
Русские поверх всех и всяческих границ: так следовало бы ставить проблему. Условно русские в искусственно очерченных границах: так ошибочно поставили проблему авторы. А жаль.
Грядущим исследователям придется, во-первых, максимально освоить и осмыслить пионерский труд Балановских, но во-вторых – продолжить и углубить исследование с учетом возникших у авторов проблем.
* * *
Прояснив для себя тезис о бесспорно славянской основе русского народа, проясним также и тезис о его сложносоставной природе.
Что собой представляли славяне, сложившиеся к VI-IX вв. на Восточно-Европейской равнине? Весьма гетерогенный контингент, о чем говорилось в главке «Русская изменивость». Изначально достаточно разные, они двигались, в основном, с запада на восток, и каждое племя тянуло за собой «затяжку»: шлейф своих – и только своих – признаков. Вятичи – своих, кривичи – своих и т.д. Отсюда, в том числе, широтное изменение значений главных компонент генофонда.
Двигались, видимо, не все и не все время. Оставались более-менее на своих местах балтийские славяне, а также лютичи, бодричи, пруссы, ляхи, уличи, тиверцы, хорваты, дулебы и др., не пошедшие дальше на восток. Больше продвинулись поляне, древляне, северяне, радимичи, дреговичи, но и они не дошли до областей плотного проживания финнов, осели там, где показалось хорошо, а дальше не пошли. Непрерывно двигались только словене, кривичи и вятичи. На полпути они встретили финские роды и племена – и началась активная метисация, более-менее мирная, судя по финскому эпосу, не отразившему никакой войны наших народов171.
В итоге финский субстрат (в том числе уже давно смикшированные народы финно-монголоидного происхождения) оставил на пути этих племен всевозрастающий след с запада на восток вплоть до Урала. Всевозрастающий, но далеко не все определяющий.
Да, мы сложносоставной микст, причем древнейший, с индоевропейских времен. Но – слитный: микст, давным-давно сложившийся как целое, как единая данность – совокупность славянских племен.
Русскими же славянские племена стали, будучиобъединены властью русов. Тысяча лет нивелировки и взаимных миграций, иногда вынужденных властью, – вот наш путь этногенеза. Осознанная централизованная политика единения, а не стихийная метисация с финнами лежит в его основе. Благо язык оставался все время общим, хотя и подразделенным на северные и южные диалекты.
Политика успешная: ведь ни в субэтносах русского народа, ни в отдельных частях этих субэтносов вплоть до ХХ века не вспыхнули самостоятельные этногенетические процессы. Вначале их гасила инерция движения, экстенсивного развития, миграции на восток: субэтносы просто не успевали концентрироваться. Впоследствии этому препятствовала объединительная политика киевских, а пуще того – московских князей и царей, использовавших, в том числе, массовое переселение подданных (например, новгородцев, псковичей и смолян – в Подмосковье и наоборот, подмосковных – в Новгород, Псков и Смоленск). Что и дало в итоге возможность на всей этой территории образоваться не многим народам типа курян, вятичей, москвичей, смолян, новгородцев и т.д., а одному народу: русскому.
Хотя в ХХ веке от нас удалось отколоть украинцев и уже почти – белорусов, все же тысячу лет это единство, пусть с перерывом, но сохранялось.
Все познается в сравнении. Вот, также сложносоставные англичане (посчитанные без валлийцев и шотландцев) тоже сумели стать единым цельным микстом после гражданской войны Алой и Белой Розы, примерно когда и мы. И этот кельтско-германский микст оказался на поверку генетически весьма гомогенным. Германцы, пожалуй, микшировались на востоке со славянами не меньше, чем мы – с финнами, и их смешение окончилось гораздо позже, а местами (в области лужичан) и вовсе не закончилось. Но и германо-славянский микст не сильно повлиял на их гомогенность. Итак, по своей гетерогенности славяно-финский микст априори не может значительно превосходить кельтско-германский, а тем более германо-славянский микст.
А вот французы, к примеру, – микст, который цельным так и не стал, а теперь и вряд ли станет после чудовищных этнически чуждых вливаний. То же итальянцы, где иноэтнический сепаратизм северных провинций растет с каждым годом. Некоторые финны (удмурты, мари, мордва) – тоже микст; еще более древний, чем мы, притом местами европеоидно-монголоидный с дотатарских времен, подразделенность их популяций бросается в глаза и даже отражена в этнонимах (мордва мокша и эрьзя, луговые и лесные черемисы и пр.).
На этом фоне наша русская гетерогенность, искусственно, на мой взгляд, преувеличенная Балановскими из-за неправильно очерченного ареала исследования, не вызывает на практике таких тревог о возможном распаде этничности, как французская или итальянская, вроде бы формально меньшая, чем у нас. Не говоря уж об американцах, которым только ленивый не пророчит развал по расово-этническим границам. Так что можно отчасти согласиться с Балановскими: «Говорить о некой исконной чистоте русского антропологического типа и исходной однородности русского генофонда – как, впрочем, и генофонда любого другого народа – не приходится» (48).
Да, русские в общем – не совсем чистые славяне (хотя чистые европеоиды) по меньшей мере с III-V вв., а то и с более ранних времен. Но в этом нет угрозы нашей этничности. Ведь главное: уже самое раннее с XII, а самое позднее с XIV века мы существуем как сложившееся единое этническое целое. Мы сложносоставной, но единый народ с общей (славянской) биологической основой. И какой бы то ни было субстратный след в нашем генофонде уже давным-давно потерял для нас всякое значение, кроме чисто академического. Если, конечно, не пытаться его искусственно раздувать, преувеличивать и превращать в яблоко раздора. От чего, к сожалению, не свободна, на мой взгляд, книга Балановских.

РЕКОМЕНДАЦИИ

Полоний: Надлежит найти причину этого эффекта –
или дефекта, ибо сам эффект,
благодаря причине, дефективен.
Шекспир. «Гамлет»

Мы подошли к главному, ради чего книга если не пишется, то читается. К рекомендациям, логически вытекающим из констатаций. Констатации авторов далеко не всегда меня удовлетворяли, такое же отношение вызвали и рекомендации.
Но вначале необходимо сказать о той альтернативе, которую предлагает судьба народам, желающим жить. Эту альтернативу нам также дает книга Балановских: в ней приведено на выбор два примера, предельно красноречивых.
С одной стороны, ссылаясь на специальные исследования, авторы рассказывают нам о жуткой судьбе генофонда, некогда расположенного на территории современного Казахстана. Тот факт, что Балановские в своей манере принимают политические границы за расово-этнические, биологические, отчасти обесценивает вывод, но он все-таки слишком выразителен, чтобы не поразить наше воображение даже в таком виде.
Оказывается: 1500 и даже 1000 лет до н.э. на указанной территории монголоидного компонента в населении не было вообще, а был только 100-процентно европеоидный. Затем, 500 лет до н.э., монголоидный компонент появляется, но пока довольно скромно, в объеме 20%. К концу I тысячелетия нашей эры европеоидный и монголоидный компоненты сравнялись: 50 на 50%. А к 2000 году монголоидность выросла до 75%. И это при том, что советская власть прирезала к Казахстану земли Южного Урала, населенные русским Семиреченским казачеством, которое никакого отношения к тем древним европеоидам и тому ареалу не имеет. С учетом этого факта можно смело сказать, что перед нами картина полной замены генофонда на некоей исторической территории.
Это – сокрушительная катастрофа неведомой нам части белой расы, растянувшаяся на 3500 лет и окончившаяся ее постепенной, но полной гибелью. Гибель происходила, возможно, незаметно для самих гибнущих. Незаметно – значит, «неопасно»? Нет, именно в этой постепенности, незаметности – главная угроза! Своего рода варка лягушек на медленном огне, чтобы притерпелись поначалу и не повыпрыгивали, как учат французские повара. Обреченные представители исчезающей расы вряд ли даже понимали, что с ними происходит, и не пыталсь протестовать, сопротивляться своей судьбе.
С другой стороны, Балановские, также опираясь на специальные исследования, повествуют нам об удивительной судьбе народа шапсугов. Который, напротив, несмотря на крайне неблагоприятные, прямо-таки убийственные исторические обстоятельства, никак не желает менять свое существо и уходить из жизни.
«Адыги-шапсуги – древнее население Северного Кавказа. Их сплошной ареал простирался от Кубани до Черного моря. Но их смела Кавказская война. К 1865 году все причерноморские аулы шапсугов были уничтожены, а прикубанские – переселены. Сейчас от них осталось два осколка: 5 тысяч человек в Прикубанье, и столько же – в предгорьях у Черного моря. Но они сохранили отражение разрушенного генофонда. У нас есть основания считать, что Прикубанье отражает прежнюю “Малую Шапсугию”, жившую к северу от Кавказского хребта. А в Причерноморье постепенно просачивались те, кто остался в живых из “Большой Шапсугии”. Они старались селиться именно в той долине, где испокон веков жили их предки. Они сохранили традиции брачной структуры. Подразделённая популяция вновь доказала нам свою необычайную устойчивость» (334).
Пара цифр для уточнения параметров катастрофы. «До присоединения к России Северо-Западный Кавказ населяли главным образом адыги (черкесы), которых насчитывалось более двадцати племен» общей численностью до 4 млн. человек. «Сокращение численности в результате военных действий было драматическим». От наиболее многочисленного племени шапсугов, насчитывавшего некогда более 300 тыс. чел., на сегодня осталось «лишь десять тысяч человек, и они не смешиваются с окружающим населением» (308). Шапсуги сократились вынужденно и радикально, но при этом так же радикально сохранились как отдельный этнос.
Перед нами – потрясающий и достойный присвоительного изучения пример этнического самосохранения в максимально неблагоприятных условиях. Но, простите, разве за счет подразделенности на две популяции? Никак нет. Ведь шапсуги брачуются только внутри той или популяции, и если одна из двух сохранившихся популяций вдруг исчезнет, шапсугский этнос, придерживаясь этой же практики, все-таки продолжит свое существование в лице второй, неподразделенной популяции. Это очевидно.
Секрет самосохранения явно не в подразделенности, а в чем-то ином. В чем? Балановские дают и другой ответ, на сей раз непротиворечивый, полностью соответствующий действительности, основанный на собственных, совместно с другими авторами, исследованиях. Для начала они констатируют: «Глубокое знание генеалогии позволило сделать шесть “временных срезов” фамильного состава популяций, то есть реконструировать генофонд населения на одно, два, три, четыре, пять и шесть поколений назад». И вот закономерный главный вывод:
«В результате такой реконструкции показана высочайшая устойчивость популяции: благодаря сохранению брачных традиций, она сохранила популяционную структуру вопреки переселениям и катастрофическому сокращению численности популяции в результате Кавказской войны» (334).
«Небольшая группа (причерноморские шапсуги) проживает среди массы пришлого населения на побережье Черного моря (от Туапсе до Сочи). Но даже в условиях огромного миграционного давления курортной зоны шапсуги сохраняют давние брачные традиции – подавляющая часть браков заключается в пределах популяций шапсугов общей численностью всего лишь 5 тыс. человек» (330-331).
Иначе их бы давно не стало, как всем теперь уже ясно и понятно.
Ларчик открывается просто, а главное предсказуемо. Брачные традиции, строгая эндогамность, отказ от смешанных браков – вот истинная причина сохранения шапсугского этноса. А вовсе не его подразделенность.
Итак, перед нами две исторические модели, наглядное пособие для умеющих думать и желающих, чтобы русский народ жил не в жалких веках и не какие-то тысячу-полторы лет (отводимых выдумщиком Львом Гумилевым на его мифический этногенез), а многие тысячелетия, как живут народы-долгожители, народы-чемпионы.
В чем принципиальная разница двух моделей, о которых нам поведали Балановские?
У шапсугов – очевидная национальная трагедия. Огромная. Но не катастрофа! А в Казахстане все наоборот. Трагедия нисколько не меньшая, а катастрофа – полная, окончательная, но… неочевидная! Мы-то ведь сегодня думаем, что в Казахстане все так, как и надо, как и должно быть, потому что так, якобы, было всегда. Оказывается – вовсе нет, все совсем не так.
Какой же судьбы мы, русские, хотим для себя перед лицом сегодняшних угроз? Такой ли, какая постигла далеких во времени европеоидных насельников Казахстана? Балановские не видят в такой замене одной расы или одного этноса другими – ничего плохого, страшного. Поскольку для них, как мы уже знаем, этничность определяется самосознанием. Вот они и пишут на голубом глазу с наивным цинизмом:
«Если же при этом не меняется наше этническое самосознание, и мы называем свой народ прежним именем, но отождествляем свое “мы” с новым обликом и с новым генофондом, то, конечно же, как согласиться с тем, что “мы” исчезаем?» (310).
Подумаешь! Был один генофонд – стал другой. Был один облик – стал другой. Ну и что? Не страшно! Были русские светловолосыми и светлоглазыми европеоидами, а будут черноволосыми и черноглазыми тюркоидами, кавказоидами или вовсе раскосыми монголоидами – какая разница?! Если они по-прежнему будут считать и называть себя русскими, говорить по-русски…
Ну, уж нет! Если русские через сто лет будут на вид напоминать таджиков или дагестанцев, а называться по-прежнему станут русскими, то захотим ли мы сегодня обеспечивать будущую жизнь и благоденствие ТАКОГО потомства?
Я – точно нет.
Ничего ужасного, говорят нам балановские, ведь самосознание не страдает!
Но наплевать в данном случае на самосознание – ведь это не самосознание, а попросту очевидный самообман! Нечего ему потворствовать!
Греки – не эллины, итальянцы – не римляне, копты – не египтяне. Эти народы не стоят своих предков, не имеют права на их историю, на их культурное наследие и славу, не достойны их былого величия.
Итальянцам, правда, удалось завоевать собственную славу, благодаря писателям, поэтам, художникам, музыкантам, архитекторам, святым и преступникам. Но это их новая, а не римская слава. А вот грекам и коптам – нет, и уже не удастся никогда. Их причастность к великому прошлому – чистейшая фикция.
А что народ (как и человек) без прошлого? Голь перекатная, никтожество…
Балановские лукаво подначивают нас: генофонды-де «нельзя сравнивать в понятиях “хуже – лучше”». Допустим на мгновение, что это так. Но их, однако, можно сравнивать в понятих «свой – чужой». А «свой», как учат нас в один голос три науки – этология, психология и история, всегда негласно означает «лучший».
Теоретически можно допустить, что на нынешней территории России станет под именем «русских» проживать некий народ, в генофонде которого будут, как воробьи по конюшне, летать остатки наших русских генов. Но мне безразлична судьба такой страны и такого народа. Такие «мы» – это уже не «мы». Это четко и однозначно чужие. Ради них я палец о палец не ударю. Их будущее мне просто не интересно, не важно.
Вот я и спрашиваю себя, что лучше избрать, как распорядиться жизнью своих детей, внуков и правнуков: как древние белые насельники казахских земель – или как шапсуги?
Не может быть двух мнений: как шапсуги! Что для живущих на свете может быть важнее, чем быть самими собой, в том числе этнически?
Да, я предпочитаю судьбу шапсугов: пусть нас останется сто или пятьдесят миллионов, пусть даже не миллионов, а тысяч, но пусть это будут элитные, породистые русские, сохранившие право на свою историю и культуру, на славу предков и имя потомков, на славное будущее, достойное такого генофонда. А с ними право на мою любовь, интерес и заботу.
Поэтому все мои дети – три сына и три дочери – всегда, с младых ногтей знали: если свяжут свою жизнь с нерусским супругом, придется забыть дорогу в отчий дом. Такой брак я не благословлю, и внуков таких не приму. Думаю, у шапсугов с этим так же строго.
А вот Балановские нет-нет – да и склоняют нас к противоположному выводу. Причем в своей обычной манере, играя противоречивыми высказываниями, поддакивая вашим и нашим, например: «Забота о “чистоте” русского генофонда обрекла бы его на вымирание. Но и забота о его слиянии со всеми генофондами – обрекла бы его на исчезновение» (316).
Или так: «Для структуры генофонда самая близкая опасность – это исчезнуть, стереться, нивелироваться в результате смешений с соседними народами или смешений региональных групп внутри народа». Но тут же: «Не стоит, конечно же, опасаться смешений – ни один генофонд не может жить без них. Межэтнические и межпопуляционные контакты, браки, смешения – это необходимое, извечное свойство человечества».
Они пугают нас: «Если, к примеру, все русское население съедется в Москву и образует единую гомогенную популяцию – структура русского генофонда исчезнет» (311). Страшно, не правда ли?
Вот и понимайте, как хотите: «Стой там, иди сюда». Кого авторы хотят обмануть? Политкорректную цензуру? Собственных внутренних цензоров? Нас, читателей?
Однако нас-то, после чтения их книги, уже не обманешь. Ибо мы повидали и хорошо представляем себе как гомогенных англичан, так и заботящихся о чистоте своего генофонда шапсугов. И знаем, что правда на их стороне: вполне достойные примеры. Так что Балановские нас пугают, а нам – не страшно! И вот почему.
Во-первых, мы видели воочию: максимальная гомогенность не мешает некоторым народам – максимально процветать, в то время как максимальная гетерогенность не мешает другим народам – прозябать. Увиденное и понятое нами противоречит тезису Балановских. Гомогенизация, судя по достигнутым разными народами результатам, – это очень хорошо, а вовсе не плохо. Гомогенность этносов коррелирует с их успешностью, достижительностью, развитостью и устремленностью к прогрессу. Такой вывод позволяет сделать таблица Балановских. Гомогенность – залог национального единства и национальной силы, ее синоним. К ней необходимо стремиться. Лучше быть, как англичане или шведы, чем как тофалары и нанайцы.
Во-вторых, межпопуляционная изменчивость, гетерогенность русского народа уже сегодня настолько значительна, по данным Балановских, что ему не грозит опасность исчезновения или вырождения, даже если браки будут происходить 100-процентно между русскими из разных популяций. Как не исчезают и не вырождаются шапсуги, брачующиеся уже даже не между двумя популяциями, а раздельно внутри той и другой сравнительно небольшой популяции.
Балановские сами же нас во всем этом настолько убедили, что теперь бесполезно переубеждать.
* * *
Важно отметить, что в понимании характера угроз и вызовов, обращенных сегодня к русскому народу, его будущему, мы с Балановскими сходимся в немногом, зато расходимся во многом. Нужно четко обозначить все позиции сходства и расхождения.
Какие вызовы и угрозы русскому генофонду согласны, а какие отказываются признать Балановские?
Для них, претендующих на олимпийское беспристрастие, существует только одно понимание деградации: это «разрушение структуры генофонда» – и только (306). Неважно, какие свойства и признаки стоят за этой структурой, в чем и как проявляются входящие в нее гены. Важно сохранить, а точнее – законсервировать именно ее, как она есть.
Зачем, для чего? Чтобы сохранить.
Такой вот чисто экологический и, я бы сказал, коллекционерский подход.
Другого ответа я не нашел. Другие ответы отмели и сами Балановские.
Например, они предположительно называют в числе угроз генофонду – усиление вероятности наследственных заболеваний и уменьшение численности популяции. Но тут же сами, на примере все тех же шапсугов, разбивают эти предположения, указывая, что ни численное снижение популяции – даже катастрофическое, на порядок и более, ни повышенный груз наследственных болезней и учащение случайного инбридинга (кровосмешения в результате близкородственного брака) – следствие малочисленности и изоляции популяции – не ведут к деградации структуры генофонда (308-309).
Балановские идут дальше, продолжая уже в резко полемическом тоне:
«Рассмо­трим мнение, что русский генофонд “деградирует”, разрушается, исчезает», – предлагают они. Но затем огорошивают читателя: «В популяционной генетике практически нет критериев “де­градации”… Рассуждения о “гибели русского ге­нофонда” не находят обоснования в научных данных. Но поскольку эти рассуждения очень распространены в околонаучных кругах, а опасения основаны на совре­менной демографической картине, мы решились пред­ложить свои рецепты помощи генофонду. Не то чтобы мы считали, что без этого генофонд погибнет, отнюдь» (285-286).
Вот, значит, как. У нас, оказывается, все с генофондом благополучно. Утверждение явно провокативное, с которым я бы поспорил, ибо на мой взгляд, хоть критериев деградации у науки нет, сама-то деградация налицо и видна невооруженным глазом даже в общественном транспорте. Бывало, лет пятнадцать тому назад, возвращаясь из европейских столиц, катясь в московском метро и с удовольствием глядя по сторонам, я частенько думал: «Какой же мы все еще красивый народ!». В последнее время эта мысль приходит ко мне все реже с каждым разом.
Оглянемся. Уровень русской пассионарности предельно снижен. Участие русских в политике ничтожно мало и весьма бессмысленно. Участие в научной жизни мира упало. В художественной – близко к нулю. Рождаемость низка. Красивые женщины перестают рожать, перспективные мужчины перестают заводить семьи, воспитывать детей; те и другие активно эмигрируют. Толпа на улицах, в метро, в транспорте заметно посерела, поубожила, стала физически хуже качеством, мельчает, хиреет, стареет. Растет на глазах доля неруси…
Это ли не деградация?! Параллель со всей белой расой не утешает, а еще больше удручает: петля кажется роковой, неотвратимой, хотя я упрямо верю, что это не так.
Балановские, между тем, предупреждая возможные возражения, наносят превентивный удар по позициям оппонентов. Они ратуют против «ненаучных гипотез», к которым относят:
1. Представление о захирении генофонда в связи с исчезновением (истреблением, эмиграции) биосоциальной элиты общества. Их аргумент: «Наука не делит генофонд на “лучшую” часть и часть “похуже”. Такое деление придумывает антинаука – расизм и евгеника» (304);
2. Представление о загрязнении, утрате идентичности и распаде генофонда вообще в результате наплыва иноэтничных иммигрантов, повышения доли смешанных браков, смешанного потомства. Их аргумент: «Интенсивные миграции – современная черта всего человечества, и опасность, которую они несут для русского генофонда, ничуть не больше, чем для множества иных народов по всему миру» (311);
3. Представление о том, что именно русский генофонд находится под угрозой в результате мощного притока чужой крови, обрушившегося на нас после Перестройки, от которого нас следует защитить. Их аргумент: «Русский генофонд (как и все другие генофонды!) всегда вбирал в себя многие потоки генов отовсюду. Мы так же, как и многие из читателей, знаем, что сейчас в русские села возрос приток населения из далеких окраин бывшего Союза. Останутся ли эти “пришлые” гены в русском генофонде или же вернутся в иные города и страны, решать не ученым, не политикам и не администраторам, а самому русскому генофонду – у него, право, большой опыт таких решений»172 (313). Не надо вмешиваться в приток чужой крови, учат нас авторы, тут же разъясняя, что дотации на детей должны идти равно всем, независимо от этничности;
4. Представление о том, что русский народ как единственный государствообразующий (и, соответственно, русский генофонд) требует от властей России особого отношения, особого бережения. Их аргумент: «Русский генофонд не обладает никаким “приоритетом”» (314).
5. Представление о том, что генофонд народа напрямую связан с его культурой и традициями, и что эту связь следует укреплять и развивать. Их аргумент: «Может возникнуть вопрос – а раз генофонд не хранит в себе культуру и традиции народа, то стоит ли такой генофонд сохранять? Авторы будут считать свою задачу выполненной, если читатели заинтересуются этим вопросом. Понимание того, что сохранение генофонда и сохранение культуры – понятия, слабо связанные между собой, осознание того, что решать эти проблемы следует раздельно – уже половина пути к ответу на поставленный вопрос. Нам остается повторить, что не науке, а обществу решать, что заслуживает сохранения» (305). Авторы здесь уходят от прямого утверждения, но смысл ясен: сохранением генофонда культуре и традициям не поможешь. Так что и стараться не стоит. Такую подсказку дает нашему обществу наука в лице Балановских.
6. Само собой разумеется, что принципиально отрицая, отвергая, клеймя евгенику, Балановские даже не ставят вопрос о том, что генофонд можно не только консервировать, но и корректировать, выправлять, улучшать. Это, конечно, несколько странно с их стороны. Во-первых, потому, что евгеника – сестра генетики по судьбе: бурный расцвет в СССР в 1920-1930-е гг., а потом репрессивное уничтожение на корню. Клеймо «лженауки» было поставлено и на евгенику, и на генетику одними и теми же палачами по одним и тем же идеологическим причинам. То, что с этими палачами сегодня солидаризуется одна (спасшаяся) из двух заклейменных наук, вызывает недоумение. А во-вторых, потому, что у евгенической теории есть вполне успешное применение: селекционерская практика. Селекция – «дочь» евгеники; ее успех – критерий истинности «матери». Но для Балановских этот очевидный факт, наверное, чем-то неудобен.
Таковы шесть принципиальных установок, венчающих огромную, фундаментальную книгу Балановских. Есть два обстоятельства, не позволяющих отнестись к ним с доверием. Во-первых, противоречивость – едва ли не самое поразительное свойство книги – проявилось и в этой ее части, снабдив нас контраргументами, возможно, против воли авторов173. Во-вторых, у меня есть и собственные контраргументы.
Начну с контраргументов Балановских, потом перейду к своим.
* * *
Вот утверждение авторов, не менее принципиальное, чем все вышеприведенные: «Этнографы и антропологи знают: если в каком-нибудь этносе начинают устойчиво преобладать браки с пришельцами из иных народов, значит, дни этого этноса могут быть сочтены» (365).
Коротко и ясно. Если этнос хочет жить, следует всемерно избегать смешанных браков, по примеру шапсугов.
В другом месте Балановские, пусть несколько сквозь зубы, но так же четко выговорили: «Опасность первая: смешение популяций. Для структуры генофонда самая большая опасность – это исчезнуть, стереться, нивелироваться в результате смешений с соседними народами или смешений региональных групп внутри народа» (311). (Последняя идея непонятна: а что тут опасного? Пусть региональные группы русских как можно активнее смешиваются. Возрастет гомогенность нашего народа – и слава богу!)
К русским сказанное относится тем в большей мере, что мы весьма растянуты в пространстве, которое сводит нас со множеством этносов. Обширное наше расселение, если не контролировать смешанную брачность, чревато опасными последствиями. И на такую угрозу Балановские указывают тоже:
«Если группа людей, проживающая вне основного ареала, придерживается прежней брачной структуры, то изменений в популяции и ее генофонде просто не произошло. Неважно, где в тот или иной момент находится диаспора или колония – ее члены в этом случае все равно относятся к прежней популяции и участвуют в ее воспроизведении. Можно считать, что ее гены просто посланы “в командировку”. Иной случай, если брачная структура174 резко меняется. Тогда… происходит формирование новой популяции с ее собственным ареалом. Останется ли эта дочерняя популяция в рамках прежнего “материнского” этноса, или станет частью “удочерившего” ее этноса, или же вообще станет со временем новым этносом – это дело не генетики, а истории и этнического самосознания» (330).
Из всего сказанного следует, повторюсь, чрезвычайная важность эндогамии для сохранения популяции, на чем настаивал еще предыдущий директор Института этнологии и антропологии РАН академик Ю.В. Бромлей175.
Балановские даже конкретизируют угрозу, утверждая, что «главный тренд современного генофонда» – это расовое смешение в Сибири и на Дальнем Востоке» (246). Правда, эта волнующая мысль ничем не подтверждена, так что не вполне понятно, почему покорение Сибири для нас в плане сохранности генофонда опаснее, чем татарское иго. Возможно, напротив, имеется в виду китайская, корейская, японская экспансия. Но, главное, авторы признают: такая угроза есть в принципе, вопреки их установкам.
Впрочем, Балановские стараются и тут уйти от прямого разговора и дать лукавые или противоречивые рекомендации, например:
1. «Достаточно того, чтобы в пределах генофонда заключалась наибольшая часть браков» (316). Достаточно для чего? Чтобы превращение европеоидов в монголоидов, русских в нерусских было плавным, постепенным, как когда-то в Казахстане? Опять совет варить лягушек на медленном огне? И: «наибольшая» – это сколько? 50% + 1? Да, примерно так и утверждают авторы:
2. «Это значит, что генофонду любого народа “дозволено” чуть ли не половину браков заключать с другими народами. И это не вредит ему – напротив, только это и помогает ему оставаться генофондом».
Как понимать этот парадокс: чтобы остаться самим собой, надо перестать быть самим собой? Крутовато в плане логики даже для даосов. Генофондом-то смешанный генофонд, конечно, останется, вот только чьим? Ясно, что не прежнего народа. Особенно, если в каждом поколении будет такой же подмес. Генетическая история Казахстана – живое (скорее, увы, мертвое) подтверждение, результат именно такого процесса, какой нам рекомендуют Балановские. Напоминание о том, чем подобное кончается. Даже если подмес будет расово близким, он станет уменьшать нашу гомогенность и увеличивать гетерогенность, структурно сдвигая русских в сторону отнюдь не англичан, а скорее тофаларов. Каковой вектор противопоказан этносам в принципе;
3. «Забота о “чистоте” русского народа обрекла бы его на вымирание».
Судьба шапсугов красноречиво свидетельствует об обратном.
Не найдя возможности примирить непримиримые подходы к решению судьбы русского генофонда, Балановские сочли за лучшее прибегнуть к мифу, записанному в XV веке Сигизмундом Герберштейном «о людях Лукоморья» (русских), о которых говорят, «будто каждый год… они умирают, а на следующую весну… оживают снова».
Но миф – это слабое утешение, вряд ли имеющее стратегическое значение для русских. Мечты и надежды разогревать не стоит. Успокоение фальшиво и вредно. Лучше разогреть тревогу и беспокойство, благо поводов хватает. Нельзя убивать своих же часовых, предупреждающих об опасности.
* * *
В качестве одного из таких часовых я хотел бы по пунктам возразить Балановским уже от себя лично.
1. Я не разделяю оценку евгеники как лженауки. Сколько мне известно, труд ее основоположника сэра Фрэнсиса Гальтона «Наследственность таланта» никем не опровергнут, не развенчан. Мощные аргументы в пользу евгеники дают как практика селекционерства, так и наблюдения этологов. Уверен, у евгеники большое будущее.
Так или иначе, я не могу считать, что систематическое и целенаправленное, в течение ста лет, уничтожение русской биосоциальной элиты не нанесло, якобы, ущерба генофонду русского народа, как уверяют нас Балановские. Странно, что для них – тайна за семью печатями то, что является азбучной истиной для любого растение- или животновода: от осинки не бывает апельсинки.
Бывали времена, когда принципы естественной селекции в русском народе отчасти нарушались (в крепостной России) или извращались (с 1917 вплоть до 1980-х). Конечно, и тогда социальная возгонка лучших представителей русской породы не прекращалась вовсе. Но их косили, как косой, войны, революции, репрессии, вымывала (и сейчас вымывает) эмиграция. Балановские уверяют нас, что генофонд при этом не страдал! Но вряд ли те, кто застал в живых интеллигенцию дореволюционной формации, с этим согласятся. Или те, кто хотя бы ознакомился с ней по книгам Рене Герра, посвященным русской интеллигенции в изгнании176. Это поистине была другая порода людей.
При советской власти путь наверх для рабочих и крестьян оказался широко распахнут, социальные лифты работали вовсю, как никогда ранее, и на какое-то время могло показаться, что сгинувшую часть именно русского генофонда (лучшую, что бы ни говорили Балановские) можно легко восстановить. Но не тут-то было! Двадцатилетие, промелькнувшее после распада СССР, ясно показало: интеллигенция у нас есть (и роль в ней недобитых родов доныне велика), а вот новая биосоциальная элита после 1917 года так и не выросла. Разгадка проста: генофонд, который кому-то кажется неистощимым, на деле вовсе не таков. Он раним, уязвим, нанесенный ему ущерб возмещается очень долго и трудно, многими поколениями. Генофонд можно и нужно лечить, применяя евгенику как теорию и селекцию как практику.
2. О том, что русский генофонд стремительно загрязняется, что его необходимо поддержать, сохранить, чтобы он не исчез, знают сегодня, наверное, все. И даже Балановские, считающие такой взгляд «ненаучным»177. Недаром они, как ни обставляли теоретическими загогулинами основной свой совет по сохранению русского генофонда, все же заключают: «Для целей сохранения русского генофонда желательно не допускать резкого сокращения той части населения, которая воспроизводит его структуру. Для этого достаточно повысить уровень рождаемости в пределах “исконного” русского ареала (Центральная Россия и Русский Север)». Как это сделать? Они предлагают очень важное решение: «дотация на генофонд» в малые города и села Центральной России и Русского Севера, поскольку «генетическую информацию о русском генофонде хранят лишь коренные сельские популяции “исконного” ареала»178. Авторы поясняют: «Среди сельского населения женщин в возрасте до 35 лет оказывается всего лишь 717 тысяч человек. Именно эта – столь малая – часть русского населения в основном и воспроизводит русский генофонд!» (312).
На первый взгляд, все верно. Но мы-то знаем, что дьявол сидит в деталях! Кто и кому будет распределять дотации? Такие же «консервисты», как сами Балановские, или евгенисты-селекционеры? А то и вовсе сторонники скорейшего смешения всех «генофондов ареала»? Улучшать, очищать русский генофонд возьмутся они – или всего лишь консервировать, а то и дальше загрязнять? Покатимся ли мы в результате в сторону англичан – или тофаларов?
И как отнесутся русские из других ареалов к такой избирательной поддержке? Это сработает на наше сплочение или на разобщение?
И как можно одновременно рекомендовать выплачивать такие же дотации – на «пришлые гены», то есть семьям, явившимся на наши земли «из далеких окраин бывшего Союза»? А генофонд-де потом сам «решит», оставлять ли в себе эти гены: у него-де есть «большой опыт», но нет и быть не может никакого «приоритета»...
Я уж не говорю о моей с Балановскими полной этической несовместимости в данном вопросе, но где же тут элементарная логика?! Нельзя одновременно заливать и раздувать пожар!
3. Особенно неприемлема ссылка на то, что-де не мы первые, не мы последние среди «множества иных народов», подвергшихся нашествию инородцев.
Ничего себе аргумент! Какое нам дело до всех народов мира, кроме русского? Если они – в тартарары, так и нам надо – за ними?! Что за безволие! Что за капитулянтство! Что за фатализм «научный», хуже религиозного!
Нет уж, пусть все другие народы мира пьют свой чай с солью, если им угодно. А мы будем – с сахаром, медом и вареньем.
Если в доме пожар, нечего рассуждать, что все кругом горят. Надо брать багры и ведра и тушить свой дом. За выживание своей семьи, своего рода надо сметь воевать со всем миром, если понадобится. Альтернативы нет.
А тут: ешьте меня, мухи с комарами!
Угнетает самый тон, которым Балановские говорят о необходимости поддержать русский генофонд: тон робкий, пассивно-оборонительный, чуть ли не извиняющийся. На мой же взгляд, именно попытка «этически оправдать» программу помощи русскому генофонду – нелепа и аморальна. Ибо борьба за процветание своего народа (Балановские пишут, что они русские) – это императив, не требующий оправданий.
4. В том, что культура напрямую зависит от генофонда, с блеском убедили нас сами Балановские, выстроив на этой гипотезе ценнейшие карты европейского и азиатского палеогенофондов.
Как теперь понимать их же тезис о том, что сохранение генофонда не повлияет на сохранение культуры? Они рекомендуют обществу самостоятельно решать, следует ли в этих видах сохранять генофонд или это будут пустые хлопоты. Сами же умывают руки. А если решение общества окажется антинаучным? Чем это кончится? Авторы дают нам очень плохую, лукавую подсказку: ныряйте-де, здесь неглубоко.
Но диалектика подсказывает нам совсем иное. Неважно, какой по качеству и характеру будет национальная культура. Это предмет отдельного разговора. Важно другое: чтобы в любом варианте она была, все же, национальной. То есть соприсущей, соприродной, органичной именно для данного народа. Чтобы она была не заимствованной, не навязанной, а самобытной.
Но для этого народ должен существовать как цельность, как некое единство. В первую очередь – как единство биологическое, подобное т.н. «анонимной стае». Тогда любой сигнал изнутри будет понятен сразу всей стае, и она – вся сразу, как рыбий косяк – среагирует только себе свойственным образом. В этом – суть национальной культуры как некоего общенационального кода.
Отсюда – необходимость стремиться: а) к максимизации гомогенности; б) к селекции элитной части народа по критериям ума, таланта, благородства. Элита должна быть высокоранговой биологически – и при этом однородной со всей стаей, тоже биологически.
При нарушении одного из этих требований это уже не элита – или элита другого народа.
Таковы вкратце мои возражения на итоговые рекомендации Балановских.
Положение русских – и, соответственно, их перспектива – неутешительны. Однако мы не должны прятать голову в песок. Конечно, корректировать надо не только научную истину, а в первую очередь саму действительность. Но чтобы эти коррективы были лекарством, а не ядом, научная истина должна быть выверена до конца.

ПЛЮС НА МИНУС
Подведем итоги.
Нам приходится не только восхищаться, но и огорчаться, читая книгу Балановских. Больше или меньше – в зависимости от того, насколько ошибочный метод лежит в основе получения огорчительных выводов, которые, к счастью, далеко не все получены безукоризненным путем. Сомнительные методы дают сомнительные итоги, к каковым относятся следующие:
– не вполне удачная апология геногеографии как науки и как метода;
– неудача в решении поставленной задачи об истоках русского генофонда. Авторы отказались от задачи верифицировать доступными им средствами ту или иную версию происхождения русского народа, обманув свои обещания, наши ожидания и обеднив выводы книги;
– авторы проповедуют два подхода к определению этничности – и оба небиологические, а потому глубоко ложные: 1) через самоопределение; 2) через лингвистику. Первый подход – субъективно-идеалистический («мы то, что сами о себе думаем»), второй – эпифеноменальный, когда явление определяют через один из его признаков, то есть первичное, исходное – через вторичное, производное. Такая пропаганда вредна сама по себе, как всякая пропаганда ошибки и/или лжи. Увы, авторы сами исповедуют, что проповедуют, а результат – некоторые искренние, но ложные выводы и рекомендации;
– авторы, исходя из ошибочного понимания этничности, приняли на вооружение совершенно неприемлемую и расходящуюся с общепринятой трактовку популяции, в связи с чем допустили грубую ошибку в выборе ареала исследования, нарушив принцип необходимости и достаточности базы данных. Их выводы верны для неверно избранного объекта, следовательно – неверны в принципе;
– разойдясь в своем определении популяции с хрестоматийным, общепринятым, авторы дошли до ложных, совершенно еретических утверждений вначале о человечестве как якобы единой популяции, затем о некоей якобы единой популяции Северной Евразии, затем – Сибири и т.д. Логическая абсурдность этих утверждений сочетается в них с научной и политической вредоносностью;
– неправильный выбор ареала привел авторов к опасным перекосам и уклонам в исследовании, которые могут быть использованы для дальнейшего раскалывания (после отделения от русских украинцев и белорусов) русского народа, для откалывания от него все новых, поначалу искусственных, субэтносов (например, «сибиряков») с последующим инициированием в них собственных этногенезов. При желании можно усилить эти перекосы до степени полного отрицания идентичности и этнического единства русских на всем пространстве их расселения, что имело бы для нашего народа, и без того варварски разрезанного на части несправедливыми советскими границами, катастрофические последствия;
– авторы вообще ставят основной акцент не на том, что объединяет разные популяции русских в единый этнос, а на том, что их разъединяет. И даже настаивают на теоретической невозможности сохранения нашего биологического единства за пределами избранного ими ареала. Сегодня это еще не ставит под сомнение существование русских как единого народа, но недавний трагический опыт раскола русского суперэтноса на русских, украинцев и белорусов заставляет опасаться такого развития событий;
– опрокинув собственный канон исконности и руководствуясь квазиполитическими, а не научными соображениями, авторы произвольно исключили из своего исследования многие земли, населенные действительно исконными русскими (в частности, в Белоруссии, на Украине, в Прибалтике), в результате чего «съехали» средние показатели русскости, неправомерно изменился «русский стандарт», эталон русскости, произошло неоправданное выпячивание финского субстрата как якобы этнообразующего для русских вообще, а что хуже всего – оказалось взято под сомнение разделенное положение русской нации и, соответственно, ее право на воссоединение. Вместо того чтобы помочь русским продвинуться к национальному единству, авторы серьезно навредили в этом деле;
– авторы излишне педалируют фактор инородных включений в русский этногенез, особенно это касается финнов. Избавив нас от мифа о татарском следе в русском генофонде, авторы навязывают нам другой миф: об определяющей роли в том же генофонде финского субстрата. К этим гипертрофированным представлениям привели как ложное понимание популяции и ложный выбор ареала исследования, так и сомнительный метод подсчета данных;
– никак не соответствует действительности попытка сравнить по этническим результатам русскую колонизацию Сибири, Кавказа и Средней Азии – с колонизацией англичанами Австралии или Северной Америки, а испанцами Южной Америки. Это натяжка, вопиющая до необъяснимости. Вообще от понимания русских как колонизаторов уже давно пора решительно отойти в современной России: мы здесь не гости, а хозяева;
– вопреки массе убедительнейших данных, содержащихся в собственной книге, авторы то некстати пугают нас (забота о чистоте русского генофонда обречет-де его на вымирание), то некстати успокаивают (мол, с генофондом у нас все благополучно, никакой деградации не происходит, бояться смешения с другими народами не стоит и т.д.). Они пытаются нас уверить в том, что ни исчезновение рощенной веками биосоциальной элиты, ни неслыханный и обвальный наплыв иноплеменных не несут угрозы русскому генофонду. Я не алармист, но даже с позиций простого неравнодушного наблюдателя все это кажется совершенно неуместным, не соответствующим действительности и попросту вредным. Воплощенные в рекомендательной части книги, эти идеи ложно ориентируют нас, хотя там же преподносятся, пусть и очень робко, идеи прямо противоположного толка. Что не лучшим образом характеризует авторский коллектив, не нашедший, как видно, полного внутреннего взаимопонимания.
Обобщая вышесказанное, отмечу, что основные несомненные достижения книги Балановских связаны с применением таких проверенных научных дисциплин, как антропология, археология, ономастика. А основные сомнительные достижения – с генетикой и произвольно сочиненной и/или подтянутой к ней методологией.
Это говорит не о том, что младший из Балановских – плохой генетик, отнюдь: он замечателен как профессионал и увлеченный, преданный своей дисциплине ученый. А лишь о том, что генетикаеще слишком молодая наука и что генетикам пока еще рано доверять решение таких глобальных и ответственных проблем, как расогенез и этногенез. Ибо в той мере, в какой генетики дублируют результаты названных дисциплин, они бесполезны, а в той мере, в какой их оспаривают, – вредны.
Учитывая, что научные ошибки особенно дорого обходятся людским массам в политике, всегда использующей последнее слово науки в своих целях, я бы рекомендовал пока генетикам в молчании совершенствовать свои методы и инструменты, копить данные и учиться их осмысливать в правильном политическом контексте. Чего Балановским, увы, катастрофически не хватило.
О том, что такое правильный контекст, я детально рассказал в другом месте.
О том, какой политический эффект получился в результате увлечения Балановскими неправильным контекстом, скажу здесь.
К сожалению, книга льет воду на мельницу украинских, прибалтийских и финских националистов с их русофобскими претензиями, в том числе территориальными. А также различных россиянских националистов и сепаратистов с такими же претензиями. А также оживившихся в последнее время русских недоумков, мечтающих о федерализации, конфедерализации, а то и полном распаде России на отдельные государства типа Уральской, Сибирской, Балтийской (Калининградская область) или Дальневосточной республики. А также немецких реваншистов, выучеников Гиммлера, Геббельса и других создателей оппозиции «юберменш – унтерменш». А также доморощенных ревнителей политкорректности, которые по своей русофобской вредоносности дадут фору всем вышеперечисленным вместе взятым.
Вообще, книга – нож в спину русского этнического национализма. Нож ржавый, тупой и гнутый, но все же вредный для нас. А вот для расистов (в хорошем смысле слова) она несомненно полезна.
* * *
Однако и нам, русским, есть за что поблагодарить О.П. и Е.В. Балановских, и надо честно это сделать. Перейду здесь от недостатков к тем достоинствам, которые делают книгу подобием троянского коня, наружной прелестью пленившего опасно доверчивых троянцев. Итак, Балановские:
– попытались профессионально вскрыть проблему, имеющую для России первостепенное общественное значение. Чем создали повод для большой дискуссии, что само по себе хорошо;
– решительно и в высшей степени убедительно выступили с позиций не только антропологии, но и генетики в защиту расовой идеи, показав, что антирасовый миф (попытка выдать расу за воображаемое, а не реальное сообщество) не имеет под собой никакой научной почвы;
– проанализировали с точки зрения гомогенности/гетерогенности 63 народа Европы и Азии и составили соответствующую таблицу (одно из главных достижений их труда, и лучшее украшение книги), позволяющую сопоставить данный параметр с местом этноса в иерархии народов мира. Отныне предпочтительность максимальной гомогенности для этноса предстает как неопровержимый факт – великое открытие, не сформулированное Балановскими, возможно, лишь по причине его бросающейся в глаза очевидности;
– блестяще доказали корреляцию генофонда с определенным типом культуры, подтвердив древнюю заповедь: «кровь есть душа»;
– сопоставив огромное количество археологических данных (квазигенетических маркеров), пришли к важным выводам о палеогенофондах европеоидов и монголоидов, об изначальной границе их ареала как на основном, так и на финальном этапе верхнего палеолита; продемонстрировали как динамику этой границы, так и факт ее принципиальной неподвижности вплоть до наших дней в течение примерно 12-15 тыс. лет. Эту четкую отграниченность рас плюс наличие небольшой переходной зоны они верно определили как «главную закономерность в генофонде Евразии»;
– подтвердили капитальными фактами концепцию полигенизма – самостоятельного зарождения разных рас в разных эпицентрах расогенеза, дали в поддержку этого новые и очень весомые аргументы;
– подтвердили аргументами определение территории нынешней России как прародины европеоидов;
– привели важнейшие сведения о 30-тысячелетнем возрасте митохондриальной ДНК восточных славян. К сожалению, это обстоятельство не раскрыто авторами с надлежащей полнотой. Однако – и это не менее важно! – материалы их книги позволяют с уверенностью определить место появления этой мтДНК: это европейская территория современной России;
– надежно доказали практически полное отсутствие азиатских компонентов в русском генофонде, до конца развеяв измучивший русскую мысль клеветнический миф о наличии в нас татаро-монгольского субстрата;
– твердо, четко и однозначно определили русских как европейцев (точнее было бы – европеоидов), а не евразийцев;
– так же твердо установили, что коренное население неевропейских регионов Евразии «резко отличается» от русских популяций;
– подтвердили неновую, но важную идею полной и окончательной ассимиляции славянами ряда финских и балтских племен, опрокинув противоестественное предположение о «сбережении всякого этноса», стоявшего на пути славяно-русской колонизации;
– выстроили таблицу близости, сходства по спектру гаплотипов всех соседних с русскими этносов; данные таблицы местами нуждаются в уточнении, поскольку дефекты метода сказались и на них, но в целом результаты интересны и важны;
– установили, что по степени генетической близости на первом месте в мире для нас стоят белорусы (до степени неразличения) и украинцы. По сути, подтвердили факт нашего с ними биологического единства;
– создали как минимум пять типовых генетических портретов, характеризующих в целом русский народ в его подразделенности с учетом популяционной изменчивости. Принадлежность к одному из этих типов указывает на принадлежность к русскому этносу;
– показали значительную гетерогенность (популяционную изменчивость) русского народа, а также широтный и долготный характер этой изменчивости. Но и подтвердили, тем не менее, генетическое единство русского этноса в изученном ареале, включая казаков, поморов и т.д.;
– обнаружили на Русском Севере, в Вятской области и на Кубани популяции, позволяющие, на мой взгляд, пролить свет на судьбу полян и других русских насельников Киевщины после великого татарского разорения;
– обнаружили, что антропологическое своеобразие и цельность, свойственное летописным племенам, сохраняются доныне в местах их первоначального расселения; мы можем и сегодня сравнить и уточнить, чем одно летописное племя внешне и по генетике отличалось от другого;
– установили, что генетическое расстояние между популяциями русского народа обязано своим происхождением не столько смешению с окрестными народами (тут авторы себе противоречат, но это и к лучшему), сколько собственным внутренним обстоятельствам, возможно – исходным племенным отличиям;
– создали серию антропологических и генетических портретов не только русского, но и десятков других народов Евразии, чем задали верный тон для последующих дебатов на тему этнической идентичности. Эта идентичность – не философская фикция, а биологическая реальность;
– привели в книге два альтернативных примера этнических судеб, предельно красноречивые и убедительные (исчезнувших без следа белых насельников древних земель нынешнего Казахстана – и племени шапсугов), позволяющие подчеркнуть архиважную роль эндогамии (отказа от смешанных браков) для народа, желающего сохранить себя и жить как можно дольше. Мысль неновая, но получившая шокирующе выразительное подтверждение.
* * *
В заключение процитирую авторов:
«Мы реши­ли… не навязывать читателю гото­вые решения, а предложить те итоги многих наук, ко­торые позволят ему самому размышлять над тем, что же такое русский генофонд. Тех, кто привык полу­чать готовые ответы, это отпугнет. Эта книга больше для тех, кто хочет искать ответы. Нашей задачей было дать пищу для научных размышлений – сделать на­учные сведения доступными не только специалистам и обобщить их так, чтобы читателю не требовались специальные познания в той или иной области науки. Надеемся, что эту главную задачу мы выполнили» (286).
С этим можно только согласиться.




ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ. БУДЕТ ЛИ У РУССКИХ СВОЯ ЭЛИТА?179

Наш нынешний политический класс – невысокого нравственного уровня,
и не выше того интеллектуального. В нем чудовищно преобладают:
и нераскаянные номенклатурщики, всю жизнь проклинавшие капитализм –
а внезапно восславившие его; и хищные комсомольские вожаки;
и прямые политические авантюристы;
и в какой-то доле люди, мало подготовленные к новой деятельности.
Александр Солженицын

Что такое элита? Зачем нужна элита – всему обществу в целом? По каким законам она живет? Каким критериям должна соответствовать?
Эти вопросы особенно актуальны для нас, русских. Ибо русский народ в 1917 году потерял свою элиту, рощенную тысячу лет. Да так пока и не обрел новую. И очень многое в его судьбе зависит от того, сумеет ли он восполнить эту утрату полноценным образом – или так и останется всадником без головы.

Что такое элита?
Как говорил историк Борис Поршнев: «Социальное не сводится к биологическому. Социальное не из чего вывести, кроме как из биологического».
Элита в биологии – совокупность особей, в наивысшей степени наделенных всеми отличительными характеристиками вида, и при этом прошедшие жесткий, а то и жестокий отбор внутри популяции.
Элита в социологии – биосоциальный экстракт нации, состоящий из наиболее одаренных, образованных и состоявшихся в личном и общественном плане ее представителей, наделенных ярко выраженным и глубоко осознанным инстинктом национализма180.
Оглянемся на Природу. Любая стайная общность имеет естественно пирамидальную структуру. На самом верху высокоранговые альфа-особи, «доминанты». Их немного, иногда всего один вожак. Ниже – средне-высокоранговые бета-особи, «субдоминанты»; их поболее. Еще ниже – средне-низкоранговые гамма-особи, их еще больше. А больше всех – низкоранговых дельта-самцов и самок.
То же мы видим и в человеческом сообществе. Это те же четыре касты (по законам Ману) или четыре группы общества (по Аристотелю).
По мнению селекционеров, евгенистов и этологов, биологическая элита любой популяции составляет стабильный (от 2 до 4) процент. Всегда, у всех. Не больше, не меньше. У крыс, у обезьян, у поросят, у голубей, у людей…
Никуда от этой структуры, предусмотренной Природой для Общества, не деться, ни с гуманизмом, ни без него, ни с язычеством, ни с христианством, ни при феодализме и капитализме, ни при социализме и коммунизме.
Нелепо думать, что только люди физического труда есть основа нации, лишь потому, что их абсолютное большинство. Не может популяция состоять только из гамма- и дельта-особей, без альфы и беты. Это будет дефективная, слепоглухонемая популяция, обреченная на гибель.
Не стоит восставать против естественного порядка вещей. Не предъявляйте Природе невыполнимых требований, не пытайтесь гнать Природу в дверь, ибо она влетит в окно. Без альфа-самцов популяция существовать не может: ее некому будет защищать. Да она и не останется никогда без своих альфа-самцов, ибо свято место пусто не бывает, если выбить всех наличных альфа, на их место тут же встанут вчерашние бета: четырехзвенная структура быстро восстанавливается.
Известный ученый-этолог Виктор Дольник в своих трудах подробно описывает образование иерархической пирамиды в мире животных. В частности, у обезьян, чьи сообщества так напоминают нам людские колективы. Он резюмирует:
«Группа предоставленных самим себе людей собирается в подобную иерархическую пирамиду. Это закон природы, и противостоять ему нельзя… В силу инстинктивных программ люди самособираются в иерархические пирамиды, это почти так же неизбежно, как образование кристаллов…
Некоторые этнографы прошлого века представляли себе первобытное общество как общество равных. Но теперь мы знаем, что это не так. Оно могло быть построено и было построено по иерархическому принципу, и жизнь в нем была разной в зависимости от того, какими оказывались иерархи – мудрыми, сильными вождями, свирепыми громилами или бесноватыми колдунами».
От Аристотеля и до наших дней люди чувствовали и понимали внутреннюю необходимость и оправданность возникновения элит. Поэт и мыслитель, друг Пушкина Петр Андреевич Вяземский писал о том же другими словами:
«В обществе нужна некоторая подчиненность чему-нибудь и кому-нибудь. Многие толкуют о равенстве, которого нет ни в природе, ни в человеческой натуре. Нет ничего скучней томительней плоских равнин: глаз непременно требует, чтобы что-нибудь, пригорок, дерево, отделялось от видимого однообразия и несколько возвышалось над ним. Равенство перед законом дело другое. Но равенство на общественных ступенях – нелепость».

Зачем нужна элита?
В природе нет ничего бесполезного, несообразного. Если у каждой биологической популяции, включая людей, всегда возникает своя элита, значит, это зачем-нибудь нужно. Зачем?
На первый взгляд, существование элит только осложняет жизнь нижних этажей общественной пирамиды. Тот же Виктор Дольник пишет о том, как трудно ведется порой борьба за иерархический ранг, составляющая едва ли не самое главное в жизни самца:
«Борьба эта ведется сурово, с драками, а проигрыш в ней означает постоянное унижение, страх, необходимость отдавать доминантам лакомые куски. Занимающие низкий ранг павианы находятся в стрессе, чаще заболевают, меньше живут. Когда читаешь работы, описывающие все ухищрения, к которым они прибегают для того, чтобы изводить друг друга, временами тошно становится».
Понятно, что низы общества всегда недовольны самим фактом существования верхов.
Но и верхи не так счастливы своим верховенством, как может показаться:
«Достигнув вершины власти, павиан не облегчает себе жизнь. Ему все время кажется, что в стаде нет должного порядка. Сидя на возвышении, он грозно хмурит брови то на одну обезьяну, то на другую. Время от времени приходится грозить кулаком, стучать себя в грудь, скалить зубы, похлопывать себя по гениталиям, подзывать то одного, то другого самца и заставлять принять одну из поз подчинения; опустить голову, пасть ниц, встать в унизительную для самца самочью позу при спаривании. Если кто-то выкопал что-то вкусное или нашел что-то интересное – потребовать себе. Геронты считают самок своей собственностью и не могут допустить, чтобы они спаривались с самцами низших рангов, но самки себе на уме, и следить за ними нелегко. У иерарха нет ни гнезда, ни имущества. Три предмета постоянно заботят его: сохранение и приращение территории стада, удержание самок и власть».
Но в жизни представителя элиты обязательно настает критический момент, когда, собственно, и происходит проверка его элитарности. Своего рода звездный час, «момент истины».
Этолог Дольник пишет об этом так:
«Геронтов-павианов ждет один из двух финалов: или их свергнут, или они погибнут в схватке с леопардом. Леопард – самый опасный хищник для всех живущих в саванне обезьян. Он охотился и на всех наших предков, охотится на людей и поныне. Павианы боятся его всю жизнь. Но может настать день, когда доминанты переломят в себе этот страх и навяжут леопарду смертный бой».
Именно так обстоит дело и в мире людей. Безусловно, любое человеческое общество нуждается в персонале, способном этим обществом управлять, как-то регулировать его жизнь181. Но главное не в этом. Вождь ты или не вождь, элита или не элита – определяется в момент решающей, смертельной схватки с самым опасным врагом твоей популяции, твоего народа.
В XVI веке во Францию из Америки привезли индейцев тупинамба и показывали их публике. Философ Монтень спросил через переводчика, какими правами обладает их король. «Первым идти в бой и погибнуть», – таким был ответ.
Этот ответ следует считать образцовым, хрестоматийным.
Очень яркий и наглядный пример подобного поведения мы получили в ходе Великой Отечественной войны. В начале: Сталин отказался покинуть Москву в момент, когда к ней подошел «немецкий леопард». И в конце: Гитлер отказался покинуть Берлин в момент, когда к нему подошел «русский леопард». Оба они самым убедительным способом подтвердили свой статус вождей своих народов, истинных альфа-самцов, доминантов: поставили на кон собственную жизнь в беспощадной борьбе.
Вот в чем заключается высший смысл, высшая целесообразность, высшее оправдание элит: в их способности жертвовать собой ради своего народа. Элита должна быть глубоко националистична от природы.
Это главный, все определяющий критерий, квалификационный тест на элитарность.
Способен пожертвовать собой ради своего народа – значит, элита. Не способен – значит не элита или псевдо-элита, сколько бы ты ни набрал себе власти и имущества, как бы высоко ни вознесся и что бы о себе ни думал.
Посмотрим с этой точки зрения на историю русской элиты: что было и что стало.

I. БЫЛА ЛИ НА РУССКОМ ТЕЛЕ РУССКАЯ ГОЛОВА?
Была ли у русских настоящая элита, соответствующая вышеприведенному критерию? А если была, то что с нею случилось, куда она делась?
Ответить на этот вопрос легко. Достаточно заглянуть хотя бы в галерею Зимнего Дворца, посвященную героям Отечественной войны 1812 года. Там представлен целый класс истинно элитарных персонажей: все они – выходцы из господствующего сословия русского народа, природные хозяева страны, но притом без рассуждения готовые положить свою жизнь за Отчизну и свой народ.
Вспомним, как прославлен в высшем свете был генерал Николай Раевский, о подвиге которого много говорили и писали и даже создавали картины и гравюры. Историк Чекмарев пересказывает этот популярный сюжет так:
«23 июля 1812 года, у деревни Салтановка, корпус Раевского принял тяжелейший бой с пятью дивизиями маршала Даву, французы превосходили русских и в штыках и в артиллерии, но в самый критический момент генерал Раевский повел в атаку Смоленский полк, рядом с генералом были его сыновья, 17-летний Александр и 11-летний Николай. Александр, идя в атаку рядом с отцом, поднял выпавшее из рук раненого подпрапорщика знамя и вырвался вперед. Вражеская картечь попала генералу в грудь, одежда на маленьком Николае была пробита пулями, но порыв русских войск было уже не остановить. Благодаря подвигу Раевского и его солдат, Багратион успел форсировать Днепр и уйти на соединение с армией Барклая, чем привел Бонапарта в бешенство».
Даже если это и небылица, сочиненная в Петербурге (как считают некоторые), то в высшей степени характерная, показательная.
Вот такой была русская элита. Ни себя, ни своих детей не щадила!
И была она такой испокон веку. Если листать истории боярских и дворянских родов, мы встаем перед фактом: редко кто доживал свой век в поместье и умирал от старости. Чаще – на поле боя или от старых ран. Уж на что неоднозначная личность Малюта Скуратов, а и тот погиб от стрелы в горячем бою, возглавив штурм ливонской крепости!
«Не станет пахотника – не станет и бархатника», – гласит русская пословица. Она верна. Но верно было и обратное. Не крестьяне, выставлявшие не более одного рекрута со ста семей, а именно русские дворяне, имевшие в каждом роду свой героический мартиролог, были настоящим «пушечным мясом» России и русского народа.
Надо отметить, что высокой жертвенностью отличалась и контрэлита – те же революционеры, начиная с декабристов, которые положили на алтарь Отечества свои жизни, свободу, положение в обществе. Не случайно среди декабристов было немало офицеров, насмерть бившихся с наполеоновским нашествием: просто один вид служения своей стране и народу сменился для них другим.
Особо следует сказать тут не только о русской военной, но и об интеллектуальной элите – ученых, писателях, композиторах, государственных деятелях – наиболее значительная часть которой связана происхождением с социальными элитами: дворянством, священничеством, предпринимательскими слоями.
Эту свою духовную элиту Россия растила тысячу лет – ни много ни мало. Всеми своими корнями она была связана с Россией, ее историей, ее бедами и победами, поражениями и завоеваниями, радостью и болью. Никогда не отделяли эти люди себя, свою судьбу от судьбы России и своего родного русского народа! Критикуя – порой жестоко, наотмашь – российские порядки, российскую власть, они хотели изменить свое Отечество, но не хотели ему изменять! Они любили Родину, не могли жить без нее.
Особенно ярко проявилось это качество в феномене русской эмиграции первой волны после революции 1917 года. Оторванные поневоле от своей Родины, они не пускали корни в приютивших их землях, а «жили на чемоданах», по выражению Надежды Тэффи, жили Россией и для России, для нее творили, надеясь вернуться «к своим» если не при жизни, то хотя бы посмертно, своим творчеством.
Когда мы говорим об укорененности русской элиты в русской народной жизни, о ее неотрывности от России, следует помнить об одном важнейшем обстоятельстве, отличавшем российскую элиту от элит, скажем, западных стран.
Русское дворянство, благодаря введенной Петром Табели о рангах (1714), было не просто социальной, но биосоциальной элитой русского народа. А это колоссальная разница, отличающая русское дворянство от европейской родовой аристократии.
В течение двухсот лет оно принимало в свой состав все самое лучшее, что только мог предложить русский национальный генофонд. Из этого процесса были выключены (хотя и не вполне) только крепостные крестьяне, черносошные в нем участвовали. Все самые умные, самые инициативные, самые пробивные и целеустремленные, самые одаренные, смелые, а иногда и просто физически сильные русские люди, достигнув по службе или по учебе определенного ранга, получали вначале личное, а там и потомственное дворянство.
Их численность и удельный вес в составе сословия постоянно возростали по сравнению с представителями древних дворянских родов; уже к концу первой трети 19 века новым дворянам принадлежало более 60% помещичьих земель, а ведь приобрести землю мог далеко не бедняк. Из дворянских литераторов XVIII века (653 человека) каждый пятый был дворянином по выслуге. Российские вузы, армия, флот, бюрократическая система ежедневно поставляли этому сословию все новые кадры. В 1912 г. выходцами из дворя­н было уже только 36,3% офицеров, а 25,7% – выходцами из крестьян. В годы Первой мировой войны доля офицеров из разночинной и крестьянской среды еще более выросла. Все они могли в свой черед претендовать на дворянство.
Ни в одной европейской стране не было такого, чтобы человек, закончивший академию художеств или университет, автоматически получал дворянское звание, а в России было именно так. Элита не отгораживалась от народа, элита пополнялась выходцами из всех сословий за личные заслуги, это очень важная подробность.
Сардинский посланник в России Жозе де Местр, известный своей наблюдательностью, писал графу де Валезу о наших порядках: «Дворянское звание лишь помогает достичь чина, но ни один человек не занимает выдающегося положения благодаря одному лишь рождению; это и отличает сию страну от всех прочих».
Таким образом, к концу царского режима русское дворянство представляло собой в генетическом отношении сливки сливок русского народа. Его БИОсоциальную элиту, двести лет впитывавшую в себя, посредством действия Табели о рангах, лучшие народные соки. Это факт, и малейшему сомнению не подлежащий.
Как ни парадоксально, но русское дворянство было самым народным из всех дворянств мира. Эта мысль покажется поначалу странной, быть может, но было именно так. «Народное дворянство» – это не оксюморон, а живая реальность российской жизни накануне революции. Дворяне тех лет – это вовсе не сословие угнетателей: крепостного права уже не было более 50 лет, основная масса дворянства были служивые люди, в том числе офицеры, врачи и учителя. Это уже ни в коей мере не были хозяева жизни, хозяева страны. Обеднение, разорение дворянства после Великой Реформы 1861 года развивалось стремительно и неотвратимо. В 1916 году уже не дворяне, а крестьяне засевали 89,3% всех земель на правах собственников и арендаторов и владели 94% сельскохозяйственных животных. Как общественно-экономический класс русское дворянство сошло с исторческой сцены задолго до революции.
По мере приближения к роковой черте Октября процесс обрусения и генеалогического сближения с народом дворянства только усиливался. Госаппарат и армейское офицерство станови­лись все более демократическим по способу своего комплек­тования, а значит, и более русским по составу.
Однако до конца обрусеть российской военной и административной элите так и не удалось. Беда в том, что после неудачного восстания декабристов, русская дворянская элита, полновластно управлявшая Россией с правления Елизаветы Петровны и даже свергавшая и казнившая царей, пытавшихся уводить Россию с национального пути (Брауншвейгскую династию, Петра Третьего, Павла Первого), вся в целом попала под подозрение и была отодвинута от рычагов управления, потесненная, в основном, немцами и поляками. К примеру, немцы составляли очень важную часть императорской власти, временами – до 30% должностей в высшем аппарате, особенно в МИДе, армии и полиции.
Это обстоятельство сыграло свою роль в отчуждении русского народа от российской элиты и послужило одним из катализаторов революции.

Что с русской элитой сделала революция
Если у какого-либо народа отсутствует, резко ослаблена или недостаточно сплочена собственная национальная элита, осуществляющая, в том числе, государственную власть, то ее место обязательно займут представители инородных элитных групп. Они без труда проникают в элитные слои всех ключевых сфер общества, а затем посредством этнического протекционизма, но в ущерб коренному народу, становятся господствующей прослойкой элиты. Прежде всего в финансах и экономике, СМИ, творческих профессиях, культуре и искусстве. Во всех этих сферах они играют роль своего рода администраторов, бесцеремонно навязывая всему обществу выгодные только им самим, но чуждые национальным традициям коренного народа общественно-государственный строй, мировоззренческие и культурные нормы и т.д. и т.п.
В СССР все это произошло, в первую очередь, с русским народом, чья национальная элита оказалась наиболее жестоко и последовательно истреблена или вытеснена из верхнего слоя общества – либо эмигрировала.
Это обезглавливание нации было теоретически обоснованным, подготовленным. Не кто иной как Александр Радищев в своем «Путешествии из Петербурга в Москву» писал: «О, если бы рабы, тяжкими узами отягченные, ярясь в отчаянье своем, разбили железом, препятствующим их вольности, главы наши, главы бесчеловечных господ своих и кровью нашей обагрили нивы свои! Что бы тем потеряло государство? Скоро бы из среды его исторглись бы великие мужи для заступления избитого племени. Но они были бы других о себе мыслей и лишены права… Не мечта это, но взор проницает густую завесу времени, скрывающую от очей наших будущее. Я зрю через целое столетие».
И вот через столетие произошло ровно то, что напророчил Радищев. Железом были разбиты головы господ…
Большевики (да и не только они) не видели в этом ничего страшного, антигосударственного. Ибо принято было считать, будто биологический ресурс народа бесконечен. Подумаешь, какая разница! Ну, уничтожим мы три процента населения – т.н. элиту – так на ее место встанут другие три процента. И даже не три, а тридцать три, и еще краше, умнее, значительнее и вообще лучше, поскольку все будут из народа и будут исповедовать коммунизм.
Ленин считал, что русский генофонд неисчерпаем, и Сталин считал, что генофонд неисчерпаем: «Этих уберем, на их место придут другие, незаменимых у нас нет». И так всегда считали, глядя на них, все власть имущие в советской России. Все искренне думали, что народ все время может и будет поставлять элитарные кадры. Элитарные, прежде всего, в биологическом смысле: сильные, умные, талантливые и пр.
Вот где был корень колоссальной ошибки! Ибо биологическая элитарность – это свойство наследственное. От осинки не бывает апельсинки, не даром говорит народ. Эта пословица прекрасно обоснована в известном научном труде Фрэнсиса Гальтона «Наследственность таланта».
Если срезать верхний, «черноземный» слой народа, то на его место новый «чернозем» из глубины просто так сам собою не поднимется. Должны пройти поколения, прежде чем он сформируется.
Теоретическая ошибка, которую столь ярко сформулировал Радищев, и которую потом вся революционная Россия считала за аксиому, привела к катастрофическим последствиям.
Что же произошло с природной русской элитой в результате Октябрьской революции, гражданской войны и советской власти?
От дворянского сословия в сегодняшней России остался примерно один процент. Но ведь не только дворяне входили в состав тысячелетней национальной элиты.
Священники, примерно 500 тысяч человек с домочадцами182. Начиная с екатерининских времен церковные должности наследовались: старший сын священника имел право наследовать отцу. И все дети священника (кроме девочек, конечно) имели право поступить и окончить духовную семинарию. У священников, как правило, было много детей. Старший сын, предположим, шел по стопам отца. А куда девались остальные сыновья, окончившие семинарию? Они получали второе образование, становились учителями, врачами, переводчиками. Это сословие непрерывно поставляло почти исключительно русскую по крови (!) разночинную интеллигенцию. Вспомним, что дедом Белинского, как и Достоевского, был священник, а Чернышевский, Добролюбов, Каронин-Петропавловский, Левитин и мн. др. были детьми священников. А ведь это были духовные лидеры русской интеллигенции, начиная с 40-х годов XIX века. И вот этот контингент тоже был уничтожен после 1917 года.
Не забудем причислить к русской элите и русское купечество. По статистике, по последней дореволюционной переписи, чуть ли не 70% российского предпринимательского класса – евреи. Но это цифра лукавая, потому что на самом деле вообще все евреи записывались в какие-то мелкие предприниматели. Только жили они компактно, а за пределами черты оседлости еврейский капитализм был мало кому знаком. А все держалось – бизнес, предпринимательство, купеческое сословие в целом – на русских Колупаевых и Разуваевых. Возьмем верхние три тысячи самых богатых капиталистов России: примерно половина фамилий там абсолютно русские. И как всегда, чем ниже мы спускаемся с Олимпа предпринимательского, тем чаще мы встречаем русские фамилии. Русский предпринимательский класс был уничтожен под корень, большевики этим хвастались особо.
Мы не можем забыть и о том, что 2,7% занятого населения, по последней российской переписи, это была интеллигенция, люди умственного труда. И интеллигенция в массе своей тоже была русской: до 56% студентов в технических вузах перед революцией были и вовсе дети русских крестьян и рабочих. Т.е. инженерный корпус был в основном русским, медицинский и педагогический корпуса были в основном русскими. Значительное количество нерусской (еврейской, в первую очередь) интеллигенции концентрировалось в журналистике и критике, определенный процент был в театральной, музыкальной сфере – богеме, одним словом. Но если мы возьмем писателей, художников, то нерусские имена среди тех, кто творил культуру Серебряного века, встречаются достаточно редко, и что-то нерусское обнаружить в их творчестве бывает достаточно сложно183. А имен первого ряда среди них и вовсе почти нет. Время Шагала и его круга, время Мандельштама и Пастернака, Багрицкого и др. придет уже после революции.
Примерно 86% населения России составляли крестьяне, а интеллигентская прослойка была крохотной, тоненькой плёночкой на раскаленной магме народного восстания. Удержать эту магму тоненькая плёночка, конечно же, не могла, смешно было бы даже об этом мечтать.
Судьба этой плёночки была очень печальной. Примерно половина эмигрировала, оставшиеся превратились в «лишенцев».
Уничтожена была и крестьянская элита – кулаки и значительная часть середняков. И казачество – от века авангард русского народа.
Истребление русской тысячелетней элиты и возникновение нового правящего слоя сопровождалось даже антропологическими изменениями. Если среди высших чиновных и воинских кругов, иерархов церкви до революции заметно преобладали долихокефалы (длинноголовые), то советская власть вывела на самый верх сплошь брахикефалов (круглоголовых – Жданов, Хрущев, Маленков, Ворошилов, Жуков и мн. др.). Что стоит за такой антропологией, сказать трудно, но факт налицо.
Еще заметнее были этнические перемены в составе элиты. Вакуум, образовавшийся на месте русской и немецкой политической, военной, экономической и интеллектуальной, духовной элиты, заполнился молниеносно. На долгое время у руля страны оказались евреи (в центре – и на местах), пока их не начал вытеснять Сталин и сталинцы. А в духовной и умственной жизни еврейское засилие не изжито и до сих пор.
Объединить лишенные своих элит народы в «единый советский народ» большевикам не составляло особого труда: ведь нижним классам нечего делить между собою. Можно утверждать, что такое «обезглавливание» народов было естественным и необходимым условием восстановления единой империи на всем былом пространстве России. За исключением, что естественно, Финляндии, Польши и стран Прибалтики, ведь до их элит (в тот момент) дотянуться не удалось.
Однако процесс естественной селекции и кристаллизации элит у численно значительных народов трудно остановить насовсем. Постепенно это происходило и у советских народов. Национальные элиты (русская в т.ч.) заново росли на ровном месте и начинали требовать своей доли участия во власти. Что и вызвало повторное уничтожение национальных элит в 1930-е годы.
Еще один такой антиселекционный натиск был произведен в конце 1940-х – начале 1950-х годов, причем на этот раз основной удар был нанесен именно по русской элите, больше всех остальных поднявшейся в годы войны. До евреев у Сталина руки как следует не дошли – умер. А русскую верхушку таки успели перебить.

Была ли русская советская элита?
И да, и нет.
Научная, творческая элита – безусловно была.
А биосоциальная, без которой невозможна полноценная жизнь популяции – нет. Хотя выдающиеся люди, обладавшие властью в обществе и готовые за эту власть (а часто и за это общество) идти на смерть, были в немалом количестве. Взять хотя бы весь офицерский корпус, создавшийся в ходе Великой Отечественной войны, от лейтенантов до маршалов. Многим из них после войны суждено было стать руководящими кадрами в самых разных отраслях. Смерть ходила рядом с ними и на фронте, и в мирной жизни, но ни военная опасность, ни даже угроза неправедного суда и расстрела не могла остановить их путь наверх.
Была, безусловно, и естественная селекция, поднимавшая из глубин народной жизни в верхние слои людей, одаренных в большей или меньшей степени каким-то талантом. Если полистать справочники Константина Залесского «Империя Сталина» и «Кто был кто в истории СССР», там приведены более тысячи биографий людей, занимавших видное положение между 1924 и 1953 годами, и не только в столицах, но и в республиках, в провинции. Подавляющее большинство этих биографий начинается одинаково: родился в таком-то селе такого-то уезда такой-то губернии184. И это лишь верхушка айсберга. Форсированное раскрестьянивание, сопровождавшее урбанизацию и индустриализацию, поставляло многими миллионами русских людей из деревни – в город, и не только на физическую работу, но и на ответственные посты в науке, армии, народном хозяйстве, партийном и советском руководстве.
Впечатление такое, что многовековой процесс естественного отбора, шедший своим ходом тысячу лет, вдруг с бешеной скоростью охватил весь русский народ и… выжал его за ничтожные сто лет, как лимон. После чего встал вопрос, что же будет с этой новоявленной элитой? Какая судьба ее ждет? Укрепится, уцелеет ли она – или, как некогда Полиграф Шариков, «обратится в первобытное состояние», сойдет со сцены?
Элита эта, ведь, не была потомственной (единичные семьи, вроде Михалковых, не в счет), однако стремилась к закреплению социальных привилегий за семейными кланами, стремилась создать то, что Сталин называл «проклятой кастой» и с чем боролся всеми силами. Но ни секретари обкомов, ни директора предприятий и колхозов-совхозов не могли оставить свой пост в наследство сыну. И даже далеко не всегда могли владеть этим постом пожизненно. Быть сегодня на самом верху общества, а завтра превратиться в лагерную пыль или просто в тело с дыркой в черепе – такая перспектива волей-неволей формировала у основной массы советской псевдо-элиты психологию не хозяев страны, а временщиков.
Надо добавить, что далеко не во всех сферах селекция носила естественный, как при Романовых, характер, а нередко принимала характер и противоестественный, превращаясь в своего рода антиселекцию. Ибо задействовались критерии вовсе не отличных человеческих качеств, а совсем наоборот, качеств отвратительных, что было связано с проживанием в идеократическом государстве и необходимостью лгать, предавать, подличать, выслуживаться, насиловать свою и чужую душу – как из-за страха репрессий, так и из низких карьеристских побуждений. Не кодекс чести, а кодекс бесчестия был общеупотребителен для многих и многих профессий, особенно связанных с идеологией и управлением людьми. Антиселекция порождала антиэлиту…
После смерти Сталина смертельный риск от пребывания в составе руководства страной упал до нуля, а с ним стало падать и основное качество, делающее элиту элитой – жертвенность. А вот синдром временщика, наоборот, неуклонно укреплялся, чем во многом и объясняется революция 1991-1993 гг., в которой партийно-хозяйственная элита Советского Союза оказалась кровно заинтересована. Трансформация единого социалистического СССР в россыпь отдельных капиталистических стран (из которых все, кроме пока России, оказались к тому же этнократиями) соответствовала устремлениям этой элиты, о «перерождении», «обуржуазивании» которой написано немало.
Не случайно, как пишет автор книги «Анатомия российской элиты» социолог Ольга Крыштановская, изначально 61% новых предприни­мателей, относящихся к группе бизнес-элиты, ранее рабо­тали в органах власти, причем из них были на партийной работе 13%, на комсомольской – 37%, работали в испол­комах Советов народных депутатов – 4,3%, на номенкла­турных должностях в министерствах и ведомствах – 37%, в других органах власти – 8,6%. Из высшей номенклатуры (то есть с должностей, утверждавшихся По­литбюро ЦК КПСС) пришли в бизнес 5,0%. При этом, что естественно, работни­ки государственных банков составили костяк новых бан­киров (88,2%), а работники производственной сферы созда­вали частные производственные структуры (42,8%).
Надо отме­тить, что именно указанная конвертация власти в собственность заложила предпосылки создания в России новой генерации потомственной элиты как биосоциального слоя. Ведь даже среди тех 39% предпринимателей, которые никогда не работали в органах власти, многие были вы­ходцами из номенклатурных семей. Так, у 36,8% отцы яв­лялись номенклатурными работниками, а у 18% – матери.
Советский строй, как сейчас становится понятно, был промежуточным звеном, переходным строем от феодализма к капитализму. Он носил черты социал-феодализма, госпартфеодализма, а на последней стадии – подпольного капитализма со всеохватным рынком нелегальных или полулегальных товаров и услуг. Чем создал предпосылки к окончательному переходу в капитализм.
Соответственно, «элита» советского периода была текучим, непостоянным формированием, переходным звеном от элиты феодального общества к элите общества капиталистического. Каковой еще только предстоит сформироваться до конца.

Советская элита и национализм
Накануне революции руководство всех социалистических партий России было по преимуществу еврейским. Особенно это касалось большевиков и эсеров. Взяв власть, возглавляемые евреями большевики систематически уничтожили элиты большинства народов, населявших Российскую империю, после чего объединить сами эти обезглавленные народы в единое государство под своей властью было лишь делом техники.
Дальнейшая судьба Советского Союза во многом зависела от процесса восстановления национальных элит. Некоторое представление об этом дает анализ руководящего партократического слоя185.
Если взять 193 опубликованные биографии чле­нов и кандидатов в члены Политбюро (Президиума), Орг­бюро и Секретариата ЦК КПСС за период 1919-1990 гг., этнический состав выглядит так: 68% русских, 8% украинцев, 7% евреев. Но этот состав не отражает этнодинамику руководства и реальный вес этнических групп. В первую очередь, преобладание евреев в 1920-е и постепенное снижение их влияния (особенно после войны), а также параллельное возвышение русских.
Поразительный факт: на уровне всесоюзного партийного руководства – полное отсутствие на протяжении всей истории представителей ряда крупных народов (таджиков, киргизов, туркмен, эстонцев, литовцев, башкир и т.д.). Пример естественного отбора…
В 1970-1980-е годы высшая партийная власть в СССР неуклонно «русела», как и опорная масса партийцев в целом: составляя 51% населения страны, русские составляли 59% среди членов партии. Такой диспропорции не давал ни один другой народ Советского Союза (правда, евреи имели самый высокий показатель представительства среди членов партии: почти 15% от численности своей этнической группы; но на общесоюзном фоне их вес уже не был столь велик, как изначально). Причем прирост русских становится особенно заметен со 2-й половины 1930-х, и тогда же прекратилось продвижение во власть евреев. При этом анализ по десятилетиям показывает, что рекрутирование в партийный арсенал представителей нерусской национальности постепен­но сокращалось, и 70-80-е гг. достаточно сильно отличаются в этом отношении от 20-х гг., т.е. власть к рубежу 1990-х в основном сосредоточилась в русских руках.
Так обстояло дело в центре. Но совсем противоположная картина складывалась в республиках. Управлять значительными этническими областями, не опираясь на местную этническую же элиту оказалось совершенно невозможно, это большевики в конце концов поняли. Именно к 1980-м годам во всех республиках, кроме РСФСР, выросли национальные элиты, заботливо выпестованные Политбюро КПСС (инструментом такого ращения были республиканские ЦК КПСС и ВЛКСМ, республиканские АН и т.д.). Этим был подписан смертный приговор Советскому Союзу.
Национальные элиты отнюдь не были довольны обрусением высших эшелонов союзной власти, они копили силы и энергию протеста, училисьуправлять и интриговать, готовились к решительной схватке за власть. Им мало было сосредоточить в своих руках власть на местах, они хотели большего.
В итоге премудрой партийной национальной политики, «в союзных республиках компартии выработали свою собственную формулу, по которой складывался этнический об­лик руководства: первый секретарь и большинство членов По­литбюро должны были представлять основную национальность республики (даже если представители этой национальности составляют меньшинство в партийной организации республи­ки), второй секретарь (так называемая рука Москвы) – обычно русский; среди других русских членов Политбюро – это чаще всего командующий военным округом, руководитель КГБ или МВД. Остальные “номенклатурные” места в высшем партий­ном руководстве, как правило, предназначались коммунистам так называемой коренной нации. Это – Председатель Прези­диума Верховного Совета республики, Президент Академии наук республики, первые секретари столичного горкома и ря­да крупных областных парторганизаций, пара “знатных лю­дей” из рабочих и крестьян»186.
Неуклонный численный рост национальных политических элит вызвал к жизни диалектические последствия: количество переросло в качество. Однако дряхлеющее Политбюро хотело видеть вокруг себя лишь тишь, гладь и божью благодать. Оно упорно не желало замечать никаких национальных противоречий, прикрывшись от них доктриной «советский народ – новая историческая общность людей». Один-единственный раз академик Ю.В. Бромлей, возглавлявший Институт этнографии и антропологии АН СССР, набрался смелости и перед очередным партийным съездом подготовил для ЦК КПСС записку о нарастающих национальных проблемах. Но до ЦК эта записка так и не дошла, оказавшись похоронена в сейфе вице-президента АН СССР П.Н. Федосеева. Слепота в национальном вопросе очень дорого обошлась руководству страны.
Между тем, роковые изменения в этническом составе руководства КПСС, накопившись, привели к качественному скачку. В ходе XXVIII съезда партии (февраль-март 1986) был утвержден принцип федеративной квоты для пер­вых секретарей компартий союзных республик при формировании Полит­бюро. Отныне избиралось всего не более трети Политбюро, а остальные автоматически входили «по должности». В результате в Политбюро из 24 человек вошли представители аж 16 национальностей, в то время как процеду­ру выборов прошли только семь русских и один украинец.
По сути, произошел антирусский националистический переворот мирными средствами. Резкое, революционное изменение национального состава Политбюро ЦК КПСС имело решающее историческое значение: впервые за свою историю высший орган власти в стране приобрел многонациональный характер. Причем русские, привыкшие быть первыми среди равных, оказались на этот раз в меньшинстве. Национальные элиты одержали неожиданную, скорую и сокрушительную победу.
Практически одновременно в результате казахского этнического бунта в Алма-Ате и последующего отзыва русского Колбина с поста первого секретаря компартии Казахстана «ком­мунисты статусных национальностей в республиках обеспечили себе негласное право иметь родного по крови партийного ли­дера, а Старая площадь в свою очередь рассталась с надеждой оказывать какое-либо влияние на решение этого вопроса... Также и среди ра­ботников аппарата ЦК КПСС (за исключением Секретариата) в 1980-е гг. появилось больше представителей из республик, а также представителей других национальностей из числа аккультурированных русскоязычных москвичей»187. Особую роль в дальнейших событиях сыграли советники, эксперты ЦК КПСС, в значительном количестве представленные евреями.
Отныне СССР был обречен. Воссоздание национальных элит, их прорыв к реальному руководству Советским Союзом – все это привело к бурному росту этноцентристских и сепаратистских настроений в респбликах. Произошла настоящая революция национализмов титульных народов республик, нашедшая затем свое завершение в образовании этнократических государств по всему периметру российской границы.
Тем временем, естественный ход событий вел к постепенной национализации политической верхушки и в русской республике РСФСР (т.е. к ее русификации), как ни противился этому предпоследний генсек Юрий Андропов, еврей, боровшийся с «русистами» в свою бытность главой КГБ. К весне 1991 г. в результате перестроечных преобразований, в аппарате ЦК КПСС уже не работало ни одного еврея, зато сложилась так называемая «русская партия внутри КПСС И ВЛКСМ». А ар­мейский офицерский состав и дипломатический корпус состоя­ли главным образом из русских и отчасти украинцев.
Однако в целом русские правящие круги Советского Союза публично исповедовали интернационализм и советскую псевдо-имперскость, а проповедовали официальную доктрину «советский народ – новая историческая общность людей». До статуса подлинной национальной русской элиты, до понимания проблем русского народа, до самоотверженной защиты его интересов им было бесконечно далеко. Эти люди не были русскими националистами, а значит были всего лишь псевдо-элитой, в отличие от своих коллег в национальных республиках, конкурировать с которыми за звание элиты русские руководители априори не были способны.
Объективно, по мере формирования национальных элит, дело неминуемо шло к разлому единой страны по национальным граням на отдельные национальные государства. Два встречных процесса: русификация центральной власти и этнизация власти в республиках (при росте местного национализма) вошли между собой в непримиримое, антагонистическое противоречие. Элитам разных национальностей, как и следовало ожидать, стало тесно в едином государстве. Удержать власть и сохранить СССР в условиях активизации этнических элит русские уже не могли. Да и не очень-то хотели, судя по развернувшимся в 1991 году событиям.
Обреченность союзного проекта ярче всего выявилась в ходе т.н. ГКЧП.
Бросается в глаза, что «теоретики переворота, его организаторы и непосредственные исполнители представляли не просто кон­сервативные силы связанной с Центром и обреченной в ходе демократических преобразований на гибель партийно-государ­ственной номенклатуры. Идеологи, как и кадры путчистов, ока­зались тесно связанными с русским национал-патриотичес­ким движением и с русскими как доминирующей в государст­ве этнической группой. На уровне манифеста интересы этих сил были сформулированы в известном “Cлове к народу”, опубликованном 23 июля в газете «Советская Россия» за под­писью двенадцати русских по национальности деятелей куль­туры и военно-промышленного комплекса. Та же идеология и частично те же люди породили и основ­ной документ хунты “Обращение к советскому народу” от 18 ав­густа 1991 г. Состав хунты – это не просто высшие чины “со­ветского руководства”, но и опять же лица русской нацио­нальности: из восьми членов ГКЧП только родившийся в городе Ка­линине Б. Пуго был ассимилированным латышом»188.
Истинная цена этой русской псевдо-элиты проявилась в полном политическом бессилии, в неспособности удержать разваливающуюся страну. «Вся власть национальным элитам!» – этому лозунгу эпохи руководители переворота не посмели противопоставить лозунг «Вся власть русским!». Чем заслужили свою жалкую судьбу и проклятие потомства.
Вполне закономерно, что провал ГКЧП обернулся триумфом национальных элит, триумфом этнократии. Немедленно, уже 26 августа, на сессии Верховного Сове­та СССР президент Кыргызстана А. Акаев назвал текст подготов­ленного для подписания Союзного договора неприемлемым потому, что он стал «компромиссом между демократическим движением к свободе и независимости суверенных республик и стремлением центра сохранить свою власть». А время для подобных компромиссов, по мнению этнократов, миновало бесповоротно: настал час их полновластия в своих улусах.
Акаеву тут же подпел президент Казахстана Н. Назарбаев, заявив, что Казахстан никогда не будет «подбрюшием» (неосторожное словцо Солженицына) ни одного региона и никогда не будет ни для кого «младшим братом». Он назвал выработанную – по его же инициативе! – в Ново-Огареве схему «опасной». Опасность, ясное дело, состояла только в одном: эта схема ограничивала полновластие национальных элит в пользу центра. Они же были полны решимости покончить с центральной властью раз и навсегда. И покончили.
Единственное, что их беспокоило – это вопрос о территориальной целостно­сти и границах новообразующихся этнократий. Назарбаевым и кравчукам не хотелось расставаться с земельными приобретениями, подаренными им большевиками за счет русского народа. Между тем, этот вопрос неожиданно обострился после заявления ельцинского пресс-секрета­ря Павла Вощанова. Который возьми да и скажи, что в связи с заявлениями ряда республик о выходе из СССР российское руководство оставляет за собой право поднять во­прос о пересмотре границ с соседними государствами.
Да, в тот момент у русских еще была возможность без больших проблем вернуть себе и Южный Урал (восемь населенных русскими областей нынешнего Казахстана), и северо-восточные области Эстонии, и Левобережье Днепра, Новроссию и Тавриду.
Но эта возможность была похоронена Ельциным, который таким образом выкупил собственное беспроблемное полновластие в рамках обкорнанной, обобранной России. На Украине и особенно в Казахстане на заявление Вощанова последовала жесткая реакция. Российским делегациям пришлось срочно вылететь в Киев и Алма-Ату. Мы не знаем, как проходили там переговоры, чем националы грозили и что обещали Ельцину. Но в результате Россия официально заявила о невозможности пересмотра границ и взаимном уважении территориальной целостности республик.
Русский поезд ушел в никуда. Двадцать пять миллионов наших соплеменников оказались отрезаны от материнской нации и родной земли, преданы ельцинским режимом на произвол («на съедение») этнократам Украины, Казахстана etc.
Торжество бывших национальных элит Советского Союза оказалось совершенным и полным. Оно явилось поздним, но закономерным результатом квази-имперского советского политического проекта.
Основная причина, по которой русский народ потерпел, в виде краха Советского Союза, очередное тяжелейшее историческое поражение, состояла в отсутствии у него подлинной национальной элиты, способной понимать, выражать и самоотверженно защищать его этнические интересы.
Такой элиты у русских нет и до сих пор.

Как делают элиту
Биологи утверждают, что для того, чтобы восстановить элиту популяции, столь основательно уничтоженную, как у русских, должно пройти не менее пяти поколений. Так что с 1920 года и по сю пору мы – народ без своей национальной элиты. Обезглавленный народ. В этом едва ли не первейшая причина множества наших неурядиц, в том числе отсутствия политической субъектности русских. Ни представлять русский народ, ни защищать его права и интересы сегодня некому.
Свято место пусто не бывает. Иерархическая пирамида так или иначе восстанавливается в стабильном обществе. Подрастают новые элиты даже у потерявших их народов. Народа совсем без элиты быть не может, биологически. Но вот ее качество…
Как нам, русским, вновь обрести свою настоящую элиту?
Обратимся к опыту Англии, где процесс создания национальной элиты имеет целенаправленный характер и опирается на многовековую традицию. У англичан есть чему поучиться в этом плане.
Английская (как и американская) политическая элита веками формируется по клановому принципу. Как считает профессор из Оксфорда Вернон Бодганор, этот принцип оправдан целесообразностью:
«Это закономерный процесс и отнюдь не только британский феномен. Вспомним могущественный клан Кеннеди. Или одного из авторов американской Декларации независимости Сэмюэля Адамса. Два его двоюродных брата – президенты США. Человек, который растёт в элитной и “политически активной” семье, станет видным политиком с гораздо большей вероятностью, чем обычный смертный».
Принцип клановости в первую очредь опирается на общий для «высшей касты» образовательный и воспитательный стандарт: «У всей элиты Соединенного Королевства одинаковая образовательная основа», – констатирует лондонская газета «Санди таймс».
Для примера: Оксфордский университет, причём по специальности «философия, политика и экономика» окончило как близкое окружение предыдущего премьер-министра Гордона Брауна (братья Милбанд, Эд Боллс и ещё с десяток министров), так и тогдашний лидер оппозиционной консервативной партии Дэвид Камерон, «теневой» министр иностранных дел Уильям Хейг и ряд их соратников.
Такова непрерывная традиция: за два века до этого точно такое же образование получил, к примеру, Уильям Питт.
До университета все они учились в «паблик скулз», то есть в закрытых частных школах. Как говорил победитель Наполеона герцог Веллингтон: «Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона». Эта фраза стала крылатой. Она подчеркивает роль частных школ в формировании британской элиты.
Собкор «Литературной газеты» в Лондоне Михаил Озеров раскрывает секрет: «Такая школа воспитывает джентльмена, а он ведёт за собой нацию, особенно в пору трудных испытаний»189.
Не случайно в подобных школах все подчинено национальным традициям. К примеру, одна из самых знаменитых и престижных «паблик скулз» – Вестминстерская школа – создана еще в IХ веке! Трапеза в ней не меняется столетиями: пирог с мясом, кипяченая вода. Школьный устав регламентирует отношения с учителями и соучениками, процесс обучения и досуг, правила поведения в школе и в жизни.
Основной упор в «паблик скулз» делают на гуманитарном воспитании, в младших классах углублённо изучают латинский язык, в программе по литературе – древнеримская классика. Это основа основ, общая матрица. Но есть, конечно, и другие, более близкие к реальной жизни направления: естественно-научное, экономическое и финансовое.
Учеников независимо от их происхождения (будь это хоть наследники престола) взращивают по всей строгости, сурово. Соблюдая прославленный в веках принцип английского воспитания: «Мы должны взять ребенка и влить сталь в его душу». Стиль весьма далекий от русской вседозволенности, когда дети высокопоставленных особ не стесняются даже с учителями.
Научившись владеть собой, своими чувствами, выпускник английской закрытой школы уже готов для того, чтобы управлять другими, в том числе целыми народами. Нести, как говорил Киплинг, «бремя белого человека». Не случайно Британия некогда овладела половиной мира…
Результативность такого воспитания чрезвычайно велика. Среди выпускников той же Вестминстерской школы – девять глав правительства, пятнадцать архиепископов, огромное количество министров. Практически каждый оканчивает потом Оксфорд или Кембридж – залючительные этапы отбора, после чего на всю жизнь приобщается к правящей касте и занимает высокие должности в государственных ведомствах, банках, компаниях.
Политика в Англии – поприще цензовое, ибо «паблик скулз» – привилегированные заведения. Если в обычных школах учеба бесплатная, то здесь – чрезвычайно дорогая: около 27 тысяч фунтов стерлингов (55 тысяч долларов) в год. Тем не менее попасть туда крайне трудно, и родители записывают ребенка ещё до его рождения.
Самое важное: отбор в элиту ведется поэтапно, последовательно и жестко. Когда ребенку исполняется десять лет, он проходит собеседование. Преподаватели выясняют, соответствует ли его уровень развития требованиям школы. Если да, то в 13–14 лет подросток сможет поступить в ее стены. Если нет – деньги не помогут.
Озеров пишет: «Несмотря на трудности с приемом и безумные цены, родители изо всех сил стараются устроить свое чадо в “паблик скулз”. Ведь перед ним после завершения учебы открываются двери, наглухо закрытые для его сверстников.
Да и условия в “паблик скулз” особые. Классы, в отличие от обычных школ, не переполнены, и в них почти нет детей иммигрантов. Преподаватели – выпускники Оксфордского и Кембриджского университетов. К услугам учеников – гимнастические залы, бассейны, даже ипподромы. Есть тренеры по верховой езде, стрельбе, теннису, дзюдо. Здесь прививают хорошие манеры, что так ценится в английском свете.
Понятно, что на “фабрике джентльменов” учатся дети “самых-самых” – потомственных аристократов, крупных политиков, финансистов. Эти школы – средство воспроизводства британской элиты. Само их существование свидетельствует об иерархической структуре общества».
Что можно заключить из сказанного?
Политическую власть в Англии крепко держат в своих руках подлинные – и притом потомственные! – хозяева страны, природные англичане, хорошо понимающие значение национальных традиций и устоев, значение классического образования и волевого воспитания. Может быть, поэтому английская элита во все времена и у всех народов пользуется репутацией одной из наиболее националистических элит, действующей всегда в интересах своей страны и английского, а не какого-нибудь еще, народа. Это национализм естественный, соприродный всему английскому политическому классу, он заражает даже немногих случайно попавших в элиту представителей других этносов.
Не случайно знаменитая фраза английского премьер-министра лорда Биконсфильда (природного еврея Дизраэли) «У Англии нет постоянных друзей и врагов – есть лишь постоянные интересы» сегодня многими странами воспринята как образец правильного понимания политики.
Нашу политическую элиту (высший слой бюрократии) готовят пока что по-другому. В «кузницы кадров» – Академию ФСБ или Российскую академию народного хозяйства и государственной службы при Призиденте Российской Федерации – поступают не выпускники специальных сословных школ, закаленные в особом духе, а любой, имеющий справку о полном среднем общем или профессиональном образовании. Никакой преемственности, ступенчатости в производстве управленческой элиты у нас нет. Да и классическим гуманитарным образованием у нас мало кто может похвастать. И вряд ли хоть один представитель наших элит знаком с латынью.
Но хуже всего то, что ни о какой прививке русской национальной традиции (русского национализма) для студентов, предназначенных править русской страной, нет и речи. И ни в одной академии не изучается наука этнополитика – а без этого любая элита есть и будет слепой заложницей могущественных сил.


II. КАКУЮ «ЭЛИТУ» МЫ СЕГОДНЯ ИМЕЕМ В РОССИИ?

Какой стала русская элита в результате советского 70-летия и постсоветского 20-летия? Что собой представляет по своему составу: образовательному, профессиональному, национальному? Соответствует ли критериям элитарности? Каковы ее перспективы?
Статистическому анализу у отечественных социологов подвергаются лишь две элитные группы: политическая и экономическая. Творческую так не исследуют, увы. Так что разговор поведем только о названных группах.
Собственно, элитой их называют автоматически, не особенно вдумываясь в смысл слов. Перед нами просто правящие круги и верхушка бизнес-сообщества России. Ничего общего с подлинной национальной русской элитой, бывшей у нас когда-то, эти сообщества пока что не имеют. Между тем, они уже оказались объектом пристального изучения в книге «Анатомия российской элиты» (2005) директора Центра изучения элит Института социологии РАН Ольги Крыштановской. На этих материалах, в основном, строится дальнейшее изложение темы.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ КЛАСС
Политический класс России радикально изменился с советских времен.
Произошел значительный рост его численности за счет бюрократизации. На государ­ственной службе сегодня находится уже 1.700.000 чиновников, столько, сколько было при Брежневе во всем Советском Союзе. Более 1100 человек из этого общего числа относится к элите (в основном госчиновники первого класса категории А).
Несмотря на то, что официально люстрация не проводилась и бывших советских и партийных работников никто по данному признаку не преследовал и не «вычищал» из власти, однако представителей советской номенклатуры осталось у руля всего 18 процентов (абсолютное уменьшение этого контингента не так сильно, поскольку вырос весь класс в целом).
Обновление политического класса принципиально изменило многие его характеристики.
В советское время нами правили геронты – облеченные властью старики. Средний возраст представителя элиты был 68 лет. С приходом Путина произошло резкое омоложение, средний возраст стал 52 года. При Медведеве элита еще сильнее омолодилась.
Очень важно: на смену вчерашним крестьянам, порой малообразованным (более половины руко­водителей партии и правительства были выходцами из де­ревень и попадали на работу в Москву уже в зрелом воз­расте), пришла интеллигенция мегаполисов. Два самых главных города – Москва и Петербург – поставляют большую часть элиты. Причем 100 процентов имеют высшее образование, а 47 процентов – ученые степени.
Какого же рода образованность оказалась востребована в наши дни? В советское время преобладающей группой в элитной среде были люди, получившие инженерно-техническое образование, технократы. Сейчас их стало резко меньше, зато появилось очень много юристов и экономистов. За всеми этими переменами просматривается не слишком радостный вывод.
Произошла смена типа мышления руководителей государства, цивилизационный надлом. Если раньше у руля стояли творцы, энтузиасты прогресса, люди широкого кругозора и высоких духовных ценностей, то теперь случилась масштабная деинтеллектуализация элиты, ибо на их место встали торгаши, финансисты и их обслуга. Причем и те, и другие, и третьи уже утеряли связь и с землей, и с простым народом.
Очень важные перемены представляет также тот факт, что во властные структуры хлынул поток бывших военных190. Когда в 1991-1993 гг. под видом реформ началась ломка КГБ и армии, в штатскую жизнь оказалось выброшено примерно 300 тысяч старших офицеров и генералов. В результате в скором времени произошло более чем двукратное увеличение доли военных во всех элитных группах (по сравнению с советским периодом, с 1988 по 2002 г., их доля возросла почти в 7 раз). А в высшем руководстве стра­ны произошел двенадцатикратный рост числа военных! На сегодняшний день в России каждый четвертый представитель управленческой элиты — военный (за ними закрепилось понятие «силовики»). Их число продолжает возрастать, сокращая число интеллектуалов во власти, причем не только технократов.
Приход к власти Путина поставил на поток и под контроль центра подобную утилизацию корпуса отставников, сделал указанную «милитаризацию» массовой и системной. По данным Крыштановской, особенно заметным приход военных стал в регионах, где их представительство среди глав субъектов Федерации увеличилось более чем в два раза по сравнению с 1999 го­дом. К середине 2002 г. среди 88 глав (без учета Чечни) 9 были военными. По данным исследования «Путинская элита», среди всех заместителей министров, назначенных с 2000 по 2003 г., военные соста­вили 34,9%, а доля военных, назначенных заместителями министров в экономических ведомствах, достигла 7,1%. Наиболее массовый приток военных в эко­номические ведомства произошел из органов безопаснос­ти (ФСБ, СВР) — 45,2% от числа всех военных, назначен­ных замминистрами в невоенные ведомства; из армейских структур пришло 38,7% новых замминистров; из МВД — 16,1%.
Силовики при Путине превратились в один из трех неформальных центров выработки стратегических решений (два другие центра – это группа избранных министров и группа друзей из бывших сослуживцев). Каждую субботу в своем крем­левском кабинете президент собирает совещание силовиков, на котором обычно присутствуют глава его администрации, шеф ФСБ, глава Совбеза, министр обороны, иногда ми­нистры МВД и МИДа.
Системообразующая роль силовиков, которую они приобрели при Путине, позволила политологам заговорить о своего рода государственном перевороте, произошедшем в виде трансформации того политического класса, который достался Путину в наследство от Ельцина. Так, Андрей Илларионов, прекрасно осведомленный о внутренних обстоятельствах Кремля, сформулировал тезис об оттеснении от рычагов управления силовиками – «сислибов» (системных либералов, руливших при Ельцине). Что и вызвало попытку реванша оных в ходе выборов 2011-2012 гг. в виде массовых протестных акций.
Крыштановская, пусть и другими словами, но пишет о кулуарах путинского Кремля примерно то же самое: «Вспомним, какую новаторскую роль играли экономисты (Е. Гайдар, А. Чубайс и др.) при Ельцине, когда ход эко­номической реформы кардинально изменил облик страны. Путин лишь продолжает начатый его предшественником процесс “маркетизации”, не меняя его направления и сути. Все путинские экономические шаги носили не стратеги­ческий, а тактический характер. Это было поступательное движение по ранее выбранному курсу, а не структурная перестройка экономики. Поэтому можно говорить об изме­нении баланса сил внутри элиты, связанном с уменьше­нием стратегической роли экономической элиты и увели­чением роли военной элиты».
С моей точки зрения, приветствовать «движение по ранее выбранному курсу» в экономике невозможно, но Путин, опираясь на силовиков, по крайней мере, прекратил вакханалию безумных экономических экспериментов над Россией, пресек преступную «новаторскую роль» скороспелых экономистов, «сислибов». Что позволяет оценивать массовый приход во власть «людей в погонах» с оптимизмом, хотя и сдержанным.
Приход к власти Дмитрия Медведева резко изменил баланс, едва не ввергнув страну в очередную катастрофу. Во-первых, за четыре года его президентства число силовиков в нашем истеблишменте сократилось вдвое (с 47% на начало 2008 года до 22% сейчас). Во-вторых, произошло резкое омоложение правящего слоя – в регионах сразу на 14 лет в среднем по стране. То и другое немедленно дестабилизировало обстановку, обострило внутриэлитные противоречия и борьбу, едва не привело к «ползучей» гражданской войне под видом «снежной революции». Скрытым двигателем которой явилась «революция надежд» молодых претендентов на вхождение в элиту, решившихся попросту форсировать данный процесс.
Сорвавшаяся в силу многих причин революция консолидировала путинскую элиту.
По мнению Крыштановской, сегодня лидируют уже не силовики, а консервативная бюрократия, которая желает сохранить свое доминирующее положение в обществе. Она и является гарантом стабильности, ибо дестабилизация угрожает ее привилегиям. Сегодня на ключевых постах государства – 75 человек, из них всего два человека, о которые можно сказать: «медведевцы». Остальные – это люди, которых привел к власти Путин.
Бюрократическая часть элиты, как верно замечает Крыштановская, «и раньше была самым могущественным и богатым слоем нашего общества, но только сейчас у нее появилась возможность трансформироваться в наследственную аристократию. Прежняя система гарантировала все блага только при занятии государственной должности. Сейчас дело зашло довольно далеко. У нас появилось уже первое поколение новой аристократии. Без всяких кавычек».
Эта мысль заслуживает самого пристального внимания.
* * *
Коль скоро речь пошла о восстановлении института потомственной политической элиты, есть смысл сравнить новый политический класс не только и не столько с советским, сколько с дореволюционным правящим слоем. Необходимо понять различие между нынешним чиновничеством и былой элитой России.
1. Одним из главных отличительных моментов является национализация правящего слоя. Этот важнейший процесс занял весь советский период нашего развития.
Если до революции русские в значительной степени были оттеснены от власти немцами, если сама по себе Октябрьская революция означала практически полную и моментальную замену лидирующей немецкой фракции элиты на еврейскую (при почти полном уничтожении собственно русской фракции), то в 1930-40-е гг. начинается активный рост русской фракции, который, как было сказано выше, продолжался до самого распада Советского Союза, послужив одним из факторов оного.
Перестройка и приход к власти Ельцина повлекли за собой быстрый реванш евреев в политике и экономике. Достаточно вспомнить, что в определенный момент семь из девяти советников Ельцина были евреями, исключительно еврейские головы определяли экономический курс России, еврей Козырев творил новую российскую дипломатию, еврей Швыдкой, сменивший женатого на еврейке Сидорова, распоряжался российской культурой, первая десятка российских олигархов была почти исключительно представлена евреями, а реальную власть в стране осуществляла т.н. Семибанкирщина – сообщество еврейских финансистов. Разумеется, такие перемены в системе российской власти не остались без последствий, повлекли (и влекут до сих пор) за собой заметный шлейф.
Однако, произошедшие при Путине социальные перемены в составе российской элиты, состоящие в ее бюрократизации и милитаризации, имели не только кадровый, но и национальный аспект, поскольку и советская номенклатура, и советское офицерство в поздней РСФСР в основном рекрутировались из русских людей. Именно национализация элит в значительной степени спровоцировала «снежную революцию», которую я тогда же назвал по ее политическому содержанию «революцией сислибов». Она проявила, в том числе, скрытое национальное противостояние внутри российской элиты, поскольку ее еврейская фракция мгновенно мобилизовалась двояко: во-первых, в лице «революционеров» на Болоте имени Сахарова, а во-вторых – за спиной президента Медведева (то и другое олицетворяло антипутинскую альтернативу и подпитывало друг друга). Что, в свою очередь, подтолкнуло русскую фракцию и Путина навстречу друг другу и немедленно проявилось в кадровых перестановках на самом верху191.
У меня нет сомнений в том, что начавшийся процесс практически открытого противостояния национальных фракций российского политического класса будет прогрессировать. Ведь все предпосылки этого процесса сохраняются. Формирование русской политической элиты продолжится (аналогичный процесс протекает и в среде бизнес-элиты, но об этом ниже).
Итак, первое отличие новой российской элиты от дореволюционной состоит в том, что она обрела шанс стать в определяющей степени русской национальной элитой. Чему также способствует массовая эмиграция евреев из России в 1990-е гг., а также широчайшая и глубочайшая компрометация еврейской фракции элиты – благодаря связанным с евреями антирусским реформам в экономике, политике и культуре. Поддержка, оказанная народом Путину на фоне «революции сислибов», ясно указывает на перспективный вектор перемен, в том числе в сфере выстраивания элит, их национализации.
Данное отличие я оцениваю со знаком плюс.
Однако на этом пока позитив и заканчивается.
Особо следует отметить, что национализации общероссийской элиты в смысле ее русификации соответствует процесс национализации элит в республиках, где русских, наоборот, выдавливают из власти и бизнеса представители титульных наций, повторяя путь развития позднего СССР, приведшего к развалу страны. Использовав сполна данную Ельциным возможность «глотать суверенитет», они добились высокой степени автономности республик от центра и теперь достраивают у себя настоящие этнократии. Оправдывая это, во-первых, лозунгами «возрождения этнической культуры и языка», «возвращения к народным духовным истокам», «национального возрождения как фактора демократизации общества» и т.д.192 А во-вторых – русификацией общероссийской элиты, например так: «Выборы в Госдуму показывают, что число нерусских депутатов сокращается. Если даже все депутаты «националы» будут голосовать как один, то и в этом случае у них нет никаких шансов провести законопроекты, отвечающие интересам каких-либо из более чем ста народов России или хотя бы заблокировать решение русского механического большинства»193. Для чего нужно блокировать некое «решение русского большинства» (?), об этом умалчивается.
Лукавство подобной аргументации нетрудно увидеть, поскольку национализация элит в республиках стартовала, несомненно, с опережением. Националы проснулись прежде русских, это очевидный и непреложный факт. В результате уже в 1990-е гг. в Республике Саха (Якутия), например, якуты, составляя 34% населения, имели 69% должностей в правительственных структурах194. В Татарстане, по разным расчетам, от 76,5% до 78,1% правящей политической элиты составляют татары, хотя в целом по республике проживает 48,3% титульной; 43,5% – русской и 8,2% – других национальностей195. Аналогично или даже еще более радикально обстоит дело и в других республиках.
Так что точнее всего было бы сказать, что резкий всплеск местных национализмов (наиболее ярко проявившийся в распаде СССР, а затем в Чечне) вызвал к жизни, разбудил русский национализм. Результатом чего явилась стихийная русификация федеральной политической элиты.
Разделение российской элиты на национальные фракции – абсолютно негативный, но абсолютно закономерный результат противоестественного федеративного устройства России и псевдо-имперских претензий Кремля. Этот процесс прогрессирует, приводя к разбалансировке государства, уготовляя ему судьбу Советского Союза.
2. Едва ли не основная наша беда в том, что у нынешних русских чиновников, в отличие от чиновников царского времени, совсем не развито национальное самосознание.
Мы это видим, во-первых, на материалах последних антикоррупционных разоблачений. Понятно, что мы не могли бы требовать защиты русских интересов от Чубайса, Ясина, Гайдара, Мау, Юргенса, Коха. Но ведь ни Сердюков, ни Васильева, ни Игнатенко, ни Пехтин, ни многие и многие другие фигуранты не отличаются какой-то явной нерусскостью. А при этом активно действуют против русских интересов.
Во-вторых, мы сталкиваемся с нерусской и даже антирусской настроенностью русских чиновников и при голосовании в Госдуме по вопросам, касающимся национальной политики, и в деятельности структур, эту политику разрабатывающих. Взять хоть бы вполне русских по национальности, но антирусских по своим деяниям бывших министров по делам национальностей – Тишкова, Михайлова, Зорина, готовивших недавно принятую «Стратегию государственной национальной политики». А чего стоит принятие Концепции государственной миграционной политики?! А поправки к закону «О гражданстве»?!
Так что тревоги республиканских этнократов относительно «решений русского большинства» в Госдуме нелепы до степени лукавства: эти решения по большей части носят не только не прорусский, но и прямо антирусский характер.
В-третьих, оголтело антирусскую политику агрессивно ведут сегодня представители репрессивных органов, в своем большинстве укомплектованных русскими.
И т.д.
Явная или скрытая массовая русофобия русского чиновничества – ярко проявившийся феномен, еще требующий своего осмысления. К счастью, она не тотальна…
3. Может, чиновник из дворян был не сахар, но пришедший ему на смену партийный бюрократ уж точно был не лучше. Хотя бы потому, что не имел сословного кодекса чести. Этот недостаток унаследован современной политической элитой вполне.
Моральная ущербность современной русской политической элиты обусловлена особенностями ее формирования. Как указывает Крыштановская: «Когда старая советская номенклатура разделилась на две группы, то одна занялась крупным бизнесом серьезным, а другая осталась во власти. Возник дисбаланс. Первые стали быстро-быстро богатеть, а вторые как бы оставались такими же скромными чиновниками. Возникла и ревность, и зависть и желание догнать их – зависть миллионеров к миллиардерам. Люди, которые были во власти, никак не могли трансформировать свое влияние в финансовый капитал, и они пошли по пути коррупции, которая гигантски возросла».
Это многое объясняет.
Наша элита пусть и образована, но не воспитана. Она не имеет сословного кодекса чести, безусловно-обязательного для всех сочленов; имеет очень приблизительное понятие о благородстве и зачастую иметь не стремится. Это, конечно, тоже сливочки народа (остатние), но… «второй свежести».
Больше того, многие из них справедливо подозревают, что билет в вагон первого класса достался им не по заслугам, и что рано или поздно их из этого вагона могут попросить. Вот и торопятся нажиться, наплевав на все и вся, пока не попросили…
Безнадежно ли такое положение вещей?
Избавиться разом от нынешнего почти двухмиллионного чиновничьего слоя или заменить его на других людей невозможно. А вот переучить, заставить вкладываться всем своим достоянием в родную страну – можно попытаться.
Первые шаги к этому государство в лице Путина сегодня предприняло. Но предсказать, чем кончится для президента война с собственной элитой я не берусь.

РОССИЙСКАЯ БИЗНЕС-ЭЛИТА
Считалось вполне официально, что в Советском Союзе есть только два класса: рабочие и крестьяне, между которыми нет ни отношений эксплуатации, ни антагонистических противоречий. Считалось, что частная собственность, капитализм, эксплуатация человека человеком – это все пережитки прошлого, которым нет места в нашем обществе.
Уничтожив русскую буржуазию, а затем – и самую память о ней, советская власть в дальнейшем всеми силами пыталась убедить нас в том, что капитализм и русскость есть две вещи несовместные.
А что было на самом деле?
Все, кто в сознательном возрасте застал 1970-1980-е годы, согласятся, что уже тогда в СССР существовало гигантское капиталистическое подполье, а черный рынок товаров и услуг был почти всеобъемлющим. По подсчетам американского иссследователя Г. Гроссмана, в середине 1970-х гг. от 28 до 33% своих домашних расходов советские люди производили из «левых» источников, а доктор наук В. Тремл (Университет Дьюка, США) считает, что «левый» заработок в позднем СССР имело до 12% рабочей силы.
Несоциалистический сектор экономики демонстрировал живучесть чертополоха и упорно развивался, несмотря ни на что: еще в конце 1950-х гг. в стране количество зарегистрированных кустарных промыслов достигало 150 тысяч, впоследствии эта цифра росла. Но теневое производство (цеховики) процветало по большей части не в русских областях РСФСР, а в южных республиках и на Кавказе. И в 1991-1993 годах, когда свершилась буржуазно-демократическая революция и капитализм вновь обрел все права, стартовые преимущества оказались отнюдь не у русских, а у их южных сограждан, скопивших состояния на «цеховой» и сельскохозяйственной продукции и/или создавших этнические ОПГ. А также у евреев, получивших колоссальную фору за счет зарубежных родственников и друзей, обеспечивших их консультациями, деловыми связями, товарными и банковскими кредитами, готовыми бизнес-схемами (вспомним хотя бы блистательно-скандальную историю с «Бэнк оф Нью-Йорк», связанную с парочкой Гурфинкель – Кагаловская) и т. д.
Вполне практические соображения заставляли начинающих капиталистов сплачиваться по национальному признаку, «держаться своей банжи» (Исаак Бабель) – именно это обеспечивало успех. К примеру, вот состав основного ядра команды Романа Абрамовича: родной дядя Лейба, В. Ойф, А. Блох, Е. Швидлер, Д. Давидович, Е. Тененбаум (стоит вспомнить, что и с Березовским, выведшим его на высшую орбиту, Абрамович познакомился на яхте у М. Фридмана и П. Авена). Аналогичным образом комплектовались штабы у Гусинского, Березовского, Ходорковского и т. д.

Национал-капитализм на марше
Казалось бы, при таких неравных условиях у этнически русского бизнеса шансов просто нет, русским бизнесменам не выдержать в конкурентной борьбе. И первые десять постсоветских лет именно так и можно было подумать, глядя на вакханалию распродажи страны, вчитываясь в имена ее участников, наблюдая за Семибанкирщиной и прочими явлениями того же ряда.
И что же? То, что сегодня происходит в деловых кругах России, сравнимо с тем, что происходило в правящих кругах СССР с 1930-х годов. Ситуация эта укладывалась в формулу, сорвавшуюся с губ одного из тех, кто уходил с исторической сцены, уступая представителям неизбежно поднимавшегося национального большинства страны:
– Ванька прет!
Проанализируем, как за последнее десятилетие менялся национальный состав высшего эшелона российского предпринимательства. Благо, такую возможность дают ежегодные списки «Золотой сотни» журнала «Форбс». Не могу поручиться за стопроцентную достоверность некоторых цифр: сбор информации личного характера в России запрещен, а национальность отдельных богачей из открытых источников выяснить не удалось. Но тенденция видна четко.


Национальность


2004 год

2005 год

2006 год

2007 год

2008 год

2009 год
Русские
50
51
58
57
60
58
Евреи
35
33
22
22
19
21
Этномусульмане
9
11
11
11
7
10
Иные
6
4
4
7
11
10
Неопределенные

1
2
3
3
1

Взяв «Форбс» за 2012 год, в котором опубликовано уже две «золотых сотни», мы находим 124 русские фамилии в списке из 200 человек: чуть более 60%. Это можно считать «контрольным замером», подтверждающим рост русской национальной фракции в общем составе бизнес-элиты – с 50 до 62 процентов.
Не один я пытался разобраться в национальном составе самых богатых людей России. Очень близкие по смыслу данные, полученные при анализе еще более обширной выборки, опубликовал в 2008 году Леонид Радзиховский: «Среди 500 российских “олигархов” – 105 евреев, 20% (к ним я причисляю также и “полуевреев”); 93 представителя иных национальностей, 18%; 302 русских, свыше 60%… Для сравнения, в 2004 году картина была иная: из 154 человек 47 евреев, 30%; 30 представителей других наций, 20%; 77 человек русские, 50%»196.
Радзиховский делает вывод, который разделяю и я: «Плавное уменьшение доли евреев и других “нацменов” – процесс вполне объективный для российского бизнеса». О плавном возрастании доли русских он умалчивает, но этот факт говорит за себя сам.
К вышеприведенным цифрам, красноречиво говорящим за себя, добавлю следующее соображение. Некогда Борис Березовский заметил, что русские бизнесмены, в отличие от евреев, «не держат удар», не умеют подниматься после поражений для новой борьбы и побед197. Цифры показывают, что это уже давно и далеко не так. Из 23 бизнесменов, выбывших в кризисном 2009 году из «золотой сотни», русские составляют 12, а из того же числа вошедших в нее – 11 человек (то есть, практически столько же), причем, что важно, 8 из них, ранее выбившись из сотни, сумели войти в нее вторично, оправившись от неудач и восстановив свой победный статус. Поистине, перед нами на сей раз уже настоящие «новые русские», взамен «старых евреев» из анекдота 1990-х годов.
Первые сотня-две наиболеебогатых предпринимателей – это серьезный показатель. В руках этих людей сосредоточилось нечто большее, чем просто богатство. По подсчетам «Форбс», за 2005 год в компаниях, принадлежащих «сотне», работало 2,5 млн сотрудников, а на уплаченные ими налоги государство содержало десятки миллионов бюджетников.
Но вот еще один любопытный вывод, сделанный по изучению 20 тысяч держателей карты Citigold в России. Так называемые «состоятельные люди» составляют сегодня в нашей стране 1,2 млн человек (0,8% всего населения). Не так уж мало. На их долю приходится 30% всех доходов, им принадлежит 40% всех депозитов и 70% активов ПИФ, они контролируют 10% национальной экономики (наиболее доходную часть, заметим).
1.200.000 человек – это уже не сто человек, пусть даже самых богатых. Такое количество, помноженное на роль и место в экономике, вполне укладывается в понятие «класс». Как же выглядит национальный разрез этого контингента? Точно на этот вопрос никто не ответит, ибо подобная статистика не ведется, во всяком случае публично; ведь в РФ сама графа «национальность» ныне упразднена. Однако в свете вышеозначенной тенденции можно строить обоснованные предположения. И тут надо взять в расчет еще одно обстоятельство.
«Золотая сотня» – это самые-самые. Здесь доля русских выросла за шесть лет примерно с 50 до 60%. Но вот в 2008 году тот же «Форбс» обнародовал имена еще полусотни кандидатов в элитный список, тех, кто стоит лишь одной условной ступенькой ниже. И что же? Доля русских составила 68%, заметно выше, чем среди первых ста (именно как среди первых богачей дореволюционной России: две трети). И заметно ниже процент других национальных категорий.

Русские
Евреи
Этномусульмане
Иные
Неопределенные
Всего
34
5
6
3
2
50

Осмелюсь предполагать, что эта зависимость не случайна. Чем ниже мы будем спускаться с террасы на террасу российского капиталистического Олимпа, тем выше будет процент русских среди полукрупного, среднего, полусреднего и мелкого (градации можно разнообразить) бизнеса. Ведь если упомянутые 1,2 млн «состоятельных» граждан контролируют, однако, всего 10% национальной экономики, то кто же, спрашивается, контролирует оставшиеся 90%? Понятно, что немалая часть приходится пока еще на государство, но, возможно, не меньшую часть уже контролируют «малые сии» – миллионы мелких дельцов, не входящих пока в группу «состоятельных», хотя и стремящихся в нее. Зная, что от 40 до 60% российского капитала, по оценкам экспертов, обращается в тени, нельзя считать этот вариант невозможным.
Итак, как убедительно показывают вышеприведенные цифры, русские отлично приспособлены к капиталистическому предпринимательству и конкуренции, даже в стартовых условиях заведомо худших, чем у других. Составляя 80% среди населения в целом, они стремятся достичь и, надо надеяться, достигнут такой же доли среди бизнесменов, а то и перекроют ее. Дореволюционная Россия, уже в конце XIX века начавшая свое раскрестьянивание, явно шла по этому пути.
Что же касается цифры в 1,2 млн «состоятельных людей», то в нее включены не только предприниматели, но и другие скоробогатые господа, чьи авуары возникли только благодаря переделу социалистической собственности и всем прочим эволюциям новодельного капитализма. Плотью от плоти которого они являются, даже будучи не предпринимателями, а чиновниками, правоохранителями, представителями оргпреступности или шоу-бизнеса и т.д.
Сказанное означает, на мой взгляд, две вещи: во-первых, мы вправе ожидать, что от двух третей до четырех пятых из этих 1,2 млн человек составляют русские, а во-вторых – это контингент, опорный для укрепления и развития капитализма в России.

Социальный генезис нашей буржуазии
Что собой представляют эти люди статистически?
Из каких слоев они рекрутированы, каков их социальный генезис?
Каков их статус в нашем обществе?
1. Прежде всего, как было сказано выше, изначально 61% новых предприни­мателей, относящихся к группе бизнес-элиты, ранее рабо­тали в органах власти, причем даже среди тех 39% предпринимателей, которые никогда не работали в органах власти, большинство были вы­ходцами из номенклатурных семей, т.е. уже налицо были зачатки преемственности нового сословия.
Эти биз­несмены от номенклатуры не фокусировались на каком-то одном виде бизнеса; работни­ки государственных банков составили костяк новых бан­киров (88,2%), работники производственной сферы созда­вали частные производственные структуры (42,8%) и т.д.
2. Во-вторых, как и в политическом классе, в бизнес-элите проявляются, чем дальше тем больше, пресловутые «люди в погонах». Крыштановская пишет, что их массовым увольнением в начале 1990-х «воспользовались коммерческие структуры, ставшие основными потребите­лями услуг офицеров, которые занялись созданием служб безопасности, охраны, экономической разведки, инфор­мационно-аналитических управлений. Ценность этих кад­ров заключалась в том, что они были не просто професси­оналами своего дела, но и являлись источниками связей в государственных структурах и правоохранительных ведом­ствах. Особен­ным спросом на рынке труда пользовались выходцы из КГБ, так как их интеллектуальный и профессиональный потен­циал считался выше, а “специальные навыки” были осо­бенно ценны. В 90-х гг. каждая уважающая себя частная ком­пания имела в штате хотя бы одно подразделение, возглав­ляемое генералом КГБ. В крупнейших банках и нефтяных компаниях работали чекисты, ранее занимавшие самые высокие посты в КГБ СССР… Массовый переход военных в бизнес не был плановой операцией государства. Но многолетние исследова­ния показывают, что большинство военных сохраняют свои корпоративные связи».
3. В-третьих, происхождение бизнес-элиты позволяет лишний раз подчеркнуть, что реальным классом-гегемоном в Советском Союзе в 1970-80-е гг. стала интеллигенция мегаполисов (это обстоятельство вовремя не распознала власть, за что и поплатилась). Именно она совершила буржуазно-демократическую революцию. Именно она и получила главные дивиденды от этого события.
Бизнес-элита с конца 80-х годов формирова­лась из наиболее образованных людей. В 1993 г. в ее рядах нахо­дилось 93% тех, кто имел высшее образование. Два высших образования в 1993 г. имели 2,6% предпринимателей; 37,0% были кандидатами и док­торами наук.
Эта тенденция с годами только усиливается: к 2001 г. окончили один вуз 96,9% бизнесменов, более одного вуза – 13,4%. Чаще всего второе высшее образование явля­ется юридическим или экономическим.
В первую очередь в бизнес рванули инженерно-тех­нические работники (49%). Это неудивительно: именно перепроизводство инженеров было характерно для позднего социализма (их было в пять раз больше, чем в США, – некуда девать!). Но дело не только в этом, а еще и в специфике труда, поскольку за восемь лет с 1993 по 2001 г. гума­нитарии (филологи, историки, философы и пр.) из крупного бизнеса практически вообще исчезли, не смогли удержаться: если в 1993 г. они составляли 9,4%, то в 2001 г. их осталось менее одного процента.
Среди крупных предпринимателей окончившие инже­нерно-технические вузы по-прежнему составляют большин­ство (таких 53,3 %), но выросла доля экономис­тов и юристов: в 2001 г. – 41,0 %, сегодня несколько выше.
Время предъявляет все более высокие требования к интеллекту бизнесмена. Как пишет Крыштановская: «Крупный бизнес в России конца XX – начала XXI вв. зиждется на людях совсем другого типа – не просто фор­мально образованных, но “продвинутых”: знающих иност­ранные языки, много путешествующих, уверенно чувству­ющих себя в Интернете и новых технологиях».
До поры до времени основная бизнес-элита оставалась московской груп­пой, поскольку сформировалась на базе столичной молодой но­менклатуры. Но после августов­ского кризиса 1998 г. в составе группы за­метно увеличилась доля регионалов, особенно петербуржцев (их доля приблизилась к 10%). Крыштановская комментирует: «Тенденция провинци­ализации бизнес-элиты, отчетливо наблюдаемая в пос­ледние 10 лет, обусловлена изменением структуры са­мого крупного бизнеса, его территориальной диверсифи­кацией. На место разорившихся в кризисе 1998 г. московс­ких финансистов пришли региональные промышленники».
Таким образом, зарождение элиты будущего происходит сегодня уже повсеместно на всей территории России, но преимущественно в городах.
4. Говоря о статусе бизнес-элиты, надо прежде всего иметь в виду ее зависимость от политкласса. Как отмечает Крыштановская, «богатым в России по­зволяет быть власть, которая в политическом обществе использует разрешение богатеть как свой ресурс, как при­вилегию, которой можно награждать достойных. Тех же, кто позволил себе разбогатеть, не заручившись поддерж­кой власть имущих, ждут репрессии и разорение».
Может быть, сказано излишне категорично, но что верно, то верно: правила игры устанавливает и меняет по своему усмотрению Кремль. И сливки снимает высокопоставленное чиновничество, это уж точно. А вот влияние бизнесменов на политику достаточно призрачно. Что связано в первую очередь с тем, что политическая элита пока что контролирует ресурсы, несопоставимо более значительные, чем те, что контролируют все вместе взятые бизнесмены.

Путин и бизнес-элита
С приходом Путина в президентское кресло, в жизни бизнес-элиты многое изменилось. Прежде всего, скоробогатым господам пришлось отказаться от всяких претензий на власть. Или, во всяком случае, выбирать что-то одно: власть или богатство. Поэтому 6% бизнесменов стали профессиональными политиками и в настоящее время работают на постоянной основе в парла­менте либо в правительстве. А целых 10% бизнес-элиты образца 1993 г. предпочли покинуть Россию и обосноваться за границей. Это связано было не только с опасностью подвергнуться «раскассированию» со стороны властных структур, но и с нею тоже.
Те же, кто предпочел остаться на Родине и продолжал делать карьеру в бизнесе, приняли условия, продиктованные Кремлем. Как точно подметила Крыштановская, «люди, входящие в сотню или в две сотни “Форбса”, сегодня не входят в политическую элиту, хотя иногда их влияние чрезвычайно высоко. Таков итог правления Путина».
Надолго ли у нас сохранится такое положение вещей, противоречащее всему мировому опыту, сказать трудно. У России свои традиции, здесь злато никогда не могло стоять выше, чем булат. Таковы особенности русского менталитета, вероятно.
Любопытно, что ход событий, конкурентная борьба постепенно расставляет все по своим местам, устраняя перекосы не только в национальном составе бизнесменов. Так, теперь уже только 28,6% нынешней бизнес-элиты принад­лежат к былых времен советской номенклатуре. Иными словами, только половина «советских бизнесменов» сумела сохранить свои позиции, стать профессиональными предпринимателям, а остальных безжалостно поглотил естественный отбор. Преимущества, не обеспеченные умом и талантом, оказались несовместимы с капитализмом (это внушает оптимизм).
Вместе с тем, тес­ная связь между политической элитой России и крупным бизнесом, конечно же, осталась. Поэтому государственные чиновники после отставки нередко становятся топ-менеджерами в крупных корпорациях и других коммерческих структурах.
Интересно и другое наблюдение. Первоначально бизнес-элита была молодой социальной группой. Возникшая в 1987 году группа «номенклатурных предпринимателей» комсомольского образца имела средний возраст 42,1 года. Однако вскоре началось ее стремитель­ное старение: в 2001 г. ее возраст составил уже 48,6 года. А теперь она все больше наполняется людьми, которым за 50 и даже за 60 лет.
Это говорит о том, что в нее почти перестали вли­ваться новые силы. Гигантский и беспрецедентный передел собственности закончился. Кто не успел, тот опоздал.
Наконец, важные изменения стали происходить в сфере инвестиций. Если до 1995 г. наиболее могущественная группа бизнес-элиты, контролиро­вавшая до 80% российских финансов, почти не вкладывала деньги в реальный сектор экономики, то позже это стало привлекательным, обеспечивая не только валютные, но и политические дивиденды. Сегодня можно смело предсказать усиление данной тенденции.


III. ТАК БУДЕТ ЛИ У РУССКИХ СВОЯ ЭЛИТА?

Элита едет – когда-то будет?
Георгий Иванов

Политику не зря причисляют к искусствам. А в искусстве, как известно, количество не переходит в качество. Из тысячи кошек, как говорят китайцы, не сделаешь одного тигра. Множество профессиональных чиновников и бизнесменов – это еще не национальная элита. Сложится ли новая русская элита – зависит от того, начнут ли эти люди связывать свои интересы, будущность, судьбу с интересами, будущностью, судьбой России и русского народа.
Естественный отбор, с особой жесткостью действующий в тех слоях общества, где есть что делить, привел в России к одному любопытному результату: женщин в бизнес-элите просто нет. «Конечно, это не означает, – комментирует этот факт Крыштановская, – что в стране нет успешных и даже влиятельных женщин-предпринимателей. Однако женщины, оставаясь в крупном бизнесе, так и не попадают в узкий круг бизнес-элиты».
Почти полностью аналогично положение дел и в политическом классе. В советское время существовали различные квоты представительства во власти: в частности, доля женщин в представительных органах власти должна была составлять примерно 30%. Но сегодня, в условиях, опять-таки, естественного отбора, их удельный вес там снизился до 8%, а в исполнительных органах власти остался на уровне 2-5%.
Каковы будут последствия таких гендерных пропорций в российской элите?
В России, где генеалогические цепочки всегда выстраивались по отцовству, все это имеет особый смысл. Ибо в принципе каждый представитель элиты, будучи мужчиной, может претендовать у нас на роль основателя, корня династии, устремленной в будущее своею кроной.
Однако будут ли у нас элитные династии, в какой-то степени сопоставимые с дворянскими родами? Вот вопрос вопросов.
Ответить на него непросто, поскольку ситуация противоречива.
С одной стороны, большинство представителей бизнес-элиты поражает своим легкомыслием, психология временщиков, унаследованная от советской элиты, прикипела к ним намертво. По данным опроса UBS и Campden Research, проведенного по заказу газеты «Ведомости», российская бизнес-элита не строит долгосрочных планов и не создает династий. Если верить Ольге Крыштановской, «российский крупный бизнес не любит привлекать к себе внимание как властей, так и общественности, не стремится сделать компанию публичной, не задумывается о передаче бизнеса по наследству и готов его продать, как только предложат хорошую цену. Только треть опрошенных надеются, что дети продолжат их дело, но не настаивают на этом. Подрастающее поколение первых бизнес-наследников приобщено к западным ценностям и лучше родителей разбирается в финансах, оно может направить семейные капиталы в Европу, подальше от российской бюрократии, в зарубежную тихую гавань. Деньги они предпочитают хранить за границей и там же учить детей».
Перед нами модель поведения, в корне отличающаяся от тех стран, где есть давно сложившиеся элиты со своими традициями. Ни о каком, даже зачаточном, патриотизме этих людей говорить не приходится.
Лишь иногда, утверждает Крыштановская, некоторые наши бизнесмены «поступают совершенно обратно. Забирают детей из этих школ, перевозят их в Россию. И начинают думать о том, как социализовать своего ребенка здесь для того, чтобы он продолжил бизнес, который начат отцом здесь. Его надо учить здесь, чтобы он умел разговаривать со здешним чиновником, со здешним бизнесменом. Я бы сказала, что наиболее умные из бизнесменов, они вот этот путь проделывают». Но самых умных-то ведь всегда лишь единицы.
Итак, новая бизнес-элита оказалась непатриотичной в своей массе. Не говоря уж о нерусских ее представителях, для которых интересы русских не могли ничего значить в принципе, но и «новые русские» без зазрения совести норовят распродать подороже доставшееся им почти даром богатство и затем вывозят капиталы из страны, а не вкладывают в ее развитие, а детей своих отправляют учиться за рубеж с расчетом там и пристроить на будущее.
Представить себе в массовом виде подобный алгоритм в дореволюционной России невозможно. Во многом это связано с изменением характера господствующего класса: на смену дворянству – классу землевладельцев – пришла буржуазия. Дворянская элита естественно патриотичнее буржуазной: ведь земелька-то она родная, русская, а деньги – штука международная, безродная.
С другой стороны, именно здесь кроется важное отличие бизнес-элиты от корпуса элиты политической, чиновничьей. Ибо те, как раз, преимущественно отправляют детей в такие вузы, которые гарантируют карьеру в России. То есть – в отечественные, ведь ни Кембридж, ни Оксфорд, ни Гарвард никакой карьеры здесь гарантировать не могут.
Таким образом, получается, что шанс на создание настоящей – династической, потомственной – элиты в нашей России имеет политический класс, но не бизнес-класс. За одним, среди бизнесменов, исключением: бывших военных. О которых Крыштановская пишет, что хотя по мере обогащения годами вбивавшаяся «советская мифология теряла свою былую власть над их умами», однако на смену ей пришли убеждения не только патриотичес­кие, но и славянофильские, русско-националистические (поскольку офицерский корпус традиционно наполняли, по большей части, русские люди). А это очень важный, все определяющий сдвиг. Воспитанные в традициях служения государству, люди в погонах «сохранили носталь­гию по “великой державе”».
Если учесть, что среди управленческой элиты военные также заняли весьма значительный сектор, мы можем предположить, что именно в лице сословия отставников сегодня закладывается фундамент, основное ядро грядущей русской элиты. Что, вообще-то, соответствует тысячелетней русской традиции.
Впрочем, наша ситуация содержит в себе и другие противоречия, ставит жизненно важные вопросы.

Чем еще отличается сегодняшняя «элита» от дореволюционной?
До революции мы имели соприродную русскому народу элиту, рощенную тысячу лет из самого этого народа, связанную с исторической Россией тысячью нитей, выросшую в традициях любви и почтения к нашей стране, ее истории, к русскому народу. В составе этой элиты русское дворянство как сословие занимало центральное место, было ее становым хребтом, воспитывалось ею и воспитывало ее.
Революция не только уничтожила тысячелетний биологический, генетический цвет русской нации, но и прервала, уничтожив сословия, важнейший процесс социальной «возгонки» народа, его непрерывной селекции. Вдумайтесь: если бы Табель о рангах продолжала действовать после Октября, то потомственными дворянами стала бы уже добрая треть населения России из числа интеллигенции. И ведь это его лучшая часть, вне всякого сомнения!
Однако легко видеть, что в наши дни эта треть, пусть и лучшая, все никак не может стать настоящей русской национальной элитой, ни социально, ни политически, ни нравственно. Не дотягивает до этой высокой планки. Людей, подобных тем же героям Отечественной войны 1812 года или декабристам, мы в ее среде не обнаруживаем.
И дело не только в недостатке национализма, о чем говорилось выше.
Дело еще и в моральных качествах, и в характере образованности, в культуре.
В России не было своего «третьего сословия», породившего европейскую буржуазную элиту. Роль этого сословия у нас сыграла интеллигенция.
Но… В своем абсолютном большинстве это интеллигенция была в лучшем случае всего лишь второго поколения, советской выделки, не потомственно-преемственная. В ее составе налицо засилие нерусского элемента; русское элитарное национальное сознание ей никто никогда даже не пытался привить, а прививали, напротив, интернационализм, западничество (в т.ч. в виде марксизма и либерализма) и эгалитаризм. А хуже всего то, что русских людей поколениями воспитывали в ненависти к «царскому режиму», по существу – к исторической России, которой мы, вообще-то говоря, всем обязаны, как своей матери.
Таким образом, те, кто сегодня с грехом пополам мог бы претендовать на роль отечественной элиты, – либо не элита, либо не русские, либо русские, но без корней.
Прежняя, дореволюционная русская элита (дворяне, церковники, предприниматели, интеллигенция, кулаки, казаки), складываясь и вызревая тысячу лет, представляла собой мощный концентрат истории и духа, была по всем физическим и умственно-нравственным корням глубоко русской, имела уровень жизни выше среднего и держала в руках бразды правления обществом. А нынешняя «элита» – беспочвенна, легковесна и не имеет прочных устоев, в том числе национальных.
При этом наиболее интеллигентная страта, которая могла бы в ускоренном порядке породить элиту, близкую по качествам к дореволюционнной, – вообще не допущена к рычагам власти, во всем зависима от сильных мира сего (не обеспечена, не приподнята над всем прочим обществом материально) и вообще, по большому счету, не элита.
А между тем, судьба нации – это во многом судьба ее элиты. Известно, что рыба гниет с головы, но ведь и жить без головы ни рыба, ни кто другой не может. Какая голова, такая и жизнь.
Что же нужно, чтобы перековать современный российский политический класс и верхушку новой буржуазии в русскую элиту пусть не английского, но хотя бы дореволюционного образца?
Во-первых, все-таки, национальная элита должна быть национальной. Она должна быть плотью от плоти своего народа. Иначе это уже не его элита. Если бы современная российская элита вся была не русская по крови, это значило бы просто, что у русских нет своей элиты.
К счастью, это не так.
Лучик надежды подает вышеописанный список «Золотой сотни» России, публикуемый журналом «Форбс» из года в год. Русский хозяин еще не вошел во власть, но уже встает на ее пороге. Национал-капитализм есть неизбежность, и мы его уже зрим воочию.
Аналогичный процесс происходит и в управленческой среде.
Во-вторых, национальная элита должна быть националистична. Не просто патриотична (хотя и до этого в массе еще пока далеко), а именно националистична. Она должна любить свой народ, из которого произошла, заботиться о своем народе, думать о нем. Представитель национальной элиты не может рано или поздно не осознать, что национальная солидарность представляет ни с чем не сравнимый ресурс в конкурентной борьбе. Возьмите представителя английской элиты: это английский националист. Возьмите представителя еврейской элиты: это еврейский националист. Возьмите представителя казахской элиты: это казахский националист. И т.д. Это не случайность, а закономерность. Естественный национализм – любовь к своему народу, забота о нем – это свойство настоящих элит.
При этом необходимо понимать различие между гипотетической русской элитой и реальным русским чиновничеством. У русских чиновников не развито национальное самосознание. Но ситуация не безнадежна, она поддается коррекции. Можно и нужно своевременно озаботиться русским национальным воспитанием новой элиты, привитием ей русского национализма как модной и органичной парадигмы, ее русской национальной селекцией. Необходимо поднять ее хотя бы до того уровня русского национализма, которым блистало русское дворянство XVIII-XX вв. Вот что мы должны культивировать, пропагандировать и внедрять в интеллигентское сознание нашего вырожденческого века!
В-третьих, в национальной элите должна действовать нравственная выбраковка, должны действовать суды чести, должен действовать кодекс чести, грубое нарушение которого влечет к остракизму, к изгойству.
В дореволюционной России это было. Иногда официально (скажем, кодекс офицерской, дворянской чести), иногда – нет, но во многих профессиях существовали свои такие кодексы. Стать нерукопожатным в дореволюционной России не хотел бы никто, этого боялись. А в сегодняшней России все со всех – как с гуся вода. Кто из нынешних чиновников покончил бы с собой из-за нравственного урона? В наши дни значение такого сословного кодекса нравственности элиты нетрудно понять и почувствовать, настолько остро ощущается его нехватка!
В-четвертых, у настоящей элиты должно быть чувство настоящего хозяина, который заботится о своем хозяйстве. Настоящий патриотизм, настоящий национализм – это патриотизм и национализм истинного хозяина страны. Если мы посмотрим на нынешнюю «элиту» России, то вот как раз этого – заботы о своей стране и своем народе – мы и не увидим. Это объяснимо. Эти люди – скорохваты, говоря словами Солженицына: ненастоящие хозяева, не природные хозяева, они не выросли в итоге вековой селекции. Они не являются биосоциальной элитой. Такой, какой являлась элита дореволюционная.
Естественная селекция происходила тогда во всех высших сословиях, столетиями рощенных. А сегодня такой системы естественной селекции нет, в элиту попадают случайные люди. И таких людей, которые стали «элитой по случаю», больше миллиона. Их элитарное самосознание еще незрелое, в лучшем случае зачаточное.
А российскому дому нужен хозяин. А то Родина-мать у нас вроде бы есть, а вот отца явно не хватает. Вместо него есть какие-то постоянно сменяющие друг друга отчимы, у которых бегает по двору 15 детишек, не своих, не чужих, а непонятно каких. С этим пора покончить и наши умственные усилия нужно направить на создание подлинной национальной элиты.
В-пятых. Можем ли мы, говоря о русской элите, ее воссоздании, ограничиваться лишь судьбой нашего политического класса и бизнес-элиты, забывая о духовной элите нации? Нет, конечно. Это было бы даже как-то не по-русски.
И тут уместно завершить разговор цитатой из русского философа и богослова о. Павла Флоренского:
«Творческая личность не делается, никакие старания искусственно создать её воспитанием и образованием не приводят к успеху, и мечтать о массовых выводках творцов культуры значит впадать в утопию. Задача трезвого государственного деятеля – бережно сохранять немногое, что есть на самом деле, не рассчитывая на волшебные замки в будущем. Творческая личность – явление редкое, своего рода радий человечества, и выискивать её надо по крупицам. Государственная власть должна вырабатывать аппарат для вылавливания таких крупинок из общей массы населения…
Искать подобную личность надо всюду, под покровом всякой деятельности. Только весьма проницательные, опытные и крупные люди могут распознать подлинно творческие потенции, и для этого распознавания должен быть организован особый государственный аппарат, работа которого с лихвой окупится результатами…».

Что нас ждет?
Путин сегодня пытается воспитывать патриотизм в представителях элиты. Делает он это довольно неуклюже, в соответствии с основами марксистской политэкономии, заложенной ему в ум при обучении в советском вузе. А может, ему вспоминается евангельская максима «где будет имущество ваше, там будет и сердце ваше»? Во всяком случае, в российских верхах началась не просто кампания, а настоящая борьба, имеющая целью принудить богатых россиян к размещению своих состояний в отечественных банках и инвестициях, а не в офшорах.
Большинство наблюдателей относится к этому скептически, а напрасно, ведь Путин уже зарекомендовал себя как человек упорный, умеющий настойчиво добиваться поставленной цели. В частности, чтобы преподать суровый урок «офшористам», Россия не только не стала всерьез защищать их интересы на Кипре, но и использовала кипрский кризис как урок и весьма злорадное назидание: мол, не надо было держать капиталы за рубежом, господа хорошие. Более того, отныне Минфин РФ будет требовать у всех стран, которым РФ предоставляет кредиты, полной финансовой прозрачности во всем, что касается российских учредителей и бенефициаров зарегистрированных на их территории компаний. И подобных системных мер намечено еще немало.
Перевоспитание элиты, несомненно, не ограничится действиями международного характера. Наблюдатели уже говорят о своего рода верхушечной гражданской войне, развязанной Путиным против собственной элиты, выросшей в том числе и за годы его правления. Если в течение первых десяти лет правления Путин по ряду причин не мог позволить себе традиционный для русских самодержцев «перебор людишек» (выражение Ивана Грозного), то теперь настало время «большой зачистки» и отделения овец от козлищ. Но ведь для подобной цели необходимо иметь своих опричников или, на худой конец, лично преданных гвардейцев, спрос на которых резко возрастает и влечет за собой тектонические подвижки внутри элит.
В частности, как подметила Крыштановская, главными отличительными особенностями Путинской элиты являются: 1) снижение доли «ин­теллектуалов», имеющих ученую степень; 2) увеличение представительства бизнеса во властных структурах, связанное с объективным изменени­ем роли новой буржуазии в обществе; 3) «провинциализация» элиты и 4) резкое увеличение числа военных во власти. Если третье и четвертое можно приветствовать, а второе принять как данность, то первое свидетельствует о том, что Путин разошелся с еврейскими умниками, составлявшими бригаду «политических лоцманов» ельцинской эпохи198 (что очень хорошо), но не сумел найти им замену из числа русских интеллектуалов (что очень плохо). Почему не сумел? Со стороны судить трудно. Хуже всего, если это обусловлено излишней уверенностью Путина и его ближнего круга в собственных умственных силах. Разрыв Кремля с русской интеллектуальной элитой может очень дорого обойтись стране.
Необходимо отметить и другую опасность. Воспитательные усилия Путина по адресу власть и деньги имущих – это, конечно, хорошо, правильно. Но его правление отличает одна черта, которая может поставить под угрозу такие планы.
Дело в том, что огромные капиталы, сложившиеся у столичной бизнес-элиты и лично у верхушки руководства страны, толкают Россию на путь империализма, пробегая форсированными темпами национал-капиталистическую стадию. Не случайно такие агенты российской капитализации как Анатолий Чубайс и Альфред Кох – нерусские и, по мнению многих, антирусские деятели – заявили концепцию «либеральной империи». То есть, вместо военного завоевания бывших советских республик СССР (а там и других) предлагается выстраивание системы «господства – подчинения» между метрополией (Россией) и протекторатами, доминионами, колониями (другими странами) с помощью исключительно экономических инструментов, в частности – экспорта энергоресурсов.
Ситуация – классическая: естественная и ожидаемая (читайте Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма»).
Порою кажется, что Путин вдохновляется именно этой идеей. И что он действительно взялся выстраивать империю, для начала под видом Евразийского союза, в интересах крупного сырьевого капитала (госкорпоративного в том числе). Увы, президент забыл о плачевном историческом опыте двух рухнувших подряд за какие-то семьдесят четыре года нечуждых нам государств: Российской империи и СССР. Он упрямо строит очередную псевдо-империю: государство не русских и не для русских, но за счет русских. Перестраивая для начала под эти цели нашу мононациональную Россию.
Но беда в том, что империализм и национализм – две вещи, плохо совместимые. А в условиях демографического упадка – просто губительные для государствообразующего народа. Соответственно, режим воспроизводит уже однажды показавший свою порочность алгоритм: вместо русской националистической элиты складывается имперская элита с ее опасным и бесплодным «безродным патриотизмом» и «великодержавным космополитизмом»199. Создается правящий класс безнационально-патриотического (по сути, интернационалистского) закваса, ориентированный на фантомную «российскую нацию» – аналог советского народа. Хотя никакой российской нации в природе не было, нет и быть не может.
Чем это кончится – показывает судьба Советского Союза. Но прочесть эту судьбу правильно и извлечь уроки этим людям, как видно, не дано. И не будет дано, пока в России не вызреет, наконец, новая русская национальная элита. В полном смысле этого слова.




ВИЗАНТИЙСКАЯ МОЗИКА200

К 1150-летию русской государственности


История засорена обломками государств, которые пытались
совместить различные этнические, лингвистические либо
религиозные группы в пределах одной верховной власти.
Артур Шлезингер-младший

Нация и Государство – вот коренной вопрос, который в первую очередь встает в раздумьях о византийском опыте. Сама история поставила поистине бесценный эксперимент длиною в тысячу лет, призванный его разрешить.
Но, собственно, в чем данный вопрос состоит?
Я хочу предложить его в такой постановке, которая больше всего должна бы волновать русское общество после распада Советского Союза. А именно: сохранимся ли мы, русские, как нация, сохранив при этом свое государство? Не повторим ли мы злую и печальную судьбу ромеев, потерявших и государство, и судьбу? Отжили ли мы уже как этнос отмеренный нам исторический век и готовимся сойти со сцены – или у нас есть еще шанс продлить свое существование, не попав притом под чуждое владычество так, как это произошло со многими народами Византийской империи?
Уместно вспомнить, что своеобразный историк и историософ Лев Гумилев полагал, будто весь процесс от зарождения до гибели этноса (он называл почему-то этот процесс этногенезом) занимает в среднем 1200-1400 лет. Этот период он объявил нормой. Однако, присмотревшись, мы легко убедимся, что на самом деле судьбы народов гораздо более разнообразны и часто не укладываются в приведенную схему.
Прежде всего обращают на себя внимание, с одной стороны, этносы, мелькнувшие, как метеор, по небосклону истории и мгновенно погасшие, этносы-эфемериды, этносы-однодневки (по историческим меркам, разумеется, то есть жившие несколько столетий, в лучшем случае). А с другой стороны, мы можем наблюдать этносы, чей срок жизни в несколько раз длиннее того периода «этногенеза», что отпустил им Гумилев. Принимая эти факты к рассмотрению, мы должны, конечно, иметь в виду, что этнос, вопреки учению Гумилева, это не поведенческий стереотип, а биологическое сообщество, связанное общим происхождением, имеющее общую генетику и общую «семейную историю».
Гибель этноса, совершающаяся подчас очень быстро, на памяти одного поколения (так погибли, например, хазары, или могикане, или тасманийцы), – не бывает случайной, она, как правило, есть следствие накопившихся этнополитических ошибок. Неважно, сознательно они совершались или нет. Эти ошибки порой настолько наглядны и разительны, что мы вправе говорить в таких случаях об этносах-самоубийцах, добровольно устремившихся навстречу собственной гибели.
Напротив, есть этносы, чье историческое существование исчисляется многими тысячелетиями (к примеру, китайцы, индоарии, евреи, древние египтяне), хотя и они порой вставали на грань жизни и смерти и подвергались угрозе исчезновения. Мы вправе предположить, что некогда эти этносы-долгожители сумели нащупать во тьме грядущего верный путь, сумели разгадать секреты выживания. Сумели открыть, быть может, стихийно, законы науки этнополитики. Наградой за что и стала исключительно долгая жизнь, устремленная в будущее.
Что же будет с нами, русскими?
Весь ХХ век русскую нацию ломали об колено, порабощали и уничтожали разные народы, используя при этом, увы, огромную социальную энергию восставших русских масс, предпочевших классовую солидарность – солидарности национальной. Результат вполне закономерен: утратив и пока не восстановив свою элиту, мы встали на пороге вымирания и деградации.
Мы, русские, находимся сейчас в положении неустойчивого равновесия, пройдя в истории путь не короткий и не длинный – как раз такой, чтобы либо умереть, исчезнуть, либо учесть чужой и свой опыт, составить верный рецепт выживания и долгожительства – и жить дальше. Разделим мы участь хазар или аваров (это их наши летописи ставят в отрицательный пример: «погибоша, аки обре») или сумеем, в очередной раз перелицевавшись, продлить нашу историю еще на пару-тройку тысячелетий – вот вопрос, сродни гамлетовскому «быть или не быть».
Хочется верить, что мы ответим – «быть».
Но мало просто ответить. Надо приложить усилия в нужном направлении, чтобы утвердить этот ответ в реальности. А для этого надо знать, где оно, это направление. Необходима хотя бы краткая летопись роковых этнополитических ошибок и гениальных этнополитических достижений.
В этой летописи Византии принадлежит особое место ввиду того, что Россию многие считают преемницей империи ромеев. Находятся и такие, что ставят нам эту империю в пример, считают ее вечным образцом для подражания.
Я стою на позициях прямо противоположных. А почему – постараюсь объяснить.
Для этого необходимо погрузиться в историю. И постичь, как и почему возникла, жила и погибла Византия.

Что Второй Рим унаследовал от Первого

Свободой Рим возрос, а рабством погублен.
А.С. Пушкин

Очень важно понять: никто и никогда специально не создавал Византию. Это лишь зараженный гнилью обрубок сгнившей Римской империи. Когда Рим уже шел ко дну, Восточно-Римская империя (именно ее мы традиционно называем Византией) отделилась и потому спаслась. Это был способ уцелеть, сохранить старое, а вовсе не создать новое. Хотя в дальнейшем не прекращались попытки создать это новое, но ничего прочного так и не получилось: империю все время трясло, как в лихорадке, а спасало (до поры) каждый раз какое-нибудь чудо – счастливое стечение обстоятельств.
Будучи относительно богатой и удачливой страной, Византия протянула, догнивая, всего чуть более тысячи лет, но весь этот срок ее терзали внешние нашествия и внутренние неурядицы. Она то распадалась, то вновь собиралась, все сокращаясь в границах и возможностях, лишь временами отнимая у еще более слабой Западной империи части ее имения, но затем опять их теряя, – пока не потеряла все без остатка, включая столицу и имя.
Тысяча лет агонии – так и только так следует характеризовать ее бытие.
О какой гнилости говорю я, ручаясь за столь суровый приговор? Какие болезни получил Второй Рим в наследство от Первого?
Если говорить упрощенно, Византия унаследовала общество, лишенное естественной иерархии, национальной и социальной. И еще усугубила в своем кратком существовании оба эти недостатка.
Как известно, любое здоровое биологическое сообщество естественным образом подразделяется на четыре категории: высокоранговые особи, средневысокоранговые, средненизкоранговые и низкоранговые, которые распределяются по «кривой Гаусса»: минимальное количество по полюсам, максимальное – между полюсами. В мире есть единственное идеальное человеческое общество, мудро организованное в соответствии с этим законом природы: это разделенная на четыре основные варны (касты) Индия, хотя в ХХ веке разложение коснулось уже и ее. Подобное устройство явилось залогом социальной стабильности полуострова на протяжении более двух тысяч лет.
Таким был когда-то и Рим периода республики. «Сенат и народ правят Римом» – в этом слогане было отражено мудрое государственное устройство. Аристократическая олигархия (элита) вела страну по пути побед и успехов, а единокровный ей, плоть от плоти, народ имел твердые гарантии того, что этот путь обеспечивает и его конечное благо. Относительно небольшое количество рабов обслуживало все слои общества. Все было хорошо.
Мину под это правильное устройство подложило рабовладение, неуклонно расширявшееся вследствие военных побед и изменявшее социальные и национальные пропорции государства. Абсолютное большинство рабов были инородцами, представителями этносов, побежденных римским оружием. Однако, в отличие от индоариев, изначально превративших покоренных дравидов навечно в шудр и организовавших свою (и их!) жизнь по имевшим религиозную силу законам Ману, древние римляне не догадались закрепить кастовое деление общества. Не догадались на уровне религии сделать неизменяемой социальную принадлежность хотя бы только высокоранговых и низкоранговых слоев.
Что получилось в результате?
Уже в I в. вольноотпущенников в Риме было так много, что Тацит заметил: «Если обособить вольноотпущенников, то станет очевидной малочисленность свободнорожденных» (Анналы, XIII, 27). Императоры, ведя вечную борьбу с аристократией, охотно опирались на этот слой, национально, как правило, чуждый и даже враждебный (представители побежденных и порабощенных народов, как-никак) римскому этносу. В этой борьбе императоры находили союзника и среди римских плебеев. Недаром, когда после убийства Калигулы сенат хотел восстановить республику, именно римский народ не позволил этого сделать. Ведь народу все равно, люди какой этничности заправляют делами в государстве и «угнетают» его: пролетарии не имеют не только Отечества, как заметил Маркс, но и национальности. Лишь бы не своя родная, хорошо знакомая и ненавидимая всей душой аристократия! Вот как смотрели на дело простые римляне.
Впрочем, что такое были к тому времени «простые римляне»?
Как известно, до Гая Мария, полководца «из простых», римского гражданства не имели не только иноплеменные представители побежденных народов, но даже италики, за исключением собственно римлян – коренных жителей Лациума. Благодаря чему римляне и оставались римлянами и могли вести осмысленную внутреннюю и внешнюю политику, подчиненную истинно национальным интересам.
Все подданные империи, вполне понятно, стремились к обретению римского гражданства и даже готовы были воевать за это. И первая гражданская война в Риме произошла именно из-за этой проблемы. Рвавшийся к диктаторской власти негодяй Марий, решив опереться на жаждавших полноправия италиков, щедро подарил им римское гражданство, чем, собственно, и вызвал гражданскую войну. Поскольку Рим восстал против этого самоуправства, не желая делиться своим исключительным положением. С огромными обоюдными человеческими потерями разгромив подлого популиста и приняв от Сената полномочия диктатора, аристократ Корнелий Сулла не решился, однако, отобрать у италиков раз подаренные права, понимая, что в этом случае он не закончит гражданскую войну никогда. Так был дан необратимый ход истории Рима в дурном направлении. Гибель Римской республики была предрешена.
Кто такие были теперь римляне? Этническое наполнение этого слова-символа непоправимо изменилось – и продолжало изменяться все сильнее с каждым десятилетием. Особенно с установлением власти императоров, для которых национальная принадлежность их подданных не имела принципиального значения, как им казалось, в отличие от их количества.
Юлий Цезарь и Октавиан Август еще мыслили и вели себя какримляне, но очень скоро все изменилось. Преемник Калигулы Клавдий I (ум. в 54 г.) охотно предоставлял права римского гражданства уже не италикам, но вообще любым иноплеменникам – грекам и варварам, за что его клеймил в стихах Сенека. Но голос философа был бессилен что-либо изменить. При его воспитаннике Нероне (ум. в 68 г.) в Риме чужеземцев уже было больше, чем коренных римлян, и ему оставалось лишь сетовать: «Взгляни на многочисленное население, которое едва помещается в зданиях этого громадного города; большая часть этой толпы не имеет отечества, а собрались эти люди сюда из разных мест и вообще со всего света» (Утешительное письмо к Гельвеции, 6, 2).
Процесс шел крещендо. Вскоре он затронул уже не только плебейские, а и аристократические круги римского общества: Веспасиан в 73 г. ввел в состав сената и всадничества жителей Италии и провинций. Во время правления Антонинов от Траяна до Коммода (91 – 192) «для провинциалов широко распахнулись двери Рима» (Федорова). Адриан стал брать в легионы не только римских граждан, но и жителей провинций, чем способствовал варваризации армии. Наконец, в 212 г. император Каракалла (сам полусириец-полуфиникиянин, выродок, убивший собственного брата Гету и свою жену) издал эдикт, которым права римского гражданства получило практически все свободное население Римской империи.
Пали последние рубежи, произошел качественный скачок, сменился – ни много ни мало – субъект истории. На смену бывшей римской нации времен республики пришло римское согражданство.
Рим окончательно перестал быть Римом, а римляне – римлянами. Римом стало некому гордиться, Рим стало некому любить, некому защищать, ведь вся эта масса «римских граждан», за исключением уже немногочисленных и не сохранивших свою породу потомков жителей Лациума, была связана с этим гордым именем лишь номинально. Для абсолютного большинства подданных Рим ассоциировался с насилием, войной, угнетением, с вековой борьбой их собственных этносов против Рима… Что же им было любить, защищать, чем гордиться? Попользоваться благами римского гражданства – это за милую душу, но умирать за Рим?!
Одновременно с размыванием этнической основы Рима, закономерно шла его культурная деградация. Это коснулось главного: веры, языка, искусства.
В столице ойкумены утвердилось множество иноземных культов, особенно восточных, так что в IV в. Рим заслужил имя «Храм всего мира» (Аммиан Марцеллин, XVII, 4, 13). Но историк Тацит дал этому более жесткую и верную характеристику: «…в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и негодное и где оно находит приверженцев» (Анналы, XV, 44). В условиях бесконтрольного наплыва инородцев истинным римлянам было невозможно сберечь религию отцов: плохой признак скорой исторической гибели.
Последние великие произведения римской литературы относятся к рубежу нашей эры; это неудивительно, поскольку вскоре латынь перестала быть национальным языком истинных римлян. Этот язык умер заживо, он перестал жить живой жизнью породившего его народа, превратившись в чисто служебное средство межнационального общения. Из латыни, образно говоря, вынули душу (то же самое сегодня происходит с русским языком, так что много объяснять здесь не приходится).
В этнически смешанном обществе сам собою выродился художественный вкус, а с ним зримо упало великое античное искусство архитектуры и скульптуры, особенно скульптурного портрета, в нем начинают доминировать явно денгенеративные типажи – результат расово-этнического смешения… Но только ли скульпторы виноваты в том, что начиная с Валентиниана III портреты римских императоров напоминают тупые, дегенеративные морды бандитов-многоборцев с низкими лобиками, мощными челюстями и жесткими складками губ?
Слом национальной, этнической иерархии сопровождался в императорском Риме доламыванием и социальных перегородок, установлением так называемых «социальных лифтов» (надо сказать, совершенно противоестественное, уродливое и зловредное явление, порожденное порабощением инородческих элит). Процесс затронул и сам институт императоров, в результате чего на римском троне стали возникать фигуры странные и чуждые традиционному римскому обществу. Попросту сказать, инородцы и маргиналы.
Первый неримлянин во главе империи, император Траян родился не в Риме, а в городе Италика в Испании. Но с ним Риму, можно сказать, еще повезло. Траяну довелось бороться с поднявшимися варварами (впервые после Карфагена и Митридата); он разгромил даков и парфян, усмирил Месопотамию и Армению. Однако успех был непрочен. Траян умер в ходе волнений в Вавилонии, Месопотамии, Сирии, Палестине, Египте, Кирене, на Кипре и в Парфии. Его преемнику Адриану пришлось отпустить с миром Парфию и Армению, снять дань с Месопотамии.
Впрочем, могли ли императоры-неримляне (Адриан, кстати, первый император, на греческий образец не бривший бороду, не зря в юности его прозывали «греченком»), опиравшиеся на неримское «римское» население, противостоять возросшей активности вражеского варварского мира? Что для них был Рим? Римские интересы? Пусть на эти вопросы читатель ответит себе сам, ознакомившись с кратким перечнем этно-социальных девиантов в императорском звании.
Убив Пертинакса (193 г.), преторианцы впервые выставили императорский трон на торги. Началась междоусобица. Дидий Юлиан (купивший трон богач) был убит, и власть захватил Септимий Север, родом ливиец. Первый инородец на троне Рима, он на всю жизнь сохранил африканский акцент (его сестра так и не выучила латынь). Римляне считали его варваром. Его жена – финикиянка Юлия Домна – родила чудовище: Каракаллу. Он «был первым римским императором, на которого легла печать явной варваризации» (Федорова). Водился с германцами, подражая им в одежде и даже одевал парик блондина, расчесанный по-германски. Поклонялся при этом богине Изиде. Его убил и наследовал трон Макрин – бывший раб, варвар и простой воин. Рим неостановимо катился в пропасть. На смену Макрину пришел внучатый племянник Юлии Домны из Финикии, жрец финикийского бога солнца Гелиогабал. Дегенеративного вида, он носил варварскую пышную одежду, золотые украшения, плясал перед алтарем с финикиянками, а римская знать безучастно смотрела на это, как в театре. Добивался, чтобы Рим чтил только бога Гелиогабала, настаивал, что в Рим надо принести религиозные обряды иудеев и самаритян, а равно и христианские богослужения (ведь это все влиятельные члены «имперского народа»!). Приносил человеческие жертвы…
Это, конечно, уже был не Рим. Но что-то еще теплилось: Гелиогабала убили, тело выбросили в Тибр, а сенат запретил память о нем.
Не помогло. Хотя в марте 235 г. «династия Северов, открывшая варварам путь к римскому престолу, сошла с арены истории» (Федорова), но на трон тут же сел Максимин Фракиец, пастух, воин-силач, «подлинный варвар» без всякого интеллекта. После его убийства на трон претендовал Канелиан, опиравшийся на мавров и карфагенян. В 244 г. на трон вступил Филипп Араб (как характерны эти прозвища-этнонимы!), при котором Рим отметил свое 1000-летие в 247 году.
Это знаменательно: путь империи к закату зримо выразился в данном факте. Власть варваров над мировой державой становилась все возможнее и неизбежнее.
Не стало Центра, не стало государствообразующего этноса – римлян. Некому и незачем стало все держать, сопротивляться разложению и внешней экспансии201. «К IV веку большинство римлян уже разучилось уважать достойные деяния предков» (Федорова); ничего удивительного: это были уже не их предки. Невероятно, но факт: когда в 410 году Рим пал после третьей осады Алариха, это событие не нашло достойного отражения в литературе. Всем уже было все равно, «новые римляне» уже не видели особой разницы между собою и варварским миром и готовы были слиться с ним в одно целое. Что и произошло в 476 году, когда варвар из племени скиров Одоакр во главе пестрой смеси племен овладел Римом, но не ушел, разграбив, а остался править Италией …
Такого финала следовало ожидать, ибо еще при Галлиене (260-268) империя стала сама собой разваливаться на куски: власть над Востоком захватил Оденат, в Греции объявил себя императором Валент, восточное побережье Адриатики оказалось под властью Авреола, Египет захватил Эмилиан, а Галлия провозгласила императором Постума. Удивляться тут нечему. Пока Галлиен развлекался, при нем за восемь лет сменилось 30 (!) тиранов: «эти люди, набросившиеся на императорскую власть из разных частей мира, были настолько малоизвестны, что даже ученейшие мужи не смогли ни много разузнать, ни поведать о них» (Авторы жизнеописаний августов, Тридцать тиранов, I). Галлиен был убит в 268 г., на его место сел иллириец Клавдий II. Аврелиан (270-275) ненадолго восстановил единство империи оружием, но при этом вослед Гелиогабалу возвысил культ единого бога солнца…
Все они правили недолго, никто не протянул и десяти лет. Наконец, в 284 г. сын вольноотпущенника, иллириец или далматинец Диокл стал Диоклетианом. Он правил 20 лет, заимствовав восточные обычаи, требуя повиновения себе как богу и господину. Отчасти эту роль с ним делил его зять и соправитель-цезарь Галерий (дак по матери). Именно при Диоклетиане произошел раздел империи на Западно-Римскую и Восточно-Римскую, что послужило началом феномена Византии.
Итак, Византию породил Рим, а отделили – урвали для себя – августы-правители, чем спасли ее от участи Западной империи. В борьбе с готами и гуннами (основной опасностью того времени) Восточная империя поплатилась лишь временными потерями. Но при этом Византия – Второй Рим – унаследовала, впитала в себя все, чем был гнусен Первый Рим эпохи упадка. Из этого упадка, как из помойной ямы, она и произрастала, с него началась.

Без хозяина

…Всяк сущий в ней язык…
А.С. Пушкин

Никакой «византийской нации» не было никогда. Было византийское согражданство. И была страна, разноплеменным согражданам которой временно было выгоднее и безопаснее жить вместе, чем порознь. Они платили огромные налоги (а куда денешься?), содержа наемные войска и откупаясь золотом и шелками202 от нашествий врагов.
Какой народ создал эту страну, Византию? Такого народа не было и нет.
Византия доживала и дожевывала остатки двух великих империй. Во-первых, Александра Македонского, породившей некогда феномен «эллинизма» на этих территориях, а во-вторых – непосредственно Римской, о чем сказано выше. Но к моменту, когда Византия начала самостоятельный путь в истории, ни эллинов, ни римлян в их настоящем значении уже давно не существовало. Словом «эллины», кстати, в христианской Византии было принято обозначать язычников.
Какие же скрепы удерживали эту страну от распада в течение тысячи лет? Среди них мы не найдем главную: единый государствообразующий народ. Византия изначально не имела этнического стержня. Нам иногда подсказывают: это, мол, были греки. Но это неправда. Греки занимали лишь небольшой сегмент в народонаселении Византии и никогда (покоренные и порабощенные римлянами еще в 146 г. до н.э.) даже не пытались ее создавать. Они только научились в ней выживать, используя центральное положение и прикрываясь со всех сторон другими народами, – но не более того.
Даже и сам-то изначальный Византий, мегарская колония, не был цельно-греческим. При своем основании, около 658 г. до н.э., коренное население (аргосские пеласги) было недорийским и вело распри с колонизаторами – дорийской аристократией. Затем из Египта явились лелеги, потом добавились ионяне… Покоренные дорийцами, они все попали под власть Коринфа, но со временем Мегара отделилась и Византий зажил независимой жизнью.
Достаточно взглянуть на карту этносов «Большой Византии» IV-V вв., чтобы убедиться в том, что так называемые «греки» занимают весьма малую часть этого лоскутного одеяла. Правда, в этой части находилась столица империи – Константинополь, но и ее население было этнически неоднородным. А всего в Ромейской империи (так она себя называла) компактно проживали – не поленюсь перечислить только крупные народы – даки, фракийцы, иллирийцы, македонцы, греки, лидийцы, фригийцы, исавры, галаты, армяне, арамеи, сирийцы, арабы, ливийцы, евреи и копты. Конкуренция за власть и влияние, за роль государствообразующего этноса между многими из них была постоянной. Конкуренция не была здоровой, она не укрепляла, а наоборот, расшатывала страну. Различия в быту, морали, культуре и т.п. между этническими регионами были настолько велики, что существовали даже специальные кодексы для провинций (иудейской, персидской, эллинской и т.д.) применительно к местному обычному праву.
В будущем к этим народам добавятся и иные: болгары (сложносоставной тюрко-славянско-фракийский этнос), готы, лангобарды, славяне и др., не считая малые племена, диаспоры и дисперсно проживающие этносы, имя коим легион. Вся эта пестрая смесь именовала себя не греками и не эллинами, а только «ромеями» («римлянами»), подчеркивая этим, что речь идет не о нации, а о согражданстве.
В кругу византологов XIX века сложилось мнение о «византинизме» как духовной данности, выражающей некую духовную общность Второго Рима. Авторитетный специалист Ф. Успенский писал по этому поводу: «Как выражение политических, культурных и этнографических особенностей, характеризующих Восточную Римскую империю, византинизм проявляется в следующих конкретных признаках: 1) в постепенной отмене господствовавшего латинского языка и замене его греческим; этот процесс начинается в VI в. и завершается в VII и VIII в.; 2) в борьбе национальностей из-за политического преобладания; эта борьба знаменуется появлением на престоле и в высшей военной и гражданской администрации представителей разных этнографических элементов, вошедших в состав империи; 3) в памятниках искусства; так, монеты с VII в. представляют новый тип в изображениях головы, указывающий на появление новой расы; 4) в литературной производительности, характеризующейся выработкою оригинального мировоззрения под влиянием эллинских и восточных философских идей, преобладанием мистики и узкого консерватизма; наконец, 5) в забвении преданий классического периода, на место которых выступают восточные, по преимуществу иранские»203.
Но существовала ли на самом деле эта духовная общность, покрывавшая, якобы, собою имперское пространство? В этом приходится усомниться. Уже и в формулировке Успенского заложена мысль о противоречиях между эллинистическим, римским и различными восточными (еврейскими, персидскими, сирийскими, финикийскими, арабскими) влияними, о политическом противостоянии византийских этносов. Эту мысль хочется конкретизировать.
Что правда, то правда – эллинистическая культура, еще в IV веке до н.э. распространившаяся на этих землях с приходом Александра Македонского, служила некоторой общей основой для взаимопонимания названных народов. Римское согражданство добавило к этой основе также некоторое сознание общности. Но лишь до поры до времени. Как, впрочем и остальные две скрепы империи: язык и христианская вера. Других скреп не было, да и эти были далеко не надежны.
Для начала о языке. Обратим внимание на яркий и характерный факт: Византия вообще не дала образцов высокой литературы во всех основных ее родах – поэзии, прозе и драмтургии204. Говоря о сколько-нибудь выдающихся памятниках византийской словесности, имеют в виду лишь житийную литературу, ораторское искусство, памятники юридической и исторической мысли, эпистолярное наследие. Но не собственно литературу, где особых достижений не отмечено. Точно так же, как и Рим, по сути, прекратил литературное творчество после Вергилия и Овидия.
Причина этого одна и та же. Латинский язык с течением времени потерял значение национального языка латинян и превратился в служебный язык межнационального общения множества народов Римской империи; точно то же получилось и с греческим. Да ведь он и не был изначально соприроден огромному большинству населения Восточно-Римской империи, хотя и не совсем чужд благодаря походу Александра. Вытеснив (за долгие пятьсот лет!) совсем уж чужеродную латынь, греческий язык так и не стал, не мог стать родным для всех народов Византии. Один чужой язык сменился другим чужим языком, только и всего. А что же можно создать на служебном языке, который не является органическим порождением тела и души народа, который не связан тысячами незримых нитей с самыми глубинными его корнями? Только служебную же литературу, преследующую вполне практические, далекие от чистого искусства цели. В многонациональном имперском сообществе по-другому и быть не могло.
Интересно, что латынь, преобразовавшись вначале в вульгарную латынь (язык межнационального общения почти всей Европы), в дальнейшем эволюционировала в пределах Италии и вернула-таки себе значение национального языка – итальянского для итальянцев. Что немедленно дало себя знать в великолепных достижениях итальянской литературы уже в раннем средневековье. Да и в других странах к моменту гибели Второго Рима уже существовала Большая Литература на национальных языках. Но в Византии ничего подобного не произошло: здесь некого поставить в один ряд с Петраркой, Данте, Бокаччо, Чосером, Вийоном, куртуазной поэзией Прованса и Бургундии, Эразмом Роттердамским, Себастьяном Брандтом и др. Это немотствование входит в общий счет, по которому византийцы расплачивались за бремя империи.
Своеобразной реакцией собственно греческого этноса на присвоение его национального языка всем населением Византии и на низведение этого языка до уровня служебного явилось возникновение так называемых социолектов: по сути, двух разных греческих языков – языка простонародья (и инородцев) и языка рафинированной интеллигенции. Это разделение сопровождало постепенный переход от старогреческого к новогреческому языку и сохранилось до наших дней. Общеупотребительный, расхожий язык оказался отделен от языка образованных слоев, нарушилось живое единство не только национального языка, но и народной души и судьбы греков. Литературное бесплодие – прямой результат этого уродливого явления. А оно, в свою очередь, прямой результат уродливого общественного устройства.
Так обстоит дело с языковой скрепой империи. Не лучше было и с религиозной: перипетии вероисповедного бытия Византии поистине драматичны, полны ужасных и отвратительных подробностей. «Великая христианская империя», как нам ее представляют, никогда не жила устойчивой, благополучной, уверенной в своей истинности духовной жизнью, но напротив, все время содрогалась в конвульсиях борений, порой кровавых. Лично я всегда с сокрушением сердечным думаю о том, из каких недостойных рук мы получили светоч христианства.
Можно для примера вспомнить про чудовищный погром и зверства, которые иудеи учинили в 614 г. христианам, воспользовавшись взятием Иерусалима войсками персидского шахиншаха Хосрова II. Ответный погром и выселение евреев из Иерусалима произошли после возвращения в лоно Византии в 630 г. (последовал и эдикт о насильственном крещении иудеев, увы, не последний).
Но даже и в самом Константинополе хватало поводов для распрей. Это касается как довольно длительного периода сосуществования христианства и язычества со спорадическими «одержаниями верха» то одним, то другим (чего стоит только тезис Юстиниана Великого: «Язычников не должно быть на земле!»), так и систематического возникновения поистине соблазнительных и сокрушительных толков и ересей. Моря крови и слез пролилось из-за таких вещей как арианство, несторианство, павликианство205, монофизитство, богумильство, монофелитская уния206 и др., включая страшные сто лет иконоборчества и разделение церквей в 1054 гг. Понятное дело, все эти уродства и отклонения четко и определенно базировались на почве национальных различий, находивших себе выход в различиях религиозных.
Измученное внутренними вероисповедными неурядицами византийское православие в конце концов сдалось на милость победителя и согласилось на унию с римской церковью (Лионский собор 1274), просуществовав всего лишь двести двадцать лет после разделения церквей207… Сие, как заметил Успенский, не только не принесло «ожидаемых выгод, но напротив, сопровождались прямым ущербом для империи». Последние 180 лет своего существования Византия провела под приглядом римских пап, которые, однако, пальцем не пошевелили, чтобы спасти ее от турецкого ятагана. Жертва оказалась напрасной. Духовная смерть (новая, еще более полная уния) недаром предварила физический конец империи. Нравственная гниль, как трупные пятна, давно проступала на ее теле.
В 394 году Феодосий Великий, родом из Испании, провозгласил христианство единственной религией всей Римской империи. С тех пор многое можно припомнить относительно болезней религиозного роста Византии: взять хотя бы драки ревнителей христианства с не вполне христианизированными жителями Константинополя при Иоанне Златоусте! Как пишет один из лучших современных византологов С.Б. Дашков: «Вообще, история Византии, особенно ранней, богата волнениями именно на религиозной почве. К началу V в. Константинополь насчитывал от трехсот до пятисот тысяч жителей, и почти половина из них были христиане. Различия в направлениях веры, недовольство существующими порядками, религиозная нетерпимость и борьба на этом фоне столичных политических группировок приводили к тому, что богословские разногласия часто выливались в настоящие побоища, результатами которых пользовались демагоги»208. С Юстиниана Второго (669-711), массово сжигавшего еретиков, особенно армянских монофизитов, берет свое начало этот милый обычай. Михаил Первый (ум. в 844) вообще объявил смертную казнь все еретикам без разбора.
Но это все были пустяки и цветочки по сравнению с тем, что началось в VIII-IX вв. Избавляя читателей от массы несимпатичных подробностей, кратко остановлюсь на истории иконоборчества – наиболее яркой странице «духовных исканий» Византии.
Истоки иконоборчества лежат в сосуществовании в ареале Византии трех авраамических религий, из которых две – иудаизм и мусульманство – отвергают всякое идолопоклонство. Под каковой запрет попадают, естественно, любые изображения богов, неважно, языческих или нет. Влияние этой идеи, опирающейся на прямой запрет «сотворять кумиры», содержащийся в обязательном и для христиан декалоге Моисея, охватило не только византийские диоцезы, непосредственно населенные мусульманами и евреями или граничащие с мусульманами – арабами и персами, но и проникло глубоко во все слои византийского общества.
Дело не ограничивается тем, что императоры стремились устранить провоцирующий, раздражающий момент в отношениях с иудейским и мусульманским миром, уничтожить все преграды, камни преткновения, мешающие укрепить там свое влияние. Ревность о «правильном христианстве» раскололо византийское общество сверху донизу. При этом фактор многонациональности проявился весьма четко и напрямую сказался на церковном расколе (как сказался и на русском расколе фактор мордовского происхождения патриарха Никона или греческого братьев Лихудов).
Еще император Филиппик (армянин по имени Вардан), которого называли «сарацински мудрствующим», намеревался в 713 году издать закон против почитания икон, но не успел. Впервые почитание икон было официально запрещено в 730 году императором Львом III Исавром209 (были уничтожены многие тысячи икон, фресок, мозаик, статуй и алтарей), впоследствии иконоборчество было активно поддержано Львом IV Хазаром, наконец, оно, после временной отмены, снова было возобновлено в 813 году Львом V Армянином. Не имея возможности подробно анализировать здесь этническую базу конфликта, я призываю читателя обратить внимание на прозвища-этнонимы главных акторов иконоборчества, они о многом говорят. Как прямо пишет Дашков о Льве Исавре, в утверждении иконоборчества свою роль сыграло «прежде всего его восточное происхождение (иерархи Малой Азии еще в 724 г. открыто выступили против почитания икон, которого, кстати, христианство первых веков не знало)… Противники Льва III упрекали его еще и в “сарацинолюбии” – чрезмерном увлечении арабской культурой и внимании к доводам мусульман и иудеев против ”идолов”». Что не помешало ему в 723 г. издать эдикт о насильственном крещении иудеев и монтанистов.
Следует отметить, что традиция иконописи вообще сформировалась в христианстве довольно поздно, только к VI веку (хотя первым иконописцем принято считать евангелиста Луку, родом грека, написавшего портрет Божьей Матери), и уже в ранние века вызывала протест у таких видных богословов, как Евсевий Кесарийский, Епифаний Кипрский, Севир Антиохийский и мн. др. Однако государственный запрет на иконопочитание привел к разделению византийского согражданства на иконодулов и иконокластов, по стране покатились восстания, в Греции и на островах Эгейского моря поднявшееся население провозгласило своего императора, годом позже восстала Равенна, против Льва Исавра выступил римский папа Григорий II, Латеранский собор 731 г. осудил иконоборчество, в ответ на что Лев перевел римские епархии на своей территории под юрисдикцию константинопольского патриарха…
Лев Исавр умер, успев женить своего сына Константина Копронима («Говноименного») на дочери хазарского кагана. Дальнейшие гонения на иконы связаны с этим персонажем (созванный им в 754 г. собор объявил еретиками всех «древо- и костепоклонников»). Копроним разрушил множество столичных и провинциальных монастырей, отобрал у них земли, расстриг и отдал в руки палачей тысячи «мраконосителей» (монахов). Однако иконоборческое духовенство, а оно также было значительным, император не трогал. Не преследовал он и многочисленные ереси, к примеру павликианство. «Последующие массовые кровавые расправы с ними православных монархов, вне всякого сомнения, затмили все казни иконодулов при Копрониме» (Дашков).
Его сын Лев Хазар правил недолго (возможно, был отравлен), но успел в 780 г. осудить и сослать многих влиятельных иконопочитателей, а свою жену Ирину, им покровительствовавшую, выслал из дворца за обнаруженные в ее спальне две иконы.
Ирина была природной гречанкой из Афин; овдовев, она немедленно занялась восстановлением иконопочитания и провела с этой целью в 787 г. Седьмой вселенский собор с участием папских легатов. Уступив на время, под давлением войск стратига Армениака (армянина), престол своему сыну Константину VI, она затем устроила переворот, ослепила (!) сына и вернула себе всю полноту власти, но была свергнута логофетом Никифором (арабом) и кончила свои дни в изгнании на Лесбосе.
Сменив на троне погибших в войнах Никифора, его сына Ставракия и куропалата Рангаве (славянина), к власти в 813 г. пришел Лев V Армянин, который поручил ученому богослову Иоанну Грамматику детально разобрать вопрос об иконопочитании. Грамматик все взвесил и сделал вывод: поклоняться иконам нельзя. Собор 815 года приговорил: запретить «несогласное с преданием или, еще вернее, бесполезное производство икон и поклонение им», восстановленное «благодаря женской простоте».
Пришедший на смену Льву Михаил II Травл (фригиец, грубый и невежественный) запретил все дебаты по поводу икон вообще. Поднявший против него восстание Фома Славянин, напротив, был сторонником иконопочитания, но потерпел поражение и после пыток был казнен. Сын Михаила, Феофил, стал последним иконоборческим императором, жестоко преследовал иконопочитателей.
Вдова Феофила, пафлагонянка Феодора восстановила иконопочитание; патриарх Мефодий в 843 году окончательно отлучил иконоборцев.
Эта победа, как указывает Успенский, «знаменует собой преобладание славянских и эллинских элементов над азиатскими». Ведь все императоры-иконоборцы были таковы: исавр, хазарин, армяне, фригиец. За ними стоял соответствующий этнический духовный опыт и предпочтения. А за ними, в свою очередь, – межэтнические противоречия, определяющие обычно все и вся.
Так закончилось самое знаменитое церковное «нестроение», впрочем… та же Феодора незамедлительно обратила свой взор на еретиков, в первую очередь, павликиан (ими, в основном, были сирийцы и армяне, то есть, опять-таки люди Востока). «В области их поселений на востоке страны отправились с карательными экспедициями три военачальника… Павликиан жгли, топили, прибивали к столбам. Во имя православия погибло до ста тысяч человек…» (Дашков). Инквизиторы Германии, Испании и Нидерландов не скоро приблизились к этому рекорду, достигнутому по меркам истории мгновенно.
Не погружаясь в пересказ дальнейших превратностей, претерпленных византийским православием на своем трудном пути вплоть до бесславной капитуляции на Лионском соборе, могу лишь уверить читателя, что этнический фактор всегда проявлялся здесь в своем решающем значении. К примеру, монофизитство находило поддержку у армян, сирийцев и коптов, богумильство – у болгар и т.д. и т.п. Ведь национальное своеобразие всегда и непременно выражает себя через религию.
Проявлялся этнический фактор и во внутренних распрях. Иногда возникает такое впечатление, что противоестественное постоянное проживание бок о бок разноплеменных масс заряжало все общество мощнейшим зарядом нетерпимости и агрессии, который только ждал повода, чтобы проявиться взрывом. Как пример можно привести крупнейшее в истории Византии восстание «Ника», которое началось со схваток венетов и праситов (враждующих «димов» – спортивно-политических партий; обратим внимание, что название одной из них есть этноним), но вылилось в неуправляемый погром города, в ходе которого пострадала и варварская дружина, пытавшаяся навести порядок, Константинополь был сожжен и заполнен трупами, мятежная толпа попыталась сместить Юстиниана и посадить на трон его племянника Ипатия, но была раздавлена ворвавшимися с двух сторон служилыми варварскими отрядами Велизария и Мунда… Подобные вспышки агрессии, сопровождавшиеся анархией и погромами только при Юстиниане повторялись еще дважды. При Фоке или Иоанне Кантакузине (но не только) вражда партий обретала характер гражданской войны. И т.д.
Не случайно столичный гарнизон формировался василевсами, как правило, из наемников-неэллинов: армян, фракийцев, варваров и прочих. Чувство этнической инаковости дополнительно консолидировало этих воинов в чужеродной среде горожан, сплачивая их вокруг своего нанимателя, василевса. Хотя и жители столицы, и наемники были все в равной мере согражданами Византии.
Итак, все сказанное помогает осознать очевидное: отсутствие национальной скрепы у Византийской империи не могло быть компенсировано наличием скреп-симулякров: языка и религии. Первичное, изначальное не подменяется вторичным, производным. У Второго Рима не было народа-хозяина, этот факт нельзя ни отменить, ни прикрыть каким-либо флером…
Дом без хозяина непрочен и преисполнен скверн.

Злато и булат

Металися смятенные народы…
А.С. Пушкин

Можно задаться вопросом: как же при всех этих внутренних противоречиях, раздраях и нестроениях Византия умудрялась выживать в недружественном окружении и протянула, все же, целых тысячу сто двадцать три года (если считать от переноса столицы из Рима в Константинополь в 330 г.). Почему ее никто так долго не мог уничтожить, разорвать, как разорвали Западно-Римскую империю?
На это есть несколько ответов.
Во-первых, Византию, все же, неоднократно и не без успеха разрывали, отдирая каждый раз немалые куски. Своего максимального размера, как в VI веке, она в дальнейшей своей судьбе уже никогда не достигала. К середине XI века она сократилась практически до Балкан и части Малой Азии, а накануне своего окончательного падения и вовсе не имела ничего, кроме столицы.
Во-вторых, Византии долгое время попросту везло. Ее географическое положение позволяло ей, играя на противоречиях могущественных соседей (готов и гуннов, славян и аваров, персов и арабов, русских и болгар210, турок и монголов и т.д.), нейтрализовать за счет этого непосредственные угрозы своему существованию. Византийцы были искусными дипломатами. Но все угрозы возобновлялись, когда с одной из сторон исчезал противовес.
В-третьих... Но тут надо обратиться к военной истории Ромейской империи, которая заслуживает самого пристального внимания. Характерные особенности имперского бытия проявляются в ней очень выпукло.
* * *
Византия была относительно слаба в военном отношении. Она вполне соответствует поговорке «молодец против овец, а против молодца – сам овца». Когда Византия оказывалась лицом к лицу с настоящей силой, с истинными воинами, ее тут же ждала либо постыдная капитуляция (как перед князем Олегом в 907 г.), либо полный разгром (крестоносцы в 1204 г., турки-османы в 1453 г.). Поражение, которое нанес в 971 году наш князь Святослав вдесятеро превосходящим силам ромеев, красноречиво иллюстрирует этот тезис. В чем тут было дело?
Все началось издавна. «По той причине, что граждане постепенно превращались в закрепощенных налогоплательщиков, Константин [Великий] был вынужден брать в армию все большее и большее число варваров. В римской армии было много скифов, готов и германцев, а при дворе Константина особым влиянием пользовались франки; он был первым императором, который стал делать варваров консулами» (Федорова). Вскоре в армии уже было множество отрядов, где служили инородцы, каждый отряд по отдельности: батавы, герулы, кельты, петуланты и проч. Брали инородцев и просто в ряды солдат в разных гарнизонах, даже готов (их пришлось всех перебить, когда готы и аланы подошли к Константинополю в 378 г.).
Дальше – больше. Начиная с Юстиниана Первого (ум. 565 г.) армия Византии уже была полностью наемной, притом состояла в основном из варварских формирований (готы, гунны, гепиды, даже славяне и пр.). У его главного полководца, великого Велизария, была, к примеру, во время сицилийской кампании 535 года армия, состоявшая из 7,5 тыс наемников-федератов и 4 тыс. личной (!) дружины.
Племена варваров-наемников, т.н. «федераты», поставляли Константинополю воинов определенной национальности за жалование, имея племенных командиров-вождей из своей среды. Такие отряды чуть что поднимали мятежи, если бывали затронуты их национальные интересы, например, возникала возможность поставить василевсом своего человека. Всегда не прочь разбить и разграбить врага послабее, они не очень-то упирались, когда дело становилось слишком жарким. Как таких вести в смертный бой? Никогда Византия не могла навести порядок железной рукой, нагнать на все окрестные народы ужас, как это умел Рим. Никогда никого не могла победить окончательно, как римляне Карфаген, Грецию, Митридата и т.д. Она не могла себе позволить войну не на жизнь, а на смерть (потому что наемники так не воюют) и никогда не добивала, не додавливала отраженного врага.
К чему это вело? К примеру, взяв в 540 г. Равенну – столицу державы остготов – Юстиниан увел основные войска, так и не раздавив, не поставив на колени противника. Остготы собрались с силами, избрали королем Тотилу, и за пять лет византийцы лишились в Италии всех своих завоеваний, Рима в том числе. Пришлось заново снаряжать невиданную по тем временам армию в 30 тыс. человек, чтобы с большими жертвами вернуть себе чудовищно обезлюдевшую Италию…
Чуя провоцирующую слабость Ромейской империи, ее гнилость, неготовность идти до конца, вечно враждебные соседи непрерывно испытывали и кусали ее со всех сторон. И – что делать! – Византия, негодная к настоящей войне, предпочитала откупаться или подкупать офицеров противника. Не способным служить в армии и сражаться за свою жизнь и благополучие «гражданам всех сословий оставалось лишь нести на собственных плечах тяжкое бремя налогов, увеличивавшихся год от года» (Дашков). Контроль государства над деятельностью любого производителя или торговца был неслыханно жестким. Такова была заслуженно жалкая участь «сограждан», результат принципиально ложного (многонационального) устройства государства. Ну, а «сограждане», чьи спины были вечно согнуты непосильным бременем податей, пожираемых чужеродной военщиной, мечтали распрямиться и платили «родному государству» всегдашней готовностью к мятежам и переворотам…
При этом получался порочный круг: откупаясь на время от одних врагов, ромеи порождали у других надежды на такое же легкое благополучие. Вырваться из круга было невозможно. Император Маврикий (ум. в 585 г.) попытался снизить плату наемникам, но малоазийские войска подняли бунт, а когда он, к тому же, отказался выкупить пленных у авар, фракийская армия возмутилась и привела на трон Фоку, а Маврикий с сыновьями был убит.
Пытаясь залить пожар вечной войны не кровью, а золотом, Византия от рождения до смерти своей работала на эту самую войну, бесславно и бесплодно истощая внутренние производительные силы… Наиболее яркий пример – правление все того же Юстиниана Великого, считающееся успешным. К его началу (527 г.) враги уже были везде: на западе империи – королевства остготов и вандалов, на востоке – сасанидский Иран, на севере – авары, болгары, славяне, в т.ч. анты, на юге – кочевые арабские племена. За 38 лет правления Юстиниан воевал со всеми, отбивался успешно (благо был свой гениальный полководец Велизарий), но никого не победил и всех врагов оставил в жуткое наследство преемникам. Беспощадно выжимая из населения деньги, он обращал их на армию и подкупы противника. После его смерти государство осталось обескровленным и нищим, с подорванными силами, недосчитывающимся многих сотен тысяч убитых сограждан.
Идею Византии выразил однажды василевс Константин Багрянородный, считавший, что государство ромеев противостоит всему остальному миру – миру варваров, в борьбе с которым хороши все средства: золото, обман или оружие. Традиционно предпочтение отдавалось первым двум.
Правда, однажды порочная система была сломана. Это сделал император-армянин Ираклий Первый (575-641) перед лицом смертельной персидской угрозы. В 614 г. персы покорили уже всю Сирию, Финикию, Армению, Каппадокию, Палестину, Галатию и Пафлагонию. В 618 г. пала Александрия, был взят весь Египет, в Византии начался голод и мор. Тогда Ираклий, выжав деньги даже из церковных сосудов, купил мир с аварами. Потом он набрал войска только из греков и армян, не взяв с собой варваров-федератов, и перестроил армию на новый образец. Она отличалась «не только умением, но еще и высоким духом, твердой дисциплиной и, так как состояла почти вся из коренного населения Византии, патриотизмом» (Дашков). Результат: полный разгром персов, овладение их сокровищами. Византия получила огромную контрибуцию, мир и вернула земли211.
Опыт Ираклия был развит Юстинианом вторым, его праправнуком. Который по образцу древних римлян стал формировать, во-первых, боевые пограничные соединения из местных крестьян (существовали несколько столетий), а во-вторых, стал после 705 г. переходить к формированию ополчения из местных граждан. Принцип фемных войск из крестьян-стратиотов (вместо принципа наемных войск) со временем стал основой византийской армии и, наряду с греческим огнем, изобретенным сирийским архитектором Каллиником (673 г.), позволил на несколько столетий отсрочить роковой конец империи.
Фемный строй окончательно сложился при Константине Пятом (718-775), когда «стратиотское ополчение стало основной силой армии, мощь и многочисленность которой позволили василевсу вести победоносные войны» (Дашков). Хотя военные победы его отца, Льва Исавра, навсегда остановившего экспансию арабов в Европу, и его самого, надолго сокрушившего болгар, были «уравновешены» жестоким иконоборчеством, ввергшим империю в смуту на сто лет.
Никифор Первый установил своего рода рекрутчину, связав землевладение с воинской службой и круговой порукой. Это также сильно укрепило армию. Никифор второй освободил от налога тяжелых конников – катафрактов – и даже их слуг; и вообще заботился о стратиотах. Ряд выдающихся побед византийцев, в частности, уничтожение независимости болгар, было плодом такой верной политики.
Впрочем, длился этот период не так уж долго, лет четыреста, а система наемничества никогда никуда не исчезала. Так, в 912 г. несколько сот русских дружинников участвовали в походе логофета Имерия на Крит, захваченный арабами. Со временем усиление динатов-землевладельцев (протофеодалов) стало разорять и расслаивать сословие стратиотов, подрывая основу имперского войска. К середине Х века все больше стратиотов обнищевало и переставало выставлять ратников, армия из народной стала превращаться в рыцарскую. А новоявленные феодалы самоорганизовывались в систему вассальной зависимости, ослабляя позиции центральной власти. Иностранные наемники вновь начинают играть в армии все более и более заметную роль.
Константин Дука начал экономить на армии, хорошо содержа уже только наемную рыцарскую гвардию (из Англии после битвы при Гастингсе как раз бежала масса англо-саксов, пополнившая ряды гвардейцев и потеснившая русско-варяжскую «этерию»). И Роману Диогену досталась армия в жалком виде, которая не могла ни сдержать турок на Востоке, ни противодействовать норманнам в Италии. Чрезвычайными усилиями Роман собрал стотысячное войско, но в 1071 г. под Манцикертом был влоск разгромлен мусульманами и сам попал в плен, отчасти из-за предательства знати, недовольной его политикой. Кончилось это гражданской войной, сдачей и варварским ослеплением Романа, умершего затем от сепсиса.
Пасынок Романа Михаил VII довел страну до голода и не платил армии. В результате на имперских землях стали возникать независимые государства, начался распад страны. Появились узурпаторы, против которых Константинополь стал нанимать… турок! И вот уже в 1077 на бывших ромейских землях Малой Азии возник Иконийский (Румский) султанат.
К началу 1090-х гг. положение стало настолько тяжелым, что Алексей Комнин обратился с отчаянным письмом к западным государствам, умоляя придти на помощь гибнущей от печенегов и турок (про норманнов он умолчал) Ромейской империи, которая уже была не в состоянии себя защитить сама. Соблазняя христианских правителей рассказами о религиозных сокровищах и «о бесчисленных богатствах и драгоценностях», накопленных в Константинополе вообще и в храме св. Софии в частности, он писал: «Мы отдаемся в ваши руки; мы предпочитаем быть под властью латинян, чем под игом язычников… Мы не можем положиться на те войска, которые у нас остаются, так как и они могут быть соблазнены надеждой общего расхищения».
Император знал, о чем говорил. Ведь это он сам руководил осадой Константинополя и брал его в 1081 году, возглавляя мятеж, и был свидетелем того, как при первой возможности все мятежное войско бросилось грабить город: «Это была смешанная толпа фракийцев, македонцев, ромеев, варваров. По отношению к соплеменникам онивели себя хуже врагов…» (Иоанн Зонара).
Хронист ошибся: они не были соплеменниками – всего лишь согражданами. И вели себя именно по логике согражданства, когда никто никому не брат. Точно так же после падения Константинополя в 1204 году окрестные крестьяне, скупая за бесценок все подряд у вырвавшихся из кромешного ада горожан, злорадствовали: «Слава Богу, наконец-то и мы обогатились!».
Уже при Алексее Первом Комнине ромейское войско было мало боеспособным: катафракты малочисленны, стратиотское ополчение почти ликвидировано, наемники ненадежны. Теперь вопрос стоял только о том, кто и когда первым нанесет Константинополю смертельный удар, кому достанется главный приз. Но в 1095 г. был объявлен первый крестовый поход, и это спасло Византию, поскольку крестоносцы на Востоке нуждались в ее поддержке и за это присягали василевсам на верность, участвовали в совместных боевых действиях против «неверных». Смерть империи оказалась отсрочена. Однако ссора Иоанна Комнина с венецианцами заложила мину замедленного действия под это благополучие…
Комнины, как встарь, начали активно вербовать на военную службу иноземцев. Путешествующий еврей Вениамин из Тудели, наблюдатель с острым умом, писал о ромейской армии Мануила Комнина: «Для войны с турецким султаном они нанимают людей из различных народов, так как у них нет военного мужества: они подобны женщинам, у которых отсутствует сила военного сопротивления».
Скажу в этой связи снова и снова, что удивление вызывает та счастливая судьба, которая позволила Византии так долго продержаться, балансируя на лезвии бритвы, ибо внутреннего ресурса, какой дается национальным единством, племенной спайкой, у нее не было никогда. Политические, дипломатические маневры, обман и подкуп действовали долго и успешно, но рано или поздно должен был настать момент истины, час испытаний…
В 1176 году такой час настал, когда огромная (и многонациональная) армия, с трудом собранная Мануилом Комниным, вся полегла в горном ущелье под стрелами и мечами персов и сельджуков. Дальнейшая гибель державы стала лишь вопросом времени. Устроив в ходе очередного мятежа погром квартала, где жили католики из западных стран, византийцы нажили себе врага там, где раньше искали защиту. Теперь уже, к примеру, Фридрих Барбаросса не считал зазорным с боем брать византийские города, продвигаясь на Восток.
А впереди был 1204 год, взятие крестоносцами и венецианцами Константинополя, создание ими своей собственной, Латинской империи с центром в бывшей ромейской столице… По сути, настоящий крах Византии произошел именно в этом году, дальнейшее доживание сокращающейся, как шагреневая кожа, страны было просто медленным умиранием и тотальной капитуляцией. Ничто не могло спасти изжившую себя, промотавшуюся и растлившуюся влоск наследницу величайшей мировой империи.
На этом можно было бы и остановить свой рассказ, если бы не одно «но». В результате указанных событий Ромейская империя перестала существовать в 1204 году, а в 1205 году вокруг греческого города Никеи сложилось небольшое, зато мононациональное греческое государство со своим «императором» Федором Ласкарисом. Наемников в никейской армии было очень мало, а ее основу составили греческие вотчинники-прониары, получавшие (как потом русские помещики) в управление наделы на условиях обязательной службы.
И случилось чудо. Греки, несмотря на ничтожные силы, остановили продвижение латинян, подняли народную войну, а вскоре превратили свою страну в сильнейшее греческое государство Малой Азии. Они обратили в бегство превосходящие силы сельджуков, обеспечив мир с ними на тридцать лет. А вскоре и сказочно разбогатели, ведя мудрую экономическую политику. Уже в середине 1230-х гг. Иоанн III Дука стал выдавливать католиков с Балкан, овладел Фракией, выстроил сильный флот. Латинская империя крестоносцев неуклонно сокращалась, а Никейская – росла. В 1261 никейский император Михаил Палеолог взял Константинополь и восстановил Византийскую империю (хоть и в скромных масштабах).
Так было наглядно явлено превосходство национального государства над многонациональной империей.
Увы, превратившись, силою вещей, вновь в многонациональную империю, какой и были когда-то, византийцы обрекли себя на повторную, на сей раз уже необратимую гибель. Вновь вместо соплеменников (основы всякой здоровой, жизнеспособной нации) возникло согражданство – национальный симулякр. Первым симптомом неизбежной гибели стала уния 1274 года, следующим – отдача Михаилом VIII cвоих дочерей за татарских правителей Абагу и Ногая, новым – отлучение всех (!!!) жителей Византии от церкви за разврат патриархом Афанасием, далее – союз Иоанна Кантакузина с турками в гражданской войне с Иоанном Палеологом, признание последним сюзеренитета султана Мурада I в 1373 г. и т.д. В 1439 г. в Риме был подписан текст очередной унии, и василевс ромеев коленопреклоненно облобызал руку папы, но это уже не помогло...
Ну, а окончательно гибель состоялась в ходе турецкого штурма 1453 года (от более раннего падения Византию, как всегда, спас только счастливый случай: «железный хромец» Тимур разгромил и взял в плен султана Баязида).
К тому моменту от империи оставалась, не считая нескольких островов и обезлюженной Мореи212, одна только запустевшая столица, где проживало всего 35-50 тыс. человек.

Кровавый калейдоскоп

И высились, и падали цари…
А.С. Пушкин

Ромейская империя от первого до последнего дня управлялась императорами. Постичь историю византийских династий значит постичь историю Византии.
Недаром говорят в народе «каков поп, таков и приход», «рыба тухнет с головы» и т.д. Историю византийских императоров, претендентов и узурпаторов, их борьбы за власть, восхождений на престол и падений нельзя читать без дрожи омерзения. На страницах этой истории справляют свой триумф невежество, алчность, коварство, похоть, предательство, жестокость, бесстыжая демагогия и прочие пороки всех сортов. Жизнь двора, вообще высших кругов, соответствовала сему. А жизнь всей страны просто-таки стояла на том213, порождая и поддерживая саму систему до последнего дня, до могилы.
Почему?
Некогда республиканская идея вознесла Первый Рим на высоту господства над миром. Ее падение, начавшееся еще в конце старой эры, достигло своего дна во Втором Риме, найдя самое совершенное воплощение в идее священного и богохранимого самодержавия. В наследство от императорского Рима эпохи упадка Ромейской империи досталась своеобразная «демократическая монархия» в самом худшем виде: система выборных императоров. То есть, строй, противостоящий принципам не столько аристократии или республики, сколько меритократии, в результате чего кто только и как только не возносился на верх государства!
Династический принцип передачи власти по наследству оформился лишь в последние часы Византии. Когда, как отмечают историки, «под впечатлением событий, имевших место после брака Зои с Романом III, среди знати склонность захватывать корону превратилась в настоящую эпидемию» (Герцберг). Таков был закономерный конец института выборных императоров – «демократической монархии». В борьбе за трон претенденты не раз приводили на родину внешнего врага или делали ее заложницей своих распрей214.
Но до этого в ней господствовали позднеримские порядки, когда в результате действия «социальных лифтов» на троне мог оказаться любой. Как писал по этому поводу в XIII веке Никита Хониат: «Были люди, которые вчера или, словом сказать, недавно грызли желуди и еще жевали во рту понтийскую свинину [т.е. дешевое мясо дельфинов], а теперь совершенно открыто изъявляли свои виды и претензии на царское достоинство, устремляя на него свои бесстыжие глаза, и употребляли в качестве сватов, или лучше сводников, продажных и раболепствующих чреву общественных крикунов… О знаменитая римская держава, предмет завистливого удивления и благоговейного почитания всех народов, – кто не овладевал тобою насильно? Кто не бесчестил тебя нагло? Кого ты не заключала в свои объятия, с кем не разделяла ложа, кому не отдавалась и кого затем не покрывала венцом, не украшала диадемою и не обувала затем в красные сандалии?».
Воля простонародья проявлялась в этом очень часто. Более того: перед нами своего рода «византийская мечта» (по аналогии с нынешней «американской мечтой»). Характерно пишет Константин Багрянородный в оправдание возвышения своего родоначальника, Василия Македонянина: «Случилось такое по мольбам людей вельможных и простого народа, а также войска и военачальников, и всех жителей всех земель и всех городов державы. Ибо все они молились, чтобы пришел к власти человек, вкусивший низкой судьбы, который бы знал, как мнут бока беднякам сильные мира сего, как безо всякого на то права обирают их, как восстают смиренные и попадают в рабство к своим соплеменникам, а всего этого хватало в царствие Михаила» (благодетелю Михаилу, возвысившему Василия, кстати, отрубили руки и зарезали его при кровавом воцарении деда писателя). Таких вот «вкусивших низкой судьбы» немало в истории византийских династий.
Не менее часто трон делался залогом национальных отношений в империи. Исаврийская, сирийская, македонская, армянская, фракийская, иллирийская династии сменяли друг друга, временами открывая дорогу к власти арабам, грекам, славянам… Одноплеменная избраннику знать, соответственно, каждый раз «перетягивала одеяло» на себя.
Здесь мне прилично умолкнуть, и пусть за меня доскажет простой перечень восточно-римских василевсов и претендентов на престол. Да пошлет небо выдержку читателям при этом отвратительном чтении!
Аркадий, сын Феодосия Великого, умер сам. Вестгот Гайна поднял в 399 г. мятеж. Разбит, отрезали голову. Феодосий II, умер сам. Маркиан, простой воин, неграмотен, необразован. Отравлен. Лев I, фракиец, в молодости был мясником. Посажен на трон варваром патрикием Аспаром. Умер сам. В 475 г. мятеж вдовы Льва I Верины и ее брата Василиска. Василиск, узурпатор, разбит, уморен голодом в крепости. 479 г. восстал Маркиан, зять Льва I, пострижен в монахи и заточен. 480 г. магистр Илл взбунтовал сирийские легионы, Леонтий Сириец провозглашен императором, в 482 г. восстание перекинулось в Египет, но в 484 г. Илл и Леонтий разбиты. Однако разбивший их остгот Теодорих, консул того года, взбунтовался сам. Его удалось уговорить идти на Рим. Илл и Леонтий были убиты, их головы на пиках выставлены на ипподроме. Лев II. По слухам отравлен своим отцом Зиноном. Зинон Исаврянин. То ли умер от эпилепсии, то ли был похоронен мертвецки пьяным, несмотря на его крики. Анастасий Дикор, иллириец. Умер сам. В 493 г., Лонгин, брат Зинона, пытался, опираясь на исавров, осуществить переворот. Разбит, пострижен в монахи. В 513 г. крупнейшее восстание Виталиана, заручившегося поддержкой болгар и славян, а также федератов придунайских областей. Объявил себя защитником православной веры против императора – монофизита Анастасия. Был разбит в 515 г., в 520 г. погиб от покушения. Юстин I, сын бедных иллирийских крестьян. Умер сам. Юстиниан I Великий. Племянник Юстина, иллириец, возможно славянин. Умер сам. Феодора, вдова Юстиниана, родилась в Сирии, отец смотритель медведей в цирке, сестра проститутка, сама гимнастка и мим, также торговала собой (о ее распутстве ярко написал Прокопий Кесарийский). Ради нее Юстиниан уговорил царствующего дядю издать указ, разрешавший сенаторам заключать браки с бывшими актрисами и проститутками. Детей от Юстиниана не было. Умерла сама. Простой воин Стоца поднял войско, в 545 г. убит в бою. Ипатий, племянник Юстиниана, насильно посаженный на трон обезумевшей толпой. Обезглавлен. Юстин был «превентивно» обезглавлен двоюродным братом Юстином II, который еще и попирал отрезанную голову ногами вдвоем с супругой в припадке исступления. Юстин II, племянник Юстиниана, от военных и прочих неудач повредился умом, а потом обезножел. Умер сам. София, двоюродная сестра и жена Юстина II. Посадила на трон пасынка Тиверия, которого домогалась без успеха. Умерла, низложенная, под домашним арестом сама. Тиверий II, фракиец. Умер сам. Маврикий, зять Тиверия, армянин. Вывел из-под власти персов и поселил на Крите 10 тыс. армян (вот критяне были рады!). Был убит в ходе мятежа фракийских войск вместе с пятью сыновьями, головы всех были отрезаны и выставлены на позор. Фока, фракийский сотник низкого происхождения, низкорослый, рыжий, с густой бородой и обезображенным шрамом лицом, был посажен на трон мятежной армией фракийцев. В ходе нового мятежа южных провинций, от Египта до Крафагена, ему отрубили руку и голову, тело сожгли. Ираклий I, каппадокийский армянин. Умер сам. Константин III, сын Ираклия, правил всего сто дней, возможно отравлен мачехой. Ираклеон, сын Ираклия от Мартины, племянницы. Отрезали нос, умер в ссылке, возможно убит. Констант II. Перенес, покинув Константинополь и ограбив Рим, столицу в Сиракузы на Сицилию. Был оглушен шайкой в бане и захлебнулся. Валентин Аршакуни правил как регент от лица Константа II, опираясь на армянскую знать. Растерзан восставшими горожанами. После смерти Константа II в Сиракузах провозглашен императором армянин Мизизий, но переворот не удался, он был казнен. Константин IV. Умер сам тридцати трех лет. Ираклий и Тиверий, младшие братья-близнецы Константина IV, малоазиатские войска потребовали их равного участия в правлении по примеру Св. Троицы. Тогда кесарь их помиловал, но в 681 г., когда они сами потребовали того же, отрезал им носы и лишил титулов. Юстиниан II Ринотмет, праправнук Ираклия. В 695 г., после военных неудач, смещен полководцем Леонтием, ему отрезали нос и сослали в Херсонес Таврический. Заключив союз с хазарским каганом и женившись на его сестре, Ринотмет, избегая предательства и убийства, бежал к болгарам и летом 705 г. привел войско болгар и славян под стены Константинополя. Вернул себе трон, дал титул кесаря болгарскому хану Тервелю, жестоко расправился с врагами. Но в ходе мятежа Филиппика-Вардана был обезглавлен, его голову носили на пике и отослали в Рим и Равенну. Анастасий II. Потерял власть в ходе мятежа, возглавленного стратигами фем, принял монашеский обет, но в 719 г. попытался возглавить мятеж, опираясь на болгар, был казнен. Голову на копье внесли на ипподром. Леонтий III, исавр. Вступил на трон в ходе мятежа. Но и сам потерял его в пользу Тиверия III в ходе нового мятежа, был обезношен и сослан в монастырь, а после возвращения Юстиниана Второго обезглавлен, претерпев издевательства. Тиверий III, друнгарий фемы моряков Кивирреоты (Малая Азия). Вступил на трон в ходе мятежа. Казнен вместе с Леонтием. Филиппик (Вардан) из знатного армянского рода. Вступил на трон в ходе мятежа. Простой оруженосец поднял его, пьяного, с постели, привел в залу на ипподроме и спокойно ослепил, через несколько месяцев он умер. Феодосий III был сборщиком податей в Мизии. Опсикийские военные провозгласили его императором, он бежал, но был пойман и принужден властвовать. Когда малоазийские войска провозгласили императором Льва Исавра, отрекся от престола и спокойно кончил жизнь в монастыре. Василий Ономангул провозглашен сицилийской фемой императором, но мятеж подавлен и претендент бежал. Лев III Исавр. Умер сам. В 726 г. против иконоборцев во главе со Львом III поднялось население Греции и сотровов Эгейского моря, провозгласив императором некоего Косьму, но его флот был разбит, а сам он обезглавлен. Артавасд претендовал на трон после смерти тестя Льва Исавра, но проиграл и попал в ссылку, будучи ослеплен вместе с сыновьями. Константин V Копроним. Отстаивал трон с оружием против зятя Артавасда и племянников. Умер сам. Лев IV Хазар. Возможно, умер от яда. Младшие братья Льва Хазара кесари Никифор и Христофор составили заговор, но были разоблачены и сосланы. Ослепленного Никифора славяне Греции пытались посадить на трон в итоге мятежа. Ирина, регентша, вдова Льва Хазара. Пыталась отстранить от власти подросшего сына Константина VI, была отстранена от власти, организовала переворот, свергла и ослепила (!) сына. Была свергнута логофетом Никифором и умерла в ссылке на Лесбосе. Константин VI. После ослепления прожил еще несколько лет под охраной в одном из дворцов, после чего умер. Никифор I, араб. В ходе переворота стал соправителем Ирины, отправив ее вскоре в ссылку. В войне с болгарами был убит, голову выставили на пике, из черепа сделали кубок. После переворота, сотворенного арабом Никифором, стратиг фемы Армениак Вардан Турок поднял мятеж и подошел к воротам столицы, но признал неудачу и постригся в монахи, сохранив жизнь. Сын Никифора Ставракий умер от раны, попутно низложенный. Михаил Рангаве, зять Никифора. Отказался от власти в пользу Льва Армянина, постригся и умер сам. Лев Армянин, иконоборец, пал в результате заговора Михаила Травла, был изрублен на куски. Его сыновей, как и сыновей Михаила Рангаве, оскопили. Михаил II Травл, фригиец, невежественный и неграмотный. Умер сам. Фома Славянин поднял мятеж против Михаила Травла, опираясь на сарацин, всех еретиков и бедноту, короновался императорской короной, но потерпел поражение и после жестоких пыток подвешен, с отрубленными руками и ногами на фурке – двузубых вилах. Самозванец-регент Евфимий, друнгарий сицилийского флота, погиб, заколотый послами на переговорах. Но перед этим привел на Сицилию мусульман. Феофил, сын Травла. Фригийская династия. Умер сам. Феодора регентша. Отстранена от власти братом, доместиком схол Вардой. Михаил III Пьяница, сын Феофила. Развратник и пустой человек. Позволил своему фавориту Василию Македонянину убить Варду, дядю василевса, реально руководившему (и хорошо) государством. В ходе дальнейшего заговора Василия, пьяному Михаилу отрубили руки и зарезали, а труп завернули в лошадиную попону. Василий Македонянин, основатель «македонской династии», был, однако, армянином. Умер сам после неудачного падения на охоте. Лев VI Философ. Сын не то своего отца Василия (армянина), не то сожителя матери Михаила Третьяго (фригийца). Впрочем, его любили и восхваляли армяне. Умер сам. Александр. Брат Льва Философа. Хотел сместить и оскопить Константина Багрянородного, племянника, но отговорили придворные. Умер, по-видимому, от злоупотребления афродизиаками. Зоя Карвонапсина правила от лица малолетнего Константина Багрянородного после смерти Александра, но Роман Лакапин захватил власть, Константина женил на своей дочери Елене, а Зою постриг и сослал. Андроник Дука поднял мятеж против Льва Философа, снесшись с патриархом Николаем Мистиком. Заговор был разоблачен, Мистик отрекся и отправился в ссылку, а Дука прорвался к арабам и принял ислам. Константин Дука (сын Андроника-ренегата), подбитый на это дело возвращенным на патриарший престол Николаем Мистиком, попытался по смерти Александра захватить власть, но, преданный Мистиком, проиграл схватку, в ходе которой ему отрубили голову. Титул василевса получил из рук Николая Мистика болгарский царь Симеон, осадивший Константинополь. Интриган Мистик снова был отстранен Зоей Карвонопсиной, но зато венчал на царство Романа Лакапина, когда тот сбросил Зою. Роман Лакапин, сын армянского крестьянина. Задвинул в тень Константина и провозгласил императорами-соправителями троих своих сыновей, так что на престоле оказалось пять законных василевсов сразу. Своего сына от рабыни-скифянки Василия Нофа велел оскопить на всякий случай. Под конец жизни, разочаровавшись в сыновьях, начал сближаться с Константином, тогда сыновья его схватили, отвезли на о. Прот и насильно постригли, однако сами были арестованы Константином, пострижены и сосланы. Умер сам на Проте. Лев Фока пытался воспрепятствовать восхождению Романа на трон, был разбит и ослеплен. Василий Медная Рука поднял мятеж против Романа Лакапина в 923 г, после разгрома торжественно сожжен на столичной площади. Константин VII Порфирогенет. Вероятно, принимал участие в заговоре против Лакапина, которого не вернул с о. Прот, но сыновей которого, все же, отстранил от власти. Отличался замечательной ученостью. Был, как ни странно, белокожим и голубоглазым. Любил выпить. Умер, отравленный собственным сыном Романом. Роман II. Шокировал свет еще наследником, женившись на дочери харчевника. Отца не любил. Свою мать отстранил от власти и пятерых сестер упрятал в монастырь. Есть подозрение, что был отравлен женой Феофано. Никифор Фока из знатного рода. Был влюблен во вдовствующую Феофано, с которой встречался тайно. Имел поддержку армии и малоазийской знати. В 963 г. провозглашен войсками императором, привел армию под стены Константинополя. Народ взбунтовался, напал на стоявших в городе фракийцев. После нескольких дней уличных боев Фока вошел в город. Зарублен был заговорщиками во главе с Иоанном Цимисхием, которого Фока выслал было; главную роль в заговоре сыграла августа Феофано, спрятавшая у себя в спальне воинов, впустивших заговорщиков. (Она опасалась намерения Никифора оскопить пасынков, ее сыновей от Романа.) Отрезанная голова Фоки, показанная встревожившимся гвардейцам, успокоила их и народ. Иоанн Цимисхий из знатного армянского рода. Первым делом сослал своих сообщников, включая Феофано. Всех врагов побеждал, но был отравлен евнухом Нофом, который заведовал всей внутренней политикой и неправедно нажил огромное состояние. Василий II Болгаробойца, сын Романа Второго и Феофано. Умер сам. После его смерти за 66 лет сменилось 14 правителей. Мятежный Варда Фока умер во время сражения с войсками Василия II, то ли от яда, то ли от удара. Его отсеченную голову отправили в Константинополь, а потом к восставшим, чем их и успокоили. Мятежный Варда Склир, глубокий старик уже, тогда же выговорил себе почетные условия сдачи. Константин VIII, брат Василия. Любимый им вид наказания – ослепление, «ведь царь не заботился, чтоба наказание соответствовало прегрешению, а лишь хотел избавить себя от беспокойства» (Пселл). Умер сам. Роман III Агрир из знатного рода. Константин предложил ему на выбор: женитьбу на 50-летней Зое, своей сестре, или ослепление. Жена ушла в монастырь, и он женился на Зое. Которая со своим молодым любовником и отравила его медленным ядом, так что он уже при жизни был похож на труп, а труп и вовсе выглядел ужасно. Михаил IV Пафлагон. Любовник Зои, возведенный на трон. Отличался непотизмом. Умер от водянки, приняв схиму. Возмущение войск подняли Никифор Ксифий и Никифор Фока, но они перессорились, Ксифий убил Фоку, а сам был схвачен и пострижен в монахи. Михаил V, племянник Четвертого, сын судового конопатчика. При нем воровство и коррупция достигли предела. Зоя посадила его на престол, а он ее сослал и постриг. Народ восстал, Михаила ослепили и сослали. Константин IX Мономах. Женат на племяннице Романа Агрира. Стал третьим мужем 64-летней Зои и василевсом. Умер сам. При Мономахе было много мятежей. Мятеж Георгия Маниака кончился тем, что его убили в бою. Стефан Севастофор поднял мятеж в пользу Льва Лампроса. Обоих ослепили, разбив. Мятеж Льва Торника провалился, его ослепили. Зоя и Феодора, дочери Константина VIII, бездетные, последние представители Македонской династии. Пселл отмечает, что любимым развлечением Зои были плотские соития. Умерли сами. Михаил VI Стратиотик. Ставленник сановников. Обозлил военных, которые поставили на Исаака Комнина. Тот выиграл битву у Никеи с огромными потерями обеих сторон («вакхическое безумие»). Принял постриг, умер сам как частное лицо. Исаак Комнин. Сын военачальника, воспитанник Василия Болгаробойцы. Защищал бедняков и крестьян. Принял постриг в болезни, пришлось потом впрямь уйти в Студийский монастырь, умер монахом. Константин X Дука. Избран синклитиками. Умер сам. Роман IV Диоген организовал заговор после смерти Константина, но вдовствующая императрица в него влюбилась и не казнила, а сослала. А потом взяла себе в мужья. Кончилось это гражданской войной, сдачей и зверским ослеплением Романа, который в результате умер от сепсиса. Михаил VII довел страну до голода, вызвав мятежи и ряд самозванцев-узурпаторов. Принял постриг, умер сам. Никифор III из рода Фок. При нем войска Алексея Комнина и Георгия Палеолога разграбили Константинополь. Принял постриг. Алексей Комнин, фракиец. Умер сам. Иоанн II Комнин, старший сын Алексея. Отправил в монастырь сестру Анну, готовившую мятеж ради мужа. Умер, ранив себя на охоте отравленной стрелой. Мануил I Комнин. Младший сын Иоанна. Умер сам. Алексей II Комнин. Тайно задушен тетивой лука по приказу двоюродного дяди, тело утопили в море. Андроник I Комнин, в молодости авантюрист и «брачный аферист». Против него стали поднимать мятежи представители аристократии, десятки которых он посадил на кол, сжег, повесил и т.д. Повел репрессии против простолюдинов. Сочетая жестокость и распутство, вызвал ненависть населения. Был пойман Исааком Ангелом. Отрубили кисть, выкололи глаз, посадили голым на облезлого верблюда и вывезли, избиваемого толпой, на ипподром: «одни били его по голове палками, другие пачкали его ноздри калом, третьи, намочив губку скотскими и человеческими испражнениями, выжимали ему их на лицо…» и т.п. (Никита Хониат), подвесили за ноги к перекладине, забили, закололи кинжалами и мечами. Исаак II Ангел был низложен старшим братом Алексеем III, ослеплен и заточен в башню; вернулся на трон, но был вторично свергнут Алексеем V, умер сам. Константин Ангел, двоюродный брат Исаака был ослеплен по обвинению в подготовке мятежа. Алексей III Ангел. При нем коррупция выросла до небес. Бежал, спасаясь от крестоносцев, прихватив казну и любимую дочь, в Адрианополь, потом тщетно пытался вернуть себе престол, но попал в плен к Феодору Ласкарису, был пострижен и умер в монастыре. Алексей IV Ангел, сын Исаака Комнина, бежал к крестоносцам, прося вернуть ему престол, чем и навлек на Константинополь нашествие в 1204 г. Не смог оплатить рыцарям услугу, обещал отдать город Бонифацию Монферратскому, но был пленен Алексеем Мурзуфлом, а потом убит. Алексей V Дука Мурзуфл, устранив конкурента Николая Канаву, попытался выставить крестоносцев из Константинополя и Византии, что кончилось тотальным падением и разграблением города. Попытался сотрудничать с таким же экс-императором Алексеем III, но тот выколол ему глаза в бане, а крестоносцы впоследствии поймали и казнили – сбросили с высокой колонны. Феодор I Ласкарис, первый император Никейской империи, умер сам. Константин XI Ласкарис, брат Феодора, отрекся от престола в пользу брата, погиб при обороне крепости. Иоанн III Дука Ватац, зять покойного Федора Ласкариса. Братья Федора I попытались свергнуть Иоанна, используя крестоносцев, но были пойманы и ослеплены. Умер сам. Феодор II Ласкарис, умер сам. Михаил VIII Палеолог. Основатель последней династии, отбил Константинополь у западных рыцарей. Пытался насадить унию с помощью террора. Когда он умер, всеми ненавидимый, сын его не осмелился торжественно хоронить отца. Иоанн IV Ласкарис, малолетний сын Федора II. Михаил Палеолог ослепил одиннадцатилетнего мальчика и сослал в замок. Впоследствии Иоанн отказался от престола добровольно. Андроник II Палеолог. Уморил в тюрьме брата Константина, вел гражданскую войну со своим порочным внуком Андроником Младшим, но был низложен. Ослеп сам и принял схизму, скончался в крайней бедности. Михаил IX Палеолог, сын и соправитель Андроника II, скончался при известии о трагической гибели старшего сына. Андроник III Палеолог Младший. Отдав распоряжение подстрелить таинственного любовника своей любовницы, ненароком оказался убийцей собственного старшего брата и наследника трона Мануила Палеолога. Известие о чем свело в могилу и отца. Умер сам. Иоанн VI Кантакузин, регент при малолетнем Иоанне V Палеологе. Противостояние двух придворных группировок вылилось в самую сокрушительную гражданскую войну за всю историю Византии. Свои краски добавила эпидемия чумы. Проиграв в итоге, отрекся от трона, принял схиму и умер почти девяностолетним. Матфей Кантакузин, сын предыдущего, отрекся от трона. Иоанн V Палеолог умер, потрясенный унижением, когда султан Баязид заставил его срыть грандиозные только что построенные укрепления у Золотых ворот. Андроник IV Палеолог, сын предыдущего, поднял мятеж против отца, который полуослепил его. Бежавший из заточения Андроник обратился за помощью к султану, взял Константинополь и посадил отца и старшего брата в темницу. Но те сумели бежать к тому же Мураду и с его войсками вновь взяли Константинополь. Андроник бежал в Галату, в 1385 г. поднял новое восстание против отца, был разбит, сдался и вскоре умер. Иоанн VII Палеолог. Внук Иоанна V, поднял, в подражание отцу, мятеж против деда при поддержке Баязида, взял столицу и короновался. Был выбит дядей Мануилом. Спустя восемь лет поднял новое восстание, но вновь был разбит, однако не лишился жизни и здоровья и умер с титулом «василевс Фессалии». Мануил II Палеолог влачил жалкую жизнь вассала султана Баязида. Устав от этого, уехал во Францию, оставив регентом племянника Иоанна VII, но вернулся, когда Баязида разбил Тамерлан. Умер сам. Иоанн VIII Палеолог, сын предыдущего. Ярый «латинофил», т.е. сторонник подчинения Западу, автор последней и главной унии. Умер от горя, узнав о разгроме сербов на Косовом поле турками. Константин XII Палеолог, брат предыдущего, убит в последней битве за Константинополь перед тем, как тому суждено было стать Стамбулом.
Вот такая благодать эта Византия.
Свою горькую судьбу она выслужила сама.

Эпилог

Восстановить империю – значит окончательно похоронить русский народ.
Александр Солженицын

Россия должна стать, как Византия, говорят нам порой «доброжелатели».
Не дай Бог! – отвечаю я.
Отчего погибла Византия?
Это совершенно ясно и понятно. Византия погибла от собственной многонациональности и мультикультурности. Вот прямой и непреложный ответ на вопрос об уроках этой империи для нас, русских.
Рецепт долголетия этноса, в общем, достаточно прост и хорошо известен: 1) эндогамные браки; 2) жесткое семейно-брачно-сексуальное законодательство с запретом на все девиации; 3) своя племенная (национальная) религия; 4) своя племенная власть даже под оккупацией, даже на чужбине, в гетто, в плену; 5) вообще своя племенная элита всех видов – от административной и воинской до интеллектуальной и художественной. Плюс еще несколько пунктов, о которых здесь не стоит распространяться.
Ничего этого не было у сограждан Ромейской империи. Византийцы никогда не были ни этносом, ни, соответственно, нацией – и стать ею не смогли, так и оставшись всего лишь согражданством, с вытекающими из этого факта последствиями: внутренней нестабильностью и слабой защищенностью перед лицом внешних угроз.
Спору нет, Византия была во многом хороша, особенно с точки зрения малых и средних этносов215. Но век ее был до обидного недолог: с 330 до 1453 гг. – всего-то 1123 года. Если мы и впрямь – как она, то нам уже пора собираться в гроб. Поскольку наша государственность, если считать с 862 г., от Рюрика, насчитывает 1150 лет.
Есть единственный способ избежать этого: преобразоваться в русское национальное государство. Только так мы сможем продлить свое существование по крайней мере на столетия, а если действовать с умом, то и на тысячелетия.
Ставка на империю – гибельна. Ибо тогда нужно смириться со смертью нации, а с нею, неизбежно, и государства. Но если умирать прежде времени неохота, то надо ставить на русский народ, возрождать его к новой жизни. Нам нужно не российское согражданство, а полноценная русская нация. Только она сможет спасти страну от распада и гибели.
Иного не дано.
Византийский опыт приветствуют и проповедуют главным образом православные клерикалы, и то не все, а те, что ставят религиозное единство выше национального. Не понимая при этом, что только второе способно дать основу для первого. И забывая, чем в действительности была религиозная жизнь Византии.
Легко видеть, что история русского этноса и история России, к счастью, не имеют ничего общего с историей Византии. У нас есть главное, существеннейшее отличие: государствообразующий народ – русские. Поэтому любые попытки проводить параллель и выводить для нас некий императив из византийского опыта, брать пример с Византии, – несостоятельны и вредны для нас. А вот оценивать угрозы и вызовы, стоящие перед нами, с точки зрения плачевного византийского опыта можно и нужно. Я постарался сделать это как умел. Sapienti sat.
Что такое двенадцать веков?! Государство-«долгожитель» с таким возрастом – это пустяк. А вот этносы-долгожители (Индия, Китай, евреи живут гораздо дольше), возрастом в разы больше, – это предмет для размышлений, зависти, изучения и перенимания опыта. Какая нам радость, если русские исчезнут, утратят или сменят идентичность, а государство с именем «Россия» будет процветать? По мне уж лучше наоборот.
Пример евреев учит: этнос, если он сохраняет себя в веках, рано или поздно сможет восстановить, вернуть даже свою утраченную государственность. Вот – стоит же себе Израиль. Но никогда и никакой Византии мы уже не увидим, поскольку некому ее возрождать: нет тех ромеев (нынешние греки – не ромеи, а уж тем более не эллины).
Итак, ясно поймем и скажем себе: нам нужно не государство-долгожитель, пожирающий русский этнос, а русский этнос-долгожитель, поддерживающий свое государство.
Противопоставлять русских и Россию, как это порой, увы, делается, – ложный, ошибочный путь.
Но приоритеты должны быть расставлены четко и бескомпромиссно: вначале русская нация, а русское государство потом.
Телега не должна ехать впереди лошади.




ТРИ ЮБИЛЕЯ216

Реформы Александра Второго в оценке современников и потомков

Два неразрывно связанных между собой юбилея – 150-летие со дня, когда император Александр Второй своим манифестом отменил крепостное право в России, и 130-летие со дня его убийства революционными террористами – заставляют задуматься о многом. Истекшие полтора века были настолько преисполнены роковых событий, берущих начало в феврале 1861 года, что многие оценки, глубоким слоем ила затянувшие наше сознание, прямо-таки взывают к пересмотру.
Повод к этому мне подала очередная коллекция расхожих штампов, опубликованная «ЛГ» в виде статьи писателя и экономиста Владимира Казарезова «Разрыв цепи» (№ 6-7, 2011, с. 3). Казарезов в своей оценке реформ солидаризировался с главным революционером того времени Александром Герценом, написавшим об Александре Втором: «Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут… Мы приветствуем его именем Освободителя». А также с «прогрессивным» профессором-историком Василием Ключевским: «В продолжение столетий, предшествоваших 19 февраля 1861 г., у нас не было более важного акта; пройдут века, и не будет акта столь важного, который бы до такой степени определил собою направление самых разнообразных сфер нашей жизни». Таков, кстати, лейтмотив всех откликов на Великую Реформу.
Так-то оно так, трудно не согласиться: да, Александр Второй именно ради человеческих прав и сострадания, руководствуясь абстрактным гуманизмом217, сломил все преграды и издал акт, определивший дальнейшую историю России. Это правда о царе лично.
Но где же тут объективная оценка самого акта, его последствий? Какой результат он возымел, к чему привел? В каком именно направлении развития толкнул царь Россию? Какие плоды мы пожали (и пожинаем до сих пор)?
Вообще, почему нужно было ломать устои, статус кво?
Казарезов пишет как о чем-то само собой разумеющемся: «подневольное положение формировало в крепостном нежелание трудиться в полную силу», «крепостное право сдерживало развитие промышленности», «последствием крепостного права стала “порча” народа», «страна тяжело болела, и имя болезни – крепостное право», поражение в Крымской войне обнажило язвы крепостничества, «сохранять исторический анахронизм, каковым являлось крепостное право, значило погубить Россию»…
Все это настолько знакомо, настолько въелось в наше сознание со школьной скамьи, что даже как бы не требует серьезных доводов, а потому Казарезов их и не приводит. Зачем, если все и так самоочевидно? А раз нет доводов, то и спорить не с чем.
И вдруг я спотыкаюсь об один-единственный аргумент Казарезова, проскочивший, как видно, по недосмотру. Аргумент тоже не новый, принадлежащий не кому-нибудь, а самому Александру Второму. Который, выступая перед московским дворянством по случаю своего восшествия на престол, заявил: «Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу». И вот Казарезов итожит свой экскурс в историю выводом-эхом: «И он его уничтожил. Не произойди этого, Россию ждал бунт пострашнее пугачевского».
– Но, позвольте! Все ведь случилось как раз наоборот! – подумалось мне. Ведь именно в результате ускоренного развития капитализма в деревне, развязанного реформой 1861 года, Россию через полвека взорвал такой бунт, рядом с которым пресловутая пугачевщина кажется верхом осмысленности и милосердия! Реформа именно и привела к крестьянскому бунту, к революции, гражданской войне, гибели исторической России…
Чего ж тут хорошего?!
Пора, мне кажется, перестать механически следовать обветшалым, заезженным оценкам и взглянуть на судьбоносную реформу с высоты сегодняшнего знания и понимания отечественной истории. Надо понять, что же произошло в феврале 1861 года и чем обернулось для нас.

Хотел ли народ Реформу?
– Какой странный вопрос! – скажут все наши современники, учившиеся по одним учебникам. – Конечно, хотел весь народ! Мечтал о земле и воле…
Ничего подобного. Реформа Александра была народу не нужна, не понятна, о ней он царя не просил и, более того, воспринял ее в штыки во всех смыслах.
Большую часть русских крестьян проблема личной свободы вообще не волновала. Согласно 10-й ревизии (1858 год), независимые «государственные крестьяне» представляли 9.345.342 души мужского пола, т.е. 45,2 % земледельческого населения Европейской России. А более половины крепостных, помещичьих крестьян находились в залоге у того же государства и де-юре помещикам уже не принадлежала.
Но и реальным крепостным реформа не принесла чаемого.
Глядя сегодня на весьма далекий роковой 1861 год из совершенно иного времени, мы судим отвлеченно и неверно, как если бы находились далеко от России. Нужно придвинуться к обстоятельствам как можно ближе, увидеть все глазами участников.
Оправдывая реформу, царь говорил об опасности народных бунтов. Такие основания у него, конечно, были: если в годы царствования его отца произошло свыше 500 случаев крупных крестьянских выступлений, то непосредственно в 1858-1860 гг., т.е. за три года до Манифеста, – 284 волнения (48 % всех крестьянских волнений за последнее десятилетие). Но это пустячок по сравнению с тем, что сразу же, немедленно покатилось по стране после обнародования Манифеста 19 февраля. Ту самую пугачевщину, которой так опасались «наверху», едва-едва не спровоцировала Реформа, предназначенная для ее упреждения.
Лучше всего причины и механизм отторжения Великой Реформы русским народом выясняется на примере т.н. Бездненского дела в Казанской губернии и Кандеевского дела в Пензенской губернии.
Когда власти стали по деревням и селам зачитывать Манифест 19 февраля, большинство крестьян необъятной России, по словам историка С.М. Соловьева, «приняли дело спокойно, хладнокровно, тупо, как принимается массою всякая мера, исходящая сверху и не касающаяся ближайших интересов – Бога и хлеба». Но когда до них стало доходить, что обретение воли может быть чревато отрезкой земли и/или ее выкупом, везде стали раздаваться голоса: «Нет, уже лучше по-прежнему! Кому нужна воля – на тебе воля. Спросили бы сперва нас... Мы бы сказали: бери ее, кто хочет, а нам не надо».
Но среди более сотни проектов освобождения крестьян, поступивших в Секретный комитет по крестьянскому вопросу, не было, как известно, ни одного, написанного крестьянами. Народ спросить «забыли». Или побоялись, представляя себе, чего он хочет на самом деле.
А и вправду, чего?
На этот вопрос лишь спустя 56 лет исчерпывающе ответил забытый ныне документ, рожденный Февральской Революцией 1917 г. Это т.н. «Примерный наказ», составленный на основе 242 сельских и волостных наказов 1-му Всероссийскому съезду Советов крестьянских депутатов в мае этого года. Итоговое требование крестьян выглядело так: «Право частной собственности на землю отменяется навсегда... Вся земля... отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней... Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) российского государства, желающие обрабатывать ее своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах ее обрабатывать. Землепользование должно быть уравнительным, т. е. земля распределяется между трудящимися... по трудовой или потребительной норме...» (Бердинских В.А. Крестьянская цивилизация в России. М., Аграф, 2001. С.143).
«Взять все – и поделить!» -- в этой бессмертной формуле, вложенной гениальным писателем в уста своего трагикомического персонажа с собачьим сердцем, как видим, не было ни грана вымысла или сатиры, а лишь квинтэссенция народного идеала, направленного в равной мере и против феодальных, и против капиталистических отношений.
В точности так понимали дело и не писавшие никаких наказов, но нутром чуявшие подвох русские крепостные крестьяне, попавшие под каток «воли» (она же «несчастье», по словам чеховского Фирса).
В апреле 1861 в селе Бездна возник мощный центр крестьянского сопротивления Реформе. Молодой, но грамотный крестьянин Антон Петров, изучив Положения, зачем-то объявил, однако, своим односельчанам, что нашёл «настоящую волю». Какую же? А вот какую: он призвал крестьян не ходить на барщину и не вносить оброк помещикам, не подписывать «уставных грамот», определявших размеры надела и повинностей, а также забирать из помещичьих амбаров хлеб. В Бездну немедленно потянулись взбудораженные крестьяне из всех ближайших сел, но затем агитация пошла вширь. Волнениями были охвачены более 75 селений Спасского, Чистопольского, Лаишевского уездов Казанской губернии и смежных уездов Самарской и Симбирской губерний.
12 апреля 1861 безоружная четырехтысячная толпа крестьян, сгрудившаяся вокруг дома Петрова и отказавшаяся его выдать, была расстреляна войсками под командованием генерала А.С. Апраксина. Только по официальному донесению казанского военного губернатора министру внутренних дел, были убиты и умерли от ран 91 человек, более 350 человек были ранены. А ровно через два месяца после опубликования Манифеста, 19 апреля 1861, по приговору военно-полевого суда был расстрелян и сам Антон Петров, перетолковавший его на крестьянский лад.
Антон Петров прямо соврал селянам, обманул их, выдав желаемое за действительное. Зачем он это сделал –непонятно. За его обман жестоко, в том числе своими жизнями, расплатились и поверившие ему крестьяне, и он сам. Но, видно, настолько хотелось невозможного, что и сам Петров пошел на сознательный обман, и крестьяне безоглядно этому обману поверили. Обман тут не отделить от самообмана: бог весть почему Петров даже на следствии перед расстрелом уверял, что «вся земля принадлежит крестьянам, а помещикам остается только одна треть»…
Несколько раньше, с 1 апреля 1861 года аналогичное выступление крестьян против реформы произошло в селах Чембарского и Керенского уезда Пензенской губернии, Моршанского и Кирсановскоro уезда Тамбовской губернии. Все началось с отказа работать на помещиков в селах Черногай и Студенки. Следом в том же уезде крестьяне села Высокого заявили, что от них скрывают подлинное содержание Положений, по которым крестьянам якобы передавалась без выкупа вся помещичья земля. Снова, как видим, налицо «своеобразное прочтение» царского Манифеста, злостный подлог, за который пришлось платить кровью.
Вскоре волнения охватили 26 сел и деревень, а 10 апреля крестьяне Черногая, вооружившись косами и самодельными пиками, пошли в атаку на роту солдат и заставили ее отступить. Центром восстания стало село Кандеевка Керенского уезда, во главе встали отставные солдаты. 18 апреля 10-тыс. толпу в Кандеевке обстреляли войска. Было убито 19 крестьян. Судом было осуждено 174 участника выступления, 114 из них сосланы на каторгу и поселение в Сибирь.
Весной – летом 1861 г. в России почти не было губернии, в которой крестьяне не протестовали бы против «освобождения», а всего в том году произошло 1860 крестьянских волнений! К осени 1861 г. правительству войсками и жестокими полицейскими мерами, грандиозными массовыми порками удалось предотвратить большую крестьянскую войну. Но когда весной 1862 г. началось введение в действие уставных грамот, по всей империи поднялась новая волна крестьянских бунтов…
Народ русский хотел вовсе не Великую Реформу от гуманного императора, рассчитанную на большой срок и сулившую непредсказуемые последствия.
Народ наш, как обычно, хотел совсем другого: всего и сразу. Луну с неба…
Не получил. Тысячи крестьян, не так понявших освобождение, были отправлены на каторгу.
Скоро народ осознал всю беспочвенность своих притязаний и спустился на землю в прямом и переносном смысле слова, занялся обустройством своего быта по новым правилам. Уже в 1864 году общее количество крестьянских выступлений сократилось, дойдя до небывало низкого уровня за многие годы.
Но это не значит, что народ (крестьянство) признал эти новые правила.
Интересен такой факт. Согласно данной царем инструкции, высшие чиновники на местах должны были постоянно осведомлять его о результатах внедрения реформ, дабы «Его Величество мог всегда видеть настоящее положение предпринимаемого преобразования и успех мер, правительством указанных». Донесения, обследованные некогда историком А. Попельницким, свидетельствуют:
крестьянство нигде не приняло воли.

Кто же хотел Реформу?
Во-первых, реформу хотел царь и наиболее умные, современно мыслящие дворяне, понимавшие выгоды наемного труда сравнительно с подневольным. Россия к тому времени стала терять свои позиции на мировом рынке зерна, теснимая свободными фермерами Северной Америки, и это вызвало понятную озабоченность помещиков и правительства. С другой стороны, свободные артели сельскохозяйственных рабочих уже повсеместно доказали в России свои экономические преимущества.
К тому же, перспектива получить от казны деньги (сразу!) за земли, переданные крестьянам, была для множества землевладельцев поистине спасительной. К 1855 г. обнищавшими, разоряющимися помещиками уже было заложено 65 % крепостных крестьян страны, а долг помещиков государству при этом равнялся нескольким годовым бюджетам России. Реформа позволяла разорвать долговую петлю. Неудивительно, что на реформе настаивали, главным образом, люди из высших кругов дворянства, к примеру, великий князь Константин Николаевич, его жена Елена Павловна, целый ряд видных аристократов.
Однако в массе своей дворянство не хотело реформы, противилось ей, предчувствуя свою гибель218. Оно-таки погибло в результате: вначале экономически, промотав свои земли и захирев уже к концу XIX века; затем политически, сгорев в огне революций. А теперь уже и физически, вымерев и выродившись, кто – в эмиграции, а кто – в стране рабочих и крестьян.
Накануне Реформы по 45 губерниям Европейской России на каждого помещика в среднем приходилось 673 десятины, а на крестьянскую ревизскую душу – 3,6 десятин. Эта картина радикально изменилась за полвека. Если поначалу помещичьи хозяйства, обрабатываемые наемными артелями, приносили прибыль, то вскоре они как массовое явление утеряли хозяйственную значимость. В 1916 году уже не дворяне, а крестьяне засевали 89,3 % всех земель на правах собственников и арендаторов и владели 94% сельскохозяйственных животных.
Как общественно-экономический класс русское дворянство сошло с исторческой сцены.
Во-вторых, в реформе были объективно заинтересованы промышленники, поскольку на рынок труда сразу хлынула дешевая рабочая сила – потерявшие свои наделы крестьяне, беднота, не умевшая прокормить себя в деревне. Реформа, по мнению ряда серьезных историков, разорила большинство крестьян, пустила по миру коренную Россию. Началось обезлюживание центральных губерний. К этому времени (с 1825 по 1860 гг.) в российской обрабатывающей промышленности число крупных предприятий и рабочих уже возросло в три раза, а использование иностранных машин и прочих технических установок возросло в масштабах страны – в 86 раз. Потребности в рабочих профессиях росли день ото дня, и реформа позволяла их удовлетворить.
Но, сказать по правде, промышленники не влияли на принятие решений по крестьянскому вопросу. Мешало ли крепостное право развитию капитализма в России? Требовали ли купцы и промышленники его отмены? Но ведь накануне Реформы примерно три четверти крестьянства и так уже были государственными… Капитализм в дореформенной России и без того активно развивался, равно как и рынок свободного труда.
В-третьих, реформ требовала либеральная интеллигенция, стремившаяся к участию в управлении Россией и вещавшая от имени народа. Явный провал Великой Реформы, несоответствие ее результатов идеальным представлениям привели к быстрой революционизации интеллигенции, взявшей на себя роль борца за народное счастье ввиду неумения и полного нежелания народа делать это самостоятельно.

Цареубийцы – дети Реформы
Утверждение революционной демократии в России – это одно из самых важных последствий Реформы. В условиях, когда интеллигенция не смогла справиться с властью своими силами (декабристы), а опереться на пролетариат еще не могла ввиду его малочисленности и неорганизованности, вся ставка была сделана на крестьянское восстание. Но крестьянство продолжало верить в «доброго царя», а революционная интеллигенция хотела поскорее изменить образ правления и социальный строй. Ее разочарование в «союзнике» было полным, тактика хождения в народ провалилась. И тогда на сцену вышел террор – последний козырь отчаявшихся.
Не случайно именно весной 1861 г., когда расстреливались спровоцированные Реформой на бунт крестьяне, свет увидала известная прокламация Н.В. Шелгунова «К молодому поколению!», с которой берет свой отсчет история революционной демократии. Шелгунов не был по рождению крестьянином (как и вообще почти все известные деятели РД), но в обращении главный акцент был: «Государь обманул чаяния народа – дал ему волю ненастоящую». Шелгунов требовал уничтожения переходного состояния «освобожденных» крестьян и «немедленного выкупа всей личной собственности», а при этом угрожал: «Мы бы не хотели, чтобы дело доходило до насильственного переворота. Но если нельзя иначе, мы не только не отказываемся от него, но мы зовем охотно революцию на помощь к народу». И – совсем уж круто: «Если же для осуществления наших стремлений – для раздела земли между народом пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого».
Дальше – больше, за прокламацией Шелгунова последовала прокламация П.Г. Заичневского «Молодая Россия», в которой провозглашалось: «Мы будем последовательнее не только жалких революционеров 48-го года, но и великих террористов 92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходиться пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах».
Так в умах молодежи, разночинной по преимуществу, утверждалась идея террора.
В том же роковом для России 1861 году в Петербурге под влиянием идей Герцена и Чернышевского на базе разрозненных конспиративных кружков и групп была создана организация «Земля и воля», поставившая своей главной задачей организацию крестьянской революции. Организация представляла собой объединение интеллигентских кружков, располагавшихся в 13-14 городах, из которых самыми крупными были московский и петербургский; она охватывала до 3 тыс. членов. Герцен и Огарев оказывали ей всяческую помощь как в своих печатных изданиях, так и сбором средств. Однако мощное крестьянское восстание, которого землевольцы чаяли в 1863 году, не состоялось и в помине, а полицейские меры (арест Чернышевского, Серно-Соловьевича, Писарева и др.) были действенны, и организация развалилась сама собой.
Спрашивается, кто же выдумал пресловутый лозунг «Земля и Воля», кто вбросил его в сознание людей? Уж не сами ли крестьяне, искавшие в городских студентах и интеллигентах себе заступников? Да нет, конечно же!
Дело в том, что программным документом новой организации стала опубликованная в «Колоколе» 1 июля 1861 г. статья Николая Огарева «Что нужно народу?», затем преобразованная в прокламацию. На поставленный в заглавии вопрос Огарев отвечал: «Очень просто, народу нужна земля и воля». Этот лозунг проработал вплоть до Октября 1917 года и воскрес в конце 1980-х. Друг Герцена, ничем особо не примечательный на его фоне, заслужил, однако, себе место в истории удачно найденным словосочетанием.
Ядовитые семена, посеянные «Землей и Волей», взошли вскоре. Первым кружком, воспитавшим цареубийц, был Кружок ишутинцев (1863-1866), названный по имени разночинца из Пензенской губернии (где, как мы помним, расстреляли восставших кандеевцев) Николая Ишутина. Вновь подчеркну: крестьян среди этих радетелей и мстителей за крестьянское дело не было: большей частью студенты или лица, недавно закончившие университет. Вскоре они преобразовались в «Организацию»; а те, кто сделал ставку на террор – создали еще и внутренний кружок под названием «Ад». Мистификация, но удачная: «Ад», на который возлагалась задача убийства Александра II, был сформирован по указанию якобы существовавшей международной революционной организации «Революционный европейский комитет». Член кружка Дмитрий Каракозов, в соответствии с этим, 4-го апреля 1866 года стрелял в царя, но безуспешно.
С тех пор цареубийство стало неотъемлемой частью программы любой уважающей себя революционной организации, своего рода национальным спортом. Александр Второй, а за ним его сын и внук превратились в объект жестокой и непрерывной охоты.
Данное обстоятельство сказалось на социальном и национальном составе революционеров-террористов. Метод террора, охота на самодержца были категорически неприемлемы для основных классов русского общества – как для дворян, наученных горьким опытом декабризма, так и, тем более, для крестьян, настроенных в то время монархически. Для абсолютного большинства русского народа вообще была непостижима логика террористов, к тому же сознательно жертвовавших собой. Этим определился тот факт, что в революционеры массово шли, во-первых, лишь разночинцы, а во-вторых – инородцы, особенно евреи. В отдельные годы процент евреев, скажем, среди народовольцев доходил до 27-30%, как поведал нам Эрик Хаберер в фундаментальном исследовании «Евреи и революция в России XIX века» (Кэмбридж, 1995).
Дальнейшее было предрешено.
Снова и снова спросим себя: отдалил или приблизил Александр Второй пугачевщину, проведя свою Великую Реформу?
Свою личную судьбу он, во всяком случае, определил этим трагически.

Бегом от земли и воли
Писатель Казарезов сам же отмечает: «В значительной своей части крестьяне… не могли понять царского манифеста о своем освобождении». Он наивно объясняет этот факт «забитостью мужика».
Но народ не был ни глуп, ни забит настолько, чтобы не понимать, в чем его жизнь и благо, а в чем – опасность и гибель. Что же получил он в результате реформ?
Прежде всего – капиталистическое расслоение в деревне на немногих кулаков, некоторое количество середняков и массу бедноты. В общей сложности из 13500 тыс. крестьянских домохозяйств выделилось из общины и получило землю в единоличную собственность 1436 тыс. (10,6%). Это и была сельская буржуазия.
Но главное – началось тотальное разрушение устоев, налаженного быта и типа хозяйствования, а как следствие – скорое и неудержимое раскрестьянивание России. За годы от Реформы до Революции городское население России выросло примерно в три раза, достигнув примерно 14%. В городах стал стремительно накапливаться пролетариат и люмпен-пролетариат.
Давно замечено, что раскрестьянивание – сложный и могущественный процесс, контроль над которым сулит государству мощь, славу и исторический взлет, а утрата контроля – слабость, срам и падение. Российской империи выпало второе. Освободив крестьян и предоставив деревенскому капитализму свободно и самостоятельно развиваться, власть выпустила на волю огромную силищу, справиться с которой не смогла – и даже не поняла, что происходит, когда была этой силой сметена.
О развитии капитализма в России вообще и в деревне в частности написано очень много. А вот тема раскрестьянивания обделена. Возможно потому, что апогей этого процесса пришелся на послереволюционное, советское время. Но начался-то он до революции.
Вот что писал высококлассный журналист «Нового Времени» Михаил Меньшиков на этот счет: «…Страшный факт, который указывался Гле­бом Успенским и другими бытописателями. Народ тронул­ся с земли, народ побежал, народ не хочет сидеть на земле. Что-то такое удивительное совершилось, что деревня пере­стала интересовать мужика. Он тянется в города, хотя бы на самый бессмысленный труд, он добивается “тереть помад­ку” у Гурме, набивать сосиски, ходить с факелом. Великорус­ская деревня во многих губерниях брошена на баб и стари­ков, на детей и калек. Вся молодая, сильная, жаждущая жиз­ни Русь устремилась вон из древней идиллии, из рая, где прошло все детство нашей расы. Чего-то хочется, что-то нравится в городах. Не противна даже такая работа, как пере­тирать стаканы в трактирах или ходить “шестеркой”. Ла­тыши, евреи, поляки, немцы завладевают русской деревней, коренной мужик-богатырь бежит из нее. Те же, что остаются в деревне, пускаются в разгул. Чем объяснить это почти повальное пьянство по деревням, праздничанье, умышленные потравы, обломовскую лень мужика? В деревне труд в страду каторжный, но, в общем, в городах мужик работает гораздо больше, чем в деревне, и больше и веселее» (Меньшиков М.О. Выше свободы. М., 1998. Статья «Отчего бегут из рая»).
Вопреки тезису Казарезова, крестьянин, избавившись от «подневольного положения» вовсе не устремился «трудиться в полную мощь» на земле.
Что открывается за этими картинами, какая общественно-историческая тенденция?
Во-первых, стремительная люмпенизация деревни, рост деревенского люмпен-пролетариата, т.н. бедняков. Ведь очень скоро выяснилось, что для оптимального землепользования такого количества работников стране вовсе не нужно. Между тем, быстрый демографический рост русского народа во второй половине XIX века вел к дроблению крестьянских хозяйств, их измельчанию и неизбежному захирению.
Во-вторых, стремительная люмпенизация городского плебса, пополняющегося все более день ото дня вчерашним крестьянством. В рабочие шла лишь некоторая часть, остальные – материал для гниения, брожения. Города стали стремительно переполняться человеческим материалом, не нужным ни деревне, ни городу. Аналогичный процесс когда-то привел в Англии к массовым казням нищих бродяг (по Голиншеду, только при Генрихе VIII было казнено 72 тысячи человек), но в России их не казнили, а всех сберегли… для революции. Попытка Столыпина распихать сей горючий материал по имперским пустошам не смогла радикально противостоять взрыву.
Правда, реформы Александра Второго широко открыли двери в университеты в надежде отчасти решить эту проблему. Вузы, действительно, быстро разбухли от нахлынувших вчерашних крестьян. К примеру, перед революцией в технических вузах 56% студенчества – это деревенская молодежь. Как хорошо! – воскликнет поборник оных реформ. Хорошо, да не совсем, поскольку возник еще один критический для общества фактор. Дело в том, что уровень индустриализации России не соответствовал бурному росту интеллигенции, страна не могла трудоустроить такое количество образованных людей, начался жестокий и разрушительный кризис перепроизводства интеллигенции. Об этом убедительно поведала С.И. Хасанова в диссертации «Правительственная политика в области высшего образования и формирования интеллигенции в России (60-90-е гг. XIX в.)». Впечатляют приведенные ею отчаянные крики о помощи, публикуемые отделами объявлений тогдашних газет, когда люди с дипломами умоляют о любой работе. Знаменитые горьковские «босяки», характерная примета российского общества начала ХХ века, тем и симпатичны, что в них чрез неприглядную оболочку сквозит еще что-то от «приличного», хоть и опустившегося человека. В целом можно сказать, что Реформа создала не только люмпен-крестьянство и люмпен-пролетариат, но и люмпен-интеллигенцию.
Такой кризис перепроизводства естественным образом превратил всю быстро обесцененную интеллигенцию во врага самодержавия. Понять, что собственное скверное положение есть прямое следствие тех самых знаменитых реформ, которые только и ставились в заслугу властям, интеллигенты не могли: короткая историческая дистанция не позволяла. Искренне благословляя Реформу, они искренне же проклинали царизм.

Крестьянская война – предтеча революций
Капиталистическое расслоение деревни, обезземеливание и раскрестьянивание гигантских крестьянских масс, кризис перепроизводства интеллигенции, накопление городского люмпена – все это естественный результат Реформы. Могла ли Россия таким путем уберечь себя от новой пугачевщины? Ясно, что нет. Совсем даже наоборот: рост революционных настроений в таких условиях был неизбежен.
Согласно Положениям 1861 года, землю крестьянам отдавали на выкуп с рассрочкой в 49 лет. К 1905 году правительство аннулировало остатки долгов. И что? Страна к тому времени наполнилась миллионами всем довольных и счастливых собственников? Как бы не так!
Уже с 1902 года в России началась необъявленная крестьянская война, которая как раз к 1906 году дала огромный всплеск поджогов и погромов усадеб, убийств помещиков и т.д., деликатно именуемых «волнениями». (Об этом советую прочесть блистательную работу Виктора Данилова «Крестьянская революция в России, 1902-1922 гг.».) В одном только июне 1906 года произошло 527 инцидентов, отмеченных в записях полиции; «волнения» охватили около половины уездов. На всех сборищах крестьян всегда слышались одни и те же возгласы: «У нас нет хлеба, нет земли…».
Самое непонятное и самое обидное для миллионов и миллионов сельских «лузеров» (говоря сегодняшним языком), образовавшихся в считанные пореформенные десятилетия, состояло в том, что процессы носили совершенно естественный характер. Не на кого было жаловаться. Свобода! Кругом беда – а кто виноват, непонятно.
В народе стал копиться чудовищный заряд злобы, который при умении можно было адресовать куда следует. Умельцы были налицо, и пропаганда не стояла на месте.
Первыми адресатами оказались доживавшие свой век в обеднелых, ветшающих усадьбах дворяне, остаточные землевладельцы. Они давным-давно уже не представляли никакой опасной, враждебной силы для крестьян, не являлись эксплуататорами (эта роль благополучно перешла к кулакам-«мироедам»). Но пропаганда социалистов всех мастей указывала перстом на врага: помещики и самодержавие. Да и лозунг «грабь награбленное» не большевики придумали.
С Великой Реформой народ так и не смирился до конца. Она не только не уберегла Россию от новой пугачевщины, но прямо и однозначно породила крестьянскую войну и крестьянскую революцию, которая, на мой взгляд, окончилась не в 1922 году (тут я не согласен с Данилиным), а в 1929, в год «великого перелома» и уничтожения кулачества как класса.
Ленин был совершенно прав, когда писал: «1861 год породил 1905». Можно смело добавить: и 1917 тоже. Для Ленина была вполне самоочевидной мысль о том, что Великая Реформа создала новые классовые противоречия и тем самым породила с годами Великую Революцию. Думаю, ему было виднее, чем многим из наших современников.
Кстати, для западной историографии эта идея тоже давно стала аксиомой.
Пора бы и нашим казарезовым призадуматься.

Социальная диалектика наших революций
По своей основной движущей силе т.н. Великая Октябрьская социалистическая революция была, как всем хорошо известно, крестьянской. И другой, в стране с 86-процентным крестьянским населением, быть не могла. Пять миллионов человек в Красной Армии, не считая махновцев, григорьевцев, сибирских и приамурских красных партизан и прочих (имя им легион), были, в основном, из крестьян.
Против кого и чего была направлена эта революция? Против царизма? Нет, самодержавие было прикончено, во-первых, отречением Николая Второго и, во-вторых, Февральской революцией.
Против дворянства, против пережитков феодального строя? Нет, с ними покончили те самые реформы Александра Второго, к 1917 году дворяне никакой реальной политической силой не были, никаким реальным классовым ресурсом не обладали, кроме своих физических сил и жизней (что и показала наглядно Гражданская война). Кроме того, большинство дворян в предреволюционной России имели уже не родовое, а жалованное, выслуженное дворянство, были выходцами из народа, из тех же крестьян зачастую, как мой прадед. Ничего «антинародного» в них не было. Дворяне занимали высокие места в армии, полиции, администрации, но эти места всегда ведь кто-то занимает, и на всех желающих мест не хватает. Хотя и тут крестьяне умудрились «подвинуть» дворян. К примеру, в результате выборов 1906 г. почти 54-55% губернских выборщиков по первой курии составили преимущественно дворяне, однако уже 30% — крестьяне.
Дворяне массово поддерживали монархию и лично царя. Но ведь и крестьяне, между прочим, – тоже, пока сам царь не отрекся от трона и своего народа…
Конечно, с дворянами революция покончила решительно, но не как с защитниками феодального строя, какового уже и не было в помине. Напомню, что сами-то дворяне вовсе не ставили таких политических целей: вернуться к феодальному строю, реставрировать монархию. Дворяне, включая самих Романовых, были среди заговорщиков, приведших Николая Второго к отречению, дворяне были активными деятелями Февральской революции, которая была буржуазно-демократической. Дворяне не саботировали службу при Временном правительстве (как потом при большевиках). Они ратовали за прогрессивное, то есть буржуазное развитие России, а в Гражданскую шли в бой за Учредительное собрание и парламентскую республику – вполне буржуазные институты.
А вот крестьяне-то, как раз, повели себя очень антибуржуазно: воспользовавшись тем, что Временное правительство ни в малой степени не контролировало ситуацию в деревне, они немедленно после Февраля начали не только захват последних помещичьих земель и разорение усадеб (их уже и оставалось-то не так много), но и – что самое главное! – дележку частновладельческих земель зажиточных, «обуржуазившихся» крестьян. К концу 1917 года большинство земель, ранее закрепленных в собственность, было переделено между крестьянами по уравнительному принципу.
Так что приходится признать непреложное: феодальная реакция на буржуазно-демократическую Февральскую революцию исходила вовсе не от бывших феодалов. Она исходила снизу, от того самого «народа» (читай: крестьянства), освобожденного от крепостного права, но столкнувшегося лицом к лицу с капитализмом, испугавшегося и возненавидевшего его. И возмечтавшего развернуть обратно ход истории.
Потому что для крестьян феодализм, при котором они ели досыта и нормально плодились, не думая о том, что будут есть завтра, был на самом деле более сродным общественным строем, чем безжалостно уничтожавший их капитализм.
Октябрьскую революцию 1917 года следует называть правильно: Великая Октябрьская феодальная контрреволюция. Потому что она:
– во-первых, была направлена вообще против буржуазных преобразований в России, против больших, но непрочных завоеваний капитализма, и не остановилась, пока не истребила дотла деревенскую буржуазию – кулака;
– во-вторых, явилась явной и полной контроверзой конкретно и непосредственно Февральской буржуазно-демократической революции, феодальной реакцией на нее;
– в-третьих, установила жесточайшее табу на любые проявления «буржуазности» не только во всей экономике, но и в образе жизни;
– в четвертых, победно завершилась реставрацией феодализма в деревне и новым закрепощением «социалистического» крестьянства в обмен на «барскую заботу» ЦК КПСС; заодно были закрепощены и рабочие с интеллигенцией, но это уж издержки общего процесса…
Вот каким на деле был результат реформ, начатых Александром Вторым в 1861 году. В первую очередь – «Великой крестьянской реформы».
Антифеодальная «революция сверху», совершенная личной волей прекраснодушного, но недалекого умом самодержца, которому очень хотелось обрести имидж просвещенного европейского правителя, обернулась в итоге феодальной «контрреволюцией снизу».
Точку в истории с крестьянской феодальной контрреволюцией поставила коллективизация, уничтожившая без остатка сельский капитализм.
Такая вот диалектика.
Итак, социальное расслоение, раскрестьянивание и голод в деревне, тотальная люмпенизация всех слоев населения: дворян, интеллигенции, крестьян и рабочих…
Но это еще не все. Вот еще пара штрихов к оценке реформ Александра Второго.
Во-первых, произошла чудовищная духовно-нравственная деградация народа. За каких-то сто лет падение ужасное, катастрофическое: от сказок, былин и песен Арины Родионовны – до анекдота, непристойной сказки и похабной частушки эпохи Первой мировой. Это тоже результат «освобождения»: все стало можно.
Во-вторых, в результате военной реформы мы профессиональную армию (бравшую Туркестан и побеждавшую на Балканах) потеряли, а призывная себя показала сразу в Русско-японской войне с худшей стороны, а в Германскую и вовсе обратила штыки против своего правительства.
Как тут не подумаешь, что прекраснодушные, гуманные и романтические правители куда хуже, страшнее, опаснее для народа и страны, чем циничные прагматики.
Это я к тому, что третий юбилей, пришедшийся на эти дни, – 80-летие Горбачева, который тоже, если ему верить, действовал из лучших побуждений…

От благодарных подданных
Закон кармы не поддается ни осмыслению, ни отмене.
Счет благодеяниям Александра Второго не исчерпывается широко известными социальными реформами. Прекраснодушие императора отметилось и в национальном секторе политики. Оно не раз крайне дорого обходилось русским людям.
Можно вспомнить Балканские войны, в результате которых христианнейший народ Болгарии, за свободу которого мы пролили море русской крови, получил суверенитет и собственного монарха, после чего немедленно «лег» под Гогенцоллернов и воевал против нас и в Первую и во Вторую мировую войну. Аналогичным образом в ходе русско-турецкой войны 1877-1878 гг. обрела независимость Румыния, но… и это королевство возглавил принц из дома Гогенцоллернов-Зигмарингенов. Берлинский конгресс 1878 года, утвердивший итоги названной войны, предоставил также независимость Сербии и Черногории. Политическая доктрина независимой Сербии предполагала покровительство в отношении «турецких славян» (в том числе болгар) с целью вывести их из-под русского влияния. Сербы той поры мечтали о широком объединении всех южных славян и были готовы к объединению еще и с чехами, словенцами, словаками и даже украинцами, но… в рамках монархии Габсбургов, проповедовали программу «австрославизма». Такую вот благодарность получила Россия и лично Алекандр Второй.
Как ни крути, а выходит, что нашими штыками и нашей кровью на Балканах творилась немецкая политика.
Но есть пример и поближе, и полюбопытнее.
Император Александр Второй осыпал благодеяниями российских евреев. Он дозволил им проживать в Москве повсеместно. (К началу 1890-х годов, т.е. за какие-то 35 лет, в Москву вселилось свыше 70 тыс. евреев.) С 1856 года прекратился призыв еврейских детей в российскую армию. В 1859 году евреям-купцам первой гильдии было предоставлено право жить и торговать по всей России. В эти же годы были открыты для евреев такие города, как Николаев, Севастополь, Киев. В 1861 году уже все евреи – дипломированные специалисты получили право жить вне черты оседлости, и они же допускались на государственную службу. В 1865 году разрешено было принимать на военно-медицинскую службу евреев-врачей, а также был открыт «временный доступ» во внутренние губернии евреям-механикам, пивоварам, ремесленникам и мастеровым... Но практически этим правом смогли воспользоваться почти все евреи, кто хотел.
Как известно, царь был убит революционерами.
Идея цареубийства на этот раз возникла в комитете подпольной партии «Народная воля», куда вошли два поляка (Кобылянский и Квятковский), два еврея (Гольденберг и Зунделевич) и один русский (Михайлов). Первым подал мысль убить императора и предложил для этого свои услуги именно Гольденберг, как стало известно позднее по его собственным показаниям, опубликованным в «Историческом вестнике» за 1910 год. Однако было сочтено неуместным передавать дело убийства русского царя непосредственно в руки еврея. Покушение удалось 1 марта 1881 года, Александру была брошена бомба под ноги. Хотя бомбистами были русский Рысаков и поляк Гриневицкий, но история подготовки этого чудовищного преступления пестрит еврейскими именами террористов: Натансон, Шлейснер, Дейч, Айзик, Арончик, Аптекман, Девель, Бух, Гельфман, Фриденсон, Цукерман, Лубкин, Гартман и др. Как мы помним, их процент среди народовольцев вообще был высок.
В связи с сказанным – странный анекдот из реальности наших дней.
Как легко может заметить любой прохожий, в пространстве, отведенном храму Христа Спасителя, нашлось место для великолепного памятника Александру Второму Освободителю работы выдающегося скульптора наших дней Александра Рукавишникова. Внушительный и симпатичный монумент отлично вписывается в городской пейзаж Москвы.
Каково же было мое изумление, когда, обходя со вниманием сей памятник, я обнаружил из соответствующей надписи, что он сотворен попечением (и даже отчасти иждивением) не самых больших друзей русского народа – Бориса Немцова и Альфреда Коха. Известных, скорее, как пара русофобствующих плейбоев из еврейской политической тусовки недоброй памяти ельцинской поры.
Я задумался над этой загадкой: такие люди – и вдруг воздвигают бронзового колосса в честь «освободителя русского народа»? Как? Почему? С какой стати?
Немного разобравшись в ситуации, я успокоился, все встало на свои места.
Дело в том, что до революции, при первоначальном, настоящем храме Христа Спасителя, на том же самом месте тоже стоял памятник российскому самодержцу, и тоже Александру. Только не Второму, а Третьему, его сыну – чьи заслуги перед русским народом, пожалуй, побольше. Но вот с евреями у него все вышло не так, как у отца.
Взошедши на престол, сын убитого царя начал широкомасштабное преследование террористов и революционеров вообще. Кроме того, отчасти осознав недобрую роль евреев на трагическом опыте своего отца и развития революции, он попытался восстановить черту оседлости, стал возвращать обратно в ее пределы представителей «избранного народа», распространившихся по всей России. Понятно, что это едва ли было уже выполнимо даже для такого умного и волевого богатыря.
Особенное значение царь придавал избавлению от евреев Москвы. 29 марта 1891 года министр внутренних дел представил императору доклад о постепенном выселении евреев из Москвы и Московской губернии. Александр III написал на документе кратко: «Исполнить». Выселение еврейского населения было рассчитано на год. Эта задача была возложена на директора департамента полиции, товарища министра внутренних дел фон Плеве и на генерал-губернатора Москвы, брата царя – великого князя Сергея Александровича. Они во многом справились с задачей (не до конца), но отныне оба оказались обречены революционерами на казнь. За их гибелью от рук террористов стоит зловещая фигура Евно Фишелевича Азефа, возглавлявшего боевую организацию эсеров и направлявшего удар.
Не раз покушались и на самого Александра Третьего. Среди террористов оказался Александр Ульянов, старший внук Израиля Бланка. Его поймали и казнили. Узнав о его смерти, его младший брат Владимир Ульянов (будущий Ленин) поклялся страшно отомстить дому Романовых. Эту клятву личной мести он, как известно, сдержал до конца. Понятно, что памятник Александру Третьему, стоявший у храма Христа Спасителя, тоже был безжалостно разрушен большевиками.
Сообразив все названные обстоятельства, я разгадал загадку монумента. Воздвигнуть памятник царю-отцу, мирволившему евреям, но от них же и пострадавшему, вместо бывшего памятника царю-сыну, явившему во всем этом пример обратного, – это, конечно, тонкий символичный ход, остроумный реванш. Надо отдать Немцову и Коху должное: ребята ничего не делают просто так, не подумавши.
И ведь не придерешься! Крестьян этот царь освободил? Освободил. Памятник заслужил? Заслужил. Так понимает дело каждый рядовой обыватель.




ПРОБЛЕМЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И ИНТЕРЕСЫ РОССИИ219

В предложенном выше заглавии есть два совершенно никому не понятных слова. Первое – «глобализация». Второе – «Россия». Начну со второго, как наиболее общевсуеупотребительного.

Что есть Россия?
Наиболее расхожее понимание Родины-России, запечатленное в классических шедеврах поэзии и прозы, а также в популярных песнях («То березка, то рябина, Куст ракиты над рекой: Край родной, навек любимый, Где найдешь еще такой?»), приравнивает это понятие к типичному ландшафту Среднерусской возвышенности. Но я как человек, объездивший всю нашу необъятную страну, видевший ее океанические и морские побережья, тайгу, тундру, степи, горы и пустыни, категорически возражу против такой увязки. Ландшафт России настолько разительно разнообразен, даже контрастен, что нет никакой возможности отождествить нашу страну с какой-либо ее частью, это будет несправедливо по отношению к другим частям.
Если мы от географической карты обратимся к политической, то станет ясно также, что кусок суши, очерченный нынешней пограничной линией, тоже невозможно отождествить с Россией. Не буду вдаваться в этот вопрос, но выражу уверенность, что у нас в стране лишь немногие единицы в душе считают нынешние границы России справедливыми и незыблемыми. Не говоря уж об их исторической изменчивости: Россия была гораздо меньше, чем сейчас, она была гораздо больше, чем сейчас, сегодня она (в смысле мерцающей, неустойчивой границы) вообще фантомна и может измениться в любой миг, но так или иначе, сказать, что Россия в ее нынешних границах – это и есть настоящая Россия, ни у кого не повернется язык.
Тем более никто не захочет олицетворить Россию с ее нынешним строем и режимом. Да это и неосторожно с точки зрения исторической идентичности. Россия была феодальной, была капиталистической, была социалистической, снова стала капиталистической, будет еще бог знает какой… Она была феодально-раздробленной, была монархической, в ней была диктатура партии большевиков, диктатура Сталина, олигархия, автократия (все четыре последние – в упаковке республики). Она была национальным государством, Российской империей, Советской империей, сегодня имеет шанс вновь стать национальным государством… Словом, решительно никакой возможности поставить знак равенства между страной и образом правления у нас нет.
С метафизической точки зрения однозначно охарактеризовать Россию тоже затруднительно. Если христиане выдвигают концепцию «Россия – домен Богородицы» (знать бы еще, что это такое), то для мусульманина, как нам внятно объяснил Г. Джемаль, «Россия – территория войны» (ислама с шайтаном). Ну, а для западного политолога Россия, прежде всего, есть полуничейная кладовая, которую надо как можно быстрее прибрать к надежным рукам: вот и вся метафизика. С каковой мы тоже вряд ли согласимся...
Итак, есть ряд апофатических (идущих от отрицания) определений России: Россия – это не ландшафт, не территория, не строй, не режим, не метафизическая сущность, не … не … не … Такие определения можно умножать. Но теория дефиниций не допускает оперирования апофатическими определениями. Определение должно быть позитивным: Россия – это вот то-то и то-то. Каково же оно, это позитивное определение? Что именно делает Россию – Россией, без чего она превращается в абсолютно пустое, бессодержательное, как мы убедились, слово?
Мне легко ответить на этот вопрос именно потому, что я объездил всю великую страну, жил и в Калининграде (крайний Запад) и на Камчатке и острове Беринга (крайний Восток, дальше – уже Америка), был в Мурманске (Север), Ташкенте, Баку и Тбилиси (Юг), жил полгода в выскогорной Балкарии, хорошо повидал Прибалтику и Крым, Новосибирск, Омск и Пермь, Поволжье, Ростов-на-Дону, Одессу, Карпаты и Закарпатье, отлично знаю всю среднюю, «историческую» Россию… И везде, где бы я ни бывал, я чувствовал себя дома, на Родине. А почему? А потому, что вокруг меня всегда были русские люди, звучала русская речь, я повсюду попадал в русскую культурную среду, где я понимал других и меня понимали с полуслова, ибо у нас, русских, глубоко общая ментальность, общая культурно-историческая матрица, платформа. И для меня существует совершенно незыблемая, проверенная всем опытом жизни аксиома: Россия – это государственно-политическая ипостась русского народа. Россия есть не что иное как русский народ (содержание) в его исторической государственной упаковке (форма). Форма, упаковка может меняться от века к веку, но Россия остается сама собой до тех пор, пока самим собой остается ее содержание – русский народ. И только.
Мой чисто эмпирический вывод полностью подтвержден наукой. Передо мной – богатейшим образом документированный труд кельнского профессора истории Андреаса Каппелера «Россия – многонациональная империя. Возникновение. Развитие. Распад» (М., 1997). Если не считать неудачного названия (Россия, по меркам мирового юридического сообщества, например, по нормативам «Фридом Хаус», есть не много-, но мононациональная страна), в этой книге содержатся совершенно неоспоримые наблюдения и выводы. Среди которых наипервейший состоит в том, что Россия – вовсе не плод равного труда многих народов. Нет! Только один, и именно русский народ, умножаясь и продвигаясь на Север (XI-XIV), на Восток и Юг (XVI-XIX), на Запад (XVI-XX), раздвигал границы своего государства и присоединял к России другие народы – кого добром (многие сами просились, как грузины или казахи, а многие просто не возражали, как финны или молдаване), а кого и силой. Претензии татаро-монголов (XIII-XIV) и евреев (ХХ) на роль государствообразующего народа были, как это уже можно утверждать, краткосрочны и несостоятельны. Государствообразующим народом России был и остается в веках один лишь русский народ.
Легко проделать мысленный эксперимент: представить, что вдруг не стало одного из народов, населяющих Россию (любого, на выбор, даже самого крупного после русских). И что? Изменится ли что-то в составе российских земель и границ? В ее строе? В ее всемирном духовном облике? В ее общем, «усредненном» менталитете? Ничего ровным счетом.
А теперь на минутку представьте, что не стало русских. Ясно, как божий день, что в тот же миг не станет и России, она перестанет быть сама собой – и материально, и духовно. И дело не только в общеупотребительном русском языке-медиуме (он-то как раз останется), но прежде всего в физическом присутствии русских во всех уголках страны, и в покрывающей всю ее русской доминантной ментальности. Можно спорить о том, что составляет суть русской идентичности. Но невозможно оспорить, что основу идентичности России как страны составляет имено русскость.
Таким образом, говоря об интересах России в целом (в данном случае в аспекте глобализации), я имею в виду в первую очередь интересы русского народа.

Что есть глобализация?
Теперь о глобализации. Спорят и рассуждают об этом феномене много (есть даже целый институт проблем глобализации), а в подтверждение его реальности выдвигают, главным образом, четыре соображения:
1) мир становится единым в смысле информационном, в любой точке мира вы подключаетесь к интернету и получаете нужную информацию – и обратно: нечто, произошедшее где угодно, становится тут же известным везде, где угодно;
2) мир становится единым (или почти единым) в смысле финансовом, вы можете, не сходя с места, совершить сделку в любой точке мира, а попав в другую страну – обменять одну валюту на другую или использовать электронные деньги;
3) мир становится единым в смысле разделения труда в процессе создания промышленных и всех иных продуктов, транснациональные корпорации обеспечивают занятость населения, независимо от страны проживания;
4) мир становится единым в смысле быстрого и легкого достижения любой точки земного шара с помощью современных транспортных средств: тринадцать часов полета, и вы хотите – в Нью-Йорке, хотите – на Камчатке.
Отсюда делается вывод о неизбежном полном единстве мира, о его столь же неизбежной конечной однополярности и о существовании некоего единого, якобы, человечества, которому, ясное дело, просто необходим единый центр управления – единое мировое правительство (претендент на роль управляющего центра особо не прячется). Нам внушается мысль, что глобализация неотвратима и необратима и что финал ее – «конец истории» – именно таков, как сказано выше.
Но так ли это все на деле? Нет, не так. Для того, чтобы понять это, надо воспарить над современностью и окинуть взором довольно значительныйпериод истории.
Давайте задумаемся и вспомним: а разве раньше никогда не было такого феномена, как глобализация? Разве впервые перед нами разворачивается некий глобальный проект? Конечно же, в истории человечества бывали и раньше глобальные проекты, и далеко не один раз. Просто все дело в том, что представления о Земле были другими, они менялись со временем, и претензии на глобальность, соответственно, тоже менялись не один раз.
Первый глобальный проект развернулся при Александре Македонском (356-323 до н.э.). Тогда никто еще не ведал и не подозревал, что Земля – круглая, что на свете есть материки Америка и Австралия, о Китае тоже никто еще не имел представления (первое большое государство Западная Хань создано там в середине 1 века до н.э.). Ясно, что никто и не стремился взять под контроль эти регионы. Более того, не все вообще открытые эллинами земли интересовали глобалистов того времени. Ибо под словом «мир» подразумевалась лишь «ойкумена» – очеловеченное, окультуренное человеком пространство. Отправляясь в свой поход, Александр заключил мир с кельтами, скифами, фракийцами и трибаллами. Он отлично знал об их существовании, но интереса к их землям, лежащим на севере, не питал никакого: это были дикие земли, заселенные, с его точки зрения, недочеловеками – зачем было туда двигаться? Ни чести, ни славы, ни реальных драгоценных приобретений, ни культурных открытий. Контроль над миром в то время подразумевал исключительно контроль над древними культурными государствами – и именно туда устремил свои войска Александр: Персида, Египет, Сирия, Палестина, Вавилония, Месопотамия, Сузиана, Парфия, Мидия, Ариана, Согдиана, Бактрия (эллины дошли до Ходжента, Самарканда, Кандагара) и, наконец, венец стремлений – Индия. Вот что такое была пресловутая «ойкумена», вот на что замахнулся Александр, вот каков был масштаб первого глобализационного проекта в истории человечества!
Надо сказать, Александр во многом преуспел. На большей части территории, завоеванной его войсками, на добрых триста лет установился период так называемого «эллинизма», когда ментальной доминантой стала эллинская культура, наука, философия, религия, а административное и военное устройство копировало греческие аналоги. Яркий пример – Египет, где даже династия фараонов Птолемеев, основанная соратником Александра, просуществовала вплоть до Клеопатры, утвердив свой трон в городе, не случайно названном Александрией.
На смену Эллинскому пришел новый глобализационный проект – Римский. К тому времени представления о мире, в том числе окультуренном, весьма расширились (хотя Землю по-прежнему считали плоской), и в сферу латинских амбиций – pax Romana – попали уже и те территории, на которые не приходило в голову позариться Александру: Иберия, Галлия (Циз- и Трансальпинская), Фракия, Германия, Паннония и даже далекий туманный Альбион с Каледонией. Вершиной римского глобализационного проекта стал 146 г. до н.э., когда одновременно пали Карфаген, с которым шла война за мировое господство, и Коринф – последний независимый центр былого эллинского величия.
Глобализационным был и Исламский проект в виде Арабского халифата, захвативший территорию размером примерно с империю Александра. Покушались и на большее, на Запад (Испанию так-таки захватили), но наткнулись на сильного противника и вынужденно остановились.
Не меньшими были глобальные претензии Империи франков, но у них было существенно меньше сил, чем у арабов (сарацинов).
О господстве над всем миром мечтали Чингисхан и Тамерлан. Монголам мало было покорить великий Китай и всю Сибирь, они намеревались подчинить себе и Европу, уже преуспевали в этом, и только случай остановил это намерение. Но до земель, на которых некогда раздавались шаги македонской фаланги, они-таки дошли. И Среднюю Азию и даже Индию (в отличие от Александра) покорили. Сомневаться в глобальных претензиях Монгольского проекта не приходится.
А разве не глобальным был некогда замах Священной Римской империи германской нации, включивший в себя не только Испанию, Нидерланды и многие иные страны Центральной и Западной Европы, но и открытую уже к тому времени Латинскую Америку и земли Карибского бассейна?
А Испанский глобальный проект, пришедший на смену Священно-Римско-имперскому в результате ухода со сцены Карла V?
А разве можно забыть Английский (Великобританский) глобальный проект, соперничавший с Испанским до 1588 г. (крушение Великой Армады), а затем, уже в XIX веке, вобравший в себя не только Северную Америку, Австралию, Новую Зеландию, Индию, но и далекие Танганьику и Фолклендские острова, замахивавшийся на Афганистан, Персию, Азербайджан, Южную Африку и Китай? К этому времени основные географические открытия были уже совершены и претензии на мировое господство стали глобальными уже в современном смысле слова. Эти претензии у англичан де-факто погасли в ходе Второй мировой войны, но угольки тлеют и до сих пор. «Правь, Британия, морями», – раздается и поныне.
На каком-то периоде времени Французский глобальный проект затмил Английский; Наполеон, как когда-то Александр, намеревался покорить весь мир и ради этого не только растоптал всю Европу, но завоевал Египет, Сирию, Магриб, отправился в заснеженную Россию…
Мировое господство грезилось и Вильгельму Гогенцоллерну, и Адольфу Гитлеру, оформляя глобализационную мечту немцев.
А Советский проект? Вспомним – в гербе СССР, в самом центре, находился именно земной шар: таков был истинный масштаб коммунистического проекта, всем открытый напоказ. И вся советская утопическая литература, включая диссидентствующих фантастов Стругацких, внушала читателю: ну конечно же, само собой, будущее человечество будет единым (коммунистическим, разумеется), и управлять всем миром будет единое, мудрое и справедливое правительство, в котором будут достойно представлены все народы. Разве мы это забыли?
Сегодняшний проект глобализации (читай: мирового господства) однозначно связан с Соединенными Штатами Америки. Именно эта страна, оставшись на какое-то время единственной сверхдержавой после крушения СССР, пытается сегодня подобрать под себя весь мир, открыто заявляя о том, что имеет свои интересы везде и всюду, в каждом уголке Земли. «Последним сувереном» назвал ее поэтому Бжезинский, не подозревая, что суверен-то как не первый, так, конечно же, и не последний.
Можно было бы перечислять и далее, вспомнив, к примеру, тысячелетнюю империю майя, завоевания инков или турок (сельджуков и османов) и других народов, которым не дано было ни столько сил, ни такого кругозора, чтобы отметиться в истории так, как это сделали вышереченные. Но дело не в том, чтобы скрупулезно перечислить все подобные попытки. Дело в том, чтобы ответить на вопрос: ставит ли современный американский глобализационный проект точку в данном процессе. Вправду ли нас уже посетил конец истории. Или перед нами – лишь многоточие.
Коль скоро мы постигли, что глобализация есть процесс постоянно действующий, циклический, в котором один цикл идет на смену другому, мы можем выделить в нем пять закономерностей, которые помогут прояснить этот вопрос.

Закономерности глобализации
1. Глобализация почти всегда происходит, в полном соответствии с диалектикой, в борьбе двух (или более) конкурирующих, противоборствующих проектов. Исключения (например, Монгольский проект, практически не встретивший противодействия) крайне редки.
Так, проекту Эллинскому, олицетворяемому Александром Македонским, на деле в течение долгого ряда предшествующих десятилетий противостоял проект Персидский. В ту эпоху он олицетворялся Дарием, но до Дария были Кир, Ксеркс, Камбис и другие персидские цари, агрессии которых противостояло эллинское сообщество и борьбе с которыми отдал всю жизнь отец Александра, царь Филипп. Александр лишь сумел добиться решительного перелома в этой затянувшейся борьбе за мировое господство.
Римскому проекту яростно и с переменным успехом (Ганнибал стоял под священными стенами Рима) противостоял проект Карфагенский.
Арабам противостали франки.
Испанцам – англичане.
Англии – Испания, Франция, Германия по очереди.
Франции – Англия.
Германии – Россия (в т.ч. СССР).
России (в обличье СССР) – Америка.
Сегодня мы видим, что Американскому проекту глобализации чем дальше, тем больше противодействует Исламский проект, тоже претендующий на глобальность. За ним вырастает гигантская тень Китайского проекта. А внимательный взгляд различит за этой тенью и Индийский, и Бразильский проекты…
2. Победа того или иного глобального проекта над конкурентом часто бывает полной, иногда молниеносной и от того – безмерно убедительной (вспомним единовременную победу Рима сразу над Карфагеном и Коринфом, или крушение Великой Армады, или Ватерлоо, или безоговорочную капитуляцию Германии, или крах СССР). Какие эмоции распирают грудь победителей!
Но эта победа никогда не бывает окончательной.
Рано или поздно очередной глобальный проект обязательно проваливается, а очередная мировая держава обязательно разваливается – и хорошо, если не хоронит под собой своих создателей, как это произошло с эллинами и римлянами.
3. Развал очередной мировой державы всегда происходит именно и только по национальным границам. В ходе этого развала возникают многочисленные национальные государства. Это легко подтвердить примерами, в том числе из недавнего прошлого (Австро-Венгерская, Оттоманская, Российская империи, СССР и др.). Почему? Потому что в этом проявляется первый закон элит. Его сформулировал еще Гай Юлий Цезарь, и он звучит так: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме».
Как только национальные элиты усиливаются в имперском лоне (а это рано или поздно неизбежно происходит, потому что без национальных элит управлять империей невозможно), они неизбежно требуют себе всей полноты власти в своем национальном ареале. И при первой же возможности разрывают ослабевшую империю на куски, потому что лучше быть полновластным владыкой в нищей и коленопреклоненной стране, чем, к примеру, всемогущим членом Политбюро ЦК КПСС, которого в один прекрасный миг могут превратить в лагерную пыль (или триумвиром, или тетрархом, которого в любой момент может отравить на пиру коллега или заколоть наемный убийца).
4. Локомотивом очередного глобального проекта как правило является тот или иной этнос, в силу неких причин размножившийся и усилившийся до тех пределов («критическая масса»), когда он начинает индуцировать пассионарность вовне и предъявлять претензии на мировое господство. Как только он становится в состоянии это сделать, он обязательно это сделает. Но как только потенциал данного этноса физически исчерпывается, надламывается (монголы, немцы, русские), либо сам этнос биологически перерождается (римляне) или раздробляется (англичане), – с ним вместе рушится и весь проект. Таков закон.
Иногда роль локомотива берет на себя этническая химера, когда из двух этносов, находящихся на пике пассионарности, подчиненный этнос выполняет роль тела, подчиняющий – роль головы.
Локомотивом проекта Александра Македонского были эллины (чтобы быть точным – этническая химера: греки плюс македоняне).
Локомотивом Римского проекта – латиняне, жители области Лациум.
Исламского проекта – арабы.
Франкского – франки (германское племя).
Священной Римской империи, а потом Германской Империи и Третьего Райха – немцы.
Испанского – испанцы.
Великобританского – англичане.
Французского – французы.
Советского – евреи плюс русские (этническая химера).
Американского – евреи плюс англо-саксы (этническая химера).
Китайского – китайцы.
Индийского – индусы.
И так далее.
5. Свои претензии на мировое господство этнос-глобализатор пропагандистски оформляет как некую великую миссию. На витрине очередного глобализационного проекта никогда не вывешиваются грубые материалистические цели поглощения земель и иных ресурсов, захвата богатств и культурных ценностей, эксплуатации побежденных. О нет! Всегда речь идет об экспансии добра. Всегда завоевываемому, покоряемому миру предлагается в качестве награды нечто весьма привлекательное.
Александр Македонский искренне считал, что он несет побежденным народам высший свет истинной культуры. Трехсотлетнее господство эллинизма после его смерти доказывает, что он не очень-то ошибался.
Римляне шествовали по миру, высоко неся идею права («пусть рухнет мир, но торжествует закон!»; недаром высшей наградой было римское гражданство – уравнивание в правах для покоренных народов). Ну что ж, римское право до сих пор лежит в основе законодательства всех развитых стран, теперь уже и России.
Исламисты несли и несут как высшее благо – истину Пророка.
Франки и испанцы – несли истину Христа.
Англичане – идею цивилизации и прогресса, то, что Киплинг называл «бремя белого человека».
Французы – «либертэ, фратернитэ, эгалитэ» (вспомним, что Наполеон первым делом дал русским крепостным свободу; правда, они это не оценили, как и испанские герильеры).
Немцы, в отличие от прочих, никогда ничего позитивного никому, кроме самих себя, не обещали, их претензии на мировое господство всегда были неприкровенны – возможно именно поэтому все их проекты оказались краткосрочны и плохо для них кончались. Данное исключение подтверждает правило.
Еврейско-русский проект пытался пленить мир восхитительным блеском коммунистической мечты, вечным интернациональным царством изобилия, добра и справедливости.
Еврейско-американский проект – достоинствами демократии. «Америка представляет собой ослепительный свет», – заявил президент Буш накануне вторжения в Афганистан. И в дальнейшем, обосновывая завоевательную миссию американских солдат в разных уголках мира, он неоднократно расшифровывал: свет демократии.
Отделить, где в подобных прокламациях кончается дымовая завеса, а где начинается реальное миссионерство, я не берусь.

В чем интерес России
Интерес русского народа (интерес России) сегодня определяется итогами его развития, с которыми он окончил ХХ век и вошел в век XXI.
Эти итоги неутешительны.
Основной из них состоит в подрыве сил и генофонда в результате: 1) раскрестьянивания (то же самое мы видим и у других белых христианских народов); 2) четырехступенчатого геноцида в течение одного столетия; 3) подъема и краха собственного глобализационного проекта (он же всемирная коммунистическая утопия). Все или почти все прочие проблемы, стоящие сегодня перед русским народом (а значит и перед Россией) – производные от вышеуказанного основного итога.
Отсюда главный вывод: русский интерес на данном этапе состоит в реставрации собственного (русского) этноса. Все, что способствует этому, есть абсолютное благо России; все, что мешает – абсолютное зло.

Краткие выводы
Итак, как же согласуется очередной виток глобализации (в еврейско-американском исполнении) с интересами русского народа? Кто мы сегодня, по большому счету, – глобалисты или антиглобалисты?
После того, как мы поняли, что все внешние аспекты глобализации, перечисленные в начале статьи, не только не отражают действительную сущность процесса, но напротив, лишь маскируют ее, после того, как мы постигли истинную, исторически неизменную суть глобализации, нам нетрудно ответить на эти вопросы.
Пока мы, русские, сами были носителями глобализационной идеи (коммунизма и всемирной советской власти), мы были глобалистами. Это естественно.
Что будет, если мы вдруг снова решим осчастливить мир глобализацией по-русски, предложим человечеству свой собственный новый проект, свою «экспансию добра»? Будет то же, что с глубоким стариком, женившимся вдруг на молодухе: два дня эйфории, а затем полный и окончательный карачун.
Что будет, если мы постараемся вписаться в столь убедительно, картинно торжествующий ныне, но исторически обреченный на относительно скорую гибель проект глобализации а-ля США (плюс Израиль)? Вдруг наши правители соблазнятся посулом вхождения в неоимперскую элиту, в пресловутое «мировое правительство»? Захотят приобщиться к могуществу «последнего суверена»? В этом случае нас, русских, используют как буфер, как пушечное мясо, как один большой природный гео- и биоресурс, переведут на нас по возможности стрелки агрессивного потенциала Исламского, а там и Китайского проектов…
В результате во внешней политике мы получим – зону враждебности и отчуждения по всему периметру границы: со стороны мусульманского, яро-антиамериканского Юга, равно как и со стороны латентно промусульманского и антиамериканского Запада, а также со стороны Китая, который болезненно реагирует на любое усиление Америки (и особенно на укрепление российско-американских и российско-натовских отношений) и неизменно и дальновидно поддерживает мусульман на Ближнем Востоке.
В экономике мы окончательно превратимся в сырьевой придаток Запада, обреченный на рабский труд (в лучшем случае) и вымирание.
Во внутренней политике мы получим – во-первых, ползучую гражданскую войну между этническими мусульманами и русскими, а во-вторых – полностью полицейское государство, предназначенное исключительно для всемерного подавления народного возмущения тем, что происходит в политике и экономике страны.
То есть: тот же карачун, только в профиль.
Поэтому нам, во-первых, должна быть теоретически совершенно ясной и понятной необходимость держаться в стороне от любого глобалистского соблазна, неважно от кого он исходит, от внешнего или внутреннего врага. (Ибо тот, кто предлагает нам подобный соблазн, есть заведомый враг народа.)
Во-вторых, нас уже теперь должна заботить вполне практическая задача: не оказаться бы погребенными под обломками очередного глобализационного проекта, одержавшего временную победу. Мы не должны обольщаться триумфом очередной «сверхдержавы» – США, но должны постоянно иметь в виду перспективу ее неизбежного и довольно скорого крушения. И работать на эту перспективу во имя будущего. Не только не позволяя втягивать себя в орбиту еврейско-американских интересов, как это сейчас нередко случается, но и торпедировать (желательно чужими руками, поскольку сами мы временно слабы) эти интересы повсеместно. Падающего – толкни, как сказал классик.
Надо понимать, что борьба с Исламским проектом может окончиться только пирровой победой США, вслед за чем израненной, ослабленной Америке будет нанесен добивающий удар Китаем. Coup de grâce (последний удар из милосердия), как говорили в старину. И что тогда станет с ее сателлитами?
Нам не нужно похмелье в чужом пиру. Мы должны либо остаться над схваткой, либо вначале тайно, а затем явно встать под знамена грядущего победителя. Не следует думать, что история предоставляет выбор между хорошим и плохим. Она, как обычно, дает выбирать лишь между плохим и худшим, и цена ошибки тут – полная гибель.
Только так мы сможем решить задачу элементарного выживания русского народа. Задачу, вне которой, при всей ее кажущейся примитивности, невозможно вообще говорить о нашем будущем, о будущем России и всех населяющих ее народов.
При этом мы, разумеется, будем пользоваться всеми благами глобализации, даже когда доллар в качестве главной мировой валюты будет заменен юанем.




III. УГРОЗЫ И ВЫЗОВЫ


УКРАИНО МОЯ, УКРАИНО!220
Итак, перелом в истории современной Украины наступил. Реперная точка пройдена, историческая развилка осталась позади. Двадцатилетний «дранг нах Остен» – экспансия украинских националистов, наползавших на страну шаг за шагом – увенчался взятием Киева. Столица всей страны, со всеми административными центрами управления, перешла под их контроль, назначены новые министры «от Майдана», штаб «Правого сектора» разместился в захваченном особняке украинской Компартии. Словом, украинская национальная революция состоялась, власть переменилась. Пора теоретически осмыслить произошедшее.
Что произошло и каковы будут последствия для русских и России?

Первый уровень рассмотрения – политологический. Перед нами – убедительный и позорный провал, крах политэкономической и геополитической, а заодно и конспирологической теории. И полнейший триумф этнополитической теории, триумф этнополитики как науки. Поскольку все произошло как по-писаному, в полном соответствии с ее законами. А именно.
На наших глазах, вопреки расчетам российской политики, уповавшей на «разумный» политэкономический подход, победили национальные эмоции и инстинкты, победил национализм. Как это и должно было быть. Процесс украинского этногенеза, с переменным успехом развивавшийся более ста лет, вошел в свою главную, решающую фазу и властно потребовал создания национального государства, государства-этнократии. Развернуть этот процесс вспять так же невозможно, как запихнуть икру обратно в лосося.
Все попытки по-иному объяснить произошедшее несостоятельны. Как несостоятельны у горе-теоретиков поиски причин распада СССР в предательстве Горбачева, в происках Запада, словом везде, только не там, где они были на самом деле: в самом СССР, в принципах его устройства, в его дефективных основах. Точно так же поверхностны и бесплодны попытки исходить из мотивов социального недовольства революционеров правительством Януковича, властью олигархов или отказом от вхождения в ЕС. Либо усилиями и интригами НАТО и вообще Запада. Хотя все это, разумеется, имело место, но к глубинным основаниям революции, всколыхнувшим гигантские народные массы на всем пространстве от Киева до Львова, не имеет отношения, как и любые другие субъективные факторы.
Украинский национализм есть точка опоры, благодаря которой только и мог состояться переворот. Это истинный движитель, глубинная причина, без которой никакие усилия Запада, никакие политтехнологии, ни даже народное возмущение не имели бы успеха. Как русский националист я могу только завидовать украинским националистам. Ну, а то что Запад не делает ошибок и очень точно разыгрывает свою партию, говорит только о высоком профессионализме его стратегов, которые, в отличие от наших, этнополитику знают и уважают.
Не случайно победа украинской революции – это победа именно западной половины Украины, где проживает самая бедная, зато самая пассионарная часть населения, собственно украинский народ. Недаром именно там, в западных областях Украины мы наблюдаем самую высокую рождаемость по стране: 17 детей на 10 женщин. Это многое, если не все, объясняет, ведь подъем пассионарности этноса всегда совпадает с подъемом рождаемости и никогда – с ее спадом. Но что значит «собственно украинский народ»?
Нужно ясно понимать: население Украины делится сегодня на два народа.
Первый – собственно украинцы – имеет четкую и ясную национальную идентичность, осознает себя как единый народ, твердо знает свои национальные цели. Украинцы знают, чего они хотят:
1) преобразовать аморфную, криптофедеративную полусоветскую Украину – в единое и неделимое Украинское национальное государство;
2) преобразовать доставшееся в наследство от СССР многонациональное население Украины – если не в украинскую этнонацию (это на данном этапе невозможно по определению), то для начала хотя бы в украинскую политическую нацию, единую по языку, менталитету и национальному самосознанию, национальной идентичности.
Особо важно подчеркнуть, что свою украинскую идентичность этот народ выстраи­вает на принципиальном и тотальном отторжении от всего русского, вплоть до непризна­ния общерусских корней, общей истории. «Украина – не Россия»: это для украинцев фун­даментальная аксиома.
Ядром и локомотивом этого, народившегося за сто пятьдесят лет, украинского эт­носа выступают т.н. «национально свидомые украинцы» (то есть, национально созна­тельные), которых украинская интеллигенция выращивала десятилетие за десятилетием, пройдя через горнило войн (Первая, Вторая мировая, войны гражданская и партизанская) и репрессий. Особенно в пяти западных областях. Эпицентром украинского этногенеза является Галичина, Львов, но его метастазы распространились уже по всей Украине, осо­бенно за последние два десятилетия, дойдя даже до Новороссии и Крыма и овладев соз­нанием молодежи.
Все революции вначале происходят в головах, и украинская национальная рево­люция, которую мы наблюдаем, – не исключение. Гигантские массовые подвижки в обще­ственном сознании произошли за двадцать два года «незалежности», и вот результат пе­ред нами, и развернуть его вспять никакие технологии уже не смогут.
Второй, другой народ Украины – аморфен во всех отношениях, он не имеет четкой и ясной национальной идентичности. Это, скорее, конгломерат этносов, объединенный украинским согражданством и состоящий из:
русских, постепенно денационализирующихся и, в жестокой обиде на предав­шую их Россию, перенимающих если не этническую, то политическую украинскую иден­тичность («украинские русские»),
малороссов, то есть недоукраинизированных, с точки зрения «свидомых», укра­инцев, или «паспортных» украинцев, не желающих расставаться с общерусской (хотя не великоросской) идентичностью, не желающих забывать о своих корнях и подвергаться усиленной и насильной украинизации,
«совков», чья этническая идентичность вообще размыта, стерта в результате советского интернационального воспитания (именно эти люди не дают в обиду памятники обер-русофобу Ленину),
диаспор болгар, румын, венгров, цыган, греков, евреев и т.д.
Что объединяет этих людей, кроме нежелания подчиниться диктату «свидомых», да приверженности русском языку? Однако языковая идентичность – это лжеидентичность, в отличие от этнической. Она не выстоит в грядущем столкновении.
Этот второй народ очень хорошо знает, чего он НЕ хочет: форсированной насиль­ственной украинизации. Составляющие его элементы не в восторге от оголтелой украин­ской националистичности, от посягательств на русский язык, от навязывания украинской мовы, не имеющей мировых перспектив, и «украинства» как стиля жизни и образа мыш­ления. Они не желают молиться на портреты Грушевского, Петлюры и Бандеры, прися­гать на лояльность «украинцам», коих они вызывающе именуют то западенцами, то бандеровцами, а то и фашистами. Они за тесные экономические связи с Россией, за деше­вый российский газ и бензин, но против поглощения их российским олигархатом. Словом, они за скромный достаток и спокойную жизнь, которых «украинцы» посулить им не могут. Но при этом все клянутся в верности «единой и неделимой неньке-лельке».
Однако мы понимаем: знающий, чего он хочет, и знающий лишь, чего он не хочет, – находятся далеко не в одинаковом положении. Даже при прочих равных условиях вто­рой всегда проиграет первому.
Понятно также, что с такой нечеткой, размытой идентичностью, не имеющий твер­дого целеполагания, этот «второй народ» не сможет отстоять свои права и интересы пе­ред натиском ярых украинизаторов Украины, взявших власть в Киеве.
Поэтому надо ясно понимать: если все пойдет и дальше в том направлении, кото­рое намечено Майданом, то не пройдет и двадцати лет, как в результате люстраций, ре­прессий, этнических чисток и этноцида (через подавление русского языка и культуры, Русской православной церкви Московского Патриархата), усиленной украинизации и т.д. на самой важной границе России возникнет весьма цельное идеологически и политически Украинское национальное государство. Которое все будет сверху донизу выстроено на идее отторжения от России, противопоставления ей. Оно будет вести политику, фрон­тально противоречащую российским интересам. И для начала лишит нас Черноморского флота.
Так гарантирует теория этнополитики.

Второй уровень рассмотрения – политический
Мы наблюдаем в высшей степени наглядный и убедительный крах изжившей себя имперской модели российского будущего. Вряд ли даже среди членов Изборского клуба – самых пылких сторонников имперской идеи – найдется сегодня идиот, сохраняющий на­дежду на воссоединение России со всей Украиной в рамках какого бы то ни было эконо­мического или политического проекта, на втягивание этой страны целиком в орбиту рос­сийской политики.
Более того: перед нами закономерный крах всего российского империализма от Сталина до Путина.
Что как не опрометчивый захват Сталиным в 1939 году Галичины привело нас к распаду Советского Союза в 1991 с потерей всей Украины? Ибо именно галичане, на­следники Бандеры, стали локомотивом этого распада и подарили украинской элите но­вую, актуальную идеологию государственного строительства, основанную на отторжении как от коммунизма, так и от России. Эту идеологию мгновенно взяли на вооружение все новые руководители Украины, она оказалась им нужна для самоутверждения. В резуль­тате сталинский империализм дорого нам обошелся.
А чем как не проявлением имперского мышления со стороны самонадеянного Хрущева была передача Украине Крыма (мол, а куда они все денутся)? Этим же импер­ским синдромом психологически объясняется и то пренебрежение, которое с ельцинских времен характерно было для Кремля в отношении оторвавшейся от нас Украины (опять-таки: а куда она денется!). Киев для нас, на самом деле, важнее Вашингтона, но вместо профессиональных послов, карьерных дипломатов высшей квалификации, там сидели комические персонажи: Виктор Черномырдин и Михаил Зурабов. Что могли понимать в большой политике эти мелкие «решалы» российского олигархата?!
Сугубый крах демонстрирует на Украине неоимперская политика Кремля, основы­вающаяся на марксистском политэкономическом подходе, идущем прямо вразрез с этнополитикой. Киевские события дали жестокий урок всем Прохановым и Чубайсам с их «ли­беральным империализмом» – голой экономической экспансией, грубо говоря.
Сегодня всем должно быть уже ясно, что всей Украины нам уже не видать никогда. Для нас – для России, для русских – нет другого решения украинской проблемы, кроме раздела Украины и нашего последующего воссоединения с ее Юго-Востоком (Левобере­жье, Новороссия, Крым). Но уже не в рамках Российской неоимперии, а в рамках Русского национального государства, исходя из международно признанного принципа воссоедине­ния разделенной нации. Русской нации, само собой разумеется.
Ничего другого нам не остается. Об этом варианте я твержу уже лет двадцать, но сегодня его необходимость должна стать очевидной для всех.
Это значит, что пришло время менять всю концепцию государственного строи­тельства. Переходный период закончился. Модель империи окончательно скомпромети­ровала себя как несостоятельная. На повестке дня – утверждение модели Русского на­ционального государства. По всем направлениям и параметрам.
Так диктует нам этнополитика. Так требует логика событий.

Почему именно и только Юго-Восток?
Что такое Юго-Восток Украины? Как он сложился?
К этому географическому объекту относятся (помимо Крыма) Одесская, Николаев­ская, Херсонская, Запорожская, Днепропетровская, Донецкая, Харьковская, Сумская и Луганская области. Девять областей плюс автономная республика. Плюс, по логике ве­щей, также русское Приднестровье, которое замыкает собой Новороссию и уже офици­ально потребовало воссоединения с Россией.
Напомню, что большая часть всего этого оказалась в составе Украины в результа­те мирного договора большевиков с немцами, так называемого Брестского мира, который самим Лениным именовался не иначе как «похабный мир». Современная российско-украинская граница проведена немецким штыком, об этом не надо забывать. Именно этим объясняется тот, например, факт, что Область Войска Донского, населенная дон­скими казаками и представлявшая в дореволюционной России самостоятельную админи­стративно-территориальную единицу, оказалась разрезана пополам. (Большевики сочли потом за благо сохранить это разделение, но не они на него посягнули.) Хотя даже тогда немцы-победители, диктовавшие свои условия, не посмели оторвать от России Тавриче­скую губернию с Крымом.
Говоря о государственной принадлежности этих территорий, надо прежде всего поставить вопрос: что такое историческая Украина? С какого времени мы можем говорить об украинской государственности? С какого момента Украина выступает в качестве субъ­екта международного права?
Не углубляясь в особо далекие времена, возьмем за аксиому, что к 1654 году, ко­гда состоялось пресловутое воссоединение Украины с Россией в результате Переяслав­ской Рады, Украина таким субъектом, безусловно, уже была. И представляла она на кар­те мира кусок континентальной суши, не имевший выхода к морю и составлявший по сво­ему объему ровно одну пятую часть современной Украины. Ее граница на северо-востоке простиралась до Новгорода-Северского и русского Брянска, на юге ограничивалась пре­делами Запорожской сечи, а на западе – Винницей, Красным и Брацлавом.
Все, что с тех пор было добавлено к этому весьма скромному уделу, получено Ук­раиной от России и куплено русской кровью, до Крыма и Галичины включительно. Не слу­чайно вышеуказанные девять областей обнимаются также историческими понятиями «Левобережье» и «Новороссия». Эта топонимика вопиет против зачисления их в Украину.
Я ничего не имею против самостийной и незалежной Украины, пусть существует, коль этого хочет ее народ. Но почему за наш счет? Почему в этих искусственных грани­цах? Этого понять невозможно. Особенно после того, как украинцы доходчиво и убеди­тельно объяснили, что они нам не братья.
В указанных областях «паспортные» русские составляют от 15 до 45 % населения, но на самом деле их гораздо больше, поскольку проводившаяся с 1917 года политика ук­раинизации привела к абсолютному искажению статистической картины. Об этом говорит упорное сохранение русскоязычия на всем указанном пространстве, несмотря на все ме­ры подавления русского языка. Характерно, к примеру, что на Херсонщине, где по стати­стике русских всего 15 с небольшим процентов, русский язык официально признан регио­нальным. И т.д. В годы советской власти, когда насаждалась и господствовала доктрина интернационализма, многие не придавали значения формальностям и позволяли запи­сывать себя в украинцы, так что бывало в одной семье так: один брат получал паспорт как русский, а другой как украинец. И сегодня распутать эту путаницу уже невозможно.
В то время как наиболее высокая рождаемость наблюдается в западных областях Украины, Юго-Восток остается ее главной материальной базой, где расположены основ­ные полезные ископаемые и основные производства, а также торговые порты. Как всем известно, на Украине Восток кормит Запад. Но что он получает за это, кроме ужесточения политики антирусского этноцида и вечных подозрений и упреков в сепаратизме?
В силу всего сказанного, на Юго-Востоке сильны «антизападенские» и пророссийские настроения, что каждый раз проявлялось в ходе президентских выборов, когда не­изменно побеждал претендент, обещавший тесные связи с братской Россией и государ­ственный статус русского языка по примеру Белоруссии. Обещания снова и снова оказы­вались обманными (президент новой страны Украины оказывался вынужден исповедо­вать соответствующую идеологию украинства), но население каждый раз верило новым, что свидетельствует только об одном: о силе и неистребимости тяги к русскому и России.
Итак, ясно: разделение Украины по верхней границе названного региона – воз­можно: это регион экономически и культурно самодостаточный, вполне способный еще восстановить если не велико-, то по крайней мере общерусскую идентичность. Ясно и то, что претензии России на эти территории, которые она справедливо может считать исто­рически своими, вполне обоснованы. Как и то, что постановка вопроса о воссоединении единой, но оказавшейся в разделенном положении русской нации – юридически право­мерна и морально оправдана.
О такой возможности говорит и субъективный политический фактор: указанные ре­гионы отказались признать легитимным переворот в Киеве и подчиниться диктату Майда­на (читай: «свидомых украинцев»). Понятно, что в ответ нынешний, захваченный украин­скими националистами, Киев не смирится с «мятежом» юго-восточных регионов, будет делать все, чтобы согнуть «смутьянов» в бараний рог и вернуть под свою полную власть. Таким образом, все предпосылки для гражданской войны налицо. Независимо от воли отдельных лиц ситуация обязательно будет сдвигаться в эту сторону, пока не станет не­обратимой.
Этой возможностью, этим моментом нельзя не воспользоваться. Такое пренебре­жение уникальным историческим шансом будет равносильно преступлению. Перед Рос­сией и русским народом.
Понятно, что нынче, после падения Киева, претензии на что-то большее, чем Юго– Восток, с нашей стороны граничили бы с идиотизмом. Пытаться воссоединиться с земля­ми, которые обеспечили решающую поддержку Майдану, означало бы реальную русско– украинскую (а там и российско-украинскую) войну, причем с нашей стороны несправедли­вую. В то время как война между Востоком и Западом есть как бы внутреннее дело самих жителей Украины, и наше вмешательство, в ответ на законную и справедливую просьбу одной из сторон о помощи, есть решение вполне гуманитарное. Надо лишь дождаться момента, когда НАТО попытается оказать помощь Западу, чтобы в ответ протянуть руку Востоку. Таков наиболее естественный и политически верный сценарий событий.
Альтернативы ему нет. На другой чаше весов, если кто-то еще не понял этого, ле­жит отнюдь не желанный всем мир, а бесславная и безоговорочная капитуляция на усло­виях противника. Ибо «свидомые» не сложат оружия, пока не дойдут до моря и границы, а там предъявят и претензии на Кубань и часть Воронежской, Курской, Белгородской, Рос­товской областей. Не для того они брали Киев, чтобы остановиться на полдороге. Все это не раз ими озвучивалось открыто, а на днях прозвучало в приватном разговоре Яроша с Тягнибоком, записанном добрыми людьми.

Россия без Крыма – не Россия
Идиотизмом я не постесняюсь назвать не только завышенные, но и заниженные претензии России. Мы не можем ни в какую сторону сдвинуться от границы, отделяющей Юго-Восток Украины. И вот почему.
Необходимость раздела Украины на собственно Украину и Новороссию (назовем для начала так объединение девяти юго-восточных областей плюс Крым и Приднестро­вье) диктуется не только этнополитикой. Тут я готов признать необходимость опериро­вать не только этнополитическими, но и геополитическими, и политэкономическими аргу­ментами.
Дело в том, что дрейф Крыма в Россию уже начался, это реальность, с которой нельзя не считаться. Лед тронулся. Крымчане уже обратились к России с просьбой о под­держке, и Россия услышала и ответила положительно, протянула руку помощи. Обратно­го хода событиям не будет.
Собственно, из четырех непризнанных республик, образовавшихся в результате распада СССР, две – Абхазия и Южная Осетия – уже обрели свою судьбу. На историче­ской очереди оказались Приднестровье и Крым, чья судьба будет решена, судя по всему, в ближайшее время. Это логично. Только если первые две не стали, а возможно и не ста­нут частью России, то насчет вторых двух вопрос ставится именно об их вхождении в со­став Российской Федерации. Это два мощных русских анклава, в которых русские состав­ляют от 60 до 70 % населения; их воля к воссоединению с материнской страной вполне ясно выражена.
В свое время приднестровцы с оружием в руках отстояли право распоряжаться своей судьбой. Сегодня очередь дошла до крымчан. Весна в Крыму будет жаркой.
Проблема, однако, в том, что ни Крым, ни Приднестровье мы не присоединим, ес­ли остальные девять юго-восточных областей останутся под властью Киева. С Приднест­ровьем это вполне очевидно (достаточно взглянуть на карту). Но и с Крымом это так, что хорошо знают все специалисты. Дело в том, что снабжение Крыма водой, электричеством и энергоносителями (газ, бензин и проч.) в количестве, минимально потребном для жиз­ни, полностью зависит от материка. Достаточно перекрыть Северо-Крымский канал, иду­щий от Днепровского водохранилища, и Крым, у жителей которого водообеспеченность и так в 4,24 раза меньше, чем в среднем по Украине, элементарно будет страдать от жажды. И т.д.
Как нельзя удержать Севастополь, не удержав весь Крым с его инфраструктурой, так же точно нельзя удержать Крым, не удержав весь Юго-Восток. Если мы сегодня при­соединим Крым, но отдадим под контроль Киеву все остальное, то не пройдет и двадцати лет, как придется и Крым вернуть, но уже на позорных условиях и с полной потерей Се­вастополя, флота, а с ним и всего Черного моря.
О возможности отделения от Киева всего Юго-Востока сказано ранее. Теперь пора осознать его необходимость.

Третий уровень рассмотрения – юридический и дипломатический
Как уже говорилось выше, граница между Украиной и Россией является неспра­ведливой, исторически необоснованной, насильно навязанной нам немцами по Брестско­му договору и закрепленной большевиками в своих видах.
Особым правовым нигилизмом отличается история отторжения Крыма от России и присоединения его к Украине, на что не осмелились даже победоносные немцы в 1918 году. Строго юридически говоря, у Украины до 25 декабря 1998 г., когда был ратифициро­ван Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Россией и Украиной, никаких прав на Крым (и отдельно на Севастополь) не было.
Самое обидное, что у России в начале 1990-х годов были все шансы исправить это положение. Но этот шанс был бездарно упущен, в то время как Украина проявила заме­чательную предусмотрительность и завидное упорство в отстаивании своих интересов. Напомню некоторые факты.
Еще 19 ноября 1990 года, до распада СССР, в Киеве был подписан Договор между РСФСР и Украинской ССР. Он был вызван тем, что ранее, 12 июня того же года, РСФСР приняла Декларацию о своем государственном суверенитете, а 16 июля такую же Декла­рацию приняла УССР. Две суверенные республики СССР решили определить свои отно­шения. Не знаю, кому принадлежала инициатива; подозреваю, что именно украинцам (ведь кошка всегда знает, чье мясо она съела), стремившимся обезопасить свои границы от возможных изменений.
Договор 1990 г. признавал суверенитет Украины, но... отнюдь не ее права на спор­ные территории, например Область Войска Донского или Новороссию. При обсуждении этого договора Съездом народных депутатов – на тот момент это была высшая власть в РСФСР – встал вопрос о границах, о Крыме. Но дальше этого дело не пошло. Не кто иной как депутат Владимир Лукин (на мой взгляд, завзятый и сильный агент влияния Запада), почти бес­сменно председательствовавший в наших парламентах над международными делами, нашел хитроумный аргумент, благодаря которому депутаты потеряли бдительность и,проявив непростительную наивность, ратифицировали Договор. Дело в том, что в его тексте была ст. 6, которая предписывала признавать и уважать территориальную целост­ность договаривающихся сторон, но... «в ныне существующих в рамках СССР границах». Лукин напирал именно на эту оговорку, проталкивая договор. Он говорил: не надо сейчас обострять отношения с братской Украиной, пусть пока все остается, как есть, а вот если СССР будет распадаться – ну, тогда мы вернемся к вопросу о принадлежности Крыма и вообще о границе. И депутаты расслабились сдуру.
Не стало СССР – не стало и бесспорной границы между нашими странами, это очевидно в контексте вышесказанного. Но момент был упущен, и политической воли, что­бы денонсировать договор и нарушить статус кво, уже не нашлось.
Еще одна возможность была упущена в 1991 году, когда вопрос неожиданно обо­стрился после заявления ельцинского пресс-секретаря Павла Вощанова. Который возьми да и ляпни, что в связи с заявлениями ряда республик о выходе из СССР российское ру­ководство оставляет за собой право поднять вопрос о пересмотре границ с соседними государствами.
В тот момент у русских еще была возможность без больших проблем вернуть себе и Южный Урал (восемь населенных русскими областей нынешнего Казахстана), и северо– восточные области Эстонии, и Левобережье, Новроссию и Тавриду.
Но эта возможность была похоронена Ельциным, который таким образом выкупил собственное беспроблемное полновластие в рамках обкорнанной, обобранной России. На Украине и особенно в Казахстане на заявление Вощанова последовала жесткая реак­ция – на грани скандала и истерики. Российским делегациям пришлось срочно вылететь в Киев и Алма-Ату. Мы не знаем, как проходили там переговоры, чем националы грозили и что обещали Ельцину. Но в ре­зультате Россия официально заявила о невозможности пересмотра границ и взаимном уважении территориальной целостности республик.
Наконец, 25 декабря 1998 года, несмотря на все усилия автора этих строк и ряда других здравомыслящих политологов и политиков, был подписан и ратифицирован упо­мянутый выше «Договор о дружбе...», статья 2 которого утвердила нерушимость сущест­вующих границ. Договор (в одноименной статье мы с К. Затулиным охарактеризовали его как «Обман века», точно предвидя все последствия) на тот момент похоронил возмож­ность возвращения исконных российских земель в материнское лоно. Вина за его приня­тие целиком лежит лично на Ельцине, на председа­теле правительства Евгении Примакове, министре иностранных дел Иванове, на фракции коммунистов в Госдуме, Геннадии Зюганове и председа­теле Госдумы Селезневе.
Как исправить положение? Что в данной связи может предпринять Россия?
Сегодня, когда на Украине всем распоряжается самозванная нелегитимная власть и вся юридическая основа отношений с Киевом вызывает сомнение, когда перед нами, по сути, предстала вдруг новая Украина, самое время было бы денонсировать указанный Договор, заключенный с иным, по сути, государством. Разрушив тем самым «обман века» и по всей форме восстановив наши права на Крым и на изменение границ. Это первое, что следовало бы сделать в правовой сфере.
Второе – необходимо срочно принять давно подготовленный нами закон «О раз­деленном положении лезгинского, осетинского и русского народов и их праве на воссо­единение», апеллирующий к международному праву. Это позволит нам перед лицом все­го мирового сообщества перевести разговор во всем понятную и признанную плоскость. Пресловутые права человека в такой ситуации окажутся на нашей стороне, а это аргу­мент не из слабых. Чем мы хуже немцев, китайцев или вьетнамцев, воссоединившихся мирно и законно на наших глазах?
Наконец, следует всячески содействовать юридическому оформлению единой коалиции юго-восточных областей Украины (желательно с примкнувшим к ним Приднест­ровьем) под названием Новороссии. Это даст не только юридическую базу для после­дующего самоопределения всей данной территории, но и подарит ей новую этническую идентичность. Которая на какое-то время сможет удовлетворить как русских, так и малороссов (и даже «совков»), проживающих на данной территории, а главное, создаст новую и правильную по сути оппозицию: украинцы – новороссы.
При этом надо понимать вполне отчетливо, что у коалиции на данном этапе может быть единое коалиционное правительство, но Новороссия не имеет и не сможет иметь своей столицы. Ни один из регионов не пойдет под власть другого: Одесса – под Харьков, Харьков – под Донецк, Донецк – под Одессу и т.д. Хотя вариант со сменными «дежурны­ми» столицами вполне реален на первое время, пока не произойдет воссоединение с Россией.

Морально-политические сложности
Осуществление сценария, по которому Украина вначале разделяется, а затем ее Юго-Восточная часть с Крымом либо становится самостоятельным государством, либо воссоединяется с Россией, имеет ряд морально-политических сложностей. О некоторых я скажу ниже.
Смена российской парадигмы. Нельзя одной рукой защищать права и интересы русских на Украине, опираться там на русскую идентичность, всячески поддерживать и развивать ее (чего настоятельно требует вышеописанный сценарий), а другой рукой – по­давлять Русское движение в нашей собственной России, противопоставлять русской идентичности – российскую, вызывающе, демонстративно игнорировать русские пробле­мы, права и интересы. Нравится это кому-то или нет, но решение украинской проблемы (а решать ее придется нам волей-неволей, от этого вызова уклониться никак невозможно) повлечет за собой смену всей концепции России. Вместо неоимперской концепции, во­зобладавшей в последние лет десять, потребуется концепция Русского национального государства. Ничего другого нам Киев уже не оставил.
Чем скорее и последовательнее эта необходимость будет осознана в Кремле, тем легче и безболезненнее пойдет процесс желаемых преобразований.
Помимо неизбежного отказа от неоимперства потребуется еще и отказ от неосове­тизма, душок которого также явственно ощущается в российском воздухе последних лет. Если и есть что-то симпатичное для широких российских масс в действиях майданистов, если что-то в них и отвечает русскому настроению (помимо антикоррупционного пафоса), так это, конечно, свержение памятников главному русофобу всех времен – Владимиру Ленину. Понятно, что защита этих памятников кое-где на Юго-Востоке Украины является данью памяти тому времени, когда страна была едина, в идеологии господствовал интер­национализм, все вокруг говорили по-русски, а украинским националистам не давали во­ли. Но надо понимать, что для русских национал-патриотов, ориентированных на по­строение РНГ, «совок» и Ленин так же категорически неприемлемы, как и для украинских национали­стов, строящих свою Украину.
Янукович: поддерживать нельзя сливать. Поддержка Януковича является столь же политически необходимой, сколь морально недопустимой. Такая вот вилка. Понятно, что этот человек не вызывает никаких добрых чувств, ни даже элементарного уважения. Поддержка его – широковещательная, акцентированная – принесет Кремлю неприемле­мые репутационные издержки. Но пока он формально президент, пока не отрекся от вла­сти и не признал новое правительство, пока играет в изгнанника – киевские самозванцы нелегитимны, хоть ты тресни! А это дает нам неоценимые преимущества, козыри в любом переговорном процессе. Поэтому Россия должна, конечно, дать ему укрывище и не долж­на признавать его низложение. Пока что найдено оптимальное решение: он спрятался в частном поместье в Ростовской области. Вот там и должен сидеть. Ему уже светит Гаага, так что пусть не дергается и будет послушен.
Тут есть еще и другая проблема: избыточная критика Януковича автоматически не только оправдывает Майдан, что недопустимо, но и переводит весь конфликт в иную плоскость: из национальной, единственно верной и открывающей нам правильную пер­спективу, – в социальную, что принципиально неверно и лишает нас всяких перспектив.
Так что о Януковиче-президенте нам лучше помнить, но молчать...
Братья или не братья? Этот вопрос каждый раз встает при обсуждении украинской проблемы. И надо раз навсегда понять следующее. Братьями нам являются малороссы. Те, что населяли былую Украину царских времен. И их физические потомки и духовные наследники, проживающие в основном на Юго-Востоке, хотя и не только там, к счастью. Но те украинцы, что образовались на Западной Украине и постепенно подчинили и пере­делали под себя малороссов на большей части Украины (попробуй теперь, назови кого малороссом!), эти украинцы успели четко доказать, что они нам не братья. И это действи­тельно так. У нас даже генетика не совпадает с ними более чем на шестьдесят процентов (в то время как с белорусами совпадение почти стопроцентное)!
Тому, кто усомнится в сказанном, посоветую посетить краеведческий музей Львова и пройти по шести залам, посвященным истории Западной Украины и обретению украин­цами самостийности и незалежности. Столь свирепого накала русофобию, проявленную еще с начала XX века, вряд ли где еще встретишь. На ней выросли и воспитались поко­ления. Не худо и почитать учебник для пятого класса по истории, где насчитывается че­тыре русско-украинские войны. Вот такая школа ненависти к нам. Через нее прошло уже не одно поколение...
Тот, кто не видит, что «свидомые» украинцы делали, делают и намерены делать против русских и России, тот слепец и дурак.
Тот, кто видит – и оправдывает это, тот подлец.
Тот, кто предлагает смириться с этим – тот обычное чмо и быдло.
И только тот, кто все видит и понимает, кто готов бороться за русские интересы и права с любым противником (украинцами в том числе), тот настоящий русский человек и патриот России.
Братство и дружба – это не дорога с односторонним движением...
Инерция нациестроительства. Двадцать с лишним лет все жители Украины «будовали державу» (строили государство). Клялись ему в верности и любви. И вдруг добрая половина населения оказалась перед необходимостью переосмыслить свою государст­венную принадлежность! Это породило психологические перегрузки, с которыми не каж­дый справится.
Поэтому пока что практически все украинские политики, за исключением крымских, клянутся в верности "единой и неделимой" Украине, все кричат, что нельзя допустить раздела страны, хотя на самом деле только в этом – ее спасение и профилактика граж­данской войны.
Как ни странно кому покажется, но этой общеукраинской лояльностью и инерцией украинского нациестроительства охвачены и русские политики Украины! Отчасти в этом, возможно, проявляется некоторое лукавство (горе побежденным)... Не забуду день от­крытия Русского (!!!) культурного центра на Андреевском спуске в центре Киева (1999 год), когда в ходе всей церемонии и банкета ораторы и тостующие превозносили «ридну батькивщину», а из репродуктора звучали только украинские песни и регулярно бил по мозгам хит:
Украино моя, Украино!
Присягаю тоби знов и знов.
Украино моя, Украино –
Моя вира, надия, любов!
Вот что на самом деле означает конфликт идентичностей! Вот он, зримый, хресто­матийный пример! Когда с одной стороны – этнонация (единственно подлинная нация), а с другой – согражданство (псевдонация), то есть конгломерат этносов, затиснутый в об­щую правовую рамку. Одни атакуют: «Мы – украинцы!». И сразу все встает на свое место с пониманием всего спектра политики. А что могут им противопоставить другие? «Мы – русскоязычные»?! Но это ничто, такой нации нет в природе, это не мобилизует, не делает понятной политику...
Инерция нациестроительства, которая на подвластных Киеву землях будет теперь неизбежно расти, становится в новых условиях совершенно неуместной, нелепой на Юго-Востоке. Отказ от нее дикутуют сами политические обстоятельства, в первую очередь, установки «свидомых», «майданистов», подрывающие национальное единство. Но долж­ны найтись смелые и решительные люди из числа самих же «паспортных» украинцев, смотрящие в будущее, чтобы систематически широковещательно озвучивать отказ, от­решение от этой инерции. Чтобы публично скомпрометировать и снять тезис о «единой и неделимой» с повестки дня!
«Свидомые» слишком часто попусту кричали «волки! волки!», попрекая жителей Юго-Востока недостатком патриотизма и национализма, сепаратизмом и проч. Эти два­дцать лет своеобразного нейро-лингвистического программирования «от обратного» должны, наконец, сработать. Время для настоящих волков пришло.
Крымскотатарский фактор. Вряд ли нужно доказывать, что крымские татары не пи­тают к русским и России нежных чувств. Недавнняя их попытка захвата Верховного сове­та Крыма тому свидетельство. Нередки утверждения крымскотатарских политиков о том, что Россия является для них историческим врагом, который даже не извинился до сих пор за депортацию и т.д.
Не секрет ни для кого также, что Киев все эти годы поддерживал татар в Крыму как фактор сдерживания и устрашения русских, затачивал их как нож в нашу русскую спину. И довольно успешно. Каждый раз, когда русское движение в Крыму поднимало голову, на­значались массовые татарские мероприятия – а это, поверьте, зрелище не для слабо­нервных. Когда мимо тебя часами льется черноголовая людская река, изрыгающая из ты­сяч глоток «Вотан! Меджлис! Аллах акбар!», чему я сам бывал свидетелем...
Задача татар, изначально поставленная Киевом, – не дать отделить Крым, а сле­довательно торпедировать и раздел всей Украины. Они верно служили доныне властям, объединенные с ними общим отношением к русским и России. Это пятая колонна Киева в Крыму. Но насколько опасен сегодня этот фактор для русского дела? Насколько он фата­лен, непреодолим? Думаю, тут не стоит преувеличивать.
Во-первых, крымские татары, составляющие сегодня до 12 % населения Крыма, за двадцать с лишним лет сумели добиться практически всего, чего хотели. Самое главное: большого количества земли и домов в сельской местности, где и проживает сегодня свыше 80 % татар. Господствующее настроение у татар-земледельцев одно: спокойно жить и работать на земле, кормиться трудом своих рук и растить детей. Они сильно рас­теряли былой пыл, агрессивный заряд. Попытки самозахвата земель стали редкими, отпор им не влечет за собой массовых боевитых выступлений, как бывало. Для татар сего­дня важнее интеграция в мирную жизнь полуострова, чем «вечный бой».
Во-вторых, Киев за эти годы очень много чего обещал татарам в обмен на полную лояльность и роль пятой колонны. Но мало что выполнил из обещанного. Сегодня татары уже хорошо понимают, что достигли предела в своих торгах с хозяевами Украины, из­влекли свой максимум выгод и новых преференций им не видать. Второе лицо Меджлиса, Рефат Чубаров обмолвился как-то, что вот, Россия-де не пытается вести дипломатию с крымскотатарским народом. Подтвердив тем самым свою внутреннюю готовность дого­вариваться с Кремлем. Чего и следовало ожидать. Пусть татары помогали украинским властям усмирять русский Крым, но ведь воевать-то со всей Россией татары, если что, не смогут. И Киев им не поможет!
Самое время для России задуматься над тем, как купить татарскую лояльность. Эта задача имеет решение, убежден.
Русский фактор. Это палка о двух концах: на одном – русские Юго-Востока, на дру­гом – русские России. В обоих случаях все не так просто, как хотелось бы.
Русское движение на Украине не может не быть главной опорой нашей политики на Украине. Ничего другого нам не остается: такова логика истории и этнополитики. В 1990-е годы оно было довольно широким и активным. В бытность мою завотделом Украи­ны и Крыма, а там и замдиректора по науке Института стран СНГ (1997-1999), через мой кабинет прошли все руководители русских и российских (пророссийских) организаций этой страны, числом более ста. Но, не получая никакой поддержки от России (напомню, послами на Украине были вначале Черномырдин, а потом Зурабов, которым на русских было плевать, да и консулы были им подстать), это движение постепенно заглохло под сильнейшим прессом СБУ и украинских националистов, официоза. Многие не выдержали десятилетий бесплодной борьбы, ушли в тину, сдались. И сейчас там от русского движе­ния лишь осколки – либо гнилые, конъюнктурные фигуры, вроде Сергея Цекова (на мой лично взгляд), либо совсем новые, неопытные, не подготовленные кадры, либо немногие истинные русские активисты, изнуренные годами бесплодной борьбы. Эти немногие в со­стоянии, однако, поднять на борьбу за свои права многие тысячи людей. Так что помогать им, конечно, надо: деньгами, оружием, советниками. Сами они не справятся, а коли так, потеряем мы все.
Свои сложности демонстрирует и Русское движение в России. Главная из которых состоит в том, что основная часть Движения ушла в непримиримую оппозицию по отношению к ре­жиму Путина, и теперь перипетии собственной яростной политической борьбы застят этим людям широкую панораму исторического момента, смещают все акценты и оценки в иллюзорный аспект. Что порождает ряд устойчивых политических мифов и заблуждений.
Например, творцы и рядовые участники национальной украинской революции предстают как борцы с «коррумпированным режимом, родственным путинскому», с укра­инским «еврейским олигархатом, родственным российскому». У нас-де общие враги, у нас-де общие задачи. А посему мы, русские, должны-де протянуть руку помощи «брат­скому народу» (старая песня на знакомый мотив «за нашу и вашу свободу», как пели нам в русские уши деятели польской «Солидарности», а за ними прибалтийские и прочие се­паратисты времен СССР). Отдельные русские националисты, транслирующие этот бред, прямо смыкаются с либеральной прессой, дудят с нею в одну дуду.
Главное и второстепенное, причина и повод при этом меняются местами с легко­стью необыкновенной. Творцы этого мифа охотно забывают, что на самом деле борьба ведется, как заверяет Дмитро Ярош от лица всего украинства, «за Украину без жидов и кацапов», а сами они, прекраснодушные мифотворцы, с этой позиции есть не кто иной как те самые «кацапы и клятые москали». И если бы только они! Но нет, это отношение рас­пространяется и на все русское вообще, как и на все «недоукраинизированное», что жи­вет и движется на территории Украины...
Второй не менее опасный миф – миф о русско-украинском братстве, о чем я писал выше. Здесь лишь добавлю, что этот миф, эта ветхая иллюзия живет сегодня преимуще­ственно в русских мозгах, не встречая уже сочувственного отклика в мозгах большей час­ти украинцев. И не только тех, кто встает и ложится с именем Бандеры (прочтите хоть об­ращение того же Яроша к Доку Умарову), но и многих, слишком многих иных, проживших уже свыше двадцать лет под непрерывной пропагандой бандеровщины.
Сказанное значит, что пора уже нам перестать обманывать себя, выдавая желае­мое за действительное. Пора признать: у русских нет на свете братьев, кроме белорусов. А русско-украинское братство на сегодня может быть признано только как цель, но не как данность (в реальной данности – «майданность»). Беда в том, что людей неумных и плохо информированных всегда на порядки больше, чем тех, кто разбирается в ситуации, и раз­вернуть массам мозги в правильном направлении бывает ох как нелегко!
Выстраивая свою перспективу, встраивая в нее русско-украинские отношения, нам, русским вообще, а русским националистам в особенности, надо исходить из интересов не «Путинской», а извечной и единственной, истинной России. Ведь никакой иной у нас на самом деле нет. Это не значит, что у нас нет и не может быть претензий к Кремлю или РПЦ. Но именно сейчас, в этот роковой, решающий для нашего народа срок, эти претен­зии должны быть отложены.
Исходя из всего сказанного, мы должны быть с Путиным постольку, поскольку Пу­тин с Новороссией и Крымом. Это – критерий. Сегодня президент России занял на данном направлении позицию, заслуживающую нашей всемерной и безоговорочной поддержки
В чем она может заключаться? Это зависит от возраста, сил, возможностей каждо­го. Кто-то поедет волонтером в Крым, Донбасс или Харьков, кто-то займется сбором средств, иной материальной помощи. Кто-то выйдет на митинг в поддержку русских на Украине и в Крыму. А люди пишущие и «говорящие головы» должны нести правду людям, нейтрализуя по мере всех своих сил работу вражеской пятой колонны – либеральных СМИ.
Первый шаг к такой организованной поддержке уже сделан: 28 февраля в москов­ской штаб-квартире партии «Родина» состоялось совещание представителей русских национальных и патриотических организаций России, Крыма, Прибалтики и Молдавии В совместном заявлении, подписанном и автором этих строк, говорится: «Мы приложим все усилия для защиты русского населения и национальных меньшинств Украины от хаоса и угроз их правам и интересам... Мы поддерживаем все действия Российской Федерации по защите русского населения, национальных меньшинств Украины и обеспечению осо­бого статуса Крыма».
Начало положено. Русские, вперед!

Заключение
Политика, как известно, есть искусство возможного.
Я никого ни к чему не призываю, никого ни за что не агитирую. Я лишь указываю на границы возможного в данной исторической ситуации.
Имеющий уши да слышит.




СУДЬБА РУССКОГО НАРОДА РЕШАЕТСЯ В ДОНЕЦКЕ И ЛУГАНСКЕ221

Что такое для нас Донецкая и Луганская народные республики?
Почему мы не можем и не должны спокойно и равнодушно наблюдать, как силы народного сопротивления сражаются с армией бандеровского государства Украина? Почему исход этой битвы касается всех русских людей, в первую очередь – в самой России?
Я постараюсь ответить на эти вопросы.

Бандеризация всей Украины – главный вызов русскому народу вне России
Что происходит на Украине?
Там произошла украинская национальная революция и теперь успешно заканчивается финальная фаза украинского этногенеза: 1) достраивается новая украинская этнонация, 2) на ее основе достраивается политическая украинская нация, 3) происходит становление Украинского национального государства.
Этот процесс объективно представляет собою очень большую угрозу для русского народа и для Российского государства.
Основная причина этого носит естественный и закономерный характер, состоящий в формировании новой украинской идентичности на основе галицийской субэтнической идентичности. Которая, в свою очередь, уже полностью выстроена не только на отрицании общерусского корня у русских и украинцев, но и на фронтальном и тотальном противопоставлении всей ментальности русских – и украинцев.
Сто лет тому назад сказанное показалось бы бредом сумасшедшего как русскому, так и украинцу, но сегодня это стопроцентно достоверная реальность. Под разговоры о братстве и единстве русских и украинцев, о нерушимой дружбе, сотрудничестве и партнерстве России и Украины произошла радикальная и необратимая трансформация самой сущности украинства. На смену «настоящему украинцу» времен Николая Гоголя (малороссу, хохлу, как называл себя он сам) пришел другой «настоящий украинец», украинец времен Степана Бандеры, новый украинец: бандеровец. Пришел пока еще не повсеместно на Украине. Но его триумфальное шествие продолжается неуклонно с северо-запада на юго-восток, захватывая все новые территории к недоумению не сведущих в этнополитике наблюдателей.
Оказавшись перед выбором, поколения украинцев, особенно молодежь, предпочитают быть новыми украинцами, бандеровцами, а не старыми, малороссами. Умильные иллюзии по поводу русско-украинской дружбы на наших глазах исчезают при этом, «яко воск от лица огня», уходят в невозвратное прошлое. Если Гоголь и его герои – наши кровные и любимые братья, то бандеровец – наш жестокий и непримиримый враг. И братом быть он нам не может.
Этногенез – это процесс, который невозможно развернуть вспять, если только не применить тотальный геноцид. Икру, отметанную однажды, обратно в лосося не запихнешь. Современному украинцу, даже живущему в Донецке, Луганске, Харькове или Одессе, уже никак не объяснить, что он на самом деле – исторически и генетически – малоросс: можно нарваться на грубость.
Развернуть вспять этногенез нельзя, а поставить заслон, ограничить пространство его экспансии – можно. Сегодня на юго-востоке Украины происходит именно эта попытка. От того, насколько она будет успешной, зависит судьба не только многих миллионов этнически русских людей, населяющих территорию Украины, но и вся наша общерусская судьба.

Что такое бандеровцы
Для кого-то «бандеровец», как и «фашист», – просто бранное слово, синоним негодяя. С таким подходом сущность этого явления не понять. А для понимания надо проникнуть в ум и душу бандеровца, постичь, чем они питаются, чем пропитаны.
Надо поехать на Западную Украину, прежде всего – во Львов, пообщаться с «национально свидомыми», да и с простыми украинцами, полюбоваться вызолоченным мемориалом Бандеры. Надо с карандашом в руках прочесть «Историю УПА» (УПА – Украинская повстанческая армия, созданная Степаном Бандерой и его соратниками). Надо ознакомиться с трудами современных историков нового украинства – в первую очередь Олега Неменского. Надо полистать школьные учебники по истории, насквозь пропитанные русофобией и насчитывающие четыре (!) русско-украинские войны. Но главное – надо обязательно пойти в краеведческий музей Львова и тщательно обследовать все шесть залов, посвященных истории Западной Украины и борьбе украинцев за «незалежную и самостийную державу».
Эти шесть залов – настоящая академия ненависти ко всему русскому и российскому. Антирусская пропаганда, которую вели на протяжении более ста лет многие исторические враги России – австрийцы, поляки, гитлеровцы, – любовно собрана здесь как свидетельство исконной русской неполноценности и злонамеренности. Но все это затмевает собственно украинская пропаганда на ту же тему.
За последние двадцать лет через эту академию русофобии прошли десятки миллионов жителей Украины. В их сознание прочно заложена русофобская матрица, перезагрузить которую уже не представляется возможным. Здесь нет ничего случайного, наносного, неестественного. Ведь выстроить стратегию национально-освободительной борьбы, борьбы за национальный суверенитет – невозможно, если не обоснована, всесторонне и капитально, собственная национальная идентичность. Но строить украинскую национальную идентичность, оставаясь в рамках концепции общерусского единства, братства, тоже невозможно. Наоборот: только отталкиваясь по всему спектру сопоставлений от всего русского, тотально противопоставляя себя ему, можно было успешно создать свою собственную идентичность.
В процессе нациестроительства должен быть обозначен главный исторический враг, должна быть выстроена оппозиция «свой – чужой». На эту роль русские были просто обречены, ведь иначе отдельность малороссов не обосновать. И неважно при этом, где тут правда, а где миф. Главное – результат. Вот почему оглотелая русофобия оказалась необходимым системным элементом национального украинского самосознания, легла в основу Украинского национального государства.
Однако, если исключить этот системный элемент бандеровской идеологии – русофобию, которая для нас, русских, категорически не может быть приемлема, то иных претензий к бандеровцам не предъявить. Ибо они успешно действуют в неизменных, общих и лучших для любого национально-освободительного движения традициях. И с точки зрения национально мыслящего большинства украинцев, они – реальные подвижники, борцы за украинский суверенитет и государственность, герои, выкованные из стали, без страха и упрека.
Они прошли горнило войны, в том числе партизанской, оставшись непобежденными (только с 1944 по 1949 гг. советская власть оказалась вынуждена шесть раз амнистировать бандеровцев). На их счету десятки тысяч жизней поляков, евреев, немцев, русских – всех, с их точки зрения, исторических врагов Украинского национального государства. В их собственных скорбных мартирологах тысячи павших борцов за «незалежную» Украину, за «неньку-лельку». Они не щадили врага, но не щадили и себя, и сегодня предстают в героическом ореоле в глазах всех, кто симпатизирует украинской национальной идее. Не случайно бандеровцы возглашают клич «Героям слава!» – это краеугольный камень их национального мифа.
Их нынешний триумф на почве создания национальной украинской государственности вызывает сочувствие бесчисленных стран и народов, поддерживающих право наций на самоопределение. Сегодня идеи бандеровцев покорили себе практически полностью две трети Украины, захватили (во всех смыслах) Киев, совершили национальную революцию, ведут национальную, этническую войну, строят национальное государство. Бандеровцам завидуют, с них берут пример националисты всех народов. А яростная брань, которой осыпают их еврейские представители антифашистской общественности, только вызывает к ним народную симпатию даже у русских, с которыми они воюют. Равно как отторжение бандеровцами «совка», Ленина и его банды, большевизма и т.п.
Когда мы видим на экране кадры многотысячных выступлений, шествий, штурмов и уличных столкновений и прочих «майданов» – мы понимаем, что держурными фразами про «бесчинствующих (вариант: фашиствующих) молодчиков» тут не отделаешься.
Надо глядеть правде в глаза: это – народ. Всех возрастов и категорий.
Этот народ искони и глубоко ненавидит русских и Россию. Увы, это тоже правда.
Ненавидит особенно за то благо, за те дары, которыми русские непрерывно осыпали украинцев, превратив их из крестьянского народа в европейскую нацию и наделив четырьмя пятыми нынешней огромной территории. Все комплексы (в первую очередь неполноценности) «опоздавшей нации», присущие бандеровцам, они привычно вымещают на нас, на русских.
Но теперь они будет ненавидеть нас лишь еще больше, ибо часть подарков мы уже забрали обратно (зачем же оставлять врагу то, что предназначалось брату?), а часть непременно вынуждены будем отобрать в дальнейшем.
Эта ненависть иррациональна и неизлечима, как болезнь проказа, она есть системный элемент бандеровского организма, без которого ему не выжить. Глупо заниматься в этой связи самокопанием или – еще чего! – самобичеванием, выискивать мнимые вины русских перед украинцами. Пораженную проказой конечность не лечат, ее ампутируют, чтобы спасти весь организм.
У врачей это называется «ценой потери».
Цена потери для нас – неминуемая война с бывшим братом. Война, которую мы не звали и не хотели, но вести которую придется на полном серьезе. Потому что она уже идет. Это не пропаганда, а прискорбный факт.

Либо война – либо капитуляция
Украинско-русская война, о которой так долго твердили нам украинские учебники истории, стала наконец уже реальностью. Как говорится, свершилось. Надо трезво представлять себе возможные последствия этого.
Если в войне победят бандеровцы, если Украина сохранится как единое целое, то ей суждено будет пройти через тотальную зачистку любых проявлений русскости. Через повальные люстрации (комитет по люстрации при правительстве уже создан Майданом), чистки, посадки, выдавливание из страны и вообще полномасштабный русский этноцид. В итоге лет через десять на всей территории Украины от Львова до Одессы установится не просто недружеское, а крайне антирусское, антиросийское, враждебное нам по всем направлениям внутренней и внешней политики государство. Оно превратится в главный рычаг давления Запада на Россию, а по мере усиления востребует от нас не только Крым, но и Кубань, часть Воронежской, Курской, Ростовской областей и т.д.
Надо ясно понимать: такое государство уже возникло в полный рост в принципе, его целенаправленно поддерживает Запад, и оно утвердится в любом случае, не «рассосется» и не изменит свою основу: антирусскую сущность. Вопрос стоит только о его размерах и могуществе. О границах, одним словом.
В наших интересах, естественно, чтобы эти размеры и могущество были минимальными. Такими, чтобы Украина даже мечтать не могла воевать с нами. Эту угрозу надо блокировать в зародыше. Поэтому все, что можно выдрать из состава новой Украины, должно быть выдрано уже сегодня. Для нас это жизненно важнейшая проблема.
Да, украинцы имеют неотъемлемое право на свое государство. Но не за русский счет и не во вред нам. «Отдайте то, что вам не принадлежит, и живите спокойно», – таким должен быть русский ответ на украинские претензии.
Поэтому всем и каждому должно быть очевидно: любые разговорчики о «единой и неделимой Украине» это либо лицемерное и никому не нужное дипломатничество, либо несусветная глупость, либо сознательное предательство русских национальных интересов. Никакая федерация и даже конфедерация на территории Украины сегодня уже не соответствуют нашим интересам, более того, сугубо им противопоказаны. А соответствует им только одно: раздел Украины на первом этапе, отделение всего юго-востока. А на втором – воссоединение России с теми областями, с которыми это будет возможным, и создание из других – буферного пророссийского государства.
Так – и только так! – должны мы понимать наш долг и нашу ответственность перед будущими поколениями русских людей.
Любое другое решение – есть предательство своего русского народа.

К черту старые грабли!
Надо честно признать: за истекшие с 1991 года десятилетия наши политики и дипломаты прошляпили, прозевали Украину.
Все могло бы быть не так трагично, не так кроваво, не так необратимо и фатально, без таких тяжелых последствий для экономики и имиджа России. Но у руля как в самой России, так и в российском посольстве и консульствах на Украине и в Крыму сидели и сидят люди, ни уха, ни рыла не понимающие в этнополитике. Они не расчухали тех глубинных процессов, которые происходили в этой стране. Да это им было и неважно. Не государственные интересы России, не национальные интересы русского народа отстаивали они, мелкие решалы большого бизнеса, а чьи-то личные и корпоративные интересы, не более того. Вот и прозевали все угрозы, вот и провалили всю российскую политику в этой важнейшей для нас стране, более важной, чем любая другая страна Европы.
Вся кровь, уже льющаяся и еще имеющая пролиться на Украине и вокруг нее – на совести тупых и бездарных чинуш с их убогим политэкономическим мышлением, усвоенным в советских вузах. Глупость и необразованность тех, кто строил российско-украинские отношения с нашей стороны, настолько велика и разительна, что превышает всякое вероятие. Уж эти-то люди, ясно, никакого понятия не имели о том, что такое этногенез, чем отличается этнонация от нации политической, и что такое национальное государство. Они не знают и не желают знать, что этнополитические проблемы в принципе не решаются политэкономическими методами.
Эти убогие невежды всегда думали, уповая на силу бабла и газа, что с украинцами «можно договориться», не понимая того, что договариваться можно было когда-то с малороссами, но договориться с бандеровцами шансов нет. Поэтому Кремль успешно «договаривался» с Кучмой и Литвиным, с Тимошенко, Симоненко или Януковичем, но результат-то каждый раз вновь фатально оказывался не в нашу пользу. Отдельные скептики (к числу которых относились мы с Константином Затулиным, опубликовавшие статью «Обман века» к ратификации договора о дружбе и сотрудничестве) не были услышаны наверху. Тем временем украинский этногенез шел полным ходом и Украина не только крепла за наш счет, но и стремительно бандеризировалась. Закономерный итог этого процесса – победа Майдана и падение Киева, диктатура украинских националистов – оказался для опростоволосившегося Кремля полной неожиданностью.
Эти убогие невежды также верили, что по-прежнему имеют дело с самым «братским» народом и самой «дружеской» страной, которые лишь чуть-чуть заблудились на своем историческом пути, но это легко-де поправить. «Майдан» стал для них шоком, поставил в тупик и лишил перспектив. Однако и сегодня они видят в нем все что угодно – происки Запада, игру алчных олигархов, наивность оболваненных масс – но только не то, что есть на самом деле: украинскую национальную революцию.
Главная из ошибок, сделанная черномырдиными и зурабовыми, состоит в благополучном развале и изничтожении русского движения, которое еще в 1990-е годы имело немалый потенциал. Но Москве и Газпрому было важнее благорасположение официального Киева и сотрудничество с СБУ и Нафтогазом, чем права и интересы русских за рубежом. Москва нигде не сумела сделать русское движение влиятельной и мощной силой, плацдармом для продвижения наших интересов, пятой колонной России. И вот сегодня, когда оно стало необходимым, как воздух, его хватились – ан, нет такого под рукой!
А между тем, грамотно опираясь на русское движение, Украину давным-давно можно было превратить в федерацию (если не конфедерацию). И тогда сегодня проблему ее раздела можно было бы решить легким движением руки, бескровно, как отделение Крыма. А теперь – поздно; оптимальный исход уже лежит только через кровь, причем большую.
Ныне, похоже, Кремль намерен повторить свои ошибки. Возвращен в Киев послом Зурабов, один раз уже все, мягко говоря, просвиставший. МИД в лице Лаврова что-то блеет про единую Украину, как бы не понимая, что она для нас смерти подобна. Федерализация Украины заявляется как наше максимальное политическое требование. Кремль публично рассуждает в духе вредной пошлости: худой мир-де лучше доброй ссоры. Он-де готов продолжать вести добрососедскую политику с Украиной, подкармливать ее газом и кредитами. Явно не желая видеть, что альтернативой войне в данном случае является вовсе не мир, а бесславная капитуляция со всеми предназначенными для побежденных последствиями.
Но Кремль обречен повторять свои ошибки и терпеть стратегические поражения одно за другим до тех пор, пока не скажет сам себе и всему миру, громко и ясно: «Это наша война!»

Украина потеряла. Обретет ли Россия?
Надо отдать должное: оказавшись в полном дерьме в результате майданной революции, Россия на удивление молниеносно и правильно среагировала на это свое глобальное стратегическое поражение. Воспользовавшись хаосом в управлении соседним государством, она оттяпала у него Крым, восстановив историческую справедливость и исполнив полувековую мечту всего русского народа. Оттяпала гениально, хирургически чисто: без единого выстрела, без человеческих жертв. За что – низкий поклон и уважение Кремлю и лично президенту Путину. Это высший политический класс.
Однако дальнейшее поведение Кремля вызывает пока что лишь недоумение, но не уважение. Попытки ангажированных политологов объяснить его и оправдать дипломатическими и экономическими аргументами не убеждают.
Что происходит сегодня на Украине? Какой момент переживаем?
На Украине решается судьба русского народа на всю обозримую перспективу. И вот почему.
Во-первых, уже стало совершенно очевидно, что имперский путь для России закрылся. Не воссоединившись со всей Украиной, она не вернет себе имперское значение. Но только полный идиот сегодня может надеяться на такое воссоединение. Логика украинского этногенеза не допускает и тени подобной судьбы.
Во-вторых, альтернативой имперскому пути может быть лишь одно из двух.
Либо ею станет путь Русского национального государства, сопровождающийся перезапуском русского (не «российского»!) этногенеза и становлением русской нации. В этом случае единство русского народа будет расти и крепнуть, а его отдельные (в том числе отделенные границами) части будут сливаться в единое целое в соответствии с вечным принципом: одна нация – одно государство. Это в случае верного выбора и нашей победы, нашей удачи.
Либо дробление русского народа будет нарастать и закрепляться в анклавах, населенных различными русскими субэтносами, которые со временем запустят каждый свой собственный этногенез. Что рано или поздно приведет к дроблению и российской государственности. Это в случае ошибочного выбора и как следствие – неудачи, поражения.
Первым верным шагом в решении данной дилеммы был для нас Крым. Этот шаг прошел безукоризненно правильно и породил надежду именно на создание Русского национального государства в классическом варианте, на русскую ирриденту, на победу.
Однако Крым есть лишь постановка, но еще не решение проблемы. Это выигранная битва, но еще не выигранная война. Сказавши «а», надо сказать и «б». Крымом нельзя ограничиваться. Если всю остальную Украину отдать сегодня на откуп бандеровцам, чтобы умиротворить их и вставший за ними Запад, значит завтра нам будет нанесено очередное стратегическое поражение, а там и Крым придется вновь сдавать.
К сожалению, все оказалось не так просто, как это казалось еще недавно, в середине 1990-х, когда мы, русские националисты, готовили карту «Русская Россия. Карта компактного расселения русского этноса», в которой видели идеал границ Русского государства. В то время мы были убеждены, что неудержимым стремлением к воссоединению с Россией будет охвачена вся Новороссия и Левобережье. Но все эти двадцать с лишним лет исподволь шло перераспределение сил противоборствующих сторон: бандеровской и пророссийской. Первая усиливалась, вторая ослабевала, лишенная поддержки России. И сегодня мы увидели, что у Харькова, Запорожья, Одессы, Днепропетровска не хватает собственных сил на национальное восстание, такое, каким охвачены Донецк и Луганск.
Таким образом, эти два региона приобрели для нас особо важное значение – значение пробного камня и одновременно – последнего рубежа. Выстоят они, победят, сумеют отстоять свою независимость, отделятся от Украины – значит, есть шанс продолжить этот процесс и одержать историческую, судьбоносную победу над Украиной. А нет – значит молодая бандеровская Украина, победив на своей территории, перейдет в наступление, а нас ждет историческое поражение, развал и угасание.
Донецк и Луганск – это наш Сталинград сегодня.
Пока что есть надежда и даже уверенность, что обратно в состав Украины эти две области уже никогда и ни за что не пойдут. Ни добром (народ ясно высказал свою волю на референдумах), ни силой (так называемая антитеррористическая операция явно пробуксовывает) их уже туда не затащить. Даже если Россия, изнасилованная мировым сообществом, их об этом настоятельно попросит.
Но их настоящее и будущее внушают, однако, большую тревогу. Потому что в них и наше будущее, всей огромной России, всего русского народа.
Станут ли эти республики локомотивом широкого и спасительного для русских движения? Или похоронят под своими рухнувшими надеждами и все наши мечты?

Донбасс – русская земля
Почему именно Донецк и Луганск оказалисьсамыми сильными и последовательными в своем стремлении к России?
Во-первых и прежде всего потому, что это статистически наиболее русские области на всем юго-востоке. Этнический фактор, как известно, – важнейший резерв сознательной силы, стойкости и мужества. По последней советской переписи 1989 года в Донецкой области русские составляли 43,6% населения, в Луганской – 44,8%. Далее шли Харьковская (33,2%), Запорожская (32,0%), Одесская (27,4%), Днепропетровская (24,2%) области, а замыкали список области: Херсонская (20,2%), Николаевская (19,4%), Сумская (13,3%) и Кировоградская (11,7%). Эта «русская дуга» имела естественное завершение в Приднестровье (30,1% в 1993 г.).
Цифры эти были условны, поскольку все годы советской власти шла непрерывная украинизация («коренизация») населения, в результате которой в украинцы оказались записаны многие русские. Сегодня все цифры еще изменились в сторону уменьшения опять-таки по той же причине. Поэтому для нас они – лишь показатель относительной русскости того или иного региона, не более. Но по ним отчетливо видны лидеры: Донецк и Луганск.
В этом нет ничего удивительного, ведь весь Донбасс когда-то входил в состав российской Области Войска Донского (ОВД) и лишь в мае 1918 года оказался отрезан немецким штыком и передан Украине гетмана Скоропадского, верного немецкого приспешника. При этом все казачье население ОВД оказалось разделено примерно пополам, а три казачьих округа отошли в состав вновь созданных Донецкой и Луганской губерний.
Большевики, похерив «похабный» Брестский мир, не стали, однако, восстанавливать ОВД в прежнем виде, поскольку смотрели на казачество как на своего исторического врага и приветствовали его расчленение и ослабление. Вот так и образовалась несправедливая, насильственно установленная русско-украинская граница, оставшаяся по сей день. Однако как этнически, так и исторически обе области – Донецкая и Луганская – принадлежат России. О том, что они помнят об этом, красноречиво говорят развернувшиеся на их землях события. И в первую очередь – настойчивые требования обеих непризнанные республик принять их в состав России и оказать всемерную помощь и поддержку в их героическом сопротивлении бандеровскому Киеву.
Во-вторых, Луганская и Донецкая области имеют общую границу с Россией. Это тоже очень важный фактор, однако уступающий этническому. Ведь такая же общая граница есть и у Харькова, и у Запорожья, но там сопротивление заметно слабее. А вот отсутствие общей границы, к примеру, с Одессой, сказывается фатальным образом.
В-третьих, потому, что это самые богатые регионы Украины. И им попросту надоело кормить центральную и западную Украину, да еще и терпеть от них поношения и форсированную украинизацию, ломку через колено. Донбасс верит, что сам себя прокормит, если что.

Скажет ли Кремль: «Это наша война!»?
В двух мятежных областях, на референдуме определивших свой путь к независимости, сегодня завязался тугой узелок. Кто и как его развяжет?
Обе новые республики, Донецкая и Луганская, уже не раз обращались с просьбой о развязке к России. Кроме того, это делали лично: лидер ополчения Славянска В. Пономарёв, командир Попаснянского батальона Николай Пачковский, главнокомандующий Игорь Стрелков, глава Донецкой республики Павел Губарев, премьер ДНР Александр Бородай и т.д.
А что на это отвечает Кремль?
Похоже, он отмахивается от русско-украинской проблемы, как от ненужной головной боли. Крым забрали – ну и ладушки. А все остальное – гори оно синим огнем. Мол, разбирайтесь сами. Величайшая ошибка!
6 июня, вернувшись из неприятной поездки в Нормандию, Путин не раз щегольнул формулировкой, которую следует, на мой взгляд, считать выражением его истинной установки. Он упорно говорил о необходимости мирного диалога между Киевом и «сторонниками федерализации Украины».
Кого он подразумевал под ними? Донецкую и Луганскую республики, их руководство? Что это? Привычное дипломатическое лукавство? Вульгарный обман публики? Или самообман президента России?
Разве о федерализации Украины ставят вопрос повстанцы? Да они ее и в кошмарном сне не видят! Нету там, в мятежных народных республиках, никаких «сторонников федерализации». Там есть лишь люди, мечтавшие повторить «крымскую двухходовку»: сначала провозгласить независимость, а потом войти в состав России в качестве новых субъектов. Первый шаг удался, второй сорвался. Сорвался по вине России, уклонившейся от него. Но обратно в Украину, хоть федеративную, хоть конфедеративную, ни ДНР, ни ЛНР не собираются. Даже в угоду России, которая, похоже, хотела бы навязать всем именно вариант с федерацией, безнадежно устаревший. Ибо кровавый Рубикон перейден уже раз и навсегда.
Что же теперь делать России? Как заметил в подобной ситуации Черчилль, тот, кто расчитывает купить мир ценой позора, получит-таки позор, но… ценой войны.
Надо ясно понимать: война уже идет, и Россия, хочет она того или нет, в ней уже участвует. И бандеровцы – надо отдать должное ясности и недвусмысленности их позиции – это открыто признают, ибо давно уже считают себя в состоянии войны с Россией, давно и страстно мечтают поквитаться с нами за то добро, что мы им сделали. А также за реальное или вымышленное зло. Тем более, они уже никогда не забудут и не простят нам Крым (да и многое другое), нечего и надеяться. Отказываясь сегодня поддержать Донецк и Луганск, мы лишаем себя победной перспективы, это чисто капитулянтская позиция.

Донецк и Луганск – наш Сталинград сегодня
Как развяжется узел Донбасса?
Я вижу такую логику русской политики и такие сценарии ее воплощения.
1. Сейчас или никогда. Если сегодня, пользуясь крайней слабостью и внутренним расколом Украины, мы не сможем разделить ее надвое и воссоединиться с русским Левобережьем, Новороссией и Приднестровьем, то в дальнейшем нам это, возможно, не удастся уже никогда. Нам дан последний шанс.
Русское восстание не удалось пока в Днепропетровске, Харькове и Одессе (при почти полной тишине в Запорожье, Николаеве, Херсоне, Сумах и Кировограде), поэтому стало ясно: вся наша надежда на решение проблемы зависит только от судьбы Донецка и Луганска. Или они выстоят и помогут затем Харькову и другим, или их задушат, задавят и тогда о каких-то русских на Украине, о какой-то Новороссии придется забыть навсегда.
Однако весы колеблются. Как ни странно: Киев собрал бронированный кулак, но ни сжать его, ни ударить им, как следует, не может. Я уверен, что украинской армии не удастся разбить и уничтожить повстанцев. Ее слабость, низкий моральный дух, неготовность воевать (в отличие от бандеровской национальной гвардии) видны даже со стороны. Армия сражаться всерьез попросту не хочет, потому что ей сражаться не за что. Бандера свят не для всех. А у нацгвардии самой по себе не хватает сил.
Гражданская, да еще партизанская война вообще всегда бесперспективна для втянувшегося в нее государства. Хотя бы потому, что власть всегда нутром понимает: в гражданской войне, как писал еще римлянин Лукан, всякая победа есть поражение. Как Киеву управлять почти девятью миллионами жителей в целом, которые единодушно заявили о своем нежелании существовать в составе Украины, а с начала войны искренне и по заслугам возненавидели Киев?
Пройдет немного времени, и то же мировое сообщество, которое сегодня подначивает Киев к силовому решению вопроса, начнет, поняв бесперспективность этого варианта, требовать мира. Хорошо бы Россия, для начала, признала статус ДНР и ЛНДР, а также ввела жесточайшие санкции против Киева, но это, похоже, Кремлю не по карману. Однако принуждение Киева к миру так или иначе должно состояться.
Но ни силой, ни миром восставшие области уже не удержать в составе Украины и не вернуть обратно. ДНР и ЛНР получат-таки свою не признанную никем независимость, по примеру Абхазии и Южной Осетии.
А вот что будет дальше?
2. Логика революционных войн. Если прорусские, пророссийские силы возьмут верх в Донецке и Луганске, отразят претензии Киева на территории данных областей, и хотя бы де-факто утвердят свой суверенный статус, тут начнется самое интересное.
Разумеется, соответствующий отрезок нынешней украино-российской границы перестанет контролироваться Украиной. Это приведет к немедленному фактическому включению обеих областей в экономику России (или даже юридическому – в Таможенный союз). Произойдет перезапуск экономики, в том числе национализация всего, что нахапали украинские олигархи типа Ахметова, с последующей приватизацией, но… уже с участием российского капитала. Пополнятся техникой и людьми до любого нужного объема армии республик. Возникнет единое с Россией культурно-языковое пространство.
В этих условиях Россия будет вынуждена дать республикам определенные гарантии, взять их, пусть неофициально, под крылья своего орла.
Пример ДНР и ЛНР, как и Крыма, послужит для вдохновления тех регионов, что пока остаются в юрисдикции Киева. В первую очередь для Харькова и Запорожья, территориально к ним прилегающих. Украина не сможет в короткие сроки обустроить новую госграницу, на сей раз уже со своими «бывшими». Это значит, что экспорт русской революции будет неизбежен. Кроме Харькова и Запорожья в этот процесс будет втянута и Одесса, при скоординированном воздействии на эту область: а) из российского Крыма, б) из пророссийского Приднестровья.
Если, в свою очередь, и в этих областях будут созданы, посредством референдумов, свои народные неподконтрольные Киеву республики, то таким прокиевским анклавам, как Николаев и Херсон просто деваться будет некуда. А тогда и Днепропетровск не устоит. В конце концов, что, на Коломойского снайпер не найдется, как нашелся он на Кернеса?
Во всех юго-восточных регионах накопился огромный заряд антикиевского и антибандеровского, антимайданного бунтарства. Такая поддержка позволит русской революции триумфально прокатиться по всему юго-востоку Украины, превратив его (в идеале) в юго-запад России. Был бы только субъект воли!
Под каким предлогом объединенная армия республик начнет освободительную войну против бандеровского Киева – неважно. Это может быть, например, требование репараций за нанесенный в ходе «АТО» ущерб, или что-то другое. Но я не исключаю такого варианта, при котором все десять или, на худой конец, девять юго-восточных областей обретут свой суверенитет.
Революционные войны – войны народные, вот почему они обычно успешны.
3. России не пристала поза страуса. Не слишком успешная попытка слить ДНР и ЛНР в единое союзное государство «Новороссия» уже показала, как я и предсказывал, что ни одна из девяти юго-западных областей не захочет лечь под другую, каждая будет дорожить своим суверенитетом. Одно дело – стать, как Крым, российским регионом на почетных и выгодных условиях. Другое дело – подчиниться такому же, как ты сам, самопровозглашенному суверену. Поэтому судьба будущих девяти народных республик представляется смутно.
В том случае, если Россия по-прежнему будет изображать из себя валдайскую целку в политике и дистанцироваться от новых микрогосударств, возможно объединение их в конфедерацию «Новороссия». Где столица будет меняться, допустим, каждые три года по жеребьевке. Или в несколько конфедераций и/или федераций (например, «Новороссия» и «Левобережье»). Некоторые политологи, к примеру, Наталья Нарочницкая, уже пророчат распад Украины даже и на четыре самостоятельные части.
Нужно ли это России?
Никак нет.
Потому что если сегодня Россия отвернется от этих регионов, предоставит их своей судьбе, то завтра, с большими жертвами обретя суверенитет, но обидевшись, регионы так же отвернутся от России. Если Кремль махнет рукой на русских юго-востока, завтра эти русские, объединившись в какие-никакие пусть даже квазигосударства, в обиде так же махнут рукой на Кремль. И возненавидят предавшую их Россию не меньше, чем топящую их в крови Украину.
И что получится? Получится новое и не такое уж маленькое государство «Новороссия», в котором окажется новый народ «новороссы». Со своими элитами, которые не захотят делиться властью и ресурсами ни с Киевом, ни с Москвой. Начнется процесс нового этногенеза – этногенеза уже не русских и не украинцев, а новороссов, которые станут строить с нуля собственную свеженькую идентичность – на противопоставлении себя и украинцам, и… русским. И тогда история с бандеризацией Украины повторится вновь, но уже в Новороссии с ее новыми национальными героями, борцами за полный новороссийский суверенитет и независимость как от Украины, так и от России.
И тогда на нашей, российской, западной границе возникнет уже не одно, а два или более враждебных нам государства… Они будут враждовать еще и между собой, но нам от того легче не станет. И в Россию их уж потом и на веревке не затянешь.
Вот почему России нужно выйти из непристойной позы страуса и занять активную позицию в отношении процессов, происходящих на Украине. Не вяло следовать за событиями, а формировать их, лепить судьбу свою и своих завтрашних подданных, поддерживая и укрепляя на данном этапе их стремление к отделению от Украины. И всячески помогая им в этом дипломатическими, экономическими и военными средствами.
Неважно, что скажет по этому поводу наш друг Запад. Людям в угоду, да не самим же в воду, как любил говорить Солженицын.
Неважно, во что нам это обойдется (в т.ч. ненаглядному Газпрому).
Ибо спрашивается: какую цену надо платить за воссоединение с Крымом и Юго-Востоком Украины?
Правильный ответ: любую.

Желающего судьба ведет, а нежелающего – тащит
Дойдут ли мои аргументы до Кремля – не знаю…
Что должны сделать осажденные и непризнанные русские республики ДНР и ЛНР, чтобы подвигнуть Россию к своей активной поддержке даже вопреки ее воле? Как связать судьбу России со своею?
Они должны сделать необратимым свое отделение от Украины.
Есть только один способ для этого: кровавый Рубикон, «его же не прейдеши».
Как реализовать это необходимое условие? Я сам – не военный, хоть и из воинского рода. Поэтому свое личное мнение я придержу при себе. Но я консультировался со специалистами. И хочу поделиться с читателем тем, что я услышал от них.
Сейчас в Россию потянулись беженцы. Понятно, что едут женщины, дети, старики; и пусть себе едут. А вот мужчин, способных носить оружие, отпускать бы не надо. Если хочешь обеспечить себе будущее на родной земле – не беги с нее, а вставай в строй и защищай! Нужна всеобщая мобилизация, а на ее основе создание регулярных республиканских армий.
Параллельно нужно создавать, просто говоря, свои ЧК.
С этой целью нужна широкомасштабная перевербовка военных, милицейских, спецслужбистов, которые все должны переприсягать новым республикам.
Необходимо постоянно обращаться к русским в России, организовать встречный поток добровольцев из нее. Непонятно, почему русские организации, кроме, кажется, НДП, до сих пор в это не включились. Где ЭПО «Русские», Демушкин, Белов? Чем занимаются? Где доблестные РНЕшники, столько изучавшие ножевой бой и рукопашку? Почему отсиживаются по домам? Всем им нашлось бы достойное применение в новых республиках! И в разведке, и в контрразведке, и в службе безопасности… А какие личные перспективы откроет победа!
Надо менять тактику и стратегию военных действий. Переходить от обороны к нападению, как в Луганске. Развивать партизанскую войну, особенно в тылу противника, войну фугасов против танков и БТРов. Вести минную войну, рельсовую войну. Проводить рейды по тылам, уничтожить минометным огнем плацдарм Карачун. Разведывать места скопления или прохождения нацгвардии и целенаправленно уничтожать карателей. Всем известно: бандеровцы – отличные полицаи, но плохие вояки!
Надо прицельно уничтожать высокопоставленных активистов-бандеровцев, направляющих карателей. Начиная с самого верха. От идеологов и политиков до офицеров. Как в минувшую войну уничтожали гауляйтеров и высшие чины гестапо и СС. Эта чисто партизанская диверсионная задача облегчается в условиях огражданской войны, когда отличить своего от чужого бывает крайне непросто.
Надо вести листовочную пропаганду в рядах противника, используя девушек и женщин. Армия и так морально не готова к войне, тем более с согражданами, она понимает, что эта война бесперспективна и позорна, несправедлива. Надо непрерывно бить в эти болевые точки военщины. Ведь и у солдата есть совесть!
В данном ключе нужно менять отношение к пленным. Солдат-срочников, призывников, резервистов разоружать и отпускать, пусть возвращаются к семьям. Офицеров, не сложивших добровольно оружие, нацгвардейцев, людей из Правого сектора ставить к стенке именем ДНР и ЛНР без всяких разговоров. Знать и помнить притом: это не политическая акция, не зачистка и не террор. Это просто война не на жизнь, а на смерть, уничтожение непримиримого врага, труп которого всегда пахнет хорошо. Без иллюзий и компромиссов.
Наконец, нужно в массовом количестве готовить снайперов, подрывников и диверсантов. Если военные действия рано или поздно переместятся в города, эти бойцы станут на вес золота.
Вот такими идеями поделились со мною люди, воевавшие и побеждавшие в самых неправильных войнах последнего времени. Как говорится, за что купил, за то и продаю.
Украина, Россия и весь мир должны осознать факт: только тотальный геноцид населения непризнанных республик и совершенно неприемлемый экономический ущерб являются ценой подавления сопротивления и возвращения восставших регионов в лоно Украины. Понятно, что настоящих бандеровцев это не остановило бы, но в современном мире так дела уже не делаются. Киев и Москва должны дрогнуть и первый – отступить, а вторая – принять восставший за свои права народ под российскую эгиду.
При этом Россия должна ясно понимать: защищая ДНР и ЛНР, она защищает себя.




УХОД РУССКИХ С КАВКАЗА:
СУТЬ ПРОБЛЕМЫ И ВАРИАНТЫ РЕШЕНИЯ

Преамбула
Смотреть должно в корень. Надо устранить причины, чтобы прошло следствие.
Проблема «Русские на Кавказе» относится к разряду этнополитических, а следовательно в принципе не разрешимых методами марксистской политэкономии и не имеющих привычного социально-экономического решения. Ни открытием библиотек и компьютерных классов, ни спортивными и праздничными мероприятиями, ни пропагандистской «накачкой» насчет толерантности, политкорректности и «дружбы народов», ни даже вливанием все новых средств в бюджеты кавказских республик делу не поможешь. Все это – попытки лечить симптомы, а не болезнь.
Проблема складывается из ряда частных этнополитических проблем русского народа. Точнее сказать, положение русских на Кавказе – не отдельная проблема, а лишь фрагмент общей картины системного кризиса русского народа. Просто этот кризис ярче проявляется в этнических анклавах, при столкновении русских интересов с нерусскими, когда слабые и сильные стороны того или иного этноса становятся заметнее (это касается далеко не только Кавказа и проявляется и в Поволжье, и в Туве, и на Севере, хотя и не так ярко в силу особенностей кавказских этносов).

Каковы составляющие кризиса? Из основных известных восьми выделим в данном случае – две главные.

1. На первом месте стоит фактор этнодемографии.
Никакая земля никакому народу не дается на веки вечные. Кому на ней жить, кому ею владеть – это все определяется тем этнодемографическим балансом, который складывается на данной территории.
Приход русских на Кавказ, в Сибирь и иные земли был обусловлен не только воинским подвигом русского солдата и трудом русского колониста, но прежде всего – более сильным демографическим давлением у русских, нежели у окрестных народов, кавказских в том числе. С середины XVIII и до середины ХХ века численность великороссов выросла более чем втрое, чем и обусловлен самый яркий и бурный период колонизации русскими сибирских, дальневосточных, среднеазиатских и кавказских земель.
Сегодня ситуация развернулась полностью в противоположном направлении, и происходит, как и во многих странах Западной Европы, «обратная колонизация» бывшей метрополии – народами бывшей колониальной периферии. А также и «откат» русских с ряда территорий, освоенных ими в века демографического превосходства.
Главная причина этого в том, что наблюдается низкая рождаемость в русских семьях, с одной стороны, и высокая в семьях народов Кавказа – с другой. Характерную картину дает рождаемость русских Ставрополья, которая даже ниже, чем в среднем по РФ. С 1970 по 2003 год т.н. «коэффициент суммарной рождаемости» у русских в Ставрополье упал в 4,5 раза.
Еще примеры: в 2008 году коэффициент рождаемости был примерно одинаков в центральных (русских) областях России: в Курской (1,43), Тверской (1,45), Костромской (1,46) или Вологодской (1,49) областях. А в Чечне в том же 2008 году – в два с лишним раза выше (3,4).
Или взять такие данные: в 2010 году в Ингушетии многодетными являлись 54,5% семей, а в Петербурге только 1%.
В целом на 2014 год этот коэффициент по Центральному округу составил 1,514, по Северо-Западному 1,613, в то время как по Кавказскому 2,034 (даже с учетом низкой рождаемости проживающих там русских). И т.д.
Коэффициент рождаемости напрямую проявляется также в состоянии этнической психологии и является главным фактором такой важнейшей характеристики этноса, как пассионарность. Непреложный факт: подъем пассионарности зависит от высоты названного коэффициента. (Яркий пример: на Западе Украины он составляет 1,7, а на Юго-Востоке – 1,2. Отсюда бросающееся в глаза доминирование «западенцев», «бандеровцев» в политике этой страны. Другой пример: после депортации 1944 года численность чеченского народа выросла более чем втрое, о последствиях чего можно судить по предельно возросшей политической и витальной активности чеченцев.) И наоборот: не бывает подъема пассионарности на фоне демографического упадка, депопуляции.
Таким образом, дискриминация малодетных русских в окружении многодетных кавказских этносов есть явление предопределенное. Поскольку пассионарность первых падает, а вторых – растет.
Переполнение Кавказского региона представителями автохтонных этносов вследствие их высокой рождаемости ведет к напряжению на рынках землевладения и землепользования, труда и распределения материальных благ. Что, в свою очередь, влечет за собой два основных последствия: 1) активную миграцию автохтонов за пределы региона (в основном, в области низкого демографического давления русских, в ближние Астраханскую область и Ставропольский край, а особенно в Москву и Петербург); 2) вытеснение из региона русских, оказавшихся в положении дискриминируемого национального меньшинства с негласным статусом «некоренного народа», «пришельца», «народа-колонизатора».
В свою очередь, уход русских с Кавказа ведет к деградации экономики региона и дальнейшему усугублению ситуации. Стремительная исламизация региона усиливает мотивацию автохтонов к многодетности, что делает ситуацию одновекторной и необратимой. Превращение одной за другой каказских республик в этнократические мононациональные анклавы и исламистские по факту псевдо-государственные образования222 усиливает в них сепаратистские тенденции и, соответственно, настроения бегства у русских, особенно молодых. Таким образом, образуется замкнутый круг.

2. На втором месте стоит фактор юридического и фактического неполноправия и неравноправия русских, их дискриминация по сравнению с другими народами России, в частности народами Кавказа. Таково наследие СССР с его асимметричным национально-территориальным устройством и глубоко порочной национальной политикой, приведшей к дискриминации, упадку и национальному унижению государствообразующего русского народа, а вследствие этого и к распаду страны.
Государство Русь, Россия, веками представлявшее собой единственную форму самоорганизации русского народа, веками защищавшее русских от истребления, порабощения и вымирания, внезапно перестало это делать в 1917 году, приняв на официальном уровне русофобские установки в отношении русского народа, его исторического прошлого, вековых традиций и обычаев. Отчасти это положение выправилось силою вещей в довоенный и послевоенный периоды. Но сегодня государство, отказавшись (на словах) от идей интернационала, демонстративно и принципиально отстранилось от защиты русских прав и интересов. Одновременно оно целенаправленно и систематически препятствует любым формам самоорганизации русских, будь то партии по национальному признаку или даже национально-культурные автономии. В отличие от 21 российского народа, представленного на уровне федеративного устройства страны, русские не только не имеют своего суверенитета и государственности, но и вообще какого-либо легитимного представительства. Ни в семье народов мира, ни даже в семье народов России. Крайне характерный факт: в обсуждении и принятии Государственной стратегии национальной политики России приняли участие многие российские этносы в лице своих полномочных представителей, кроме… русского народа, за спиной которого, таким образом, чужими голосами решалась его собственная судьба.
Характерно, что даже в русских областях и даже в Москве и Петербурге правоохранительные органы в случае конфликта русских с кавказцами встают, как правило, на сторону кавказцев. Такова действующая установка «сверху», обусловленная общей политикой «умиротворения» кавказцев, обилием их представителей в руководстве полиции и прокуратуры и вообще наличием сильного кавказского лобби в столице. Тем более на самом Кавказе русским в случае конфликта не приходится надеяться на справедливость. Руководство кавказских республик ведет с Кремлем повседневный торг своей лояльностью (торг, напоминающий шантаж, с запугиванием исламизацией и/или сепаратизмом), но при этом о лояльности к русскому народу не идет и речи, а ведь это ключевой момент! Политика «умиротворения» Кавказа -- это «Мюнхен-1938» нашего времени и места. И результат можно предсказать тот же.
В целом русский народ оказался в России на положении сироты. Перестав ощущать Россию своей страной, значительное число русских покинуло страну с 1991 года (по некоторым опросам, каждый четвертый представитель русской молодежи хотел бы уехать на ПМЖ за рубеж), а перестав ощущать своим Кавказ, точно так же норовит покинуть этот регион.
Этому в высшей мере способствует демонстративное и тотальное нарушение принципа национально-пропорционального представительства в кавказских республиках, где русских бесцеремонно вытеснили из всех форм власти и бизнеса. Сегодня эти республики (как и Калмыкия, Тува, Якутия, Татарстан и мн. др) по примеру бывших республик СССР однозначно приобрели характер жестких этнократий, где господствует принцип полноправия лишь для титульного этноса.
Максимальной дискриминации, граничащей с этноцидом и геноцидом, русские подверглись в Чечне. Об этом сам президент России В.В. Путин в интервью, данном известному французскому писателю и публицисту Мареку Хальтеру (опубликовано в еженедельнике «Пари-матч» 6 июля 2000 года) сказал так: «По сути, в последние годы на территории Чечни мы наблюдали широкомасштабный геноцид в отношении русского народа, в отношении русскоязычного населения. К сожалению, на это никто не реагировал».
Тот факт, что указанный геноцид223 никогда не был расследован и осужден официально, а его виновники так и не понесли наказания, права русских беженцев и вынужденных переселенцев из Чечни оказались в забвении, а последствия геноцида не были преодолены, – оказал в высшей степени негативное воздействие на всю ситуацию в Кавказском регионе. Поскольку русские оказались этим фактом деморализованы и фрустрированы, а автохтоны, напротив, воодушевлены и ободрены в сознании своей безнаказанности и превосходства.
Русофобские настроения, никогда не угасавшие в кавказских этносах со времен покорения Кавказа, получили в итоге повсеместное поощрение. Больше того, опыт Чечни воспринимается другими народами Кавказа как успех, побуждая национальные элиты все сильнее шантажировать Кремль, торгуя лояльностью. «Дружба с Кремлем» стала для них залогом вседозволенности, своего рода индульгенцией. С русскими на Кавказе можно теперь творить все, что угодно: так поняли дело обе стороны – как потенциальные насильники, так и потенциальные жертвы. Страх за себя, своих близких, свое имущество, порожденный массовым и, что главное, безнаказанным насилием, гонит теперь русских с Кавказа, подавляет их волю к сопротивлению, воспитывает сознание собственной второсортности.
Между тем, русские изначально являлись государствообразующим этносом на каждом квадратном сантиметре всей территории России. Но сегодня об этом никто даже не вспоминает.
Не вернув русским самоощущения хозяина своей страны и полноправного (по меньшей мере) насельника Кавказа, нечего и мечтать о закреплении их на земле предков. Итог нетрудно предсказать: Кавказ без русских неизбежно будет означать Россию без Кавказа. Это же в той или иной мере относится и к другим национальным областям России, имеющим общую границу с внешним миром.

РЕКОМЕНДАЦИИ

Итак, варианты решения этнополитической проблемы ухода русских с Кавказа следует искать, прежде всего, на путях исправления главных причин этого ухода: а) демографических; б) правовых.
Кавказ – модельный регион. Ситуация оттуда автоматически проецируется и на другие национально-территориальные образования. Соответственно, решение русской проблемы на Кавказе также имеет модельное значение для всей России.
Исходя из вышесказанного, можно предложить следующее.

1. Меры, направленные на повышение рождаемости в русских семьях, на повышение удельного веса русских в национальных республиках
1.1. В связи с тем, что демократическое государство в принципе не может объявить программу демографической поддержки какого-то одного из населяющих его этносов, следует воспользоваться опытом такой демократической республики, как Израиль. Этот опыт состоит в создании общественных (негосударственных) фондов поддержки многодетных еврейских семей, бюджеты которых наполняются частными предпринимателями; однако эти предприниматели затем могут претендовать на определенные привилегии и поблажки со стороны государства. Таким образом при полном формальном соблюдении демократического декора в Израиле достигается реальный результат демографического роста государствообразующего народа (коэффициент рождаемости у израильских евреев 2,4).
Создание фонда (фондов) развития русских семей, пользующегося подобной поддержкой, негласной и неофициальной, государства, не только помогло бы исправить жестокий демографический перекос, столь опасный, в конечном счете, для целостности России, но и отчасти вернуло бы русским веру в свое государство. Утрата которой бесконечно опаснее всех любых иных угроз вместе взятых. В особенности подобные фонды следует создавать и поддерживать в республиках Кавказа.
Противоположный подход, основанный на равной поддержке многодетных семей любых национальностей без различия (к примеру, через т.н. «материнский капитал»), до сих пор вел лишь к усугублению ситуации, еще больше увеличивая опасный демографический перекос. Поскольку, в отличие от русских, многодетные этносы (кавказцы, тувинцы, цыгане и др.) оказались основными выгодополучателями и немедленно конвертировали эти капиталы в еще большую многодетность. И это при том, что автохтоны Кавказа в вопросах брака и деторождения и без того ведут себя так, как предписывает религиозная мораль ислама, т.е. вне зависимости от материального положения семей – а для сегодняшних русских фактор обеспеченности играет в вопросах деторождения очень важную, если не определяющую роль.
1.2. Следует ввести специальную графу в регулярную личную отчетность перед Президентом в Кремле глав всех регионов вообще, а в особенности кавказских республик за абсолютные и относительные цифры русского населения в их республиках, облдастях и краях. И жестко, вплоть до увольнения, ежегодно спрашивать с них за эти показатели в случае их падения. Эта часть отчетности должна стать публичной и широковещательной, она должна освещаться и обсуждаться в СМИ, начиная с официоза – «Российской газеты». Главы регионов должны быть поставлены в такое положение, которое заставит их самих изо всех сил находить любые действенные меры для поддержки и размножения русских и закрепления их в регионах. Вообще, лояльность к русскому народу должна стать неотъемлемой и основной частью той лояльности к Кремлю, к России, в которой публично клянутся кавказские элиты.
1.3. Следует повысить ответственность РПЦ за моральное и физическое состояние русских семей и их установку на многодетность. Сегодня РПЦ, освобожденная от налогового бремени, получила от государства и общества колоссальные авансы, но так и не научилась отчитываться перед народом и властями конкретными цифрами сокращения преступности, алкогольной и наркотической зависимости, а главное – сокращением абортов и разводов и ростом детности. Между тем, именно в этих цифрах должна выражаться на практике полезность, эффективность Церкви как общественного института. Иначе за что такие исключительные привилегии? Сегодня в данном отношении Церковь очевидно и катастрофически уступает, проигрывает Мечети, что порождает у православных русских (особенно на Кавказе) ощущение неполноценности, а у мусульман, напротив, – чувство превосходства.
РПЦ должна конкретно, в том числе материально, отвечать перед государством за нравственное здоровье общества. Для русской его части, во всяком случае. Общественная мораль, в том числе семейная, брачная, – зона ее исключительной ответственности.

2. Меры по ликвидации дискриминации и морально-правового дискомфорта у русских в национальных республиках
Устранение правового и всякого иного неравноправия и дискриминации русских во всей России в целом и на Кавказе в особенности – непреложное условие закрепления русских в национальных регионах страны. Причем, ввиду того, что негативный правовой перекос в отношении русских существует с 1917 года, теперь необходимо руководствоваться известным принципом: чтобы выпрямить, надо перегнуть.
Главная юридическая задача, решение которой позволит укрепить положение русских в национальных республиках (не только на Кавказе) и сохранить Россию – это консолидация русского народа повсеместно в рамках всей России через придание ему правовой и политической субъектности.
Надо хорошо усвоить простую и непреложную истину: агрессивному и осознанному национализму бессмысленно и бесполезно противостоять с позиций интернационализма, толерантности и «дружбы народов», этот будет лишь попытка с заведомо негодными средствами. Опыт СССР должен бы этому научить раз и навсегда.
Жесткий контроль над Кавказом вместо бегства с него – иной альтернативы у русских (и у Кремля) просто нет.
2.1. Первоочередной и самый важный шаг, без которого нельзя гарантировать успех, – внесение в Конституцию статьи, объявляющей русских единственным государствообразующим народом России. Только тогда возникнет прочная законодательная база для поддержки русских во всех, в том числе нерусских, регионах в качестве главной скрепы России, основного гаранта ее единства. Этого не понимала КПСС, надеясь на партийную организацию и коммунистическую идеологию, армию, КГБ, милицию, инфраструктуру, экономические связи, финансовую мощь и прочее. Но все эти псевдо-скрепы разлетелись в прах при серьезом испытании и не оправдали ожиданий. А реальная скрепа – русский народ, находившаяся в небрежении, не смогла удержать СССР от распада, будучи сама ослаблена и не консолидирована.
Нельзя повторить эту ошибку. Власть должна, наконец, отчетливо и по возможности открыто идентифицировать себя как власть русского народа, составляющего 80% населения России. На оставшиеся же 20% приходится, согласно последней переписи, 192 этноса, что позволяет характеризовать Россию как мононациональную страну – государственно-политическую ипостась русского народа. Пора взять пример с бывших братских республик СССР и перестать стесняться своей природной этничности. Переход России от империи к Русскому национальному государству назрел, он исторически неизбежен, что признают сегодня даже либералы.
Нет никаких возможностей опровергнуть и отвергнуть тезис о русских как государствообразующем народе, поскольку он соответствует как исторической истине, так и современному фактическому положению в стране. Пора научиться смотреть правде в лицо и называть вещи своими именами без ложной деликатности. Русские – единственный народ России, исчезновение которого повело бы к немедленному исчезновению самой России; ни один другой народ таким свойством не обладает.
Тезис о государствообразующем русском народе не только уже озвучивался во всеуслышание Президентом и Патриархом, но и выдвигался в избирательных программах ЛДПР, КПРФ и СР на выборах 2011 года. С этим же требованием как первоочередным выступил в своей резолюции 1-й Съезд славян Ставропольского края. Все это говорит о высочайшей степени его осознанности и актуальности в российском обществе. Общество созрело для указанного шага.
В данном случае следует опереться на опыт демократического Израиля. Недавно израильский кнессет (парламент) принял новую формулу присяги на верность, объектом которой является именно еврейское национальное государство – государство еврейского народа, а не что-то иное. Стоит напомнить, что евреев в Израиле меньший процент, чем русских в России, но никто при том не упрекает Израиль в нарушении прав человека.
Можно привести и другие примеры, более близкие нам, поскольку речь идет о бывших братских республиках СССР.
Наиболее поучительна Конституция Украины: «Статья 11. Государство содействует консолидации и развитию украинской нации, её исторического сознания, традиций и культуры, а также развитию этнической, культурной, языковой и религиозной самобытности всех коренных народов и национальных меньшинств Украины». Как видим, основной закон страны закрепляет четкое принципиальное разделение всего населения Украины на три неравноценные категории: есть украинская нация – государствообразующий народ с его историческим сознанием, традициями и культурой, а есть наряду с ним также и коренные народы, и национальные меньшинства (русские попали там в эту категорию). Между тем, украинцев на Украине в 1989 году было меньше, чем русских в России: 72,3%.
В Конституции Казахстана 1993 года было следующее положение, записанное в первом постулате «Основ конституционного строя»: «Республика Казахстан как форма государственности самоопределившейся казахской нации обеспечивает равные права всем своим гражданам». Неслучайно также обозначение Казахстана как унитарного, а не федеративного государства, хотя оно и являлось федеративным по факту, резко разделяясь на русскую и казахскую половины. Спрашивается: что могло бы помешать русским, составляющим 80% населения России (а не 44%, как казахи в Казахстане в 1989 году), объявить всю Россию «формой государственности самоопределившейся русской нации» и унитарным государством? Поистине, ничто.
Конституция Армении, принятая в 2005 году, провозглашает: «Армянский народ, принимая за основу фундаментальные принципы армянской государственности и общенациональные цели, закрепленные в Декларации о независимости Армении, осуществив священный завет своих свободолюбивых предков о восстановлении суверенной государственности, будучи приверженным делу укрепления и развития Родины во имя обеспечения свободы, общего благосостояния, гражданского согласия для потомков… принимает Конституцию Республики Армения». Характерен подход, учитывающий критерий не гражданства, подданства или территории проживания, а именно национальный, этнический (не «народ Армении», а непременно «армянский народ»). Это, безусловно, пример для России, для русского народа.
В Туркмении пошли на компромисс между национализмом и демократией западного типа, провозгласив в преамбуле Конституции, принятой в 1995 году: «Мы, народ Туркменистана, основываясь на своем неотъемлемом праве на самоопределение; исходя из ответственности за настоящее и будущее отечества; выражая верность заветам предков жить в единстве, мире и согласии; имея целью охрану национальных ценностей и интересов, укрепление суверенитета туркменского народа… принимаем настоящую Конституцию – Основной закон Туркменистана». Как видим, в данном случае «народ Туркменистана» оказался поставлен на страже «суверенитета туркменского народа», оказался гарантом этого суверенитета, если не заложником его. Изощреннейший ход, надо признать! При этом истинное лицо туркменского «демократического национализма» недвусмысленно проглядывает из статьи 55: «Президентом может быть гражданин Туркменистана из числа туркмен не моложе сорока лет, проживающий в Туркменистане». Что ж, и русским подошел бы аналогичный вариант.
О «непрерывной государственности молдавского народа в историческом и этническом пространстве его национального становления» говорит Конституция Молдавии. А разве то же самое нельзя сказать о русских в России?
И так далее. Прецедентов, как видим, достаточно.
Принятие такой базовой поправки в Конституцию позволит принять ряд изменений в российском законодательстве, способствующих решению проблемы бегства русских из различных национально-территориальных образований, в т.ч. с Кавказа.
2.2. Конституция России при первой возможности должна быть изменена также в разделе государственного устройства: необходимо устранение правовой ассиметрии, нарушающей ст. 19 Конституции. Невзирая на декларируемое равенство прав всех граждан независимо от национальности, у 21 народа из 193 зарегистрированных в России, есть свои государственные образования, а значит свой национальный суверенитет. Это вопиющее неравноправие носит провоцирующий характер, поддерживая у некоторых «более равных» народов сознание своей национальной исключительности, национального превосходства. И наоборот, порождая у других народов, русского прежде всего, сознание своей правовой неполноценности. Переход к унитарному государству, таким образом, стоит в повестке дня и является важнейшим фактором в деле сохранения России. Ошибку, заложенную при перестройке унитарной Российской империи в федеративный Советский Союз, следует решительно исправить, иначе его судьбы не избежать.
2.3. В ожидании изменений в Конституции России следует во всех национальных республиках незамедлительно ввести должность полномочного представителя (наместника)Президента России, назначаемого Президентом.
Наместник:
а) защищает и представляет интересы русского населения и иных коренных народов в республике, за исключением титульного, следит за соблюдением их прав;
б) обладает правом законодательной инициативы в парламенте республики;
в) способствует полнокровному развитию русской культуры в республике;
г) содействует полноценному развитию республиканской системы образования в республике;
д) докладывает непосредственно и регулярно Президенту по всем указанным пунктам.
Наместник имеет право наложения отлагательного вето на решения парламента и главы республики.
2.4. Как уже говорилось выше, должна быть создана «снизу», путем самоорганизации, и зарегистрирована хоть какая-то общерусская субъектность, поскольку до сих пор во всех межнациональных и других отношениях русских никто и ничто не представляет. Таким субъектом могла бы стать либо русская национальная партия (для этого надо отменить п. 3 ст. 9 закона «О политических партиях»), либо федеральная русская НКА.
В дальнейшем этот субъект мог бы полномочно представлять русский народ перед лицам всех ветвей власти и иметь голос в семье народов России, как имеют его, например, руководители федеральных НКА самых разных этносов России, как коренных, так и пришлых. Пока что русские обделены в этом отношении.
2.5. В законы России, посвященные борьбе с возбуждением национальной вражды и розни, а также борьбе с экстремизмом, следует ввести отдельный пункт о недопустимости русофобии. Например, в такой формулировке: «Русофобия есть публичное выражение неприязни и неуважения к русским. Она квалифицируется как возбуждение национальной вражды, является преступлением против государства и преследуется в уголовном порядке».
2.6. Политика сплочения и солидарности русских в национальных республиках, закрепления у них русской национальной идентичности – это один из ключевых моментов. Необходимо поощрять создание в национальных республиках различных русских общественных организаций, на первом месте среди которых – русские национально-культурные автономии, создаваемые на основании закона 1996 года «О НКА» и поправки к нему 2003 года. Поскольку в этих республиках русские находятся, как того и требует закон, «в положении национального меньшинства», никаких препятствий для регистрации там русских НКА нет. После регистрации русские НКА, в соответствии с законом, должны пользоваться полным пакетом предусмотренных привилегий, а также финансироваться из бюджета как города, так и региона. Этой форме самоорганизации русских следует отдать приоритетное значение, взять данный вопрос под контроль ФАДН. Однако при этом совершенно необходимо соблюдать принцип самоорганизации и выборности (центр никого не должен назначать «главным русским», ибо это противоречит важнейшему принципу самоорганизации русских).
Перед общественными организациями русских должны быть поставлены две основные задачи: 1) реставрация, сохранение и укрепление русской этнической идентичности (это основная функция НКА); 2) совершенствование технологий т.н. фронтирного (приграничного) выживания, вплоть до организации групп самообороны по модели казачества, исторически доказавшей свою эффективность.
Особое положительное значение мог бы иметь специальный визит Президента в каждую по отдельности национальную республику с целью встречи там с представителями русского населения (включая казаков, но не отделяя их от русских вообще), с руководством русских организаций. Такая высокая инспекция сразу подняла бы статус русской общины на Кавказе, заставила бы местных этнократов применяться к русским требованиям и нуждам. Еще лучше, если такие визиты стали бы регулярными (раз в два года). Сопровождать Президента должны представители ФАДН, Минюста, Минкультуры, Минэкономразвития и Прокуратуры, а также русских правозащитных организаций.
2.7. Среди русских общественных организаций на Кавказе, уже успешно действующих, с которыми необходимо считаться на уровне местной власти, а представителей которых самих следует вводить во власть, можно назвать Союз славян Адыгеи (Нина Коновалова, Николай Бурхайло) и Союз славян Ставрополья (Владимир Нестеров, Алексей Курсиш). Однако по сложившейся порочной практике власть смотрит на них как на оппонентов и не только не сотрудничает в должном объеме, но и вставляет палки в колеса вместо оказания помощи и поддержки.
Следует: 1) в корне изменить сложившуюся практику в пользу теснейшего сотрудничества названных организаций с региональными властями (для этого руководителей названных славянских союзов ФАДН целесообразно использовать как своих резидентов); 2) содействовать созданию аналогичных авторитетных организаций в других регионах Кавказа.
2.8. Казачество в республиках Кавказа, Адыгее, Ростовской, Воронежской областях, Краснодарском и Ставропольском краях и т.д. – опорный ресурс Кремля во всем Южном округе (как и в других исторически казачьих областях), требующий укрепления, но и контроля. Сложность данного контингента – в неистребимых постоянных попытках казаков как русского субэтноса преобразоваться в отдельный этнос. Плачевный образец подобного преобразования мы имеем несчастье наблюдать: так малороссийский субэтнос русского народа за 150 лет преобразовался в ныне уже отдельный этнос украинцев. Поэтому поддержка казачества как формы самоорганизации русских должна сочетаться с усиленной политикой укрепления у казаков общерусской идентичности и подавления традиционного казачьего сепаратизма. Вместе с тем нельзя забывать, что именно казаки всегда были русским авангардом на Кавказе, хранителями традиций, профессионалами фронтирных практик и защитниками славянского населения. Следует всемерно утверждать казаков в их данном историческом качестве, используя, в частности, опыт Краснодарского края. Казачьи патрули и другие формы самозащиты должны получить повсеместное распространение во всех республиках Кавказа, Ростовской и Астраханской областях и Ставропольском крае, а их полномочия постепенно, но все время расширяться, а статус повышаться. Русским патрулям в республиках, имеющим специальную функцию контроля за соблюдением прав русских, должны придаваться силы местной полиции с целью повышения их действенности.
2.9. Если в данный момент невозможно начать процесс по признанию геноцида русских в Чечне, его расследованию и наказанию виновных, то ничто не должно помешать, по крайней мере, преодолению его последствий. Это тем легче сделать, что формальные и неформальные организации беженцев и вынужденных переселенцев из Чечни (работать нужно со всеми без исключения) существуют до сих пор и обладают в совокупности всей необходимой информацией. Восстановление попранной справедливости в отношении пострадавших от геноцида русских окажет огромное оздоравливающее воздействие на всю ситуацию в целом.
Одновременно следует негласно начать сбор и аккумуляцию всей информации о самом геноциде и этноциде русских на Кавказе. Как если бы действительно готовился соответствующий «нюрнбергский» процесс. Об этом, конечно, станет известно всем заинтересованным лицам, в том числе кавказским элитам, что послужит в роли незримого дамоклова меча, кнута в дополнение к бесчисленным пряникам. Как известно, занесенный кнут гораздо эффективнее самого удара. Он позволит улучшить управляемость упомянутых элит, а главное – блокирует явную и скрытую русофобию, заронив опасение насчет грядущей ответственности вместо сегодняшней индульгенции.
Кроме того, следовало бы оказать, наконец, поддержку русским беженцам не только из Чечни, но и вообще с Кавказа (включая Грузию, Азербайджан и Армению) и Средней Азии. Русские в массе своей должны вновь обрести надежду на свое государство Россию. Это поможет им морально подняться с колен и на Кавказе.
2.10. Необходимо вернуть прежний статус Ставропольскому краю, выведя его из состава Северо-Кавказского федерального округа, куда он был введен практически насильно и произвольно, вопреки интересам края и без учета возражений его русского и славянского населения. В результате сегодня край испытывает невыносимое миграционное давление со стороны народов Кавказа, чеченцев и дагестанцев в первую очередь, но также и армян. И другие неудобства и убытки.
Вместо этого имело бы смысл объединить в новый округ, с целью проведения единой экономической и национальной политики, русские регионы, предлежащие Кавказу и играющие роль кордона: Ростовскую, Астраханскую области, Ставропольский и Краснодарский края. Ведь их де-факто объединяет во многом общая проблематика.
2.11. Необходимо широко провозгласить и провести в жизнь принцип национально-пропорционального представительства во всех ветвях и органах власти национальных республик. Еще в 2003 году круглый стол на эту тему с участием профессоров Академии управления при президенте России был проведен в ГД РФ. Специалисты однозначно были озабочены ситуацией уже тогда, однако воз и ныне там.
2.12. Анализ списка воров в законе и преступных авторитетов (размещен в интернете, насчитывает свыше 600 человек по всей России) показывает, что около 80% в этом списке принадлежит людям с характерными для кавказских и азиатских народов фамилиями. Таким образом, подавление этнической преступности и этнических лоббистских структур, в первую очередь кавказских и азиатских группировок, является одной из первоочередных задач, поскольку издержки такого положения вещей испытывают в первую очередь русские, на чьей территории резвятся упомянутые структуры. Их деятельность – важный элемент необъявленной этнической войны, которая ведется против русских различными ОПГ, представляющими собой в каком-то смысле «передовой отряд» негласного противника. Притом эти ОПГ опираются по всей России, как правило, на свои этнические диаспоры, вовлекая тем самым в преступную деятельность все новые контингенты, особенно молодежь. Вред этого самоочевиден.
Этнические ОПГ должны быть ликвидированы без малейшего остатка (воры в законе и преступные авторитеты должны быть отнесены законом к совершившим особо опасно преступление уже по самому факту своего существования, по своему «воровскому» статусу, и отправлены на пожизненное заключение), а этнические лоббистские группировки подавлены, дезавуированы.
2.13. Необходимо оказывать систематическую всемерную поддержку тем немногим правозащитным организациям, которые специализируются на защите русских людей от произвола, как на Кавказе, так и в других регионах России. Активизация и сосредоточенность правозащитников на проблеме русских – веление времени. Возможно даже создание с этой целью специализированных структур. Вот тот самый случай и повод, когда пресловутые «права человека» (в данном случае конкретно: русского человека), могут, наконец, послужить не к ослаблению или разрушению, а к укреплению России.
2.14. Необходимо проведение постоянных инструктажей для органов МВД, Прокуратуры, следствия и суда вообще, а на Кавказе в осообенности, в целях устранения антирусского перекоса (особенно в использовании 282-й статьи УК РФ и антиэкстремистского законодательства) и сосредоточения их усилий на защите прав и интересов государствообразующего народа.
Необходимо также неуклонное прокурорское и судебное преследование и осуждение преступников, чьи действия содержат или даже только могут содержать элемент русофобии. А также необходима профилактика подобных преступлений. Сегодня, увы, правоприменительная практика носит строго противоположный уклон. Это вредное и противоестественное положение должно быть ликвидировано в корне.
2.15. В бытность Р. Нургалиева главой МВД правоохранительные органы не только переполнились этнически нерусскими кадрами, но и были переформатированы самым вредным образом: отделы по борьбе с организованной преступностью были повсеместно переименованы в отделы по борьбе с экстремизмом и при этом сориентированы на борьбу с русскими националистами в первую очередь. Что повлекло за собой, в целях улучшения отчетности, создание массы липовых дел против русских националистов, в том числе пытавшихся противостоять агрессии кавказцев и азиатов.
Эта практика должны быть прекращена, отделам возвращена их основная функция борьбы с оргпреступностью, а уже состоявшиеся приговоры по возможности пересмотрены.
2.16. Национальные квоты в вузах России должны быть повсеместно отменены как противоречащие ст. 19 Конституции России.

3. Экономические меры, способствующие преодолению общего кризиса русского народа и исправлению опасной этнополитической ситуации на Кавказе
Приоритетность этнополитического фактора не должна, конечно, полностью заслонять от нас фактор экономический. До тех пор, пока Кремль будет покупать лояльность кавказских элит немереными финансовыми вливаниями в глубоко и системно больную экономику, вместо того чтобы требовать ее оздоровления и расставания с дотационностью, у элит не будет подлинной заинтересованности в сохранении русского контингента. Известно ведь, что среди бегущих с Кавказа русских значительную долю составляют квалифицированные рабочие и техническая интеллигенция, из-за чего промышленная инфраструктура региона несет сокрушительные потери. Но кавказских этнократов это мало волнует: ведь Кремль все равно даст достаточно денег.
В связи со сказанным очевидны следующие направления деятельности Центра:
3.1. Необходимо адресное и целенаправленное направление в государственные институты и предприятия дополнительных государственных же средств, предназначенных именно и только для закрепления русских кадров. По образцу того, как это делалось на Крайнем Севере и приравненных к нему районах. Минуя – что очень важно – республиканские бюджеты, действуя напрямую.
3.2. Необходимо поставить, наконец, финансирование республиканских бюджетов из Центра в зависимость от успехов по таким ключевым социально-экономическим показателям, как валовой региональный продукт на душу населения, производительность труда и средняя заработная плата, бюджетная обеспеченность, уровень развития реального сектора экономики и вовлеченность во внешнеэкономическую деятельность. Это заставит местные элиты не на словах, а на деле ценить русские кадры, заботиться об их сохранении и укреплении. Укрепление производственной базы республик, вместо ее разрушения, поможет удержать русские кадры на месте.
3.3. Следует продумать систему мер поддержки этнически русского среднего и малого бизнеса на Кавказе при условии, что данное предприятие содействует трудоустройству и процветанию местных русских и тем самым их закреплению в регионе. Особенно на селе, поскольку, как известно, многодетность легче достигается и поддерживается в деревне, нежели в городе. Лозунг «Русский, помоги рускому» должен негласно утвердиться в кавказских этнократических анклавах с помощью адресной и целенаправленной государственной поддержки горизонтальных связей в русской среде, особенно между предпринимателями и общественниками.
С этой же целью следует создавать на Кавказе русские банки, ориентированные на поддержку русских предпринимателей.
Русские должны занять (точнее, вернуть себе) подобающее им высокое место в пристижных и доходных отраслях республиканских хозяйств.
В итоге под контролем центральной власти должен сложиться влиятельный и состоятельный Союз русских предпринимателей Кавказа, способный отчасти взять на содержание русские общественные организации и многодетные русские семьи, финансировать выборы русских политиков в республиканские органы власти и т.д.

4. Идейные, пропагандистские и агитационные меры решения проблемы бегства русских с Кавказа и из других национально-территориальных образований
Сегодня мы зачастую сталкиваемся с информационной блокадой русской проблематики или с жесткой цензурой немногих дозволенных программ (например, с цензурой на ТВЦ уникальной программы «Русский вопрос» Константина Затулина). В списке «экстремистских» материалов, опубликованных на сайте Министерства юстиции, можно обнаружить сотни, если не тысячи «русских» материалов, запрещенных под надуманными предлогами. Порой доходит до абсурда. Так, в 2009 году в Иванове признали экстремистскими две брошюры на основании уникальной формулировки (эксперт Фарахутдинова, прокурор Кабалоев): они имеют-де «ярко выраженный прорусский характер». Последовало возмущенное открытое письмо пятидесяти русских писателей в «Советской России», выступление депутата и тележурналиста Александра Крутова, писателя Александра Проханова, но приговор остался в силе. И подобных безобразных, возмутительных случаев немало.
Такое положение вещей должно быть в корне изменено.
4.1. Необходимо вести постоянный мониторинг в СМИ и ФАДН положения русских на Кавказе.
Но еще важнее выработать консолидированную позицию, выражающую права и интересы русского народа на Кавказе. Чтобы с этой позицией выходить на Правительство и Президента, руководителей национальных республик и отстаивать ее перед лицом кавказских организаций и на любых межнациональных форумах.
Для этого следует провести совещание (возможно, не одно) и мозговой штурм по проблеме «Русские на Кавказе» в кругу специалистов только русской национальности (ученых, журналистов, общественных деятелей224, ветеранов вооруженных конфликтов, глубоко вошедших в тему), но непременно без какого-либо привлечения лиц кавказских и иных национальностей. Прежде всего надо понять и сформулировать для себя, чего мы, русские, хотим. Тогда будет проще разговаривать со всеми.
Такая позиция послужит надежным ориентиром для всех заинтересованных сторон, включая все ветви власти России, народы Кавказа и, что самое главное, для самого русского народа, включая проживающих на Кавказе русских. Они должны знать и понимать, чего им ждать, на чем настаивать и за что, если понадобится, бороться.
В дальнейшем такие встречи и консультации АП и ФАДН с представителями русской общественности, в т.ч. идеологами, публицистами и правозащитниками, должны стать регулярными. Было бы желательно и продуктивно, если хотя бы однажды участие в такой встрече принял Президент России.
Это – первый шаг.
4.2. Следующим шагом должна стать сосредоточенность государственных СМИ («Российская газета», 1 и 2 каналы ТВ и проч.) на проблеме русских вообще и на Кавказе в частности.
Должна также выделяться максимальная поддержка (гранты) для СМИ вообще за освещение данной проблемы. А также специально следует регулярно выделять средства для ведущих постоянную прорусскую работу газет «Патриот», «Слово», «Литературная Газета», «Литературная Россия», журналов «Вопросы национализма», «Наш современник», телепрограммы «Русский вопрос» и др.
4.3. Должны вестись систематически мониторинг, разоблачение и преследование русофобии на всех уровнях пропаганды и агитации. Возможно, для этого должно быть создано специальное подразделение в ФАДН.
4.4. Либеральная прозападная пропаганда за четверть века сделала свое черное дело. И теперь для славянского населения России характерна не только низкая рождаемость, но и трагический рост количества тех лиц, кто в принципе настроен космополитично и отрицает свою принадлежность вообще к какой бы то ни было национальной группе. Как показывает статистика опросов, сегодня таковых денационализированных «общечеловеков»-космополитов в нашей стране – более 5 миллионов, а двадцать лет назад было в 362 раза меньше.
В таких условиях вести работу с русским контингентом по его консолидации становится с каждым годом все труднее, в том числе и на Кавказе, где русскую национальную идентичность ежедневно подвергают жестокому испытанию.
Ее укрепление должно стать главным делом не только русских НКА в республиках, но и СМИ, в том числе федерального уровня.
4.5. В обеспечение ст. 26 Конституции РФ (право определять и указывать свою национальность) следует вернуть графу «национальность» в паспорт, заполняемую по желанию граждан. Ибо наличие конституционного права при отсутствии механизма его исполнения есть издевательство над человеком, над его национальными чувствами.
При советской власти обязательное национальное самоопределение и заполнение «пятой графы» способствовало укреплению национальной идентичности граждан, что было немаловажно для русских, в первую очередь. Отмены этой графы добились влиятельные сторонники концепции «россиянства», «российской нации» (Валерий Тишков, Владимир Жириновский и др.), хоть таковая и отсутствует в природе. Учитывая сказанное в предыдущем пункте, представляется необходимым предоставить, наконец, гражданам России не только право, но и возможность указать свою национальность в главном документе, удостоверяющем личность.
4.6. Теоретики и идеологи, пользовавшиеся со времени Ельцина и Гайдара авторитетом и влиянием, определявшие национальную политику в России, давно и тотально обанкротились, а их «экспертные услуги» уже завели нашу страну в тупик национальных противоречий, от которых один шаг до внутренних этнических войн. Это такие лица, как В.А. Тишков и некоторые его подчиненные по Институту этнологии и антропологии РАН, бывший ельцинский советник по делам национальностей Э.А. Паин и его соавтор В.И. Мукомель, бывшие министры по делам национальностей В.А. Михайлов и В.Ю. Зорин и ряд других. Следует навсегда исключить их из состава экспертов, к чьим услугам прибегают официальные инстанции.

Таковы основные меры из числа первоочередных по решению проблемы ухода русских из национально-территориальных образований, в первую очередь – с Кавказа. Понятно, что этот список может быть расширен, но вряд ли может быть сужен.

Особое соображение. Президент России В.В. Путин неоднократно высказывался о своей позиции в русском вопросе. Так, еще в марте 2008 года Путин заявил при передаче трона Медведеву о своем «русском национализме», чем, безусловно, подал сигнал широчайшим русским массам: я с вами. В октябре 2014 года, выступая на Валдайском форуме, Путин довел этот тезис до предела: «Самый большой националист в России – это я»…
Казалось бы, все вполне внятно и понятно. Однако, как говорят в народе, жалует царь, да не жалует псарь. В Администрации президента национальными отношениями занимаются люди, весьма далекие по этническим корням и по убеждениям от русского народа с его бедами и проблемами: то еврей, то удмурт, то дагестанец. На словах они, вроде бы, понимают значение русского фактора в русской стране, но на деле не только не решают, но даже не обсуждают (во всяком случае гласно) русские проблемы. Если такое положение сохранится и в дальнейшем, надеяться на изменения к лучшему положения русского народа, в том числе на Кавказе, не приходится. И тогда остановить русский исход из различных национально-территориальных образований не удастся.
Такая же ситуация и на государственных каналах ТВ, не говоря уж про негосударственные. Единственная профильная передача «Русский вопрос» на ТВЦ (ведущий Константин Затулин) – и та подвергается многоуровневой негласной цензуре, хотя была санкционирована самим В.В. Путиным лично.
На решение русских проблем в Администрации президента должны быть поставлены русские по происхождению люди, эти проблемы знающие и понимающие, солидарные с Президентом Путиным в его русском националистическом исповедании. В ФАДН желательно создать Отдел русского народа с такими же компетентными сотрудниками. А на ТВ обсуждение этнических проблем русского народа должно стать регулярным, широким и профессиональным. Только тогда можно будет надеяться на великое будущее нашей страны. Кадры решают все.




КАК БОРОТЬСЯ С ДЕМОГРАФИЧЕСКОЙ КАТАСТРОФОЙ
РУССКОГО НАРОДА

Сегодня Россия переживает демографический упадок, не воспроизводит себя численно. В особенности это вызывает тревогу в отношении станового хребта нашей страны, ее единственной естественной скрепы – государствообразующего русского народа, составляющего пока что свыше 80% населения. На фоне роста отдельных народов России (например, тувинцев, чеченцев, ингушей и др.) русские сокращают естественный прирост. Если это положение не исправить в обозримом будущем, не увеличить абсолютное и, главное, относительное количество русских, то Россию ожидает печальная участь Советского Союза. Ведь Россия обладает огромной территорией и несметными природными богатствами, отнять и поделить которые есть очень много желающих в мире. А хранит и защищает все это наследие всего-навсего 2% от всех жителей Земли. Причем единственный народ, без которого Россия немедленно перестанет существовать, – это русские. Таким образом, все население России, все обитающие в ней народы прямо заинтересованы в демографическом росте русского этноса, заменить который в качестве государствообразующего, в качестве основного хранителя и защитника страны сегодня не может никто.
Как решить эту задачу? Исследование проблемы, знакомство с трудами ученых демографов, психологов и т.д. позволяет предложить следующее.

Причины демографического упадка русских
Sublata causa – tollitur effectus. Устраните причину – пройдет и следствие, говорили древние. Причины демографического упадка русских таковы (в порядке значимости):

1. Ложные моральные и идеологические установки в обществе.
2. Материальные трудности, материальные факторы.
3. Неправильное законодательство в области семьи, материнства, отцовства, детства.
4. Работа враждебных России сил, демографическая война.
5. Физическая и моральная деградация мужчин.
6. Физическая и моральная деградация женщин.
7. Эмиграция.
8. Последствия раскрестьянивания и урбанизации.
9. Последствия войн и революций.
10. Последствия краха СССР.

Понятно, что мы не властны над прошлым и не можем бывшее сделать небывшим. Поэтому среди названных причин отчетливо выделяются последние четыре, исправить которые не представляется возможным: убитых, уморенных не вернешь, нерожденных ими детей ниоткуда не возьмешь и большую часть эмигрантов уже не возвратить обратно. Но мы можем извлечь урок и уберечь Россию от новых потрясений – революций, в первую очередь, а также неуспешных войн, особенно оборонительных (поскольку мир без войн в принципе невозможен, то уж лучше вести успешные агрессивные войны, чем какие-либо иные).
Однако причины 1-6 вполне поддаются грамотному воздействию, «лечению», их-то нам и необходимо преодолеть.

Основные направления преодоления причин демографического упадка
Приоритетность действий определяется приоритетностью причин демографического упадка:
1. Пропаганда и агитация, контрпропаганда.
2. Изменение законодательства.
3. Работа с властными структурами, начиная с президента и правительства и кончая губернаторами.
4. Работа с женскими консультациями, роддомами, репродуктивными центрами и клиниками, а также ЗАГСами.
5. Разоблачение и вытеснение из России вражеских организаций – участниц демографической войны, чья цель – способствовать снижению рождаемости и/или изменению этнодемографического баланса в нашей стране.
6. Поддержка русских семей, особенно многодетных, продвинутых, могущих служить примером обществу.


ЧТО ДЕЛАТЬ НА ПЕРВОМ ЭТАПЕ

1. Пропаганда и агитация. Контрпропаганда
Это – самое главное направление работы.
Цель – изменить общественное сознание в правильном направлении в отношении проблем демографии, как глобальной, так и российской, русской. Необходимо создать такой общественный климат, который: 1) позволит провести необходимые законы; 2) вернет русским людям правильные установки в отношении семьи и деторождения.
Для этого нужно запустить механизм влияния на общественное мнение. А именно:
1.1. Надо сделаться постоянным, а по возможности и основным ньюсмейкером по данной теме для всех форм СМИ, включая электронные, постараться монополизировать тему.
1.1.1. Составить неформальный пул из различных СМИ (научных, общественно-политических, популярных, культурных), включая официозные, с которыми вести постоянную работу:
1) организуя беседы, круглые столы, конференции и пр. с их участием и с их помощью;
2) формируя пул журналистов, специализирующихся на теме демографии, с которыми должна быть налажена обратная связь для обмена информацией;
3) проводя постоянный мониторинг соответствующей тематики в СМИ и ведя досье по всем основным направлениям.
1.1.2. Составить неформальный пул из всех сайтов и блогов, систематически освещающих вопросы демографии и гендерной политики. Поставить их на свое информационное обеспечение, превратить каждого из них в своего агента влияния и площадку для продвижения правильных идей и действий.
1.2. Вести работу с РПЦ (начиная с самого верха) и аффилированными с нею СМИ, стимулируя формирование максимально жесткой позиции и усиления активности в отношении абортов, брошенных детей, сексуальной распущенности и извращений, супружеских измен, разводов и т.п.
Подвигнуть кого-либо из высших иерархов на цикл проповедей на тему Божьей заповеди «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте Землю, и обладайте ею» («Бытие» 1, 28).
Необходимо пропагандировать выступление Патриарха Кирилла о том, что забывшая Бога Европа создала фактически новую религию – религию человека, поставив в центр всего права человека, обожествив его тем самым. Но истинный Бог напомнит о себе…
1.3. Вести работу с представителями российских элит и медиа-персонами, чтобы с их помощью вводить моду на беременность, многодетность, домашнее воспитание детей и семейные ценности. Создавать ролики и фильмы на эти темы. Нужна своя студия неигрового кино.
1.4. Побуждать представителей высшей исполнительной власти во всех отчетных документах и выступлениях освещать вопрос русской демографии, поскольку речь идет о государствообразующем народе.
1.5. Разработать и внедрить школьный курс и пособия по семейной жизни, а не по половому просвещению, как это делается подчас сегодня. То же для детских домов. Обновление программ домоводства для девочек.
1.6. Разработать памятки и пособия для русских девушек и женщин, предназначенные для раздачи в женских консультациях, роддомах и ЗАГСах. Акцент на предупреждение абортов и смешанной брачности.
Отдельно – памятки и пособия для русских юношей, в т.ч. солдат срочной службы.
1.7. Проводить школьные конкурсные сочинения на темы: «Мой идеал семьи», «Я и мои будущие дети», «Ты какого роду-племени?», «Что значит быть русским сегодня». Добиться включения таких сочинений в школьные программы.
1.8. Составить список организаций, работающих на сокращение рождаемости и/или изменение этнодемографического баланса в России.
1.8.1. Отслеживать их деятельность. Выявить связи, структуры антирусского лобби в сфере демографии (типа Лаховой и др.). Кто им протежирует во власти, кто покрывает? Кто финансирует? Необходимо выбить у них опору из-под ног, заклеймив сообщников.
1.8.2. Заказать у экспертов статьи с обоснованной критикой сторонников снижения рождаемости в России и т.п., включая гомолобби и ювенальную юстицию. Распространять эти статьи по всем своим каналам, доводить до сведения всех ветвей власти.
1.9. Разработать и ввести в широкий общественный оборот такие тезисы, мифологемы и понятия, как:
– «демографическая война» (в смысле: уничтожение потенциального этнического противника невоенными методами, в частности – усилия недругов России и русских по сокращению русской популяции);
– «право на жизнь» (в смысле: жизнь, а значит и право на нее начинается в момента первого разделения оплодотворенной клетки, с создания зародыша);
– «первая заповедь Бога» (в смысле: «плодитесь и размножайтесь»);
– «дети – главный смысл и главная радость жизни» (в смысле: никакие личные достижения не могут сравниться с рождением и воспитанием хорошего ребенка);
– «дети – богатство бедных» (в смысле: дети не только радость и смысл жизни, но и надежда в старости);
– «семья начинается не с супружеского ложа, а с детской кроватки» (в смысле: брак это не просто сожительство двух временно любящих друг друга людей, а подтверждение взаимной любви в детях);
– «один сын – не сын, и два сына – не сын; три сына – это сын» (восточная поговорка; в смысле: детей надо делать с запасом, чтобы гарантировать продление рода);
– «русские – государствообразующий народ» (в смысле: нуждается в особой поддержке и укреплении, в этом – общий интерес);
– «русская земля» (в смысле: защита территории, завещанной отцами);
– «возвращение к земле-кормилице» (в смысле возрождения русского сельского населения);
– «найди своих – найдешь себя» ( в смысле: осознанная национальность -- основа идентичности человека).
И т.д.
1.10. Обратиться к писателям, журналистам и другим деятелям культуры с предложением сосредоточиться на теме русской семьи и деторождения. Находить в данной среде своих потенциальных агентов влияния и работать с ними, чтобы они работали с массами и властями.
1.11. Пропаганда должна также вестись против психологии потребительства, против культа высоких жизненных стандартов, поскольку они в принципе противоречат психологии многодетности. В первом случае жертвуют детьми ради повышенного жизненного комфорта, во втором случае – наоборот. Тут в большинстве случаев действует принцип «либо – либо».
Вообще необходимо вскрывать и разоблачать, критиковать обратную связь высокого уровня потребления – и детности. Недаром страны наивысшего уровня жизни находятся в самом глубоком демографическом упадке.
1.12. Следует всемерно пропагандировать (но очень деликатно, острожно, не травя душу малообеспеченным людям) возвращение женщины к домашнему очагу и детской кроватке, а также восстановление трехпоколенной семьи. Преимущества домашнего воспитания хорошо известны любому опытному педагогу, сразу отличающему домашнего ребенка от детсадовских, тем более ясельных. Надо доводить до массового сознания противоестественность ситуации: родить себе ребенка, чтобы потом отдать на воспитание чужой тете. Так убивается семейный инстинкт, а возродить его потом очень трудно. Веками детей растили мамы и бабушки, и нравственность была намного выше, чем теперь.

2. Изменение законодательства
Цели этого рода деятельности: 1) создать профессиональное лобби, продвигающее нужные законы; 2) исправить законодательство в сфере семьи, брака, демографии.
Надо понимать при этом, что Конституция России не позволяет создавать общероссийские правовые нормы, основанные на чьей-либо национальной исключительности. В связи с этим продвигаемые законопроекты и поправки к законам неизбежно будут носить общегражданский характер, безотносительно к русской нации. Однако, ввиду того, что русские составляют более 80 % населения, они, пользуясь правильными законами наравне с другими этносами, смогут нарастить свое абсолютное число, не потеряв при этом удельный вес (как это произошло, например, из-за непродуманного закона о материнском капитале, которым в первую очередь – и далеко не всегда честно – воспользовались цыгане, кавказцы, тувинцы и др., потеснив русских).
Для того, чтобы избежать подобных ошибок, но поддержать русских, надо:
2.1. Изучить законодательную базу в области семьи, материнства, отцовства и детства ради обнаружения позиций: 1) благоприятных для русской демографии, 2) неблагоприятных, 3) дискуссионных. Исходя из анализа, разработать программу законотворческой работы.
2.2. Выявлять ученых, экспертов в области демографии, работать с ними, привлекать к созданию законопроектов.
2.3. Разработать и продвигать законопроекты и поправки к действующему законодательству.
2.3.1. В первую очередь – продвинуть базовый закон «О праве на жизнь» (направлен против абортов и контрацепции, но имеет и более широкий смысл), а также законы, затрудняющие аборты и разводы.
2.3.2. Проработать вопрос о брачных контрактах, позволяющих наиболее физически и социально полноценным мужчинам иметь законных и защищаемых правом детей вне брака. Сегодня фактическое многоженство повсеместно и массово бытует в России вне закона, что приводит к множеству трагедий, абортам в том числе. При этом в мусульманских регионах многоженство давно практикуется, давая этническим мусульманам преимущества перед русскими в плане детности.
2.3.3. Усовершенствовать закон об усыновлении так, чтобы стимулировать потенциальных абортниц не делать аборт, а родить и отдать ребенка в хорошие руки (сегодня велики очереди на усыновление здоровых детей).
2.3.4. Противодействовать наступлению ювенальной юстиции.
2.3.5. Часто отдавать в детсад ребенка заставляет нужда, поэтому следует законодательно продлить срок отпуска по уходу за детьми до шести лет, до школы (сегодня срок три года, и на него идет наступление).
2.3.6. Надо вернуть налог на бездетность (не распространяющийся на физически ущербных лиц, не способных иметь детей по медицинским показаниям).
2.3.7. Надо вернуть жесткую норму постановки многодетных семей, не обеспеченных достаточной жилплощадью, в льготную очередь на получение квартиры в течение не более трех лет.
2.3.8. Проработать вопрос об ограничении прав бездетных быть избранными в органы власти, а возможно и права голоса, по образцу демократических Афин и республиканского Рима. Бездетность есть невыполнение важнейшего долга перед нацией, как такого человека допускать к управлению страной? Пусть усыновляет ребенка, если не родил сам.
2.3.9. Большинство демографов сходится в том, что пенсионная система лишает людей стимула к обильному деторождению. В прежние времена человек рассчитывал, что в старости его будут содержать дети, но пенсия дала альтернативу. В наши дни пенсии настолько ничтожны, что уже не дают надежд на сносно обеспеченную старость. Но обсудить проблему со специалистами стоит.
2.3.10. Надо усовершенствовать законодательство в отношении прав мужа и отца (подключить к этой проблеме РПЦ).
2.3.11. С учетом того факта, что тезис о государствообразующем русском народе не только уже озвучивался во всеуслышание Президентом и Патриархом, но и выдвигался в избирательных программах ЛДПР, КПРФ и СР на минувших выборах, поставить в повестку дня ГД РФ внесение в Конституцию России поправки, официально закрепляющей данный статус русского народа. Тем самым будет подведена правовая основа под любые мероприятия, направленные на улучшение русской демографии.
И т.д.
2.4. Работать с профильным комитетом в Госдуме и с депутатами всех фракций в отдельности. Создать думское лобби.
2.5. Выявлять формальные и неформальные структуры, чья работа, чьи интересы связаны с законодательством, с законотворчеством в области демографии. Работать с ними в двух направлениях: 1) полезных вовлекать в лобби; 2) вредных нейтрализовать.

3. Работа с властными структурами
3.1. Поиск взаимопонимания и создание группы сочувствия и поддержки во властных структурах: Администрации президента, Правительстве, Минрегионразвития, Федеральном агентстве по делам национальностей, среди губернаторов.
Необходимо также подключать к этой работе РПЦ.
Апофеозом этой деятельности были бы встречи-интервью на ТВ с Президентом, Премьером, Патриархом.
3.2. Основная задача этой работы – сделать губернаторов неформально, но жестко ответственными за удельный вес русских в регионах, за их абсолютный и относительный прирост.
Необходимо так или иначе ввести данный критерий в отчетность губернаторов, сделать его основным при оценке президентом и общественностью деятельности губернатора.
В ряде регионов русских уже почти совсем не осталось – в Чечне, Ингушетии, Дагестане, Туве; эта опасная тенденция имеется и в некоторых иных субъектах федерации, откуда русских вытесняют. Если губернатор будет знать, что президент и правительство строго спросят с него (впллоть до увольнения) за снижение удельного веса русских в регионе, за снижение русской рождаемости, он сам найдет тысячу административных рычагов для исправления ситуации.
3.3. Важная задача также развернуть властные структуры в сторону поддержки русской демографии – через поддержку соответствующих законодательных инициатив. В том числе закона, позволяющего проводить государственную политику поощрения тех предпринимателей, которые наполняют благотворительными взносами фонды, поддерживающие русскую многодетность (по примеру Израиля).
3.4. Надо активно использовать в пропагандистских целях позитивные высказывания Президента, Патриарха, руководителей думских фракций и т.д. о русских как государствообразующем народе, о национализме «в хорошем смысле слова», о демографической проблеме и т.д.. Тезис, прозвучавший с вершины властной пирамиды, имеет несравнимо больший вес, чем тот же тезис, заявленный снизу.

4. Работа с женскими консультациями, роддомами, репродукционными центрами, загсами и пр.
Цель: превратить все подобные структуры в неформальный, но действенный механизм предотвращения: 1) абортов, отказов вот беременности и деторождения; 2) смешанных браков и метисации.
4.1. Механизм тут один. Как говорил Борис Березовский: не покупай завод, купи директора. Вначале надо доплачивать главврачам и начальникам ЗАГСов за простую статистику: количество и национальность брачущихся, абортниц и абортов, рожденных детей и т.д. (Для этого придется всего лишь при составлении метрик установленного образца строго заполнять соответствующие графы «национальность» отца и матери, что уже само по себе хорошо. Копии метрик должны прилагаться к отчетам.) А через какое-то время предложить платить им за улучшение показателей: сокращение абортов у русских, снижение % смешанных браков, повышение % новорожденных русских по обоим родителям детей и т.д. А там и добиться разрешения на ведение в их заведениях пропаганды и агитации путем раздачи соответствующих материалов, ведения бесед, организации лекций, семинаров и пр.
Смысл в том, что медицинские и загсовские начальники, будучи материально заинтересованы, сами найдут способы и средства воплощения правильных пожеланий, смогут воздействовать на подчиненный персонал для проведения нужной политики. Например, чтобы те отговаривали русских женщин от аборта, от брака с инородцем, раздавали соответствующие агитматериалы, посещали семинары и т.д.
4.2. Следует вести более подробную статистику по абортам в России: национальность, возраст абортниц, причины аборта. Это необходимо как само по себе для сведения и выработки противодействия, так и для фундирования законотворчества.
4.3. Составить список организаций, пропагандирующих ЗОЖ (здоровый оброазжизни), вести с ними координацию и сотрудничество в целях поддержания репродуктивных функций русской нации.
4.4. Ввиду дефицита полноценных русских мужчин (лучших носителей генофонда выбивали и вымаривали весь ХХ век, а отчасти и после) следует не только ввести по факту многоженство путем использования брачных контрактов, но и взять под контроль существующие центры ЭКО (экстракорпорального оплодотворения) и банки спермы, чтобы не допустить подмеса инородческой генетики к русскому генофонду. А кроме того, следует создать специальный банк спермы, где собрать коллекцию генетического материала от успешных и биологически совершенных и привлекательных русских мужчин, от которых охотно бы понесли одинокие русские женщины, желающие стать матерями. Разумеется, отбор и использование генетического материала должен производиться на условиях абсолютной конфиденциальности (будущая мать может знать только возраст и профессию донора).

5. Противодействие организациям – участницам демографической войны, чья цель – способствовать снижению рождаемости и/или изменению этнодемографического баланса в нашей стране
5.1. Начать следует со сбора данных (разведка, см. п. 1.8).
5.2. Необходимо отработать и широко применять практику составления открытыхь писем – обращений общественности к Президенту, ФСБ, МВД, Прокуратуре, ГД РФ и проч. с тебованием пресечь деятельность этих организаций.
Должна вестись постоянная и гласная кампания по шельмованию, не стесняясь в средствах, в адрес этих организаций и лиц, а особенно в адрес их лоббистов и спонсоров.
5.3. Особенно важна отдельная работа с лоббистами и спонсорами – все формы давления, начиная с простых уговоров. Очень важно обзавестись с этой целью единомышленниками и союзниками в МВД, ФСБ, Прокуратуре.

6. Поддержка русских семей, особенно многодетных, продвинутых, могущих служить обществу примером
Поддержку только русских семей государство обеспечить не вправе и не в состоянии. Поэтому в качестве таковой выступает вышеописанная работа по продвижению законопроектов о пособиях, льготах, направленных на улучшение российской демографии в целом, безотносительно к национальности семьи. Иного не позволяет Конституция России.
Другое дело многодетные семьи, некоторым из которых, имеющим значение образца, специально организованный общественный фонд мог бы оказывать целевую поддержку. Здесь важно понимать следующее. Многодетность бывает и у люмпенов, и это тоже очень важно и хорошо, иначе откуда бы со временем брать солдат, рабочих и крестьян. Можно прямо сказать, что великая масса бедных и даже нищих соплеменников есть важнейший ресурс и огромная сила нации, залог ее грандиозных свершений и грядущего величия. Примером чему служит сегодня Китай или Индия, а в недавнем прошлом служила и сама Россия, состоявшая в начале ХХ века на 86 % из крестьян, преимущественно бедных, но совершившая за счет этого ресурса модернизацию (индустриализацию, урбанизацию) и выигравшая Великую Отечественную войну.
Но отнюдь не в низших, малообеспеченных слоях населения можно найти пример деторождения, вдохновляющий для всей нации. С точки зрения пиара, это должны быть крепкие, здоровые семьи пусть среднего, но прочного достатка, могущие служить воплощением вновь обретенной «русской мечты».
Ведь наша задача – зажечь русский народ именно мечтой о полноценной и счастливой семейной жизни. С этой целью надо отыскивать русские семьи, для которых многодетность – осознанный выбор, их поддерживать целево, их пропагандировать. Особенно, если это семьи интеллигентные, распространяющие высококачественную генетику, представляющие собой цвет русского генофонда.
6.1. Следует по опросам составить «лестницу потребностей» таких семей, что для них важнее всего: обучение детей, медицина, жилье или что-то еще – и сосредоточиться на главном, создавая соответствующую законодательную инициативу и разрабатывая систему грантов по образцу Израиля.
6.2. Кроме того, необходимо добиваться создания центров поддержки многодетных матерей и вообще беременных женщин, оказавшихся в тяжелой ситуации (потеря кормильца или жениха, потеря работы, нежеланное зачатие в случае инцеста или изнасилования и пр.). Целью таких центров должно быть предотвращение аборта путем либо выделения гранта или материальной помощи, либо подыскания контракта на рождение ребенка с последующим усыновлением другой русской семьей.
6.3. Следует также принять во внимание совет специалистов относительно поддержки именно русского генофонда, содержащийся в монографии Е.В. и О.П. Балановских «Русский генофонд на Русской равнине» (М., 2007): «Для целей сохранения русского генофонда желательно не допускать резкого сокращения той части населения, которая воспроизводит его структуру. Для этого достаточно повысить уровень рождаемости в пределах “исконного” русского ареала (Центральная Россия и Русский Север)». Как это сделать? Они предлагают очень важное решение: «дотация на генофонд» в малые города и села Центральной России и Русского Севера, поскольку «генетическую информацию о русском генофонде хранят лишь коренные сельские популяции “исконного” ареала». Авторы поясняют: «Среди сельского населения женщин в возрасте до 35 лет оказывается всего лишь 717 тысяч человек. Именно эта – столь малая – часть русского населения в основном и воспроизводит русский генофонд!».
Понятно, что такие дотации могут производиться только в рамках государственной программы. Задача – подготовить такую программу и пролоббировать ее введение.




IV. ПОЛЕМИКА


ВСЕ, ЧТО ВЫ ХОТЕЛИ ЗНАТЬ О РУССКОМ НАЦИОНАЛИЗМЕ,
НО БОЯЛИСЬ СПРОСИТЬ225

Кургиняномахия

Профессия – режиссер
Предложив в видах полемики статью С.Е. Кургиняна «Второй фронт», редакция «Нашего современника» поставила меня в крайне сложное положение.
Сверхзадача Кургиняна – раздраконить неудержимо поднимающийся русский национализм. О его мотивах тут не сужу, но направление удара вполне очевидно. И кому же, как не мне, отвечать на этот удар! Это с одной стороны.
С другой стороны, мне давно не приходилось читать столь бессвязного, переполненного эмоциями, безапелляционными утверждениями и самопальными терминами и понятиями, намеками, недомолвками, пышными метафорами и эскападами в пустоту, но притом совершенно не аргументированного текста. «Аркадий, не говори красиво!» – это бессмертное базаровское выражение много раз вспомнилось мне по ходу чтения. Автор не раз дает читателю понять, что пишет-де о вещах самоочевидных для всех избранных умов, а потому стоит выше всякой там пошлой аргументации. Отвечать на сочинение Кургиняна по существу – себя не уважать, поскольку такой modus operandi дискутанта предполагает если диалог, то исключительно глухих. Да и опасно всерьез разбирать ахинею: можно самому рассудком тронуться.
Кургинян – театральный режиссер по профессии. Это чувствуется: ему надо, чтобы был лихо закрученный сюжет, остро завлекательная интрига, яркие роли, характерные персонажи-типажи, завязки и развязки, нравоучительная сверхзадача. Ну и, само собой, надо со сцены понатуральнее «рвать страсть в клочки», чтобы зритель ахал и переживал, кусая пальцы. И совершенно неважно при этом, что реальный, описанный в скандинавских хрониках датчанин Амлет никогда не говорил и не делал того, что приписал ему Шекспир, – какое зрителю дело до таких мелочей! Но в истории и политологии, вообще в любой науке так нельзя.
Поэтому я решил построить встречную статью не как диалог с С. Е., который вряд ли способен меня услышать, а как объяснение с читателем, которому необходимо дать некую твердую почву после подобного мозготрясения. И начать следует, прежде всего, с фундаментальных, но непростых понятий, в которых С. Е. не дал себе труда разобраться, а без них далеко не уедешь. Попробуем прояснить, что такое нация, что такое русский национализм, что такое Россия, что такое империя и так далее...

Что такое нация
Понятие нации в современном околонаучном и политическом обиходе весьма запутано. Более того, вызрела целая генерация авторов, пытающихся, подобно модному в России Эрику Хобсбауму, убедить нас в том, что при нащупывании этого понятия «и субъективные, и объективные определения несовершенны и ставят нас в тупик»226. Автор уверяет: «Проблема в том и заключается, что мы не способны растолковать наблюдателю, как apriori отличить нацию от других человеческих сообществ и групп – подобно тому, как можем мы ему объяснить различие между мышью и ящерицей»227. В итоге, убояшеся бездны премудрости, Хобсбаум гордо заявляет, выдавая свою слабость за силу: «Самой разумной переходной установкой для исследователя является в данной области агностицизм, а потому мы не принимаем в нашей книге никакого априорного определения нации»228. Многочисленные российские и западные адепты этого гуру (конструктивисты всех сортов) охотно множат подобные заявления, о чем подробнее говорилось в моей статье «Шорных дел мастера»229.
Причина такого бессилия понятна: это отказ исследовать сам предмет от его истоков, но исследование вместо того различных точек зрения на предмет. Это порок, которому подвержена вся западная идеалистическая общественная наука, давно превратившаяся из науки знаний и фактов – в науку мнений. Отказ Хобсбаума от поиска объективного критерия нации во многом связан с тем, что в качестве наиболее известного (читай: авторитетного) он рассматривает определение нации, данное… Сталиным230, которое уже давно и достойно развенчано в целом и по частям. Надо ли говорить, что ошибки Сталина не должны вводить современного ученого в научный ступор и что Хобсбаум в своем разочаровании зашел излишне далеко.
Отчасти для любого западного исследователя дело привычно осложняется языковым убожеством: единым словом nation обозначается и собственно нация, и народ, и национальность, и даже, отчасти метафорически, государство, как это видно на примере ООН. Но при этом тот же язык дает и ключ для выхода из тупика, ибо корень латинского слова natio – а именно, nat – означает не что иное как «род». То есть, точно так же, как русское слово «народ», латинское слово natio (оригинал, многочисленные копии с которого вошли едва ли не во все языки мира) четко и ясно обнаруживает этимологическую связь, указывающую на кровную, племенную сущность этого понятия. И в античные времена этим словом обозначалось именно племя231.
Российскому ученому не столь трудно определиться по поводу нации и ее отграничения от других сообществ, поскольку в России есть достаточно крепкая, сложившаяся научная традиция, подвергать которую пересмотру я не вижу оснований232. Как резюмировал, с соответствующими ссылками, в своей докторской диссертации историк А. И. Вдовин (МГУ): «В отечественной обществоведческой традиции советского периода под нацией чаще всего понимали определенную ступень в развитии народа (этноса), историческую общность, результат развития капиталистических отношений, приводящих к экономическому, территориальному, культурному, языковому и социально-психологическому единству определенной совокупности людей, стремящихся обеспечить интересы своего дальнейшего независимого развития непременно с помощью обособленного национального государства»233 (выделено мной. – А.С.). Оставив в стороне историю вопроса, подчеркну, что для современного нам круга российских ученых, за вычетом окопавшихся местами экзотистов-конструктивистов, это понимание в своих главных, опорных тезисах – 1) нация есть фаза развития этноса, в которой он 2) создает свою государственность, обретает суверенитет – вполне утвердилось.
Указанные тезисы нашли очень весомую поддержку даже в среде ученых, далеких от этнологии и социологии. Я имею в виду свежую монографию петербургских правоведов-цивилистов П. А. Оля и Р. А. Ромашова, которая так и называется «Нация. (Генезис понятия и вопросы правосубъектности)» (СПб, Изд-во Юридического ин-та, 2002). Авторы зашли к проблеме нации со своей, юридической стороны, перед тем проработав, однако, внушительный массив этнологической, социологической и социально-психологической литературы. Для нас их позиция весьма важна, ибо юридические формулы, логические, краткие и ясные, способны аккумулировать в себе в концентрированном и очищенном виде многие томы досужих дискуссий.
Оль и Ромашов пришли к выводу, что нация есть не только «сложная этносоциальная общность», но и «специфический коллективный субъект права», который «может выступать только как общественное образование с формально-юридически закрепленным статусом. При этом неотъемлемым ее свойством, позволяющим выступать в каче­стве самостоятельного субъекта межнациональных и национально-государственных отношений, регулируемых правом, является национальный суверенитет, обладание которым является основанием правосубъектности национального образования»234. Очень ясно и понятно: есть суверенитет у этносоциальной общности – значит, перед нами нация. Нет такого суверенитета – значит нет у общности и статуса нации.
Логично, четко и понятно и дальнейшее рассуждение. В чем и как проявляется национальный суверенитет? Ответ: «Государство является ос­новной политико-правовой формой реализации нацией своей правосубъектности, и в этом смысле нация может рассматриваться как государствообразующий этнос»235. Таким образом, тождество суверенитета и государственности, а также государствообразующего этноса и нации представляется юридически безупречным. Что и требовалось доказать.
Что можно добавить к сказанному? Чтобы отточить, отшлифовать дефиницию, нужно провести размежевание с пересекающимися по смыслу понятиями.
Например, возьмем пару «нация – народ». Синонимы? «Да», – скажет большинство западных исследователей, да и просто западный обыватель, не вникающий в тонкости семантики. «Нет», – скажу я. Ибо всякая нация есть народ (конкретно: государствообразующий), но далеко не всякий народ есть нация. Нацией он становится только в результате обретения суверенности и государственности.
Возьмем также иную пару: «нация – национальность». Ясно, что в первом случае речь идет об общности людей, а во втором о качестве людей. Можно иметь ту или иную национальность, но при этом не принадлежать ни к какой нации, а лишь к народу, народности, племени и т.д. Национальность есть синоним этничности и никак не соотносится со статусом, т.е. фазой развития этноса. (По аналогии: можно обладать интеллигентностью, но при этом не принадлежать к классу интеллигенции, а быть рабочим, крестьянином и т.д.) Причина путаницы тут в том, что «расово-антропологический подход в понимании на­ции глубоко заложен в общественном сознании людей, на бытовом уровне, где, как правило, отождествляются понятия “нация” и “на­циональность”»236.
Пару «нация – государство» я здесь детально не рассматриваю, т.к. считаю ее искусственно созданной, надуманной, ведь нация есть природное образование, соотносящееся с государством как содержание с формой. Они неразрывно связаны, но не тождественны друг другу237.
Казалось бы, все довольно просто, ясно, убедительно и понятно. Откуда же взялась та немыслимая неразбериха и путаница (помимо чисто лингвистической), из-за которой нацию отождествляют то с любым народом, то с государством, то с гражданским сообществом (населением, подданными) и т.п.238? Необходимо досконально разобраться в этом, чтобы не делать подобных ошибок.
Это путаницей мы обязаны Французской революции 1789 года, провозгласившей величайшую и опаснейшую239 ложь в истории человечества, воплощенную в трех словах: liberté, égalité, fraternité (свобода, равенство, братство). Эта грандиозная ядовитая ложь, принятая всеми участниками революции и их потомками за чистую истину, стала краеугольным камнем государственной идеологии Франции и породила множество маленьких лжей, среди которых на первом месте – так называемая «французская концепция нации». Я говорю «так называемая», потому что в мире известны, приняты и действуют две взаимоисключающие концепции нации: французская и немецкая240. О них надо сказать подробнее.
Франция являет нам печальнейший пример того, как нация, не успев толком сложиться, завершить свой этногенез, уже сама себя хоронит, попав в роковую зависимость от исторических обстоятельств и вынужденного ими образа мысли. Ибо эта страна никогда не была этнически единой, но возомнила себя таковой в результате обретения каждым ее подданным равных гражданских прав в ходе революции. Как это произошло? До нелепого просто. 19 ноября 1789 года у города Валанс собрались 1200 национальных гвардейцев из Лангедока, Дофине и Прованса, чтобы принести присягу на верность Нации, Закону и Королю. И объявили, что отныне они уже не провансальцы или лангедокцы – а французы. Это был почин. Через год такое же признание сделали гвардейцы Эльзаса, Лотарингии и Франш-Конте. Дальше – больше. И вот уже перед нами, по словам историка Э. Лависса, «нация, которая создала себя сама по собственной воле». То есть, конгломерат этносов, формально объединенный равноправием индивидов, присвоил себе статус нации. Авансом – так сказать, на вырост. Социальное единство всех «во Конституции 1791 года» породило иллюзию национального единства. Все этносы, населявшие Францию, наконец-то почувствовали себя равноправными свободными гражданами, как ни один другой народ в мире, – и воодушевились!
Понятно, что при таком повороте дверь во «французскую нацию» оказалась раз и навсегда открыта для всех желающих (начиная с цветных жителей собственных колоний), ибо сущность конгломерата никак не изменится, если вместо 10 компонентов в нем станет их 100 или 1000. Конгломерат – он и есть конгломерат. Идейно оформив эту конгломератную сущность как единую нацию, заложив это понимание в самый фундамент новой государственности, французы оказались в заложниках собственных фальшивых идей. И теперь эта идеология, самим ходом истории доведенная до абсурда, заставляет их, белых европеоидов кроманьонского извода, называть и считать французами натурализовавшихся во Франции бесчисленных негров, арабов, китайцев, вьетнамцев и еще бог знает кого. Что с точки зрения любого независимого и непредвзятого наблюдателя есть злокачественный бред и полная чепуха, с точки зрения политики – опаснейший просчет, а с точки зрения науки – ересь241.
Парадокс в том, что сама история однажды развенчала весь абсурд французской концепции нации. А именно, в годы Второй мировой войны, когда Франция была оккупирована и ее суверенитет не существовал (а следовательно, не могла идти речь ни о гражданстве, ни о согражданстве – то есть «французской нации»), французский народ именно как этнос, не имеющий суверенной государственности, был, однако, представлен в международном сообществе национально-освободительным движением «Свободная Франция», а генерал де Голль был признан руководителем «всех свободных французов, где бы они ни находились». То есть, правосубъектностью обладали и были носителями суверенитета вовсе не «граждане Франции», коих де-юре не существовало, а именно французы как таковые, как народ! Оль и Ромашов справедливо и остроумно резюмируют по данному поводу: «Таким образом, пример Франции, традиционно считающейся родиной этатистской политико-правовой модели нации, продемонстрировал, что модель эта не может рассматриваться как универсальная и работающая при любой политической ситуации»242.
Еще раз подчеркну, что этот абсурд и эта ересь были следствием французской философско-правовой традиции, выросшей на специфической почве мультиэтничной общности, затиснутой в границы единого государства. Так, теоретик права Монтескье, рассуждая о том, что составляет «общий дух нации», перечисляет климат, религию, законы, принципы правления, традиции прошлого, нравы и обычаи, но ни слова не говорит о крови, общих корнях, общем происхождении. Вольтер понимал под нацией совокупность сословий, Дидро и Руссо – совокупность граждан посредством общественного договора (эта позиция в итоге возобладала). Собственно национальный, этнический фактор у этих столпов французской общественной мысли начисто пропал, исчез, они исключили «кровь» из понятия нации. Иначе и не могло быть в стране, где население разных регионов говорило каждое на одном из четырех разных языков243, принадлежало к разным этническим группам, да к тому же имело на большей части своей территории феодалов, принадлежащих к одному этносу (франков, т.е. германцев), и крепостных, принадлежащих к другому (галлов, т.е. кельтов). Вся эта пестрая смесь была предназначена к переплавке в нечто единое посредством полного égalité, но едва успела это сделать, как была разбавлена таким количеством и качеством инородцев, переварить которое не сможет уже никогда и обречена погибнуть от этого несварения. Лев Гумилев правильно писал, что «иногда возможна инкорпорация иноплеменников, но, применяемая в больших размерах, она разлагает этнос».
Судя по тому, что французы всегда с изумительным всеприятием относились даже к самым экзотическим народам, у них в силу неких причин, подлежащих отдельному анализу, вообще издавна трагически ослаблен защитный механизм восприятия инородцев по принципу «свой – чужой». Так, «в 1550 году возле Руана, в честь визита в город французского короля Генриха II и его супруги Екатерины Медичи, на лугу даже были устроены искусственные джунгли для привезенных из далекой Бразилии дикарей вместе с диковинными попугаями и обезьянами. В празднествах принимали участие три сотни обнаженных дикарей»244. Это были специально завезенные из Бразилии индейцы тупинамба, натуральные каннибалы, но французы отнеслись к ним с огромным дружелюбием и любопытством, без какого-либо отчуждения, а тем более враждебности. Начался даже своеобразный культ тупинамба, вылившийся со временем, уже во времена Вольтера и Руссо, в излюбленный литературно-философский образ «благородного дикаря». Начало тому положил сам Монтень, который долго разговаривал с дикарями и затем воспел их достоинства и превосходство над французами в очерке «О каннибалах». Общественное мнение во Франции настолько попало под обаяние темнокожих людоедов, что в 1562 году двенадцатилетний король Карл IX и королева-мать Екатерина Меди­чи даже допустили их к приему в своих апартаментах в том же Руане и имели с ними протяженную мирную беседу.
Прошло триста лет. Вновь в Руан завезли дикарей: это были свирепые кафры из Южной Африки. В 1853 году их посетил Гюстав Флобер и записал: «Мне казалось, я вижу первых людей на земле. Они все еще прыгали вместе с жаба­ми, ползали вместе с крокодилами». И однако же он испытал нечто вроде смутного сексуального влечения к их странным жен­щинам. Это крайне характерная французская черта! Вспомним рассказы Мопассана о страстном романе колониста с арабкой, дипломата – с малолетней индианкой, о безумном увлечении марсельского моряка негритянкой. Болезненное иррациональное стремление к сексу с представителями других рас в целом свойственно французам245. Это тот троянский конь, на котором во Францию так легко въезжали и въезжают цветные народы. К чему это ведет, знает каждый, кто бывал в Париже.
Французам было бы легко своевременно обезопасить себя от такого зловещего развития событий, загодя исключив предоставление гражданства нефранцузам. Вместо этого они совершили акт национального самоубийства, закрепив в Конституции 1791 года правовое понятие нации как единой общности формально равноправных граждан. С этого момента французская национальность, как на сей раз верно заметил Хобсбаум, стала означать французское гражданство.
Французская концепция нации, несмотря на то, что определенные силы в мире настойчиво навязывают ее разным странам, в том числе России, не прижилась по-настоящему нигде, кроме Америки246. Это неудивительно – ведь Америка вначале стихийно, затем осознанно, а с 1965 года целенаправленно выстраивалась именно как этнический конгломерат. Но и там сегодня крах идеологии и политики расово-этнического всесмешения – «плавильного котла» (melting pot) – уже для всех очевиден, и вместо того в моду входит мультикультуральная концепция Америки как «миски с салатом» (salad bowl), в которой сосуществуют многие ингредиенты, не смешиваясь при этом. Симптомы грядущего развала страны настолько уже очевидны, что историк Артур Шлесинджер в 1991 году опубликовал книгу с характерным названием «The Disuniting of America» («Разъединение Америки»). В третьем издании 1998 года тревожные прогнозы этого бестселлера еще усилены.
Следует также особо отметить, что противоестественная этнополитическая практика Америки адекватно отражена в ее совершенно невразумительной этнополитической теории. Американские этнологи, придушенные политкорректностью еще хуже, чем советские – марксизмом-ленинизмом, не в силах предложить ученому сообществу ничего, кроме такой же «миски с салатом» в области идей, и безуспешно плутают в трех соснах. Об этом убедительно повествует статья А.Ю. Майничевой «Проблемы этничности и самоидентификации в работах зарубежных авторов» (с ней можно ознакомиться в интернете). В ней мы сталкиваемся с такими перлами американских коллег, как: «фундаментом американской этничности является включение „неамериканского американства“» (Сэмюэль Беркович); «нет более последовательного янки, чем „янкизированная“ личность иностранного происхождения» (Маркус Ли Хансен) и т.д. Майничева резюмирует: «Отсутствие единого мнения буквально по всем вопросам отражает сложность и противоречивость рассматриваемых явлений и процессов, связанных с этничностью». На мой взгляд, в этом факте отражено совсем иное: попытка поймать отсутствующую черную кошку поликорректности в темной комнате реальных этнорасовых отношений.
К вящему моему удовольствию, в мире наблюдается абсолютное большинство стран, в которых нации создавались не в ходе скоротечного политического момента, как во Франции, и не в результате хаотичного заселения эмигрантами всех мастей, как в Америке247, а естественным путем длительного развития того или иного этноса. К таким странам относятся, к примеру, Китай, Германия, Россия и мн. др.
Именно в Германии вызрела наиболее органичная для таких стран и вообще сообразная уму концепция нации, так и прозванная учеными «немецкой». Ее отцами принято считать И.Г. Гердера и особенно философов-«романтиков», последовательно выступивших против идей Французской революции.
Таким образом, обе концепции восходят к XVIII веку. Но если Франция того времени, единая в своих созданных Бурбонами границах248, жесточе всего страдала от социальной дисгармонии, от разрыва между классами и сословиями и стремилась к социальному единству, то Германия в те же годы страдала именно от национальной разобщенности, от разорванности, раздробленности населенных одним народом территорий некогда единой страны. Различие приоритетов предопределило разницу в подходах: акцент на социально-политическом единстве во французской концепции нации – и акцент на этническом единстве в немецкой концепции. Так, Гердер не случайно поставил во главу угла вопрос о естественных границах государства, а Фихте уже прямо писал, что естественные границы возрожденной Германии – централизованного «национального государства» – должны определяться границами расселения немецкой нации249. Этнический приоритет был обозначен прямо и недвусмысленно. (Отмечу, что в немецком языке, как и в русском, различаются слова, обозначающие понятия народ и нация: Volk не тождественно Natie, в последнем случае подразумевается племенная однородность. Кстати, если во французских анкетах в графе «нация» мы пишем, по сути, гражданство: Россия, то в немецких анкетах присутствуют как Staatsangehoerigkeit – гражданство, так и Nationalitaet – национальность.)
Венцом немецкой мысли в национальном вопросе стали идеи Г. Ф. Гегеля, который, хотя его традиционно числят в идеалистах, определял нацию как общность людей с единым «национальным характером», состоящим из «телесного развития, образа жизни, занятий, равно как и особых направлений ума и воли». Поставить соматику, телесность (т.е. кровь в ее наиболее зримом воплощении) на первом месте – это был вызов и прорыв! И далее Гегель сформулировал свой знаменитый тезис о государстве, которое «есть непосредственная действительность отдельного и по своим природным свойствам определенного народа»250. На мой взгляд, именно Гегель поставил в этом вопросе смысловую точку.
Однако неразработанность этнологического словаря сыграла скверную шутку и с Гегелем, заставив говорить о нациях в двух смыслах: о «диких нациях», т.е. варварских народах, не сумевших еще выйти из догосударственной фазы развития, – и об «исторических нациях», ставших государствами, национальный дух которых играет ту или иную роль в мировой истории. Эту мысль, абсолютно, на мой взгляд, верную по сути, мы сегодня, используя богатый и гибкий русский язык, излагаем точнее, корректнее, подразумевая под «исторической нацией» – исключительно нацию как таковую, а под «дикой нацией» – любую предшествующую фазу: народ, народность, племя, род. Тогда все встает на свои места: мышь отдельно – ящерица отдельно…
Здесь необходимо несколько слов сказать о концепции ученого-обществоведа Отто Бауэра (1882-1938), которая, наряду со сталинской, долго господствовала в умах и до сих пор служит источником частых ссылок. Если отбросить традиционные терминологические неувязки, точка зрения Бауэра отчасти близка мне, ибо он также ставил акцент на комплексе «физических и психических признаков, отличающих данную нацию от всех остальных»251. А также полагал, что национальный характер формируется под воздействием естественной наследственности: «Унаследованные свойства нации суть ничто иное, как осадок ее прошлого, так сказать, застывшая история ее. Влияние условий жизни предков на характер их потомков основано, во всяком случае, на том, что условия жизни предков путем естественного отбора ре­шают вопрос о том, какие свойства будут унаследованы и какие по­степенно исчезнут»252. Бауэр несколько сумбурно, хаотично и невнятно, но приблизительно верно определял три фактора, в совокупности формирующих нацию: «общая история как действующая причина; общая культура и общее происхождение как средство ее деятельности; общий язык в свою очередь как посредник общей культуры»253. Впоследствии он добавил четвертый фактор: наличие общего врага (угрозы).
Кроме того, Бауэр и его современник и соотечественник-австриец К. Реннер (юрист) впервые научно обосновали нацию как субъект права, не связанный ни с территорией проживания, ни с подданством (т.е. с государством). В этом их немеркнущая заслуга, ибо так был нанесен сильнейший удар по французской концепции нации как согражданства.
Правда, с сегодняшних позиций видно, что Бауэр говорил порой не о собственно нации (ох уж, эта семантика!), а о национальности-этничности, попадая в традиционную для Запада терминологическую западню. Все же именно в трудах Бауэра и Реннера254 немецкая расово-антропологическая концепция нации как этносоциальной общности (с акцентом на общем происхождении по крови), идущая от Гердера и романтиков – через Гегеля – к нашим дням, нашла свое логическое завершение255.
Для нас, понимающих вторичный, производный характер культурного (вообще социального) компонента от биологического, ясно, что ничего третьего в теории нации предложить невозможно. Либо «немецкий» биологический (расово-антропологический) подход – и тогда нация есть высшая фаза развития этноса. Либо подход «французский», этатистский, и тогда нация есть согражданство, безотносительно к этничности, – просто население страны, замкнутое государственной границей, не больше, не меньше. Но тогда французы, проживающие за пределами Франции – скажем, в английском протекторате Канаде или в бывшей французской колонии, а ныне независимой Гвинее – это, якобы, уже вовсе не французы, а всего лишь франкоязычные (франкофоны). Зато настоящими французами приходится признать негров и арабов – граждан Франции… Сказанного достаточно. Для меня немецкий подход, которого я неукоснительно придерживаюсь, является единственно истинным, а французский – неистинным, абсурдным.
Кургинян призывает: «Давайте – коль скоро мы хотим нации – сделаем то, что сделали французы». Нет уж, спасибо. Мы пока еще в своем уме.
Ну, а залепухи Кургиняна, что нация-де это не то «субъект модернизации», не то сама «модернизация», – они и есть залепухи, сапоги всмятку, привет от Кащенко…

Что такое русский национализм: credo
Национализм, в зависимости от того, в каком социуме он бытует, подразделяется политологами на гражданский либо этнический. Гражданский, естественно, существует либо в странах, подобных Франции и США, где за нацию выдается согражданство, либо в этносах, не относящихся к государствообразующему народу конкретной страны, то есть собственно к нации. По сути дела, гражданский национализм есть не что иное как обычный патриотизм, присвоивший себе модное имя, пользуясь понятийной путаницей, но притом национализмом не являющийся.
Политическое мировоззрение, которое мне довелось за 1991-2007 гг. сформулировать, защищать и пропагандировать, называется «этнический русский национализм»256. Или просто русский национализм как таковой, или русский национал-патриотизм, что одно и то же. Что это такое?
Для того, чтобы уяснить себе ответ на поставленный выше вопрос, нужно понять, чем данное мировоззрение отличается от других течений патриотизма и национализма. Ведь все познается в сравнении.
Поэтому ниже будут представлены десять наиболее популярных дилемм русского национализма и даны мои варианты выбора правильного понимания сути дела. Читателю легко будет сравнить свою позицию с моей и сделать вывод о степени своей близости к мировоззрению этнического русского национализма.
Я даю здесь только самые краткие ответы, которые, однако, зачастую добывались годами напряженного умственного труда. Я опускаю историю вопросов, полемику вокруг них, всю развернутую сеть аргументации. Все это читатель найдет в моих книгах. А здесь – только выжимка, экстракт из всей массы знаний по тому или иному предмету.

1. Национализм или патриотизм?
Есть точка зрения, согласно которой патриотизм включает в себя и любовь к своему народу. Это ниоткуда не следует. Нам просто пытаются подменить понятия, чтобы выполнить заказ определенных групп по очернению национализма. Но латинское слово «patria», от которого произошло слово «патриотизм», однозначно переводится на русский язык только как «родина». А значит, патриотизм есть любовь к родине, не более и не менее. В содержании этого слова какое-либо отношение к своему народу отсутствует.
Возьмем теперь латинское же слово «natio»: оно означает «народ». Для обозначения любви к своему народу мы, по аналогии с патриотизмом, получаем слово «национализм». Никакого другого слова, термина, специально обозначающего данное понятие – любовь к своему народу – в русском языке не существует, оно одно-единственное, хоть и нерусское по происхождению. Сходным образом понимают дело и зарубежные словари и энциклопедии.
Итак, любовь к своему народу и забота о нем – это есть национализм на индивидуальном уровне. На массовом же уровне национализм – это инстинкт национального самосохранения, который спит, когда все идет гладко, но просыпается, когда народу грозит опасность.
Отличие националиста от патриота именно и только в том, что националист уже осознал, глубоко и непоколебимо, что нация – первична, а государство – вторично. Нельзя решать проблемы государства в обход проблем нации. Бессмысленно надеяться, что можно укрепить государственность, не укрепив государствообразующий народ, собственно нацию.
Итак, мы – националисты. Русские националисты. И именно поэтому мы – надежда всех народов, населяющих Россию.

2. Народ: это социокультурный или биологический феномен?
Часто приходится слышать, что народ – это социокультурный феномен, принадлежность к которому определяется общностью языка и культурно-бытовых приоритетов. На самом деле это не так. Причина тут подменяется следствием. Ибо нет ничего в менталитете человека, что не было бы жестко и органично детерминировано его биологическими параметрами. Немцы, французы, англичане и т.д. отличаются друг от друга не потому, что говорят на разных языках и имеют разные эстетические и нравственные предпочтения (хотя это вне всякого сомнения так). Напротив: все дело в том, что они говорят по-разному и имеют разные предпочтения – в строгой зависимости от генетически обусловленного устройства психики и соматики, вплоть до конструкции голосовых связок и мозговых извилин. Сегодня это – медицинский факт, твердо установленный наукой расологией257.
Древние хорошо знали это без всяких сомнений. В Библии есть замечательной глубины откровение, мимо которого все проходят, как слепые, не вдумываясь: «Строго наблюдай, чтобы не есть крови, потому что кровь есть душа: не ешь души вместе с мясом» (Второзаконие, XII, 23).
Кровь – есть душа! Вдумаемся хорошенько в эти мистические слова.
Сказанное справедливо по отношению к отдельному человеку (душа Петрова не живет и не творит в теле Иванова и наоборот). Как говорят индусы, голубь и желал бы, да не может согрешить по-тигриному.
Но это же справедливо и в отношении целых народов, обладающих общими предками, связанных более-менее общей генетикой. Душа одного народа не станет жить и творить в теле другого.
Итак, мой ответ: народ (этнос) – есть биологическое сообщество, связанное общим происхождением, обладающее общей биогенетикой, и соотносящееся с расой как вид с родом либо как разновидность (порода) с видом. Общность, представленная всем разнообразием индивидуальных менталитетов, имеющих, однако, некий единый для данного народа «знаменатель». Сущностью этих знаменателей занимаются науки этнопсихология и этнополитика.

3. Что значит быть русским?
Это значит, в первую очередь, иметь в себе русскую кровь (по подсчетам ученых-антропологов, все, в ком она течет сегодня, – родственники между собою в 23-м поколении). Вне этого условия все остальные требования пусты и бессмысленны. Человек, в котором русской крови нет вообще, не может считаться русским, каким бы он ни был воспитан, как бы себя ни вел и что бы о себе ни воображал. Национальность у человека – то же, что порода у животных. Пуделю может сниться, что он – борзая, но пусть проснется и подойдет к зеркалу…
Как породы животных ценятся за генетически передаваемые качества (в том числе умственные и душевные), лучше всего данной породой представленные, так и люди разных национальностей различаются умственными и душевными способностями, обусловленными происхождением.
В идеале русский человек – это тот, кто имеет по всем линиям только русских предков во всех обозримых поколениях, для которого при этом родным языком является русский, родная культура представлена исключительно произведениями русской национальной традиции в литературе и искусстве, родной историей воспринимается исключительно история русского народа, а многочисленные враги русского народа оцениваются как личные враги.
В жизни идеал, как всем известно, встречается не так часто, как хотелось бы. Поэтому приходится делать ряд уступок и допущений. Так, сегодня мы условно записываем в русские даже тех, у кого один из родителей – нерусский (за исключением евреев по матери). И так же условно, хотя в полном соответствии с дореволюционным славяноведением, подставляем на место этнонима «русский» – этнонимы «белорус» и «украинец» (предпочтительнее: «малоросс»). Хотя с последними это психологически делать с каждым годом все труднее ввиду стремительно развивающегося украинского этногенеза, принципиально отталкивающего всякую «русскость».
Наличие условностей и допущений в данном вопросе временно. Оно никого не должно смущать. Напомню, что даже в Третьем Рейхе немцем имел право считаться тот, у кого лишь трое из четверых предков в третьем колене могли подтвердить свое немецкое происхождение. (Для членов ордена СС, конечно, правила были строже: надо было подтвердить чистоту крови за триста лет.) Если сегодня «зачистить» русский народ от смешанного потомства вообще, наш удельный вес в России может заметно снизиться. Но наш политический интерес – вовсе не в этом, а в том, чтобы подвести как можно скорее черту под процессом многовековой имперской ассимиляции и довести до конца собственно русский этногенез.
При установлении русской власти в Русском национальном государстве забота о росте удельного веса русских в составе населения страны встанет в один ряд с заботой об укреплении и росте сугубо мононационального русского ядра. Об укреплении собственно русской породы. Сегодня процент смешанных браков, составлявший у русских в СССР 14-15%, уже сам собой быстро снижается под влиянием роста межнациональной напряженности. Это крайне позитивный естественный процесс258. Придя к власти, мы подведем под него государственную платформу и постепенно и ненасильственно сведем этот процент к величине, близкой к нулю.
Вместе с тем мы считаем, что уже на сегодняшнем этапе среди руководителей нашего народа могут быть только те, у кого все четверо предков в третьем колене являются русскими и нет нерусских супругов. Это принципиально важно.

4. Нация: это гражданское сообщество или фаза развития этноса?
Внеэтническая концепция нации как гражданского сообщества лопнула, как мыльный пузырь, сегодня, на наших глазах. Она полностью и безвозвратно себя дискредитировала в ходе европейских погромов, учиненных цветными мигрантами осенью-зимой 2005-2006 гг. Возвращаться к обсуждению этой концепции всерьез не имеет смысла. Она зиждится на фальшивых, игнорирующих этническое происхождение принципах Французской революции и потому именуется в науке «французской». Кроме Франции, однако, она безропотно была взята на вооружение только в Америке, где автохтонное население загнано в резервации, а народ, по выражению президента Джона Кеннеди, весь представляет собой «нацию иммигрантов».
Стратегическая ошибка в национальной политике чревата смертью. По расчетам ООН доля белых европейских народов за сто лет (1970-е – 2070-е) имеет сократиться вдвое: с 30 до 15% населения Земли. Надо понять и затвердить: все, что связано с идеями о «едином человечестве», о «плавильном котле народов», о толерантности и политкорректности в национальном вопросе, о нации как гражданском сообществе, о желательности и благотворности имперского статуса – есть преступная идеологическая диверсия, разрушающая подлинные нации и государства, грозящая нам смертью, исчезновением.
Для нас всех, сохранившиххоть каплю здравого смысла, «французская» концепция нации категорически неприемлема. Ни опрометчивая Европа, ни, тем более, безродная Америка, гибнущие от собственной мультирасовости и мультикультурности, не могут служить для нас позитивным примером – только негативным. Между тем, нам уже пытались навязать нечто подобное под видом доктрины «советского народа – новой исторической общности людей». А сегодня пытаются таким же манером навязать концепцию «россиянства» – российской нации. Не выйдет! Русские, в отличие от нерусских жителей России, – не «россияне». Нам ни к чему двойная идентичность…

5. Являются ли русские нацией?
Учитывая вышеизложенное, можно дать утвердительный ответ: русские – единственная нация среди 176 народов, народностей и племен, зарегистрированных в России. Ибо русские были и остаются единственным государствообразующим народом нашего государства. Претензии на эту роль монголов (XIII-XV вв.) и евреев (ХХ в.) оказались скоротечны и несостоятельны.
Однако мы обязаны указать на парадокс, отравляющий наше историческое существование: Россия на протяжении чрезмерно долгого времени пребывает русской страной с антирусской властью. Выражается это, в частности, в том, что русские, являясь нацией де-факто, не являются ею де-юре, не имея, в отличие от татар, чеченцев, якутов и др. своей государственности. Это противоречие должно быть, наконец, устранено за счет прихода к власти русских националистов и преобразования нынешней межеумочной Эрэфии в Русское национальное государство (РНГ).

6. Какой тип государства идеален для нас: империя или русское национальное государство (РНГ)?
Нация – первична, она есть сущность, в то время как государство есть форма, оно – вторично. Необходимо всегда помнить об этом постулате, рассуждая о подобных материях. Тип государства может и должен определяться только с учетом состояния, в котором находится нация. Форма должна соответствовать содержанию. Вплоть до Великой Отечественной войны русские размножались быстрее, чем окрестные народы. Мы были по рождаемости на втором месте в мире (после китайцев) и на первом – в Европе (за нами шли немцы). Это происходило за счет не только высокой рождаемости (у народов Кавказа и Средней Азии она была не меньше), но и относительно низкой смертности у русского народа по сравнению с инородцами. Именно потому и было возможно имперское строительство, что русским становилось тесно на исконных территориях проживания, и они сами шли на Север – в Поморье и Приуралье, на Восток – в Поволжье и Сибирь, на Юг – на Кавказ и Кубань. И российским монархам (хоть они исповедовали не национальный, а государственно-династический принцип строительства империи) хватало русского человеческого ресурса, чтобы вести завоевания и заселять колонистами покоренные земли.
Сегодня ситуация прямо противоположна той, что была каких-то сто лет назад. Сегодня демографическое давление у русского народа меньше, чем у окрестных народов. И мы уже стали свидетелями, так сказать, «обратной колонизации» России, как во Франции, Бельгии, Англии и т.д. Мы не только не растем числом: мы даже не воспроизводим себя как нацию. В этих условиях восстановить многонациональную империю – значит окончательно похоронить русский народ, растворив его в инородном элементе.
Только Русское национальное государство, приоритетом которого будет забота о государствообразующем русском народе и в которое доступ для инородцев (а тем более получение ими гражданства) будет максимально затруднен или вовсе невозможен, способно продлить наше существование в истории.
Надо прямо глядеть в лицо опасности и иметь мужество сделать выбор в пользу жизни, сколь угодно трудной, а не смерти, сколь угодно красивой и приятной. Романтизм хорош в искусстве, в политике он отвратителен и слишком дорого обходится.

7. В каких границах должно существовать РНГ?
Как только заходит речь о Русском национальном государстве, как тут же возникают провокаторы, которые пытаются подменить понятия и предложить под именем такого государства некую «русскую республику», сложенную по остаточному принципу: современная кургузая, обкорнанная Россия да еще минус все так называемые национальные республики. Для соблюдения, так сказать, национальной симметричности и справедливости. На деле такая модель ничего общего не имеет с нашим проектом.
Согласно теории русского этнического национализма, территория РНГ должна совпадать с картой компактного расселения русского этноса. Выгоды от территорий, не обеспеченных русским населением, – эфемерны; угрозы же от инородческого населения, размножающегося активнее, чем русские, – совершенно реальны. Надо ясно понимать: если нам, русским, суждено вновь умножиться, мы вернем себе с лихвой все, что утратим. Если же мы и дальше будем сокращаться, как шагреневая кожа, если будем терять свой удельный вес в составе населения, то непременно утратим и последнее, что имеем.
Конкретно, территория идеального РНГ – в чем-то нЕмного меньше нынешней РФ, поскольку не включает в себя Туву, Чечню и Ингушетию, зато в чем-то – нАмного больше, поскольку включает в себя Белоруссию, северо-восточную часть Эстонии, Сумскую, Луганскую, Харьковскую, Донецкую, Запорожскую, Днепропетровскую, Херсонскую, Николаевскую, Одесскую области, Крым, Приднестровье (а в новых условиях, по-видимому, и Южную Осетию и даже, возможно, Абхазию), а также Кустанайскую, Петропавловскую, Кокчетавскую, Аркалыкскую, Акмолинскую, Карагандинскую, Павлодарскую и Усть-Каменогорскую области, где русские составляют от 40 до 90% населения.

8. Каким представляется идеальный строй: национал-социализм? национал-капитализм? что-то иное?
Оставим мечты мечтателям, сегодня не до них. Дело идет о нашей жизни и смерти. Тут нужны не мечты, а точный расчет. Будем исходить из данности.
История вовсе не предлагала нам в 1985 году выбора между социализмом и капитализмом. Страна в целом по своей социальной структуре переросла феодализм (в т.ч. социал-феодализм орденского типа, развившийся в СССР в условиях монополии ордена-КПСС на идеологию, власть и собственность) и доросла до капиталистического способа производства. За 70 лет доля крестьянства в РСФСР упала с 86 до 12%, доля интеллигенции возросла с 2,7 до 30%. Рынок товаров и услуг был уже всеобъемлющим и за деньги можно было достать все, а за большие деньги – даже невозможное. Как только пали искусственные препоны, капитализм пришел естественно, всерьез и надолго.
И все же выбор у нас был. Он лежал между капитализмом национального типа, патронируемым, но и контролируемым партией и государством (по примеру Германии 1930-х или современного Китая), – и капитализмом колониального типа, в который нас и столкнула прогнившая космополитическая верхушка КПСС, ВЛКСМ и КГБ. В результате вместо плановой у нас развилась клановая экономика, фронтально противостоящая (по определению) национальным и государственным интересам.
Наша задача – вернуться на национал-капиталистический путь развития, в госпарткапитализм, покончив с клановой экономикой и обеспечив себе темпы экономического роста не дутые, как сегодня (за счет нефтяной конъюнктуры), а реальные. Нам нужно экономическое чудо наподобие довоенного немецкого или современного китайского. Все дальнейшие планы имеет смысл развивать только после достижения этой задачи.
Русское экономическое чудо может сотворить только русская национальная власть, любящая свой народ и исходящая из его приоритетности.

9. Идеальный политический режим: диктатура? монархия? республика?
Очень возможно, что переходный период от РФ к РНГ потребует, ввиду необходимости мобилизации народа на борьбу с сопротивлением внешних и внутренних врагов такого курса, введения чрезвычайного положения.
Однако после наступления стабилизации, по моему глубокому убеждению, мы должны вернуться – в рамках демократической республики парламентского типа – к режиму партократии и демократического централизма. Никаким иным способом на данном историческом этапе такая страна, как Россия, управляться не может. Партия русских националистов, как бы она ни называлась, должна завоевать доверие народа, взять в свои руки всю власть и всю ответственность за его судьбу. Она должна восстановить систему эффективного управления страной, полностью разваленную ныне. А президент должен отвечать перед партией, перед законодательной властью и народом. Полностью и подробно политическое устройство РНГ прописано в проекте Русской Конституции, который читатель найдет на моем сайте или в книге «Россия – для русских!».
Необходимо знать и помнить, что традиции демократии испокон веку были свойственны на Руси: новгородское вече на Севере, казачий круг на Юге, думы и соборы в Центре, в Москве. Воинская демократия царила и в дружинах русских князей. Да и в СССР дела шли неплохо, страна была сильна, пока Горбачев не принялся ломать коллективный стиль руководства. Кроме того, русские ничем не хуже прочих народов и не меньше их достойны основных демократических свобод: слова, печати, собраний, союзов и партий, выборов и т.д.

10. Как следует относиться к иным народам России? Как их классифицировать?
Стоит только произнести слово «русский» или – не дай бог! – заговорить в обществе о законных правах и интересах русского народа, как тут же кто-нибудь поднимет визг: а как же другие народы России? Хотя, по логике, наличие в мире вообще любых других народов не может лишить нас права думать и заботиться о своем собственном – и только о нем! Но у провокаторов своя логика, они заранее стараются привить нам комплекс вины и ответственности перед «малыми сими» – чтобы потом поставить нас на колени и превратить навсегда в доноров, как это, в основном, и происходило, и происходит. Нам же нужны не комплексы и предвзятые подходы (добрые или злые – все равно), а лишь объективный и справедливый подход. И не один ко всем, а строго дифференцированный в соответствии с историей и требованием момента.
Невозможно относиться ко всем нашим историческим соседям одинаково. Это было бы и весьма ненаучно, и несправедливо. Прежде всего, необходимо отличать комплиментарные для нас, русских, народы от некомплиментарных (Гумилев), независимо от их укорененности в России. Если с первыми у нас на протяжении многих веков складывались нормальные отношения (марийцы, мордва, чуваши, буряты, да теперь уже и татары и др.), а с некоторыми из них даже стратегические союзы (например, осетины, кабардинцы и др.), то с другими эти отношения всегда были проблемными (евреи, чеченцы и др.). Далее, следует разделять народы России на три категории: государствообразующий народ (это только русские; ни один другой не может по объективным критериям претендовать на это звание); коренные народы, у которых нет своей государственности вне пределов России (те же чуваши, мордва, татары, якуты и др.), и национальные меньшинства, у которых такая государственность есть (армяне, азербайджанцы, афганцы, таджики, евреи, китайцы и др.).
Если же выражаться ненаучно, то в России есть всего четыре категории населения: 1) русские; 2) желающие быть русскими; 3) друзья русских; 4) враги русских.
Такая классификация не предполагает унифицированного подхода ко всем без разбора, стрижки всех под одну гребенку.
Несомненно, что коренные народы, комплиментарные по отношению к русскому народу, должны иметь равный с ним объем прав, реализуемый, в частности, через национально-пропорциональное представительство во власти.
Несомненно также, что, придя к власти, мы предложим народу принять законы, которые отделят по принципу полноправия-неполноправия коренные народы от некоренных. (В мире есть вполне признанные международным сообществом страны, у которых тут есть чему поучиться – Израиль, Латвия, Эстония, Украина и др.) Это касается, в первую очередь, права избирать и быть избранным, но не только. А уж народ пусть решает.
Что же касается некомплиментарных по отношению к нам народов, коренных или нет – безразлично, то отношение к ним будет строиться по принципу как аукнется, так и откликнется. То есть – справедливо.

Что такое Русское национальное государство
Основное число государств в мире в большей или меньшей степени носит именно национальный характер. Два наиболее ярких исключения – подлинно многонациональные Франция и США, под пример которых влиятельные мировые силы пытаются подогнать ряд европейских стран, в т.ч. Россию. Каковая тенденция уже вызвала весьма точную оценку одного из ведущих мировых политологов Патрика Бьюкенена, выраженную формулой «Смерть Запада».
Если коротко сформулировать особенности национального государства, они выглядят так.
Основной лозунг, под которым происходит строительство НГ, короток, прост и ясен: «Все – для нации, ничего – против нации» (под нацией подразумевается государствообразующий народ, обретший свою суверенность; это понятие этническое и юридическое259, а не политическое).
Варианты могут быть очень разными, от жесткой этнократии (максимальный пример – Израиль), до апартеида (Латвия, Эстония) или просто государства, открыто провозглашающего суверенитет и приоритет одного народа (Казахстан, Киргизия, Украина и др). Цитированные выше конституции дают об этом некоторое представление. Что же касается Израиля, то, как говорят сами евреи, «нам конституции не нужны, у нас есть Тора и Талмуд». Прочтите внимательно указанные источники, с непреложностью утверждающие абсолютное национальное и религиозное превосходство евреев, – и вам станет ясно, почему Израиль остается едва ли не единственным государством в мире, не имеющим по сей день своей конституции …
Тот вариант Русского национального государства (далее: РНГ), который мы предлагаем к всенародному обсуждению, весьма мягок, по сравнению с Израилем. Подробно и детально все его основные черты выписаны в проекте новой Конституции России, который был подготовлен Лигой защиты национального достояния с участием сотрудников юрфака МГУ и Института государства и права РАН260. Проекту предпослана пояснительная записка в виде статьи «Национализм с человеческим лицом»261, подробно описывающая отличие РНГ от сегодняшней ЭрЭфии. Отдельно опубликована также карта «Русская Россия. Карта компактного расселения русского этноса»262, которая отражает оптимальные границы РНГ. В деталях идеология РНГ обрисована в моих книгах «Время быть русским» (М., ЭКСМО-Яуза, 2004) и «Россия – для русских!» (М., Книжный мир, 2006). Здесь же я лишь кратко представлю политические проектные контуры РНГ (экономики не касаюсь, это совершенно отдельный разговор).
Первое. Национальное государство – не «многонациональная империя», хотя может иметь колонии. Оно полиэтнично (ибо его населяют многие народы), но оно должно быть и сознавать себя как мононациональное. В доме должен быть один хозяин. В стране – один государствообразующий этнос, самоопределившийся на всей ее территории. Суверенитет народа приходит в этом случае на смену суверенитету государства, как последний пришел в свое время на смену суверенитету монарха. Искусственное создание политической нации по франко-американскому типу (нации «россиян») не предполагается. Лояльность к русскому народу – вот главный тест, обязательный для всех жителей России, коренных или пришлых – неважно. Но при этом гарантируется полное равноправие для всех коренных народов.
Второе. Приоритет одного (в нашем случае – русского) этноса в государстве влечет за собой приоритет государственных, национальных интересов во всем – в политике, экономике, культуре и морали. Поэтому следующий по значению лозунг – «Опора на собственные силы». Россия – самодостаточная страна, одна из немногих в мире; единственное, чего ей не хватает для процветания, – национально мыслящего правительства. Стремление к полной автаркии ошибочно, к ней мы не призываем, но экономическая (в первую очередь, продовольственная и технологическая) независимость страны должна быть достигнута.
Третье. Национальное государство не может мириться с разделенным положением государствообразующего народа, особенно когда речь идет о непосредственно примыкающих к нашим границам территориях, компактно заселенных русскими. Русские должны жить в едином государстве, поэтому третий лозунг: «Одна нация – одно государство». Воссоединение должно осуществиться мирным путем в соответствии с международным правом, примеров чему достаточно.
Четвертое. Въезд и выезд на ПМЖ в национальном государстве строго регламентирован, Родина – это не проходной двор. Мы построим в России, богатейшей стране мира, настоящий земной рай. Ресурсы позволяют. Но только для своих: посторонних туда не пустим. Не может быть и речи о России как «открытом обществе», куда каждый, кому охота, ходит, как в собственный чулан. Бесспорным правом на гражданство может обладать только индивид, доказавший свое происхождение от одного из коренных народов России. Главный закон России – «Закон о Гражданстве» – детально проработает соответствующие вопросы и не только разделит население России на три основные категории, как в цитированной выше Конституции Украины, но и отделит по принципу полноправия граждан от подданных, а тех и других – от мигрантов, как это сделано в Израиле и ряде других стран. Все коренные народы России получат преимущества перед иностранцами и лицами без гражданства. Гастарбайтеры могут вербоваться только государством на государственные работы по строго дозированной квоте и на ограниченный срок.
Пятое. Такая огромная и сложная во всех отношениях страна как Россия не может управляться иначе, как властью партии по принципу демократического централизма. Если русский народ не способен создать такую партию, которая сможет взять и удержать власть в стране, и выдвинуть таких лидеров, которые способны проложить верный курс общественного развития, – значит, место его на исторической свалке, он нежизнеспособен. Но я твердо уверен в обратном. Лучшие силы русского народа должны объединиться в единой правящей партии, чью программу будет выполнять правительство и возглавляющий его по совместительству президент – ломовая лошадь партии.
Шестое. Русский этнический национализм будет введен в учебные заведения как обязательный предмет. Каждый житель России, неважно, постоянный или временный, должен жить с простой истиной в душе: от благосостояния русских в первую очередь зависит благосостояние России. Будут русские – единственный государствообразующий народ – здоровыми, богатыми, многодетными, образованными и сильными – значит, будет такой и вся Россия. А это нужно всем и каждому, в этом польза для всех, и все должны этому способствовать. Сказанное вовсе не значит, что права и интересы других народов должны подавляться, но надо ясно сознавать, что благосостояние государства зависит от них отнюдь не в первую очередь.
Седьмое. Международные отношения Россия должна выстраивать без предвзятости, исключительно на основе прагматизма по известной формуле «у страны (имярек) нет постоянных друзей и врагов, но есть постоянные интересы». Полная изоляция нам не нужна и даже опасна; вся соль в том, чтобы, балансируя на противоречиях основных глобальных игроков (к которым Россия временно не относится), уподобиться мудрой обезьяне, с вершины холма наблюдающей схватку тигров в долине. Нечто в этом роде со стороны Кремля мы видим уже сегодня, но хотелось бы большей адекватности и политического мастерства, этнополитической грамотности.
Восьмое. Будут воплощены все принципы «Программы-минимум Русского национального движения»263, включая: а) признание факта этнодемографической катастрофы русского народа и законодательное утверждение мер, направленных против депопуляции его как государствообразующей нации, против снижения его удельного веса в составе населения России; б) сохранение и укрепление этнического единства русского народа и всех исторических и культурно-языковых факторов, способствующих этому; в) запрещение русофобии во всех её проявлениях, защиту человеческих и гражданских прав русских людей в любой точке земного шара; д) признание факта геноцида русского народа и преодоление его последствий. И т.д.
Девятое. Никакие природные ресурсы России, включая (по примеру Израиля) землю, не могут находиться в частной собственности: это национальное достояние. В данной сфере предстоит тотальная национализация, вне которой решить какие-либо масштабные экономические задачи в стране вообще не представляется возможным. Проблема в том, что клановый интерес в принципе плохо кореллирует с национальным интересом. Контроль государства и народа в лице правящей русской партии над клановой экономикой должен быть очень строгим в видах государства и нации.
Десятое. Светский характер РНГ гарантируется. Однако, допуская развитие «религии отцов» (то есть, конфессий, имевших когда-либо массовое хождение среди предков коренных народов России), РНГ ставит заслон на пути сект и новых конфессий, не имеющих в нашей стране национальных исторических корней.
Таковы, в общих чертах, основополагающие принципы национального государства (конкретно – РНГ). Добавить к сказанному можно весьма многое в зависимости от угла зрения и конкретной исторической ситуации, а вот убавить нельзя ничего.
Разработка и принятие Русской Конституции (Конституции Русского национального государства Россия) должна быть всенародным делом. Именно по такому пути сейчас пошел, кстати, Израиль, наконец-то осознавший неприличие своего исключительного положения как страны без основного светского закона. Там сегодня правительством инициировано всемирное (!) обсуждение всеми евреями проекта своей конституции. Мы предлагаем сделать так же: все русские грамотные и неравнодушные к своей судьбе люди должны обсудить наш проект, высказаться, внести, если потребуется, коррективы, а дальше – осознанно двигаться к цели его воплощения.

Империя: династическая или этническая?
Вернемся к вопросу об имперском устройстве страны, которое кажется Кургиняну оптимальным и желанным.
Выше кое-что говорилось о том главном условии, без которого имперское расширение невозможно и крайне опасно для имперского этноса: это устойчивый долгосрочный положительный этнодемографический баланс, создающий внутри этого этноса высокое, а вокруг него – низкое демографическое давление. Если этого условия нет, все разговоры на тему «даешь империю» – суть преступная провокация и больше ничего.
Но здесь я хотел бы осветить другой аспект проблемы. Империи создаются не без военных усилий, они щедро оплачиваются кровью. Российская империя – не исключение. В ряде случаев это кровопролитие можно считать оправданным и благотворным, в ряде других случаев – напрасным и тлетворным. Это зависит от того, какой характер носит та или иная военная кампания: этнический или династический. И какая империя в результате создается: народная или династическая. Поясню на родном отечественном примере.
Русский этнос, будучи живым, предприимчивым, многодетным и сильным, всегда вел активную экспансию во всех направлениях, кроме западного. Мы сами, без приглашений и понуканий, устремлялись на Север, на Урал, в Поволжье, в Сибирь, в Дикое Поле, на юг… Это было народное движение. И русское правительство, если вело военную поддержку этой народной экспансии в данных направлениях, получало в итоге добротный результат многовековой прочности. Эти завоевательные войны – с югрой, вогулами и остяками, с татарами Казанского, Астраханского, Сибирского, а там и Крымского ханств, с народами северокавказского предгорья, с турками Прикубанья и Приазовья – были войнами народными в обоих смыслах, то есть, во-первых, этническими, а во-вторых, вершившимися в интересах всего русского народа в целом. При этом царское правительство каждый раз самым тщательным и всесторонним образом рассматривало возможные территориальные приобретения с точки зрения национальных русских интересов: не только Сибирь, но и Малороссию присоединяли со всей ответственностью, рассчитывая ресурсы, неторопливо взвешивая все ближайшие и отдаленные последствия такого шага.
Так, в общем и целом, было до тех пор, пока на русском троне сидели русские цари. Включая даже европоцентричного Петра Первого, ведь войны, ведшиеся им в Прибалтике и на Юге, продолжали именно вышеописанную традицию.
Однако, когда на троне появились носители русской фамилии «Романовы», не имевшие в жилах русской крови или имевших ее слишком мало, к подобным народным войнам добавились войны династические, которые смело можно назвать антинародными (здесь приятным исключением явился лишь великий государь император Александр Третий, вообще не ведший войн).
Ложно понятый династический интерес, начиная с Екатерины Второй, вступил в противоречие с интересами и стремлениями русского этноса, что привело не только к огромным и бессмысленным русским человеческим жертвоприношениям, но и заложило страшные мины замедленного действия под всю русскую государственность. Собственно, русский народ расплатился утраченным статусом нации именно за династические притязания своих немецких господ264.
Катастрофическим по своим последствиям безумием был первый же раздел Польши (Екатерина Вторая) с последуюшим созданием Царства Польского в границах России (Александр Первый). Ведь так, во-первых, был уничтожен естественный буфер между русскими и агрессивной Европой, что аукнулось нам уже при Наполеоне (вторично эту ошибку повторил Сталин); во-вторых, нам силком сунули в объятья страшнейшего смутьяна и революционера, что икнулось нам, образно говоря, Пилсудским и Дзержинским в 1917-1920 годы и далее; а в-третьих, мы приняли в согражданство миллионы евреев, бедственные последствия чего вообще неисчислимы.
Захваченная между делом Финляндия (начала Екатерина Вторая, продолжил Александр Первый) тоже не пошла нам впрок. Чего стоит только огромная зловещая роль финнов в революциях 1905 и 1917 годов265! А русско-финская война 1939 года, обернувшаяся нашей пирровой победой, а затем – убийственной блокадой Ленинграда? А ведь русские никогда не вели этнических войн с финнами, предпочитая их втихую ассимилировать266. Недаром финский эпос «Калевала» вообще не содержит упоминаний о фино-славянских вооруженных конфликтах: их не было. Царям бы и Сталину учесть этот факт… Но нерусский Сталин, к сожалению, унаследовал имперские традиции поздних Романовых, за что неминуемо наступила поздняя, но жестокая расплата. Так, опрометчивый захват в 1939 году Львовщины, уже тогда бывшей эпицентром начавшегося украинского этногенеза, аукнулся нам потерей всей Украины…
Польшу и Финляндию нам удалось удерживать всего немногим более ста лет, после чего пришлось отпустить, причем уже необратимо, нажив себе в их лице, о-о-очень мягко выражаясь, недоброжелателей.
Глубоко ошибочным было завоевание Закавказья (Николая Первого не зря титуловал «дураком» его собственный внук – мудрый царь Александр Третий), а также Туркестана. Мы так и не смогли переварить эти заглоченные второпях куски, они встали нам поперек горла, и их пришлось завоевывать вторично, но рано или поздно мы все равно были вынуждены их исторгнуть. И неудивительно. Ведь экспансия царских войск и администрации не сопровождалась, не поддерживалась народной экспансией, массовой колонизацией267. У народа не было для этого ни сил, ни желания. К чему же были столь кровопролитные жертвы?
Нельзя не вспомнить здесь о том, что именно Закавказье – грузинские меньшевики, армянские дашнаки, азербайджанские мусавватисты – приложило максимум усилий для развала царской России. А сколько пламенных революционеров дали нам эти территории, и каких! А как финансировали революцию и конкретно большевиков, предвкушая падение монархии и отделение своих республик, нефтяные магнаты Баку, грузинские монополисты марганцевых рудников и т.п.268…
А забудем ли мы про Туркестанское восстание, разом полыхнувшее в 10 азиатских губерниях в 1916 году, когда изнемогавшая на фронтах Россия осмелилась привлечь казахов – не на фронт, разумеется, не под пули, боже упаси! – а всего лишь на тыловые работы?! Это был настоящий удар в спину всему русскому народу, это был подлинный пролог, зачин той грандиозной этнической войны всех народов против русских, которая развернулась чуть позже под флагом Гражданской войны и кончилась порабощением, закабалением, геноцидом и этноцидом русских, превращенных решением Х съезда РКП(б) в 1921 году в бесправного вечного донора – и если бы только бывших народов империи!
Захват горного Кавказа тоже дорого нам обошелся. Чего стоит «Дикая дивизия», поддавшаяся на большевицкую пропаганду и провалившая поход Корнилова на Петроград и тем предопределившая весь дальнейший ход событий? А ударившие в спину Добровольческой армии горцы, в первую очередь, чеченцы и ингуши? А Чеченская война, которую мы ведем с переменным успехом (нынче русские в фазе поражения) почти непрерывно с 1920-х годов, не говоря уж о 1830-х? А сегодняшнее бремя бессмысленного и невыгодного «стратегического союза» с Арменией – наследие той имперской политики, которое нам уже слишком дорого обошлось (в первую очередь – разрушением действительного необходимого нам союза с Азербайджданом, который буквально вброшен нами в объятия США)?
Сколько русской крови было пролито, чтобы сначала завоевать эти территории, а потом, после распада империи, вернуть их в СССР! Сколько ресурсов затем перекачано туда из России, надрывавшейся и хиревшей год от года на фоне поднимающихся и расцветающих за ее счет национальных окраин!
Особняком стоят Балканские войны, трагически воспетые Верещагиным. Политический выигрыш от этих совершенно не нужных русскому народу войн следует по справедливости считать проигрышем. Первый же избранный царь новой Болгарии, за свободу которой пролиты реки русской крови, был отчаянным германофилом. В благодарность за свободу и царский трон он политически уложил свою страну не под освободителя Александра Второго, а под Вильгельма. В результате «благодарная» Болгария братски воевала против России и в Первую, и во Вторую мировую войну.
Достаточно этих примеров, чтобы понять: да, бывают войны, ведущиеся не только не в соответствии, но и прямо против народных интересов. Их успех (если он вообще есть), как показывает практика, недолговечен, эфемерен и не стоит затраченных жертв. А ведь именно успех есть критерий практики. А практика – критерий истины.
Так что подобные войны вполне заслуживают названия неистинных, а значит несправедливых и преступных.
Сегодня мы вправе спросить: за что проливали русскую кровь? За что отдавали окраинам последнее с себя, голодных и раздетых? Слишком дорого русскому народу обошлись династические амбиции царей и большевицкие планы мировой революции! Непомерную цену заплатили мы, русские, тем и другим своим нерусским господам. Но больше платить не намерены. Баста! Пора заняться собой, собственным обустройством и, в первую очередь, – элементарным выживанием. Именно такова стоящая перед нами задача. И пока не факт, что мы сумеем ее решить…
Династические победные войны, династическая Российская империя сильнейшим образом искалечили психику русского человека, привили ему нелепые амбиции, чувство ложной гордости, несвойственный ему хватательный рефлекс в отношении не нужных ему в принципе территорий, глупейший шапкозакидательский гонор. Дошло до крайнего идиотизма, когда, расставшись по недостатку сил с огромными кусками – вначале с Польшей, Прибалтикой и Финляндией, затем с Туркестаном, Закавказьем, Украиной, Молдавией, Белоруссией и вновь Прибалтикой, мы снова льем потоки драгоценной русской крови, цепляясь за не нужный нам ни с каких позиций крохотный кусочек – Чечню. Из одних только рудиментарных имперских амбиций! Хотя заставлять русский народ жить в составе единого государства с чеченцами – это чистейший садизм, все равно, что заставлять человека вести ежедневное существование в обнимку с осиным ульем…
Кургинян напрасно сокрушается по поводу утраты Россией имперского статуса: даже выгнав из своего состава Чечню, Ингушетию и Туву, о чем я мечтаю денно и нощно, мы останемся империей, особенно, если осуществим воссоединение разделенных народов – русского, осетинского и лезгинского. Или хотя бы только русского, о чем я мечтаю так же. А также сольемся, наконец, с Белоруссией. И останемся в тех границах, которые я выше обрисовал как оптимальные. Но это будет не противоестественная династическая империя, ненужная имперскому народу, губительная для него, а империя естественная – этническая, народная. Иными словами – Русское национальное государство.

Что есть Россия
Наиболее расхожее понимание Родины-России, запечатленное в классических шедеврах поэзии и прозы, а также в популярных песнях («То березка, то рябина, Куст ракиты над рекой: Край родной, навек любимый, Где найдешь еще такой?»), приравнивает это понятие к типичному ландшафту Среднерусской возвышенности. Но я как человек, объездивший всю нашу необъятную страну, видевший ее океанические и морские побережья, тайгу, тундру, степи, горы и пустыни, категорически возражу против такой увязки. Ландшафт России настолько разительно разнообразен, даже контрастен, что нет никакой возможности отождествить нашу страну с какой-либо ее частью, это будет несправедливо по отношению к другим частям.
Если мы от географической карты обратимся к политической, то станет ясно также, что кусок суши, очерченный нынешней пограничной линией, тоже невозможно отождествить с Россией. Не буду вдаваться в этот вопрос, обсужденный выше, но выражу уверенность, что у нас в стране лишь немногие единицы в душе считают нынешние границы России справедливыми и незыблемыми. Не говоря уж об их исторической изменчивости: Россия была гораздо меньше, чем сейчас, она была гораздо больше, чем сейчас, сегодня она (в смысле мерцающей, неустойчивой границы) вообще фантомна и может измениться в любой миг, но так или иначе, сказать, что Россия в ее нынешних границах – это и есть настоящая Россия, ни у кого не повернется язык.
Тем более никто не захочет олицетворить Россию с ее нынешним строем и режимом. Да это и неосторожно с точки зрения исторической идентичности. Россия была феодальной, была капиталистической, была социалистической, снова стала капиталистической, будет еще бог знает какой… Она была феодально-раздробленной, была монархической, в ней была диктатура партии большевиков, диктатура Сталина, олигархия, автократия (все четыре последние – в упаковке республики). Она была национальным государством, Российской империей, Советской империей, сегодня имеет шанс вновь стать национальным государством… Словом, решительно никакой возможности поставить знак равенства между страной и образом правления у нас нет.
С метафизической точки зрения однозначно охарактеризовать Россию тоже затруднительно. Если христиане выдвигают концепцию «Россия – домен Богородицы» (знать бы еще, что это такое), то для мусульманина, как нам внятно объяснил Г. Джемаль, «Россия – территория войны» (ислама с шайтаном). Ну, а для западного политолога Россия, прежде всего, есть полуничейная кладовая, которую надо как можно быстрее прибрать к надежным рукам: вот и вся метафизика. С каковой мы тоже вряд ли согласимся...
Итак, есть ряд апофатических (идущих от отрицания) определений России: Россия – это не ландшафт, не территория, не строй, не режим, не метафизическая сущность, не … не … не … Такие определения можно умножать. Но теория дефиниций не допускает оперирования апофатическими определениями. Определение должно быть позитивным: Россия – это вот то-то и то-то. Каково же оно, это позитивное определение? Что именно делает Россию – Россией, без чего она превращается в абсолютно пустое, бессодержательное, как мы убедились, слово?
Мне легко ответить на этот вопрос именно потому, что я объездил всю великую страну, жил и в Калининграде (крайний Запад) и на Камчатке и острове Беринга (крайний Восток, дальше – уже Америка), был в Мурманске (Север), Ташкенте, Баку и Тбилиси (Юг), жил полгода в выскогорной Балкарии, хорошо повидал Прибалтику и Крым, Новосибирск, Омск и Пермь, Поволжье, Ростов-на-Дону, Одессу, Карпаты и Закарпатье, отлично знаю всю среднюю, «историческую» Россию… И везде, где бы я ни бывал, я чувствовал себя дома, на Родине. А почему? А потому, что вокруг меня всегда были русские люди, звучала русская речь, я повсюду попадал в русскую культурную среду, где я понимал других и меня понимали с полуслова, ибо у нас, русских, глубоко общая ментальность, общая культурно-историческая матрица, платформа. И для меня существует совершенно незыблемая, проверенная всем опытом жизни аксиома: Россия – это государственно-политическая ипостась русского народа. Россия есть не что иное как русский народ (содержание) в его исторической государственной упаковке (форма). Форма, упаковка может меняться от века к веку, но Россия остается сама собой до тех пор, пока самим собой остается ее содержание – русский народ. И только.
Мой чисто эмпирический вывод полностью подтвержден наукой. Передо мной – богатейшим образом документированный труд кельнского профессора истории Андреаса Каппелера «Россия – многонациональная империя. Возникновение. Развитие. Распад» (М., 1997). Если не считать неудачного названия (Россия, по меркам мирового юридического сообщества, например, по нормативам «Фридом Хаус», есть не много-, но мононациональная страна), в этой книге содержатся совершенно неоспоримые наблюдения и выводы. Среди которых наипервейший состоит в том, что Россия – вовсе не плод равного труда многих народов. Нет! Только один, и именно русский народ, умножаясь и продвигаясь на Север (XI-XIV), на Восток и Юг (XVI-XIX), на Запад (XVI-XX), раздвигал границы своего государства и присоединял к России другие народы – кого добром (многие сами просились, как грузины или казахи, а многие просто не возражали, как финны или молдаване), а кого и силой. Претензии татаро-монголов (XIII-XIV) и евреев (ХХ) на роль государствообразующего народа были, как это уже можно утверждать, краткосрочны и несостоятельны. Государствообразующим народом России был и остается в веках один лишь русский народ.
Легко проделать мысленный эксперимент: представить, что вдруг не стало одного из народов, населяющих Россию (любого, на выбор, даже самого крупного после русских). И что? Изменится ли что-то в составе российских земель и границ? В ее строе? В ее всемирном духовном облике? В ее общем, «усредненном» менталитете? Ничего ровным счетом.
А теперь на минутку представьте, что не стало русских. Ясно, как божий день, что в тот же миг не станет и России, она перестанет быть сама собой – и материально, и духовно. И дело не только в общеупотребительном русском языке-медиуме (он-то как раз останется), но прежде всего в физическом присутствии русских во всех уголках страны, и в покрывающей всю ее русской доминантной ментальности. Можно спорить о том, что составляет суть русской идентичности. Но невозможно оспорить, что основу идентичности России как страны составляет имено русскость.
Таким образом, говоря об интересах России в целом, следует иметь в виду в первую очередь интересы русского народа. Но Кургинян бесконечно далек от такого понимания сути дела.

«Не считая мелких брызг»
Теперь, когда читатель получил более-менее связное представление о некоторых понятиях и терминах, ни с того ни с сего затесавшихся в антинаучную статью Кургиняна, можно обоснованно и кратко сказать несколько слов о принципиальных ошибках этого политхудожника.
1. По-видимому, С. Е. когда-то каким-то бочком был прикосновен к кругам, располагающим эксклюзивной, как модно говорить, информацией. И, как все прикосновенные, проникся неновым и неверным убеждением, что миром правят: а) идеи; б) заговорщики/спецслужбы. И это свое убеждение с замечательным постоянством несет в массы. Но оставим в стороне философию, ограничимся конкретикой.
В кургиняновских квази-конспирологических построениях Россия предстает как вечная игрушка в руках неких таинственных суперполиттехнологов. Они Россию будут добивать. Как? Оргоружием через управляемый хаос. Используя русский национализм как инструмент дезинтеграции страны. Кургинян пугает слабонервного читателя тем, что «отпадет народ-держатель» – непонятно, правда, от чего и куда.
Главная ложь в этой гипотезе сразу бросается в глаза. Ведь на данном этапе русский национализм есть фактор национальной экстерриториальной интеграции глобального масштаба (120 млн. русских в России + 20 млн. русских в ближнем зарубежье + 10 млн. русских в дальнем зарубежье), а не дезинтеграции. Кургинян напрасно боится, что русские «выйдут» из РФ. Не выйдут, но преобразуют ее. Нам «отпадать» больше некуда. Наш национализм разумно (минимально) «уменьшительный», зато разумно же (оптимально) «увеличительный», используя его лексику. Настаивая на приведении государственных границ в соответствие с границами компактного расселения русской нации (по Гердеру и Фихте), мы ставим вопрос об очень значительном приращении нынешней кургузой России. Однако национальное здоровье и выживание может быть достигнуто только, как говорят ампутирующие гангренозную ткань хирурги, «ценой потери». О ней сказано выше; она невелика сравнительно с приобретениями.
Что касается намерений добить Россию, я не сомневаюсь, что они есть. Но нет такой возможности, поскольку руки у намеревающихся всерьез и надолго связаны схваткой с мусульманским миром (а там и китайский подоспеет). Это как с тем «пойманным» медведем, которого нельзя привести из леса, поскольку он не пускает. Даже если армии США и Европы уйдут из Ирака и Афганистана, война на их плечах ворвется к ним в дом. А поскольку Америка есть заложница Израиля, то следует ждать не угасания конфликта, а его эскалации, с возможным выбросом в Иран, что сразу добавит в противостояние сильную шиитскую составляющую. Поэтому у России есть передышка, которую надо использовать для трансформации в РНГ, пока не стало поздно.
2. Кургинян утверждает: СССР и Российская империя были-де идеократиями. Это-де русское ноу-хау. И связь русских с идеократией «уже не разорвать – если, конечно, мы предполагаем выжить». Был, как он выражается, идейный потолок, Проект с большой буквы, к которому радостно почти сами собой подвешивались люстры-народы. Начал сыпаться идейный потолок – обвалились люстры, которым незачем стало на нем висеть. Так вот и распались вначале империя, потом и СССР.
Все это полная ерунда. Чистой воды идеализм. Драматургический Гамлет вместо исторического подлинного Амлета.
Не по своей воле входили народы в СССР.Не по своей многие и выходили.
Для того, чтобы заново согнать в единое стадо разбежавшиеся после крушения романовской монархии народы, Советам потребовалась большая военная сила. Это во-первых. А во-вторых, потребовалось тотальное уничтожение всех национальных элит. Начали со славянской элиты, но быстро добрались до всех, кроме еврейской. В 1930-е годы национальные элиты сами собой снова стали подрастать, пошли новые разговоры о правах народов. И тогда эти элиты были беспощадно выкошены вторично (на этот раз досталось и евреям). Народы, лишенные своих элит, легко было заставить жить вместе дружно, ведь нищим нечего делить между собой. Хотя кое-кого (конкретно: русских) заставили не делить, а делиться – всем хорошим, ежедневно. В результате чего главная скрепа страны слабела и чахла, пока не утратила вконец способность и силу держать имперское пространство.
После смерти Сталина, хорошо знавшего законы общественной жизни, росту национальных элит был дан новый ход. И кончилось это так, как и должно было кончиться: выросшие и созревшие национальные элиты разорвали страну – многонациональный неустойчивый конгломерат – на этнократии. Потому что вошел в силу первый закон элит, сформулированный еще Юлием Цезарем: лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме. Именно так кончили свои дни в ХХ веке еще полтора десятка этнических конгломератов, от Австро-Венгерской империи до Югославии.
При этом среднеазиатские республики продолжали цепляться до последнего за Советский Союз – но опять-таки не по идейным, а по самым что ни на есть материальным, бытовым даже соображениям, прекрасно понимая, что оторвавшись от России, они останутся один на один со своим геометрически растущим населением и астрономически растущими проблемами по его содержанию.
Когда-то Тютчев, такой же идеалист, как и Кургинян, полемизируя с реалистом Бисмарком, писал:
«Единство, – возгласил оракул наших дней, –
Быть может спаяно железом лишь и кровью».
Но мы попробуем спаять его любовью.
А там увидим, что прочней.
Попробовали. Увидели: Бисмарк был прав. А Тютчев жестоко ошибался.
Никакой «идейный потолок» никогда не связывал народы, входившие в русское политическое пространство. Это что же, идея православной монархии так привлекла, скажем, католическую Польшу и мусульманский Туркестан, что они бросились в русские объятия? Нет, дорогой С. Е., у «потолка», привязавшего к нам эти «люстры», будь они неладны, были имена: Суворов и Скобелев. Не надо нам мозги морочить…
А уж как рвались под коммунистический «потолок» все окрестные народы! То-то Сталин потом с десяток их сослал кого куда… И танки все почему-то посылал СССР то в ГДР, то в Венгрию, то в Чехословакию. В Польшу вот не послал – а зря…
Меньше идеализма, товарищ Кургинян! Вы ведь коммунист, как-никак, должны дружить с истматом.
3. Представления Кургиняна о некоем идейном потолке, кстати говоря, лишают его построения всякой оптимистической перспективы. Поскольку никакой внятной новой идеи для новой, пока беспотолочной, России – на смену православной монархии и коммунистической утопии – Кургинян не дает. Хоть он, кажется, рад бы вернуться в коммунизм, но в одну реку дважды не входят. А некий совершенно невнятный «Проект Модерн» в его интерпретации выглядит бледной тенью и не обладает ни малейшей привлекательностью.
Не беда. Справимся без Кургиняна: у нас уже есть свой проект для будущего. Он называется Русское национальное государство и вполне нас устраивает.
4. Кургинян пытается уверить нас, что Андропов хотел демонтировать дряхлеющую КПСС в пользу КГБ и себя лично. При этом у него, якобы, была русско-националистическая державная логика в развале советской державы.
Это уж и вовсе зарежиссировался наш режиссер. Заигрался в заговорщицкие сценарии.
Во-первых, как известно, мать Андропова – еврейка Евгения Карловна Файнштейн, а национальность отца до сих пор – тайна за семью печатями. Всю свою сознательную жизнь на посту председателя КГБ Андропов боролся с русскими националистами и весьма преуспел. В 90-е годы стало широко известным его директивное высказывание о том, что главная опасность таится не в «диссидентах», с ними-де мы управимся за одну ночь, а в «русских националистах». Кургинян-конспиролог скажет, что Андропов маскировался. Но я убежден, что он по определению не мог быть русским националистом с такими корнями, такой биографией, такими установками. И КПСС он пытался не свалить, а сохранить, вопреки ходу времени, а равно и коммунистический «потолок», коему всю жизнь служил, потому и рвался так на пост генсека. (Кстати, дряхлостью КГБ нисколько не уступал КПСС, нам это во всем блеске продемонстрировал не только сам Андропов, но еще более – безвольный Крючков в августе 1991-го.)
А во-вторых, что было на самом деле – так это не заговор КГБ, а нацменская революция в руководстве КПСС, прошедшая незаметно, но ставшая прологом к демонтажу центральной власти и к распаду страны. Ибо в ходе этого рокового переворота неукротимо заявили свои претензии на власть те самые национальные элиты, о которых я писал выше269. Об этом стоит сказать несколько слов, поскольку характер Перестройки как антирусской войны точно так же ускользнул от внимания наблюдателей-современников, как антирусская суть Гражданской войны – от историков.
В период 1919-1990 гг. этнический состав коммуни­стических лидеров (чле­ны и кандидаты в члены Политбюро (Президиума), Орг­бюро и Секретариата ЦК КПСС) демонстрировал значитель­ное преобладание русских (68%) по сравнению с лицами дру­гих национальностей. Характерным было и отсутствие в руководстве за всю его историю представителей ряда крупных народов (таджиков, киргизов, туркмен, эстонцев, литовцев, башкир и т.д.). Причем прирост русских становится особенно заметен со 2-й половины 1930-х, и тогда же прекратилось продвижение во власть евреев. При этом анализ по десятилетиям показывает, что рекрутирование в партийный арсенал представителей нерусской национальности постепен­но сокращалось, и 70-80-е гг. достаточно сильно отличаются в этом отношении от 20-х гг., т.е. власть к рубежу 1990-х в основном сосредоточилась в русских руках.
Национальные элиты отнюдь не были довольны таким раскладом, они копили силы и энергию протеста, учились управлять и интриговать, готовились к решительной схватке за власть. «В союзных республиках компартии выработали свою собственную формулу, по которой складывался этнический об­лик руководства: первый секретарь и большинство членов По­литбюро должны были представлять основную национальность республики.., второй секретарь (так называемая рука Москвы) – обычно русский; среди других русских членов Политбюро – это чаще всего командующий военным округом, руководитель КГБ или МВД. Остальные «номенклатурные» места в высшем партий­ном руководстве, как правило, предназначались коммунистам так называемой коренной нации. Это – Председатель Прези­диума Верховного Совета республики, Президент Академии наук республики, первые секретари столичного горкома и ря­да крупных областных парторганизаций, пара “знатных лю­дей” из рабочих и крестьян»270.
Им мало было сосредоточить в своих руках власть на местах, они хотели большего. И одержали сокрушительную победу на XXVIII съезде КПСС в 1990-м году, когда «при формировании Полит­бюро был утвержден принцип федеративной квоты для пер­вых секретарей компартий союзных республик (без выборов) и избрание фактически только 1/3 состава Политбюро. В ито­ге в Политбюро из 24 человек вошли представители 16 национальностей (15 титульных + 1 осетин), а процеду­ру выборов прошли только 7 русских (8-й И. К. Полозков вошел по квоте)… Тем самым впервые за свою историю состав Политбюро партии коммунистов приобрел многонациональный характер, но по существу это означало не утверждение прин­ципа интернационализма, а победу федеративных основ респуб­ликанского, а точнее, национального (этнического) представи­тельства. Ибо после событий в Алма-Ате и последующего отзыва Колбина с поста первого секретаря компартии Казахстана ком­мунисты статусных национальностей в республиках обеспечили себе негласное право иметь родного по крови партийного ли­дера, а Старая площадь в свою очередь рассталась с надеждой оказывать какое-либо влияние на решение этого вопроса… Роль центрального аппарата за последние годы значительно умень­шилась, а число работников резко сократилось»271.
Новый расклад национальных сил знаково проявился в дни злосчастного ГКЧП, когда национальные элиты, вместо того чтобы поддержать центральную власть в лице Язова, Крючкова, Янаева и Кº, затаились в ожидании, предвкушая перехват всей полноты власти в своих республиках. И, как только лишенный поддержки ГКЧП (в котором, кстати, все участники были русскими, кроме родившегося в Калининской области обрусевшего Пуго) закономерно провалился, они немедленно ударились в вакханалию дележа страны и власти.
«Вся власть национальным элитам!» – этому лозунгу эпохи партийное руководство страны не посмело (да уже и не имело силы) противопоставить лозунг «Вся власть русским!». Оно заслужило этим свою жалкую судьбу и проклятие потомства.
Nota bene: кстати, разочарование Кургиняна в Путине как архитекторе нашей будущности ясно показывает: никакого тайного проекта КГБ по перехвату власти на самом деле не было, что бы С. Е. ни говорил. Слишком ничтожен результат. Была обычная массовая ловля рыбы в мутной воде. Не надо демонизировать завхоза. Он далеко не Люцифер.
5. Кургинян уверяет нас в существовании глубоко продуманного и выношенного у сердца наших кремлевских мечтателей проекта вхождения в НАТО. Который – ах! – обломился по независящим от них обстоятельствам. (Рылом не вышли, с точки зрения Дядюшки Сэма.) Мне слабо в это верится. Хоть я и не слишком высокого мнения о наших властях, но не такие уж они чудовищные идиоты, чтобы совать, как баснословный Тянитолкай, сразу две свои евразийские головы в петлю: на западе – в европейскую, на востоке – в китайскую. Хочется Кургиняну щегольнуть сверхосведомленностью, «причастностью», а меня что-то сомнения берут.
Зато у меня нет сомнений в том, что некие «высокопарные мечтанья» у российских правителей действительно были, но другого, куда более амбициозного характера. О них когда-то проговорился с шокирующей откровенностью гендиректор информационно-аналитического агентства при Управлении делами президента РФ Александр Игнатов в статье «Стратегия “глобализационного лидерства” для России» («Независимая газета» 07.09.00). Где он черным по белому отобразил заветное желание российской политической элиты влиться в состав мирового правительства, потеснив там представителей «сионо-масонских кругов», и порулить немного Земшаром, как они рулят Россией. Ради достижения этой цели можно было пожертвовать народом – как когда-то хотели пожертвовать нами ради мирового коммунистического правительства. Игнатов, например, ставил такую стратегическую задачу в области демографической политики: «Содействие процессам этнической ассимиляции в форме поощрения межнациональных браков и программ переселения этнических групп», а также постулировал: «Основными источниками трудовых ресурсов для России можно считать Индию и Корею». То есть, высокоранговый кремлевский чиновник от лица весьма ответственной структуры предлагал подходы, не только прямо противоположные оптимальным, но и враждебные, губительные для русской нации. Под статьей кремлевского чиновника высокого ранга не было подписи Путина, однако, как говорится, положение обязывает.
Не вышло… Мировое правительство решило, что как-нибудь обойдется без наших удальцов. И теперь им приходится приступать к строительству своего (не нашего с вами, читатель!) рая «в одной, отдельно взятой стране».
6. Кургинян зачем-то тратит свое и читательское время на анализ воззрений некоего г-на Ракитова и пресловутого г-на Белковского, полагая почему-то, что названные господа определяют русский националистический дискурс. Это ошибка, ответственно заявляю как инсайдер. Первого в Русском национальном движении вообще не знают, а второго знают, но не чтут. Это не наши прописи и песни, не наши флаги.
Много еще есть в статье Кургиняна, мягко говоря, странного. Хоть бы его с неба взятые рассуждения о том, что такое «национальный француз» и «национальный русский»… Ну, Бог ему судья. На каждый чих не наздравствуешься.
На сем остановлюсь. Привет-покеда, Сергей Ервандович! Не поминайте лихом.




ФЕДЕРАТИВНОЕ БЕСНОВАНИЕ ПОД МАСКОЙ НАЦИОНАЛ-ДЕМОКРАТИИ272

Шут: Тот, кто решился по кускам
Страну свою раздать,
Пусть приобщится к дуракам,
Он будет мне подстать!
В. Шекспир. Король Лир

1. СЦЕНАРИСТЫ РАЗВАЛА РОССИИ
Вопреки обыкновению, хочу начать этот текст с цитирования. В заметке «Об одном лживом аргументе против русского национализма» всем нам известный Егор Холмогоров написал в 2011 году очень правильные слова:
«…Если же кто-то планирует под шумок внутренних смут развалить РФ, раздробив ее на множество частей, то русским тем более необходимо своевременное получение инструментов, которые сделают нас субъектом политического процесса. Ибо в противном случае, в случае развала РФ, именно русские окажутся самым бесправным, самым угнетаемым, терроризируемым и порабощаемым народом на территориях новых бабайств, ханств, джамаатов и прочих притонов инфернальной неруси.
…Слабость и безгласность русских, игнорирование национальных интересов, приведут к тому, что: а) Российская Федерация развалится, поскольку в целесообразности ее существования не будут заинтересованы её собственные граждане и, прежде всего, самый многочисленный из населяющих её народов; б) на осколках РФ состоится масштабный геноцид русских, – геноцид таких масштабов, которых история никогда не знала»273.
Еще недавно я назвал бы такие настроения алармистскими, а сценарий развала населенной русскими России – вместо создания на всей ее территории Русского национального государства – злобной русофобской утопией.
Сегодня опасения Холмогорова кажутся мне более чем обоснованными. Тому причиной серьезные усилия, действующие в гибельном для нас направлении из двух, казалось бы, непримиримо противоположных лагерей.
С одной стороны, это откровенно русофобствующий президент Дмитрий Медведев и стоящие за ним либеральные силы, отечественные и зарубежные, поставившие в повестку дня децентрализацию России с ее последующим неизбежным разделом между сильными мира сего. Так, в недавнем докладе ИНСОРа (формальный руководитель Игорь Юргенс, фактический – Евгений Гонтмахер) сделан упор именно на федерализм и необходимость возрастания самостоятельности регионов – проще говоря, раздробление РФ на отдельные уделы, которые один из современных политических журналистов уже остроумно окрестил «руспубликами». В своих недавних речах Медведев послушно подтвердил эти тезисы, вновь дав понять, чью программу он призван реализовать.
С другой стороны, это группа примазавшихся к Русскому движению людей, беззастенчиво присвоивших себе бренд русской национал-демократии, также пропагандирующих идеи дальнейшего развития федерализма в России вплоть до «конфедерации русских земель». Уже не «джамаатам» и «бабайствам», а русским регионам, возжаждавшим бесконтрольности, отрыва от Москвы, а в перспективе полной от нее независимости, отводят они главную роль в развале России.
У истоков этого направления стоят известный ныне как политический провокатор профессор Петр Хомяков и художник-поэт Алексей Широпаев, обросшие в последнее время молодым и борзым пополнением, мечтающим выделиться и запомниться публике каким-нибудь идейно-политическим кульбитом, необычным вывертом мысли. Но все, на что хватает мозгов у юных дарований – это взять хомяковские идеи и наверчивать их, «как чистый бриллиант».
Вот, к примеру, профессор Хомяков дружески делится с чеченским агентством «Ичкерия-инфо» своими откровениями:
«Мне кажется, что пора вводить в обиход термин “построссийское пространство”. Так вот, если говорить о русских территориях построссийского пространства, то они должны быть организованы на основе регионализма. В какой форме этот регионализм реализуется, зависит от конкретных условий. Это может быть асимметричная федерация, конфедерация, совокупность полностью независимых государств, типа Дальневосточной республики, Сибирской республики, Уральской республики, Балтийской Руси и т.д., и т.п. Но не хотелось бы забегать вперед. Все решит сам народ. При этом учтем, не нынешний народ, а народ, получивший опыт борьбы с империей, опыт борьбы за свободу, опыт взаимодействия с другими народами в этой борьбе».
Речь, как понимает читатель, идет именно о русском народе, который, по мысли профессора, должен уничтожить, развалить Российское государство в борьбе за свою свободу – в союзе с другими свободолюбивыми народами России, разумеется. Типа чеченцев, которым он не забывает пообещать давно желанное: «Полная независимость Кавказа. Причем с возвращением всех захваченных империей территорий».
Чеченский корреспондент спросил его прямо: «Как Вы относитесь к процессу развала России?.. Что он принесет русскому народу, благо или потери?».
«В перспективе этот развал, несомненно, неизбежен, – с готовностью провещал профессор. – Я считаю, что к 2015 году Россия развалится со стопроцентной вероятностью. Но она может развалиться и раньше. Есть не нулевая вероятность, что процесс развала начнется уже в этом 2010 году. Как я к этому отношусь? Как к благу для русского народа, который этим государством уничтожается со скоростью более миллиона человек в год. Думаю, что и другие народы России не будут возражать против развала России. При этом, чем раньше это произойдет, тем лучше для всех нас»274.
Мне приходилось более-менее подробно анализировать взгляды Хомякова, выраженные в т.н. «Программе НОРНА»275. Я окрестил их национал-анархизмом и анархической русофобией.
Кульбит и выверт мысли юных последователей старого провокатора как раз и состоит в том, что они, мимикрируя, перекрестили эту систему убеждений – в национал-демократию.
Мне бы хотелось, как рекомендовал Конфуций, «исправить имена», то есть вернуть понятия и концепции в предназначенную им классификационную ячейку. И показать, во-первых, что к национал-демократии (и вообще к демократии) анархизм относится так, как абсурд, ловко слепленный из здравой идеи умственными спекуляциями, – к самой этой идее. А во-вторых, что национал-анархизм потому так и называется, что ничего, кроме анархии, не обещает тем безумцам, которые поддадутся его соблазнам. Как понимает читатель, при некотором навыке до абсурда можно довести любую мысль. О том, как это делают юные выползки из хомяковско-широпаевского гнезда, речь и пойдет.
Я говорю о юных хомяковцах, ибо сложилась даже небольшая организация молодых политических честолюбцев, не стесняющихся эти идеи исповедовать публично: Русский гражданский союз (РГС). Хотя продуцирует их, раз от раза все агрессивнее, лишь один из них, самый способный, – Александр Храмов. Так что разбирать мне предстоит только программные документы РГС да писания имярек.

«В пятнадцать лет учителей научат»
Учредительная конференция РГС состоялась 21 ноября 2010 года в туркомплексе «Измайлово» (Москва). В ее Оргкомитет вошли Антон Сусов, Дмитрий Феоктистов, Александр Храмов. Все трое до этого состояли в других организациях, где им, по-видимому, перестала видеться перспектива: Сусов – в руководстве ДПНИ Александра Белова-Поткина, Феоктистов – в президиуме молодежной организации у Михаила Касьянова276, Храмов – в Национал-демократическом альянсе у Алексея Широпаева.
Последнее обстоятельство особенно важно, ибо поначалу главным проводником в массы идей сбежавшего из России профессора был назначен именно Широпаев, организовавший с этой целью т.н. Национал-демократический альянс (НДА) и соответствующий сайт. Но Широпаев – фигура одиозная; его книга «Тюрьма народа» отличалась такой бешеной русофобией и таким антироссийским пафосом, что стяжала ему славу человека неадекватного. (Я, например, просто перестал с ним здороваться.)
Понадобился молодой, современно мыслящий и говорящий человек, способный транслировать те же идеи, не компрометируя их подобной репутацией. Тот факт, что Храмов вырос именно из НДА, таким образом, не случаен, он имеет знаковый характер.
В Манифесте РГС сразу прозвучали знакомые хомяковско-широпаевские нотки. Начиная с постулата о «нехорошем», антирусском на всем протяжении своей истории Государстве Российском: «Роль колонизируемого народа в нем отведена в первую очередь русским, которые в ходе территориальной экспансии превратились из собирателя земель в народ-донор для национальных окраин и коррумпированной бюрократии. Сверхэксплуатация русского народа, опора на изношенную советскую инфраструктуру и неэффективную сырьевую экономику, засилье полуфеодальных кланов чиновников, силовиков и этнических элит – таков закономерный итог имперского пути».
Казалось бы, речь должна пойти о том, чтобы в Русском национальном государстве развернуть противоестественную ситуацию в России в обратную сторону: покончить со сверхэксплуатацией русского народа и его ролью донора, но при этом вернуть и закрепить его роль собирателя земель.
Не тут-то было!
Идея России как «колонии наоборот» – ненова и, к сожалению, в значительной мере верна. Ее, в частности, успешно развил и обосновал в своих трудах Валерий Соловей, которого можно иногда видеть на мероприятиях РГС.
Но неверны, однако, выводы, которые делает НДА и его наследник РГС, готовые в борьбе с клопами и тараканами сжечь всю родимую избушку. Предлагаемое РГС лекарство куда хуже самой болезни, ибо в Манифесте (раздел «Федерализм и регионализм») провозглашается:
«Для того чтобы сохранить единое русское пространство и обеспечить свободное развитие русских земель, необходимо полноценное функционирование федеративных институтов, что позволит учитывать региональные интересы. Во внутренней политике необходимо ориентироваться на принцип субсидиарности: регионам должны быть предоставлены широкие права в области местного самоуправления и законотворческой деятельности, гарантирована бюджетная автономия. Региональные чиновники всех уровней должны выбираться местным населением, а не назначаться “центром”. Необходимо прекратить колониальную практику истощения федеральным “центром” русских регионов, следует отказаться от неконтролируемого перераспределения Москвой средств, поступающих из регионов. Равноправная федерация русских земель – основа будущего русского национального государства».
О том, что ждет нас в результате подобной «равноправной федерации» (на деле автономизации с последующей суверенизацией) русских регионов, мы поговорим позже.
В анонсе учредительной конференции утверждалось: «Основу идеологии “Русского Гражданского Союза” составляют принципы национал-демократии, движение открывает новую страницу в российской политике и кладет начало широкому сотрудничеству русских националистов и демократической оппозиции». О том, кто имеется в виду под именем последней, говорилось там же в перечне приглашенных. Ожидалось участие: Национал-Демократического Альянса, партии «Правое Дело», Российского Народно-Демократического Союза. Список настораживал. Уж до чего-чего, но до участия в мероприятиях с СПС и его последышами раньше русские националисты не доходили.
Интересно для меня лично было и другое. Обещалось, что «к участникам конференции с приветственным словом обратятся… также известные эксперты, историки и публицисты». Меня, однако, на конференцию пригласить весьма предусмотрительно забыли. В последний момент это сделал лично Антон Сусов, когда ему добрые люди намекнули, что как-то неудобно делать заявку на русскую национально-демократическую организацию в отсутствие живого отца-основателя течения277. По простоте душевной Сусов исправил «ошибку» коллег, которая, уверен, вовсе не была случайной. Ведь кошка всегда знает, чье мясо она съела.
Не ждали – как сказано гением. Я все-таки появился в зале и, когда пришлось дать мне слово, процитировал любимого Конфуция: «Если имена не исправлены, то и речь не стройна, а если речь не стройна, то и в делах нет успеха». После чего расшифровал:
«Что значит “исправить имена”? Это значит, в нашем случае, определиться с точной политической терминологией. Сегодня в русских головах, в русском движении в целом царит ужасающая теоретическая разноголосица, путаница и неразбериха. Одни и те же термины понимаются порой противоположным образом. С этим пора покончить. И в первую очередь надо разобраться с фундаментальными понятиями: что такое “нация”, что такое “демократия”, что такое “национал-демократия”, адептами которой вы себя объявили. Предлагаю вам организовать на эти важнейшие темы научно-практические конференции, а я со своей стороны обещаю вам в этом свою посильную помощь».
Но организовывать научно-практическую конференцию по теме «национал-демократия», чтобы попытаться сообща выяснить, что же это такое, РГС не стал, а вместо этого решил сам всем все объяснить. С каковой целью Храмов подготовил целую брошюру в виде катехизиса на данную тему с многообещающим и ответственным подзаголовком: «Русская национал-демократия в вопросах и ответах». Третьи лица переслали мне ее на отзыв, я прочел278. Как можно было предположить, к национал-демократии брошюра имеет отношение самое поверхностное, в основном за счет названия. Но такую претензию нельзя оставить без ответа.

Молодой троянский конь
Брошюра Александра Храмова – не первое его широковещательное заявление на тему русского национализма и российского федерализма. Он уже громко выступал со страниц журнала «Вопросы национализма» (ВН), недальновидно поощряемый редакторами, которым лестным показалось вывести в свет молодое многообещающее дарование. Не посмотревши предварительно этому дарованию – даровому троянскому коню – в зубы. А следовало бы.
Я дал себе труд заглянуть в сии глубины.
Несколько слов об Александре Храмове вообще, каким он мне представляется как мыслитель. Первая бросающаяся в глаза особенность: исключительная молодость (1989 г.р.) и свежеиспеченный диплом биолога. Казалось бы, профессиональные занятия биологией именно для националиста открывают наиболее заманчивые перспективы (свежий и наглядный пример – Дмитрий Крылов, тоже автор ВН). Храмов, однако, предпочел им дилетантские политологические штудии. Знакомясь с ними, я подумал в первую очередь о том, что перед нами – второе издание Александра Дугина: внушительная эрудиция, базирующаяся на знании языка (языков) и кое-какой западной литературы, выросший на этой базе столь же огромный апломб – но слабенький мозг, который не в состоянии переварить весь массив собственных знаний.
Не способный к самостоятельной умственной работе, не располагающий ни богатым политическим опытом, ни знанием русской истории, он выживает лишь за счет интерпретации прочитанного и паразитирования на нем. Как всякий преуспевающий паразит, он ежесекундно преисполнен потребленным и готов пользовать и нас этим недопереваренным продуктом. А чтобы на выходе предстал не противный экскремент, а нечто более солидное, в качестве сырья используются авторитеты западной научной мысли. Так сказать, на самопальные джинсы нашивается фирменный лейбл «Леви Страусс».
Окрыленный сознанием собственных достоинств и признанием добреньких старших товарищей, Храмов с легкостью необыкновенной – как некий гибрид Хлестакова и Шарикова – дает «советы космического масштаба и космической же глупости». К примеру, разъясняет нам, несмышленым, что такое национализм: «Ни экстремизм молодежных субкультур, ни бытовая ксенофобия, ни квасной патриотизм – это не национализм. Национализм – это идеология и практика, провозглашающая основной целью политического процесса построение и в дальнейшем успешное функционирование национального государства», – поучает он нас (ВН № 5, с. 212).
Самоуверенность парвеню вообще свойственна молодому поколению русских националистов, но Храмову – сугубо. Недаром он солидаризуется с мнением, что «русский национализм в подлинном смысле этого слова начал формироваться в середине 2000-х». Перед нами пример классического библейского хамства, стандартное мышление выскочки, убежденного, что история «по-настоящему» началась с него – впору хоть новое летоисчисление вводить по примеру французских революционеров XVIII века.
Как будто не было еще в начале ХХ века Михаила Меньшикова с присными, а в конце – целой плеяды русских националистов (Илья Глазунов, Александр Солженицын, Анатолий Иванов, Вадим Кожинов, Сергей Семанов – да всех разве перечислишь!). Про себя и некоторых моих коллег уж и не говорю. Очевидно мы все, начиная с Меньшикова и заканчивая Валерием Соловьем, – неподлинные. Нравится вам, читатель, такая претензия на непогрешимость? Но уж чем-чем, а непогрешимостью это племя младое не страдает, что я и надеюсь продемонстрировать.
Не зная и не желая знать, по причине гипертрофированного эгоцентризма, отечественных предшественников, Храмов ищет себе иную опору и иных предтеч на поприще национализма, чтобы, встав на их плечи, возвыситься самому. Такую опору он находит в западных теоретиках, которых внимательно изучает, цитирует и популяризирует, максимально эксплуатируя их мнимое преимущество. Один из последних примеров – его комментированный перевод работы Дэвида Г. Роули «Имперский versus национальный дискурс: случай России» (ВН № 5).
Понятно, чем Роули привлек Храмова: «Применение термина “национализм” к России вплоть до настящего времени некорректно и вводит в заблуждение… Отсутствие русского национализма является ключевым для русской истории и позволяет объяснить неудачу, постигшую как царскую Россию, так и Советский Союз» (ВН № 5, с. 213).
Неважно, что устами Роули вещает лишь чудовищное невежество279, основанное на расхожих европейских мифах о России и русских, способное только запутать проблему280. Зато вещает в лестном ключе, позволяя Храмову и Кº предстать в ореоле первопроходцев.
Импонирует ему и предельно упрощенное, восходящее к популярному на
Западе, но крайне примитивно мыслящему Геллнеру, определение национализма как политического принципа (умственный продукт – и только), согласно которому «национальное и политическое единство должны совпадать». «Другими словами, национализм – это политическое требование создания национального государства». И всего-то. Эта декларация ничем не объяснена, ничего не объясняет и способна закрыть лишь небольшой сектор понятия, но весь западный политологический мир носится именно с ней281.
Забавно, что люди Запада, почти сплошь приверженцы «науки мнений», а не знаний и фактов, не имея выверенных понятий «нация» и «национализм», не понимая их смысла, не только вовсю ими оперируют, но и нас берутся учить. Хотя вести с продвинутым русским читателем разговор, оперируя западными категориями, совсем даже не умно. Однако у этих учителей таки находятся адепты в наших палестинах, что куда менее забавно. Храмов – один из них; он предпочитает судить о русской истории и проблематике по их отражению в кривом зеркале западных обществоведов.
Между тем, в том же номере ВН верную оценку Роули дал научный редактор журнала Сергей Сергеев: «Роули просто экстраполирует современные нормативы в прошлое, и получается вопиющий анахронизм – лучшее доказательство того, что никакие самые интересные схемы не будут убедительными без кропотливой работы с конкретным историческим материалом». Сергеев – профессиональный историк, для него это очевидно, он не обольщается иностранным именем и не подпадает под обаяние дилетанта. Храмов – недоучившийся (на тот момент) биолог – увы, всем этим грешит весьма.
Но главное – у Роули Храмов ищет и находит обоснование своей политической стратегии, которая должна вынести РГС на вершину российского Олимпа. Поскольку Роули приводит весьма убедительные примеры того, как разрушителям исторической России дважды в недавнем прошлом удалось заполучить всю полноту власти:
– «Обращение Ленина к национальному самоопределению оказалось выигрышнее, чем требование белых восстановить империю» (ВН № 5, с. 218);
– «Именно Ельцин впервые в российской истории актуализировал антиимперскую риторику и “разыграл русскую карту”, потребовав провозглашения суверенитета России, угнетаемой бременем советской империи» (ВН № 5, с. 213).
Храмов, разумеется, в открытую не призывает копировать успешный опыт двух главных в ХХ веке супостатов русского народа. Понимает, наверное, что на таком призыве потеряет вожделенные политические очки. Он просто сделал выводы для себя. И пытается применить их на практике, действуя по аналогии: развивая и проталкивая в массы разрушительную «антиимперскую» теорию федерализма для русских регионов будущей России.
Прежде, чем перейти к анализу этой теории, должен сказать несколько слов о коллизии «империализм – национализм», возникшей в русском националистическом дискурсе вовсе не сегодня, а в середине 1990-х годов. Должен, поскольку сам – живой и деятельный участник идейных баталий на сей счет.

2. ПРОТИВ ИМПЕРИИ И ФЕДЕРАЦИИ –
ЗА РУССКОЕ УНИТАРНОЕ ГОСУДАРСТВО
Едва ли не первым в истории русского постсоветского национализма антиимперскую карту начал разыгрывать в середине 1990-х гг. именно автор этих строк. В то время, как абсолютное большинство националистов тех лет полагало необходимым восстановление СССР, а то и Российской Империи, я считал (и считаю) это несвоевременным и гибельным для русских и пытался сломать данный стереотип мышления, встречая яростное сопротивление в своих же кругах.
Сплотил вокруг себя значительную группу молодых, способных единомышленников-юристов, связанных с профессурой МГУ и ИГП АН, и мы засели за написание русской конституции – Конституции Русского национального государства (вышла в свет под названием «Русский проект», 1998). Этот Проект был и остается самым важным документом всего Русского Движения последних двадцати лет.
В пояснительной записке с названием «Русскому народу – Русскую конституцию, или Национализм с человеческим лицом» подчеркивался «унитарный характер будущей России». Нынешнее административно-территориальное деление России проектом упразднялось, хотя за крупными коренными народами, составляюшими в регионе устойчивое большинство, сохранялось право на автономию или сецессию. Предполагалось, что «восстановление суверенитета русского народа на территории всей России (где он повсеместно является не только коренным, но и титульным) не ущемляет естественных прав других народов». Указывалось, что «Проект исходит из абсолютного примата принципа единства и целостности русской нации над принципом единства и неделимости российской территории» (мы предполагали, хоть и не писали об этом, что Чечню, Ингушетию и Туву целесообразно будет отделить, зато многое другое присоединить).
Специальная, очень важная главка пояснительной записки посвящалась проблеме федерализма. Я привожу ее почти целиком:
«ОДНА НАЦИЯ – ОДНА СТРАНА
…Авторы исходили из того, что федерализация России, исторически ей несвойственная, – есть величайшее преступление власти тоталитарного интернационализма, установившейся в 1917 г.
Федеративное устройство страны есть необходимое условие и безусловное благо, когда речь идет об объединении многих земель в единое государство. Как это, к примеру, было в США или Германии. Но Россию не нужно было объединять, она и так в течение многих веков была едина.
В том же случае, если федерализация есть результат дробления единой страны, – она безусловное, несомненное зло, и закреплять это зло посредством Конституции (а именно так поступает действующая Конституция) – это безумие и государственное преступление. При этом попирается право русских на самоопределение на всей территории компактного проживания (а такой территорией является почти вся Россия), нарушается национальное единство русской нации и создается угроза ее разделения (пример чему мы уже видели при распаде СССР), наконец, грубо нарушается историческая традиция русского народа, создавшего единую могучую державу в соответствии со своими внутренними интенциями и потребностями.
Мы не можем мириться с подобным извращением и пресечением нашего исторического пути.
Есть и другие соображения, требующие отмены федерального и введения унитарного государственного устройства. Скажем о них…
Согласно ст. 9 п. 1 действующей Конституции, “земля и другие природные ресурсы используются и охраняются как основа жизни и деятельности народов, проживающих на соответствующей территории”. Такая постановка вопроса, с точки зрения русского человека, совершенно неприемлема. Ибо тем самым игнорируется суверенность русского народа, единого на всей территории России, а следовательно, нарушаются его права на природные ресурсы страны его проживания, то есть России в целом…
Не подлежит сомнению: хотя земля может, на определенных условиях, быть и в частной, и в муниципальной собственности, но недра, природные ресурсы – это общее достояние, источник общегосударственного бюджета. Они не должны быть ни в частной, ни в областной или республиканской (как то предписывает действующая Конституция РФ), ни в “иной” собственности…
Встают и другие вопросы, непосредственно затрагивающие судьбу русского народа. Например, как поддержать исторические русские земли от западных границ до Урала? Они совсем не богаты ископаемыми, зато богаты людьми, традициями, историей. Это, собственно, и есть “историческая родина” русских. Кто и на каких условиях будет снабжать ее природными ресурсами, если они перейдут целиком в ведение автохтонов? А ведь это и есть та самая “Россия”, могущество которой должно было “прирастать Сибирью”, а не наоборот. Эти земли до сих пор плотнее всего заселены (в то время, как от Урала до Тихого океана проживает всего 30 млн человек – лишь одна пятая населения России!), наиболее индустриально развиты, поставляют основную часть высококвалифицированного контингента.
Передача недр в собственность “субъектов федерации” дает экономические преимущества этносам, проживающим на территории этих субъектов, но ничего не дает основной массе русского народа, что не согласуется с нашим главным принципом. Нет татарских русских, нет якутских русских, нет ханты-мансийских русских: есть просто русские. Создание Российской державы – это итог их общей истории. Это деяние всего русского народа и плоды этого деяния должны принадлежать всему русскому народу. Какое-либо ограничение прав любого русского человека на недра любого уголка России никак не согласуется с теми историческими задачами, которые ставили себе и осуществляли русские в процессе колонизации Сибири, Поволжья, Дальнего Востока и т.д. Разве для того только покоряли и обустраивали мы эти земли, чтобы поднять к цивилизации из исторического небытия местные народы?
Итак, все перечисленные выше противоречия, начиная с отсутствия русской государственности и суверенности и кончая изъятием у большей части русских прав на природные ресурсы страны их проживания, требуют преодоления. Способ такого преодоления есть только один: преобразование России в унитарное государство, в сочетании с госмонополией на эфир, недра и другие природные ресурсы».
Единая и цельная русская нация требует единого и цельного суверенитета: мы понимали и выражали это четко.
Мы понимали также, что централизованное управление, опирающееся на русское большинство в регионах, – единственная гарантия целостности русской России. Поэтому весьма важным был пункт о назначении Президентом России губернаторов областей и наместников национальных автономий.
Имперская тема в Проекте Конституции практически не затрагивалась, но указывалось (Статья 16):
«1. Россия стремится к воссоединению разделенной Русской Нации.
2. Россия стремится к свободному объединению со своими историческими территориями, населенными преимущественно русскими людьми и представителями коренных народов России, незаконно отторгнутыми от нее интернациональной тоталитарной властью.
3. Русское Государство стремится к добровольному государственному союзу народов общерусского корня: русских, украинцев и белорусов».
Как видим, данная статья фактически отрицает имперское устройство и предлагает лишь расширенные рамки национального государства, оставляя открытым вопрос о воссоединении, кроме русского, лишь осетинского и лезгинского народов, также пребывающих в разделенном состоянии. Не менее – но и не более. По принципу: взять все свое, но не брать ничего чужого. При этом национальное Русское государство изначально мыслилось как централизованное и унитарное.
* * *
Такова была первая в истории серьезная заявка на проект Русского национального государства не имперского характера. Этот проект был заострен против крайностей обоего типа: как имперского, так и федералистского, поскольку обе они, в свою очередь, заострены против русских интересов.
В основе созданного нами проекта лежал краеугольный камень концепции национализма вообще: «Нация первична, государство вторично». При этом мы сохраняли все демократические права и свободы. Поэтому проект новой Конституции России является доныне единственным идеальным – полным и совершенным – юридическим воплощением идей русской национал-демократии.

«Положительные минусы» империи
Итак, еще тринадцать лет назад в основополагающем документе русского национализма утверждалась доктрина, ничего общего не имеющая ни с федерализмом, ни с империализмом282.
Свою борьбу с империалистической архаикой я продолжал по разным поводам. В книге «Чего от нас хотят евреи» (1999) я, в частности, писал:
«Что же касается евреев, чьи диссидентствующие представители еще недавно старались разрушить империю, то для них пришло время опомниться, одуматься, дать обратный ход. Сотни тысяч евреев оказались, по сути, заперты на просторах бывшего СССР и нынешней России. “Крикуны уехали, а нам тут жить с этими русскими (хохлами, казахами, латышами и т.д.)”, – поняли они. И решили: не вышло в свое время с Коминтерном – так пусть же вновь будет многонациональная Империя!..
Откровение состоит именно в этом: цель – многонациональная империя; цена – русский народ».
Я писал там также: «Политическая теория гражданского устройства предполагает две хорошо известные крайние точки зрения на проблему:“великодержавный патриотизм” и – “безродный космополитизм”. Ирония истории состоит в том, что в России эти крайности сошлись и породили уродливый гибрид: ”безродный патриотизм” и ”великодержавный космополитизм”».
Мне и сегодня нечего добавить к сему. Именно этими гибридами и характеризуется на деле тот российский империализм, который многие и многие мои оппоненты пытались в те времена выдать за русский национализм. Да и сейчас пытаются283.
Со временем я продвинулся ко все более объективному пониманию имперской проблематики. И писал в книге «Итоги ХХ века для России» (2000):
«Кем строилась Российская Империя? Казаками, солдатами, крестьянами-колонистами? Конечно, да.
Но в первую очередь – беременными русскими бабами…
Россия, по сравнению с той же Средней Азией, была областью высокого демографического давления. Сегодня нам это слышать странно, но так было. Такое же положение еще раньше сложилось в отношении Сибири, где на огромных территориях проживало очень небольшое население местных племен. Избыточное русское население “переливалось через край российской чаши” туда, где это давление было меньше. Имперское строительство было естественным следствием такого баланса. Присоединение новых территорий не несло большой угрозы для цельности и статуса русской нации, пока эта демографическая тенденция сохранялась.
Но за сто лет положение полностью переменилось и превратилось в свою противоположность. К 1990 году в РСФСР уже была самая низкая рождаемость в Советском Союзе, в 1,4 раза ниже, чем в среднем по стране и даже ниже грани расширенного воспроизводства населения284. В то же самое время в мусульманских республиках наблюдался рост населения в 5 раз выше среднего.
Приведенное сравнение позволяет совершенно ясно понять, что с нами произошло и происходит… Перепад демографического давления, обеспечивавший когда-то русское имперское строительство, теперь сложился не в нашу пользу и работает против нас».
Так был сформулирован важнейший постулат, влекущий за собой весьма радикальные выводы. В следующей книге «Русская идея, век XXI. Что делать и чего не делать» (2002) я перечислял необходимые для выживания русского народа меры во внешней и внутренней политике и подчеркивал, что они
– «в качестве первого условия своего осуществления предполагают создание русского национального государства. Такого государства у русских не было никогда, его только предстоит еще создать. Поэтому нужно представить себе ход русской истории до 1990-х гг. и подвести под ним черту: так было. И понять: так больше – не будет…
Отсюда, в частности, следует непреложный вывод: абсолютно все, что консервирует у русского народа имперскую психологию или ее рудименты – прилегающие к имперскому сознанию идеи и идейки, необходимо без всякого сожаления похоронить. И не эксгумировать по крайней мере до тех пор, пока русские не восстановят динамику рождаемости по образцу конца XIX – начала ХХ вв. (чего сегодня никто не ждет). Надо ясно понимать: восстановить империю в каком бы то ни было виде – означает окончательно погубить русский народ». (Дальше следовал отсыл к нашему проекту Конституции.)
Последний вывод был почти дословно взят у Солженицына, с которым в данном вопросе я полностью солидаризовался.
* * *
Я рассказал об этом для того, чтобы стало предельно ясно: я возражаю Храмову с позиций сторонника вовсе не имперских идей, а именно той самой национал-демократии, трактовать которую он почему-то взялся, не имея на то ни моральных прав, ни оснований. Я многолетний и последовательный противник имперского устройства русской России. Мой стаж антиимперца – более половины всей жизни Храмова.
Но! Возможно, именно поэтому мое отрицание имперской идеи лишено ненужных крайностей, среди которых, в первую очередь, – «русская федерация», т.е. антиимперия, доведенная до абсурда, до отрицания государства. С этими крайностями мне же теперь и надлежит бороться: мой прямой долг состоит в исправлении перекосов учения, созданного при моем активном участии.
Продуктивнее и этичнее для Храмова было бы не ломиться в открытые двери и не изобретать велосипедов, а либо солидаризоваться с уже имеющейся доктриной русского этнического национализма, представленной, в частности, цитированными документами, либо идейно разгромить ее, чтобы на обломках выстроить свою. Не сделав ни того, ни другого, он вряд ли имеет право на снисхождение.

Диалектика национализма и империализма
Лобовое противопоставление русского национализма и российского империализма (что характерно не только для Роули и ему подобных верхоглядов, но и для их российских аналогов) не только неисторично, но и недиалектично в философском плане. Оно упрощает, уплощает ситуацию, которая на деле гораздо менее однозначна. Недаром наиболее заметные в нашей истории массовые проявления русского национализма – будь то декабристы или меньшиковский Всероссийский национальный союз – никогда не ставили под сомнение сам принцип российской имперской государственности, но всегда только ее характер «колонии наоборот». «Нецарственный империализм», по выражению самого Меньшикова.
Однако для малообразованных, но амбициозных «авторитетов», как тот же Роули, преподанный нам Храмовым, истории русского национализма просто нет. Поэтому Роули в обоснование своей позиции ссылается не на Пестеля и Меньшикова, как оно следовало бы, а на такой же, как он сам, мутный вторичный источник – Джеффри Хоскинга, с некоторых пор популярного в российском националистическом дискурсе: «Российская империя в 1917 г. распалась по тем разломам, которые в ее ситуации были присущи империи с протяженными уязвимыми границами, растянувшимися между Европой и Азией. На протяжении трех столетий ее структуры были структурами мультиэтнической государственности, а не развивающейся нации» (ВН № 5, с. 219). Но это точка зрения крайняя и неверная, с грехом пополам выражающая лишь одну сторону диалектического противоречия.
Огульное отрицание империи очень легко ведет наиболее порывистых и легкомысленных русских к отрицанию государства вообще, к национал-анархизму. Мною же сформулированный принцип «нация первична – государство вторично» зачастую используется, увы, именно в смысле пренебрежения государством как таковым. Что по меньшей мере недиалектично. Ибо государство соотносится с нацией как форма с содержанием, они существуют в неразрывном единстве: сущность должна быть оформлена, а форма – существенна. Нельзя отбросить одно, не отбрасывая другого. Отрицание государства не просто глупо, оно, бесспорно, философски противопоказано всякому настоящему националисту.
Нет никаких реальных исторических оснований столь радикально разводить русский народ, «развивающуюся нацию», – и российское государство, развивавшееся именно ею и с нею. Ибо только Российская Империя и ничто иное было с Петра Первого государственно-политической ипостасью русского народа, как до Петра ею было Московское царство, которое мы переросли. Это простой и неотменимый исторический факт: вот такая форма была у вот такого содержания. Гегелевская разумная действительность в чистом виде. Было бы содержание другим – может, и форма была бы другой; но – не случилось.
Имперское строительство вовсе не всегда и не по всем историческим и политическим векторам было оторвано от русских национальных интересов, не совпадало с ними, как нам сегодня пытаются втолковать. Эти векторы совпадения легко отследить, к примеру, хотя бы по направлениям русской народной колонизации, которая таки имела место быть – было бы желание ее видеть285. Здесь не место говорить о том, в каких формах русские колонизаторы эксплуатировали (вплоть до гено- и этноцида) покоренные народы и как осуществляли свое «выгодополучательство» (модное ныне словцо), но смею заверить читателя, что подлинная картина очень далека от тех сладеньких и гладеньких картинок, которые нам охотно рисует то власть, то оппозиция, фальсифицируя историю.
Нет оснований и для утверждений, что имперское строительство ничего не давало русским, а только возлагало на них новые тяготы. Вопрос, как всегда, лишь в соотношении цели и цены. Ибо для русских, на протяжении всей нашей истории, проблема внешней экспансии на родную землю была главной, истинно роковой. И возникновение буферной зоны вокруг исконных земель уже самим фактом своего существования удовлетворяло их главному интересу, отодвигая опасность от непосредственных этнических русских границ. О том, что означает для нас сегодня утрата этой буферной зоны, красноречивее всего свидетельствует русско-грузинская войнушка 2008 года, спровоцированная, смешно сказать, грузинами по указанию США, – совершенно фантасмагорическое обстоятельство, невозможное на протяжении всей истории русского народа! Рассказать бы кому в течение прошлых пяти столетий, что русский и грузинский солдаты будут стрелять друг в друга, что русские будут топить грузинский флот, угрожать маршем на Тбилиси! Вряд ли кто поверил бы. Но факт налицо. Между тем, как ясно каждому, «грузинская угроза» – не самое страшное последствие обрушения буферной зоны вокруг русского ареала.
Но разве только в создании буфера был положительный смысл империи? Можно вспомнить и про выходы к морям, Белому и Баренцову, Балтийскому и Черному, Охотскому и т.д. Что, они не нужны были русскому народу?
Или вот яркий пример. Сибирь никаким буфером не была (оттуда нам никто не угрожал) и мореходностью не привлекала, но разве это лишнее приобретение? Мы знаем, за сколько было продана Аляска, но не помним об этом ежедневно, да и вообще склонны скорее забыть об этом неприятном факте. Продали и продали. А вот пусть-ка ответит мне оголтелый антиимпериалист, национал-анархист, обобщенный храмов-широпаев-хомяков, за сколько следовало бы продать Сибирь, без которой мы не победили бы Гитлера? Есть ли в мире такая цена? И чем такая продажа немедленно обернулась бы для русских? То же и Дальний Восток, прекрасный, как утренняя звезда (я был в Петропавловске-Камчатском и на острове Беринга, видел все сам).
Так нужно ли было имперское строительство русскому народу? Иногда, на мой взгляд, – нет (Польша, Закавказье, Средняя Азия, Аляска, Западная Украина), а иногда – очень даже! Стоило за него платить высокую цену, увеличивая бремя русских народных тягот? Иногда нет, а иногда – стоило!
Надо ли мечтать о повторении русского имперского опыта в будущем? Но это вообще не вопрос теории, а исключительно практический вопрос, зависящий от этнодемографического баланса – и только. Станет русским тесно на своих землях – русский империализм воскреснет сам собою, никого не спросив. А будем вымирать, вырождаться, – так даже и мечтать нельзя сметь ни о какой имперской экспансии, для нас смерти подобной! Свое бы удержать…
Есть и еще один момент, не учитываемый юными широпаевцами. Дело в том, что даже отделив весь пограничный Кавказ, о чем они мечтают, Россия по факту все равно останется империей, поскольку выбрасывать из нее ни Татарстан, ни Башкирию, ни Якутию и т.д. ни одно разумное русское правительство никогда не станет. Хотя бы ради тех русских, что проживают на указанных территориях, но не только.
* * *
Коль скоро наше общество дозрело до обсуждения Русского национального государства, на первый план в повестку дня, естественно, выдвинулся вопрос о его оптимальных границах286. Смею уверить верхоглядов всего мира, что победа русских националистов немедленно обернется:
во-первых, русской ирридентой (объединением всех земель, компактно населенных русскими, включая Белоруссию);
во-вторых, укреплением русской идентичности во всех российских регионах, включая присоединенные, и подавлением национал-сепаратистских движений, в т.ч. в русских регионах;
в-третьих, переходом от федеративного государства к унитарному;
в-четвертых, оптимизацией границ национально-территориальных образований внутри России в соответствии с картой этнического расселения и геополитическими интересами русского народа;
в-пятых, незамедлительным «абортированием» любых территорий, этнополитические угрозы от которых существенно превышают геополитические и экономические выгоды для русских.
Замечу попутно, что хотя не всякий патриот – националист, но всякий националист – патриот. Это аксиома из разряда азбучных.
По всей вероятности, кто-то назовет все это империализмом, но на деле ничего империалистического в этом нет: один сплошной махровый русский национализм. Регенерация Русского национального государства, которое мы имели и которое потеряли в ходе неуемного имперского строительства. Собирание русских земель заново.

Русским – всероссийскую субъектность
Вернемся к теме федерализма, как понимает ее РГС – симулякр русской национал-демократии. Первые подступы к этой теме Храмов сделал публично в статье «Российская Федерация как наследие Ленина – Сталина», опубликованной в ВН № 4. Там, ссылаясь как на высший авторитет все на того же глуповатого Геллнера, он неожиданно объявил, ничтоже сумняшеся, такую резолюцию:
«Главная цель русского национализма как системы убеждений состоит в том, чтобы русские обрели свое политическое существование в виде своих национальных республик (или «штатов») в составе федеративного образвания, построенного на принципах равноправия и демократии, не сверху, а снизу, не из Москвы, а из регионов. На смену нынешнему российскому федерализму, чья основа, заложенная большевиками, осталась не затронутой постсоветскими реформами, должен прийти подлинный федерализм, учитывающий интересы русской нации».
Я чуть со стула не упал, прочитав этот императив-оксюморон. Ибо учет интересов русской нации с федерализмом не совместим категорически. Ни с каким, будь он хоть трижды подлинный. Об этом кричит исторический опыт, причем не только отечественный287. Недаром все русские националисты всегда считали федерализм губительным для России – вспомним хотя бы сочинения Ивана Ильина на эту тему288.
Было желание отреагировать на такой текст в журнале, членом редсовета которого я состою, быстро и резко: то ли написать немедленно отповедь, то ли выйти из состава редсовета, дабы не нести моральную ответственность за подобную ересь. Однако идущая следом, в стык, прямо противоположная по содержанию статья уважаемого мною профессора МГУ Александра Вдовина «Унитаризм против федерализма», по обыкновению глубокая и наполненная фактическим материалом289, меня успокоила, остудила. И я оставил храмовский опус без последствий, если не считать принципиального выступления на редсовете, правда, в отсутствие автора. А зря, как видно, потому что в результате на свет появилась упомянутая брошюра РГС про национал-демократию.
В цитированной статье Храмов не потрудился хоть как-нибудь обосновать свой дикий, неожиданный и ни с чем не сообразный пассаж. Он попытался это сделать в своей новой статье «Советские, россияне, русские… 150 лет назад русские перестали быть холопами, но так и не стали нацией» на сайте «Свободное слово». Там он выдвинул такое требование:
«Дайте русским – как их дали всем остальным народам России – собственные национально-территориальные образования, за которыми будет закреплен их русский национальный статус. Только тогда и состоится признание русской политической нации. Зачем это нужно? А зачем вообще нужны национальные республики? Чтобы защищать “своих”…
А кто сейчас в России защищает русских? Руководство какого субъекта федерации может в случае чего действовать от имени русских и выступить гарантом их прав?..
Ведь никто не знает, сколько просуществуют “россияне”. От “советского народа” ничего не осталось за несколько месяцев. И тогда, в 1991, русских, в отличие от армян или эстонцев, некому было защищать, потому что руководство СССР заранее отказало русским в праве на русские республики в составе Союза. Сейчас важно не допустить повторения той ситуации».
Мы видим, как в этих храмовских построениях ловко мешается правда и ложь, верная посылка и неверные выводы. Но если информация на выходе не адекватна информации на входе, значит, в самом черном ящике – дефект, встроенный туда либо по ошибке, либо с умыслом.
* * *
На самом деле Храмов задел едва ли не главную проблему, стоящую сегодня перед русскими: отсутствие у них субъектности. В мире нет такой инстанции, которая была бы правомочна в отстаивании этнических прав и интересов русского народа. И все попытки разных самодеятельных организаций этим заниматься наталкиваются на отсутствие у них мандата, легитимности. Пусть даже неформальной, как неформальны курултай и меджлис у крымских татар, что не мешает председателю меджлиса Мустафе Джемилеву быть принятым и услышанным не только в Симферополе и Киеве, но и в Москве и Вашингтоне, а также состоять в Организации непредставленных народов и наций («аэродром подскока» к ООН).
Да, нам, русским, чрезвычайно необходимо создать такую инстанцию. Я бы сказал, не обинуясь, что такова наша задача номер один. Проблемой правосубъектности русского народа мы озаботились далеко не вчера. Еще в середине 1990-х в Госдуме при комитете по геополитике работал семинар «Нация и государство» (вел его Андрей Вячеславович Архипов), на котором мы обсуждали, как русским обрести свое полномочное представительство в России и во всем мире, вплоть до ООН. И с тех пор нами делалось немало подходов к теме, о чем Храмов не знает и знать не желает. История вопроса ему не интересна, поскольку вообще история начинается с него, это уж мы поняли.
Вопрос этот – сложнейший, с великим множеством подводных камней, как естественного, так и рукотворного происхождения. Достаточно сказать, что кремлевский запрет на создание партий по национальному признаку, а затем и последовавший в 2003 году запрет на создание национально-культурных автономий для народов, не находящихся «в положении национального меньшинства» были направлены именно против русской правосубъектности, против попытки русских самоорганизоваться. Ведь не объединившихся в свои национальные партии хантов, манси или алеутов боится Кремль, да и у татар, меньшинством не являющихся и даже имеющих свою республику, никто татарскую НКА не отбирает. Сурков с присными совершенно правильно чует, откуда исходит главная угроза антирусской власти России и планомерно отсекает русским все пути легитимации.
Итак, проблема обозначена Храмовым верно. Но, как понимает читатель, предлагаемое Храмовым решение в корне противоречит русским интересам.
Чьи права будет защищать глава какой-нибудь отдельной (удельной!) русской республики, хоть бы Калининградской или Новгородской? Всего русского народа? Как бы не так! В лучшем случае – своего местного электората, который только этого от него ждет и требует. Много ли сегодня тверитяне думают о жителях Приморья или Поморья?!
Как будто в этом наша цель – чтобы с помощью такой политики у нас выкристаллизовались калининградские русские, новгородские русские, тверские, московские и т.д. русские, с сугубо местническим сознанием населения и сугубо сепаратистским сознанием избираемых этим населением элит! Через десять-двадцать лет они уже и называть-то себя русскими не будут, а – как во времена «Слова о полку Игореве»: куряне, владимирцы, новгородцы. Уже сейчас идут поползновения отделить от единого русского целого – поморов, казаков, сибиряков; федерализация а-ля РГС их усугубит стократ… И единого русского самосознания на всем пространстве России не останется и в помине. И тогда уж точно никто не сможет защитить русских в Татарстане, Якутии, Башкирии, не говоря уж о Кавказе: просто некому будет это делать. Да и не захочет никто напрягаться ради каких-то «соседей».
Нет, наша цель – прямо противоположна этому: она в том, чтобы была единая инстанция, защищающая права и интересы каждого русского на каждом квадратном метре всей России, а также в ближнем и дальнем зарубежье. Делегировать эту обязанность в многие десятки рук – раздать по субъектам «русской федерации» – значит обречь ее на бесплодие. В этом нет и малейших сомнений. Не говоря уж о том, что считаться с претензиями, допустим, Твери по защите русских в Приморье или Поморье никто, конечно же, не станет: что такое и где такое эта Тверь? Кто услышит ее голос?
Правда, у меня, когда я выдвигался на пост губернатора Великого Новгорода, была такая мысль: захватить плацдарм в одном отдельно взятом регионе, сосредоточить на нем русские силы, дать им окрепнуть, обрасти инфраструктурой, чтобы потом, захватывая через своих людей из Русского Движения таким же манером один регион за другим, двинуть их на Москву и превратить чужую и чуждую нам Российскую Федерацию – в свое родное Русское национальное государство (унитарное и централизованное, конечно же). Но ведь это же совершенно иная схема, иной подход! Ничего общего с храмовским не имеющий.
Русским нужно свое представительство, бесспорно, но оно может и должно быть исключительно всероссийским, не менее! А еще лучше – трансграничным, с учетом того, что как минимум 10 млн русских живет в дальнем, а еще 20 млн – в ближнем зарубежье. Так и только так правильно ставится вопрос.
Кстати, еще пустячок: не знаю, как у Храмова, а у меня предки холопами не были: ни поморы Усть-Ваги, ни казаки Дона, ни потомственные москвичи. Такое отношение к русскому народу у юного человека, претендующего на национальное представительство, мне – не нравится. А вам, читатель?

3. ЧЕРНЫЙ ЯЩИК АЛЕКСАНДРА ХРАМОВА –
АФФЕКТЫ И ДЕФЕКТЫ
Вот теперь, наконец, мы и подошли к пресловутой брошюре. Что же пишет в ней юное дарование Александр Храмов? Мало хорошего. Для удобства читателей разобью по пунктам свой анализ.
А. Ничего странного не вижу в том, что к брошюре взят убийственный эпиграф из сочинений Владимира Сорокина, стяжавшего себе славу литературного копрофага и лилипута, взбунтовавшегося от сознания собственного ничтожества против Гулливера – русской культуры, а потому старательно подгрызающего поджилки у нее на пятках. Этот эпиграф – квинтэссенция того мертвящего нигилизма, который составляет самую суть «творчества» сего эпигона навыворот:
«Что с Россией будет? – Будет ничего».
Не знаю, о чем думал Храмов, давая такой настрой читателям, но вообще-то после такого основной текст и читать-то не хочется. Зачем? Если Россию и впрямь ждет какая-то черная дыра, тотальная энтропия, то лучше, как говорят в народе, просто «усраться и не жить». Но, повторюсь, ничего странного в этом выборе я не вижу, ведь подобное тянется к подобному: рецептура храмовской брошюры – это и есть путь в черную дыру.
Взять себе эпиграф из Сорокина – все равно что помазать собственные ворота дегтем или еще чем похуже: заходите, гости дорогие!
Б. Неудачный литературный ориентир вскоре дополняется неудачным ориентиром политическим. На вопрос «Кто такие русские национал-демократы? Кто вас поддерживает?» Храмов дает ответ: «Мы – молодое поколение неравнодушных людей, которое задалось простым вопросом: почему у русской нации нет того, что есть у остальных европейских народов?». И разъясняет: «Большинство из нас – студенты, аспиранты, офисные работники. Они же – наша целевая аудитория… всем им хочется западной свободы и европейского комфорта».
Ориентация на Европу как на общественный идеал: что может быть неудачнее и ошибочнее для рождающейся русской нации – сегодня, когда омерзительная суть европейской экзистенции стала, наконец, доступна русскому обозревателю не со страниц коммунистической «Правды», а непосредственно, на улицах и стогнах? За последние десять лет я уже около 40 раз побывал в основных европейских столицах. Мне этого хватило, чтобы полностью солидаризоваться с позицией Патрика Бьюкенена, Гийома Фая, Дэвида Дюка и многих других современных пророков западного общества290, ушибленных очевидным фактом его безнадежной гибели. То, о чем сто лет назад предупреждал Освальд Шпенглер, сбылось с трагическим перехлестом, о чем свидетельствуют не только книги названных авторов, но, прежде всего, наши собственные глаза.
Вот только один факт. По расчетам ООН, европеоиды, составлявшие в середине ХХ века 30% населения земного шара, к середине XXI будут составлять всего 15%. Это стремительно вырождающаяся, дегенерирующая по всем направлениям общность (один из ярких симптомов – полное творческое бесплодие в культуре, начиная с 1960-х). И виновата в этом исключительно внутренняя порочность, дефективность современного европейского менталитета, испорченного той самой жаждой «свободы и комфорта», которою Храмов хвалится как доблестью. В то самое время как европейские народы в целом валятся в тартарары, весьма многие люди Запада персонально вполне благополучны в полном соответствии с храмовским идеалом и равнодушно наблюдают собственную гибель.
Не знаю, частый ли гость в Европе наш автор, но его восхищение Западом я не могу трактовать иначе, как атавизм советского диссидента. Конкретно – Хомякова и/или Широпаева, от которых, как видно, Храмов этим и заразился: с кем поведешься, от того и наберешься. А то, может, он проехался по туристической визе, полюбовался красотами Парижа и Рима (красоты Лондона под большим вопросом, кроме Трафальгарской площади и района Вестминстера, а Берлин и вовсе архитектурная помойка и казарма). Что ж, свобода и комфорт со стороны выглядят привлекательно: быть гостем в Европе, бесспорно, очень хорошо, ведь она сегодня вся – для гостей, званых и незваных. Но… не для хозяев!
Лучше бы Храмов потеснее общался с французскими, английскими, немецкими, американскими интеллектуалами, как это делаю я и мои соратники Анатолий Иванов, Павел Тулаев, Владимир Авдеев и другие, – поменьше бы оставалось иллюзий. Глядишь, и понял бы, насколько глубоко и бесповоротно отравлено ядом разложения все внешнее европейское благополучие. Понял бы, что европейцы самоуничтожаются, продав свое первородство за чечевичную похлебку – сиречь свой расовый приоритет за пошлый комфорт и свободу… деструктивного, асоциального индивидуализма. И не стал бы нам, и без того несчастливым нынче, прочить такое будущее.
Само собой, я отношу лишь к младенческому состоянию ума автора брошюры его убеждение, что «русские – это такой же европейский народ, как и все остальные. Мы не больше отличаемся от поляков и французов, чем они отличаются друг от друга». Но достаточно просто поставить рядом Нотр Дам де Пари и киевский (новгородский) собор Святой Софии или храм Василия Блаженного, чтобы идиотизм данной максимы стал очевиден даже слепому. Не развиваю данный сюжет, надеясь вернуться к нему в отдельном тексте291.
В. Философская и методологическая основа брошюры Храмова также гнилая. Она стоит на ненадежном фундаменте ложных терминов и понятий, позаимствованных у западных обществоведов.
К примеру, на вопрос: «Что такое национальное государство?» – он отвечает прямо по Геллнеру и его единомышленникам: «Совпадение нации и государства – базовый принцип цивилизованного мира. Национальное государство – это государство, которому соответствует только одна нация, поэтому быть гражданином национального государства – это значит быть членом нации».
Иными словами, он определяет нацию через гражданство, как совокупность граждан; и это – биолог! Кроме всего прочего, он впадает в порочный круг, определяя гражданство через нацию, а нацию тут же, с места не сходя, – через гражданство. Что творится в голове у юного дарования! Впрочем, он этого даже не замечает.
Мною было потрачено много сил и времени на выяснение вопроса о природе этноса, нации и национального государства. Чтобы не повторяться, просто отсылаю читателя к своим текстам292. Здесь только скажу, что мы с Храмовым находимся в параллельных мирах и шанса пересечься и заговорить на одном языке у нас нет. Я глубоко убежден при этом, что его мир – фантомен, фиктивен и потому дефективен.
Но полемизировать с Храмовым по данному поводу бессмысленно, хотя бы потому, что это не его личная точка зрения. Просто он, как уже было отмечено вначале, начитался дутых авторитетов западной псевдонауки и перенял у них терминологию и аксиоматику, пропитался ими. Спорить надо не с ним, а с этими «хозяевами дискурса», что я и обещаю читателю в ближайшее время.
Храмов не раз попадает впросак, встав на зыбкую почву невразумительной западной социологии. К примеру, он с наивной доверчивостью транслирует:
«Национальное государство не делает различий между своими гражданами (хотя само гражданство получить бывает непросто), в том числе по этническому признаку. Напротив, всем гражданам оно предлагает только одну, общеобязательную модель поведения – принадлежность к единой нации, к ее ценностям и культуре. Например, быть гражданином Франции – значит быть французом, даже если твои предки жили в Венгрии (как у нынешнего президента Николя Саркози) или в Армении (как у бывшего французского премьер-министра Эдуарда Балладюра). Если же ты хочешь оставаться венгром – переезжай в Венгрию и говори там по-венгерски, хочешь носить хиджаб – уезжай в Алжир. В национальном государстве все граждане равны…».
Но уродливость французской концепции нации настолько очевидно проявляется в жизни, что только совсем не дружащий с головой человек станет рекомендовать ее в качестве образца для других. И тот плачевный и постыдный факт, что на французский престол сел ныне – впервые в истории! – еврей, да еще венгерский, кричит об этом, может быть, громче всего. Национальным французское государство (как и США) является разве только в умах горе-теоретиков. А вот попробовал бы Храмов публично проповедовать данный абзац в подлинно национальном государстве Израиль! (Можете себе представить, чтобы президентом Израиля стал бы нееврей или хотя бы полукровка?!) Его в лучшем случае бы высмеяли, в худшем – закидали камнями.
Храмов продолжает: «Национальное государство, именно в силу того, что оно национальное, вправе потребовать входной билет, исходя из соображений национальной солидарности и ценностей национальной культуры. Если ты этнический немец или еврей – ты получишь гражданство Германии или Израиля».
Но надо же ясно понимать: быть этническим евреем или немцем – это одно, а исповедовать национальную солидарность или ценности культуры – это совсем другое: объективное vs субъективное. Храмов этого показательно не понимает.
И так далее.
Г. Противоречивость и алогичность – вообще характерная черта Храмова. Так, он вроде бы критикует известного вельможного русофоба Валерия Тишкова, по недоразумению возглавляющего Институт этнологии и антропологии РАН, за неуемную пропаганду концепции «российской нации», каковая, по словам Храмова, «придумана исключительно для того, чтобы не допустить разговора о правах подлинной, русской нации».
Но чем он обосновывает свою критику? Да только «наличием в составе РФ национальных республик – Татарстана, Бурятии, Ингушетии и других (всего 21)». Словно бы стоит только упразднить национально-территориальные образования в составе России – и не станет никаких препятствий для возникновения пресловутой единой «российской нации». Или сделать еще проще: переименовать татар, башкир, ингушей в русских и получить в итоге «русскую нацию» – для аналогии Храмов приводит румын и итальянцев, чье самоназвание игнорирует инкорпорированные этнические меньшинства293. А Тишков и с ним президент Медведев, стало быть, всего лишь забегают вперед, будучи правы по сути, поскольку на самом деле никакой «подлинной русской нации» нет и быть не может. Вот ужо дайте только упразднить национальные республики да назвать наше общее гражданство не «российским», а «русским» – и все граждане сразу станут русскими, и будет у нас отличная русская нация, не хуже румынской или итальянской…
Бред? О, да! Еще какой!
Или вот еще противоречие. Храмов утверждает, не утруждая себя доказательствами: «Современная нация строится вокруг литературного языка, индивидуального самосознания, капиталистических отношений и народного представительства, а не вокруг пещеры, в которой спаривались наши гипотетические предки из числа древних и давно исчезнувших племен».
Таким образом, важнейший для любого этноса (и нации как особой фазы этнического развития в том числе) признак биологической общности происхождения Храмовым отметается с порога. Но тут же он примечает: «Любая нация строится вокруг этнокультурного ядра, поэтому границы любого национального государства четко обозначены и не могут расширяться бесконечно. Германия не может перенести границу на Восток, потому что там живут поляки, и не может перенести границу на Запад, потому что там живут французы».
Где же логика? Ведь по Храмову выходит, что достаточно включить поляков или французов в состав Германии (т.е. именно «перенести границу»), дать им германское гражданство да научить немецкому языку – так они сразу же и станут немцами! Чего проще!
Вот на таких примерах как раз и видна вся фальшивость концепции нации как согражданства. Ты хоть какое полякам и французам гражданство дай, а немцами они не станут: происхождение не то, биология не та, генетика294. Как не стали немцами чехи, много веков проведшие под немецким владычеством, имевшие немецкое (австрийское) гражданство и еще сто лет назад говорившие по-немецки больше и лучше, чем по-чешски.
Недаром даже название одной и той же территории варьирует в зависимости от того, кто его произносит, немец или француз: Эльзас или Лотарингия. И, хотя гражданство населяющих эту область людей менялось не один раз, немцы оставались немцами, а французы – французами.
Для того, чтобы поляка или француза превратить в немца, как это было сделано со многими славянскими племенами, начиная с пруссов, их надо ассимилировать биологически, растворить в немецкой генетике, а вовсе не поменять им гражданство.
Этническое единство первично по отношению к языковому и культурному и не зависит от территориальности, экономических связей или подданства.
Азбука… Но Храмов ее не проходил.

Энциклопедия ошибок
Можно долго было бы перечислять нелепости и противоречия храмовского текста, но достаточно будет остановиться на одном, «коронном». Храмов пишет, солидно до невозможности, просто непререкаемо:
«Принадлежность к русской нации определяется (1) происхождением (подавляющее число русских – потомки славянского населения Восточно-Европейской равнины и всех, кого оно ассимилировало), (2) самоидентификацией (кто-то, имея одну польскую бабушку, будет считать себя поляком, кто-то, имея одну русскую бабушку, будет считать себя русским), (3) знанием русского языка и культуры (в том виде, как они были выработаны в XIX-XX в.), (4) лояльностью институтам русского национального государства и наличием его гражданства. Примерно такие же критерии работают и в отношении любой другой современной нации. Все они действуют комплексно: ни один из них не является определяющим сам по себе, даже происхождение (потомок русских эмигрантов может принять французскую культуру, считать себя французом и быть им), а несоответствие какому-либо из этих критериев не всегда является непреодолимым препятствием для интеграции в нацию. Русские дворяне первой половины XIX века писали и говорили по-французски (выпадает критерий 3)295, но связывали свою судьбу с русской нацией. Философ Федор Степун, этнический немец (выпадает критерий 1), был деятелем русской культуры и считал себя русским. Отказывать им в принадлежности к русской нации было бы абсурдно296.
Пока у русских нет собственного государства, в определении того, кого считать русским, неизбежно будет преобладать этнокультурная составляющая, т.е. первые три критерия. Когда же оно будет создано, прибавится и гражданская составляющая (четвертый критерий): любой человек, имеющий гражданство русского государства, сможет причислять себя к русской нации».
Вот обрадовал, ей-ей! Не знаю, правда, кого больше: нерусских жителей России, вовсе не жаждущих записаться в русские, – или русских людей, которым до тошноты осточертело, когда всяческая нерусь бьет себя в грудь: «мы-де русские!» и берет на себя наглость вещать от имени русского народа. Да еще и диктовать нам, русским по всем корням, кого считать русскими, а кого нет.
Правда, доныне это чаще делалось на том основании, что имярек-де православный, а Храмов нам сулит еще и такое основание, как гражданство. Настойчиво пытаясь определить феномен (этнос) через эпифеномен, что невозможно по определению. И не понимая, что на территории России группа этнических русских, то есть русских по биологическому происхождению, в любом случае останется в составе какого угодно гражданства, а коли так – то она неизбежно потребует: 1) своего выделения по данному критерию и 2) самоопределения. И если при этом этноним «русские» эта группа сумеет сохранить для себя, то смириться с тем, что им пользуется еще кто-то иной, – не сможет никогда.
Покрывать одним этнонимом этнически разные группы – неприемлемо, это вопиющее нарушение элементарной логики, недопустимое для научно мыслящего индивида. Равно как использование неформальных критериев при определении социальной группы (в данном случае народа).
Я столько лет, с 1995 года, бился, устно и письменно, против изложенной Храмовым точки зрения, что, право, намозолил себе язык и пальцы. Повторять все аргументы против я просто устал. Желающие могут найти всю историю вопроса и все нюансы темы в соответствующих источниках297.
Могу сказать здесь лишь, что точка зрения русских националистов лежит в диапазоне между высказыванием русского историка и идеолога Виктора Острецова: «Русский – это прежде всего тот, кто рожден от русских папы и мамы, получил русское воспитание, причисляет себя к русскому народу и действует в его интересах» – и формулировкой автора этих строк, содержащейся в материале, озаглавленном «Credo»: «В идеале русский человек – это тот, кто имеет по всем линиям только русских предков во всех обозримых поколениях, для которого при этом родным языком является русский, родная культура представлена исключительно произведениями русской национальной традиции в литературе и искусстве, родной историей воспринимается исключительно история русского народа, а многочисленные враги русского народа оцениваются как личные враги».
Понятно, что идеал – он и есть идеал, абстракция, в жизни приходится иногда допускать от него небольшие отступления по отдельным критериям, но эталон при этом должен оставаться эталоном.
Столкновение позиций было выражено мною в статье «Национализм как он есть», опубликованной Виталием Третьяковым в журнале «Политический класс», где я писал:
«Национализм – любовь к своему народу. Но что такое “свой русский народ”, “русские” с точки зрения социологии? Сравним два варианта ответа.
Первый. Русские – это русские по крови, по происхождению (ответ этнических националистов).
Второй. Русские – это русские плюс разнообразные нерусские, но не скопом (например, все русские плюс все нганасаны и тофалары), а выборочно, то есть все русские плюс некоторые нганасаны и тофалары, обладающие “начатками русской культуры и считающие себя русскими” (ответ неэтнических националистов). Таким образом, ворота в русский этнос открываются для всех желающих, этнос теряет свои этнические границы, а вместе с ними теряет и себя, так как по достижении некоей критической точки вполне может оказаться уже так, что “русские – это разнообразные нерусские (считающие себя русскими) плюс некоторые русские, подтвердившие свою русскую ментальность”. Как и перед кем придется русским подтверждать свою русскую ментальность? Запросто может получиться, что комиссия подберется сплошь из нерусских, но прошедших тест на цивилизационную русскость. И тогда “русский татарин”, “русский еврей”, “русский чеченец”, “русский украинец” и “русский армянин” будут сообща решать голосованием, достоин ли звания русского я, у которого все бабки и деды русского происхождения. Унизительный абсурд? Разумеется! Еще какой! Но ничем, кроме абсурда, неэтнический подход к этничности и не может окончиться.
Сколько русских проживает в России? Каков их удельный вес? Мы не сможем ответить на эти простейшие вопросы, поскольку никогда не сумеем заглянуть в душу каждому тофалару или алеуту, или русскому, чтобы удостовериться в наличии “начатков русской культуры”. И в чем должны выражаться эти “начатки”? В любви к селедке и винегрету под водочку (эдак все алеуты русские)? В знании Пушкина и Даля (эдак мы и существенную часть урожденных русских отсеем)? Кто и как удостоверит наличие этих “начатков”? Кто и как будет определять и устанавливать такую принадлежность? Кто подтвердит, что данный чеченец – на самом деле уже русский, а его брат – пока еще нет? Экзаменационная комиссия, особый комитет, паспортистка в милиции или некое доверенное лицо? Как будет доказываться и чем будет подтверждаться эта принадлежность? Письменным заявлением? Аттестатом? Справкой из ДЭЗа? О, идиотизм неизреченный, злостный!».
Позднее критику неэтнического национализма, которому с юношеским максимализмом предался Храмов, я продолжил, критически анализируя коллективный труд «Русская доктрина» (см. в моей книге «Уклоны, загибы и задвиги в Русском движении», приглашаю читателя ознакомиться с нею). Процитирую только один фрагмент:
«Дают вам шкатулку с секретом, сверху надпись: “Русский Народ”. Открываете – а там Махнач и Фролов, Леонтьев и Малер, Хазанов и Жванецкий, Жириновский и Явлинский, Чубайс и Гайдар, Хакамада и Елена Ханга, и Минтимер Шаймиев, и Рамзан Кадыров и прочие, и прочие, и прочие в том же духе. И все кричат, пищат: “Мы русские! Мы за Россию! Люби нас! Принимай в свой дом! Защищай! Угощай!”. Дурдом? О, да! Нормальным людям это видно сразу, но авторы РД не видят того в упор.
Я люблю свой русский народ и мне совсем не все равно, русский ли он на самом деле или мне подсовывают вместо него суррогат, подделку, слепленную из иного этнического материала, которую я любить не хочу. Как я могу по-родственному любить то, что мне не родное? Русским ведь нельзя стать, им можно только родиться».
Не правда ли, цитата кстати?
Что же до лично Храмова, то после таких его формулировочек возникает лишь естественное желание поинтересоваться этническим происхождением его собственных бабушек и дедушек, поскольку глубокие сомнения в их русскости возникают по ходу чтения сами собой.
Какова же общая оценка брошюры Храмова о русской национал-демократии?
Перед нами – энциклопедия образцовой беспардонной бредятины на тему русского национализма, словно специально подобранная на задворках мировой и отечественной общественной мысли. И с чудовищным апломбом выдаваемая запоследнее слово русской националистической теории.

Федерализм? Нет, национал-анархизм!
Вот мы и дошли до темы федерализма. Каким должно быть Русское национальное государство: унитарным, как думаю я и мои единомышленники, или федеративным, как полагает юный Александр Храмов (его учителя, Хомяков с Широпаевым, предпочли бы, конечно, сразу конфедерацию, но она и так будет неизбежным последствием федеративности, только чуть позже)?
Храмов пытается опорочить унитарное устройство и возвеличить федеративное, но делает это бесконечно неубедительно. Пройдемся по его аргументам.
* * *
А. Свою атаку против централизованного государства Храмов начинает с уверения: «Управлять территориями от Калининграда до Владивостока из единого центра – это утопия». Он никак не объясняет свой тезис, просто ссылается на опыт Австралии и Канады, которые, якобы, «сопоставимы с Россией по расстояниям» (о том, что они не сопоставимы ни по количеству и качеству населения, ни по принципам экономики и политики, ни по истории, менталитету и традициям, он умалчивает).
Надо ли напоминать, что в течение семидесяти советских, особенно сталинских, лет управляемость всего огромного СССР (куда больше нынешней кургузой России) была на порядки выше, чем в любой другой стране мира, мобилизационные возможности нашей страны были вне всяких сравнений по любым критериям? Мы были самой управляемой страной всех времен и народов. Для Сталина, Хрущева, Брежнева и даже Горбачева управление «территориями от Калининграда до Владивостока из единого центра» – это была вовсе не утопия, а самая что ни на есть повседневная реальность. И страна при этом росла богатырским ростом. И росла бы и дальше, если бы Брежнев не проспал этот рост, а Горбачев вначале не злоупотребил, глупо и нагло, этой управляемостью, а потом собственными руками не разрушил ее гениальный механизм – партократию. После чего все как раз и рухнуло и вообще перестало управляться. Как из центра, так и на местах.
«Унитарное государство годится для Эстонии или Чехии (но даже Франция для него уже великовата), но не для таких крупных пространств», – пишет юное дарование. Пусть бы он рассказал это нынешним весьма централизованным китайцам298, сравнение с которыми для нас куда актуальнее, нежели с Австралией и Канадой.
Но еще и еще раз подчеркну: для того, чтобы эффективно управлять такой огромной территорией, нужна особая система управления. Нужен особый – гибкий, всепроникающий, безотказный – механизм, который один только в состоянии поставить под контроль бюрократию, олигархию и региональных бонз, наполнить бюджет и фонды, наладить более-менее справедливое распределение общественных богатств, спланировать развитие нации и страны. А именно: партократия, гениально изобретенная именно в нашей стране299. Что мы и видим в том же Китае.
В наших условиях, попросту говоря, нужна власть всероссийской Русской Партии, как бы она ни называлась.
Но это Храмову в голову не приходит, да и придти, видимо, не может.
Б. Храмов продолжает атаку:
«Сейчас в составе Российской Федерации насчитывается 83 субъекта, за вычетом национальных республик – 62. Это умышленно избыточное число: маленькими регионами легче командовать из Москвы.
В русском государстве – путем объединения ряда существующих российских регионов будет создан ряд более крупных русских федеральных земель/штатов/республик (назвать можно как угодно). Едва ли их число превысит два десятка. Границы, порядок и цели объединения должно определить само население путем референдумов (необходимо учитывать мнение не только населения областей и краев в целом, но и населения отдельных районов)».
Здесь мы имеем, по уже ставшей привычной храмовской схеме, верную посылку и неверный вывод.
Безусловно, маленькими регионами управлять из центра легче: проще управиться со ста баронами, чем с двумя десятками герцогов. Но ведь это и хорошо! В этом – благо для страны в целом (последний яркий пример, демонстрирующий сказанное, – расправа кардиналов Ришелье и Мазарини с фрондой, истерзавшей, обескровившей и разорившей Францию за полвека феодального своеволия, игры алчности и честолюбий баронов, герцогов и даже принцев крови; величие этой страны, наставшее в результате укрощения фрондеров – сравним их с региональными элитами России – хороший аргумент против храмовских идеек300).
Вовсе не укрупнять (ничего хорошего из создания семи округов в России, кстати, не произошло), а напротив, разукрупнять такие регионы, как Якутия, Башкирия и Татарстан, предстоит русскому правительству, преследующему национальный русский интерес.
Храмов же предлагает все строго наоборот, как, кстати, и Юргенс с Медведевым, чтобы максимально затруднить единое управление. Враги народа, включая названных, должны быть ему весьма благодарны за такие рекомендации. Уже сейчас наши мобилизационные возможности вполне ничтожны по сравнению с тем, что было хотя бы четверть века назад. Но им этого мало, они требуют от послушного российского правительства – добить всякую управляемость нашей страной. Ну, и Храмов им подпевает дискантом – куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
В. Храмов дает конкретные рекомендации по обеспечению своеволия регионов.
В частности, пишет умилительнейшую чепуху: «Русские регионы смогут соревноваться между собой и в защите русских за границами русского государства: кто создаст более благоприятные условия для репатриации этнических русских, кто больше вложится в русские национально-культурные объединения».
Пройдя губернаторские выборы от звонка до звонка, я прекрасно представляю себе, что выскажет местный электорат тому кандидату, который пообещает из местного бюджета выделять средства куда-то вовне, вместо того, чтобы тратить на тот самый электорат! До финиша такой кандидат не дотянет – это сто процентов. А если на это пойдет действующий губернатор – не видать ему второго срока. В ходе избирательной кампании я русскую тему вообще не акцентировал (это за меня делали мои конкуренты и враги), понимая, что электорат озабочен насущным, а на русский вопрос ему в массе наплевать301. Степень общерусской солидарности в провинции наш юноша явно преувеличивает. Лавры Манилова, как видно, спать Храмову не дают…
Не знаю, почему Храмову пригрезилось, будто руководители русских регионов будут больше озабочены русским вопросом, да еще в масштабах всей России (не говоря о своем регионе), чем это сегодня демонстрируют Путин с Медведевым. Разве, скажем, династия Рахимовых так уж выражала интересы башкир? И разве вот это не маниловщина чистой воды: «Если некоторые национальные образования (например, Татарстан, Башкортостан и пр.) по итогам голосования будут сохранены и станут пользоваться большой автономией в рамках федерации, то за судьбу русского населения там не стоит беспокоиться. Руководство соседних крупных русских федеральных земель в случае необходимости найдет экономические и политические рычаги давления, чтобы защитить права и интересы русских». С какой стати? Зачем им лишние неприятности и хлопоты? И какие же это рычаги? Весьма глупое предположение! Что, небогатая Саратовская русская республика начнет войну с богатым Татарстаном? Промышленная Свердловская – с нефтеносной Башкирией? Или блокаду им объявят? Нет слов!
Храмов, однако, продолжает мечтать, да еще как изысканно: «Возможно, в русском государстве будут более консервативные и более либеральные земли: где-то будут запрещены аборты, а где-то разрешены однополые браки. Желающие смогут перебраться в тот регион, законы которого им по душе». Интересно, где же обнаружится наш мечтатель сам в этом случае? И какая из русских областей в итоге окажется в роли заказника гомосексуалистов того или иного пола? Что-то я не припомню, чтобы еще кто-либо из русских националистов когда-либо выражал подобные чаяния302. Вот оказия! С чего бы? Только тогда уж, надо полагать, такой союз земель быстренько заслужит в народе прозвание «Педерации». Или, с учетом неуемного стремления в Европу, – «Педерляндии».
Российским региональным ослам Храмов предлагает – и это мудро с его стороны – морковку: бюджетную автономию. Чтобы регионы сами распоряжались своими доходами: «Там, где деньги зарабатываются, они должны и тратиться (исключение составляют расходы на общенациональные нужды, такие, как оборона)». Лакомо! Особенно для местных баронов и герцогов, которые получат вожделенную возможность дербанить то, что сегодня отнимает центр на общие нужды.
Надо ли объяснять, что из этого выйдет? Люди моего поколения отлично помнят, что распад Советского Союза начался именно с этого: когда республики стали требовать и добиваться в первую очередь перевода на хозрасчет. А раньше всех до этого додумались прибалты, понимавшие, что путь к независимости начинается с финансов. Литовец Снечкус первым сумел добиться, что часть выплат центру стала оставаться в Литовской СССР, за ним в очередь стали строиться другие… Чем кончилось – известно.
Но в данном случае встанет вопрос о разрыве уже не с нацменами, а внутри русского пространства. Вместо укрепления единства русского народа за счет совместного потребления всеми русскими во всей России доходов от российских недр (рассредоточенных по всей территории крайне неравномерно) или предприятий, строившихся в отдельных регионах за общенациональный счет при Советской власти (как тот же КАМАЗ), произойдет стремительная имущественная поляризация регионов, которая повлечет за собой буквально переселение народов и, как следствие, перенаселение одних и запустение других областей. Это в первом приближении, не говоря о многом прочем негативе.
Храмов даже наглядно показывает, как это будет:
«Татарстану была предоставлена значительная автономия и право распоряжаться доходами от добываемой на территории республики нефти. Сибиряки надеются, что, став отдельной “национальностью”, они смогут добиться чего-то подобного. Выход тут только один – предоставить жителям Сибири автономию в статусе русских федеральных земель, что и предлагают национал-демократы. Русское национальное государство – это то государство, в котором русские смогут реализовывать свои права на самоуправление и достойную жизнь, не записываясь при этом в татар, сибиряков или чеченцев».
В переводе на русский язык это означает, что без сибирских богатств сразу останутся все остальные, несибирские, русские. Спасибо! И за это погиб Ермак? И о таком «приращении России Сибирью» мечтал Ломоносов? Без чеченской и ингушской нефти мы все и так уже остались: с 1991 г. они не дали ни копейки в российский бюджет. Да и Татарстан явно не помнит, на чьи денежки КАМАЗ строился. Только Сибири в этом ряду нам не хватало. Но дай храмовым волю – и с Сибирью будет то же…
Храмов грозится: «Русская национально-демократическая революция сокрушит грабительскую российскую вертикаль власти. Русское национальное государство будет строиться как федерация русских земель, связанных отношениями партнерства, равноправия и справедливости». Примерный идеализм, хоть на выставку!
Но мы будем надеяться, что вертикаль власти устоит, иначе никакого партнерства, равноправия и справедливости (в наших условиях они могут быть только вынужденными, как показано выше) не будет и в помине, а будет просто хаос и крах всей экономики.
Г. Иногда рецепты Храмова скрыто комичны по своей сути, чего автор не замечает. Он, например, пишет:
«Нужен не перенос столицы, а децентрализация и передача полномочий в регионы. Центром притяжения для всей страны не должен быть один-единственный город со столичными функциями, который высасывает из страны финансовые и человеческие ресурсы. Если такая столица-пылесос будет расположена не Москве, а, например, в Новосибирске, ситуация не улучшится. Нужен не один, а 15-20 (по числу русских федеральных земель) центров притяжения и развития».
Вместо одного пылесоса будет двадцать! Класс! Вот-то пылесосное сословие возликует!
Но ликовать придется недолго, поскольку единое государство в этих условиях быстро развалится, не имея возможности содержать общероссийские институты, армию и флот в том числе. А уж тут к нам явятся такие новые хозяева, что пылесосы быстренько перейдут из русских рук – в совсем другие. Собственно, Медведев этим уже озаботился, когда провозгласил уход государства из крупных предприятий и добывающих отраслей (нет сомнений, что акции, принадлежащие сегодня России, перейдут в руки заморских покупателей). Но, конечно, с отдельными «самостоятельными» регионами проделать эту операцию будет еще проще.
Комедия Храмова сильно отдает трагедией, не правда ли?
Д. Вновь, в который раз, отмечаю странное устройство черного ящика (сиречь, мозга) Храмова: из верной посылки делается неверный вывод.
Вот он пишет, совершенно справедливо: «Российская Федерация, правопреемница СССР, унаследовала от него систему ассиметричного (по отношению к русским) федерализма. Разумеется, русская демократическая революция покончит с этой ситуацией».
Все так, готов подписаться!
Но как Храмов предлагает покончить с противоестественным положением? Да только так, что эта противоестественность возводится в энную степень. Вы думаете, он предлагает отменить вообще ненужный русским принцип федерализма вкупе с национально-территориальными образованиями? Как бы не так! Пожалте:
«Каждая федеральная земля, образованная из существующих ныне краев и областей (их в составе РФ 63), будет наделена русским национальным статусом и войдет в состав русского государства как его неотъемлемая часть. Фактически это и будут те русские республики, которых советская и российская власть так и не дали русским».
Шестьдесят три (!) русских государства вместо одного! Да о таком и Гитлер не смел мечтать, хотя нечто подобное и пропагандировали его лучшие министры!
* * *
Удивительно, как начав с сетования на трудности управления такой большой страной Россией, Храмов пришел к последовательному изложению мер, непременно сделающих это управление уже совершенно невозможным в принципе!
Иными словами, перед нами никакой не федерализм и никакая не демократия, а чистейшей воды анархизм.
В полном соответствии с внутренней логикой дискурса.
Что и требовалось доказать.

О русском сепаратизме
У того учения, которое РГС распространяет под видом национал-демократии, есть (помимо национал-анархизма) вполне устоявшееся наименование: русский сепаратизм. Храмов – не один в поле воин и даже не зачинатель, и не корифей (пока) движения русских сепаратистов, украшенного именами Петра Хомякова, Алексея Широпаева, Ильи Лазаренко, Вадима Штепы и др.
Интересующихся отсылаю к замечательной и неизменно актуальной статье Андрея Борцова «Русский сепаратизм» http://warrax.net/89/separatism.html, детально раскрывающей всю суть и подноготную этого движения. А чтобы проиллюстрировать сказанное, даю подборку фактов из названной статьи, ярко рисующих в целом то направление, к которому примкнули РГС и Александр Храмов лично. И куда они своими силенками пытаются контрабандно подтянуть национал-демократию.
Если вас, читатель, стошнит, – виноват не я, а Храмов и Кº; если не стошнит – виноваты вы сами.
«В Петербурге существует движение “Ингерманландия”, выступающее за независимость города. Отрывок из декларации: “Мы объявляем о начале строительства нового общества, основанного на принципах Декларации прав человека и свободной экономики. Мы призываем всех, кто неравнодушен к судьбе Санкт-Петербурга и области, к судьбе своих детей и внуков, всех, кто разделяет наши взгляды, присоединяться к нашей созидательной деятельности. Работа предстоит большая и тяжелая, но время выбрало нас. Вместе – победим! Да здравствует вольный Санкт-Петербург! Да здравствует независимая Ингерманландия! За вашу и нашу свободу!”
Выглядит, конечно, смешно. Однако в свое время так же смешно, дико и нелепо выглядела возможность отделения от России Украины и Белоруссии.
Вот еще лозунги сепаратистов, так сказать, с других мест: “Köenigsberg – вместо Калининграда! Tilsit – вместо Советска! Rauschen – вместо Светлогорска! Демократия – вместо сатрапии! Буржуазные Ценности – вместо ордынского “Третьего Пути”! ЕС – вместо СНГ!»…
Еще объединение сепаратистов: “Сообщество создано с целью популяризации сепаратистских устремлений среди граждан Кенигсбергской Губернии. Начинать демонтаж Эрефии – удобнее всего именно отсюда. Freies Ostpreussen – Свободная Восточная Пруссия”.
В Калининграде существует даже некая “Балтийская республиканская партия”, выступающая за отделение от РФ.
Существует проект создания некоей “Казачьей республики”:
“27 августа 2005 года в городе Челябинске сформирован Организационный комитет по созданию и государственной регистрации Федеральной Казацкой Национально-Культурной Автономии (ФКНКА). Оргкомитет возглавил атаман Исетского казацкого войска М.Н. Лонщаков. Статус этнической общности и организационная структура национально-культурных автономий в сочетании с законодательством о реабилитации репрессированных народов позволит казакам получить доступ к бюджетам всех уровней и независимость от местных и московских чиновников.
И если в обозримом будущем Россия останется Федерацией, то казацкий народ обязан добиться признания своего законного права на национальное самоопределение сначала – в рамках реального казацкого местного самоуправления в местах их (казаков) традиционного компактного проживания, а в перспективе – восстановив, как минимум, казацкую национально- территориальную автономию, либо образовав в установленном законом порядке самостоятельный субъект Федерации – казачью республику”.
Я, между прочим, сам казак по происхождению (Хоперский округ), и прекрасно знаю, что казаки всегда отделяли себя от “мужиков” (обычных крестьян) на бытовом уровне, но при этом никогда не отделяли себя от русского народа в целом. А тут, отказывается, “этническая общность” появилась.
А вот лидер хит-парада: манифест “Свободная Тверь”:
“Древняя история нашего города неразрывно связана с доблестным сопротивлением, которое он долгое время оказывал москальским захватчикам.
...Огнем и железом была создана русская народность, предназначенная удерживать людей в подчинении москальского престола. ...
И вот уже Тверь (точнее – Тверской одномандатный округ №173) представляет в Государственной думе москаль из Академии МВД Владимир Васильев, причастный к жестокому уничтожению чеченских юношей и девушек вместе с заложниками в “Норд-осте”...
Довольно! Мы – не русские! Мы – тверичи – русского и украинского, татарского и башкирского, карельского, конголезского и сирийского происхождения. Мы не против жить в союзе с соседями, но хотим свободно договариваться об условиях этого союза, а не принимать диктат державного центра.
Программа-минимум: восстановление права Тверской области на избрание губернатора – из числа тверичей, а не заезжих варягов; повышение федерального статуса области до того, каким располагают республики в составе РФ.
Программа-максимум: выход Тверского края из сформированной насильственным образом Российской Федерации и создание нового, равноправного и свободного союза с теми регионами, которые этого пожелают.
Нет – империи! Даешь соединенные штаты России!”
Кстати, о Соединенных Штатах. Сепаратисты договариваются до призывов НАТО в Россию:
“...родственников среди номенклатуры у нас нет, т.е. в корпосистему мы не входим, а поскольку держателем жизненного пространства является именно она (достаточно сравнить уровень жизни любого из моих читателей – и уровень жизни обитателя “рублевки”) – то мы, получается, самые натуральные голодранцы. Оффшорные нищеброды без кавычек.
Но тогда, следуя элементарной бытовой логике и здоровым принципам этноэгоцентризма (коллективного этнического эгоизма), мы должны кооперироваться не с режимом, а с его врагами. Любыми врагами. Американцам нужны ресурсы России? Отлично, они все равно не наши. Авось чего и нам перепадет. Да и в конце концов, надо же кремлинов проучить! Месть – это святое.
Официально заявляю – в случае любого конфликта путинского жиртреста и стран НАТО считайте меня патриотом НАТО. Воевать не пойду, но чем могу, помогу белому брату.
Слава Бушу! Слава США! Слава НАТО!”
Обратите внимание на ход мысли. Для удобства распишу по пунктам.
1. Сепаратисты не входят в число богатого населения РФ.
2. Соответственно – не получают доли от распродажи России, а очень хочется.
3. И виновата в этом нынешняя власть. Nota bene: обвинение идет не в продаже Родины, а именно в том, что “с нами не делятся”.
4. Декларирована готовность к предательству (ресурсы-то все же страны, а не правительства) с мотивациями “авось поделятся из милости” и “главное – чтобы правительству хуже было, а что будет с народом – без разницы”.
“Говнорашка это наш прямой и явный враг, а вот НАТО – потенциальный освободитель… Будем надеяться, что НАТО поможет нам уничтожить антирусскую Говнорашку”».
Без комментариев. За одним исключением: заметил ли читатель какую-либо принципиальную разницу между тем, что изложено в этом обзоре, и тем, что пропагандирует Храмов? Я – нет.

4. ЗАКОНЫ, КОТОРЫЕ ПОЛЕЗНО ЗНАТЬ
В завершение расскажу о трех законах, которые мне удалось извлечь из изучения истории разных стран и народов по данному поводу. Это Первый и Второй законы элит и Закон о благе и зле федерализма.
Первый из них наиболее выпукло можно продемонстрировать на примере Латинской Америки (хотя он одинаково хорошо просматривается и на других многочисленных примерах, вплоть до распада СССР). Второй – на примере обеих Америк. А третий – на примере Древней Руси, поскольку это ближе нам и очень ярко и убедительно по сути (хотя, опять-таки, примеров очень много, включая вышеупомянутую фронду XVII века – попытку установить «французскую федерацию регионов»).
То и другое позволит показать абсолютную оторванность храмовских построений от реальной земной почвы.

Первый закон элит
Некогда Центральная и Южная Америка в целом подразделялись на две большие части: одна представляла собой колонию Испании, другая – Португалии.
Триста лет Испания и Португалия полновластно владели этими землями. Испанцы и португальцы – близкородственные этносы, понимающие друг друга почти без переводчика303. В расовом отношении они практически неотличимы. Сходно у них, католиков, и отношение к миру, и модель поведения. В отличие от англо-саксов, они, сами будучи микстом, активно смешивались как с рабами африканского происхождения, завозимыми для обработки плантаций, так и с местными индейскими племенами, также в большинстве своем порабощенными. Метисы и мулаты, в свою очередь активно мешались между собой и т.д.
В итоге такого трехсотлетнего всесмешения во всем указанном регионе сложился более-менее цельный микст, создалась вторичная раса с единым национальным самосознанием («мы – нация метисов», – говорят латиносы), единой религией (все ревностные католики), более-менее единым романским языком (главным образом, испанским) и единой культурой, единым национальным характером, единым типом хозяйства, установленным метрополией.
В 1810 году в этих колониях вспыхнула война за независимость. Когда власть метрополий, Испании и Португалии, на всем огромном пространстве полутора континентов рухнула, ничто, на первый взгляд, не мешало созданию двух мощных супердержав в границах, соответствующих двум бывшим имперским владениям. Ведь ничто, кроме условных административных границ провинций, не разделяло этих людей, одинаково мыслящих, говорящих и поступающих, живущих в одинаковых условиях и по одним стандартам, исповедующих одну религию, ведущих единый тип хозяйства и даже использующих для себя один общий этноним304. Они, казалось, просто обречены были на полное государственно-политическое единство, а как же иначе!
Однако никаких сверхдержав, вопреки всем самым благоприятнейшиым условиям, не получилось. Границы провинций, еще вчера ровным счетом ничего не значащие и никого никак в действительности не разделяющие, границы условные и фантомные, выдуманные колонизаторами лишь для удобства управления, внезапно оказались непреодолимыми, несокрушимыми.
Сегодня на этой территории расположены не две великие страны, как можно было ожидать, а более тридцати: Антигуа и Барбуда, Багамы, Бардбадос, Белиз, Боливия, Бразилия, Венесуэла, Гаити, Гайана, Гватемала, Гренада, Гондурас, Доминика, Доминиканская республика, Колумбия, Коста-Рика, Куба, Мексика, Никарагуа, Панама, Парагвай, Перу, Сальвадор, Сент-Винсент и Гренадины, Сент-Китч и Невис, Сент Люсия, Суринам, Тринидад и Тобаго, Уругвай, Чили, Эквадор, Ямайка… Уф!... Большая часть из них невелики по размерам (кроме Аргентины и Бразилии) и являются суверенными только по документам, находясь в полной зависимости от более развитых стран мира.
Самое интересное, что все эти страны по-прежнему, как двести лет назад, населены более-менее единым этническим составом, говорящим на более-менее едином языке и обладающим более-менее единым менталитетом. Но они имеют самые разные режимы и, соответственно, гражданство. И никакого движения к объединению, слиянию на базе этнического, культурно-языкового, религиозного, хозяйственного, территориального и исторического единства они не проявляют даже в зародыше. Не сливаются, несмотря на очевидную однородность, – и все тут!
Это кажется противоестественным и противоречащим интересам населения этих стран, но факт налицо.
Спрашивается, как и почему, в то время как в Северной Америке разные штаты сложились в единую великую страну, в Южной – огромные и еще вчера единые колонии вдруг разделилась на самостоятельные государства?
Движение за независимость берет свое начало в 1810 году, и состояние границ между провинциями именно на этот год стало статусом кво по умолчанию305. Вот так и получило в один момент признание своих суверенитетов множество новых стран, еще вчера бывшее единой колонией Испании или Португалии и населенное более-менее однородной во всех отношениях этнической смесью.
На короткое время Симону Боливару удалось создать Великую Колумбию на основе бывших испанских земель. А на основе португальских, также временно, сложились Объединенные провинции Рио-де-ла-Платы. Казалось бы, как хорошо! Но они просуществовали совсем недолго и развалились в первом случае на Венесуэлу, Колумбию, Эквадор, а во втором на Аргентину, Уругвай, Парагвай, Боливию. Особо должен подчеркнуть, что Венесуэла и Эквадор оторвались от Великой Колумбии, а Уругвай и Парагвай – от Объединенных провинций не просто так, за спасибо, а через кровопролитные, подлинно братоубийственные войны.
Почему?!
Потому что ни расово-этническая, ни географическая, ни историческая, ни экономическая и вообще никакая иная общность не способна противодействовать Первому закону элит. О котором, увы, ни Храмов, ни его учителя и единомышленники не имеют, как видно, ни малейшего представления.
Этот закон прост и гениален, ибо безотказно работает всегда и везде, никогда не давая сбоя и не зная исключений. Его сформулировал Гай Юлий Цезарь, и звучит он так: «Лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме». Каждый, кто занимается управленческой работой, знает этот закон, но не умом, а спинным мозгом, поскольку он – в крови администратора любого уровня. Инстинкт, одним словом.
Латиноамериканские провинции еще вчера были всего лишь административными единицами единой империи (Испанской или Португальской). Но добившись свободы, они не стали объединяться в единое государство именно потому, что сработал Первый закон элит. Вчерашние губернаторы при первой же возможности захотели стать президентами, королями, диктаторами и т.п. Потому что лучше быть полновластным владыкой в маленькой, нищей и зависимой стране, чем зависимым лицом в большой, сильной и великой державе. Их, по законам стайного существования306, поддержало все ближайшее окружение, как военное, так и полицейское и административное, чтобы сохранить собственный высокий ранг.
Перед нами – зримая модель того, что немедленно будет с Россией, если дать веру и волю Храмову и его старшим и прочим товарищам. Первый закон элит тут же автоматически сработает с привычной неотвратимостью.
Нетрудно понять, что если рухнет или хотя бы существенно ослабнет власть центра, метрополии, власть Москвы, то границы русских областей, как это произошло в Латинской Америке двести лет назад, мгновенно станут непреодолимы и несокрушимы, как бы ни были нелепы и несправедливы (например, в Татарстане, Башкирии, Якутии, Адыгее307). Именно так, как это произошло при развале СССР. Счастье, если они останутся хотя бы прозрачны, в чем никакой уверенности нет.
Ничто не удержит единство нации и страны, как мы видим на примере Латинской Америки: ни этническое единство русских, ни общий язык, культура и религия, ни общая история, ни даже экономические выгоды и интересы, уповать на которые приучали нас марксисты. Большинство населения когда-то недаром проголосовало за сохранение СССР, понимая все пользы от этого, но голосование помогло, как мертвому припарки: республиканские элиты (российская в их числе) растоптали волю большинства и разорвали страну, не дрогнув.
Точно так же, не дрогнув, разорвут Россию элиты региональные. Федерация незамедлительно превратится в конфедерацию, а та – в какой-нибудь «Союз независимых русских государств», в точности по модели распада СССР с последующим созданием СНГ. В каковом Союзе, однако, примут участие далеко не все «русские республики», часть из которых начнет территориальные, или ресурсные, или еще какие-то междоусобные войны, а часть из республик преобразуется в микромонархии или микродиктатуры (а кто помешает? кто проконтролирует? центра-то ведь нет или он слаб!) с правом вести международную политику, объявлять войну, печатать свои деньги, с монополией на внешнюю торговлю, со своей пограничной и таможенной службой и т.д.
Напомню, что в 1990-е годы Якутия, например, уже пыталась ввести свою таможню и визовый режим посещения, а многие прочие республики обзавелись своими конституциями и законами, без оглядки на центр, стремясь к полному суверенитету. К примеру, по татарским законам можно было стать гражданином Татарстана, не будучи гражданином России! И т.д. Только Путину удалось отчасти поставить зарвавшихся этнократов на место и привести к единому знаменателю все республиканские законы. Удалось во многом потому, что все республики инфильтрованы русскими, выполняющими де-факто роль главной скрепы страны.
Но если с короткого кремлевского поводка сорвутся русские области, никакие путины их удержать уже не смогут. Вы хотели бы, читатель, чтобы ваши дети гибли, к примеру, при отделении Ханты-Мансийского округа от Тюменской республики? Или за свободу Московской области от Москвы? Нет? Но ведь это будет, и вас не спросят!
Если бывший центр или какие-либо союзные структуры попытаются удержать «руспублики» силой в новом, чисто русском СНГ, опять же начнется война за право выйти из Союза. Как воевали Венесуэла и Эквадор (точнее, их властные элиты) за то, чтобы не остаться в Великой Колумбии. Можно уверенно предсказать, что процесс раздела не остановится на распаде России по нынешним границам регионов, а пойдет дальше и приведет к разделу Якутии, Красноярского края и еще нескольких, слишком больших, административных территорий. Как это было в той же Латинской Америке, где число государств сегодня почти вдвое превышает число провинций, воевавших за свой суверенитет двести лет назад. Не факт, что этот раздел будет бескровным.
Нетрудно предсказать и роль в таком развитии событий заинтересованных держав: США, Западной Европы (в целом и по отдельности), Китая, Японии… Напомню, кстати, что на крохотных японских островах расселено 120 млн этнических японцев: ровно в четыре раза больше, чем российского населения на всем пространстве от Урала до острова Беринга (менее 30 млн). О населении Китая в этой связи лучше и не вспоминать. Ни Дальневосточная, ни Сибирская, ни Уральская республики, буде они возникнут, не смогут защитить свое достояние и своих людей, это более чем очевидно. И воевать, если что, за свои интересы мировые державы будут, конечно же, на территории уже разделенной, но еще не поделенной между ними России.
Но, конечно, первоочередная задача для всех сильных мира сего – это разделение, расчленение России: «разделяй и властвуй» есть вековечная формула на все времена. Храмов и ему подобные, посильно работая на эту идею, могут не задумываться и не догадываться, чьи интересы они в действительности обслуживают. Но это никак не меняет их реальной роли мелких агентов глобальных сил.
Надеяться, что «русские республики» сохранят хотя бы тень независимости от внешнего мира, – наивно, глупо и нелепо. Мне страшно даже мысленно заглядывать в ту пропасть, в которой мы обнаружим себя при таком развитии событий. Широпаевцы (и Храмов со своим РГС в том числе) хотят не переделать в единое Русское государство антирусскую Эрэфию, а уничтожить ее, разорвать на много маленьких стран, антирусская сущность которых от этого нисколько не изменится. Кто, кроме хищников и бандитов, захвативших сегодня власть в регионах, скажет им за это спасибо? Только еще большие хищники и бандиты – но уже международного класса.
В тотальном проигрыше окажется в своей массе тот самый русский народ, о благе которого заботливо печется юный Храмов, желающий освободить русских от «грабительской российской вертикали власти».
Очередная утопия, как обычно, будет стоить нашим детям крови, и немалой. И тогда слова Егора Холмогорова о том, что «на осколках РФ состоится масштабный геноцид русских, – геноцид таких масштабов, которых история никогда не знала», могут обернуться зловещим пророчеством.
Вот почему все разумные русские люди понимают: таких пропагандистов федерализма, как Хомяков, Широпаев, Храмов, надо не учить, лечить или перевоспитывать, а расстреливать на месте как врагов народа.
А Медведева, спросит любопытный читатель? Ну, про президента мы тут не говорим, ужо бог ему, убогому, судья. Однако зарубку на памятке о выборах поставим.

Закон о благе и зле федерализма
Что такое «федерализация» нашей страны, мог и должен бы понимать каждый русский человек на убедительном примере Древней Руси. Но мы об этом не задумываемся. А зря. Бросим быстрый взор на нашу историю, которая, похоже, никого ничему так и не научила.
Древняя Русь была вполне унитарным государством. Об этом позаботились Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, собравшие и державшие под своей властью летописные племена. Хотя сам момент призвания Рюрика пятью племенами – двумя славянскими и тремя финскими – есть, как раз, момент типичного федеративного объединения в соответствии с главным принципом федерации «e pluribus unum» – «из многого единое». Но раз сложившись, это единство сомнению и разложению уже не подвергалось; Русь вплоть до Святослава, Владимира и Ярослава оставалсь унитарной.
Даже попытка древлян поднять бунт против Игоря не имела в виду отложения древлянского княжества от Киева: убив верховного властителя, древляне тут же попытались не выйти из-под центральной княжеской власти, а женить своего местного князька Мала на овдовевшей Ольге, чтобы ему править всей Киевской Русью, как правил убитый князь. Но Ольга с этой ролью отлично справилась сама. Жестоко и напоказ раздавив остатки древлянской «самостийности», она тем дала суровый урок всем прочим подвластным племенам. После чего немедленно отправилась в самый отдаленный и проблемный регион, на Новгородчину, где твердой рукой провела перераспределение и инвентаризацию земель и их налогообложение. Показала, кто в русском доме хозяин: никто и не пикнул. Ни о какой федерации в то время не могло быть и речи.
Именно унитарный, по большому счету, характер Киевской Руси (наличие вассалов-посадников в крупных городах этому не противоречит) обеспечивал военную мощь и огромные мобилизационные возможности киевских князей. Они не раз сотрясали даже стены Цареграда-Константинополя, влоск разгромили Хазарский каганат, овладевали Херсонесом и владели Тмутороканью. О том, как резвились славяне и русы на византийских и болгарских землях есть леденящие кровь рассказы в писаниях Прокопия Кесарийского, Льва Диакона и других авторов. В 1076 г. Владимир Мономах совершил успешный поход против немецкого императора Генриха IV: русские войска с боями прошли Богемию и остановились только в Силезии. Не раз воевали Польшу. И т.п. Монархи ведущих европейских стран считали за честь породниться с Киевом.
Но скоро этому могуществу пришел конец – и именно потому, что киевские князья стали делить собственное государство на части, «федерализовать» его. Они делали это (как и Храмов собирается) из самых лучших побуждений: чтобы не обидеть никого из родных сыновей. Но последствия этих «благих» дел были ужасны для всей страны.
Смерть Святослава, оставившего трех сыновей на трех престолах, не привела к сепаратизму и распаду страны только потому, что сыновья быстро провели смертельную схватку за центральный престол, за Киев. Никто не хотел быть правителем второго сорта, питая надежду владеть всей Русью целиком. Братоубийственная война закончилась смертью двух старших братьев и вокняжением Владимира, который правил железной рукой и никакого сепаратизма не допустил, удержав унитарный характер правления.
Взятие Полоцка, в ходе которого самостоятельная, не от Рюрика, династия полоцких князей была зверски уничтожена (Владимир на глазах княжеской четы вначале изнасиловал их дочь Рогнеду, а потом убил родителей на глазах только что поруганной девушки), была показательной расправой над самой идеей сепаратизма.
Однако именно в это княжение первым в нашей истории знамя русского сепаратизма поднял сын Рогнеды Ярослав, ненавидевший своего отца и попытавшийся впервые отколоть Новгород от Киевской Руси, перестав платить отцу урок (дань). Владимир немедленно стал готовить карательный поход против сына, чтобы вновь раздавить сепаратизм в зародыше, но внезапно скончался.
Смерть Владимира, имевшего двенадцать сыновей от семи «водимых» (законных) жен, поначалу поставила под угрозу единство страны. Снова забрезжил призрак федерализации, а то и распада. Однако Ярослав унаследовал-таки киевский престол, как когда-то отец, перебив, изгнав и пережив многочисленных братьев308, и правил затем единолично, ни с кем не деля своего полновластия.
О государственном единстве (унитарности) Древней Руси в те века красноречиво говорит тот факт, что судьбой далекого Киевского престола дважды распорядились новгородцы, посадившие на него вначале Владимира Святославича, а потом и Ярослава Владимировича, даже вопреки воле последнего, собравшегося уж было бежать за море от брата Святополка. В то время новгородцы явно чувствовали себя частью единого государства и единого народа, имеющими свою долю в общей судьбе, а значит и право в нее вмешиваться. Отдельные аномалии (Полоцк, Псков) как возникали, так и исчезали.
Но в конце жизни Ярославу Мудрому явно не хватило мудрости: презрев жестокие уроки, полученные отцом и им самим, он вновь раздал сыновьям уделы.
Так возникла-таки первая русская федерация. Что из этого вышло?
Со смертью Ярослава Киевская Русь почти сразу же распадается на княжества: Киевское, Черниговское, Переяславское, Полоцкое… В Новгороде, Пскове и Вятке власть берет вече (это уже шаг к конфедерации).
И тут же начинаются феодальные войны, кровавые усобицы, как и следовало ожидать.
Лиха беда начало: дробление русских земель, естественно, продолжалось, уделы множились: Черниговское княжество распадается на Черниговское, Новгород-Северское, Путивльское, Курское, Рыльское, Трубчевское; Полоцкое – на Витебское, Минское, Слуцкое; и т.д.
Киев стремительно теряет контроль над Русью в целом. А в 1169 году случилось и вовсе беспрецедентное событие: коалиция русских князей («федератов», в терминах нашего времени, а то и «конфедератов»), возглавленная Андреем Боголюбским, захватила и дотла разграбила «матерь городов русских». Для них это уже была не древняя высокочтимая русская столица, а чуть ли не вражеский город, с которым надлежало поступить по закону военного времени. Андрей даже не пожелал сесть на «золотом столе», как его предки, и остался в Боголюбово.
На короткое время некоторая централизация Северо-Восточной Руси произошла при Всеволоде Большое Гнездо (1154-1212). «Слово о полку Игореве» отразило общерусский авторитет Всеволода; в летописях его именуют «великим»; даже киевский митрополит проводил политику по его указаниям. Но после смерти Всеволода вокруг его наследия развернулась борьба, в которой приняли участие многие русские князья, включая киевского Мстислава Удалого. Владимиро-Суздальское княжество поделили три сына покойного князя, вскоре сошедшиеся в смертельной схватке – т.н. Липецкой битве. Та же история! И это могучее княжество в итоге развалилось на уделы: Ярославский, Переславль-Залесский, Тверской, Угличский, Ростовский, Белозерский, Суздальский, Нижегородский, Галицкий (Мерский), Стародубский, Московский, Юрьев-Польский и др.
Настали неизбежно времена, когда владимирцы, киевляне, новгородцы, тверитяне, москвичи и т.д. обзавелись сугубо местническим, «региональным» самосознанием, забыв о своем общерусском существе. Расплата не заставила долго себя ждать.
Вскоре, когда пришли татаро-монголы (жестко централизованная и четко отмобилизованная система), удельная Русь противостоять им уже не могла. Те наши земли, что не подмяли под себя татары, – тут же прихватили Польша и Литва, образовавшая т.н. Литовскую Русь, ориентированную на Запад. В том, что феодальная раздробленность (читай: федерализация) Руси была главной причиной ее погибели, никогда не сомневались ни современники, ни потомки309.
Всего за какие-то 200 лет, прошедшие от смерти Ярослава, расплодившего первые уделы, до татарского завоевания, огромная и могущественная страна, чей голос имел вес в концерте европейских стран от Константинополя до Упсалы, превратилась в колонию (поначалу – и вовсе в систему колоний, в соответствии с удельной структурой), не имевшую независимой внешней политики. Все бесчисленные протори и убытки, чудовищные жертвы русского народа, отбросившие нас от магистрального пути европеоидной расы на обочину, обрекшие на догоняющий путь развития со всеми издержками, – это плод той древней федерализации унитарного государства Киевской Руси.
Разделить единую страну было легко, на это хватило лишь духовного завещания киевского князя. Сложить потом вновь унитарную Русь было кудатрудней и обошлось очень дорого. Все безобразие удельной системы, разнузданное Ярославом «Мудрым», было в целом ограничено только спустя четыреста с лишним лет Иваном Третьим, а вконец сломано лишь его внуком.
Но почему после смерти Василия Третьего не состоялся реванш федерализма? Ни при регентше Елене Глинской, ни в отроческие годы Ивана Четвертого? Почему Москва устояла и сохранила власть над всей Русью? Почему за целых пятнадцать лет никто из удельных князей не покусился ни на правящую династию310, ни на централизованное государство, не отложился от центра?
Потому что все русские люди еще очень хорошо представляли себе пагубные последствия этого, страшились нового распада, как огня, и ни за что не пошли бы на такой самоубийственный шаг, не поддержали бы сепаратистов. Исторический век феодальной раздробленности объективно закончился, и возврата к старому быть не могло. Надо быть экстремально глупым, чтобы не учиться на собственных ошибках (это относится как нашим поумневшим предкам, так и к их поглупевшим потомкам – Хомякову, Широпаеву, Храмову и Кº).
Урок прост и ясен. Он состоит из двух тезисов:
1) федерация, собранная в единое целое из прежде разных частей, как собрали Рюрик и Олег все летописные племена в единую Русь под своей эгидой, как собрали Соединенные Штаты Америки или Германскую Империю, – это хорошо;
2) федерация, полученная дроблением единого целого на разные части – плохо.
Вместе эти тезисы – и есть Закон о благе и зле федерализма.

Второй закон элит и Россия
В данной связи вновь вернемся к вопросу: как и почему в то время, как в Южной Америке огромные и еще вчера единые колонии вдруг разделилась на самостоятельные государства, в Северной – разные штаты сложились в единую великую страну? Причем утверждалось это единство также через войну – долгую и кровопролитную войну Севера против Юга, федералистов против конфедератов311? Почему в одном случае люди воевали за государственное единство, а в другом – за выход из него?
Дело в том, что Север представлял собой в целом регион промышленного и банковского капитала, а Юг – землевладельческого. Развитый национальный капитализм Севера, дозревший до стадии империализма, требовал единого пространства для перемещения товаров и капиталов. И принудил к этому единству Юг. Подлинная элита американского Севера времен Линкольна – это уже не региональная управленческая элита Вашингтона или какого-либо штата, а представители крупного капитала, чьи империалистические амбиции простирались далеко за пределы административных границ. Понимание ими экономических выгод единства страны нашло свое выражение в финансировании соответствующих политических и военных проектов. Капитал северных штатов уже мог диктовать свою волю политикам и генералам – и ломать волю местных элит, вечно жаждущих полного всевластия в своем гнезде312.
Дело в том, что Второй закон элит гласит: «Лучше быть первым во всей стране, чем в отдельной провинции» (формулировка моя). Объединители США хотели и могли первенствовать в масштабах не только Севера, но и всей будущей державы. Соответственно, у политиков, за спиной которых стоял этот капитал, появились свои супершансы.
С тех пор североамериканская финансово-промышленная элита как субъект истории неуклонно расширяла и существенно расширила-таки зону своего влияния.
Однако ни на Юге будущих США, ни в Центральной и Южной Америке такого капитала и таких амбициозных финансово-политических элит не было. А у тех, что были, амбиции не простирались далее границ своих провинций. Результат налицо.
Нет их сегодня и в современной России. Удержать нашу страну от распада, если он начнется, будет просто некому: слабенький русский национал-капитализм до этого (до стадии империализма) еще не дозрел. О чем убедительно свидетельствует уродливый и, на первый взгляд, противоестественный феномен русского сепаратизма.

РЕЗЮМЕ
Как успел заметить читатель, исторический опыт федерализации единых некогда государств – зловещий симптом, предвещающий их скорый распад и кончину. (В отличие от образования новых федеративных государств из многих дотоле независимых – по прямо противоположному принципу.)
Конечно, возврат сегодня, после развала СССР на национальные государства, к мечтам о единой и неделимой России времен Деникина и Колчака – чистой воды анахронизм. Я противник идеи восстановления СССР или Российской Империи. Нам чужого не надо.
Но и свое мы отдавать не не хотим и не будем: русские люди должны жить в своем едином (унитарном) и централизованом государстве. У русского народа должна быть одна страна, одна голова, одна судьба – только тогда он, возможно, уцелеет в грядущих испытаниях. Русское Движение именно этот лозунг должно сделать своей ясной целью.
Сегодня Россия есть русская страна с антирусской властью. Нам, русским националистам, надлежит взять в ней всю власть, чтобы преобразовать ее в Русское национальное государство – «для русских и по-русски», как завещал великий русский патриот. Это возможно, понятно, только при наличии единого сильного русского центра.
Что же касается федерации, то нам и эта-то, действующая, федерация обрыдла, достала нас своей противоестественностью. От нее надо отказаться в пользу единой централизованной державы по образцу республиканского Рима.
Даже в самом этом отвратительном слове лично мне всегда слышалась какая-то издевательская «педерация». Пусть кто хочет живет себе в такой Педерляндии, а я не желаю. Но никуда не уеду, а буду всеми силами способствовать ее преобразованию.
Впрочем, шутки в сторону. Представления о том, быть ли Русскому национальному государству унитарным или федеративным (с понятной перспективой раздробления и распада), – относятся к тому классу идей, за которые убивают и умирают. Как это делали, к примеру, те же белогвардейцы, у которых, собственно, и не было другого работающего лозунга, кроме как «за единую и неделимую Россию».
Об этом пусть не забывают те, кто сознательно или нет уже сегодня ведет кампанию по разрушению страны России, которой суждено завтра стать нашей, русской.
* * *
Есть еще одна причина, по которой я взялся за перо.
Почему Храмов так легко жертвует единством централизованного русского государства, созданного с таким трудом и с такими жертвами перед лицом могущественной необходимости?
Он просто не понимает, зачем оно нужно. Он ставит именно этот вопрос: «Зачем нужно русское национальное государство?». Но дает на него вот такой примитивный, на уровне пятиклассника, ответ:
«1) Только руководство русского национального государства сможет защитить русских в условиях масштабных внутренних миграций…
2) Не менее важно русское государство и в условиях внешней миграции…
3) Национальное государство отстаивает интересы нации и за пределами своих границ…
4) Только русское государство способно целенаправленно вкладываться в русские территории и русское население, не расходуя деньги на бессмысленные имперские амбиции».
Это все, что есть у него за душой. Я не охотник исследовать примитивные ответы на сложные вопросы. На тему государства, его необходимости (или, напротив, – ненужности, в системе анархистов) и т.д. написаны горы трудов. Я не хочу и даже права не имею погружать читателя в эту бездну цивилистики. Да этого и не требуется, чтобы с первого взгляда и так понять: перед нами – детское, девственное сознание, претендующее на решение глобальных проблем. Хлестаков и Шариков в одном лице, как и было сказано.
Наивность, скажет читатель? Простота, что хуже воровства, отвечу я.
Как говаривал Гегель, истина одна и она конкретна.
И она – не у Храмова, добавлю.
Раздражает не столько глупость и однобокая образованность Храмова, крепко подкованного… на одно копыто. Сколько именно эта убойная наглость, апломб нечеловеческий, претензии, пресловутое библейское хамство, неосторожно взращенное редакторами ВН. Его попытки с кондачка учить нас русскому национализму.
Пугает, что о национал-демократах уже начинают вовсю судить и рядить, исходя именно из подобных безапелляционных писаний, замазывая при этом грязцой ни в чем не повинных деятелей Русского Движения, которому медвежьи услуги юного да­рования могут дорого обойтись.
Ибо хомяковы, широпаевы, храмовы, под видом борьбы с имперской идеей и при­крываясь чуждой им на деле маской «национал-демократии», ведут борьбу именно с Русским национальным государством, которого пока еще нет. В превентивном, так сказать, по­рядке, зарабатывая политические гранты и бонусы у исконных врагов России, мечтающих о ее расчленении. Тот факт, что все последнее время внутренняя политика нашей страны целиком диктовалась внешними обстоятельствами, учтен этими горе-политиками хорошо, даже слишком.
Если их идеи возобладают или будут приняты к руководству правителями России, то Русского национального государства не будет никогда, разве что в карликовом и марионеточном – курам на смех – варианте. А счет невинным русским жертвам пойдет опять на миллионы.
В этой ситуации со стороны подлинных национал-демократов, да и всех иных участников Русского движения, прекраснодушие и политическая близорукость – слишком большая, непростительная роскошь.




ПОЛЮБИЛ ЛИБЕРАЛ НАЦИОНАЛИСТА…313

…И в мерзостной игре
Жида с лягушкою венчают.
А.С. Пушкин

Историческая передышка, переживаемая сегодня Россией после бурных и трагических перемен в нашей стране и перед роковыми и катастрофическими событиями, надвигающимися на весь мир, обозначает не что иное как переходный период от одного вполне определенного общественного проекта (устройства) – к другому.
Причем вполне понятно, с чем мы расстались: советский строй, коммунистическая парадигма и перспектива, развитой социализм (в иной трактовке – социал-феодализм). Это все разрушено, развенчано и не имеет шанса на восстановление.
Гораздо менее понятно, что – какое общество – нас ожидает. Разрушительным для прежнего строя тараном послужила либерально-демократическая идея, легшая в основу преобразований («реформ») и обусловившая важнейшие опоры нового строя в экономике. Однако судьба данной идеи настолько очевидно под вопросом, что многие ее адепты открыто говорят о крахе либерального проекта и о том, что он не имеет будущего в России.
Логика истории подсказывает, в том числе на примере всех без исключения бывших республик СССР, что нам суждено развиваться в сторону национального государства. Однако никаких гарантий для такого развития я лично не вижу, хотя хотел бы видеть. И напротив, вижу многие факторы и силы, противодействующие ему. Силы как реакционные, консервативные, травмированные переменами и ностальгирующие по имперскому (в т.ч. советскому) «светлому прошлому», так и числящие себя на службе прогресса и отрицающие саму идею национального государства во имя торжества нового «светлого будущего» – глобализма-космополитизма и неограниченных либеральных ценностей. Не говоря уж о тех контингентах, имеющих власть, для которых установление национального государства будет означать конец вседозволенности и раздербанивания страны.
Таким образом, сегодня в России включены и действуют весьма мощные движущие силы истории, но имеющие разнонаправленные векторы. Наше общество преисполнено национальными и социальными противоречиями как никогда с 1917 года. Нелепо думать, что разрешение этих противоречий будет безболезненным. Это не значит, что нас ждут в открытом виде революция и гражданская война – для этого у нас слишком низкая рождаемость, а с ней и пассионарность, готовность идти на жертвы и т.д. Но неготовность идти на жертвы не означает, что их удастся избежать. Желающего судьба ведет, говорили древние, а нежелающего – тащит.
Среди наиболее влиятельных общественных сил, формирующих образ будущей России, мы видим две, на мой взгляд, взаимоисключающие: либералов и русских националистов. У первой – огромные ресурсы: финансовые, информационные, организационные (особенно, если учесть, что либералы-западники составляют основу как оппозиционной контрэлиты, так и правящей элиты). И практически полное неприятие у абсолютного большинства, свыше 90%, граждан России. У второй – максимальная динамика роста, огромная скрытая (латентная) поддержка населения, приз народных симпатий. И практически полное отсутствие вышеозначенных ресурсов.
Такой расклад порождает мечты и надежды у каждой из сторон. У либералов – как бы попользоваться народной поддержкой за счет националистов? У националистов – как бы обрести толику ресурсов за счет либералов? В результате принципиальные политические противники порой оказываются склонны к вполне беспринципному политическому союзу. Так возникает вполне противоестественный проект национал-либерализма, сочинителей которого можно встретить по обе стороны баррикад.
Почему я считаю данный проект противоестественным?
Либерализм и национализм в принципе противоположны – истинно, онтологически. Как минимум по двум причинам.
Во-первых, если либерализм выражает идеалы и мотивы индивидуализма, то национализм, как и социализм, выражает идеалы и мотивы холизма (от английского whole – целый). Индивидуализм постулирует приоритет личности над обществом и государством, холизм – наоборот, постулирует приоритет общественного (классового либо этнического), а значит и государственного, над личным. При этом социализм имеет в виду классовый аспект холизма, а национализм – этнический.
Проблема очень проста в своей основе и является зримым выражением закона диалектики о единстве и борьбе противоположностей. Которые в данном случае борются в едином существе интеллигента. Чтобы стать истинным националистом, интеллигенту следует отказаться от индивидуализма и поставить себя на службу целому: в данном случае – своей нации. Все просто. В теории. И с огромным трудом осуществимо на практике.
Во-вторых, западничество, неотделимое свойство либерализма, в принципе не пристало какому бы то ни было национализму, кроме национализма стран и народов Запада, к которым Россия и русские не относятся. Отрицание русского национального своеобразия в пользу европейской идентичности однозначно свидетельствует: перед нами не русский националист – либо и вовсе нерусский националист. По определению не может быть националистом тот, кто добровольно предпочитает чужую идентичность – своей собственной, природной, кто чужой эталон ставит выше своего. Это вполне самоочевидно.
Здесь не место подробному рассмотрению указанной проблемы. Достаточно, если читатель поймет простую вещь: быть одновременно националистом – и анархистом, оголтелым демократом или последовательным либералом нельзя в принципе. Эти позиции не сочетаемы.

Обеспокоенность либералов
Несовместимость либерализма и национализма вызывает сегодня обеспокоенность либералов как залог их исторической обреченности в России.
Это связано с тотальным неприятием в нашей стране «реформ», продиктованных либералами, начиная с Гайдара. Огромное большинство интеллигенции – причем именно второго порядка, т.е. обслуживающей духовные потребности самой же интеллигенции – оказалось на мели в царстве чистогана, испытывает нужду и разочарование. И это не фантомные боли в отрезанной «социалистической» ноге, а результат вполне объективного сравнения нынешнего положения, скажем, профессуры или писательского корпуса, с положением при советской власти. Да, правдолюбцам и правдоискателям диссидентского склада было хреново в СССР, но их-то было ведь меньшинство! Можно не обращать внимания на ностальгирующих ветеранов культурного фронта, но достаточно прочесть, к примеру, совершенно документальную книгу Валентины Антиповой «Повседневная жизнь советских писателей. 1930-1950-е гг.» (М., 2005), чтобы ощутить гигантскую пропасть между нашим временем и той эпохой, когда государство по-настоящему заботилось о своем интеллектуальном резерве.
Но самое главное: перспектива коренных перемен в условиях жизни как интеллигенции, так и абсолютного большинства русского населения даже не просматривается. И причина этого, как совершенно верно отмечают наши либералы (например, прозорливый Игорь Юргенс), заключается в самом русском населении, которое отнюдь не собирается переделывать свою ментальность, менять образ мысли и деятельности. За двадцать постперестроечных лет в корне изменилась вся наша жизнь, ее основы и принципы обустройства, а вот лестница приоритетов у нашего народа осталась практически неизменной. Об этом свидетельствуют социологические опросы. «Например, на вопрос: “Какое у вас самое заветное желание?” – 23% россиян пожелали ”жить в гармонии с собой и окружающим миром”, ”обрести настоящее счастье” (11%), ”найти счастье в браке”, ”избавиться от неуверенности”. Порой они желают ”улучшить свое материальное положение”, очень редко – ”открыть свое дело” или “совершить выгодную сделку” (1%)»314.
Мечтательный и непрактичный характер русского человека очень четко виден из этих цифр: непонятно, как можно улучшить свое положение, если не заниматься предпринимательством? Только на чудо, на щучье веленье надеяться… Или, что привычнее, а главное – органичнее для нас, на государство.
Когда мы сетуем на слабость и незрелость на данном этапе русского национального капитала, на непропорционально большое количество нерусских бизнесменов, следует вспомнить приведенные данные. Русский человек вполне способен развивать предпринимательскую деятельность (примеров много), но в массе не желает этого делать. Государственный патернализм для русских – не просто привычный образ мысли, но фундаментальная основа мировоззрения: если наше государство о нас не заботится – на черта оно вообще нужно?! Логика железная.
Понятно, что при таком раскладе, когда 99% населения внутренне не стремится ни открыть свое дело, ни совершать выгодные сделки, шансов обрести деньги, а с ними свободу от государства, у этих людей нет. Что им, в таком случае, либеральная пропаганда? Колебание воздуха, не более.
Понятно, что либеральный проект с неизбежностью должен был провалиться – и таки провалился в России. В ходе политических баталий, растянувшихся на всю предвыборную, выборную и поствыборную кампанию 2011-2012 гг., выяснилось, что либерально настроенная публика составляет чуть более 7% населения (ее совокупное количество выражает цифра проголосовавших за Михаила Прохорова, консолидировавшего голоса данного контингента). В то время как публика патриотического толка, категорически не принимающая либерального курса и готовая предпочесть ему что угодно и кого угодно (совокупный электорат Путина, Зюганова, Жириновского и Миронова) представляет свыше 90%.
Задолго до выборов свой провал отметили, скрепя сердце, наиболее умные, дальновидные либералы. И отреагировали по варианту: «Не можешь удушить – возглавь!». Все мы знаем этот классический принцип, изложенный еще в «Катехизисе еврея в СССР». Поэтому не приходится удивляться, что уже давно в либеральных кругах (преимущественно-таки еврейских) не прекращаются попытки поженить либерализм с национализмом. По мере усиления позиций национализма такие попытки тоже усиливаются.
Вначале активнее других этим занимался директор Института национальной стратегии Станислав Белковский и аффилированные с ним структуры и люди. С этой целью им была инспирирована 8 июня 2008 года конференция «Новый политический национализм», на которой состоялся альянс ряда русских организаций (ДПНИ, «Великая Россия», РОД) с набиравшим известность Алексеем Навальным, только-только еще выскочившим из «Яблока», но имевшим репутацию либерала. Комментируя то событие четыре года назад, газета «Коммерсантъ» писала: «Главное, что удалось договориться с Навальным, который возглавил кампанию против экстремистов, добился, что лозунги типа “Россия для русских” сняты, развернул дискуссию, в частности, о цивилизованном обращении с мигрантами»315. А сам Белковский откомментировал коалицию так: «Предмет этого собрания состоял в первую очередь в поиске идеологического синтеза, то есть соединения социальных, националистических и либеральных идей. Два года назад я назвал это национал-оранжизмом. Именно этот синтез обеспечил успех оранжевой революции на Украине в 2004 году, а в 2003-м – приход Михаила Саакашвили к власти в Грузии»316.
Мероприятие оказалось с дальним прицелом: посеянные тогда всходы весьма густо взошли на Болоте имени Сахарова. Успех?..
Помимо Белковского той же проблемой – синтеза национализма и либерализма – озабочены и иные инстанции, к примеру, упомянутая Высшая школа экономики и ее шеф, бывший учитель Егора Гайдара и министр в его правительстве Евгений Ясин. Анализируемый ниже учебник Т. Сидориной и Т. Полянникова «Национализм. Теории и политическая практика», подготовленный для ВШЭ, в значительной мере посвящен решению данной задачи.
Далее. Как стало известно, именно фонд «Либеральная миссия» проводит исследование «Национальная политика: либеральный проект» под руководством Эмиля Абрамовича Паина, долгое время бывшего советником по национальной политике у Ельцина. Первый семинар в рамках проекта был посвящен… проблеме русских в России, истории и перспективам государственной национальной политики в отношении этнического большинства нашей страны. Эти вопросы обсуждали участники проекта Игорь Кузнецов, Владимир Мукомель, Эмиль Паин, а также их единомышленники и оппоненты Лев Гудков, Надежда Лебедева, Валерий Расторгуев. Вел обсуждение Евгений Ясин.
Как видим, проблемой синтеза либерализма и национализма давно и всерьез занялись наиболее острые, продвинутые умы противника. Налицо их общая нешуточная озабоченность и общее направление усилий. Удержать власть над Россией с помощью компромисса и/или альянса с националистами, чьего неизбежного возвышения они не без оснований опасаются, вот их сверхзадача.
Для этого необходимо перехватить инициативу в национальной политике. Прежде всего – в ее стратегическом аспекте: переходе к Русскому национальному государству.
Этой задаче оказались посвящены усилия ряда представителей либеральной мысли, причем как в России, так и за рубежом.

Либералы за Русское национальное государство. Игорь Яковенко
Едва ли не первая попытка в интересующем нас направлении была предпринята Игорем Григорьевичем Яковенко, доктором философских наук, профессором кафедры истории и теории культуры РГГУ, правозащитником, членом правления Фонда «Институт Развития», Ассоциации политических экспертов и консультантов, Философского общества РАН, Научного совета по комплексной проблеме История мировой культуры РАН и т.д.
Яковенко – личность незаурядная. По базовому образованию инженер-механик (Московский Лесотехнический институт); если верить Википедии, в 1999 году защитил кандидатскую диссертацию, а через год, в 2000 году, сразу же докторскую по теме «Национальные интересы как социокультурный феномен. Теоретический анализ на примере России». В 2005 в соавторстве с А. Ахиезером и И. Клямкиным выпустил книгу «История России: конец или новое начало?», а в 2011 году в соавторством с А. Музыкантским – «Манихейство и гностицизм: культурные коды русской цивилизации».
В «Автобиографии», размещенной в Рунете, он написал о себе в третьем лице так: «Яковенко развернуто исследует проблему соотношения либерального и традиционного сознания, динамику утверждения либеральных ценностей, те коллизии, которые возникают в ходе утверждения либеральных идей в России».
Эта интригующая заявка вполне адекватно расшифрована им в публичной лекции, опубликованной в «Новой газете»:
«Масштаб кризиса, который переживает Россия, не осознан. Его прячет в подсознание слабая человеческая психика, маскирует идеология, затушевывает благоприятная конъюнктура цен на энергоносители. Реально Россия сходит с исторической арены.
Альтернатива радикальной трансформации – распад социокультурной целостности России (русский мир, русская цивилизация). Либо эта территория попадает в другие цивилизационные круги, и местное население включается в эволюцию, по преимуществу заданную неимманентной логикой. Либо на этих пространствах происходит новый цивилизационный синтез, и рождается качественно новая цивилизационная модель.
Локальная цивилизация в ситуации кризиса исторического снятия обречена на трансформации, поскольку системообразующие основания перестали эффективно вписывать носителя культуры в мир. Система культуры переживает распад, связи между элементами ослабли, “твердые” носители традиционного качества маргинализованы и т.д. Произошло самое главное – культура критически утратила эффективность. Массы носителей не осознают и не формулируют этого. Данная истина табуирована к осознанию и произнесению. Однако люди переживают и схватывают это обстоятельство на дорациональном уровне и соответственно выстраивают свое поведение.
После 1990 года из СССР/РФ выехало не менее 5 млн человек. Масштаб процесса свидетельствует о том, что качественная дистанция между советским/постсоветским русским и средой евроатлантической цивилизации уменьшилась настолько, что модернизированные русские легко включаются в западный мир. Латвия и Литва дали миру феномен “еврорусских”. Там исходно русскоязычные эффективные бизнесмены и менеджеры легко вписываются в европейские структуры и составляют серьезную конкуренцию местному бизнесу. Иными словами, стоит убрать имперский эгрегор и поместить прагматичного русского в нормальное социокультурное пространство, как он начинает жить в соответствии с иными нормами, ценностями и ориентирами. Разумеется, такая перестройка требует мобилизации всех экзистенциальных ресурсов и обходится дорого, но она возможна, и это – главное…
Необходима сознательная стратегия разделения общества на людей вчерашних и сегодняшних. Вчерашним создают комфортную социально-культурную среду и условия пристойного доживания. Сегодняшним – пространство адекватного саморазвития, дистанцированного от исчерпавшего себя исторического качества»317.
Что ж, вполне ясно выраженная стратегия классического прозападного либерала. В соответствии с нею выстраиваются рекомендации с позиций акцентированного индивидуализма:
«Российская традиция есть традиция социоцентричного общества. Необходимо трансформировать этот комплекс и сформировать персоноцентристскую целостность. Это можно сделать единственным способом: разрушая ядро отторгаемой системы…
Самая жесткая борьба приверженцев старого и нового в данном случае – самый короткий и наиболее надежный путь инверсии, закрепляющей новую установку. Следование изживаемым ценностям должно быть связано со смертельной опасностью».
Коротко, ясно, откровенно, без сантиментов. Вопреки только что данному обещанию обеспечить вчерашним людям «комфортное доживание».
Никакого «доживания» не будет. Перед нами не что иное как объявление войны не на жизнь, а на смерть: от лица либералов – всему русскому народу, всей России какая она есть и какой, по их мнению, больше быть не должно.
Методы войны предлагаются самые разные – от вышеобъявленных физических (на уничтожение) до ментальных. Не мытьем, так катаньем. Например, путем отказа от русских народных сказок, воспитывающих «не ту» личность.
Или путем воспитания поколений циничных демагогов, способных с одинаковой убедительностью доказать прямо противоположные тезисы: «В старших классах дискуссия устраивается регулярно. Каждый учащийся должен несколько раз выступать в дискуссии. Учащиеся должны выступать с взаимоисключающих позиций: за введение смертной казни и за отмену, за автократию и за демократию, за империю и за национальное государство…». Наличие убеждений и принципов этой схемой не предусмотрено, они попросту выжигаются каленым железом при такой системе воспитания.
Или таким путем: «Стратегия разрыва преемственности в воспроизводстве социокультурной целостности. Необходимо обучение за рубежом. Должно сложиться неписаное правило: начиная с некоторого уровня (руководитель федерального департамента, замминистра, начальник отдела канцелярии администрации, парламента и премьера, генерал-лейтенант) обязательно высшее образование за рубежом, связанное с проживанием за границей не менее четырех лет. Учеба за рубежом должна стать нормальной практикой для тех, кто желает делать карьеру в России. А армия должна будет делать это в обязательном порядке, направляя на обучение, скажем, 500 молодых офицеров каждый год».
Сверхзадача всех подобных манипуляций одна: полный отказ от русской идентичности и безоглядное встраивание в «европейский контекст». Главная задача – голубая мечта либерала: радикально переделать «мышей в ежиков», русских – в европейцев. Не стесняясь средствами. Так сказать, полная и безоговорочная капитуляция русскости перед лицом победителя – Запада.
Однако, как ни странно, еще в 1996 году Игорь Яковенко опубликовал статью под названием «От империи к национальному государству. Попытка концептуализации процесса»318, проявив недюжинную дальновидность и предвосхитив развитие дискурса.
О чем там говорится? Да вот именно об этом же самом.
Обширная статья Яковенко носит чисто теоретический характер. Здесь автор еще избегал практических рекомендаций и даже не давал таких капитальных общих установок, как в цитированном выше тексте. Зато он первым как теоретик с такой откровенностью выразил истинный политический интерес либерального сообщества: «Нас интересует проблема: как развести исторические перспективы образующего государство этноса в империи, с одной стороны, и национальное государство – с другой».
Что это значит? А вот что. Империя как форма политического бытия России себя изжила и неизбежно будет заменена национальным государством. Как бы сделать так, чтобы это национальное государство не стало русским, не жило по-русски? Задача кажется невозможной, но надо четко поставить ее и тем самым сделать первый шаг к ее решению. Свой окончательный ответ Яковенко предложит спустя много лет, в 2012 году через «Новую газету».
Свою статью 1996 года Яковенко начинает со вполне банальной констатации того факта, что все империи рано или поздно заканчивают свое существование, давая жизнь вызревшим в их недрах национальным государствам. Автор настаивает на этом отнюдь не потому, что чает прихода Русского национального государства и стремится обосновать и ускорить его. Нет; но как демократ и либерал, Яковенко особенным образом экстраполирует свой вывод на судьбу СССР, которому не симпатизирует: «В советской версии империя дожила до середины 80-х годов нашего века, когда имперский принцип полностью исчерпал себя, и стала последней из мировых империй. Ее крах закончил эру великих империй в истории».
Впрочем (опять-таки как демократ и либерал) Яковенко еще менее расположен к империи Романовых, в сравнении с которой он даже готов признать ряд преимуществ СССР: «Стадиально Советский Союз был безусловным шагом вперед относительно унитарной Российской империи. В рамках СССР складывались основы регионального представительства, формировались местные элиты, развивались национальные культуры колониальных окраин. Наконец, формировались национально-освободительные движения. Все это и составляет объективное содержание истории посттеократических империй. В советской скорлупе вызревали организмы будущих независимых государств».
Разумеется, со всем сказанным можно бы и поспорить. Во-первых, нет никаких оснований хоронить имперскую идею, которая лишь изменила свои масштабы в эпоху глобализации и ярко проявляется, например, в лице неоколониальной империи США. Тот факт, что конкретный СССР – еще вчера сверхдержава – неожиданно и добровольно сошел с дистанции и лишился возможности определять судьбы мира, ничего не меняет в принципе. Во-вторых, на мой взгляд, все перечисленные отличия Советского Союза от Российской империи – есть свидетельство нашей глубокой деградации, а вовсе не «шаг вперед». Ведь именно указанные обстоятельства и обеспечили крах страны. Но в данном случае все эти замечания не так уж и важны.
Куда важнее отметить серьезное противоречие в рассуждениях Яковенко. Дело в том, что он, как положено философу-идеалисту, преувеличивает роль идей в истории человеческих сообществ (знакомый нам со времен Просвещения и давно развенчанный тезис «идеи правят миром»). Он считает, что «Базовым интегратором национального государства выступает нация. Нация обнаруживается в национальном самосознании, которое и выступает как сила, рождающая и воспроизводящая такое государство».
Это смелое заявление не имеет под собой почвы: национальное самосознание никогда в истории не являлось первопричиной государства, создание какового диктуется совсем другими обстоятельствами. Яковенко же усугубляет свой тезис применительно к такой специальной форме государства, как империя:
«Со становлением мировых религий империя – это прежде всего Идея. Средневековым человеком империя осознавалась как проекция высших сакральных истин на пространство геополитической реальности, как воплощение Божьих Замыслов. …Если базовый интегратор национального государства – нация, то базовый интегратор традиционной империи, на наш взгляд, – Идея. Она воплощается в ценностях Веры (идеологии) и особом социокультурном комплексе – имперском сознании… Рациональный компонент имперского понимания собственных интересов неотвратимо сочетается с иррациональными сверхцелями».
Разумеется, имперские экспансии и аннексии всегда требовали религиозной или, на худой конец, идеологической санкции ради прикрытия амбиций имперского этноса и/или его элиты. Но принимать этот флер за истинный движущий мотив имперского строительства может либо очень наивный, либо очень лукавый человек.
Зачем понадобился подобный тезис Яковенке? Не знаю. Возможно даже, он сам не до конца продумал его последствия, поскольку в свете данного тезиса каждому ясно, как божий день, что у России сегодня не только нет, но и быть уже не может никакого имперского будущего. Потому что предложить новую интегрирующую разные народы идею или веру она не в состоянии. Ни православие, ни коммунизм, отработавшие свой интеграционный ресурс, на эту роль уж не годятся, а ничего другого в обозримом будущем не предвидится. А значит, впереди может быть либо Русское национальное государство (главная скрепа – не идейная, а этническая, кровная), либо аннигиляция страны, раздел ее территории и вымирание русских или их трансформация в новые этносы.
Мог ли присяжный либерал-западник сознательно внедрять такое понимание в умы читателей? Вряд ли. Однако понятное желание подорвать имерскую парадигму и/или помечтать об аннигиляции России и русских, видимо, заслонило альтернативу РНГ…
Лично я как историк-материалист не думаю, что идея может быть базовым интегратором (т.е. основной скрепой) в обход нации, т.е. государствообразующего народа, даже в империи. Разве единство СССР могло бы существовать на базе коммунистической идеи, если бы не было таких скреп (интеграторов), как русская нация, компартия, армия, КГБ?! Нет, конечно. Да и создан СССР был вовсе не идеей, а пулей и штыком, через войну, в т.ч. гражданскую, экспансии и зачистку национальных элит. Идеократы, бывшие в ничтожном меньшинстве, лишь шли вослед военным и чекистам, они могли воспитывать новые поколения, но не в силах были переделать мозги основной массе населения, воспитанной до революции.
Подобные примеры были и в древности. Скажем, индоарии вначале силой оружия завоевали, покорили дравидов Индостана и превратили их в низший класс, в шудр, а затем закрепили это классовое расслоение с помощью религии, законов Ману, превратив классовое общество – в кастовое.
Но вот важнейший вопрос: может ли быть национальная идея, национализм – интегратором империи? Как ни странно – да, может.
Примеры – два мощнейших имперских государства ХХ века:
1. Британская империя, которая никакой интегрирующей идеи не несла ни индейцам, ни индусам, ни шотландцам и ирландцам, кроме лютого английского национализма, хотя и не декларировала это. Правда, английский национализм, даже употребленный по умолчанию, никого, кроме самих англичан, понятное, дело, интегрировать не мог. Но этого и не требовалось, пока у них была сила. А силу давала именно английская национальная (этническая) интеграция, английская солидарность, сплоченность – ничто иное.
2. Третий Рейх, который идею немецкого национализма, способную интегрировать, консолидировать, конечно же, только немцев, выразил вполне официально на государственном уровне. Что действительно бесконечно сплотило немцев против всех, но зато и всех – против немцев.
Признаем, что какие-то универсальные сакральные цели ни британским, ни германским проектом не предусматривались. Оба проекта были абсолютно и откровенно этноэгоцентрическими, хищническими и материалистическими.
Однако констатируем: в определенном смысле Великобритания и Третий Рейх были в одном лице и империей, и национальным государством. Как видим, одно другого не исключает. Причем крах Третьего Рейха вовсе не служит доказательством нежизнеспособности такого варианта, поскольку был обусловлен внешними причинами, которые не коснулись Великобритании – и она уцелела в войне, хотя по внутренней националистической сути ничем не отличалась от Третьего Рейха.
Как объясняет этот факт Яковенко? Он не касается напрямую этой выразительной пары, но утверждает, что «в истории Нового времени реализуются еще две типологические единицы – колониальная империя и империя посттеократическая… Колониальные империи – образования паллиативные. Они возникали на фоне становящихся национальных государств. Молодая нация, исходя из эгоистических интересов, приращивала к своей территории заморские владения, превращая их в объект эксплуатации. При этом ни о каком взаиморастворении или создании единой целостности и тем более целостности, заданной трансцендентной Идеей, переживаемой как вселенский проект, не было речи».
Казалось бы, это все как раз о Великобритании и гитлеровской Германии. Но следующее утверждение Яковенко ставит его концепцию под сомнение: «Колониальные империи обладают заморскими территориями. Традиционные же, как правило, покоряют тех, кто рядом, хотя могут иметь и территории за морем. Если колониальные империи эксплуатируют прежде всего колонии, то традиционные часто эксплуатируют метрополию жестче, чем инородческие провинции».
Перед нами явная натяжка. Я не вижу примеров таких «традиционных» империй, кроме России. Но один пример – это еще не доказательство. Напротив, сравнение империй Великобритании (колониальной) и Третьего Рейха (традиционной) опрокидывает данное суждение.
Таким образом, ничто не мешает нам подвести черту под рассуждениями Яковенко и сделать важный вывод: национальное государство, объединенное сознательным и жестким национализмом «имперообразующего этноса» (такое определение находит Яковенко для русских, в частности) вполне способно существовать под именем империи, будь она «колониальной» или «традиционной». Была бы на то воля.

Либералы за Русское национальное государство. Шломо Занд
Статья Яковенко оказалась первой ласточкой, заявившей важность темы русского национального государства (РНГ) для либерального дискурса. Но не последней.
Показательно свежее интервью, взятое журналом «Эксперт» у Шломо Занда, профессора Тель-Авивского университета и парижской Высшей школы социальных наук, где он защитил с отличием докторскую диссертацию319. Занд – завзятый конструктивист, автор книги с характерным названием «Кто и как изобрел еврейский народ», в которой он, в соответствии с учением Бенедикта Андерсона, пытается уверить нас, что еврейской нации не существовало до XIX века, а ее формирование происходило внутри националистических процессов Германии и других европейских стран. Наивное псевдоучение для еще более наивных учеников, не сведущих в еврейской истории. Но нас сейчас занимает лишь его преломление в отношении России, ее будущего.
Интересно вот что. Позиция известного либерального журнала, выраженная в тексте автора интервью Ольги Власовой, на первый взгляд вполне националистична: «Без создания прочной нации страна не может надеяться на экономическое преуспевание, а без построения национального государства у России нет никаких позитивных перспектив».
Получается, мы с ней заодно? Но автор тут же торопится очернить нас, своих главных конкурентов: «Правда, даже согласившись с необходимостью национального строительства, российское общество и государство не видит инструментов для начала этого строительства. А оттого зачастую становится жертвой маргинальных трактовок и течений (маргинальное по своему идейному строю движение русских этнических националистов разных видов или же сталинистов отпугивает своей риторикой разумную и активную часть общества, ищущую основания для формулирования своей идентичности)»320.
За такими основаниями журнал обратился не к нам, а к Шломо Занду как верховному авторитету: на какой базе в России надо строить национальное государство…
И что же, какой ответ получен в результате?
Шломо Занд считает провальной теорию и практику национального строительства в России – как имперской (при Романовых), так и советской. При этом он исходит из классического конструктивистского представления о нации как согражданстве:
«Русский национализм, укорененный на основании Русской православной церкви, был недостаточно гражданским и открытым для вовлечения культурных и языковых меньшинств, таких как украинцы, поляки, литовцы и так далее... В XIX веке русский царизм не смог преуспеть в том, что удалось сделать, например, Франции и Англии, – создать такой вид открытого гражданского национализма, который мог бы вобрать в себя различные части Российской империи...
1989-й и 1991 годы показали, что русский коммунизм не справился с национализмом, в то время как другим коммунистическим режимам это вполне удалось: возьмите Китай или Корею…».
Отсюда хорошо видно, что Занд является поборником именно фантомной «гражданской нации» и фантомного же «гражданского национализма», настаивая на том, чтобы вместо ассимиляции происходило механическое включение в состав, например, русской нации – таких меньшинств, как поляки или литовцы (и т.д. и т.п.).
Как было показано мною в специальной работе, конструктивизм есть форма существования либеральной идеи в этнологии321. Понимая, тем не менее, чтолиберальные коннотации сегодня непопулярны и могут скомпрометировать идею национального государства, Занд предусмотрительно отрекается от них:
«Образование полноценной нации возможно только при демократизации (а не либерализации, включающей в себя плюрализм и так далее). Именно демократизация дает населению ощущение того, что власть – это выражение их самих, а не нечто инородное.
Иначе говоря, национализм и демократия – это два концепта, которые покрывают одно и то же явление. Тут важно правильно понимать, что мы понимаем под демократизацией. Подчеркиваю, это не либерализация и плюрализм, а именно демократизация, когда у людей возникает ощущение, что они и есть суверен своего государства. Если вы не даете массам этого ощущения, вы не построите нацию. Это обязательная часть данного действия. …Для ощущения себя нацией необходима, если хотите, иллюзия того, что государство принадлежит его народу, массам».
Однако яснее ясного: включая в состав нации, помимо государствообразующего народа, различные этнические меньшинства, мы не только подменяем понятие собственно нации – понятием согражданства, но и немедленно устанавливаем на практике тот самый либеральный плюрализм, от которого открещиваемся в теории. И тем самым переходим ту черту, за которой демократия «теряет свое приличное название».
Прикрыться демократическими ценностями – стандартный ход для либерального мыслителя, поскольку граница между демократией и либерализмом условна и зыбка и размежевание между ними легче декларировать, чем провести в реальности. Неудивительно, что вскоре Шломо Занд выдает себя не только как конструктивист и адепт глобализации (за пределами Израиля, разумеется), но и как либерал-космополит. Он выдвигает парадоксальную идею, будто «воображаемое общее прошлое или так называемая история», а также «лингвистическое объединение, язык» служат вызовом «современному национализму».
Его идеал на самом деле, разумеется, не только не националистичен, но, напротив, отчетливо космополитичен: «Один из немецких министров предложил, чтобы английский стал официальным языком единой Европы, дабы закрепить принадлежность Великобритании к Евросоюзу... Это очень разумное и логичное предложение для поддержания единства европейского бытия. Учащаяся европейская молодежь вся говорит по-английски, даже французы. Было бы естественным и разумным сделать английский общим языком Евросоюза… Я хорошо помню тот момент, когда Франция отказалась от франка в пользу евро. Это казалось невероятным, ведь франк для французов – это тоже серьезный элемент их национализма. Так что я не исключаю, что со временем может произойти невозможное, и Франция согласится с общим английским».
Всеевропейскость на первом этапе, как мы понимаем, непременно обернется на следующем – всечеловечностью. То есть – антинационализмом. Но перед нами лишь мнимый парадокс. На самом деле нет ничего удивительного в том, что для либерала и конструктивиста пропаганда национализма в конечном счете неизбежно оборачивается призывом к отказу от национальной индивидуальности, воплощенной в истории и языке. (Легко представить себе, что аналогичные рекомендации в недалеком будущем прозвучат и для России. Собственно, они уже звучат, пусть и не слишком громко, а в ряде сфер жизни прямо-таки торжествуют, например, в рекламе и граффити.)
Космополит и глобалист (за пределами Израиля), Шломо Занд подчеркивает, что «широкое распространение интернета и спутникового телевидения делает массовые коммуникации трансграничными, что вызывает появление так называемых перекрещивающихся идентичностей». Раздробление и размывание национальной идентичности (у европейцев, в первую очередь) – предмет особого удовольствия Занда:
«Я не устаю удивляться тому, как много замечательных темных лиц я вижу в Лондоне. Даже в Шотландии, когда я был два года назад в Глазго, со мной произошла такая уморительная история. После конференции я был приглашен в паб, и, будучи очень уставшим и несколько пьяным, не мог понять языка, на котором со мной заговорил один смуглый молодой человек. Язык-то был шотландской версией английского, которую иногда понять непросто, и я сделал страшную глупость: спросил его, откуда он. Он посмотрел на меня с большим удивлением и спросил: “Что вы имеете в виду? Я шотландец”. И тут я понял степень собственной тупости: в самом деле, откуда он мог еще быть с таким выразительным шотландским акцентом? И я смущенно задал другой вопрос: “Откуда ваши родители”. Они оказались из Пакистана, но он ощущал себя исключительно шотландцем. Это было восхитительно».
Как характерно это восхищение злостным идиотизмом ситуации, при котором любой приезжий самозванец ничтоже сумняшеся может объявить себя «шотландцем», «французом», «русским» – а парализованные «собственной тупостью» либералы-конструктивисты будут лишь умиленно соглашаться с этим! Непонятно только: о каких «национальных государствах» можно будет вести речь, если все они наполнятся подобным «условно национальным» контингентом, отказавшимся от своей истории и языка и перешедшим на пиджин-инглиш?!
Думается в этой связи, что редакция «Эксперта» выбрала себе, мягко говоря, странноватого гуру для воплощения мечты о строительстве в России национального государства. Впрочем, что для национал-патриота кажется странным, – вполне естественно для либерала.

Либералы за Русское национальное государство. Дмитрий Фурман
Еще один радетель России как национального государства – Дмитрий Ефимович Фурман (1943-2011), доктор исторических наук, до 1991 ведущий сотрудник Института США и Канады, затем главный научный сотрудник Института Европы РАН. Сторонник демократического движения («для меня Горбачев – великий политик, может быть, самый великий в русской истории»), восхищавшийся академиком Сахаровым и посвятивший ему юбилейную статью к 90-летию. «Являлся настоящим советским демократом-интернационалистом» (Алексей Панкин), «абсолютным демократом» (Тогрул Джуварлы), в течение многих лет был известен как борец с русским национализмом и антисемитизмом, «антифашист» и все такое прочее322.
Как вдруг, незадолго до смерти, Фурман разразился статьей с характерным названием «От Российской империи к русскому демократическому государству»323. Где написал, довольно неожиданно для меня:
«Россия должна быть переосмыслена как национальное русское государство. Это переосмысление может быть лишь очень трудным процессом, преодолевающим не только привычные имперские мотивы русского национализма и русского национального чувства вообще, но и инстинктивную русофобию либералов и демократов, боязнь всего, напоминающего о русском национализме, – вплоть до самого термина “русский”. Слова “Россия для русских” сейчас выглядят диким ксенофобским лозунгом. Но они должны быть констатацией банальной истины. Россия для русских – а для кого же еще? Россия – для русских, Польша – для поляков, Украина – для украинцев, а Чечня – для чеченцев».
Такой реверанс в сторону националистов не остался без вознаграждения. Не случайно Дмитрий Фурман оказался на рекламном буклете Русского гражданского союза в качестве одного из лиц-символов этой организации, лидер которой Александр Храмов открыто исповедует и проповедует именно национал-либерализм.
Какую же модель русского национального государства предлагает нам Фурман? Как ее обосновывает? Это понять тем интереснее, что многие вещи мы видим с ним одинаково, но оцениваем по-разному, и выводы делаем разные.
Ну, обоснование Фурман дает, прямо скажем, марксистское, вытекающее из известного «закона» о неравномерности развития, согласно которому все народы мира проходят через одни и те же фазы, но в разное время, сообразно своей истории. Ввиду чего одни народы опережают другие на историческом пути, а другие отстают, но сам по себе путь – один для всех (подразумевается: тот, по которому идут народы Запада). Данный закон, на мой взгляд, не соответствует действительности, поскольку не все народы способны пройти одни и те же фазы, а некоторые проходят их совершенно иначе, учась на чужих ошибках. Модели бытия и развития в мире существуют во многих вариантах, и вовсе не все народы следуют одним путем. В то время как одни летают в космос и ищут альтернативу марксизму, другие вовсе не собираются расставаться с образом жизни каменного века. И т.д.
Но Фурман явно разделяет марксистскую концепцию и считает русских обычным европейским народом, только подзадержавшимся в пути и слепо плетущимся по следам народов более шустрых. Поэтому он пишет:
«В Европе произошла смена “энтелехий” развития. Национальное государство сменилось в этом качестве наднациональной европейской общностью. Россия – страна “догоняющего развития”, которая переживает в XXI веке процессы, пережитые другими странами в XIX – начале XX веков. Она вынуждена строить то, что в иных местах не только построено, но уже перестраивается. Для России национальное демократическое государство по-прежнему продолжает оставаться принципом развития».
На мой взгляд, Европа благополучно движется к вырождению и вымиранию создавших ее народов, к их тотальной капитуляции перед небелыми нехристианскими народами, сохранившими, в отличие от европейцев, витальные силы и тот образ мысли и жизни, который способствует выживанию в мире. «Догонять» Европу в этих обстоятельствах – значит соваться поперед батьки в пекло, стремиться к смерти в обгон лидера этого «клуба самоубийц». Что, на мой взгляд, вовсе не к чему для русских, и избежать чего можно только в одном случае: отказаться повторять подмеченную Фурманом «смену энтелехий» и ни в коем случае не переходить за грань национального государства – к некоей наднациональной общности. Тем более, что попытка такого перехода у нас не впереди, а позади: подобный контрпродуктивный эксперимент с русскими уже проделала советская власть, пытаясь превратить нас в «советский народ», и кончилось это позорным, трагическим и очень поучительным крахом. Так что в данном случае не мы идем по стопам Европы, а она по нашим, и для нас создание национального государства – есть способ вернуться к нормальной, естественной и здоровой жизни, залечить наши раны и возродиться.
В инвективах Фурмана по адресу Российской империи и Советского Союза много верного, но мало нового (в частности, перед нами зачастую перепев нашумевшей книги В. и Т. Соловей «Несостоявшаяся революция»). Фурман находит нашу экзистенцию дефективной («Российская Федерация – и не реальная демократия, и не национальное русское государство. Это остаток, “огрызок” российской и советской империи, скрепляемый имитирующей демократию авторитарной властью») и пытается вывести из критического анализа русской истории некий новый императив для государственного строительства. Он, как и Шломо Занд, ставит в упрек России и русским недостаточную интегрированность нерусских народов и территорий, с одной стороны, а с другой – имперский шовинизм и недемократический подход к правам инородцев: «Лозунг “Россия для русских” не подразумевал “Польшу для поляков”, не говоря уже об “Украине для украинцев” – и Польша, и Украина – тоже Россия и тоже для русских. Иначе говоря, русский национализм одновременно желал взаимоисключающих вещей: национального русского государства и сохранения империи… В Советском Союзе… русский национализм снова стремится к чему-то невозможному – к превращению многонационального СССР, скрепляемого коммунистической идеей, в откровенно национальное государство русского народа».
Фурман правильно подчеркивает тот факт, что при советской власти «русский национализм оказывается в изоляции. Для всех демократически настроенных граждан он есть пугало, цепной пес реакции. Антилиберализм и антидемократизм русского национализма вновь делают русский либерализм и демократизм “антинациональными”. Русофильский антидемократизм опять порождает русофобский демократизм… Когда горбачевская перестройка перешла в распад Советского Союза и антикоммунистическую революцию, освободительные движения всех советских народов приобрели национал-демократический характер. Векторы антикоммунизма, демократизма и национализма для них совпадали; только у русских они расходились в разные стороны».
Фурман находит принципиально неизбежным расхождение, разминовение национализма и демократии в условиях реальной России: «Опыт двух неудачных попыток демократизации (в 1917-м и 1991 годах) свидетельствует о том, что как только в России начнется новое движение к демократии (“третья попытка”), тут же вновь выйдет на поверхность сепаратизм нерусских народов. Подлинно демократические выборы во входящих в Российскую Федерацию национальных республиках, при которых не выдвигалось бы требование независимости, просто непредставимы... Вполне возможно, что возникнут и какие-то сепаратистские или автономистские движения в русских регионах, естественно, более слабые и менее мотивированные, но тоже вносящие вклад в общую дестабилизацию. Тот хаос, который вырвался на поверхность на рубеже 1980-х и 1990-х годов, а затем был загнан вглубь авторитарной властной вертикалью, вновь выплеснется наружу»324.
Это противоречие непреодолимо, оно является «встроенным», структурным: ведь «полный отказ от идеи федерации и от национальных республик нереален, а возможности московского контроля над республиканскими элитами ограничены».
Какой выход из создавшегося положения предлагает Фурман? Полный отказ от рудиментов империи: «Потеря миниимперии есть обретение “нормального” национального русского демократического государства».
Фурман противопоставляет – и правильно! – национальное государство империи. Положим, отказ от имперских притязаний – не новость для русского националистического дискурса, начиная еще с середины 1990-х. Но при этом Фурман обходит главный вопрос: каковы должны быть оптимальные границы «нормального» русского государства? Какова будет его конфигурация на географической карте?
Тут Фурман ничего не предлагает напрямую (касаться данной темы небезопасно), но косвенно ответ в статье содержится. В частности, он усматривает «зерна будущего синтеза... русского и демократического» – в том «единодушии демократов и националистов (нерусских. – А.С.), сплотившихся в борьбе с союзным центром», который мы наблюдали накануне развала СССР. И который, в частности, воплощался «в идеалистических проектах радикальных демократов рубежа 1980-х и 1990-х годов (“Конституция Андрея Сахарова”), предполагавших право автономий на независимость и, следовательно, превращение “остальной” России в национальное русское государство».
Вот это создание кургузой, со всех сторон обкорнанной, но зато о-о-очень демократической России по остаточному принципу (т.е. нынешняя и так уже сильно сокращенная Россия минус национальные не только республики, но и вообще автономии) – это и есть, по всей видимости, рецепт русского национального государства (РНГ) по Фурману.
Фурман при этом правильно отмечает, что легитимность нового государства («независимой России») невелика, и что «оно не может восприниматься русскими как “национальный дом”, а его границы не рассматриваются как исторические и естественные. Вне России остались земли, преобладающе населенные русскими и по разным причинам переданные другим республикам». Верно и другое его наблюдение: «Российская Федерация, осознающая себя преемницей царской России и СССР, не может не стремиться к особой, доминирующей роли на постсоветском пространстве. “Собирание земель” внутри России и борьба за включение бывших автономий во властную вертикаль сопровождаются “собиранием” вокруг России постсоветского пространства и борьбой за подчинение бывших союзных республик. Это два аспекта единой политики, диктуемой самой природой нового российского государства – миниимперии, скрепляемой авторитарной властью».
Но этой политике Фурман, записной либерал и демократ, понятное дело, не сочувствует. И даже не ставит вопрос о необходимости приведения границ России в соответствие с границами расселения русских, как ставим его мы, русские националисты325. Понятно, что в данном пункте Фурман вошел в антагонистическое противоречие с программными представлениями Русского движения, предполагающими в целом не сокращение, а расширение «русского пространства» в соответствии с картой компактного расселения русского этноса.
Фурман не задерживается на этом важнейшем пункте, возможно еще и потому, что вообще не считает приниципиальным вопрос о границах РНГ. Ведь каковы бы они ни были, такое государство – лишь краткий переходный момент, который Россия, Украина, Белоруссия, Молдавия и др. должны пройти более-менее одновременно, прежде чем вольются в единую Европу, где вопрос о границах окончательно (якобы) потеряет значение. Таким образом, РНГ – лишь временная неприятность на этом пути, обойти которую нельзя, но параметры которой не имеют существенного значения. Фурман пишет об этом предельно ясно и откровенно:
«Вообще избежать прохождения национально-государственного этапа, совершить прыжок из миниимперии в наднациональную общность, миновав этап национального государства, по-видимому, невозможно. Но это национальное государство не может утвердиться надолго. Догоняя других, Россия должна менять векторы развития. Национальное демократическое государство – это государство, которое может и должно войти в надгосударственную и наднациональную общность Европы».
Фурман не особенно задается вопросом, зачем это надо нам, русским, и чем это для нас чревато. Ведь для него как присяжного либерала и демократа с его стандартной лестницей приоритетов это вопрос раз навсегда решенный. Тут и обсуждать нечего, все само собой разумеется:
«Вхождение в Европу – очень большая компенсация для народа, который, не умея выработать европейских форм политической жизни, все же культурно ориентирован на Европу326. Это положило бы конец русской боязни изоляции и русским мучениям самоидентификации (“европейцы мы или нет?”). И, поскольку вхождение России в Европу, вне которой оставались бы Украина, Белоруссия, Молдавия, немыслимо, это означало бы прекращение очень болезненного для русских, да и для народов этих республик, процесса превращения их в настоящую “заграницу”».
Фурман предельно откровенен по поводу последствий такого шага: «Это будет концом российской истории – истории строительства, крушения и нового строительства империй, в которых русские возмещают свое бесправие тем, что во главе подавляющей другие народы власти стоят их представители. И это станет началом совсем другой истории – истории русских, живущих в общеевропейском доме в своей национальной квартире, как французы – во французской, шведы – в шведской, украинцы – в украинской».
Фурман нисколько не озабочен по поводу «конца российской истории», ведь русские получат пресловутую «компенсацию» в общеевропейском доме. Сразу вспомнился Шломо Занд, пропагандирующий отказ народов от национальной истории и языка во имя установления всеевропейскости…
Быть может, я согласился бы с Фурманом и Зандом, если бы не то очевидное обстоятельство, что Европа наших дней по сравнению с той Европой, с культурой которой мы себя традиционно соотносим, – есть истинно Анти-Европа! Когда-то Зинаида Гиппиус использовала, при сравнении большевицкой России с Россией дореволюционной, образ перчатки, вывернутой наизнанку. Сравнение очень точное и очень уместное в данном случае: весь ХХ век Европу, как ту самую перчатку, выворачивали наизнанку. Ее история последнего столетия есть трагическая история самопредательства, самоизвращения и как следствие – вырождения. Так что тот русский, который с детства впитал в себя европейскую культурную, интеллектуальную, политическую традицию, в современных условиях просто обязан (во имя той самой традции) позиционировать себя как антиевропеец! Чтобы не разделить упомянутый грех извращения и предательства Европы, который уже провел европейцев через позор тотальной капитуляции и поставил на грань окончательной гибели. С такими европейцами, предавшими и продавшими наследие предков, и лишь бездарно паразитирующими на его остатках, мы не хотим иметь ничего общего, мы – не европейцы…
Не стремиться в Европу, как в воронку тонущего «Титаника», должны сегодня мы, русские, а грести что есть силы прочь от нее: вот как понимает свою задачу русский националист, желающий, чтобы русский народ жил в тысячелетиях, оставаясь самим собою! Взять у Европы то, что вывело ее в свое время в лидеры прогресса, но решительно отбросить самую идею нашей европейской идентичности: вот что нам надлежит сделать. А вовсе не учиться «вырабатывать европейские формы политической жизни» (как хотелось бы Фурману и Кº), которые уже довели Европу до позора и краха…

Учиться, учиться и учиться… национализму
В одном из самых престижных, элитных вузов, где сильные мира сего готовят себе смену – в Высшей школе экономики – вышел учебник на тему национализма327. Этот вуз демократы ельцинского призыва создали в первую очередь для себя и своих детей, недаром вручив бразды правления Евгению Ясину, духовному отцу Гайдара. И недаром ВШЭ прозвали в народе «осиным гнездом либерализма». Здесь по понятным причинам озаботились воспитанием студенчества в «правильном» духе, для чего мастерски точно, полно и аргументированно создали трактовку феномена национализма с либерально-космополитической точки зрения. Оказав этим большую услугу скорее нам, националистам, нежели студенчеству. Ибо перед читателем предстает не только credo ангажированных авторов во всей полноте своих сильных и слабых сторон, но и все их фобии (истинная движущая сила книги). Именно это обстоятельство делает данный «укус осы» несмертельным, придает ему характер прививки, после которой воззрения националиста станут только крепче, а умный студент сделает умные выводы.
Что волнует сегодня передовую либеральную мысль, фундаментально представленную в учебнике «Национализм»? Одно: договороспособность националистов на тот случай, если придется с нами договариваться. Не обманем ли? «Как показывает практика, – делятся они своими опасениями, – некоторые группы националистов (как, впрочем, представителей и других политических течений) проявляют готовность “играть по демократическим правилам” лишь из тактических соображений, т.е. до тех пор, пока им не удается сосредоточить в своих руках достаточного объема властных полномочий» (с. 350).
Надо заранее навести все нужные мосты. «Завершая работу, – итожат авторы, – следует подробнее рассмотреть вопрос о том, как в начале XXI века национализм соотносится с принципами либерализма и демократии. Этот вопрос крайне важен и с теоретической и с политико-практической точек зрения».
К сожалению, авторы не смогли разобраться в хитросплетениях теории наций и национализма. Хуже того, они обратилисяь к ложным авторитетам: «Чтобы правильно понять причины подъема национализма в современной Европе и России, необходимо более широко рассмотреть концепции национализма, выработанные в западной литературе». И вот, перейдя к типологии национализма, авторы прямо-таки бросаются в объятия конструктивистов, цитируя их одного за другим: Э. Ренан (известный своей шизофренической формулой «нация – это ежедневный плебисцит», которая стала главным слоганом конструктивизма), Э. Геллнер, В. Тишков, Л. Ионин, Э. Хобсбаум, В. Малахов, Б. Андерсон и др. Увы, увлекательное изложение теорий национализма не сопровождается критическим анализом. В результате студенты (и мы с ними) до конца учебника так и не узнаем ответа на самый простой и самый необходимый вопрос: что же такое нация?
Какие знания вынесет студент из такого учебника? Что останется в его голове от этого пышного парада? Что есть разные идеи нации, но нет самой нации как таковой. И что существует множество подходов к теме национализма – только и всего. Как ему с этими риторическими финтифантами в руках определять свою жизненную позицию, вести идейные диспуты?
Однако сотрудники суперлибералистского идейно-политического центра (ВШЭ) делают в завершение книги выводы неожиданные, но трезвые. Самый главный из них звучит так: «”Русский национальный проект” в его современной форме является антитезисом провалившегося “либерального проекта”».
Авторы приводят с десяток аргументов, из которых неопровержимо следует, что именно национализм в наши дни сделался главным и основным, «фронтальным» оппонентом либерализма. Они рисуют перспективу настолько радужную, что хочется отбросить все сомнения и доверять им безоговорочно: «В случае неблагоприятного для России поворота международных отношений и нарастания внутреннего кризиса весьма вероятной становится идеологическая трансформация существующего в стране политического режима из либерально-демократического в авторитарно-националистический». Напомню, что подобную будущность нам уже предсказывали, причем одновременно из двух противостоящих лагерей328.
Прогноз, как видим, у всех либералов один: националистический поворот в российской политике неизбежен, к нему следует подготовиться.

Брачный контракт Ходорковского для русских националистов
Яковенко, Занд, Фурман, педагоги ВШЭ – это все теоретики, разработчики дискурса, пользоваться которым предстоит политикам-практикам. Они лишь открыватели «осознанной необходимости», претворять которую в жизнь будут другие.
Неудивительно, что наиболее авторитетная и открыто политичная попытка сосватать националистов с либералами (точнее, сторговаться с националистами) была недавно осуществлена сидящим в колонии олигархом Михаилом Ходорковским, который через «Новую газету» выступил с открытой лекцией «Между империей и национальным государством. Национализм и социальный либерализм»329.
Сиделец, признанный политический лидер либерального лагеря, методично раскладывает, однако, свои яйца по всем основным корзинам (недавно вот проникновенно написал о социализме). Чтобы к своему выходу на сцену обеспечить себе поддержку у основных политических сил. Очень неглупая тактика. Цель, конечно же, – президентская власть. С тюремных нар – на царский трон: нет лозунга и жребия популярнее в нашей бунташной стране! Российский Мандела…
Есть смысл остановиться подробнее на его проекте той самой доктрины либерального национализма или национального либерализма, созданием которой вынужденно озабочен сегодня весь лагерь либералов.
Основной пафос статьи Ходорковского – в формулировании условий, на которых русским националистам предлагается мир и сотрудничество.
Первым же абзацем Ходорковский делает сильный ход, бросая русским националистам самую вкусную, «сахарную» кость: «Суть переживаемого Россией исторического момента состоит в том, что империя как государственная форма себя полностью исчерпала, а национальное государство, которое должно было бы ей наследовать, так и не появилось на свет. Русское государство застряло на историческом полустанке, затерявшемся между империей и национальным государством, и не только не продвигается вперед, но порою даже начинает двигаться вспять».
Тем самым зек-олигарх дает нам понять, что принимает неизбежность возникновения Русского национального государства. То есть, апробирует главный пункт повестки дня русского национализма. Лучшего пролога к предложению о сотрудничестве с нами он не мог бы придумать.
И такое предложение следует незамедлительно: «Одной из причин, по которой “наш бронепоезд” так долго стоит на запасном пути истории, является идеологическое недоразумение, вследствие которого русский либерализм не приемлет национализма, а национализм отрицает либерализм как одно из своих оснований… Все это заставляет меня пристальнее посмотреть на соотношение либерализма и национализма, дабы попытаться изжить многие свойственные как русским либералам, так и русским националистам предрассудки».
Итак, для того чтобы Россия двинулась вперед, главным действующим лицам современной российской истории, сиречь либерализму и национализму, надо перестать третировать друг друга и заключить союз. Вот очевидный смысл сказанного.
Следующий шаг, логически оправданный, – манифестация доктрины «либерального национализма». И тут главной приманкой для нас должны послужить уверения: «Либеральный национализм признает за каждой нацией право на построение собственной демократической государственности». А чтобы успокоить тех своих адептов, которым заключать такой союз кажется неприличным, он уговаривает: «В конце концов, либералы исторически поддерживали право нации на самоопределение, вплоть до создания собственного государства, и нет никаких оснований отказывать в этом праве русскому народу».
Ну, а далее следует главное: условия соглашения между ними и нами. Ходорковский, как и следует крупному дельцу, продвигающему выгодный контракт, сразу берет быка за рога. «Какие варианты могут предложить либералы русскому народу?» – задается он деловым вопросом. И перечисляет:
единая и неделимая Россия в нынешних границах («дальнейшее деление страны с целью защиты прав русского народа и отбрасывание “национальных окраин”, как это сделали в 1991 году, по всей видимости, не является выходом из положения»);
федеративное устройство России («странным было бы учреждение самостоятельного русского государства внутри современной России. Это стало бы шагом назад к архаичной имперской структуре во времена, когда империи стали пережитком прошлого»);
решение национальных проблем и противоречий через «консенсусную демократию», предусмотренную «нашей Конституцией» («я вижу решение национального вопроса через развитие демократии и максимальное использование тех возможностей, которые она предоставляет для разрешения подобного рода коллизий. В Конституции заложены латентные механизмы, способные снимать накапливающиеся противоречия между положением титульной нации и национальными меньшинствами»);
«расширить полномочия Государственной думы, состав которой по определению опосредованно отражает основные пропорции социального и национального состава избирателей. В этом случае именно Государственная дума являлась бы органом, выражающим государственное единство русского народа и действующим с учетом мнения представителей остальных народов, входящих в состав России. Конечно, регламент такой Государственной думы должен быть скорректирован таким образом, чтобы учет мнения меньшинства стал обязательным… С практической точки зрения положение, когда парламент лишен большей части властных полномочий – это не только фактическое умаление демократии. Это и есть ограничение русской национальной государственности в пользу наднациональной, автократической бюрократии, сформировавшей исполнительную вертикаль»;
«Одновременно Совет Федерации, создаваемый на базе регионального представительства, стал бы тем, чем он изначально должен был быть, – органом обеспечения равенства всех наций в составе федерального государства, который призван сбалансировать естественное неравенство, создаваемое пропорциональным представительством в нижней палате парламента»;
«Федеральное правительство в такой ситуации наконец стало бы, как это принято в мире, финансово подконтрольным парламенту, обеспечивающим исполнение найденных в парламенте компромиссных решений, в том числе в области национальной, экономической и социальной политики».
Вот таким видится Ходорковскому макет будущего Русского национального государства. Ничего общего, кроме усиления роли парламента, с идеей такого государства этот макет не имеет (сужу об этом, как руководитель авторского коллектива юристов, создавшего еще в 1998 году проект Конституции России именно как русского государства). А во многом еще и противостоит ему. Ни незыблемость нынешних несправедливых границ; ни федеративное, вместо унитарного, устройство; ни излишняя в национальном государстве верхняя палата парламента, позволяющая национальным меньшинствам контролировать русское большинство, нам ни к чему. Минуя подробности, скажу о главном.
Истинную сущность своего макета «русского государства» Ходорковский выразил так: «Разрешение национального вопроса в России в стратегической, глобальной перспективе возможно только в рамках построения по-настоящему демократического, то есть истинно национального государства, в котором реально работающая система разделения властей позволяет гибко защищать интересы русской нации, не ущемляя прав других национальностей» (выделено мной. – А.С.).
Не будем обольщаться риторикой. Как мы знаем, «национальным государством» (nation-state) либералы признают даже США, с их диктатурой меньшинств всех сортов под маской «настоящей демократии». Так что тут нам обманываться не приходится. «Русское государство» Ходорковского на деле будет обычным «государством для всех» по американскому образцу, где на месте нации (русской в нашем случае) утвердится простое согражданство, а хозяином дома станет олигархический интернационал.
Запрягая телегу демократии впереди лошади национализма, Ходорковский выдает себя с головой. Становится понятным его недовольство тем, что «в либеральной среде» бытует «ощущение моральной неприемлемости взаимодействия с людьми, придерживающимися национально-демократических взглядов». Ведь на горбу именно этих доверчивых людей – русских НД – он рассчитывает въехать в рай своей мечты330.
Что будет потом – гадать не надо. Ведь в том же тексте есть и конкретика.

Острый крючок под аппетитной наживкой
Вначале открою секрет. Главная причина, почему Ходорковский готов согласиться на русское национальное государство, состоит в его тайной убежденности в том, что никаких русских на самом деле нет. Как нет и наций вообще. Да и национальность человека – всего лишь вопрос его субъективного выбора. Вот цитаты, говорящие за себя:
1. «Надо прежде всего разобраться, что мы понимаем под “нацией”. Одни рассматривают нацию прежде всего как культурную общность… Другие, напротив, полагают более значимой политическую или гражданскую общность вне зависимости от этнической и культурной принадлежности. В их представлении нация – общность “граждан”, то есть своего рода политическое объединение. Очевидно, что истина находится где-то посередине... Нация есть социальная общность, основанная на единстве как культурных, так и политических ценностей».
Предлагая нам ложный выбор между «культурной» и «политической» общностью, Ходорковский только запутывает все дело. Понятно, что его «безнациональная нация» это типичное «воображаемое сообщество», чье единство скреплено не чем-либо реальным, а лишь фантомами индивидуального сознания. Оно ничего общего не имеет с настоящей нацией, то есть с этнонацией.
2. «Говоря о русских, переживших многовековое иноземное нашествие, гражданскую и две мировые войны, в ходе которых целые народы перемещались по континенту, рассуждать об “этнической чистоте” было бы совсем неуместно». Типичная для полукровки мысль, расхожий, излюбленый, но фальшивый козырь еврейской пропаганды.
3. «В целом, по мнению либералов, люди выбирают свою национальную принадлежность пусть и не всегда самостоятельно (чаще это делают их родители). Но тем не менее это именно выбор, который может быть изменен по воле человека». Еще одна типичная для полукровки мысль, абсурдная в своей основе («мы то, что сами о себе думаем»).
Исходя из этих установок, Ходорковский формирует свое предложение нам, русским националистам – наживку, на которую мы должны клюнуть, как он считает. Однако мы именно этого-то делать и не должны, и вот почему.
Во-первых. В этом государстве, русском только по имени, у русских не будет никаких преимуществ. Не будет их и у других коренных народов России вообще. Пресловутые права человека получат верх над правами гражданина: «При внимательном рассмотрении важнейшими, системообразующими элементами современного либерального национализма оказываются приоритет прав личности, отраженный в доктрине прав человека, вера в равноценность людей, независимо от их расы, вероисповедания, социального статуса и национальности, то есть сугубо либеральные ценности. Отсюда логически следует признание равенства наций (!) и отказ от этнической доктрины (!), когда принадлежность к нации определяется по признаку крови».
Во-вторых. Это будет государство мультикультурное, по типу современной Франции, Голландии, США и т.д.: «В связи с либеральным национализмом необходимо упомянуть и о поликультурализме (мультикультурализме) – интеллектуальном движении, возникшем во второй половине ХХ века и призывающем к сохранению, развитию мультикультурности существующих государств, к уважению культурных особенностей составляющих их народов. Либерализм признает этот подход (!) в силу собственной позиции о праве выбора человеком своей культурной идентичности».
В-третьих. Это будет государство, окружающее иммигрантов самой трогательной заботой и покровительством, идеальное для них. Необходимость чего чисто популистски объясняется стремлением насолить чиновникам: «Реальные успехи в привлечении (!) образованных иммигрантов, в повышении образовательного и культурного уровня вновь прибывших (!), в предоставлении им возможностей для интеграции в российское общество (!) лишили бы бюрократию и сотрудничающий с ней бизнес рабского трудового резервуара, ликвидировали бы удобный громоотвод для общественного недовольства».
Каким лицемерием на фоне этой заботы отдает следующий пассаж: «На протяжении многих лет, несмотря на все красивые лозунги о модернизации, власть последовательно выпихивает из страны активных, образованных, молодых людей, создает неприемлемую среду для возвращения тех, кто получил хорошее образование за границей и желал бы жить и работать в России». Вопрос на засыпку: остановит или подстегнет бегство русской интеллигенции за рубеж «привлечение образованных иммигрантов» и усиление их «интеграции в российское общество»?! Ясно, что если это и впрямь будет так, то и последние русские побегут из опаскудевшей России, окончательно предоставив ее на съедение инородцам. А Россия, наконец-то, превратится в желанный для либералов аналог США, где проживает «нация иммигрантов» (Джон Кеннеди).
Впрочем, для ходорковских понятие «инородец», как известно, не существует. Ведь их незыблемый, «базовый» постулат прост: «Фактическое, а не декларативное равенство прав людей, легально остающихся в России и желающих интегрироваться в нашу культурную среду». Итак, да здравствует Россия – Новый Вавилон!
В-четвертых. Это будет государство не только федеративное (что само по себе противоестественно для русских, самоопределившихся на всем пространстве России), но и максимально децентрализованное: «Конституция, закрепив федеративное устройство, тем самым закрепила за субъектами Федерации право самим определять свою судьбу. В основании бюджетной пирамиды должны лежать полноценные бюджеты субъектов Федерации и производный от них федеральный бюджет».
Делец и либерал Ходорковский знает, что говорит: свобода имеет денежный эквивалент. Предоставить регионам самим формировать свой бюджет – и федерация неизбежно, быстро и необратимо превратится в конфедерацию, а там и распадется на куски. Мы уже проходили это на опыте СССР.
В-пятых. Залогом именно такого развития событий являются строки, как будто списанные Ходорковским у Алексея Широпаева, известного национал-анархиста, мечтающего об уничтожении всякой центральной власти в России: «Таким образом, федеральная исполнительная власть выступает в качестве оккупационного режима – собирая не налоги, а дань, то есть не неся никакой ответственности перед своими “подданными”».
Послушать этих господ, так русский народ вообще всю свою историю пребывает под оккупацией собственной власти, и лучше бы ему ее никогда не иметь. А коль скоро она все же существует, то надо поскорей от нее избавиться.
И вот все ЭТО нам предлагается принимать за Русское национальное государство? Даже не смешно…
Но нужно ли нам такое «русское государство» а-ля Ходорковский? Приемлемы ли такие условия компромисса, которые предлагает он нам? Я думаю, нет.
Опубликование лекции Ходорковского ясно показало, что либералы и рады бы взяться за ум, да не могут перешагнуть через себя. А значит, наш «брак по расчету» никогда не сможет состояться.




БОЛВАНЫ331

Был выбран некто в боги:
Имел он голову, имел он руки, ноги
И стан;
Лишь не было ума на полполушку,
И деревянную имел он душку.
Был – идол, попросту: Болван.
Александр Сумароков

I. «НЕМЫТАЯ РОССИЯ» И «СОЛНЦЕ КОНСТРУКТИВИЗМА»
Презумпция отсталости отечественного и прогрессивности западного обществознания, вошедшая в моду с крушением диктата «научного коммунизма», не имеет под собой, как всякая мода, никаких незыблемых оснований. Поскольку картина развития советской науки вовсе на однозначна: наряду с областями, где царили застой и косность, были и области, в которых шла напряженная работа мысли и борьба идей, далеко не всегда заглушаемая «марксизмом-ленинизмом». Не говоря уже о том, что и в самом марксизме-ленинизме были весьма прогрессивные достижения и верные методологические установки, к каковым я отношу диалектический и исторический материализм.
Однако что есть – то есть: вышеуказанная презумпция сложилась и действует.
Что же приходит на смену советской школе научной мысли, поспешно выброшенной в наши дни на свалку вместе со всеми ее плюсами и минусами? Я имею в виду, в первую очередь, интересующую нас область национальных отношений, этнополитики.
В 1980-1990-е гг. на Западе сложилось целое направление под названием «конструктивизм», которое вообще отрицает реальность таких феноменов, как раса, этнос или нация, но полагает их некими «воображаемыми сообществами», своего рода виртуальной реальностью, существующей лишь в нашем сознании в качестве сотворенных «конструктов», а не в реальной жизни. Или, как вариант, существующих (постольку, поскольку они уже воображены) в виде социальной проекции интеллектуальных проектов.
Конструктивизм пользуется колоссальной политической поддержкой, всемерно пропагандируется и распространяется по всему миру, а с 1990-х годов и в России. Причина проста: это опорная теоретическая база для наступления на идейные основы национального суверенитета, национальной государственности, на саму идею наций и национализма, в чем кровно заинтересованы влиятельныемеждународные силы, за которыми стоит транснациональный капитал. Конструктивисты – вольно или невольно, сознательно или несознательно – повсеместно выступают как ценные агенты процесса глобализации. В этом главный секрет их непрерывно растущей популярности в разных странах.
Рубежными событиями в истории вопроса считаются выход в свет основополагаю­щей работы Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» (1983), сборника «Изобретение традиции» под редакцией Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера (1983) и монографии Эрика Хобсбаума «Нации и национа­лизм после 1780 года» (1990)332. Адепты этого направления, помимо названных, в разной мере его разделяющие и развивающие, – Э. Геллнер, Ф. Барт, Э. Смит, К. Дойч, П. Бергер, Т. Лукман, П. Бурдье, Э. Гидденс и др. Коллективным манифестом этой группы называют сборник «Нации и национализм», опубликованный левым издательством «Версо» в 1996 году в Лондоне.
До недавнего времени конструктивизм фронтально противостоял отечественной школе мысли в области этнологии и нациеведения как в методологии, так и в выводах. Но с недавних пор он и у нас становится интеллектуальной модой и попросту вытесняет нашу школу напором модной новизны, занимает ее нишу, так и не преодолев теоретически.
Мне это кажется несправедливым и опасным по своим последствиям.

«Святее папы римского» – марксистее Карла Маркса
Бросается в глаза парадокс: основные идолы конструктивизма – Геллнер, Хобсбаум, Андерсон333 и др. – все прочно позиционированы в марксистском секторе политологии334. Как пишет главный редактор авторитетного журнала «Nations and Nationalism» Энтони Смит в своей работе «Национализм и модернизм»:
«В основе... книг лежала марксист­ская традиция, но в них содержалась попытка перейти от традиционного исследования политической эконо­мии к сфере культуры, доработав и дополнив их темами из анализа нарративов и дискурса, разработанного “постмодернистской” деконструкци­ей. В обоих случаях это привело к пониманию нации и национализма как основного текста Нового времени, ко­торые необходимо было разоблачать и деконструировать. В обоих случаях нации и национализм – это конструк­ции и культурные артефакты; задача исследователя заключается в том, чтобы раскрыть их формы и содержа­ния, показать потребности и интере­сы тех элит и страт, которые извлека­ют выгоду из этих нарративов или используют их»335.
Из этой точной характеристики сразу видно основное противоречие с отечественной этнологией и нациеведением (если не считать экзотика Льва Гумилева с его фальшивым «этногенезом»), всегда рассматривавшим этносы и нации как реальные естественно-исторические общности.
Необыкновенным и шокирующим представляется попытка конструктивистов предстать еще бóльшими и лучшими марксистами, чем советские марксисты, выступая при этом с диаметрально противоположных позиций. Это крайне удивляет еще и потому, что с философской точки зрения все конструктивисты открыто представляют собой течение сугубо («до мозга костей») идеалистическое, причем с уклоном в субъективный идеализм классического берклианского толка. Будучи плотью от плоти западной научной школы, представляющей в социальных дисциплинах типичную «науку мнений», конструктивисты не только не знают, не понимают и не принимают ни диалектического, ни исторического материализма, но даже не отдают себе в этом отчета. То есть – перед нами «марксисты», из коих выхолощена главная суть марксистской философии. Таков их врожденный порок, делающий априори невозможной какую-либо результативность научного поиска.
Помимо того, в конструктивизме вполне отчетливо отмечается разлагающее влияние философии и эстетики постмодерна с его отвратительным релятивизмом, игрой в «черное – это белое, белое – это черное» и манерой отрекаться от любых констант336.
В чем особенная парадоксальность ситуации?
Во-первых, никакой марксист не может в принципе быть националистом (и наоборот), поскольку акцентирует и эксплуатирует принцип не национальной, а классовой солидарности. Эти принципы не совместимы и находятся в антагонистическом противоречии друг с другом, вытесняют друг друга как тезис и антитезис337. Нельзя быть в политологии строгим марксистом и сознательным националистом одновременно, нельзя даже и пытаться концептуально понять национализм через марксизм338. (Это не значит, что синтез невозможен, но – не для последовательного марксиста.) Тот факт, что основной фронт борьбы против наций и национализма доверен именно марксистам, заведомо лишенным ключа к тайне данных феноменов, о многом говорит наблюдателю.
Во-вторых, в плане интеллектуального инструментария миром пока не выработана философская система более актуальная и действенная, совершенная, нежели диамат и истмат, освобожденные от призмы классового подхода. Эта школа системного мышления недаром впитала в себя все самое лучшее, что было выработано в методолгии мировой философией вплоть до Маркса. Ее пока никто не опроверг и не превзошел (именно системно). Не стоит выплескивать с водой ребенка, отказываясь от этой школы вместе с отказом от обанкротившегося принципа примата классовой борьбы в истории.
И уж во всяком случае, нам никуда не деться от кричащего факта полной беспомощности идеалистического подхода в науках, основанных на знаниях и фактах: истории, социологии и т.д. Идеализм для серьезного, уважающего себя и свою дисциплину ученого – абсолютное табу.
Для тех, кто попадает под обаяние конструктивистов, нарушение данного табу становится не просто нормой, а категорическим императивом. Нельзя принимать полностью или частично доктрину андерсонов-геллнеров-хобсбаумов, не заражаясь при этом сущностно идеалистическим взглядом на мир вообще и избранный предмет исследования в частности. Что влечет за собой тяжелые последствия как в констатирующей части такого исследования, так и – еще более тяжелые! – в результирующей.

Марксисты-идеалисты
Конструктивисты, как читатель убедится, топчутся в истертом и затоптанном кругу национальных эпифеноменов, таких как язык (в т.ч. «печатный»), религия, культура, гражданство, династическая принадлежность (подданство) и т.д. При этом сам первичный феномен – нация – безнадежно ускользает от них. Они изучают – порою с лупой! – следствия вместо причины, предикаты вместо субъекта, части вместо целого, схему вместо живой жизни. Словом – все вторичное вместо первичного. Деревья напрочь заслоняют от них лес.
Все они – гуманитарии, влачащие на своих ногах тяжелые гири весьма несовершенной и приблизительной методологии, приверженцы аргументации ad hominem. Они не проходили школу серьезной мысли. Вообще, никогда. Здесь их общая ахиллесова пята. Они придают решающее значение отражениям реальности (феноменов, в нашем случае) в сознании, но при этом не желают в упор видеть саму реальность (феномены), ибо примат сознания над материей для них аксиома. Клеймо идеализма выжжено на этих узких лобиках, а девиз «казаться и слыть – важнее, чем быть» горит в этих сердцах.
К примеру, для Андерсона нации – всего лишь «культурные артефакты», и он обещает «доказать, что сотворение этих артефактов к концу XVIII века было спонтанной дистилляцией сложного “скрещения” дискретных исторических сил, но стоило лишь им появиться, как они сразу же стали “модульными”, пригодными к переносу (в разной степени сознательному) на огромное множество социальных территорий и обрели способность вплавлять в себя либо самим вплавляться в столь же широкое множество самых разных политических и идеологических констелляций» (29).
Тут-то его и подстерегает очередное противоречие. Он подтверждает: «Она [нация] воображается как сообщество, поскольку независимо от фактического неравенства и эксплуатации, которые в каждой нации могут существовать, нация все­гда понимается как глубокое, горизон­тальное товарищество. В конечном счете именно это братство на протяже­нии двух последних столетий дает многим миллионам людей возмож­ность не столько убивать, сколько доб­ровольно умирать за такие ограниченные продукты воображения».
При осознании этого факта Андерсону изменяет выдержка, и он задает негодующий вопрос, дающий нам понять всю степень его внутреннего непонимания и неприятия национализма, его глубочайшее возмущение самим фактом его существования и триумфа: «Эти смерти внезапно вплотную сталкивают нас с главной проблемой, которую ставит национализм, а именно: что заставляет эти сморщенные воображения недавней истории (охватывающей едва ли не более двух столетий) порождать такие колоссальные жертвы?» (32).
Да уж, за артефакты как-то не принято умирать с охотой! Мы все это понимаем, понимает и Андерсон, но отказаться от идеи «нация как артефакт» уже не может.
Национализм – есть сильнейший мотив, побуждающий к действию, в чем мы постоянно убеждаемся на практике. Но глубинные мотивы такой силы, учит нас этология, бесполезно искать в сфере рационального: нужно обратиться к сфере аффектов, рефлексов и инстинктов, которую обслуживает наш ratio. Только тогда можно что-то понять.
Вместо этого все вообще марксисты-конструктивисты склонны понимать национальность по Веберу (поскольку у Маркса-Энгельса-Ленина тут зияет провал, абсолютная пустота), что более чем устарело и мало соответствует действительности: все-таки Вебер, как и Маркс, мыслил в категориях политэкономии, а не этнополитики. И не сегодня, а в позапрошлом веке.
Характерная эта связь раскрывается С. Баньковской в предисловии к книге Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» (в скобках номера страниц):
«Посмотрим теперь, например, на то, как определялась “национальность” в классическом сочинении Макса Вебера ”Хозяйство и общество”. Ввиду принципиального характера рассуждений Вебера, процитируем его подробно: ”С «национальностью», как и с «народом», в широко распространенном «этническом» смысле, связано, по меньшей мере, нормальным образом, смутное представление, что в основе того, что воспринимается как «совместное», должна лежать общность происхождения, хотя в реальности люди, которые рассматривают себя как членов одной национальности, не только иногда, но и весьма часто гораздо дальше отстоят друг от друга по своему происхождению, чем те, кто причисляет себя к различным и враждебным друг другу национальностям339. … Реальные основы веры в существование ”национальной” общности и выстраивающегося на ней общностного действования весьма различны”. В наши дни, продолжает Вебер, в век ”языковых битв”, важнейшее значение имеет ”языковая общность”, а помимо этого возможно, что основой и критерием ”национального чувства” будет результат соответствующего ”общностного действования” (т.е. поведения, основанного на эмоционально переживаемом чувстве общности, Gemeinshaft’a) – образование ”политического союза”, прежде всего государства. Мы видим здесь все достоинства и недостатки классической постановки вопроса. Вебер, конечно же, рассматривает ”нацию” как “воображаемое сообщество”… Это, в общем, классическая европейская постановка вопроса, продолжение которой мы нашли в социологических формулировках Вебера» (8-9).
Вот таков он во всей красе, духовный отец конструктивистов, столп западной «науки мнений». Безответственный и амбициозный вещатель истин в последней инстанции, ничем, однако, не подкрепленных, кроме, очевидно, узенького личного опыта и круга общения самого вещателя. А то и просто высосанных из пальца.
И они еще будут глубокомысленно глаголать нам о важности «языковой общности» – нам, русским, которые уже сегодня с оружием в руках опровергают эту «общность» в отношении ряда народов бывшего СССР, начиная с грузин и кончая чеченцами, входивших некогда в псевдонацию «советский народ», говоривший на русском языке! Нам, которым, весьма возможно, предстоит в будущем широко распространить этот печальный опыт и на другие народы…
Язык не производит наций: для нас, постсоветских русских, это ясно и непреложно и доказано практикой, как дважды два = четыре. Но конструктивисты все как один обожают обсуждать языковой фактор, сильно преувеличивая при этом его нациеобразующее значение.
Обидно сознавать, что, хотя люди Запада оперируют словами «нация», «национализм», совершенно не понимая их смысла, искажая его, они при этом лезут нас учить, что и как надо думать на этнополитические темы!
Вот, например, откровения Дэвида Роули: «Я покажу, что русские не были способны развить национальное движение потому, что дискурсивный аппарат не включал концептов, которые являются неотъемлемыми для националистической мысли… Это доказывает, что основа национализма образуется не материальными особенностями социальных, политических или экономических структур или “аутентичной” этничностью, но современным европейским мышлением»340.
Уверенно, чтобы не сказать нагло! Но ни теоретические, ни практические достижения западной мысли не вызывают желания учиться у таких учителей. Поскольку, во-первых, пресловутые «неотъемлемые концепты», как я надеюсь убедить читателя, гроша ломаного не стоят. А во-вторых, плачевные итоги «современного европейского мышления» мы видим воочию на улицах Европы: европейцы без боя сдали свои страны цветным пришельцам, они успешно погубили свои нации, и не им учить других национализму.

Порочный дух порченого времени
Все сказанное заставляет меня с большой тревогой относиться к тому импорту конструктивизма в отечественную социо- и политологию, который мы можем массово наблюдать в постсоветской России. Указанная экспансия при этом еще и преподносится как «завоевание научной мысли», будучи на деле ее деградацией и тотальной ретирадой! От такого признания за версту веет комплексом неполноценности относительно молодых российских научных дисциплин, не имевших легитимности (или имевших ее очень ограниченно, как социология) при советской власти: политологии, этнополитики и научного национализма341.
Русские доверчивые неофиты, вместо того, чтобы биться с теорией «воображаемых сообществ» и «изобретенных наций» как научно ошибочной и политически вредной для дела национализма, восхищенно и трепетно транслируют ее в еще менее просвещенные круги, иногда даже как бы против своей воли, в упор не видя ее кричащих противоречий или не вполне отдавая себе отчет в содеянном. Они так азартно пропагандируют глупости и пошлости господ конструктивистов, что воленс-ноленс сами становятся их заложниками.
Впрочем, в ряде случаев надо вести речь не о комплексе неполноценности или доверчивости неофитов, а об оголтелом карьеризме прожженых и небескорыстных циников, чутко уловивших политически значимый «мейнстрим». Или о добровольных не менее оголтелых агентах западного жизнеустройства, стремящихся привить нам смертельные болезни Запада (увы, небезуспешно). Иногда эти «полезные» свойства соединяются. В первую голову тут следует назвать философа Владимира Малахова342 и директора Института этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая (ИЭА РАН), бывшего гайдаровского министра по делам национальностей Валерия Тишкова.
Малахова, к примеру, сильно тревожит «этническое понятие нации, тоже с поразительной настойчивостью вос­производимое подавляющим большинством русскоязычных работ на эту тему. Очень мало кто у нас понимает нацию в политическом смысле – как граждан­ское сообщество. Для русскоязычных авторов нация – явно или неявно – есть этническая общность»343. Здесь Малахов встает плечом к плечу не только с Тишковым, чьи хлопоты по внедрению в России концепции политической нации настойчивы и велики, но и с В.И. Лениным, который прямо утверждал: «Нации – выдумка буржуазии».
Малахов с середчным сокрушением признает: «Как с этим бороться? Если вы видите в девяноста слу­чаях из ста, что под нацией понимают этнос, или под этносом понимают кровнородственное сообщество, или считают этнос автономным агентом социального действия, самостоятельной, либо коллективной персоной – чис­то теоретически это опровергнуть невозможно». Поэтому он предлагает делать это по-партизански, «перформативно», т.е. массированно используя ключевые слова в превратном контексте («агент национальной безопасности», «национальный интерес»), размывая смысл слов, прививая им двусмысленность в массовом сознании. И выражает надежду, что ориентированные подобным образом ангажированные журналисты смогут сделать то, чего «ни ученые, ни педагоги прямым образом достичь не могут»344.
Что, кроме брезгливого отвращения может вызвать «ученый», в открытую призывающий СМИ фальсифицировать научные данные и манипулировать общественным сознанием?!
Но Малахов просто младенец рядом с Тишковым. Одиозная фигура последнего, всюду твердящего, что никаких этносов и тем более наций нет (публично заявившего, например, – в Государственной Думе! – что никаких русских в природе не существует)345, заслуживает внимания.
Самое поразительное, что открывается при чтении работ Тишкова, это его принципиальное нежелание хоть как-то подкреплять аргументами свои основные тезисы. И выход из этого тупика он находит самый примитивный. Не в силах ничего доказать на деле сам, он взывает к тем самым авторитетам: Барт, Дойч, Геллнер, Хобсбаум и др. Показательным является выбор Тишковым цитат для подкрепления своей позиции. На мой взгляд, они скорее разрушают ее, сами нуждаясь в подкреплении, которого не в силах дать никто. Я привожу цитаты именно в тишковском контексте, демонстрируя их порочное, но органическое единство:
– «Понятие нации требует коренного пересмотра в нашем обществознании, а вместе с этим – в общественно-политичес­кой и конституционно-правовой практике. Распутать этот клу­бок чрезвычайно сложно. В этой связи Э. Геллнер, на мой взгляд, справедливо замечает: “У человека должна быть на­циональность, как у него должны быть нос и два уха... Все это кажется самоочевидным, хотя, увы, это не так. Но то, что это поневоле внедрилось в сознание как самоочевидная истина, представляет собой важнейший аспект или даже суть пробле­мы национализма. Национальная принадлежность – не врож­денное человеческое свойство, но теперь оно воспринимается именно таковым”. Причем добавим, что воспринимается не просто в бытовом, массовом сознании, но и даже профессио­нальными философами, пишущими, что “национальность дана человеку от рождения и останется неизменной всю его жизнь. Она так же прочна в нем, как, например, пол” (Ю. Бромлей)»346;
– «Не среди наций рождаются национальные движения, а, наоборот, на почве национальных движений, достигших определенного развития народов, оформляется идея нации. Нельзя не согласиться с Э. Геллнером, что “нации создает человек, нации – это продукт человеческих убеждений, при­страстий и наклонностей. Обычная группа людей (скажем, жите­лей определенной территории, носителей определенного языка) становится нацией, если и когда члены это группы твердо при­знают определенные общие права и обязанности по отношению друг к другу в силу объединяющего их членства. Именно взаим­ное признание такого товарищества и превращает их в на­цию, а не другие общие качества, какими бы они ни были, которые отделяют эту группу от всех стоящих вне ее”. У этого же автора есть еще более лаконичное определение нации, заимствованное у Карла Ренана, – это своего рода “постоянный, неформальный, извечно подтверждаемый плебисцит”»347.
Явно преждевременно настаивая, что «нищета примордиализма и демистификация этнических привязанностей» (Эллер, Коуглан) стали общепризнанными в науке, Тишков вслед за Ричардом Дженкинсом считает, что важность этих дебатов сохра­няется, поскольку «грубый примордиализм – это в основном обыденный взгляд, но обладающий огромной силой в современном мире”»348.
Досада горе-теоретиков на факт явного массового человеческого здравомыслия вполне понятна. И что же им остается еще в таком случае, как ни ссылаться друг на друга до бесконечности? Например, так: «В этой ситуации вполне справедливым представляется замечание одного из специалистов по проблемам этничности и национализма Томаса Эриксена: “На уровне самосознания национальная принадлежность – это вопрос веры. Нация, то есть представляемая националистами как «народ» (Volk), явля­ется продуктом идеологии национализма, а не наоборот. На­ция возникает с момента, когда группа влиятельных людей ре­шает, что именно так должно быть. И в большинстве случаев на­ция начинается как явление, порождаемое городской элитой. Тем не менее, чтобы стать эффективным политическим средст­вом, эта идея должна распространиться на массовом уровне”»349.
Цитировать можно было бы долго. Тишков не мог бы существовать в ученом сообществе без опоры на подобные «авторитеты». Он не брезгует опираться даже на давно развенчанные, невежественные и пустые бредоумствования соросовского любимчика Карла Поппера. (Любовь понятна, ибо своими псевдонаучными теориями об «открытом обществе» Поппер торил Соросу путь к национальным сокровищам многих государств, России в частности.) Широковещательная поддержка Соросом Поппера носит знаковый характер, ярко показывая, какие силы выступают заказчиками конструктивистского дискурса. Ведь Поппер, оказывается, «еще в 1945 г. писал в своей работе “Открытое общество и его враги”:
“Попытка отыскать некоторые «естественные» гра­ницы государств и, соответственно, рассматривать государст­во как «естественный» элемент, приводит к принципу нацио­нального государства и к романтическим фикциям национа­лизма, расизма и трайбализма. Однако этот принцип не явля­ется «естественным», и мысль о том, что существуют такие ес­тественные элементы, как нации, лингвистические или расовые группы, – чистый вымысел”»350.
Легко видеть, что авторы, к которым Тишков апеллирует за отсутствием своих убедительных доводов, блещут пустословием, а вовсе не аргументацией и логикой.
Высокое общественное положение Тишкова и его возможности влиять на российскую национальную политику, которыми он пользуется по мере сил, не позволяют пренебрегать его разоблачением351. Очень важно дезавуировать его собственные безосновательные теории. Но, учитывая их вторичность, гораздо важнее дезавуировать первоисточник: западный конструктивизм. Поэтому необходимо всячески приветствовать редкие попытки это сделать352.
Так, актуальной критике конструктивистских концепций нации и национализма у Сергея Сергеева посвящены главки «Организм или конструкт?» и «Миф о гражданской нации»353. Основные аргументы весьма достойны внимания:
во-первых, Сергеев наблюдательно отмечает: «Ныне в мировом научном сообществе конструктивизм явно занимает ведущие позиции, что на мой взгляд от­нюдь не свидетельствует об его истинности, а скорее — о серьезной болезни современной западной мысли, окончательно утратившей способность к онтологическому видению бытия и с маразматическим восторгом погрузившейся в субъективистское своеволие»354. Воистину так, субъективный идеализм давно утвердился в качестве ведущего метода науки Запада, все тупики и ловушки которой проистекают из данного факта. И вот уже «наиболее последовательный конструктивист – английский исследователь Эрнст Геллнер договорился до того, что не нации порождают национализм, а наоборот, последний сам “изобретает нации”»355;
во-вторых, Сергеев не без ехидства задает риторический вопрос: «Конструктивисты, отрицая этническую природу наций, не могут объяснить, почему для их “изобретения” понадобилась апелляция именно к чувству этнического родства, а не, скажем, к простой со­циальной солидарности или к экономическим интересам. Значит, этническая мобилизация более действенна, чем абстрактно-социальная. Не потому ли, что этничность представляет собой некое онтологическое свойство че­ловеческой природы?»356. Ответ слишком ясен;
в-третьих, развенчивая адептов «гражданской нации» (упомянутого Тишкова и иже с ним), Сергеев с историческими фактами в руках пытается обосновать именно этническую первооснову даже таких сложносоставных наций, как французы, англичане и американцы, завершая свой экскурс эффектным выводом: «Приходится с грустью констатировать, что “гражданских наций” в природе не существует, их место обитания – головы либеральных идеологов»357.
Я бы предложил публике совсем другие примеры и аргументы, но вывод готов подтвердить.
В свете всего вышеизложенного трудно передать все мое изумление и разочарование, когда тот же самый научный редактор «Вопросов национализма» Сергей Сергеев, неожиданно вдруг заявил о своем пиетете по отношению к конструктивистам и призвал работать «в терминологии мейнстрима» (читай: конструктивизма)358. Я даже не поверил своим глазам, расценив сказанное как совершенно необъяснимое самопредательство. Ужас и сострадание вызвали у меня эти плачевно капитулянтские строки…
Это стало последней каплей, склонившей меня засучить рукава и вплотную заняться упомянутым «мейнстримом».
Сергеев аргументирует: «Игнорировать описанную ими практику нациестроительства значит сознательно зауживать и обеднять себя как исследователя и оставаться на научном уровне позапрошлого столетия… Севастьяновский биомат ничуть не лучше так обрыдшего людям, выросшим в СССР, диамата».
Я так не думаю. Во-первых, критику модных ныне конструктивистов я веду с позиций не прошлых, а грядущих лет, когда биологизм (сдвиг в сторону которого уже наметился, хотя еще очень осторожно, в работах наиболее продвинутых исследователей, к примеру, Валерия Соловья) неизбежно утвердится в качестве основного метода в исторических науках. Ибо чем дальше, тем больше становится ясно, что главная наука о жизни – не социология, культурология или политология и даже не история, а в полном соответствии с номинацией: биология. И именно с ее изучения должен начинать свой путь будущий историк, социолог, культуролог, политолог и т.п. А в первую очередь – националист-теоретик. Правда, это не всегда помогает (пример: Александр Храмов), но оставляет, по крайней мере, надежду.
Во-вторых, сравнение с диаматом мне лично кажется в высшей степени лестным: в мире до сих пор пока не появилась более убедительная и совершенная система научного мышления. И даже просто мало-мальски пригодная к употреблению альтернатива. Недооценка диамата и истмата «обкормленными» этим блюдом (притом порой насильно) бывшими советскими студентами, а также вовсе не вкусившими его постсоветскими выпускниками вузов – это тяжелейший удар по отечественной умственной сфере, который еще не раз отольется нам горькими сожалениями. Соединение диамата и истмата с биологизмом, чего марксисты напрасно избегали и чему автор этих строк посвящает усилия, уверен, будет высоко оценено ближайшими поколениями ученых.
Но – к делу. Сергеев полагает, что «теоретические и фактологические наработки конструктивистов заслуживают самого серьезного внимания». Что ж, придется и впрямь оказать им таковое. Посмотрим, чего стоят на деле те достоинства, которые коллега взялся защищать столь рьяно и столь, по-моему, опрометчиво.
Кстати, Сергеев правильно понимает главную суть конструктивизма, пропагандирующую национальное мифотворчество. За это он ее и ценит. Но не бывает полезных мифов, как не бывает хороших наркотиков: одурманивший себя «ярким и заразительным национальным мифом» (Сергеев) неминуемо проснется в кровавой грязи. С русским народом такое уже бывало. Допустить этого в очередной раз мы не имеем права.
Но ни с Сергеевым, ни с другими русскими последователями западных конструктивистами я всерьез полемизировать не собираюсь, ограничусь кратким очерком в конце, только чтобы читатель почувствовал реальность и опасность заразы. Как говаривал Пушкин, расчет должен производиться с барином. Важно научно и морально уничтожить хозяев лжедискурса – сателлиты разбегутся сами. Надеюсь, что когда они дочитают настоящий труд до конца, они немедленно так и поступят.
Анализировать чужой бред всегда очень трудно и неприятно, не покидает ощущение, что жизнь при этом проходит зря. Но в данном случае моей рукой водит чувство долга и горькое сознание того, что кроме меня эту архинужную работу сделать некому.
В битве Дон Кихота с мельницей я – на стороне испытанного и необходимого людям механизма, а не сумасбродного и агрессивного визионера. Моя задача – отбросить своим крылом его как можно дальше с пути русского национализма.

II. ПАРАД ИНВАЛИДОВ

Сам Бог не сумел бы создать ничего,
Не будь у него матерьяльца!
Генрих Гейне

Нации – буржуазные выдумки.
Владимир Ульянов (Ленин)

Апологеты конструктивизма главным образом опираются на труды трех наиболее авторитетных в данном кругу авторов: Эрнста Геллнера, Эрика Хобсбаума и Бенедикта Андерсона. В соответствии с этим я и выстроил свою критику данного направления. Утопив этих трех китов в море их собственного изготовления, я надеюсь закрыть данную тему навсегда. Очередность определена их внутренним рейтингом по восходящей.

II.1. ЭРНСТ ГЕЛЛНЕР – МАСТЕР НЕГОДНЫХ ОПРЕДЕЛЕНИЙ

Недооценка национализма – это общая слабость
духа традиций, марксистской и либеральной,
и в этом заблуждении они единодушны.
Эрнст Геллнер

Первая ласточка, возвестившая темным советским научным работникам весну конструктивизма, – это Эрнст Геллнер359.
Его книгу, на которую сегодня всем так любо ссылаться, издали на излете советской власти по трем причинам:
1) автор известен как марксист; вот характерные цитаты: «Основная идея книги является частью исторического материализма» (6)… «Основное доказательство здесь есть не что иное, как применение основного положения марксизма о решающем влиянии способа производства на другие стороны общественной жизни» (8); и т.д.;
2) автор еврей, то есть – частица (по умолчанию) могущественного международного лобби, характеризуемого, в частности, резкой ненавистью к любому национализму, кроме своего собственного;
3) автор – большой авторитет на Западе, в силу первых двух причин, в основном.
Было и еще одно важное обстоятельство, вытекающее из всех вышеперечисленных: Геллнер был приглашен с визитом в качестве гуру в поздний СССР. Он был официально принят в стране пока еще победившего марксизма. О том, чтобы на его месте оказался не то чтобы проповедник действительно националистических идей, вроде Дэвида Дюка, но хотя бы более-менее нейтральный ученый, вроде Энтони Смита, речи, конечно идти не могло. Волею этого случая европейская теория национализма впервые предстала перед нами в лице старого, малообразованного и неумного еврея-марксиста, которому и досталась вся наша идеологическая девственность в данном вопросе. Его бастардами с тех пор все полнится отечественная общественная мысль.
Для высокообразованной, продвинутой, слегка диссидентствующей интеллигенции, группировавшейся тогда вокруг издательства «Прогресс», издание книжки Геллнера было безопасной возможностью выпустить джина из бутылки – легально открыть новый для советского обществоведения, острый и не совсем «советский» дискурс национализма. Заодно потрафив влиятельной группе еврейских советников и консультантов перестроечного толка, в том числе околокремлевских, околонаучных и околоиздательских. Послесловие к Геллнеру не случайно написано одним из таких – И.И. Крупником, энтузиастом геллнеризма, убежденным в том, что «с трагическим запозданием мы начинаем свое знакомство с западной теорией национализма» (318).
Трагедия, однако, скорее состояла в том, что это знакомство было чрезмерно суетливым, восторженно-доверчивым и некритичным, притом что сама теория, преподанная нам западными марксистами, – чрезмерно поверхностна и ошибочна по сути. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», – эта ленинская фраза только что заборы не украшала в нашей стране. Но на деле оно казалось верным, только пока было всесильным в одной отдельно взятой стране. В вопросах же наций и национализма это учение всегда было сугубо ложным по причинам онтологического порядка360. Брать марксизм любой разновидности за ориентир в национальных вопросах – все равно что идти к священнику за сексологической консультацией. И доверять западным марксистам (а уж тем более – вместо марксистов отечественных, по крайней мере идеологически жестоко выверенных) следовало бы в последнюю очередь.
Но наши мальчики в розовых штанишках от национализма с восторгом бросились конспектировать это марксистское светило361, залетевшее в Москву, и дружно сели в здоровенную лужу махрового идеализма, напруженную им под собственные причитания о верности истмату.
Бросим взор на этот краеугольный камешек конструктивистов, чтобы убедиться в сказанном.
* * *
Первая глава книги весьма порядочно и дельно именуется: «Определения». Но не спешите радоваться, ибо сами определения никакого повода для радости не дают, а дают – только для недоуменных вопросов. Определениями (всякий раз новыми, но одинаково безапелляционными и безоказательными) полна вся книга от начала до конца. Погрузимся же, сняв розовые очки и одев защитный скептический скафандр, в мир геллнеровских дефиниций.

Национализм
Вообще-то, в мировом дискурсе термин «национализм» используется весьма давно, успешно и с твердыми положительными коннотациями.
Популярный «Словарь Вебстера» определяет национализм двояко: как «преданность своему народу» и как «защиту национального единства или независимости».
Не менее популярный «Американский политический словарь»: «Национализм отождествляется с социальными и психологи­ческими силами, которые зародились под действием уникальных культурных, исторических факторов, для того чтобы обеспечить единство, воодушевление в среде данного народа посредством куль­тивирования чувства общей принадлежности к этим ценностям. Национализм объединяет народ, который обладает общими куль­турными, языковыми, расовыми, историческими или географически­ми чертами или опытом и который обеспечивает верность этой политической общности».
«Японская энциклопедия»: «Национализм – всеобщая приверженность и верность своей нации».
«Британская энциклопедия»: «Национализм – это верность и приверженность к нации или стране, когда национальные интересы ставятся выше личных или групповых интересов».
Все эти и другие анаглогичные определения были даны еще в эпоху, когда глобализация а-ля США еще не стояла на повестке дня. С некоторых пор такая трактовка национализма перестала устраивать сильных мира сего и для названного феномена потребовалось переопределение. Геллнер уловил это негласное требование лучше многих.
Еще в предисловии он честно нас предупредил: «Термин “национализм” используется в книге в значении, которое он имеет в английском, а не в русском языке... Он употребляется в книге для обозначения принципа, требующего, чтобы политические и этнические единицы совпадали, а также, чтобы управляемые и управляющие внутри данной политической единицы принадлежали к одному этносу» (5).
Вполне вразумительно сказано, чтобы не переносить это значение и это учение на русскую почву, не так ли? Хотя бы по причине терминологической нестыковки, дабы не порождать цепочку недоразумений. Куда там!… Оно уже стало расхожим в определенной среде, которая ширится с каждым днем.
В разделе «Определение» Геллнер вновь подтвердил, что «национализм – это прежде всего политический принцип, суть которого состоит в том, что политическая и национальная единица должны совпадать» (23).
Интересно, что сказали бы на это цыгане, поголовно являющиеся крутыми закоснелыми националистами? Да и известные своим национализмом соплеменники Геллнера, две трети коих вовсе не собирается менять свое диаспоральное бытие на израильское гражданство362…
Но не ищите каких-либо обоснований этому определению: их нет и не предвидится. Просто так хочется видеть дело Геллнеру, или/ибо Геллнер в это верит – как угодно. И мы, конечно же, тоже должны ему верить, поскольку больше ничего не остается.
В сущности, достаточно прочесть слова: «национализм – это прежде всего политический принцип…», чтобы отложить книгу и дальше уже не читать. В чем бы этот принцип ни состоял, ошибка метода уже налицо363. Подход Геллнера явно неглубок: ведь феномен не сводим к отвлеченным принципам. Да и откуда берется сам этот принцип? По каким мотивам возникает? О том ни слова.
Следующая фраза, призванная подкрепить данную дефиницию, уже способна рассмешить: «Национализм как чувство или как движение проще всего объяснить, исходя из этого принципа. Националистическое чувство – это чувство негодования, вызванное нарушением этого принципа, или чувство удовлетворения, вызванное его осуществлением».
Не то, чтобы Геллнер тут был совсем неправ. Спору нет, такой частный случай возможен. Но представить себе массовое движение столь продвинутых политически и непрерывно рефлектирующих на эту тему особ (а национализм интересен именно своей массовостью и длительностью переживания, за счет чего совершаются, по большей части вполне стихийно, революционные преобразования) я лично, уже двадцать лет близко наблюдающий русское национальное движение, не могу. От того, что нами управляют русские по происхождению администраторы, чувство удовлетворения у русских националистов почему-то пока упорно не возникает. Чисто кабинетный, умозрительный подход Геллнера не может не вызвать улыбку.
И вообще, так ограничивать национализм, сводить его, тем более в его массовой, основной и главной чувственной форме, к подобному рациональному обоснованию представляется несообразным с практикой. Разве нет поводов поважнее для возникновения и проявления национального чувства (национализма), среди которых главнейшим и очевиднейшим я бы назвал этнические войны, вечно сопровождающие весь род homo?!
Формулировки Геллнера продолжают вызывать недоумение: «Короче говоря, национализм – это теория (?) политической законности (?), которая состоит в том, что этнические границы не должны пересекаться (?) с политическими, и в частности, что этнические границы внутри одного государства – вероятность, формально исключающаяся самим принципом в его общей формулировке, – не должны отделять правителей от основного населения» (24).
Думаю, что подавляющее большинство русских националистов с изумлением узнало бы о причислении себя к разряду политических теоретиков. Возгордились бы, чего доброго. Нужно ли доказывать, что это утверждение беспочвенно?
Несомненно, теория национализма существует: национализм – это и теория тоже. Но провозглашать первичность идеи национализма, какова бы они ни была, по отношению к его реальной биопсихологической основе – инстинкту (комплексу инстинктов) – есть нонсенс, для материалистически мыслящего ученого недопустимый, отрывающий мир идей от их реальной, материальной основы – бытия. Доискиваясь до корней и причин, бессмысленно исследовать одни только идеи: исследуйте в первую очередь бытие, их породившее. Но марксиста Геллнера это основополагающее для истмата соображение не останавливает. Он смело подменяет феномен – идеей. А за ним этот трюк повторяют и его последователи.
Геллнеру и того мало. Не в силах дать сколько-нибудь основательное определение национализма, он делает подход за подходом, как штангист-неудачник, все надеясь выжать заветный вес, но безуспешно: штанга опрокидывает его на помост. Под занавес Геллнер сбивчиво разражается еще одной, новой, дефиницией в бесплодной надежде что-то объяснить, в конце концов, хотя бы самому себе:
«В этой книге утверждается лишь то, что национализм является очень специфической разновидностью патриотизма, которая распространяется и начинает доминировать только при определенных социальных условиях, и что эти условия реально господствуют в современном мире и больше нигде. Национализм – это разновидность патриотизма, имеющая несколько очень важных отличительных особенностей. Прежде всего, сообщества, которым такой вид патриотизма, а именно национализм, дарит свою преданность, должны быть культурно однородны и зиждиться на культуре, стремящейся быть “высокой” (то есть письменной) культурой. Они должны быть достаточно велики, чтобы чувствовать себя в силах содержать собственную образовательную машину, способную развивать эту культуру, иметь мало четко разграниченных внутренних подгрупп и, напротив, анонимное, текучее и подвижное население, к которому индивид принадлежит непосредственно в силу своего культурного стиля, а не в силу своей принадлежности к составляющим его подгруппам. Однородность, грамотность, анонимность – вот ключевые черты таких сообществ» (280).
Все это, по обыкновению, голословно. Нет сомнений, что при желании Геллнер мог бы навысасывать из своих пальцев еще энное количество все новых таких же любительских определений364. Но разберем последнее, что осталось.
В русском националистическом поле дискуссия о противоречии и даже противоположности между национализмом и патриотизмом прошла еще во второй половине 1990-х. Никому среди причастных к оному полю лиц уже давно не нужно разъяснять, что национализм – это не патриотизм и не его разновидность. Но для стороннего читателя повторю аргументацию:
«Отличие националиста от патриота именно и только в том, что националист уже осознал, глубоко и непоколебимо, что нация – первична, а государство – вторично. Они диалектически неразрывны, как содержание и форма, но осознанный приоритет должен быть всегда у содержания. Нельзя решать проблемы государства в обход проблем нации. Бессмысленно надеяться, что можно укрепить государственность, не укрепив государствообразующий народ, собственно нацию…
Как только патриот проникается этими простыми истинами, он автоматически превращается в националиста. Обратный метаморфозис невозможен, как невозможно бабочке вновь стать куколкой или гусеницей. Преображение истиной необратимо»365.
Ну, а что такое «анонимное, текучее и подвижное население, к которому индивид принадлежит непосредственно в силу своего культурного стиля, а не в силу своей принадлежности к составляющим его подгруппам» и почему «однородность, грамотность, анонимность – вот ключевые черты таких сообществ», которым национализм «дарит свою преданность», я, как ни бился, объяснить себе и людям не в силах. По-моему, это просто бред сивой кобылы. Где Геллнер видел такое население и такие сообщества, я не знаю, а сам он не сообщает.
Что же можно построить на таком гнилом фундаменте? Только театр теней.

Нации
Самое главное, конечно, это исходное понимание и определение нации.
Геллнер пытается давать его тоже много раз, а впервые на с. 34. Оно,увы, совершенно ни на чем не основано, перед нами простая декларация:
«Фактически нации, как и государства, – всего лишь случайность, а не всеобщая необходимость. Ни нации, ни государства не существуют во все времена и на любых условиях (интересное открытие! да, в первобытном обществе, где отсутствует жесткое разделение труда и нет эксплуатации, государства нет и быть не может. Но с появлением этих факторов государство – неизбежно, по большей части именно национальное, этническое, во всяком случае вначале. – А.С.). Национализм стоит на том, что они предназначены друг для друга; что одно без другого неполно; что их несоответствие оборачивается трагедией. Но прежде чем они стали предназначенными друг для друга, они должны были возникнуть, и их возникновение было независимым и случайным. Государство, безусловно, возникло без помощи нации. Некоторые нации, безусловно, сложились без благословения своего собственного государства» (34).
Можно ли это назвать дефиницией? Вряд ли, но и другие (ниже) не лучше.
Не отличающиеся обязательностью рассуждения Геллнера фронтально противоречат отечественной научной традиции как в плане теории государства, так и в плане теории нации. О русском понимании нации, о нашей традиции, нашем вкладе в мировой нациеведческий дискурс мне приходилось подробно писать в основной части книги. Поэтому здесь просто обозначу наши расхождения.
Если, как Геллнер, считать нации и государства случайностью, тогда уж надо договаривать: это особая, всеобщая, случайность. Практически перед каждым племенем, народом однажды встает стандартная дилемма: создать свое государство и стать нацией – или мириться со своим ничтожеством, а то и погибнуть. Многие выбирают второе, но и в этом случайности и добровольности никакой нет: просто не каждому по силам первое.
Геллнер неправ, утверждая, что нации и государства создаются независимо друг от друга: это зачастую именно две стороны одного процесса. Нация возникает на базе народа именно в ходе обретения им государственности. И национальные государства (как частный вид государства вообще) возникают именно и только в связи со становлением народа как нации. Хотя в принципе возникновение государства также есть результат универсальной необходимости, пусть и другого происхождения. (Марксисту Геллнеру неплохо бы ознакомиться с марксистской теорией на данный счет.) Но в любом случае утверждать, что «государство, безусловно, возникло без помощи нации» неправильно, так как процессы создания того и другого синхронны, они коррелируют, и государство вольно или невольно создается всем народом, а не из воздуха берется.
И уж вовсе шокирует неправдой утверждение, что «некоторые нации, безусловно, сложились без благословения своего собственного государства»: ведь если нет своего государства – нет и нации. Геллнер не случайно не приводит ни одного (!) примера, ибо их нет в природе.
Автор все бьется в попытках нащупать определение нации:
«Что же, в таком случае, представляет собой эта случайная, но в наш век, по-видимому, универсальная и нормативная идея нации? (Заметим: он предлагает обсуждать не «нацию», а «идею нации». Как это характерно для идеалиста, как это характерно для западной науки – и как недопустимо с точки зрения истмата! Снова нам идею выдают за феномен… – А.С.) Обсуждение двух очень приблизительных, предварительных определений поможет добраться до сути этого расплывчатого понятия.
1. Два человека принадлежат к одной нации лишь в том случае, если их объединяет одна культура, которая в свою очередь понимается как система идей (кругом одни идеи! А куда же артефакты и технологии девать, на которых вся культура держится? – А.С.), условных знаков, связей, способов поведения и общения.
2. Два человека принадлежат к одной нации лишь только в том случае, если они признают принадлежность друг друга к этой нации (не встречал более идиотской постановки вопроса. Да кто же спрашивать будет-то? Это уже вовсе что-то невиданное: мы, оказывается, – даже не то, что сами о себе думаем, как уверяют обычные конструктивисты, а куда круче: мы – то, что о нас думают другие! Я – русский, если NN признает меня русским? Какой-то субъективный идеализм в квадрате… Это истмат??!! – А.С.). Иными словами, нации делает человек; нации – это продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей» (34-35).
Удивительная настойчивость! Поражает нелепость подхода. «Два человека» нас, как понимает читатель, вообще не интересуют и не могут интересовать, это не статистическая величина, нации не измеряются «двумя человеками». Два человека могут принадлежать к одной общности в силу недоразумения, аберрации сознания и т.п. Перед нами полное торжество идеализма и псевдонаучная болтовня. Как Геллнер ухитрился затесаться в «ученые» с таким багажом и такими методами?
А вот уж и новая попытка определить нацию:
«Обычная группа людей (скажем, жители определенной территории или носители определенного языка) становятся нацией, если и когда члены этой группы твердо признают определенные общие права и обязанности по отношению друг к другу в силу объединяющего их членства. Именно взаимное признание такого объединения и превращает их в нацию, а не другие общие качества…» (35).
Если перевести это на нормальный русский язык и применить к России, то получится так: «все население или все русскоязычные России имеют шанс договориться о согражданстве, чтобы пользоваться равными правами и обязанностями».
Все, более ничего тут нет, никакого другого смысла.
Причем тут нация?!!! Какой националист под этим подпишется?
Сделав несколько заходов в попытке определить нацию, и все неудачные, Геллнер, однако бросается в бой против ложной, как ему кажется, националистической трактовки нации. Он возражает против «молчаливого, косвенного» признания «самой неверной посылки националистической идеологии, будто бы “нации” заложены в самой природе вещей, что они только ждут, когда их “пробудят” (излюбленное националистическое выражение и сравнение) от прискорбного сна при помощи националистического ”будильника”. Именно неспособность большинства потенциальных наций когда-либо ”очнуться от сна”, отсутствие в них глубинного брожения, которое могло бы выплеснуться наружу, наводят на мысль, что национализм, в конце концов, не так уж важен. Приверженцы теории социальной запрограммированности ”наций” замечают, возможно, не без удивления, что некоторым из этих ”наций” недостает силы и решимости, необходимых для выполнения миссии, возложенной на них историей (обратим внимание на упорное ироническое закавычивание Геллнером слова ”нация”. – А.С.).
Но национализм – это не пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы, хотя он представляет себя именно таковым. В действительности он является следствием новой формы социальной организации, опирающейся на полностью обобществленные, централизованно воспроизводящиеся высокие культуры, каждая из которых защищена своим государством» (112).
В связи с тем, что Геллнер прочно запутался в определениях национализма, обсуждать последний абзац, категорический, как обычно у него, я смысла не вижу. Но его замечание о том, что далеко не все этносы способны перейти в фазу нации, вполне верно. Только из этого не следует, разумеется, тот вывод об отсутствии реальных наций и о «неважности» национализма, на который подался Геллнер.
Да, не каждый этнос и не в каждый момент ощущает потребность в собственном государстве и стремится его заполучить. До этого надо дозреть. Скажу больше: не все из тех, кто дозрел – ощущает и стремится – способны это сделать, а потому и не пытаются. И этого мало: не все дозревшие хотят – к примеру, две трети евреев всего мира палкой не загонишь на ПМЖ в Израиль, ибо они вовсе не желают лишиться преимуществ проживания в диаспоре в обмен на гражданство своего национального государства. Хотя при этом и лишиться Израиля не желают…
Ну, и что из этого следует? Каждый протягивает ножки по одежке и не предпринимает непосильных авантюр – что тут удивительного? Наглядная аналогия – половая жизнь человека, к которой стремится как к величайшему благу всякая нормальная особь… кроме тех, кто либо не еще дозрел до нее, либо уже расстался с такой возможностью (то и другое в силу возраста).
Но марксист Геллнер так увлекся им обнаруженным простеньким фактом, что на этой основе решил замахнуться (карлик на титана!) на авторитет самого Гегеля, лежащий в фундаменте марксистской философии:
«Большой процент погруженных в непробудный сон “наций”, которые никогда не встанут и не воссияют (почему бы это знать Геллнеру? – А.С.) и которые даже не желают просыпаться, позволяет нам критиковать националистическую доктрину с ее же собственных позиций. Национализм считает себя естественным и всеобщим регулятором политической жизни человечества, только скованным этим длительным, упорным, мистическим сном. Вот, как это представление выражено у Гегеля: ”Нации могут пройти большой исторический путь, прежде чем они осуществят свое предназначение – оформить себя в виде государства”366. Тут же Гегель заявляет, что этот догосударственный период на самом деле можно назвать “доисторическим” (sic): таким образом, у него получается, что настоящая история нации начинается тогда, когда она обретает собственное государство» (113).
Геллнер почему-то вообразил, что против гегелевской концепции достаточно выставить «существование наций – спящих красавиц, не имеющих своих государств и не ощущающих потребности в них», и этим по национализму вообще и по Гегелю в частности будет нанесен сокрушающий удар! Но это вовсе не так, ибо мы даже на примере ряда бывших социалистических наций отлично видим собственными свидетельскими очами, что этносы действительно могут «спать» и «не чуять» никакой потребности в собственном государстве, а потом вдруг «проснуться», как это сделали, скажем, казахи, вовсе не существовавшие как нация в досоветский период, и выстроить не просто националистическое, но даже жестко этнократическое государство. Прав, конечно, титан, а не карлик367.
На самом деле из геллнеровских рассуждений ясно одно: наступление такого момента, когда потенциальная нация устремляется к обретению своего национального государства, явно зависит от неких условий. Каковы же они? Если бы Геллнер так поставил вопрос (что и подобало бы настоящему ученому, а не шарлатану), то он вскоре нашел бы ответ368. Он этого не делает – пусть сие останется на его совести…
И вот, уже после всего сказанного, отмахав полкниги, он вдруг начинает раздел, который так и озаглавлен: «Что такое нация?». Видно, неполноценность собственных рассуждений автора подспудно ощущалась им и не давала покоя. Внимательно следя за ходом мысли Геллнера, мы без труда найдем корни его ошибок.
Геллнер кладет в основу образования наций два краеугольных камня: «Мы говорили о двух наиболее реальных основаниях, на которых можно было бы построить теорию национальности, – это добрая воля и культура» (122).
Для конструктивиста, конечно, важней всего именно первое: «Нет сомнения, что добрая воля, или согласие, является существенным фактором в формировании большинства групп, как больших, так и малых. Человечество всегда было организовано…».
Перед нами – та самая полуправда, что хуже отпетой лжи. Потому что в мире есть явления природные, а есть искусственные, созданные доброй – или недоброй – волей человека. Как известно, новые общности живых существ (виды и породы) возникают периодически путем как естественного, так и искусственного отбора, да вот только первый – это закон и функция природы, а второй – дело рук человека.
То же и человеческие общности: есть природные, первичные – например, этносы (род, племя, народ, нация), а есть антропогенные, вторичные (партии, клубы, религиозные общины и т.д.). Есть, наконец, и такие, которые, не будучи напрямую сотворены природой, не зависят и от воли человека, являясь плодом естественно-исторического процесса: например, классы. То, что сотворил человек по своей воле, он и отменить может своею волею. Но естественную общность ни создать, ни отменить не может никто – ни нацию, ни класс.
Раз допустив ложную посылку, Геллнер обречен и дальше двигаться путем лжи.
Любопытная подробность: определяя нации как «группы, которые сами желают существовать как сообщества» (123), автор ссылается не на кого иного, как на Эрнста Ренана369, знаменитого своей сумасбродной и отчаянной попыткой подвести теоретический фундамент под явление так называемой «французской нации», на деле представляющее собой конгломерат этносов (который каких-то 250 лет назад и франкофонным-то был не более чем на 50%370), затиснутых в общее согражданство. Эта ссылка многое объясняет: Геллнер даже не оригинален в своих заблуждениях.
А они множатся: «Как бы это ни казалось парадоксальным, но факт остается фактом: определение наций может отталкиваться только от реальностей эпохи национализма, а не, как можно было бы предположить, от противного. “Век национализма” – не просто итог пробуждения и политического самоутверждения той или иной нации…
Культуры теперь представляются хранилищами политической законности (?!). Только в такой ситуации начинает казаться, что всякое игнорирование их границ является беззаконием.
Исходя из этих условий – хотя только из этих условий – нации действительно могут определяться на основании как доброй воли, так и культуры и на основании их совпадения с политическими единицами. В этих условиях люди желают быть политически едиными со всеми теми, и только теми, кто принадлежит к той же культуре. Соответственно государства стремятся совместить свои границы с границами своих культур и защищать и внедрять свои культуры в пределах своей власти. Слияние доброй воли, культуры и государства становится нормой… Эти условия отнюдь не характерны для человеческого общества как такового, но исключительно для его индустриальной стадии» (126-127).
Столь наивно-идеалистические, мифологизированные представления о государстве особенно неожиданны в устах марксиста. (Зацикленность Геллнера на культуре я разберу ниже.)
Геллнер завершает ход мысли знаменитым тезисом, принесшим ему мировую известность:
«Именно национализм порождает нации, а не наоборот» (127).
Нетрудно видеть, что он буквально ничем – НИЧЕМ! – не подтвержден, не обоснован. А если в эту формулу подставить то значение национализма, которое Геллнер ему придал выше, абсурдность этого утверждения просто бросится в глаза. Характерно, что Геллнер, не имея исторических, фактических подтверждений, прибегает – и на много страниц – к вымышленным литературным образам Мегалломании и Руритании как к аргументам. Каковые и анализирует усердно. Поистине, выдумки для выдумок!
Если бы такую ерунду написал средний советский социолог или политолог, его в пыль бы растерли коллеги, в грязь бы вмесили, сделали изгоем – и поделом! А английскому еврею-«марксисту» – все можно, ему мы в рот смотрим! (Как и Попперу, и Хобсбауму, и другим точно таким же умникам.) Досадно.

Классы
Среди рассуждений Геллнера небольшое, но важное место занимает тема класса, которую он – марксист ведь как-никак! – связывает с темой нации:
«Националистические теории обычно рассматривают нации как устойчивые, естественные социальные общности, которые лишь начинают действовать, или, используя любимое выражение националистов, “пробуждаются” в эпоху национализма. “Национальное пробуждение” – горячо любимое определение националистов. Здесь прослеживается заметная аналогия между этой идеей и марксистским разграничением между “классами в себе” и “классами для себя”. Но я не верю, что нации существуют в том же самом смысле, что и классы» (12).
??? Казалось бы, при чем тут классы вообще? Кто говорит здесь и сейчас про классы? И кому, в конце концов, какое дело, во что верит г-н Геллнер? Уж потрудился бы подкрепить свою веру чем-то более истматическим… Но нет, он просто счел своим долгом так подтвердить свое исповедание марксистской веры (ср. Владимир Ульянов-Ленин: «нации – буржуазные выдумки»!). Лишь для того, впрочем, чтобы тут же опорчить ее собственной ни с чем не сообразной выходкой:
«Только когда классу удается в той или иной степени стать нацией, он превращается из “класса в себе” в ”класс для себя” или ”нацию для себя”. Ни классы, ни нации не являются политическими катализаторами, ими являются лишь ”нации-классы” или “классы-нации”» (252).
Что это?! Очевидно, такой… марксизм. Как говорилось выше, ждать от марксистов вообще каких-то осмысленных предложений по теории наций не следует: это не их амплуа. Комментировать сказанное невозможно: сие за гранью смысла.
Но хотел бы я, чтобы мне кто-нибудь показал такую нацию, которая состояла бы из одного класса! (Это невозможно по определению: нация это все классы одного этноса вместе. Хотя отзвук этого миленького геллнеровского «открытия» мы недавно наблюдали в попытке Валерия Соловья выдать русский народ за некий однополярный «этнокласс».)

Государство
Марксистскую теорию классов Геллнер обогатил также еще и своей теорией государства. Для начала, впрочем, он ссылается на Макса Вебера (странно, почему не на Маркса или Энгельса, посвятившего данному вопросу как-никак монографию?):
«Государство… это такая организация внутри (?) общества, которая владеет монополией на законное насилие» (27).
Определение, как видит читатель, очень плохое. В нем нет ни слова об организующей, регулирующей функции государства, о защите безопасности, об исполнении общих нужд, о патронаже и проч. Государство невозможно без насилия, верно, но если государство – это только насилие, то зачем оно нужно людям, почему за него идут в бой?
Геллнер пытается уточнить и развить Вебера:
«Государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где из стихии социальной жизни выделились специализированные органы охраны порядка, такие, как полиция и суд. Они и есть государство» (29).
Типичный, наследственный взгляд потомственного хазарина! Забыть об армии! (А ведь это первейшее условие sine qua non: не будет армии – не будет и государства.) Забыть о таможне! О МИДе! Как будто государство возникает в ответ лишь на потребность верхов эксплуатировать низы, а не в ответ на необходимость защищать все сообщество от внешней угрозы, в том числе экономической. Но уж для кого иного, а для нас, русских, всю свою историю подвергавшихся нашествиям извне и именно против них создававших и укреплявших свое государство, этого объяснять не надо.
А как вам такой перл: «Государство в первую очередь является защитником не религии, а культуры» (231)? Хороша постановка вопроса?! Нам предлагают выбирать из двух вариантов, из которых ни один не является истинным. Причем тут вообще защита религии? Культуры? Государственная защита нужна непосредственно людям, властям и населению, народу в целом, а также территории, в первую очередь. Что-то мне не припоминается ни одной войны, которую вело бы какое-либо государство в защиту культуры вместо вышеназванных вещей.
Для чего Геллнер в очередной раз взялся рассуждать о том, что явно выше его понимания? Да вот ради такой ценной мысли:
«Всякий разумный подсчет покажет, что число потенциальных наций по всей видимости намного, намного больше, чем число жизнеспособных государств. Если этот аргумент, или расчет, верен, то не все националистические интересы могут быть в равной степени соблюдены, во всяком случае одновременно. Удовлетворение одних приведет к ущемлению других» (26).
Скажите, какое открытие! Но такие вопросы испокон веку решаются не расчетами за столом кабинета, а с оружием в руках на поле боя. Только силой! Кто силен, тот и прав, тому и владеть государством. Геллнер этого не знает?
Нацией, как говорилось выше, народ только и становится в ходе обретения своего суверенитета, своей государственности. Часто это происходит в ходе войн, которые не каждому народу по силам. Но поскольку Геллнер верит в иное, объяснить несовпадение числа народов с числом национальных государств он, конечно, не в состоянии.

Датировка наций и национализма. Аграрное и индустриальное общество
Наиболее важный идейный узел книги связан с датировкой Геллнером феноменов нации и национализма. Он оперирует расплывчатыми понятиями «эпоха наций», «век национализма», подразумевая, главным образом, ХХ век. Попробуем разобраться, как он это обосновывает. Почему это важно? Потому что любое явление следует понимать от истоков, а значит – надо верно эти истоки определить.
Геллнер пытается делать это через привязку, во-первых, к культуре (письменности), а во-вторых – к индустриальному обществу. Рассмотрим то и другое по порядку.

1. Нации и культуры
Чтобы убедить нас в наличии такой связи, Геллнер в очередной раз дает новую дефиницию: «Национализм – это то, что относится к сообществам, объединенным общей культурой и отличающимся от соперничающих или враждебных сообществ различиями в культуре» (9).
Ясно, что он вполне произвольно берет только частный случай национализма. Но чем он объясняет свой выбор? Он пишет:
«Основное предназначение и идентификация человека связаны теперь с письменной культурой, в которую он погружен и внутри которой способен успешно функционировать. Это – высокая культура, передаваемая не путем неформального общения с непосредственным окружением, а при помощи формального обучения. На мой взгляд, именно этот фактор лежит в основе современного национализма и определяет его силу» (7).
Понять ход мысли Геллнера почти невозможно, настолько он примитивен и ошибочен, настолько ниже уровня понимания. Какая тут связь? Обучение высокой культуре на национальном языке влечет за собой национализм – и это весь секрет? Но так было всегда – и в дописьменный период, может быть, еще успешнее, потому что на стадии господства фольклора уж точно ничего, кроме живой национальной традиции изустно не передавалось, причем в масштабах всего народа сразу, а нынешняя письменная культура несет в себе, образно говоря, «сказки разных народов», что вовсе не способствует развитию такого уж махрового национализма. Да и усваивается наслением по стратам крайне неравномерно, в отличие от дописьменной эпохи, не только не объединяя, но, скорее, маркируя и разъединяя разные страты единой нации.
Интересно вот еще что. Геллнер всячески старается нас убедить на всем протяжении книги в том, что и нации, и национализм – это-де исключительно порождение ХХ века, «индустриальной эпохи». А вот в предшествующую ей «аграрную эпоху» национальные государства-де были лишь «время от времени», что не оставляло места ни для наций, ни для национализма. Поэтому-то он и выдумывает какие-то несуразные условия насчет «высокой культуры», которая на поверку оказывается просто «письменной культурой».
Ему бы не мешало знать, если говорить даже только о европеоидах, что письменная культура восходит у них к изобретению алфавита, вначале финикийского, ок. XIII в. до н.э., а от него производного греческого (ок. 800 г. до н.э.), затем этрусского (ок. 700 г. до н.э.) и, наконец, латинского (ок. 400 г. до н.э.). За это время мы свидетельствуем ряд высокоразвитых национальных государств, какими, вне всякого сомнения, были Египет и Афины, Рим и Спарта, Вавилон и Иран и т.д. Национальным русским государством была Древняя Русь как минимум с XV века, а высокой письменной культурой, распространенной в широких общественных слоях, русские обладали с Х века.
И если не все государства Древнего Мира и средневековья были национальными, так ведь и сегодня не все таковы. Попытка Геллнера запихнуть национальные государства, а с ними нации и национализм в узкую временную нишу современности беспочвенна и неубедительна. Он просто не знает истории.
Но наш некультурный культуролог продолжает свои откровения.
В качестве «национальных границ» он рассматривает только «заметные культурные различия между крупными человеческими общностями», принципиально игнорируя «смежные разветвления родства, занятий, расселения, политического союзничества, социального статуса, религии, сект и ритуалов», которые-де образуют «крайне запутанную структуру» (13). Не видя, что именно эта структура являет собой живую плоть этничности, без которой нет и не может быть нации.
Но он делает из этого радикальный вывод: раз в доиндустриальном мире нет «заметных культурных различий» (вот тебе раз! Это вопиющая неправда: достаточно сравнить средневековый Китай, арабский Восток и европейский Запад, не говорю уже о мезоамериканских культурах или Египте), то-де и «попросту не существует “наций”, способных “пробудиться”» (13). Он не видит эти различия у себя под носом, но талдычит об их сверхценности как этномаркеров, вновь и вновь утверждая, что необходимы «глубокие культурные различия, определяющие границы чего-то подобного современной нации» (13). Что неверно само по себе даже логически (феномен не определяется через эпифеномен).
Что тут скажешь? Как говорил Лао Цзы, «незнающий, делающий вид, что знает, – болен».
Возникает настоящий парадокс: если для национальной дифференциации как основы национализма так уж важны культурные различия, то чем же объяснить, что современное падение, омертвление национальных культур, их активная диффузия, глобальное взаимопроникновение, наступление массовой (безнациональной, наднациональной) культуры – вовсе не ведет к исчезновению наций, а напротив, сопровождается бурным ростом национализма?
Видно воочию, что тезис Геллнера не стыкуется с жизнью, ее правдой.
А в том-то все и дело, что по мере облетания, опадения культурной, религиозной и прочей эпифеноменальной мишуры, на свет все более ясно выступает, выпирает подлинная основа национализма – кровь371, общее происхождение! Первичная суть вытесняет вторичные признаки372, которые разрушаются, ветшают, девальвируют. Перефразируя известный стих: «Культура – штамп на золотом, а золотой – мы сами!».
В малокультурном, архаическом обществе зримые, яркие вторичные признаки – вера, гражданство, культура, идеология – могли порой заслонять первичную, племенную суть национального (к примеру, русские крестьяне-партизаны 1812 года не всегда поднимались до племенного национализма, но были нетолерантны к «бусурманам»). Но сейчас – другое дело. Чем культурней человек, тем очевидней для него вторичность культуры и первичность крови и плоти. Лишь лицо выражает органическую природу, ибо ею сотворено, а маска творится человеком из картона, бумаги, клея и красок, что бы ни понимать под этой метафорой. Культура – маска, но не лицо.
Геллнер нарочито «не замечает» это противоречие, проходит мимо него, будучи не в силах объяснить. Он продолжает утверждать, вопреки сказанному, что «современный человек… является в первую очередь подданным своей культуры» (10).
Но всмотримся: как же так! Русская культура, к примеру, деградировала и редуцировалась до неузнаваемости, порой до своей противоположности (пример: Владимир Сорокин), русская православная вера перестала консолидировать нацию, т.н. «русская идея», выпестованная лучшими умами XIX-XX вв., непоправимо пала – а русский национализм при этом растет, как на дрожжах?!
Геллнер и ему подобные не в силах объяснить подобное развитие событий. Его слепота объясняется просто: он считает «зов крови» – чем-то «мистическим» и «атавистическим» (15), как и некоторые его ученики (С.М. Сергеев, например373). Явно путая атавизм и этнический архетип.
Изобретательству Геллнера на тему нации и культуры нет конца. Оказывается:
«Основной обман и самообман, свойственный национализму, состоит в следующем: национализм, по существу, является навязыванием высокой культуры обществу, где раньше низкие культуры определяли жизнь большинства, а в некоторых случаях и всего населения» (130). «Суть национализма – в приобщении, причастности, принадлежности именно к высокой письменной культуре, охватывающей население всей политической единицы и обязательно соответствующей тому типу разделения труда и способа производства, которые лежат в основе данного общества» (203).
Интересно, сам-то Геллнер понимал, что написал? Ну, про разделение труда и способ производства – это чтоб не забывали, что имеем дело с марксистом. Но к какой, интересно, высокой письменной культуре приобщает русский национализм одноименное население России «ан масс»?! И с каких пор? Мне как участнику процесса было бы любопытно это узнать, но Геллнер, уверяющий нас, что национализм есть массовое стремление неких людей защитить свою культуру политическими средствами, что существует «националистическое требование соответствия политической единицы и культуры» (232, 251), не утруждает себя ни ссылками, ни доказательствами. Ну хоть бы один исторический примерчик привел! Нет, его излюбленные умозрительные модели – Мегалломания и Руритания – так и остаются умозрительными моделями и ничем более374.
Наконец, вот финальная фраза, итог книги, ее квинтэссенция. Общая высокая культура-де «определяет “нацию”. Тогда, и только тогда, такая нация/культура становится естественной единицей и не может нормально функционировать без собственной политической раковины – государства» (289).
Можно подумать, что свои государства были и есть только у высококультурных наций! (Уж не были ли таковыми вновь образованные латиноамериканские государства?) Конечно, образованность может открыть нации глаза на собственное существование. Но она не может сделать нацию нацией.
Между тем, характеристика современной европейской «высокой» культуры, которую дает Геллнер, на самом деле – просто убийственна:
«Век всеобщей высокой культуры… Средний университетский профессор или учитель может быть заменен человеком непреподавательской профессии с необычайной легкостью и без большого или вообще без всякого ущерба для дела» (88-89).
Хороши же преподаватели на Западе! Впрочем, такого, как Геллнер, болтуна и впрямь можно заменить без ущерба хоть дворником со средним образованием. Но это свидетельство лишь ужасной профанации, снижения уровня западной профессуры – не более того. Если разница между учителем и учеником пропадает, это значит, что учитель просто перестал расти, и его пора менять.
Старый амбициозный еврейский балбес Эрнст Геллнер не знает ничего, о чем берется судить: ни истории культуры (письменности, книги, образования), ни истории общественно-исторических формаций, ремесел, промышленности, науки. Он путает не только «нацию» и «национальность», а также нацию и национальную культуру, но и нацию и государство, что вообще типично для англосаксонской лингвистической, а вследствие того и научной традиции. Он не способен оперировать фактами, примерами. Он не дает ссылок (почти) или ссылается на таких же выдумщиков. Кругом – одни выдумки! Руритании с Мегалломаниями… При этом Макса Вебера, на которого он опирается, сам же Геллнер тоже характеризует как выдумщика. Смех и грех…
Вот вам лицо и плоды западной «науки мнений»!
Нет, привязка к современной культуре явно не годится для датировки наций и национализма, это ложный критерий.

2. Нации и индустриализм
Переходим ко второму критерию.
Геллнер напоминает нам о своем марксизме. Ключ к пониманию национализма, уверяет он нас, – «в способе производства, преобладающем в данном обществе» (8). Ибо «накал национализма в девятнадцатом и двадцатом столетиях есть отражение и следствие индустриализма – способа производства, возникшего и распространившегося именно в этот период» (6).
Геллнер разделяет историю человечества на «три основные стадии: доаграрную, аграрную и индустриальную. Племена, живущие охотой и собирательством, были и остаются слишком малочисленными, чтобы у них развился тот тип политического разделения труда, продуктом которого является государство… Напротив, аграрные общества – хотя и не все, но в большинстве своем – оформлены государственно»375.
Национализм по Геллнеру, якобы, невозможен «в условиях аграрной эпохи» (43).
Заявление, как минимум, нелепое. Вся история аграрной эпохи стоит на этнических войнах, сопровождавшихся таким подъемом национализма, что хоть куда! Одна Столетняя война, окончившаяся тем, что гигантская волна поднявшегося во весь рост французского национализма смела англичан с земли Франции, чего стоит! В середине XV века вопрос национальной принадлежности (англичанин или француз) был вопросом жизни и смерти. Привести массу других примеров, когда национальность становилась поводом для убийства или порабощения, ничего не стоит с самых первых свидетельств истории. А разве не в этом состоит максимальное выражение национализма?
Но даже если исходить из определения национализма, данного Геллнером, придется признать, что установление национальных культур и национальных государств ведет свой отсчет с глубокой античности. Такие государства устанавливались не везде и не всегда – но ведь и сегодня они существуют не всегда и не везде. Количественная оценка тут никак не влияет на качество феномена.
Все написанное Геллнером (а написано много, чуть ли не полкниги) про аграрное и индустриальное общества я не нашел в себе духа конспектировать и считаю, что даже обсуждать это незачем. Поскольку все просто из пальца высосано, аргументов – ноль! Безответственное блеяние, болтовня; ниже уровня какой бы то ни было критики.
Благо нашелся фанат Геллнера И.И. Крупник, который попытался в послесловии «Об авторе этой книги, нациях и национализме» своими словами изложить учение мэтра:
«Национализм, по Геллнеру, – особое историческое состояние, наиболее соответствующее периоду активной индустриализации. Это вовсе не признак отсталого общества; он расцветает в условиях достаточно высокой грамотности, средств информации и коммуникации, появления национальной элиты, потребности общества в квалифицированных кадрах (все это, как и сам национализм, легко обнаруживается уже в античном мире. – А.С.). Национализм – движение больших городов и индустриализирующихся масс; на отсталых окраинах, в сельской местности, где национальная культура воспроизводится повседневной средой, для него нет почвы и простора» (314)
Пусть бы он это объяснил узбекам Ошской области, в основном именно сельских районов, когда их громили там киргизы. Да и статистика это опровергает: русский национализм растет сегодня сильнее всего именно на селе и в малых городах.
Не буду задерживать на данной теме внимание читателя, но замечу лишь одно.
Каким мне представляется нормальный ход мысли? Поставим правильные вопросы. Допустим, нация появляется в индустриальном обществе. Но – не на пустом же месте, из ничего! Что-то же ей предшествовало исторически? Что именно? Какими свойствами это «что-то» обладало? И т.д. Тогда бы сразу выяснилось, что нации возникают из народов, народы из племен – и т.д., то есть, в основе нации всегда лежит этнос, чистый или метисированный. Без понимания природы этноса нельзя понять природу нации, эти понятия неразрывны.
Идея стадиального исторического развития этноса – от первоначального племенного состояния до состояния суверенной нации – позволяет исследователю более исторично подходить и к явлению национализма, предполагая в нем такую же стадиальность.
Соответственно, это дало бы возможность более верно датировать как появление наций, так и появление национализма. А для начала – перестать увязывать эти два появления, которые вовсе не обуславливают друг друга. Якобы национализм появляется только на стадии наций. Эта навязанная конструктивистами ложная взаимосвязь – лишь плод недоразумений, как исторического, так и лингвистического. Необходимо сказать об это несколько слов.

Трайбализм – начальная фаза национализма376
Начнем, по завету Конфуция, «исправлять имена». Все дело в том, что этимологически «национализм» связан не только и не столько с «нацией», сколько с «национальностью» (этничностью). Если следовать отечественной традиции нациеведения, наиболее истинной и прогрессивной на сегодня, массовое явление национализма следует понимать как действие инстинкта самосохранения этноса.
Национализм, естественно обостряющийся в народе, движущемся к обретению своей государственности и тем самым к преображению в нацию, вовсе не принадлежит только этому периоду развития этноса. Поскольку является ничем иным как актуализацией этничности, которая происходит по самым разным поводам, особенно если эта этничность оказывается под угрозой.
Геллнер и иже с ним, как мы убедились выше, неглубоко копают, не смотрят в суть вещей. Они неправильно датируют национализм, каковой уходит корнями в трайбализм, а тот – еще далее, в инстинкт продления рода, защиты территории и своего племени, разделения всех на своих и чужих и т.д., равно присущий как первобытным общинам, так и разнообразным популяциям животных, живущих стаями. Это явление описано еще у Дарвина: 1) «Поступки рассматриваются дикарями как хорошие или дурные единственно смотря по тому, влияют ли они очевидным образом на благо племени – но не вида и не отдельного члена племени»377; 2) «Животные одаренные общественными инстинктами, находят удовольствие в обществе, предостерегают друг друга об опасности, оказывают товарищам разными способами защиту и помощь. Эти инстинкты не распространяются на всех особей данного вида, но только на членов одной и той же общины».
Вот в этом всем и состоит извечная глубинная, природная суть как трайбализма, так и национализма. Ее замечательно выразил еще сто лет назад великий китайский мудрец и общественный деятель Сунь Ятсен: «Смысл термина “национализм” понятен без особых разъяснений. Например, человек всегда узнает своих родителей и не спутает их с прохожими, так же как и не примет прохожих за родителей. То же следует сказать и о чувстве национализма — оно у каждого в крови. Хотя с тех пор, как маньчжуры вторглись в Китай, прошло уже более 260 лет, любой ханец, даже ребенок, встретив маньчжура, сразу узнает его и никогда не примет за ханьца. В этом — суть национализма»378. Не думаю, что суть трайбализма можно выразить адекватнее, нежели в тех же словах.
Не то чтобы Геллнер не догадывался о существовании у национализма своего «бэкграунда»: «Националистический принцип как таковой… имеет очень глубокие корни в наших общих современных условиях. Поэтому он вовсе не случаен и не может быть с легкостью отброшен» (128). Но где эти корни? Какие? В чем эта неслучайность?
Конкретного толкового и ясного ответа на эти вопросы Геллнер не дает, багажа не хватает. И превратно устроен его личный интеллект, иначе он не написал бы, к примеру, что в «безгосударственных обществах проблема национализма не возникает. Если нет государства, естественно снимается вопрос о совпадении государственной границы с границами нации» (29). Как видим, все поставлено с ног на голову! Борьба безгосударственного народа за свой суверенитет и государственность как раз и составляет самое главное содержание национализма во всех таких случаях. Но раз приняв национализм за отвлеченный рассудочный принцип, Геллнер, не желающий в упор видеть очевидного, теперь везде ищет этот принцип – и ничего более. Найти, конечно же, не может…
Он продолжает потрясать умом: «Если же нет государства, нет и правителей, а значит, вопрос об их национальности тоже сам собой отпадает» (299-300).
Смешно, не правда ли? Во-первых, государства может не быть, а правители найдутся: наместники другого государства или вожди догосударственных племен. Во-вторых, встречаются некоронованные короли – неформальные главы национальных сообществ типа цыганских баронов или руководители любых диаспор. В-третьих, бывают предводители непризнанных «государств в государстве», к примеру председатель нигде не зарегистрированного меджлиса крымских татар, чье слово, однако, – закон для всей 250-тысячной общины. Или тайный еврейский национальный суд Бет-дин, действующий даже в Израиле, приговоров которого трепетно боятся все евреи. И т.д., и т.п. Во всех подобных случаях (а я еще не все перечислил) вопрос о национальности правителя не только не «отпадает», но становится во главу угла! И как прикажете относиться после этого к нашему премудрому корифею?
Корифей тем временем перечисляет разновидности национализма – патриотизм, национализм, трайбализм – и пишет: «Трайбализм никогда не бывает процветающим, потому что когда он действительно становится таким, все относятся к нему с уважением, как к истинному национализму, и никто не рискует называть его трайбализмом» (188).
Непонятно: откуда такое пренебрежение свысока? Что же плохого или недостаточного в трайбализме, почему он и сам по себе не заслуживает уважения? Довольно нелепо получается. Ведь по сути даже сам Геллнер признает, что перед нами одно и то же, просто трайбализм – это национализм на ранней, племенной стадии развития этноса, а национализм – это трайбализм на поздней стадии его развития, в том числе на стадии народа и нации.
В свете сказанного повисает даже не в воздухе, а поистине в безвоздушном пространстве тезис Геллнера, оброненный им как обычно походя, безапелляционно, но бездоказательно, да еще и в противоречии самому себе: «Вопреки убеждению людей и даже специалистов, национализм не имеет глубоких корней в человеческом сознании» (87). Имеет, еще какие. И даже не только в сознании, но и гораздо глубже, в матрице инстинкта, заложенной в представителя вида еще при зачатии.
Итак: может ли быть национализм, если еще не сформирована нация? Конечно! В том числе, вопреки утверждению Геллнера, в аграрных обществах. Ведь, как сказано выше, слово «национализм» напрямую кореллирует не с понятием «нация» (тут связь только чисто лексическая), а с понятием «национальность», т.е. этничность. Национальность-этничность есть и у члена племени (ирокез, дакот, дрегович, вятич и т.д.), хотя до нации этому племени еще расти и расти. Ирокезы, дакоты и сиу, тутси и хуту, и т.д. и т.п. – не нации, а племена и народы, но национализма у них хоть отбавляй! И рубятся-режутся, и умирают они за этот национализм самым примерным образом.
Итак, расстанемся с заблуждением, будто национализм есть что-то новое, сугубо современное, ибо он сопровождает род homo с тех самых незапамятных пор, как на Земле образовались первые племена.

Общая оценка
Надеюсь, после такого внимательного рассмотрения первоисточника, читатель будет со здоровым скепсисом воспринимать максимы Геллнера (по обыкновению, бездоказательные), подобные этой:
«Национальная принадлежность – не врожденное человеческое свойство, но теперь оно воспринимается именно как таковое» (34).
Но дело не в отдельных максимах.
Как относиться к «евангелиюот конструктивизма» в целом – сиречь, к книге Эрнста Геллнера «Нации и национализм»?
Например, И.И. Крупник видит заслугу Геллнера в том, что он противопоставил «четырехчленному сталинскому определению» – «иное понимание нации» (306).
Одному злокачественному заблуждению – другое: скажу на это я.
На мой взгляд, жанр данной книги – «сочинение» или «рассуждение». Другого определения труд Геллнера не достоин. Автор не снисходит до аргументов, не приводит примеров, кроме самых примитивных и неубедительных, не оперирует фактами и их совокупностью, не делает обобщений на их основе. Убогий до неприличия аппарат сочетается с широковещательными тезисами и выводами. Его «типология» национализма вряд ли может быть названа таковой из-за своей очевидной нелепости (200), ее даже внятно пересказать невозможно, настолько она нелепа379. Какое-то бредоумствование недоучившегося школьника насчет обществ аграрной и индустриальной культур (якобы национализм возможен только во втором). Непонимание того, что т.н. «трайбализм» – это и есть национализм доаграрного и раннего аграрного общества. И т.д.
Трудно найти случай менее систематического и логического мышления, чем у Геллнера. Редкостный пример, образцово-показательный!
Кстати, вообще для «науки мнений» характерен пиетет перед авторитетами, никому порой вообще не известными, – например, какой-нибудь никому, кроме Геллнера, уже не ведомый «судья Оливер Уэнделл Холмс», который что-то там «однажды заметил». Типичная аргументация ad hominem, недопустимая ни в приличном тексте, ни в приличном научном обществе.
Этой аргументацией у многих деятелей западной науки принято прикрывать свою неосведомленность в источниках. Геллнер, как и прочие конструктивисты, вынужденно ссылается на Вебера, ибо Маркс не дал такой возможности, а больше им не на кого ссылаться. Вот Геллнер и признается с самоуверенностью невежды и верхогляда:
«Автору, придерживающемуся мнения, что история националистических идеологий и учений не способствует пониманию национализма, возможно, и не стоит вступать в споры о его интеллектуальных истоках. Поскольку учение не имеет достойной внимания родословной, стоит ли обсуждать, кто представлен, а кто – нет, в его генеалогии» (267).
И с таким мнением он посмел приехать со своими пустыми проповедями к нам, в Россию, где традиция националистической мысли включает в себя такие блестящие, глубокие умы, как Пестель и Рылеев, славянофилы, Михаил Меньшиков и Петр Ковалевский, не говоря уж о многих более современных авторах! Ему бы русский язык выучить, да засесть за серьезные книжки, поучиться национализму у русских мыслителей…
К сожалению, этим верхоглядным хамством ему удалось заразить многих и многих в нашем отечестве.

II.2. ЭРИК ХОБСБАУМ – КАНОНИЗИРОВАННОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ
Перед нами, как на грех, еще один английский еврей-марксист: Эрик Хобсбаум380. Между Геллнером и Хобсбаумом очень много общего, как отмечал еще Энтони Смит: «Как и Геллнер, Хобсбаум утвер­ждал, что нации – это продукт наци­онализма как в концептуальном, так и в историческом отношении. А за­тем он перешел к доказательству то­го, что основная особенность и цель национализма, равно как и его собст­венное притязание, которое следует принимать всерьез, заключалось в его стремлении построить “нацио­нальное государство”»381.
Но основное преимущество этого конструктивиста, с точки зрения тех, кто его пропагандирует, состоит в том, что сей блестящий ум нацию искал, но не нашел (в отличие от Геллнера, который их нашел легион и все разные). Более того, вызрела целая генерация авторов, пытающихся, вослед Хобсбауму, убедить нас в том, что при нащупывании этого понятия «и субъективные, и объективные определения несовершенны и ставят нас в тупик»382. Отрицание объективной природы этносов и наций стало модным в определенных научных и околонаучных кругах в большой мере благодаря Хобсбауму.
Но как же в таком случае быть? Перед нами – методологический и терминологический коллапс?

Не нашедший нацию
Хобсбаум уверяет, что так оно и есть:
«Проблема в том и заключается, что мы не способны растолковать наблюдателю, как apriori отличить нацию от других человеческих сообществ и групп – подобно тому, как можем мы ему объяснить различие между мышью и ящерицей»383. В итоге, убоявшись бездны премудрости, Хобсбаум гордо заявляет, выдавая свою слабость за силу: «Самой разумной переходной установкой для исследователя является в данной области агностицизм, а потому мы не принимаем в нашей книге никакого априорного определения нации»384. Многочисленные российские и западные адепты этого гуру (конструктивисты всех сортов) охотно множат подобные заявления.
Остается загадкой: как, отказавшись принципиально даже от попыток определить нацию, можно писать книги и статьи на тему «нация и национализм». Уму непостижимо!
Столь горделивый отказ использовать свои мозги ради поиска истины сравним только с так называемыми «парадами гордости гомосексуалистов», хотя нормальному человеку невозможно постичь, какая может быть гордость у мужчины, предоставляющего себя в сексуальное пользование другому мужчине. Точно так же непонятна мне «гордость» ученого, расписавшегося в собственном научном бессилии.
Причина такого бессилия понятна: это отказ исследовать сам предмет от его истоков (то есть этногенез как таковой), но исследование вместо того различных точек зрения на предмет. Этому пороку подвержена вся западная идеалистическая общественная наука, давно превратившаяся из науки знаний и фактов – в науку мнений.
Отказ Хобсбаума от поиска объективного критерия нации во многом связан также с тем, что в качестве наиболее известного (читай: авторитетного) он рассматривает определение нации, данное… Сталиным385. Оно уже давно и достойно развенчано в целом и по частям, однако Хобсбаум предпочитает отталкиваться именно от него. Надо ли говорить, что ошибки Сталина не должны вводить современного ученого в научный ступор и что Хобсбаум в своем разочаровании зашел излишне далеко.
Отчасти, как для любого западного исследователя, для Хобсбаума дело привычно осложняется лексическим убожеством англоязычия: единым словом nation обозначается и собственно нация, и народ, и национальность, и даже, отчасти метафорически, государство, как это видно на примере ООН. Но при этом тот же язык дает и ключ для выхода из тупика, ибо корень латинского слова natio – а именно, nat – означает не что иное как «род».
Точно так же, как русское слово «народ», латинское слово natio (оригинал, многочисленные копии с которого вошли едва ли не во все языки мира) четко и ясно обнаруживает этимологическую связь, указывающую на кровную, племенную сущность этого понятия. «Народ» и «нация» изначально тождественны. И в античные времена этим словом обозначалось именно племя386.
Но в наши дни неразбериха с самыми насущными понятиями «народ» и «нация» достигла в западном мире таких масштабов, что даже работа над основополагающими документами ООН, включая Устав этой организации, оказалась сильно затруднена387. Во многом, как выяснилось, это связано с тем, что оба термина имеют разные смысловые оттенки в английском, немецком, французском и русском языках. В итоге остановились на формулировке: «[термин] "нации" используется применительно ко всем политическим образованиям, государствам и негосударствам, в то время как [термин] "народы" относится к группам людей, которые могут составлять или не составлять государства или нации».
Как видим, практическая потребность политиков хоть как-то договориться заставила разработчиков расширить понятия до полной размытости содержания. Жертвой чего стали многие деятели науки, Хобсбаум в том числе.
Наука, однако, не может следовать подобным путем, это очевидно.
К счастью, российскому ученому нет никакой необходимости оглядываться на Запад. Ему не столь трудно определиться по поводу нации и ее отграничения от других сообществ, поскольку в России есть достаточно крепкая, сложившаяся научная традиция, подвергать которую пересмотру я не вижу оснований. Еще знаменитый «Толковый словарь» Даля разъяснял: «Нация ж. франц. Народ, в обширном знач., язык, племя, колено; однородцы, говорящие одним общим языком, все сословия». Все четко, строго, ясно, понятно и вполне приемлемо в качестве отправной точки для современных размышлений, поскольку прямо подчеркивает этничность как основу нации.
К сожалению, в дальнейшем развитию верных представлений о нации в отечественной науке долгое время мешал диктат антинаучных представлений, выработанных школой марксизма-ленинизма, начисто отвергавшей биологическое содержание понятия нации. О том, какие грандиозные политические ошибки были заложены этим подходом, легко судить, читая хрестоматийные марксистские описания нации. Например, в одном из последних советских изданий БЭС философ-марксист С.Т. Калтахчян указывал: «Общность территории как условие существования социалистических наций также приобретает новое качество. Границы национальных республик, например, в СССР не имеют уже своего былого значения, не ведут к обособлению наций». Или – еще того пуще: «Опираясь на марксистско-ленинскую теорию, можно предвидеть, что полная победа коммунизма во всём мире создаст условия для слияния наций и все люди будут принадлежать к всемирному бесклассовому и безнациональному человечеству, имеющему единую экономику и единую по содержанию богатейшую и многообразную коммунистическую культуру».
Жизнь убедительно показала все историософское ничтожество подобных установок и перспектив, разбила вдребезги прекраснодушные и беспочвенные мечтания марксистов-ленинцев. Сегодня мы вспоминаем о них только как о курьезе, уже не способном влиять на развитие науки. Но и забывать о них и их бесславном развенчании нельзя, ибо теперь наше сознание вновь атакуют современные марксисты, на сей раз уж не изнутри страны, а с Запада. Сбитые с толку собственными языковыми трудностями, они дружно пытаются переложить их на плечи читателей.
Но если англоязычный читатель еще может отнестись к этому с пониманием, сам будучи в той же ситуации, то с какой же стати нам следовать тем же путем? У нас, к счастью, есть своя собственная традиция нациеведения.
Как резюмировал, с соответствующими ссылками, в своей докторской диссертации историк А.И. Вдовин (МГУ): «В отечественной обществоведческой традиции советского периода под нацией чаще всего понимали определенную ступень в развитии народа (этноса), историческую общность, результат развития капиталистических отношений, приводящих к экономическому, территориальному, культурному, языковому и социально-психологическому единству определенной совокупности людей, стремящихся обеспечить интересы своего дальнейшего независимого развития непременно с помощью обособленного национального государства»388 (выделено мной. – А.С.).
Оставив в стороне историю вопроса, подчеркну, что для современного нам круга российских ученых, за вычетом экзотистов-конструктивистов, это понимание в своих главных, опорных тезисах – 1) нация есть фаза развития этноса, в которой он 2) создает свою государственность, обретает суверенитет – утвердилось до степени постулата.
Хобсбаумы, конечно, российских источников не изучают, а зря. Потому что представляется совершенно непонятным, как можно писать книгу о нациях и национализме (названия у Геллнера и Хобсбаума практически дословно совпадают), не разобравшись в основном понятии.

У кого что болит, тот о том и говорит
Зачем вообще Хобсбаум взялся за трудную тему, в которой не преуспел даже по собственному признанию? Что его заставило вновь и вновь пытаться по-донкихотски наскакивать на действующие в тысячелетиях константы наций и национализмов, пытаясь их дезавуировать?
Пафос Хобсбаума, в конечном счете, – не более и не менее как вполне ожидаемая, закономерная рефлексия на Холокост, память о котором кипятком обжигает каждого настоящего еврея. Сверхзадача, которой подчинены его тексты, – вскрыть корни этнической нетерпимости и этнических чисток с целью их профилактики в будущем. В этом же секрет мощнейшей поддержки конструктивизма и лично Геллнера и Хобсбаума могущественным мировым научным еврейским лобби.
К примеру, Хобсбаум отпугивает читателя от любого национализма: «У людей, которые всегда встают перед выбором “или/или”, политика ведет или может вести к геноциду». Это, понятно, не аргумент в научном споре: какая разница ученому, как будет утилизована научная истина. Но перед нами – истинный мотив Хобсбаума.
Он, конечно, неправ с точки зрения как истории, так и политики. Ведь выбор приходится делать все время, причем выбирать надо либо своих, либо чужих, tertium non datur. Поэтому надо честно признать, каким должен быть ответственный выбор: лучше геноцид чужих, чем национальное самоубийство! О том, что лежит на другой чаше весов, свидетельствует жалкая судьба европейских народов, бесславно и бессильно сходящих со сцены истории, оставляя все великолепное наследство предков – всю эту мощь, богатство, красоту, созданную былой витальной силой европейца, – народам, которые не сделали (и не могли сделать) ничего для утверждения этой славы.
Снова и снова возвращаясь мысленно на излюбленное пепелище, Хобсбаум склонен объяснять все главные, на его взгляд, беды ХХ века «крахом многоэтничных Австро-Венгерской, Османской и Российской империй в 1917-1918 годах и характером мирных пос­левоенных решений относительно пришедших им на смену государств. Сутью этих решений являлся план Вильсона по разделу Европы на этно­языковые территориальные государ­ства – проект столь же опасный, сколь и непрактичный, и реализуе­мый разве что за счет насильственно­го массового выселения, принужде­ния и геноцида, за которые впоследст­вии пришлось расплачиваться»389.
Вот где он, корень неприятия самой идеи национального государства! А отсюда уж и стремление запутать, затушевать, извратить – и в любом случае поставить под сомнение базовые понятия, обуславливающие такую идею: нации и национализм.
Понятна также тревога Хобсбаума по поводу того, что «сейчас историки делают для национализма то же самое, что производители мака в Пакистане для наркоманов: мы снабжаем рынок основным сырьем».
Но как запретишь ученым двигать вперед науку? Если объективные научные данные (исторические, культурологические, лингвистические, этолого-психологические, да какие угодно) свидетельствуют в пользу национализма, значит любые попытки его подрывать – есть ничто иное как мракобесие и обскурантизм. Для человека, причисляющего себя к миру науки, – поступок отвратительный и постыдный.
Напротив, встав на поприще служения знанию, надо не прятать голову в песок и не плевать против ветра, а смело ставить все паруса и мчаться на том самом ветре к пределам научной истины. В нашем случае – честно исследовать феномен нации и национализма как объективную реальность, а не как некий конструкт, который не может ее заменить.
Главная проблема Хобсбаума в искусственно зауженных горизонтах мышления. Ведь он не случайно берет в рассмотрение только поверхностный пласт проблемы, обращаясь лишь к политическим событиям и решениям. В конце концов, очевидно полагает он, события создают и решения принимают люди – может быть, удастся их уговорить чего-то не делать? Не правдой (правда на стороне националистов) – так полуправдой, сеющей сомнения.
Но все дело в том, что рациональный слой бытования национальных отношений – ничтожно тонок. Ибо они как таковые являются результатом куда более глубинных мотиваций, восходящих, как и положено, к основным инстинктам. А инстинкты даны нам природой, и не человеку их отменять. Подавленный инстинкт – гарантия в лучшем случае невроза, в худшем – психоза. От чего упаси нас бог.

Метания ошпаренного
Конечно, Хобсбаум несколько основательнее уж совсем голословного Геллнера. Но предвзятые установки порождают такую его характерную черту мышления как непоследовательность. Он то подходит довольно близко к верному пониманию нации, то вновь отступает. Поведение Хобсбаума в пространстве нациеведения, напоминающее движение броуновской частицы в проруби, представляет некоторый интерес отдельными попытками связать концы с концами, исторические факты и политический опыт – с собственными навязчивыми идеями. Он то хочет казаться объективным, то снова бросается в полынью идеализма и субъективизма, донкишотствуя в мнимо благородной битве с нациями и национализмом. Бросим взгляд на некоторые из этих попыток.
1. Вот он утверждает, что «современная нация» может пониматься «и как отдельное государство, и как народ, стремящийся подобное государство создать». Вроде бы – долгожданный позитив. Но тут же следует ссылка на классика конструктивизма Бенедикта Андерсона, что-де нация есть «воображаемая общность», годная только, чтобы «заполнить эмоциональный вакуум, возникший вследствие ослабления, распада или отсутствия реальных человеческих сообществ и связей»390.
Или вот еще: Хобсбаум считает единое территориально-политическое образование – «важнейшим критерием того, что мы сегодня понимаем под “нацией”»391. Вроде бы, это про государство? Опять горячо! Но тут же указывает на «элементы, которые для нашего современного понимания “нации” являются чрезвычайно характерными, если не центральными: язык и этнос»392. Небрежности, неувязки, слабая логика, нечеткое мышление… Достаточно, чтобы не искать в этом источнике ничего, кроме случайной фактуры.
Робкий путаник Хобсбаум признает, что для того, чтобы тот или иной народ мог быть причислен к нациям, он должен перешагнуть некий «порог», каковой он определяет по трем критериям: 1) историческая связь народа с современным государством или с государством, имевшим довольно продолжительное и недавнее существование в прошлом; 2) существование давно и прочно утвердившейся культурной элиты, обладающей письменным национальным языком – литературным и административным; 3) способность к завоеваниям393.
На мой взгляд, если первый пункт и впрямь решительно необходим, а второй желателен, то последний пункт – столь же решительно ошибочен. Скажем, Грузия, Азербайджан и Молдавия после распада СССР стали, без всякого сомнения, национальными государствами соответственно грузинской, азербайджанской и молдавской нации. При этом вполне ярко и однозначно проявив минусовую способность к завоеваниям: первая потеряла Абхазию и Южную Осетию, второй – Нагорный Карабах, третья – Приднестровье (де-факто). Есть и другие примеры.
В этой связи нельзя еще раз не отметить гораздо бóльшую четкость и глубину отечественных формулировок, не валящих в одну кучу главное и второстепенное, исходное и производное…
2. Далее, Хобсбаум, возможно, тайно сознавая ублюдочность французской концепции нации, а возможно желая поддержать свою репутацию марксиста, пишет: «На­ции существуют не только в качестве функции территориального государ­ства особого типа (в самом общем смысле – гражданского государства Французской революции) или стрем­ления к образованию такого; они обусловлены и вполне определенным этапом экономического и техниче­ского развития»394.
Пытаясь доказать этот тезис с помощью примеров Германии, Италии и Венгрии, Хобсбаум впадает в очередное противоречие. Ему кажется, будто в этих странах максимально созидательно, креативно проявил себя «истин­ный национализм», построенный по модели гражданской нации, созданной Французской революцией. Что резко противоречит общеизвестному: по крайней мере в двух из трех названных стран (в Венгрии и Германии) торжествовал махровый этнический национализм, в корне противоположный гражданскому национализму а-ля Франция. (У итальянцев, испытывающих большие проблемы с этнической гомогенностью и, соответственно, этнической идентичностью, картина несколько смазанная, но и у них при Муссолини был порыв к этнократии.)
Неудачно избранные примеры не мешают Хобсбауму пойти еще дальше, заявляя о некоем «прин­ципе порога»: якобы только в странах, обладающих террито­рий и населением, доста­точными для поддержания крупной ка­питалистической рыночной экономи­ки, нации имеют основания для са­моопределения в качестве суверен­ных, независимых государств.
И это, как легко может видеть читатель, никуда не годное положение, ибо, во-первых, суверенные национальные государства были и в докапиталистическом мире, а во-вторых, как заметил анализирующий конструктивизм в связи с марксизмом Сергей Земляной, его опровергает феномен так называ­емых «несостоявшихся государств» (се­годня их около 60).
«Истинному» национализму, каковым он вовсе, как мы видим, не является, Хобсбаум противопоставляет этнолингвистический национализм, именуемый им «ложным» – и тоже всуе. Ибо речь идет о малых народах в составе империй, потребовавших самоопределения и суверенитета на основании этнического и языкового единства.
Но что же тут ложного? Хобсбаум требует от нас поверить ему: «Апелляция к этносу или к языку не дает никаких ориентиров на будущее. Это всего лишь протест против существующего поло­жения, а точнее, против “других”, ко­торые каким-то образом угрожают данной этнической группе»395.
А так ли это? Критерий истины, как известно, – практика. Критерием же практики является успех. Успешно – значит истинно: албанское Косово, Южная Осетия, Абхазия, де-факто Приднестровье, де-факто Чечня… Сколько же надо еще примеров, чтобы убедиться в том, что такой «этнолингвистический» национализм не менее истинен, чем любой другой!

Самокастрат
Метания Хобсбаума, на мой взгляд, вызваны тем, что у него еще осталась некоторая совесть ученого, которая периодически вынуждает к компромиссам между научной истиной, состоящей в признании подлинности наций (и всего комплекса аффилированных понятий), и собственной позицией, резко заявленной им еще в 1983 году на страницах подготовленного им сборника «Изобре­тение традиции»396 (с чего, собственно, и началась его известность как конструктивиста). Заняв – и жестко – эту позицию, Хобсбаум как историк оскопил сам себя:
«”Изобретенная традиция” означает совокупность практик, как правило, ограниченных открыто или молчаливо признанны­ми правилами ритуального или символического характера, направлен­ных на привитие определенных цен­ностей и норм поведения путем по­вторения, которое автоматически подразумевает преемственность с прошлым. В сущности, там, где это возможно, они обычно пытаются ус­тановить преемственность с соответ­ствующим историческим прошлым». Таким образом, традиция (в том числе национальная традиция) предстает в интерпретации Хобсбаума как нечто исключительно рукотворное, как некий артефакт, созданный людьми. Как будто на самом деле у этносов нет ни прошлого, ни идущих из него традиций.
И далее автор перебрасывает мостик непосредственно к нациям и всему, что с ними связано. А именно, он утверждает, что изуче­ние изобретенных традиций «крайне важно для относительно недавнего исторического нововведения, “нации” и связанных с ней явлений: национа­лизма, национального государства, национальных символов, историй и т.д. Все они основаны на упражнениях в социальной инженерии»397. Аргумент Хобсбаума (его пример – постройка в XIX веке здания британского парламента в псевдоготическом стиле) слабоват398 и не тянет на столь решительное обобщение. Но он продолжает развивать свой тезис или, лучше сказать, свое мнение.
Он утверждает, что изобретение традиций стало особенно популярно и востребовано в Новое время, ибо «стремительное преобразова­ние общества ослабляет или разрушает старые модели, для которых были предназначены “старые” традиции, создавая новые, к которым они непри­менимы, или когда такие старые тра­диции и их институциональные носи­тели или распространители оказыва­ются недостаточно приспосабливае­мыми или уничтожаются»399.
И вот, наиболее активные националисты используют-де реальное прошлое своего народа как сво­его рода кладовую, где хранятся исто­рические заготовки для новых тради­ций. В результате чего создается как бы «с чистого листа» новая священная история нации-государст­ва – мощная основа для национализма и нациестроительства со всеми вытекающими последствиями (читай: этническими чистками, холокостами и пр.).
Примеры Хобсбаума, однако, и тут не слишком убедительны. По его мнению, на этой стадии должна быть «изобретена ис­торическая преемственность, напри­мер, путем создания древнего про­шлого, не связанного с действитель­ной исторической преемственностью, при помощи полувымысла (Верцингеторикс, Арминий Херуск) или под­делки (Оссиан, чешские средневеко­вые рукописи)»400. Рядом с Верцингеториксом и Арминием Хобсбаум поставил и Рюрика, при этом утверждая почему-то, что писаная история Руси-России начинается вовсе не с летопи­сей, а с так называемой еврейско-хазарской переписки середины X века.
Уж лучше бы он не трогал историю Руси! А то ведь трижды соврал в коротком абзаце. Ибо, во-первых, есть памятники и более ранние. Во-вторых, значение летописей как исторического источника несопоставимо ни с каким другим. А в-третьих, мифология исторической преемственности у нас, конечно, существует, но только не с летописного Рюрика (тут мифического, как утверждает наука, мало), а с генеалогии российских государей от четвертого сына Ноя Арфаксада, египетских фараонов, Александра Македонского и римского цезаря Августа, которая изобретена и пропагандируется в «Послании о Мономаховом венце», созданном монахом Спиридоном-Савой между 1513 и 1523 гг.401. Однако данная «мифология с генеалогией» русскими националистами последних трехсот лет, насколько я знаю, в пропаганде не используется.
Но суть дела в другом: хотя подделки национального исторического прошлого встречались и встречаются (взять хоть «Велесову книгу»), это не отменяет наличия самого национального исторического прошлого. Больше того, не было бы его – нечего было бы и подделывать. Кому нужны были бы макферсоновские «Песни Оссиана», если бы в реальности не существовали шотландцы? Кого волновали бы пастиши Ганки, если бы не было в мире такого народа, как чехи?
Аргументация Хобсбаума негодна в принципе.

Отрицательные плюсы Хобсбаума
Не все так уж плохо и неверно у Хобсбаума. Иногда он пишет и дельные вещи. Правда, при чтении его сочинений мне не раз вспоминалась нотация профессора студенту из анекдота: «В вашей работе много нового и верного. К сожалению, то, что в ней верно, – то неново, а то, что ново, – то неверно». Приведу пару примеров из статьи о языках.
1. Важный неважный язык. Хобсбаум правильно отмечает: «Изначально введение стандартного языка преследовало исключительно демократические, а не культурные цели. Как граждане могли понимать правительство своей страны, не говоря уже о том, чтобы участвовать в нем, если правление осуществлялось на непонятном языке – например, на латинском, как в венгерском парламенте до 1840 года? Не создавались ли тем самым условия для правления элитарного меньшинства? Этот довод был выдвинут аббатом Грегуаром в 1794 году. Поэтому обучение на французском было очень важно для французских граждан, на каком бы языке они не говорили у себя дома. По сути, таким же остается положение в Соединенных Штатах, возникших в ту же эпоху демократической революции. Чтобы стать гражданином, иммигрант должен пройти проверку на знание английского языка.
Вспомним, что даже в 1970-х годах – то есть до начала нынешней волны массовой иммиграции – 33 миллиона американцев, а также неизвестный процент от еще 9 миллионов, не ответивших на соответствующий вопрос, сказали, что английский язык не был для них родным. Более трех четвертей из них принадлежали ко второму или третьему поколению, родившихся в Америке».
Ну и что? Мы и так знаем о том, что язык – не критерий этничности. Да и о том, что американцы – не нация, а конгломерат этносов, стиснутый общим согражданством, по французскому примеру. И то, что единый язык есть хорошее средство гражданской унификации – это тоже не новость. Так что Хобсбаум, конечно, ломится в открытую дверь, но делает это с приятной убедительностью.
Однако замечу, что по преданию преимущество английского языка перед немецким в Конгрессе США было установлено ничтожным большинством в один голос, настолько велика и влиятельна была немецкая община того времени. Но если бы немецкий взял верх, то какова была бы затем этническая идентичность американцев? И как бы пошла мировая история в ХХ веке – с учетом того, что обе мировые войны были инициированы немцами? Это большой вопрос. Недооценивать связь языка и этничности не стоит, как не стоит и переоценивать.
2. Язык и суверенитет. В сущности, Хобсбаум это признает, подчеркивая важную и несомненную взаимосвязь политической и языковой эмансипации народов:
«Целью всех языков, стремившихся в прошлом обрести статус национальных и стать основой национального образования и культуры, было превращение во всеобъемлющие языки на всех уровнях, равноценные языкам крупных культур. И в особенности, конечно, доминирующему языку, вопреки которому они пытались утвердиться. Таким образом, в Финляндии финский должен был заменить во всех отношениях шведский, а в Бельгии фламандский заменить французский. Поэтому настоящим триумфом языковой эмансипации должно было стать создание университета с преподаванием на родном языке: в истории финского, валлийского и фламандского движений дата основания такого университета является знаменательной датой в национальной истории. Множество менее крупных языков пытались добиться этого на протяжении прошлых столетий, начиная, наверное, с голландского языка в XVII веке и кончая – пока – каталонским. Некоторые, подобно баскскому, не оставляют попыток и по сей день… Все языки содержат в себе элементы подобного политического самоутверждения, поскольку в эпоху национального или регионального сецессионизма естественно существование тенденции к дополнению политической независимости языковым сепаратизмом».
Наблюдение правильное и вполне научное, если только не ставить телегу впереди лошади и не пытаться изобразить языковую эмансипацию в качестве локомотива эмансипации национально-политической. Первая сопровождает вторую и служит подчас ее верным индикатором, но – не первопричиной.
Отметим приятное здравомыслие автора в данном вопросе, но опять-таки, что тут нового? А главное, наш ошпаренный заяц тут же метнулся в обратную сторону, в очередной раз противореча сам себе. А именно.
3. Язык и сепаратизм. «В заключение сделаем несколько замечаний относительно того, что можно назвать чисто политическими языками, то есть языками, специально созданными в качестве символов националистических или регионалистских устремлений и сепаратистских или сецессионистских замыслов. Никаких оснований для их существования нет (?!). Крайним примером служит попытка воссоздания корнуоллского языка, на котором в последний раз говорили в середине XVIII века, не имеющая никакой иной цели, кроме отделения Корнуолла от Англии».
А что, разве этой цели недостаточно? Или она заведомо недостижима? Так ли? Я лично думаю, что Англия, пошедшая плачевным путем Франции в плане разрушения государствообразующего этноса англичан (с помощью неконтролируемой иммиграции), развалится на части еще до конца XXI века. Ирландию она уже потеряла; сепаратизм Шотландии вновь набирает силу на наших глазах, почему бы и Корнуоллу не задуматься о полном суверенитете? Сам же Хобсбаум чуть ниже совершенно правильно выражает обеспокоенность:
«Появляется призрак повсеместной балканизации. Реальность проблемы становится очевидной, если принять во внимание проводимую Европейским Союзом политику поддержки регионов в существующих национальных государствах, которая de facto представляет собой политику поощрения сепаратизма402, что быстро поняли шотландские и каталонские националисты».
Что поняли шотландцы, поймут и корнуольцы403.
В этом историческом контексте утверждать, будто бы для возникновения «политических языков» нет оснований, я бы не стал.

Ошибки и ошибочки
Наряду с позитивной непоследовательностью, творчество Хобсбаума, увы, отмечено и очевидными характерными ошибками.
1. Французская колдобина. Теоретическая телега Хобсбаума не могла, конечно, не застрять во французской колдобине – так я называю парадоксальную ситуацию, в которую неизбежно попадают все, кто принял на веру т.н. «французскую» концепцию нации.
Хобсбаум замечает в статье «Все ли языки равны», что «с конца XIX столетия, жители государства отождествлялись с “воображаемым сообществом”, как бы исподволь сплачиваемым такими вещами, как язык, культура, этническая принадлежность и т.п. Идеалом такого государства было этнически, культурно и лингвистически однородное население».
Как мы уже знаем, для Хобсбаума такой подход категорически неприемлем в морально-политическом смысле, поскольку чреват этническими чистками («холокостами», да простится мне такое уподобление). Против него он выдвигает, как ему кажется, капитальное обвинение – несоответствие первообразцу нации:
«Подобная программа вызвала бы удивление у основателей первых национальных государств. Для них единство нации было политическим, а не социально-антропологическим. Оно состояло в решении суверенного народа жить под общим законом и общей конституцией, независимо от культуры, языка и этнического состава. “Нация, – говорил аббат Сийес со свойственной французам прозорливостью, – это общество людей, живущих под общим законом и представленных одним законодательным учреждением”».
Этот аргумент кажется мне крайне неудачным. Насчет прозорливости французов, которых всегда упрекали скорее в легкомыслии, можно было бы поспорить, видя тот жалкий результат, к которому они скатились уже к 1940 году (когда немцы поставили их на колени и лишили суверенности всего за сорок дней), а в особенности в наши дни, утратив уже с 1960-х гг. тысячелетнее лидерство в культуре и общественной мысли, утратив свой национальный и расовый облик и вообще встав на край вырождения и гибели. А все потому как раз, что за сто пятьдесят лет перед этим в ходе Великой Французской революции приняли согражданство за нацию, в полном соответствии с формулой Сийеса.
Французам было бы легко своевременно обезопасить себя от такого зловещего развития событий, загодя исключив предоставление гражданства этническим нефранцузам. Вместо этого они совершили акт национального самоубийства, закрепив в Конституции 1791 года правовое понятие нации именно как единой общности формально равноправных граждан. С этого момента французская национальность, как на сей раз (!) совершенно верно заметил Хобсбаум, стала означать французское гражданство.
Это распространенная и большая ошибка многих пишущих на тему нации: почему-то принято трактовать французов чуть ли не как первую нацию, а Францию чуть ли не как первое «национальное государство». Но вещи надо называть своими именами: этнический конгломерат, стиснутый рамками общего согражданства, на деле нацией не является. А «французы», окрещенные Сийесом «нацией», были именно таковы. Возведение ложного «принципа Сийеса» в ранг нациестроительного привело только к тому, что французская нация, так и не успев сложиться, сегодня уже настолько размыта и растворена в пришельцах, что не способна ни на какую осмысленную национальную политику, не говоря о национальном сопротивлении. И тихо продолжает растворяться в цветных инородцах и деградировать во всех отношениях.
Уж если искать пример раннего и весьма успешного создания современной нации и национального государства, то обращаться следует не на Запад, а на Восток. Сегуны клана Токугава, закрыв Японию на 300 лет от внешнего мира404, гораздо точнее и эффективнее решили эту задачу. К тому моменту, когда пришло время открыть внешний мир для страны, перед этим внешним миром предстала глубоко самобытная и верная крепким традициям, выварившаяся в самой себе, гомогенная в этническом (генетическом) и культурном отношении, консолидированная духовно и политически нация. Которая именно поэтому, осваивая одно за другим европейские достижения, но оставаясь при этом собой, не теряя национального лица, за какие-то полвека ворвалась в группу мировых лидеров, нанеся попутно тяжелое поражение России, захватив часть Китая и Кореи, а там посягнув и на США.
Национальных государств, приведенных, как Япония, в соответствие с собственным генезисом, пока что не очень много, но есть и такие. Их численность будет непременно расти, в эту лигу национальных государств будут добавляться все новые члены. Тот же Хобсбаум, например, насчитывает не менее двенадцати государств, население которых соответствует идеалу этнической, культурной и лингвистической однородности. Важно, что некоторые образовались сравнительно недавно (как Израиль), указуя дорогу остальным. Хобсбаум приводит и другой пример: Польша, имевшая в 1939 году треть непольского населения, сегодня почти полностью населена поляками, потому что немцы были изгнаны из нее в Германию, литовцы, белорусы и украинцы вошли в состав СССР, затем обретя суверенитет, а евреи были истреблены405.
К вящему моему удовольствию, в мире наблюдается абсолютное большинство стран, в которых нации создавались не в ходе скоротечного политического момента, как во Франции, и не в результате хаотичного заселения эмигрантами всех мастей, как в Америке (Джон Кеннеди не зря говаривал: «Мы – нация иммигрантов»), а естественным путем длительного развития того или иного этноса. К таким странам относятся, к примеру, Китай, Россия, Туркмения, Киргизия, Грузия, Германия и мн. др. Все они имеют добрую перспективу, подобную японской, израильской или польской, если не позволят растворить в пришельцах свой государствообразующий этнос: истинную нацию.
2. Неважная важность. Стремясь опорочить нации и национализм (обостренное чувство национальности, конфликтное по своей извечной биологической природе), а на почве этого – все производные оного чувства, включая национальные государства, Хобсбаум применяет известный прием, разработанный профессором Гумбольдтского университета Клаусом Оффе и детально описанный в учебнике Татьяны Сидориной и Тимура Полянникова «Национализм. Теории и политическая практика» (М., ВШЭ, 2006)406. Это – смена/подмена идентичностей. В чем она состоит? Позволю себе автоцитату:
«Среди “средств предотвращения этнополитики”, педантично разработанных Клаусом Оффе и блистательно изложенных Сидориной, одним из наиболее опасных для нас я считаю “увеличение числа идентичностей”.
“Этот путь, – указывает Оффе, – заключается в изменении такого положения дел, когда принадлеж­ность человека к определенной этнической группе составляет сущность его идентичности, чтобы перейти к ситуации многообразия идентичностей – в ней и сам человек, и другие люди, с которыми он связан, в зависи­мости от конкретных условий считают особо значимыми либо его свой­ства и качества как человеческого существа, либо его идентичность как члена национальной, профессиональной, этнической или религиозной общ­ности”.
То есть: следует акцентировать, преувеличивать значение все новых общностей (конфессиональных, профессиональных, половых, возрастных и т.д.), чтобы среди них растворилась, затерялась, показалась менее важной – наиболее из всех важная, самая первичная, изначальная, наиглавнейшая: национальная.
И еще: следует выстраивать все новые и новые иерархии общностей, но только так, чтобы национальная не оказалась там, где ей положено быть, – на самом верху»407.
А теперь сравните со сказанным подход Хобсбаума к «основной теме статьи»:
«Представление об одной единственной, исключительной и неизменной этнической, культурной или иной идентичности связано с опасным заблуждением. Ментальные идентичности человека – это не ботинки, которые мы можем носить за раз только одну пару. Мы многомерные личности. Чтобы господин Патель начал считать себя прежде всего индусом, британским гражданином, индуистом, человеком, говорящим на гуджаратском языке, выходцем из Кении, представителем определенной касты или родственной группы или носителем какой-то иной роли, он должен столкнуться с представителем иммиграционных властей, пакистанцем, сикхом или мусульманином, человеком, говорящим на бенгальском, и так далее. Нет никакой однозначной платоновской идеи Пателя. Все это присутствует в нем одновременно».
Ну, все просто по учебнику!
Однако допустим даже, что мы многомерны. Но ведь никогда все идентичности не работают одновременно в полную силу. Всегда в данный момент доминирует что-то одно. Осуществляя свою мужскую функцию, человек вряд ли задумывается в этот момент о том, например, что он мексиканец и полковник ВВС. И наоборот, командуя полком, он вряд ли проявляет свою сексуальность, хотя по большому счету в нас все взаимосвязано. Та или иная идентичность актуализируется под воздействием благоприятных обстоятельств и временно подавляет другие. Это нормально. Уж конечно, наличие других идентичностей не ставит под сомнение важность, значительность идентичности этнической, которая так же первична, а подчас и так же важна, как половая. И все-таки проявляется, хотя бы стилистически, и в сексе, и по службе.
Но главное: этническая идентичность – это действительно не ботинки, которые можно выбрать в магазине, а потом поменять. Она дается с рождением раз навсегда.
3. Об этом еще не все знают. Среди ошибок Хобсбаума не все носят злостный характер, некоторые вполне простительны в ситуации почти всеобщего неведения. Например, он пишет о множественной идентичности, лежащей (якобы!) в основе современных наций, приводя в пример, весьма неудачно, немцев:
«Исторически даже в основе национальной однородности лежит такая множественная идентичность. Каждый немец в прошлом и даже сегодня, хотя и все реже, обладал одновременно двумя или тремя идентичностями: будучи представителем “племенного” – саксонского, швабского, франкского – немецкого княжества или государства и лингвистической культуры, сочетавшей единый для всех немцев стандарт письменного языка с множеством разговорных диалектов, причем некоторые из них также начали создавать письменную литературу. (Во время Реформации Библия была переведена не на один, а на несколько германских языков). В действительности, до Гитлера люди считались немцами в силу того, что они были баварцами, саксонцами или швабами, которые зачастую могли понять друг друга только тогда, когда говорили на стандартном письменном языке культуры».
Акцент на мнимойразнородности немцев – расхожий прием критиков нацизма. До недавнего времени он воспринимался с почтением. Однако новейшие исследования показали, что в реальности немцы – генетически очень гомогенный народ. В книге антрополога Елены и генетика Олега Балановских «Русский генофонд на Русской равнине» есть примечательная таблица «Генетическая гетерогенность русского народа и других народов Евразии»408. Вот некоторые коэффициенты из нее в порядке возрастания гетерогенности: англичане = 0,15; немцы = 0,43; русские = 2,0; тофалары = 7,76. Как видим, немцы, хотя и уступают англичанам, все же почти в пять раз генетически гомогеннее, чем русские, и в восемнадцать (!) раз – чем тофалары.
Все познается в сравнении. Все немцы, как утверждает сегодня генетика, весьма гомогенный народ, они все одного германского племени. Не надо преувеличивать их племенные различия, это нечестно. Хобсбаум этого знать не мог, я не обвиняю его в подлоге, но отечественных обществоведов считаю своим долгом предупредить на будущее.
При желании можно было бы без труда еще наковырять ядовитых изюминок из невкусной булочки под именем «Хобсбаум». Но достаточно и этого, чтобы никогда не пытаться опираться в своих трудах на сие не по уму канонизированное недоразумение.

II.3. СКАЗКИ АНДЕРСОНА409
Интересно отметить: популярность и слава трех главных конструктивистов строго обратно пропорциональна их реальному вкладу в развитие обществознания. Я согласен и готов признать: Хобсбаум несколько умнее и основательнее совершенно пустого Геллнера. Если сей последний затесался в научное сообщество лишь по счастливому для себя стечению обстоятельств, то Хобсбаум, все же, пытается делать ссылки на факты и исследования. Но по большому счету, на статус ученого может претендовать из этой тройки только Бенедикт Андерсон, который, как-никак, попытался подвести исторический фундамент под свою теорию «воображаемых сообществ» и проделал для этого большую самостоятельную работу. Но что это за фундамент?!
Андерсон, видимо, считает всякую скромность ложной и высоко возносит свой рог, называя собственную книгу о воображаемых сообществах «непревзойденной» и стоящей «на передовых рубежах новейшей науки о национализме» (22). Но в середине книги внезапно признается, что его «серьезные специальные познания» ограничиваются регионом Юго-Восточной Азии (181). И вообще, первый вариант «Воображаемых сообществ» был написан по поводу вооруженных конфликтов 1978-1979 в Индокитае, когда автора «тревожила перспектива грядущих полномасштабных войн между социалистическими странами» (21). Если быть точным, Андерсон профессионально занимался лишь новыми государствами Индокитая, возникшими сравнительно недавно, не ранее 150-200 лет тому назад.
С этим-то багажом он и замахнулся на тему колоссального значения, пожав завидные лавры по обе стороны наших границ. Причем по сю сторону, возможно, даже бóльшие: недаром в предисловии под названием «Воображаемые сообщества как социологический феномен» некая Светлана Баньковская возвела книгу Андерсона в «образцовое социологическое сочинение новейшего времени» (16). Образцовое – то есть представляющее пример для подражания.
Что же в нем образцового?
Как скоро убедится читатель – ничего, кроме апломба и типичных для конструктивиста ошибок и заблуждений. Недаром та же Баньковская замечательно высказалась о книге Андерсона: «Невероятная легкость как симптом невероятной учености». Гоголевский Хлестаков выражался куда сдержаннее! Я охотно допускаю, что на лестнице умственного образования г-жа Баньковская стоит еще ниже г-на Андерсона, и потому он кажется ей светочем науки, но вряд ли стоило навязывать это недоказанное мнение просвещенным читателям.
Образцовость книги Андерсона Баньковская утверждает своеобразным абсурдиком: «Все сообщества, строго говоря, воображаемы. Они существуют лишь постольку, поскольку участвующие в них люди воспринимают себя именно в качестве членов таковых» (5). Зададим себе вопрос: а что, если люди не воспринимают себя в качестве членов сообщества – просто не задумывались об этом или расхотели себя так воспринимать, – перестают ли они ими быть410? Неужели всегда и всюду «мы – то, чем себя вообразили»? Более махровый субъективный идеализм и представить себе трудно.
Чтобы разубедить подобного записного берклианца есть один хороший проверенный способ. Надо тихонечко, незаметно подкрасться сзади, когда он тебя не видит, и дать здоровенную затрещину! Возмущению подопытного не будет предела: он-то считал, что вы лишь плод его воображения, а этот плод почему-то натурально дерется. Да еще как больно!
Именно такое беспредельное возмущение мы наблюдаем у конструктивистов, когда они сталкиваются с «весомым, грубым, зримым» проявлением наций и национализмов в истории и жизни. С их точки зрения это совершенно алогично и противоестественно: воображенные сообщества не должны так себя вести, не должны так материально проявляться! И не проявлялись бы, конечно, кабы были и впрямь воображенными…
Ошибка Баньковской важна своей типичностью для российской, растерявшей твердые философские ориентиры и строгую школу научной мысли, аудитории. Суть в том, что дама-социолог подменяет сущность – «очевидностью»: «Воображение предполагает все-таки некоторое усилие, выход за пределы очевидного» (6).
Но разве всякое сообщество обязательно «очевидно»? Кроме семьи или небольшого племени, таких, пожалуй, и нет, и тут они с Андерсоном правы. Однако есть огромная разница между «неочевидным» и «воображаемым». Неочевиден стул, если стоять к нему спиной, но он, тем не менее – сущность, он реален. А воображаемый стул – не реален. Такая вот маленькая разница. «Воображенный» – еще не значит «существующий». И в этом весь пафос книги Андерсона.
Назови Андерсон свою книгу «Неочевидные сообщества» – и не было бы претензий: мало ли что кому в данный момент неочевидно. Неочевидные сообщества могут, тем не менее, реально существовать, а воображенные – нет. В первом случае мы остаемся материалистами, а во втором сваливаемся в выгребную яму идеализма.
Недаром последователь нашего автора некий Филдс логически заходит еще дальше, позволяя подчеркнуть абсурдность самого подхода: «Чтобы вообще существовать, все сообщества должны быть воображаемы» (11). В то время как для того, чтобы существовать, надо просто существовать на самом деле – и ничего более!
Для того чтобы так настойчиво пытаться преобразить реальность в вымысел, должна быть чрезвычайно сильная мотивация, подвигающая выполнить задачу, невыполнимую по определению.
В чем она? Чего хочет Андерсон?
Развенчать национализм любой ценой, выставить его как беспочвенную игру воображения. Сознавая грозную силу и растущее значение национализма в современной жизни, Андерсон всячески пытается его принизить. Он, в частности, пишет в сборнике «Нации и национализм»: «Если нам сегодня кажется, что в мировой политике двух послед­них веков национализм сыграл гран­диозную роль, то почему столь многие плодовитые мыслители современно­сти – Маркс, Ницше, Вебер, Дюркгейм, Беньямин, Фрейд, Леви-Стросс, Кейнс, Грамши, Фуко – так мало что сказали о нем?». И в «Воображаемых сообществах» – о том же: «В отличие от других “измов”, национализм так и не породил собственных великих мыслителей: гоббсов, токвилей, марксов или веберов» (30).
Но в этом, как раз, нет ничего удивительного: именно в указанную эпоху на первый план вышла борьба классов, миру предстояло увидеть величайшие классовые битвы. Лучшие умы предчувствовали, предвидели, а то и наблюдали это (на то они и лучшие), вот и занялись соответствующей темой. Зато очень много о нациях и национализме сказали более ранние мыслители, описывавшие этнические войны, начиная с Геродота, Тита Ливия и Иосифа Флавия. Просто они использовали другие термины. Это во-первых.
Во-вторых: дело в том, что вообще европейская философия как феноменология духа расцвела именно в эпоху, на которую пришлись грандиозные социальные брожения и классовые битвы, начиная с Великой Французской революции, представлявшейся матерью наполеоновских войн и революций, перевернувших всю Европу вверх тормашками. Философия все это и отразила: тут связь самая прямая. Хотя нельзя сказать, что историософия ХХ века вообще обошла национальный вопрос, во всяком случае – в русской традиции. Но мы не станем сейчас на этом останавливаться, а заметим лишь главное.
Сегодня маятник качнулся в обратную сторону, и в грандиозных войнах ХХ века, включая холодные, мы вновь увидели всегдашнюю схватку наций, в том числе за мировое господство, а потому историософы вновь возвращаются к главному конфликту всех времен и народов: национальному. Неудивительно, что сегодня эта тема вышла на первый план, отодвинув дискурс классовой борьбы. Уверен, что она еще даст своих марксов, ницше и фрейдов.
В-третьих, сознанию вообще свойственно отставать от бытия в процессе его осмысления. Французскую революцию (как и Октябрьскую) осмысливают до сих пор. Эпоха национализма, наиболее ярким проявлениями которого стали Третий Рейх и Израиль, еще слишком близка. Она далеко не окончена, она слишком сильно задевает лично несметное количество живущих ныне людей. Это осложняет отстраненный историософский анализ, бросает вызов мыслителям. Слабейшим из них выход представляется в том, чтобы представить, что на самом деле изучать нечего, ибо предмет изучения – существует только в нашем сознании: он вымышлен, воображен. Это приглушает страх перед жизнью и снимает ответственность с мыслителя, коему остается только умыть руки.
Андерсон стоит в первом ряду таких мыслителей, робких и дерзких одновременно (робких до дерзости). Парта Чаттерджи в известной статье «Воображаемые сообще­ства: кто их воображает?» так отразил его вклад: «Бене­дикт Андерсон весьма изящно и ори­гинально продемонстрировал, что на­ции не являются окончательными продуктами конкретных социологиче­ских обстоятельств, таких, как язык, раса или религия; в Европе и во всем остальном мире они обрели бытие благодаря воображению. …Книга Андерсона в по­следние несколько лет имела наи­большее влияние на развитие новых теоретических идей о национализ­ме»411.
Сам же Андерсон в поддержку своей позиции с удовольствием цитирует ехиднейший пассаж такого же, как он сам, марксиста Томаса Нейрна, именуя оного «благожелательным (?!) исследователем национализма»: «”Национализм” – патология современного развития, столь же неизбежная, как “невроз” у индивида, обладающая почти такой же сущностной двусмысленностью, что и он, с аналогичной встроенной вовнутрь нее способностью перерастать в помешательство, укорененная в дилеммах беспомощности, опутавших собою почти весь мир (общественный эквивалент инфантилизма), и по большей части неизлечимая». Да уж, благожелательность так и фонтанирует!
Однако если и можно видеть в чем патологию, так это именно в марксистском классоцентрическом сознании, перемноженном, как у наших конструктивистов, на субъективный идеализм берклианского толка. А потому не способном осознать ни феномен нации, ни существо национализма.
Продемонстрирую этот вывод на материале книги, проведя анализ ее основных понятий и главных, по мнению Андерсона, факторов нациеобразования.

Он пошел туда, не знаю куда, и принес то, не знаю что
Так же, как и Геллнер, и Хобсбаум, Андерсон застрял на первом же шаге: на понимании феномена нации. Он горько сетует на неразработанность как в либеральной, так и в марксистской традиции базовых понятий и определений:
«Нацию, национальность, национализм оказалось очень трудно определить, не говоря уж о том, что трудно анализировать. На фоне колоссального влияния, оказанного национализмом на современный мир, убогость благовидной теории национализма прямо-таки бросается в глаза. Хью Сетон-Уотсон, автор самого лучшего и всеобъемлющего текста о национализме в англоязычной литературе и наследник богатой традиции либеральной историографии и социальной науки, с горечью замечает: “Итак, я вынужден заключить, что никакого «научного определения» нации разработать нельзя; и вместе с тем феномен этот существовал и существует до сих пор”. Том Нейрн, автор новаторской работы “Распад Британии” и продолжатель не менее богатой традиции марксистской историографии, чистосердечно признается: “Теория национализма представляет собой великую историческую неудачу марксизма”. Но даже это признание вводит в некоторой степени в заблуждение, поскольку может быть истолковано как достойный сожаления итог долгого, осознанного поиска теоретической ясности. Правильнее было бы сказать, что национализм оказался для марксистской теории неудобной аномалией, и по этой причине она его скорее избегала, нежели пыталась как-то с ним справиться» (28).
Очень меткое наблюдение. У марксизма, как уже отмечалось, нет шансов для понимания национализма, это взаимоисключающие дискурсы. Марксист онтологически не способен понимать феномен нации, для него это именно аномалия, не укладывающаяся в односторонний дискурс ни классового, ни политэкономического подхода412. Но на этих коньках, как мы уже знаем, в теорию нации не въедешь, тут нужны другие, этнополитические подходы, которых марксистам не дано по определению.
Сие мы видим и на примере самого Андерсона. Забавна и показательна его обиженная ссылка на Маркса, выдающая бессильное недоумение перед феноменом национальности, что и характерно для настоящего марксиста:
«Чем… объяснить, что Маркс не растолковал ключевое понятие в своей памятной формулировке 1848 г.: ”Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со своей собственной буржуазией“? И чем… объяснить, что на протяжении целого столетия понятие “национальная буржуазия” использовалось без сколь-нибудь серьезных попыток теоретически обосновать уместность содержащегося в нем прилагательного? Почему теоретически значима именно эта сегментация буржуазии, которая есть класс всемирный, поскольку определяется через производственные отношения?» (28).
Как же так: выходит, сам основоположник марксизма косвенно признает существование не какой-нибудь всемирной, а именно национальной буржуазии, но при этом не дает своем верным адептам ключа к этому понятию, представляющему, с точки зрения марксизма, жестокий оксюморон! Обидно…
Посетовав на труднопостижимость проблемы, Андерсон, по примеру коллег, приступает к главке под названием «Понятия и определения», что похвально. Да только вот получается у них это прямо по русской пословице: «начал гладью, а кончил гадью». Не даются им дефиниции, ускользают из рук!
В отличие от Маркса, Андерсон не допускает даже мысли о реальности наций: «Отправной точкой для меня стало то, что национальность – или, как было бы предпочтительнее сформулировать это понятие в свете многозначности данного слова, национальность (nation-ness), а вместе с ней и национализм являются особого рода культурными артефактами» (29).
Факт отождествления Андерсоном нации и национальности говорит о том, что и этот марксист не справился с дефиницией, элементарно запутался, как многие, в двусмысленных, многозначных английских лексемах.
Естественно, что выход Андерсон видит там, где его не существует. Он стремится показать, что наций нет в принципе, а есть лишь воображаемые сообщества, которым по тем или иным соображениям небескорыстные политики наклеивают этот ярлык:
«Я предлагаю следующее определение нации: это воображенное политическое сообщество, и воображается оно как что-то неизбежно ограниченное, но в то же время суверенное. Оно воображенное, поскольку члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живет образ их общности» (30-31).
Интересные люди, эти западные марксисты! Ведь это вновь перед нами берклианство в чистом виде, против которого основоположники марксизма бились насмерть: я не вижу тебя, значит, ты существуешь только в моем воображении. С этой точки зрения и микробы – воображаемое сообщество, ведь мы и их тоже никогда не видели. Налицо запредельный, злостный идиотизм субъективного идеализма. Как будто перед нами махровый деревенщина, привыкший доверять только собственным глазам, и не верящий ни в каких «микробов», не признающий никаких абстракций. А вот поди ж ты – высокообразованный марксист!
Хотелось бы спросить Андерсона: а как в таком случае быть с такой общностью, фундаментальной для марксизма, как класс? Готов побиться об заклад, что никогда рабочие Владивостока не видели в глаза рабочих Калининграда, или Глазго, или Торонто, или Браззавиля. Не отнести ли к «воображаемым сообществам» и эту социальную абстракцию413? Но к кому же тогда был обращен лозунг Карла Маркса «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»?
При этом Андерсон, на первый взгляд, благоразумно дистанцируется от оголтелого Геллнера, а на деле доходит до сугубой оголтелости. Цитируя его максималистский тезис: «Национализм не есть пробуждение наций к самосознанию: он изобретает нации там, где их не существует», Андерсон критикует его с еще более максималистских позиций: «Геллнер настолько озабочен тем, чтобы показать, что национализм прикрывается маской фальшивых претензий, что приравнивает “изобретение” к ”фабрикации” и ”фальшивости”, а не к ”воображению” и ”творению”. Тем самым он предполагает, что существуют ”подлинные” сообщества, которые было бы полезно сопоставить с нациями. На самом деле, все сообщества крупнее первобытных деревень, объединенных контактом лицом-к-лицу (а, может быть, даже и они), – воображаемые» (31).
Ну, что ж, стало быть, и рабочие как класс не существуют за рамками одного цеха, много – завода…
Какой дешевый парадокс нам предлагает Андерсон! А ведь попросту запутался в мнимом противоречии логического (абстракции) и исторического (конкреции), которое отлично известно философам и давно никого не смущает, его учат преодолевать («снимать») еще на студенческой скамье. Нет, он явно не проходил основ диамата и истмата!
Но так можно поставить под сомнение и обозвать воображаемой любую абстракцию: воду, потому что мы не можем искупаться одновременно во всей воде мира или попробовать ее на вкус (а ведь она разная!); или воздух, ибо мы способны дышать только тем, что вокруг нас… Радиус действия наших органов чувств ограничен, а любая абстракция не имеет концов и начал: вот и поди познай ее непосредственно.
Но принцип «не вижу – следовательно, воображаю несуществующее» вряд ли устроит научно мыслящую особь. Что же, науке следует отказаться от абстракций? Нелепое предложение, не правда ли?
Но не менее нелеп и ход от обратного: «то, что я (мы) уже вообразил(и), реально существует именно в силу этого». Между тем, на этот компромисс особенно охотно идут некоторые работники умственного труда в России, которым не хватает бессовестности открыто признать, вслед за геллнерами-андерсонами, что нация есть конструкт, но и не хватает смелости сказать, что король, явившийся к нам в блеске славы с Запада, – голый.

Новенькие «нации» Андерсона
Почему Андерсон, вопреки исторической очевидности, ведет отсчет нациям не с их исходных исторических позиций, восходящих к Шумеру и Вавилону, а с конца XVIII века? Потому что именно тогда массово появляются искусственные, сотворенные волей человека сообщества, которым некая традиция, восходящая к аббату Сийесу и Эрнесту Ренану, произвольно и не без задней мысли присвоила имя «наций». Что позволило их искусственность возвести в перл творения и выдать за эталон. И этим породить волны недоразумений.
Андерсон сознательно вошел в эту традицию и возглавил ее на современном этапе. Он не случайно обращается к сравнительно новым, недавно созданным государствам, полагая именно в них образец «наций». Это, с одной стороны, государства Латинской Америки, а с другой – и вовсе вчера (по историческим меркам) созданные государства Юго-Восточной Азии (Аннам, Камбоджа, Сиам, Лаос, Тонкин, Кохинхину, Филиппины, Малайя, Сингапур, Бирма, Индонезия и проч.), а также Африки (Гвинея, Мали, Берег Слоновой Кости, Сенегал, Мозамбик, Танзания, Замбия и проч.). Таков был отчасти материал его диссертации, что и породило у автора излишне гипертрофированное представление о значительности данных примеров для мирового опыта.
Но мало ли какие нынешние сообщества, имеющие очевидно антропогенное происхождение, являются на деле лишь модифицированными вариациями природного материала? Русская борзая, к примеру, в дикой природе не встречается, эта порода – плод усилий многих поколений селекционеров, но это не повод утверждать, что на Земле до ее появления не было собак! Точно так же появление на карте Французской Республики, Соединенных Штатов Америки, латиноамериканских, индокитайских или африканских государств вовсе не означает, что история наций начинается с них.
Андерсон принципиально игнорирует тот факт, что народы и нации бывают естественными (нации Старой Европы в своем большинстве) – и искусственными, как в обеих Америках, Франции, Индокитае или Африке. Он не только пытается не замечать это различие, но и пытается выдать латиноамериканские, буквально вчера произвольно созданные руками людей, произвольно сконституированные псевдо-нации – за эталон (89-90). Оказывается, перуанцы, гватемальцы, боливийцы и прочие новоделы – это эталонные нации. Обхохочешься! Опять нам пытаются «впарить» морскую свинку, которая на деле и не морская, и не свинка! А старые, заслуженные нации Старого Света – немцы, поляки, русские – это, стало быть, некое недоразумение, которое подлежит испытанию, проверке указанным эталоном. Есть же научная бессовестность на свете!
Все без исключения примеры якобы истинных наций Андерсона – это новые государства, «нациям» этим без году неделя. На фоне старых, настоящих, веками проверенных наций всего мира (от немцев до эфиопов) – это новорожденные инфузории, чья судьба пока подвешена на волоске и представляет сплошной вопрос. Их границы, не имеющего этнического соответствия, зыбки и непрочны. Пограничные войны Китая с Вьетнамом, Эфиопии с Сомали, Грузии с Абхазией и Южной Осетией, Армении с Азербайджаном, Сербии с Косово (и др.) позволяют уверенно говорить о том, что процесс приведения политических, государственных границ в соответствие с границами того, что действительно заслуживает названия наций, будет происходить долго, а может быть – и всегда, как он всегда и шел до того. Одна из гарантий тому – категорическая неприемлемость нынешних границ России и проблема разделенной русской нации, оставленная нам в наследство коммунистами-интернационалистами.
Вглядимся поближе в наглядный пример, приводимый Андерсоном, чтобы разобраться в злокачественности его идей.
Он пишет о тех революциях и войнах, что принесли суверенитет 18 бывшим колониям в Латинской Америке:
«Это были движения за национальную независимость. Боливар позже изменил свое мнение о рабах414, а его соратник Сан-Мартин в 1821 г. постановил, дабы “в будущем местных жителей не называли более индейцами или туземцами; они дети и граждане Перу и впредь будут известны как перуанцы”…
Итак, здесь есть загадка: почему именно креольские сообщества так рано сформировали представление о том, что они нации, – задолго до большинства сообществ Европы (это утверждение на совести Андерсона. – А.С.)? Почему такие колониальные провинции, обычно содержавшие большие, угнетенные, не говорившие по-испански населения, породили креолов, сознательно переопределивших эти населения как испанцев по нации? А Испанию, с которой они были столь многим связаны, – как враждебных иностранцев?» (73).
Отгадка этой «загадки» – в самом декрете Сан-Мартина! Дословно и буквально там сказано: «дети (т.е. уроженцы) и граждане Перу» – вот кто такие перуанцы. Так определила не природа, не история; так определил некий человек по имени Сан-Мартин. Но нацию нельзя создать декретом, и сие создание Сан-Мартина – не нация. Нациями это все назвали постфактум ученые марксисты – Андерсон в первую голову.
Снова и снова приходится объяснять элементарное: антропогенное согражданство – не природное сообщество, и оно не может оное ни отменить, ни заменить. Декретом нельзя присвоить этничность, а без этнического содержания нация – не нация. Вещи надо называть точно своими именами: согражданство – например, «перуанцы» – это согражданство, а нация – это нация415 (напомню, что латинский корень «нат» – по-русски значит «род»).
Приведу в полном смысле слова убийственный аргумент. От того, что тутси и хуту – все «дети и граждане» Руанды, они не превратились в единую нацию, не составили общность, даже воображаемую! Эти сограждане разной национальности с примерным усердием режут друг друга при каждой возможности, не имея для этого особых религиозных, языковых, или культурных оснований, но зато имея более чем достаточные основания вековой этнической вражды и ненависти.
А что творили друг с другом еще недавно сограждане Грузии, такие как грузины, с одной стороны, и осетины и абхазы – с другой? Или, опять-таки, недавние сограждане Югославии – сербы, хорваты, боснийцы и албанцы?
Никаким андерсонам объяснить эти простейшие факты не по силам. Потому-то их так и бесят подобные проявления этнической природы нации, проявления природного, органического, инстинктивного национализма!
Было ли, однако, у испанских колоний, в момент их отделения от Испании, некое реальное основание для порыва к суверенитету? Реальное, то есть основанное на природе вещей? Сложилось ли на этих территориях новое природное сообщество, новая этническая идентичность?
Конечно, было. Конечно, сложилось. Оставим в стороне хроническое заблуждение Андерсона, якобы рождение наций в Латинской Америке опередило Европу, и ответим на этот, в сущности, очень простой вопрос. Собственно, на него письменно уже ответил пресловутый Симон Боливар. Дело в том, что вторичная раса «метисов» (Андерсон неточно пишет о «креолах»416) к этому времени уже состоялась, и Боливар в 1819 г. высказался с ясным и острым пониманием этого собственного нового единства и своеобразия:
«Следует вспомнить, что наш народ не является ни европейским, ни североамериканским, он скорее яв­ляет собой смешение африканцев и американцев, нежели потом­ство европейцев... Невозможно с точностью указать, к какой семье человеческой мы принадлежим. Большая часть индейского населения уничтожена, европейцы смешались с американцами, а последние – с индейцами и европейцами. Рожденные в лоне одной матери, но разные по крови и происхождению наши от­цы – иностранцы, люди с разным цветом кожи»417.
Именно отсюда, из этой причины – неизбежное следствие: необходимость самоопределиться и утвердить свою новую, вызревшую за века тотальной метисации этническую идентичность, как бабочке необходимо в один прекрасный день выйти из куколки и завершить свой метаморфозис. Но как завершить его и как достичь совершенно отдельной, оригинальной идентичности, если по-прежнему считать материнской страной Испанию и вести свое происхождение, свои корни от испанцев? Ясно, что это совершенно невозможно, и поэтому в повестку дня ставится совсем иная модель: необходимо максимально дистанцироваться, а в конечном счете – противопоставить себя Испании и испанцам, чтобы сказать: мы – не испанцы, а перуанцы (венесуэльцы, эквадорцы, колумбийцы и т.д.).
По идее, в силу более-менее общей этничности всего населения испанских колоний, там могла бы образоваться единая огромная страна, выражающая общий суверенитет этой этничности – истинной нации, но вступил в действие Первый закон элит («лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме»), и вместо этого там сегодня обнаруживается более тридцати государств. Но можно ли вообще государства Латинской Америки считать национальными, если они не созданы разными нациями и не вмещают каждое – свою особую, отличную от других нацию? Чем так уж гондурасец отличается от колумбийца? Одна (более-менее) кровь, одна религия, один язык, общая (более-менее) история, общий культурный бэкграунд418… Нет никаких оснований считать, что в Латинской Америке столько же наций, сколько государств.
Парадоксально, но факт: когда очередной фрагмент единой латиноамериканской расово-этнической смеси добивался суверенитета и государственности, он немедленно объявлял себя «нацией» – во французском (сийесо-ренаново-андерсоновском) понимании, разумеется, поскольку иного ему просто не дано. В результате, к примеру, ст. 12 Конституции Республики Панама (1946 год) гласит: «Государство обязано всеми имеющимися в его распоряжении сред­ствами методически и постоянно приобщать интеллектуально, мо­рально и политически к Панамской нации все группы и всех инди­видуумов, которые, родившись на территории Республики, не связа­ны, однако, с нею; обязанностью государства является так же содействовать духовной ассимиляции тех, кто собирается получить панамское гражданство по натурализации»419.
Понятно, что свежеиспеченная «панамская нация» – есть именно «конструкт» (если бы все нации были таковы, пришлось бы признать правоту конструктивистов), ничем, кроме подданства, не отличающийся от гипотетической гондурасской, костариканской, гватемальской или тому подобной «нации», поскольку этнически все они – абсолютно одно и то же: помесь индейцев, негров и европейцев, главным образом, испанцев и португальцев.
Нелепость и искусственность латиноамериканского («панамского») подхода хорошо выявляется на фоне ст. 2 Конституции Йемена, где сказано куда более грамотно с точки зрения этнополитики: «Йеменский народ – единый, он является частью арабской нации… Йемен составляет историческое, экономическое и географическое единство»420. Тут нет противоречия, ибо арабская нация вся в целом добилась суверенности и государственности, хотя в рамках не одного, а многих государств. Тем не менее, расово-этнически это пока что единая нация, и йеменцы совершенно адекватно отразили это понимание в своей Конституции.
Так и в данном случае было бы более грамотно говорить о панамском согражданстве единой латиноамериканской нации.
Однако не вполне справедливо обвинять панамцев в неадекватности, ибо, во-первых, сам теоретический вопрос – не из простых, а во-вторых, латиноамериканская вторичная раса – явление для Нового Времени вполне беспрецедентное, требующее, возможно, именно подобных искусственных решений. Но для других, естественных, наций пример Панамы и т.п., разумеется, не указ.
Нам, бывшим советским гражданам, не нужно долго объяснять произошедшее в т.н. Западной Испании 200 лет назад, благо у нас свой пример перед глазами: Украина и украинцы (вчерашние малороссы), утверждающие свою идентичность на яростном противопоставлении себя, своей этничности – России и русским. Полностью игнорируя и попирая при этом историю, антропологию и даже, как недавно абсолютно точно выяснилось, генетику421. Характерно название книги, изданной под именем второго украинского президента Леонида Кучмы: «Украина – не Россия», выдающее все комплексы и судороги вновь народившегося украинского национализма.
Именно то же самое происходило и в Латинской Америке двести лет тому назад. Аналогия тут полная и совершенная. Именно креолы и продемонстрировали там действие Первого закона элит. Но смешно и нелепо считать, будто данный процесс совершался впервые во всемирной истории. В ходе распада любой империи, где на окраинах шла этническая метисация и возникали вторичные этносы, происходила затем аналогичная история с этническим самопереопределением – взять хоть такой осколок Римской империи, как румыны и отчасти даже молдаване. Но даже задолго до распада и отчасти предвещая и ускоряя его, опять же на окраинах империи, периодически вспыхивают войны покоренных этносов за независимость: та же Югуртинская война, так живо описанная Саллюстием (примеры можно приводить бесконечно). Вот Боливар, к примеру, – это и есть Югурта своего времени. А Югурта, соответственно, – Боливар своего, только менее удачливый в итоге. Никакого принципиального отличия вы не найдете, как ни ищите.
Андерсон не знает или не задумывается об этом? Тем хуже для него.
Он учитывает лишь более поздние империи и, соответственно, более поздние их распады на национальные государства? Тем хуже для него.
Почему мы должны ему верить?
Понятно также, что Андерсону было любо искать подкрепление своей теории в том материале, которым он занимался профессионально. Он не случайно подробно ссылается на то, как колонизаторы с помощью переписи соединяли разные племена, этнические группы – в большие общности: «малайцы», «индонезийцы», «филиппинцы» и т.д. (186-195).
Информация важная и интересная: она как раз и показывает наглядно рукотворность псевдо-наций, созданных искусственным путем, когда многие народы и племена, веками сохранявшие свою идентичность, бывали слиты в единую общность волей белых господ. На этих примерах мы лишний раз убеждаемся, что это вполне возможно: 1) создать искусственную общность, 2) скрепить ее согражданством, а потом – 3) продекларировать воображаемое сообщество («нацию»), которое затем 4) навязать как новую идентичность тем племенам, из которых все слеплено. Четкий четырехступенчатый процесс.
В точности так же, в четыре приема, и «советский народ» пытались когда-то создать большевики, захватившие Россию, прямо и открыто ставившие своей задачей вывести тут «новую породу людей».
Не факт, однако, что такая общность и такое сообщество закрепятся и выдержат испытание временем. Если племена имели реальные биологические различия, они рано или поздно разделятся, и общность развалится. Как развалился искусственный, «воображенный», а потому непрочный «советский народ».
Итак, Андерсон довольно живо преподнес нам две модели искусственного создания наций: в одном случае по воле оккупантов (в Индокитае), в другом случае – по воле элит восставших оккупированных (в Латинской Америке). Но в том и другом случае не подлежат сомнению три обстоятельства: а) насилие, лежащее в основе процесса; б) искусственность границ новых общностей; в) не просто игнорирование, но прямое отрицание оккупантами или инсургентами естественной, кровной, этнической основы новых общностей – во имя государства, в одном случае при объединении разных отдельных этносов в единое согражданство (в Индокитае), в другом – при разделении сложившегося этнического единства на разные согражданства (в Латинской Америке).
Однако зададим себе простой вопрос: действительно ли новые андерсоновские «нации» имеют эталонный характер? Все ли нации в истории мира создавались подобным искусственным образом? Все ли пренебрегали кровной близостью в своем становлении, ориентируясь лишь на согражданство?
Конечно, нет! Я уж даже не буду говорить о древнейших нациях типа шумеров, вавилонян, спартанцев, афинян, мидийцев, лидийцев, персов или римлян и т.д. Но вообще все кровнородственные общины, на основе которых сегодня существуют весьма многие народы и нации, только так и поддерживают свое существование в веках. Один из ярких примеров – евреи. Официально (!) принадлежность к еврейству может быть установлена двояко: через религию (это путь весьма сложный и не основной) или – через кровь. Они всегда – от Авраама и Исаака – знали это и придавали этому значение. И культивировали, и ввели принцип крови вначале в религиозный, а теперь и в государственный закон. Поэтому всегда оставались нацией, даже потеряв государственность, и остаются ею посейчас, даже теряя религиозную веру.
Андерсен утверждает: «Национализмы ХХ века имеют, как я доказывал, глубоко модульный характер. Они могут опираться и опираются на более чем полуторавековой человеческий опыт и три ранние модели национализма» (153). Но никакому настоящему националисту не придет в голову признать вышеназванные новоиспеченные страны – нациями, да еще в ранге «модульной концепции», и обращаться к ним за опытом нациестроительства. Особенно, когда у нас перед глазами есть примеры успешного становления еще более новых, однако реальных наций и национальных государств, где в основу положен принцип этничности, – евреев с Израилем, казахов с Казахстаном, украинцев с Украиной, прибалтов с их лимитрофами и проч.
Андерсон почему-то считает, что европейскими странами ХХ века учитывался опыт «креольских националистов». Какая чушь! Где тому свидетельства, хоть одно? Кто вообще на них смотрел, на эти вчера возникшие и уже богом забытые игрушечные страны, кто их всерьез воспринимал?! Если и знали, то лишь Панаму из-за канала, одноименной аферы да головного убора «панамка». Ну, еще немцы предусмотрительно готовили кое-где там себе территории спасения на случай краха во Второй мировой войне – именно из-за забытости-заброшенности этих стран, где можно было укрыться от мира. Но чтобы учиться у них?! Подражать им?! Пусть бы Андерсон подтвердил свои слова хоть чем-то!
Вместо подтверждения и примеров Андерсон воображает на ходу:
«Эти модели… помогали придать форму тысячам рождающихся мечтаний. Уроки креольского языкового и официального национализма… копировались, адаптировались и совершенствовались».
С чего он это взял? Чем доказал? Где свидетельства преемственности опыта?
А он все продолжает и усугубляет: «Национализм с конца XVIII в. находился в процессе модульного перенесения и адаптации, приспосабливаясь к разным эпохам, политическим режимам, экономикам и социальным структурам. В итоге эта “воображаемая общность” проникла во все мыслимые современные общества» (175).
Смешно: «полуторавековой опыт»… Разве это срок для истории? Как будто не было национальных и националистических Афин, Спарты, Рима, Израиля, Иудеи, Ирана, Китая, Эфиопии и др.! Как будто Испания, породившая большую часть стран Латинской Америки, не была уже к моменту экспедиции Колумба национальным государством испанцев (именно в том самом 1492 году освободившихся от мавров и евреев)! Вполне национальным государством была к этому времени и Португалия. «Уроки креольского национализма» – это значит, что яйца будут учить курицу…
Сосредоточение Андерсона на судьбе стран, имеющих ничтожные истории (срок менее 500 лет – это еще не история), приводит его к поразительному своей нелепостью заключению: «Поскольку у нации нет Творца, ее биография не может быть написана по-евангельски, “от прошлого к настоящему”, через длинную прокреативную череду рождений… Единственная альтернатива – организовать ее “от настоящего к прошлому”: к пекинскому человеку, яванскому человеку, королю Артуру…» (222).
Нет у нации Творца – ничего себе довод против историзма как метода в социальных науках! Не знаешь даже, как и комментировать такой антинаучный выпад против всей историософской традиции от Геродота до наших дней. Но для нас, адептов исторического материализма, роль Творца привычно исполняет Природа, и она-то и ведет здравомыслящее нациеведение «от прошлого к настоящему», именно «через длинную прокреативную череду рождений»: семья – род – племя – народ – нация. Но Андерсон, боюсь, этого понять никогда не захочет.

Пароксизмы экзотизма
Поскольку Андерсона как конструктивиста не может устраивать естественно-историческое объяснение возникновения наций путем эволюции этноса от рода к племени и далее, он вынужден выдумывать все новые, порой весьма экзотические механизмы, якобы создающие нации из отдельных, атомизированных личностей (где он таких нашел за пределами Новейшего времени, я сказать не берусь). И не менее экзотические способы проявления национальной идентичности и национализма.
Андерсон не знает и не понимает, что природу нации невозможно постичь, не проникнув в природу первичного по отношению к ней этноса, а природа этноса непостижима вне постижения природы первичной по отношению к нему расы. Поэтому он ищет ответ совсем не там, где следует:
«По моему мнению, для ответа на этот вопрос нужно прежде всего обратиться к культурным корням национализма» (32).
Получив такой ответ, можно уже быть абсолютно уверенным, что приблизиться к истине автору не удастся никогда.
Убедимся в этом на примерах из его текста.

1. Известный солдат важнее неизвестного. Свой первый заход на тему культурного базиса националистической надстройки Андерсон явно делает не с надлежащей стороны. Не знаю, откуда и почему Андерсон обогатился таким странным мнением, будто «у современной культуры национализма нет более захватывающих символов, чем монументы и могилы Неизвестного солдата» (33). Это очень самоуверенно, безапелляционно и неверно: ведь неизвестный солдат – он и есть неизвестный, какой он был нации (этничности) – сего не ведает никто. Под плитой может лежать как Иванов, так и Хабилулин или Рабинович. Конечно, в любом случае честь и слава им, павшим за Родину, но Родина – это еще не нация. А ведь для нас, националистов, незыблем принцип «нация первична – государство вторично», чем мы и отличаемся от простых патриотов.
Лично меня как националиста эти монументы волнуют в неизмеримо меньшей степени (в них есть, по-моему, некое умственное кокетство и искусственная пафосность, не свойственные русским и не трогающие душу), чем мемориалы подлинного героизма русских воинов, щедро рассыпанные трагической судьбой по всей нашей земле. Вот перед ними, порой скромными и неказистыми столбиками с несколькими русскими фамилиями, я всегда снимаю головной убор, а иногда и слезу смахиваю, вспоминая, что где-то под Осташковым так же лежит в родной земле моя бабка Таисия Дмитриевна Севастьянова, капитан медицинской службы (1902-1943), которую я так и не видел никогда.
И вообще, у нас есть символ получше: Минин с Пожарским, вполне известные русские вожди русского народного ополчения.
Андерсон пишет далее на полном серьезе, хотя звучат его слова как издевательство: «Культурное значение таких памятников становится более ясным, если попытаться представить себе, ска­жем, Могилу неизвестного марксиста или Памятник павшим либералам. Можно ли при этом избежать ощуще­ния абсурдности?» (33).
Ну, и о чем говорит данное сравнение? Да только о том, что идеологии – есть нечто вторичное, не задевающее наших глубинных чувств, а вот национальный герой, т.е. герой, павший за нацию, за свою «большую семью», – задевает. Нашел, в самом деле, что сравнивать, кощунник. Своих героев, что ли, у него маловато?

2. От филологической революции – к революции национализмов. Именно так выстраивает Андерсон свой очередной экзотический тезис (99).
Он много рассуждает о значении языковой неоднородности людей422, но, разумеется, до истоков человеческого языка дойти даже не пытался ипонять их биологическую сущность не сумел. Между тем, как замечательно сформулировал наш ведущий расолог Владимир Авдеев: «Каждый народ имеет тот язык, которого он биологически достоин».
Грубо говоря: не венгерская нация образовалась благодаря легализации венгерского языка в Австрийской империи Габсбургов, а венгерский язык возник в ходе этногенеза и исторического движения мадьяров никак не позднее IX в.н.э. Этническая субстанция первична по сравнению со всеми ее проявлениями (феномен – по сравнению с любыми эпифеноменами: язык лишь частный случай). И она-то и лежит в основе наций и национализма.
Андерсон спокойно меняет местами причину и следствие, феномен и эпифеномен, явление и его свойства.
Весь акцент у него, определенно, на родном языке (172)423. Он совсем не по-марксистски исходит из примата филиации идей, упирая на то, что первой фазой наци­онализма в Европе было, якобы, низложение латыни – единого священного языка христианского мира, место которого к XIX веку повсеместно заняли создаваемые, опять-таки якобы, ex nihil (?!) национальные языки. В его изложении Мартин Лютер, переведший Библию с латыни на немецкий и развернувший на родном языке пропаганду лютеранства, предстает неким титаном, чуть ли не создавшим, через обращение к немецкому языку и с помощью печатного стана, немецкий национализм. А уж тот, в соответствии с учением Геллнера, создал и саму немецкую нацию.
В общем: печатный капитализм плюс Реформация – и перед вами новая нация.
Ход мысли Андерсона мне представляется неудачным. Перед нами, прежде всего, культурологическое заблуждение, большая фактическая ошибка.
Андерсон отчасти прав по сути, а именно: обретение национальной религии играет существенную роль в формировании национального сознания (среди самых ярких примеров – евреи, индусы, китайцы, арабы, парсы, друзы и мн. др.). Если национализация религии происходит через перевод ее на национальный язык, как это было с христианством, – что ж, и такой частный случай иногда встречается. Хотя по своим истокам христианство вообще не имеет отношения к Европе и европейцам, а по своей интернациональной сути в принципе не способно стать ничьей национальной религией. Но национальные модификации любой религии, играющие роль этноразграничителей, как известно, вполне возможны, и это дает иллюзию того, что они не только разграничивают, но и конституируют (а для конструктивистов, конечно же, – конструируют) этносы.
Вместе с тем Андерсон очень сильно преувеличивает обе стороны процесса: как приоритет Лютера в эмансипации европейских языков (правильнее было бы сказать: языков германской группы), так и «сокровенность» средневековой латыни и ее последующее прогрессирующее ничтожество. Конечно, Лютер виртуозно использовал немецкий язык, но разве Лютер его создал? И разве его творчество отменило широкое использование латыни вообще? Факты говорят об обратном.
Во-первых, уже в 1518 в Аугсбурге вышел из печати анонимный перевод Библии на немецком языке, выполненный еще до Лютера – Bibel teutsch (так!). Экземпляр, бывший в составе т.н. «Готской библиотеки», ныне хранится в библиотеке ИНИОН в Москве. Предпринимались и другие переводы. Это, конечно, великая редкость, но она однозначно свидетельствует: Лютер вовсе не был первым (его перевод Библии увидел свет в 1522 г.), потребность немцев в массовом приобщении к христианству на родном языке уже созрела и без него.
Но главное – созрел сам немецкий язык, задолго до Лютера и без его участия. Язык, несомненно, – важнейший атрибут этничности, хоть он и вторичен по отношению к ней как таковой, и немцы тут не исключение. В ХХ веке был издан 16-томник немецкого средневекового и ренессансного фольклора, но собран-то он был еще в XVI веке современником Лютера, гуманистом и филологом Иоганном Фишардом (кстати, первым переводчиком Раблэ на немецкий язык). Творцом всего этого филологического богатства был немецкий народ, а срок сотворения языка меряется многими-многими тысячелетиями. Высокого совершенства достиг и литературный немецкий язык задолго до Лютера (вспомним хотя бы «Путешествие в Святую Землю» Брейденбаха, «Всемирную хронику» Шеделя или «Корабль дураков» Себастьяна Брандта, вышедшие еще в XV веке). Именно немецкая нация создала и свой язык, и типографическую культуру, и, в конечном счете, самого Лютера. А вовсе не наоборот.
Во-вторых, всего от первых изданий Гутенберга до 1501 года было выпущено 40 тыс. наименований изданий общим тиражом около 20 миллионов экземпляров. По современным подсчетам, 77% этих книг (т.н. инкунабул) было издано на латинском языке424, но лишь 30% всего репертуара трактовало вопросы веры. Латынь к этому времени уже прочно стала международным языком не только религии, но и науки, и дипломатии, и юриспруденции и т.д. Она с раннего средневековья была основной основ школьного образования во всех странах Запада, а потому вовсе не была так уж ограниченно понятна узкому-де кругу образованных людей (необразованные Андерсоном в расчет не берутся, и правильно) и вовсе не торопилась сдавать свои позиции под натиском национальных языков. Ее удельный вес в книгоиздании более-менее сохранялся и после Лютера, по крайне мере до XVIII века. С другой стороны, мы видим, что часть книг печаталась на национальных языках и в инкунабульном периоде, задолго до Лютера.
Итак, автор явно преувеличивает роль немецкой Реформации и книгопечатания в становлении европейских национализмов. Немецкий протестантизм (лютеранство) не стал национальной религией даже в близкородственной Швейцарии (там утвердился кальвинизм); какое же, тем более, было дело до лютеранских текстов французам или англичанам, какие национальные чувства они могли в них разбудить? Что касается, скажем, французского национального языка, то его создавали не кальвинистские проповедники, а труверы, певшие о Роланде, менестрели, авторы куртуазной поэзии, Франсуа Вийон и Франсуа Раблэ, Маргарита Наваррская и поэты «Плеяды», потрясающая школа французской историографии…
Всего этого Андерсон, конечно, не знает и не учитывает.
Зато он сам ведь и напоминает, что «универсальность латыни в средневековой Западной Европе никогда не соотносилась с универсальной политической системой… Религиозный авторитет латыни никогда не имел подлинного политического аналога» (63).
Попросту говоря, нации существовали и до Лютера. (К примеру, не вредно вспомнить, что «Sancta Romana Imperia Germanorum», созданная Оттоном Первым за пятьсот лет до виттенбергского монаха, переводится у нас как «Священная Римская Империя немецкой нации», что характерно.) Соответственно, бунт против латыни со стороны национальных культур никак не может считаться первопричиной национализма. А уж особенно в ряде германских государств и в Священной Римской Империи, впоследствии Австрии, где немцы, несмотря на Лютера, прекрасно пользовались латынью как официальным языком еще в XIX веке, как сам же автор и отмечает.
Теория лингвистического происхождения национализма (в ходе эмансипации национальных языков внутри разнообразных империй и утверждения их норм с последующим появлением национальных литератур425), как видим, не выдерживает критики. Андерсон завирается не только в идее, но и в деталях, что говорит об одном: человек просто взялся не за свое дело, подошел к теме по-дилетантски. С чем его доверчивых адептов и поздравляю. Особенно хорошо это видно на примере русских426 и венгров, о которых он берется судить.
Нелепо выглядит его ссылка на создание шеститомного академического словаря русского языка (1789-1794) и первого, по мнению Андерсона, учебника русской грамматики (1802), которые наш автор трактует как «победу разговорного языка над церковнославянским» (94). Следует здесь заметить, что первая русская грамматика вышла во Львове в 1591 году; автор ошибся на двести лет, ни много ни мало427. Следом русская «малая грамматика» была написана Карионом Истоминым на рубеже XVII-XVIII вв. Наконец, «Русская грамматика» Михаила Ломоносова вышла из печати в 1757 году (ошибка автора почти в полстолетия)428. Пусть это мелочи, но показательные.
А главное, спрашивается, кого же русские победили, от кого эмансипировались таким манером? Разве что от самих себя, прежних. С точки зрения национализма это скорее откат, чем наступление: сегодня торжество национализма могло бы лингвистически выразиться как раз в возвращении к церковнославянскому языку, безусловно более красивому, сочному, интересному и емкому, чем современный русский, безусловно более прочно связанному с племенным устройством русского мозга, безусловно более «отдельному» от неоимперского языка (советского и российского новояза) и других языков даже славянской группы. Евреи знали, что делали, когда восстановили иврит, возвращающий их к национальным корням…
Смешным кажется и утверждение Андерсона, будто «первым политическим проявлением венгерского национализма стала в 80-е годы XVIII в. враждебная реакция латиноязычной мадьярской знати на решение императора Иосифа II заменить латинский язык немецким в качестве основного языка имперской администрации» (95).
Во-первых, что это за национализм такой своеобразный, когда один чуждый язык защищают от экспансии другого, не более, но и не менее чуждого (если бы мадьярская знать требовала введения мадьярского языка как официального – тогда другое дело).
А во-вторых, надо совершенно не знать историю венгров, чтобы связать их политический национализм с этим поздним лингвистическим эпизодом429. Кто такие венгры? Это изначально этнические тюрки (средневековые современники, византийцы, к примеру, их только турками и именовали), шедшие в свое время из Азии в Европу через Урал и перенявшие там, усвоившие в качестве родного один из финских языков. Они явились в IX веке на Дунай, где жили славяне, которых завоевали и поработили и с которыми смешались до полного растворения, поскольку тех было намного больше. Сегодняшние антропологи и генетики уже не обнаруживают в венгерском населении никакого иного этнического субстрата, кроме славянского, невзирая на реликтовый этноним.
Таким образом, складывание средневекового венгерского государства и венгерского народа, изначально тюркского этнически, но полностью ославянившегося и к тому же финноязычного, – это, безусловно и есть первый триумф венгерского именно политического национализма. Триумф, одержанный этносом-победителем в политике, вопреки тому, что удержать ни языковой, ни даже этнический суверенитет ему не позволили обстоятельства. И даже дальнейшие превратности судьбы, ограничившие политический суверенитет венгров в рамках Священной Римской Империи немецкой нации, не смогли лишить их такой сложной и такой состоятельной идентичности. Нынешнее государство Венгрия являет собой (хотелось бы, чтоб об этом узнал Андерсон) вовсе не нечто новое на политической карте мира, а лишь возврат венгров к своей национальной государственности, временно ограниченной немцами в прошлом.
Андерсон именно на примере венгров впадает в своего рода лингвистический кретинизм: «Если “венгры” заслуживали национального государства, то это означало: все венгры без исключения. Этим подразумевалось такое государство, где конечным средоточением суверенитета должно было стать сообщество говорящих и читающих по-венгерски; далее, в свой черед, должны были последовать ликвидация крепостничества, развитие народного образования, экспансия избирательного права и т.д.»430. Но при этом сам же указывает в примечании: «В этом вопросе не было полной ясности. Половину подданных Королевства Венгрии составляли немадьяры. Лишь треть крепостных крестьян говорила по-мадьярски. В начале XIX века высшая мадьярская аристократия говорила на французском или немецком языках, среднее и низшее дворянство разговаривало как на устном немецком, так и на вульгарной латыни, пересыпанной мадьярскими, а также словацкими, сербскими и румынскими выражениями» (104). Это примечание, вообще-то, полностью опровергает постулат Андерсона, противоречит ему.
Но есть и еще аргументы против. Например – глухонемой венгр: как удостоверить его венгерство? Куда его деть? Выкинуть из национального государства? Или: говорящий по-венгерски, но неграмотный венгр: его куда? Если же снять критерий «читающий по-венгерски», тогда все сказанное ранее о роли печати и о «сообществе читателей газет» – пустой разговор (что и требовалось доказать). Потому что говорящие по-венгерски были всегда с тех пор, когда мадьяры усвоили на Урале этот язык на ранней стадии своего этногенеза, следовательно, по логике Геллнера-Андерсона, основания для создания венгерской нации существуют также с тех самых пор!
Словом, Андерсон-филолог не поднялся, прямо скажем, выше уровня автора известной работы «Марксизм и вопросы языкознания». Он широко обобщает:
«Всегда будет грубой ошибкой трактовать языки так, как трактуют их некоторые идеалистические идеологии (кто бы говорил! – А.С.) – а именно, как внешние символы национальности, стоящие в одном ряду с флагами, костюмами, народными танцами и прочим. Неизмеримо важнее способность языка генерировать воображаемые сообщества и выстраивать в итоге партикулярные солидарности. В конце концов, имперские языки – это все-таки национальные языки, а стало быть, особые национальные языки среди многих» (152).
Но это обобщение неверно. Андерсон думает, привычно отождествляя государство (даже империю) и нацию, что если разные племена в этническом конгломерате, стиснутом общим согражданством, говорят на одном языке (пусть и на языке поработителей, колонизаторов), – так перед нами уже «нация», говорящая на своем (?!) «национальном языке».
Ничуть не бывало!
Возможно, тутси и хуту в Руанде говорят на общем «руандийском» языке, но нацией от этого не стали – и доказали это максимально убедительно, взаимно вырезав тысяч по двести живых людей с каждой стороны. А факт тотального русскоговорения на постсоветском пространстве не уберег оное пространство от уже более 150 кровавых конфликтов на национальной почве. То же можно сказать и об Индии, массово и официально говорящей сегодня по-английски, ибо ни один из сорока ее языков не будет добровольно принят остальными в качестве государственного. Но эта англоязычность вовсе не делает нацию единой, о чем не дают нам забыть события в Кашмире, Шри-Ланке, Бангладеше и др. То же скажем и о народах бывшей Югославии, которым общность языка нисколько не помешала скатиться в череду кровавых братоубийственных войн. Со всей очевидностью скажем: югославы нацией не стали, югославской нации как не было, так и нет. Примеры можно умножать.
Познавший толк в языкознании Андерсон431 глубоко неправ по существу.

3. «Жеватели мастик – читатели газет». Как понимает читатель, любая идентичность ни в чем не проявляется так ярко и очевидно, как через участие в конфликтах. Соответственно, национальная идентичность – через участие в этнических войнах, через национальные конфликты. Потому что вечная, завещанная нам Природой оппозиция «свой – чужой», лежащая в основе активного национализма, именно в данной ситуации обостряется до предела. И уж во всяком случае, вряд ли кому придет в голову искать причину образования нации в чтении общих газет на одном языке.
Андерсон же навязывает нам именно эту экзотическую мысль – о нации как воображаемом сообществе «читателей газеты» (57-58). Он приводит в пример таких читателей газет – буржуа Лилля и Лиона: «У них не было необходимости знать о существовании друг друга; они обычно не заключали браков с дочерьми друг друга и не наследовали собственность друг друга. Однако они сумели представить себе существование тысяч и тысяч им подобных через посредство печатного языка… (А то они такие идиоты, что раньше этого не знали. Да неграмотный русский крестьянин – и тот знал, к примеру, что Россия – это «махина», «силища»: «Всем народом навалиться хотят». – А.С.) Таким образом, со всемирно-исторической точки зрения, буржуазии были первыми классами, достигшими солидарностей на воображенной, по сути, основе» (99).
Так Андерсон попытался сам себе ответить на тот свой жгучий, но безответный вопрос Карлу Марксу по поводу возникновения «национальных буржуазий», о котором я упоминал выше.
Вот в этом-то весь трюк и состоит: подмена нации – национальной солидарностью, причем на ненадежной (см. выше) языковой основе. Но разве это довод? Разве нет солидарности без газет? Разве газеты надежно ее обеспечивают? Возьмем-ка в соображение простые вещи:
1) крысы газет не читают, однако их племенной солидарности позавидует любой националист, а тем более лионский буржуа;
2) в Древнем Риме никаких газет не выходило, а римская национальная солидарность была такова, что Муций Сцевола за нее сжег собственную руку на вражеском жертвеннике;
3) газеты «Правда» и «Известия» на русском языке читали все народы СССР, но это не добавило им солидарности, не сделало единой нацией и не спасло страну от распада по национальным границам.
Нелепый пример – читатели газет. Подобных примеров можно насочинять море, не сходя с места: военнослужащие, пассажиры поезда или метро, радиослушатели и проч. Это все произвольные сообщества, вызываемые к жизни от случая к случаю исключительно антропогенными причинами.
Нации же созданы Природой.
Конечно, в уме можно вообразить любое сообщество – хоть популяцию леммингов. Но разве популяции реальных леммингов – есть плод нашего воображения?
Если бы лемминги читали газеты, можно было бы вообразить и новую общность: леммингов-читателей. Зачем? Не важно, ради упражнения воображения. Можно вообразить леммингов-католиков, леммингов-марксистов – и все это будут поистине воображаемые сообщества.
Но все дело-то в том, что просто леммингов, маленьких зверьков, населяющих тундру, воображать не нужно: они есть – и все тут!
Нацию, как и любой природный феномен, как любую популяцию, хоть тех же леммингов, можно только найти, открыть, описать, но нельзя придумать, создать, вообразить.
Даже если нация искусственна, как метисы-латиносы, она создана естественно-биологическим способом: метисацией – а вовсе не является плодом воображения или вообще сознания.

4. Религия создает единоверцев, но не нацию. Андерсон пытается, по его выражению, «гипостазировать существование Национализма-с-большой-буквы». Принизить, попросту, отнять большую букву. Он дает такой рецепт: «Все станет намного проще, если трактовать его так, как если бы он стоял в од­ном ряду с “родством” и “религией”, а не с “либерализмом” или “фашиз­мом” (30). Опять экзотично до невразумительности!
Но: разве «родство» и «религия» вообще могут стоять в одном ряду? Родство имеет природное происхождение, а религия – антропогенна: что же в них общего? Взрослый человек может поменять свою религию, может отказаться от нее. Он может выбрать на старости лет религию себе по душе, даже если был всю жизнь атеистом. Но ни в каком возрасте он не в силах изменить родство, его биологические отец и мать не могут перестать ими быть ни при каких условиях. Помещение этих понятий в один ряд – капитальная ошибка Андерсона, а причисление к нему еще и национализма только запутывает суть вопроса.
Картина, нарисованная Андерсоном, – надуманная, не соответствующая реальности. Он хочет дать понять читателю, что по его мнению национализм сопоставим не просто с рядовыми политиче­скими идеологиями, а с чем-то более значительным. Он сравнивает его с такими большими всемирно-историческими системами, как ре­лигиозное сообщество и династиче­ское государство. Из которых национализм, якобы, поя­вился (!) в их развитие. Логики в таком рассуждении нет нимало.
Взять хотя бы религию. Бесконечные войны греческих городов-государств друг с другом вовсе не смирялись единой религией, она не мешала грекам ни убивать, ни порабощать друг друга. Андерсон, говоря об истоках национального сознания в Европе в связи с немецкой Реформацией, выводя эти истоки из общности религии и языка, принципиально ошибается не только по времени и по месту события, но и по идее, разумеется. Ведь что как не национальное, племенное сознание, например, афинян и спартанцев, в равной мере принадлежащих к эллинскому языку и религии, но отличающихся этнически, привело к Пелопоннесской войне во вполне еще дотипографскую эпоху! А можно бы привести и несравненно более ранние примеры весьма действенного национализма, не связанного ни с языком, ни с печатью, ни с культурой, ни с религией.
Среди наций мира есть одна, для которой ее племенная религия, целиком и полностью замкнутая на национальную идею, национализм, религия, наделяющая святостью как национальной исключительностью всю нацию в целом и каждого ее представителя в отдельности. Она действительно играет конструирующую и консервирующую роль для этой нации. Это евреи. Но данное исключение только подтверждает правило: религии создаются этносами, а не наоборот.

5. Государство создает сограждан, но не нацию. Не более прав Андерсон, превратно связывая нации и национализм с государством, ибо государство, как уже не раз отмечалось, дает согражданство, но не создает нацию. Наоборот, государства создаются нациями. Тут Андерсон превзошел сам себя, ибо он, совершенно не понимая диалектики отношений нации и государства, готов за признаки нации принимать и выдавать внешние атрибуты государственности: «национальные государства, республиканские институты, общие гражданства, суверенитет народа, национальные флаги и гимны и т.д.» (103), – все валит в одну кучу! Уж куда экзотичнее…
Мало того, он, произвольно вводя собственный, иной смысл «нации», открыто отождествляет нацию и национальное государство в связи с темой Лиги наций (133), что тоже неверно (эта лингвистическая аберрация станет для всех англоязычных бревном в глазу также в связи с ООН). А все потому, что трактует нацию как согражданство: ошибочная трактовка ведет к ошибочному выводу (132).
В итоге Андерсону, как это ни смешно, кажется аномалией, что «для нацистов немец еврейской национальности всегда был самозванцем», и он даже не догадывается, что «немец еврейской национальности» – это сапоги всмятку, абсурд из абсурдов, как «курица орлиной породы» – или, если так политкорректнее, «орел куриной породы»! Биологический нонсенс попросту. Этнически чуждые данной нации люди, роды, племена не могут влиться в нее, стать ее частью, это невозможно по определению.
Принципиальное непонимание Андерсоном этнической природы наций приводит его к очевидно нелепым выводам. К примеру, он считает, что «едва ли не в каждом случае официальный национализм (т.е. насаждаемый «сверху», государственный. – А.С.) скрывал в себе расхождение между нацией и династическим государством432. Отсюда распространившееся по всему миру противоречие: словаки должны быть мадьяризированы, индийцы – англизированы, корейцы – японизированы, но им не позволялось присоединиться к тем путешествиям (в социальных лифтах, вывозящих наверх, имеет он в виду. – А.С.), которые дали бы им возможность управлять мадьярами, англичанами или японцами» (132).
Как характерна для конструктивиста эта ошибка! Ведь какое-то «расхождение» или «противоречие» здесь может усмотреть только незадачливый мыслитель, вбивший себе в голову, что согражданство – это и есть нация. То есть, не понимающий ее этническую природу. Для нормального же ученого, особенно националиста, нет ничего более естественного в том, что государствообразующий, имперский этнос (истинная нация) стремится вести осмысленную этническую политику в своих интересах. Ну, не для того же мадьяры создавали свое государство, чтобы ими управляли словаки, или англичане – чтобы попасть под управление индусов, японцы – корейцев и т.д. Еще чего не хватало! Что могло бы быть противоестественнее и глупее! Ни один нормальный народ не станет считать своих разноэтничных сограждан – особенно колонизированных, завоеванных, порабощенных – членами одной с собою нации.
То, что Андерсону представляется патологией, есть, на самом деле, почти всеобщая норма, проявляющаяся, как сам же Андерсон и заметил, «едва ли не в каждом случае». А вот там, где это не так или не совсем так (например, в имперской России, где русскими частенько правили немцы, или в советской России, где место немцев заняли евреи), – вот там-то мы и имеем дело с патологией!
Важно правильно понимать самую суть дела: воображаемые сообщества и впрямь существуют, но нет никаких оснований именовать их нациями.

5. Ложка меда в бочке дегтя. Среди экзотических идей Андерсона я нашел одну, не лишенную рационального зерна.
Он выделяет три фактора, конструирующие, на его взгляд, воображаемые сообщества: перепись населения, карту и музей.
Но из этих трех факторов лишь перепись, на мой взгляд, действительно может способствовать нациеобразованию, как вымышленному, так и реальному, ибо побуждает переписываемых к национальному самоопределению. Именно так и было некогда в СССР, где перепись населения каждый раз многих людей заставляла национально определяться. Но самоопределение – вещь обоюдоострая, ибо оно может быть как основательным, так и безосновательным, и впрямь воображенным, субъективным, ошибочным. Эту простую мысль легко понять, сравнив принципы национального самоопределения в СССР и в нынешней России.
В первом случае это самоопределение не было произвольным, а требовало документального подтверждения в виде метрики с указанием национальности родителей, поэтому, за исключением самой первой переписи, где национальность устанавливалась на веру, переписи давали обоснованную картину этнического состава населения433. Ибо переписываемый имел возможность выбрать национальность одного из родителей, но не взять ее из головы. То есть, переписи отражали наличие настоящей, а не воображенной нации. И одновременно способствовали массовому представлению о национальной идентичности всей нации или некоего народа из числа имевшихся в составе Советского Союза.
А вот в случае современной России, где в Конституции довольно глупо записано право человека без каких-либо оснований и ограничений «определять и указывать свою национальность», перепись лишь приблизительно выполняет вышеназванные функции, в связи с чем в новейшей статистике населения России уже появились гномы и эльфы.
И все-таки, даже такая перепись важна, тут Андерсон прав, ибо каждая перепись с указанием этничности способствует становлению национальной идентичности и национализма (181-182).
В норме (как было в СССР) – не воображаемых, а реальных. А в патологии (как сейчас в России) возможно, конечно, всякое…
Но Андерсон, увы, привычно путает норму с патологией, а потому склонен преувеличивать значение вышеуказанных факторов: «Итак, карта и перепись сформировали грамматику (так!), которая должна была при надлежащих условиях сделать возможными “Бирму” и ”бирманцев”, ”Индонезию” и ”индонезийцев”» (203).
Что ж, воля господ вообще, бывает, творит чудеса: одни пирамиды египетские чего стоят! Но пирамиды на поле сами по себе не растут, как арбузы, не надо равнять рукотворное чудо с явлением природы, каковым является все имеющее этническую основу.
Чтобы закончить эту тему, скажу два слова о карте и музее, чье значение для нациестроительства Андерсон сильно преувеличивает.
Не думаю, что политические карты свидетельствуют в пользу Андерсона.
Он опирается на мысль никому в нашем полушарии не известного Тхонгная (конструктивисты любят апеллировать бог знает к кому) о создании границ и карт Сиама: «С точки зрения большинства теорий коммуникации и здравого смысла, карта есть научная абстракция реальности. Карта лишь репрезентирует нечто, уже объективно “вот здесь” существующее. В истории, описанной мною, эта связь встала с ног на голову. Именно карта предвосхитила пространственную реальность, а не наоборот» (192).
Ну и что? Все границы новых государств, созданных «сверху» чужой волей, волей колонизаторов, а не вековыми историческими обстоятельствами, таковы.
Вот так, между прочим, и возникают в мире разделенные народы и нации. Посмотрите на карту Африки, Латинской Америки, Индии, Аравийского полуострова, бывшего СССР! Откуда эти прямые линии, разрезающие этносы по живому? Это творчество колонизаторов: ни о чем ином такие политические границы не свидетельствуют. Это только границы государств, но не рас, не этносов и не наций.
Проблема разделенных народов и наций – не мной придумана, она существует реально и признана как в мире науки, так и в мире политики. И это красноречиво говорит о том, что этнические (национальные) и политические границы – это не одно и то же. И о том, что нации вовсе не тождественны государствам.
Ведь и географические карты, или карты природных ископаемых, или карты флоры и фауны не совпадают с политическими! Однако это не дает нам оснований сомневаться в наличии морей, гор, пустынь и лесов, залежей угля и нефти, популяций растений и зверей, имеющих вполне четкие границы, – и считать их воображенными объектами.
Точно так же не совпадают этнические и политические карты. Особенно хорошо это видно в случаях разделенного положения той или иной нации: китайцев, корейцев, осетин, лезгин, азербайджанцев, русских (недавно – немцев, вьетнамцев) и т.д.
Биологические данности (типа популяций, этносов, наций), как и географические – это данности естественные, вполне реальные, а вовсе не воображаемые. А вот политические – дело другое, они зачастую искусственны, не имеют привязки к естественным общностям, поэтому их границы так условны. Но вывод отсюда – только один: сотворенная Природой нация и сотворенное людьми государство – не одно и то же. Не нужно их путать. Нации следует рассматривать как естественные, а не как политические сообщества. Тогда не возникнет неразрешимых противоречий в теории и на практике.
Что же касается музеев, то они, на мой взгляд, не только не поддерживают теорию Андерсона, но прямо противоречат ей, работают против нее. Ведь именно музей увязывает каждый артефакт с тем или иным, но каждый раз конкретным этосом, его историей, а сами этносы отчетливо предстают как они есть – в виде субъектов всемирной или региональной истории. Артефакт всегда имеет четкую этническую прописку. И если представитель некоего племени забыл о своей к нему принадлежности и вообразил себя членом обобщенной «нации» (в андерсоновском понимании слова) или фиктивного «человечества», ему достаточно придти как раз-таки в музей, где ему напомнят о его корнях, о его истинном происхождении.
Именно археология и этнография, сосредоточенные в музеях, окончательно разрушают условность политической карты, выявляя локальные культуры, зачастую ничего общего (и особенно – общих границ) не имеющие с этой картой. Реальная история реальных общностей, которую мы читаем по витринам музеев, опрокидывает «воображаемые сообщества», как карточный домик. В частности, это одна из причин, по которой ни вообразить, ни сконструировать нацию «россиян» в границах Российской Федерации никогда не получится: наши музеи кричат о том, что Россию создали русские (истинная нация), а не «россияне» (воображаемое сообщество). И напротив, поиск исторических корней воображаемого сообщества «россиян» не даст ничего.
Уж если всерьез говорить о воображаемых сообществах, так это – конфессии и партии, ибо они в своей основе не имеют ничего, внеположного сознанию, ничего материального, ничего биологического, природного. А национальная идентичность, пробивающаяся через все вымышленные, надуманные идентичности, выламывающаяся из них, – это настоящий бунт реальной жизни против религиозного и/или идейного дурмана, против выдумки, вымысла, воображения.

Каменный цветок национализма
Не разгадав феномен нации, конструктивист не способен, естественно, раскрыть природу национализма. Не дается в нечуткие и враждебные руки каменный цветок!
Андерсон, к примеру, постоянно путает национальность с гражданской принадлежностью (а вследствие этого – национализм с патриотизмом). Вот пример: «Если я латыш, то моя дочь может быть австралийкой» (163). Но «латыш» – это этничность, а «австралийка» – это гражданство, ибо такого этноса в природе не было и нет. Аборигены – это тоже австралийцы, но у них нет ничего общего с иноэтничными австралийцами, кроме территории совместного проживания – материка Австралия – и общего подданства. (Как и у индейцев с англо-саксами и прочими иммигрантами, оккупировавшими Америку.) И стать австралийкой, в смысле аборигенкой, никакая латышка не сможет никогда.
Совместное проживание не порождает новую этничность, ибо биология не определяется географией, ни физической, ни политической.
Дочь латыша, даже переехав в Австралию и получив австралийское гражданство, став «австралийкой по паспорту» и ярой австралийской патриоткой, тем не менее проживет жизнь натуральной латышкой и латышкой же умрет. Так же, как русский, живущий в Латвии, не становится от этого латышом. А еврей, живущий в России, – все равно остается евреем, а не русским, что бы он ни думал по этому поводу. Отвезите таксу в Австралию и выпустите на природу – она так никогда и не превратится в собаку динго!
Но всю глубину непонимания Андерсоном проблемы национализма выдает следующий его текст:
«Теоретиков национализма часто ставили в тупик, если не сказать раздражали, следующие три парадокса:
1) объективная современность наций в глазах историка, с одной стороны, – и субъективная их древность в глазах националиста, с другой;
2) с одной стороны, формальная универсальность национальности как социокультурного понятия (в современном мире каждый человек может, должен и будет “иметь” национальность так же, как он ”имеет” пол), – и, с другой стороны, непоправимая партикулярность ее конкретных проявлений;..
3) с одной стороны, ”политическое” могущество национализмов – и, с другой, их философская нищета и даже внутренняя несогласованность» (29-30).
Именно по третьему пункту и возникает тот упрек в отсутствии марксов и веберов от национализма, на который уже отвечено выше. Поэтому осталось ответить только на две первые претензии:
1) на самом деле все обстоит строго наоборот: именно в глазах историка нации обладают объективной древностью (взять хоть бы тех же излюбленных мною римлян периода республики, но есть, безусловно, и более ранние примеры). Что же до зрения националиста, то если оно не совпадает с таковым историка, такое зрение есть не что иное как слепота. Компромисс здесь невозможен, а раздражение вызывает только тупость конструктивиста, в упор не видящего древнюю реальность наций;
2) определение Андерсоном национальности как понятия социокультурного, сходу лишает нас всякой возможности продолжать разговор, поскольку не соответствует действительности, а обсуждать достоинства или недостатки фантомов – не в моем вкусе. Отвечать идеалисту в терминах и представлениях идеализма (и волей-неволей вставать тем самым на его позицию) я не могу, а перевод разговора в плоскость серьезной полемики на уровне парадигм потребует объема, невозможного в данной статье. Позволю себе лишь напомнить блестящую и неопровержимую максиму Б.Ф. Поршнева: социальное не сводится к биологическому, но социальное не из чего вывести, кроме как из биологического.
Как видим, все три парадокса носят исключительно мнимый характер и легко и спокойно преодолеваются неизмененным сознанием. Но для андерсонов тут, видимо, непроходимая, непробиваемая стена.
А начинается этот интеллектуальный ступор с постулата, который никто и никогда не доказал и доказать не может:
«Национализм появился сначала в Новом Свете, а не в Старом» (207)434.
Доказать этот абсурд нельзя, а опровергнуть – легко. Никакого Нового Света не было бы вообще, если бы не вызревший в тысячелетиях расовых и этнических войн оголтелый, агрессивный, завоевательный, истинно звериный национализм англичан, французов, голландцев, испанцев, португальцев и т.д. То есть, представителей старых европейских наций, сформировавшихся еще до открытия Америки и очень-таки националистически поступивших со всеми туземцами повсеместно.
Да, в 1810 году в Новом Свете более или менее компактные общности, имеющие условные этнические границы, но безусловные администрации и экономики, рванули к суверенитету. Застрельщиками, конечно же, выступили местные элиты (креолы, в терминологии Андерсона), а массы могли поддержать это движение, а могли и не поддержать (недаром Боливар боялся негритянского восстания больше, чем испанских карателей). В итоге эти элиты добились независимости. И для обеспечения своей легитимности и поддержки масс они немедленно пошли на искусственное, декларативное создание вымышленных «наций» – перуанцев, колумбийцев, венесуэльцев и проч., хотя это никакие не нации, а всего лишь согражданства (см. декрет Сан-Мартина).
Все сказанное снова и снова заставляет задаваться вопросом: что же Андерсон понимает под «нациями» и под «национализмом»?
Конечно, если считать нациями французов, американцев (США), бразильцев и других латиносов, то это – таки да! – воображаемые сообщества. Они этнически сложносоставны и при этом не мононуклеарны: государствообразующий, имперский этнос с трудом просматривается уже даже в США, где англо-саксы неуклонно теряют приоритет435.
Но ведь скажем паки и паки: перед нами не нации! Всего лишь согражданства… Это либо представители единой суперэтнической общности – метисы-латиносы, искусственно разделенные гражданством разных стран. Либо, напротив, этнический конгломерат, искусствено же стиснутый единым согражданством – французы, американцы США.
Воображаемые сообщества? Да, безусловно! Согражданства? Да, безусловно!
Нации? Нет, безусловно!
Согражданство, конечно, – тоже реальная мотивация к патриотизму, самозащите и солидарности. Но вторичная, искусственная. Это особенно видно в Америке: как в США, так и в Латинской, ибо и там, и там рукотворность населения и государственных границ бросается в глаза. Ни одна из этих стран не возникла естественным путем, не выросла сама из себя, из единого этнического семени, как Китай, Япония, Россия, Швеция или Германия, но были созданы только путем жестоких завоеваний и суровой воли завоевателей вплоть до порабощения и/или геноцида туземцев. В чем и проявлялся, кстати, махровый национализм колонизаторов.
Конечно, живые колонизаторы былых веков были ярыми, убежденными расистами и националистами, четко знавшими и ощущавшими (как и античные работорговцы когда-то) малейшие расовые и этнические особенности порабощенных народов, их этнические и расовые границы. Ибо такие границы были в реальности. От особенностей национальной психики, национального характера, как и соматики, да и просто от национальных способностей – никуда не деться и не отмахнуться436. Так, Андерсон и сам отмечает, что французские колонизаторы твердо знали: «Хотя вьетнамцы не заслуживают доверия и отличаются жадностью, они все-таки заметно энергичнее и умнее по-детски непосредственных кхмеров и лаосцев» (148).
Итак, вновь повторю: есть сообщества воображаемые, искусственные, рукотворные, а есть реальные, естественные, природные. Следует ли именовать те и другие единым термином? Нет, это невозможно, научно неправильно. Почему первым сообществам надо присваивать ярлык «нация»? Это необоснованный произвол в лучшем случае, а в худшем – простое жульничество. Но нужно найти и определить их истинную суть и дать ей приличествующее имя. Такое имя есть: согражданство.
И еще одна важная деталь.
Колонизаторы обеих Америк были, вне всякого сомнения, империалистами, поскольку воздвигали империи своими завоеваниями. Но одновременно они были и крутыми националистами, поскольку утверждали абсолютный и безусловный приоритет своих наций в новых землях: англичане – англичан, испанцы – испанцев, японцы – японцев и т.д. (В меньшей степени это, по понятной причине, относится к французам, которые так никогда и не стали нацией.)
Иногда бывало и так, что колонизацию вела нация (англичане в лице частной Ост-Индской компании в Индии или русские казаки в Сибири, на Кавказе и на Дальнем Востоке), а основной дивиденд в итоге получала династия в лице государства. С этой точки зрения, например, поход Ермака в Сибирь на свой страх и риск – национализм чистой воды, а последующее ее присоединение Москвой – такой же воды империализм.
Возможно, именно по причине этой двойственности процесса Андерсон делает постоянно еще одну ошибку: путает национализм с империализмом то Японии, то Англии, то Испании и т.д. Он именно империализм и государственную ксенофобию склонен (вслед за Сетон-Уотсоном) именовать «официальным национализмом» (124). Забывая, что империя – это вовсе не обязательно национальное государство, а порой и совсем наоборот, его отрицание. И что идеал национального государства – Израиль437, а вовсе не Великобритания, США, Франция или, тем более, Россия.
Но нам, людям здравомыслящим, андерсоны не указ. До тех пор, пока в русской научной среде останутся люди, признающие, что важнее быть, чем казаться и слыть, я надеюсь, конструктивистам победы не видать.

III. НЕ СОТВОРИ СЕБЕ КУМИРА

Сумеет ли признать ученость,
Не скатываясь в блудословье,
То, что болезнь и извращенность
Есть форма жизни и здоровья?
Андрей Добрынин

Мода на конструктивизм, поддержанная мощными глобальными политическими силами, полностью захлестнувшая Запад и уже перешагнувшая границы Отечества, самым дурным образом повлияла на нашу умственную традицию. Не говорю уж о таких присяжных конструктивистах, как упоминавшиеся выше В. Тишков или В. Малахов. Но настоящая беда в том, что русские новоявленные теоретики национализма многое усваивают, сознательно или нет, из бредоумствования конструктивистов. По той простой причине, что в своем отечестве, пророков, как известно, нет, а на Западе есть только то, что есть. Конструктивизм подобен смоляному чучелке из сказки про братца кролика: если коснуться его неосторожно, оно прилипает.
Каково мне было читать в родном для меня журнале «Вопросы национализма» такую отповедь в мой адрес со стороны его научного редактора Сергея Сергеева:
«А.Н. [то есть, я] открыл прямо-таки осиное гнездо тайных и явных конструктивистов, свитое ими не где-нибудь, а в теоретическом журнале русских националистов: перечисляются имена Михаила Ремизова, Олега Неменского, Александра Храмова – основных авторов (а первые двое – члены редсовета) “ВН”. К этому списку легко добавить Павла Святенкова и, скажу ужасную вещь, сам главред Константин Крылов конструктивизмом не брезгует; ну и, наконец, даже союзник Севастьянова по “биологизаторству” Валерий Соловей вполне сочувственно ссылается на какого-нибудь Брубейкера…»!
С сердечнымсокрушением читал я этот текст Сергея Сергеева, где он запугивает меня таким массивом сложившегося проконструктивистского лобби. Нашел чем хвастать мой дорогой коллега, нашел чем пугать меня, и не с такими смоляными чучелками бившегося! Но дело оказалось куда хуже. Выяснилось, что Сергеев и сам подпал под тлетворное влияние конструктивизма, проникся его идеями:
«Можно сколько угодно не соглашаться с Геллнером в том, что нации – фиктивные образования, или с Андерсоном в том, что они – “воображаемые сообщества”, но игнорировать описанную ими механику нациестроительства значит сознательно зауживать и обеднять себя как исследователя и оставаться на научном уровне позапрошлого столетия…».
Ну, чего стоит описанная конструктивистами «механика нациестроительства», читатель уже имел возможность оценить выше. А Сергеев, увы, продолжает:
«С течением времени я еще больше смягчился к конструктивистам, когда осознал (и в этом мне помогли работы Валерия Соловья и Михаила Ремизова), что конструктивизм не обязательно должен рассматриваться в виде резкой антитезы примордиализму… И что еще более важно: для современных русских националистов конструктивистская методология прагматически необходима, ведь им нужно именно создавать русское национальное государcтво (т.е. в определенных отношениях конструировать его), а не ждать, пока оно само естественно-биологическим образом ”родится”…
Наконец, с узконаучной, академической точки зрения конструктивизм – хорошо зарекомендовавшая себя (?!) и весьма перспективная (?!) методология для исторического исследования. Подавляющее большинство научных штудий современных российских историков о русском нациестроительстве и национализме (а сейчас данная тематика переживает явный “бум”) написано именно в этом ключе»438.
Читать сергеевскую «Апологию конструктивизма» мне было очень обидно – не за себя, разумеется (я всегда открыт для критики, да и не такое о себе читывал), а за русскую науку, которая в лице серьезного, настоящего ученого вдруг увлеклась пустой обманкой, да еще зарубежного изготовления. Прямо какое-то низкопоклонство перед Западом, подумал я не без горькой иронии, читая этакую «академическую» точку зрения. И содрогнулся, представив, как по «передовой» конструктивистской методологии мои коллеги начнут строить «русское национальное государство» (впервые в жизни беру это выстраданное словосочетание в кавычки).
Когда я изучал со всем вниманием классиков конструктивизма, меня периодически охватывало чувство досады и стыда: как, думал я, неужели на эту примитивную, глупую до неприличия удочку могли всерьез клюнуть многие русские люди? Они все это цитируют, на эти цитаты опираются, ссылаются как на мировой авторитет, с умным видом размахивая картонным мечом… Я краснел за своих коллег. Если читатель хоть отчасти разделит со мной это чувство, я буду удовлетворен.
Но этого мало. Я хотел бы на паре примеров продемонстрировать, к чему приводит увлечение конструктивистским дискурсом даже явно способных к умственному труду людей. Для такого наглядного пособия я выбрал Михаила Ремизова (коль скоро он оказал сильное влияние на Сергеева) и Александра Храмова, которого я ранее критиковал по другому поводу (чтобы ясны стали корни его тяжелых идейно-политических ошибок).
Известный политолог и философ Михаил Ремизов, позиционирующийся обычно в националистическом секторе и даже три года состоявший в редсовете «Вопросов национализма», не избежал влияния конструктивизма, опубликовав весьма яркую, мнимо антиконструктивистскую статью, на деле капитулянтскую от начала до конца439.
С чего начинается капитуляция философа? С философских основ, натурально.
Обозначив «псевдодилемму “материализма” и “идеализма”» (с каких пор и кто утвердил приставку «псевдо»?), Ремизов предлагает нам, вслед за Бергером и Лукманом считать, что «главный для социологической теории вопрос может быть поставлен так: каким образом субъективные значения становятся объективной фактичностью?».
Вот оно – точнее не скажешь! – кредо идеалистов всех времен от самого Платона: самозародившаяся из ниоткуда идея становится реальностью. Хотя любому материалисту ясно, что объективные фактичности по определению существуют независимо от субъективных значений. Понятно, почему Ремизову понадобился тезис насчет «псевдодилеммы» – чтобы без зазрения совести тут же погрузиться в самый что ни на есть махровый идеализм. Как известно, отрицание феномена ереси – тоже есть ересь. Не успел философ усомниться в правомерности противопоставления материализма и идеализма – и пожалуйста: тут же впал в последний, то есть, на мой взгляд, капитулировал.
Коготок увяз – всей птичке пропасть. Дальнейшее извращение идей, понятий и методов теперь уже только дело времени. Ничего удивительного, что при этом в ход вновь и вновь идет аргументация ad hominem, бесконечные ссылки на авторитеты, по большей части мнимые. Например:
«Национализм слывет фальсификатором и фантазером, который помнит то, чего не было, и забывает то, что было. Эту причудливую избирательность – впрочем, неизбежную для человеческой памяти, что личной, что исторической – отчасти признают и сами националисты. Нация есть сложный баланс между коллективным опытом воспоминания и коллективным опытом забвения, – говорил Эрнест Ренан».
Для просвещенного националиста подписаться под словами Ренана – уже значит выкинуть белый флаг перед конструктивистами. А тем более в таком контексте.
Лукавый Ренан, которому нужно было на живую нитку сшить для публики фантомную французскую нацию, воистину воображенное сообщество, – он, конечно, был по-своему прав, призывая Францию к забвению Варфоломеевской ночи или геноцида альбигойцев. Ибо отлично известно, что религиозный раскол на католиков и протестантов проходил в этой стране практически по субэтническим границам, и что альбигойцы тоже были этнически иными и говорили на провансальском и каталонском языках, в отличие от их убийц! Как политический писатель Ренан сознательно закрывал на это глаза, хотя как ученый, особенно историк, он не имел права ни сам забывать об этом, ни, тем более, призывать других к такому забвению440.
Но нам-то, националистам, к чему следовать дурному примеру? И уж совсем незачем со странным кокетством признаваться в грехах, которых мы не совершали, ведь чей грех – того и молитвы. А нам пока не в чем каяться.
Следующим авторитетом оказался вельможный доморощенный обер-конструктивист Валерий Тишков, ссылаясь на коего, Ремизов утверждает, что примордиализм «бытовал, главным образом, в советской традиции и, как не трудно догадаться, должен быть преодолен (с какой стати? только потому что традиция “советская” – хотя уместнее было бы слово “отечественная”? – А.С.) критической тенденцией конструктивизма, который рассматривает этническое чувство, не говоря уж о формулируемых в его контексте мифах и доктринах, как “интеллектуальный конструкт, как результат целенаправленных усилий верхушечного слоя”».
Снова белый флаг! И уже откровенный переход в стан противника.
Для вида покритиковав затем конструктивистов за «отчетливо механистический стиль мышления» и с уместной иронией причислив конструктивизм к «той же выражающей дух времени тенденции, что и “гендерные исследования”, стратегия которых общеизвестна: “обнаруживая”, что пол является социологическим артефактом (результатом “внедренных” моделей восприятия), они незамедлительно обрастают эмансипаторским пафосом и поступают на вооружение активистов “лиги сексуальных реформ”», Ремизов затем отступает в главном перед теми, кто отрицает объективность рас и этноса. Хоть они ничем не лучше тех, кто замахивается на объективность пола.
Ласково именуя конструктивистов «санитарами этногенеза», он пишет: «Конструктивистская критика, сколь бы серьезной она ни была, настигает попытки этнонациональной символической мобилизации лишь в той мере, в какой они оказываются безуспешными и беспочвенными. То есть постольку, поскольку они не подкреплены настоящей творческой мощью коллективного воображения, и именно оттого субъективны, натянуты, манипулятивны, волюнтаристичны».
Итак, все дело оказывается, все-таки, в коллективном воображении, которое может быть более или менее мощным. И только в зависимости от этой мощи оно подвержено разрушительной критике конструктивистов. То есть, если конструкт (каковым таки является нация) сконструирован коллективным воображением хорошо, крепко, то ему и конструктивисты не страшны.
Замечательная логика, утверждающая конечную правоту конструктивистов через видимость отпора оным. Капитуляция в чистом виде! Но сколь иезуитская притом!..
И следом – дифирамб «санитарам», которые «даже могут быть полезны» ибо способны «отсеивать анемичные промежуточные формы». После чего автор, несколько, на мой взгляд, недальновидно и неосмотрительно, приводит примеры анемичности, за коими «далеко ходить не будем. Можно вспомнить об активистах “Ингерманландии” или “казачьей идеи” (в ее этносепаратистском изводе) или о любых других энтузиастах альтернативной этноистории».
Что бы он сказал, интересно, насчет энтузиастов «альтернативной этноистории» украинцев (малороссов), над которыми лет сто пятьдесят назад столь же основательно мог бы посмеяться тогдашний Ремизов? Или белорусов, над аналогичными энтузиастами в среде которых тоже кое-кто сегодня посмеивается, уповая на их генетическую идентичность с русскими? Вряд ли их можно признать такими уж анемичными. И очень ошибается тот, кто считает сегодня несерьезным явлением потихоньку растущие казачий, поморский, сибирский (и т.д.) сепаратизмы. Их анемия – до поры до времени, как мина замедленного действия.
Такое прекраснодушие и беспечность не граничат ли с легкомыслием, читатель? Нам следует поблагодарить Ремизова за наглядную демонстрацию крайней политической опасности, таящейся даже в малейшей уступке конструктивизму.
Логика внутренней позиции философа-идеалиста Ремизова ведет его шаг за шагом к полному слиянию с объектом его якобы критического анализа. Вслед за Ренаном и Тишковым к списку аргументов ad hominem добавляются, наконец, вполне закономерно, основные герои настоящего эссе.
Вот уже оказывается, что «известный слоган “конструктивизма” – тезис Геллнера о том, что национализм создает нации, а не наоборот,.. вполне может быть истолкован в духе националистической теории. Определив нацию как приведенный к “историческому бодрствованию” народ, мы будем вправе утверждать, что именно акт действенного самосознания, каковым претендует быть национализм, и создает собственно нацию (то есть превращает нацию-в-себе в нацию-для-себя). Вообще, национализм как таковой необходимо включает в себя конструктивистский посыл».
Почему нацию нужно определять как приведенный к историческому бодрствованию народ, почему национализм есть акт действенного самосознания, да еще включающий в себя конструктивистский посыл, знает, очевидно, только сам Ремизов, для которого, как для всякого идеалиста, любое сознание первично. Для всей этой категории мыслителей нация – есть некий рукотворный Голем, который, поскольку маги-каббалисты (конструкторы) в него уже вдохнули жизнь, в дальнейшем живет и действует вполне сам по себе и заставляет считаться с собой как с реальностью. Хотя изначально реальностью не был.
Перед нами, конечно, вновь – полная, стопроцентная капитуляция перед конструктивистами под видом противодействия им и критики их теорий. Ибо вышеприведенный тезис Геллнера «в духе националистической теории» может быть истолкован только как шизофренический бред, но именно такого толкования наш автор тщательно избегает.
Он делает вид, что «более жесткая редакция тезиса» Геллнера («национализм не есть пробуждение наций к самосознанию: он изобретает нации там, где их не существует») – это уже недопустимый для него перебор. Польстив попутно Геллнеру, назвав его «историком» (какой он историк?), Ремизов как бы порицает отрицание Геллнером наций. Но с каких позиций?! Следом он абсолютно голословно утверждает:
«Действительно, никакого внятного комплекса национальной идентификации в среде тех, кто в следующий исторический миг возопит о своем единстве, может в принципе не наблюдаться. (?!) Это с легкостью признает и националистическая теория. (?!) Но нельзя отрицать — и Геллнер не отрицает, — что “первый националист” (если согласиться вообразить такую фигуру) находит уже существующим определенный набор дифференцирующих признаков, на основе которых будет создана его перерастающая в политическое требование стилизация».
Вообще-то на языке науки «набор дифференцирующих признаков» Ремизова есть не что иное, как комплекс этноразграничительных маркеров – вещь абсолютно объективная и интеллигибельная. Если он кем-то «не наблюдается» – проблема лишь в оптике или умственных способностях наблюдателя. А вот что такое «первый националист» и на каком основании он сочиняет некие «стилизации», перерастающие в «политические требования», об этом хотелось бы получить разъяснения у автора, желательно с историческими примерами, но он их не дает. Непонятно также, что может вдруг «найти» этот первый националист, если «в принципе не наблюдается» «комплекс национальной идентификации»?
Скверно во всем этом то, что данные формулировки, как ни крути, подразумевают в качестве нормы (!) не вполне честный трюк, с помощью коего некто может выдумать, «стилизовать», нацию, то есть, опять-таки подтверждают конструктивистскую парадигму.
Отсюда и выдуманная Ремизовым дилемма (которую на сей раз уже я склонен считать «псевдодилеммой»): является ли «пришествие национализма» моментом «пробуждения» или «изобретения» нации?
Какой же ответ дает Ремизов? Такой, какого меньше всего можно было бы ожидать от сколько-нибудь мыслящего тростника: «Это лежит вне компетенции ученого».
Ну, просто в точности как Хобсбаум, торжественно признавшийся в онтологическом бессилии определить нацию!
И дальше, полностью и совершенно открыто солидаризовавшись с Бенедиктом Андерсоном («на самом деле, все сообщества крупнее первобытных деревень... – воображаемые. Сообщества следует различать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в котором они воображаются»), Ремизов подтверждает: «Да, мы должны вести ориентировку по стилям, в которых работают агрегаты коллективного воображения».
О том, являются ли нации – воображаемыми сообществами, спор здесь даже не идет: конечно, являются, а как же иначе? По мнению Ремизова: «На долю методологов остается лишь один вопрос: если нация – “воображаемое сообщество”, то может ли ученый мыслить нацию иначе, чем воображая ее заодно со всеми? Я полагаю, что ответ может быть только отрицательным».
Зря автор так ограничивает возможности «ученого» (без кавычек в данном случае употребление этого слова неуместно). Это почему же вдруг? Ведь стоит только допустить, что нация есть плод воображения, как ничем уже ограничить этот процесс не удастся: наций будет столько, сколько участников процесса, у каждого – своя, им воображенная. Таково неизбежное логическое следствие конструктивистской посылки. Ибо субъективный идеализм (а мы имеем дело именно с ним, притом в злокачественной форме) базируется только на идеях самого субъекта. Сколько субъектов – столько идей. А то и более, поскольку количество идей у одного субъекта тоже ничем не ограничено.
Таким образом, если довести изложение статьи Ремизова до логического завершения, чего он сам успешно избегает, можно резюмировать: все дело в дефинициях. Дальнейшее лишь дело умственной изворотливости. Объявите, что нация – это особый вид чемодана или удочки (или вообще что угодно, кроме того, чем она является на самом деле), и вам будет несложно затем доказать, что нация может быть только воображаемым чемоданом или удочкой.
Но беда в том, как мы убедились, что когда доходит до дефиниций, вот тут-то конструктивисты, как зарубежные, так и отечественные, пасуют самым жалким образом. Потому что с доказательствами у них дело обстоит из рук вон плохо. Недоказуемое никак не доказывается.
Тут самое время перейти от Ремизова к его младшему коллеге Александру Храмову – протеже Крылова и Сергеева. Его политическую концепцию мне уже приходилось характеризовать весьма подробно. Основной вывод был малоутешителен: перед нами энциклопедия расхожих, но недостоверных сведений, а также заблуждений разной степени добросовестности на тему русской истории, русского национального государства и вообще русского народа.
Задача данного фрагмента моего эссе в том, чтобы вскрыть гносеологические корни, вскормившие вышеуказанные плоды храмовского творчества.
Их искать недолго. Храмов например, свою статью об истории Российской Федерации основывает на таком, хорошо уже нами изученном, краеугольном камне: «”Национализм – это прежде всего политический принцип, согласно которому политическое и национальное единство должны совпадать”. Так начинает свою знаменитую книгу Э. Геллнер».
Это заявление – своего рода присяга, оммаж вассала – сеньору, чьи цвета он разместил на своем щите.
Но еще характернее высказывания Храмова в его концептуальной статье «Национализм и модернизация. Теория и перспективы либерального национализма»441. Основной пафос статьи – это послание либеральному лагерю: мы одной крови, между нами больше общего, чем различий, наша дивергенция – лишь дело времени. Автор даже пытается смоделировать своего рода гибрид: либеральный национализм (до и за него это уже пытались сделать педагоги Высшей школы экономики – «осиного гнезда российского либерализма»442). Словом, на светлый облик русских националистов Храмов попытался натянуть овечью шкурку, чтобы либералы, от союза с коими юный политик чает многих благ, не шарахались в испуге.
Ясно, что в таком контексте конструктивизм имеет быть понят и публично трактован только с положительными коннотациями: «Именно в свете конструктивистской парадигмы концепция либерального национализма обретает завершенность».
Безоговорочное письменное принятие конструктивизма со стороны Храмова выполняет роль своего рода верительных грамот в такой «народной дипломатии»: «Только в последние десятилетия XX века усилиями Э. Хобсбаума, Э. Геллнера, Б. Андерсона и других исследователей национализма, разрабатывавших т.н. “конструктивистскую парадигму”, стало понятно, что нации появились (были “изобретены”) совсем недавно, в начале XIX века».
Вот и все, просто и мило. Оммаж и верительные грамоты принесены по полной формуле и процедуре. Храмов «все понял»! Спасибо учителям! Слава конструктивизму!
А чтобы не сомневались, что он действительно все понял, Храмов транслирует основные идеи конструктивистов: «Согласно известному тезису Геллнера, не “нации порождают национализм, а национализм – нации”. Некорректно утверждать, будто нации “складывались”, “вызревали” на протяжении столетий и лишь “пробудились” в XIX веке, это существенно искажает историческую перспективу. Нет, нации – продукт эпохи Модерна, пришедший на смену религиозным, локальным, племенным идентичностям предшествующих эпох. Нация начинается вовсе не с народной иррациональной стихии, а с группы интеллектуалов, придумывающих концепцию нации и распространяющих ее через систему образования, через газеты и популярную литературу».
Не знаю, удовлетворится ли Сергей Сергеев этой храмовской декларацией, этим некритическим перепевом всего того идейного хлама, который мы подробно анализировали выше, Ну, а для Михаила Ремизова она, я думаю, прозвучит обыденным эхом его собственных рассуждений. Тем более что Храмов резюмирует совсем в его вкусе, только более отчетливо и менее замысловато: «Впрочем, то, что нации сконструированы, вопреки мнению многих, вовсе не означает, что их вообще “не существует”. Напротив, нации существуют именно потому, что они были изобретены». Вот и Ремизов точно так же считает. Основательность этих умозаключений читатель мог оценить на предыдущих страницах.
Я не хочу далее отвлекаться на этот более чем ясный сюжет. Sapienti sat. И намерен завершить тему однозначным выводом, который явственно напрашивается из всего сказанного.
Мне хотелось бы, чтобы все мыслящие тростники поняли раз и навсегда: вопросы нации, национализма и нациестроительства в принципе не решаются методами спекулятивной философии, это просто не ее компетенция. Доступ к сейфу с национальными секретами имеют только серьезные историки, а еще лучше – глубокие историософы443. Между последними, конечно, могут быть свои разногласия, но это, по крайней мере, олимпийский разговор и олимпийские счеты.
Прошли времена бердяевых и ильиных, чьи личные умозрительные построения могли иметь вес в просвещенном обществе. Сегодня в России (про Запад не говорю, там другие традиции) наука мнений более не имеет права на существование. За советский период мы прошли очень жесткую школу приоритета знаний и фактов, ибо такова была главная форма идейно-политического противостояния подлинной науки – своре псевдоученых, осуществлявших диктат «научного» коммунизма. Это наше завоевание, расставаться с которым нельзя. Приди к нам сегодня новый, остроумнейший в мире, Бердяев или Ильин, мы встретим его как безответственного и никчемного болтуна.
Такими болтунами и предстают сегодня столпы западного обществоведения.
Делать из них идолов передовой мысли – рубить самим себе голову.
Болваны того не стоят.