судьба, так и передай. — Старуха стукнула ладонью по столу.
«Всё-таки, она сумасшедшая», — подумал Савранский. — «Какой-то странный разговор!»
— Ираида Сергеевна, нам бы хотелось знать, кто написал это чудесное полотно, и кто изображён на нём.
Старуха посмотрела на него долгим пронзительным взглядом:
— Кто изображён — не знаю.
— Как этот портрет попал к вам?
— Он не попадал. Он всегда был.
— Что это значит?
— А то и значит. Этот портрет написала я.
Бобик посмотрел на старуху. Она определённо была сумасшедшей.
— Постойте, Ираида Сергеевна, что-то тут не сходится.
— Что именно? — Сказала старуха вполне осмысленно. — Ваш Аркадий Михайлович наверняка сообщил, когда направлял вас ко мне, что я всю жизнь преподавала рисование в школе.
— Да, но…
— Учитель рисования, по вашему мнению и мнению недалёких обывателей, не может так писать? А между тем я была неплохим копиистом и всю жизнь изучала старых мастеров. Вермеер, Корреджо, Рафаэль, Тициан. Эти имена что-либо говорят вам?
— Конечно-конечно! Но это же совершенно иная манера, иная эпоха. Кроме того, вы сказали, что не знаете, кто изображён на портрете. Как это возможно?
Старуха помолчала, задумавшись, а потом произнесла:
— Всю свою жизнь я прожила в этом доме, в этой квартире и в этой комнате, с аркадиями михайловичами, их тазами, велосипедами, рваными носками и бигудями их мадам. Но это не имело ровно никакого значения, потому что я жила не здесь, а в жарких переулках Неаполя, Флоренции, Рима, среди их садов, фонтанов, мостов. Я различаю краски их неба и земли, чистых вод кастальских ключей, лимонных деревьев и их плодов. Лавры! Я вижу тончайшие оттенки света и тени, тона и полутона. Я могу пройти между ними на цыпочках. Я умею слышать симфонию цвета, музыку миров, находить в тысячеголосом хоре по голосам. Я училась и, наконец, достигла совершенства. А ваш Аркадий Михайлович скупал в это время иконы за бесценок. У старух. Видимо, мечтал разбогатеть. А ведь мы с ним ровесники.
— Как ровесники? — Спросил ошеломлённый Савранский.
— Неужели я выгляжу настолько старше этого блёклого крысёныша? Впрочем, это моя плата, я смирилась.
— Подождите, подождите, но зачем же вы тогда продали ему портрет? Истинно за бесценок!
Старуха опять засмеялась, словно закаркала:
— Да потому, юноша, что цена в этом деле не имеет ровно никакого значения. Я бы и бесплатно ему отдала, если бы не хотела увидеть этот взгляд опьянённого сладострастием хорька. Мне пора уходить. Пришло время отпустить портрет.
Бобик мало понимал, о чём она говорит. Да это его уже и не волновало.
— Кто же изображён на нём?
— Я.
Он решил, что ослышался:
— Что?
— Вы всё правильно поняли, юноша. Это автопортрет.
— Но ведь на нём же мужчина! — Савранский повысил голос.
— А разве мы себя знаем до конца?
— Невероятно!
Савранский был поражён: как он мог так вляпаться?
— Полагаю, Аркадий Михайлович меня на портрете не узнал, — ядовито добавила сумасшедшая старуха. — Вам-то простительно.
— Ираида Сергеевна, простите великодушно, зрение садится, да здесь и темновато, — заюлил Савранский, показывая на окно.
Старуха протянула костлявую руку к шнуру и включила свет.
— А так?
Савранский потерял дар речи. Перед ним сидел космонавт с портрета и улыбался. Савранский похолодел.
— Пора! — Сказал космонавт и опустил скафандр.
Свет медленно затухал. Мимо Савранского к окну проплыла тень. Он повернул голову ей вслед и увидел, как сливаются в одно оба окна, и как горит в глубине парка космическая тарелка станции метро «Горьковская».
Савранский рванул к выходу.
Он мчался по Каменноостровскому проспекту в ранней ноябрьской темноте, сбивая прохожих и разбрызгивая лужи. Подбегая к магазину, он врезался в толпу и получил от кого-то заслуженный тычок. Это привело его в чувство. Он протиснулся вглубь и увидел человека в пиджаке, лежащего лицом в луже. Силуэт человека в жёлтом свете фонарей показался Савранскому знакомым. Да, это был он, Аркадий Михайлович собственной персоной.
— Что, что с ним? — Спросил Савранский какого-то мужичка.
— Самокатом сбили. Гоняют не по-детски, уж и лето прошло, а всё гоняют. Давно пора запретить эту хрень.
— Он жив?
— А шут его знает! Сейчас скорая приедет, разберётся.
— Надо же посмотреть, может, жив, — неуверенно сказал Савранский.
— Сам и смотри, если такой умный! — Просипел мужик и исчез в толпе.
Савранский потоптался на месте, не решаясь притронуться к неподвижному телу. Магазин был в двух шагах от этого места, он и не заметил, как прибежал, и открытая дверь манила из-за спин. После некоторых сомнений, он решил, что Аркадию Михайловичу помочь в любом случае не сможет и юркнул внутрь.
В магазине никого не было. Савранский прошёл в подсобку и сразу увидел, что портрет так и стоит на мольберте. Только зелёная лампа погашена и в полутьме подсобки на портрете не видно космонавта.
