Моя Теодосия [Ани Сетон] (fb2) читать онлайн

Эми Сетон Моя Теодосия

I

В шесть часов утра в поместье Аарона Бэрра Ричмонд-Хилл уже шли суматошные приготовления к званому обеду, дававшемуся в честь дня рождения Теодосии.

В огромных кухнях усердно трудились слуги под недремлющим оком Пегги; из маслобойни доносилось ритмичное «хлоп-хлоп», вперемежку с далекими звуками – топотом и ржаньем с конюшен.

Утреннее солнце таяло в дымке, освещая белые колонны фасада. Его лучи сверкали на поверхности Гудзона, медленно катившего свои воды всего в нескольких ярдах от дома. Река пестрела белыми парусами шлюпок, шхун и пакетботов, которые, преодолевая течение, шли наверх к Олбэни.

В полумиле, где-то в Гринвич Виллидж, мычала корова, которую забыли подоить. Этот звук донесся до Ричмонд-Хилла и разбудил дочь Аарона, Теодосию Бэрр, которая, открыв глаза, стала оглядываться в поисках источника аромата, наполнившего белую комнату. Сады были расположены слишком далеко, чтобы сюда доносился их запах, к тому же в воздухе не было даже самого легкого ветерка.

Охваченная сонной истомой, Теодосия решила, что пахнет розами. Дамастовые занавески полога были чуть отодвинуты, словно навстречу теплому июню, и она могла видеть синее небо, не вставая с постели.

Луч света скользнул по постели и окрасил локоны Теодосии в огненно-красный цвет. В зависимости от освещения они всегда меняли окраску: то темно-каштановые, то рыжие, но всегда с красноватым отливом.

«У тебя волосы цвета портвейна, Тео», – заметил как-то Джон Вандерлин, работая над очередным из бесчисленного множества ее портретов, заказываемых отцом.

Тогда ее это очень развеселило, отчасти потому, что в тринадцать лет комплименты всегда лишь забавляют, – если это можно назвать комплиментом, – и еще по той причине, что тон и манеры голландца сами по себе вызывали смех. С тех пор, однако, Вандерлин провел четыре года, обучаясь живописи во Франции, и вот теперь вернулся, полностью оправдав надежды отца Теодосии, и стал настоящим художником. «Джилберт Стюарт великолепен во всем, если только вам нравится этот разухабистый стиль в создании портретов, – заметил как-то Аарон, – но, на мой взгляд, Вандерлин создаст нечто большее». И, сделав характерный для него широкий жест, он отправил молодого мазилу за границу.

Джон Вандерлин был определенно способен на большее, чем махать малярной кистью, с удовольствием думала Тео. На прошлой неделе они ездили встречать его на пристань Саут-стрит. Когда Вандерлин сошел с брига, который шесть недель боролся со штормами на пути из Гавра, Тео не сразу узнала его. Он превратился в настоящего щеголя – в темно-фиолетовом шелковом сюртуке, тщательно завязанном галстуке, в сверкающих башмаках и с аккуратно уложенными волосами, раньше частенько представлявшими собой просто нечесаные лохмы. Вандерлин поцеловал ей руку со всем изяществом французского придворного, вроде самого Талейрана, произнеся:

– Ах, славная Тео! Вы поистине великолепны! Красивее любой из тех прекрасных дам, что я встречал во Франции! – его слова звучали с той ноткой изысканной галантности, которая выдавала человека, повидавшего мир. Но в его голубых голландских глазах промелькнуло искреннее восхищение.

Аарон благодушно рассмеялся.

– Моя маленькая принцесса превратилась в настоящую красавицу? Надеюсь, это не вскружит ей голову, иначе все мои теории воспитания девушек пойдут прахом.

Тео уставилась на отца, который ответил ей одновременно и серьезным, и подзадоривающим взглядом. Она состроила гримасу, и беспокойная тень в сверкающих черных глазах Аарона исчезла. Они правильно поняли друг друга. Любовь и гордость отца словно обдали ее теплой большой волной, всепоглощающей, неостановимой. И она радостно плавала в этом потоке, и, если вдруг казалось, что его забота о ее благосостоянии или развитии чрезмерно усиливалась или становилась в тягость, она просто делала над собой усилие, чтобы не разочаровать отца. О подобном и мысли быть не могло.

Она старалась радовать отца. Вытянувшись на подушках и положив руки под голову, Тео вспомнила прочитанную вслух на прошлой неделе тысячу строк Плавта, которые, равно как и ее вдохновенная интерпретация одного из менуэтов Габриэля-Мари на новом фортепиано, восхитили его.

– Прекрасно, дорогая, – сказал он с нежной улыбкой, предназначенной для нее одной. – Теперь ты с чистой совестью можешь покататься на лошади.

Она покаталась на лошади, но совесть ее была не совсем чиста, потому что именно тогда ей встретился тот странный юноша, у Бельведер-Таверн на берегу Ист-Ривер.

Приятные мысли о юноше и предстоящей прогулке вместе с ним были прерваны боем часов, стоявших на каминной доске. Они пробили семь раз, и Тео в испуге подскочила. Уже так поздно! Простит ли отец пропущенные ради дня рождения полтора часа? Ведь ей предстояло разобрать пятьдесят строк Вергилия и записать в тетрадь для критического ока Аарона.

Тео соскользнула с кровати на вощеный дубовый пол, приятно холодивший ее крошечные ступни. Бросив на постель сорочку, она повернулась и, наконец, увидела источник загадочного благоухания.

Большая тростниковая корзина, полная французских роз, стояла рядом с кроватью. Желтые, как сливочное масло, лепестки обрамляли красную сердцевину цветов, источавших густой аромат. Тео с радостным криком зарылась в них лицом, и записка вовсе не нужна была ей, чтобы понять, кто проник в комнату, пока она спала, знакомые строки все же растрогали ее.

«С днем рождения, моя Тео. Валяешься в постели, упуская самые прекрасные часы дня. Но уж на этот раз я не стал будить тебя, и не стану тебя укорять. Если поищешь, найдешь в корзинке мой подарок.

Твой любящий отец А. Бэрр».

Записка была точь-в-точь в духе Аарона, дышащая любовью, с долей нравоучения и загадочности.

Тео нетерпеливо порылась в дебрях зеленых стеблей. Отец никогда не забывал устроить ей особенный сюрприз на день рождения. И, наконец, она нащупала пальцами это – серебряную шкатулочку, привязанную к стеблю одного из цветков. Когда Тео открыла коробочку, у нее захватило дух.

На черном бархате сверкало изящное ожерелье из бриллиантов и топазов, выточенных в форме бутонов роз. Держа подарок в дрожащих руках, Тео поднесла его к свету.

– Милый папа! – прошептала она. Желтый и белый, ее любимые цвета, и розы, ее любимые цветы, – все это составляло узор ослепительной красоты.

Ожерелье было восхитительным, ничего подобного Тео не видела ни у леди Кита Дьюер, ни у миссис Гамильтон. Должно быть, Аарон заказал Вандерлину привезти его из Франции. Нью-йоркские ювелиры вряд ли способны на такое. И как же это похоже на него: устроить целую церемонию из вручения маленького подарка! Его подарок превращался для окружающих в дар, наделенный своей драматической историей. Временами он становился так изобретателен – так удивительно изобретателен.

Тео вздохнула, прижав ожерелье к щеке. Теперь кредиторы усилят нажим, но это, казалось, нисколько не волновало отца. Будучи в Ричмонд-Хилле, он давал им неосторожные обещания и иногда платил по счетам. Но во время его поездок в Олбэни Тео пыталась сама управиться с хозяйством. На содержание поместья уходили тысячи долларов: на великолепный винный погреб, на конюшни, на уход за садом, на плату двадцати слугам, и черным, и белым. Тру, Пегги, Алексис и Том были рабами, однако остальные должны были получать свои восемь долларов в месяц.

Она пыталась сократить расходы, но Аарон проверял ее. Сам он ел мало и скудно, но его гости – а ведь обеда без гостей не бывает – должны были быть накормлены на славу.

Ну, впрочем, они с этим справятся. Кроме того, впереди открывалась великая… великолепная возможность!..

Аарон редко обсуждал с Тео свои политические планы, как, впрочем, и с другими. Он полагал, что от нее требуется лишь царить за столом, очаровывая всех, кого он решит пригласить.

– Политика не к лицу женщинам, – сказал он как-то ей. Его пухлый подвижный рот скривился в задорной улыбке, и одна бровь взвилась вверх. – Более того, милая моя, ты слишком юна и нежна для всех перипетий этой игры.

Но теперь она, как и множество людей во всех шестнадцати штатах, знала, что с приближением майских выборов в Нью-Йорк-сити влиятельность ее отца увеличилась во сто крат, а во время осенних выборов Аарон имел шанс обойти президента Адамса.

«Первая леди страны!» – при этой мысли у Тео учащенно забилось сердце. Не удержавшись от насмешки над собой, она все же подошла к зеркалу в раме из вишневого дерева, висевшему над ее туалетным столиком, и сбросила с себя длинный муслиновый халат. Оставшись в одной прозрачной сорочке, она надела на шею ожерелье. Нижняя часть его достигала выпуклостей ее маленьких грудей, оттеняя молочную белизну кожи, по которой рассыпались темно-рыжие волосы. Одной рукой Тео приподняла волосы, другой расстегнула сорочку. Смеясь одними глазами своей игре, она элегантно поклонилась маленькой фигурке в зеркале.

– Здравствуйте, госпожа президентша.

Дверь комнаты внезапно распахнулась, и Тео обернулась, услыхав вопль ужаса.

– Боже мой, моя дорогая, ты сегодня утром совсем сошла с ума!

Натали Делаж, сводная сестра Тео, стояла на пороге, округленными глазами взирая на скандальное зрелище полураздетой девушки в ожерелье. Натали, продукт «старого режима», бежавшая от революции во Франции, была ярой противницей «неприличий».

Тео со смехом подхватила халат.

– Я пока не сошла с ума, Натали, но сейчас июнь и мой день рождения, и смотри-ка, что мне подарил папа. Ну разве он не самый умный из всех мужчин?

Француженка изучала ожерелье.

– Чудесно, – согласилась она. – Прекрасный подарок. Ты будешь блистать на приеме.

Тео принялась причесывать свою непокорную шевелюру.

– Я надеюсь. На мне будет платье из индийского муслина с золотой вышивкой, то, что так нравится папе. Оно будет хорошо смотреться с его подарком. Я очень надеюсь, что папа будет доволен.

Натали издала слабый стон, с некоторой досадой глядя на собеседницу. Ведь она была еще ребенком – эта Теодосия во всем, кроме умственного развития. Голова-то у нее работала очень даже хорошо. Своей образованностью мисс Бэрр была знаменита от Филадельфии до Олбэни.

Но ее чувства, подумала Натали, то, что касается флирта, любви, волнующего умения выбирать и ускользать, – все это было пока недостаточно развито. Даже ее тело, несмотря на правильные формы, еще не созрело, на взгляд француженки. Тео сильно выросла за прошедший год, у нее появилась живость и очарование. Появились и несколько поклонников, но отношение девушки к ним было каким-то странным. Она, судя по всему, не подозревала о тех изменениях, которые с ней произошли.

Натали со вздохом опустилась на софу, набитую конским волосом.

– Послушай, милая, мне нужно серьезно поговорить с тобой. Теперь тебе уже семнадцать, ты – женщина. Ненормально всегда думать «понравится ли это папе?». Должен быть кто-то моложе твоего отца, кто заставил бы твои глаза сиять так же. Твой отец чудесный человек, несомненно, но ты больше не девочка. Ты красива и остроумна, говоришь на трех языках, играешь на арфе, фортепиано, пишешь письма и эссе, словно Монтень, и к чему все это? Для того, чтобы обрадовать папу!

Отложив щетку, Тео уныло замотала головой. Все это она не раз слышала.

– Если мне встретится человек, достойный того, чтобы его радовать, я сделаю, как ты говоришь, – она улыбнулась. – Ну, пожалуйста, Натали. Не занимайся сегодня проповедями, и не смотри так угрюмо. Еще есть время подумать о замужестве, если я вообще должна выходить замуж.

– О небо! – воскликнула шокированная Натали. – Разумеется, должна. Представь, остаться навсегда девой, без положения, просто дочерью своего отца! Ты неразумна, моя дорогая, а раз у тебя нет матери, чтобы говорить тебе все это, то вместо нее скажу я.

Тео растроганно взглянула на нее. Добрая Натали! В свои неполные двадцать лет она была заботлива, как наседка. Она не забыла щедрость, проявленную Бэррами, когда пять лет назад Аарон открыл двери своего дома перед нищей маленькой эмигранткой.

– Натали, позвони, пожалуйста, – сказала Тео, отвернувшись к зеркалу. – Я хочу, чтобы Дина причесала меня.

Натали подняла было руку к звонку, но снова опустила ее.

– Я сама сделаю тебе прическу, малышка. Дина занята на кухне вместе с другими слугами. О-ла-ла! Там все так заняты подготовкой к празднику.

– Надеюсь, отец уже позавтракал?

Натали рассмеялась.

– Давно. Он не мог дождаться, пока оседлают Селима, и тут же стрелой понесся в город. Думаю, как всегда, в таверну Брома Мартлинга.

– О, да, – к этим из Таммани, – рассеянно произнесла Тео. – У него много дел с ними… Скажи, если я заколю волосы выше, вот здесь, я стану казаться выше и старше?

Они принялись обсуждать этот вопрос, пока Тео не достала из пахнущего лавандой кофра костюм для верховой езды.

Натали нахмурилась.

– Ты и сегодня будешь кататься верхом? В такую жару?

– Ну и что же, что жарко. Галоп на Минерве охладит меня. Кроме того… – она сделала паузу, подняв бровь и не подозревая, что в этот момент подражает отцу, и весело округлила глаза, – вот ты так хочешь, чтобы я была романтической девушкой, ну так слушай, – и она с видом заговорщика зашептала: – В роще на острове я встречусь с одним очень красивым молодым человеком!

– Тео! – воскликнула Натали, но тут же рассмеялась. – Ты невозможна. Что за молодой человек? Кто вас познакомил? Ну-ка, все выкладывай!

Тео весело взвизгнула, неожиданно и выразительно засмеявшись. Прежде чем ответить, она расправила серую шелковую юбку и поправила на себе шляпку с плюмажем.

– Никто нас и не знакомил, – сказала она беззаботным тоном. – Просто повстречались. И хотя я в этом не уверена, но, по-моему, это младший брат доктора Питера Ирвинга.

Отвесив пораженной Натали немного дерзкий поклон, она вышла из комнаты и стала спускаться вниз, оставив француженку стоять с прижатыми к ушам ладонями.

II

Она выскользнула в боковую дверь, мельком взглянув на дубы и кедры, укрывающие дом своей тенью, на волнистые зеленые лужайки. Чуть дальше располагался пруд, изящно огражденный подстриженными кустами. На его поверхности плавали лебеди и желтогрудые утки. Аарон совсем недавно расширил пруд, прибавив блеска своему поместью, и без того считавшемуся одним из самых красивых на острове Манхэттен. Но это изменение не могло прибавить или убавить очарования виду, открывавшемуся на реку.

Гудзон. Как всегда, Тео стало радостно на душе при виде реки. Она обожала это место, испытывая полумистическое чувство, которое вряд ли могла бы кому-либо объяснить – даже Аарону.

Ее детство прошло на берегу реки. Много раз ее слух услаждал шум текущей воды. В ту ненастную майскую ночь, когда ее мать умерла после мучительной болезни, Тео сломя голову выбежала из дома, в котором неподвижно лежало покрытое простыней тело, ставшее чужим и путающим. Отец был в отъезде, ведь никто не предвидел кончины, и Тео осталась совсем одна.

Она бросилась к глинистому берегу, не разбирая дороги, охваченная ужасом, и река дала ей успокоение своей неотвратимостью. Она как-то почувствовала это своим детским умом. «Что бы ни случилось со мною, жизнь продолжается своим чередом. Есть нечто большее, по сравнению с чем наши беды не имеют значения. Вот так. Оно – как Бог». Но от Бога никогда не было особенной пользы.

Только несколько часов спустя слуги обнаружили ее спящей под деревом.

Но сегодня был веселый день, река бережно и изящно играла лодками, плывущими по ее глади. Даже угрюмые скалы Джерси на том берегу выглядели весьма невинно.

Тео задержалась на маслобойне, чтобы выпить кружку молока, теплого и пенящегося, только что надоенного. А у конюшен она нашла уже оседланную Минерву, нетерпеливо перебирающую копытами. Серая кобыла радостно обнюхала хозяйку, и Тео в ответ поцеловала ее в шелковистый нос.

Дик, ирландский мальчик-конюх, протянул чумазые руки, чтобы подсадить Тео.

– Вы и впрямь чудно выглядите сегодня, мисс Тео, ваши семнадцать лет вам в самую пору; – он разговаривал с налетом фамильярности, как все слуги в первые годы после образования республики.

– Наверняка вы выберете себе красивого мужа из толпы щеголей, что наедет вечером, – он не сводил с нее глаз.

– Вот уж нет, – парировала Тео и пришпорила Минерву, весело рванувшуюся по песчаной дорожке, которая вела через луга Лиспенард к Ист-Ривер.

Женитьба, мужья! Все ведут себя так, будто ей двадцать один год и она непременно останется в старых девах. И ведь только один человек имеет право заговаривать об этом. Но ее отец не задумывался о подобных вещах. Им и так было хорошо вместе. Она пришпорила Минерву, пока не пересекла остров, приблизившись к реке, и тут она неожиданно покраснела, подняв руку, чтобы поправить каштановую прядь. Может, это глупо и недостойно леди: вот так встречаться с молодым человеком. Она приняла его приглашение отчасти из бравады, отчасти из жажды приключений, но все же больше из-за того, что была очарована привлекательным юношей, и ей казалось, что его мысли были заняты ею.

Она случайно встретилась с ним три дня назад. Он появился как раз в тот момент, когда Минерва попала в кроличью нору и сильно споткнулась. Он в ту же секунду соскочил с седла, поспешив на помощь. Они вместе обследовали захромавшую кобылу и с большим облегчением обнаружили, что ничего страшного с ней не случилось.

Благодаря юношу, Тео не могла не заметить его пристального взгляда. Они посмотрели друг другу в глаза.

Он был молод, по ее мнению ему было не больше двадцати, на несколько дюймов выше ее, приблизительного одного роста с ее отцом. Это особенно подействовало на Тео. Одет он был небрежно: его коричневые панталоны висели над забрызганными грязью ботфортами, шейный платок не первой свежести сбился набок. На юноше не было головного убора, и его коротко подстриженные песочного цвета волосы растрепались от ветра.

Однако, несмотря на все это, Тео понимала, что он джентльмен, и он ей нравился. Может, все дело было в притягательной силе его светло-карих глаз – живых, мягких и неотрывно глядевших на Тео с плохо скрытым восторгом. Возможно, он ей понравился из-за нежной, как у девушки, кожи, или же ее очаровал мягкий голос незнакомца, когда он заговорил.

– Дон Кихот всегда к услугам Дульсинеи.

– О! – воскликнула она.

– Я люблю эту историю! – и после этого они оживленно заговорили о самых разных книгах. «А эту вы знаете?», или «А вот эту книгу вы читали?». Тео призналась, что прочла некоторые сочинения Мольера, Шеридана, которые не пристало читать юной леди, что еще она читала «Тристрама Шекди», – но юноша, казалось, вовсе не был шокирован. В то утро они беседовали, как два приятеля… Почти так. Вчера Тео снова пришла сюда, и он ждал ее у поворота. Вполне естественно, что они дали лошадям отдохнуть, а сами стали беседовать. Но странное дело – ей казалось, что она хорошо знает этого юношу, а ведь им ничего не было известно друг о друге. У них появилась своя игра: он называл ее Дульсинеей, а она ограничивалась лишь «сэр».

Он уже ждал, верхом на рослом чалом коне, глядя на поросший лесом остров Блэкуэлла и на Дэдмепз Рок. Остров выглядел, как зеленая капля на Ист-Ривер.

Услыхав топот копыт Минервы, юноша соскочил на землю и поспешил навстречу.

– Я уже начал беспокоиться, что вы не приедете, – сказал он, привязывая ее кобылу к сосновому пню. Он поднял к ней руки, помогая спуститься с лошади. Юбка Тео зацепилась за луку и она упала бы в пыль, не подхвати он ее. Тео вздрогнула от короткого прикосновения к его сильной груди. По ее телу прошла волна возбуждения, сменившаяся страхом. Она услышала его быстрый вздох и торопливо оторвалась от него. Ничего подобного с ней раньше не происходило. Ужас Натали, узнавшей о ее предстоящей поездке, теперь казался ей оправданным. Она укоряла себя – теперь этот молодой человек посчитает ее вульгарной и невоспитанной из-за такого казуса при встрече.

– Добрый день, сэр, – сказала она сухо. – Я приехала только потому, что обещала. Я не могу оставаться с вами ни минуты.

– Но почему? – спросил он огорченно. – Нам есть о чем поговорить, и я… Я привез вам кое-что почитать. Думаю, вам понравится, – добавил он.

Тео молчала, щеки ее горели.

– Все это не разумно, – произнесла она наконец. – Мы даже не знаем, кто мы такие… Я хочу сказать, мы не знаем друг друга.

– Боже правый! – рассмеялся он.

– И только-то? Ну, это поправимо. Я Вашингтон Ирвинг, брат доктора Питера Ирвинга. Живу на Уильям-стрит, занимаюсь правом, но, на мой взгляд, это невероятно скучно. Я люблю читать романы и стихи и мечтать о дальних краях, – он улыбнулся Тео. – И очень люблю говорить о литературе с красивыми молодыми леди. Ну-с, теперь ваш черед, Дульсинея.

Тео, успокоившись, улыбнулась в ответ.

– Я Теодосия Бэрр, дочь Аарона Бэрра.

Он кивнул.

– Я так и подумал. Я слышал, как говорили про вас: образец привлекательности и начитанности. Ну, а теперь, когда формальности выполнены, вы останетесь ненадолго и позволите мне почитать вам?

Она улыбнулась в знак согласия. В конце концов, почему бы и нет? Она уже избавилась от глупого страха. И юноша настоящий джентльмен: доктор Ирвинг был очень хорошо известен в городе. И, потом, он ей нравится, этот юноша. Он не похож ни на кого из тех, кого ей приходилось встречать.

Они уселись на кучу сосновых иголок. Он расстелил свой сюртук так, чтобы можно было прислониться к валуну, обросшему лишайником. В тени сосновых и тополиных крон было прохладно, с реки дул легкий ветерок, поэтому не было обычных в этих местах москитов. Пахло дикой земляникой и хвоей.

Поначалу Тео и Ирвинг сидели молча. Юноша не спешил читать. Их обоих охватило ощущение покоя.

– Сегодня мой день рождения, – объявила Тео наконец.

Ирвинг перестал созерцать неведомые дали и взглянул на нее.

– Неужели? – он сорвал маргаритку и воткнул ей в волосы. – Тогда вот вам букет цветов в честь столь прекрасного дня. Вам шестнадцать?

– Семнадцать, – она покачала головой, почувствовав легкую досаду.

– Тогда мы ровесники, – пробормотал он.

– В самом деле? – она была удивлена. – Я думала, вы старше.

Он пожал худыми плечами.

– Этот разговор никуда не ведет, – сорвав травинку, Ирвинг стал жевать ее.

– Я думала, вы мне почитаете. – Тео была удивлена. Юноша, казалось, погрустнел и отчего-то расстроился.

Он поднес было руку к карману, но уронил ее в траву.

– Да. Глупый рассказ про голландские земли в верхнем течении Гудзона. Я сам его написал, но он плох. Вам будет неинтересно слушать.

– Не будет, – возразила она.

– Пожалуйста, – и невольно протянула к нему руку, которую он взял в свою ладонь. Она с ужасом заметила в его глазах удивление.

Отпустив ее руку, он продолжал говорить, как ни в чем ни бывало.

– Я хотел бы написать для вас стихотворение, Дульсинея, но тут я не силен. Скучная проза удается мне больше. И все же я могу попробовать.

Откинувшись назад и упираясь в землю локтями, он смотрел на нее со смешанным выражением юмора и нежности. И Тео становилось не по себе от этого взгляда.

Он усмехнулся.

– Не могу подобрать рифму к «манит», но это не важно, – он вздохнул и вдруг вскочил, наклонившись вперед, и неожиданно громко закричал:

– Смотрите! Видите вон тот бриг?

Она посмотрела в ту сторону, куда указывала его рука, и кивнула, озадаченная.

– Это «Инфанта», – он произнес это слово, как заклинание.

– Она идет из Бостона, это испанский корабль – испанский! – Ирвинг повернулся к ней и сказал: – Больше всего в жизни я хотел бы быть на ее борту. Знаете ли вы, что такое тоска по далеким краям?

Она покачала головой.

– Нет. Да и с какой стати? Вы обеспечены и счастливы, вы женщина! Но я каждую ночь мечтаю о Старом свете! Прямо как лихорадка, Англия, Франция, Испания. Я их увижу когда-нибудь – до того, как умру. И напишу про них, да так, чтобы и другие почувствовали все то очарование, которое знакомо и дорого мне. По крайней мере, я надеюсь, что так будет, – он замолчал.

Но глаза Тео сияли, губы ее шевелились.

– Я уверена, что вы это сделаете.

В эту удивительную минуту она увидела в этом юноше благословенность, услышала в его словах тоску и отзвуки мечты, и как бы очутилась рядом с гением на его звездной одинокой вершине.

Он прикрыл глаза.

– Ты милая, – прошептал он. – Мне кажется, ты и впрямь понимаешь.

Одним стремительным движением он положил голову ей на колени и так зловеще улыбнулся, что Тео вздрогнула.

– Не пугайся так, моя милая малышка Тео – ведь так они тебя называют? Я устал думать, а здесь так мягко. Кажется, вот-вот заснешь.

Сердце Тео билось так сильно, что ей было больно, белая косынка у нее на груди подымалась и опускалась в такт дыханию. Она пыталась обдумать происходящее, но не могла собраться с мыслями. Хотела оттолкнуть его голову, однако руки не повиновались ей. Она дрожала.

– Чего ты испугалась? – спокойно спросил он. – Я ничего тебе не сделаю.

Засмеявшись, он сел, и Тео тут же залила волна облегчения, смешанная, однако, с чувством стыда и досады.

Он обнял ее за плечи.

– Тебя ведь никогда не целовали, Тео? Не такая уж это страшная вещь. Думается мне, что ты не откажешься от поцелуя в свой день рождения.

Он быстро притянул ее к себе и прижался своими губами к ее губам. И сразу же отпустил ее.

– Видишь? Это вовсе не смертельно, не правда ли?

Она вздохнула и неуверенно рассмеялась. Не так уж страшно, нет. Мило, очень мило, но мимолетно… Она ожидала молнии, а увидела лишь пламя свечи, неспособное разбудить то темное нечто, что покоилось в глубине ее души. Что же это было, чего она ожидала? Ей этого было не понять. Но оно миновало ее, оставив только воспоминание о неловкости и неприязни.

Она холодно улыбнулась Вашингтону.

– Я уже должна ехать обратно. Скоро вернется отец. Спасибо вам, добрый сэр, за поцелуй в день рожденья.

Он с хмурым удивлением посмотрел на нее. Она была так хороша с ее бело-розовой кожей, мягкими черными глазами и приветливой улыбкой. Как только он увидел ее этим утром, ему захотелось поцеловать Тео, и, несмотря на то, что она строила из себя скромницу, он почувствовал – ей хотелось того же. Он не был искушен в этой области. И вот он поцеловал ее, вот это свершилось, и теперь она отгородилась холодной и явно наигранной сдержанностью.

– Тео, – спросил он вдруг. – Ты любишь кого-нибудь?

– О, нет, – ответила она просто. – И я никогда не выйду замуж.

– Вздор! Конечно, выйдешь, – чувство юмора, никогда не покидавшее его надолго, вновь вернулось к Ирвингу.

– Меня-то ты точно не любишь, – он расхохотался.

Тео едва слышала его. Она заметила, что солнце достигло зенита. Она спешила домой. Отец расстроится, может, даже очень обидится, вернувшись из города, если она не встретит его, чтобы поблагодарить за чудесный подарок.

Подсадив ее в седло, Ирвинг поднял голову.

– Прощай, – сказал он почти что робко. – Ты больше не захочешь встречаться со мной?

– Нет, конечно, захочу, – с вежливой приветливостью отозвалась Тео.

– Приезжай в Ричмонд-Хилл в любое время. Мы будем рады видеть тебя, – но на ее лице уже появилось отсутствующее выражение, она смотрела через голову кобылы на песчаную тропу, ведущую к дому.

Он стоял не двигаясь, глядя ей вслед, глубоко засунув руки в карманы зеленого сюртука для верховой езды. Ветер сдувал со лба растрепанные волосы. На повороте Тео коротко махнула ему, – он махнул ей в ответ.

С тех пор они не виделись семь лет.

III

Аарон проводил утро в окружении своих сторонников в таверне Мартлинга. Он сидел на своем обычном месте в углу накуренного помещения, потягивая из бокала портвейн. В неизменном синем костюме из сатина он походил на изящную борзую среди своры дворняжек.

Другие члены группы пили обжигающий ром из Новой Англии, окружив своего предводителя, который сидел очень прямо, выказывая свое армейское прошлое и результаты упорной самодисциплины. Его блестящие черные глаза переходили с лица на лицо, оценивая обладателя каждого из них. Эти глаза были похожи на глаза Теодосии, но с гипнотической, змеиной силой, которая притягивала или отталкивала, смотря по желанию.

Пестрая толпа, окружавшая его, была известна как «Малая Группа» или «Мирмиденяне», а Тео шутливо называла их еще «Десятый Легион». Здесь было много разных людей – боссы и задиры из Общества Сент Таммани: Мэтью Дэвис, Ван Несс; братья Свартвоут; несколько художников и других новичков; и всякие темные личности: беглые рабы, портовые воры, проститутки. Последние, разумеется, не имели никакого официального статуса в «Малой Группе», но бывали полезны для нее, а Аарон никогда особенно не увлекался этическими нормами. Кем бы ни был любой из этой толпы – все они были объединены одним – беспрекословным подчинением полковнику Бэрру.

Противники Бэрра отзывались о нем, как о спруте, запустившем скользкие щупальца во все сферы преступного мира и использующем чернильное озеро лжи и разглагольствований для того, чтобы сбивать с толку честных граждан.

Его друзья совершенно искренне превозносили его до небес как своего кумира: блистательного, деятельного и в высшей степени привлекательного для них.

Аарона это очень забавляло. Он хорошо знал самого себя. Он был человеком с головой, незлым, но совершенно беспринципным, и обладал потрясающими способностями управлять людьми и событиями, как ему было угодно.

И сама игра волновала его не меньше, чем конечная цель. На этот раз цель была такова, что стоило потрудиться. В прошлом месяце он смог одержать победу, когда, казалось, все было безнадежно потеряно, склонив на сторону республиканцев столь значимый штат, как Нью-Йорк. И теперь республиканцы удальски задирали нос перед федералистами, а те взывали к небесам, крича о его подлой нечестной игре.

Но сейчас, однако, намечалась схватка посильнее. Он и мистер Джефферсон выдвигали свои кандидатуры на пост президента, кто-нибудь из них должен был победить. Хитроумный и коварный мистер Гамильтон на этот раз попал впросак, и федеральная партия увязла в трясине раздоров и фракций. Так пусть себе барахтаются с Божьей помощью! Они ни за что не смогут вовремя объединиться и выставить хоть мало-мальски стоящую кандидатуру.

Сказать по правде, большая часть республиканцев была, похоже, уверена, что президентом станет Джефферсон, а Аарон удовлетворится скромной должностью вице-президента. Но делами куда лучше управлять кружным путем – ой, куда лучше!

Этот долговязый дурень Джефферсон уже четыре года был вице-президентом. Он мог бы отлично и дальше продолжать играть эту роль. Обычно он проводил кучу времени в Монтичелло, просиживал штаны и философствовал или занимался изобретением новых механизмов, или, что было еще хуже, кормил своих ручных птиц.

«Что за черт! – думал Аарон, слушая очередную витиеватую байку Мэтью Дэвиса, и фыркнул в душе, хотя на его учтивом внимательном лице ничего такого не отразилось. – Джон Адам достаточно напортачил на своем посту и слишком глуп, чтобы понять: людям не нравятся его роялистские склонности. Не то время, чтобы избирать нового мечтателя. Стране нужны деятельные люди, лидеры. И у нее будет такой лидер!»

Стоило смолкнуть монотонному гудению Дэвиса, как Аарон звонко засмеялся.

– О да, очень забавно, мой дорогой Дэвис. Но как же иначе, я всегда говорил, что у вас самый острый ум.

Дэвис расцвел, поправил воротник пальто, смахнул со штанины невидимое пятнышко грязи и с видом победителя оглядел товарищей. Это было сборище истуканов, которые никогда не могли оценить тонкостей его рассказа так, как их всегда оценивал полковник Бэрр.

Только что вошедший человек, одетый в мешковину и с недельной щетиной вокруг лисьего рта, прокладывал себе дорогу к столику Аарона. Аарон ласково приветствовал его:

– Рад видеть тебя, Гарсон. Очень рад тебя видеть. Я три дня поджидаю тебя.

Он кивнул хозяину, который кинулся на зов, вытирая руки о грязный передник.

– Бром, кружку пива для мистера Гарсона, и ваш прекрасный бифштекс, и еще паштет из устриц. Он только что вернулся от Каролингов и, должно быть, жаждет вкусить христианской пищи.

Гарсон расхохотался:

– Полковник прав, как всегда. Хоть у них неплохо кормят, а только мне эта пища не по вкусу. Ничего, кроме солонины и кукурузных лепешек. Мой желудок просто взбунтовался. Так что я держался поближе к тавернам и хижинам переселенцев, как вы и приказали.

Аарон кивнул. Том Гарсон был одним из самых активных агентов: англичанин, он приехал в девяносто пятом году с захудалой театральной труппой и осел в Филадельфии, где Аарон и подобрал его. Благодаря актерским навыкам, Гарсону не было цены, так же, как и благодаря его принципиальности выходца из низов.

Аарон нагнулся вперед.

– На этот раз ты выдавал себя за розничного торговца, ведь так?

– Да, именно. Ну и приятное же это занятие! Я постарался набить мой короб всякими безделушками для женщин, и мне часто выпадал прекрасный случай укрепить кружево на соблазнительной белой груди или даже пару раз – подвязку на розовом бедре. – Он причмокнул губами, а Аарон рассмеялся.

– Я готов поверить, что больше всего ты занимался как раз кружевами и подвязками, а как насчет мужчин? Какое настроение у людей? Они будут голосовать за нужную партию? Они будут голосовать за Аарона Бэрра?

Гарсон выпил пиво, проглотил кусок пышущего жаром пирога, стер ладонью капли соуса с губ и отодвинулся от стола. Аарон терпеливо ждал.

– Республиканцы там мало чего добились, – сказал он наконец, – но о вас мало слышали на Юге.

– И Тимоти Грин писал мне то же самое, – сухо ответил Аарон. – Мы должны исправить ситуацию. Продолжай.

– Южная Каролина будет трудным орешком. Их решение вызовет слухи. Несколько семей держат все в руках: Миддлетоны, Ритледжи, Элстоны. В первую очередь Элстоны: у них огромные плантации вверх по реке Вэккэмоу. Добейтесь их расположения, и, держу пари, вы покорите весь штат. Мелкая сошка пойдет за их лидером.

– Значит, Элстоны. Хорошо. – Аарон расплылся в улыбке.

– Ты хорошо потрудился, Гарсон. Твои сведения подтвердили то, что мне уже было известно. Так получилось, что молодой Джозеф Элстон сейчас в Нью-Йорке, и… – он помолчал долю секунды и вкрадчиво продолжал: – И придет сегодня ко мне на обед.

Гарсон уставился на него. Пиво ударило ему в голову, притупив обычную сообразительность. Наконец слова полковника дошли до него, и, заржав, он ударил рукой по столу так, что кружки зазвенели.

– Ей-богу, ну вы и хитры, только посмотрите! Я же понимаю, что вы затеяли. Молодой Элстон за обеденным столом, а рядом красавица Теодосия, и своими серыми глазами сбивает его с толку. Бьюсь об заклад, она воспользуется своими глазками для «добрых целей» и без отцовских наставлений.

– Сэр! – Аарон вскочил на ноги.

– Вы забываетесь! – Его голос, чуть громче обычного, все же прорезал харчевню как удар грома.

Мужчины сели с ропотом. Гарсон весь сжался, его темная кожа залоснилась.

– Я не хотел вас оскорбить, полковник, – пробормотал он. – Я извиняюсь. Это все алкоголь.

У Аарона вздувались ноздри, но взгляд был уже не таким жестким.

– Я принимаю твои извинения, – сказал он.

– Но запомни, – он обвел компанию пронизывающим взглядом, – ни один человек не сможет трепать имя моей дочери без того, чтобы я с ним не расправился. А я никогда не расстаюсь с пистолетом.

Все молчали. Аарон расслабился.

– Ну, господа, – закричал он добродушно, – еще одну кружку по кругу. Бром Мартлинг, проследи за этим, ладно? Мне пора идти. Я желаю вам хорошего дня.

Когда тяжелая дверь захлопнулась за его спиной, Гарсон пробормотал:

– Откуда же я знал, что он так обидится?

– Это единственная вещь, из-за которой он может обидеться, – поспешил ответить молодой Ван Несс. – Обычно он кроток, как ангел.

– Он просто с ума сходит из-за этой девчонки, – продолжал Гарсон, по-прежнему страдая. – Вряд ли это нормально.

– Да нет, он вполне нормальный, – зафыркал Мэтью Дэвис.

– Он великий охотник до женщин. Десять к одному, что он пошел к той голубоглазой зазнобе, которая живет на Южной улице. Вот уж счастливчик – у нее самые хорошенькие ножки, какие я когда-либо видел. Хотя нет, я помню как-то, когда я был в Олбэни, иду я, значит, по Страйт-стрит, а дверь одного дома открылась, и я говорю себе… – И он запел одну из своих бесконечных историй, но, поскольку полковник ушел, некому было слушать его.

Аарон, однако, не пошел на Южную улицу и даже не собирался. Крошка Салли с ее голубиной податливостью и преданными как у спаниеля глазами была нужна ему изредка для удовлетворения физической потребности. Публичный дом оскорблял его утонченность, а времени на продолжительные и изощренные ухаживания, которых требовали светские дамы, у него не было. Салли просто подвернулась под руку. Недорого и приятно, как чашка чая, но в такой же мере невозбуждающе.

Этим утром голова Аарона была занята более интересными вещами. Он направил Селима вверх по Бродвею. Лошадиные подковы стучали по булыжникам, разбрызгивая вонючую жидкую грязь; лающих собак, сцепившихся в драке, и кучи мусора, в которых, радостно повизгивая, гнездились крысы, лошадь осторожно обходила стороной. Услышав звуки музыкального рожка, Аарон направил Селима к обочине, чтобы дать проехать почтовой карете из Бостона. Он был рад увидеть эту громыхающую колымагу: она везла письма и газеты из Новой Англии – дополнительные сведения о политической ситуации. Он повернул на запад, на Чамберз-стрит, затем на север, по Гринвич Роуд; булыжники остались позади, и можно было пустить Селима легким галопом. Проехав две мили, он был у Гринвич Виллидж, миновал несколько деревянных домиков, не замечая их, и с облегчением въехал в железные ворота Ричмонд-Хилла.

На стук копыт выбежал конюх. Аарон механически сунул ему поводья, высматривая поверх его головы, нет ли где маленькой фигурки, которая обычно, как на крыльях, сбегала по лестнице, чтобы приветствовать его?

– Дик, мисс Бэрр ушла?

Человек невнятно забубнил, что его ждет обед, но он не может уйти, пока не вернется Минерва и он хорошенько не вычистит ее.

– Сэр, она уехала в восемь на серой кобыле, а вчера ее не было весь день, и позавчера тоже…

– Спасибо, я буду знать. – Тихий голос Аарона ударил его, как пощечина. Конюх открыл было рот, опять закрыл его и, нахмурившись, увел коня.

Аарон задумчиво поднимался по белым ступеням. Так, значит, дитя что-то задумало, кто знает, в конце концов… До него доходили слухи: кто-то видел, как она разговаривала с каким-то юнцом в Джонс Вуде. Тогда он прогнал от себя опасения. Да и сейчас это казалось ему неправдоподобным. В любом случае, он не слишком беспокоился. Она была не из этих легкомысленных маленьких ветрениц. В то же время все это было странно, а ведь Аарона трудно было удивить. Например, в шахматах, в которые он мастерски играл, ему было легко предугадать план игры противника на два, три, четыре и более ходов вперед. Но Тео не была противником. Она была плоть от плоти и безмерно дорогое отражение его самого.

Нахмурив брови, он спустился из обитой белыми панелями и увешанной картинами передней в библиотеку, и ему стало легче от трепещущего чувственного удовольствия, которое дарила ему эта комната. В нем мирно уживались стоик и сластолюбец. Он был совершенно равнодушен к обстановке. Наверху, в своей комнате, он спал на походной койке, и, кроме стола, стула и комода, там не было другой мебели.

Но библиотека была его сокровищем. Он своими руками пристроил ее к дому в 1791 году, когда приобрел право поселиться в этом особняке, где раньше жили Джон Адамс и генерал Вашингтон. Это была просторная комната с длинными окнами, выходившими на юг и на запад. Вдоль стен, на стеллажах высотой с человеческий рост стояли книги, привезенные из типографий Англии и Франции. Нежно-кремовые пергаментные переплеты перемежались с морщинистыми коричневыми переплетами из телячьей кожи. Запах типографской краски и старой кожи пропитал комнату, как ладан.

На полированном дубовом полу лежал шерстяной ковер теплого красного цвета. Его украшали вытканные королевские лилии. Будучи горячим франкофилом, Аарон перехватил его однажды на аукционе и часто забавлялся тем, какой ужас вызывали у некоторых его друзей роялистские символы. Его убеждения были достаточно республиканскими, с республиканцами были связаны его интересы, но фанатиком он не был, а прекрасный ковер оставался прекрасным ковром.

Там были два библиотечных стола, несколько стульев со спинками в виде лиры и диван, обитый темно-малиновым атласом из фешенебельной мастерской Дункана Файфа. Возле двери стоял изящный маленький бар на колесиках, в нем были коробочки с чаем и бутылки с ликером, предназначенные для гостей.

У северной стены располагался огромный камин. Его деревянная облицовка была украшена традиционным резным орнаментом «яйцо и дротик». На нем стояли две вазы севрского фарфора. А над ним висел портрет Теодосии в четырнадцать лет. Его нарисовал Джилберт Стюарт, и Аарон был не доволен тем, что получилось. Прелесть ее ямочек и милая серьезность ее лица были схвачены верно, но художник совершенно не передал ее живости и порывистости.

– Что за юную жеманницу вы из нее сделали, – сказал ему Аарон, и ранимое самолюбие автора было так оскорблено этим, что они больше не поддерживали друг с другом отношений.

Однако Аарон решил оставить портрет до поры до времени, когда юный Вандерлин нарисует другой, получше. И теперь он посмотрел на него задумчиво, сел за свой письменный стол, достал пачку писем и вынул перьевую ручку.

Через несколько минут послышался робкий стук в дверь и громкий голос Натали:

– Папа Бэрр, можно вас на минутку, – сказала она с акцентом.

Он поднялся с привычной учтивостью, положив ручку в футляр из красного стекла. Натали, нервно ломая пальцы, проскользнула в комнату. Он усадил ее и сел сам.

– Что случилось, Натали? Ты чем-то обеспокоена?

Он ласково улыбался девушке, думая о том, какая жалость, что она не хорошенькая, хотя в пей несомненно был шарм: вздернутый нос, поджатый крошечный рот и легкие, непослушные волосы, которые она умудрялась уложить в элегантную прическу. Недаром она была француженкой.

– Это… это насчет Тео, – сказала она запинаясь. Он прикрыл веки, но теплая улыбка осталась неизменной.

– Да? Хорошо, а что насчет Тео? Говори, дитя мое, ты сейчас похожа на испуганную куропатку. Рассказывай.

Натали сглотнула и выпалила на одном дыхании:

– Сегодня утром она сказала, что пойдет на свидание с красивым молодым человеком, но она даже не знала точно, как его зовут. Я ушам своим неповерила. Я, конечно, пыталась остановить ее, но она не послушалась. Она убежала от меня, смеясь как безумная. И я… я подумала, что должна сказать вам об этом.

Аарон кивнул, его глаза выражали полное сочувствие.

– Ты сделала совершенно правильно, моя дорогая. – Он с трудом сдерживал смех, видя серьезное лицо Натали.

Снаружи раздался какой-то шум. Они оба обернулись к окну. Послышалось ржание Минервы, а затем чистый голос Тео:

– А папа уже дома?

Натали поспешно поднялась.

– Вы не браните ее сегодня. Это ее день, ее праздник.

– Я не буду бранить ее… слишком сильно, – пообещал Аарон. Смех растягивал его губы в улыбку. Натали, вспыхнув, убежала.

Он спокойно ждал, слушая приближающиеся легкие шаги Тео. Она ворвалась в библиотеку, зацепившись за что-то подолом юбки.

– О, извини, я каталась верхом, а теперь пришла поздороваться с тобой. И спасибо, папа, за прелестный подарок. – Она обвила руками его шею и прижалась к его лицу теплой юной щекой.

– Я очень рад, что тебе понравилось, дитя мое.

Он приподнял за подбородок ее лицо. Ее глаза, сверкающие и ясные, встретили его взгляд с любящей искренностью.

– Ты довольна прогулкой? – спросил он внешне спокойно, но со значительными нотками в голосе. Маленькие белые зубки Тео прикусили нижнюю губу. Она виновато опустила ресницы. Он прекрасно знал все эти штучки, они его ничуть не удивляли. Раньше или позже, но, так или иначе, он все узнает.

– И да, и нет, – ответила она, подбирая слова, – ты видишь, такой день…

– Нет нужды говорить мне, – вмешался он, улыбаясь, – ты знаешь, я полностью доверяю тебе.

Он ласково дотронулся до ее золотисто-каштановых волос и пристально посмотрел на нее. Интуиция никогда не подводила его в том, что касалось Тео.

«Похоже, она действительно встречалась с этим мальчишкой», – думал он.

– Скажи мне, Тео, ты хочешь снова поехать туда?

Тон его голоса был небрежен, но он пристально смотрел на нее, пытаясь уловить хоть малейший намек на скрытность. Но ничего не было. Она только выглядела бледней, чем обычно. Потом она встряхнула головой и сказала:

– Нет, я не поеду туда больше. Мне этот пейзаж не очень нравится.

– А… – удовлетворенно произнес Аарон. Он протянул руку к серебряной табакерке, легким щелчком открыл ее и, взяв щепотку табака, с наслаждением вдохнул его.

– А сейчас беги, мисс Присей. – В последнее время он редко называл ее этим детским прозвищем, и она улыбнулась в ответ.

– Я позволю тебе сегодня пропустить занятия, – продолжил Аарон. – Иди и готовься к приходу гостей. Ты должна прекрасно выглядеть. Будет избранное общество, способное сделать тебе честь.

Когда она ушла, он спокойно сел за стол и задумался. Он расценивал маленькую любовную историю Тео как мимолетный флирт, уже окончившийся и оставивший ее такой же наивной и чистой, какой она была до этого. Не было нужды читать ей мораль и заставлять делать выводы из случившегося. Эта глава была закончена, и можно было поставить точку.

Дальше будет сложнее, думал Аарон. Когда появятся противные болваны с овечьими глазами и сладкими речами и станут завлекать Тео в свои сети. И кому, как не Аарону, знать, что девочки так неразборчивы в ожидании огромных страстей. И, как правило, выбирают совсем не то, что нужно. Он должен защитить ее от этого. Аарон встал и зашагал по комнате. Уже многие ее сверстницы были замужем. И Тео тоже созрела для этого. Вокруг нее уже жужжали поклонники, но все они были так ничтожны. Он не думал о них серьезно. У Тео должен быть достойный муж, и этого мужа он выберет сам.

Аарон внезапно повернулся и решительно подошел к высокому комоду из красного дерева и, достав из кармана маленький медный ключик, открыл выдвижной ящик. Взяв из него большой конверт, помеченный буквой «Э», он положил его на письменный стол. Внутри было несколько писем и лист бумаги, исписанный его собственным аккуратным почерком. Заглавие гласило: «Джозеф Элстон», а дальше шли сделанные Аароном заметки:

«Родился в Чарлстоне 10 ноября 1779 года. Один год (1795) воспитывался в Принстоне. Особыми способностями не отличался. Имеет три плантации и два имения. Чистый доход с владений – 40 тысяч ежегодно. На вид самонадеян, властен, но легко руководит действием. Здоров. Спиртными напитками увлекается в разумных пределах».

Аарон еще раз очень медленно перечитал написанное. Выражение его лица было непроницаемым.

IV

К четырем часам стали прибывать гости. Топот лошадей, скрип колес кабриолетов, визг тормозов тяжелых карет доносился до Теодосии через открытое окно. Она слушала звуки радостной суматохи и праздничного возбуждения, мечтая как можно скорее стать его частью. Адонис, самый модный парикмахер, специально вызванный для Тео, держал щипцы около своей черной щеки, проверяя их температуру, и эта его осторожность раздражала Тео.

– Торопись, Адонис, – умоляла она, – люди уже прибывают.

Старый негр бросил презрительный взгляд в направлении окна.

– Это республиканский сброд, мадемуазель, – вовсе не обязательно спешить. Что они знают об этикете? – Он пыхтел, крутился волчком и искусно стриг волосы Тео. – Выскочки! Жозефина Богарне, которая сейчас властвует над Францией. Я видел ее много раз на Мартинике. Выглядит не лучше, чем проститутка.

Тео захихикала, а он завращал своими умными с желтоватым оттенком глазами.

– Простите, мадемуазель, но это правда. Они позволяют этому корсиканскому разбойнику править ими вместе с Жозефиной. – Он выронил гребень.

Руки его затряслись, розоватые ладони покрылись испариной.

– Они даже говорят, что Бонапарт станет королем! Когда-нибудь, мадемуазель, эти дураки спасуют, и Бурбоны возвратятся. Я уверен, Бурбоны будут на троне, принадлежащем им по праву.

Его глаза увлажнились, и он забормотал что-то про себя. Тео вздохнула. Он был снова далек в мыслях, бедный старик. Ничего не оставалось делать, как терпеливо ждать, когда он поднимет, наконец, свой гребень.

Адонис был лучшим парикмахером в городе, все знали его историю и мирились с его манией. Он родился на Мартинике свободным негром, страстно верным своему королю. Людовик XVI и Бог сливались для него в единое целое. Когда началась революция, он успел бежать с острова вместе с друзьями. Прибыв в Нью-Йорк, он принял обет, что не покроет свою седую голову до тех пор, пока Бурбоны не вернутся к власти.

Тео, потеряв надежду, что ее прическа когда-нибудь будет закончена, решила оторвать Адониса от его мыслей.

– Граф Жером де Жольет приедет сегодня, – лукаво сказала она.

Адонис тут же взялся за дело. Он поднял свой гребень и слегка улыбнулся.

– Я сделаю вас неотразимой для него.

Он укладывал ее локоны, ловко вставил маленькое белое страусиное перо и закрепил его с веточкой розовых бутонов.

– У мадемуазель красивый, классический нос; я сделал так, чтобы это было более заметно. И у нее прекрасные глаза; ей не следует опускать волосы слишком низко на лоб, кроме двух небольших локонов, именно так, как я и сделал. К тому же они уравновешивают подбородок. Теперь никто не заметит…

– Да, Адонис, вы сделали из меня шедевр. Спасибо, но я должна подготовиться. Я вижу, что уже подъезжает экипаж Гамильтонов, а это значит, что уже поздно. Пегги расплатится с вами.

Она вытолкала старика за дверь и позвала горничную. Та стала затягивать ее нежное, юное тело в корсет, сделанный из стали и кожи. Тео ненавидела его и старалась надевать как можно реже, независимо от моды. Поверх корсета была надета короткая муслиновая нижняя юбка, затем белые, шелковые чулки со стрелками и крошечные желтые атласные туфли на лайковой подошве.

Туфли не делали ее высокой, но в парижском платье она казалась выше, так как оно было скроено очень просто, в соответствии с последней модой: длинные, ниспадающие складки белого индийского муслина, перехваченные высоко под грудью вышитым поясом, позолоченный узор которого, в виде виноградной лозы, повторялся и на кромке платья.

И, конечно, ожерелье, сверкающее на ее белой коже как капли дождя.

Когда она посмотрелась в зеркало, то увидела, что она прекрасна. Ее сердце было переполнено приятным ощущением могущества. Это был ее вечер, ее день. Вызывать всеобщее восхищение и принимать поздравления, ощущая на себе нежно одобряющую улыбку Аарона, что могло быть более радостным в жизни?

Она остановилась в нерешительности, прежде чем войти в длинную гостиную, уже наполненную людьми. Несмотря на яркий солнечный свет снаружи, шторы были задернуты, все сто тонких свечей зажжены. Они сияли в хрустальных подвесках как лес мерцающих желтых огней.

При ее появлении шум разговора утих, и все головы повернулись в ее сторону. Аарон, безупречный в своем сизо-сером атласном костюме и белом галстуке, отделился от группы людей и бросился к ней.

– Вот, наконец-то, и королева Теодосия! Я думаю, сегодня мы можем позволить ей королевскую привилегию опаздывать.

Он улыбался ей с нескрываемой гордостью, несмотря на свое деликатное замечание. Аарон не выносил опозданий, особенно если приличия требовали, чтобы хозяйка была готова задолго до прибытия гостей. Когда он вел ее через гостиную к камину, Тео было приятно, что ее так легко простили.

Миссис Александра Гамильтон подошла первой, ступая легко, как девочка, несмотря на то, что имела восьмерых детей. Она поцеловала Тео в обе щеки, поздравив с днем рождения. Ее высокая дочь Анжелика следовала за ней степенно, ее маленькое меланхоличное лицо уже было омрачено той болезнью, которая позже заявит о своих правах. Затем сам генерал Гамильтон низко склонился к руке Тео.

Тео весело улыбалась на его комплименты, маскируя свою нелюбовь и страх, которые он всегда внушал ей. Она знала, что для этого не было причин. Он и Аарон были политическими противниками, и у них было несколько публичных стычек, но это было свойственно многим людям, которых она сердечно любила. Кроме того, Аарон и Гамильтон были достаточно дружны между собой и называли друг друга по именам. К тому же, они сильно походили друг на друга: оба были невысокими мужчинами, утонченными и изысканными в одежде, оба – галантными кавалерами с дамами. В этот вечер генерал Гамильтон был особенно великолепен в своем костюме из фиолетовой парчи, его волосы песочного цвета были припудрены в манере федералистов.

– Какая на тебе прелестная безделушка, Тео, – сказал он, обнажая свои белые зубы. – Она почти соперничает с блеском твоих глаз.

– Отец подарил мне ее сегодня утром…

– Ах! Твой отец никогда не скупился щедро украшать красоту. – Он говорил спокойно, но она заметила, как загорелись его глаза.

Еще одно очко не в пользу Бэрра, подумал он, отворачиваясь. Безрассудная расточительность, соединенная с крючкотворством. Очень похоже, что за эти великолепные драгоценности заплатили деньгами, полученными обманным путем у фиктивной водной компании Бэрра. Если за них вообще заплатили. Увертливый негодяй! Он должен быть остановлен любой ценой, прежде чем уничтожит страну своим грабежом и интригами. Бог не позволит, чтобы у него появилась возможность сделаться президентом. Джефферсон был достаточно плох – но Бэрр был бы чудовищен.

Он устроился в углу и изучал собравшееся общество. Полгорода было здесь. Ливингстоны, Свартвоуты, Моррисы и Сэдвики, Бартоу и Прево, родственники последней миссис Бэрр. Была маленькая, хорошенькая Кэти Браун, разговаривающая с протеже Бэрра, молодым Вандерлином, а также горстка молодых щеголей вокруг нее.

Честно говоря, он не возражал бы против этих гостей, которые представляли достаточно естественный выбор, но почему Бэрр должен всегда окружать себя французами? Он свирепо посмотрел на графа де Жольета, который был нарумянен и в кружевах, как женщина. И почему сюда включены братья Дюпон де Немур со своими женами? Едва ли они занимают какое-нибудь положение и почти не говорят по-английски.

Гамильтону не нравились иностранцы, и он сердито потягивал пунш в ожидании скучного вечера.

Виктор и Элетер Ирене Дюпон не чувствовали неприязни этого великого человека. Они были привлекательными молодыми людьми, высокого для французов роста и восторгались всем, что происходило в этой новой стране. Еще этим утром, во время охоты на бекаса у Ирене появилась блестящая мысль, и он нетерпеливо ожидал возможности обратиться за советом по этому поводу к полковнику Бэрру. Так как федералисты отступали, Бэрр и Джефферсон, очевидно, выигрывали. Или к генералу Гамильтону, проницательный французский ум подсказывал ему, что все же следует быть осторожным, чтобы не обидеть теряющих силу монархов – известно, что они время от времени возвращаются.

Большая позолоченная чаша для пунша, которую переносил от одной группы к другой черный Алексис, быстро перемещалась по кругу. В ней была приготовленная по особому рецепту Ричмонд-Хилла охлажденная смесь домашнего бренди из персиков с шампанским – новомодное изобретение, которое смущало некоторых пожилых гостей, убежденных в том, что охлажденная жидкость не может быть полезной.

Произносили тост за тостом за счастье Теодосии, и она благодарила с глубокими реверансами и смехом Глаза гостей блестели, щеки разгорались, но Алексис все еще не объявлял о том, что обед ждет.

Удивляясь, Тео делала знаки своему отцу, но он отрицательно качал головой и смотрел в сторону двери. Значит, они кого-то ждали. Кого? Она лениво поразмышляла, махнула на это рукой и продолжала разговаривать с окружившими ее молодыми людьми.

Было больше шести часов, когда Алексис открыл с церемонной величавостью дверь в гостиную.

– Мистер Джозеф Элстон, – доложил он.

Все обернулись на неуклюже вошедшего, мрачного молодого человека. Тео смотрела вместе со всеми. Он должен быть очень влиятельным джентльменом, иначе отец никогда не заставил бы столь изысканное общество ожидать его.

Слышала ли она когда-нибудь о Джозефе Элстоне? Что-то связанное с Южной Каролиной, думала она. Значит, политик. У него был напыщенный вид, и он выглядел высокомерным и лишенным чувства юмора Он был среднего роста и весьма упитанным, что никак не мог скрыть его яркий, цвета сливы костюм, казавшийся набитым до такой степени, что готов был лопнуть вдоль широкой спины. У него были черные волосы, коротко подстриженные под Брута. Тео сразу же представила себе бюст императора Тиберия который однажды видела в одной гостиной в Филадельфии: такая же толстая шея, низкий лоб и полный, презрительный рот.

Элстон надменно рассматривал собравшихся, в то время как Аарон приветствовал его с подчеркнутой сердечностью и потом подвел к Теодосии.

– Мистер Элстон, могу я представить вас моей дочери, мисс Бэрр?

Теодосия изобразила реверанс, а молодой человек поклонился.

– Приятно познакомиться, мадам, – произнес он протяжно с томной неразборчивостью в согласных, которая, насколько ей было известно, была характерна для жителей южных штатов.

– Добро пожаловать в Ричмонд-Хилл, – пролепетала она, весело улыбаясь ему принятой в таких случаях улыбкой, и отвернулась к группе гостей, стоявших за ее спиной, сгорая от нетерпения присоединиться к их разговору.

– Тео… – Это был голос Аарона, и, тонко чувствуя его малейшие интонации, она поняла по одному этому слову, что он был недоволен ею. – Мистер Элстон совсем недавно приехал в Нью-Йорк. Если бы ты рассказала ему о том, что происходит в городе в это время года, о балах и о театре, это бы его развлекло. Он будет ухаживать за тобой во время обеда.

Она широко открыла глаза. Это расстраивало все ее планы. Было условлено, что сегодня вечером ее, как хозяйку и почетную гостью одновременно, должны сопровождать приглашенные мужчины самого высокого ранга: генерал Гамильтон, мистер Ливингстон или, возможно, граф. Но она была слишком хорошо обучена, чтобы показать свое удивление, и ее рука покорно скользнула под руку молчаливого молодого человека.

– В самом деле, сэр, вам нравится наш город? Вы приехали из Каролины? Такое долгое путешествие – вы, должно быть, утомились.

Она рассматривала его с бесцеремонным интересом. Он казался чрезвычайно скучным джентльменом, но ее отец никогда не ошибался, и, если он пожелал оказать мистеру Элстону необычный почет, у него должна быть очень основательная причина.

Аарон предложил свою руку миссис Джэй, и все они двинулись в столовую.

Невероятных размеров стол легко вместил тридцать человек.

Он весь был заставлен блюдами: черепаший суп, вареные омары, доставленные на сторожевом корабле из Массачусетса, три больших пирога с устрицами, по обеим сторонам которых расположились внушительных размеров мясные туши, одна говяжья, другая баранья. Между ними рассыпались пунктиром, подобно мелким островам архипелага, фаршированные фазаны и утки. Также были овощи: вареный лук, крохотные свежие свеклы и поджаренный картофель.

Гостей обслуживал Алексис и целое войско официантов. Поскольку это был официальный обед, у каждого была отдельная вилка, но большая часть общества презирала эту французскую утонченность и искусно пользовалась ножом, чтобы положить себе что-нибудь на тарелку.

Тео вела беседу с мистером Элстоном, используя всю свою тактичность, чтобы втянуть его в разговор, как требовал взгляд ее отца. Это было нелегко. Его ответы были медленными и скучными, поэтому ее острый ум, прежде чем он заканчивал фразу, опережал его на ярды.

Ирене Дюпон сидел слева от нее, и время от времени она поворачивалась к нему с благодарностью, наслаждаясь как изяществом его блестящего французского, так и собственным знанием этого языка.

Собравшееся за столом общество было двуязычным, и разговор, начатый Натали и графом де Жольетом в центре стола, постепенно превратился в беседу на французском. Все они оживленно болтали до тех пор, пока Тео не заметила неодобрительного взгляда своего отца. Она вздрогнула, осознав, что мистер Элстон сидел рядом с ней в глубоком молчании, потягивая красное вино в мрачном раздражении.

– Вероятно, вы не говорите по-французски, – нерешительно сказала она.

Элстон вытер рот.

– Нет, мадам. Там, откуда мы, нам не нравится иностранная болтовня.

«Боже милосердный! – думала Тео. – Какой невоспитанный человек. Представьте себе образованного мужчину, который не говорил бы немного по-французски».

Ирене Дюпон с интересом наблюдал за этим маленьким затруднением. Потом он заговорил, снимая общее замешательство.

– Со мной произошел смешной, как вы говорите, случай сегодня утром. Я охотился на бекаса с Тусаром у реки; мы израсходовали весь наш порох, не убили ни одной птицы. Но нам стыдно идти домой ни с чем. Софи будет смеяться над нами. – Он поклонился своей улыбающейся жене.

– Поэтому мы нашли маленький магазин и купили еще пороху. Мы видим каких-то птиц, мы целимся, мы стреляем, – он выдержал драматическую паузу, – и оба наших ружья взрываются одновременно. Грохот! Трах! Бум! Вот так. Все на маленькие куски!

– Ну, сэр! – воскликнула миссис Джей, наклонившись вперед. – Я не вижу в этом ничего смешного. Разве вы не поранили себе руки?

Дюпон встряхнул обеими руками.

– Нет, мы быстро бросили ружья. У меня есть идея. Я очень восхищаюсь вашей замечательной страной, одно лишь плохо. Вы делаете плохой порох. Поэтому я сказал себе, что кто-то должен делать хороший порох, и почему бы не мы? Папа, Виктор и я. Мы откроем где-нибудь завод, чтобы его делать.

Он посмотрел вокруг, ожидая одобрения, и Аарон искренне сказал:

– Блестящая идея, сэр. Давайте выпьем за Дюпонов и их пороховой завод.

Бокалы были вежливо поднесены к губам, и общий разговор возобновился вновь.

Обед продолжался долго. Потом принесли сладкое, фрукты и сыры, полдюжины пудингов и огромный серебряный поднос с быстро тающим ванильным мороженым.

По другую сторону от Элстона сидела маленькая Кэти Браун, чьи соблазнительные ямочки на щеках обычно разрушали мужественные сердца. В отчаянии, Тео тайно подавала ей знаки, чтобы она помогла развлечь тяжелого молодого человека, который сидел между ними, но в ответ Кэти лишь выразительно вращала глазами и пожимала плечами. У нее не было времени на неуклюжего человека, который отвечал скучным взглядом на ее самые остроумные реплики.

– Невозможный, – изрекла Кэти, обращаясь к Тео, которая была полностью согласна с ней. Но Аарон все же не спускал с нее глаз, следя и повелевая. И она удвоила свои усилия, решив отказаться от утонченности.

– Мы вам не нравимся, мистер Элстон? – спросила она мелодично. – Вы ни разу не улыбнулись с тех пор, как сели за стол. Плохо приготовлена еда, или общество вам не по вкусу?

Элстон поднял взгляд от тарелки, и она заметила удивление на его тяжелом лице.

– Почему, еда хорошая, мадам, – сказал он медленно, – и общество довольно приятное. Я не улыбаюсь, если не вижу ничего достойного улыбки, а это случается не часто.

Конечно, подумала Тео.

– А в Южной Каролине… – настаивала она.

– Когда вы в обществе молодых леди, разве вы не говорите приятных любезностей и не шутите немного? Или юные леди в вашей стране намного очаровательнее бедняжек из Нью-Йорка? – Она лукаво посмотрела на него сквозь ресницы, мало заботясь о том, посчитает ли он ее развязной.

К ее разочарованию, он отодвинул свою тарелку и задумался над ее вопросом так серьезно, будто она задала ему теорему Эвклида.

– Что ж, молодые леди Южной Каролины очень хороши, на самом деле очень хороши. Возможно, в них немного больше благовоспитанной бледности и нежности, чем в здешних, но здешние тоже кажутся любезными и приятными. – Его выпуклые глаза изучали ее вспыхнувшее лицо с первым замеченным ею проблеском интереса.

– В самом деле, мисс Бэрр, – продолжал он серьезно. – Я нахожу, что ваша внешность не хуже некоторых наших царствующих красоток. Не сомневайтесь в этом.

– О, большое спасибо вам, мистер Элстон! – Ее голос дрожал, и она не решалась взглянуть на Кэти, которая тряслась от подавляемого с трудом хихиканья.

К счастью, пришло время убирать со стола. Слуги сменили скатерть и тарелки с фруктами и орехами, прежде чем поставить рядом с каждым джентльменом чистый бокал для вина.

Тео встала, и вместе с ней поднялись остальные леди. С вежливым шепотом, шелестя надушенными шелками, они покинули гостиную, в то время как мужчины придвинулись ближе к хозяину и приготовились к серьезному занятию – провозглашению послеобеденных тостов.

Алексис внес поднос с гаванскими сигарами и нюхательным табаком. Джозеф Элстон взял сигару, понюхал ее презрительно и заменил на другую из своего кармана.

Аарон разглядывал его с интересом. Теперь он точно определил характер молодого человека. Эти состоятельные Каролинские плантаторы воспитывались как правители, имея неограниченную власть над сотнями черных душ, так же как и многих белых. Фактически, они и были повелителями, и их царственные манеры проявлялись естественно. То, что они были ограниченными и недалекими и не имели интересов вне их собственного, чутко оберегаемого общества, тоже было естественным. Но в этом особом экземпляре за бесцеремонной и раздражительной манерой поведения он уловил внутреннюю нерешительность. Мистер Элстон чувствовал себя неловко в незнакомой ему атмосфере и поэтому был настроен несколько враждебно. Умелое обращение изменит его. Кроме того, Тео уже произвела на него сильное впечатление, гораздо большее, чем она сама себе представляла. Ее живость заинтриговала Элстона, хотя он и не осознал этого. Аарон был вполне удовлетворен.

Он поднял рюмку и улыбнулся теплой улыбкой, которая всегда была рассчитана на то, чтобы убедить любого в особом к нему расположении полковника Бэрра, вот и сейчас все отреагировали, кроме одного.

– Джентльмены, я хочу предложить несколько тостов. Первый – за здоровье нашего прославленного президента, мистера Джона Адамса.

Рюмки зазвенели, и они выпили. Гамильтон посмотрел на Бэрра и криво усмехнулся. Аарон продолжал.

– За здоровье нашего следующего президента, великого и прославленного… – Он сделал паузу, и вспышка злонамеренного веселья пробежала по его лицу. Мужчины удивленно смотрели. Принимая во внимание партийную принадлежность Бэрра, имя Джефферсона было единственным, которое могло последовать.

Аарон начал снова с неторопливым удовольствием:

– За нашего следующего президента, великого и прославленного неизвестного. – Он открыто посмотрел на Гамильтона, который задыхался от гнева, думая, что Бэрр проделывает все это с обычным своим лицемерием.

Замена на «неизвестного» была принята остальными гостями как деликатный комплимент по отношению к единственному кандидату федералистов, но Гамильтон очень, хорошо понимал, что подразумевал хозяин, «великий и прославленный Аарон Бэрр». Это был вызов, конечно, утонченный, как любое из действий этого интригана, но все-таки вызов.

Аарона забавляло раздражение его оппонента. Он любил состязаться в остроумии так же сильно, как ненавидел это Гамильтон, и не осознавал его глубокой враждебности. Сам Гамильтон не мог бы объяснить той постоянной неприязни, которую он испытывал по отношению к Бэрру со времени их первого сближения, когда они были молодыми офицерами военного содружества генерала Вашингтона. Хотя его возмущало сходство их характеров и амбиций, а также контраст между его тусклым отрочеством в Западной Индиане и аристократическим происхождением Бэрра с его богатством, образованием и респектабельностью, эта нелюбовь была глубже.

Аарон, стоя, предложил еще один тост.

– А сейчас, джентльмены, я представляю вам одного из нашей компании… молодого человека с большим положением и древней родословной, образованного и знающего джентльмена, который, определенно, назначен самой судьбой для того, чтобы его имя было выгравировано на скрижалях истории нашей страны. Я представляю вам мистера Джозефа Элстона.

Так, думал Гамильтон, вставая вместе со всеми, вот куда прыгнул этот кот. И для чего Бэрр льстит этому неотесанному плантатору, который, очевидно, достоин того, чтобы его имя было выгравировано на чем-то столь же долговечном, как его рисовые поля? Его размышления на этот счет остались безрезультатными.

В промежутках между следующими тостами Аарону удалось разговорить Джозефа Элстона и очень простым способом: начав беседу о нем самом.

Молодой плантатор расслабился, попыхивая сигарой. Полковник Бэрр считал его удивительным патриотом и, кажется, обнаружил в нем глубокое понимание нужд страны. Джозеф осмелился сделать несколько замечаний и посчитал, что он проявил редкую политическую проницательность. Пораженный этим новым открытием своих способностей, он внезапно осознал, что никто иной, а именно полковник Бэрр впервые оценил в нем его истинные достоинства. Неясный свет доброжелательности поборол его привычную агрессивность. Он выпил несколько рюмок мадеры, прежде чем Аарон, который сделал лишь несколько глотков из своей рюмки, отодвинул свое кресло.

– Как насчет того, чтобы сыграть в мушку, вист или кости? Хотя мне кажется, что те из нас, кто помоложе, предпочли бы потанцевать. В любом случае, давайте присоединимся к милым, очаровательным созданиям, которые ожидают нас, я надеюсь, с нетерпением.

В гостиной дамы после обеда разделились, естественно, на две группы. В одном конце, около камина замужние женщины собрались вокруг миссис Гамильтон и увлеченно обсуждали трудности родов. Даже миссис Джей наклонила свою величественную голову и высказала мнение о том, что немного настойки опия дозволяется в подобных случаях.

– Хотя, знаете, я не одобряю неженок. Наш создатель сотворил женщину для страдания и дал нам силы, чтобы выдержать его.

Софи Дюпон издала легкий приглушенный звук.

– Это так тяжело? – прошептала она.

Леди посмотрела на ее испуганное лицо, и миссис Гамильтон быстро и мягко подбодрила ее.

– Мое милое дитя, я не поняла. Как неразумно с моей стороны так говорить. Нет, конечно, это не так тяжело.

Софи старалась улыбнуться.

– Но я не так уж молода для первого. Двадцать пять.

Леди испуганно закудахтали, все они уже нянчили детей в этом возрасте. Все же миссис Гамильтон начала давать подробные советы, поскольку, благодаря своим нескольким беременностям, она считалась знатоком. Софи слушала с уважением.

В другом конце длинной комнаты девушки щебетали, как скворцы. Они пытались сыграть на великолепном, новом пианино Тео недавно привезенную из-за границы песню. Анжелика Гамильтон и Тео пели дуэтом. Но Анжелика была не просто одаренной, а почти гениальной музыканткой, и Тео не смогла не поддержать прекрасное исполнение девушки. Поэтому они прекратили пение. Анжелика играла для себя, в то время как другие предпочли музыке более волнующие темы.

– Ну! – закричала шаловливо Кэти, – сегодня вечером я наблюдала такие интересные сцены! Натали строила глазки графу, а наша Тео решительно набросилась на мистера все-равно-как-его-звать из Каролины. Я краснела за тебя, моя кошечка, – правда.

– Я не набрасывалась на него! – кричала возмущенно Тео. – Я просто была вежливой.

Натали закивала, ее простое, маленькое лицо выражало раздражение.

– Ты не должна говорить такие глупости, Кэти. Я только мило разговаривала с графом де Жольетом, чтобы он не чувствовал себя неловко, а Тео делала то же самое с мистером Элстоном. – Она открыла свой ридикюль и, достав вышиваемый ею носовой платок, вдела в иглу длинную шелковую нитку. Руки Натали никогда не бездельничали.

Кэти встряхнула своими желтыми кудрями.

– О, конечно, я пошутила. Все же было крайне интересно наблюдать за Тео. – Она захихикала, опустив уголки рта и подражая напыщенной речи Элстона. – На самом деле, мисс Бэрр, я нахожу вашу внешность не хуже некоторых наших царствующих красоток. Что за комплимент! На твоем месте я бы дала ему пощечину.

Тео засмеялась.

– Я чуть было не сделала этого. Все же, без сомнения, очень хорошо, что мое тщеславие было остановлено.

Вдруг успокоившись, Кэти дотронулась до руки Тео.

– Ты не тщеславная. Ты такая красивая и совершенная, и у тебя так много всего.

– Так много? – повторила медленно Тео, пожимая в ответ руку Кэти. Она никогда не задумывалась и не сравнивала свое материальное благополучие с положением Кэти, которая жила над магазином на Пел-стрит с капризной бабушкой и, смеясь, признавалась, что месяцами копит деньги, чтобы купить ткань для нового платья.

Тео всегда принимала все, что ей принадлежало, как само собой разумеющееся: лошадей и слуг, изобилие на столе, это новое пианино, весь блеск роскоши, из которого состоял Ричмонд-Хилл. Точно так же сегодняшнее новое платье – оно стоило двадцать фунтов – и прекрасное ожерелье. Это были частицы той надежной, приятной жизни, частицы нежной заботы ее отца.

Но если бы она была лишена всего материального, это не имело бы для нее большого значения, думала Тео. Она и ее отец могли бы видеть друг друга чаще, если бы обходились без этих сложных жизненных атрибутов. Она представила себя и Аарона у полуразвалившейся лесной избушки. Как она готовила бы ему пищу на загадочно потрескивающем огне; окружила бы такой заботой и уютом, который не смогли дать ему все служанки, вместе взятые. Она видела себя занятой работой, счастливой и нужной ему.

Но вообразить Аарона в лесу? Чем он будет там заниматься? Невозможно представить, чтобы он носил простую суконную одежду, а тем более, чтобы рубил дрова или таскал воду. Так что ее мечты были очень далеки от реальности.

В задумчивости она неосознанно улыбнулась, и Кэти залилась смехом.

– Бьюсь об заклад, ты думаешь о Джоне Вандерлине. По крайней мере, он без ума от твоей красоты и всегда смотрит на тебя с вожделением.

– Действительно? – удивилась она. – Что-то я не замечала.

– Хм! – Кэти аж открыла рот от удивления. – Нетрудно поверить, что не замечала. Ты такая странная. Тихо! Сейчас сюда придут мужчины.

Она выпрямилась в своем кресле, скрестив ноги с притворной скромностью, и, раскрыв веер из слоновой кости, стала кокетливо им обмахиваться.

Натали поправила свою и без того аккуратную прическу и поспешно засунула вышивку в ридикюль. Нехорошо, чтобы джентльмен видел даму за домашней работой, это не совсем благопристойно и напоминает что-то ужасно буржуазное.

Анжелика Гамильтон прервала игру на пианино, развернулась на стуле, выражая всем своим видом недовольство, что ей не удалось подольше поиграть. Остальные женщины, включая даже замужних, приняли невозмутимые позы. И только Тео, вопреки всеобщему оживлению, никак не отреагировала на приближение мужчин.

Она смотрела на всех с отрешенностью и немного с завистью. Ведь все они, даже Натали, находились в состоянии приятного возбуждения, в предвкушении флирта сегодня вечером. И лишь для нее все выглядело мрачным. Всего четыре года назад Тео в приподнятом настроении входила в комнату и вся светилась от радости. Но сейчас ей было грустно, не хватало чего-то такого, что обычно ее радовало.

Она вздохнула, в глубине души желая, чтобы все поскорее разошлись по домам. И тогда она смогла бы поболтать перед сном с Аароном, который снова рассмешит ее своими острыми и едкими шуточками в адрес гостей.

Впереди мужчин шествовал квартет: два скрипача, арфист и пианист. Музыканты горячо о чем-то дискутировали, но Аарон успокоил их.

– Сегодня вечером, – объявил он, – у нас будет только кадриль и вальсы, которые мистер Барке исполнит на фортепьяно.

Все-таки эти французы порядочные идиоты, огорченно подумал Гамильтон. Без сомнения, менуэты и конто более подходили для такого толстяка, как полковник Бэрр. Смешон же он будет, когда начнет выплясывать кадриль. Ну, черт с этими республиканцами. Он пересек комнату и уселся рядом с женой.

– Меня начинает мутить от этой толпы, – сказал он ей на ухо. – Долго мы еще будем здесь мучиться?

– Тс, – прошептала Бетси Гамильтон, – потерпи, Сэнди. Пусть молодые люди повеселятся. Скоро объявят вист. Так что веди себя прилично.

Он пожал плечами, скрестив свои длинные ноги. Конечно, она права. Хорошее воспитание требовало, чтобы человек покорно сносил скуку, оскорбления, даже чьи-то несуразные убеждения, которые вовсе не разделял, а несоблюдение этих правил было непозволительно в понимании принятого гостеприимства. Сам бы он ни за что не пришел сюда, если бы женщины не уговорили его. Все просто без ума от этой малышки Теодосии. Бедная девочка, отец вертит ею, как хочет. Он стал внимательно разглядывать Тео, все больше раздражаясь. Уж слишком балует ее Бэрр подарками, словно она принцесса или его любовница. Все это выглядит чересчур вульгарно и глупо.

Музыканты, сфальшивив в нескольких тактах, заиграли известное переложение «Девушки с горы Ричмонд». В зале сразу послышались возгласы, сопровождаемые овациями. Песенка была сочинена в Англии и посвящена совсем другой горе Ричмонд, но Аарону понравилось, что название было как раз к месту. Взяв Теодосию под руку, он повел ее, всю раскрасневшуюся, подпевая при этом:

Когда песенка смолкла, Аарон нежно обнял дочь.

– А моей малышке с горы Ричмонд нравится вечеринка?

– Конечно, папочка, – улыбнулась Теодосия. – Все так милы, а ты особенно добр ко мне.

Звуки музыки, нежное прикосновение любящего отца рассеяли ее апатию. А ведь сейчас объявят танцы. Она их просто обожала.

Тео видела, как Вандерлин, Свартвоут и Элстон направились к ней из разных концов зала с явным намерением пригласить на танец. Она сразу решила, что выберет Вандерлина, вежливо отказав остальным. Этот юноша прекрасно знает все фигуры в танцах, которым он недавно обучился во Франции.

Все трое молодых людей подошли к ней почти одновременно, а Вандерлин и Свартвоут заговорили в один голос:

– Мисс Бэрр, не будете ли вы так любезны, – но тут же замолкли, уставившись друг на друга.

Лишь Элстон молчал, смущенно переминаясь с ноги на ногу, покусывая губы, а его лицо при этом залилось краской. Теперь он явно держался не с таким самоуверенным безразличием, которое обычно было присуще ему. Он так дерзко рассматривал ее, что она смутилась. Должно быть, он прилично выпил, подумала Тео, но почему же он молчит?

– Вы хотите мне что-то сказать, мистер Элстон?

Он откашлялся.

– Да, мне хотелось бы побеседовать с вами. Я вовсе не собирался приглашать вас на танец. Да и вообще не любитель я этих заморских танцев.

Ей же ужасно хотелось танцевать, и поэтому она протянула руку Вандерлину, который нетерпеливо шагнул ей навстречу.

Но тут между ними протиснулся Аарон, отгородив спиной остановившегося в замешательстве молодого художника и обращаясь к Элстону.

– Как я понимаю вашу неприязнь к этим танцам, мистер Элстон! Но, мне кажется, Теодосия с удовольствием развлечет вас. Радость моя, – обратился он к дочери, посмотрев на нее своим сверкающим взглядом, – почему бы тебе не показать мистеру Элстону наши картины? Мне кажется, там есть несколько стоящих работ. Молодой человек не откажется также осмотреть наш сад, который, конечно, не сравнится по красоте с его собственными плантациями, но я думаю, ему там не будет скучно.

Теодосия чуть не задохнулась от разочарования и умоляюще посмотрела на отца. Неужели он действительно хочет, чтобы она ушла, пропустив танцы, только для того, чтобы развлекать этого скучного и неотесанного плантатора?

Поймав ее взгляд, Аарон смягчился. Не обращая внимания на остальных, он покачал головой, вымолвив:

– Пожалуйста, сделай мне одолжение. А потанцуешь позже.

Девушка послушно кивнула головой. Конечно, она сделает для него все, что он пожелает. Он явно задумал что-то интересное, хотя он редко посвящал ее в свои планы. Теодосия была счастлива даже от одной мысли быть полезной ему. Но если бы она могла знать, какие замыслы были у него в отношении Элстона! Ничего конкретного отец ей раньше не говорил, но внутренний голос подсказывал, что он был бы совсем не против, если бы у плантатора сложилось впечатление, что их положение блестяще. Такую роль Тео приходилось играть и раньше, но какое-то мгновенье ей понадобилось, чтобы перевоплотиться, забыв про недавнее огорчение.

– Ну что ж, пойдемте, мистер Элстон? – в ее голосе прозвучали нотки внутренней убежденности, унаследованной от отца. Она улыбнулась, глядя на него искоса из-под длинных ресниц.

Без того покрасневший Элстон стал еще бордовее.

– С удовольствием, мисс, – промямлил он и поплелся за ней.

Она повела его наверх в длинную и узкую картинную галерею, которая занимала три комнаты. Аарон очень гордился своей коллекцией. Сразу бросались в глаза несколько набросков и три законченных портрета Вандерлина, учебные работы Стюарта, а также множество полотен известных французских и итальянских мастеров. Среди последних приобретений были две Венеры и репродукция работы Тициана «Любовь небесная и любовь земная». Почему-то именно эта работа, показывающая одетую и обнаженную женщин, особенно нравилась Аарону. «Как реалистична эта картина, – любил он говорить. – Посмотри, какой желанной изображена мирская женщина, в то время как девственница, хоть и благонравна, но мертвецки бледна, ужасно бледна». Тео не раз приходилось слышать подобные комментарии. Для нее картины были прикосновением к истории. Ей нравились богатые сочные краски полотен, и она любила наблюдать, с каким неподдельным интересом люди рассматривали эту коллекцию, хотя ей самой она уже давно наскучила. Поэтому девушка очень удивилась, когда после того, как она зажгла свечи, Элстон вдруг порывисто задышал и поспешно отступил назад.

Они стояли перед пышной фигурой светловолосой Венеры с единственным одеянием в виде жемчужного ожерелья.

Тео уже открыла рот, чтобы выпалить свою заученную краткую речь с объяснением – «Папа потратил много сил, чтобы достать эту картину; обратите внимание на то, какие чудесные краски подобраны для изображения тела…» Но даже этого она не смогла сделать, настолько поразил ее собеседник.

Он медленно поворачивал голову, словно бодливый бык, а глаза его при этом, не удостаивая вниманием портреты и пейзажи, останавливались лишь на обнаженных телах. Кинув на нее подозрительный взгляд, он откашлялся.

Она заволновалась. Смущение юноши было таким сильным, что невольно передалось и ей. Бронзовый подсвечник задрожал в ее руках. Тео с беспокойством подумала, может быть, в ее внешности что-то не так, или декольте не в порядке; ей трудно было предположить, что Элстон просто совсем не похож на тех молодых людей, с которыми она привыкла общаться.

Но все оказалось гораздо проще. В Южной Каролине не принято было, чтобы молодые леди вообще рассматривали похотливые изображения, не говоря уже о том, чтобы делать это в присутствии лиц мужского пола. Хотя он был шокирован, но в то же время по-юношески взволнован.

Ни разу в жизни он не чувствовал сексуального влечения к девушкам своего класса. Мужчина еще не проснулся в нем. Как бы то ни было, женщины, будь они белые или черные, посланы добрым провидением для этих целей. В конце концов, все ведь женятся на девушках из подходящих семей и с соответствующим состоянием, а потом просто плодят детей, но при этом вряд ли бывают увлечены своими женами, хотя и стараются всячески оберегать их чистоту.

Поведение Теодосии озадачило его.

– Картины просто великолепны, – промычал он, – пойдем теперь в сады, ваш отец советовал нам посмотреть их.

Она охотно согласилась, обрадовавшись выходу из затруднительного положения.

Спускаясь вниз по лестнице, Элстон неловко поддержал ее под руку, почувствовав при этом удовольствие от прикосновения к женскому телу. Он хотел сжать руку девушки посильнее, но та вырвала ее из горячих мужских пальцев.

Полная луна освещала сады, отчего они казались серебристо-черными. Среди листьев и ухоженной травы газона вспыхивали оранжевые фонарики светлячков. В воздухе стоял запах гелиотропа и самшита.

Теодосия шла очень быстро, не давая ему времени остановить на чем-либо внимание, и лишь перечисляя наиболее интересные особенности: вот цветочный лабиринт, довольно загадочный, жаль только, растения еще недостаточно подросли; там солнечные часы, привезены из Версальского сада; еще дальше виднеется пруд, из которого доносится кваканье лягушек. Элстон с трудом, неуклюже переваливаясь, поспевал за ее легкими шажками.

Наконец, когда они вошли в виноградник, он не выдержал.

– Вы слишком быстро ходите. Я устал. Давайте присядем на эту скамейку.

Оназаколебалась. Сквозь ярко освещенные открытые окна гостиной слышалась музыка: то звонкие переливы скрипки, то веселые переборы пианино. Виднелись головы танцующих, плавно покачивающиеся в ритме вальса. Она даже могла рассмотреть улыбающиеся лица, услышать смех Кэти, который невозможно ни с чем спутать. Как она хотела бы сейчас оказаться там! Элстон, с которым ей и раньше было скучно, сейчас был особенно неприятен. Этот эпизод в картинной галерее, смутивший обоих, повлек за собой перемену в их отношениях. Элстон стремился приблизиться к ней, идя за ней по пятам. Но Теодосии вовсе не хотелось, чтобы ее преследовали. С другой стороны, отец наверняка будет недоволен, если они вернутся скоро, или если она откажет гостю, особенно такому, как Элстон, в какой-нибудь безобидной просьбе. На это Аарон особо обратил ее внимание, вздохнув, она с важностью села на край скамьи. Свет луны пробивался сквозь листья виноградника и, падая на нее, еще больше подчеркивал красоту, устраняя некоторую тяжеловесность ее подбородка и увеличивая глаза до невероятных размеров. Теодосия и днем была очаровательна, но сейчас от нее невозможно было оторвать глаз. Настоящая сирена. Элстон опустился рядом и уставился на нее. Его сердце готово было выскочить из груди, а губы увлажнились. Новые волнующие ощущения завладели им.

«Он смотрит на меня, как кролик на удава, – подумала она с раздражением, – и, как обычно, проглотил язык».

– Расскажите мне что-нибудь о вашей жизни в Южной Каролине, мистер Элстон. Наверное, вы частенько выбирались на охоту? Не сомневаюсь, вы отличный охотник и у вас прекрасные лошади.

Он по-прежнему сидел молча, не шевелясь. Он уставился на нее, словно на экспонат музея мистера Беллера, что на Южной улице.

Она нервно засмеялась.

– Ну что же вы молчите, мистер Элстон? «Вроде пил немного, а выглядит странно, и дыхание стало у него каким-то прерывистым и громким», – размышляла Тео. На всякий случай она отодвинулась на край скамьи.

– Что-то становится прохладно. Я думаю, нам лучше пойти в дом.

Тео было поднялась, чтобы идти, но он схватил ее и с силой усадил обратно, чем поверг ее в изумление. Но не успела она дать отпор и убежать, как он грубо обхватил ее руками, приблизив к лицу девушки свои влажные губы. Вырвав одну руку, она отвесила ему звонкую оплеуху. Тогда он стиснул ее еще сильнее, прижав к спинке скамьи, пока та в конце концов не треснула.

Вне себя от гнева, девушка принялась изо всех сил колотить его кулаками по голове.

Неожиданно он ослабил объятия, вяло опустив руки, и она мгновенно отскочила на другой конец скамейки.

– Как ты посмел меня оскорбить, ты, деревенщина! – зашипела она, трясясь от гнева и брезгливости. – Я расскажу отцу, как ты злоупотребляешь его гостеприимством. Он тебя научит, как надо себя вести. Хотя я сомневаюсь, что он сочтет это достойным того, чтобы вызвать тебя на дуэль.

Закрыв лицо руками и вздрагивая плечами, Элстон зарыдал.

Боже мой! Теперь этот насильник рыдает. Любопытство сменило ее гнев. Только что он напал на нее, пытаясь с силой поцеловать, а сейчас перед ней уже пристыженный зареванный мальчишка.

Сквозь рыдания послышались обрывки слов.

– Мисс Бэрр… что я натворил… потерял рассудок… простите меня… ваша неземная красота свела меня с ума.

Она почувствовала приступ непонятно откуда взявшейся жалости. Вряд ли хоть одна женщина не дрогнет от таких слов, восхваляющих ее красоту.

– Ради Бога, простите, мисс Бэрр. Вы не представляете, как много для меня значит ваше доброе отношение ко мне.

Элстон поднял голову, и Тео увидела искреннее раскаяние на его лице. Она вдруг сразу почувствовала себя намного старше его, словно мать.

– Ладно, мистер Элстон. Я принимаю ваши извинения. Будем считать, что крепкое вино и луна слишком сильно подействовали на вас.

– Вы просто ангел, – смиренно проговорил он, – я не заслуживаю прощения.

Он дотронулся до ее руки и неловко поцеловал. Лишь усилием воли ей удалось не отдернуть руку. После того, что произошло, ей было неприятно любое его прикосновение, но, чувствуя себя в какой-то мере виноватой, она решила, что за этими несносными манерами и неуправляемыми эмоциями скрывается беспокойное сердце маленького мальчика, неуверенного в себе.

Теодосия побежала в свою комнату привести себя в порядок.

Два поцелуя за один день, но какие разные, думала она. Первый приятный и ласковый, но не запоминающийся. Вряд ли она бы вспомнила о нем сегодня. В то время как второй, такой нежелательный и неожиданный, – горячий, влажный и противный, как погода ранней весной на курорте в Баллстон-Спа. Почему же в романах поцелуи вызывают душевные переживания и наслаждения, которые никогда не надоедают? Хотя, как бы там ни было, такие ощущения возникают лишь в состоянии любви, когда другой человек вызывает чувство восторга, уважения, но и немного страха, то есть примерно то, что она испытывает по отношению к Аарону. Безмерное желание доставить ему радость, необъяснимое чувство счастья постоянно быть с ним рядом. Но почему такое состояние любования и смущения, волнения и слез, которое она наблюдала у некоторых своих подруг, сопровождается желанием прикоснуться к губам любимого? Или все это лишь притворство?

Но все ее терзания в миг улетучились, как только она вернулась в гостиную. Старшие разошлись по комнаткам играть в карты, оставив одну Софи Дюпон, которая не увлекалась этими играми, присматривать за танцующей молодежью.

Тео сразу же была приглашена Джоном Вандерлином, который, как она заметила, весьма недурно разучил во Франции новые фигуры. В свою очередь, молодой человек тоже отметил ее несомненные достижения, что ей очень польстило.

– Я непременно должен написать вас именно такой, какая вы сейчас, – прошептал он. – Вы воплощение юности и грации.

Но, поглощенная танцами, она не придала значения его словам, лишь сухо поблагодарив за комплимент.

Она резко отвернулась, как только Джозеф Элстон незаметно вошел в комнату и одиноко сел в углу. Свою обязанность по отношению к этому джентльмену она выполнила с избытком; а в дальнейшем она уж постарается избегать встреч с ним.

Однако краем глаза она заметила, что он не сводит с нее взгляда, повернув голову так, чтобы можно было видеть, как она плавно передвигается вдоль комнаты. Когда другие пары загораживали Теодосию от его взора, на его лице возникало выражение искреннего недовольства.

– Я вижу, вы завоевали еще одно сердце, – сказал, смеясь, Вандерлин. – Взгляните на того надменного молодого человека из Южной Каролины. Надеюсь, вы не ответили ему взаимностью.

– Чепуха! – воскликнула Тео с несвойственной ей грубостью – Терпеть его не могу. Клянусь, он не похож на кроткую овечку такую толстую и фиолетовую.

По-видимому, его костюм цвета спелой сливы ее раздражал. Да и вообще было бы гораздо лучше, если бы он поменьше попадался на глаза.

Вандерлин рассмеялся.

– Вы слишком критично его оцениваете. Не могут же все мужчины быть так стройны и так изящно одеты, как ваш отец.

Тео лишь пожала плечами.

– Послушайте, – прокричала она сквозь музыку, – сейчас опять будет медленный такт. Не могли бы вы мне показать еще раз, как делается разворот?

Вандерлин с готовностью обнял ее за талию, и они совершили несколько лихих пируэтов по комнате.

Когда вечер подошел к концу, танцующие были явно разочарованы, но картежники наигрались вволю. Братья Дюпон выиграли почти сто долларов в мушку и, без сомнения, чувствовали себя удовлетворенными.

Гамильтон, находясь под грозным оком жены, проставился за вистом, внешне он казался благодушным, хотя внутри у него все кипело. Его проигрыш был незначительным, но даже если бы он выиграл такую же сумму, как Дюпоны, он все равно был бы не удовлетворен. Он бы с большим удовольствием сыграл против Бэрра; это, по крайней мере, не так скучно. Но, к сожалению, тот никогда не играет а азартные игры. Гамильтон считал это одной из его глупостей. Его восхищал в игре не риск потерять ничтожную сумму денег, он любил наблюдать, как люди ставят на карту не просто свое везение, но свои идеалы.

Гамильтон попросил жену и детей побыстрее распрощаться.

Остальные уходили не спеша, расхваливая еду, вино, музыку и напоследок снова поздравляли Теодосию с днем рождения.

Она стояла рядом с отцом в передней, и многие гости были поражены их сходством. Ослепительные улыбки, совсем ненатянутые, открывающие ровный ряд идеально белых зубов, были очень искренними и показывали расположение к людям.

– Вы доставили величайшее удовольствие, что провели этот вечер с нами, – говорил Аарон, целуя ручку миссис Джэй.

– Мы очень польщены вашим приходом, мадам, – добавила Тео с теплотой в голосе, настолько похожем на отцовский, насколько вообще голос семнадцатилетней девушки может напоминать голос сорокачетырехлетнего мужчины.

Алексис открывал и закрывал двери, наверное, раз двадцать, пока, наконец, Тео, полагая, что все ушли, не повернулась к Аарону, уставшая, но счастливая.

Но именно в этот момент она с досадой заметила Джозефа Элстона, стоящего в тени под лестницей.

Аарон тоже увидел припозднившегося гостя и подошел к нему.

– Надеюсь, вы были довольны вечером, мистер Элстон. Очень мило с вашей стороны, что вы зашли. Не хотите ли составить мне компанию и пропустить по стаканчику на ночь.

Элстон покачал головой.

– Я… мне надо идти, – но он не двигался, уставившись на Теодосию.

Аарон засмеялся.

– В любом случае, сэр, мы были бы очень рады встретиться с вами и завтра. Заходите к нам с утра. Моя дорогая, – он положил руку на плечо дочери, подавая знак, – мистеру Элстону не очень нравится его комнатка в кабачке «Феникс», и он с большой радостью согласился пожить у нас.

Тео едва смогла справиться с собой, но Аарон надавил сильнее.

– Ну что ж, это… это замечательно, – с трудом проговорила она после секундного замешательства.

Когда же молодой человек, наконец, довольно грубо и неловко распрощался, она, не поднимая головы и ни о чем не спрашивая, смогла лишь изобразить на лице подобие улыбки.

Как обычно, перед сном отец и дочь прошли в библиотеку, минуя гостиную, еще неприбранную после гостей. Натали давно уже отдыхала. Аарон уселся в свое любимое кресло с высокой спинкой, а Тео присела на скамеечку рядом с ним.

– Ну, как, киска, – ты довольна? Мне кажется, было очень мило.

Она секунду колебалась.

– Да, пожалуй, все было прекрасно. Особенно танцы. Но… папа, почему ты уделяешь так много внимания мистеру Элстону? Он мне совсем не нравится. И притом я нахожу его дурно воспитанным и, – она нахмурилась, пристально разглядывая рисунок на парчовой обивке стула, пытаясь подобрать нужное слово, – ужасно импульсивным.

Аарон в недоумении поднял брови, взял табакерку и изящно затянулся.

– Да?

Он ожидал, что она разъяснит свои слова, но девушка сидела молча, а лицо ее выражало беспокойство.

Аарон в задумчивости откинулся в кресле, положив ногу на ногу.

– Элстон – один из самых богатых юношей в стране, и будь он потолковее, имел бы огромное политическое влияние на Юге. Кстати, что ты подразумевала под словами «ужасно импульсивный»?

– Вообще-то я обещала, что не расскажу тебе, потому что я знаю, что ты будешь сердиться, да и к тому же он потом извинился. Поэтому я считаю, что ему совсем не обязательно останавливаться у нас. Не желаю встречаться с ним снова.

Ее слова вывели его из себя.

– Ты еще слишком мала, чтобы решать. Оставь мне свои девичьи волнения. Ну и что, даже если он тебя поцеловал?

Она покраснела, сильно задетая его тоном и озадаченная гневом, направленным на нее вместо того, чтобы возмутиться поведением Элстона.

– Стоит ли из какого-то поцелуя делать трагедию, – продолжал он, но уже смягчив свой гнев.

Ее голос задрожал.

– Но это было так ужасно! Он набросился на меня, как… как зверь.

– Конечно, как зверь, а как же. Все мужчины такие; нельзя же за это их осуждать. И что же ты сделала в ответ?

– Я била его изо всех сил, пока он меня не отпустил, и… – она проглотила слезы, с недоумением уставившись на отца. Он хохотал, ее это сильно смутило, уж лучше бы он кинул в нее канделябром. Не в силах больше сдерживать себя, она заплакала.

Аарон мягко погладил ее по голове и проговорил привычной нежностью в голосе:

– Моя бедная девочка просто устала. Ты потеряла чувство реальности, дорогая Тео. Иди-ка, лучше ложись спать. Утро вечера мудренее. Но сначала послушай, что я тебе скажу.

Обняв ее, отец вытер своим платком ее глаза. Тео уткнулась лицом в его колени.

Какое-то время он обдумывал, как ей все объяснить.

Конечно, он любил ее. Любил так, как никого на свете. Но ей придётся поступить так, как он решил. Более чем когда-либо, сейчас он был убежден, что альянс с Элстоном принес бы несравнимые преимущества. Все упиралось в наличные. Если сейчас не удастся найти реальные средства, чтобы погасить долги, банкротство неизбежно. И тогда… Публичное отвержение, и конец его амбициям. Словно стая злобных и голодных волков, мучила его мысль о том, что придется пережить в этом случае его Теодосии. Уже сейчас многие подозревают о его финансовом крахе, хотя не могут сказать наверняка. Но, к счастью, между подозрением и уверенностью лежит большая пропасть.

Элстон был послан небом. Конечно, не в традиционном смысле – Аарона мало интересовал гипотетический рай – но эта была одна из редчайших возможностей, предоставленная ненадолго судьбой, которую надо вовремя поймать и выгодно использовать.

У Элстона были деньги и политическое влияние, им можно было управлять, и в довершение ко всему он, очевидно, увлекся Тео быстрее, чем Аарон мог предположить даже в самых смелых мечтах.

То, что девочка была шокирована или испытывала отвращение к такой любви, в общем-то пустячная неприятность, которая не сильно его беспокоила. Правда, он не мог не признаться, что ему не очень-то понравится, если она выйдет замуж за мужчину, которого страстно любит. У него не было намерения делить ее любовь еще с кем-либо. Ее преданность была для него дороже всего на свете. А Элстон вряд ли был бы опасен с этой стороны.

Предрассудки Теодосии должны быть преодолены. Он не собирается насильно заставлять ее. Лишь полная откровенность поможет обойтись без этого и является последней надеждой. А жизнь под одной крышей с Элстоном в течение нескольких недель должна помочь в этом деле. Да, решил он, соседство и легкое давление.

Ничего не понимая в его размышлениях, Тео покорно ждала, когда отец заговорит, рассчитывая, что он, наверное, не понял сначала всю чудовищность нападения Элстона, и сейчас передумал.

Но то, что Аарон проговорил мягким голосом, застало ее врасплох:

– Я думаю, моя дорогая, мы должны простить невоспитанность мистера Элстона. Уверен, это больше не повторится. Не надо строго судить мужчин, они – не ангелы. А мне этот молодой человек очень нравится. Поверь мне. Ты ведь всегда доверяла моему суждению.

Она подняла голову, в глазах у нее стоял немой вопрос. Но на его улыбающемся лице она ничего не смогла прочесть и, находясь в полном недоумении, она почувствовала, что словно черная кошка пробежала между ними. Аарон резко встал.

– Все, Тео. Иди спать. Ты выглядишь, как леди Макбет. Не вижу никакой трагедии в том, чтобы молодой человек пожил у нас. Другие девушки, наоборот, были бы рады такой компании. В любом случае, запомни, какие бы причуды или меланхолия не мучили тебя, я хочу, чтобы с ним ты была особенно приветлива.

Она тоже встала со стула, с достоинством подняв подбородок.

– Я обещаю, что никто не заподозрит меня в отсутствии гостеприимства к твоим гостям.

Судорожно улыбнувшись, она медленно пошла наверх.

V

На следующее утро Джозеф Элстон подкатил к парадному крыльцу Ричмонд-Хилла в кабриолете, запряженном парой великолепно подобранных гнедых, за ним следовала взятая внаем повозка, битком набитая багажом, с тремя рабами: личным слугой Кейто, поваром и грумом. Это были гуллахи; их кожа отливала синеватым оттенком, перед их ушами свисали пряди волос, изогнутые в форме турецкого ятагана, а их необыкновенно высокие фигуры живописно обрисовывались на фоне красно-зеленого выезда Элстона. Они говорили на диалекте, непонятном для негров Ричмонд-Хилла, воспринимавших этих чужаков с подозрением и любопытством.

Аарон, поприветствовав Элстона у входа, провел его прямиком в библиотеку и пододвинул к нему свой передвижной бар. Молодой плантатор расслабился под влиянием бренди и особого обаяния Аарона. После приличествующего обмена любезностями Аарон ловко перевел разговор на Теодосию.

– Она необычайно восторгается вами; считает вас потрясающе красивым, понимаете ли.

У Джозефа от удивления отвисла челюсть; он даже неосторожно пролил бренди.

– Боюсь, вы ошибаетесь, сэр; она находит меня невыносимым. Я… она… боюсь, у нее есть для этого причина.

Аарон подавил улыбку.

– Причина, сэр? Что вы имеете в виду?

Джозеф охрип от волнения, все его лицо покрыл густой румянец, который он болезненно ощутил сквозь кожу. Он глубоко устыдился своего поведения в саду, тем более что теперь Теодосия казалась ему бесконечно соблазнительной, ослепительно сияющей феей. Кроме того, в его памяти витало лишь туманное воспоминание о том, что произошло на самом деле. Вспоминалось лишь настроение, но не подробности.

Аарон видел, что молодого человека нужно было слегка направить, и зловеще нахмурился:

– Я не сомневаюсь, что мистер Джозеф Элстон из Южной Каролины не сделал по отношению к моей дочери ничего такого, чего он мог бы устыдиться.

Джозеф беспокойно заерзал на стуле. Его беспечный отец давно уже пропагандировал свою собственную философию воспитания мальчиков: «Пусть делают ошибки и постоянно высказывают свои собственные суждения – будут учиться на своем опыте». Эта система до сих пор срабатывала очень хорошо, поскольку Джозеф никогда не наталкивался на противодействие или препятствия в своих устремлениях. Когда ему надоела школярная дисциплина в Принстоне, он тут же бросил университет, затем в течение нескольких месяцев изучал право, пока оно ему также не надоело, после чего увлекся путешествиями. Отец не возражал. Фактически Джозеф абсолютно не привык к тому, чтобы его критиковали, даже если это только подразумевалось, как заметил полковник Бэрр. Это встревожило и все же подействовало на него.

– Итак, сэр? – глаза Аарона зорко взирали на его смущенное лицо.

– Я испытываю величайшее уважение к мисс Бэрр, сэр. Она самая обаятельная девушка, какую только можно встретить. Я глубоко восхищаюсь ею, – наконец, выпалил он.

Аарон отвел свой гипнотизирующий взгляд, позволив губам медленно приоткрыться в улыбке.

– Иначе я и не мыслил, дорогой мой. У Теодосии была масса поклонников. Как вы знаете, она очень молода, и мне бы крайне не хотелось расставаться с ней. И все же я буду с вами так же откровенен, как и вы со мной. Ваше признание мне по душе.

Джозефа будто молния поразила. Он залпом выпил бренди и невнятно пробормотал:

– Вы оказываете мне большую честь, полковник. – Ибо то, что подразумевал Бэрр, можно было безошибочно понять как согласие на просьбу о руке его дочери. В ту же минуту Джозефа охватила паника. Ясно, что сам он не имел в виду ничего определенного. А может, имел? Должно быть, Теодосия в конце концов дала отцу полный отчет об этом несчастном эпизоде в саду. Только этим можно объяснить происходящее.

Его медленно соображающий мозг проанализировал ход событий, и паника улеглась. Он обнаружил, что во всем этом есть нечто приятное. Девушка его по-настоящему привлекала. Она была удивительно хорошенькой и высокообразованной. Возможно, держала себя чуть свободно, о чем свидетельствовало «удивительное спокойствие при виде непристойных картинок; однако с этим можно бороться. Ее отец был известный человек и, вероятнее всего, добьется еще более высокого положения. Более того, очевидно, что за ней стояло большое богатство. Его семья будет разочарована его женитьбой на янки, но иных возражений вряд ли можно ожидать.

Аарон наблюдал, как прояснялось лицо собеседника, и позволил себе незаметно усмехнуться. Принимать решения за других всегда было для него развлечением. К разным людям применялась различная тактика. В данном случае он абсолютно верно чувствовал, что ухищрения излишни, они были бы просто потерей времени. Почва была хорошо, хотя и бессознательно, удобрена Теодосией.

Он вновь налил Джозефу бренди.

– Тост за мою дочь!

Оба встали и выпили. Джозеф нахмурился, обратившись к прежним мыслям.

– Но я ей не нравлюсь, полковник. Она избегает меня.

– Фи, дорогой мой! Таковы женщины. Вы должны действовать не спеша. Почитайте ей стихи; они любят это. Спойте с ней дуэтом, преподнесите ей цветочки, поглазейте на нее с любовью во взоре, но уважительно. Не напугайте ее.

Джозеф выглядел опустошенным, и Аарон продолжал:

– Поступайте в точности, как я говорю, и вы увидите. Уступайте ей. Извините меня за то, что я скажу, но вы чуть-чуть высокомерны. Женщины любят комплименты и приятные речи.

Джозеф поразмыслил над всеми рекомендациями полковника и, наконец, кивнул:

– Попытаюсь сделать так, как вы советуете.

Аарон похлопал его по плечу. «Жаль, что он так серьезен, – думал он. – Тео должна научиться слегка оживлять его». И все же с высоты своего положения он чувствовал по отношению к своему предполагаемому зятю определенную симпатию, ибо тот должен стать членом семьи Бэрров.

Через несколько дней Тео призналась себе, что м-р Элстон изменился и стал приятнее, чем казался при первом знакомстве, и она умерила свою враждебность. Она начала относиться к нему с холодным достоинством, которое постепенно таяло и уступало место терпимости. Ибо Джозеф, в свою очередь, относился к ней так, будто она была одной из статуэток стеклодувного производства барона Штигеля и могла разбиться от прикосновения. В разговорах они никогда не касались сцены в саду, и память о ней потускнела.

После того, как ему разъяснили, что к чему, Джозеф понял, что сильно влюблен в нее, но его врожденная леность в сочетании с нервозностью мешала ему сделать какие-то попытки к сближению.

Летние дни проходили весело, и Тео привыкла к его постоянному присутствию. Они много катались верхом по песчаным холмам и лесам острова Манхэттен. Джозеф был хорошим наездником и лучше всего чувствовал себя в седле, так как при этом грузность и неуклюжесть были менее заметны.

Он не умел читать стихов или петь с ней дуэтом, но зато он умел слушать, что и делал обычно. Хотя музыка утомляла его, он слушал с отменной деликатностью, наблюдая за округлостью ее пухлых ручек или очаровательной линией подбородка, когда она преодолевала инвенции Баха или еще что-то, называемое ею сонатой молодого немца по фамилии Бетховен.

Натали держалась в стороне. Она поняла ситуацию, и хотя считала молодого плантатора немного угрюмым и довольно скучным, в целом она одобряла план папы Бэрра. Судя по всему, мистер Элстон был самой подходящей партией.

На кухне слуги держали пари насчет свадьбы, а в гостиных Нью-Йорка проявляли немалый интерес к предстоящему браку.

Лишь Теодосия ничего не замечала.

Первого августа Джозеф неожиданно сделал ей предложение. Памятуя о советах Аарона, он попытался склонить Тео прогуляться в какое-нибудь романтическое местечко. Но по молчаливому согласию оба избегали сада, а в вечернее время у него не хватило изобретательности, так что подходящий момент подоспел, когда на небосклоне вовсю сияло полуденное светило, а они только что слезли с лошадей и находились возле конюшни.

Признавшись, что она проголодалась, Тео направилась было к молочной ферме, чтобы выпить стакан холодного молока, когда он удержал ее за руку.

Она удивленно обернулась.

У него было красное от жары и верховой езды лицо. Сбившиеся в пряди темные завитки волос прилипли ко лбу.

– Мисс Бэрр… Тео, мне нужно что-то сказать вам, – выдохнул он.

– А это не подождет до дома? – спросила она, забавляясь.

– Нет! – крикнул он в приступе отчаяния. – Вы должны выслушать меня сейчас.

– Тихо… слуги, – рассмеялась она, уже предчувствуя что-то неладное.

Он провел ее по тропинке за угол молочной фермы, подальше от любопытных глаз мальчика-конюха.

– Теодосия, я очень нежно к вам отношусь; вы не окажете мне честь стать моей женой? – он проговорил это разом, на одном дыхании. Она сдержала готовый вырваться смех, осознавая, что сказанное им прозвучало так, словно он зубрил эту речь в течение нескольких дней, – а ведь так оно и было.

– Вы очень добры, мистер Элстон, и я чрезвычайно благодарна за честь, оказанную мне, – ответила она, – но я не собираюсь выходить замуж. Теперь, – улыбнулась она, переходя на обычный тон, – пойдемте в дом.

Секунду он был в замешательстве.

– Идти в дом?

– Да, я хочу изменить своей привычке. Затем я пошлю Алексиса приготовить вам ромового пунша; он будет прохладным, – добавила она, зная, как он любит эту смесь.

– Но вы мне не ответили. Я хочу жениться на вас.

– Ответила. Я очень высоко ценю оказанную мне честь, но у меня нет намерения выходить замуж.

Он нахмурился.

– Вы прекрасно знаете, что это чушь. Фактически мы обручены. Все относятся к нам именно так. Я не заводил об этом речь, потому что ваш отец сказал, что я должен дать вам время подумать.

Она резко повернулась, глядя на него во все глаза.

– Мой отец! – воскликнула она. – Вы говорили с отцом?

– Конечно. В день моего приезда. Он дал мне разрешение просить вашей руки. Нет, более того, он сказал, что мое сватовство ему весьма приятно.

– Я этому не верю! – Ее голос пылал гневом, и в нем звучал неожиданный испуг.

Сбитый с толку, он потянулся к ее руке. Она вырвала ее и, спотыкаясь, бросилась по тропинке к дому.

Аарон что-то писал в библиотеке, когда она ворвалась к нему. Голова его склонялась над столом. Она не стала ждать, пока он обернется, и, задыхаясь, выпалила:

– Это правда, что ты хочешь, чтобы я вышла за Джозефа Элстона, и что ты ему об этом сказал?

Он промокнул написанную фразу, закрыл портфель, подошел к ней и обхватил ее лицо обеими руками:

– Совершенно верно, – спокойно сказал он. – И, моя дорогая девочка, скажу, почему.

Он объяснил ей причину. Не всю правду, но близко к правде. Используя холодную логику, он одновременно и убеждал ее силой своего голоса, которому трудно было не повиноваться. Он говорил битых два часа, пока она не почувствовала, что потерпела поражение и не может устоять перед его лаской и безжалостной целеустремленностью.

– Но я не люблю его, – стонала она.

– Это ребячество, Тео. Любовь между мужем и женой рождается на почве взаимных интересов, товарищества и детей. Если ты имеешь в виду, что не питаешь страсти по отношению к нему, то я скажу тебе, что это очень хорошо. Страсть – преходящая вещь, фокус природы, и ничего больше.

– Но я не хочу покидать тебя. Я никогда не думала… что ты позволишь мне уйти.

Боль, прозвучавшая в ее голосе, задела его за живое, и все же он упорно продолжал:

– Я не собираюсь расставаться с тобой. Ты будешь приезжать сюда ко мне, а я буду навещать тебя. Ты ведь знаешь, не правда ли, что забота о тебе всегда была моим главным, моим самым важным делом.

Она попыталась улыбнуться:

– Да, я так и думала.

– Конечно, ты знаешь об этом. Ты помнишь о письме, которое я написал тебе прошлой зимой из Олбэни, я говорил, что в тебе все счастье моей жизни; ради чего же еще или ради кого еще я живу?

Она уткнулась лицом ему в плечо.

– И разве ты не убедилась в том, что мне виднее, что для тебя лучше?

Да. Она в этом никогда не сомневалась. И как это было всегда, она, успокоившись, подчинилась его воле.

– О, папа, я знаю, что ты самый лучший и самый мудрый из всех. Конечно, я сделаю так, как ты считаешь правильным, но…

Он улыбнулся ей:

– Никаких «но», мисс Присей. Лучше пойди и осчастливь своего серьезного ухажера. Я вижу, как он с горя прячется за орешником возле молочной фермы.

Теперь, после разговора с отцом, Теодосия обнаружила, что помолвка не такое уж неприятное дело. Дату свадьбы не назначили, так что все это отдалялось в туманное будущее. Ничего не изменилось, кроме того, что теперь она временами называла мистера Элстона «Джозеф» и вынуждена была соглашаться на уважительный поцелуй в щеку или руку.

Под руководством Аарона и по своему собственному разумению Джозеф сводил любовные дела к минимуму. Он чувствовал страсть и определенную привязанность к невесте. Но такая потеря самообладания, какая произошла с ним в день ее рождения, никогда не должна повториться. Конечно, после свадьбы ситуация автоматически изменится, и он с нетерпением ждал этого. Однако как раз теперь он страдал от небольшого приступа лихорадки, которой периодически подвергались все каролинцы, живущие в зоне приливов, и еще Аарон забирал большую часть его энергии.

Ежедневно до самого обеда Джозеф и Аарон закрывались в библиотеке. Аарон не жалел сил, чтобы подготовить своего будущего зятя к новой политической роли. Он посвящал его в сложности продвижения по службе, обучал его одному из своих личных шифров и ослеплял его сугубо драматичной ситуацией, сложившейся в стране. Он, кроме того, одалживал у него деньги, но с таким обаянием и лестью, что Джозеф воспринимал возможность одолжить ему деньги как привилегию. В каких-то делах Джозеф оказался даже более полезен, чем мог надеяться Аарон. Молодой человек проявил неожиданный талант к составлению писем. Его речь была столь же цветиста и пространна в письменном виде, сколь немногословна в разговоре.

Аарон, чей собственный стиль был всегда предельно лаконичным, тактично устранял в деловых бумагах пышность риторики, но давал Джозефу возможность писать письма на Юг. Письма влиятельным семьям, в которых расхваливались качества полковника Бэрра. На выборах это должно было принести свои плоды.

Во время их занятий в библиотеке Теодосия была предоставлена самой себе, если не считать обязанностей по хозяйству. Однако Аарон ежедневно ожидал от нее перевода на «изящный английский» строчек из Теренция и Корнеля.

– Лучше расстаться с головой, чем утратить привычку к учению, – говаривал он ей и находил время, чтобы самому контролировать ее работу.

После обеда обычно наступали часы досуга: совершались поездки к заливу Черепах на Ист-Ривер, где сочное зеленое черепашье мясо поджаривалось на костре из морских водорослей; длительные верховые поездки к «Таверне моряка» севернее Гарлема, красивому старому зданию, в котором бывал Вашингтон, теперь совсем заброшенному: его еще не купили и не обновили Стивен Джумел и его прелестная, но пользовавшаяся дурной славой жена Элиза. Они ходили в гости, посещали вечеринки, бывали на раутах и балах; кроме того, можно было ходить на театральные спектакли, исполнявшиеся до открытия театрального сезона вторым составом трупп.

В тот год после летнего перерыва на пятое сентября было намечено открытие нового «Парк-театра». Предполагалось, что это будет гала-представление, и вся та часть нью-йоркского общества, которая не считала игру в театре аморальным действом, собиралась быть там. Аарон заказал приличную театральную ложу за двенадцать шиллингов и пригласил графа де Жольет сопровождать Натали и замкнуть круг их небольшой компании, поскольку в одной ложе с комфортом могли разместиться только пять человек.

Был чудесный теплый вечер, но в воздухе уже чувствовалось приближение осени. Они пообедали пораньше, чтобы не торопиться перед поездкой в город. Начало спектакля намечалось на семь.

Теодосия надела желтое платье, подчеркивавшее золотисто-каштановый оттенок ее волос, над которыми возвышалась маленькая вечерняя шляпка из соломки и синевато-зеленого сатина. На ней был гарнитур культивированного жемчуга: кольцо, ожерелье, брошь и даже пряжки на новых зеленых лайковых туфельках – все они имели форму крошечных рогов изобилия. Эти драгоценности достались ей в наследство от матери, и их приглушенный блеск шел ей больше, чем Аарону его бриллианты, то и дело вспыхивавшие яркими искорками.

Натали в изящном парчовом платье модного цвета, коричневых орехов кэшью, следовала за Тео. В карете мужчины расположились напротив девушек.

На Аароне, который, как женщины, обожал тонкий материал, был его лучший костюм из серого шелка, сшитый в Лионе и оттенявшийся жилеткой с узорной вышивкой. Джозефа он отправил к лучшему портному Нью-Йорка, чтобы тот выглядел более ухоженным и менее неуклюжим, чем обычно. Аарон и Джозеф были одеты просто и без вычурности, как подобало республиканцам, если не считать гофрированных жабо под подбородками.

Кучер захлопнул крашеные дверцы кареты, и они отбыли ровно в шесть вечера. Тео ненавидела езду в экипаже и предпочла бы скакать верхом на Минерве. Зато когда они подъехали к Лиспинадским луговинам, где из болотистых водоемов поднялись тучи комаров, она была весьма рада тому, что оказалась под защитой кареты.

– Ох уж эти болота, – сказал Джозеф, вяло шлепая себя по ноге. – У нас дома та же проблема. Они создают болезненную атмосферу. Ведь у вас в прошлом году тоже была эпидемия лихорадки, верно?

Аарон кивнул:

– Была. Люди желтели, как платье Тео, и мерли косяками. Но в Ричмонд-Хилле мы в безопасности, там воздух чистый. Надеюсь, кстати, ты не оставишь Тео на плантации, в сезон лихорадки, пока она физически не адаптируется к климату вашего Юга?

Тео, до того слушавшая невнимательно, быстро подняла глаза, и у нее дрогнуло сердце. Возможно ли, что ей действительно придется поехать так далеко, в эту варварскую страну? Как отец может говорить об этом так безучастно?

– Конечно, нет, – нетерпеливо сказал Джозеф. – Мы никогда не остаемся на плантациях летом. Мы выезжаем в Дебордье, в Салливен, или иногда в Сенти.

– О-ля-ля! – воскликнула Натали со смехом. – Какие странные названия! Тео придется выучить новый язык.

Ее тон оскорбил Джозефа:

– Не вижу ничего смешного в этих названиях. Дебордье, между прочим, – с французского. «ДЕБОРДЬЕ», – мрачно произнес он по буквам.

– Слушайте, – сказал граф, смахнув комаров с манжет и позволив себе довольно улыбнуться Натали, – это определенно французское.

– Названия наших здешних мест тоже не менее странно звучат для непривычного уха, – быстро вставил Аарон, заметив, что Джозеф продолжает дуться.

Тео откинулась на бархатные подушки и размышляла: «Как это глупо! Какая разница, как называются те места за тысячи миль от Ричмонд-Хилла? Ах, отец, я не могу уехать. Ты же знаешь, что не могу». – Она чувствовала себя несчастной.

Аарон увидел ее лицо и мгновенно все понял. Он наклонился вперед и пробормотал так, чтобы другие ничего не слышали за грохотом колес:

– Летом тебя не будет там, ты будешь здесь со мной.

Она благодарно улыбнулась ему.

Экипаж въехал в пределы города, грохоча по булыжной мостовой, они пересекли Бродвей и подъехали к Корт-Хаус, уже именовавшемуся некоторыми амбициозными горожанами Сити Холлом.

Театр выходил фасадом на небольшую пустошь, поросшую травой, перед входом беспорядочными рядами стояли частные экипажи; суетная толпа слуг и зевак глазела на знатных особ; там были нищие, продавцы апельсинового сока, торговавшие с лотков, и большая толкающаяся очередь за дешевыми билетами.

Компания Бэрров двинулась прямиком наверх, к закрытым занавесями ложам. В них стояли жесткие деревянные скамьи, отнюдь не отличавшиеся опрятностью, даже по сравнению со скамьями в партере внизу.

Тео наклонилась над деревянным барьером и рассматривала сцену. Ее закрывал большущий плюшевый занавес малинового цвета. Было еще рано, но музыканты уже подходили. Взобравшись на свой стул, каждый из них зажигал свечу возле подставки для нот, что добавляло еще больше дыма, так что воздух к концу представления становился таким же густым, как туман в заливе Лоуэр Бэй. Дым свечей смешивался с приторным дымом сигар, поднимавшимся из партера. Несмотря на запрет администрации, публика продолжала курить в зале.

С потолка свисала большая люстра, освещавшая его позолоченный цветочный орнамент и служившая искушением для молодых хулиганов с галерки, которые приходили с обильным запасом гнилых овощей, чтобы забрасывать актеров, если они разочаруют зрителей.

Благородная публика занимала три ряда лож, защищенных от бросков дурно пахнущими предметами. В каждой ложе горела свеча под стеклянным абажуром. Эти свечи не гасились во время действия, так что те, кто больше интересовался залом, чем актерами, легко мог наблюдать за ним.

– А вот и Гамильтоны, – воскликнула Тео, помахав им рукой, – сразу за Шуйлерами.

Трое мужчин в ложе Бэрра поднялись и церемонно поклонились. Было заметно, что Александр Гамильтон с минуту поколебался и явно слишком коротко ответил на поклон, после чего без улыбки уселся на место.

В последнее время проницательность Джозефа обострилась. Он удивленно обернулся к Аарону:

– Кажется, генерал Гамильтон не очень-то радушен. Как вы думаете?

Аарон передернул плечами.

– Ему не нравится моя политика, хотя можно было бы ожидать и большей учтивости в общественном месте. И все же, в конце концов, несмотря на его претензии и брак со знатной дамой, он не представляет собой ничего, кроме ублюдочного отпрыска шотландского лоточника. На это следует делать скидку.

Джозеф, казалось, был поражен этим прямым изложением факта, известного каждому, но никогда не упоминавшегося, и Тео нервно воскликнула:

– Тише, папа! Ты говоришь слишком громко.

Аарон засмеялся:

– Ты права, моя дорогая. Принимаю укор. Никогда нельзя обижаться на чепуху. Музыканты, наконец, сыграли что-то похожее на мелодию. Уверен, это означает, что действие скоро начнется.

В этот момент распахнулась дверь в соседнюю ложу, и в нее с шумом вошла группа офицеров. Обмениваясь шутками и по-доброму чертыхаясь, они стали пробираться к передней скамье.

Их было шестеро или семеро. Тео небрежно наблюдала за ними в надежде, что они вовремя утихомирятся и можно будет услышать первые реплики артистов, ибо уже возвестили о подъеме занавеса.

Первое представление называлось «Дочь эллина» с Шарлоттой Мельмот в главной роли. Она была весьма популярна у публики партера, часто прерывавшей ее монологи непристойными комплиментами и ликующими возгласами до самого апогея спектакля, когда дочь эллина сбивает с ног тирана, вот-вот собиравшегося убить ее отца, после чего весь зал отдавал дань актерской игре молча, и лишь из верхних лож доносились всхлипывания женщин.

Тео раньше уже видела эту трогательную трагедию, причем в лучшем исполнении. По правде говоря, она была согласна с сухой репликой Аарона: «Поразительно глупая и старомодная пьеса». Но каждый раз, когда она смотрела эту вещь, втайне от всех она ставила себя на место дочери эллина. Тео испытывала ужас, когда несчастная героиня боролась за спасение жизни своего отца, она чувствовала, как воззвание миссис Мельмот о мести заставляло трепетать ее собственную душу.

Занавес упал на воссоединившихся отца и дочь. «Я бы сделала то же самое», – думала Тео и бессознательно поглядывала на ложу Гамильтонов. Ее подспудное недоверие к Александру неожиданно сфокусировалось в ненависть. Он был опасным врагом ее отца. Она чувствовала это и видела, что Аарон еще полностью не осознавал этого.

С долю минуты она ощущала в себе способность вонзить блистающий кинжал, как это сделала дочь эллина. Из этого состояния ее вывел веселый голос Аарона, раздавшийся позади нее. Он обсуждал пьесу:

– Ах, мой дорогой граф, видите ли, жизнь ни на йоту не похожа на это. Во всяком случае, жизнь в современном обществе. Эта история абсурдна.

Тео вновь посмотрела на ложу Гамильтонов, и к ней вернулось чувство юмора. Александр, спокойно попивавший сок, постукивал костяшками пальцев в такт музыке, в то время как его жена и дочь наклонились к нему и о чем-то шептались.

«Нет, в нынешней жизни нет никакой драмы, – думала Тео. – Мы слишком цивилизованны. Теперь больше не происходит ничего увлекательного».

Она слегка откинулась назад, чтобы ответить Джозефу, интересовавшемуся испанскими танцорами, которые должны были заполнить паузу в антракте. Потом она немного развернулась, чтобы было удобнее беседовать с ним, как вдруг ее внимание привлекли офицеры в соседней ложе. Или, точнее, один офицер, сидевший несколько обособленно от других и пристально смотревший на Тео.

Встретившись с ним взглядом, она испытала ощущение взрыва в груди, как будто раздался выстрел небольшого мушкета. Она с шумом вдохнула воздух, так как офицер очень сдержанно поклонился ей, хотя она была уверена, что никогда раньше не встречала этого человека.

Офицер вежливо потупил взор. Вздрогнув, она опомнилась и что-то пролепетала Джозефу, но не услышала его ответа.

Радость, смешанная со страхом, переполняла ее. «Что со мной? – рассеянно думала она. – Это просто попытка флирта, он обычный волокита». – Но она знала, что это не так.

Она достала веер, чтобы спрятать за ним лицо, что-то отвечала Джозефу, смеялась всему, что бы он ни говорил. Он был очарован, полагая, что сделался удивительно остроумным. Ни разу он не видел, чтобы она так себя вела.

Офицер поднялся и заговорил с приятелями. На нем был голубой мундир с красными нашивками и золотой эполет на правом плече. Это означало, что он был в чине капитана. Он был худ и очень высок, в его облике было что-то суровое, аскетическое. Посадка его головы и плеч совершенно не вязались с затянутым высоко на шее черным шелковым шарфом и неестественностью густо напудренных волос, что полагалось офицерам.

У него был суровый профиль, его губы, довольно полные, были крепко сжаты в полоску, как у индейца. От носа к выступающему подбородку протянулись борозды морщин. Хотя он казался молодым, в нем было что-то тяжеловесное, и он напоминал Тео генерала Вашингтона, который в молодости, должно быть, выглядел точно так же.

Она вздрогнула, когда три удара со сцены возвестили выход испанских танцоров. Занавес поднялся. Капитан сел на место и посмотрел ей прямо в лицо. Она увидела в его напряженном взгляде то же вопрошающее, смятение, которое чувствовала в себе самой. Ее щеки и шея покраснели, но она не могла отвести взгляда.

Она заметила, как напряглись его мышцы, казалось, он готов был вскочить и перепрыгнуть через барьер между ними. Бессознательно она покачала головой, и он кивнул. Его губы дрогнули в едва различимой улыбке, интимной и понимающей, как будто они знали друг друга многие годы.

Тео потеряла интерес к окружающему. Ее дыхание стало прерывистым. Тем временем испанских танцоров забросали градом кочерыжек и гнилых яблок, прежде чем управляющий мистер Хэллем успел стащить их со сцены своей крючковатой палкой.

– И давно бы так, тебе не кажется, миссПрисей? – шутливо спросил Аарон, склоняясь к ней.

Она невнятно что-то пробормотала, что было не похоже на нее. Удивленный, он внимательно посмотрел на нее. Ее щеки горели, как у живой розы. Под полями ее крошечной зеленой шляпки глаза казались необыкновенно яркими. Пораженный, он понял, что она потрясающе красива, но находится в каком-то отрешенном состоянии. Аарон тут же забеспокоился о ее здоровье.

– Ты в порядке, Тео? Тебя не знобит? Здесь душно, может, уедем?

Она тупо вглядывалась в него, пока, наконец, его слова не дошли до нее, а затем рассмеялась весело и естественно:

– О, нет, папа. Я чувствую себя прекрасно. Мне не хочется уезжать. Мне очень нравится представление.

Аарон не был удовлетворен ее ответом.

– Вряд ли ты могла наслаждаться спектаклем, если только полностью неутратила способности к восприятию. И, кроме того, ты вовсе не следила за представлением. О чем ты думала?

Впервые в жизни она обиделась на его вторжение в ее мысли и впервые намеренно сказала ему неправду.

– Дочь эллина напомнила мне одну из од Горация. Я пыталась вспомнить ее.

Аарон хмыкнул:

– Гляди, Джозеф, какой синий чулок ты берешь себе в жены!

Джозеф усмехнулся с глупым видом. Он чувствовал себя счастливым и, что было необычно для него, возбужденным. Он рассматривал девушек в других ложах и решил, что ни одна из них не могла сравниться с Теодосией по красоте. Красивая жена, которая может цитировать Горация, будет приятным приобретением, которое можно будет продемонстрировать чарлстонскому обществу. А если на выборах все пройдет хорошо, то она, к тому же, станет дочерью президента.

Внезапно он ощутил острое желание прижаться к ней. В этот вечер она казалась более доступной. Его рука лежала на скамье рядом с ее. Он крепко схватил ее руку, но ее пальцы не дрогнули; маленькая ладонь безжизненно лежала под его ладонью, как будто была перчаткой.

Спустя мгновение он начал понимать, что к чему. Он взглянул на ее профиль. Она с напряженным вниманием смотрела на малиновый занавес на сцене. Вся она как бы застыла в неестественной неподвижности.

В раздражении он убрал руку и откинулся на спинку. Ее рука осталась неподвижной на скамье.

Теодосия заметила ласку Джозефа не более чем порханье мотыльков вокруг свечи над ее головой.

Она была в смятении. «Кто он? Почему я чувствую себя так?» У нее было ощущение, что она распадается, как будто ее внутреннее естество спешит выскочить из своей плоти и перебраться туда, куда она больше не осмеливалась смотреть, – в ложу справа. Она чувствовала присутствие незнакомца, и это приводило ее в оцепенение. Джозеф, граф, Натали – все исчезли. Они не могут увидеть это. Но ее отец – это было ужасно…

А на сцене снова выступала миссис Мельмот в фарсе «Окно и верховая лошадь». Зрители ревели и шлепали себя по бедрам, отпуская непристойные шуточки.

Джозеф тоже ревел, забыв о неудачной попытке сближения. Тео слышала, как Натали издает короткие скандальные восклицания в адрес графа, сопровождаемые фразами «о-ля-ля, как это рискованно». Даже Аарон хрипло усмехнулся. Поэтому она тоже в нужных местах смеялась, хотя реплики актеров были для нее лишь ничего не значащей мешаниной слов.

Они должны встретиться. У нее никогда не было такого страстного желания. Нет, больше, чем желание, это была боль, голод. Но как они могли встретиться? Она была замурована в крепости условностей, и даже если бы она осмелилась разбить ее, был Аарон, с которым пришлось бы считаться.

Когда занавес упал на кланяющихся и приседающих в книксене артистов, она больше не могла сдерживаться и резко обернулась, пока гремел гром аплодисментов. Теперь он был ближе к ней, так что, протянув руку, она могла бы коснуться его. Остальные офицеры толкались в своей ложе, нащупывая и надевая свои шляпы, гогоча, вспоминая самые смешные реплики из фарса. Он стоял, в ожидании наблюдая за ней. Она знала, что он хочет переговорить с ней, и скорее почувствовала, нежели увидела, как на его губах сложился беззвучный вопрос: «Где?»

– Тео, ты готова? – донесся голос Аарона из задних рядов ложи. Ее охватило отчаяние, а вместе с тем возник план. Она круто повернулась и весело крикнула во весь голос:

– Да, вполне готова. Но давай не поедем домой. Поедем в «Воксхолл-Гарденс». Это будет великолепно. У них там отличная музыка, и мы можем отведать мороженое возле фонтана.

Она сделала ударение на «Воксхолл-Гарденс», зная, что незнакомец прислушивается и должен понять.

Аарон бросил на нее острый взгляд:

– Какой бродяжкой ты стала, моя дорогая! Полагаю, что всем респектабельным людям пора расходиться по домам.

– О, нет, папа, пожалуйста. Домой ехать слишком рано, и ведь Джозеф там еще ни разу не был. Ему так понравятся сады. – Она бросила такой неожиданный взгляд на молодого человека, что у того закружилась голова.

– Давайте непременно поедем, если Тео хочет, – заикаясь, выговорил он.

У Аарона резко, поднялись брови. Он обернулся к Натали:

– Ты тоже настаиваешь на этой небольшой прогулке?

У Тео перехватило дыхание, пока Натали рассматривала вопрос со всех сторон, прежде чем сказать:

– А почему бы и нет? Это, несомненно, будет весело, и потом, полагаю, туда ездят многие порядочные люди.

Аарон поклонился:

– Как всегда, уступаю желаниям леди. Но сам я не смогу сопровождать вас, у меня дома есть дела. Можете взять экипаж, а я найму коляску.

Он немного помедлил, ожидая протеста Тео и зная, что без него любое мероприятие для нее в значительной мере утрачивает свою прелесть. Однако протеста не последовало. Она быстро опустила ресницы, но не раньше, чем он заметил признак явного облегчения на ее лице. Однако он ничем не показал, как это огорчило его. Но, пока он стоял на тротуаре, с обычной учтивостью помогая девушкам сесть в экипаж, его живой ум собирал воедино все разрозненные эпизоды этого вечера в поиске ключа к поведению Тео.

За обедом, во время поездки в город она вела себя, как обычно: льнула к нему, оборачивалась за поддержкой и пониманием, даже когда беседовала с другими, всем своим видом показывая то, к чему он уже привык, – что только он имел для нее значение. Следовательно, что-то произошло в театре. Но что? Как могло случиться, что нечто, от чего она так преобразилась, произошло в пределах их ложи и укрылось от его взора? И все же это произошло. Он заметил в ней враждебность и желание сбежать от него. Изменилось даже выражение ее глаз, в которых внезапно засквозило неземное сияние. В любой другой женщине он мог бы это понять. Только одно производило такой эффект – пробуждение страсти, любовник. Но в данном случае это было невозможно. Тео не видела других мужчин, кроме тех, что были в компании.

Когда он добрался до Ричмонд-Хилла и закрылся в библиотеке, он обнаружил, что совершенно не может работать. Десятки писем требовали вдумчивого ответа. Шифрованная депеша от Тимоти Грина из Южной Каролины ожидала дешифровки. Это имело важное значение. Из нее он бы узнал, насколько Юг был завоеван им благодаря работе Джозефа. Столько еще оставалось сделать до отъезда Джозефа на следующей неделе домой с целью подготовить семью и плантацию к приему невесты, а также с целью расширения политической кампании.

Род Айленд и Вермонт также требовали серьезного подхода. В них неплохо укреплялись силы сторонников Бэрра, но им требовалась направляющая рука, то есть одно из тех проникновенных и одновременно немногословных писем, которые он так хорошо умел писать. Обычно он всецело погружался в эти дела, тайно вкушая удовольствие от манипулирования группировками, восхищаясь неколебимой властью своего мозга, как будто эта власть представляла собой некую самостоятельную субстанцию.

Но сегодня она не функционировала. Он мерил библиотеку шагами туда и обратно, сцепив пальцы за спиной; двусторонний ковер заглушал его шаги. Наконец, он остановился перед портретом Тео, испытующе вглядываясь в милое нежное лицо, обращенное к нему. Губы его сжались. Неожиданно решившись, он потянулся к колокольчику.

Через некоторое время явился Алексис, заспанный и изумленный. Полковник Бэрр, всегда заботливо относившийся к слугам, никогда не вызывал его в столь поздний час.

– Слушаю, хозяин?

– Разбуди Дика и скажи ему, чтобы быстро седлал Селима, мне нужно отлучиться.

VI

Сады отдыха и развлечений «Воксхолл» недавно были переведены из города к Байяр Маунт, на Верхний Бродвей возле Спринг-стрит. Их владелец Делакруа приобрел старый участок Байяр и засадил бывшую фермерскую землю массой декоративных кустарников, среди которых живописно петляли тропинки, мощеные кирпичом. В центре возвышалась колоссальная конная статуя генерала Вашингтона. У ее подножия стояли деревянные столики с освежающими напитками и мороженым.

Оркестр и певцы располагались на высоких подмостках, сооруженных посреди кленовой рощи, так чтобы музыка могла производить эффект плавного бестелесного движения по воздуху, как бы возникающего из шелестящих листьев.

Два небольших фонтанчика выплескивали струи в гранитные бассейны и мерцали призматическим светом от фейерверков и цветных ракет, представлявших восхитительное зрелище для развлекающейся публики.

Все эти аттракционы были в разгаре, когда Теодосия с компанией входила в ворота сада. По черному небу пронеслась ракета, с оглушительным шумом взорвалась и осыпала деревья красными, белыми и голубыми звездочками.

– Вот это да, какая красота, – воскликнула Натали.

Граф и Джозеф выразили согласие бормотанием. Тео промолчала. Ибо, несмотря на мерцающий свет бенгальских огней и свечей, она сразу же заметила капитана. Он сидел в одиночестве за столом у одного из фонтанчиков, заложив ногу на ногу, сложив руки и скользя взглядом по лицу каждого проходящего мимо. Тео чувствовала, что у нее перехватило дыхание.

Она увидела, как он вздрогнул, заметив ее. Пальцы Тео так судорожно сжали веер, что одна из палочек сандалового дерева треснула. Здесь они оказались не ближе друг к другу, чем в театре. Мисс Бэрр из Ричмонд-Хилла, в сопровождении жениха, графа и светской Натали, не могла подать знак безвестному капитану.

Хотя она абсолютно не привыкла к обману, ее отчаяние вновь подсказало ей, как поступить. Ее план никогда бы не удался, если бы там присутствовал Аарон, но его… о, какое счастье… не было.

– Не пройтись ли нам немного? – спросила она Джозефа.

– Обязательно, – сказала Натали. – Это будет прелестно.

Тео надула губки:

– Но мы с Джозефом хотим побыть наедине. А вы с графом возьмите мороженого и подождите нас.

Натали рассмеялась и послушно уселась за столик. Было приятно видеть, что Тео ведет себя как влюбленная, и притом со своим женихом…

Тео испытала секундный стыд, видя довольную улыбку Джозефа и хозяйскую манеру, с которой он взял ее под руку и повел по тенистой тропке. Но чувство, охватившее ее, пересилило стыд, жалость и все другие эмоции, которые она когда-либо испытывала.

Они прошлись немного, и, наконец, она рискнула. Всплеснув руками, она трагическим тоном воскликнула:

– О-о!

– Что такое, Тео? – озабоченно спросил Джозеф.

– Мое колечко с жемчужиной! Я потеряла его! Оно соскользнуло с пальца. О, Джозеф, сходи побыстрее и посмотри, нет ли его в экипаже. Пожалуйста… Со мной здесь ничего не случится, я пойду потихоньку к нашим. Пожалуйста, поспеши.

Джозеф ушел неуклюжей походкой.

Она стояла одна на тропинке у поворота, который скрывал ее от основной части сада. Звуки музыки доносились сквозь неподвижный воздух и смешивались с криком козодоя на лугах за садом. Над ее головой лучился фонарь в железном обруче, отбрасывая свет на мраморные вазы с геранью и ароматными белыми шипами бирючины. Они казались ей волшебными цветами, неописуемо прелестными.

Она тихо ждала, не чувствуя смятения, зная, что он подойдет. Но когда он оказался перед ней, такой высоченный, со своей черной шляпой в руке и напудренными волосами, блестящими в свете фонаря, она не могла вымолвить ни слова.

– Я не думал, что когда-нибудь, найду вас, – сказал он, и его голос прозвучал, как она и ожидала, немного сурово и вместе с тем удивленно. Она знала, что он имеет в виду, и понимала, что он говорит не об этой минуте.

– Что с нами произошло? – просто спросила она. – Я не понимаю. Когда я увидела вас там, в театре, я ощутила, будто всегда вас знала, знала, о чем вы думаете. Мне необходимо было поговорить с вами. Вы не считаете меня легкомысленной, раз я встретилась с вами здесь?

– Вы знаете, что вовсе нет.

Она взглянула на него и улыбнулась.

– Как все это странно, – мягко сказала она.

Он кивнул. Суровые складки у его рта исчезли, и теперь он казался ей молодым, почти таким же, как она сама.

– Я много-много раз видел вас до сегодняшнего вечера: в тлеющих углях лагерных костров, на снежных вершинах Аллегани. Возможно, не ваше лицо, но вас.

Заунывные причитания скрипок стали слышны сквозь деревья громче и настойчивее. Пара влюбленных прошла дальше и исчезла в конце тропинки.

– В дебрях девственной природы бывает масса времени для мечтаний, – добавил он, как будто она задала ему вопрос.

Девственная природа. Мысль о ней была чужда ей и все же прекрасна. Она медленно повторила:

– Девственная. А какое отношение вы имеете к ней?

Он поднял голову. Она увидела, как темнеют его глаза. «Она была моей любовницей, моей жизнью. Я принадлежу именно ей», – думал он, потом сделал шаг к Тео, но не коснулся ее.

– Я ничего не знаю о женщинах, – сказал он жестко. – Я даже не думаю о вас как о женщине… пока.

– А как о ком же? – прошептала она.

– Как о воплощенной мечте, осуществлении страстного желания.

Тео задумалась. Осуществление страстного желания… да. Этот момент, эта секунда – это счастье. Ничто не должно коснуться его, о нем нельзя думать, а то оно растворится.

– Вслушайтесь! – сказал он. – Что это за песня? Она прекрасна, она часть всего этого… и нас.

Она склонила голову и прислушалась. Это была новая популярная песня; она слыхала ее много раз, но эта песня ничего не значила для нее. А теперь, когда она стояла возле него, каждая грустная нота, исполняемая контральто, шла прямо в ее сердце.

Нежные ноты растаяли в воздухе под отдаленные хлопки аплодисментов.

– Да найдет мое сердце успокоение в твоем, – медленно повторил он. – Ты понимаешь это… моя дорогая?

Она посмотрела на него, и ее глаза заволокло слезами.

– Да, я понимаю, но… – она разрыдалась, вскрикнув от испуга. Она узнала позади легкие шаги еще до того, как услышала голос, дрожащий от гнева.

– Ничего себе, прелестнейшая сцена, – сказал Аарон. Он стоял рядом с окаменевшим лицом. – И кто же эта персона, с которой я нашел тебя флиртующей по закоулкам, как уличная девка?

Капитал побелел, как мраморная ваза позади него; рука его взметнулась к рукоятке шпаги, но он сказал ровным тоном:

– Я Меривезер Льюис из первого пехотного полка. – Он шагнул вперед и, повернувшись спиной к Аарону, как если бы того не существовало, мягко добавил, обращаясь к Тео: – Есть два человека, которые называют меня Мерни, люди, которые для меня значат многое. Будешь ли ты меня называть так же?

Она не решилась ответить, ее охватил страх при виде бешенства, отразившегося на лице отца.

– Отец… нет… пожалуйста… – Она услыхала свой истерический крик и закусила губу. Это была ошибка, не то. Нужно добиться взаимопонимания между этими двумя людьми. Аарон любит ее; она должна как-то убедить его.

Она собралась с духом и заставила себя усмехнуться почти естественно.

– У тебя нет причины, чтобы сердиться, папа, – быстро сказала она. – Капитан и я встретились здесь случайно. Он даже не знает моего имени…

– Ах так? В таком случае мне доставит удовольствие сообщить ему. Сэр, я – Аарон Бэрр, а это – моя дочь Теодосия. Она помолвлена с мистером Элстоном. Поэтому у нее есть два человека, которые будут счастливы отстаивать ее честь и доброе имя, которые она сама, по-видимому, ценит недостаточно.

Капитан Льюис поклонился.

– К вашим услугам, – холодно сказал он. – Но чести и доброму имени вашей дочери ничто не угрожает. Правда, я не знал, что она помолвлена, но все же, знай я это, – все равно искал бы любой возможности, чтобы поговорить с ней.

Аарон заметил, что Тео задохнулась, и увидел ее перепуганные глаза. Его ярость пропала. Ему стало совестно, что он позволил себе так разгневаться. Он давно уже понял, что в гневе нельзя быть хозяином положения. Пока преимущество было на стороне этого долговязого хладнокровного парня.

И тогда он совершил один из своих потрясающих поворотов, решив использовать всю мощь своей магической силы.

– Ладно, капитан Льюис, видимо, я переусердствовал. По чести говоря, вы должны признать, что ситуация была неординарная. И все же я хочу сделать скидку на молодую горячую кровь. Вполне естественно, что солдату просто приятно поволочиться за хорошенькой дамочкой.

Льюис не отступил; он окинул Аарона презрительным взглядом.

– Спросите вашу дочь, так ли это просто.

Аарон быстро продолжал:

– Мне не требуется спрашивать свою дочь. Я очень хорошо знаю, что она уже сожалеет о минуте безумия, которое ее охватило по молодости, и желаю вам приятного сентябрьского вечера.

– Полковник Бэрр, я много наслышан о вас. Я друг Джефферсона. Я слышал, что вы абсолютно беспринципный и обуреваемый корыстными интересами человек. Мне не внушала доверия ваша репутация, как не нравились и слухи о закулисных маневрах, дошедшие до меня даже за горами, в форте Уилинг, но я хотел бы надеяться, что меня ввели в заблуждение, поскольку у вас есть такая дочь.

Тео задохнулась. Невероятные слова: «закулисные маневры, беспринципный». И кто-то осмеливался так разговаривать с ее отцом! Неожиданно она увидела Льюиса в другом свете. Ей стало стыдно за собственное поведение. Она передвинулась к Аарону, робко дотронулась до его руки, и он, видя это, спокойно усмехнулся.

– Дорогая моя, кажется, этот неотесанный капитан позволяет себе критиковать меня. Полагаю, нам нет нужды выслушивать его мнение. Доброй вам ночи, капитан Льюис.

Меривезер Льюис не шелохнулся. Он досадовал на самого себя; проклинал свою прямоту и недостаток воспитанности. Он видел, как лицо девушки изменилось, как она отвернулась от него; она, душа которой так гармонировала с его собственными душевными движениями в течение нескольких часов.

По натуре он был сдержан и внешне даже холоден. Большую часть своих двадцати шести лет он провел на природе, ведя суровую жизнь пограничного офицера. В нем уважали мужество и решимость, но считали его жестким и черствым. И он был таким. Только реки, деревья и горы были его друзьями. О лесе и поведении зверей он знал столько же, сколько знают индейцы.

Ни одна женщина никогда прежде не коснулась его души. И все-таки он сказал ей истинную правду, когда говорил, что мечтал о ней. Глубоко в его душе таилась склонность к мистике, унаследованная от его шотландских предков.

Когда он увидел ее там, в театре, он почувствовал, что его мечты становятся реальностью. Они смотрели друг на друга, и он видел за ее хорошеньким личиком непробужденную страсть. Он не думал тогда о любви в общепринятом смысле слова. Он не думал об этом и теперь. Но он знал, что они принадлежат друг другу; что каждый из них найдет завершение друг в друге. Она также чувствовала это, но теперь она была для него вне пределов досягаемости. Ее помолвка не удержала бы его: он привык к более простому обществу, к местам, где нет закона, где мужчина берет ту женщину, которую захочет. Все дело было в перемене, происшедшей в самой девушке.

Он видел в ней пленницу, обуреваемую желанием, нетерпеливую пленницу, которая на короткое время освободилась от своих цепей, а теперь ринулась обратно, сбитая с толку, цепляясь за дорогие ей семейные узы в ее темнице.

И все-таки он не верил, что его отвергли. Он произносил имя, которое, как он только что узнал, принадлежало ей:

– Теодосия…

Этот зов был таким сильным и так наполнен чувством, что Аарон был изумлен. Как, Боже ты мой, все это могло случиться за такое короткое время? Он прижал дочь к себе.

– Моя дорогая девочка, будь добра, пожелай этому настойчивому джентльмену доброй ночи и удачи.

Тео подняла набрякшие веки. Ее темные глаза были заплаканы. Она увидела отчаяние Льюиса, и жгучая боль пронзила ее грудь. Но уверенность тут же пропала. Нельзя так резко менять образ жизни. Аарон, как всегда, был прав. Солдаты действительно увивались за хорошенькими девушками, а этот неотесанный капитан осмелился критиковать ее отца.

– Прощайте, капитан Льюис, – медленно произнесла она и отвернулась.

Углы его рта сложились в горькую улыбку. «Мы ведь еще не закончили то, что начали, Теодосия, – думал он. – Наступит день, когда мы встретимся вновь. Но это произойдет по-другому». Он коротко поклонился ей и быстро удалился, не оглядываясь.

Ничто не говорило ей о том, что она приняла самое важное решение в своей жизни. Ничто, если не считать тяжести в голове и глубокого разочарования. Сады, до того бывшие такими прекрасными, теперь казались помпезными. Впервые она заметила, что тропинка была замусорена обрывками бумаги и апельсиновыми корками. Было грязно, и подол ее желтого платья испачкался.

– Ты не могла бы объяснить мне смысл этой необычайной сцены? – спокойно сказал Аарон; но сознание того, что его авторитет на минуту пошатнулся, придало его тону резкость.

Она прильнула к его плечу.

– Не знаю. Я так устала, папа, пожалуйста, не спрашивай меня.

– Пожалуйста, без нервозности. Я просто в растерянности от того, что не понимаю твоего поведения. Прав ли я в своем предположении, что ты увидела этого… этого парня впервые сегодня в театре? И что он был в числе офицеров в соседней ложе?

Она поникла головой.

– И что он строил тебе глазки, а ты в каком-то необъяснимом порыве отвечала ему тем же?

– Пожалуйста, не надо. Это было не так.

– Но тогда как? Ты хочешь, чтобы я еще подбирал слова в ситуации, когда моя дочь бесстыдно назначает свидание на глазах своего отца и жениха? Ты весьма ловко отделалась от Джозефа, не так ли? Я встретил его у ворот в поисках твоего кольца с жемчужиной, которое, как я вижу, находится на своем обычном месте. Ты вызываешь у меня отвращение!

Его презрение потрясло ее. Она чувствовала себя опустошенной и ужасно усталой.

– Прости меня, папа, – прошептала она. – Пожалуйста, не сердись больше на меня. С этим покончено.

Аарон потрепал ее по руке. Ее поведение взволновало и задело его больше, чем ему хотелось бы. Он понял, что, несмотря на очевидную невероятность происшедшего, этот долговязый капитан влюбился в Тео, и что она была готова ответить взаимностью. Аарон редко недооценивал противника. Он сознавал, что этот дрянной капитанишка, несмотря на всю его грубую речь и неотесанный вид, был отнюдь не дурачком. Хотя он и сомневался в том, что появится возможность нового свидания этой пары, ибо Тео пришла в себя, а Льюис усвоил, что его отвергли, тем не менее, ему хотелось быть в этом абсолютно уверенным.

– Забудем обо всем случившемся, дорогая, – сказал он, – и не станем тревожить Джозефа твоей минутной причудой. Ему не обязательно знать об этом. Я попросил его подождать нас вместе с остальными, когда встретил у ворот, потому что он хотел найти тебя сам. И я очень рад, что так и сделал. Дадим ему возможность считать, что мы искали твое колечко и, наконец, нашли его.

– Да, папа, – сказала она.

И неожиданно ее сотрясла дрожь.

Аарон поспешил плотнее укрыть ее плечи маленькой шалью с бахромой.

– Ты и вправду выглядишь усталой, дитя. Мы выпьем по стакану вина, прежде чем отправиться домой. – Он взял ее за руку и быстрым шагом повел обратно к столикам.

Когда они вернулись домой, было уже поздно. Джозеф с трудом подавлял зевоту и воспринимал молчание Тео как нечто само собой разумеющееся. Они сонно пожелали друг другу спокойной ночи. На полированном столе их ожидали поставленные в ряд подсвечники. Каждый взял по свече, чтобы освещать себе путь к постели.

Все, кроме Аарона. Он поцеловал Тео в горячий лоб, поклонился остальным и исчез в библиотеке. Там он поставил свечу на письменный стол и заточил гусиное перо. Затем он написал письмо командующему нью-йоркским гарнизоном, в котором просил, чтобы некоему капитану Меривезер Льюису безотлагательно прервали отпуск и чтобы завтра же его вернули на пограничный пост.

Аарон подкрепил свою просьбу деликатно оформленным намеком: «Вопросы повышения в званиях часто доводятся до моего сведения, не только учитывая мой официальный пост, но и благодаря моей дружбе с генералом Уилкинсоном, вашим шефом. Полагаю, вы имеете право рассчитывать на мою поддержку».

Он промокнул и заклеил послание. Один из мальчиков-конюхов должен был на рассвете поспешить с ним в форт Джордж.

А наверху, в белоснежной спальне, вяло раздевалась Тео. Голова у нее разламывалась от боли. Она подошла к окну, выходящему на запад, прижалась лицом к холодному стеклу. В тусклом свете Гудзон был серым и тенистым. Ее отяжелевшие глаза вяло созерцали залив, от него веяло неизбежностью и спокойствием. Она вдруг подумала, что Льюис понял бы это. «Воды, пришедшие от моря, могут усилить прилив в реке».

Тео приложила пальцы к щекам и почувствовала, что они мокры от слез. Это удивило ее, она даже не заметила, когда они появились.

Она отошла от окна и забралась на свое высокое ложе. Тут же она погрузилась в тяжелый сон, недвижная, с едва различимым дыханием.

VII

Джозеф должен был вскоре отплыть в Чарлстон. Он рассчитывал, что его предстоящий отъезд сблизит их. Возможно, она поплачет и будет держаться поближе к нему. Может быть, она даже будет льнуть к нему и смотреть на него с такой же любовью, какую проявляет по отношению к своему отцу. А он будет нежно успокаивать ее, обещая скоро вернуться и назначить дату их бракосочетания.

Джозеф был обречен на разочарование. Наутро после похода в театр Теодосия проснулась с головной болью, которая заставила ее остаться в постели. Кроме головной боли, у нее поднялась температура, и полностью пропал аппетит. Доктор Юстис, спешно вызванный Аароном, заверил его, что недомогание не внушает опасений – это не зловещая лихорадка.

Поскольку головная боль день за днем продолжалась, не улучшая и не ухудшая ее состояния, доктор честно признался, что ее происхождение ставит его в тупик. Когда не помогла хлористая ртуть, он прописал болиголов и приложил пиявок к ногам, чтобы оттянуть дурную кровь от головы. Тео смотрела на липких черных слизней с омерзением, но пассивно поддалась лечению.

Она ненавидела постельный режим с детства. Но сейчас она лежала, бледная и тихая, покорно принимая заботу Натали. В день накануне отъезда Джозефа Аарон решил, что она достаточно понежилась, и попытался взбодрить ее.

Он вошел в ее комнату, источая присущую ему энергию.

– Доброе утро, дорогая. Сегодня ты выглядишь не такой бледной. Ну, как голова, получше?

Она медленно открыла глаза.

– Чуть лучше, может быть, – шепотом произнесла она, пытаясь изобразить улыбку.

– Гляди, что я тебе принес.

Она повернула голову с болезненным выражением.

Он держал клетку, сплетенную из камышовых прутьев, в которой сновала маленькая желтенькая пичуга. Она хрипло пискнула, а затем издала каскад трелей.

– Ну, не здорово ли она поет? – сказал Аарон, в восторге от своего подарка. – Я купил ее у матроса с португальской шхуны. Она с Канарских островов и вылечит тебя своей веселой песенкой.

– Спасибо, папа. Она чудесно поет. – Ни за что на свете она не обидела бы его и не дала бы повода догадаться, что пронзительное пение птахи отдавалось у нее в голове шумом оркестровых тарелок.

Аарон поставил клетку на столик у окна и подошел к кровати.

– А теперь я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня.

– Конечно, если это в моих силах.

– Тогда вставай, дорогая. Хотя бы на несколько минут. Ты почувствуешь себя лучше… да, да, именно так. Я настаиваю. Ты ничем не больна, понимаешь ли. Юстис провел тщательный осмотр. Тебе не станет лучше, если ты будешь терять силы. Нужно собраться с духом.

Игнорируя ее протест, он подсунул руку ей под мышку и поднял ее. Комната завертелась перед ее глазами.

– У меня такое головокружение, папа… Я не могу.

Но его нельзя было удержать. Она спустила голые ноги с кровати, сквозь пелену тумана нащупывая стул, стоявший рядом. Кровать Тео была очень высокой, и поэтому требовался стул, чтобы забираться на постель и вылезать из нее. Она коснулась края стула кончиком пальцев, повалилась на бок и, несмотря на то, что отец поддерживал ее, стул соскользнул в сторону на полированных половицах, столкнув ее на пол. Она вскрикнула от боли.

– Что случилось? – резко спросил он, пытаясь ее поднять.

– Моя лодыжка… о, больно.

– Сильное растяжение сустава, – констатировал доктор Юстис, когда его срочно вызвали. – Нужен полный покой. Не может быть и речи о том, чтобы вставать с постели.

Когда врач ушел, и улеглась суета, Тео с удивлением обнаружила, что головная боль прошла, так неожиданно и незаметно. Она чувствовала слабость, но была спокойна, если не считать боли в лодыжке.

Аарона мучили угрызения совести, и он удвоил свою нежность по отношению к Теодосии. В тот день после обеда он съездил в город, где накупил в магазинах на набережной французских засахаренных фруктов с марципаном, корзинку сухих фиников и инжира из Смирны и большой, покрытый волосками кокосовый орех из Испанского Майна. Капитан, продавший его, заверил Аарона, что кокосовая жидкость считается очень полезной и наверняка придаст мисс Бэрр силы.

Кроме того, Аарон приобрел маленькую пачку китайского чая с жасмином и не мог устоять перед парой золоченых крошечных туфелек, на которых белым шелком были вышиты бабочки и которые, как ему было сказано, шились для французского маркиза. Когда он вернулся домой в сопровождении слуги со свертками, то наткнулся на Джозефа, с мрачным видом спускавшегося по лестнице. Джозефу не разрешалось заходить в комнату больной и лишь изредка дозволялось видеть Тео через приоткрытую щелку двери.

Последние дни он безутешно бродил по дому, причем даже Аарон не обращал на него внимания, будучи занят если не заботами о Тео, то политическими вождями северных штатов.

– У тебя нечто вроде хандры, Элстон, – сочувственно сказал он. – Но тебе нечего беспокоиться о Тео. Она будет в полном порядке, как только заживет лодыжка.

– Неужели я не могу зайти к ней, чтобы попрощаться перед отъездом? – спросил Джозеф с обидой.

– Конечно, можешь. Я пойду и подготовлю ее, а затем тут же проведу тебя.

Лицо Джозефа просветлело.

– Мне не нравится, что я покидаю ее на такой срок. – Во время своего пребывания в Ричмонд-Хилле он отрастил бакенбарды. Он гордился ими и постоянно чувствовал их на лице. В минуты смятения он растерянно перебирал их пальцами, пощипывая и поглаживая. Вот и сейчас он делал это. – Она может вовсе позабыть обо мне.

– Чепуха, – сердито сказал Аарон. – Конечно, не забудет. Пиши ей любовные письма, рассказывай о своих сердечных чувствах, о том, как сильно бьется твое сердце, когда ты думаешь о ней. Напиши, как сгораешь от нетерпения, дожидаясь дня свадьбы. Кстати, вы с ней уже решили этот вопрос?

– Нет, сэр. Я пытался, но она говорит, что не верит в ранние браки, и цитирует в качестве доказательства Аристотеля.

Аарон рассмеялся, наполовину развеселившись, наполовину чувствуя раздражение. Что это за влюбленный, которого напугал Аристотель! Не удивительно, что дитя дало ему отпор. Но было жизненно важно, чтобы они поженились, как только Элстон завершит семейные приготовления и вернется на Север. Кредиторов пока с трудом сдерживали, но сейчас он больше не мог одалживать деньги у Элстона, другое дело после женитьбы, когда молодой человек вступит во владение значительными средствами.

И с политической точки зрения тесная связь с Южной Каролиной была просто необходима. Хотя это не приходило никому в голову, Аарон предвидел возможность серьезной конкуренции на выборах между ним и Джефферсоном. В этом случае влияние Южной Каролины легко могло бы качнуть маятник в ту или другую сторону.

Однако эти соображения были не главными. Еще была сама Тео. Если маленький эпизод, случившийся с безвестным парнем на Ист-Ривер, заставил его подумать о том, что ей давно уже пора выйти замуж за нужного человека, то шокирующий инцидент с капитаном Льюисом в тот вечер вновь подтвердил его мнение, хотя ему было жаль ее. Ее следует сразу же поставить на якорь в безопасном порту, там, где случайные ветры страстей будут не в состоянии достичь ее.

– Пиши ей с каждым пакетботом, – продолжал он, зная, что Теодосию гораздо легче будет завоевать через письма. – Очень часто люди лучше выражают свои чувства на бумаге, а Тео отлично это делает.

– А я – нет, – мрачно заявил Джозеф.

– Это вовсе не так, ты тоже, мой дорогой мальчик, – вполне искренне запротестовал Аарон. Он рассматривал способности Джозефа к написанию писем как врожденный талант.

Тео спокойно восприняла прощальную встречу с Джозефом. В дни болезни ей удалось забыть о нем, как она забыла обо всем, кроме головной боли. Однако, когда ей напомнили о долге невесты, она признала законность просьбы Джозефа.

Аарон не разрешил Натали присутствовать при встрече: «Я восхищаюсь твоим чувством приличия, однако данные обстоятельства позволяют сделать исключение», – сказал он, – и, наконец, Натали согласилась, что это так.

Поэтому она расчесала Тео волосы и заплела их в тугие золотисто-каштановые косы, разровняла складки на простынях, натянув их Тео до подбородка, чтобы не было видно ни дюйма ночной рубашки. Затем она устроилась в дальнем углу спальни вместе с Аароном.

Когда Джозефа позвали, он, шаркая туфлями, приблизился к ее постели и неуклюже стоял там, пытаясь придумать, что сказать.

Тео неожиданно тронуло волнение, написанное на его лице.

– Мне гораздо лучше, если бы только не эта дурацкая лодыжка.

Нежность ее голоса оживила его. Она выглядела сейчас такой молоденькой, ее бледное личико, обращенное вверх, было так беззащитно.

– Мне жаль, что ты завтра уезжаешь. Я буду очень скучать по тебе, – добавила она, испытывая приступ чистой доброты.

Его тяжелое лицо вспыхнуло.

– Я скоро вернусь, постараюсь, как только смогу. Ты будешь рада увидеть меня снова?

Она улыбнулась ему:

– Конечно, буду очень рада. – И это было правдой. Наверняка она обрадуется встрече с ним когда подойдет время. Ведь это был очень большой срок: три месяца или даже больше – целая вечность.

– Мы часто будем переписываться? – настаивал он.

– Разумеется.

Он смущенно поерзал. Ее мягкий розовый рот искушал его, как и невинная расслабленность ее тела, вырисовывавшегося под простынями, несмотря на заботы Натали. Он нервно глянул на Аарона и Натали. Они беседовали шепотом, за ними из вежливости не наблюдали, но его мужество изменило ему.

Он наклонился и чмокнул Тео в холодную щеку.

– До свидания, Тео.

Она слегка коснулась его плеча.

– До свидания, Джозеф. – И поскольку это показалось недостаточным и он все еще выглядел несчастным и неудовлетворенным, она добавила: – Я буду считать дни до твоего первого письма.

Этим он должен был довольствоваться. Никто не может ожидать проявления горячих чувств перед лицом болезни.

Джозеф, его слуги-гуллахи и его прекрасный экипаж отправились на следующий день на «Веронике» в Чарлстон. Пока судно ожидало прилива, они с Аароном распили бутылочку трентского вина в кофейне «Тонтин», и Аарон при этом повторял наставления своему будущему зятю.

– Пользуйся моим шифром, который я тебе дал, если захочешь писать откровенно. Мне не надо повторять тебе, чтобы ты держал язык за зубами: ты не слишком болтлив. Но не будь слишком малословным, когда будешь писать мне или Тео.

Джозеф вновь заверил его, что все сделает так, как должно. Перспектива скорого свидания с домом и тоска из-за разлуки с Теодосией вызвали у него необычный прилив чувств.

Когда «Вероника» ставила паруса, глаза его увлажнились и он напряг зрение, чтобы в последний раз взглянуть на Нью-Йорк на фоне неба – сеть низких, переплетающихся красно-коричневых крыш, над которыми гордо возвышался шпиль церкви Троицы.

Он погрузился в сентиментальные размышления, облокотившись о перила на корме и следя за бурлящим водоворотом, пока «Вероника», выбирая курс, разворачивалась на приливной волне, но, к его неудовольствию, они были прерваны приступом тошноты.

Он проклинал море, и раздражение усилилось еще больше, когда он обнаружил, что его каюта теснее и грязнее, чем он ожидал. Его слуга Кейто скорчился на полу от морской болезни.

– Посмей только наблевать здесь, ты, ничтожный ниггер! – завопил Джозеф, сопровождая свое приказание сильным пинком в спину гуллаха.

Когда Кейто, пошатываясь, вышел, Джозеф закрыл дверь и достал письменные принадлежности. Он погрузил перо в чернила и храбро приступил к первым страницам своего первого послания Теодосии.

Она получила письмо через месяц. Как и ожидал Аарон, оно удивило ее своим красноречием. Под тяжеловесными фразами струился поток настоящих чувств. Он писал, что скучает по ней; описывал свое путешествие и прием, устроенный на Вэккэмоу; намекал на дату свадьбы.

Лодыжка Тео заживала медленно, и это лишало ее обычных развлечений. Ни танцев, ни поездок на Минерве, ни веселых походов к заливу Черепахи. У нее было много времени для чтения и занятий под руководством Аарона. И у нее была масса времени, чтобы писать письма.

Образ Джозефа смягчился и приобрел поэтические очертания. Освобожденная от его физического присутствия, она открыла в нем добродетели, которых не замечала прежде. Было бы странно, если бы этого не произошло, ибо Аарон ежедневно превозносил его достоинства. Он обсуждал с ней умелую верховую езду Джозефа, его аристократическую внешность, его растущие политические способности. «Попомни мои слова, – говорил он, – однажды он станет губернатором своего штата, если только я не подыщу для него более высокого поста. Что вполне возможно».

Это было самое искреннее признание, которое Аарон когда-либо делал в отношении своих амбиций, даже перед Тео. Он был занят рискованным политическим балансированием, и его врожденная разборчивость была доведена до полной секретности.

Фактически не было ничего противоречащего конституции в стараниях воспользоваться существовавшими методами голосования. В коллегии выборщиков опускались раздельные бюллетени голосования для кандидатуры президента и вице-президента, но кандидат, получивший наибольшее число голосов, избирался президентом. Если по какому-то благоприятному стечению обстоятельств кандидат на пост вице-президента получил бы больше голосов, чем кандидат в президенты, то позиции Джефферсона и Аарона автоматически поменялись бы местами. В этом не было ничего ужасного или неконституционного, и все-таки население в целом, как федералисты, так и республиканцы, упорно утверждали, что это неконституционно. Итоги выборов должны были стать известны в течение ноября-декабря; задержка была обусловлена погодными условиями и разными днями голосования в разных штатах. Становилось все яснее, что результат будет неокончательным. Число голосов, поданных за Джефферсона и Бэрра, пока оказалось равным.

Аарон крепко держался за свои права в ожидании развития событий, строго контролируя свои устные и письменные выступления, в то время как большая часть прессы, возглавляемой гамильтоновской «Нью-Йорк ивнинг пост», разразилась гневными редакционными статьями.

Аарон, в отличие от Джефферсона, сохранял полное спокойствие. Джефферсон написал своему сопернику письмо, в котором сквозило недоверие и возмущение, а Джеймсу Медисону он отправил письмо, выдержанное в более спокойных тонах:

«…Выборы в Южной Каролине в значительной мере предрешили итог великого соперничества, хотя мы не знаем фактического результата в Теннесси, Кентукки и Вермонте, и все-таки предположительно в целом голоса разделились так: за Джефферсона – 73, за Бэрра – 73… Между обоими кандидатами от республиканцев будет абсолютное равенство. Это привело к великому смятению и унынию…»

Джефферсон был прав. Действительно, царило смятение и с ним – уныние. Аарон расстроился, когда обнаружил, что общественное мнение со все возрастающей силой настраивается против него.

Объявляли, что он заигрывает с федералистами и предает свою партию. «Ну и что, если заигрываю? – думал Аарон. – Разумное сдерживание сантиментов всегда было допустимо. Даже великий и благородный мистер Гамильтон, ныне кричащий «Позор!», снисходил до того, что распространял тайный памфлет, унижавший лидера его собственной партии Джона Адамса, когда это соответствовало его целям».

Никогда не имевший склонности жаловаться на свою судьбу или болезненно каяться в своих грехах, Аарон не был подавлен шумихой, поднявшейся против него. Он воспринимал ее стоически и достойно отмалчивался. Ни разу за всю свою карьеру он не потрудился разъяснить свои действия. Что сделано, то сделано, верно или ошибочно, и возврат к повторному анализу докучал ему.

Однако были моменты, когда он чувствовал себя озабоченным и обиженным враждебностью вождей нации. Много лет назад Вашингтон по абсолютно непонятной причине невзлюбил его, запретил ему наступление на фронте и отказался назначить его посланником во Францию. И Адамес тоже не любил его. Джефферсон, когда-то настроенный дружески, теперь ненавидел его, а что касается Гамильтона… Однако он так привык к враждебности этих кругов, что недооценивал ее. И все же он подозревал, в какой степени влияние Гамильтона способствовало подрыву его карьеры.

К январю возбуждение по поводу ничейного результата голосования перешло в истерию, однако Теодосия, спокойно пребывавшая в Ричмонд-Хилле, вряд ли была в курсе этих событий. Высокие снежные заносы сделали дороги почти непроходимыми; вдоль Гудзона дул влажный ветер, из-за которого не хотелось даже помышлять о том, чтобы выйти на улицу. Спокойные зимние дни чередовались без внешних перемен. И все-таки незаметно для глаза перемены происходили, ибо Теовосприняла неизбежность свадьбы. Время, нажим Аарона и постоянный обмен письмами с Джозефом помогли преодолеть ее сопротивление.

После беседы с Аароном, который вскоре должен был отбыть в Олбэни, она сдалась, что было видно из следующего письма:

«Нью-Йорк, 13 января 1801

Я уже писала вам, что буду счастлива увидеться с вами, как только вы выберетесь сюда; что, полагаю, означает – очень скоро; и что вы можете более не испытывать сомнений или подозрений на мой счет; повторяю свое приглашение почтой, которая пойдет пакетботом, т. к. она не так запаздывает, как сухопутная; но за все эти сомнения и подозрения я вас вознагражу, когда мы встретимся.

Мы уезжаем в Олбэни 26 текущего месяца и останемся там до 10 февраля. Мои поездки после этого будут зависеть от отца и от вас. Я рассчитывала не выходить замуж в этом году и в этом случае полагала ошибочным отвлекать вас от текущих дел в Каролине; однако я сдаюсь на ваши настойчивые просьбы. До свидания. Желаю вам долгих лет жизни.

Теодосия»

На следующий день Алексис принес ей в спальню письмо от Джозефа, которого она ждала. Оно было весьма объемистое. В нем было тридцать рукописных страниц, и Джозеф писал его всю ночь.

Письмо начиналось церемонно:

«Чарлстон, Ю. К., декабря 28, 1800

Послушайте меня, мисс Бэрр. [Здесь он цитировал одно из ее писем: «Аристотель говорит, что человек не должен жениться до того, как ему исполнится шесть и еще тридцать лет; пожалуйста, мистер Элстон, какие аргументы у вас есть против мнения такого авторитета?»}

В своей практической жизни то ли благодаря естественной независимости ума, то ли из гордыни, то ли по какой-либо иной причине, не знаю, я никогда не принимаю чужого мнения, каким бы авторитетом оно ни высказывалось, если только меня глубоко не убеждают приводимые аргументы; голословное утверждение, даже высказанное Цицероном, который, по моей оценке, стоит выше любого другого автора, не имеет для меня никакого значения; поэтому вы должны простить мне несогласие с греческим мудрецом до тех пор, пока не предложите более весомые аргументы, нежели приводит сам этот мудрец».

И в этом же духе он продолжал на нескольких страницах, и Тео вздыхала, разбирая абзац за абзацем его размашистый почерк.

Он очень много писал о самом себе; цитировал стихи Бенджамина Франклина; в одном месте он позволил себе обратиться к ней «моя Теодосия» и написал, что с нетерпением ждет свадьбы; что их союз сотворит совершенный рай благодаря тому, что они объединятся во всех занятиях, и будут вместе совершенствовать свой ум.

Но затем, расправившись с темой раннего брака, Джозеф завершал личный мотив и пускался в эссе, отвергая ее возражения насчет Южной Каролины.

«Увы! Прекрасные и романтичные холмы Южной Каролины… прелестные плодородные равнины, на которых то тут, то там виднеются рощи апельсиновых, лимонных и миртовых деревьев, распространяющие такой здоровый аромат. Куда вы бежите?»– писал Джозеф, воспаряя в головокружительные высоты риторики. И масса подобного этому, пока Теодосия четвертью часами позже не добралась до постскриптума:

«План, о котором вы писали, предложив в своем письме встретиться, наполнил меня решимостью. Поэтому я определенно отплываю через несколько дней. Да будет попутный ветер!»

Тео сложила разрозненные листы и отнесла письмо отцу, как само собой разумеющееся. Аарон сидел в библиотеке, готовя речь о налогообложении к сессии в Олбэни, но обернулся к ней с искренним вниманием, что было одной из его самых обаятельных черт.

– От Джозефа, – сказала она с сочувственной улыбкой и протянула ему письмо.

Пока Аарон читал его, Тео вытащила книгу с полки и принялась с увлечением переворачивать страницы нового романа.

«Слава Богу, – подумал Аарон, – что Элстон не говорит так, как пишет, иначе на мою бедную Тео вскоре обрушилась бы лавина его пустословия». Закончив чтение письма, он положил его на стол.

– Прямо целый трактат. Он, без сомнения, будет сопровождать нас в Олбэни. Откровенно говоря, я уже сообщил ему об этом в своем последнем письме.

Тео кивнула в ответ, все еще погруженная в чтение романа. Похождения Ринальдо, который сейчас карабкался по стене замка по шелковой веревочной лестнице, чтобы похитить свою возлюбленную, ее интересовали гораздо больше, чем возможный приезд Джозефа.

– Кроме того, – продолжал Аарон, выдерживая паузу, – ты и Элстон поженитесь в Олбэни, примерно через две недели, как я полагаю.

Она мгновенно оторвала взгляд от книги. Роман соскользнул с коленей на пол.

– В Олбэни! – беспомощно повторила она. – Это невозможно. Слишком быстро.

– Вовсе нет. А какой, по-твоему, прок в ожидании? Он ведь едет на Север именно с этой целью, не так ли?

– Да, я… я п-полагаю. Но я всегда считала, что мне следует венчаться в Ричмонд-Хилле и никак уж не в середине зимы…

– Моя дорогая, для свадьбы ни ее местоположение, ни время года не играют обычно никакой роли. И хотя я надеюсь, что это не прозвучит слишком грубо, я должен тебе сказать правду. Я просто не в состоянии, в связи с нашим финансовым положением, сыграть твою свадьбу в Ричмонд-Хилле. Ведь придется звать весь город.

Но это была не основная причина, по которой Аарон хотел, чтобы свадьба состоялась в Олбэни. В это тяжелое время, когда его имя не сходило с уст каждого человека, а враги его злословили и распускали сплетни, его присутствие в Олбэни вдали от предрассудков и интриг, связанное с чисто семейным делом – свадьбой своей любимой и единственной дочери, – это определенно спутало бы все карты его противников.

Он подошел к высокому комоду и, отперев небольшой ящик, вынул оттуда мешок с деньгами. Он нежно положил его ей на колени:

– Посоветуйся с Натали по поводу твоего гардероба и закажи себе несколько красивых платьев. Эта новая модистка-француженка, на Четмент-стрит, сошьет их тебе всего за несколько дней. Не жалей денег. Если тебе понадобится больше, я с удовольствием добавлю еще, сколько потребуется. Я хочу, чтобы моя Теодосия была самой красивой невестой на свете.

VIII

Свадьба Теодосии и Джозефа состоялась в Олбэни, в понедельник, второго февраля 1801 года, в скромной гостиной маленького домика, который Аарон снял для этой цели.

Впоследствии Тео никак не могла вспомнить подробности этой церемонии; она припоминала, что испытала лишь чувство острого удивления, что свадьба, которая обычно представляется как жизненно важный шаг и ее ждут с замиранием сердца, оказалась в действительности самым обыкновенным и простым делом. Она ожидала, что будет дрожать от волнения и, возможно, будет радоваться и испытает восторг от совершаемого таинства. Но она не почувствовала ничего подобного.

В комнате было сумрачно: через крошечные окна было видно, как на улице, в стремительном танце, кружится снег. В одном конце комнаты полдюжины гостей негромко вели светскую беседу, да и то делали это из вежливости, соблюдая правила приличия и нетерпеливо ожидая, пока накроют столы. Не было никакой атмосферы праздника.

Аарон, как всегда, поддерживал оживленную, пустую беседу и поспевал повсюду, как и положено хозяину дома. Джозеф, в новом костюме из темно-желтой парчи, казался абсолютно таким же молодым человеком, который уехал из Ричмонд-Хилла четыре с половиной месяца назад. Он приехал вчера вечером, и Тео не успела даже поговорить с ним. На ней самой было роскошное платье из муслина, расшитое бриллиантами, одно из тех, которые она приобрела в Нью-Йорке, перед отъездом. Но оно все-таки было менее великолепным и не шло ни в какое сравнение с тем элегантным и изящным платьем, которое она надевала на день рождения.

Только Натали, которая, конечно, поехала с ними, испытывала все чувства, вполне соответствовавшие такому торжественному событию, как свадьба. Она съежилась в углу, за камином, прижав платок к глазам, и тихо сияла добродушно-грустной улыбкой.

– Если бы только она была счастливой, бедная Тео, – в ужасе бормотала она. В отличие от Тео, Натали была напугана, сердце ее, казалось, было разбито. Она дотронулась до распятия, висящего у нее на шее, и обратилась с молитвой к Божьей Матери, заступнице всех созданий божьих. Священник мистер Джонсон двигался по направлению к камину, а потом – обратно, и так – в течение всей службы. Его длинная черная сутана почти касалась горящих поленьев, и Тео зачарованно наблюдала за ним, пока он, наконец, не спросил у новобрачных о согласии вступить в брак.

Внезапно он прекратил свое движение. Его увесистая Библия со стуком захлопнулась. Церемония закончилась.

Тео почувствовала, как рука отца притянула ее к себе. Его длинные изящные пальцы нежно коснулись ее лица, и он поцеловал ее в лоб. Тео увидела, что на глаза его навернулись слезы.

– Да благословит тебя Господь, моя дорогая, – прошептал он.

– Отец… – она крепко прижалась к нему, и слезы, подступившие к горлу, уже готовы были вырваться наружу.

Он слегка встряхнул головой и мягко отстранил ее от себя. Под его пристальным и нежным взглядом она ощутила, что нужно повиноваться ему.

– Подойди к своему мужу, Тео. Он хочет заключить тебя в объятия.

Муж! Это слово громким эхом отозвалось у нее в душе. Этот коренастый мужчина, с черными вьющимися волосами и наглым, нетерпеливым ртом – ее муж!

Лица гостей улыбались, и полусентиментальное, полунепристойное веселье, свойственное любой свадьбе, продолжалось дальше.

«Как я одинока! – подумала она, совершенно испуганная и беспомощная. – Никто этого не понимает, даже отец!»

– Пожалуйте к столу – отметить это торжественное событие, – беспечно провозгласил Аарон, подталкивая ее с мужем в столовую и поднимая бокал, чтобы сказать первый тост в честь молодой пары.

В девять часов Натали отвела Тео наверх и помогла ей переодеться в дорожный костюм. Она накинула ей на плечи плащ из фиолетового бархата, завязала ленты шляпки под подбородком. Шляпка тоже была из фиолетового бархата, и, может быть, поэтому лицо девушки казалось мертвенно-бледным.

Натали поцеловала ее.

– Ничего не бойся, дорогая, – прошептала она грустно. – Это не должно быть так… так уж плохо. Всем замужним женщинам в этом мире приходится… – тут она покраснела.

Тео слабо улыбнулась.

– Я не боюсь, Натали, дорогая.

Сейчас она опять ничего не ощущала, кроме полнейшей усталости: абсолютная отрешенность, как будто она была марионеткой, которую дергают за веревочки.

Чувство одиночества и отчужденности не покидало ее и в момент прощания с отцом. Аарон уже внутренне подготовил себя к этой трудной минуте и теперь утешал ее, и напоминал о том, что они снова увидятся через две недели. Его предосторожность была излишней. Казалось, она с трудом осознает, что делает, и то, как небрежно и беспечно она прощается с ним, наполнило его душу неприятными опасениями. Он пожелал ей поскорее привыкнуть к ее новому положению и надеялся в душе, что она все-таки прислушается к его словам, несмотря на эту отрешенность. Он задумался над тем, что она теперь совсем взрослая, что детство ее закончилось навсегда и впереди ее ждет совсем другая жизнь. На мгновение у него возникли дурные предчувствия, но он тотчас же выбросил их из головы. Конечно же, она будет счастлива – достойное окружение и достигнутая цель – обеспечивают счастье при любых условиях. Ей нужно помнить об этом.

Он резко распахнул входную дверь и проводил молодых супругов к небольшим двухместным саням, которые уже давно дожидались их снаружи. Лошади топтались на месте, дрожа от холода. А снег уже прекратился. Высоко вверху, в морозном воздухе, маленькими блестками мерцали звезды: они казались теперь совсем крошечными точками, как будто съежились от холода.

Тео уселась в сани, и Джозеф устроился рядом с ней. Лошади помчались вперед, весело позвякивая бубенцами.

– До свидания! Счастливого пути! – Большая часть гостей возвратилась в дом, но Аарон все стоял, с непокрытой головой, и, сжавшись от холода, следил за санями, пока они не скрылись из вида, повернув за угол.

Полозья саней плавно скользили по только что выпавшему снегу в направлении порта. Аарон заказал для них отдельную каюту на нью-йоркском корабле и сообщил об этом Джозефу лишь перед началом их прощального вечера.

– Теодосия так любит Ричмонд-Хилл, – объяснял он зятю, – и поэтому я позаботился о том, чтобы вы могли отправиться туда немедленно. Для нее будет удобнее, если вы поплывете на корабле, даже если лед на реке задержит вас ненадолго. Путешествия по суше в это время года – слишком суровое испытание для нее, а уж остановки в тавернах абсолютно исключены.

Таким образом, Джозеф понял, что весь их медовый месяц пройдет в соответствии с заранее составленным планом. Он принял это как должное, без каких бы то ни было возражений, признавая, что это благоразумно и избавляет его от многих хлопот. Но он был ошеломлен, когда вошел в просторную и удобную комнату, которую заказал Аарон, обнаружив, что она совершенно не похожа на те каюты, которые можно увидеть на любом корабле. На полу лежал турецкий ковер, а доски стен были чем-то покрыты, а потом побелены и сверкали изумительной чистотой. В каюте было два кресла, а на закрепленном столе, располагавшемся рядом с койками, красовался огромный букет роз.

Теодосия нарушила воцарившееся молчание, негромко вскрикнув от восторга:

– Какое великолепие! Я никогда не думала, что хоть одна каюта может выглядеть так, как эта! Это ты все устроил? – Он сердито замотал головой.

– Нет, – и после минутной паузы добавил: – Я полагаю, это сделал твой отец.

Она подошла к печке, сняла перчатки и протянула озябшие руки поближе к огню.

Конечно же, все это устроил ее отец. Кто же еще способен потратить столько сил и средств, лишь бы ей было так хорошо и удобно? Кто бы еще догадался прислать ей эти розы, тот единственный сорт, который можно достать среди зимы.

Джозеф бросил свою накидку на одно из кресел и с несчастным видом уставился в спину ни о чем не догадывавшейся Тео. Он почувствовал, что очень сердит на Аарона за эту предусмотрительную заботливость. Это просто какая-то досадная и смешная нелепость – начинать семейную жизнь в будуаре, обустроенном тестем! Но помимо этого в глубине его души засело беспокойство, причину которого он никак не мог уловить.

Сейчас, а затем и в Ричмонд-Хилле, он размышлял о преданном послушании Тео своему отцу. И часто, когда они были втроем, он чувствовал себя не в своей тарелке, когда она с отцом замыкались в собственном мирке, наверное, по-своему прекрасном, но который он не понимал и поэтому слегка обижался на них.

Конечно, не следовало бы расстраиваться по поводу такой замечательной вещи, как любовь между отцом и дочерью, особенно когда она настоящая – тогда это просто непреходящая и истинная ценность. Раньше он часто убеждал себя, что все изменится, как только они с Тео поженятся. Тогда Тео просто механически перенесет свое искреннее восхищение, свою чуткость, любовь и заботу с отца на своего нового господина. Девушки всегда так поступают.

Он и раньше рисовал в воображении картину их свадебного вечера, видя мечтательные, застенчивые и сияющие глаза Тео, проливающие слезы, возможно, лишь по причине расставания с отцом. И вот теперь они снова должны будут встретиться с Аароном, да еще так скоро! А он мечтал остаться вдвоем, вдали ото всех!

Тео же ни смущалась, ни плакала. С начала церемонии венчания до настоящего времени она сказала лишь несколько слов, и то только для того, чтобы выразить свое восхищение убранством каюты, к чему он не имел ни малейшего отношения! Эта каюта напоминала ему театральные декорации, и потому все казалось обманом! Он чувствовал себя в этой обстановке очень неуютно.

Тео продолжала отогревать руки у печки. Она казалась ему абсолютно неприступной: эта благовоспитанная, вежливая маленькая незнакомка.

Он услышал, как с палубы, расположенной у них над головой, доносится топот матросских ног. Шесть колоколов зазвонили где-то, затем закричали: «Поднять паруса!», и за этой командой последовал мягкий толчок, означавший, что судно отчаливает от берега. Корабль заскрипел всеми деревянными частями.

Он прокашлялся и заметил:

– Мы… мы уже плывем.

– Да, я тоже так думаю, – ответила она, по-прежнему не двигаясь.

Он подошел к ней.

– Не хочешь ли ты снять шляпку и накидку? Здесь довольно тепло.

Она послушно развязала ленты под подбородком. Он помог ей снять плащ и повесил его на крючок у двери, стараясь растянуть эту процедуру. Он все больше и больше чувствовал себя неловко. К черту все это! Они поженились, она безумно хороша, и она – его жена! Он так мечтал об этой минуте. Он помнит те ночи в Каролине, когда он беспокойно метался в постели, сжигаемый желанием обладать ею. Ради любви к ней он даже не заходил в публичные дома в Чарлстоне, куда так усиленно старались заманить его друзья.

Но сейчас он не испытывал никаких чувств. Ее бледное, застывшее маленькое личико с огромными горящими глазами, как… как у лунатика, даже пугало его. Он даже не представлял, как смог бы заключить ее в объятия, такую застывшую и холодную, похожую на одну из мраморных статуй, которые стоят у него в саду.

И все-таки это была их первая брачная ночь. В такую ночь мужчина должен действовать уверенно и решительно, не обращая никакого внимания на холодность невесты.

Джозеф с большим трудом сделал несколько шагов, пересек каюту и уставился в непроглядную тьму иллюминатора. Один или два огонька мелькнули на берегу; прыгающее пламя огромного костра медленно проплыло у него перед глазами, осталось позади, потом исчезло из вида совсем, и снова наступила кромешная тьма. Судно мягко скользило вниз по течению. Толчки почти не ощущались. Душа его наполнилась беспричинным страхом, который его мучил с детства и теперь беспокойно закрался в сердце. Наконец, он собрался с духом и обратился к Тео, стараясь скрыть нахлынувшие чувства.

– Я собираюсь выпить глоток глинтвейна, – резким голосом произнес он, хмуро посмотрев на Тео, как будто она запрещала ему это, – если я, конечно, найду здесь кого-нибудь, кто приготовит его.

Теодосия повернула в его сторону свою маленькую головку, брови ее взметнулись вверх, а глаза холодно взглянули на него.

– Алексис, как вам известно, ожидает ваших приказаний в салоне, наверху. Вам нужно лишь позвать его. Он готовит отличный глинтвейн.

Ну конечно, Алексис! И как он только позабыл об этом. Ведь его тесть позаботился обо всем, даже прислал своих слуг. Джозеф вскочил вдруг в ярости, резко распахнул дверь и закричал:

– Алексис!

Негр уже бежал к нему.

– Да, сэр. Слушаю, сэр.

– Я хочу выпить глинтвейна. Да пошевеливайся, черт побери!

Алексис поклонился с чувством собственного достоинства, в каждой клеточке его тела сквозило возмущение. Аарон обращался со своими слугами с неизменной добротой и вежливостью. Негру не понравилось поведение мистера Элстона, но он заметил, что жених – несчастен. Он даже посочувствовал ему, но еще больше пожалел мисс Тео. Ведь в мужья ей достался тупоголовый бык, да вдобавок со скверным характером.

Он вернулся спустя несколько минут, неся чашку с дымящимся глинтвейном, источающим аромат лимона, портвейна и мускатного ореха. Тео опустилась в кресло и теперь, подперев подбородок руками, любовалась розами. Элстон прислонился к дальней стенке, хмуро уставившись на ковер. Поскольку он даже не взглянул на вошедшего Алексиса, тот молча поставил напиток с двумя фарфоровыми чашками на деревянную скамью и, поклонившись, исчез.

Джозеф зачерпнул дымящуюся горячую жидкость.

– Вам следует составить мне компанию, – приказал он твердым голосом. – Мы должны выпить за нашу свадьбу.

– Конечно, – Тео взяла чашку и сделала маленький глоток. Джозеф выпил свою одним залпом, налил еще одну, осушил ее и наполнил третью.

«Это не может быть реальностью, – подумала Тео. – Я, должно быть, сплю. Скоро я проснусь и увижу, что лежу в чистой постели в Ричмонд-Хилле. Отец сейчас спустился вниз в библиотеку. Он, как всегда, немного опоздает к завтраку и не даст мне выпить вторую чашку чая. Зато после завтрака мы поедем гулять по парку; привязанная к столбу Минерва будет дожидаться меня, приветливо помахивая хвостом и встречая ржанием. Наш пруд покроется тонким льдом, а вербы на опушке леса будут сверкать инеем, а позади них – я увижу – Гудзон! Моя прекрасная река! Но сейчас я ведь тоже на Гудзоне!»

Она вернулась к действительности, испытав легкий шок, хотя мысль, что она плывет по любимой реке, немного успокоила ее. Река мягко качала ее на своих могучих волнах; волнах, которые текли – неподвластные времени, – не останавливаясь и не поворачивая вспять.

Мерни. Короткое, резкое имя, которое она никогда не произносила даже мысленно. Оно причинило ей острую боль. Все эти месяцы она гнала от себя воспоминания, связанные с этим именем. Она яростно отбросила их от себя и теперь.

«Все произошло не так, как я ожидала, – подумала она. – Не было ничего таинственного и волшебного в том, что уже произошло. Все было обычно и неинтересно: как и говорил отец. Я никогда не должна думать об этом больше. Так как Время и Река принесли меня сейчас сюда, ничего не вернуть, как бы я ни хотела этого».

– Что должно случиться, то и происходит, и ничего нельзя вернуть назад, – донесся до Тео негромкий шепот вечной Реки.

– Тео!

Она медленно оглянулась и встретилась взглядом с глазами Джозефа. Вино придало ему смелости. Он быстро пересек комнату и грубо схватил ее за плечи.

– Поцелуй меня! – приказал он, а его дрожащие пальцы принялись ощупывать корсет ее платья.

Потрясенная таким поведением, она отпрянула назад и упала в кресло. Она вся сжалась в комок и с отвращением, которое отразилось на ее лице, вырвалась из его рук. Она в ужасе застонала:

– Нет, пожалуйста, не надо…

Лицо его побагровело.

– Что с тобой? Ты же моя жена! Ты выглядишь как… – пробормотал он надтреснутым голосом, почти совсем невнятно.

– Ты выглядишь так, будто ненавидишь меня. – Он уронил руки и опустился перед ней на колени. Тео вжалась в кресло, стараясь отодвинуться от него как можно дальше. Его прерывистое дыхание наполнило каюту.

– Тео, – голос его ломался. Он глубоко вздохнул. Ее сердце бешено колотилось, готовое выскочить из груди.

Он казался нелепым: этот опустившийся на пол, большой пыхтящий зверь, враг, дикое животное. Внезапно его лицо изменилось. Его губы скривились, как у маленького ребенка, который был несправедливо наказан и не понял, за что именно. Глаза его, с недоумением и отчаянием, смотрели на нее. Теперь он уже не был врагом и диким зверем, а всего лишь – несчастным мужчиной, разуверившимся в собственных силах. От жалости к нему у нее сдавило горло, и в это мгновение она поняла, что то, что было грубой демонстрацией мужественности, на самом деле являлось лишь попыткой скрыть свой страх.

– Бедный Джозеф, – прошептала она.

Он осторожно посмотрел на нее, не веря тому, что она сказала. Ее глаза наполнились слезами, она улыбнулась ему сочувственной улыбкой взрослой женщины, женщины-матери.

Они еще не были близки; их души не были тесно связаны между собой. Но они уже начинали понимать друг друга. Одинаково беспомощные – две частички, принесенные рекой жизни в одно место и время для того, чтобы быть вместе. И в счастье, и в горе они должны быть вместе, не заставляя страдать один другого и причинять друг другу боль. Она закрыла глаза, протянула к нему руки и прижала его голову к своей груди.

IX

Четвертого марта Теодосия и Джозеф прибыли в Вашингтон, чтобы присутствовать на инаугурации президента Джефферсона. Они пробирались сквозь оживленную и возбужденную толпу, собравшуюся в здании Конгресса США, толкаясь и вытягивая шеи, стараясь что-нибудь разглядеть.

Аарон, облаченный в роскошный костюм из черного шелка, как член президиума Сената произнес короткую блестящую речь, посвященную новому президенту и его вступлению в должность, всем собравшимся, а также Главному судье, который должен был привести президента к присяге. Долговязый, неряшливый, небрежно одетый, Джефферсон возвышался над ним; и не одна только Тео, а и многие представители Сената понимали, что Аарон гораздо больше подходит для этой высокой должности.

«Как это несправедливо, – с горечью подумала Тео. – Ведь на этом месте должен бы быть мой отец. Почему люди так слепы и так глупы?»

Хотя Аарон придерживался точно такого же мнения, но ни другу, ни врагу он никогда не показал того разочарования, которое постигло его, когда стали известны результаты голосования.

Аарон был опытным игроком-политиком, и если одна дорога для него закрывалась, то его природный оптимизм помогал ему сразу же найти другую. Он не стал президентом, не добрав всего один голос избирателя. Это может свести с ума – да. Президентство его не состоялось, но он принял это как должное, с присущим ему самообладанием, и уже строил планы на будущее. Ведь будут еще другие выборы, откроются другие возможности для блестящих успехов в этой огромной и непоследовательной стране.

Его оптимизм заразил и Теодосию. В течение трех дней, что она с Джозефом провела в Вашингтоне, принимая участие во всевозможных церемониях, присутствуя на приемах, банкетах и парадах, у нее не было времени думать о предстоящем вскоре прощании с отцом. За прошедший месяц она смогла уже как-то приспособиться к своему замужеству. Она больше никогда не теряла того материнского сострадания к Джозефу, которое открыла в себе в их первую брачную ночь. Оно давало ей силы смириться с несносным характером Джозефа и физической близостью с ним.

Элстоны уезжали из Вашингтона седьмого марта. Джозефа раздражал предстоящий отъезд, и он сгорал от нетерпения поскорее увезти Теодосию, которая очень долго прощалась с отцом:

– Я забыла привезти Кэти книгу, которую обещала: пожалуйста, передай ей, что пришлю ее сразу же, как только приеду на Юг. Да, скажи Натали, что я забыла мою белую кашемировую шаль на верхней полке шкафа в Ричмонд-Хилле, пусть она ее носит сколько захочет и…

– Лошади ждут нас, Тео, – перебил ее Джозеф. – Мы опоздаем на паром.

Аарон криво усмехнулся:

– Твой муж беспокоится, как бы поскорее увезти тебя от меня на свои рисовые поля, но я вскоре приеду навестить вас, а тем временем пишите мне, мадам, часто и разборчивым почерком. И, пожалуйста, без этих ваших небрежных каракулей.

– Да, я буду писать, – пообещала она. – И ты, папа, и я, будем, полагаю, считать дни, когда сможем опять встретиться.

Джозеф бросил на них недовольный взгляд, злобно принявшись сбивать сосульки с куста.

– Вы уже говорили об этом прошлым вечером. Не будешь ли ты, Тео, любезна сесть в карету?

– Я думаю, Джозеф прав, моя дорогая, – произнес Аарон. – Никогда не следует надолго затягивать момент прощания. – Он быстро поцеловал ее и поспешил удалиться, неслышно ступая по деревянным доскам, образующим тротуар.

Джозеф бесцеремонно втащил Тео в карету; лошади медленно двинулись вперед, увязая в грязи, которая захлюпала у них под копытами; громоздкая повозка потащилась по направлению к парому. Они начали свое двухнедельное путешествие к новому дому Теодосии.

Эта поездка потом вспоминалась Тео бесконечным дребезжанием и грохотом кареты, вереницей грязных таверн, еда в которых вызывала расстройство даже их молодых желудков. Общий дискомфорт время от времени усиливался, когда они преодолевали реки, вышедшие из берегов из-за весеннего половодья.

Джозеф был неподходящим компаньоном для любого путешествия: нетерпеливый и вечно всем недовольный, он без конца ругал и изводил слуг, обращаясь с ними с тем императорским высокомерием, с каким он помыкал своими рабами. И естественным результатом этого становилось отвратительное обслуживание. Почтовые лошади подавались с опозданием; он, казалось, вообще никогда не способен был снять нормальное жилье в переполненных гостиницах; ему и Тео всегда доставались одни осадки на дне бутылок с вином и последний кусок жаркого.

Путешествовать с Аароном – это совсем другое дело! Он был щедр на похвалы и всегда умел находить общий язык практически с любым человеком. А в редчайших случаях, когда ему приходилось все же испытывать неудобства, которых он не мог избежать, он относился к этому с юмором. А Джозеф злился. Или, если не злился, то ворчал, ругая погоду и дороги, с ослиным упрямством продолжая путешествовать таким варварским способом.

– А если бы мы дождались судна, плывущего из Александрии, не было бы это проще? – однажды предложила Тео.

– Конечно же, нет, – взорвался Джозеф. – Тебе хорошо известно, что я не люблю путешествовать по воде. Эта поездка такая трудная, потому что мы путешествуем как крестьяне. Я не привык ждать и причинять себе неудобства. Это невежливо с твоей стороны: предлагать мне такое! Я и так чувствую себя отвратительно.

«И я тоже», – подумала она.

Трудно было не понять, что мучаются они из-за отсутствия личных слуг и только потому, что он так решил. Для этой поездки на Север он не только не взял с собой никого из своих рабов, но и ей не разрешил взять одного из прислуги Бэрра, сказав со всей откровенностью, что рабы дожидаются их на плантациях, и там их даже больше, чем достаточно. В результате они обходились своими силами и выглядели небрежно одетыми, неухоженными, когда, наконец, достигли Иоханна и сошли с парома «Ламбертон – Джорджтаун Мэйл».

Карета Элстона дожидалась их: на козлах сидел блестящий, черный кучер, в красивой ливрее в красные и зеленые полоски, с медными пуговицами, и в сверкающем черном цилиндре.

– Это – твоя новая хозяйка, Помпеи, – сказал Джозеф, облегченно вздохнув после того, как вытянул ноги в карете во всю длину.

Помпеи оскалился и пробормотал что-то невразумительное Тео, которая беспомощно улыбнулась и, повернувшись к Джозефу, рассмеялась:

– Я не поняла ни слова из того, что он произнес. Это все равно, как если бы он говорил по-китайски.

Джозефа это нисколько не позабавило:

– Он приветствует тебя и желает счастья. Ты должна немедленно приступить к изучению этого простонародного диалекта. Ты будешь повелевать более чем двумя сотнями негров, и у тебя будет много обязанностей.

– Я? Повелевать? – она была поражена. Ей почти не приходилось общаться со слугами дома. Пэгги и Алексис вели домашнее хозяйство самостоятельно, за ними не нужно было наблюдать. Пэгги, довольно образованная для мулатки, писала почти так же хорошо, как это делала сама Тео, и справлялась со всеми обязанностями, даже в непредвиденных ситуациях.

«Как мало я знаю о жизни тех, кем собираюсь руководить, – подумала она и еще больше удивилась следующей мысли, – как мало я хочу знать о ней!» Она мысленно приказала себе:

– Никаких страхов, никаких колебаний, никаких потаканий своим слабостям. – Это был один их афоризмов Аарона.

– Что я должна буду делать? – спросила она, пытаясь придать словам бодрый тон. – Я полагаю, наблюдать за всеми неграми.

– В надзоре нуждаются лишь рабы на полях и в мастерских, а никак не домашние слуги. Кроме того, есть много других дел… – он зевнул. Он устал; и чем ближе они подъезжали к дому, тем больше его начинали терзать сомнения и колебания, которые не занимали его мысли, пока они были на Севере.

Например, как Тео следует вести себя в качестве хозяйки? Какое впечатление произведет она на его семью, которая даже сейчас насчитывает двадцать человек? Они, конечно, будут радушны и вежливы, но одобрят ли они его выбор? Он постарался взглянуть на нее глазами своих домочадцев. То, что она была прелестной, очаровательной и к тому же дочерью вице-президента – здесь фактически ничего не значило. Он женился на чужестранке, и к тому же без денег. Лично для него последнее обстоятельство не играло никакой роли. Аарон, уже после свадьбы, поведал ему о своих плачевных финансовых делах. И это открытие, надо отдать должное Джозефу, нимало не смутило его. Хотя его семья могла думать по-другому.

Тео заметила, как он нахмурил, брови.

– Ты должен примириться пока с моей неопытностью, Джозеф, – спокойно сказала она. – Я постараюсь научиться. Но, пожалуйста, помни, что для меня все здесь совсем другое. Даже природа, – добавила она, слегка вздрогнув.

Они спустились вниз, к рисовым полям, простирающимся по берегам двух рек: Пиди и Вэккэмоу, по краям поля были окаймлены причудливыми зарослями. Она в изумлении смотрела на бурную растительность: ни на что не похожие виноградные лозы, толщиной чуть ли не с ее руку; какие-то извивающиеся черные ветви и развешенный повсюду, на деревьях и кустарниках, серый мох, похожий на видение из потустороннего мира. Впечатление от увиденного носило отпечаток чего-то мистического и зловещего, заключавшего в себе какую-то неведомую опасность.

Джозеф пошевелил ногами и положил их одна на другую.

– Тео, – внезапно сказал он, – я собираюсь поговорить с тобой об одной вещи. – Тут он выдержал многозначительную паузу, поглаживая свои ухоженные усы. – Твое воспитание разительно отличается от того, которое получают здешние леди. Ты должна следить за своей речью, иначе они сочтут тебя невоспитанной и бесцеремонной. Ты обсуждаешь такие вещи, о которых говорить здесь вслух считается дурным тоном.

– Что я должна делать? Я не понимало, что ты имеешь в виду.

– Так я и думал. Твой отец, как мне кажется, дал тебе слишком большую свободу. И сделай, пожалуйста, так, чтобы они ни за что не узнали, что ты не ходила в церковь. Здесь тебе придется посещать Церковь Всех Святых каждое воскресенье.

– Безусловно, раз здесь так принято. Отец и я, вообще-то, никогда не были истинно верующими. Он обычно говорит, что в юности посвятил этому достаточно времени. Ты знаешь, его дедушка, Джонатан Эдвардс, был известным в свое время проповедником. И так как я ходила в различные церкви – это может показаться тебе странным – Римскую католическую, Немецкую, Собрание Встречающихся Друзей…

– Абсурд! – перебил ее Джозеф. – Как раз так я и думал. Для джентльмена должна существовать только одна церковь – англиканская. И никакая другая. Ты не должна относиться к… к предстоящему рождению ребенка так, как это позволительно, оказывается, было в Ричмонд-Хилле.

Тео покраснела, но с губ уже готов был сорваться протест:

– Я думаю, все, о чем ты сейчас говорил – глупость. Ты намекнул, как я поняла, что твоя мачеха ждет ребенка. Ведь это должно быть сейчас в центре внимания. Я не вижу, как можно не замечать этого.

– Ты будешь, тем не менее, игнорировать этот факт, – отрезал он. – Ты не будешь вообще упоминать об этом. Иначе они подумают, что ты – распутная женщина.

Она упала духом.

– Ну ладно, Джозеф, – успокоила она его, – я постараюсь.

Она понимала, что приближающийся «суд божий» тревожит его. Его беспокойство казалось ей и забавным, и жалким. У нее был большой опыт общения с людьми, и она без особого труда завоевывала их доверие.

– Не будь таким угрюмым, – беспечно сказала она. – Я буду такой же набожной, как проповедник, и в разговоре стану избегать тем, которые здесь затрагивать неприлично, я обещаю. – Она дотронулась до его огромной руки своей маленькой изящной ручкой в перчатке и погладила его грубые пальцы.

Его лицо просияло. Он всегда таял в те редкие моменты, когда она ласкала его. Джозеф обнял жену за тонкую талию и крепко прижал к себе. Она покорно улыбнулась ему.

– Мы почти приехали? – поинтересовалась она.

Он покачал головой:

– Не совсем, но мы уже приближаемся к броду.

Тео кинула взгляд на реку, о которой так много слышала прежде. Она вряд ли догадывалась, что счастье и благополучие ее новой семьи, вросшей в эту землю корнями, полностью зависели от толстого слоя ила, покрывавшего берега, и все их состояние – их плантации – полностью определялось поведением реки. Но на нее не произвел большого впечатления этот небольшой мутный поток, который без труда можно было перейти вброд. Джозеф заверил ее, что этот поток значительно расширяется вниз по течению, но Тео была разочарована, думая о другой, удивительной и великолепной реке на ее родине.

Она закрыла глаза и попыталась представить свои любимые комнаты в Ричмонд-Хилле и отца. Что он, интересно, делает сейчас? Он должен был покинуть Вашингтон вскоре после их отъезда.

– Ты могла бы по крайней мере взглянуть на страну, которая должна стать твоим домом, – с досадой в голосе сказал Джозеф, посмотрев на нее.

Тео взглянула с виноватым видом:

– Конечно. Но только я уже все осмотрела. Здесь нет ничего интересного – только деревья и болота, да еще этот ужасный висячий мох. Он наводит на меня страх. Это похоже на сцену из «Ада» Данте: мне кажется, что я вот-вот услышу вопли и стенания грешников.

– Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать, – холодно произнес Джозеф, – мы все считаем, что мох этот очень даже красив. Вон как много его вокруг Оукса.

– Где ты видишь Оукс? – оживилась она.

– Через милю, вниз по реке, но сегодня мы не будем там останавливаться.

Теодосии хотелось бы знать почему. Оукс был собственностью Джозефа, оставленной в наследство его дедом, и, следовательно, он станет их домом. Но сегодня они направлялись в Клифтон, в дом полковника Вильяма Элстона, ее свекра.

– А разве мы не будем проезжать Оукс на пути в Клифтон? – спросила она настойчиво. – Не могли бы мы просто взглянуть на него?

– Нет, – коротко отрезал Джозеф. – Нас ждет семья.

Семья. Только в последнюю неделю она начала осознавать важность этого слова: чем ближе подъезжал Джозеф к дому, тем чаще оно звучало. Но, в конце концов, прождав весь день, семья могла бы потерпеть еще полчаса, в то время как невеста осмотрит свой новый дом. Ей даже не могло прийти в голову, что Джозефу было просто стыдно за свое ранчо и маленький полуразрушенный дом. Он был непригоден для обитания с самой смерти дедушки Джозефа, а за семнадцать прошедших лет погода штата Каролина ничуть не украсила его. Более того, рабы, оставшись без должного надзора творили здесь что хотели. Клифтон же был под хорошим присмотром, и его усадьба была не хуже Ричмонд-Хилла.

Итак, в совершенном молчании они проехали поворот на Оукс и продолжили путь по дороге вдоль реки. Уставшие лошади пошли по песку еще медленнее. Солнце нещадно палило, превращая кареты в настоящую печку. Плотно стоящие по обе стороны дороги деревья не пропускали ни единого дуновения ветра. На западе текла река, и раскинулись рисовые плантации, а на востоке, буквально в пяти милях, был океан. «Я буду часто ездить туда, – думала Тео. – Я люблю океан». В какой-то момент она даже ощутила привкус соли на губах.

– Я чувствую запах океана, – сказала она возбужденно. – Когда мы сможем увидеть его? Может быть, завтра?

– Зачем? – спросил Джозеф. – До мая мы никогда не выезжаем на побережье.

– Но мне так хочется. Здесь всего лишь несколько миль.

Джозеф вытер потный лоб и, нахмурившись, сказал:

– Теодосия, хочется верить, что ты будешь следовать пожеланиям и планам семьи. Я прошу тебя, не огорчай родителей своими непродуманными поступками.

Тео подавила готовые сорваться с ее губ возражения. Что ж, она будет само смирение, а через день или два они переедут в свой собственный дом, и там она будет хозяйкой.

Она почувствовала слабость и головокружение, когда наконец карета свернула с дороги и подъехала к высоким деревянным воротам. Их встретила ватага чернокожих: одни бродили по поляне, поросшей редкой травой, другие стояли, неуклюже прислонившись к забору. Услышав скрип колес, вся эта пестрая компания взрослых и детей дружно замахала руками.

– Добро пожаловать, мистер Джозеф! Добро пожаловать, миссис!

С улыбкой перегнувшись через окно кареты, Джозеф здоровался с неграми, называя некоторых по имени. «Какие несуразные у них имена, – совершенно не к месту подумала Тео. – Ромео, Купидон, Орфей, Аморетта». Она пыталась подражать приветливой снисходительности Джозефа, крайне удивляясь его способности отличать одно черное лицо от другого. Казалось, у всех у них были одинаковые толстые вытянутые губы, черная, как грифельная доска, кожа и выпученные глаза.

Как только карета свернула на дорогу к ранчо, негры пошли за ней, смеясь и напевая мелодию какой-то ритмичной песни. Вскоре вся кавалькада вошла в дубовую аллею, обильно удобренную торфом. Помпи пустил лошадей рысью, и они с шумом подкатили к ступеням большого белокаменного дома.

– Клифтон, – зачарованно произнес Джозеф, и Тео заметила, что голос его дрожал.

С внезапно нахлынувшим состраданием она сжала повлажневшую ладонь мужа, когда он помогал ей выйти из кареты. Моментально они были окружены улыбающимися родственниками. Их было так много, что Теодосия встала испуганно рядом с Джозефом. В шуме приветствий она несколько раз слышала свое имя, повторяемое с различными приставками родственных отношений: кузина Теодосия, сестра Теодосия, дочка и даже тетушка Теодосия.

– Я так рада познакомиться со всеми, – смеясь ответила она, поворачиваясь от одного родственника к другому, – но не могли бы вы представиться, я просто теряюсь, кто есть кто?

– Конечно, дорогая. – От группы людей отделился худощавый мужчина средних лет с проседью в волосах и подал ей руку.

– Меня зовут Вильям Элстон. Я отец Джозефа. Миссис Элстон ожидает вас наверху, она плохо себя чувствует сегодня. Теперь перейдем к остальным. Мария, – при этом высокая, решительного вида молодая женщина, старше двадцати лет, вышла вперед. – Это моя дочь, леди Нисбет, – объявил полковник Элстон, с явным удовлетворением подчеркивая титул. Мария холодно поцеловала Теодосию в щеку, пробормотав обычное приветствие.

– Это братья Джозефа – Вильям Алгернон и Джон Эш, – он представил двух безбородых молодых людей, похожих на Джозефа, но более хрупкой комплекции. Они поклонились поочередно, восхищенно глядя на нее. – А это Шарлотта, младшая из моих детей, дочка от моей безвременно ушедшей первой жены, – продолжал полковник.

Пышненькая, хихикающая мисс лет пятнадцати выпрыгнула перед Тео и, застенчиво чмокнув ее в щеку, удалилась в угол, откуда с открытым ртом наблюдала за своей новой кузиной.

Тео предположила, что все братья и сестры Джозефа уже представлены, но была еще дюжина подростков, которых она не знала. Она так и не смогла запомнить их статус в ходе первоначального знакомства. Это были Миддлетоны, Макферсоны, Флегсы и Хьюджерсы – все каким-то образом состоящие в родстве с семейством Элстонов. У нее уже болели мышцы лица, и ныла спина, когда ее свекор взмахом руки указал на группу детей и сказал:

– Младший Джон Нисбет, сын Марии, остальные – дети от моей второй жены: Ребекка, Томас, Пинкни, Чарльз и Якоб Мотти.

Шесть маленьких мордочек послушно взглянули на нее и, пропев хором: «Здравствуйте, сестра Теодосия», бросились в дальний угол зала, где сиделамассивная негритянка в огромном тюрбане, тихо напевая песню. Один из малышей пролепетал:

– Правда, она прекрасна, Люма! Но у нее очень странная одежда и голая грудь.

Старая негритянка с упреком покачала головой:

– Ну-ка, цыц, несносный ребенок! А то одноглазый черт утащит тебя, если будешь так говорить.

Теодосия рассмеялась. Ее одежда действительно могла показаться странной. Даже в таком помятом и несвежем состоянии ее платье по последней парижской моде очень отличалось от нарядов местных леди Элстон, которые все еще носили скромные кружевные косынки и широкие пояса на талии и гордились своими прическами трехлетней давности с ниспадающими естественными кудрями. И конечно, Тео, с высоко уложенными волосами, в богато вышитом платье с укороченной юбкой, которая обнажала стройные ножки на два дюйма выше, чем было принято, и с глубоким декольте, которое подчеркивало прекрасную форму груди, ловила на себе украдкой брошенные осуждающие взгляды дам.

– А-а-а! – воскликнул полковник Элстон. – Наконец-то наш лимонный пунш.

Тео обернулась и увидела торжественную процессию слуг, возглавляемую дворецким, который нес в сопровождении негритят с подносами, уставленную бокалами, граненую чашу. В ужасе от предстоящей церемонии, Тео встала, прошептав неуверенно:

– Возможно, я лучше поднимусь наверх и приведу в порядок свое платье.

Она оглянулась в поисках Джозефа, но сейчас от него трудно было ожидать помощи. Облокотившись о перила, он обсуждал сбор урожая риса со своим дядей Бенжамином Хьюджером, который приехал с соседнего ранчо Проспект-Хилл. Джозеф даже не смотрел в ее сторону, так что она понапрасну бросала свои умоляющие взгляды.

В это время свекор начал разливать пунш. Тео проглотила кисло-сладкую жидкость и решительно поставила бокал обратно на поднос. Но остальное семейство абсолютно не спешило. Они пили, произнося тосты за жениха и невесту, за отсутствующую миссис Элстон, за множество других людей, о которых Тео никогда не слышала. Потом они пили за президента Джефферсона, губернатора Дрейтона и, наконец, с поклонами в ее сторону, за знаменитого вице-президента, полковника Бэрра.

«О, отец, – подумала она. – Я и представить не могла, что тост за тебя принесет мне такие страдания. По правде говоря, если только я еще раз прикоснусь к этому вареву, мне станет плохо на глазах у моей новой семьи». Усталость и пунш вызвали у нее головокружение и тошноту. Она желала прилечь на прохладную постель в любом укромном и тихом месте. Но когда из кресла поднялась леди Нисбет, Тео поняла, что ее мучения еще не закончились. Теодосию ожидала миссис Элстон, и она должна была отдать дань уважения своей свекрови.

– Вы устали? – спросила Мария Нисбет, заметив пошатывающуюся походку Тео.

– Да, немного, – ответила Тео, ухватившись за перила лестницы. – Право, поездка была довольно длительной.

– Я вижу, что вы смело прошли через все трудности. – Она быстро улыбнулась и, похлопав Тео по плечу, спросила: – И в каком же здравии вы оставили дорогого вице-президента? Вы знаете, мой муж, сэр Джон, желал оказать ему услугу в Вашингтоне. Возможно, он сможет быть полезным вашему отцу.

«Или наоборот», – подумала Тео. Ей не понравилась эта кузина с высоким самомнением и характером, как у старой девы.

– Надеюсь, миссис Элстон не очень серьезно больна? – предложила Теодосия другую тему.

– О нет, просто легкое недомогание. Она здесь, в своей спальне, – торопливо ответила Мария и, постучав в дверь, пригласила войти.

Даже неопытный глаз Тео смог сразу же определить тяжесть «легкого недомогания». От неожиданности у нее вырвался сдавленный крик, когда она увидела распростертое на кровати тело. Мать ее мужа была увядшей блондинкой, с водянисто-голубыми потухшими глазами. Ее лоб был покрыт бисером пота, а протянутая рука дрожала. И едва Тео пожала ее, как лицо женщины исказилось от боли, и она издала непроизвольный стон. Тео резко повернулась к кузине:

– Но миссис Элстон… она… Я имею в виду, ей кто-нибудь помогает? – запинаясь спросила Тео. – Она же так страдает.

– Мома Кло ухаживает за ней, – сказала Мария и кивнула на старую негритянку, сидящую в тени к ним спиной.

Старуха подняла голову и подалась вперед, уставившись на Теодосию.

– Мома Кло приняла много родов, много детишек, белых и черных, все они появляются на свет одним путем. Миссис плохо себя чувствует, но нож под ее кроватью уймет боль, – произнесла она.

В замешательстве Теодосия перевела взгляд в направлении сучковатого пальца старухи. Под высокой кроватью, в самом центре, лежал длинный острый нож. Тео с возмущением повернулась к Марии, которая беззвучно и, казалось, скучающе стояла у окна:

– Но это же варварство! Вам необходимо вызвать врача. Не может же одна эта суеверная старушенция помогать миссис Элстон.

– Мома очень опытна, – холодно ответила Мария, – и я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о докторе. Ни одна порядочная женщина не допустит присутствия мужчины в таком случае. У вас, на Севере, должно быть, странные понятия о приличиях.

Тео проглотила этот ответ, вспомнив предупреждения Джозефа, но при этом подумала: «Если у меня будет ребенок, я вызову всех необходимых докторов, а Элстоны могут говорить что угодно о своей непристойности».

– Не огорчайся, детка, – послышался с кровати слабый голос. – Я так сожалею, что моя… что я в таком положении. Это началось неожиданно, слишком рано. Мне бы хотелось встретить тебя иначе, но… – Она извиняюще улыбнулась.

Теодосия начала было говорить, но старая негритянка перебила ее:

– У вас рано начинается потому, миссис, что у вас двойня и каждый старается выйти первым. Большеголовая птица прошлой ночью дважды прокричала на болоте. Это означает двойню. Идол Бимеби видит, что Мома говорит правду, она знает лучше, чем болтливые белые доктора. – Мома метнула на Тео обиженный взгляд и подошла к своей госпоже.

Миссис Элстон монотонно качала головой из стороны в сторону, не замечая уже присутствия посетителей. «Если мы не можем ничем помочь, – подумала Тео, – то лучше уйти».

Но ее кузина прошла в дальний угол комнаты и начала снимать нагар с горящих свеч, тщательно собирая мелкие капельки воска, которые как бы нарушали царящий порядок. «Какая она бессердечная!» – сердито подумала Теодосия и повернулась, чтобы выйти, но сцена, происходящая возле кровати, приковала ее к месту.

Миссис Элстон издала резкий крик, и негритянка согнулась над ней, что-то бормоча. Ни роженица, ни повитуха, казалось, не замечали Теодосию. Мома Кло вытащила из своей грязной блузки какой-то небольшой предмет, пошептала над ним и торжественно положила его на простыню, покрывающую живот миссис Элстон. Негритянка шевелила сморщенными губами, нашептывая что-то наподобие песни или молитвы. Глухие гортанные слоги, напоминающие бой барабана, повторялись снова и снова. Спина у Тео качала деревенеть. Она уставилась на предмет, лежащий на простыне, отказываясь верить, что все это происходит в реальности, – это была маленькая, грубо слепленная из глины куколка. Пение прекратилось, старуха вскинула вверх голову, как будто вслушиваясь во что-то.

Миссис Элстон, пытаясь оторваться от подушки, пролепетала:

– Сколько это еще будет продолжаться, мома?

– Духи говорят, миссис, все произойдет до первого крика петуха. – При этом Мома запихнула куклу обратно за пазуху.

– Так долго! Не знаю, выдержу ли я…

– Успокойтесь, миссис. Пожуйте кусочек целебного корня, он принесет вам сон. – С этими словами повитуха засунула руку в мешок, болтавшийся у нее под фартуком, и выудила оттуда черный скорченный корень. Его зловонный запах заполнил всю комнату. Миссис Элстон позволила негритянке вложить кусочек корня в рот и начала слабо сосать его. – Хорошо, миссис? Должна ли мома Кло убрать боль еще?

Старуха нащупала под кроватью нож, вытащила его к начала ритмично размахивать им в одном футе от мечущегося тела госпожи. Миссис Элстон постепенно затихла, ее веки медленно опустились.

Мария отошла от камина, на ее ладони, сложенной в чашечку, лежали кучка застывших капель парафина и пушинки.

– Эти бестолковые ниггеры никогда не додумаются прибраться, если над ними не стоять каждую минуту, – воскликнула она. – За часами я обнаружила пыль в полдюйма толщиной. Если бы это был мой дом, я приказала бы отвесить по десять плетей каждому из них…

– О, пожалуйста, тише! – взмолилась Теодосия. – Миссис Элстон спит, а я очень, очень устала. Не могли бы вы проводить меня в мою комнату?

Когда Мария наконец выполнила ее просьбу, Тео была уже настолько измождена, что упала в постель прямо в платье. Длительное путешествие, трения с Джозефом, встреча с семейством Элстонов – все это затмила дикая сцена, свидетельницей которой она только что стала. И как только могли интеллигентные люди применять по отношению к себе всякого рода секреты и колдовство африканской магии? Двойня – потому что птица прокричала два раза, размахивание ножом и грязный корешок – для снятия боли! Но самое чудовищное – идиотская кукла, которая якобы должна точно предсказать начало родов.

Теодосия представила, что подумал бы ее отец, расскажи она ему об этих нравах. Она прекрасно знала его презрение ко всякого рода шарлатанству. Кроме того, он обладал глубоким чувством сострадания. Вероятно, он так же был бы поражен столь грубым и бессердечным отношением Марии и всего семейства к страданиям миссис Элстон. «Но теперь я тоже миссис Элстон, – подумала она. – Теперь это и моя семья, мой дом, моя родина».

– Ненавижу! Хочу домой! – Тео зарылась в подушку и тут же разрыдалась. Она даже не услышала, как открылась дверь, и вздрогнула только после прикосновения Джозефа.

– Тео, дорогая моя девочка, в чем дело? – Он приподнял ее, прижав дрожащее тело. – Что с тобой?

Она не могла сказать ему, что ей страшно и одиноко, что она хочет вернуться к отцу, но теплые объятия Джозефа немного успокоили ее. Тео прильнула к его груди, и постепенно ее рыдания прекратились. Он поцеловал ее и, не услышав более достойного оправдания, чем «разболелась голова», выпустил из своих объятий.

– Вся семья рада тебе, – поспешно сказал он и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. – Ты им очень понравилась. Мои братья и отец согласились, что никогда не видели столь прекрасных глаз, а миссис Хьюджер, она же тетушка Элстон, сказала, что ты прекрасное создание.

– Я очень рада, – пролепетала Тео, вытирая платком глаза и с каким-то горьким удивлением наблюдая, как он, закатав рукава, начал мыть руки в раковине, фальшиво насвистывая. Она видела, что он доволен собой и ей.

В самом деле, Джозеф был в хорошем настроении, изобразив себя перед родственниками этаким путешественником. Ему было приятно узнать о небывалом урожае риса и о том, что семеро рабынь произвели здоровое потомство прямо на плантациях.

Новые негры – это хорошая статья дохода, но превыше всего были его чувства. Любимый полуостров был дорог ему. Он родился здесь и знает каждую пядь земли. Все тридцать плантаций, рассыпанные, словно зеленый бисер, вдоль реки, были ему очень дороги, одни только названия умиляли его: Брукгрин, Терки-Хилл, Хэгли, Форлон-Хоуп, Роуз-Хилл… И все они были связаны или с поместьем Элстонов, или с его семьей.

Он самодовольно думал, что именно его Оукс положил всему начало. От Оукса расползались, словно вьюны, все поселения вдоль берегов Вэккэмоу. Завтра или днем позже он непременно наведается в свой Оукс, осмотрит на плантациях всходы риса и заодно решит, как благоустроить свой дом. Хотя к чему спешить, они могут погостить в Клифтоне.

Внезапно до него дошло, что он не один. Джозеф обернулся и увидел Теодосию, сидящую на краешке кровати. Она отрешенно смотрела в окно, за которым скрывалась весенняя ночь Каролины.

– Тео, дорогая! – воскликнул он. – Поднимайся, пора на ужин. Ты не хочешь переодеться? Я совсем забыл, тебе, конечно, нужна прислуга. Теперь мы не должны жить как беженцы.

Он хлопнул в ладоши, и тотчас же появился его личный слуга Като, с выражением почтения и готовности на лице.

– Я приказал выслать для госпожи служанку из Оукса, – промолвил Джозеф. – Между прочим, что она из себя представляет?

– Ее зовут Венера, дочка хозяина Большого Венуса. Самая смазливая девка в округе.

Джозеф кивком отпустил его. Улыбнувшись, Тео взглянула на мужа.

– Дорогой, ты думаешь, мне обязательно нужна служанка по имени Венера? Боюсь, я каждый раз буду смеяться, видя ее черное лицо.

Джозеф пропустил ее слова мимо ушей. Он тщательно расчесывал свои бакенбарды, которые должен был завить Като. По его мнению, на высказывание жены не стоило обращать внимания.

Когда же появилась Венера в красно-зеленом платье, у Теодосии пропало всякое желание смеяться. Девушка обладала кошачьей гибкостью и грацией. Кожа ее была не черного, а скорее медного оттенка, и она вовсе не походила на остальных широконосых и толстогубых рабов. Тонкая кость и нос с горбинкой явно указывали на ее арабское происхождение. Родители девушки были вывезены не из Анголы, как прочие рабы, а из Северной Африки. После первых лет дикой нищеты и попыток сопротивляться насилию, они постепенно свыклись со своим рабским положением. Но только не Венера. Она вся горела свободой и ненавидела рабов за то, что они так спокойно приняли свое положение. Она даже презирала своих родителей, которые в Африке были вождями, а здесь стали рабами. А теперь она сама пришла сюда по приказу управляющего, чтобы прислуживать белой госпоже с Севера. Девушка несколько успокоилась, когда начала осознавать, что из этого обстоятельства можно будет извлечь пользу. Она научится поведению чернокожих рабов, очень умело внедрится в их жизнь, пока не придет время для борьбы за свободу или даже – о, эта сладкая мечта – время для мести.

Тео, еще ничего не подозревая об этом, смогла заметить, что реакция Венеры на ее доброжелательную улыбку слишком запоздала и девушка отвела в сторону взгляд своих чувственных глаз, но где-то в глубине их вспыхнули враждебные искорки. Тео скорее почувствовала, чем услышала, нотки лицемерия в показной смиренности Венеры.

С первого момента их встречи Теодосия поняла, что служанка ненавидит ее. Не стоило придавать этому особого значения: Тео могла бы убрать девушку завтра же. Но все же это насторожило ее.

Черные деревья, шелестящие листвой среди торфяника, болезненный воздух болот, шарлатанство момы Кло, беспричинная враждебность этой девушки-рабыни – все это заставило Тео остро ощутить свое одиночество.

Она попыталась взять себя в руки, вспомнила блестящие, острые афоризмы Аарона, но так и не смогла стряхнуть с себя чувство надвигающихся бесформенных страхов, которые не позволяли ей уснуть в эту жуткую ночь в Вэккэмоу.

X

В следующие несколько недель в Клифтоне Теодосия продолжала делать новые открытия, причем большинство из них неприятные. Семья была добра к ней, но их было так много, даже после того как дяди, тети и кузены с кузинами собрались и уехали на свои плантации. Нигде нельзя было найти уединения, даже в ее спальне. Мария Нисбет решила, что Тео всегда будет благодарна ей за компанию, Шарлотта следовала за нею повсюду с широко раскрытыми глазами, полными преданности и влюбленности в новую красавицу золовку. Дети носились по всему дому, болтая, визжа и ссорясь, вечно ускользая от своих толстых мам.

Джозеф, его отец и два брата избегали этой суматохи. Весь день они объезжали Вэккэмоу-Нек, проверяя плантации, но Тео с собой не приглашали. Предполагалось, что она будет развлекаться женскими делами, какими бы они не были: явно ничего кроме шитья и сплетен. Ей было скучно, и ее нервы были измотаны постоянным скоплением людей и шумом.

Новый шум добавился на следующий день после ее приезда. Миссис Элстон родила девочек-близнецов через несколько минут после рассвета, и непрерывное хныканье болезненных младенцев наполнило дом.

Никто, кроме Тео, казалось, не был удивлен этим точным исполнением предсказаний момы Кло. Также никто не удивился, когда три дня спустя одна из малышек издала слабый крик и замолчала навеки. Мома Кло предвидела и это. Так сказал ей Дух. Маленькое тельце положили в дубовый гроб и похоронили в тот же день. Час или два мужчины слонялись с торжественными лицами, а со стороны негритянских хижин доносился плач по покойнице, но даже мать долго не скорбела. Здесь было много детей, и она была слишком усталой и измученной, чтобы испытывать какие-то сильные чувства. Кроме того, у нее оставался еще один младенец – маленькая Мэри-Мотти, названная в ее честь. Но для Теодосии такое небрежное отношение к рождению и смерти было болезненным и пугающим.

Она написала об этом отцу и вскоре получила от него письмо, полное советов и здравого смысла. «Ты не должна поддаваться мрачным фантазиям, – писал Аарон. – Приспосабливайся к обычаям и образу мыслей, которые ты находишь в своем новом окружении. Было бы разумнее стать менее критичной, но более терпимой, хотя я достаточно хорошо знаю свою маленькую Тео и уверен, что она никогда не проявит внешней неучтивости любого рода».

Тео вздохнула, читая эти строки. Дело было не в ее критическом отношении или нетерпимости. Она пыталась приспособиться, но образ жизни и взгляды Элстонов были чужды ей, и новая семья Тео не делала никакой попытки понять ее.

Однажды утром после завтрака Тео вышла на прогулку и попыталась серьезно обдумать свою проблему. Ее решение побыть в одиночестве вызвало переполох. Мария тут же спросила, куда она идет и почему. А Шарлотта и двое из младших детей попытались сопровождать ее, и их пришлось отговаривать.

– По крайней мере, – сказала Мария, – не ходите ни по одной из тропинок, ведущих к рисовым полям, так как работники посчитают очень неподобающим для миссис Элстон гулять в этом месте в такой час. Придерживайтесь главной дороги и возьмите с собой одного из слуг или Венеру – таким образом, приличия будут соблюдены.

Тео вежливо отказалась. Она хотела пройтись одна и, уж конечно, не собиралась брать Венеру. Она уже была сыта по горло своей горничной. Джозеф вспылил, когда Тео предложила избавиться от нее. Венера была необычайно ловкой и искусной и быстро отвечала на зов, слишком быстро. Тео была убеждена, что девушка подслушивает под дверями и прячется в углах.

Тео скучала по Минерве и свободным скачкам по Манхэттен-Айленд. Она могла бы скакать здесь – у них была большая конюшня с лошадьми, – но не одна! О, никогда! Пристойная рысь в сопровождении одного из грумов – вот все, что дозволялось, и даже это считалось эксцентричным для замужней женщины.

Тео еще ничего здесь не видела, кроме Клифтона, и, как никогда раньше, хотела увидеть море. Но оказалось, что это не так просто. То лошади нуждались в отдыхе, то кучер был пьян, то сломалась спица в одном из колес. Тео по наивности казалось, что починить ее просто, пока не обнаружила, что избыток прислуги часто не приводил ни к каким результатам. Если ломалось колесо, и мастер был болен, – а это было его обычным состоянием, – то колесо должно было ждать, пока он не выздоровеет. Никто другой и не подумал бы дотронуться до него. Насколько иначе все будет, когда они будут жить в своем собственном доме, думала Тео. Однако и здесь была причина для беспокойства. Хотя она еще не видела Оукс, но уже достаточно слышала об этом месте, чтобы понять, что в своем нынешнем состоянии оно было непригодно для жилья.

– Давай сразу начнем приводить его в порядок, – убеждала она Джозефа. – Если крыша протекает, ее можно починить. Если, как ты говоришь, дом слишком мал, мы можем пристроить крыло.

– Конечно, – отвечал он с готовностью, – но очень мало можно сделать летом. Скоро начнутся жаркие месяцы. Через неделю или две мы переедем к югу на Салливен-Айленд.

– С семьей? – спросила она слабым голосом.

– Естественно, – ответил Джозеф, и она больше ничего не сказала.

Сегодня, улучив момент, сбежала от всех и быстрым шагом направилась по дороге к реке. Оказавшись вне видимости со стороны дома, она высоко подобрала свои миткалевые юбки и побежала, почувствовав свободу и облегчение. Тяжело дыша, она смеялась над собою и побежала быстрее, бросившись по тенистой тропинке в лес. Она добралась поляны в гуще сосен, опустилась на мох и, сняв шляпку, стала обмахивать лицо.

Тео была в восторге от покоя и свободы, от счастья быть одной. Эта мысль удивила ее. Она начала вспоминать. Ведь со времени своей свадьбы ей и полчаса не удалось побыть совершенно одной. Даже письма, которые она писала и получала от отца, – ее единственное удовольствие, – читались или писались в окружении черных и белых лиц.

И ночью, конечно, был Джозеф. «Милый Джозеф», – подумала она виновато. Тео обожала его, это точно, и хотела сделать его счастливым. Она знала, как непрочно он держался за счастье, как легко расстраивался, и как его легко было обидеть. Она не могла сомневаться в том, что он любил ее и нуждался в ней все больше. И она тоже нуждалась в нем, здесь, где он был единственной связующей нитью с ее счастливым прошлым, единственным, кто знал ее отца, и с кем она иногда могла поговорить о нем. Только такую возможность трудно было получить: весь день его, как и других мужчин, не было дома.

Она подобрала маленькую палочку и начала рассеянно рисовать ею на дерне. Салливен-Айленд будет таким же или еще хуже: шумные дети, плачущие младенцы, орды рабов, едкий язык Марии, от которого невозможно было спрятаться, жалобы миссис Элстон. И только две темы разговоров для каждого пола: домашние дела и семейные сплетни – для женщин, скаковые лошади и рис – для мужчин.

С неожиданной решимостью она бросила палку. Элстоны могут отправляться на Салливен-Айленд, если хотят, но у нее другие планы. Ричмонд-Хилл ждет: Ричмонд-Хилл и Аарон. Они с отцом уже много писали друг другу об этом. «Конечно, ты должна провести лето со мной, – писал Аарон. – Ты придумаешь какой-нибудь способ заставить мужа думать, как мы, я не сомневаюсь».

Да, конечно, она придумает! В порыве радости от перспективы освобождения она решила, что будет терпелива с ними и даже заставит их полюбить ее. «И я должна научиться любить это место. В конце концов, по-своему оно так же красиво, как Север».

В первый раз Тео без предубеждения огляделась вокруг. Весна усеяла лес цветами – ароматным желтым жасмином, дикими фиалками и алым багряником. Пересмешник высоко в орешнике выводил свои разнообразные трели, и она слушала зачарованно. Даже вечный мох не казался сегодня таким угрюмым, поскольку солнечный свет окрасил его в ярко-зеленый цвет.

Она встала и пошла, наслаждаясь теплым воздухом и покоем, разводя свисающие перед нею ветви, пока не увидела через их кружево просторы света. Внизу лежала Вэккэмоу – огромная, спокойная река. Она была окружена рисовыми полями, изумрудными сейчас от колышущегося несозревшего риса.

Тео собрала горсть фиалок и окунула в них лицо, вдыхая нежный аромат. Затем, увидев какие-то красивые красные ягоды, она заткнула фиалки за корсаж и метнулась через спутанные кусты к ним. Когда она уже протянула руку, чтобы сорвать их, послышался странный шум – резкий сухой звук рядом с ее ногой, полушуршание и полугрохот. Озадаченная, она стала искать источник этого звука. Снова раздался тот же шум, и, повернув голову, она застонала от страха. Сердце ее, казалось, замерло в груди, пот выступил на лбу: не больше чем в двух футах от нее лежала, свернувшись кольцами, огромная пестрая змея. Тео замерла от ужаса, неподвижная, как деревья вокруг. И это спасло ее. Гремучая змея медленно развернулась и ускользнула в подлесок.

Рыдая и спотыкаясь, она бросилась назад к безопасной пыльной главной дороге. Когда ее ужас утих, она почувствовала сильную ненависть к этой предательской стране. Единственная попытка оценить ее красоты оказалась слишком жестоко отвергнутой. Ей придется вынести еще несколько таких лет, смириться с этим непривычным краем и даже до некоторой степени считать его своим домом. Но особенно чувствительная к своему окружению, она почувствовала с первого взгляда, что Вэккэмоу-Нек враждебен ей, и теперь она была уверена в этом. Она никому не рассказала об этом случае, слишком хорошо понимая, что сочувствия будет мало, а что касается Джозефа, то страх за ее безопасность вызовет у него гнев. Но она больше никогда не гуляла в лесу одна.

Тео сбежала в то лето, как и планировала, и провела несколько счастливых недель с Аароном в Ричмонд-Хилле. Вскоре после ее приезда Натали уплыла во Францию навестить свою мать, которую не видела шесть лет. Тео скучала по своей сводной сестре, однако была счастлива, что осталась одна с Аароном. Вэккэмоу-Нек казался таким далеким. В августе, однако, приехал Джозеф в собственном экипаже, и на этот раз с полной свитой слуг. Он сильно скучал по ней и, казалось, даже начал понимать, что она не была всецело счастлива в Вэккэмоу. Поэтому он съездил в Оукс, отметил, что необходимо улучшить, и отдал приказ начать работу.

– Когда мы вернемся на Юг, мы переедем в Оукс, – сказал он ей. – Я велел расширить дом, чтобы он соответствовал нашему положению.

– О, я так рада, – воскликнула она, благодарно целуя его.

Тео представляла себе большой свободный особняк, изысканно обставленный, так как Джозеф уверил ее, что мебель там нуждалась лишь в небольшой полировке и ремонте, чтобы соответствовать обстановке Ричмонд-Хилла. Она видела себя спокойной и изящной, разумно руководящей работами, помогающей Джозефу в его честолюбивых политических стремлениях радушным гостеприимством. У них будет хорошо подобранная библиотека, а по вечерам в доме будут звучать музыка, смех и вестись умные беседы. «Салон, возможно, маленький центр утонченности и культуры», – думала Тео, в энтузиазме забывая об отсутствии в Вэккэмоу подходящей для этого публики. «С энергией и честолюбием все возможно», – разве Аарон не говорил так много раз?

После этих романтических снов реальность оказалась горькой. Тео и Джозеф приехали в Оукс в ноябре, и она не смогла скрыть своего разочарования. Она старалась не замечать нескошенную траву, выбоины на дороге к плантации, но, увидев дом, в недоумении повернулась к Джозефу:

– Но он такой маленький, едва ли больше, чем коттедж нашего садовника, и что случилось с крышей?

Крыша, наполовину покрытая старой кровельной дранкой и наполовину новыми сосновыми ярко-желтыми некрашеными досками, представляла собой пятнистое и особенно вульгарное зрелище.

– Они еще не закончили ее, – ответил Джозеф несчастно.

На самом деле они еще ничего не закончили.

Крыльцо по-прежнему было покосившимся, две из шести маленьких комнат были завалены бревнами и горшками с краской, и Теодосия начала подозревать в тот вечер – в чем впоследствии постоянно убеждалась, – что пятьдесят рабов были не в состоянии сделать того, что мог выполнить один квалифицированный рабочий-янки.

Однако они переехали. Тео решительно отвергла предложение Джозефа пожить в Клифтоне до тех пор, пока «поместье не будет готово». «Нет. Мы обязательно должны быть здесь, чтобы наблюдать», – возразила она, и Джозеф, пристыженный провалом своего плана, согласился.

Дом постепенно становился пригодным для жилья. Она послала отцу в Нью-Йорк заказ на украшения и мебель. Наследство Джозефа оказалось небольшим и шатким.

«С энергией все возможно». Да. Но что делать, если энергия иссякает? Цветущее здоровье и энтузиазм, с которыми она приехала в Вэккэмоу, таяли день ото дня.

К концу ноября Тео поняла, что у нее будет ребенок, и сразу же написала Аарону. Он был в восхищении, писал ей письмо за письмом. Отец убеждал ее соблюдать диету, следить за зубами и заниматься физическими упражнениями.

«Ты должна много гулять пешком. Я умоляю тебя достать крепкую пару ботинок или коротких сапог с одной пуговицей, чтобы они не свалились, достаточно толстые, чтобы не пропускать воду… Гуляй, чтобы быть в форме, с десятком негров по пятам»

Тео пыталась следовать его совету, но это оказалось трудным. Не только ее тело стало вялым и тяжелым, но и ее разум. Каждое движение, каждая мысль требовала расхода сил, что пугало ее. Она все чаще лежала на софе в своей спальне, глядя из окна на бесконечные пространства серого мха. Книги больше не интересовали ее, она постепенно бросила попытки выполнять свои обязанности хозяйки плантации. Даже первый месяц в Оуксе, до того как ее здоровье ухудшилось, она не в состоянии была справляться с этими обязанностями удовлетворительно.

Рабы, внешне послушные, реагировали на ее приказы с вежливым безразличием. Феба, толстая повариха, выслушивала запланированное Тео меню, говорила: «Да, миссис», – и готовила то, что хотела. К тому же она была неважной поварихой, неряшливой и неумелой.

Хозяйка плантации должна приказывать и управлять слугами, должна распределять запасы, посещать больных негров и давать им лекарства, должна разбирать споры женщин и иногда наказывать. Это она знала от Джозефа и также из наблюдений в Клифтоне. Тео пыталась следовать этой программе. Но, когда она приближалась к негритянским хижинам, смех или пение сразу смолкали, двери быстро закрывались, и на ее стук обычно высовывалась детская курчавая голова, объяснявшая, что мамми, или бабули, или сестры нет дома. Тео чувствовала, что непрошенно вторгается в их жизнь и совершенно не нужна им.

Управлять домом она тоже не смогла. Она пыталась ввести некоторые реформы. Каждое утро около одиннадцати часов под окнами раздавался страшный грохот. Это три служанки толкли неочищенный рис в деревянных ступах, сделанных из стволов деревьев. Каждый день они толкли дневную порцию для белых хозяев и домашней прислуги.

– В понедельник утром, – наставляла Тео, – позовите больше девушек и заготовьте риса на всю неделю. Мы избавимся от этого ежедневного грохота, и не будет постоянно летающей шелухи и пыли в доме.

Они тупо таращились на нее, но самая умная наконец кивала. На следующее утро грохот продолжался, как обычно. Тео резко протестовала. На следующий день не было грохота, но на столе не было и риса. Тео было все равно, но Джозеф был в ярости.

Когда она объяснила ему свой план, он раздраженно возразил:

– Оставь их в покое. Они всегда толкут рис каждый день.

– Ну, тогда они могли бы делать это не под моими окнами.

– Конечно, камни за кухней – вполне подходящее место.

Так что они толкли рис каждый день, точно так же, как они делали свечи из восковницы на веревке, вместо того чтобы использовать формы, которые Тео прислали из Нью-Йорка; так же, как они отказывались ошпаривать кипятком деревянные ведра, в которых хранились основные продукты. Если Феба слышала крик сипухи в лесу, она вполне могла не замесить хлеб в тот вечер, так как он не поднялся бы. Если прачка по пути к дому встречала кролика или черную кошку, в то утро могло не быть стирки.

«Хозяйка плантации должна давать своим людям простые религиозные наставления». В первом порыве энтузиазма Тео попыталась последовать и этому рецепту.

В свое второе воскресенье в Оуксе она послушно пошла с Джозефом в маленькую приходскую церковь, вынесла нескончаемую проповедь, затем днем собрала негритят с «улицы» в большой дом для чтения Библии. Дети крутились и извивались, вращая жадными глазами в сторону хижин. Тео чувствовала себя глупо и виновато. Она ничего не знала об их предыдущем христианском обучении и неожиданно осознала свою собственную неспособность быть духовным наставником.

Аарон относился к ортодоксальной религии с веселой терпимостью, и подобное не было включено в ее образование. Хотя казалось легким делом прочитать рассказ из Библии, и она смело взялась за Иону и кита.

Когда ее голос умолк, все курчавые маленькие черные головы дернулись, сорок пар круглых глаз уставились на нее не мигая.

– Как вы видите, – добавила она, чувствуя необходимость указать на мораль рассказа, – Бог наказал Иону за его злой поступок.

Лица продолжали разглядывать ее безучастно.

– Вы поняли историю, не так ли?

Никакого ответа, затем тощий десятилетний парнишка любезно улыбнулся:

– Да, миссис.

Она благодарно повернулась к нему. Это был единственный ребенок, которого она узнала, – сын Фебы.

– Ты знаешь, что такое кит, правда, Чанс?

Он кивнул, сияя.

– Разве никто из вас не понял, о чем я читала?

Они опустили глаза, ковыряя пальцами ног в досках веранды. Кто-то хихикнул.

– Ну, можете идти, – вздохнула она.

С минуту они не двигались, пока Чанс не подтолкнул их, и тогда она поняла, что они не только не поняли, что она читала им, но также не понимали ее речь. Работники на плантации говорили на чистом галлах. Она могла общаться только с домашними неграми.

Постепенно она бросила все свои попытки справиться с неграми. Тео не имела никакого представления, что часть ее трудностей в обращении с ними происходила из-за влияния Венеры.

Эта девушка делала все возможное, чтобы распространить мятежные настроения среди тех двух сотен черных, которые обслуживали Элстонов в Оуксе. Она мало преуспела: негры только смеялись над ней, и их преданность Джозефу, их наследному правителю, была непоколебима. Также она не могла настроить их против надсмотрщика, который был справедливым человеком и понимал их психологию. Но с миссис янки все обстояло иначе. Была ли скудновата еда или мотыга не такая острая, как в прошлом году, виновата была иностранная миссис, которая заказала их, так говорила Венера. А разве не ухудшились сразу ревматизм Форчун и кровотечение Хэгэра из-за того, что Тео применила какие-то лекарства? И разве она не смеялась над Духом, говоря им, что это глупо, твердила Венера, хотя сама тайно не верила в него, но понимала, что это самый сильный из ее аргументов. Все из-за того, что молодая миссис ни во что не верит. Она не лучше какой-нибудь язычницы. Вечер за вечером, рассказывала Венера, она ждала и подсматривала, не будет ли молиться молодая миссис, но она никогда не молилась. Она никогда не открывала Библию и не читала ее. Она плохая, эта молодая миссис.

Все это приносило меньше неприятностей, чем рассчитывала Венера, так как она не была популярной среди рабов. Женщины завидовали ее внешности и возмущались ее высокомерным видом. Мужчины боялись ее, особенно те, кто пытался переспать с ней, и кого она исцарапала, как дикая кошка.

Однако кампания Венеры возымела свое действие и усилила неприятности Тео, хотя сама девушка не давала госпоже ни одного повода для недовольства, содержала ее одежду в совершенном порядке, повиновалась приказам быстро, но с каким-то неуловимым вызовом и угрюмостью. До одного мартовского дня.

Младший брат Джозефа, Джон Эш, только что женился на девушке из Санти, Салли Мак-Ферсон, и привез ее в Вэккэмоу. Полковник Вильям, согласно обычаю, подарил своему сыну плантацию Хэгли, и молодая пара обосновалась там.

Здоровье Тео помешало ей присутствовать на свадьбе, и они с Джозефом отправились в тот мартовский день засвидетельствовать молодоженам свое почтение. Тео сразу понравилась ее новая золовка. Ее смех, кудри и живость напомнили ей о маленькой Кэти Браун. Примерно на час она забыла о своих неудобствах и смеялась вместе с Салли. Они шептались и шутили, как восемнадцатилетние, кем собственно обе и были.

Но к пяти часам Тео почувствовала усталость. Ее настроение упало. До родов оставалось два месяца, и она с трудом скрывала свои физические страдания. Она ненавидела свое тело, которое распухло и стало тяжелым. Она могла бы вынести и боли в спине, и головокружения, если бы не частые депрессии. Они наплывали на нее, как массы густой черной дымки, душа ее и превращая жизнь в бесконечную серую пустыню.

Эта чернота опустилась на нее и сейчас, и Тео неуклюже поднялась на ноги, бормоча извинения Салли. Она хотела только одного: оказаться дома в своей собственной комнате, на своей мягкой софе.

Салли была очень озабочена и хотела позвать Джозефа. Оба брата ушли на плантацию Джона осмотреть рисовые всходы на дальних полях.

– О нет, – запротестовала Тео, пытаясь улыбнуться. – Пожалуйста, не зовите его. Помпи ждет и может отвезти меня домой, а затем вернуться за Джозефом.

Салли неохотно согласилась. Она была обеспокоена. Теодосия выглядела плохо и была такой бледной. Было трудно поверить словам Джона Эша, что эта бедная девушка несколько месяцев назад была необычайно хорошенькой. Однако в таком положении всего можно ожидать, и нужно прощать такие неожиданные капризы, как возвращение в Оукс до того, как мужчины закончили свои дела.

Никто в Оуксе не ожидал такого скорого возвращения Тео, и дом казался покинутым и очень тихим. Даже Кафи, маленького мальчика-посыльного, чьей обязанностью было открывать парадную дверь, нигде не было видно.

Тео с трудом поднялась наверх. Ее лайковые туфли бесшумно ступали по ковру, когда она шла по площадке к своей комнате. Подойдя ближе, она заметила, что дверь ее комнаты открыта. Тео вспомнила, что приказала сегодня держать дверь закрытой, так как день был необычно прохладным, и она хотела, чтобы комната сохранила все тепло от маленького камина. Но слуги никогда ничего не помнили больше десяти минут. Тео взялась за ручку и распахнула дверь.

Раздался резкий звук, быстрое движение. Тео испуганно вскрикнула и вцепилась в ручку. Венера столкнулась с нею, попятилась к длинному позолоченному зеркалу, перед которым до этого красовалась. Глаза девушки расширились от страха и ненависти. Она с вызовом откинула голову, хмуро глядя на хозяйку, но подняла руки высоко к груди, пытаясь скрыть что-то.

Тео не сразу осознала значение этой картины. Затем она тяжело задышала. Ее взгляд медленно сфокусировался на Венере, и тут она поняла.

– Ты надела мое платье! Мое платье, – задыхаясь, прошептала она.

Это было даже не платье, а белый, расшитый золотом наряд, который она надевала в свой день рождения в Ричмонд-Хилле! Этот прекрасный наряд она так любила, что никогда не носила с тех пор, а хранила его завернутым в ткань в кедровой коробке! Она закрыла глаза от головокружения: темные коричневые руки и коричневая колонна шеи на фоне белизны этого платья – это было ужасно. Тошнота подступила к горлу, ее лицо исказилось.

– Сними его, девка! – задохнулась она, ее руки сжимались и разжимались на дверной ручке.

Венера не двигалась, ее тонкий рот изогнулся, щеки пылали темно-алым. Тео метнулась вперед:

– Что у тебя на груди, что ты прячешь?

На секунду девушка съежилась, крепко сжав руки у горла. Затем ее подбородок вздернулся, губы разжались в злобной улыбке. Она опустила руки – на ее темной груди ярко сверкало бриллиантовое ожерелье Аарона.

Ярость захлестнула Тео. Если бы она могла убить, она бы сделала это. Ударив Венеру по лицу маленькими распухшими кулачками, она потащила ожерелье с такой силой, что застежка разорвала коричневую плоть.

– Ты подлая! Я ненавижу тебя, я ненавижу тебя! – Ее голос надорвался, комната закружилась вокруг, и она упала на пол, головой вперед, прижимая ожерелье к щеке.

Слуги нашли ее лежащей там, съежившейся и неподвижной. Они испугались и осторожно перенесли ее на кровать.

Когда Джозеф вернулся домой, она была в сознании, но ее мучили сильные боли. Джозеф сидел на кровати и нервно поглаживал ее руку. Он был обеспокоен и расстроен и не мог понять, что произошло, пока Феба, повариха, вертевшаяся рядом, не заметила с мрачным удовлетворением:

– Похоже, что ребенок на пороге, хозяин. Вам лучше послать за мома Кло в Клифтон. Миссис очень плохо.

Джозеф вздрогнул:

– Ты думаешь? Пошли за Помпи немедленно, скажи ему, пусть мчится в Клифтон. Скажи ему…

Тео открыла глаза.

– Нет, Джозеф. – В ее шепоте было такое отчаяние, что это остановило его. Он неуверенно повернулся к ней. – Я не рожу сейчас. Нет. Не раньше мая, когда папа будет со мной.

Феба хихикнула, пожав своими толстыми плечами:

– Вы не можете остановить его, миссис, когда он хочет прийти.

Тео лежала очень тихо. Внутри ее измученного тела собиралась воля, она сознательно призывала силу, способную остановить роды. Боль уменьшилась.

– Джозеф.

Он быстро наклонился:

– Что, моя бедная маленькая Тео?

– Настойку опия, – прошептала она, – большую дозу, сейчас. И не посылай за мома Кло. Я не подпущу ее к себе. Я не собираюсь рожать. Не сейчас.

И она не родила. Еще три дня и три ночи она лежала на кровати почти неподвижно. Боли постепенно замерли.

XI

На пятый день после кризиса Теодосия села, и Джозеф с облегчением обнаружил, что она чувствует себя гораздо лучше. Он придвинул стул к ее кровати и решил поговорить о происшедшем.

– Венера все мне рассказала, моя дорогая, и я был очень сердит на нее. Я сказал ей, что она некоторое время не будет служить в доме. В наказание она останется в негритянской деревне, пока не поймет, что натворила.

Тео смотрела на него в изумлении:

– Но, Джозеф, – неужели ты не понимаешь, что она сделала? Она не должна оставаться на плантации. Я хочу, чтобы ты продал ее. О, как ты не понимаешь – эта девушка ненавидит меня.

– Это неблагоразумно, Тео, – сказал он терпеливо. – Эта девушка не собиралась красть твои вещи, у нее слишком много здравого смысла для этого. Она просто примеряла их; очень дерзко, конечно, но едва ли это можно назвать преступлением. Она очень хорошенькая для негритянки и, смею сказать, обладает женским тщеславием, как и другие представительницы ее пола.

Тео тяжело опустилась на подушки, в глазах у нее стояли слезы. Неужели он не понимает, что платье и ожерелье были не просто случайными вещами из ее большого гардероба. Венера это знала, вот почему она выбрала именно их. И теперь они были осквернены.

Но объяснять это было бесполезно: Джозеф никогда не поймет. У нее не было сил спорить с ним. Однако одну вещь она должна была сказать:

– Я полагаю, ты поступишь с Венерой так, как захочешь, кроме одного: она никогда не будет служить в доме, который занимаю я, никогда. – Она помолчала минуту. – Джозеф, я думаю, папа может прислать мне французскую горничную. Я бы хотела говорить с кем-то по-французски. И также французского повара, может быть. Ты знаешь, что у губернатора Дрейтона французский повар и у некоторых друзей твоего отца в Чарлстоне, – добавила она быстро.

– Что тебе не нравится в стряпне Фебы? – спросил он недовольно.

«Действительно, что? – подумала Тео. – Помимо того, что она никогда не готовит ничего, кроме риса, жареной свинины и зелени, плавающей в жире».

– Феба готовит достаточно хорошо, Джозеф, но иногда нужно что-то более изысканное, я имею в виду, когда мы принимаем гостей. Я думаю, что папа смог бы добыть нам повара, – сказала Тео, уже обсудившая это с Аароном.

Джозеф молчал. Он порицал ее явную неспособность справляться с неграми и считал глупым привозить дорогих белых слуг с Севера, но, с другой стороны, нельзя перечитьженщине в ее положении, и к тому его тщеславие щекотала мысль о французских слугах.

Он зажег толстую черную сигару, откинулся на спинку стула и сменил тему:

– Когда твой отец приезжает на Юг? Ты знаешь?

Она неожиданно улыбнулась, ее напряженные глаза смягчились.

– Конечно, я знаю.

Бессознательно она коснулась груди, и Джозеф увидел уголок письма через открытый ворот ее ночной сорочки.

Гнев охватил его. Он нетерпеливо постучал ногой.

– Так когда?

– Первого мая. До родов еще останется много времени. В любом случае дитя не должно появиться до середины месяца. – Она отвернулась, добавив очень тихо, как бы для себя: – Я знаю, что я не переживу это, если его здесь не будет.

Джозеф выпустил струю дыма.

– Это ерунда, Тео! Смешно! Какое он имеет к этому отношение? Нескромно, когда в такое время рядом находятся мужчины. – Он швырнул сигару в камин и хмуро посмотрел на нее.

Почему она всегда должна отличаться от других женщин? Почему она не может принять это нормальное женское дело естественным образом, как миссис Элстон, и его сестра, и все другие женщины, о которых он слышал? Они держались в подобных ситуациях как можно незаметнее, не суетясь, пока в нужный момент тихо не исчезали с мужских глаз, чтобы появиться потом с новым прибавлением к семье.

Правда, иногда они больше не появлялись. Джозеф вдруг вспомнил, что его кузина Мэри умерла при родах. Накатившаяся волна страха погасила его раздражение.

Он с беспокойством осмотрел Тео, как будто видел ее в первый раз. Молодая женщина выглядела плохо: ее маленькое лицо было отекшим, ее чудесные глаза потеряли свою яркость, а щеки были белыми, как недавно оштукатуренная стена за нею. Его сердце сжалось.

– Моя дорогая.

Она подняла глаза, удивленная его нежностью:

– Да, Джозеф?

Он смущенно смотрел на нее сверху вниз, потом неловко дотронулся до ее руки.

– Тео, мы поедем в Чарлстон, как только ты сможешь путешествовать. У тебя будет… – Джозеф колебался: семья будет явно шокирована. Он сглотнул и продолжал:

– У тебя будет доктор Дебоу, если хочешь. Я не могу позволить, чтобы ты беспокоилась. Ты должна заботиться о себе, я… – Он поморщился и раздраженно воскликнул: – Черт возьми! Почему ты не заботилась о себе лучше? Ты совсем не принимала лекарство, что мома Кло приготовила для тебя. Посмотри, вот бутылка – полная!

Он сердито указал на вязкую микстуру из болотного корня и нарезанной змеиной кожи, которую повивальная бабка Элстонов прислала в Оукс.

Тео мягко покачала головой, ее глаза блестели, когда она улыбалась ему.

– Бедный Джозеф, я действительно причиняю тебе много хлопот, не так ли? Ты так добр ко мне, – она подняла руки и, притянув его голову ближе к себе, нежно прижалась бледными губами к его щеке.

Шесть дней спустя Теодосия и Джозеф отправились в Чарлстон. Это было не так тяжело, как она боялась. Помпи и Като отнесли ее на носилках через лес к ручью, где их ждала огромная плоскодонка. Удобно устроившись на ней, они доплыли до реки Вэккэмоу, а затем на тяжелом судне вниз по течению – до Джорджтауна, где их ждала шхуна, уже груженная ценным рисом для продажи в Чарлстоне. Тео отнесли на борт, и «Лив-Оук» поплыла, едва касаясь воды, с попутным ветром на все шестьдесят миль.

Они вошли в Купер-Ривер, когда огни Чарлстона начали появляться желтыми точками на фоне темнеющего весеннего неба. Поскольку по традиции все плантаторы проводили по меньшей мере два месяца в году в Чарлстоне и поскольку Джозеф свободно мог себе позволить это, Тео убедила его купить собственный дом на Черч-стрит. Но он, конечно, еще не был готов для них. Так что волей-неволей им пришлось ехать к семейному особняку. К огромному облегчению Тео, они нашли там одного полковника Вильяма.

– Счастлив видеть тебя, мой мальчик. И тебя, Теодосия, как прекрасно ты выглядишь! – Он смотрел не на нее вовсе, а на какую-то точку над ее головой. – Жаль, что вы разминулись с остальными! Они уехали вчера в Салливен. Вы, несомненно, присоединитесь к ним через день или два.

«О нет, ни в коем случае, – подумала Тео. – Я не собираюсь рожать в этом набитом людьми прибрежном коттедже, в компании миссис Элстон, ее шестерых детей и Марии с Шарлоттой».

– Слуги проводят вас в комнату, – продолжал полковник рассеянно. – Как вам понравилось на Вэккэмоу? Я через пару дней поеду туда. Хабберт пишет, что столбы на дальних западных полях в Клифтоне нуждаются в ремонте. Ведь нельзя допустить, чтобы молодые ростки риса залило раньше времени!

Тео избежала этого разговора и поднялась наверх. Ее свекор был добр и вежлив, но он был такой скучный. У него было три темы разговора – рис, его боевые дни под командованием генерала Мэриона и его скаковые лошади. Все они успели ей наскучить, хотя она довольно успешно скрывала это. Во время скачек в феврале она притворялась, что разделяет возбуждение, явно охватившее всю Южную Каролину. В действительности она не считала важным, что лошадь полковника Вильяма не победила во время скачки на денежный приз Жокейского клуба. Однако для Элстонов, включая Джозефа, это казалось полнейшей трагедией. Они не говорили ни о чем другом в течение недели.

Невозможно было представить Аарона, проигравшего президентство с легким изяществом и юмором, ввергнутым в глубочайшее уныние потерей пустякового денежного приза. В жизни было так много вещей, белее интересных, чем скачки.

Она вздохнула, медленно поворачивая свое громоздкое тело в постели, выискивая более прохладное место. Мелодичный звон церковных колоколов несся над городом. Сен-Мишель, Сен-Филипп и Гугенотская церковь одна за другой пробили время. Только девять часов, и впереди длинная ночь. В последние дни, несмотря на то, что она постоянно чувствовала себя уставшей, Тео никак не могла уснуть.

«Я хотела бы, чтобы приехал папа, – думала она тоскливо, – он так мне необходим».

Она с трудом выбралась из постели и взяла маленькую кожаную коробку, в которой хранила его письма, чтобы перечитать последнее. «Почему ты не отправилась в горы, как я советовал? – писал он. – На морском побережье Каролины сейчас очень жарко и можно заболеть лихорадкой в это время года».

Джозефу он писал более сурово:

«С большой долей сожаления я узнал, что горный план отвергнут… С северной конституцией Теодосии она принесет Вам хилое отродье, которое не доживет до следующего лета, но в Ваших горах можно ожидать, что ребенок будет карабкаться по обрывам, когда еще не достигнет трех недель отроду. Я говорю серьезно и хочу знать, было ли Ваше решение результатом раздумья или инертности».

Джозеф был особенно возмущен этой попыткой контролировать его поступки. Разве он не проявил уже чрезмерную предусмотрительность, привезя Тео в город задолго до того, как это было необходимо, и, согласившись проконсультировать ее у доктора? Более того, он намеревался перевезти ее на Салливен-Айленд, как предложил его отец. И Джозеф был изумлен, обнаружив, что Тео делать этого не собирается, противопоставляя всем его аргументам тихую непреклонность. Она будет рисковать подцепить лихорадку, останется в плавящей жаре, но она не покинет Чарлстон до приезда Аарона.

Знаменитый доктор Дебоу посетил молодую миссис Элстон через два дня после ее приезда. Тео чувствовала себя все хуже и очень рассчитывала на визит врача, на его совет и помощь.

– Я так рада, что вы пришли, доктор! – воскликнула она. – Я неважно себя чувствую и уверена, что вы сможете мне помочь.

Доктор поклонился. У него были летящие белые волосы, и в своем черном одеянии с меховым воротником он выглядел очень представительно и напоминал священника.

– Ваше доверие делает мне большую честь, мадам. Это естественно для леди в вашем деликатном состоянии. Вы не должны волноваться, моя дорогая миссис Элстон. – Он покачивался на пятках, скрестив пальцы на животе, и смотрел на нее благожелательно.

– Точно, – сказал Джозеф, – именно то, что я ей говорю.

– О, я знаю, – сказала Тео печально. – Я не собираюсь суетиться без причины, но у меня постоянные головные боли, и я стала хуже видеть. Как будто маленькие черные крапинки плывут перед моими глазами.

– Ах, это обычные визуальные нарушения, мадам. Вы должны укреплять себя. Побольше хорошего сочного мяса, обильные дозы хорошего вина между приемами пищи. Вы должны питаться за двоих, видите ли. – Он тяжело раскачивался, сияя улыбкой.

– Но я не могу есть больше, – возразила Тео. – Мне плохо от еды, я и так все толстею.

Он вежливо кивнул:

– Совершенно естественно, совершенно. Дородность – ободряющий признак.

– Возможно, – согласилась она неуверенно. – Однако мои ноги и руки так распухли, что я не могу носить ни туфли, ни перчатки. Когда я нажимаю, смотрите… – Она высунула маленькую опухшую ступню из-под одеяла и коснулась туго натянутой белой кожи. Ямка от ее пальца оставалась несколько секунд.

Джозеф издал нетерпеливый звук и повернулся к окну, но глаза доктора забегали, его улыбка на мгновение соскользнула.

– Возможно, легкая отечность. Природа, целительная и всемогущая Природа-мать, позаботится обо всех небольших неудобствах, на которые вы жалуетесь, – сказал доктор, делая широкий размашистый жест. – Я составлю вам бальзам Джайлида, великолепное средство от нервного расстройства. Принимайте его и помните, – он покачал толстым пальцем, – в здоровом теле – здоровый дух.

Он раскланялся, уверив ее, что будет ожидать вызова.

– В любое время, то есть когда вы станете подозревать о новом развитии событий.

Джозеф проводил доктора до парадной двери и, вернувшись к Тео, сказал:

– Теперь, когда он успокоил твои страхи, я надеюсь, что ты проявишь немного больше силы воли. Столько лежать в постели – едва ли это принесет тебе пользу.

Она тускло улыбнулась:

– Хорошо, Джозеф, я попытаюсь.

Теодосия кое-как пережила следующую неделю, заставляя себя есть и пить, борясь с постоянным пульсированием в висках и еще более частыми периодами головокружения.

Шестого мая она почувствовала себя лучше и, казалось, совсем ожила, когда получила письмо от Аарона. Он прибыл в Клифтон, где ее свекор развлекал его, и будет у нее через три дня.

Тео немедленно занялась приготовлениями. Собрав слуг, она внушила им важность этого события и сама руководила уборкой и украшением комнаты Аарона. Она изводила повариху, составляя меню свыше всякого понимания этой черной женщины, и, наконец, в отчаянии заказала на четверг лучшего поставщика провизии в городе.

– Ты мучаешь себя, – сказал Джозеф сердито. – Твой отец едва ли ожидает такого изысканного приема.

Они сидели в гостиной второго этажа, так как Тео предпочитала эту комнату другим. Здесь она ощущала некоторый покой. Комната всегда казалась прохладной, так как кипарисовые панели стен были выкрашены в бледно-голубой цвет, а золотые парчовые занавеси смягчали безжалостную жару, льющуюся из пяти высоких окон.

Тео склонилась над маленьким ореховым письменным столом, проверяя списки. Она не слышала замечание Джозефа.

– Папа не любит этот сорт мадеры. Если это все, что есть в подвале, мы должны заказать больше, – сказала она и сделала пометку.

Джозеф растянулся на софе, жуя кончик сигары, так как он, конечно, не мог курить в гостиной. Он вынул сигару и нахмурился:

– Эта мадера достаточно хороша для моего отца, и я не понимаю, почему должен возражать полковник Бэрр.

Тео подняла глаза и улыбнулась:

– О, Джозеф, не выходи из себя. Просто я хочу, чтобы папа увидел, как мы хорошо живем, какой роскошью и изяществом ты окружил меня.

Джозеф хмыкнул, снова сунув в рот сигару.

– Мы должны устроить прием в его честь, – продолжала она. – Губернатор Дрейтон, Ричардсоны, Пинкни, Рутледжи, они все будут рады встретиться с вице-президентом. И эта комната очень подойдет для этой цели! – Она видела ее наполненной красиво одетыми гостями, смехом, музыкой, цветами и Аарона стоящего опершись на черный мраморный камин.

– Неужели ты собираешься появиться в обществе в таком виде? – воскликнул Джозеф.

Тео вспыхнула. Она действительно на какое-то время забыла о своем положении.

– Полагаю, вечер может состояться после, – медленно сказала она, положив ручку. – После того, как эта странная вещь, исказившая мое бедное тело, болезненно вырвется из меня. После того, как я буду освобождена и снова стану сама собой.

Но что, если этого «после» не будет? Что тогда? Эта комната останется точно такой же. Здесь будут смех, и музыка, и цветы – но для других.

– В чем дело, Тео? – Джозеф поднялся с софы и подошел к ней. – Почему ты так говоришь?

– Я боюсь, – сказала она. – Боюсь родов.

Его лицо прояснилось, и он ободряюще похлопал ее по плечу:

– Ерунда. Ты в прекрасном состоянии, доктор Дебоу так сказал. В конце концов, это случается каждый день. Каждый смертный пришел в мир таким путем и…

– Такие страхи естественны в моем состоянии, – закончила она с кривой усмешкой. – Я постараюсь вести себя хорошо.

В последующие дни Тео говорила мало, избавляя Джозефа от своих мрачных предчувствий. В четверг днем ожидали Аарона. Она тяжело ходила по своей комнате и пыталась привести себя в порядок. Она спрятала свою располневшую фигуру под вышитый индийский муслиновый шарф и сделала несколько попыток собрать свои волосы в кокетливую массу локонов, которые привык видеть Аарон. Но она не могла поднять руки так высоко, а маленькая черная горничная, заменившая Венеру, была глупа и неуклюжа.

Когда Тео была готова, она прошла в гостиную, задержавшись перед огромным резным зеркалом, занимавшим одну из стен. «Как безобразно я выгляжу, – подумала она, – и какой старой!»

Сегодня было тепло, даже в этой комнате. Тео тяжело опустилась на софу, пытаясь услышать первый стук копыт на Кинг-стрит, но постепенно шум в ушах, так давно беспокоивший ее, заглушил все остальные звуки. Ее тяжелая голова склонилась на спинку софы. Она задрожала. Как странно, что ей стало холодно! Как-то она должна преодолеть эту болезненную вялость. «Я не должна спать», – подумала она и тут же провалилась в оцепенение, такое тяжелое, что даже не услышала приезда Аарона, который, войдя в дом и бросившись вверх по массивной дубовой лестнице впереди Джозефа, нашел ее в таком состоянии.

– Господи, сэр, что вы с нею сделали! – закричал он, в ярости набрасываясь на Джозефа.

Лицо Джозефа потемнело.

– Я не знаю, что вы имеете в виду. Она спит. Она много спит.

– Посмотрите на нее, болван! Она больна, страшно больна!

– Это ее состояние, вы не видели ее раньше. Ничего страшного.

Аарон бросил на него взгляд, полный ярости, и склонился над дочерью.

– Теодосия, – позвал он с нежностью, показавшейся разгневанному Джозефу почти женственной.

Длинная конвульсивная дрожь сотрясла ее тело. Ее губы шевельнулись, но она не проснулась.

Аарон поднял ее. Он и теперь уже встревоженный Джозеф перенесли ее через холл в спальню. Когда ее голова коснулась подушки, ее мускулы сжались, она стала дергаться из стороны в сторону, дыхание остановилось, лицо стало пугающе темно-синим.

– Что с нею? – выдохнул Джозеф. – С нею ничего подобного раньше не было.

Аарон резко выпрямился.

– Не стойте как истукан! Вызовите доктора! Принесите горячую воду, бренди, одеяла! – Он с нежностью наклонился над Тео, растирая ее холодные руки, зовя ее.

Вбежали возбужденные слуги, принеся все необходимое. Аарон брызнул бренди ей в лицо, влил несколько капель между губами и накинул на нее одеяла.

– Соберите все грелки, которые есть в доме, и быстро наполните их горячими углями. Мы должны согреть ее.

Понемногу Тео расслабилась, синеватый оттенок начал переходить в розовый.

Когда Джозеф вернулся с доктором Дебоу, она тихо дышала, а Аарон ходил взад и вперед по комнате рядом с кроватью, и его лоб блестел от пота.

Доктор пыхтел, его летящие волосы растрепались, меховой воротник перекосился, но, несмотря на тревогу и неуверенность в глазах, он все же выдавил свою вежливую улыбку, размашисто поклонившись Аарону.

– Мистер вице-президент, это большая честь…

– Моя дочь очень больна, сэр. У нее были конвульсии. На этот раз она преодолела их, но я очень боюсь, что у нее будут другие. В чем причина и что можно сделать?

Доктор сделал глубокий вдох, поправил очки и направил на Тео напыщенно мрачный взгляд. Он пощупал ее пульс своими толстыми пальцами, простучал ее грудную клетку.

– Следует ожидать, – заметил он, наконец, – что при некоторых непредвиденных обстоятельствах может произойти, неожиданное истечение газов или желчи в циркуляционную систему…

– Вы болван, сэр, – Аарон выплюнул эти слова, – дурак и шарлатан. Вы не знаете ничего. Вы свободны.

Он повернулся на пятках и обратился к Джозефу:

– Этот толстый болтун – лучший врач, которого может предложить ваш город?

Джозеф, мертвенно-бледный, несчастный и испуганный, начал что-то говорить. Аарон прервал его:

– Приведите их всех ко мне немедленно. Я опрошу их всех.

У Джозефа отвисла челюсть, он колебался. Аарон сжал плечи своего зятя.

– Мой мальчик, разве вы не понимаете, что ваша жена в серьезной опасности? Я слышал об этих конвульсиях, сопровождающих иногда роды. Они почти точно доказывают… – Его голос осел. Он сжал губы, быстро прошел к окну и закончил предложение холодно и бесчувственно: – Вы потеряете и жену и нерожденного ребенка, если не случится чуда.

Но чудо свершилось, и свершил его Аарон. Из четырех врачей в городе он выбрал единственного, кто показался ему достаточно знающим и умным, чтобы помочь Теодосии, – доктора Рэмсея.

Этого доктора устроили в доме, и он находился под неусыпным оком Аарона. Аарон наблюдал за всем, что делали для Тео, держал тазик для кровопускания, мыл и ухаживал за нею, спал в кресле в ее комнате, настороженно прислушиваясь к самому слабому ее крику.

Доктор Рэмсей считал, что виной тому временный отказ функции почек.

– Тогда она должна пить, – воскликнул Аарон, – чтобы растворять яды. Но городская вода грязная. Я давно заметил, что те, кто пьет чай, меньше болеют. Это более полезная жидкость.

И он заставлял Тео пить слабый чай. Постепенно опухоли ее конечностей опали, голова прояснилась, вернулось немного сил, и в один из дней, ближе к сумеркам, – начались схватки.

Через волну новой боли она слышала приглушенные шумы суматохи в доме, беготню слуг, выкрикиваемые приказания, постоянный звон колоколов. Там были лица, много лиц. Смутно она узнала свою свекровь и Марию, шепчущихся и нервно поглядывавших на нее.

«Они, должно быть, ожидают, что я умру, если они вернулись с Салливен-Айленд» – подумала она спокойно. Смерть больше не казалась ей чем-то страшным. Как-то, в промежутке между болями, она услышала диалог у двери между Марией и Аароном.

– Полковник Бэрр, я понимаю, что Теодосия в опасности, но я должна просить вас оставить ее комнату. Ваше присутствие здесь совершенно излишне в такое время. Мой отец и миссис Элстон очень расстроены, они просили меня поговорить с вами.

Тео слабо воскликнула:

– Нет, отец! Не оставляй меня, пожалуйста!

– Я совсем не собираюсь оставлять тебя, мое дорогое дитя. Леди Нисбет, я сожалею о всех ранах, которые могу нанести вашей чувствительности, но я буду делать то, что считаю для своей дочери наилучшим.

– Если какой-то мужчина и должен быть с нею, то это ее муж, – сердито возразила Мария.

– Когда Теодосия захочет видеть своего мужа, я позову его немедленно. Пока еще она его не звала. – В его холодной речи был слабый оттенок удовлетворения.

Да, она не звала Джозефа: он не мог дать ей силу, как ее отец, не мог удержать ее от соскальзывания в бездонную пропасть.

Так что Джозеф сидел один в столовой внизу. Его лицо было закрыто руками, и только иногда, когда резкий крик проникал сквозь потолок с верхнего этажа, он тянулся к уже полупустой бутылке бренди на столе.

Когда майским утром колокола церкви Сен-Мишель пробили шесть раз, доктор Рэмсей решил, что миссис Элстон больше не выдержит. Он поискал в своей пыльной черной сумке пару железных хирургических щипцов.

Аарон моргнул, уголки его ноздрей резко вдавились.

– Это необходимо? – прошептал он.

Доктор кивнул:

– Да. Уверяю вас, что не стал бы вмешиваться без серьезной необходимости. Но обстоятельства таковы, что мы должны рискнуть.

Тео облизала пересохшие губы:

– Папа, я не могу. Больше не могу… я не могу выдержать…

Аарон быстро подошел к изголовью кровати. Он взял ее влажную руку в свою.

– Крепись, Теодосия. Чему быть, того не миновать. Ты выдержишь это. – Он говорил холодным покровительственно-властным голосом – голосом, который приказывал ей всю жизнь. И был возможен лишь один ответ – повиновение.

Она издала приглушенный мяукающий крик, сжимая его руку, затем утихла. Аарон сидел рядом с ее подушкой, отвернув голову, неподвижный, как будто отлитый из свинца, пока невероятный, звук не раздался в комнате – капризный плач новорожденного.

Рука Тео разжалась, освобождая его, она вздохнула и, повернувшись немного, сразу же глубоко заснула.

Доктор поднял глаза, его потное лицо торжествовало.

– Все хорошо, полковник Бэрр. Прекрасный здоровый мальчик. Будьте так добры, позовите одну из женщин заняться им.

Аарон встал и прошел к сложенным гнездом простыням, в которые доктор положил ребенка.

Крошечный и темно-красный, он замолчал, когда дед посмотрел вниз. Его серо-голубые глаза смотрели не мигая. Аарон наклонился ближе. Глубоко в его сердце шевельнулась странная радость. Ребенок был похож на Теодосию, а значит, на него – вылитый Бэрр, ни намека на Элстонов.

Аарон сделал глубокий бесшумный вдох, его глаза смягчились.

– Наконец у меня есть сын! Я подниму их над всеми простыми смертными. Я сделаю их великими – Теодосию и ее ребенка.

Он повернулся, подошел к окну и невидящими глазами посмотрел на крыши пробуждающегося города. Пути и средства были еще неясны, но можно не спешить, можно контролировать судьбу. Нет ничего невозможного, если обладаешь сильной волей. Ничего.

XII

Силы возвращались к Теодосии быстрее, чем кто-либо мог предположить. Организм восемнадцатилетней девушки, освободившийся от тяжелого бремени, быстро восстанавливал свою жизнеспособность. С каждым днем Теодосия чувствовала себя все лучше. Она удобно расположилась на широкой мягкой кровати, мысленно наслаждаясь новыми ощущениями, нахлынувшими на нее вместе с материнством. Самое страшное было позади, и Тео не хотелось об этом вспоминать.

Она была счастлива, что у нее теперь есть сын! Когда малыш прикасался своими нежными розовыми губками к ее набухшей груди, молодая мать испытывала небывалое ощущение блаженства. Миссис Элстон и Мария посоветовали ей нанять кормилицу-негритянку, но Теодосия с негодованием отказалась от этого предложения.

– Я хочу вскормить его сама. Ничего нет лучше материнского молока, – решительно заявила она, произнося эти слова с таким достоинством и уверенностью, что никто не стал с ней спорить, и было решено не возвращаться к этому вопросу.

Это была еще одна странность в поведении Теодосии, тем не менее, ее оставили в покое. Миссис Элстон вместе с Марией отправились на пляж, поручив Теодосию заботливому вниманию ее отца и Джозефа.

Когда Джозеф на следующий день после рождения ребенка вошел в ее комнату и взял малыша на руки, Теодосия увидела, как засветилось его лицо и глаза этого сильного мужчины наполнились слезами.

– Господи! Спасибо тебе, что ты сохранил их, – тихо прошептал он, присев на кровать позади Теодосии.

Она бережно взяла ребенка из крепких рук Джозефа и прижалась к его груди. В одной руке она держала их малыша, а другой нежно обвила шею мужа. В это мгновение ей показалось, что они думают одинаково, ощущают одно и то же, все они – одно целое. Их объединял этот прелестный ребенок, который тихонечко посапывал во сне, лежа на руках у заботливых родителей.

– Не правда ли, он очень милый? – спросила Тео. – Отец сказал, что он никогда не видел такого чудесного, хорошо сложенного, крепенького малыша.

– Полковник Бэрр ведет себя так, будто это его сын.

Теодосия едва заметно улыбнулась, но ничего не сказала. Она понимала состояние Джозефа, его обиду. Но на протяжении всей ее болезни и выздоровления отец ухаживал и оберегал ее, несмотря на то, что ему было очень тяжело. Он любил ее, он помог дочери справиться с дикой болью и невыносимыми страданиями.

– Папа спас мне жизнь, Джозеф, пойми это, – робко сказала она, вглядываясь в его лицо.

Джозеф невольно поморщился, но он понимал, что жена была права, поэтому промолчал.

Теодосия испытывала неясное ощущение вины перед Джозефом, поскольку доктор Рэмсей достаточно настойчиво дал понять, что на некоторое время они должны отказаться от интимных супружеских отношений.

– Я не отвечаю за вашу жизнь, мадам, если вы снова забеременеете, не успев окрепнуть и набраться сил после столь тяжелых родов. Простите, но моя прямая обязанность сообщить это мистеру Элстону.

Одновременно эти слова и огорчали, и радовали Теодосию.

«О, я свободна! Свободна! Свободна!» Свободна от этих отвратительных сцен, скрытых покровом ночи, когда только жалость к мужу и осознание своего супружеского долга толкали ее в объятия Джозефа. Это будет чудесное время, когда она сможет показать всю искренность своих чувств к Джозефу, не боясь разжечь его мужскую страсть к ней.

Теодосия была счастлива вдвойне, что некоторое время она будет рядом с отцом. Мысленно она пересчитывала дни до середины июня, когда они вместе с сыном должны будут уехать. Ежегодные эпидемии тифа распространялись вдоль всего пути к Чарлстону, поэтому Теодосия была вынуждена оставаться здесь дольше, чем это было необходимо. Джозеф предлагал ей поехать на остров Салливен, но там тоже были случаи заболевания тифом. Шарлотта даже сейчас страдала от внезапной лихорадки и озноба.

– Я полагаю, что ты и ребенок должны уехать, – говорил Джозеф ворчливо. – Тем более что твой отец уже все подготовил для отъезда. Но я, к сожалению, не могу присоединиться к тебе, это будет долгая разлука.

– Мне будет не хватать тебя, – мягко отвечала Теодосия, сжимая его руку. – Но я так горжусь тобой, мой милый! Сейчас ты один из самых богатых и разумных людей в нашей стране. Возможно, тебе предложат место в правительстве.

– Да, возможно, я тоже могу стать государственным деятелем, – согласился Джозеф.

Город лихорадило в преддверии избрания вице-президента. Имя Джозефа было у всех на устах. Он сам не ожидал такого поворота. Решив завоевать себе место в жизни, он организовал отличную агитационную кампанию с четко слаженными и целенаправленными действиями.

Впрочем, была одна мысль, которая изредка тревожила Джозефа. Он понимал, что по складу своего характера, темпераменту он вряд ли подходит на роль общественного деятеля. Джозефу часто не хватало умения руководить людьми, терпения и такта. К тому же он был не из тех людей, которые могут силой своей воли и с помощью определенных природных задатков воспитать в себе эти качества самостоятельно. Тем не менее, последние годы общественное мнение благоволило к нему, и он приспосабливался к своей новой роли: отрастил бакенбарды, научился ходить не спеша, с достоинством подняв голову, говорил редко, и обычно это были весьма туманные фразы. Летом 1802 года, когда ему еще не было и двадцати трех лет, он решил, что не станет продолжать карьеру своего тестя. Жизнь владельца рисовых плантаций больше подходила ему. Однако семена тщеславия, однажды брошенные Аароном Бэрром, вскоре обещали дать всходы.

Шестнадцатого июня бриг «Интерпрайз» был готов к отплытию. Дул сильный южный ветер. Команда устанавливала паруса.

Теодосия прощалась с Джозефом. Она осознавала всю тяжесть этой разлуки и не могла себе представить, как будет жить без него все эти долгие месяцы. Несколько минут она стояла, пошатываясь, ослабев от волны чувств, нахлынувших на нее, затем присела на люк с малышом на руках. Ее глаза застилал туман, и горло сдавили железные тиски.

– Я буду тебя очень ждать, – прошептала она. – Пиши мне как можно чаще.

– Хорошо, – ответил Джозеф.

– Ты это сказал так безразлично. Может, я раздражаю тебя? – спросила Теодосия.

Джозеф не ответил.

Вокруг них суетились матросы, они выкрикивали что-то, укрепляя паруса. С корабля, прибывшего из Восточной Индии, разгружали бананы, кокосы и другие товары в больших ящиках, корзинах и бочках. Все это переносили полураздетые крепкие негры. Они медленно спускались по трапу, изредка улыбаясь и переговариваясь между собой. На пристани отец Теодосии подготавливал погрузку мешков с рисом и тюков, набитых хлопком. Он пересчитывал их и складывал в длинные ряды. Позади Аарона стоял агент в высокой шляпе и длинном сине-зеленом пальто. Он увлеченно доказывал что-то капитану. Обычно агенты исполняют роль неоценимого посредника в делах такого рода. Они тщательно следят за выполнением всех деталей делового соглашения: процессом погрузки, условиями хранения и доставки вверенного им груза.

Джозеф посмотрел на агента и капитана, размышляя о чем-то своем. Даже когда агент взволнованно тряс тростью перед лицом своего собеседника и возмущенно с ним спорил, Джозеф не обратил на это внимание. Он подумал, что груз не его, да и агент тоже, поэтому он прислонился к поручню и вернулся к своим неприятным размышлениям. Джозеф сердился, что Теодосия уезжает. Кроме того, он был огорчен, что его единственного сына назвали Аарон Бэрр Элстон. Джозеф полагал, что сыну пристало носить имя отца – Джозеф или по крайней мере то, которое нравилось ему, – Вильям. Его возмущало безразличие Теодосии к тому, что их сын до сих пор не крещен. Она объясняла, что из-за отъезда было слишком мало времени, чтобы должным образом подготовиться к церемонии. К тому же Теодосия полагала, что крестить ребенка нужно в приходской церкви Вэккэмоу. Эти доводы ничуть не убедили Джозефа.

– Неверие, свободомыслие – вот истинная причина, – говорили его родственники, и Джозеф не находил слов, чтобы с ними спорить.

– Джозеф, пожалуйста, не сердись сейчас, – нерешительно попросила Тео. Она видела, как его лицо помрачнело. Джозеф пытался показать, что он не желает продолжать разговор.

Ее мягкий голос, как всегда, действовал на него успокаивающе. Он медленно повернулся и посмотрел на нее. Теодосия стояла перед мужем, завернувшись в серый шарф, и смотрела на него умоляюще, едва заметно неловко улыбаясь. Сейчас она выглядела чудесно, красота и свежесть молодости вернулись к ней. Ее великолепные, выразительные глаза и правильный овал лица, обрамленного каштановыми завитками густых волос, вернули Джозефа к действительности. Если не обращать внимания на полные груди и едва заметный свет материнства на ее лице, то Теодосию вполне можно было принять за тринадцатилетнюю девчонку с куклой на руках.

Джозеф устал стоять и присел рядом с ней. Тео придвинула ребенка поближе к отцу и склонила голову на плечо мужа. На несколько минут им обоим стало хорошо, и они забыли о тревоживших их мыслях.

В это время Аарон подошел к трапу и завел разговор с капитаном.

– Ты выглядишь усталым, Джозеф, – сказала Теодосия после короткой паузы. – Ты должен заботиться о своем здоровье. Если тебе нужно идти в город, то сделай это в полдень. Я где-то слышала, что люди, инфицированные тифом, в это время неопасны, поскольку активность солнечных лучей убивает заразные микроорганизмы. И еще: постарайся во время пребывания в городе курить. Говорят, это отгоняет зараженный воздух и оберегает человека от инфекции.

– Я буду осторожен, – ответил Джозеф улыбаясь.

– Я только сейчас поняла, как надолго мы расстаемся, – тихо произнесла Теодосия, прощаясь с Джозефом.

Горечь разлуки с мужем подавила в Теодосии все остальные чувства. Она не могла думать ни о чем другом. Встревоженным влюбленным взглядом она следила за силуэтом Джозефа, удаляющимся от нее. Капитан громко выкрикивал команды. Матросы толпились у мачт, исполняя его приказы, натягивая канаты, развертывая паруса. Теодосия стояла на борту, грустно глядя на отдаляющийся бриг и тщетно пытаясь разглядеть там Джозефа.

Спустя неделю после отъезда Теодосия вспоминала о нем гораздо чаще, чем когда-либо. Она видела его в романтическом свете, идеализировала и боготворила его больше, чем в те дни, когда они были рядом. Во время разлуки ее безграничная любовь к сыну распространилась и на его отца. Тео умела любить, и ее чувство усиливалось из года в год.

Она писала Джозефу волнующие, трогательные письма. В некоторых из них она описывала свои чувства к нему, в других – успокаивала его.

«Ты не можешь себе представить, как часто я думаю о тебе. А ты вспоминаешь обо мне, думаешь о нас с сыном? Чувствуешь ли ты, как пусто вокруг, когда рядом нет любимого человека?»

В одном из писем Теодосия спрашивала его: «Как идут выборы? Я озабочена тем, что не могу узнать подробностей. Ты, конечно, понимаешь, что не из-за ложного патриотизма. Я тоже отчасти связана с интересами твоей партии. Там, где ты, – там и моя страна, и то, чем занимается мой муж, для меня свято».

Джозеф был очень рад, когда получил это письмо. Он не ожидал от жены такого самопожертвования. Но в следующем послании Теодосия с восторгом описывала родные места.

«Я никогда не видела острова красивее этого. Великолепие этих чудесных мест никого не может оставить равнодушным. Некоторые просто скрывают свои чувства, однако нельзя не любить эту страну».

«Сможет ли Теодосия полюбить Каролину так же сильно?» – думал Джозеф, и его сердце замирало от недоброго предчувствия.

В понедельник, пятого июля, вся страна праздновала День независимости. Ричмонд-Хилл и другие поместья были готовы к торжеству. И гости, и хозяева собрались в небольших кафе, чтобы выпить стаканчик бренди или мадеры, поговорить, поспорить и заодно повеселиться. Улицы были украшены разноцветными гирляндами и цветами. К вечеру готовился красочный фейерверк и другие увеселения. На Гринвич-роуд толпился народ, чтобы посмотреть на проходивший здесь парад. Воздух дрожал и звенел от звуков веселой мелодии известной песни.

Среди всеобщего веселья и хаоса Тео услышала настойчивый крик своего малыша и поднялась, чтобы накормить сынишку.

Она удивилась, когда в прихожей раздался стук, и вошел Аарон.

– Новости из Парижа, мадам, – громко произнес он, показывая Теодосии письмо. – Известия от того, о ком мы вспоминали сегодня все утро.

– Натали? – спросила она озабоченно. – Надеюсь, ничего плохого не случилось?

– Наоборот! Кажется, Натали выходит замуж. Как ты думаешь, за кого?

Теодосия не поняла всего значения сказанного. Мысль о том, что Натали выходит замуж, совершенно обескуражила ее. Теодосия расстроилась, что не может поговорить об этом со своей любимой сестрой с тех пор, как та уехала. Тео очень не хватало общества Натали. У нее совсем мало друзей, с которыми она могла посоветоваться, поделиться своими мыслями и просто поговорить по душам.

– Я надеюсь, что ее избранник – французский дворянин? – спросила она после длительной паузы. – Мама всегда мечтала об этом.

– Да, мама хотела видеть ее замужем за достойным человеком, дворянином. Натали, к сожалению, не оправдала ее надежд. Ее будущий муж – Томас Самтер из Южной Каролины.

– А, из Каролины! – выговорила Теодосия, утирая набежавшие слезы. – Но письмо же из Франции.

Аарон рассмеялся.

– Мистер Самтер – секретарь в Американской лиге. Они познакомились в поездке. Судя по письму, они очень счастливы вдвоем. Вот, посмотри, – отец передал ей исписанную мелким почерком страницу.

Теодосия прочитала несколько строк: «Дорогой папа, я никогда не мечтала о любви, которую испытываю сейчас. Весь день мне хочется петь и смеяться. Он такой красивый, добрый и такой умный – мой Том. Не подумай только, что я сошла с ума. Я счастлива! Я люблю его больше всего на свете, больше самой жизни».

Теодосия бегло прочитала письмо. Как такая тихая, скромная, замкнутая Натали могла писать о своих чувствах так откровенно и непринужденно?

Тео пыталась побороть в себе болезненное чувство зависти и в порыве этой неосознанной борьбы сильнее обычного прижала к себе сынишку. Малыш оттолкнул ручонкой ее грудь, возмущенно отвернул голову и расплакался.

Мать нежно поцеловала его, как бы извиняясь за минутную слабость, и произнесла:

– Как странно, что мы обе нашли свою судьбу в штате Каролина. Я надеюсь, она поживет там некоторое время.

– Да, в Статсбурге. Она пишет, что собирается приехать домой в следующем году. Как замечательно будет вам обеим побыть снова вместе! – воскликнул отец.

Теодосия вздохнула:

– Да, но Статсбург находится на расстоянии двух дней от Вэккэмоу. Было бы лучше, если ее мужем оказался Элстон. Мы жили бы рядом, и у меня появилась бы возможность хоть с кем-то поговорить.

Аарон внимательно посмотрел на Теодосию:

– Я знаю, что ты не находишь свою жизнь на Юге превосходной, но ты сама должна научиться управлять обстоятельствами. Не позволяй никому навязывать тебе свои мысли. Немного больше инициативы, немного фантазии, настойчивости, и ты сама сможешь создать для себя и окружающих людей жизнь, о которой мечтаешь.

Тео переложила сына на другую руку.

– Я знаю, папа. Когда я в октябре вернусь домой, то попытаюсь сделать так, чтобы нам всем стало лучше.

Теодосия не знала, что не сможет уехать к Джозефу в октябре. К концу лета состояние ее здоровья заметно ухудшилось. Аарон был очень обеспокоен этим и отвез ее в Бальстон-Спринз на лечебные воды.

Восьмого сентября Аарон писал Джозефу:

«Доктор Бард, Хосак и Браун убедили меня, что пришло время матери отлучать ребенка от груди. Когда я сообщил Теодосии об этом, она выдвинула кучу возражений, очень волновалась и наотрез отказалась следовать их совету. С тех пор я больше не пытался ее уговорить.

Последние три дня у Теодосии совершенно нет аппетита, она очень ослабела, и это убедило ее прекратить кормление. Сегодня я послал одного из своих людей на поиски кормилицы».

В конце концов, Аарон нашел кормилицу, которую рекомендовала София Дюпон де Нэнос. Это была крепкая, хорошо сложенная француженка двадцати трех лет по имени Элеонора. Она жила в маленьком бедном домишке на побережье. Румяное, пышущее здоровьем лицо девушки, ее сообразительность и умение владеть собой были лучше любых рекомендаций. Теодосия заранее невзлюбила ее, как и всякую другую женщину, которая попыталась бы занять место матери.

Но Элеонора вошла в комнату, поздоровалась с Теодосией и протянула руки к малышу, ласково приговаривая:

– О, какой чудесный малыш, мадам! – Она покачала ребенка. – Вместе с твоей мамой мы вырастим крепкого умного и смышленого мальчика.

С этой минуты отношение Теодосии к Элеоноре изменилось. Их взаимопонимание и дружба крепли с каждым днем. Элеонора оказалась верной, услужливой и честной девушкой.

Двенадцатого ноября Теодосия возвращалась в штат Каролина на бриге «Интерпрайз». Вместе с ней отправились в путь ее крепенький веселый сынишка, Элеонора и повар-француз.

Тео решила, что с момента их возвращения домой все должно измениться. Она планировала обустроить дом по-своему. Комнаты станут более уютными и красивыми. Элеонора и новый повар внесут некоторое оживление в повседневный быт семьи. Все вместе они начнут новую, радостную жизнь. Джозеф всегда будет понимать Теодосию, угадывать ее чувства и мысли.

Она стояла на палубе. Ноябрьский прохладный ветер играл ее волосами. Теодосия счастливо улыбалась, вновь и вновь мечтая о том, какой прекрасной станет ее жизнь. Она откажется от своих бесполезных фантазий, детских забав и угрюмого созерцания неказистых болотистых пейзажей, больше не будет лежать днями на диване, пренебрегая своими обязанностями. Она станет идеалом жены и матери.

«Хорошо, что у меня есть сын», – думала Тео, и сердце ее наполнялось нежностью и любовью. Тео очень хотела, чтобы сын стал самым умным, красивым и знаменитым человеком, поэтому прежде всего нужно уговорить Джозефа построить в Оуксе библиотеку. Уже сейчас в трюме были уложены кипы книг, которые Аарон считал необходимыми для начального развития мальчика. Когда малышу было всего шесть месяцев, все считали, что он выглядит гораздо старше. Теодосия была не согласна с отцом, что дети учат буквы на протяжении года. Она была уверена, что ее сын выучит алфавит гораздо быстрее, если она сама займется его обучением. Молодая мать улыбалась, представляя своего сына двухлетним, а затем и пятилетним мальчиком.

Бриг держал курс на юг, легко скользя по неспокойным водам Атлантического океана. На восточной стороне черного неба, сливавшегося на горизонте с океаном, сверкала яркая путеводная звезда.

«Какая она красивая», – подумала Тео, наслаждаясь великолепием южного неба. Вдруг она ощутила щемящую боль где-то у самого сердца. Острое ощущение тоски нахлынуло на нее, и Тео не могла понять ее причину. Сознание отказывалось подчиняться ей.

Спустя несколько минут она услышала, что на полубаке какой-то матрос играет на флейте. Некоторое время она слушала мягкое звучание музыки, не думая о мелодии. Эта песня очень встревожила Теодосию. «Но почему?» – она пыталась вспомнить, где она ее слышала, но так и не смогла. Это была очень старая мелодия, которая напоминала ей о прошлом.

Вслед за мелодией полились слова, и Тео услышала шелест листьев в сказочном саду, сладостное томление проникло в ее душу и заполнило ее ароматом ночи.

Она накинула на плечи плед и позвала Элеонору. Француженка вскоре прибежала. Ее простое крестьянское лицо выражало удивление и испуг.

– Что, мадам?

– Мне холодно. Проводи меня в каюту и сходи узнай, кто этот матрос, который сейчас играл на флейте и пел. Попроси его прекратить: меня почему-то очень тревожит и пугает его песня.

XIII

Джозеф стоял на пристани Джорджтауна в окружении своих родственников, ожидая прибытия брига «Интерпрайз».

Теодосия грустно смотрела с борта корабля на встречающих ее людей. Когда бриг причалил к пристани, она узнала среди них полковника Вильяма, Джона Эша и Салли, Вильяма Алгернона, леди Нисбет, Шарлотту, нескольких ребятишек и слуг-негров. Ее сердце замерло. Совсем по-другому она представляла свое возвращение. Их встреча должна была стать началом новой жизни, их личной жизни: ее и Джозефа.

Как только Теодосия взглянула на мужа, она поняла, как он изменился. Джозеф всегда был смуглым, а теперь, одетый в темно-синий костюм, казался бледным. Кроме того, Джозефу совершенно не шли коротко остриженные волосы. Он был похож на грубоватого жилистого здоровяка.

Некоторое времяони смотрели друг на друга отчужденно, затем обменялись сдержанными поцелуями. Родственники окружили их тесным кольцом, не переставая расхваливать маленького Аарона. Они засыпали Теодосию вопросами. Не прошло и пятнадцати минут со времени их прибытия, как полковник Элстон начал разговор о рисе:

– В этом году у нас было такое половодье! Выпало слишком много дождей, реки разлились, и несколько ужасных часов я думал, что потерял земли на Роуз-Хилл. Только благодаря Богу они сохранились. А какие цены в Нью-Йорке?

Да, это был именно тот вопрос, который она ждала после своего длительного отсутствия…

«Где бы ни были эти люди, их мысли и желания всегда были связаны с делами в Вэккэмоу», – раздраженно подумала Теодосия.

Вся семья возвращалась домой, переплывая реку на барже. Теодосии было трудно поверить, что эта спокойная, тихая река шесть месяцев назад чуть было не погубила сотни акров близлежащих земель. У нее на руках спал сладким сном сын Джозефа Элстона. Она посмотрела на него с умилением, прижала к себе и осторожно прикрыла кепкой его розовые щечки и курчавые волосы, защищая малыша от града мелких брызг, разлетающихся вокруг. Тео грустно смотрела вдаль. Эта земля всегда была для нее чужой, навевая тревожные мысли, подавляя бесконечными пустынными равнинами и торфяными болотами. Во всем этом была какая-то смертельная тоска и безысходность.

«Жизнь ребенка, – думала Теодосия, – такая уязвимая, его детский мир такой неустойчивый, что пребывание в этих топях, среди бесконечных пустынных равнин может навредить ему».

Когда они плыли по реке, Тео чувствовала себя великолепно, уверенная, что ничто им не угрожает. Небольшое усилие воли, несколько мер предосторожности – и это место превратится в безопасное, как и любое другое. В конце концов, на Севере такие же болезни и эпидемии. Но по мере того как огромная баржа медленно заходила в протоку Оукса, она почувствовала прежние тревогу и меланхолию, которые, как ей казалось, навсегда преодолела.

Здесь все было таким мрачным и таинственным. Вода чернильного цвета, окрашенная черными кипарисами, потеряла отражающие свойства. Зловонные запахи болота и орошаемых рисовых полей окружали их. Мох, покрывающий деревья, свисал, как серые космы ведьм. Когда один из таких пучков скользнул по ее щеке, она прикусила губы, чтобы сдержать крик. Баржа стала двигаться медленнее, зарываясь носом в болотистую трясину сперва одним боком, затем другим. Шесть негров, дружно работая веслами, затянули заунывную песню: «Дружно… Взяли… Не так уж очень тяжело».

Элеонора, которая наблюдала за неграми изумленными глазами, пока они гребли, неожиданно вздрогнула:

– Что они говорят, мадам. Боже мой.

Джозеф отвлекся от наблюдений за рисовыми полями.

– Что она говорит? – бросил он. – Скажи женщине, пусть говорит по-английски!

Тео слегка ухмыльнулась:

– Она говорит, что здесь плохо. Мне кажется, что ей не нравится все это.

Джозеф пожал плечами. Руководить слугами было делом Тео, и их эмоции его совсем не трогали. Кроме того, он был весьма озабочен холодной встречей с Тео.

Как только они расположились в доме, и дитя было уложено в колыбель, Джозеф заказал себе стакан рома и позвал Тео.

– В чем дело, Джозеф? Что-нибудь не так? – спросила она, усаживаясь.

Он отрывисто кивнул, облокотился на камин и забарабанил по нему пальцами.

Тео начала волноваться. Она видела, что он зол, но не могла догадаться из-за чего. Может быть, у него финансовые трудности или произошла потеря большой партии риса?

Неожиданно Джозеф выхватил из кармана сигару, откусил ее кончик и ожесточенно сунул в огонь камина.

– Венера сбежала.

Тео уставилась на него в недоумении, затем, не в силах сдержать себя, рассмеялась. Слава Богу, подумала она с облегчением. Затем поспешно убрала улыбку с лица и сказала:

– Извини, Джозеф. Я не собиралась насмехаться, но знаешь, я ожидала худшего, однако это не настолько серьезно, не так ли?

– Несерьезно, – буркнул Джозеф не поворачиваясь. – Ты совсем без понятия? Ни один раб Элстона не сбегал никогда. Мой отец устроит скандал. Это позорный случай. Позорный! – повторил он.

– Извини, Джозеф, – вздохнула она огорченно.

– Неблагодарная потаскуха! Я был слишком снисходителен к ней прошлой весной. Она заслуживала плетей. Теперь, если ее вернут назад, она получит больше, чем плетку. К ее желтой ноге прикуют цепь с хорошим напарником. Я спарю ее с Эйпом.

– О нет, Джозеф! Не говори так, ты пугаешь меня.

Эйп был опасным идиотом, который обитал в передвижной кабине под присмотром момы Реба, его несчастной матери. Именно для Венеры Тео не могла вообразить столь ужасной участи. Джозеф неожиданно сел в кресло, хмуро уставившись в пол.

– Ты мог бы разрешить ей уйти? – отважилась Тео через минуту. – Какая разница, одним рабом больше или меньше? Ты можешь себе это позволить.

– Так пусть она уходит? – скривился Джозеф взбешенно, но затем добавил более спокойно: – Ты не понимаешь, что говоришь. Она стоит около тысячи долларов, это так, пустяк. Подумай, на сколько времени хватит плантаторской системы, если беглым рабам будет позволено оставаться безнаказанными? Они начнут чувствовать себя равными по отношению к белым. Тебе хочется мятежа? Тебе хотелось бы, чтобы негры сбегали из Оукса?

Она покачала головой:

– Но не думаешь ли ты, что сможешь отыскать ее?

– Она не могла далеко уйти. Я разослал объявления в газеты. Ей будет трудно скрыться: она чертовски красивая девка.

Тео заметила необычные нотки в его голосе.

– Когда ее притащат назад, – продолжал Джозеф, – она сначала отведает плетей, после этого будет жить с идиотом до тех пор, пока я не решу послать ее во Флориду. Она должна вкусить плоды своей неблагодарности.

Но шло время, а Венера не была найдена, хотя Джозеф продолжал давать объявления и его надсмотрщики совершили множество бесплодных поездок по окрестным поселкам.

Зима затянулась. Прежняя энергия Тео иссякла. В марте она тяжело заболела гриппом, стала бледной и слабой, большую часть времени вынуждена была лежать на софе и мечтать о своем освобождении в июне, когда она смогла бы поехать на Север, к отцу.

Большую часть зимы она была в одиночестве. Джозеф в это время был в Колумбии, выполняя свои законодательные обязанности, а многие из Элстонов жили в Чарлстоне. Но это доставляло радость Тео. Как ни старалась, она не могла найти с семьей мужа взаимных интересов или глубокой симпатии. Она знала, что они недовольны ей. Даже Салли, с которой они были поначалу дружны, решила, что Тео эксцентрична и высокомерна, так как много времени тратит на чтение и писанину. К тому же она небрежно ведет домашнее хозяйство и держит французских слуг.

По сути, Тео не имела отношения к проблемам, упомянутым последними. Элеонора была незаменимой, но она, несомненно, поддерживала тесные отношения с черными, а Луис вообще через несколько недель перестал делать что-либо. Он понял, что негры трепещут перед ним и готовы слушаться его беспрекословно. Поэтому постепенно он начал проводить все свое время на кухне в кресле, вяло управляя действиями своих подопечных, пробуя тем временем лучшие вина и жуя лучшие сигары Джозефа. Он скрашивал свою скуку рядом любовных утех с наиболее привлекательными девушками. Элеонора поначалу пыталась ухаживать за ним, но эта расчетливая крестьянка ничего не добилась, и между ними установились напряженные отношения. Элеонора ненавидела Вэккэмоу; только ее расположение к Тео и привязанность к ребенку поддерживали ее. Она также жила в ожидании июня и поездки на Север.

Их освобождение пришло скорее, чем они ожидали. На третьей неделе мая «Интерпрайз» неожиданно встал на якорь у Джорджтауна, и даже Джозеф согласился, что возможность отплыть на Север на знакомом судне должна быть использована. Особенно из-за того, что сезон тропической лихорадки в этом году начался раньше обычного. Влажность и удушающая жара уже окутали плантации. Зеленая плесень появлялась на поверхности стен и одежде. Мясо портилось за один день, молоко скисало – драгоценное молоко, жизненно важный продукт для ребенка. Тео склонялась над колыбелью сына и щупала его маленький лобик десятки раз за день. Он оставался прохладным. Лихорадка пока щадила их всех, за исключением Луиса. Несчастный повар больше не сидел на кухне, а мучился в лихорадке в своей комнате на чердаке. Он, конечно, должен был отплыть с Тео, Элеонорой и ребенком.

– И убедительно прошу, не связывайся больше с косноязычными французскими обезьянами, – сказал Джозеф жене за день до отплытия. – Ты убедилась, что эксперимент закончился полным провалом. Я хотел также, чтобы ты избавилась и от Элеоноры. Мой сын должен иметь кормилицу, как все дети в семье Элстонов.

«О нет, – думала она. – Нельзя допускать какую-нибудь грязную африканскую девку ухаживать за моим ребенком, учить его говорить или пугать его колдовством. Это место и так достаточно мрачно».

Но она давно усвоила бесплодность открытой борьбы с Джозефом и боялась, что в приступе ярости он может развестись с ней.

– Ты абсолютно прав, – сказала она примирительно. – Луис, конечно, вышел из строя. Я сглупила, взяв его. Когда ты сможешь приехать к нам? Я буду чрезвычайно счастлива видеть тебя.

Этим летом Джозеф должен был вернуться к ней, как только наступит перерыв в законодательных слушаниях.

– Точно не знаю, – ответил он, забывая, как она и надеялась, разговор о слугах. – Как только я покину Колумбию, надо будет ехать в Чарлстон. Я не доволен агентом. Он установил исключительно низкие цены на последнюю партию риса. Мы разоримся при таком уровне цен.

Она покорно слушала эту знакомую тему, взглядом демонстрируя живой интерес, а в мыслях считая баулы, узлы и ящики, которые находились в холле, готовые к отправке на «Интерпрайз».

Крепкое двухмачтовое судно позволило ей быстро завершить путешествие в Нью-Йорк. Настолько быстро, что когда Тео покинула его борт, она обнаружила, что Аарон не смог встретить ее. Он находился в Филадельфии и должен был остановиться в Вашингтоне перед возвращением домой. Она была очень огорчена этой задержкой, пока не надумала поехать в Вашингтон и подождать его там.

Поэтому она, Элеонора и ребенок сели на почтово-пассажирское судно, следующее в Александрию, и прибыли туда через два дня. На причале она наняла карету, и они переправились через реку Потомак, затем тряслись по пыльным дорогам до квартиры Аарона, снимаемой им на Индепенденс-авеню. Как сообщила им хозяйка, его ожидали из Филадельфии через пару дней, а пока она могла бы поселить Тео в небольшой квартире.

Так, к радости Тео, она разместилась в трех уютных комнатах на третьем этаже и приготовилась удивить своего отца. Она хорошо знала, какой восторг вызовет у него их неожиданная встреча, и тщательно подготовилась к его приезду. Она купила охапку ранних роз у цветочника на рынке и разбросала их по всем комнатам. Она положила в ящик любимые кубинские сигары Аарона и заказала бочонок вина марки Трент, которое он предпочитал.

Тео была огорчена, что не смогла купить себе новое платье для этого события. Вся ее одежда давно вышла из моды, а Аарон любил видеть свою дочь модно одетой. Во время ее короткой остановки в Нью-Йорке она заметила, что в моду входят туники, ворот с не очень глубоким вырезом, а вместо вышивки – украшения в виде банта. Однако у нее не было времени, чтобы сделать новое платье, в Вашингтоне не было портного, а также магазинов, в которых можно купить хорошие товары. Фактически столица государства почти не изменилась со времени ее первого визита на инаугурацию. Она подошла к окну, которое выходило в сторону Капитолия, и подумала, что это довольно впечатляющее зрелище. Впервые за несколько месяцев она почувствовала себя здоровой и помолодевшей.

XIV

На следующее утро после приезда в Вашингтон Тео проснулась очень рано. В июньском воздухе чувствовались свежесть и оживление. Она вскочила с кровати, побежала в другую комнату к колыбели и поцеловала спящего ребенка.

Элеонора подняла косматую голову с кровати, стоящей рядом, и сонно спросила:

– Мадам поднимается так рано?

– Да, Элеонора. Такой великолепный день. Иди и помоги мне одеться. Я собираюсь прогуляться.

Служанка, немного поворчав, повиновалась. Это было необычно для госпожи – вставать с восходом солнца. Находясь в Каролине, она часто проводила в постели все утро. Однако там, должно быть, еще жарко, да, жарко!

На Элеонору накатил острый приступ ностальгии по ее родному Турину, но он прошел. Она больше не могла представить себя в отрыве от госпожи и ее ребенка. Ради них она готова таскаться по стране на судах, в каретах и в лодках; ради них она готова терпеть, если надо, неудобства и лихорадку в Вэккэмоу.

– Все готово, госпожа, – сказала она, поправляя соломенную шляпку на голове Тео.

Тео поблагодарила ее и помахала на прощание рукой. Направляясь к реке, она что-то тихо напевала, наслаждаясь хорошим самочувствием, ярким июньским рассветом, чистыми трелями жаворонков, сливавшимися с ее собственным голосом: «Спелые вишни!.. Спелые вишни!..» Вишни уже созрели, подумала она, а Аарон очень любит их. Ей следует послать Элеонору посмотреть, продают ли их на рынке.

Она перешла мост, и дорога начала сужаться, по мере приближения к реке. Вскоре она увидела отблески голубой воды между стволами дубов и орешника.

Она вышла к полю с маргаритками. Охваченная воспоминанием детства, она нарвала охапку этих цветов и сплела из них венок. Белые лепестки были покрыты росой. Она приложила их к щекам. «Росинки раннего утра, – вспомнила она, – могут оживить красоту. Я верю, что цвет лица улучшится, а то отец будет ворчать». Внезапно послышался глухой стук копыт, приближающийся к ней по дороге. Тео быстро подняла голову и заметила огромную гнедую лошадь с высоким всадником в белой рубашке. «Еще кому-то с утра не спится», – подумала она безразлично, провожая всадника взглядом, и решила, что он промчится мимо и исчезнет в тихой красоте утра.

Но он не проехал мимо. Лошадь прерывисто и возмущенно фыркнула, так как всадник резко натянул поводья. Изумившись, она повернулась. Как только она узнала всадника, она открыла в изумлении рот, всплеснула руками, и венок, рассыпавшись, упал на траву.

Мужчина спрыгнул с лошади и встал, молча взирая на нее сверху вниз. Его губы скривились в усмешке.

Прошло три года с их последней встречи в Воксхолл-Гарден. Тео снова почувствовала трепетное наслаждение той сентябрьской ночи в Нью-Йорке. «Думала ли я, что это случится? – спрашивала она себя. – Для этого я проснулась такой радостной и счастливой сегодня? – И тотчас внутренний голос вмешался: – Я не повторю эту ошибку. Тогда я была глупым ребенком».

Она взяла себя в руки, усиленно пытаясь сохранить хладнокровие.

– Итак, мы снова встретились, капитан Льюис. Я понятия не имела, что вы служите в Вашингтоне. – Она говорила подчеркнуто холодно.

Льюис слегка поклонился и ответил безразличным тоном, хотя в нем звучали легкие нотки удивления:

– Конечно, госпожа Элстон, это нечаянная радость. Я не живу здесь постоянно. Я личный секретарь господина Джефферсона. Я веду жизнь беззаботную и бесполезную. Но ненадолго, как я полагаю.

– О, несомненно, – пробормотала она, недовольная тем, что его безразличный тон расстроил ее.

Уже не какой-то полевой офицер, а секретарь президента. Тео не могла придумать, что сказать. Она стояла с одеревеневшим лицом, как сельская девушка, и колени ее подгибались. «Какая я глупая», – подумала она сердито.

В нем не было ничего такого, что бы могло взволновать ее. В целом Льюис не был привлекательным: его черты были слишком грубые и мрачные и он был необычайно высок. Ей не нравились высокие и рыжие мужчины, а он сочетал в себе это. Одет он был весьма небрежно: без пальто, без жилета, ничего, кроме кожаных штанов, как у лесорубов, и батистовой рубашки, обнажавшей его мускулистую загорелую шею.

Гнедая нетерпеливо заржала.

Тео воспрянула, найдя тему разговора.

– Хорошее животное, капитан Льюис. Много ли вы здесь ездите верхом?

– Каждое утро. Этот Вайлдэр принадлежит господину Джефферсону. Помимо моих бумажных обязанностей, я должен тренировать гнедую. А вы, вы часто выходите гулять так рано?

– Нет. Но это утро было каким-то необычным. Мне захотелось посмотреть на восход солнца, взглянуть на реку. Я люблю реки… – она смолкла, не договорив. Что за чепуха!

Льюис неожиданно улыбнулся:

– Так же и со мной. Тогда давай погуляем и полюбуемся рекой.

Тео хотела сказать, что ей пора возвращаться, что ей несомненно будет приятно встретиться с ним как-нибудь во дворце президента, но промолчала и пошла рядом с ним вдоль дороги, а Вайлдэр обиженно брел следом.

Когда они достигли берега реки, Льюис привязал гнедую и бросил быстрый взгляд в кустарник. Тео услышала тихий шорох.

– Что это? – спросила она.

– Лиса. Маленькая рыжая лисичка. Смотри.

Она посмотрела в направлении, куда указывал его палец, но ее непривычный глаз не смог различить ничего, кроме зарослей кустов.

– Жаль, что у тебя нет ружья, – заметила она вежливо.

Льюис нахмурился:

– Зачем так? Я не стреляю в животных, если они не нужны мне для пищи. Я не считаю убийство спортом.

Она робко спросила:

– Но ты, наверное, убивал людей? Ты ведь солдат.

– Это другое. Люди должны беспокоиться о себе сами. И добрая часть человечества, – добавил он примиряюще, – должна быть застрелена.

– Господи помилуй! Как свирепо ты выражаешься! – воскликнула Тео. – Я убеждена, что ты не включил меня в это число, – сказала она уже с долей некоторого кокетства и заморгала глазами.

Он одарил ее долгим, холодным взглядом:

– Не кокетничай со мной, госпожа Элстон. Тебе это не идет.

Она покраснела и захлопала ресницами.

– Вы несносны, капитан Льюис.

Он угрюмо усмехнулся:

– Тогда я извиняюсь, но то, что было между нами, не допускает кокетства или ухаживаний.

Ее сердце тревожно забилось. Она напряглась, переплетя пальцы рук.

– Ты говоришь необдуманно. Между нами ничего не было. Я видела тебя только раз в моей жизни, никогда не вспоминала тебя с… – Она запнулась, вспомнив приступ странной тупой боли, вызванный насвистыванием матроса на «Интерпрайзе».

Он пожал плечами:

– Я верю тебе. Ты никогда не допускала мысли, не одобренной твоим отцом, не так ли?

Льюис говорил тихо и размеренно, но его слова больно ранили ее сердце.

– Ты, кажется, забыл, что, кроме отца, у меня есть муж и сын, – ответила она холодно. – Хотя ты, видимо, не знаешь, что у меня есть сын?

Он кивнул:

– Я слышал об этом.

Он молчал, глядя на чистую воду Потомака, и был неприятно поражен волнением, которое вновь охватило его при встрече с ней. Женщины не занимали места в его жизни. Он всегда насмехался над флиртом своих собратьев офицеров и испытывал откровенную тоску от неясного состояния, называемого «любовью».

Но эта девушка – для него она еще девушка – абсолютно завладела им. Она задела какую-то струну в его душе, которая была глубже и богаче, чем страсть. Когда он вновь столкнулся с ней, он почувствовал себя так же, как в те короткие сентябрьские часы, в которые они принадлежали друг другу.

Он нечасто вспоминал ее за годы, прошедшие после их единственной встречи. У него не было времени для этого, и он не был таким сентиментальным, чтобы страдать о девушке, отвергнувшей его. Однако время от времени Льюис слышал упоминания о ней за чашкой чая и бокалом вина, но в последнее время упоминание ее имени больше не волновало его. Он стал безразличен к этому. И все же вид ее маленькой грациозной фигуры в поле маргариток поднял в нем волнующее чувство. Не ее красота или хрупкая женственность были тому причиной. Несколько женщин, которые привлекали его внимание во время его суровой службы, были высокими, божественно великолепными, откровенными и недалекими – женщины малонаселенной страны, обреченные на тяжелую работу, податливые и не стесняющиеся желаний мужчин.

Теодосия не обладала ни одним из этих качеств, и, однако, он желал ее. Понимание этого раздражало Льюиса. Такие переживания были сейчас некстати, когда наконец замкнутая и не соответствующая его характеру жизнь в президентском дворце завершалась и когда он был близок к тому, чтобы вновь окунуться в опасное предприятие, для выполнения которого ему потребуется полное напряжение физических и духовных сил.

Даже теперь его ждет уйма дел. Президент заканчивает завтрак, и будет проявлять нетерпение, пока он слоняется здесь, около нее, как застенчивый школяр, не решающийся расстаться с ней.

– Расскажи о своей жизни, – сказал он внезапно. – Ты счастлива замужем?

Она вспыхнула румянцем.

– Конечно. – Она отвела взгляд, но не раньше, чем он заметил искру растерянности в их темной глубине.

– Мне кажется, что нет, – заметил он спокойно.

– Твои речи заходят далеко, капитан Льюис, и звучат нелепо. Ты забыл, что у меня есть ребенок.

Он коротко и принужденно рассмеялся:

– Любая пятидесятицентовая проститутка может иметь ребенка. Ты отдаешься мужу с восторгом? Твое тело, душа и сердце принадлежат ему? Чувствовала ли ты с ним то же самое, что мы с тобой в тот вечер в Нью-Йорке?

Он сжал губы и раздраженно отвернулся от нее. Что за необузданный порыв толкнул его к этим дурацким расспросам? Она была права, все в прошлом и больше ничего не может быть между ними? Зачем тогда это желание разорвать и влезть в оболочку, в которой она прячется? Он должен оставить ее в покое. Но он не может.

– Ты не ответила мне, Теодосия?

Она сделала глотательное движение. Ее широко открытые испуганные глаза смотрели мимо него. Она встала.

– Я вас не понимаю, сэр. Мне надо идти. Солнце высоко.

Он подошел к ней и положил свою крепкую ладонь на ее руку:

– Подожди!

Она стояла, дрожа, и смотрела на его руку.

– Ждать чего? – тихо спросила она.

Они оба не знали ответа на этот вопрос. Мириады звуков просыпающегося леса носились вокруг них, и каждый из них имел значения для Льюиса, когда он их слушал. Но сейчас он был глух ко всему, за исключением тяжелого стука крови в его жилах и голоса мучительного желания этой женщины, которая была вне пределов его понимания и досягаемости.

– Только ты одна можешь дать облегчение, – процитировал он, едва понимая, что он сказал. – Ты помнишь?

Тео зажмурила глаза:

– Я помню, но позволь мне идти, пожалуйста, пожалуйста…

Он отрицательно покачал головой и потянул ее к себе. Она почувствовала, что не в силах сопротивляться ему. Они взглянули друг другу в глаза и увидели зов страстного желания, их губы соединились в долгом поцелуе, заставившем забыть обо всем. Затем он отстранил ее от себя. «Чертова страсть, – взбешенно думал он. – Дело сделано, глупец! Почему я не дал ей уйти?»

– Мерни, – прошептала она, – я так счастлива.

Она смотрела на него сладкими томными глазами.

Теперь ее лицо казалось ему действительно прекрасным, сияющим великолепием любимой женщины. Он коснулся яркой глади ее рассыпавшихся волос, но голос его был грубым.

– Счастлива! – Он выдавил из себя это слово, как будто оно обожгло ему рот. – Ни одни из нас не отмечен знаком счастья, моя дорогая. Мы должны обходиться без этого.

Она резко возразила ему, едва понимая, что говорит:

– Но мы можем быть счастливы некоторое время: мы можем встречаться, можем быть часто вместе. Есть много разных способов…

Он вздохнул. Морщины на его щеках проступили четче.

– Теодосия, мы не какие-нибудь Джон и Салли из таверны, которые могут заниматься любовью в углу. Неужели мы опустимся до этого? – Он сделал паузу и продолжил: – Почему ты не слушала меня в Нью-Йорке, когда мы встретились? Это был наш шанс, но он упущен. Нам предназначено идти разными путями. Я через пару недель уезжаю на запад. Я буду отсутствовать несколько лет. Вполне возможно, что я никогда не вернусь.

– О, нет, – она испуганно отвернулась от него. – Что ты имеешь в виду? Какой поход на запад?

– На территорию Луизианы и дальше, до Тихого океана. Страна такая большая, что поражает воображение. Это теперь все наше, так как малый Совет Федерации продал это нам. Ты не знала этого?

Она покачала головой:

– Я только вчера приехала, а новости достигают Каролины очень медленно.

– В общем это еще не все знают, и многие критикуют, говоря, что Джефферсон разоряет казну, покупая миллионы акров непригодной пустыни, что он выставляет наше государство на посмешище. Но я так не считаю. Я верю, что эти новые гигантские территории – ключ к нашему будущему.

«Какое мне дело до будущего нации? – думала Тео. – Пусть она сама заботится о себе. Она – наше будущее, вот в чем суть. А наше настоящее…»

– Почему ты должен уйти, Мерни? – прошептала она. – Я не хочу, чтобы ты уходил.

Он повернулся к ней:

– А если я останусь? Что мы будем делать? Я должен буду сделать тебя любовницей? Мы найдем какое-нибудь убежище в Александрии или Балтиморе, где скоротаем час вместе, дрожа от каждого звука? Или мне проводить тебя домой и вызвать твоего мужа… Я отлично стреляю из пистолетов! Или…

– Не надо!.. – Она закрыла своей ладонью его рот. – Ты знаешь, я не имела в виду ничего недозволенного. Но наверняка мы могли бы встречаться только здесь, у реки. Могли бы притворяться некоторое время, что мы только познакомились – как это было три года назад, быть вместе и беседовать. Я так мало знаю о тебе. Пожалуйста, Мерни.

Он обнял ее.

– Что ты за ребенок, Тео! – воскликнул он с нескрываемой нежностью. – А я что за глупец! Ну пусть будет, как ты хочешь. Встречай меня здесь завтра. – Он коротко улыбнулся. – Возможно, к завтрашнему дню звезды снова будут благосклонны к нам.

Он отпустил ее, подтянул узду гнедой и одним махом вскочил в седло. Он не обернулся назад.

Тео, с руками, скрещенными под грудью, стояла там, где он оставил ее, до тех пор, пока лучи солнца не пробились через листву над ее головой.

XV

Элеонора была удивлена поведением госпожи. Она смеялась без причины, хватала ребенка и покрывала его поцелуями. Казалось, она не может усидеть на месте. Вся апатия и сонливость, которые Элеонора считала характерными для нее, улетучились как дым.

Даже когда вечерний дилижанс из Филадельфии прибыл без господина Бэрра, госпожа ничего не сказала по этому поводу. Ее вряд ли можно было понять.

«Что вызвало такую необычную перемену? Климат?» – думала озадаченная Элеонора. Но климат не вынуждал никого проводить часы перед зеркалом, расчесывая волосы и подбирая новые прически, не требовал также спрашивать с нескрываемым любопытством:

– Правда, я привлекательна, Элеонора? Как ты думаешь, я выгляжу болезненной или старой?

– Старая в двадцать лет? – Служанка рассмеялась. Хотя, по правде говоря, в Каролине госпожа выглядела старше своего возраста. Но сегодня ее глаза играли, щеки были розовыми, от нее исходило такое сияние, что его можно было почти ощутить.

Могло ли такое преображение произойти исключительно от предстоящей встречи с господином вице-президентом? Конечно, госпожа была привязана к отцу гораздо сильнее обычного. Но… Объяснение пришло само собой, когда Элеонора помогала госпоже надеть на ночь просторную ночную сорочку.

Тео вдруг повернулась, спрашивая с несколько насмешливым любопытством:

– Элеонора, у тебя был когда-нибудь любовник?

«Ага, вот в чем дело», – подумала служанка. Ее некрасивое лицо расплылось в улыбке.

– Однажды, госпожа. Сын мясника в Чиноне.

– Расскажи мне, – приказала Тео. – Было это… Как ты себя чувствовала?

– Чувствовала? – хихикнула служанка. – Я чувствовала, как будто к моим башмакам приделали крылья и они сами мчатся по улицам; тот черный хлеб и суп, которыми я делилась с Пьером, превращались в деликатесную еду, достойную богов; из-за этого вся окраина улыбалась мне и все обитатели желали мне добра: птицы, река Винне, даже свиньи – все улыбались.

– Что случилось потом?

– Ничего, госпожа. Пьер женился на дочери богатого фермера. Свиньи и птицы перестали улыбаться. Крылья отлетели от моих башмаков. Я приехала в Америку.

– О-о, – Тео поникла. Она почувствовала, что должна с кем-то поделиться своими переживаниями, должна рассказать о Льюисе. – Элеонора, сегодня утром я встретила мужчину, которого не видела три года, но когда мы посмотрели друг на друга, произошло то же самое, о чем ты говорила. Только больше, намного больше. Не сравнимое ни с чем, что я когда-либо представляла. – Ее голос задрожал. – Мне кажется, я люблю его.

Служанка взволнованно посмотрела на нее:

– Ах, госпожа, нечто подобное случается иногда. Вы собираетесь с ним встретиться снова?

– Встретиться с ним снова! – повторила медленно Теодосия. – Как ты можешь спрашивать меня об этом? Говорю тебе, я люблю его. Я не смогу жить, если не встречусь с ним еще.

Элеонора нахмурилась, разглаживая свой фартук. Она думала, что госпожа заведет небольшую интрижку с мужчиной, если ей захочется, и это будет совершенно оправданно. Для нее лично было бы очень тяжело выйти замуж за такого жирного неинтересного плантатора, и никто не смеет обвинить прекрасную молодую женщину за небольшой флирт. Но в голосе госпожи и ее поведении было нечто такое, что настораживало: слишком много страсти, слишком много волнения.

– Тогда госпожа должна быть очень осмотрительной.

– Осмотрительной… да, – пробормотала Тео неуверенно. – Я ни о чем не могу думать, только о встрече с ним. Больше меня ничто не трогает.

«Вот еще забота свалилась, – думала служанка. – Скоро придется прекратить витать в облаках, очень скоро. Господин может обратить на это внимание, не прикажешь же молчать всем длинным языкам и не скроешься от любопытных глаз в маленьком городе». Но она сохраняла спокойствие и поддерживала свою госпожу молчаливым одобрением.

Аарона задержали на три дня дела в Филадельфии и легкое увлечение леди по имени Селеста. В его отсутствие Теодосия была свободна. Но ее свобода не была абсолютной.

Купаясь в тумане блаженства, она оторвалась от действительности. Даже в мыслях она смутно надеялась, что, когда приедет отец, она сможет рассказать ему обо всем, что с ней произошло. Но прошлое и будущее не принималось в расчет. Она стояла одна на острие судьбы, исключая Мерни.

Каждое утро на восходе солнца они встречались у реки. На эти несколько часов он позволял своему здравомыслию отойти на задний план и не обращать внимания на мир за пределами берега реки под сенью дубравы. Они были, как юные невинные влюбленные. Это было новым для них обоих.

Он сделал для нее сиденье из сосновых веток и мха. А как-то раз, когда утро было прохладным, он развел костер, и они уселись около него, наслаждаясь сладким смолистым запахом. Иногда они немного гуляли по роще, и Тео не раз поражалась своей собственной слепоте и невежеству. Он знал привычки диких животных, название каждого растения, даже маленькой травинки, которую она могла не заметить, пока он не срывал ее для нее.

Она охотно слушала его, ее глаза, полные божественного восхищения, были прикованы к нему.

Мало-помалу она подтолкнула его рассказать о своей жизни. А это было трудно для него. Он никогда не рассказывал о себе. Однако его неразговорчивость растаяла под давлением ее неподдельного интереса.

Он родился в графстве Альбемарл, штат Вирджиния, двадцать восемь лет назад в бревенчатом доме, который вплотную примыкал к склону Голубых гор. Его семья жила в относительном достатке, пока не умер отец. Мерни исполнилось тогда четыре года. Для вдовы наступили трудные времена. Дети росли в ужасной бедности.

– В одну из зим, я помню, у нас нечего было есть, за исключением зайцев и опоссумов, которых я ловил. Мы были такими тощими, что наши кости, казалось, гремели, как трещотка. – У него вырвался сдержанный смех от выражения ужаса на лице Тео. – Есть вещи пострашнее, чем пустые желудки, моя дорогая. Хотя, что ты можешь знать об этом!

Он замолк, пораженный своими словами. Какая глубокая пропасть была между ними! Она ничего не знала о нужде, никогда не испытывала ни голода, ни жажды, ни острой безысходности. Невозможно представить ее поднимающей мушкет против грабителей или преодолевающей горную метель, как это делала неоднократно его мать.

– Ну и что случилось потом? Ваши трудности не уменьшились? – выпытывала она.

– Через некоторое время. Когда мне было десять, мать вышла замуж за Джона Маркса, прекрасного человека. Мне он был довольно симпатичен, и наше положение стало намного лучше, однако бывали случаи… – Он снова умолк, хмурясь, затем добавил: – Я часто сбегал в лес. Я всегда находил там покой.

Позднее он рассказал ей, как его упрямая мать-шотландка посылала его ежедневно за десять миль пешком учиться у старого проповедника, ставшего отшельником.

– Мне не нравятся книги, но я ничего не имею против умения писать и хорошо говорить. К тому же я оказался способным и через несколько месяцев выучил все, чему мог научить старик, и больше не ходил к нему. Мать скоро узнала об этом, но не могла ничего сделать ни битьем, ни руганью и оставила меня в покое.

– Мне кажется, Мерни, никто не может тебя заставить делать что-нибудь, – мягко сказала Тео.

Он пожал плечами:

– Может, и нет, я всегда шел своим путем.

Он рассказал ей об одном близком друге, Билле Кларке, парне, который был на четыре года старше его. На некоторое время они были разлучены. Билли пошел в солдаты, но как только позволил возраст, Мерни последовал за ним. Они участвовали вместе в Висковом бунте в 94-м году. После этого несколько лет Мерни выполнял обязанности полкового казначея. Жизнь была к нему благосклонна. Она позволила ему путешествовать, подвергаться опасностям, постоянно иметь возможность испытать свою смекалку, тренированность.

Транспортировка золота была нелегкой задачей. Он регулярно совершал поездки на лошадях с полными сумками золотых слитков от Филадельфии в форты Питтсбурга, Уиллинга, Цинциннати и даже недостроенный новый блокгауз в Детройте. Часто у него не было сопровождающих и возникало много стычек с мародерами – как белыми, так и индейцами. Однако его репутация сохранилась незапятнанной. Не только потому, что он доставлял в сохранности правительственное золото, но и потому, что он никогда не ошибался в счете или дележе. Его балансы кассовой книги сходились до копейки.

Джефферсон знал его с малых лет, так как Монтичелло находился недалеко от дома Льюисов. Когда Мерни произвели в капитаны, Джефферсон завел с ним тесные отношения и два года назад пригласил на должность секретаря президента.

– Мне не очень по душе, – сказал Мерни с кривой усмешкой, – гнуть спину за столом, успокаивать обидчивых министров, подносить чай дамам. Но мне доставляет огромное удовольствие быть рядом с Джефферсоном в любом качестве. Он великий человек и сам по себе неплохой.

– Отец так не считает. Он считает его болваном и крайне нерешительным, – сказала она не подумав, повторив слова, слышанные много раз от Аарона.

Лицо Мерни потемнело.

– Полковник Бэрр… – начал он грубо, но взял себя в руки. – Мы, возможно, не видим множества веских обстоятельств.

Льюис полностью разделял подозрительность Джефферсона к этому маленькому человеку, которому ничего не нужно, только бы ввязаться в интригу против президента. И даже сейчас, он поддерживал побежденных федералистов одной рукой и рекламировал позицию республиканцев другой. Этот Бэрр был смутьяном, Джефферсон убедился в этом.

– Почему ты говоришь о моем отце в таком тоне? – сказала печально Тео. – Ты наслушался сплетен и злых языков его противников. Ты наверняка не поверишь смехотворным обвинениям Александра Гамильтона и его приспешника Читхема. В его оскорбительных статьях нет ни слова правды.

Льюис молчал. Несомненно, ни один человек не мог быть таким скопищем пороков, каким представил Аарона Читхем в газете «Америкэн Ситизен». Но хотя Льюис и Джефферсон в чем-то и не согласны с Гамильтоном, они полностью поддерживают его оценку характера Бэрра. Обсуждать эту тему с Тео было бесполезно. Это могло бы только причинить боль им обоим.

– Мерни, – настаивала она, – если бы ты понимал отца, ты восхищался бы им. Он так великолепен, так образован и смел. Он источник добродетели и бескорыстия. Он великий человек. Я знаю, он такой. Пройдут годы, и всякий убедится в этом. – Ее голос дрогнул. – Ты согласен со мной или нет?

Льюис не мог ей лгать, поэтому он поцеловал мягкие губы, которые просили его, ласково шепча:

– Он заслужил мою внутреннюю признательность тем, что произвел тебя, моя Тео.

Они больше не говорили об Аароне и даже прекратили обсуждать будущее. Он попытался рассказать ей об экспедиции на запад, но ей не хотелось слышать об этом.

– Почему ты должен ехать, Мерни? Кому нужны эти земли за Миссисипи? Мне кажется, риск так бесполезен и так глуп. Если Джефферсону хочется сделать это, пусть поищет кого-нибудь другого для поездки.

– Экспедиция стала моей мечтой с четырнадцати лет, Тео. И мне кажется, по крайней мере только два человека подходят для такого предприятия: это Вильям Кларк и я.

– Какая от этого будет польза? – повторила она безнадежно. – Ты сам говоришь, что ни один белый человек не бывал в тех местах; зачем тогда белым людям вообще ходить туда?

Он вспыхнул, но, взяв себя в руки, ответил примирительно:

– Мы должны получить право на эти земли для нашей страны. Они станут частью Соединенных Штатов. Мы должны утвердиться от одного океана до другого, могучая нация, объединенная одним языком. Это ничего не значит для тебя?

– Я знаю только, что ты хочешь уехать. Не говори об этом сейчас, пожалуйста.

Тео раскрыла ему свои объятия, и он бережно прижал ее к себе, позволив ей втянуть себя в глупую болтовню, которой наслаждаются влюбленные.

Тем не менее он знал, что их идиллия была частью прекрасного безумия, которое не могло продолжаться. Каждый день, покидая ее, он возвращался к своим планам: заказывал продовольствие, тщательно инструктировал людей в Сент-Луисе. Из этого города окончательно скомплектованная экспедиция стартует на Миссури. И он проводил все вечера за изучением астрономии и географии.

Однако с каждым днем ему становилось все труднее расставаться с ней. Джефферсон не спрашивал о его опозданиях, но в его усталых глазах читался вопрос, и Мерни сам проклинал свою слабость.

После обеда четвертого дня Аарон вернулся, и с первым появлением его подтянутой, энергичной фигуры мечтам Теодосии был нанесен удар.

– Как мило с твоей стороны сократить нашу разлуку, госпожа Присей, – сказал он, тепло обнимая ее. – Я не надеялся, что ты меня здесь встретишь, зная твою привязанность к Нью-Йорку и любовь к комфорту. Боюсь, Вашингтон пока мало что может предложить из этого.

– Конечно, я еще не привыкла, – коротко сказала она. – Но мы не чувствовали каких-либо неудобств.

Он обхватил ее рукой за талию.

– А как поживает самый важный член нашей семьи?

Она засмеялась и повела его наверх посмотреть дремлющего ребенка, который открыл свои темные глаза, как только увидел деда, издав радостный звук.

– Я считаю, что он действительно помнит тебя, – воскликнула смеясь Тео.

– Я всегда говорил, что он необыкновенно смышленый малыш. Смотри… – Он вытащил маленькую серебряную погремушку из кармана, позвякивая ей. – Смотри, что дед купил тебе в Филадельфии!

Ребенок подался вперед, его пухлые пальчики сжались вокруг игрушки.

– Деди, – пролепетал он радостно, наградив Аарона ангельской улыбкой.

– Он понимает тебя, мне кажется, – сказала Тео. – Он зовет себя Деди, но и твою фотографию тоже называет Деди – ту, которую я всегда ношу с собой.

– Вот как, – сказал польщенный Аарон. – Тогда мы поделимся даже нашими кличками. Мы оба Деди. – Он потрепал кудри ребенка. – Точно такие же рыжие волосы, как и у тебя, Тео, в его возрасте. Маленький Деди очень похож на тебя, только более привлекательный, конечно.

Брови отца изогнулись вверх, в характерной для него комичной манере, когда он передразнивал. Она рассмеялась над ним, думая, как молодо он выглядит в свои сорок семь лет. Хотя спереди он уже начал лысеть, волосы были еще густые и без седины. Он никогда не худел и не поправлялся ни на фунт. «Да, отец выглядел молодо и бодро, в чем-то моложе, чем Мерни», – думала она с тревогой.

Но сейчас она не могла думать о Мерни.

Сидя с отцом за обеденным столом, Тео незаметно перешла к их старому обычаю, смешав напитки так, как он любил, с волнением ожидая похвалы за выбор вин, отзываясь на его нежное добродушное подшучивание горячим весельем.

Глубоко внутри ее любовь к Мерни мучительно волновала, но сейчас она не смела даже подумать об этом.

То, что она была с ним этим утром, в его объятиях, казалось невероятным, в то время как Аарон сидел здесь, болтая о Джозефе или рассказывая остроумные истории о леди Селесте.

– Эта леди завлекает меня, – сказал Аарон, довольно посмеиваясь. – Затем, когда я галантно приближаюсь, она убегает, щеки краснеют, веки дрожат от волнения, будто ей пятнадцать лет. Она приказывает мне уйти, затем призывает вернуться такими туманными маленькими записками, которые я не могу понять. Каково твое мнение об этом, моя любимая?

Тео отпила вино и притворилась, что раздумывает.

– Вот, пожалуйста, мое мнение. Она собиралась с самого начала сказать это ужасное слово «да», но поскольку она не смогла его сказать сразу же, она вынуждена была сказать тебе, что это ты отговорил ее от замужества, что означает: «Пожалуйста, сэр, уговорите меня обратно». Но ты принял ее безоговорочный отказ и ушел. Она зовет тебя обратно. Что еще она может сделать?

Аарон засмеялся:

– Несомненно, ты права, моя дорогая. Возможно также, что она чувствует, что ее приданое в пять тысяч фунтов привлекает меня больше, чем ее прелести. Я должен найти более подходящий способ раздобыть немного денег.

Тео нахмурилась:

– Неужели так плохи дела? Ты действительно серьезно рассматриваешь женитьбу? Я думала, все это шутка.

– Это совсем не шутка, я снова сильно прижат. Если исключить богатую жену, то, боюсь, мне придется продать Ричмонд-Хилл.

– Продать Ричмонд-Хилл! – закричала она, ошеломленная. – О, нет! Наверняка дела не могут быть до такой степени плохи. Это как часть нас самих. Я не могу представить себе, что у тебя его не будет, что мы не сможем туда ездить. Это дом. Ни одно место на земле никогда не будет для меня таким.

– Я знаю, моя дорогая. Эта мысль также приносит мне боль. Но мы должны смотреть в лицо жестокому, неприятному факту. Я очень стеснен в финансах.

Она никогда не подвергала сомнению это хорошо знакомое затруднительное положение. Всю ее жизнь времена процветания сменялись периодами экономии и ожидания, но они никогда прежде не угрожали ей лично или Ричмонд-Хиллу.

– Но тынаверняка сможешь найти какой-нибудь другой выход, – сказала она жалобно, затем просияла. – Есть же Джозеф. Он поможет, я уверена.

Аарон скривил рот. Тео не имела представления, как много Джозеф помогал раньше. Но в последнее время с молодым плантатором стало чрезвычайно трудно общаться: он выказывал прискорбную тенденцию держаться за свои деньги. Короче, он уже обращался к Джозефу.

Аарон отодвинулся от стола и изящно вытер рот платком из льняного батиста.

– Давай поговорим на более приятную тему. Я выйду из положения. Я всегда выходил. Чем ты занималась все эти дни, пока ждала меня?

Неужели она действительно думала, что может рассказать ему о Мерни? «Папа, я снова встретила Льюиса. Я люблю его. Что мне делать?»

Она немного отвернулась, прикрывая щеку красивым веером.

– Я никого не видала, и никуда не ходила. Здесь было очень спокойно.

Аарон пожал плечами:

– Да, действительно спокойно. Однако я в немилости у здешнего общества. Наш дорогой президент неодобрительно относится ко мне, кабинет и жены сенаторов следуют его примеру. Только миссис Мэдисон по-прежнему добра.

– Миссис Мэдисон всегда добра, – сказала Тео. – Папа, почему ты непопулярен здесь? Я не могу этого понять.

– Я тоже, моя дорогая, не считая того, что, подстрекаемые великолепным Гамильтоном, которому в настоящее время нечем занять себя, они делают мне честь, считая меня самым опасным человеком. Этаким Люцифером коррупции.

– Как люди могут верить этому? Нет ни одного политика, о котором не печатали бы унизительные статьи. Это что, обычная практика, да?

Аарон спокойно улыбнулся ей:

– Всегда найдутся люди, которые верят тому, что напечатано, и, кроме того, они нападают не на мою общественную жизнь. Меня упрекают в половой распущенности. Говорят, что я общаюсь с неграми, потому что я действительно разрешил Пегги и Алексису устроить вечер в Ричмонд-Хилле для их родственников. Говорят, у меня есть тайная коллекция неприличных картин, с помощью которых я развращаю молодых людей, которые приходят ко мне. Это, моя дорогая, как ты понимаешь, наша бедная картинная галерея. Говорят, что бордели Нью-Йорка заполнены жертвами, которых я совратил, не говоря о том, что я оскорбляю добродетель светских дам. – Он презрительно высморкался. – Боюсь, что они чрезвычайно льстят моим половым возможностям.

– Но это чудовищно! – закричала она. – Отрицай все это! Пиши опровержения.

Он покачал головой.

– Нет, я ненавижу извинения и объяснения. Они не дают ничего хорошего. Даже наоборот, укрепляют ложь еще больше. Может быть, придет время, когда я выступлю, будь в этом уверена, но пока я не собираюсь нырять в море дерьма, – категорично закончил он и добавил с горьким юмором: – По крайней мере, никто не оскорбится на мою манеру исполнять свои обязанности. Я приводящий в смущение вице-президент.

Тео улыбнулась отцу, но сердце ее заболело. Он был такой храбрый и был лишен жалости к себе. Он был рожден управлять людьми – король, а не дублер.

Она подошла к нему и поцеловала.

– Это не всегда будет так, папа. Я думаю, я знаю, твоя звезда обязательно поднимется. Когда-нибудь ты будешь величайшим, самым великим в мире.

Аарон улыбнулся.

– Ты верный маленький сторонник, моя дорогая. Может, ты и права. – Он помолчал немного и продолжил с неожиданной силой:

– Ты единственная, на кого я могу положиться, у кого от меня нет секретов. Что я буду делать без тебя? – Он взял ее руку в свою и слегка поцеловал маленькие белые пальцы. Некоторое время они помолчали, она прижалась к его креслу с высокой спинкой, два лица, которые так похожи друг на друга, наполненные одинаковым выражением родственной нежности.

Затем Аарон отодвинулся и отпустил ее руку.

– Я еще не сказал тебе о наслаждении, которое ожидает тебя завтра после обеда, – сказал он легко. – Я приглашен на обед у Джефферсона. Ты, конечно, поедешь со мной.

Тео опустилась в кресло, ее сердце застучало. Она увидит там Мерни! Легкомысленный порыв радости затих. Но как же они встретятся? Как же вести себя во время официального обеда, не показывая своих чувств? Как скрыть эти чувства от всевидящих глаз Аарона?

– Не поздновато ли в этом сезоне для официального обеда? – произнесла она запинаясь. – В городе, должно быть, осталось немного народа.

– Галлатины и Мэдисоны еще здесь, в любом случае, и иностранные министры. Мы все в необыкновенной суматохе по поводу переговоров мистера Джефферсона с Бонапартом. Ты, наверное, не слышала? – Он продолжал, прежде чем она ответила. – Джефферсон обменял около пятнадцати миллионов наших с трудом заработанных долларов на пространство страны, такой далекой и огромной, что никто ее еще не видел. Не сомневаюсь, что Бонапарт был безумно рад избавиться от этой обузы и теперь посмеивается в рукав, вспоминая бедных доверчивых дураков. Кроме того, испанцы взбешены. Это начало неприятностей. Как мог Джефферсон принять такое решение, несмотря на все советы?

– А разве это не прибавит престижа нашей нации? Мы будем больше, чем целая Европа.

– Тьфу, – сказал Аарон нетерпеливо. – У нас и так уже достаточно земли. Подумай, что медведи, волки и дикари на этой территории могут принести пользу нам? Если действительно эта неизведанная страна поддерживает какую-нибудь жизнь вообще. Поскольку ни один белый никогда не проходил ее насквозь. Нет, эта покупка была вопиющей глупостью.

«Однако один белый человек собирается исследовать эти новые земли», – подумала Тео. В первый раз она почувствовала прилив гордости за стремления Мерни, который быстро сменился ужасным страхом. Ее отец тоже считал покупку глупостью, и это подкрепило ее собственное суждение. Экспедиция была обречена на провал. Что ждет Мерни? «Как я могу остановить его? – думала она в отчаянии. – Я буду умолять и приведу аргументы, использую все влияние нашей любви». Но она хорошо знала, как беспомощна она была.

Аарон, рассеянно уставившись на пол, продолжал говорить больше самому себе:

– Пройдет много времени, и это огромное пространство земли разделится на свои логические части. Еще нет, и в будущем не будет правительства, которое сможет справиться с таким географическим различием. Территории за пределами Аллеганских гор отпадут. Эти горы образуют барьер более значительный, чем условные границы в Европе.

– Ты так думаешь? – спросила Тео вежливо. У нее был единственный интерес за пределами Аллеганских гор, и он не имел ничего общего с политикой.

– Да, я так думаю, – ответил Аарон задумчиво. Его собственное пророчество приоткрыло вдруг ему возможные перспективы. Недовольство востока, негодование испанцев – не могут ли они быть использованы с выгодой честолюбивым и дальновидным лидером? Но как? На это в данный момент не было ответа. Идея в конце концов была только глупой фантазией.

Его курс на ближайшее будущее был достаточно ясен. Он будет оставаться вице-президентом и будет баллотироваться на должность губернатора штата Нью-Йорк. В случае его победы – а он чувствовал, что это будет так, – он найдет эту ключевую позицию, значительно лучший политический плацдарм, чем любой, который он до сих пор пробовал.

Он стряхнул несколько крошек табака с шелковых черных бриджей и поднялся с быстрой гибкостью.

– Я собираюсь лечь, моя дорогая; эта дорога из Филадельфии может замучить кого угодно. Ты тоже иди и ложись. Я желаю, чтобы ты была свежа и сияла на завтрашнем обеде у президента. – Он галантно попрощался с ней, но вернулся, будто мысль пришла ему в голову. – Кстати, ты помнишь переросшего капитана, с которым ты кокетничала в садах Воксхолла.

Она резко задержала дыхание, взглянула на него и опустила глаза.

Аарон оценил ее смущение с весельем.

– Я понимаю, что это жестоко насмехаться над степенной миссис Элстон, вспоминая неблаговидные поступки ее юношеских дней. Но ты его снова встретишь завтра. Он секретарь президента.

Она облизала губы и с трудом улыбнулась:

– О, правда? На этот раз я попытаюсь соблюдать все внешние приличия.

Аарон засмеялся.

– Я надеюсь на это. Приятных сновидений, дорогая. – Он зевнул и пошел в свою комнату, больше не думая об этом.

Если бы он когда-нибудь позволял себе размышлять о прошлом, то понял бы, как был обманут в сентябрьскую ночь в Нью-Йорке. Но он никогда не оглядывался назад и не тащил за собой волочащиеся концы использованных эмоций. Возможно, в этом был секрет его молодости.

XVI

Когда Тео проснулась, шел дождь. Она посмотрела в окно и с горечью подумала, что это по крайней мере разрешит одну проблему: Мерни не будет ждать ее у реки в такой дождь. И даже если бы утро было таким же прекрасным, как в другие дни, как могла бы она выскользнуть из дома?

Аарон уже встал. Она услышала его легкие шаги в комнате наверху. Тео опять закрыла глаза и попыталась заснуть, но не смогла. Чувство опустошения охватило ее. В первый раз она осознала полную безнадежность их любви, оценив ситуацию объективно, как это сделал с самого начала Льюис.

«Нам предназначено судьбой путешествовать по разным дорогам», – сказал он. И это было правдой. Она знала это, и все же… Он был всего лишь в миле от нее; они могли бы хоть иногда видеть друг друга, как это будет сегодня. Они смогут как-нибудь провести вместе еще несколько часов наедине. И это все, о чем она просит, подумала она страстно. Всего лишь еще раз услышать его голос, увидеть его улыбку и почувствовать его губы на своих губах.

В глубине души Тео знала, что обманывает себя. Это было не все, чего она хотела. Ее проснувшееся тело тосковало по нему. Она с тоской произнесла его имя.

Целый день шел дождь, превратив дорогу в желтую непролазную грязь. Было сыро и холодно. Ребенок капризничал, и ни Тео, ни Элеонора не могли успокоить его.

Аарон переносил шум с обычным добродушием и спустя некоторое время, несмотря на проливной дождь, поехал в город за игрушками.

К обеду Тео была истощена.

– Дорогой, пожалуйста, прекрати плакать, – обратилась она к красному от плача ребенку и с тревогой спросила Элеонору: – Может быть, это что-нибудь серьезное?

Служанка положила большую руку на лоб ребенка.

– Все в порядке, мадам. Это погода и маленький зуб, который лезет. Только и всего. – Ее спокойная уверенность была просто бальзамом.

Тео медленно обернулась. Голова ее болела. День был бесконечный. Настроение не улучшилось, даже когда она получила письмо от Джозефа. Как раз теперь у нее не было никакого желания думать о нем, но это письмо было необыкновенно нежное, даже страстное. Он, казалось, скучал по ней чрезмерно, и он уже уладил свои дела, так что присоединится к ней очень скоро. Он думал, что может успеть на следующий пароход.

Она уставилась на толстую бумагу с небрежным почерком. Если он успеет на следующий пароход, значит, прибудет через неделю. Внезапно Тео представила, будто он стоит в комнате позади нее: блестящие бакенбарды, обрамляющие его тяжелое темное лицо; толстое, как бочка, тело, втиснутое в его любимое пальто сине-фиолетового цвета; свирепые глаза, как у тех псов, с которыми плохо обращаются. Она увидела детали, которые никогда сознательно не замечала: черные волосы в его ноздрях, короткие и толстые руки с грубыми, нечувствительными пальцами. Но он был ее муж, и он ее любил. Тео знала, что она и ребенок были единственными, кого он любил. Как всегда, она почувствовала слабую жалость к нему. Бедный Джозеф. Говорят, жалость сродни любви. Иногда она полностью соглашалась с этим. Но теперь знала, что страстная любовь между мужчиной и женщиной не имеет ничего общего с жалостью. Это была буря и молния, красота и желание, но никак не жалость.

– А-а, – сказал Аарон, заходя в комнату. С его плаща струилась вода, в руках было множество разных коробок. – Письмо с Юга, я смотрю.

Она кивнула:

– Джозеф скоро приедет к нам.

Его быстрые черные глаза взглянули на нее с любопытством. Она не производила впечатление жены, страстно желающей воссоединиться со своим мужем. Аарон тоже не очень обрадовался этому известию. Сварливый молодой человек утомлял его и в настоящий момент совсем был не нужен. Однако надо воспользоваться этим наилучшим образом.

– Замечательно! – воскликнул он сердечно. – Посмотри, Тео, я нашел швейцарскую музыкальную шкатулку. Хотя, я вижу, этот молодой джентльмен, наконец, милосердно прекратил кричать. Я думаю, что вы его неправильно кормите. Все эти массы, кашки и сахарные соски. Ему нужно козье молоко. Я купил козу прямо сейчас. Мальчик устраивает ее в конюшне. Давайте ребенку козье молоко два раза в день.

– О, папа! – воскликнула она смеясь. – В следующий раз ты будешь учить меня, как его пеленать и лечить.

– Несомненно, буду, если увижу, что ты это делаешь неправильно. Я думаю, ты признаешь, что мои мысли обычно разумны.

– Конечно, – согласилась она искренне.

Аарон развернул музыкальную шкатулку. Это была сложная штука с птицами, выводящими трели, и танцующими фигурками, а откуда-то снизу исходило приятное позвякивание народных песен.

– Она замечательна! – воскликнула Тео. – Но она, наверное, очень дорогая?

– Да, – согласился Аарон радостно. – Она стоит двадцать пять долларов, и у меня не осталось ни одного су. Я также купил тебе том Бурка «Защита общества естествознания». Пора уже заниматься серьезным чтением, ленивица. Я пришел в ужас, увидев дурацкий роман на твоем столе. Держу пари, ты не прочитала ни одной строчки по латыни с тех пор, как я видел тебя в последний раз.

Она покачала головой:

– Там так жарко. Кажется, что трудно даже открыть книгу. Дни скользят один за другим.

– Почему ты не заставишь своего мужа купить место в горах? – прервал он, нахмурившись. – Это нездоровое болотистое место убьет тебя; только негры могут жить там.

Тео вздохнула:

– Мы говорили об этом, ты знаешь. У нас есть уже три поместья, и, кроме того, Джозеф должен бывать на Вэккэмоу, если он не в Колумбии или не в Чарлстоне.

Аарон фыркнул:

– Вы двое самых вялых молодых людей, которых я когда-либо видел. Полагаю, что у вас никогда не будет достаточно сил, чтобы сделать что-нибудь, кроме как лежать на софе. Мне стыдно за тебя.

Она печально улыбнулась ему:

– Не сердись на меня, папа.

Он наклонился и ущипнул ее за щеку.

– Ты пустышка, но я прощаю тебя. Помни, что сегодня ты должна сверкать своей прежней живостью. Я хочу, чтобы ты предстала королевой перед блестящим собранием раздраженных дипломатов и неряшливых политических деятелей.

– Определенно, – запротестовала она, – не неряшливых.

Аарон коротко рассмеялся:

– Подожди, когда увидишь нашего великолепного президента.

В четыре часа пополудни нанятая карета с Тео и Аароном загрохотала, разбрызгивая лужи, по направлению к президентскому дворцу. Этот дом, построенный из красно-серого камня, был большим и красивым, но еще недостроенным. Он одиноко торчал в море грязи, бревен и кирпича. Вокруг не было ни единого деревца или кустарника, и это заброшенное, залитое водой пространство было огорожено забором из столбов и перекладин. Входные ступеньки были из грубого настила, комнаты, выходящие на запад, не оштукатурены, а шиферная крыша нещадно протекала. В очень влажный день, такой, как сегодня, посетителей в вестибюле встречали запахи сырости, смешанные с еще более неприятными запахами испарений.

Тео и Аарон после некоторого ожидания под дождем были впущены черным дворецким, чье приветствие показалось Тео удивительно нецеремонным.

– Здравствуйте, мистер вице-президент. Здравствуйте, мэм. Прекрасная погода для лягушек, – сказал он дружески. – Вы немного рано. Масса Джефферсон еще одевается. Вы хотите пройти туда или подождете?

– Мы подождем, Генри, – сказал Аарон. – Будь добр, объяви нас. Миссис Элстон и я.

– Обязательно, сэр, обязательно. – Он зашаркал обратно, оставив их стоять у дверей.

Аарон засмеялся, увидев удивленное лицо Тео:

– Просто вкус демократии Джефферсона, моя дорогая. Ты увидишь еще больше, прежде чем вечер закончится.

Она закуталась, дрожа, в свою шаль и поморщилась:

– Что за вонючий сарай! Я бы никогда не подумала, что это место достойно президента.

– А, – сказал Аарон мягко, кладя свою шляпу на протертое красное кресло, поскольку другого места не было. – Если бы я был президентом, это был бы не вонючий сарай. И уверяю тебя, никогда бы я не стал делать культа из грубости и невоспитанности в попытке произвести впечатление на людей.

– Это действительно очень грубо заставлять нас стоять здесь, – воскликнула Тео с неожиданным возмущением, так как ей пришло в голову, что это бесцеремонное отношение может быть намеренным пренебрежением, направленным против ее отца.

Аарон пожал плечами, взяв маленькую щепотку нюхательного табака из своей табакерки.

– Ты выглядишь очаровательно, моя дорогая, – он посмотрел на нее с удовлетворением. – Элеонора совершила чудеса с этим платьем.

Умелые руки Элеоноры преобразили платье с прошлогоднего бала, украсив его лоскутами зеленого шелка от старой ночной рубашки. Она вплела ленту зеленого шелка в волосы Тео, которые были уложены на ее голове на восточный манер. На ее груди сверкало бриллиантовое ожерелье. Она не носила его со дня осквернения Венерой и, прежде чем одеть сегодня, очень тщательно чистила его мыльной водой. Поэтому теперь оно сияло всем блеском.

Они все еще ждали, и нервозность Теодосии росла. Где Мерни? Она хотела и боялась увидеть его.

Крики, громыхание и топот копыт на улице возвестили о прибытии других гостей. Дверь отворилась, и, смеясь, вплыла Долли Мэдисон. Ее тощий маленький муж вошел следом, как воробей, преследующий райскую птицу. На ее темных волосах был желтый сатиновый тюрбан со страусовыми перьями и топазовой брошью. Ее полная приятная фигура была облечена в белый сатин, отделанный лебяжьим пухом, и от нее исходил сильный запах мускуса. Ее добрые голубые глаза расширились, когда она увидела Бэрров.

– Как, полковник! – закричала она, бросаясь вперед. – И Теодосия, здравствуй, дитя мое! Как прекрасно ты выглядишь! Что вы здесь делаете?

Аарон поцеловал украшенную драгоценностями руку, которая была ему протянута.

– Нас еще не пригласили пройти, мэм, – сказал он сухо.

– Ну не ужасен ли Джефферсон! – Она одарила всех своей очаровательной улыбкой, не исключая своего мужа. – Клянусь, он совсем не воспитан. Но это моя вина. Как официальная хозяйка, я должна была прийти раньше. Джемми, ты знаком с миссис Элстон?

Мэдисон поклонился с холодной улыбкой на лице, в то время как Тео делала реверанс. Его сморщенное лицо редко меняло выражение, за исключением тех случаев, когда он смотрел на свою жену, – тогда на нем появлялось выражение нежного восхищения, которое озаряло его.

– Давайте все пойдем в гостиную, – закричала Долли, – президент сможет найти нас там.

Она повела их наверх, ловко обходя лужи на лестнице и таща за собой Тео к мрачному маленькому камину, который дымил в конце огромной, плохо обставленной комнаты.

– Прошло четыре года или больше с тех пор, как я видела тебя, дитя. Расскажи мне все о себе. Я знаю, что у тебя муж и маленький ребенок. Мне нет нужды спрашивать, какой он. Кто не будет умным и прекрасным, имея такую мать, – трещала она, улыбаясь и смеясь с такой непосредственностью и добротой, что оживление, которое могло показаться неуместным применительно к полной матроне среднего возраста, становилось очень привлекательным. – Как прекрасно выглядит твой отец! Уверяю, что он становится все моложе и красивее каждый раз, как я его вижу. Он замечательный человек.

– Я рада, что вы по крайней мере его друг, – сказала Тео с горечью в голосе. – Похоже, что у него много незаслуженных врагов.

– О, неужто врагов! У какого государственного деятеля их нет! Конечно, я друг полковника Бэрра. Разве не ему я обязана самой большой благодарностью. Он представил меня моему Джемми, ты знаешь. – Она бросила влюбленный взгляд на государственного секретаря, который был погружен в унылый разговор с Аароном, и тут воскликнула: – А вот и Галлатины пришли!

В гостиную вошли секретарь казначейства и его жена. Долли тепло приветствовала их, протянув обе руки, и представила Тео, которая рассматривала блестящего швейцарца с любопытством, думая, что он чрезвычайно некрасив, со своей плешивой головой и длинным крючковатым носом. Так же неприятны были его манеры. Он пробормотал: «Очаровательно, мадам», – сонным французским голосом и, повернувшись, отошел, чтобы присоединиться к Аарону и Мэдисону в их углу.

Миссис Галлатин не произвела на Тео никакого впечатления. Она была типичной американской матроной, немного бесцветная, немного фанатичная, прекрасная жена и мать.

Педер Педерсен, датский постоянный поверенный, прибыл один в великолепной генеральской униформе и компенсировал холодность Галлатина, поцеловав руку Тео с томительным удовольствием, прилаживаясь основательно с ее стороны, шепча любовные банальности ей в ухо. Он представлял себя большим знатоком женщин.

Генри, блуждающий дворецкий, вновь стремительно появился, как раз вовремя, чтобы объявить две последние приглашенные пары. Но, должно быть, он был совсем плох, так как имена французского и испанского министров прозвучали вроде африканской тарабарщины, что вызвало в Тео истеричное желание засмеяться.

Тюро де Гаранбонвиль, новый аккредитованный представитель Бонапарта, изящный, похожий на ящерицу человек с ужасными блестящими глазами, утопающий в кружевах и золотой вышивке. Его леди торопливо семенила за ним. У нее было бледное мышиное лицо, съеженное выражением вечного страха.

– Говорят, что он бьет ее, – прошептал радостно Педерсен на ухо Тео, – и заставляет своих помощников играть на флейте, доводя ее до истерики. Она дочь тюремщика, вы знаете, и помогла ему бежать из тюрьмы. Он женился на ней. Она должна быть благодарна ему за это.

– Конечно, – сказала Тео, механически смеясь и желая, чтобы ее обожатель оставил ее в покое.

Если французский и датский представители были великолепны, то испанский маркиз де Каса-Ирухо был ослепителен. Он никогда не появлялся без «доспехов», уместных гранду и представителю Карла Четвертого, – завитой и надушенный парик, трость с золотым набалдашником, медали и украшения, которые теснились сверкающей массой на его блестящем розовом парчовом одеянии. Его кастильские светлые кудри и изящные аристократические черты лица выдавали обманчивое впечатление женственности, так же как и кастильская шепелявость, которую он перенес из своего родного языка в тщательно правильный английский. Исключая короткий кивок, он проигнорировал Тюро. В настоящий момент между Францией и Испанией любви не возникало.

Маркиза, его жена, была красива и, хотя Салли Мак-Кин была из Филадельфии, выглядела более испанкой, чем ее муж, поскольку у нее были мечтательные темные глаза, оливковая кожа и темные волосы.

– Ну, теперь мы все здесь, я вижу, – сказала Долли, просмотрев список, который она вытащила из своей сумочки.

– Кроме президента, – протянул де Каса-Ирухо. – Он, должно быть, слишком занят государственными делами, чтобы посетить своих гостей. Я слышал, что последнее время он был исключительно занят. – Он даже не сделал попытки смягчить колкость своих слов.

Долли рассмеялась:

– Да, милорд! Давайте не будем сегодня говорить о политике и иностранных делах. Это просто светский прием.

– Действительно, – сказал маркиз, его взгляд пробежал по гостям. – У нас очень небольшое общество.

– Мистер Джефферсон хочет, чтобы это было так. Он не любит большие обеды, вы знаете.

– Я удивлен, что здесь нет английского представителя.

– А, он скоро будет, – сказала Долли быстро. – Они приедут в сентябре. Мы все с нетерпением ждем нового британского министра и его жену; они оживят наше общество, внесут новые интересы и развлечения.

Маркиз позволил себе презрительную улыбку.

– Я слышал, что мистер и миссис Мерри привыкли к церемониям и этикету. Это они заинтересуются и будут развлекаться, если президент пригласит их на обед, который будет организован как попало.

Долли бросила Тео быстрый, шутливо испуганный взгляд и прошептала:

– Маркиз намерен сегодня быть критичным. Вы должны мне помочь его очаровать, чтобы у него улучшилось настроение, а то у нас будет борьба кошки с собакой. Действительно досадно, что Джефферсон так опаздывает.

Тео начала отвечать, но слова замерли на ее губах. Двое высоких мужчин быстро вошли в гостиную.

Льюис стоял неподвижно, на фут или два позади своего шефа. Он был одет в униформу, как в первый раз, когда она встретила его, – голубой мундир с красной отделкой и белыми капитанскими эполетами на правом плече, чисто-белый жилет и бриджи, на руках были белые перчатки. Его высокие черные сапоги, свободно свисающие ножны и очень высокий жесткий воротничок создавали впечатление еще большей высоты.

Ее сердце растаяло, когда он посмотрел на нее своим пронизывающим взглядом, слегка улыбнулся и отвернулся. Смущенная, она быстро взглянула на других, ожидая, что они так же будут смотреть на Мерни, с таким же пронзительным восхищением, как и она. Он был таким внушительным и впечатляющим, что, по ее мнению, затмил всех остальных мужчин.

Но никто не смотрел на Льюиса – все приветствовали Джефферсона, который спокойно переходил от одного к другому, говоря всем: «Добрый вечер». Когда он приблизился к ней, она поняла гневный вздох маркиза, который стоял позади нее.

Президент, следующий своей упрямой манере «никакой суеты и показухи, простота и демократия перед всеми», явился к ним прямо из своего кабинета. На нем был сморщенный коричневый сюртук, который выглядел так, будто он ходил в нем в конюшню, что, возможно, так и было. Его тонкие светлые волосы были едва причесаны, на пальцах были чернильные пятна. Еще хуже этого была его обувь, и Тео отметила ужас во взгляде Долли Мэдисон и всех остальных гостей оттого, что президент, которого беспокоили мозоли, расхаживал в испачканных комнатных туфлях без пяток, которые производили тихий шлепающий звук по голому полу.

Даже Долли, которая была привычна к нарочитому равнодушию президента к одежде, была сражена наповал этим новшеством. Реакция членов кабинета, которые присутствовали, конечно, не имела значения. Но дипломаты будут взбешены – уже были взбешены. Французский и испанский министры, впервые единодушно, уставились вежливо в потолок стеклянным взглядом. Их золотые украшения и надушенные кружева задрожали в негодовании.

– Извините, что я заставил вас ждать, леди и джентльмены. Этого нельзя было избежать. Вы, должно быть, голодны. Мы сейчас же спустимся в зал, без соблюдения формальностей, – сказал Джефферсон.

Долли вздохнула.

– Еще один кое-как организованный обед, – прошептала она Тео. – Если бы только он разрешил мне или капитану Льюису рассадить гостей подобающим образом. Но он любит, чтобы все они смешались.

– Вы имеете в виду, что я могу сесть, где хочу и с кем хочу? – спросила Тео, и краска прилила к ее лицу.

У Долли было время только кивнуть, так как президент повернулся к ней улыбаясь:

– Пойдемте, мадам Мэдисон, мы покажем дорогу.

– Если я буду сидеть рядом, я буду с вами ругаться, предупреждаю вас, сэр, – ответила леди лукаво, ударяя его своим веером. Они вышли из комнаты.

Наступило мгновенное неловкое замешательство, прежде чем маркиз с ледяным лицом поклонился своей жене и предложил ей руку.

Тео увидела, что Педерсен приближается к ней с самодовольной улыбкой и повернулась к нему спиной. Ее сердце глухо билось: о, почему Мерни не подошел к ней? Он должен был. Но Льюис был приперт к стене Галлатином. Она увидела, что его белокурая голова была вежливо наклонена к секретарю казначейства, который, помогая жестами, доказывал свою точку зрения. Тео не могла больше игнорировать Педерсена. Она должна что-то сделать. Она отбросила благоразумие и заскользила по полу как можно более ненавязчиво.

– Возможно, капитан Льюис будет столь любезен проводить меня к столу, – сказала она легко, одаривая Галлатина своей самой очаровательной улыбкой, как извинение за свое вторжение. – Капитан Льюис и я когда-то знали друг друга много лет назад в Нью-Йорке, мистер Галлатин. Нам нужно возобновить наше знакомство.

Швейцарец поклонился.

– Конечно, мадам. – Его голос был ледяным. Он не любил, когда его прерывали. «Эти Бэрры, – подумал он, – что отец, что дочь – образцы нахальства».

Льюис спокойно взял ее руку и сунул под свой локоть.

– Прекрасно сделано, моя дорогая, – прошептал он. Тео прислонилась к нему. У нее закружилась голова, и она готова был упасть в обморок, ощущая его близость.

– О, Мерни, – зашептала она, – это был такой длинный и унылый день без тебя. А ты скучал по мне?

– Скучал.

Решительная невозмутимость этого слова обрадовала ее. Она рассмеялась тихим счастливым смехом.

Они спускались по лестнице, Аарон через несколько ступенек после них с миссис Галлатин. Он не мог слышать, о чем они говорили, но он слышал смех Тео и видел, как она смело потребовала, чтобы капитан сопровождал ее. Его глаза сузились. Он не успел прореагировать на историю, которую миссис Галлатин рассказывала о своем маленьком умненьком сыне, и эта матрона была удивлена. Кем бы ни был полковник Бэрр, она прежде всегда считала его образцом внимательной учтивости.

Оказавшись за столом, Тео обнаружила, что сидит между Льюисом и Педерсеном. Маркиз и маркиза де Каса-Ирухо сидели вместе в надменном неодобрении в конце стола. Аарон восседал рядом с маркизом, которого, он думал, нужно время от времени обрабатывать. Из этого положения он мог также следить за Тео.

– Какая замечательная комната, – заметил Педерсен, пытаясь привлечь ее внимание. – Вы были здесь прежде, миссис Элстон?

Она неохотно отвернулась от Мерни.

– Нет, не была. А что, собственно, такого замечательного в ней? – Она в действительности не обратила на комнату никакого внимания. Окружающее перестало для нее существовать. Даже Аарон пропал из поля зрения. Она совершенно не замечала, что он осторожно наблюдает за ней.

– Взгляните вокруг себя, прекрасная леди, – сказал датчанин. – Цветы в горшках, птицы, можно подумать, что находишься в оранжерее. И масса механических приспособлений. Смотрите-ка, стена открывается!

Действительно, стена открывалась, вернее, вращалась между кухней и столовой, открывая полки, заполненные различными блюдами, вытащенными из плиты.

– Я думаю, у него много таких изобретений, – продолжал Педерсен. – Говорят, что у него есть подъемник, который действует посредством блока, и он способен поднять человека на два или три этажа. Хотя я его не видел.

– Как интересно, – заметила Тео прохладно. Какое ей дело до выдумок президента, до его птиц и цветов, когда драгоценные моменты проходят; Мерни сидел так близко от нее, но они не могли сказать друг другу ни единого слова.

Обед был прекрасным, а вина замечательными. Страсть мистера Джефферсона к простоте резко исчезала, когда дело касалось кулинарии. После рисового супа подали тарелки с мясом, ветчиной, телятиной, бараньи котлеты, утку, жареные яйца и новое итальянское блюдо, называемое «макароны», прекрасно приправленные луком и сыром. Эти деликатесы наконец отвлекли Педерсена, который затих с полным ртом. Тео придвинула к себе очередную нетронутую тарелку и повернулась к Мерни. Он ожидал этого.

– Тео, – прошептал он, – это ужасный фарс. Я должен еще раз увидеть тебя наедине.

Ее лицо побледнело. Она подняла испуганные глаза:

– Еще раз? Что ты имеешь в виду? Я попытаюсь выскользнуть из дома. Это трудно теперь, так как отец здесь, но я постараюсь. Мы можем встретиться у реки.

– Нет, дорогая. – Его губы едва двигались. – Мы не можем. Нас видели. Один из слуг Джефферсона. Мне удалось заткнуть ему рот, я надеюсь. Но могут быть и другие. Мне не хотелось бы, чтобы ты рисковала. Кроме того, я…

Он и все остальные за столом неожиданно замерли и подались вперед. Джефферсон говорил, повысив голос, чтобы все его слышали. Тео рассеянно слушала фразы, не понимая и не желая их понимать.

– В этом небольшом обществе я могу сказать открыто то, что многие из вас уже знают. Мы объявим об этом публично в День независимости… Удачное приобретение территории без единого выстрела… Наша замечательная сестра Франция… Испания, наша прославленная соседка на юге…

Аарон, уверенный в своем слушателе, прошептал Каса-Ирухо:

– Он, как кот с тарелкой сметаны, не правда ли, милорд?

Испанец скривил губы:

– Но эта так называемая покупка не разрешена нашей конституцией. Он игнорирует это. Это – беззаконие с самого начала и до конца. Испания не разрешит этого. Это означает войну.

– Вы так думаете? – сказал Аарон мягко, надеясь выудить больше интересующей его информации. Но маркиз опустил глаза и в гневном молчании забарабанил по набалдашнику своей трости.

Джефферсон продолжал:

– Это давно уже было моей мечтой – послать экспедицию через западные земли к другому морю. Мы три раза пытались, но все заканчивалось провалом. Теперь, когда эти земли перешли к нам, я чувствую, как необходима такая экспедиция. Все уже готово, и на этот раз, думаю, она не провалится, поскольку возглавлять ее будут два молодых человека: мой помощник и секретарь, капитан Льюис, и его друг и товарищ по оружию, капитан Вильям Кларк, который присоединится к нему позже.

Все, кроме Теодосии, посмотрели на Льюиса. Она сидела неподвижно, уставившись на скатерть.

– Леди и джентльмены, – сказал Джефферсон, поднимаясь, – я предлагаю тост за успех экспедиции и за ее главу. – Он послал покрасневшему Мерни искреннюю улыбку и продолжал: – Он обладает неустрашимой храбростью, стойкостью. Заботливый, как отец, к тем, кто находится у него в подчинении, и в то же время сам очень дисциплинированный, он знаком с характером, обычаями и законами индейцев. Он привык к кочевой жизни. Это честный и бескорыстный человек. Леди и джентльмены, рекомендую вам, капитан Меривезер Льюис!

Все разом стали поздравлять капитана, в то время как Аарон думал: «Это все деревенскому парню из лесной глуши, который будет навсегда поглощен пустыней. Скатертью дорога!» Он был раздражен выражением лица Теодосии и обнаружил, к своему удивлению, что он правильно оценил свою прошлую неприязнь к Льюису. Она поднялась в нем с новой силой.

Разговор стал общим на конце стола, где сидел президент. Мэдисон задавал Льюису вопросы относительно экспедиции, а Долли бесконечно высказывала свои замечания и восторги.

– Какое это будет замечательное приключение, капитан Льюис! Какая смелость! Я не могу не думать об этом без содрогания, как представлю, какие трудности вас ожидают!

Джефферсон развалился в кресле, глядя с сияющей улыбкой на своего протеже, и расслабился, как это всегда было, от радостной болтовни Долли.

Секретарь казначейства занялся десертом. Нежно любимый Джефферсоном проект абсолютно не интересовал его, и ввиду того, что его финансирование составляло всего две тысячи пятьсот долларов, секретарь не чувствовал ни желания, ни необходимости препятствовать ему.

Теодосия улыбалась, ничего не видя и не слыша вокруг себя. Она чувствовала себя одинокой и покинутой. Мерни не принадлежал ей. Чудесное время, которое они провели вместе, не имело ничего общего с его реальной жизнью; хотя для нее это стало практически самой жизнью.

Чувство боли завладело ею. Она почувствовала, что как бы отделяется от этой комнаты, полной людей. На мгновение она увидела их всех реально, каждого со своей господствующей мыслью, явно написанной на лице. Они были как герои в нравственной пьесе: Джефферсон – самодовольство, Долли Мэдисон – общественное приличие, де Каса-Ирухо – оскорбленное негодование, миссис Тюро, которая не произнесла ни единого слова, с тех пор как она села, – Тревога, а ее муж – Грубость. Медленно ее взгляд переходил от одного к другому: Педерсен – Обжорство, Галлатин – Проницательность. Даже Мерни был за пределами и далеко от нее. Его лицо ничего не выражало, кроме «решительности и упорства», о которых говорил Джефферсон.

Только лицо Аарона она не могла прочитать. Она знала его очень хорошо и, тем не менее, не могла сказать, какие мысли скрывались за этой вежливо улыбающейся маской.

Она умоляюще посмотрела на Мерни. «Вернись ко мне, вернись», – мысленно закричала она ему. Но он ее не слышал.

Только когда миссис Мэдисон дала дамам знак подняться, он обернулся к ней.

– Назначь какое-нибудь безопасное место для встречи, – быстро прошептал он. – Я встречу тебя, где и когда ты захочешь. Пошли свою служанку с запиской. Я ее получу.

– Когда ты уезжаешь? – спросила она безнадежно.

– Во вторник на рассвете. Вторник, а сегодня был вечер пятницы.

– Пойдем, дитя мое. – Долли Мэдисон обняла ее за талию своей нежной рукой. – Мы должны оставить джентльменов одних. Боюсь, что они горят желанием избавиться от нас, бедных женщин.

Тео разрешила увести себя наверх. Ее темные прекрасные глаза были пусты и неподвижны. Казалось, она не слышала, когда миссис Галлатин обратилась к ней с каким-то незначительным замечанием. Добрейшее сердце Долли было тронуто. Она прижимала Теодосию к себе, заслоняя поведение девушки изящной ширмой тактичной болтовни.

Когда остальные дамы немного отошли, она мягко потрепала Тео по руке.

– Ты несчастна, дорогая. В чем дело? Могу я помочь?

Тео вздрогнула, ее маленькое лицо задрожало.

– Счастлива! – воскликнула она с горечью. – Разве кто-нибудь счастлив?

Долли улыбнулась:

– Я. Ты не поверишь мне, дорогая, ты еще слишком молода, но счастье, приходит от прекращения борьбы с вещами, которые ты не можешь изменить. И оно состоит из маленьких незначительных радостей: красоты цветов, чашки чая у камина с подругой, радости хорошего разговора, музыки, – она говорила с непривычной серьезностью, но видела, что это было бесполезно. Девушка была в глубоком эмоциональном кризисе. Долли проницательно догадалась о причине волнения: отношения Льюиса и Теодосии были достаточно очевидны для ее мудрых глаз. Но она ничем тут не могла помочь. Это пройдет. Нужно переболеть, чтобы обрести покой.

– Во всяком случае, улыбайся, Теодосия, – убеждала они нежно. – Ты никогда не должна показывать свою боль, что бы это ни было. Обнажение чувств на публике более непристойно, чем обнажение тела.

Теодосия покраснела. Мягкое замечание было заслуженным.

– Извините. Вы правы.

Долли кивнула одобрительно, вытащила изящную золотую табакерку из своей сумочки.

– А теперь я позволю себе одну из маленьких радостей, о которых я говорила, – она засмеялась. – Полагаю, что многие шокированы этим, но это доставляет мне удовольствие, и я упряма.

Она положила по маленькой щепотке в каждую ноздрю и чихнула с некоторым шуточным сладострастием. Теодосия слегка улыбнулась.

– Вот и прекрасно, дитя мое. У тебя такая чудесная улыбка. Теперь давай присоединимся к другим дамам, которые, как я слышу, болтают по-французски, чтобы помочь бедной миссис Тюро. Я знаю, что в языках ты очень умела, а я, Аллах, нет. Поэтому ты должна помочь мне.

Она потащила Тео за собой, и они присоединились к другим дамам.

XVII

Так случилось, что на следующий день у Аарона была назначена встреча в таверне «Юнион» в Джорджтауне, и, хотя это был чисто мужской обед, он настаивал, чтобы Теодосия сопровождала его. Но она так успешно ссылалась на головную боль и усталость, что он неохотно должен был уступить.

Его отсутствие дома было очень кстати. Было несколько свободных часов, которые она могла провести с Мерни. Но, как и где? Дождь продолжался. У реки невозможно. Она подумала, что можно было бы позвать его в меблированные комнаты, но отвергла это сразу же. Хозяйка была известной сплетницей и проявляла необыкновенное любопытство относительно поведения своих постояльцев.

Она закрыла дверь спальни и нервно ходила взад и вперед. «Не может же это прекратиться так просто, – думала она. – Если бы мы могли еще раз побыть одни, то я бы смогла перенести это потом. Мы еще так много не сказали друг другу. Только еще один раз – пожалуйста. Затем я буду хорошая, я обещаю это».

Выход из положения помогла найти Элеонора. Она постучала в дверь, чтобы спросить, как одевать ребенка, и когда Тео наконец открыла, подбежала к своей хозяйке.

– Боже мой, мадам, что случилось?

Скоро она знала обо всем. «Какая жалость! – думала она. – Итак, теперь ее красавец любовник должен был уехать. Папа вернулся, муж должен скоро прибыть, а любовник должен уехать. Мадам хочет попрощаться наедине: вполне естественно».

– Но это же очень просто, мадам. В лесу около Рок-Крик есть дом, где принимают парочки, которые оказались в таком же положении. Хозяин очень осторожен. Никто не будет знать, – сказала Элеонора.

Теодосия покраснела:

– Ты имеешь в виду, что это дом свиданий?

Служанка пожала своими крепкими плечами:

– Можете называть это как хотите. Но когда кто-то умирает с голоду, он не будет разглядывать ломоть хлеба очень внимательно, не правда ли?

– Полагаю, что да, – медленно сказала Тео. И какое это имело значение, если они будут вместе?

Она написала короткую записку и вручила ее Элеоноре, дав инструкции.

– Не беспокойтесь, мадам. Я все улажу. Как славно, что монсеньор, ваш отец, сегодня будет отсутствовать. Без кота мышам раздолье.

Теодосия вскочила на ноги.

– Придержи свой язык! – вскипела она. Элеонора от удивления открыла рот и замерла на месте.

Тео упала в свое кресло и закрыла лицо руками.

– Извини, Элеонора, иди теперь.

Она не могла объяснить, что грубые слова, сказанные служанкой, напомнили ей об умышленном обмане Аарона и принесли ей неожиданную и сильную боль. Ей становилось плохо от отвращения к себе; но еще больше была тоска по Мерни.

Мерни первым прибыл в дом около Рок-Крика и, пройдя необходимые формальности, с холодным отвращением снял комнату. Он знал репутацию этого места и был удивлен запиской Теодосии, в которой она указывала место их встречи. В первый момент он почувствовал триумф. Определенно, это могло означать только одну вещь: молчаливая капитуляция. Приглашение провести их последние часы вместе, не в романтической дымке их дней около реки, а в откровенном осуществлении их страсти. Но после размышления он понял, что ошибался. Она выбрала это место потому, что не могла найти ничего другого. А другого и не было. Но затхлая и злобная атмосфера этого дома отталкивала его.

Он стоял у грязного разбитого окна в голой комнате, которую им предоставили, и увидел, как Теодосия, спрятав лицо под темной вуалью, вышла из кареты и неуверенно пошла к двери внизу. При ее появлении она тихо открылась.

«Это как в отвратительной французской пьесе, – подумал он с негодованием, – интрига и дрянное ухаживание. Фу!»

Комнатапахла немытыми человеческими телами. Обстановка, откровенно практичная, состояла из кровати, стола и помойного ведра. Через тонкую перегородку, которая отделяла эту комнату от соседней, доносился визгливый смех, прерываемый мужским мычанием.

Мерни открыл дверь на резкий стук. Толстый хозяин вошел ухмыляясь. Теодосия, закутанная в плотную накидку, вошла за ним.

– Вот ваша маленькая дама, сэр. Вам нужно что-нибудь еще?

Мерни прижал Тео к себе.

– Да, разожгите огонь, – сказал он резко. – В этой дыре холоднее, чем в погребе.

Человек покачал головой:

– Не могу, сэр. У меня нет дров. Не было денег, чтобы нарубить летом. Тем не менее, людям, которые приходят сюда, огня не требуется. У них есть кое-что получше, чтобы согреться.

Мерни сжал кулаки, почувствовав, как Тео задрожала у него на груди.

– Убирайся! – закричал он яростно. Человек стремительно вышел. Дверь захлопнулась.

Тео отстранилась и жалобно посмотрела на него:

– О, Мерни, это ужасно. Я и не думала, что это будет так.

– Я знаю, – сказал он спокойно. – Что теперь об этом говорить. – Он развязал ленты на ее мокром плаще и положил его на источенную червями спинку кровати.

Она стояла молчаливо, еще более красивая, чем он когда-либо видел. На ней было простое платье из темно-голубого шелка, с которого Элеонора убрала все украшения, чтобы в случае неудачи его нельзя было узнать. Ее кожа на фоне темно-голубого отливала белым, как блеск на лепестках кизила, только щеки от волнения были слегка окрашены розовым. Ее бронзовые волосы свободно спускались на плечи, а маленькие пряди на висках завились от влаги.

Ее красота лишила его присутствия духа. Сладкая усталость разлилась по телу. Его руки внезапно задрожали. Он нахмурился и, резко повернувшись, зажег свечу на столе, намеренно возясь с кремнем и огнивом. Потом он вернулся к ней и потянул ее к кровати. Она застенчиво села.

– Здесь больше не на что сесть, моя дорогая, – сказал Мерни с мрачным юмором.

Она осмотрела грязную комнату. Колеблющееся пламя свечи освещало балки, с которых длинными клочьями свисала паутина и пыль. По полу бегали тараканы. Парочка в соседней комнате разразилась хриплой песней. Затем последовал звон бутылок. Глаза Тео наполнились слезами.

– Я хотела, чтобы все было красиво, Мерни, это наши последние часы вместе. Это должно было быть как прежде: солнце, деревья, река, которую мы любили. Я никогда не испытывала там неловкости. А здесь…

Он молча прижался губами к ее волосам.

– Не уезжай на запад, – прошептала она. – Я не дам тебе уехать. Оставайся около меня, мой любимый. Ты будешь в безопасности. И иногда мы сможем встречаться.

Он приподнял ее голову и посмотрел ей в глаза.

– Иногда мы можем встречаться, – повторил он горько. – Как, Теодосия? В местах вроде этого?

Она отпрянула и, закрыв лицо руками, упала на матрас.

– Я думала, ты любишь меня, – воскликнула она. Он наклонился к ней:

– Я люблю. Никогда у меня не будет никого. Разве ты это не знаешь?

Она медленно повернулась и посмотрела на него с печальной нежностью.

– Да, я знаю это, – прошептала она.

Он поцеловал ее так страстно, как никогда не целовал до этого, даже в тот первый день у реки, с грубостью желания, давно сдерживаемого. Вдруг она замерла; за ответной страстью он увидел в ее глазах мучительный страх.

Он резко встал и пересек комнату. Подойдя к окну, он дернул раму. Окно не открылось. Он нажал сильнее. Тогда он гневно ударил кулаком по стеклу. Свежий сырой воздух повеял на него. Острый порез на руке доставил ему сильное удовольствие. Ему было больно, и боль успокоила его.

Тео лежала с закрытыми глазами там, где он ее оставил, неподвижно, только грудь ее резко опускалась и поднималась под голубым лифом.

– Теодосия, – сказал он резко, – для нас есть только один путь.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

– Поедем со мной за горы. Там никто не будет задавать вопросы.

– За горы? – повторила она медленно. – Как мы можем?

Он сделал нетерпеливое движение.

– Мы будем не первыми, убегающими от затруднительного положения, возьмем новые имена, начнем новую жизнь в новом месте.

– Ты имеешь в виду, что я должна бросить своего мужа, своего ребенка, своего отца? – Она нахмурилась немного, будто пытаясь понять. – А ты, Мерни? Ты откажешься от своей экспедиции, потеряешь доверие президента и свою честь…

Он засмеялся сквозь сжатые губы:

– Очевидно. Никто не убегает с чужой женой, получив благословение высшего общества.

Он остановился, думая о невозможности этого дикого предложения, к которому страсть подвела его. Трудно представить Теодосию в деревянном сарае, пытающуюся приготовить дичь, которую он ей принес, отсутствие воды и другие трудности. Еще менее возможно представить ее одну в течение нескольких дней, без надежды на помощь в случае болезни или опасности, полагающуюся только на саму себя.

Многие женщины находили в себе силы, чтобы вести эту тяжелую пограничную жизнь, но, как бы он сильно ни любил ее, Льюис знал, что Теодосия никогда не будет одной из них. Несчастье сломает ее. И в этом случае физические лишения будут играть самую маленькую роль. Как долго ее любовь будет бороться с неизбежными угрызениями совести? Она может покинуть своего мужа без страданий, но не своего ребенка или отца.

«Я был дурак, – подумал он, – сентиментальный дурак». И он посмотрел на нее неожиданно враждебным взглядом.

Она поняла его и печально улыбнулась.

– Да, это невозможно, Мерни. Скоро мы возненавидели бы друг друга. Ты бы никогда не простил мне, что я пошла с тобой и помешала твоим планам. Мы не можем так безжалостно вырвать части наших жизней. Возможно, когда-нибудь все будет по-другому. Мы оба молоды. Ты вернешься из своей экспедиции… я знаю, ты вернешься. – Ее голос задрожал и оборвался.

Он обнял ее с нежностью, благодарный за ее мудрость, за то, что она поняла его.

– Конечно, я вернусь. Ты очень преувеличиваешь опасности.

– Ты будешь думать обо мне, Мерни, ночью, сидя у костра в своем лагере, слыша плеск воды в реках, которые ты найдешь в той далекой стране.

Она неожиданно выпрямилась, уставясь через открытое окно в черную ночь.

– Реки… Почему их значение так глубоко, так тревожно и в то же время завершающе – я не могу выразить этого. Однако вот в этой песне: «Вода распрощалась с морем… Однако она шепчет, в то время как течет, тоскуя, к родному дому». Бегущие воды тоскуют о море. Они означают для меня любовь, но они означают также и жизнь, и страх. Что такое море, Мерни? Это покой или смерть?

– Не знаю, моя дорогая, – ответил он улыбаясь. – Возможно, оба сразу, так как смерть – это покой, я думаю. Ты маленькая язычница. У индейцев такие же чувства к реке, как и у тебя.

Он говорил с легкостью, но он понял ее. Она затронула мистицизм в его собственной душе. Иногда, когда он был один в лесу, он чувствовал все проявления природы, наделенные каким-то внутренним значением. Он с нежностью смотрел на Тео. Он больше всего любил ее такой, какой она была сейчас, – ускользающей от него, недосягаемой. Ее умное лицо сияло какой-то таинственной красотой.

Мерни был несказанно рад, что он не обладал ею. Он не знал, какие были бы последствия – разочарование или неописуемый восторг, который еще больше привязал бы их друг к другу. В любом случае их любовь вылилась бы в новую, более стойкую форму, от которой они не смогли бы убежать. Сейчас они все еще были свободны.

Свеча неожиданно зашипела, и Тео повернула голову. Она вскрикнула и вскочила на ноги.

– Мерни, посмотри! Свеча! Она почти сгорела. Уже, должно быть, очень поздно. Что я буду делать, если папа вернется раньше меня?

– Элеонора придумает какое-нибудь объяснение. Не пугайся, моя дорогая. – Он поцеловал прядь ее длинных блестящих волос. Но, по правде, он подумал, что ей лучше уйти. Их время закончилось, и наступил момент вернуться каждому в свою собственную жизнь.

Она убрала волосы под капор, завязала ленты на своей накидке. Ее пальцы дрожали от спешки. Когда она была готова, они молча посмотрели друг на друга.

«Это все, – подумала она, – я должна запомнить. Его серебряно-золотые волосы; глаза, которые становятся мягче, когда смотрят на меня, и, наоборот, холодными, как сланец, когда смотрят на других; его руки, такие сильные и такие необычайно нежные».

– До свидания, моя любовь, – прошептала она.

– О, Мерни… я… – Ее голос сломался, и она выбежала из комнаты, проскользнув в дверь, словно темный дух.

Он услышал мягкий стук ее ног, сбегающих по лестнице, и увидел из окна, как она подбежала к ожидающей ее карете. Ее тяжелая дверь захлопнулась.

В то время как он медленно отошел от окна, свеча оплыла и погасла. Чувство потери и одиночества, казалось, заполнило угрюмую и темную комнату. Он бросился из дома почти бегом. Он хотел в таверну. Сейчас ему были необходимы большая кружка холодного шипящего эля, компания мужчин, откровенный мужской разговор. Там, возможно, он найдет успокоение и забудется.

Он вошел в таверну как раз, в то время как Аарон вернулся домой, где нашел Теодосию в белой ночной рубашке, собирающуюся лечь спать. Она пожаловалась, что голова еще больше болит, и быстро поцеловала его на ночь. Он отослал ее в постель без всяких подозрений.

Единственный раз в своей жизни Тео удачно обманула своего отца. Она не почувствовала ни триумфа, ни угрызений совести, ни тем более стыда – ничего, кроме физической слабости, такой непреодолимой, что ноги ее заболели, а разум притупился.

Меривезер Льюис покинул Вашингтон на рассвете пятого июля. Он ехал один и так тихо, будто выехал на прогулку. Он должен был встретить Вильяма Кларка у залива Харпера, и впереди у него были долгие месяцы сборов и приготовлений. Нужно тренировать людей, строить лодки и ждать зимы, чтобы попасть в Сент-Луис. И только после этого можно действительно начать подниматься по Миссури.

Мерни придержал своего коня, когда они подошли к броду через Рок-Крик. Он повернулся в седле, чтобы оглянуться на спящий город. Неокрашенный купол Капитолия светился в раннем утреннем тумане, а за ним, не видимый ему, находился дом, где спала Теодосия. Он долго смотрел в этом направлении. «Прощай, моя дорогая», – подумал он и вздохнул. К печали примешивалось и облегчение. Поскольку он прощался не только с Тео, но и с жизнью, которую он вел здесь. Роскошь и утонченность, нежность и интриги – теперь он все оставлял за собой.

Он потянул вожжи, и конь нетерпеливо метнулся вперед.

– Не так быстро, мой друг, – сказал Мерни, придерживая его, – у нас впереди еще длинный путь.

Пораженный уместностью своих слов, он угрюмо засмеялся. Впереди длинный путь: тысячи и тысячи миль, которые закончатся, скорее всего, смертью. Он вспомнил с неожиданным весельем о романтических восторгах Долли Мэдисон по поводу экспедиции. Она упорно продолжала видеть в нем героя.

В сотый раз он проверил цифры в голове. Столько-то фунтов провизии, столько-то амуниции, возможности лодок и каноэ. Он вытащил записную книжку в кожаном переплете и начал писать в ней куском заостренного каменного угля. Конь, привыкший к медленному аллюру, теперь двигался неуправляемый. Тропа вдоль Потомака бежала вверх на запад, куда Мерни предстояло идти три суровых года.

XVIII

Джозеф приехал в назначенное время, и с ним приехали его отец и брат Вильям Алгернон. Все они покинули Вашингтон одновременно: Аарон по своим необходимым делам, а семья Элстонов отправилась в Болстон-Спа пить воды.

В этой общей атмосфере беспокойства о своем здоровье Теодосия обнаружила, что ее собственное самочувствие снова ухудшалось. Аарон присылал обеспокоенные письма с советами. Джозеф консультировался с местным врачом и лично сопровождал ее к источникам, где она пила галлоны соляной сернистой жидкости.

Элеонора наблюдала все происходящее с сочувствием. Если кто-то несчастен и скучает, он будет болеть, а кто не мог не скучать в компании этих трех глупых мужчин. Особенно сейчас, когда уехали красавец-любовник и папа, с его жизнерадостностью и добродушием. Ничего удивительного, что мадам, как потухшая свеча: не было огня вокруг, чтобы зажечь ее. Элстоны были невероятно серьезными и угнетающими. В полном составе они могли кого угодно сделать больным.

Теодосия постепенно поправлялась. Время излечивало ее от отчаянной тоски по Мерни. Она снова приняла образ ее нынешней жизни. Но теперь она была менее податлива, и ей труднее было спрятать свое раздражение.

Элстоны возвращались в Южную Каролину по суше, и длинное неудобное путешествие постоянно рождало разногласия. День за днем они ехали в тяжелой семейной карете, которая прыгала и тряслась по разбитым дорогам. Полковник Элстон и Вильям Алгернон сидели спиной к лошадям, Джозеф, Тео и ребенок – на противоположной стороне. Маленький Гампи в свои полтора года был активным и беспокойным, и Тео мучилась в попытках утихомирить его. Кроме того, у него резались зубки, и его постоянные вопли трудно было выносить. Из-за частых дождей его нельзя было отдать Элеоноре, которая ехала сзади в открытой летней коляске, поэтому каждый в карете мирился с ребенком в соответствии со своей собственной натурой. Полковник и Вильям Алгернон, когда они могли услышать друг друга из-за грохота кареты, говорили о лошадиных скачках; когда не могли – сидели молча, но их длинные лица выражали глубокое неодобрение. Джозеф временами раздраженно качал своего сына на руках, пока его ограниченное терпение не иссякало. И тогда он возвращал его Тео, которая пела ему песни и рассказывала сказки.

Из Ламбертона она написала Аарону двадцать девятого октября: «Благодарение небесам, мой дорогой отец, я в Ламбертоне. На несколько дней передышка. Я больна, еле жива, выхожу из терпения и на пределе своих возможностей».

Это состояние раздражения едва ли уменьшило запоздалое признание Джозефа, что они не могут сразу поехать в Оукс, который еще не был готов принять их.

– Мы проведем несколько дней с моей семьей, затем навестим Джона Эша и Салли, – сказал Джозеф.

– Думаю, что ты мог бы сообщить об этом раньше, – огрызнулась Тео. – Почему наш собственный дом никогда не готов? Ты прекрасно понимаешь, что ребенок и я нуждаемся в отдыхе. Семейные визиты не помогут этому.

– Я не вижу почему, – ответил Джозеф. – Ты все лето была далеко от меня и могла бы для разнообразия уступить моим желаниям.

Чувство справедливости заставило ее замолчать. Джозеф считал себя исключительно терпеливым мужем. Через некоторое время она улыбнулась ему, извиняясь.

– Прости, что я рассердилась. Это путешествие вывело нас всех из себя. – Она вздохнула и решила переменить тему разговора, сказав первое, что пришло ей в голову: – Полагаю, что ты так ничего и не слышал о Венере?

За ее словами последовало долгое молчание. Тео удивленно взглянула на своего мужа. Они сидели в комнате на небольшом постоялом дворе в Ламбертоне. Гампи спал в своей люльке около их кровати, его отец и двоюродный брат уже ушли спать.

– Ты нашел Венеру? – она повторила, с возрастающим весельем глядя на выражение его лица.

Джозеф выглядел одновременно и довольным, и застенчивым.

– Венера сама вернулась, бедная девочка, – сказал он наконец. – Она была ужасно худа и больна. Она провела год, скрываясь в саванне. Я не представляю, как она ухитрилась там существовать. Она умоляла меня взять ее обратно.

Тео, вспомнив его неистовство, когда Венера убежала, его угрозы и клятву продать ее испанцам, сказала удивляясь:

– И ты взял ее обратно? Ты даже ее не наказал?

– Она получила хороший урок, – сказал Джозеф быстро. – Она очень много перенесла. Нужно было тебе видеть, как она целовала мои руки, выражая благодарность, слышать ее душераздирающие крики. Она сказала, что ничего больше в жизни не хочет, как служить мне и моей семье, конечно.

Тео открыла рот, чтобы протестовать, но подумала, что лучше не делать этого. Пусть Джозеф представляет себя этаким добрым, сострадательным хозяином. Возможно, девушка страдала, возможно, покаялась, и будет вести себя нормально. Однако мысль об этой гадкой рабыне, снова удобно устроившейся на их плантации, очень рассердила ее.

– Я знаю, что у тебя предубеждение против Венеры, но я подумал, что ты будешь удовлетворена тем, что я ее простил. Ты всегда проповедуешь терпение в отношении других рабов. – Хотя Джозеф хмурился, в его голосе слышалась неподдельная боль. Он потягивал виски и, отвернувшись немного, чтобы она не могла увидеть его лицо, медленно добавил:

– Иногда мне кажется, что, что бы я ни сделал, тебе не нравится.

Она быстро взглянула, тронутая его робостью:

– Ты действительно до сих пор хочешь мне угождать? Мы женаты уже три года.

– Ты кажешься такой холодной, такой равнодушной последнее время. Даже твои письма…

Она резко задержала дыхание. «О, почему, – думала она, – мы все приносим боль друг другу. Даже такой нечувствительный человек, как Джозеф, почувствовал изменения во мне. Теперь, когда я знаю, что такое любовь, я не могу больше притворяться. Однако он мой муж, отец моего ребенка. Даже если я буду несчастна, мы не должны быть несчастны оба».

Она поднялась, подошла к Джозефу, взяла его руку и прижала к своей щеке. Постепенно он расслабился, выражение его лица изменилось, став слишком знакомым. Он грубо притянул ее к себе.

«Это все, в чем заключается брак, – думала она, – терпеливая привязанность и унизительная покорность тела. Даже с Мерни это со временем превратилось бы в то же самое». Тео отчаянно цеплялась за эту теорию, как за болеутоляющее. Это дало ей возможность выдержать визиты в Клифтон и Хэгли. Это помогало ей писать радостные письма отцу, но оно потеряло свою силу, когда они третьего декабря приехали в Чарлстон. Там она снова встретила Натали, которая нашла в браке не терпимость и послушность, а страстную любовь.

Натали и Томас Самтер прибыли наконец из Франции и привезли с собой новорожденную дочь. Дом Джозефа на Церковной улице был наконец-то готов, и Теодосия была счастлива пригласить гостей в свой собственный дом.

После суматохи приветствий и возбужденного обмена новостями две молодые женщины расположились в гостиной, чтобы получше рассмотреть друг друга.

– Как приятно видеть тебя снова, Тео, – воскликнула Натали. – Ты видишь, как я теперь хорошо говорю по-английски. Что ты думаешь о моем Томе? Правда, он красив?

Тео вежливо согласилась. Она находила, что Томас Самтер приятный молодой человек с милыми манерами, хотя не такое совершенство, каким Натали представляет его. Француженка стала изящнее, ее заостренное лицо сияло, уравновешенность и манеры старой девы исчезли. Она как будто вся светилась от счастья.

– Я счастлива возвратиться сюда, в дом Тома, хотя я была бы с ним счастлива где угодно. Брак это небеса. Правда, Тео? – Она помолчала немного. – А ты счастлива с Джозефом? Он, кажется, в восторге от тебя?

– Да, конечно, – сказала Тео быстро.

– И он такой богатый, твой Джозеф, – добавила Натали смеясь. – Этот прекрасный городской дом и все ваши плантации… Мы не так богаты, но это ничего не значит для меня. – Она неожиданно наклонилась вперед. – Господь наградил меня во всех отношениях. Мой любимый муж, мой ребенок и теперь… – она засмеялась.

– Еще один, так скоро! – воскликнула Тео, пораженная.

Она не могла узнать чопорную Натали, особенно когда та радостно ответила:

– Почему нет? Что может быть лучше, чем жить с человеком, которого ты любишь, и рожать ему детей?

Тео не ответила. На мгновение она возненавидела Натали. Как можно быть такой невероятно довольной собой? Ей стало стыдно за свое раздражение, и она терпеливо выносила восторженные речи Натали в течение недели, которую они провели вместе в Чарлстоне. Ее несколько удивило, что молодые Самтеры стали сразу чрезвычайно популярны, в то время как молодые Элстоны, владевшие значительно большим состоянием, не могли этого добиться.

«Наверное, в какой-то мере это моя вина, – думала Тео устало, – всегда так, но я ничего не могу поделать».

Ей было жалко расставаться с Натали, когда Самтеры уезжали в свой дом в Статсбурге, но вернуться в Вэккэмоу было уже облегчением. Она уже была не очень несчастна. Ее жизнь протекала спокойно. Были маленькие радости – новые книги из Англии, рождественский вечер для Гампи и, как всегда письма от Аарона.

В феврале Аарон стал кандидатом в губернаторы штата Нью-Йорк. Он написал об этом Тео, добавив, что Гамильтон интригует против него. «Естественно», – сердито думала Тео, когда читала это, но в последующих письмах Аарон не упоминал больше о кампании, и она перестала думать об этом.

Первого мая, как бы случайно, он вставил в середину своего письма одно предложение: «Выборы проиграны с большинством голосов: тем лучше». Таким образом, это дело показалось ей неважным. Там всегда будут выборы и политические соперничества, ну, в следующий раз будет лучше.

Она больше была заинтересована планами, которые они строили, обсуждая ежегодное путешествие на Север. Аарон одолжил очередную сумму денег и ухитрился получить отсрочку наиболее строгих кредиторов. Как всегда, получив короткую передышку от денежных проблем, настроение его улучшилось. И он все еще сохранял за собой Ричмонд-Хилл. И что было еще более радостным – они снова могли провести лето вместе: Тео, Гампи и он.

Но потом он вдруг перестал упоминать об этом. Его письма оставались такими же радостными, но на них лежала легкая дымка уклончивости. Похоже, его планы оказались в конце концов неосуществимыми. Это несколько озадачило Тео, но она решила, что это все-таки связано с его финансовыми затруднениями, и, как обычно, не настаивала.

Аарон ничего не писал ей о грозном обмене нотами между двумя поместьями – Ричмонд-Хилл и Грэндж. Атаки Гамильтона не могли больше оставаться незамеченными. В течение многих лет Аарон действительно игнорировал их, считая ниже своего достоинства обращать внимание на сплетни или окольные намеки. Непристойные статьи Читхема вели не обязательно к Гамильтону, но они стали такими грубыми, что, в конце концов, достигли своей цели.

Одна из «шпилек» Читхема, опубликованная в газете, гласила: «Неужели вице-президент погряз так низко, что разрешает оскорблять себя генералу Гамильтону?» Она появилась в середине предвыборной кампании. Аарон, вполне конкурентоспособный, по слухам, пытался выбросить ее из головы, как и остальную клевету. Однако это оказалось не так-то легко.

Он мог с презрением относиться к атакам на его мораль, его политику, даже на его репутацию, но его физическая отвага никогда прежде не оспаривалась. Его единственной реальной гордостью были военные заслуги.

Пятнадцатого июня он сидел в своей библиотеке в Ричмонд-Хилле с газетой, которую принес молодой Джон Свартвоут. Лицо молодого человека было красным от негодования; его голос дрожал, когда он бросил газету перед Аароном:

– Взгляните, сэр. Видит Бог, это уже слишком!

Аарон поднял брови и улыбнулся:

– Что теперь, мой юный друг? Очередные оскорбления вице-президента?

– Это больше, чем оскорбление, сэр. Это слишком определенно, чтобы не обратить внимание.

Аарон пробежал глазами письмо, которое было напечатано без комментариев: письмо неизвестного Купера другу.

«Генерал Гамильтон и судья Кент объявили, что они считают мистера Бэрра опасным человеком, которому нельзя доверять бразды правления…»

Лицо Аарона было спокойно. Он откинулся в кресле и предложил свою табакерку возбужденному молодому человеку, который внимательно следил за ним.

Свартвоут отклонил табакерку, воскликнув:

– Но что вы собираетесь делать, сэр? Вы не можете это оставить так. Вас осмеют, люди подумают, что вы боитесь…

Аарон покачал головой:

– Спокойно, Джон. Здесь нет ничего нового. Гамильтон заинтересован, чтобы приклеивать мне ярлык отверженного. Мне льстит, что он проявляет ко мне такой постоянный интерес.

– Но это другое, сэр. Это напечатано как прямая цитата!

Аарон засмеялся:

– Даже так. Оно напечатано, и в этом вся разница. Не смотри так мрачно. Я не намереваюсь это пропустить. Моему терпению действительно пришел конец.

Свартвоут просиял:

– Что вы сделаете, сэр?

– Укажу генералу Гамильтону на необходимость срочного и безоговорочного подтверждения или полного отрицания его слов.

Молодой человек нахмурился: он обожал Аарона, считал его незапятнанным, однако любые колебания в этом деле казались ему почти постыдными.

– Почему вы не вызовете его на дуэль, сэр? Он нестерпимо провоцирует вас.

Аарон покачал головой, криво усмехаясь.

– Не беспокойся, Джон. Я чувствую, что ты не будешь обманут в своих ожиданиях. Но нужно соблюдать внешние приличия. Не нужно так торопиться. Ты можешь благополучно, – он добавил с легким раздражением, – оставить защиту моей чести мне самому. Налей себе стакан мадеры из графина и затем иди, так как у меня много дел.

Семнадцатого июня Аарон вызвал своего друга Вильяма ван Несса и дал ему письмо для Гамильтона, который ответил на него уклончиво и неудовлетворительно, утверждая, что он не может нести ответственность за заключения, которые делают другие из его слов, и что он не будет давать никаких объяснений по этому поводу. Короче, он не отрицал и не подтверждал ничего, и письмо, хотя и написанное в примиренческом тоне, также ухитрилось быть коварно оскорбительным. За письмом следовало письмо, и каждое вело двух антагонистов ближе к неотвратимой развязке.

Вечером десятого июля Аарон закрылся в своей библиотеке и, хотя было тепло, разжег огонь в камине. Он сел перед ним и следил за ярко-оранжевым пламенем. «Завтра в это время я могу быть мертвым», – подумал он, и эта мысль вызвала в нем сардоническое веселье. Рука его была тверда, и за исключением легкого постоянного озноба он был в хорошей форме и нормальном состоянии.

Он подумал о Гамильтоне, окруженном женой и детьми, и эта картина вызвала в нем внезапную острую боль одиночества. Над камином висел портрет Теодосии, написанный Вандерлином года два назад, и Аарону он нравился. Аарон сидел так, что ее лицо было повернуто от него в профиль, и выражение было суровым, даже беспристрастным. Портрет не дал ему сегодня чувства общения. Однако он налил себе стакан вина и сказал вслух:

– Это за тебя, моя любимая Теодосия, за тебя, которой я обязан самому большому счастью, которое у меня было в жизни. – И он вспомнил о ее матери. Прошло десять лет, как она умерла, и он уже больше не тосковал по ней. Однако он любил ее и был для нее хорошим мужем.

«Я ей не изменял», – подумал он, и его удивило, что он вспомнил об этом. Со дня ее смерти было так много случайных женщин. Однако когда увлечение проходило, не было взаимных обвинений. Ни одна экс-любовница не желала ему никакого зла.

Тем не менее были некоторые слишком личные письма. Он должен их сжечь. В этот вечер он был поставлен перед необходимостью выполнить эту обязанность. Он поднялся и подошел к секретеру, вынул из него связки конвертов и шесть голубых коробочек, в которых находилась его личная переписка. Когда он покончил с этим, он написал Теодосии и Гамильтону длинные письма, спокойно нежные и неэмоциональные.

Их никто никогда не увидит, только в случае если он погибнет. Снова мысль о смерти показалась ему мелодраматичной и нелепой. Это случалось с другими и не имело большого значения для него. Он пожал плечами, снял свой сюртук, надел легкий шелковый халат и растянулся на софе перед огнем. Завтра что будет, то будет. А сейчас было уже поздно, и он устал. Он закрыл глаза и крепко заснул.

XIX

Всего несколько миль отделяло песчаную косу Вэккэмоу от плантаций на реке, однако эти несколько миль составляли большую разницу между здоровьем и лихорадкой летом.

Многие плантаторы построили себе летние дома со стороны океана, и полковник Вильям Элстон последовал их примеру. Его дом, благодаря его приземистому фронтону и необычным размерам, прозвали «Замком». Полковник построил его на острове Дебордье, который находился почти напротив его собственной плантации. Однако он редко пользовался им, так как его семья предпочитала остров Саливен около Чарлстона.

Летом 1804 года «Замок» был свободен, и Теодосия с ребенком и несколькими слугами переехала на остров Дебордье, ожидая решения Аарона относительно поездки на Север. Она собиралась присоединиться к Натали в Статсбурге, но Гампи приболел. У него был приступ лихорадочного озноба, и хотя недомогание прошло быстро, ребенок остался бледным и апатичным. Даже поездка на катере из Оукса и короткая прогулка на лодке через залив, который отделял Дебордье от материка, утомили мальчика.

Но когда они приблизились к дому и увидели буруны, пенящиеся на песке в двухстах ярдах от «замка» малыш оживился. Его темные глаза заблестели от возбуждения.

– Гампи любит это место, – серьезно сообщил он матери.

Тео улыбнулась и быстро поцеловала его.

– И я тоже, дорогой.

С первых часов на острове она ощутила спокойствие, которое никогда прежде не испытывала на юге. «Замок» был построен на холме и высоко поднимался на кирпичных опорах, так что помещение для слуг и кухня внизу дома были всегда светлые и прохладные. В доме был только один этаж – две больших комнаты с восьмиугольными пролетами окон, связанные с центральным холлом и четырьмя небольшими спальнями. Одну из больших комнат занимала спальня Тео, которую она разделяла с Гампи, в другой – была столовая, окнами выходившая на океан.

Остров был покрыт диким плющом, несколькими чахлыми кедрами, карликовым дубом и кустарником кассены, усыпанным красными ягодами, но вся эта растительность была малорослой и нисколько не препятствовала устойчивому соленому бризу. Широкая веранда простиралась вдоль фасада домов. После полудня Тео устроилась на веранде в кресле, глубоко вдохнула соленый свежий воздух и удовлетворенно прислушалась к гулу моря.

Вскоре нежный аромат поджариваемых устриц донесся снизу из кухни. Она ощутила, что впервые за несколько последних недель действительно голодна и с охотой ожидает ужина.

На кухне работали трое слуг: кухарка Дидо, ее муж и их маленький сын Купид. Выбор Тео этих слуг раздосадовал Джозефа, поскольку ни они, ни их предки не являлись домашней прислугой, а работали на плантациях.

– Не могут ли они все же быть переведены на кухню? – настойчиво попросила Тео. – Тогда я не стала бы забирать Фиби из Оукса и нарушать установленный там порядок. Дидо может готовить, я знаю. Я была в их хижине на днях, когда она угощала тушеным кроликом, он получился просто восхитительным. В любом случае Элеонора может обучать ее.

– Постоянные домашние слуги обидятся на твое вмешательство в их касту, – возразил Джозеф.

Тео вздохнула.

– Боюсь, они и так обижаются на все, что я делаю… О, это не так важно, – добавила она поспешно. – Здесь, на побережье, я хотела ввести некоторые новшества и нанять слуг, которые будут послушны и благодарны за повышение.

Она не добавила, что случайно слышала, как Дидо назвал Венеру дикой желтой кошкой, которой пошла бы на пользу хорошая порка. С тех пор, как Венера вернулась, девушка избегала Джозефа. Но она часто коротала время с Фиби на кухне и оказывала даже большее влияние на рабов, чем до своего побега. То, что это влияние было враждебным, Тео знала теперь определенно. Шепот слуг, мрачные и свирепые взгляды, медлительность и пренебрежение, с которыми исполнялись ее распоряжения, – все началось снова. И все же во всем этом не было ничего особенного, что можно было бы предъявить Джозефу. Он по-прежнему ни на что не обращал внимания. Ниггеры всегда повиновались ему. Что же касается Венеры, то ее топазовые глаза, обращенные на хозяина, увлажнялись от благодарности, и в его присутствии ее тонкое чувственное лицо выражало страстное поклонение.

Тео знала, что для Джозефа Венера являлась живым подтверждением его щедрости и гуманного обращения с работниками.

«Но теперь я не собираюсь думать ни о Венере, ни о чем-либо неприятном», – сказала себе Тео. Здесь у океана царил покой, и не было никаких тревог.

Не было здесь и Джозефа – тремя днями раньше он отправился в Колумбию. Тео не вполне осознавала, что очарование этих праздных дней было вызвано также и его отсутствием, в сущности, в последние несколько недель она едва ли думала о нем.

Гампи рос жизнерадостным и счастливым, собирая раковины и копаясь в песке деревянной лопаткой, сделанной для него Гектором. Дидо оправдала доверие и готовила превосходно. Гектор и Купид удили рыбу, ловили крабов и ежедневно возвращались со свежим уловом. Дидо варила крабов в вине, приправляя зеленью, которую собирала сама. Домочадцы лакомились черепашьими яйцами, устрицами, моллюсками и креветками. Всё вдоволь ели и спали. Даже Элеонора была довольна и перестала ворчать про мерзкую землю.

Океан был для Тео живым существом и верным другом. Его ритм проникал ей в кровь. Невзирая на испуганные увещевания Элеоноры: «Вы будете красны, как вареный краб, мадам, жариться на солнце вредно», она часами лежала на ослепительно белом пляже, впитывая тепло и вслушиваясь в оглушительную музыку моря.

Ее убаюкивало необыкновенное ощущение физического благополучия, время потеряло для нее свой смысл. Поэтому, хотя она и посылала Гектора в Джорджтаун дважды в неделю за почтой и как обычно была разочарована, не получив ни слова от отца, лишь с наступлением августа стала всерьез беспокоиться.

Однажды утром она проснулась в тревоге. Она не слышала ничего об Аароне на протяжении почти двух месяцев. Кроме того, прошли две недели с тех пор, как она получила последнее письмо от Джозефа.

Смутное беспокойство угнетало Тео в тот день. Она пыталась успокоить себя: письма от Аарона, бывало, задерживались и долее того, пакетбот мог попасть в шторм, а корреспонденция, отправленная сушей, могла быть потеряна или украдена. Что же касалось молчания Джозефа, здесь могла быть дюжина объяснений. И все же это было странно; обычно он писал регулярно. Возможно, Джозеф отправился в Статсбург повидать Самтерсов или внезапно уехал в Чарлстон. Должно быть, так.

На мгновение она успокоилась, но облегчение длилось не долго. Вплоть до этого дня счастливая, теперь она была полна тревоги. Вечером солнце село в красную мглу. Клубился туман. «Замок» был окутан мокрой дымкой. Тео велела Гектору затопить камин в спальне и, пододвинув кресло поближе к огню, устроила малыша на коленях, собираясь, как обычно, спеть ему колыбельную. Его мягкое тельце уютно прижалось к ней, и это отогнало все дурные предчувствия. Склонив голову, она потерлась щекой о его светлые кудри.

– Спой «Робин Адир», – потребовал Гампи, поднимая на нее глаза.

Она рассмеялась, позабавившись привязанности ребенка к столь скорбной балладе: «Что мне этот скучный город? Робина здесь нет».

Тео пела привычную песню почти бессознательно. Когда песня кончилась, Гампи спросил:

– Почему она так хотела, чтобы Робин был там?

– Потому, что любила его, малыш.

Некоторое время Гампи молча размышлял.

– А кого любишь ты? Его тоже зовут Робин?

Тео стиснула его, смеясь.

– Я люблю тебя, ты здесь и зовут тебя не Робин.

Он признал это и потерял дальнейший интерес к разговору, а Тео сидела в молчании, пристально глядя в огонь. Голубовато-зеленые языки пламени мерцали, переливаясь и искрясь. Мучительное желание пронзило ее, чего не было уже несколько месяцев. «Мерни, мой любимый, где ты? Ну, почему все должно быть именно так?»

Она закрыла глаза. Сквозь густой туман донесся приглушенный грохот прибоя. Затем наступила тишина. Мрачная, крадущаяся тишина.

– Твое лицо выглядит странно, мама… Спой еще.

Она вздохнула, открывая глаза.

– Я спою, если ты уснешь.

Одну за другой она пела его любимые песенки: «Серебряная луна», «Светлая луна» и «Птенец овсянки», пока, наконец, его веки не сомкнулись, и дыхание не успокоилось. Тогда она отнесла его в уже приготовленную кроватку.

Едва Тео оторвалась от спящего ребенка, как раздался какой-то шум и отрывистый стук. Она распахнула дверь. Там стояла Дидо, запыхавшаяся от усилия, с которым преодолела лестницу из кухни наверх. Лицо ее блестело от возбуждения и испуга.

– Кто-то в лодке плывет к нам через залив, госпожа. Гектор отправился поглядеть. Должно быть, плохие вести, раз кто-то плывет в такое время в темноте.

У Тео пересохло в горле. Плохие вести – не иначе. Другого не могло и быть. Она подошла к окну. Смутно, сквозь серый туман ей удалось различить свет факелов внизу, у причала.

– Ступай, посмотри, чем бы подкрепить путника… Кто бы он ни был, – сказала она, пряча беспокойство. Дидо разразилась бы приступом истерики, дай ей малейший повод.

Дидо вперевалку удалилась. Тео набросила вышитую шаль поверх платья, и едва она выбежала на веранду, как услышала знакомый голос:

– Тео…

– Я здесь, Джозеф, – ответила она. Облегчение и слабость охватили ее одновременно.

Вот почему от него не было вестей – он был в пути. Теперь ее беспокойство казалось нелепым. Он обнял ее.

– Рада видеть тебя, – сказала она улыбаясь. – Я переживала, не получая от тебя писем. Мне не приходило в голову, что ты мог быть в дороге. Я думала, что дела задержали тебя в Колумбии.

– Почти что так, – ответил он задумчиво.

Его вид приводил ее в недоумение: он весь был какой-то неловкий, одежда, помятая и запачканная, выглядела так, как будто ее не снимали несколько дней.

– Что? – спросила она с нарастающим страхом. – Что-нибудь случилось?

Джозеф задвигал усами.

– Да, у меня есть новости, но они подождут, поскольку я очень голоден. Дидо может что-нибудь приготовить?

– Конечно.

– Он вызвал Гамильтона на дуэль, и они встретились 11 июля. Бэрр выстрелил первым и попал. Гамильтон умер два дня спустя.

– А что с папой? – воскликнула она. – Ты уверен, что он не ранен? Как ты можешь быть уверен? О, Джозеф, говори ради Бога!

– Я пытаюсь сказать тебе. Он не ранен. Пуля Гамильтона не задела его. Я знаю, потому что получил два письма от Бэрра.

– Вот почему он не писал, – проговорила Тео. Чувство недоумения проходило. Она начала понимать, что произошло. Посмотрев на Джозефа, продолжила:

– Слава Богу! Я бы сошла с ума. Но все кончилось хорошо. Гамильтон всегда был его врагом. Я знаю, он спровоцировал отца, – тихо добавила она, вспоминая презрительные взгляды и насмешки Гамильтона.

Джозеф нетерпеливо стряхнул кусочек засохшей тины с ботинка.

Она позвала слугу, отдав ему поспешные распоряжения. Потом, вернувшись к Джозефу, крепко сжала его руку:

– Теперь ответь мне, пожалуйста, что происходит?

Джозеф отошел, отворачиваясь от ее обеспокоенного взгляда. Он заранее продумал, как тактичнее рассказать ей о случившемся, но сейчас все вылетело из головы.

– Твой отец… – выпалил он и увидел, как кровь отошла от ее лица и черты обострились. Руки ее опустились.

– Он… Он болен, – прошептала она, – или хуже?.. Ради Бога, Джозеф, не молчи!

– Я стараюсь. Нет, он не болен, его здоровье в порядке.

– Значит, все не так уж плохо, раз он здоров, – произнесла она с явным облегчением.

– Довольно плохо, – Джозеф уныло взял сигару. – Он убил Гамильтона.

– Не понимаю, – сказала она.

– Тео, ты ничего не понимаешь! – почти прокричал Джозеф. – Вокруг этого поднялась такая шумиха! Его обвиняют в умышленном убийстве. В Нью-Йорке он объявлен вне закона. К тому же ему грозит долговая тюрьма. Я не могу все время снабжать его деньгами, – он осекся, испугавшись своих слов.

Минуту они молча разглядывали друг друга.

Джозеф пожалел, что сказал так много. В конце концов, финансовые взаимоотношения между ним и Аароном – не женское дело, и они имели молчаливое соглашение о том, чтобы держать ее в неведении. Чтобы успокоиться, он попытался принять во внимание ее вполне естественное беспокойство, вызванное дурными вестями. Она же, разъяренная, думала только о своем отце. Впрочем, как прелестно она выглядела! Глаза ее сверкали и вовсе не были задумчиво отстраненными, какими он так часто видел их.

Вскоре, пошатываясь под тяжестью подноса, вошел Гектор. Вид еды смягчил Джозефа. Усевшись за стол, он зачерпнул изрядную порцию креветок с рисом.

– Не будем ссориться, Тео. Садись и присоединяйся. Судя по виду трапезы, Дидо – и в самом деле хорошая кухарка, – сказал он, пытаясь уладить дело миром.

Но Тео была слишком сердита и обижена. Как он смел критиковать ее отца! Как он мог поскупиться на финансовую поддержку, в которой Аарон, возможно, нуждался! Ведь он был некогда так неразумно щедр! Джозеф богат; он вполне мог позволить себе тоже быть щедрым, но он таким не был. Он мелочен, подумала она горько, как, впрочем, и все в его семействе. Предусмотрительность, всеобщее согласие, бережливость и никакого следа воображения, проницательности или искренности.

– Я уже ела, – ответила она сердито, – и, если ты позволишь, намерена удалиться. Я устала, известие потрясло меня.

Он одним залпом осушил бокал вина и вытер рот платком.

– Я пойду с тобой, Тео. Я тоже устал. Мы пойдем вместе.

Она обернулась к нему, внутренне содрогаясь от отвращения.

– Элеонора постелит тебе там, – она указала на одну из маленьких спален. – Мальчик иногда беспокоен во сне. Один ты отдохнешь, лучше, и я… у меня головная боль.

– О, Господи! – он стукнул рукой по столу так, что загремела посуда. – Я не видел тебя несколько недель, и вот как ты принимаешь меня! Все та же история, не так ли? Всегда у тебя то головная боль, то ты устала, то мальчик может забеспокоиться. Я не вынесу этого, говорю тебе!

Однако он знал, что гнев и угрозы напрасны. В некотором смысле он трепетал перед ее холодностью по отношению к нему и, каждый раз приближаясь к ней, испытывал чувство вины – она чуть не умерла при родах.

– Прости, Джозеф, – прошептала она, внезапно переменившись. Эту черту Тео унаследовала от отца. Теперь ее голос был нежен, она задумчиво улыбнулась. – Знаю, я не очень хорошая жена. Тебе следовало жениться на Анне Пинкни или на какой-нибудь девушке из Миддлетонов. Они рождены для плантаторской жизни и управились бы значительно лучше меня. Они смогли бы принести тебе дюжину детей. Я уверена, что их отцы, – добавила она с оттенком злобы в голосе, – никогда не причинили бы тебе столько хлопот.

Это было правдой, подумал Джозеф ошеломленно. Возможно, ему нужно было жениться на девушке Миддлетонов. Но он не захотел этого в свое время и, несмотря ни на что, не жалел об этом.

Он обнял Тео почти робко.

– Я не хочу никого кроме тебя, Теодосия, тебя и маленького Бэрра, – он никогда прежде не мог заставить себя называть Гампи именем Аарона.

– Я люблю тебя, – произнес он, запинаясь на слове, которое он мог написать в послании. Но, произнеся его, Джозеф почувствовал себя глупцом.

Ее сердце сжалось. Она коснулась его лохматых сухих волос. Он пламенно поцеловалее.

– Теодосия, я напишу твоему отцу. Ему всегда более чем рады в любом моем доме.

– Благодарю тебя, дорогой, – ответила она. Порой он был так похож на овчарку: собака щелкала зубами и рычала, а теперь вновь пыталась снискать расположение.

– Спокойной ночи, – прошептала Тео.

Аромат духов окутал его, когда она ушла в свою комнату, тихо затворив за собой дверь.

XX

Стоял октябрь. Ранние сильные морозы сделали возможным возвращение в Оукс до появления Аарона. С наступлением холодов лихорадка прекратилась; по правде говоря, никто так и не мог понять, чем это было вызвано. То ли холода заморозили ядовитые испарения на болотах, то ли они произвели изменения в атмосферном электричестве и нейтрализовали избыток кислотности, служившей проводником болезни.

Так или иначе, октябрьский мороз вновь сослужил плантаторам добрую службу. Дорога в Нек, вверх по реке, заполнилась экипажами возвращающихся домой плантаторов и их семей, фургонами, набитыми домашней утварью и слугами.

Полковник Вильям и его семья вернулись в Клифтон. Джон Эш и Салли – семья, пополненная теперь младенцем Вильямом – вернулись в Хэгли. Вильям Алгернон вступил во владение Розовым холмом – плантацией через одну от Клифтона, которую отец недавно подарил ему в ожидании женитьбы сына на очаровательной вдове, доводившейся, вдобавок, и кузиной. Полли Янг, урожденная Эллстон, с двумя «л», была пышущей здоровьем матроной двадцати восьми лет, пятью годами старше своего предполагаемого супруга, обремененной, кроме того, пятилетней дочерью Элизой. Но степенный Вильям Алгернон не видел в том помехи, тем более что миссис Янг была наделена изрядным приданым. Желая остепениться, он с нетерпением ожидал окончания второго года вдовства Полли, с тем, чтобы они могли пожениться, не нарушая обычаев.

Теодосия, волей-неволей втянутая в вихрь семейных событий, наблюдала радостную суету вокруг надвигающегося вступления миссис Янг в их семью и необъяснимо чувствовала себя задетой. Все эти «Полли, дорогая» да «Дорогая Полли, что вы думаете о том-то»… Никакое празднество не было полным, если на нем не присутствовала Полли. Они баловали маленькую Элизу и носились с ней. И хотя та даже не являлась прямой родственницей, уделяли ей значительно больше внимания, чем Гампи.

Тео, однако, вполне ясно представляла себе, что никогда не могла снискать расположение Элстонов, Одно дело, сторониться общества потому, что находишь его непривлекательным, и, совсем другое дело, когда общество сторонится тебя. Это было печально особенно, теперь, когда Аарону требовались друзья и вся поддержка, какие только могли бы быть. С тех пор как Джозеф посетил остров, Тео стала вновь проявлять интерес к чтению газет и регулярно посылала Гектора за ними в Джорджтаун. Хотя большинство газет были местными, в них случались упоминания об Аароне, и она была напугана их ядовитым тоном. Отцу решительно нужны были друзья.

Некоторое время трудности с перепиской делали дату его прибытия неясной, но, наконец, она узнала определенно, что он с первым же пакетботом отправится в Джорджтаун. Учитывая неизбежную остановку судна в Чарлстоне, он будет в Оуксе через пять дней.

Тео уступила пожеланию Джозефа, чтобы предстоящий визит ее отца не сообщался семье. Оукс, находящийся в часе езды верхом от прочих имений Элстонов, должен был предоставить отцу тихое убежище до той поры, когда Джозефу удастся выяснить, как обстоят дела. Его родственники никогда не обсуждали Аарона при Тео, но не скрывали от Джозефа своего ужаса перед обвинением в убийстве. Раз газеты писали о том, что дуэль была бесчестно подстроена, что полковник Бэрр совершенно постыдно устроил сговор, чтобы хладнокровно убить своего врага, значит, это было несомненной правдой. Во всяком случае, что-то было во всем этом сомнительное, и они предпочитали пока игнорировать неудачное родство, которым Джозеф обременил их.

Возможно, полагал Джозеф, полковник Бэрр вовсе не приедет: он, очевидно, испытывал большие затруднения в поисках транспорта и денег.

Джозеф не знал о его последнем письме Тео и даже не подозревал о ее намерении устроить теплый прием Аарону с участием всего семейства. Вице-президент, прячущийся в доме своей дочери… Никогда… Аарон не был скрывающимся преступником, он был лишь человеком, угодившим в большое несчастье, и его следовало бы принять с честью, но, что поделаешь, прежде всего необходимо соблюдать осторожность.

– Я думаю, нам следует устроить прием в честь Вильяма Алгернона и миссис Янг, – заявила Тео однажды вечером за обедом.

Джозеф был удивлен и обрадован. Ее гостеприимство никогда не было добросердечным настолько, насколько он того желал.

– Превосходно! – ответил он. – На следующей неделе я должен уехать в Колумбию, а когда вернусь…

– Слишком долго ждать, – прервала она.

– Я думаю о субботе… Нет… – продолжала она торопливо, предвидя возражение Джозефа, который никогда не любил внезапных планов, особенно если они исходили не от него, – я обо всем позабочусь. Я уже написала всем приглашения. Помпеи разнесет их сегодня вечером. Кроме того, если мы будем слишком долго откладывать, миссис Янг может уехать. Она собирается в Чарлстон за свадебным нарядом, ты же знаешь.

Он неохотно кивнул.

– Хорошо, но мне все это кажется весьма поспешным. Это ни в коем случае не должно быть чем-то обыденным, ведь мы так редко развлекаемся здесь.

– Конечно. Мы дадим великолепный прием. Вэккэмоу-Нек никогда его не забудет. Я тебе обещаю.

«Особенно, когда узнают, кто является настоящим виновником торжества», – подумала она, втайне ликуя, и приступила к обдумыванию своего плана.

Это, в самом деле, должен быть великолепный прием. От угощений до развлечений. Он не должен походить ни на один из их нудных обедов с жареным мясом и рисом, ромовым пуншем и с последующей карточной игрой или бреньканьем детей на клавикордах. Она выведет их из состояния самодовольной важности и покажет, что, коль скоро взялась, может принимать гостей с щедростью и блеском.

Все приглашения были приняты, как она и полагала. Всеобщие сборища были редки в их отдаленных краях, и вся семья одобрила ее намерение устроить прием в честь обрученной пары, хотя они приписывали эту идею Джозефу.

Тео отдала Элеоноре необходимые наставления по поводу обслуживания гостей и сообща они привели прислугу в движение. Не доверяя кулинарным способностям Фиби, Тео выписала из Джорджтауна повара, вольного негра. Дидо, конечно, не была допущена в кухню: даже Дидо не могла подняться до кулинарных высот, о которых мечтала Тео. Тео с радостью узнала, что выписанный ею повар умел готовить ее любимое кушанье. Оно называлось «птичий двор», хотя это название не говорило ничего об изощренных рецептах его приготовления. Оно сооружалось на манер китайских коробочек – игрушки, которую когда-то подарил ей Аарон. Голубь должен быть упрятан в куропатку, куропатка – в тетерку, они вместе – в дикую утку, затем – в каплуна, каплун – в гуся и, наконец, все они помещались в громадную индейку. Каждая птица предварительно очищалась от костей и приправлялась специями и пряным соусом. Предполагая сделать такое блюдо из четырех птиц, Тео направила к запарившемуся повару небольшую армию помощников. Приготовления требовали нескольких дней.

Она лично наблюдала за уборкой и украшением комнат. Полы были натерты так, что сияли, будто коричневые зеркала. Она извлекла весь запас миртовых свечей для канделябров и в субботу после полудня украсила все комнаты огромными букетами цветов, всех, какие только могла найти нетронутыми морозом.

Она оглядела дело своих рук критически: комнаты все еще выглядели несколько пустынно. Внезапно ее осенило и, выбежав к ветвистым дубам возле дома, нарвала большие пучки свисающего с них мха. Вернувшись, она убрала им ветвистые канделябры, и, вызвав двух слуг, велела принести несколько корзин моха и укрепить его серовато-зеленые гирлянды так, чтобы они спадали с потолка. Комнаты наполнились загадочными качающимися тенями. Элстоны всегда восхищались этим вечнозеленым чудом здешних краев и считали его, вовсе безосновательно, еще одним подтверждением их превосходства перед севером. Хорошо, они получат его предостаточно!

Джозеф вернулся с рисовых полей, когда она уже заканчивала свою работу. На полях он наблюдал за рабами, жгущими стерню, оставшуюся после уборки риса, – осенью нужно было приготовить землю для нового урожая. Он в изумлении застыл в дверях.

– Что это ты делаешь? К чему здесь весь этот хлам? – потребовал он ответа с заметным недовольством.

Она одной рукой откинула свои растрепанные волосы и повернула к нему раскрасневшееся смеющееся лицо.

– Я хотела украсить комнаты, но у нас не было ни полотна, ни достаточно бумаги, чтобы сделать гирлянды, вот я и придумала все это. Я считаю, что это мило. К тому же наши потолки еще не закончены, а это укроет их.

– Я полагаю, что это крайне глупо, – резко перебил он. – Куча растительности в доме, наверное, привлечет насекомых.

Но эффект был все-таки потрясающим, да и потолки действительно находились в плохом состоянии. Они ему уже порядком надоели: недавно нанесенная штукатурка осыпалась, оставив коричневые разводы. Джозеф предпочел перейти к более важному предмету разговора.

– Я намеревался отдать некоторые распоряжения Измаилу, но мне было сказано, что его нет, и будто ты отправила его в Джорджтаун вместе с шестью нашими людьми на большой барке. Скажи, прошу тебя, для чего ты это сделала?

Она закусила губу и принялась сосредоточенно разглаживать изображение китайской пастушки на своей накидке. Измаил был их лучший лодочник, и в то утро она спешно послала его к джорджтаунской пристани, чтобы он, дождавшись, когда судно Аарона причалит, незамедлительно доставил его в Оукс. Хотя, в конце концов, Джозеф все это узнает, она не хотела, чтобы это случилось сейчас. Приход гостей еще не поздно отменить, и он, конечно, так и сделает, узнав о прибытии Аарона.

– Я обнаружила, что у нас закончились некоторые запасы, – сказала она робко, – и послала Измаила, поскольку он проворнее прочих.

– Я желаю, чтобы ты впредь не поступала так. Ты не посоветовалась со мной. В чем ты так нуждаешься? – проворчал Джозеф.

Раздался глухой бой часов, и она была спасена от необходимости отвечать.

– О, уже поздно, – воскликнула она, убегая. – Я должна одеться.

Она надеялась поразить своих гостей, и это ей удалось. Толпы прибывающих Элстонов и их родственников буквально онемели от изумления перед результатами ее трудов. Она приветствовала гостей очаровательной, искренней улыбкой, по мере того, как те входили в двери и изумленно оглядывали преображенные комнаты. Убранство комнат придавало им фантастический вид, который шокировал скованные условностями умы гостей.

– Надо же было такое устроить, – прошептала Мария Нисбет, обращаясь к миссис Хугер, когда они вдвоем снимали наверху накидки.

– Действительно, из ряда вон. Что-то в этом роде и следовало ожидать от… – она возмущенно повела плечом. – О-о, моя дорогая, что там еще за шум внизу?

Они застыли, прислушиваясь. Ритмичное бренчание поразило их настороженный слух: это был навязчивый, грубый, странным образом волнующий ритм. Бренчание сопровождалось монотонным пением мягкого мужского голоса.

Дамы переглянулись.

– Похоже, это негры, – воскликнула леди Нисбет, – так они играют по субботам на улицах. Но не могла же она…

Она более чем могла, как они обнаружили, спустившись вниз. Шестеро черных негров извивались в углу гостиной. Они играли на своих самодельных инструментах, варварских уродах, называемых баниас и баньос, в точности на таких, на каких их отцы бренчали в Африке.

– Ну и ну! – пробормотала Мария, бросив лишь один взгляд и гневно распрямившись. – В гостиной ниггеры и такой отвратительный гам. Не могу представить, как Джозеф мог такое допустить… Разумеется, она не ожидает, что мы будем это слушать. Это оскорбительно.

Ее губы сжались, она подчеркнуто презрительно прошла мимо музыкантов, увлекая за собой остальных сбитых с толку дам, и ретировалась с ними в самый дальний угол библиотеки, где они принялись негодующе перешептываться.

Тео видела, что произошло, и была расстроена. Она ожидала, что гости заинтересуются, а затем, когда привыкнут к неожиданным звукам, порадуются ее затее. Она полагала, что негритянская музыка действует возбуждающе, и находила в ее гармонии неподдельную красоту. Тем более, что заполучить обычных музыкантов в Вэккэмоу было невозможно и, как она полагала, живущим в такой глуши плантаторам так же надоело их собственное неуклюжее исполнение классики, как и ей самой.

Оказалось, она ошиблась. Распрямленные спины всех без исключения Элстонов, выражали неодобрение, и ничья нога не отбивала такт под зажигательный ритм. Тео вздохнула и велела музыкантам остановиться.

Возможно, пунш смягчит Элстонов. Она приказала слугам внести его. Не их неизбежный ромово-лимонный пунш, а Ричмонд-Хилл – охлажденное персиковое бренди с шампанским. Эта затея казалась ей блестящей. Она с нетерпением наблюдала за гостями, когда бокалы были подняты для первого тоста: «За благополучие миссис Янг и Вильяма Алгернона».

Гости едва коснулись пенящегося напитка. Мария с преувеличенно изумленным видом первая опустила бокал с решительным стуком. «Можно подумать, я пыталась отравить их», – подумала Тео, пытаясь ухватиться за остатки своего чувства юмора. Это было бесполезно. Она была рассержена и обижена. Прием провалился и был далек от радостного праздника, который она затевала. Не было ни смеха, ни веселья. Она поняла, что была просто глупа, пытаясь доставить удовольствие гостям своими новшествами. Они не были рады. Они были оскорблены. Даже вид роскошного стола вызвал лишь несколько вежливых замечаний, после коих воцарилось удивленное молчание.

Она была так горда своим столом. Повар превзошел самого себя. Помимо «Птичьего двора», были поданы огромные чаши тушеной баранины с ароматным зеленым салом речной черепахи, плавающем в хересовом соусе. Были поданы груды запеченных яиц и жаренных устриц, пойманных днем в заливе близ Дебордье. И рис – огромные вылепленные холмы из белых зерен: даже Тео не отважилась сервировать стол в этих местах без риса.

Но эти деликатесы померкли при появлении двух главных блюд. Повар, объятый артистическим пылом, разместил на одном блюде фигурки двух голубей из крема, склонившихся над гнездом, сделанном из цукатов апельсина, в то время как на другом блюде возвышался огромный торт в виде замка, к которому был прикреплен герб Элстонов из цветной глазури. Тео хотела польстить родне мужа, надеясь, что они воспримут это как утонченный комплимент. Но торт не вызвал никаких эмоций, если не считать удивления, смешанного с подозрением.

Правда, Полли Янг сказала:

– Как прекрасно! Кажется, даже неудобно есть такое изделие, – и улыбнулась своей широкой добродушной улыбкой.

Но Мария, фыркнув, заметила мистеру Хьюджеру, который сидел слева от нее:

– Как странно подавать еду в таких неестественных формах. Я сомневаюсь, что она целиком настоящая. Я не осмелюсь съесть и кусочек.

Хотя потом она умудрилась съесть добрую порцию с миной прохладного неодобрения на лице.

Если Тео пыталась произвести на них впечатление, она мгла бы сделать это с меньшими усилиями.

Когда обед закончился, Тео первой вышла из-за стола и увидела, что Купидон топчется у двери, выразительно вертя своей черной мордочкой. Она кивнула и, направляясь в гостиную, дала знак музыкантам, чтобы те начали играть. Дамам это не понравилось, но ее больше не занимало, что они думают. Звуки музыки помогут скрыть ее уход и приезд Аарона.

– Вы извините меня, я должна вас покинуть ненадолго, – пробормотала она и, не ожидая их чопорных поклонов, выскользнула из комнаты. Она взяла длинный черный плащ, который она заранее спрятала в углу прихожей, и побежала по дорожке вдоль дома. Купидон присоединился к ней с фонарем, и они вдвоем поспешили к пристани.

Лодка уже стояла у причала. Тео увидела черные фигуры рабов в свете факелов, а затем отделившегося от них и направившегося к ней Аарона.

– Отец, дорогой, – закричала она, бросившись ему на шею.

– О, я так рада видеть тебя, так рада! – Она не подозревала, как она соскучилась, пока не увидела его. Теперь все было хорошо. Какое значение имеют Элстоны или провал ее глупого приема. Он был снова с ней. Радость захлестнула ее, как золотая волна.

Аарон нежно поцеловал ее и улыбнулся.

– Что это, мисс Присей, встречаете меня со слезами? Едва ли я предпринял путешествие в тысячу миль, чтобы получить от вас такой прием. Где же твой драгоценный муж? – спросил он.

– Наверху, в доме. У нас гости. Я… Я не сказала им, что ты приезжаешь сегодня.

– Да? А почему?

Она поколебалась, потом взяла его под руку.

– Отец, нам надо так много сказать друг другу. Я не знаю, с чего начать. Давай пока пойдем домой. Я хочу немного побыть с тобой.

– Охотно. Но где ты предлагаешь поговорить? Сейчас темно. Я не вижу места, где мы смогли бы присесть.

Она нахмурилась. Им негде было потолковать наедине. Тео велела Купидону поднять повыше фонарь в поисках поваленного дерева или камня. Затем ее взгляд упал на маленькое тихое кладбище.

– Вон там мы сможем сесть.

Аарон рассмеялся.

– Я нахожу твой выбор втройне зловещим. Но пусть будет по-твоему.

Он последовал за ней через железные ворота. Они взяли фонарь и отпустили Купидона, который быстро скрылся, боясь увидеть в таком месте «духов».

Аарон расстелил свой дорожный плащ на одном из надгробий.

– Это печальное и зловещее место, – заметил Аарон, рассматривая корявые стволы дубов, покрытые свисающим мхом.

Она поежилась.

– Я знаю. Я ненавижу его. Я никогда не прихожу сюда. Признаюсь, я боюсь этого места. Не тех покоившихся людей, которые лежат здесь, я боюсь будущих покойников. Я не хочу лежать здесь. – Она замолчала, глубоко вздохнув. – Обещай мне, что ты не позволишь похоронить меня здесь.

– Мое дорогое дитя, – живо откликнулся Аарон, – ты не только чрезмерно мрачна, но и глупа. Тебе двадцать один год, а мне сорок восемь. Таким образом, у меня вряд ли будет возможность распоряжаться твоими останками. Если не можешь придумать более приятных тем для разговора, пойдем в какое-нибудь другое место.

Аарон смягчил суровость своих слов, приобняв ее и слегка встряхнув. При его прикосновении ужас ее исчез.

– Прости меня, – сказала Тео и попыталась улыбнуться. – Расскажи мне о твоих путешествиях. Писем было так мало.

Аарон пожал плечами.

– Я признаюсь, четыре сотни миль путешествовать в открытом каноэ было ужасно утомительно, и я загорел, как мулат.

– Отец… – она заколебалась, боясь затрагивать эту болезненную тему. Но она хотела услышать о случившемся из его собственных уст. – Расскажи мне о дуэли. Было так много слухов и сплетен. У меня нет ясного представления об этом.

Аарон с неохотой кивнул.

– Я смертельно устал от этого сюжета. Я хотел бы забыть обо всем. Но ты вправе задать мне этот вопрос. История этого длилась долгие годы.

– Да, я знаю. Еще ребенком я поняла, что он был твоим врагом.

– Поверь, Тео, дуэль была справедливая. Были соблюдены все правила. Секунданты и врач – уважаемые люди. Одно только могу сказать, федералистам и некоторым республиканцам тоже очень хотелось сделать из меня преступника и убийцу. Штаты Нью-Йорк и Нью-Джерси были вовлечены в прелестный диспут по поводу того, кто будет иметь честь повесить вице-президента.

– О, нет! Как ты можешь говорить об этом так небрежно. Это страшит меня.

– Не стоит пугаться, – сказал он ей, улыбаясь. – У тебя не должно быть ни малейшего страха за мою безопасность. Не существует даже тени законного свидетельства моей вины, если дело дойдет до суда. Но этого не будет. Так ты говоришь, Тео, что у тебя гости, – сменил тему Аарон. – Не сочтут ли они странным твое долгое отсутствие?

Она поднялась и улыбнулась.

– Я забыла о них. О, отец, я планировала твою триумфальную встречу. Мне сначала хотелось поднять им настроение музыкой, едой, нашим пуншем из бренди. Но это закончилось полным фиаско.

– Кто они? – спросил он удивленно.

– Но кто же они, кроме Элстонов, Элстонов, Элстонов! Они не одобряют ни тебя, ни меня. Я думала завоевать их расположение, но…

– Но их не удалось расшевелить, – сказал Аарон.

– Они длинноносые, противные, скрытные! – воскликнула Тео. – Я не хочу подвергать тебя их враждебности. Тебе лучше незаметно подняться наверх и оставаться там, пока они не уйдут.

Аарон хмыкнул. Он прекрасно понимал ее план, но драматические моменты задевали его.

– О, нет, моя дорогая! Я не пойду наверх, крадучись. Мы осуществим твой план, как ты задумала его. Я смогу управиться с Элстонами.

– Джозеф очень рассердится, – взволновалась она. – Они будут ужасны, ты даже не можешь представить, как. Они и так уже достаточно разозлились.

– Больше мужества, моя дорогая. Решительное нападение – суть победы.

– Разве ты не устал? Ты так долго был в дороге.

– Ты хорошо знаешь, что я никогда не устаю. Признаюсь, мне хотелось бы привести в порядок одежду, прежде чем предстать перед твоими львами, но поскольку это невозможно, они должны принять меня таким, какой я есть.

Он поднялся, взял фонарь и открыл перед ней ворота с церемонной любезностью, так характерной для него. Она взяла его под руку.

– Хотя еще одна вещь, Тео. Скажи мне в точности, кто там и какие-нибудь особенные детали их жизни, чтобы я мог вести себя соответственно. Всегда хорошо знать слабость врага.

По пути к дому она дала ему беглое описание каждого из Элстонов. На веранде он удовлетворенно кивнул.

– Войди и распорядись, чтобы дворецкий объявил обо мне. Я подожду здесь, пока он не вернется.

Мужчины уже покинули стол и находились вместе с дамами в гостиной, где они разбились на небольшие чопорные группы. В остальном все выглядело так же, как до ухода Тео. По-прежнему раздавался звон баньос, хотя черные лица уже имели загнанный унылый вид. Тео с удивлением обнаружила, что отсутствовала не менее трех четвертей часа, но гости безропотно приняли ее извинения. Она присела к миссис Янг и Вильяму Алгернону и затаила дыхание. Почти тут же в дверях появился Като и, сделав два шага вперед, поклонился удивленному Джозефу.

– Хозяин, я имею честь объявить: господин вице-президент, – произнес он звонким голосом.

Вошел Аарон, стройный и улыбающийся, вежливо не замечая общего недоумения.

Джозеф был в шоке. Он вскочил на ноги и устремил на Тео яростный взгляд.

Аарон, однако, направился прямо к нему и пожал его руку.

– Дорогой Джозеф, – сказал он сердечно. – Я очень рад тебя видеть. Надеюсь, мое нежданное появление не слишком обременительно. – Тут он придал своему лицу столь умилительное выражение, заключавшее так много лукавства и беззаботного обаяния, что, несмотря на негодование, Джозеф откликнулся:

– Ваше присутствие никогда не могло быть обременительным, хотя, признаться, я полагал, что вы находитесь за сотни миль отсюда.

– Находился, до вчерашнего дня… Здравствуйте, полковник Элстон, и вы, миссис Элстон. – Он подошел к родителям Джозефа, выглядевшим решительно.

Миссис Элстон послала Марии беглый взгляд, полный мольбы о помощи, но Аарон не дал ей дождаться ответа. Он приковал ее внимание, обнажив ослепительную улыбку, столь покоряющую, что бедная леди затрепетала и, в конце концов, робко улыбнулась в ответ.

– Чудесно выглядите, мадам. Заявляю, что вы выглядите так же молодо, как ваша дочь Шарлотта, – здесь он поприветствовал молодую леди взором, полным задумчивого любования, который был достаточно смел и волнующ. – И я вижу, с тех пор, как я видел ее в последний раз, мисс Шарлотта выросла в пленительную молодую леди. Я никогда прежде не видал таких ресниц, – закончил он, обращаясь к полковнику Вильяму.

Шарлотта, тотчас опустила ресницы в милом смущении, думая, что хотя отец Тео, возможно, и был чудовищным нечестивцем, как все утверждали, но что-то в нем было… к тому же он не был женат. Эта бессвязная мысль привела ее в неподдельное смущение.

– Я много слышал о вашем бесподобном жеребце Галлатине, полковник. Даже на севере его успехи на скачках хорошо известны. В состоянии ли он взять приз, еще раз, как вы думаете?

Полковник Вильям при упоминании волшебного имени тут же растаял. А Тео, знавшая, что Аарон никогда не слыхал об этом жеребце вообще, едва подавила приступ истерического смеха. Как удивительно умен он был. Он точно знал, какую ноту затронуть в обращении с каждым, точно знал, насколько грубой сделать лесть в зависимости от собеседника.

Он ни на минуту не уступил им превосходства и сразил одного за другим снисходительностью и изяществом. Он не часто выделялся в обществе, предпочитая слушать и извлекать выгоду, находясь в менее заметном положении. Но когда он того хотел, он мог собрать вокруг себя любое количество индивидуальностей и создать из них единый гармоничный хор, в коем играл заглавную роль.

Элстоны не могли с ним тягаться. Он сразу покорил сердце миссис Янг, рассказав ей, как Теодосия писала ему о маленькой Элизе, называя ее прелестнейшей из детей.

С Вильямом Алгерноном он беседовал о последнем томе проповедей Томаса и узнал, что этому серьезному молодому джентльмену неудалось заполучить книгу.

– Я пошлю ее вам из Вашингтона, – пообещал Аарон, – это доставит мне удовольствие.

Вильям Алгернон сиял от радости и чувствовал крайнюю благодарность.

Наконец, лишь Мария оставалась непреклонной, ее тонкое лицо было надменно перекошено. На некоторое время Аарон оставил ее в покое, обратившись к своей дочери:

– Тео, дорогая, меня переполняет желание пригласить миссис Янг танцевать, если, конечно, она будет столь добра и окажет мне честь. Нельзя ли велеть неграм сыграть рил? Они делают это лучше, чем кто-либо. По крайней мере, мистер Джефферсон всегда так говорит.

– Что! – Мария резко обернулась. – Конечно, президент не слушает музыку черномазых.

– Абсолютно достоверно, что слушает, леди Нисбет, он бесконечно восхищается ею, – сказал Аарон, и это было правдой, но, зная характер леди, добавил: – И маркиз де Лафайет и герцог де Ларошфуку, когда они были здесь, проявляли к ней огромный интерес, – это он уже выдумал на месте.

Мария продолжала глядеть на него недоверчиво и бормотать, что ничего, совершенно ничего не заставит ее танцевать под такой варварский грохот. Все же она снизошла до того, что наблюдала, как танцуют некоторые из ее родни. Музыканты приободрились, дополняя ритмом мелодию.

Таким образом, вечер Тео был, в конце концов, спасен от полного провала, и, когда гости разъезжались, они прощались с Аароном вполне сердечно. Полковник Вильям настойчиво приглашал его побывать в Клифтоне и поглядеть на Галлатина собственными глазами.

– Вы можете остановиться у меня, мой дорогой сэр. Вам всегда рады в Клифтоне.

Он совсем забыл о бесчестии Аарона вплоть до того момента, пока в экипаже по дороге домой Мария не напомнила ему об этом в едких выражениях.

Когда парадная дверь в Оуксе захлопнулась за последним гостем, Тео горестно подняла глаза на своего супруга.

– Видишь, Джозеф, мне нужны были Измаил и барка для того, чтобы помочь отцу, но я не отважилась сказать тебе об этом. Ты простишь меня?

Аарон рассмеялся.

– Она шалунья, но, я полагаю, ты простишь ее. Погляди, как она хороша сегодня.

Она стояла между ними, маленькая и изящная в своем платье с вышивкой и с чарующим выражением озорства и раскаяния на пылающем лице. Глаза мужчин встретились на сей раз в полном единодушии. Мрачное лицо Джозефа просветлело.

– Вы правы, сэр, – сказал он, – полагаю, мне следует простить ее.

Теодосия, несколько насмешливо, присела в реверансе.

XXI

Аарон мог пробыть у них лишь несколько дней. Затем он пожелал отправиться в Статсбург и поприветствовать Натали перед возвращением в Вашингтон. На федеральных территориях он находился под защитой своей должности. Не важно, какие обвинения были выдвинуты против него, он все еще оставался вице-президентом и должен был исполнять свои обязанности вплоть до марта.

– Что же ты будешь делать дальше? – спросила его Тео испуганно.

С тех пор как он приехал, она боялась задавать ему этот вопрос. Куда ему деваться и что ему делать, когда его срок закончится, а с ним десять тысяч в год? Нью-Йорк и Нью-Джерси в равной мере грозили ему.

– Есть много вещей, которые я мог бы делать, – отвечал Аарон.

– В конце концов, я не такой уж бездарный адвокат, – он и в самом деле никогда не проигрывал больших процессов. – Я могу осесть в Филадельфии или в Ричмонде. Но я не сделаю этого. У меня имеются более важные замыслы.

Тео посмотрела на него, удивившись необычной серьезности его голоса.

Они сидели на высокой веранде в Оуксе. Гампи играл на лужайке внизу, напевая невнятную песенку и таская за собой тележку, полную столь ценных для него камней, из кучи на дороге в другую кучу, под самым большим дубом. Наступал вечер, и косые лучи солнца, пробившись сквозь висящие гирлянды мха, упали ему на локоны, отчего они сверкнули пламенем.

Джозеф ускакал верхом, чтобы отдать распоряжения надсмотрщикам. Воздух пах горячей соломой с рисовых полей, и дымное благоухание навеяло на Тео раздумья об октябре и доме. Там были уже сожжены листья, и воздух был свеж и живителен. Здесь же все было иначе.

Тео ждала, когда Аарон продолжит. Вместо этого он закурил сигару, одну из лучших сигар Джозефа, которые привозили прямо из Гаваны, затянулся с удовольствием и, откинувшись на спинку кресла, сказал:

– Если бы у меня была сила воли, я бросил бы курить. Признаюсь, что курение доставляет мне острое наслаждение. Ты тоже могла бы курить, Тео. Это успокаивало бы твои нервы. Попробуй немного курить трубку, типа тех, что используют негритянские ведьмы.

– Ах, отец, – засмеялась она, – это было бы последней каплей для Элстонов. Думаю, они выбросили бы меня в океан.

– Я полагаю, моя дорогая, что придет время, когда ты, может быть, покинешь всех Элстонов, кроме Джозефа, конечно, и они еще будут пресмыкаться перед тобой, чтобы заслужить твою дружбу. Даже если ты будешь курить трубку или подкрасишь губы в красный цвет, или будешь носить перья попугая на шляпке.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Теодосия, с недоумением видя, что он не шутит.

– Мексика, – глубокомысленно произнес он, – или Луизиана, а, может быть, даже Кентукки и Теннесси. Кто может сказать точно? Но, конечно, Мексика.

Она выпрямилась, пораженная его словами, не зная смеяться ей или нет.

– Отец, о чем ты говоришь? Я ничего не понимаю.

Аарон взглянул на нее, и, хотя он уже улыбался, его глаза оставались серьезными.

– Я намерен, моя дорогая Тео, найти империю.

Она расслабилась и улыбнулась.

– Ну да. Это прекрасная мечта. Во всяком случае, у тебя найдутся два помощника – Гампи и я.

– Нет, вы не станете помощниками. Ты будешь первой принцессой, а Гампи – моим наследником. Там найдутся миллионы других помощников. Я вполне серьезно, Тео.

Она пристально смотрела на него с растущей тревогой. Сотни миль в открытом каноэ под раскаленным солнцем – может, это их замедленное действие? Иногда первый симптом выражался в бурном разговоре.

Он читал ее мысли, что случалось часто, и его рот скривился.

– Нет, я не заболел. На самом деле я полностью здоров, – он прикоснулся своими длинными пальцами к ее руке. – Видишь? Я вполне спокоен. Спокоен до такой степени, какая только возможна в вашем адском климате.

Аарон пододвинул свое кресло поближе к дочери.

– Послушай, дорогая. Сделать это просто и реально. Я знаю, как твой ленивый маленький мозг ненавидит работу.

Он замолчал и торопливо осмотрелся, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь, и, удовлетворенный, продолжал совершенно серьезно.

– Испания находится на грани войны с нами. Она может разразиться в любой момент. Это был бы самый удобный случай. Но, даже если ничего не произойдет, я в любом случае поеду вперед, кода мои планы будут готовы.

– Планы чего? – медленно спросила Тео. – Я не понимаю тебя.

– Завоевание Мексики, – ответил он и вежливо добавил, – выпей чаю.

Она испуганно смотрела на него. Потом она решила, что поняла, о чем идет речь:

– Ты имеешь в виду, что правительство пошлет тебя во главе экспедиционных войск, чтобы ты завоевал Мексику для Соединенных Штатов?

– Ничего подобного. У Соединенных Штатов земли более чем достаточно. Я хочу завоевать Мексику для – тебя, себя и Гампи.

– Но это – фантастика, это невозможно! – воскликнула она. Ее сердце забилось, она снова почувствовала страх.

– Это не так, – спокойно сказал Аарон. – Я уже вел переговоры с Англией через Антони Мерри; они дадут корабли. Через Каса Урихо я связался с Испанией. Там действительно ничего не знают о моих интересах к Мексике. Их соблазнила мысль вновь вернуть потерянную Луизиану. Вражду Испании можно использовать для нашей пользы.

Испания, Англия, Мексика. Понятия такие огромные, что не укладываются в голове, но он бросается ими с небрежной ловкостью фокусника, который жонглирует цветными шарами.

Аарон с улыбкой наблюдал, как она пытается скрыть свой страх.

– Ты привыкнешь к этой идее, для этого у тебя есть время. Я должен продолжать медленно, с предельной осторожностью. Мне надо подготовить почву для поездки, до тех пор пока не кончится срок. Потом я сразу сделаю предварительную проверку. Я хочу проехать по западным штатам и вниз по Миссисипи до Нового Орлеана, проверю настроение страны Новый Орлеан, я думаю, обеспечит основную базу для моих операций. Особенно, когда Уилкинсон станет губернатором Луизианы. Мы прекрасно понимаем друг друга. Он кажется мне разумным человеком.

– Генерал Уилкинсон! – повторила она с еще большим изумлением. – Он участвует в этом проекте?

Она помнила главнокомандующего армии Соединенных Штатов как напыщенного и высокомерного мужчину, сильно озабоченного собственной значительностью.

– Совершенно верно, – сказал Аарон, – я уже нашел многих людей, которые смотрят на мой проект с энтузиазмом, но признаться, я никому не открывал конечной цели так откровенно, как тебе. Надо использовать разные сети для разной рыбы. Я доверяю твоей осмотрительности, как своей собственной. Ты ни в коем случае не должна писать об этом. Я дам тебе шифр, который ты сможешь использовать при случае, и мы назовем это дело – «X».

– Но я все еще ничего не понимаю! Как можно найти империю в Мексике? У тебя нет ни войск, ни денег. Я признаю, что ничего не понимаю в таких вещах, я ничего не знаю об управлении государством или интригах, но я не вижу…

– У тебя нет опыта, дорогая. Ты должна довериться мне. Я очень ясно представляю себе, что делать. Войска и деньги будут. Мексиканцы созревают для революции; замученные Испанией, они будут рады освобождению. Конечно, им необходима помощь и руководитель. Это я подготовлю.

Его спокойный, тихий голос давил на Тео. Он был способен на все, абсолютно на все. Она всегда знала об этом. Если он нашел свое поле действия для своей гениальности, почему она не верит ему, а дрожит от глупого страха и дурных предчувствий? И еще…

– Отец, – она колебалась, подбирая слова. – То, что ты говоришь… твой план пошатнул мое понимание, но если это действительно пройдет, это не будет государственной изменой?

Она с несчастным видом ждала ответа, боясь вызвать его гнев, а в памяти вспыли полузабытые слова: «Все эти земли будут частью Америки, наша страна будет простираться от одного океана до другого, могущественный народ с единым языком. Это ничего не значит для тебя?» Тогда она была полностью погружена в свою безнадежную любовь. Но сейчас она вспомнила тихое волнение в голосе Мерни.

– Дорогая, – сказал Аарон, нетерпеливо пожимая плечами, – я не могу обещать, что именно наша справедливая республика расценит как государственную измену, это растяжимое понятие. Я говорил тебе десятки раз, что они имеют право на гораздо большие земли, чем могут контролировать. Это одна из серьезных ошибок Джефферсона. В любом случае, я имею в виду не только западные штаты, а Мексику.

Вдруг он встал и, взяв Тео за подбородок, поднял ее голову так, чтобы он мог смотреть ей прямо в глаза.

– Где та самая вера в меня и мою судьбу, о которой ты так часто говоришь?

Его ноздри расширились, и весь он, казалось, вырос. Он пристально смотрел на нее с почти гипнотической силой.

– Смотри, Теодосия! – он повернул ее голову в сторону окна. На столе перед окном стоял маленький гипсовый бюст Бонапарта.

– Он стал императором за несколько недель, – мягко сказал Аарон. – Ты сомневаешься в том, что я, по крайней мере, равен этому маленькому корсиканскому крестьянину?

Он ждал, не отрывая от нее взгляда, пока не увидел, что все другие эмоции ослабли и осталась только благоговейная вера. Он был глубоко искренним, но часть его держалась в стороне, смакуя драматическое совершенство этого момента. Здесь, на веранде уединенной плантации он творил для нее видение мерцающей в золоте короны; он поступал так со многими людьми.

– Мы тоже будем королями, Тео, – добавил он. – Теперь ты веришь мне?

– Я верю, что ты можешь сделать все, – прошептала она, – все.

Его рука опустилась. Внезапно он отвернулся от нее и принялся шагать по веранде, как бы освобождая свое тело от его жестокой энергии.

– Ты должна помочь мне, – вскоре сказал он.

– Да, конечно. Что я могу сделать?

– Джозеф. Нужно осторожно ознакомить его с планом. Он будет его частью.

Ее сердце замерло. Несмотря на свою веру в отца, она не была настолько безрассудной, чтобы думать, что можно убедить Джозефа.

– Он любит тебя, – сказал Аарон. – Рано или поздно он станет делать все, что ты пожелаешь, – что-то пришло ему в голову, и он нахмурился. – С тех пор, как я нахожусь здесь, я немного обеспокоен. Я заметил, что вы не ладите между собой. По тебе не скажешь, что ты полна привязанности к своему мужу. Я заметил, что вы не часто делите спальню. Я верю, что это не имеет особенного значения.

Она покраснела до корней волос.

– Понимаешь, последнее время я чувствую себя не очень хорошо и я…

– А, так это не его идея, – с облегчением сказал Аарон, – боюсь, он возможно слышал что-нибудь о твоем интересе к капитану Льюису.

Она, задыхаясь, сжалась в кресле.

– Я не знаю, что ты имеешь в виду.

– Мое дорогое дитя, у тебя нет нужды обманывать меня. Я не так глуп, как ты, кажется, думаешь. В Вашингтоне ходили какие-то слухи после твоего отъезда. Ничего существенного, и я не обвиняю тебя в неверности. Так что ты не думай, что я бросаю камни в твой огород.

Она сидела неподвижно. Жар распространил боль, пробежав по всему телу. Знание Аарона, его циничный намек, упоминание сплетен – это ужасное осквернение. В ее сердце был уголок, куда никто, кроме Мерни, не имел доступа; даже Аарон.

– Джозеф ничего не знает, – сказала она тихо. – Это произошло год назад.

В течение года она редко решалась думать о Мерни. Только иногда в сумерки или в туманный час между сном и пробуждением она видела его лицо.

– Это на самом деле было год назад, – язвительно сказал Аарон. – С тех пор Мерни уехал на Запад.

– Ты слышал какие-нибудь новости? – Вопреки себе, голос изменил ей и Аарон разозлился.

– Только то, что последней весной экспедиция сразу же потерялась в дикой местности.

Не сомневаюсь, что он умер, подумал Аарон с удовлетворением. Этот субъект чрезмерно раздражал его. Она дважды была под влиянием этого долговязого капитана, оба раза испугав и расстроив Аарона. Это никогда не случится снова. Если не поможет какой-нибудь несчастный случай: индейцы, дикие звери, многочисленные опасности – все равно так не просто избавиться от проблем. И он со своей обычной ловкостью забыл неприятное и вычеркнул это из памяти. Сейчас были более важные темы для обсуждения.

Гампи, которому надоела игра, притопал на веранду и вскарабкался к деду на колени.

– Покажи часы, – потребовал он и выдернул золотые часы из кармана Аарона. – Покажи тик-так.

Аарон дал часы мальчику и смеялся, наблюдая, как тот держит их около уха с выражением младенческого восторга.

– Миленькие часики, – мурлыкал ребенок. Аарон гладил мягкие локоны Гампи и щипал его за маленькую круглую щечку.

– Я рад, что он говорит четко. Вы уже учите его читать?

Тео вздрогнула. Она не могла так быстро изменить свое настроение, как это сделал отец. Теперь он играл с ребенком, подкидывая его вверх и щекоча, что приводило Гампи в восторг. Казалось, развлечение внука было его единственной задачей.

– Так он читает? – повторил Аарон. – Я доверил тебе и Элеоноре научить его французскому.

– Но отец! Ему только два года, – запротестовала она.

Аарон успокоил смеющегося ребенка.

– Пока хватит, сэр. Ты играй потише. Потом мы пойдем на лужайку и я построю тебе замок из камней. Он достаточно вырос, чтобы выработать у него привычку к учебе и старанию, – добавил он, обращаясь к Тео. – Он скороспелый ребенок и много добьется, если вы не будете так ленивы, чтобы заниматься с ним.

– Замок, замок, замок! – пронзительно кричал Гампи, дергая Аарона за руку. – Сделай замок для Гампи.

Аарон улыбнулся и высоко поднял его.

– Я сделаю замок для Гампи, – сказал он с ударением, – но не такую маленькую игрушку внизу на лужайке, а сверкающий дворец, достаточно большой, чтобы Гампи мог жить в нем.

– А мама тоже? – с интересом спросил ребенок.

– И мама, и папа, и я. Но ты должен быть хорошим мальчиком и научиться читать. Более того, мой маленький Гампи, ты должен научиться быть принцем.

– Принцем, – послушно повторил ребенок, ерзая на месте.

– Сейчас это ничего не значит для него, – сказал Аарон Тео, – и даже ты, как и твой сын, не понимаешь, какое будущее ожидает его. Но ты поймешь. Для судьбы, – добавил он мягко, – можно добиться всего, что мы захотим, если будем упорны в своих намерениях.

Потом он оставил ее одну, позволяя радостному ребенку вести себя на лужайку. Она смотрела им вслед и видела нежное понимание, с которым он вошел в мир маленького мальчика, и ответное обожание Гампи.

Да, подумала она, он прав. Он всегда прав. Для меня и Гампи лучший выбор – следовать за ним. Он уже находился намного выше других людей, и как я могу сомневаться в том, что они, наконец, признают его?

Ее мысли прояснились. Все другие взаимоотношения постепенно исчезли или изменились. Даже в отношениях с Мерни были вопросы и ненадежность. Сомнения отсутствовали только в ее любви к Аарону. Эта любовь просто существовала как часть ее души и тела. Жизнь не могла дать ей больше этого драгоценного дара – счастья быть дочерью.

XXII

После всего, понадобилось только два дня, чтобыпостепенно открыть истинную причину Джозефу: два дня Аарон сдерживал свое красноречие, только намекал на большее, чем говорил. Но он ждал, помогая Теодосии, которая, зная характер мужа, расписывала великолепие их будущего.

Невероятные рудники Мексики могли бы принадлежать им; реки драгоценного золота лились бы к ним от благодарного народа. По сравнению с их богатством, что были не незначительные тысячи, которые он зарабатывал на рисовых полях? Когда Джозеф, сердился, потряхивая головой, Тео искренне плакала от досады и горя, ведь теперь план стал и ее тоже, она верила в него каждой частичкой своего тела, и ей казалось невероятным, что ее муж мог быть таким глупым и скучным.

Постепенно он поддавался на знаменитые имена, которые подбрасывал ему Аарон, имена людей, которые, по уверению Аарона, обещали оказать ему поддержку.

– Война с Испанией неизбежна, и мы должны быть готовы к моменту, когда она начнется.

– Может быть, в ваших словах есть доля правды, – неохотно допустил Джозеф.

Тео и ее отец переглянулись со взаимным удовлетворением. Перед отъездом Аарон добился от Джозефа обещания, что тот даст пятьдесят тысяч долларов, когда возникнет необходимость в деньгах.

Аарон уехал из Оукса в Статсбург и посетил Натали. Но не особенно радостно принятый там, он так ловко покинул их, что Томас Самтер так и не узнал причину его визита.

Потом Аарон вернулся в Вашингтон, где только его высокое положение спасло его от ареста, который мог осуществиться в любом штате, кроме Нью-Йорка и Нью-Джерси. Но он так умело повел свои дела, что поставил в тупик своих врагов. Он председательствовал на суде по обвинению Джодги Чейса и провел дело так, что газета с симпатией охарактеризовала его поведение: «с достоинством и беспристрастием ангела, но с суровостью дьявола».

На следующий день после окончания суда он взял официальный отпуск в Сенате и сказал речь, так умело, соединив в ней чувствительность и храбрость, что многие из сенаторов чуть ли не плакали.

Общественное мнение смягчилось; теперь многие думали, что его несправедливо использовали. Он мог поселиться в любом месте под Делавером, но его мало интересовал восток. Во время его вынужденной поездки на юг Ричмонд-Хилом завладели кредиторы Аарона, он был продан Джону Джекобсу Астор за двадцать тысяч долларов. Эта сумма не ликвидировала долгов Аарона, и тюрьма должников по-прежнему грозила ему.

Тем не менее, запад манил его – запад и мечта об империи. Аарон путешествовал через Аллеганы и Огайо вниз по Миссисипи к Новому Орлеану. В ходе поездки его энтузиазм усилился. Страна была готова для плана «X» – этого грандиозного блестящего проекта. В каждом городке и деревушке, в уединенных хижинах поселенцев он находил новых последователей. Он постоянно писал Тео, пользуясь их секретным шифром, и она радовалась каждому известию. Каким примитивным казалось ей прошлое дело с Элстонами. Какая теперь разница – одобрят они или нет! Ее поддерживала уверенность, что она скоро покинет Элстонов и присоединится к Аарону, и она ухитрялась находить некоторое удовольствие в жизни плантаторов. Весной и осенью она оставалась на плантации; летом был Дебордье-Айленд. Зимой – Чарлстон с неизменной чередой праздников: Сант-Сесилия-Мюзикл – в январе, званые вечера в доме Пинкни или Ритледжей, в феврале – неделя скачек. К последним она так и не почувствовала большого интереса и не сумела этого скрыть, не проявив определенную степень волнения и восторга, которых от нее ожидали.

В театре ее энтузиазм был неподдельным. И хотя ей казалось, что и постановка, и артисты заметно уступают тому, что она видела в Нью-Йорке, ее восхищало красивое псевдоантичное здание на Нью-стрит, с его серебристо-белым интерьером, соперничавшим по красоте с нарядами дам. Она вместе с другими зрителями смеялась или волновалась во время «Густава Васса», «Горцев» или «Синей бороды», забыв на время даже радостное ощущение тайны, связанной с «X».

Они с Джозефом редко обсуждали тот план. Она слишком мало знала определенного, чтобы было о чем поговорить, а он часто уезжал от нее в Колумбию, где палата назначила его спикером. Но она была очень рада, что могла иногда напоминать ему об этом. Это была слишком весомая тайна для одного, а знание сильнее сближало их.

Она знала: рано или поздно Аарон позовет ее для более активного участия в этом проекте. И она терпеливо ждала, жадно читая письма и готовя Гампи для его особой роли в меру своих возможностей, и учитывая его нежный возраст.

Он где-то откопала испанца, изгнанного из Чарлстона, и начала заниматься испанским, потому что французского, с осколками итальянского и немецкого, было бы слишком мало для Мексики.

Наконец, весной 1806 года пришел вызов. Аарон писал ей: «На этот раз я хочу, чтобы ты сопровождала меня в поездке на Запад, и пока – одна. Джозеф и Гампи присоединятся к тебе позже, если все пойдет, как я ожидаю. Приготовься к некоторым трудностям, я не хочу, чтобы были плач и жалобы по этому поводу. В свое время ты будешь купаться в роскоши».

Она присоединилась к Аарону в Филадельфии, оставив Вэккэмоу, полная надежд. Может быть, она больше уже не вернется сюда. Где-то на Западе ее ожидает новый дом, на время, пока она не поселится в великолепном дворце. Эта надежда скрашивала ее расставание с ребенком. О нем хорошо позаботится Элеонора. Она заверяла сына:

– Это ведь ненадолго, милый. Скоро твой папа привезет тебя ко мне.

Услышав эти слова, Элеонора воскликнула:

– Ради Бога, мадам, что вы хотите сказать? Не собираетесь же вы тащить малютку через эти ужасные горы?! Эти дикари убьют и его, и меня. Я не поеду.

– Да нет же, поедете, моя дорогая Элеонора, – смеясь, ответила Тео. – Я знаю, вы ведь глаз не будете сводить с Гампи. Вы не представляете, какое нас ждет светлое будущее. Я не могу пока сказать вам, но вы должны мне поверить.

– Фу! – грубо фыркнула Элеонора. – Нет там никакого будущего, кроме хибарок, дикарей и волков.

Тео снова засмеялась и обняла ее:

– Вот увидите.

Аарон предупреждал ее о лишениях, и она спокойно готовилась к ним. Но в его обществе путешествие не казалось ей слишком обременительным. Правда, приходилось долго ехать верхом, а ездил он быстро, но в конце пути он всегда находил для них уютные комнаты для отдыха, где он останавливался год назад. А в Питсбурге их ожидала лодка, оборудованная для жилья. Она больше всего была похожа на ковчег с четырьмя комнатами, стеклянными окнами и очагом. Когда Тео выразила свое восхищение, он только засмеялся.

– Погоди до острова Бленнерхассетов, там действительно есть чему удивляться.

Пока они плыли по Огайо, он рассказывал ей об эксцентричном и богатом ирландце, который построил себе дворец в глуши. Герман Бленнерхассет с женой душой и телом преданы их делу.

– И так на всем Западе, – с удовлетворением заметил он. – Генерал Уилкинсон обещал прислать войско, генерал Джексон и Нашвиле им симпатизировал, Джонатан Дэйтон и Даниэл Кларк сочувствовали их делу. В Новом Орлеане, воротах в Мексику, у Аарона был триумф за триумфом, там он одержал победу не только над испанцами и французами, но даже над католической церковью.

Конечно, он не всем одинаково излагал свои цели. В его плане много составляющих частей: для самых робких – просто колонизация Бастропских земель на реках Вашита, для других – раздоры и союзы на Западных территориях, и лишь немногих, обладавших достаточной мудростью, он посвящал в свой окончательный план – освобождение Мексики от испанского господства. Бленнерхассеты были в числе избранных.

В тысяче милях от цивилизации предприимчивый ирландец сумел создать на своем острове земной рай.

Девственный лес был вырублен, и из дерева были построены затейливые сооружения – беседки, лабиринты. Еще там были пруды и несколько неудавшихся фонтанов, свидетельствовавших о том, что знание физики у Бленнерхассета уступало его амбициям. Он привез семена травы и плодовых деревьев из Англии, создав множество лужаек и насадив сады из персиков и груш.

В центре острова он построил двадцатидвухкомнатный особняк, состоящий из трех зданий, связанных между собой крытыми переходами. Обставлен же он был, как заметила Тео, так, что затмевал Ричмонд-Хилл в его лучшие времена. Все это обошлось ему в шестьдесят тысяч долларов, не считая стоимости рабов, чей непрерывный труд воплотил его мечты в жизнь.

Когда их плавучий дом пристал к берегу острова, Тео была даже больше поражена, чем ожидал Аарон. Пристань была построена и раскрашена в виде огромного лежащего льва, а на площади позади него собралась целая орда негров, махавших руками и выкрикивавших радостные приветствия. А когда Тео с Аароном сошли по трапу на ковровую дорожку, которая вела к дому, негры стали бросать им розы и маргаритки с явно отрепетированной точностью.

От толпы отделились две странные фигуры, мужская и женская. Эти двое вышли вперед и поклонились. Мужчина почтительно поцеловал руку Тео.

– Добро пожаловать, мэм, – сказала миссис Бленнерхассет и значительным шепотом добавила: – Мы приветствуем нашу будущую государыню.

Пораженная и сдерживавшая желание рассмеяться, Тео бросила быстрый взгляд на Аарона. Глаза его смеялись, но она видела в них и выражение удовлетворения. Она слышала, что Герман Бленнерхассет назвал его «сир», и заметила, как Аарон поклонился в ответ.

Отец подал ей руку, и она пошла по ковровой дорожке. Тео изобразила величественность, на которую только была способна.

– Пускай играют, это доставляет им удовольствие, – сказал Аарон ей на ухо. – Когда-нибудь это будет вполне серьезно.

– Я постараюсь им подыграть, – ответила она. – Но у меня голова кругом идет от всего этого. Боюсь, что я еще не усвоила царственные манеры. Какое положение они займут в нашей… нашей империи?

– Они получат герцогское достоинство, и я обещал сделать его министром двора Сет Джеймас. Он хочет этого больше всего.

Она улыбнулась. Невероятно, фантастично, но все же возможно. Интересно, Жозефина тоже улыбалась, когда ее «маленький капрал» говорил ей: «Когда-нибудь я стану императором Франции, мой брат – королем Голландии, а другой брат – королем Вестфалии?» Они тоже начинали в неизвестности, ведомые одной верой, безграничной верой Бонапарта в свою судьбу. А здесь было большее, чем мечта, – какой-то ощутимый результат, воплощение амбиций Аарона.

За то время, что она провела на острове, Аарон приходил и уходил, вербуя сторонников в приречных районах. Он часто приезжал домой, а с ним прибывали новообращенные – жители лесной глуши, следопыты, плантаторы из района Нового Орлеана, французы, испанцы, даже солдаты в бело-синей форме армии Штатов. Однажды прибыл сам генерал Уилкинсон, важный и болтливый, с узкими глазами. Он не понравился Тео, но она обращалась с ним с осторожной вежливостью, зная, что это самый близкий сподвижник Аарона, и жизненно необходим для успеха дела.

Бленнерхассетов она полюбила. Как можно было не полюбить людей, которые благоговели перед ее отцом, и она вызывала у них бурные восторги, словно королева!

Одежда их уже не казалась ей смешной. Она придерживалась ирландской моды двадцатилетней давности. Миссис Бленнерхассет в своих платьях с кринолином и шляпах со страусовыми перьями выглядела лишь немного менее эксцентричной, чем ее муж, страдающий близорукостью, в коротких штанах, с напудренным париком, всегда сидевшем косо на его голове, когда он бегал туда-сюда по своему имению. Может быть, было не так уж плохо, что он не мог за двадцать шагов отличить человека от лошади, потому что его леди иногда бросала на Аарона такие взгляды, которые нельзя было объяснить одним почтением к царственной особе. Сама Теодосия однажды была смущена, случайно зайдя в библиотеку и застав там нежную сцену.

На диване сидел Аарон, и по тому, как быстро отодвинулась и явно смутилась миссис Бленнерхассет, Теодосия поняла, что до ее появления эта леди обнимала его. Аарон, хорошо владевший собой, только слегка подмигнул дочери. Тео убежала, бормоча извинения. Позже, когда она осталась с ним наедине, он вернулся к этому происшествию.

– Может быть, моя девочка, было бы лучше, если бы ты стучалась, когда двери закрыты, тебе не кажется?

– Прошу прощения, – пробормотала она, – но я не представляю себе, и, папа, в самом деле…

Она уже так привыкла к тому, что он привлекателен для женщин, что и забыла об этом. Она смутно понимала, что иногда он позволяет себе любовные похождения, но он сам никогда не допускал, чтобы она замечала это. Но случай с их хозяйкой сейчас показался ей немного неприятным.

– Не будь ханжой, дорогая, – засмеялся Аарон, – и умоляю, поверь, я знаю, что к чему. Если нужно несколько поцелуев, чтобы сделать приятное дамам и усилить их преданность нашему делу, то не вижу причин им отказывать. Если говорить попросту, почему бы не убить двух зайцев?

Во взгляде его было столько нежности и плутоватого юмора, что она, наконец, стала смеяться вместе с ним, а потом забыла эту историю. Но больше подобных открытий она не делала.

Времяпрепровождение здесь было приятным. Тео игнорировала повелительные письма от Джозефа, требовавшего ответить, что она делает и когда вернется. По ребенку она тосковала, но знала, что Элеонора хорошо присматривает за ним, и была уверена, что уже скоро сможет за ним послать.

Между тем напряжение и суета на острове дошли до предела. Было построено пятнадцать боевых кораблей, закуплены большие партии муки, солонины и других продуктов. Строились зерносушилки. Вовсю шли приготовления.

Внизу, в Натчизе также строились суда. По сигналу они должны будут сойтись в одной точке для наступления на воде, тогда как генерал Уилкинсон во главе своих войск начнет марш на суше.

– Когда все начнется, папа? – спрашивала Тео в редкие моменты, когда можно было поговорить наедине.

– Как только мы объявим войну Испании или она нам.

– Ты уверен, что будет война?

«Как он мог, думала она, быть таким хладнокровным?»

– Конечно, – отвечал он, улыбаясь.

– Но если ее все же не будет?

Аарон пожал плечами.

– Если не будет, начнем действовать более медленно, начнем с моих земель на Вашита. У меня много стрел в запасе. – Он ласково погладил ее по руке. – Терпение, дитя мое. Империи не строятся за один день.

Она, успокоенная, умолкала.

Но сам Аарон вовсе не был так доволен, как казалось. Война с Испанией страшно задерживалась, а Джон Свартвоут, его молодой преданный друг, писал ему шифром, что в газетах на Востоке появились тревожные упоминания об «изменническом заговоре на Западе», которым руководил человек, «бывший главным должностным лицом края, но впавший в бесчестье». Что за преждевременная утечка информации? Быстрота и внезапность – основа успеха. Он удвоил свою энергию. И все же разочарования продолжались.

Однажды утром Теодосия, проснувшись, выглянула в окно спальни и увидела лодку, приближающуюся к причалу Бленнерхассетов. Она сразу узнала знакомую коренастую фигуру человека, сидевшего в ней. Она охнула, надеясь, что глаза обманывают ее, но сомнений не было. Она быстренько оделась и побежала встречать его.

– Джозеф! – вскрикнула она. – Какой приятный сюрприз!

Он быстро поцеловал ее.

– Я приехал забрать тебя, – сказал он хмуро. – Ты не отвечаешь на письма. Я никогда не отпустил бы тебя, если бы понимал ситуацию.

– Но ты ее и не понимаешь. Все идет, как надо. – Она прервала сама себя. Бесполезно с ним сейчас разговаривать, он смотрит букой.

– Тебе надо позавтракать, – практично заметила она. – Ты наверняка устал с дороги.

Вдруг ее поразила страшная мысль.

– С Гампи все в порядке? Не болен он? Ты не поэтому приехал?

– Нет. Не болен. Он в Дебордье, с Элеонорой. Но скучает по тебе сильно. Тебе надо возвращаться немедленно. Я больше не намерен терпеть этот идиотизм.

– Мы еще поговорим с тобой об этом, дорогой. Посмотри вокруг. Разве это не райский уголок?

– Райский! – фыркнул он. – Разве что черномазые так представляют рай. Страшная глушь, мишура, дешевка. Я слышал, что он сошел с ума.

Она вздохнула. Джозеф в дурном настроении и решил быть упрямым. Чисто элстонский отказ признавать все, что не каролинское.

Бленнерхассеты приняли «принца-супруга» с обычным почтением и ирландским радушием. Правда, их настроение испортилось из-за холодного неприязненного отношения к ним гостя. Он сам чувствовал себя скверно, не понимая, действительно ли здесь на его глазах зреет опасный заговор, или это – обман. До него тоже дошли скверные слухи с Востока, и ему было неспокойно. Что бы там ни было, Теодосии здесь не место. Период лихорадки в Каролине прошел. Она должна вернуться в свой настоящий дом.

Она ничего не могла поделать с ним. Она думала, что все уладится, когда отец сам поговорит с ним.

Но Аарон жестоко разочаровал ее.

– Боюсь, тебе надо ехать, дорогая, хотя ты сама знаешь, как я не люблю с тобой расставаться. Дело еще не созрело. И было бы неразумно привозить сюда Гампи, пока не обустроено место, где мы могли бы поселить его. К тому же, ты нужна ему сейчас. Тебе лучше вернуться.

У нее слезы выступили на глазах.

– Но я надеялась никогда не возвращаться. Мне там страшно не нравится. И это так далеко от тебя, я ничего не узнаю о ваших делах…

– Не надо слез и волнений, крепись, дорогая. Ты же знаешь, не люблю я этого, – сказал он вдруг с нежностью. – Я буду сообщать тебе о наших делах, используя тот же шифр, что прежде. И когда все будет готово, ты сразу же присоединишься ко мне вместе с Гампи.

– Да, да, конечно, – прошептала она.

Миссис Бленнерхассет было очень жаль с ней расставаться. В последний день на острове хозяйка не отпускала ее от себя.

– Я не знала, что могу привязаться к женщине так, как к вам, Тео, – говорила добрая женщина, которая временно сменила почтительность к «будущей государыне» на обычную нежность. – Но мы, конечно, еще встретимся в Мексике, – добавила она радостно.

– И сейчас выпьем за это! – Она хлопнула в ладоши и заказала бутылку мадеры.

Они разлили вино, и Тео, улыбаясь и вздыхая, позволила хозяйке этот торжественный тост.

– За Мексику, – сказала она.

– За самую прекрасную принцессу, которая когда-либо украшала трон, – сказала хозяйка.

Она подумала про себя, что сожалеет о том, что у Тео муж такой невоспитанный человек, но вслух этого не сказала. Итак, вопреки желанию, но по воле отца, Теодосия покинула остров Бленнерхассетов и вернулась в Вэккэмоу.

XXIII

Теодосия вернулась в Оукс, но душой она была е Аароном. Она отказывалась покидать плантацию, боясь на день позже получить письмо отца. Засыпала и просыпалась с беспокойством: что он сейчас делает? Начали они или нет? Верно ли, что его привлекали к суду, но оправдали на территории Миссисипи? Верно ли, что генерал Уилкинсон оказался предателем и отрекся от отца? Или все это – очередные газетные сплетни, не стоящие внимания?

Она получила от него всего две шифрованные записки, где говорилось, что все идет, как следует, и не надо волноваться, что бы там о них ни говорили. На время это ее успокоило, но вот в марте она не получала ни одного письма. Ежедневно она посылала лодку в Джорджтаун, чтобы проверить, нет ли писем. Но их не было, даже газеты замолчали.

Иногда она жила надеждой, что все хорошо, и молчание указывает именно на это. Флотилия отправилась вниз по реке, испанцы безропотно отступили, отец уже с триумфом вошел в Новый Орлеан. Может, они уже перешли реку Сабин на пути в Мексику. Новости, понятно, запаздывают. Сам Аарон удерживает передачу информации своей властью. Власть! Это слово заставляло учащенно биться ее сердце. Она видела его уже коронованным, под восторженные восклицания: «Да здравствует император Аарон Первый!»

«Это так, и не иначе», – шептала она помногу раз. Но такие минуты подъема и восторга сменялись отчаянием. Она похудела и побледнела, стала плохо спать.

Джозеф проводил много времени в Колумбии, ведя себя так, зло думала она, словно его копеечная должность в законодательном органе штата – дело великой важности. Когда он вернулся в Оукс, то отказывался обсуждать план «X». Он страшно беспокоился по поводу всего этого дела.

В апреле долгой неопределенности пришел конец. Она сидела на крыльце и держала на коленях Гампи. Пятилетний крепыш читал ей вслух, и его детский голосок, запинаясь, выговаривал длинные слова. «Собака является полезным животным и благодаря своей верности заслуживает нашего восхищения».

– Очень хорошо, милый, – сказала она, поглаживая его волосы, уже не ярко-рыжие, а золотисто-каштановые, как у нее.

– А Аарону будет приятно узнать, что я так хорошо читаю? – спросил мальчик. Благодаря матери, он постоянно хотел заслужить одобрение далекого дедушки, которого все еще помнил и любил.

– Конечно! – улыбнулась она.

– О, почему от него нет писем? – Она мучилась обычным вопросом. Она невольно отвлеклась от разговора с сыном, глядя на аллею виргинских дубов, словно хотела силой своей воли приблизить далекое.

Вдруг она услышала топот копыт, а затем увидела несущегося к ним всадника. Она испытала мгновение безотчетной радости и облегчения.

Но, конечно, это был не Аарон. Это был Джозеф, вернувшийся из Джорджтауна. Ей было не до того, чтобы удивляться ярости, написанной на его лице, когда он спешился и, громче чем обычно, заорал, вызывая мальчишку с конюшни. Он тяжело взлетел на ступеньки крыльца, сунув ей под нос газету:

– Вот, почитай!

Она тупо уставилась на него. Его смуглое лицо побагровело. Его всего трясло. Гампи тихонько вскрикнул, съежившись и пряча глаза от сердитого отца.

– Прочти, ну же! – закричал Джозеф, указывая трясущимся пальцем на газету.

Она взяла газету. Это была «Ричмонд Иквайер» от 27 марта 1807 года.

– Черт побери! Ты что, читать не умеешь? – За его обозленностью она чувствовала страх.

Она посмотрела на подрагивающие перед глазами строчки.

«Вчера вечером изменник Аарон Бэрр доставлен в Ричмонд в ожидании суда, в сопровождении полковника Николаса Перкинса и его храбрецов, проделавших опасное путешествие в Алабаму, где он был задержан. Вскоре он будет посажен в тюрьму. Многие его сообщники по заговору тоже предстали перед законом. Следует надеяться, что никто из них не избежит заслуженной участи».

Ей показалось, что столбы на крыльце покачнулись и зашатались. Пальцы ее судорожно комкали газету.

– Это неправда! Это их новая ложь.

– Неправда? – зло передразнил он ее. – Bсe неправда, что не нравится тебе или твоему отцу! Он схвачен, миледи, понятно вам? Заключен в тюрьму и скоро будет повешен. В этот раз ему не вывернуться, как удавалось раньше.

Он подмял стек и что было сил ударил по перилам; куски белой краски разлетелись во все стороны.

Гампи закричал от страха и начал плакать. Тео осторожно подтолкнула его:

– Беги отсюда, дорогой, быстрее! – Когда ребенок заковылял прочь, она повернулась к Джозефу. – Как смеешь ты так говорить о моем отце? Как ты смеешь?

– Как я смею? – заорал он, – Как ты смеешь вовлекать меня в эти предательские заговоры и тупоумные интриги? Слава Богу, я не имею ничего общего с его недостойными махинациями.

Она задохнулась от возмущения.

– Ты имеешь к этому отношение. Ты верил в это предприятие, был предан ему. Ты дал на это деньги. Ты бывал на острове Бленнерхассетов и был там одним из участников проекта…

Его душила ярость, он сжал кулаки, но ответил он все же гробовым спокойствием:

– Ты ошибаешься, Теодосия. Я не был заинтересован в амбициозных планах твоего отца. Не был я и на острове Бленнерхассетов.

Она вскинула голову. Сначала она остолбенела, и ей показалось, что она ослышалась.

– Ты никогда не был на острове? – переспросила она.

– Я не виделся с полковником Бэрром с тех пор, как он появился здесь незванным в октябре прошлого года и вынудил меня оказать ему гостеприимство.

Смятая газета выпала из ее рук, и легкий ветерок унес ее с крыльца. Тео механически наблюдала, потом обернулась к Джозефу, и во взгляде ее была такая сила презрения, что она пробила броню его ярости.

– Я сделаю все, чтобы не помешать твоему маленькому обману, – сказала она и быстро пошла прочь.

Он схватил ее за плечо:

– Постой, Тео, что ты собираешься делать?

Она высвободилась, не зло, но так, словно он был неодушевленным предметом, мешающим ее движению вперед.

– Я собираюсь в Ричмонд.

– Я запрещаю тебе. Я не хочу, чтобы кто-то из моей семьи имел отношение к этому позорному делу.

– Но я поеду. А ты, если хочешь, можешь считать, что я не принадлежу к твоей семье.

Он отпрянул. Весь гнев его испарился. Он выглядел подавленным.

– Не надо так, Тео. Ты знаешь, я люблю тебя. Ты понимаешь, я ведь и о тебе беспокоюсь. Твой отец совершил позорный поступок.

– Мой отец не совершал позорного поступка. Это невозможно. А если он в беде, то я должна быть с ним. Я вижу из этого писания, что он, в самом деле, в Ричмонде. Но остальному я не верю. Я уверена, что он не под арестом. Он ничем не заслужил этого. Даже враждебность Джефферсона не могла зайти так далеко.

Джозеф снова разозлился. Что за тупое упрямство с ее стороны? Он не мог терпеть ее бессмысленной веры в отца. Он едва удержался, чтобы не ударить ее, попытаться сбить с нее презрительную отчужденность.

– Дура! – закричал он. – Ты не веришь никому, кроме своего драгоценного проходимца-папочки. Вот, может, поверишь его словам.

Он вытащил из кармана смятую бумагу. Увидев знакомый почерк, она выхватила ее у него. Она читала, а он злорадно следил за ней. Он знал записку наизусть.

«Форт Стоддерт, 4 марта.

Я арестован, и завтра меня отправляют на север. Через неделю будем проезжать через Каролину. У меня девять охранников. Меня можно освободить небольшими силами. Лучше всего это сделать в Честере. А..»

– Не понимаю, – закричала она, – ведь это посылали мне. Почему же я не получила письма?

Он молчал. Он не жалел, что перехватил это письмо, но жалел, что гнев заставил его выдать себя. Посмотрев на его лицо, она все поняла.

– Ты не передал его мне, – прошептала она. – Мы могли бы освободить его, как он пишет, а теперь уже слишком поздно.

Его испугала произошедшая с ней перемена. Он ожидал гнева, новой вспышки презрения, но не безысходного отчаяния. Она упала на стул, тупо глядя на перила. Потом она опустила голову.

– Он, наверно, подумал, что я бросила его. Наверно, он надеялся, ждал, вглядывался в каждое лицо в толпе, искал друзей, но все впустую. О, как же ты мог так поступить с ним… и со мной.

Джозеф неуклюже коснулся ее склоненной головы.

– Ну, подумай, Тео, что мы могли бы сделать? Его арестовало правительство. Как я-то мог бы освободить его?

– Мог бы. У тебя есть власть в штате. Можно было бы найти людей, чтобы сделать это. Но ты – трус. Ты думаешь только о собственной шкуре. Я презираю тебя. – Она говорила это совершенно бесстрастно, что особенно было болезненно для него.

– Ты несправедлива, Тео, – начал он.

– Я… я… – он замолчал.

Какого черта он должен оправдываться? Он поступил как разумный человек. Он повернулся и зашагал в дом, сорвав зло на Купидоне, негритенке, который был в это время в коридоре и не догадался вовремя убраться.

Теодосия осталась сидеть на крыльце. Она вспоминала: вот здесь он сидел вместе со мной, тем золотым октябрьским днем, когда впервые рассказал мне про «X». Она снова видела его вдохновенное лицо, вспоминала ощущение славы и величия, которые он внушил ей. Там, в доме, в гостиной на столе, все стоит бюст Наполеона. Отец говорил тогда: «Не думаешь же ты, что я хотя бы не равен этому маленькому корсиканцу?»

Она закрыла глаза, почувствовав, что начинает плакать. Сердито покачала головой. Он ведь ненавидит слезы. Как смеет она отчаиваться? «Это – только временное поражение, – уверяла она себя. – Он справится с этим. Ему ничего не могут сделать, он и сам не сделал ничего плохого», – повторяла она про себя, как заклинание.

Когда несколько позже Элеонора вышла на крыльцо сообщить Теодосии, что малыш поужинал и зовет маму, она застала хозяйку спокойной, но заметила на лице следы слез.

– Плохие новости, мадам? – спросила она сочувственно.

– Да, – кивнула Тео. – Но это временно. Все образуется.

Горничная еще помедлила, и, с вольностью служанки-фаворитки, добавила:

– Мсье Элстон, кажется, в дурном настроении: кричит и ревет, как бешеный бык.

Тео пожала плечами и сказала с равнодушной улыбкой.

– Поведение мистера Элстона мне совершенно безразлично.

Элеонора изумилась. Боже, до чего она похожа на своего отца! Нежная Тео стала сейчас твердой как алмаз. Гордо поднятое лицо, презрительный взгляд – точно как у отца. «Да, мсье Элстон – не пара мадам, – думала она про себя. – Пусть себе бесится!» Это, впрочем, новость. Элеонора знала Тео как хорошую дочь и жену, не считая той истории в Вашингтоне. Но это было всего лишь небольшое недоразумение. Мадам живет, как монахиня, и сама не понимает, кажется, какое восхищение она вызывает.

Перед тем, как Тео уехала в Ричмонд, Джозеф смягчился. Он долго еще цеплялся за свой авторитет. Публично он всячески отрицал, что знал о «заговоре», и пытался так же вести себя в личной жизни. Но ледяное безразличие Тео сделало его на самом деле жалким. Она собиралась уехать в Ричмонд в почтовой карете, но вечером накануне в комнату вошел мрачный Джозеф.

– Не надо ездить общественным транспортом. Это не подобает Элстонам. Помпеи отвезет тебя в кабриолете.

Она стояла на коленях и собирала чемодан.

– Спасибо, Джозеф, – сказала она с холодной любезностью.

Он переступил с ноги на ногу и откашлялся.

– Может быть, позже я и сам присоединюсь к тебе, если улажу свои дела.

Зная, что это – всего лишь болезненная уступка, она немного пожалела его, но еще не простила.

– Если ты приедешь, чтобы помочь, я буду рада тебя видеть.

Он чувствовал себя несчастным, смотрел на ее согнутую спину, любуясь распущенными вьющимися волосами на фоне ее голубого платья. Она казалась ему юной и свежей. У него стучало в висках. Черт побери, она ведь его жена! Почему он не схватит ее за эти красивые волосы, не побьет, наконец, так, чтобы она попросила прощения?

Она с удивлением подняла голову, услышав его частое дыхание.

– Ты что-то еще хотел сказать, Джозеф? – Ее огромные темные глаза смотрели вопросительно, но были холодными, как зимний океан.

В ярости он повернулся и вышел из комнаты.

Когда Тео приехала в Ричмонд, уже смеркалось. Было душно, как перед грозой. Стояла июльская жара, но, несмотря на зной, духоту и тучи пыли, на улицах было полно народа, и настроение у людей было праздничное. В гостинице «Орел» был такой наплыв, что столы вынесли на мостовую. Когда экипаж Тео проходил по Брод-стрит, толпа стала такой плотной, что лошади не смогли идти дальше. В двадцати футах впереди группа молодых людей плясала на мостовой, насвистывая мелодию «Денег и мускуса», а справа от экипажа, на Капитолийской площади, слышались шипение и треск праздничных ракет. Она выглянула в окошко и обратилась к мужчине в лосинах, который стоял на краю тротуара и постукивал ногой в такт мелодии танца.

– Простите, сэр, разве сегодня какой-нибудь праздник? Прочему так много народа на улицах?

Мужчина засмеялся:

– Пожалуй, праздник, мэм. Люди пришли со всей Вирджинии посмотреть, как повесят предателя.

Люди, стоявшие поближе, подхватили его слова.

– Повесить предателя! Повесить его!

Она слышала вокруг выкрики из толпы, которые звучали подобно дьявольскому хору. Она быстро спряталась в экипаж, почувствовав страх и даже озноб, несмотря на жару, и закуталась в плащ.

Кто-то заорал куплеты:

«Бэрр, жалкий изменник, предстал пред судом.

Повесить его, да и дело с концом!»

И их тут же подхватили десятки глоток. На смену страху Тео пришел гнев. Улица была также запружена. Помпею пришлось выйти, он пытался как-то пробиться. Тео снова высунулась из экипажа.

– Как вы смеете говорить о виселице? – закричала она, глядя в изумленные лица стоявших перед ней людей. – Бэрр – не изменник, и его еще даже не судили.

Человек в лосинах перестал напевать, он открыл рот от удивления. Ее пылающие гневом глаза озадачили его.

– Как же, мэм, он изменник, сам Джефферсон так говорит.

– Он не имеет право так говорить, – выкрикнула она яростно.

Танцоры перестали плясать и собрались у кабриолета. Они уставились на нее, бормоча что-то. Помпеи моментально оставил лошадей и пробился к ней. Его темное лицо посерело от страха.

– Не надо ругайся, миссис, – умоляюще шептал он. – Они нас побить. Никак не проехать, лошади не проходить.

– Куда вам надо, мэм? – спросил все тот же человек в лосинах. Слова Тео и ее красота произвели на него впечатление.

Она глубоко вздохнула и спокойно ответила:

– В тюрьму, на свидание с Аароном Бэрром.

На мгновение наступило молчание, потом послышались голоса:

– Говорят, он действует на женщин колдовством.

– И висельник утешится, если его обнимут такие нежные ручки.

– Поцелуйте его от меня, миледи, – заорала какая-то толстая девка, подбоченясь и чмокая губами.

Кто-то загоготал и хлопнул девку по широкому заду. Теодосия сияла капюшон и высунулась в окошко.

– Я – дочь Аарона Бэрра. Не будете ли вы добры меня пропустить?

Толпа попятилась, раздался ропот, на нее смотрели с явным любопытством. Мужчина в лосинах, поглядев на нее почти с восхищением, пришел на помощь Помпею.

– Пропустите эту леди! – крикнул он.

Люди повиновались. Новость распространялась в толпе, как пожар.

Возок тронулся, сопровождаемый любопытными взглядами, медленно продвигаясь к небольшому кирпичному зданию с толстыми решетками на окнах. Здесь он и остановился. Тео вышла и сообщила тюремщику в форме, который поспешил ей навстречу, кто она такая.

Она держалась прямо, голова ее была гордо поднята, но ноги дрожали. Неважно, каким я его найду, думала Тео. Нельзя показывать ни огорчения, ни страха. Она лихорадочно старалась приготовить себя к худшему. Она уже представляла его в темной грязной каморке, на соломе, остриженного, в темной арестантской робе. Может быть, его побили или унизили, может быть, его мужество сломлено? Однако не надо пафоса. Он всегда ненавидел его.

Действительность, однако, принесла ей огромное облегчение. Тюремщик привел ее в удобную комнату, где был стол, стулья и даже ковровая дорожка.

А вот и отец. Он немного побледнел, вид у него был усталый, но на нем был тот же черный шелковый костюм, а шейный платок был белоснежным, как обычно.

Она обняла его и уткнулась лицом в плечо, вновь ощутив удивительно приятный, с детства знакомый запах табака и накрахмаленной одежды. Она вспомнила, как эти сильные руки когда-то обнимали ее, принося успокоение и заставляя забыть все огорчения. Так и сейчас. Она пришла утешать его, но с радостью увидела, что это было не нужно. Он, как всегда, владел собой, положением и ее настроением.

– Папа, дорогой, – прошептала она, и глаза ее наполнились слезами.

Он поцеловал ее в щеку и засмеялся.

– Добро пожаловать, моя дорогая, – начал он с характерным для него добродушным юмором. – Не хотите ли посмотреть на изнеженного узника? Я здесь устроился более удобно, чем прожил большую часть жизни. Многие добрые граждане Ричмонда снабжают меня деликатесами. Смотри.

Он показал на стол у окна, заваленный подарками. Здесь было множество апельсинов и абрикосов, корзинка с малиной, кувшин со сливками, кусок масла, коробка с сигарами и букет красных роз.

– Их принесла мне прекрасная леди, – сказал он, вытаскивая из вазы один цветок.

– Вместе с пылким письмом. Она была бы удивлена, увидев, какое применение я нашел этой розе. – И он прикрепил ее на платье Тео. – Ну вот, а если ты теперь улыбнешься, моя прелесть, то будешь такой милой, какой я люблю тебя.

Тео принужденно улыбнулась.

– Вот, уже лучше. Я вижу, ты удивлена, найдя меня в таком месте? Бедная девочка, неужели ты и впрямь думала, что я бью себя в грудь, валяясь в грязи?

Она печально кивнула.

– Примерно так. Слава Богу, я ошиблась. Но, папа, эта толпа на улице – это ужасно. Они все против тебя, они орут, чтобы… чтобы…

– Чтобы меня повесили? – спокойно закончил он. – Я знаю, мне отсюда слышно, как они кричат. Но их ждет разочарование. Я не собираюсь на виселицу.

Она облизнула губы.

– Ты уверен в исходе? – она с испугом смотрела, как он ходит взад-вперед и хмурится.

– У них нет реальных доказательств, – сказал он, наконец. – Тут ничего нет, кроме истеричной враждебности Джефферсона. И, к счастью, в судейском кресле – Джон Маршал. Он – правильный человек и не позволит нашему дорогому президенту себя запугать.

– Но что же случилось? Как это произошло? – она задала вопрос, мучивший ее с того черного дня на крыльце в Оуксе, когда Джозеф показал ей газету.

– Генерал Уилкинсон, – пожал он плечами, – принимая одной рукой золото испанцев, другой – ухитрялся настроить против меня Джефферсона. Все просто.

– Но я думала, генерал – твой друг! – воскликнула она. – Он же должен был командовать твоими войсками, он был душой всего дела.

– Он был всем этим, и еще многим, пока не понял, что гораздо выгоднее будет предать меня.

Она вскочила.

– Это же подлое, страшное предательство! А почему Джефферсон слушает его? Что за злая судьба постоянно представляет тебя и твои намерения в искаженном, ложном виде?

Аарон вздохнул. В душе он был согласен с ней, но не мог позволить, себе потерять присутствие духа. Стоическое непринятие неприятных реальностей было также частью его натуры, как и умение преодолевать их, когда это было возможно.

– Дорогая, – заметил он спокойно, – ты немало пользы извлекла из чтения, если бы не обратила внимания, что подобные вещи происходят во всех демократических государствах. Разве, например, в Древней Греции или Риме человек мужественный, независимый и богато одаренный не подвергался постоянным мстительным преследованиям?

– Думаю, да, – ответила она печально.

– Элстон не приехал с тобой?

Она покачала головой и рассказала ему всю правду о Джозефе.

– Я подозревал это, – сказал он, когда она закончила. – Я не очень-то надеялся на освобождение в Честере. Я понимал, что ты, вполне возможно, не получила письма. И все же тогда, признаюсь, испытал большое разочарование.

Насколько большое, она не узнала. Он пытался бежать из-под охраны и объявил о себе перед толпой ничего не понимавших зевак в Честере. Когда ничего не произошло, и он был позорно связан и водружен на лошадь, он потерял на мгновение контроль над собой. Вспоминать об этом ему было стыдно и больно. И он постарался об этом забыть.

– Я хотел бы, чтобы ты здесь почаще бывала в обществе, Тео. Будь оживленной, веселой, никогда не обнаруживай страха и беспокойства, только такой я и хочу тебя видеть. Бывай в доме развлечении на Слей-стрит. Тебе помогут Кларки, весьма дружески ко мне расположенные. Что бы ни думала чернь, знать мне симпатизирует. Ты увидишь здесь много федералистов, которые презирают Джефферсона и восхищаются Бэрром.

Тео жадно пользовалась, его утешениями и отчаянно хотела, поверить, что исход, несомненно, будет благоприятным. Но все же при всей обстановке с мебелью и ковровыми дорожками, это была, тюрьма, и они здесь заперты. Скрежет большого ключа тюремщика не произвел на нее впечатления сразу, но теперь она вспомнила это, как символ поражения.

– Я не расположена быть веселой, – ответила она. – Боюсь, я не смогу притворяться. Разреши мне остаться здесь с тобой, прошу тебя, отец.

Он поцеловал ее белую ручку.

– Нет, дорогая. Ты ведь приехала помочь мне? Поэтому делай все точно, как я сказал. Бывай в обществе, производи на людей впечатление спокойствия и ясности. Больше того, если ты будешь встречаться, как я надеюсь, с людьми из оппозиции, юристами или самим Маршалом, твой женский ум сам подскажет тебе, как лучше вести себя с ними. Разрешаю тебе немного, поулыбаться и пококетничать. Когда ты хочешь, ты умеешь быть неотразимой. И надеюсь, ты привезла е собой красивые платья?

Она огорченно покачала головой. Она этого не предусмотрела. Но она прекрасно поняла его и сделает все возможное.

– Я привезла только простую одежду, разве только… Думаю, Элеонора положила мне новое желтое парчовое платье, которое я сшила себе в Чарлстоне.

– Хорошо. Желтое тебе идет, и, если останешься такой же бледной как сейчас, купи немного румян, подкрась губы. Это оттенит белизну зубов. Ты привезла алмазное ожерелье?

Она кивнула. Оно всегда было с ней.

– Оно здесь, в сумочке, – она открыла дорожную сумочку и достала ожерелье.

Аарон зажег две свечи, которые он все же вынудил ему дать. Она положила ожерелье на стол, на освещенное место. Алмазы засверкали в желтом свете. Они молча смотрели на эти камни, и для обоих воспоминания, связанные с ними, были болезненны.

Аарон коснулся ожерелья.

– Бедняжка мисс Присей, – сказал он печально. – Прошел твой день рождения, двадцать четвертый, а я ничего тебе не подарил.

– Но мне ничего не нужно! – воскликнула она. – Ничего, кроме свободы для тебя.

– У меня будет свобода, – сказал он уверенно. – А у тебя будут замечательные драгоценные камни, опалы, жемчуг, бриллианты, рядом с которыми это ожерелье будет выглядеть, как побрякушки на шее у служанки.

Она бросила на него быстрый удивленный взгляд.

– Ты еще не оставил надежды на это… – она быстро огляделась и прошептала. – На «X».

Он сдвинул брови.

– Как ты можешь спрашивать? Ты думаешь, я слабак? Мне стыдно за тебя. Вот, бери свое ожерелье и носи его с гордостью. – Он положил украшение на место.

Когда она ушла, Аарон знал, что заразил ее своей надеждой и уверенностью, которую он и сам, конечно, чувствовал. Но, несомненно, будут трудности. Будет длительная судебная битва, необходимость отражать обвинения, сражаться с многоголовой гидрой, которую напустил на него Джефферсон.

Если бы только были деньги, думал он, вдруг почувствовав злобу. Верность генерала Уилкинсона продажна, но деньгами сейчас можно было бы заткнуть его грязный рот. Аарон хорошо знал этого самодовольного индюка, которого всегда можно подкупить. Его новоявленный «патриотизм» и ужас перед «заговором», конечно, были связаны с тем, что у Аарона кончились средства, которые давали на их дело Бленнерхассет, Джозеф и другие.

Аарон снова вспомнил об ожерелье. Он подумал, и понял, что прибыль от его продажи сейчас не компенсирует ей боль от его потери. Потом, она может оказаться полезнее по окончании дела.

Он сел за стол, взял чистый большой лист и написал шрифтом заголовок: «Новый план роялистского правительства». Он быстро писал: «Мексиканская империя при Аароне Бэрре будет монархией, усвоившей лучшие черты демократии. Хотя император будет пользоваться в основном неограниченной властью, народ все же будет иметь в государстве ограниченноепредставительство». Он исписывал все новые и страницы, наполняя их детальным анализом. От этого занятия он всегда получал наслаждение.

На улице, наконец, началась гроза, молния ударила в дуб на соседнем поле, и страшный грохот потряс тюрьму, так что две пьяные проститутки, заключенные внизу, завизжали.

Но Аарон даже не поднял глаз от письменного стола.

XXIV

Тео убедилась, что Аарон не преувеличил число своих друзей и сторонников в Ричмонде. Многие действительно считали его жертвой мелкой мести Джефферсона. Они изливали потоки, своего гостеприимства на очаровательную миссис Элстон. А она, подчиняясь воле отца, бывала в гостях и принимала гостей сама. В городе устраивали балы и танцевальные вечера. Полно было приезжих. Люди спали четверо на одной кровати в гостиницах и на частных квартирах.

Помимо явившихся на процесс из любопытства, были и люди, присутствовавшие в городе по долгу службы: свидетели, журналисты, юристы, представлявшие обе стороны. Обвинение было представлено известными именами – Джордж Хей, окружной прокурор, Вильям Уирт, светоч ораторского искусства, Александр Макри, помощник губернатора Вирджинии. Сторона Аарона также блистала, дарованиями. Эдмунд Рэндольф, Бенжамин Боте и Джон Вшисэм, подобно маленьким светилам, вращались вокруг внушительных размеров пьяницы Лютера Мартина. Защита последнего, правда, не доставляла радости Аарону, так как была часто поверхностной и даже неумной; кроме того, защитник оживлял скучную судебную процедуру, помногу раз отпивая из большой бутылки, скрывавшейся под фалдами его костюма.

– Попробуй как-нибудь, дорогая, внушить ему более серьезное отношение к моей особе, – сказал Аарон Теодосии в тюрьме. И ей это прекрасно удалось. Желтое парчовое платье и бриллианты смотрелись превосходно. Она чувствовала себя уверенно. Восхищенные взгляды, гул одобрения, сопровождавший ее появление в гостиной Ричарда Кинза, привели ее в прекрасное расположение духа. Лютер Мартин с заблестевшими глазами сразу оказался около нее. Улыбкой и лестью она очаровала старика, заставив его думать, что тот еще молод.

– Черт возьми, я влюбился в милую миссис Элстон, – говорил он всем, хлопал себя то ляжкам, отпивал из бутыли. – Если бы я даже ничего хорошего не знал о Бэрре, а я все-таки – знаю, с меня было бы достаточно, что у него такая дочь.

Теодосия, слыша его рев из другого конца зала, была довольна. Кажется, она добилась своего, и рвение Мартина в их деле усилилось.

Но каждое утро все это праздничное настроение омрачалось обстановкой в зале суда. Когда она занимала свое место в галерее и Джон Маршалл трижды стучал своим молотком, а Аарона приводили в отделение для подсудимых под усиленно охраной, она чувствовала, что ее мужество слабеет.

Непроницаемое лицо Маршалла, носившего белый парик, пугало ее. Аарон говорил, он правильный человек, не поддающийся давлению Джефферсона. Может, и так. Но он не симпатизировал и защите. Это было видно по его колющему судейскому взгляду. И разве нельзя ввести суд в заблуждение? Разве трудно запутаться в той зловредной лжи. Если судья и был беспристрастен, этого нельзя было сказать о присяжных. Обвинительным речам они внимали напряженно, старясь не пропустить ни звука, начинали вдруг переговариваться, и мелькали слова вроде «заговор» и «предатель». Когда же выступали защитники, присяжные слушали невнимательно, со скучающим видом, либо не слушали вообще. Снова и снова вставал с места Лютер Мартин, чтобы уточнить путаные показания свидетелей по делу Бэрра, которые можно было понимать и так, и этак.

Однажды генерал Уилкинсон вознамерился подкрепить свою басню об измене рассказом, как он будто бы слышал, что, помимо захвата Мексики и раскола Союза, полковник. Бэрр носился с мыслью «внедрить своих фанатичных сторонников в Вашингтон, чтобы по сигналу свергнуть правительство, назначить самого себя президентом и присвоить фонды, находящиеся в федеральных банках».

Тут Аарон позволил себе слегка улыбнуться и тихо заметил одному из адвокатов:

– Весьма оригинальная идея. И как я об этом не подумал?

Молодой адвокат нервно попросил его не продолжать. Но тут Лютер Мартин взревел:

– Я возражаю, ваша честь! Хочу еще раз обратить ваше внимание, что мы здесь не для того, чтобы заниматься фантазиями генерала Уилкинсона. Обвинение должно доказать, что в данном случае имел место прямой акт войны. Без этого невозможно установить состав преступления по обвинению в измене. Все эти химеры, приходили они в голову моему подзащитному или нет, не могут приниматься во внимание.

Судья Маршалл мрачно кивнул.

– Совершенно верно. Обвинение должно ограничиться констатацией, имел ли место прямой акт войны.

В зале раздался ропот, потом все затихло. Было душно и жарко, маленький зал был переполнен. Тео почувствовала головокружение и слабость. Когда суд объявил перерыв, она пробилась на воздух. На крыльце она бессильно прислонилась к стене, изнемогая от жажды. Но она не решалась уходить, боясь пропустить начало нового заседания. Она закрыла глаза.

– Вам плохо, миссис Элстон, – спросил где-то рядом жизнерадостный мужской голос. – Могу я вам помочь?

Она удивленно открыла глаза. Голос был знаком, лицо и эти карие глазки, смотревшие сочувственно, но и весело, показались тоже знакомыми.

– Что вы, спасибо… – начала она неопределенно. Откуда она знает его? Он не из Калифорнии, это видно по нему.

– Вы не узнаете меня? – спросил он со смешком. – О, ветреная Дульсинея! Помните ли вы берега Ист-Ривер? Разве вы забыли ваш первый поцелуй. Простите за напоминание. Вашингтон Ирвинг, мэм, к вашим услугам.

– О, да, конечно, – воскликнула она и тоже засмеялась.

– Простите меня. – Она вспомнила девочку и мальчика, которых связывала игра, смешанная с юношеской влюбленностью. Ричмонд-Хилл, ее семнадцатилетие. Как она была счастлива!

– Это было так давно! – сказала она вслух. – Хотя она хотела казаться веселой, голос выдавал ее.

– Все так изменилось, – добавила она поспешно.

– Но не вы, Теодосия, разве стали еще красивее.

Да, она достаточно красива, но исчезла какая-то живая искорка. И черты лица обострились. И, если только она не улыбалась, ее старило мрачноватое выражение лица. Нет уже в ней прежней радости и устремленности. Впрочем, он тут же выругал себя мысленно. Какая уж тут радость, когда в суде дело идет о жизни отца.

– Вон там, – сказал он, показывая на площадь, – лавочка в тени. Может быть, посидите там, а я найду вам чего-нибудь прохладительного.

– Я боюсь уйти, чтобы не пропустить начало заседания, – ответила она.

– Не беспокойтесь, они начнут не раньше, чем через полчаса, мне говорил судебный исполнитель.

Она позволила ему усадить себя, отказалась от предложения выпить вина из таверны, но с благодарностью приняла чашку холодной воды.

– И вы, значит, приехали сюда посмотреть, как обесчестят невиновного? – грустно спросила она.

Бедная Тео, подумал он сочувственно, она действительно считает его невиновным. В его писательском мозгу уже зарождался новый замысел, связанный с этой встречей. Ему очень хотелось заглянуть ей в душу. Но ему не хотелось ранить ее. Пусть его мальчишеская любовь давно прошла, но остались сентиментальные воспоминания и ностальгическая грусть.

– Я приехал сюда не глазеть. Я делаю репортаж для «НЬю-Йорк-Хроникл».

– О, – заметила она, занятая своими мыслями. – Значит, вы стали писателем, как и хотели?

– Не совсем, как хотел, – рассмеялся он. – Но стану еще.

– Скажите мне честно, – обратилась она к нему с внезапной горячностью, – как вы думаете, все будет хорошо для отца? Я слышала слишком много противоречивых мнений. Не знаю, чему и верить. Иногда я просто не понимаю, что здесь происходит. Все это так тянется, и столько юридической канители. И все они противоречат друг другу. Что за скотина этот Уилкинсон! Как они могут слушать такую чудовищную ложь?

Если это ложь, подумал он цинично. Но Уилкинсон ему не нравился, и хотя он вовсе не был уверен в невиновности Аарона и в исходе процесса, он мог сказать ей кое в чем правду.

– Ваш отец – гордый человек. Я восхищался им при первой встрече с генералом в суде. – Полковник Бэрр посмотрел ему в глаза своим пронизывающим взглядом, потом смерил его взглядом с ног до головы и принял прежнюю позу. Он не выразил ни напряжения, ни неприязни, ни презрения. – Я еще не видел человека, который так по-умному осадил бы такого коварного врага. Генерал, такой надутый, лопнул, как шар.

– О, вы правы, – воскликнула она.

– Отец, как всегда, великолепен. Но вы не ответили на вопрос. Есть ли какие-нибудь сомнения в исходе дела? Иногда… – она умолкла. Сказать «я боюсь» – значило бы нарушить верность отцу. И как можно было забыть, что Ирвинг – журналист? Один из той стаи, которая уже причинила Аарону столько боли.

– Как глупо с моей стороны задавать такие вопросы! – в голосе ее появилась искусственная живость, которую Ирвинг счел пафосом. – Не может быть сомнения в исходе дела. Невиновный не может быть осужден. Я хотела просто спросить: как вам самому кажется, как обозревателю? Я верю, вы пошлете в свою газету объективный отчет.

– О, несомненно, – заверил он вежливо, довольный, что это его ни к чему не обязывает. Он ломал голову, как расспросить ее обо всем, что не давало ему покоя. Где ее муж? Были ли они на острове Бленнерхассетов? Каковы прежде всего реальные намерения полковника Бэрра? У нее – ключ ко всем этим загадкам. К вопросам, которые постоянно обсуждали его коллеги после каждого заседания суда. Его снедало любопытство. С ума сойти от мысли, что, сидя здесь, при умной тактике, привлекая в союзники тень их давней влюбленности, а то и просто напором, он мог бы добыть столько ценной информации! Но все же он не сделает этого. Ее достоинство, её отчужденность, и, как ни странно, ранимость, служили ей щитом. Она и внимания на него почти не обращает, а постоянно поглядывает на здание суда. Это его немного задевало: женщины обычно с ним так себя не вели. Но, кажется, именно эта недоступность так привлекала его несколько лет назад. Он не смог решить ее загадку тогда, а теперь у него не было необходимости в этом.

Пробили городские часы, и она вскочила:

– Мне пора идти.

Ирвинг предложил ей свою руку и проводил в зал суда. Подсудимый был уже на месте, и Ирвинг с интересом заметил, как обменялись взглядами отец и дочь. Да ведь она обожает его, подумал он удивленно, да и он, на свой эгоцентричный манер, обожает ее.

Это, скорее, похоже на знак разлученных возлюбленный, чем на чувства родителя и дочери.

Эта мысль заинтересовала его. Он взял перо, придвинул чернильницу и стал быстро делать заметки. Процесс и прежде был достаточно интересным благодаря тяжести обвинения, большому числу участников и прежнему высокому положению обвиняемого. Теперь, после новой встречи с Теодосией, он стал весьма интригующим, лучше, чем театр, полагал он. Он быстро переводил взгляд с одного лица на другое, обдумывая и взвешивая.

Следующий день тоже обещал быть интересным. Дела пошли хуже для Бэрра. Обвинение представило свидетелей с острова Бленнерхассетов, конюха и садовника, дававших разоблачительные показания. На острове шли, оказывается, большие приготовления: закупка запасов продовольствия, оснащение кораблей.

– Можно ли их назвать военными судами? – спросил обвинитель.

– Да, нет, разве, что пассажирские корабли сойдут за военные.

– Но были ли там ружья?

– Да, конечно, – отвечали ему, – мушкеты и боеприпасы.

– А собирал ли полковник Бэрр значительное войско, чтобы применять мушкеты и боеприпасы?

– Да, конечно, у полковника было много людей.

В зале суда послушался ропот. Обвинитель с победоносным видом посмотрел на присяжных. Вот оно, начало нужного доказательства. Теперь осталось доказать, что из ружей стреляли, и песенка Бэрра спета.

Все в зале оценили это свидетельство. Все вытянули шеи, чтобы посмотреть, как это воспримет Бэрр. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Он, правда, немного побледнел, но это можно было отнести за счет духоты.

Только один Ирвинг смотрел не на Бэрра, а на Теодосию. И впервые он увидел на ее лице открыто выраженные чувства. Но они удивили его: он ожидал страха, печали, но только не радостного изумления. Что же, она сошла с ума, думал он, ничего не понимая. Но тут он заметил, что она на этот раз смотрит не на отца, а куда-то поверх его головы. Он проследил за ее взглядом и увидел нового человека. Высокий, худой, светловолосый мужчина стоял, прислонившись к стене. Он также смотрел на Тео. Вот откуда у нее эта странная радость.

Что бы это значило, думал Ирвинг. Может быть, это ее муж? Но может ли муж вызвать такую бурю эмоции? Он еще послушал свидетельские показания, как всегда увязшие в технических деталях, а потому неинтересные, и тронул за руку журналиста-соседа.

– Скажите, прошу вас, кто этот длинный блондин, вон там, у стены?

Тот посмотрел и подпрыгнул.

– Господи! Да это же Мерни Везер Льюис! – Он прошипел это так громко, что судья стукнул молоточком и сердито посмотрел на него.

– Сам герой-завоеватель! – изумился Ирвинг. Он слышал о его триумфальном возвращении месяц назад с экспедицией Кларка. Он, кажется, фаворит Джефферсона.

– Его назначили губернатором Северной Луизианы, – сообщил сосед, более осторожным шепотом. – Можете судить, доволен ли им Джефферсон. Наверняка он послал его сюда как личного представителя, наблюдать за процессом.

Однако неужели миссис Теодосия Бэрр Элстон могла просиять при виде врага ее отца? Ирвингу пришлось размышлять над новой загадкой. Трудно представить двух людей, более несхожих. Один, молчаливый, равнодушный к почестям, которыми давно он был осыпан, рисковал жизнью ради объединения и расширения страны, а другой…

Ирвинг посмотрел на обвиняемого. Правдивы или нет все эти обвинения, ясно, что Бэрру дела нет до будущего Соединенных Штатов. Его двигатель – честолюбие. Да, он прекрасно сражался некогда за свободу, но, как многие другие молодые люди, только ради приключений и личного успеха. Конечно, думал Ирвинг, патриотизма у него ни на грош, как и вообще глубоких чувств, кроме, может быть, одного. Он инстинктивно повернулся в сторону Теодосии и вскрикнул от беспокойства. Лицо ее вдруг стало страшно бледным, голова как бы потянула ее вниз, и она упала.

Ирвинг вскочил, но ее обморок заметили уже несколько человек. Он слышал сочувственные возгласы.

– Бедняжка, – сказал кто-то, – лишилась чувств, И не удивительно. Такое напряжение и такая духота.

Двое мужчин вынесли ее, а Аарона, который тоже бросился вперед, забыв, что он под стражей, водворили на место два охранника. Он закусил губу и, откинувшись назад, вдруг увидел высокую фигуру Льюиса, направлявшегося к выходу.

Лицо Аарона исказилось, пальцы судорожно вцепилась в белый шейный платок. Послышался звук разрываемой ткани. Охранники в изумления посмотрели на узника.

__ Он, конечно, чувствует все это сильнее, чем показывает, – прошептал один, а другой кивнул.

Оказавшись на свежем воздухе, Теодосия открыла глаза.

– Благодарю вас, – пробормотала она, – со мной уже все хорошо, но, боюсь, мне придется немного полежать. Не вызовите ли вы мою карету?

– Ваша карета здесь, миссис Элстон, и я буду иметь честь лично вас проводить, – сказал Льюис. Они сели в экипаж.

– Мерни, – прошептала она, не веря своим глазам. – Мерни, я и не думала, что мы с тобой когда-нибудь еще увидимся.

Она упала в обморок от радости. Увидев его в зале суда, она на время забыла даже об Аароне. Любовь, которую она долго подавляла в себе, напомнила вдруг о себе с новой силой. Первая ее мысль была: «Слава Богу, он жив. Он здесь, рядом. Он поможет нам, и все теперь будет хорошо».

Он грустно улыбнулся.

– Меня трудно убить, Теодосия. Извини, я так напугал тебя. Я не подумал, как неожиданно будет для тебя мое появление.

Она пожирала его глазами. Он, всегда худой, отощал еще больше. Кожа его была покрыта темным загаром. Руки загрубели, стали мозолистыми. Она дотронулась до одной из них.

– Мерни, ты такой холодный, такой невозмутимый. Разве ты не рад, что вернулся? Добился ли ты своего? Нашел ли другой океан?

– Да, и океан, и горы, и большие реки.

– А дикари там есть? Я боялась думать о них, мне было страшно за тебя.

Он засмеялся.

– Да, были дикари, и среди них самый надежный друг, Сакаджавея. Без нее мы ничего бы не смогли сделать.

– Женщина, – быстро сказала она. – А были там еще женщины, Мерни?

Он пожал плечами.

– Были. Француженки-проститутки в Сент-Луисе.

Она жалобно посмотрела на него. Он ни разу не взглянул на нее с тех пор, как они сели в карету.

– Что с тобой, дорогой? Почему ты так холодно разговариваешь со мной? Мне больно это слышать.

– Я сожалею, – ответил он сухо. – А как ты думаешь, весело ли мне разговаривать с дочерью человека, который хотел оторвать от Союза те самые земли, за приобретение которых я боролся четыре года?

– Это неправда! – закричала она. – Его интересовала только Мексика!

– И все, что он мог бы захватить, – зло сказал Мерни. Он, хотя она не понимала этого, злился не только на Аарона, но и на нее тоже. Почему она до сих пор так волнует его? Он уже думал, что исцелился от любви к ней, которая стала сном. Но, когда он увидел ее в суде, это потрясло его.

– Ты не понимаешь, – стала она внушать ему. – Если некоторые из западных земель могут отделиться, это их дело. Они не чувствуют связи с Вашингтоном, и они слишком далеко. Они стремятся создать новую нацию.

Он был тронут ее искренней горячностью. Как выдрессировал ее отец, подумал он с грустью. Она переняла его умение доказывать, что белое – это черное.

– Надеюсь, тут ты ошибаешься, – сказал он с усмешкой. – Меня ведь назначили губернатором тех земель, которые, как ты говоришь, готовы к мятежу.

– О! – Она была озадачена. До сих пор она не представляла себе его в виде важного лица, хотя и любила его. Он мог быть секретарем, капитаном или начальником безнадежной экспедиции нa край света. А теперь губернатор земель размером с Европу? Почему это, подумала она, вдруг почувствовав злость. Чем он мог заслужить это, когда такой человек, как ее отец – в тюрьме? Да ведь он – друг Джефферсона заклятого врата отца. А она забыла это, Обрадовалась встрече.

– Почему ты приехал на процесс, Мерни? – спросила она.

Он помедлил с ответом, и ее надежда на ответ «Увидеть тебя и помочь тебе» – пропала. Вместо ответа он сказал:

– Это твой дом? – Карета остановилась. Она холодно кивнула. Мерки обратился к Тео.

– Можно мне войти? Я хочу кое-что сказать тебе.

Внутри было прохладно. Мерни смотрел, как она уселась напротив, у холодного очага. Вдруг они оба вспомнили о своем расставании. Воспоминание о поцелуях и объятиях растревожило их, они не могли смотреть друг на друга, может быть, думал он, если бы они на самом деле были любовниками, то они были бы сейчас довольны и спокойны. Он напрягся. Нельзя допустить повторения тех сумасшедших дней в Вашингтоне. Он был уверен, что это позади, пока не увидел ее. Он ведь прибыл по поручению президента, полностью разделяя его вражду к Аарону и, готовясь выступать с новым свидетельством против него. Он поймал за хвост «заговор», проезжая Сент-Луис, где поговорил с людьми, болтливыми за стаканом. И они сообщили ему много деталей.

– Поезжай туда, Мерни, и выступи под присягой, – сказал ему Джефферсон, – а то мне не по нраву эта канитель, которую там развел Маршалл.

Этого человека давно следовало повесить, а ты популярен. И твое новое положение губернатора придаст вес твоим словам.

Он с радостью согласился, не подумав о Теодосии. Тогда все выглядело просто: ее отец-негодяй, угроза для страны! А вдруг это все ранит ее? Вдруг она его теперь возненавидит? Теперь сентиментальность и страсть мешали ему ясно видеть свою цель.

– Я приехал свидетельствовать против Бэрра, – сказал он подчеркнуто резко.

Она насторожилась как зверек, почуявший опасность.

– Свидетельствовать о чем?

– О том, что я узнал в Сент-Луисе.

– Но ты не выступишь, это невозможно…

– Почему? Потому, что мы с тобой любили друг друга? Это основание для дураков… или для женщин.

«Любили друг друга» подумала она с болью. Что же, все в прошлом? Он здесь просто для того, чтобы нам навредить? Она должна как-то предотвратить новую опасность.

– Конечно, ты теперь губернатор, большой человек. Не удивительно, что ты больше не чувствуешь… привязанности в дочери попавшего в беду узника. Конечно, я была куда привлекательнее в качестве дочери вице-президента.

– Вздор! – взорвался он. – Нечего лицемерить со мной, Теодосия.

Она молчала, лихорадочно пытаясь что-то придумать. Неизвестно, что у него за доказательства, но он был на Западе, прислан Джефферсоном, и к его словам будут прислушиваться. До сих пор у обвинения были лишь показания садовников и грумов, а тут будет по-другому. А если он больше не любит ее, она безоружна перед ним. Она поглядела ему в глаза, и сердце ее радостно забилось. Она воскликнула:

– Ты все еще любишь меня, Мерни! Я вижу это! Меня не обманешь. Слушай…

Она побежала к фортепьяно, села за него и стала играть. Она отчаянно старалась, чтобы магия музыки подействовала на него, пробудив в нем прежние забытые чувства.

«Как волны моря, убегая…»

Он слушал сначала неохотно. Она хочет смягчить его такими фокусами. Детская наивность. Женщины всегда цепляются за прошлое. Постепенно, однако, он заслушался, забыв о своем недовольстве. Он почувствовал трепет, словно на пороге открытия. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть это чувство ожидания. «Вот, сейчас, – думалось ему, – это произойдет: Я пойму все…» Однажды, года два назад, на земле Манданнов, когда он в одиночестве стоял на восходе солнца на вершине огромной горы, у него возникло такое же чувство. Тогда все опасности и лишения экспедиции показались ему ничем. Горный воздух принес ему умиротворение, и на мгновение чувство причастности к вечной истине, как сейчас ее голосок, хоть сама она этого не знала.

«…Пусть сердце успокоится тобой…»

Правда, она сейчас пела о человеческой любви, но он знал, что это песня была о смерти. Любовь и смерть – как два края одного меча. Его наполнило чувство нежности и глубокой жалости.

Тео отняла руки от клавиш и посмотрела на него лучистым взглядом. Он подошел и поцеловал ее бережно, как ребенка.

Она схватила его за руку:

– Мерни, обещай мне, что ты ничего не сделаешь против моего отца!

Он вздохнул и отвернулся. Момент озарения прошел. Жизнь снова пошла своим чередом. Любовь, смерть, восторг – какая ерунда, подумал он с неприязнью, как он мог усмотреть все это в сентиментальной музыке?

– Я не могу этого обещать, Теодосия, – ответил он. – Я приехал в Ричмонд специально, чтобы, прости меня, выполнить свой долг. Наша любовь не может ничего изменить.

– Как жестоко! – воскликнула она, отдергивая руку. Потом она прибавила потише, почувствовав, что еще не все потеряно. – Ну, хотя бы поедем со мной к отцу. Ты его едва знаешь, ты предубежден. Если ты поговоришь с ним, то поймешь, как ты заблуждаешься.

Бедный ребенок, подумал он. Она верит, что ее отец-чародей, который способен заворожить его. Он грустно улыбнулся ей.

– Если хочешь, я поеду. Но это ничего не даст.

Она быстро одела плащ, завязывая коричневые ленты под подбородком.

– Он сейчас там… в заключении. Вызови, пожалуйста, экипаж. Это недолго. Меня знают и пропустят.

Он молча подчинился, уже жалея о согласии.

Вдвоем они прошли мимо любопытных охранников. Тюремщик, рассевшийся на стуле у двери камеры Аарона, любезно ее приветствовал:

– Добрый день, миссис Элстон. Что-то вы рано. Он не ожидал вас в это время. А кто этот джентльмен?

– Мой друг, – кратко ответила она. – Я ручаюсь за него. Мы ненадолго.

Он отдал честь и отпер дверь. Аарон, как всегда, сидел за письменным столом. Но поза была совсем необычной. Он положил голову на руки, чего она никогда не видела. Он казался побежденным и старым.

Тео инстинктивно вскрикнула от боли за него, и он вскинул голову. Но когда он увидел ее спутника, в глазах его вспыхнул злой огонек. Он вскочил, и лицо его выражало теперь вызов и легкое презрение.

– Что за честь! Так вы пришли в себя, мадам, после вашего недомогания в суде? Хотя, вы, кажется, все еще слабы и нуждаетесь в спутнике?

Ее испугал яд в его словах. Человек, который всегда контролировал свои чувства, не должен был сейчас проявлять враждебность. Он всегда недолюбливал Льюиса, но она не представляла себе всей силы его ревности. Да и откуда ей знать, он ведь этого никогда не показывал.

Но Мерни все понял. Оказывается, на деле ничего не изменилось со времени их первого столкновения в Воксхолл-Гарденс. Тео стояла между ними, не зная, что делать, физически ощущая их ненависть друг к другу. Она слишком поздно поняла, что глупо было приводить Льюиса сюда, не предупредив отца. Как могла она сказать ему теперь: «Отец, покажи ему свое великодушие и благородство. Пусть он поймет, что ты не способен на злое дело. Склони его на свою сторону своим золотым красноречием, как склонил многих?»

Аарон снова уселся.

– Так за что я удостоен такой чести? Вы, сударь, явились сюда поглазеть на достопримечательного узника или просто не можете ни на минуту оставить миссис Элстон?

– Нет! – воскликнула Тео. – Не надо так говорить! Капитан Льюис считает, что он должен дать какие-то показания. Но я знаю, если бы он поговорил с тобой, ты мог бы убедить его, что его дезинформировали.

– Меня не интересуют какие бы то ни было показания этого джентльмена.

– Но это может повредить тебе! Он губернатор и друг Джефферсона, присяжные будут прислушиваться к его словам.

Аарон вдруг яростно обрушился на нее.

– И ты тоже прислушиваешься к его словам, моя милая? Конечно, слушать этого губернатора и друга Джефферсона куда приятнее, чем жалкого изменника, императора без империи, убийцу Александра Гамильтона и так далее. Тебе следует, в самом деле, как-то пристроиться к хвосту этой новой кометы. Какая неприятность, право, что ты замужем! Хотя, имея терпение и соображение, можно преодолеть и это препятствие.

Она съежилась, схватившись за спинку стула. Мерни, бледный от негодования, повернулся к ней:

– Как ты можешь до сих пор боготворить такого человека…

Но она, не замечая его, смотрела на отца. Как ему, должно быть, сейчас больно и как он несчастен! Он ведь никогда прежде не был к ней несправедлив. Неужели он подумал, что она могла его оставить? Она со страхом и болью вспомнила, каким беззащитным предстал он перед ними, когда они вошли. Нет, он не должен быть таким! Всегда он должен быть сильным, несгибаемым. Все остальное неважно.

До нее, наконец, дошли слова Мерни. Она посмотрела на него так, словно он был наглым чужаком.

– Я предпочла бы не жить, чем не быть дочерью такого человека, – ответила она спокойно.

Аарон порывисто вздохнул. Теперь на его лице было написано торжество, легкое смущение и благодарность. Она подошла и стала на колени рядом с ним.

Мерни в изумлении наблюдал за ними. Такая любовь была ему непонятна. Но в эту унылую камеру она принесла красоту. И ведь любовь бывает разной, его ли дело судить?

– Ты победила, моя Теодосия, – пробормотал он. – Пусть судьба твоего отца решается без меня, – он тихо постучал в дверь.

– До свидания, – сказал он, поглядев на встревоженную Тео, и грустно улыбнулся. – Не беспокойтесь, вечером я уезжаю из Ричмонда.

XXV

Процесс продолжался в знойные августовские дни. На неделю появлялся Джозеф, угрюмый и плохо себя чувствовавший. Он пытался уговорить Тео сразу уехать, но она не послушалась, и даже, странным образом, словно не замечала его. Он снимал комнату неподалеку от нее, они даже не ужинали вместе, когда она была не с отцом. Она вежливо беседовала с ним о том, о сем, даже поблагодарила за приезд, но он не чувствовал с ее стороны какого-то определенного отношения к себе. В этом не было враждебности, просто отсутствовали эмоции.

Джозеф, беспокоившийся о своем добром имени, выдержал довольно неприятную встречу с Бленнерхассетом. Ирландец также оказался под следствием, вместе с «будущим государем», но сохранил верность Аарону, а потому не скрывал презрения к Джозефу.

Последний пожалел, что приехал сюда, хотя был и рад, что дело оборачивалось для Аарона лучше, чем он опасался. Он снова вернулся домой, чувствуя себя больным и больше обычного тревожась по поводу жены. Она жила в каком-то странном мире, где все человеческие отношения как будто стали призрачными. При ее поразительной сосредоточенности на отце, она, казалось, не беспокоилась даже о сыне. «Ему там хорошо с Элеонорой, – говорила она. – Я не так нужна ему, как нужна здесь».

Обо мне она и вовсе не думает, размышлял Джозеф, в одиночестве возвращаясь на плантацию.

В сентябре долгое испытание закончилось. Оказалось невозможным доказать, что Аарон совершил открытый акт войны. Они не сомневались, что он намеревался сделать это, но решающих доказательств, что он сделал это, не было, а потому закон не мог с ним ничего сделать. В этом случае даже показания Льюиса не изменили бы исхода. Ведь и у него не было таких доказательств. Заговор был обнаружен в самом зародыше.

Приговор был оглашен в спокойной обстановке. Публика была утомлена долгим процессом. Когда судья спокойным голосом делал свое заключение, никто уже не сомневался в исходе. Присяжные посовещались несколько минут и вернулись на свои места.

– Не виновен, потому что вина не доказана, – неуклюже провозгласил старший.

Тео чуть не закричала от радости, но Аарон вскочил, протестуя против двусмысленного приговора.

– Или я виновен или невиновен! Требую, чтобы присяжные изменили приговор!

Началась длительная и неприятная словесная перепалка с участием судьи, присяжных, Аарона и публики. После часовых дебатов, иногда напоминавших кошачью драку, присяжные уступили. Приговор был оставлен, по сути, старым, но в протоколе кратко записали: «Не виновен».

Судья слегка поклонился Аарону и удалился. Присяжные и обвинители последовали за ним, все еще ворча.

Охрана отдала Аарону честь, открыла перед ним дверь – и он был свободен. Его, конечно, поздравляли, Лютер Мартин хлопал его по спине и орал приветствия. Его ричмондские сторонники тут же предложили отпраздновать освобождение в таверне. Тео, не помня себя от радости, обняла его, смеясь несколько истерично.

Вашингтон Ирвинг также подошел к ним с поздравлениями. Что-то странное, вызывающее недоверие, было для него во всем этом. Да, Аарона с трудом оправдали, но что дальше? Джефферсон недоволен, будут новые преследования. Многие считают Аарона виновным. Говорят к тому же, что Аарон весь в долгах. Бедняжка Тео! Он пожал ее руку, поздравил, сочувственно глядя на нее.

Это ей не понравилось. Кто смеет жалеть ее теперь! Аарон ведь оправдан.

Однако вспышка радости и торжества была короткой. В последующие дни стало ясно, что, избегнув виселицы в Ричмонде, он не мог быть застрахован от нее в будущем. По наущению Джефферсона, против него выдвинули уголовные обвинения в Огайо и Миссисипи. В других штатах, кроме Вирджинии, ему с трудом удалось вывернуться. В Нью-Йорке и Нью-Джерси он все еще «разыскивался за убийство» Гамильтона. В Балтиморе толпа собиралась линчевать его…

– Кажется, – говорил он Тео, – в Штатах нет тюрьмы или виселицы, которые не были бы готовы отказать мне гостеприимство. Чем заслужена такая популярность?

Ей слишком больно было от причиненной ему несправедливости, чтобы отвечать на это или жаловаться. Постоянное преследование казалось ей теперь каким-то черным чудовищем. Лучше бежать от него.

– Да, – сказал он, читая ее мысли. Они уже не раз обсуждали это, как лучший выход. – Надо мне на время исчезнуть за границу. В мое отсутствие они остынут или найдут новую добычу. А я найду сторонников в Англии или во Франции.

Она поняла, что он подумал о Наполеоне. Аарон не сомневался, стоит ему только встретиться с великим завоевателем, он получит всяческую помощь. Здесь люди провинциальны и трусоваты, у них нет предвидения. В Старом свете все пойдет иначе, и император поймет его.

– Джером Бонапарт, которого я принимал в Ричмонд-Холле, теперь король вестфальский, – заметил он, развивая эту мысль.

– И, конечно, – обрадовалась Тео, – он тоже окажет тебе гостеприимство и поможет увидеться со своим братом.

Аарон не сомневался в этом. Постепенно и к Тео вернулась надежда. Аарон и не терял ее. План «X» все еще возможен. Европа может стать новым полем для его подготовки. Изгнание может обернуться желанным прикрытием.

Решив, что делать, он снова начал действовать. Дом Свартвоутов в Нью-Йорке был открыт для них. Братья Свартвоуты не изменяли своего хорошего отношения к ним. Аарон, прибывший ночью, поселился в комнатке наверху, которую он не решался покидать несколько недель, пока улаживалось дело с отъездом в Европу. Обычное отсутствие денег делало положение еще более неприятными. Свартвоуты дали, что могли, некоторые бывшие сторонники, посвященные в это дело, – тоже, но в целом этого не хватало на проезд до Европы и на достойную жизнь там.

Однажды вечером, когда они с Тео сидели за столом в его комнате, ломая голову над тем, где раздобыть недостающие суммы, она грустно сказала:

– Если бы те, что должны тебе деньги, вернули их…

– Прочему они должны это делать? – весело заметил он. – Я сам не плачу кредиторам.

– Все равно, надо попытаться еще раз. – Она оделась и вышла. Много было таких осторожных и унизительных визитов в Нью-Йорке. Ей нужно было скрывать его присутствие в городе, пытаться получить деньги от должников и не попадаться на глаза кредиторам. Успехов не было. Товарищи их по временам Ричмонд-Хилла через слуг передавали, что их нет дома. Если же принимали, то с холодной вежливостью, которая сменялась холодным молчанием при упоминании о деньгах.

– Я знал это, – говорил он. – Ты у меня молодец, но все это бесполезно.

Она утомленно вздыхала. Если бы Джозеф мог помочь! Но и он, если бы и захотел, был бесполезен. Он уже вложил в их дело пятьдесят тысяч, которые уже растаяли. Кроме того, недавнее эмбарго Джефферсона сильно повредило ему. Рис стало нельзя перевозить, а из-за потери этого дохода у него были большие трудности с деньгами. В каждом письме он сообщал Тео об этой неприятности.

– Ну, – она снова вздохнула, – остается одно: продать ожерелье.

Аарон, молча, нежно обнял ее. Он пришел к тому же выводу несколько раньше. Самюэль Свартвоут взял на себя хлопоты. Испанский еврей с Перл-стрит, взывая к небу, что это грабеж, все же дал за ожерелье сто с лишним гинеи. Это была четверть цены, но Аарон принял деньги с благодарностью.

Был заказан билет на «Кларису», через Галифакс на Фолмут, на имя Г. X. Эдвардса. Отплытие было назначено на 1 июня.

В ночь 31 мая Аарон с Теодосией сидели у себя до рассвета, когда им предстояло расстаться. Во время ужина они пили много вина, но к утру его бодрящее действие закончилось. На прощание они высказали друг другу все добрые слова, которые люди обычно говорят, чтобы облегчить тоску расставания. Она, наконец, собрала его дорожный чемодан, на нем бронзовыми гвоздиками были выбиты инициалы «А. Б.». Но «А. Б.» не подходило для Г. X. Эдвардса. Пришлось вытащить гвоздики и разместить их по-новому. Аарон положил в чемодан поверх одежды, любовно сложенной Тео, ее портрет работы Вандерлина.

– Я никогда не расстанусь с ним, – сказал Аарон. – Я буду с ним разговаривать. А когда буду писать письма тебе, то буду смотреть на него и воображать, что разговариваю с тобой.

– О, папа, если бы я могла отправиться с тобой…

– Ты знаешь, как я сам бы этого хотел, – покачал он головой. – Но это невозможно.

Она знала это. Она будет мешать ему – даже если бы было достаточно денег, даже если бы она могла расстаться с мальчиком. Если бы и его можно было взять с собой…

– Я ненадолго, – повторил Аарон то, о чем они говорили с тех пор, как приняли это решение. Но сейчас это не принесло успокоения. За окном небо над гаванью становилось из серого синим. Рассвело.

– Если бы только, – сказала она, – я могла уповать на доброту Господню на небесах… Ты не чувствуешь потребности в этом, папа? Ты боишься смерти?

Он подумал минуту и ответил:

– Нет. Конечно, я стремлюсь, по возможности, ее избежать, но, что поделаешь, дорогая, все мы смертны. А когда наступит наш черед, лучше, по крайней мере, умереть мужественно.

– Я знаю. Но это небольшое утешение.

– Напротив, дитя мое, это и есть утешение. Мужество – религия сама по себе, и единственная для меня настоящая религия. Я не знаю, есть ли что после смерти, но когда-нибудь было бы интересно это проверить. Ты знаешь, новые планы всегда привлекали меня. – Он засмеялся добродушным милым смехом, который всегда находил у нее отклик. Она попыталась улыбнуться, но не смогла. Она закрыла лицо руками, чтобы скрыть слезы.

– Мы обманываем себя. Разлука будет долгой, я это чувствую.

Он обнял ее и вытер ей глаза платком.

– А если и так, то разве время и расстояние изменят наши чувства?

– Нет, – прошептала она, – ничто не изменит. Думаю, даже смерть.

– Тогда, пожалуйста, больше не надо слез и прощальных слов.

Он встал и подошел к чайнику, шумевшему на каминной полочке.

– Выпей чашку чая, дорогая. Удивительно, сколько тревог можно смягчить с помощью вина, чая или хорошей сигары. Не смотри на меня, как на бесчувственное чудовище. Много утешения приносит нам обычный повседневный быт.

Она взяла дымящуюся чашку и стала отхлебывать чай.

– Долли Мэдисон как-то говорила примерно тоже.

– И она была права. Умная женщина. – Он посмотрел в окно на поднимавшееся солнце.

– Пора? – спросила она с хрипотцой.

– Ну, пожелай мне «ни пуха ни пера», Теодосия, но помни: мы уже не раз расставались. Ничего не меняется от того, что разлука дольше. Держи себя в руках, не забывай заниматься и размышлять. Готовь Гампи к высокой судьбе, которая, может быть, ему уготована. Пиши мне постоянно, как буду я тебе.

Он быстро поцеловал ее в лоб и улыбнулся ей.

Это была та самая его прекрасная улыбка, которую она помнила, когда он оставлял ее, улыбка, которая делала его молодым и очень близким. Она успокоила ее. Он знал большие беды, судьба была жестокой к нему, но теперь все это позади. На этот раз, в новом предприятии его ждет успех.

Шхуна «Клариса» устремилась в Европу на всех парусах. На корме стоял, закутавшись в плащ, Г. X. Эдвардс и смотрел, прощаясь с американским берегом. Его ждало четырехлетнее изгнание.

XXVI

Теодосия вернулась в Каролину в почтовой карете, так как в нью-йоркском порту не было кораблей, которые шли бы на юг. Она не написала Джозефу, понимая, что почта отправится вместе с ней.

Сейчас июнь, и Гампи, конечно, в Дебордье с Элеонорой. В Конвее она сошла с почтовой кареты и наняла экипаж, чтобы ехать дальше, в Оукс. Там она узнает о сыне и муже.

В Оуксе было пустынно, даже черных ребятишек не было видно. Окна были зашторены, дом оказался пустым. Этого она ожидала. Муж не бывает здесь в сезон лихорадки, он мог быть в Колумбии, в Дебордье или на острове Салливен. Но у слуг можно узнать точно. Они, скорее всего, на своей улице. Она решила было туда отправиться, но, по какому-то побуждению, взялась за ручку двери и обнаружила, что она открыта.

В гостиной мебель была покрыта чехлами, а ковры свернуты. Комната выглядела негостеприимно. Она присела передохнуть на диван и с удивлением посмотрела вверх. Оттуда доносились голоса и хриплый женский смех.

Неужели негритосы настолько обнаглели, что забрались в спальню, подумала она зло. Она взбежала наверх. Говор доносился из комнаты Джозефа. Не колеблясь и не раздумывая, она распахнула дверь. На какое-то мгновение ей показалось, что ее подозрение подтвердилось. Она увидела цветную женщину и услышала визг.

– Эй, черномазые… – но, не договорив, вдруг запнулась. Она остолбенело уставилась на кровать, зажав рот рукой, чтобы ее не вырвало. Перед ней были не «черномазые», а Джозеф с Венерой. Как в тумане, увидела она его потное лицо, побелевшее как мел, его выпученные на нее глаза. Основное ее внимание было направлено на Венеру. Эта девица в белой сорочке была по-дикарски красива. Если на мгновение ей и стало стыдно, это уже прошло. Ее тигриные глаза светились злобой и торжеством. Она смеялась, склонив голову на длинной шее цвета золотистой слоновой кости.

– С приездом, миссис. Рановато вы, а? – Она была похожа на зверька, готового к прыжку.

Да, подумала Тео, к этому шло с момента их первой встречи. И она вдруг стала спокойной. Первый шок прошел. В конце концов, эта девчонка всегда ненавидела ее и ревновала. Теперь она думает, что отомстила.

– Теодосия, ради Бога, что ты собираешься делать?

Она повернулась к Джозефу. Вот ему было действительно плохо. Он мучился стыдом и раскаянием. И хотя его поймали в весьма неприятном для мужчины положении, он ухитрился сохранить остатки достоинства. Он уже не выглядел смешным.

– А что мне здесь делать? – спокойно спросила она.

Венера бросилась вперед, ее худое хищное лицо выглядело вызывающим.

– Правда ваша, ничего вы не сделаете. Вы не жена. Вы холодная, как камень. Вы сколько раз оставляли его одного. Только о себе думаете. Вот и потеряли своего мужчину.

– Заткнись ты, сука. – Он с силой ударил ее по губам.

Она ударилась о столбик кровати, губы распухли, но лицо оставалось наглым.

– Ты можешь бить меня, если хочешь, но ты не убьешь память о руках Венеры, что тебя обнимали. Я вошла в твою кровь, масса, а она – никто для тебя.

Джозеф не слушал ее.

– Тео, – бормотал он, – не смотри на меня так. Это было какое-то сумасшествие, ты не поймешь…

Тут в злобно-насмешливом взгляде Венеры появились сомнения. Она была так уверена в своей власти, в том, что ее маленькое тело стало надежным орудием победы над ее рабством и мести госпоже. Теперь этой уверенности не было. Белая женщина должна была орать и беситься, но она молчит. Что это значит? Но она ничего не сможет сделать с ней, с Венерой. Не может заставить хозяина выпороть ее или продать во Флориду. Она пустит в ход заклинания. Одна из них умрет, или Венера, или белая. Есть яды…

– Уходи, Венера, – сказала Тео, без гнева или презрения.

Она, к своему удивлению, и не чувствовала их. Она видела, что девица кипит от ненависти и страха, но это не трогало Тео. Она даже почувствовала некоторую жалость.

Венера кинулась к Джозефу, дергая его за руку, как безумная.

– Не разрешай ей ничего со мной делать. Ты обещал, что у меня будут наряды и хороший домик. Нельзя это взять назад, масса. – Она уткнулась лицом в его руку, но он оттолкнул ее.

– Пошла вон, черномазая! – он вложил в это слово всю силу своей злобы. Венера подняла голову.

– Я не черномазая, – сказала онавозмущенно. – Я – берберка. Я была бы принцессой в своей стране. – Она воздела тонкие руки. – Пусть Бог убьет вас обоих.

Она была страшна. Джозеф невольно отступил на шаг, но сразу пришел в себя и поднял кулак. Прежде, чем он нанес удар, Венера с воплем бросилась к дверям и убежала. Джозеф упал на кровать и закрыл лицо руками.

– Долго ли все это продолжалось? – спросила Тео бесстрастно.

Ее спокойствие пугало его, как и Венеру. Он сделал умоляющий жест.

– Мне следовало давно догадаться об этом, – продолжала она. – Я была дурой.

– Нет, не было давно, – выдавил из себя он. – Только пару месяцев. Однажды ночью она сидела у входа в свою хижину и пела. У нее в волосах были цветы. А мне было очень одиноко…

– Не надо оправдываться, Джозеф. Я хорошо знаю, что у мужчин бывают любовницы. Но я не хочу, чтобы это была твоя рабыня, и чтобы это происходило в нашем доме.

Это напоминание усилило его чувство стыда. В слепой страсти к Венере он пытался забыть, что она его рабыня. Он подумал, с каким отвращением восприняли бы близкие, отец или братья его отношения с рабыней. Это случалось, конечно, но за это презирали и исключали из общества, как того малого на Санти. Это все она виновата, коричневая бестия со сладким голосом и тонкими страстными губами!

Он вскочил.

– Завтра же продам эту суку.

– Не надо, – тихо ответила Тео.

Он продолжал, не слушая:

– Надо будет отправить ее в загон для рабов в Чарлстоне. Фактор побеспокоится, чтобы ее продали на дальнюю плантацию. Ты уже сама однажды предлагала это сделать, и я желаю, что не послушал тебя. О, Тео, всей душой хотел бы я, чтобы ты не пережила этого унижения… и я тоже. – Он застонал.

Она смотрела на то, как он сокрушался, с материнской терпимостью. Она не чувствовала к нему физической любви, и ей легко было простить его. Ее первая реакция была вызвана уязвленной гордостью и отвращением. И в словах Венеры есть доля правды: она не была хорошей женой в обычном смысле. Бедняга Джозеф, подумала она.

– Не надо продавать Венеру, – повторила она мягко.

Он поднял голову в удивлении. Какого же тогда наказания она заслуживала, по мнению жены? Она была так унижена и имела право на любые условия.

– Я хочу, чтобы ты освободил ее, Джозеф.

Он открыл рот.

– Что?

– Освободил. Она опасна, как пума в клетке. Опасна, потому что в клетке. Так было с ней всегда. По-моему, рабство – плохая вещь, но для некоторых это не имеет значения. Они глупы, и мы лучше о них заботимся, чем они сами о себе. Я знаю, нам нужны работники на полях, иначе, что будет с рисом? Но Венера – не работница.

– Она принесла бы мне хороший доход от продажи, – сказал Джозеф. Он был поражен ее великодушием.

– Ты можешь сейчас позволить себе отказаться от этой прибыли.

– Но что она будет делать потом?

– Ну, я думаю, ей нужно купить билет куда-нибудь на север, например, в Бостон. Там она сама найдет, что ей делать. И не говори ей, что это была моя идея. Пусть думает, что одержала эту победу надо мной – и ее ненависть сразу исчезнет.

– Ты замечательная женщина, Тео, – сказал он кротко.

Кротость его, впрочем, была недолгой. Уже через час он громко выражал недовольство, зачем она задержалась на севере и почему приехала сюда в сезон лихорадки. Даже одна ночь может быть опасной.

– Но ведь ты был здесь и рисковал собой, – напомнила она.

Он замолчал. Во всяком случае, ей следовало, по его мнению, ехать с утра на Дебордье, а ночью спать с плотно закрытыми окнами, чтобы не проникал ночной воздух.

– Конечно, – согласилась она. – Я хочу поскорее увидеть мальчика. Я очень по нему скучала, но…

Но твой отец, как всегда, был на первом месте, подумал он с горечью, но промолчал. Они не говорили об Аароне; она только сообщила, что он покинул Америку. Джозеф вздохнул с облегчением. Слава Богу, теперь он на безопасном расстоянии, не приходится ждать никакой пакости. Но он молчал из чувства благодарности. Тео была так великодушна по отношению к нему и к Венере. Ему тоже надо быть великодушным, не упоминая о позоре ее отца. Они начнут новую жизнь.

Казалось, его надежды оправдались. Тео и правда осела в Каролине, вела хозяйство, занимаясь им больше, чем раньше. А после ухода Венеры рабы стали лучше воспринимать ее управление. Она много времени проводила с Гампи, учила его, играла с ним. Она считалась с желаниями Джозефа и сносила его тяжелый характер. Но она оставалась в своей спальне, запирая дверь. И он не мог ничего поделать. Здоровье ее, как обычно здесь, было не очень хорошим. Болела голова, и были рецидивы почечных осложнений, связанные с родами. Она редко жаловалась, но это выглядело, как извинение за то, что она запиралась. Сам же он считал, что дело еще в том происшествии с Венерой. Она простила его, она ангельски терпелива, но, думал он, такая деликатная и чистая женщина должна испытывать отвращение, вспоминая об этом. И она сама позволяла ему так думать, щадя его гордость.

Не важно, что он думает, лишь бы избежать близости, которая и раньше не вызывала приятных чувств, а теперь стала невыносимой. Она чувствовала себя немного виноватой за это уклонение от супружеских обязанностей, но не за тайное занятие, которому она посвящала всякую свободную минуту. Она отправляла письма разным влиятельным людям, которые могли остановить преследование Аарона.

Когда весной 1809 года она прочла об избрании президентом Джеймса Мэдисона, она снова воспрянула духом. Разве не говорила Долли: «Конечно, полковник Бэрр – мой друг»? Они с Джимми что-нибудь сделают для него, думала Тео. Она снова села за стол.

«Мадам, – писала она, – вы, возможно, удивитесь, получив письмо от человека, с которым вы так мало общались в последние годы. Но вы перестанете удивляться, узнав, что мой отец, некогда ваш друг, сейчас в изгнании, и только президент может сейчас вернуть его на родину…»

В конце она предупредила добрую леди, что «мистер Элстон не знает об этом письме».

Ответ принес ей жестокое разочарование. Письмо Долли было нежным, поэтому ей пришлось внимательно вчитываться, чтобы понять: за лаской стоял отказ. В настоящее время они с мужем ничего не могут сделать, кроме выражения сочувствия и добрых пожеланий, – говорилось в письме.

В действительности, у Мэдисона было и так слишком много проблем с наследием Джефферсона, чтобы беспокоиться о непопулярном изгнаннике.

Это было ударом для Тео, рассчитывавшей на дружбу Долли. Но письма Аарона были ободряющими. В Лондоне все прекрасно, он встречается с высокопоставленными людьми, многие из них симпатизируют плану «X». Его с симпатией принимали лорд Холланд, граф Бриджуотер, философ Бентам. Причин волноваться у нее не было. Эти драгоценные письма она заперла в шкатулке, которую всегда носила с собой. Она писала длинные ответы и подкупала маленького Купидона, чтобы он отправлял их с почтой, идущей на север. Предосторожность была лишней: муж часто отсутствовал, и, если б захотел перехватить ее письмо, нашел бы другой способ. Но она не хотела рисковать. Ему нельзя доверять в этом деле, после обмана с тем письмом, которое могло бы изменить судьбу отца.

5 октября 1809 года она снова приехала в Оукс после лета, проведенного в поездках, в поисках здоровых мест. На Дебордье в тот год постоянно долетали ветры с болот. Взяв с собой Гампи, Элеонору и нескольких слуг, она поездила по курортам Каролины – Роки-Ривер-Спрингз, Ривиль, Чивалоз. Но нигде она не чувствовала себя по-настоящему хорошо. Однако с наступлением холодов состояние ее улучшилось. Можно было пожить в Оуксе. Они с Гампи занимались в библиотеке. Семилетний мальчуган старательно писал под ее диктовку.

– Амо, амас, амат, – диктовала она латынь. – Тебе придется повторять все это наизусть. – Он кивнул, сосредоточенно трудясь. Она подумала, что скоро придется нанять ему учителя. Он продвигается в учении так быстро, что ее занятий скоро будет недостаточно. Она с гордостью посмотрела на мальчика. Если бы ее отец видел его сейчас! Она всегда любовно сообщала Аарону все, что ей нравилось в мальчике, а тот никогда не забывал сообщить свои соображения в ответных письмах. Она подумала, возможно, не совсем справедливо, что отец и за три тысячи миль больше интересуется Гампи, чем Джозеф. Джозеф любил сына, но видел его редко, не понимая, что жесткие проявления отцовской власти пугают мальчика, который старается держаться от него подальше.

– А теперь проспрягай глагол полностью, – сказала она, когда он кончил писать. Тут дверь распахнулась, и влетела Элеонора, отчаянно жестикулируя.

– О, мадам, там дикарь!

Мать и сын удивленно посмотрели на нее, сын – с особенным интересом. Потом Тео засмеялась:

– Ерунда. В Вэккэмоу нет индейцев.

– Да нет же, мадам, там какой-то негодяй и разбойник с ружьем. Бог мой, он же всех нас убьет!

– Не думаю. Но пойдемте, посмотрим на вашего индейца.

– И я, мама. Можно мне тоже посмотреть? – захныкал Гампи, видя, что его собираются оставить.

– Если он – друг, я позову тебя, – обещала она.

Дрожащая Элеонора проводила ее на крыльцо:

– Вуаля, мадам, – она показала дрожащим пальцем.

– Да, – удивленно вскрикнула Тео, увидев индейца.

Ясно было, что он не враждебно настроен: ружье у него висело за спиной, и он поднял одну руку в знак приветствия. В черных волосах на его голове красовалось орлиное перо, но одет он был в оленью кожу, как обычный лесной житель. На ногах были мокасины, но их носили и многие белые на западе. Невозмутимое лицо его было лишено раскраски. Он спокойно шел по траве, не обращая внимания на испуганные физиономии глазевших на него негров.

Элеонора потянула Тео за рукав:

– Берегитесь, мадам.

– Что вы, не надо так суетиться, – нетерпеливо ответила она. – Я не знаю, чего он хочет, но лицо у него приятное.

Индеец поднялся на крыльцо и встал рядом с Тео. Элеонора ойкнула и убежала.

– Что вы хотите? – она заметила теперь, что он почти на голову был выше ее.

– Вы – миссис Элстон?

Она удивленно кивнула.

Он молча достал письмо из кармана кожаного жакета и протянул ей.

Оно было надписано: «Миссис Теодосии Бэрр Элстон». Она пыталась сообразить, откуда оно могло быть. Но брать его ей не хотелось. Наверняка, думала она, оно как-то связано с Аароном, а этот гонец прислан кем-то из оставшихся на Западе. Но это может быть ловушкой. Может быть, это очередная уловка его преследователей.

– Откуда ты пришел? – спросила она, выигрывая время.

– Оттуда, где садится солнце, за Великой рекой.

– Каким путем шел сюда?

– Шел по тропам через горы и долины, всего одну луну.

– Спроси, как его зовут, мама, – услышала она за спиной голос Гампи, не выдержавшего ожидания. Сейчас он взирал на пришельца в немом восхищении. Индеец повернул голову, и легкая улыбка смягчила его суровое лицо, когда он посмотрел на мальчика. Индеец приложил руку к груди:

– Вабаша. Я – вождь Сиу.

– Но чего же вождь Сиу хочет от – меня? – просила она, как бы разговаривая сама с собой.

– Прочти, – сказал он, показывая на письмо. Она взяла его, все еще неохотно.

Она сломала красную печать, с беспокойством обнаружив на ней правительственную эмблему. Она увидела дату: «1 сентября, 1809, Сент-Луис». Она поняла, от кого, еще прежде чем заметила в конце подпись «Мерни».

Имя это словно обожгло ее. Нечего читать его письмо! Что у них общего? Вероятно, новые происки против отца. Правда, Мерни тогда отказался давать какие-то показания. Но ей сейчас казалось, что они не имели бы значения. Отца все равно оправдали. А ее сомнения, тревоги, то, что она упрашивала Мерни помочь, – теперь она стыдилась этого. Стыдно было заставлять его вспомнить их любовь, которой он уже не чувствовал.

– Отчего ты не хочешь читать письмо, мама? От кого оно? – спросил Гампи.

Нет, подумала она, конечно, надо, надо прочесть. Смешно не читать. Но не здесь.

– Иди в библиотеку, – велела она сыну, – и жди меня. Я скоро приду.

Она пошла в свою комнату, заперлась и развернула письмо. Странно, она никогда раньше не видела его почерка. Он сразу сообщал:

«Индеец, который принесет письмо, – мой надежный друг. Однажды я оказал ему услугу, и он платит мне тем же. Я не могу доверить это почте.

Теодосия, я скоро умру. Не могу сказать, с чего я это взял, но я знаю. Я мог бы рассказать тебе о видении, которое было у меня в дни пуританской аскетической жизни. Я мог бы рассказать о пророчестве женщины мандин. Индейцы понимают многое, чего не видим мы, и бывают способны предсказывать будущее. Пусть это глупости и предрассудки, но я знаю, что путь мой скоро закончится. Поэтому я хочу увидеть тебя прежде, чем это случится. Я буду у вас в середине октября. Это не затруднит тебя: я буду всего на несколько часов, по пути в Вашингтон, где я постараюсь восстановить свое доброе имя. Президент Мэдисон счел возможным поставить под сомнение мои траты. Он задел мою честь. Кажется, я нажил врагов, которые не стесняются клеветать на меня. Не видишь ли ты в этом что-то знакомое, Тео? И я тоже вижу сходство. Ты говорила, что я слишком жестоко судил твоего отца. Может быть. Я бездумно верил, что мнение большинства всегда верно, что дыма без огня не бывает. Теперь я не уверен в этом. Я открыл, что ложь бывает так же действенна, как правда.

И если бы я знал хоть одного человека, на которого мог бы положиться, как твой отец – на тебя, я был бы счастлив. Прежде я всегда пребывал в гордом одиночестве, и мне это нравилось. Даже ты не изменила этого.

А сейчас я одинок. Мне тридцать пять, но я чувствую себя старым и никчемным. Не то, что я хочу вызвать жалость к себе, Боже упаси. Но я хочу объяснить тебе и себе, зачем я хочу с тобой увидеться. Наша любовь никогда не была счастливой. К ней часто примешивалась страсть, злоба, даже что-то смешное и жалкое. Но все же это была любовь. Нам, видимо, небом было предназначено встретиться. У тебя была другая любовь, большая, чем ко мне. И у меня были другие привязанности.

Думаю, где-то, когда-то будет так, что эти разные Любови не будут противоречить. Но об этом я хотел бы поговорить с тобой, писать не могу.

Я смотрел на звезды. Я слушал голос вод – рек, любимых тобой. Дикая природа учила меня. Думаю, ты сможешь понять меня.

Мерни».

Она сидела неподвижно с письмом в руке. Теперь он, который когда-то отверг ее любовь, нуждается в ней. Он в беде и одинок. Теперь она с радостью бы с ним увиделась. Теперь их встречу ничто не омрачило бы.

Он писал о середине октября – должно быть, уже отправился. Будет через несколько дней. И пусть останется в Оуксе подольше, чем на несколько часов, Джозеф ничего не знает об их отношениях, а принять у себя губернатора будет рад. И у них с Мерни нет отношений, против которых мог бы возражать муж. Она не придала значения его упоминанию о смерти. Она не ожидала от него таких нездоровых мыслей. Должно быть, он болен. При лихорадке бывают такие фантазии.

Она перечитала письмо и бросила его в камин. Сиу все стоял там же, на крыльце. Она улыбнулась ему.

– Губернатор Льюис говорит, что ты его надежный друг. Спасибо тебе за письмо. Пойдем, я дам тебе поесть и попить. И ты сможешь отдохнуть у нас, сколько хочешь.

– Поем, потом пойду.

– Не надо сразу. У меня найдется комната для тебя. Ты должен отдохнуть несколько дней.

– Нет, я поем и вернусь к моему народу. Мне не нравится здесь.

Тео ничего не оставалось, как велеть слугам покормить его. Като так отдернул руку, поставив перед ним поднос, словно это был барс. Слуги боялись, что их зарубят томагавком. Кроме того, их шокировал краснокожий гость за господским столом. Вабаша это слегка позабавило, но он ничего не сказал. Тео села рядом, пытаясь разговорить его. Гампи примостился тут же, довольный этим событием, нарушившим монотонную жизнь в Вэккэмоу.

– Каким путем отправится губернатор Льюис на Восток? – спросила она.

– На лодке по Великой реке до Чикасоо. Потом по тропе.

– То есть по дороге Натчез?

Он пробормотал что-то в знак согласия.

– Ты думаешь, он уже достиг Алеган?

Индеец не ответил.

– Как по-твоему, губернатор болен… ему плохо?

Сначала ей показалось, что он и на это не ответит.

Вабаша поглощал свою утку в молчании. Риса, которого он никогда не видел, он не коснулся. Потом он поднял голову и посмотрел на Тео.

– Телом не болен. Дух его болен. Птица Смерти коснулась его.

– Птица Смерти? – повторила она, оторопев. – Что ты хочешь этим сказать?

– Белая птица с Севера. Когда она касается людей своими крыльями, они умирают. Мой народ знает это. Губернатор тоже знает.

Неужели Мерни и вправду заразился подобными суевериями?

– Как это может быть, если он не болен? – она старалась говорить по-деловому, видя повышенный интерес Гампи.

– Все тропы ведут к смерти, – ответил он. – Белая птица прилетает ко всем. С ним это будет скоро.

Она нетерпеливо встала, но Гампи, чье личико стало серьезным, вопросительно смотрел на индейца.

– Она страшная, эта птица? – спросил он. – Ты боишься ее?

Вабаша отставил тарелку и вытер рот.

– Она не страшная, она белая, маленькая, перья у нее мягкие.

Гампи подумал и кивнул.

– Когда она улетает?

Господи, что за бред, думала Тео. Надо прекратить это. Мальчику не нужно думать о таких вещах. А тот ждал ответа от индейца.

– Она улетает на землю за холодами. Там хорошее место.

Мальчик выслушал это с тем же недетским спокойствием.

– Я не буду ее бояться, – сказал он.

Теодосия заметила, что в лице индейца что-то изменилось. Не то, чтобы оно выражало жалость или симпатию, но как-то смягчилось. Она отчего-то вздрогнула.

– Хватит, Гампи, – сказала она резко. – Не беспокой гостя своими вопросами.

– Но я хотел расспросить его о том хорошем месте, куда улетает птица.

– Ты сам не знаешь, что говоришь, дорогой. Что он может знать о таких вещах? – Это получилось невежливо, но ей нужно было только прогнать это неестественно старческое выражение с лица мальчика, – Если хочешь, побереги эти вопросы до воскресной службы.

Тут они оба заметили, что вождь Сиу встал.

– Я ухожу, – сказал он, подняв руки на уровень плеч, ладонями вверх. – Пусть Великий дух всегда будет с вами. – Он добавил еще какие-то слоги – обращение или прощание означали они? Она только поняла, что в них была красота.

Гампи закричал:

– Пожалуйста, не уходи, Вабаша, – и хотел побежать за ним, но мать мягко удержала его. Индеец, бесшумно ступая, удалился.

Тут же прибежала Элеонора, притаившаяся в коридоре.

– Он ушел, этот дикарь! Исчез в лесу, как призрак. Чего он от вас хотел, мадам? Он опасен?

– Нет, – слабо улыбнулась Тео. – Он принес мне письмо с Запада.

– И рассказал про Птицу смерти, – тихо добавил мальчик.

– Птица смерти? – озадаченно переспросила Элеонора. – Что такое? Смерть… Ля мор… – Она перекрестилась. – Но он нападет на нас! Он пошел за своими людьми, которые прячутся в лесу! Мадам, нас всех зарежут!

– Это глупо, Элеонора, – сказал Гампи, – Вабаша хороший, правда, мама?

– Да, – ответила Теодосия. – Но он говорил много глупостей. Он – не христианин, и он очень суеверный, как… как наши черные. Ты знаешь ведь, они верят в заклинания?

– Это не одно и то же, – упрямо покачал голевой мальчик. – И заклинания иногда действуют. Старая Мома Кло может сделать дождь, может сделать коров больными, может…

– Гампи, дорогой, это просто совпадения. Ты знаешь, нет ведь никакой белой птицы. И никто не может предсказать смерть, свою или чужую. Забудь все эти глупости.

Она поцеловала его.

– К нам приедет гость. Надо подготовить голубую комнату. Элеонора, проследите, чтобы было постельное белье и пол был покрыл лаком. Гампи, помоги мне собрать цветы, чтобы поставить их в вазу.

– А кто приедет, мам?

Она помедлила чтобы голос ее звучал, не выдавая эмоций.

– Мистер Льюис, губернатор Северной Луизианы, мой старый друг.

Она забыла про Элеонору, которая, услышав это, забыла про индейца.

– О, мадам, – воскликнула она.

– Снова этот молодой человек. – Странный народ, эти американцы, думала она. У них был роман, несколько лет не встречались, потом посылают письма через краснокожих и приезжают в дом мужа. Ну, мадам это поможет. У нее так много было волнений с ее отцом, и еще с этой негритянкой. Элеонора, конечно, узнала про Венеру.

– Мадам потребуются новые наряды, – заметила она с выражением своеобразной хитрой почтительности. – У нее ведь нет ничего хорошего для приема… губернатора.

Тео нахмурилась.

– Вы не поняли. Сейчас это уже – другое. То, о чем вы говорите, давно прошло. Губернатор – просто старый знакомый, которому удобно остановиться здесь по дороге в Вашингтон.

– Конечно, мадам. – Элеонора осталась неубежденной, тем более, что Тео послала слугу в Чарлстон на лодке для перевозки риса, поручив привезти пять ярдов индийского муслина, а также золотые ленты и последние модные журналы. Француженка сочувственно отметила, что мадам дольше стала стоять перед зеркалом.

Однажды, она пришла в комнату мадам утром, с выкройкой нового платья и застала хозяйку, беспокойно смотревшую в зеркало.

– Не беспокойтесь, мадам, вы хороши, как обычно, – сказала она. Она взяла щетку для волос и стала их осторожно расчесывать.

– Я нашла седые волоски, – сообщила Тео. – Я вырвала их, но появятся новые. И кожа пожелтела.

– Этот ужасный климат старит вас. Но он не заметит. Он будет считать вас все так же красивой.

На этот раз намек не вызвал возражений. Она и хотела показаться ему привлекательной. Каждый день после того письма она ждала, и нетерпение ее росло. Просыпалась и засыпала она с мыслью о его визите, и новый день приносил новое разочарование.

В комнате все уже было готово. Купидон или кто-то еще из негритят постоянно стояли у ворот. Им было велено сообщать обо всех всадниках. Почему-то она была уверена, что Мерни приедете верхом. Он не любил громоздких карет.

Но никто не приезжал. Пришли только ненадолго Вильям Алгернон и Полли Элстон. Они все сидели, пили пунш и вели светскую беседу на веранде, а Тео все ждала, когда они уйдут. Вдруг он приедет, когда здесь, эта критически настроенная родня! Опять им придется притворяться, что они мало знакомы, иначе в семье мужа будут чесать языки. Она старалась не показывать своих чувств, расспрашивая из вежливости про Элизу и здоровье полковника Вильяма. А разговаривая с ними, она все время посматривала на дорогу.

– А когда Джозеф вернется из Колумбии? – спросил Алгернон.

Тео увидела, что Купидон идет в их сторону, и сердце ее забилось. Она вдруг встала, потом снова села. Купидон повернул к жилым помещениям.

– Простите, – сказала она удивленным гостям. – Я думала, кто-то идет. Я… не знаю, когда он приедет. Может быть, на этой неделе.

– Джозеф становится важной политической фигурой, – заметил Алгернон.

– Вы должны гордиться им, – добавила Полли. – Он, пожалуй, станет губернатором.

– Пожалуй, станет, – согласилась Тео, все думая, когда же они уйдут. Может быть, он приедет как раз сейчас, когда смеркается, утомленный после долгой дороги? Но когда гости, наконец, ушли, он не приехал. Она зажгла все лампы внизу, чтобы дом был гостеприимно освещен. Надеяться было еще не поздно. Большинство всадников не любят ездить ночью, но Мерни это не раз случалось делать. Она вспомнила, что очень мало знала о его экспедициях. Теперь у них будет возможность поговорить. Просто поговорить, думала она, он ведь теперь мне друг, а не возлюбленный. Теперь, когда он сам узнал несправедливость, можно будет поговорить и об ее отце. Он может помочь советом. Как радостно будет поговорить с ним об Аароне! О, почему он не едет? Она прижала руки к груди.

Она села за письмо отцу, но дело на этот раз продвигалось плохо. Она не стала писать ему о Мерни. После того, как он приедет, она расскажет отцу, как он изменился. Надо, наконец, чтобы их вражда исчезла. Но это потом.

Она начертила карту, скорее грубую схему, его возможного путешествия. Если бы она знала о нем подробнее! Она делала отметки на бумаге. Сент-Луис, дорога Натчез, через Теннесси, потом через Джорджию в Каролину. Она, кроме того, знала по своим поездкам на Запад, что в дороге могут быть опасные задержки.

Часы пробили полночь, когда она неохотно ушла к себе в комнату. Может быть, завтра…

Той ночью ей приснился сон. Она стояла у могучей реки, рев воды оглушал ее. Когда она подошла к нему, он раскрыл ей объятия, и его поцелуи казались ей восхитительными, как никогда.

– Я знала, что ты придешь, – сказала она ему, и, обернувшись, не удивилась, что здесь же с ними ее отец. Он был молодой и улыбчивый.

– Теперь я счастлива, – сказала она им, и, хотя голос ее заглушал шум воды, она поняла, что они услышали.

Проснулась она с чувством радости. Это знак, подумала она, немного стыдясь своего суеверия. Сегодня он точно приедет.

В тот день она напевала популярные песенки, много и весело играла с Гампи на лужайке. Он очень просил ее пообедать на новом месте у реки, но в этом она отказала ему. Она боялась оставить дом хоть ненадолго. Мальчика она развлекала сказками и историями. Не обращая внимания на хихикавших слуг, играла с ним снова и снова среди виргинских дубов в прятки. Когда она поймала его, он сказал:

– Я и не знал, что старые люди умеют так бегать.

– Я еще не такая старая, – засмеялась она.

– Кажется, нет. Ты сейчас не выглядишь старой. Ты выглядишь красивой.

– Правда, мой хороший? Ну, наверно, это потому, что я счастлива.

– А почему?

– Потому… потому… – Она вдруг умолкла.

Ей снова показалось, что Купидон бежит с новостью. Но никого не было, только ветерок шевелил ветки.

Гампи игра надоела.

– Уже скоро ночь, мама, может, пойдем домой? Холодно.

– Что ты! Еще не поздно. Солнце еще не скоро сядет.

– Оно уже село, – сказал он удивленно. – Посмотри на реку. Давай поиграем дома, мама. Холодно.

Она обняла его, чтобы согреть. Молча пошли они домой.

В следующие дни она уже не играла с сыном и не веселилась, хотя продолжала читать ему вслух и заботливо проверять уроки.

1 ноября Джозеф вернулся из Колумбии. Он рад был видеть ее и сына и беспокоился, как идут дела на рисовых полях. Поев, он собрался поговорить с объездчиком.

– Вот последние газеты из Колумбии, – сказал он ей, – хотя там, кажется, ничего интересного.

Тео равнодушно стала просматривать газеты и тут увидела заметку:

«ГУБЕРНАТОР СЕВЕРНОЙ ЛУИЗИАНЫ МЕРИВЕЗЕР ЛЬЮИС ЗЛОДЕЙСКИ УБИТ.

Направлявшийся на Восток губернатор около Нашвиля был застрелен бандитами. Делается все, чтобы задержать убийц».

Кажется, там было что-то еще, но она не стала читать. Она всхлипнула, как испуганный ребенок. Потом она затихла и неподвижно сидела с газетой в руках, глядя в потемневшее окно.

XXVII

Аарон провел в изгнании четыре года, причем надежды его уменьшались постоянно и постоянно росла бедность. Первый радушный прием и обещания английской знати сменились невниманием и даже подозрительностью. Наконец, лорд Ливерпуль написал ноту, смысл которой сводился к тому, что присутствие в Англии полковника Бэрра, увы, создает затруднения для правительства. Он имеет право на паспорт и бесплатный проезд до любого порта по своему желанию, и чем скорее тем лучше.

С таким же успехом Аарон побывал в Швеции, в Германии, во Франции. У него было много бесплодных знакомств и несколько бессмысленных романов, и периоды блестящей светской жизни сменялись настоящей нищетой, когда он должен был продать часы, купленные в подарок Гампи, чтобы не умереть с голоду. Но что до плана «X», то в Европе, если не считать первоначального интереса британской знати, он не заинтересовал никого. В Париже он несколько раз напрасно добивался аудиенции короля Вестфалии. Жером Бонапарт игнорировал его, как и его царственный брат. Аарон крепился изо всех сил и писал Тео нарочито жизнерадостные письма. Он также вел дневник, в надежде, что они потом вместе почитают его и посмеются. Но здоровье его ухудшилось впервые в жизни. Еще больше его беспокоила Теодосия.

Зимой 1809 года она долго молчала. Когда же пришло письмо, оно было во многом похоже на обычное, о Гампи, о том, как она скучает по отцу, но была и тревожная нота. Она оставила принятый ими бодрый тон и просила его вернуться домой.

«…пойди на риск, пожертвуй чем-то, но возвращайся. О, когда всем становится хуже, я готова оставить все и страдать вместе с тобой. Лед разочарования сковал мое сердце. Не сердись, читая эти жалобы. О, мой ангел-хранитель, за что ты оставил меня? Как мне нужны твой совет и твоя нежность…»

Он с изумлением прочел это письмо, такое странное для нее. Он узнал, что у нее хорошее здоровье, но здесь он почувствовал отчаяние, причиной которого была какая-то другая беда, ему неизвестная.

Он решил вернуться. Он сам чувствовал, что стареет, и он тосковал по дочери и внуку. Долгие месяцы он безуспешно пытался достать паспорт и, наконец, в марте 1812 года достал билет на «Аврору» из Лондона в Бостон, когда уже все говорили, что будет война между США и Англией.

Англичане тайно подстрекали индейцев к бунту, нападали на американские корабли, похитили множество американских моряков и вынудили их служить на британском флоте. Кроме того, они, по сути дела, блокировали воды Америки. Юг считал, что тут необходима война, в Новой Англии считали, что возможен компромисс. Президент Мэдисон пытался сдержать истерию общественного мнения. Но старая вражда времен войны за независимость разгорелась снова, двадцать девять лет спустя.

Аарон мало любил Америку, изгнавшую его, и совсем не любил Англию, сделавшую то же самое.

– Я надеюсь, – сказал он доброму капитану «Авроры», согласившемуся взять неудобного пассажира, – что в Англию больше не попаду, разве только во главе пятидесяти тысяч человек.

– Надеюсь, – проворчал капитан Потер, – эта чертова война не застанет нас посреди океана. Иначе «Аврору» захватят. Она не слишком быстроходна.

– Не бойтесь, – засмеялся Аарон. – Нынешняя администрация никогда не начнет войну. Мы вовсе не готовы. Нет ни людей, ни денег, ни достаточного числа судов. Эта болтовня о войне похожа на разговоры пансионерок. Покажи им штык – разбегутся.

Но он ошибся. 18 июня началась война, но «Аврора» в это время уже спокойно стояла на бостонском берегу.

С «Авророй» все было в порядке, но не с Аароном. Над ним нависли новые преследования. Два крупнейших кредитора в Нью-Йорке предъявляли ему иски. Нужно было прятаться до времени. Он позаимствовал у кого-то парик и одежду, слишком просторную для него. Так появился на свет мистер Арнот, тайно вернувшийся на родину так же, как в свое время мистер Эдвардс ее покинул. Конечно, не было триумфа, обещанного Тео, но, по крайней мере, они на одном континенте. Если он попадет в Нью-Йорк, их встреча после этого не задержится.

Некоторое время он скрывался в Бостоне, но его ободрило письмо Свартвоута. Правительство, сообщал он, слишком занято войной, чтобы обращать внимание на нищего изгнанника. Даже кредиторы утихомирились на какое-то время. И Аарон продал оставшиеся книги Гарвардскому колледжу и отплыл в Нью-Йорк. Там он поселился на Нассау-стрит, решив возобновить практику. Он дал в газеты объявление: «Аарон Бэрр вернулся в город, чтобы возобновить юридическую практику».

С самого начала результаты были хорошими. К нему стали стекаться клиенты. В конце концов, думали люди, ведь его оправдали. И каков бы ни был маленький Бэрр, никто не сомневался в его профессиональных качествах. Кредиторы ждали, пока он подзаработает денег.

Аарон приободрился. Получив две тысячи долларов дохода, он написал Теодосии, что они смогут вернуться в Ричмонд-Хилл и все будет хорошо. «Темные времена, которые мы пережили, – писал он, – будут забыты; они уже позади. У нас с тобой и с Гампи еще будет замечательное будущее. С нетерпением жду твоего прибытия. Поцелуй за меня мальчика и скажи, что у меня для него много маленьких подарков. Тебе же, душа моя, я купил топазовые серьги. Ты в них будешь выглядеть, как неземная красавица…»

Он отправил письмо тридцатого июня и бодро вернулся на работу.

Письмо это было получено две недели спустя на острове Дебордье. Тео лежала в постели в задней комнате домика на берегу, лежала совершенно неподвижно, глядя в потолок.

Письмо принес Джозеф. Став на колени у кровати, он осторожно вложил его в ее пальцы. Пальцы ее остались неподвижными, и оно упало на простыню.

– Это от твоего отца, Тео, – сказал он необычно мягко. Его мрачное лицо было усталым и изможденным.

– От отца? – спросила она слабым голосом. – Прочти мне.

Ее глаза, теперь уже без слез, похожие на темное стекло, посмотрели на него пустым взглядом.

– Я не хочу читать, – ответил он хрипло. – Он ничего не знает.

Она взяла письмо, держа двумя пальцами.

– Да, бедный отец. Он не знает о Гампи. Он не знает, что Гампи умер. Я и не знала, что когда-то смогу сказать это. Кажется, это уже ничего не значит. Разве не странно? – Усмехнулась она.

Джозеф встал и налил лекарство из бутылочки, поднес к ее губам, и она послушно выпила.

Потом он позвал Элеонору.

Платье висело на ее когда-то пышном теле. Глаза ее были красными.

– Ей плохо, мсье? – спросила она шепотом.

– Да. Лихорадка усилилась.

Он вышел на крыльцо и уселся на ступеньку, тупо глядя на воды океана, спокойные и серо-синие в сумерках. Ведь должен же кто-то ей помочь. В первые страшные дни после смерти мальчика сюда приходили женщины из его семьи – миссис Элстон, Салли и Полли. Она не захотела встретиться с ними, как не захотела и покинуть комнату, где он умер.

Гампи похоронили в Оуксе на фамильном кладбище. Джозеф понимал ее отказ присутствовать, когда гробик опускали в землю, но он постарался уговорить ее присутствовать на панихиде с семьей. Церковь Всех Святых была украшена цветами, и слова заупокойной службы принесли небольшое успокоение. Это могло бы и ей помочь. Но она не согласилась.

Вначале было дикое горе, но и оно выглядело менее пугающим, чем наступившее теперь у нее полное опустошение. День за днем безучастно лежала она в кровати, тихо отвечая на вопросы, но без всякой воли к жизни. Иногда, когда он говорил с нею, она, казалось, слышала, но не его, а какой-то неслышимый им голос, хотя не было никаких других звуков, кроме шума волн.

Болезнь Гампи была жестокой и короткой. Однажды он пришел домой после игры на прибрежном песке, дрожа от озноба.

– Снова болотная лихорадка, – сказала Тео, обеспокоенная, но еще не почувствовавшая тревогу. – Не надо было ему ездить на плантацию с тобой на прошлой неделе. Там даже днем можно заразиться.

– Дай ему хинной корки, – сказал он.

– Не надо. Не думаю, чтобы эта горькая дрянь приносила какую-то пользу. Он ее терпеть не может. Лучше попробую каломель.

– Хина лучше, – сказал он раздраженно. – Вся семья лечится ей от лихорадки.

– Но разве она прекращается? Уходит на время и возвращается вновь. По-моему, это бесполезное снадобье.

Он не стал спорить. Действительно, болотная лихорадка прекращалась, но повторялась. И у Гампи так было, но на этот раз было не так. Болезнь усиливалась. Тело мальчика стало наощупь как раскаленный уголь. Он все дрожал от холода. Теперь Тео в безумном страхе пробовала все известные ей снадобья. Они послали слуг в Джорджтаун за доктором. Он опоздал. А если бы не опоздал, думал Джозеф, что еще он бы мог сделать?

На рассвете третьего дня Гампи, все время что-то бормотавший в бреду, открыл глаза и улыбнулся Теодосии.

– Ты помнишь, мама, – прошептал он, – Вабашу и белую птицу?

Джозеф подумал, что он снова бредит, и не понял страха в глазах Теодосии и дрожи в ее голосе. Она прижала мальчика к себе и сказала:

– Нельзя сейчас думать о таких глупостях.

В его глазах появилось вдруг выражение той же недетской серьезности.

– Я видел белую птицу. Она красивая.

– Нет, мой мальчик, – сказала она решительно. – Здесь никого нет. Это тебе кажется из-за болезни.

– Нет, она есть, – сказал он, покачав головой. – Я не боюсь ее, мама. И ты не бойся. – Он вздохнул и закрыл глаза.

Джозеф бросился к нему на отчаянный крик Тео, но мальчик положил голову ей на грудь и замер.

Джозеф встал и принялся ходить взад-вперед перед домом. Сердце его болело, и ему было безумно жаль Теодосию. Если бы он мог помочь, он бы остался с ней. Но она хотела быть одна, а ему поскорее хотелось оставить этот дом с его тяжелыми воспоминаниями. И ему надо было работать. Месяц назад начались неприятности. Страна бурлила от военных приготовлений, и его назначили командиром шестой бригады. К его ярости, офицеры, его будущие подчиненные, осмелились опубликовать протест в чарлстонской газете. Они ставили под вопрос его назначение, намекая на взятку и заявляя, что он якобы знал о заговоре Бэрра, а возможно, и участвовал в нем, а потому они не обязаны ему подчиняться. Он горячо отмел все обвинения в соучастии, но слухи продолжались. Офицеры вели себя вызывающе, и казалось, что его губернаторская избирательная кампания тоже не удастся.

Возвращение Аарона беспокоило его. Но из-за Тео он подумал, что это, может, и не так плохо. Если кто-то и может вернуть ее к жизни, то это отец. Надо сказать Аарону обо всем. Джозеф, при своем бедном воображении, все же понимал, каким ударом будет для тестя потеря внука, и написал ему простое человечное письмо, каких никогда не писал еще. Джозеф подождал, пока Теодосия достаточно придет в себя, чтобы приписать несколько слов. Тогда он принес письменные принадлежности и сел у ее кровати.

– Ты должна написать отцу, Тео.

Она повернула голову.

– Я знаю. Я думала о нем. Но у него теперь все хорошо. Он счастлив.

– Все равно, надо это сделать.

Она покорно, как обычно за последнее время, взяла перо. Он видел, как трудно ей писать. Она писала так, словно сама едва понимала, что делает ее рука. Он взял у нее письмо, немного боясь, что прочтет какой-нибудь бред. Но все было нормально.

«…И даже сейчас, в эти дни, мой дорогой отец, меня порадовало то, о чем ты пишешь, насколько это возможно теперь, потому что теперь для меня нет больше радости. Мир стал пустым. Я потеряла моего мальчика. Он умер тринадцатого июня. Мысли мои сейчас не в таком состоянии, чтобы написать что-то еще. Пусть Небо утешит тебя хоть чем-то еще за потерю внука».

Она отдала письмо Джозефу и снова повернулась к стене.

Через несколько недель она стала понемногу вставать, ходить по дому, выходить во двор и сидеть на скамейке. Далеко она ходить не могла, сразу уставала. Хотя она немного ела, когда ее кормили, истощение было сильным, а белая некогда кожа пожелтела. Иногда у нее начиналась сильная жажда, которую нельзя было утолить. Но когда аптекарь из Джорджтауна запретил ей так много пить, она послушно постаралась выполнить его рекомендацию. Аптекарь сказал, что у нее – почечная дисфункция, и дал ей принять немного ртути. Она и этому подчинилась. Не все ли равно? Только одно могло вывести ее из оцепенения и грез: мысль об Аароне. Ему бы не понравилось, что я такая, думала она. И она старалась встать на ноги. Вот-вот, казалось ей, она сможет поехать к нему. Но для всех окружающих было ясно, что она не выдержит путешествия.

Время шло. За пределами их островка уже шла война. Американский флот одержал несколько блестящих побед. А девятнадцатого августа фрегат «Конститьюшн» потопил британский «Гэрьер». По Америке прокатилась волна восторга. Появились надежды на аннексию Канады, как желанной военной добычи.

Джозеф теперь спокойно выполнял обязанности командира бригады. Он не пользовался популярностью, но был защищен властями. Он считал себя большим стратегом. Джозеф с надеждой смотрел и на Колумбию, и на Чарлстон. Казалось, у него теперь появились шансы на губернаторство. Он горевал по сыну и печалился о Теодосии, но захваченный бурной деятельностью, не так чувствовал боль.

Тео оставалась безучастной ко всему этому. Она все больше погружалась в мир грез. Она разговаривала то с Гампи, то с Мерни. Иногда, когда она глядела на океан, ей казалось, что его холодные серые воды могли бы успокоить ее тело. Можно было бы лежать в волнах и уже ни за что не бороться. Тут она подумала, что отец рассердился бы на нее за эти болезненные мысли, и вдруг живо представила себе его. Глаза его смотрели на нее с мягким юмором, за которым он прятал свое беспокойство.

«Стыдно, мисс Присей. Вы должны принимать жизнь, если не можете изменить ее. Где же ваше мужество?»

– О, папа, – прошептала она, – как же мне попасть к тебе?

На мгновение сознание ее прояснилось, впервые за эти месяцы. Почему она до сих пор находится здесь одна, почему не рядом с единственным человеком, который один сейчас связывает ее с жизнью.

Ей пришлось ждать недолго.

Аарон в Нью-Йорке пока не посылал за ней из-за трудных обстоятельств. Сам он не мог приехать: хотя в Нью-Йорке было все нормально, он опасался ареста в другом месте. Да и война затрудняла передвижение. Дела же у него опять пошли хуже. И Джозеф писал, что здоровье Тео не позволяет ей приехать одной, а сам он пока не может уехать из Каролины. При этих обстоятельствах Аарон обратился к Тимоти Грину, который много для него сделал во время выборов 1800 года. Он употребил все свое красноречие, даже обещал когда-нибудь вознаградить старого друга, если тот предпримет это путешествие. Грину было теперь под семьдесят, и он не любил покидать свой дом. Но все же он, наконец, согласился и третьего декабря приехал в Вэккэмоу, предварительно встретившись и поговорив с Джозефом, в Колумбии. Тот был недоволен.

– Полковнику Бэрру не было необходимости посылать эмиссаров за Тео. Миссис Элстон сейчас не готова к путешествию, а если бы была готова, то я или кто-то из моих братьев проводили бы ее, – зло сказал он гостю.

Грин был смущен и недоволен таким приемом, но продолжал вежливо настаивать.

– Полковник очень встревожен сведениями о состоянии ее здоровья. Она даже не пишет ему сама. У меня же есть некоторые познания в медицине, и я мог бы помочь леди в пути. Полковнику Бэрру кажется, что с ним на севере ей будет лучше.

Наконец, Джозеф уступил.

– Если она захочет ехать, можете подготовить путешествие. Я сам не могу поехать туда до окончания выборов на будущей неделе. Во всяком случае, сейчас вам трудно будет поехать.

Так Грин оказался на Дебордье. Он ужаснулся, увидев Теодосию, которую знал хорошенькой девушкой. Она неподвижно лежала в кресле в первой комнате, уставившись на океан. Если бы не ее прекрасные волосы, он и не узнал бы ее. Она повернулась, услышав его шаги, и посмотрела на него без удивления. Да, она очень больна, подумал он печально, продолжая, однако, улыбаться.

– Здравствуйте, миссис Элстон. Я – Тимоти Грин, помните? Я приехал по поручению от вашего отца и хочу отвезти вас к нему.

Она закрыла глаза, словно от боли, но вновь открыла их.

– Я рада, – медленно проговорила она. – Я хочу к нему. Он у меня один остался. Остальные, те, кого я любила, ушли.

У вас, мадам, – подумал Грин, – остался еще муж, ноповидав его, я не удивляюсь, что вы его не считаете.

– А когда мы поедем? – спросила она, и голос ее был таким, будто каждое слово давалось ей с трудом.

Он сел рядом с ней и стал щупать ее пульс. Он был слабым и учащенным.

– Как только будет возможность безопасного проезда, – ответил он. – Ваш отец был бы огорчен, увидев, что вы так упали духом.

На ее бледных губах появилась слабая улыбка.

– Да, мне надо скорее поправляться. Он любит, когда я веселая и счастливая. Я не должна его огорчать, особенно теперь, когда у него снова все хорошо. Он ведь, очевидно, в Ричмонд-Хилле? Как приятно мне знать, что он снова занял подобающее ему место среди лучших людей в мире!

Грин удивленно уставился на нее и смущенно отвернулся. Невероятно! Неужели она думает, что он снова в Ричмонд-Хилле? Бедняга едва избежал долговой тюрьмы благодаря усилиям немногих оставшихся друзей. И хотя он сам не терпел жалости, он сам внушал ее теперь. Из жалости и сам Грин взялся за свое довольно неприятное поручение.

– Как он выглядит? – услышал он слабый голос Тео. – Впрочем, что я спрашиваю. Он не меняется, всегда мужественный… и молодой.

Грин покачал седой головой, но промолчал. Он вспомнил, как этот человек сидит в своем каморке, которую он именует кабинетом для приема клиентов, за столом, как всегда, но сгорбившийся, исхудавший, плохо одетый, как бы овеянный духом поражения.

Бедняжка, думал он, глядя на бледную тень перед ним, ее сердце не выдержит правды. Хватит с нее потрясений… Он тяжело вздохнул.

В следующие несколько дней он сделал для нее, что мог, хотя его скудных медицинских знаний было маловато для ее болезни. Лихорадка и жажда продолжалась, и он боялся и думать о поездке. Вдруг им, казалось, повезло. Лоцманский корабль, занимавшийся каперством, вошел в Джорджтаун для ремонта. Назывался он «Патриот» и был построен, как скоростной. Командовал им капитан Оверстокс, и на нем был штурман. Он должен был быстро добраться до Нью-Йорка с добычей. Пушки были спрятаны на нижней палубе. Путешествие могло занять пять-шесть дней. Правда, судно было маленьким и не очень удобным, но Грин обрадовался. Он заказал каюту для Теодосии с Элеонорой и койку в кубрике для себя. Большая часть команды была в отпуске в Джорджтауне.

После этого он написал Аарону:

«Джорджтаун, 22 декабря 1812 года.

Я достал билеты для вашей дочери на судно, которое после ремонта отправится отсюда в Нью-Йорк. Боюсь только, что мистер Элстон сочтет этот транспорт несоответствующим. Но миссис Элстон очень хочет ехать. Не удивляйтесь тому, что она слаба и истощена. Она страдает нервным расстройством. Мы должны приплыть дней за восемь. Тимоти Грин».

Он не решился полнее рассказать о ее состоянии. Оставалось дождаться Джозефа, который наконец был избран после жарких баталий губернатором Южной Каролины – не народом, он был непопулярен, а законодательным собранием.

Новый губернатор прибыл на Дебордье на Рождество. Празднования на этот раз не было, хотя слуги сделали несколько букетов из остролиста и приготовили пудинг. Слишком горька была память о праздниках в Оуксе, когда сын так радовался.

Днем, однако, пришли Вильям и Полли. Больше здесь в это время не было никого из семьи. Они были подавлены мрачностью их дома и недовольны Теодосией.

– Ей следовало вставать, – говорила Полли Джозефу, когда они вышли из ее темной комнаты. – Потерять ребенка – страшно тяжело, но это случалось со многими. Надо сделать усилие ради тех, кто здесь. Особенно сейчас, когда ты достиг высокого положения и тебе нужна помощь.

Прежде она никогда не осмеливалась критиковать ее при нем. Но что это за жена губернатора, которая лежит, беспомощная, боясь пошевелиться? И снова она бережет силы, чтобы опять предпочесть мужа своему жалкому отцу. Джозеф мрачно молчал. Его жена словно не представляла себе, чего он достиг. Он и сам только смутно понимал, что старался выглядеть победителем, чтобы вызвать ее восхищение. Должна же она понять, какой он человек и чего достиг по сравнению с преступными химерами, в которые она верила.

Но Тео приняла эту новость вяло, со слабой улыбкой.

Она вежливо сказала:

– Как замечательно, Джозеф, – и снова погрузилась в свою страну грез.

Полли сказала, что Джозефу следует быть более суровым с женой, ее муж кивнул, а сам Джозеф снова промолчал, Тимоти Грин вступился за Тео:

– Миссис Элстон очень больна, мэм. Ей не так легко поправиться, как вам кажется. И ей нужно переменить климат.

– О, – сказала Полли не без добродушия, – она всегда стремилась поменять климат. Известно, что ей никогда не нравилась Каролина.

Грин подумал, что это вполне понятно, ведь здешний климат убил ее ребенка и подорвал ее собственное здоровье. Но он не стал спорить.

Тридцатого декабря Теодосию перенесли на самую большую баржу плантации, которая стояла в речке за Дебордье, и повезли в залив Виниоу. Вместе с ней были Грин, Джозеф и Вильям, отправившийся с ними по предложению Полли, чтобы придать церемонии прощания семейственный вид, а потом проводить брата в Роз-Хилл. Полли считала, что Джозефу следует немного развеяться, ведь он всегда сам не свой, когда Тео оставляет его. Голова Тео лежала на коленях Элеоноры. Француженка с радостью прощалась с берегами перешейка Вэккэмоу. «Не дай Бог снова увидеть эту злую страну», – бормотала она про себя. Она смотрела с отвращением на негров-гребцов, тянувших свою дурацкую песню: «Ровда-йовда, большой, тяжелый…» Она вспомнила, что уже слышала эту песенку десять лет назад на этой же барже, когда ехала сюда с мадам. Только тогда у нее на руках был бедный малютка Гампи. Руки ее дрожали, и она быстро отвернулась.

«Патриот» уже ждал их, загруженный рисом с Элстонской плантации. Джозеф не упустил случая послать груз в Нью-Йорк. Оверстокс решительно протестовал: это очень затрудняло управление. Судно не было приспособлено для таких перевозок. Но губернатор настаивал, и капитан все же уступил. Янки не любили упускать хороших денег, а рис в Нью-Йорке был дорог. Пришлось добавить 30 баррелей к добыче – слиткам серебра, слоновой кости, шелку, видно было, что корабль перегружен.

– Судно может не выдержать, если будет паршивая погода, – ворчал штурман.

– Выдержит, если я захочу, – отвечал капитан. – И прошу придержать язык.

– Да и женщины на корабле не к добру, – продолжал ворчать тот, хмуро глядя на приближавшуюся баржу. – Ребята уже говорят, что мы не доплывем.

– У тебя ума, как у старухи, – заревел капитан и зло зашагал к перилам, наблюдая, как садились на корабль Элстоны.

Тео проводили в маленькую, душную и затхлую каюту, которая, однако, была для нее частично прибрана. Ее уложили на койку, и она закрыла глаза. Элеонора осталась с ней, а Джозеф занялся расстановкой багажа. Он, впрочем, был небольшой. Узел с одеждой, сундук с вещами и шкатулка с письмами Аарона и разными бумагами, которые он ей в свое время вверил.

Потом Джозеф сделал знак Элеоноре, чтобы она удалилась. Грин находился в это время на палубе, а Вильям вообще остался на барже. Джозеф стоял и смотрел на Тео. Сейчас она выглядела в своем черном платье такой маленькой, почти ребенком. И трудно было представить, что он спал с ней когда-то, а она родила ему сына. Не было видно ни следов материнства, ни женской зрелости. Ему было горько, когда он вспоминал веселую, беззаботную девушку, которую встретил двадцать лет назад летним вечером.

Да, жизнь жестоко обходилась с нею, но все же что-то она сохранила нетронутым от своей красоты, от первоначального ее естества, на которое не повлиял ни он, ни даже ребенок, и что был связано с этой ее безумной преданностью отцу. Он снова почувствовал злость. Ее отец всегда стоял между ними, вот и сейчас она покидала мужа ради него. И эта ее болезнь, которую нельзя не признать уважительной причиной, в своем роде увертка. Она же быстро выздоровеет, когда сделает по-своему. Его дыхание стало неровным, и она открыла глаза.

– Ты сердишься, Джозеф? – она слабо улыбнулась, хотя губы ее кривились от боли. – Не надо сердиться сейчас, когда мы прощаемся.

Он вдруг почувствовал, что ярость захлестнула его.

– Ты не поедешь! – закричал он. – Слышишь? Я не допущу!

Она поглядела на него, словно не расслышала.

– Ты не поняла? Ты не поедешь. Это безумие. А если эту посудину захватят англичане? И жене губернатора не пристало так путешествовать. А я – губернатор, хоть ты и не понимаешь этого.

Ей снова стало его жалко. Его злоба – как всегда маска ревности и неуверенности в себе. Когда-то давно она умела утешать его, но сейчас у нее не осталось сил для него, ни для кого-то другого, кроме одного человека. В дверь каюты сильно постучали, послышался голос капитана:

– Ветер свежий, вода поднялась до нужного уровня, ваше превосходительство. Нам пора выходить в море.

Джозеф распахнул дверь и заорал на изумленного капитана:

– Вы выйдете, когда я скажу, и не раньше, черт побери!

Он повернулся к Тео, захлопнув дверь.

– Вставай! Пусть Элеонора поможет тебе. Ты сможешь прийти в себя и здесь, если постараешься.

Она спокойно посмотрела на него.

– Я должна ехать, Джозеф. Ничто, кроме смерти, не остановит меня, если он послал за мной.

Она говорила очень тихо, но все же он понял, что это окончательно. Не надо себя обманывать: ему не одолеть ее. Она сильнее. Он еще пытался убеждать ее:

– Это опасное путешествие. Сейчас война, и ты еще слишком слаба. – Но он сам потерял убежденность.

– Может быть, но я все же поеду. Я еще не подводила его. – Она вздохнула, отвернулась и добавила шепотом. – Я подводила тебя, Гампи или Мерни, но не его.

Это еще что – опять бред? Он не понимал ее. И кто такой Мерни? Но тут в дверь снова постучали, решительно и зло. Уважение к губернатору у капитана отступило перед яростью, что им командуют на его же корабле.

– Ладно! Я ухожу! – вскричал Джозеф. – Попутного ветра, Тео. Напиши по приезде.

Она кивнула. Не без усилия она коснулась рукой его щеки.

– Прощай, дорогой Джозеф. – Он поцеловал ее в лоб и вышел.

Почему он должен был думать, что они прощаются навсегда? Это уже столько раз бывало. И что бы он сам ни говорил, он не опасался за безопасность путешествия. Он выписал свободный пропуск для нее. А англичане не воюют с больными женщинами. Они ее пропустят. Недели через две она напишет ему. Он вернулся к своим обязанностям в Колумбии и погрузился в работу.

«Патриот» вышел из залива в открытое море при попутном ветре. Но второго января, когда они миновали Хаттерас, ветер переменился. Океан взволновался. Волны бросались на судно, как на добычу. Небо потемнело, пошел снег.

– Поганая началась погода, – сказал капитан и приказал убавить паруса.

Ветер все усиливался. Корабль боролся с огромными волнами. Капитан отстранил штурмана и сам взялся за румпель, с тревогой чувствуя, как трудно вести судно. Он проклинал груз риса. А теперь еще и людей мало, чтобы выбросить его за борт, да и попробуй сделать это в такой шторм.

А внизу, в холодной каюте, Теодосии грезился Ричмонд-Хилл. Скоро она будет там, и все станет хорошо. Это произойдет в июне, и опять будут цвести розы, желтые, как мексиканское золото. Аарон принесет их в ее комнату, пока она еще будет спать. И его корона – тоже золотая. Она подумала, что это случится в день ее рождения, и она наденет ожерелье. Она будет красивой, и отец скажет ей об этом. Может быть, он даже на радостях разрешит ей потанцевать с Мерни.

Она улыбалась во сне и не замечала страшной качки.

Мерни – такой высокий, но он будет танцевать с ней с той же грацией, с которой он ходит. Скоро она снова увидит свою реку, Гудзон. Вся ее жизнь связана с реками: Потомак, солнечные дни, влюбленность, поцелуй; Огайо-амбиции и кипучая деятельность; там она была «ее высочество». Вэккэмоу, она уродлива, как ее название, зловонная и зловещая. Но сейчас об этом можно не думать. Она возвращается на родную реку. Надо не забыть рассказать отцу, как хорошо Гампи справляется с уроками. Он так же знает латынь, как она. Отец будет в восторге от мальчика. Может быть, он вырастет таким же высоким, как Мерни.

Огромная волна подбросила «Патриот», и суденышко застонало, как роженица. На минуту Тео открыла глаза. За иллюминатором чернела ревущая вода. Маленькая масляная лампочка наверху раскачивалась в такт корабельной качке. Тео услышала чей-то испуганный голос. Элеонора стояла на коленях с распятием в руках, глядя на хозяйку.

– Святая Дева, помоги… – все повторяла она.

Что с ней такое? – подумала Тео. – Она какая-то неприятная, и место это нехорошее. Здесь так темно, холодно и шумно. Ее глаза снова закрылись, и она погрузилась в грезы о Ричмонд-Хилле.

Каким-то странным образом она видела его весь сразу, каждый листик на деревьях, каждую деталь обстановки в чистых красивых комнатах, Минерву в конюшне, довольно жующую овес вместе с другими лошадьми. Она чувствовала веселое состояние духа и приятное ожидание. В гостиной звучала музыка, доносился аромат роз. Ее охватило чувство блаженства. Она не видела тех, кого любила, но знала, что они где-то здесь.

– Миссис Элстон! – она очнулась от резкого голоса. Ее тряс за плечо Тимоти Грин. – Мы в страшной опасности!

Опасность! Что за бессмысленное слово, глупое, как этот звон. Но колокол звонил все сильнее. Она приподнялась на локте.

– Что это? – воскликнула она. – Но она не слышала ответного голоса, было слишком шумно. Откуда-то снизу доносился какой-то другой, зловещий звук, что-то стучало, причем, стучало уже давно.

– Что это? – вновь крикнула она.

Лицо Грина было белым, как его волосы.

– Одна из пушек оторвалась. Она бьет в борта. У нас сильная течь. Капитан не уверен, что мы справимся со штормом.

Впрочем, он и сам не понимал, зачем поднял ее и рассказал об этом. Они беспомощны, им может помочь только Провидение. Но она поднялась, и он поддерживал ее, другой рукой держась за перила койки. Элеонора просто лежала на поднимавшемся и опускавшемся полу и стонала.

Еще одна волна швырнула «Патриот», подняв его, после чего он словно сам устремился в океан. Тео упала на колени, инстинктивно ожидая, что судно само выправится. Но этого не произошло.

– Мы тонем, мэм! – закричал Грин. – Груз сместился.

Темная вода, просочившись из-под двери каюты, текла по полу.

Элеонора бросилась к Тео и обняла ее за шею.

– Мы умираем, мадам, умираем…

Тео обняла ее и прижала к себе. На мгновение Тео почувствовала смертельный страх, но он оставил ее, сменившись каким-то странным чувством. Смерть. Неужели я действительно утону? В море, куда впадают все реки, несущие жизнь?

Она крепче обняла Элеонору. Длинные волосы Тео закрывали лицо француженки. Волосы были наполовину мокрыми, потому что вода поднималась все выше.

Как говорил когда-то ее отец? Мужество – это религия, и надо быть мужественным перед лицом смерти. Она закрыла глаза.

«Патриот» накренился, постепенно погружаясь в воду.

Теодосия подняла голову, чуть улыбнувшись. Она видела сейчас Аарона, стоявшего на ступеньках Ричмонд-Хилла. Она протянула к нему руки: «Не будь несчастным. Я, наконец, дома. Я подожду тебя. Мерни и Гампи уже в доме. Я буду с ними».

Ей показалось, что золотистый свет озарил Аарона и Ричмонд-Хилл. А в каюте наступил мрак.

«Патриот» в последний раз дернулся, словно устав от беспощадной борьбы, и медленно стал погружаться в готовые принять его синие воды всемогущего океана.

Оглавление

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

XVI

XVII

XVIII

XIX

XX

XXI

XXII

XXIII

XXIV

XXV

XXVI

XXVII