Он повел машину вниз, и Андрей увидел перед собой водную гладь, водохранилище с белыми речными трамваями, спешившими по своим важным делам. Увидел городские крыши — оранжевую и зеленую мозаику. Увидел телемачту: в нее превратили старую, еще довоенной постройки, парашютную вышку.
— Вижу, вижу,— сказал Андрей. — Разреши, я сам.
— Ну, давай, давай!
Он вел себя в небе как мальчик, вырвавшийся из тесного мира на широкую дорогу.
И когда они, не слишком скоро, вернулись на аэродром, друзья, предупрежденные по радио Ясновым, счастливые, но все-таки растерявшиеся, не сразу смогли настроиться на ту внутреннюю волну, на которой уже работали сердце и воображение Андрея Пестова.
Они впятером пошли к аэровокзальчику, к своей «Волге».
— Это не чудо,— сказал Андрей.— Это — вы.
— Разве чудес не бывает? — спросил Стецко.
— Вы и есть чудо,— ответил Андрей.
В эту минуту он имел право так сказать.
Рядом с их «Волгой», возле машины такси, стояли отец и мать Андрея. Друзья отстали. Андрей пошел один.
— Не бойтесь,— говорил он по пути,— я вижу. Еще не очень хорошо, но вижу.
Он шагал широко, шел упругой походкой, словно каждый толчок ногой был одновременно толчком и для взлета куда-то ввысь, но шел он по своей земле, по земле, принадлежавшей в эту минуту только ему одному — большому земному человеку.
