Вода бурлила и волновалась, напоминая о жизни, за которую хватались в туберкулезной приморской больнице. Все комнаты, просторные и с высокими потолками, сливались в белесый лабиринт. На подоконниках стояли маленькие кипарисы, пахнущие чем-то протяжным и смолистым, так что нос почти не чувствовал фенола.
В одной из палат на подоконнике сидела девятнадцатилетняя Влада — давняя пленница больницы. Рядом, на кровати, примостился ее ровесник — Гера. Другие кровати, привинченные к полу, стояли напротив. Две из них занимали Павел Максимович и Геннадий Афанасьевич, оба абсолютно седые, бледные и белозубые, в таких же белых халатах. Влада с Герой ничего о них не знали: где до этого жили, кем работали, есть ли у них семья… Зато были прекрасно осведомлены о том, какие препараты принимают старики, знали, что у Павла Максимовича аллергия на пыль, а у Геннадия Афанасьевича очень нежная, чувствительная кожа.
Третий из соседей, Дмитрий Иванович, сидел напротив телевизора и настороженно, с детским любопытством наблюдал за белым шумом. Поверх халата он накидывал рубашку с леопардовым рисунком, не застегивая ее. Руки его, сложенные на большом животе, тряслись. Про него Гера с Владой знали чуть больше: жену он успел похоронить, осталась дочь, взрослая девушка, с двумя ребятишками. Примерно два раза в месяц она навещала отца. Они поменялись местами: теперь не он ругал ее, когда та капризничала и воротила нос от еды и таблеток, а наоборот.
— Знаешь, Гера, тебе следовало четче формулировать желания, — многозначительно произнесла Влада, подтянув к себе острые коленки с отметинами йода и зеленки, — нельзя просто сказать «я хочу жить у моря». Надо четко обозначить детали, визуализировать. Существуют правила, — она посмотрела на руки и заметила, что тыльная сторона ее ладони испачкана чернилами от гелевой ручки, — Гера, неужели ты ни разу не записывал желания на листочке? Как на Новый год?
— Не знаю, — Гера ушел в себя, потом отрицательно покачал головой, — да нет, не верю в эту дребедень. Не знаю я никаких правил. Хочу верить в себя, и все, — решительно заявил Гера. Его слегка оттопыренные уши оживляли серьезное лицо и контрастировали с непроницаемыми, серьезными глазами. Он вздохнул и встал с кровати, достал украденный из столовой хлеб. Разломал булку напополам и протянул Владе.
— Гера, нельзя же…
— Брось. Думаешь, стариков объедаем? Черта с два, у них все равно аппетит так себе, — он кинул чайкам хлебные крошки.
— Им можно? Уток нельзя хлебом кормить, например… В общем, я точно не знаю, можно чайкам хлеб или нет. Уверена в одном: с желаниями надо поосторожнее обращаться, чтобы не загреметь в больницу.
— Ты желаний не загадывала. Все равно угодила сюда, верно? Просто совпадение, — Гера повел плечами. Они затихли и прислушались. По ту сторону окна шелестели крыльями многочисленные чайки, по ту сторону двери уныло шоркала швабра. Закашлялся Павел Максимович.
— Таблетки, таблетки, таблетки… Сколько их в день? Плюс витамины. Впрочем, в тетради записано, — Павел Максимович потянулся к тумбочке, но Геннадий Афанасьевич махнул рукой.
— Да ты ведь зеленый, Пашка. Поверь, я беру на себя больше, добавь к своему списку десять моих таблеток — и ни одной мимо рта!
— Разве это не ужасно? — донесся голос от телевизора.
Владе казалось нелепым, что они сидят вместе со стариками. Они не должны быть здесь. Они должны сдавать экзамены, отмечать выпускной и танцевать всю ночь напролет. И есть сахарную вату. Без заменителей сахара, без заменителей самой жизни.
Она вдруг обиделась, поджала губы и мысленно совершила перестановку в комнате. Убрала стариковские кровати, выкинула в грязное занавески, закрасила стены в голубой цвет. Владе очень захотелось разбить горшок с кипарисами.
— Хочешь присоединиться к соревнованию и посчитать, сколько у кого болячек? — Гера мотнул головой в сторону стариков, — могу дать фору: у меня пока одна госпитализация. Владочка, ты даже не представляешь, какая честь — участвовать в этой великолепной процессии… Даже приятнее, чем запеченный цыпленок по четвергам, — томно прикрыв глаза, нараспев протянул Гера.
— Не смешно. Вообще не смешно.
Гера смутился. Он виновато поглядел в ее зеленые глаза, на выточенные болезнью черты лица, на венец из пепельно-русых волос.
— О чем задумалась?
— Все о том же, о желаниях. Понимаешь, это работает, тут вопрос веры… Есть вообще такое упражнение, когда мозг обманываешь. Говоришь себе: я хочу почистить зубы, и тут же идешь, чистишь. Потом — я хочу кофе, идешь и наливаешь. Мозг видит, что мысли материализуются, и потом ты от бытовых мелочей переходишь к чему-то большему. Понимаешь? У кого-то вселенная, у кого-то бог… Ты веришь в бога, Гер?
— Не заставляй повторять. Я хочу верить в себя. И все.
— Почему он допустил, чтобы мы находились здесь? Разве мы в чем-то провинились? Уже успели?
— Если бы не больница, мы бы и не познакомились. Послушай, вера в лучшее важна, но зачем она, когда можно верить в себя? Да, так в разы тяжелее, когда нет каких-то внешних ориентиров. С одной стороны — получаешь безграничную свободу. С другой — не знаешь, что с ней делать, оттого боишься ответственности и теряешь надежду на доброго и всепрощающего бога. Но я при этом не буду относиться к нему плохо, здесь просто вопрос разных точек зрения — я буду считать так, он иначе.
— Может, поэтому он не услышал моих просьб о старшем брате.
— Ну, вот твоя теория и дала трещину, наконец-то! Я ждал этого. Да и вообще… Одно дело мечтать о старшем брате и ощущать старшебратскую ауру вокруг себя, другое — ее не почувствовать. У меня есть брат, Сашка, — заметив, что Влада приоткрыла рот, он тут же ее прервал, — спросишь, почему не говорил? Да потому что свои старшебратские обязанности он не выполнял: ни от кого не защищал, советов не давал, ничему не учил, в бейсбол мы с ним не играли, как в американских фильмах, корабли мы с ним не строили — вот эти вот, в бутылках… Иногда мы с ним пили — ага, он мне в самый первый раз дал ликер «на язычок» попробовать, «сладенькое», говорит. Иногда дрались. Иногда — не виделись по пять лет, когда он уехал учиться. Так что если у тебя есть старший брат, это не означает, что он будет в точности таким, каким ты хочешь его видеть.
В палату заглянула медсестра. Она всегда заглядывала из-за двери осторожно, хлопая пушистыми густыми ресницами. Алла Викторовна, вопреки страстному желанию поскорее уйти домой и отдохнуть, добросовестно выполняла привычные ежедневные действия под аккомпанемент из продолжающегося спора. Он начинался, когда медсестра прикрывала окно.
— Наконец-то, закрыли! — подзадоривал Павел Максимович.
— Лучше бы открыли… Если тебе так уж холодно, накинь что-нибудь сверху, тоже попроси привезти рубашку, в конце концов, — ответил Геннадий Афанасьевич.
Алла Викторовна наклонялась к Павлу Максимовичу и говорила, что да, сегодня как-то прохладно, а завтра она придет пораньше и вовремя закроет окно, но проветривать комнату необходимо. Потом подходила к Геннадию Афанасьевичу и говорила, что халат сегодня безупречно сидит на нем, а тот в ответ улыбался, показывая уцелевшие белые зубы. Алла Викторовна знала: эти двое жить друг без друга не могли.
— Эти метеорологи и астрологи — настоящие шарлатаны. Те и вторые гадают и тыкают пальцем в небо. Мне нагадали десять лет назад, что я буду жить в Шотландии с очаровательной женушкой и пасти овец. А я их перед сном считаю. А чтобы определить погоду, я просто смачиваю палец слюной и высовываю его из двери, понять, дует ли ветер, — последнее слово всегда оставалось за Дмитрием Ивановичем.
Старики отворачивались — каждый к своей стенке лицом. Гера ложился, глядя в окно. Влада уходила вместе с Аллой Викторовной, желая ей удачного пути домой… Изо дня в день, под ритм открывающегося и закрывающегося окна, и этот ничем не отличался от остальных.
Владе долго не спалось. Выбравшись из-под одеяла, она поднялась на этаж выше, в центральный холл. Возле стойки регистрации на стене висела картина «Дева Мария и Иисус», окруженная детскими рисунками, словно ангелами. Вокруг маленького, тихо журчащего фонтана стояли диваны. Все помещение украшали вечно цветущие кустарники.
Ей почему-то показалось, что она снова с родителями в Анапе. Идет по побережью. Останавливается, оборачивается, глядя на линии из разных, причудливо переплетающихся между собой человеческих следов.
Влада отвернулась от окна. Теперь ей почудилось, как мимо пробежал маленький мальчик, смешно подстриженный, похожий на Геру. Он цепляется за рукав халата медсестры, продолжая повторять: «Я болею. Я умру. Вы тоже умрете».
Влада трясет головой — исчезает и Анапа, и маленький Гера, и она идет обратно.
Гера, тайком выбежавший покурить, заметил силуэт Влады в коридоре. Лунный свет невесомо касался белой пижамы, и на всякий случай он протер глаза — вдруг померещилось. Миниатюрная фигурка осталась на месте. Гера медленно подошел к Владе и коснулся ее плеча. Он заметил румянец на щеках — не девичий, не тот, что появился, когда Гера нарвал для Влады ромашек с клумбы. Тут что-то другое. И этот блеск в глазах…
— Чего не спим? Нарушаем, получается?
— Да накатило как-то. Вспоминала, как мы с родителями на машине долго-долго ехали домой после моря. Я делала вид, что сплю — специально, чтобы меня отнесли в комнату на руках, положили на кровать, поцеловали на прощание. В комнате никого не оставалось, а я все равно жмурилась, слушая их разговоры на кухне. Знаешь, чего я желаю, Гера?
— Ну?
— Желаю, чтобы смерть напоминала это состояние. Умиротворенное и безболезненное. Когда тебя отнесут в комнату, а сами вернутся сидеть за дверью, беречь твой покой.
Гера побледнел. Он твердо знал, что должен быть сильнее Влады. Особенно, если она хочет старшего брата — наверняка стойкого и мужественного.
— Ну-ка, глазки на меня, — он пристально посмотрел на Владу, — у тебя завтра день рождения. Ты о другом думать должна: что попросить в столовой, как гостей рассадить, какие колпаки им дать.
Влада молча закивала, сдерживая слезы.
— Хочешь, я тебе подарок сделаю еще один: выпью завтра настойку из брусничных листьев. Противную, которую ты не перевариваешь, — видя, что подруга на грани, Гера прижал Владу к себе, поглаживая ее по голове, — ну, ну, хватит… Ты сильная, я-то знаю. Выкарабкаемся. Пойдем.
Влада остановилась возле окна и испуганно посмотрела на Геру. На подоконнике лежала и трепыхалась птица.
— Она в агонии, плохой знак… «И мне казалось, что летящие в воздухе птицы падают мертвыми и что началось великое землетрясение», из Данте, я недавно читала, когда к уроку готовилась…
— Дурочка! Никакая это не агония, все ты навыдумывала. Это свиристель, у них сезон такой. Наедаются забродивших ягод, а потом валяются и пугают таких вот доверчивых.
Гера проводил ее до палаты, дошел до своей и рухнул на кровать.
Вечером следующего дня Гера стоял перед раскрытым шкафом в палате. Он провел рукой по коротко подстриженным волосам, потом — по подбородку, на котором остался порез после попытки тщательно побриться. Интересно, насколько глупо будет выглядеть пластырь на лице? Наверное, не так уж нелепо, учитывая их «дресс-код». Гера подумал, что, будь они здоровы, то пошли бы в какой-нибудь дорогущий ресторан. Он купил бы смокинг и остроносые ботинки, Влада бы надела… Боже, да как она говорила-то? Она же рассказывала ему про тот показ моды… Ах, да, брюки палаццо с рубашкой из плиссированной ткани.
Не будет никаких смокингов и палаццо, будет скромная пижамная вечеринка. Он захлопнул шкаф. Оставшись в футболке, шортах и хлюпающих сланцах, Гера пошел в другую палату. Влада, напротив, приоделась — надела юбку и шелковую блузу.
— Потрясно выглядишь.
— Хватит льстить, — Влада, улыбаясь, обернулась, — знаю, что неважно.
— Я не осмелился бы тебе соврать. Пойдем.
Они вернулись в палату к Гере. Телевизор молчал, кушетки сдвинулись к столу. В середине стоял большой медовик со свечами, по бокам — блюдца с нарезанными фруктами. У каждого стоял стакан гранатового сока. Трое стариков в праздничных колпаках сидели рядом друг с другом, напротив ребят.
— Ну что же, Владочка, вот тебе и двадцать, — начал Павел Максимович.
— Да… И танцевать снова будешь, и с парашютом прыгнешь, все успеешь, — продолжил Геннадий Афанасьевич.
— Все сбудется! Вы-то молодые, у вас все впереди, — подмигнул Владе Павел Максимович.
— А, собственно, по какому поводу мы собрались? — Дмитрий Иванович растерянно смотрел по сторонам, — почему я пришел сюда? — он почесал затылок, но, увидев Владу, схватил ее за руку и сразу оживился, — я помню! Вы, миледи, напоминаете мне одну женщину… Анну… Она жила в загородном коттедже, и у меня возникали проблемы каждый раз, когда я случайно топтал ее цветы… — он отпустил руки Влады и нахмурился, — кстати, никто не видел мою жену? Вроде, она в Шотландии…
Влада осторожно убрала руку. Гера решил, что сейчас — подходящее время. Он прочистил горло, достал из кармана маленькую коробочку и повертел ее в руках, рассматривая с неподдельным интересом.
— Представляешь, шел по коридору, наткнулся на зайца одного, он просил передать. Как в детстве, — Гера вложил презент в протянутые ладони Влады и согнул ее пальцы, — это подвеска с лунным камнем. Я заказывал по интернету, мне продавщица что-то наболтала про дар Гипербореев, про то, как он тревожность снимает и токсины выводит. Муть всякая, короче. Но ты, кажется, этому веришь, хотя забавно — взрослая ведь. В любом случае, он переливается красиво, так что я решил…
Влада, до этого рассматривающая украшение, отставила коробочку в сторону и потянулась обнимать сидящего сбоку от нее Геру. Неловким движением она задела стакан, и алая жидкость запачкала белоснежную блузу. Гера тут же взял салфетку и пытался оттереть красные пятна. Переведя взгляд с пятен на Владу, он заметил, как румянец на ее щеках разгорелся сильнее.
Ветер ворвался в комнату, задув часть беззащитных свечей.
— Быстрее загадывай, красавица. А то не успеешь. И давай там, по всем правилам, как мне сама и говорила, — Гера одобрительно кивнул ей, комкая салфетку.
Влада склонилась над тортом. Пламя отражалось в ее глазах. Влада решила потратить единственное желание на Геру. Она вспомнила картину в холле и крепко зажмурилась.
— Пожалуйста, пускай Гера будет общаться с Сашкой и жить у моря, в подходящее для него время, если сам того пожелает. На благо мне и всем людям. Благодарю! Благодарю! Благодарю!
Влада резко выдохнула. Две свечки никак не хотели умирать. Она, обессилев, села на стул и умоляюще взглянула на Геру.
— Помоги, пожалуйста. Не хватает сил.
— А знаешь, почему сил тебе не хватает? Потому что завтракала снова плохо. Как ребенок, ей-богу, — пожурив подругу, Гера задул свечи. Старики зааплодировали.
Они смеялись, вспоминали жизнь — кто-то почти двадцатилетнюю, а кто-то и девяностолетнюю. Влада хотела слушать еще — про выпускные, про первую любовь, про устройство на работу, чтобы впитать все без остатка, ведь времени так мало. Но, слишком устав, попросила Геру проводить ее до палаты.
Он накрыл Владу одеялом и сел у ее ног, мягко поглаживая их. Иногда Гера касался ее руки, чтобы нащупать скачущий пульс. Когда она переставала дышать на несколько минут, одеяло замирало, как и сердце Геры, пропускающее удары. Он вспомнил, как Влада рассказывала про иллюзию выбора.
— Эй, а чем мы займемся завтра? Будем разбирать географию или читать?
Влада затухающе улыбнулась. Она должна выкарабкаться, а он — быть стойким и мужественным старшим братом. Влада смотрела на Геру, но глядела как бы сквозь него. Зачем-то он потянулся к карману, достал телефон и сделал удивленное лицо.
— Влада! Не поверишь, твое желание сбылось. Сашка написал, что приехал. Я пойду, встречу его, ладно? Ты только жди меня, хорошо?
— Хорошо, я буду ждать, — ей пришлось собрать все силы, чтобы вымолвить три слова. Она сжала руку Геры, потом отпустила его и отвернулась к стенке.
Чтобы потянуть время, Гера поднялся к стойке регистрации. Прислушиваясь к воде, он разглядывал картину, иногда посматривая на бегущие стрелки циферблата. Что-то внутри него дрогнуло. Так ли он всесилен, как хотел быть?
Решив, что пора, он стремительно побежал обратно, но за несколько метров до нужной ему палаты замедлился. Геру окутал необъяснимый страх. Из-под приоткрытой двери робко выскальзывала полоса света. В больнице все затихло, но за ее пределами кричали чайки и билось об камни море. Из палаты вышел врач.
— Влады больше нет. Но она просила тебе пока не говорить.
